Семейная жизнь японцев [Игорь Александрович Латышев] (fb2) читать онлайн

Игорь Александрович Латышев «СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ ЯПОНЦЕВ»

Введение

Семья представляет собой первичную клетку современного общества. Из семейных молекул складываются группы и классы, образующие в совокупности социальную структуру любой страны. Каждой семье, при всех ее индивидуальных особенностях, присущи и некоторые общие черты, обусловленные ее принадлежностью к той или иной национальности, к тем или иным социальным группам и классам.

Семейная жизнь — это микромир, заслуживающий не меньшего внимания исследователей-обществоведов, чем мир экономики или мир политики. В этом микромире переплетаются в сложном клубке проблемы экономические и психологические, демографические, социальные, идеологические и физиологические. Процессы, происходящие внутри миллионов семейных молекул, оказывают в совокупности огромнейшее воздействие на все стороны общественной жизни любого государства. Находясь в зависимости от экономического положения страны, от политики и уровня культуры, семейная жизнь людей в свою очередь влияет на состояние национальной экономики и развитие внутриполитических событий. Все это в полной мере относится и к семейной жизни японцев, рассмотрению которой посвящена предлагаемая читателям книга.

Пока проблемы семейной жизни японцев не получили в советской литературе столь широкого и всестороннего освещения, как проблемы, связанные с экономикой, историей, политикой, философией, рабочим движением и культурой Японии. Отчасти это объясняется, видимо, ограниченностью информации по данному вопросу, а отчасти тем, что у сойотской общественности интерес к проблемам семейной жизни возрос лишь в последние десятилетия.

Сказанное вовсе не означает, что наши читатели не получали до сих пор никаких сведений о семейном быте японцев. Подобные сведения они могли почерпнуть из большого числа романов, повестей и рассказов японских писателей, переведенных в Советском Союзе. Но любое художественное произведение всегда содержит в себе изрядную долю фантазии и субъективных суждений автора. В этом состоит недостаток художественной литературы как источника информации. Оставляя в памяти читателя какие-то частные факты, образы и впечатления, романы и новеллы не дают ему в то же время твердого знания того, насколько характерно для всего населения страны поведение отдельных героев и где проходит грань между подлинными фактами и авторским вымыслом.

Немало интересных сведений о японских семьях содержится и в книгах советских журналистов. В этой связи нельзя не упомянуть, в частности, широко известную книгу В. В. Овчинникова «Ветка сакуры» (М., 1971), где встречается много интересных наблюдений и оценок, касающихся семейной жизни японцев. Незаурядный литературный талант автора книги способствовал тому, что ряд приведенных им сведений и суждений стал частью современного стереотипного представления советских людей о японцах и их семейном быте, хотя внимательное ознакомление с японской действительностью обнаруживает устарелость некоторых из этих сведений и суждений. Но это отнюдь не умаляет той большой роли, которую сыграла книга В. В. Овчинникова в пробуждении интереса советской общественности к особенностям национального характера и семейного быта японцев. Полезную роль призвана, судя по всему, сыграть в таком же смысле и недавно изданная книга В. А. Пронникова и И. Д. Ладанова «Японцы» (М., 1983), посвященная выявлению особенностей японской национальной психологии.

Довольно много разрозненных сведений о семейной жизни японцев можно найти и в нашей научной и научно-популярной литературе о Японии. Большим вкладом в изучение материальных сторон семейной жизни японцев явилась книга С. А. Арутюнова «Современный быт японцев» (М., 1968), содержащая обильную информацию о домах, одежде, питании, времяпровождении, национальных обрядах и прочих сторонах быта японских семей. Информация эта изложена, однако, в плане этнографического, а не социологического исследования, что ограничило для автора возможность анализа ряда важных и острых проблем семейных отношений. В социологическом плане отдельные стороны семейной жизни японцев подробно рассматриваются в глубокой и содержательной книге А. И. Соколова «Япония. Экономика и образование» (М., 1982). В той же связи заслуживает упоминания и статья Т. А. Рассошенко «Основные тенденции развития послевоенной японской семьи», опубликованная в ежегоднике «Япония 1976» (М., 1977, с. 224–235).

Несравненно более широкое освещение получили проблемы семейной жизни японцев в трудах японских социологов и публицистов. В совокупности эти труды насчитывают в наши дни сотни томов. Изучение проблем семейной жизни представляет собой сегодня в Японии целую самостоятельную область обществоведения. Базой научных трудов служат многочисленные материалы обследований и массовых опросов населения, проводимых весьма часто и государственными ведомствами, в том числе канцелярией премьер-министра, и частными учреждениями (например, банками и страховыми компаниями), и общественными организациями, включая политические партии.

Стремление всех упомянутых учреждений и организаций как можно детальнее выявить настроения и мотивы поведения своих соотечественников в сфере семейного быта связано с самыми разнообразными практическими задачами. Государственным учреждениям такие сведения необходимы при разработке политики в сфере бюджета, налогообложения, социального обеспечения, регулирования цен и т. д. Для банков и крупных компаний, занятых в сфере услуг, торговли и страхования, практическое значение имеет выявление подлинных мотивов поведения рядового японского клиента, вкладчика и покупателя в тех или иных житейских ситуациях, возникающих в связи с их семейными делами. В еще большей мере это относится к общественным и особенно политическим организациям, стремящимся по возможности лучше разобраться в том, какова зависимость от семейной жизни поведения японских избирателей при голосовании на парламентских и муниципальных выборах.

В тщательном изучении мельчайших деталей семейной жизни населения страны японские социологи видят в наши дни столь же глубокий практический смысл, что и исследователи природы, применяющие электронные микроскопы и другие приборы, позволяющие заглядывать в мир молекул и атомов. Познание тайн элементарных частиц, составляющих в совокупности современное общество, рассматривается ими как важная предпосылка к пониманию многих из непредсказуемых на первый взгляд процессов, происходящих в Японии наших дней.

Высказывая различные суждения по поводу состояния и перспектив развития семейной жизни японцев, подавляющее большинство японских исследователей сходятся во мнениях, что семейная жизнь населения Японии претерпевает в настоящее время глубокие перемены, что основы прежней семейной структуры, существовавшей в стране на протяжении многих столетий, рушатся, а на их обломках образуется новая структура, не отвечающая традиционным понятиям о браке и семье^[1].

В чем же суть перемен в современной семейной структуре Японии?

Прежде первичными ячейками социальной структуры японского общества и ил мл и сь большие клановые дома — «иэ». Отличительная, черта «иэ» как формы семейной организации состояла в том, что старшие сыновья в качестве продолжателей рода оставались после вступления в брак в домах родителей и дедов. Под одной крышей в большинстве таких домов жили обычно два-три поколения супружеских пар. Глава дома пользовался у членов семьи непререкаемым авторитетом и властью. В соответствии с существовавшими законами он распоряжался имуществом дома. От его воли зависели судьбы членов семьи: по его единоличному усмотрению, в частности, заключались браки детей и внуков. В основе взаимоотношений между членами семьи лежало главенство мужчин над женщинами, закрепленное не только обычаями, но и законом.

В общественном сознании японцев клановая семья «иэ» представляла собой нечто постоянное, вечное по сравнению с жизнью отдельных людей. От поколения к поколению в рамках «иэ» наследовались и имущество, и профессиональные знания, и социальное положение членов семьи. Главный смысл своего бытия всем членам «иэ» надлежало видеть в сохранении его существования и престижа, в защите его интересов. «В иэ, — пишет японский социолог проф. Тадаси Фукутакэ, — отдельные его члены поступались своими личными желаниями в пользу общих интересов семьи. Цель их жизни состояла в том, чтобы укреплять общественное положение семьи и ее репутацию. Хотя это проявлялось не одинаково во всех сферах общества, тем не менее можно сказать, что большинство японских семей считало естественной свою приверженность принципу главенства интересов семьи над всем остальным»^[2]. Существование дома поддерживалось любыми средствами: широко практиковалось, в частности, включение в члены «иэ» приемных сыновей, не связанных прямым родством с главой дома. Нередко усыновленные лица, получавшие фамилию главы дома, становились затем его полновластными преемниками. В сознании японцев, пронизанном религиозными поверьями, в составе «иэ» продолжали оставаться незримо и все предки — основатели дома, все те деды и прадеды, которые были его главами.

Серьезный удар по системе «иэ» нанесли послевоенные реформы, в ходе которых была принята новая конституция, установившая качественно новые принципы семейного законодательства. В частности, в 24-й статье конституции указывалось: «Брак основывается только на взаимном согласии обеих сторон и существует на основе взаимного сотрудничества, в основу которого положено равенство прав мужа и жены. Законы в отношении выбора супруга, имущественных прав супругов, наследства, выбора местожительства, развода и других вопросов, связанных с браком и семьей, должны составляться исходя из принципа личного достоинства и равенства полов»^[3].

С введением новых законов прекратилась практика вписывания имени невестки в список членов семьи, возглавляемой отцом или дедом мужа. Молодожены стали регистрироваться как самостоятельная семья. Юридическим фундаментом взаимоотношений супругов стало равенство их прав. Равные права наследования имущества отца получили теперь все дети, в отличие от прежних времен, когда этим правом пользовался лишь старший сын. Подобные перемены не могли не повлиять на семейную жизнь подавляющей части японского населения, хотя традиции и взгляды прошлого еще довольно долго продолжали тяготеть над многими семьями, особенно в провинциальных, сельских районах страны. С течением времени все меньше стало ощущаться стремление японских молодоженов идентифицировать себя с каким-либо кланом — «иэ». Сначала эта тенденция проявилась среди городского населения, а затем, спустя почти дна десятилетия, и среди сельского.

Но изменения в законах нельзя рассматривать, разумеется, как единственную причину перемен в семейной структуре Японии. В сущности, распад клановых семей — «иэ» был предрешен всей совокупностью перемен, происшедших и японском обществе как в период послевоенных реформ, так и в период бурного роста японской экономики, наблюдающегося в 60-х годах. Наряду с новыми законами большую роль в распаде «иэ» сыграли такие факторы, как массовый отлив населения в города из сельских районов, изменение материальных условий быта многих японских семей в процессе урбанизации страны, повышение образовательного уровня населения и переключение молодежи на новые профессии, ослабление престижа традиций прошлого, а также распространение в широких слоях японского на. рода демократических идей — с одной стороны, и индивидуалистических, эгоцентрических настроений — с другой. Все это привело к тому, что старая мораль, цементировавшая наряду с законами клановую структуру японских семей, утратила прежнюю неодолимую силу: личные интересы людей зачастую стали брать верх над моральными заповедями прошлого и определять их поведение в семейных делах^[4].

Особенно четко перемены в семейной структуре японского общества проявились в постепенном сокращении доли больших семей, состоящих из двух-трех поколений, и в возрастании доли нуклеарных семей, состоящих из супругов, их детей и как максимум одного из престарелых родителей. Если в 1955 г. нуклеарные семьи составляли менее 60 % всех семей страны, то в 1975 г. их доля достигла 64 %^[5]. Косвенным свидетельством постепенного распада «иэ» являются и такие взаимосвязанные показатели, как неуклонное уменьшение средних размеров японской семьи и быстрое увеличение общего числа семей страны. Если в 1955 г. средний размер японской семьи определялся в 4,97 человека, то 20 лет спустя, в 1975 г. — в 3,44 человека. Только за пять лет, с 1970 по 1975 г. общее число японских семей возросло на 15,9 %^[6]. Этот же процесс, несколько замедлившись, продолжался и далее: в 1980 г. количество семей страны увеличилось по сравнению с 1975 г. на 6,6 % и составило 35 980 тыс.^[7]. Средний размер одной семьи сократился к 1980 г. до 3,25 человека. При этом проявилась одна закономерность: в крупных городах доля самых малых нуклеарных семей значительно выше, чем в глухих сельских районах, а потому средние размеры семьи в этих городах заметно меньше, чем в провинциальных районах. Так, в Токио в 1980 г. средний размер семьи составлял 2,7 человека, тогда как в горной сельской префектуре Ямагата средняя семья состояла из 3,87 человека^[8].

Все это прямо или косвенно свидетельствует о том, что в наши дни в семейной структуре Японии преобладают небольшие семьи, созданные и существующие в соответствии с новыми законами и понятиями о семье, а прежние клановые семьи — «иэ», оставаясь в незначительном количестве, доживают свой век. С каждым годом семейная структура Японии становится в основе своей все более и более сходной с семейной структурой США и стран Западной Европы (в США, например, согласно переписям 1970 и 1980 гг., средний размер семьи составлял соответственно 3,11 и 2,75 человека)^[9].

Но некоторая специфика все-таки остается. Она — результат влияния различных традиций прошлого, гнездящихся в сознании японцев. Значительно ослабнув за минувшие десятилетия, сила традиций тем не менее дает о себе знать и сегодня. Более того, некоторые традиции открыто или исподволь поддерживаются правительственными кругами страны, проводящими курс на восстановление среди населения националистических и монархических настроений. И по сей день, например, государственные деятели Японии заботливо оберегают традиционные нормы жизни и клановый, династический статут императорского дома, который всегда выдавался ими и выдается теперь за идеальный образец японской семьи. Особенно цепко придерживаются в своих семейных делах традиционных порядков имущие «верхи» японского общества: магнаты финансового капитала, консервативные политические деятели, представители чиновничьей элиты и т. д. С другой стороны, под влиянием стародавних традиций остается некоторая часть населения глухих горных районов страны. То же можно сказать и о городских семьях мелких частных предпринимателей типа парикмахеров, лавочников или аптекарей, стремящихся с ранних лет приобщать сыновей к своему семейному делу. Духовные и социальные пережитки клановой семейной структуры проявляются нередко в наши дни во взаимоотношениях, складывающихся у отдельных групп японцев в таких бытовых ситуациях, как свадьбы и похороны, а также при решении вопросов наследования, при контактах с соседями и т. д.

Сказанное выше свидетельствует о том, что процесс распада прежней, «исконно японской» семейной организации и образования новой, присущей развитым капиталистическим странам, близится в Японии к завершению, но пока еще не закончился. На сегодняшний день в обыденной семейной жизни японцев, а также в их суждениях можно обнаружить как «западные», так и «восточные» (точнее, японские) черты. И это обстоятельство необходимо постоянно иметь в виду при исследовании современного домашнего быта японцев.

К сожалению, авторы некоторых книг, издаваемых за пределами Японии, да и в Советском Союзе, освещая те или иные семейные проблемы японцев, увлекаются выявлением лишь экзотических национальных элементов японского образа жизни, упуская из вида происшедшие за последние полтора-два десятилетия изменения в семейной структуре этой страны, и продолжают потчевать читателей заведомо устаревшими сведениями, относящимися к домашнему быту японцев тех времен, когда в стране преобладали клановые семьи. Как результат этого у читателей складывается искаженное представление о японцах как о некой особой национальности, обладающей уникальной способностью хранить в неприкосновенности свои традиции и национальное своеобразие. А ведь в действительности это не так: в своем семейном быту, как и в других сферах общественной жизни, Япония сегодня утрачивает национальную экзотику гораздо быстрее, чем многие другие страны Азии. Японцы 70—80-х годов — это уже не японцы периода 50-х годов. Иллюстративный материал этого периода уже не годится для использования при освещении семейного быта японцев наших дней.

Основная цель данной книги состоит поэтому в том, чтобы рассмотреть перемены, происшедшие в семейной жизни японцев за последние десятилетия, показать неоднородность современной японской семейной структуры, в которой эклектически сочетаются элементы прошлого и настоящего, выявить те острые проблемы, с которыми сталкиваются сегодня японцы в своей домашней жизни, а также противоречивость в подходе к этим проблемам отдельных групп японского общества.

Фактический материал для книги был почерпнут автором из японской прессы, трудов социологов, а также из официальных публикаций и справочной литературы, содержащей различные статистические сведения.

Автор надеется, что его скромный труд поможет советским читателям уточнить свое представление современной Японии и японцах и несколько расшатать стереотипные представления о мнимой «уникальности» и «загадочности» этой страны.

Глава 1 ФОРМИРОВАНИЕ СЕМЬИ: ВСТУПЛЕНИЕ В БРАК И СВАДЬБА

Добрачные взаимоотношения молодых японцев

В Японии средних веков любовь мужчины к женщине не была окружена ореолом рыцарской романтики и возвышенных чувств, как это было в средневековой Европе. Скорее наоборот: любовь воспринималась общественным мнением страны весьма скептически, а ее роль в жизни людей всемерно принижалась. В довоенные времена и в первые послевоенные годы молодые японцы обычно стыдливо избегали говорить на людях о любви и связывать с этим чувством свои жизненные помыслы и мотивы поведения. Теперь же молодежь в своей массе без стеснения рассматривает любовь как одну из главных целей жизни. Об этом свидетельствуют данные массового опроса, в ходе которого представителям различных слоев японского населения предложили выбрать из ста понятий одно такое, которому они придают наибольшую значимость. Самым популярным в итоге опроса оказалось слово «любовь», оставив позади такие понятия, как «искренность», «красота», «справедливость», «правда», «сердечность» и т. д. Именно это слово было названо наибольшим числом молодых людей в возрасте от 20 до 30 лет. Как писала по этому поводу газета «Асахи ивнинг ньюс», «в обществе, где конкуренция становится все ожесточеннее, в сознании молодого поколения естественно возникает стремление сделать любовь своей конечной и основной жизненной целью»^[10].

Привлекая данные массовых опросов населения, японские социологи и пресса публикуют время от времени сведения о том, как зарождается в современной Японии то взаимное влечение людей разного пола, которое ведет к созданию новых брачных союзов. Примером тому служит опрос, проведенный в 1974 г. канцелярией премьер-министра среди школьников старших классов и студентов в возрасте от 16 до 21 года. В результате опроса обнаружилось, что интерес подростков к противоположному полу возникает теперь в Японии у мальчиков в 12–14 лет, у девочек в 15–17 лет. Как явствует из ответов подростков, главным стимулом к появлению такого интереса явились для них в большинстве случаев соответствующие статьи и фотографии в журналах, продающихся в массовом количестве в книжных лавках и киосках страны^[11].

Первый интерес молодых японцев друг к другу и первые вспышки их любви проявляются по-разному, хотя некоторые национальные черты характера дают знать о себе и в этой сфере человеческих отношений. Так, в опубликованной газетой «Майнити дэйли ньюс» 14 февраля 1976 г. информации о результатах опроса мальчиков — школьников старших классов и юношей-студентов, проведенного в Токио одной из частных торговых фирм, говорилось: «Отвечая на вопрос о том, каким путем они привлекают к себе внимание девочек, школьники старших классов заявили, что чаще всего они просят кого-нибудь из друзей выступить в качестве посредника. Второй (по частоте использования. — И. Л.) излюбленный прием — это выражение своей симпатии к понравившейся девочке иным, чем по отношению ко всем другим девочкам, поведением, а третий — изложение напрямик своих чувств. Четвертое место занимают любовные письма.

Иначе ведут себя студенты колледжей, большинство которых отдает предпочтение непосредственным объяснениям. К услугам друзей в качестве посредников и к позам молчаливого поклонения они прибегают гораздо реже.

Отвечая на вопрос, как следовало бы девушке вести себя в состоянии пылкого увлечения, школьники старших классов дали понять, что проявление чувств путем поведения предпочтительнее, чем объяснения' на словах. Более старшие по возрасту юноши-студенты также в большинстве своем отдали предпочтение старомодным девушкам, склонным терпеливо дожидаться, когда юноша сам поймет ее чувства. Но многие мальчики остаются склонными к пассивности, заявив, что хотели бы, чтобы девочка первой объявила им о своей любви. Из общего числа опрошенных школьников 27 % учеников старших классов уже получали объяснения в любви от девочек. Для студентов колледжей этот процент достигает 34».

Что касается дальнейших этапов в развитии добрачных отношений между подростками и молодыми людьми разного пола, то в общем они характеризуются большей сдержанностью, чем те отношения, которые наблюдаются в США и других странах Запада. Так, согласно данным общественного опроса, проведенного канцелярией премьер-министра в 1974 г., лишь 33,4 % опрошенных юношей в возрасте от 16 лет до 21 года и лишь 25,6 % девушек того же возраста познали на практике, что такое поцелуи. Только 15 % юношей и 6,6 % девушек указанного возраста обладали опытом интимных добрачных отношений с противоположным полом, тогда как в США 59 % юношей и 45 % девушек обретают такой опыт в возрасте от 13 до 19 лет^[12].

В то же время в печати отмечается быстрое повышение интереса японских юношей и девушек к сексуальным аспектам их взаимоотношений. Очередной опрос молодежи, проведенный канцелярией премьер-министра семь лет спустя, в 1980 г., обнаружил, в частности, что 49 % молодых японцев в возрасте до 19 лет знакомы по личному опыту с поцелуями и что уже не 6,6, а 17 % японок указанного возраста вступали в интимные внебрачные связи с лицами мужского пола^[13].

Печальным последствием перемен, происходящих в сознании и поведении молодежи, стало в Японии наших дней непрерывное увеличение числа абортов, производимых школьницами и студентками в возрасте до 19 лет^[14]. В 1980 г. было зарегистрировано, например, 19 048 абортов у девиц в возрасте 15–19 лет, что, как отмечает печать, по крайней мере в 2 раза меньше их действительного числа^[15]. Такое расхождение между статистикой и действительностью объясняется тем, что законы запрещают врачам делать аборты несовершеннолетним без ведома их родителей. А уведомлять своих родителей многие из оплошавших девиц не хотят из-за опасений их гнева. Ведь в случае сохранения беременности школьницам или студенткам грозит, например, в соответствии с существующей в Японии практикой либо безотлагательное исключение из учебного заведения, либо отстранение от занятий на продолжительный период.

Стремясь избежать огласки, позора и гнева родителей, девушки, попавшие в сложное положение, зачастую прибегают к услугам недобросовестных врачей, нарушающих закон ради хорошего заработка. Подтверждением тому служат высказывания г-жи Сатико Канэмицу, занимающейся разбором такого рода вопросов в одном из ведомств токийского муниципалитета. «Когда родители узнают, — цитируются в газете „Асахи ивнинг ньюс“ ее слова, — что их дочь забеременела, они бывают потрясены и взволнованы вплоть до помыслов о самоубийстве. Ведь они-то думали, что „их дочь совсем не такая“. В ее проступке они видят преступление. Поэтому многие девочки, ничего не говоря родителям, обращаются к друзьям за денежной помощью, чтобы собрать 100 тыс. иен, необходимых для аборта». В той же статье газеты сообщается о случаях, когда юные японки, скрывавшие до последней минуты свою беременность, рожали детей в местах общественного пользования, а также о случаях, когда после тайных родов они избавлялись от новорожденных, запирая их в багажные камеры на столичных вокзалах^[16].

Все эти факты пока еще не так уж характерны для поведения основной массы японской молодежи. Доля молодых девиц, производящих аборты (4,3 случая на тысячу лиц в возрасте от 15 до 19 лет)^[17], остается в Японии, судя по всему, гораздо меньшей, чем в ряде других капиталистических стран.

Как показывают наблюдения социологов, внебрачные половые связи несовершеннолетних японцев в подавляющем большинстве случаев отличаются неустойчивостью и недолговечностью и обычно не завершаются браками. Нередки при этом и различные печальные последствия. Указывая на возрастание в 4 раза случаев беременности несовершеннолетних японок за 14 лет (с 1968 по 1982 г.), проф. Бин Такэда (университет Тиба), проводивший долгое время массовые обследования девочек-школьниц, рожавших внебрачных детей, отмечает в своих наблюдениях, что 30,4 % этих девочек, оказавшись беременными, теряли контакты с юношами — отцами детей в течение первого же месяца после того, как обнаруживалась их беременность, и донашивали своих детей, оставшись в одиночестве. У 11,5 % подобные разрывы происходили в течение последующего года. Что же касается остальных, то лишь 22,7 % несовершеннолетних матерей вышло затем замуж за юношей — отцов их детей, причем 4,4 % этих браков окончились быстрым разрывом. Пять из девочек, находившихся под наблюдением профессора, покончила — жизнь самоубийством^[18].

Об озабоченности многих подростков в Японии отношениями" с противоположным полом и их неуверенности в своих мнениях и действиях свидетельствуют многочисленные вопросы, задаваемые ими по телефону работникам «Уголка ответов на вопросы молодежи» — специального информационного центра, созданного полицией, чтобы давать советы еще неопытным в житейских делах молодым людям, столкнувшимся с различными затруднениями. «Вопросы, касающиеся любви и секса, — говорилось в информации газеты „Асахи ивнинг ньюс“, — составили наибольшую часть — 25 % всех вопросов, заданных молодыми людьми по телефону… Около 40 % учеников неполной и полной средней школы в своих телефонных вопросах хотели посоветоваться о том, как им решать любовные и сексуальные проблемы. Многих из них беспокоил вопрос, как лучше вступить в контакт с мальчиками или девочками, в которых они влюблены, и как далеко могут они идти в отношениях со своими возлюбленными. Некоторые из мальчиков искали совета по вопросу о том, как им быть с забеременевшими подружками. Большинство из 150 телефонных вопросов, связанных с беременностью, были заданы мальчиками из полной средней школы ^[19]».

Возрастание «раскованности» в отношениях между подростками разных полов серьезно озадачивает японских социологов и сексологов, отмечающих значительные сдвиги в психологии японской молодежи, все большую склонность многих юношей и девушек к отказу от соблюдения прежних жестких моральных норм и правил поведения. Такого мнения придерживается, например, профессор Токийского университета Кадзуо Аоки, опирающийся в своих выводах на правительственные обследования. В частности, в исследовании, опубликованном в книге «Современная японская семья», он отмечает с тревогой, что около 35 % японских юношей считают теперь возможным идти «дальше поцелует) в связях с теми девушками, которых они рассматривают как своих будущих невест^[20].

Но в наши дни у блюстителей строгой морали и нравственности нет многих из прежних эффективных средств воздействия на умы молодежи, и более того: современный механизм японского буржуазного общества, включая средства массовой информации, индустрию развлечений и службу быта, работает лишь в выгодном для себя направлении, нередко при этом содействуя процессу расшатывания традиционных взглядов и норм поведения молодежи. Немалую роль в стимулировании взаимного влечения людей различных полов, как и их «раскованности» в отношениях друг с другом, играют, например, в Японии предприятия общественного сервиса. Несмотря на тесноту и скученность японских городов, молодые люди могут всегда найти себе укромное место в вечерних кафе, барах и ресторанчиках. В торговых и увеселительных кварталах Токио и других городов страны сотни тысяч молодых пар проводят время по вечерам в таких заведениях за сравнительно низкую плату и чаще всего без приема каких бы то ни было алкогольных напитков. Предприимчивые дельцы — владельцы предприятий в сфере услуг нередко стремятся, однако, нажить капитал, завлекая влюбленных, не имеющих возможности побыть наедине в домашней обстановке, в специально оборудованные «гостиницы любви», где комнаты сдаются кому угодно без предъявления документов на час, на два и на три. Зачастую такие гостиницы представляют собой не что иное, как притоны разврата и проституции, ориентированные не только на молодых неженатых и незамужних влюбленных, но и на неверных мужей и жен, ищущих любовных утех вдали от своих домов.

В последние годы в связи с резким возрастанием числа автомашин, находящихся в индивидуальном пользовании, все большее число свиданий молодых японцев происходит «на колесах». Особенно это относится к молодежи из имущих семей. Если в прежнее время символами любви в Японии служили цветы вишни-сакуры и диск луны в ночном небе, то сегодня у японской молодежи первые воспоминания о любви чаще всего ассоциируются, пожалуй, с машиной и портативным магнитофоном.

Важным средством постоянного общения молодых японцев друг с другом стала теперь также и телефонная связь. В октябре 1981 г. газета «Майнити дэйли ньюс» писала по этому поводу следующее: «Телефоны играют важнейшую роль в любовной жизни японских пар — об этом говорит обследование, осуществленное Национальной телеграфной и телефонной корпорацией. Как выясняется, почти 40 % всего времени общения эти пары проводят в разговорах по телефону, 56 % приходится на их встречи и только 3 % на переписку. Корпорация опросила 500 новобрачных, выясняя, как они проводили время до вступления в брак. В среднем каждый их телефонный разговор продолжался 29 минут, причем половина опрошенных признала, что некоторые их телефонные беседы продолжались более часа. Рекордным оказался разговор, длившийся пять часов. Женщины звонили своим друзьям-мужчинам в среднем 1,9 раза в неделю, хотя 6 % из них сообщили, что звонили каждый день. Мужчины звонили своим подругам-женщинам в среднем 2,8 раза в неделю, из них 13 % — каждый день.

Около половины телефонных звонков преследовали цель назначить время и место встречи, около трети имели в виду обсуждение событий дня, а цель оставшейся части звонков состояла либо в том, „чтобы только услышать голос другой стороны“, либо чтобы удостовериться, что оба вернулись домой благополучно после встречи. Около половины телефонных разговоров состоялись между 9 и 10 часами вечера, а еще одна треть в последующий час»^[21].

Следует сказать, однако, что изменения в прежних традиционных представлениях о любви и нормах взаимоотношений людей различных полов, происшедшие в Японии за послевоенные десятилетия, как и нынешняя «раскованность» многих молодых японцев в их добрачных любовных связях, не изменили общего позитивного отношения японской молодежи к браку как необходимому шагу в устройстве своей личной жизни. Опрос молодежи в возрасте от 15 до 24 лет, проведенный канцелярией премьер-министра в 1971 г., показал, что подавляющее большинство молодых людей (64,8 %) вполне определенно заявляет о своем намерении жениться или выйти замуж, и лишь очень незначительная часть опрошенных (2,7 %) решительно высказалась против брака^[22].

О браках по сговору и браках по любви

В соответствии с современным японским законодательством вступать в брак могут лица мужского пола, достигшие восемнадцати лет, и лица женского пола, достигшие шестнадцати лет^[23]. При этом делается существенная оговорка, представляющая собой дань национальным традициям. Суть ее состоит в том, что одним из условий вступления в брак лиц, не достигших совершеннолетия (двадцати лет), является согласие на этот брак их родителей^[24]. Регистрация браков производится органами городской и сельской администрации на основании заявлений, заполняемых по определенной унифицированной форме вступающими в брак лицами и заверяемых двумя свидетелями. Не разрешаются браки между лицами, находящимися в прямом и побочном кровном родстве, а также лицами, находящимися в близком родстве в результате усыновления^[25].

Принципиальное отличие современных законоположений о браке по сравнению с теми, которые существовали в Японии в довоенные и военные годы, состоит в ином, чем прежде, юридическом толковании семьи. Раньше под семьей («иэ») понималось сообщество родственников, возглавляемое одним из представителей его мужской части в лице деда, отца или старшего сына, выступавших в качестве продолжателей рода и наследников основных имущественных ценностей семьи. В нашем представлении такой семье больше соответствуют понятия «дом», «род» или «клан». Теперь же, когда речь идет о семье, употребляются слова «сэтай» или «кадзоку», под которыми понимается обычно сообщество супругов, а также проживающих с ними детей и лишь в редких случаях стариков родителей. В соответствии с новыми законами молодожены получают полную автономию и самостоятельность по отношению к родительским семьям как мужа, так и жены. Они не обязаны, например, оставаться в том или ином родительском доме и могут выбирать местожительство и прописку по собственному усмотрению. Более того, в отличие от довоенного периода, когда законы исходили из главенства мужчин над женщинами, нынешние браки в соответствии с новой конституцией основываются на предпосылке равенства прав супругов, что значительно изменило подход людей к браку, их запросы в выборе жениха и невесты, их взгляды на брак.

В довоенной Японии преобладали традиционные браки по сговору. Главными действующими лицами в подготовке к таким бракам выступали не столько женихи и невесты, сколько их родители, а также сваты и свахи. После свадьбы чаще всего молодые жены переселялись в родительские дома своих мужей и становились зависимыми членами семейного клана мужа, возглавляемого либо его дедом, либо отцом. Только в редких случаях, при отсутствии у жены братьев, молодые мужья могли усыновляться родителями жены, брать их фамилию и переходить в их семью на правах будущих продолжателей рода. Бракосочетание детей рассматривалось родителями и жениха и невесты как важное общесемейное дело, связанное прежде всего с хозяйственными, материальными расчетами. Брак и любовь были по этой причине вполне обособленными понятиями, и супружеская любовь являлась частным случаем любовных связей, значительная, если не большая часть которых возникала вне рамок семьи.

Что собой представлял традиционный японский брак по сговору? Его подробное описание дает в своей известной книге «Городская жизнь Японии» английский исследователь-японовед Рональд Дор. «Брак по сговору (миай кэк-кон), — пишет он, — означает, что его участники были вполне откровенно сведены друг с другом с целью бракосочетания по инициативе либо родителей, либо друга семьи, либо посредника. Он означает также, что исходные критерии при выборе пары носили объективный характер. При этом имеются в виду не только такие соображения "семейного" порядка, как статус семей и родословная обеих сторон, возможная ценность новых родственных связей, пригодность невесты в качестве хранительницы семейных традиций и воспитательницы будущих глав семьи. В расчет принимаются и "личные" качества невесты: ее внешность, здоровье, ум, умение вести хозяйство и достижения в образовании (диплом об окончании школы чайных церемоний или школы экспонирования цветов будет непременно упомянут посредником в качестве важного достоинства невесты). Значение имеет также, были ли случаи проказы или сумасшествия среди родственников каждой из семей, способен ли жених обеспечить семье должные доходы и совместимы ли темпераменты того и другого. Учитываются и бесчисленные гороскопические и хиромантические соображения, играющие немаловажную роль, поскольку они столь сложны и запутанны, что если следовать им точно, то можно воспрепятствовать любому браку и дать обеим сторонам при необходимости благовидный повод для прекращения дальнейших переговоров»^[26].

Важнейшими фигурами в классических браках по сговору являлись посредники-сваты (накодо), которые, будучи либо любителями, либо профессионалами в сватовских делах, брали обычно на себя инициативу в выискивании подходящих друг другу женихов и невест. Приходя в дома родителей молодых людей с соответствующими предложениями, сваты в случае согласия обеих сторон на их услуги поставляли затем и той и другой стороне различную информацию о положении дел в домах жениха и невесты, вели подготовку к смотринам, в итого которых и принималось решение обеих сторон, вступать молодой паре в брак или нет. В классическом варианте брака по сговору последнее слово в этом отношении оставалось, как правило, за родителями. Что же касается сыновей и дочерей, то обычаи и традиции требовали их покорного согласия с родительской волей.

Одна из важнейших особенностей японского брака по сговору состояла издавна в том, что посреднику отводилась ведущая роль не только при знакомстве и на начальных этапах общения молодых людей и их родителей, но и в ходе всех последующих переговоров семей о свадьбе, при проведении самой свадьбы, и более того — в надзоре за взаимоотношениями молодоженов после свадьбы. Иначе говоря, свату-посреднику в глазах общественности надлежало брать на себя роль поручителя за благополучие последующей супружеской жизни молодоженов. Именно сват-посредник нес в первую очередь моральную ответственность в том случае, если жизнь молодых супругов складывалась неудачно. Не случайно согласно традициям вознаграждение за свои услуги сват-посредник получал не в дни свадьбы, а на протяжении ряда последующих лет в виде подарков, подносимых молодоженами дважды в год (на Новый год и в середине лета)^[27].

В послевоенный период в течение многих лет после введения новых законов прежняя практика заключения браков по сговору продолжала преобладать не только в деревнях и в провинциальных районах, но и среди мелкобуржуазного населения столицы и других крупных городов страны. В этом проявлялась труднопреодолимая сила традиций. Но постепенно социальный прогресс пробил себе дорогу и в этой сфере общественной жизни. По мере миграции населения в крупные города и промышленные центры и все более решительного высвобождения молодежи из-под родительской опеки, по мере распространения в стране западной идеологии и культуры, а также увеличения влияния демократических идей на умы интеллигенции и рабочего класса в общении молодых людей друг с другом произошли значительные перемены: традиционные представления о любви, браке и семье стали уступать место новым взглядам. Все чаще молодые японские юноши и девушки стали отступать от прежних правил поведения и заключат!» брачные союзы по собственному усмотрению, а не по сговору родителей. Все большую роль при вступлении молодых людей в брак стали играть не холодные житейские материальные расчеты, а их чувства любви и привязанности друг к другу. Но стала ли эта тенденция преобладающей в Японии наших дней? — вот вопрос, на который знатоки семейной жизни японцев не дают пока еще однозначного ответа.

Публикуемая в японской прессе и правительственных изданиях статистика создает обманчивое представление, будто старые японские традиции уже не сковывают действия молодежи и что в современной Японии браки по любви уже преобладают повсеместно над браками по сговору родителей. Из данных обследования, проведенного министерством благосостояния, явствует, например, что браки по любви составляли 66,9 % всех браков, состоявшихся в стране 28 и 29 мая 1973 г., а браки по сговору родителей — лишь 33,1 %^[28]. А по данным Токийского центра по изучению браков, относящимся к 1974 г., 87,6 % новобрачных в Токио на вопрос, вступили ли они в брак по любви или по сговору, отвечали вполне определенно, что ими движет любовь^[29].

Однако знатоки данного вопроса склонны скептически оценивать эти сведения, считая, что многие молодожены дают при опросах неточные оценки своим действиям, причисляя себя к «вступающим в брак по любви», хотя в действительности их помолвке предшествовали старания сватов и сговор родителей. Вот что пишет, например, по этому поводу журнал «Сюкан синтё»: «Многие пары молодоженов, созданные усилиями посредников, полюбили друг друга уже после того, как их свели, но считают свойсоюз браком по любви. Другие же, чувствуя, что открытое признание ими своего брака как брака по сговору выглядело бы слишком старомодным, начинают говорить, что они поклялись быть вместе по причине взаимной любви, хотя в действительности это и не так»^[30]. Видимо, правы те авторы, которые полагают, что браки по родительскому сговору составляют и сегодня от трети до половины всех браков^[31].

Сторонники такого рода традиционных браков из числа людей старшего поколения продолжают при этом активно воздействовать на общественное мнение. «Лица, считающие брак по сговору наилучшим видом брака, — пишут в своей брошюре социологи Кэрол и Иобуо Акияма, — говорят, что те, кто занимаются сватовством, т. е. подысканием потенциальных женихов и невест и устройством их знакомств, хорошо знают соответствующих людей и способны принимать правильные решения на рациональной основе. Если следовать этой аргументации, то те, кто сами выбирают себе партнера, часто допускают ошибки из-за необоснованных суждений, порожденных романтической любовью, которая далеко не всегда длится долго и не создает наилучший базис для прочной связи людей… А японский брак рассчитан на долгий срок. Поэтому даже самые современные семьи не отказываются от практики, когда родители подбирают жениха для своей дочери, достигшей брачного возраста, или же обращаются к услугам посредников с целью организации всего этого дела. И чаще бывает так, что сыновья и дочери с уважением принимают выбор родителями своей будущей пары»^[32].

С другой стороны, нельзя не замечать, что сама практика браков по сговору теперь уже в большинстве случаев иная, чем в довоенные времена. Если прежде, как говорилось выше, решающую роль при заключении браков по сговору играли не молодые люди, а их родители, то в наше время браки по сговору чаще всего представляют собой результат совместных поисков, переговоров и решений молодых людей и родителей, совершаемых при активном участии сватов в лице родственников, друзей и знакомых, а также профессиональных брачных маклеров. Вот что писал летом 1980 г. в японской газете «Асахи ивнинг ньюс» американский журналист Дэйв Ламмерс, склонный, судя по всему, видеть в современных японских браках по сговору вполне разумный способ создания устойчивых супружеских пар. «Процесс подготовки к браку по сговору обычно начинается с активности нервозной матери. Если ее дочери минуло 20 лет и в особенности если она приближается к 25 годам — той критической черте, когда надо либо действовать, либо погибать, — мать начинает подталкивать дочь к выходу замуж.

"А почему бы тебе не попробовать брак по сговору?" — заводит она разговор в один прекрасный день.

Если дочь не имеет постоянного юношу-друга, готового жениться на ней, то почему бы ей и не согласиться с этим предложением? Брак по сговору начинается с печатания цветных фотографий дочери, к которым прилагают письменные сведения об ее образовании, возрасте, семейном окружении и привычках…

Эти фотографии с приложенными к ним сведениями мать начинает передавать друзьям и родственникам, а также, возможно, и некоторым лицам, называемым „накодо“, которые имеют вкус к сватовским делам. Когда сват-посредник находит подходящую пару, то устраивается встреча для обоих на какой-нибудь нейтральной территории — в фойе гостиницы или в кафетерии.

Одна молодая японская женщина, дочь состоятельного бизнесмена, сказала как-то, что она имела уже за последний год восемь таких смотрин. При этом она заявила: «Когда я встречаю свою школьную подругу, то мы спрашиваем друг друга: „Сколько уже раз у тебя?“, понимая под этим, сколько смотрин было уже устроено для нас. Мои родители хотят, чтобы я вышла замуж. Ну что же, я делаю вид, будто согласна с ними, так как не хочу причинять им огорчений. Но всякий раз после смотрин я говорю: "нет"».

Отказ сыновей и дочерей от предлагаемых им родителями браков по сговору стал теперь не столь уж редким делом, особенно для девушек. В довоенное время японские молодые люди предпочитали уважать родительский выбор и редко шли на его отклонение…

Браки по сговору в наше время, особенно в японских крупных густонаселенных городах, не столь уж формальны. На смену слепому повиновению родительской воле пришло дипломатичное „нет“, сообщаемое другой стороне через посредников»^[33].

Придерживаясь мнения, что браки по сговору отвечают особенностям национального характера японцев. Ламмерс пишет далее: «Как мужчины, так и женщины в Японии в большинстве своем застенчивы, что и является причиной сохранения популярности браков по сговору. В японском обществе люди разных полов не могут свободно встречаться друг с другом. Один из исследователей в Токио сказал мне: „Смотрины — это путь к встречам людей. Благодаря практике смотрин мы получаем возможность сводить друг с другом людей разных профессий и разных привычек. Целью смотрин является вступление в брак, и после двух-трех встреч обе стороны должны либо согласиться на брак, либо отказаться от него»^[34].

В сегодняшней Японии сознанию и действиям женихов и невест присущи раздвоенность и непоследовательность: в помыслах своих большинство из них, несомненно, принадлежат к числу сторонников самостоятельного поиска и выбора кандидатов в супруги, по на деле их действия и решения при вступлении в брак продолжают и по сей день во многом зависеть от воли родителей. Именно поэтому при общественных опросах обнаруживается зачастую противоречивость суждений многих опрашиваемых. Так, отвечая на вопрос: «Сами ли Вы будете искать себе невесту или жениха?», явное большинство молодых людей (65 %) высказываются утвердительно, проявляя тем самым свою приверженность браку по любви. Сторонники брака по сговору (отвечающие на поставленный вопрос: «Буду полагаться на сватовство окружающих лиц») составляют явное меньшинство — 11 %. Однако, отвечая затем на вопрос: «Будете ли Вы принимать решение о браке с избранным Вами лицом сами или же будете принимать во внимание мнения окружающих Вас людей?», лишь 46 % высказываются за самостоятельное решение, в то время как 38 % склоняются в пользу учета мнений третьих лиц. Особенно примечательно, что основную массу последних составляют более младшие по возрасту юноши^[35]. В этой непоследовательности проявляется, по мнению японских социологов, эклектический характер культуры и общественного сознания японцев нашего времени. Как отмечается в книге «Сознание и поведение современных японских женщин», само понятие «любовь» интерпретируется японцами по-своему и японский вариант брака по любви существенно отличается от западноевропейского^[36].

Приведенные выше сведения говорят о постепенном стирании в наши дни граней между браками по любви и браками по сговору и об условности этих понятий. На практике одним из важных условий заключения браков по сговору стали если не любовь, то, во всяком случае, взаимные симпатии молодых людей, тогда как бракам по любви все чаще сопутствуют вполне прозаические житейские расчеты, в которые вовлекаются как молодые люди, так и их влиятельные родственники, соседи и прочие третьи лица. Что же касается японских студентов, то, по свидетельству печати, «подавляющее большинство» их вообще придерживаются такого мнения: «Идеальный брак — это брак по любви, заключенный после смотрин и родительского сговора»^[37]. Тем не менее в общественном сознании японцев два указанных вида браков продолжают все еще существовать обособленно.

Некоторое представление о различии между браками по любви и браками по сговору дают сведения, опубликованные газетой «Санкэй» 30 марта 1974 г. на основе данных, полученных в Токийском центре по изучению браков. Так, если 52 % молодоженов, вступивших в брак по любви, познакомились друг с другом на «совместной работе», то 56 % молодоженов, вступивших в брак по сговору, узнали друг о друге «с помощью знакомых». Среди пар, вступивших в брак по любви, самую большую группу составляют молодожены с разницей в возрасте в один год (20 %), а среди вступивших в брак по сговору — с разницей в возрасте в три года (30 %). Молодые люди, вступающие в брак по любви, узнали друг друга в основном либо за четыре месяца (наибольший процент), либо за пять и восемь месяцев, у лиц же, вступающих в брак по сговору, стаж знакомства чаще всего колеблется в пределах от шести до девяти месяцев. Если юноши, вступившие в брак по любви, впервые просили руки своей невесты либо в парке (наибольшее число случаев), либо в кафе и закусочных, то вступившие в брак по сговору в большинстве случаев свой первый разговор о браке провели «в доме невесты», как это и положено в соответствии с традиционным этикетом.

Но более всего различия между обеими группами молодоженов проявляются в сведениях об их финансовых возможностях. В группе лиц, вступающих в брак по любви, наибольшая часть получает ежемесячный доход в пределах от 45 до 70 тыс. иен, а в группе лиц, вступающих в брак по сговору, преобладает контингент с доходом 100 тыс. иен и более. Это с очевидностью свидетельствует о том, что приверженцами традиционных путей бракосочетания выступают в Японии прежде всего имущие слои населения, в то время как менее обеспеченная часть населения предпочитает браки по любви. Такой вывод подтверждается и тем, что весьма накладные традиционные денежные подарки друг другу при помолвке не делают 30 % лиц, вступающих в брак по любви, и лишь 16 % лиц, вступающих в брак по сговору^[38]. Именно в финансовых аспектах бракосочетания наиболее ясно проявляется социальная подоплека различий между браками по любви и браками по сговору.

Подход к браку и критерии выбора женихов и невест

Молодое поколение японцев не проявляет в наши дни особой торопливости в связывании себя брачными узами. Большинство японских женихов и невест — это не юнцы, а люди зрелого возраста. Согласно данным официальной статистики, относящимся к 1978 г., «средний» японец женится в возрасте 28,5 года, а «средняя» японка выходит замуж в возрасте 25,7 года^[39]. Для сравнения можно привести американскую статистику, в соответствии с которой «средний» американец женится в 24 года, а «средняя» американка выходит замуж в 22 года^[40]. Современному поколению японских молодых людей свойственно при этом все возрастающее стремление выбирать свою «вторую половину» из числа близких им по возрасту кандидатов. В среднем по статистике разница в возрасте японских супругов составляла в 1978 г. 2,5 года, в то время как в довоенные годы — более 4 лет^[41].

Сравнительно высокий возрастной уровень брачующихся в Японии не случайность. В нем отражаются специфические особенности подхода японцев к браку — особенности, издавна присущие взглядам и поведению японских обывателей, несмотря на глубокие перемены, происшедшие за последние десятилетия в общественном сознании. Суть упомянутого подхода состоит в том, что и по сей день брак для «среднего» японца — это не столько путь к личному счастью, сколько социальный акт, необходимый для его утверждения в обществе. С точки зрения современного рядового японца, главное в браке — это не слияние в любви двух сердец, а реализация некой социальной необходимости, такой же, как получение диплома об образовании. Лишь со вступлением в брак обретает японец в глазах окружающих, как и в собственных глазах, вполне устойчивое и определенное общественное положение.

В этой особенности подхода японцев к браку проявляется присущее японскому национальному характеру стремление «быть как все» и придерживаться общепринятых норм.

Брак воспринимается большинством населения, и особенно женщинами, как необходимая ступень на их жизненном пути, как «естественное дело» каждого нормального взрослого человека. Об этом свидетельствуют итоги массового опроса, проведенного в 1972 г. канцелярией премьер-министра среди лиц, проявивших желание вступить в брак. Наибольшую поддержку опрошенных получили такие ответы, как: «Хочу вступить в брак потому, что это дело естественное», «Хочу вступить в брак потому, что все вступают» и «Хочу вступить в брак потому, что мне досаждают с этим все окружающие»^[42].

О приземленном, сугубо рассудочном отношении к браку многих потенциальных женихов и невест Японии наших дней дают представление результаты массового опроса, проведенного канцелярией премьер-министра в мае 1979 г. среди мужчин и женщин в возрасте 20 лет и старше. Из незамужних женщин (они составили 22 % всех опрошенных женщин) явное большинство — 62 % заявили о своем желании вступить в брак и лишь 25 % высказались против брака. Относительно же мотивов, побуждающих к замужеству, 23 % незамужних женщин заявили, что брак дал бы им «умственное и эмоциональное равновесие», а 22 % объяснили свое стремление просто тем, что «брак — это естественное дело». Значительно меньшая часть незамужних женщин оказалась склонной рассматривать замужество как путь к «счастью» — всего лишь 12 %^[43].

Весьма показательны в том же отношении и данные массового опроса, проведенного газетой «Санкэй» в 1976 г. И ходе этого опроса респондентам надлежало избрать один из двух предлагавшихся ответов, а именно: «Считаю, что ирак — это самое большое счастье в жизни» либо «Не считаю так». Сторонники первого ответа оказались в меньшинстве. Они составили, в частности, 39,6 % среди респондентов в возрасте от 15 до 20 лет и 27,7 % среди респондентов в возрасте от 20 до 30 лет. Между тем второй ответ получил поддержку явного большинства. В его пользу высказались 45,8 % респондентов в возрасте от 15 до 20 лет и 55,6 % респондентов в возрасте от 20 до 30 лет^[44]. Приведенные сведения ясно показывают, что чем старше становятся молодые японцы, тем меньше оказывается среди них людей, склонных отождествлять брак со своим личным счастьем.

Ну, а какие индивидуальные качества предпочитают японские невесты в своих будущих мужьях и каких достоинств ищут для себя в невестах японские женихи?

Опрос студентов университета Торицу, проведенный в 1972 г. профессорами-социологами, обнаружил, что основная масса юношей и девушек среди индивидуальных качеств своих будущих невест и женихов ценили превыше всего, во-первых, «сексуальную привлекательность», во-вторых, «силу их влюбленности» и, в-третьих, «здоровье». Вместе с тем для юношей серьезное значение имели также «внешность» невест, их «вкус в одежде и такт в поведении». Девушки же отдавали предпочтение таким качествам женихов, как «ум», «умение зарабатывать деньги» и «успехи в учебе»^[45].

Давая ответы на тот же вопрос в ходе обследования, проведенного канцелярией премьер-министра в мае 1979 г., наибольшая часть опрошенных незамужних женщин заявила, что в лице мужа им хотелось бы иметь «мужчину, способного быть для них опорой» (44 %), в то время как другая, весьма существенная часть (40 %) высказалась в пользу «мужчины, способного их понимать». Иные качества отметили в своих ответах на указанный вопрос неженатые мужчины: большинство из них (57 %) заявили, что более всего им хотелось бы иметь «уравновешенную жену», и гораздо меньшая часть высказалась в пользу «умной» и «внешне привлекательной» жены — в общем 25 %^[46].

Есть все основания считать, однако, что при выборе супруг и супругов японцы руководствуются не столько достоинствами внешности, а также умственного и психического склада тех, с кем они намерены начать совместную семейную жизнь, сколько другими, более определенными и легче осязаемыми критериями. Первостепенное значение имеет, в частности, социальный статус потенциальных женихов и невест, который проявляется в их профессиональных занятиях, образовательном уровне, имущественном положении и т. д.

Главным ориентиром для определения социального положения любого человека служит в Японии, как и в других странах, его профессия. Японцы уделяют этому ориентиру исключительное внимание. Не случайно визитные карточки с указанием профессии и служебного положения их владельцев получили в этой стране необычайно широкое распространение. И не только в сфере бизнеса, но и в сфере брачных дел. «Для мужчины, — писала газета „Асахи ивнинг ньюс“, — профессия имеет важнейшее значение, и его перспективы на женитьбу зависят в определенной степени от репутации той компании, где он служит и будет служить, быть может, всю свою жизнь»^[47].

Чем выше стоят потенциальные женихи и невесты на ступенях социальной иерархии современной Японии, тем большие запросы предъявляются ими и их родней к тем, кто мог бы стать их женами или мужьями, тем уже круг возможных кандидатов. Погоня за дочерьми «именитых» родителей остается и по сей день одним из главных повседневных занятий многих неженатых отпрысков из имущих семей, принадлежащих к верхушечным слоям японского общества. Именно в этих слоях особенно заметно проявляется стремление начисто игнорировать любовь как основу супружеских отношений и видеть в «удачном браке» лишь способ упрочения своего имущественного и общественного положения.

Примечательна в этом плане статья, опубликованная 14 марта 1977 г. газетой «Джапан таймc». В статье говорится об огромном спросе, которым пользуются в определенных кругах японского общества ежегодные справочные издания наиболее привилегированных женских колледжей, страны, в которых содержатся фотоснимки, биографии, адреса и телефоны выпускниц колледжей. Справочники эти служат, как разъясняется в газете, «каталогами подходящих невест для молодых людей, ищущих себе супругу, и, что еще чаще, для их родителей, стремящихся найти достойную жену своему сыну». Выпускаемые ограниченными тиражами указанные справочники продаются затем по баснословным ценам (до 60 тыс. иен за том). Получателями этих изданий являются обычно крупные фирмы, распространяющие их затем в виде подарков среди своих влиятельных клиентов.

Все большее значение при выборе женихов и невест в Японии приобретает также их образовательный уровень. Это особенно заметно в крупных городах. Так, печать сообщает, что массовым явлением стали случаи, когда девушки — выпускницы колледжей, достигшие «критического» возраста (25 лет и старше), тем не менее не идут на браки с мужчинами без высшего образования, даже если эти мужчины имеют высокие заработки. «В общем японские женщины, — пишет газета "Майнити дэйли ньюс", — хотят иметь мужей с более высоким уровнем образования, чем их собственный, или по крайней мере с тем же уровнем, что и у них самих»^[48].

Статистика, опубликованная одним из столичных информационных центров, занимающихся брачными вопросами, обнаруживает, что выпускницы женских высших учебных заведений в возрасте 27 лет склонны в большинстве случаев < искать себе таких мужей, которые бы также окончили колледж и были бы старше их года на три. Подобные запросы довольно многочисленной группы потенциальных невест создают для них, как свидетельствует практика, труднопреодолимые или вообще непреодолимые психологические препятствия для выхода замуж, ибо, как указывают эксперты в сфере брачных отношений, мужчины, обладающие соответствующими данными, не питают особого интереса к двадцатисемилетним женщинам и, как правило, ищут себе более младших по возрасту (до 24 лет).

С другой стороны, психологические барьеры, связанные с образовательным уровнем, ставят в трудное положение и многочисленную группу японских юношей-женихов, имеющих только среднее образование. К ним относится большое число рабочих парней, приезжающих по окончании средней, школы из провинции в крупные города на заработки, причем) дело существенно не меняется даже тогда, когда эти заработки весьма высоки. В глазах очень многих японских невест, проживающих в крупных городах, образовательный уровень жениха котируется гораздо выше, чем его материальная обеспеченность^[49].

В той же связи примечательно и другое: весьма капризны стали в наши дни и японские невесты из провинциальных и сельских районов страны. Публикуемые в газетах сведения обнаруживают, в частности, что значительный контингент сельских парней, намеревающихся продолжать дело своих отцов, ведущих хозяйство в деревне, испытывает трудности в подыскании спутниц жизни, ибо местные девушки склонны обычно переезжать по окончании школы в крупные города, с тем чтобы избежать тяжкого и непривлекательного, с их точки зрения, труда в деревенских домашних хозяйствах. Подобное явление наблюдается, в частности, на о-ве Хоккайдо, где сельское население сократилось с 1967 по 1977 г. с 2,2 млн. до 1,6 млн. человек при соответствующем росте городского населения. Не желая идти по стопам своих матерей-крестьянок, изнурявших себя тяжким, беспросветным трудом на полях, скотных дворах и в то же время у кухонных плит, крестьянские дочери уезжают в города и, получив там более высокое образование, чем их родители, уже не возвращаются обратно в отчий дом. Как результат этого дефицит невест в сельских районах острова стал одной из острейших социальных проблем, решение которой становится все более затруднительным, несмотря на старания специальных посреднических агентов, стремящихся заманить на остров незамужних девушек из густонаселенных центров страны^[50].

Примечательные изменения произошли в послевоенный период и в отношении женихов к прошлому в личной жизни своих невест. Гораздо меньшее значение придается многими из них теперь тому, сохранила или нет невеста девственность ко времени знакомства с ними. Об этом красноречиво свидетельствует помещенное в «Дейли Иомиури» интервью с врачом Фумихико Умэдзава — владельцем одной из столичных поликлиник, производящих операции по восстановлению девственности. Как видно из этого интервью, число пациенток, желающих подвергнуть себя в поликлинике подобной операции, постепенно падает, и если в 50 — 60-е годы еженедельно в поликлинике производилось около 100 такого рода операций, то в середине 70-х годов — лишь около 10. В связи с тем же интервью газета сообщает, что к операциям по восстановлению девственности прибегают теперь главным образом женщины, принадлежащие к «высшим слоям японского общества», склонным к бракам по сговору, при заключении которых девственность издавна считалась одним из важных достоинств невесты. Невзначай констатируя тем самым ханжескую сущность морали японских «верхов», газета указывает, что главная цель знатных молодых особ, производящих эту операцию, состоит в том, чтобы замести следы своей прежней свободной жизни и после замужества «войти с достоинством» в консервативно настроенные круги японского общества. Внимание обращают на себя в этой связи и собственные суждения Умэдзава, который, сетуя на невзыскательное отношение многих молодых людей к прошлому своих невест, утверждает, что привлекательная внешность невесты имеет нынче большее значение для вступления в брак, чем ее девичьи достоинства^[51].

Печать сообщает также о тенденции к утрате японскими женихами и прежних шовинистических предрассудков, серьезно препятствовавших бракам японцев с лицами других на место в общем числе браков. В 1975 г. из 941 628 заключенных в стране брачных союзов браки с иностранцами составили лишь 6045. В подавляющем большинстве своем это браки мужчин-японцев с иностранными женщинами, среди которых преобладают кореянки и китаянки. Тем не менее из года в год число браков с иностранцами увеличивается: с 1965 по 1974 г. оно возросло почти в 3 раза, что, по мнению соответствующих государственных ведомств, свидетельствует об «интернационализации» мышления японских мужчин^[52].

Таковы некоторые из особенностей в мышлении и поведении молодых японцев при выборе ими для себя спутников жизни. Не говорят ли они о том, что большинство женихов и невест при вступлении в брак не склонны в наше время тешить себя ни романтическими иллюзиями, ни поэтическими идеалами и смотрят на брак сугубо прозаически, сквозь призму своих материальных житейских запросов и потребностей? В этой особенности бракосозидательной активности японцев кроется, пожалуй, одна из важнейших причин живучести в японском обществе института брачных посредников: друзей, родственников, профессиональных сватов и свах, брачных маклеров и т. д. Их услуги продолжают сегодня играть важную роль в формировании огромного числа супружеских пар.

Особого упоминания заслуживает при этом бурная деятельность крупных брачных агентств, развертывающаяся сегодня на базе использования средств массовой информации, компьютеров и прочей современной техники. В настоящее время в Японии действуют тысячи брачных маклеров, занимающихся выискиванием лиц, желающих вступить в брак, составлением на них картотек, содержащих сведения об их внешности, “биографиях, родственных связях и т. д., выявлением их привычек, наклонностей и запросов и, наконец, сватовством. Некоторые из преуспевающих в этом деле маклеров-сватов основали даже школы, в которых за плату передают свой опыт всем желающим приобрести их профессию.

К числу таких знатоков сватовского дела принадлежит, например, бывший профессор Осакского городского университета Кэйдзабуро Хосидзумэ. Сначала он занимался сватовством своих учеников лишь как любитель, а затем сменил профессорскую работу на брачный бизнес, где его доходы оказались куда более высокими. Основанная им двухмесячная школа уже подготовила несколько тысяч брачных маклеров из числа учителей, торговцев, страховых агентов, домохозяек и т. д. Как сообщает газета «Асахи ивнинг ньюс», в отличие от старомодных провинциальных сватов Хосидзумэ и его партнеры берут мзду с тех, кому они помогают найти жениха или невесту, не в виде подарков, а чистоганом — деньгами, и не после, а до бракосочетания клиентов, подчеркивая тем самым «деловой» стиль работы своего маклерского учреждения. Их клиентами являются многие молодые жители Осака. Касаясь настроений этих клиентов, ответственный секретарь указанной школы брачного маклерства Акира Симидзу сказал: «Они не хотят, чтобы их вступление в брак предрешали родители, как это бывало раньше, и настроены против "системы моральных обязательств" перед сватами, рекомендованными им родителями. Поэтому они предпочитают перевести все отношения на деловую ногу. Ведь в Японии любовь — это любовь, а брак — это брак, и обязательной связи между этими двумя понятиями, вообще говоря, вовсе нет»^[53].

В последнее время сватовским бизнесом стали заниматься не только сравнительно небольшие частные конторы, но и довольно крупные агентства, связанные с ведущими японскими компаниями. При банке «Мива» с этой целью создано, например, общество «Мидорикай», при банке «Дайити» — клуб «Харту фамири», при банке «Фудзи» — клуб «Доё курабу» и т. д.^[54]

Широкую сватовскую деятельность развил клуб «Дайямондо», созданный на базе 27 компаний, входящих в концерн «Мицубиси». Суть деятельности администрации этого клуба, как сообщается в печати, состоит в том, чтобы выявлять и вовлекать в него потенциальных женихов и невест и формировать затем из их числа супружеские пары. Сначала в члены клуба принимались лишь работники различных предприятий и компаний, входящих в концерн «Мицубиси», но затем клуб расширил картотеку своих членов за рамки концерна, и сейчас «аутсайдеры» составляют в этой картотеке большинство. По сообщениям печати, в 1976 г. в картотеке насчитывалось 5500 карточек на лиц, подыскивающих себе супруга или супругу. Выявление подходящих пар администрация клуба ведет с помощью электронно-вычислительной машины. Поскольку сватовской бизнес— это тоже бизнес, то каждый клиент, обращающийся в клуб за содействием, платит вступительный взнос в размере 10 тыс. иен, а в случае вступления кого-либо из членов клуба в брак с лицом, рекомендованным администрацией клуба, с молодоженов взимается плата в размере 100 тыс. йен. На протяжении полутора лет своей деятельности клубу удалось сосватать в общей сложности около 100 супружеских пар^[55].

Все более широко практикуется теперь в Японии и сватовство с помощью видеомагнитной записи и телевидения. Видеомагнитофоны позволяют теперь маклерам-сватам заменять застывшие на обычных фотоснимках изображения женихов и невест кадрами киноленты, фиксирующими на телевизионных экранах и их мимику, и речь, и манеру держаться. В префектуре Сайтама при содействии муниципальных властей местное телевидение начало с апреля 1978 г. передавать в определенные часы специальные программы — интервью с лицами, желающими вступить в брак. Беседы снимаются так, чтобы потенциальные женихи и невесты предстали телезрителям в разных ракурсах и в то же время сумели бы по возможности полнее высказать свои взгляды на жизнь и вкусы, раскрыв при этом какие-то особые черты своего характера^[56].

Суета многочисленных брачных посредников, по-видимому, дает свои осязаемые плоды: хотя процесс образования новых семейных ячеек среди людей молодого поколения начинается в Японии позднее, чем в США и Западной Европе, тем не менее он оказывается в конечном итоге более результативным: статистика показывает, что именно Япония принадлежит к числу стран с наивысшим уровнем бракосозидательной активности В 70-х годах в Японии ежегодно регистрировалось в среднем около 800 тыс. браков^[57]. Согласно данным Управления экономического планирования, опубликованным в 1980 г., 95 % японцев вступают в брак к 40 годам, в связи с чем вне брака остаются лишь 3,5 % мужчин в возрасте от 40 до 44 лет и 4,9 % женщин того же возраста^[58]. Как явствует из изданной в 1980 г. другой правительственной публикации, по доле женатых мужчин и замужних женщин в общей массе людей в возрасте до 40 лет Япония значительно превосходит и США, и страны Западной Европы, уступая лишь Южной Корее^[59].

Финансовые аспекты и специфика японских свадебных церемоний

Одна из важнейших причин сравнительно позднего вступления большинства молодых японцев в брачные союзы состоит, пожалуй, в том, что вступление в брак и связанные с ним свадебные церемонии сопряжены в Японии с исключительно большими денежными расходами. Обследование, проведенное банком «Токай» в Нагоя в 1976 г., показало, например, что средние расходы каждого из новобрачных составляют 3910 тыс. иен^[60]. Это превышало средний двухлетний заработок одного человека. И по абсолютным размерам, и в сравнительном выражении указанная сумма значительно превосходила средние расходы на брачные церемонии каждого молодожена в Англии, где они составляли 1122 фунта, или треть среднего ежегодного заработка одного англичанина^[61]. В колоссальных расходах на брачные церемонии особенно заметно проявляется сила национальных традиций. Соображения престижа настоятельно побуждают японцев жертвовать долгосрочными денежными накоплениями во имя того, чтобы не уронить свое достоинство в глазах знакомых, сослуживцев, соседей и родни и провести брачную церемонию на максимально высоком уровне. Сила традиций сказывается прежде всего в жесткой регламентации процедуры вступления в брак, в обставлении этой процедуры массой обязательных церемониальных актов, большинство из которых требует прямо или косвенно существенных денежных затрат.

Вряд ли найдется в мире еще страна, где бы издавалось столько книг, учебных пособий и наставлений, специально посвященных тому, что надлежит делать молодым людям (а также их родителям) при их намерении стать мужем и женой. Иллюстрацией к тому может служить, например, книга «Знание о браке и новой жизни» (Кэккои то синсэйкацу-но тисики), изданная в Токио издательством «Котобукы» в 1971 г.

