Нефертити. Роковая ошибка жены фараона [Олег Олегович Капустин] (fb2) читать онлайн

Нефертити. Роковая ошибка жены фараона

Часть первая

Глава 1

1

Огнедышащее африканское солнце постепенно стало склоняться к неровной кромке жёлто-коричневых невысоких гор на западе. Наступало самое жаркое послеполуденное время^[1]. Вдоль берега Нила, называвшегося Хапи{1} в те далёкие времена Древнего Египта{2}, вилась узкая дорога, покрытая чёрной горячей пылью. По ней не спеша, с трудом передвигая тонкие загорелые ноги, брёл человечек в белой набедренной повязке, тяжело опираясь на простой деревянный посох. По форме его сильно запылившегося, опускающегося ниже колен белого передника, надетого поверх льняной набедренной повязки того же цвета, любой египтянин признал бы в нём жреца{3}. Следом вышагивал высокий могучий нубиец^[2] в короткой красной тряпке, небрежно повязанной на бёдра^[3]. На его голове курчавилась копна ничем не прикрытых чёрных волос. На круглой коричнево-глянцевой сытой физиономии застыло надменное выражение, которое красноречиво говорило о том, что его носитель отлично сознает всю высоту своего социального положения. Действительно, он был слугой жреца самого храма Мина{4}, и жреца не простого, а главного смотрителя за храмовым стадом, состоявшим из пяти коров, двух быков и трёх телят. Столь высокая и почётная должность передавалась из поколения в поколение в роду жреца Иуйа уже целых двести лет подряд. К тому же чернокожий гигант не был рабом. Лет двадцать назад во время страшной засухи в глубинах африканского континента до городка Ипу^[4] в Среднем Египте добрела высохшая, как живые мощи, нубийка с маленьким мальчиком в кожаной сумке, висевшей на шее. Её приютил сердобольный жрец Иуйа. Мать вскоре умерла, а мальчик выжил. Он вырос в небогатой жреческой семье на правах то ли сына, то ли слуги. На него, бывало, покрикивали, а от жены жреца, сварливой Туйа, он часто получал деревянной, вымазанной тестом лепёшек скалкой по спине за то, что предпочитал спать в жаркий полдень в тенёчке в саду вместо того, чтобы по поручению хозяйки бегать сломя голову по кривым городским улочкам. Но, несмотря на всё это, Джабу занимал в семье жреца место всеобщего любимца. Он был силён, как буйвол, ел, как гиппопотам, и отпускал порой колкие шуточки о своих благодетелях с плутовски-наивным выражением лица. Но если кто-то на свою беду обижал кого-либо из семьи Иуйа, то Джабу из добродушного увальня превращался в сущего зверя.

Как-то несколько воинов из расквартированного в городке отряда, совсем обнаглевшие от сытой мирной жизни, развлекались тем, что вырывали сандалии{5} из рук горожан, проходивших мимо по улице. Прижимистые хозяева, египтяне, обычно предпочитали чаще носить эту обувь в руках, чем на ногах, тем значительно продлевая срок её службы. Один из армейских лоботрясов попытался вырвать сандалии из рук Туйа, которая возвращалась с базара. За ней шёл Джабу, нагруженный мешками, корзинами и связанными за лапы живыми утками{6}, болтающимися вниз головами. Когда он услышал крик хозяйки, возмущённой армейским произволом, — а вопила она зычным и мощным голосом, — то, побросав на землю припасы, как разъярённый носорог, бросился на обнаглевших вояк. Хотя солдат было полтора десятка, численный перевес им не помог. Вскоре несколько злополучных мародёров лежали в пыли с разбитыми физиономиями, без какого-либо проблеска сознания, другие же, как нашкодившие мартышки, забрались на ближайшие пальмы и крыши домов. Туйе ещё долго пришлось уговаривать Джабу сменить гнев на милость и перестать трясти пальмы, на верхушках которых, визжа от страха, болтались, как спелые грозди фиников, незадачливые грабители. Одну пальму он всё же умудрился сломать. После этого случая командир отряда, квартировавшего в городке, целый месяц ходил к жрецу и пытался переманить к себе на службу верзилу-нубийца.

— Да мощь моего отряда утроится, если в его рядах появится ваш чёрный громила! — убеждал командир жреца зычным голосом, привыкшим больше командовать на поле боя, а не звучать во внутреннем дворике скромного дома, где от вибрации осыпалась розовая штукатурка с ветхих стен.

Суровый ветеран многих кампаний, прошедший половину Азии и Африки, потирал свою бритую, всю в шрамах, как полосатый арбуз, голову, просительно глядя в лицо жреца. Иуйа, храня на своей физиономии невозмутимое выражение, не отказывался выпить пива из приносимого военным жбана за успехи египетского оружия и здоровье верховного главнокомандующего, правящего в то время, — фараона Тутмоса Четвёртого{7}, но тем не менее категорически не соглашался отпустить на службу своего воспитанника и верного слугу.

Таким образом, нубиец узнал себе цену и окончательно уверился в важности миссии, которую судьба возложила на него: служить высокопоставленному жрецу и его семье. Что может быть почётнее? Поэтому-то он и взирал высокомерно и даже с лёгким презрением на копошащихся на полях земледельцев. Чернокожий Джабу с достоинством нёс в могучих руках поношенные кожаные сандалии господина, складной обшарпанный стульчик^[5], потрёпанный веер из серых перьев дикого гуся и внушительного размера корзину, заполненную доверху съестными припасами.

Было самое жаркое время года{8}. С полей шёл густой аромат сухой соломы и спелого зерна. Земледельцы дожинали остатки пшеницы и полбы{9}. Скоро надо было ждать разлива реки{10}. Жрец, тяжело опираясь на светлый с розоватым оттенком, вырезанный из местной акации посох и поминутно вытирая пот, струившийся по лбу из-под небольшого чёрного паричка{11}, посеревшего по бокам от ветхости, глядел с тоской на пышущие жаром поля.

   — Добрый день, уважаемый Иуйа! — громко приветствовали хлеборобы жреца, весело улыбаясь.

Их почерневшие от загара, натёртые дешёвым растительным маслом тела{12} блестели на солнце так же ярко, как белоснежные зубы, обнажаемые в приветливых улыбках, а длинные ноги и руки легко и грациозно двигались в такт привычным движениям. Бронзовыми серпами жнецы срезали колосья и складывали их в плетённые из папируса корзины, которые держали стоящие рядом жёны или взрослые дочери. Высохшие стебли откладывали в сторону.

   — Привет, привет, — отвечал жрец, небрежно помахивая рукой. — Бог наш, великий Мин, вам в помощь.

Иуйа совсем устал, ноги его подкашивались от слабости. Он так бы и плюхнулся задом на пыльную дорогу, но проворный заботливый слуга подставил господину раздвижной стульчик. Жрец был щуплым мужчиной средних лет, с круглой морщинистой физиономией. Поражали его светло-серые глаза, необычные для египтян. Видно, в его роду были кочующие из оазиса в оазис западной пустыни ливийцы, среди них нередко можно было встретить светлокожих и светлоглазых. На мир его светлые глаза глядели с каким-то детским наивным удивлением, никак не соответствующим возрасту и высокому общественному положению их владельца.

   — Да, — вздохнул жрец, — проклятая жарища. У меня перед глазами красные круги уже плавают, а стада даже и не видно. Эй, красотка, поди-ка сюда, — обратился Иуйа к проходившей мимо молоденькой поселянке^[6], которая легко несла на голове большую корзину, полную колосьев.

Девушка была в одном коротеньком передничке. Её острые груди упруго подрагивали в такт шагам. Несмотря на круги перед глазами, пожилой жрец с удовольствием смотрел на словно выточенную из красного дерева, изящную фигурку.

   — Ты не видела, куда мои пастухи погнали храмовое стадо{13}? А то я тут уже испёкся живьём, как щука, насаженная на вертел, а ни одной коровы и близко нет. Сетх забери всех этих лоботрясов-работничков!

   — Да вон туда, за холм, на дальнее поле погнали пастухи ваше стадо. Там ещё в прошлом году шакалы осла старосты задрали, — ответила громко, по-деревенски растягивая слова чуть нараспев, поселянка.

   — О боже, — выдохнул Иуйа, — они с ума сошли, что ли?

   — Да нет, — звонко рассмеялась красотка, ударив себя по крутому голому бедру, на которое сел овод, — с ума они ещё не сошли, но языки их заплетались сильно, когда мимо нас проходили, да и ноги тоже. Видать, пива нализались изрядно{14}, и это в такую-то жарищу. Все меня с собой звали, но я не такая. — И, не став объяснять, какая она на самом деле, девица весело оглядела могучую фигуру Джабу и бодро засеменила крепкими, дочерна загорелыми ногами по дороге.

Нужно было спешить, тем более на них уже косо поглядывали селяне. Господин Иуйа, конечно, уважаемый человек, да и старый уже, однако всем отлично известно, что в девицах, созревших, но ещё незамужних, есть что-то такое, что может сбить с пути истинного даже пожилого жреца, не говоря уж о молодом нубийце, на которого поглядывала плотоядно вся женская половина населения городка и окрестных деревень. Да и Джабу, как знала вся округа, не отличался особой целомудренностью. Вот и сейчас он присвистнул с видом знатока, глядя на проворный девичий зад, так волнующе виляющий на ходу, на него свешивались только два красных шнурочка передника, игриво завязанных бантиком. Да и тот красотка надела только после настойчивых просьб и увещеваний родителей.

   — В поле и так никого нет, чего напяливать эту тряпку, ведь голышом же работать сподручнее! — ворчала деревенская красавица, хорошо зная, что рядом с местом, где она только начинала трудиться, словно из-под земли тут же возникали и молодые, и пожилые представители мужского населения деревни или расположенного рядышком городка. У них почему-то постоянно убегали козы или свиньи, как только они видели, как, соблазнительно покачиваясь, словно стройная пальма на жарком африканском ветру, идёт на работу вместе с родителями известная всей округе красотой и весёлым нравом девушка. Но жреца Иуйа, конечно же, в этом легкомыслии никто не подозревал.

   — О, Мин, великий мой бог, — причитал тщедушный представитель храма, тяжело отдуваясь и смешно складывая в розовый пятачок губы, — за что я обязан терпеть эту муку вот уже столько лет подряд? Ну почему именно я должен надзирать за этим проклятым стадом? Что, я какой-то простолюдин, чтобы таскаться по полям и искать этих полупьяных пастухов? Напились, наверное, пива под завязку и загнали сдуру бедных наших коровок в такую глушь, где ни травинки не найти. А ведь шакалы проклятые вокруг рыскают да скалят зубы, облизываясь на славных храмовых бурёнок! Ну зачем на меня свалили такую обузу, это в мои-то годы?

   — За это вам почёт и уважение, хозяин. Вы ведь не просто обычный жрец в старой дырявой повязке, едва прикрывающей его тощую задницу. Вам ведь не надо каждое утро драть на голодный желудок пересохшую глотку на молитве и быть довольным чёрствой лепёшкой в обед. Вы начальник храмового стада, который по утрам и вечерам густое молочко пьёт, да и своим близким даёт сливками и маслицем полакомиться, — довольно облизнулся Джабу, вспоминая приятные моменты своей жизни, связанные с высоким положением своего благодетеля.

Он произнёс эти слова громко и глухо, словно его голос раздавался откуда-то из огромного глиняного сосуда. В его плоском носу задорно блеснуло на солнце медное кольцо, продетое сбоку в правую широкую ноздрю. Нубиец поставил корзину и стал обмахивать веером худое морщинистое лицо своего господина.

Жрец посидел молча, переводя дух, затем поправил ветхий паричок на голове, встал и, тяжело вздохнув, направился по дороге к холму, за которым предполагал найти своих нерадивых подчинённых и злополучное стадо. Джабу, проворно взяв в руки стульчик и корзину, направился за ним. Со стороны смешно было наблюдать, как огромный негр почтительно семенит, с трудом укорачивая свой широкий шаг, за маленьким жрецом. Но поселяне давно уже привыкли к этому зрелищу. Сколько они себя помнили, жрец Иуйа во второй половине дня постоянно искал своё стадо, беспокоясь, как бы шакалы или забредшие из пустынных саванн голодные львы не задрали бы его круглобоких храмовых бурёнок.

Вскоре, обойдя холм, на котором росли пальмы в окружении густых кустов тамарисков и акаций^[7], на удивление зелёные, несмотря на испепеляющий жар летнего африканского солнца, жрец наконец-то увидел своих коровок, мирно пасшихся на пышном травяном ковре. Неподалёку от них спали пастухи{15}, широко раскинув руки. За стадом присматривали две большие короткошёрстые собаки с длинными узкими мордами{16}.

Они завиляли хвостами, увидев хорошо знакомые фигуры: низенькую — жреца и огромную чёрную — нубийца.

   — Спите, проклятые! — Иуйа своим тоненьким посохом хлестнул ближайшего пастуха.

Тот махнул рукой, видимо, подумав, что его укусил один из слепней, летавших в изобилии вокруг коров, и повернулся на другой бок.

   — А ну, вставайте оглоеды! — крикнул жрец и приказал Джабу: — Разбуди-ка ты, сын мой, сих ленивцев. Да построже с ними, построже!

Получив по рёбрам хороших пинков чёрной нубийской ноги, больше напоминавшей бычью, чем человеческую, оба пастуха вскочили, ругаясь спросонья, но, увидев Джабу и его хозяина, склонились в почтительном поклоне.

   — Так-то вы несёте службу, пьяницы и дармоеды? — Иуйа двинулся осматривать коров.

Животные ласково толкали его мордами, когда он шёл между ними.

   — Ишь ты, скотина, а посмышлёней иных двуногих будет, — довольно приговаривал жрец, поглаживая бурёнок. Приказав достать из корзины лепёшки, он посыпал их солью и кормил столпившихся вокруг него коров и быков. — Ну, чего стоите, рты раскрыв? — крикнул он пастухам. — Берите в корзине то, что наша хозяйка вам приготовила. Но предупреждаю, ещё раз утром пивом нальётесь, как бурдюки, велю вас выдрать палками, а затем выгоню с позором со службы. На ваши места вон сколько желающих, любой деревенский пахарь пойдёт с удовольствием. Паси коров, а денежки сполна получишь от храма.

Потягиваясь, зевая и сохраняя на опухших лицах привычно-почтительное выражение, пастухи, не споря о своей славной судьбе, проворно уселись у корзины и стали выкладывать снедь на грубую холстину, разложенную рядом. Вскоре четвёрка под нравоучительные слова жреца, всё реже слетающие с его уст, начала с завидным проворством уплетать лепёшки, огурцы, чеснок, лук, зелёные листья салата, пирожки и жареную рыбу{17}, которые приготовила жена жреца Туйа.

   — Эх, хорошо ваша хозяюшка жарит пирожки с мясом и тыквой, просто во рту тают, — вздохнул один из пастухов, протягивая мозолистую руку к кувшину с пивом. — Можно, хозяин?

   — Да ладно, запей, нерадивый ты слуга Сетха{18}, — кивнул смягчившийся Иуйа, с удовольствием жуя нильскую щуку под маринадом{19}, столь им любимую. — Да и мне, грешному, плесни в кружечку.

Янтарный напиток полился из кувшина. Пили не спеша, смакуя каждый глоток. Допив пиво, все четверо уселись в тени пальм, акаций и тамарисков на краю поля и осоловевшими глазами стали смотреть на раскинувшийся вокруг прекрасный мир, созданный богами и ухоженный руками сотен поколений. Перед ними простиралось обширное зелёное поле, на котором пёстрые упитанные коровы не спеша похрустывали сочной травой, равномерно помахивая хвостами. На шеях позвякивали колокольчики. Неподалёку в арыке журчала вода. Солнце клонилось к западу. Долина застыла, изнемогая от жары. Даже серые птички перестали попискивать и суетливо бегать по хребтам коров, выискивая насекомых, а спрятались в жидкую листву акаций и тамарисков и замерли там, широко открыв желтоватые клювики. Вскоре и жрец, и пастухи, и нубиец захрапели так громко, что коровы, вздрогнув, удивлённо повернули к роще свои морды, увенчанные длинными рогами. Однако через некоторое время вновь раздался сочный хруст и мелодичное позвякивание колокольчиков.

2

Вечером стадо не спеша возвращалось в городок. Впереди шествовал, высоко задрав чёрные острые рога, громадный бык с большим бронзовым кольцом в носу. За ним семенил молодой бычок и с женской грацией вышагивали упитанные коровы. Рядом с ними теснились телята. Лениво позёвывая, плелись по остывающей пыли дороги пастухи, их начальник жрец Иуйа и его верный сандаленосец Джабу. На круглых боках животных оседала светлая пыль, поднятая с улиц городка. Но вот наконец-то тёплое молоко потекло в большие кувшины, и умиротворённые животные оказались в своём родном хлеву{20}, где можно было вздремнуть, не опасаясь ни завываний шакалов, ни рычания голодных львов{21}, доносящихся из пустыни. Иуйа проверил, сколько дала молока каждая корова, записал эти данные в папирус для отчёта перед вышестоящим начальством, предварительно, конечно, вычтя полагающуюся себе долю, и с чувством исполненного долга направился домой. За ним шёл Джабу, неся с довольной улыбкой большой кувшин с парным молоком. Его широкие ноздри с наслаждением вдыхали аппетитный аромат. Жизнь была прекрасна!

Когда солнце уже опустилось за западные горы, во внутреннем дворе небольшого, но уютного домика{22} с бело-розовыми стенами, где росла только одна пальма, на жёлтых, хрустящих от каждого прикосновения циновках из папируса{23} расположилась вся семья жреца. Плотно поужинав, каждый занялся своим любимым делом в прохладный и сладкий час перед сном, как делали все египтяне в этой богатой и живописной стране, протянувшейся узкой лентой вдоль огромной реки, не спеша нёсшей свои благодатные воды сквозь самую большую в мире африканскую пустыню{24}. Сам Иуйа, отведав за ужином тушёной утки под чесночным соусом и запив жирное острое блюдо изрядной кружкой пива из фиников, теперь пребывал в благодушном расположении духа. Оно, впрочем, не покидало его всё время, пока стадо не оставляло хлев и не уходило, звеня колокольчиками, навстречу опасностям, подстерегающим славных коров в этом грешном мире. Но сейчас можно было расслабиться: коровы стояли в уютных стойлах и видели уже не первый сон. Жрец поудобней устроился на мягкой подушке, которую ловко подсунул под него Джабу, прислонившись к тёплому гладкому стволу пальмы, отполированному в этом месте его спиной за многие прошедшие годы. Он положил себе на колени старинный свиток, испещрённый неразборчивым писарским почерком, удовлетворённо вздохнул и произнёс торжественно тоненьким голоском:

   — Что ж, теперь самое время отрешиться от мирской суеты и подумать о божественном!

   — Только не храпи громко, папочка, когда уж очень задумаешься о божественных материях, — заметила со смехом сидящая с другой стороны от пальмы дочка жреца, светлокожая и голубоглазая Тии, признанная первая красавица городка.

Она внешне пошла в отца, была изящна и миниатюрна, но характер имела маменькин — сильный, а язычок такой же острый. Рядом с ней младший брат, голый мальчишка лет семи с локоном юности на бритой головёнке, с увлечением играл с большой серой кошкой.

   — Вот вредина! — покачал лысой яйцеобразной головой Иуйа. — Вся в мамочку. А должна бы, кажется, всё время за отца богов молить. Ведь именно благодаря мне ты такая раскрасавица, вылитая моя матушка в молодости. Она была, позаботься о ней Осирис{25} в загробном царстве, дочкой видного воина, ливийца по происхождению. Он ещё воевал под предводительством великого фараона Тутмоса Третьего{26}, дедушки ныне царствующего нашего властелина, да живёт он тысячу лет. Она, мама моя, стройная, как статуэтка, светлой кожей, кудрявыми чёрными волосами и яркими голубыми глазами производила на всех неизгладимое впечатление. Чтобы на неё полюбоваться, из самого Абидоса{27} приезжали ценители женской красоты.

   — Ну, сел на своего любимого конька, о мамаше разговор завёл, — громко проговорила высокая и, несмотря на изрядную полноту, статная матрона, вышедшая из дома во дворик тяжёлой, энергичной походкой.

Это была жена жреца — Туйа, одетая в ярко-красное платье{28}, оголяющее её правое мясистое плечо, подрагивающее на ходу. Туйа была главой земного гарема Мина, то есть старшая в штате жриц при храме{29}. Обладательница зычного голоса и длинного носа, который она совала бесцеремонно во все дела, что творились вокруг, Туйа обрушивалась на окружающих, как внезапно налетевший шквал. Вот и сейчас Иуйа вздрогнул, икнул от неожиданности и уставился с испугом на дражайшую свою половину широко открытыми серыми глазами.

   — Ты бы, матушка, остепенилась, что ли. Ты ведь в возрасте, а носишься как угорелая да ещё орёшь во всю глотку громче, чем командир нашего воинского гарнизона. А ведь при божественном деле состоишь столько лет, должна бы, кажется, уже приобщиться к благодати бога нашего Мина! — недовольно забормотал жрец.

   — А ты мне про благодать божью не заливай. — Жена остановилась и нависла над мужем, как гранитная скала, окрашенная алыми лучами заката, уперев могучие руки в крутые бока. — Ты-то на старости лет совсем спятил, на виду у всей округи к полуголым девицам пристаёшь? Думаешь, о твоих шашнях с дочкой Пиопи я не знаю? Ничего, есть добрые люди, раскрыли мне глаза на твои похождения!

   — Да ты ядовитой травы объелась, что ли? — вытаращил округлившиеся серые глазки ошалевший от неожиданного наскока Иуйа. — Да я эту девчонку спросил только о стаде, и всё. Вон Джабу может подтвердить.

   — О, да, госпожа, — картинно кланяясь, кивнул нубиец. — Только о стаде и больше ни о чём! Мы даже отошли подальше в сторону, когда она своей голой попой к нам повернулась, чтобы, не дай бог, проклятый Сетх не ввёл нас в грех! — Джабу не удержался и громко хихикнул.

   — Он ещё позволяет себе здесь такую наглость! Смеётся он, видите ли, развратный бабуин! Надсмехаешься над своей благодетельницей? — возмутилась Туйа. — О твоих похождениях мне все уши прожужжали соседки. Поимел уже половину баб и девок не только нашего городка, но и всего уезда, скоро до Абидоса доберёшься, поганец ты этакий. Теперь решил сбить с пути истинного своего хозяина, и это когда он уже еле ноги таскает на старости лет!

Женщина развернулась и ловко врезала по чёрному уху, в мочке которого болталась массивная медная серьга. Джабу ойкнул и кинулся за пальму.

   — Кто это еле ноги таскает? — вдруг возмутился Иуйа, вскакивая со своей мягкой подушки. — Да я ещё о-го-го! Конечно, с половиной уезда мне не совладать, годы не те, но уж с нашим-то городишком я управлюсь!

   — Так, значит, ты, старый кобель, признаешься своей законной жене в развратном поведении и в не менее преступном намерении? — уставилась круглыми от удивления глазами на взбрыкнувшего вдруг муженька опешившая Туйа.

   — Да я не это хотел сказать, — начал юлить испугавшийся своего порыва муж, но было поздно.

Разъярённая женщина отвесила звонкую оплеуху стоявшему перед ней супругу. Тот полетел, размахивая руками, через весь двор, благо тот был невелик, и исчез в проёме двери, ведущей во внутренние покои. Из дома донёсся металлический грохот: видно, жрец упал на стоящие там медные тазы.

   — Мама, да ты так всех наших мужчин перебьёшь. С кем мы тогда останемся? — улыбаясь, проговорила Тии, выглядывая из-за пальмы. За её узкой спиной пытался спрятаться огромный Джабу.

   — А ничего, мы и без мужиков проживём, — решительно ответила матрона, поправляя съехавший набок парик и переводя дух. Но вдруг она хихикнула, а потом, не выдержав, захохотала.

   — Да что с тобой, мама? — удивлённо воззрилась на неё дочка.

   — Ой, я сейчас упаду и умру со смеху! — кричала Туйа, вся сотрясаясь, как огромная форма с желе, которым она заливала на кухне ломти нильской щуки. — Как он, мой коротышка, сказал, что с городком-то уж нашим и подавно справится! Вот умора, прямо разбушевался, как бог Мин!

Она выразительно вскинула руку со сжатым кулаком. (На всех древних рисунках бог Мин изображался с огромным фаллосом в возбуждённом состоянии. Этот бог отвечал в божественном пантеоне египтян за оплодотворение.)

   — Сегодня уж он от меня не отделается словами «устал да устал». А как с голозадыми девками, так пожалуйста! Если уж приниматься за городок, так по справедливости надо начинать с собственной жёнушки, — проговорила старшая жрица земного гарема Мина и опустилась на мягкую подушку, продолжая вздрагивать от хохота.

   — Да с вами, родители, не соскучишься! — проговорила недовольная столь вольными речами Тии, брезгливо оттопыривая полную нижнюю губку, качая хорошенькой головкой и поднимая голубые глаза к быстро темнеющему небу, на котором уже стали проступать крупные жёлтые звёзды.

Она встала и отправилась спать. За ней, ступая бесшумно, как огромная чёрная пантера, удалился и Джабу. Но спать он не собирался. Воровато озираясь, чернокожий гигант выскользнул из дома и быстро растворился в темноте кривых городских переулков. Очередная подруга нубийца, пылая от страсти, уже ждала его в укромном уголке садика или на плоской крыше одного из многочисленных городских домов. Африканское солнце кипело в крови местных жителей даже по ночам.

3

В то время как в доме жреца Иуйа готовились ложиться спать и сам город всё быстрее опускался во тьму, неподалёку от глиняных полуразвалившихся стен на большом каменистом холме, где возвышался храм главному местному богу Мину, было ещё довольно светло. Хотя солнце уже зашло₄за серо-жёлтую гряду плосковерхих гор на противоположном берегу реки, отблески вечерней зари ещё окрашивали высокие изящные колонны недостроенного святилища в мрачно-торжественные бордово-фиолетовые тона. На ступеньках перед входом в храм сидел молодой человек в тёмно-серой набедренной повязке. Выражение лица юноши было не по возрасту серьёзным. Он смотрел, словно полководец перед штурмом вражеской твердыни, на город, мерцающий в фиолетовой вечерней мгле сотнями огоньков.

   — Подожди, Эйе, не двигайся. Я, кажется, нашёл то выражение лица, которое нужно придать скульптуре нашего фараона, — проговорил мужчина средних лет, выходя из храма с несколькими свитками папируса в руках.

Это был зодчий Аменхотеп{30}. Под его руководством строилось местное святилище, об этом уже несколько лет шли разговоры далеко за пределами провинциального городка. Бёдра архитектора обтягивала длинная гофрированная юбка из белого льна. За широким серым поясом из буйволиной кожи торчали пенал для письменных принадлежностей, медный циркуль и свинцовый карандаш. Аменхотеп присел на ступеньку метрах в двух ниже своего ученика, развернул на коленях чистый свиток папируса и цветными мелками с углём стал набрасывать контуры фигуры Эйе и его волевое лицо.

   — Подними чуть повыше подбородок, сын мой, — бросил он и вновь углубился в рисование.

Эйе был не просто учеником, а приёмным сыном. У молодого человека рано умерли родители в тот чёрный год, когда завезённая из Азии болезнь косила сотнями тысяч жителей долины. Архитектор приютил сироту. Ему понравился сильный, целеустремлённый характер, который рано проявился в мальчике, его ум и сметливость.

Аменхотеп закончил набросок с натуры.

   — Теперь надо так эту находку воплотить в скульптуру, чтобы властное, вдохновлённое на подвиг выражение лица вросло бы в облик фараона. А не проявился бы вдруг на памятнике нашему властителю твой лик, мой мальчик, — улыбнулся архитектор. — Кстати, о чём ты думал с таким почти зверским видом, который свойственен воину перед кровопролитной битвой, а не юноше, ожидающему прихода времени любовного свидания?

   — Я думал о своей злосчастной судьбе и о том, что мне всё в жизни придётся брать с бою. Тогда как баловням судьбы то же самое будет просто падать с небес прямо в руки, только успевай подставлять, — мрачно проговорил Эйе.

   — Не ожесточай сам себя, мой мальчик. — Аменхотеп потрепал рукой, вымазанной цветными мелками, по плечу юноши. — Я буду заботиться о тебе до конца моих дней. Ты умён и хорошо образован. Из тебя получится отличный распорядитель работ. Ведь ты уже сейчас, можно сказать, единолично руководишь строительством храма. Хвала тебе, сын мой, за то, что ты освободил меня от ругани с неотёсанными мастеровыми, которые набили руку в примитивных приёмах работы и не хотят ни на йоту от них отступить, сделав что-то новое. А какое для меня было благо избавиться от нудных, выматывающих силы пререканий с вороватыми писцами и с глупыми, заносчивыми жрецами! У чернокожих в стране Куш больше развито чувство прекрасного, чем у наших заказчиков, требующих строить только по старинке. А ведь это такое счастье создавать что-то новое, видеть, как плоды твоей фантазии воплощаются в камне! Тебе, мой мальчик, больше нужно уделять внимания творческой стороне дела. Недаром я тебя столько лет учил архитектуре и скульптуре. В самовыражении, и только в нём, можно найти своё счастье, сынок.

   — У меня нет твоего таланта, отец, — решительно ответил юноша. — Моё призвание — руководить людьми, я это твёрдо знаю. Но кем тут руководить? Сотней провинциальных увальней?

   — Ха-ха-ха! — рассмеялся архитектор. — Умерь пока свою гордыню. Вот я дострою этот храм, а там, глядишь, получу заказ в Абидосе, а потом, может, и до столичных стовратных Фив доберёмся.

   — К концу жизни? Когда будем уже совсем дряхлыми стариками?

   — А ты хочешь получить всё сразу? Так бывает только в сказках или в снах.

   — Может, это вещие сны?

   — Что же тебе приснилось?

   — Я видел, как стою вот здесь, на холме, вместе с Тии и на наши головы вдруг опускается огромный сокол, а в его когтях блестит золотой урей^[8].

   — А больше ты ничего не заметил? — пытливо глянул на своего приёмного сына архитектор.

   — Ну, там был ещё кто-то третий, рядом с нами...

   — И что он делал?

   — Судя по одеянию, он был из царского рода. Высокий юноша с копьём наперевес хотел меня пронзить.

   — Эх, сынок, сынок, — покачал головой Аменхотеп. — Боги предупреждают тебя не о славном будущем, а о бесславном конце, если ты побежишь за этим миражом. Ты внезапно превратишься в дряхлого старика, и копьё пронзит тебя. Не к добру эти сны. Боги точно хотят предупредить нас о чём-то{31}.

Ладно, — махнул рукой архитектор, — беги на свидание и спроси заодно Тии, не видела ли и она этого странного сна.

   — А откуда вы знаете, что я иду именно к ней?

   — Глупыш! Да разве в нашем городке можно чего-нибудь скрыть? О твоих отношениях с Тии не ведают только её отец и мать. Да и то, я уверен, они скоро обо всём прознают. У наших кумушек языки длинные. Вот тогда тебе устроит её мамаша такую головомойку, что ты позабудешь и о соколе, и о золотом знаке царской власти. Небо покажется с маленький листочек папируса. У главы земного гарема бога Мина тяжёлая рука!

   — Не накликайте на меня беду, отец, — взялся за висевший на шее оберег, зуб льва, юноша.

   — Беги, сынок, беги и не бойся ничего. Если случится то, о чём я тебе говорил, сразу же обращайся ко мне, я тебя выручу, ты же мой сын, — похлопал по плечу юношу Аменхотеп и направился к своему дому, построенному рядом с храмом.

Эйе благодарно улыбнулся и быстрой юношеской походкой направился к одному из проломов в обветшавшей городской стене по блестевшей в лунном свете дороге.

4

Юноша легко влез в небольшое окно, находящееся почти под потолком. Его худому и гибкому, как у змеи, телу подобное испытание было просто пустяком. Яркий свет луны падал на широкое ложе на полу, покрытое белоснежной льняной тканью. На нём лежала обнажённая Тии. Она задремала, ожидая любовника. Юноша затаил дыхание. Девушка была царственно прекрасна. Особенно поражала её белоснежная кожа, которая, казалось, светилась мягким светом.

   — Это ты? — спросила Тии, открывая глаза и потягиваясь. — А я даже заснула, ожидая тебя, день был таким хлопотным. Иди ко мне, — протянула она руки.

Эйе не медлил ни мгновения. Отброшенная в сторону набедренная повязка не успела упасть на пол, как молодые любовники сплелись в горячих объятиях. Заскрипела папирусная циновка, страстные всхлипы зазвучали всё чаще. А в окно равнодушно смотрела луна на дергающиеся в пароксизме страсти тела, да в пустынной дали раздавались глухие завывания шакалов. Когда молодые люди перевели дух, Тии вдруг хлопнула себя рукой по влажному лбу.

   — Совсем из головы выскочило.

   — О чём это ты? — удивился Эйе.

   — Да о сне, который я видела перед твоим приходом.

   — О боги, неужели тебе приснился сокол с золотым уреем?

   — Как, ты уже знаешь?

   — И мне приснился этот же сон!

   — Надо же, какое чудо! Прямо на мою голову сокол опустил знак царской власти.

   — И на мою тоже, я ведь рядом стоял, — уточнил молодой человек.

   — Да, ты стоял, я это заметила... — неуверенно протянула девушка.

   — А больше ты ничего не помнишь?

   — Ко мне подошёл симпатичный молодой человек, на нём было роскошное ожерелье, на предплечьях и руках золотые браслеты очень тонкой работы, все осыпанные драгоценными камнями. Он обнял одной рукой меня за талию. От него исходил такой аромат духов. И у меня закружилась голова. — Тии мечтательно улыбнулась.

   — И ты мне всё это спокойно рассказываешь?

   — А ты что, усмехнулась девица, — ревнуешь? Да ведь это же сон.

   — Ты мне изменила уже в мыслях своих, несчастная, — шутливо схватил за горло любовницу Эйе. — Кстати, это не просто смазливый юноша, а член семьи фараона.

   — Неужели? — Тии, открыв рот от удивления, резко села на ложе. — Значит, меня обнимал сам царевич, сын нашего владыки? Вот это да!

   — Ну, это только во сне, не задавайся, — рассмеялся юноша.

Бурная сцена любви вновь разыгралась в небольшой комнатке, залитой лунным светом. А в это время отец Тии вышел, покачиваясь от слабости, из спальни, где наконец-то забылась крепким сном его супруга. Иуйа ворчал недовольно себе под нос:

   — Вот старая дура, совсем сбрендила! Ну, мало ли что я сгоряча скажу, так надо всему верить, что ли? Я ведь не мальчишка, чтобы вытворять такое в постели!

У него от слабости закружилась голова, и он опёрся о стену. И тут вдруг услышал страстные женские стоны.

   — Что за наваждение? Ведь жёнушка уже спала, когда я из спальни вышел.

Иуйа сделал несколько шагов назад и заглянул в спальню. Из душной темноты слышался громкий храп его супруги.

   — Это мне мерещится, — пробормотал себе под нос жрец и, устало передвигая ноги, побрёл по коридору во внутренний дворик. — Ишь как заездила проклятая баба, всё время её вопли в ушах стоят!

Но, когда он проходил мимо двери, ведущей в комнату дочери, раздались вновь те же самые страстные стоны, только теперь к женским примешивались и мужские.

   — Не может быть! — вздрогнул Иуйа всем телом. — О боги, неужели это моя дочурка так визжит, да ещё вместе с каким-то мужиком?

Жрец почувствовал, как у него всё внутри похолодело, потом опять закружилась голова, и он привалился к оштукатуренной стене коридора. Но тут раздались особенно пронзительные вскрики девицы, и отца пронзила жуткая мысль:

   — Да её там насилует какой-то негодяй!

Кровь ударила в голову. Уже плохо что-либо осознавая, Иуйа одним ударом ноги вышиб дверь, запертую изнутри на хлипкую задвижку, и, как обезумевший от ярости буйвол, ворвался в комнату. На него уставились с ужасом два лица: Тии и мужское, очень знакомое. Но сейчас отцу было не до воспоминаний. Он кинулся к ложу, ударом опрокинул на пол поднимавшегося юношу и вцепился мёртвой хваткой ему в горло.

   — Не надо, папочка, не надо! — закричала истошно Тии.

Она попыталась оторвать своего тщедушного отца от любовника, но сейчас с этим не справился бы даже Джабу, будь он рядом.

   — Да отпусти ты его! — взмолилась Тии. — Он ни в чём не виноват. Я сама его позвала.

В ответ раздался только хрип молодого человека. Он начал судорожно дёргать руками и ногами.

   — Да он женится на мне! Женится! — выкрикнула прямо в ухо отцу Тии последний с её точки зрения веский аргумент.

Но Иуйа ничего не услышал, пальцы его стальными тисками продолжали сдавливать горло негодяя, посмевшего посягнуть на любимую дочь. Даже в лучах луны было видно, что лицо Эйе стало почти фиолетовым. Юноша выпученными глазами глянул на девушку. Она схватила большой медный таз, в котором умывалась по утрам и вечерам, и ударила что есть силы им по голове отца. Раздался такой звон, словно начиналась утренняя служба в храме, когда жрецы принимались громко бить в литавры. Иуйа ослабил хватку и упал без сознания на свою жертву. Над телами застыла в отчаянии, ломая руки, Тии. Рядом валялся медный таз.

Именно такую картину застала ворвавшаяся в комнату Туйа. Одна рука её держала горящий светильник, другая — дубинку.

   — Что здесь происходит?

   — Он его чуть не убил! — прокричала в ответ дочка.

   — Кого? Твоего отца?

   — Да нет. Это папаша ворвался как сумасшедший в комнату и кинулся на Эйе. Он вцепился ему в горло и чуть не задушил.

   — А что этот жалкий подмастерье делал у тебя в комнате ночью?

   — Да хватит вам орать! — простонал вдруг Иуйа, садясь на циновку. Он двумя руками держал себя за голову и с удивлением озирался по сторонам. — И так голова просто раскалывается!

   — Папочка, ты живой, — плача от радости, обняла его Тии. — Это я ударила тебя по голове тазом.

   — О боги! Сегодня воистину несчастливый для меня день, вернее, ночь. Сначала жена отвесила оплеуху, затем дочка тазом приложила.

Жрец удивлённо, что-то с трудом припоминая, начал оглядываться по сторонам. Тут его 3взгляд упал на юношу, который уже пришёл в себя и метался по комнате в поисках своей набедренной повязки. Одной рукой он прикрывал причинное место, а другой шарил по тёмным углам.

   — Ты не это ищешь? — протянула ему его повязку вместе с широким кожаным поясом Туйа.

   — Вы очень любезны, — ответил воспитанный юноша и поспешно обвязал худые бёдра. Теперь он мог повернуться и встретить противника лицом к лицу.

   — Вот он, насильник! — закричал Иуйа и кинулся на Эйе.

   — Да угомонись ты! — повелительно рявкнула старшая в земном гареме Мина и схватила за худое предплечье своего вновь вспыхнувшего яростью мужа. — Никакой он не насильник. Просто наша дочурка развлекается по ночам с парнями, кто покрепче и посмазливей. Надеюсь, здесь не половина уезда перебывала? — обратилась мать к дочке.

   — Да как вы смеете оскорблять девушку такими предположениями? — шагнул вперёд в порыве негодования Эйе.

   — Ну, если она изображала тут животное о двух спинах с тобой, у кого ни кола ни двора, то почему бы не предположить, что здесь побывал не только ты?

   — А ну хватит помои на меня лить! — Тии встала напротив матери, уперев руки в бока.

   — О, у моей дочурки наконец-то прорезался голосок! — Мамаша тоже упёрла свои мощные длани в округлые бёдра.

Несмотря на разницу в возрасте и росте, они были удивительно похожи. Даже голоса почти нельзя было различить, только у дочки он звучал чуть-чуть звонче.

   — Я вовсе не распутница, как ты меня хочешь выставить. Это мой жених. И он не мастеровой, как ты заметила, а приёмный сын архитектора Аменхотепа, строителя нашего нового храма. Со временем он наследует его профессию и должность. Эйе уже сейчас руководит сотнями рабочих и десятками писцов. Он на равных со жрецами заседает в производственных советах, а разбирается в строительстве намного лучше любого из них. Так что он выгодный жених и не надо тут устраивать истерики и поливать меня грязью.

   — А что? Она права, — раздался голос Иуйа, уже пришедшего в себя окончательно. — Парень он неплохой. И раз уж это произошло, то лучше нам самим поженить их, а не ждать, когда весь город будет перетряхивать наше грязное бельё.

   — Да ты просто осёл! — заорала на мужа Туйа. — Тебе голову морочат, а ты и уши развесил. Ведь парень не родной сын этому архитектору, а приёмный. Ну а кто даст приёмышу хорошее наследство? Сможешь ли ты, руководитель строительства, — обратилась она к юноше, — построить свой собственный дом для молодой жены и будущих детей? Или мы выложим в твои руки свои последние дебены золота и серебра{32}, которые с таким трудом скопили? А ведь у нас ещё сын есть кроме дочурки, его ведь тоже на ноги поставить нужно! Вот о чём думать надо, — повернулась Туйа к мужу.

   — Да, смогу! — повысил внезапно голос Эйе. — Я не только построю хороший, просторный дом, но и буду достойно содержать свою будущую семью. И вам, мои дорогие родители, буду надёжной опорой на старости лет. А когда вы покинете этот мир, я похороню вас со всеми полагающимися почестями и буду до конца моих дней приносить жертвы богам, чтобы обеспечить вам достойную загробную жизнь и будущее воскрешение. Это же будут делать мои дети и внуки. И в этом я клянусь, призывая в свидетели нашего бога Мина и всемогущего Амона-Ра, и, если я не выполню своего обещания, пусть я умру, как собака под забором, и никогда не воскресну к будущей жизни!

Родители Тии ошарашенно уставились на молодого человека, произнёсшего так громогласно столь страшную клятву. На его вдохновенном лице читались такая уверенность в своих словах, сила воли и непреклонная решимость, что даже Туйа притихла.

   — А чтобы моя клятва не осталась просто словами, я завтра же утром приду к вам с моим отцом Аменхотепом и мы составим брачный контракт. А теперь я попрощаюсь с вами. — И юноша удалился с гордо поднятой головой.

   — А ты, мама, заявляла, что он простолюдин, — сказала улыбаясь Тии. — Да ты только посмотри, какая у него благородная осанка. Даже сын правителя Абидоса, которого мы видели в прошлом году, когда ездили туда наярмарку, не держит себя с таким достоинством.

   — Ну что ж, завтра посмотрим, кто из нас прав, — огрызнулась мамаша не очень уверенно: слова Эйе и его поведение произвели на неё большое впечатление. — Пойдём же спать, Иуйа, — обратилась она к мужу. — Ну и крепкая же у тебя голова, оказывается. После удара таким тазом ты ещё что-то соображаешь!

Туйа рассмеялась и, пнув ногой медный таз, вышла из комнаты. За ней поплёлся глава семьи, совсем обессилевший после всех волнений, обрушившихся на него этой ночью.

После ухода родителей Тии улеглась на своё льняное ложе и, подставив лицо и грудь прохладному ночному ветерку, начала засыпать. Она тоже умаялась этой ночью. Проваливаясь в волны сна, Тии вновь увидела царственного юношу. «О боги, какие же у него чудесные духи и как прекрасно сверкают и переливаются драгоценные камни на его ожерелье», — думала она, засыпая.

Никто из семьи жреца Иуйа даже во сне не мог предположить, что их такая обычная и уютно налаженная жизнь вскоре резко изменится, впрочем, как и жизнь всего Египетского царства. И каким-то чудом в центре судьбоносных для страны и правящей династии фараонов изменений окажется их скромная и дружная семья, о которой пока знали только соседи, размеренно и тихо проживавшие отведённые им богами годы в маленьком сонном городишке под названием Ипу. Но жизнь пока шла своим обычным чередом.

Глава 2

1

Красный диск солнца медленно поднимался над жёлто-серой кромкой гор на востоке, больше похожих на гряду плосковерхих холмов. Над водой плавали обрывки ночного тумана. Вверх по реке шли многочисленные суда{33}. Оранжевые прямоугольные паруса раздувал попутный ветер. Слышался скрип уключин. Мерно и глухо били барабаны, задавая ритм гребцам. Изредка раздавался грубый хриплый окрик надсмотрщика и свист бича из воловьей кожи, опускавшийся на плечи нерадивого морехода, плохо управляющегося с длинным веслом. На передней, ограждённой высоким деревянным фальшбортом площадке одного из многочисленных военных кораблей стоял рослый мужчина с широкими мощными дочерна загорелыми плечами. На узких бёдрах была повязана простая белая льняная повязка. Голый, тщательно выбритый, куполообразный череп, сухое треугольное лицо с резко выдающимся вперёд, крючковатым, орлиным носом и мощный подбородок окрашивала в ало-синеватые тона утренняя заря, придавая живому человеку сходство со скульптурным изображением. Таких памятников, только, конечно, в роскошных париках, увенчанных золотыми уреями, немало высилось по всей стране. Ведь фараон Тутмос Четвёртый правил уже пятый год и его верные подданные по всей долине огромной реки успели установить на пьедесталы за этот короткий срок множество каменных изображений, демонстрируя свою горячую любовь к божественному правителю, который, правда, за эти годы редко бывал в родных краях.

Новому фараону приходилось могучим кулаком египетского оружия подтверждать своё право на безграничную власть над многочисленными беспокойными народами в различных уголках огромной империи, протянувшейся от предгорий Малой Азии до четвёртого порога Нила, или Большого Хапи, как называли эту длиннейшую реку Старого Света древние египтяне. Но вот наконец-то последний азиатский бунтовщик был посажен на кол. Можно было с чувством хорошо выполненного долга возвращаться домой. Теперь предстояло навести порядок в родных стенах, ибо хорошо известно, как размякают и погрязают в лени работники без пристального ока и бича своего господина. Фараона же поставили боги править этой прекрасной страной с её многочисленным и трудолюбивым народом не для того, чтобы он позволил внутренним смутам вновь, как это было много веков назад, разрушить самую мощную империю, когда-либо существовавшую на земле. Но, судя по многочисленным донесениям тайных осведомителей, которые регулярно получал Тутмос во время своего похода в Азию, дело шло именно к тому. Местные амбиции опять поднимали голову в огромной стране. Аристократические семейства столицы и провинции не желали служить в поте лица своего на благо империи, а предпочитали благодушно-бездеятельное существование. Благо у них и земли, и рабов, и золота было предостаточно. Однако ожиревшая знать страшно заволновалась и зашипела, как клубок змей из норы, в которую сунули палку, когда ведущие должности в государственных органах начали занимать выходцы из простонародья, всего добивающиеся своим умом, предприимчивостью и энергией, бьющей из них без устали Мощным ключом. Они-то в основном и окружали фараона, нуждающегося в энергичных и беспощадных исполнителях своей воли. Но эти дети простого народа, вырвавшиеся наконец из нищеты и безвестности, тоже были опасны для империи своим безграничным и беспринципным эгоизмом. В этом они смыкались со старой аристократией. Та хотя бы была верна традициям, издревле заведённым порядкам. Вынырнувшие же из ниоткуда по воле случая и фараона простолюдины были способны ради своих корыстных целей на всё, традиции и нравственные нормы их не сдерживали. Если им будет выгодно, они выбросят на свалку даже своих родных египетских богов и будут поклоняться новым, завезённым из той же Азии. Этому свидетель был сам фараон, когда в Финикии{34}, где базировались его флот и основная часть сухопутных сил, многие офицеры его армии вдруг стали молиться местным богам. Среди высшего командования быстро вошло в моду придерживаться местных обычаев, одеваться по финикийской моде, иметь жён из местного населения. Даже детей нарекали финикийскими именами. Тутмос хорошо знал, как негативно ко всему этому относился столичная фиванская знать, презирающая и ненавидящая всё чужое, и самая костная её часть, жрецы главного бога страны — Амона{35}.

Даже сейчас, с удовольствием вдыхая прохладный утренний воздух, фараон не мог не думать обо всём этом. Пахло мокрым деревом и пресной, сладкой водой родной реки. Было так тихо, что острый слух опытного воина улавливал, как шелестят по берегам густые заросли папируса. За спиной изредка хлопал и шевелился как живой большой прямоугольный парус с оранжевыми и белыми поперечными полосами, сырой и тяжёлый от недавно выпавшей предутренней росы. Деревянная палуба из ливанского кедра, на которой босыми ногами стоял повелитель Египта, была приятно влажной и прохладной. Тутмос задумчиво наблюдал, как мощный килевой брус, заканчивающийся в носовой части бронзовой головой льва, служащей тараном, стремительно рассекает голубовато-зелёные волны реки. Повелитель Египта помнил, как подобострастно азиаты называли его беспощадным львом, безжалостно терзающим свои жертвы. Он и был таким: несгибаемый воитель, как его дед и отец, построившие огнём и мечом великую империю. Она попала в надёжные руки. Фараон самодовольно улыбнулся и посмотрел назад, на верхнюю рею, где висел привязанный за ноги труп главы восставших княжеств страны Ретену{36}. Он уже почти высох на жарком африканском солнце. Тело изрядно пропитали ароматическими смолами, чтобы неприятный запах не беспокоил повелителя. Но, как всем известно, труп врага всегда пахнет хорошо, и грубых воинов не особенно беспокоили какие-то там запахи. Тем более что после тридцати лет беспрерывных походов и многочисленных сражений фараон не отличался особенной чувствительностью. Гордая радость охватила Тутмоса. Приятно было возвращаться с победой из дальнего похода.

Фараон вёз на судах своего каравана богатую добычу и тысячи пленных, будущих рабов. Несколько десятков из них будут принесены в жертву богу Амону и фараону Тутмосу Третьему, великому полководцу, после своей смерти вошедшему на равных в многочисленную семью египетских богов. Его внук, Тутмос Четвёртый, задумал поставить перед главным храмом столицы{37} огромную статую своего деда, несколько десятков лет пролежавшую на берегу Нила. Он уже велел в своём послании из Азии, чтобы статую отреставрировали, приготовили пьедестал с полагающимися надписями. Когда победоносные войска прибудут в столицу страны Фивы{38}, то праздник триумфальной встречи с повелителем Египта следует совместить с установкой статуи великому и славному основателю нынешней огромной египетской империи. Правда, фараона обуревали сомнения: справятся ли чиновники вовремя с его заданием? Уж больно столичная знать разжирела и размякла, проживая в Фивах без бдительного ока и тяжёлой руки правителя обеих стран Египта. Ведь последние десятилетия фараоны почти всё время были вынуждены проводить в непрерывных походах на севере или юге. Невозможно править такой гигантской империей, сидя безвыездно в стовратных Фивах, к чему призывали глупые ревнители старинных обычаев. А главный столичный архитектор Небуненес, выходец из очень знатного, кичащегося свой древностью рода фиванских номархов, дальний родственник самого фараона, обладатель большого живота и малых познаний в искусствах и строительном деле, мог не справиться даже с таким простым поручением: установить уже законченную каменную статую на пьедестал. Правда, статуя была огромна — высота почти 32 метра{39}. От этого фараон волновался и хмурил свои прямые чёрные брови с пробивающейся сединой, которую старательно закрашивал по утрам парикмахер.

«Позор будет на весь свет, если с установкой памятника что-либо произойдёт, — думал правитель огромного государства. — Собрал гостей и подданных со всех стран, а потом взял и опозорился прилюдно! Эти аристократы порой просто невыносимы со своими претензиями и вялой беспомощностью. Как мне надоело с ними нянчиться, ублажая их родовую спесь!» — думал Тутмос, морщась, словно от зубной боли.

Между тем солнце поднималось всё выше. Непокрытую голову фараона стало припекать. Палуба под ногами становилась всё горячее. Запахло чуть горьковатым запахом плавящейся в лучах светила смолы ливанского кедра, из которого недавно у берегов Финикии был построен этот великолепный боевой корабль. Фараон поднял руку. Рядом с ним мгновенно вырос вышколенный смуглый слуга. Ничего не говоря, Тутмос указал себе на голову. В мгновение ока на неё был водружён голубого цвета парик, который мог носить только фараон. В столице вместо слуг ему будут прислуживать самые высокие вельможи страны, но царь Египта знал на своём опыте, насколько нерасторопны разжиревшие аристократы, отвыкшие от повседневной службы. Но придётся с этим мириться, хотя в постоянных походах старый воин привык к простоте нравов. Он предчувствовал, как много времени будет должен отдавать бессмысленному придворному этикету и сложнейшему протоколу.

«Часами сидеть истуканом на троне и наблюдать, как тебя, словно живого мертвеца, окуривают ароматическими смолами. Ползают перед тобой на животах, целуя прах у твоих ног. Это просто жуткая пытка, когда ты знаешь, сколько дел не терпит никаких отлагательств», — мрачно думал фараон.

Но тут за спиной фараона раздались тяжёлые шаги. Так шагать мог только его сынок.

   — Доброе утро, отец, — скороговоркой пробормотал царевич Яхмос и почтительно поцеловал родителя в плечо: в военном лагере и на боевом корабле он позволял себе такую вольность в обращении с царём Египта, живым божеством.

От Яхмоса пахло пивом и чесноком. Он обожал простую пищу. Царевич был копией своего отца, только черты его лица отличались грубоватой незаконченностью, словно скульптор, изготавливающий бюст фараона, пренебрёг тонкой отделкой и шлифовкой деталей и бросил в таком виде свою работу. Яхмос взглядом опытного военного огляделся.

   — Почему на мачте нет лучников{40}? — рявкнул он громовым голосом. — Капитана ко мне!

На носовую площадку взбежал капитан судна, блестя золотой серьгой в ухе и поправляя наспех криво надетый парик. Он упал на колени. Яхмос пнул его в бок и спросил отрывисто:

   — Ты забыл правила несения воинской службы в походе? Почему на верхушке мачты нет дозорных?

   — Я думал, что мы уже не на вражеской территории.

   — Кто тебе разрешал думать, червь морской! — заорал царевич. — Третий параграф «Наставления о несении воинской службы» в походе гласит, что, пока весь отряд или караван судов не прибудет к постоянному месту своей дислокации, они находятся в боевом походе и должны двигаться, строго соблюдая боевые порядки, бдительно осуществляя дозорное и разведывательное наблюдение за всем, что происходит вокруг, чтобы никто не смог их застать врасплох. Пятьдесят плетей тебе! И завтра же доложишь своему непосредственному начальнику наизусть «Наставление о несении воинской службы». И если, червь морской, ты сделаешь хотя бы одну ошибку, то получишь ещё пятьдесят ударов плетью и на следующий день опять будешь читать наизусть наставление. Так будет продолжаться, пока ты не выучишь все параграфы этого важнейшего для любого военного документа, — наставительно произнёс Яхмос, — и чтобы сейчас же лучники заняли свои места на мачте, на корме и на носовой площадке.

   — Молодец сынок, — сказал фараон, похлопав по широкому плечу царевича. — Служака ты отменный. Но вот для наследника и будущего фараона тебе не хватает умения понимать чужие интриги и самому их плести. Не знаешь ты придворной жизни.

   — Вот от неё, отец, ты меня уволь! — пробасил Яхмос. — Чего я терпеть не могу, так это придворных щёголей, проныр и лизоблюдов. Мой удел — военный лагерь да битва. Что может быть лучше, как нестись на колеснице на врага!

Фараон снисходительно улыбнулся.

   — Этого мало, сынок. Но ничего, скоро мы поживём в столице, наведём там порядок. Ты заодно присмотришься к придворным нравам, наберёшься опыта. Я ещё не стар, так что у тебя есть время превратиться из бравого воина в мудрого правителя. Хотя я и сам не люблю эти придворные дрязги.

Раздался звук трубы. К судну, на котором плыл фараон, приближалась большая, роскошно убранная барка{41}.

   — Да это мой младший братик катит. Лёгок на помине этот придворный шаркун! — презрительно бросил царевич Яхмос, наблюдая, как суетятся матросы, устанавливая нарядные сходни, чтобы с борта барки на военный корабль мог переправиться младший сын фараона Аменхотеп.

2

Смуглый молодой человек, весело блестя широко посаженными, круглыми карими глазами чуть навыкате, спустился по нарядному трапу, устланному красным ковром. Это был царевич Аменхотеп. Он весь словно искрился на утреннем солнце: столько на нём было нацеплено украшений из драгоценных камней. Бёдра обтягивала не просто повязка, а целое произведение искусства придворных портных. Пышная юбка из гофрированной льняной тончайшей ткани похрустывала при каждом шаге и раздувалась колоколом{42} на свежем речном ветерке, а надетый поверх неё вышитый передник блестел на солнце так, что казался вырезанным из сплошного листа чистого золота. Недаром царевич слыл за первого франта столицы, ему подражала вся золотая молодёжь стовратных Фив.

   — Вырядился, словно попугай, — проворчал Яхмос.

   — Да уж наш Хеви всегда любил покрасоваться, — с улыбкой проговорил фараон и протянул руки к подходящему царевичу. — Ну, будет, здесь ни к чему официальные поклоны. Дай-ка я тебя просто обниму, сынок. А ты подрос за те два года, что я тебя не видел. И какие у тебя румяные щёки.

Тутмос потрепал сына по подбородку.

   — Ну, рассказывай, как здоровье матери, царицы Мутемуйа^[9]? Что вообще творится в нашей столице?

На палубе расстелили роскошный ковёр. На него водрузили три изящных стула{43} из чёрного дерева. Один побольше — для отца — и два поменьше — для сыновей.

   — Мама ждёт не дождётся, когда ты вернёшься домой. Она очень рада, что её отец, царь Артатама, едет вместе с тобой. Ведь они не виделись целых двадцать лет. Да и мне интересно взглянуть на своего дедушку. Мама говорит, что я на него очень похож. — Аменхотеп говорил быстро, возбуждённо жестикулируя.

   — Это точно, — презрительно заметил Яхмос. — Он так же машет руками, как и ты, и тоже обожает драгоценные побрякушки.

   — Ну, не всем же быть такими суровыми воинами, как ты, братец. Кроме колесниц и воинских наставлений в мире есть ещё много приятных и полезных вещей. — Аменхотеп в свою очередь с плохо скрываемым презрением посмотрел на почерневшего на солнце старшего брата. — Кстати, внешний вид правителя — это не только его личное дело. Если наследник престола выглядит как обыкновенный грязный, покрытый дорожной пылью воин, от которого ещё к тому же несёт пивом и чесноком, то он оказывает плохую услугу своему отцу, божественному повелителю Египта. Нельзя ронять авторитет власти фараона.

   — Ты, разодетая мартышка, да к тому же напомаженная, как последняя шлюха, будешь поучать меня, воина, который своей грудью прикрывал фараона в бою?! — вспылил Яхмос, стремительно вскакивая со стула и сжимая кулаки.

   — А ну прекратите! — поднял руку Тутмос. — Вы опять, как мальчишки, готовы подраться из-за какого-нибудь пустяка.

   — Нет, папа, я отнюдь не желаю попасть под медные кулаки моего братца, — рассмеялся Аменхотеп. — Но ему всё же нужно понять, что он скоро будет в столице Египта, первом городе мира, где просто не принято ни грубо себя вести, ни отвратительно одеваться, ни вообще за собой не следить. У нас погонщик ослов выглядит более прилично, чем наследник престола.

   — Что ж, в этом Хеви прав, — кивнул фараон и обратился к Яхмосу: — Займись своим внешним видом, сынок. Это в продолжение того разговора, который мы с тобой недавно вели. В жизни человек должен соответствовать тому месту, куда он попал. На поле боя хорошо одно, во дворце — другое. Так какие новости в столице? — повернул голову отец к младшему сыну.

   — Новости тебе не понравятся, отец. Главный архитектор, Небуненес, слёзно умоляет ваше величество, чтобы вы повременили немного с приездом в Фивы. Ещё не подготовлен пьедестал, на который необходимо установить памятник, да к тому же не готовы салазки для передвижения статуи. И, вообще, мне кажется, папа, наш главный архитектор со своими помощниками никак не может решить, каким же способом установить на пьедестал такую огромную статую. Ведь раньше такого никто не делал. И к тому же строительных работ такого масштаба в Фивах давно не велось и неоткуда собрать нужных специалистов. Ведь не сам же Небуненес со своим огромным животом будет поднимать памятник. В столице шутят, что поставить на пьедестал главного архитектора, пожалуй, будет потрудней, чем статую Тутмоса Третьего.

   — Я так и знал! — Фараон вскочил со стула и быстро прошёлся широкими шагами по палубе. — Я собрал правителей почти половины Азии, чтобы показать им всё величие моего государства и красоту моей столицы, и вот мои подчинённые выставляют меня, своего повелителя, дураком. Хорош же я буду после того, как пообещал царю страны Нахрайна{44}, царям и князьям страны Ретену, послам Вавилонии, Ассирии и страны хеттов{45}, что они увидят собственными глазами памятник моему деду, великому Тутмосу Третьему, фараону, от одного упоминания о котором по сей день трепещут все страны вокруг нашей империи. И что я теперь скажу своим гостям? — Тутмос приказал через плечо мгновенно появившемуся рядом с ним секретарю: — Немедленно послать мой указ визирю Верхней страны Ментухотепу. Даю всем этим разжиревшим аристократам на подготовку к установке памятника полмесяца. Чтобы всё было готово за это время. Если не выполнят моего приказа, то пусть пеняют на себя.

Фараон походил по палубе и глянул на берег. Там виднелся какой-то небольшой городок. Рядом с ним на холме стоял недостроенный храм.

   — Какая красивая колоннада, — проговорил Тутмос. — Пожалуй, я пристану здесь к берегу, осмотрю храм, узнаю, как живут мои подданные в этой глубинке. Весь караван, кроме моей личной охраны, пусть плывёт к Фивам. Позаботьтесь, чтобы моих гостей приняли и разместили получше, — приказал он подчинённым.

Так Тутмос Четвёртый внезапно появился в провинциальном городке. Воспоминания об этом визите передавались местными жителями из поколения в поколение много столетий подряд. Ещё бы, сам фараон ступил на землю Ипу! Но правитель огромной империи и не предполагал, что делает роковой шаг.

3

В то утро, когда нога властителя Египта вступила на берег в городке Ипу, местные жители занимались своими делами, как и всегда каждый будний день. Эйе и Тии осматривали свой новый дом, где работы по ремонту почти были закончены. Архитектор Аменхотеп выполнил обещание, данное приёмному сыну. Он выделил солидную сумму золотом и серебром для покупки молодожёнам дома на берегу реки и домашнего скарба. Даже мать невесты Туйа ни к чему не смогла придраться. Прошло всего десять дней после той злополучной ночи, а молодой человек, давший страшную клятву, уже стал состоятельным домовладельцем и женихом.

   — Вот что значит вовремя взять ухажёра за горло, — объясняла произошедшие изменения мамаша. — А то выскользнул бы из рук, как угорь, и был таков. Парни они такие: им бы лишь позабавиться с девицей, а последствия пускай её родители расхлёбывают.

В ответ Тии осуждающе качала головой:

   — Как ты можешь так говорить об Эйе? Он мечтал стать моим мужем. Он столько раз это мне говорил.

   — Все они мечтают об одном: запудрить мозги вам, дурёхам, и залезть на глупую, поверившую всем этим россказням девчонку. А потом сбежать подальше и побыстрее. Но у нас не побалуешь! — Старшая земного гарема Мина поднимала свой могучий кулак и потрясала им победоносно в воздухе.

   — Ты, мамочка, несносна и неисправима! — махала рукой на старшее поколение дочка и шла любоваться своим будущим семейным очагом.

Вот и сегодня она уже рано утром гуляла по небольшому садику рядом с домом, ещё не обнесённом глиняной стеной, и предавалась мечтам о будущей счастливой семейной жизни. Рядом с ней шёл её жених, часто сюда заглядывающий и подгоняющий мастеровых, уже заканчивавших штукатурить строение в нежно-палевые тона и начинавших воздвигать стену из сырцового кирпича вокруг сада и дома. Эйе и его невеста шли по дорожке между только что посаженными тоненькими фиговыми деревцами и пальмами. Вдруг Эйе остановился как вкопанный и с удивлением посмотрел на берег. Тии вздрогнула и тоже уставилась во все глаза на появившуюся процессию. С только что причалившего к городской набережной большого корабля сходили по широким нарядным сходням роскошно одетые люди.

   — О боги, это он! — воскликнула Тии, увидев царевича Аменхотепа. — Это он обнимал меня во сне. В жизни он ещё прекраснее.

Молодые люди и не заметили, как оказались на набережной.

   — Всем пасть ниц! — закричал срывающимся от волнения голосом главный жрец местного храма Мина и глава администрации города высокий худой Пахери, пробегая мимо них и размахивая посохом.

Но Тии ничего не слышала, пожирая глазами царевича. Аменхотеп же ленивым взглядом скользил по толпе простолюдинов, столпившихся вокруг и в большинстве уже упавших на колени.

Всё было, как всегда. Только, пожалуй, в этой провинциальной дыре слишком много было пыли и мух. Но вдруг царевич забыл обо всём на свете. Он увидел Тии. Она стояла как вкопанная посреди стоявшей на коленях толпы и смотрела прямо на него. Молодой человек был поражён. Такой красоты он ещё не встречал. Голубые глаза, ослепительно белая кожа и великолепное тело, завёрнутое в полупрозрачную льняную тунику. Но тут Пахери увидел, что Тии вызывающе стоит посредине набережной.

   — На колени, мерзавка! — закричал жрец и замахнулся на неё позолоченным посохом.

Вот-вот с корабля должен был сойти фараон, и Пахери с благоговейным ужасом ждал этой минуты. Никто не мог испортить ему самого торжественного момента в его жизни!

   — Не смей! — Царевич выхватил из рук жреца посох и сломал его о колено.

   — Ого, наш Хеви, кажется, с кем-то подрался, — усмехнулся Тутмос, спускаясь с трапа. — Это на него непохоже. Куда ты, сынок, так смотришь, глаз не отрывая? — добавил фараон, посмеиваясь. — А, теперь всё понятно.

Он тоже увидел красавицу. Тии внезапно опомнилась. Она поняла, что на неё смотрит сам фараон — высокий мужчина в голубом парике с золотой диадемой на голове, украшенной аспидом с агатовыми глазами, и упала без чувств.

   — Паланкин ко мне, быстро! — бросил Аменхотеп своей свите и поднял с земли девушку.

   — Ну, попалась овечка в лапы льва, — рассмеялся Тутмос, обращаясь к подошедшему Яхмосу. — Со мной был такой же случай в молодости. Я как-то влюбился без памяти в ничем не примечательную девицу из очень простой семьи. Но это чувство длилось недолго. Вскоре я ушёл в поход с отцом, и всё постепенно забылось. Правда, здесь, кажется, всё может выйти по-другому. Уж больно хороша овечка!

   — Как бы она не слопала льва вместе с его золотым передником! — громко расхохотался старший сын. — Эти провинциальные девицы из простых овечек легко могут превратиться, дай им только волю, в свирепых пантер, охочих до слабовольных франтов и придворных шаркунов.

   — Ладно, пойдём осматривать храм, а молодых людей предоставим их судьбе. Слава богу, Хеви не наследник, — махнул рукой фараон, приветливо кивая жрецу Пахери на его многословное приветствие.

Красочная процессия двинулась не спеша по пыльной улице через весь город к возвышающемуся на холме храму. Жители городка громогласно приветствовали своего властелина, кидая цветы и драгоценности к его ногам. Женщины специально бросали свои браслеты и кольца под сандалии фараона. Когда он пройдёт, они поднимут украшения и наденут на своих детей, и те вырастут счастливыми, богатыми и красивыми. Тутмос хорошо знал привычки и предрассудки своих подданных, поэтому он, усмехаясь, старательно наступал на украшения.

Только один житель городка Ипу не выражал своего восторга при виде фараона. Это был Эйе. Он с мрачным видом стоял на опустевшей набережной.

«Что же мне делать?» — печально думал он, поглядывая на нарядную барку, куда унесли его невесту. Но, поняв, что сделать он ничего не может, молодой человек погрозил кулаком в сторону кораблей правителя и его семьи и заторопился обходными путями к храму.

Он прибежал туда раньше, чем подошла не спеша торжественная процессия.

   — Где тебя носит? — набросился на Эйе приёмный отец. — Я хочу поставить на постамент статую нашего властелина в его же присутствии. Иди командуй мастеровыми. Вот тебе чертёж, здесь я всё ясно показал: как расположить лебёдки и блоки, куда и сколько поставить людей. Соберись, мой мальчик, и сделай всё как надо. Это же наш звёздный час! Ты это понимаешь? — Архитектор строго взглянул на молодого человека. — Что случилось? На тебе лица нет!

   — Младший царевич украл мою невесту и унёс её к себе на барку.

   — Вот негодяй! Я попрошу фараона о справедливости.

   — Не надо, отец, — ответил Эйе грустным, но твёрдым голосом. — Об этом предупреждали боги. Оно свершилось. Теперь уже ничего не поправишь. Но во сне я не видел того, что совершу в жизни. Моя месть будет беспощадна! Пусть не сейчас, а через многие годы, но я отомщу, жестоко отомщу. Тот, кто растоптал счастье моей жизни, получит по заслугам, клянусь в этом. Будь он проклят навеки. Боги, вы слышите мою клятву? — Эйе посмотрел на небо, откуда огромное, ослепительно яркое светило равнодушно смотрело на землю, где копошились маленькие двуногие букашки. И у каждой были свои мысли, чувства, надежды. Но разве кого-нибудь там, где обитали бессмертные боги, это волновало?

   — Ты с ума сошёл, мой мальчик, — прижав к груди голову своего приёмного сына, испугался Аменхотеп, — ты же говоришь о живом боге и его семье. Смирись, сынок, с тем, что случилось, а я попытаюсь восстановить справедливость. Лучше поплачь, тебе станет легче.

   — Это они у меня будут плакать кровавыми слезами! — воскликнул Эйе, отталкивая архитектора. — Не унижайся перед ними. Разбитый кувшин уже не склеить. Я иду работать. Теперь от нас зависит, как скоро мы окажемся в столице, а там я добьюсь своего.

Молодой человек твёрдым шагом направился к рабочим, суетящимся вокруг лежащей на боку многометровой статуи фараона. Глаза у Эйе были сухи, в них застыли печаль и ненависть.

   — Ты опасный человек, мой мальчик, — пробормотал, глядя ему вслед, Аменхотеп. — Не завидую я тем, кто встанет у тебя на пути!

Громкие крики восторженной толпы, бой барабанов и завывания труб вывели архитектора из задумчивости. Торжественная процессия во главе с фараоном приближалась к храму. Надо было встречать царственных гостей.

4

Фараону очень понравился недостроенный храм. Особенно его впечатлила колоннада главного зала. Она была величественно торжественна и вместе с тем изысканно изящна.

   — Да, так у нас ещё не строили, — задумчиво проговорил Тутмос, обходя храм со всех сторон и любуясь им. — Хорошо, что ещё не возведены внешние стены и всё, что есть внутри, видно как на ладони. Эта мощь заставляет вспомнить о божественном, и в то же время во всём разлита тонкая красота. Да, такому храму подобает быть воздвигнутым в столице, а не в глухой провинции.

Архитектор с удивлением взирал на царя Египта. Он не думал встретить в нём столь тонкого ценителя архитектурной и скульптурной красоты.

   — Ты не ожидал, что грубый воин оценит по достоинству твоё творение? — с усмешкой обратился к нему фараон. — Я в молодости по настоянию своего отца изучал архитектуру, так что покажи-ка мне свои чертежи и предварительные эскизы.

Аменхотеп развернул прямо под ногами Тутмоса свитки папирусов и льняные простыни, на которых были нанесены планы и рисунки.

   — Я намеревался построить храм значительно больших размеров, но заказчик стал возражать. Пришлось всё значительно сократить, — пояснял взволнованным голосом архитектор.

   — Отлично, — кивнул фараон. — Я сразу почувствовал, осматривая храм, что твоей великолепной колоннаде тесновато в маленькой коробочке, в которую ты вынужден её запихнуть. Да и во всём храмовом ансамбле видна какая-то стеснённость. Теперь я понимаю, отчего это получилось. А знаешь, Яхмос, — вдруг обратился он к сыну, — я, кажется, вроде того гуся из сказки, который в куче мусора нашёл жемчужное зерно.

   — Так пусть и строит этот архитектор тебе заупокойный храм, — по-военному прямо ответил царевич. — Ведь от жирного Небуненеса ждать чего-то впечатляющего всё равно что требовать от козла молока.

   — Мой наследник, как всегда, попал в самую точку, — улыбнулся фараон. — Давай, Аменхотеп, собирай все свои планы, вещи и перебирайся-ка в столицу. Здесь храм достроят и без тебя. А вот у нас в Фивах тебе предстоит потрудиться. Задел у тебя уже есть. Вот из этого первоначального проекта, — Тутмос показал позолоченным посохом на чертежи, разбросанные у его ног, — у тебя должен получиться проект нового великолепного храма. Только увеличь его в несколько раз, сделай мощным и одновременно изящным, как требует наше время, и воплощай в жизнь. Всё, что тебе понадобится, у тебя будет. И поспешай, я, к сожалению, не буду жить вечно.

   — Разрешите, ваше величество, взять с собой в Фивы помощников и лучших из команды мастеровых, — упал на колени перед властелином ошарашенный предложением архитектор.

   — С этой минуты ты можешь привлечь на главное строительство моей империи всех, кто тебе понадобится, — кивнул фараон.

   — А тех, кто воспротивится, мои воины пригонят силой, — добавил с ухмылкой Яхмос.

   — Правильно говоришь, сынок, — согласился Тутмос. — Так что, архитектор, если тебе что-нибудь будет нужно, обращайся прямо к моему наследнику, у него нет обыкновения тянуть вола за хвост. Правда, иногда бывает слишком строг, но зато все у него не ходят, а бегают. А где же моя статуя, которую ты хотел поставить на пьедестал прямо на моих глазах? — поинтересовался фараон, оглядываясь по сторонам.

Все вышли из храма. Прямо перед ним мастеровые приготовились для установки десятиметровой статуи на массивный пьедестал. Как только архитектор Аменхотеп подал сигнал, рабочие стали тянуть за верёвки. Заскрипели блоки и рычаги, и статуя стала не спеша подниматься с деревянных салазок, на которых её подвезли к пьедесталу. Под неё рабочие, ловко вышибая деревянные клинья, стали подкладывать плоские каменные плиты, стопкой заготовленные рядом. С плиты на плиту многометровая статуя прямо на глазах фараона медленно, но уверенно поднималась к своему постоянному месту на пьедестале. Тутмос с интересом изучал все стадии установки памятника. Особенно ему понравилось, как работал Эйе. Молодой человек громким голосом отдавал приказания рабочим, усиливая убедительность своих слов длинным бичом, свитым из буйволиной кожи. Спины мастеровых были в красных полосах от жгучих ударов, зато действовала вся рабочая команда как один человек, слаженно и быстро.

   — Этого малого нужно определить ко мне в корпус, — проговорил стоящий рядом с фараоном Яхмос. — Из него получится великолепный командир.

   — Нет, — ответил Тутмос, — он здесь на своём месте. Обязательно возьми его с собой в Фивы, — приказал он архитектору.

   — Это мой приёмный сын. Куда же я без него? — поклонился Аменхотеп.

Вскоре статуя уже гордо стояла на пьедестале с аккуратно вырезанными и раскрашенными разноцветной краской иероглифами.

   — Какое здесь у меня удачно найденное выражение лица, — похвалил скульптора фараон. — Поставишь четыре таких же моих памятника у входа в будущий мой храм. Только, конечно, увеличишь их раза в три. Что ж, теперь можно и отдохнуть, — проговорил повелитель Египта. — День был удачным. Наконец-то я нашёл архитектора, который осуществит мои помыслы. Боги милостивы ко мне!

Фараон стремительной походкой военного зашагал во главе своей свиты к дому жреца Пахери на торжественный обед, который тот давал в честь обожаемого монарха.

   — Ну вот мы и в столице, — проговорил Эйе, обращаясь к своему приёмному отцу, — боги явно милостивы сегодня не только к фараону, — саркастически добавил он и хлестнул со злостью ближайшего рабочего.

   — Не срывай свою злобу на ни в чём не повинных людях! — прикрикнул на него Аменхотеп. — Ты сегодня работал хорошо, но был слишком жесток с мастеровыми.

   — Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц! — мрачно ухмыльнулся в ответ Эйе. (Эту пословицу знали уже во времена древних египтян.)

...На следующий день караван судов отплывал от набережной городка Ипу. Все жители провожали своего обожаемого монарха. Внимание их было устремлено только на фараона. Никто и не заметил, как на барку царевича Аменхотепа взошла вся семья Тии, включая и Джабу. Девушка заявила, что без своей семьи не покинет родной город. Царевич же, ослеплённый внезапно нахлынувшей любовью, готов был выполнять все её желания. Когда его разукрашенная барка отплывала от набережной, Тии все глаза проглядела, выискивая среди толпы фигуру своего бывшего жениха Эйе. Но его не было. Девушке и в голову не могло прийти, что молодой человек тоже плывёт на одном из судов этого каравана вместе со своим приёмным отцом.

Глава 3

1

Тии никак не могла привыкнуть к безумной с её, дочки скромного провинциального жреца, точки зрения роскоши, которая её теперь окружала. Она так неожиданно стала женой сына фараона! Вот и сегодня она рано проснулась, как привыкла у себя дома в маленьком славном городке Ипу, и в очередной раз с удивлением оглядела огромную спальню, в которой на широчайшей постели{46} спали молодожёны. В длинные, находящиеся под высоким потолком окна солнечные лучи едва проникали жёлтыми светящимися прямоугольными столбами. Диск светила ещё невысоко поднялся над кромкой восточных гор с плоско срезанными жёлто-серыми верхушками. Тии с неприязнью посмотрела на динамичные, яркие сцены, изображённые на потолке и стенах{47}. Младший сын фараона обожал охоту{48}. Поэтому, как только утром Тии открывала глаза, вокруг неё уже неслись стада антилоп, буйволов, жирафов. Юноши на колесницах осыпали их ураганом стрел. Огромные львы корчились в страшных муках, пронзённые копьями и дротиками.

   — Нет, это просто невыносимо, — зевая и потягиваясь, проговорила новоиспечённая царевна. — Каждое утро видеть оскаленные морды и лужи крови. Фи! Разве место в спальне таким сценам?

Аменхотеп, улыбаясь, взглянул на жену, не поднимая голову от подголовника, на котором у него под ухом лежала небольшая, набитая лебяжьим пухом подушечка. Царевич не привык так рано вставать, но он находился в первой стадии влюблённости. Ему всё нравилось в его жене, даже эти простонародные привычки.

   — Я сегодня же прикажу, чтобы нам приготовили новую спальню, моя беленькая кошечка. Что ты хочешь видеть по утрам на её стенах? — проговорил молодой человек ещё хриплым со сна голосом.

   — Цветы, растения, птиц. Не надо стрел, колесниц и всех этих охотничьих зверств, — показала пальчиком на стену красавица.

   — Будет исполнено, моя повелительница! — отчеканил со смехом царевич и заключил девушку в объятия.

   — Ой, Хеви, ты просто ненасытный бабуин, вот ты кто, — улыбнулась довольная Тии.

Вскоре она уже не видела сцен охоты на потолке и стенах. Они превратились просто в яркие пятна, а потом в искрящиеся разноцветные звёзды, мерцающие где-то высоко-высоко. Громкий женский стон пронзил всю огромную спальню, уже заполненную солнечными лучами, и вырвался на просторы обширного сада.

   — Молодые время зря не теряют, — иронично заметила мамаша Туйа, прохаживающаяся тяжёлым шагом под колоннами глубокого портика, обрамляющего сад.

На ней пылало ярким пламенем роскошное платье, вышитое золотом. Она по-хозяйски оглядывалась вокруг, отдавая короткие энергичные приказы и замечания вьющимся вокруг многочисленным слугам. Вся челядь дворца быстро раскусила, кто теперь будет здесь всем заправлять, и с умильным видом раболепствовала перед своей новой повелительницей.

А за садом на скотном дворе обходил свои владения жрец Иуйа. Новый пышный парик, украшенный бирюзой, красовался на его голове. На груди сверкало всеми цветами радуги широкое ожерелье из драгоценных камней, узкие бёдра облегала пышная белая юбка из гофрированной льняной ткани, руки сжимали позолоченный посох. За своим господином шёл верный Джабу. В плоском чёрном носу сверкала золотая серьга. Джабу нёс роскошный веер из павлиньих перьев, резной стульчик из чёрного дерева, украшенный серебряной инкрустацией, и позолоченные сандалии, на которые почтительно любовался. Слуга с ужасом представлял минуту, когда его господин вдруг захочет надеть на ноги этот шедевр обувного и ювелирного искусства. Но Иуйа и в голову не приходило это делать: так приятно было ступать босыми ногами по влажной, хорошо утрамбованной ногами людей и копытами животных, глинистой почве двора, ещё не успевшей нагреться под лучами утреннего солнца.

   — Ах! Хороши коровки! — воскликнул Иуйа, качая головой. — Ты только посмотри, какие у них круглые бока. Сколько же молока они дают за раз?

   — Три вот таких кувшина, хозяин, — низко кланяясь, проговорил дояр, во все глаза разглядывая нового повелителя скотного двора и конюшен, отца любимой жены младшего сына фараона.

   — А ну-ка подведите ко мне вон того быка, — приказал Иуйа.

Двое смуглых работников в одних кожаных передниках, с трудом натягивая верёвки, привязанные за большое медное кольцо, вдетое в нос огромного чёрного быка с большим белым пятном на спине, приблизились к жрецу. Бык недовольно сопел и рыл копытом землю.

   — Хорош, эх, ну до чего же хорош! — покивал, довольно причмокивая губами, Иуйа.

Он дал знак стоящему сзади рядом с Джабу слуге с корзиной приблизиться. Достал лепёшку, посыпал её солью, а затем безбоязненно подошёл к быку.

   — Осторожно, хозяин! — вскричали скотники. — Этот чёрный зверюга злее, чем носорог.

   — Ничего, дети мои, уж кто-кто, а я знаю, как обращаться с подобной скотиной. Ну чего, мой маленький, ты так недовольно фыркаешь? Не дают тебе спокойно порезвиться, погулять на свободе по полюшку? — приговаривал спокойно Иуйа; рядом с огромным быком он выглядел совсем крошечным.

Бык с удивлением посмотрел на маленького человечка, стоявшего прямо перед ним и бесстрашно поглаживающего его по морде. Он поначалу засопел ещё громче от такой наглости, но тут его заинтересовала лепёшка в руках человечка. Бык попробовал угощение, ему понравилось. Он прекратил копытом рыть землю и потянулся за следующей лепёшкой. Вскоре чёрный исполин миролюбиво жевал и тряс от удовольствия своей большой рогатой головой, а жрец чесал ему за ухом.

   — Да вы просто колдун, хозяин, — сказал один из работников, открыв рот от удивления. — Этот чёрный забияка никого не подпускал к себе, дрался со всеми как бешеный.

   — Это потому, что вы плохо с ним обращаетесь. А скотина любит ласку. С ней по-хорошему, и она ответит тем же. Ну, пойдём, малыш, в хлев, там уже много всякой вкуснятины для тебя приготовлено. — Иуйа потянул за большое чёрное ухо, и бык послушно пошёл за жрецом. Рядом шагали опешившие работники, концы верёвки висели свободно у них в руках.

Вскоре Иуйа прослыл в Фивах искусником, который может укротить любое, самое дикое животное.

   — Что касается коров, быков и лошадей, то они просто как собачонки за ним бегают, — рассказывали всем, тараща глаза, столичные скотники и конюхи.

Так провинциальная семья жреца Иуйа вписалась в столичную жизнь, с каждым днём завоёвывая всё больший авторитет. Правда, не у аристократов, бывших хозяев Верхней страны, которые вынуждены были в наступившие новые времена делиться властью и богатствами с выскочками из простонародья или из иноземных племён. Последнее было просто невыносимо для гордой фиванской знати.

2

Этим утром в роскошном доме главного архитектора столицы собрались первые люди фиванской аристократии. К Небуненесу приехали визирь Верхнего Египта Ментухотеп и главный столичный жрец Амона Дуафу. Онирасположились в беседке из виноградных лоз у большого пруда в саду{49}. Перед гостями на круглых столиках стояло вино в стеклянных графинах{50}, в широких серебряных вазах желтели персики и отливали бархатистым фиолетовым цветом гроздья винограда. Неподалёку три одетые только в тоненькие пояски на стройных бёдрах музыкантши играли на лютне, арфе и флейте{51} тихие мелодии. Но хозяину и его гостям было не до музыки или женских прелестей.

   — Представляете, проект и строительство главного заупокойного храма фараона отданы неотёсанному выскочке из глухой провинциальной дыры под названием Ипу?! — говорил скороговоркой, глотая окончания слов и брызгая от крайнего возмущения слюной, полнотелый Небуненес. — Нашему повелителю, видите ли, понравился храм, который возводит этот Аменхотеп, сын простолюдина Хапу!

Главный архитектор судорожно вытирал белоснежным платком из тонкого льна струйки пота, ручьём льющиеся с его лба по жирным отвисшим щекам. Сняв с головы пышный парик, он отбросил его в сторону. Бритая круглая и жёлтая, как созревшая тыква, голова вся была в прозрачных капельках.

   — Не такой уж он неотёсанный, — заметил высокий и худой главный жрец Амона. Он сидел в кресле ровно и прямо, словно вместо позвоночника у него было длинное копьё. — Я смотрел проект его храма и говорил с ним. Этот сын простолюдина на удивление хорошо образован, и голова у него светлая.

   — Как, Дуафу, ты поддерживаешь этого голодранца? Ты согласен с тем, что твой троюродный брат в немилости у властителя обеих земель{52}? — От возмущения карие глаза толстяка с красными белками почти вылезли из орбит.

   — Да не говори ты чепуху! — махнул на него рукой главный жрец. Он держал перед собой гроздь винограда и машинально проглатывал одну ягоду за другой, размалывая своими белыми, ещё молодыми зубами мелкие косточки. — То, что я признаю, что этот Аменхотеп, сын Хапу, умнее, талантливее и образованнее тебя, Небуненес, всем очевидно. — Дуафу сделал многозначительную паузу, иронично улыбнулся сухими тонкими губами и поднял свой длинный костлявый палец. — Однако в прошлые времена архитектор-простолюдин мог бы рассчитывать только на место твоего помощника. Он пашет на своего господина и начальника, как три буйвола вместе взятых, а все почести достаются по праву рождения и высокой должности тебе, толстобрюхий ты увалень.

   — Так почему сейчас фараон отошёл от древних традиций? — взвизгнул Небуненес.

   — Да потому, что времена изменились, — снова поднял палец главный жрец Амона и вновь ехидно улыбнулся, глядя острыми живыми глазками на огромный живот своего родственника. — Теперь почти все командирские должности в армии занимают простолюдины. Ведь наши изнеженные аристократы не хотят глотать пыль в дальних походах, драть глотку, командуя, мокнуть под холодными дождями страны Ретену или жариться на солнце в Нубии. Да и учиться они тоже как следует не желают. Ведь если бы ты, Небуненес, в юные годы меньше бы ел своё любимое баранье рагу с чесночным соусом, запивая его финикийским вином и любуясь танцами голых танцовщиц, а больше бы налегал на школьные премудрости, в том числе на старинные трактаты по архитектуре, то сейчас легко и свободно справлялся бы с любым поручением фараона.

   — Это ты меня учить будешь, Дуафу? — совсем рассвирепел толстяк. — Да ты ешь только виноград да ещё горсть фиников с чашечкой молока в день, потому что с детства хворым был и вечно больным животом маялся. Да и танцовщицы тебя не интересуют только потому, что ты, урод тощий, всегда заглядывался на мальчиков. Будешь ещё ты меня поучать!

   — Тише, тише, друзья! Что вы, право, как сопливые мальчишки, сцепились? Детство вспомнилось, что ли? Ведь вы всегда цапались, когда мы вместе играли вот в этом саду, — проговорил примирительно визирь Верхнего Египта Ментухотеп, узкоплечий томный красавец.

Все трое были родственниками и ровесниками. Так сложилось, что они, ещё не достигнув солидного возраста, уже заняли высочайшие должности в государственной машине, наследовав их у рано отправившихся в мир Осириса родителей, растративших свои не очень-то долгие годы в праздном существовании, столь характерном для фиванской столичной аристократии.

Визирь сцепил белые пальцы на ухоженных, как у женщины, руках и вывернул их так, что раздался сухой треск.