Здесь невозможно перечислить все обязательные предписания брачащимся, включенные в данную книгу, — их сотни. Важнейшие из этих предписаний сводятся к следующему. Прежде всего браку должно предшествовать соглашение о помолвке (конъяку), налагающее на жениха и невесту, как и их родителей, определенные моральные и финансовые обязательства. Помолвке должен сопутствовать обмен денежными подарками (юйно), передаваемыми женихом невесте и невестой жениху в присутствии родителей и посредников, выполняющих при помолвках роль свидетелей. Жениху и невесте положено обмениваться в ходе помолвок списками своих родственников (мокуроку) с точным пояснением степени родства. Разработанные в общенациональном масштабе правила этикета устанавливают не только приблизительные суммы подарков при помолвке, но и определенный способ их упаковки (для этого используются специальные конверты, изготовленные местными полиграфическими предприятиями для подобных случаев). В инструкции указывается, в каких помещениях совершаются помолвки (это либо общественные клубы, либо дома бракосочетаний, либо квартиры невест) и в каком порядке рассаживаются участники помолвок. Устанавливается также очередность действий родителей, жениха и невесты, процедура обмена предсвадебными подарками, включая форму и содержание расписок, получаемых от лиц, принявших подарки, и, наконец, порядок проведения специальных банкетов, приуроченных к помолвкам^[62].

Еще большее количество обязательных мероприятий, сопряженных со всевозможными денежными расходами, предусматривает японский свадебный церемониал. Это относится и к свадьбам, проводимым в синтоистских храмах (самый распространенный вид свадеб), и к свадьбам, проводимым в буддийских храмах, христианских церквах и общественных клубах. Общепринятые нормы настоятельно предписывают новобрачным покупку ими специальных дорогостоящих свадебных нарядов, проведение в ресторанах многолюдных свадебных застолий с участием в них нескольких десятков гостей, вручение молодоженами подарков участникам этих застолий (свои подарки, обычно конверты с деньгами, друзья и знакомые вручают молодоженам конфиденциально до дня свадьбы) и, наконец, тщательно распланированное свадебное путешествие по стране или за границу. В проведении всех этих мероприятий участвуют обычно одна или несколько специальных фирм, занимающихся свадебным бизнесом, ставшим в наши дни в Японии одной из доходнейших сфер предпринимательства. И чем. тверже и неукоснительнее соблюдается закрепленный нормами этикета свадебный церемониал, чем больше произведенные при этом расходы, тем престижнее выглядит новый брак в глазах местных ревнителей национальных обычаев.

Современные японские обычаи предполагают участив обеих сторон в расходах, связанных с бракосочетанием. В 1976 г. средние расходы, связанные с женитьбой, для семьи японского жениха составляли 3560 тыс. иен, а расходы семьи невесты, связанные с замужеством, — 4210 тыс. иен^[63]. При этом наибольшую долю занимали затраты на проведение свадебной церемонии, на приобретение одежды и домашних вещей, на свадебное путешествие, а также на устройство молодоженов в новых квартирах. Та же статистика показывает, что основное бремя расходов, связанных со вступлением молодых людей в брак, берут на себя в Японии не они сами, а их родители. В среднем родители невесты оплачивают 75,1 % свадебных расходов, приходящихся на ее долю, а родители жениха — 62,7 % его свадебных расходов^[64].

Известную материальную помощь молодоженам оказывают по случаю свадьбы и их друзья, знакомые и родственники, вручающие жениху и невесте в предсвадебные дни концерты с денежными суммами. Однако суммы эти обычно не особенно велики. По данным обследования, проведенного банком «Санва», средняя сумма такого предсвадебного денежного подарка составляла в 1975 г. 10 тыс. иен. Эта сумма повышалась в среднем до 20 тыс. иен в тех случаях, когда дарившие ее лица представляли собой близких родственников молодоженов или были приглашены на свадебные банкеты^[65].

Характерная особенность свадебных церемоний в Японии состоит в том, что их участники, и в том числе молодые люди, вступающие в брак по любви, предпочитают обычно проводить их в традиционном национальном стиле, обставляя эти церемонии стародавними ритуалами. Пресса свидетельствует, что подавляющее большинство свадеб и по сей день проводится в свадебных залах при синтоистских храмах с участием синтоистских священников и в строгом соответствии с религиозным церемониалом. Жених и невеста одеваются чаще при этом в экзотические национальные одежды. Такие одежды надевают на свадьбу более 50 % японских женихов и невест^[66].

Наряду с женихом и невестой главными действующими лицами на свадебной церемонии являются обычно синтоистский священник (каннуси) и его помощницы (мико). В начале церемонии священник совершает ритуал очищения — охарай, читая древние молитвы. Затем жених и невеста принимают друг от друга чашечки с сакэ, отпивая из каждой по три глотка. Этот обряд называется «саисанкудо». А затем совершается обмен обручальными кольцами, после чего жених и невеста преподносят свои дары божеству храма (у каждого храма есть свое божество, с именем которого связана закладка храма). Церемония завершается клятвой верности мужу и семье, торжественно произносимой невестой в присутствии родственников^[67].

Наибольшее число свадебных церемоний, проводимых в синтоистских храмах, приходится на весенние и осенние месяцы. Это объясняется, как считают японские знатоки вопроса, тем, что в прошлом основная масса населения — крестьянство — весной и осенью была свободнее, чем в разгар летней страды, а молодоженам было не так уж тягостно облачаться в тяжелые и крайне неудобные для летней поры свадебные одежды^[68]. Именно в весенние и осенние месяцы свадебный ажиотаж в Японии достигает своего апогея. В апреле, мае, октябре все известные синтоистские храмы превращаются в некие брачные конвейеры, где точно по расписанию через каждые 20–30 минут проводятся в соответствии с установленной очередностью одна свадебная церемония за другой. В храме Мэйдзи — центральном синтоистском храме столицы в 1976 г. в эту пору совершалось по 30 свадебных церемоний в день^[69].

Все это, конечно, вовсе не значит, что некоторая часть молодежи не пытается отойти от прежних традиций. Более того, можно привести немало примеров тому, когда отдельные японские пары наперекор традиции устраивают всякие экстравагантные свадьбы, выбирая для их проведения самые неожиданные места, включая парижские рестораны на Монмартре, египетские пирамиды или Останкинскую телебашню в Москве. Но подобные случаи остаются по сей день лишь забавным исключением из общего правила.

Отличительные черты японских свадебных застолий, проводимых обычно в банкетных залах храмов, гостиниц, ресторанов и общественных клубов, проявляются не столько в экзотике блюд, часть которых подается только на свадьбах, сколько в жесткой регламентации размещения гостей за столами, в нормах их общения друг с другом, в очередности тостов и т. д. Иностранцев нередко поражают формализм и казенная: чинность в поведении молодоженов и всех присутствующих на этих церемониях, проводимых теперь зачастую под руководством специально назначаемого тамады-профессионала, развлекающего гостей шаблонными остротами и побасенками. И чем строже соблюдаются шаблоны, тем, видимо, лучше выглядит с точки зрения организаторов ход застолья. Недаром книжные издательства страны наряду с руководствами по написанию деловых бумаг, личных писем и дневников издают большими тиражами сборники свадебных речей и тостов, призванные дать людям, приглашенным на чью-либо свадьбу, различные варианты «апробированных» застольных речей, содержащих некие «остроумные высказывания», «фразы, способные вызывать эмоции» и «оригинальные шутки». Просмотрев такой сборник, гости, идущие на свадьбу, не тратя даром времени и не напрягая ум, выбирают в сборнике тот вариант, который им больше нравится, заучивают его, а затем, когда в ходе застолья тамада дает им слово, выступают со своим «экспромтом». Озадачивают подчас иностранцев и подарки, вручаемые гостям молодоженами после окончания застолья: обычно это коробки с национальной едой (рисом, креветками, рыбой, маринованными овощами и т. п.), а также какие-либо предметы повседневного быта (посуда, духи, туалетное мыло или галантерея).

Общее представление о тех пожеланиях, которые высказываются в свадебных речах и тостах, дает сборник «Приветственные речи на свадебных церемониях», выпущенный в свет в расчете на массовую продажу издательством «Ниппон бунгэйся»^[70]. В сборнике предлагаются застольные речи сватов-посредников, именитых гостей, друзей и родственников молодоженов, а также ответные речи самих виновников торжества. Обращает на себя внимание включение в текст речей разнообразных сюжетов, связанных с экономической, политической и культурной жизнью страны. Всемерно подчеркивается в большинстве вариантов, особенно в речах сватов, большая социальная значимость вступления молодых людей в брачный союз и необходимость сочетания ими своих личных, семейных интересов с интересами их близких, компаний, в которых они работают, и всего японского общества. Такая сюжетная канва речей сборника отражает, видимо, общий дух и общую смысловую направленность высказываний, раздающихся за японскими свадебными столами — высказываний, свидетельствующих о стремлении устроителей и участников свадебных торжеств всячески поднимать общественную, гражданскую значимость вступления двух молодых людей в брачный союз.

Завершающим актом большинства брачных церемоний японцев стали в послевоенные годы, и особенно в последнее время, свадебные путешествия новобрачных с целью проведения ими «медового месяца» вдали от родии, друзей, соседей и сослуживцев. Практика эта, вообще говоря, заимствована японцами из культурного арсенала Западной Европы и США. Тем не менее в Японии этот обычай прижился более чем где-либо. В среднем расходы каждой пары новобрачных в Токио на свадебное путешествие составлялив 1973–1974 гг. от 250 до 300 тыс. иен и более. Причем, как отмечает статистика, путешествия эти становятся с годами все отдаленнее и накладнее^[71].

Излюбленными направлениями свадебных путешествий стали в последние годы Окинава (40,8 % всех путешествий молодоженов внутри страны) и Хоккайдо (22 %). Правда, «медовый месяц» стал в последнее время у японских молодоженов «короче» обычного в 3 раза, а то и в 6 раз (в среднем, как сообщает печать, молодожены, путешествующие внутри страны, затрачивают на эту поездку пять дней и четыре ночи). В 1982 г. такой укороченный свадебный вояж обходился каждой чете в среднем в 292 тыс. иен^[72].

Стремясь придать «престижность» свадебной церемонии, многие молодожены при поддержке своих тщеславных родителей идут на покупку специально организуемых туристскими компаниями льготных зарубежных турне новобрачных. Особой популярностью пользуются при этом Гавайские острова, куда направляется около 39,8 % всех новобрачных японцев, совершающих свадебные вояжи за рубеж. Популярностью пользуются также острова Гуам и Сайпан (15,7 %); Западная Европа (14,5 %), Северная Америка (13,7 %), Океания и Южные моря (7,9 %) и Юго-Восточная Азия (6,5 %). Зарубежные поездки молодоженов длятся также от семи до десяти дней. Их средняя стоимость составляла в 1982 г. 713 тыс. иен^[73].

И наконец следует отметить еще одну любопытную деталь: все свадебные церемонии в Японии никак не увязываются с процедурой формальной регистрации брака в органах местной администрации. Регистрация брака производится обычно лишь по возвращении молодоженов из свадебного путешествия сугубо в деловом, будничном порядке, без посторонних лиц, без вина, тостов и торжественных речей. Так, в 1978 г. 64,1 % новобрачных зарегистрировали свои браки в течение одного месяца после свадьбы, а 90 % — в течение шести месяцев. В то же время в японской литературе отмечается, что подавляющее большинство молодоженов предпочитают регистрировать свой брачный союз. Браки, когда супруги годами живут не регистрируясь, для Японии не характерны^[74].

Современное японское общество придает, таким образом, вступлению в брак исключительно большое значение. Пожалуй, ни одно другое событие в жизни рядового японца не обставляется столь торжественно и не привлекает к себе столь большого внимания окружающей его социальной среды, как свадьба. В сознании подавляющей части японцев вступление в брак и по сей день остается не столько личным, частным делом двух молодых людей, сколько делом, касающимся их родителей и родни, их общественного статуса. В этом ответственном подходе японцев к браку проявляется присущая японскому обществу забота о прочности своих первичных ячеек.

В то же время создается впечатление, что традиционные понятия японцев об удачных браках и о прочности брачных уз, уходя корнями в прошлое, слабо согласуются с современностью, с теми огромными изменениями, которые произошли в последние десятилетия в материальном быту и умах японского населения. Старые методы подбора женихов и невест, их помолвок и подготовки к совместной жизни, вполне соответствующие жизненному укладу и порядкам клановых семей, в новых условиях семейного быта японцев, основу которого составляют нуклеарные семьи, далеко не всегда приносят ожидаемые результаты: все чаще и чаще обнаруживается неспособность супружеских пар, вступивших в брак с соблюдением всех заповедей предков и правил национального свадебного этикета, обрести в браке тот духовный комфорт, о котором мечтали они и их родственники. Все больше становится случаев просчетов организаторов брака в подборе женихов и невест. Все заметнее выявляется несоответствие прежних мерок при подборе молодых супружеских пар и традиционных понятий о семейном счастье и благополучии новым условиям жизни людей. А как результате этого все большее число первичных ячеек японского общества оказываются с самого начала не такими прочными и стабильными, как того хотелось бы всем тем, кто участвовал в их создании.

Глава 2 МУЖЬЯ И ЖЕНЫ СОВРЕМЕННОЙ ЯПОНИИ

Равноправны ли японские супруги в наши дни?

Довоенная Япония была страной произвола мужей и бесправия жен. Всевластие мужа и подчиненное положение жены в семье утверждались и законами, и обычаями, и моралью. За мужьями закреплялось безраздельное право собственности на, семейные имущественные ценности, волей мужей должны были определяться и положение жен в семьях, и их трудовая деятельность, и их досуг. Женам же полагалось не перечить мужьям ни в чем. «В течение сотен лет, — пишет японский журналист Кимпэй Сиба, — образование японских женщин было основано на трех конфуцианских заповедях о повиновении: будучи дочерью, жертвовать собой ради отца, будучи женой, жертвовать собой ради мужа, будучи матерью, жертвовать собой ради сына»^[75]. Японские женщины не могли роптать даже тогда, когда их мужья открыто вступали в связь с другими женщинами.

Послевоенные реформы, проведенные под давлением прогрессивных сил в условиях подъема в стране демократического движения, внесли существенные изменения в законы, регулирующие взаимоотношения японских супругов.

Согласно существующим законам, принятым в послевоенные годы в соответствии с 24-й статьей конституции, отношения между супругами должны основываться на равенстве их прав. Из равенства прав супругов исходят, в частности, статьи гражданского кодекса, связанные с различными вопросами семейных отношений. В ст. 752 указывается, например, что «муж и жена должны жить вместе, сотрудничая и помогая друг другу». Что же касается имущественных прав и обязанностей супругов, то в ст. 760 отмечается: «Муж и жена делят друг с другом расходы, связанные с супружеской жизнью, принимая во внимание их собственность, доходы и другие обстоятельства». Законы не исключают при этом наличия у супругов раздельных прав на обладание той или иной собственностью. В ст. 762 кодекса говорится: «Собственность, принадлежащая либо мужу, либо жене со времени, предшествующего их бракосочетанию, а также собственность, приобретенная во время брака на имя мужа или жены, принадлежит раздельно либо мужу, либо жене… Любая собственность, в отношении которой нет ясности, принадлежит ли она мужу или жене, рассматривается как собственность, находящаяся в совместном владении супругов». Равенство супругов юридически подкрепляется теперь также правом каждого из них на развод и раздел имущества, хотя в законе (ст. 770) и содержится ряд условий, ограничивающих возможность разводов^[76].

Преобразующее воздействие на отношения супругов оказывает в послевоенные годы и все большее втягивание замужних женщин в работу по найму, что объективно ведет к ослаблению их материальной зависимости от мужей, а следовательно, и к выравниванию их правового положения в семье. Если в 1962 г. в стране по найму работало 8 млн. женщин, из которых 32,7 % были замужем, то в 1980 г. численность работающих женщин возросла до 13,5 млн., из которых 57,4 % составляли замужние женщины^[77].

Пока еще, однако, работающие жены встречаются в Японии гораздо реже, чем жены неработающие, их особенно мало в тех семьях, где есть малолетние дети. В последние годы семьи, в которых по найму работают в течение полного рабочего дня оба супруга, составляют, судя по косвенным данным, менее четверти японских семей. Однако наряду с такими семьями в стране есть еще значительное число семей, где жены, ведя преимущественно домашнюю работу, имеют побочные заработки, либо отлучаясь из дома на работу на несколько часов, либо беря работу на дом. В семьях крестьян, мелких торговцев и вообще лиц, занятых в частном индивидуальном предпринимательстве, жены зачастую совмещают чисто домашние дела с помощью мужьям в их основных повседневных занятиях.

Что касается заработков работающих жен, то они составляют в большинстве случаев пока еще меньшую долю доходов в семейных бюджетах, чем заработки их мужей. Данные общественных опросов, проведенных в 1973 г. среди городского населения страны, свидетельствуют, что средний вклад жен составляет лишь 4,6 % бюджетных доходов рядовой японской семьи^[78]. Столь малый средний показатель обусловлен, правда, наличием в Японии большого числа неработающих жен — домохозяек. Иная картина получается при сопоставлении доходов мужей и жен в семьях, где по найму работают оба супруга. Массовое обследование, проведенное в 1973 г. среди данной категории семей, показало, что заработки жен играют весьма существенную роль в их финансовых делах. В каждой четвертой семье, где работают оба супруга, они составляют от 10 до 20 % общих семейных доходов, в каждой второй семье — от 30 до 40 %, а в каждой пятой семье — более 50 %. Было установлено при этом, что около 60 % семей, где работают оба супруга, не смогли бы сводить концы с концами в случае, если бы жены не работали. Как видно из того же обследования, жены, расходующие свои заработки преимущественно на собственные, личные потребности, составляют лишь 13 % работающих жен, тогда как жены, вкладывающие в общие семейные бюджеты большую часть своих заработков, составляют 83 %, причем 47 % из них расходуют на себя не более одной пятой заработков, а 19 % почти ничего не оставляют себе^[79].

Статистика показывает, что семьи, где работают оба супруга, — это чаще не семьи молодоженов, а семьи с определенным стажем супружеской жизни. К работе по найму тянутся в Японии преимущественно замужние женщины в. возрасте 35 лет и старше, чьи дети достаточно выросли, чтобы уже не требовать неотступного материнского внимания. Женщины этого возраста составили в 1979 г. 52,7 % общего числа работающих женщин^[80].

Однако ни перемены в правовом статусе японских жен, приведшие к их юридическому равенству с мужьями, ни заметное увеличение доли семей, в которых жены наряду с мужьями работают по найму, внося свой вклад в семейные бюджеты, не привели пока еще к коренным сдвигам в психологии большинства супружеских пар страны.

Взаимоотношения японских супругов остаются и по сей день пронизанными не столько духом равенства, сколько духом главенства мужей и подчиненного положения жен. Это связано с целым рядом обстоятельств. Важнейшее из них состоит в том, что в Японии наших дней закрепленные законом юридические нормы плохо увязываются или вообще но согласуются с различными давними национальными обычаями и традициями, утверждающими главенство мужчин. Действуя в совокупности, эти обычаи и традиции оказывают сильное влияние на общественное сознание, психологию и мораль японцев. Как результат в умах японских обывателей и поныне глубоко коренится представление о главенствующем положении мужа в семье.

Не может не сказываться на взаимоотношениях супругов и тот факт, что женщины в Японии остаются повсеместно на низших ступенях общественной иерархии, включая и государственные учреждения, и конторы частных фирм, и производственные предприятия, что и сегодня, несмотря на юридическое равенство полов, в стране сохраняется дискриминация женщин и в сфере заработной платы, и в политической, и в общественной жизни.

О склонности большинства японцев смотреть на мужа как на властелина семьи, а на жену как на его служанку свидетельствуют и принятые нормы общения японцев между собой, и подход прессы к данному вопросу, да и живой, разговорный японский язык. По сей день, например, неумышленные демонстрации почитания мужчин наблюдаются в поведении многих японок: обычно жены помогают мужьям, а не мужья женам надевать пальто, ботинки и шапки в прихожих; мужья, а не жены проходят вперед в двери своих домов и общественных учреждений; при встречах супружеских пар в разговор полагается вступать поначалу мужьям, а не женам и т. д. и т. п.

Поборники женского равенства сетуют, кстати сказать, и на то, что японская пресса избегает, как правило, называть замужних женщин по фамилии и имени и упоминает о них лишь как о «супругах» тех или иных лиц^[81]. Как в прошлом, так и теперь японские жены при прямом обращении и в разговоре с третьими лицами почтительно величают своих мужей не иначе, как «господин» или «хозяин» (даинасама или сюдзин), между тем как мужья при упоминании о своих женах употребляют куда менее почтительные выражения (капай, цума, нёбо), тонально соответствующие в какой-то мере таким русским словечкам, как «моя баба», «моя старуха», «моя благоверная» и т. п.^[82].

Такое же лексическое неравенство сохраняется и в общении многих японских супругов друг с другом: женам при всех обстоятельствах надлежит сохранять вежливые слова при обращении к своим мужьям, в обращении же мужей к споим женам преобладают, как правило, пренебрежительные местоимения и междометия. Употребление в отношении жен каких-либо нежных слов считается предосудительным, даже при собственных детях^[83].

О том, сколь глубоко коренится представление о неравенстве в положении супругов в умах японского населения, можно судить по результатам общественного опроса, проведенного канцелярией премьер-министра в 1975 г.: только 29,5 % опрошенных жен сочли «равноправным» свое положение в семье, в то время как 49,4 % расценили его как «неравноправное». Правда, несколько иные соотношения мнений по этому вопросу обнаружились у их мужей. Большинство из них — 42,6 % сочли положение своих жен «равноправным» и лишь меньшинство — 37,1 % — «неравноправным»^[84]. Но в любом случае приведенные данные бесспорно подтверждают наличие в Японии наших дней такой социальной проблемы, как проблема супружеского неравенства.

Денежные взаимоотношения мужей и жен

Идеологической основой супружеского неравенства в Японии служит исстари коренящееся в сознании японцев убеждение в необходимости разделения обязанностей супругов в семье. В специальной работе «Японская семья», изданной в 1980 г. Управлением экономического планирования, отмечается, например: «Что касается роли супругов в семье, то всеобщее мнение сводится к тому, что дело мужа — это зарабатывать деньги на жизнь, а роль жены состоит в том, чтобы обучать детей, воспитывать их, заботиться о родителях, вести семейные бюджетные дела и т. д.»^[85]

В подобных взглядах, свойственных большинству японцев, как в зеркале отражается современное состояние семейных отношений японцев, ибо семьи, где мужья выступают в роли единственных кормильцев, а жены в роли домохозяек, составляют и сегодня большую часть семей страны^[86]. Такое распределение супружеских обязанностей, естественно, ставит жену в зависимое материальное положение от мужа, чей труд становится зачастую единственным источником доходов в семейном бюджете.

Как же складываются материальные, денежные отношения японских супругов в условиях традиционного распределения семейных обязанностей? Как ведут они свои бюджетные дела?

В соответствии с общепринятой практикой ведение бюджета в японских семьях возлагается обычно на жен-домохозяек. Обследование, проведенное в 1972 г., выявило, что в городах в подавляющем большинстве случаев (97 %) контроль над семейными бюджетами осуществляется женами. Несколько иная картина наблюдается в сельских районах, где, согласно данным того же обследования, жены распоряжаются бюджетами лишь в 66 % обследованных семей. В большинстве же остальных случаев распорядителями семейных бюджетов выступают там либо мужья (18 %), либо родители мужей (13 %). Отклонения от обычного порядка наблюдаются также в тех городских семьях, где супруги проживают вместе с родителями: там нередко ведением семейных бюджетов занимаются матери мужей^[87]. В целом по стране текущими домашними расходами ведают не мужья, а жены.

Освобождая мужей от одной из обременительных обязанностей, такой порядок вместе с тем в немалой мере ослабляет их контроль над текущими делами и дает жёнам возможность оказывать существенное влияние на решение многих вопросов, связанных с расходами и сбережениями семьи. Но:>то влияние нельзя и переоценивать: взаимоотношения мужей и жен в данном вопросе напоминают взаимоотношения директора и бухгалтера предприятия. Полномочия бухгалтера имеют, как известно, свои пределы: директор подчиняется указаниям и решениям бухгалтера лишь постольку, поскольку оп доверяет последнему или же поскольку эти указания и решения не грозят предприятию серьезным ущербом. Во всех же критических случаях директор обычно берет ответственность на себя.

Уместность такого сравнения подтверждается той повседневной практикой ведения семейных бюджетных дел, которая принята большинством японских семей. Железным правилом в этой практике является доскональный учет доходов, расходов, долгов и сэкономленных средств в «домовых бюджетных книгах» (какэйбо). Десятки миллионов этих книг печатаются ежегодно японскими полиграфическими предприятиями и продаются в канун Нового года повсеместно в книжных и писчебумажных лавках. Такая бухгалтерия ведется изо дня в день и служит для супругов, прежде всего для хозяйки дома, исходной основой и ориентиром в планировании и решении своих денежных дел. В то же время какэйбо призваны служить и некими «отчетными документами», позволяющими женам рассеивать сомнения мужей в правильности их бюджетной деятельности в случаях, если подобные сомнения возникают.

Обращает на себя внимание в этой связи довольно широко распространенная практика уклонения японских жен от неотступного и честного соблюдения бухгалтерских заповедей и утаивания от мужей определенных денежных средств. Так, в итоге обследования, проведенного банком «Токай» в сентябре 1977 г. в городах Токио, Осака и Нагоя, обнаружилось, что четверо из каждых десяти жен, а именно 41,1 % всех опрошенных замужних женщин, обладали утаенными от мужей сбережениями, спрятанными в различных кухонных тайничках, например в банках для сахарного песка; причем средняя сумма этих сбережений была довольно значительной и составляла 378 тыс. иен. Из объяснений, данных опрошенными женами в ходе обследования, выяснилось, что их тайные сбережения предназначались либо «чтобы купить вещи для себя» (38,4 % всех обладательниц указанных сбережений), либо «чтобы восполнить дефицит в семейном бюджете», либо «чтобы произвести какие-либо выплаты, не ставя об этом в известность мужа»^[88].

Учитывая склонность японских супругов к соблюдению в своих денежных взаимоотношениях правил «большой бухгалтерии», крупные фирмы страны, а также государственные учреждения имеют обыкновение вручать заработную плату своим работникам в заклеенных конвертах, скрепленных печатью учреждения. Делается это в расчете на тех жен, которые хотят, чтобы мужья открывали конверты с зарплатой лишь дома в их присутствии, лишая мужей таким путем возможности утаивать часть своих заработков. Однако отнюдь не все японские мужья следуют подобной практике. Из данных того же обследования, проведенного банком «Токай», видно, например, что лишь 57,9 % опрошенных жен в дни зарплаты мужей действительно получают из рук последних нераспечатанные конверты с деньгами, решая затем, как их поделить и что с ними сделать. В то же время 22,1 % опрошенных жен сообщили, что вместо запечатанных пакетов они получают от мужей лишь определенные денежные суммы на «домашние расходы», которыми они вольны распоряжаться по собственному усмотрению, а всю остальную часть заработной платы мужья оставляют у себя. Еще одна значительная группа жен (15,1 %) заявила о том, что, передавая зарплату им в руки, мужья изымают предварительно по своему усмотрению некоторые суммы на карманные расходы^[89].

Характерно, что большинство японских жен, к какой бы из указанных групп они ни принадлежали, высказывают в ходе общественных опросов нескрываемое недовольство теми суммами, которые они получают от мужей на ведение домашнего хозяйства. В 1977 г. по статистике каждая из японских жен ежемесячно получала от мужа в среднем 181 тыс. иен, и только 10,8 % из них были удовлетворены размерами получаемых ими средств. Согласно той же статистике, ежемесячно карманные расходы японских мужей составляли в среднем 33 тыс. иен. Меньше половины опрошенных жен (44,8 %) дали положительный ответ на вопрос о том, ссужают они своих мужей или нет дополнительными средствами в случае, если те израсходовали свои карманные деньги до дня новой зарплаты и оказались в затруднительном финансовом положении. Любопытно, что 15,4 % жен при этом подтвердили, что дают дополнительные ссуды своим мужьям лишь на условии их последующего возврата с выплатой ссудного процента^[90].

Приведенные выше статистические сведения относятся, разумеется, к семьям среднего достатка. Что же касается состоятельных буржуазных семей, принадлежащих к имущей верхушке японского общества, то мужья там вершат не поддающимися контролю жен денежными суммами. Их карманные расходы, естественно, в статистике «средних цифр» не фиксируются. Не выделяет статистика и бюджетные расходы малоимущих слоев трудового населения. Тем не менее даже в сведениях о «средних» японцах, публикуемых в прессе, можно найти немало свидетельств наличия серьезных противоречий и трений между супругами, связанных с ограниченностью семейных доходов и хроническими бюджетными трудностями. «Средний японский муж, — писала газета „Дэйли Иомиури“, — всегда проигрывает те битвы со своей женой, в которых он пытается добиться какого-либо увеличения своей доли в месячном заработке… Большинство мужей оказываются неспособными настаивать на своем, когда жены бросают им в лицо: «Мне не под силу сводить концы с концами в нашем семейном хозяйстве»^[91].

В той же газете помещена сделанная на основе обследования банка «Кёва» подробная раскладка «минимально необходимых» ежемесячных карманных расходов типичного, по мнению экспертов, японского мужа — 36-летнего служащего одной из столичных фирм, расположенной в деловом центре столицы — Нихонбаси.

Действительные карманные расходы большинства японских мужей в целом по стране значительно меньше, чем и приведенной раскладке. На это указывается в той же газетной информации и при этом делается предположение, что у многих дневная норма расходов не превышает 1000 иен. Защищая «несчастных мужей» от попыток жен отказывать им в расходах на кофе или чай, редакция «Дэйли Иомиури» пишет: «Ежедневные расходы в размере 250 иен на кофе или чай могут казаться в глазах жены "излишней тратой денег", но ведь перерыв на кофе представляет собой единственную передышку для служащего, работающего в условиях постоянного напряжения». В газете сообщается далее, что множество мужей страны получают от своих жен и того менее: «Обследование, проведенное в 339 семьях, проживающих в районе Токио, показывает, что ежемесячные отчисления на карманные расходы мужей в среднем на каждую семью с доходом 253 тыс. иен (средний месячный доход семьи. — И. Л.) составляют не более 17 900 иен». Все это, по мнению газеты, служит печальным свидетельством того, что во имя расходов на детей и прочие домашние нужды многие жены японцев «жертвуют интересами» своих мужей.

Система четких денежных расчетов между супругами, лежащая в основе повседневного быта большинства японских семей, скорее обедняет, чем обогащает эмоциональную жизнь супружеских пар. Влюбленность и пылкие страсти обычно плохо совмещаются с прозаическими бухгалтерскими подсчетами дебета и кредита в семейных бюджетах, с практикой тайных сбережений и долгов, с торгами по поводу той доли, которая отчисляется на личные расходы каждого из супругов, и прочими денежными делами. Поэтому чем последовательнее наводится «порядок» в денежных расчетах супругов, тем более деловитыми и сухими становятся их взаимоотношения, тем большее число жен начинает смотреть на своих мужей и оценивать их достоинства лишь сквозь призму своих домашних бюджетных проблем. «Получается, — писала по поводу итогов одного из опросов замужних женщин газета „Джапан таймс“, — что женщины хотели бы видеть в своих мужьях прежде всего надежный источник доходов. Именно об этом заявило явное большинство (67 %) опрошенных жен»^[92].

Распределение домашних дел и времени супругов

Времена меняется, и в наши дни в Японии редко можно встретить такие «классические» семьи, где бы обязанности мужей, занятых в труде по найму или в предпринимательстве, ограничивались только работой вне дома. Коль скоро почти половина японских замужних женщин уже втянулась и большей или меньшей степени в трудовую деятельность, но связанную с домашним хозяйством, то и их мужьям приходится со своей стороны так или иначе втягиваться в домашние дела. Но сила традиций пока еще достаточно велика, чтобы оказывать и поныне заметное влияние на распределение обязанностей супругов в семьях: на долю жен, в том числе и работающих по найму, приходится основная тяжесть домашних дел. Вот, например, какая картина выяснилась при ответах на вопрос: «В чем помогает Вам Ваш супруг в домашних делах?», задававшийся газетой «Асахи» замужним женщинам, проживающим в столичном районе Бункёку при массовом обследовании, проводившемся в 1971 г.: 49 % мужей играют с детьми и занимаются их воспитанием, 43 % — стерегут дом в отсутствие жены, 41 % — осуществляют текущий ремонт дома и наводят порядок во дворе, 26 % — занимаются уборкой помещения, стелют и убирают постели, 10 % — ходят покупать пищевые продукты, 6 % — участвуют в приготовлении пищи и мытье посуды, 4 % —стирают белье. Как считают японские комментаторы, в таких самых неприятных домашних делах, как мытье посуды или стирка белья, мужья-японцы и по сей день участвуют гораздо меньше, чем в Англии и других европейских странах^[93].

Да и вообще, как явствует из данных статистики, японские женатые мужчины уделяют домашним делам меньше времени, чем женатые мужчины прочих крупных капиталистических стран, включая США, Западную Германию, Францию, а также социалистические страны Европы. В среднем в Японии это время составляет (1973 г.) менее 30 минут в день, тогда как в большинстве упомянутых стран оно превышает 1 час. По данным обследования, проведенного в 1973 г., в среднем японские мужья уделяют домашним делам в рабочие дни всего 5 минут, а в выходные — 27 минут^[94].

Знаменательно, что в наши дни система традиционного разделения обязанностей супругов, позволяющая многим мужьям уклоняться от домашних дел, воспринимается критически значительной частью замужних женщин Японии. Об этом говорят итоги общественного опроса, проведенного среди японского населения канцелярией премьер-министра ъ августе 1976 г. Согласно этим итогам, в пользу прежнего разделения обязанностей высказались 49 % опрошенных женщин, в то время как 40 % высказались против. И более того, 83 % опрошенных женщин выразили пожелания, чтобы мужья наряду с женами взяли на себя тяжесть повседневных домашних дел^[95]. В комментариях прессы подчеркивается в этой связи, что число противников прежнего разделения обязанностей мужей и жен все возрастает и что чем моложе женщины-японки, тем больший процент из них настроен против подобного разделения^[96].

Взгляды женщин, недовольных своим положением в семьях, в наши дни находят немало сторонников и среди прогрессивно мыслящих представителей мужской части населения страны. Подтверждением тому служат результаты другого общественного опроса, проведенного канцелярией премьер-министра в ноябре 1977 г. в кругах японской интеллигенции: профессоров, адвокатов, писателей и т. п. В ходе обследования 64 % опрошенных высказались против традиционного распределения труда мужей и жен в семье, в соответствии с которым женщины остаются прикованными к домашним делам^[97]. В этом проявляется постепенное укрепление влияния в Японии прогрессивной идеологии, поборниками которой выступают представители Коммунистической и Социалистической партий, рабочих профсоюзов и других массовых демократических объединений, отстаивающих принципы женского равноправия как в общественной, так и в семейной жизни^[98].

Справедливости ради следует отметить, что и в целом по стране далеко не все японские мужья относятся к числу противников участия мужчин в работе по дому. Руководствуясь собственными прогрессивными воззрениями, уступая давлению супруг или же просто из-за любви к женам (среди японской молодежи такие случаи отнюдь не редкость), многие из них, особенно те, кто живет отдельно от родителей с женой и детьми, оказывают своим женам всевозможную помощь в домашних делах. И более того, такая тенденция среди молодых мужей страны усиливается.

В редакционном комментарии газеты «Асахи» по этому поводу писалось следующее: «Интерес отцов к уходу за детьми увеличивается. Недаром число заявок на курсы по уходу за детьми для мужчин, созданные в различных городах страны одним из владельцев предприятий по производству детских товаров, в 20–30 раз превышает их возможности… и в этой связи устроителю курсов приходится уже сталкиваться с неприятностями, отклоняя заявки. Подавляющее большинство желающих поступить на курсы — это молодые мужчины в возрасте 25–30 лет, которых в ряде случаев сопровождают жены. Сначала они прослушивают лекцию педиатра о роли отцов. Затем их учат пеленать и купать младенцев в ванне… Наконец, их обучают приготовлению детской пищи. Хотя лекция продолжается два часа, слушатели остаются все время серьезными: говорят, что никто из них не смущается и не смеется.

Прежде чем открыть курсы, их организаторы разослали опросные листки молодым отцам, проживающим в столице, с вопросами, касающимися ухода за детьми. Согласно полученным ответам, свыше 90 % отцов купают своих детей. Более 80 % — поят детей молоком и носят их на руках или на помочах за спиной, когда выходят на прогулки, 70 % — меняют пеленки… В нуклеарной семье, центром которой является молодая супружеская пара, вряд ли можно растить детей, если отец не оказывает этому хотя бы такого содействия. И дело не ограничивается только прямым уходом за детьми. В последнее время увеличилось число отцов, весело сопровождающих своих жен и детей при посещении ими синтоистских храмов… На вступительных экзаменах в детских садах и начальных школах бросаются в глаза теперь фигуры отцов, взявших отгулы на работе, чтобы прийти туда»^[99].

Столь радужная картина растущего внимания молодых отцов-японцев к своим малышам и женам не совсем согласуется со сведениями, публикуемыми другими органами информации, а также данными массовых опросов. Тем не менее сам факт констатации газетой «Асахи» перемен в отношении многих молодых мужчин Японии к своим домашним обязанностям служит подтверждением тому, что поборники традиционных, консервативных взглядов на семейные обязанности мужей и жен находят в сегодняшней Японии меньше единомышленников и последователей, чем это было прежде.

Вместе с тем следует отметить, что и домашний труд женщин в современной Японии претерпел существенные количественные и качественные изменения по сравнению с довоенным периодом и первыми послевоенными годами. Время, затрачиваемое японскими женами на необходимые домашние дела, значительно сократилось. Это произошло, во-первых, потому, что семьи стали не столь многочисленными, как прелюде. Во-вторых, в домах появились такие времясберегающие электроприборы, как стиральные машины, холодильники, пылесосы, автоматические рисоварки и т. п. И в-третьих, в торговой сети страны упор стал делаться на продажу продовольственных полуфабрикатов. Гораздо шире вошла также в быт готовая одежда. Как показывает статистика, если в предвоенные годы домашние дела занимали у японских женщин в возрасте 21–45 лет в среднем более 10 часов, то в настоящее время они занимают в среднем около 6 часов у тех, кто не работает и имеет детей, около 5 часов у тех, кто не работает и не имеет детей, около 4 часов у тех, кто работает и имеет детей, ц около 3 часов у тех, кто работает и не имеет детей. В наши дни у японских жен-домохозяек домашние дела отнимают столько же времени, сколько и у американских^[100].

Сокращение времени, затрачиваемого женщинами на работу по дому, привело к тому, что за последние полтора-два десятилетия соответственно увеличился и их бюджет свободного времени. В 1973 г. в будние дни свободное время японских замужних женщин (часть суток, остающаяся за вычетом времени, затрачиваемого на работу, дающую доход, на домашние дела, а также на удовлетворение физических и санитарных потребностей, включая еду, сон, умывание и т. п.) составляло в среднем в тех случаях, когда они не работали по найму, 5 часов 47 минут, а в тех случаях, когда они совмещали домашние дела о работой по найму, — 3 часа 43 минуты. Что же касается свободного времени женатых японских мужчин, то, по тем же данным, оно составляло в 1973 г. в среднем 3 часа 41 минуту^[101].

Примечательно, что в современном буржуазном обществе Японии прослеживаются определенные различия не только в денежных, но и во временных бюджетах семей, принадлежащих к различным социальным слоям. Из данных обследования, проведенного в 1959 г. министерством труда, видно, например, что наибольшим количеством свободного времени располагают жены «служащих», к числу которых отнесены как рядовые служащие, так и состоятельные представители руководящего персонала крупных предпринимательских компаний страны. Их свободное время составляло в среднем 4 часа 31 минуту. Менее всего свободного времени остается у жен торговцев-лавочников (2 часа 37 минут), а также у жен крестьян (3 часа 20 минут) и рыбаков (3 часа 29 минут). Свободное время жен рабочих составляло, по тем же данным, 3 часа 45 минут^[102].

Отчужденность — отличительная черта взаимоотношений супругов в Японии

Какова же духовная сторона взаимоотношений японских супругов? Представляют ли большинство супружеских пар Японии гармоничное сочетание двух сердец, двух умов, двух характеров? Как ладят супруги-японцы между собой и довольны ли они в большинстве своем друг другом, своим супружеством?

На первый взгляд для сторонних наблюдателей супружеская жизнь основной массы японцев выглядит вполне благополучной, и уж, во всяком случае, не менее благополучной, чем в США или странах Западной Европы. Подтверждают, казалось бы, это впечатление и данные некоторых общественных опросов, ставивших целью выявление отношения японских мужей к своим женам. Так, из опроса, проведенного банком «Дайити кангё» среди служащих столичных конторских учреждений, следует, что 26,4 % мужей, принадлежащих к этой категории населения, «вполне довольны» своими женами, 49 % «более или менее довольны». Это позволило прессе сделать вывод, что 75,4 % японских мужей-служащих, или каждые три мужа из четырех, так или иначе довольны своими супругами и готовы вести с ними совместную жизнь.

Несколько сдержаннее оказались ответы мужей на вопрос, уважают ли они своих жен. Безоговорочно утвердительный ответ дала лишь меньшая часть опрошенных (44,6 %), из которых 9,4 % заявили, что они «очень уважают», а 35,2 %—что «уважают» своих жен. В то же время многие ограничились неопределенными, уклончивыми ответами — 41 %^[103].

В ходе того же опроса только 23,3 % опрошенных выразили уверенность в том, что их жены «вполне довольны» ими, тогда как 45,2 % ограничилось скромным предположением, что они «более или менее» удовлетворяют запросам своих жен. Довольные своим браком мужья и жены составляют, казалось бы, большую часть супружеских пар страны.

Обращает, однако, на себя внимание, что в ответах большинства мужей не чувствуется ни пылкой восторженности, ни особой любви к своим спутницам жизни. Разве вяжется любовь мужа к жене в полном смысле этого слова с вялым признанием того, что он доволен ею «более или менее», или с неуверенностью в ответах на вопрос о том, уважает он ее или нет? Подобные ответы мужей говорят скорее о недостатке у них любовных эмоций.

Более внимательный анализ японской действительности показывает, что сама традиционная система разделения обязанностей между мужьями-кормильцами, работающими вые дома, и женами-домохозяйками, ведущими домашние дела, не создает теплоты в отношениях между супругами. Недовольство значительной части замужних женщин Японии своими мужьями, как выясняется, вызывает то безучастное отношение, которое проявляют многие японские мужья к домашним делам и заботам своих жен. Свидетельством тому служат, например, данные опроса, проведенного токийским муниципалитетом среди жен-домохозяек столицы: 81 % всех опрошенных жен высказали жалобы на поведение своих мужей, избегающих участия в домашних делах^[104].

Как же оцениваются подобные результаты общественных опросов знатоками японской семейной жизни? Пока, судя по всему, среди них преобладает тенденция не придавать большого значения указанным выше жалобам жен на своих мужей. По мнению некоторых консервативных комментаторов, подобные жалобы — это лишь дань поверхностному влиянию американских и европейских нравов, чуждых в основе своей «японскому образу жизни». Но является ли сам «японский образ жизни» залогом прочности и благополучия семейных ячеек в современной Японии? — вот вопрос, на который вряд ли можно дать положительный ответ.

Ведь в том-то и дело, что «японский образ жизни» — это не только четкое разделение трудовых обязанностей между мужьями и женами: мужья работают вне дома, а жены занимаются домашним хозяйством. Издавна такой «образ жизни» предполагал и другое, а именно: раздельное времяпровождение супругов в часы досуга. И эта особенность семейного быта японцев оказывает сильнейшее и притом отнюдь не позитивное влияние на духовные взаимоотношения между японскими супругами в наши дни.

Важнейшая отличительная черта взаимоотношений японских супругов именно в том и состоит, что большинство из них избегают проводить свое свободное время совместно, предпочитая отдыхать и развлекаться порознь. Опрос, проведенный министерством труда в 1965 г., выявил, что «часто» отдыхают и развлекаются совместно лишь 12,3 % супружеских пар страны, «иногда» — 41,1 % и «почти никогда» — 43,7 %^[105].

Еще более подробные сведения о том, в каких случаях и сколь часто проводят вместе досуг японские супруги в наши дни, дают итоги массового опроса, организованного компанией «Дэнцу» в конце 70-х годов среди супругов в возрасте от 40 до 65 лет^[106]:

Таковы данные опросов — они вполне определенно показывают, что свыше половины супружеских пар Японии либо почти не практикуют, либо вообще не практикуют совместные выходы на обеды и ужины, в кино, в гости к друзьям супругам, совместные поездки на машине, а также совместные застолья с друзьями.

По мнению ряда японских социологов, причина такой разобщенности в отдыхе большинства супругов кроется в национальных традициях, согласно которым издавна в Японии мужья и жены проводили свое время порознь, исходя из предпосылки, что интересы и развлечения у мужчин — одни, а у женщин — другие. Указывая на это в своей книге «Японские супруги», знаток семейных проблем страны Синдзи Ивамура подчеркивает, что в Японии «испокон веков» в одних общественных актах участвовали только мужья, а в других — только жены; случаи совместного появления супругов в обществе ограничивались обычно либо свадьбами, либо похоронами. Как результат этого в прошлом в Японии отсутствовала практика дружеского общения между отдельными супружескими парами, и к общению такого рода нет заметной склонности у японских супругов и в наши дни^[107].

Силу традиций нельзя, конечно, абсолютизировать. Есть в современной японской действительности и факторы объективного порядка, препятствующие совместному времяпровождению мужей и жен. Одна из причин подобной разобщенности супругов состоит, например, в том, что многие японские жены, обремененные уходом за малолетними детьми, даже если они и хотят развлекаться совместно с мужьями, не могут покинуть дом, оставив детей без присмотра^[108].

Тем не менее результаты массовых опросов свидетельствуют и о другом: значительное число японских замужних женщин исходят при проведении своего свободного времени из того, что их вкусы и наклонности не совпадают со вкусами и наклонностями их мужей и что совместные — развлечения не доставят им удовольствия. Так, в соответствии с данными опроса, проведенного в 1965 г., лишь 33,9 % опрошенных жен выразили желание чаще, чем это им удается, проводить свой досуг в совместных развлечениях с мужьями, тогда как 59,3 % сочли вполне достаточным то время, которое ими уделялось для совместных развлечений с мужьями до сих пор^[109]. Показательны в этом отношении и итоги массового опроса замужних женщин, проведенного министерством труда в 1973 г. Из них видно, что лишь 60,5 % опрошенных жен обнаружили стремление к совместным развлечениям с мужьями, тогда как 38,4 % откровенно признали отсутствие подобного стремления^[110].

В этом пассивном отношении значительной части японских жен к совместному отдыху и развлечениям с мужьями сказываются, по всей видимости, не только бытовые трудности, препятствующие их отлучкам из дома, но и отсутствие взаимной привязанности и интереса друг к другу у многих супружеских пар страны.

Правда, с таким выводом не очень увязывается при поверхностном подходе то обстоятельство, что большинство японских супружеских пар большую часть своего досуга проводят дома. Это, естественно, вызывает сначала предположение, не объясняется ли обоюдная привязанность к дому стремлением супругов быть вместе и наслаждаться общением друг с другом. Но подобный вывод не подтверждается при более основательном ознакомлении с тем, чем занимаются супруги-японцы в часы домашнего отдыха. Изобщественных опросов выясняется, в частности, что в современной Японии самое распространенное развлечение как мужей, так и жен в часы досуга состоит в пассивном сидении по вечерам и воскресным дням у экранов телевизоров. По количеству свободного времени, затрачиваемого на просмотр телевизионных передач, современные японцы, будь то мужчины или женщины, значительно «опережают» американцев и западноевропейцев. Как видно из сопоставимых сведений, относящихся к 1970 г., японская женщина проводила у радиоприемника и телевизора в среднем 64 % своего досуга, а американка и француженка — соответственно 35,8 и 43,3 %. Равным образом японские мужчины посвящали радио- и телепередачам 53,6 % своего свободного времени, тогда как мужчины США и Франции — соответственно 36,3 и 34,9 % 37. Согласно более поздним данным радиокорпорации Эн-эйч-кэй, опубликованным в печати в 1977 г., в среднем японские домохозяйки ежедневно уделяют телевизионным передачам 4 часа 51 минуту, совмещая, конечно, это развлечение с рядом текущих дел и занятий^[111].

Склонность мужей-японцев к пассивному созерцанию телеэкранов особенно заметно проявляется у лиц в возрасте от 40 до 65 лет. Трудно сказать, что обусловливает их пассивность: примитивность ли духовных запросов или же усталость, накопленная на работе. Но факт, установленный обследованиями, остается фактом: типичный японский муж указанной возрастной группы во время воскресного и праздничного отдыха отключается от созерцания телевизора в дневные часы лишь для того, чтобы подремать. В современном японском разговорном языке имеется даже соответствующее слово — «горонэ», обозначающее именно такой неурочный сон в одежде с газетой в руках или перед экраном включенного телевизора^[112].

Однако долгие совместные сидения у экранов телевизором в полудремотном состоянии в вечерние часы и в воскресный дни отнюдь не способствуют духовной близости японских супругов. Являя собой свидетельство ограниченных возможностей японцев в организации активного отдыха вне дома, пристрастие к телевизору лишь отвлекает многие супружеские пары от задушевного обсуждения семейных проблем, от совместных прогулок и развлечений — словом, от всего того, что сближает людей и пробуждает их интерес друг к другу.

Спрашивается, случайны ли столь частые и разнообразные проявления равнодушия японских супругов друг к другу? По-видимому, нет. Ведь изучая супружеские отношения японцев, ни в коем случае нельзя забывать о том, что едва ли не половина «браков по-японски» заключаются не по любви, а по сговору. А чего можно ожидать от людей, вступивших в брак по сговору, т. е. в брак по расчету, в брак без любви и привязанности друг к другу? Большинство из них остаются на всю жизнь лишь партнерами по браку, сожительствующими друг с другом без взаимного физического и духовного влечения.

Взаимное равнодушие и духовная отчужденность большинства японских супружеских пар объясняются также и пережитками средневековых традиций, сохраняющимися в сознании многих из них. Так, в Японии издавна считается, что мужьям не пристало говорить с женами о своих служебных делах, делиться с ними своими удачами и неудачами, своими тревогами и радостями, связанными с трудовой деятельностью вне дома. Это отмечает в книге «Японцы в семейной среде» журналист-социолог Осаму Такахаси, проведший ряд лет за рубежом и способный поэтому сравнивать психологию японских мужей с мужьями-иностранцами. «Если супруги-американцы, — пишет Такахаси, — ведут между гобой беседы о служебных делах мужа, о домашних делах жены, о ее общении с окружающей социальной средой, то упруги-японцы, как в прошлом, так и сейчас, ограничивают все общение лишь разговорами о детях»^[113].

Столь странная с точки зрения европейцев скованность в духовном общении японских супругов отражает национальные особенности их взглядов на супружеские отношения. Как указывает японская пресса, «откровенное выражение чувств и сердечные разговоры между мужем и женой не считаются и общественном мнении похвальным поведением», а связи мужа и жены считаются «тем прочнее, чем менее они обсуждаются»^[114].

Раскрывая незатейливый философский смысл этого преднамеренного ухода японских супругов от задушевных бесед друг с другом, американский японовед Роберт Одзаки пишет: «Феодализм стал достоянием прошлого, но его эхо еще слышится… Предпочтение японцами несловесных форм общения прямо вытекает из традиционных представлений о семье… Два члена семьи не должны ощущать потребности в непрерывных беседах друг с другом. Предполагается, что жена понимает вкусы и запросы мужа, а муж понимает все ее мечты и чувства. А если все наилучшим образом понимается ими, то им незачем и объясняться друг с другом. Ибо чего стоит любовь, которую люди не могут ощущать без объяснения на словах? Потребность в словах означает не что иное, как отсутствие взаимопонимания. А высшей формой человеческого общения является язык молчания. Как гласит японская пословица, „молчание красноречивее слов“. Ничего не сказано, но все понято сердцами — вот идеал. И хотя все это, может быть, не более чем призрачные мечтания и великое заблуждение, тем не менее японцы думают так… Супружеские пары с большим стажем семейной жизни предпочитают в Японии обедать друг с другом молча, не проронив ни слова»^[115]. Подтверждением тому служат и материалы обследования, проведенного в конце 70-х годов компанией «Дэнцу». Из этих материалов, в частности, явствует, что «часто беседуют» во время еды лишь 29,1 % японских супругов в возрасте от 40 до 65 лет. Остальные же беседуют либо «иногда» — 55,6 %, либо вообще «не беседуют» — 15,3 %. О сухости и невнимании большинства японских мужей со стажем семейной жизни к своим женам свидетельствуют и данные других обследований, проведенных той же компанией. Так, лишь 2,3 % мужей в возрасте от 40 до 65 лет сообщают ежедневно своим женам о времени своего возвращения домой с работы, а 46,6 % —никогда не делают этого. Равным образом постоянную телефонную связь со своими женами во время служебных командировок и поездок на отдых поддерживают только 9,3 % мужей, в то время как 46 % подобного обыкновения не имеют^[116]. Примечательна также и такая деталь супружеского быта японцев «зрелого возраста»: одновременно ложатся спать лишь 21,6 % супружеских пар, тогда как в 49,9 % семей мужья ложатся спать раньше своих жен^[117].

Барское, невнимательное отношение к женам продолжает, следовательно, преобладать по крайней мере среди супругов «со стажем семейной жизни».

Нарочитая сухость, привносимая национальными традициями в отношения японских мужей со своими женами, как признают теперь и японские знатоки данного вопроса, даже в браках по любви ведет к постепенному угасанию радости общения супругов и их взаимопонимания. «Обычно японские супруги, — пишет специалист по вопросам национального этикета Яэко Сёцуки, — вступив после свадьбы в будничную брачную жизнь, считают недопустимым постоянно обращаться друг к другу с такими словами, как „милый“, „дорогая“ или „я люблю тебя“. В особенности это относится к японским мужчинам, которые с присущей им бесцеремонностью воздерживаются в разговоре с женами от ласковых слов и доброго выражения лица. Опасно, однако, поступать так, успокаивая свои ленивые сердца рассуждениями, что-де „понимать друг друга можно и без слов“ или что „связь сердец лучше речевой связи“. Супружеская любовь, как цветок без ухода, перестает цвести без проявления супругами участливого и благодарного отношения друг к другу» ^[118].

Духовному отчуждению многих супружеских пар Японии способствует в немалой мере и пренебрежительное отношение большинства предпринимательских компаний страны к личной жизни их наемного персонала. Исходя из принципа «производственные интересы превыше личных», правления японских компаний широко практикуют перемещения своих работников из одного района страны в другой, а также долгосрочные командировки, ведущие к длительному проживанию этих работников в других городах в отрыве от жен и детей.

О том, сколь широко распространена в Японии такая практика, свидетельствуют следующие данные: отдельно от семьи из-за своих служебных дел живет в последние годы каждый четвертый японец, работающий в предпринимательской компании страны. При этом вдали от семьи вынуждены жить каждый десятый работник в возрасте 30 лет и старше, каждые три работника из десяти в возрасте 40 лет и старше, каждые пять работников из десяти в возрасте 50 лет и старше^[119]. Правда, компании, перемещая работников из одних районов страны в другие, обычно предоставляют им необходимые средства для переезда на новое местожительство и членов их семей. По многие супружеские пары не идут на такой совместный переезд по целому ряду объективных причин: это бывает связано, например, с боязнью потерять недвижимую собственность, с нежеланием перемещать детей-подростков из одной школы в другую, с необходимостью присмотра на прежнем месте за стариками-родителями и т. д. и т. п.^[120] В результате семьи фактически раскалываются на несколько лет, что, естественно, пагубно сказывается на прочности супружеских взаимоотношений.

Ущерб духовной близости супругов, как считают японские комментаторы, наносит и тот напряженный ритм, который свойствен повседневной трудовой деятельности большинства японских мужей, зачастую поздно возвращающихся домой из-за своих служебных или косвенно связанных со службой дел. Приходя домой поздно, усталые мужья и по этой причине также обнаруживают нежелание обсуждать с женами свою деловую жизнь. «Жены-домохозяйки, — пишет газета „Майнити дэйли ньюс“, — чувствуют себя все более изолированными из-за того, что погруженные в работу японские мужья (особенно работающие по найму) вынуждены трудиться допоздна, а после работы пить сакэ и играть в маджан со своими коллегами или клиентами, ради того чтобы их деловые связи шли гладко, и возвращаться домой слишком поздно, чтобы о чем-то говорить с женой» ^[121]. Сетуя в своей книге «Японские супруги» на то, что большое число женатых японцев — служащих компаний возвращаются домой усталыми лишь в 10–11 часов вечера, японский социолог Синдзи Ивамура с горечью упрекает предпринимателей в забвении личных интересов работников своих предприятий, теряющих из-за служебных дел ясное представление о том, зачем, собственно говоря, они женились^[122].

Отсутствие взаимной сердечной теплоты и привязанности проявляется во многих японских семьях в сравнительно пассивном отношении мужей к физической близости со своими женами^[123]. По утверждению Осаму Такахаси, японские мужья в возрасте 30 лет и старше довольствуются обычно такой близостью лишь раз в неделю. Как считает автор, подобная пассивность является чаще всего следствием неврастении и усталости мужей, вызываемой чрезмерными перегрузками служебными делами^[124]. Некоторые зарубежные авторы склонны видеть в этой пассивности и некие специфические черты, присущие темпераменту японцев^[125]. Но главная причина сравнительной скованности многих японских супругов в их сексуальной жизни состоит в том, конечно, что большая часть супружеских пар страны складывается и по сей день не по любви, а по расчету.

Супружеская неверность и прочие негативные последствия отчужденности

Отсутствие пылкого физического влечения друг к другу, столь характерное для многих, если не большинства супружеских пар страны, ведет к широкому распространению в имущих слоях японского населения внебрачных связей женатых мужчин с незамужними женщинами — любовницами. Институт любовниц, существовавший в феодальной Японии с незапамятных времен, остается и по сей день неотъемлемой частью социальной и семейной жизни верхов современного японского общества.

Вот что пишет в своей книге «Японцы» американец Джек Сэвард, проживший среди японцев почти четверть века: «Очень большое число японских мужей приступают после свадьбы к поискам настоящей любви вне дома сразу же после того, как их доходы начинают позволять им это. К счастью для жен (или наоборот, если смотреть на все иначе), достаток появляется не раньше чем мужу исполнится сорок лет, а то и более… Общественный опрос 9500 мужчин и женщин, проведенный еженедельным журналом „Сюкан Иомиури“, обнаружил, что 60 % опрошенных мужчин готовы были бы вступить в любовную связь с другими женщинами, если бы у них появилась такая возможность (имея в виду при этом достаточные денежные средства), а 30 % заявили, что им просто нельзя не иметь подобных любовных связей. Что же касается оставшихся 10 %, не давших ясного ответа на вопрос, то, видимо, они не захотели откровенничать с кем-либо на эту тему. С другой стороны, в ходе того же опроса выяснилось, что 55 % жен простили бы своих мужей, если бы обнаружили их внебрачные приключения»^[126].

Супружеская неверность мужей присуща, однако, в наши дни не столько всему японскому населению, сколько его имущим «верхам». Прежде всего речь идет о японских бизнесменах, мораль которых вполне допускает и даже утверждает институт любовниц. «Для преуспевающего бизнесмена, — пишет Сэвард, — содержание одной или большего числа любовниц служит таким же эффектным символом благосостояния, как и тот длинный черный лимузин, в котором он ездит, или вилла в горах… Согласно заслуживающей доверия информации, которую мне приходилось читать, каждые девять из десяти преуспевающих бизнесменов имеют ниго-сан, или „госпожу номер два“, как японцы называют любовниц. Единственное, что изменилось в этом вопросе всо врёмени войны, это то, что теперь японские бизнесмены не говорят о своих любовницах открыто в присутствии жен, как это было раньше». В большинстве случаев, как отмечает тот же автор, японские бизнесмены в возрасте 40–60 лет предпочитают иметь любовные связи с молодыми женщинами в возрасте от 20 до 30 лет^[127].

Общепринятая практика внебрачных любовных похождений состоятельных мужей, принадлежащих к «верхам» японского общества, являя. собой дурной пример для подражания, подтачивает общественную мораль всего населения. Немалое число представителей трудовых слоев мужского населения страны, поддаваясь влиянию буржуазной элиты, также обнаруживает в наши дни склонность к супружеской неверности. Активное содействие тому оказывает могучая японская индустрия массовых вечерних развлечений, создавшая свои заведения во всех мало-мальски крупных населенных пунктах страны. Среди японцев принято считать естественным, что развлечения мужей в часы досуга должны быть более фривольными, чем у жен. Именно на посетителей-мужчин рассчитана деятельность таких заведений, как рестораны с гейшами, кабаре, бары, турецкие бани и т. п., огромное число которых функционирует по вечерам и ночам в увеселительных кварталах японских городов. В сущности, деятельность всех увеселительных вечерних заведений представляет собой в совокупности не что иное, как систему преднамеренного поощрения внебрачных любовных развлечений женатых мужчин. И не приходится удивляться тому, что вечерние отлучки большого числа японских мужей из своих домов для время провождения в кругу приятелей и женщин из баров и ночных клубов рассматриваются во многих семьях страны как дело обычное. Это относится прежде всего к семьям бизнесменов, оправдывающих свои частые загулы в вечерние часы ссылками на представительские дела фирмы.

Однако ныне «любовь на стороне» все чаще случается не только у японских мужей, но и у жен. Действительность показывает, что очень многие из них в наши дни легко забывают ту клятву верности мужу, которая давалась ими в ходе торжественной брачной церемонии. «Скука и однообразие будничной жизни, — пишет японский журналист Хиронобу Янагида, — эмоциональная отдаленность от мужей, стремление к острым переживаниям и боязнь постепенного угасания своей красоты — все это подталкивает все большее и большее число жен-домохозяек на „острые, но незаконные“ похождения: на тайные любовные связи»^[128]. Свидетельством тому служит фундаментальное исследование, проведенное профессором Сайтамского медицинского института Масааки Тамура, который на основе доверительного опроса более 4 тыс. замужних женщин, проведенного в 1976–1981 гг., пришел к заключению, что побуждение к тайной любви и измене мужьям «овладевает большим числом жен-домохозяек, чем когда-либо прежде»^[129]. Опрос, проведенный Тамура, обнаружил, в частности, что 55,6 % японских жен, работающих по найму, изменяло своим мужьям по крайней мере один раз. Довольно широко распространенной оказалась супружеская неверность и среди жен-домохозяек: измены мужьям совершили 26 % жен этой категории. Причем, по мнению Тамура, приведенная цифра далеко не полностью отражает ситуацию, ибо 40 % жен-домохозяек в ходе опроса откровенно заявили о своей готовности пойти на внебрачную связь с другим мужчиной «в случае, если они увлекутся кем-либо»^[130].

Что касается причин супружеской неверности японских жен, то одна из них, как выяснилось в ходе опроса, состоит в недовольстве жен своими мужьями, в частности их невнимательным и неласковым отношением к ним. Доверительный беседы Тамура с замужними женщинами обнаружили, что многие из них, пускаясь в тайные любовные похождения, хотят всего-навсего убедиться в своей привлекательности, поскольку, по словам 40,6 % опрошенных, их мужья: не шатают к ним влечения как к женщинам. «Мужья, — пишет Тамура, — скупятся в проявлении нежности к своим женам, между тем как посторонние мужчины заполняют этот тягостный вакуум своими нежными словами»^[131].

Супружеской — неверности японских жен способствуют сегодня и новые условия их домашнего быта: если прежде в условиях больших клановых семей они находились повседневно на глазах у свекровей и прочей родни мужей, то теперь многие супружеские пары проживают обособленно в изолированных квартирах и в течение дня жены свободны идти, куда хотят, и встречаться, с кем хотят.

С другой стороны, тот же опрос показал, что даже неверные жены чаще настроены в пользу сохранения брачных уз со своими нынешними мужьями, что привело профессора Тамура к выводу о кризисе современной моногамной структуры японской семьи.

В домашнем быту «средних» японских супругов имеется, таким образом, немало негативных факторов, мешающих их духовной близости и охлаждающих их взаимную привязанность. И не приходится удивляться тому, что под воздействием этих факторов многие жены японцев проявляют склонность скептически отзываться о своих отношениях с мужьями и усматривать главный смысл своей жизни не столько в супружеской любви, сколько в других духовных ценностях. Вот выдержки из письма, направленного в 1979 г. сорокапятилетним инженером из префектуры Сайтам а в редакцию одного из японских еженедельных журналов. В письме говорится: «Две женщины вели недавно в полдень беседу в магазине. „Мой муж уезжает завтра из города в деловую поездку и будет отсутствовать два дня“, — сказала одна. „Какая радость! — отозвалась другая. — Я завидую тебе!" — „Да, это действительно радость", — согласилась первая, а вторая добавила: „И почему мои муж не укатывает в дальние поездки? Просто досадно!“» «Из их разговора, — пишет далее автор письма, — я понял, что для них дни отсутствия мужей были прекрасным временем. А ведь обе они, возможно, и грустили о своих мужьях в период, когда оставались одни после свадьбы, но время меняет людей… В Японии уже давно существует поговорка, что лучшие мужья — это те состоятельные мужья, которые редко бывают дома»^[132].

Прохладное отношение многих японских жен к своим мужьям подтверждается и данными общественных опросов. Так, например, при одном из опросов лишь 6 % жен подтвердили, что видят смысл жизни в заботе о мужьях^[133].

Особенно заметно горечь взаимной отчужденности японских супругов проявляется в пожилом возрасте, когда мужья прекращают служебную деятельность. Именно в этот период жены японцев зачастую перестают таить свои прежние обиды и начинают открыто демонстрировать мужьям нелюбовь и неуважение. Свидетельством тому может служить употребление японскими женами в новом, переносном смысле слова «громоздкий хлам» (содайгоми), обозначавшего прежде испорченные и вышедшие из употребления домашние вещи длительного пользования: телевизоры, стиральные машины, велосипеды и т. п., которые подолгу остаются в квартирах лишь потому, что их трудно выбросить на помойку. Теперь этим словом многие японские жены стали называть своих мужей, ушедших с работы по возрасту и пребывающих дома в дневные часы. Сообщая об этом, газета «Майнити дэйли ньюс» писала: «Для женщин мужья становятся бесполезными с того момента, как они перестают быть кормильцами. Прекратив служебную деятельность и пребывая дома без определенных занятий, такие мужья начинают напоминать своим женам „громоздкий хлам“. Когда такой неработающий муж требует „мэси“ (еды) или „отя“ (чаю), то его жена, естественно, встречает это холодно, временами советуя ему самому позаботиться о себе. Употребляется слово „громоздкий хлам“ также и в тех случаях, когда мужья, не знавшие прежде ничего, кроме своих служебных дел, уйдя с работы на покой, становятся обузой, не будучи в состоянии справляться с будничными домашними делами». Опрос читателей газеты «Майнити», проведенный в этой связи, показал, что только шестая часть японских мужей сочла допустимым употребление их женами подобного слова. Что же касается читателей-женщин, то в пользу указанного выше употребления слова «громоздкий хлам» высказалось 34 %, а против — 50 %^[134].

Отсутствие взаимной сердечной привязанности у большого числа, если не большинства супружеских пар Японии объясняется, возможно, и тем, что пары эти часто складываются без достаточного предварительного знакомства лиц, вступающих в брак, без учета и проверки их психологической совместимости. Совместимость характеров, вкусов и взглядов — это все-таки фактор, упрочивающий, а не ослабляющий брачные узы (хотя некоторые любители парадоксов и не склонны так думать). А итоги массовых обследований показывают, что характеры японских мужей и жен в большинстве случаев не совпадают. Так, в ходе опроса, проведенного компанией «Дэнцу», только 15,4 % молодых японских супругов и 10,8 % пожилых сочли свои характеры совпадающими, в то время как 34,1 % молодых и 40 % пожилых супругов заявили о том, что их характеры «прямо противоположны». Не дают ли эти данные дополнительную пищу для размышлений по поводу причин отчужденности, омрачающей семейную жизнь многих японских мужей и жен?^[135].

Безотрадность и фальшь совместной жизни большого числа японских супругов, не связанных друг с другом духовной общностью, отмечается в последнее время все чаще не только в зарубежной, но и в японской литературе. «В действительности, — пишет Синдзи Ивамура, — среди японских супружеских пар среднего возраста и старше имеется очень много супругов, каждый из которых живет собственной жизнью. Внешне их служебная и домашняя жизнь идет, казалось бы, гладко, но если разобраться в их отношениях поглубже и заглянуть в их сердца, можно содрогнуться от того, сколь далеко зашла их духовная отчужденность, и хочется спросить: возможно ли-назвать подобный союз „сожительством супругов" и не лучше ли назвать его „сожительством посторонних лиц"?»^[136] И право же, трудно не согласиться с этим тревожным, но четко определяющим суть дела высказыванием.

Семейные конфликты, распад семей и разводы

Духовная отчужденность многих супружеских пар в Японии не только толкает мужей и жен на измены и внебрачные связи, но и предопределяет большое число конфликтных ситуаций в японских семьях. Об этом можно судить по итогам общественных опросов. Так, например, опрос, проведенный в середине 70-х годов банком «Дайити кангё» среди мужчин — конторских служащих, выявил, что 45,6 % мужей ссорятся со своими женами «временами», а 6,4 % — «постоянно»^[137].

Организаторов опроса интересовали также причины супружеских размолвок. Раскладка ответов получилась следующая: 48,8 % опрошенных мужей усматривали одну из причин ссор со своими женами в «своем собственном поведении», 41,2 % — в «разногласиях, связанных с детьми», 29,2 % — в своих «поздних возвращениях домой», 25,8 % — в «поведении или поступках жен», 20,8 % —в разногласиях по бюджетным вопросам и 19,2 % — в «разногласиях, связанных с родителями или родственниками жен»^[138].

Проливают свет на невидимые миру конфликтные стороны супружеских отношений и ответы мужей на вопрос: «Чему в поведении Вашей жены Вам хотелось бы положить конец?» Из возможных вариантов ответов большинство опрошенных избрало следующие: «требованиям помощи в домашних делах в дни отдыха», «придиркам к мужу», «длинным телефонным разговорам», «распеканиям детей».

О наличии во многих семьях встречного недовольства жен поведением и образом жизни своих мужей свидетельствовали собственные подтверждения последних: 42,4 % опрошенных мужчин признали наличие такого недовольства. Отвечая на вопрос: «Что в Вашем поведении вызывает возражения жены?», большинство опрошенных указало на «поздние возвращения домой» (42,7 %), «чрезмерное курение» (39,9 %), «злоупотребление выпивками» (37,9 %), «отказ помогать в работе но дому» (25,4 %)^[139].

Не очень радужную картину в данном вопросе обнаружил и общественный опрос, проведенный двумя годами позже страховой компанией «Тайсё» среди мужчин — конторских служащих столицы в возрасте от 35 до 55 лет. Случаи возникновения ссор со своими супругами признали на этот раз 99 % опрошенных. Из них 4,3 % заявили, что ссоры случаются «очень часто», 55,5 % избрали слово «временами» и лишь 39,3 % отдали предпочтение слову «редко»^[140].

Что касается причин ссор, то в итоге опроса выяснилось преобладание трех следующих: «разногласия, связанные с детьми» (64 %), «плохое отношение жены к мужу» (41,6 %) и «споры, связанные с родителями и родственниками» (31,5 %). Около половины опрошенных утверждали при этом, что во время ссор они ыикогда не повышают голос, а остальные признались в употреблении таких грубых выражений, как «убирайся вон отсюда!» и т. п.^[141]

В надежде наставить неуживчивых супругов на путь мира и согласия японские воспитатели — авторы различных наставлений по вопросам семейной жизни призывают в своих публикациях соотечественников к сдержанности и благоразумию. Уже упоминавшаяся Яэко Сёцуки предлагает, например, японцам соблюдать во избежание супружеских ссор по крайней мере три табу, а именно: обоим супругам не подвергать критике родственников другой стороны, женам избегать в беседах с мужьями сравнений их с другими мужчинами во всех случаях, когда речь идет об их заработной плате, бонусах, служебном положении и деловых способностях, а мужьям в беседах с женами не высказывать пренебрежения по поводу их внешности и воспитанности^[142]. Однако подобные табу на практике не всегда соблюдаются. Иначе чем объяснить, что вопреки распространенной версии о традиционной сдержанности и тактичности японцев супружеские размолвки становятся все более частым феноменом семейной жизни японцев? Наглядным свидетельством тому стало возрастание в последние годы числа супружеских конфликтов, подвергаемых разбору в семейных судах страны. С 1949 по 1968 г. число таких конфликтов возросло по стране почти в 2,5 раза^[143].

Более того, как явствует из сообщений прессы, немалая часть подобных супружеских размолвок выливается в открытые драки. Согласно данным японской печати, физические расправы мужей над женами, рассматривавшиеся некогда в Японии как естественное право мужчин, практикуются среди значительной части японского населения по сей день. «Избиение жен, — писала 6 июня 1977 г. в своей редакционной статье газета "Джапан таймс", — это проблема, которая никогда не признавалась открыто ни в частном, ни в публичном плане. А, видимо, следовало бы ее признать»^[144]. Недаром же в апреле 1977 г. в Токио при содействии муниципальных властей был открыт специальный и вряд ли существующий еще где-либо за рубежом дом укрытия жен, бежавших от побоев и прочих насильственных действий своих мужей (официальное наименование этого дома Токийский женский консультативный центр)^[145].

Спустя год после его открытия в прессе было опубликовано интервью директора этого дома — г-жи Каору Сасама, в котором сообщалось, что в течение года работники дома зарегистрировали 6088 телефонных звонков замужних женщин, искавших защиты от буйствующих супругов, а в стенах дома нашли убежище 919 страдалиц. По словам г-жи Сасама, почти половина женщин, принятых в дом укрытия, были избиты своими пьяными супругами. Большинство же среди укрывшихся составляли жены, чьи супруги открыто проматывали деньги в азартных играх, а также с другими женщинами, отказываясь при этом дать своим женам развод.

В своем интервью г-жа Сасама высказала мнение, что в Японии «многие мужья все еще рассматривают жен как движимое имущество, которое можно использовать так, как это удобно мужчинам». Что же касается женщин, то, по ее словам, они часто «не обладают достаточной решимостью, чтобы вырваться из невыносимой ситуации», а в результате «большое число женщин, укрывшихся в конце концов в консультативном центре, имеет за своими плечами длинную историю тяжелых побоев»^[146].

Комментируя деятельность дома укрытия, редакция газеты «Джапан таймс» писала: «В феодальные времена по всей Японии были разбросаны буддийские монастыри, предоставлявшие убежище женщинам, бежавшим от буйствующих мужей. Женщины в Японии тех времен не обладали какими-либо законными правами, и те из них, кто отваживался бежать из дома в один из монастырей — они назывались тогда какэкоми дэра — обрекали себя на то, чтобы весь остаток жизни провести в монастыре как монахини. В период после второй мировой войны японские женщины добились большого прогресса в сфере прав и социального равенства, но тот факт, что современные какэкоми дэра процветают в центре Токио, лишь подтверждает реальность: женщинам Японии предстоит еще преодолеть немалые трудности»^[147].

Предоставляя женщинам убежище на одну-две недели, администрация дома укрытия, однако, обладает крайне ограниченными возможностями в устройстве дальнейшей жизни беглянок. Не будучи в состоянии найти себе работу, кров и средства к существованию, многие из женщин, получивших на несколько дней приют в доме укрытия, затем были вынуждены возвращаться к своим грозным мужьям^[148].

Тем не менее бегство жен из своих домов становится в Японии все более частым явлением. По данным полицейского управления, за один 1978 г. в Японии имели место

713 случаев бегства жен из своих домов, что на 5 % превышало соответствующие данные предыдущего, 1977 г.^[149] Газета «Майнити дэйли ныос» 6 декабря 1978 г. писала по этому поводу: «Растет число жен-домохозяек, которые исчезают вместе с детьми из домов, не ставя никого в известность и не намекая никому о том, куда они направляются. Это стало социальной проблемой, вызывающей тревогу многих японских мужей и детей». Жены-беглянки даже получили в Японии специальное прозвище: «испарившиеся жены» (дзёхацу дзума). В ряде случаев, по данным полиции, причины их бегства бывают очевидны — они кроются в предшествующих ссорах с мужьями, в грубом поведении и алкоголизме мужей, в неоплаченных долгах, сделанных тайно от мужей, или во внебрачных связях с другими мужчинами^[150]. Однако во многих иных случаях видимых причин нет. В этой связи в прессе высказывается предположение, что беспричинные на первый взгляд побеги жен вызваны в действительности той атмосферой отчужденности и изоляции, которую болезненно ощущают многие японские женщины после выхода замуж и переселения в отдельные городские квартиры, где им приходится коротать время в одиночестве не только днем, но зачастую и вечерами^[151].

Гнетущая отчужденность между супругами, усугубляемая нередко финансовыми трудностями, толкает некоторых японских замужних женщин на такие неблаговидные шаги, как проституция. Газета «Майнити дэйли ньюс» сообщила, например, что в 1974 г. в Токио была арестована по обвинению в проституции 141 замужняя женщина. В этой связи газета писала: «Все возрастающее число „дилетанток", включая жен-домохозяек, втягивается в проституцию, причем мало кто из них испытывает при этом чувство вины… Женщина, арестованная недавно в Токио за проституцию, оказалась тридцатидвухлетней женой-домохозяйкой из префектуры Ибараки, где ее муж — водитель грузовика — потерял работу. Будучи матерью двух детей, она заявила, что испытывает острую потребность в деньгах на покупку риса»^[152].

Одним из стимулов к вовлечению многих японских жен в постыдную торговлю своим телом служат также лихорадочные поиски средств для покрытия своих денежных долгов, сделанных как, с ведома, так и без ведома мужа. Затрагивая вновь проблему проституции замужних женщин, все та же газета «Майнити дэйли ньюс» спустя два года сообщала, что «многие из жен-домохозяек стали проститутками по причине своего стремления покрыть долги, связанные с покупкой квартир»^[153].

А вот подтверждающая сказанное выше еще одна информация газеты «Майнити дэйли ньюс» от 4 февраля 1984 г., в которой со ссылкой на журнал «Гэндай» сообщается, что «многие японские жены-домохозяйки приобщаются к старейшей в мире профессии, чтобы заработать дополнительные деньги либо просто из любви к сексуальным удовольствиям». Как явствует из информации, заработки некоторых из этих замужних женщин достигают от 300 тыс. до 2 млн. иен в месяц. «Некоторые женщины, — говорится в заметке, — сами разыскивают мужчин на стороне в часы, когда их мужья находятся на работе. Многие же входят в „клубы по назначению встреч“, занимающиеся подысканием для них клиентов-партнеров. Они зарабатывают в среднем по 20 тыс. иен за двухчасовое пребывание в „гостинице любви“, в то время как при обычной почасовой работе в универсальном магазине или в кафе их заработки составляли бы в час около 500 иен. Некоторые жены продолжают при этом вести нормальную семейную жизнь. Другие же выражают недовольство своими отношениями с мужьями. Многие направляют свои дополнительные доходы на покрытие ссуд на покупку и постройку домов и квартир». '

Конечно, выходы на панель все большего числа замужних женщин нельзя объяснить только их острой материальной нуждой. Судя по всему, это явление связано также с опустошающим души воздействием на японские семьи окружающей их капиталистической среды. Касаясь практики втягивания значительного числа японских жен-домохозяек в сети гангстерских организаций, содержащих подпольные публичные дома, редакция газеты «Джапан таймс» 11 декабря 1976 г. писала, что «эти несчастные женщины, сбившиеся с пути из-за скуки своих маленьких механизированных квартир», являются «наиболее уязвимыми объектами шантажа». В то же. время пагубное влияние, по мнению газеты, оказывает на сознание замужних женщин, вставших на путь проституции, и их стремление к «чувственным приключениям», возникающее под воздействием средств массовой информации^[154].

Отсутствие тепла и духовной близости в супружеских отношениях, а также различные конфликтные ситуации, возникающие во многих семьях, наводят все большую часть супружеских пар страны на размышления о прекращении брака. В отличие от довоенного времени неудачный брак не мыслится теперь многими японцами как непоправимая беда, из которой супруги уже не могут выбраться до конца своих дней. Данные специальных обследований показывают, что возрастающее число японцев отходит от взглядов на брак как на некие вечные и нерушимые узы и начинает рассматривать его как союз, сохраняемый до тех пор, пока он устраивает обоих супругов. Это обнаружил, например, опрос, проведенный газетой «Иомиури» по всей стране в 1979 г. Опрошенные лица высказали свое отношение к разводу следующим образом: ответ «следует избегать в любом случае» дали 10 %, ответ «следует прилагать усилия, чтобы по возможности избежать развода» — 52 %, ответ «есть случаи, когда развод становится неизбежным» — 32 % и ответ «если отношения не сложились, то надо сразу же расставаться» — 2 %^[155]. Итоги опроса говорят о бережном и серьезном отношении к браку, превалирующем среди современных японцев, но в то же время эти итоги свидетельствуют о том, что около трети японцев в зависимости от обстоятельств допускают возможность и уместность разводов. Еще более показателей тот факт, что самую крупную группу среди сторонников снисходительного отношения к разводам составляет молодежь — люди в возрасте до 25 лет. Большую снисходительность к разводам склонны проявлять также жители городов и лица с высшим образованием, тогда как представители сельских районов и лица с невысоким уровнем образования преобладают среди сторонников максимального ограничения практики разводов.

Обосновывая свои взгляды, сторонники негативного отношения к разводам воспользовались при опросе следующими доводами: разводы «влекут за собой несчастие детей» (73 %), «ставят под удар самостоятельность женщин» (9 %), «ведут к падению общественной морали» (8 %), «создают жизненные трудности для мужчин и женщин» (5 %). С другой стороны, лица, допускающие возможность разводов, высказывают мнение, что разводы оправданны тогда, «когда в семьях воцаряются насилие и жестокость» (24 %), «когда налицо несовместимость характеров» (23,4 %), «когда кто-либо из супругов оказывается ненормальным» (11 %), «когда кто-либо предается азартным играм и выпивкам» (9 %), «когда один из супругов покидает дом и более там не живет» (8 %), «когда супруг не дает средств на жизнь» (5 %), «когда имеет место супружеская неверность» (4 %).

Разводы в современной Японии сопряжены с серьезной ломкой жизненного уклада каждого из супругов, и особенно жен, большинство из которых со времени вступления в брак превращаются в домохозяек и утрачивают свою прежнюю трудовую квалификацию и навыки работы по найму. Поэтому далеко не каждая японская жена-домохозяйка, недовольная своим браком и внутренне готовая к его расторжению, решается на подобный шаг. Это подтверждается публикациями в японской печати. Газета «Майнити дэйли ньюс» поместила, например, на своих страницах интервью с адвокатом Митико Накадзима, специализирующейся в области бракоразводных дел. В этом интервью говорится, в частности, что в Японии «имеется много замужних женщин, которые живут порознь со своими мужьями, но тем не менее не идут на развод, так как в случае развода они оказались бы не в состоянии обеспечить материально свое существование»^[156].

Еще более развернуто указывает на то же обстоятельство иностранная журналистка Кэрол Дэйл в большой статье, опубликованной 8 апреля 1979 г. в газете «Джапан тайме». Она пишет: «Последние обследования обнаружили, что 62 % всех замужних женщин страны помышляют о разводе, и тем не менее факт остается фактом, что только небольшая часть из них предпринимает что-то в этом направлении. Причина тому простая. Ведь на жене лежит основная тяжесть ответственности за детей, а ее возможности заработать достаточно денег и организовать свою жизнь так, чтобы обеспечить существование детей и свое, остаются крайне малы. К тому же над ней нависает угроза быть заклейменной позором, который издавна падал на разведенных жен… И если у нее нет близких людей из числа ее родительской семьи и если она не приобрела какой-либо профессии до или после своей свадьбы, ее перспективы становятся мрачными».

Эти высказывания подтверждаются и данными официальной статистики, в соответствии с которыми ежемесячные средние доходы разведенных жен, живущих самостоятельно с детьми, значительно меньше, чем средние доходы обычных семей (в 1977 г. они составляли, например, 111 тыс. иен по сравнению с 175 тыс. иен для обычных семей)^[157].

И тем не менее конфликтные ситуации, возникающие в отношениях между супругами в современной Японии, все чаще завершаются распадом семей — разводами. Начиная с 1963 г. ежегодное число разводов в Японии все время растет. В 1967 г. было зарегистрировано 83 тыс. разводов, в 1978 г. — 132 тыс., а в 1982 г. — 165 тыс.^[158] Как отмечают японские эксперты, в настоящее время по частоте разводов Япония, значительно отставая от уровня США, тем не менее уже достигла западноевропейского уровня. На тысячу человек населения в Японии в 1982 г. приходилось 1,4 разведенной супружеской пары, по сравнению с 5 супружескими парами в США, с 1,39 пары во Франции, и 1,54 пары в Швеции. Статистика отмечает при этом особенно быстрое увеличение числа разводов супругов-японцев со стажем семейной жизни в 10–20 лет^[159].

Что касается причин бракоразводных конфликтов, то в соответствии с обследованием, проведенным министерством здравоохранения, главные сетования как мужей, так и жен, возбуждавших дела о разводе, сводились к «отсутствию взаимопонимания» между супругами, а также к «отсутствию заботы друг о друге». О наиболее типичных непосредственных причинах разводов можно судить по таким данным: 31 % разведенных мужчин заявили о том, что их «вывели из душевного равновесия характеры жен», 27 % сослались на «проблемы, связанные с лицами противоположного пола», и 14 % — на «экономические проблемы». Приблизительно те же причины преобладали: в ответах женщин: относительное большинство — 25 % — объяснили свои разводы «плохим характером мужа», а 19,5 % —«проблемами, связанными с лицами противоположного пола». Обследование обнаружило, что в семьях, где супруги жили совместно с кем-либо из их родителей, разводы случались чаще, чем в семьях, где супруги жили одни^[160].

Суммируя данные подобных опросов, японские комментаторы нашли в них такую «национальную особенность»: лишь сравнительно небольшая часть опрошенных японцев отметила в качестве причины, достаточно веской для развода, «супружескую неверность» и «несовместимость сексологического характера». Отмечая этот факт в своей редакционной статье, «Джапан таймс» писала: «Такой результат опроса можно рассматривать как свидетельство того, что секс играет минимальную роль в японских браках, и это может быть и к лучшему, хотя с точки зрения западных ценностных понятий такой брак и выглядит обедненным» ^[161].

Но, пожалуй, самая примечательная особенность отношения японцев к разводам в наши дни состоит в том, что больше половины всех разводов происходит по настоянию жен, а не мужей. Японские комментаторы видят в этом свидетельство улучшения современного правового положения женщин по сравнению с довоенными временами, считая, что существующие ныне законы, каковы бы ни были их дефекты, все-таки дают женам определенные юридические права при разделе имущества, а также право на получение денежных отчислений от заработка мужей на содержание детей или на их собственное содержание в случае нетрудоспособности. В соответствии с данными того же обследования, свыше 50 % женщин, оформивших свои разводы в 1978 г., получили при этом от мужей как денежные платежи, так и другие имущественные ценности^[162]. Такая бракоразводная практика соответствует, видимо, устремлениям большинства женщин страны, склонных отстаивать в семье свое равноправное положение даже в том случае, когда работает по найму лишь один муж. При опросе, проведенном в 1976 г. Токийской федерацией комитетов в защиту прав человека, 64 % неработающих домохозяек заявили, что в случае развода «имущество, купленное мужьями, должно рассматриваться как собственность, приобретенная при содействии жен, занимающихся домашним трудом, а потому должно делиться пополам»^[163].

Интересна и реакция простых японцев на рост числа разводов в стране. Большинство опрошенных, отвечая на вопрос: «В чем Вы видите основную причину разводов?», дало следующие ответы: оба супруга «утрачивают способность к терпению и сотрудничеству» — 45 %, «проявляют легкомыслие, когда вступают в брак» — 22 %, «перестали обращать внимание на родственников и окружающих их людей» — 14 %, «положение женщин в обществе стало более высоким» — 11 %.

И еще один штрих, касающийся отношения японцев к разводу: подавляющее большинство опрошенных, включая и жен и мужей, высказались за то, что при разводах дети должны оставаться не с отцом, а с матерью. Если в пользу оставления детей с матерью высказалось определенно 48 % опрошенных, то в пользу оставления с отцом — лишь 3 %^[164].

Спрашивается, говорит ли возрастающее число разводов о том, что супружеские отношения становятся в тягость все большему числу японцев? И да, и нет. Да, когда речь идет о женщинах: лишь меньшая часть разведенных жен (34 %) обнаружила при опросе, проводившемся министерством здравоохранения, намерение искать себе новых мужей. Нет, когда речь идет о мужьях: разведенные мужья в большинстве своем остаются оптимистами, сторонниками брака и склонны искать себе новых спутниц жизни — при том же опросе 65 % из них высказались в пользу нового брака^[165].

Итак, знакомство с материалами статистики общественных опросов и газетной информацией позволяет сделать вывод о сравнительной стабильности браков в Японии наших дней. Отношения между супругами в большинстве японских семей построены, однако, по-прежнему на главенствующем положении мужа в семье. Им свойственны не столько любовь, духовная привязанность или какое-либо иное взаимное эмоциональное притяжение, сколько рационалистические соображения материальной выгоды. В основе этих отношений нередко лежат эгоистические расчеты, связанные с бытовыми, житейскими удобствами, следствием чего является та сухость и духовная отчужденность, которая наблюдается между многими мужьями и женами страны. В то же время цементирующее воздействие на брачные узы японцев оказывают и их обоюдная родительская привязанность к детям, и присущее большинству японцев безотчетное чувство морального долга перед семьей и родственниками, и боязнь идти наперекор общепринятым нормам поведения, предписывающим супругам исправное соблюдение семейных обязанностей.

Вместе с тем многие факты говорят о том, что отношения мужей и жен в современной типичной японской семье претерпевают заметные изменения. Слабеет прочность супружеских уз — они становятся более хрупкими. Меняется «соотношение сил» между супругами — жены обретают большую самостоятельность и их мнение становится более весомым. Утрачивается вместе с тем прежняя четкость в распределении супружеских обязанностей. Все большее число жен включается наряду с домашними делами в работу по найму, в то время как все большее число мужей, особенно молодых, приобщается так или иначе к домашним «женским» делам.

Все это — результат влияния, которое оказывают на отношения японских супругов новые, современные веяния. С одной стороны — это демократическая идеология, присущая классовому сознанию широких слоев японского трудового населения, с другой — западные буржуазные взгляды, проникающие в сознание японских обывателей через телевидение, кино, печать и другие средства массовой информации. В большинстве японских семей идет в наши дни невидимая, но упорная борьба новых веяний со старыми, традиционными взглядами. В ходе этой борьбы все большее число семей распадается. Но вместе с тем появляется и все большее число семей иного, нового характера, основанных не на единовластии мужей и отчужденности в личной жизни супругов, а на сравнительном равенстве мужей и жен, на отношениях дружбы и взаимного уважения друг к другу. Пока таких семей еще немного. Пока, судя по всему, дух своеволия мужей, неравноправия супругов и бездушного выполнения каждым из них своего семейного долга преобладает в жизни большинства японских семей. Но дух этот, как ни велика сила традиций, становится слабее, и, может быть, уже недалеко то вредя, когда иные, более теплые человеческие чувства и побуждения станут основой супружеских отношений в этой стране.

Глава 3 ДЕТИ И ПРОБЛЕМЫ ИХ ВОСПИТАНИЯ В СЕМЬЯХ

Падение рождаемости как следствие нового отношения к детям

С давних пор в семьях японцев существовал удивлявший иностранцев культ детей. Младенцы и малолетние дети почитались родителями-японцами как некие божества. По свидетельству японских ученых, в ряде сельских районов Японии люди искренне верили в то, что с рождением ребенка в дом вселяется либо само небесное существо, либо его посланник и что «до семи лет ребенок — это не обычный человек, а "божественное создание"»^[166]. Этим поверьем и объяснялось то уважительно-бережное отношение, которое проявляли родители к своим малолетним детям, благосклонно потакая всем их шалостям и капризам. Лишь по достижении ребенком семилетнего возраста отношение к нему родителей менялось, поскольку с этого времени он, как считалось, превращался в обычного человека, и на смену безмятежным годам малолетства приходил период требовательного и сурового воспитания^[167].

Рассматривая детей как продолжателей своего рода, японцы видели суть семейной жизни не столько во взаимоотношениях супругов, сколько в своих взаимоотношениях с детьми, и именно эти отношения, как отмечают японские исследователи, являлись в общественном мнении основным критерием качества семей^[168]. Указанным обстоятельством объяснялось и то громадное значение, которое придавалось японцами рождению ребенка в семье.

В изданных в прежние годы книгах зарубежных знатоков страны — японоведов подчеркивалось, что горячее желание японцев иметь детей отражало не только их естественные, природные родительские чувства, присущие в равной мере всем народам нашей планеты, по и некоторые особенности японской национальной психологии, связанные со спецификой семейной жизни людей этой страны. Пожалуй, наиболее удачное освещение специфическая тяга японских супругов к детям получила в известной книге американки Рут Бенедикт Хризантема и меч», ставшей в первые послевоенные годы едва ли не основным источником знаний иностранцев об особенностях национального склада японцев.

Отмечая всеобщее стремление японцев иметь детей, Бенедикт писала: «Да, японцы хотят иметь детей. Они хотят их иметь, во-первых, так же, как этого хотят родители в Соединенных Штатах, ибо для тех и других любить ребенка — это большое наслаждение. Но японцы хотят детей и по причинам, которые не являются столь уж вескими в Америке. Японским родителям дети нужны не только для эмоционального удовлетворения, но и потому, что они бы стали неудачниками в жизни, если бы им не удалось продолжить свою семейную линию. Каждый японский мужчина должен иметь сына. Сын нужен ему для того, чтобы после его смерти тот воздавал ежедневно дань уважения памяти отца перед миниатюрным алтарем, стоящим в гостиной. Сын нужен ему как продолжатель в будущем поколении фамилии его дома, как страж чести семьи и ее имущества. В силу традиционных социальных причин отец нуждается в сыне почти столь же остро, как и юный сын нуждается в отце. Сыну надлежит в ближайшем будущем занять место отца, и это рассматривается не как дополнительная, а как основная жизненная задача. Ибо в течение ряда лет отец выступает как лицо, ответственное за „дом“. А позже этим лицом призван стать сын. Если бы отец не смог передать ответственность за дом своему сыну, его собственная жизненная роль осталась бы невыполненной. Это глубокое чувство преемственности препятствует такой зависимости взрослого сына от отца (дажё если эта зависимость и длится дольше, чем в США), при которой сын оказывается в постыдном и унизительном положении, как это бывает в странах Запада.

Женщины также хотят иметь детей не только для своего эмоционального удовлетворения, но и потому, что только в качестве матери могут они обрести должный семейный статус. Бездетная мать находится в японской семье в наиболее непрочном положении, и даже в том случае, если ее и не игнорируют полностью, все равно она не может ни при каких обстоятельствах рассчитывать на то, чтобы в качестве свекрови решать что-либо при браке своего приемного сына или властвовать над его женой. Ее муж выходит из положения, взяв в дом приемного сына с целью продолжения семейной фамилии, но, в соответствии с японскими понятиями, бездетная жена будет при этом выглядеть неудачницей. Японским женщинам надлежит быть хорошими производительницами потомства»^[169].

Массовым стремлением японцев к сохранению своих родов объяснялся в какой-то мере и тот высокий уровень рождаемости, который наблюдался в стране как в довоенные, так и в первые послевоенные годы. Типичными для того периода были семьи с большим числом детей, воспитанием которых наряду с родителями занимались проживавшие совместно в общем «доме» («иэ») деды и бабушки, старшие братья и сестры, а также другие близкие родственники.

Однако времена, когда большое число детей считалось одним из признаков семейного счастья, прошли безвозвратно. Япония сегодня стала страной малодетных семей, причем в последние годы с очевидностью обнаруживается тенденция к дальнейшему сокращению среднего числа детей в семье. Об этом говорят и статистика рождаемости, и итоги обследований числа детей в японских семьях. Так, согласно данным министерства благосостояния, рождаемость в стране (среднее число родившихся за год на тысячу человек населения) постепенно падала на протяжении 1974–1978 гг. Если в 1973 г. было зарегистрировано 19,4 рождения на тысячу человек населения, то в 1978 г. соответствующее число рождений сократилось до 14,9. Если исключить 1966 год, когда рождаемость составила 13,7 человек на тысячу лишь потому, что это был год «хиноэ ума», в котором по стародавним, но живучим в народе поверьям рождались девочки, склонные к убийству своих будущих мужей, то указанные цифры будут наиболее низкими за всю историю страны. В 1978 г., по тем же данным, родилось 1 705 000 детей: на 50 тыс. меньше, чем в предыдущем году^[170].

Падение рождаемости продолжалось и в 1979–1980 гг. В 1980 г. было зарегистрировано лишь 13,6 рождений на тысячу человек населения^[171]. В целом по стране в этом году родилось 1560 тыс. младенцев, в то время как в 1971–1974 гг. ежегодно рождалось около 2 миллионов^[172]. В результате на 1 апреля 1981 г. дети в возрасте до 15 лет составляли, по данным Статистического бюро канцелярии премьер-министpa, 23,5 % общей численности населения страны, тогда кик и 1955 г. — 33,4 %. В Токио, в 1981 г. это соотношение стало еще ниже — 20,6 %. Япония, таким образом, по доле детей в общей массе населения страны почти сравнялась с США (23,3 %) и почти в 2 раза уступает теперь таким странам, как Индия и Бразилия^[173].

Падение рождаемости заметно отразилось на средней численности детей в японских семьях. Согласно данным обследования министерства благосостояния, произведенного среди 14 тыс. семей страны, в 1977 г. среднее число детей на одну семью составляло 1,89 человека, что заметно ниже показателей аналогичного обследования, проведенного тем же министерством пятью годами ранее. В 1972 г. среднее число детей на одну семью составляло 1,92 человека. Упомянутое обследование 1972 г. показало также, что в семьях, где родители желали двоих и более детей, насчитывалось в среднем 2,39 ребенка, тогда как в 1957 г. — 4,72 ребенка^[174].

Основную причину сокращения числа детей в семьях страны японские социологи усматривают в переменах взглядов супругов на свои родительские обязанности — в стремлении большинства из них ограничивать число своих детей с тем, чтобы облегчить свои заботы, связанные с уходом и надзором за детьми, с их воспитанием и образованием, кг уделять больше времени иным занятиям, будь то служебные дела, общественная деятельность или личные развлечения. При этом было бы ошибкой считать, что японские супруги вообще не хотят иметь детей: хотят, но не больше трех, а скорее даже двух. В стране становится, с одной стороны, все меньше бездетных семей, а с другой — все меньше многодетных семей. Согласно опросу министерства благосостояния, среди замужних женщин в возрасте от 35 до 39 лет в 1977 г. только 3,4 % не имели детей, а прежде при подобных опросах бездетных женщин того же возраста насчитывалось 5,3 %. В то же время всего лишь 4,6 % замужних женщин 35–39 лет имели четырех и более детей, хотя при прежних опросах такие матери составляли 6,4 % всех замужних женщин^[175].

О возрастании в Японии преднамеренного стремления родителей ограничивать число своих детей свидетельствуют и те ответы, которые давались ими на соответствующие вопросы при проведении массовых общественных обследований. Указанный опрос министерства благосостояния обнаружил, например, что в 1977 г. в среднем по стране женщины-матери считали «идеальной» семью с 2,6 ребенка, а пятью годами ранее эта цифра составляла 2,8. Если прежде при опросах все возрастные группы женщин-матерей сходились на том, что в «идеальной» семье должно быть трое детей, то при опросе 1977 г. больше половины женщин в возрасте от 20 до 30 лет сочли «идеальной» семью с двумя детьми. Опрос показал также, что родители-японцы предпочитали иметь в семье в среднем 2,1–2,2 ребенка^[176]. А вот данные аналогичного опроса, проведенного газетой «Майнити» в мае 1981 г.: 42,7 % замужних женщин считают «идеальной» семью с тремя детьми, 43,8 % — семью с двумя детьми,4,9 % — семью с одним ребенком и 2,3 % — семью без детей. Показательно, что почти ³/₄ респондентов на вопрос: «Сколько еще детей собираетесь Вы иметь?» — четко отвечали: «Ни одного»^[177].

Подобные данные общественных опросов дают основания многим японским социологам предполагать, что в основе сокращения численности детей в японских семьях лежат не столько экономические трудности, сколько перемены в психологии родителей, предпочитающих независимо от их материального положения воспитывать не более двух детей. По мнению преподавателя университета Кэйо, профессора Масики Ясукава, наступает время, когда среднее число детей ил одну семью будет составлять в Японии не более 1,95 человека^[178].

В чем же причины столь заметного ослабления желании молодых японских супругов идти на значительное увеличение числа своих детей? Основная из них состоит, по-видимому, в том, что рождение ребенка в современной японской семье чаще всего влечет за собой полное и длительное отключение матери от общественных функций и духовных связей о социальной средой, находящейся за пределами ее семейного очага. С рождением ребенка в условиях нуклеарной семьи серьезно ослабляются также и духовные контакты матерой с мужьями, которые в большинстве своем в последующие годы отдаляются*от жен, скованных всепоглощающими материнскими заботами. Все это, видимо, не создает привлекательной перспективы для многих современных женщин-японок, чей кругозор и социальные запросы стали теперь значительно шире, чем прежде.

В типичной семье современной Японии в первые два-три года жизни малышей повседневный уход за ними остается материнским делом и долгом. Именно по этой причине, как правило, там, где доходы мужа позволяют это, жены-матери воздерживаются от работы вне дома по крайней мере до поступления детей в начальную школу. Неработающие матери, как показало обследование, проведенное министерством благосостояния в 1977 г., составляют 64,3 % всех матерей страны, имеющих детей дошкольного возраста, т. е. детей в возрасте до пяти лет включительно^[179].

Для японских матерей период выхаживания младенцев и надзора за малышами в первые годы их жизни — столь же трудный период жизни, как и для матерей других стран. Большинство из них с честью справляется с трудностями: японские младенцы и малыши выглядят, как правило, хорошо и умело ухоженными. Но на фоне видимого благополучия бросаются в глаза и некоторые мрачные моменты, свидетельствующие о том, что для какой-то части семей трудности, испытываемые в первые годы жизни их молодого поколения, оказываются непосильными. О чем, как не об этом, говорят случаи душевной неуравновешенности и отчаянных поступков некоторых матерей, задавленных жизненными невзгодами? Как сообщалось в печати, в 1972 г. своими собственными матерями был убит 141 ребенок, в 1973 г. — 134, в 1974 г. — 140, в 1975 г. — 139 детей. В большинстве из этих случаев вслед за убийством детей матери пытались также покончить с собой. «Социологи, — писала по этому поводу газета „Дэйли Иомиури“, — склонны видеть причину столь значительного числа детоубийств в увеличении доли нуклеарных семей в стране… Ибо в нуклеарной семье родителям приходится выносить на себе всю тяжесть воспитания детей, поскольку там нет ни бабушек, ни дедушек. Да и общество не располагает достаточным числом таких учреждений, которые могли бы подменить родителей, когда один из них или оба не способны сами присматривать за ребенком»^[180].

О тех же жестоких трудностях и невзгодах беднейшей части японских семей свидетельствуют и случаи отказа родителей от своих детей, фиксируемые ежегодно полицейской статистикой страны. В Токио, например, в 1972 г. был зарегистрирован 121 случай оставления родителями своих младенцев, в 1973 г. — 67 случаев, в 1974 г. — 60, в 1975 г. — 57. При этом прослеживается тенденция к возрастанию равнодушия матерей к судьбе бросаемых ими подкидышей. «Отличие упомянутых случаев от таких же, но десятилетней давности, — писала в этой связи печать, — состоит в том, что тогда большинство родителей, избавлявшихся от своих детей, оставляли при детях белье, бутылочки с молоком и записки с просьбой о помощи. Теперь же не оставляют даже записочек, адресованных тем, кто подберет младенцев и позаботится о них»^[181]. Обычно дета-подкидыши направляются в Японии в воспитательные дома, содержащиеся на средства муниципальных властей.

Младенцы и малолетние в семьях: обычаи прошлого в современных условиях

Снижение рождаемости и числа детей в японских семьях, конечно, ни в коем случае не следует рассматривать как свидетельство угасания родительской любви японцев к детям. Скорее наоборот, в семьях с одним ребенком или двумя детьми родительская любовь и заботы проявляются зачастую полнее и сильнее, чем в семьях многодетных. Сегодня, как и прежде, культ детей остается важной частью духовной жизни японских семей. И в период, предшествующий появлению ребенка на свет, и в период, следующий за его рождением, большинство японских родителей продолжает в наши дни демонстрировать "так или иначе свою приверженность этому культу, отдавая дань его обрядам и ритуалам.

И по сей день, например, остается жив такой любопытный японский обычай, как причисление ожидаемого младенца к составу семьи не с момента его рождения, а значительно ранее — по прошествии пятимесячного срока беременности матери. «Первый праздник в связи с появлением на свет ребенка, — пишет знаток японских национальных обычаев Мок Дзёя, — это Ивата оби. Его празднуют еще до родов с целью отметить начало существования ребенка. Согласно поверью, младенец обретает душу (тамасий) за четыре месяца до рождения, и с этого момента он считается живым. По этой причине принято приветствовать его „вступление в жизнь“»^[182]. В день праздника будущая мать получает в дар от мужа ивата оби — широкий шелковый или фланелевый пояс, который обертывается вокруг бедер, поддерживая мышцы живота и согревая его.

Мудро оберегая покой и безопасность еще не окрепшего организма новорожденного, японские обычаи требуют в наши дни, как и прежде, чтобы мать младенца избегала показываться на глаза друзьям и знакомым в первые месяцы после родов. Ее преднамеренное появление в компании близких и друзей происходит обычно лишь на 120-й день после родов, когда в доме устраивается специальное торжество, посвященное новорожденному и известное в стране под названием «табэ дзомэ». Торжество это должно символизировать собой успешное завершение трудностей первого времени после рождения ребенка и его переход к стабильному развитию. Условно считается, что с данного момента ребенок уже начинает приобретать навыки самостоятельности и, в частности, может наряду с молоком матери принимать уже и другую пищу. Вот почему обычай требует, чтобы в комнате, где собрались гости-участники торжества, был сервирован стол и для младенца. Началом празднества служит церемония «первого кормления»: мать или бабушка выносят малыша на руках к столу. Затем при живейшем внимании присутствующих они берут палочками комочек риса и пытаются положить его в рот виновника торжества. На этом церемония заканчивается: ребенка уносят, а оставшиеся продолжают застолье. Присутствующим приличествует высказывать при этом пожелания, чтобы ребенок рос и развивался быстрее, был здоровым и никогда в жизни не испытывал недостатка в средствах и пище^[183].

Зримым проявлением культа детей в современной Японии остаются и два давних календарных детских праздника, отмечаемых ежегодно в весенние дни. Это — День девочек (хина мацури), отмечаемый 3 марта, и День мальчиков (танго-но сэкку), отмечаемый 5 мая. Как в прошлом, так и сейчас семьи, где имеются дети, непременно отмечают либо один, либо оба эти праздника в зависимости от пола детей. Девочкам родители дарят обычно по случаю праздника специальных парных разнополых куколок, одетых в старинные национальные наряды. Затем их размещают в жилых комнатах на специальных стендах. Мальчикам же покупаются в виде подарков «коинобори» — матерчатые изображения карпов, которые затем закрепляются на шестах и устанавливаются либо во дворах, либо на крышах домов, либо на балконах. Поскольку карпы, способные плавать в горных реках против течения, считаются в Японии символом твердости и мужества, матерчатые карпы на шестах призваны выражать надежду родителей на то, что их сыновья также проявят твердость и мужество на жизненном пути. Оба праздника служат поводом для семейных застолий^[184].

Общепринятым днем демонстрации родительской любви и заботы о детях является также 15 ноября. В этот день, а также в ближайшие к нему выходные дни тысячи, если не миллионы японских родителей выводят своих празднично наряженных детей, достигших трех-, пяти- и семилетнего возраста, в синтоистские храмы страны, где по стародавней традиции в этот день им надлежит молиться за здоровье малолетних сыновей и дочерей. В этом празднике, называемом «ситигосан», участвуют не только ревностные приверженцы синтоизма: молодыми родителями, приходящими в храмы с детьми, движут обычно отнюдь не религиозные убеждения, а просто сила стародавних обычаев. Так уж принято было всегда: в детстве им воздавали почет в этот день их родители, теперь же, в свою очередь, они делают токе в отношении своих наследников.

Внешне выходы в храмы детей и родителей обставляются в этот день с особой пышностью. Кимоно и другие праздничные одежды, в которые облекаются дети, идущие к воротам храмов, готовятся задолго до того дня и стоят огромных денег. Как сообщает печать, на покупку для семилетних девочек нарядных кимоно, продаваемых в магазинах специально в расчете на этот праздник, многие из родителей расходовали, например в 1977 г., от 60 до 70 тыс. иен, а те, кто побогаче, и того больше: до 150 тыс. иен^[185]. Правда, эти затраты далеко не всегда бывают продиктованы одной лишь родительской любовью: стимулом в подобных состязаниях детских нарядов служат зачастую престижные соображения отцов и матерей, стремящихся не ударить в грязь лицом перед знакомыми и нарядить своих детей не хуже, чем могут быть наряжены их сверстники — дети соседей и сослуживцев. После возвращения из храмов в домах устраиваются обычно большие семейные вечеринки, в которых участвуют друзья и соседи. Детям — виновникам торжества взрослые преподносят подарки^[186].

Постоянный повод для всеобщего проявления родителями и родственниками своих привязанности и доброжелательства к детям дают в Японии и новогодние праздники, в канун которых в соответствии с давним обычаем детям вручаются денежные подарки, называемые специальным словом — «отосидама». Принято считать, что они предназначаются на покупку игрушек, гостинцев, книг и вообще всего того, что хотел бы купить сам ребенок. Наряду с родителями в новогодние дни эти подарки вручают торжественно детворе и подросткам и другие близкие им взрослые: родственники, друзья дома, соседи. В 1975 г., по данным обследования, проведенного страховой компанией «Нихон сэймэй», в среднем каждый ребенок в возрасте до 14 лет получил в канун Нового года «отосидама» на общую сумму до 12 тыс. иен в месяц^[187]. Спустя два года, в 1977 г., согласно итогам обследования банка «Дайити кангё», средняя сумма этих подарков, не без влияния инфляции, возросла до 14 900 иен^[188]. А в 1979 г., как явствует из информации того же банка, эта сумма возросла до 17 400 иен^[189]. В 1979 г., по данным обследования, проведенного газетой «Иомиури», малолетние дети, начиная от дошкольного возраста и кончая учениками средней школы, получали от каждого близкого им взрослого в среднем от 1 до 3 тыс. иен, а в состоятельных семьях — до 3–5 тыс. иен. Газета отмечала, что самые щедрые дары дети получали не столько от отцов и матерей, сколько от дедушек и бабушек, причем чем старше оказывался возраст дарителей, тем большие суммы вручали они своим внукам^[190].

В свое время в нашей стране и за рубежом довольно много писали об особых методах воспитания, применяемых японцами-родителями. Речь шла, в частности, о нежности японских матерей, об их терпеливом отношении к проказам малышей, об их бережной заботе о привитии малышам не только уважения к взрослым, но и чувства собственного достоинства. Примером тому может служить хорошо известная советским читателям книга В. В. Овчинникова «Ветка сакуры», где автор пишет: «Многих иностранцев поражает, что японские дети вроде бы никогда не плачут. Кое-кто даже относит это за счет знаменитой японской вежливости, проявляющейся чуть ли не с младенчества.

Причина тут, разумеется, иная. Малыш плачет, когда ему хочется пить или есть, когда он испытывает какие-то неудобства или оставлен без присмотра и, наконец, когда его к чему-то принуждают. Японская система воспитания стремится избегать этого.

Первые два года младенец как бы остается частью тела матери, которая целыми днями носит его привязанным за спиной, по ночам кладет его спать рядом с собой и дает ему грудь в любой момент, как только он этого пожелает.

Даже когда малыш начинает ходить, его почти не отпускают с рук, не пытаются приучать его к какому-то распорядку, как-то ограничивать его порывы. От матери, бабушки, сестер, которые постоянно возятся с ним, он слышит лишь предостережения: „опасно“, „грязно“, „плохо“. И эти три слова входят в его сознание как нечто однозначное.

Короче говоря, детей в Японии, с нашей точки зрения, неимоверно балуют. Можно сказать, им просто стараются не давать повода плакать. Им, особенно мальчикам, почти никогда ничего не запрещают. До школьных лет ребенок делает все, что ему заблагорассудится. Прямо-таки с молоком матери впитывает он уверенность, что его самолюбие не заденут даже родители.

Японцы умудряются совершенно не реагировать на плохое поведение детей, словно бы не замечая его. Пятилетний карапуз, которому наскучило дожидаться мать в парикмахерской, может раскрыть банки с кремами, вымазать ими зеркало или собственную физиономию, причем ни мастер, ни сидящие рядом женщины, ни даже мать не скажут ему ни единого слова…

Воспитание японского ребенка начинается с приема, который можно было бы назвать угрозой отчуждения. „Если ты будешь вести себя неподобающим образом, все станут над тобой смеяться, все отвернутся от тебя“ — вот типичный пример родительских поучений.

Боязнь быть осмеянным, униженным, отлученным от родии или общины с ранних лег западает в душу японца. Поскольку образ его жизни почти не оставляет места для каких-то личных дел, скрытых от окружающих, и поскольку даже характер японского дома таков, что человек все время живет на глазах других, угроза отчуждения действует серьезно.

Школьные годы — это период, когда детская натура познает первые ограничения. В ребенке воспитывают осмотрительность: его приучают остерегаться положений, при которых он сам или кто-либо другой может „потерять лицо“.

Ребенок начинает подавлять в себе порывы, которые прежде выражал свободно, не потому, что видит теперь в них некое зло, а потому, что они становятся неподобающими.

Однако полная свобода, которой японец пользуется в раннем детстве, оставляет неизгладимый след на его жизненной философии. Именно воспоминания о беззаботных днях, когда было неведомо чувство стыда, и порождают взгляд на жизнь как на область ограничений и область послаблений; порождают необъяснимую на первый взгляд противоречивость японского характера»^[191].

Однако специфика методов воспитания тесно связана с особенностями образа жизни народа. Та своеобразная и весьма результативная воспитательная практика японцев-родителей, о которой писали в своих книгах Всеволод Овчинников и некоторые другие авторы, преобладала в Японии в довоенные годы и первые полтора-два послевоенных десятилетия. Крутые перемены в образе жизни японцев привели к подрыву прежней системы детского воспитания. И хотя некоторые элементы прежней воспитательной практики сохраняются, в целом как система воспитания эта практика отошла в прошлое.

Перемены в системе дошкольного воспитания японских детей

Если в довоенные годы в прежних многолюдных японских семьях почти все малыши в возрасте до шести лет находились в будние дни дома под присмотром матерей, бабушек или другой родни, то в настоящее время в значительной части японских семей, состоящих лишь из родителей и детей, уходом за этой категорией малолетних занимаются уже не родители, а посторонние лица, получающие за это соответствующее денежное вознаграждение. Одна из причин тому — все возрастающее стремление матерей работать по найму даже тогда, когда в семье есть малолетние дети. Согласно данным канцелярии премьер-министра, опубликованным в мае 1979 г., в работе по найму заняты 25,7 % всех матерей страны, имеющих детей в возрасте до шести лет^[192]. Между тем в большинстве нынешних семей Японии уже не проживают совместно с родителями родственники старшего поколения, способные подменять в рабочее время находящихся вне дома матерей.

С другой стороны, важнейшее отличие современной обстановки в Японии от прежних времен состоит в том, что в наши дни в стране имеется довольно широкая сеть учреждений по присмотру за детьми в дневные часы, наличие которой позволяет работающим матерям обходиться без помощи бабушек, дедушек, сестер или теток. В соответствии с данными министерства просвещения, основанными на обследовании, проведенном в августе 1976 г. в 3279 городах, поселках и деревнях, в общей сложности в стране имелось 13492 детские площадки (ётиэн), посещаемые детьми дошкольного возраста от трех до шести лет в течение четырех часов в день (главная цель этих площадок — повышение уровня детского воспитания), и 19 054 детских яслей и садов (хоикудзё), в которых дети в возрасте от одного года до шести лет проводят восемь часов в день и которые рассчитаны на высвобождение их матерей для работы по найму или в домашнем хозяйстве. Общее число детей, посещающих ясли, детские сады и площадки, достигало в 1976 г., по тем же данным, 3 800 000 человек, из которых 2370 тыс. посещали детские площадки и 1430 тыс. — детские сады и ясли. Наибольшую долю малышей, посещающих эти учреждения, составляли дети в возрасте пяти лет: в соответствии с тем же обследованием, их насчитывалось 1750000, или 90 % всех пятилетних детей страны^[193].

Общая картина ухода за детьми дошкольного возраста в Японии наших дней видна из данных правительственного Управления экономического планирования, опубликованных в 1980 г. (табл. 1).

Как указывается в том же источнике, около 90 % всех детей сегодняшней Японии в возрасте до семи лет имеют опыт пребывания в яслях, детских садах и прочих учреждениях по присмотру за детьми^[194]. При этом, как видно из табл. 1, детские учреждения типа детских садов и площадок стали местом пребывания в дневные часы основной массы японских детей в возрасте от четырех до шести лет (округленно 70–85 %). Сопоставление этих сведений со сведениями о системах ухода и воспитания за детьми дошкольного возраста в США, Франции и ФРГ показывает, что по доле малолетних детей, охваченных внесемейным воспитанием, которое осуществляют муниципальные и частные детские учреждения, Япония в принципе ничем не отличается от указанных стран^[195]. Воспитание основной массы детей в Японии наших дней, как и в развитых капиталистических странах Запада, в сущности, ведется не столько родителями, сколько персоналом детских учреждений, посещаемых детьми в дневные часы.

_{^* Подсчитано по: Нихон-но катэй. Вага купи-по катэй-по гэндзё то конго-по кадай (Японская семья. Положение семей в нашей стране и предстоящие проблемы). Под ред. Кэйдзай кикакутё кокумин сэйкацу кёку. Токио, 1980, с. 104.}

_{^** В таблицу включены только основные, наиболее распространенные места ухода за детьми.}

_{^*** До поступления в школу.}

Пока японские социологи не дают четкого ответа на вопрос, как сказывается перенесение японцами центра тяжести с семейного на внесемейное воспитание своих детей дошкольного возраста. Можно лишь отметить в данной связи, что деятельность учреждений по уходу за детьми дошкольного возраста вызывает среди японского населения и в печати много нареканий. Недовольство порождается, в частности, тем обстоятельством, что определение детей в ясли и детские сады является, хотя эти учреждения и платные, весьма сложным делом из-за ограниченности вакантных мест. По данным обследования, проведенного министерством благосостояния в 1977 г., в стране имелось 2260 тыс. детей в возрасте до пяти лет, чьи работающие матери постоянно заинтересованы в передаче своих детей в дневные часы под надзор детских яслей и садов. Однако, как показало то же обследование, в стране насчитывалось 380 тыс. детей дошкольного возраста, чьим работающим матерям не удалось, несмотря на их стремление, определить их в ясли и детские сады, ибо эти учреждения, включая муниципальные и частные, способны обслужить лишь 1880 тыс. детей^[196].

Кстати сказать, зачисление детей в муниципальные детские сады связано с рядом ограничений, установленных местными властями в соответствии с существующими законами и инструкциями министерства благосостояния. Преимущественным правом на зачисление своих детей в такие детские сады обладали в 1977 г. 1677 тыс., или 19,2 % родителей страны, имеющих детей дошкольного возраста^[197]. Определенные трудности при зачислении детей в муниципальные детские сады создаются и администрацией этих учреждений, стремящейся, как сообщает печать, препятствовать под различными предлогами приему малышей в возрасте до трех лет, поскольку уход за такими детьми более труден, чем за детьми старшего возраста^[198].

Как результат указанных трудностей многие японские родители предпочитают отдавать своих детей не в муниципальные, а в частные ясли и детские сады, нерегистрируемые и находящиеся вне контроля местной администрации. По сообщениям прессы, в таких учреждениях плата выше, а уровень обслуживания ниже. Во многих из них дети оказываются на попечении людей, не имеющих ни навыков, ни опыта воспитательной работы и видящих в этом новом занятии лишь выгодное дельце, на котором можно легко нажиться, учитывая большое число родителей, нуждающихся в подобных услугах. Вот что писалось, например, по этому поводу в корреспонденции газеты «Джапан таймс» от 24 сентября 1978 г., присланной из Осака: «Число не зарегистрированных властями детских яслей увеличивается здесь (в районе города Осака. — И. Л.) в связи с острым недостатком в общественных детских учреждениях… Пятидесятидвухлетняя Тосико Тацукава являет собой пример тех предпринимателей-одиночек, которые забросили свой прежний бизнес, с тем чтобы во имя денежных доходов заняться присмотром за младенцами. Закрыв свой ресторан по причине его нерентабельности, она открыла в марте нынешнего года в квартале Ёдо детские ясли, назвав их "Домом укрытия". Под надзором владелицы этого заведения находится теперь 12 младенцев в возрасте от семи месяцев до трех лет, за ними ухаживает одна нянька и одна женщина, работающая неполный рабочий день. Комнаты ресторана переделаны его владелицей в комнату для игр и спальню. Матери каждого из младенцев платят ей 30 тыс. иен в месяц.

Сегодня имеется 909 зарегистрированных властями яслей, но возрастающий спрос на них далеко превосходит наличие свободных мест в подобных учреждениях. Этот спрос побуждает домохозяек бросать свои прежние побочные занятия и открывать ясли, поскольку такое дело обеспечивает им прочные доходы. Многие из них не регистрируются у властей. Предполагается, что в префектуре Осака имеется несколько сот ясель, в которых работают профессионально не подготовленные для такой работы люди.

Быстрое увеличение числа подобных яслей скрывает за собой тот факт, что крутое возрастание размеров денежных взносов за пользование яслями в последние годы сделало возможным извлечение хороших прибылей из ясельного бизнеса. Работающие матери находят не зарегистрированные властями ясли более удобными, чем зарегистрированные, так как они кончают работу позднее. В связи с этим весьма вероятно, что число незарегистрированных яслей будет возрастать, хотя они недостаточно укомплектованы обслуживающим персоналом, а их помещения и оборудование не удовлетворяют необходимым требованиям».

Налицо, таким образом, массовый отказ японцев-родителей от домашнего присмотра за малолетними детьми в дневные часы, передача их в стены детских воспитательных учреждений и переход значительной доли ухода за детьми дошкольного возраста от родителей и родственников к посторонним лицам, выполняющим эту работу за денежное вознаграждение.

Эти новые условия воспитания малолетних в современных японских семьях оставляют, естественно, мало места для прежнего культа детей. На родительские ласки детям остаются, в сущности, лишь вечера да праздничные дни. В будни же большинство японских малышей теперь уже не наслаждаются своим привилегированным положением маленьких божков, как это бывало прежде — в те времена, о которых помнят еще деды и отцы.

Крутые перемены в системе воспитания малолетних детей оказывают, естественно, огромное влияние на психологию, склад умов и характеров современных японских малышей, как и школьников и студентов, уже прошедших в детских садах иную систему воспитания, чем их родители, выросшие под присмотром бабушек и матерей.

Новые условия домашнего быта японских школьников

Серьезные перемены произошли в последние полтора-два десятилетия и в системе воспитания японских детей школьного возраста. Знатоки вопроса отмечают при этом, что крушение старой системы детского воспитания, о которой так много и хвалебно писали зарубежные авторы, не привело пока к становлению новой унифицированной системывоспитания, способной формировать в рамках семей однородный в идеологическом и психологическом отношении тип людей, составляющих в совокупности молодое поколение японцев. Наоборот, отмечается появление в Японии — в различных классах и слоях ее населения — сумбура и разнобоя во взглядах на детское воспитание. Все более сказывается на системе детского воспитания имущественное и образовательное неравенство, присущее отдельным слоям японского буржуазного общества. Дети японцев-трудящихся и дети японцев, принадлежащих к социальным «верхам» этой страны, получают в школьные годы совершенно разное воспитание.

Новым явлением в жизни беднейших, трудовых слоев Японии стала, в частности, массовая детская безнадзорность. В печати сообщается, что значительную часть японских детей стали составлять в последние десятилетия безнадзорные дети-школьники, чьи отцы и матери, работая в дневные часы по найму вне дома, не обладают возможностями, достаточными для того, чтобы отдавать детей на время своего отсутствия под надзор каких-либо иных лиц. «В низших слоях общества, — пишет японский социолог Тадаси Фукутакэ, — остается еще много семей, где жены, не имея даже малейшей возможности для раздумий над тем, идти им на работу или не идти, должны дополнять заработки мужей либо случайными приработками, либо почасовой работой. Дети в таких семьях неизбежно остаются брошенными на произвол… Заработки обоих родителей нужны в этих семьях просто для того, чтобы поддержать существование семьи на минимальном жизненном уровне, пусть даже ценой игнорирования детей»^[199].

В одном ряду с семьями городской бедноты, не способными оказывать детям в дневные часы мало-мальски серьезного внимания по причине постоянного отсутствия родителей, находятся также и те многочисленные семьи крестьян, где в поле и по хозяйству работают только жены, в то время как мужья уже давно перешли на работу по найму на ближайшие или отдаленные промышленные, транспортные, торговые и прочие предприятия. «Многие семьи, — пишет тот же Тадаси Фукутакэ в своей статье, — прибегают к дополнительным заработкам, не связанным с сельским хозяйством, чтобы поддержать свои доходы на уровне, соответствующем жизненным нормам. В районах, где нет возможности ездить ежедневно на работу из дома, отцы уезжают обычно на длительное время ка заработки. Вроде бы отец отправляется в путь, чтобы обеспечить счастье своей семье. Но в результате семья остается без отца, что ведет в отдельных случаях даже к распаду семей. Если же вдобавок к этому и мать нанимается куда-то на работу с целью побочных заработков, то одинокий ребенок, хранящий в своем кармане ключи рт дома, становится феноменом, типичным не только для города, но и для деревни, между тем как его мать неизбежно оказывается в состоянии изнеможения по причине совмещения низкооплачиваемого труда вне дома с утренней и вечерней работой в своем собственном хозяйстве»^[200].

По данным обследования, проведенного в 1970 г. министерством сельского хозяйства, число крестьян-отходникол, уезжающих ежегодно на заработки в другие районы страны, составляло 290 тыс. человек, а по другим, неофициальным данным было гораздо большим, достигая почти миллиона. Обследования показывают также, что около 50 % всех этих крестьян, уезжая на заработки, оставляют в своих домах детей в возрасте не старше чем возраст учеников неполных средних школ. Еще большее число безнадзорных детей, «сохраняющих весь день в своих карманах ключи от домов», находится в последние годы в пролетарских жилых кварталах японских городов. По данным обследования, проведенного министерством благосостояния, в 1969 г. в стране насчитывалось 4 830 000 таких детей-«ключников»^[201]. А вот более поздние сведения, опубликованные Управлением экономического планирования в 1980 г. В соответствии с этими сведениями в целом по стране в течение дня находятся дома без присмотра взрослых 38 % детей — учеников 1–3 классов начальной школы и 53 % — учеников 4–6 классов начальной школы^[202].

Общие перемены в жизни японского населения существенно ухудшили и ту материальную среду, в которой проходит жизнь детей во внешкольные часы. Большинство городских детей сегодняшней Японии проводят свой досуг в условиях характерной для городов пространственной ограниченности дворов, скверов, детских площадок и скученности населения. Отмечая это, японский социолог Сигэру Яматэ пишет: «Самая большая проблема для современных детей младшего возраста состоит в том, что сокращается время и место для игр и развлечений. Будучи неразрывно привязаны к матерям в ограниченных пределах своего дома, они получают «замкнутое комнатное воспитание». Еще 20–30 лет тому назад в рамках той же семьи проживало много братьев и сестер, а по соседству находилось много детей-однолеток, и это, естественно, вело к образованию больших детских групп для игр… имелись и безопасные места для игр. В последнее же время, однако, у детей стало мало братьев и сестер и все меньше становится помещений и дворовых площадок, где бы они могли свободно резвиться. В перенаселенных квартирах жилых домов нет места, где малолетние дети могут играть в безопасности, а из-за этого, даже если поблизости есть малыши-однолетки, у них нет возможности играть вместе. В деревнях, превратившихся в города, и в современных жилых кварталах городов имеется мало молодых матерей, и детям трудно бывает найти поблизости подходящую для себя компанию»^[203].

В том же духе, если не более драматично, характеризуются перемены в жизни японских детей в книге «Лекции но проблемам семейных отношений», написанной группой социологов под общей редакцией профессора Тору Арити. Там пишется, в частности: «Самое большое различие между детьми наших дней и детьми прошлого времени состоит в том, что сегодняшние дети потеряли свои веселые игры… А игры для детей — это занятие, без которого они не могут обходиться; игры для детей — это, в сущности, сама жизнь… Громадный перелив населения из деревень в города, происшедший в связи с форсированным ростом промышленного производства, привел к сосредоточению и скученности населения в городах. Строительство предприятий и прочих зданий крупных фирм, развитие автомобильного транспорта сопровождались изъятием из пользования детей свободных земельных площадей, полей и улиц и закрытием доступа детям к таким благам природы, как горы, реки и море. Потеря общения детей с природой обеднила их жизнь. Стали поэтому часты ситуации, когда дети… ограничиваются лишь играми в одиночку в своих домах»^[204].

Огромное влияние на образ жизни детей в современных японских семьях оказало также небывало возросшее стремление японских родителей к повышению образовательного уровня их сыновей и дочерей. Прямым следствием этого стало увеличение часов учебы детей как в школе, так и дома. Загруженность детей школьной учебой и прочими видами образования стала причиной резкого сокращения времени на отдых японцев-подростков, на их общение с друзьями-сверстниками и родственниками. Статистика массовых обследований показывает, например, что японские дети-школьники имеют в наши дни гораздо меньше свободного времени для отдыха и развлечений, чем дети-школьники в США, Англии и ряде других развитых капиталистических стран. Обследование детей в возрасте от 10 до 15 лет в Японии и некоторых других странах мира, проведенное одновременно социологами этих стран в 1979 г., обнаружило, в частности, что в Японии «не развлекаются вообще» 16 % опрошенных детей (в США эта категория детей составила лишь 0,8 %, а в Англии — 1,3 %). Далее, как показало то же обследование, в Японии «развлекаются менее 30 минут в день» — 13,5 % опрошенных детей (в США — лишь 2,4 %, а в Англии — 4,2 %), «один час» — 14,4 % (в США — лишь 5,1 %, в Англии — 12,1 %), «один час тридцать минут» — 9,4 % (в США — 2,9 %, в Англии — 6,5 %), «два часа» — 15,1 % (в США — 13,1 %, в Англии — 21,7 %), «два часа с половиной» — 10,1 % (в США — 7 %, в Англии — 8,5 %), «три часа» —12,5 % (в США —23,7 %, в Англии — 22,8 %) и, наконец, «более четырех часов» — только 7,8 %, тогда как в США —40,5 % (!), в Англии — 21,8 %^[205].

Короче говоря, из этих данных явствует, что 68 % японских детей в возрасте от 10 до 15 лет либо вообще не имеют свободного времени, либо располагают таким временем в пределах двух часов в день, а в США 70 % детей того же возраста имеют ежедневно более двух с половиной часов отдыха, включая 40 % детей, которые располагают более чем четырьмя свободными часами в день^[206].