   — Ну, затрещал, красавчик, — поморщился главный жрец Амона. — Значит, не знаешь, что сказать. Помнится, в школьные времена ты всегда вот так крутил пальчиками, когда совершенно не представлял, как ответить на вопрос учителя.

   — Да что тут говорить?! — бросил Ментухотеп, разглядывая отражение своего изнеженного лица в полированном серебряном бокале. — Наступили для нас тяжёлые дни. А ведь кто, как не мы, цвет земли страны Кемет и опора божественной власти фараона в самом сердце нашей империи, стовратных Фивах. Ведь до чего дошло: сам царевич Аменхотеп породнился с простолюдинкой и души в ней не чает. А если бы он был наследником, то вообще скоро наступил бы конец света. Представляете себе: дочь мелкого провинциального жреца, причём ливийского происхождения, вдруг становится царицей нашей страны.

   — Да лучше Аменхотеп был бы на троне! — воскликнул Небуненес и испуганно оглянулся, подрагивая жирными щеками. Но рядом никого из слуг не было, а музыкантши стояли в отдалении на ступеньках, ведущих к пруду. — Он хоть толк в жизни столичной понимает и совсем не такой солдафон, как его старший братец Яхмос, — понизив голос, продолжил главный архитектор. — Ну а жена простолюдинка не проблема. Сегодня женился на одной, завтра — на другой, благо у нас девок красивых для фараона можно найти предостаточно. Назначит главной женой какую-нибудь очередную красивую дурочку, а простолюдинку запрет с нашей помощью в дальней комнате гарема. Там она и сгинет.

   — Размечтался, толстобрюхий, — проворчал Дуафу, скривив тонкие губы в ироничной улыбке. — И наш повелитель, и его старший сынок здоровы и крепки, как буйволы. Так что о таком желанном тебе фараоне, желторотом и мягкотелом Аменхотепе, придётся забыть. Разве что ввяжутся оба наших правителя в какую-нибудь новую войну, а там, в чужих землях, мало что случиться может... — воровато оглянувшись, задумчиво протянул жрец.

   — Это ещё когда будет! — воскликнул Небуненес, размахивая короткими волосатыми руками. — А мне завтра перед ними нужно статую поднимать. Да такую громадину и тысяча верёвок не выдержит! Как мне завтра выкручиваться? — тоскливо запричитал толстяк.

   — Ладно, пора расходиться, — проговорил Ментухотеп и снова хрустнул пальцами. — Не то шпионы фараона точно ему донесут, что мы тут в саду битый час о чём-то перешёптывались. Давайте выпьем для виду вина и по домам. Завтра и вправду тяжёлый день будет.

Вскоре аристократы разъехались, так и не решив, что же можно противопоставить зарвавшимся простолюдинам, проворно лезущим во всевозрастающем количестве поближе к престолу.

3

Наступило утро дня, торжественного для всей столицы. Горожане очень любили массовые работы, которые заканчивались праздниками. Как только солнце поднялось над серо-жёлтой кромкой восточных гор и затопило яркими лучами улицы и площади огромного города, люди окружили статую фараона Тутмоса Третьего, поставленную на большие деревянные салазки. К ним привязали восемь длинных канатов, за которые должны были тянуть больше тысячи человек. Молодой жрец вскарабкался на колени статуи и с большим рвением окуривал каменный лик благовонным дыханием терпентина. Второй жрец стоял у подножия и разбрызгивал воду из кувшина, смешанную с благоухающим розовым маслом. Рядом с работниками, уцепившимися за верёвки, бегал главный архитектор, толстый Небуненес, размахивая позолоченным посохом и брызгая слюной. Он пытался отдавать какие-то приказания вконец сорванным голосом, но его просто не было слышно. В конце концов высокий, загорелый до черноты приказчик решил взять инициативу в свои руки и громко рявкнул:

   — Хайя!

Его поддержала толпа, расположившаяся по обочинам дороги, идущей к храму.

   — Хайя! — Усиленный тысячами глоток призывный вопль облетел весь город, вспугнув множество голубей, которые тучами вспорхнули над плоскими крышами.

Рабочие упёрлись ногами в пыльную землю и, напрягая мышцы всего тела, рванули верёвки. На сотнях загорелых шей жилы надулись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Наконец-то салазки со статуей тронулись с места. Под полозья несколько человек начали проворно лить из кувшинов воду и жир, чтобы они лучше скользили. Со скрипом, хрустя о мелкие камни дороги, статуя поплыла по улицам города. Огромная толпа горожан сопровождала её приветственными криками и рукоплесканиями. Жрецы продолжали окуривать статую благовониями. Жрицы Хатхор{53} — владычицы Фив, потрясая цитрами и трещотками, пели гимны во славу Амона и Тутмоса Третьего. Рядом извивались танцовщицы и акробаты.

Вскоре шумная и живописная процессия приблизилась к главному храму столицы. Здесь перед двумя высокими башнями-пилонами должна была быть установлена статуя. Напротив храма на помосте, богато украшенном дорогими тканями, отливающими пурпуром и золотом, уже восседал на троне фараон{54}. На его голове сиял золотой урей, вделанный в лоб голубого шлема. Рядом в невысоких креслах сидели сыновья правителя: Яхмос и Аменхотеп. Вместе с младшим сыном царя Египта на широком кресле расположилась и его молоденькая жена — Тии. Внимание толпившихся вокруг повелителей придворных привлекала прежде всего она. Но молодая женщина сидела неподвижно, словно каменная, с невозмутимым лицом. Внезапно она вздрогнула, почувствовав на себе обжигающий взгляд. Это был Эйе. Он тоже находился в свите придворных, но стоял вместе со своим учителем чуть в стороне. Тии скосила свои чудесные голубые глаза, которыми так восхищалась вся столица, и увидела его в первый раз с того злополучного утра, когда упала в обморок на пристани Ипу, а очнулась в объятиях царевича. Её поразило новое, незнакомое выражение лица Эйе. Надменно-жестокое, оно было странно неподвижно. Тии побледнела. По её вискам и шее потекли струйки пота.

   — Что-нибудь случилось? — заботливо склонился к жене влюблённый царевич, чутко уловив изменение настроения своей супруги.

   — Ничего, Хеви^[10], ничего, — успокоила его Тии, — наверно, просто солнце голову напекло.

Аменхотеп привстал и ударил позолоченным посохом стоявшего рядом чёрного нубийца с розовым зонтом.

   — Как держишь, скотина?! Я же сказал, чтобы ни один луч солнца не коснулся её головы! Шкуру сдеру с живого! — зарычал он не своим голосом.

Все вокруг удивлённо обернулись. Это было так непохоже на всегда сдержанно-изящного законодателя мод столицы.

   — Ишь как жёнушка-то его оседлала, пылинки самолично готов сдувать с неё! — рассмеялся наследник престола Яхмос, сидящий по правую руку от своего отца.

На этот раз он был одет тщательно, с подобающей для его положения роскошью. Но видно было, что его массивное тело тяготили складки изысканной одежды и многочисленные драгоценности, которыми он был увешан с ног до головы. Он почёсывался и подёргивал всем своим мощным телом, как застоявшийся в стойле жеребец.

   — Ничего, всё в жизни проходит, — грустно улыбнулся фараон, поглядев на младшего сына, суетящегося вокруг молодой жены. — Вот кончится медовый месяц, потом она забеременеет, родит, цвет щёчек поблекнет, глазки выцветут, и наш Хеви будет уже заглядываться на другую молоденькую красавицу. Такова жизнь!

   — Ну вот, наконец-то статую подвозят. Я думал, что Небуненес только к вечеру её приволочёт, — повернул Яхмос голову в сторону появившейся у храма процессии.

   — Сейчас начнётся главное испытание. Жалею, что не поручил это дело другим, — негромко, чтобы его услышал только старший сын, проговорил фараон.

Он глубоко вздохнул и вместе со всем своим двором и гостями с замиранием сердца стал наблюдать, как огромную статую с помощью рычагов и лебёдок стали поднимать с салазок, чтобы установить на высокий пьедестал. Но тут случилось непредвиденное. Несколько тросов со звоном лопнуло, статуя накренилась.

   — Держите её! Держите! — завизжал на всю площадь Небуненес и кинулся к рабочим, с трудом удерживающим в руках верёвки.

Однако статуя продолжала угрожающе крениться в сторону помоста.

   — Отец, я думаю, тебе надо отойти в сторону, — проговорил Яхмос, вставая и, как в бою, загораживая своей широкой грудью фараона.

   — Архитектора Аменхотепа ко мне, быстро! — приказал Тутмос. — Что происходит? — коротко спросил он подошедшего к нему главного строителя заупокойного храма.

   — Неправильно определили центр тяжести статуи, а также ошиблись с блоками, — спокойно ответил архитектор.

   — Сможешь прямо сейчас исправить ошибки?

   — Смогу, но вы, ваше величество, на всякий случай пройдите чуть подальше.

   — Действуй! А я никогда не бегал от опасности и сейчас этого делать не собираюсь, — усмехнулся фараон. — Принесите фруктов и холодного вина с водой, надо подкрепиться, не то, я смотрю, праздник затягивается, — приказал он.

Тутмос стал не спеша потягивать вино из любимого золотого кубка, в то время как весь двор с ужасом смотрел на накренившуюся гигантскую статую. Между тем архитектор Аменхотеп и его приёмный сын Эйе уверенно взяли в свои руки руководство всеми делами на площади. Из массивных кедровых брёвен были быстро возведены опоры, которые закрепили статую и не дали ей больше оседать набок. Блоки и верёвки поменяли местами по указанию архитектора. Громкие команды Эйе и его обжигающий хлыст расставили по-новому рабочих, и вот статуя выпрямилась и начала медленно подниматься вверх. Наконец под аплодисменты присутствующих каменный исполин Тутмоса Третьего встал на пьедестал. Вокруг него уже суетились жрецы с благовониями, танцовщицы и акробаты. Играли флейты, звенели систры, били несмолкаемую дробь барабаны. Горожане возбуждённо кричали, рукоплескали, кидали цветы к подножию памятника. Фараон облегчённо вздохнул.

   — Я так вспотел, как будто самолично устанавливал эту махину, — проворчал он себе под нос. — Небуненеса ко мне!

Содрогающийся всеми жирными складками своего тела толстяк подбежал к трону и упал к ногам царя Египта.

   — Ты не смог выполнить мой приказ, Небуненес, — сдвинув брови, проговорил фараон так громко, что все придворные услышали его слова. — И я теперь хорошо вижу, что ты не способен справиться с обязанностями, возлагающимися на тебя твоей должностью. Отныне ты не главный архитектор страны. Я назначаю на эту высокую должность, которая требует больших знаний и умения, Аменхотепа, сына Хапу. Он доказал, что отлично справляется со всеми обязанностями главного архитектора. А его первым заместителем будет приёмный сын Эйе. Они смогут осуществить мои великие планы.

   — О, я несчастный! — Небуненес стал посыпать голову пылью. — Я потерял должность, которую наследовал у отца и деда! Бедный мой сынок, он не займёт место отца!

   — Уберите этого жалкого выродка прославленного рода, — брезгливо приказал Тутмос, глядя на жирную тушу, корчащуюся в пыли у него под ногами. — И запомните: отныне никто не сядет на место своего отца без нужных знаний и опыта. Запомните это все! А теперь пусть фиванский народ веселится. Амон и дед мой смотрят на нас и радуются. Да принесём достойные дары нашим божествам!

Тутмос подошёл к подножию памятника. Там со связанными за спиной руками на коленях стояли десять высокопоставленных пленников, захваченных при усмирении восстания в стране Ретену и в Северной Финикии. Жрецы Амона и жрицы Хатхор громко запели гимн во славу богов столичного града Фивы. Фараон взмахнул золотой булавой, которую ему подал верховный жрец Амона Дуафу, и размозжил голову одному из покорённых азиатов. Фиванский народ радостными криками приветствовал первую и самую ценную жертву своим богам. Затем настала очередь остальных пленников. Мелкие царьки и князья Палестины, Финикии и Сирии, или стран Ретену, как называли их древние египтяне, с ужасом смотрели на эту назидательную сцену. Каждый из них мог оказаться на месте несчастных пленников, приносимых в жертву свирепым египетским богам. Когда подошла очередь последней человеческой жертвы, азиатские властители все как один упали лицом в пыль перед беспощадным и великим фараоном.

Царь Египта поклонился статуе деда, сел на позолоченное кресло паланкина{55}, и чёрные рабы проворно понесли его по улицам столицы. Фараон возвращался в свой дворец. Официальная часть праздника была завершена. Теперь пришло время повеселиться. На городских площадях возбуждённые фиванцы усаживались за обильно накрытые столы. Пиво лилось рекой. Запах жареного мяса витал над огромным городом. До глубокой ночи в столице раздавались песни и крики подвыпивших горожан. Праздник удался на славу. И боги, и простые фиванцы были довольны великим и мудрым правителем Тутмосом Четвёртым.

Глава 4

1

Лёгкий ветерок с реки колыхал верхушки пальм в саду дворца царицы Мутемуйа, главной жены фараона Тутмоса. Было позднее утро. Солнце уже сильно припекало, но в аллее, крытой густыми виноградными лозами{56} и тянувшейся по берегу большого квадратного пруда, было относительно прохладно. Здесь не спеша прохаживались супруга фараона и её отец, царь Митанни Артатама. Редкие блики солнца, пробившиеся сквозь плотный полог из крупных тёмно-зелёных листьев, мягко скользили, перемежаясь с синими тенями, по белому полупрозрачному платью женщины, плотно охватывающему её коренастую невысокую фигуру, и по пурпурному одеянию мужчины, ниспадающему роскошными складками.

   — Моя дорогая дочка, — вкрадчиво проговорил царь Митанни, блестя крупными и живыми, несмотря на его солидный возраст, глазами, — я не прошу у твоего великого царственного супруга ничего невозможного. Мне нужны только золото и египетские гарнизоны в крепостях на северной границе с хеттами.

   — Зачем тебе ещё золото, папа? — иронично улыбнулась царица. — На тебе золота столько, что глаза слепит, когда на тебя падает солнечный свет. На эти украшения ты можешь нанять тысячи отборных воинов из Вавилона и защитить свои северные границы.

   — И ходить сирым и босым, как последний степной пастух? — взмахнул руками недовольный Артатама, явно не принимая эту шутку. — Дорогая моя дочурка, я не так силён, как это было в прежние дни, когда все соседи трепетали, услышав шум приближающихся колесниц моего войска. Теперь мне надо очень много золота, чтобы подкупать алчных и злобных торгашей — ассирийцев — и натравливать их на диких горных медведей — хеттов. Ведь и те и другие зарятся на наши земли. Я могу только тогда спать спокойно, когда они воюют между собой. А сколько мне нужно золота и серебра, чтобы поддерживать извечную вражду между вавилонянами и их двоюродными братьями, жаждущими первенства, — ассирийцами! Когда эти родственники по крови грызутся между собой, я могу спокойно устанавливать контроль на всех торговых путях на востоке и отхватывать изрядные куски их земель под видом защиты от набегов соседей. Но если один кровожадный свирепый хищник на моих восточных границах сожрёт другого, то он тут же обратит свою алчную пасть на меня. Ну и чем я смогу защититься, как не египетскими гарнизонами и золотом?

   — Я это хорошо понимаю, папочка, — египетская царица хитро взглянула на смуглое лицо отца, обрамленное кудрями седых волос, — и я, конечно, могу повлиять на мужа. Да и в моём дворцовом хозяйстве есть кой-какое золотишко. Но ты же отлично знаешь, что такая услуга с моей стороны потребует ответных действий с твоей.

   — Я готов сделать всё, что ни пожелает моя любимейшая дочь, мой самый драгоценный перл среди всех прочих отпрысков, — сладко проворковал Артатама, пытливо вглядываясь в круглое лицо главной супруги фараона, покрытое толстым слоем пудры и румян. «Она сейчас будет выторговывать мой престол для своего сыночка!» — подумал про себя царь Митанни.

Сложив полные голые руки под высокой грудью, затянутой в белые тончайшие льняные покровы, Мутемуйа стала перечислять:

   — Во-первых, папочка, ты должен перестать интриговать за нашей спиной с князьями страны Ретену, а также с хеттами, подзуживая их против нас.

   — Вой, вой, вой! — закачал головой, выпучив крупные влажные карие глаза, её собеседник. — Как может моя любимейшая дочь говорить такие слова родному отцу и вернейшему союзнику могучего владетеля Египта? Разве я когда-нибудь позволял себе затевать враждебные интрижки за спиной своего союзника и просто благодетеля, твоего мужа, да ещё с его подданными?

   — К сожалению, позволял, папочка, — ехидно улыбаясь, ответила дочка и погрозила отцу толстым и коротким пальцем. — Даже здесь, в столице Египта.

   — О чём ты, дорогая и бесценная? — вскричал Артатама, широко размахивая руками. Его роскошное пурпурное одеяние, вышитое золотом, красиво переливалось в редких солнечных лучах, тонкими косыми столбами пробившимися сквозь виноградные листья арки. «Пронюхали о моих беседах с племянником царя хеттов молодым Суппилулиумой и финикийскими князьями, — проносилось между тем в голове у царя. — Надо быть поосторожней ».

   — Ты знаешь, о чём я! — отмахнулась царица и продолжила: — Во-вторых, ты убедишь нас в своей верности и преданности, если признаешь моего сына и своего внука Аменхотепа своим наследником. И это главное условие нашей помощи! Зачем нам выделять тебе огромные средства и посылать свои войска в захолустные степные гарнизоны, чтобы охранять чужие границы, если мы не уверены в преданности своего союзника в будущем?

   — Да я бы с радостью, дорогая. Но ведь ты же сама знаешь, что мой теперешний наследник, сын Тушратта, никогда не согласится с подобным решением. А у него много сторонников, особенно в войске. Ах, ведь не хотите же вы, чтобы вся моя страна запылала в братоубийственной войне?

   — Не запылает. Мы пошлём туда свои войска, и только потом ты объявишь о новом наследнике. Тем, кто воспротивится, отрубим головы или посадим на колья.

   — Ия окажусь пленником в своём дворце? — спросил Артатама, глядя прямо в глаза любимой дочурки.

   — Ты будешь великим властителем, за плечами которого египетская мощь! Никто не посмеет противиться тебе и твоему внуку! Хетты и не высунутся из своих гор. Ассирийцы будут услужливо лизать тебе пятки. Даже гордые вавилоняне будут заискивать перед тобой, — проговорила царица Мутемуйа, убеждённо повысив голос.

   — Послушай, дочка, — склонился царь Митанни почти к самому уху своей собеседницы, прикрывая губы веером, чтобы шпионы, если они и подслушивали этот разговор, не смогли узнать, о чём же он говорит. — Если египетские войска оккупируют мою страну, включая столицу, то ни я, ни мой наследник Аменхотеп уже не будем обладать никакой властью. В моём царстве будет править Яхмос от имени фараона, прикрываясь мной и твоим сыном, как ширмой. Ты знаешь, что этот грубый солдафон ненавидит и презирает и Аменхотепа, и тебя, и меня тоже. Мы для него жалкие азиатские выродки. Для нас есть только один выход: сделать Аменхотепа наследником, но не моим, а твоего мужа!

   — Ты с ума сошёл, отец! — вздрогнув всем своим крупным телом, прошептала испуганно царица. — Тутмос никогда не пойдёт на это. Яхмос его любимец. Ты что, предлагаешь убить наследника?

   — Иного выхода у нас нет! Или Яхмос рано или поздно уничтожит всех нас, — горячо зашептал ей в ответ Артатама. — Ты сама видишь, что он наглеет с каждым днём. А как он измывается над твоим сыном и его женой при всём дворе?

   — Моё сердце обливается кровью, когда я вижу, как этот грязный вояка оскорбляет моего Хеви! Но, если мы сделаем это, Тутмос нас уничтожит. Он не простит убийство своего любимого сына.

   — Это сделаем не мы. Я приглядывался всё это время к молодой жене моего внука, Тии, и пришёл к выводу, что она женщина с сильной волей. Она уже помыкает своим мужем, как рабом.

   — Мне это тоже не нравится. Но ведь Тии жена моего сына, и если она убьёт Яхмоса, то подозрение падёт на его родственников.

   — Отнюдь нет! Мы сможем отсеять от нас и от царевича Хеви все подозрения в отравлении наследника и свалить всё на тупую и злобную простолюдинку Тии, которую твой сынок по глупости взял в жёны, — решительно сказал царь Митанни. — Все знают, что ты терпеть не можешь свою невестку, а она в свою очередь отвечает тебе тем же, поскольку не хочет выпустить из своих ручек Аменхотепа. Надо спровоцировать Яхмоса к очередной глупой и оскорбительной выходке против нас и Тии. Это я беру на себя. Затем я подкину идею жёнушке своего внука отравить Яхмоса. А чтобы она пошла на это, я представлю ей доказательство, что Яхмос сам замышляет извести её, прибегая к магическим чарам. Я подкупил мага-жреца{57} наследника, с которым он постоянно советуется. Он провёл обряд уничтожения духа и здоровья Тии: простолюдинка увидит свою восковую фигурку, проткнутую булавками. Это её убедит. А когда начнётся расследование смерти наследника, то мы исподволь направим его в сторону твоей строптивой невестки.

   — А как же мой сын?

   — Жена не будет посвящать его в свои планы. Скажу тебе прямо, он слабак. И Тии это отлично знает. Так что ненавистную тебе невестку в конце концов замуруют живьём в склепе за зверское преступление. Царевич вновь будет свободен, станет наследником, и ты будешь опять влиять на него, как это было прежде до его встречи с этой честолюбивой гордячкой из простонародья.

   — Но ведь сама-то она не сможет незаметно подсыпать Яхмосу яд, как бы страстно этого ни захотела.

   — У неё есть могущественный союзник, который постоянно общается с наследником. Помощник главного архитектора Эйе. Я узнал, что он был женихом и любовником Тии, до того как твой сынок встретил эту красавицу.

   — Да какая она красавица! Ну глаза голубые, а кожа белая, как у мертвеца, да и худющая — одни кости, просто смотреть не на что, вот и всё! — не выдержала ревнивая царица.

   — Не будем сейчас это обсуждать, — улыбнулся Артатама. — Главное, что мы с тобой пришли к согласию. А устранение Яхмоса и назначение наследником Аменхотепа поддержат очень многие в вашей столице. Пожалуй, по этому поводу сойдутся во мнениях и аристократы, и выходцы из простонародья, особенно в армии. Посох Яхмоса попробовали на своей спине почти все командиры. Они это точно не забыли!

   — Я всё равно боюсь, — прошептала царица. — Мой муж перевернёт всю страну, чтобы найти истинных убийц его любимого сына и наследника.

   — Я повторяю, что нас обвинить в убийстве наследника никто не сможет. Да и фараон отлично понимает, что его младший сын не способен на такое, и лишаться последнего законного сына и прямого наследника он не захочет, — возразил Артатама. — А потом, мы можем не дожидаться, когда твою невестку начнут допрашивать, а просто обрубим все концы. Ты мне говорила, что у тебя есть свои глаза и уши в доме сына. Кто это?

   — Бывшая любовница Хеви, служанка Амра. Она ненавидит жену моего сына.

   — Вот и отлично. После смерти Яхмоса она отравит Тии, подбросив записку с признанием: мол, та в порыве гнева подговорила своего бывшего любовника Эйе подсыпать наследнику яду, а потом испугалась, поняв, что всё это выплывет наружу, и убила себя. — Царь Митанни усмехнулся. — Ведь твоя невестка, я надеюсь, умеет писать{58}? Она же дочка жреца.

   — Умеет, я это точно знаю, — кивнула царица. Помолчав, она выдохнула чуть слышно: — Ты просто демон!

   — Я не демон. Я всего лишь властитель, просидевший на троне уже целых сорок лет. А это больше, чем десяток обычных человеческих жизней вместе взятых. Чтобы выжить, приходится придумывать такое, что никакому демону даже в голову не придёт, — с коротким сухим смешком проговорил Артатама. — А теперь давай расстанемся на короткое время. Скоро к тебе начнут съезжаться гости, вот на этом приёме всё и устроим. И не трясись, малышка, раз ввязались в бой, то надо идти до конца.

Царь Митанни похлопал дочь по спине, поцеловал в щёку и удалился быстрым, уверенным шагом. Белый песок громко похрустывал под его тяжёлыми ногами, обутыми в позолоченные сандалии.

2

Пир, устроенный царицей Мутемуйа для иностранных гостей, послов и высшей столичной знати, заканчивался. Фараон давно покинул дворец своей жены. Он не любил долго засиживаться за столом, да и пьяные развлечения его не привлекали. Когда строгие глаза повелителя перестали взирать на приглашённых, они расслабились. Чаши с лучшим финикийским вином стали подниматься чаще, музыка зазвучала громче, пытаясь заглушить шум голосов изрядно подвыпивших гостей. Пьяный разгул достигал уже своего предела. Именно в этот момент из пиршественного зала дворца на мраморные ступеньки, ведущие в сад, выбежала молодая, роскошно одетая женщина. Это была Тии. За ней торопился муж.

   — Подожди, дорогая, подожди! — Стараясь не повышать голоса, чтобы не обращать на себя внимание слуг и гостей, он схватил её за руку.

   — Отстань от меня! — громко бросила жена. — Как ты можешь позволять так обращаться с собой?!

   — А что, мне драться с Яхмосом, что ли? — тоже переходя на крик, возмутился царевич. — Как я заткну его поганую глотку? Когда отец рядом, он ещё сдерживает себя, но как только тот уйдёт, так хамству братишки нет предела! Тем более Яхмос выпил изрядно.

   — Да ты хвостик поджал и даже не пытаешься защитить честь свою и своей жены. А если бы ты дал ему сдачи, да ещё в присутствии отца, то он бы не стал о нас разные гадости говорить, — разозлилась Тии. — Разве так ведут себя настоящие мужчины? Ты бы поменьше наряжался и не пил столько вина, а больше заботился о своём положении. Ты ведь законный сын фараона и внук царя Митанни, а поставить себя так, чтобы тебя уважали и боялись, не можешь.

Молодая женщина грустно махнула рукой и пошла по белой песчаной дорожке сада, уже залитой бордово-красными лучами вечерней зари.

   — Но ведь Яхмос не просто мой старший брат. Он наследник и соправитель моего отца, — быстро говорил, оправдываясь, царевич, коротко семеня рядом с женой. — Если я выступлю против брата, это будет воспринято как неуважение власти моего отца, повелителя всех египтян.

   — Да пойми, глупый ты мой Хеви, — обратилась к мужу Тии, остановившись на берегу пруда, по зеркально-золотой поверхности которого плавали лебеди. — Ты именно сейчас должен завоевать авторитет в стране, чтобы никто тебя не смел тронуть. Ведь, когда Яхмос станет фараоном, будет поздно. Он просто уничтожит нас с тобой. Всё идёт именно к этому.

   — Мои дорогие дети о чём-то спорят? — раздался вдруг сочный глубокий голос Артатамы. Он провёл детство в Египте, где воспитывались как царственные заложники многие сыновья и наследники азиатских государей, поэтому говорил на египетском языке почти без акцента.

   — Ты сам был свидетелем последней выходки Яхмоса, дедушка, — ответил царевич, оборачиваясь. — Сил уже нет терпеть его оскорбления, но что я могу сделать? Опять идти жаловаться отцу? Но я уже много раз делал это. И толку-то чуть! А вот Тии утверждает, что нужно дать сдачи.

   — Она права, — проговорил Артатама. — Нельзя сносить безропотно оскорбления, от кого бы они ни исходили, иначе тебя никто не будет уважать.

   — И ты запел ту же песню, — махнул печально рукой царевич. В лучах зари блеснули ярким светом многочисленные драгоценные камни, вделанные в браслеты на предплечьях и в кольца и перстни на пальцах. — Ну, оскорблю я в ответ Яхмоса, втравлю в ссору между нами своих друзей и приближенных — и что получится? Очередная междоусобица. Так и до внутренней смуты может дойти! — уныло проговорил царевич, опустив голову со съехавшим набок пышным чёрным париком. Он ещё раз с безнадёжным видом махнул рукой и пошёл по дорожке обратно во дворец.

   — Заливать свои горести финикийским вином отправился, недотёпа! — бросила Тии, уперев свои красивые крепкие ручки в бока. Маленькой ножкой в роскошно изукрашенной золотом и серебром сандалии она зло растоптала росший рядом цветок.

Артатама ухмыльнулся, глядя на простонародные манеры своей родственницы, и, подождав, пока царевич удалится подальше, вновь заговорил. Его тихая речь звучала проникновенно, столько в ней было сочувствия и родственного участия:

   — Дорогая моя Тии, цветочек ненаглядный! Мне очень больно смотреть на то, как измывается над тобой и моим внуком этот грязный солдат. И поверь моему опыту, ведь я уже сорок лет царствую, нельзя примиряться с подобной участью. Ни в коем случае!

   — И я Хеви о том же толкую! — вырвался у царевны простонародный оборот.

Царь Митанни взял жену внука под руку и повёл не спеша по дорожке вдоль пруда. Другой рукой он неспешно обмахивал себя роскошным пышным веером. Веер как бы невзначай закрывал его полные красные губы. Артатама принимал все предосторожности, чтобы шпионы фараона ничего не услышали.

   — Вот что я тебе скажу, моя крошка. Яхмоса уже очень многие не любят, опостылел всем в столице его грубый нрав. И если найдётся решительный человек, который уберёт эту фигуру с нашего поля, как делается в настольной игре, то обе придворные партии — и аристократы, и выходцы из простого народа и иноземцев, поддержат этот смелый поступок. А наследником станет твой муж.

   — Вы что, предлагаете убить Яхмоса?

   — Тише, тише, моя девочка! — прошептал Артатама. — Не так громко и прикрой своим веером рот. Шпионы фараона умеют читать по губам.

После того как его собеседница исполнила совет, царь Митанни продолжил:

   — Приятно говорить с человеком, который вещи называет своими именами, а не занимается пустыми разговорами. Сейчас, мой цветочек, я дам тебе перстень, в котором под камнем есть белый порошок. Стоит его растворить в вине, и тот, кто выпьет, примерно через час отдаст свою душу богам, а тело — земле. Всё будет выглядеть так, как будто у него отказало сердце. Ведь нельзя ручаться, что это не может произойти с любым из нас. На всё воля богов.

   — Но в недопитом-то вине яд останется, — проговорила сообразительная Тии. — И его в конце концов обнаружат.

   — Ты очень умненькая девочка, хвалю за смекалку, — прошептал Артатама. — Через час в вине яд исчезнет, да к тому же он без вкуса. Поэтому, когда выпивший вина умрёт, яда уже не будет ни в бокале, ни в графине. Доказать, что произошло отравление, невозможно. Бери, Тии, бери, — незаметно сунул он в руку собеседнице перстень. — Я тебе даю шанс спасти себя и своего мужа, а заодно и возвыситься со временем до сказочных высот. Всё, пора нам расходиться, а то будет очень подозрительно, если наша беседа будет долгой. Да, кстати, посмотри, вот восковая кукла, точная твоя копия. Это маг Яхмоса колдует, чтобы тебя и твоего мужа извести, — вынул на мгновение из своих широких пурпурных одеяний маленькую фигурку, утыканную булавками, царь Митанни.

Тии вздрогнула и с ужасом уставилась на неё. Все древние египтяне верили в колдовство и магию.

   — Так что, понимаешь, дочка, речь идёт только о том, кто из вас первым уберёт своего смертельного врага! Ну, я пошёл. Мужества тебе!

Артатама галантно поклонился и быстро ушёл. Тии некоторое время постояла на берегу пруда, в котором всё ярче отражались звёзды. Полоска зари на западе погасла. Из пустыни донёсся тоскливый вой шакалов и гиен. Молодая женщина задумчиво смотрела вдаль, крепко сжимая перстень царя Митанни.

Возвращаясь назад по дорожкам сада, уже освещённым лунным светом, Тии встретила визиря Ментухотепа и главного жреца Амона Дуафу. Они почтительно поклонились.

   — Мы сочувствуем вам, царевна. Эта ничем не оправданная грубость со стороны Яхмоса нас очень больно поразила, — негромко проговорил худой и длинный Дуафу, облизывая сухие губы тонким языком.

   — Если бы такое высокое положение занимал ваш муж, то всё было бы по-другому. Все знают, что принц воспитанный человек, — прибавил похожий на хорошенькую женщину Ментухотеп, мягко улыбаясь полными чувственными губами. В его глазах светилась весёлая искорка. Он явно кокетничал.

   — Если судьбе и богам будет угодно и мой муж займёт столь высокое положение — ведь у наследника нет детей, — то он, конечно же, будет особенно доброжелателен и милостив к представителям старых родов, на которых держится весь порядок в государстве, — сказала Тии, улыбнувшись. За её улыбкой таилось столько уверенности и силы, что аристократы вздрогнули. Они хорошо поняли намёк на то, что, возможно, Аменхотеп займёт место наследника в скором будущем.

«Но каким образом? — сразу же пронеслась одна и та же мысль в головах обоих высших чиновников. — Неужели фараон намерен заменить своего любимца Яхмоса на Аменхотепа? Ведь в ответ на грубые выходки Яхмоса против брата повелитель Египта дал ещё несколько дней назад ясно понять, что он его не только не поддерживает, но и осуждает».

Войдя в пиршественный зал, где веселье уже заканчивалось, Дуафу и Ментухотеп вдруг одновременно поняли, что слова Тии можно истолковать и так: Яхмоса насильственно уберут со второго места в государстве.

   — Но как? Ведь без согласия фараона это невозможно! — прошептал еле слышно Ментухотеп.

Высшие сановники государства ошарашенно уставились на покидающую зал Тии, которая не спеша с достоинством подходила прощаться к креслу свекрови, царицы Мутемуйа.

   — А ведь у этой красавицы характера хватит сделать что угодно! — тихо проговорил главный жрец Амона Дуафу, качая головой в пышном парике.

   — Да, пожалуй! — ответил шёпотом визирь Ментухотеп, и его красивое лицо побледнело. — А впрочем, как аукнется, так и откликнется. Нельзя шагать безнаказанно по головам людей грязными ногами, как это делает Яхмос, — добавил он.

   — В любом случае мы тут ни при чём, — заметил, криво улыбаясь, Дуафу. — Всё во власти богов. Как они пожелают, так и будет, — вздохнув с ханжеским видом, заключил он.

3

Вечером, когда её муж забылся в хмельном сне в новой роскошной спальне, Тии, легко пробежав по длинному тёмному коридору, выскочила в сад. Как привидение в белом полупрозрачном платье, она бесшумно заскользила по дорожкам, залитым лунным светом, прячась в тени высоких и развесистых сикоморов, смокв и кустистых дум-пальм. Скоро Тии оказалась в самом дальнем конце сада. Здесь стояла небольшая беседка, укрытая со всех сторон густыми кустами тамариска, акации и олеандра. Царевна присела на мраморную скамейку. Дул прохладный ветерок. Пахло влажной землёй, обильно политой рабами. По всему саду росли и благоухали цветы, привезённые со всех концов света. Высоко над головой шелестели длинные листья пальм. Где-то неподалёку звенела цикада. Молодая женщина зябко повела плечами, словно ей стало холодно. Она крепко сжала задрожавшие пальцы. На одном из них мерцал в скудном ночном свете огромный изумруд в перстне царя Митанни. Вдруг послышались тяжёлые быстрые шаги. Перед входом в беседку выросла массивная чёрная фигура Джабу.

   — Привёл? — выдохнула Тии.

   — Привести-то привёл, — проворчал гигант, укоризненно качая лохматой кудрявой головой, — но я тебе скажу прямо, сестрёнка, хоть ты и знатной госпожой заделалась. Не дело ты затеяла, ох не дело!

   — Ты поменьше болтай, Джабу. Лучше иди да присматривай, чтобы никто к нам незаметно не подкрался, — проговорила Тии, нетерпеливо взмахнув рукой, на которой в лучах ночного светила ярко сверкнули многочисленные кольца и браслеты.

Джабу вздохнул и отступил в сторону. Тии охнула. Перед ней появилась мягко обволакиваемая лунным светом, высокая стройная фигура в одной короткой набедренной повязке. Это был Эйе. Несколько мгновений прошло в тяжком молчании. Наконец Тии всплеснула руками и проронила взволнованно:

   — Ну, иди же ко мне!

Молодой человек вздрогнул и шагнул вперёд.

   — Да тише ты, — томно прошептала царевна, — ты мне платье порвёшь.

   — Пропади оно пропадом, твоё платье, — нетерпеливо бросил Эйе, срывая с Тии роскошные одеяния, — надо же намотать на себя столько тряпок!

В ответ женщина тихо рассмеялась. Услышав этот довольный смешок, сидящий неподалёку в кустах Джабу поморщился и пробормотал себе под нос:

   — Ох уж это бабье племя! Не могут без того, чтобы со стороны кусок не урвать! Кошки ненасытные!

Чёрный красавец великан знал не понаслышке, о чём говорил. Но в беседке недолго раздавались страстные вздохи. Вскоре Тии, отдышавшись, заговорила:

   — Вот теперь ты похож на прежнего Эйе.

   — Прежнего Эйе нет и никогда уже не будет!

   — И прежней Тии тоже! Но если мы хотим выжить здесь среди этих столичных гадюк и скорпионов, то должны измениться. Иначе нас сотрут в порошок.

   — Если меня чутьё не обманывает, то я тебе понадобился не только для любовных утех. — Эйе пристально взглянул в лицо царевны.

   — Ты всегда был умным, — улыбнулась Тии. — Да, я хочу призвать тебя в свои союзники. Если мы выиграем предстоящий бой, то ты вознесёшься на небывалую высоту. Конечно же, с моей помощью.

   — Говори, что я должен сделать.

   — Отравить Яхмоса.

Эйе вздрогнул. Он посмотрел на сидящую рядом любовницу. Её глаза лихорадочно блестели в лунном свете. Лицо же было спокойно.

   — Намереваешься в будущем посадить своего дурака-муженька на трон и самой править империей?

   — Вместе с тобой, милый, — проворковала Тии, прижавшись к любовнику. — Ты будешь у меня верховным визирем обеих земель.

   — Да, — молодой человек присвистнул, — я тебя раньше и не знал толком. Ты, оказывается, похлеще столичных гадюк!

   — Спасибо за комплимент, ненаглядный. Так берёшься?

   — Согласен. Или всё, или ничего! — рубанул рукой по воздуху Эйе.

Вскоре он уже покинул беседку, скользя как тень по тёмным дорожкам сада. На безымянном пальце его правой руки мерцал зелёным светом перстень царя Митанни.

Луна ярко освещала довольное, обдуваемое прохладным ночным ветерком лицо Тии, когда она не спеша шла по дорожкам сада,возвращаясь во дворец. Песок чуть слышно поскрипывал под её сандалиями. Молодая женщина с наслаждением вдыхала густые ароматы роскошных цветов. То ли от них, то ли от недавних страстных объятий любовника, то ли от злодейских замыслов, на которые она всё же решилась, у царевны слегка кружилась голова.

   — Ишь улыбается. Сейчас облизываться будет, точно кошка, слопавшая жирного мышонка, — ворчал с вызовом себе под нос громко топающий позади нубиец.

   — Не топочи ножищами как слон, братец Джабу, — усмехаясь, проговорила царевна, — и прекрати осуждающе сопеть. Тоже мне, нашёлся блюститель нравственности. Сам, как кот, шастаешь по ночам, Сетх знает, где, с кем только не путаешься, а мне, значит, со своим бывшим женихом встретиться нельзя?

   — Ты женщина, причём замужняя. Ты себя блюсти обязана, тем более вон куда попала: во дворец к царевичу! Должна вроде и сама это всё понимать. — Нубиец старался говорить как можно тише, что у него плохо получалось.

   — Значит, тебе можно, а мне нельзя?

   — Тьфу, ну что у нас за разговор, — махнул могучей ручищей Джабу. — Можно-то всем, если уж так чешется, что невтерпёж, но только есть одно правило.

   — Какое?

   — Не попадаться! А ты, сестрёнка, по лезвию ножа ходишь. Ведь здесь, во дворце, прислуги видимо-невидимо! И все друг за дружкой подглядывают. А что, если кто подсмотрит за тобой и откроет глаза муженьку? Что тогда делать будешь? Стоит ли минутное удовольствие такого риска? Вон, кстати, какая-то тень мелькнула! — Нубиец схватился за кинжал, висевший у него на шее.

   — Да нет там никого, — беззаботно бросила Тии. — Дурачок, дело не только в том, что чешется, как ты выражаешься. Всё обстоит значительно серьёзней, но тебе, мой большой чёрный братец, пока этого лучше не знать, хотя только в тебе я уверена полностью. Один ты меня никогда не предашь!

   — Ни тебя, ни твоего отца, моего господина, которого я чту, как родного, — кивнул головой Джабу.

Тии и не подозревала, что её обогнала по боковым дорожкам молодая служанка Амра, ревниво следившая за царевной. Она пылала ненавистью к своей новоиспечённой госпоже. Ведь всего несколько месяцев назад она была любовницей царевича и даже намеревалась стать его женой, пусть и не главной. Но после появления Тии ей пришлось распроститься со всеми своими радужными мечтами о счастливом будущем. Теперь Амра готова была отомстить. Она видела, как в беседку вошёл Эйе, хотя и не слышала разговор любовников, боясь подползти поближе.

Когда Амра ворвалась в спальню, Хеви спал мёртвым сном. Раздавался мощный храп, пахло винным перегаром.

   — Проснись, Хеви, да проснись же! — начала его тормошить служанка.

   — Тебе чего надо, Амра? — уставился на неё царевич красными глазами. — Я же сказал, что между нами всё кончено. А ну убирайся, не то Тии может застать нас вместе. Что я ей тогда скажу?

   — Ты бы лучше подумал, что ты ей скажешь, когда узнаешь, что она развлекается с любовником в беседке в саду, — ядовито улыбаясь, выпалила Амра.

   — Что ты несёшь?! — Хеви вскочил с мягкого ложа. — Да я тебя разорву на части за те гнусности, которые ты говоришь о моей жене!

   — Я говорю тебе, Хеви, правду, — простонала Амра. — Только что я видела, как к ней в беседку в саду входил её бывший жених Эйе, помощник главного архитектора Аменхотепа. Чем они там занимались полчаса? Просто беседовали, что ли?

   — Ах ты дрянь! Да ты просто хочешь отомстить мне, наговаривая на Тии! — прорычал царевич, сжимая руки на горле служанки.

   — Клянусь Амоном, что это правда! — прохрипела Амра из последних сил. — Убей меня, но я видела её с Эйе.

Хеви приподнял девицу, бьющуюся в конвульсиях, и швырнул на мраморный пол.

   — Будь ты проклята! — прокричал он, шатаясь и хватая себя за горло. Ему казалось, что его сердце, бешено бьющееся в груди, разорвётся на кусочки. — Не может этого быть, нет, не может!

   — Что ты так кричишь, Хеви? — громко спросила Тии, входя в спальню.

   — А, это ты? — всхлипнул царевич, глядя безумными от ревнивого бешенства глазами на молодую жену. — Вот что я с тобой сделаю, изменница! — Он схватил стоящую рядом драгоценную финикийскую вазу, украшенную золотом и драгоценными камнями, и бросил с размаху себе под ноги. Многочисленные осколки со звоном разлетелись по полу.

Тии увидела отползающую в сторонку Амру, ещё не до конца пришедшую в себя, и всё поняла.

   — Джабу, тащи эту змею в мою комнату и жди меня там, — приказала она коротко.

Когда быстрые шаги нубийца затихли за её спиной, Тии обратилась к мужу:

   — Я вижу, ты, Хеви, поверил этой мерзавке?

Царевич после первого приступа ревнивого помешательства начал понемногу приходить в себя.

   — Так ты встречалась с Эйе?

   — Да, встречалась! — Тии подошла вплотную к Хеви, у которого от этих слов подкосились ноги. Он плюхнулся на ложе. — Я встречалась с ним, чтобы уговорить отравить Яхмоса, — негромко, но очень отчётливо проговорила она, наклонившись к мужу.

У царевича дёрнулась голова, и глаза начали вылезать из орбит.

   — Да вы что, бабы, решили меня сегодня совсем доконать? — жалобно простонал он. — Одна утверждает, что моя супруга изменяет мне в беседке с помощником главного архитектора. Сама же жёнушка уверяет, что она всего лишь договаривалась со своим прежним любовником отравить моего старшего брата и наследника отца!

   — А зачем, ты думаешь, я тайно приняла в саду ночью своего бывшего жениха? — быстро зашептала Тии. — Он постоянно встречается с Яхмосом по делам строительства. Ему подсыпать яд — раз плюнуть! Через час, как яд начнёт действовать, в вине его уже не будет. А если и падут подозрения, то только на Эйе. Мы с тобой здесь ни при чём.

   — Ты с ума сошла, — произнёс царевич, хватаясь за голову. — Ведь он же мой брат.

   — Или он, или мы! — вперила неумолимый взгляд холодных голубых глаз Тии в лицо мужа, по которому текли капли пота и слёз. — Не убьём его мы, он убьёт нас. Выбора нет! Оставим теперь всё на милость богов, я уверена, они не дадут нам безвинно погибнуть от руки тупого солдата.

   — Будьте вы все прокляты! Почему я не родился в семье простого писца? Быть сыном фараона — страшная участь!

Царевич, шатаясь, подошёл к столику, на котором стояли серебряный графин с вином и ваза с фруктами, и стал пить финикийское прямо из узкого горлышка. Он осушил весь графин, отбросил его в сторону, вернулся, спотыкаясь, к постели и рухнул на неё. Вскоре раздался громкий храп. Тии с презрением посмотрела на толстое голое тело своего мужа, повернулась и решительной походкой направилась в соседнюю комнату.

Там её ждал Джабу. В его могучих руках извивалась служанка. Она, как дикая кошка, шипела, царапалась и кусалась. Всклокоченные чёрные волосы висели в разные стороны, платье разорвалось, сквозь прорехи торчали острые, как у козы, груди.

   — Ну, слава Амону, ты пришла, — пробасил нубиец, увидев царевну. — Ещё немного, и эта пантера порвёт меня на части. Посмотри, во что она превратила мои руки!

Тии подошла вплотную к Амре. Та затихла и с вызовом посмотрела на соперницу.

   — Где ты пряталась, гадина?

   — Неподалёку от беседки, — с вызовом тряхнув головой, ответила Амра. — Я всё видела. Как к тебе приходил твой любовничек. Я рассказала Хеви. Он проспится и вышвырнет тебя вон. Я его отлично знаю, он страшный ревнивец. Так что тебе конец, простолюдинка ты, стерва. Убирайся в свой паршивый городишко, где тебя подобрал царевич.

Тии в ответ зловеще улыбнулась.

   — Значит, ты видела, как ко мне приходил Эйе. А ты слышала, о чём мы говорили? — спросила она вкрадчиво.

Этот мягкий тон и ледяной взгляд испугали служанку больше, чем если бы на неё набросились с кулаками. У неё задрожали губы.

   — Значит, ты ничего не слышала, — удовлетворённо проговорила Тии. — Тем лучше. Но живой тебя оставлять всё равно нельзя.

Царевна посмотрела на Джабу. У нубийца, как у маленького ребёнка, дрогнуло лицо, казалось, великан сейчас заплачет. Тии вздохнула и решительно вынула спрятанный на поясе кинжал. Амра увидела блеск лезвия и тут же почувствовала, как острая бронза вонзилась в её сердце. Тело служанки несколько раз конвульсивно дёрнулось и застыло в руках чёрного великана. Он вздрогнул, с отвращением и болью посмотрел на царевну и опустил тёплое, агонизирующее тело на мраморный пол. Тии деловито вытерла лезвие кинжала о платье убитой и встретилась взглядом с попятившимся нубийцем.

   — Джабу, миленький, — проговорила Тии нежно, — не смотри так на меня. Ты пойми, если мы не будем защищаться, то нас здесь сожрут. Её нельзя было оставлять живой, слишком опасно. Ты ещё не представляешь, какие страшные события нас впереди ожидают.

   — Я готов драться один хоть против сотни воинов. Но резать женщин, как бессловесных овец?! — брезгливо передёрнул плечами нубиец.

   — Я хорошо понимаю тебя, братец, — погладила по чёрному плечу Тии. — А сейчас заверни её во что-нибудь и незаметно брось в реку. И готовься. Ближайшие день-два для нас будут решающие: мы или погибнем, или станем хозяевами положения. Тогда уж никто не посмеет угрожать нам.

Джабу, превозмогая отвращение, завернул труп служанки в ковёр и бесшумно вышел из комнаты.

А Тии упала в кресло из чёрного дерева с высокой инкрустированной слоновой костью спинкой.

   — Или всё, или ничего! — повторила она тихо слова Эйе, произнесённые им полчаса назад в саду.

По её бледному лицу текли ручейки холодного пота. Теперь она тоже жалела, что породнилась с самим фараоном, но отступать было поздно. Из недалёкой пустыни ветер принёс тоскливые завывания шакалов. Словно это Анубис^[11], бог умерших, изображавшийся всегда с головой этих ночных хищников, встречал только что зарезанную Амру.

   — По скольким трупам мне ещё придётся пройти, чтобы стать царицей Египта? — спросила себя Тии. — Ничего, сяду на престол, а там уж отмолю все грехи.

Она ещё не знала, что вступила на путь, идущий по замкнутому кругу: ведь для того, чтобы отстоять власть, требуется значительно больше трупов, чем для её достижения. И этому нет конца! Но сейчас Тии молила богов только об одном: она хотела заснуть, хоть ненадолго, но забыться! Иначе голова лопнет от того напряжения, в которое её загнали события злополучного дня. Под утро, когда в окна под потолком было видно посеревшее небо без звёзд, боги смилостивились: Тии заснула. Она лежала на ложе, свернувшись калачиком, стонала во сне, дёргала головой и морщилась, словно от сильной боли.

Глава 5

1

Ранним утром следующего дня по кривым, подметённым и обрызганным прислугой из больших кувшинов водой, жёлто-серым улочкам Фив, на которые стены невысоких домов, глинобитные ограды и высокие пальмы отбрасывали длинные синевато-прохладные тени, шагало множество переговаривавшихся горожан. Все они были нарядно одеты. Мужчины чувствовали себя вполне респектабельно в пёстрых коротких набедренных повязках и чёрных париках, заменяющих головные уборы. Почерневшие от загара спины лоснились, щедро натёртые растительным маслом. Иначе никакая кожа не выдержала бы горячего африканского солнца, которое даже сейчас, в этот ранний час, изрядно припекало. Женщины нарядились в свои лучшие платья. Египтянки в отличие от азиаток не любили пестроты, и поэтому их одеяния были однотонны. Преобладал белый цвет, но много было зелёных, алых, пурпурных платьев. У тех, кто побогаче, края платьев были отделаны ручной вышивкой. И на женщинах, и на мужчинах блестело, сияло и переливалось в утренних лучах множество украшений{59}. Без них египтяне на улицу не выходили. Все спешили на центральную площадь, где должен был состояться смотр войск столичного корпуса, а затем схватки борцов и гонки на колесницах. Фиванцы обожали подобные развлечения.

Среди шумной толпы прокладывал свой путь и Эйе. Он ехал на колеснице, запряжённой двумя чистокровными вороными конями. Впереди бежали трое нубийцев в коротких красных набедренных повязках, с задорно торчащими разноцветными перьями в курчавых волосах. Они палками разгоняли неповоротливых прохожих, не желающих посторониться. Эйе стоял в полный рост на колеснице, с надменным видом посматривая по сторонам. Он буквально искрился от обилия украшений из золота с драгоценными камнями. Ведь он фактически руководил возведением заупокойного храма правящего фараона — главной стройкой всей империи. Его приёмный отец, архитектор Аменхотеп, занимался только творческой стороной дела. А огромные деньги, идущие на осуществление грандиозных работ, текли через руки его первого заместителя и приёмного сына. К тому же вельможи столицы просто завалили Эйе подарками, стремясь установить хорошие отношения с новой звездой придворного мира, так стремительно взошедшей на небосклон могущественнейшего на земле царства. Естественно, никто не обращал внимания на то, что у известного всему городу фаворита судьбы появился на пальце новый перстень с великолепным изумрудом. Но сам молодой человек изредка смотрел на свою левую руку, и холодок пробегал у него между лопаток, когда он видел, как горит зловещим темно-зеленым светом крупный камень. Тогда Эйе вскидывал голову и холодно посматривал на простой люд, копошащийся у него под ногами. Новоиспечённый вельможа задумчиво вдыхал утренний воздух, пахнувший горьковато-кислым запахом горящего кизяка вперемежку с ветками акаций, только что испечённым хлебом и влажной пылью, по которой мягко скользила его колесница. Ведь не прошло и года с тех пор, как недавно усыновлённый сирота в драном паричке и ветхой набедренной повязке босиком бегал по улочкам провинциального городка. А теперь он в роскошном одеянии стоит на колеснице гордый и неприступный, как оживший памятник, и лелеет в своей голове, украшенной великолепным париком, зловещие планы уничтожения самого наследника престола. Громкие крики мальчишек, дравшихся за лучшие места на крышах домов, выходивших фасадами на площадь, вывели Эйе из сладкого забытья. Возница, стоявший рядом, нагнувшись, широко расставив локти и потряхивая вожжами, пронзительно закричал на толпу, которую беспощадно теснили нубийцы. Он лихо подкатил к роскошным колесницам, стоявшим у помоста, расположенного у храма. На нём возвышался пустой позолоченный трон, сверкающий на утреннем солнце. Фараон ещё не вышел, но его уже ждали.

Вскоре владыка страны появился. Он стоял на роскошно украшенной слоновой костью и золотыми пластинами колеснице и милостиво приветствовал собравшихся на площади и вокруг неё фиванцев. Высокая фигура так сияла на солнце, покрытая украшениями из драгоценных металлов и камней, что трудно было смотреть на неё, не щурясь и не отводя глаза в сторону. Словно сам бог солнца Амон-Ра спустился прямо с небес на улицы Фив. За его колесницей ехал наследник, такой же высокий и нарядный. Отец и сын начали объезжать строй войск столичного гарнизона. Бравые воины, ветераны многих кампаний, хорошо отдохнувшие за прошедшие полгода после возвращения из Финикии и Сирии, или страны Ретену, как её называли египтяне, дружно приветствовали живого бога и одновременно главнокомандующего. Фараон был доволен, но Яхмосу угодить было трудно.

   — Почему бойцы без доспехов и только с копьями без секир? И где заплечные мешки? — набросился он на командующего корпусом Рамери, старого солдата, воевавшего много лет под предводительством не только здравствующего фараона, но и его отца.

   — Но ведь это же не боевой поход, а столичный смотр, — ответил ветеран.

   — Войска должны быть готовы всегда к походу! — заорал наследник грубым голосом. — Как вернулись домой, так сразу же стало наплевать на дисциплину и воинские порядки! Учишь вас, учишь, и всё никакого толку!

   — Меня учить не надо, я сам кого хочешь выучу, как нести службу! Надо было предупредить, что экипировка войск должна быть походной! — рявкнул в ответ Рамери. Большой шрам на его левой щеке побагровел.

   — Ты на кого огрызаешься, раб? — взвизгнул Яхмос. — Палок ему, прямо сейчас!

Тутмос поморщился.

   — Прекрати, Яхмос, — оборвал он сына. — Рамери уважаемый человек. Он воевал под командованием моего отца и сейчас безупречно продолжает нести службу. Воины его корпуса отлично обучены, сыты и довольны. Хоть сейчас иди с ними в новый поход. Если мы прикажем, я уверен, что они очень быстро соберутся по-походному. Так что не надо без толку придираться, сынок, к нашим доблестным воинам. Служи верно, Рамери, и я тебя в обиду не дам! — властно закончил фараон и ткнул возничего в бок золочёным посохом, чтобы тот трогал.

Колесницы Тутмоса и его наследника покатили дальше. А когда правитель Египта усаживался на трон, то бросил стоявшему по правую руку Яхмосу:

   — Ты что, с ума сошёл, недотёпа?! Разве можно так обращаться с лучшими военачальниками? Ты ни за что ни про что оскорбил командующего «храбрецами царя», отборным войском! И уже успел нажить себе врагов среди половины столичной знати. Разве так ведёт себя мудрый правитель? А что ты будешь делать, если завтра тебе понадобятся наши ударные части для подавления заговора или бунта в столице? На кого ты в конечном итоге сможешь опереться?

   — У тебя есть сведения о заговоре? — недоверчиво спросил наследник, наклонившись к уху отца.

   — Да пожалуй, в столице не найдётся ни одного уважаемого дома, где бы тебя не порицали за грубое, просто хамское поведение по отношению к своим подданным. Ты не различаешь ни врагов, ни друзей. Мне уже известно о разговорах среди высших чиновников и родовитейшей знати Фив, тебя костерят и в хвост, и в гриву! И почти все сходятся на том, что вместо тебя лучше наследником иметь Аменхотепа.

   — Я сверну шею этому придворному франту! — прорычал Яхмос, не сдержавшись.

   — Как бы шею не свернули тебе, тупой ты носорог! — выругался Тутмос. — Я уже вижу, что поспешил, назначив тебя своим преемником и соправителем. Но, к сожалению, выбирать мне не из чего: один сын — злой дурак, бросающийся на всех подряд, как бешеный пёс, другой — ленивый кутила, которым вертит как хочет очередная любовница, а теперь жена-простолюдинка. О боги, за что вы меня так наказали?! — вздохнул фараон и дал знак рукой к началу парада.

Стройными рядами мимо трона зашагали «храбрецы царя», железная гвардия фараона. За ними покатили колесницы. На лице монарха разгладились морщины. У него было отличное войско! И он мог им гордиться. Сразу после парада начались состязания борцов, а потом всех ожидало главное зрелище дня — гонки на колесницах. В ней должны были участвовать не только воины колесничного войска{60}, но и юноши из самых знатных семейств. Золотая столичная молодёжь брала пример с царевича Аменхотепа и проводила время на охоте, носясь целыми днями за антилопами, жирафами и буйволами по ещё не везде высохшим степям, простиравшимся вокруг долины Нила. Каждый знатный юноша считал делом чести иметь отличную упряжку коней, что было довольно разорительно для отцов, но положение обязывало! К тому же сам фараон всячески поощрял это увлечение отпрысков богачей. Ведь из них можно было быстро пополнить колесничное войско во время длительных военных кампаний, которые вынужден был вести Тутмос Четвёртый, ожесточённо сражаясь с усилившимися противниками на северных границах своей грандиозной державы.

   — Хоть от одного увлечения моего младшего непутёвого сыночка есть явная польза! — частенько повторял он.

Колесничные гонки в столице фараон устраивал столь часто, особенно перед большими походами, чтобы выявить лучших бойцов. Вот и теперь сразу же после окончания состязаний по борьбе, в которых участвовали в основном простолюдины, пополнение для пехоты, он приказал без промедления начать скачки на колесницах.

Эйе оказался в одном заезде с лучшими колесничными бойцами империи. В одном ряду с ним наследник престола Яхмос, царевич Аменхотеп и ещё несколько юношей из самых родовитейших аристократических семейств Фив. Вдруг кто-то стоявший на своей колеснице совсем рядом произнёс негромко с сильным иностранным акцентом:

   — Какой чудесный перстень с изумрудом подарил вам царь Артатама!

Эйе вздрогнул и пристально всмотрелся в колоритного молодого человека, как бы между делом бросившего столь многозначительную фразу. Это был племянник царя хеттов Суппилулиума, невысокий крепыш с широкими плечами и очень длинными мощными руками. Из-под густых чёрных бровей на помощника главного архитектора глядели небольшие смышлёные глаза. Они как чёрные буравчики, казалось, насквозь просверливали собеседника и светились колючей насмешкой. Но одновременно в них было что-то угрожающее. Хотя, может быть, всё дело было в переломанном носе и шраме через всю широкую физиономию племянника хеттского царя, которые придавали ему совершенно зверский вид? Тем более что на его голове не было столь привычного для глаз египтянина парика. Его заменяла чёрная густая курчавая шевелюра, перевязанная красной лентой. На груди в широком вырезе пурпурно-фиолетовой туники были видны жёсткие волосы, напоминающие медвежью шерсть. Да и сам Суппилулиума был похож больше на медведя, вставшего на задние лапы, чем на человека, жителя долины реки Хапи.

«Для такого грубого зверюги у него слишком умные глаза», — подумал, с неприязнью вглядываясь в хетта, Эйе.

   — Вы ошиблись, ваше высочество, царь Артатама мне ничего не дарил, — проговорил небрежно молодой человек. — Наверно, вас ввёл в заблуждение изумруд. Эти камни все одинаковые, если, конечно, одного размера.

   — Ну что ж, вам посчастливилось. Царя Артатаму лучше не знать вовсе, а уж его подарков тем более. Такая у него слава в наших краях, — проговорил Суппилулиума и уверенным движением длинных волосатых рук вынул лук из колчана, прикреплённого к борту колесницы.

Раздался удар гонга. Кони резко рванули с места. Шесть колесниц первого заезда понеслись по вытянутому эллипсу площади. Им предстояло промчаться десять кругов. Через каждые сто шагов на столбах висели круглые разноцветные мишени с поясным изображением вражеских воинов. Надо было с определённого расстояния, отмеряемого красными шестами на обочинах, поразить их с ходу. Засвистели стрелы. Только одна пролетела мимо первой цели. Промахнулся Эйе, который никак не мог успокоиться после зловещих слов племянника хеттского царя. Зрители заволновались, их крики слились в один мощный рёв. Из десяти колесниц вперёд вырвались три. Это был наследник престола, младший царевич и племянник хеттского царя. Они всё дальше уходили от преследователей, поражая пока все мишени. Но вскоре колесница Яхмоса задела как бы случайно колесо своего соперника, младшего брата. Затрещали ломающиеся на ходу спицы, и Аменхотеп вынужден был, бросив лук, ухватиться за борт, чтобы не вылететь на полном ходу на землю со своей вихляющейся колесницы. На одного опасного соперника стало меньше. Сторонники наследника радостно взревели, те же, кто болел за младшего царевича, начали возмущённо размахивать руками и проклинать во всеуслышание коварного Яхмоса, прибегающего к таким подлым приёмам борьбы.

Теперь внимание всей площади сосредоточилось на двух колесницах, мчащихся впереди. Наследник фараона и племянник хеттского царя поражали все мишени, их кони шли голова в голову, изнемогая от чудовищного напряжения. Возница Яхмоса приблизил свою колесницу впритирку к борту соперника. Опять повторялся опасный манёвр. Но Суппилулиума нагнулся и длинной рукой оттолкнул борт колесницы соперника, избегнув опасной близости. Это мог сделать только человек чудовищно сильный. Зрители испустили одновременно вздох восхищенного удивления. Тогда возница Яхмоса повернул и начал хлестать плетью возницу хетта.

Племянник хеттского царя опять перегнулся через борт, схватил мощной ручищей вожжи буйволиной кожи и рванул. Возница наследника чуть не остался без правой руки, продетой в петлю, на которой крепилась плеть. Теперь уже колесницу Яхмоса стало кидать из стороны в сторону. Оставшиеся без должного управления кони замедлили ход. Колесница хетта уверенно вышла вперёд под задорные вопли почти всей площади. Так толпа выразила своё отношение к жестокому хамству наследника престола. Фараон осуждающе покачал головой.

Вскоре взбешённый своим проигрышем Яхмос подкатил к помосту, где сидел его отец.

   — Эту хеттскую свинью надо просто повесить! — зарычал царевич своим грубым басом. — Как он смел толкать мою колесницу и тем более калечить моего возничего?!

   — Замолчи! — возмутился фараон. — Тебе мало, что ты в дурном свете выставил себя перед всеми Фивами? Ты ещё и настраиваешь против нас северных соседей! Разве тебе, мой младший глупый соправитель, неизвестно, что царь хеттов скоро умрёт и за его трон начнётся битва? В ней вполне может победить этот молодой хетт, который так лихо тебя отделал на виду у всех Фив. Я с ним несколько раз беседовал. Он намного умнее, чем кажется на первый взгляд. А то, что он отважный, сильный и решительный воин, он нам сейчас показал. В наших интересах с ним подружиться, а ты всё делаешь наоборот.

   — Да что возиться с этим вонючим азиатским дикарём? Отравить его, и дело с концом! Одним опасным противником будет меньше, — потупясь, проворчал наследник.

   — Нет, ты более дик, чем племянник хеттского царя, — покачал головой Тутмос. — Какая слава о нас пойдёт по всем соседним царствам, если мы будем так со всеми расправляться. Врагов, вступивших с нами в открытый бой, надо беспощадно уничтожать, тем самым устрашая всех, кто лелеет тайную мечту нас предать. Но нельзя весь окружающий мир превращать в своих врагов. Мы не в силах завоевать целый мир. Это просто невозможно. Поэтому у правителя кроме острых копий и мечей должны быть всегда наготове улыбка и ласковое слово, а также золото и серебро для щедрых подарков. Когда же ты поймёшь, что фараон должен быть не только воином? Позовите ко мне этого хетта, — приказал Тутмос.

Когда перед ним предстал племянник хеттского царя, фараон ласково произнёс:

   — Встань с колен, Суппилулиума, и подойди ко мне. Я хочу поздравить тебя с победой и подарить вот этот перстень с изображением величайшего из полководцев, моего деда Тутмоса. Он доказал всему миру непобедимость египетского оружия. Носи его всё время и помни мой совет: «С властителем страны Кемет^[12] лучше дружить, чем враждовать, ибо враждебный путь ведёт к гибели!» Помни мой совет всю свою жизнь. Из тебя выйдет великий воин, я это ясно вижу. Верь в свою звезду.

Когда фараон сел в свои разукрашенные золотом носилки, он подозвал Яхмоса:

   — Вот что такое политика! Я оказал великую милость хетту и одновременно предупредил его, чтобы он не избрал неверного пути. Посещение нашей страны, знакомство с мощью нашей армии и перстень с изображением нашего деда всю жизнь будут его предупреждать: с нами лучше дружить, а не враждовать. Учись, сынок, смиряй свой дикий нрав, иначе он доведёт и тебя и всю нашу страну до беды.

Яхмос промолчал, хотя и почтительно склонился перед отцом и повелителем. Но, когда он ехал на колеснице к своему дворцу, его бешеная кровь кипела.

   — К чёрту политику! — ворчал он себе под нос. — Я с этого хетта шкуру с живого спущу, если он попадётся мне в руки.

А племянник хеттского царя Суппилулиума, возвращаясь в свою временную резиденцию, тем временем смотрел на подарок фараона и думал: «Да, сейчас, конечно, никто не пойдёт против могущественного фараона Тутмоса. Но ведь времена меняются. Если перстень Артатамы сделает своё дело, то всё может перемениться. Царевич Аменхотеп — слаб. Если он станет наследником, то гранитный столп власти владыки Египта поколеблется, ведь Тутмос не вечен. А мы тем временем подготовимся к тому желанному моменту, когда власть из рук сильного воина и умного правителя попадёт в слабые ручонки гуляки и пьяницы. Пора надменным египтянам уступить пальму первенства моему народу. Сегодня я им показал, что могут наши воины. Но главный урок я им преподам в будущем, когда сожму в один мощный кулак все силы моего народа».

С такими коварными мыслями с виду звероватый, но смышлёный хетт въезжал в ворота усадьбы, где жил в пригороде Фив. Только он сошёл с колесницы, как ему в ноги упал истощённый воин в грубой шерстяной тунике, покрытой густым слоем пыли.

   — Мой повелитель! Твой дядя, наш великий царь скончался! Я целый месяц вёз это страшное известие. Не убивай меня, я буду верой и правдой служить тебе всю жизнь, — молил он охрипшим голосом, целуя чёрные кожаные сапоги со вздёрнутыми носками на ногах родственника царя.

По обычаю его страны Суппилулиума должен был убить на месте гонца, принёсшего столь горестную весть. Племянник уже покойного царя хеттов мысленно улыбнулся, однако, взяв себя в руки, горестно вздохнул и громко приказал:

   — Накормить и напоить гонца. Потом, когда выспится, прислать его ко мне. Повезёт весточку от меня обратно на родину. Зачем я буду убивать верных мне слуг? Скоро вы все мне понадобитесь.

Суппилулиума перешагнул через гонца и быстро пошёл к дому, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Настало время действовать. Но покинуть Египет он не мог, пока заговор против Яхмоса, о котором он узнал через своих шпионов, не подойдёт к какому-то разрешению. Суппилулиума был уверен, что ждать осталось совсем недолго.

«Надо будет послать Эйе дорогой подарок, чтобы подбодрить и заверить, что я тоже на его стороне. Пусть смело действует, зная, что я его союзник», — думал энергичный племянник покойного хеттского царя, входя в прохладный полутёмный зал с высокими колоннами.

2

Эйе вовсе не опечалился, проиграв скачки на колесницах. Даже если бы у него был шанс победить, он бы им не воспользовался. На виду у всех Фив оскорбить наследника престола, царевича Яхмоса, было глупо и безрассудно. А вот то, что Суппилулиума сознательно и демонстративно выиграл в жёсткой борьбе у второго человека в египетской империи на глазах почти у всех жителей столицы, было не просто юношеской бравадой, а рассчитанным заранее политическим шагом. Все поняли, что хетты отныне не собираются уступать пальму первенства в регионе египтянам, а желают играть в международном театре на равных с главными исполнителями. Для Эйе же победа над Яхмосом племянника хеттского царя означала только одно: хетт на стороне заговора против наследника. И в этом молодой архитектор вскоре убедился, когда ему на виллу доставили роскошный подарок от Суппилулиумы — кинжал с железным лезвием. Такой был только у фараона.

«От меня ждут решительных действий», — со вздохом подумал Эйе, вставая с низкого, украшенного серебром и слоновой костью кресла, закончив обедать. Аппетит, несмотря на все волнения, у него был отменный.

Через пару часов, когда время послеобеденного отдыха завершилось, Эйе на колеснице поехал к загородному дворцу наследника, который находился по соседству с комплексом дворцов фараона. Багрово-красный диск солнца уже повис над жёлто-серыми плоскими верхушками западных пустынных гор, когда молодой архитектор вошёл во дворец наследника египетского престола. Босоногий слуга в длинной белой юбке, которая похрустывала при каждом его вкрадчивом шаге, провёл Эйе в боковые покои дворца, выходящие широкими окнами в сад. Оттуда веяло прохладой только что обильно политой земли. Видны были ветви пальм и сикоморов, колышущиеся на дующем с реки ветерке. Внезапно спокойную, умиротворённую тишину прорезал собачий вой.

   — Мой пёс Кабир что-то неспокоен сегодня, — проговорил Яхмос, сидя в кресле в глубине небольшого, уютно обставленного зала. — Наверно, шакалов чувствует или, может быть, леопард бродит где-то неподалёку.

Эйе присел на низенькую скамеечку и стал подробно рассказывать о том, как идёт строительство заупокойного храма фараона. Наследник очень внимательно следил за всеми делами. Служака, он с отменной дотошностью выполнял приказы своего отца, того же требуя и от подчинённых. Доклад первого заместителя главного архитектора царства длился долго, потом ещё обсуждались будущие планы, изучались разноцветные чертежи. Постепенно погас свет солнца. Видно было, как на небе зажглись крупные звёзды, над верхушками пальм показалась полная луна. Опять раздался тоскливый собачий вой. В просторный, роскошно обставленный кабинет наследника слуги внесли светильники. На огни из сада полетели крупные разноцветные бабочки.

   — В детстве я ловил и засушивал бабочек, — вдруг сказал Яхмос, задумчиво улыбаясь. — Странно, но мне сегодня тоже почему-то неспокойно. Или это Кабир на меня тоску нагнал? Говорят, что собаки чувствуют, когда с их хозяевами случается беда.

   — Что с вами, ваше высочество, может случиться в вашем доме? — улыбнувшись, проговорил Эйе.

Яхмос потёр бритую голову.

   — Да, ты прав. Это, наверно, проклятый хетт испортил мне настроение. Что-то душновато сегодня. — Он встал и подошёл к широкому окну.

Глядя со спины на высокую фигуру с широкими, чуть сутулыми плечами, Эйе лёгким движением пальца нажал на изумруд перстня Артатамы. Из-под камня в золотой бокал наследника высыпалась щепотка бесцветного порошка. Он мгновенно растворился в темно-красном вине. Яхмос повернулся, подошёл к столу, взял в руки бокал и неторопливо сделал несколько глотков. По лбу и спине Эйе потекли крупные капли пота.

   — Что-то ты взмок совсем? — улыбнулся, глядя на него, Яхмос. — Ладно, можешь идти и поточнее выполняй всё, что мы с тобой сегодня наметили.

Эйе на одеревеневших ногах двинулся к выходу. Только теперь до него с отчётливой ясностью дошло, в какие страшные события он ввязался, став в них главным исполнителем. Уже у двери наследник окликнул его:

   — Да, если кто-нибудь из писцов или жрецов будет мешать тебе, тормозя дело, ты сразу же обращайся ко мне. Я с ними разберусь по-своему.

Выходя из кабинета, Эйе услышал, как наследник громко выругался и проговорил:

   — Он меня с ума сведёт, этот пёс. Ну что он воет, проклятый?

Эйе очень удивился, что его никто не проводил до выхода. Он шёл по коридорам и залам дворца хорошо ему знакомым путём, изредка мимо него пробегали слуги.

«Неужели Яхмос уже умер? — мелькнуло у него в голове. — Артатама мог меня обмануть. В каком положении я окажусь, если наследник лежит мёртвым!»

Но возгласы слуг его успокоили.

   — Фараон приехал, владыка неба и земли посетил нас... — слышалось со всех сторон. Тутмос явно не баловал посещениями своего наследника и младшего соправителя.

Эйе быстро пошёл по дорожке к калитке в наружной стене, за которой его ждала колесница и слуги, но, вдруг передумав, стремительно свернул в сторону. Никем не замеченный, он, прячась в тени развесистых сикоморов, подошёл к окнам кабинета наследника и залез на одно из деревьев. Прямо перед ним возбуждённо ходил по просторной комнате фараон и что-то говорил. Яхмос согласно кивал головой. Эйе, конечно, не мог слышать, о чём беседовали повелители Египта. А разговор шёл о смерти хеттского царя. На северных границах империи положение резко изменилось, и теперь надо было решить: затеять немедленно новый поход в Азию и непосредственно вмешаться в борьбу за хеттский престол, чтобы поставить там своего ставленника, или же действовать через шпионов в регионе. Тутмосу доложили о новостях во время прогулки, и он решил, не откладывая, зайти к сыну.

Эйе уже решил слезть с дерева и убраться восвояси, но тут произошло неожиданное. Фараон, проходя мимо столика, машинально взял стоящий на нём золотой бокал и сделал несколько глотков. Вытерев губы, он продолжил разговор. Всё поплыло перед глазами Эйе. Отравить наследника престола — страшное преступление! Но смерть ненавистного Яхмоса ещё могла бы сойти за естественную, если бы он допил свой бокал и яд не был бы обнаружен. Но смерть одновременно фараона и наследника не могла быть случайной. Увиденное, как обухом, ударило по голове Эйе.

   — Что мне делать? Что делать? — повторял молодой архитектор трясущимися губами, спускаясь с дерева. Он кинулся по дорожке к калитке, бросив перед этим последний взгляд на фараона и его наследника, всё ещё обсуждавших свои далеко идущие планы, которым никогда уже не суждено было сбыться!

3

Ужин у царевича Аменхотепа подходил к концу, когда Джабу бесшумными шагами подошёл сзади к царевне Тии, сидевшей отдельно за небольшим круглым столиком, и прошептал, склонившись, ей на ухо:

   — Эйе ждёт вас и вашего мужа в вашем личном кабинете у сада.

   — Он что, с ума сошёл? — вздрогнула молодая женщина.

   — Он сказал, что случилось ужасное! Если вы не придёте, то всем нам конец!

Испуганно раскрытые глаза Тии сузились. Она вытерла губы салфеткой, бросила её на столик, решительно встала и громко произнесла:

   — Всем вон!

Вышколенные слуги быстро удалились.

   — Что случилось? — уставился Аменхотеп на жену. Он как раз пил из бокала вино и замер с поднятой рукой. Вино потекло у него по подбородку.

   — Перестань столько пить! — крикнула Тии и выбила бокал из рук мужа. Раздался звон стекла.

   — Да ты что, с ума сошла? — Вскочив, царевич опрокинул стоящий перед ним столик. Как всегда, Аменхотеп успел за ужином изрядно набраться.

Тии схватила с пола кувшин, который оставили слуги, обмывавшие руки царевичу между блюдами, и вылила воду на голову мужу.

   — Ну, хоть немного протрезвел?

   — Да что всё это значит? — взмолился Аменхотеп.

   — Сейчас нет времени объяснять. — Тии приказала Джабу: — Волоки его за мной, — и широким уверенным шагом вышла из обеденного зала.

Когда Тии вошла в кабинет, то увидела в неровном свете светильника высокую фигуру Эйе, нервно вышагивающего из угла в угол на длинных худых ногах.

   — Ну наконец-то, — выдохнул он и сжал руки подошедшей к нему царевны. — Они оба мертвы.

   — Кто? — вздрогнула Тии всем телом, хотя сразу же поняла, о ком идёт речь.

   — Кто, кто? — передразнил молодой человек. — Не прикидывайся! Фараон и наследник или мертвы, или умирают!

   — Но как же это произошло? Ты же должен был... — начала царевна.

   — Они случайно выпили из одного бокала, — бросил Эйе и рубанул по воздуху рукой. — Это знамение богов. Нужно действовать немедленно, или всё рухнет.

   — Что здесь происходит? О ком ты говоришь? — побледневший Аменхотеп подбежал к Эйе.

   — Успокойся, Хеви, — схватила его за руку жена. — Мы хотели убрать только Яхмоса, но произошло непредвиденное. Твой отец выпил из того же кубка отравленного вина. Мы этого не желали, клянусь Амоном, но, раз это случилось, надо действовать или нас обвинят в убийстве. В Египте начнётся смута, и ты погибнешь вместе с нами.

Всё поплыло перед глазами царевича. Он зашатался и рухнул на пол без чувств.

   — Подними его, Джабу, и положи сюда, на кушетку, — приказала Тии и склонилась над мужем.

Она начала бить узкими ладошками по его полным щекам. Царевна делала это столь усердно, что из носа Аменхотепа пошла кровь, но зато он открыл глаза и с ужасом уставился на присутствующих.

   — Убийцы! — выговорил он заплетающимся языком.

   — Хеви, дорогой, — заговорила Тии ласково, — ведь ты теперь уже наследник престола. А завтра в храме Амона свершится то, о чём ты мечтал всю жизнь: ты взойдёшь на трон.

   — Такой ценой — никогда! — Царевич сел на кушетке. — Мой долг — покарать убийц моего отца и повелителя!

   — Да пойми ты, глупец! — взвизгнув, Тии стала трясти мужа за плечи. — Если погибнем мы, то и ты умрёшь позорной смертью. Я сразу скажу, что именно мой муж приказал мне передать Эйе перстень с ядом, чтобы отравить фараона и его наследника. После этого ты будешь заживо погребён в пустыне, а на трон взойдёт один из незаконных сыновей Тутмоса от его наложниц. Уж они-то поиздеваются всласть над тобой, законным сыном фараона, прежде чем убить. Ты понимаешь это? — Царевна пристально взглянула в глаза мужа.

Аменхотеп изо всех сил оттолкнул жену и обхватил голову руками.

   — Ну выбирай, Хеви, — громко и резко проговорила Тии, — или престол, или позорная смерть!

Широкое лицо царевича перекосилось, и он зарыдал.

   — Да он что, совсем в детство впал со страху-то? — не выдержал Эйе. — Здесь каждое мгновение дорого, а он нюни распустил.

   — Помолчи! — прикрикнула на него царевна и обняла трясущегося в рыданиях мужа. — Хеви, милый, — успокаивала она его, гладя, как малого ребёнка, по большой потной бритой голове, — ты подумай и не плачь. То, что случилось, уже не поправишь. Мы будем с любовью вспоминать твоего отца и брата всю нашу жизнь. Мы построим большие роскошные храмы, где будем каждый день приносить обильные жертвы богам и молиться за них. Им будет очень хорошо в той жизни, мы обязательно позаботимся об этом. Но сейчас мы просто обязаны начать действовать, если не хотим погибнуть позорной смертью. Теперь ты повелитель, и не только наш, но и всей страны. Начинай приказывать. Вызови сейчас же сюда командующего столичным военным корпусом Рамери, а потом главного жреца Амона Дуафу и визиря Верхней страны Ментухотепа. Поставь свою подпись под этим приказом и приложи свою печать. — Тии сунула успокаивающемуся мужу папирус, только что заполненный иероглифами рукой Эйе. — Ну и хорошо, я уверена в тебе, ты сам со всем справишься. Ведь ты уже фараон!

   — Но только разговаривать с Рамери будем вместе. — Аменхотеп вытер лицо. — Мне бы сейчас выпить.

   — Немного, — ласково проворковала Тии и дала знак Джабу, чтобы он принёс вина.

Тем временем Эйе уже выбегал из кабинета, чтобы лично доставить приказ командиру столичного гвардейского корпуса. Ему следовало немедленно явиться к царевичу Аменхотепу.

4

Через полчаса Рамери уже входил во дворец. Его ожидал опухший, но одетый как на официальный дневной приём Аменхотеп. Рядом с ним в кресле сидела Тии в строгом дорогом платье. Массивные украшения мягко светились в неярких лучах, льющихся из светильников на обоих супругов. Пахло тонкими ароматными смолами, курившимися в небольших серебряных плошках по углам.

   — Вы, наверно, очень удивлены, что мы вызвали вас так срочно ночью? — спросила спокойным голосом Тии.

   — Конечно, царевна, — ответил старый воин, отдуваясь после положенных поклонов, — тем более что я получилстоль категоричный приказ от царевича, которому вообще-то напрямую не подчиняюсь. Но моё уважение к вам, ваше высочество, столь велико, что я не медлил ни минуты.

   — Ты всегда служил верно моему деду и отцу, Рамери, я это отлично знаю. Теперь пришло время послужить и мне верой и правдой. И я этого не забуду, ты будешь вознесён на такую вершину почёта, на которую не поднимался ни один военный в нашем царстве, — проговорил Аменхотеп скороговоркой.

Рамери с удивлением вгляделся в говорившего:

   — С вами что-то случилось, царевич? Вы на себя непохожи.

   — Как же я должен выглядеть, получив страшное известие, что мой отец и старший брат только что скончались?

   — Что? — Рамери отпрянул назад, словно его ударили. — Это невозможно! Вы в своём уме, царевич?

   — В своём, Рамери, в своём! — горестно махнул рукой Аменхотеп. — Ты слышишь шум? Это мне несут горестную весть.

В кабинет вбежал запыхавшийся гонец. Он упал к ногам царевича и быстро проговорил:

   — Совершилось ужасное злодейство. Умерли одновременно фараон, наш великий и божественный повелитель Тутмос, и его наследник Яхмос. Все думают, что их отравили. Это случилось вскоре после ухода помощника главного архитектора Эйе, но яда нигде не обнаружено.

Царевич опустил голову и чуть слышно приказал гонцу:

   — Выйди вон.

В зале наступила тишина. Рамери тяжело посмотрел на царевича и его жену. Шрам на его правой щеке начал темнеть.

   — Ваше высочество, как это всё прикажете понимать? — спросил воин, кладя руку на рукоятку кинжала, торчавшего у него за широким поясом из буйволиной кожи.

   — Вы, Рамери, сначала выслушайте нас, а потом уже действуйте, — проговорила громко и решительно Тии и встала с кресла. Она сделала несколько шагов и, остановившись напротив командующего корпуса, глядя ему в глаза, начала: — С вами я буду откровенна и по-мужски прямолинейна, сейчас не до дипломатии. Да, по моему приказу Эйе насыпал яд в бокал Яхмосу. Я и сейчас не жалею, что этот выродок сдох. Но, поверьте мне, никто даже не помышлял отравить нашего отца и повелителя — Тутмоса. Фараон внезапно появился во дворце наследника и выпил отравленного вина из бокала своего сына. Это трагическая случайность или воля богов. Ничего исправить мы сейчас не можем. Но вы знаете, что случится, если на трон не взойдёт Аменхотеп. Незаконные сыновья Тутмоса начнут борьбу за власть, и придёт конец великому Египту. Вы, как военный, отлично понимаете, к чему приведут нашу родину смутные времена раздора и ненависти. Так что решайте: или вы поддержите нас и царство под руководством нового владыки будет благоденствовать, или вы встанете на сторону наших врагов и хаос захлестнёт страну. Выбор за вами. В случае, если вы поддержите нас, вы станете в армии первым человеком.

Тии не отводила пронизывающего взгляда от лица Рамери. Тот так же прямо смотрел в лицо молодой женщины.

   — Да, царевна, хватка у вас мощная, убеждать вы умеете, — ухмыльнулся старый воин. — По справедливости фараоном-то должны стать вы, а не...

   — Править мы с супругом будем вместе, — улыбнулась Тии.

   — Ну, тогда я за царство спокоен, — махнул рукой Рамери. — Тутмоса, конечно, жаль, хороший он был правитель, а вот о наследнике точно не буду тужить. Что ж, надо действовать, а то и правда может начаться заваруха по всему царству. Я прямо сейчас поднимаю корпус по тревоге, и через полчаса в Фивах на всех ключевых постах будут стоять мои воины.

   — Отлично, — кивнула царевна. — Не забудьте взять под охрану храм Амона, завтра утром там новый фараон будет венчаться на царство. Нужно обеспечить порядок.

   — Не беспокойтесь, — с коротким смешком кивнул Рамери, — я лично со своими воинами обеспечу там порядок и позабочусь о безопасности жрецов, чтобы не случилось никаких неожиданностей.

   — Передайте всем вашим воинам, что завтра по случаю праздника восшествия на престол новый фараон Аменхотеп жалует каждому из них по три дебена серебра, а командирам по дебену золота. Ну а вам я прямо сейчас хочу вручить вот этот маленький подарок, как аванс.

Тии сняла с себя роскошное из золота и огромных драгоценных камней ожерелье, стоившее несколько поместий с поливной землёй, и повесила его на могучую шею командующего корпусом.

Когда Рамери вышел из кабинета, Тии села в кресло и устало перевела дух. Послышались вкрадчивые тихие шаги. Она подняла голову. Это был Эйе.

   — Ты пока поживи у нас во дворце, но не попадайся никому на глаза, — сказала Тии. — Джабу тебя проводит. Я ещё должна поговорить с главным жрецом Амона и визирем.

   — Когда эти аристократишки увидят на каждом углу по воину во главе с бравым командиром, то им только и останется, как признать твою власть. Ты сначала припугни их, а потом наобещай побольше. Нам главное — продержаться первые пару месяцев, а потом уже никто не посмеет и пикнуть, — высокомерно произнёс Эйе.

   — Ладно, иди, стратег, отдыхай, — устало улыбнулась Тии, — мне вот поспать сегодня уж точно не удастся. Надо принимать подданных.

   — Припадаю к вашим ногам, царица, и целую прах у ваших ног, как самый верный раб, — Эйе плюхнулся на колени и с чувством облобызал мраморную плиту у маленьких ножек своей новой повелительницы.

Тии довольно рассмеялась:

   — Я не забуду, что ты первый оказал мне царские почести. Ты всегда был смышлёным, Эйе.

Аменхотеп ревниво посмотрел на выходившего из кабинета молодого человека.

   — Не нравится он мне, — проговорил царевич, — слишком умён, жесток и поэтому опасен.

   — А мы тоже не дураки, дорогой, и сможем удержать его в узде, — махнула рукой Тии. — Ты не пей больше, не то развезёт в самый неподходящий момент.

   — Хорошо, хорошо, милая, — скороговоркой ответил новый правитель Египта и поспешно допил бокал до дна.

А в зал уже входили, угодливо кланяясь, самые знатные люди империи. Во главе них шла мать Аменхотепа царица Мутемуйа, зло глядя на свою невестку. За ней тяжёлой поступью вышагивал царь Артатама. Он не мог стереть со своего широкого бородатого лица выражение крайнего удивления и даже испуга: за долгие сорок лет своего царствования он ещё не сталкивался с такой свирепой беспощадностью и нахрапистостью, какие продемонстрировала эта простолюдинка, жена его внука. А он-то думал, что уже всё испытал и повидал в этом мире. За царственными особами поспешали главный жрец Амона Дуафу и визирь Верхней страны Ментухотеп, а за ними пошла толпа людишек помельче. Среди этой пресмыкающейся челяди выделялся племянник покойного хеттского царя Суппилулиума. Его грубое, изуродованное шрамами, бородатое лицо выражало отнюдь не подобострастие. Он самоуверенно смотрел на молодую царственную чету с лёгким презрением и даже вызовом. Но бесцеремонного азиата быстро оттёрли от новых властителей страны. Всем придворным уже было известно, что армия поддержала Аменхотепа, так что следовало не опоздать засвидетельствовать свою преданность новоиспечённому правителю и особенно правительнице. Начинался новый этап в жизни древней страны...