Да и сами развлечения японских детей в свободные часы выглядят более пассивными и замкнутыми, чем развлечения американских детей. По данным общественных опросов, самым распространенным видом детских развлечений в Японии стали в последнее десятилетие просмотр телевизионных передач (этим просмотром увлекаются 75,6 % опрошенных детей) или чтение журналов и комиксов (64,2 %). Что же касается таких активных развлечений, как спорт или музыка и танцы, то в Японии доля подростков, участвующих в них, составляет, судя по тем же данным, менее половины общего числа. Правда, в США процент детей-школьников, проводящих часть своего досуга у телевизоров, столь же высок, как и в Японии (76,9). Но зато большинство американских подростков занимаются в часы досуга как спортом (76,6 %), так и музыкой, записями и танцами (59,1 %). В Японии же менее половины детей уделяют в часы досуга внимание таким развлечениям, как спорт (42,7 %), разговоры с друзьями и игры в помещении (35,4 %), музыка, записи музыки и танцы (34,4 %), посещение кружков (30 %), времяпровождение в кругу семьи (28,5 %), занятия каким-либо увлекательным делом (26,2 %), развлечения с животными (19,5 %), «занятие общественно полезными делами» (1,3 %)^[207].

Тяготение японских детей и подростков к пассивным, комнатным видам развлечений рассматривается в социологической литературе как свидетельство несовершенства их образа жизни и упущений в системе их домашнего воспитания.

Особенности методов семейного воспитания детей в Японии

Непривлекательные стороны в образе жизни японских школьников объясняются в немалой мере пережитками прошлого в сознании родителей, многие из которых все еще склонны придерживаться взглядов, свойственных прежней и ныне уже распавшейся системе семейного воспитания. К числу пережитков прошлого относится, например, взгляд на родителей как на пожизненных опекунов детей, морально обязанных неизменно заботиться об их благополучии. По мнению профессора Осаму Такахаси — автора книги «Семьи в Японии и семьи за рубежом», чрезмерная опека со стороны японских родителей, в особенности матерей, отрицательно сказывается на психике детей, развивая в них пассивность и иждивенческие настроения. Отдавая предпочтение той зарубежной практике, когда родители смотрят на детей как на младших партнеров в семейном сообществе и требуют от них активного и ответственного участия в выполнении различных домашних дел, Такахаси призывает своих соотечественников быть более требовательными к детям и вовлекать их в домашние дела, будь то уборка комнат, мытье посуды или выходы за покупками, как бы ни были запиты они своей учебой^[208].

Безучастное отношение многих современных японских детей к домашним делам и заботам родителей проявилось вполне определенно и при сопоставительном социологическом обследовании, проведенном одновременно в Японии ив других странах мира. Обследование показало, в частности, что в США лишь 3,5 % детей школьного возраста не помогают родителям в домашних делах, в то время как 28,2 % оказывают помощь в пределах 30 минут в день, а 60,3 % — в пределах часа и более. Между тем в Японии, согласно тому же обследованию, не помогают родителям в домашних делах вообще — 21,9 % школьников, помогают родителям в пределах 30 минут в день — 62,5 % и в пределах одного часа и более — лишь 15,8 % школьников. Что же касается содержания этой помощи, то в Японии чаще всего она ограничивается наиболее легкими и приятными домашними делами. Как видно из данных обследования, среди всех видов помощи родителям японские дети выполняют главным образом такие домашние дела, как выходы за покупками и приготовление столов к еде, в то время как среди домашних дел детей-американцев преобладают уборка комнат и столов после еды^[209].

Сравнительно пассивное участие японских детей в домашних делах рассматривается сегодня японскими социологами как нежелательный пережиток прежнего чрезмерно бережного отношения родителей к малолетним детям, как негативное последствие недальновидного воспитательного усердия японских матерей, которые в отличие от родителей-американцев забывают о необходимости воспитывать в детях самостоятельность и умение преодолевать различные трудности быта без чьей-либо посторонней помощи. На это указывается, в частности, в книге Сигэру Яматэ «Проблемы современной японской семьи», автор которой явно сетует на сохранение в Японии тенденции к чрезмерной материнской опеке над детьми^[210].

Заметное влияние старых традиций на методы воспитания детей в японских семьях проявляется и в различном подходе родителей к сыновьям и дочерям. «В домашнем воспитании детей в Японии, — пишется в книге, Японская семья», — в глаза бросается отличие в подходе родителей к детям-мальчикам и детям-девочкам. Если при воспитании мальчиков основные надежды возлагаются на их учебу, то при воспитании девочек главный упор делается на их участие в содействии родителям в выполнении таких домашних дел, как уборка столов после еды и др. Заметно чувствуется поэтому, что мальчики — ученики неполных и полных средних школ не участвуют в целом ряде домашних дел. В этом отражается тот факт, что родители возлагают разные надежды на будущее мальчиков и девочек»^[211].

Дыхание традиций прошлого ощущается и в том, что главное внимание в родительских воспитательных усилиях японцев направлено на привитие детям умения вежливо говорить с людьми и соблюдать при общении с посторонними надлежащий этикет, что, по мнению авторов той же книги, отличает японцев от американцев, стремящихся в первую очередь прививать своим детям внутреннее уважение к обществу и отзывчивость^[212].

Еще одним характерным проявлением живучести прошлых взглядов на детское воспитание может служить массовое тяготение японских родителей к стародавним моральным нормам, служившим основой нравственности японцев на протяжении ряда минувших веков. Это тяготение проявилось в ходе нескольких сопоставительных обследований, проведенных в Японии и США с целью выявления отличий в мышлении японских и американских родителей. Одно из этих обследований было проведено в середине 70-х годов среди японских и американских матерей. Как сообщалось в печати, ответы японок и американок на вопрос, какие качества характера хотели бы они воспитать в своих детях, свидетельствовали о том, что японские матери придавали первостепенное значение иным человеческим достоинствам, чем американские, хотя в общем их идеалы в ряде отношений совпадали. Если эти ответы рассортировать и перевести в проценты в соответствии с тем, какое из желаемых качеств характера детей поставлено было отвечавшими на первое место, то получается, что японские матери более всего стремились к тому, чтобы их дети были «послушными» (21 %), «кроткими и добрыми» (18 %), «великодушными и веселыми» (13 %), «упорными и трудолюбивыми» (8 %). Американские же матери предпочитали в первую очередь, чтобы дети были «полезными другим и отзывчивыми» (13 %), «добродушными» (11 %) и «общительными» (8 %)^[213].

Не давая ясного и всестороннего представления о жизненных идеалах японских матерей, эти данные, тем не менее, содержат недвусмысленный намек на то, что матери-японки в своей воспитательной практике все еще ориентируются на традиционную конфуцианскую идеологию, причисляющую послушание старшим и трудолюбие к числу важнейших человеческих добродетелей.

Стремление многих японских родителей воспитывать и сегодня своих детей в духе приверженности конфуцианским правилам поведения и этикета проявилось также и в итогах более позднего общественного обследования, проведенного в марте 1981 г. одновременно редакцией газеты «Иомиури» в Японии и Институтом Гэллапа в США. В ходе этого обследования японцам и американцам задавался один и тот же вопрос: «Что Вы считаете самым важным в воспитании детей?» Отвечавшие должны были выбрать из ряда предложенных им вариантов ответов три наиболее близких их взглядам. Если большинство американцев сочли, как показали итоги обследования, что важнейшей целью воспитания детей должно быть привитие детям «ответственности» (61,6 %), «понимания того, что хорошо, а что «плохо» (60,7 %) и «умения быть терпимым и общительным с другими людьми» (30 %), то большинство японцев высказались в пользу следующих трех достоинств: «ответственности» (68 %), «хороших манер и умения быть точным и опрятным» (62,1 %) и «независимости в поведении» (39,8 %). Данные эти показывают, что при обоюдной готовности воспитывать в детях чувство «ответственности» японцы и американцы отличаются тем не менее друг от друга в том, что первые придают важнейшее значение «хорошим манерам и умению быть точным и опрятным», т. е. правилам внешнего поведения, в то время как вторые упор делают на внутренние качества характера: «умение быть терпимым и общительным с другими людьми»^[214].

В еще большей мере различия во взглядах на цели детского воспитания проявились в ходе того же обследования при ответах японцев и американцев на вопрос, чему должны уделять их дети-школьники наибольшее внимание в своей учебе. Если из различных вариантов ответов большинство американцев — 68,8 % — избрало ответ: «получению знаний», то большинство японцев — 58,7 % —предпочло ответ: «обучению этике и морали»^[215].

Подтверждение всем этим данным обследований можно найти и в правительственном издании «Японская семья», составители которого, руководствуясь подобными же социологическими опросами, делают вывод о том, что воспитательные усилия японских родителей направляются прежде всего на привитие детям умения приветствовать людей, вежливо говорить с ними и вообще держаться надлежащим образом при индивидуальном общении с другими лицами, тогда как в американских семьях детей чаще воспитывают в духе гражданских заповедей типа: «Помоги при переходе дороги старикам и инвалидам» или «Не сори на дорогах и в парках» и т. п.^[216]

В то же время знакомство с современной воспитательной практикой японских родителей приводит к выводу, что влияние традиций прошлого на эту практику становится все меньшим, а сама она, как и весь современный быт японцев, все более приближается к стандартам других развитых капиталистических стран. И не будет, пожалуй, ошибкой сказать, что в сфере семейного воспитания, в способах и методах воздействия японских родителей на детей с целью подчинения их своей воле и привития им желаемых взглядов на жизнь уже сегодня наблюдается больше общих черт, чем различий, с США и другими странами западного мира. Определенным свидетельством тому могут служить уже упомянутые выше данные опроса матерей, проведенного параллельно в Японии и в США. Подводя итоги этому опросу, журналист Джордж Сомэкава писал следующее: «Японские и американские матери оказались совершенно одинаковы в том, как хвалят они своих детей за хорошее поведение. 79 % японских матерей и 73 % американских хвалят своих детей такой фразой: „Ты хороший мальчик“ или „Ты хорошая девочка“. 57 % американских матёрей и 32 % японских вознаграждают хорошее поведение детей либо пирожными, либо конфетами, либо какими-то другими лакомствами, любимыми их детьми. 45 % американок и 25 % японок вознаграждают хорошее поведение своих детей дополнительными карманными деньгами. 65 % американских родителей и 34 % японских покупают в качестве вознаграждения либо мороженое, либо игрушки. 67 % американских матерей обычно целуют и обнимают своих детей, когда они ведут себя хорошо, но только 8 % японских матерей позволяют себе такого рода проявления любви.

Когда детей распекают, то 80 % японских и столько же процентов американских матерей повышают голос или бьют тех, кто провинился. 41 % японских матерей, ругая своих детей, говорит: „Я не люблю таких детей, как ты“, для американских же матерей подобные фразы кажутся недопустимыми. 63 % американок запирают своих непослушных детей в комнаты или какие-либо иные помещения дома, тогда как лишь 11 % японок прибегают к такого рода наказаниям. 55 % американских родителей наказывают своих детей за озорство, запрещая им на некоторое время играть с друзьями, и лишь 20 % японских родителей идут на такие меры дисциплинарного воздействия»^[217].

Приведенные сравнительные данные говорят, видимо, о том, что в современных семьях Японии происходит процесс постепенного отказа родителей от прежних традиционных методов воспитания детей. Сегодняшняя воспитательная практика родителей-японцев в ряде отношений уже не отличается существенным образом от воспитательной практики родителей-американцев или родителей-западноевропейцев. Разве не показателей тот факт, что 80 % японских родителей в наши дни допускают окрики или побои своих детей! Сохраняя некоторые специфические национальные черты, воспитательная практика родителей-японцев содержит теперь немало черт, присущих американской и западноевропейской системам семейного воспитания детей, — системам, свойственным общественной структуре стран развитого капитализма. И что бы ни писали авторы книг, посвященных экзотическим особенностям жизни и быта современных японцев, реальная действительность не подтверждает версию, будто в семейных ячейках японского общества сохраняются и сегодня некие необыкновенные способы и правила духовного пестования молодых людей. Воспитательная практика японских родителей все более перестраивается в наши дни на американский и западноевропейский лад, хотя в ней пока и сохраняются некоторые пережитки прежних конфуцианских понятий и методов.

Что же касается результатов этой практики, то они пока также остаются половинчатыми. С одной стороны, японские подростки становятся под воздействием семейной среды все более похожими на подростков США и Западной Европы, с другой стороны, в их поведении, характере и складе ума остаются еще специфические отличия, явно связанные с этикой, моралью и идеалами прежних времен.

Некоторое представление о схожести и несхожести японских детей с детьми зарубежных стран дают результаты опроса детей в Японии и США, проведенного в ходе упоминавшегося выше сопоставительного обследования. Так, например, наибольшая часть японских и американских детей одинаково ответила на вопрос о том, что более всего нравится им в их матерях: в ответах тех и других в первую очередь упоминались «доброта» и «внешняя привлекательность» (40 % японских детей и 24 % американских детей). Из других положительных качеств своих матерей опрошенные дети обеих стран чаще всего отмечали готовность покупать им различные подарки (14 % американских и 4 % японских детей)^[218].

Указанный опрос детей обнаружил вместе с тем, что американские дети более самоуверенны, чем японские, и ценят в людях не столько духовные, сколько физические достоинства, в то время как японские дети руководствуются противоположными ценностными понятиями. Об этом свидетельствуют ответы тех и других на вопрос о том, что они считают своим самым большим достоинством. Если японские дети на первое место поставили такие понятия, как «добродушие» и «сердечность», то самым распространенным ответом американских детей оказалось хвастовство своими физическими достоинствами (15 %). Примечательно, что в ответах на этот вопрос 43 % японских детей выявилось, что они либо не находят в себе каких-либо особых достоинств, либо не знают об их существовании.

Те же отличительные качества и различия детей обеих стран обнаружились и при ответах на вопрос, от какого своего недостатка хотели бы они избавиться в первую очередь. Для американских детей наиболее частым ответом было категорическое утверждение, что у них нет недостатков (23 %). Для японских же детей характерными оказались уклончивые заявления о том, что своих недостатков они «не знают» (26 %).

Отвечая на вопрос, что хотелось бы им изменить в самих себе, большинство американских детей сконцентрировало внимание либо на своих волосах (10 %), либо на росте (6 %), тогда как относительное большинство японских детей отдало предпочтение развитию в себе таких достоинств, как «упорство и выдержка» (5 %) или «способность к учебе» (4 %)^[219].

Все эти ответы говорят о том, что если дети в США стремятся в первую очередь к наилучшему физическому развитию, то дети в Японии большее значение склонны, видимо, придавать своим духовным достоинствам. Не проявляется ли в этом влияние прежней конфуцианской идеологии, предписывавшей людям наряду со скромностью и сдержанностью постоянное стремление к духовному самосовершенствованию?

Некоторые различия между детьми обеих стран обнаруживаются и в их отношении к окружающей социальной среде. Об этих различиях можно судить по их ответам на вопрос, кого они более всего боятся. Наибольшее число японских детей в первую очередь упомянули в своих ответах: «матерей» (29 %), «отцов» (13 %), «учителей» (5 %) и «приятелей» (4 %). Американские же дети в большинстве своем на первое место поставили соседских детей своего возраста (16 %), «отцов» (8 %) и «братьев» (4 %).

В то же время среди японских (39 %) и американских детей (68 %) более всего распространены одинаковые опасения, как бы какой-нибудь злоумышленник не ворвался в их дом. При этом совершенно одинаковая доля детей (28 %) опасается, что они могут быть подвергнуты избиению кем-либо за пределами своих домов^[220].

Нельзя не обратить внимание еще на одно характерное для современной Японии явление. Речь идет о часто наблюдаемом низком проценте одинаковых ответов на различные вопросы, задаваемые родителям и их детям при массовых обследования положения дел в системе семейного воспитания японцев. Создается впечатление, что в Японии наших дней наблюдается очень большой разнобой как в мышлении родителей, так и в мышлении детей. В этом, судя по всему, и проявляется существенное отличие современной обстановки в Японии от обстановки в довоенные и военные годы, когда основная масса японского населения, находясь под сильным идеологическим давлением правящих кругов, придерживалась одинаковой морали, одинаковых норм поведения, одинаковых методов воспитания детей. Теперь, как показывают массовые опросы населения, эта одинаковость «средних» японцев становится все меньшей от поколения к поколению. В умах, характере и поведении людей сегодня куда заметнее, чем прежде, начинают проявляться те социальные и классовые различия, которые размежевывают людей на несовместимые друг с другом слои современного капиталистического общества. Это размежевание сказывается и на процессе воспитания детей родителями. Японская молодежь сегодня не представляет собой ни в нравственном, ни в психологическом, ни в идеологическом отношениях некоего однородного духовного сплава. Семьи страны явно утрачивают способность создавать такой сплав. В этом и состоит, пожалуй, главная суть перемен в сфере семейного воспитания японцев.

Образование детей — цель жизни родителей-японцев

Желая, благополучия и счастья своим детям, родители разных стран, а также из разных социальных слоев исходят из различных понятий и идеалов. Некоторая национальная специфика наблюдается в этом вопросе и в Японии, причем родители из различных социальных слоев японского капиталистического общества пекутся о благополучии и счастье своих детей по-разному, руководствуясь с их точки зрения личным, а в сущности классовым пониманием столь абстрактных жизненных ценностей.

Но есть вместе с тем у основной массы японских родителей и одно общее для них характерное суждение: главное условие благополучия и счастья своих детей они видят в получении их детьми хорошего образования, и притом по возможности лучшего, чем у детей их знакомых, соседей и сослуживцев. Чем выше уровень образования ребенка, тем светлее будут его перспективы в жизни — таков ход мыслей «средних» японских отцов и матерей. На этой посылке и основаны, в сущности, все их воспитательные старания. Помыслы, направленные на предоставление детям максимально высокого образования, образуют в большинстве семей страны ту невидимую духовную ось, вокруг которой вращается практически вся их будничная жизнь. С этими помыслами сопряжены и основные бюджетные проблемы родителей, и многие из повседневных забот и хлопот матерёй-домохозяек.

Именно в неустанном всеобщем тяготении «средних» японцев к повышению образовательного уровня своих детей кроется, видимо, одна из важнейших причин того образовательного бума, который охватил Японию в последние два десятилетия. Следствием этого бума стало резкое увеличение в стране числа учащихся полных средних школ и высших учебных заведений страны, приведшее к тому, что общий образовательный уровень японского населения стал сегодня одним из самых высоких в мире. Если в 1954 г. в полные средние (двенадцатилетние) школы страны (котогакко) поступило 50 % учеников, окончивших неполные (девятилетние) средние школы, (тюгакко), то в 1978 г. — уже 93,5 % (1523 тыс. из 1607 тыс.)^[221].

Значительно выросло также и число выпускников полных средних школ, поступающих в университеты и колледжи страны для получения высшего и неполного высшего образования. Так, если в 1970 г. учебу продолжили 24 % всех юношей и девушек в возрасте, соответствующем обычному времени окончания полной средней школы, то в 1979 г. — 37,9 %. По этому показателю Япония значительно опережает Англию (22 %), Францию (25 %), ФРГ (22,7 %) и уступает лишь США — 45,2 %. В результате если в 1960 г. в стране насчитывалось 626 тыс. студентов университетов и 84 тыс. — студентов колледжей, то в 1980 г. — соответственно 1835 тыс. и 371 тыс., а общее число студентов этих высших и неполных высших учебных заведений превысило 2 млн. человек^[222]. Как свидетельствуют данные обследования, проведенного канцелярией премьер-министра среди молодых людей страны в возрасте от 15 до 24 лет, большинство из них — 54,8 — являлись в момент обследования учащимися полных средних школ или высших учебных заведений (в 1960 г. такие учащиеся составляли лишь 36 %)^[223].

Знакомство с действительностью показывает, что за громадным числом учащихся полных средних школ и высших учебных заведений скрывается не столько самостоятельная тяга японской молодежи к знаниям, сколько неутомимое стремление старшего поколения в лице родителей дать своим сыновьям и дочерям как можно более высокое образование. Не будь этого стремления, основной контингент нынешних студентов оказался бы вскоре за бортом учебных заведений. Ибо получение образования в Японии связано с такими огромными денежными затратами, которые большинство из вступающих в жизнь молодых людей не могли бы себе позволить, если бы за их спиной не стояли родители, готовые покрыть из своих сбережений расходы сыновей и дочерей на учебу в полных средних школах и высших учебных заведениях.

Можно без преувеличения сказать, что начиная с учебы детей в неполных средних школах расходы на их образование превращаются если не в главную, то в важнейшую статью бюджетных расходов огромной массы японских семей. Особенно это относится к тем семьям, где детей отдают в частные школы, в которых, как считается, уровень преподавания выше, а следовательно, и выше уровень знаний, получаемых учениками. Согласно данным обследования, опубликованным в феврале 1979 г. банком «Токай», ежемесячные расходы на детское образование одной японской семьи, которая имеет двух малолетних детей, посещающих площадки для дошкольного обучения, составляют в среднем 10,7 % общих бюджетных расходов. Затраты на детское образование в такой же семье составляют 10,5 % ее общих бюджетных расходов в случае, если дети взрослее и оба учатся в государственной начальной школе, и 12,7 %, если хотя бы один из них посещает частную школу. Далее, когда дети посещают государственную неполную или полную среднюю школу, расходы семьи на их обучение составляют соответственно 12 и 13,7 %. В тех же случаях, когда один ребенок учится в частной полной средней школе, расходы на детское образование достигают 20,4 % месячных бюджетных расходов, а если в частной полной средней школе учатся оба ребенка, то и того более — 29,6 %^[224]. Столь высокая доля затрат на школьное образование детей ясно показывает, сколь велико в наши дни финансовое бремя родителей, связанное с обучением детей-школьников^[225].

Комментируя данные обследования, проведенного банком «Токай», японский журналист Мицумаса Токумото в своей статье, опубликованной в журнале «Джапан куотерли», писал: «Таким образом, если семья имеет одного ребенка, посещающего частную неполную среднюю школу, и одного ребенка, посещающего государственную начальную школу, то лишь за один год ее расходы на образование составляют 1240 тыс. иен. В то же время средний годовой, доход японского рабочего в 1977 г. только немногим превышал 3 млн. иен, причем из этой суммы по 50 тыс. иен вычиталось на подоходный налог и налог с проживания. Иначе говоря, если в семье рядового японского рабочего имеются дети, один из которых посещает частную неполную среднюю школу, а другой государственную начальную школу, такая семья должна тратить 43 % своего годового дохода на то, чтобы обеспечить детям соответствующее образование»^[226].

Массовое посещение школьниками платных внешкольных учебных учреждений с целью расширения знаний — это, пожалуй, наиболее характерная черта нынешней системы образования в Японии. Родители-японцы рискуют навлечь на себя репутацию скряг и потерять престиж в глазах соседей, родственников и знакомых, если их дети наряду с государственной школой не посещают какого-либо иного, штатного учебного заведения. В соответствии с данными обследования, проведенного в 1977 г. Статистическим бюро при канцелярии премьер-министра, 59,3 % учеников начальных школ Японии (т. е. детей в возрасте до 12 лет) посещают во внешкольные часы различные платные уроки, из них 37 % занимаются каллиграфией, 23,3 % — музыкой, 26 % — математикой, 23,3 % — подготовкой к сдаче школьных экзаменов и 13,1 % изучают иностранный язык^[227].

Чем старше ребенок, тем больше доля в его обучении платных занятий, направленных непосредственно на штудирование тех вопросов, которые могут быть заданы ему на вступительных экзаменах в полную среднюю школу, а также в высшие учебные заведения. Система всеобщих конкурсных экзаменов, практикуемых при приеме учащихся и в полные средние школы, и в университеты, и в колледжи, и в прочие профессиональные учебные заведения, предопределяет шаблонность хода мыслей и действий как родителей, так и их детей в период, когда последние заканчивают неполную среднюю школу и оказываются перед необходимостью выбора дальнейшего жизненного пути. Именно на этом этапе большинство родителей начинает усматривать ключ к благополучию своих детей либо в их зачислении в частные полные средние школы, либо в совмещении занятий в обычной школе с платными уроками частных репетиторов. Те же из родителей, кто обладает большими средствами, направляют своих детей в частные школы и к частным репетиторам и того ранее — когда дети проходят еще курсы начальных pi неполных средних школ. Такая практика приняла значительные масштабы прежде всего потому, что уровень преподавания в частных школах считается более высоким, чем в государственных. В соответствии с данными, опубликованными в японской печати в 1977 г., в одном лишь Токио наряду с общеобразовательными школами действовала 231 частная средняя школа, годовая стоимость обучения в которой одного ученика составляла в среднем. 455 670 иен^[228].

Заботой о более высоком качестве обучения продиктована и практика «домашних курсов» (дзюку), когда многие ученики муниципальных школ во внеурочные часы небольшими группами ежедневно занимаются с частными преподавателями в их квартирах. Преподаватели эти, выступающие как репетиторы, дают своим ученикам более углубленные знания школьных предметов. В печати сообщалось, что «домашние курсы» посещают приблизительно 5 % учеников первых классов начальных школ, 20 % учеников старших классов начальных школ и 40 % учеников неполных средних школ. Особенно высок процент учащихся, посещающих «домашние курсы», среди школьников столицы. Обследование одной из столичных школ показало, например, что около 80 % учеников шестого класса занимается в вечерние часы с репетиторами на таких курсах^[229].

Широких масштабов достигла также практика приглашения репетиторов на дом. В последнее десятилетие в крупных городах страны начали функционировать посреднические бюро, рекомендующие репетиторов в соответствии с заявками родителей. В Токио, например, в районе Синдзюку с 1968 г. широкую деятельность ведет репетиторский центр, на учете в котором находится 31 тыс. школьных репетиторов, включая как учителей-профессионалов, так и студентов высших учебных заведений, ищущих приработков. Получая заявку от родителей, центр направляет по указанному адресу своего эксперта, который выявляет знания и способности ребенка, а затем присылает подходящего репетитора. Как сообщает пресса, внешкольные занятия с репетиторами, приходящими на дом, обходятся родителям примерно в 1 млн. иен в год. Тем не менее, по сведениям администрации центра, число заявок на подобные занятия растет из года в год^[230].

Цель гигантских денежных затрат, на которые без колебаний идут в наши дни миллионы японских родителей, в сущности, одна — помочь детям выдержать конкурсные вступительные экзамены сначала в полные средние школы, а потом и в высшие учебные заведения. Особенно велики при этом расходы тех родителей, которые рассчитывают на поступление детей в «престижные» высшие учебные заведения. К последним относятся, в частности, государственные университеты в Токио и Киото, частные столичные университеты Васэда, Хосэй, Кэйо и некоторые другие, а также ряд медицинских институтов. И дело здесь не только в стремлении родителей, чтобы их дети получили лучшие знания.

«Нельзя отрицать того, — писала газета „Джапан таймс“, — что образование (гакурэки) остается тем доминирующим фактором, который в большинстве случаев определяет место людей в жизни. А символами наилучшего образования служат дипломы небольшого числа престижных университетов, в особенности группы старых национальных университетов вроде Токийского. По словам министра образования Митио Нагаи, эти „лучшие учебные заведения страны возвышаются как гора Фудзи над всеми остальными, не пользующимися национальной славой, а потому привлекающими в свои стены лишь посредственностей“»^[231]. Выпускники «престижных» университетов оказываются в наиболее благоприятном положении: их охотнее берут на работу и правительственные учреждения, и крупные частные фирмы, им легче затем двигаться по служебной лестнице, чем их сверстникам, окончившим иные высшие учебные заведения. Это подтвердили, в частности, результаты опроса руководителей крупных японских фирм. В ходе опроса выяснилось, что крупнейшие и могущественнейшие из японских концернов страны продолжают и по сей день при приеме на работу и при повышении в должности отдавать предпочтение выпускникам небольшого числа «престижных» университетов^[232].

Вот это обстоятельство и порождает ревностное стремление неисчислимого множества японских родителей не дать своим сыновьям прослыть «посредственностями» и определить их в «престижные» высшие учебные заведения. «Общеизвестно, — писала по этому поводу в передовой статье газета "Майнити дэйли ньюс", — что наше общество — это мир, где существенное значение имеет образовательный уровень человека. Образование, полученное в школах и университетах, часто является главным фактором при разборе заявлений, поданных при устройстве на работу, или при повышении людей в должности»^[233].

Однако для подавляющего большинства родителей-японцев надежды на успешное восхождение их детей к высотам общественной пирамиды страны представляют собой заведомо несбыточные иллюзии. Ибо в японском буржуазном обществе образовательный ценз сам по себе, как бы ни думалось это рядовым обывателям, не является решающим условием успеха ни в чиновничьей и деловой карьере, ни в обеспечении имущественного благополучия. Ведь в том-то и дело, что при любом образовательном цензе важнейшей гарантией благополучия и успехов в жизни молодых людей служат такие факторы, как их классовая принадлежность, имущественное положение их семей, общественные связи и влияние их отцов и т. д. и т. п. В то время как дети из семей, входящих в «элиту» японского общества, как правило, преуспевают в жизни даже тогда, когда их образование и знания оставляют желать много лучшего, дети из бедных семей, за редчайшими исключениями, не достигают в своей карьере тех высот, о которых мечтают их родители, даже в тех случаях, когда они показывают на вступительных и выпускных экзаменах весьма высокие результаты. Объективная реальность капиталистического общества неотвратимо вносит свои коррективы в тщеславные родительские иллюзии «средних» японцев. Это убедительно показал в своих трудах советский исследователь А. И. Соколов, отметивший, в частности, что «в Японии, как и в других капиталистических странах, прослеживается четкая зависимость дальнейших занятий выпускника учебного заведения от дохода его семьи: чем меньше доход семьи, тем выше вероятность, что он не сможет продолжать обучение на более высокой ступени, а будет вынужден работать»^{href="#n_234" title="">[234]}.

Но иллюзии тем не менее движут миллионами японских отцов и матерей в их самоотверженных усилиях, направленных на обеспечение счастья и благополучия своих детей. Так возникает стремление основной массы японских родителей опередить других себе подобных в тяжком и разорительном состязании, цель которого состоит в том, чтобы их дети как можно успешнее сдали экзамены сначала в полную среднюю школу, а затем и в высшие учебные заведения, по возможности в «престижные». Журналист Мицумаса Токумото писал: «Все люди, к какому бы классу они ни принадлежали, рассуждают приблизительно так:,Если, по счастью, мой ребенок поступит в хорошую школу, а затем найдет себе хорошую работу, то, наверное, он сможет обеспечить себе лучшую жизнь, чем моя. И наоборот, если мой ребенок не добьется успеха в битве за высшее образование, то его жизнь может сложиться хуже, чем моя собственная“. В результате большинство людей, ведущих жизнь на так называемом „среднем уровне“, приходят к выводу, что они должны направить своих детей на поля сражений за „поступление в престижное учебное заведение“»^[235].

Материальные и духовные издержки образовательной лихорадки

Период учебы детей в школах и высших учебных заведениях оборачивается для большинства японских семей периодом тяжелых нервных стрессов. Треволнения родителей и детей, связанные со вступительными экзаменами в полные средние школы, университеты и колледжи, обозначаются ныне в японской прессе и в разговорном обиходе японцев выразительными словами: «экзаменационный ад» (сикэн дзигоку). Прохождение через этот «ад» кончается обычно для большинства абитуриентов печально: поскольку конкурсы в «хорошие» высшие учебные заведения велики, то число провалившихся на экзаменах значительно превышает число успешно сдавших. Причем крупные денежные суммы, уплаченные абитуриентами из родительских сбережений в качестве взносов за прием экзаменов, безвозвратно пропадают. А что касается самих неудачников, то для них, как и для их родителей, провал на экзаменах является долго не заживающей психологической травмой.

Отнюдь не безоблачным становится и положение в семьях тех счастливчиков, которым удалось с успехом пройти через «экзаменационный ад» и стать студентами тех или иных высших учебных заведений. На первый план с этих пор с еще большей остротой начинают выступать материальные проблемы, поскольку плата за учебу взимается даже в государственных университетах, не говоря уже о частных вузах, в которых она в среднем в 3 раза выше, чем в государственных. А ведь именно в частных вузах учится большинство студентов страны. От абитуриентов здесь обычно требуются вступительные взносы, а став студентами, они платят за лекции, пользование учебным оборудованием и т. д. О стоимости учебы в частных высших учебных заведениях достаточно красноречиво говорит тот факт, что в 1983 г. каждый студент-первокурсник, поступивший в частный университет, должен был внести в виде платы за первый год обучения в среднем 860 тыс. иен. Поистине громадные суммы взимаются в Японии со студентов (а вернее, с их родителей), поступающих на учебу в «престижные» медицинские институты. В том же, 1983 г. первый год учебы студента в медицинском вузе обходился его семье (только плата за учебу) в среднем в 9108 тыс. иен^[236]. Такая сумма в несколько раз превышает среднюю годовую зарплату японского рабочего или рядового служащего.

Статистика свидетельствует, что в подавляющем большинстве японских семей бремя расходов на учебу в высшем учебном заведении сына-студента или дочери-студентки ложится, как правило, на родительские плечи. Как показало обследование, проведенное в 1979 г. Токийской федерацией университетских кооперативов, только 3 % студентов столицы — этого крупнейшего университетского центра страны — живут и учатся без финансовой поддержки родителей. В частности, для студентов, прибывающих в столицу на учебу из других районов и живущих отдельно от родителей, ежемесячная денежная помощь, присылаемая из дома, составляет в среднем около 80 % общих расходов студента на жизнь^[237].

Конечно, далеко не все семьи страны, включая те, где супруги считают себя представителями «среднего класса», способны нести на плечах в течение четырех-пяти лет столь тяжелое финансовое бремя. Это бремя выносят в основном лишь семьи, принадлежащие к состоятельным буржуазным «верхам» японского общества. Большинство же студентов — выходцев из средних и малоимущих семей оказываются вынужденными в студенческие годы жить на крайне ограниченные средства и наряду с родительской помощью, самоотверженно направляемой им из скудных трудовых сбережений семей, различными способами подрабатывать себе на жизнь (доставка газет подписчикам, работа официантами в вечерних кафе и ресторанах, дежурства у бензоколонок, репетиторские занятия со школьниками и т. д.). В соответствии с итогами обследования, проведенного Токийской федерацией университетских кооперативов в 1979 г., около 70 % студентов столичных вузов, получая денежную помощь от родителей, были вынуждены, чтобы сводить концы с концами, заниматься в часы, свободные от аудиторных занятий, побочными приработками и зарабатывать таким образом дополнительные средства на жизнь, составлявшие в среднем около 28 тыс. иен в месяц^[238].

Надрывные попытки огромного числа «средних» японцев-родителей вытолкнуть своих детей за пределы своего класса — в «верхи» японского общества ценой непомерных расходов на их школьное, внешкольное и высшее образование приводят многие семьи к тяжелым бюджетным затруднениям. Колоссальные денежные средства, выделяемые японскими родителями на оплату обучения их детей в частных школах, на «домашних курсах», у индивидуальных репетиторов, расходуются в ущерб всем прочим потребностям семей. Частыми стали случаи, когда непомерные расходы на образование детей заставляют родителей не только исчерпывать до конца все свои сбережения, но и попадать в долги, которые лишают их душевного спокойствия и создают в семьях нервозную, напряженную обстановку. О массовых масштабах этого явления косвенно свидетельствует такой факт: в стране создана система специальных займов, предоставляемых при участии властей нуждающимся родителям для оплаты учебы их детей в частных школах, университетах и других учебных заведениях^[239].

Материальные затраты и тяготы не исчерпывают всех семейных трудностей и осложнений, связанных с учебой детей. С момента поступления своих сыновей и дочерей в школу родители, как и сами дети, начинают испытывать все большее психологическое и нервное напряжение. Успехи и неуспехи детей в учебе, на вступительных экзаменах в полную среднюю школу и в высшие учебные заведения остро переживаются всеми членами семьи. Особая нервная нагрузка ложится при этом на матерей, и в частности на матерей-домохозяек, поскольку их мужья, работающие и находящиеся обычно вне дома, считают контроль над учебой детей первейшим долгом своих жен. Матери-домохозяйки, отдающие подавляющую часть своего времени и сил учебе детей, стали в наши дни некими живыми символами того неуемного образовательного ажиотажа, который охватил в последнее десятилетие японское общество. В прессе и социологической литературе их называют теперь «мамаши, одержимые образованием» (кёику-но мама). Ограничивая свои помыслы и интересы стремлением дать детям максимум возможного образования, такие матери создают в семьях драматические ситуации всякий раз, когда их далеко идущие образовательные планы наталкиваются на объективные препятствия, будь то финансовые трудности, некомпетентность школьного преподавания или же, что еще чаще, нерадивость и неспособность их сыновей и дочерей. На многие годы в семьях с «мамашами, одержимыми образованием», воцаряется гнетущая психологическая атмосфера, которая разряжается лишь по достижении детьми уровня образования, запрограммированного их тщеславными родительницами.

Конечно, «мамаши, одержимые образованием», — это широко распространенный, но далеко не единственный тип современных матерей-японок. Но именно этот тип характерен сегодня для тех самых многочисленных групп японского населения, которые субъективно причисляют себя к «среднему классу».

Прямым результатом повседневной родительской опеки является формирование у основной массы японских учащихся таких несомненно ценных качеств характера, как усидчивость, прилежание, ответственное отношение к учебе, целеустремленность и т. д. О внушительном количестве времени, затрачиваемом ежедневно японскими школьниками на учебу, свидетельствуют следующие данные обследования, проведенного в 1977 г. Статистическим бюро канцелярии премьер-министра: по возвращении из школы мальчики затрачивают на выполнение учебных заданий в среднем 6 часов 26 минут, а девочки — 6 часов 41 минуту. Что же касается отдыха, то ученик полной средней школы на свои любимые развлечения затрачивает в среднем в день 33 минуты, а студент университета — 1 час 10 минут^[240]. Психологические тесты, проведенные японскими учеными среди детей различных стран, включая США, страны Западной Европы и Японию, обнаружили, что японские дети значительно превосходят американских и западноевропейских в соревновательном духе и в упорстве, проявляемом при прохождении экзаменов^[241].

Вместе с тем опубликованные в прессе результаты параллельных массовых опросов школьников в Японии и США, проведенных японским Институтом по изучению молодежи и американским министерством здравоохранения, образования и благосостояния, привели организаторов этих опросов к выводу, что «японские ученики средних школ либо излишне поглощены учебой, либо апатичны: в отличие от своих американских сверстников они не получают удовольствия от школьной жизни и имеют меньше друзей противоположного пола». Интересно и заключение организаторов опросов, что «те японские школьники, которые не добиваются успехов в учебе, склонны к апатии, а не к поискам каких-либо иных занятий». Опросы выявили сравнительную пассивность японских детей в выборе своих друзей: почти 92,5 % японских школьников заявили, что едва ли не все их друзья учатся в той же школе, тогда как подобный ответ дали лишь 56,5 % американских школьников. Авторы опросов в этой связи констатировали, что «типичный японский школьник много занимается, много смотрит телевизор, не привлекается к будничным домашним делам и редко выходит из дома»^[242].

В то же время опросы показали, что японские школьники, собирающиеся поступить в высшие учебные заведения, в отличие от своих американских сверстников, не проявляют интереса к учебе как таковой, и более того, питают надежды на то, что в вузе им удастся сбросить с себя прежний тяжкий груз учебы и несколько расслабиться. В этом признались организаторам опросов 31,1 % японских школьников и лишь 5 % американских^[243]. Концентрация японских детей на учебе является, видимо, больше следствием их покорного подчинения воле родителей, чем внутренней потребностью. Опросы обнаружили, что в отличие от подростков в США большинство японских подростков непрерывно ощущают на себе родительскую неудовлетворенность результатами их учебы. В Японии только 46,3 % опрошенных школьников высказали предположение, что родители довольны ими, а в США удовлетворительный ответ на вопрос, довольны ими родители или нет, дали 86 % подростков^[244].

В той же связи обращает на себя внимание одно парадоксальное на первый взгляд явление: в последние десятилетия, т. е. именно тогда, когда в небывалых масштабах возросла тяга японских родителей к улучшению образования детей, обнаруживается все явственнее значительное снижение уровня знаний и грамотности учащихся как начальных, так и средних школ. Это констатируется в материалах обследования, проведенного Всеяпонским профсоюзом учителей в 1975 г. среди учеников пятых классов начальной школы и первых классов неполной средней школы. Там, в частности, отмечается, что современные японские школьники обнаруживают худшие знания математики, японской письменности, других учебных дисциплин, чем ученики тех же классов в довоенные и первые послевоенные годы^[245]. В докладе, составленном в 1977 г. тем же профсоюзом учителей на основании сведений, полученных из его префектуральных отделений, также подтверждается общее снижение уровня знаний учеников начальных, неполных и полных средних школ страны. В заметке о содержании указанного доклада газета «Дэйли Иомиури» сообщала, в частности: «Чем старше классы начальной школы, тем меньшее число детей усваивает суть уроков. В младших классах начальной школы 53 % учителей ответили при опросе, что более двух третей их учеников усваивают преподаваемый материал. В старших же классах начальной школы 49 % учителей, т. е. основная группа опрашивавшихся, заявили, что лишь половина учеников усваивают их уроки, а вторая по величине группа (17 %) высказала мнение, что их уроки усваиваются лишь одной третью учеников. Это означает, что в старших классах начальной школы 66 % учителей ведут занятия в классах, где больше половины учеников не понимают того, что им преподают. Такая тенденция усиливается еще более в средней школе: 80 % учителей математики признали при опросе, что большинство учеников в их классах не понимают того, чему их учат»^[246].

Среди различных догадок, высказываемых прессой и социологами по поводу падения способности многих японских школьников к усвоению знаний, получаемых в школе, заслуживают внимания как ссылки на снижение общего уровня преподавания в школах, а также на нехватку квалифицированных педагогов и слишком большое число школьников в классах, так и ссылки на общую перегрузку учащихся информацией, на быструю умственную утомляемость и слабоволие современных детей. Особо отмечается при этом отрицательное влияние, телевидения. Поглощая значительную часть домашнего времени школьников, длительное созерцание телевизионных передач не только отрывает их от выполнения домашних заданий, но и притупляет детское сознание, приучая к пассивному восприятию сумбурного потока информации, следствием чего становится утрата школьниками интереса к активному выборочному чтению книг, к углубленному увлечению какой-либо из областей человеческой деятельности.

Как сообщает печать, среди родителей-японцев нет единства взглядов на пристрастие детей к телевидению. Обследование, проведенное министерством благосостояния в июле 1977 г. в различных районах страны, выявило, что 60 % матерей разрешают своим детям смотреть телевизоры столько, сколько им заблагорассудится^[247], в то время как 30 % так или иначе ограничивают своих детей в этом занятии. Любопытно, что в первой группе преобладают женщины, не имеющие высшего образования (75,7 % из них имеет лишь полное среднее образование). В целом же обследование показало, что чем выше образовательный уровень матерей, тем больше склонны они сокращать время, уделяемое их детьми телевизионным передачам. Так, 43 % матерей с высшим и неполным высшим образованием заявили при опросе, что она ограничивают время нахождения своих детей перед экранами телевизоров^[248].

К числу отрицательных последствий слишком активного воздействия родителей, и особенно матерей, на своих чад следует отнести и сравнительно новое для Японии явление: стремление многих молодых людей, уже вышедших из детского возраста, руководствоваться в жизни не столько своими собственными решениями, сколько родительскими, и прежде всего материнскими, советами и указаниями. Большую статью на эту тему опубликовала 16 мая 1978 г. газета «Майнити дэйли ньюс». Задавая риторический вопрос: «Что же случилось с японскими мужчинами?», автор статьи — журналист Хидэо Мацу ока пишет: «Теперь уже не редки случаи, когда мать, склонная к излишней опеке своих детей, дает советы взрослому сыну на всех этапах жизни, зачастую меняя направление его жизненного пути… Официальная статистика не дает сведений о том, каков средний возраст интеллектуального созревания для подростков мужского пола. Прежде обычно считалось, что оно наступало приблизительно тогда, когда парень поступал в полную среднюю школу и на подготовительные курсы в колледж либо когда приходило время идти на военную службу. Это происходило обычно где-то на грани 20 лет. Теперь же, по-видимому, парень не рассматривается своей матерью как взрослый человек до 27, 28, а то и до 30 лет».

Далее в статье говорится: «Создается впечатление, что японские юноши в наши дни остаются под опекой матерей до 30 лет. Получается, что наступила эпоха матриархата… Выясняя вопрос, как эта эпоха возникла, профессор Вакабаяси пишет, что с усилением конкурентной борьбы при поступлении в хорошие школы детям приходится подчиняться строгому контролю матерей с момента поступления в ясли до окончания университета. Все это время матери и дети действуют духовно как одно целое. В глазах матери ребенок, в особенности сын, становится произведением ее рук. Профессор делает на этом основании вывод, что такой путь превращения во взрослого человека порождает у сына психологическую привычку советоваться со своей матерью обо всем, включая, конечно, и проблемы работы».

Подводя итоги своим наблюдениям, автор статьи отмечает и то обстоятельство, что рост влияния матерей на подрастающих детей связан с наличием у неработающих матерей значительного свободного времени. «По мере того как отцы становятся более занятыми и работают вне дома, матери становятся все менее занятыми повседневными домашними делами. Это привело к более четкому разделению труда между отцом и матерью. Дело отца — работать за стенами дома и зарабатывать хлеб для семьи. Дело же матери — отвечать за взращивание детей, включая, естественно, и их образование. Подыскание работы для детей стало, таким образом, входить в компетенцию матерей как завершающий этап их заботы о детском образовании».

Новым моментом во взаимоотношениях родителей и детей, связанным с горячим стремлением «мамаш, одержимых образованием», непременно втянуть своих сыновей и дочерей в напряженную учебу, стала практика подмены детей родителями в тех делах, которые надлежало бы делать им самим, а также всяческого задабривания детей и потакания всем их прихотям. 16 января 1976 г. в газете «Майнити дэйли ньюс» была опубликована любопытная фотография, на которой была снята огромная очередь взрослых людей, стоящих у ворот средней школы Кайсэй, находящейся в столичном районе Аракава. Как пояснялось в газете, эти люди — родители школьников, пришедшие к воротам школы с ночи, чтобы «от имени своих сыновей и дочерей» подать заявления о приеме в эту школу, известную своей хорошей репутацией^[249]. Если бы это была не Япония, а США, то в подобной очереди стояли бы наверняка не родители, а податчики заявлений — подростки.

Затрагивая этот вопрос, уже цитировавшийся выше автор Мицумаса Токумото пишет: «Оборотной стороной чрезмерных надежд родителей стали излишества, допускаемые ими в обслуживании детей. Убеждая себя, что „это пойдет на пользу моему ребенку“ или что, это поможет ему в учебе“, они пытаются выполнять все желания и прихоти своих детей. Даже когда родители не имеют личной комнаты, они предоставляют своему ребенку отдельную, наилучшим образом обставленную комнату. Имеется также много родителей, которые, следуя примеру других, выворачивают свои карманы и покупают детям все, что те захотят, будь то пианино, стереомагнитофон, мотоцикл, велосипед или что-нибудь еще в этом роде. Свою чрезмерную услужливость по отношению к детям они пытаются объяснить тем, что-де „в этом случае дети не будут обозлены на нас“ или что „мы покупаем им те вещи, которые не были доступны в детстве нам самим“. В период конкурсных экзаменов по приему на работу в компании мне часто приходится слышать рассказы, что вместо детей их родители сами идут с заявлениями в соответствующие фирмы. Мне рассказывали также о том, что одна мать приходила на работу к сыну, чтобы делать уборку на его письменном столе»^[250].

Жизнь показывает, что избыток материнской опеки отрицательно сказывается на характере детей и на их отношении к родителям. Явлением новым для японской семьи стал широко распространенный детский эгоизм. Вот что пишет по этому поводу специалист по проблемам семейных отношений журналистка Кэйко Хигути: «Матери-домохозяйки теряют связь с миром повседневного производительного труда и перестают ощущать на себе суровость трудностей, присущих жизни общества. Дети становятся единственным смыслом их жизни. Такова типичная обстановка в семьях рабочих и служащих, получающих зарплату, сложившаяся в период форсированного роста японской экономики: отцы там никогда не бывают дома, а матери в отчаянии приковывают себя к детям. При этом они сами хотят, чтобы их дети (обычно их двое) не были самостоятельными, ибо присутствие детей дома становится для них единственным источником радости. Дети же не заботятся теперь о том, чтобы попрощаться со своими матерями, когда уходят в школу. Не они, а матери проверяют теперь содержимое школьных ранцев, закрывают и надевают их на спину детей. После этого мать ожидает, видимо, что ребенок скажет ей: „До свиданья. Береги себя“. Ребенок же ограничивается лишь легким кивком. Матери создают для детей все удобства. Детям же, как юным лордам, остается лишь решать, как вознаградить за это матерей: кивком или же наклоном головы»^[251].

На отрицательные последствия не в меру ревностных материнских забот указывают теперь и японские врачи-психиатры, и сексологи. «Слишком горячая материнская любовь, — свидетельствует известный японский сексолог профессор Ясуси Нарабаяси, — ведет ко многим негативным последствиям. Это относится особенно к сыновьям, которые вырастают слишком зависимыми от своих матерей, сексуально подавленными и сосредоточенными лишь на том, как сдать вступительные экзамены в университет»^[252].

Результатом излишне усердной родительской опеки является, таким образом, появление среди японских молодых людей большого числа маменькиных сынков-белоручек, безынициативных роботов и просто духовно неполноценных личностей.

Есть в усердии «мамаш, одержимых образованием», и еще одна негативная сторона: их безудержное стремление дать детям максимально высокое образование становится нередко причиной чрезмерного нервного напряжения, подавленного состояния и различных расстройств психики многих японских детей. Ведь зачастую способности ребенка к учебе оказываются ниже, чем их оценивают родители. В 1977 г. японская пресса опубликовала результаты наблюдений, проводившихся на протяжении ряда лет группой врачей во главе с профессором Масаёси Намики. Эти наблюдения обнаружили быстрое возрастание из года в год среди школьников страны случаев заболевания язвой желудка и двенадцатиперстной кишки — болезнью взрослых, первопричиной которой, как известно, являются постоянное непосильное нервное напряжение и отрицательные эмоции. В ходе своих наблюдений врачи обследовали 446 детей в возрасте до 14 лет, жаловавшихся на постоянные боли в животе, и установили, что 97 детей были больны язвой желудка. Как выяснилось, «в большинстве случаев эти дети находились в подавленном настроении и испытывали стресс в связи с подготовкой к вступительным экзаменам». Указывая на это, профессор Намики подчеркнул необходимость предупреждения родителей о той «физической опасности», которую таит в себе практика слишком настойчивого принуждения детей и подростков к учебе, и подчеркнул необходимость, чтобы «родители лучше понимали те проблемы, с которыми сталкиваются дети в момент, когда они столь рано вовлекаются в крайне напряженную конкуренцию, присущую японскому обществу»^[253].

Отмечая, что современные японские школьники, задавленные массой учебных обязанностей, возложенных на них требовательными родителями, ведут напряженную и безрадостную жизнь, социолог Сигэру Яматэ в своей книге «Проблемы современной японской семьи» пишет: «После поступления в начальную школу ребенок втягивается в подготовку к конкурентной борьбе на вступительных экзаменах и загружается зубрежкой учебников и тестами. В школе преподаватели заставляют его учиться и только учиться, а в среде самих учеников также усиливается дух соперничества за лучшие показатели в учебе. Жизнь детей-школьников вводится в настоящее время к тому, что и в школах, и у частных репетиторов, и дома они поглощены занятиями, а в часы передышек наслаждаются либо просмотром телепередач, либо чтением комиксов. И по сравнению с прошлым крайне редки стали случаи, когда дети, вернувшись из школы, резвятся вместе с соседними детишками-друзьями, и не только потому, что нет места, где развлечься, но и потому, что из-за слишком продолжительных занятий с домашними репетиторами времени для совместных развлечений с друзьями у них не стало». Далее, исходя из данных социологических обследований, Яматэ указывает: «Среди детей, оказавшихся в подобном положении, увеличивается число таких, которые из-за отсутствия контактности не могут приспособиться к окружающей среде и начинают либо ненавидеть школу, либо бояться ее, либо отказываться от посещения школы. Доля учащихся, не сумевших приспособиться к школе или ненавидящих ее без особых причин, достигает 20 %»^[254].

Неспособность осуществить те надежды, которые возлагают на них тщеславные родители, становится нередко причиной тяжелых психических травм детей, а травмы эти принимают подчас драматический оборот. Давая характеристику абитуриентам, поступающим в японские полные средние школы и высшие учебные заведения, журналист Морсэ Сайто писал: «Создается впечатление, что на экзаменах за спиной детей стоят родители. Дети зачастую представляют собой всего лишь олицетворение устремлений и замыслов их семей. Это обстоятельство налагает громадное бремя на ребенка, часто такое тяжелое, что он или она не в состоянии его нести из-за врожденных недостатков. Ощущение своей вины перед родителями бывает столь велико, что может привести некоторых детей к самоубийству»^[255].

В последние годы проблема детских самоубийств получила широкий резонанс в японской прессе и социологической литературе. Поднимая этот вопрос, газета «Майнити дэйли ньюс» сообщала, например, следующее: «Самоубийства учащихся начальных и неполных средних школ устрашающе учащаются в последние годы. Хотя их общее число за год не столь уж велико, тем не менее оно стало теперь в 2 раза большим, чем десять лет тому назад… Большинство из этих самоубийств имеет одну общую причину — все усиливающуюся конкурентную борьбу за лучшие отметки в школе… Обследование газеты „Майнити“ обнаружило, что в подавляющем числе случаев самоубийства учеников третьего класса неполных средних школ были связаны с подготовкой к вступительным экзаменам в полную среднюю школу или же с провалом на этих экзаменах»^[256].

Аналогичный вывод был сделан и в специальной книге, изданной Управлением токийской полиции в 1978 г. с целью предотвращения дальнейшего роста детских самоубийств. Проанализировав 96 случаев детских самоубийств, имевших место в Токио в 1977 г., авторы книги констатировали, что первопричиной в большинстве из этих случаев являлись «либо страх перед предстоящими вступительными экзаменами, либо опасения учеников не поступить на работу по окончании средней школы»^[257]. По данным Национального управления полиции, из 20 788 самоубийств, зарегистрированных полицейской статистикой в 1978 г., 866 были совершены людьми в возрасте до 20 лет, что на 82 случая больше, чем в предыдущем году. «Полиция считает, — писала в этой связи газета „Асахи ивнинг ньюс“, — что основная причина, толкавшая подростков на самоубийства, заключалась в учебной перегрузке: около 60 % юношей, лишивших себя жизни, были учениками начальных, неполных и полных средних: школ»^[258].

Настораживает, однако, не столько число совершенных самоубийств (пока оно относительно невелико), сколько частые помыслы о них многих японских детей и подростков. В газете «Асахи» приводилось, например, заявление одного из учителей токийской начальной школы, который установил, что каждый пятый из его учеников, сталкиваясь с трудностями и неудачами, испытывает желание покончить с собой^[259]. Рассматривая эпидемию детских самоубийств как проявление пороков, присущих современному японскому обществу, газета «Джапан таймс» пришла к следующему выводу: «Конечно, нет большей трагедии, чем та, когда ребенок решает положить конец своей короткой жизни. Что должны чувствовать при этом его родители?! А учителя? В конечном итоге подобные случаи затрагивают всех нас, ибо самоубийство ребенка — это суровый приговор всему обществу»^[260].

Пытаясь выявить социальные истоки эпидемии детских самоубийств, редакция газеты «Майнити дэйли ньюс» в своей передовой статье писала: «Мы не можем не испытывать беспокойства в отношении нынешнего состояния нашего общества, которое не может предотвратить столь тревожные явления. Факт есть факт: наше общество не располагает средствами, способными отвратить детей от самоубийств». Конкретизируя далее свои предположения, редакция отмечала пагубное влияние социальной среды, окружающей детей, которая, по ее словам, стала «весьма загрязненной». «Дети, — говорилось в статье, — сталкиваются сегодня с различными трудностями, к числу которых относятся и неудачи в школьной учебе, и разочарования в друзьях, и чувство одиночества, и отсутствие взаимопонимания между ними и родителями и т. д. Каковы те решающие факторы, которые вынуждают в нашем обществе маленьких, беспомощных детишек идти на самоубийства? Видимо, что-то больно задевает и ранит их детские сердечки, и, чтобы защитить их, нам необходимо глубже разобраться в сути данной проблемы»^[261].

Сетуя на широкое распространение детских самоубийств, буржуазная пресса не рискует, разумеется, признать, что подобное социальное явление обусловлено факторами, которые связаны с самой сущностью современного японского общества. Вместе с тем очевидно, что одним из главных факторов такого рода служит нездоровый ажиотаж вокруг учебы детей. Вновь поднимая в марте 1979 г. вопрос о детских самоубийствах, газета «Джапан таймс» подчеркивала в своей передовой статье: «В этой проблеме проявляется мрачная сущность пашей системы просвещения, символом которой стали смертельные травмы „экзаменационного ада“… И хотя обучение в японских школах достигает в ряде отношений наивысшего уровня, остается сомнение, не слишком ли велики психологические издержки этих достижений. Большое число самоубийств подростков в нашей стране, как надводная часть айсберга, служит тревожным показателем этого»^[262].

Не столь драматический характер, как самоубийства, но зато гораздо более массовые масштабы приобрела в Японии такая форма уклонения детей от тяжкого пресса школьной учебы, как бегство из родительских домов. В 1974 г., по данным Управления полиции, в другие города бежали 46 822 подростка, из них 25 163 мальчика и 21 659 девочек. Значительная часть беглецов и беглянок, как выяснилось при их опросах в полиции после задержания, руководствовалась в своих поступках «отвращением к школе и стремлением уклониться от нажима родителей, настаивавших на интенсивной учебе с целью сдачи экзаменов в полную среднюю школу»^[263]. В 1978 г. число подростков, бежавших из своих домов, достигло 58 375 человек^[264].

Таковы издержки образовательной лихорадки в Японии. Факты говорят о том, что молодое поколение современных японцев, штурмующее под нажимом своих родителей бастионы знаний, добивается успехов в этом деле ценою немалых жертв и потерь. Предельное напряжение детей и родителей, связанное с учебой в школе и высших учебных заведениях, наносит тяжелый ущерб здоровью и психике значительной части японской молодежи и на долгие годы омрачает семейную жизнь большого, если не большего числа японцев. И трудно сказать, обретают ли японские дети и подростки, проходящие под нажимом своих родителей с успехом или безуспешно через «экзаменационный ад», то благополучие и счастье, которое прочат им отцы и матери. При всех обстоятельствах это благополучие и счастье в условиях современной Японии достаются детям и родителям крайне дорогой ценой.

Объективные предпосылки возникновения духовного «разрыва поколений»

Одной из важнейших проблем семейной жизни японцев стала в наши дни проблема так называемого «разрыва поколений, духовного разлада между родителями и детьми^[265]. Глубокие расхождения во взглядах между поколениями отмечаются сегодня в Японии едва ли не всеми социологами — специалистами в области семейных отношений. «Нет сомнений в том, — писал в 1979 г. профессор университета Сэйдзо Хироёси Исикава, — что начиная со второй половины 60-х годов стал совершенно отчетливо просматриваться разрыв между взрослыми и молодежью в их мышлении и поведении»^[266].

Духовный «разрыв поколений», временами возникающий в любом человеческом обществе в ходе его поступательного развития, рассматривается тем не менее японскими исследователями и прессой как нежелательное явление. Уж слишком большой моральный и психологический ущерб причиняет он огромной массе семейных ячеек японского общества, оказывая отрицательное влияние на общую атмосферу семейной жизни японцев, на повседневное настроение и мироощущение родителей и детей. Речь идет, разумеется, о взаимоотношениях родителей не с малолетними сыновьями и дочерьми, а с подростками либо со взрослыми детьми, проживающими, при отсутствии собственных семей, совместно с родителями.

В чем суть духовного «разрыва поколений»? В том, что взгляды на жизнь, на свою роль в семье и обществе, на права и обязанности, а также жизненные идеалы оказываются у сыновей и дочерей иными, чем у отцов и матерей, а следствием этого становятся разногласия между ними, конфликтные ситуации, появление взаимного непонимания, отчужденности, а подчас и вражды.

Если говорить о тех идеалах, которые стремятся привнести в сознание своих детей японские родители, то в современном обществе Японии они, разумеется, не могут быть у всех одинаковыми и сильно разнятся в зависимости от социального положения тех или иных семей. Статистические данные, приводимые в японских социологических обследованиях, обычно нивелируют эти различия и отражают лишь те стороны общественного сознания, которые свойственны основной массе японского населения, включающей в себя в наши дни и служащих частных компаний и государственных учреждений, и широкие массы мелкой буржуазии, и крестьянские верхи, и студенческую молодежь, а также высокооплачиваемые категории рабочих. Именно к этим слоям, находящимся где-то на полпути между социальными полюсами современного японского общества, в сущности, и относятся те данные массовых обследований и опросов, которые публикуются в Японии и используются, за неимением других, и нами при освещении рассматриваемого здесь вопроса.

О жизненных идеалах «средних» японцев прежних поколений писалось много. Они несли на себе сильный отпечаток своеобразной японской идеологии, ведшей свое происхождение от тех времен, когда Япония, находясь в изоляции от внешнего мира, консервировала и возводила в культ средневековые понятия, нормы поведения и мораль.

Как считают знатоки данного вопроса, старшему поколению японцев, выросшему в трудные годы военных и послевоенных лет, свойствен серьезный и ответственный подход к жизни, к своим служебным делам и семейным обязанностям. Отличительными особенностями склада ума и характера пожилых японцев остаются такие традиционные добродетели, как почитание старших и вышестоящих, ревностная забота о своем служебном долге, трудолюбие, дисциплинированность, неприхотливость во вкусах и жизненных запросах, скрытность, вежливость и скромность на людях, обостренное чувство стыда и собственного достоинства. Все эти характерные качества японцев старшего поколения формировались в больших семейных кланах — «иэ», жизнь в которых издавна была пронизана конфуцианской, конформистской идеологией и подчинялась воле главы клана. Касаясь этого вопроса, японский социолог Тадаси Фукутакэ пишет: «Нет нужды говорить о том, что большинство японцев довоенных времен воспитывались в иэ, основанных на династийном продолжении рода предков… Иэ были важнейшим элементом детского воспитания. Говоря конкретно, большинство детей находилось под руководством скорее своих бабушек, чем матерей… В таком окружении дети воспитывались на „культе стыда“, прививавшемся им матерями и бабушками, проявлявшими крайнюю чувствительность к похвалам и нареканиям окружающих. Разумеется, все время, пока ребенок воспитывался матерью и бабушкой, на заднем плане маячила власть главы семейства — отца. Акцент делался при этом не на моральных понятиях о хорошем и дурном, а на том, что вести себя следует так, чтобы не попасть в постыдное или смешное положение. По мере того как дети, избалованные в младшие годы, взрослели, их начинали дисциплинировать, внушая мысль, что самый безопасный способ жизни в этом мире состоит в том, чтобы уважать власть главы дома и других авторитетных лиц из непосредственного окружения и приспосабливаться к их поведению. Такие методы домашнего воспитания получали поддержку властей и местной общественности и вполне соответствовали нормам школьного воспитания. Именно путем подобного воспитания японец превращался в человека, почитающего власть — в конформиста, лишенного индивидуальных наклонностей. Изначальное могущественное воздействие на его развитие оказывала, таким образом, семья»^[267].

Всеохватывающие социальные потрясения и глубокие перемены, происшедшие в образе жизни и сознании японского населения в послевоенные годы, привели к тому, что японцы старшего поколения в большинстве своем утратили как возможность, так и моральное право, уверенность и желание навязывать детям прежние семейные идеалы и нормы поведения, что привело во многих случаях к образованию вакуума во взглядах родителей на воспитание детей. И об этом теперь недвусмысленно пишут японские знатоки вопроса. «Утратив в послевоенный период свои былые понятия о ценностях, — указывает там же Фукутакэ, — довоенное поколение родителей не сумело выработать новой системы ценностей и оказалось в замешательстве в отношении того, как воспитывать своих детей. Дети, выросшие среди этой сумятицы, теперь уже сами воспитывают своих детей. Представители этого, самого молодого поколения будут пытаться, видимо, прибегать к иным методам воспитания, чем те, которым следовали их родители, но эти методы пока не определены, и предстоят еще поиски того, как должен формироваться характер человека в условиях нуклеарной семьи… У родителей отсутствует уверенность в правильности тех путей, которыми они идут в воспитании своих детей, и это сомнение за последние годы, видимо, даже усилилось»^[268].

Одна из важнейших причин неспособности многих родителей-японцев воспитать детей в духе собственных идеалов кроется в том, что из-за своей занятости на работе по найму многим матерям и отцам приходится перепоручать воспитательную работу с детьми дошкольного и младшего школьного возраста посторонним лицам: нянькам и воспитательницам яслей, детских садов и площадок, а то и просто соседям по дому. Значительная часть детей школьного возраста в пролетарских семьях страны оказывается в будние дни вообще без присмотра с утра и до вечера. Иллюстрацией тому может служить следующая корреспонденция из Осака, опубликованная 4 апреля 1979 г. газетой «Майнити дэйли ньюс»: «Около половины школьников младших классов в городе Осака с равнодушием ждет в домах возвращения с работы своих родителей, о чем говорят данные обследования, проведенного группой учителей. Г-жа Кунико Иманиси (34 года), учительница из городской начальной школы района Такакура, забила тревогу, когда проверила дневники первоклассников и обнаружила, что большое число детей проводили свои послешкольные часы „ничего не делая“. Она обратилась в женскую секцию Осакского городского союза учителей, которая по ее просьбе провела обследование 110 тыс. учеников младших классов. Обследование показало, что только у 52,7 % учеников родители находились дома во время их возвращения из школы. Значительная же часть учеников — 37,8 % — оставались все дневные часы после школы одни, за 3,6 % осуществляли надзор детские учреждения, а за остальными присматривали соседи».

Серьезные пробелы в воспитании детей образуются также и в тех трудовых семьях страны, где повседневное внимание детям уделяется лишь матерями в связи с отсутствием мужей или их перегруженностью своими служебными делами. По сведениям японских социологов, семьи такого рода составляют в наши дни наибольшую часть семей страны. И не случайно духовный разрыв в мировоззрении старшего и младшего поколений японцев проявляется особенно остро и заметно во взаимоотношениях отцов со своими детьми.

Отмечая все возрастающую отчужденность детей в отношении отцов, японская журналистка Кэйко Хигути связывает эту отчужденность с тем, что в настоящее время, когда большинство отцов работают вне дома по найму, дети видят их гораздо реже, чем в довоенное время, когда в стране большинство отцов были либо крестьянами, либо лавочниками, либо ремесленниками. Давая характеристику обычной ситуации, складывающейся в семьях японских рабочих и служащих, Хигути пишет: «Каждый день рано утром отец покидает дом, направляясь в свое отдаленное учреждение… Со временем его отсутствие превращается в норму для детей, и они становятся индифферентными к нему и тогда, когда он находится дома. Этоособенно заметно проявляется в сельских семьях, где отцы надолго уезжают на заработки в те времена года, когда полевые работы приостанавливаются. В период бурного экономического роста роль отца стала настолько ограниченной, что вместо компетентного родителя он стал лишь простым добытчиком денег»^[269].

Проблема «отцов и детей»: ослабление взаимопонимания

Ослабление отцовского внимания к детям далеко не всегда представляет собой следствие объективных демографических и социальных факторов. В немалой степени это явление обусловлено также и субъективными причинами и, в частности, отсутствием у многих из японских отцов живого интереса к жизни своих детей. Не случайно в ходе общественных обследований, проводимых правительством для выяснения отдельных проблем семейной жизни, постоянно обнаруживается недовольство большого числа японских жен безучастным отношением своих мужей к детям. Так, например, в итоге одного из таких обследований (1971 г.), призванного выявить претензии японских жен к своим мужьям, значительная часть опрошенных замужних женщин высказала следующие пожелания: «Хотелось бы, чтобы у мужа были более тесные контакты с детьми» (21 %), «Мужу не следует слишком баловать и нежить детей» (16 %), «Хорошо было бы, если бы муж давал наставления детям по важным вопросам жизни» (16 %), «Мужу следовало бы проявлять больший интерес к тем делам, о которых дети хотят с ним посоветоваться» (12 %), «Нужно, чтобы мужья не отмалчивались, а хотя бы о чем-то разговаривали с детьми» (11 %), «Муж должен проявлять воспитательную активность хотя бы в малых конкретных делах» (10 %). Приведя эти сведения в своей книге, японский социолог Сигэру Яматэ пишет: «Анализ пожеланий жен, адресованных своим супругам, выявляет безответственность, безучастность и пассивность отцов к делам, связанным с воспитанием детей. В большинстве своем отцы возвращаются домой настолько усталыми от служебных дел, что ищут в семье лишь отдыха и спокойствия… Есть, конечно, и такие отцы, которые общаются с детьми и устанавливают с ними взаимопонимание. Но, с точки зрения детей, отец не является тем не менее особенно хорошим собеседником. Результаты опроса учеников начальных и средних школ выявляют огромный духовный разрыв между отцами и детьми»^[270].

Показательны в этом отношении данные анкетного обследования, проведенного в октябре 1980 г. канцелярией премьер-министра среди людей в возрасте от 15 до 23 лет. В ходе обследования молодым людям задавали два вопроса: «Обсуждаете ли Вы с отцом свои дела?» и «Обсуждаете ли Вы с матерью свои дела?» Что касается первого вопроса, то ответы разбились так: «Обсуждаю обстоятельно» — 9,8 %, «Обсуждаю» — 47,9 %, «Почти не обсуждаю» — 32,0 %, «Никогда не обсуждаю» — 2,7 % и «Отца нет» — 7,3 %. Раскладка ответов на второй вопрос, касающийся матерей, оказалась следующей: «Обсуждаю обстоятельно» — 30,1 %, «Обсуждаю»—55,9 %, «Почти не обсуждаю» — 11,1 %, «Никогда не обсуждаю» — 0,7 %, «Матери нет» — 1,8 %^[271].

Из приведенных ответов явствует, что с матерями обсуждают свои дела подавляющее большинство молодых людей страны (85,9 %). Между тем с отцами подобные обсуждения ведут лишь 57,7 % юношей и девушек, а у 34,7 % таких обсуждений обычно вообще не бывает, хотя отцы у них есть. Объясняется это, судя по всему, как постоянной занятостью японцев-отцов, их безучастным отношением к делам детей, так и недоверием многих подростков и молодых людей к своим отцам. Подтверждением сказанному служат и полученные в ходе упомянутого обследования ответы молодых людей на вопрос о причинах того, почему они не обсуждают с отцами свои дела. Ответы эти выглядят следующим образом: «Нет случая обсуждать такого рода дела» (45,8 %), «Нет нужды обсуждать» (42,8 %), «Стесняюсь обсуждать» (2,4 %), «Такие обсуждения раздражают отца» (2,4 %), «На отца нельзя положиться» (3,2 %), «При обсуждении отец сразу сердится» (6,2 %), «Отец не понимает меня» (10,7 %). Примечательны и последующие разъяснения причин уклонения от бесед с отцами, сделанные теми молодыми людьми, которые сначала заявили о том, что им «нет нужды обсуждать» с отцами свои дела: большинство этих юных японцев избрали в своих разъяснениях такую формулировку: «Нет общих тем для обсуждения» (70,6 %), и только 23 % избрали альтернативный вариант: «Понимаем друг друга без слов»^[272].

Слабые контакты японских отцов с детьми и отсутствие у многих из них интереса к делам своих детей отрицательно сказываются и на привязанности детей к отцам. Вот что пишется по этому поводу в книге «Роль отцов», изданной в 1981 г. группой японских социологов: «Многочисленные опросы и исследования подтверждают, что духовная и эмоциональная стабильность детей обеспечивается матерями. Любовь отцов по сравнению с материнской любовью и по своей сущности, и по своему внешнему проявлению более бедна и не столь глубока и в духовном, и в эмоциональном отношении. Когда дети-подрастают, они начинают испытывать перед отцами чувство страха и неловкости и ведут себя не так раскованно, как при общении с матерями. Равным образом и отношение отцов к детям, будучи всегда серьезным и строгим, не располагает к доверительности. Если дела матерей целиком связаны с интересами детей, то дела отцов связаны либо с работой, либо с их личными интересами. У детей создается поэтому впечатление, что отцы, осуществляя руководство семьями, живут не ради детей, а прежде всего для себя. Лишь становясь достаточно взрослыми, дети обнаруживают, что деятельность отцов обеспечивает социальную и экономическую базу жизни семей. А до того времени дети склонны судить об отцах лишь с такой точки зрения: „А что он сделал для меня?“ И бывает даже, что дети, слишком привязанные к матерям, говорят: „А мне отец не нужен“. Это особенно относится к тем случаям, когда между родителями возникает разлад и отцы утрачивают интерес к делам своих семей»^[273].

Неодинаковость отношения детей к матерям и отцам проявляется подчас в самых неожиданных формах. Так, например, согласно данным массового обследования, проведенного администрацией одного из токийских универмагов, число детей, покупающих подарки своим отцам по случаю календарного праздника — Дня отцов, в 2 раза меньше, чем число детей, покупающих подарки своим матерям по случаю Дня матерей, что, по мнению авторов этой газетной информации, «отражает меньшую симпатию в семьях к отцам, чем к матерям». Отвечая на вопросы организаторов обследования, почему они делают подарки матерям, а не отцам, наибольшая часть детей дала следующие ответы: «Отец и так получает много удовольствий на стороне», или «Мама радуется, когда получает подарки, а отец остается таким же безучастным, как и всегда», или «Карманные деньги я получаю не от отца, а от мамы»^[274]. Различие в отношении детей к матери и отцу проявляется также и в выборе подарков: по свидетельству администрации универмага, в Дни матерей дети покупают самые различные подарки, в то время как в День отцов подавляющее большинство из них предпочитают покупать один и тот же стандартный подарок — галстук^[275].

Однако любовь современных японских детей к своим матерям, судя по всему, в последнее время также становится более сдержанной, чем прежде. «Разрыв между родителями и детьми, — пишет Яматэ, — имеет место не только между отцами и детьми, но и в отношениях между матерями и детьми»^[276]. Подтверждением тому служат данные опроса, проведенного в одной из школ города Иокогама. В ходе этого опроса школьникам задавался один вопрос: «Можете ли Вы свободно говорить с родителями о всем том, что Вы думаете?», а матерям вопрос ставился так: «Могут ли Ваши дети говорить с Вами о том, что они думают?» Утвердительный ответ на эти вопросы дали 60,2 % матерей и лишь 41,7 % детей. Что же касается остальных, то нежелание детей говорить с матерями обо всем, что у них на уме, признали лишь 1,9 % матерей, но зато доля детей, заявивших о своем нежелании откровенно говорить с матерями и отцами, составила 9,3 %. Приведя эти данные, Яматэ пишет: «Среди матерей имеется, по-видимому, много таких женщин, которые в надежде сблизиться со своими детьми берут на себя всю ответственность за их воспитание в семье и которым тем не менее не удается установить взаимопонимание с детьми… Более того, среди матерей есть немало таких, которые, убедившись в своей неспособности выполнить должным образом свой родительский долг, становятся нервнобольными на почве неудач в воспитании и учебе детей»^[277].

Массовый отход отцов от руководства воспитанием детей и возрастание влияния матерей на умы молодого поколения японцев не могли не сказаться, естественно, как на самом содержании воспитания, так и на его результатах. Знатоки данного вопроса приходят сегодня к выводу, что обывательское стремление японских женщин-домохозяек смотреть на окружающий мир сквозь призму своих ограниченных понятий и домашних интересов становится в наши дни присуще все большей и большей части японской молодежи. Это относится не только к девушкам, но и к юношам, воспитанным в духе законченных «маменькиных сынков». Отмечая далеко не всегда удачную роль матерей в формировании характера современных молодых японцев, американский японовед Джон Вороноф пишет: «Они (матери. — И. Л.) могут быть строгими блюстителями дисциплины в тех случаях, когда дело касается учебы детей, и добиваться осуществления детьми поставленных перед ними задач. Но. их обычная суета может приводить к издержкам в моральном воспитании. Весьма странная, не имеющая ничего общего с традициями мешанина во взглядах была обнаружена обследованием, проведенным радиокорпорацией Эн-эйч-кэй с целью выявления того, какой образ жизни прочат матери своим детям. Как выясняется, около 75 % матерей учат детей тому, чтобы они ставили свои личные жизненные интересы выше общественных, а около половины советуют детям не оказывать помощи другим (так же как и не причинять другим неудобств). Удивительно высокой оказалась также доля матерей, советующих своим дочерям (54 %) и сыновьям (32 %), чтобы те подходили к жизни не серьезно, а легко, предаваясь по возможности наслаждениям. Равным образом большинству детей внушается мысль, что в жизни им следует придерживаться мнения большинства. Тем самым им внушают, что их личное, эгоистические устремления должны соответствующим образом маскироваться».

Продолжая развивать свою мысль о неспособности старшего поколения японцев дать новому поколению страны должное семейное воспитание, тот, же автор пишет далее: «При всех обстоятельствах нельзя отрицать, что старый порядок продолжает рушиться, хотя взамен не создается такой новый порядок, который был бы для всех приемлем… Изменения происходят так быстро, что каждое новое поколение оказывается иным, чем предыдущее, и воспитывает детей так, что они становятся непохожими на воспитателей. Одна особенность всех этих перемен очевидна: налицо отход от спартанских условий жизни и строгой морали и поворот в сторону всяческих поблажек, ведущих к ослаблению волевых качеств людей. Молодое поколение балуется родителями и в то же время слишком опекается ими. Оно получает все, что хочет, даже не прося об этом, и его оберегают не только от опасностей, но и от неудобств. Им руководят, игнорируя его попытки самому определять свою жизнь… Многие молодые люди привыкают к тому, что все делают не они сами, а кто-то все делает за них; пока их потребности удовлетворяются, они соглашаются на то, чтобы ими руководили»^[278].

Важнейшим последствием отхода большинства японцев-родителей, и в частности матерей, от прежней системы семейного воспитания детей, основанной на строгом подчинении членов семьи верховному контролю отцов, стало, по свидетельствам японской печати, появление у японской молодежи таких взглядов на жизнь, такой жизненной философии, которая не отвечает ни прежним идеалам, ни объективным интересам современного японского общества, будь то правящие круги или трудовое население страны. Отличительными чертами этой повой жизненной философии являются, судя по всему, беспечный и безответственный подход к собственной личной жизни, потребительские, иждивенческие настроения в отношении своих родителей, откровенный эгоцентризм, отсутствие чувства гражданского долга, безразличие к государственным, политическим и общественным делам, неуемное влечение к праздному времяпровождению и развлечениям. Заметное усиление такого рода настроений за десятилетний период с 1965 по 1974 г. констатируется, в частности, в «Белой книге», изданной канцелярией премьер-министра на базе правительственных обследований и общественных опросов молодежи страны.

В книге приводятся, в частности, результаты опросов, проливающих свет на жизненное кредо японских юношей и девушек. К числу таких данных относятся, например, ответы молодых японцев — жителей столицы на анкетный вопрос: «В чем цель Вашей жизни?» Ответы распределились в процентном отношении следующим образом: «Заниматься работой, которая по душе» (34 %), «Вести спокойную семейную жизнь» (26 %), «Жить ради удовольствия» (18 %), «Вести беззаботную, простую жизнь» (11,6 %), прочие ответы (9,7 %), «Целей нет» (0,7 %), ответа не дали 0,6 %^[279].

Показательны также и ответы молодых японцев на другой анкетный вопрос: «В чем видите Вы смысл работы?», задававшийся в ходе массового опроса, проведенного в 1972 г. канцелярией премьер-министра. Ответы на этот вопрос расположились так: «Зарабатывать деньги» (54,5 %), «Утверждать и совершенствовать себя в работе» (34,5 %), «Выполнять свой долг перед обществом» (10,9 %)^[280]. Комментируя эти и прочие данные, приводимые «Белой книгой», редакция газеты «Джапан таймс» в своей передовой статье 9 декабря 1975 г. писала: «„Белая книга“ напоминает нам, что в течение минувшего десятилетия валовой национальный продукт Японии увеличился в 4 раза… Жизненный опыт молодых людей, выросших в этот период, оказался, естественно, совсем иным, чем тот опыт, который получили в детские годы их родители, и не приходится удивляться, что их подход к жизни и взгляды также оказались иными. В результате три четверти молодежи наших дней относятся, как это указывается в „Белой книге“, к „категории индивидуалистов, склонных к поискам наслаждения“. Их главные помыслы направлены на праздный досуг, и они менее, чем это было прежде, интересуются вознаграждением, получаемым за труд. Они предпочитают инертное существование жизни обеспеченной и достойной, уклоняясь от усилий, направленных на то, чтобы обеспечить себе такую жизнь». Высказывая свое отрицательное отношение к этой новой разновидности японцев, редакция газеты отмечала, что их «непривлекательный образ прямо противоположен представлению о японцам как о „людях, одержимых работой“».

Приблизительно такие же сведения о складе характера, присущего новому поколению японцев, содержатся и в «Белой книге» правительства за 1977 г. В частности, составители книги приводят данные массового опроса молодых людей в возрасте от 18 до 22 лет, проведенного радиокорпорацией Эи-эич-кэй в 1976 г. с целью выяснения жизненных планов японской молодежи. Из этих данных следует, что преобладающая часть опрошенных видит главную задачу своей жизни в «создании счастливой семьи» (34,6 %). Что же касается других ответов, то наибольшую часть из них составили такие: «Хочу работать по своей специальности» (14,2 %), «Хочу запинаться созидательным трудом» (13,5 %), «Хочу иметь свое собственное предприятие» (11,3 %), «Хочу жить, как обыкновенный человек» (11,0 %) и «Хочу жить в свое удовольствие» (6,5 %). И только 3,3 % опрошенных заявили о том, что они либо хотят «отдать силы служению обществу» (1,8 %), либо хотят «добиться изменения общества» (1,5 %)^[281].

Комментируя содержание этой «Белой книги», редакция газеты «Майнити дэйли ньюс» в своей передовой статье писала, что анализ общественных опросов, проведенных ее составителями, обнаружил у молодых людей одно общее качество: «отсутствие сознания своей принадлежности к обществу». Отмечая с горечью тот факт, что работать на благо общества изъявили намерение всего лишь 1,8 % опрошенных молодых людей, редакция газеты пишет далее: «Другое обследование, проведенное в прошлом году среди студентов колледжей Японским вербовочным центром, обнаруживает то же самое. Среди студентов, отвечавших на вопрос, чему в жизни ими отдается предпочтение, лишь 9,4 % избрали ответ: „любви к своему окружению и к обществу“ и только 5,6 % изъявили готовность к самопожертвованию и к служению общественному долгу. Короче говоря, современное молодое поколение выглядит очень эгоистичным. И хотя оно озабочено тем, что непосредственно затрагивает его интересы, тем не менее ему в значительной степени чуждо чувство социальной солидарности»^[282].

Те же индивидуалистические, эгоцентристские наклонности современной японской молодежи проявились и в данных уже упоминавшегося выше обследования, проведенного в октябре 1980 г. канцелярией премьер-министра. Вот как распределились ответы молодых японцев на вопрос организаторов обследования, в чем видят они смысли радость в жизни: «в компании друзей» — 58,8 %, «в спорте и развлечениях» — 54 %, «в семье» — 17 %, «в работе» — 16,5 %, «в общении с противоположным полом» — 14,2 %, «в учебе» — 8,1 %, «в себе самом» —7,7 %, «в жизни ради общества» — 7 %, «в том, о чем здесь не упоминается» — 3,1 %^[283]. Публикуя эти данные, авторы доклада, содержащего материалы обследования, сопроводили их выводом о том, что очень мало молодых людей чувствует потребность жить для того, чтобы быть полезным обществу. А далее, сопоставляя указанные данные с результатами подобного же обследования, проведенного десятью годами ранее — в 1970 г., авторы доклада с сожалением отметили тенденцию к дальнейшему сокращению доли молодых японцев, проявляющих интерес к вопросам общественной жизни. Если в 1970 г. о своем стремлении жить «ради общества» сообщили 9,2 % опрошенных, то в 1980 г. лица, давшие такой ответ, составили лишь 7 %^[284].

Сведения, публикуемые японскими социологами и печатью, обнаруживают, таким образом, заметное различие во взглядах и настроениях двух послевоенных поколений японцев: первого послевоенного поколения — поколения 50—60-х годов, испытавшего на себе влияние прогрессивных послевоенных реформ и всеобщего подъема в стране демократического движения, и второго поколения — поколения 70—80-х годов, нач настроения которого оказывает влияние общий спад рабочего и демократического движения в стране и идейный разброд, охвативший ныне как правящий лагерь, так и значительную часть демократической общественности страны. Духовный кризис, в котором находится ныне японское общество, ведет к «разрыву поколений» не только в сфере общественной и политической жизни страны, будь то деятельность политических партий и массовых общественных организаций или же творческая активность деятелей искусства, но и в рамках миллионов японских семей. Об этом говорят не только значительные расхождения во взглядах на жизнь между родителями и детьми, но и неверие многих родителей в созидательную способность своих детей. Свидетельством этого неверия служат, к примеру, данные общественного опроса, проведенного газетой «Майнити» в декабре 1978 г. В ходе опроса представителям старшего поколения задавался вопрос: «Возлагаете ли Вы большие надежды на общество, которое появится в нашей стране тогда, когда Ваши дети станут взрослыми?» Ответы опрошенных показали, что 44 %) из них проявили либо неуверенность, либо пессимизм в отношении того общества, которое будет создано их детьми. В ходе того же опроса около 60 % опрошенных констатировали постепенное исчезновение взаимного доверия между родителями и детьми, а 90 % признали к тому же, что их дети не получили дома достаточно хорошего воспитания^[285].

Конфронтация несовершеннолетних с родителями и обществом

Ослабление контактов детей с отцами и матерями и родительского влияния на детей начинает все более пагубно отражаться на поведении молодого поколения японцев в обществе: ведет к возрастанию в среде молодежи неуважительного отношения к людям старшего поколения, к бунтарским настроениям и преступным действиям. Речь идет при этом не о сознательной революционной активности, также наблюдаемой в наши дни среди политически зрелой части молодых рабочих, служащих и студентов, а о появлении в политически пассивных, отсталых слоях молодежи заведомо дурных, аморальных, антиобщественных наклонностей, весьма схожих с теми, которым подвержена ныне значительная часть молодого поколения в США и Западной Европе.

Как известно, до сего времени Япония выгодно отличалась от США и прочих развитых стран современного капиталистического мира тем, что в своей массе ее население более ревностно соблюдало нормы общественного поведения, правопорядка и взаимной вежливости. Это объяснялось, несомненно, не только четко отлаженной системой полицейского надзора, но и тем сдерживающим влиянием, которое оказывали на молодежь старшие члены японских семей, придирчиво следившие за поведением своих питомцев в обществе. Даже в наши дни сравнение японской действительности с обстановкой в США и странах Западной Европы обнаруживает, что процесс моральной деградации отдельных слоев населения, наблюдаемый повсеместно в капиталистическом мире, в Японии не зашел так далеко, как в упомянутых странах. Статистика свидетельствует, например, что если в США в 1975 г. на каждые 100 тыс. жителей приходилось 218 краж со взломом, в Западной Германии — 33, а в Англии — 23, то в Японии на каждые 100 тыс. человек населения приходилось лишь 2 кражи со взломом. Равным образом в Японии в том же году было совершено в 5 раз меньше убийств, чем в США, в 3 раза меньше, чем в Западной Германии, и на 20 % меньше, чем в Англии. Да и случаев воровства в Японии было зарегистрировано в 3 раза меньше, чем в указанных странах^[286].

Сравнительно невелика оставалась до последнего времени и доля подростков-преступников в общей массе подростков страны. В 1978 г. она составляла всего 12–13 человек на каждую тысячу несовершеннолетних молодых людей^[287].

Однако духовный разрыв между взрослыми и молодежью, наблюдающийся в последние годы, сказывается все заметнее и в этой сфере общественного бытия. Масштабы моральной деградации молодежи возрастают год от года. И не случайно рост преступности среди подростков превратился сегодня в одну из острейших социальных проблем Японии. Типичными драмами в семейном быту японцев наших дней стали конфликты между добропорядочными родителями, с одной стороны, и детьми, скатившимися на путь хулиганства, мошенничества, воровства и прочих преступных действий, с другой.

В чём же причины этого негативного социального явления? Важнейшая причина отказа детей от благонамеренных жизненных принципов родителей кроется, несомненно, во все возрастающем разрушительном воздействии на моральные устои молодежи окружающей ее социальной среды. Особенно это относится к детям из тех семей, где никто из родителей не находится дома в дневные часы по причине своей занятости на работе. Именно данная категория детей испытывает наиболее губительное воздействие со стороны различных темных антиобщественных элементов, включая гангстеров и персонал многочисленных вечерних увеселительных заведений: игорных домов, дансингов, дискотек, баров и т. п., стремящихся заманить в свой сети не только взрослых, но и подростков^[288]. Пагубное влияние оказывают на мораль детей и многие передачи японских телевизионных станций, забивающих телеэкраны страны гангстерскими, эротическими и садистскими фильмами, просмотр которых порождает у детей различные дурные наклонности^[289].

Следствием всего этого является неуклонное возрастание в Японии преступности несовершеннолетних. В 1978 г., например, число подростков, совершивших уголовные преступления, достигло 130 тыс. человек, превысив, как отмечалось тогда в прессе, все «рекорды» послевоенных лет^[290]. Но это было еще лишь начало небывалой волны детской преступности. Каждый последующий год перекрывал затем «рекорды» предыдущего: в 1980 г. в связи с преступными действиями полиция задержала 216 тыс. подростков. Иначе говоря, из каждой тысячи подростков в течение указанного года было арестовано 22,4 человека. Знаменательно, что преступность среди молодежи оказалась в 1980 г. в 3 раза большей, чем среди взрослых^[291]. Новый рост преступности несовершеннолетних был зафиксирован в 1981 г.: за этот год, согласно данным канцелярии премьер-министра, преступления совершили 258 тыс. подростков^[292].

Что касается состава преступлений несовершеннолетних, то, как видно из «Белой книги полиции», в 1977 г. преобладающее место среди них занимали воровство и мошенничество. Наиболее распространенным видом воровства были кражи товаров с прилавков магазинов, угон велосипедов и утаивание вещей, утерянных другими лицами. Две трети всех подростков-преступников являлись учениками неполных средних и полных средних школ. В том же документе, как и в прессе, отмечался рост случаев проституции среди девочек-школьниц^[293].

О все большем развитии дурных наклонностей среди подростков страны свидетельствуют также и сообщения японских газет об увеличении числа несовершеннолетних, курящих сигареты, а также о все большем пристрастии подростков к марихуане и другим запрещенным наркотикам^[294].

Как явствует из публикаций прессы, антиобщественные, преступные наклонности подростков проявляются не столько в семьях, сколько в школах и в прочих местах, где они оказываются вне контроля родителей. Чаще всего при этом нарушения закона и общественного порядка носят групповой характер. Это можно сказать, например, о кражах с прилавков магазинов, предпринимаемых зачастую группами школьников-озорников с единственной целью показать свою «отвагу» перед товарищами^[295]. Согласно данным обследования, проведенного учителями префектуры Токусима, большая часть подростков-воришек совершала кражи с прилавков либо беспричинно (37,8 %), либо под нажимом товарищей (17,5 %), либо из любви к острым ощущениям (8 %). Из 5 тыс. опрошенных учеников кражи с прилавков совершали 7,3 % мальчиков и 4 % девочек, причем 66,5 % из них ограничились лишь одной попыткой, 33,5 % проделывали это не раз, а 7,2 % продолжали заниматься кражами и в дни, когда проводился опрос^[296].

Сообщая о том беспокойстве, которое вызывает у преподавателей японских школ рост преступных наклонностей среди их учеников, газета «Асахи ивнинг ньюс» опубликовала 3 марта 1979 г. данные опроса, проведенного частной организацией — Японской ассоциацией образования среди учителей двух тысяч школ страны. Как показал опрос, более половины учителей (57 %) видят первопричину возрастания детской преступности в «отсутствии у родителей понимания своих детей». Более одной четверти опрошенных заявили при этом с тревогой, что они не в силах контролировать распространение преступности несовершеннолетних. В сентябре 1978 г. газета «Джапан таймс» опубликовала статью, в которой сообщалось, что, до оценкам полиции, в Токио насчитывается около 90 тыс. учеников средних школ, либо совершивших преступления, либо склонных к совершению таковых. Как пояснялось в газете, это означало, что в каждом классе средней школы, состоящем приблизительно из 40 учеников, имеется в среднем около 6 подростков с преступными наклонностями. В той же газете сообщалось об учащении хулиганских выходок подростков в школах, в подтверждение чего приводилась следующая статистика: в 1975 г. в школах столицы имели место 149 случаев избиения школьниками учителей, в 1976 г. — 204 случая, а в 1977 г. — 221 случай. Комментируя эти цифры, японский журналист Кэйсукэ Окада писал: «Все большее число экспертов сходится в мнении, что средние школы становятся главным очагом преступности молодежи. Как отмечают многие из них, насилие в школах превратилось в настоящее время в острейшую проблему, требующую неких согласованных превентивных мер»^[297].

В последующие годы беспорядки в японских школах усилились еще более. Достаточно сказать, что, по данным Национального управления полиции, с января по ноябрь 1982 г. в школах страны произошло 747 нападений учеников на учителей, на 98 случаев больше, чем в 1981 г., а общее число случаев насилий в школах за тот же период достигло 1778. Как результат этого 1026 учителей получили ранения, что на 210 ранений превышает уровень 1981 г. В связи с насилиями над учителями полицией было задержано в общей сложности 8172 школьника^[298]. И еще показательные цифры, говорящие сами за себя: в течение 1982 г. полиция вызывалась для предотвращения хулиганства школьников на территорию 1225 (из общего числа 10 758) неполных средних школ, а также на территорию 313 (из 5284) полных средних школ страны^[299].

Все возрастающая склонность многих японских подростков к дурным привычкам, к антиобщественному поведению и неуважению к взрослым пагубно отражается на их взаимоотношениях с родителями. Все чаще в ходе столкновений с родителями, пытающимися наставить своих детей на путь истинный, подростки нарушают традиционные конфуцианские заповеди, предписывающие им покорное послушание и подчинение родительской воле. Невероятно, но факт: в последние годы в японской прессе и в кругах социологов широкий резонанс получило такое небывалое в этой стране явление, как насилие детей над своими родителями. Именно этой проблеме посвящена опубликованная в 1980 г. книга Хироси Инамура «Насилие в семьях». В ней автор, в частности, пишет: «Вообще говоря, под выражением „насилие в семье“ понимаются любые виды насилий, возникающих в кругу семьи. Однако если взять его применение в нашей стране в последнее время, то оно прежде всего означает насильственные действия детей, направленные против своей семьи. Яснее говоря, речь идет о насилиях, которые учиняются детьми в отношении своих родственников: братьев и сестер, отцов и матерей… Что же касается того, о каком насилии идет речь, то имеется в виду либо прямое физическое насилие, включая побои, пинки, сбивание с ног, топтание ногами лежачих и т. д., либо насилие, обращенное против материальных предметов, как, например, ломка мебели и домашних вещей, разрывание на куски одежды либо избиение людей с помощью материальных предметов. Имеются также в виду и буйства, сопровождаемые руганью, бранью, криками, воплями и визгом. Степень насилия бывает разная и достигает подчас невероятных пределов. По этой причине есть немало случаев, когда родители бывают вынуждены обращаться в больницы для излечения от ушибов и костных переломов»^[300].

О том же самом пишет и японская пресса. «Все возрастающее число японских родителей, — сообщалось в газете „Майнити дэйли ньюс“ от 24 октября 1978 г., — теряют традиционную власть над своими детьми, и некоторые из них получают даже пинки, тумаки и затрещины от своих отпрысков, причем такие, что некоторые вынуждены носить повязки на лице, чтобы скрывать синяки. Общественные деятели и ученые, пытавшиеся разобраться в этой проблеме, пока не могут сказать, как много родителей в действительности избивается своими детьми, но тем не менее они считают, что подобные недостойные семейные столкновения происходят куда чаще, чем можно было бы предполагать. „Пока это нераскрытая проблема“, — заявила в интервью помощник полицейского инспектора г-жа Сигэко Сасахара, возглавляющая сектор проблем молодежи Управления столичной полиции. „Матери и отцы, — пояснила она, — упорно уходят от признания того, что собственные дети избивают их. Ибо они не хотят навлекать неприятности на своих детей и становиться предметом скандалов“. Г-жа Сасахара сообщила далее, что ее секция только за шесть месяцев нынешнего года имела дело со ста случаями избиения родителей своими детьми. Таким образом, по ее словам, число подобных случаев увеличилось на 40,8 % по сравнению с соответствующим периодом прошлого года. Она высказала мнение, что это число представляет собой не более чем надводную часть айсберга и что на деле один из каждых 20 родителей подвергается побоям своих отпрысков.

Среди последних происшествий такого рода она упомянула следующие. Домохозяйка в возрасте 37 лет перестала видеть на один глаз из-за того, что ее четырнадцатилетиий сын, буйствуя, ткнул ей пальцем в лицо. У сорокапятилетнего жителя Токио оказалось сломано пять ребер, после того как сын, ученик полной средней школы, выволок его на лестницу и столкнул с нее за то, что отец пытался защитить свою жену от побоев. Другая домохозяйка среднего возраста получила удар в рот от своего шестнадцатилетнего сына лишь только по тому смехотворному поводу, что она, слишком низко наклонившись, дышала над его едой. Как заявила Сасахара, девочки редко подвергают своих родителей столь тяжелым побоям, как мальчики, но тем не менее также допускают оскорбительные действия: толчки, рывки или же разъяренную словесную брань».

Комментируя приведенные сведения, автор статьи — корреспондент агентства Франс Пресс далее отметил следующее: «Эти дети не родились буянами, и отцы у них тоже не буяны. Обычно они становятся свирепыми в своих семьях по достижении двенадцатилетнего возраста, хотя и продолжают получать хорошие отметки в школах и на первый взгляд вежливо ведут себя с другими людьми вне дома. Родителями таких неспокойных подростков являются, как правило, люди с высшим образованием или окончившие колледжи, принадлежащие по своим доходам либо к высшим, либо к средним классам. Некоторые ученые-психологи высказывают мнение, что избиение родителей есть всего-навсего проявление кипучей энергии молодости, в то время как другие сходятся на том, что это сравнительно новая проблема, связанная с изменением стиля жизни населения страны. Последние считают, что избиение родителей представляет собой нежелательное порождение излишней опеки японских родителей над своими детьми, предпосылками чему стали преобладание нуклеарных семей, утрата родительской власти над детьми и присущая Японии система напряженной учебы, вызывающая большие нервные перегрузки детей и порождающая конкуренцию и чрезмерные надежды родителей».

В том же духе выдержана и другая, более поздняя по срокам публикации, статья в «Майнити дэйли ньюс». Там пишется: «Полицейские власти префектуры Хёго составили доклад о насильственных действиях детей в своих семьях. В докладе речь идет о случаях, когда родители были вынуждены фактически покидать дома, спасаясь бегством от своих неуживчивых чад… Возраст буйствующих детей варьируется в пределах от 11 до 19 лет. Из 29 случаев насилия 13 было совершено неработающими подростками, 6 — учащимися полных средних школ, 5 — учениками неполных средних школ, а остальные — либо учениками торговых училищ, либо рабочими. Две из них — девочки… Насилиям буйствующих детей чаще всего подвергаются матери. Ранения получили в общей сложности 22 матери. Зарегистрировано также десять ранений отцов. Глава отдела по вопросам молодежи полицейского управления города Кобэ Такаси Фукихара заявил, что в текущем году родители обращались к нему за помощью чаще, чем в прошлом. Включая сравнительно мелкие случаи насилия, общее число случаев обращения родителей за помощью составило 150»^[301].

Широкую огласку получил по всей стране в 1977 г. случай, когда ученик полной средней школы в городе Кобэ убил кухонным ножом своего отца, шофера такси, лишь за то, что тот ударил его по лицу за курение. Объясняя полиции причины этого поступка, малолетний убийца заявил, что «он хотел избавиться от отца, который, будучи слишком строг к нему, сам позволял себе все, что хотел». Более всего поразил полицию и общественность тот факт, что многие приятели убийцы по школе, включая девочек, были в курсе дела и активно давали ему советы, как скрыть убийство от полиции^[302].

Жертвой буйств и хулиганского поведения подростков становятся зачастую, разумеется, не только их родители и члены семей, но и посторонние лица. Растет число случаев групповой преступности несовершеннолетних. Широкое распространение в японских городах получили, например, хулиганские действия подростков на мотоциклах. Выезжая с оглушительным ревом моторов на городские магистрали большими группами, эти подростки (их называют босодзоку или каминаридзоку) врезаются на недозволенных скоростях в транспортные потоки, преднамеренно мешая движению транспорта и пешеходов и создавая аварийные ситуации. Именно в таком антиобщественном поведении и находят они для себя некое злорадное удовольствие.

Знатоки вопроса отмечают все большее понижение возраста малолетних преступников и хулиганов. В газете «Майнити дэйли ньюс» указывалось, например, что отличительной чертой преступлений несовершеннолетних, совершенных в последнее время, стало резкое возрастание случаев участия в них учеников неполной средней школы в возрасте 14–15 лет либо и того моложе^[303].

Озадачивающий ныне японцев неудержимый рост преступности малолетних представляет собой, несомненно, следствие не только дефектов в воспитательной практике семей и школы, но и пороков, присущих всему японскому обществу. Именно эту мысль подчеркивает редакция газеты «Асахи» в своей передовой статье «Дурное поведение несовершеннолетних», опубликованной 12 декабря 1982 г. «Дурное поведение, — писалось в статье, — имеет место не только в мире детей. Среди взрослых также наблюдается в наши дни бесцеремонное попрание социальных норм и правил. Общество несовершеннолетних — это зеркало, отражающее общество взрослых, и мы не должны забывать, что преступность несовершеннолетних представляет собой плод, порожденный миром взрослых».

С другой стороны, участившиеся столкновения несовершеннолетних с родителями и учителями служат очевидным свидетельством углубления духовного разрыва между младшим и старшим поколениями современных японцев.

Вообще говоря, духовный «разрыв поколений», возникающий в той или иной стране, нельзя расценивать однозначно и отмечать в этом сложном социальном явлении лишь негативные, вредные для общества моменты. Осложняя личные отношения между индивидуумами — родителями и детьми, подрывая прочность и жизнеспособность семей — этих первичных ячеек общественного организма, создавая предпосылки для утраты молодым поколением страны тех или иных традиций и духовных ценностей, накопленных прежними поколениями, подобный духовный разрыв нередко содержит в себе в то же время и позитивные начала. Ведь среди неисчислимого множества конфликтов между родителями и детьми немало и таких столкновений, в которых не родители, а дети выступают поборниками лучших идей и новых прогрессивных начал.

Реальная жизнь современной Японии свидетельствует, что наряду с подростками, слепо наследующими мировоззрение родителей и покорно выполняющими их волю, наряду с подростками, выходящими из-под родительского контроля и скатывающимися затем на путь безнравственного поведения, аморальных действий и уголовных преступлений, в этой стране имеется также и большое число (если оперировать не процентами, а абсолютными цифрами) молодых людей, избирающих иной — третий путь. Это вдумчивое критическое осмысление действительности, это уважительное отношение к добрым традициям прошлого и нетерпимое отношение к порокам и мрачным сторонам современного японского капиталистического общества. Иначе говоря — это путь революционной борьбы за высокие идеалы, в жертву которым приносятся и уют родных домов, и добрые отношения с отцами и матерями, когда последние не разделяют революционных идеалов своих сыновей и дочерей. Именно из такой категории молодых японцев пополняются ряды прогрессивных рабочих и студенческих организаций, кадры Коммунистической и Социалистической партий. Эта категория подростков и молодых людей включает в себя, разумеется, не только детей давних противников существующего капиталистического строя, проведших молодость в борьбе против всевластия монополий, за мир, за демократию в стране, но и тех выходцев из консервативно настроенных слоев населения, которые идут наперекор воле и взглядам своих родителей.

Пока, однако, эта революционная поросль составляет сравнительно небольшую часть японской молодежи. Другая же, более многочисленная ее часть, вступая на жизненный путь, все еще попадает в духовную колею,\проторенную правящими кругами страны, хотя эта колея в конечном счете ведет молодежь к идейному опустошению и моральному разложению. В семьях, где враждующие дети и родители остаются приверженцами существующей в Японии капиталистической структуры, в наши дни все чаще возникает моральный вакуум. Как результат этого, вражда детей и родителей выливается обычно в цепь беспринципных, безнравственных, неприглядных ссор, ведущих к возрастанию у детей и родителей своекорыстных, эгоистических устремлений, к угасанию взаимной привязанности и любви. Разлад между детьми и родителями в подобных случаях не несет в себе созидательных начал, даже если он и связан с ломкой прежнего семейного уклада. В конечном счете такие конфликты лишь ускоряют общее загнивание существующего строя. Пока на сегодняшний день в духовном «разрыве поколений» в Японии превалируют именно негативные, антиобщественные тенденции, не имеющие ничего общего с действительным социальным прогрессом.

Глава 4 СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ ЯПОНЦЕВ В ПОЖИЛОМ ВОЗРАСТЕ

Проблемы «второй жизни» японцев

Существенное влияние на жизнь японцев оказывает в наши дни исключительно быстрое увеличение среди населения страны численности и доли пожилых людей. Если в 1950 г. лица в возрасте 65 лет и старше составляли 4,95 % всего японского населения, то к 1980 г. их удельный вес вырос до 9,05 % и, как показывает статистика, продолжает повышаться^[304]. При общей численностинаселения в 117 057 тыс. человек, зафиксированной на 1 октября 1980 г., в стране проживало 10 570 тыс. людей в возрасте 65 лет и старше — в 2,5 раза больше, чем в 1950 г.^[305]

Специфические интересы, настроения и поведение людей преклонного возраста начинают все заметнее сказываться в повседневном быту японского населения. Достаточно сказать, что, по данным обследования, проведенного министерством благосостояния в 1979 г., из общего числа 34 869 тыс. семей страны в Японии насчитывалось 10 934 тыс. семей (31,3 % всех семей), включавших лиц в возрасте 60 лет и старше, и 8204 тыс. семей (23,5 %), включавших лиц в возрасте 65 лет и старше^[306].

Увеличение удельного веса людей старшего поколения в общественной жизни и в семейном быту страны обусловлено прежде всего быстрым ростом продолжительности жизни японцев на протяжении минувших 30 лет. Как утверждает японская печать, по средней продолжительности жизни населения Япония к началу 80-х годов опередила как США, так и страны Западной Европы. В 1981 г. средняя продолжительность жизни японских мужчин достигла 73,32 года, а женщин — 78,83 года. В том же году в стране насчитывалось 1072 жителя в возрасте старше 100 лет — на 104 человека больше, чем в предыдущем году. Столь большого числа столетних людей не отмечается статистикой ни одной другой капиталистической страны^[307].

Долголетие, ставшее новым явлением в жизни японцев, заметно изменило их взгляды на возраст людей. В довоенные и первые послевоенные годы при средней продолжительности жизни в 50 лет население Японии разбивалось по возрасту на четыре группы: «дети» (сёнэн), «молодые люди» (сэйнэн), «взрослые среднего возраста» (сонэн) и «старики» (роиэн). При этом «взрослыми среднего возраста» считались люди от 30 до 50 лет, а «стариками» — люди 50 лет и старше^[308]. В последние годы, однако, такое деление, по мнению социологов и печати, перестало соответствовать реальной ситуации. 50-летние и даже 60-летние лица в связи с удлинением средних сроков продолжительности жизни уже не рассматриваются во многих отношениях как «старики». И не случайно в официальных документах и социологической литературе появились теперь такие термины, как «средний старший возраст» (тютонэн) и «зрелый возраст» (дзюкунэн), которые применяются в отношении людей в возрасте от 40 до 65 лет. Общественный опрос, проведенный компанией «Дэнцу», показал, что большинство населения страны уже не считает этот возраст «старческим» и рассматривает его либо как период «расцвета жизнедеятельности» (42,9 %), либо как «возраст, внушающий доверие» (37,1 %), либо как «возраст зрелости» (34,1 %). Лишь 35,5 % опрошенных предпочло назвать эти годы жизни человека «периодом, когда начинает ощущаться усталость». Иначе говоря, в отличие от прошлого возраст до 65 лет в физиологическом отношении стал рассматриваться большинством населения как полноценный, «хороший период человеческой жизни»^[309].

Соответственно изменилось в общественном сознании: японцев и представление о периоде старости. Свидетельством тому служат результаты общественного опроса, проведенного в апреле 1978 г. редакцией газеты «Майнити»: 30 % опрошенных высказали мнение, что старость наступает с 60 лет, 33 % сочли, что это происходит позднее — с 65 лет, а 30 % отнесли наступление старости к 70 годам^[310]. Еще более радикальные изменения во взглядах на старость произошли у самих лиц старшего возраста. Так, опрос жителей столицы в возрасте 60 лет и старше, проведенный токийским муниципалитетом в 1972 г., обнаружил, что наибольшая их часть — 42,7 % считают началом старости 70-летний рубеж и лишь 25,9 % — 65-летний^[311]. Приблизительно те же результаты дало и обследование, проведенное незадолго до того канцелярией премьер-министра среди японцев «среднего возраста»: по мнению 79,4 % опрошенных лиц, старость наступает лишь «тогда, когда человек начинает ощущать свою немощь, теряя нормальную трудоспособность»^[312]. Все это говорит о том, что в наши дни подавляющая часть пожилого населения страны не согласна с официально установленной японскими властями возрастной градацией, в соответствии с которой старость начинается с 60 лет^[313].

Обращает на себя внимание и широкое обсуждение в японской печати проблем «второй жизни» тех, кто раньше считался, да и сам считал себя, отжившим свой век. «Мужчина, который достиг 55 лет, т. е. официального пенсионного возраста, — писала редакция газеты „Дэйли Иомиури“, — в действительности находится сейчас на пороге своей второй жизни, продолжительность которой составляет приблизительно 22 года. Его 50-летняя жена также может рассчитывать еще на 30 лет жизни. И оба они должны думать о том, как им воспользоваться этими годами»^[314].

Как отмечают социологи и печать, пожилые люди задумываются в этой связи в первую очередь о перспективах своей трудовой производственной деятельности, от которой во многом зависят и семейный денежный бюджет, и повседневный распорядок их жизни, и взаимоотношения с другими членами семьи.

Казалось бы, увеличение продолжительности жизни японцев, а следовательно, и сроков сохранения ими работоспособности должно было бы изменить отношение предпринимателей и властей к срокам трудовой деятельности населения. Однако в условиях капиталистической Японии так не случилось: проблема пребывания на прежней работе лиц преклонного возраста превратилась в одну из самых сложных и болезненных социальных проблем современной японской общественной жизни. Ибо чем дальше идет технический прогресс, чем выше становится производительность труда в промышленности, сельском хозяйстве, на транспорте, в торговой сети, в административных ведомствах, тем больше становится в стране «лишних» рабочих рук и тем сильнее проявляется стремление владельцев частных предприятий, администрации государственных и муниципальных учреждений избавляться от них под любым предлогом. А лучшим предлогом для этого было и остается по сей день достижение работающими людьми того возраста, когда в соответствии с издавна существующей практикой им надлежит «добровольно» уходить на покой.

С давних пор таким возрастом на подавляющем большинстве предприятий и учреждений Японии считалось либо 55-летие, либо, как максимум, 60-летие. Хотя в стране нет законов, устанавливающих возраст выхода на пенсию работников как государственных учреждений, так и частных предприятий, тем не менее, по данным японской печати, около 75 % частных компаний страны устанавливают возрастной предел для своих рабочих и служащих и так или иначе вынуждают уходить с работы по достижении этого возраста. Та же практика наблюдается и в государственных и муниципальных учреждениях^[315]. Причем чем больше и престижнее компания или учреждение, тем последовательнее осуществляются принудительные увольнения: например, увольнения в связи с возрастом проводятся на 99,6 % предприятий с числом рабочих и служащих свыше 5 тыс. и лишь на 70,8 % предприятий с числом работников от 30 до 99 человек. Если взять все предприятия страны, то на 41,3 % из них предельный возраст устанавливается в 55 лет, а на 33,7 % — в 60 лет. В целом по стране средний возрастной предел для увольнения по старости составляет 57 лет^[316]. Обращая внимание на тот факт, что основная масса ведущих фирм страны делает ставку на молодых рабочих, избавляясь от пожилых и нисколько не заботясь при этом об их дальнейшей судьбе, газета «Джапан таймс» с горечью констатировала в 1977 г., что блага жизни в Японии предназначаются не для пожилых, а для молодых людей^[317].

Естественно, что такая практика не радует людей не только старшего, но и среднего возраста, занятых на ведущих предприятиях и в государственных учреждениях страны: по мере приближения к 55-летнему рубежу многие из них ощущают все большую неуверенность в будущем, что неизбежно сказывается на их общем настроении и поведении в семейном кругу. В газете «Майнити дэйли ньюс» в 1976 г. были опубликованы данные общественного опроса, проведенного среди лиц наемного труда одной из крупных кредитных компаний страны с целью выяснения их отношения к существующей в крупных компаниях и государственных учреждениях практике увольнений с работы по старости. Опрос показал, что 73,3 % рабочих и служащих в возрасте от 40 до 50 лет испытывают тревогу по поводу того, что им предстоит уход с работы по достижении 55–60 лет. Большинство опрошенных недвусмысленно заявили о своем недовольстве существующими возрастными пределами найма, причем особое недовольство было проявлено ими в отношении 55-летнего предела^[318].

Проблема удлинения сроков активной трудовой деятельности людей наемного труда старшего поколения, занятых в ведущих отраслях японской промышленности и в государственных учреждениях, приобрела еще большую остроту в последующие годы. Требования удлинения сроков этой деятельности до 65–70 лет все настойчивее выдвигаются как специалистами-социологами, так и прогрессивными общественными организациями страны. Тем не менее в реальной действительности в государственных учреждениях и крупных компаниях и по сей день сохраняется практика принудительного отстранения от работы тех, чей возраст превышает 55–60 лет.

Сравнивая ситуацию в Японии с ситуацией в США и странах Западной Европы, знатоки вопроса отмечают в то же время и другую особенность: уход со своей постоянной работы под нажимом администрации крупных фирм и государственных учреждений основной массы японцев, достигших 55—60-летнего возраста, не ведет тем не менее к полному прекращению их трудовой деятельности по найму. Большинство из них, как сообщается в японской печати, в дальнейшем снова устраиваются на работу на другие, обычно мелкие и средние, предприятия, но уже на иных, гораздо худших, чем прежние, условиях. По данным общественных обследований, вновь поступают на работу по найму 85,3 % всех людей, уволенных с работы по достижении предельного возраста^[319]. При втором поступлении на работу заработная плата мужчин и женщин в возрасте старше 55 лет оказывается ниже в среднем на 51,1 %^[320].

Все это ведет к тому, что, несмотря на систему увольнения 55—60-летних людей с крупных предприятий и из государственных учреждений, в общем итоге доля фактически работающих пожилых японцев получается большей, чем в других высокоразвитых странах капиталистического мира. «Процент занятых на работе пожилых людей в Японии, — пишет профессор университета Тюо Соити Насу, — остается исключительно высоким по сравнению с Западной Европой и Америкой. Исследование различных видов найма пожилых лиц обнаруживает, что около половины из них трудятся в сельском хозяйстве, а следующую значительную категорию составляют лица, занятые в кустарном промысле либо в домашнем производстве. Около 10 % занято в компаниях. Большинство из этих людей работает в качестве низкооплачиваемого наемного персонала либо в качестве надомников в рамках мелких и средних предприятий в стороне от основных современных предприятий страны, и лишь в немногих случаях эта работа позволяет старым людям получать доход, достаточный для поддержания своего домашнего бюджета»^[321].

О том, сколь велика доля работающих среди пожилых японцев, можно судить по следующим данным, опубликованным в одном из правительственных изданий в 1980 г.: в Японии трудовую деятельность продолжают 26,8 % людей в возрасте 65 лет и старше, в то время как в США — 13,4 %, в Англии — 11,0 %, в ФРГ — 5,8 %, в Швеции — 11,6 %. Но особенно показателен удельный вес работающих среди мужчин в возрасте 65 лет и старше. В Японии он достигает 41,5 %, тогда как в США — 20,5 %, в Англии — 9,7 %, в ФРГ — 9,4 %, в Швеции — 21,3 %^[322].

Спрашивается, что же побуждает японцев в период своей «второй жизни» предпочитать нелегкую трудовую деятельность по найму пребыванию на покое в домашней среде?

Отвечая на поставленный вопрос, некоторые японские социологи, близкие к консервативным кругам, главный упор делают на особенностях национального склада характера японцев. Суть их разъяснений состоит в том, что-де труд для японца — это жизненная потребность и что старые люди находят в наемном труде удовольствие и смысл жизни. «Одним из важнейших факторов, дающих пожилым людям перспективу в жизни, — пишется в правительственном издании „Совершенствование основ семьи“, — является работа. В отличие от европейцев и американцев японцы не склонны смотреть на нее только как на источник средств к существованию. Для японцев работа — это в то же время и смысл жизни. Поэтому если европейцы или американцы, прекратив работу по возрасту, получают наслаждение от избытка свободного времени в старости, то японцы, уходя с работы по достижении предельного возраста, стремятся снова найти себе какие-либо трудовые занятия. Как результат этого среди населения в возрасте 65 лет и старше при определенном отличии структуры найма закономерно отмечается большая степень занятости, чем в странах Европы и США»^[323].

Та же версия об особой тяге японцев к труду излагается и в книге консервативных социологов под заголовком «Трезвый подход к стареющему обществу будущей Японии». Там, в частности, пишется: «Можно сказать, что более счастливы не те европейские пенсионеры, которые весь день просиживают в парках на лавочках и смотрят на голубей, а те люди, которые, будучи стариками, тем не менее обретают радость в труде, уделяя часть своего времени работе наравне с другими»^[324].

В приведенных рассуждениях о традиционном трудолюбии японцев, как и во взглядах на роль труда в старости, есть, несомненно, немалая доля истины. Но есть в них вместе с тем и определенная тенденциозность. Ибо ряд сведений показывает, что основная причина неуемной тяги большого числа престарелых японцев к работе по найму кроется не столько в их врожденном пристрастии к труду^[325], сколько в материальных, житейских нуждах — в стремлении обеспечить своим трудом дополнительные денежные средства, в которых многие из них, как показывает действительность, начинают остро нуждаться с началом своей «второй жизни». Факты свидетельствуют, что не пенсии, не сбережения, не помощь детей и не дивиденды, а именно трудовые доходы продолжают служить для подавляющего большинства лиц в возрасте от 55 лет и старше, по крайней мере на протяжении первого десятилетия «второй жизни», главной материальной базой их существования. Это видно, в частности, из данных общественного опроса лиц в возрасте от 55 до 64 лет, проведенного канцелярией премьер-министра в 1975 г. Отвечая на вопрос, какой из источников доходов служит для них главной материальной основой существования, 85,5 % опрошенных назвали таким источником заработки от работы по найму (их самих или их супругов), 8,3 % — пенсии, 2,1 % — личные сбережения, 0,4 %—дивиденды, ренту и прочие доходы от капиталов, 1,3 % — помощь детей и родственников^[326].

Еще более красноречивые свидетельства тому, что трудовая деятельность большинства лиц, начавших свою «вторую жизнь», носит вынужденный характер и связана с отсутствием или недостаточностью других источников существования, дал общественный опрос, проведенный министерством труда в 1976 г. среди лиц в возрасте 55 лет и старше. Отвечая на вопросы организаторов опроса, какова основная причина, побуждающая их вести трудовую деятельность, абсолютное большинство — 66,8 % опрошенных — избрали ответ: «Без работы у меня не было бы средств к существованию». Кроме того, 13,1 % ответили: «Можно было бы и не работать, но заработки мои укрепляют домашний бюджет», а 3 % высказались почти в том же духе: «Работаю для того, чтобы иметь карманные деньги». И только явное меньшинство опрошенных объяснили свое стремление к труду не денежными, а иными соображениями. Так, 5,6 % дали ответ: «С материальной точки зрения в моей работе нет необходимости, но я работаю ради того, чтобы был смысл в жизни», а 10,7 % предпочли объяснение: «Работа полезна для здоровья»^[327].

Трудности материального обеспечения старости

Однако труд как средство предотвращения падения уровня жизни людей преклонного возраста возможен лишь в определенных временных пределах. Рано или поздно годы сказываются на трудоспособности пожилых работников, и неотвратимо наступает время, когда их физическое и психическое самочувствие начинает ограничивать или вообще перестает позволять им трудовую деятельность по найму. В 1978 г. из 9860 тыс. пожилых людей страны в возрасте 65 лет и старше работали лишь 2600 тыс. мужчин и 890 тыс. женщин, т. с., иначе говоря, лишь один пожилой человек из каждых четырех^[328]. Из упомянутого ранее общественного опроса японцев старшего поколения, проведенного канцелярией премьер-министра, явствует, что если трудовые заработки служат главным источником средств к существованию подавляющего большинства людей в возрасте от 55 до 64 лет (85,5 %), то положение меняется в последующие десятилетия: труд по найму остается главным источником средств к существованию лишь для 26,5 % лиц в возрасте от 65 до 74 лет и всего лишь для 5,2 % лиц в возрасте 75 лет и старше^[329]. Хотят того пожилые японцы или нет, но начиная с 65 лет, с наступлением старости в полном смысле этого слова, на первое место в числе источников их существования выходят либо пенсии, либо помощь детей, либо прежние сбережения. Так, в соответствии с тем же опросом, главным источником существования для 52,1 % людей в возрасте 65–74 лет являются пенсии, для 8,4 % — сбережения, для 7,8 % — помощь детей и родных, для 1,9 % — дивиденды и рента. Еще в большей мере это относится к людям в возрасте 75 лет и старше: пенсии становятся главным источником существования для 65 % из них, помощь детей — для 14,6 %, сбережения — для 8,4 %, дивиденды — для 2,3 %^[330].

На первый взгляд приведенные цифры создают впечатление, что материальное положение пожилых людей складывается именно так, как это ими самими предусматривалось. Ведь согласно данным опроса, проведенного среди людей «зрелого возраста» — от 40 до 65 лет, 70,6 % из них в качестве предполагаемого средства существования в старости назвали пенсии, 46,5 %—сбережения, сделанные в период трудовой деятельности, 33,9 %—собственные заработки, 21,2 %—бонусы, полученные при уходе с работы по возрасту, 11,8 % — доходы от недвижимого имущества, 2 % — дивиденды, 1,2 % — средства, предоставляемые кем-либо^[331]. Из этих данных видно, что именно на пенсии и личные сбережения возлагают надежды большинство японцев, вступивших во «вторую жизнь», как на основной источник существования в старости. Возлагают надежды! Но подобные надежды далеко не всегда оправдываются.

Прежде всего это относится к пенсиям^[332]. Как свидетельствуют печать и японские знатоки вопроса, размеры пенсий, выплачиваемых лицам преклонного возраста, в большинстве случаев не соответствуют их минимальным жизненным потребностям. Один из самых крупных недостатков современной системы социального обеспечения в Японии состоит в том, что как пенсии, так и единовременные пособия, получаемые пожилыми японцами после их ухода с работы в связи с возрастом^[333], обычно слишком малы и недостаточны для поддержания жизни ушедших с работы на привычном для них уровне. Согласно данным официальной статистики, средние размеры пенсий по старости, выплачивавшихся в 1976 г. большинству бывших работников частных компаний страны, составляли, к примеру, в среднем 42 % той зарплаты, которую они получали в период своей трудовой деятельности^[334]. Даже консервативная печать страны расценивает существующие размеры пенсий по старости как «малые и неудовлетворительные»^[335]. А пенсии эти, по свидетельству официальной статистики, служат тем не менее основным источником доходов для большинства лиц в возрасте 65 лет и старше^[336].

О низком уровне пенсионного обеспечения пожилых людей в Японии говорят и такие правительственные данные: доля пенсионных средств составляет в среднем лишь 15–20 % ежемесячного прожиточного минимума тех, кто получает пособия из Национального пенсионного фонда, 66 % прожиточного минимума тех, кто получает пособия из Страхового пенсионного фонда народного благосостояния, и 88 % прожиточного минимума тех, кто получает пенсии из различных фондов взаимопомощи^[337]. Общественный опрос, проведенный в 1980 г. среди лиц, получающих пенсии после ухода по возрасту с предприятий, показал, что 30,5 % этих пенсионеров вынуждены работать. Объясняя причины того, почему они работают, 40 % из них заявили, что это необходимо им «для того, чтобы жить», либо «для того, чтобы поднять свои доходы». А что касается пенсионеров, которые не работают, то 31,7 % из них объяснили это «плохим здоровьем», 13,1 % — «физической неспособностью», 23,7 % — «отсутствием подходящей работы» и только 4,9 % тем, что при их достатке «необходимости работать нет»^[338].

Не удается в большинстве случаев пожилым людям запастись в преддверии старости и достаточными суммами трудовых сбережений. Как известно, японцы прослыли самым бережливым народом: по удельному весу сбережений в ежегодных доходах населения, составлявшему в 1976 г. 24,3 %, Япония занимает первое место в капиталистическом мире^[339]. Известно также, что 75 % японцев «зрелого возраста» отчисляют часть своих трудовых доходов в банки в качестве «сбережений на старость»^[340]. И тем не менее общественные опросы, проводимые среди владельцев этих сбережений, обнаруживают, что большинство из них не считают накопленные суммы достаточными для обеспечения в старости своих повседневных жизненных нужд. Из данных опроса, проведенного компанией «Дэнцу» среди обладателей сбережений в возрасте 55–59 лет, явствует, что 28 % опрошенных испытывают «большую тревогу» по поводу того, что отложенные ими суммы не смогут покрыть их расходов на жизнь в старости, а 34,6 % ощущают в той же связи «некоторую тревогу». Следовательно, пессимистов оказывается среди владельцев «сбережений на старость» гораздо больше, чем оптимистов: только 25,2 % опрошенных высказали предположение, что их вкладов, «пожалуй, хватит» на жизнь в старости, и лишь 12,1 % без колебаний заявили, что накопленные ими на старость сбережения «вполне достаточны»^[341].

Следует, однако, сказать, что оптимизм многих обладателей «сбережений на старость» далеко не всегда оправдывается в реальной действительности. Указывая на это, профессор Соити Насу пишет: «Единовременные пособия и сбережения, имеющиеся в распоряжении пожилых людей после их ухода с работы по возрасту, пускаются главным образом на покрытие расходов на образование детей или же на строительство домов, и лишь немногие оказываются способными сохранить эти деньги в качестве источника своих доходов в старости. В связи со значительным удлинением по сравнению с прошлым предполагаемой средней продолжительности жизни становится крайне затруднительным обрести уверенность в достаточности тех сумм, которые сберегают с расчетом на независимую жизнь в течение 20 лет или более после ухода с работы»^[342].

Особенно сильные удары наносит по иллюзиям стариков — владельцев сбережений безудержная инфляция, неумолимо сокращающая покупательную способность иены. Отмечая это, японский публицист Ёсиро Танака пишет: «15 лет назад пожилой супружеской чете достаточно было расходовать 30 тыс. иен в месяц, чтобы жить на приличном уровне. „Мы накопим три миллиона иен, — думали супруги, — будем жить на них десять лети. Однако тот, кто думал так 15 лет тому назад и сделал соответствующие накопления до ухода с работы, самоотверженно отказывая себе в своих желаниях, сегодня может лишь презирать себя за это, бормоча: „Чтобы прожить месяц, нам требуется теперь 150 тыс. иен. Наших трех миллионов не хватило нам и на два года. Инфляция и сбережения — это гонки между зайцем и черепахой! Чего ради живу я на этом свете? Ведь отныне нам не на что жить!“»^[343].

Материальное положение пожилых японцев, опирающихся на свои сбережения как на основной источник существования, ухудшается, таким образом, год от года, и чем меньше становятся суммы их сбережений, тем больше приходится им ужимать свои потребности и сокращать расходы на жизнь. Это вынуждены были констатировать и авторы сборника «Люди зрелого возраста в Япония», изданного в 1981 г. «В умении после ухода с работы по возрасту соразмерять свои расходы с доходами, — пишут они, — и проявляется, наверное, мудрость пожилых людей. Но, несмотря на это, постепенно источники их доходов сокращаются, возникают непредвиденные потребности, и тогда наступает время, когда начинается изъятие сумм из имеющихся сбережений. С этого времени чем дальше, тем в большее уныние впадают они по мере того, как тают денежные накопления на их сберегательных книжках»^[344].

Много деликатных проблем порождает в жизни японцев старшего поколения получение ими материальной помощи от своих взрослых детей. С одной стороны, эта помощь во многих случаях служит важным подспорьем для ликвидации прорех и прорывов в личных бюджетах пожилых людей. Ее значимость возрастает по мере того, как старее и слабее становятся пожилые люди. Массовые обследования показывают, что среди японцев в возрасте 75 лет и старше резко увеличивается по сравнению с другими возрастными группами доля тех лиц, для которых помощь взрослых детей становится главным источником существования (14,6 %)^[345]. Однако, с другой стороны, нельзя забывать, что отнюдь не у всех пожилых людей имеются взрослые дети, а если и имеются, то далеко не всегда они обладают доходами, достаточными для того, чтобы содержать собственные семьи и в то же время покрывать дефицит в бюджетах своих престарелых родителей. А кроме того, вообще жизнь на средства детей воспринимается в наши дни значительной частью японцев старшего поколения как наименее желательный вариант, связанный с осложнениями их отношений с детьми, с нравственными страданиями, с болезненным ущемлением их независимости, достоинства и самолюбия. Касаясь этого обстоятельства, профессор Соити Насу пишет: «Если нет любви между престарелыми родителями и их женатыми или замужними детьми, то нет и гарантий того, что родители будут получать от детей надежную экономическую поддержку, даже если таковая и вменяется детям в обязанность. Особенно мала реальная возможность получения поддержки от детей в тех случаях, когда последние почему-либо считают, что их родители не предоставили им в прошлом достаточной помощи или поступали с ними несправедливо. С другой стороны, общественные опросы показывают, что сами пожилые люди во все возрастающем числе предпочитают жить, избегая зависимости от своих детей»^[346].

Однако самолюбивое стремление пожилых японцев к материальной независимости ведет зачастую ко все большему снижению их жизненного уровня. О переходе пожилых людей с наступлением старости в категорию населения с самыми низкими годовыми доходами свидетельствуют статистические данные, приводимые в публикации компании «Дэнцу». Согласно этим данным, японцы с самыми низкими годовыми доходами встречаются гораздо чаще среди людей 60 лет и старше, чем среди людей, принадлежащих к другим, более молодым возрастным группам^[347]. Косвенным свидетельством обеднения стариков в Японии служит и то, что именно по отношению к ним. чаще всего применяется Закон о защите прожиточного уровня, в соответствии с которым государственные пособия по бедности предоставляются тем, кто в результате тщательной проверки признан неспособным обеспечивать себе средства к существованию и не имеет возможности получать их от посторонних лиц. Семьи, состоящие из стариков супругов и одиноких стариков, составляют в последнее время более 20 % всех семей страны, получающих пособия по бедности^[348].

И не случайно в общественном сознании японцев широко распространены опасения, удастся ли им избежать нужды и обнищания в старости. Это вполне определенно констатируется даже в трудах близких к правительству консервативных социологов^[349]. По данным компании «Дэнцу», подобную тревогу в преддверии старости испытывают в той или иной мере более 70 % людей в возрасте от 40 до 65 лет^[350].