Прошло десять лет. Безумная роскошь захлёстывала двор фараона Аменхотепа и столичный град Фивы. Но главного не было. У царицы Тии рождались только мёртвые дети. Поговаривали, что это наказание богов за её кровавые злодейства. Но вот наконец-то у Тии родился мальчик, долгожданный наследник. Его назвали, как отца, Аменхотепом. Царица Египта была счастлива. А через несколько лет в семье её младшего брата родились с годовым промежутком две девочки. Старшую нарекли Нефертити, что означало по-древнеегипетски: «Прекрасная пришла». А младшую — Неземмут. Однако несчастья посыпались на головы этих младенцев вскоре после появления на свет: вначале умерла их мать от родильной горячки, а вскоре погиб на охоте отец. Девочек взяла на воспитание их тётка, царица. Так они и росли вместе — Аменхотеп, Нефертити и Неземмут — под бдительным присмотром царицы, которая успевала приглядывать не только за детьми, но и за целым Египтом, пока её муж фараон Аменхотеп Третий{61} пировал, охотился и забавлялся с молоденькими любовницами. Но египетская империя отнюдь не приходила в упадок. Правда, прекратились постоянные дальние военные походы, в которых пропадали многие годы подряд все предыдущие фараоны, но зато в столице, стовратных Фивах, под руководством архитектора Аменхотепа, тёзки фараона, и его приёмного сына Эйе, ставшего визирем Верхней страны, велось грандиозное строительство. Таких великолепных храмов и дворцов египтяне за все две тысячи лет существования их царства ещё не видели. Весь Восток с благоговейным трепетом говорил о безумной роскоши, царившей в этих храмах и дворцах. Все цари от Ахиявы^[13] до Индии завидовали богатству фараона и боялись его мощной армии. Правда, среди них нашёлся один, кто не стал считаться с могуществом Аменхотепа. Звероподобный и коварный Суппилулиума{62} захватил после ряда кровавых битв престол в царстве хеттов и теперь зарился на богатые северные азиатские территории египетской державы. С большим трудом союзники фараона и его гарнизоны в стране Ретену и Финикии отбивали наглые набеги хеттов. Но это происходило за тысячи километров от Фив, где жизнь текла в привычной, устоявшейся за десятилетия атмосфере неги и роскоши. В этом искусственном, сказочно прекрасном мирке и росли царственные дети: болезненно хилый нервный Аменхотеп, красивая нежная Нефертити и живая, похожая на обезьянку Неземмут.

Часть вторая

Глава 1

1

Столица Египта очень сильно изменилась за четверть века, что минули как-то незаметно после скоропостижной, неожиданной для всех подданных смерти фараона Тутмоса Четвёртого и его наследника Яхмоса. Покойный фараон очень бы удивился, если бы, восстав из мёртвых, прошёлся по улицам его родных Фив. Сурового воина поразило бы обилие роскошных дворцов с восхитительными садами, привольно раскинувшимися вокруг обновлённых, существенно расширенных или построенных заново, величественных и одновременно изысканно изящных храмов. Да и сами фиванцы переменились до неузнаваемости. Погоня за роскошью и удовольствиями захлестнула всех. Где та древняя, почти сельская простота нравов, основанная на коренных устойчивых ценностях, культивируемых великими фараонами-завоевателями, основавшими египетскую империю? Старикам, хорошо помнившим те времена, казалось, что волевые горбоносые лица взирают уныло и презрительно с огромных старинных монументов на распутных и изнеженных потомков.

«Стоило ли тратить столько усилий в многолетних походах и приносить столько жертв в ожесточённых боях с врагами, чтобы неблагодарные внуки и правнуки так небрежно и беспечно относились к тому, что было дорого их отцам и дедам?» задавались старики дни и ночи напролёт роковым почти для каждого уходящего поколения вопросом.

Однако в нынешних Фивах уже никто не вспоминал о суровых старых временах. Все — от фараона до самого скромного писца — стремились получить от жизни максимум удовольствий и немедленно, ничего не откладывая на потом. В каждой уважающей себя семье столицы была статуэтка мумифицированного покойника. Хозяин дома, где происходила очередная пирушка, ставил её на середину зала и приговаривал:

   — Взгляни-ка на него, а потом живи и наслаждайся, ибо после смерти ты станешь таким же, как он!

Эти господствующие настроения эпохи отразились на всём укладе жизни египтян того времени и прежде всего на внешности столичных жителей. Теперь на улицах Фив редко можно было встретить горожанина в простом льняном переднике от бёдер до колен, которым прежние годы все довольствовались. Фиванец даже с весьма скромным достатком уже не мог позволить себе такой сельской простоты. Столичный житель стал одеваться в сложный костюм с длинным плиссированным подолом и богатой туникой с расширяющимися раструбом, искусно вышитыми рукавами. Вместо непритязательных паричков или матерчатых круглых шапочек, которые носили их отцы, даже писцы средней руки надевали теперь тщательно завитые, надушенные парики, спускающиеся чёрными локонами до плеч. На ногах красовались изящные сандалии с заострёнными и лихо загнутыми кверху носками. А сколько украшений сверкало теперь на каждом фиванце! И так были разодеты мужчины! Что уж тут говорить о женщинах. Прекрасный пол не отставал от сильного и даже частенько превосходил его в мотовстве тех богатств, которые накопили рачительные хозяева и воины — их предки. Сокровища, собранные за четыре поколения в виде налогов или привезённые как военная добыча из завоёванных стран Азии и Африки, бесстыдно и нагло проматывались в короткий, великолепный и пышный «золотой век» Аменхотепа Третьего, который уже, увы, подходил к концу{63}.

Все в столице хорошо знали, что после четвертьвекового правления рано одряхлевший из-за разгульной жизни фараон просто доживает свой век в роскошном дворце на западном берегу. Рядом с дворцом, как и положено было по старинным обычаям, уже высился монументальный заупокойный храм ещё здравствующего фараона, предназначенный для почитания царского Каа{64}. Ни для одного владыки Египта прошлых лет не возводилось столь великолепного сооружения. Его спроектировал и построил тёзка фараона Аменхотеп, гениальный архитектор и мудрец, четверть века назад вывезенный Тутмосом Четвёртым из сельской глубинки. Перед фасадом храма возвышались огромные статуи Аменхотепа Третьего, высеченные из цельных глыб серого песчаника. Всё было готово для того Момента, когда стремительно стареющий фараон присоединится к бессмертным богам на небесах. Знал об этом и сам повелитель огромной страны. По вечерам, когда солнце окрашивало в мрачно-багровые тона лики его статуй, он выходил на балкон своего дворца и поднимал кубок в честь самого себя.

   — Я славно пожил в этом мире, — говорил он, с чувством смахивая слезу с пухлой щеки, — возможно, совсем скоро жрецы будут приносить в мою честь жертвоприношения в роскошном заупокойном храме. Так выпьем же за то, чтобы момент моего переселения к бессмертным богам подольше не настал, хотя, если говорить откровенно, я уже порядком устал от своей земной оболочки, — печально усмехался фараон, глядя на свой огромный живот. — Будем же сейчас пить и наслаждаться, помня, что век наш недолог.

Хеви-старший, как несколько фамильярно величали фараона даже простолюдины, в конечном счёте мало чем отличался от самого обычного своего подданного. Просто масштабы, в которых он прожигал жизнь, были значительно более грандиозные, чем у скромного писца какой-нибудь государственной конторы. Вот и теперь в начале осени, когда испепеляющая жара начала мало-помалу спадать и по ночам уже можно было свободно дышать свежим ветерком, дующим с реки, Хеви-старший задумал очередную серию вечерних пиров...

Однажды рано утром после очередного вечерне-ночного празднества, переросшего в разнузданную оргию, во дворце фараона, расположенном на западном берегу Нила, начался необычный переполох. Словно ураган обрушился на жилище повелителя великой страны. Десятки слуг и придворных с изрядно помятыми лицами после бессонной ночи бегали по бесчисленным залам и закоулкам огромного дворца властителя Египта и громкими, испуганными голосами предупреждали всех, на кого они впопыхах натыкались:

   — Царица пришла! Царица нас посетила!

На языке слуг это означало: «Спасайся, кто может! »

А по гулким прохладным коридорам уверенной, тяжёлой поступью человека, которому уже давно надоело нагонять страх на избалованных и порочных приближенных фараона, решительно шествовала невысокая и не по годам стройная царица Египта Тии{65}. Все, на кого она стремительно налетала, шарахались от неё, как от привидения, вынырнувшего прямо из преисподней. Наконец высокие тяжёлые двери из ливанского кедра с затейливой резьбой и причудливыми накладками из золота и слоновой кости распахнулись перед женой фараона, и она вошла в спальню к мужу.

   — Ты, вероятно, последние остатки своих мозгов окончательно пропил? — резко выкрикнула она, остановившись перед широкой кроватью, где возлежал её супруг.

Фараон с трудом поднял плохо выбритую, жёлтую с синяками круглую голову, поросшую трёхдневной щетиной, — явный признак того, что он уже несколько дней был в запое.

   — Тебе делать, что ли, нечего, будишь меня в такую рань?! — пробормотал, морщась, опухший от пьянства и оплывший от жира властитель Египта.

   — А ну пошли отсюда! — яростно цыкнула царица на двух крупных девок, спавших мгновение назад на смятых простынях рядом с фараоном. Сейчас они с ужасом всматривались слипающимися глазами в непонятно откуда взявшуюся в спальне царицу в сверкающем золотом и драгоценными камнями, полном парадном облачении, больше похожую на пантеру, чем на женщину.

Шлёпая босыми ногами по мраморному полу, девицы ринулись вон. Только мелькнули большие груди с красными сосками и круглые голые задницы. Хеви на старости лет полюбил пышные формы.

   — Сегодня начало праздника Опет{66}. — Тии продолжила громко, с противно-наставительными интонациями, уперев свои небольшие, но крепкие руки в бока (жест, который был так характерен для её уже покойной мамочки): — Тебя дожидаются все Фивы, а ты валяешься здесь с какими-то толстозадыми девками! А кто тебе такой синячище посадил под глаз? Опять пьянствовал со своим ублюдком-сыночком Пасером, главным виночерпием, этим ядовитым отродьем Амры?

   — О, великий Амон! Я же совсем забыл про этот праздник! — воскликнул фараон и попытался стремительно вскочить с постели, но тут же рухнул назад, так как у него закружилась голова. — Послушай, голубка моя, — прохрипел он, еле шевеля сухим и шершавым языком, затыкая уши и гримасничая, — не ори так громко. У тебя не голос, а раскалённое шило и ядовитое жало скорпиона, вместе взятые. Позови, дорогая, слуг, чтобы привели меня в порядок, а то я даже громко слово промолвить не могу, голова просто раскалывается. Да, и прикажи, чтобы принесли кубок с вином.

   — Тебе только сейчас вина не хватало, — небрежно отмахнулась Тии, взглядом приказывая слугам заняться их повелителем. — Чтобы через полчаса ты был готов! Да синячище под глазом получше замажь, не то ведь позор на весь мир: живой бог с разбитой, как у портового грузчика, мордой!

   — Ну только один кубок, милая! — взмолился Хеви. — Ты что, не понимаешь, что я могу умереть, если не выпью сейчас хотя бы один глоток?! — добавил он, свирепея и истерично повышая голос.

   — Дайте ему вина, — мрачно разрешила царица, с гримасой отвращения наблюдая за корчившимся в муках на постели муженьком, — но только половину кубка, не то его развезёт и он испортит всю церемонию. А если кто-нибудь нальёт ему сверх этого хоть один глоток, то я вас всех перевешаю как собак, а главного виночерпия посажу на кол! Где, кстати, этот мерзавец? — Она огляделась с кровожадным выражением лица.

В углу зала кто-то зашевелился. Тии всмотрелась в массивную тушу мужчины, который пытался тихонько выползти из зала, не привлекая к себе внимания разгневанной царственной особы.

   — Ага, вот это ядовитое семя! — воскликнула Тии, проворно подбежала к мужчине и поставила свою маленькую узкую ступню, обутую в позолоченную сандалию, на бритый, в массивных складках загривок. — Так как же тебя, жирная свинья, посадить на кол: прямо так, голышом, или сначала содрать кожу с живого?

   — Обжарьте предварительно, ваше величество. Петрушкой посыпать не забудьте, я её так люблю, — ответил, причмокивая языком и вбирая голову в широкие плечи, толстяк.

   — А ты всё смеёшься, Насер, — невольно улыбнулась Тии, — а ведь с огнём играешь.

Она сняла свою ногу с шеи главного виночерпия и побочного сына фараона.

   — О, великая царица! Неужели такой жалкий червяк, как я, мог вызвать гнев главной жены могущественнейшего властелина мира? — Опухшие глазки толстяка смотрели на Тии смущённо и одновременно насмешливо.

Смесь весёлого, даже бесшабашного нрава с добродушной наглостью и сделала внебрачного сына фараона незаменимым собутыльником своего отца, а также первым неотразимым любовником двора. О любовных похождениях и умении пить Пасера по стране ходили легенды. Он приподнялся с пола и застыл голый, прикрываясь большими волосатыми лапищами, сейчас больше походя на бога обжорства, пьянства и разврата, чем на обыкновенного человека.

Царица Тии хмыкнула и бросила, отворачиваясь:

   — Ну и рожа! Словно создана богами, чтобы совращать моих честных подданных. Пошёл вон, а то и вправду прикажу освежевать твою тушу!

   — С превеликим удовольствием, о царица! — воскликнул весело Пасер и, глухо стуча голыми пятками о мраморные плиты пола и размахивая на ходу руками, выбежал из царской спальни, успев, однако, выкрикнуть во всю свою лужёную глотку: — Первый кубок сегодня я выпью за великодушную нашу повелительницу!

   — Ну и зверюга, — помотала головой царица, словно освобождаясь от наваждения, — глядишь на него, так по коже словно сороконожка бегает и жжёт.

   — Сама я не пробовала, но, как говорят подружки и как вы очень точно сейчас заметили, ваше величество, в постели он чистый зверь. После него уже на других мужиков и смотреть не хочется, какими-то кажутся пресными, как каша без соли и пряностей, — доверительно проговорила служанка, стоящая рядом с Тии и держащая её веер.

   — Ты у меня поболтай, Кара, чушь разную! — прикрикнула на неё царица, и обе женщины, пожилая и молодая, прыснули со смеху, прикрывая разрумянившиеся лица руками.

Через полчаса умытый и побритый фараон смог, чуть покачиваясь, выйти вместе с женой из дворца и сесть в свой паланкин. Царственные супруги, окружённые сотнями слуг и лесом опахал из страусовых перьев, под звуки труб, флейт и тамбуринов в позолоченных деревянных креслах торжественно поплыли над толпой придворных в сторону набережной, где застыла на медленно струящейся воде рядом с пристанью царская барка. На восточном берегу в храме Опет, посвящённом великому богу Амону^[14], уже давно изнывали в томительном ожидании жрецы, лучшее столичное общество и многочисленное фиванское простонародье. Многие втихаря проклинали запаздывающего старого пьяницу — фараона, ведь жариться на дневном солнце — удовольствие не из приятных. Но это не помешало народу вполне искренне громко приветствовать своего повелителя, как только он появился во главе длинной процессии, и верноподданно бухнуться на колени или даже распластаться на животах, истово погружая лица в горячую чёрную пыль.

2

Центром праздника, куда спешила царственная чета, по привычке продолжая переругиваться, был храм в Опете на севере Фив. У фасада, где возвышались гигантские башни-пилоны, царило оживление. Как всегда, к открытию самого любимого народного праздника, который будет продолжаться целый месяц, сюда собрался почти весь город. В нарядной толпе, ожидавшей прибытия своего властителя и одновременно живого бога, сына самого Амона, ходили взад и вперёд сотни торговцев. Они громко нахваливали разнообразные товары, предлагая арбузы, гранаты, жареную дичь, хлеб, свежее пиво. Многие фиванцы уже принялись за возлияния и закуски, не дожидаясь церемонии торжественного начала праздника.

Но вот раздались мощный вой труб и дробь тамбуринов, наконец-то возглашавших о прибытии фараона. Жрецы в белоснежных льняных одеяниях и наброшенных на спины леопардовых шкурах, столпившиеся у входа в храм, засуетились. Высокие ворота из кедрового дерева, привезённого из далёкой Финикии, украшенные бронзовыми позолоченными накладками, медленно отворились, и показалась живописная процессия. Впереди шествовали музыканты. Они неистово дули в трубы и флейты, били в литавры и барабаны, обтянутые буйволиной кожей. За ними многочисленные носильщики в белых длинных льняных юбках несли на могучих плечах переносные ладьи главных фиванских богов. Первой покачивалась ладья бога Амона с позолоченными бараньими головами на носу и корме. Затем следовала ладья его супруги — богини Мут^[15]. Она была украшена золотыми коршунами. Третья ладья с головами соколов принадлежала их божественному сыну Хонсу^[16]. Рядом со священными макетами судов шествовали жрецы в накинутых на плечи шкурах пантер и леопардов. Они возжигали в курильницах терпентин, ароматные смолы, привезённые из Аравии, размахивали зонтами и опахалами. Рядом с ними певицы Амона, закатив глаза, пели гимны во славу богов. Их белые, красные, зелёные туники развевались, мелькали смуглые голые руки и ноги. Тесно обступившая торжественное шествие по обочинам дороги толпа громко хлопала в ладоши, подпевая во всю силу своих лёгких. Шум стоял оглушающий.

За священными ладьями по аллее сфинксов с бараньими головами, мягко покачиваясь, двигались паланкины фараона и его свиты. В этой процессии на одних из носилок восседала с гордым, властно-приветливым выражением очень красивого лица совсем молоденькая девушка. Широко открытыми, влажными, как у антилопы, карими глазами она смотрела на праздничную толпу, бушевавшую, как бурное море, у её ног. Это была племянница царицы, Нефертити. С ней рядом ёрзала на своём кресле сестра, Неземмут, которую все звали просто Нези. Она не могла усидеть спокойно на месте и вертелась, как маленькая проворная обезьянка. Сёстры впервые появились на таком торжественном событии в официальной свите фараона. Это был очень важный момент в их жизни. Первый раз они накрасились и нарядились, как взрослые женщины, царевны, и в таком великолепном виде оказались на публике. Но держаться торжественно-неподвижно, как статуям, им не удавалось. Во всяком случае, Нези уж точно.

   — Нефи, посмотри, какой смешной вид у того торговца фигами! — выкрикнула младшая сестрёнка и показала пальцем с ярко-красным, накрашенным длинным ногтем в толпу.

   — Да не тычь ты пальцами и не вертись по сторонам, — заворчала Нефи, поправляя на голове Нези чёрный нубийский парик, спадавший длинными надушенными локонами на худенькие девичьи плечи. — Нам строго-настрого приказали вести себя достойно. Мы же царскую семью представляем перед всем городом.

Хотя Нефертити была всего лишь на два года старше своей сестры, но выглядела она значительно взрослее. И такое впечатление она производила не только из-за своего довольно высокого для девушки роста — Нефи почти на голову была выше младшей, — но и из-за невозмутимо ясного, чуть отрешённо-холодноватого выражения лица, которое не покидало её, когда она выходила на люди. Наедине с домашними она могла и пошалить, и спеть песенку приятным голоском, но с посторонними держалась сдержанно, даже чуть надменно.

   — Вот у кого царственная осанка, так это у нашей Нефи, — частенько повторяла тётка, царица Тии, поглядывая с удовольствием на свою старшую племянницу.

Вскоре фараон и его свита оказались на берегу реки. Здесь на суше стояли уже настоящие ладьи Амона, его жены и сына. Они были богато украшены золотом, усыпаны цветами. Сотни воинов под руководством жрецов, как только фараон оказался рядом с ними, стали не спеша, осторожно натягивая канаты, спускать священные суда в воду. Нефертити мало интересовали технические подробности этой процедуры. Её больше привлекали люди, стоящие вокруг. Она не вертела головой, как её младшая сестра, но внимательно наблюдала. Неподалёку расположилась группка высокопоставленных жрецов Амона, негромко переговаривающихся. Племянница царицы со своего места на паланкине не могла слышать то, о чём они говорили, но по надменным выражениям лиц аристократов вполне догадывалась о смысле их слов. Нефи отлично знала, что местная фиванская аристократия — а жрецы храма Амона почти все были выходцами из привилегированной прослойки столичного общества — терпеть не может семью фараона, считая царицу Тии и всех её родственников провинциальными выскочками. Девушка была права: жрецы судачили на её счёт.

   — Ты посмотри, как надменно держит себя эта гусыня, — ворчал Небуненес, бывший главный архитектор столицы, выгнанный за свою бездарность с этой должности с позором ещё покойным фараоном, а теперь много лет пребывающий на разных постах в храме Амона. — И ведь всего-то внучка жалкого жреца из глухой провинциальной дыры под названием Ипу. Сидит себе с наглым видом на царских носилках. Вон как от неё нубийцы мух отгоняют опахалами, не дай бог, чтобы хоть одна села на эту наглую дочь из простонародья. А мы, цвет земли фиванской, месим ногами городскую пыль. Да, уж ниже падать просто некуда! — Посмотрев на свои пыльные ноги, толстяк даже всхлипнул от переполняющих его чувств и изрядного количества вина, выпитого незадолго до церемонии. Он почти не изменился за прошедшие четверть века, розовая, жирная, мокрая от пота физиономия блестела на солнце, как хорошо промасленная, только что испечённая на сковородке лепёшка.

   — Хватать болтать, Небуненес! — прикрикнул на него стоящий рядом Ментухотеп, бывший визирь Верхней страны, смещённый в первый же год царствования Аменхотепа Третьего и тоже нашедший убежище и тёплое местечко под крылышком своего давнего приятеля главного жреца Амона Дуафу. — Ты что, жирный дурак, забыл про шпионов царицы? Сегодня же вечером ей доложат, как ты порочил прилюдно её родственников.

   — Да ладно, красавчик, и не трясись от страха, — махнул на него рукой толстяк. — Кто нас услышит, когда вокруг такой шум и гам. Но как же мне надоела эта грязная шкура, которую надели мне с утра на плечи. Ведь и так жарища — не продохнуть, а тут таскай такую тяжесть, да и хвост этот дурацкий между ног болтается, шагу ступить спокойно не даёт.

   — А ты представь, Пузо (это было ещё школьное прозвище Небуненеса), что это член у тебя такой огромный вырос, — захихикал Ментухотеп, — так сразу легче станет.

Он очень постарел из-за пережитых волнений в прошедшие годы и поэтому пытался большим количеством косметики компенсировать урон своей былой красоте. Когда бывший визирь смеялся, то на его щеках трескались белила, которыми он замазывал свои худые морщинистые щёки.

   — А ведь правда, вот было бы здорово, если бы у меня вот такая штука между ног выросла! — расхохотался Небуненес и стал, пританцовывая, приставлять себе хвост леопарда к низу живота.

   — Хватит дурачиться, как мальчишкам! — прикрикнул подошедший главный жрец Амона Дуафу, высокий, худой и более сутулый, чем четверть века назад. — Пойдёмте быстрее, надо священную ладью освятить и проверить, всё ли там в порядке, перед тем как наш божественный повелитель ступит на палубу.

   — Да ему сейчас не до того, чтобы замечать какие-то мелочи на ладье, — ухмыльнулся Небуненес, вытирая пот со лба локонами своего пышного парика. — Хеви надо винца поднести или, на худой конец, пива, вот тогда он повеселеет, а то вон какая у него кислая физиономия!

   — Прекрати говорить святотатственные речи о нашем божественном повелителе, — махнул на Небуненеса главный жрец длинной худой рукой.

   — Да ты не бойся, Дуафу. Кто нас здесь услышит? — осклабился в ехидной улыбке толстяк.

   — Да это он говорит на тот случай, если кто-нибудь из нас донесёт в тайную канцелярию царицы о твоих преступных речах и о предосудительной реакции твоих собеседников, — ухмыльнулся Ментухотеп, изящно поправляя длинные надушенные локоны на плечах.

   — А что, это возможно? — с глупым видом уставился на своих старых приятелей Небуненес.

   — В наше время всё возможно! Так что поменьше ты, Пузо, болтай, а больше думай, что говоришь и кому, — с желчной ехидцей и одновременно наставительно проговорил главный жрец Лиона, подняв худой жёлтый палец.

Жрецы направились к ладье Амона выполнять свои священные обязанности, а процессия во главе с фараоном остановилась на берегу. Нефертити с интересом взирала на огромную толпу, запрудившую всю набережную, на жрецов в леопардовых шкурах, бубнивших гнусавыми голосами заклинания и размахивающих кадильницами, на свою царственную семью, ожидавшую продолжения длинной и утомительной церемонии открытия весёлого, столь любимого простонародьем праздника Опет. Взгляд её остановился на фигуре царевича Аменхотепа, сыне фараона и царицы Тии. Он спустился с носилок и разминал ноги на берегу. В красивых глазах Нефертити засверкали лукавые искорки. Более нелепой фигуры трудно было представить. Высокий, нескладный, с очень длинными и худыми руками и ногами, с очень широкими для мужчины бёдрами молодой человек делал какие-то странные движения, а потом застывал в нелепых позах, уставившись куда-то в никому неведомую точку поверх всех голов. Одет он был в тунику яркого оранжевого цвета. Она пестрела золотой вышивкой, изображавшей диски солнца с длинными лучами, которые заканчивались человеческими кистями. Прочие многочисленные украшения, сверкавшие на Аменхотепе, были испещрены этим же изображением. Он бормотал что-то себе под нос, оглядываясь с выражением презрения на длинном узком лице, и близоруко щурился, причмокивая толстыми губами.

   — Наш двоюродный братец смахивает на оранжевого кузнечика! — воскликнула Нези, ёрзая на своём позолоченном кресле и возбуждённо жестикулируя. — Такое впечатление, что он сейчас будет прыгать выше верхушек этих пальм.

   — О, великий Амон! — воскликнула Нефертити с наставительными интонациями, перенятыми ею от тётки. — Перестань вертеться и махать руками. Глядя на тебя, можно подумать, что ты, как мартышка, собирающая орехи, полезешь сейчас на ближайшую пальму. А Хеви-младшенький всегда был с причудами, как будто ты его впервые видишь.

   — Ой, посмотри, какие симпатяги акробаты! — не обращая никакого внимания на увещевания сестры, воскликнула Нези, глядя во все глаза на группку циркачей и показывая на них пальцем. — Особенно вон тот, что наверху стоит на руках. Как здорово он перекувырнулся в воздухе!

   — А мне больше нравится тот, что повыше ростом, — проговорила Нефи, — у него такие красивые глаза, да и фигура просто загляденье.

   — Вот такого бы обнять. А уж он-то сможет тебя прижать как следует, — засмеялась Нези, толкая сестру в бок.

   — Не болтай глупости, — улыбнулась Нефертити и слегка покраснела.

   — Ишь как разрумянилась, недотрога, — захихикала Нези, — это отнюдь не глупости, а очень даже серьёзная и нужная вещь. «Любовь» называется. И мы уже в таком возрасте, что без неё нам никак невозможно обойтись.

   — Тоже мне, от горшка два вершка, а уже про любовь заговорила, — усмехнулась Нефи.

   — А ты можешь не строить из себя умудрённую жизненным опытом мать семейства. Вымахала ростом с пальму, а ещё ни с одним парнем дела не имела, — обиженно закусила губы Нези. — Ты, наверно, и не знаешь, что у мужиков между ног болтается.

   — Зато ты слишком много знаешь. Больно рано начала с парнями вожжаться, смотри совсем в шлюху не превратись, как вон те певицы Амона, — рявкнула на неё старшая сестра, — и перестань болтать глупости, а то не посмотрю, что мы на людях.

Младшая сестрёнка ещё больше поджала губы, но не стала продолжать спора на столь скользкую тему, обиженно шмыгнув курносым носом. Она хороша знала, что рука у Нефи очень тяжёлая и решительности ей не занимать. Что скажет, то сделает! Нези наклонилась к стоящей рядом с носилками служанке и тихо приказала:

   — Мия, беги вон к тем акробатикам. Узнай, как их зовут, где выступают и живут, дай им несколько дебенов золота и скажи, чтобы ждали от нас дальнейших приказаний. Но никому ни слова.

   — Да мне, госпожа, легче голову отрезать, чем выпытать про вас чего-нибудь, — горячо ответила, прижимая руки к сердцу, круглолицая, с хитрыми глазками девица, ближайшая поверенная младшей племянницы царицы.

Через мгновение зелёная туника Мии уже мелькала в толпе. А царская семья по богато украшенным золотом и цветами сходням наконец-то поднялась на огромную ладью Амона. Вскоре роскошное судно, плавно покачиваясь на зелено-голубых волнах, поплыло вверх по реке под большим оранжевым парусом к другому храму верховного божества столицы и всей страны, находящемуся на берегу к югу от города{67}. Его недавно воздвиг главный архитектор империи Аменхотеп со своими многочисленными учениками. Там должен был продолжаться торжественный обряд открытия столь любимого в народе праздника.

3

На следующий день царица Тии сидела в небольшом зале у окна, выходившего в просторный сад. Хотя было раннее утро, но даже здесь, в тени, уже чувствовалась жара. Царица расположилась в невысоком кресле в одной простой белой тунике без рукавов. На голове был надет короткий парик, открывающий шею. На лбу среди чёрных волос матово поблескивал в полумраке зала тонкий золотой урей. Больше украшений на Тии не было, только несколько колец сверкало на тщательно ухоженных пальцах рук. Она со скучной гримасой на суховатом лице слушала бормотание писца, который зачитывал послания, пришедшие из Азии от подчинённых Египту властителей.

   — «Величайшему царю из царей, моему господину, богу и солнцу...» — бубнил без всякого выражения писец с полным лицом и красными от постоянного недосыпания глазами.

Царица небрежно откинулась на спинку кресла. Её рука с веером лениво опустилась вниз по подлокотнику. Веер задел за ухо маленькую остроносую собачку, сидящую у её ног. Собачка это восприняла как приглашение к игре и с удовольствием вцепилась зубами в произведение ювелирного искусства. Тии улыбнулась и продолжала вертеть веером перед носом своего любимца. Писец тем временем бубнил:

   — «...Семь и семь раз к ногам моего владыки я припадаю. Я прах под сандалиями моего владыки-царя Египта...»

Двое чёрных слуг беззвучно размахивали опахалами из страусовых перьев над головой царицы. Сидящий рядом Эйе, визирь Верхней страны, с осуждением посмотрел на свою бывшую невесту и многолетнюю любовницу, развлекающуюся с собачкой во время важных государственных дел, заметив, как по её стройной и всё ещё красивой шее скользнула капелька пота.

«Как была прекрасна Тии двадцать пять лет назад, когда мы только приехали в этот проклятый город, — подумал Эйе, вспоминая былое. — И вот теперь передо мной суховатая пожилая женщина с пронзительным голосом и грубоватыми манерами своей покойной мамаши, которая никому не давала спуску».

Царица украдкой краем больших, сильно подведённых малахитом голубых глаз{68} тоже в свою очередь наблюдала за Эйе, но делала это по-женски значительно незаметнее. «О, боги! Что суматошная жизнь сделала с ним в этом безжалостном столичном мирке! Вечные тревоги, интриги, борьба придворной сутолоки...» — с горечью думала она.

А Эйе и вправду очень изменился. Из высокого красивого юноши с мрачно-страстными глазами он превратился в сухую длинную жердь с насаженной на её верхушку лысой продолговатой головой жёлто-серого цвета. Было жарко, и он с разрешения царицы снял парик. Глаза его сузились и приобрели с годами бесстрастное выражение. Только сейчас, когда он вспомнил о счастливых годах юности, в них засветилось что-то человеческое. Тии встретилась с ним взглядом и догадалась, о чём он думал. Ей стало приятно, но грустно.

   — «...Я слушаю слово своего господина, ибо кто, будучи собакой, не слушается?» — гнусавил писец, чуть покачиваясь вперёд и назад.

   — Хватит тратить наше драгоценное время на этих мелких азиатских собак, — повысила голос царица. — Прочитай мне лучше письмо от царя Митанни, Тушратты.

   — Ваше величество, — заметил Эйе вкрадчивым голосом, одновременно кланяясь своей повелительнице, — дела в стране Ретену идут всё хуже и хуже. Войска хеттов и орды хапиру^[17] нагло пересекают наши северные границы, многие из местных владетелей переметнулись на их сторону и фактически воюют против нас. Вот поэтому и умоляют о помощи ещё оставшиеся верные нам подданные.

   — Но что же делать! — воскликнула царица. — Разве мы не посылали в прошлом году дополнительные войска из отборных воинов в гарнизоны на северную границу? Почему они не накажут этих хеттов и хапиру? Давно пора это сделать и восстановить там мир и спокойствие.

   — Дело в том, что наши гарнизоны разбросаны по всей стране. Чтобы разгромить врага, нужно объединить их под единым командованием и смело действовать против обнаглевшего хеттского царя Суппилулимы. Он в противоположность нам собрал все свои силы в единый кулак и бьёт им по нашим землям почём зря!

   — Так что мешает нам сделать то же самое? Почему раньше египтяне были способны дать отпор любому врагу, а сейчас они сидят по крепостям и просят помощи из столицы?

   — В прежние времена прадед нынешнего фараона, Тутмос Третий, сам возглавлял наши войска в Азии и яростно разбивал в пух и прах любого врага. Кто может сейчас встать на место этого великого полководца? Нынешний фараон болен, наследник престола военными делами не занимается, — тихо, чтобы это слышала только царица, проговорил визирь. — Кого мы можем послать в Азию во главе всего нашего войска?

   — Ну какого-нибудь военачальника, — махнула рукой царица. — Что, у нас уже нет хороших военных, способных дать отпор хеттам?

   — В прошлом году мы послали на север опытного командира корпуса, Небоамона. Но местные главы нашей администрации ему почти не подчинялись, всячески нарушая его приказы. Привыкли, жирные коты, сибаритствовать вдалеке от столицы и бдительного ока фараона. Собрать большое войско Небоамон не смог, не оголять же всю границу. В результате полгода назад он попал в засаду, устроенную ему хеттами вместе с предателями из местных князьков, и был убит. Остатки его немногочисленного корпуса разбежались по гарнизонам, стоящим в крепостях по всему краю, — объяснил с невозмутимым выражением лица Эйе.

   — Ты мне голову не морочь! — возмутилась выведенная из себя царица. — Мне самой, что ли, возглавлять войско и идти громить этих вонючих азиатов в войлочных колпаках? Послать ещё одного военачальника на север, дать ему грамоты с подтверждением его широчайших полномочий! Пусть попробует хоть один чиновник ему не подчиниться! Собрать как можно больше войск совсей страны, из казны выдать золота. Вот тогда он сможет справиться с этим наглым Суппилулимой!

   — А что, если он возьмёт и направит это войско потом против нас в Фивы? — уже совсем тихо проговорил Эйе. — Ведь ты же знаешь, Тии, как нас любит местная знать. Сговорится бравый воин с фиванскими аристократишками и нагрянет под стены столицы, чтобы усесться на твой трон. Что мы тогда будем делать?

   — Я об этом как-то не подумала, — пробормотала царица и шлёпнула рукой расшалившуюся собачку. — В конце концов одной азиатской провинцией больше или меньше, какая разница? — протянула она после короткого молчания. — Пускай там на севере выпутываются сами с теми силами, что у них есть! Читай письмо от Тушратты, — буркнула она писцу.

   — «Царю египетскому, моему брату. Привет тебе от Тушратты, царя Митанни, привет главной царице Тии, привет моей сестре Гилухипе, привет всему твоему дому, твоим жёнам, твоим сыновьям, твоим вельможам, твоим коням, твоим колесницам и всей твоей стране большой привет...» — опять забубнил без всякого выражения писец, слегка раскачиваясь, словно в трансе.

   — У меня от его приветов голова заболела, — нетерпеливо бросила царица. — Давай по существу. Что он хочет?

Опытный чиновник, даже глазом не моргнув, спокойно продолжал:

   — Он хвалится, что разбил войско хеттов, которое подступило к стенам его столицы, и посылает нашему величеству фараону и вам, ваше величество, в подарок из хеттской добычи «шесть боевых колесниц с упряжью, двух коней, мальчика и девочку, а сестре своей Гилухипе пару золотых серёжек, пару золотых ожерелий, каменный сосуд с благовонным маслом...».

   — Ну, вот! — воскликнула живо Тии. — Значит, этих грязных хеттов можно бить. Даже хвастун Тушратта их разбил и захватил столько добычи.

   — Это была небольшая вылазка, — заметил Эйе, снисходительно улыбаясь. — Наши шпионы доносят, что царь Суппилулима усиленно готовится к большой войне, и тогда уж царю Митанни не поздоровится!

   — Всё равно об этой победе наших союзников над хеттами нужно широко оповестить всю страну. Пускай мои подданные знают, что диких горцев сложно успешно бить в чистом поле, а не прятаться от них в крепостях, — решила царица.

   — Ещё царь Митанни просит у вашего величества золота, — продолжил писец, вновь берясь за послание. — «Пусть брат мой пришлёт мне золота в весьма большом количестве, которого нельзя было бы исчислить, ведь в земле моего брата золота столько же, сколько и песка. Боги да устроят так, чтобы его больше было ещё в десять раз!»

   — Опять речь о золоте, — с недовольной гримасой вздохнула царица. — Можно подумать, они там, в Азии, больше ни о чём не думают, кроме как только о золоте. Вавилонский царь просит золота, ассирийский — тоже, я не говорю о правителях помельче. Всем подавай золота. Но ничего не поделаешь, союзнику, который успешно воюет с нашими главными врагами, мы просто обязаны подкинуть золотишка. Поскреби, Эйе, в кладовых и доложи мне, сколько мы сможем послать Тушратте.

   — Царь Митанни в заключение своего письма сообщает, что посылает вашему величеству образ великой богини Иштар, вырезанный из камня. «Да сохранит Иштар, владычица небесная, моего брата и меня на сто тысяч лет, и да подаст она нам обоим великую радость. Да избавит Иштар от всех болезней великого царя египетского. А когда она сделает это, то не забудь, о брат мой, вернуть мне Иштар в целости и сохранности, ведь она для меня богиня, а для моего великого брата она не его божество».

   — Да вернём мы ему богиню, как только она избавит моего муженька от пьянства — засмеялась царица, — вот ведь жадный азиат. Про таких моя мамаша говаривала, что они с говном своим и то не расстанутся! Ну, всё на сегодня? — спросила она Эйе.

   — Ещё есть важное послание от вавилонского царя.

   — Ну давай читай, — кивнула Тии писцу и лениво зевнула.

   — «Царю египетскому, Ниб-маат-Ра, моему брату, Кадашман-Харбе, царь Кардуниаша, твой брат...» — забубнил писец скороговоркой, опять раскачиваясь, словно физически наслаждаясь всеми этими длиннющими протокольными фразами, как чудесными стихами.

Царица рассеянно глянула на руки визиря и вдруг вздрогнула. На безымянном пальце правой руки Эйе блестел огромный изумруд. Это был перстень царя Митанни. Тии вспомнила так отчётливо, как будто это произошло совсем недавно, сцену в саду царицы Мутемуйа, матери ныне здравствующего фараона, когда царь Митанни коварный Артатама передал ей перстень с изумрудом, за которым была спрятана порция сильнейшего яда. Царица сделала знак Эйе приблизиться вплотную. Тот шагнул поближе, привычно низко кланяясь.

Тии показала ему веером на маленький резной стульчик из красного дерева у своих ног. Голос писца стих.

   — Продолжай, — приказала царица.

   — «Привет твоему дому, твоим жёнам, всей твоей стране, твоим колесницам, твоим коням, твоим вельможам, большой привет...» — раздался опять монотонный голос писца.

   — Ты что, меня отравить захотел? Надел этот проклятый перстень? — прошептала царица, прикрывая губы и всю нижнюю часть лица веером.

   — А зачем пропадать такому великолепному изумруду? — усмехнулся Эйе. — Я сегодня утром нашёл его в одной из старых шкатулок и решил надеть. Заодно вспомнил старые времена.

   — Отдай его мне, — решительно приказала Тии и опустила веер на руку, лежащую на подлокотнике кресла.

Визирь незаметно снял перстень и положил его в похолодевшую от волнения ладонь царицы. Она вздрогнула, когда коснулась злосчастного камня рукой. Писец продолжал читать послание царя из Вавилона, но Тии ничего не слышала. Она невольно залюбовалась зловеще-прекрасной игрой света на огромном изумруде.

«О боже, как давно это было, — думала царица, — и как нам, совсем ещё молоденьким и неопытным дурачкам, тогда повезло! Интересно, помогут ли нам боги сейчас? »

Тии хорошо знала, что приближался критический момент для всей её семьи. Её муж мог в любое время умереть. У него участились обмороки и всё время болело сердце. Нужно было делать наследника престола царевича Аменхотепа официальным соправителем фараона и как можно скорее. Без жрецов Амона, в храме которых будет происходить обряд помазания нового египетского фараона на царство, это было сделать невозможно. А как себя поведут подлые аристократы, собравшиеся под крылышко бога Амона, предсказать никто был не в силах. От них можно было ждать любой пакости. К тому же все хорошо знали, что царевич Аменхотеп охвачен какими-то странными идеями и просто на дух не переносит и жрецов Амона и, о ужас, самого главного бога Фив и всей империи — Амона-Ра.

В высокое окно зала внезапно залетела ласточка. Она стремительно пронеслась под потолком и вылетела в противоположное окно. Тень мелькнула по худому мрачному лицу царицы. Она вздрогнула, подняла голову и посмотрела в окно. Прямо перед ней раскачивались на лёгком ветерке ветки с продолговатыми листьями и крупными золотистыми персиками. А сквозь редкую зелень она увидела в глубине сада своего обожаемого сына царевича Аменхотепа, или Хеви-младшенького, как его называли домашние.

4

Высокий, непропорционально сложенный, с длинными худыми руками и ногами, царевич ходил по дорожкам сада и что-то бормотал. Его алая туника была видна издалека. За ним семенил писец, невысокий молодой человек с хитрыми глазками, широким лицом, и яркими красными губами. Он изредка присаживался на складной стульчик, который носил невозмутимый темнокожий раб. Писец клал папирус на закрытые длинной плиссированной белой набедренной повязкой колени, разворачивал его и быстро начинал кисточкой рисовать замысловатые иероглифы под диктовку царевича. Затем все снова шли, вернее, бежали за царственным отроком, ходившим широкими шагами по дорожкам сада. Рядом с сыном фараона двое слуг несли стульчик, опахало из страусовых перьев и розовый зонтик. Царевич отмахивался от них, но они упорно шли следом, стараясь прикрыть молодого дочерна загорелого человека от жарких лучей солнца. Хотя слугам порой и доставались от вспыльчивого наследника престола крепкие затрещины, но, вжав головы в плечи, они упорно выполняли приказ царицы: беречь великовозрастное чадо как зеницу ока.

   — Сынок, не ходи ты всё время под солнцем! Тебе же напечёт головку и снова кровь из носа пойдёт! — высунувшись из окна, крикнула царица сыну.

Тот, нетерпеливо махая руками, проворчал:

   — Вечно вы, мама, ко мне пристаёте, — и, смешно подпрыгивая на ходу, почти побежал вглубь сада к пруду. За ним ринулась вся его свита.

   — Ты знаешь, что он пишет? — улыбаясь, обратилась царица к визирю. — Гимн Солнцу^[18]!

   — Гимн? — удивлённо поднял густые с сединой брови Эйе.

   — Да, гимн! И величает его не Амоном-Ра, а Атоном.

   — Наследник впал в ересь?

   — Это всё из-за дурного влияния твоего папочки, — вздохнула Тии. — Архитектор Аменхотеп, конечно же, великий учёный, мудрец и знаток всего на свете. Какие великолепные храмы он построил! Но зачем он забивает голову моему сыну этими сказками про Атона{69}?

   — Ну, они не совсем сказки, — пожал плечами Эйе.

   — Как это не совсем?

   — Дело в том, Тии, — начал негромко визирь, — что для такой огромной империи, в которую превратилось наше царство при последних властителях, необходим какой-то объединяющий всех, и не только египтян, высший символ. Мой приёмный отец считает, что им мог бы стать Атон, символизирующий животворящую силу солнца. Этот символ прост и всем понятен. Наши местные боги, к сожалению, очень малопонятны бывшим чужеземцам, ставшим подданными Египта.

   — И ты тоже разделяешь мнение моего сыночка, что надо запретить молиться всем богам кроме Атона?

   — Ни в коем случае! Да и отец мой так не считает. Атон — покровитель фараона как властителя огромной империи, и только. Нельзя его никому насильно навязывать, а тем более египтянам, чтящим своих местных богов чуть ли не в каждой деревне.

   — Так почему же вы не объяснили всё как следует моему сыну?

   — Он ничего слышать не хочет. Ты же знаешь его характер: Хеви-младшенький не может без крайностей.

   — Что мне-то делать?! — громко воскликнула царица. — Хеви скоро будет не просто наследник. Всё идёт к тому, что его объявят соправителем моего кутилы-муженька. Хороши же будут у нас в стране правители: один — бесшабашный пьяница, а другой — сочинитель гимнов солнцу, полный диких еретических идей.

   — Не переживай и не кричи на весь зал, — одёрнул её Эйе. — Твой сынок ещё мальчишка. Подсунем ему очередную смазливую красотку, устроим пир на весь мир, охоту какую-нибудь придумаем. И забудет твой тощий прыщавый отпрыск о всяких гимнах.

   — Плохо ты его знаешь. Если мой Хеви возьмёт себе чего-нибудь в голову, то это из него уже не выбьешь...

А царевич тем временем удалился в просторную беседку на берегу пруда, увитую виноградом. Здесь он стал ходить вперед-назад, выкрикивая отдельные фразы:

   — Ты установил ход всего вокруг... Нет! Лучше так: ты установил ход времени...

Хеви махнул худой рукой с уродливо удлинёнными пальцами{70}. Яркие лучи солнца, пробивающиеся сквозь виноградную листву, играли ослепительными зайчиками на его алой тунике. Многочисленные золотые и серебряные браслеты весело позвякивали на руках и ногах.

   — Ты установил ход времени, — продолжил диктовать царевич, расхаживая по беседке и сосредоточенно глядя вверх, — чтобы вновь и вновь появлялось всё живое на земле. Записал? — спросил он писца.

   — Всё записал, ваше высочество, что вы изволили мудро высказать, — угодливо поклонился писарь. — Как прекрасно всё, что извергают ваши уста.

   — Ну-ка, Туту, дай сюда, я посмотрю... — Царевич вырвал из рук писца папирус. Он быстро проглядел написанные строчки, пожевал полными губами и категорично заявил: — Нет, в конце плохо. Пиши. — И Хеви вновь забегал по беседке. Писец Туту с подобострастием следил за ним узкими хитрыми глазками. — Ты установил ход времени, чтобы вновь и вновь рождалось сотворённое тобой... Вот так намного лучше.

Туту кисточкой быстро нарисовал нужные иероглифы, а затем с восхищением уставился на своего повелителя.

   — Как мудро, ваше высочество, то, что вы сейчас продиктовали, — проговорил он.

   — Правда? Тебе нравится? — Царевич остановился напротив писца и внимательно всмотрелся в его лицо. — У тебя смышлёный вид, — протянул он, — а ты знаешь, кого я имею в виду?

   — Конечно! Атона, великого бога, который стоит выше всех богов. Ведь именно он ваш, ваше высочество, небесный покровитель, а значит, и выше его никто не может быть, как выше вас скоро никто не посмеет встать. Ведь всем известно, что вы скоро будете соправителем своего божественного отца.

   — Молодец, Туту, не зря ты провёл со мной последние несколько недель. Кое-что ты усвоил правильно из тех высоких истин, которые Атон вкладывает в мои уста, — похвалил молодого человека царевич. — Но продолжим. — Хеви нервно забегал взад-вперёд. — Ты создал далёкое небо, чтобы восходить на нём...

В волнении царевич сбросил с головы парик, который проворно подобрал слуга, стоящий неподалёку с зонтиком. По продолговатому, удлинённо-яйцеобразному бритому черепу Хеви текли капли пота, но он ничего не замечал. Туту едва успевал записывать слова, которые громко выкрикивал его повелитель.

Оба были так увлечены своим делом, что не заметили, как к берегу неподалёку от беседки пристала роскошно убранная цветами, позолоченная лодка. В ней на пуховых подушках сидели племянницы царицы Тии. Они с любопытством вслушивались в несвязные слова, которые бормотал их двоюродный брат.

   — У нашего братишки мозги на солнце совсем расплавились, — фыркнула, задыхаясь от смеха, Нези. — Неизвестно что говорит.

   — Ты создал далёкое небо, чтобы восходить на нём, чтобы видеть всё, сотворённое тобой... — между тем выкрикивал, словно в трансе, Хеви. На его губах появилась бело-розовая пена.

   — Да смысл-то есть, — Нефи покачала красивой головкой, — но уж больно чудно он выражается про своего бога. И сколько чувств вкладывает в каждое слово.

   — Такое впечатление, что сейчас он начнёт биться в припадке, — заметила ехидно Нези. — Надо его охладить, а то и вправду с ума сойдёт. Кто тогда страной править будет в будущем?

Она зачерпнула воды из пруда в кубок, из которого недавно пила сок, подкралась к беседке и, раздвинув широкие виноградные листья, плеснула прямо в лицо царевичу. Тот подпрыгнул от неожиданности, потом всмотрелся в листву и увидел там кривляющуюся мордочку младшей двоюродной сестрёнки, показывающей язык и приговаривающей со смехом:

   — Ты создал, о Атон, и дурачка Хеви, чтобы потешаться над ним день и ночь!

Царевич, побагровев, заорал во всю глотку:

   — Ах ты, мартышка вредная! Я тебе покажу, как глумиться над словами Атона! — Он выскочил из беседки.

Но Нези уже, прыгнув в лодку, кричала слуге:

   — А ну, отчаливай быстрей! — И, повернувшись опять к царевичу, выкрикнула: — Хеви-младший подавился лапшой!

Царевич сорвал с гранатового дерева круглый зрелый плод и запустил его в весело смеющихся сестёр, но попал только в борт лодки. Спелый гранат разлетелся вдребезги, окрасив позолоту тёмно-красными брызгами.

   — Какие они ещё дети, — рассмеялась, глядя из окна на племянниц и сына, царица. — А мой дурачок и не замечает, какое сокровище растёт рядом с ним. Посмотри, как уже сейчас хороша Нефертити. А через пару лет она совсем расцветёт и превратится просто в красавицу. А какой у неё божественный голосок, начнёт петь — заслушаешься!

   — Царевичу нужна не просто красивая жена. У нас в стране красивых девок хоть отбавляй, — проворчал Эйе, — нужна умница, которая смогла бы направить его в верное русло, чтобы он не метался и не бурлил в разные стороны, как вода во время разлива, а помнил о главном — управлении страной.

   — Ты опять намекаешь на свою дочь? — улыбнулась Тии. — Я, мой дружок, не против, но решать-то в конце концов Хеви. А он уж больно своенравен. Ему трудно навязать вообще что-то, а уж нелюбимую жену и подавно!

   — Будущий фараон женится не по любви, а по мудрому государственному расчёту, — ответил Эйе, склонив бритую голову набок и блестя холодными глазами.

   — Боюсь, в случае с Хеви твоя мудрость, Эйе, напорется, как серп жнеца, на твёрдый камень. К сожалению, а может быть, и нет, но моим сыном нельзя вертеть просто так. — Вздохнув, царица покачала головой. — Когда он станет соправителем отца, нам с тобой, друг мой, придётся тяжело. Управлять он ещё не умеет, но уж больно норовист и упрям, чтобы нас беспрекословно слушаться.

   — Да, жаль, Тии, что у тебя нет другого сына, — усмехнулся визирь, — но тут уже ничего не поделаешь. Соправителем в ближайшее время должен стать Хеви. Нам будет ещё хуже, если вся эта аристократия почувствует, что у неё есть шанс оттеснить нас от власти и сделать соправителем кого-то другого. Ладно, давай заканчивать с перепиской, а то мы и так слишком отвлеклись.

Царица вслушалась в слова писца. Он тихо бубнил:

   — «Ты, брат мой, не захотел за меня выдать твою дочь и ответил: «Египетская царевна никогда никому не отдавалась». Почему так? Ведь ты же царь и можешь поступать по желанию сердца, и, если ты её выдашь, кто будет против? Когда мне был сообщён ответ, я написал: «В твоей стране есть много красивых дочерей, пришли мне одну из них, ведь кто скажет тогда: «Это не царевна»? Но ты не прислал, и я очень опечален...»

   — О чём толкует этот толстопузый вавилонский царёк, больше похожий на обезьяну из страны Пунт, чем на человека?! — воскликнула с гримасой удивления, смешанного с презрением, царица.

   — Он просит себе в жёны египетскую царевну, — ответил писец хриплым, севшим от долгого напряжения голосом, устало хлопая подкрашенными зелёным малахитом ресницами.

   — Но мы же ему ещё в прошлый раз, когда он только заикнулся об этом, объяснили, что замуж египетских царевен на сторону не отдаём.

   — Вавилонский царь тогда предложил такой выход из положения: пришлите любую египетскую девицу, а он сумеет представить её у себя в Вавилоне как египетскую царевну, — пояснил писец.

   — Да он что, совсем с ума сошёл? Чтобы мы пошли на подлог? — Тии посмотрела на Эйе. — Ведь если мы на такое согласимся, все наши аристократы завоют, как стая голодных псов, об унижении фараона и всей правящей вот уже триста лет династии.

   — Мы уже твёрдо решили, ваше величество, этот вопрос больше не обсуждать! — твёрдо заявил Эйе. — Надо послать вавилонскому попрошайке мебель, украшенную золотом и слоновой костью. Он как раз недавно построил новый дворец, так что, думаю, будет доволен.

   — Хорошо, этот вопрос решён. — Тии стала внимательно всматриваться в окно, вновь заметив в саду что-то интересное.

А тем временем по дорожке между сикаморами и пальмами шёл Джабу. Он за прошедшие четверть века изрядно поседел и потолстел, но шаг его был всё так же упруг, как и в молодости, а на физиономии расплывалась обычная самодовольная улыбка. Навстречу Джабу бежала молоденькая служанка в жёлтой короткой тунике. Чёрный гигант расставил свои длиннющие руки, и девушка оказалась в его объятиях.

   — Попалась, птичка, — довольно пробасил нубиец.

   — Ой, господин Джабу, — запищала девица, игриво улыбаясь, — пустите меня, я очень спешу, просто с ног сбиваюсь.

   — Куда же это летит моя красотка? — причмокнул толстыми губами нубиец.

   — Да на задний двор, на птичник. Царица заказала на обед перепёлок, а мне сказали на кухне, что их ещё не доставили. Разве можно так тянуть, ведь скоро уже обед!

   — Ах ты, моя птичка! — Джабу поглаживал своими огромными лапищами служанку. — К Сетху перепёлок, ты вкуснее всех на свете. Какая у тебя нежная кожа и как это от тебя славно пахнет, наверно, стащила духи у царицы?

   — Ну что вы, господин Джабу, я не такая! — ответила девица, тая, как воск, в руках опытного соблазнителя.

Тут царица высунулась из окна и закричала на весь сад:

   — А ну, Джабу, отпусти девчонку и иди сюда! Ты совсем сдурел на старости лет? На любую девку бросаешься? Подаёшь хороший пример для моих племянниц!

   — А где мои гусята? Опять за мной подсматривают? — Джабу, отпустив служанку, стал вертеть большой головой с чёрной шевелюрой, в которой обильно сверкали седые волосы.

Из ближайших кустов раздался девичий хохот. Вскоре племянницы были уже в объятиях чёрного гиганта, они громко смеялись и целовали нубийца в щёки, называя его дядя Чёрный Носорог. Нефертити склонилась к его уху и зашептала:

   — Джабу, попроси тётушку отпустить нас сегодня помолиться в храм бабушки и дедушки.

   — Хотите покататься по городу?

   — Ага, — радостно подтвердила Нези. — Нам служанка сказала, что в город приехал бродячий цирк. Там и акробаты, и вавилонский фокусник, и даже дрессированный крокодил, который умеет говорить.

   — Неужели? — удивился Джабу. — Это очень интересно. Я, пожалуй, вытащу в храм и сестрёнку, а потом мы чуть отстанем от свиты царицы и махнём к циркачам. Где они, кстати, остановились?

   — Говорят, на берегу, в торговом порту.

   — Ладно, идите, гусята. Готовьтесь к поездке в город, прихорашивайтесь, но только одевайтесь попроще, чтобы не привлекать к себе внимания, когда мы сбежим из свиты царицы и отправимся смотреть на акробатов и говорящего крокодила. — Джабу опустил на ступеньки дворца девушек и пошёл к царице.

Во дворце, несмотря на палящее солнце, было прохладно.

   — Что ж ты, сестрёнка, своих родителей забываешь? Ой как нехорошо! — обратился Джабу к Тии, бесцеремонно ввалившись в зал, где шло совещание по внешней политике.

   — Да я совсем недавно была в их храме. Приносила жертвы богам и молилась за них.

   — Недавно — это месяц назад! Ничего себе недавно, — сердито закачал большой кудрявой головой с седыми висками нубиец.

   — Ой, Джабу, если ты пристанешь, так от тебя не отцепишься! — заворчала царица в раздражении. — Хорошо, вот продиктую ответы царю Митанни и вавилонскому царю и поедем в родительский храм.

   — Да зачем же вам, ваше величество, самой диктовать эти послания, — мягко проговорил сидящий рядом Эйе. — Я знаю, о чём вы хотите их уведомить и что ответить на последние письма. Ведь мы с вами уже это обсуждали.

   — Правильно, — закивал головой Джабу. — Зачем, собственно, нужны все эти дармоеды-визири, да и прочие писцы, папирусомараки? (Нубиец произнёс это слово как папирусомараки). Сидят по целым дням на мягких подушках, морды и задницы наели огромные, а толку от них чуть! Скоро главной жене нашего фараона свои белые ручки придётся пачкать чернилами и переписку вести с царями разными. Вот до чего дожили! Да что говорить, при муженьке-лоботрясе, жене приходится всеми делами заниматься.

   — Ох и брюзгливым ты стал, Джабу. — Царица засмеялась и встала с кресла. — Ладно, на сегодня всё, — обратилась она к визирю, — лично все послания, Эйе, проверь и на досуге хорошенько подумай, что нам делать с обнаглевшими хеттами и зарвавшимся царьком Суппилулимой.

Тии удалилась. За ней вышел и великан-нубиец.

   — Негр проклятый, совсем обнаглел! — проворчал себе под нос Эйе, вставая с кресла. — Составь послания и вечером со всеми бумагами чтобы был у меня, — небрежно приказал он в свою очередь писцу, стоящему рядом.

Вскоре визирь Верхнего царства уже шёл из дворца царицы, постукивая по мраморным плитам позолоченным посохом. А толстый писец с красными от усталости глазами ворчал, оставшись в кабинете вместе со своим слугой и собирая многочисленные папирусы:

   — Опять не пообедаешь как следует, всё второпях да второпях. Это же надо, такую груду документов составить к заходу солнца, а оно уже вон склоняется к западному берегу реки. Эх, жизнь моя проклятая! А ну, пошевеливайся, лоботряс! — рявкнул писец охрипшим от многочасовой читки голосом и хлопнул в сердцах серебряным посохом по узкой спине молодого слугу, нёсшего веер и складной стульчик своего господина.

Глава 2

1

Когда по извилистой песчаной дороге, тянувшейся сначала по унылой жёлто-серой равнине, а потом среди светло-коричневых каменистых холмов, длинная процессия с носилками царицы во главе поднялась к зданию храма, солнце нещадно палило.

   — Ну и жарища! — проговорила царица, шагнув на землю из носилок, осторожно поставленных слугами у входа в храм, и осуждающе посмотрев на подошедшего к ней Джабу.

   — Тем приятнее нашим родителям, сестричка. Ведь мы прилагаем столько усилий, чтобы навестить их и помолиться за их вечное благополучие, — пробасил нубиец, насмешливо улыбаясь.

Он никак не мог привыкнуть к тому, что голубоглазая девчонка, с которой он играл в детстве и которой тайком от её родителей таскал ворованные на базаре фрукты и сладости, вот уже четверть века была царицей Египта. Тии что-то буркнула себе под нос и огляделась. С высокого холма, на котором было возведено монументальное строение, было видно далеко вокруг. Солнце стояло в зените. Над жёлто-серой каменистой поверхностью западного берега струился расплавленный воздух. Холмистая пустыня производила мрачное впечатление своей безжизненной неподвижностью. Изредка мелкий зверёк пробегал по раскалённому щебню между редкими серыми колючими кустиками от одной норки до другой, но и это ему порой не удавалось. Откуда-то из бездонной светло-голубой вышины вдруг камнем, прямо на неосторожную жертву падал серый коршун. Раздавался предсмертный пронзительный писк, и пустыня вновь застывала в щемящем душу покое.

   — Тоскливо им здесь, наверное, — вздохнула царица и посмотрела на запад, где глубоко под неподвижными, раскалёнными жёлто-коричневыми каменными громадами была скрыта от человеческой алчности гробница дорогих ей людей. Затем она подняла голову и взглянула в лица отца и матери, высеченные из огромных глыб песчаника.

Жёлто-серые статуи стояли у входа в храм и задумчиво-отрешённо смотрели куда-то на восток поверх голов пришедших людей. Но тут Тии вдруг вспомнила своих реальных родителей, когда они ссорились по какому-нибудь пустяковому поводу, и иронически улыбнулась: так непохожи были они на свои каменные копии, торчащие здесь в жарком и пыльном пустынном углу перед помпезным храмом, воздвигнутым в их честь. Тии прошла между двумя высокими башнями-пилонами и по раскалённым под нещадно палящими солнечными лучами чёрным гранитным ступеням поднялась в храм. Даже через подошвы сандалий ноги жгло немилосердно. Правда, внутри было прохладно и даже дул свежий ветерок. Об этом позаботились архитектор, построивший массивное сооружение, и жрецы, умеющие устраивать искусственную циркуляцию воздуха в огромных залах.

Рядом с царицей шагали её племянницы. Нефи была одета в алое платье, которое очень ей шло, плотно обтягивая уже почти сформировавшуюся красивую фигуру. Нези надела зелёную коротенькую тунику.

   — Чем меньше на мне тряпок, тем лучше, — любила она повторять.

Девушки с интересом рассматривали всё вокруг. Правда, видели они то, что подсказывал каждой характер и темперамент. Младшая, Нези, сразу замечала всё смешное. Её развеселил вид главного жреца храма, толстого невысокого человечка, семенившего сбоку от царицы. Круглое белое лицо его было покрыто красными пятнами от сильного волнения. Он забавно кланялся на ходу, причём когда сгибался, то открывал рот и жмурился, а когда выпрямлялся, то плотно сжимал губы и округлял глаза, как испуганный суслик.

   — Как только мы получили радостную весть, что великая царица посетит нас сегодня, то немедленно забили самого тучного быка в нашем стаде, чтобы вы, о ваше величество, смогли принести его в дар горячо любимым родителям, — тоненьким голоском сообщил он.

Нези очень похоже передразнила жреца, когда он убежал поторапливать слуг и всех прочих с жертвоприношениями.

   — Ты, моя маленькая проказница, — рассмеялась царица и потрепала по худенькому плечику девушку, — не можешь не шалить.

А Нефи в это время наслаждалась внутренней музыкой, охватившей всё её существо, когда она окунулась в торжественно-таинственный мир храма. В прохладных полутёмных залах тускло блестели золотом и серебром статуи, барельефы на стенах и на массивных колоннах. Свет лился в узкие окна под самым потолком и в немногочисленные колодцы, пробитые прямо в крыше. Редкие лучи выхватывали из полутьмы то человеческое лицо или звериную морду, выточенные из камня, то озабоченную физиономию жреца, то букеты цветов и груды гранатов или персиков, то куски дымящегося парного мяса, которые на серебряных подносах несли слуги к подножию двух статуй, находящихся в глубине центрального зала. Ароматы аравийских смол пропитывали всё вокруг и из многочисленных кадильниц поднимались к потолку, выкрашенному тёмно-синей краской с разбросанными по нему многочисленными золотыми звёздами. Нефи с удовольствием понаблюдала бы всю службу. Ей очень нравился этот живописный спектакль, а когда мужской хор запел гимн во славу бабушки и дедушки, мурашки побежали по её спине. Но тут Нези затеребила её за руку.

   — Давай выбираться отсюда, — зашептала она. — А то скоро уже солнце зайдёт, не при луне же циркачей смотреть будем.

Джабу вопросительно наклонился к царице, по впалым щекам которой бежали слёзы. Она, опустив голову, слушала, как мрачно-торжественно восхваляли жрецы память её родителей.

   — Идите, идите, — отмахнулась Тии. — Я ещё посижу здесь, поплачу.

Нези, от нетерпения невольно ускоряя шаг, потащила за собой Нефи. Они прошли мимо лихорадочно снующих по залам, озабоченных жрецов и вскоре оказались у входа в храм. Там девушек уже ждали колесницы, о которых позаботился Джабу. Горячий, сухой, обжигающий ветер пустыни ударил в лицо Нефертити, когда кони тронулись широкой рысью. Стоя за возницей, Нефи вцепилась правой рукой в поручни, а левую приложила козырьком к глазам, чтобы рассмотреть в знойном пустынном мареве на горизонте реку, но кроме жёлто-серых холмов и вьющейся между ними песчаной, блестящей на солнце дороги ничего не было видно. После непродолжительной скачки девушки оказались на берегу, где их ждала большая, добротно изготовленная, покрашенная простой красной краской, без какой-либо позолоты лодка. Девушки уселись на шершавые доски.

   — Ну ты, Джабу, и нашёл лодчонку, — фыркнула презрительно Нези, сдувая с глаз чёлку взъерошенного парика, — вся задница в занозах будет после такого плавания!

   — Ничего, мои крошки, узнайте жизнь и с этой стороны, — добродушно улыбнулся Джабу, сев вместе с гребцом на вёсла, — не всё же на пуховых подушечках нежить попки. Ведь ваш дедушка за стадом коров присматривал, а бабушка пирожки пекла и здорово это делала, они аж во рту таяли. Так что нечего перед простым народом нос задирать, помните, откуда вы попали в царскую семью.

Джабу налёг на вёсла, и лодка стремительно понеслась по зеленовато-голубой воде. Нил пересекли так же быстро, как и пустынную долину западного берега. В торговом порту, куда причалила лодка, царила обычная суета.

По узким качающимся сходням бегали, как муравьи, загорелые грузчики с огромными тюками или мешками на плечах.

   — Дорогу, дорогу, поберегись! — покрикивали они громко.

По поджарым телам ручьями тёк пот, жилы на шеях от напряжения, казалось, готовы были лопнуть, белые оскаленные зубы блестели. Грузчики разгружали многочисленные торговые суда. Прямо на набережной у больших куч сваленного товара купцы самой разной наружности заключали сделки. Кого тут только не было! Пестро одетые, коротконогие крепкие ассирийцы и вавилонцы, подрагивая острыми бородками и округляя карие блестящие глаза, спорили о цене со стройными краснотелыми египтянами, кутающимися в белые одежды от лучей вечернего солнца. Рядом стояли смуглые худые индусы в разноцветных тюрбанах, обсуждая свои дела и громко цокая языками. На проходящих мимо девушек, сопровождаемых огромным нубийцем, никто не обратил внимания. По набережной слонялось множество столичных жительниц, которые предпочитали покупать товары прямо с борта судна или лодки у тех, кто их привёз из дальних стран или с соседних огородов, минуя многочисленных посредников. Женщины так громко торговались из-за какого-нибудь пучка салата, что уставшие продавцы затыкали уши и кричали в ответ, махая руками:

   — Да забирай, забирай по твоей цене, только отвяжись от меня ради всех богов!

   — Может, ещё скинешь немного? — спрашивала обрадованная покупательница.

   — Провались ты прямо к Осирису! — возмущался хозяин товара. — Там он тебе скинет за перевозку твоей души на тот свет!

Девушки весело хохотали, наблюдая подобные сценки. Но Джабу быстро узнал, где выступает бродячий цирк, и потащил за руки любопытных племянниц к зерновым складам. Там на просторной площадке, сплошь заваленной сухой, хрустящей под ногами мякиной, давали выступления приезжие артисты.

2

К тому времени перед зерновыми складами уже собралась довольно большая толпа. Фиванцы любили поглазеть на всевозможные зрелища. Даже простое уличное происшествие вызывало у простонародья повышенный интерес и собирало массу зевак. Так что же было говорить о приехавшем бродячем цирке.

Джабу растолкал толпу, которая широким плотным кольцом окружила выступающих, ловко поставил два раздвижных стульчика в первый ряд и усадил на них девушек. Окружающие немного поворчали, сетуя на бесцеремонность вновь прибывших, но не осмелились вступить в серьёзный спор с огромным нубийцем. Представление было в самом разгаре. В кругу выступали акробаты, их загорелые тела извивались в сложнейших прыжках.

   — Смотри, смотри, что выделывают наши акробатики, — толкнула в бок Нези старшую сестру.

   — С каких это пор они стали нашими? — надменно задрав подбородок, проворчала Нефи.

   — То-то ты глаз не отрываешь от того, что повыше, — усмехнулась Нези, — кстати, его Тутмесом зовут.

   — Успела уже разнюхать, — буркнула Нефи, довольно улыбаясь и глядя на красивые движения молодых людей. Они тем временем выполнили сложнейший кувырок и приземлились прямо в шпагат.

   — Эй, парни, поосторожней. Пожалейте ваши достоинства! — вскрикнула испуганно Нези. — Они вам ещё пригодятся.

Толпа захохотала.

   — Слушайте этих девиц! Они вам плохого не посоветуют. Вишь как убиваются бедняжки! — крикнула стоящая неподалёку толстая торговка. Она даже не рассталась с корзиной фиников, которыми торговала в порту. — Ваши зазнобушки таких опасных для мужского здоровья фокусов не простят!

   — Не тужите, красавицы, — рассмеялись в ответ акробаты, — нам это нипочём! — И, неожиданно перекувырнувшись в воздухе, они упали на колени к ногам Нефи и Нези, протягивая откуда-то взявшиеся букеты.

Раскрасневшиеся от всеобщего внимания девушки благосклонно приняли цветы. Джабу ревниво глядел на парней, но представление продолжалось. На арену вышли новые артисты. Огромный мужчина, похожий на вставшего на задние лапы носорога, легко шагал с сидевшей на его широком плече красивой девушкой, на ней была только узенькая алая набедренная повязочка. Раздались тягучие звуки флейты, играл высокий, похожий на жреца худой мужчина с бритой головой и в белой юбке. Под эту завораживающую мелодию гимнастка стала извиваться, как огромная змея, на плечах и голове гиганта. Она была столь гибка и завораживающе красива, что один из зрителей громко протянул, чмокнув жирными губами:

   — Девка совсем без костей! А что она в постели, наверное, вытворяет?!

Нефертити всмотрелась в говорившего и узнала в нём жреца, который злобно косился на неё во время церемонии открытия праздника Опет. Это был Небуненес. Жизнерадостный толстяк не пропускал подобных зрелищ. Акробатка быстро заметила богато разряженного в пурпурного цвета одеяние аристократа, сидящего в первом ряду. Она соскочила с плеч своего партнёра и стала танцевать перед Небуненесом, игриво стреляя весёлыми глазками. По круглой физиономии жреца Амона обильно заструился пот, он засопел, как бегемот, плескающийся в речной заводи. Девица удвоила усилия: она неистово извивалась, выполняя свои акробатические трюки чуть ли не на коленях толстяка. Небуненес схватил замшевый мешочек, висящий у него на поясе, и стал из него вынимать золотые монеты. Он бросал их актрисе, а та ловко ловила сверкающие на вечернем солнце кругляшки, не прекращая танца.

   — Ну всё! Ухватила кошка жирного мышонка. Теперь уж не отпустит из своих лапок, пока не слопает, — громко прокомментировала это зрелище торговка финиками.

А представление продолжалось. На арену выполз крокодил. Его держал на толстой цепи гигант, на плечах которого в предыдущем номере танцевала бескостная любительница золотых монет. Крокодил открыл жёлтые глазки и стал внимательно рассматривать зрителей в первом ряду. Рядом встал высокий худой человек, похожий на жреца, и начал задавать крокодилу вопросы:

   — Ну что, малыш, нравится тебе наша публика? А что это ты высматриваешь в первом ряду?

К священному ужасу толпы, зелено-серое чудовище вдруг ответило глухим голосом:

   — Да выбираю кого-нибудь поупитаннее себе на вечернюю трапезу. Мои собратья, уже приплывавшие сюда, говорили, что фиванцы изрядно раздобрели на столичных харчах. Разве их сравнишь с худосочными провинциалами. Думаю, что сегодня меня ждёт сытный и вкусный ужин.

Толпа заволновалась и отшатнулась в испуге назад, но любопытство всё же удерживало людей на площади. Тем более каждый надеялся, что не он, а его сосед попадёт в зубы говорящему чудищу. Многие зрители стали падать на колени. Им казалось, что само божество в образе крокодила предстало перед ними.

   — Странно, но никто, видно, не желает поддержать честь столицы и добровольно пойти к тебе на ужин, — задумчиво произнёс мужчина, похожий на жреца.

Тут тишину разорвал громкий девичий хохот. Это весело смеялась Нези.

   — Нет, эта девчонка мне не подойдёт, — сказал утробным голосом крокодил, поворачиваясь на звук смеха. — Уж больно она маленькая и костлявая.

Джабу решительно сделал шаг вперёд и на всякий случай заслонил собой племянниц. Он наполовину вынул из ножен большой бронзовый кинжал, торчавший из-за широкого пояса.

   — А вот этот здоровый нубиец мне по вкусу. Не начать ли мне ужин прямо сейчас? — заметил крокодил, громко клацая огромными жёлтыми зубами.

Джабу полностью вытащил кинжал и приготовился к схватке. Публика, несмотря на испуг, сгрудилась поближе. Никто не хотел пропустить такое великолепное зрелище. Некоторые уже спорили, кто победит, крокодил или нубиец. Толстая цепь, которая держала серо-зелёное чудовище, натянулась как струна. Но тут раздался спокойный голос Нефертити:

   — Да ты, Джабу, разве не понял, что говорит не крокодил, а фокусник, который рядом с ним стоит? Он же чревовещатель. Так что убери кинжал и успокойся. Нам ничего не угрожает.

   — Красавица права. Вам, дорогие мои, боятся нечего, если, конечно, вы хорошо заплатите за представление, — проговорил крокодил. — Убери свой кинжал, отважный чернокожий воин, и лучше послушай, как я пою.

И серо-зелёное чудище вдруг запело тоненьким голоском. Нези опять захохотала и неожиданно для всех выскочила вперёд и стала танцевать, звеня серебряными браслетами, а потом даже лихо подпрыгнула и сделала сальто, как заправский акробат. Публика весело зааплодировала. К ногам бесстрашной танцовщицы полетели гранаты и персики. Нези схватила несколько плодов и стала ими жонглировать, распевая песенку. Крокодил посмотрел на девушку, облизнулся и произнёс, уползая:

   — Я покидаю вас, мои дорогие фиванцы. Вы, оказывается, смелый народ, поэтому сегодня я на ужин съем парочку гусей, а вас оставлю в покое. — Он махнул хвостом на прощание и добавил: — Надеюсь, вы не ограничитесь только фруктами, расплачиваясь за представление. Оно ещё не закончено. Сейчас выступит великий вавилонский маг Рим-Син.

В кругу вновь оказался высокий худой мужчина. Теперь он был завернут в длинный, до пят, фиолетовый плащ, расшитый крупными серебряными звёздами, а на голове его сверкал в заходящих лучах солнца высокий жёлтый колпак. В руках у фокусника появился большой алый платок, он им взмахнул, и из него вылетело несколько птичек. Народ замер от удивления. Вслед за этим последовал фейерверк разнообразных трюков, которые площадь встречала то овациями, то испуганными воплями. В итоге великий вавилонский маг Рим-Син имел огромный успех. Арену завалили не только фруктами, но и другими съестными припасами, а также большим количеством полезных предметов, которые в будущем можно было выменять на что угодно. Джабу, подойдя к Рим-Сину, вручил ему кожаный мешочек, полный золотых монет. Там было и несколько дебенов золота — царский подарок.

А тем временем Нези уже отдавала приказание своей верной служанке Майа:

   — Беги к акробатам и скажи им, чтобы сегодня, как стемнеет, были на западном берегу, в ущелье шакалов, в старом храме. Но чтобы языки держали на привязи, иначе без них останутся!

Майа, одетая, как простая горожанка, в поношенную тунику, проворно побежала по сходням на барку циркачей, а Джабу повёл своих племянниц к лодке. Когда пересекали реку, Нези громко болтала, ёрзая на скамейке, а Нефертити сидела неподвижно, задумавшись. Она любовалась закатом и вспоминала представление, но перед её внутренним взором стоял только Тутмес. Она вспоминала его статное тело и красивые, большие, сияющие, как тёплые южные звёзды, глаза. На губах девушки играла мягкая загадочная улыбка.

   — С тебя, Нефи, нужно статую лепить, так ты хороша, — вдруг сказал Джабу, любуясь племянницей.

   — Вылепят, когда придёт время, — буркнула ревниво Нези, — даже из камня вырубят. Вот станет царицей Египта...

   — Не говори глупости! — Нефи толкнула в бок сестру. — Царевич на меня, слава богам, ни разу серьёзно не взглянул.

   — А мы ему откроем глаза, — задорно рассмеялась Нези. — Судьба судьбой, а о своём будущем девушка, если она не полная дура, должна сама позаботиться.

   — Твоя сестрёнка права, — улыбнулся Джабу, обнажив белые зубы, — сильным и решительным характером ты, Нефи, пошла в тётку, а уж красотой даже её превзошла. Кому, как не тебе, становитьсяцарицей и принимать власть от Тии, ведь, к сожалению, все мы не вечны. Тем более что у царевича, кажется, не все дома. А власть из семьи нельзя отдавать, иначе нам всем придёт конец. Разорвут аристократы нас, словно стая бешеных псов, как только почувствуют нашу слабость. Так что подумай над тем, что говорят твоя сестра Нези и твой дядя, Чёрный Носорог.

Наступило молчание. Было слышно, как журчит вода за бортом, шлёпают вёсла и кричат проносящиеся высоко в небе чайки. Скоро нос лодки уткнулся в деревянный причал, у которого уже ждали колесницы.

3

Прошло несколько дней. Как-то после ужина сёстры вышли погулять в сад. Быстро темнело. На фиолетовом небе всё ярче разгорались крупные звёзды.

   — А теперь нам пора на свидание, — как бы между прочим сказала Нези, когда они подошли к пруду.

   — Ты что, назначила от моего имени свидание Тутмесу, негодная ты девчонка? — вскрикнула Нефи.

   — Разве ты недовольна? — улыбнулась Нези. — Ты можешь морочить голову кому-нибудь другому, только не мне. Я же отлично вижу, что он тебе нравится.

   — Но это не значит, что я буду назначать свидания тому первому встречному, который мне понравится, — вздёрнула подбородок Нефи.

   — Да я просто велела им, чтобы были в храме в ущелье шакалов сегодня, как стемнеет, — попыталась оправдаться Нези, отбрасывая чёрные волосы парика, спадающего ей на лоб. — Это недалеко отсюда, за холмом, — показала она в темноту. — Ну, встретишься ты со своим Тутмесом, что здесь такого? Поговоришь, посмотришь на него вблизи. Не понравится, уйдёшь и больше никогда его не увидишь. Делов-то! Чего такому пустяку придавать большое значение?

   — Мы что, в голом поле будем встречаться?

   — Да я же сказала, что там стоит старенький храм. Не помню, в чью честь его когда-то построили. В нём живёт и служит один только жрец, симпатичный старик. Я там вполне прилично оборудовала несколько комнат, где можно встречаться. Да ты не бойся, с нами будет моя служанка Майа.

   — Ты там раньше с кем-нибудь встречалась?

   — Ну, это к делу не относится, — улыбнулась младшая сестрёнка.

   — Так встречалась? — настаивала Нефи.

   — Ну, встречалась, встречалась! Поэтому знаю, что там хорошее и укромное местечко. А утром, ещё до рассвета, мы будем дома. Ну, давай решайся, недотрога, сколько можно в девках сидеть? А то потом, смотри, будет поздно. Выдаст тебя наша тётка за своего сыночка, и запрет этот чокнутый кузнечик тебя во дворце. Захочешь, да не сможешь ни с кем встретиться! За царицей-то глаз да глаз!

   — О боги, как вы все мне надоели с этим сватовством, — проговорила, содрогнувшись, Нефи. — Как будто мне предстоит не замуж выйти а в тюрьму сесть. Но я не дам превратить себя в рабыню никому, даже будущему фараону.

   — Правильно, сестрёнка, — подхватила Нези, — речь идёт о наших собственных жизнях. Так будем жить, как нам хочется, а не так, как нас пытаются заставить! Ну что, идёшь?

   — Иду! — решительно сказала Нефертити.

   — Отлично, — подпрыгнула от радости Нези, — идём быстрей, чего зря время терять. Завернёмся в тёмные покрывала, чтобы в темноте нас и видно было, и в путь, ведь Майа нас уже заждалась.

Вскоре сёстры, закутавшись в тёмно-серые куски ткани, вышли вместе с проворной служанкой из потайной калитки, прорезающей высокую глинобитную стену, и по чуть видной в призрачном лунном свете тропинке, обогнули холм, за которым начиналось ущелье шакалов. Лёгкий прохладный ветерок дул с реки. В чёрном небе бесшумно летали летучие мыши. Сердце Нефертити бешено колоти лось. Было страшно и одновременно радостно.

Шли недолго. Прямо за холмом, стоило немного углубиться в неширокое ущелье, показался старый, полуразвалившийся храм. В этот момент неподалеку раздался вой шакала. Нефи вздрогнул и замедлила шаги. Но девушки уже подходил! к сохранившейся части здания. Майа постучал в деревянную дверь подобранным с земли камнем Через некоторое время послышались медленны шаркающие шаги, и дверь распахнулась.

   — Здравствуй, Нези, — раздался старческий хриплый голос, — тебя уже заждались твои приятели.

Нези ввела сестру в довольно широкий двор освещённый луной. По его бокам возвышались невысокие каменные колонны. Некоторые были разрушены, круглые каменные блоки лежали на земле. Девушки пересекли двор и вошли в небольшое помещение. Оно освещалось только светом очага, горевшим в одном из углов. Пахло мясной похлёбкой.

   — Ну что, дедушка, Майа тебя регулярно едой снабжает?

   — Слава богам, а то бы уже давно я ноги протянул, — ответил с поклоном старик.

   — Кстати, дедушка, я придумала, как помочь твоему храму, — проговорила Нези, лукаво улыбаясь. — Надо пустить слух, что бог, в честь которого построен этот храм, излечивает зубную и головную боль, а также помогает роженицам. И в скором времени горожане завалят тебя подношениями.

   — И придёт конец моей спокойной жизни, — проворчал старик, помешивая деревянной лопаточкой похлёбку, кипящую в котелке над огнём.

   — Тут уж надо выбирать: или спокойная жизнь при пустом желудке, или беспокойная, но с полным брюхом. Ладно, мы пошли к себе, — махнула рукой Нези. — Майа тебе, дедушка, сейчас вина принесёт и фруктов.

Девушки прошли в соседнюю комнату. Там сидели молодые люди, которые поспешно встали со скамейки у камина, где горел огонь.

   — Что, ребята, заждались? — по-хозяйски, уверенно проговорила Нези, подходя к огню и потирая маленькие ладошки.

   — А кто это с тобой? — спросил невысокий юноша, фамильярно положив руку девушке на талию.

   — Это, Харбе, моя старшая сестра Нефи. Ей надо поговорить с Тутмесом. Не будем им мешать и пойдём в нашу комнату. — Нези повела любовника к двери. Уже прикрывая её за собой, она повернула круглую курносую физиономию и, лукаво улыбаясь, добавила: — Пройдите лучше вон в ту дверку. Там в отдельной комнатке вам будет удобней беседовать, никто не потревожит. Майа, проводи и зажги свечи.

Когда молодые люди вошли в комнату, служанка проворно от горящей лучинки зажгла несколько свечей и светильник на круглом столике у кровати. Запахло медовым запахом плавящегося воска и ароматным дымком тлеющего терпентина. Майа украдкой взглянула на молчавших молодых людей, застывших посреди комнаты, усмехнулась и засуетилась.

   — Снимите-ка вы это покрывало, а то совсем в нём запаритесь, и садитесь вот сюда, в это кресло, к столику, — затараторила она громко, стараясь разрядить неловкое молчание, которое воцарилось в комнате. — А ты, Тутмес, что стоишь как истукан? Налей-ка девушке вина, разломи персик и присаживайся на стульчик. Да не туда, ты бы ещё сел у порога, а вот сюда, поближе к гостье.

Снова наступило неловкое молчание. Нефи дрожащей рукой подняла бокал и сделала глоток вина, вкуса которого совершенно не ощутила. Её зубы громко клацнули о стекло. Майа вздохнула и, покачав круглой головой в коротком чёрном парике, проворчала:

   — Ты, Тутмес, так и будешь в молчанку играть? Мы, девушки, должны, что ли, тебя занимать? И что ты такое принёс, может покажешь?

Тутмес посмотрел на свои колени и радостно улыбнулся.

   — Я тут, Нефи, вам подарок приготовил. — Он стал медленно разворачивать грубую холстину, вынимая какие-то тёмные предметы и ставя их на стол.

Неровный мерцающий свет свечей осветил два бюстика, вылепленные из глины и неумело обожжённые. По их краям уже расползлись сеточки трещинок. Нефи вгляделась и удивлённо улыбнулась. Перед ней стояли миниатюрные скульптурные портреты.

   — Ой, как похоже получилась моя госпожа, — всплеснула руками от восторга Майа, — и Нефи тоже как живая. Только уж больно она здесь какая-то худая и грустная.

   — Ты учился у какого-нибудь мастера в провинции? — спросила Нефертити, рассматривая бюсты.

   — Нет, я этим занимаюсь в свободное время просто так, для развлечения, — бросил небрежно Тутмес. — У меня много накопилась таких статуэток. Правда, они довольно быстро разваливаются: я не умею их как следует обжигать. Я спрашивал совета у гончаров, но они не хотят делиться со мной своими профессиональными секретами.

   — Тебе, Тутмес, надо учиться у хорошего мастера, — проговорила Нефи, вглядываясь с нежностью в красивые глаза юноши. — Как ты ловко передал характер моей сестрёнки.

   — Её портрет лепить легче, чем твой, — ответил молодой человек. — У неё в лице ярко выражен характер. А вот у тебя совсем другое дело. Ты просто загадка, которую я никак не могу разгадать.

   — А ты очень хочешь её разгадать? — спросила тихо Нефертити, невольно склоняясь к сидящему у её ног молодому человеку.

   — Очень. — Тутмес опустил голову и поцеловал тонкую руку девушки, лежащую на подлокотнике кресла. — Я всё время думаю о тебе. Твоё лицо стоит передо мной с тех пор, как я тебя впервые увидел.

Майа тихо, на цыпочках, вышла из комнаты, без звука прикрыв за собой дверь.

   — А парень-то не так прост, как кажется на первый взгляд, — пробормотала служанка себе под нос и понесла корзинку с фруктами и вино старому жрецу.

4

Этот месяц был одним из самых счастливых в жизни Нефертити. Почти каждую ночь она встречалась с Тутмесом в полуразрушенном храме.

   — Ты, сестрёнка, как с цепи сорвалась, — однажды проворчала удивлённая Нези. — Надо же, целую тропу протоптала от дворца к шакальему ущелью, словно стадо антилоп, спускающихся на водопой. И чем он так тебя приворожил? Вроде бы обычный симпатичный парень...

   — Он очень даже необычный, — ответила, смеясь, Нефи.

   — В каком смысле? — уставилась на неё Нези.

   — Ну, самое главное — он талантливый.

   — В чём? — заинтересовалась младшая сестрёнка. — В любви, что ли? Но ты же его ни с кем сравнить не можешь. Как ты можешь это утверждать?

   — У тебя, Нези, одно в голове, — опять залилась смехом Нефи. — Тутмес талантливый художник, скульптор. Вот что я имела в виду.