Скудная обеспеченность множества японцев старшего поколения, исключающая возможность их самостоятельного существования, вызывает повсеместные нарекания японской общественности. Прогрессивные социологи видят в бюджетных трудностях старшей части населения страны проявление общей порочности социально-экономического строя современной Японии. Отмечая отсутствие в Японии объективных условий для материальной самостоятельности пожилых людей, низкий уровень их доходов и многочисленные дефекты национальной системы социального обеспечения, профессора Такэси Камико и Кокити Масуда в своей книге подчеркивают, что корни зла кроются в присущей капитализму жестокости, и в частности в тех негуманных методах, к которым прибегали правящие круги Японии, проводя свой курс на форсированное развитие экономики страны. «Противоречия послевоенного японского капитализма, — пишется в книге, — легли тяжелым бременем на стариков: капиталистическое процветание страны шло за счет пожилых людей. Так, например, на протяжении 30 послевоенных лет в стране доминировала хроническая тенденция к инфляции и росту цен, что в значительной степени предопределило нестабильность в жизни стариков. Вместе с тем низкий уровень заработной платы молодых людей, призванных заботиться о стариках, обусловил положение, при котором уход за стариками стал недостаточным. Таким образом, современный японский капитализм превратил стариков в категорию людей второго сорта. Это проявилось в том, что, с одной стороны, в стране можно видеть горстку старцев из числа представителей правящего класса, которые в качестве заправил общества держат в своих руках политические и экономические бразды правления, в то время как на другом полюсе находится подавляющее большинство пожилых людей страны, лишенных самостоятельности, угнетенных, слабых, страдающих от нестабильной жизни, бедности и одиночества. По сути дела, современное капиталистическое общество превратило слой слабых стариков, остро нуждающихся во внимании и заботах, в касту отверженных»^[351].

Приблизительно к такому же выводу приходит в своей книге «Проблемы современной японской семьи» и другой знаток вопроса — Сигэру Яматэ. «Из-за роста цен на товары, — пишет он, — увеличивается число людей, которые не в состоянии жить только на пенсию и пособия. Когда нет надежды на получение помощи от детей, а размеры заработной платы сокращаются по мере утраты трудоспособности, жизнь стариков в условиях роста цен на товары становится отчаянной»^[352].

Таковы общие проблемы материального бытия японцев старшего поколения. Долголетие, ставшее, несомненно, положительным явлением современной японской действительности, имеет, судя по всему, и свою негативную обратную сторону. «Вторая жизнь» пожилых японцев, каковы бы ни были их радужные надежды в начале этой жизни, протекает чаще всего тускло и уныло, поскольку японское общество не предоставляет старикам материальных средств, достаточных для полноценного существования, и тем самым обрекает большинство из них либо на непосильный труд, либо на суровую бедность, либо на оскорбительное для их достоинства иждивенство. Японская действительность свидетельствует о том, что для счастья пожилого человека нашего времени важно не только, сколько лет он проживет, но и как он проводит свою старость. Пока же в бытовом, материальном отношении для большинства японцев старость остается самым худшим по качеству периодом жизни. Старость и бедность становятся в Японии наших дней однозначными понятиями. А это, естественно, крайне отрицательно сказывается и на общем состоянии семейного быта японского населения.

Так ли уж почитают японцы сегодня своих престарелых родителей?

В довоенные времена, когда основной костяк социальной структуры Японии составляли большие родовые семьи — «иэ», одной из важнейших моральных норм поведения японцев было почитание старейших. Руководствуясь древними конфуцианскими заповедями, главы и члены больших родовых семей проявляли к своим престарелым родителям, к дедам и бабушкам, прадедам и; прабабушкам, если таковые оставались живы, максимум заботы и уважения, оказывая ям всевозможные почести. Уход за старейшими членами семьи и их содержание, даже в ущерб собственным потребностям, рассматривались японцами как непременный моральный долг, как дело их личной чести и чести всей семьи. В ревностном выполнении этого долга японцы видели естественное выражение своей благодарности родителям за те заботы и ласки, которые были оказаны им в детстве. В одной из японских пословиц говорилось, в частности, что только после того, как человек сам становится отцом или матерью, может он вполне понять, как велик его долг перед собственными родителями. В осознании и исполнении долга перед родителями и заключалась у японцев суть того чувства, которое у европейцев принято называть сыновней или дочерней любовью^[353]. Отмечая это, японский социолог Соити Насу пишет: «В идеологии преданности и почтительности к родителям, господствовавшей с эпохи Мэйдзи (1868–1912) до окончания второй мировой войны, больший упор делался на долг детей заботиться о родителях, а не на долг родителей заботиться о детях. Социальная ответственность такого рода устанавливалась в принудительном порядке обычаями, определявшими структуру семейной жизни»^[354]. В уголовном кодексе Японии, действовавшем до 1907 г., имелась даже статья, предусматривавшая тюремное заключение от 15 дней до 6 месяцев для тех взрослых детей, которые не обеспечивали своих родителей едой, одеждой и прочей материальной поддержкой, причем виновные в соответствии с этой статьей подлежали даже смертной казни в случае, если родители погибали в результате их равнодушия и невнимания^[355].

О традиционном почитании японцами старейших членов семьи напоминают сегодня и различные юбилейные торжества, устраиваемые взрослыми детьми в честь своих престарелых родителей. В старину первый стариковский юбилей отмечался японцами в 40 лет, и хотя сегодня никто не считает сорокалетних стариками, тем не менее в сельских районах страны, да и в городских семьях, где люди в 40 лет имеют уже взрослых детей, сорокалетие нередко бывает поводом для семейных застолий. Следующим традиционным празднеством, зачастую устраиваемым сыновьями и дочерьми в честь своих отцов и матерей, является «хонкэ гаэри» — день, когда им исполняется 61 год. С этого момента, по старинному японскому поверью, начинается возвращение пожилых людей в период второго детства. Отмечаются иногда в японских семьях и такие даты жизни престарелых родителей, как семидесятилетие (коки-но иваи) и семидесятисемилетие (ки-но иваи). Заимствованные из Китая праздники эти стали в Японии формальным поводом для выражения взрослыми детьми и близкими своей симпатии к старейшим членам семей. И, наконец, в бытовом обиходе японских семей издавна остается празднование восьмидесятивосьмилетия (ёиэ-но иваи) тех немногих стариков, которые доживают до такого возраста. В этот день в доме юбиляра собираются обычно на торжественные застолья не только его дети и внуки, но и многие другие люди, связанные с ним томи или иными узами родства^[356].

Традиции прошлого оказывают, несомненно, определенное влияние на общественное сознание японцев: и по сей день многие жители этой страны склонны по старинке считать, что в мире мало найдется народов, которые бы так ревностно почитали своих родителей и предков, как японцы^[357]. Правительственные круги, а также органы массовой информации стараются в наши дни подкрепить подобные убеждения различными административными и пропагандистскими средствами. Примером тому может служить введение в качестве национального праздника «дня престарелых», отмечаемого ежегодно 15 сентября. В этот день представители премьер-министра торжественно вручают всем старикам японцам, достигшим в истекшем году столетнего возраста, специально изготовленные именные серебряные чаши. Параллельно в тот же день в адрес каждого из долгожителей, чей возраст превышает 100 лет, поступает но почте приветственное послание главы правительства. Но все эти малозначащие красивые пропагандистские жесты, как рябь на море, нисколько не затрагивают глубинную повседневную семейную жизнь основной массы пожилых людей страны, их взаимоотношений с окружающим миром, в первую очередь со своими взрослыми детьми и внуками.

Как же относятся друг к другу старики родители и взрослые дети в Японии наших дней? На первый взгляд в умах и тех и других продолжают по-прежнему доминировать традиционные конфуцианские представления о долге детей перед своими родителями, об их моральной обязанности обеспечивать средства к существованию и уход за теми людьми, которые даровали им жизнь. Об этом говорят результаты массовых опросов населения. Так, например, в ходе одного из них 80 % опрошенных людей разных возрастов вполне определенно согласились с тем, что помощь детей престарелым родителям — это дело естественное и обязательное, и лишь 14 % выразили свое несогласие с таким мнением^[358].

А вот сводные сведения канцелярий премьер-министра» в ответах пожилых людей 60–69 лет в ходе опроса, призванного выявить их отношение к тому, должны ли взрослые дети брать на себя уход за своими родителями в старости. Наибольшую поддержку опрошенных получили ответы:» «Должны при любых обстоятельствах» (42 %) и «Должны, если у них есть достаточно сил для ухода за родителями» (39 %). Лишь явное меньшинство избрало противоположные ответы: «Родители должны жить сами, и дети могут не заботиться о них даже в старости» (9 %) и «Поскольку взимаются налоги и взносы в пенсионные фонды, то о пожилых людях должны заботиться государство и общество, а дети о родителях заботиться не должны» (4 %)^[359].

Однако мнения, высказываемые японцами в ходе общественных опросов, нередко не согласуются с их поведением в реальных жизненных ситуациях. Оставаясь в мыслях приверженцами традиционных взглядов на «сыновний долг», многие японцы в силу ряда объективных причин, а также собственных эгоистических расчетов уже не одаривают сегодня стариков родителей тем вниманием и теми заботами, которые были бы необходимы даже с их собственной точки зрения. И дело тут не столько в каком-либо ослаблении моральных устоев людей нового поколения, сколько в том, что прежняя мораль чем дальше, тем меньше согласуется с объективной реальностью. Ни сила традиций, ни рамки законов, ни старания властей и средств массовой информации не могут предотвратить в наши дни действие в общественной жизни Японии ряда новых экономических и социальных факторов, подрывающих прежние традиционные нормы взаимоотношений между стариками родителями и их взрослыми детьми.

Так, в частности, одна из важнейших причин ослабления опеки взрослых детей над своими престарелыми родителями связана с увеличением бюджетных трудностей трудовых семей страны. Достаточно, к примеру, отметить следующее: хотя продолжительность жизни стариков родителей в среднем по стране значительно увеличилась, а соответственно удлинились и сроки их пребывания на иждивении у детей, тем не менее в уровне заработной платы детей это изменение, как правило, остается неучтенным. Каковы бы ни были благие намерения людей среднего поколения в отношении стариков родителей, им часто не под силу реализовать их, не жертвуя при этом интересами других членов семьи, и в том числе самых младших. Вот что пишет по этому поводу в своей книге Сигэру Яматэ: «В современном капиталистическом обществе увеличивается число рабочих семей, бюджет которых держится на доходах от заработной платы, получаемой за наемный труд. В старости же получение заработной платы посредством наемного труда становится невозможным, так как рабочая сила приходит в упадок. Дети стариков из рабочих семей, вступив в брак и начав самостоятельную жизнь, подобно всем рабочим семьям, восполняют свой семейный бюджет лишь из одного источника — заработной платы, и у них нет избыточных средств на содержание и уход за престарелыми родителями. Их заработной платы хватает более или менее на покрытие стандартного прожиточного минимума, рассчитанного на удовлетворение нужд рабочего, его жены и детей (предполагается, что в нуклеарной семье рабочего есть два ребенка). Именно этот прожиточный минимум и берется за основу при переговорах между предпринимателями и рабочими по вопросам заработной платы, а что касается расходов на содержание престарелых родителей, то они с самого начала во внимание не принимаются. Следовательно, те семьи рабочих, которые содержат престарелых родителей, оказываются весьма стесненными в своих семейных бюджетах». В качестве подтверждения Яматэ приводит некоторые материалы обследований, проведенных совещательными органами при правительстве. В этих материалах, как сообщает автор, отмечается «тенденция детей не уделять слишком большого внимания уходу за престарелыми родителями» и констатируется «увеличение числа семей, где молодые супруги не могут обеспечить престарелым родителям необходимый уход»^[360].

Сравнительно низкий уровень доходов многих семей японских трудящихся, ограничивающий их расходы на содержание родителей, обусловил одну весьма заметную перемену вовзаимоотношениях детей со своими престарелыми отцами и матерями: если раньше в Японии считалось вполне естественным, что бремя материальной опеки над стариками родителями брал на себя целиком старший сын или тот из детей, в доме которого проживали родители, то в наши дни среди японцев преобладает уже мнение, что вклад в дело ухода за родителями должны вносить не только старшие сыновья, но и остальные дети. Это видно из опроса супружеских пар в возрасте от 30 до 49 лет, опубликованного канцелярией премьер-министра 31 августа 1975 г. В ходе опроса 52 % респондентов заявили о том, что в оказании материальной помощи родителям должны участвовать все дети «в зависимости от доходов каждого из них», и лишь 36 % высказались за то, чтобы обязанности материальной помощи родителям брал на себя кто-либо один из детей. При этом, кстати сказать, 1 % опрошенных заявили, что у них вообще нет желания оказывать родителям какую бы то ни было материальную помощь. Тот же опрос показал, что в реальной жизни лишь 40 % супружеских пар в возрасте от 30 до 49 лет, имеющих престарелых родителей, оказывают им материальную помощь^[361].

Одновременно канцелярия премьер-министра опубликовала также данные параллельного опроса лиц в возрасте от 60 до 74 лет, живущих в крупных городах страны. Как явствует из этих данных, 62 % опрошенных сообщили, что дети обеспечивают большую часть их расходов на жизнь, 19 % — что денежная помощь детей составляет лишь некоторую долю из суммы, требующейся на их жизненные нужды, а 18 % заявили, что от детей они получают лишь карманные деньги^[362].

В целом, однако, создается впечатление, что многие из японских супругов возлагают на себя в наши дни обязанность по содержанию престарелых родителей без особой радости и не скрывают при опросах своей готовности уступить это дело государству, если бы последнее предоставило их родителям соответствующее пенсионное обеспечение. Достаточно сказать, например, что 74 % супружеских пар в возрасте от 30 до 49 лет высказались при опросе за то, чтобы материальную помощь их родителям оказывали бы не столько они, сколько государство^[363].

Положение стариков, проживающих совместно со взрослыми детьми

К числу факторов, подрывающих основы прежних взаимоотношений между взрослыми детьми и престарелыми родителями, относится также массовый распад больших родовых семей, происходящий в современной Японии под влиянием экономических, социальных и демографических перемен. Как показывает жизнь, этот распад ведет к размежеванию старшего и среднего поколений и к вытеснению стариков за рамки новых семей, созданных их взрослыми детьми.

В данном вопросе, по свидетельству японских социологов, наблюдается еще более очевидное несоответствие между идеалами и действительностью — между представлениями детей и родителей о нормах взаимоотношений друг с другом и реальной жизненной практикой.

При знакомстве с результатами отдельных общественных опросов складывается впечатление, что большинство японцев, включая молодежь и стариков, настроено и поныне в пользу того, чтобы престарелые родители жили совместно со своими детьми. К сторонникам такого взгляда, согласно одному из массовых опросов, относятся 71,2 % молодых японцев и 70,1 % пожилых, в то время как к сторонникам раздельного проживания взрослых детей и родителей-стариков — лишь 21,3 % молодых и 25,1 % пожилых^[364]. Это дало официальным комментаторам основания утверждать, что взгляды большинства японцев существенно отличаются от взглядов большинства американцев и западноевропейцев: в США, например, за совместное проживание высказались при подобном же опросе лишь 23 % молодых людей и лишь 11,8 % пожилых, а против — явное большинство: соответственно 72,9 % и 86,6 %^[365].

Что касается мотивов, побуждающих взрослых японцев жить одной семьей со стариками родителями, то некоторое представление о них дают результаты массового обследования, проведенного канцелярией премьер-министра среди этой категории населения. Ответы обследуемых на вопрос, почему они предпочитают жить совместно со своими родителями, распределились следующим образом: «Потому, что жить со своими родителями — это естественный долг детей» — 71 %; «Родители хотят жить вместе» — 4 %; «Жить совместно целесообразно экономически» — 4 %; «Потому, что здоровье у родителей неважное» — 2 %; «Потому, что нас соединяет взаимная любовь» — 12 %; «Это целесообразно по разным причинам» — 4 %; неясные ответы — 3 %^[366].

Готовность большинства японцев среднего поколения жить совместно со своими родителями подтверждается, казалось бы, и общей картиной семейного положения японцев преклонного возраста. В 1980 г., по данным министерства благосостояния, в стране насчитывалось 11 225 000 семей, где есть люди в возрасте 60 лет и старше. При этом семьи, в которых пожилые люди живут совместно со своими женатыми, а также замужними детьми и внуками, составляли 45 %; семьи, где старики родители живут со своими неженатыми и незамужними детьми, — 14,8 %; семьи, состоящие только из пожилых супругов, — 17,9 %; обособленно проживающие пожилые одинокие люди — 11,2 % и прочие семьи со стариками — 11,2 %^[367].

Более детально семейное положение японцев старшего поколения вырисовывается из сведений министерства благосостояния, относящихся к 1978 г. Согласно этим сведениям, совместно со своими сыновьями и их женами проживают 49,1 % всех лиц в возрасте 60 лет и старше, с дочерьми и их мужьями — 5,7 %, с неженатыми сыновьями — 9,7 %, с незамужними дочерьми — 5,0 %, с другими родственниками и прочими лицами — 2,5 %. В то же время отдельно от своих детей проживают 23,6 % всех лиц в возрасте 60 лет и старше, а 4,4 % живут обособленно, будучи бездетными. Из приведенных данных видно, таким образом, что совместно со своими взрослыми детьми в рамках единых семей живут в Японии наших дней 72 % всех людей пожилого возраста (от 60 лет и старше). Причем, как считают японские социологи, для 54,4 % указанных выше семей совместное проживание стариков со своими детьми является «стабильным» (там, где они живут с женатыми сыновьями или с замужними дочерьми), а для остальных — «нестабильным» (там, где они живут с неженатыми сыновьями и с незамужними дочерьми)^[368].

Совместное проживание со своими детьми явного большинства всех пожилых японцев свидетельствует, несомненно, о живучести прежних конфуцианских традиций, в соответствии с которыми старость выглядит достойной лишь тогда, когда старики родители остаются с кем-либо из взрослых детей до конца своих дней под одним общим семейным кровом. Как показывают опросы, проведенные среди людей «зрелого возраста» (от 40 до 65 лет), и по сей день в этой категории японцев преобладают лица, считающие, что идеальный вариант жизни в старости — это «жить безмятежно в семейном кругу среди своих детей и внуков». В ходе одного из опросов, проведенных компанией «Дэицу», в пользу такой жизни высказалось, например, 54,7 % опрошенных^[369]. Широкая распространенность подобных взглядов и обусловливает тот факт, что в современной Японии доля пожилых людей, проживающих совместно с детьми в рамках единой семьи, остается значительно большей, чем в США и в странах Западной Европы, где основная масса пожилых людей живет отдельно от взрослых детей^[370].

Но отмечая все это, нельзя в то же время упускать из виду и сравнительно быстрое сокращение в Японии доли именно тех семей, где старики родители проживают совместно со своими взрослыми детьми. Согласно данным официальной статистики, с 1960 по 1975 г. доля японцев в возрасте 65 лет и старше, живущих совместно со своими детьми, сократилась на 11,8 %, тогда как доля обособленных супругов-стариков возросла на 6,8 %, а доля живущих в одиночестве стариков, в том числе и имеющих взрослых детей, — на 3 %^[371].

Соответственно статистика фиксирует быстрое сокращение доли семей, состоящих из трех поколений: за десятилетие, с 1970 по 1980 г., доля таких семей в общей массе семей, где живут лица старше 60 лет, сократилась с 55,2 % до 45 %^[372].

Все это ставит под вопрос действительную готовность большинства представителей обоих поколений взрослых японцев, живущих совместно под одним кровом в рамках одной семьи, продолжать и далее подобный образ жизни. Так ли уж горяча эта готовность на практике? И не последуют ли в ближайшем будущем многие из тех, кто сегодня еще подтверждает ее в ходе массовых опросов, примеру той части своих соотечественников, которые уже живут обособленно: взрослые дети одной семьей, а старики родители — другой? По свидетельству японских социологов, процесс идет именно в этом направлении: центробежные устремления в семьях с тремя поколениями усиливаются^[373]. Комментируя с горечью рост подобных тенденций, авторы правительственной публикации «Совершенствование основ семьи» пишут: «Нельзя сказать, что японский стиль жизни, основанный на совместном проживании взрослых детей и родителей, не порождает трудных проблем. Хотя люди и думают, что совместное проживание детей и родителей — дело естественное, тем не менее в реальной практике совместного проживания обнаруживается немало случаев возникновения психологических осложнений… Именно поэтому в настоящее время у семейных детей и их родителей при совместном проживании появляется стремление жить раздельно»^[374].

Знаменательными в этом плане оказались результаты массовых опросов, проведенных компанией «Дэнцу», значительно отличающиеся от результатов обследований, проводимых правительственными учреждениями. Согласно одному из таких опросов, против совместного проживания со своими детьми высказались, в сущности, большинство опрошенных (64,9 %); при этом 33,6 % избрали формулировку: «Вместе с детьми в одном доме жить не хочу, а хотел бы жить неподалеку», а 27,3 % — формулировку: «Пока моя жена (мой муж) здорова, жить вместе с детьми не хочу»^[375]. Подобные сведения истолковываются японскими комментаторами-социологами как свидетельство постепенного отхода японцев, включая не только молодежь, но и старшее поколение, от своих традиционных взглядов на семейную жизнь и возрастания среди пожилых родителей стремления к независимости от своих детей^[376].

Есть, разумеется, свои особенности и свои проблемы в образе жизни каждой из групп пожилых людей страны: и тех, кто живет с детьми в семьях, состоящих из трех поколений, и тех стариков супругов, которые живут отдельно от своих детей, и тех одиноких стариков, которые живут бобылями независимо от того, есть у них дети или нет.

Наиболее сложно складываются отношения между стариками родителями и их взрослыми детьми в тех семьях, где они живут совместно. Интерес представляет прежде всего финансовая, бюджетная сторона взаимоотношений. Хотя сводных сведений нет, тем не менее некоторое представление об этой стороне дают материалы массовых обследований, организуемых различными административными учреждениями. К их числу относятся данные обследования, проведенного в 1977 г. токийским муниципалитетом. Согласно этим данным, в подавляющем большинстве, а именно в 88 % тех столичных семей, где живут совместно три поколения, включая супругов-родителей и супругов-детей, все члены семей имеют общий бюджет. Раздельные бюджеты у обеих супружеских пар — стариков и молодых — имеются лишь у 11,5 %. То же обследование обнаружило, что вместе питаются 91,8 % стариков и молодых супругов, а порознь — 7,8 %. Почти так же обстоят дела и в семьях, где совместно с женатыми (замужними) детьми проживает кто-либо один из родителей. Согласно обследованию, в 85,6 % таких семей все их члены имеют общий бюджет и питаются совместно. Семьи, где при общем питании дети и родители имеют раздельные бюджеты, составляют 6,1 %; семьи, где при общем бюджете питаются порознь, — 2,4 %, а семьи, в которых раздельны и бюджеты и питание, — 5,4 %^[377]. Вместе с тем то же обследование показало, что в большинстве семей старики родители, живущие со взрослыми детьми, в своих индивидуальных денежных расходах полагаются не столько на детей, сколько на личные средства. Это подтверждается и сведениями о деньгах, получаемых японскими родителями от детей на свои карманные расходы: таковыми располагают лишь 18,5 % стариков столицы, в то время как 79*1 % подобных денег от детей не получают^[378].

Образ домашней жизни пожилых людей, как тех, кто проживает совместно с детьми, так и тех, кто живет отдельно, отличается в ряде отношений от образа жизни людей других возрастов… Сопоставляя сведения, приведенные в табл. 2, с цифровыми данными, характеризующими усредненный распорядок дня лиц иных возрастных групп, авторы книги «Время жизни японцев», подготовленной радиокорпорацией Эн-эйч-кэй на основе массовых обследований населения страны, выделяют следующие особенности образа жизни пожилых людей.

Так, указывается, что среднее время работы стариков меньше, чем среднее время работы людей других возрастов; что на свой отдых старики затрачивают больше часов, чем другие группы взрослого населения; что длительность их сна превышает продолжительность сна «среднего» японца. Отмечается также, что пожилые люди находятся дома значительно дольше, чем люди более молодые; что старики мужчины уделяют домашним делам больше времени, чем их сыновья и зятья, а пожилые женщины — наоборот, меньше, чем их молодые дочери и невестки; что на буднях лица старших возрастных групп общаются с посторонними чаще, чем остальные члены семьи, а по воскресным дням — реже; что, наконец, добрую половину своих свободных от дел домашних часов старики проводят у телевизоров и их сидение перед телевизорами в среднем оказывается продолжительнее, чем у других членов семьи^[379].

Особый интерес представляет в данной связи вопрос о домашних обязанностях пожилых людей, проживающих в семьях из трех поколений. Речь идет в первую очередь о тех случаях, когда пожилые люди уже не работают, а наряду с женами сыновей или со своими замужними дочерьми и внуками находятся в будние дни дома. В целом, как отмечается в работах японских социологов, роль стариков в домашних делах стала в наши дни менее весома, чем прежде. Обследования, проведенные среди населения Кансайского района страны, показали, что в большинстве семей взрослые дети, по сути дела, отстраняют престарелых родителей от решения бюджетных и других важных вопросов семейного хозяйства: за взрослыми детьми, а не за стариками остается теперь обычно последнее слово в тех случаях, когда обсуждаются денежные дела и расходы семей. К старикам же прислушиваются в основном тогда, когда речь идет о делах, связанных с вопросами социального порядка^[380].

Если же обобщить данные обследований, то домашние дела стариков родителей, не работающих по найму, сводятся к следующему: для престарелого отца — это уборка двора и садика, надзор за имуществом, охрана дома, отпирание и запирание дверей, плотницкие работы, уход за семейным алтарем, а для престарелой матери — это охрана дома, уход за семейным алтарем и отправление религиозных обрядов, уход за помещением, содержание в порядке плиты на кухне, покупка продуктов, в некоторых случаях ведение текущих записей о денежных делах семьи^[381].

Упомянутые здесь домашние дела стариков выделены лишь условно. В реальной жизни японских семей нет, разумеется, четкого и постоянного разделения этих обязанностей: во многих случаях те же обязанности лежат одновременно и на хозяйках дома — невестках или дочерях. При этом японские социологи указывают на то, что доля ответственности и прав молодых хозяев обычно превышает теперь долю ответственности и прав свекровей или их престарелых матерей. В отличие от прежних времен в наши дни именно молодые домохозяйки обретают в большинстве случаев суверенное право на распределение между членами семьи их обязанностей. Свекровь же теперь становится чаще всего лишь помощницей невестки в домашних делах. Роль свекрови остается, правда, весьма велика в таких делах, как покупка продуктов и приготовление пищи. Совместную ответственность несут, как правило, обе женщины за уборку стола после еды, а также за уборку помещения. В то же время в уходе за постелями престарелая жена старика отца и молодая жена-невестка сохраняют перед своими мужьями независимую ответственность. Что же касается присмотра за детьми, то в городах этим делом занимаются, как правило, молодые матери-домохозяйки, а в деревнях его нередко передоверяют и свекровям^[382].

Анализируя в своей книге новые моменты в распределении домашних обязанностей между стариками родителями и взрослыми детьми, японские социологи Такэси Камико и Кокити Масуда приходят к выводу, что «в настоящий момент абсолютные полномочия родителей утрачены, а общая тенденция в изменении положения и роли стариков родителей в семье, состоящей из трех поколений, сводится к тому, что по мере старения они утрачивают свое положение хозяев — распорядителей дома и переходят на положение помощников, хотя в ряде случаев в некоторых домашних делах за ними и сохраняется последнее слово»^[383].

Особенно подчеркивается в книге указанных авторов возрастание руководящей роли невесток в домашних делах семей, состоящих из трех поколений, что в корне отличает нынешнюю семейную ситуацию от довоенной, когда невестки третировались родней мужа как «чужие» и должны были покорно подчиняться власти свекровей. «В японских семьях наших дней, когда наблюдается ослабление авторитета отцов, — пишут Камико и Масуда, — престиж свекрови становится не столь высоким, как прежде. Пока жив отец мужа, это еще не очень проявляется, но после его смерти зависимость свекрови от молодых супругов возрастает, и она оказывается под контролем своей невестки, а распри с невесткой ведут к утрате помощи со стороны последней, что ставит жизнь свекрови в невыносимые условия… Короче говоря, в современных семьях положение престарелых родителей стало не столь высоким, как прежде, в результате чего налицо тенденция к появлению покорности у стариков родителей по отношению к молодым супругам»^[384].

Противоречия между стариками родителями и их взрослыми детьми, проживающими в рамках одной семьи, возникают нередко не только из-за распределения домашних дел, но и как результат отсутствия духовной общности между двумя поколениями. Касаясь этого вопроса в своей книге «Японцы в семейной среде», Осаму Такахаси обращает внимание на то, что вкусы и взгляды старшего и среднего поколений зачастую диаметрально расходятся: если, к примеру, первые любят классическую музыку, то вторые не признают ничего, кроме диско-ритмов. Такого рода различие во взглядах и вкусах порождает постепенно неприязнь и вражду друг к другу. И хотя внешне сохраняется видимость благополучия, на деле во многих семьях, где сосуществуют старшее и среднее поколения, царят взаимная отчужденность и нелюбовь, а жизнь людей под одной крышей становится, в сущности, в тягость и тем и другим^[385].

Затрагивая ту же проблему, профессор Соити Пасу, неоднократно цитировавшийся выше, пишет: «Общеизвестно, что, когда пожилые родители живут вместе с семьей сына, весьма часто происходят бурные столкновения между невесткой и свекровью, а также столкновения по поводу содержания родителей между сыном и его женой, живущими с родителями, с одной стороны, и другими семейными детьми, проживающими отдельно, с другой. Часто из скученных городских семейств доносятся жалобы на внуков, которые с началом подготовки к вступительным экзаменам в полные средние школы и университеты выражают бурное негодование по поводу того, что их деды и бабушки стесняют их, проживая вместе с ними в одной семье»^[386].

Да и вообще в Японии наших дней наблюдается распадение прежней системы взаимоотношений дедов и бабушек со своими внуками, находящимися теперь обычно под опекой матерей-домохозяек, т. е. невесток и дочерей стариков. Современные домашние условия воспитания детей в большинстве японских семьях таковы, что внуки начинают смотреть на бабушек и дедушек лишь сквозь призму своих маленьких ребячьих интересов и выгод. Прежнее традиционное почтение к старейшим им уже не внушается. Об этом достаточно ясно говорят итоги обследования, проведенного в нескольких детских садах района Нэрима японской столицы сотрудниками Токийского университета. Вот как распределились ответы 181 ребенка на вопрос о том, за что они любят своих дедушек и бабушек: «За то, что они покупают мне подарки» (63), «За то, что дают мне деньги» (57), «За то, что играют со мной» (25), «За то, что читают мне книги» (13), «За то, что вместе со мной ходят на прогулки» (11), «За то, что помогают мне мастерить что-нибудь» (9), «За то, что делают со мной самолетики» (2), «За то, что вместе со мной едят» (2). Ответы эти ясно показывают, что в наши дни большинству японских дедушек и бабушек удается выманивать у внуков признание и любовь лишь за подарки и деньги. И более того, в наши дни они рискуют легко потерять эту любовь и навлечь на себя недовольство внуков-эгоистов, как только перестают ублажать их. Подтверждением тому служат ответы, данные при обследовании 105 учеников четвертых — шестых классов одной из школ города Сэндай на вопрос о том, за что сердиты они на своих дедушек и бабушек. Раскладка этих ответов такова: «За то, что они ничего не покупают мне» (44), «За то, что они не играют со мной» (36), «За то, что они только спят» (17), «За то, что ругают маму» (8)^[387]. В этом черством, себялюбивом отношении детей к своим дедушкам и бабушкам отражается как в зеркале охлаждение отношения их отцов и матерей к старейшим членам большинства нынешних японских семей. И не случайно упоминавшийся выше Осаму Такахаси расценивает в своей книге как «большую ошибку» мнение соотечественников о том, что «японцы — это народ, который больше, чем все другие народы мира, почитает своих родителей»^[388].

О «психологических неприятностях», испытываемых пожилыми людьми и их взрослыми детьми при проживании под одной крышей, говорят сегодня уже не только критически настроенные прогрессивные ученые и публицисты, но и социологи, близкие к правительству консерваторов. В одной из публикаций 1981 г. пишется: «В нашей стране продолжает глубоко корениться тенденциозное убеждение в том, что следует жить совместно со стариками родителями. Однако если учесть быстрое увеличение числа молодых людей, которые, как показывают общественные опросы, больше внимания уделяют собственному благополучию и удовлетворению личных потребностей, чем отношениям с родителями и с другими членами семьи, то трудно сказать определенно, как в дальнейшем будет складываться совместное проживание родителей и взрослых детей в семьях, состоящих из двух и трех поколений» ^[389].

Но дело не только в возрастании эгоистических настроений молодежи: инициаторами разъездов по отдельным домам и квартирам выступают теперь зачастую и пожилые люди. Особый интерес представляют в этом отношении результаты опроса населения, проведенного в 1978 г. газетой «Майнити» с целью выяснения ряда проблем, связанных со старостью, и в том числе отношения японцев к совместному проживанию стариков родителей со своими взрослыми детьми. С одной стороны, итоги опроса подтвердили результаты других таких же опросов: лишь 25 % опрошенных причислили себя к сторонникам «независимости», т. е. обособленности стариков родителей по отношению к своим взрослым детям. Но, с другой стороны, в отличие от прочих подобных опросов было выявлено, что далеко не все из остальных 75 % думающих иначе — это последовательные сторонники совместного проживания в пределах одного дома, одной квартиры. За такой образ жизни высказались 44 % опрошенных, тогда как 31 % высказались в пользу «проживания в непосредственной близости от своих детей» (буквально: чтобы можно было добросить камень до их дома)^[390]. Здесь явно проявилось новое для японцев-родителей двойственное стремление жить рядом со своими детьми, видеть их постоянно, но в то же время избавить себя от неудобств, связанных с проживанием под одной крышей.

О стариках, проживающих отдельно от своих взрослых детей

Сказанное выше помогает понять, почему сегодня, несмотря на преобладание среди японцев «зрелого возраста» идеалистических помыслов о «безмятежной старости в семейном кругу, среди детей и внуков», в стране усиливаются противоречащие этим помыслам процессы распада и сокращения числа семей, состоящих из трех поколений, и возрастания числа нуклеарных старческих семей. Реальные условия жизни стариков родителей под одной крышей с детьми и внуками заставляют их все чаще действовать вопреки собственным идеалам и мечтам и искать выхода из неурядиц со своими женатыми сыновьями и замужними дочерьми в разъездах по отдельным квартирам, в размежевании на отдельные семьи. И в этом, по мнению японских социологов, отчетливо проявляется в наши дни несоответствие стариковских идеалов и реальной действительности, а также несоответствие взглядов на жизнь людей старшего и младшего поколений^[391].

Разнобой в статистических публикациях не позволяет точно судить о том, когда и сколько стариков родителей отделились от своих детей и стали жить отдельными семьями. Согласно уже приведенным ранее сведениям министерства благосостояния, из общего числа 11 225 000 семей страны, включающих людей в возрасте 60 лет и старше, 2 006 000 семей состоят из одних стариков супругов, а 1 261 000 «семей» из одиноких стариков^[392]. Судя по всему, наиболее высокий процент этих обособленных семей стариков проживает в крупных городах страны. По данным обследования, проведенного в Токио в 1977 г., пожилые люди в возрасте 60 лет и старше, проживающие обособленно, составляли 32,5 % общего числа столичных жителей этой возрастной категории^[393]. Показательны и такие сведения: среди одиноких пожилых людей, живущих обособленно, 60 % имеют детей^[394].

Что же толкает японских стариков к проживанию на расстоянии от детей? Судить об этом можно по ответам пожилых людей столицы (60 лет и старше) на вопрос обследователей, почему они не живут вместе с детьми: 50,3 % опрошенных ответили, что «жить отдельно приятнее и спокойнее»; 17,3 % сослались на объективные обстоятельства: «прежний дом стал тесен», и только 6,7 % указали на «несогласие детей» проживать совместно^[395].

Согласно данным другого обследования, проведенного столичными муниципальными властями среди 1991 обособленно живущих пожилых людей, 739 опрошенных заявили, что их проживание в отрыве от детей носит не добровольный, а вынужденный характер, а наибольшая часть — 819 человек — заявили, что живут так по собственному желанию (363 других опрошенных не имели детей)^[396]. А вот сведения о причинах, побуждающих пожилых людей проживать отдельно, выявленные в ходе опроса, проведенного в 1978 г. в городе Нагоя среди 7887 стариков. Ответы разбились так: «Собственное желание — без детей жить спокойнее и удобнее» — 25,4 %, «Дом слишком тесен» — 14,4 %, «По причине удобств, связанных с работой» — 31 %, «Не ладятся отношения с семьей» — 4,8 %, «Дети вступили в брак и отделились» — 17,1 %, прочие причины — 6,8 %, причины остались неясны — 0,2 % ^[397].

Определенный свет на типичные причины разъездов старых и молодых членов семей проливают и ответы взрослых детей на вопрос о том, почему они не живут со своими престарелыми родителями, задававшийся в ходе обследования, проводившегося канцелярией премьер-министра еще в 1974 г. Ответы эти распределялись так: «Квартира слишком тесная» — 5 %, «Жить порознь удобнее и спокойнее» — 3 %, «Родители хотят жить отдельно» — 5 %, «Родители живут с братом (или сестрой)» — 51 %, «Местожительство родителей далеко от места моей работы» — 10 %, «Дело в том, что я вступил (вступила) в брак» —19 %, прочие ответы —7 %^[398]. Из этих ответов видно, что больше половины всех молодых японцев не живут со своими стариками родителями лишь потому, что с родителями живут их братья или сестры.

Но, пожалуй, точнее всего были уловлены настроения большинства японцев старшего и среднего поколения при другом опросе, проведенном канцелярией премьер-министра в 1978 г. среди лиц 60 лет и старше и параллельно среди лиц в возрасте от 30 до 40 лет. Среди ответов на один и тот же вопрос: «Как жить лучше: отдельно или вместе?» — поддержку подавляющего большинства представителей и той и другой возрастной группы получил ответ: «Если родители здоровы, то отдельно, а если здоровье родителей пошатнулось, то вместе». В пользу такого ответа высказались 76 % стариков родителей и 74 % взрослых детей^[399].

Как же складываются отношения пожилых людей, проживающих обособленно, со своими взрослыми детьми?

Прежде всего интенсивность и характер этих отношений во многом зависят от того, сколь удалены друг от друга обе стороны. В современной Японии при нынешнем высоком уровне развития средств транспорта и связи слишком отдаленных мест, вообще говоря, нет: из любого района страны яри желании всегда можно попасть в другой не дольше чем за день-полтора. Чаще всего родители и взрослые дети проживают в одних и тех же районах страны. А если речь идет о городском населении, то в одних и тех же городах. Так, по данным обследования, проведенного токийским муниципалитетом в 1971 г. среди обособленно живущих пожилых людей, для 25,3 % достаточно 10 минут, чтобы добраться до квартир своих взрослых детей, для 17,4 % — от 10 до 30 минут, для 23,1 % — от 30 минут до 1 часа, для 29 % — от полутора часов до половины дня и для 5,2 %—от половины дня и более. Это говорит о том, что дома и квартиры большинства обособленно проживающих в столице стариков находятся в пределах часа езды от мест проживания их детей^[400]. Более позднее обследование того же муниципалитета (1977 г.) подтвердило склонность родителей-стариков и их детей выбирать местожительство неподалеку друг от друга: от домов и квартир 28,5 % пожилых людей в возрасте от 60 лет и старше, проживающих отдельно, можно добраться до мест проживания их взрослых детей не дольше чем за 10 минут^[401].

Близость проживания многих обособленных семей детей и родителей открывает для тех и других возможность частых контактов. И эта возможность, судя по всему, не упускается ими. Данные еще одного обследования, проведенного токийским муниципалитетом в 1977 г., служат тому подтверждением. В соответствии с этими данными, каждую неделю поскольку раз встречаются со своими взрослыми детьми 53,3 % супругов-родителей и 57,7 % одиноких родителей. Остальные же супруги-родители (46,4 % опрошенных) и одинокие старики (42 %) встречаются со своими детьми в среднем один-два раза в месяц^[402]. И еще одни данные обследования столичного муниципалитета: каждый день встречаются со своими детьми 34,4 % живущих отдельно пожилых людей, раз в неделю — 23 %, раз-два в месяц — 33,2 % и почти не встречаются лишь 8,8 %^[403].

Следует иметь в виду, конечно, что все эти сведения касаются лишь пожилых жителей японской столицы, у которых возможности передвижения гораздо больше, чем, например, у жителей отдаленных сельских районов страны. В целом по стране интенсивность контактов родителей и детей заведомо ниже, чем в Токио. Есть сведения, что многие молодые японцы, уехавшие из деревень на заработки, видят своих родителей-стариков не чаще чем раз в год^[404]. И тем не менее нельзя отрицать, что в образе жизни японцев, проживающих в столице и в других городах страны, есть много общих черт. Это дает основание сделать общий вывод о том, что раздельное проживание не исключает, как правило, сравнительно частых встреч пожилых японцев со своими взрослыми детьми, проживающими отдельно. К тому же все большую роль в семейных контактах последних лет начинает играть телефонная связь^[405]. Японские исследователи считают даже, что контакты родителей-японцев со своими поодаль живущими детьми более интенсивны, чем контакты американцев и западноевропейцев^[406]. И еще один штрих: сопоставление доходов семей престарелых родителей и интенсивности их контактов со своими детьми показывает, что чем больше денежные возможности стариков, тем короче в среднем расстояния между их домами и домами детей и тем чаще их контакты с детьми^[407]. Разъезды в отдаленные друг от друга районы страны остаются для японских родителей и детей скорее исключением, чем правилом, и случаются чаще всего среди беднейших слоев трудового населения, и почти всегда они связаны с экономическими причинами — поисками работы и более высоких заработков.

Получается, таким образом, что разъезды по различным домам и квартирам, снижая накал противоречий между старшим и средним поколениями, не препятствуют в большинстве случаев их дальнейшему общению. Семьи, распавшиеся формально на две части после разъезда родителей и детей, сохраняют зачастую всевозможные бытовые контакты и духовные узы, присущие единой семье. Тем самым обе стороны отдают дань как традициям, так и стремлению к свободе в личной жизни: взрослым японцам нашего времени почитать старших на расстоянии становится удобнее, чем в стенах общего дома. Такие перемены психологически устраивают в какой-то мере и стариков, не желающих стеснять своим постоянным присутствием жизнь молодых супругов. Но для пожилых людей разъезды по отдельным домам и квартирам имеют, признают они сами это или нет, и свои теневые стороны, о которых много пишут теперь и японские социологи, и пресса.

Так, по мнению некоторых исследователей, жизнь стариков, квартирующих обособленно, омрачается ощущением одиночества и изолированности. Будучи территориально оторваны от своих сыновей, дочерей и внуков, пожилые люди утрачивают одну из важнейших радостей бытия — радость ежедневного общения с молодыми близкими им людьми, живущими полнокровной жизнью. Особенно это относится к старикам, проживающим вдалеке от своих детей, переселившихся из родных мест в другие районы страны. Плохо действует также на настроение обособленно проживающих стариков, не ведущих трудовой деятельности по найму, и ощущение монотонной унылости своего повседневного бытия, ограниченного лишь узким кругом домашних дел. Многих таких стариков угнетает чувство своей ненужности и потери смысла существования^[408].

Очень тяготит стариков, живущих отдельно от детей, и боязнь болезней и немощи. Далеко не все из них могут рассчитывать на то, что в случае болезни им будет оказана чья-то помощь. Согласно обследованию, проведенному токийским муниципалитетом в 1977 г. среди проживавших в столице одиноких стариков, 28,2 % из них не могут рассчитывать ни на чью постороннюю помощь в случае своей болезни и, следовательно, должны полагаться только на себя^[409].

Менее защищены обособленно проживающие старики по (равнению с теми, кто живет совместно со взрослыми детьми, и от нищеты, подстерегающей их по мере утраты ими трудоспособности, сокращения сбережений, инфляции и роста цен на товары первой необходимости. Именно одинокие старики составляют основную массу тех японцев, в чьих домах нет телевизоров и телефонов. Так, в частности, одно из обследований условий жизни одиноких пожилых людей обнаружило, что у 82 % из них нет телевизоров, а у 78,6 % — телефонов^[410]. Подсчитано, что 20 % пожилых мужчин и 14 % пожилых женщин умирают в одиночестве. Власти префектуры Хёго установили, например, что такой участи опасаются 38,2 % стариков, проживающих отдельно в пределах указанной префектуры^[411].

В этой связи сурово критикуются в японской прессе условия жизни в домах для престарелых, где проживает в общей сложности около 130 тыс. пожилых людей (в стране насчитывается около 1800 таких домов)^[412]. Печать сообщает, что дома эти находятся либо в глухих районах страны, либо на неблагоустроенных окраинах городов вдалеке от жилых и торговых кварталов, что ставит обитающих в них людей в условия искусственной изоляции от общества^[413]. Эта изоляция усугубляется недоброжелательным отношением к указанным домам со стороны окружающего населения, считающего, что соседство с подобными домами отрицательно сказывается на их повседневном настроении и даже наносит некоторый материальный ущерб домовладельцам, ибо близость домов для престарелых снижает цену окружающей земли и квартир^[414]. Как сообщают газеты, «люди, чьи родители находятся в подобных домах, стесняются обычно сообщать об этом посторонним»^[415]. В сущности, дома для престарелых рассматриваются японцами как пристанища отвергнутых обществом изгоев, от которых отвернулись даже собственные дети.

Таковы в общем наиболее заметные черты взаимоотношений престарелых японцев со своими взрослыми детьми. В сегодняшней Японии эти отношения существенно отличаются от тех, которые преобладали в прошлом и которыми так гордились в свое время японцы. Перемены в отношениях между пожилыми родителями и взрослыми детьми, обусловленные общими переменами в экономической, социальной и духовной жизни страны, далеко не во всем отвечают жизненным потребностям и чаяниям людей старшего поколения. В сущности, за ними скрывается потеря старшими по возрасту членами семей своего прежнего почетного положения. Именно к такому выводу приходят в наши дни японские знатоки вопроса. Указывая на новые моменты в социальном положении пожилых людей, японские социологи Такэси Камико и Кокита Масуда пишут: «Социальная оценка стариков изменилась: если раньше они обладали в семьях престижем глав рода, то теперь они превратились в социально ущербную категорию людей»^[416].

Налицо вместе с тем процесс постепенного размежевания людей старшего и младшего поколений и вытеснения стариков родителей за пределы семей, хотя внешне это и выглядит как добровольные разъезды родителей и детей, предпринятые в большинстве случаев по инициативе самих стариков. Совесть детей в таких случаях остается чиста, да и старики тешат себя мыслью, что не дети, а они сами задумали такой способ разрядки конфликтных ситуаций, назревавших в их отношениях с детьми, пока они жили совместно. Неуклонный рост доли обособленно проживающих стариков в общей массе пожилого населения страны представляет собой, что бы пи писалось по этому поводу в печати, скорее отрицательный, чем. положительный результат постепенного распада некогда типичных для японцев семей из трех поколений.

В физиологическом отношении в старости нет, конечно, ничего привлекательного. Но старикам легче жить в атмосфере уважения и почета, чем при отсутствии такой атмосферы. В снижении социального статуса стариков в Японии наших дней следует видеть, наверное, не столько достижение, сколько одно из кризисных явлений в жизни современного японского общества.

Денежные издержки и бытовые осложнения, связанные с болезнями пожилых людей

Если в первые два-три десятилетия супружества в большинстве японских семей преобладающее внимание взрослых сосредоточивается на воспитании и учебе детей, то на последующих этапах на первый план выступают, пожалуй, проблемы, связанные с болезнями и их лечением. Чем старше становится возраст стариков родителей, а также взрослых детей, тем, естественно, слабее становится их здоровье.

К тому же, как утверждают эксперты министерства благосостояния, «японцы склонны к болезням, хотя предполагаемая продолжительность их жизни и длиннее, чем у большинства других народов мира»^[417]. Обследование, проведенное в 1977 г. химической компанией «Курарэй» среди служащих крупных предприятий районов Канто и Кансай, показало, что хронические заболевания есть почти у 60 % лиц в возрасте до 25 лет, почти у 70 % лиц в возрасте от 35 до 40 лет и почти у 80 % лиц в возрасте от 40 до 60 лет^[418]. В том же, 1977 г. в Японии насчитывалось 116,4 больных на каждую тысячу человек населения, иначе говоря, почти каждый восьмой японец был болей. В общей сложности в стране лечилось в тот год у врачей 8 млн. человек, т. е. около 12 % всего японского населения^[419]. Чаще всего медицинская помощь оказывается лицам в возрасте 70 лет и старше; в течение 1976 г., например, у врачей побывал каждый пятый житель страны, входящий в эту возрастную категорию^[420].

Анкетный опрос, проведенный министерством благосостояния, выявил еще одну естественную закономерность: чем старше возраст опрашиваемых, тем больший процент из них считает себя больными. Так, в частности, больными сочли себя 20 % опрошенных в возрасте от 55 до 64 лет, 35 % — в возрасте от 65 до 74 лет и 40 % — в возрасте 75 лет и старше^[421]. В действительности, однако, удельный вес больных людей среди японцев преклонного возраста гораздо выше, чем это можно судить по их собственным заявлениям. Правительственные данные, относящиеся к 1976 г., свидетельствуют о том, что 90 % японцев старше 65 лет страдают от тех или иных болезней, среди которых преобладают болезни глаз, гипертония, заболевания сердечно-сосудистой системы, а также желудочно-кишечного тракта. Каждый «средний» японец старше 65 лет страдает, согласно статистике, от 2,6 болезни. Те же данные показывают, что 53,6 % лиц преклонного возраста нуждается в неотложной врачебной помощи, 20,7 % — во врачебном наблюдении и 9 % — в медицинском обследовании. И только 10,6 % остаются практически здоровыми, не имея каких-либо хронических заболеваний^{title="">[422]}. Опрос, проведенный в 1980 г. канцелярией премьер-министра среди лиц в возрасте старше 60 лет, показал, что 90 % из них первостепенное значение в своих повседневных заботах придают не семейным и служебным делам, а собственному здоровью^[423].

Учащающиеся с годами болезни стариков омрачают, естественно, повседневное настроение не только их самих, но и других членов семьи, с которыми они проживают. Отмечая это, японский социолог Соити Насу пишет: «До 70 лет пожилой человек в состоянии выполнять в семье такие вспомогательные функции, как, например, присмотр за детьми, и, обладая жизненным опытом, быть полезным советчиком. Однако после 70 лет степень его зависимости от семьи постепенно возрастает по мере ослабления его физической и умственной самостоятельности. К этому времени внуки уже выросли, и семья уже не ждет от старого человека никакой помощи. В то же время ему самому требуется помощь в таких домашних делах, как стирка, приготовление еды и покупка продуктов. В первую очередь это относится к тем старым людям, которые физически уже не в состоянии выходить на улицу и привязаны к дому, нуждаясь во все большей поддержке со стороны своих детей, чем к тем старикам, которые сохраняют самостоятельность. Бремя, ложащееся на семьи в смысле затрат времени и денег, становится особенно тяжелым в тех случаях, когда пожилые люди прикованы к постели»^[424].

По сведениям официальных изданий, опубликованных министерством финансов в 1980 г., в стране насчитывается в общей сложности 420 тыс. людей в возрасте 60 лет и старше, прикованных к постели. Около 40 % из них нуждаются в помощи при умывании, передвижении по дому, в отправлении туалета, при еде, при одевании и т. д.^[425]. Согласно данным обследования, проведенного Всеяпонской ассоциацией социального благосостояния, уход за немощными пожилыми людьми в большинстве случаев (в 87 % случаев) осуществляется женщинами: 26 % из числа этих женщин составляют престарелые жены больных, а 39 % — невестки^[426].

С момента, когда пожилой человек перестает вставать с постели, трудности ложатся на всех членов семьи. Японские исследователи пишут: «Большое влияние на всю обстановку в семье оказывает неизбежно то обстоятельство, что повседневный, непрерывный уход за прикованным к постели стариком осуществляется либо невесткой — женой сына, которая сама находится подчас в пожилом возрасте, либо женой (или мужем) лежащего в постели, либо кем-то из его детей. Лица, осуществляющие уход, при этом сами сталкиваются с не поддающимися учету неприятностями. Люди, оказывающие помощь прикованным к постели старикам, во-первых, не могут отлучаться из дому, во-вторых, им приходится прерывать сон и вставать по ночам, в-третьих, они оказываются лишенными возможности распоряжаться собственным временем, а кроме того, это создает и экономические трудности, связанные с тем, что у присматривающих за стариками людей пет времени для работы по найму с целью заработка»^[427]. Для взрослых детей, и других близких, живущих вместе с больными пожилыми людьми, прикованными к постели, период болезни этих страдальцев становится, таким образом, временем суровых испытаний их верности своему сыновнему, дочернему или супружескому долгу.

Общественные опросы показывают вместе с тем, что современное поколение японцев средних лет далеко не едино в своем понимании и толковании этого долга, и многие из них склонны считать, по-видимому, что уход за престарелыми родителями, прикованными к постели, — это дело не только их личное, но и обязанность государственных органов социального обеспечения. Не полагаясь на личные денежные средства и силы, «средний» японец наших дней склонен все чаще уповать на помощь общества в уходе за его больными родителями. В ходе опроса, проведенного канцелярией премьер-министра 31 августа 1975 г. среди лиц от 30 до 49 лет, 45 % опрошенных сочли, что уход за прикованными к постели родителями — это, «естественно, дело взрослых детей престарелых людей, в то время как 41 % избрали такой ответ: «Прежде всего это дело взрослых детей, но, когда их сил не хватает, уход должно брать на себя общество».

Что же касается вопроса, кто из детей должен в первую очередь взять на себя уход за больными родителями, то ответы разделились следующим образом: «старший сын» — 43 %, «тот из детей, кто наследует имущество» — 13 %, «дочь» — 6 %^[428].

Несколько иначе, судя, по ответам, думают сами престарелые родители: подавляющее большинство из стариков в возрасте от 60 до 74 лет - 61 % — заявили, что в случае, если кто-либо из них окажется прикован к постели, «хотелось бы, чтобы заботы по уходу взял на себя старший сын». Только 15 % высказались в пользу дочери, и лишь 2 % — в пользу «самого любимого ребенка»^[429]. Заметное несоответствие в ответах лиц старшего и среднего поколений на поставленные выше вопросы дает основания предполагать, что в реальной жизни между престарелыми родителями-инвалидами и их детьми довольно часто имеют место значительные расхождения во взглядах, а как следствие этого и конфликтные ситуации.

В соответствии с законами, принятыми в начале 70-х годов под давлением прогрессивной общественности, лица в возрасте старше 70 лет освобождаются в Японии от платы за медицинскую помощь: врачи, лечащие престарелых больных, получают за это вознаграждение из соответствующих государственных и муниципальных фондов^[430]. Снижая в известной мере денежные издержки семей по уходу за больными людьми старшего возраста, такой порядок отнюдь не устраняет, однако, бюджетные трудности, связанные с болезнями престарелых членов семей.

Во-первых, от платы за медицинское обслуживание не освобождаются пожилые люди в возрасте от 60 до 70 лет, хотя они и признаются «стариками» в различных официальных документах. Если даже принять во внимание, что средняя продолжительность жизни японцев удлинилась, по грубым подсчетам, до 75 лет, то все равно получается, что в среднем в течение первых десяти лет периода старости пожилые японцы продолжают лечиться на общих основаниях. А лечение в Японии даже с учетом частичной его оплаты из фонда страхования здоровья обходится людям исключительно дорого. В большинстве случаев больным приходится так или иначе брать на себя значительную долю платежей за каждое посещение врача, за каждое лекарство, за каждый анализ, за каждый рентгеновский снимок, за каждый укол, не говоря уже об операциях, стоящих нередко колоссальные суммы. Подсчитано, например, что при лечении в больницах около 30 % стоимости лечения оплачивается не из фонда страхования здоровья, а непосредственно семьями больных, что составляет в среднем при лечении в обычных больничных условиях до 30 тыс. иен в месяц^[431]. Поскольку старикам 60–70 лет чаще, чем людям младших возрастов, приходится обращаться к врачам, то в общем балансе расходов семей, а также в их личных бюджетах совокупные расходы на лечение занимают на протяжении ряда лет весьма и весьма видное место, что болезненно сказывается на настроении не только стариков, но и поддерживающих их членов семей.

Во-вторых, даже если возраст пожилых родителей превышает 70 лет, все равно их лечение остается связанным с определенными издержками, ибо платить приходится и за лекарства, продаваемые в аптеках, и за вызовы врачей на дом в экстренных случаях, и за транспорт, доставляющий стариков в поликлиники, за дежурства сиделок в больнице и т. д.

Бытовые трудности и денежные издержки, связанные с пребыванием в домах тяжелобольных стариков инвалидов, с одной стороны, и введение системы денежных льгот при лечении стариков в возрасте старше 70 лет не только в амбулаториях, но и в больницах, с другой, породили среди японцев среднего поколения, как сообщается в японской печати, новую примечательную тенденцию, явно противоречащую прежним понятиям о семейной чести. Речь идет о возрастающем стремлении взрослых детей к сбагриванию неизлечимо больных родителей в больницы и госпитали под благовидным предлогом, что там-де им будет оказана максимально эффективная медицинская помощь^[432]. Правда, это не всем удается. Хотя в больницах страны в. соответствии с законами и имеется определенное количество бесплатных коек, предназначенных для больных стариков, но, как сообщается в печати, число этих коек в большинстве больниц преднамеренно ограничивается, а параллельно вводятся «особые», платные койки для стариков, за которые взимается «дополнительная» плата в размере от 1 до 3 тыс. иен в день^[433]. К тому же обследования показывают, что далеко не всех стариков, прикованных к постели, администрации больниц соглашаются принимать, и что устройство в больницу неизлечимых больных преклонного возраста сопряжено с большими трудностями^[434]. Тем не менее все чаще и чаще японцы старшего поколения проводят последние месяцы и дни своей жизни не в кругу близких им людей под домашним кровом, а в одиночестве на больничных койках, получая скупые услуги чужих людей из числа медицинского персонала^[435]. В первую очередь такая печальная участь постигает одиноких стариков, проживающих отдельно от своих детей и родственников.

Боязнь затяжной неизлечимой болезни со всеми сопутствующими ей физическими и психологическими муками, как собственными, так и окружающих близких людей, угнетает в наши дни большое число японцев преклонного возраста. Не случайно небывалую популярность получило среди этой группы японского населения паломничество в буддийский храм Китидзэндзи, находящийся в префектуре Нара. Монахи этого храма «специализируются» на молениях за неожиданную, быструю, безболезненную смерть — «поккури». Ежедневно к алтарю храма приезжают на автобусах со всех концов страны от 500 до 600 паломников-стариков, чающих вымолить у всевышнего мгновенную смерть и избавить таким путем себя от напрасных мук, а свои семьи от тягот и издержек по длительному уходу за собой^[436]. С еще большим усердием молятся в этом храме о мгновенной смерти забытые всеми одинокие старики, коротающие свои дни в отрыве от близких людей.

Та же боязнь неизлечимой болезни, причиняющей тяготы близким, либо мучительной смерти в одиночестве толкает многих японцев преклонного возраста на такой отчаянный поступок, как самоубийство. Еще в 1972 г. Япония заняла первое место в мире по частоте самоубийств среди людей в возрасте старше 75 лет. Как показал анализ причин подобных самоубийств, проведенный в свое время японскими социологами, преобладающей причиной преднамеренного ухода из жизни людей преклонного возраста стала в Японии их боязнь болезней и связанных с ними семейных осложнений (60 % всех случаев)^[437]. О повышенной тяге стариков японцев к самоубийству свидетельствуют и более поздние по времени сведения Национального управления полиции: в 1980 г. в стране было зарегистрировано в общей сложности 21 048 самоубийств, почти 30 % из которых приходилось на лиц в возрасте старше 60 лет, что, по словам газетных комментаторов, свидетельствовало о «трудностях, с которыми сталкиваются в современном обществе пожилые люди». В трех из каждых четырех случаев самоубийств стариков первопричиной являлось «отчаяние, связанное с болезнью»^[438].

Эпидемия самоубийств стариков в Японии — это еще одно подтверждение тому, что семейная жизнь японцев старшего поколения складывается зачастую куда более трагично, чем это можно было бы ожидать в стране, опередившей чуть ли не все другие страны мира по средней продолжительности жизни населения. Сравнительное долголетие японцев вовсе не является гарантией того, что многие из них не окажутся в старости в исключительно жалком и тяжелом состоянии, при котором смерть становится предпочтительнее жизни.

Кончина близких и заботы семей об их похоронах и поминании

В целом статистика фиксирует постепенное снижение смертности японского населения. За 15 лет, с 1960 г. по 1975 г., смертность японских мужчин сократилась на 35 %, а женщин — на 40 %. Если смертность 1960 г. принять за 100 %, то в 1975 г. ее уровень составил 65,63 %^[439]. В 1977 г. в Японии имели место 6,1 смертей на каждую тысячу человек населения — это самый низкий уровень смертности начиная со времени публикации подобной статистики (1900 г.)^[440]. По сообщениям японской печати, в последние годы в стране умирает ежегодно около 700 тыс. человек, из них около 50 тыс. в Токио^[441].

Уход человека из жизни воспринимается японцами как чрезвычайное, самое большое семейное горе, морально обязывающее всех родственников и близких покойного к активному участию в церемониях его похорон и поминаний. Оказание надлежащих почестей умершим близким рассматривается японцами как важнейший долг всех взрослых членов семьи. Именно поэтому похороны близких обставляются в японских семьях весьма торжественно в соответствии с традиционным ритуалом. Хотя в наш век похоронные церемонии во всем мире приобретают все больше и больше сходных черт, тем не менее определенные особенности национального характера японцев продолжают сказываться и в этих церемониях. Более всего эти особенности проявляются в гипертрофированной заботе близких покойного о неукоснительном соблюдении всех правил похоронного ритуала, будь то похороны, проводимые в соответствии с буддийскими обрядами (им следует подавляющее большинство семей страны), или же похороны, проводимые с соблюдением синтоистских и христианских обрядов.

Так, в случае буддийских похорон большое значение придается тому, чтобы в гроб покойного были положены символические предметы, облегчающие дальнейшие странствия его души в потустороннем мире: соломенная шляпа, соломенные туфли, посох и четки. На стенде, устанавливаемом перед гробом, под фотографией покойного в траурной рамке полагается при этом поставить свечу, курящиеся благовония, чашку с питьевой водой и плошку с рисом. Жестко регламентируется также убранство комнат дома покойного (закрываются, например, бумагой все портреты и картины), а у подъезда дома или у его ворот вывешиваются траурные объявления с иероглифом «ими», означающим нахождение в доме покойника. Важную дань уважения покойному и всем, кто приходит проститься с ним, члены семьи, родственники видят обычно в том, чтобы находиться при гробе в специальных торжественно-траурных одеждах (черные кимоно, черные фраки с фалдами и т. д.), получаемых напрокат от похоронных фирм. Огромное внимание уделяется также при похоронах соблюдению установленного порядка прощания близких, сослуживцев и знакомых с покойным, и в частности надлежащему размещению перед гробом всех присутствующих с таким расчетом, чтобы по правую сторону от гроба находились жена, старший сын, дочери и другие близкие, а по левую сторону — сослуживцы, друзья и соседи, причем чем теснее родство и чем важнее и влиятельнее персона, тем ближе должно быть ее место у траурного стенда.

Специфической особенностью японских похорон является регистрация всеми приходящими своих визитов путем занесения своих имен и фамилий в специальные книги, лежащие на столах перед домом покойного. Общепринята также практика возложения визитерами на тот же стол особо изготовленных конвертов с денежными пожертвованиями членам семьи.

Что же касается церемоний прощания с покойным (коку-бэцу сики), то в Японии для них характерно обычное стремление родных и близких быть сдержанными в своих эмоциях, сохранять выдержку, избегать громких рыданий, причитаний и надрывных надгробных речей, а также точно соблюдать порядок, график и ритм похоронного ритуала, единственная экзотическая роль в котором принадлежит, пожалуй, буддийскому священнику, облаченному в соответствующую традиционную одежду и читающему неестественным голосом малопонятные для присутствующих тексты древних молитв. Деловитость и четкость отличают и тщательно регламентируемое движение катафалка с гробом и автомашин с участниками похорон к крематорию, осуществляемое обычно под руководством специального представителя похоронной фирмы. Национальная специфика сказывается, наконец, и в жутковатой церемонии пересыпания палочками в урну с железного противня, доставляемого из печи крематория, костей и пепла покойного. В этой церемонии принимают участие как члены его семьи, так и близкие родственники. Урна с останками торжественно доставляется, как правило, обратно в дом, где и хранится на специальном стенде, задрапированном белой тканью в течение некоторого времени (семь дней и более) до ее захоронения на кладбище. Четкое и неукоснительное соблюдение всех правил похоронного ритуала, так же как и правил проведения свадебных церемоний, обеспечивается в Японии не только представителями специальных фирм, но и различными печатными наставлениями, издаваемыми в виде книг и брошюр большими тиражами и продающимися едва ли не в каждой книжной лавке^[442].

Похоронные церемонии в Японии — дело крайне накладное для родных и близких покойного, ибо они сопряжены обычно с большими денежными затратами. В среднем по стране затраты на проведение похорон, организуемых, как правило, через посредство частных похоронных фирм, составляют около 250 тыс. иен. Обычно они сравнительно низки в глухих сельских районах и высоки в крупных городах. В Токио, например, эти затраты составляют в среднем от 300 до 500 тыс. иен. Особенно много средств расходуется при похоронах различных влиятельных и именитых людей: похороны президентов крупных компаний страны обходятся их устроителям в пределах от 50 до 100 млн. иен^[443].

В настоящее время наряду со специальными похоронными фирмами (в стране имеется около, 3500 таких фирм) свои услуги в организации похорон активно предлагают населению крупные универмаги страны типа «Мицукоси», «Мацуя» или «Такасимая». Хотя похоронные предприятия не рекламируют свои услуги так широко и навязчиво, как фирмы, специализирующиеся на устройстве свадебных церемоний (к похоронам люди обычно заранее не готовятся), тем не менее их бизнес является делом весьма выгодным. Похоронный сервис указанных фирм включает и перевозку покойников на катафалках из больниц и домов в крематории, и доставку к местам панихид венков, цветов и прочего реквизита, и продажу домашних алтарей для поминания усопших в дальнейшем. В список услуг похоронных фирм входит также высылка на места похорон специальных консультантов, призванных оказывать родственникам и близким моральную поддержку и в то же время давать консультации и указания по отправлению должным образом похоронного ритуала^[444].