   — О боги, ты совсем сдурела от любви. Вылепил паренёк пару глиняных игрушек, и ты уж готова провозгласить его великим скульптором. Это типичное любовное помешательство, — поставила уверенно диагноз Нези. — Конечно, пройдёт, но не сразу.

   — А я не хочу, чтобы это проходило. — Нефертити, широко распустив веер из зелёных перьев попугая, овевала им раскрасневшееся лицо, — Впрочем, то, что Тутмес талантливый художник, подтвердил наш главный архитектор Аменхотеп. Он посмотрел его работы и предложил сделать его своим учеником.

   — В общем, пристроила паренька, — хихикнула Нези. — Теперь можно на свидания и днём ходить. А чего? Иду, мол, на сеанс к скульптору, он мой портрет лепит. Пожалуй, Тутмес просто обречён всю жизнь только твой портрет и лепить. Если тебе, конечно, не надоест...

   — Мне не надоест. — Нефи надменно задрала красивый подбородок. — А ты, как я понимаю, уже решила дать от ворот поворот своему Харбе?

   — Угадала, — беззаботно кивнула Нези, схватила мухобойку и хлопнула ею по столику, на котором пчела ползала по груде жёлто-прозрачных фиников, — я и так сама себе удивляюсь: целый месяц потратила на какого-то акробатика.

Она подцепила за крылышко убитое насекомое и с гримаской отвращения отбросила его в сторону.

   — Вот так надо поступать с мужчинами, иначе они мнят о себе бог весть что! — прокомментировала свои действия Нези.

   — Надеюсь, ты не собираешься топить его в реке или расправляться так, как ты только что поступила с бедной пчёлкой? — спросила Нефи с гримаской отвращения.

   — Да что я, злодейка из сказки, что ли? — расхохоталась младшая сестрёнка. — Дам ему несколько дебенов золотишка, и прощай, милый, навсегда. Ну, и, конечно, строго предупрежу, что если он кому-нибудь откроет нашу тайну, то ему в тот же день перережут глотку в тёмном переулке. Правда, опыт мне подсказывает, что даже угроза такой зверской расправы не удержит язык молодого парня, когда он выпивает со своими приятелями. Не похвастаться, что спал с самой племянницей фараона, не может ни один парень, тем более красавец сердцеед. Да Сетх с ним, пускай болтает. Кто этому сейчас придаёт значение? В народе про нашу семейку такие истории ходят. Однако это не мешает простонародью любить нас, ведь мы же с ним одной крови. Вон как Джабу говорил: наша бабка пироги пекла, а дед коров пас.

   — Но это ещё не значит, что мы не должны помнить о чести семьи фараона, — многозначительно проговорила Нефи, играя веером и задумчиво глядя на сестрёнку. — Ладно, — вздохнула она, — призывать тебя вести иной образ жизни — это всё равно, что запретить нашим весёлым подданным по всей стране есть пироги и пить пиво.

   — Ишь как заговорила наша Нефи, — усмехнулась опять младшая сестрёнка, — прямо царица, да и только!

   — Да, кстати, ты мне напомнила о важном, — деловито проговорила Нефертити, — хватит бездельничать, пора подумать о будущем. Ты можешь мне достать «Гимн Солнцу», который сочинил Хеви-младшенький?

   — Конечно, могу, — закивала Нези, уставившись карими глазками на сестру. — Туту, секретарь наследника, продаст всё, что угодно, лишь бы ему хорошо заплатили. Особенно любит яркие украшения.

   — Ну, тогда бери вот это ожерелье. Его мне послы из Пунта подарили. Только дикарям и таким, как этот Туту, подобное носить. Но чтобы завтра же гимн был у меня.

   — Будет, будет, не беспокойся, сестричка! — воскликнула Нези, проворно убирая ожерелье в кожаный мешочек, висящий у её вышитого золотом пояска. — А зачем он тебе нужен? Ну, шепни хоть на ушко.

   — На днях всё сама узнаешь, — отмахнулась Нефертити и посмотрела на быстро темнеющее небо. — Пора нам посетить в последний раз ущелье шакалов. Всё хорошее, к сожалению, быстро кончается, — вздохнула она.

   — Да брось ты печалиться, Нефи, — вскочила с раздвижного стульчика младшая Сестра, — наша жизнь ведь только начинается.

   — Но такой беззаботной, как сейчас, она никогда уже не будет, — заключила со вздохом Нефертити.

Сёстры вышли из беседки и пошли по дорожке сада в свои покои, чтобы не спеша приготовиться к последнему свиданию в полуразвалившемся храме в ущелье шакалов. Обе девушки грустно молчали. Они словно чувствовали, что беззаботная юность уходит, а начинается полная тревог и опасностей взрослая жизнь.

Глава 3

1

Через несколько дней на рассвете царевич Аменхотеп вышел из своих покоев в сад. Он так неуклюже-косолапо переставлял свои длинные худые ноги, что спешившим сзади слугам казалось, что наследник престола сейчас неминуемо споткнётся и пропашет носом глубокую борозду в песчаной дорожке. Но из своего печального опыта они прекрасно знали, что сейчас лучше не соваться к мрачному юноше ни с зонтиком, ни с опахалом, ни со складным стульчиком, ни с советом. Небо на востоке багровело, но солнце ещё не показывалось над плоскими вершинами жёлто-пепельных пустынных гор. Птицы уже начали негромко, спросонья хрипловато попискивать. С реки дул прохладный ветерок. Царевич подошёл к берегу просторного пруда и замер в ожидании своего божества — Атона, лучезарного солнечного диска. Он стоял неподвижно в одной короткой набедренной повязке из белого льна и смотрел на восток, где заря уже окрасила небо лилово-алыми бликами встающего солнца. Аменхотеп затрепетал в молитвенном экстазе, как только кромка багрового диска показалась из-за гор, поднял к небу худые длинные руки и начал бормотать слова «Гимна Солнцу», который сочинил несколько дней назад. Но тут свершилось чудо! Прекрасный женский голос в сопровождении мягкого звона цитр запел этот гимн. Царевич вздрогнул и прислушался.

   — «Ты установил ход времени, чтобы вновь и вновь рождалось сотворённое тобой, — пела незнакомка так проникновенно, что слёзы навернулись на глаза Хеви-младшего. — Ты создал далёкое небо, чтобы восходить на нём, чтобы видеть сотворённое тобой...»

   — О, великий Атон, ты наградил меня за мою преданность прекрасным созданием! Где она, божественная, я хочу распластаться перед её ногами, как горстка ничтожного праха. Я думал, что только я способен так беззаветно любить моё божество, но, оказывается, есть существо, которое его любит не меньше! Я ощущаю это в каждом пропетом ею слове. Где она? О, где? — неистово закричал царевич и бросился сломя голову на звуки прекрасного голоса, доносившегося откуда-то поблизости.

Он подбежал к беседке, увитой разросшимися лозами винограда. Голос слышался оттуда. Царевич буквально влетел в неё и замер поражённый.

Перед ним стояла его двоюродная сестра Нефертити и, подняв руки с цитрой, ритмично потрясая ею, пела божественно-дивным голосом. Царевич не верил своим глазам и ушам. Да, действительно, это была его сестрёнка Нефи, но как она была сейчас прекрасна! Алые лучи солнца освещали её величественную фигуру, поражающую гордой, царской осанкой. Лицо не просто блистало божественной красотой, но изумляло величественной властностью, сквозившей в каждой черте. Перед царевичем стояло само воплощение его солнечного бога в женской ипостаси. Хеви рухнул на колени, обнял ноги Нефертити и стал неистово целовать её алую тунику. В его клокотавшем, как раскалённая лава, мозгу внезапно смешались неистовая мужская страсть и священный трепет перед пленительной женщиной. С этого момента он и в дальнейшем не мог понять природу своего чувства к Нефертити: то ли он любил её как женщину, то ли поклонялся в её прекрасном и величественном облике своему единственному божеству?

   — Слава Атону! Я нашёл тебя! — воскликнул страстно Аменхотеп. — Ты будешь моей единственной женой, властительницей мира. Мы вместе преподнесём нашу страну великому Атону и будем служить ему вечно и здесь, и в загробном мире.

С этими словами, больше похожими на клятву жреца, произносимую в экстазе молитвы, или на крик сумасшедшего, наследник престола выбежал из беседки и стремительно понёсся по песчаным дорожкам сада к мраморным ступеням дворца. Нефертити же устало опустилась на скамейку. Цитра жалобно зазвенела в её опущенных руках. Она перевела дух и удовлетворённо улыбнулась.

   — Теперь ты точно будешь царицей! — вдруг послышался звонкий, насмешливый голос Нези.

   — Ты подглядывала?

   — Разве я могла упустить такое представление? — Младшая сестрёнка, раздвинув лозы винограда, прыгнула в беседку. — Ты очень ловко поймала его на крючок. Я, честно говоря, не ожидала от тебя таких действий, даже самая прожжённая кокетка не смогла бы всё так сыграть. Не зря я подкупила этого молодого мерзавца Туту и достала гимн. Ты точно будешь царицей, — с уверенностью и восхищением повторила Нези.

   — Да, я буду царицей, — гордо подняв подбородок, проговорила Нефертити, — это мой долг по отношению и ко всей нашей семье, и ко всему египетскому народу.

Девушка положила цитру на скамейку, встала, величественно оправила алую тунику и вышла из беседки. Лучи восходящего солнца с любовью и почтением омывали всю её стройную высокую фигуру. Нези вдруг неожиданно для себя захотелось склониться в поклоне перед будущей владычицей великой империи.

А царевич тем временем прибежал в покои матери. Она только что проснулась, позёвывая, сидела в постели, пила мелкими глоточками любимый гранатовый сок с мёдом и слушала вполуха, как особо приближенные дамы и служанки сообщали ей все придворные сплетни за прошедшие сутки. Её бритая продолговатая голова слегка блестела в лучах утреннего солнца, а темно-красные соски ещё крепких грудей подрагивали в такт её движениям.

   — Мама, Атон выбрал мне жену. Это Нефертити! — крикнул царевич, вбежав в спальню.

Тии поперхнулась соком от неожиданности.

   — Я рада, Хеви, что ты наконец разглядел красоту, благородство и ум Нефи.

   — Это Атон раскрыл мне глаза. — Царевич кинулся к матери и поцеловал её в щёку. — Она божественна! А как она поёт мой гимн Атону! У меня слёзы потекли, как только я её услышал. Я хочу, чтобы она стала моей женой немедленно.

   — Ну, мой маленький, не торопись, — проговорила царица, отдавая служанке бокал. — К свадьбе надо подготовиться, а это дело не одного дня. Ты ведь наследник престола, а скоро станешь и соправителем своего отца, фараона.

   — Я хочу вместе со своей женой, которую выбрал для меня сам великий бог, молиться ему на рассвете и на закате.

   — Молиться ты можешь, мой милый, и с невестой. Кто вам в этом может помешать, — улыбнулась царица. — А мы тем временем получше подготовимся к свадьбе и к твоему восхождению на престол рядом с твоим богоподобным отцом.

   — Когда это будет?

   — Недели через две, я думаю, ты уже будешь и женатым мужчиной и соправителем фараона.

   — Хорошо, я тем временем займусь проектом храма богу Атону. Я начну его строить тотчас, как взойду на престол, — бросил молодой человек, уже выбегая из комнаты.

   — Займись, милый, займись, — вздохнула царица, подставляя грудь служанке, испачканную липким сладким соком граната. — А Нефи-то молодец оказалась, открыла этому дурачку глаза на себя. И как я сама не догадалась ей это посоветовать. Конечно же, надо было спеть её божественным голоском стишки, посвящённые Атону, которые он сочинил. Да, эта умница станет достойной моей преемницей и, думаю, сможет удерживать от диких выходок моего неразумного сыночка. Но, — тут Тии с печальным выражением на стареющем лице покачала головой, — если честно сказать, ей не позавидуешь, она взвалила на себя тяжёлую ношу. По себе знаю, что значит управлять империей и одновременно держать в узде непутёвого муженька, который постоянно норовит влезть в твои дела и всё испортить. Да ещё и рожать, и за детьми присматривать. Эх, тяжела ты наша женская долюшка!

Царица лениво встала с постели и пошла в соседнюю комнату, где для неё была приготовлена ванна с настоями ароматных и целебных трав. А в соседних покоях её величество уже давно ожидали парикмахеры, массажисты, служанки. На кухне готовились любимые утренние блюда для всех членов царской семьи. Жизнь дворца шла своим чередом...

2

В то время как люди волновались, суетились и боролись друг с другом за власть и материальные блага, природа невозмутимо и неспешно жила согласно своим раз и навсегда установленным мудрым законам. Каждое утро солнце вставало на востоке и заходило вечером на западе. В середине каждого лета великая река, прозванная древними египтянами Большой Хапи, разливалась, и мутная вода, насыщенная плодородным илом, стояла на полях по всей стране до конца осени. На это время приходились основные народные праздники, когда можно было вволю повеселиться, благо свободного времени у сельского люда было хоть отбавляй. От простого народа не отставали и фиванские аристократы, хотя их жизнь и так была сплошным праздником.

На загородной вилле Небуненеса в это тёплое осеннее утро вся прислуга буквально сбилась с ног.

Днём сюда должен был приплыть на роскошных барках весь цвет фиванской знати. Пиры у Небуненеса, бывшего главного архитектора, а теперь управляющего торговлей с заграничными странами богатейшего во всей империи храма Амона, славились своей изысканностью и размахом.

   — Да вы что, с ума сошли? Разве можно в эти соусы столько масла коровьего лить? — кричал визгливым голосом хозяин виллы поварам, проверяя на вкус, что готовится в многочисленных горшках и горшочках. — А вот сюда побольше орешков добавьте и подсолите ещё, — тыкал он коротким пальцем в бочонок.

Вскоре толстяк уже плотоядно облизывался, наблюдая, как на вертеле зажаривают целого быка. Небуненес был в своей стихии. Его полные губы и жирные отвислые щёки сладострастно подрагивали. Он обожал смачные запахи кухни. Но тут его отвлёк от любимого занятия задорный девичий смех. Хозяин огляделся и увидел служанку, одетую в одну узенькую жёлтую набедренную повязочку. Она склонилась над большой деревянной доской, на которой лепила из теста сладкие плюшки. Полные руки были по локоть в муке. Рядом стоял молодой человек, очень похожий на Небуненеса, только не такой толстый, и что-то рассказывал ей на ухо, одновременно тиская повариху за её пышные формы.

   — А ты, парень, я смотрю, время зря не теряешь! — крикнул Небуненес, глядя на своего сына. — Но я тебе же ясно сказал, чтобы ноги твоей здесь не было к полудню. Давай поторапливайся, лодка с гребцами уже заждалась. Как приплывёшь к нашим родственникам в Абидос, так сразу же дай мне знать — пришли гонца с весточкой. И чтобы сидел там тише воды, ниже травы. А толстушек ещё на твой век хватит, да и у тётки в поместье их пруд пруди. Пошевеливайся, Камос, я тебе говорю!

Небуненес так активно выпроваживал сына погостить к своей сестре, потому что не хотел рисковать потомством. Ведь он был не только в курсе замыслов собиравшихся у него аристократов, но и сам являлся одним из инициаторов готовящегося заговора против главной жены фараона Тии и его сына Аменхотепа-младшего. Всё это было чрезвычайно опасно и для родственников заговорщиков.

Пока наследник престола занимался проектами нового храма для никому не известного божества, фиванская знать, обиженная и раздосадованная четвертьвековым правлением выходцев из простонародья, решила, что настало время для жестокого удара по наглым выскочкам, захватившим престол в самом сердце южных земель.

Вскоре после отъезда Камоса на виллу стали прибывать гости. Роскошные барки одна за другой причаливали к отделанной гранитом и мрамором набережной, специально спроектированной архитекторами так, чтобы во время разлива хозяин мог принимать гостей, приплывавших по воде, прямо у порога своего загородного дома. Вскоре большой зал приёмов, украшенный красочной росписью, был полон. Гости сидели у стен, справа — женщины, слева — мужчины. Многие уже начали прихлёбывать вино, заедая его лёгкими закусками, поданными прислугой на небольших круглых столиках. Посредине зала под звуки тягучей мелодии танцевали красивые девушки с цветами голубого лотоса в руках. Запахи курящихся ароматных смол, вина и цветов пропитывали всё вокруг.

Но главное происходило отнюдь не в общем зале. Заговорщики собрались в кабинете хозяина виллы. Здесь было прохладно и сумрачно. Одной из стен, граничащей с садом, по сути, не было: потолок поддерживали две массивные колонны, а между ними по деревянной решётке вился дикий виноград. Из сада доносилось пение птиц и шелест пальмовых ветвей на ветру. Ароматы экзотических цветов проникали сквозь увитую крупными зелёными листьями решётку, смешиваясь с тяжёлым запахом, курящихся аравийских смол на каменных блюдах, установленных по углам зала.

   — Мы собрались сюда с самыми серьёзными намерениями, — первым заговорил, поднимая сухой длинный палец, главный жрец бога Амона Дуафу, когда все расселись в низких креслах, расставленных по кабинету. — Клянусь главным богом империи Амоном, мы хотим укрепить власть ныне здравствующего фараона. А для этого необходимо оградить трон от дурного влияния провинциальных выскочек из простонародья. Согласитесь, что так больше продолжаться не может: простолюдинка вместе со своим любовником фактически вершит все дела в государстве вот уже больше двадцати лет подряд. А теперь на наши головы падает её сумасшедший сыночек, которого они хотят сделать во что бы то ни стало соправителем фараона. И к тому же этот юный выродок является открытым врагом нашего главного бога Амона. Он спит и видит, чтобы, добившись власти, осуществить свои идеи: поставить во главе всех богов Египта какого-то Атона и построить в центре столицы храмы своему божеству. Неужели мы допустим всё это? Мой долг, как главного хранителя истинной веры государства, призвать вас к сопротивлению преступному безумству.

   — Правильно! Нужно в порошок стереть этих выскочек и вернуть наконец-то власть нам, цвету земли фиванской! — прокричал Небуненес, вскакивая со своего кресла и резко жестикулируя.

   — Не надо никого стирать в порошок, — недовольно поморщился сидящий по правую руку от Дуафу Ментухотеп. — И мы не собираемся захватывать власть, как правильно заметил всеми нами глубокоуважаемый главный жрец Амона. Мы просто хотим укрепить авторитет нынешнего правителя страны и отсечь от него всех этих зарвавшихся простолюдинов, ставших уже опасными самым основам нашего общества и стремящихся поколебать главный его стержень — веру в главенство на небесах и на земле Амона.

Все присутствующие согласно закивали головами, одетыми в пышные парики. Собравшимся аристократам явно понравилась эта умеренная позиция, позволяющая им делать вид, что они вовсе не заговорщики, а, наоборот, борцы за укрепление законной власти. Хотя все отлично понимали, что ныне здравствующий фараон не способен к самостоятельному управлению страной и тот, кто отберёт власть у его главной жены, будет властвовать безраздельно во всей империи.

   — Однако, — заметил мрачно Ментухотеп, превратившийся от беспокойств последних месяцев в живую мумию, — если нам понадобится применить силу, чтобы образумить самозваных узурпаторов, то мы это сделаем. Благо, что на нашей стороне войска столичного корпуса. Панехси, заместитель командира элитного подразделения нашей армии, без промедления отдаст нужные приказы.

Собравшиеся опять обрадованно закивали. Приятно было знать, что за ними стоит вооружённая сила. Это успокаивало и придавало уверенность. Но тут один из присутствующих задал вопрос, взволновавший всех:

   — А кто будет соправителем фараона, если мы устраним царевича Аменхотепа-младшего? Ведь всем известно, что здоровье главы страны уже давно желает быть лучше и ему необходим хороший помощник, который со временем сменит его на троне.

Все замолкли. Наступил один из важных моментов, от которых зависела судьба заговора.

   — Я думаю, что помощником-соправителем и наследником фараона должен быть только тот, у кого в жилах течёт кровь нашей великой фиванской династии, — проговорил многозначительно Дуафу и оглядел тяжёлым взглядом сидящих перед ним людей. — Только прямой потомок по мужской линии величайшего устроителя нашей империи Тутмоса, завоевавшего страну Ретену и покорившего Нубию, может претендовать на такую судьбу.

Присутствующие начали переглядываться. Они пока не могли понять, куда гнёт хитроумный Дуафу. Наконец он договорил после продолжительного многозначительного молчания:

   — Я говорю о Пасере, сыне ныне здравствующего нашего властителя.

Наступила тишина. Все были ошарашены.

   — Этот клоун будет фараоном?! — воскликнул кто-то из гостей удивлённым голосом.

   — Не клоун, а человек с несчастной, трагической судьбой, который, зная о своём величии, должен был носить маску разудалого шутника, тогда как его сердце обливалось кровью и желчью, — проникновенно заговорил Дуафу, вскочив и широко раскрыв глаза. Он медленно склонялся к слушателям, которые, как трусливые мартышки перед огромным удавом, замерли, совершенно загипнотизированные красноречием и силой воли главного жреца Амона. — Но настал час, когда сын фараона, кстати, признанный своим отцом, сможет отомстить притеснителям за все несчастья и смерть своей матери, убитой этими простолюдинами, дорвавшимися до абсолютной власти. Что может быть прекраснее и величественнее справедливого возмездия, которое обрушится на головы преступников, узурпировавших власть фараона! Да свершится то, что одобрил наш великий Амон!

Дуафу протянул обе руки к сидящему неподалёку от него сыну фараона. Пасер, высокий и грузный, встал, слегка покачиваясь от волнения. Он чувствовал дрожь во всём теле, со лба у него ручьями тёк пот. Главный виночерпий открыл рот, чтобы произнести хоть что-то, но не смог. Тогда он сорвал с себя парик, утёрся им и отшвырнул в сторону, затем глотнул воздуха в свои могучие лёгкие, словно собирался нырять, и прохрипел:

   — Я отомщу за свою мать, кровь Амры не даёт мне покоя ни днём ни ночью. И будьте уверены, я буду защищать все старинные права лучших фиванских семей. Вернётся время величия для Фив и для нашего главного бога — Амона!

Пасер упал обратно в кресло и судорожно начал шарить перед собой толстой рукой. Небуненес щёлкнул пальцами, и проворный слуга поставил перед прямым потомком великих фараонов низкий круглый столик с графином вина и бокалом. Пасер отпихнул бокал, который упал на мраморный пол и со звоном разлетелся на мелкие зелёные кусочки, схватил волосатой ручищей графин за горлышко, зубами вытащил пробку, выплюнул её и стал глотать вино. Дорого ему дались те немногие фразы, которые он выжал из себя несколько мгновений назад.

У всех присутствующих пронеслась в головах одна и та же мысль: «Фараону-пьянице, пожалуй, именно такой соправитель и нужен! Пока эти две царственные глотки будут уничтожать винные запасы империи, умные люди смогут позаботиться сами о себе, захватив тёплые местечки в огромном государстве. И нам, и всем нашим многочисленным родственникам достанется, а если что не так, то отвечать будет этот выпивоха, а мы останемся в стороне».

Внезапно в полной тишине прозвучал голос, хозяин которого только что был обуреваем сомнениями:

   — Да здравствует наш будущий властитель, фараон Пасер Первый!

Главный виночерпий вздрогнул, ибо никак не ожидал услышать так скоро слов, круживших голову сильнее, чем любой самый хмельной напиток. Все гости встали и неистово захлопали. Ментухотеп тоже встал и, дотянувшись до уха Дуафу, выдохнул восхищённо:

   — Ты просто гений! — Затем он добавил уже громко, обращаясь ко всем присутствующим в зале: — Наш будущий властитель завтра же подаст на подпись своему отцу серию указов, которые свершат то, что мы наметили. Мы добьёмся своего, не откладывая этих дел в долгий ящик. Проекты указов уже готовы.

После долгих аплодисментов довольные заговорщики направились в главный зал, где уже начался пир. Пересохшие от волнения глотки нужно было немедленно промочить хорошим финикийским. Пока всё шло просто замечательно...

3

В это утро Нефертити проснулась рано и тут же вскочила с постели. Она была ранней пташкой. Рядом на широком ложе глубоким сном спал её муж, царевич Аменхотеп, первый раз за последние годы проспавший восход своего великого божества Атона. В жизни Нефертити наконец-то наступил важнейший для каждой женщины момент: она вышла замуж. Все свои отроческие годы она думала об этом, мечтала о том человеке, который станет её мужем. Но в действительности всё произошло так буднично, что девушка, проснувшаяся утром уже замужней женщиной, не ощутила никаких необычных в себе изменений. Она села перед зеркалом и внимательно вгляделась в своё отражение. По сути дела, ничего особенного не произошло. Она думала, что ей будет отвратительна эта брачная ночь, ведь она продолжала любить Тутмеса. Но, к её удивлению, молодой муж, безумно в неё влюблённый, был с ней очень ласков, а потом в его объятиях появилась такая искренняя страсть, что Нефертити, к своему стыду, испытала удовольствие.

«А я, оказывается, порочная женщина, — думала Нефи, не спеша рассматривая своё красивое лицо в зеркале. — У меня двое мужчин, и с обоими мне приятно в постели. Ну, конечно, с Тутмесом Хеви никогда не сравнится, но и в объятиях мужа я нахожу определённую прелесть. А я ещё читала нотации младшей сестрёнке. Сама её превзошла в распутстве, ведь что с Нези взять: она ведь незамужняя девица. Но самое ужасное, что я не чувствую никаких угрызений совести. Неужели все замужние женщины такие?»

В этот момент появилась служанка Майа (она умела ходить на цыпочках совершенно бесшумно) и тихо, одними губами, произнесла, что ученик главного архитектора столицы скульптор Тутмес пришёл к ней с очень важным известием.

   — Он что: с ума сошёл? — вскрикнула Нефи, но тут же зажала себе рот, испуганно глядя на спящего мужа.

   — Он несколько раз повторил, что дело очень важное и касается всей царственной семьи, а не только вас лично, — прошептала на ухо царевне служанка.

Нефи быстро накинула алую тунику и выбежала из спальни. Майа провела её чёрным ходом в небольшой дворик неподалёку от кухни. Там под пальмой сидел высокий стройный Тутмес в синей набедренной повязке с широким чёрным кожаным поясом, а рядом с ним стояла завёрнутая в белое покрывало женщина. Нефертити удивлённо взглянула на них.

   — Нефи, тебе грозит страшная опасность, — поднялся молодой человек.

   — О чём ты? И кто это? — указала царевна на женщину в белом.

   — Это Кия, танцовщица из нашей цирковой труппы. Она и принесла мне сегодня ночью страшную весть. Пусть сама расскажет.

   — Царевна, над головами вашей царственной семьи занесён топор, — громко заговорила, шагнув вперёд, девушка.

   — Рассказывай по порядку, что случилось? — топнула босой ногой Нефертити. Её прямые, ещё не подкрашенные брови сдвинулись, между ними образовалась морщинка. Большие карие глаза прищурились и упёрлись прямо в лицо говорящей.

   — Я танцевала прошедшей ночью на пиру у фараона, — продолжила Кия. — Меня туда привёз Небуненес. Я видела собственными глазами, как фараон поставил оттиск своей личной печати под несколькими декретами. В них говорится о лишении вашего мужа сана наследника престола, об отстранении от всех государственных дел вашей тёти Тии, а также о назначении главного виночерпия Пасера наследником престола.

   — Ты что, танцуя перед фараоном, умудрилась одновременно прочитать столько папирусов? Да умеешь ли ты вообще читать? — спросила Нефертити, пристально глядя прямо в глаза танцовщице.

Кия смутилась, прикусила нижнюю губу, но глаз не отвела.

   — Я подслушала ещё в доме у Небуненеса, как эта старая высохшая щука, Ментухотеп, читал в кабинете декреты. А потом они сразу же поехали на пир к фараону и меня повезли во дворец.

   — Что ж ты раньше не пришла?

   — Да не могла я ночью сбежать оттуда. Самого фараона ублажала. Только под утро они все перепились и заснули, ну тогда я к Тутмесу побежала.

   — А почему именно к Тутмесу?

   — Царевна, да что тут скрывать. Ведь всем известно, что вы удостоили его чести стать вашим любовником.

   — О, ужас! — вздрогнула Нефи.

   — Чего же здесь ужасного? — удивилась танцовщица.

   — Ладно, не будем об этом, — проговорила Нефертити, сжимая руки, чтобы справиться с волнением. — Тебе, Кия, известно, а из военных кто-нибудь поддерживает заговорщиков?

   — Я видела, как к Небуненесу на пир приезжал заместитель командующего столичным корпусом Панесхи. Мерзкий тип. Толстый, как боров, волосатый, глаза навыкате, и всё время меня то за задницу, то за грудь ущипнуть старался, — затараторила Кия.

   — Понятно, — кивнула царевна и властно подняла руку, — а сейчас помолчи. — Она повернулась к Майа: — Беги к тётке, буди её, сообщи то, что слышала. Будешь пробегать мимо караульного здания, передай моё приказание — начальнику караула дворца явиться в спальню к царевичу немедленно. Найди также Джабу и срочно пришли ко мне. А вы оба — за мной! — по-военному скомандовала Нефи и побежала обратно.

Она влетела в спальню и решительно растолкала мужа.

   — Что, уже взошло солнце? — Царевич поглядел на бьющие в узкое окно под потолком алые лучи солнца. — О Атон, прости меня, я не приветствовал твоё появление.

   — Об Атоне потом, — прервала его Нефи. — Именно сейчас, на рассвете, он послал нам весть о том, что против всей нашей семьи составлен заговор. Твой отец вчера ночью поставил свою личную печать под декретами, лишающими тебя сана наследника престола. Твою мать он отправляет в ссылку. А знаешь, кого он назначает наследником?

   — Кого? — ошарашенно уставился на жену царевич.

   — Пьяницу Пасера.

   — Бред! — воскликнул Хеви. — Не может такого быть!

   — Кия, войди, — приказала Нефи.

Вбежавшая в спальню девица взволнованно повторила свой рассказ. Царевич несколько мгновений смотрел на неё, затем вскочил и стал крушить всё, что попадалось ему под руку. Звенели осколки стеклянных ваз, с хрустом ломались резные столики из красного и чёрного дерева и кресла, украшенные золотом и слоновой костью.

   — Убью, всех убью!

   — Тутмес, держи царевича, не дай ему поранить себя, — решительно приказала скульптору Нефертити и повернулась к одновременно вошедшим в спальню нубийцу и начальнику караула дворца. — Джабу, возьми с собой несколько воинов и на колесницах мчись к командиру корпуса Амона — Диду. Передай ему приказ наследника престола и будущего соправителя фараона царевича Аменхотепа: поднять по боевой тревоге все войска и окружить дворец фараона. Передай, что заговорщики задумали отравить фараона и захватить власть, а для этого подмешали ему на вчерашнем пиру снадобья, приведшие ко временному помутнению рассудка. Пока наш владыка не придёт в себя, Диду подчиняется только главной жене фараона царице Тии и наследнику престола царевичу Аменхотепу. Сейчас Диду должен арестовать своего заместителя Панесхи, примкнувшего к заговору. Беги, Джабу, от тебя зависит жизнь всей нашей семьи. Я уверена, что Панесхи попытается убить Диду, ведь тот всегда был верен нам. Если командира корпуса арестовали, то отбей его. Для этого возьми как можно больше воинов из нашей охраны.

   — Но заговорщики могут нагрянуть сюда. Кто вас тогда защитит? — спросил Джабу.

   — Выполняй приказание, а мы о себе сами позаботимся, — вдруг раздался голос царицы Тии, которая несколько минут назад вошла в спальню сына и внимательно слушала, что говорит Нефертити.

Когда Джабу выбежал из спальни, Тии прошлась по комнате, стараясь не наступать на осколки разбитых ваз.

   — Ты всё правильно сделала, моя девочка, — подошла царица к Нефи и обняла её. — Главное — не дать заговорщикам возглавить столичный воинский корпус. Диду старый воин и привык мне подчиняться. Так что моли богов, чтобы он остался жив.

Тут в комнату вбежала Нези.

   — Тётя, в ворота дворца ломятся вооружённые люди. Что здесь происходит? Майа рассказала мне о заговоре, но я толком ничего не поняла!

   — Потом объясню, — бросила ей царица и обратилась к начальнику караула: — Анупу, что ты скажешь? Сколько сможешь продержаться, пока Джабу не подоспеет с помощью?

   — У меня слишком мало людей, чтобы оборонять весь дворец, ваше величество, — спокойно ответил воин. — Давайте укроемся в средней части дворца в храме. Там каменные стены и всего два входа. Я вооружу слуг и думаю, что несколько часов мыпродержимся.

По длинным коридорам семья фараона и наследника перешла в дворцовый храм. Испуганные жрецы в белых покрывалах по приказу Анупу начали баррикадировать входы. Его воины, забравшись на боковые галереи храма, приготовились через узкие окна, расположенные под потолком, отстреливаться из луков. Царская семья расположилась в центре храма между толстых высоких колонн, покрытых раскрашенными иероглифами. В суматохе слуги забыли захватить из поспешно покинутых покоев переносные складывающиеся стульчики, поэтому царица уселась прямо на квадратное каменное основание колонны. Она была одета в утреннюю белую льняную тунику. На голове блестел серебряными бусами маленький паричок. Тии даже в этой ситуации выглядела так, словно была готова проводить свой обычный утренний приём. Нефертити присела рядом, внимательно наблюдая за происходившим. Рядом с ними вертелась Нези, она не могла спокойно стоять на одном месте и бегала взад-вперёд по храму, путаясь под ногами жрецов и воинов. На ней была только узенькая набедренная повязочка.

   — Возьми и прикройся, малышка. — Царица сняла с плеч и передала племяннице белую, искусно вышитую сидонскими мастерицами шаль. — Ты, похоже, прямо из постели к нам прибежала.

   — Да не надо, тётя, — отмахнулась Нези, схватив стоящее у колонны лёгкое метательное копьё, — без одежды воевать сподручнее.

   — Я тебе дам воевать! А ну сядь рядом со мной! — всплеснула руками Тии. Она вскочила с места, но племянница уже весело бежала по лестнице вверх на галерею к воинам, приготовившимся к отражению атаки мятежников.

За ней побежал и царевич, прихватив лук с полным колчаном стрел из груды оружия, принесённого жрецами.

   — И ты туда же, сынок?! — воскликнула царица. — Хеви, подумай обо мне и о твоей жене. А вдруг в тебя угодит стрела?

   — Не позорьте меня, мама, — отмахнулся на ходу царевич. — Девчонка будет воевать, а я буду сидеть внизу, уцепившись за вашу юбку? Да лучше погибнуть, чем жить опозоренным.

   — Что творится, что творится, — запричитала, качая головой, Тии. — Ну хоть ты, Нефи, меня не покинула.

   — Я стрелять из лука не умею, — проговорила девушка, улыбаясь, — но вот набить колчаны стрелами и принести их воинам смогу. — И она наклонилась над лежавшим на полу оружием.

   — Правильно, дочка, — вздохнула царица, тоже раскладывая луки и стрелы, — надо что-то делать, а то изведёшься, ожидая своей участи. Только если увидишь там, на галерее, Нези, то хватай её и тащи вниз, не то она точно стрелу в лоб получит.

Тут послышались громкие крики нападавших мятежников и первые стрелы полетели в окна. Они со звоном бились серо-зелёными бронзовыми наконечниками о каменные колонны и стены, а затем с глухим стуком падали вниз на мраморный пол. Но некоторые из стрел всё же попали в цель. Послышались стоны раненых защитников. Осада началась.

4

В то время как мятежники под предводительством заместителя командира столичного корпуса Панесхи начали штурмовать дворец царицы Тии, Джабу с небольшим отрядом воинов на лодках пересекал Нил. Уже отсюда он увидел, как на восточном берегу над плоскими крышами северной части города поднимаются клубы дыма.

   — Гребите быстрее! — рявкнул чёрный гигант на воинов.

Нужно было спешить. Джабу отлично понимал, что сейчас всё решают выигранные у противника минуты. Как только лодки пристали к берегу, нубиец во главе нескольких десятков воинов кинулся по пыльной дороге от набережной к никем не охраняемым, широко распахнутым воротам проходной башни. Однако, как Джабу ни спешил, он не бросился сломя голову в самое пекло, когда подбежал к городской усадьбе командующего корпусом. Нубиец приказал своим воинам затаиться в соседнем переулке, а сам залез на плоскую крышу стоящего рядом дома, пытаясь рассмотреть, что творится за оградой усадьбы.

В нескольких местах подсобные постройки догорали. Из просторного здания, где проживал командир корпуса, выбегали нагруженные разными вещами воины. Мятежники не удержались и начали грабёж. Бой шёл только у восточной стены, окружавшей большой сад. Там стояло двухэтажное здание, построенное не из обычных саманных, глиняных, высушенных на солнце кирпичей, а из больших, грубо обработанных блоков серо-жёлтого песчаника. Маленькие, зарешеченные окна были только на втором этаже. Именно оттуда летели стрелы, поражая мятежников, пытавшихся, прикрываясь большими треугольными щитами, выбить массивным бревном, превращённым в таран, дверь, окованную бронзовыми полосами.

   — Скорей всего командир корпуса закрылся с верными воинами из своей охраны на втором этаже, — пробормотал Джабу, спускаясь по лестнице, — но надо спешить, дверь долго не выдержит.

Однако опять Джабу не полез напролом. Он хорошо понимал, что у него слишком мало сил. Сунься он со своими воинами в усадьбу через распахнутые центральные ворота, его оттеснят в один из углов сада и там уничтожат.

   — Мы сейчас скрытно проберёмся к восточной стене, за которой идёт бой, — приказал нубиец своим воинам. — По дороге в окрестных домах прихватите деревянные лестницы подлиннее. Но перелезать через стену только по моей команде.

Затем Джабу наклонился к уху невысокого воина в красной набедренной повязке и с луком в руках. Тот выслушал командира, улыбнулся и побежал прямо к воротам усадьбы. А весь отряд бросился бегом в обход к восточной части стены. Когда все уже были на месте, Джабу влез на лестницу и посмотрел, что делается у хранилища. Дверь уже трещала, готовая в любой момент рухнуть. Прикрываясь щитами, мятежные воины всё ближе подбирались к зданию, готовясь ворваться в него. Но тут в их задних рядах появился невысокий воин в красной набедренной повязке и, размахивая руками, закричал пронзительным голосом:

   — Золото! Золото нашли в главном здании! Целые сундуки, полные золота!

Он повернулся и побежал через сад к главному зданию. За ним ринулись почти все нападающие, бросив таран, хотя дверь уже болталась на одной петле и всего один хороший удар вышиб бы её напрочь.

   — Назад, предатели! — закричал командир отряда, размахивая начальническим жезлом. — Назад, глупцы!

Но алчный порыв воинов был неудержим. Командира даже сбили с ног, и он, ругаясь и лёжа в пыли, смотрел вслед стремительно удаляющимся, сверкающим пяткам своих подчинённых. В этот момент и выпрыгнули из-за стены во главе с Джабу три десятка воинов. Они легко перебили оставшихся мятежников, и вскоре нубиец уже обнимал вышедшего из хранилища Диду. Высокий могучий воин с цветом кожи чуть посветлее, чем у Джабу, тоже был происхождением из Нубии. Его круглая бритая чёрная голова была окровавлена.

   — Спасибо, брат, — сказал он хриплым голосом, хлопая огромной ладонью по спине родственника царицы, — ты вовремя подоспел. Что вообще происходит?

   — Это заговор против фараона и его семьи, — бросил Джабу в ответ. — Но сейчас нет времени рассказывать подробно. Всё объясню по дороге. Бегом отсюда, за стену.

Вскоре они оказались на улицах города, по которым метались испуганные жители. Когда вышли на одну из центральных улиц, пересекавшую весь город с юга на север, то навстречу попался большой отряд воинов. Командир, с озабоченным видом шагавший впереди, очень обрадовался, увидев Диду, хоть и без парика и с окровавленной головой.

   — Слава богам, вы живы, о наш верховный начальник, — поклонился молодой командир. — Говорили, что мятежники убили вас и теперь всем корпусом командует Панесхи.

   — Этот негодяй и является главным мятежником, — проревел командирским голосом Диду. — Давай отправляйся с чёрным братом царицы, он будет тебе командиром. Беспрекословно выполняй все его приказы. Если встретишь Панесхи, то захвати его в плен, а если это не удастся, то убей. А я пойду в расположение корпуса, — обратился он уже к Джабу, — восстановлю управление его частями и приведу все войска к дворцу фараона и царицы.

   — Не забудь окружить храм Амона и дома, где живут его жрецы, — напомнил Джабу, — именно там сердце заговора.

   — Не сомневайся, я всё сделаю так, как надо, — заверил его Диду. — Я собственной рукой вырву их поганые сердца и брошу на съедение собакам. Они не будут покоиться с миром в своих усыпальницах, ожидая воскрешения. У них нет будущего, — с угрозой прохрипел старый воин и ринулся по улицам города в штаб корпуса.

Через четверть часа Джабу вновь переправлялся через широко разлившуюся реку. Только теперь он стоял на верхней палубе большого корабля в окружении вооружённых воинов, сжимая в руке большой бронзовый меч-секач. За его судном под большими оранжевыми парусами плыли ещё три таких же просторных корабля, буквально забитых воинами с копьями и луками в руках. Раздавались удары барабанов, и тяжёлые вёсла ритмично взрывали тёплые серо-зелёные воды огромной реки.

5

Тем временем во дворце Тии положение царственной семьи становилось всё хуже. Опытный воин Панесхи сконцентрировал все свои силы на штурме дворцового храма. Он отлично понимал, что только с немедленным физическим уничтожением царицы и всех её родственников заговорщики могут рассчитывать на победу.

   — Но, может быть, не надо туда так рваться? — спросил Панесхи бывший визирь Верхней страны старый Ментухотеп. — Ведь их власть кончилась. Декреты подписаны фараоном. Кто посмеет ему противоречить? Может быть, начнём с царицей переговоры?

   — Какие могут быть сейчас переговоры? — с яростью зарычал жёлтый от волнения толстый и потный Панесхи. — Да плевать они хотели на эти папирусы. Подумаешь, оттиснул старый пьяница на них свою печать. Кто будет изучать эти декреты?! Только тот, кто силой захватит власть и уничтожит своих противников, будет хозяином страны. Как ты не понимаешь?! Ведь сейчас всё висит на волоске. Я даже не знаю, мёртв ли Диду. А если он вырвался живым из ловушки и сейчас собирает силы? Что тогда? А ну быстрее ломайте эти поганые двери! — заревел он, выпучив свои огромные глазищи на воинов, орудующих тараном у входа в храм. — Трусы вы проклятые, — вновь обратился Панесхи к жрецу, — хотят власть захватить, а пролить кровь своих врагов боятся или, хуже того, брезгуют, чистоплюи поганые, — ругался он во всю глотку, — сидели бы в своём храме и пели писклявыми голосами песенки в честь Амона! Нет же, полезли в драку, а теперь трясут с испугом своими задницами!

Тут высокие, нарядно украшенные позолоченной бронзой двери из дорогого ливанского кедра с треском и грохотом рухнули, не выдержав мощных ударов тарана — массивного бревна.

   — Ну наконец-то! Вот сейчас мы им покажем переговоры, — прорычал Панесхи, размахивая огромной булавой с длинными шипами. — Бей всех в лепёшку, вырезай их к Сетху под корень! Никого живым не оставлять! Вперёд — в золоте купаться будете до конца жизни! — И Панесхи во главе многочисленного отряда отъявленных головорезов, воодушевлённых обещаниями своего командира, ринулся под полутёмные своды храма.

   — О боги, я не могу этого ни слышать, ни видеть. — Ментухотеп поморщился и отвернулся, зажимая уши руками.

В храме началась отчаянная резня. Защитники царской семьи прекрасно понимали, что пощады никто из них не дождётся, поэтому стояли насмерть. Под высокими каменными сводами раздавались громкие вопли, хрипы и стоны умирающих, глухие удары боевых топоров, мечей, булав. Царская семья, окружённая всё редеющим строем воинов и вооружённых жрецов, собралась в одном из дальних углов, скрываясь от стрел и боевых топоров за большой каменной статуей Амона.

   — Здесь яду хватит на всех, — вздохнула царица, снимая с руки перстень с большим изумрудом. — Он мгновенный, поэтому умрём быстро, — деловито объяснила племянницам тётка. — Нельзя нам попадать живыми в лапы этих зверей.

   — Ой, тётя, я ещё жить хочу, — всхлипнула, прижавшись к ней, Нези.

Она уже давно бросила своё копьецо и сейчас дрожала всем телом.

   — Ничего, девочки, не бойтесь, это одно мгновение, раз — и всё! — проговорила Тии.

   — Я не буду принимать яд, — сказала бледная, но спокойная Нефертити. — У меня кинжал. Я сама проткну себе сердце.

В её руке блеснуло длинное тонкое лезвие. Она приставила кончик кинжала под левую грудь и посмотрела на сражающихся вокруг воинов. Среди них отбивались от наседавших мятежников царевич Аменхотеп и скульптор Тутмес.

   — Подожди, Нефи, — остановила её царица, — сначала простимся с Хеви. Иди сюда, сынок! — прокричала она изо всех сил.

Весь в крови начальник караула толкнул царевича назад и встал на его место.

   — Иди к матери и жене, они хотят с тобой проститься, — прохрипел он молодому человеку.

Строй защитников сомкнулся, но ещё ближе приблизился к статуе, за которой находилась семья фараона. Тии крепко обняла сына.

   — Прощай, сыночек, — всхлипнула она и вдруг завыла во весь голос, как простая деревенская баба: — Как я хотела, чтобы ты был счастлив, родил детей! Эх, не суждено мне внуков понянчить...

   — Не плачь, мама, мы ещё отобьёмся, — говорил сын, обнимая мать, но глядя при этом на молодую жену.

Тии ревниво посмотрела на невестку, но пересилила себя.

   — Обними жену, сынок, обними в последний раз! Всего сутки отвела вам судьба!

Нефертити прижала к себе мужа. На её ресницах не было ни слезинки.

   — Прощай, Хеви, — сказала она просто, — мы с тобой вместе ещё помолимся Атону на том свете.

По щекам царевича потекли слёзы. Он вдруг взревел, как дикий зверь, оттолкнул жену и мать и, схватив валявшийся на полу боевой топор, ринулся в самую гущу схватки. За царевичем в последнюю атаку кинулись все те из защитников, кто ещё мог передвигаться. Этот сумасшедший и отчаянный напор был так силён, что нападавшие отпрянули назад, словно столкнулись с демонами пустыни, а не с людьми.

   — — Да бейте их, псов вонючих! — заорал на весь храм Панесхи, размахивая булавой и ошалело вращая выпученными глазами. — Ведь их всего горсточка осталась.

Он бросился на царевича и занёс свою палицу над его длинной яйцеобразной головой. Ещё миг, и она бы треснула, как кокосовый орех, но в тот момент, когда Тии уже всплеснула руками от ужаса, наблюдая за гибелью сына, чья-то мощная чёрная рука остановила смертельный удар. Это Джабу перехватил запястье толстяка и буквально смял его, как будто это была не мощная волосатая ручища, а тоненький прутик акации. Послышался хруст костей, и раздался дикий крик. Затем гигант взмахнул другой рукой, в которой был зажат меч-секач, похожий на гигантский серп^[19], и отрубленная голова мятежника с беззвучно дергающимися толстыми красными губами покатилась по мраморному полу. В пылу отчаянной схватки нападающие не заметили, как в распахнутые двери за их спинами ворвались воины только что прибывшего отряда. Смерть предводителя так ошарашила мятежников, что они начали, как испуганные крысы, метаться по храму в поисках убежища или выхода. Последних головорезов Панесхи ещё добивали, а Джабу уже обнимал царицу Тии, её племянниц и царевича, который от усталости еле стоял на ногах.

   — Диду в добром здравии, столичный корпус в вашем подчинении, — скороговоркой проговорил Джабу, — и, слава богам, вы все живы!

Огромные чёрные руки обхватили всех четверых и так сжали, что Тии взмолилась:

   — Ой, Джабу, отпусти, ты нас просто придушишь!

Когда нубиец разжал свои объятия, побледневший царевич покачнулся и рухнул на окровавленный пол.

   — Бери его, Джабу, и неси к нам в спальню. Надо хорошенько осмотреть Хеви, может быть, у него опасная рана? Нельзя терять ни мгновения, — решительно приказала Нефертити и уверенной поступью зашагала впереди всех.

   — Да, пожалуй, Нефи скоро меня заменит, — устало пробормотала царица. — Ладно, пойдём, Нези, и мы. — Тии обняла за плечи плачущую девушку. — Нам тоже надо отдохнуть. Очень уж сумасшедший денёк сегодня выдался.

Глава 4

1

Нефертити вместе с врачами внимательно осмотрела тело мужа. Оно было в ссадинах, царапинах и синяках, но серьёзных ран не обнаружилось. Царевича обмазали целебными мазями и дали выпить вина с настоем лекарственных трав и мёда. После этого Хеви заснул глубоким сном. Нефи старательно замазала ранку под левой грудью, полученную от кинжала, который она намеревалась вонзить себе в сердце всего полчаса назад, облегчённо вздохнула, выслушав сообщение служанки Майа о том, что с Тутмесом всё в порядке, и прилегла на широкую семейную кровать.

Проснулась она уже вечером. Рядом по комнате бегал Хеви в коротенькой красной набедренной повязке, что-то бормоча себе под нос. Нефи прислушалась.

— Он за всё заплатит, пьяница проклятый, — шептал царевич. — Отдал нас всех на растерзание этим псам! Смерть ему! Атон так хочет! — И с этими словами он выбежал из спальни.

Нефи бросилась за ним, накидывая на ходу тёмно-синюю тунику, но царевич уже вскочил на колесницу, которая ждала его у мраморных ступеней входа во дворец. За ним понёсся десяток колесниц воинов конвоя. Среди них был и Туту, незаменимый секретарь царевича. Правда, писца не было в храме среди тех, кто защищал царскую семью. Но Туту утверждал, что лежал без сознания в одном из покоев дворца после того, как бросился с кинжалом на ворвавшихся туда мятежников. В подтверждение этого он показывал большую шишку на лбу. Правда, кое-кто из слуг поговаривал, что видел, как молодой писец забирался в мучной ларь на кухне дворца, а шишку, мол, он набил себе сам деревянной колотушкой. Но царевича не заботили такие мелочи, он привык к Туту, который проворно исполнял все его поручения и мог без задержки составить любой документ. Сейчас же молодой писец мчался на колеснице за фараоном, закрыв глаза от страха и крепко вцепившись в деревянный поручень. Все направлялись во дворец фараона.

Тем временем верховный властитель Египта, недавно проснувшись после затянувшейся ночной пьянки, очень смутно помнил, что ставил оттиски личной печати под какими-то папирусами. Да это его и не заботило. Хеви-старший лёг в большую мраморную ванну, больше похожую на бассейн, и, привалившись к бортику, на который была положена мягкая подушка, не спеша посасывал холодное вино из большого стеклянного с позолотой кубка. От воды исходил приятный аромат кедровой смолы, а по её поверхности плавали лепестки роз. Фараон уже совсем было начал дремать, как в его покои ворвался царевич Аменхотеп.

   — Что это с тобой, сынок? — удивлённо уставился на него Хеви-старший. — У тебя всё лицо в синяках и ссадинах. Упал с колесницы во время охоты? Но ты же не охотишься. А вот я в твои-то годы не слезал с колесницы...

   — И ты ещё спрашиваешь, выживший из ума дурак, что это со мной? А когда Панесхи принёс бы тебе мою отрубленную голову, ты бы тоже спросил: «Что это с тобой, сынок?» — передразнил сын.

   — Что случилось, Хеви? Ты несёшь какую-то чушь. Ты пьян? — воззрился на него ошарашенный таким разговором фараон.

   — Ты что, совсем не помнишь, что поставил свою личную печать под декретом о лишении меня звания наследника престола и об отстранении от власти моей матери? Ты что, не понимал, что этим самым отдаёшь нас в лапы заговорщиков во главе со жрецами Амона и пьяницей Пасером?

   — О боги, я ничего не помню! — воскликнул с искренним жаром фараон. Кубок выпал из его руки и разбился о каменный бортик ванны. Вино стало смешиваться с прозрачной водой.

Царевич как зачарованный смотрел на вино, которое, как красный туман, медленно растворялось в воде.

   — Сегодня везде кровь... — пробормотал он, глядя на жирное тело отца, лежащее в розоватой воде. — Ты хотел утопить всех нас в крови! — выкрикнул царевич. Его глаза широко открылись, в них мелькнуло безумие.

   — Хеви, ты ошибаешься! — Фараон замахал толстыми руками, словно защищаясь от неотвратимо наступавшего на него сына.

   — Но Атон не допустил этого злодейства, — продолжал царевич неумолимо. Отец с ужасом смотрел в горящие глаза сына. — Подлая, жирная тварь, ты за всё заплатишь. Атон вынес приговор, а я исполню его, — не произнёс, а словно выплюнул эти слова сын и, резко схватив за узкое длинное горлышко стоящий рядом на подносе тяжёлый золотой графин, ударил им с размаху отца по голове.

Фараону повезло: он успел инстинктивно уклониться в сторону и удар пришёлся по касательной. Ребристые грани графина содрали кожу с виска Аменхотепа. Кровь хлынула по скуле и шее на широкую волосатую грудь царя Египта.

   — Ты с ума сошёл, Хеви! Помогите мне, помогите! — истошно завопил фараон.

   — Никто тебе не поможет, предатель. Ты отдал на лютую смерть своего сына, жену и племянниц, — с чувством произнёс молодой человек. — Ты утонешь в своей крови, подлец!

Царевич схватил отца за горло и стал душить, одновременно погружая его голову в воду, становившуюся всё краснее от обильно сочившейся из виска фараона крови. Хеви-старший попытался сопротивляться, но худые длинные руки сына были на удивление цепкие и сильные. Тогда фараон стал пинаться.

   — Туту, держи его за ноги, — приказал царевич.

Исполнительный писец, стоящий за спиной своего господина, прыгнул в ванну и, сопя от напряжения, уселся верхом на царя Египта, пускающего последние пузыри в своей жизни. Но тут двери покоев распахнулись, и в комнату ворвались царица, Нефертити и Джабу.

   — Не сходи с ума, сынок! — закричала мать. — Немедленно отпусти отца! Он, конечно, виноват, но он просто жалкая игрушка в руках заговорщиков! Неужели ты этого не понимаешь?

Но Хеви ничего не слышал. Его руки яростно сжимались. Фараон перестал дёргать ногами, хотя проворного Туту как ветром сдуло из ванны при появлении царской семьи. Тогда Джабу оторвал одной рукой царевича от отца, а другой вытащил жирную тушу Аменхотепа из мутно-красной воды. Фараона стали откачивать. Вскоре он вздохнул и с ужасом уставился на свою семью, собравшуюся вокруг него.

   — Это Насер и Небуненес подсунули мне эти проклятые папирусы, — забормотал Хеви-старший, умоляюще протягивая руки к жене. — Не убивайте меня! — взмолился он.

   — Никто тебя не собирается убивать, кроме твоего родного сына, — проговорила с презрительной гримаской Тии, — но мы его удержим от этого опрометчивого шага. Однако завтра ты в храме Амона сделаешь своим законным соправителем Хеви. С этого момента всем в стране управлять будем только мы, раз ты показал, что не только не способен к этому, но даже опасен для своей семьи. Немедленно отдай свою личную печать.

   — Она валяется где-то там. — Фараон обречённо махнул рукой в сторону спальни.

Тии нашла печать на золотой цепочке, повесила её себе на шею и, бросив мужу: «Слуги о тебе позаботятся», — вышла из комнаты. За ней ушли все остальные. Двери покоев номинального властителя Египта громко захлопнулись, за ними он услышал стук копий часовых. Фараон понял, что до конца своих дней будет оставаться под замком. Правление Аменхотепа Третьего, по сути, закончилось, хотя он и прожил ещё несколько лет...

2

Следующий день горожанам запомнился надолго. Все в Фивах уже знали о попытке мятежа. По городу ходили слухи о страшной резне, которую устроили заговорщики во дворце царицы. Поговаривали, что первая жена фараона и наследник престола погибли, а вместо них жрецы Амона поставили своих людей. Поэтому почти весь город собрался вокруг храма Амона на севере Фив, чтобы своими собственными глазами увидеть царскую семью. Ведь на главных площадях объявили, что намечается помазание на трон царевича Аменхотепа, который становится полноправным соправителем своего фараона-отца.

   — Царевич — это Хеви-младшенький или нет? Не подменили ли наследника престола? — задавали себе такие вопросы те, кто в этот день с раннего утра собрался вокруг главной площади города, которая расстилалась перед величественными пилонами храма Амона. У храма стояли две огромные статуи великому фараону Тутмосу Третьему, завоевателю Азии. Казалось, что и он с интересом всматривается в пышную, растянувшуюся на сотни метров процессию, не спеша приближавшуюся к главному храму страны. Царская семья на богато украшенных паланкинах, величественно покачиваясь, плыла над толпой.

Царевна Нефертити была в центре внимания всего города. Она сидела рядом с наследником престола в изящном белоснежном платье. На солнце ослепительно горели драгоценности, которыми молодая женщина была усыпана сверху донизу. Но царевич экстравагантностью своего одеяния привлекал к себе внимание больше, чем она. Его туника с широкими, раструбом рукавами и пышная юбка были какого-то необычно яркого, бьющего по глазам оранжево-алого цвета. Вдобавок на его груди висела большая золотая пластинка с полным именем Атона-Солнца, который был изображён не в привычном виде человека с головой сокола, а просто круга с солнечной (или царской) змеёй спереди и множеством устремлённых вниз лучей с кистями человеческих рук на концах. Такие же пластинки, только поменьше, были у Хеви на животе, над кистями рук и на предплечьях.

Красочная процессия остановилась перед храмом Амона. Рёв труб и стук барабанов стихли. Царская семья во главе с неуверенно шагавшим фараоном взошла на помост, украшенный пурпурного цвета тканями, и расселась в невысокие кресла из чёрного и красного дерева с накладками из серебра, золота и слоновой кости. За спинками кресел выстроилась знать с опахалами, мухобойками и всем прочим, что могло вдруг понадобиться семье фараона. Все замерли, наблюдая за устрашающим действом, разворачивающимся перед ними.

На пыльную чёрную, плотно утоптанную площадку перед помостом воины принесли несколько деревянных плах и перед каждой поставили по человеку со связанными за спиной руками. Это были руководители заговора. Прямо напротив помоста стояли с избитыми лицами Насер, Небуненес, Ментухотеп и другие мятежники. Глава царской канцелярии громогласно зачитал приговор. Царица Тии, сидящая рядом с фараоном, толкнула его локтем в бок. Аменхотеп, с тоскливой жалостью глядя на своего сына Пасера, поднял правую руку и махнул палачам. Заговорщиков поставили на колени и опустили их бритые головы на плахи. Палачи подняли топоры. На широких бронзовых лезвиях заиграло солнце. В толпе раздались испуганные женские возгласы. Внезапно сын фараона царевич Аменхотеп встал и громко обратился к главному жрецу Амона Дуафу, стоящему как ни в чём не бывало за спиной номинального владыки Египта и наблюдавшему за казнью своих сообщников:

   — Уважаемый главный жрец Дуафу нас долго заверял, что не имеет никакого отношения к злодейскому заговору, хотя почти все мятежники утверждали, что именно он был главным вдохновителем этого страшного преступления. Мы поверим ему, если он возьмёт топор в руки и отрубит голову одному из главных заговорщиков, замышлявшему сесть на моё место — место наследника престола, а в будущем быть соправителем нашего владыки. — И царевич указал своим длинным пальцем на Пасера. Тот поднял голову от плахи и, выпучив глаза от ужаса, посмотрел на говорившего, а затем перевёл взгляд на главного жреца.

Все в замешательстве уставились на высокую фигуру Дуафу. На площади наступила мёртвая тишина. Все отлично понимали, что это говорит человек, который фактически через каких-нибудь полчаса станет царём Египта.

   — Я согласен, ваше высочество, осуществить то, что вы мне приказываете, хотя казнить преступников не моя обязанность, — сухо проговорил Дуафу, кланяясь царевичу. — Но, чтобы отвести все подозрения от себя и от храма Амона и заверить ваше высочество в своей искренней и глубокой преданности, я недрогнувшей рукой покараю подлого преступника!

Жрец сошёл с помоста и взял из рук палача топор.

   — Предатель! — заорал во всё горло Пасер. — Сам вовлёк меня в заговор, уверил, что я без труда стану наследником, а потом и фараоном, а сейчас голову мне рубит, трус, предатель! — вопил на всю площадь главный виночерпий двора.

Дуафу, услышав эти слова, ещё больше побледнел и поспешно поднял топор. Два воина держали с боков жирную тушу Пасера, но он продолжал извиваться и кричать:

   — Отец, спаси меня! Спаси!

Фараон закрыл глаза и плотно сжал губы. По его полной щеке побежала слеза.

   — Будьте прокляты вы все, царская семейка, — захрипел Пасер, уткнувшись лицом в дерево плахи. — Кровь не только моей матери, Амры, на ваших руках. Ты, злобная степная волчица Тии, отравила моего деда, фараона Тутмоса, и его законного наследника Яхмоса и зарезала мою мать. Это святая правда! Проклинаю вас на веки веков! Все вы сдохнете, как собаки, и ваши потомки проклянут вас...

   — Да руби же, руби! — истошно закричал Хеви-младший, вскакивая со своего кресла. — Заткни его поганую пасть!

В этот момент Дуафу опустил топор на жирную шею сына фараона, но сделал это так неумело, что только надрубил шею, из которой хлынула тёмно-красная густая кровь. Пасер хрипел и трясся, извиваясь над плахой. Сильные воины с трудом удерживали его. Фараон отвернулся в сторону, чтобы не видеть этого. Его жена Тии в это время внимательно смотрела на окружающую толпу, её интересовало, как отреагировали люди на слова казнённого. Но народ больше был занят кровавым зрелищем, чем преступными словами. Тем более что в них не было ничего нового. Тёмные слухи о печальной судьбе старого фараона и его сына ходили по стране уже много лет. Сейчас же людей занимали не всем известные слухи, а вид окровавленного тела Пасера, бьющегося в смертельной агонии на плахе. Нези, вскрикнув, закрыла глаза ладошками, как и многие женщины в толпе. Одна Нефертити смотрела прямо перед собой с каменным выражением лица, только глубокая складка пересекла её высокий лоб и губы сжались плотнее, чем обычно.

Царевич же испытывал мстительное наслаждение. Он с хрустом сжал подлокотники кресла и весь натянутый, как струна, подался вперёд. Можно было подумать, что он сейчас кинется к плахе и схватит топор, чтобы довершить начатое. Но внезапно проворный Туту выхватил топор из трясущихся рук жреца, размахнулся и, как заправский мясник, громко крякнув, отрубил голову главному государственному преступнику. Она покатилась по пыльной чёрной земле и замерла рядом с уже отрубленными мгновение назад головами Небуненеса и Ментухотепа. Обращённые лицами друг к другу, они, казалось, совещаются о чём-то друг с другом.

   — Молодчина, Туту! — в полной тишине воскликнул царевич, хлопая в ладоши. — Вот как надо выполнять мои приказания, — обратился будущий владыка страны к придворным, стоящим за креслами. — И помните, что жрецам Амона нельзя верить. Они вас вовлекут в заговор, а потом сами же отрубят вам головы. Теперь, Дуафу, веди всех нас в храм, пора завершить так славно начатое дело, — уже по-хозяйски проговорил Хеви-младший и махнул рукой трясущемуся в нервной дрожи от перенесённых волнений, забрызганному кровью главному жрецу Амона. — А остатки этой мрази сожгите прямо сейчас, — указал на трупы надменный властитель, проходя мимо плах.

Площадь содрогнулась от ужаса. Это было самое страшное, что можно было совершить с человеком: уничтожить его труп и тем самым не дать ему никакого шанса на новую, загробную жизнь. Воины засуетились на площади, проворно складывая огромные костры. Главный жрец с жалкой гримасой на когда-то величественном лице раболепно поклонился новому владыке и, покорно опустив голову, открыл ворота главного храма страны, впустив на церемонию помазания на царство принципиального и непримиримого врага своего божества — Амона. Вскоре ароматы благоуханных смол из Аравии смешались на торжественной церемонии в огромном помещении с тошнотворными клубами дыма, долетавшими от горевших неподалёку костров, на которых превращались в пепел мертвецы.

«Это символично, — думала Нефертити, только что ставшая из жены царевича, наследника престола главной супругой фараона, — похоже, сумасшедший Хеви всем нам ещё даст жару! Ох, несладко придётся нашему царству! Но неужели Пасер был прав, и моя тётка отравила фараона и наследника и зарезала служанку?»

Нефи внимательно посмотрела на Тии, подходившую к носилкам, стоящим на площади. Та повернулась, взгляды двух женщин встретились. По печальному, даже чуть пристыженному выражению лица, которое только на мгновение мелькнуло, пробилось сквозь официальную маску царицы, как вспышка зарницы на тёмном грозовом небе, племянница поняла, что Пасер не лгал. Осознание страшной тяжести родовой вины легло в этот момент на узкие плечи молодой царицы. Бремя преступным путём доставшейся власти чуть не подкосило её стройные ножки.

Но, несмотря на печальные мысли, молодая женщина с невозмутимой, надменной величественностью прошествовала по площади рядом со своим уже царственным супругом между дотлевающими кострами к блестящему драгоценностями паланкину. На её очаровательной головке поверх парика красовался обруч с золотым, царственным аспидом. Только что изготовленный искусными ювелирами, он нестерпимо сверкал на солнце. Народ вокруг лежал, не смея поднять глаз и уткнув лица в чёрную пыль, перемешанную с пеплом тел казнённых мятежников. Царская жизнь для Нефертити началась.

Глава 5

1

Прошло стремительно шесть лет. Многое изменилось в Фивах за этот короткий срок. И это в столице страны, которая умудрялась не меняться в течение тысячелетий. Даже ночи в Фивах стали другими. Если раньше под покровом прохладной темноты многие фиванцы запросто гуляли напропалую в многочисленных тавернах и кабаках, а на узких улочках можно было под утро услышать только вопли пьяных, визг проституток да шум драки, затеваемой грабителями, то сейчас в самые глухие ночные часы слышался лишь скрип плохо смазанных колёс многочисленных подвод, которые медленно тащили неповоротливые волы. Сонные возницы, лениво позёвывая, с беспокойством всматривались в сереющее небо с уже гаснувшими крупными звёздами. Надо было спешить. К восходу солнца фрукты и овощи, утки и гуси, прочая снедь и живность должны были быть разложены по подносам жрецов нового божества империи — Атона. Именно ему был возведён в кратчайшие сроки огромный храм на одной из главных площадей города прямо напротив обиталища прежнего верховного бога страны — Амона.

Вот в эту ночь жрецы бога Амона в потрёпанных белых одеяниях столпились на гранитных ступеньках у входа в свой полузаброшенный храм и с тоской смотрели на бесчисленные повозки, везущие богатейшие жертвоприношения чужому богу.

   — Надо же, — проворчал один из жрецов, возвышающийся над прочими на целую голову, — дожили! Великий Амон не имеет и сотой доли того, что буквально сыплется на ещё совсем недавно никому не известного Атона.

   — Ты что, хочешь, чтобы тебе на базарной площади отрубили топором башку с неосторожным языком и потом сожгли на костре или бросили твой труп собакам? — прогнусавил старик, опирающийся на позолоченный посох.

   — О боги праведные! Опять они здесь! — вдруг взвизгнул тоненьким голоском молоденький жрец и резко подался назад, расталкивая своих собратьев.

Между стенами двух храмов по ярко освещённой луной дороге, где только что проехали подводы, двигались три странные белые фигуры. Они словно скользили над землёй. Послышались глухие утробные завывания. Человек или зверь не могли издавать таких звуков, леденящих кровь живых людей. Жрецы отпрянули назад, но всё же сдержались. Они не убежали сломя голову в храм, захлопнув за собой кедровые ворота. Вскоре к чёрной гранитной лестнице, ведущей в прибежище Амона, подлетели три полупрозрачные белёсые тени. Жрецы смотрели на них, и их бритые головы покрывались обильными капельками пота, ярко блестевшими в лунном свете. Перед живыми людьми стояли полупрозрачные видения, очень похожие на Пасера, Небуненеса и Ментухотепа. Видения были в жреческих одеяниях и держали свои отрубленные бритые головы в руках.

   — Никогда мы не обретём спокойствия, — хором завывали распухшими ртами страшные головы, — отомстите за нас, братья. Не дайте извергу, захватившему власть в стране, восторжествовать.

Жрецы бросились в храм. Слушать подобные речи было значительно опаснее, чем встречаться с привидениями.

   — О, братья, отомстите за нас! — жуткими голосами стонали заговорщики, казнённые и сожжённые шесть лет назад на том самом месте, где сейчас гордо возвышался храм новому божеству — Атону...

Шесть раз разливалась река, которую древние египтяне величали Большим Хапи, с того памятного всем кровавого мига, когда с деревянных плах полетели головы заговорщиков. Шесть раз с тех пор загорелые поселяне собирали обильные урожаи. Всё текло своим чередом, установленным в начале времён самими богами. И в жизни страны эти шесть лет были просто одним кратким мгновением. Разве сравнишь его с несколькими тысячами лет, которые прожили люди в этом огромном оазисе посреди пустыни, раскинувшемся узкой полоской вдоль берегов одной из самых длинных на планете рек.

Однако за прошедшие шесть лет многое изменилось в столице могущественнейшей империи. На просторной площади перед храмом Амона был возведён необычный дом бога Атона. Такого храма ещё не видели фиванцы. Он был без крыши, но с многочисленными каменными алтарями, на которых каждый день утром — при восходе — и вечером — при закате солнца — приносили обильные жертвы жрецы нового божества во главе с самим фараоном, бывшим царевичем Аменхотепом, а теперь законным соправителем своего больного отца. Он обладал фактически абсолютной властью над всем Египтом. То, что у нового правителя есть свой бог, никого не удивило. Ведь почти в каждой деревне по всей стране, растянувшейся на многие тысячи километров вдоль медленно текущей великой реки, были свои местные божества, но их жителям и в голову не приходило отрицать существование других божеств, часто намного более могущественных. Но по стране ходили странные, а с точки зрения простого люда просто дикие слухи, что молодой фараон не признает иных богов кроме своего Атона. И все знали, что Хеви-младший не выделял из казны ни одного дебена драгоценных металлов в пользу храмов других богов, всё шло его обожаемому Атону, которого изображали как-то странно: в виде простого круга с царской змеёй впереди и множеством лучей с кистями человеческих рук...

В это утро предрассветные часы во дворце соправителя фараона и его жены были, как всегда, суматошными. Сонные слуги, натыкаясь друг на друга, в сером полумраке многочисленных коридоров ждали выхода молодой царственной четы. В спальне Хеви-младший покорно отдал длинное тощее тело в руки слуг, торопливо готовящих повелителя к торжественному выходу. Вместе с ними вокруг царевича суетился и Туту. За прошедшие пять лет он очень располнел, но остался таким же проворным и сметливым. Хеви так привык к его круглой физиономии, что, не появись она перед ним рано утром, когда он, проснувшись, потягивался в постели, это привело бы его в крайнее изумление. Но Нефертити терпеть не могла жирную, наглую, всегда потную рожу писца с хитрыми маленькими, как у свиньи, глазками.

   — Опять эта свиноподобная морда трётся у нашей постели, — выругалась и в это утро царица, — мне ванну принимать, а он тут вертится.

   — Да не обращай ты на него внимания, — махнул вяло рукой Хеви, потягиваясь во весь свой длиннющий рост. — Ты же не стесняешься попугая или обезьянку. Так и на него смотри просто как на очень смышлёную мартышку, — засмеялся он. — Туту, хочешь орешек? — кинул любимое лакомство домашних обезьян соправитель фараона своему самому приближенному чиновнику.

   — Угу-угу! — закричал, подражая обезьяне, Туту и начал так ловко подпрыгивать, изображая звериные повадки, что его повелитель захохотал. Улыбнулась и Нефи.

   — Это не царские покои, а какой-то проходной двор, — махнула рукой главная жена правителя Египта и, зевая, обнажённая, пошла принимать ванну в соседнюю комнату.

Вскоре брадобрей проворно побрил подбородок и голову Хеви, и сейчас же один слуга стал пудрить ему лицо, а другой подкрашивать веки и ресницы. Тем временем рядом с ним уже появилась готовая к выходу Нефертити. Она поджала красивые губы, посмотрела с вызовом на вялого и бледного мужа и негромко проговорила:

   — Ты только час назад лёг в постель. Опять эти оргии. Хочешь своего отца превзойти? Так он хоть вино хлещет, а ты нюхаешь и глотаешь разную аравийскую дрянь.

   — Прости, милая, — заплетающимся языком ответил Хеви, — я виноват перед тобой. Но не говори мне про моего отца, я не хочу ничего слышать о нём.

Его шатало от слабости, когда он вынужден был встать со стульчика. Слуги надели на него расшитые золотом набедренную повязку и передник. Голый продолговатый череп покрылся капельками пота.

   — Опять с тобой были эта мерзкая танцовщица Кия и твой поросёнок Туту, готовый на любую подлость? — продолжила Нефи. — Разве ты не понимаешь, что они просто тебя используют, потакая всем твоим порочным наклонностям? Если так дальше пойдёт, то ты сам себя в саркофаг загонишь. Опомнись, ведь тебе всего двадцать два года, а ты выглядишь, словно тебе перевалило за сорок. Хочешь умереть раньше своего распутного папочки? Возьми себя в руки, Хеви, ты же можешь это сделать, если пожелаешь. Ты сильный и умный, так напряги же свою волю, не раскисай!

   — О, как ты права, моя дорогая, любимая Нефи! — воскликнул, как всегда, эмоционально Хеви и вдруг кинулся на колени перед женой, обхватывая худыми, костлявыми руками её бёдра и пряча вытянутое бледное лицо с трясущимися белыми губами в её колени. — О, как ты права, моя ненаглядная! — застонал надтреснутым, срывающимся на высокие пронзительные интонации голосом молодой фараон, словно жалкий фигляр на подмостках в базарный день или молоденький жрец на торжественной праздничной службе.

На окружающих, однако, это не произвело особого впечатления. Все уже давно привыкли к неожиданным выходкам нового повелителя Египта. Двое слуг, улучив момент, проворно напялили парик на его длинный яйцеобразный белый череп.

Хеви-младшего после оргий, во время которых он, одурманенный наркотиками, хлестал с остервенением плёткой девиц-танцовщиц и затем совокуплялся с ними, с наслаждением чувствуя, как они бьются под ним от боли, мучило чувство вины перед обожаемой супругой. С ней он не мог себе позволить все те мерзости, которым предавался с диким неистовством два-три раза в месяц. Хеви сам себя стыдился, но отказаться отпорочных удовольствий уже не мог. Поэтому-то он бурно и страстно погружался в раскаяние, чувствуя в глубине своей тёмной души, что от унижения перед боготворимой им Нефертити получает очередное наслаждение.

Однако пора уже было идти в храм. Специальный слуга постучал бронзовой булавой по медной доске, висящей в коридоре, и громко провозгласил:

   — Наш единственный бог, Атон, готов появиться из-за горизонта! Спешите все встретить его с почтением! Нет бога кроме Атона, а наш повелитель — посланник его на земле!

Гулкое эхо от этих возгласов прокатилось по многочисленным сумрачным коридорам и залам дворца. Царственная чета поспешно зашагала по крытой галерее, соединяющей дворец с храмом. Её шаги гулко отдавались эхом под высокими деревянными перекрытиями. Молодые люди прошли в предрассветном полумраке по шести тянувшимся с запада на восток открытым дворам, расположенным анфиладой. В храме не было крытых залов, чтобы солнечные лучи свободно могли проникать в них. В последнем зале находилось святилище Атона. Там же громоздился и огромный алтарь из красного, отполированного до блеска гранита. Перед ним вся процессия привычно остановилась. Между двумя огромными, стоявшими по бокам алтаря колоннами, украшенными иероглифами, прославляющими бога, над низкой стеной был виден верхний край жёлто-серых гор, над которым алело предрассветное небо. Все замерли. Наконец оранжево-красная кромка солнца показалась на горизонте. Туту, одетый в роскошную алую тунику, подал своему повелителю кривой нож с широким бронзовым лезвием, взял из стоящей рядом корзины белоснежного лебедя и поднял его над алтарём. Ему помогали двое слуг. Хеви взмахнул ножом и перерезал птице горло. Кровь хлынула на алтарь. Раздался торжественный звон литавр и бой барабанов. Вереницы жрецов в алых одеяниях понесли на золотых и серебряных подносах жертвоприношения великому богу. Вскоре первые солнечные лучи заиграли на горах фруктов и овощей, на тарелках с жареным мясом и рыбой, на графинах с лучшими винами, громоздившихся на многочисленных алтарях по всему святилищу.

Молодой фараон Аменхотеп Четвёртый{71} с отвращением глядел на пищу. Его мутило после бессонной ночи и наркотических настоек. С мучительной гримасой на лице он оторвал взгляд от алтаря и уставился на диск солнца, встающий над плоскими вершинами восточных гор.

   — Может, не надо тебе так долго смотреть на солнце? — шепнула ему на ухо жена. — Ведь ты и так, Хеви, очень плохо видишь.

   — Мой долг смотреть на Атона, — отрезал муж и добавил, смягчив тон: — Спой, Нефи.

Молодая царица взяла в руки цитру и, мелодично позванивая, запела гимн во славу Атона. Все затихли. Сильный голос прекрасно звучал в зале, о хорошей акустике которого позаботился лучший архитектор страны.

   — Ты самое ценное моё сокровище, — произнёс Хеви, утирая слёзы, когда жена закончила петь. — Я уверен, что Атон тоже слушает тебя каждый раз с таким же восторгом, как и я.

Теперь запели жрецы, прославляя Атона и его верного посланника на земле — их щедрого повелителя. Они разбрасывали по святилищу цветы, воскуривали ароматические смолы. Лицо Нефертити прояснилось, и, взявшись за руки, царственная чета направилась обратно во дворец.

Когда процессия возвращалась из храма по галерее, в ноги соправителю фараона вдруг бросился одетый в рубище высокий старик. Хеви с удивлением всмотрелся в него. Это был Дуафу. Охрана не посмела преградить путь главному жрецу Амона. Туту кинулся к нему и замахнулся позолоченным посохом:

   — Пошёл вон, бродяга!

   — Оставь его, — махнул рукой Хеви и спросил, презрительно глядя на жалкие отрепья на плечах когда-то всемогущего жреца: — У тебя что, Дуафу, не осталось приличной одежды?

   — В каком состоянии храм, в таком же состоянии и его главный жрец. — Старик простёр длинные худые руки к молодому властителю Египта. — Смилуйся над нами, не губи слуг Амона. Не о себе прошу, а о всей многострадальной стране нашей. Не навлекай на неё гнев великого и могущественного бога Амона. Ведь только его милостивым заступничеством ещё жив народ египетский.

   — Не губить слуг Амона! — крикнул в ответ соправитель фараона. Его глаза начали вылезать из орбит, нижняя губа оттопырилась, на ней заблестела слюна. — А ты думал о моей семье, когда натравил на нас своих псов, заговорщиков? И кто спас нас от позорной и мучительной смерти? Может, твой хвалёный Амон? Нет, Атон нас спас! Он вложил силу в наши тела и в наши души, и мы раздавили, как тараканов, этих мятежников. Но не всех. Отнюдь не всех! Я знаю, много ещё вас затаилось в грязных фиванских закоулках, ждёте случая, чтобы, как змеи, ужалить меня исподтишка. Но ничего у вас не выйдет. Всех вас выведу на чистую воду и прежде всего вашего заступника, Амона проклятого.

При этих словах даже слуги втянули головы в плечи. Всем показалось, что сейчас от святотатственных речей обрушится потолок галереи. Но ничего не произошло. Только Дуафу поднялся с колен и, гордо глядя прямо в глаза новому фараону, произнёс:

   — Ты можешь всех нас уничтожить, безумец, но бога нашего не тронь. Пока мы живы, мы будем служить ему верно и не позволим никому оскорблять его в нашем присутствии. Постыдись, ведь ты же назван в честь великого бога Амона — Аменхотепом.

Царская свита замерла. Сказать такое прямо в лицо самому фараону, пусть и молодому, но фактически полновластному владыке страны?! Хеви вспыхнул, взмахнул рукой, но остановил буквально в нескольких сантиметрах от лица величественного старика свой кулак. Он опустил дрожащую от ярости руку на сверкающий драгоценностями пояс и хриплым, срывающимся голосом произнёс:

   — Я не Аменхотеп. Я — Эхнатон! — Затем он быстро зашагал по галерее.

За ним двинулась Нефертити, сокрушённо качая головой. Она поняла: состоялся окончательный разрыв с прежней верой, верой отцов и дедов. Её муж отрёкся даже от собственного имени.

2

На небольшой, скромного вида барке, чтобы не привлекать излишнего внимания своих любопытных подданных, больших любителей посплетничать о сильных мира сего, Нефертити плыла по великой реке. Она сидела на палубе на складном стульчике, как всегда, очень прямо и задумчиво смотрела на зелено-голубые волны. На слабом ветерке хлопал большой прямоугольный оранжевый парус. За бортом плескались длинные вёсла в такт ритмичным ударам барабана: идти приходилось против течения. Нефи направлялась в загородную усадьбу придворного скульптора Тутмеса, расположенную в южных пригородах Фив.

Солнце нещадно палило. Даже прямоугольник белого балдахина над головой главной жены молодого фараона не мог защитить её от жаркой тяжести солнечных лучей. Подросток-нубиец энергично размахивал опахалом. Смышлёными, хитрыми глазками, светившимися на его чёрном круглом лице, он исподволь наблюдал за царицей и её служанкой, стоявшей с позолоченным подносом и с серебряным кубком, полным разбавленного холодной водой вина. Нефи его только что пригубила. Мальчишка уловил момент, когда его госпожа отвернулась в сторону, рассматривая торговый финикийский корабль, величаво проплывающий мимо, и проворно ухватил пару засахаренных в мёду, высушенных кусочков фруктов, лежащих соблазнительной горкой на зелёной керамической тарелочке. Но служанка была начеку. Она звонко шлёпнула по чёрной худой руке и сделала страшные глаза. Негритёнок в ответ показал ей язык и стремительно бросил в рот сладости. Нефи краем глаза заметила эту немую сценку и рассмеялась.

   — Что, Бафу, досталось? У Кары рука тяжёлая. Ну ладно, полакомься. — Молодая царица явно благоволила к молоденькому нубийцу, видя в нём сходство со своим горячо любимым дядей Джабу.

Продолжая махать опахалом, негритёнок проворно расправился со сладостями.

   — А ты можешь допить вино и поделиться со мной последними сплетнями, которые ходят по дворцу? — обратилась к служанке Нефи.

Кара не заставила себя упрашивать и с удовольствием осушила кубок. Она довольно причмокнула пухлыми красными губами, вытерла их тыльной стороной узкой ладони и, небрежно сунув поднос слуге, быстро заговорила, весело поблескивая круглыми карими глазами из-под чёрной чёлки нубийского парика, модного в те годы у женщин Египта:

   — В эту ночь, незадолго перед рассветом, голодные жрецы Амона опять с завистью смотрели на возы со снедью. Их везли в храм бога нашего нового великого властелина.

   — Атон — бог не только моего мужа, но и всех египтян, — невозмутимо заметила царица.

   — Вот это я и говорю, — закивала головой без всякого смущения Кара и продолжила, округлив для пущей важности глаза: — И знаете, что эти ободранные жрецы увидали, после того как телеги проехали?

   — Что?

   — Три белёсые бестелесные тени. Они страшно выли и шагали прямо по воздуху.

   — Ну и кто же это был?

   — Никогда не догадаетесь. — Служанка ещё больше выпучила глаза.

   — Да брось ты свои дурацкие шутки, Кара. Говори, кто это был? — Нефи весёлыми глазами взглянула на говорящую.

   — Вот я и говорю, — облизнула губы служанка и подняла вверх смуглый палец с плохо выкрашенным красным лаком ногтем, — идут эти тени прямо по воздуху, стенают на всю улицу, и знаете, что держат в руках?

   — Что? — вздохнула царица, хорошо зная, что её служанку ни за что не заставишь рассказать всё попросту, без драматических завываний, округлённых глаз и риторических вопросов.

   — Свои головы!

   — Головы?! — удивилась Нефи. — Что за вздор? Что ты несёшь?

   — Отрубленные головы, — уточнила служанка и пристально взглянула в лицо своей госпоже, явно наслаждаясь произведённым эффектом.

Царица побледнела.

   — Так это, значит, были те самые казнённые на площади шесть лет тому назад, — прошептала она.

   — А я и говорю, что казнённые: Пасер, Небуненес и Ментухотеп.

   — Ну и что же они говорили? — тревожно спросила молодая царица.

   — Да вот я и говорю, — кивнула значительно Кара, — что-то горло у меня совсем пересохло, от жары, наверное.

   — Дайте ей вина с водой, — нетерпеливо приказала Нефи, — только вина лейте поменьше. А то с возрастом Кара слишком большая любительница финикийского стала.

Служанка взяла кубок, отпила пару глотков и продолжила, довольно облизываясь:

   — И говорили эти отрубленные головы преступные слова. «Отомстите за нас! — выли они на всю улицу. — Никогда мы уже не порадуемся жизни, вовеки не воскреснем, отомстите за нас нашим обидчикам!»

   — И жрецы Амона обещали отомстить? — спросила с угрозой в голосе царица.

   — Да что ты, матушка! Они и пикнуть не посмели в ответ, разбежались в разные стороны, как испуганные мыши при появлении кошки. За ваше здоровье, ваше величество, — бодро проговорила служанка, осушила до дна кубок и продолжила: — А вот ещё мне сказывали, что...

   — Ладно, хватит болтать, мы уже подплываем, — оборвала её царица, вставая.

По поставленным слугами на борт барки сходням она спустилась на каменную пристань. Там её уже ждал высокий, чуть пополневший за прошедшие шесть лет Тутмес. Но что не изменилось в нём, так это выражение глаз, которыми он смотрел на Нефертити. В них светилось, как и прежде, обожание. Когда они оба поднялись по невысокой каменной лестнице в дом, скульптор спросил:

   — Ты чем-то встревожена, Нефи?

   — Да так, наслушалась сплетен о привидениях.

   — Я тоже слышал их от моих помощников. Все Фивы сейчас об этом судачат.

   — Значит, это серьёзней, чем я думала, — проговорила молодая царица, снимая парик и бросая его в руки служанки. — Нашим врагам опять хочется испоганить нам жизнь. А я-то думала, что они забились по углам.

   — К сожалению, твой муж делает всё, чтобы сплотить всех своих врагов и настроить против себя чуть ли не половину страны. Я всё больше беспокоюсь о тебе, — проговорил Тутмес, подходя к царице и ласково гладя её короткие чёрные волосы на макушке.

Нефи припала к его широкой груди.

   — О боги, как я устала от Хеви. Никогда не знаешь, что он выкинет в следующую минуту, — вздохнула она.

   — Прими ванну и отдохни, успокойся. Здесь никто не будет тебя раздражать, — продолжал гладить по очаровательной головке Тутмес.

На ходу раздеваясь, бросая одежду и украшения прямо на мраморные плиты пола, с которых их торопливо подбирала служанка, Нефи направилась в соседнюю комнату. Там её ждала полная ванна прохладной воды. По её поверхности плавали разноцветные лепестки роз.

   — Я жду тебя в спальне, — бросил царице вслед Тутмес, или Тути, как она любовно его называла.

Фактически он был её главным мужем. Только с ним она чувствовала себя спокойно и умиротворённо. Её настоящий, истинный дом был здесь. А во дворце она жила, как в проходном дворе. Вокруг вечно суетились неприятные люди. Вечное волнение из-за Хеви и его выходок.

Царица закрыла глаза, с наслаждением погрузилась в душистую прохладную воду и глубоко вздохнула. «Остаться бы здесь навсегда, жить спокойно и счастливо, — думала она лениво. — Сейчас я обниму Тути. Он такой красивый, сильный и страстный. Разве его можно сравнить с этим узкоплечим толстозадым выродком».

Нефи усмехнулась, вспоминая прошлую ночь, когда Хеви набросился на неё, как умалишённый. Однако буквально через несколько мгновений всё кончилось.

   — Воробей, наверно, способен подольше потрудиться, — презрительно фыркнула себе под нос самая красивая женщина Египта.

...Через два часа, когда солнце уже подобралось к зениту, Нефи в лёгкой полупрозрачной белой тунике сидела в кресле на просторной веранде и, удовлетворённо улыбаясь, смотрела, как Тутмес работает над её бюстом.

   — Что хорошо в твоём полусумасшедшем муженьке, так это то, что он требует от нас работать по-новому, — проговорил скульптор, отступая и внимательно вглядываясь в модель, а потом быстро переводя взгляд на творение своих рук. — Хотя здесь, в Фивах, это делать чрезвычайно трудно. И дело не только в том, что все художники, мастера и подмастерья давно уже привыкли работать по привычке. Тут всё давит на тебя и подчиняет устоявшимся и окостеневшим нормам. Смотришь на стены в храме или во дворце и видишь росписи, барельефы, выполненные как по одному лекалу, скульптуры — то же самое, все на один манер. И так работали многие и многие поколения. Не только художники и скульпторы, но и простые горожане так привыкли к этим устоявшимся формам, что не воспринимают ничего, что отступает от привычных схем. Хочется плюнуть на всё и уехать куда-нибудь в чистое поле и там работать. Возводить новый город без всех этих занудных, цепляющихся, как репья к одежде, окостеневших традиций.

Нефертити с интересом посмотрела на разговорившегося Тутмеса.

   — А что, ведь это идея! — вскочила она с кресла и лёгкой походкой прошлась по веранде. — Перенести столицу в то место, где никогда никто не жил. Где нет ни традиций, ни местных богов, ни храмов, ни недовольных жрецов. Основать свой город, и не просто город, а столицу империи. Это мысль!

   — Конечно, — подхватил Тутмес, — представляешь, сколько работы там открылось бы для архитекторов, скульпторов, художников. И полная свобода: строй, ваяй, рисуй по-новому.

   — Ладно, пора нам прощаться, — сказала Нефи. Она подошла к Тути и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в щёку. — Я пойду одеваться. Мне нужно ещё заехать к тётке, она звала меня поговорить. В следующий раз я приеду через пару дней. До свидания, любимый.

Царица пошла вглубь дома, а Тутмес продолжил работать над бюстом{72}. Ему казалось, что он наконец-то сумеет передать тонкое и прекрасное лицо его любимой женщины.

3

Когда молодая царица плыла на барке через Нил — дворец Тии находился на западном берегу, — она вспомнила рассказ служанки и на душе стало неспокойно. Нефертити хорошо понимала, что жестокая и истеричная политика её мужа приведёт в конце концов к отчаянному противодействию тех, кого он задевал за живое{73}. Ведь загони мышку в угол, и она начнёт кусаться. А тут в угол загоняли всё жреческое сословие страны и тесно связанную с ним столичную и провинциальную аристократию. Да и простой народ не мог понять вот так сразу, почему нужно забыть всех своих местных богов и молиться только новому фараону, а тот уж в свою очередь попросит за людишек новое сверхбожество — Атона. И это происходит в стране, где люди тысячелетиями привыкли молиться многим богам, большим и малым.

«Взрыв всеобщего неудовольствия сметёт нас, как сильный порыв ветра в бурю срывает жалких мартышек с макушек пальм, — думала царица, поглядывая на берега. — Да, надо увозить моего ненормального муженька из этого города. Пусть возится в новой столице со своими начинаниями, а на местах мне придётся договариваться и со жрецами, и с аристократами, да и со всем народом египетским. Удастся ли это? Посмотрим! Иного выхода нет. Надо продержаться ещё лет пять-десять, потом Хеви совсем одряхлеет и ослепнет. Тогда можно будет открыто взять власть в свои руки, а пока надо попытаться изолировать его для общей пользы».

Так думала молодая царица, подплывая по каналу к дворцу Тии. Было самое жаркое время дня. Солнце палило нещадно. По низким ровным берегам росли пальмы, фиговые деревья, густые кусты тамариска и акации. В саду старшей царицы никого не было. Лишь голые рабы работали у шадуфов^[20], поднимая за верёвку кожаные вёдра с водой из канала и переливая их в канавки сада. Слышны были скрипы деревянных журавлей и монотонное пение рабов на непонятном языке.

Вскоре барка Нефертити пристала к пустынному причалу, и молодая царица поднялась по ступенькам во дворец. Здесь было сумрачно и прохладно. Пока Нефертити не спеша шла по хорошо знакомым дорожкам любимого сада, а потом через длинную анфиладу помпезно украшенных залов, её тётка заканчивала разговор со своим визирем Эйе.

   — Так ты считаешь, что если всё будет идти так, как шло последние шесть лет, то смута неизбежна? — спросила Тии, взволнованно теребя золотую цепочку на шее.

   — И начнётся она в столице, — энергично кивнул Эйе и стукнул кулаком по сухому колену, закрытому льняной тканью, вышитой серебром и золотом.

   — Почему в столице?

   — Да потому, что в Фивах народ каждый день наблюдает, как унижают его исконного, древнего бога Амона. Ведь твой сынок давно уже уподобился мальчишке, который размахивает красной тряпкой перед носом у быка. И думать, что это может продолжаться вечно, просто глупо.

Тии тяжело вздохнула и откинулась назад на резную спинку кресла из чёрного дерева, инкрустированного серебром и слоновой костью. На её парике звякнули многочисленные украшения из бирюзы и разноцветных драгоценных камней. В зале наступила тревожная тишина. Внезапно послышались мерно приближающиеся звуки тяжёлых шагов. Хозяйка дворца удивлённо посмотрела на высокую дверь, покрытую затейливой резьбой и серебряными пластинками в виде причудливых сказочных чудовищ. Створки резко распахнулись, и на пороге появилась невысокая полная фигура, сплошь покрытая золотыми украшениями с огромным количеством драгоценных камней. Это был могущественнейший временщик, правая рука молодого фараона Туту. Он не спеша, вразвалку вошёл в зал. За его спиной, бесцеремонно топая, шли воины свирепого вида.

   — Как ты смеешь входить сюда, негодяй? — вскочила с кресла Тии.

Она так посмотрела на вошедших, что даже у отъявленных головорезов мурашки побежали по спинам. Ведь перед ними была царица страны, правящая единолично уже почти тридцать лет. Но Туту лишь нагло улыбнулся.

   — Мой божественный повелитель приказал мне принять дела у визиря Эйе, — с лёгким небрежным поклоном проговорил фаворит молодого фараона, приближаясь к царице. — А раз его почти никогда невозможно застать у себя, ведь он круглые дни и ночи совещается с вашим величеством, мне пришлось приехать сюда.

Туту насмешливо осклабился, показывая большие жёлтые зубы.

   — Ах ты, мерзавец! — воскликнул Эйе и шагнул вперёд, вскинув позолоченный посох.

Огромный воин с длинными волосами и чёрной кудрявой бородой выскочил из-за спины Туту и выхватил посох из рук Эйе. Раздался треск, и сломанный посох упал к ногам царицы.

   — Не надо так волноваться, — расхохотался наглый временщик. — Это вредно для здоровья, ведь с тобой, старичок, и удар может случиться. Помрёшь ещё до того, как передашь мне свои дела.

   — Помереть можешь и ты, и прямо сейчас, — вдруг раздался мощный бас Джабу.

Он уже стоял перед Туту, помахивая дубинкой, сплошь утыканной бронзовыми гвоздями. За его спиной шеренгой выстроились нубийские воины. В любую секунду они были готовы броситься на охрану временщика. В их могучих чёрных руках поблескивали мечи, боевые топоры и дубины. Побледнев, фаворит молодого царя поспешно отступил назад, скрываясь за спинами свиты. Его охранники, уже прославившиеся в столице наглостью и жестокостью, заколебались. Чёрная гвардия старшей царицы двинулась вперёд, явно намереваясь прямо сейчас перебить наглецов, ворвавшихся во дворец повелительницы.

В этот миг раздался властный женский голос:

   — На колени! На колени сейчас же все перед царицей Египта!

Это сказала Нефертити, только что вошедшая в зал и вставшая бесстрашно между двумя враждующими лагерями. Первым бухнулся на пол Туту. Он прекрасно знал, какое огромное влияние имела жена на его повелителя. Если хоть волос упадёт с головы молодой царицы, Эхнатон, не задумываясь, уничтожит всех, кто будет к этому причастен. Вскоре все в зале склонили свои лбы к розовым мраморным плитам. Остались стоять только две женщины: старшая и младшая царицы страны. Тии одобрительно улыбнулась племяннице.

   — Ты что же это надумал, червь ты презренный? — обратилась Нефертити к Туту.

Временщик подполз к ногам молодой царицы и скороговоркой стал оправдываться:

   — Я только выполняю приказ моего повелителя. Мне велено взять государственную печать визиря у Эйе и принять у него все дела. Вот приказ вашего божественного мужа, ваше величество, — дрожащими пальцами Туту протянул папирус с подписью молодого фараона.

   — И ты не придумал ничего иного, как ворваться со своим вооружённым сбродом во дворец старшей царицы? Так ты выполняешь приказы моего мужа, обезьяна вонючая? — закричала в гневе Нефи и хотела пнуть лежащего у неё в ногах нового визиря.

   — Только не вашей божественной ножкой, — проговорил уже стоящий с ней рядом Джабу, — слишком большая честь для этой мрази. Разрешите, ваше величество? — добавил нубиец и взмахнул плетью.

   — Поучи его, Джабу. Объясни, что нужно уважать царскую семью, — кивнула Нефи.

Со свистом рассекая воздух, жгуты из воловьей кожи обрушились на жирную спину временщика. Уж чем-чем, а плетью Джабу пользоваться умел. С первых же ударов вышитая золотом белоснежная туника обильно окрасилась кровью. Туту визжал, как поросёнок, которого повар приготовился зарезать перед вертелом.

   — А теперь убирайся и жди в канцелярии визиря, когда он туда прибудет для сдачи дел, — приказала Нефертити. — Пошёл вон!

Через несколько мгновений вся свора временщика покинула зал. Слышался только громкий, затихающий вдали топот. Нефи подошла к тётке и обняла её. Они расцеловались. Внезапно раздался громкий хохот. Это засмеялся Джабу, за ним последовали его воины, а вскоре весело заливались и царицы. Только Эйе был мрачен.

   — Ну что вы как дети малые, — укоризненно посмотрел он на цариц, — отлупили негодяя и рады. А ведь завтра мы все в его власти можем оказаться.

   — Ничего, даже на короткий срок образумить его полезно. Это ему хороший урок, — проговорила Нефертити. — Будет знать своё место. Таких людей нужно постоянно пороть, другого языка они не понимают.

Царицы простились с Эйе, поблагодарили Джабу за верную службу и удалились во внутренние покои. Чёрный гигант пошёл проверять, как несёт стража службу по охране дворца. Он хорошо понимал, что схватка с могущественным фаворитом фараона только начинается.

4

Вечером, когда жаркое африканское солнце уже не так беспощадно палило с небосклона, постепенно опускаясь к западным плосковерхим серо-жёлтым каменным вершинам, царская семья, как обычно, собралась на ужин. Молодой фараон очень любил эти спокойные вечерние часы. Одетый по-домашнему, без парика, в одной льняной набедренной повязке, он приходил в зал первым и с удовольствием наблюдал, как все члены семьи неспешно рассаживались в украшенные золотом, серебром и слоновой костью, низкие кресла в небольшом уютном зале. Здесь было прохладно. За низким окном, увитым виноградными лозами, слышалось плескание проточной воды. В заросший лотосом и папирусом пруд, вырытый под окнами царской трапезной, вливался узкий канал, по нему приятно журчала в жаркий день в тени густых деревьев свежая вода. Слуги вносили круглые столики с яствами. Рядом с Нефертити на специально изготовленных маленьких стульчиках за низкими столиками сидели три дочери. Они уплетали блюда, подаваемые проворными слугами, вертели продолговатыми вытянутыми бритыми головёнками, на которых болтался только один локон юности, и непрерывно болтали.

Эхнатон любил слушать детский лепет. На его нервном вытянутом лице застывало не свойственное ему умиротворённое выражение. Вот и сейчас он не спеша потягивал из золотого бокала вино, смешанное с гранатовым соком, и любовался дочерьми. Нефи незаметно наблюдала за мужем. «Какой же он всё-таки противоречивый, — думала она. — Кто бы мог подумать, что этот истеричный мужчина станет таким хорошим, нежным и терпеливым отцом!»

Девочки вскоре наелись и стали шалить, бросая друг в друга фиолетовыми и жёлтыми виноградинами. Хеви с удовольствием присоединился к их игре. Потом он выскочил из-за стола и, расставив длинные худые руки, стал ловить девчонок, носившихся вокруг. Наконец все наигрались, и воспитательницы увели царевен. Фараон снова уселся за стол и хлопнул в ладоши. Слуги моментально унесли столик. В зале воцарилась тишина. Муж внимательно смотрел на жену, но молчал. Только Нефертити могла спокойно переносить его тяжёлый взгляд. Она не спеша доела, вытерла салфеткой губы, отпила несколько глотков вина из высокого бокала из зеленоватого стекла и только после этого вопросительно взглянула на мужа.

   — Ну и долго ты на меня будешь пялиться? — спросила она грубовато.

Хеви улыбнулся. Он давно привык к тому, что его жёнушка обладала сильным характером, которому могли позавидовать многие мужчины, и острым, как бритва, язычком.

   — Тебе не кажется, что ты кое-что от меня скрываешь? — спросил муж. В его чуть раскосых миндалевидных глазах начал тлеть огонёк раздражения.

«Неужели он узнал о моих отношениях с Тутмесом?» — подумала Нефи, и внутри у неё всё похолодело. Но она только чуть прищурилась:

   — Что ты имеешь в виду?

   — Где ты была сегодня?

   — У скульптора, он заканчивает мой бюст. Затем заехала к тётке. А что тебя интересует?

   — Да то, что у тётки ты умудрилась влезть не в свои дела! — раздражённо взмахнул длинной худой рукой фараон. На его запястье в вечерних лучах солнца ярко блеснул золотой браслет с именем Атона.

   — Ты говоришь о том, что я чуть-чуть поучила вежливости нашу, как ты сам выражаешься, ручную обезьянку Туту?

   — Я сделал Туту визирем Верхней страны, а ты высекла его на глазах у всех, как простого раба, — недовольно бросил Хеви.

   — А ты знаешь, что он сделал? — Нефи встала и зашагала по залу.

Муж удивлённо уставился на неё. Обычно это он вскакивал и бегал по комнате во время разговора как угорелый. На этот раз жена опередила его, встала напротив, заложила руки за спину и, раздражённо подрагивая ногой, на которой блестели ярко накрашенные алым лаком ногти, наставительно заговорила:

   — Ты полновластный властитель всей страны — и Верхней, и Нижней. Этого никто у тебя не оспаривает, и я не собираюсь лезть в твои дела. Но, когда дело касается жизни или смерти нашей семьи, я не буду молчать и стоять в сторонке. Я вмешаюсь и применю всю власть, которой я обладаю, и даже силу, как я сделала это сегодня.

Нефи подняла указательный палец и властно взглянула в глаза мужа. Тот ошарашенно молчал. Никогда она так с ним не разговаривала.

   — Твой новоиспечённый визирь вломился с отрядом вооружённых людей во дворец к главной жене старшего правителя страны, твоей матери, и в грубой оскорбительной форме потребовал от Эйе сдать ему полномочия немедленно, в то время когда тот совещался с царицей. Твоя ручная обезьяна дошла даже до того, что прилюдно намекнула на любовную связь между твоей матерью и отстранённым тобой визирем. И она думала, что ей это сойдёт с рук? Да я спасла Туту от немедленной позорной смерти. Джабу со своими людьми был готов навести порядок. Мне пришлось вмешаться, чтобы предотвратить внутрисемейное кровопролитие. Ты понимаешь, что твой ставленник чуть не начал войну между семьями старшего правителя и молодого? Ты отдаёшь себе отчёт, к чему это могло привести?

   — Да, я приказал Туту, чтобы он немедленно принял все дела у Эйе. Этот старый павиан надоел мне до смерти своими предостережениями. Он связывает мне руки. А нужно как можно быстрее покорить воле Атона всю страну.

Глаза Хеви загорелись фанатичным огнём. Он вскочил с кресла и забегал по залу. Нефи сокрушённо вздохнула. Когда её муженёк вспоминал Атона, никакие разумные доводы уже не могли пробиться в его яйцеобразную бритую голову. Но Нефи решила попробовать. Она схватила стеклянную вазу, покрытую золотыми узорами, и с размаху бросила её под ноги мужу. Хеви остановился и вопросительно уставился на горячо любимую супругу.

   — Ты заболела, Нефи? — спросил он, обнимая её за талию.

   — Да, заболела! — срывающимся голосом проговорила царица и горько зарыдала. — Хеви, я так переволновалась! Обещай мне, что ты будешь советоваться со мной по всем вопросам, касающимся нашей семьи. Кому, как не главной твоей жене, заботиться о её интересах? Это женское дело.

   — Не волнуйся, моя милая Нефи. Голубка моя, не плачь ты так, твои рыдания просто разрывают мне сердце. Конечно же, я обещаю, — начал успокаивать жену вконец перепуганный Хеви. Ведь Нефертити никогда не плакала и не жаловалась, а тем более не рыдала так безутешно. — Впредь я буду советоваться с тобой по всем важнейшим государственным делам, которые так или иначе касаются нашей семьи. Ну, не плачь, моя красавица.

Молодой фараон начал целовать солёные от слёз щёки своей жены, начисто забыв об Атоне. Нефи, вся дрожа, прижалась к мужу. Как это частенько бывало с его экспансивной натурой, он внезапно воспылал сильнейшей мужской страстью к первой красавице страны, которую сжимал в своих объятиях, и стал целенаправленно толкать её к широкой кушетке, стоящей в одном из углов комнаты.

   — Ты с ума сошёл, Хеви, — заворковала умная жёнушка, словно неопытная девица, а не мать троих детей, — сюда же могут в любой момент войти.

   — Пусть только попробуют, — прорычал фараон, — я сейчас же прикажу отрубить голову прямо на пороге тому, кто осмелится это сделать.

И царственные супруги упали на кушетку, срывая друг с друга одежды, словно и не было целых шести лет брака. После, глядя в расписанный экзотическими цветами потолок, Нефи сокрушённо подумала: «Ну и сука же я! Что же я вытворяю! — Но тут же она удовлетворённо вздохнула, и уже другие мысли появились в её красивой головке: — Судьба царской семьи так или иначе связана теснейшим образом со всеми важнейшими государственными делами. Мне надо будет незамедлительно воспользоваться этим обещанием и приучить Хеви да и прочих чиновников к тому, что я на законных основаниях присутствую на приёмах и деловых встречах фараона и слежу, чтобы ничто не затронуло в той или иной степени интересы нашей семьи».

Она ласково склонилась на грудь мужа и прошептала, сладко улыбаясь:

   — Ты был просто великолепен. Ты мощный царственный бык, эти слова неспроста красуются в твоей титулатуре.

   — А ты давно не была такой страстной, — ответил фараон. — Нам надо почаще устраивать себе такие праздники.

   — В них самое главное — неожиданность, — усмехнулась Нефи, — ты так внезапно набросился на меня, словно дикарь из какого-нибудь нубийского племени. Кстати, ты помнишь, что обещал советоваться со мной, когда важные государственные дела будут касаться нашей семьи?

   — Конечно, дорогая.

   — Тогда тебе нужно прямо сейчас написать указ о включении меня в высший государственный совет и о моём обязательном присутствии с правом решающего, как и у тебя, голоса на всех совещаниях, обсуждающих важные государственные вопросы. Тогда я смогу и дать полезный совет и, самое главное, не допустить, чтобы никакая ручная обезьяна вроде Туту не натворила бы бед, расхлёбывать которые придётся всей нашей семье. Только оденься, милый, а то писец может тебя неправильно понять, если увидит в таком виде, мой царственный неутомимый бычок, — хихикнула Нефи, набрасывая на себя полупрозрачное голубое платье.

Когда подобострастно услужливый писец, проворно макая кисточку в чёрную тушь, написал два экземпляра указа и фараон приложил к папирусам свою личную печать, Нефи удовлетворённо взяла один указ.

   — Я, пожалуй, пойду посмотрю, как там дети. Ведь скоро пора их укладывать спать, — сказала, зевая, царица и направилась к двери.

В этот момент вошёл дворецкий и доложил, что к фараону прибыл срочный гонец от его матери.

   — Впустите, — кивнул Хеви.

В зал вбежал воин в запылённом парике. Он бросился ниц перед властителем, потом поднял голову и произнёс:

   — Ваш царственный отец при смерти. Поспешите к нему, если хотите ещё застать его живым. Ваша мать уже ждёт вас там.

Хеви вскочил, махнул рукой жене и произнёс только одно слово:

   — Наконец-то. — И он поспешно выскочил из зала.

5

Выйдя в покои, где лежал его отец, Эхнатон брезгливо поморщился, глядя на многочисленных жрецов Амона, суетящихся вокруг ложа. Удушливо пахло ладаном и другими ароматическими смолами, дымящимися на многочисленных кадильницах. Слышно было, как главный жрец Амона Дуафу хриплым, усталым, старческим голосом читает молитву над отходящим в мир иной фараоном. Аменхотеп лежал на огромной постели, льняные простыни с которой опустились до чёрных мраморных плит пола. Его толстое, одутловатое лицо подрагивало то ли от боли, то ли от сдавленных рыданий.

Солнце уже почти зашло, и лучи, врывающиеся в окна под потолком, окрашивали верхнюю часть залы с высоким, как в храме, потолком в мрачно-бордовые тона. Внизу же и по углам уже затаились сумерки. Рядом с постелью на высоких бронзовых шандалах горели длинные восковые свечи. Вечерний ветерок волновал жёлтые острые язычки пламени, поэтому на лицах присутствующих играли подвижные блики и тени, придавая им какое-то таинственное выражение. Словно все напряжённо ждали чего-то страшного и одновременно торжественного.

Эхнатон с женой остановились у изголовья. Здесь уже стояла Тии. Она, как всегда, была в идеально убранном парике и в платье, где каждая складочка знала себе место. Волнение выдавали только руки. Когда она разжимала ладони, сухие тонкие пальцы дрожали и на них переливались острыми бликами крупные драгоценные камни, вделанные в перстни и кольца. Тии, как всегда, смотрела перед собой, строго сжимая тонкие не накрашенные губы.

   — ...И обретёт жизнь вечную! — закончил очередную молитву главный жрец.

От его мощного возгласа ещё больше задрожали язычки пламени свечей. Присутствующие посмотрели на Дуафу. Казалось, они все удивились, как мог этот худой, старый, больной человек издавать такие громогласные звуки. Фараон дрожащей рукой сделал знак жрецу замолчать. Дуафу не спеша отошёл к статуе Амона, принесённой сюда на носилках жрецами. Неровный свет свечей и отблески вечерней зари освещали его бритую круглую голову, широкое лицо с острыми скулами, раскосые большие глаза, опущенные долу, и складки белоснежного одеяния. Он стоял так неподвижно, что казалось — рядом со статуей Амона высится ещё одно величественное изваяние.

   — Прощай, мой сын, — проговорил Аменхотеп еле слышно, с трудом повернув голову к Эхнатону, стоящему рядом с постелью. — Хотя нас и разделяет трагическое непонимание, но я ещё раз прошу прощения перед тобой и перед всей семьёй за то невольное зло, которое я вам всем причинил... А в чём я особо хочу покаяться в последние минуты моей жизни перед вами, мои родные, так это в участии, пусть и не прямом, в убийстве моего отца и старшего брата...

Царица Тии резко подняла руку:

   — Не надо об этом, Хеви, умоляю тебя! Ведь ты же знаешь, что Яхмос сам вынудил нас пойти на роковой шаг. Мы просто защищались. А смерть твоего отца — просто чудовищная, трагическая случайность.

   — Но боги нам этого не простят, — слегка окрепшим голосом продолжил фараон, — и, как бы ты себя ни оправдывала, Тии, нам всем придётся расплачиваться за это страшное преступление. Эта вина падёт и на их плечи, совсем невинные, — он показал на сына и его жену. — Почему они должны страдать за наши преступления и искупать нашу вину?

Хеви-старший закашлялся, но, отдышавшись, вновь заговорил:

   — Дело в том, что такой великий грех, который мы с тобой, Тии, совершили, нельзя искупить нам одним. К несчастью, наши дети и даже внуки тоже вынуждены будут страдать. Мы все прокляты богами!

Умирающий фараон всмотрелся в мрачное лицо сына.

   — Боги затмили твой разум, сынок, и, пожалуй, именно ты выбран ими, чтобы окончательно привести всю нашу семью к гибели. Но я не осуждаю тебя, не имею на это права!

Он снова закашлялся.

   — Всё, прощайте, мои милые. Живите подольше и постарайтесь сделать всё возможное, чтобы смыть с себя роковой позор своих родителей. Я бы и сам мог побольше совершить праведных дел, но это проклятое вин... — Фараон задёргался и испустил дух по иронии судьбы со словом «вино» на пухлых посиневших губах.

Уже наступила ночь, когда Эхнатон вышел вместе с женой на балкон отцовского дворца. Внизу простирался огромный город. Мерцали многочисленные огни, вдали блестела неровным, отражающимся лунным светом река. В небе горели яркие звёзды.

   — Как я ненавижу Фивы! — вдруг громко сказал фараон, облокотившись на гранитный парапет.

   — Послушай, Хеви, — обратилась к нему жена, — может быть, просто оставить нам этот город, который так тебе ненавистен, и уехать отсюда?

   — Как это уехать? — не понял муж. — Это же столица страны, а я фараон. Ты предлагаешь мне отказаться от власти?

   — Да нет, ты меня неправильно понял, — улыбнулась Нефи и придвинулась к мужу. — Ты же полновластный хозяин всей страны. Кто тебе помешает, если ты этого захочешь, основать новую столицу, где не будет ни жрецов Амона, ни надменной и враждебной тебе аристократии? Даже поначалу не будет местных жителей, которые привыкли молиться местным божкам.

   — А что, это интересно! — воскликнул фараон, расправляя плечи и выпрямляясь.

   — Только выбери место где-нибудь в центре страны, чтобы было легче управлять ею. И обязательно в голом поле, чтобы там не было городков или деревенек. Там будет хозяин только Атон.

   — Правильно! — воскликнул Хеви, радостно улыбаясь. — Я поплыву по реке, и Атон сам даст мне знак, где возвести его город. Ты умница, Нефи, хорошо, что я включил тебя в государственный совет. Ты умнее всех моих вельмож, вместе взятых. — И фараон побежал по лестнице вниз, чтобы тут же начать диктовать свои указания.

Нефертити осталась одна на балконе. Грустно улыбаясь, она смотрела на мерцающий огнями родной город. Ей не хотелось покидать его. «Но ничего не поделаешь. Долг царицы думать о всей стране, а не только о себе», — подумала она и вздохнула.

Она не спеша пошла вниз. Ей очень хотелось спать. Прошедший день выдался утомительным. Уходя с балкона, Нефи помахала городу рукой. Царица неторопливо спускалась вниз по мраморной лестнице, её провожали отдалённый шум трещоток ночных сторожей и глухие завывания шакалов, снующих у стен города в эти ночные часы. На душе у Нефи было тревожно: как-то сложится жизнь в новой столице?

Часть третья

Глава 1

1

Восемь лет пролетело незаметно с того в высшей степени драматического момента, когда умер фараон Аменхотеп Третий, а его сын Эхнатон по совету своей жены Нефертити неожиданно для всех подданных решил перенести столицу страны в никому не известное место на юге Заячьей области на восточном берегу Большого Хапи. Новый центр обширной империи, названный Ахетатоном{74}, развивался стремительно и поражал всех, кто прибывал в него, размерами, роскошью многочисленных дворцов и благоуханием густо-зелёных садов. Это чудо сотворили своими умелыми руками многочисленные строители, архитекторы, садоводы и прочие ремесленники, согнанные в огромную пустынную котловину со всей страны по приказу молодого фараона. Здесь они работали не покладая рук день и ночь. Зато в прежней, покинутой столице жизнь замерла. Хотя невнимательному наблюдателю могло поначалу показаться, что Фивы почти не изменились. Но это только на первый взгляд. Стоило только пройтись по центральным улицам, чтобы увидеть, что огромный город словно вымер.

Особенно это бросалось в глаза тому, кто бывал в столице Египта в прежние, благополучные для неё времена. Теперь, через восемь лет после столь печального для огромного города, да и для всей страны решения Эхнатона, прогуливаться по живописным совсем недавно улочкам заброшенной столицы было просто жутко. В Фивах было жарко и душно. Раскалённый ветер, каждый год в это время дующий с ураганной силой над долиной Нила, нёс из пустыни мелкозернистую, желтовато-серебристую песчаную пыль, забивающуюся в любые щели. Фиванцы старались не выходить в эти дни на улицы. Так продолжалось несколько недель с небольшими перерывами каждую весну. Но именно сейчас особенно зловещими казались завывания раскалённого ветра, который гулял по пустынным, заброшенным людьми кварталам, населённым восемь лет назад многочисленными ремесленниками, обслуживающими в прежние времена людный и взыскательный двор фараона Аменхотепа Третьего.Весь трудовой люд был давно уже согнан со своих обжитых мест и надрывался в Ахетатоне, ублажая молодого фараона с его новым двором и его многочисленных временщиков, как мириады мух, облепивших новую столицу, словно это было стадо тучных коров на пастбище в жаркий летний день. Сотни и сотни плосковерхих домов стояли в старой столице пустыми. Розовая и жёлтая штукатурка во многих местах обвалилась, обнажив серые сырцовые кирпичи, которые тоже стали крошиться на солнце. Скрипели на ветру двери, навевая на случайных прохожих жуткую тоску.

Из пустых фиванских ремесленных кварталов ветер, стремительно промчавшись по кривым улочкам города, врывался в покинутые дворцы, когда-то самые роскошные в подлунном мире. Сейчас по пустынным залам, украшенным филигранной росписью и живописными керамическими панно, тихо ступали шаркающей походкой немногие старые слуги, брошенные здесь, как и всё окружающее великолепие, на произвол судьбы. Золотые пластины и драгоценные камни, которыми обильно украшались в прежние благополучные времена стены и мебель дворцов, были уже давно выломаны и похищены. Теперь в парадных залах собирались не многочисленные придворные, а лишь летучие мыши, висящие гроздьями на балках под высокими потолками. Раскалённый ветер пустыни со свистом бесцеремонно врывался в окна, перекатывая маленькие барханы сухого горячего песка по мраморным полам. У местных жителей было такое впечатление, что их когда-то процветавший город стремительно превращается в пустынный некрополь.

Но особенно сильно разруха и запустение бросались в глаза в огромном храме Амона, построенном словно по иронии судьбы из массивных глыб камня, как думали его гордые строители, на долгие тысячелетия. Когда-то храм торжественно величали «храмом, воздвигнутым на миллионы лет». А сейчас он имел такой жалкий, заброшенный вид, словно по нему прошлась армия злобных и жадных завоевателей. Всё, что можно было сломать или утащить, было сломано и утащено. Похитили не только утварь, но даже то, что вынести из храма можно было с превеликим трудом: начиная с высоких кедровых ворот до потолочных балок. Они были выломаны и увезены. В Египте очень ценилось дерево. Если раньше в святыню Амона допускались только избранные жрецы, то теперь по храму мог гулять любой желающий. Под ногами потрескивали обломки разбитых кувшинов и мелких статуй проклятых молодым фараоном божеств. Стены и колонны, покрытые многочисленными барельефами с рисунками и иероглифами, были обшарпаны и безжалостно изуродованы, особенно там, где изображались Амон и прочие прежние боги. Любое упоминание о них и даже просто само слово «бог» грубо стесали старательные посланники нового фараона, фанатичные ревнители новой веры. И здесь, как и во многих других местах, тоже завелись летучие мыши, висящие днём под изуродованными потолками. А по загаженным мраморным полам бегали беспризорные собаки и шакалы, перебравшиеся в храм из пустыни, да шелестели по песку змеи. Поэтому сюда даже днём из фиванцев мало кто забредал.

Но сегодня сон летучих мышей, змей, собак и шакалов потревожили громкие грубые голоса и тяжёлые шаги небольшого отряда воинов. Они привели в храм только что пойманного в городе бывшего жреца Амона.

   — А ну показывай, где спрятаны ваши сокровища?! — проорал резким голосом Санх, предводитель воинов, высокий детина с большим животом и длинными, как у гориллы, волосатыми руками.

Дело в том, что и разбойники прежней столицы, и приезжающие в город по разным делам представители центральной, столичной администрации лелеяли одну и ту же золотую мечту — найти сокровища храма Амона, которые копились столетиями. Особенно жаждал добраться до них главный визирь империи Туту. Жадный и злобный, он никак не мог примириться со странным с его точки зрения положением: где-то в подвластной ему стране находятся огромные сокровища, а он, правая рука фараона, фактически безграничный властитель империи, не может до них добраться. И визирь обеих земель в очередной раз прислал в старую столицу отряд своих воинов, или, как их ещё называли в народе, «стервятников Туту», с одной только целью — любой ценой напасть на след исчезнувших сказочных богатств.

   — Если не покажешь, где начинается подземный ход, ведущий в сокровищницу, то я собственными руками сдеру с тебя шкуру! — пообещал Санх, выпучив чёрные, налитые кровью глаза.

Он скинул пышный парик, который проворно подхватил чернокожий слуга, выхватил у ближайшего воина плеть с длинными языками из воловьей кожи и хлестнул по спине стоящего перед ним на коленях человека в рваной серой тунике со связанными в предплечьях сзади руками. Удар был такой силы, что мгновенно располосовал ветхую одежонку. В прорехе у бывшего жреца показалась загорелая кожа спины. По ней быстро потекли струйки тёмно-красной крови.

   — Я ничего не знаю о сокровищах, — проговорил хрипло бывший жрец, кусая от боли разбитые губы. — Да их и нет вовсе. Старые торговки на базаре у нас вечно болтают о невиданных кладах, якобы зарытых жрецами Амона. А вы им поверили!

   — Ах, ты ещё издеваться надо мною будешь?! — взревел Санх и начал с остервенением хлестать плетью связанного человека. Тот извивался, корчась от боли, на полу, засыпанном песком. — Последний раз спрашиваю, где сокровища? — замер на мгновение начальник воинов и склонился над лежащим. Крупные капли пота скатывались по его круглой бритой жёлтой голове.

   — Будь ты проклят, выродок, поганый цепной пёс еретика и ублюдка Эхнатона! — выкрикнул вдруг жрец хриплым, но громким голосом. Он приподнялся и плюнул в лицо истязателя. — Знал бы и всё равно ничего не сказал бы такому вонючему псу, как ты!

Слова жреца эхом разнеслись по пустынным залам дворца.

   — У, падаль упрямая, так сдохни прямо сейчас! — рявкнул Санх и ударом массивной деревянной рукоятки плети проломил жрецу голову. — Эх, не сдержался, легко он подох, — проговорил ворчливо начальник воинов, сокрушённо качая головой и небрежно утираясь широким рукавом алой туники.

   — Не расстраивайтесь, командир, — сказал стоящий рядом широкоплечий воин, беря назад плеть, жгуты которой, прошитые медной проволокой, были обильно смочены кровью, — этот жрец всё равно ничего бы не сказал, даже если бы мы его по маленьким кусочкам целый день резали. Я на таких здесь уже насмотрелся.

   — А, Сетх забери всех этих жрецов! — выругался Санх. — Ну и задание дал мне Туту, ну как я найду эти сокровища? Жрецы, как тараканы, разбегаются от меня, как только увидят, а из тех, кого удаётся схватить, и слова не выжмешь. Молчат, проклятые, о сокровищах и только костерят на чём свет стоит и меня и даже самого фараона, да живёт он тысячу лет.

   — А может, нам дойти до самого главного жреца этого лжебога Амона? Говорят, что он здесь неподалёку живёт, — сказал воин, указывая в окно плетью. — Если уж и он нам ничего не скажет, значит, дело на самом деле пустое.

   — Скажет, ещё как скажет, — прорычал кровожадно предводитель «стервятников Туту», — уж я за это ручаюсь. Если надо, буду его пытать целый месяц, но вытащу признание из его поганой глотки!

Командир грузно зашагал к выходу. За ним двинулись все прочие воины. Под их ногами громко хрустели черепки, осколки статуэток поверженных богов. Вдруг Санх остановился и, мрачно глядя в один из полутёмных углов огромного помещения, проворчал:

   — А может, их и вправду нет, этих проклятых сокровищ?

Гулкое эхо прокатилось по бесконечной анфиладе сумрачных залов, унося в темноту эти слова.

   — ...Сокровищ, сокровищ, сокровищ? — всё тише и тише слышалось из глубины храма.

Затем наступила тишина, словно все задумались над столь важным вопросом, но вскоре шум шагов вновь возобновился. Вдруг за спинами уходящих раздались страшные звуки. Это шакалы и беспризорные собаки накинулись на ещё тёплый труп жреца. Раздался мерзкий хруст разрываемой плоти, заглушаемый изредка рычанием, лаем собак и воем шакалов. Воины вздрогнули, мурашки побежали у них по спинам, все невольно ускорили шаг и ещё быстрее заспешили к выходу. Скоро только раскалённый ветер пустыни свистел под потолком, врываясь в длинные узкие окна бесконечной анфилады огромных залов.

2

В середине дня порывы раскалённого колючего ветра пустыни начали стихать. Наступило временное затишье. Развиднелось. В небе появился жёлто-белый диск солнца. Было так жарко, что листва акаций и тамарисков прямо на глазах жухла и потрескивала, как сухой папирус. Даже у здоровых молодых мужчин покалывало виски, когда они выскакивали по неотложным делам из домов, улучив момент ослабления песчаной бури. А у пожилых людей и детей перед глазами мерцали блики, болела голова и часто шла носом кровь.

Что уж было говорить о почти столетнем старике, главном жреце бога Амона Дуафу. Он лежал без сил на кровати в небольшом домике, стоявшем неподалёку от заброшенного храма на берегу широкого, поросшего лотосом и папирусом пруда. Старик давно оставил свой дворец, который примыкал к храму. Не мог же главный жрец Амона продолжать жить в роскоши, когда и храм его божества, да и сама вера в древних богов рухнули под напором неумолимой, безжалостной силы впавшего в ересь фараона. Да и вокруг стало крутиться слишком много охотников до чужого добра, которые зарились на сокровища бывшего главного храма страны. Что бы им могли ответить жрецы когда-то верховного божества империи, если бы продолжали жить в роскоши и неге? Поэтому-то и ходили преданные слуги Амона в отрепьях, а их глава ютился в хибарке своего садовника. Но это могло обмануть только чужаков. Фиванцы же только посмеивались, глядя на пресмыкающихся в грязи и пыли, могущественнейших когда-то людей государства. Дошлый столичный народ было не провести этим показным смирением! И они были правы. Только глупцы, прибывшие из новой столицы, могли думать, что у поверженного льва не осталось ни когтей, ни зубов, ни сил. И в то время, когда самоуверенный Санх опрометчиво решил пнуть, как он считал, окончательно уничтоженного бывшего властителя Фив, в маленьком скромном домике неподалёку от храма шло последнее в жизни главного жреца Дуафу совещание.

В комнатке было душно. Резко пахло ароматическими смолами. Главный жрец лежал на спине, затылком упираясь на подголовник, вырезанный из слоновой кости. Его измождённое старостью, морщинистое лицо было бесстрастно. На невысоком стульчике у постели сидел его уже немолодой сын Хаемхат, наследующий своему отцу в этот трагический для всех момент.

   — Так что же нам делать?! — воскликнул Хаемхат, вглядываясь в неподвижное лицо отца.

Они продолжали разговор, длящийся уже несколько часов подряд правда, с большими перерывами, во время которых умирающий старик впадал в забытье. На черепе, обтянутом жёлто-серым высохшим пергаментом кожи, открылись глаза. Из-под морщинистых век неожиданно для сына сверкнул пронзительный, колючий взгляд.

   — Бороться! — прохрипел Дуафу. — Только в борьбе не на жизнь, а на смерть с погаными еретиками наше спасение!

   — Но ведь во главе их сам фараон?!

   — Эхнатон уже давно перестал быть нашим царём, — ещё громче проговорил главный жрец. — Он хуже азиата, ворвавшегося в нашу страну. У нас нет выбора. Мы должны его уничтожить. И не только его, но и всю его семью. Эти дерзкие выскочки из провинции погубили страну. Смерть им!

Дуафу замолчал. Сказать подряд столько слов было на пределе его старческих возможностей. Он снова впал в забытье. В комнате наступила тишина. За плотно прикрытыми ставнями слышались усиливающиеся завывание раскалённого ветра пустыни и скрежет длинных сухих листьев пальм в саду у пруда. У изголовья старика потрескивали горящие высокие жёлтые восковые свечи. Резко пахло курящимися в серебряных плошках аравийскими смолами и медовым запахом плавящегося воска. Вдруг у закрытых ставнями окон домика послышались громкие бесцеремонные шаги группы людей. Дверь комнаты распахнулась. Порыв ветра погасил огоньки многих свечей.

   — Где здесь главный жрец этого лжебога Амона? — раздался бесцеремонный хриплый бас Санха, командира отряда «стервятников Туту».

Воин остановился перед кроватью, на которой лежал старик, и упёр мощные волосатые руки в бока.

   — Этот старикашка и есть главный жрец?

Между кроватью и громилой в алом хитоне встал высокий и худой Хаемхат.

   — Как вы все смеете вторгаться к нам, когда мой отец при смерти?! Неужели вы сами это не видите? Имейте уважение к старости! — воскликнул жрец.

   — Прочь отсюда! — отмахнулся от него, как от мухи, Санх.

Хаемхат кубарем отлетел в угол комнаты. Воин шагнул к кровати.

   — Эта старая черепаха не помрёт, пока не скажет, где спрятаны сокровища храма, — проговорил Санх, нагибаясь. — А если он не захочет открыть нам тайну сокровищ, то вместо мумификации мы просто сдерём с него, ещё живого, его морщинистую шкуру, натянем её на статую Амона и поставим это чучело в поле отпугивать птиц. Хоть какая-то польза будет и от старикашки, и от Амона.

Воины, вошедшие за своим предводителем, загоготали.

Но нагнувшийся к кровати Санх внезапно отпрянул. Дуафу открыл глаза. Он всмотрелся в командира «стервятников Туту», и в его взгляде словно блеснула молния.

   — Ты кто такой? — неожиданно громко спросил, поднимаясь с ложа, жрец.

В этой худой, даже костлявой фигуре, в надменном лице человека, привыкшего повелевать, было столько внутренней силы и властности, что Санх неожиданно для себя самого подтянулся и по-военному коротко ответил:

   — Санх, командир особого отряда верховного визиря обеих земель Туту.

   — Ты оскорбил нашего бога, Санх, поэтому сегодня ты умрёшь. Но перед позорной смертью ты лишишься своего поганого языка, — отчеканил главный жрец Амона. — А теперь пошёл вон!

   — Ах ты мокрица! — зарычал в ответ опомнившийся верзила.

Казалось, вся шерсть на его теле встала дыбом, как на огромной горилле.

   — Да я тебя прихлопну, как таракана, и займусь твоим сынишкой, уж он-то всё нам выложит. — И Санх взмахнул рукой, но тут почувствовал, как два копья впились ему в грудь, а третье упёрлось прямо в горло под кадык.

«Стервятники» и не заметили, как откуда-то из темноты комнаты появились жрецы в отрепьях, но с великолепным оружием в руках. Они окружили самоуверенных воинов и ждали сигнала верховного жреца Амона, чтобы наброситься на наглецов и святотатцев.

   — Только не здесь, — сказал Дуафу жрецам и вновь приказал Санху: — Пошёл вон!

«Стервятники Туту» буквально вылетели из маленького домика и побежали прочь. Раскалённый ветер пустыни завывал у них над головами, хлестал ветками деревьев запущенного сада, и им казалось, что возникшие, как привидения, из темноты жрецы гонятся за ними и вот-вот пронзят копьями, а потом изрубят на мелкие кусочки. Только когда воины пробежали несколько кварталов по городу, они опомнились и огляделись.

   — Да нет никого! — воскликнул Санх и протёр красные от пыли и постоянного пьянства глаза. — Может, нам это просто привиделось? Эти колдуны, рассказывают, могут и не такое!

Но тут он опустил глаза и потёр грудь. Хитон был разорван, и кожа расцарапана наконечниками копий. Горло тоже саднило. Там под кадыком был неглубокий порез.

   — Нет, они точно чуть не проткнули нас копьями. — Санх грубо выругался. — Но ничего, я пошлю папирус Туту. Он пришлёт подкрепление, и тогда я вверх дном переверну весь этот поганый городишко. А старую обезьяну, величающую себя верховным жрецом Амона, я подвешу за ноги на центральных городских воротах и заставлю всех прохожих плевать в её мерзкую морщинистую рожу.

Командир «стервятников Туту» погрозил волосатым кулаком в сторону полуразвалившегося храма Амона, и вся компания, словно стая напуганных собак, поджав хвосты, направилась в таверну на центральном базаре промочить пересохшие глотки вином и пивом. Они и не догадывались, что величественный старик, так их напугавший, покачнулся, как только Санх со своей компанией выскочил из домика, и рухнул навзничь. Когда Хаемхат подбежал к отцу, тот уже не дышал.

   — Я сделаю всё, что ты мне завещал, отец, клянусь Амоном! — воскликнул сын. — И последний твой приказ будет выполнен сегодня же. — Он пристально посмотрел на жрецов с оружием в руках, столпившихся вокруг.

Жрецы склонили до земли бритые головы в знак того, что все поняли, и бесшумно вышли из комнаты. Участь «стервятников Туту» была решена. Те в это время вовсю пьянствовали в таверне. Им казалось, что опасность миновала, только иногда они вздрагивали, когда из-за прикрытых ставнями окон с улицы доносился слишком громкий тоскливый вой ветра. Они гуляли до ночи, пока все посетители не разошлись, а хозяин таверны и слуги не начали засыпать буквально на ходу. Полупьяные воины, которых, конечно, не могла свалить с ног небольшая пирушка, лениво почёсываясь, потягиваясь и смачно переругиваясь, вышли из домика на базарную площадь.

Она была пуста. Луна светила сквозь пыльные тучи, продолжающие нависать над городом. На зубах воинов заскрипел песок. Пошатываясь и отплёвываясь, они побрели к находящемуся неподалёку дому, который превратили в свою казарму. И тут из темноты переулков, выходящих на площадь, выскочили, как привидения, люди с копьями и мечами. В тусклом лунном свете Санх узнал по бритым, без париков головам жрецов Амона. Командир «стервятников Туту» отдал приказ воинам сгруппироваться вокруг него. Опытные солдаты проворно выстроились в небольшой круг. Но это им не помогло. На них полетели широкие сети, и через несколько мгновений боевой строй превратился в кучу извивающихся тел. Жрецы проворно орудовали копьями и боевыми топорами. Вскоре в живых остался только Санх. Но и он, получив тяжёлый удар по затылку дубинкой, на несколько мгновений потерял сознание. Когда он очнулся, то почувствовал, что связан по рукам и ногам, а в рот ему всунули какие-то деревяшки. К Санху склонилось двое. У одного жреца в руках были длинные щипцы, у другого широкий короткий нож. Санх успел последний раз в жизни выругаться, и тут же почувствовал, как щипцы схватили его язык и вытащили наружу. Блеснул нож, и через мгновение язык командира «стервятников Туту» был в руках жреца. Он поднял его над головой и громко проговорил:

   — Так будет со всеми, кто оскорбляет Амона и его главного слугу! О Дуафу, мы выполнили твой последний приказ. Мы осуществим всё, о чём ты нам говорил!

Жрец брезгливо отбросил язык святотатца в сторону, нагнулся и одним взмахом руки перерезал Санху горло от уха до уха. Вскоре на площади уже никого не было. А ещё тёплые трупы пожирали стаи бездомных собак и шакалов, сбежавшихся на внезапное пиршество со всего города. Утром фиванцы нашли на базарной площади только обглоданные кости.

3

В новой столице, Ахетатоне, между тем жизнь шла своим чередом. Прошли две недели после таинственного исчезновения в Фивах отряда «стервятников Туту» под предводительством Санха. Но это мало кого обеспокоило. Во дворце готовились к открытию нового памятника царской чете, который изваял главный придворный скульптор Тутмес. Об этом он и говорил с царицей Нефертити. Она была в парадном одеянии — белоснежном платье, вышитом золотом. Парикмахер колдовал над её париком, укладывал локоны, закрепляя их булавками и специальным клеем из ароматических смол, а искусный мастер-косметолог кисточками поправлял грим на прекрасном лице Нефертити. Сильно пополневший Тутмес стоял рядом с креслом царицы и рассказывал о церемонии, которая должна была скоро состояться у монументального обелиска, воздвигнутого на берегу реки. Все, кто подплывает к новой столице, должны видеть воочию царственную чету, представлявшую в этом мире славу и власть самого Атона, великого божества, воплощённого в солнечном диске.

   — Я настоял, чтобы открытие памятника проходило не так торжественно и помпезно, как все другие официальные мероприятия. Да и образ царской четы на барельефе скорее семейный, чем официальный. Туту, не мудрствуя лукаво, хотел согнать чуть ли не весь город, — говорил скульптор, наблюдая за тем, как косметолог накладывает тени на скулы царицы. — Да не надо так подчёркивать переход от скул к щекам и подбородку. Они и так у царицы худые, ты здесь перестарался. У неё не лицо будет, а какой-то топор, которым дрова колют — и Тутмес, вырвав кисточку из рук косметолога, сам стал гримировать лицо Нефертити.

Он столько раз лепил бюсты царицы, что знал наизусть каждый изгиб её красивого лица. Парикмахер и косметолог с восторгом смотрели, как работает великий скульптор. Он сделал всего лишь несколько мазков-прикосновений кисточкой к щекам, скулам и подбородку, и лицо женщины преобразилось. Красота и классическое совершенство форм обрели свою первозданную свежесть и были видны с первого взгляда, а лёгкий отпечаток возраста и беспокойной жизни стал почти незаметен на челе самой прекрасной женщины страны Большого Хапи.

   — Замечательно, восхитительно! — захлопал в ладоши толстый парикмахер. — Вы, ваше величество, всегда великолепно выглядите, но сейчас просто ослепляете своей дивной красотой.

Нефертити улыбнулась чуть иронично — она уже давно привыкла к восхищению мужчин и зависти женщин — и перевела взгляд на скульптора. За прошедшие восемь лет жизни в новой столице он сильно изменился. Страсть, которая владела Нефи в юности, уже давно прошла, уступив место мягкой, нежной привязанности. И сейчас она спокойно смотрела на скульптора ласковым и ясным взглядом.

   — Не забудь, Тути, надеть парик, а то ведь по рассеянности поедешь на открытие обелиска с непокрытой головой, — заботливо проговорила она, легко вставая с низкого кресла, подлинного шедевра мебельного искусства. Спинка и ножки его изображали сложное переплетение растений и птиц, покрытых зелёным малахитом, голубой бирюзой, серебром и золотом.

Не успела царица сделать несколько шагов по направлению к высокой двери из красного дерева, как резные створки распахнулись и на пороге покоев показалась необычная процессия. Впереди шествовала живописная парочка: сестра царицы Неземмут шла под руку с крупной обезьяной. На головах обоих блестели грубо сделанные из дерева, выкрашенные жёлтой краской, царственные аспиды. Вокруг прыгали разряженные в пух и прах чёрные карлики, вывезенные из Нубии, и обезьянки. Они изображали придворных.

   — Ты с ума сошла, Нези! — воскликнула Нефертити. — А ну, прекрати паясничать. Это совсем неостроумно. Гони быстрее в шею всю эту толпу шутов и поживей приводи себя в порядок. Ведь Хеви будет здесь с минуты на минуту. Ты что, его не знаешь? Он же взбесится, когда тебя увидит в таком-то виде!

   — Кто это нам, царям, смеет приказывать?! — громко воскликнула Нези и гордо взглянула на сестру.

Но через секунду она не выдержала и рассмеялась. В другом конце зала вдруг тоже раздался громкий пронзительный смех. Все вздрогнули и проворно повернулись на странные звуки, похожие на что-то среднее между лаем собаки и криками обезьян. Это смеялся фараон, собственной персоной. Он незаметно вошёл в противоположную дверь. Придворные рухнули на колени.

   — Молодец Нези, молодец сестрёнка! — весело прокричал Хеви и, близоруко щурясь, подбежал, жадно оглядывая и её, и обезьяну с разных сторон. — Ха-ха-ха! — продолжил он хохотать, хлопая себя по полным бёдрам. — А ну, станцуйте и скажите что-нибудь забавное!

   — Я, великий властитель страны Большого Хапи, повелеваю вам всем танцевать с нами, — проговорила Нези за обезьяну голосом, очень похожим на голос фараона. Потом она гордо выпрямилась, величественно взглянула по сторонам, как это делала её сестра, и добавила: — А я тем временем своим ангельским голоском спою вам, мои милые подданные, что-нибудь величественное.

Нези начала петь. Карлики и обезьяны закружились и запрыгали в танце вокруг неё. Фараон смеялся до слёз.

   — Молодец, Нези, просто чудесно, с тобой не соскучишься, моя прелестная родственница. Когда я вижу, какие великолепные шутки ты откалываешь, то молодею, словно лет десять сбросил с плеч долой. А то эти скучные государственные дела меня уже доконали! — экспансивно размахивая длинными худыми руками, прокричал пронзительно властитель страны. — Давай-ка ещё что-нибудь придумаем и позабавимся всласть!

   — Может, я сяду с моим обезьяньим супругом в твой паланкин и опущу занавески? — заговорщицки прошептала Нези, хватая его за руку. — Представляешь, Хеви, какие лица будут у тех, кто ожидает тебя у памятника, когда они поднимут занавески и увидят нас?!

   — Ха-ха-ха! — снова засмеялся фараон. — Хорошо, сестрёнка, сделаем так, как ты предлагаешь. Сегодня мы повеселимся так повеселимся!

От попыток Нефертити образумить его фараон отмахнулся:

   — Больно ты сейчас скучная стала, Нефи. А в былые-то годы, я это хорошо помню, от Нези не отставала. Помнишь, как вы меня дразнили в саду, когда я ещё только первый гимн Атону сочинял? — бросил Хеви, выбегая из покоев жены.

   — Да у нас дочери уже скоро взрослыми будут, а ты вдруг за детские проказы взялся! — выкрикнула ему вслед Нефертити. — Не нравится мне всё это, — добавила она, качая головой, и не спеша зашагала за мужем и сестрой, убежавшими далеко вперёд по бесконечным залам дворца.

4

Когда длинная процессия двинулась от дворца фараона к припортовой площади, где на пригорке установили высокую статую, изображавшую царскую чету, почти весь город высыпал на улицы. Всем было интересно поглазеть на верховного правителя страны, так сильно отличающегося от предыдущих своими причудами. Даже измождённый трудовой люд с любопытством взирал на многочисленных, богато разряженных придворных, на их сытых холёных слуг и телохранителей. Благодушие народа было вызвано и тем, что хитрый визирь Туту, которому не позволили согнать горожан силой, объявил этот день праздничным и расставил по всему маршруту придворной процессии и на самой площади бочки со свежесваренным пивом и противни с пирогами. Всем, кто вышел встречать двор и его повелителя, полагалась бесплатная выпивка и закуска. Естественно, народ валил валом.

В праздничный день особенно ясно было видно, насколько новая столица сейчас отличается от старой. В противоположность заброшенным Фивам Ахетатон явно переживал пору своего расцвета. Здесь всё больше возводилось и дворцов и целых жилых кварталов. Город рос, как на дрожжах. И в порту, к которому направлялась процессия, особенно заметно было это беззастенчивое процветание. На набережной было построено огромное количество складов, которые, однако, уже не могли вместить всех тех товаров, которые везли в новую столицу из провинций и других стран. Горы тюков и различных строительных материалов лежали на берегу под открытым небом. Здесь же проживали приехавшие строители и ремесленники, ещё не имеющие крыши над головой. С ними вместе у костров с котлами, в которых готовилась пища, сидели многочисленные торговцы, не оставляющие свои товары без присмотра или торгующие прямо здесь, у самой воды. В этой массе пришлого люда легко могли затеряться не только несколько десятков жрецов Амона, переодетых торговцами и ремесленниками, но и целая армия враждующего государства. Поэтому никто не обращал внимания на плохо одетых людей с тюками на спинах или несущими какие-то длинные предметы, завёрнутые в тряпки. В порту всякое видали! Но, когда под рёв труб, бой барабанов и завывания флейт приблизилась праздничная процессия во главе с носилками царской четы, закрытыми от солнца и пыли белыми занавесками, и у людей, стоявших в первых рядах, вдруг появились в руках луки со стрелами, копья и мечи, народ ахнул и шарахнулся в разные стороны. Никому не хотелось попасть под горячую руку воинов противоборствующих сторон. А то, что сейчас будет кровавая заваруха, припортовый люд сообразил быстро.

Процессия ещё не остановилась, как в передние носилки полетели стрелы. К ним кинулись вооружённые люди, сминая на ходу жидкую цепочку телохранителей, никак не ожидавших такого дерзкого нападения. Носилки, закрытые белыми занавесками из тонкого льна, были буквально изрешечены стрелами. Огромный детина с бритой головой без парика, в грязном, изорванном сером хитоне первым подскочил к носилкам, которые бросили разбежавшиеся слуги, и откинул окровавленную занавеску. Он увидел пригвождённую к креслам, корчащуюся в предсмертных судорогах большую обезьяну и уже мёртвую Нези. Несколько стрел вонзилось в худенькое тело сестры царицы. Одна из них попала ей прямо в сердце и прошила насквозь, пригвоздив несчастную к деревянной спинке кресла. Голова откинулась назад, на лице застыла гримаса удивления и предсмертной муки.

   — Это не фараон! — закричал предводитель нападавших. — Еретик в следующих носилках, — показал он копьём.

В кортеже фараона царила паника. Почти все слуги и придворные с громкими криками бросались в разные стороны, натыкаясь друг на друга, падая, ползая на четвереньках. Телохранители, кинувшиеся к передним носилкам, были перебиты или отсечены от кортежа, а воины из отряда сопровождения ещё не успели подбежать к голове колонны, где находился фараон. К тому же копьеносцам мешали метавшиеся в панике по всей площади испуганные придворные и горожане. Переодетые жрецы тем временем ринулись к носилкам фараона, уже стоявшим на земле. Сам Эхнатон, осознав, что происходит, застыл от ужаса в кресле. Он не мог двинуть и пальцем. Двое оставшихся в живых телохранителей и высокий нубиец с опахалом в руках попытались оказать слабое сопротивление нападавшим, но были мгновенно проткнуты копьями.

Предводитель-жрец быстрее всех подбежал к следующим носилкам. В это мгновение Нефертити откинула занавеску, желая лучше рассмотреть, что творится вокруг. Нападавший замахнулся копьём, но женщина не стала кричать или заслоняться руками, она даже не вздрогнула, а лишь пристально взглянула в глаза жрецу. И тут заговорщик, столкнувшийся лицом к лицу со своей жертвой, знаменитой красавицей Нефертити, на короткий миг задержал удар. Этих секунд хватило Тутмесу, успевшему подбежать к царским носилкам, чтобы заслонить любимую от удара. Копьё вонзилось ему в грудь, но он не упал, а схватился обеими руками за древко. Предводитель заговорщиков попытался вырвать копьё, но тщетно. Могучий Тутмес стоял как одна из тех каменных статуй, которые он вытачивал всю жизнь. Тёмная кровь пошла у него изо рта, глаза погасли, но он в последнем усилии так и не выпустил древка. Скульптор умер стоя, заслоняя собой женщину, которую любил всю жизнь.

Этих мгновений хватило для копьеносцев столичного корпуса, отряд которых сопровождал процессию, чтобы наконец-то добежать до царских носилок. Командир отряда гигант Хоремхеб кривым восточным мечом, похожим на огромный серп, одним махом разрубил нападавшего предводителя от плеча до пояса. Других заговорщиков окружили копьеносцы. Напрасно появившийся тогда, когда опасность миновала, визирь Туту кричал, срывая свой тонкий голосишко:

   — Не убивайте всех! Оставьте кого-нибудь для допросов. Мы должны узнать, кто они и кто их послал!

Но тщетно. В пылу схватки могучие воины-копьеносцы перерезали всех заговорщиков в мгновение ока. Жрецы и не просили пощады. Несколько раненых добили себя, чтобы не попадать в руки заплечных мастеров. Сам визирь уже был у царских носилок и целовал фараону ноги.

   — О, великий из великих властителей мира, — причитал он, — слава Атону, он не дал совершиться неслыханному злодеянию. Заговорщики повержены нашими мечами. Живи вечно, наш любимейший повелитель!

Он помог мокрому от холодного пота фараону встать с кресла и выйти из носилок. Эхнатон, покачиваясь от слабости, не мог сдержать дрожь в руках и ногах, он тяжело опёрся на плечо Туту и, близоруко щурясь, осмотрелся. Вокруг лежали трупы заговорщиков и телохранителей. А рядом с носилками прямо на земле в парадном белом платье сидела Нефертити, глядя на безжизненное тело Тутмеса. По её щекам текли слёзы.

   — Ваше величество, ваша сестра Неземмут погибла от стрел заговорщиков, — сообщил один из придворных фараону, кинувшись ему в ноги.

Эхнатон подошёл к передним носилкам и внимательно осмотрел тела, пригвождённые к креслам.

   — О великий Атон, — обратился фараон к солнцу, уже стоявшему в зените, — ты через мою сестру спас меня для того, чтобы я и дальше выполнял беспрекословно твою волю и распространял твоё царство по всей земле. Да возблагодарим же все нашего сияющего повелителя! Поверь мне, великий Атон, я с удвоенной, нет, с удесятерённой силой продолжу уничтожать всех тех, кто смеет противиться твоей воле! Я не пожалею никого. Если для того, чтобы ты воссиял не только на небосклоне, но и в умах каждого человека на земле, нужно будет перебить половину моих подданных, я сделаю это, не колеблясь! Да будет воля твоя всегда!

После этих слов все придворные, воины и горожане опустились на колени в горячую, смоченную во многих местах ещё не запёкшейся кровью пыль и начали истово молиться Атону. Когда они благоговейно распростёрлись на земле, то стало невозможно отличить живых от мёртвых на огромной припортовой площади. Нефертити молилась, стоя рядом с Эхнатоном, простирая руки к солнцу. Она смотрела на погибшую сестру, на мёртвых и живых, распростёртых вперемежку, и мысль о бессмысленной жестокости этого противоборства, которое затеял её муж, не покидала её, мешая сосредоточиться на горе, вызванном потерей сестры и любимого человека.

«Почему мы все, дети одной земли, страны Большого Хапи, должны страдать и даже убивать друг друга по прихоти какого-то человека, ослеплённого дикими идеями и видениями, пусть даже он и фараон? Неужели я не смогу остановить его, пока вся моя страна не погрузилась в хаос?» — впервые подумала Нефертити и отстранение, как на чужого, взглянула на стоявшего рядом мужа.

Глава 2

1

Неподалёку от серых, замшелых, оплетённых диким виноградом и хмелем каменных стен главного и самого старинного города Финикии Библа{75} по узкой, замысловато петляющей тропинке, спускающейся к морю, шёл высокий худой человек в белой льняной тунике. Поверх неё был наброшен такого же цвета шерстяной плащ, живописными крупными складками спадающий к загорелым ногам, обутым в позолоченные кожаные сандалии. Только по ним и по золотой серьге в левом ухе, горящей алым цветом драгоценного камня, можно было понять, что это очень знатный человек. Чуть в отдалении рысцой семенили слуги в пёстрых шерстяных туниках с мухобойками, опахалами из страусовых перьев и складным стульчиком, богато украшенным слоновой костью и серебром. За слугами не спеша, полные собственного достоинства, вышагивали воины с короткими копьями, лёгкими маленькими круглыми щитами и боевыми бронзовыми топорами, заткнутыми за широкие кожаные пояса из буйволиной кожи. По многочисленному сопровождению любой, кто увидел бы эту процессию, мог легко догадаться, что идёт Риб-адди, царь Библа собственной персоной.

   — Осторожней, ваше величество, здесь очень скользко после дождя! — угодливо проговорил, подбегая к своему властелину, один из слуг, стараясь поддержать его под руку.

   — Я ещё не старик, чтобы меня вести под локти, — раздражённо отмахнулся Риб-адди.

Он прогуливался по обширной оливковой роще, раскинувшейся под стенами города. Она принадлежала царю, как и остальное приусадебное хозяйство, расположенное неподалёку. Риб-адди неторопливо шагал по рыжей каменистой земле. Вокруг высились корявые серо-чёрные деревья. После недавнего дождя их кора приобрела блестящий, грифельный оттенок. Прутики почти безлистых ветвей были густо усыпаны мелкими матово-зелёными плодами. Урожай оливок был хорош, но это не радовало царя. Его семитское, смуглое горбоносое лицо с короткой полуседой бородкой клинышком было озабочено. Над Библом нависла смертельная опасность. Многочисленные полудикие орды хеттов, объединённые железной волей и свирепым нравом их вождя Суппилулиумы, уже завоевали все земли на севере от Библа и за финикийскими горами. Последним пало царство Митанни в верховье одной из двух великих рек, текущих на юг. И теперь хетты вместе с подлыми мелкими князьками, переметнувшимися к победителям, грозились захватить все финикийское побережье со старейшими и богатейшими городами этой страны: Библом, Тиром и Сидоном.

Риб-адди уже давно предлагали перейти на сторону Суппилулиумы, но царю, выросшему в Египте и воспитанному на культуре этой великой страны, было просто противно подчиниться какому-то грязному горцу, сплошь заросшему чёрной густой щетиной.

   — Нет, лучше умереть, чем пресмыкаться перед варварами! — произнёс вслух библский царь, спускаясь по узкой тропинке к морю.

Он ещё надеялся на помощь своей второй отчизны. Правда, за последние десять лет, что прошли как-то незаметно после смерти старого фараона Аменхотепа, на берегах Большого Хапи произошло столько неожиданных коренных изменений, что продолжать верить в незыблемую мощь древней африканской державы мог только царь Библа, кровно и неразрывно связанный с нею. Риб-адди хоть внешне и был вылитый азиат, но душой прирос к Египту намертво. Он даже подумывал бросить свой город-царство и перебраться на юг, на свою, как он считал, истинную родину. Но его не просто беспокоило, а поражало и ставило в тупик то, что творил, иначе нельзя было выразиться, молодой фараон. Запретить всей стране молиться древним богам, а тех, кто пытался протестовать, уничтожать, как лютейших врагов, — это было просто непостижимо! Риб-адди хорошо понимал, что он не сможет унижаться перед ненормальным правителем, как это делали мерзкие простолюдины, обступившие сейчас египетский трон.

Поэтому и смотрел с такой тоской на оливковую рощу царь Библа.

   — Доживу ли я до следующего урожая? — задавал он сам себе вопрос.

Деваться было некуда. Правда, один из мудрых советников предлагал ему третий выход: основать где-нибудь на берегу этого тёплого, благословенного моря новый город, подальше и от сумасшедшего фараона, и от кровожадного вождя хеттов. Но это не делается вот так запросто. Нельзя в одночасье подняться и поплыть в никуда. Нужно найти место для нового города, построить там крепость, где разместятся воины и ремесленники, дать им обосноваться на новом месте, а потом уже и переезжать самому со всем хозяйством и многочисленной челядью. Но времени на всё это не было. Риб-адди отлично понимал, что Суппилулиума, как и он, внимательно следит: как поведут себя египтяне? Ведь хетты не просто захватили столицу царства Митанни и подчинили себе верного союзника Египта, раньше господствующего в верховье великих рек Месопотамии. Царь хеттов посадил на цепь, как собаку, царя поверженного государства Тушратту, родного брата бабушки правящего сейчас фараона, и держал его в клетке у входа в свой шатёр, показывая со смехом всем посетителям. Если в ближайшие месяцы властитель Египта не пришлёт сильного войска для мести, проглотив это тягчайшее оскорбление со стороны дикарей, то свирепых горцев уже ничто не остановит. «Тогда с Египтом, этим колоссом на глиняных ногах, никто считаться не будет. А меня, его верного союзника, просто разорвёт на куски вся эта стая диких горных медведей и пресмыкающихся перед ними шакалов, моих соотечественников», — грустно подумал Риб-адди.

Он остановился на самом краю утёса и огляделся. Осенний день был тёплым и ясным. Тёмно-фиолетовые тучи недавно рассеялись. Свежий морской бриз угнал их клочковатые остатки за высокие скалистые горы, высившиеся на востоке. Дождь, шедший несколько часов подряд, закончился. Пахло мокрой кедровой хвоей. Густые тёмно-зелёные, а местами почти чёрные вековые леса, одно из главных богатств Библа, — ими заросли все горы до скалистых, покрытых снегом макушек — стояли под лучами солнца матово-глянцевые, словно умытые. Царь глубоко вдохнул воздух со столь знакомым ему с детства, любимым ароматом родной земли и стал смотреть на салатного цвета волны, мерно накатывающиеся на прибрежные скалы. Риб-адди помнил, как он ещё мальчишкой прибегал сюда наблюдать за таинственной жизнью моря. Ему очень нравилось всматриваться в разбивающуюся о крупные зубчатые камни волну. Он видел в переливающейся под яркими лучами солнца водоворотах и ярко-синие, и белые, и светло-коричневые блики. Резко пахло морской солью и йодистым густым запахом выброшенных на берег темно-зеленых водорослей. Сейчас царь словно перенёсся в то беззаботное время. Он поднял голову, улыбаясь, и там, где зелёный цвет прибрежных вод резко переходил в густой тёмно-фиолетовый, неожиданно увидел большой военный египетский корабль под широким прямоугольным оранжевым парусом. Судно стремительно входило в гавань порта.

   — Наконец-то! — выдохнул обрадованно царь Библа и почти бегом бросился обратно в город, уже не обращая внимания ни на оливковую рощу, ни на частые лужи, попадающиеся ему под ноги на рыжей почве каменистой извилистой тропинки.

Через час он уже встречал в своей резиденции, гордо высившейся в центре города, посланника фараона. Царь принимал египтянина в малом зале для деловых приёмов. Здесь не было ни трона, ни массивных колонн, да и присутствовала при встрече только немногочисленная свита. Посланец фараона, завёрнутый, как в кокон, в белые льняные одеяния, поверх которых он надел ещё и пурпурное шерстяное покрывало, бухнулся перед царём Библа на колени, выполняя все строго необходимые формальности приветствия чужого главы государства. Встать невысокий толстенький чиновник уже не мог, он совсем выбился из сил. Риб-адди поспешил ему на помощь и под локоть помог приподняться с колен высокопоставленному представителю своего повелителя.

   — Ох-хе-хе, ваше величество, — вздохнул египтянин, — укачало меня совсем это треклятое плавание. Вот вроде и спустился на твёрдую землю, а всё равно кажется, что под ногами деревянная палуба гуляет туда-сюда и под ней разверзлись хляби морские на наше устрашение.

   — А вы присаживайтесь-ка, уважаемый Амисеб, вот сюда, в кресло. — Риб-адди усадил толстяка и прикрикнул на слуг: — Подложите побольше пуховых подушек и принесите горячего вина с пряностями! Гость, я смотрю, простудился совсем на морском-то ветру.

   — Ой, не говорите, ваше величество, — кряхтел довольный чиновник, потягивая из большого серебряного кубка горячее вино. — Промочил нас до костей холодный дождь, когда мы ужеподплывали к вашей гавани. И куда только меня, верного пса нашего великого божественного повелителя, да живёт он тысячу лет, и его преданнейшего помощника, всеми уважаемого визиря Туту не заносит судьба.

Пока государственный муж с удовольствием потягивал горячее сладкое винцо, жалуясь на превратности судьбы, царь Библа раскрыл послание фараона и письма его жены Нефертити и визиря Туту. Вести были неутешительные.

   — Будь проклят тот день, когда я стал подданным египетского фараона! — выкрикнул Риб-адди, разрывая и отбрасывая папирусы, которые только что внимательно прочитал. — Они что в Фивах, ослепли или окончательно с ума сошли? Ведь дело идёт о жизни и смерти не только города Библа, а всей египетской империи!

Посланник фараона от неожиданности выпустил из рук серебряный кубок, который со звоном покатился по белому мраморному полу.

   — Вы что же, ваше величество, такое о нашем божественном повелителе говорите?! — замахал он короткими руками, на которых блестели многочисленные перстни и кольца. — Да у вас язык отсохнет! Боги вас покарают!

   — Какие боги? — подбежал вплотную к Амисебу царь Библа. — О каких ты богах толкуешь? Ведь твой ненормальный повелитель запретил молиться всем богам кроме своего Атона.

Лицо Риб-адди было страшно, глаза вылезли из орбит.

   — Заниматься такими делами, настраивать против себя своих подданных, толковать о покорности всех царей Азии, когда полчища хеттов уже готовы подойти к границам его родины, может только окончательно сошедший с ума человек. Он что, не понимает, что стоит на краешке бездонной пропасти и даже ногу поднял, чтобы шагнуть туда?! Ведь Библ и всё морское побережье вплоть до долины Большого Хапи эти горные медведи захватят за несколько месяцев. И тогда надменные египтяне столкнутся нос к носу с мощным, отлично вооружённым, огромным войском азиатов. И неизвестно, кто победит в предстоящей схватке. Разве фараон забыл, как несметные азиатские орды опустошили его страну несколько столетий назад и скольким поколениям его предков с огромным трудом и большой кровью пришлось освобождать свою родину?

   — Вы сошли с ума, ваше величество, — пробормотал Амисеб.

   — Это твой повелитель давно свихнулся, — махнул рукой царь и стал тяжело хватать посиневшими губами воздух.

Он разорвал на груди тунику, ему трудно было дышать.

   — — Амисеб, передай своему повелителю, что Риб-адди, царь Библа, погибнет достойно. Я не предам тех, союзом с которыми гордился всю жизнь и на языке которых говорю так же хорошо, как и на родном. А вот фараон меня предал, да и что можно было ожидать от этого выродка, сына волчицы Тии, отравившей тестя, великого фараона Тутмоса, и старшего брата своего мужа, Яхмоса. Пошёл вон, Амисеб, чтоб больше я тебя не видел, не то велю посадить на кол, а в рот засуну обрывки письма твоего дурака-повелителя. — Царь упал в кресло и впился пальцами себе в грудь так, что у него заболело сердце.

Египетский чиновник опрометью выскочил из царских покоев. Такого он никак не ожидал услышать от ближайшего и вернейшего союзника своей страны в Азии.

2

Амисеб со всей своей многочисленной свитой целую неделю переправлялся через финикийские горы на восток. Лошади и ослы, нагруженные тяжёлыми мешками, шли не спеша гуськом по узеньким козьим тропам. Изредка кто-нибудь из них оступался и, увлекая за собой лавину мелких и крупных камней, падал в бездонную пропасть под истошные дикие вопли как животных, так и их погонщиков. Египетский чиновник за эту проклятую неделю заметно похудел. Он боялся сесть даже на самого смирного ослика и плёлся в конце каравана, поддерживаемый слугами, едва передвигая ноги. Амисеб надел на себя столько шерстяного полотна, что был похож на пурпурный кокон. На ноги ему пришлось надеть непривычные для египтян кожаные хеттские сапоги с загнутыми вверх носками. Они страшно тёрли его изнеженные ноги. Маленький толстый коротышка с дрожащими жирными щеками медленно ковылял, спотыкаясь чуть ли не о каждый камешек на тропе, и поминутно издавал испуганные вопли.

   — Будь проклят тот день, когда я связался с этими грязными азиатами, — стонал он.

Особенно доставалось царю Библа Риб-адди.

   — Если бы не этот проклятый изменник, то сидел бы я благополучно на берегу моря, ждал послов из Ассирии и Вавилона, а потом бы спокойно отправился с ними домой, в Фивы. А теперь я должен рисковать жизнью в этих диких землях, тащиться по горным козьим тропам, чтобы уговорить предстать под великие, божественные очи моего повелителя хоть какого-нибудь завалящего азиатского царька, пусть даже из такой забытой всеми дыры под названием Дамаск. Ведь если я приеду с одними послами, то прогонят меня с позором с моей хлебной должности и не взойдёт мой сынок на моё место после моей смерти, — не переставая, бубнил себе под нос Амисеб.

Тут послышались вопли очередного несчастного животного, падающего в пропасть, и душераздирающие завывания погонщиков, оплакивающих судьбу их четвероногого друга и кормильца. Египетский чиновник затрясся от ужаса всем своим жирным телом и замер, прижавшись к скале подальше от края туманной бездны. Слугам с трудом удалось оторвать его от камней, влить в посиневший рот сладкого и крепкого финикийского вина для храбрости и направить вверх по тропе, скрывающейся впереди в облаках.

   — Дайте им тоже вина, — приказал после очередного приступа ужаса Амисеб, кивнув на погонщиков. — Но только накажите им строго-настрого, что если они ещё хоть раз так дико заорут, то я прикажу воинам посбрасывать их в пропасть вслед за животными!

Погонщики с удовольствием выпили вина, гортанными криками восхваляя щедрость египетского вельможи, а через каких-нибудь полчаса вновь дико завопили вслед очередному ослу, скатывающемуся вниз и ревущему от ужаса.

Но в конце концов караван благополучно пересёк горы и выбрался на зелёную равнину, густо заросшую лесом. Однако это были не мрачные кедровые рощи, покрывающие финикийские горы. Амисеб с удовольствием взгромоздился на самого смирного мула с широкой и ровной спиной и с блаженной улыбкой на круглом потном лице посматривал по сторонам. Дорога пробивалась сквозь сплошные зелёные заросли. Над головой смыкались ветви деревьев, оплетённые диким виноградом. Слышалось журчание многочисленных ручьёв и речушек, пение бесчисленных птиц. Приятно пахло незнакомыми цветами, зеленью и чистой проточной водой.

Вскоре караван остановился под высокими городскими стенами, выстроенными из больших жёлто-серых блоков песчаника. Высокие деревянные ворота, обитые бронзовыми полосами, гостеприимно распахнулись. По узким кривым улочкам, извивающимся между высокими глинобитными домами, Амисеб проехал на главную торговую площадь, привольно раскинувшуюся перед цитаделью с мощными старыми стенами, заросшими вьюнком и диким виноградом, резиденцией местного правителя, надменно возвышающейся на холме над плоскими городскими крышами.

Египетский чиновник с любопытством посматривал вокруг. Городок был небольшой, но очень уютный и по виду снующего по базару многочисленного люда довольно богатый. На площадь выходил фасадом храм местной богини Иштар, которую чтили и в Финикии. Рядом с колоннами храма по всему периметру площади были выстроены просторные дома для торговцев и склады для их товаров. Многочисленные грузчики в одних набедренных повязках усердно, как муравьи, таскали на чёрных от загара, мозолистых спинах мешки и вьюки. Очередной караван готовился в дальнейший путь. Ассирийские купцы, блестя крупными, как чёрные сливы, глазами и тряся густыми чёрными курчавыми бородами, кричали на погонщиков и слуг, хлестали плётками и людей, и навьюченных мулов, лошадей и ослов, которые цепочкой друг за другом уходили с площади. Западные семиты, жители этого маленького провинциального центра, расположенного на перекрёстке важнейших торговых путей восточносредиземноморского региона, мало чем отличались от финикийцев и внешне, и по обычаям, и по языку, но здесь проживали и многочисленные хурриты, ассирийцы, вавилоняне и выходцы из кочевых племён, бороздивших соседние пустыни и степи. Все они обязательно чем-нибудь торговали, обслуживали проходящие через город караваны и отнюдь не желали с кем-нибудь воевать. Это были типичные мирные торговцы, земледельцы и скотоводы. Они привыкли подчиняться любому большому войску, которое нагрянет под стены их городка. Им и в голову не приходило связывать себя навечно с кем-то из завоевателей. Орды воинов приходят и уходят, а жизнь, а значит и торговля, продолжается. Таков главный закон жизни, который они усвоили с молоком своих черноволосых грудастых и коротконогих матерей.

Князёк Дамаска Нури, появившийся с немногочисленной свитой на площади, чтобы лично приветствовать прибывшего в город высокопоставленного египтянина, был плоть от плоти своих соплеменников. Хитрый и расчётливый торгаш, он был полной противоположностью царя Библа, аристократа Риб-адди. Князю Дамаска и в кошмарном сне не привиделось бы, что он сохраняет верность египтянам, раз они уступили пальму первенства по всем статьям многочисленным и кровожадным хеттам почти во всех азиатских провинциях. Нури, конечно, презирал диких горцев, но виду не показывал. Он хотел извлечь максимум выгоды из сближения с царём Суппилулиумой: не просто выжить и сохранить свою власть над княжеством, но за счёт дружбы с могущественным завоевателем возвыситься над такими же мелкими князьками, его соседями. Однако и открыто рвать с египтянами, пока они ещё не проиграли прямой схватки с хеттами, он не собирался. А вдруг они всё-таки соберут большое войско и нагрянут под стены Дамаска? Что ему тогда делать? Подаваться в горы вместе с этими дикарями хеттами? Вот поэтому-то он радушно принял посланника фараона.

Невысокого роста, худой и подвижный князь Дамаска вертелся вокруг знатного египтянина проворно, как капля ртути на серебряном подносе. Амисеб был страшно доволен. Его приняли по-царски. Нури закатил роскошный пир в честь посланца своего божественного повелителя из страны Хапи. Он не скупился на громкие славословия про фараона и его верного слугу, сидящего за пиршественным столом. Нури сразу же согласился поехать с дарами под светлые очи фараона в далёкие Фивы, чтобы поддержать у божественного повелителя веру, что в Азии дела обстоят вполне благополучно. Князёк щурил как маслом смазанные, чёрные живые глазки и согласно кивал на все слова египтянина. Его узенькая, подстриженная клинышком, длинная бородёнка вертелась перед лицом Амисеба, словно хвост подобострастно виляющей собаки, а когда Нури узнал, как враждебно ответил царь Библа на послание фараона, то очень обрадовался. Князёк боялся конкуренции со стороны Риб-адди: вдруг тот возьмёт и перекинется к хеттам и ототрёт владыку Дамаска от кормушки? Тем более что Нури был должен немало серебра и золота многим богачам из Библа, в том числе и царю. А тут представлялась возможность не только забыть про эти долги, но и поживиться за счёт Библа, когда его захватит Суппилулиума. Нури, конечно, воспользовался моментом и напел Амисебу много слов, осуждающих коварного царя Библа. Он представил Риб-адди как заклятого друга хеттов, который ждёт не дождётся того момента, когда голая пятка последнего египетского копейщика наконец-то покинет Финикию и все ближайшие к ней страны.

   — Я помню, как вёл подлейшим образом себя этот коварный предатель, — вздыхал полупьяный Амисеб, качая бритой потной головой. — Ведь он меня, самого посланника божественного владыки, грозился посадить на кол! Ну куда это годится?

Нури согласно кивал, и его бородёнка проворно мельтешила перед лицом египтянина, засыпающего прямо за пиршественным столом.

   — Отнесите его в комнату для почётных гостей, — приказал Нури, небрежно кивая на недвижного посла, — и внимательно следите за тем, что он делает и с кем встречается.

Эти слова были сказаны не напрасно. Вскоре князьку доложили, что тайный посланник поверженного Тушратты, царя Митанни, проник в покои египтянина и вручил ему письмо с мольбой о помощи. Но, выпроводив посланника и заверив, что фараон будет тотчас же извещён о просьбе его двоюродного дедушки, Амисеб, оставшись один, долго ходил по комнате, а потом бросил пергамент в огонь.

   — Зачем волновать нашего повелителя? — пробормотал себе под нос чиновник. — Да и тому, кто приносит плохие вести, всегда несладко приходится.

Когда Нури узнал о том, как египетский посол поступил с письмом родственника фараона, то окончательно убедился, что надо как можно быстрее принимать сторону хеттов. И, уверив Амисеба, что он нагонит его по пути в Финикию, Нури отправился на встречу со своим истинным повелителем, царём Суппилулиумой, который расположился на севере от Дамаска в плодородных степях, где привольно паслись кони его многочисленного колесничного войска, на данный момент самого мощного в Азии.

3

Нури всю ночь гнал свою колесницу и наутро прибыл в стан хеттов. Над чёрными войлочными шатрами военного лагеря, привольно раскинувшегося в степи и освещаемого алыми лучами зари, поднимались многочисленные дымки. Остро пахло горящими прутьями степной акации и высушенными брикетами кизяка. На кострах в огромных бронзовых котлах варилась баранина с крупой и овощами. Воины готовили на завтрак знаменитую хеттскую похлёбку, без которой они не мыслили начинать свой день, как и без рога красного вина. Дамасский князь подъехал к самому большому шатру, высящемуся в центре лагеря, и проворно спрыгнул с колесницы. Его голова в круглой кожаной шапочке, украшенной серебряными накладками, лицо и длинная узкая бородка были покрыты густым слоем красноватой пыли. Но князь не стал приводить себя в порядок, а быстро прошёл в шатёр, когда перед ним откинул полог сам начальник охраны царя, огромный мрачный воин с крючковатым носом и узкими глазами, коловшими, как ножи, из-под низко надвинутого кожаного шлема.

   — Припадаю к ногам моего повелителя и спешу сообщить важную новость, — тоненьким дребезжащим голоском произнёс по-хурритски уставший князь, опускаясь на колени перед царём.

С кошмы, лежащей посредине шатра и прикрытой в центре медвежьей шкурой, лениво смотрел только что пробудившийся повелитель новой грозной империи, простиравшей свою власть уже почти на всю Западную Азию.

   — Ты что-то уж больно рано сегодня. Всю ночь, что ли, коней гнал? — зевая, проговорил Суппилулиума, тяжело привставая грузным телом с покрытых замшей подушек и с хрустом почёсывая густую полуседую шерсть на груди, в разрезе чёрной туники.

За прошедшие десятилетия после памятных событий в Египте, когда одновременно погибли от яда фараон Тутмос и его сын Яхмос, хеттский царь мало изменился. Он был всё такой же широкоплечий, с огромными длинными ручищами, громогласный, отрывисто бросающий короткие и грубые фразы. Его смышлёные, хитрые глазки пронизывали собеседника, словно чёрные блестящие буравчики. На заросшем трёхдневной щетиной подбородке белел старый широкий шрам.

   — Ну, давай выкладывай, с чем заявился ни свет ни заря, — бросил он.

   — Фараон требует, чтобы я предстал перед его светлыми очами, — проговорил князь, робко присаживаясь боком на краешек кошмы.

   — Зачем это ты Хеви-младшенькому понадобился? — удивлённо уставился на собеседника Суппилулиума. — Прознал про то, что ты ко мне переметнулся? Хочет тебя на кол посадить перед своим дворцом, чтобы другим неповадно было?

   — Я тоже сначала так подумал, — криво заулыбался Нури. — Но его глупый посол, Амисеб, объяснил мне, что я должен просто прибыть на празднество в столицу египетской империи Ахетатон и изъявить глубокую покорность воле фараона. И не только свою, но в моём лице и всех царей Азии. А потом, получив подарки, отбыть к себе на родину.

   — Ха-ха-ха! — загрохотал басом хетт. — Выбор дурака. Именно ты, первым предавший своего господина, должен уверить его в преданности.

   — Хи-хи-хи, — вторил писклявым голоском князь, тряся чёрной узкой бородёнкой. — Я тотчас приехал припасть к ногам вашего величества и спросить вашего мудрейшего совета. Что мне делать в этом очень скользком, я бы так выразился, деле. Как скажете, так я и поступлю.

   — Не скажу, а прикажу! — рявкнул Суппилулиума. — Ты поедешь к фараону, уверишь его во всём, в чём ему хочется быть уверенным, а заодно посмотришь, что творится у него в новой столице. Затем вернёшься ко мне и обстоятельно обо всём доложишь.

   — Слушаюсь и повинуюсь, — вновь бухнулся на колени Нури. — Только вот я хочу попросить ваше величество...

   — Ну, чего ещё тебе?

   — С чем я предстану перед фараоном? Я ведь совсем пообнищал за последние-то годы. А как без подарков-то в Ахетатон ехать?

   — Гм, это ты правильно заметил, — почесал подбородок царь. — Ладно, пойдём со мной в сокровищницу и выберем вместе, что ты поднесёшь от всех царей Азии египетскому дураку. А заодно возьми себе золотишка на подкуп писцов при дворе фараона. Ты-то оттуда вскорости уедешь, а мне очень нужны там постоянно свои глаза и уши.

Они вышли из шатра и зашагали по влажной от утренней росы траве. Жёлто-красный шар солнца уже поднялся над остроконечными чёрными шатрами. Вдруг царь остановился у большой клетки. В ней сидел человек в дырявом смрадном рубище. Грязно-белые седые волосы падали на высохшее морщинистое лицо и плечи. Подошедший поближе князь вздрогнул и пристально всмотрелся. Это был старый Тушратта, царь разгромленного хеттами государства Митанни, совсем недавно наряду с Вавилонией и Египтом властвовавшего над странами Западной Азии.