Расчеты с похоронными бюро — это лишь часть крупных семейных затрат, связанных со смертью близкого человека. В дни похорон, а также в дальнейшем членам семей или ближайшим родственникам приходится выплачивать большие денежные суммы буддийским священникам и храмам, где проводятся панихиды по усопшим. Расходы на панихиды колеблются в среднем от 300 тыс. до 1 млн. иен в зависимости от того, по какому разряду проводят буддийские священнослужители свои богослужения. Значительные суммы (от 3 до 4 млн. иен) затрачиваются и на приобретение колумбариев на монастырских кладбищах в тех случаях, когда родственники умершего не располагают в районах захоронения семейными могилами, в которые помещают обычно в этой стране пепел покойных после кремации. Печать сообщает в этой связи, что несмотря на огромные цены на землю, спрос на кладбищенские участки превышает предложение, из-за чего большое число семей в крупных городах урны с прахом своих близких хранят в домах^[445].

Членам семьи покойного надлежит, кроме того, в соответствии с традиционным этикетом щедро отблагодарить подарками тех близких людей, которые предоставили им в дни похорон денежные пожертвования. В целом, по подсчетам прессы, затраты семей, связанные прямо или косвенно с похоронами близкого человека, достигают громадных, по японским масштабам, сумм, исчисляемых в среднем в 3,5 млн. иен^[446].

Учитывая все это, многие японцы ради облегчения финансового бремени тех, кто возьмет на себя похоронные заботы в случае их смерти, стали вступать в последнее время в члены Ассоциации взаимопомощи, располагающей похоронным фондом, созданным на базе ежемесячных паевых взносов ее членов. Право на оплату в том или ином размере своих похорон из фонда Ассоциации получают при этом те ее члены, которые внесли сполна в этот фонд 60 месячных паевых взносов в размере от 500 до 3 тыс. иен каждый. По сообщениям печати, в 1975 г. в число пайщиков Ассоциации входило 11 млн. японцев, представляющих 2,5 млн. семей страны^[447].

С уходом из жизни стариков родителей много внимания в семьях японцев уделяется обычно решению вопросов, связанных с наследованием имущества покойного, особенно если он принадлежал к имущим «верхам» общества и обладал крупной собственностью. Согласно нынешним законам, во всех случаях право наследования принадлежит непременно лицу, находившемуся в браке с покойным. В первую очередь наследниками покойного становятся также его дети, причем в отличие от прежних времен, когда преимущественным правом наследования пользовался старший сын, в настоящее время все дети обладают при наследовании имущества родителя равными правами^[448]. Согласно ст. 9 гражданского кодекса, в случаях, когда в числе наследников имеются дети покойного (покойной), а также супруга (супруг), наследство делится таким образом: дети получают две трети наследства, а супруга (или супруг) — одну треть. При наличии двух и более детей каждый из них получает равную долю. Если же среди наследников нет детей, право на наследство получают наряду с супругой (супругом) умершего его родители, а при их отсутствии — братья и сестры. В данном случае наследство делится так: половину его получает супруга (или супруг) покойного, а другую половину — родители (братья и сестры при их отсутствии)^[449].

Лишение старшего сына преимущественных прав при наследовании оказало наряду с прочим пагубное влияние на прежнюю семейную структуру японцев. Отныне старший сын наследует лишь часть отцовского имущества, тем меньшую, чем больше у него братьев и сестер. Его авторитет как продолжателя рода теперь уже не подкрепляется никакими имущественными, материальными привилегиями по сравнению с другими братьями и сестрами, что стало одной из важных причин повсеместного исчезновения в Японии больших клановых, династийных домов — «иэ».

В вопросах, связанных с наследованием имущества, как и в других вопросах взаимоотношений стариков родителей и взрослых детей, высвечиваются сегодня и некоторые другие любопытные перемены. Так, например, общее охлаждение внимания детей к запросам своих стариков родителей и снижение роли последних в семьях страны ведет постепенно к тому, что и пожилые люди начинают чаще проявлять равнодушие к судьбе своих детей. Налицо, в частности, появление значительного контингента пожилых родителей, беззаботно относящихся к тому, унаследуют ли их дети что-то после их смерти или нет. Об этом говорят итоги опроса лиц «зрелого возраста» (т. е. от 40 до 65 лет), проведенного компанией «Дэнцу» с целью выявления их отношения к тому, получат ли их дети в наследство что-либо после их смерти или нет. Из четырех вариантов ответов, предложенных опрашивавшимся лицам, ответ: «По возможности хотел бы оставить имущество детям» избрали 14,1 % отвечавших, а ответ: «Хотя большого имущества не собираюсь оставлять, но кое-что оставлю» — 51,4 %. В целом два эти варианта ответов получили, следовательно, поддержку большинства респондентов, а именно 65,5 %. Но в то же время в пользу ответа: «Если что-то останется, то дело другое, а, вообще говоря, оставлять им имущество не собираюсь» высказались 30,6 % отвечавших. К тому же еще 3,9 % избрали такой категорический вариант: «Никакого имущества оставлять им не собираюсь»^[450].

Будучи воспитанными с детства в духе почитания памяти своих родителей и предков, большинство японцев продолжают и в наши дни так или иначе отдавать дань этой традиции. Но многое изменилось тем не менее и в мыслях, и в душах, и в поведении даже этого большинства. Ведь идеологические основы культа умерших родителей и предков неразрывно связаны с древними буддийскими поверьями, несовместимыми с нынешним уровнем знаний и культуры основной массы японского населения.

Вкратце суть этого культа, ревнителями которого и по сей день остаются буддийские храмы страны, сводится к тому, что неспокойные души умерших родных витают некоторое время после смерти неподалеку от своих прежних домов, а затем, лишь после того как живые родственники упокоят их своими молитвами, удаляются в заоблачные дали и находятся там постоянно, навещая свои прежние семьи лишь в определенные дни года. На этих поверьях и основаны все похоронные и поминальные буддийские церемонии, включающие различные священнодействия, направленные на недопущение возврата душ усопших в свои дома без ведома их живых хозяев и в то же время на сохранение контактов с этими душами в те моменты, когда хозяева ждут их прибытия в гости^[451].

Важнейшую роль в культе почитания предков играют домашние алтари, имевшиеся прежде почти в каждой японской семье и служившие для семей местом хранения священных поминальных таблиц, на каждой из которых значилось имя того или иного предка, включая покойных родителей, дедов, бабушек, прапрадедов, прабабушек и других предков во многих коленах. В дни, когда души предков навещают дома своих потомков, их могилы становятся местом «приземления» бестелесных гостей, а алтари — местом их временного пребывания в доме. На могилах и перед раскрытыми дверями алтарей зажигаются поэтому свечи и курильницы, ставится еда, которую, как предполагается, души предков должны отведать вместе с живыми потомками. Не случайно домашние алтари считаются исстари самой ценной частью семейного достояния: их положено в первую очередь спасать при пожарах, а потому именно в алтарях наряду с поминальными таблицами предков принято хранить и прочие семейные реликвии, а также важнейшие документы^[452].

В соответствии с догмами буддизма японские календари устанавливают и время общения живых с душами своих усопших родителей и предков. Самое важное в этом отношении время — это три дня праздника «Обои», отмечаемого по всей стране с 13 но 15 августа. Именно в эти три дня «приземлившиеся» на свои могилы души предков в сопровождении живых членов семей отправляются в свои прежние дома, а затем, погостив там, возвращаются вновь к могилам, а оттуда в места своего постоянного неземного пребывания. К числу других общепринятых календарных дней общения живых с душами предков относятся новогодние праздники (осёгацу), дни весеннего равноденствия (сюмбун-но хи), отмечаемые с 18 по 24 марта, и дни осеннего равноденствия (сюбун-но хи), отмечаемые с 20 по 26 сентября^[453]. Дни почитания памяти родителей и предков в периоды весеннего и осеннего равноденствия именуются японцами и другим словом: «хиган».

Культ поминания усопших родителей и предков, существовавший на протяжении ряда предшествующих веков, остается и в наше время важнейшей частью общественного сознания и национальной культуры японцев. Многие жители Японии, и в первую очередь крестьянское население, продолжают и по сей день регулярно совершать обряды, связанные с этим культом. Примером тому могут служить массовые посещения японцами могил своих родителей и предков в указанные выше календарные дни. В посещениях могил участвуют обычно и престарелые члены семей, и их взрослые дети, и малыши-внуки. Вот как описывается в газете «Тор компэнион», распространяемой среди прибывающих в Японию иностранцев, это массовое паломничество японцев на кладбища в дни весеннего равноденствия: «Члены семей, живущие пока "на этом свете", приносят к могилам деревянные ведерки с водой и заботливо моют надгробные камни своих предков. Затем они преподносят им букеты цветов, фрукты, рис или рисовую водку, оставляя все это на каменных плитах. Члены семей стараются принести ту пищу, которую некогда любили их предки. Многие из могил имеют специальные подставки для цветов и площадки для подношений. В ряде сельских районов семьи приходят на кладбища со своими собственными завтраками, с тем чтобы разделить их с умершими родственниками. Пикники на могилах могут показаться иностранцам мрачным занятием, но для японцев это всего лишь повод для радости и приятных воспоминаний, момент, когда они снова ощущают близость со своими дорогими отцами и дедами»^[454].

Знатоки вопроса установили, что главными ревнителями культа предков в современных японских семьях выступают е столько мужчины, сколько женщины. Как показало, например, выборочное обследование, проводившееся в городе Мариока, именно женщины, включая матерей, жен и дочерей глав семей, в каждых двух случаях из трех осуществляют уход за домашними алтарями и следят за тем, чтобы все поминальные обряды вовремя и должным образом выполнялись^[455].

Особые усилия в деле сохранения семьями знания своих родословных и памяти о предках прилагаются обычно самыми старшими из женщин — матерями глав семейств, живущими, как правило, дольше, чем их мужья — деды. Для них имена умерших родителей, принадлежавших к старшему поколению, зримо ассоциируются с их собственным семейным прошлым^[456].

Однако чем дальше идут годы, тем очевиднее становится процесс постепенного угасания культа предков. Это проявляется во все более массовом отказе японцев нового поколения от соблюдения заповедей и обрядов, связанных с этим культом. Исследователи данного вопроса сообщают, например, о том, что в квартирах и домах нуклеарных семей, создаваемых молодыми людьми, приехавшими из сельских районов в города, зачастую нет домашних алтарей. Если в сельских районах страны до 90 % семей имеют алтари, то в Токио есть районы, где алтарей нет почти у половины их жителей. Да и те семьи, где они имеются, часто рассматривают их как ненужный хлам. По заявлениям некоторых молодых владельцев алтарей, живущих в городе, эти некогда священные предметы сохраняются в квартирах лишь для того, чтобы гости-родственники, приезжающие из деревень, не подвергали осуждению хозяев.

Не проявляют ныне многие молодые японцы и былой заботы о содержании в должном порядке могил своих родителей и предков. Иллюстрацией тому может служить сообщение, опубликованное в газете «Дэйли Иомиури» 25 июля 1983 г. «В последнее время, — писалось в этом сообщении, — в Токио растет число нерегистрируемых могил, что связано, по-видимому, с учащением в Японии разводов и увеличением числа нуклеарных семей. Нерегистрируемые могилы — это могилы тех, чьи родственники неизвестны, или тех, чьи семьи отказались оплачивать администрации кладбищ стоимость ухода за ними». Далее в газете сообщается, что в японской столице с 1950 г. появилось 3247 незарегистрированных могил и что увеличение их числа идет с нарастающей скоростью. Только за двухлетний период, с 1981 по 1982 г., на кладбищах столицы появилось 444 нерегистрируемых могилы.

В книге американского исследователя Роберта Смита «Почитание предков в современной Японии» цитируется в той же связи следующее высказывание одного из японских социологов: «Люди в возрасте от 20 до 30 лет не склонны проявлять большой интерес к поминанию предков. Судя по их словам, это частично объясняется тем, что они не помнят тех людей, имена которых записаны в поминальных таблицах, а также тем, что они отвергают поминальные обряды, считая их занятием, подходящим лишь для пожилых членов семьи»^[457]. Сам же автор книги — Смит видит главную причину утраты молодым поколением японцев интереса к своей родословной и к памяти родителей и прародителей в, массовом отливе японского населения из деревень в города, в постепенном сокращении доли больших клановых семей и в росте числа недавно созданных нуклеарных семей, члены которых утратили связь с прежней социальной средой и присущую этой среде традиционную идеологию. В книге отмечается, в частности, что «в настоящее время в Японии существует огромное число молодых взрослых людей, выросших в семьях, где не было никаких стариков из старшего поколения»^[458]. Глубокий духовный разрыв между старшим и средним поколениями современной Японии — вот что оказывает в наши дни самое разрушительное воздействие на традиции прошлого, включая и традицию почитания умерших родителей и предков, основанную на буддийской и конфуцианской идеологии.

Таковы в общих чертах основные заботы японцев в период болезней стариков родителей, а также после их кончины. Эти заботы, мало известные зарубежным наблюдателям, составляют существенную часть семейного бытия японцев. В них зримо отражаются многие особенности социальной жизни современной Японии.

Глава 5 «КАЧЕСТВО ЖИЗНИ» СОВРЕМЕННЫХ ЯПОНСКИХ СЕМЕЙ

Уровень доходов и расходов «средней» японской семьи

В последнее время японских социологов и политиков часто интересует вопрос, как определить уровень жизни или, употребляя их слова, «качество жизни» людей. Речь идет о тех критериях, по которым можно судить, хороша или плоха жизнь того или иного человека, той или иной семьи. При этом все очевиднее становится, что «качество жизни» складывается из большого числа самых различных факторов, включая обеспеченность жильем, питанием, одеждой, предметами современного быта, сервисом, образованием, медицинским обслуживанием, условиями для труда «по душе» и отдыха «по вкусу» и т. д. и т. п. Но как ни велико число слагаемых, дающих в сумме представление о «качестве жизни», наиболее четко и концентрированно это качество проявляется в японской действительности в уровне денежных доходов семей и индивидуумов, а соответственно и в уровне их расходов на свои личные потребности. Так устроен капиталистический мир, что именно денежные доходы людей были и остаются основным условием, определяющим возможность получения всех тех материальные и духовных благ, из которых слагается в совокупности «качество жизни». По уровню денежных доходов судят обычно в Японии и о месте той или иной семьи в общественной иерархии, о ее принадлежности к той или иной классовой группе, о ее влиянии в обществе и престиже.

Японская правительственная статистика не дает ясного представления о структуре доходов японских семей, о тех долях общей суммы доходов всех семей страны, которые приходятся отдельно на семьи имущих, средних и малоимущих социальных групп. Как правило, в этой статистике фигурируют средние показатели, создающие нивелированное представление о «качестве жизни» японского общества, включая и его «верхи» и «низы». С помощью этой статистики можно судить о жизни главным образом тех японских семей, которые нельзя назвать ни самыми богатыми, ни самыми бедными, которые находятся где-то на полпути между двумя полюсами и образуют собой часть населения, подпадающую под понятия «средняя» семья и «средний» японец.

В целом статистика дает основание предполагать, что в Японии наших дней уровень доходов «средней» семьи существенно не отличается от уровня доходов таких же семей в других высокоразвитых капиталистических странах. Косвенным подтверждением тому служат сопоставимые данные о доходах на душу населения различных стран. В 1978 г. в Японии доход на душу населения составлял 6704 долл. по сравнению с 7907 долл. в США, с 4304 долл. в Англии, с 8141 долл. во Франции и с 3800 долл. в Италии. Иначе говоря, если доход на душу населения в США взять за 100 %, то в Японии он составит 84,8 % от уровня США. Но этому показателю Япония отстает от Западной Германии (103 %), Швеции (147,5 %) и Франции (86,5 %), но опережает Англию (54,4 %), Италию (48,1 %)^[459]. Подобные данные позволяют говорить о том, что средний уровень доходов японского населения стал в капиталистическом мире одним из наиболее высоких.

Сравнительно высоки, если брать абсолютные цифры, и общие показатели доходов «средней» японской семьи. По данным японского министерства благосостояния, годовой доход «средней» семьи, состоящей из 3,53 человека, при 1,65 работающих равнялся в 1979 г. 3585 тыс. иен^[460]. Ежемесячно, следовательно, такая усредненная японская семья имела доход в упомянутом году в размере 298 750 иен.

Наряду с подобными данными в японской правительственной статистике публикуются раздельно сведения о средних доходах «семей, занятых наемным трудом», и «крестьянских семей». В 1977 г., например, как явствует из публикаций канцелярии премьер-министра, реальный месячный доход «средней» японской «семьи, занятой наемным трудом», из 3,79 человека составлял 286 039 иен. А месячный доход «средней» крестьянской семьи из 4,52 человека за вычетом налогов и других платежей, согласно данным министерства сельского хозяйства, лесоводства и рыболовства, в 1977 г. равнялся 330 916 иенам (при годовом доходе этой семьи в 3971 тыс. иен)^[461].

В следующем, 1978 г. в соответствии с публикациями канцелярии премьер-министра месячный доход «средней» семьи работников наемного труда из 3,82 человека составлял 304 562 иены, в 1979 г. (число членов семьи далее не указано) — 326 013 йен, в 1980 г. — 349 686 иен, а в 1981 г. — 367 111 иен (1530 долл.)^[462]. Не будучи вполне сопоставимыми, все приведенные данные в совокупности говорят о том, что в последние годы «средняя» японская семья по своим ежегодным или ежемесячным доходам вышла к концу 70-х годов на весьма высокий уровень, значительно превышающий уровень семейных доходов во многих развитых странах капиталистического мира.

Однако сам по себе этот факт еще не служит для большинства японского населения надежной гарантией высокого «качества жизни». Во внимание следует принимать целый ряд иных обстоятельств, включая динамику цен в стране, соотношение доходов и налогов, состояние спроса и предложения на рынке рабочей силы, уровень социального обеспечения, специфику экономических и культурных запросов населения и т. д. и т. п.

Сводные сведения о бюджетах японских трудовых семей свидетельствуют, в частности, о том, что в их ежемесячный поминальный доход входят значительные суммы, которые фактически в распоряжение семей не поступают и, по сути дела, не могут быть включены в семейный бюджет» К суммам такого рода относятся государственный подоходный налог и местный налог за проживание, отчисления в пенсионный и в другие фонды, входящие в систему социального обеспечения и медицинского обслуживания, платежи по страхованию имущества от пожара, страхованию жизни, а также отчисления в страховой фонд по финансированию образования. Если, согласно данным канцелярии премьер-министра, номинальный ежемесячный доход «средней» семьи, занятой наемным трудом, составлял в 1980 г. 349 686 иен, то за вычетом всех налогов и отчислений в различные фонды (их общая сумма равнялась 44 137 иен) фактически в распоряжение семьи поступало 305 549 иен^[463]. Сходную картину обнаруживают и публикуемые прессой данные за 1982 г. В этом году на все непотребительские платежи и отчисления в совокупности пошло 27,2 % поминального месячного дохода «средней» японской семьи, занятой наемным трудом, а за год, следовательно, такая семья отчислила в общей сложности свыше трех своих месячных заработков^[464]. По данным обследования, проведенного Японским кооперативным союзом потребителей, в августе 1982 г. средняя трудовая семья Японии при номинальном доходе в 357 тыс. иен фактически получила на руки всего 278 тыс. иен, так как около 79 тыс. иен пошли автоматически на налоги и прочие социальные платежи^[465].

При выявлении доходов рядовой трудовой семьи Японии следует также постоянно иметь в виду то негативное влияние, которое постоянно оказывает на них инфляция, ставшая неизменной спутницей экономического развития страны. На протяжении ряда минувших лет, в период так называемого «форсированного роста» экономики, доходы «средней» японской семьи росли быстрее, чем цены на товары массового потребления. Потом в период кризиса и экономической депрессии 70-х годов рост этих доходов заметно замедлился и почти сравнялся с ростом цен. В последующие же годы, а именно в 1980–1981 обнаружилась тенденция к абсолютному падению реальных доходов трудовых семей страны. Причиной тому стало замедление роста заработной платы, с одной стороны, и дальнейшее повышение цен на товары массового потребления при параллельном увеличении налоговых платежей — с другой. Обследование, проведенное канцелярией премьер-министра, показало, в частности, что хотя номинально в 1981 г. ежемесячный доход «средней» японской семьи, занятой наемным трудом, увеличился на 5 % по сравнению с 1980 г., составив 367 111 иен, фактически он вырос лишь на 0,1 %, поскольку индекс розничных цен на протяжении указанного года возрос на 4,9 %^[466].

Но и это еще не все: за тот же, 1981 год подоходный налог, уплачиваемый семьями рабочих и служащих, увеличился на 12,9 % по сравнению с 1980 г., составив в среднем 14 621 иену в месяц, а другие налоги возросли на 14 %, составив в среднем 12 831 иену в месяц. Суммируя все эти выкладки, газета «Асахи ивнинг ньюс» 4 марта 1982 г. писала, что после увеличения налоговых платежей, а также отчислений на социальное страхование и прочих непотребительских расходов «средний доход, поступающий в распоряжение указанных выше семей, составил 317 279 иен в месяц, что в номинальном исчислении на 3,8 % больше, а в реальном исчислении на 1 % меньше, чем в 1980 г. Падению на 1 % реальных доходов, поступающих в распоряжение семей в 1981 г., предшествовало падение тех же доходов на 1,4 % в 1980 г.».

Как свидетельствует статистика, в современной рядовой семье Японии основная доля доходов обеспечивается главой семьи — мужем, в то время как доля доходов, привносимых в семейный бюджет женой и другимичленами семьи, остается невелика. В 1979 г., например, общая сумма месячных заработков всех членов «средней» семьи, занятой наемным трудом, составляла 311 тыс. иен, из них на заработок мужа приходилось 278 тыс. иен, на заработок жены — 22 тыс., а на заработок других членов — 11 тыс. иен^[467]. По данным Японского кооперативного союза потребителей, в 1981–1982 гг. заработки мужей составляли в среднем около 90 % совокупных доходом^[468].

В последние годы, однако, обнаружилась вполне определенная тенденция к увеличению доли заработков жен в общем доходе трудовых семей страны. Это, как сообщалось в японской печати, «служит показателем того, что заработки мужчин-кормильцев отныне уже недостаточны, и женщинам приходится пополнять домашние бюджетные доходы, работая вне дома»^[469]. Согласно данным Статистического бюро канцелярии премьер-министра, опубликованным 15 марта 1982 г., реальный заработок главы «средней» семьи, занятой наемным трудом, в 1981 г. возрос на 0,1 % по сравнению с предыдущим годом, в то время как средний заработок его жены увеличился на 2,4 %. В соответствии с этим стала и большей доля заработков жены в совокупном доходе «средней» семьи, занятой наемным трудом: если в 1963 г. она составляла лишь 3,8 %, то в 1981 г.-7,1 %^[470].

Для подавляющего большинства населения как Японии, так и других капиталистических стран размеры доходной части семейных бюджетов определяются, за исключением отдельных, частных случаев, не столько личными качествами глав семей или их членов, сколько факторами внешнего порядка. К числу этих факторов относятся уровень национальной экономики, соотношение сил на фронте труда и капитала, положение на рынке рабочей силы и т. д.

Иное дело — расходная часть семейного бюджета. Здесь семья располагает куда большей свободой выбора, и в нем проявляются не только материальные, но и духовные запросы индивидуумов, особенности их национального склада, дух времени и многое другое. Знакомство с расходами семьи дает в этом смысле важный ключ к пониманию внутренней жизни этой первичной ячейки общества.

Как же выглядят расходные статьи бюджета современной «средней» японской семьи?

Возьмем за основу данные Статистического бюро канцелярии премьер-министра за 1980 г. Как уже сообщалось выше, в указанном году номинальный месячный доход «средней» японской семьи, запятой наемным трудом, составил 349 686 иен, а месячный доход, фактически поступивший в распоряжение семьи после уплаты налогов и взносов в различные фонды но социальному обеспечению, медицинскому обслуживанию и страхованию, сократился до 305 549 иен. Из этой последней суммы, как свидетельствует статистика, потребительские расходы семьи составили 238 126 иен. По отдельным статьям эти расходы распределились следующим образом: на питание — 66 245 иен (27,8 %), на жилье — 21 302 иены (8,9 %), на отопление и освещение — 11138 иен (4,7 %), на одежду — 21 392 иены (9 %) и различные расходы — 118 048 иен (49,6 %). Что касается «различных расходов», то, согласно тем же сведениям, в 1980 г. они распределились следующим образом: на лечение — 5 771 иена, на парикмахеров, парфюмерию и сангигиену — 5 923 иены, на транспорт и связь — 9061 иена, на содержание автомашины — 11 175 иен, на образование — 6876 иен, на отдых и развлечения — 21 050 иен, на общение с другими людьми — 18 880, на прочие цели — 39 272 иены^[471].

Публикуемая в Японии статистика семейных бюджетов содержит также сведения, которые, будучи весьма расплывчатыми, позволяют тем не менее судить в какой-то мере, как меняется раскладка расходов семей на потребление в зависимости от величины доходов этих семей. В статистику такого рода включаются все семьи страны, т. е. и семьи, занятые наемным трудом, и семьи, получающие доходы как от труда в собственном хозяйстве или предпринимательства, так и в виде процентов с капитала. Условно все они разбиваются на пять групп; так, если обратиться к данным за 1980 г., в первую группу — наименее имущую — входили семьи со средним месячным доходом в 205 105 иен, во вторую — со средним доходом в 272 920 иен, в третью — с доходом в 330 305 иен, в четвертую — с доходом в 356 143 иены и в пятую, наиболее имущую — с доходом в 543 956 иен. Сопоставление средних расходов на потребление в семьях, входящих в каждую из этих групп, обнаруживает следующую закономерность: чем ниже доходы семьи, тем большую долю в се бюджете занимают расходы на удовлетворение первейших жизненных потребностей — на еду и жилье, и тем меньшую долю занимают уже упомянутые ранее «различные расходы». Так, если в семьях первой группы затраты на питание составляли в 1980 г. ежемесячно 32,5 % всех потребительских расходов, а оплата жилья — 17,2 %, то в семьях пятой группы расходы на питание составляли 23,1 %, а квартирные расходы — 11,5 %. Соответственно если в малоимущих семьях доля «различных расходов» была наименьшей — 42,5 %, то в самых имущих семьях она была наибольшей — 55,0 %^[472].

В целом же при всех отмеченных отклонениях доля расходов «средней» японской семьи на питание и квартиру выглядит довольно низкой, что создает впечатление относительной обеспеченности и благополучия. Разве при такой раскладке своего бюджета не обретает «средняя» японская семья возможность удовлетворять ряд своих материальных и духовных запросов, выходящих за рамки насущных жизненных потребностей?

Однако такое предположение при более внимательном знакомстве с фактами оказывается не полностью оправданным и требует при всех обстоятельствах некоторых оговорок. Сведения, публикуемые в Японии, говорят о том, что, отчисляя на питание и квартиру менее половины своих бюджетных средств, идущих на. потребительские расходы, большинство японских семей не удовлетворяет при этом полностью своих потребностей ни в том, ни в другом. В этом-то и заключается одна из основных бюджетных проблем современной «средней» японской семьи.

Питаются ли японцы так, как хотят?

Возьмем питание. Статистика показывает, что население Японии в среднем потребляет меньше калорий, чем население других высокоразвитых стран. Так, в среднем каждый житель Японии потреблял в 1979 г., согласно официальным данным, 2505 калорий. Это значительно отличает Японию от США, а также от ФРГ, Франции и других государств Европы, где число калорий, потребляемых в среднем ежесуточно одним жителем, превышает 3 тыс.^[473]. Более того, состав пищи японцев в качественном отношении также не соответствует стандартам европейских стран. В общем балансе калорий, потребляемых японцами, наибольшая доля — 49 % — приходится на крахмальные продукты с низкими питательными качествами, в то время как, например, в США, Западной Германии, Франции, Англии главное место в пищевом балансе (на уровне 30 % и выше) принадлежит таким белковым продуктам, как мясо, яйца, молоко, которые в рационе японцев играют сравнительно скромную роль (16,3 %). В среднем за год одна японская семья потребляет 173 кг риса, 40 кг хлеба, 58,8 кг рыбы и всего лишь 9,4 кг говядины, 20,4 кг свинины, 13,9 кг куриного мяса и 500 г сливочного масла. Еще более наглядно низкий уровень потребления японцами высококачественных продуктов питания виден из дневного рациона «среднего» японца. Достаточно сказать, что в 1979 г. этот рацион включал в себя лишь 61,6 г мясопродуктов^[474].

Скептики здесь могут усомниться: а есть ли у японцев вообще потребность в увеличении доли мясопродуктов в их рационе и разве не отражает их рацион климатическую специфику страны и физиологические особенности ее жителей? Увы, нет. Вся современная жизнь японцев свидетельствует об их тяге к пище более калорийной и более насыщенной белками, чем их нынешнее питание. Еще в 1969 г. японский автор Сиро Нэмото, поднимая этот вопрос, отмечал в газете «Джапан таймс» повсеместное стремление японцев заменять свою пищевую формулу «рис плюс рыба» европейской формулой «хлеб плюс мясо»^[475].

Тяга японского населения к мясным и прочим вкусным и питательным продуктам подтверждается и неуклонным увеличением потребления ими этих продуктов за минувшие два десятилетия. Так, если в 1960 г. доля протеина животного происхождения (включая рыбопродукты) в рационе «среднего» японца равнялась лишь 7,7 %, то в 1979 г. она возросла до 16,3 %, а среднее дневное потребление мяса возросло за тот же период в 4 раза^[476].

Что же в таком случае побуждает японцев все-таки потреблять мясопродукты в гораздо меньшем количестве, чем их потребляют жители Западной Европы? Может быть, нехватка на рынках и в лавках? Нет, продукты эти в продаже имеются в достаточном количестве. Может быть, причиной тому медицинские соображения покупателей: в японской прессе в последнее время довольно широко обсуждается вопрос о том, не является ли умеренный и бедный животными белками пищевой рацион японцев наилучшим с точки зрения здоровья и продолжительности жизни? Тоже нет, пока медицинские соображения отнюдь не довлеют над сознанием японских жен-домохозяек, ответственных в большинстве семей страны за их пищевой рацион.

Объясняется все на деле иначе, а именно бюджетными расчетами большинства японских домохозяек. Суть дела в том и состоит, что продукты питания, и особенно мясопродукты, стоят в наши дни в Японии гораздо дороже, чем, например, в Западной Европе, США или Австралии. По ценам на продукты питания Япония «превосходит» сегодня едва ли не все развитые страны капиталистического мира. Еще в 1975 г. редакция газеты «Майнити дэйли ньюс» писала, что в Японии, «по подсчетам экспертов, пища западного образца стоит в 5–9 раз дороже, чем японская национальная пища, содержащая равное число калорий»^[477]. Подсчеты департамента сельского хозяйства США показали, что в Токио килограмм говяжьей вырезки при выражении его стоимости в часах рабочего времени обходится одному японцу в среднем в 8 часов 21 минуту труда, в то время как килограмм той же вырезки в Вашингтоне равен по стоимости 52 минутам труда американского рабочего, а в Оттаве — лишь 47 минутам труда рабочего-канадца^[478].

Вот почему, как бы вкусны и желанны ни были продукты животного происхождения, большинство домашних хозяек в Японии воздерживается от их покупки в большом количестве. Мясо, масло, сыры, колбасы, да и многие дорогие сорта рыбы остаются до сих пор в глазах «среднего» японца скорее деликатесами, чем продуктами повседневного потребления.

О тенденции японских семей к экономии на питании, и в том числе на покупке питательных и вкусных мясных и рыбных продуктов, четко пишут и японские исследователи данного вопроса. Так, авторы книги «Семейная экономика», указывая на то, что годовое потребление на душу населения мясопродуктов продолжает оставаться в Японии в 3 раза меньшим, чем во Франции, и в 4 раза меньшим, чем в США, пишут далее: «В нашей стране в настоящее время цены на мясные и рыбные продукты крайне высоки, и хотя доход и зарплата достигли в расчете на душу населения международного уровня, тем не менее экономическое положение средних семой в городах и деревнях не позволяет им потреблять продукты животного происхождения в количестве, равном уровню стран Европы и США. Конечно, нет необходимости слепо копировать продовольственную жизнь стран Западной Европы, и все-таки факт остается фактом: наша страна при сравнении ее с другими развитыми странами остается на целую ступень ниже и находится на уровне среднеразвитых стран»^[479].

Сравнительно низкая доля расходов на питание в усредненном семейном бюджете японцев (в 1980 г., как уже указывалось выше, она составляла 27,8 %) отнюдь не говорит, таким образом, о высоком жизненном уровне населения, как это пытаются изображать иной раз официальные круги Японии. Скорее это свидетельствует об обратном. Справедливым и но сей день остается, судя по всему, утверждение японских прогрессивных экономистов, писавших в свое время в «Справочнике весенней борьбы», предназначенном для активистов профсоюзного движения, о том, что низкая доля расходов на питание в семейных бюджетах «имеет в своей основе нынешнее стремительное повышение стоимости жизни. Ибо в расходах на жизнь очень трудно вследствие существующих социальных отношений урезать расходы на образование, на оплату жилища и т. п. Положение рабочих семей таково, что волей-неволей экономия ведется за счет питания»^[480].

Тот же вывод, в сущности, несколько лет спустя сделали и авторы уже цитировавшейся выше книги «Семейная экономика». Отмечая стремление японских обывателей избегать прорывов в домашних бюджетах, жертвуя качеством своей пищи, они пишут, что в минувшие десятилетия в Японии «имелось немало семей, которые были вынуждены ограничивать свои расходы на питание, и это привело к быстрому падению доли питания в расходах семей. И хотя с точки зрения мировых стандартов питание японцев европеизировалось в какой-то мере по сравнению с прошлым, тем не менее оно продолжает отличаться от Западной Европы и по своему количеству, и по качеству»^[481].

Советским людям, не привыкшим вести ежедневно бухгалтерские подсчеты своих домашних расходов, возможно, покажется странным присущее многим трудовым лионским семьям стремление изо дня в день отказывать себе элементарном удовольствии вкусно поесть ради экономии с целью реализации неких отдаленных семейных задач. Но японцам это странным не кажется — для них это дело естественное, как естественно и ведение «домовых бюджетных книг» (какэйбо), которые ежегодно издаются в различных вариациях миллионными тиражами и которыми пользуются постоянно большинство домашних хозяек страны. На страницы этих книг, разлинованных на большое число граф, пунктуально заносятся суммы платежей за каждую сделанную покупку. В одних графах фиксируются расходы на «основные продукты»: рис и хлеб, в других — на «вспомогательные»: овощи, фрукты, мясо, в третьих — на «приправы», «вкусовые продукты»: чай, кофе, вино, конфеты и т. д.^[482] Мельчайшая денежная трата оказывается в этих книгах на учете, и поэтому японским хозяйкам, ведущим там записи, всегда точно известны даже самые малые суммы, сэкономленные ими при покупке того или иного пищевого продукта за счет пользования отделами уцененных товаров, разницы в качестве продукта или в его фирменной марке и т. п.

Тем более остро воспринимаются ими любые бюджетные упущения и просчеты. Японский обыватель, привыкший смотреть на прилавки магазинов сквозь призму своей «домовой бюджетной книги», чувствует цену товара, и особенно товара повседневного потребления, куда острее, чем это свойственно другим народам. Стремление сохранить баланс в своем семейном бюджете постоянно гнетет японского обывателя и нередко побуждает его на различные самоограничения, в том числе и на отказ от тех или иных любимых блюд. Свидетельством чуткой реакции японцев на любое повышение цен на продукты питания могут служить данные общественного. обследования, проведенного одним из правительственных ведомств в 1977 г. в связи с ожидавшимся тогда повышением цен на рыбные продукты. Вот три избранных наибольшим числом респондентов ответа на вопрос о том, что они будут делать в случае, если цены на рыбопродукты поднимутся: «Придется перейти на покупку иных сортов рыбы» (56 % опрошенных), «Придется есть рыбу низкого качества» (37 %), «Придется ограничить потребление рыбы и покупать больше растительных белков» (22 %)^[483].

В том же духе реагировало большинство японских, обывателей и на падение реальных доходов семей в 1980–1981 гг. в результате увеличения налогов и роста цен на продовольственные товары. Редакция газеты «Майнити дэйли ньюс» 17 марта 1982 г. писала: «Чтобы преодолеть трудности, связанные с замедлением роста доходов, семьи страны стали склоняться к отказу от потребления тех видов овощей, рыбы и мясопродуктов, цены на которые подскочили наиболее резко. В частности, впервые с 1964 г. было зафиксировано реальное сокращение потребления мяса». Это ли не наглядная иллюстрация тому, как умеют японцы выходить из семейных бюджетных трудностей за счет своих желудков?!

Жилищные условия трудовых семей Японии

Аналогичные проблемы возникают перед трудовыми семьями Японии и при определении их расходов на содержание своих домов и квартир. Скажем прямо: жилищным условиям, в которых проживает большинство японских семей в наши дни, не могут пока позавидовать ни американцы, пи жители Европы. Более того, после поездки в Японию в 1979 г. одной из делегаций европейского «Общего рынка» в ее отчете появилась перекочевавшая затем и в японскую печать характеристика японцев как «фанатичных работяг, живущих в кроличьих клетках». И что примечательно: никто в Японии не стал особенно возражать против этой резкой, если не оскорбительной оценки жилищных условий основной массы японского населения.

Каковы же конкретно эти жилищные условия?

Как показывает статистика, в 1978 г. при общем числе семей в 32 835 тыс. — в стране имелось 35-451 тыс. отдельных жилых помещений, т. е. домов, квартир и комнат, предназначенных для проживания отдельных семей. Большая часть этих помещений, а именно 81,7 %, представляла собой деревянные постройки, а остальные представляли собой в основном (15,2 %) строения из литого бетона^[484].

Что касается внутреннего устройства жилых помещений, то в подавляющем большинстве случаев оно остается на сегодняшний день либо японского, либо смешанного японо-европейского типа. Для помещений такого типа характерны соломенные маты — татами вместо полов; стенные шкафы с раздвижными дверями, заменяющие обычные шкафы и гардеробы; тюфяки, расстилаемые на татами, вместо кроватей; низенькие столики для еды и сидения-стулья без ножек, расставляемые вокруг столов и убираемые по окончании еды, и некоторые другие особенности интерьера и меблировки. В домах японского типа обычно не бывает ни системы парового отопления, ни централизованной канализационной сети. Их комнаты, как, правило, невелики по площади и представляют собой чаще всего клетушки от 8 до 10 кв. м. К жилым помещениям этого типа относятся едва ли не все крестьянские дома в сельских районах (в них, правда, площадь комнат обычно больше, чем в городских домах), основная масса деревянных домов в городах и большая часть так называемых «данти» и «апато» — многоэтажных бетонных домов с малогабаритными квартирами, спланированными по японскому типу.

С легкой руки некоторых иностранцев-журналистов, склонных выискивать всякие прелести в японской экзотике, за границей и по сей день ходит молва о каких-то мнимых преимуществах домов японского типа. Сами японцы придерживаются, однако, другого мнения, и если до сих пор большинство из них и продолжают жить но старинке, то лишь в силу экономических причин: поскольку постройка домов европейского типа, как и аренда квартир в этих домах, связана с гораздо более высокими расходами. В подтверждение сошлемся на мнение знатока современного японского быта — журналиста Кимпэй Сиба, изложенное в статье в газете «Асахи ивнинг ньюс» от 18 февраля 1976 г. Касаясь условий жизни в сравнительно новых деревянных домах японского и иолу японского типа, автор статьи пишет: «Эстетически внешний облик японских комнат в этих маленьких домах далеко не соответствует тем красочным описаниям, которые публикуются для восхваления той атмосферы изысканности, которая-де пронизывает японскую архитектуру.

Если в домах есть дети, а они обычно есть, то «сёдзи» (раздвижные двери) убираются. В таких домах стоят на татами детские письменные столики и стулья, а зимой появляются масляные или газовые печи, что портит весь облик помещения. Холодный воздух дует в щели между дверными створками. Помещения японского типа явно не годятся для того, чтобы растить здоровых детей.

Большинство семей предпочло бы, конечно, иметь кровати и кресла. И они наверняка запели бы: их, если бы только средства позволили им приобрести дома с большим числом комнат. А пока им поневоле приходится пользоваться экономическими преимуществами помещений японского типа, которые можно использовать по нескольким назначениям.

Комната, где полом служит татами, не требует мебели. Она может заменить две комнаты американского или европейского типа, так как в дневное время ее можно превращать в гостиную и столовую, а в ночное время в спальню. Если она используется как гостиная, то требуются всего-навсего подушечки для сидения, подкладываемые гостям, а когда они не нужны, их можно просто сложить друг на друга в углу. Если в той же комнате обедают, то в нее вносят стол высотой около фута, и члены семьи располагаются на полу вокруг него. У стола складные ножки, и его можно убрать куда-нибудь тогда, когда комнату превращают в спальню.

Как известно, японские постельные принадлежности состоят из сворачиваемых тюфяков, убирающихся в стенные шкафы. Четыре человека могут поэтому спать в комнате, размер которой позволяет поставить либо одну двуспальную кровать, либо две односпальные.

Выше я уже сказал, что люди, живущие в такого рода домах, редко исходят при этом из собственного желания, — ими движут лишь экономические соображения. Как показывают мои наблюдения, чем выше доходы людей, особенно в крупных городах, тем в большей мере переоборудуются их дома по западному образцу».

Объясняет Сиба и причины того, почему в особняках богатейших людей страны строятся иногда и теперь отдельные комнаты японского стиля. «Это делается, — как указывается в статье, — только затем, чтобы удовлетворить их эмоциональные и эстетические запросы, ибо в этих домах у них имеется больше спальных помещений, чем это им нужно».

Если докапываться до причин современных жилищных трудностей и неудобств значительной, если не большей части японских трудовых семей, то постепенно становится ясно, что корень зла кроется в системе частной собственности на землю и недвижимое имущество, лежащей в основе распределения между семьями жилого фонда страны. В мире, пронизанном духом капиталистического стяжательства, рядовой обыватель постоянно находится под влиянием свойственного имущим «верхам» стремления заполучить в свою частную собственность как можно больше материальных благ, в том числе и земельных владений, и недвижимого имущества. Отсюда одним из важнейших признаков благосостояния стало в глазах японского обывателя наших дней обладание собственным домом. Но этой ценностью обладают в Японии далеко не все: по данным на 1978 г., в собственных домах проживало лишь 18 млн. из 31 млн. семей страны^[485], в то время как остальные 13 млн. проживали на условиях аренды и чужих жилых помещениях. Для многих семей, арендующих с мои жилища, приобретение собственного дома или, как минимум, собственной квартиры стало одной из важнейших жизненных задач. Но решение этой задачи, как свидетельствует действительность, представляет собой для подавляющего большинства дело чрезвычайно тяжелое, сопряженное с рядом трудностей.

Первая трудность связана с получением ссуды на постройку дома либо на покупку дома или квартиры, ибо у основной массы японских семей нет и не может быть в наличии тех огромных денежных сумм (10 млн. иен и более), которые требуются тем, кто собирается стать домо- или квартировладельцем. Преодолеть эту трудность семьям, не обладающим стабильными заработками, — задача непосильная. Ведь специальные банки и полуправительственная Японская корпорация кредитования жилищного строительства, выдающие ссуды застройщикам домов и покупателям квартир на условиях их последующего погашения в рассрочку в течение 30–35 лет и под проценты (5,5 % в год и выше), идут навстречу далеко не каждой семье, желающей эти ссуды получить. Чтобы стать обладателем подобной ссуды, глава семьи должен предъявить указанным выше финансовым учреждениям ряд доказательств своей платежеспособности. Требуется, в частности, подтверждение принадлежности к «солидной» фирме и достаточно длительного непрерывного стажа работы в ней^[486]. Все это практически исключает возможность получения ссуд представителями беднейших, малоимущих семей страны.

Вторая трудность состоит в том, что даже при возможности получения ссуды общий бюджетный баланс многих семей оказывается недостаточно прочным для того, чтобы реализовать их планы строительства или покупки собственного жилья. Одним из главных негативных факторов является при этом высокая стоимость земельных участков, которая в Японии значительно выше, чем в любой другой стране капиталистического мира. Если, по данным на 1976 г., в переводе на йены средняя цена одного квадратного метра земли равнялась в США 3900 иен, в Западной Германии — 6100, и Англии — 2100 иен, то в Японии эта цела достигала 35 000 иен^[487]. И причина столь высоких цен заключается, между прочим, не в ограниченности японской территории, как это иногда объясняют те, кто недостаточно знаком с вопросом, а в непрерывной цепи массовых спекуляций землей, предпринимавшихся и предпринимаемых крупными компаниями на протяжении минувших послевоенных десятилетий. Именно из-за спекуляций год от года цены на землю в Японии растут все выше и выше. Особенно это относится к ценам на участки под застройку. С 1970 по 1980 г. стоимость подобных участков в окрестностях Токио и других районах страны увеличилась в среднем в 7—10 раз^[488]. В 1981 г. цены на землю поднялись по всей стране в среднем на 7,4 %, а цены на участки под застройку — на 8,3 %^[489].

Безудержный рост цен на землю, как констатирует японская печать, стал в наши дни одним из важнейших факторов, препятствующих огромному числу японских семей в реализации их планов строительства собственных домов. В статье газеты «Асахи ивнинг ньюс», опубликованной 1 апреля 1982 г., прямо указывалось: «Цены на землю настолько возросли, что в дальнейшем ее покупка людьми со средним уровнем заработной платы становится невозможной».

Прямым следствием непомерного роста цен на землю является исключительно высокая стоимость строительства и продажная цена индивидуальных домов. Отмечая «чрезвычайно высокие цены на жилье» в Японии, авторы книги «Семейная экономика» указывают, что для приобретения индивидуального дома обыкновенному японскому рабочему требуется сумма почти в 20 его годовых заработков, т. е. значительно больше, чем в США и в других капиталистических странах^[490].

Жизнь показывает, что такие суммы по плечу далеко не каждой «средней» японской семье. Поэтому большинству японских застройщиков, в числе которых преобладают семьи со средним и выше среднего уровнем доходов, присуще обычно стремление ограничиваться покупкой карликовых участков земли и строительством домов, заведомо тесных и некачественных с точки зрения современных понятий о жилищных удобствах. Вот что писалось в этой связи в газете «Джапан таймс» 22 мая 1979 г.: «В настоящее время невозможно купить или построить даже маленький дом в пригородах, а тем более в центре города, менее чем за 10 млн. иен. Учитывая то, что немалая часть семейного бюджета — максимум это может быть 25 %,— должна идти затем на оплату жилищной ссуды, просторный дом представляется большинству людей чем-то вроде утопии». Так, по данным на 1976 г., около 60 % индивидуальных домов, находящихся в жилых кварталах Токио, стоят на участках размером менее 100 кв. м^[491]. Показательны и такие сведения: около 8 млн. семей страны живут в домишках, размеры которых не превышают по площади 50 кв. м^[492]. Массовые покупки японцами карликовых участков земли для строительства на них все тех же «домов-крольчатников» продолжаются и по сей день. «В 1978 г., — сообщала газета „Джапан таймс“, — из 22 400 частных лиц, приобретших земельные участки в пределах столичной префектуры, 70 % составили так называемые „мини-землевладельцы" — те, кто приобрел участки площадью 100 кв. м и менее. Многие из них купили участки площадью менее 50 кв. м»^[493].

Но трудности рядовых семей, построивших или купивших дома или отдельные квартиры, не ограничиваются жилищными неудобствами, связанными с теснотой и несовершенством их новых жилищ. Едва ли не главной трудностью становится для них в последующие годы выплата долгов, связанных с реализацией мечты о собственном доме. Это и ежемесячные взносы в банки на погашение ссуд с соответствующими процентами, и расплата с родственниками, знакомыми и другими частными лицами, оказавшими им в нужную минуту материальную поддержку. По сообщениям печати, в 1979 г. 31 % всех домовладельцев страны находились под финансовым прессом, внося ежемесячно в банки и прочие кредитные учреждения платежи в счет погашения ссуд, выданных на приобретение дома. Средний размер этих ежемесячных платежей составлял 46 тыс. иен^[494]. Как показал один из тогда же проведенных общественных опросов, 61 % домовладельцев-должников из-за указанных платежей вынуждены были отказывать себе в покупке любых вещей, не представляющих собой предметов первой необходимости, а 12,3 % приходилось даже ограничивать себя ежедневно в своих насущных бытовых потребностях^[495].

Для некоторых же из японских семей погоня за призрачным счастьем в виде собственного дома кончается поистине трагически. В 1978 г. японская печать сообщила, например, о мрачной драме, происшедшей в семье служащего одной из фирм Масахиро Харада — жителя городка Оно префектуры Хёго, построившего незадолго до того собственный дом для своей семьи. Семья Харада оказалась не в состоянии вернуть кредиторам долги в размере 20 млн. иен, потраченных на постройку дома. Неотложные ежемесячные платежи в счет долга, достигнув 250 тйс. йен, стали превышать заработки семьи. Это привело семью в отчаяние: Харада, его жена и трое детей заперлись в новом доме, включили газ и погибли, оставив кредиторам записку с объяснением мотивов своего самоубийства^[496].

Еще в худших жилищных условиях по сравнению с «мини-домовладельцами» проживает основная масса тех трудовых семей, у которых нет собственных жилых помещений и которые вынуждены по этой причине арендовать жилье у частных лиц, частных компаний или полугосударственной Японской домовой корпорации. По данным на 1978 г., жилые помещения, сдаваемые в аренду, составили 39,4 % общего числа используемых жилых помещений страны, при этом 26,2 % принадлежало индивидуальным владельцам, 7,5 % — полугосударственным, муниципальным и частным жилищным корпорациям, а остальные 5,7 % — кооперативам^[497]. По ориентировочным данным обследования министерства строительства, опубликованным 2 мая 1979 г., семьи, проживающие в арендуемых помещениях, составляли 32,8 % всех семей страны^[498]. Особенно велика доля семей, арендующих жилые дома и квартиры, в крупных городах страны: в Токио и Осака она достигает чуть ли не двух третей общего числа семей^[499].

Стоимость аренды жилья в Японии находится в неразрывной связи с ценами на землю, со стоимостью строительства и с ценами на дома и квартиры. И растет плата за аренду почти так же быстро, как и цены на землю. Так, средняя стоимость аренды помещений даже в сравнительно дешевых домах Японской домовой корпорации увеличилась за десятилетие, с 1970 по 1980 г., с 14 406 иен до 47 600 иен в месяц, т. е. в 2,7 раза^[500].

Арендная плата, будь то квартиры в домах частных лиц или квартиры в 1147 стандартных домах, принадлежащих Японской домовой корпорации, сильно колеблется в зависимости от района страны, месторасположения дома по отношению к центру того или иного города, от качества дома и давности его постройки, от площади самой квартиры и имеющихся в ней удобств, от конъюнктуры цен на местном квартирном рынке. Так, по теперь уже устаревшим данным, опубликованным газетой «Майнити дэйли ньюс» 1 октября 1977 г. (с тех пор стоимость аренды значительно возросла), средняя месячная плата за аренду комнаты-клетушки размером в 7,4 кв. м (4,5 татами) в деревянном доме без всяких удобств составляла в Токио 15–16 тыс. иен, а за аренду комнаты в 9,9 кв. м (6 татами) в доме такого же типа с кухней, но без санузла — 22 тыс. иен. Для однокомнатной квартиры с. кухней и санузлом в многоэтажном доме, находящемся в административных границах Токио, в зависимости от района, качества дома и жилой площади эта плата колебалась в пределах от 27 до 73 тыс. иен, а в пригородах и городах-спутниках — в пределах от 20 до 30 тыс. иен. Что же касается двухкомнатных, трехкомнатных и четырехкомнатных квартир с удобствами в домах современного типа, то стоимость их аренды в Токио еще в 70-х годах, как правило, превышала 300 тыс. иен в месяц. Съемщиками таких и еще более просторных квартир в фешенебельных домах, именуемых японцами иностранным словом «мансён», становятся обычно в сегодняшней Японии состоятельные семьи, принадлежащие к имущим «верхам» японского общества и составляющие классовое меньшинство населения страны^[501].

Иной удел у тех рядовых японских семей, которые не имеют собственных домов и живут на сравнительно ограниченные заработки. При сложившемся уровне арендной платы им приходится постоянно балансировать между желанием улучшить свои жилищные условия, с одной стороны, и стремлением предотвратить прорывы в своих семейных бюджетах, с другой. Чаще всего при этом берут верх соображения бюджетной экономии: подчиняясь им, большинство трудовых семей страны «предпочитает» арендовать помещения не в центре городов, а на окраинах или вообще за их пределами, не в современных домах со всеми удобствами, а в ветхих, неблагоустроенных деревянных постройках. Да и сами эти помещения представляют собой чаще всего не просторные комнаты европейского типа, а маленькие клетушки японского образца, о сомнительных «удобствах» которых уже говорилось выше. Обследование, проведенное канцелярией премьер-министра в октябре 1977 г. в Токио, Осака и Нагоя, показало, например, что в этих трех городах 90 % семей, снимавших квартиры, не могли отчислять из своих бюджетов на арендную плату более чем 50 тыс. иен в месяц, причем для 70 % максимально возможная сумма арендных платежей была и того менее — 30 тыс. иен в месяц^[502]. В этих пределах, естественно, ничего иного, кроме тесных квартир-каморок, лишенных элементарных удобств, эти семьи арендовать не могли.

Обращая внимание на это обстоятельство, японский знаток жилищного вопроса Микио Сато писал: «Когда кто-либо, потеряв надежду на приобретение собственного дома, решает арендовать квартиру, то в Японии он оказывается практически неспособным арендовать дом с удобствами за приемлемую для него плату, будь то дом общественной корпорации или частного лица» Человек, арендующий дом по дешевой цене, должен смириться поэтому со скверными жилищными условиями и отдаленностью местонахождения дома. Конечно, в аренду сдаются и удобные для проживания дома. Но человеку с зарплатой среднего уровня не под силу высокие платежи за аренду этих домов»^[503].

Именно в этом и кроется причина тех стесненных жилищных условий, в которых живут сегодня миллионы японских квартиросъемщиков. Именно они ютятся в бескрайних и безликих пролетарских кварталах крупных городов, включая столицу страны — Токио. Сообщая о жалком облике этих кварталов и суровой жизни их обитателей, газета «Асахи» 2 апреля 1982 г. писала: «Около 3 млн. семей страны арендуют помещения в деревянных домах, и только в одном Токио число таких семей колеблется от 900 тыс. до 1 млн. Их жилищные условия скверны. Средняя площадь арендуемых ими комнат не превышает шести татами (т. е. 10–12 кв. м), причем 40 % домов имеют общие для нескольких семей туалеты и санузлы»^[504].

Знаменательна в этой связи и такая закономерность, являющая собой пример явной социальной несправедливости: чем ниже доходы семей, тем большую долю в своих расходах приходится им отчислять на оплату аренды квартир. Так, пели в семьях с доходом более 5 млн. иен в год расходы на прейду квартир составляют в среднем 6,5 % их доходов, то в семьях с доходом от 500 тыс. до 1 млн. иен в год эти расходы составляют 17,5 % их доходов^[505].

Серьезно омрачает жизнь многих рядовых семей Японии и состояние окружающей среды в районах, где расположены их дома и квартиры. Жилые кварталы крупных городов страны и их пригородов отличает ограниченность земельных участков, прилегающих к домам, загрязненность атмосферы автомобильными выхлопными газами и отходами промышленных предприятий, отсутствие расположенных рядом скверов, парков и газонов, несовершенство системы городской канализации, шум и грохот транспортных потоков, движущихся поблизости от жилых помещений. Если в Вашингтоне на душу населения приходится 45,7 кв. м зеленых насаждений, в Лондоне — 30,4 кв. м, в Нью-Йорке — 19,2, а в Париже — 8,4 кв. м, то в Токио всего лишь 1,5 кв. м^[506].

По данным канцелярии премьер-министра, опубликованным в 1979 г., 25 % населения страны при обследовании условий их домашней жизни выражали недовольство системой канализации и мусороочистки, 26 % — шумом и грохотом, доносящимся с улиц, 38 % — отсутствием вблизи их домов скверов, детских и спортивных площадок^[507]. В числе 21445 жалоб, поступивших по вопросам загрязнения окружающей среды, 33 % представляли собой жалобы на шум и вибрацию домов, 23 % —на дурные запахи, 18 % — на загрязнение водоемов и 16 % — на загрязнение воздуха^[508].

И еще одна теневая сторона жилищных условий едва ли не половины семей страны: отдаленность жилья от места работы. Трем из каждых десяти японцев в возрасте 15 лет и старше приходится ежедневно ездить на работу или учебу на электричках и автобусах за пределы городов, в которых они проживают! А что касается префектур, прилегающих к Токио и Осака, то там четыре человека из каждых десяти ездит на работу за пределы префектур в указанные города^[509].

Именно по этой причине население Токио, составляющее, согласно переписи 1975 г., 11 674 тыс. человек, в дневные часы резко увеличивается и достигает 13 343 тыс. человек^[510]. И не случайно 23,3 % всех японцев, проживающих в Токио и в прилегающих к нему городах, затрачивают ежедневно более часа на проезд лишь в одну сторону: от дома к месту работы^[511].

Все сказанное в целом позволяет понять, почему так много японцев выражают недовольство своими жилищными условиями. Это относится и к тем японским семьям, которые живут в своих собственных домах и квартирах, и к тем, которые живут в арендуемых помещениях. Об этом недвусмысленно говорят результаты общественного обследования, проведенного министерством строительства в декабре 1978 г. Так, обследование обнаружило, что 12,5 млн. японских семей, или, иначе, около 40 % всех семей страны (38,9), страдают от жилищных неудобств;. При сравнении с данными аналогичного обследования, проведенного пятью годами ранее, приведенные выше цифры свидетельствуют о возрастании на 3,8 % доли семей, не имеющих хорошего жилья. Особенно много семей, находящихся в плохих жилищных условиях, проживают в таких городах страны, как Токио и Осака, где их доля достигает соответственно 42,4 и 43,2 %^[512].

Как показало обследование, в числе жалоб на жилищные невзгоды преобладают жалобы на тесноту жилых помещений (35,3 %), на отсутствие туалетов, кухонь и санузлов (11,4 %), на недостаток солнечного света и плохую вентиляцию (7,5 %), на задымленность и прочие загрязнения окружающей среды (5,6 %), на отсутствие дворов и скверов около домов (7,7 %) и т. д.^[513]

Среди недовольных своими жилищными условиями при этом оказались 55,3 % семей, живущих в арендуемых помещениях, и 30,8 % владельцев собственных домов и квартир. Подводя итог информации об указанном обследовании, газета «Дэйли Иомиури» писала: «Средний японец живет в доме, который его отнюдь не удовлетворяет, тратит более часа на езду к месту своей работы и находится под гнетом долговых платежей, связанных с погашением жилищных ссуд»^[514].

Судя по всему, однако, приведенные выше данные не раскрывают вполне масштабов недовольства японских семей своими жилищными условиями. В частности, это относится к семьям, живущим в арендуемых квартирах. Более близкими к действительности выглядят, пожалуй, данные массового обследования, проведенного канцелярией премьер-министра. Согласно этим данным, опубликованным в январе 1973 г., 04 % всех семей страны, живущих в арендуемых квартирах, заявили о том, что плохие жилищные условия делают их несчастливыми^[515]. А другое обследование, проведенное концелярией премьер-министра, показало, что только 9 % съемщиков домов и квартир удовлетворены своими жилищными условиями и что в общей сложности 44 % всех семей страны недовольны размерами и удобствами своего жилья^[516]. И прав, по-видимому, Микио Сато, писавший в 1981 г., что проблема жилья остается для японцев «важнейшим источником их раздраженности»^[517].

О прочих расходах японских семей на потребление

Ну, а как обстоит дело с прочими потребительскими расходами японских семей? Взять хотя бы расходы на одежду. В этой области бюджетные тяготы японских семей, по мнению знатоков вопроса, оказываются несколько легче по сравнению с семьями других развитых капиталистических стран^[518], ибо цены на ходовую одежду в силу специфики японской промышленности и рыночной конъюнктуры в стране вполне доступны для широких слоев населения. Речь идет не об изысканных модных товарах высшего качества или импортных швейных изделиях, а о товарах массового производства, которые в подавляющем большинстве японские обыватели покупают по сниженным ценам либо при распродажах в больших универмагах, либо в маленьких лавчонках. К тому же проблема одежды облегчена для японцев особенностями географического положения страны, большинство районов которой находится в субтропической зоне.

Вбюджетах японских семей расходы на одежду сравнительно невелики и не порождают таких сложных проблем, как расходы на питание и жилище. Следует, однако, сказать, что в ряде случаев воздействие социальной среды заставляет японцев отказываться от разумной экономии в расходах на одежду. Соображения моды, служебного престижа, а порой и просто тщеславное стремление не ударить в грязь лицом перед соседями и знакомыми заставляют людей, подчас с очень низкими доходами, тратить на одежду суммы, не соответствующие их возможностям. Особенно это относится к молодежи. «Чем моложе мужчина, — писала газета „Дэйли Иомиури”,— тем большие суммы тратятся им… Большинство из них считают, что расходы на одежду и социальные контакты представляют собой затраты, необходимые для успехов в служебных делах»^[519]. Отсюда, судя по всему, проистекает и повышенный интерес молодых японцев к различным веяниям зарубежной моды. Отмечая это, иностранная журналистка Каролин Дэйл писала: «Мало кто из иностранцев, живущих в Японии, не замечал, как прилежно придерживаются молодые японцы тех мод, которые диктует Запад. Фактически из-за своей готовности воспринимать все идеи и сдвиги в моде здешние молодые люди стали более осведомленными в этой области, чем молодые люди в странах, где моды создаются»^[520]. В наши дни очень трудно судить по одежде японца, особенно молодого, о его классовой принадлежности и доходах: внешний вид в таких случаях бывает очень обманчив.

Далеко не всегда имеется соответствие между уровнем доходов той или иной японской семьи и долей в ее бюджете так называемых «различных расходов», наибольшее место среди которых занимают расходы на приобретение всевозможных предметов современного быта, включая электроприборы, кухонную утварь, мебель, радиотехнику, телевизоры, книги и т. п. Исключительно быстрое развитие ряда новых современных отраслей японской промышленности привело к появлению на прилавках японских магазинов большого количества всевозможной бытовой техники. Не являясь жизненной необходимостью, обладание различными техническими новинками бытового назначения создает тем не менее в домах ощущение комфорта, современного уровня жизни и благополучия. Действующий в интересах японских монополий огромный аппарат средств массовой информации (телевидение, газеты, радио) ведет интенсивную обработку населения, всячески рекламируя продукцию фирм, выбрасывающих на рынок непрерывно меняющийся ассортимент предметов быта. Результатом обработки является крайне повышенный интерес японских обывателей ко всякого рода бытовым новшествам, покупка которых весьма обременительна для семейных бюджетов. Эпидемию модных покупок всячески разжигают и сами торговые компании, продающие в рассрочку на год, а то и на большие сроки, такие дорогостоящие предметы быта, как телевизоры, холодильники, фотоаппараты, магнитофоны. К той же категории престижных приобретений относятся и автомашины, пользование которыми в скученных японских городах бывает часто не только излишне дорогим занятием, но и малонужным. Не будучи в силах противостоять искушению, японские обыватели, попавшие в сети рекламы, приобретают предметы комфорта нередко без особой нужды, еще более урезывая в то же время свои расходы на питание, жилье, укрепление здоровья и т. д.

Так растет в бюджетах многих японских семей доля «различных расходов», так образуются: дефициты в этих бюджетах, и так создается в целом по стране высокая насыщенность японских домов престижными предметами современного быта, хотя сами эти дома частенько представляют собой довольно убогие строения, а интересы здоровья их обитателей требуют в первую очередь радикального улучшения их питания, отказа от сверхурочных работ и организации более здорового и содержательного отдыха. По данным правительственного Управления экономического планирования, в 1980 г. домашние кондиционеры имели 42,5 % городских семей и 17,4 % сельских, электрохолодильники — 99,1 % городских семей и 99,2 % сельских, стиральные машины —98,7 % городских семей и 99,3 % сельских, пылесосы — 96,2 % городских семей и 93,5 % сельских, цветные телевизоры — 98,3 % городских семей и 97,6 % сельских, магнитофоны — 63,1 % городских семей и 54,9 % сельских, швейные машины —83,5 % городских семей и 85,5 % сельских, пианино — 16,8 % городских семой и 10,4 % сельских и автомобили — 54,2 % городских семей и 74,5 % сельских^[521]. В этой же связи обращает на себя внимание покупка большим числом японских семей ставшей престижной в наши дни и весьма дорогой мебели европейского образца. На сегодняшний день, например, 38 % японских семей уже не сидят на татами, а имеют в своих домах диваны и кресла^[522]. По насыщенности домов населения современными бытовыми предметами длительного пользования, особенно связанными с электротехникой и радиоэлектроникой. Япония стоит, судя по всему, на первом месте в мире и является в этом отношении уникальной страной. Главная причина отраслевого профиля экономики Японии, которая превратилась в мирового производителя указанных выше товаров. Этим обусловлены и их относительно низкие продажные цены на японском внутреннем рынке.

Следует, правда, отметить, что при весьма высокой насыщенности основной массы японских домов престижными предметами современного быта в стране остается немалый контингент беднейших семей, для которых многие из этих предметов остаются недоступными и по сей день. Так, среди семей с годовым доходом ниже 1 млн. иен имеют автомашины лишь 13,4 % семей, пианино — только 3,1 % и кондиционеры — 9,4 %^[523].

В числе «различных расходов» «средней» японской семьи на потребление, как явствует из упомянутой выше правительственной статистики, наибольшую долю составляют расходы, связанные с оплатой услуг. К ним относятся и денежные затраты на образование детей, и уход за больными членами семьи, и расходы на культурные потребности, отдых и развлечения, и платежи за услуги парикмахерских, прачечных, бань, автосервиса, общественного транспорта и связи.

Труднее всего среди этих расходов поддаются, пожалуй, ограничению и сокращению расходы на образование, поскольку от них непосредственно зависит будущее детей и престиж семьи. С 1974 по 1979 г. наблюдалась тенденция к увеличению доли расходов на образование в семейных бюджетах в связи с практикой найма частных репетиторов, получившей в указанные годы небывало широкий размах. В 1979 г. на данную статью приходилось, согласно официальной статистике, 5,5 % всех расходов «средней» семьи^[524]. Если же брать не общие средние показатели, а лишь показатели для семей, в которых есть дети, то доля расходов на образование в бюджетах таких семей будет более высокой. В семьях, где обучаются в школе двое детей, эти расходы подымались в среднем до 12 %, когда дети поступали в начальную школу, и до 16,3 %, когда дети, будучи в последних классах школы, начинали подготовку к поступлению в высшие учебные заведения. По подсчетам экономистов, за 18 лет учебы ребенка в детском саду, школе и в высшем учебном заведении каждая японская семья тратит на его обучение в среднем около 6,5 млн. иен, что составляет 9,3 % всех доходов семьи за тот же период^[525].