   — Ну что, старик, хочешь передать привет своему внучку в Египет? Вот воспользуйся случаем, Нури туда отправляется, — пробасил с издёвкой Суппилулиума.

Старик с надеждой посмотрел на князя Дамаска.

   — А письмо, которое ты послал египетскому послу, Амисеб сжёг в камине, — посмеиваясь, проговорил князь, наклоняясь к бронзовым прутьям решётки.

   — Не может быть! — вскочил на ноги старик и ударился головой о верх низкой клетки.

   — Точно, точно, — кивнул, сладко улыбаясь, Нури. — У меня во дворце дело происходило, мои слуги всё видели. Так что, Тушратта, смирись и даже не думай о свободе.

   — Будь ты проклят, шакал поганый! — Старик швырнул в лицо князя горсть то ли земли, то ли пепла.

Нури испуганно сделал шаг назад и закашлялся, вытираясь.

   — Это он прахом своих предков бросается! — кивнув на медную ступу, стоящую у босых ног пленника, оглушающе захохотал повелитель хеттов. — Давай, давай, Тушратта, перемалывай их косточки. Царей в Митанни было много, всех выкопаю. В назидание тем, кто посмеет мне перечить и уж тем более воевать со мной.

И Суппилулиума, тяжело переваливаясь, зашагал дальше. За ним мелким шажком побежал князёк Дамаска. Они скоро подошли к высокому шатру. За ними в просторное тёмное помещение вошли слуги с зажжёнными факелами, и у Нури перехватило дыхание. Просторный шатёр был битком набит драгоценностями и предметами роскоши, награбленными хеттами во многих странах Азии и сваленными здесь в полном беспорядке. Неровный свет факелов мрачно играл жёлто-маслянистыми бликами на грудах золотых предметов. Драгоценные камни же разноцветно заискрились, словно обрадовались, что на них наконец-то взглянули.

«Эти дикари даже понять не в состоянии, какими сокровищами они обладают!» — подумал Нури и дрожащими, потными от волнения руками стал отбирать подарки фараону и египетской знати.

Царь хеттов презрительно взирал на него, прищурив мудрые чёрные, чуть раскосые глаза.

   — Можешь и себе здесь чего-нибудь взять, если что приглянется, — небрежно проговорил Суппилулиума и вышел из шатра.

Он глубоко вздохнул и с радостной улыбкой оглядел с холма огромный военный лагерь, освещённый восходившим солнцем.

— Вот моё главное сокровище! С ним я завоюю весь мир! — громко сказал царь и вскочил на стоявшую рядом колесницу.

Он сам взял вожжи, громко закричал и стремительно поскакал по лагерю. Три застоявшихся вороных коня, взрывая копытами землю, так налегли на постромки, что перед глазами стоявшего во весь рост на колеснице царя шатры, проносившиеся мимо со всё возрастающей скоростью, вскоре слились в непрерывную пёструю ленту. Ветер засвистел у него в ушах. Вскоре предводитель хеттов уже нёсся во весь опор по широкой, необъятной степи. Суппилулиума с наслаждением вдыхал чистый, с запахом полыни, упруго бьющий ему в лицо и грудь свежий воздух. Впереди перед ним вырастал огненно-красный огромный шар солнца. Далеко отставшие телохранители с удивлением и восхищением, переходящим в благоговейный ужас, смотрели вслед. Им казалось, что их великий вождь, как бог войны, сейчас взлетит на колеснице прямо на небо.

Глава 3

1

Ранним солнечным утром большой военный египетский корабль с широким прямоугольным оранжевым парусом не спеша плыл, разрезая пологие пресные волны бронзовым, укреплённым в носовой части на килевом брусе тараном в виде головы барана. Корабль упорно поднимался против течения по одному из семи протоков Нила, по которому великая река впадала в Средиземное море. На борту находились князь Дамаска Нури и посланник фараона Амисеб. Князь сидел на резном из красного дерева стуле как почётнейший гость и с высоты кормовой надстройки с жадным интересом, который ему с трудом удавалось скрывать, всматривался в развертывающиеся виды незнакомой ему страны. Раздавались монотонные глухие удары барабана, обтянутого толстой буйволиной кожей, и в такт ему плескались длинные вёсла за бортом. Изредка слышался громкий хриплый, грубый крик надсмотрщика, пронзительный свист бича и стон раба, вцепившегося из последних сил в тяжеленное весло. Да ещё сварливо кричали парящие над судном белоснежные чайки с чёрными клювами и маленькими пронзительными глазами, словно они были недовольны тем, что им мешают спокойно лакомиться рыбой. Ею в это время года просто кишмя кишели мутно-серые речные волны.

   — Да выпей-ка, ваше высочество, нашего пива. А это не какая-нибудь там азиатская кислятина, — уговаривал князя сидящий рядом благодушный и розоволикий Амисеб.

Он в первом же египетском порту велел прислуге купить очень вместительный деревянный жбан со свежесваренным, столь любимым всеми жителями этой страны напитком. Толстощёкий писец хорошо говорил на западносемитском наречии, бывшем в те времена господствующим во всей Западной Азии, ведь он почти двадцать лет прослужил в структурах управления нескольких азиатских провинций египетской империи.

Посланник фараона, радушно улыбаясь, взял из чёрных рук раба, разливающего пиво из жбана большим медным половником, большой глиняный кубок с шапкой белой пены и самолично протянул князю. Азиат с покорным видом взял кубок и вежливо пригубил горьковатую хмельную жидкость янтарного цвета.

«И что только египтяне находят хорошего в этом отвратительном горьком пойле? — подумал Нури, вытирая тыльной стороной руки усы и губы от белых хлопьев пены. — Виноградное вино ведь намного вкуснее!»

Но льстивый князь почмокал губами и сделал вид, что тоже наслаждается пивом. Когда же Амисеб отвернулся в сторонку, то проворный семит быстренько выплеснул почти всю кружку за борт. Нури больше интересовало то, что происходило на обоих речных берегах, мимо которых они не спеша проплывали. На широких зелёных полях низовья реки паслись многочисленные стада коров, овец и коз. Такого количества домашних животных князь за всю жизнь никогда не видывал. Да и какие это были животные! Коровы и быки в холке почти с человеческий рост. Высокие и мощные, как у буйволов, рога блестели на солнце, словно покрытые лаком. Холёные животные вальяжно, с высокомерной небрежностью шагали на длинных ногах с широкими копытами по густой сочной траве. Их морды выражали столько благородной спеси, что, глядя на них, просто не по себе становилось. Словно гуляла отборная знать земли египетской, а не простые бурёнки, которых пруд пруди на окрестных полях. А овцы?! Нури вытаращил глаза от удивления, когда увидел огромных овец и баранов, укутанных в толстенные шубы из длиннейшей шерсти. Скотоводам Дамаска такая шерсть и не снилась. Да и козы были столь белы, изящны и высоки, что князь их принял сначала за антилоп. Бесчисленные стада просто сказочных животных проплывали мимо, и конца им видно не было.

«Вот бы сюда нагрянуть с войском хеттов, — подумал Нури, поглаживая остроконечную чёрную бородку, и его карие глазки заблестели. — Всем бы хватило с лихвой!»

Между тем большой оранжевый парус продолжал упруго раздуваться под напором прохладного ветра с моря, снасти, реи и мачта негромко поскрипывали, барабан глухо ухал, и в такт ему поднимались и опускались длинные вёсла. Корабль плыл, слегка покачиваясь, и перед князем продолжала неспешно и величественно разворачиваться панорама, состоящая из просторных зелёных полей с бесчисленными стадами, пастухами, земледельцами, многочисленными деревнями и большими и малыми городами. Изредка голубое бездонное небо заволакивалось тучами и капал мелкий тёплый дождик, но вскоре вновь появлялось солнце, жар которого умерялся лёгкими, прозрачными туманами и освежающе-приятными дуновениями ветра с моря. В дельте реки зимой погода была отнюдь не африканской.

   — Это поистине рай земной! — вздохнул князь, незаметно выливая за борт очередную кружку пива. — Теперь понятно, почему египтяне так равнодушны к потере азиатских провинций. Они и без нашей дани купаются в достатке и богатстве.

День за днём перед любопытным азиатом разворачивалась бесконечная лента сцен мирной, благополучной жизни египтян. Вскоре все семь рукавов реки соединились в единый широкий поток. Корабль поплыл по широкому основному руслу Большого Хапи. Слева замаячили плосковерхие массивные желтоватые известняковые утёсы, а справа открылся вид на огромную, широко расстилавшуюся вдаль равнину. Изумрудные просторные поля перемежались там с многочисленными густыми пальмовыми рощами. Среди них, словно сказочное видение, простирался огромный город, окружённый высокими белыми стенами. Когда Нури взглянул на столь величественную панораму и увидел огромные пирамиды, царственно возвышающиеся над Мемфисом{76}, вторым по значению городом страны, то изумление провинциального князька перед богатством и величием Египта переросло в благоговейный ужас.

«Не может быть, чтобы правитель такой огромной и богатой страны, предки которого под стать великим богам воздвигли вот эти колоссальные сооружения, не мог собрать войска и сокрушить хеттов, пусть многочисленных и кровожадных, но всё же лишь неотёсанных, завёрнутых в бараньи шкуры дикарей, только недавно спустившихся с гор, — думал князь, теребя узкую бородёнку и качая головой. — Что же с случилось с фараоном? Какая напасть на него напала, если даже позор его кровного родственника не может подвигнуть правителя такой блистательной страны на решительные действия?»

Подобными вопросами Нури задавался в течение всего своего увлекательного путешествия вверх по великой реке. А плыли долго, полмесяца. После Мемфиса корабль не спеша миновал заросшие роскошными садами берега области Нен-несут, когда-то соперничавшей с самими Фивами за владычество над Верхним Египтом, а сейчас мирно опустившейся на мутное дно сонной, но зато спокойной провинциальной жизни, и вступил в Оксиринхскую область — царство папируса. Здесь находился один из самых крупных центров по добыче этого растения, без которого не было бы ни книг в виде свитков, ни письменных документов. А без них самая древняя бюрократия на земле не смогла бы просуществовать и года. Ведь письменный учёт всего и вся в стране был краеугольным камнем древнеегипетской государственной системы. Область с густо заросшими папирусом берегами славилась ещё и тем, что её жители боготворили небольшую рыбку — оксиринха, водившуюся на мелководье. И даже сейчас, когда по велению фараона все египтяне должны были чествовать только одного бога солнца — Атона, ничто не могло заставить уроженца Оксиринхской области выловить и тем более съесть эту рыбёшку. Жители даже умудрялись периодически воевать со своими соседями из-за того, что у тех хватало наглости вылавливать сетями священную рыбку, вялить её на солнце и заготавливать целыми мешками, чтобы в измельчённом виде скармливать скотине.

Высокопоставленные путешественники терпеть не могли мелкую рыбёшку ни в жареном, ни в варёном виде, поэтому благополучно миновали берега почитателей оксиринха и вступили в Песьегородскую область, где с древности поклонялись другому божеству в виде человека с головой собаки. Здесь команде судна пришлось собрать всю свою выдержку в кулак, чтобы не применить силу против целых полчищ беспризорных наглых псов, буквально осадивших причаливший к берегу корабль и требующих бесцеремонно мясистых костей и прочей источающей аппетитные ароматы снеди, которая готовилась поварами на борту. Но, получив причитающиеся высокопоставленному посланцу фараона Амисебу бесплатные продукты и напитки, корабль поспешно отчалил от набережной под возмущённый вой обманутых в своих ожиданиях бродячих собак и поплыл дальше. Только недовольный Амисеб ещё долго ворчал, посматривая на порванную одной наглой псиной полу его пурпурной тоги, которую прямо на нём зашивал проворный слуга, примостившийся рядом с креслом чиновника.

   — Почти в каждом провинциальном уголке у местных селян есть свой... — Толстяк, скинув густой чёрный парик, повертел пальцем у потного бритого виска. — И если ты не хочешь нарваться на нож или попробовать палки, то просто обязан быть очень внимательным, чтобы не пнуть невзначай какую-нибудь драную кошку, собаку или даже гуся, например. Ведь они, как на грех, могут оказаться воплощением местного, особо почитаемого божества. Много лет назад в одном пыльном городишке я, совсем тогда ещё зелёный юнец и неопытный чиновник, сорвал, проходя мимо, веточку с корявого такого деревца, чтобы отмахиваться от мух, которых в этой грязной провинциальной дыре было множество. Мне это невинное деяние чуть не стоило жизни. Деревцо-то оказалось священным! Уж я столько полновесных дебенов серебра отвалил на жертвоприношения полузасохшей деревяшке, чтобы задобрить местных свирепых селян, а то бы точно зарезали, тупоголовые зверюги, и не посмотрели бы на то, что я писец из самой столицы. Наука была мне на всю оставшуюся жизнь!

   — Но ведь ваш великий, божественный и мудрейший фараон уже десять лет назад ясно и категорично всем в стране приказал почитать только Атона в виде солнечного диска. — Нури показал длинным пальцем с покрашенным хной ногтем на солнце. — О каких же ещё божествах может идти сейчас речь?

   — Да разве нашего тупого, заскорузлого и упёртого в своих предрассудках провинциала вот так сразу заставишь забыть всех его местных божков и разные там нечестивые празднества в их честь? Ваше высочество и не представляет, какой у нас упрямый народец. Из их бритых черепушек и сучковатым поленом не вышибешь старые бредни. Намучились мы, ужас! — махнул рукой Амисеб, но испугавшись, а не ляпнул ли он чего-либо лишнего пронырливому азиату, с таким интересом высматривающему всё вокруг, быстро протянул ему налитую доверху глиняную кружку с пенной шапкой. — Давай-ка лучше выпьем свежего пивка, только что слуги притащили из этой треклятой песьегородской столицы. Хоть местные жители и помешались на своих шавках, но что у них не отнимешь, так это то, что пиво варят они отменное.

Вскоре корабль уже плыл по области Белой Антилопы. Плосковерхие горы из жёлто-серого песчаника всё ближе подступали к берегам. Река становилась уже, течение сильнее. Судно двигалось медленнее, хотя барабан стучал всё чаще и вёсла поднимались и опускались всё быстрее. Гребцов приходилось менять по несколько раз в день, так они выматывались, преодолевая встречное течение. И вот корабль вступил в Заячью область. На самом её юге на восточном берегу горы и холмы отступили огромной дугой от реки, образуя обширную котловину. Здесь-то и увидел Нури огромный город, Ахетатон, новую столицу империи, растянувшийся на многие километры вдоль берега. Не верилось, что город мог быть построен всего за десять лет. Среди высоких пальм, пышных акаций и тамарисков высились белые, розовые, жёлтые стены многочисленных храмов, дворцов, богатых особняков.

2

В то время как князь Дамаска с любопытством взирал на открывшийся перед ним город, блистательную новую столицу Египта, там происходили следующие события. На одном из самых больших рынков появилась группа хорошо одетых людей. У многих из них при себе было оружие. Короткие копья, прямые мечи и боевые топоры, не считая кинжалов: последние в те времена висели у пояса почти каждого знатного человека.

По базару пронеслась, как смерч, новость, которая всполошила всех торговцев:

   — Визирь Туту со своими стервятниками нагрянул!

Все, кто слышал это, спешно собирали товар и, если его было немного, пытались сбежать вместе с ним. Были и такие, кто просто бросал всё и мчался со всех ног с базара. Те, кто имел свои лавочки, швыряли то, чем торговали, внутрь и побыстрее захлопывали двери и оконца. То же самое делали и многочисленные ремесленники у своих мастерских. Но, как оказалось, все выходы с базара уже были перекрыты свирепыми воинами, которые плетями из воловьей кожи или просто тупыми концами копий гнали, как скот, ремесленников и торговцев обратно на их рабочие места.

   — Назад, назад, торгаши поганые, зайцы трусливые! — кричали они и хлестали наотмашь всех подряд, кто попадался. — Сам великий Туту соизволил посетить вашу дыру, а вы белейте, как крысы с тонущего судна. А ну, назад, живо!

После таких убедительных доводов слуг власти простой народ, опустив покорно головы, возвращался и вновь раскладывал товар. А по рядам уже неторопливо шёл хозяин столицы, любимый слуга фараона — визирь Туту. За прошедшие десять лет он ещё больше располнел. Его круглая физиономия, обрамленная пышным чёрным париком, лоснилась от довольства. Опираясь на посох, он не спеша прохаживался по торговым рядам и посматривал на разложенные товары. Часто он останавливался и, причмокивая губами, спрашивал, откуда товар, кто его сделал. Потом небрежно показывал золочёным посохом на понравившиеся ему вещи и не оглядываясь шёл дальше, подрагивая толстыми, как желе, щеками. Слуги, семенившие следом, бесцеремонно совали товар в мешки, добавляя то, что понравилось им. Торговцы угрюмо молчали. Спорить было бесполезно и даже опасно. Если какой-нибудь новичок пытался урезонить слуг, он тут же оказывался животом на земле. Воины держали его за руки и за ноги, а здоровяк со зверской рожей лупил от души его по спине палкой. Чем громче орал несчастный, тем больше ему доставалось. Туту, слыша вопли за своей спиной, весело хохотал. Так проходила его утренняя прогулка. А гулять он любил каждое утро, правда, к радости торговцев и простого люда в городе был не один базар.

Визирь закончил прогулку по центральному рынку, но, решив продолжить свой обход, направился в порт, который находился всего лишь в паре кварталов отсюда. Там он надеялся поживиться ещё чем-нибудь. В порту всё повторилось, как и на базаре. Как только пронёсся слух, что идёт Туту, купцы бросились врассыпную. Некоторые из них даже вскочили на свои корабли, приказав команде рубить канаты и срочно отчаливать. Но и тут слуги и воины визиря оказались проворнее. От причала удалось спешно отвалить только парочке судов. Остальные были буквально взяты на абордаж.

   — Куда это тебя понесло так внезапно? — сладко улыбаясь, произнёс Туту, остановившись у сходней, по которым притащили и бросили к ногам вельможи хозяина не успевшего отчалить судна.

   — Пощади, о великий хозяин Верхней страны! Я и не думал убегать, просто мне срочно понадобилось отплыть, — припал к золочёным сандалиям купец из Мемфиса.

По его бритой голове и упитанным щекам градом катился пот. Полными губами он лобызал пыльные ноги визиря.

   — А что этот червяк в облике человека привёз в столицу Атона? — спросил небрежно Туту стоявшего рядом, проворного невысокого человечка в пышном чёрном парике. Это был секретарь визиря.

   — У него очень ценный груз — ароматические смолы из Аравии, слоновые бивни и красное и чёрное дерево из южных стран.

   — Вот как?! Значит, ты поэтому рванул отсюда, как угорелый, — заинтересовался Туту, смахивая пот с верхней губы тыльной стороной толстой ладони. — Жадность совсем тебя замучила?

   — Визирь, я приготовил для вас великолепные подарки. Вот только хотел всё выгрузить и сразу же направиться к вам во дворец.

   — А потом передумал и отчалил. А может, ты что-то скрывал от властей кроме своего богатого груза? А? — Туту подмигнул секретарю.

   — Вы, как всегда, правы, о мой господин, — глумливо осклабился секретарь, — вот что наши воины нашли на его судне. — И секретарь вытащил из-под складок своего хитона из тонкого хлопка статуэтку человека с головой барана.

   — О, что я вижу? — Театрально взмахнув руками, Туту отступил на шаг назад. — Здесь, оказывается, скрыто государственное преступление! Вот что они хотели скрыть! Эти негодяи молятся чужим богам, когда наш великий фараон, да будет он жив вечно, открыл всем нам глаза и все мы уже давно поняли, что нет иного бога кроме Атона, испускающего на нас свои благостные лучи света!

   — О, пощади, великий и всемогущий господин Верхней земли! — даже не закричал, а завизжал купец, обхватывая ноги визиря обеими руками. — Это ошибка, чудовищная ошибка! Мы не могли молиться этому богу с бараньей головой, поганому Хнуму. Ведь его почитают далеко в мелких городишках на юге, а всем известно, что у нас в Мемфисе главенствует бог Апис и он изображается в виде быка, а отнюдь не барана!

   — Да какая разница, — махнул рукой секретарь, скорчив презрительную улыбку, — баран или бык. Всё равно вы святотатцы и государственные преступники! А значит, по триста первому указу от десятого года правления нашего великого фараона, да живёт он вечно, весь ваш товар конфискуется в пользу казны, а сами вы направляетесь в тюрьму, чтобы предстать там перед самым справедливым в мире судом, который возглавляет наш безмерно почитаемый визирь.

Секретарь подобострастно поклонился своему жирному хозяину. На его загорелой рожице застыло выражение рабской преданности и глубокого почитания, правда, в глубине глаз пряталась та же глумливая насмешка.

   — Прикажете исполнять, господин?

   — Давай действуй, но чтобы всё было по закону! — строго наказал Туту и повернулся к паланкину, чтобы на руках чёрных рабов направиться во дворец.

Он был очень доволен: наконец-то в его сети сегодня утром попался богатый улов. Не зря он зашёл в порт, чутьё его не подвело! Однако купец вдруг вскочил и с криком:

   — Негодяй, грабитель, подлец! — кинулся на Туту с кулаками.

Тот испуганно шарахнулся в сторону. Но купец успел схватить визиря за шиворот его пурпурного одеяния и стал бить кулаком по затылку, приговаривая:

   — Шакал вонючий! Пользуешься тем, что наш фараон умом тронулся и отвернулся от наших исконных богов. Тебе бы только свою мошну набить потуже.

На помощь своему господину кинулись дюжие воины, поначалу опешившие от наглости мемфисца. Огромный ливиец в красной набедренной повязке и с чёрным пером в курчавых волосах ударил палицей по голове купца и, когда тот рухнул в чёрную пыль, уже занёс руку с бронзовым кинжалом, чтобы добить преступника. Но Туту остановил его. Он нагнулся к купцу, приказал перевернуть его на спину и всмотрелся в его круглое белое лицо, по которому текли струйки тёмной крови. Когда поверженный пришёл в сознание, Туту проговорил, чуть пришёптывая от злости:

   — Нет, ты сейчас не сдохнешь. Так легко ты у меня не отделаешься. Завтра ты будешь посажен, как опаснейший государственный преступник, на кол перед дворцом фараона и будешь подыхать целый день на жаре, а потом тебя, когда ты будешь ещё живой, бросят на съедение бездомным псам. И никакой тебе поганый божок в виде быка или там барана не поможет. Тащите его в тюрьму, там его научат уму-разуму, — приказал слугам визирь и сел в паланкин, ругаясь и поглаживая жирные складки на затылке, только что попробовавшем хороших тумаков.

Слух об этом случае в порту мгновенно распространился по городу. И многие горожане втихомолку хвалили отважного мемфисца. А князёк из далёкого города Дамаска долго покачивал головой, теребя длинную бородку. Он был случайным свидетелем этого эпизода. Хотя Амисеб и сказал князю, что просто поймали мелкого государственного преступника, но слуга Нури, знавший египетский язык, походил среди припортового люда и собрал подлинные сведения о происшедшем.

   — Да, с такими помощниками дела фараона плохи, — пробормотал, глубокомысленно цокая языком, князь, выслушав слугу. — Даже хетты не ведут себя так на захваченных землях. Каково же гордым египтянам здесь, у себя на родине, от собственных правителей такое выносить?! Нет, добром это не кончится...

И Нури с Амисебом поехал в загородный дворец, отведённый для прибывших из-за рубежа почётных гостей.

3

На следующий день князь Дамаска в сопровождении своих слуг, везущих на ослах подарки, и под охраной египетских воинов прошествовал во главе целого каравана почти через весь город к дворцу фараона. Здесь, на центральной площади, несмотря на раннее утро, царило оживление. Ржали лошади, впряжённые в богато украшенные колесницы, ревели ослы и мулы. С их спин снимали бесчисленные тюки, осторожно распаковывали, и на свет божий появлялись серебряные или позолоченные сосуды, отделанные драгоценными камнями украшения, стеклянные и фаянсовые вазы и кубки, роскошная мебель из красного и чёрного дерева. Пахло ароматами Аравии, искрились на солнце разноцветные ткани, расшитые нитями из драгоценных металлов. Лаяли огромные породистые охотничьи псы, кричали чёрные карлики, что-то делившие между собой, переминались с ноги на ногу страусы с пышными перьями. Всё это были подарки фараону, привезённые из подвластных ему стран.

Вскоре прибывших правителей, а также иностранных послов построили друг за другом в длинную цепочку, и они пошли,сопровождаемые своими слугами, нагруженными подарками, через многочисленные залы дворца. Громко гремели барабаны, дудели трубы, звенели цитры, пели флейты. Толпа, собравшаяся на площади, кричала, хлопала в ладоши, свистела. В мельтешении лиц и тел, шуме и гаме Нури поначалу совсем потерялся. Он таращил с ужасом глаза, тряс бородёнкой, как пёс хвостом, и послушно шёл за Амисебом, который упорно и бесцеремонно тащил его из одного зала в другой. Но вскоре князь пришёл в себя и смог реально оценивать то, что видел вокруг. Он быстро пришёл к выводу, что среди царей и князей, которые шли на поклон к фараону, не было крупных персон. Всё это были мелкие владетели, как и князь Дамаска, привезённые почти насильно египетскими чиновниками. Да и подарки были отнюдь не так роскошны, как полагалось бы дарить живому богу на земле. Пожалуй, у Нури с лёгкой и щедрой руки Суппилулиумы они были самые ценные.

Наконец князь предстал перед фараоном. Нури проворно кинулся в ноги владыке египетской империи, с чувством поцеловав пол у трона Аменхотепа. Мрамор был уже влажен от многочисленных предыдущих лобзаний. Князю Дамаска милостиво разрешили встать, и Нури смог разглядеть фараона. Его внешность неприятно поражала. На троне сидел очень прямо худой и бледный мужчина с измождённым лицом. Он смотрел перед собой почти слепыми глазами из-под золотого змея, свисающего с высокого головного убора, символизирующего единство Верхнего и Нижнего Египта. Внезапно прозвучал его резкий, какой-то гнусаво-писклявый голос.

   — Что князь Дамаска скажет о покорности воле фараона всей страны Ретену? — быстро перевёл Амисеб.

   — Все владетели страны Ретену и весь подвластный им народ покорны власти великого властителя страны Большого Хапи. — Театрально всплеснув руками, Нури вновь бросился на колени, чтобы показать, насколько жители его страны преклоняются перед египетской мощью. — Мы не только покорны вам, о великий из великих властителей всей вселенной, но мы любим, нет, мы страстно обожаем нашего величайшего повелителя!

   — И поэтому вы так часто встречаетесь с вождём хеттов Суппилулиумой? — раздался голос царицы Нефертити, сидевшей рядом с фараоном. Её слова неохотно перевёл Амисеб, тоже бухнувшийся на колени рядом с ошарашенным князем.

Нури внимательно взглянул на царицу, и его спина покрылась холодным потом. На него смотрели весёлые, властные и пронзительные глаза, князю показалось, что эта ослепительно красивая женщина видит его насквозь.

«Значит, в лагере хеттов есть египетские шпионы, точнее, шпионы царицы Нефертити», — пронеслось у князя в голове. — Что же мне делать?»

Нури испуганно затряс заросшей курчавыми чёрными волосами головой. Но тут его осенило.

   — Я, ваше величество, поехал в лагерь хеттов, чтобы узнать преступные намерения их вождя Суппилулиумы.

   — И что же ты узнал? — спросил фараон.

   — О, он трепещет перед вашей мудростью, ваше величество, и сгибает свою гордую шею перед мощью египетского оружия.

   — Поэтому он пришёл с войском в страну Ретену, предварительно захватив царство нашего деда Тушратты на великой реке, которая течёт наоборот? — спросила царица и зло поджала алые губы.

«Мне конец! — подумал князь Дамаска. — А если сейчас речь пойдёт о том, что их дед сидит в клетке у хеттов, то меня точно препроводят из дрорца в тюрьму прямо к здоровенному палачу с огромными волосатыми лапами. О, Иштар, моя любимейшая богиня, помоги мне!»

Нури подполз вплотную к ногам царицы и заверещал надтреснутым от ужаса голосом:

   — Хетты просто пасут коней в наших степях, о, великая повелительница всего мира! У них там в горах нет пастбищ, вот они и пригнали своих коней и овец к нам. Мы, конечно, недовольны этим, но у нас нет сил прогнать их назад. Пришлите своих воинов, и эти горные дикари разбегутся в разные стороны. А лучше напишите этому Суппилулиуме, чтобы он убирался обратно в свои горы. Он не посмеет ослушаться самых великих владык в нашей вселенной.

   — И ты берёшься передать это послание? — спросила холодно царица. — А заодно и наш приказ, чтобы этот гнусный дикарь отпустил нашего деда из клетки, в которой он держит его уже почти полгода?

   — Вас ввели в заблуждение, о ваше величество! — взвыл Нури, поднимая к собеседнице круглые от страха глаза. — Ваш дед, Тушратта, погиб в бою с хеттами. Его наследник готовит войско, чтобы вновь сразиться с хеттами и прогнать их с нашей земли.

   — Ну вот видишь, Нефи, — обернулся к жене фараон, сильно сощурив глаза, — и князь Дамаска подтверждает, что Тушратта погиб. А ты всё говоришь мне о клетке, где позорно томится наш дед.

   — Да лжёт он прямо нам в лицо! — вспыхнула Нефертити, и на её белом красивом лбу пролегли глубокие поперечные складки. — Тебе все лгут. Тот же Туту совсем заврался, а ты всё веришь ему. Давай прижжём раскалённым железом этого азиата или посадим его на кол, и ты сам увидишь, как он заговорит прямо противоположное. А заодно и с Туту надо так же.

   — Что она говорит? — толкнул локтем Нури Амисеба.

Тот краем губ прошептал:

   — Предлагает посадить тебя на кол.

   — О, не надо меня сажать на кол! — взмолился князь. Вдруг он вскочил, вырвал из рук ближайшего слуги большую серебряную вазу и подбежал с ней к фараону. — Вы только посмотрите, какие великолепные дары я вам привёз. От чистого сердца, поверьте. И меня за это сажать на кол?

Эхнатон сощурился и подался вперёд. Со стороны казалось, что он обнюхивает вазу. С интересом он осмотрел и другие подарки.

   — Я не только вам, ваше величество, и вашей царственной супруге привёз эти великолепные украшения, но и вашим верным слугам, — проговорил торопливо князь и красноречиво посмотрел в глаза визиря Туту, стоящего рядом с троном фараона.

   — Мы сегодня принесём богатые дары нашему богу Атону, ваше величество, — прошептал Туту на ухо своему повелителю, — а посадить на кол этого азиата мы всегда успеем, если выяснится, что он лжец.

   — Хорошо, князь, мы принимаем твои дары. А о том, что ты увидел и услышал в лагере хеттов, ты продиктуешь сопровождающему тебя писцу. Он всё запишет слово в слово и отдаст папирус визирю Туту, который сверит твои слова со сведениями, получаемыми им из других источников. И если выяснится, что ты нам солгал, то не жди пощады. Ты свободен, — махнул рукой фараон.

С трудом переводя дыхание, Нури, пятясь, засеменил к огромной двери и, только когда покинул дворец, вздохнул полной грудью. Но уйти совсем он не смог. Амисеб провёл его на почётную трибуну, только что сооружённую у стены дворца. Князь упал в кресло и спросил своего сопровождающего, что ещё предстоит увидеть.

   — Публичные казни государственных преступников, — ответил Амисеб и зевнул. Для него, как и для любого жителя Ахетатона, это было привычное и уже порядком надоевшее зрелище.

Нури опять затрясся всем телом, когда разглядел, что на площади воины вкапывают в землю колья и устанавливают деревянные плахи.

   — Завтра же мы пойдём к визирю Туту, — проговорил еле ворочающимся пересохшим языком князь. — Я приготовил для него великолепные подарки. Да и для вас, Амисеб, у меня кое-что есть.

   — Мудрое решение, — проговорил чиновник, снисходительно улыбаясь. — Эх, сейчас бы холодного пива выпить, да неприлично на почётной трибуне, — добавил он, потягиваясь.

Вскоре почти вся трибуна заполнилась гостями фараона. Казни вот-вот должны были начаться.

Как обычно, на кровавое зрелище собралось много зрителей из простонародья. Большинство пришедших тайком радовались, что на сей раз злая судьба прошла мимо и не они сейчас склонятся над плахой. А на этот раз многие пришли на центральную площадь и из любопытства. Им хотелось поглядеть на человека, отвесившего парочку крепких тумаков самому Туту, любимому слуге фараона, державшему со своими «стервятниками» в постоянном трепете всю столицу. Когда несчастный купец из Мемфиса появился на площади, толпа заволновалась и подалась вперёд. Тысячи глаз с напряжённым любопытством вперились в его невысокую, коренастую фигуру. Воины из столичного корпуса, окружавшие площадь, с трудом сдерживали напор толпы.

   — Это он, это он! — кричали люди, показывая пальцами.

Казнить должны были два десятка человек, весь улов «стервятников» Туту за неделю. Большинство осуждённых проходили по делам о государственных преступлениях. У них были найдены изображения старых богов, и нашлись свидетели, которые видели, как обвиняемые молились им. Почти всегда совпадало, что это были очень состоятельные люди. Их имущество переходило в казну, но все отлично знали, что богатство исчезало в широком кармане Туту. Преступников, или, вернее, жертв человеческой алчности и подлости, расставили против кольев и плах. Площадь застыла в ожидании выхода на большой балкон дворца царственной четы. Наконец фараон и царица вышли и уселись в кресла. Эхнатон махнул рукой. Под балконом встал писец и развернул папирус, чтобы зачитать приговор. Но тут внезапно раздался громкий голос мемфисского купца.

   — До каких же пор вы будете терпеть, жители столицы, тот произвол и те издевательства, которые творит эта жалкая душонка, визирь Туту?! — закричал он на всю площадь. — Нас обманывают, подбрасывают нам статуэтки не наших богов и обвиняют в святотатстве. И всё затем, чтобы отнять нашу собственность!

   — Правильно! — вдруг раздался чей-то голос из толпы.

   — В чём моё преступление? Если даже я и молился богам, то их почитали все мои предки! — продолжал купец. — Сумасшедший выродок на троне, потомок злодеев, отравивших настоящего фараона Тутмоса и его сына Яхмоса и захвативших власть в стране, измывается над всеми нами! Мы должны это терпеть? Доколе?!

На площади воцарилась гробовая тишина. Сказать такое публично, да ещё прямо в глаза фараону! У всех присутствующих перехватило дыхание. Несколько голосов из толпы опять прокричали:

   — Правильно!

   — Рубите ему голову! — завопил Туту, стоявший под балконом.

   — А как же приговор? — удивился испуганный писец.

   — Какой приговор, дурак?! Рубите быстрее! — кричал визирь. На его жирной шее вздулись жилы, а по лицу пошли красные пятна.

Двое «стервятников» схватили под руки отважного купца и повалили его на плаху, а третий взмахнул топором. Через мгновение голова жертвы покатилась по пыльной земле, а за ней устремился фонтан тёмно-красной крови, бьющий из перерубленной шеи и широко разливающийся вокруг. Толпа несколько секунд как зачарованная смотрела на голову, а потом над площадью раздался такой возмущённый, оглушающий рёв, что все птицы в городе с испугу одновременно взлетели. В Туту, его свиту, в воинов оцепления и охраны дворца полетели камни, палки, комья земли. Толпа неистовствовала. Она легко прорвала оцепление и кинулась спасать приговорённых на казнь. Те из «стервятников», кто не успел убежать, были мгновенно разорваны в клочья. Туту вместе со своей свитой примчался во дворец, и только массивные ворота из кедра, обитые бронзовыми полосами, спасли его от народной расправы.

Несколько камней залетели на балкон, где находился фараон. Охрана обступила его, прикрывая щитами.

   — Что происходит? Почему не начинается казнь?! — воскликнул недоумённо Эхнатон, который толком не понял, что творится на площади.

   — Происходит то, к чему и ты, Хевхх, и твой прихвостень Туту все эти годы толкали народ! — прокричала Нефертити в лицо мужу.

   — Это бунт?

   — Да, это бунт, и моли своего Атона, чтобы к нему не присоединились силы посерьёзней простого люда.

   — Я приказываю перевешать всех бунтовщиков, как собак! — закричал фараон, вскакивая с кресла. — Чтобы на каждом перекрёстке моей столицы стояло по десять виселиц и на них болтались посмевшие восстать против сына Атона!

   — Ты просто дурак, — не выдержала Нефертити, — ты хочешь взбаламутить весь город? — И уже обращаясь к начальнику полиции и командиру столичного корпуса, она приказала: — Отогнать толпу от дворца, но применять только палки. Никого не убивать и не преследовать. Как только это сделаете, то вместе со слугами нашего дворца разнесите по городу сосуды с пивом и вином, хлеб, пироги и сладости. Одновременно объявите во всех концах города, что фараон внял мольбам своих подданных и снял со всех должностей преступника Туту за те несправедливости, которые он причинил народу.

   — Как ты смеешь распоряжаться вместо меня? — возмутился Эхнатон. — Я что, уже не фараон? Я никогда не дам в обиду моего верного Туту.

   — Тогда висеть на виселицах завтра утром будет вся наша семья с тобой во главе! Ты что, не слышишь этот вой? — Царица показала на окно. — Там требуют уже твоей крови. Или мы собьём этот вал народного гнева и направим всю злобу толпы против ненавистного ей Туту и его «стервятников», или отвечать за всё, что ты творил за прошедшие семнадцать лет, нам придётся прямо сейчас. Если бунт в столице сегодня не утихнет, то он распространится по всей стране. А фиванская аристократия только и ждёт, чтобы поднять всех недовольных на берегах Большого Хапи. Ведь ты посягнул на богов, которым поклонялись люди с начала времён.

   — Нет никаких богов, кроме Атона! — истерично заверещал Эхнатон. — Тупые ублюдки никак не могут принять истинную веру. Что мне делать? Что делать?

Фараон заметался по балкону, натыкаясь на кресла и слуг.

   — Ладно, Нефи, на этот раз ты победила. Делай, как считаешь нужным, но казнить Туту я не дам. Тупые ублюдки! — прокричал он и побежал с балкона, сопровождаемый слугами, которые не давали полуслепому фараону ударяться о косяки дверей или о стены.

   — Делайте то, что я сказала, — приказала вельможам царица, — и докладывайте мне каждый час о состоянии дел в городе.

Нефертити уверенным шагом удалилась во внутренние покои. Лицо её ничего не выражало, кроме спокойной решимости, но внутренне она ликовала: наконец-то ей удалось одолеть Туту. Но царица хорошо понимала, что до окончательной победы ещё далеко.

Глава 4

1

На площади между тем страсти накалились до предела. Князь Дамаска, прижатый к стене дворца разъярённой толпой, испуганно выглядывал из-за спин воинов. Они с копьями наперевес не давали толпе наброситься на гостей и вплотную приблизиться к стенам дворцового комплекса фараона и его семьи.

   — О, Иштар, помоги, спаси меня, родная богиня! — причитал Нури, целуя образок, висящий у него на шее. — Сегодня какой-то сумасшедший день. Вначале царица меня на кол собралась посадить, а теперь эти головорезы или глотку перережут, или на части разорвут, как помощника Туту. А ведь я его и не знал совсем, да и знать не желаю. За что же мне погибать-то?

Причитания князька прервал Амисеб. Он схватил за руку азиата, за безопасность которого отвечал головой, и потащил ко входу во дворец.

   — Да, не повезло тебе, иностранное высочество, — приговаривал египетский чиновник, быстро пробираясь за спинами воинов в нужном направлении и не забывая уворачиваться от камней и палок, которые кидали возбуждённые горожане, — из огня да в полымя ты попадаешь. Но ничего, переждём беспорядки во дворце, там у меня родственник, брат жены, писцом у царицы служит. Он нас в обиду не даст. Только бы сейчас это взбесившееся простонародье голову нам не проломило.

   — Да если так дело пойдёт дальше, они и дворец спалить могут, — вздохнул князь.

   — Нет, до этого не дойдёт, — успокаивающе проговорил Амисеб и проворно присел, когда над его головой пролетел здоровенный камень, врезавшись в глинобитную стену, покрытую розовой штукатуркой, — у нас народ вспыльчивый, но отходчивый. Поорут, побузят, устанут, а потом по домам разойдутся, и всё по-старому пойдёт. Этого Туту уже раз десять горожане в порошок пытались стереть, и ничего, живёхонький ходит по сей день. Правда, он ловкий малый, вон как сегодня кинулся в ворота, никто в него даже камнем попасть не успел.

Увесистая палка, перелетев цепочку воинов, врезалась прямо в затылок Амисеба. Он ойкнул, присел, поглаживая ушибленное место, потом снял парик, утёрся и засунул за пояс.

   — Да, сегодня они что-то слишком разошлись. Это, ваше иностранное высочество, уже не простые уличные беспорядки, а скорее на бунт смахивает! Пойдёмте-ка отсюда, а то я смотрю, тут и булыжником по голове получить можно так, что никакие родные боги не спасут.

И Амисеб с Нури, подобрав руками длинные пурпурные одеяния, кинулись бегом к воротам. Добежав до них, они столкнулись с грузным высоким воином, лицо, руки и грудь которого были в старых шрамах. Это был командир корпуса Рехмир. Он, выйдя из ворот дворца, смело направился прямо к бушевавшей толпе.

   — Эй, люд честной! — закричал Рехмир громовым голосом, перекрывавшим шум на сотни метров. — Расходись подобру-поздорову. А если не хочешь домой, то отойди в сторонку и подожди чуток. Скоро пиво и пироги принесут из дворца от царицы...

   — Нас не купишь! — раздался выкрик из толпы.

   — Никто вас и не покупает, бесценные. Вас просто угощают. У нас же сегодня праздник. Царица велела мне объявить, что фараон снял со всех постов мерзавца Туту! Так что, ребята, эту новость надо обмыть пивком и закусить пирожками. Да и я с вами с удовольствием кружочку осушу, Туту у всех у нас как кость поперёк горла стоял.

   — А не врёшь? — раздался из толпы тот же голос.

   — Да ты сам посмотри. Вон уже слуги царицы жбаны с пивом вытаскивают и подносы несут с пирогами.

   — Ура, мы победили! Туту свергнут! — закричали в толпе сотни глоток.

   — Конечно, победили, — добродушно ответил старый воин, — давай, ребята, налетай. Пиво хорошее, густое, а пироги просто во рту тают. — Своим людям Рехмир вполголоса приказал: — Смотрите только во все глаза, чтобы никто во дворец не пробрался. Если зачинщики беспорядка опять начнут народ подзуживать, то их отсекайте от толпы и тихонько по голове дубинкой. Но без крови, кишки никому не выпускать! И сами, смотрите у меня, пироги лопайте, но вина и пива — по чуть-чуть!

Вскоре на площади уже царило радостное оживление. Те, кто только что готов был с голыми руками бросаться на копейщиков, теперь пили пиво, ели пироги и обнимались с рядовыми воинами, которые старались не отставать от бывших бунтовщиков. Посредине площади разожгли из порубленных плах и кольев большой костёр и водрузили на него на огромном вертеле целого быка. Вкусный запах поджаривающегося мяса витал по центру столицы. Настроение у всех было праздничное.

Когда Рехмир убедился, что с бунтом покончено, он подозвал своего заместителя.

   — Хоремхеб, вроде все успокоились, иди и доложи об этом царице. Но предупреди, что радоваться пока рано. Если завтра на улицах как ни в чём не бывало появится Туту, волнения вспыхнут с удвоенной силой. Простонародье почувствовало свою силу. Вряд ли оно будет мириться с прежними мерзостями этих мародёров у трона, поэтому во что бы то ни стало необходимо добиться полной и окончательной отставки Туту. — Старый воин был уверен, что офицер сможет донести эту мысль до Нефертити, ведь почти все в корпусе знали, что Хоремхеб был любовником царицы. — Обязательно возьми с собой десяток воинов для охраны. Один сейчас нигде не появляйся, неизвестно, в какую минуту они тебе могут понадобиться. И запомни: я, старый воин, полностью поддерживаю царицу, именно её, и никого больше. Насколько я понимаю, между царствующими супругами уже давно кошка пробежала. Но, как я вижу это дело, скажу тебе прямо и откровенно, как старый вояка, а не как придворный шаркун: царица собирается в стране навести порядок. А его не будет, если к Сетху в задницу не убрать всяких там Туту и не дать народу возможность молиться своим богам, к которым он привык. Скажи царице, что я на её стороне и поддержу её, какой бы приказ она ни отдала. Когда она скажет, столица и дворец будут у нас в руках, я уже приказал всем отрядам корпуса находиться в полной боевой готовности, и многие из них уже заняли ключевые посты. Сдаётся мне, что ближайшие часы могут многое решить. Поэтому если царица прикажет, то последняя часть города, дворец, будет захвачена за несколько минут. Я надеюсь, царица и ты не забудете старого воина, который хочет помочь вам навести в стране порядок.

   — Спасибо, Рехмир, — сказал с чувством Хоремхеб, — царица о тебе и о твоём потомстве позаботится! Будь в этом уверен.

И молодой офицер быстро направился во дворец с группой преданных воинов.

2

Когда Хоремхеб вошёл в малый зал, где в эти тревожные часы находилась царица, то был встречен словами:

   — Ну наконец-то!

Нефертити немедленно приказала писцам и слугам удалиться.

   — Как я волновалась за тебя! — проговорила она, порывисто обнимая молодого офицера.

Хоремхеб с восхищением смотрел на любимую женщину, самую прекрасную на свете. Хотя Нефертити было уже за тридцать, она продолжала ослеплять своей красотой. Официальные скульптурные портреты не лгали.

   — Почему ты не надел доспехи? — гладя его могучий торс, проговорила Нефи. — А если бы тебя ранили?

   — Ну зачем я буду одеваться в броню, когда нужно лишь разогнать несколько мятежников с палками. Меня бы засмеяли товарищи, если бы я напялил панцирь, — усмехнулся офицер. — Давай поговорим о главном.

   — Усмирили толпу? — Царица продолжала обнимать любовника, но лицо её стало серьёзным.

   — Да, усмирили, и даже не пришлось никого убивать. Мятежники пьют пиво на площади и едят пироги. У них праздник. Рехмир объявил, что Туту отстранили от всех должностей. Это правда?

   — Да, мне удалось заставить муженька это сделать. Но жирный негодяй продолжает находиться при фараоне и поэтому ещё очень опасен.

   — Ничего, сила на нашей стороне. Рехмир мне прямо сказал, что пойдёт за нами до конца. Он готов захватить дворец в любую минуту и ждёт только твоего приказа. Нефи, нельзя медлить, положение может измениться. Ты видела, как легко сейчас поднять народ на бунт. А его пламя быстро распространится по всей стране. Тогда уже не только твоему мужу, но и всем нам придёт конец.

   — Но как я отстраню от власти живого фараона? Убивать мне прикажешь своего мужа?

   — Не можешь ты, тогда смогу я! — твёрдо сказал Хоремхеб. Глаза его сузились, на скулах заходили желваки. — Я военный человек и знаю, что если ты воюешь с кем-либо, то надо идти до конца! Эхнатон — это зло не только для своей семьи и особенно для нас с тобой, но и для всей страны. Империя катится в пропасть при сумасшедшем правителе. Ты сама мне рассказывала, что, по данным наших шпионов, мы уже фактически потеряли Азию. Мощное войско хеттов нависло над Египтом, а в стране разброд и шатание. Все отлично понимают, что чем дольше на троне будет находиться твой спятивший муженёк, тем страшнее будут последствия.

Хоремхеб заглянул Нефертити в глаза.

   — Прикажи Рехмиру захватить дворец, и я со своими воинами войду в покои фараона.

   — Нет, милый, подожди, не торопи меня. Я ещё не готова на такой ужасный шаг. Он всё-таки мой муж. Я родила от него шесть дочерей. Как я буду смотреть им в глаза, если убью их отца. Подожди ещё немного. Мне надо решиться. Приходи сегодня вечером, как обычно, в домик в саду.

   — Хорошо, надеюсь, до вечера ничего серьёзного не произойдёт. Народ пока успокоился, но ты хорошо знаешь, что есть силы, которые могут вновь его взбаламутить. У жрецов Амона длинные руки.

Молодой офицер поцеловал царицу и поспешно покинул малый зал.

3

Вскоре после того, как Хоремхеб вышел из зала, туда вбежала, запыхавшись, служанка старшей царицы — Тии.

   — Царица-мать срочно просит вас зайти к ней, — проговорила испуганной скороговоркой девушка, падая на колени посреди комнаты.

Нефертити пересекла сад и через маленькую дверцу в высокой, заросшей зелёными лианами стене вошла в ту часть дворца, где жила мать фараона. Племянница ожидала застать тётку в плохом состоянии, но Тии довольно бодро поднялась с кресла при её появлении.

   — Судя по твоему встревоженному лицу, детка, ты ожидала увидеть меня при смерти, — проговорила старшая царица, обнимая младшую. — Но я специально послала девчонку с таким известием, чтобы призвать тебя побыстрее к себе. У меня к тебе важный разговор.

Нефи вгляделась в свекровь. Тии была очень бледна. Её худое вытянутое лицо ещё больше заострилась, и на нём резче, чем обычно, стали видны глубокие морщины. Большие светлые глаза словно провалились в глазницы.

«Похоже, она обо всём догадывается, — подумала настороженно младшая царица. — Как-то она поведёт себя в этой ситуации, ведь она всегда безумно любила своего сыночка».

Женщины сели в креслах друг против друга. Наступила тишина. В комнате было прохладно и сумеречно. Деревянные решётки на окнах, обвитые виноградом, почти не пропускали прямые солнечные лучи. Из сада изредка доносились крики рабов и скрип уключин деревянных журавлей — шадуфов, при помощи которых в кожаных вёдрах поднималась речная вода в многочисленные канавы и пруды.

   — Мне тяжело об этом говорить, но, кажется, Хеви довёл и свою новую столицу до состояния кипения, — первой начала разговор Тии.

   — Да, сегодня на площади перед дворцом прямо в присутствии фараона начался бунт, — кивнула Нефи, — дальше кипеть некуда.

   — Мне известно, что произошло сегодня утром в столице. Я знаю и о положении дел во всей стране. Люди готовы с оружием в руках восстать против законной власти. Мы прямо идём к смутным временам.

   — Поэтому нельзя откладывать решительных действий, которые бы разрядили обстановку и постепенно ввели страну в нормальное русло. — Нефертити, подняв голову, взглянула тётке в глаза.

Та не отвела взгляда, а лишь тяжело вздохнула.

   — Я согласна с тобой. И эти действия должны исходить от нашей семьи. Я пыталась говорить об этом с Хеви, но он уже совершенно невменяем. Поэтому вся надежда на спасение и нашей семьи и всей страны связана только с тобой, Нефи. Это страшно, и я отлично знаю, насколько мучительно принимать такие решения, но ты должна это сделать.

Тётка протянула племяннице перстень с огромным изумрудом. Нефертити испуганно отпрянула:

   — Это же перстень Артатамы!

   — Да, это он!

Лицо Тии стало совсем белым, словно последняя капля крови покинула его.

   — О боги, на что вы сегодня все меня толкаете! — воскликнула младшая царица.

   — Значит, Хоремхеб уже предлагал тебе, — усмехнулась Тии. — Не позволяй ему сделать это, всё должно остаться в нашей семье.

   — Но как же вы будете жить дальше?

   — Я сегодня умру, — тихо сказала Тии и обняла племянницу. — Прощай, моя девочка, моя дорогая Нефи. Я всю жизнь любила тебя, как родную дочь. Крепись, моя хорошая, ведь мы с тобой царицы, а не обычные люди. Я хорошо знаю, как тяжела царская корона. Но ты выдержишь и пройдёшь свой путь до конца, как его прошла я. — Тии встала. — Сейчас я пришлю к тебе Эйе. От имени жрецов Амона он предложит тебе союз. Принимай его, ведь одна против всех ты не удержишься. Но помни: Эйе опасен, он очень честолюбив, поэтому будь с ним всегда настороже. Прощай!

Худенькая невысокая фигура старой царицы исчезла за дверью. Нефертити вздохнула. В комнате опять стало тихо. Царица опустила взгляд и вздрогнула. Огромный изумруд перстня Артатамы играл зловещим тёмно-зелёным светом в одиноком солнечном луче, с трудом пробившемся сквозь решётку окна и листья винограда. Нефи убрала перстень в сафьяновый мешочек, висевший у неё на поясе. Она подняла глаза и вновь вздрогнула. Перед ней стоял Эйе. Высокий, худой, с пронзительными глазами, смотрящими из-под низко надетого пышного парика. В полумраке Эйе напоминал застывший призрак.

   — Я и забыла, как вы бесшумно ходите, — усмехнулась царица.

   — Ещё бы, ведь мы уже больше десяти лет не виделись, — проговорил Эйе вкрадчиво. — Разрешите присесть рядом с вами, ваше величество?

Бывший визирь стал не спеша рассказывать царице от имени фиванской аристократии и жрецов Амона, какой они видят страну после ухода с политической сцены еретика Эхнатона.

   — Вы так легко об этом говорите, а ведь мой муж ещё продолжает царствовать, — прервала его Нефертити. — На вашем месте я бы поостереглась ставить столь категорично свои условия.

   — Сейчас не время для дипломатии, — усмехнулся Эйе, — но я вовсе не столь категоричен, как вам кажется. Просто люди, которые стоят за моей спиной, дали мне большую свободу действий. Нужно безотлагательно решить главный вопрос: кто будет следующим фараоном?

   — Да, это поистине главный вопрос, — кивнула Нефи. — И кого же вы видите на троне в будущем?

   — Тутанхамона, сына Эхнатона.

   — Никогда! — воскликнула царица. — Вы что, не знаете, что его мать, Кия, ненавидит меня? Если она дорвётся до власти, то не остановится ни перед чем.

   — А мы и не пустим её к власти, — бросил Эйе, криво ухмыляясь. — Тутанхамон одновременно с помазанием на царство женится на одной из ваших дочерей. При восьмилетием мальчугане-фараоне вы, ваше величество, будете регентшей, правящей старшей царицей.

   — Тогда что выигрываете вы и те люди, которые стоят за вами?

   — Я буду вашей правой рукой, главным визирем. Ну и, конечно, первым же декретом новый фараон объявит стране о возможности молиться всем богам и начнёт восстанавливать старые храмы, прежде всего храм Амона в Фивах.

   — Хорошо, я согласна. Но только с тем условием, что верховным главнокомандующим после фараона станет Хоремхеб. А в декрете о вере будет особо сказано, что разрешается молиться всем богам без исключения, в том числе и Атону, его храмы не должны быть уничтожены.

   — Я согласен с вашими условиями, ваше величество, но хочу посоветовать вам, как уже первый визирь, одну вещь.

   — Какую?

   — Я рекомендую вам покинуть Фивы сразу же после коронации и обосноваться с двором в Мемфисе. Там мы будем более независимы и от фиванских аристократов, и от жрецов Амона.

   — Принимаю ваш совет, он действительно мудрый, — ответила Нефертити, улыбаясь. Она встала, показывая, что разговор закончен. — А вы, оказывается, хитрец.

   — Я из простолюдинов, поэтому мой союз с аристократией не может быть вечен, — поклонился царице Эйе, — и пожалуйста, ваше величество, не тяните с решительными действиями. Положение в стране накалено до предела, из-за какого-нибудь пустяка, как, например, сегодняшняя казнь, положение может коренным образом измениться.

   — Все меня подталкивают, — недовольно уже на ходу бросила царица, поджав губы.

   — О ваше величество, — серьёзно вздохнул Эйе с болью в голосе, — уж кому, как не мне, известно, что вы сейчас чувствуете.

Нефертити уже подошла к двери и, открывая её, обернулась. В лице несгибаемого Эйе она вдруг увидела искреннее сопереживание. Но он быстро опустил голову в глубоком поклоне.

«Может быть, мне это показалось?» — устало подумала Нефертити, медленно шагая по длинным прохладным коридорам дворца.

4

Но о будущем думали не только царицы, Туту также размышлял о нём. Он отлично понимал, что его судьба зависит прежде всего от отношения к нему фараона. А пока властитель страны держится за своего временщика, последний неуязвим для врагов. Поэтому Туту не очень-то волновали беспорядки в столице. Всплеск эмоций толпы пройдёт, и всё потечёт по-старому. Сейчас надо просто переждать плохую погоду. Но вот что серьёзно волновало Туту, так это внезапное усиление Нефертити. Её он боялся. Поэтому он решил немедленно составить заговор против царицы. Как только Туту оказался во дворце и уверился в расположении фараона, он кинулся ко второй, младшей жене Эхнатона — Кии. Её роскошное жилище примыкало к главному дворцово-храмовому комплексу.

Кия уже ждала его. Это была молодая, очень самолюбивая, но недалёкая женщина.

   — Ну, наконец-то я вижу твою толстую морду, — проворковала Кия.

Она полулежала в просторном кресле, на многочисленных пуховых подушках.

   — Тебе не залепили в неё камнем и никто не поставил синяк под глазом? Просто удивительно, мой карапуз, как ты вывернулся сегодня, — засмеялась младшая жена фараона.

Кия была рослой красивей женщиной. Когда она вставала, макушка Туту едва доходила до её плеча. Правда, это не помешало Туту наставить рога своему хозяину. Но сегодня ему было не до соблазнительных женских форм, просвечивающих сквозь тончайшую ткань платья.

   — Не болтай, моя кошечка, глупостей, — отмахнулся от насмешливо-игривых слов Туту и сел в свободное кресло напротив круглого столика, уставленного вазами с фруктами, сластями и графинами с вином. Он налил себе полный серебряный кубок и с жадностью его осушил. — Послушай, крошка, что тебе известно об отношениях Нефертити с этим военным, как его?..

   — Хоремхебом, — ответила Кия, презрительно морщась. — Весь дворец знает, что старуха вцепилась в него, как кошка. Конечно, её можно понять, парень красивый, высокий, статный... — Кия мечтательно почмокала губами, — но ведь есть какие-то приличия, их же надо соблюдать!

   — Уж кто бы болтал о приличиях, так не ты, — фыркнул Туту, — ведь кроме меня ты с половиной гвардии переспала, крошка, разве я этого не знаю?

   — Подумаешь, — махнула Кия красивой рукой с нанизанными на пальцы кольцами, — грех не попользоваться солдатиком молоденьким. Но я же делаю это скрытно и не выделяю из них никого, то есть соблюдаю приличия. А старуха так вцепилась в своего Хоремхеба, что только с ним уже целый год и встречается. И, представляешь, весь двор ему кланяется, как будто он второй муж старшей царицы. Ну, это ни в какие ворота не лезет.

   — Боюсь, как бы он не стал первым и единственным, — задумчиво проговорил Туту.

   — О чём это ты?

   — Ты что, сама не видишь, что наш Хеви давно на покойника смахивает? Почти ничего не видит, худющий стал — кожа да кости. А ведь если он сейчас помрёт, то представляешь, что с нами сделает Нефертити?

   — Так как же нам быть?

   — Опередить её.

   — Как это? В чём опередить? Говори прямо, ты же знаешь, что я не люблю загадок.

   — Ты мне вот что скажи, — бывший визирь подался вперёд. — Где Нефи встречается со своим любовником? У них наверняка есть своё гнёздышко.

   — Да в летнем павильоне за озером, — усмехнулась молодая женщина, — об этом, пожалуй, только Хеви и не знает.

   — А мы вот его и просветим на этот счёт, — ухмыльнулся Туту.

   — Да я ему уже все уши про это прожужжала, а толку-то что? Хеви ничего слышать не хочет плохого о своей ненаглядной Нефи. Если бы я ему сына не родила, он меня точно бы выгнал по первому же её слову. А так я и женой-то младшей стала только потому, что Хеви своего сына и наследника хотел узаконить.

   — А мы муженьку покажем, как его дорогая жёнушка ему изменяет. Вот тогда-то он переменит своё к ней отношение. Я этого ненормального знаю, натерпелся от его бешеного нрава, — проговорил Туту, наливая себе ещё вина. — За удачу!

Толстяк, крякнув, выпил и вытер полные губы тыльной стороной ладони. Тут в комнату вбежал голенький мальчик лет семи-восьми с прядью юности на затылке. На верёвочке он тащил кусок папируса и громко смеялся, наблюдая, как серый котёнок хватает его когтями, прыгая и переворачиваясь в воздухе.

   — А вот и наследник, — проговорил Туту, ухмыляясь. — Его бы возвести на трон и побыстрее, тогда было бы дело! Ты бы, крошка, стала регентшей, а я первым визирем. Как мы бы здорово тогда зажили!

   — А куда ты Хеви-то денешь? — с удивлением спросила младшая царица.

   — Ну и дура же ты, моя кошечка, — покачал головой Туту. — Хотя, впрочем, это даже к лучшему...

Он ещё хотел что-то добавить, но в этот момент в комнату вошёл фараон. Его под руки вели двое вельмож.

   — А где мой мальчик? — резким, хриплым голосом спросил Эхнатон и, наклонясь и близоруко щурясь, вытянул длинные тонкие руки в поиске малыша.

Мальчик радостно кинулся к отцу.

   — А что ты мне сегодня принёс? — выкрикнул он.

   — У меня для тебя сюрприз! — проговорил отец, обнимая сына. — Сейчас увидишь.

По его сигналу в комнату ввели маленькую лошадку, которая была впряжена в миниатюрную колесницу. Она была точной копией настоящей.

   — Вот здорово! — Тутанхамон кинулся к лошадке, забыв о котёнке.

«А когда этот мальчишка подрастёт, — размышлял Туту, — и свернёт себе шею на настоящей колеснице, то из первых визирей я запросто смогу стать фараоном». Его круглая физиономия расплылась в самодовольной улыбке.

   — У меня для вас тоже есть сюрприз, — проговорил он, приближаясь к фараону.

   — О чём ты, Туту? — спросил Эхнатон.

   — Сегодня вечером вы всё узнаете, ваше величество, — игриво улыбаясь, ответил Туту.

Глава 5

1

Наступил вечер. Багровый диск солнца медленно опустился за плосковерхие верхушки жёлто-серых гор на западном берегу Большого Хапи. На службе в честь бога Атона в храме присутствовал из царской семьи только фараон. Вскоре после её окончания все неспешно разошлись по многочисленным комнатам огромного дворца. Гулкое эхо шагов под высокими просторными сводами замерло, и наступила тишина.

На центральной площади постепенно закончилась затянувшаяся почти на весь день гулянка бывших бунтовщиков. Они разошлись по домам, оставив на земле гору пустых кувшинов из-под вина и пива. Бездомные собаки доедали огрызки пирогов и грызли кости быка, которого начисто обглодали жадные до хорошей закуски горожане. Изредка тишину ночного города нарушали отдалённые вопли редких, никак не желавших успокаиваться гуляк да лай и рычание собак, дравшихся из-за костей.

Во дворце все вздохнули с облегчением: столица наконец-то угомонилась после бурного дня. Но в покоях фараона и не догадывались, что в ближайших от храмово-дворцового комплекса кварталах под предлогом предотвращения уличных беспорядков скрытно расположились отряды солдат из столичного корпуса. Они были готовы по приказу своего командира занять жилище фараона и его семьи.

Обо всём этом знал Хоремхеб, когда, завернувшись в серую накидку, направлялся в сопровождении десятка воинов на любовное свидание. Бесшумно ступая босиком по густой тёплой пыли кривого переулка, они подошли к маленькой незаметной калитке в высокой глинобитной стене дворца, выглядевшей огромным мрачным утёсом в таинственном лунном свете.

   — С вами столько людей? — удивлённо и немного испуганно проговорила служанка царицы, проворно открывшая по условному стуку дверцу.

   — Они подождут меня в саду, за озером, — успокаивающе прошептал Хоремхеб. — Сама понимаешь, время сейчас беспокойное, одному ходить опасно. Царица об этом знает. — И молодой офицер сунул в руку служанки несколько золотых колец.

Довольная служанка по хорошо известным ей тропинкам повела группу вооружённых воинов через густой огромный сад к павильону за озером.

Хоремхеб застал царицу усталой и одновременно возбуждённой. Она нервно ходила из угла в угол большой спальни.

   — Ты так носишься по комнате, как будто сама от себя хочешь убежать, — проговорил, улыбаясь, молодой воин, переступая через порог.

   — Не хотела бы я сейчас быть царицей, — вздохнула Нефертити, обнимая любовника. — Была бы я простой женщиной в какой-нибудь глуши, как это было бы прекрасно! Жили бы мы с тобой как муж и жена, спокойно и счастливо. Какое наслаждение думать только о детях да о домашнем хозяйстве, лучше нет участи на свете! И зачем моя тётка согласилась стать женой принца и покинула свой городок! Если бы не этот роковой шаг, мы были бы просто довольными провинциалами.

   — Судьба людей в руках богов, моя любимая Нефи, — ответил Хоремхеб, страстно целуя царицу. — Не надо роптать. Мы ещё будем счастливы.

В то время, когда любовники занялись тем, чем люди занимаются на свиданиях испокон веков, Туту уже подвёл фараона под руку к озеру. В его спокойной воде отражалась лунная дорожка среди кувшинок, лотосов и папируса, росших у берегов.

   — Куда ты тащишь меня, Туту? — спросил удивлённо Хеви, вглядываясь в круглое лицо своего временщика. — Где твой сюрприз? Чем ты меня хочешь удивить?

   — Садитесь в лодку, ваше величество, и я вас прямиком доставлю туда, где будет тот сюрприз, который я вам обещал, — ответил бывший визирь, помогая фараону спуститься в маленькую деревянную прогулочную лодочку.

Туту взял в руки шест и стал, отталкиваясь от неглубокого дна искусственного озера, направлять лодку на другую сторону, где в мерцающем свете луны как призрачно-белое пятно виднелись стены садового павильона. Вскоре он, осторожно ступая по керамическим плиткам пола, подвёл своего господина к комнате, где находились любовники, и резко распахнул дверь. В следующий момент Туту втолкнул в комнату фараона и сам ворвался в неё.

   — Вот мерзкая предательница! — закричал он, указывая на постель, где лежали в объятиях друг друга царица и воин. — Она не просто неверная жена! Она замышляет заговор против вас!

Хеви от неожиданности потерял дар речи, он только щурился, вглядываясь в лежащих на постели. Первым пришёл в себя Хоремхеб. Он схватил прямой ахейский меч, лежащий рядом с постелью, и кинулся на вошедших.

   — Как ты смеешь поднимать оружие на своего повелителя?! — закричал Туту и встал перед фараоном, закрывая его своим огромным телом. — Падай ниц, червь! Ты перед кем стоишь?!

Временщик был уверен, что ему ничего не угрожает, но он просчитался. Молодой воин был не из тех, кто долго думает, как поступить. Меч с хрустом вошёл по рукоятку в жирное тело. Туту взвизгнул, на его губах появилась розовая пена. Хоремхеб вынул лезвие меча из массивной туши. Бывший визирь с глухим судорожным стоном рухнул на пол. Воин сделал шаг к фараону, застывшему на месте. С лезвия меча на пол капала кровь.

   — Остановись, несчастный! — вскрикнула царица.

   — Ты хочешь, чтобы он поднял тревогу и нас арестовала охрана дворца? — хрипло проговорил Хоремхеб.

   — Как ты могла, Нефи? — вдруг обрёл голос фараон. — Я так тебе верил!

   — Иди, Хеви, в соседнюю комнату, — вздохнула царица, — там есть кушетка, приляг на неё. — Пойдём, я тебе помогу.

Эхнатона била нервная дрожь. Он вдруг понял, что ничего не видит. Только жёлтое пятно светильника маячило перед ним. Жена под руку провела еле ковыляющего мужа к кушетке и помогла ему лечь.

   — Я сейчас приду, Хеви. Полежи, успокойся, не надо было тебе идти на поводу у этого мерзавца.

Фараон вдруг рассмеялся. Нефертити вздрогнула. Смех был похож на собачий лай.

   — Туту обещал мне преподнести сюрприз и не обманул. Сюрприз так сюрприз! И себя не забыл. Ему тоже сюрприз преподнесли! Ха-ха-ха!

   — Успокойся Хеви. Я сейчас принесу тебе вина.

Царица стремительно вышла.

   — Посылай быстро гонца к Рехмиру. Пусть немедленно захватывает дворец, — проговорила Нефертити, входя в спальню.

Хоремхеб уже успел надеть короткую льняную набедренную повязку и широкий чёрный пояс из буйволиной кожи. В руках он продолжал держать меч.

   — А как же с ним? — Молодой человек показал глазами на дверь.

   — Предоставь это мне, — бросила царица, наливая в бокал вина. — Ну иди же, нельзя терять время.

Когда Хоремхеб выбежал из павильона и скрылся в темноте сада, Нефертити медленно сняла с пальца перстень с изумрудом, отвела в сторону камень и высыпала белый порошок в вино. Она подождала, чтобы яд растворился, и уверенно пошла со стеклянным бокалом в руке в соседнюю комнату.

   — Выпей, Хеви, вина и поспи, тебе станет намного лучше, — проговорила царица мягко, но настойчиво. Так обычно говорят с капризными детьми.

Эхнатон повернул голову на звук голоса и всё понял.

   — Вино отравлено? — просто спросил он.

   — Ну что ты, Хеви, — ответила жена успокаивающе, как больному ребёнку, — придёт же такое тебе в голову.

   — Я всё равно не хочу жить на свете беспомощной развалиной. Думаешь, я не понимаю, что так и не смог добиться своего. Я умру, и всё пойдёт по-старому. Эти тупоголовые людишки забудут Атона и вернутся к своим многочисленным божкам. Прощай, Нефи. Ты единственная, кого я любил кроме Атона. Как ты божественно тогда пела гимн в честь него! Как жаль, что я не могу перед смертью увидеть солнце! — Эхнатон протянул руку, и жена осторожно вложила в неё кубок.

Фараон медленно выпил и выпустил бокал из рук. Он упал на пол и разбился на множество осколков. Наступила тишина. Хеви вытянулся на спине и закрыл глаза, вскоре судорога прошла по всему его длинному худому телу и он перестал дышать. Нефертити сидела рядом. По её прекрасному лицу текли крупные слёзы.

В эту ночь тихо скончалась и вдовствующая царица Тии. Утром, когда пришли доложить о смерти её сына, она лежала на кровати мёртвая, вытянувшись на спине, и, казалось, смотрела широко открытыми глазами на заглядывающее в верхние окна солнце, которое так любил её странный и несчастный Хеви.

2

Через месяц, поспешно похоронив мужа и тётку, Нефертити покидала Ахетатон. Множество судов отплывало от набережных прежней столицы. Двор покидал этот странный, возникший как мираж в пустыне город.

Царица Нефертити стояла на корме отплывающего судна и с грустью смотрела на Ахетатон и окружающие его пустынные горы, где была похоронена большая часть её семьи. Там оставался и погребённый в глубоком тайном склепе скульптор Тутмес{77}, её первая любовь, убитый заговорщиками два года назад. Царицу окружали пятеро её дочерей. Маленького черноглазого мальчика держала за руку младшая из девочек. Это были будущие фараон Тутанхамон и его супруга царица Анхесенпаамон. Через две недели они взойдут на престол.

Дети с испугом смотрели на столбы дыма, поднимающиеся над городом. Несмотря на старания властей, грабежи в бывшей столице всё же начались. Шайки мародёров и религиозных фанатиков метались по городу, и покидающий его столичный армейский корпус уже не мог с ними справиться.

Наступали смутные времена...

3

Спустя два месяца после венчания на царство малолетнего фараона Тутанхамона{78} князь Дамаска подплывал на торговом корабле к гавани самого северного финикийского города Угарита. Здесь его ждал вождь хеттов Суппилулиума.

Как только князь ступил на землю, к нему подошли слуги царя хеттов. И вскоре Нури уже катил на колеснице, которой правил коренастый воин в сером плаще и остроконечной кожаной шапке, обшитой железными пластинками. От хетта несло жареной бараниной и чесноком.

«Да, это не изысканные египетские аристократы в белоснежных одеяниях и напомаженных париках, — думал князь, криво усмехаясь, — придётся мне вновь привыкать к этим дикарям. Но ничего не поделаешь, они теперь единственная реальная сила и здесь и во всех окружающих странах».

Колесница проехала, громко гремя колёсами по навесному мосту, и влетела в узкие каменные ворота цитадели. Хетт лихо натянул вожжи, и кони, описав крутую дугу по небольшому внутреннему двору, остановились как вкопанные у массивного крыльца. Нури, кутаясь в тонкое шерстяное пурпурное покрывало, взбежал на крыльцо и вступил в полутёмный большой зал с низким, закопчённым каменным сводом. В глубине горел огромный камин, рядом с ним за небольшим простым деревянным столом в кресле, покрытом старой, потрескавшейся шкурой, сидел Суппилулиума. Перед ним стояло блюдо с горой жаренных на шампуре кусков баранины, лежали горы чеснока, круглых лепёшек и зелени. Небольшая свита ела за длинным столом в другом конце зала.

   — Садись и присоединяйся, — показал огромной ручищей на соседнее кресло царь хеттов. — И давай выпьем за успешное твоё посольство. Я, конечно, знаю о судьбе этого несчастного дурачка из Ахетатона, но хочу услышать подробности.

Нури поднял серебряный кубок, выпил его до дна в честь хозяина и, закусывая большим куском жареной баранины с чесночной подливкой, начал подробно рассказывать обо всём, чему он был свидетелем в стране Большого Хапи.

   — Да, я так и думал, что все эти выдумки с новым богом добром не кончатся для бедного дурачка, — проговорил Суппилулиума, когда князь закончил рассказывать и отвалился от стола на высокую спинку кресла, рыгая от удовольствия. Блюда на столе хеттского царя были грубоваты, но вкусны.

   — Я тоже так предполагал, ваше величество, когда видел то, что творилось на моих глазах. Но, откровенно говоря, я никак не ожидал такого стремительного развития событий, — с трудом проговорил наевшийся до отвала Нури.

   — Это как с большим нарывом, который долго наливался гноем, а потом в один миг, когда его слегка задели, лопнул. Не надо было страну доводить до такого состояния. Но это все пустые разговоры. Давай-ка лучше выпьем за мой победоносный поход до самого устья Большого Хапи. Теперь все эти земли мои. С малолеткой на троне нечего считаться, а у царицы Нефертити нет войск нас остановить. Да и не до этого ей сейчас, порядок бы в стране навести. Бабе не позавидуешь. — Царь хеттов осушил кубок вина и встал из-за стола. — Объявляйте сбор в поход! — крикнул он свите, сидящей на скамьях у стола в конце зала.

   — Как, прямо сейчас? — Князь Дамаска вытаращил от удивления глаза.

   — Конечно, сейчас! — рявкнул царь. — «Железо куют, пока оно горячо» — вот моя любимая поговорка. Только хетты могут ковать этот благородный металл, из которого делают сверхпрочные клинки»{79}. Мы ведь не изнеженные египтяне, нам надо спешить завоевать мир. А для Египта уже всё позади! — Суппилулиума стремительно вышел на крыльцо, где его уже ждала колесница.

Когда осоловелый после сытного обеда Нури возвращался в порт, он остановился на холме возле города, с удивлением и даже с испугом глядя на хеттские войска, несущиеся на бесчисленных колесницах по пыльным извилистым дорогам вдоль морского побережья.

   — Да, этих ненасытных дикарей не остановишь! — поёжился князёк. — Какой же я в своё время сделал правильный выбор!

Через две недели голова царя Риб-адди уже торчала на колу посреди центральной площади Библа, где размещался базар — подлинное сердце восточного города. Но в старейшем граде, финикийском по сути дела, ничего не изменилось. Только вместо египетского гарнизона в цитадели обосновался хеттский. А жизнь приморского городка продолжала бурлить так же, как и прежде. Приходили и уходили торговые караваны из стран Азии, отплывали финикийские корабли из порта, чтобы бороздить все известные на то время моря. Главный базар Библа шумел не умолкая весь день, и жители, спеша по своим будничным делам, равнодушно проходили мимо головы бывшего властелина.

Часть четвёртая

Глава 1

1

Десять лет пролетели быстро. Так же быстро вырос и фараон Тутанхамон. Из тихого мальчика он превратился в решительного юношу. Танхи, как его звали близкие, постепенно стал проявлять всё больше самостоятельности не только в обычной жизни, но и в государственных делах. В придворном бытии, полном, как всегда, склок и отчаянной скрытой борьбы, опять наступал тот критический момент, когда период напускного и неискреннего, но всё же относительно мирного сосуществования противоположных политических сил должен был быть нарушен открытой и ожесточённой схваткой за власть. Это хорошо понимали все, кроме молодого фараона, который наивно хотел начать осуществлять собственные мечты о великих походах в дальние страны по примеру его знаменитых предков. С детских лет Танхи обожал слушать рассказы, повествующие о том, как фараон Тутмос Третий прошёл сквозь все страны Азии с огнём и мечом и вышел на берега огромной реки, текущей наоборот. Там он сразился со слоном и основал на месте сражения крепость, контролирующую все торговые пути.

Настал наконец-то момент, когда детские мечты не просто могли, а должны были обязательно стать явью. Зачем тогда вообще быть фараоном? О своих решительных намерениях перед предстоящим заседанием государственного совета рано утром и рассказал молодой правитель своей жене Анхесенпаамон, или Хеси, как её звал муж и другие родственники. Они гуляли утром по саду в тени длинного коридора из винограда, обвивающего крупные деревянные решётки.

   — А ты, Танхи, посоветовался с мамой? — спросила Хеси, за руку останавливая мужа и поворачивая к нему свою очаровательную головку в красивом парике, украшенном бирюзой и золотом.

Фараон резко повернулся всем корпусом. У него были сросшиеся позвонки на шее, и он не мог ею вращать так, как это делали обычные люди.

   — Да я уже много раз ей говорил о моих планах большого похода в Азию, но она всё твердит в ответ, что ещё не время! — вздохнул Танхи. — А я сейчас хочу пойти в поход, а не ждать того времени, когда стану дряхлым стариком.

Фараон тоже был в ярко разукрашенном драгоценными камнями и золотом парике. На груди у него горело разноцветными огнями ожерелье с изображениями сокола, а на бёдрах висела длинная юбка из тончайшей льняной ткани, отглаженной в мелкую складку.

   — Сдалась тебе эта Азия. Хочешь развлечься, так поезжай на охоту. Или давай поедем кататься на лодках по речным зарослям. Там вволю постреляешь по уткам и лебедям из лука, как ты любишь. Или тебе обязательно надо устроить войну и стрелять по живым людям? И почему вы, мужчины, из таких хороших мальчиков превращаетесь в жестоких зверей?! — Жена надула обиженно губки и зашагала вперёд. По её голубому полупрозрачному платью от головы к ногам запрыгали солнечные зайчики, пробивающиеся между ярко-зелёными виноградными листьями.

Молодые люди вышли из крытой галереи и остановились у круглой клумбы. Хеси присела и стала рассматривать алый цветок, покачивающийся на длинном колючем стебле.

   — Хотите его поставить в ваших покоях, ваше величество? — тут же подошёл главный садовник.

Царица даже не посмотрела в его сторону.

   — Пускай растёт здесь! — отмахнулась она от придворного, как от назойливой мухи, и тот мгновенно исчез среди колышущихся ветвей и цветов.

   — Я фараон, — произнёс Танхи, подходя к жене, — ия уже взрослый, чтобы самому решать, что мне делать!

Он взмахнул позолоченным жезлом и случайно сломал стебелёк цветка, которым только что любовалась его жена.

   — Ты не фараон, ты просто неуклюжий дурак! — вспыхнула Хеси. Со слезами на глазах она подняла упавший к её ногам цветок и стремительно пошла, почти побежала по тропинке вглубь сада.

Муж посмотрел ей вслед, выругался, резко развернулся и зашагал обратно во дворец.

   — Нет, женщины меня доконают! То не так, это не так! По их мнению, я должен сидеть во дворце да цветочки нюхать, — бурчал себе под нос Танхи. Но вопреки этим словам на лице у него застыло виноватое выражение.

Ведь он любил свою жену и совсем не хотел её обижать.

2

Вскоре фараон вошёл в зал, где его давно ждал государственный совет в полном составе. В длинном узком помещении находилось человек двадцать. Все, кроме царицы Нефертити, бросились на колени.

   — Хватит лежать. Вставайте и рассаживайтесь по своим местам, — нетерпеливо махнул рукой фараон. — Мы не на официальном приёме. Попрошу всех говорить коротко и по делу.

Присутствующие расселись по креслам, стоящим двумя рядами по стенам зала. В центре у торцовой стены стоял трон, больше походивший на обычное, только более крупное, чем все остальные, кресло. Тутанхамон встал перед троном и громко начал говорить, изредка постукивая по полу золотым посохом:

   — Я собрал вас здесь для того, чтобы вы узнали мои намерения и посоветовали бы, как эти намерения в короткие сроки осуществить. Тех, кто против, попрошу не выступать, а просто удалиться. Такие советчики мне не нужны!

В глазах Нефертити, сидящей на самом почётном месте по правую руку фараона, заиграли весёлые огоньки, когда она услышала такое вступление. За прошедшие десять лет царица почти не изменилась. Только чуть глубже стала морщинка, перерезавшая лоб между бровей, и при улыбке были видны другие морщинки по углам красивого рта. Сидела Нефи так же прямо и величественно, как и в молодые годы. А под белоснежным полупрозрачным плиссированным платьем просвечивало стройное красивое тело. Недаром злопыхательницы из придворных дам, сплетничая, поминали злых духов, которые якобы помогают царице не стареть и выглядеть так, как будто ей всего двадцать, ну от силы двадцать пять лет, а не сорок с лишним.

По левую руку от фараона сидел главный визирь Эйе. Он был уже очень стар, однако при взгляде на него можно было подумать, что природа вырезала его из какого-то очень крепкого дерева да так и оставила, не изменяя с годами. Он был худощав, величествен и, несмотря на возраст, гибок во всех членах. Крупные раскосые глаза смотрели неподвижно, почти не мигая. Их взгляд могли выдержать при дворе лишь несколько человек.

Среди них был главный военачальник Хоремхеб, сидящий рядом с Нефертити. Он тоже мало изменился за прошедшие годы, только стал немного пошире в плечах. Загорелое лицо воина смотрелось немного грубовато на фоне изнеженно-аристократических лиц вельмож, сидящих на прочих креслах, но глаза были умны и внимательны.

Сидящие в зале по-разному среагировали на необычное вступление, с которого начал молодой повелитель свою речь, но никто не посмел выразить своё мнение так явно, как это сделала, насмешливо улыбнувшись, старшая царица.

   — Я не собираюсь просидеть во дворце всю свою жизнь, отлучаясь только на охоту или на прогулки по реке. Поэтому я повелеваю собрать за ближайшие полгода большое войско. Я сам выступлю во главе его сначала в ближайшие пределы к востоку от нашей страны, а потом с помощью богов дойду до страны Ретену и напою наших коней из огромной реки, текущей наоборот, как это делали мои великие предки! — Тутанхамон стукнул по полу посохом и сел на трон. — Теперь можете высказывать свои советы.

Молодой человек осторожно взглянул на старшую царицу.

   — Я пока воздержусь от высказывания своего мнения, а послушаю, что скажут другие, — проговорила Нефертити и посмотрела на Эйе.

Главный визирь встал и стал говорить не спеша и очень уверенно. Он так поглядывал на своего молодого повелителя, что тот ёжился и ёрзал на просторном троне, словно ученик, слушающий выговор старого учителя.

   — Я, конечно, не собираюсь противоречить воле своего повелителя. Я верный подданный вашего величества, и для меня ваше слово закон. Однако я хочу сразу же заметить, что тот срок, который вы даёте нам для подготовки столь грандиозного похода, слишком мал. Посудите сами, ведь вы собираетесь не просто в поход за пределы нашей восточной границы, чтобы вновь подчинить вашей воле несколько приграничных городков и племён кочевников. Вы замахиваетесь на грандиозное предприятие. Чтобы осуществить намеченное, вам необходимо пройти несколько стран, покорить множество хорошо укреплённых городов и в конце концов уже на просторных равнинах страны Ретену встретиться с огромным и сильным войском хеттов. Ведь вы же не думаете, что их дикие орды просто разбегутся при вашем победоносном приближении?

   — Мы что, не можем собрать войско, способное разгромить хеттов? — нетерпеливо спросил Тутанхамон, топая ногой в позолоченной сандалии.

   — За полгода нет! Ведь у хеттов самое большое колесничное войско во всём известном нам мире. А у нас даже последняя конюшня в Мемфисе недавно развалилась от ветхости. Ваш отец не уделял этим вопросам никакого внимания и, что ещё хуже, не выделял никаких средств. Нам не только нужно изготовить множество новых колесниц, ведь старые давно ссохлись и потрескались. Нужно вырастить боевых коней, а потом обучить и людей, и животных вести бой. За полгода это не сделаешь. А потом, чтобы вновь завоевать страны Азии, необходим сильный флот. Без поддержки с моря ваше войско не сможет продвинуться даже до Финикии, я уж не говорю о стране Ретену.

   — Так начинайте немедленно всё это делать! — выкрикнул фараон срывающимся от волнения голосом.

   — Мы готовы приступить хоть сейчас, но где взять средства? Ведь чтобы оснастить огромное войско да ещё построить большой флот, необходимо много денег. А вы же хорошо знаете, что казна пуста.

   — Я повелеваю немедленно её наполнить! — стукнул посохом молодой человек на троне.

Теперь уже все присутствующие не смогли удержаться от улыбок.

   — К сожалению, я не смогу это сделать ни за полгода, ни за год, ни даже за три. Государство богатеет десятилетиями. И для этого прежде всего нужна стабильность. А у нас сейчас смутное время. Никто не хочет платить налоги в казну. Многие области нам почти не подчиняются. Вот где надо прежде всего проявить силу и укрепить собственную власть. Но это не делается легко: встать во главе войска и проплыть по всей нашей родной реке, громя своих же подданных, — закончил визирь.

   — А как же вы собираетесь укрепить центральную власть в стране? При помощи рассылки предписаний на папирусах? Будут вас слушать, как же! — не выдержав, вскочил Хоремхеб.

Он ненавидел визиря Эйе. Они возглавляли жестоко противоборствующие между собой силы в стране. Если южный, Верхний Египет был склонен к самоизоляции во главе с Фивами, то северный, Нижний Египет, расположенный в дельте Нила, давно уже развивался в тесных торговых и культурных контактах со всеми восточными странами, а также и с ахейскими городами-государствами, разбросанными по многочисленным островам Средиземного моря и на европейском континенте. Поэтому вся государственная и торговая элита Нижней страны выступала за активную внешнюю политику, за решительные военные походы, особенно на восток, для захвата богатых природными ресурсами стран и для контроля над торговыми путями. Из этой политики люди Нижней страны, во главе которой стоял Мемфис, извлекли бы огромную пользу. Аристократы же Верхнего Египта во главе со жрецами крупнейшего в стране храма Амона хотели только организации грабительских походов на юг, в Нубию и страну Пунт, для доставки рабов и золота со слоновой костью.

   — Нужно пройтись по всей стране с войском и перевешать, как собак, тех правителей, которые смеют не подчиняться воле фараона и не платить налоги в казну. А нечистым на руку чиновникам, которые присваивают государственное добро и вымогают у всех направо и налево взятки, надо поотрезать носы с ушами и сослать в приграничные крепости, например в Чару. Только так можно навести порядок в стране, а не цветистыми речами и всякими там папирусами, которым грош цена, сколько бы печатей вы к ним ни прицепили! — продолжил Хоремхеб. — Тогда казна быстро наполнится, и мы сможем заново создать войско и построить флот. Нужно действовать, а не болтать!

   — Правильно! — воскликнул фараон. — Наконец-то я слышу дельный совет. Я приказываю собрать войско, но с ним мы пойдём не в страну Ретену, а на юг до самой Нубии и наведём в стране порядок. А моим первым и главным заместителем будет верный Хоремхеб. Ему я поручаю командовать этим войском. Сколько нужно времени, чтобы подчинить всю страну центральной власти?

   — Одного года будет достаточно, — подумав, сказал главнокомандующий, погрозив мощным кулаком аристократам с юга, сидящим по левую руку от визиря Эйе.

   — Да вы что, собираетесь начать гражданскую войну? — вскочил со своего места высокий и худой, как и его умерший два года назад отец, Хаемхат, главный жрец храма Амона. Он был такой же.

   — Никто войны в стране не начнёт, какими бы он словами ни прикрывался при этом, — властно проговорила Нефертити, тоже вставая. — Войско укреплять нужно, и власть фараона тоже, тут спорить не о чем. Но вот какими средствами это делать, тут вопрос пока оставим открытым. Все члены государственного совета должны подумать и предложить свои пути нашему величеству. А что касается похода в страну Ретену, так это, как сам видит наш повелитель, пока недостижимое дело. Но в будущем, когда центральная власть укрепится и будет создано крепкое большое войско, вполне возможное. Думаю, что на этом мы можем сегодня закончить? Я права, ваше величество? — повернулась к фараону старшая царица.

   — Да, вы, как всегда, правы, — недовольно ответил Тутанхамон, — но к предложению Хоремхеба мы скоро вернёмся. Можете идти! — кивнул молодой человек придворным.

Заседание государственного совета закончилось. Его члены молча разошлись, недовольные и друг другом и фараоном.

3

Выходя из помещения, где проходило заседание, Нефертити подала знак Хоремхебу, чтобы тот шёл за ней. Они молча пересекли несколько пустынных залов и вошли в покои старшей царицы.

   — Ты что, с ума сошёл? Кидаешься как бешеный на Эйе и предлагаешь мальчишке провести карательную экспедицию на юге страны? — бросила любовнику недовольная Нефертити. — Так ведь и правда можно развязать войну между севером и югом.

   — Ты права, Нефи, я совсем потерял голову, — проговорил воин устало. — Но Эйе кого хочешь доведёт до озверения, червяк поганый. Так и хочется взять его и раздавить. Да потом, что-то уж больно жарко сегодня.

Он сорвал с себя парик, швырнул на пол, затем подошёл к круглому столику, на котором стояли стеклянные графины с прохладной водой, и вылил содержимое одного из них на голову. Вода потекла по мощной груди, на которой висели украшения из золота и драгоценных камней, по белой пышной набедренной повязке, больше напоминающей юбку.

   — Вот так мне больше нравится, — проговорил Хоремхеб, улыбаясь. — Иди ко мне, я и тебя оболью.

   — Ты как маленький ребёнок, — рассмеялась Нефертити. На её лице и следа не осталось от недовольства.

   — Иди, иди. — И главнокомандующий, схватив графин, кинулся за царицей, которая, смеясь, как девчонка, метнулась в сторону.

Но Хоремхеб, подскочив к ней, скинул с головы царицы пышный парик и вылил воду на коротко стриженную изящную головку. Потом отшвырнул графин и, схватив Нефи в охапку, стал страстно её целовать. Мгновение, и, обняв друг друга, пара упала на кушетку. Через полчаса успокоившиеся любовники уже мирно беседовали.

   — Нефи, я сегодня, как мы и договорились, отправляю нашего сына к визирю Парамесу к восточной границе в Нижней стране. Он усыновит его, и мальчик до поры до времени поживёт там в безопасности.

   — Как я хочу обнять моего милого Сеси^[21], — вздохнула царица.

   — Ничего не поделаешь, это невозможно. Ты сама хорошо понимаешь, что сейчас тебе с ним встречаться нельзя. Кругом шныряет полно шпионов Эйе и жрецов Амона, они легко тебя выследят, если ты отправишься за город к нашему малышу. Тогда его будет просто невозможно спрятать.

   — Я всё хорошо понимаю, можешь меня не убеждать. Чувствую, что наступают тяжёлые и опасные времена. Да ты ещё сегодня подлил масла в огонь, теперь все эти южане всполошатся: как же, молодой фараон хочет их извести и собирает уже войско для этого. — Царица шлёпнула любовника по плечу.

   — Ладно, не горюй, — сказал Хоремхеб, вставая с кушетки и потягиваясь, — я ещё доберусь до этих южан. Заставлю их уважать и власть фараона и нашу тоже. Сейчас я пойду, дел много.

Он поцеловал Нефи, натянул набедренную повязку и быстро вышел из комнаты. Царица с улыбкой любовалась его красивой фигурой и грацией хищника, которая сквозила во всём мощном и одновременно изящном теле.

4

Между тем Эйе, которого так ненавидел Хоремхеб, не терял после заседания совета времени даром. Он сразу же направился на паланкине, который несли мощные чёрные рабы, в один из своих домов. Таких домов, больше напоминающих дворцы, он понастроил чуть ли не во всех районах города. Вскоре к нему скрытно, завернувшись в простой серый плащ и надев старый парик из пакли, пришёл главный жрец Амона Хаемхат. Им было о чём поговорить.

   — Это наглый вызов всем нам! — выкрикивал высокий тощий жрец, брызгая от возмущения слюной и суетливо бегая по комнате с глухими побелёнными стенами. Только высоко под крышей в небольшое оконце падали скупые лучи дневного света. — Только мы избавились от этого сумасшедшего выродка, еретика из Ахетатона, и на тебе, его сынок со своим подручным Хоремхебом грозится всех нас перевешать, как бешеных собак!

   — А остальным отрезать носы и уши. И сослать в какую-нибудь дыру, где можно заживо сгнить в полгода, как, например, в Чаре, окружённой малярийными болотами, — добавил Эйе, кивая длинной жёлтой головой, похожей на полувысохшую дыню.

   — И мы будем вот так просто сидеть и ждать, когда нас и вправду перевешают, как собак?

   — А я уже давно вам повторяю, что хватит ждать. Пора брать власть в свои руки, пока этот выродок ещё не окреп. Потом будет трудно его одолеть, — продолжил Эйе, пристально глядя на собеседника змеиными глазами.

   — Да, мне теперь тоже ясно, что нельзя медлить ни одного дня. — Хаемхат подскочил к визирю и схватил его за руку. — Я тотчас же отправляюсь в Фивы и прикажу прислать из наших сокровищниц золото, которое вам требуется для подкупа армейских начальников. Затем я организую сбор ополчения по всему югу, чтобы у вас под рукой были верные воины, способные выполнить любой ваш приказ. Но только я пока никак не пойму одной очень важной вещи.

   — Какой?

   — Кого вы собираетесь посадить на освободившийся трон?

   — На него я сяду сам, — просто ответил Эйе.

Хаемхат остолбенел.

   — Вы?

   — А почему вас это так удивляет?

   — Но в вашем возрасте становиться фараоном...

   — Ну, возраст здесь не помеха. Я же не собираюсь заводить детей с молодой вдовой Тутанхамона. Этот брак для меня будет важен только как утверждение моих прав на престол. Правда, я в моём возрасте долго не протяну, это верно. Но зато я за эти годы подготовлю трон для вас. И вы осуществите мечту многих поколений главных жрецов Амона, станете владыкой государства, оставаясь одновременно духовным наставником всего народа. — И Эйе снисходительно потрепал жреца по плечу.

   — О, я об этом и не мечтал, — пробормотал Хаемхат и покраснел до корней бритых волос на голове.

   — Не будем притворяться, — взглянул жрецу прямо в глаза с кривой улыбкой на пергаментном лице Эйе. — Конечно же, мечтали. Плох тот воин, который не хочет стать командующим. Ну, и, естественно, плох тот главный жрец Амона, который не хочет стать фараоном. Поэтому отправляйтесь-ка на юг и побыстрей сделайте всё, о чём вы только что мне говорили. Это приблизит вас к трону вплотную. Ведь я не собираюсь долго на нём рассиживаться.

Эйе потайными коридорами вывел главного жреца Амона из дома. От пережитого тот шатался как пьяный. А старый визирь только посмеивался про себя, довольный. Он добился главного — безоговорочной поддержки жрецов Амона. Теперь можно было начинать переворот. Все нити у него в руках. Можно дёргать за верёвочки.

Ночью в дворцовую конюшню проник таинственный злоумышленник и быстро подпилил главную ось колесницы фараона у левого колеса, а затем замазал распил серебряной краской, которой была покрашена вся колесница. Так же тихо, как он проник в помещение, злодей удалился. Не зря говорят, что всё гениальное просто. Так было и в данном случае. Оказалось, что не надо подсылать убийц к фараону, травить его ядом или измышлять ещё кучу прочих злодейств. Несколько движений маленькой медной пилы, и великая династия властителей империи, правящая страной несколько столетий подряд, оказалась пресечена из-за треснувшей деревяшки.

Рано утром фараон, как обычно, вскочив на любимую колесницу, поскакал с бешеной скоростью в пустыню, где уже был приготовлен загон с антилопами. И вот в момент самого высшего пика азарта, когда молодой охотник уже пронзал стрелой десятую жертву, ось, скрепляющая колёса колесницы, треснула и левое колесо отлетело в сторону. Тутанхамон с луком в руках, не успев схватиться за поручни, полетел головой вперёд. К несчастью, на его пути оказался большой обломок скалы. Голубой бронзовый шлем фараона, не выдержав мощного удара, раскололся, как гнилой орех. Когда телохранители и слуги подбежали к поверженному властителю страны, он уже не дышал. Через час над телом Тутанхамона уже склонялась его молодая жена, а вокруг неё вельможи, слуги и служанки, рыдая в полный голос, рвали на себе одежды и бились об пол, сражённые великим горем.

А у себя в покоях из угла в угол ходила старшая вдовствующая царица Нефертити и мучительно думала: «Что же делать?..»

Прошли положенные три месяца. Молодой фараон был мумифицирован и похоронен, как и полагалось, в секретном склепе на западном берегу реки напротив Фив. Настало время отвечать на главный вопрос, который мучил всех в течение этих долгих месяцев: кого сажать на освободившийся трон? Женщина стать фараоном не могла, это также все понимали, но родственников-мужчин у скоропостижно скончавшегося юноши не было.

   — Не может обычный мой подданный жениться на моей дочери и стать моим зятем! Не бывать этому! — в который раз воскликнула Нефертити, бегая по спальне из угла в угол.

   — Да успокойся ты, — сказал Хоремхеб с кровати. — Ты уже на ковре тропинку протоптала, бегаешь как сумасшедшая.

   — Да ведь надо что-то решать, как ты не понимаешь?!

   — Я всё понимаю. Я предлагаю посадить на трон нашего сына Рамсеса. Ведь он же наш законный сын, а мы с тобой вот уже почти десять лет муж и жена, — устало произнёс Хоремхеб.

   — Да невозможно это сейчас, — ответила Нефи, подбегая к кровати. — Будущий фараон должен жениться на моей дочери Хеси. Даже если Рамсес сможет женится на своей сводной сестре, то надо ведь всем доказать, что он наш законный сын. А про него никто и не знает. Да и потом это очень опасно для мальчика, его могут просто убить.

   — Ну тогда давай я женюсь на Хеси. Из меня получится хороший фараон. Я не буду ждать, пока меня признают, я в бараний рог сверну всех тех, кто только посмеет сказать хоть полслова против.

   — Да думала я и об этом пути, — вздохнула Нефи, садясь на кровать. — С одной стороны, он был бы для нас наилучшим. Но я как только представлю, что ты, мой Хори, становишься мужем, пусть даже и фиктивным, моей дочери, так меня рвёт на части протест: «Этому не бывать!» А потом, какой может быть фиктивный брак с молодой женой? А как же наследники?

   — Да не надо мне никакой жены, чтобы стать фараоном! — воскликнул Хоремхеб и вскочил с кровати. — Давай я прикажу столичному корпусу захватить Мемфис и сяду на трон, опираясь на копья моих воинов. Вот и всё!

   — А если у тебя не получится захватить власть? Ведь Эйе силён и часть армейцев его поддерживает. Тогда он тебя с большим удовольствием уничтожит. А я не могу этого допустить.

   — Ну, тогда не мучь меня и дай мне поспать. У меня всё это вот где сидит, — показал на горло Хоремхеб и бухнулся на кровать.

Он и вправду через несколько минут заснул. Нефертити дунула на свечу ночника и тоже прилегла на кровать. Через полчаса она вдруг вскочила как ужаленная.

   — Хори, Хори, — начала царица трепать за плечо мужа, — проснись!

   — В чём дело? — Хоремхеб схватил лежавший рядом кинжал.

   — Мне наконец-то пришла в голову мудрая и простая мысль.

   — Какая?

   — Надо написать письмо Суппилулиуме и попросить руки его сына для моей дочери.

Хоремхеб открыл рот от неожиданности. Такого он не ожидал.

   — Да ты соображаешь, что говоришь? Да разве можно иностранцу, а тем более азиату стать фараоном!

   — Ну а почему нет? К нам приедет принц царской крови, к тому же сын царя, который властвует над половиной Азии. Пока он выучит наш язык и освоится, править государством будем мы. А потом что-нибудь придумаем.

   — Да ты представляешь, как к твоей сумасшедшей идее отнесутся южане, особенно жрецы Амока? Ведь для них даже мы в Нижней стране не совсем чистокровные жители страны Большого Хапи! А что уж тут говорить об иностранце, полудиком хетте?

   — Да на этих южан никогда не угодишь! Что, мы будем вечно их слушать?! — Царица удовлетворённо зевнула. — Завтра я с дочкой сяду писать письмо Суппилулиуме.

   — Ладно, тебя не переспоришь, — огрызнулся Хоремхеб и повернулся на другой бок. — Давай спать, утром, может, образумишься?

Вскоре в спальне уже стояла мирная тишина.

Глава 2

1

Когда Суппилулиума получил письмо от вдовы Тутанхамона с просьбой прислать ей в мужья его сына, царь хеттов на несколько мгновений потерял дар речи — настолько его изумила эта просьба.

   — Вот уж никогда не думал, что один из моих сыновей сможет стать фараоном, — наконец проворчал царь и выпил целый рог вина, чтобы прийти в себя.

Но вино не помогло. Долго думал Суппилулиума, что ответить на столь неожиданную просьбу. Написал даже письмо вдовствующей царице Анхесенпаамой, чтобы удостовериться, не обманывают ли его. Но когда пришло подтверждение, царь хеттов всё-таки решился послать в Египет одного из своих младших сыновей, достигшего брачного возраста. Это был Тудхали, сын его второй жены. Собрали большой караван, и с посольством хеттский принц под причитания его матери отправился в далёкую страну. Хетты не доверяли кораблям, поэтому направились посуху, послав вперёд гонцов.

Но не только хеттский царь потерял дар речи, когда узнал о просьбе египетской царицы. Визирь Эйе приоткрыл беззубый рот от удивления, когда шпионы доложили ему о затее вдовствующих цариц.

   — Всего я ожидал от этих баб, но такое просто в голове не укладывается! Пригласить на трон дикого хетта?! Их что, бешеная собака покусала? Или обкурились этой аравийской дрянью, от которой голова кругом идёт?

Теперь Эйе уже протоптал дорожку на ковре в своей опочивальне. Он ходил ночи напролёт из угла в угол и напряжённо думал. И наконец пришёл к самому радикальному решению, как и с Тутанхамоном. «Раз уж я начал шагать к трону по трупам, то нельзя останавливаться на полпути», — и визирь вызвал подкупленного золотом из храма Амона командира одного из армейских корпусов.

   — Как только хеттское посольство прибудет в Чару, на нашу восточную границу, уничтожьте на месте весь караван. И принца не забудьте.

   — Слушаюсь! — ответил бравый армейский командир. — А имущество, которое от них останется, доставить вам?

   — Только письма, а всё остальное можете забрать себе, — милостиво разрешил Эйе.

Довольно стуча голыми пятками по мраморному полу, воин удалился. А визирь начал готовить последний, самый важный этап своего восхождения на трон. «Самое главное — это уничтожить Хоремхеба, — думал он, шагая по комнате. — Без него Нефертити не опасна, одна она ничего не сможет сделать. Ну, я думаю, мои воины, которые стоили мне столько золота, справятся с этой задачей».

Опираясь на позолоченный посох, престарелый визирь вышел в сад. На востоке уже алела полоска зари.

   — Осталось подождать совсем немного, — подбодрил себя старец, — и я стану фараоном. Ради этого стоило жить!

Краешек солнца выглянул из-за плоских вершин холмов и гор на восточном берегу и окрасил фигуру честолюбца, завёрнутого в белые одеяния, в алый цвет. Заключительный акт кровавой драмы, начавшейся ещё полвека назад в провинциальном городке, приближался к своей кульминации.

2

Через месяц на рассвете в спальню Нефертити громко постучали.

   — Царица, к вам гонец, очень срочно! — кричала служанка.

Завернувшись в покрывало, старшая царица открыла. Рядом с ней, скрываясь за створкой двери, встал Хоремхеб с обнажённым мечом в руке. В комнату, шатаясь, вошёл запылённый окровавленный мужчина.

   — На нас напали у крепости Чара прямо на границе. Это была засада. Убили всех и хеттского принца тоже. Нападающие кричали, что то же самое они сделают и с теми, кто хочет устроить предательский брак. Опасайтесь, царица, я их опередил не больше чем на час, — прохрипел раненый воин и упал на пол без сознания.

Его подхватили на руки слуги.

   — Разбудите по тревоге всю охрану дворца! — крикнула царица.

Она повернулась к Хоремхебу.

   — Это переворот! За ним, конечно, стоят Эйе и жрецы Амона. Тебе надо бежать.

   — Я подниму верные мне части и сотру их в порошок! — рявкнул воин.

   — Они подкупили всю верхушку армии. Вас просто перережут, — покачала головой Нефертити. — Отправляйся со своим отрядом на кораблях на север, на ахейские острова.

   — Нужно прорываться не на север, а на юг, в Нубию! — послышался густой бас.

Царица обернулась. Перед ней стоял Джабу. После смерти Тии он почти не выходил из своих покоев. Все говорили, что старик долго не протянет, но сейчас он выглядел на удивление бодро. Огромный, чудовищно толстый, седой, Джабу походил на бегемота, вставшего на задние лапы.

   — В Нубию? — удивилась Нефертити.

   — Да, на севере в устье реки, конечно, уже ждут засады. Заговорщики думают, что мы попытаемся вырваться на кораблях в ближайшее море. И для них будет большим сюрпризом знать, что мы махнули на юг. Пока они опомнятся, мы проскочим Фивы, а там нас уже не догнать. А в Нубии мы сможем набрать войско. Меня там хорошо знают. Нас ждёт защита и скорое победоносное возвращение.

   — А ты сможешь, Джабу, выдержать такое путешествие? Ведь ты же сильно болел? — спросила царица.

   — Я обязан! Обо мне не думайте. Как только я окажусь в Нубии, меня все поддержат. Нубийцы ненавидят жрецов Амона и фиванскую знать, которая превращает их в рабов, бессловесный скот, а они хотят быть равноправными союзниками фараона. Нужно только прийти к ним не с пустыми руками. Ведь мы не просто беженцы, мы законные наследники престола.

   — Правильно, — кивнула царица и обратилась к Хоремхебу: — Возьми мою сокровищницу, погрузи на суда в порту и уходи с верным тебе отрядом на юг. Пока они опомнятся, ты прорвёшься, только действуй стремительно. Да что я говорю, тебе решительности не занимать!

   — А ты?

   — Я остаюсь.

   — Они убьют тебя!

   — Поначалу не решатся, а уж потом всё будет зависеть от твоих действий. Да я и не могу оставить дочерей. Но помни, прежде всего не ради меня, а ради нашего сына ты обязан вернуться и стать фараоном. А Рамсес взойдёт на трон за тобой. Я верю в это. Прощай. — Нефертити порывисто обняла мужа.

Солнце ещё только всходило, а от набережной Мемфиса уже отчалила небольшая флотилия из десятка судов. Оранжевые паруса надулись, гребцы налегли на вёсла, и корабли понеслись по пологим речным волнам на юг. А на крыше дворца стояла царица и с тоской смотрела на удаляющиеся паруса. Она догадывалась, что наступает заключительный этап её жизни.

3

Когда Эйе доложили о том, что Хоремхеб с верными ему отрядами из столичного корпуса на кораблях мемфисской военной флотилии, тоже его поддержавшей, поплыл на юг, новоиспечённый фараон рвал и метал от негодования.

   — Глупцы! Как можно было его упустить, да ещё чуть ли не с целым корпусом верных людей?

   — Мы были уверены, что он направится на север. Там расставили засады и сгруппировали войска и флот, но он так неожиданно рванул на юг, что этим манёвром смешал нам все дальнейшие планы, — оправдывался высокий военный с грубым дочерна загорелым лицом.

   — Манёвром! — передразнил его старик. — Но что он собрался делать на юге? — спросил сам себя Эйе. Вскочив с кресла, он как ужаленный забегал по комнате, забыв про свои больные ноги и громко ударяя позолоченным посохом о каменные плиты пола. — Да ведь он с этой проклятой семейкой, отродьем Тии, отчалил, а значит, и Джабу прихватил с собой. А этого негра, как всем известно, в Нубии местные дикари чуть ли не богом считают. Ну как же, член семьи двух фараонов. Вот почему на юг!

   — Хоремхеб надеется там собрать войска, — высказал своё мнение военный.

   — И соберёт, ведь они же и казну с собой прихватили. Есть на что нанимать этих обезьян да подкупать старейшин племён, — мрачно проговорил Эйе, поджимая худые старческие губы. — Да! Вот тебе и восшествие на престол при единогласном одобрении народа. Как же мы это всё проглядели?

   — Вы правы, ваше величество, вы очень мудро всё изложили, — снова подал голос высокий военный, — но только старшая царица осталась в городе и сейчас находится во дворце вместе с дочерьми.

   — Как осталась? Почему?! — воскликнул удивлённый Эйе. — От этих баб одни сюрпризы. То они вонючего хетта в козлиных сапогах возвести на трон возжелали, то теперь задумали здесь, у меня под носом, плести свои интриги, а Хоремхеб будет давить на меня с юга. Ишь как придумали. Не выйдет! А ну-ка, быстро доставьте мне её сюда. Я её выведу на чистую воду, она мне голову не задурит своим ангельским голоском,как покойному дураку-муженьку. Живее! — прикрикнул старик на стоявших перед ним военных высоким тонким голосом и топнул для убедительности ногой. Офицеры поспешно выскочили из малого тронного зала дворца. Все хотели угодить будущему фараону.

4

Вскоре Нефертити привезли во дворец покойного фараона Тутанхамона. Видно было, что в нём уже вовсю распоряжается новый престарелый хозяин. Старшую царицу провели в окружении военных, громко топающих о мраморный пол ногами, по хорошо ей знакомым комнатам и коридорам и поспешно ввели в малый тронный зал. Там было прохладно и после уличного яркого солнца сумрачно. Солнечные лучи проникали сюда только через резные деревянные решётки на окнах. Разбитые на мелкие, причудливой формы блики лучи скользили по белому полу. Напротив высокой, украшенной пластинами из слоновьих бивней и серебра двери на золотом троне восседал Эйе. Его фигура в пурпурном одеянии занимала только половину трона, словно мальчик забрался в кресло для взрослых.

   — А не слишком ли ты рано, Эйе, уселся на трон? — спросила властным и решительным голосом царица.

   — Это чтобы ты сразу поняла, кто хозяин положения. А через несколько дней в храме Амона меня провозгласят фараоном. Это дело решённое. Так что смени тон, певичка Атона. Всё, — засмеялся и, потирая сухие ладошки, с явным удовольствием проговорил Эйе, вставая с трона, — твоё время прошло, хотя ты ещё отнюдь не старуха.

В пустом зале с высокими потолками раздалось громкое эхо от зловещего старческого смеха.

   — Остановись, Эйе, — проговорила Нефертити и подошла вплотную к бывшему визирю, — ты же умный человек. И ты не можешь не понимать, что добился только временного успеха. А дальше что? Ты стар, в стране авторитетом не пользуешься, наследника мужского пола у тебя нет. Через год, самое большее через два ты или сам умрёшь, или, что скорее всего, Хоремхеб придёт с юга с большим войском и вышибет тебя из этого дворца. Зачем было затевать переворот?

   — Ха-ха-ха, — вновь засмеялся Эйе, — ты рассуждаешь, как мужчина, полководец в юбке. Вот из тебя точно вышел бы отличный фараон. Только правильно говорят в народе: «Бодливой корове боги рогов не дают». Ты забываешь, рассуждая о будущем, о притягательнейшей, пусть и ядовитой сладости власти. Да, пусть год-два, но я буду фараоном. А ведь я столько лет как вол пахал на властителей, которые мне по уму, силе воли, знаниям, наконец, в подмётки моих сандалий не годились. Мне всю жизнь приходилось пресмыкаться перед ничтожеством... — Эйе с гримасой отвращения помотал головой. — И ты думаешь, я упущу шанс закончить свою, можно сказать, сказочно сложившуюся жизнь таким великолепным образом? А то, что у меня нет наследника, так ты ошибаешься. Пусть не родной, но он имеется.

   — И кто же это?

   — Хаемхат, сын Дуафу! Он станет хорошим фараоном, ведь доныне никому и не снилось в нашей стране соединить верховную светскую власть с духовной.

   — Я вижу, тебя ничему не научили годы правления моего мужа! — воскликнула Нефертити. — Опять хотите посадить на трон религиозного фанатика. Один пытался насадить огнём и мечом во что бы то ни стало по всей стране веру в своего единственного Атона, и мы все убедились на кровавом опыте, к чему это привело. Теперь другой будет насаждать веру в единственного бога Амона. Таким образом мы подойдём в конце концов к распаду нашей родной страны по берегам Большого Хапи. Ты этого хочешь, старик?

   — Я так далеко не заглядываю, — отмахнулся Эйе.

   — Ага, после меня будь что будет. Так, что ли? — наступала на него Нефертити.

Эйе сделал шаг назад и чуть не упал на ступеньки к подножию трона.

   — Да перестань ты на меня нападать, бешеная баба! — выкрикнул он уже испуганно. — Хочешь, чтобы я добровольно выпустил из рук власть? Нет, не на того напала!

   — Да я тебя, мокрица старая, сейчас просто придушу собственными руками, и весь народ мне только спасибо скажет. — Нефертити и вправду схватила Эйе за сухую, всю в складках дряблой кожи, тощую шею и так сдавила её, что тот смог только негромко проверещать:

   — Спасите! Спасите же!

Из-за расшитых золотом шпалер, развешанных за троном, мгновенно выскочили два огромных ливийца в синих набедренных повязках и с трудом вырвали бывшего визиря из рук разъярённой женщины.

Старик долго откашливался и наконец проговорил:

   — Всего я ожидал От тебя, Нефи, но только не этого. Ведь ты чуть меня не придушила, сумасшедшая баба. Нет, от тебя надо держаться подальше. Я, к сожалению, не могу казнить мать своей будущей жены, но сослать тебя куда-нибудь подальше в моих силах. Иди-ка ты с глаз долой, — махнул он рукой.

   — Властолюбие совсем затмило тебе разум, Эйе, — сказала напоследок царица, — ты сам выбрал себе позорную смерть. А я не боюсь умереть и всё равно одержу над тобой победу. Будь ты проклят, старый негодяй!

Нефертити повернулась и, как всегда с гордо поднятой головой, вышла из тронного зала. Вечером царицу под усиленной охраной отправили в один из самых удалённых оазисов западной пустыни.

5

Среди красновато-жёлтых просторов каменистой пустыни в небольшом оазисе, расположившемся вокруг нескольких источников и глубоких колодцев с холодной чистой пресной водой, под сенью финиковых пальм и смокв Нефертити вдруг неожиданно для себя обрела покой. Она хорошо понимала, что её жизнь на исходе. Мерзкий старик Эйе, конечно же, постарается утянуть и её с собой в загробный мир, как только поймёт, что проиграл в схватке за власть с Хоремхебом. Нефи знала, её будущий убийца уже ходит, возможно, где-то рядом. Он среди слуг или военных, которые охраняют маленькую глинобитную крепость, возведённую на границе оазиса и пустыни. И он выполнит приказ фараона беспрекословно.

Но царице было всё равно. Она жила в небольшом доме среди рощи финиковых пальм, на берегу большого пруда. Её никто не стерёг. Да и зачем это было делать, разве можно было женщине одной или даже с несколькими сообщниками пройти через бесконечные незнакомые пространства по раскалённым камням и пескам. Большие караваны с опытными проводниками и то постоянно рисковали сбиться с пути и погибнуть, особенно в период, когда были часты вихри и пылевые бури.

Поэтому никто из маленького гарнизона не обращал внимания на то, как Нефертити с одной или двумя служанками в ранние прохладные утренние часы или по вечерам гуляла в роще между пальмами и подолгу стояла на берегу пруда, любуясь белыми цаплями, прилетающими сюда зимовать из северных стран.

Нефи вспоминала, подводила итог своей беспокойной жизни. Сейчас она хорошо понимала, что её судьба во многом была предопределена теми обстоятельствами, в которые попала тётя Тии. Силы, которые заставили Тии отчаянно бороться за жизнь и безопасность семьи, продолжали толкать и племянницу по тому же роковому кровавому пути. Власть — тяжёлая ноша!

Как-то раз, размышляя над своей судьбой, Нефи вынула из сафьянового мешочка, привязанного шнурком к её белому, вышитому серебром поясу, массивный золотой перстень с крупным изумрудом. Это был коварный дар царя Митанни Артатамы тете Тии. Нефи, тяжело вздохнув, задумчиво посмотрела на яркое сияние камня в вечерних лучах солнца и вдруг представила лицо умирающего мужа. Прекрасные черты лица царицы исказила гримаса страдания.

   — Будь ты проклят, дар азиата! — произнесла она негромко и швырнула перстень в пруд.

Нефертити вернулась в свой домик с аккуратно оштукатуренными розовыми стенами. На душе у неё стало легко, словно она сбросила тяжёлый груз, давивший много лет. А через несколько дней комендант крепости Синунхет, раньше состоявший писарем в свите царицы, попросил через служанку принять его. Невысокий молодой человек с хитрыми, чуть припухшими глазками и красноватым носом, низко кланяясь, сначала завёл разговор о здоровье царицы. Потом, убедившись, что за дверью никто не подслушивает, он вынул из-за пазухи жёлтого хитона свиток папируса и, снова низко поклонившись, передал его Нефертити, прошептав:

   — Это послание от Хоремхеба, ваше величество. Прочитайте его, но потом обязательно сожгите, долго хранить его даже при себе очень опасно. Везде шпионы Эйе!

Царица спрятала в широкий рукав белоснежного платья хрустящий свиток папируса, обмотанный тонким чёрным шнурком, на котором была оттиснута красная печать, и спокойно, с достоинством, словно и не придавала особого значения подобным тайным посланиям, поблагодарила. Синунхет ей не нравился, она ему не доверяла. Нефи неплохо разбиралась в людях. Этот молодой человек, любитель вина и пива, хотя и обладал отличным разносторонним образованием, сметливым умом и крепкой деловой хваткой, но был слишком скользок. Царица не любила проныр. Они за милую душу будут служить любым хозяевам, лишь бы выгодно было. «И почему это именно его назначили комендантом крепости?» — не раз спрашивала она себя.

Передав письмо и поклонившись, Синунхет подошёл к двери и тут вдруг хлопнул, себя по лбу:

   — Чуть не забыл! Мои слуги расчищали дно пруда от ила и гнилого папируса и нашли вот это. — Молодой человек вынул из мешочка, подвешенного к поясу, золотой перстень с изумрудом. — Я сразу подумал, что это ваша вещь, ведь больше здесь никому такое сокровище принадлежать не может. Вы, наверно, обронили его в воду, когда прогуливались по берегу.

Нефертити вздрогнула. Перстень Артатамы не хотел уходить из её судьбы.

   — Оставь его себе, Синунхет, — махнула небрежно рукой царица, — я ценю твою преданность. Прими в знак моей благодарности.

Синунхет проворно кинулся к её ногам и с чувством облобызал сандалию царицы. Когда же комендант, через каждый шаг кланяясь, наконец удалился, осторожно прикрыв за собой дверь, Нефертити выхватила из рукава свиток папируса и, сломав печать, впилась глазами в письмо мужа. Хоремхеб писал, что почти вся Нубия его поддержала. Даже египетские гарнизоны крепостей перешли на его сторону. Идёт ускоренное формирование трёх крупных корпусов. Это примерно столько же, сколько может выставить против них Эйе. Особо Хоремхеб отмечал роль Джабу. Если бы не он, то такого успеха достичь за короткий срок не удалось бы. Джабу не просто пользуется в Нубии огромным авторитетом, ему уже начали поклоняться, как своему чёрному богу. Где бы он ни появился, собираются толпы нубийцев. Все хотят дотронуться до него, поцеловать хотя бы ногу, заваливают цветами и другими более существенными приношениями: слоновой костью, мешочками с золотым песком и драгоценными камнями. Ведь он единственный нубиец за все времена стал членом семьи фараона и дядей самой великой царицы страны Большого Хапи. Нефертити улыбалась и плакала, читая письмо. Теперь она была уверена, что Хоремхеб станет фараоном, а ему на смену в своё время придёт Рамсес, любимый Сеси.

Царица встала и вышла в сад, потом спустилась по тропинке к пруду. Она долго стояла и смотрела на воду и белых цапель, которые поминутно взлетали с протяжными криками и кружили над верхушками финиковых пальм. Подчиняясь могучему инстинкту, красавицы птицы готовились к опасному и трудному перелёту в родные края, в северные страны, где будут выводить своё потомство. Жизнь ни на минуту не прекращалась. У Нефи из прекрасных глаз полились слёзы. Она чувствовала себя одной из этих красивых и гордых птиц. Как и они, она готовилась отправиться в путь, только в её случае это будет последний путь. Но что горевать! Она прожила счастливую и трудную жизнь, оставила после себя потомство, которое тоже ждёт непростая, но выдающаяся судьба. Нефи облегчённо вздохнула и вытерла платочком слёзы. Теперь она была готова умереть!

И смерть не заставила себя ждать. Она пришла в облике скромного молодого человека с вкрадчивыми манерами и кланяющегося чуть ли не на каждом шагу. На одном из пальцев его левой руки горел злым холодным светом огромный изумруд. И когда Синунхет, услужливо улыбаясь, протянул царице бокал вина, то, принимая его, она даже не вздрогнула. Нефи отпила сладкую, пахнущую виноградом жидкость и вскоре почувствовала, как яд начал действовать. Царица приказала всем покинуть её. Она встала из-за столика и легла на кушетку. Видения прошедшей жизни обступили её. Вот она, совсем ещё юная девушка, гуляет в саду в звёздную ночь и мечтает о счастье и любви. Вот она в объятиях Тутмеса в их первую ночь в заброшенном храме. А вот она поднимается с Хеви в храм Амона, чтобы выйти из него царицей страны Большого Хапи.

Нефи почувствовала, как на её сознание стали накатываться чёрные волны беспамятства. Но между ними она увидела себя в окружении дочерей, затем рядом с умирающим Эхнатоном, а вот над ней склонился красивый и мощный Хоремхеб. Наконец она ощутила малыша Сеси у себя на руках. Так с видением младенца, окружённого чудным лучезарным светом, Нефертити скончалась. Через полчаса служанки нашли её мёртвой, со спокойным лицом. Лёгкая загадочная улыбка застыла у неё на губах.

6

Вождь хеттов продолжал кочевать по сирийским степям, когда к нему пришло известие об убийстве его сына и всего посольства, отправленного в Египет. Гнев царя был неописуем. Никогда воины не видели Суппилулиуму таким. Он крушил и ломал всё, что попадало ему под руку. Потом царь выскочил из шатра. Воины в страхе разбегались, чтобы не попасть под меч ослеплённого яростью вождя. Через несколько часов, когда Суппилулиума изрубил на куски подвернувшихся ему под руку двух быков, он, весь в их крови, упал, обессиленный, на вершине холма и пролежал там до утра. А когда первые лучи солнца блеснули на востоке, царь встал и дал богам страшную клятву. От Египта не останется ничего, кроме пепла. Он не станет его завоёвывать, он его просто уничтожит! В долине Большого Хаппи после того, как он пройдёт по ней, не останется ни одного человека, ни одного дерева. Там будут перекатываться на ветру только барханы песка, чёрные от пепла.

Царь отдал приказ собрать всех мужчин страны хеттов и с подвластных ему земель. Огромное войско, больше напоминающее бесчисленную орду диких племён, хлынуло на юг, уничтожая на своём пути всё хоть как-то связанное с Египтом. Караваны египетских купцов, случайно попавшиеся на пути, храмы египетских богов, построенные в прежние столетия в Финикии, торговые египетские фактории в Библе, Тире и Сидоне, мелкие египетские гарнизоны, ещё сохранившиеся в некоторых палестинских крепостях, — всё было сметено беспощадной хеттской метлой. Вскоре войско мстителей оказалось всего в нескольких переходах от восточной границы дельты Большого Хапи.

И тут стало происходить что-то таинственное и пугающее. По ночам по лагерю между шатрами начали мелькать тени людей. Сначала хетты думали, что это просто обычные лазутчики, и пытались их поймать. Но когда одного схватили, то в его мешке обнаружили множество сусликов, полёвок, мышей и прочих грызунов. С писком зверьки разбежались по лагерю. Воины не знали, что и думать. А пойманный египтянин проворно заколол себя кинжалом, чтобы избежать пыток. Когда царю доложили об этом случае, он рассмеялся.

   — Уж чем-чем, а мышами нас не испугать! У этих египтян каждое животное воплощает какого-то бога. Вот они и думают, что их боги в виде сусликов и мышей им помогут.

Но через пару дней, когда до египетской границы оставалось рукой подать, в хеттском лагере началось страшное. Тысячи воинов одновременно почувствовали сильный озноб, у них страшно болела голова, а потом и всё тело. На коже стали появляться багрово-синюшные пятна, а затем волдыри, полные желтовато-зелёного гноя. Людей охватило беспокойство, они не могли спать, у них начался бред и галлюцинации. Они и несколько метров не могли пройти из-за сильной одышки и бешеного сердцебиения. На лицах застыло выражение страдания и ужаса. Через сутки тысячи воинов корчились в смертельной агонии в шатрах и на земле по всему огромному лагерю.

«Так вот зачем они подбрасывали нам мышей! — думал Суппилулиума, лежавший в своём шатре. — Не могут победить нас в открытом бою, так решили извести болезнями. Это, конечно, жрецы Амона постарались, хитрецы бритоголовые!»

Пот тёк ручьями по его опухшему лицу. Под мышками и в паху страшно болели огромные нарывы. Вскоре он уже с трудом мог говорить, обложенный сухим белым налётом язык не слушался.

   — Фараон Тутмос оказался прав! — прошептал царь хеттов, на несколько мгновений очнувшись от тяжёлого полубессознательного состояния, полного бредовых фантазий и жутких галлюцинаций, и посмотрел на золотой перстень, подарок прежнего властителя Египта. С ним Суппилулиума не расставался всю жизнь, считая, что перстень приносит ему удачу. — Уничтожить страну Большого Хапи человек не может, это в состоянии сделать только боги!

Через несколько часов великий вождь, основатель огромной империи, скончался в страшных мучениях. А в Фивах, получив по голубиной почте известие о чуме в лагере хеттов, жрецы Амона возблагодарили своего величайшего из богов за избавление от страшного иноземного нашествия. Главный жрец Амона Хаемхат написал тайное послание в Мемфис со строгим приказом: все, кто участвовал в секретной операции, должны быть изолированы в самом дальнем пустынном оазисе.

«Нужно сделать всё, чтобы болезнь не просочилась на берега Большого Хапи, — заканчивалось письмо главного жреца своему заместителю, контролирующему на месте столь опасное мероприятие, — для чего понадобится убить всех, кто имел дело с заразными животными».

7

Так Египет сумел спастись от самой, пожалуй, страшной опасности, которая когда-либо угрожала ему за всю многотысячелетнюю историю. Новый фараон Эйе, только недавно взошедший на престол, вздохнул спокойно, но ненадолго. С юга к нему приходили неутешительные вести. Хоремхеб успешно собирал войско. К тому же к нему примкнули египетские гарнизоны в крепостях по всей Нубии. Престарелый фараон с ужасом думал о том, что казна его тает с каждым днём, а популярность в армии и в народе отнюдь не повышается.

   — Что же будет, когда золото кончится? — день и ночь бормотал себе под нос Эйе, бродя по бесконечным залам чужого дворца в Мемфисе.

Известие о смерти Нефертити значительно ускорило падение фараона. Старик проклинал себя за то, что поддался чувству ненависти, которой пылал несколько десятилетий к Нефи, и отдал злополучный приказ — отравить старшую царицу. Смерть Нефертити послужила катастрофическим толчком к резкому ухудшению положения престарелого фараона. Теперь Хоремхеб отметал всякую возможность компромисса с убийцей своей жены и рвался, пылая яростью, в Мемфис. Его войска, непрестанно пополняемые перебежчиками из стана Эйе, успешно разбивали все отряды и флотилии фараона-узурпатора и стремительно и неудержимо катились по речной долине, как воды Большого Хапи в период половодья...

Когда разъярённый Хоремхеб ворвался в мемфисский дворец, то в большом зале для приёмов застал восседающего на троне Эйе в парадном одеянии с трясущимися от старости и страха руками. Фараон был один. Все придворные и слуги разбежались.

   — И этот еле живой червяк убил самую прекрасную женщину, которая когда-либо жила на земле! — выкрикнул Хоремхеб.

Он выхватил из рук стоящего рядом воина копьё и метнул его в Эйе. Бросок был такой силы, что тяжёлый бронзовый наконечник пронзил не только тощее тело фараона, но и спинку трона, покрытую золотыми листами. Вбежавшие в огромный зал вслед за своим командиром воины с презрением и гадливым отвращением смотрели на старика, корчащегося на копье, как насекомое, пронзённое булавкой.

В последнее мгновение жизни Эйе вдруг увидел лицо своего приёмного отца, великого архитектора Аменхотепа. Он печально смотрел на него.

   — Вещий сон не обманул! — прошептал Эйе, пуская кровавые пузыри посиневшими губами, и испустил дух.

Так закончилась история, начавшаяся много лет назад в сонном провинциальном городишке на берегу Большого Хапи. С годами всех поглотила Западная пустыня, страна смерти. Где-то там и по сей день покоится в тайном склепе мумия самой прекрасной женщины Египта, заботливо спрятанная новым фараоном Хоремхебом{80}. Но её облик, запечатлённый в камне гениальным скульптором Тутмесом, не исчез во мраке веков. Бюсты с её изображением были найдены на берегах Нила спустя больше чем три тысячелетия после её смерти. И по сей день красота Нефертити волнует сердца миллионов мужчин. Может ли быть более завидной доля для женщины?!

А далеко на юге, в дебрях Африки, откуда в голодный год в городок Ипу пришла измождённая нубийка с младенцем в кожаной сумке, и по сей день можно встретить огромные каменные статуи местного самого почитаемого бога — Большого Джабу. К нему под пение, бой барабанов, рёв закалываемых быков каждый год в начале весны идут несметные чернокожие толпы и просят хорошего урожая на полях, богатого приплода у коров и много-много ребятишек у женщин. И Большой Джабу дарует им всё это, милостиво улыбаясь широкой каменной улыбкой.

Примечания

1

Древние египтяне разделяли год на двенадцать месяцев и точно так же делили на двенадцать часов день и на двенадцать ночь. Каждый час имел своё название. Первый час дня назывался «блистающим», шестой — «час подъёма», двенадцатый — «Ра сливается с жизнью». Но простые египтяне не пользовались такими замысловатыми названиями, оставляя это делать жрецам. В быту египтяне называли часы по номерам. Но у основной массы населения не было ни водяных, ни солнечных, ни песочных часов. Время дня просто определяли на глазок по солнцу, а ночью по звёздам.

(обратно)

2

...могучий нубиец... — выходец из страны Нубия, исторической области в долине Нила, между первым и пятым порогами, на территории современных Египта и Судана.

(обратно)

3

...нубиец в короткой красной тряпке, небрежно по вязанной на бёдра. — Мужчины в Древнем Египте носили сначала набедренные повязки и передники, которые уже во время Древнего царства превратились в узкие юбки до колен. В новое время, когда разворачивается действие романа, одеяния мужчин усложнились. Поверх двойной юбки-передника мужчины стали надевать короткую широкую рубаху без рукавов или с рукавами до локтя, подвязывая её. Во времена Эхнатона нижнюю юбку-передник делали длинной, верхнюю подвязывали так, что она вздувалась пузырём. С конца восемнадцатой династии верхнюю юбку-передник стали делать такой длинной, что нижнюю было едва видно. В это же время производили тончайшие полотна и прозрачные ткани, белые и цветные (красные, голубые и зелёные). Особенно популярны были гофрированные ткани — как для мужской, так и для женской одежды. Однако бедный трудовой люд продолжал ходить в простейших набедренных повязках или коротеньких юбочках, не стеснявших движения.

(обратно)

4

...до городка Ипу... — современное селение Ахмим в Среднем Египте.

(обратно)

5

...складной обшарпанный стульчик... — Со времени Среднего царства излюбленными сиденьями египтян стали складные стулья — сначала они предназначались для вельмож, но с Нового царства от царей до скромных писцов пользовались ими. Например, Тутанхамон изображён сидящим на таком стуле, покрытом львиной шкурой. У Рамсеса Третьего был раскладной трон с высокой спинкой и подушкой. Только женщинам не полагалось сидеть на раскладных стульях.

(обратно)

6

...проходившей мимо молоденькой поселянке… — в Древнем Египте молодые люди обоих полов пользовались относительной свободой. Здесь нельзя было, как в шумеро-вавилонском обществе, выкупить невесту у будущего тестя без согласия последней. Женщина в древнеегипетском обществе занимала особое положение. Брачный договор, который заключали супруги, давал возможность стать инициатором развода не только мужу, но и жене. Женщина обладала также равными имущественными правами, и муж не имел права распоряжаться без её согласия приданым, полученным от родителей невесты, — движимым и недвижимым.

(обратно)

7

...росли пальмы в окружении густых кустов тамарисков и акаций... — Ко времени Нового царства в Египте осталось мало леса. В стране росли акация, тамариск, сикомора, можжевельник, пальма-дум, финиковая пальма. Роспись в гробнице того времени показывает рубку только маленьких деревьев. Строевой лес и дерево лучшего качества доставляли из соседних стран.

(обратно)

8

...золотой урей — золотая змея, символ царской власти.

(обратно)

9

...царица Мутемуйа... — Мутемуйа — жена фараона Тутмоса Четвёртого, дочь царя Митанни, государства в верховьях Ефрата, Артатамы. Она была матерью царевича Аменхотепа.

(обратно)

10

— Ничего, Хеви... — Хеви — сокращённое имя от Аменхотепа.

(обратно)

11

Словно это Анубис... — Анубис — главный бог в царстве мёртвых согласно Текстам пирамид. Впоследствии эта роль перешла к Осирису, однако за Анубисом остались важные функции покровителя бальзамирования и некрополей. Изображался он в виде чёрного шакала, или собаки, или человека с головой шакала. Поэтому центр его культа греки назвали «Кинополь» («Собакоград» — столица 17-го верхнеегипетского нома).

(обратно)

12

...страны Кемет... — Сами древние египтяне называли свою родину «Кемет» — «Чёрная», отличая, таким образом, чёрную плодородную землю, орошаемую Нилом, где они жили, от «красной», непригодной для обитания пустыни.

(обратно)

13

...от Ахиявы... — Самоназвание древних греков — ахейцы. Отсюда и название Древней Греции — Ахиява.

(обратно)

14

...в храме Опет, посвящённом великому богу Амону... — Это был храм Ипет-Исут. Современное его название Карнак.

(обратно)

15

...богини Мут. — Мут по-древнеегипетски — Мать. Первоначально почиталась в районе озера Ашеру к югу от Карнака. Она изображалась в облике коршуна. Значение её культа стало расти со времени Среднего царства, так как она считалась женой Амона. Мут также отождествлялась с львиноголовыми богинями и иногда изображалась с головой львицы.

(обратно)

16

...их божественному сыну Хонсу. — Хонсу — Странствующий — в фиванской триаде сын Амона и Мут, бог луны, исцелитель, прогоняющий злые силы. Изображался в виде подростка или мальчика с «локоном юности» (причёска несовершеннолетних), с серпом и диском луны на голове.

(обратно)

17

...орды хапиру... — племена западных семитов в эту эпоху, обрушившиеся на Сирию, Финикию и Палестину. Некоторые учёные считают их предками современных иудеев.

(обратно)

18

Гимн Солнцу! — Этот гимн приписывается традицией самому Эхнатону. В нём говорится, что Атон — это животворящий бог, создавший как мир животных, так и людей и дающий им жизнь. И эта жизнь на земле продолжается только благодаря Атону. Создав людей, Атон вместе с тем наделил их разными языками, и разным обликом, и разным цветом кожи. Он создал и чужеземные страны — Сирию и Куш — и также обеспечивает их жизнь. Иначе говоря, Атон — это универсальный, благой бог для Египта и других стран, для египтян и иных народов.

(обратно)

19

...меч-секач, похожий на гигантский серп... — Со времён Нового царства египетские воины стали широко употреблять мечи с бронзовыми серповидными клинками. Воины-шерданы (сардинцы), служащие в египетских войсках при фараонах восемнадцатой и следующих династий, были вооружены длинными прямыми мечами. Другим распространённым в те времена оружием для рукопашного боя оставались боевые топоры и кинжалы.

(обратно)

20

...голые рабы работали у шадуфов... — Шадуф — журавль над колодцем, изобретённый в Египте в эпоху Нового царства.

(обратно)

21

...моего милого Сеси. — Сеси — сокращённое ласкательное имя от Рамсеса.

(обратно)

Комментарии

1

 Вдоль берега Нила, называвшегося Хапи... — Нил — вторая по величине река земного шара. Древние египтяне называли её Большой Хапи. Им представлялось, что где-то в глубине континента, возможно, в районе первых порогов на вершине пустынной скалы сидят коршун и ястреб и сторожат истоки великой реки. Под скалой в пещере находится бог реки Хапи с растущим на голове вместо волос папирусом и изливает из священных сосудов живительную влагу. Пройдя через узкий проход пещеры, вода устремляется в Египет.

На самом деле река вытекает из Великих озёр в самом центре африканского континента в более чем в пяти тысячах километров от Египта. Воды Нила медленно и величаво пробиваются сквозь огромные африканские болота. Они окрашены в зелёный цвет, так как несут из Экваториальной Африки неисчислимое количество остатков растительности тропических болот. У Хартума (столицы Судана) в реку впадает самый большой её приток, который стремительным, бурным потоком устремляется сюда с Абиссинского плоскогорья. Его воды окрашены в кроваво-красные тона, так как содержат много железистой грязи, вымытой водой из горных пород.

И дальше Нил спокойно несёт свои воды через пустынные, безжизненные пространства. По его берегам располагается плодородная долина шириной до двадцати километров. Но, как бы ни были обильны воды этой реки, весь Египет был бы бесследно погребён под песками, если бы не северные средиземноморские ветры, господствующие здесь в течение трёхсот дней в году. Раскалённые пески пустынь создают мощную вертикальную тягу воздуха, уменьшая атмосферное давление. В эти пространства устремляются более плотные воздушные потоки соседних районов, в особенности из Средиземного моря. Этот северный морской ветер и определяет характер климата — очень здорового, умеренно влажного, лишённого изнурительного зноя. Лишь только весной начинает дуть испепеляющий жаркий юго-западный ветер, покрывая мелкой песчаной пылью всё вокруг, но он дует недолго и скоро затихает. Так пустыня смиряется с тем, что не может уничтожить благодеяния разливов и северного ветра.

Древние египтяне восторженно славили в торжественных гимнах свою реку — Большой Хапи:

(обратно)

2

...в те далёкие времена Древнего Египта... — Согласно традиции первую историю Древнего Египта написал египетский жрец Манефон на основании древних хроник и анналов. Сделал он это по приказу Александра Македонского, завоевавшего Египет в 332 году до н. э. Манефон вёл счисление по династиям, которых он насчитал тридцать. Им же было предложено обозначение и более крупных периодов, как Древнее, Среднее и Новое царства. Современная наука делит историю Древнего Египта на пять больших периодов.

Эпоха Раннего царства (3000-2800 гг. до н. э.). В этот период было завершено объединение страны под властью одного царя. Согласно преданию это был Менее, царь Южного (Верхнего) Египта, завоевавший северную (нижнюю) часть страны, находящуюся в дельте Нила. Он и основал первую династию. Теперь царя Египта величают официально «Владыкой Обеих Земель» и он носит двойную объединённую корону, белую и красную. В начале этого периода в стране появляется гончарный плуг, и в это же время в основном была разработана иероглифическая система письма.

Эпоха Древнего царства длилась примерно с 2800 года по 2250 год до н. э., охватывая время правления с 3-й по 6-ю династию. Она прославлена великими пирамидами, возведёнными неподалёку от Мемфиса, столицы страны того времени. После смерти фараона Пиопи Второго в 2250 году страна распалась на отдельные, враждующие между собой области. Децентрализация длилась свыше двух веков.

Новое объединение Египта было завершено фараоном Ментухотепом Первым в 2050 году. Оно положило начало эпохе Среднего царства (2050-1750 гг. до н. э.). Это время характеризуется всеобщим распространением бронзы. Был построен в Фаюмском оазисе знаменитый Лабиринт, дворец с тысячью комнат, ходов, галерей и коридоров. Язык времени Среднего царства в позднейшие времена считался классическим и служил образцом для подражания. В 1750 году наступил период второго распада, который длился до 580 года до н. э. Воспользовавшись внутренними раздорами, в страну вторглись многочисленные племена завоевателей — гиксосов. Они безраздельно властвовали в Нижнем Египте. На юге — в Фивах — продолжали править местные цари, но им приходилось признавать себя вассалами завоевателей.

В 1580 году началась освободительная война с захватчиками. И в 1560 году гиксосы были окончательно изгнаны из пределов долины Нила фараоном Яхмосом Первым, основателем восемнадцатой династии. Начался период Нового царства (1580-около 1085 гг. до н. э.). Никогда ни до этого, ни после Египет не достигал такого могущества, как именно в эту эпоху, которая охватывает время правления восемнадцатой, девятнадцатой и двадцатой династий. Действие романа развивается как раз в период Нового царства, в конце правления восемнадцатой династии.

С 1085 года по 332 год до н. э.

(обратно)

3

...любой египтянин признал бы в нём жреца. — Жрец — член общественной группы, выполнявшей главным образом функции посредничества между людьми и богами, а также совершавшей религиозные обряды — жертвоприношения, молитвы и прочие сакральные действия. В древние времена в Египте поначалу не было особой социальной группы, а культ отправлялся старейшинами общин, государственными чиновниками. В стране оформление жреческого сословия произошло в процессе усложнения всей культовой системы в период Среднего царства, а до этого жреческие функции исполнялись знатными людьми, возглавляемыми и по этой линии правителями исторически сложившихся областей, выполнявшими обязанности верховных жрецов местного бога. Но с появлением постоянных храмов жречество оформляется в отдельное социальное сословие и получает экономическую базу для своего существования. При храмах организуются корпорации жрецов, играющих порой значительную роль в экономической и политической жизни страны. Жречество в Древнем Египте быстро стало замкнутым и иерархически организованным сословием. Профессия жреца была наследственной.

В рассматриваемый период, когда происходит действие в романе, жречество достигло пика своего экономического могущества и стремилось поэтому к политическому доминированию. Ведь во время Нового царства больше 15 процентов обрабатываемых земель в стране находилось в собственности храмов. Им подчинялись больше 100 тысяч крепостных. Жрецы владели более полумиллионным стадом скота. За право распоряжаться таким богатством и за верховную власть в огромном государстве сцепились в это время фараон и столичные жрецы Амона. Этот конфликт и описывается в романе.

Профессия жреца накладывала отпечаток на его образ жизни и даже на внешний вид. В Древнем Египте жрецы выделялись своим поведением и в особенности внешним видом и костюмом. Этому способствовало то обстоятельство, что внешний вид жреца уже в Среднее царство начал канонически закрепляться и превратился в освящённую высшими силами норму. Таким образом, в Египте в эпоху Нового царства жрецы были одеты в платье архаического фасона, отличавшееся от того, которое носили их современники-миряне. Они явно старались выделиться из общей массы населения. Они презирали модное в то время гофрированное платье с рукавами и ходили только в набедренных повязках из простого холста с длинным передником. Жрецы того времени брили голову и тело каждый третий день, никогда не носили бороды и усов, а также каждый день и каждую ночь омывали всё тело холодной водой.

(обратно)

4

...жреца самого храма Мина... — Мин — божество плодородия (земли, скота, людей). Иногда поэтому он изображался итифаллическим. Цвет его чёрной кожи также подчёркивает основную функцию Мина: чёрной является и плодородная почва Нильской долины в отличие от красной земли пустыни. В качестве владыки Коптоса, откуда, возможно, и происходит его очень древний культ, Мин представлялся покровителем дорог к Красному морю, охранителем экспедиций за ценным сырьём в Восточную пустыню. Праздник Мина отмечали в первый месяц сезона «шему», когда начинался сбор урожая.

Храм — собирательный термин для обозначения зданий, в которых происходит отправление религиозного культа. Каждая его деталь строго регламентирована канонами религии. Планировка и композиция древнеегипетских храмов служили интересам и потребностям литургии, последовательному совершению религиозных обрядов. Египетские храмы были воплощением теологии в камне. В начале эпохи Нового царства сформировалась новая композиция храмов, ставшая позднее традиционной. По ней возводились архитектурные сооружения в долине Нила и через тысячу лет. Святилище было самой важной частью храма, оно располагалось в глубине комплекса. Здесь часто в отдельной маленькой комнате или постройке, очень похожей на деревянную хижину, хранилось изображение божества. Иногда в ней находилась и ладья, в которой божество возили перед народом во время религиозных праздников и церемоний. Святилище было окружено небольшими помещениями, где хранились изображения менее значительных местных богов. Здесь же хранились одеяния и культовые предметы, необходимые для свершения обрядов, и драгоценности. Войти в эти помещения могли только жрецы.

Помещения храма, дворики и колонные залы были расположены в строго определённом порядке, соответствуя пути божественной ладьи, и каждое имело своё назначение. Чем дальше находились эти помещения, тем они были выше и просторнее. В двориках стояли жертвенные алтари и скульптуры, стены были украшены фресками и барельефами. Фасадом зданию служил большой парный пилон (башня), он выглядел как сплошная массивная стена здания, возвышающаяся над воротами и по их обеим сторонам. Пилон возвышался над зданием храма, его стены были заметно наклонены внутрь. Фасад храма был украшен барельефами, верхняя часть завершалась карнизом. Перед пилоном находились деревянные шесты для флагов и в большинстве случаев огромные каменные статуи. Внутри пилона была лестница, по которой можно было попасть на крышу. В больших пилонах предусмотрены и внутренние помещения.

Храм был частью священной территории, к ней относились колодец, небольшое священное озеро, кельи жрецов, комнаты прислуги, конторы писцов и складские помещения. Все эти постройки были обнесены высокой кирпичной стеной с несколькими воротами. Если храм находился у реки, тогда к нему проводили от Нила канал и строили маленькую пристань. Отсюда начинался и здесь заканчивался путь священной ладьи со статуей бога. Во многих случаях к храму вела дорога со сфинксами. Древние египтяне считали храм местом земного пребывания бога. Здесь приносились жертвы богам, здесь жрецы просили богов защитить страну и народ. Храм имел и чисто символическое назначение, являясь уменьшенной моделью Вселенной. Потолок храма символизировал небесный свод, он был украшен изображениями звёзд и созвездий, ладьи Солнца, вокруг которой были изображены «уреусы» (солнечные змеи) или огромные небесные грифы. В нижней части стены у пола храма были изображены растения, в первую очередь лотос, он возвышался над первобытным болотом и символизировал плодородие земли. Между «небом» и «землёй» египтяне покрывали стены барельефными картинами. На них изображались сцены ритуальных церемоний и обрядов. Мощные колонны, поддерживавшие свод храма, символизировали четыре столпа, на которых покоится небо. Форма эти опор напоминала стебли растений. Папирус означал ежедневное обновление, лотос символизировал мир, рождение из воды, само понятие «рождения». Эта космическая символика получила широкое распространение.

(обратно)

5

...вырывали сандалии... — Обувь — сандалии — древние египтяне надевали только выходя из дома, в торжественных или необходимых случаях. Даже вельможи, отправляясь на прогулку, часто шли босиком, их сандалии несли в руках слуги, следующие за господином. А в более ранние времена так поступал и сам царь — на известной палетке Нармера его сандалии держит следующий за ним придворный. Сандалии на вельможе можно увидеть лишь тогда, когда он одет в парадную ритуальную одежду, например в шкуру пантеры. Все работники ходили босиком, за исключением погонщиков ослов, которым приходилось бегать по колючему жнивью. Сандалии плели из травы или волокон пальмы, делали из кожи. Кожаные сандалии состояли из подмётки и двух ремней: узкий ремень был закреплён на передней части подошвы и проходил около большого пальца на подъём ноги, где соединялся с двумя концами широкого ремня, закреплённого по бокам. В подошве были сделаны отверстия для ремней. В женских сандалиях ремни обычно связывались наглухо, и сандалии можно было надевать как туфли. Сандалии знатных лиц, особенно женщин, были богато украшены. Уцелевшие сандалии, найденные археологами, хранятся во многих музеях мира.

(обратно)

6

...и связанными за лапы живыми утками... — В Древнем Египте разводили много домашней птицы.Кроме обычных крестьянских хозяйств имелись и большие «птицефермы» в хозяйствах вельмож, царей и храмов. В них содержали и откармливали огромное количество птиц разных пород и видов: гусей, уток, журавлей, лебедей, голубей, пеликанов и даже страусов, а со времени Нового царства также ибисов. В древнеегипетских текстах насчитывалось шесть названий гусей и пять названий уток. Домашние куры были завезены в Египет из Азии во второй половине II тысячелетия до н. э. А страусов держали главным образом с целью получения страусовых перьев. Но в редких случаях эту сильную голенастую птицу использовали для верховой езды и запрягали в упряжку. Пожалуй, в древности до этого не додумались ни в одной стране мира.

(обратно)

7

...за успехи египетского оружия и здоровье верховного главнокомандующего, правящего в то время, — фараона Тутмоса Четвёртого... — Тутмос Четвёртый — фараон эпохи Нового царства, Восемнадцатой династии. Его имя по-древнеегипетски означало буквально — рождённый Тотом, богом мудрости, счёта и письма. Правил примерно в 1412-1405 годах до н. э., был сыном Аменхотепа Второго и внуком Тутмоса Третьего, великих фараонах-завоевателей. При нём было перестроено святилище богу Амону в Карнаке, самом большом храме Древнего Египта.

Тот — бог мудрости, счёт и письма в древнеегипетской религии и мифологии. Жена Тота — Маат. Священное животное Тота — ибис. Тота обычно изображали в виде человека с головой ибиса, его атрибут — палетка писца. Считалось, что Тот разделил время на дни, месяцы и годы. Он создал письменность и научил людей счёту и письму. Под его покровительством находились писцы, архивы и библиотеки Гермополя. Писцы считали его своим покровителем и перед началом работы совершали ему возлияния. В культе мёртвых и в погребальном ритуале Тоту принадлежала ведущая роль. Как визирь богов и писец эннеады («девятки») богов Тот присутствовал на суде Осириса. Изображался около весов записывающим результат взвешивания сердца. По представлениям египтян Тот охранял каждого покойного и вёл его в царство мёртвых.

(обратно)

8

...самое жаркое время года. — Для древних египтян год определялся не солнечным циклом, а временем, необходимым для сбора урожая. Они изображали слово «год» («ренпет») в виде молодого ростка с почкой. Все, чьи занятия зависели от времени года, использовали для летосчисления «совершенный год». Новый год начинался, когда звезда Сириус появлялась над горизонтом перед восходом солнца на широте Мемфиса. Это происходило 19 июля. В это же время начинался разлив Нила. Через четыре месяца после начала разлива река окончательно возвращалась в свои берега. Этот четырёхмесячный период был первым временем года и назывался «ахет» (разлив, половодье). Длился он с 19 июля по 19 ноября. После сезона разлива наступал сезон сева, «перет» («выхождение» земли из вод или прорастание всходов). Это происходило с 19 ноября до 19 марта. Сезон «перет» был прохладным сезоном. За ним наступал сезон «шему» (засуха, сухость). В это время убирали урожай, наступал самый жаркий период в году. Длился он с 19 марта по 19 июля. Для удобства все три сезона сделали равными и разделили на двенадцать месяцев по тридцать дней, которые в эпоху Рамсесов различались по старшинству в каждом сезоне: первый, второй, третий и четвёртый месяцы сезонов «ахет», «перет» и «шему». К последнему месяцу «шему» добавляли пять дней, чтобы общее число дней в году равнялось 365. Чтобы новогодний праздник не отставал от календаря на один день каждые четыре года, древние египтяне добавляли один день в високосный год, как делается это и в настоящее время.

(обратно)

9

...дожинали остатки пшеницы и полбы. — Жнецы в Древнем Египте в эпоху Нового царства срезали колосья бронзовым серпом с короткой удобной ручкой. Лезвие серпа имело широкое основание и острый конец. Египетские крестьяне того времени даже не старались срезать колосья у самой земли. Они шли чуть пригнувшись, забирали в горсть левой руки добрый пучок колосьев, подрезали их снизу серпом и клали на землю, оставляя позади себя довольно высокую ость. За ними шли женщины, которые собирали срезанные колосья в корзины из пальмовых ветвей и относили на край поля. У нескольких женщин были миски для собирания осыпавшегося зерна. Сжатые колосья уносили в верёвочных сетках, натянутых на деревянные рамы с двумя ручками. Когда такая сетка заполнялась и в неё уже невозможно было добавлять и горсти колосьев, в ручки этих носилок вставляли шест длиной в четыре-пять локтей и закрепляли его узлами. Двое носильщиков поднимали шест на плечи и несли сетку с колосьями на ток.

(обратно)

10

...ждать разлива реки. — Каждое лето в высоких горах Абиссинского нагорья идёт интенсивное таяние снегов. Поэтому уже в начале июля бурный поток, окрашенный в густой красный цвет, с бешеной силой срывается с гор и впадает у Хартума в Нил, придавая ему стремительный бег. Но узкое русло реки не в состоянии ни вместить, ни даже пропустить через себя такую огромную массу воды, количество которой увеличивается в период половодья в десять раз. И Нил выходит из берегов и затопляет всю местность вокруг. Наводнение быстро распространяется с юга на север, и через каких-либо две-три недели весь Древний Египет бывал покрыт водой. Тогда-то и начинался процесс осаждения ила. Он из года в год возобновлял продуктивность почвы, именно в нём заключается причина сказочно высоких урожаев, которыми всегда славился Египет. В период разлива на каждом гектаре полей осаждалось в древности (до того, как была построена Высотная Асуанская плотина, из-за которой эти наводнения прекратились) более двадцати тонн ила. Мощность этих чёрного цвета наносов, в течение тысячелетий откладывающихся на каменистую почву долины, достигает сейчас более 20 метров. Поэтому и прозвали древние египтяне свою страну «Чёрной землёй», в отличие от бесплодной «Красной земли» — окружающих их пустынь. Подъём воды, начинающийся в июле, прекращается только в конце сентября, но высокий уровень её сохраняется до середины ноября. На юге в районе порогов вода поднимается на 13-14 метров, а в районе современного Каира — на 7-8 метров. Четыре месяца Хапи становится Большим и безраздельно владеет всей страной, и, когда он входит в свои берега, все поля пропитаны водой, обогащены илом и готовы к вспашке и посеву.

(обратно)

11

...из-под небольшого чёрного паричка... — Все свободное население Древнего Египта носило парики из растительного волокна, они заменяли египтянам головные уборы и предохраняли голову от солнечных лучей. Форма и размер париков указывали на социальное положение человека. Большие парики с несколькими рядами локонов носила крупная землевладельческая знать, простые ремесленники и земледельцы — маленькие и короткие, а иногда их изображали в небольших, плотно облегающих голову шапочках из льняной ткани. Во времена Нового царства в моду вошли высокие парики с длинными, спускающимися на спину прядями. Жрецы стали брить голову. Знатные лица надевали парики большей частью тоже на бритую голову. Во времена восемнадцатой династии появился обычай надевать короткий парик на собственные длинные волосы, разделённые посредине прямым пробором. Позднее такую причёску стали имитировать двойным, комбинированным (коротким и длинным) париком.

Во времена Нового царства знатные женщины стали носить пышные парики с длинными волосами, ниспадающими на спину и грудь. На голову часто надевали платок, охватывающий волосы наподобие чехла. В моду вошли также конусообразные пучки, сделанные из волос, смазанные ароматными маслами. Такие пучки носили не только женщины, но и мужчины. Как те, так и другие украшали свои причёски перьями, диадемами, цветами.

(обратно)

12

...натёртые дешёвым растительным маслом тела... — в Древнем Египте тело защищали от прямых солнечных лучей втиранием в кожу масел и мазей. Всё зависело от достатка. Бедные земледельцы натирались перед выходом в поле простым растительным маслом, а богатые землевладельцы каждое утро отдавали свои тела в руки опытных косметологов, которые втирали в их кожу сложносоставные мази. Этих косметических средств было множество. Чтобы избавиться в жару от запаха пота, египтяне каждый день натирались мазью — смесью скипидара и ладана с порошком из разных зёрен и благовониями. Для складок на теле предназначались другие мази. Были мази, очищающие и молодящие кожу, возвращающие телу упругость, и специальные от пятен и прыщей на лице.

(обратно)

13

...пастухи погнали храмовое стадо... — Огромное значение в древнеегипетском хозяйстве имело животноводство. В животноводстве можно различить два направления — молочное и мясное. Кроме того, с древнейших времён рабочий скот широко использовался в земледельческом хозяйстве и как транспорт. Содержали скот в хлевах, временных загонах на пастбищах и полях на окраинах пустыни, где в те времена росла ещё скудная трава и кустарник. Быки и коровы широко использовались в земледельческом хозяйстве при пахоте и молотьбе. Тяжести перевозили на быках. Коров доили в широкие горшки, из которых молоко переливали в сосуды овальной формы и затыкали их пучком травы. Осенью происходила случка скота. Самый трудный и тревожный период начинался для пастухов ранней весной, когда животные приносили приплод. Летом надо было ухаживать за молодняком, уберегая его от всевозможных бед. Кроме крупного рогатого скота в Древнем Египте разводили и овец и баранов. Уже во время Среднего царства здесь появилась богатая шерстью порода тонкорунных овец и баранов, от которой произошли современные овцы и бараны с загнутыми рогами и курдюком. Разводили в Египте того времени также коз, свиней, ослов и лошадей. Правда, у египтян свинья считалась нечистой, как олицетворение злого бога Сета. Ослы использовались повсеместно. Они были единственным вьючным животным. Лошадь появилась в Древнем Египте только во время Нового царства. Она никогда не использовалась как вьючное или тягловое животное в сельском хозяйстве или строительстве. Лошади запрягались в военные и обычные колесницы для выезда царей и знати. Особенно широко лошадь использовалась на войне — боевые египетские колесницы составляли в то время новую, очень подвижную тактическую единицу войска. Для верховой езды лошадь в Египте использовалась мало.

(обратно)

14

Видать, пива нализались изрядно... — Национальным напитком египтян было пиво. Его пили повсюду — дома, в поле, на кораблях, в харчевнях. Египетское пиво делали из ячменя или из пшеницы и фиников. Пивовар использовал формы, похожие на формы для выпечки хлеба, только больших размеров, корзины и набор глиняных кувшинов и тазов. Для начала выпекали хлебы. Вокруг очага расставляли пирамиды форм, как в пекарне. В то же время замешивали особое тесто, которое называлось «уаджет» («свежее»). Его заливали в нагретые формы и держали в них до того момента, когда хлебы покрывались золотистой корочкой. Надо было следить, чтобы в середине они оставались сырыми. Эти недопечённые хлебы крошили в большом тазу и заливали сладким соком, выжатым из фиников. Полученную массу перемешивали и фильтровали. Вскоре жидкость начинала бродить. Оставалось только разлить по кувшинам, накрыть их тарелочками и запечатать гипсом. В таком виде кувшины можно было перевозить на дальние расстояния. Перед употреблением пиво переливали в кружки вместимостью от одного до двух литров. Любители пива наливали его в чаши из камня, фаянса или металла. Горькое пиво, которое делали нубийцы примерно таким же способом, сохранялось недолго. Усопшему фараону обещали хлебы, которые не зачерствеют, и пиво, которое не закиснет. Это свидетельствует о том, что в реальной жизни пиво частенько скисало.

(обратно)

15

...спали пастухи... — Уже во времена Древнего царства скот стал служить единицей податного обложения. Чиновники и писцы вели его строгий учёт каждые два года. В надписях сообщается о взимании налога («иру») на скот. Поэтому пастухи, пасущие скот на пастбищах, должны были регулярно отчитываться в поголовье скота перед хозяевами стад. Плохо было тому пастуху, который не сумел увеличить поголовье скота, — за это он расплачивался собственной спиной: рельеф в гробнице Пуемра Нового царства изображает сцену избиения пастуха палкой за то, что он привёл только корову, без приплода и быка. Пиктографический знак пастуха показывает мужчину, сидящего на циновке, по форме напоминающей кресло со спинкой. В таком кресле-циновке пастух сидел на пастбище, наблюдая за скотом. Он сам изготовлял себе циновку и носил её всюду с собой. Ещё во времена Древнего царства работа пастухов сложилась в профессию с определёнными навыками и приёмами, основанными не только на непосредственном наблюдении за жизнью животных, но и знании их анатомического строения, повадок.

(обратно)

16

...две большие короткошёрстые собаки с длинными узкими мордами. — Собаки в Северной Африке были приручены ещё в неолитический период. Ко времени Древнего царства египтяне сумели вывести породу стройных длинноногих собак и выдрессировать их для охоты на быстроногих животных. Египетские борзые отличались быстротой и свирепостью. Второе место после охотничьей собаки занимает гепард — легко приручаемое быстроногое животное, которое использовалось для преследования антилоп и газелей. Древние египтяне даже сумели приручать львов и использовать их в охоте на дикого быка — зубра. На каменной чаше Нового царства из гробницы Тутанхамона лев и собака вместе бросаются на дикого зубра. В той же гробнице был найдено изображение фараона, охотящегося на болотных птиц, а рядом с ним стоит лев в ошейнике. Также на многих древнеегипетских рельефах можно увидеть и приручённую пантеру в ошейнике — её держат на поводке вместе с собаками.

(обратно)

17

...начала... уплетать лепёшки, огурцы, чеснок, лук, зелёные листья салата, пирожки и жареную рыбу... — Основной пищевой рацион трудового люда Древнего Египта составляли ячменные и пшеничные лепёшки, каша из пшеницы-эммера (из-за твёрдой оболочки она была менее пригодна для хлебопечения), сушёная и реже жареная рыба, овощи (огурцы, чеснок, лук и салат-латук) и ячменное пиво. Зажиточные слои населения питались мясом и дичью, хлебом и пирогами, молоком и сыром, фруктами и овощами, пили вино, медовый напиток и пиво. Мясо варили, сушили и жарили.

(обратно)

18

...нерадивый ты слуга Сетха... — Сетх — один из древнейших египетских богов, почитавшийся уже при второй династии как покровитель фараонов. В Текстах пирамид он представлен воителем, спасшим Ра от змея Апопи. В то же время этот бог ассоциируется с бурей, грозой, пустыней, в мифах об Осирисе объявляется коварным убийцей. Плохую услугу культу Сетха оказало его отождествление с Баалу — богом завоевателей Египта во второй переходный период. Постепенно начинают превалировать представления о нем как о воплощении зла, появляются специальные тексты проклятий Сетху, и даже его имя в надписях заменяется пустым местом. Надо учитывать также, что культ Сетха был особенно распространён в Нижнем, Северном Египте. Поэтому жрецы фиванского бога Амона, борясь за гегемонию на всей территории страны, старались как можно больше опорочить в глазах египтян своего соперника.

(обратно)

19

...нильскую щуку под маринадом... — В Ниле во времена Древнего Египта водилось огромное количество рыбы. Рыбаки предпочитали ловить лобанов, сомов, мормир («нильскую щуку»), огромных латесов, хромисов и фахаков. Наиболее продуктивная рыбная ловля производилась вершами и неводом. Верши, сплетённые из прутьев, опускали глубоко под воду, отмечая их местонахождение поплавками, в качестве которых использовали куски дерева. Когда вершу подрезали, нужно было не менее двух лодок, чтобы поднять её. Неводом захватывали рыбы ещё больше, чем вершей. Невод представлял собой длинную сеть, которую опускали на дно реки или протока. К сети привязывали тяжести-грузила, которые тянули её на дно, поплавки держали на поверхности верхнюю часть сети. К концам невода были привязаны бечёвки, за которые рыбаки вытаскивали его из воды. Сеть была сплетена из верёвок, скрученных из волокон льна или травы хальфа. Тянули сеть пять-шесть рыбаков под наблюдением надсмотрщика. Пойманную рыбу разделывали работники, сидя на земле или на скамеечках в тени зарослей тростника или папируса. Рыбу разделывали большими бронзовыми ножами вдоль хребта и чистили, так что её голова, хвост и брюхо оставались целыми. Икру, вынутую из рыб, складывали в горшки. Лучшую из пойманной рыбы несли к столу хозяина, остальную заготавливали впрок. Сушили рыбу на вилообразных жердях или развешивали на канаты, прикреплённые к мачтам судна. Во времена Нового царства разделкой и сушкой рыбы занимались и женщины.

(обратно)

20

...животные оказались в своём родном хлеву... — В хлевах оставляли постоянно только быков, которых кормили на убой, и часть молочных коров, чтобы обеспечить молоком стол хозяина. В одной из фиванской гробниц была найдена модель хлева, разделённого на две сообщающиеся между собой половины. В передней части два служителя заняты кормлением двух быков, лежащих на полу. Около входной двери сидит страж с палкой. Проход во вторую половину завален колодой. Здесь четыре быка едят из длинной кормушки, устроенной на высоте половины стены. Быки, откармливаемые на убой, отличались особой упитанностью.

(обратно)

21

...рычания голодных львов... — Во времена Древнего Египта пустынные в настоящее время нагорья были покрыты савайной растительностью. На них, а также на низких землях, остававшихся заболоченными после паводков, обитали дикие козы, газели, антилопы, оленебыки. На них охотились львы, тигры, гиены, гепарды, леопарды, волки и шакалы. Появлялись там страусы и исчезнувшие позднее жирафы, водились мелкие животные — зайцы, ихневмоны, ежи. Так что львы и тигры представляли в те времена для скота и для жителей долины Нила реальную опасность, особенно по ночам. А если к этому прибавить постоянные набеги гиппопотамов на поля с созревшим урожаем и угрозу оказаться в пасти крокодила, когда ты приближаешься к реке, то жизнь египтянина того времени никак нельзя было назвать спокойной и мирной.

(обратно)

22

...во внутреннем дворе небольшого, но уютного домика... — Раскопки археологов в Телль-эль-Амарне дали богатый материал для восстановления типичного жилого дома времени Нового царства конца восемнадцатой династии. Это как раз тот период, когда разворачивается действие романа. По этим данным можно легко представить себе внутреннее устройство дома среднего египтянина. Через входной портик попадаем в вестибюль, а за ним в приёмные залы с колоннами, поддерживающими кровлю. К этим проходным залам примыкают своего рода гардеробные, где найдены кирпичные сундуки для белья и одежд, а также кладовые, в которых хранились провизия и прохладительные напитки. Остальную часть дома занимали покои хозяев и ванные. Стены этих ванных комнат облицованы камнем. В одном из углов такой ванной стояла сложенная из камня перегородка, за ней слуги могли обливать купающегося водой. Хозяин после купания усаживался в кресло, стоявшее поодаль, для массажа. Уборная позади ванной комнаты была выбелена известью. В ней находился стульчак из известняка: плита с отверстием, положенная на кирпичные ящики с песком. Весь такой дом окружали многочисленные маленькие дворики. В одном из них располагался мини-сад, в другом — амбары в форме ульев. Псарня и конюшни располагались на северной стороне. На восточной обычно находились кухня, пекарня и домики для слуг. Питьевую воду обычно брали из каменных колодцев.

(обратно)

23

...жёлтых ... циновках из папируса... — Папирус — травянистое растение семьи осоковых. Оно произрастало в древности по всему течению Нила и его притоков, образуя обширные заросли на болотистых берегах и в неглубокой воде. Папирус — это многолетняя трава с трёхгранным стеблем высотой до 4,5-5 метров. Листья только прикорневые, значительно короче стебля. Крупные зонтиковидные поникшие соцветия, расположенные на верхушках стеблей, придают им сходство с пальмой. Растёт папирус большими группами, переплетаясь корнями и корневищами, образуя непроходимые заросли или «папирусные болота». Из сердцевины папируса древние египтяне изготавливали материал для письма, который, так же как и рукописи на нём, назывался папирусом.

(обратно)

24

...в этой богатой и живописной стране, протянувшейся узкой лентой вдоль огромной реки, не спеша нёсшей свои благодатные воды сквозь самую большую в мире африканскую пустыню. — Египет представляет собой гигантский, вытянутый вдоль русла Нила оазис, ибо климат страны таков, что на большей части её территории река является единственным источником влаги. Также было и в древности. Если на побережье Средиземного моря бывает 25-30 дождливых дней в году, то на юге страны осадки практически не выпадают, и это при том, что в летний период температура здесь достигает днём плюс 52 градуса. Белый Нил — самая длинная река на земле (6670 км) — берёт начало во впадающей в озеро Виктория реке Кагера. Важнейший приток Белого Нила — Голубой Нил, вытекающий из озера Тана, и приток последнего Атбара, спадающие с Абиссинского нагорья в Эфиопии, получают питание от муссонных дождей и главным образом от тающих в горах снегов.

Только на севере долина Нила расширяется и образует треугольник (дельту — от четвёртой буквы греческого алфавита) высотой 150 км, а шириной при впадении рукавов реки 250 км. Выше же дельты ширина реки неодинакова — от 2000 до 450 метров. Обычно ненамного превышает её и ширина плодородной прибрежной полосы. В некоторых местах скалы вплотную подступают к воде. И даже там, где они несколько отдаляются от реки, они отходят от неё не более чем на 24 км, как, например, к западу от Гераклеополя. Даже у Фив — древней столицы Египта — ширина долины на западном берегу не превышала 3,5 км, а на восточном — 5,7 км. Таким образом, на юге страны египтянин всегда мог видеть восточные и западные рубежи обитаемой территории. Извилистая голубая лента Нила, окаймлённая с двух сторон зелёными прямоугольниками полей, прорезанными каналами и дамбами, пальмовыми рощами с лежащими вблизи них селениями, храмами и городами, тянулась на две тысячи километров с севера на юг, составляя всю страну — Египет. А к востоку и западу от долины простирались огромные, неоглядные дали плато Аравийской и Ливийской пустынь, которые подступают к Нилу невысокими скалистыми грядами.

(обратно)

25

...позаботься о ней Осирис в загробном царстве... — Осирис — владыка загробного мира, бог-царь, интерпретация которого как бога умирающей и воскресающей природы, видимо, вторична. Согласно египетским текстам и трактату Плутарха «Об Исиде и Осирисе», он был старшим сыном Геба и Нут, братом и мужем Исиды, братом Сетха и Нефтис, отцом Хора. Получив трон по наследству, он справедливо управлял Египтом, но был погублен коварным Сетхом. Верная жена нашла его тело и с помощью своих чар зачала от мёртвого ребёнка. Спрятавшись от Сетха в болотах дельты, она родила и вырастила Хора, победившего убийцу отца после длительной борьбы, ведшейся с переменным успехом. Осирис, оживлённый с помощью Ока Хора (Око солнечного бога — одно из центральных понятий в египетской религии), стал царём мёртвых, главой загробного суда. В Текстах пирамид с ним отождествляется умерший фараон, а в пришедших им на смену Текстах саркофагов — каждый покойный, чтобы после смерти он смог ожить, подобно Осирису.

Одним из главных культовых мест бога был Абидос, где находился некрополь «Захват дыхания». Там мечтал быть погребённым или хотя бы поставить стелу со своим именем каждый египтянин, так как, согласно мифу, именно там Исида похоронила супруга. Изображали Осириса в виде спелёнутой мумии в белой короне с двумя перьями, со знаками царской власти в руках. Тело окрашивали в зелёный цвет — цвет жизни.

(обратно)

26

...под предводительством великого фараона Тутмоса Третьего... — Тутмос Третий (1504-1450 гг. до н. э.) — величайший из фараонов-завоевателей. Совершив 17 походов в Азию, где он дошёл в конце концов до Кархемыша на Ефрате, и достигнув на юге — в Куше — четвёртого порога Нила, Тутмос Третий стал владыкой обширной империи, простиравшейся с севера на юг примерно на 3200 км. В значительной степени его успех определила победа, одержанная им на 22-м году правления у города Мегиддо над коалицией сирийско-палестинских правителей, возглавляемой царём Кадеша. Она завершилась после семилетней осады взятием Мегиддо. Что касается Кадеша, то Тутмос Третий смог овладеть им только двадцать лет спустя. Его преемникам — Аменхотепу Второму, Тутмосу Четвёртому и Аменхотепу Третьему — оставалось лишь удерживать завоёванные страны и подавлять, особенно вначале, то и дело вспыхивающие мятежи.

(обратно)

27

...из самого Абидоса... — Абидос — центр одной из исторических областей Древнего Египта, находящийся на юге страны. Эта область была родиной фараонов первой и второй династий — объединителей страны. После Коптоса, если плыть по течению, река поворачивает на запад, и километров через сто её воды омывают берег на западном берегу, где находится город Абидос. Неподалёку от него в мрачной котловине, окружённой обрывистыми горами, около ущелья, ведущего в Ливийскую пустыню, возвышались холмы, под которыми скрывалось множество древних гробниц. В этом месте, где, по преданию, была похоронена голова бога Осириса, символизирующего судьбу умирающей и воскресающей каждый год природы, желали быть похоронены многие жители долины Нила. А те, кто проживал далековато и не мог построить там себе гробницу, довольствовался памятной каменной плитой с надписью, поминающей его добрым словом и просящей Осириса поспособствовать воскрешению из мёртвых её владельца.

(обратно)

28

...одетая в ярко-красное платье... — Наряд состоятельной дамы состоял из очень тонкой рубашки и надетого сверху белого гофрированного платья. Оно было полупрозрачно и с разрезом почти до пояса. Платье закреплялось на левом плече, оставляя правое открытым. Рукава с бахромой не закрывали тонких рук, что позволяло любоваться их изяществом и великолепными браслетами на запястьях. Поверх платья часто стали надевать накидку из очень тонкого материала, уложенную складками или гофрированную. В музеях мира хранятся многочисленные куски льняных гофрированных тканей Среднего и Нового царств, а также фрагменты специальных досок для гофрировки. На росписи в одной из гробниц Нового царства показан главный прачечник, занятый укладыванием складочек на мокром тонком бельё. Учёные полагают, что для закрепления складок на тканях использовали желатин животного происхождения. Модницы в это время щеголяли одеждами из тончайших и прозрачных тканей.

Профессиональные певицы и танцовщицы носили такие же прозрачные платья, как знатные дамы. А зачастую выступали обнажёнными, и весь их наряд состоял из нескольких украшений — пояска, ожерелья, браслетов и серёжек. Совсем юные служанки ходили обнажёнными, особенно когда их хозяин принимал гостей, и без стеснения выставляли напоказ свои гибкие и ловкие тела.

(обратно)

29

...старшая в штате жриц при храме. — В храмовых обрядах участвовало много женщин. У каждого храма были свои певицы, которые пели во время церемоний, потрясая цитрами и трещотками. Они жили в семье, их присутствие в храме требовалось только в определённые дни, да и то на несколько часов. И наоборот, те, кого называли «хенеретет», постоянно находились в храме: слово «хенеретет» означало одновременно тюрьму и самую закрытую часть храма или дворца. Их предводительница называлась «божественной женой» бога или «божественной рукой». Высказывалось предположение, что узницы этого божественного гарема были священными куртизанками, как в Библе. Однако учёные пока не смогли найти убедительных доказательств, что подобные священные блудницы существовали в Египте. Правда, некоторые певицы Амона отличались лёгкостью нравов и посещали порой злачные места, но судить обо всех служительницах бога по единственному примеру, приведённому в одном Туринском папирусе, было бы слишком строго. И это уж никак не доказывает, что храмовые певицы должны были, как женщины Библа в дни празднества Адониса, отдаваться чужеземцам и приносить в храм свои жалкие гроши, заработанные таким образом.

Самое многочисленное и хорошо организованное было жречество у фиванского бога Амона. В его состав входил также и многочисленный женский персонал, который теоретически возглавляла «божественная почитательница», то есть царица. Певицы Амона также примыкали к жречеству.

(обратно)

30

Это был зодчий Аменхотеп. — Аменхотеп, сын Хапу, — величайший архитектор Древнего Египта. Строил во время правления Аменхотепа Третьего в конце восемнадцатой династии. Впоследствии, в поздний период, этот зодчий был обожествлён, так же как Имхотеп, гениальный строитель ступенчатой пирамиды Джосера (2780-2760 гг. до н. э.), фараона третьей династии, окончательного объединителя Верхнего и Нижнего Египта. Это второй случай во всей долгой истории Древнего Египта обожествления человека, не являющегося царём.

Аменхотеп, сын Хапу, перестроил главный храм Амона в Фивах, сейчас называемый Карнаком. Он поставил перед фасадом колоссальные пилоны, создал удивительно изящный по очертаниям вестибюль и грандиозную колоннаду. Огромные масштабы, невиданные до сих пор, превратили Карнак в монументальное святилище, обнесённое вокруг массивной стеной. Впечатление необычайного богатства и великолепия усиливала аллея сфинксов, протянувшаяся к храму.

(обратно)

31

Боги точно хотят предупредить нас о чем-то. — Египтяне придавали большое значение своим снам. Например, царевич Тутмос (будущий фараон Тутмос Четвёртый) отправился на охоту, утомился и уснул в тени сфинкса. Во сне он увидел этого сфинкса, тот просил освободить его от тяжкого груза песка, а за это пообещал царевичу процветающее царство. Тутмос не заставил просить себя дважды. Когда сновидение бывало недостаточно ясным, фараон призывал толкователей снов. В Библии подробно рассказывается случай с Иосифом, который блестяще истолковал фараону сон о тучных и тощих коровах. Простые египтяне, у которых не было толкователей снов, прибегали к помощи сонников. В большинстве случаев сны толковались в сонниках по аналогии. Хороший сон предвещает выгоду, плохой — всяческие беды. Если человеку приснилось, что ему дали белый хлеб, это хорошо: все для него обернётся к лучшему. Если он во сне увидит себя с головой леопарда, он выйдет в начальники. Если увидит себя великаном, это тоже хорошо: бог увеличил его. И наоборот, нехорошо: если он во сне пьёт тёплое пиво, он понесёт убытки. Если укололся шипом колючки — ко лжи. Но не все случаи так просты. Иначе все могли бы сами истолковывать сны и ключ к ним был бы доступен каждому. Сон, однако, может приобретать совсем неожиданное значение. Например, если спящий во сне ласкает свою жену при свете солнца — это плохо, ибо бог увидит его нищету; если он дробит камни — это знак, что бог отвратился от него, но если выглядывает с балкона — бог услышит его молитвы. Повторяющиеся эротические сны не приведут ни к чему хорошему. Сны, связанные с религиозными ритуалами, также не к добру, ибо могущество богов обернётся против тебя. А чтобы тревожный сон не повлиял негативно на твою жизнь, надо обратиться к могущественному богу, поднести ему подношение в храме и воскурить перед его изображением благовония. Например, Исида — хорошая заступница, но, конечно, скупиться не надо. Можно ещё, рекомендует сонник, перемешать кусочки хлеба с рубленой травой, смочить все пивом, добавить в смесь благовоний, а затем вымазать ею лицо. Правда, поможет это или нет, предугадать сложно. Поэтому-то и не любили египтяне дурных снов: сбудется, не сбудется — это ещё вопрос, но неприятностей уж точно от них наберёшься!

(обратно)

32

...дебены золота и серебра... — Единицы измерения веса различных металлов, в которых измерялась стоимость того или иного товара. Один дебен равнялся 90 граммам, а кедет — 9 граммам. Так, например, цена быка колебалась от тридцати до ста тридцати дебенов меди.

Мешок полбы («бедет») стоил один дебен меди. Однако на практике покупатель почти никогда не мог предъявить дебен меди, а тем более золота или серебра. Он предлагал в обмен различные товары, оценённые в ту же сумму. Так писец, продав быка, оценённого в сто тридцать дебенов меди, получает льняное платье, стоящее шестьдесят дебенов, десять мешков и три с половиной меры зерна ценой двадцать дебенов, каменья для ожерелья на тридцать дебенов и, наконец, ещё два платья ценой десять дебенов. Но если у вас было золото, то вы, конечно же, могли бы купить этого же быка за пять кедет золота. Это примерно 40 граммов золота.

(обратно)

33

...по реке шли многочисленные суда. — Развитие внутренней и внешней, морской торговли во время Нового царства влекло за собой строительство многочисленных судов, совершенствование их конструкций. Водоизмещение египетских торговых судов достигало 60-80 тонн. Строили и более крупные суда для перевозки строительных материалов, каменных блоков для пирамид, обелисков. Конструкция судов была уже довольно развита. Появились носовой и кормовой брусья. На них были сделаны шипы, куда входили доски обшивки. Уменьшился носовой свес. Рулевые вёсла были увеличены и закреплены в прочных уключинах. Однако из-за ещё недостаточной продольной прочности корпус стягивали канатом на специальных опорах. На носу и корме имелись небольшие площадки. Мачта с прямым парусом и две загнутые на концах реи составляли парусное вооружение. Якорем служил камень, обвязанный канатом. Вдоль планширов (самых верхних брусов на фальшборте, продолжении борта выше верхней палубы) бортов крепили небольшие колышки-уключины, к которым привязывали короткие вёсла с копьевидными лопастями. На расширяющихся перьях форштевня (носовой оконечности корабля) и ахтерштевня (нижней кормовой оконечности корабля) наносили символические рисунки или изображения глаза. Вниз по Нилу суда шли по течению на вёслах, а вверх по течению гребцам помогал парус. У военного корабля в отличие от торгового был довольно вытянутый корпус с прочным поперечным набором (каркасом корпуса судна, состоявшим из продольных и поперечных связей), опирающимся на мощный килевой брус, что позволило отказаться от продольной стяжки канатом, столь характерной для торговых судов. Килевой брус в носовой части оканчивался тараном в виде головы животного. На далеко выступающем ахтерштевне (нижней кормовой оконечности корабля) крепилось одно, но крупное рулевое весло. Дополнительную прочность корпусу корабля придавали банки (доски для сидения гребцов), идущие от борта к борту. Гребцы укрывались от стрел за фальшбортом (продолжением борта выше открытой верхней палубы), высота которого составляла 80 сантиметров. По оконечностям судна жёстко крепились ограждённые площадки для лучников, которые располагались, кроме того, в плетёной корзине на топе (верхушке) мачты. Египетские лучники, имевшие на вооружении дальнобойные (поражение 150-160 метров) луки, были основной ударной силой боевого египетского корабля. Такие суда строились длиной 30-40 метров.

Суда шли вниз по течению Нила на вёслах, вверх по течению при сильном ветре, дующем со Средиземного моря, — на парусе и вёслах. При штиле судно тянули бечевой. На грузовых судах размещалось до восьми-десяти гребцов с каждой стороны, три человека на корме направляли судно с помощью более длинных вёсел с большими лопастями. На морских судах число гребцов доходило до тридцати.

(обратно)

34

...когда в Финикии... — Финикия — страна на узкой прибрежной равнине на территории современных Ливана и Сирии. Главными городами Финикии были Тир, Сидон и Библ. Проживали в этой стране финикийцы, потомки ханаанеев, западных семитов. В культурном отношении роль финикийцев как торговцев и посредников была очень велика в Средиземноморье, пока они не растворились в эллинистическом и римском мире. Финикийцы торговали сырьём, продуктами своего высокоразвитого ремесла, рабами и другими товарами от Месопотамии до Атлантического океана. Вдоль их морских маршрутов возникали торговые пункты и колонии. Название финикийцев, возможно, происходит от пурпурной краски, извлекавшейся из раковин морских моллюсков мурекс, торговля которой была одной из главных статей их дохода. Финикийцы были великими мореходами своего времени. На предмет торговых перспектив они обследовали атлантическое побережье Европы, проникли на Британские острова и в Балтийское море, а через Красное море выходили в Индийский океан, обогнули весь Африканский континент и даже доходили до Индии, сказочно богатой страны Офир, древних восточных текстов. Крупнейшим вкладом финикийцев в мировую культуру был алфавит, который они создали для обеспечения своих торговых сделок. Но были и мрачные страницы в их культуре. Кроме того, что финикийцы были отчаянными пиратами и свирепыми работорговцами, их религия предусматривала детские жертвоприношения. В XIII веке до н. э. территория Финикии была яблоком раздора между египтянами и хеттами, которые никак не могли её поделить между собой. Крупнейшим достижением финикийской культуры является алфавитная система письменности. Она складывалась долгие столетия во второй половине II тысячелетия до н. э. Значительное развитие торговли требовало введения простейшей системы письменности, пользуясь которой можно было бы составлять деловые документы. Алфавит, эта наиболее простая и удобная система письменности, появился в Финикии, где столь широкое распространение получила торговля. При создании своего алфавита финикийцы использовали богатое культурное наследие Вавилона и Древнего Египта. Так, возможно, что на почве постепенного использования наиболее удачных элементов собственных алфавитов, складывающихся в разных торговых городах-государствах Финикии, вавилонской клинописи и египетской иероглифики возникла уже более усовершенствованная алфавитная система письма, состоявшая из двадцати двух знаков, служивших для обозначения одних лишь согласных звуков. На основе финикийского алфавита появился впоследствии древнегреческий. В финикийских городах-государствах очень важную роль играли жрецы, в роскошных храмах служащие местным-богам. И в моменты, опасные для существования этих городов, например во время войн, жрецы часто требовали приносить человеческие жертвы, и не только из числа пленных. У почитателей бога требовали самое дорогое: у родителей отнимали новорождённых детей, особенно первенцев, и убивали их перед изображением богов. Об этом кровожадном обычае говорят не только свидетельства тогдашних писателей, он подтверждается и археологическими находками — большими скоплениями детских костей близ остатков алтарей в храмах. Имя финикийского бога Молоха стало нарицательным обозначением свирепого бога, пожирателя человеческих жизней. Есть мнение, что самое имя Молох произошло от слова «molk», означавшего принесение в жертву детей. Быть может, ни в какой другой стране культ богов не достигал такой бесчеловечной жестокости, как в финикийских городах.

(обратно)

35

...жрецы главного бога страны Амона. — Амон (буквально — «сокрытый», «потаённый», «сокровенный», «незримый») — в египетской мифологии бог солнца. Имя этого бога упоминается уже в Текстах пирамид, но до прихода к власти одиннадцатой династии культ Амона был второстепенным. В начале Среднего царства он отождествлялся с Мином, Монту и, что более важно, с Ра. Это позволяет ему стать в эпоху Нового царства универсальным божеством. Центр культа Амона — Фивы, покровителем которых он считался. Священное животное Амона — баран. Обычно Амона изображали в виде человека (иногда с головой барана) в короне с двумя высокими синими перьями и солнечным диском. Почитание Амона зародилось в Верхнем Египте, в частности в Фивах, а затем распространилось на север и по всему Египту. В эпоху восемнадцатой династии Нового царства (XVI-XIV века до н. э.) Амон становится всеегипетским богом, его культ приобретает государственный характер. Он почитается как «царь всех богов», считается богом-творцом, создавшим все сущее. Фараон считался сыном Амона во плоти.

Крупнейший и наиболее древний храм Амона — Карнакский в Фивах. Во время праздника Амона из него при огромном стечении народа выносили на барке статую этого бога. Воплощённое в ней божество изрекало в этот день свою волю, пророчества, решало спорные дела. Карнакский храм Амона (древнеегипетское название — Ипет-Исут), названный так в наше время по одноимённому арабскому селению на территории древних Фив, являлся главным государственным святилищем в период Нового царства, когда и правил Рамсес Второй. Предназначенный прославлять могущество фараонов, являвшихся по представлению древних египтян сыновьями во плоти бога Амона, храмовый ансамбль отличался сложной планировкой гигантских архитектурных масс и пышным убранствомпостроек. Храм бога Амона — характерный для Нового царства тип святилища с чередующимися по продольной оси большими и малыми залами и дворами, в которых находятся построенные в разное время молельни и небольшие храмы. Главная достопримечательность Карнакского храма — грандиозный многоколонный зал-гипостиль, стены и стволы колонн которого были покрыты цветными рельефами. Каждый большой строительный период заканчивался сооружением стены вокруг храма с двумя башнями-пилонами на фасаде, к которым приставляли обелиски и статуи. К храму Амона вела от Нила аллея сфинксов.

В предшествующие Новому царству времена жречество ещё не обособилось в отдельную прослойку и жреческие функции нередко соединялись с деятельностью светских сановников. Вместе с тем надо подчеркнуть, что египетское жречество никогда не было замкнутой кастовой организацией. Именно жречество Амона, самое многочисленное и организованное, сыграло значительную роль в истории страны. Жречество Амона было очень многочисленно, возглавлял его «первый жрец Амона», за которым следовали вторые, третьи и четвёртые «жрецы Амона», а также множество жрецов более низких рангов. «Первого жреца Амона» назначал сам бог (фактически царь) таким же способом, каким был избран на царство Тутмос Третий: культовая статуя бога во время перечисления вслух кандидатов на этот пост, выдвинутых самим царём, «указала» на одного из них. Как конкретно это происходило, учёным неизвестно. Затем фараон вводил нового верховного жреца в должность несколькими стандартными фразами, из которых последняя гласила: «Ты начальник его (бога) храма». Вместе с тем в руках «первого жреца Амона» находилось весьма действенное средство влияния на самого царя — оракул бога, с указанием которого фараоны очень считались. Но Амон был не только «царём богов», отцом фараона, богом страны и знати, но и считался также защитником бедняков и угнетённых — словом, был богом универсальным.

В эпоху Нового времени, особенно во время восемнадцатой и девятнадцатой династий, храмы богам, и прежде всего Амону, строились с небывалым до того размахом. Но заботы царей о своём боге, покровителе Амоне, «царе богов», проявлялись не только в этом: значительную часть огромной добычи, захватываемой армиями фараона за пределами Египта, они жертвовали в пользу Амона, то есть его жречества. Эти дары — многие тысячи пленных, бесчисленные стада скота, всякие драгоценности — поступали в казну жречества, и прежде всего «царя богов» Амона. Но богатство приносит богатство, и это способствовало не в малой мере усилению политического влияния жречества, прежде всего фиванского, связанного больше всего с культом Амона. Достаточно вспомнить, что во времена восемнадцатой династии, когда происходила так называемая междоусобица Тутмосидов, именно жречество Амона восстановило порядок.

(обратно)

36

...княжеств страны Ретену. — Страна Ретену — древнеегипетское название земель, располагающихся в настоящее время на территории Сирии. Княжества в стране Ретену были яблоком раздора между Египтом, Хеттским государством и государством Митанни. Великий завоеватель фараон Тутмос Третий, совершив 17 походов в Азию, подчинил себе почти все княжества страны Ретену. Но, как только внимание фараона к этому региону ослабевало, здесь опять начинались мятежи, подстрекаемые сильными соседями в Анатолии и в Месопотамии.

(обратно)

37

...перед главным храмом столицы... — Карнакский храм Амона (древнеегипетское название — Ипет-Исут) — самое крупное сооружение Древнего Египта — был построен в северной части города Фивы на восточном берегу Нила. Начиная с девятнадцатой династии этот комплекс в Карнаке считался национальной святыней. Фараоны строили здесь в течение двух тысяч лет. Свой характерный облик приобрёл в период Нового царства. Храм должен был прославлять бога Амона и могущество Египта. Храмовый комплекс Карнака состоял из трёх частей. Самой большой была средняя часть. Здесь с востока на запад возвышается большой храм Амона. Кроме большого храма здесь было много меньших по размерам храмов и молелен. Храмы Гора и Пта сохранились достаточно хорошо. У южной стены храма Амона находилось искусственное озеро прямоугольной формы. Оно существует и по сей день. Это озеро играло важную роль в проведении религиозных обрядов. На южном его берегу были построены складские помещения.

Для внутренней отделки Карнакского храма было израсходовано несметное количество золота, серебра, электрона (сплав золота и серебра), лазурита, малахита, оникса и других полудрагоценных камней, кедрового дерева, слоновой кости. Грандиозные масштабы этого храма поражают воображение даже сейчас. Два обелиска, стоящие во дворе храма, имеют 30 метров в высоту и весят более 1000 тонн каждый. Крупнейший Гипостильный (большой колонный) зал храма занимает пять с половиной тысяч квадратных метров. В нём 134 колонны. Поставленные рядом с ними высокие тропические пальмы покажутся жалкими тростинками. 12 центральных колонн Гипостильного зала, образующие проход, имеют в высоту 21 метр и 10 метров в обхвате, а капитель этих колонн (верхняя более широкая часть) имеет в обхвате 15 метров. На верхней площадке такой колонны могло бы уместиться около ста человек! Боковые колонны зала по длине и толщине немногим уступают центральным. Все они щедро отделаны золотом. Все грандиозно в этом зале. Притолока у входа, например, весит 150 тонн. Неисчислимо велико количество статуй Карнакского храма. Только из одного тайника, куда жрецы складывали устаревшие и ненужные изваяния, археологи извлекли около 5000 каменных и свыше 17 000 бронзовых статуй и статуэток.

(обратно)

38

...в столицу страны Фивы... — Фивы (по-древнеегипетски Уасет) — один из крупнейших городов Древнего Египта. Фивы известны с середины III тысячелетия до н. э. При фараонах одиннадцатой династии стали столицей и оставались ею в эпохи Среднего и Нового царств. Согласно сохранившимся документам, город был расположен вдоль русла Нила примерно на 10-12 километров и не только на восточном берегу, но и на западном. Фивы расположены в удобной котловине, образованной расступившимися кряжами Ливийского и Аравийского хребтов. В середине своей эта котловина перерезается Нилом — широким и многоводным в этих местах. Река является естественной границей между городом живых, расположенным на восточном берегу, и городом мёртвых — на западном. В городе живых было множество храмов, сооружённых в честь главных египетских богов. Рядом находились дворцы и особняки знати и жрецов, а также скромные жилища простых граждан. Город мёртвых, или некрополь, состоял из целого лабиринта гробниц, погребальных склепов и усыпальниц, в которых хоронили после смерти набальзамированные тела фараонов, их приближенных, знатных и просто зажиточных людей. Фивы были окружены длинной стеной. Если верить Гомеру и его «Илиаде», то город имел сто ворот. Из всех знаменитых городов Древнего мира сравниться с Фивами мог бы, пожалуй, лишь один Рим. Не было в Египте другого города, равного Фивам по грандиозности и величию архитектурных сооружений.

(обратно)

39

...статуя была огромна — высота почти 32 метра. — Как и архитектура, древнеегипетская скульптура тесно связана с заупокойным культом. Скульптура понималась как местопребывание двойника — Каа — умершего. Её обычно помещали в храме, у столбов, в нише или у стены в гробнице, органически вписывая в интерьер. Статую фараона обычно ставили у входа в храм. В основном это были сидящие на троне фигуры. Основные стилистические черты подобной скульптуры — это фронтальность и симметричное расположение правой и левой частей туловища. Этим приёмом достигается удивительное спокойствие и приподнятость образа. Характерно, что у подобных скульптур, помещаемых у стен, задняя сторона всегда совершенно гладкая. Обычно статуи покрывали штуком и раскрашивали, на известняк краска накладывалась без штука. Именно на этих скульптурах сохранилась раскраска, благодаря чему нам известны принятые каноном цвета. Тела мужских фигур окрашивались в кирпично-красный цвет, женских — в жёлтый. Волосы всегда были чёрными, одежда — белая. Это однообразие вызвано религиозным назначением статуи и строгими требованиями канона. Следует отметить, что египетские скульпторы блестяще справлялись с обработкой дерева и камня (от самых мягких пород до самых твёрдых и хрупких). Придавая скульптурам величавое спокойствие и торжественность, они умели подчеркнуть высокое социальное положение изображаемых.

(обратно)

40

...на мачте нет лучников... — Постоянная армия Нового царства состояла из двух родов войск — пехоты и колесничих. По роду оружия пехота в основном ещё делилась на лучников и копейщиков. Лучники были вооружены простыми для новобранцев и сложными (слоёными) луками, предназначенными для командиров и ветеранов — искусных стрелков. Эти мощные (сложные) луки решили исход множества сражений. Изготавливались эти луки из нескольких слоёв дерева (иногда разных сортов), рогов животных и сухожилий, соединённых клеем. Они изготавливались в специальных мастерских. Молодых стрелков сначала обучали стрельбе из простого лука, а затем уже из сложного, показывая, как надо правильно держать это мощное оружие и попадать в цель. Луки хранились в футлярах из кожи или льняной ткани. Стрелы делались из прочного, лёгкого и гибкого тростника. Их бронзовые и медные наконечники имели типы. Хранились стрелы в колчанах из кожи или льна. Кроме луков лучники были вооружены боевыми топорами и дубинками. Отряд лучников состоял из шести стрелков и командира, несущего стяг.

В копейщики набирали в основном рослых ветеранов. Они были вооружены длинными копьями с бронзовыми наконечниками, боевыми топорами и щитами. Были распространены щиты небольшого размера, прямые снизу, закруглённые и слегка расширенные сверху, служившие прежде всего для защиты лица и верхней части тела. С XIII века верхнюю часть щитов, предохранявшую лицо, стали укреплять металлическим диском. Во время штурма крепостей щиты носили на спине, для чего к ним были прикреплены ремни. Воины-шерданы, служившие в египетских войсках во время Рамсеса Второго, защищали себя круглыми щитами с металлическими дисками посередине. Отряд копейщиков состоял из шести воинов, трубача и командира с коротким посохом в руке. Копейщики маршировали под звук трубы. Трубач шагал впереди отряда. Отряды копейщиков и лучников соединялись в пехотные полки «са», численностью до двухсот человек при Рамсесе Втором.

(обратно)

41

...роскошно убранная барка. — В Древнем Египте у знати было множество прогулочных судов. На речных прогулочных судах имелись просторные, с двумя дверями каюты, построенные из дерева. Стены их были раскрашены. Мачта проходила через середину каюты. На царских судах над каютой находилось сооружение типа ковчега. Царские прогулочные суда имели большие каюты с двумя дверями и двумя окнами, верхнюю палубу, увенчанную уреями, маленький колонный зал. На корме и носу — по вымпелу. На прогулочных судах гребли до 32 гребцов. Прогулочные и военные суда покрывали краской уже во времена Древнего царства — краска предохраняла их от влаги и солнца. На носу и корме судов обычно были нарисованы священные знаки.

(обратно)

42

Пышная юбка... раздувалась колоколом... — По сравнению с древними временами значительные изменения в одежде мужчин и женщин произошли в эпоху Нового царства. Победы, одержанные египетскими войсками в течение 16-14 веков до н. э. (Восемнадцатая династия) на северо-востоке и юге, награбленные в Передней Азии и Куше богатства, огромный приток рабской рабочей силы в Египет, разнообразная дань, поступавшая от покорённых племён и народов, развитие торговых и дипломатических отношений, знакомство с достижениями чужеземных стран — всё это способствовало новому и более мощному подъёму и развитию всех ремесленных производств страны и принесло невиданную до тех пор роскошь и блеск двору фараонов Нового царства, столичному фиванскому высшему свету. Появление ткацких вертикальных станков, на которых работали в основном рабы (азиаты и кушиты), позволило производить в большом количестве тончайшие полотна и прозрачные ткани, белые и цветные (красные, голубые, зелёные), с цветными узорами. Столичные фиванские модники поверх двойной юбки-передника (длинной и короткой) стали надевать короткую широкую рубаху без рукавов или с рукавами до локтя, подвязывая её поясками, расшитыми золотом. Молодые аристократы шли на любые ухищрения, чтобы как-то выделиться среди себе подобных. Они, например, нижнюю юбку-передник делали очень длинной, а верхнюю подвязывали так, что она вздувалась пузырём. Фиванцы не чувствовали себя вполне одетыми, если они не надевали на запястья и предплечья по несколько браслетов, на пальцы — кольца и перстни, а на шею — нагрудное ожерелье из пяти-шести рядов бус с двумя застёжками в форме соколиных голов. Если добавить к этому подвеску из яшмы или сердолика на длинном шнуре, то столичный житель только в таком наряде чувствовал себя вполне респектабельно, чтобы, не смущаясь своего внешнего вида, осматривать свои владения, вести деловые переговоры, заходить в государственные учреждения.

(обратно)

43

...три изящных стула... — Древние египтяне с особой тщательностью конструировали мебель для сидения. Со времени Раннего царства появляются сиденья без спинок, с ножками в виде бычьих или львиных лап. Но уже в Древнее царство появились удобные кресла со спинками и подлокотниками, искусно инкрустированные и позолоченные. Сиденья стульев и спинки кресел вставлялись в рамы. Стулья часто очень низкие — их сиденья не выше 20-30 см от пола. На росписях в гробницах Нового царства на таких стульях можно видеть дам с высоко поднятыми коленями. Египтяне сидели выпрямившись, с плотно сомкнутыми ногами (узкая одежда). Такими они увековечены в многочисленных скульптурных изображениях. Обычно сиденья Нового царства и более позднего времени имели высокие спинки, на сиденье часто лежала подушка, подлокотники отсутствовали. От позднего времени сохранились изящные стулья из чёрного (эбенового) дерева с кожаным сиденьем-подушкой.

Слуги и работники времён Древнего и Среднего царств большей частью сидели прямо на земле, на циновках или колодах дерева, изредка — на табуретках. С Нового царства они начинают пользоваться скамейками кубической формы или трёхногими табуретами с изогнутыми на концах ножками.

(обратно)

44

...царю страны Нахрайна... — Египетские надписи Нового царства обозначают термином Нахрайна царство Митанни, доминирующее в те времена на Верхнем Евфрате и в Северной Сирии. Сами же хурриты, жители этого царства, называли страну Митанни. Впервые прямые отношения между Египтом и царством Митанни установились во время царствования фараона Тутмоса Первого. Особое значение для международных отношений в Западной Азии середины II тысячелетия до н. э. имела победоносная экспедиция Тутмоса Первого в Сирию. Он беспрепятственно дошёл до Евфрата, поскольку ханаанейские и хурритские города, встречавшиеся на его пути, не оказали серьёзного сопротивления. Здесь египтяне впервые встретились с самой могущественной месопотамской державой того времени — государством Митанни. Хотя тогда дело не дошло до вооружённого столкновения, сам факт встречи египтян с митанийцами представляется знаменательным со многих точек зрения. С этого момента чётко определились сферы интересов отдельных ближневосточных государств, стали явными территориальные притязания, обозначился будущий основной конфликт, главной причиной которого были виды на Сирию. С середины XV века до н. э. соперничество Митанни и Египта за гегемонию в этом районе станет наиболее характерной чертой истории того периода.

Жёсткое вооружённое противостояние между Египтом и Митанни началось во время правления Тутмоса Третьего. К началу его царствования хурриты при прямой поддержке царства Митанни захватили всю Палестину, в том числе ханаанейские города. Интересы Египта в этом регионе оказались под угрозой прежде всего потому, что ранее дружественные города-государства изменили своё отношение к Египту. Во главе оппозиции стоял город Кадеш на Оронте, а за его плечами опять маячило царство Митанни. Тутмос Третий решительными боевыми действиями разгромил оппозицию. По всей Палестине до гор Ливана были расставлены египетские гарнизоны. В результате нескольких следующих походов Тутмос Третий подчинил себе города Финикии, сделав их базами для вторжения в Сирию. Отсюда около 1470 года до н. э. фараон и двинулся вглубь Сирии и после победы над войском царя Митанни под Халебом дошёл до Каркемыша, стратегического пункта на берегу Евфрата, откуда можно было контролировать все торговые пути в этом регионе. А Египту было совершенно необходимо контролировать поставки важного стратегического сырья, например олова, без которого невозможно производство бронзы, из стран Анатолии, Армянского нагорья и Северной Сирии. На обратном пути в Египет войско Тутмоса Третьего ворвалось в упорно сопротивляющийся Кадеш. Таким образом, египетский фараон стал фактически гегемоном на всей территории Сирии и Палестины. Его влияние простиралось теперь до Евфрата. С этого времени до середины XIII века до н. э. Митанни, Египет, Хеттское царство и Ассирия будут вести непрестанную борьбу за Сирию, обладание которой давало огромные стратегические преимущества. Утрата же влияния в этом районе всегда означала падение престижа на международной арене, а иногда и потерю независимости. Победа Тутмоса Третьего возвестила начало нового соотношения сил в Сирии, а будущее показало, сколь губительно это было для судьбы государства Митанни.

Когда Аменхотеп Второй, находившийся в это время в Сирии, узнал о смерти своего отца, Тутмоса Третьего, то поспешно передислоцировал большую часть своих войск на родину, чтобы военной силой подкрепить свои права на престол. Этим замешательством в стане противника воспользовался самый талантливый полководец среди всех митаннийских царей Сауссадаттар. Он одним броском овладел всей Северной Сирией. Аменхотепу Второму после упрочения своей власти на берегах Нила вновь пришлось продолжать дело своего отца. Он трижды ходил с походами на Сирию. Чрезмерно «победоносный» тон, которым проникнуты эти описания, заставляет отнестись к ним скептически. По всей вероятности, в этот период установилось некоторое равновесие сил, и нарушить его ради своей выгоды египтянам не удалось. Начались мирные переговоры, не приведшие к подписанию соответствующего соглашения. Однако финал наступил во время Тутмоса Четвёртого, сына Аменхотепа Второго, когда не стало могущественного Сауссадаттара, а государство Митанни всё больше ощущало натиск со стороны хеттов, своих северных соседей. Мир между Египтом и Митанни был заключён. Это было соглашение между равными партнёрами, закреплённое браком Тутмоса Четвёртого с митаннийской принцессой. Начавшаяся экспансия хеттов стала одной из причин, которые привели к упадку могущественной Митаннийской державы. Египту же пришлось на сирийской территории столкнуться с новым сильным соперником. Это было возродившееся Новохеттское царство.

(обратно)

45

...страны хеттов... — Хетты — древний народ индоевропейского происхождения, проникший в Малую Азию, Северную Сирию и Ливан с севера. История хеттов распадается на два главных периода. Во время Древнего царства (1750—1450 гг. до н. э.) они образовали государство в современной Центральной Турции со столицей в Куссаре, затем в Богазкёе — Хаттусе. Мурсили Первый в 1600 году до н. э. опустошил Северную Сирию и продвинулся до Вавилона, но его завоевания были эфемерны. В 1450-1200 годах до н. э. на большей части территории Анатолии было создано более стабильное государство, которое вытеснило царство Митанни и успешно соперничало с Ассирией и Египтом. Падение Хеттского царства произошло внезапно, в 1200 году до н. э., когда в регионе началось крупное передвижение народов, часть которых достигла Египта в лице «народов моря». Во время правления Рамсеса Второго (девятнадцатая династия) хетты воевали с египтянами за главенство в таких богатых и плодородных странах Восточного Средиземноморья, как Сирия и Финикия. Именно хетты открыли способ плавки железа, секрет, который они ревниво оберегали вплоть до своего падения.

(обратно)

46

...на широчайшей постели... — В домах состоятельных древних египтян стояла изящная мебель. Кровати встречаются в росписях гробниц уже с начала Древнего царства. Поначалу кровати изготовлялись с ножками только у изголовья. Другой её конец просто упирался в пол (росписи гробницы Хесира — Третья династия). Но уже во время следующей династии кровать приобретает свои обычные формы — на четырёх ножках в виде львиных лап, причём задние, над которыми поставлена доска для упора ног, сделана всё же короче, чем передние, чтобы голова лежащего находилась выше ног. Такая кровать найдена в потайной усыпальнице матери фараона Хуфу — царицы Хетепхерес. Уже на рельефах Древнего царства изображены матрасы, положенные на кровать, и подголовники, поставленные в изголовье. Египтяне предпочитали подушкам подставку для головы, лежать в таком положении прохладнее (ведь в Египте очень жаркий климат!). Судя по росписям, наряду с белыми матрасами употребляли и пестро окрашенные. Подголовники часто художественно выполнены из алебастра, например подголовник из гробницы Мерира (Древнее царство), дерева и слоновой кости, но иногда сделаны просто из глины или кожи, натянутой на раму раскладного стула. Превосходной работы кровати Нового царства сохранились в гробницах фараона Тутанхамона, а также Иуи и Туи. На досках для упора ног с большим вкусом вырезаны изображения богов — хранителей домашнего очага: Беса, Сохмет, Тауэрт. Роскошная массивная кровать Тутанхамона сделана из чёрного дерева, украшена золотом и инкрустацией из слоновой кости.

(обратно)

47

...яркие сцены, изображённые на потолке и стенах. — У древних египтян существовал обычай покрывать в жилых помещениях и в храмах росписями все доступные поверхности. Обычно в жилых домах, а тем более во дворцах на потолках изображали виноградные лозы, а на стенах — сцены охоты, паломничества в священный город Осириса, прогулку на лодках среди прибрежных зарослей папируса и лотоса.

(обратно)

48

Младший сын фараона обожал охоту. — Во времена Древнего Египта в экономике страны не утратила своего хозяйственного значения и охота. Охотники поставляли убитую дичь, значительно увеличивая мясные запасы страны, и обеспечивали крупные хозяйства страны молодыми животными пустыни и дикой птицей для приручения, откармливания и попыток одомашнивания. Пустынные ныне нагорья, покрытые в те времена саванной растительностью, и низкие земли, остававшиеся заболоченными после паводка, посещались дикими животными пустыни — козами, газелями, антилопами, оленебыками, а также хищными животными — львами, тиграми, гиенами, гепардами, леопардами, волками и шакалами. Появлялись там страусы и исчезнувшие позднее жирафы, водились мелкие животные — зайцы, ихневмоны, ежи. В непроходимых зарослях Дельты, на её топких болотах и озёрах гнездилась масса водоплавающей птицы — гусей, уток, а также ибисов, цапель. Осенью здесь задерживались перелётные птицы — журавли, перепела, гуси. В садах жили удоды и бекасы. В водах Нила ещё водились крокодилы и гиппопотамы (последние, выходя на сушу, наносили большой вред пашням — поедали урожаи), было много разной рыбы — оксиринхов, нильских окуней, африканских сомов, нильских тилапий и мугилид двух видов из породы лобанов.

Охота в пустыне была спортом «князей» и прочей знати, а также занятием охотников-профессионалов. Однако любители да и профессионалы старались избежать долгого преследования дичи, которую природа наделила быстрыми ногами, ибо они рисковали заблудиться в пустыне, где сами стали бы добычей гиен и хищных птиц. Хорошо зная привычки животных и места водопоев, они пытались загнать как можно больше дичи на заранее подготовленный участок, где спокойно могли её отлавливать или убивать. Для этого выбирали глубокую долину, где ещё сохранились остатки влаги и была какая-то зелень, но обязательно с такими крутыми склонами, чтобы животные не могли на них взобраться. Долину перегораживали поперёк сетями на кольях в двух местах. Внутри раскладывали корм и ставили воду. Вскоре загон заполнялся. Часть животных убивали, а другую часть отлавливали живьём.

Но были и такие охотники, которые в открытой саванне на колесницах гнали стада антилоп и стреляли по ним из луков. Это было опасное занятие. Но поэтому-то оно так привлекало «золотую» молодёжь из верхушки фиванской знати. Царевич Аменхотеп был из их числа.

(обратно)

49

Они расположились в беседке из виноградных лоз у большого пруда в саду. — Росписи на стенах гробниц знати Нового царства сохранили многочисленные изображения садов как бы с птичьего полёта. Они дают возможность познакомиться не только с разными планами садов знати и дворцовых парков, но даже с некоторыми деталями их хитроумных устройств. Сады разделялись на квадраты и прямоугольники прямыми, пересекающимися под прямым углом тенистыми аллеями из деревьев и виноградных шпалер с цветниками. В садах времени Нового царства росли: фиговые пальмы, дум-пальмы, кокосовые пальмы, сикоморы, финиковые пальмы, ююбы (зизифы), акации, ивы, тамариски, гранаты, персики, тис и другие деревья. Чаще всего деревья были помещены в керамические сосуды с отверстиями для стока лишней воды, наполненные хорошей землёй, или в ямы, окружённые глиняными валиками, поскольку они нуждались в регулярном поливе. Поливали деревья из пруда при помощи шадуфа. Наиболее влаголюбивые растения располагались ближе к воде. Часто под деревьями ставили изящную беседку, где летом хозяева устраивали дневные трапезы. Рядом с беседками стояли деревянные навесы, под которыми в больших кувшинах, накрытых листьями, охлаждались напитки, а рядом — столы и подставки с искусно размещёнными на них яствами египетской кухни. В больших садах знатных лиц и дворцовых парках было по несколько прудов прямоугольной, квадратной и Т-образной формы. Пруды в форме буквы «Т» узкой частью обычно были соединены с каналом или рекой, широкой — обращены к дому. В широкой части пруда обычно росли лилии и голубые лотосы. Каменные ступени спускались к причалу, где всегда стояла лодка для услаждения хозяев и их гостей.

(обратно)

50

...вино в стеклянных графинах... — Как самостоятельный материал стекло стали использовать со времени семнадцатой династии. Особенно распространено оно было в последующую, восемнадцатую династию. От времени Нового царства дошли стеклянные сосуды и полихромные стеклянные вазы, свидетельствующие о зарождении производства стеклянной мозаики. Состав стекла был близок современному (силикат натрия и кальция), но оно содержало меньше кремнезёма и извести, больше щелочи и окиси железа, благодаря чему могло плавиться при более низкой температуре, что облегчало изготовление стеклянных изделий. В отличие от современного стекла оно большей частью совсем не пропускало света, иногда просвечивало, ещё реже было прозрачным. Стеклянные сосуды изготовлялись на формовочной шишке, состоявшей из медного или деревянного прута, на который была налеплена песчанистая глина. Её окунали в расплавленное стекло. Остатки шишки затем удалялись, но до того вазу прокатывали на каменной плите, чтобы выровнять её поверхность. Борт ручки и ножки для ваз изготавливались отдельно. Выдувное стекло стало известно лишь в римский период.

Вино изготавливали в Египте уже со времени Древнего царства. Но особенно высокого уровня виноделие достигло в эпоху Нового царства. Собранный виноград клали в каменный чан, в котором виноградари давили его ногами. Выдавленный сок стекал из чана по двум желобам в сосуды. Вина наливали в сосуды с плоским дном и оставляли бродить. Когда этот процесс заканчивался, вино разливали по длинным остродонным сосудам с двумя ушками и узким горлышком, которое заливали гипсом. На сосудах с вином помечали год, местность, название виноградника. В Древнем Египте прежде всего ценили вино слаще мёда. Много вина доставлялось из Финикии, которое очень ценилось египетской знатью.

(обратно)

51

...играли на лютне, арфе и флейте... — Как об этом свидетельствуют многочисленные изобразительные памятники и древнеегипетские музыкальные инструменты, дошедшие до нас, музыка занимала существенное место в частной и общественной жизни древних египтян. В одном наставлении писцу говорится, что он должен быть «обучен играть на свирели, играть на флейте, сопровождать игру на лире и петь с музыкальным инструментом нехт». Таким образом, обучение музыке входило в программу школьного образования. И в культе ей отводилось подобающее место, ибо богослужение, как известно, нередко сопровождалось музыкальным аккомпанементом или пением.

Что касается древнеегипетских музыкальных инструментов, то их можно разделить на четыре группы: идиофоны — цитры, трещотки, колокольчики ит. п.; мембранофоны — барабаны разных типов; духовые инструменты — флейты разных типов, гобои, серебряные и золотые трубы; струнные инструменты — арфы разных типов, лютни, лиры.

Любой пир обязательно сопровождался музыкой и пением. Пока гости рассаживались, появлялись музыканты со своими инструментами. Танцы дополняли представление. Нередко к танцовщицам присоединялась гимнастка.

(обратно)

52

...властителя обеих земель... — Так называли в Древнем Египте фараона. В глубокой древности вынужденные осваивать долину Нила из-за высыхания саванн, располагавшихся на месте современной пустыни Сахара, пастушеские племена создали на территории Египта множество независимых территориальных образований. Постепенно они объединялись в более крупные единицы — области, названные впоследствии греческим словом «ном». Всего сложилось сорок номов. Они долгое время воевали между собой за главенство в плодородной долине, и в конце концов в стране возникло два крупных политических объединения — Египет Верхний и Египет Нижний. Они базировались на естественно-географическом делении Нила на дельту, где река к северу от Мемфиса вырывается из теснин и разливается на рукава, и остальную, верхнюю часть. Правители обеих частей долины великой реки вели между собой ожесточённую борьбу за главенство. И в 3000 году до н. э. царь Верхнего Египта Менее смог объединить под своей властью всю страну. Столицей единого государства стал город Мемфис, располагающийся на стыке обеих земель. Но в течение всей истории Древнего Египта страна продолжала разделяться на две части, и в титулатуре фараона сохранилось выражение «правитель обеих земель», «властитель обеих земель». И даже через две тысячи лет после объединения номовая знать обеих частей страны продолжала враждовать между собой из-за верховной власти в государстве.

(обратно)

53

Жрицы Хатхор... — Хатхор (дом Хора) — богиня неба (обиталища солнечного бога). Изображалась в виде коровы или женщины с коровьими рогами и солнечным диском между ними. Она была, видимо, главная богиня в пантеоне Раннего царства. Она считалась матерью Хора, что отразилось и в Текстах пирамид. Потеснённая в этой роли Исидой, Хатхор осталась одной из самых популярных богинь в Древнем Египте. В то же время Хатхор — богиня любви, веселья, музыки, танцев, пирушек («владычица опьянения»). Уже в эпоху Раннего царства её культ проникает за пределы страны — она считалась покровительницей экспедиций на Синай («владычица бирюзы»), в Пунт и Нубию. Атрибутом Хатхор был музыкальный инструмент цитра, изображения которого древние египтяне носили в качестве амулета, охраняющего от злых духов. Образ Хатхор повлиял на иконографию некоторых богинь Восточного Средиземноморья. Древние греки отождествляли Хатхор с Афродитой.

(обратно)

54

...восседал на троне фараон. — Фараон — обозначение древнеегипетских царей, с двадцать второй династии — титул царя. Термин «фараон» происходит от древнеегипетского «пер-о» (буквально — большой дом), переданного библейской традицией «фараон» (древнееврейское парох, греческое Pharao). Первоначально означал царский дворец и лишь с восемнадцатой династии (с эпохи Нового царства) — самого царя. До двадцать второй династии слово «фараон» не входило в царскую титулатуру, состоявшую из 5 «великих имён»: личного имени и 4 царских имён, которые давались при вступлении на престол. Фараон носил различные короны: белую — Верхнего Египта, красную — Нижнего Египта, двойную — соединение белой и красной как символ власти над объединённым государством. Двойная корона украшалась символом этих государств — коршуном и змеёй — уреем. Вторым древнейшим головным убором фараона был большой плат из ткани в полоску клафт. Спереди он имел фигурные вырезы, на лбу его придерживала узкая лента с металлическим обручем. Её концы спускались вдоль спины, и ими обматывали угол клафта, образуя род жгута. Круглое большое ожерелье символизировало солнце — источник жизни на земле. Остаток первобытных атрибутов власти племён скотоводов — пастушеский жезл и искусственная золотая борода также были знаками могущества фараона. К символам, утверждающим божественное происхождение власти, относился и жёсткий, возможно металлический, треугольник с изображением восходящего солнца, урея и растительности. Его надевали поверх схенти (набедренной повязки из неширокой полосы ткани, которую обёртывали вокруг бёдер и укрепляли поясом).

Фараон был верховным распорядителем земли, сырьевых и продовольственных ресурсов и населения Египта. Согласно древнеегипетским верованиям, фараон считался сыном солнца, земным воплощением Гора и наследником Осириса.

Парадные троны конца восемнадцатой династии Нового царства сохранились в гробницах Тутанхамона, Иуи и Туи. Они средней высоты, спинки и боковые части украшены резьбой, золотом, ножки закреплены посредине второй рамой. На позолоченной и выложенной полудрагоценными камнями спинке трона часто изображён фараон в окружении приближенных или богов. Подлокотники обычно заканчивались головой льва, вырезанной из дерева. Встречаются троны в виде позолоченной скамейки с вогнутым сиденьем и подушкой на нём. Такой трон был у Рамсеса Второго. Ножки тронов обычно выточены в форме львиных лап.

(обратно)

55

...сел на позолоченное кресло паланкина... — Большое распространение в Древнем Египте получили паланкины — богато убранные носилки, на которых знать возили по городу слуги. Трон царя тоже часто выносили на носилках. В особо торжественных случаях выносили паланкин с широким двойным креслом для царя и царицы. Торжественный выход фараона в город обставлялся с неимоверной пышностью. Как правило, фараон выезжал из своего дворца на паланкине, парадных носилках. Эти носилки представляли собой широкое кресло под балдахином с карнизом и четырьмя длинными ручками. Чтобы нести их, нужно, по меньшей мере, двенадцать человек. Боковины кресла украшали лев и сфинкс. Две крылатые богини были изображены на спинке. Внизу укреплена скамеечка для ног с подушкой. Царские сыновья и высшие сановники государства спорили за честь нести парадные носилки фараона. Они защищали его от солнца зонтами из страусовых перьев и махали над ним опахалами на длинных ручках. Впереди обычно шла внушительная группа из царских сыновей и сановников, которые несли символы царской власти: скипетр, бич, посох и мотыгу. Перед самими носилками шёл обычно старший сын фараона, предполагаемый его наследник. За носилками следовали слуги и воины. Среди них те, кто становился рядом с фараоном во главе войска, когда он бросался в бой или преследовал диких буйволов. Один из них нёс скамеечку, на которую его величество поставит ногу, когда будет спускаться на землю. Воины обычно вооружены булавами, щитами и копьями.

(обратно)

56

...в аллее, крытой густыми виноградными лозами... — В Древнем Египте в отличие от некоторых других стран с жарким климатом виноградные лозы не стлались по земле — их поднимали и подпирали вилообразными подпорками так, что крепкие стебли с гроздьями сине-чёрного винограда образовывали низкий свод. Разводили в Египте того времени виноград и другого сорта — низкий, который не нужно было поддерживать. Однако виноградные лозы, поддерживаемые вилообразными подпорками, были настолько типичны для Древнего Египта, что нашли отражение в знаке иероглифа, служившего детерминативом слов, обозначавших сад и виноградник. Такое устройство виноградники сохранили и в более поздние периоды, но в росписях Нового царства иногда изображаются просто низкие своды из виноградных лоз без подпорок. Кроме того, с этого времени в больших и прекрасных садах царей и сановников стали устраивать высокие прямоугольные беседки-тоннели из виноградных лоз, обвивая ими ряды колонн, на которые были положены балки. Виноградные аллеи, в тени которых совершали прогулки, высаживались либо вокруг пруда в центре сада, либо двумя рядами около стены, а иногда вдоль пруда в форме буквы «Т».

(обратно)

57

...подкупил мага-жреца... — Принципиально египетская магия не отличается от магии других стран, однако ей присущи некоторые специфические черты. Египет уже в древности славился своими магами, что отчасти нашло отражение в Библии, в книге «Исход», где говорится о состязании Моисея с магами при дворе фараона. Магия по-древнеегипетски «хекау» (волшебство, колдовство). Знание тайн природы, постижение тайн мира, окружавшего человека, приписывалось жрецам. Магические представления и верования были весьма распространены и считались наукой, которой боги научили людей. В поучении царя своему сыну (XXI век до н. э.) сказано: «Бог создал для людей магию как оружие, чтобы отвращать удары грядущего и сновидения ночью и днём». Здесь речь идёт об отвращении зловещих сновидений, приносящих несчастья. Магия — результат откровения, но вместе с тем и стремление проникнуть в тайные силы природы для того, чтобы подчинить их себе. Поэтому и боги подвержены её влиянию — по крайней мере, из всего, что известно, совершенно очевидно, что действие магии распространялось, по мнению египтян, и на богов. Итак, по их представлениям, при помощи магии можно было творить добро и содеять зло. Примерами благодатной магии могут служить действия, направленные на излечение больных, на отвращение болезней от ребёнка и т. п. Примеры пагубного воздействия магии представляют действия и заклинания, направленные против кого-либо. Так в ряде музеев хранятся так называемые «черепки проклятий», относящиеся приблизительно к 2000 году до н. э. Это черепки глиняных сосудов, на которых написаны имена враждебных Египту мелких династий Палестины, Сирии и Куша. На сосудах сначала были написаны формулы проклятия, а затем их разбили, сопровождая это действие, возможно, какими-либо заклинаниями и действиями. Подобно тому, как были уничтожены сосуды, должны были погибнуть и враги фараона, чьи имена начертаны на них. Известно, что непосредственно в храмах магия не практиковалась и к богослужению отношения не имела. Но в мифологических текстах магические действия упоминаются неоднократно. Непосредственное отношение магия имела к культу мёртвых: всякие заупокойные тексты — магические. Они имеют целью оградить умершего от опасностей, грозящих ему в потустороннем мире, а также обеспечить его материальное благополучие после смерти.

(обратно)

58

...умеет писать... — Древнеегипетское письмо основывалось на иероглифике. Термин «иероглифы» взят у Клемента Александрийского (II-III века н. э.), которым он называл знаки, высеченные или написанные на камне. В современной науке им обозначают письменные знаки, если они изображают людей и животных и части их тел, здания, растения, разные предметы. Древнеегипетское письмо состоит из знаков, изображающих предметы — одушевлённые и неодушевлённые. Наиболее употребительных знаков насчитывается около семисот. Эти данные относятся от одиннадцатой до девятнадцатой династии включительно. В повседневной жизни писание на папирусе должно было неизбежно привести к видоизменению формы иероглифов. Так как писали кисточкой, то все иероглифы, имевшие прямые линии и углы, деформировались и закруглялись. Иероглифы потеряли свою картинность и изменились до неузнаваемости. Так получился курсив иероглифического письма, известный в науке под именем письма иератического. Несомненно, что именно оно сыграло в культурной жизни Древнего Египта чрезвычайно важную роль, так как в основном все литературные, дидактические, религиозные, научные и другие произведения были написаны именно иератикой.

(обратно)

59

...множество украшений... — Как женщины, так и мужчины Древнего Египта любили украшать себя всевозможными амулетами, ожерельями разной формы, различными браслетами, кольцами и диадемами. Менее драгоценные украшения носили простые люди. Сохранились изображения сцен раздачи вельможами украшений (отнюдь не золотых, но названных «золотом») работницам и работникам. Украшения преследовали не только эстетические цели — они часто имели магическое значение и служили знаками отличия. Магическим характером обладали прежде всего амулеты в формеразличных плодов, цветов и символических фигурок. Амулеты носили на шее на длинном или коротком шнуре, причём на шнур иногда были нанизаны продолговатые или круглые бусы.

Особенно среди древних египтян были распространены широкие нашейные воротники из бус. Писцы, чиновники и жрецы, отправляющие заупокойный культ, получали их в знак особых заслуг. Воротники изготавливались из золота и полудрагоценных камней — бирюзы, гематита, корнелиана, стеатита, а также раковин. Самые дорогие воротники имели затворы, сделанные из золота в виде двух голов сокола, другие просто завязывались сзади. К широким круглым воротникам часто прикреплялись подвески разной формы. Треугольные подвески, украшенные двумя головками змей или фигурками кошек, были связаны с заупокойным культом, прямоугольные служили просто украшением. Длинные подвески из бус с металлическими и фаянсовыми пластинками, которые подвешивались к воротнику сзади, можно видеть преимущественно на танцовщицах, арфистках и певицах. Танцовщицы и знатные женщины носили также плотно облегающие шею ожерелья из нескольких рядов бус, напоминающие стоячий воротничок. Его надевали как единственное украшение на шею или вместе с широким воротником. Отличившихся в сражениях воинов во времена Нового царства награждали золотыми орденами «мухи» и «льва».

Браслеты на руках носили как женщины, так и мужчины, на ногах — только женщины. Обычай носить браслеты распространился с четвёртой династии. Широкие браслеты изготавливались из разноцветных бус, нанизанных на шнуры, узкие — из золота, серебра, электрона, меди, слоновой кости, рога, дерева и раковин. Браслеты надевали на руки выше локтя и на запястье, на ноги — вокруг щиколотки. Браслеты имели не только знатные женщины, но также танцовщицы, певицы, участницы процессий. Мужчины носили на пальцах перстни разной формы. Только со времени Нового царства среди египетских женщин распространился обычай носить серьги в ушах. Этот обычай был заимствован египтянками с юга — из Куша.

Женщины и мужчины охотно украшали свои головы диадемами и венками из живых цветов. Знать предпочитала диадемы в виде обруча, соединённого сзади небольшим кругом с двумя папирусными зонтиками по бокам, с длинными, ниспадающими на спину концами. Медный обруч, изредка покрытый листовым железом, был гладким или украшался орнаментом с изображением птиц. Другие медные обручи покрывались листовым железом или орнаментированной тканью и скреплялись сзади бантом с ровными и не очень длинными концами. Цветы лотоса любили надевать на шею или втыкать в волосы также простые люди — пахари и погонщики скота.

(обратно)

60

...воины колесничного войска... — Колесничие — один из двух родов древнеегипетского войска. Появились отряды колесниц у египтян в эпоху Нового царства. Воинам-колесничим выдавались из царских конюшен по два коня. Но колесницу они должны были покупать сами. Хотя колесницы были заимствованы из Азии, но вскоре египетские мастера создали совершенно новый вид боевых колесниц, устойчивых даже на поворотах (с колёсами, имеющими не четыре, а шесть и восемь спиц). Колесничное войско подразделялось на отряды, по 25 колесниц каждый. Ими командовали «колесничие резиденции», которые в свою очередь подчинялись «командиру колесничих». Колесничное войско находилось под командой «начальника коней». За содержание и кормёжку лошадей отвечал «начальник конюшен». Тактическую и мобильную единицу колесничного войска составляли две лошади, запряжённые в боевую колесницу, боец («сенен») и возница («кечен»), стоявшие на колеснице. К колесницам были прикреплены специальные футляры-налучия для хранения сложных луков, колчаны для стрел и дротиков. Боец колесницы был вооружён сложным луком со стрелами, а во время девятнадцатой династии — также короткими дротиками. В битве под Кадетом возница колесницы Рамсеса Второго не только правил конями, но и удачно прикрывал щитом фараона, окружённого хеттскими колесницами. Колесница была, по существу, новым комплексным оружием. Колесничие начинали и завершали сражения, с молниеносной быстротой врываясь в гущу вражеского войска, вселяя в него ужас, обращая в бегство побеждённых врагов и безжалостно преследуя их. Такие сцены можно увидеть на довольно многочисленных изображениях фараона Рамсеса Второго, сражавшегося на колеснице и победоносно мчавшегося по живым и мёртвым врагам. Художники Нового царства сумели показать эти сцены очень выразительно.

(обратно)

61

...фараон Аменхотеп Третий... — Аменхотеп Третий (по-древнеегипетски: «Амон доволен») — фараон восемнадцатой династии, правил в 1405-1367 годах до н. э., сын Тутмоса Четвёртого. При нём Египет достиг вершины своего могущества. Поддерживались дружественные отношения с царством Митанни и касситским Вавилоном. При Аменхотепе Третьем в столице страны Фивах осуществлялось большое строительство. Был сооружён храм Амона-Ра в Луксоре, расширен храм в Карнапе. В западной части Фив были возведены заупокойный храм Аменхотепа Третьего и дворец, от которых сохранились лишь гигантские статуи царя, так называемые колоссы Мемнона.

Казалось бы, Египет достиг зенита своего могущества. Но за внешним благополучием скрывались назревающие острые противоречия. Внешнеполитическое положение страны в эти годы заметно ухудшилось, но правитель империи упорно не хотел этого замечать. На севере в Азии активизировала свою экспансию Новохеттская держава, которую возглавил талантливый полководец Суппилулиума. Хетты все усиливали натиск на Сирию, которую все хуже контролировал Египет, и на его союзника — царство Митанни. Князья Сирии и Финикии всё больше склонялись занять прохеттские позиции. А внутри самого Египта назревал очень опасный конфликт между усилившимся жречеством Амона и поддерживающей его фиванской аристократией и центральной властью, где все больший вес стали набирать выходцы с Севера. Египет стоял перед серьёзнейшими как внутренними, так и внешними испытаниями.

(обратно)

62

Звероподобный и коварный Суппилулиума... — Суппилулиума Первый — основатель мощной Новохеттской державы. Он сумел вновь объединить страну и значительно укрепить центральную власть. Затем он смог осуществить свои главные замыслы, а именно: свести счёты с царством Митанни — врагом, повинным в бедственном положении его царства в недавнем прошлом. Суппилулиума многие годы вёл упорную борьбу с митаннийцами и в конце концов ему удалось сокрушить их. Одновременно он сумел подчинить себе сначала Северную Сирию, а затем начал прибирать к своим рукам княжества Южной Сирии и Финикии. Суппилулиуме очень повезло, что египетские цари в эти годы были полностью заняты внутренними конфликтами и практически перестали заботиться об обороне империи.

(обратно)

63

...великолепный и пышный «золотой век» Аменхотепа Третьего, который... подходил к концу. — Двор Аменхотепа Третьего был сказочно великолепен. Во дворце фараона и его супруги Тии блестело золото, драгоценные камни, слоновая кость, лоснилось чёрное дерево, шуршали страусовые перья и призрачно-тонкое полотно на придворных дамах. На юго-западной окраине Фив был возведён загородный дворец фараона. Его назвали «Дом ликования». Яркие росписи можно было видеть в нём везде — на стенах, потолках, полах. Многие стены парадных залов были отделаны голубыми изразцами с филигранными узорами из листового золота. Золотом же были отделаны и наличники дверей. В это время особенно заметна была тяга у архитекторов, скульпторов, живописцев к громадному, монументальному и исполинскому. Колонны, изваяния достигали грандиознейших размеров. Таков был господствующий стиль эпохи. Однако одновременно это сочеталось со строгой стройностью колоннад и невиданной ранее мягкостью и плавностью изображений на стенах. Такое искусство было под стать тогдашнему двору, величавому и вместе с тем изнеженно-утончённому. Да и само лицо царствующего фараона мало походило на волевые, часто горбоносые лица его предков. Полное, с мягко очерченным носом, пухлыми губами и большими раскосыми глазами, оно ясно выражает его мягкий, сибаритский характер. Аменхотеп Третий правил почти тридцать лет. Вернее, за него управляли страной жена и особо доверенные советники. Под конец своей разгульной жизни фараон сильно постарел и стал страдать каким-то тяжёлым недугом. Митаннийский царь Тушратта даже прислал своему «египетскому брату» каменную статую очень популярной в Месопотамии богини Иштари ниневийской. Царица Тии сохранила своё исключительное положение в государстве до его кончины.

(обратно)

64

...заупокойный храм... фараона, предназначенный для почитания царского Каа. — Каа в древнеегипетской мифологии — это один из элементов, составляющих человеческую сущность. Обладание Каа приписывалось всем людям. Каа — это не только жизненная сила, но и двойник, «второе я», рождающееся вместе с человеком, духовно и физически функционирующее нераздельно с ним как при жизни, так и после смерти. Каа определяет судьбу человека. В гробницы ставили портретные статуи умерших, вместилища Каа, на них писали, что Каа имярек. Обитая в гробнице, Каа могло покидать её и устремляться в загробный мир. Изображали Каа в виде человека, на голове которого помещены поднятые руки, согнутые в локтях. Существовали, по мнению древних египтян, и ещё два других элемента сущности человека. Это Ах и Ба. Ах — это загробное воплощение человека. Начиная с эпохи Среднего царства считалось, что в Ах превращается каждый умерший после совершения специального обряда. Ах и тело человека мыслились едиными в своей сущности, но Ах принадлежит небу, а тело земле. Изображалось Ах в виде хохлатого ибиса. Ба — один из элементов, составляющий человеческую сущность. Ба считалось воплощением жизненной силы всех людей, продолжающим существовать и после их смерти. Обитая в гробнице и оставаясь в полном единстве с умершим, Ба может отделиться от тела и свободно передвигаться. Оно совершает «выход днём» из гробницы, поднимается на небо, сопутствует человеку в загробном мире. Ба осуществляет все физические функции человека: ест, пьёт и т.д. Изображалось в виде птицы с головой, а иногда и с руками человека.

Время не пощадило этого грандиозного заупокойного храма Аменхотепа Третьего. От него остались лишь два исполинских (по 21 метр каждый) привратных колосса, названных древними греками колоссами Мемнона. В римскую эпоху истории Египта один из повреждённых землетрясением колоссов стал издавать на заре звук, напоминающий пение. По распространённому тогда мнению так приветствовал свою мать Зарю (Эос) сражённый под знаменитой Троей Мемнон, с которым были отождествлены эти колоссы. После предпринятой при императоре Септимии Севере реставрации «поющего» колосса статуя умолкла навсегда. Считается, что звук («пение») вызывался температурными перепадами воздуха в трещинах в камне. У ног левого колосса, который лучше сохранился, изображены две женщины — жена и мать фараона: царица Тии и царица Мутемуйа. От этого заупокойного комплекса также остались два гранитных сфинкса. Эта пара великолепных гранитных сфинксов из розового гранита украшает сейчас набережную Невы напротив Академии художеств в Санкт-Петербурге.

(обратно)

65

...царица Египта Тии... — Царица Тии была выдающейся личностью. Она участвовала во всех важных событиях государства. В документах говорится, что царица Тии «возглавляла Верхний и Нижний Египет». Царица Тии была также отлично осведомлена о государственных и международных делах своего мужа. В письме, адресованном сыну Аменхотепа Третьего Аменхотепу Четвёртому от царя Митанни Тушратты (одно из писем было адресовано непосредственно Тии), говорится: «Тии, твоя мать знает все слова, которыми мы обменивались с твоим отцом. Никто, кроме неё, их не ведает, только от неё ты можешь их узнать». Это послание — часть так называемого «амарнского архива», состоящего из дипломатической переписки Тутмоса Четвёртого, Аменхотепа Третьего и Эхнатона. Письма эти написаны не по-египетски на папирусах, а клинописью на глиняных табличках по-аккадски — на международном языке тех времён, когда Египет являлся едва ли не самой великой державой на Ближнем Востоке.

Царица Тии часто изображалась вместе со своим мужем во всё время его правления. Притом на некоторых рельефах она изображена практически одинакового с царём роста, что лишний раз подчёркивает её положение и влияние при дворе. Из скульптурных портретов нужно выделить три изображения царицы, великолепно передающие три разных возраста этой в высшей степени неординарной личности. Первый портрет представляет Тии в молодости. Она предстаёт в образе богини Исиды — Хатхор, богини материнства и магии, любви и сексуального вожделения, веселья и музыки. Нежное округлое лицо Тии с лёгкой улыбкой на устах, с полуприкрытыми миндалевидными глазами, как и вся её характерно идеализированная точёная фигура, блестяще передаёт чарующую и двоякую суть великой богини. Пожалуй, именно этот портрет раскрывает нам загадку: почему молоденький царевич Аменхотеп влюбился в дочь провинциального жреца с первого взгляда.

Другое изображение Тии — это маленькая головка из стеатита, найденная на Синае. Этот портрет показывает царицу зрелой женщиной. Перед нами сложная и незаурядная натура: то же округлое лицо, полноватые чувственные губы, маленький подбородок и пристальный взор. На голове надет головной убор, свойственный царицам второй половины восемнадцатой династии, — сложный парик со множеством коротких локонов и короной на нём. Глядя на это лицо, невольно складывается впечатление о царице как о властолюбивой и надменной женщине.

Третий портрет Тии обнаружен близ оазиса Фаюм. Это тоже небольшая головка из ценного эбенового дерева. Сейчас она хранится в Берлинском музее Шарлоттенбург и является гордостью этого музея наряду с всемирно известным бюстом Нефертити. Этот деревянный портрет Тии в пожилом возрасте — бесспорно самое впечатляющее из всех её изображений. Черты лица царицы резки, излучают непреклонную волю и решимость, вместе с тем заключают в себе нечто отталкивающее, а общее впечатление энергичности усиливается вследствие ярких, живых вставных глаз. Есть все основания полагать, что этот портрет был создан уже в эпоху правления Эхнатона (1350-1334 гг. до н. э.), когда в искусстве утвердился новый, более реалистический стиль изображений.

Сын царицы Тии Аменхотеп Четвёртый (Эхнатон) с большим уважением относился к матери. Посещение Тии новой столицы страны Ахетатона на двенадцатом году правления сына стало поводом для пышной встречи и пира. Торжественное событие было запечатлёно на рельефах в гробнице вельможи двора Тии в Ахетатоне — Хуиа. Царица Тии оставила заметный след в истории Древнего Египта.

(обратно)

66

...начало праздника Опет. — Весёлый праздник Амона — Опет — был поистине всенародным. Он происходил в течение второго и третьего месяца разлива, когда стояла самая высокая вода. Суда и лодки свободно ходили не только по Нилу и по каналам, но и прямо по затопленным полям. Простонародью делать было нечего, можно было и повеселиться. Центром праздника был храм в Опете (Ипет-Исут, современный Карнак). Из него жрецы выносили макеты судов богов. Это были три ладьи — Амона, его жены Мут и их сына Хонсу. Их несли по длинной аллее сфинксов на юг города, где стоит построенный в правление Аменхотепа Третьего огромный храм Ипут (современный Луксор). А у набережной уже стояла целая флотилия огромных судов. Это были настоящие ладьи Амона, Мут и Хонсу. Они больше напоминали плавучие храмы. На одну ладью Амона ушло четыре с половиной тонны золота. Здесь же стояла и ладья фараона. Она чуть меньше, чем ладья великого бога, отца царя Египта. Но украшена она также роскошно. В то время, когда ладьи богов и фараона плыли не спеша по Нилу к загородному храму Амона, огромные толпы народа приветствовали их. Египтяне тут же приносили в жертву богам огромное количество быков и прочей живности. Туши быстро разделывали, готовили прямо на берегу и поедались всем честным народом с большим энтузиазмом. Выпивалось также за здоровье Амона и его семьи бесчисленное количество бочек и жбанов пива и вина. И так все пили, ели, плясали и веселились все двадцать четыре дня подряд, пока Амон отдыхал в своей загородной резиденции. Понятно, что весь египетский народ обожал этот праздник Опет.

(обратно)

67

...храму... столицы и всей страны, находящемуся... к югу от города. — Древнеегипетское название — Ипут, современное — Луксор. Этот храм находится в южной части древних Фив. Великолепный комплекс храма был построен в честь бога Амона, культ которого распространился к тому времени по всей стране. Храм в Луксоре первое крупное культовое сооружение, посвящённое Амону. Ранее на этом месте находилась культовая постройка времён Среднего царства, чьи камни и пошли на строительство храма Амона. Фараон Тутмос Третий построил здесь маленькую молельню. Она состояла из трёх помещений. Молельня предназначалась для размещения священных ладей бога Амона, его жены Мут и сына Хонсу, которые приезжали сюда из Карнака во время праздника Опет.

Фараон Аменхотеп Третий построил храм для праздников южнее молельни Тутмоса Третьего, ближе к Нилу и тоже параллельно его течению. Строителем был Аменхотеп, сын Хапу, главный архитектор фараона. Он был единственный, кому разрешили построить свой заупокойный храм на западном берегу Нила, там же, где стоят заупокойные святилища фараонов. Основные строительные работы были завершены при Аменхотепе Третьем. Его преемники не внесли существенных изменений в композицию храма Амона, хотя некоторые строительные работы и были проведены.

С обеих сторон от входа в часть, построенную во время правления Аменхотепа Третьего, находятся его тронные статуи, а рядом с фараоном стоит статуя его царственной супруги Тии. Она гораздо меньше статуи фараона. Здесь же во дворе между колонн стоят одиннадцать статуй фараона Аменхотепа Третьего, на которых Рамсес Второй, правящий почти на сто лет позже, велел выбить своё имя. Из этого двора через узкий проход посетитель храма попадает в пятидесятидвухметровую колонную галерею, она состоит из семи пар колонн, по своей форме напоминающих пучки папируса. Капители колонн имеют форму раскрытого цветка папируса: Высота колонн 16 метров. Эта каменная аллея ведёт в следующий двор. Настенные барельефы этой части храма изображают сцены религиозных обрядов, торжественные шествия, посвящённые празднованию Нового года. После каменной аллеи посетитель попадает во второй двор, построенный во время Аменхотепа Третьего. С трёх сторон он окружён двойным рядом колонн, в южной части находится колонная галерея. Здесь колонны имеют форму стеблей папируса с закрытым бутоном цветка. Такую же форму имеют и все остальные колонны двора. Настенные барельефы изображают здесь Аменхотепа Третьего, приносящего жертву. Далее, пройдя через два зала-вестибюля, посетитель попадает в зал священной ладьи. Затем через зал-вестибюль с шестью парными столбами посетитель попадает в святилище с четырьмя опорами. Здесь в небольшом строении на возвышении стояла статуя бога. Эту статую вывозили в священной ладье в дни религиозных праздников. Барельефы этой части святилища изображают богов Гора и Атума, ведущих фараона к Амону. Среди вспомогательных помещений, к которым относились молельни Мут и Хонсу, наибольший интерес вызывает у посетителей «Дом рождения» Аменхотепа Третьего. Настенные барельефы этого помещения изображают рождение фараона начиная с момента зачатия (роль отца играет, естественно, бог Амон), беременности царицы, развития ребёнка и формирования его Каа, вплоть до момента рождения. Матери фараона при родах помогали сами боги. Последняя картина этой серии — сцена вступления фараона на трон.

Внешние стены храма тоже были украшены рельефной росписью. В основном она изображала сцены битв и сражений. Большая их часть, к сожалению, погибла.

(обратно)

68

...краем больших, сильно подведённых малахитом голубых глаз... — С древнейших времён египтянам была известна косметика. Свинцовым блеском красили брови и ресницы. Малахит измельчали, мешали с гусиным жиром и проводили под глазами широкую полосу, а также закрашивали этой смесью веки. Также подводили глаза галинитом. Египетские красавицы румянили щёки. Однако румяна были очень дороги, и не каждая женщина могла себе позволить такую роскошь. Хной красили ногти, волосы и ступни ног. Красили египтянки в те далёкие времена, как и современные модницы, губы помадой. Помаду приготавливали из смеси охры и салатного масла. В большом употреблении, особенно со времён Нового царства, были душистые масла и умащения, необходимые для кожи в условиях жаркого климата и при наличии пыльных ветров. Масла обязательно смешивали с жиром, и когда наносили обильно на кожу, то пот благоухал.

(обратно)

69

...этими сказками про Атона? — Слово «Атон» обозначает непосредственно солнечный диск. Уже в некоторых текстах времён Аменхотепа Третьего, отца фараона-реформатора Эхнатона, гораздо чаще, чем раньше, встречается это слово. Вероятно, ещё при Аменхотепе Третьем в Фивах появился культ Атона как солнечного божества. В пользу этого говорят название прогулочного судна царицы Тии, жены Аменхотепа Третьего и матери Эхнатона, — «Сияние Атона» — и титул вельможи этого же времени — «управляющий дворцом Атона». Имеются и другие указания на появление в Фивах культа нового солнечного божества — Атона, связанного с культом гелиопольского бога Ра-Горахти. Он впоследствии стал изображаться в виде солнечного диска, лучи которого оканчиваются кистями человеческих рук, держащих символ жизни и власти.

(обратно)

70

Хеви махнул худой рукой с уродливо удлинёнными пальцами. — Скорее всего у Аменхотепа Четвёртого была болезнь соединительных тканей, которая привела к уродливой трансформации всей его фигуры, а также к постепенному ухудшению зрения. Современная наука знает такую болезнь. Это синдром Морфана. При ней характерно заболевание глаз, деформация соединительных тканей и костей. Они значительно удлиняются.

(обратно)

71

Молодой фараон Аменхотеп Четвёртый... — Аменхотеп Четвёртый (1372—1354 гг. до н. э.) в конце правления восемнадцатой династии задумал провести религиозную реформу. Уже в первые шесть лет своего правления, проведённые в Фивах, он активно стал насаждать культ нового бога — Атона. Культ Атона резко отличался от культа прочих богов. Атон не имел антропоморфного изображения. Его образ не воплощался в статуях, не было у него никакой «семьи». Это был культ натуралистический — культ самого животворящего солнца, иначе говоря, культ великой силы природы, простой и ясный, лишённый теологических и мифологических ухищрений и символики. Солнце теперь изображали не в виде человека с головой сокола, а в виде круга с солнечной или царской змеёю спереди и множеством устремлённых вниз лучей с кистями человеческих рук на концах. Своим божеством теперь молодой фараон признавал только один облик зримого солнца. Царь Египта носил пластинки с полным солнечным именем на груди, на животе, над кистями рук и на предплечьях. Солнечный храм возвели в Фивах в первые годы правления Аменхотепа Четвёртого рядом с храмом Амона в Карнаке. Доходы нового храма превышали намного доходы храма прежнего верховного божества страны — Амона. Храм Атона был открытый, без всяких недоступных для верующих тайных мест. На открытые алтари приносились дары великому и единому новому богу.

(обратно)

72

...продолжил работать над бюстом (Нефертити ). — В Древнем Египте была очень развита традиция выполнения скульптурных портретов прежде всего умерших людей. Их ставили в гробницы. Сложились определённые каноны скульптурного портрета, которые скульпторы не имели права нарушать. Но с восшествия на престол молодого фараона Аменхотепа Четвёртого (Эхнатона) все изменилось. В первые годы царствования Эхнатона художники и скульпторы в своём стремлении отойти от прежних канонов, передать правдиво образ царя, его семьи даже несколько утрируют болезненные черты Эхнатона, его жены, дочерей. У Нефертити слишком вытянута шея, у фараона чрезмерно удлинённый череп, хилое тело с узкой грудью, непомерно тонкие ноги. Однако с течением времени заострённость новых форм стала сглаживаться. Художники, овладев мастерством и в значительной степени освободившись от канона, создали поистине прекрасные произведения искусства, которые и до сих пор восхищают своим непревзойдённым совершенством.

Таковы портретные бюсты царицы Нефертити. Лучшие из них найдены в мастерской скульптора Тутмеса в Ахетатоне. Законченный портрет царицы Нефертити стал известен всему миру после того, как его нашли в 1912 году. Лицо бюста покрыто тёплым тоном загара. С ним гармонирует высокая синяя корона, жёлтые, синие, красные и голубые камни на ожерелье и короне. Поражает нежный овал лица, глаза, прикрытые тяжёлыми веками, мягкие очертания щёк и подбородка. Всё это придаёт необычайную женственность лицу Нефертити. Профиль царицы удивительно изящен и утончён. И это сочетается с гордой, царственной осанкой.

Те же черты лица, но, может быть, только трактованные ещё тоньше и мягче, видны на другом, неоконченном портрете Нефертити из песчаника: пленительный овал лица, чистый, чуть выпуклый лоб, широко открытые миндалевидные глаза, обведённые чёрной линией, и слегка тронутые красной краской сжатые губы. Чувствуется мягкая бархатистость щёк, нежный, слегка выдающийся подбородок и едва ощутимые складки у рта. Желтоватый цвет песчаника передаёт теплоту кожи, а мягкая, почти неуловимая моделировка всего лица позволяет в нём каждый раз открывать новую неисчерпаемую красоту. Образ полон невыразимого обаяния. Той же точностью портретной характеристики отличается и изображение Нефертити, сделанное в последние годы её жизни.

В стремлении передать абсолютно точный портрет египетские художники того времени пользовались гипсовыми масками, снятыми как с лиц умерших, так и живых людей. На этих масках мастер снимал несущественные детали и последовательно обрабатывал отливки с них, достигая в отборе черт того обобщения и совершенства, которые так поражают в портретах Нефертити. Не менее хороши и тела статуй из скульптурных мастерских Ахетатона, как, например, торс обнажённой девушки, передающий с большим мастерством мягкие, полные грации формы юного тела. Скульпторы нередко делали статуи из двух пород камня. Для рук, ног и головы они употребляли кристаллический песчаник, для одежды — белый известняк. Создавалось впечатление, что стоит живой человек с мягким, тёплым, загорелым телом в белой одежде.

(обратно)

73

...жестокая и истеричная политика её мужа приведёт... к отчаянному противодействию... — Из года в год в течение всего царствования Аменхотепа Четвёртого (Эхнатона) недовольство его религиозными реформами нарастало. Это усугублялось также тем, что грубый религиозный переворот сопровождался и серьёзными социально-политическими сдвигами в структуре египетского общества: новое окружение царя было подобрано им не из старинного жречества и знати, тесно связанных с культом Амона и, естественно, враждебно относившихся к царю и его реформе, а из народной гущи. Облагодетельствованные фараоном, выдвинутые им на высокие посты и полностью зависевшие от воли фараона, эти новые приближенные искренне или с карьеристскими целями безропотно подчинялись царю и делали всё, чтобы прослыть убеждёнными последователями Атона. Внутренние распри ослабили военный потенциал Египта. Эхнатону, занятому реформами и борьбой с противниками, было не до азиатских владений. В Сирии в это время появляются воинственные племена из окрестных степей — кочевые племена-хабири, которых некоторые учёные отождествляют с предками иудеев. Начинают активно посягать на владения Египта в Азии и хеттские цари. В конце концов он лишается значительной части завоёванных земель. Неудачи в Азии приписывались старинной знатью и жречеством отступничеству и гневу богов на еретика-фараона. Всё больше и простой народ с неприязнью стал относиться к реформатору на троне. Египетские народные массы, за многие столетия привыкшие к своим старым богам, никак не могли забыть веру в своих исконных богов, и никакие декреты не могли поколебать их веру.

(обратно)

74

Новый центр обширной империи, названный Ахетатоном... — На восточном берегу Нила, на триста километров севернее Мемфиса, фараон Аменхотеп Четвёртый, назвавший себя Эхнатоном, на шестом году своего правления основал новую столицу страны Ахетатон («Горизонт Атона»). Развалины этого города хорошо сохранились и были раскопаны археологами в XX веке. Он был расположен между Нилом и полукольцом пустынных гор. Центральная улица города шла параллельно Нилу, пересекаясь с другими под прямым углом, которые вели на пристань, в некрополь и к алебастровым каменоломням. Город, построенный с размахом и роскошью, утопал в парках и садах. Он делился на три основные части. Главная — в центре — состояла из храмов бога Атона, дворца, предназначенного для официальных приёмов, административных зданий и складов. Здесь же был расположен жилой квартал города, где скромные дома мелких служащих, торговцев и низших жрецов сменялись богатыми особняками знати. К востоку от центральной части был построен другой дворец, в котором жил фараон со своей семьёй, придворными и слугами, находились служебные помещения и секретариат. Эту часть соединял с центром мост. В северной части города был сооружён дворец супруги фараона Нефертити. На южной окраине города располагалась усадьба Мару-Атон новой возлюбленной царя Эхнатона — Кии, позднее принадлежавшая его дочери. Усадьба изобиловала парками, прудами разной формы, беседками и павильонами. В стороне от города, к востоку, проживали мастера, художники, скульпторы, рабочие некрополя и каменоломен.

(обратно)

75

...самого старинного города Финикии Библа... — Библ — один из крупнейших торговых центров Древней Финикии — располагался на побережье современного Ливана к северу от Бейрута. В неолите (новокаменном веке) имел довольно скромные размеры, но затем значительно вырос и к бронзовому веку стал основной гаванью, через которую древние египтяне вывозили из этой горной страны знаменитый ливанский кедр и другую древесину начиная с 3000 года до н. э. Вскоре после 2000 года до н. э. в центре города был построен храм покровительницы Библа — Баалат Гебал (местное божество).

(обратно)

76

...огромные пирамиды, царственно возвышающиеся над Мемфисом... — Район пирамид — это огромный некрополь города Мемфиса. Сами пирамиды были мемориальными монументальными сооружениями на квадратном основании. Они были ступенчатыми, башнеобразными или пирамидальными. Некрополь располагался на плоскогорье, на самой границе песков Ливийской пустыни и долины Нила. Он тянулся на несколько десятков километров от Мемфиса до Фаюмского нома, где почитали крокодилов. Особенно грандиозны пирамиды трёх фараонов четвёртой династии Древнего царства (XXVIII век до н. э.) — Хуфу (по-гречески Хеопса), Хафра (Хефрена) и Менкаура (Микерина). Выше всех пирамида Хуфу-Хеопса. В древности её высота достигала 147 метров. Сторона её квадратного основания равна 233 метрам. На её возведение ушло два миллиона триста тысяч каменных глыб весом свыше двух тонн каждая. Причём сложены они без применения глины, цемента или каких-нибудь вяжущих материалов. Между отшлифованных поверхностей огромных камней невозможно просунуть и тонкого стального лезвия. Пирамида Хафра-Хефрена высится на 144 метра, а Менкаура — на 62. В древности они были облицованы светлым, отшлифованным известняком, так что солнечные лучи отражались от их поверхностей. И вместе с огромным сфинксом высотой в 20 метров и длиной в 57 они производили на древних египтян и гостей Мемфиса огромное, неизгладимое впечатление. Недаром они всегда считались чудом света номер один!

Мемфис — древнейшая столица Египта. Находился на левом берегу Нила к юго-западу от современного Каира. Основан в начале III тысячелетия до н. э. царём Менесом под названием «Белые стены». В описываемый в романе период в Мемфисе постоянно жил фараон Хоремхеб. Он выбрал этот город на стыке Нижнего и Верхнего Египта для столицы, чтобы быть более независимым от верхнеегипетских жречества и знати, претендующих на лидерство в империи. Мемфис в это время был крупнейшим торговым и культурным центром Древнего Египта. Он имел форму прямоугольника (со сторонами 6,5 на 13 км) и был расположен параллельно течению и руслу Нила. Его окружала высокая белая стена, усиленная сторожевыми башнями. В центре города находились искусственные водоёмы и озёра, в северной части города стояли царский дворец, храмы и святилища. По обе стороны от искусственных озёр возвышались административные здания, за ними начинались жилые кварталы. Главным богом Мемфиса считался Птах — покровитель искусства и ремёсел, и это, конечно, не случайно. С самого начала своего существования Мемфис сделался средоточием египетского ремесла. Земным воплощением бога Птаха считался священный бык Апис. Не всякий бык мог стать Аписом. Он должен обладать 28 приметами, которые точно знали только местные жрецы. Когда умирал старый Апис, весь Мемфис погружался в глубокий траур. Священного быка мумифицировали и хоронили в роскошном саркофаге в Серапиуме — кладбище священных быков. Затем жрецы по всей стране искали быка, который обладал бы всеми приметами. Когда его находили, то в городе начинались празднества, которые длились целую неделю. Что-что, а древние египтяне любили повеселиться. Новому божеству в виде быка прислуживали самые красивые девушки в его дворце при храме Птаха. Это был, наверное, самый роскошный коровник, который создавали когда-либо руки человека. Сам гордый фараон совершал в честь быка жертвоприношения. Но подобными обычаями было трудно удивить древних египтян из других областей. Ведь в разных уголках страны почитались как воплощение богов и бараны, и гуси, и змеи, и крокодилы, а в одном местечке боготворили маленькую рыбку оксиринх. Почитатели этой рыбы даже долгое время воевали со своими соседями, которые поклонялись другому божеству в виде человека с головой собаки, а рыбку оксиринх вылавливали и преспокойно съедали. Такого святотатства почитатели этой рыбёшки не могли простить. Но жители Мемфиса были очень дружелюбными, и если чужестранцы не трогали быка Аписа, то могли свободно жить в этой огромной столице торговли и ремесла всей страны. В городе существовали отдельные районы, где проживали купцы с их семьями из стран, ведущих постоянную торговлю с Египтом. Там обосновались финикийцы, ассирийцы, вавилоняне, хурриты, хетты, представители народов моря, выходцы из Нубии. Многие из них имели рядом со своими домами и свои храмы, где они молились своим богам. Мемфис со времени Нового царства всё больше приобретал космополитический характер всемирного торгового центра.

(обратно)

77

...скульптор Тутмес... — Тутмес — древнеегипетский скульптор XIV века до н. э., «начальник скульпторов» при дворе Аменхотепа Четвёртого (Эхнатона). Наиболее яркий представитель нового направления в изобразительном искусстве Древнего Египта, возникшего под влиянием реформ Эхнатона. Формально сохраняя канонические черты, Тутмес изменил характер официального древнеегипетского портрета, придав ему лирическую окраску. В мастерской Тутмеса, которая была открыта раскопками на месте Ахетатона, создавались портреты и рельефы со сценами, в которых скульптор смело характеризовал человеческие качества фараона и его близких, изображал повседневную жизнь фараона и его семьи. Произведения скульптора Тутмеса — скульптурные портреты фараона Эхнатона и его жены царицы Нефертити — шедевры мирового искусства, глубоко воздействующие на зрителя трепетной одухотворённостью образов, покоряющие исключительной тонкостью моделировки, чистотой и изяществом строгих линий, совершенством обработки материала.

(обратно)

78

...малолетнего фараона Тутанхамона... — Тутанхамон (по-древнеегипетски буквально — живой образ Амона) — в Древнем Египте эпохи Нового царства фараон восемнадцатой династии, правил примерно в 1351-1342 годах до н. э. Зять Аменхотепа Четвёртого (Эхнатона) и, возможно, его сын или младший брат. Вступил на престол в возрасте около двенадцати лет под именем Тутанхамон, умер, не дожив до двадцати лет. Власть во время его правления фактически находилась в руках взрослых родственников и других вельмож. При Тутанхамоне была отменена религиозная реформа Эхнатона, восстановлен культ Амона, а сам молодой фараон отказался от имени Тутанхамон и покинул город Ахетатон.

(обратно)

79

Только хетты могут ковать этот благородный металл, из которого делают сверхпрочные клинки. — Секрет производства железа и в особенности стали хранился в тайне хеттскими мастерами и другим народам Ближнего Востока в те времена не был известен. Из железа хеттские кузнецы производили широкий ассортимент изделий. Из железа изготавливались различные украшения: кольца (для ношения их на руках и ногах), серьги, нагрудные украшения. Но особенно существенно то, что уже в то время из железа делались и предметы хозяйственного, бытового назначения и великолепное оружие. Одним из самых массивных железных изделий хеттских мастеров являлся сакральный трон. На нём во время религиозных ритуалов часто совместно восседали два человека — царь и царица.

(обратно)

80

...новым фараоном Хоремхебом. — Хоремхеб (также Харемхеб, Харемхаб; древнеегипетское «Хор в праздновании») — египетский фараон, правил в 1334-1306 годах до н. э. Уроженец городка Хутнисут в Среднем Египте. Выдвинулся на военном поприще ещё при Эхнатоне и Семнехкара. При Тутанхамоне и Эйе фактически управлял страной на посту главного военачальника, верховного управляющего царским хозяйством и т. п. После смерти или свержения Эйе стал царём при поддержке фиванского жречества, «призванный» к власти самим богом Амоном. Стремясь окончательно ликвидировать следы религиозных преобразований Эхнатона, восстанавливал по всей стране запустевшие храмы, объявил незаконными своих предшественников на троне и прибавил годы их царствования к своим. Восстановил Фивы в правах столичного города и центра культа верховного бога Амона, однако остался со своим двором в Мемфисе. Как и его предшественники, чтобы сохранить независимость от столичной и номовой родовой знати и жречества, опирался на служилую знать. При прямом участии Хоремхеба уже в конце правления Тутанхамона (ок. 1339 года до н. э.) Египет вступил в войну с хеттами, своими главными соперниками на Ближнем Востоке, из-за владений в Южной Сирии, однако к 1337 году до н. э., по-видимому, полностью утратил свои сирийско-палестинские владения. Около 1330 года до н. э. Хоремхеб, возобновив войну в Азии, дошёл до реки Евфрат, но вскоре был вынужден заключить договор с хеттским царём Мурсили II, по которому египетские владения фактически ограничивались Синаем (Газа в Южной Палестине была уже хеттской). Поход Хоремхеба в Нубию и снаряженная им военно-торговая экспедиция в Пунт были более успешными. Ко времени Хоремхеба, вероятно, относится сооружение гипостильного зала в Карнаке и возведение в этом храмовом комплексе двух двойных пилонов.

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  Глава 1

    1

    2

    3

    4

  Глава 2

    1

    2

    3

    4

  Глава 3

    1

    2

    3

  Глава 4

    1

    2

    3

  Глава 5

    1

    2

    3

    4

Часть вторая

  Глава 1

    1

    2

    3

    4

  Глава 2

    1

    2

    3

    4

  Глава 3

    1

    2

    3

    4

    5

  Глава 4

    1

    2

  Глава 5

    1

    2

    3

    4

    5

Часть третья

  Глава 1

    1

    2

    3

    4

  Глава 2

    1

    2

    3

  Глава 3

    1

    2

    3

  Глава 4

    1

    href=#t67> 2

    3

    4

  Глава 5

    1

    2

    3

Часть четвёртая

  Глава 1

    1

    2

    3

    4

  Глава 2

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

*** Примечания ***