К ограничениям относятся и платежи за медицинское обслуживание больных членов семьи. Их отличие от расходов на образование состоит лишь в том, что заранее они не планируются, возникают неожиданно и покрываются обычно из сбережений. Речь идет, в частности, о расходах на лекарства, покупаемые в аптеках, а также о дополнительной плате, взимаемой нередко медицинскими учреждениями даже с тех пациентов, лечение которых в соответствии с системой страхования здоровья оплачивается из тех или иных страховых фондов. Так, ощутимым бременем для семейных бюджетов становится, как видно из публикаций, оплата обслуживания стационарных больных санитарами, сиделками и медсестрами. В среднем такая плата составляет в больницах около 20 тыс. иен в месяц^[526].

К числу расходов на услуги относятся статистикой и платежи семей за отопление и освещение, включающие плату за пользование электричеством, газом и отопительными приборами, работающими на керосине. В сущности, эти платежи представляют собой дополнительную часть квартирных расходов. В 1979 г. они составляли 4,1 % месячных расходов «средней» японской семьи^[527].

Как явствует из данных статистики, в последние годы наблюдается постоянный рост удельного веса расходов на услуги в бюджетах японских семей. Если в 1970 г. их доля составляла около 21,5 % всех потребительских расходов «средней» семьи, то в 1979 г. она возросла до 25,6 %, причем чем выше доходы семьи, тем большую долю в их потребительских расходах занимают расходы на услуги^[528]. Довольно четко эта закономерность проявилась в расходах на отдых и развлечения. Если в группе семей с самым низким уровнем доходов их доля составляла 6 %, то в группе с самыми высокими доходами — 8 %. В 1979 г. в группе с самым низким уровнем доходов расходы на отдых и развлечения раскладывались так: на любимые увлечения — 13 %, на спорт — 8 %, на поездки на отдых и экскурсии — 35 %, на зрелища —2 %, на чтение — 29 %, на посещение любительских курсов (икэбана, чайной церемонии и т. п.) — 13 %. В том же году в группе семей с самым высоким уровнем доходов расходы на упомянутые выше цели распределялись следующим образом: на любимые, увлечения — 15 %, на спорт — 7 %, на поездки на отдых и экскурсии — 41 %, на зрелища — 3 %, на чтение — 17 %, на посещение курсов — 17 %^[529].

Примечательна и другая закономерность: размер расходов на отдых и развлечения находится в прямой связи с долей свободных часов в бюджете времени японских семей. Чем больше становится эта доля, тем значительнее оказываются затраты «средней» семьи на отдых и развлечения. При разбивке населения по возрастным группам выясняется к тому же, что наибольшую активность в отдыхе и развлечениях проявляют японцы в возрасте от 20 до 30 лет, а наименьшую — японцы в возрасте от 40 до 50 лет^[530].

Следует, однако, иметь в виду, что и в количественном, и в качественном отношении японцы отдыхают на более низком уровне, чем это можно было бы предположить. Статистика показывает, например, что большинство японцев пребывает в отпусках меньшее число дней в году, чем американцы и западноевропейцы. Достаточно сказать, что среди работающих японцев в возрасте от 35 до 44 лет лишь 9,6 % имеют отпуска продолжительностью в три-четыре недели, в то время как 51,8 % находятся в отпусках в течение года не более одной недели^[531]. Длиннее у японцев, чем у рабочих и служащих США и Западной Европы, и трудовая неделя. В Японии фактическое время работы лиц наемного труда (в среднем за неделю) больше на 8 часов, чем в ФРГ, на 4 часа — чем в США, на 3 часа — чем в Англии^[532].

На продолжительности рабочей недели отражается и широко распространенная в Японии практика, когда рабочие и служащие остаются на местах работы дольше, чем это им формально положено. По этому поводу журналист Киёаки Мурата писал в газете «Джапан таймс»: «Общее число часов работы, приходящееся на японца в год, кажется значительно большим, чем во многих других индустриальных странах… Пребывание в течение нескольких сверхурочных часов на рабочем месте, как считается, означает несколько дополнительных тысяч иен, которые в той или иной мере служат подспорьем для семейного бюджета. На многих предприятиях сверхурочная работа стала столь „хроническим” делом, что плата за нее рассматривается как часть „регулярного” месячного дохода… С подобными же переработками связано и стремление японцев рассматривать ежегодный оплачиваемый отпуск как право, которым они могут воспользоваться, а не как обязанность, которую они должны непременно выполнить. Это приводит в Японии к большому числу „неиспользованных“ ежегодных отпусков»^[533]. Даже в крупных компаниях, где работникам предоставляется ежегодно 17 оплаченных дней отпуска, свыше 60 % рабочих и служащих в действительности этим отпуском не пользуются^[534]. «По числу часов переработки, — пишет журнал „Джапан куотерли“, — Япония находится среди развитых стран на первом месте. Ежегодно японский рабочий перерабатывает в среднем 197 часов, в то время как рабочий в Западной Германии — 109 часов. Одна из причин, побуждающих японского рабочего перерабатывать столь большое число часов, заключается в том, что плата за переработку рассматривается в семьях как непременная часть их бюджета»^[535].

Иначе говоря, бюджетные соображения заставляют многих японских рабочих и служащих постоянно жертвовать часами и днями своего отдыха ради дополнительных заработков, причем такая практика поощряется предпринимателями. Критикуя недооценку японцами отдыха как жизненного блага, газета «Асахи ивнинг ньюс» в своей статье от 25 апреля 1974 г. писала, что в сфере отношения людей к своему отдыху Япония находится еще на «первоначальной стадии развития» и представляет собой в этом вопросе «отсталую страну».

Не лучше выглядит на поверку и содержание развлечений на досуге большинства семей страны. Самым главным развлечением японских обывателей как в нерабочие дни, так и по вечерам стало в последние два десятилетия пассивное созерцание экранов своих домашних телевизоров. Согласно обследованию, проведенному канцелярией премьер-министра в октябре 1976 г., «средний» японец в течение суток уделяет отдыху 5 часов 27 минут, но «две трети этого времени он проводит либо созерцая телевизор, либо за другим пассивным занятием». В то же время такому активному виду отдыха, как спорт, он уделяет в среднем, если речь идет о мужчине, лишь 1 час 23 минуты ц неделю, а если речь идет о женщине, то и того менее — 32 минуты в неделю^[536].

Справедливости ради надо признать, что программы телевизионных передач в Японии ведутся на высоком профессиональном уровне и содержат большое количество разнообразной информации, умело обработанной и легко приковывающей к себе внимание зрителей. Но способен ли давать духовный комфорт и отдых хаотический поток новостей, репортажей с мест событий, концертов, дискуссий на политические и бытовые темы, спектаклей, спортивной хроники pi коммерческой рекламы, врывающейся то и дело на экраны, чтобы убеждать зрителей в преимуществах тех или иных стиральных порошков, пылесосов, автомашин, рубашек, алкогольных напитков и т. п.? Не опустошает ли сознание, не утомляет ли ум и не вносит ли сумятицу в головы людей слишком длительное поглощение этого потока бессвязных сведений и впечатлений? Не отбивает ли в конечном счете такой отдых у людей стремления к активному, целеустремленному и полезному для ума и здоровья времяпрепровождению? Поднимая эти вопросы, многие из японских социологов и журналистов приходят к выводу, что постоянное длительное сидение у телевизоров таит в себе для японского обывателя больше вреда, чем пользы, что оно служит свидетельством скорее недостатков, чем достижений в системе отдыха большинства японских семей. Особый вред причиняет пристрастие к телевизионным экранам молодому поколению японцев, и в том числе школьникам, многие из которых из-за недостатка движения и длительного сидения у телевизоров по вечерам страдают бессонницей, отсутствием аппетита, вялостью и физическим недомоганием^[537].

Если в бюджете свободного времени, которым располагает «средняя» японская семья, главное место принадлежит телевидению, то в ее денежном бюджете среди расходов на отдых и развлечения на первом месте по статистике (см. сведения, приведенные на с. 233–234) стоят расходы на экскурсии и поездки на отдых. В отличие от прежних времен стремление «среднего» японца менять в дни отдыха свое местопребывание приняло в наши дни довольно широкие масштабы. По мнению печати, одной из предпосылок тому послужил распад крупных клановых семей на мелкие, нуклеарные семьи, способные к совместным выездам в различные экскурсионные вояжи. Другой важной предпосылкой стало быстрое развитие в стране системы транспортных средств и сети гостиниц, а также увеличение парка автомашин, находящихся в личном владении семей. Один из важнейших стимулов к поездкам на отдых в другие города и районы страны остаются для миллионов японских семей их стесненные жилищные условия, порождающие желание хотя бы на короткое время сменить обстановку и вырваться куда-нибудь «на простор»^[538].

Обследования, проведенные в 1976–1977 гг. редакцией газеты «Майнити» совместно с Японским бюро путешествий, обнаружили, что 76 % семей страны выезжали в течение года на отдых или на экскурсии на сутки и более и что за год каждая семья совершила в среднем 3,3 такой поездки. Из обследования явствовало также, что более 60 % всех поездок семей по стране совершалось с целью «экскурсий» и более 20 % — с целью «посещения родных мест». Любопытна и такая деталь, свидетельствующая о стремлении участников указанных выше поездок к максимальной экономии своих денежных средств: 76 % всех семей, принимавших участие в поездках, останавливались на ночлег в домах родных и знакомых, и только 20 % — в гостиницах, где взимается ныне весьма высокая плата^[539].

Особенно массовый характер принимают выезды японских семей за пределы своих городов и районов в период новогодних праздников, в дни «золотой недели» (в конце апреля — начале мая, когда в соответствии с календарем на одну неделю приходится три праздничных нерабочих дня), а также в августе — с началом национального праздника «Обои». Это как раз то время, когда свободными от работы оказываются не только большая часть взрослых членов семей, но и их дети — школьники. В дни указанных праздников на автомагистралях и вокзалах страны воцаряется сущее столпотворение. Движение автомашин замедляется и приостанавливается на целые часы из-за заторов. Тысячи путешественников осаждают кассы вокзалов в надежде попасть в переполненные поезда. Именно в эти дни повсеместно возрастает число дорожных происшествий и катастроф. Для десятков тысяч семей эпидемия поездок, охватывающая страну по праздникам, оборачивается ежегодно не. отдыхом, а утомительными мытарствами, которые, правда, подавляющее большинство путешественников переносят с присущей японцам стойкостью и безропотностью.

При таких обстоятельствах трудно сказать, оправдывает ли себя практика массовых выездов японцев на отдых и экскурсии и что, собственно говоря, лучше в действительности: спокойное сидение у телевизоров в тесных квартирах-каморках с неутоленной тоской по свежему воздуху и природе или же тот «транспортный ад», через который проходят те, кто выезжает в туристские поездки в праздничные или воскресные дни.

Вряд ли оправдывают себя, по-видимому, и затраты японцев на частые посещения заведений, связанных с азартными играми. К их числу относятся тотализаторы, функционирующие во многих районах страны, особенно в крупных городах, как при ипподромах, так и в отдаленных от них помещениях. Не только по воскресеньям, но и в будни на ипподромах и в пунктах продажи билетов тотализатора торчат по многу часов сотни тысяч людей, одержимых лихорадочной надеждой на мгновенное обогащение и теряющих обычно во имя этой призрачной надежды свое время/заработки и сбережения.

Повальное пристрастие питают также японские обыватели к игорным домам с патинко, которые в среднем, по данным статистики, посещаются ежедневно 10 млн. человек^[540]. Посетители этих домов просиживают там по окончании работы и в воскресные дни по несколько часов в табачном дыму и в изнурительном шуме сотен игорных автоматов, бездумно следя за пляской металлических шариков, закладываемых ими пригоршнями в автомат, а затем с нажимом кнопки вылетающих по одному на его игровое поле. По подсчетам печати, в среднем каждый посетитель игорного дома с патинко за вечер проигрывает около 3 тыс. иен^[541]. Массовое пристрастие японских обывателей к тотализатору и патинко нельзя причислить, разумеется, ни к здоровым, ни к полезным, ни к интеллектуальным видам развлечений. Духовно опустошая людей, такие развлечения вместе с тем ослабляют их связи с семьями, с родными и друзьями.

Ну, а как расценить, казалось бы, отрадный факт, что все большую долю в расходах «средней» японской семьи на отдых начинают занимать в последние десятилетия отдельные виды спортивных развлечений, типа гольфа, тенниса, парусного спорта, ловли рыбы, охоты и т. д.? Здесь также выявляются при знакомстве с действительностью не только положительные, но и теневые стороны. Ведь все дело в том, что основная часть расходов на подобные спортивные занятия приходится не на семьи с низким и средним достатком, составляющие большинство населения страны, а на семьи с высокими доходами, принадлежащие к наиболее имущим социальным слоям японского общества. Здесь средние цифры, в сущности, служат лишь ширмой, скрывающей за собой классовое неравенство, разделение семей страны на сравнительно небольшое число имущих и массу малоимущих, которой заведомо недоступны ни гольф, ни катание на яхтах, ни игры на теннисных кортах, ни другие престижные виды спорта. Будучи связан, как правило, с большими затратами денежных средств и времени, подобный спорт остается и по сей день уделом не столько «средних», сколько богатых семей Японии. У большинства же трудовых семей страны удел иной. Подтверждением тому служит информация, опубликованная 10 октября 1977 г. в газете «Майнити дэйли ньюс» в связи с обследованием, проведенным по данному вопросу одной из частных фирм, производящих спортинвентарь. «Почти 60 % мужчин — работников городских учреждений, — говорится в информации, — не занимаются никакими видами спорта… Хотя почти все работники компаний хотели бы упражняться в том или ином виде спорта, тем не менее бремя служебных дел и ответственность за семьи, которые они возглавляют, не позволяют им появляться на спортивных площадках… К числу трех главных причин их неучастия в спорте относятся „недостаток времени“ (на него указали 52,1 % опрошенных), „отсутствие возможностей“ (44,2 %), „отсутствие места“ (37,4 %)».

Дорогим удовольствием являются также и получившие широкое распространение среди женского населения страны занятия на курсах по изучению искусства экспонирования цветов (икэбана) и чайных церемоний. Владельцы курсов по обучению населения этим изысканным видам национальных развлечений взимают с обучающихся довольно крупную плату. Раньше такие развлечения, как и занятия на досуге другими видами искусства (музыка, пение, стихосложение и т. д.), были доступны лишь высшим слоям японского общества. Теперь круг женщин, посещающих подобные курсы, стал значительно шире благодаря тому, что многие профсоюзные и другие массовые общественные организации оказывают материальное и организационное содействие их учащимся.

Сравнительно доступным для всех японских семей видом культурного отдыха является, пожалуй, чтение книг и периодической печати. В числе расходов «среднего» японца на отдых и развлечения расходы на чтение занимают довольно видное место. Но далеко не все японские семьи питают к чтению книг большой интерес. В ходе массового опроса, проведенного газетой «Иомиури» осенью 1978 г., 43,7 % всех опрошенных заявили, например, о том, что они вообще не читают книг, 24 % — читают лишь одну книгу в месяц, 14,1 % — читают в месяц две книги, и только 8,9 % — читают в месяц три книги. Соответственно далеко не равномерно распределяются в бюджетах японских семей и расходы на покупку книг: 45,5 % семей тратят в месяц на покупку книг «менее 1 тыс. иен», 17,1 % — «менее 2 тыс.», 6,2 % — «менее 3 тыс.», 2,9 % — «менее 5 тыс.», и лишь 2,4 % заявили о том, что покупка книг обходится им в месяц «более 5 тыс. иен»^[542].

Небезынтересны ответы опрошенных и на вопрос о целях чтения: 45,5 % объяснили, что они читают «ради удовольствия», 22,8 % — «для того, чтобы затем была тема для разговоров», 20,9 % — «для самообразования» и для «получения знаний, необходимых в повседневной жизни», и 8,6 % — «для школьных занятий»^[543].

Отдавая должное высокому уровню культурных запросов той части японского населения, которая проявляет большой интерес к чтению, следует в то же время иметь в виду и некоторые отрицательные явления, наблюдающиеся в этом вопросе на протяжении последних лет. Речь идет о том, что чем дальше, тем большую часть книг, покупаемых и читаемых японскими обывателями, начинают составлять примитивные издания типа комиксов. Десятки миллионов этих комиксов, представляющих собой не что иное, как упрощенное чтиво с картинками, рассчитанное на малограмотных и невзыскательных читателей, раскупаются сегодня в Японии не только детьми, но и взрослыми, и не только людьми с низким уровнем образования, но и интеллигентами, что служит косвенным свидетельством прогрессирующего притупления интереса «средних» японцев к серьезной, полноценной художественной и научной литературе. Все чаще под видом комиксов в продажу поступают заведомо порнографические издания, что вызывает протесты в кругах работников просвещения и поборников здоровой морали и нравственности^[544].

Новым, явно отрицательным явлением в развлечениях японцев на досуге стало в последние годы массовое злоупотребление алкогольными напитками. И это несмотря на то, что японцы издавна пользовались репутацией трезвенников. По данным японской статистики, опубликованным в 1977 г., в стране насчитывалось 2 млн. 100 тыс. мужчин и женщин, находящихся на грани превращения в алкоголиков. Обследование выявило, что 60 % из этой категории японцев являются служащими различных предпринимательских контор в возрасте от 30 до 40 лет, пристрастившимися к алкоголю в результате регулярных выпивок, устраиваемых компаниями на представительские средства с целью «укрепления контактов» с деловыми партнерами и клиентами. В наши дни, как выяснилось, спиртные напитки употребляют время от времени 84,6 % мужчин и 52,8 % женщин страны^[545]. Из числа пьющих женщин 4,5 % уже стали сегодня алкоголиками^[546].

Сказанное выше не позволяет, таким образом, оценить однозначно качественное содержание отдыха и развлечений рядовых семей Японии. Все возрастающие затраты на отдых и развлечения не дают зачастую ожидаемых результатов: далеко не всегда деньги обеспечивают семьям хороший, спокойный и полноценный отдых, далеко не все из развлечений, доступных сегодня «среднему» японцу, соответствуют лучшим образцам современной человеческой культуры. «Качество» отдыха и развлечений японских семей страдает прежде всего потому, что общественные услуги в этой сфере находятся в Миопии в руках частных лиц, готовых во имя наживы играть на самых низменных человеческих вкусах, страстях и побуждениях. И это способствует, несомненно, появлению многих из нездоровых явлений, наблюдаемых в наши дни в сфере досуга японцев.

Таковы в общих чертах проблемы, связанные с расходами японских семей на потребление.

Сбережения и долги «средней» японской семьи

А теперь вернемся снова к бюджету «средней» японской семьи, занятой наемным трудом, в 1980 г., о котором шла речь ранее. Поскольку, как уже говорилось выше, в среднем it непосредственное распоряжение семьи поступало в указанном году ежемесячно 305 549 иен, а ее потребительские расходы составляли 238 126 иен, то, следовательно, оставшиеся 423 иены представляли собой ту часть доходов, которая шла на сбережения и на оплату различных текущих семейных долгов. Согласно той же статистике, ежемесячные сбережения семьи составляли в 1980 г. в среднем 39 714 йен^[547]. Роль их в бюджете японской семьи весьма важна для понимания многих из тех денежных проблем, которые волнуют рядового японца-обывателя наших дней.

В понятие «сбережения» японская статистика включает наряду с наличными деньгами, хранимыми в доме, вклады в банки, почтовые отделения и сберегательные кассы, а также суммы, вложенные в облигации займов и акции, в кассы взаимопомощи и т. д. В среднем, согласно правительственной статистике, в 1979 г. сбережениями располагали 85,5 % всех, семей Японии. Лишь 14,5 % семей не имели никаких сбережений. Что касается величины сбережений одной семьи, то в 1979 г. 29,4 % всех семей страны имели сбережения до 1 млн. иен, 16,6 % — от 1 до 2 млн., 12,8 % — от 2 до 3 млн., 7,3 % — от 3 до 4 млн., 6,1 % — от 4 до 5 млн., 8,1 % — от 5 до 10 млн. и 5,2 % — более 10 млн. иен^[548]. Здесь вполне ясно видна закономерность: чем больше сумма сбережений, тем меньшее число семей располагает такими сбережениями.

А вот более поздние данные, опубликованные прессой в 1982 г. на основе обследования, проведенного неправительственным учреждением — Центральным советом по стимулированию сбережений. Согласно этим данным, летом 1982 г. сбережения имели 94,4 % японских семей, а средняя сумма сбережений одной японской семьи составляла 5630 тыс. иен^[549].

На первый взгляд сведения о наличии сбережений у подавляющего большинства японских семей противоречат изложенному выше мнению о крайней напряженности бюджетов значительной части японских семей и их вынужденной экономии на питании и жилье. Зачем, спрашивается, отказывать себе в питании, когда остаются сбережения — разве это не лишние деньги? Суть дела, однако, заключается именно в том, что сбережения японских семей — это отнюдь не какие-то «денежные излишки», а деньги, необходимые для решения насущных жизненных задач, близких по значимости к таким потребностям, как еда, кров и одежда. По сведениям указанного выше учреждения, наиболее типичные ответы владельцев сбережений на вопрос организаторов обследования, для чего сберегают они деньги, распределились следующим образом: «На случай болезни и других чрезвычайных обстоятельств» (78,5 %), «Для улучшения условий своей жизни в старости» (42,1 %), «На покупку земельного участка под застройку» (27,1 %)^[550].

Эти самые многочисленные ответы опрошенных (некоторые респонденты давали по два и более ответов) отражают заботу большинства японских семей о тех насущных жизненных нуждах, которые в капиталистическом обществе нельзя удовлетворить, не имея под рукой некой заранее накопленной денежной суммы. А накапливаются эти суммы, с величайшими трудностями, нередко ценой отказа семей от удовлетворения своих текущих потребностей и даже ценой дефицита V, своих же семейных бюджетах.

Дело в том, что в Японии в последние годы ведение семейной бухгалтерии крайне усложнилось. Причина тому — изменения в системе выдачи заработной платы во многих учреждениях и предприятиях страны и переход к практике перечисления зарплаты на банковские счета их работников, введение системы безналичных расчетов с предъявлением кредитных карт в магазинах и резкое возрастание числа семей, перечисляющих ежемесячно из своих сбережений в байках на счета кредиторов долговые платежи по ссудам на строительство и покупку квартир. Отмечая эти перемены, авторы «Ежегодного доклада о национальной жизни за 1980 г.» пишут: «Когда прежде доходы и расходы в семейных бюджетах определялись наличными деньгами, само количество наличных денег давало четкое представление о балансе, и люди могли легко контролировать свои расходы, глядя на имевшиеся у них в наличии суммы. Однако по мере расширения практики переводов заработной платы на банковские счета получателей, применения системы автоматического взимания различных платежей с депозитов в банках и перехода к системе покупок с помощью кредитных карт, семейные бюджеты перестают поддаваться контролю через подсчеты одних наличных средств»^[551].

Иначе говоря, к числу хронических бюджетных трудностей японских семей в наши дни добавились еще и технические трудности, связанные с изменениями в общепринятой ранее системе учета и оформления семейных доходов и расходов, а также контроля над состоянием домашних бюджетов. Как результат этого в последние годы отмечается массовое увеличение в Японии числа семей, имеющих наряду со сбережениями значительные непогашенные долги. Так, по данным Статистического бюро канцелярии премьер-министра, 51,1 % «семей, занятых наемным трудом», имели к концу 1979 г. непогашенные долги, причем долги 31,1 % семей были связаны с задолженностью по погашению ссуд на постройку и покупку жилых помещений. Средняя сумма этих долгов в расчете на одну семью составляла 1489 тыс. иен, что равнялось 36 % среднего. годового дохода семьи^[552]. А в конце 1982 г. средняя сумма задолженности японской семьи, занятой наемным трудом, увеличилась еще более и достигла 1740 тыс. иен^[553].

Сведения, публикуемые печатью по данному вопросу, обнаруживают две тревожащие японских социологов тенденции. Первая — это постепенное увеличение числа семей, имеющих долги, и возрастание средней суммы их задолженности. А вторая — это замедление темпов роста семейных сбережений, в результате чего в 1982 г., например, общий прирост (7,2 %) оказался наименьшим за последние 18 лет^[554].

Рост бюджетной задолженности большого числа трудовых семей Японии ставит часть из них на грань разорения и нищеты. В этой связи нельзя не упомянуть о тех семьях страны, которые по причине крайне низкого уровня доходов попадают на учет государственных учреждений в качестве «семей, не способных к самостоятельному существованию». В сущности, это и есть самые бедные, самые необеспеченные семьи страны. Численность их, как показывает статистика, постоянно возрастает. В 1978 г. таких семей насчитывалось 740 тыс., а общее число их членов, достигало 1430 тыс. человек^[555]. Условия существования этих семей, вынужденных получать от правительства мизерные пособия «по бедности», представляют собой живой укор всему японскому обществу с его системой частной собственности, порождающей социальные, имущественные контрасты и обрекающей на нужду сотни тысяч людей.

Но недовольство своим материальным положением испытывают не только «семьи, не способные к самостоятельному существованию». Из данных обследования уровня жизни населения, проведенного министерством благосостояния в 1979 г., явствует, что около 40 % японских семей не довольно своим материальным положением, причем 9,6 % считают его «крайне плохим», а 29,7 % — «довольно плохим». Как показало обследование, большинство недовольных считают, что их положение не только не улучшается, а ухудшается: 44,6 % семей заявили о снижении своего жизненного уровня по сравнению с предыдущим годом^[556].

Чем острее становятся бюджетные проблемы семей, тем большее внимание приковывают они к себе. Один из общественных опросов населения, проведенный в 1981 г., показал, например, что наиболее важное значение большинство японцев придают трем факторам: здоровью, балансу их доходов и расходов, а также семейным отношениям. Ссылаясь на результаты этого опроса, редакция газеты «Асахи» в конце 1981 г. писала: «Возрастание значения проблемы соотношения доходов и расходов на протяжении минувших трех лет в условиях падения реального уровня доходов является, по всей видимости, следствием увеличения у людей ощущения неравенства при дележе экономического пирога, размеры которого уже нельзя увеличить… Недовольство отчетливо проявляется в отношении неравенства в доходах и имущественном положении людей, несправедливостей в налогообложении, в отношении пенсий по старости и неэффективных мер но контролю над ценами, а также в отношении сбережений и годовых доходов». Критикуя необоснованный оптимизм правительственных публикаций по вопросам, касающимся жизненного уровня населения, редакция в той же статье пишет, что со страниц этих публикаций из-за фасада статистики «проглядывают неспокойствие и недовольство» населения страны^[557].

И это действительно так: хотя материальный уровень жизни японских семей нельзя в наши дни не признать сравнительно высоким, тем не менее он далеко не соответствует возросшим запросам людей, а само обеспечение этого уровня становится все более трудным делом. Рядовой трудовой семье Японии становится все труднее сводить концы с концами, не отказываясь при этом от надежд на улучшение «качества жизни». Малозаметные извне, но психологически очень тяжелые бюджетные проблемы серьезно омрачают семейную жизнь миллионов японцев наших дней.

Глава 6 СЕМЬЯ И ОКРУЖАЮЩАЯ СОЦИАЛЬНАЯ СРЕДА

О контактах японцев в зоне перехода от семейного быта к общественному

Семейная жизнь в современном обществе включает в себя не только общение между членами семьи, но и общение семьи с внешней социальной средой. Речь идет об устойчивых контактах как семей в целом, так и их членов в отдельности с другими людьми, включая товарищей по работе и учебе, партнеров по каким-либо делам или увлечениям, соседей по домам и квартирам, родственников, приятелей и т. д. Предполагается, что указанные контакты не являются составной частью трудовой, служебной деятельности людей, а возникают на почве личных материальных и духовных интересов. Этим определяется и их аморфный характер. Будучи, с одной стороны, составной частью семейной жизни, поскольку нередко их стимулом служат домашние дела (особенно это заметно на примере взаимоотношений семей с родственниками и соседями), эти контакты, с другой стороны, могут считаться и частью общественного бытия, ибо зачастую они возникают в тесной связи с производственными, деловыми, политическими, научно-культурными и общественными интересами, выходящими далеко за рамки житейских, семейных дел. Именно в ходе таких контактов в зависимости от места работы, служебного положения и доходов отдельных индивидуумов происходит постепенное размежевание людей по тем или иным социальным, классовым группам, складывается общее мировоззрение, возникают затем и общие помыслы, на базе которых создаются профессиональные, общественные, политические и прочие массовые объединения. В этом смысле индивидуальное общение людей за пределами домашнего очага может рассматриваться как промежуточная фаза в переходе от семейного бытия людей к их общественному бытию.

Устойчивые индивидуальное связи семей и их отдельных членов с внешней социальной средой, как и все прочие аспекты сегодняшней общественной жизни японцев, находятся в поле зрения исследователей-социологов. Довольно четко установлена в наши дни средняя частота и продолжительность этих связей. Из массового опроса населения, проведенного радиокорпорацией Эн-эйч-кэй в конце 70-х годов, явствует, например, что около 40 % взрослых японцев постоянно общаются в свободное от работы время не только с членами своих семей, но и с другими людьми. В соответствии с теми же данными, в среднем каждый взрослый японец уделяет внесемейному общению в течение суток около одного часа своего досуга, причем долее всего это общение длится в субботы и воскресенья^[558].

С кем же контактирует чаще всего вне рамок семьи рядовой японский обыватель? Ответ на этот вопрос дало общественное обследование, проведенное компанией «Дэнцу». Чаще всего, оказывается, внесемейное общение идет по линии родственных связей: 66,1 % взрослых японцев в возрасте от 40 до 65 лет и 56,1 % японцев в возрасте моложе 40 лет (в дальнейшем первые из них будут именоваться «пожилыми», а вторые «молодыми») общаются со своими родственниками. Почти такая же доля пожилых людей (62,4 %) поддерживает также постоянные контакты с соседями, в то время как среди молодых людей лица, контактирующие с соседями, составляют лишь 12,1 %. Весьма значительная часть опрошенных пожилых людей (52,9 %) проводят свободное время в обществе тех, с кем они вместе работают, а среди молодых людей только 18 % встречаются вне работы со своими сослуживцами. Зато гораздо большая доля молодых людей (57,9 %) контактирует постоянно со своими бывшими однокашниками по институту и последним классам средней школы, тогда как подобные контакты сохраняются лишь 19,6 % людей пожилого возраста. Что же касается других возможных партнеров для внесемейного общения, то 39,6 % пожилых и 35,6 % молодых опрошенных лиц проводят часть своего досуга с «приятелями, которые близки им по взглядам и вкусам», соответственно 17 % и 23,3 % — с «друзьями детства», 16,4 % и 23,8 % — с «друзьями по первым классам начальной' школы», а 15,6 % и 7,9 % — с «земляками — выходцами из одной деревни». И уже совсем немногие японцы пожилого и молодого возраста контактируют с «лицами, занятыми в той же сфере общественной деятельности» (соответственно 12,9 % и 3,5 %), с «лицами одной профессии и сферы науки» (8,5 % и 11,4 %) и, наконец, с «сотоварищами по благотворительной и прочей общественной деятельности» (соответственно 5,5 % и 4 %)^[559].

Приведенные сведения говорят о том, что современный «средний» японец чаще всего избирает своими основными партнерами для внесемейного общения либо родственников, либо сослуживцев, либо соседей, либо бывших однокашников. Какими же отличительными чертами характеризуется общение японских семей и их отдельных членов с внешней социальной средой?

Первое, что обращает на себя внимание, это стремление большинства японцев встречаться друг с другом не в стенах предприятий и учреждений и не в жилых помещениях, а в общественных местах, находящихся зачастую на значительном удалении от их дома. Наиболее излюбленными местами общения японцев являются торговые кварталы, которые имеются едва ли не во всех населенных пунктах страны, включая и сельские районы. Пристрастие японцев ко встречам на «нейтральной территории» объясняется, с одной стороны, строгим контролем администрации предприятий и учреждений за тем, чтобы их помещения использовались лишь по назначению, а с /другой стороны — стесненными жилищными условиями большинства японского трудового населения и связанным с этим стремлением людей избегать приглашения в дома посторонних лиц, чтобы не причинять беспокойства членам своих семей. За этим же кроется нередко исамолюбивое нежелание многих из них испортить впечатление о себе в глазах тех людей, чьим мнением они дорожат, скрыть от их взоров свои квартирные трудности и неудобства.

К тому же организация внесемейных встреч в общественных местах не требует в современной Японии большого труда: «индустрия сервиса» создала в стране неисчислимое множество различных заведений, предназначенных для индивидуального общения людей. Это кафе, пивные, бары, павильоны безалкогольных напитков, столовые, ресторанчики, закусочные, чайные и т. п. И днем, и особенно по вечерам после окончания работы большинства населения все эти заведения активно функционируют, давая возможность и деловым партнерам, и сослуживцам, и приятелям, и влюбленным, и всем прочим лицам, ищущих контактов вне дома, провести вместе час, два или три за отдельными столиками, заказав либо но чашке кофе, либо но кружке пива, либо по бутылке прохладительного напитка. Не исключается при подобных встречах и возможность дешевого совместного ужина.

Что касается внесемейных контактов в домашних условиях, то свободный доступ в жилые дома и квартиры открыт у японцев главным образом для родственников и соседей. Правда, общественные обследования, проведенные в последние годы, обнаруживают в этом отношении кое-какие перемены. Речь идет о более или менее состоятельных слоях японского населения, стиль домашней жизни которых меняется в связи с переселением многих семей этой категории в дома европейского типа, где в квартирах имеются гостиные и столовые. В материалах японских социологических обследований отмечается учащение в повседневном быту этой части семей страны такой несвойственной прежде большинству японцев формы общения, как званые домашние застолья, называемые в паши дни иностранными словами: «хому пати». Прежде всего это относится к тем городским нуклеарным семьям, где супруги уже достигли «зрелого возраста», т. е. 40 лет. Для участия в таких «хому пати» в дом приглашаются чаще всего либо родные, либо соседи, либо друзья и знакомые. В частности, друзей приглашают в свои дома около 50 % семей, в среднем застолья с друзьями устраиваются этими семьями 2,6 раза в год. В целом в течение года супруги в возрасте 40 лет и старше устраивают застолья для гостей 8,6 раза в год, иначе говоря, один раз в 1,4 месяца. В домах более молодых супругов это бывает реже — 7,3 раза в год, или один раз в 1,7 месяца^[560].

Другая из приметных особенностей общения японских семей с внешней средой связана со своеобразием отношений между супругами-японцами, значительная часть которых, вступив в брак не по любви, а по сговору, не питает по этой причине большой привязанности друг к другу и не стремится к совместным развлечениям за пределами дома. Как результат этого, японские мужья общаются в часы досуга с сослуживцами, однокашниками и другими знакомыми мужского пола сами по себе, а их жены, работающие или пребывающие дома, общаются со своими приятельницами по работе, соседками и знакомыми также сами по себе. В этом отношении стиль общения японских семей с внешней средой заметно отличается от стиля американских семей, предпочитающих совместные выходы из дома мужей и жен и общение семьями с друзьями и сослуживцами. Указывая на это, профессор Осаму Такахаси пишет: «Японские друзья — это обычно друзья-индивидуумы. Сослуживцы мужей, работающие вместе с ними в одной компании, становятся их постоянными партнерами по выпивкам, времяпровождению в закусочных и барах и по игре в маджан, причем жен своих они об этих встречах не извещают. А у жен приятельницами становятся обычно либо спутницы по посещению магазинов, либо соседки по квартирам, с которыми они своих мужей также не знакомят»^[561].

Склонность многих японцев к проведению досуга в отрыве от остальных членов своих семей подтверждается и данными общественных обследований. Так, в итоге опроса, проведенного Статистическим бюро канцелярии премьер-министра в марте 1976 г. с целью выявления того, как проводят трудовые люди Японии свой досуг, было установлено, что только 15,5 % работающих мужчин развлекаются на досуге совместно с членами своих семей, в то время как 42,9 % из них предпочитают развлекаться в одиночку, а 30,7 % — совместно с товарищами по работе. Что же касается работающих жен, то их ответы при опросе распределялись следующим образом: 42,8 % из них развлекаются в одиночку, 13,7 % — в компании приятельниц и 24,9 % — совместно со своими семьями^[562]. Высокий процент работающих жен, предпочитающих развлекаться после работы за пределами своей семьи, представляет собой новое и довольно любопытное явление в семейной жизни японцев наших дней.

Еще одна отличительная особенность контактов японцев за пределами семей состоит в том, что в Японии явно большая, чем где-либо, часть взрослых молодых людей проводит свой досуг с однокашниками — приятелями по учебе в старших классах школы и в высших учебных заведениях. И это не случайно: как известно, наиболее прочные и длительные приятельские связи японцев закладываются в стенах учебных заведений. В этом отношении, как показали социологические обследования, японская молодежь значительно отличается от молодежи других стран, где многие из молодых людей знакомятся по месту жительства, при занятиях спортом, в путешествиях и т. д. В ходе обследования, проведенного в 1977–1978 гг., выяснилось, например, что в Японии основным условием возникновения приятельских отношений между молодыми людьми является совместная учеба (82 % ответов) и совместная работа (34 % ответов)^[563]. Именно этим и объясняется исключительно большая доля однокашников среди партнеров японцев по их постоянным внесемейным контактам в часы досуга.

Иногда японские социологи склонны рассматривать частые контакты японских молодых людей с однокашниками как свидетельство их повышенной тяги к дружбе со своими сверстниками, и прежде всего со сверстниками одинакового пола. В подтверждение тому они ссылаются на данные сопоставительного опроса молодежи ряда стран, проведенного в 1977 г. Если во Франции в ходе опроса лишь 12 % молодых людей заявили о своем желании обрести близких друзей, с которыми они могли бы делиться всеми своими личными делами и секретами, то в Японии доля желающих иметь таких друзей оказалась в 5 раз большей и составила 69 % ^[564].

Однако тот же опрос обнаружил, что вопреки желанию большинства опрошенных японцев иметь близких друзей значительная часть из них таких друзей в реальной действительности не имеет, причем доля молодых людей, не имеющих друзей и пребывающих в одиночестве, в Японии выше, чем в какой-либо иной стране — 23 % (во Франции, например, эта доля составляет лишь 15 %)^[565].

В этих цифрах проявляется, судя по всему, то обстоятельство, что многие из японских молодых людей не умеют устанавливать тесные, откровенные и доверительные отношения с приятелями, будь то товарищи по работе или однокашники, — отношения подлинной дружбы. Отмечая эту особенность психического склада значительной части японцев, и в частности японских мужчин, французский журналист Жан Фрэнсис Делясю в своей книге «Японцы» пишет следующее: «Будучи в своей основе женоненавистниками, японские мужчины предпочитают устанавливать дружбу лишь с другими мужчинами. В то же время, хотя им свойственно чувство верности, их взаимоотношения остаются исключительно ограниченными. Учащиеся или рабочие склонны считать друзьями всех окружающих их лиц, равных им по положению, а настоящие друзья в полном смысле этого слова встречаются среди них редко… Японцы не идут на доверительные отношения друг с другом! Их связи обычно ограничиваются на деле лишь выполнением социальных обязательств… Жизнь в эмоциональном вакууме оказывает пагубное влияние на японский характер… Не имея подлинных друзей и находясь вне женского общества, японец остается одиноким большую часть своей жизни»^[566].

Но, наверное, самая существенная особенность общения японцев, друг с другом за пределами семейных очагов состоит в их массовом и постоянном тяготении к контактам с товарищами по работе. Выше уже отмечалась склонность многих японских мужей, как и все большего числа работающих жен, проводить свой досуг по окончании рабочего дня порознь в обществе тех, с кем они совместно работают. Группы приятелей-сослуживцев составляют, пожалуй, основной контингент той публики, которая слоняется в вечерние часы по закусочным, пивным и игорным заведениям в торговых и увеселительных кварталах японских городов. Типичным героем литературных произведений, посвященных описанию современного быта японцев, является муж, имеющий обыкновение поздно возвращаться домой и оправдывающий эти поздние приходы ссылками на необходимость поддерживать «хорошие отношения» с товарищами по работе.

О повышенном внимании японцев к контактам с сослуживцами свидетельствуют и данные массовых общественных обследований. Интересная информация была получена в этом отношении в итоге общенационального опроса населения, проведенного радиокорпорацией Эп-эйч-кэй в 1977 г. Подводя итоги опросу, его организаторы выделили три основные группы из числа людей, давших сведения о своих внесемейных контактах. Первую, самую крупную группу (40 % всех опрошенных мужчин и 30 % всех опрошенных женщин) составили лица, которые в свободное время ограничивают свои внесемейные контакты лишь общением с людьми, имеющими отношение к их служебной и производственной деятельности. Вторую по удельному весу группу опрошенных (среди мужчин их оказалось немного; зато среди женщин доля этой группы достигла 30 %) составили лица, не имеющие почти никаких внесемейных контактов и, следовательно, сосредоточенные целиком на делах своих семей. И, наконец, к третьей группе были отнесены те, кто в своем внесемейном общении наряду с сослуживцами поддерживает отношения со знакомыми по спорту и прочим развлечениям и занятиям, не связанным с домашними и служебными делами: доля этих лиц среди мужчин составила 16 %, а среди женщин всего 4 %^[567]. Комментируя полученные результаты, сотрудники бюро по изучению общественного мнения радиокорпорации Эн-эйч-кэй приходят в своей книге к выводу о том, что «даже теперь, когда Япония стала обществом замедленного экономического роста, прежний образ жизни, символом которого служит фигура заядлого служаки, все еще продолжает находить немало сторонников среди японцев»^[568].

О тяготении большинства работающих японцев (здесь, следовательно, речь не идет о неработающих женщинах и учащейся молодежи, безработных и т. п.) к общению в свободное время с товарищами по месту работы свидетельствуют ответы на анкетные вопросы, задававшиеся населению в ходе другого массового опроса, проведенного радиокорпорацией Эн-эйч-кэй в 1978 г. Так, при выявлении степени интенсивности общения респондентов с теми лицами, с которыми они соприкасаются по работе, ответы распределились следующим образом. Наибольшее число опрошенных (55,3 %) избрали ответ: «Общение с сослуживцами включает беседы и взаимную помощь». Меньшая, но значительная часть (31,4 %) высказалась в поддержку формулы: «По окончании работы беседую и развлекаюсь совместно с сослуживцами». И только сравнительно небольшая часть (10,4 %) ответила: «Общаюсь лишь по служебным делам и не более»^[569]. Эти сведения довольно ясно показывают, что большинство работающих японцев преимущественное внимание уделяют контактам со своими сослуживцами и возводят зачастую эти контакты на уровень тесной личной дружбы.

Что нее важнее для «среднего» японца: работа или семейная жизнь?

Японские социологи, и в частности сотрудники радиокорпорации Эн-эйч-кэй, основываясь на сведениях о внесемейных контактах японцев, усматривают одну из важных отличительных черт японского общества в том, что фокусом внимания в этом обществе было и остается по сей день производство. В Японии, указывают они, «сообщество по месту работы как функциональное объединение людей приобретает поистине исключительную значимость, превращаясь в центр многостороннего общения людей, и в этом смысле роль контактов по месту работы выглядит значительно большей, чем роль системы соседских контактов, возникающий по месту жительства, или роль родственных контактов, возникающих на основе кровной общности»^[570].

Однако означают ли частые внесемейные контакты многих японских рабочих и служащих со своими товарищами по предприятиям и учреждениям, что главные жизненные интересы и цели партнеров по этим контактам лежат в сфере их трудовой деятельности? Правомерно ли, отмечая учащенность подобных контактов в Японии, делать вывод с том, что производственные и служебные вопросы волнуют сегодня трудовое население страны больше, чем личные семейные дела? Можно ли систематическое позднее возвращение мужей с работы упрощенно рассматривать как свидетельство их заботы о служебных делах и забвения ими дел семейных? Все эти вопросы стали сегодня предметом широкого обсуждения в трудах японских социологов. И хотя в ходе дискуссий высказываются противоречивые суждения все большее число исследователей, избегает давать на них однозначные утвердительные ответы. Основная причина тому — быстрые глубинные перемены, происходящие в наши дни в сознании японского населения, перемены, в результате которых люди наемного труда, независимо от того, много или мало времени расходуется ими на контакты с товарищами по работе, в своих помыслах и заботах чем дальше, тем в большей мере переключаются со служебных и общественных дел на семейные и личные дела. Именной такая тенденция все явственнее проявляется в сознании японского населения на протяжении двух последних десятилетий. Эта чуждая прежнему поведению и мышлению многих японцев тенденция именуется теперь в японской социологической литературе словом английского происхождения «майхомусюги», смысл которого при переводе на русский язык можно выразить так: «мой дом превыше всего».

Появление термина «майхомусюги» в японской социологической литературе (впервые этот термин был введен в научный обиход в 1963 г. социологом Тэру Ёсида^[571]) совпало по времени с ускоренным распадом прежней клановой семейной структуры Японии и формированием структуры, основанной на нуклеарных семейных ячейках. Сегодня этот термин широко применяется в тех случаях, когда речь идет об ослаблении внимания японского населения к вопросам производственного порядка и общественной жизни страны, о притуплении интереса японских рабочих и служащих к делам тех предприятий, на которых они работают, к проблемам политической и экономической классовой борьбы и о постепенном сосредоточении их духовных запросов и помыслов на домашних делах и семейной жизни. Раскрывая социальную суть мировоззрения тех, кто стал инстинктивно руководствоваться принципом «мой дом превыше всего», лионский социолог Сигэру Яматэ еще в начале 70-х годов писал: «Настроения майхомусюги представляют собой порождение массового общества, основанного на государственно-монополистическом капитализме. Главными носителями этих настроений стали нуклеарные городские семьи наемных служащих и рабочих. Болезненно ощущая усиление своей изолированности в процессе рационализации производства и бюрократизации управления, утрачивая интерес и труду, наемные служащие и рабочие начинают видеть смысл своего существования в личной жизни, боязливо переключая своё внимание на потребительские утехи. В связи с обострением жилищного кризиса число семей, имеющих возможность жить в просторных помещениях, остается весьма ограниченным, а поэтому большая часть семей начинает сосредоточивать свое внимание на покупке телевизоров и других вещей длительного пользования, сводя свои жизненные запросы к созданию и сохранению "пусть и тесного, но уютного домашнего очага"»^[572].

Аналогичные сведения, основанные на материалах различных общественных опросов, публикуются и на страницах японской печати. Примером тому могут служить данные общенационального опроса, проведенного в июне 1979 г. редакцией газеты «Иомиури». Сообщая о его результатах, редакция английского издания этой газеты писала: «Как показал опрос, все возрастающая склонность людей придавать первостепенную важность домашнему счастью сопровождается падением интереса к групповой активности, особенно в вопросах социального характера… При ответах на вопрос, чему придают они наибольшую значимость среди следующих шести альтернативных понятий: "международные отношения", "внутренние дела", "дела местного значения", „работа", „семейная жизнь“ или „индивидуальное счастье", 65,5 % опрошенных заявили, что главным для них является "семейная жизнь". Тенденция считать, что "семья превыше всего", особенно сильно проявилась среди женской части отвечавших на вопрос: свыше 70 % женщин в ответах поставили на первое место свое семейное счастье»^[573].

О широком распространении среди японских обывателей настроений в пользу жизни по принципу «мой дом превыше всего» свидетельствуют также результаты массового опроса прохожих, проведенного японскими социологами в торговых кварталах Токио на рубеже 70—80-х годов. При ответах на вопрос: «На что Вы более всего намерены полагаться в жизни?» наибольшая часть опрошенных из перечня различных ответов, предложенных им организаторами опроса, избрала ответ: «на свою семью». Меньшая, но тем не менее значительная часть опрошенных отдала предпочтение ответу: «иа свою работу». Именно эти два варианта ответов были избраны абсолютным большинством опрошенных лиц. Все же остальные варианты, включая ответ «на научные знания», который предпочло относительно большое число людей, получили в общей сложности менее половины голосов^[574]. Комментируя в своей книге итоги этого опроса, японский социолог профессор Мицуру Инута пришел к заключению, что склонность людей к сосредоточению на семейной жизни будет и впредь преобладать среди японского населения, не проявляющего желания тратить свободное время на участие в общественных делах^[575].

Особенно заметно тенденция к духовному отключению японцев от производственных, служебных и общественных дел и погружению в семейные дела сказывается на настроениях молодежи. В этом отношении японская молодежь 70—80-х годов заметно отличается от молодежи 50-х — начала 60-х годов. Сообщая о результатах национального опроса молодых людей в возрасте от 15 до 24 лет, проведенного в, ноябре 1975 г. канцелярией премьер-министра, газета «Джапан таймс» пришла, например, к следующему заключению: «В целом, как видно из опроса, молодежь наших дней придает семейной жизни большую ценность, чем работе и отношениям с людьми, складывающимся в ходе работы»^[576].

То же самое, в сущности, констатируется и в «Белой книге», изданной канцелярией премьер-министра в ноябре 1977 г. и содержащей материалы различных обследований населения. Информируя читателей о содержании этой книги, редакция газеты «Дэйли Иомиури» писала: «Большинство учащихся средних и высших учебных заведений, а также молодых людей в возрасте от 18 до 22 лет ставит целью своей жизни не достижение славы и богатства, а построение счастливой семьи»^[577].

Спрашивается, чьим же классовым и политическим интересам отвечает возросшее стремление японских обывателей к уклонению от активного взаимодействия с обществом, к замыканию в своей семейной скорлупе?

Безусловно, такое поведение идет вразрез с классовыми интересами трудового населения страны: оно чревато выключением из активной борьбы за интересы трудящихся значительной части рабочих и служащих и превращением их в социально инертную, политически пассивную людскую массу, не способную на какие-либо активные общественные акции. В этом кроется главный политический смысл идеологии «мой дом превыше всего». Как отмечают японские социологи, для сторонников этой жизненной концепции характерны ограниченность их повседневных интересов, безучастное отношение к делам общества, стремление к ограничению своих внесемейных контактов, готовность поддерживать существующие в стране порядки и, как следствие этого, предпочтение политических сил консервативного толка^[578].

Но все это вовсе не означает полной совместимости настроений «мой дом превыше всего» с интересами правящих верхов Японии и теми целями, которые они преследуют в своей политике. Такие настроения противоречат, в частности, стремлению монополистических кругов страны повышать и далее производительность труда и его эффективность путем воспитания у рабочих и служащих прилежного отношения к труду и ревностного отношения к делу процветания «своей фирмы» и «своего предприятия». Далеко не всегда заботы людей наемного труда о своем личном, семейном счастье гармонично сочетаются с их стараниями, направленными на налаживание добрых отношений с администрацией предприятий. Наблюдения социологов свидетельствуют о том, что возрастание внимания трудящихся к своим семейным делам подчас отрицательно сказывается на их производственной деятельности, а следовательно, и на эффективности работы предприятий, на доходах их владельцев. Примером тому могут служить отдельные случаи отказов рабочих увеличивать интенсивность своего труда, соглашаться на сверхурочные работы ради поддержания «престижа» компаний. Как указывается в трудах знатоков данного вопроса, отказы эти нередко откровенно мотивируются рабочими нежеланием «приносить в жертву работе свою частную, семейную жизнь»^[579]. В этом проявляется двойственность, внутренняя противоречивость концепции «мой дом превыше всего»: ее антиобщественная закваска создает проблемы не только для демократических, прогрессивных сил, но и для монополий.

Из приведенных выше сведений явствует, таким образом, что в современном японском обществе сосуществуют две внешне противоречивые тенденции. Одна — это стремление значительной части людей наемного труда к систематическому общению в часы досуга с товарищами по работе, что создает впечатление о повышенном интересе японцев к своим производственным и служебным делам. Другая — это все более ощутимая склонность трудового населения страны к сосредоточению своих интересов и внимания на личной, семейной жизни. Отчасти наличие указанных двух тенденций объясняется тем, что среди японцев имеются группы людей с противоположными взглядами на жизненные ценности и цели. Подтверждением тому служат итоги опроса населения Японии, проведенного в конце 70-х годов редакцией газеты «Иомиури». Опрос показал, что наибольшую группу среди японского населения (69 % всех респондентов) составляют в наши дни лица, считающие семейное счастье самой важной целью своей жизни, в то время как вторая по величине группа (15 % респондентов) состоит из лиц противоположных взглядов, заявивших, что главная цель их жизни заключается в достижении «успехов на работе»^[580].

Однако было бы заведомым упрощением ограничиться в данном вопросе лишь ссылкой на наличие в стране двух по-разному мыслящих групп населения. В действительности дело обстоит гораздо сложнее, ибо во многих случаях противоречивые жизненные установки эклектически совмещаются в сознании и поведении не разных, а одних и тех же представителей трудящихся масс страны. Это подтверждается, между прочим, материалами массовых обследований населения, проведенных в конце 70-х годов радиокорпорацией Эн-эйч-кэй. Базируясь на этих материалах, сотрудники указанной радиокорпорации — авторы книги «Структура сознания современных японцев» высказывают, например, суждение, суть которого состоит в том, что повышенная активность японцев в контактах на досуге с товарищами по работе, как и служебное рвение многих из них, отнюдь не исключает их внутренней приверженности идее «мой дом превыше всего». Ведь поведение немалого числа ретивых поборников служебного долга — особенно их много среди служащих частных компаний и правительственных учреждений — обусловлено зачастую в наши дни не столько интересом к своим сослуживцам как личностям и не столько заботой о производственных и служебных делах как таковых, сколько прагматическим желанием упрочить свои служебные связи, иметь более точную информацию об обстановке на местах работы и выразить своим показным рвением преданность фирме или учреждению, где они работают.

В сущности, за многими из встреч сослуживцев в часы досуга скрывается не что иное, как далекое от высоких общественных помыслов стремление преуспеть в служебных делах, увеличить свои заработки и поднять таким путем уровень своих семейных доходов. Как пишется в упомянутой книге, в сознании большинства японцев «всемерное приспособление к той производственной общности, к которой они принадлежат, и умелое налаживание человеческих отношений по месту работы остаются неотъемлемым условием сохранения семейного счастья»^[581]. Именно этими причинами обусловлена, прежде всего, и сравнительно большая интенсивность внесемейных контактов японцев со своими товарищами по работе. «Сейчас, — пишут авторы указанной книги, — когда с завершением периода форсированного роста экономики главное внимание людей наемного труда переключилось на домашнюю жизнь, значительно большей, чем прежде, стала среди них доля тех, кто во имя поддержания все того же „семейного счастья" стремится уделять максимум внимания многостороннему человеческому общению по месту своей работы»^[582].

Приведенные сведения о переключении все большего внимания японцев на семейные дела, казалось бы, дают основания предполагать, что частота и длительность внесемейных контактов японцев сократились в наши дни по сравнению с прошлым или имеют тенденцию к сокращению. Однако данные общественных обследований не подтверждают подобных предположений и обнаруживают даже некоторое увеличение среднего времени, затрачиваемого японцами на внесемейные контакты. Сотрудники радиокорпорации Эн-эйч-кэй, проводившие обследование населения по данному вопросу, пришли, например, к выводу, что за минувшее десятилетие (с 1970 по 1980 г.) время, затрачиваемое в среднем каждым японцем на внесемейное общение, несколько удлинилось^[583]. В чем же тут дело? Как объяснить эту кажущуюся противоречивость?

Видимо, в данном случае увеличение частоты и общего времени контактов японцев с внешней средой нельзя безоговорочно связывать с их тягой к подобным контактам. Все дело в том, что в современных условиях при наличии во многих семьях телефонов и автомашин, с развитием средств общественного транспорта контакты японцев с внешней социальной средой значительно облегчились. Это позволяет людям общаться друг с другом даже тогда, когда в этом нет острой душевной потребности^[584].

Усиление интенсивности внесемейного общения на фоне все большего распространения среди обывателей эгоцентристских настроений типа «мой дом превыше всего» наталкивает исследователя на вывод, что падение интереса японцев к общению с внешней социальной средой проявляется не в количественном сокращении внесемейных связей, а в качественном содержании этих связей: им становятся присущи иные движущие стимулы, иная эмоциональная окраска. Все в большей мере в них начинают просвечивать деляческая расчетливость, душевная вялость и черствый формализм. И в этом отношении семейная жизнь японцев становится постепенно похожей на семейную жизнь американцев, где дух откровенного обывательского равнодушия к «посторонним», воинствующего индивидуализма и семейного эгоизма беззастенчиво пронизывает все сферы человеческих отношений.

Особенности связей японских семей с родственниками

Исстари особенность родственных связей японцев, дающая о себе знать и в наши дни, состояла в том, что связи эти определялись двойными узами родства — двойной системой родственной принадлежности. Во-первых, каждому «обыкновенному» японцу следовало принадлежать к своему дому — «иэ», который, как известно, представлял собой большую клановую семью, включавшую, наряду с супругами и их несовершеннолетними детьми, родственников мужа: его родителей, неженатых братьев и незамужних сестер. Во-вторых, одновременно вместе со своими семьями «обыкновенные» японцы принадлежали еще и к более широкой родственной организации — «додзоку», объединявшей несколько клановых семей, имеющих общую фамильную родословную, иначе говоря, одного общего предка по мужской линии, чья фамилия была унаследована главами всех указанных семей^[585]. Стержнем этой федерации родственников являлась «главная семья» (хонкэ), т. е. дом первооснователя данной фамилии, наследовавшийся его прямыми преемниками — старшим сыном, старшим внуком и т. д., а ее периферию составляли «боковые семьи» (бункэ), отпочковавшиеся некогда от дома первооснователя и возглавленные его младшими сыновьями, а затем уже их внуками, правнуками и т. д. При этом связи «главной семьи» с «боковыми» строились не на равных началах, а на основе главенства первой над всеми остальными. Положение каждой из семей в рамках «додзоку» жестко определялось неписанным кодексом моральных и этических норм поведения и обязательств^[586]. Изучивший этот вопрос советский исследователь С. А. Арутюнов писал: «Глава „главной семьи" пользовался большими почестями в „боковых семьях". Он не только давал советы, но и имел решающий голос в таких делах „боковых семей", как, например, женитьба одного из сыновей. Под Новый год и в другие праздники главе семьи надлежало поднести ценный подарок. „Боковая семья" должна была помогать „главной семье" в сельскохозяйственных работах, например при пересадке риса. Различия между семьями не ограничивались этим. Положение семей зависело также и от того, когда была основана каждая из них. Семья, отделившаяся ранее, стояла выше в общесемейной иерархии и пользовалась относительными привилегиями в таких вопросах, как вопросы старшинства, распределения работ по пересадке риса и т. д.»^[587].

Все это, однако, было в прошлом. Уже в середине 70-х годов японские социологи, изучавшие структуру и функции многосемейных фамильных организаций «додзоку», стали упоминать об их существовании лишь в связи с изучением быта японских крестьян. Да и то при этом необходимы стали оговорки, что в ряде деревень страны эти организации уже вообще не существуют, а в тех деревнях, где они сохраняются, их роль стала весьма ограниченной и расплывчатой^[588].

В наши дни система родственных уз претерпела сильные изменения: распались в своем подавляющем большинстве не только «додзоку», но и их составные части — клановые дома «иэ». Семейный быт японцев перестраивается структурно на базе небольших, нуклеарных семей. Но, несмотря на это, в сознании людей, в их взаимоотношениях все еще остаются весьма заметные следы прежней системы взглядов на родственные отношения с присущим ей комплексом моральных и этических норм поведения и обязательств.

Так, и по сей день почти все японцы держат в поле зрения большое число не только близких, но и дальних родственников, которые в прошлом принадлежали бы к их «иэ» и «додзоку». По-прежнему подспудно в умах японцев сохраняется сознание своей принадлежности к указанному родственному кругу. Хотя в общем будничные отношения с этими родственниками складываются теперь на индивидуальной основе — в зависимости от личной симпатии или антипатии, тем не менее большинство «добропорядочных» японцев продолжают чувствовать некие моральные обязательства в отношении людей этого круга, даже тогда, когда контакты между ними прервались в силу объективных обстоятельств или по причине плохих отношений. Моральный долг обязывает, например, большинство японцев посылать своим близким и дальним родственникам поздравления, а также подарки «сэйбо» и «тюгэн», приуроченные к календарным праздничным дням в конце и в середине года. Тот же моральный долг требует и теперь от японца личного и лишь в крайнем случае заочного участия в свадьбах и похоронах своих родственников. «Даже если это дальний родственник, — пишут японские знатоки вопроса Камико и Масуда, — все равно, когда приходит извещение о его похоронах или свадьбе, люди обязаны так или иначе принять участие в этих церемониях»^[589]. Старая традиция — «совместное родственное оплакивание усопших» (синруй-но накиёри), когда на похороны покойного собираются даже самые дальние родственники, соблюдается многими семьями и в наши дни. Отличительная черта поведения японцев в подобных ситуациях состоит в их предельно формальном подходе к выполнению подобного морального долга. К участию в похоронах дальнего родственника их побуждает обычно не чувство, а лишь расчетливое стремление поступать «как принято», «как положено», так, чтобы не преступить существующих правил поведения и не подвергнуться всеобщему осуждению. В сущности, как отмечают японские исследователи, на похоронные и свадебные церемонии родственники собираются зачастую не столько по зову души, сколько потому, что в подобных церемониях, как им думается, «нельзя не участвовать»^[590].

Тот же формализм наблюдается и при обмене подарками. В современной Японии родственникам, особенно дальним, не требуется самим приносить свои подарки друг другу: заказанные ими торты, фрукты, коробки с мылом, духи и тому подобные подношения доставляются обычно на дом по заказу торговыми фирмами.

И еще одна особенность общения японцев с родственниками — это постоянное соизмерение их положения в системе родственных связей со своим собственным и соответственное исчисление по общепринятым стандартам надлежащей суммы затраты денег, времени и энергии на контакты с тем или иным родственником. «Предположим, — пишут Камико и Масуда, — что однажды вы получаете извещение о смерти не столь близкого родственника. При таких обстоятельствах вы должны сразу же мысленно установить в своем сознании степень родственной близости умершего, определить его „ранг“ и в зависимости от этого выделить надлежащую денежную сумму. Так же вы поступаете и в случае празднования свадьбы. В ходе обследования, проведенного одним банком среди жен-домохозяек, внимание было обращено на то, как и на основе чего определяют они „ранг“ родственников. Обследование обнаружило, что денежный подарок в связи с присутствием на званом банкете в тех случаях, когда устроителями банкета были брат или сестра, покупался на сумму в 50 тыс. иен, если это были племянник или племянница, выделялось 30 тыс. иен, а если это были дальние родственники, а также сослуживцы, друзья или люди, оказавшие в свое время одолжение, то выделялось 10 тыс. иен»^[591]. Во взаимоотношениях с родственниками японцам чуждо малейшее стремление к оригинальности или к индивидуальности в выражении своего внимания: чем шаблоннее проявляется это внимание, тем лучше — тем спокойнее и приятнее все это и для принимающей стороны.

В существующих нормах взаимоотношений между японцами-родственниками проявляется еще одна любопытная отличительная черта, а именно: меньшая, чем в большинстве других стран, теплота и привязанность друг к другу родных братьев и сестер. Японские социологи объясняют это тем, что с давних пор лишь старшие сыновья оставались наследниками отчего дома, в то время как остальные сыновья должны были после женитьбы покидать дом и устраивать свою жизнь самостоятельно. Дочерям же вообще приходилось по выходе замуж вживаться в другую семью, предавая забвению свой отчий дом. Все это, по мнению японских социологов, и привело в Японии к большей, чем за рубежом, отчужденности в отношениях между братьями и сестрами, к притуплению у них чувств кровной близости и солидарности. Отношениям братьев и сестер в Японии присущи чаще всего не сердечность и доверительность, а деловая сухость и вежливый формализм, проявлением которого является подмена общих дел и задушевных бесед регулярным обменом, зачастую заочным, праздничными подарками, поздравительными открытками, приветственными телефонными звонками и т. д.^[592]

Влияние старых национальных традиций проявляется и в разном уровне контактов японских семей с родственниками мужа и с родственниками жены. Хотя внешне различия в этих контактах стали в последнее время не так заметны, как прежде, тем не менее, по мнению японских социологов, они остаются весьма существенными и по сей день: с родней мужа общение большинства семей осуществляется гораздо интенсивнее, чем с родней жены, а влияние родни мужа на дела семьи остается гораздо большим, чем влияние родни жены. Именно связи с родней по линии мужа оказывают наиболее сильное внешнее воздействие на жизнь основной массы японских семей, тогда как связи по линии жены играют второстепенную роль. Родственники мужа нередко оказываются непосредственно причастными к делам семьи, а родственники жены остаются чаще всего на положении гостей, хотя в наши дни это вовсе не исключает частых контактов жены со своей родней и консультаций с ней по поводу ухода за детьми и ведения домашних дел^[593].

Сегодня, однако, наряду с традициями во взаимоотношениях родственников-японцев начинают проявляться и веяния западного происхождения. Именно родственники составляют, например, основной контингент гостей на домашних званых обедах и ужинах европейского типа — «хому пати», устраиваемых все чаще в квартирах японцев, принадлежащих к имущей части населения. Общественные опросы, проведенные компанией «Дэнцу», показали, что семьи, приглашающие в дом своих родственников, составляют 78 % всех семей, устраивающих «хому пати». В среднем гости-родственники приглашаются в дома этих семей 4,7 раза в год^[594].

И еще один новый момент: контакты с родней в современном японском обществе воспринимаются многими супружескими парами не столько как важное условие семейного благополучия и одна из жизненных радостей, сколько как добровольное лишь по форме, а по существу неустранимое и тягостное бремя, нести которое приходится лишь в силу некоего потерявшего смысл традиционного морального долга. Такие настроения свойственны чаще всего молодым японцам, недавно вступившим в брак, у которых число родственников после свадьбы возрастает в 2 раза и для которых родственный круг начинает включать в себя малознакомых и зачастую чуждых им по духу людей. Многочисленные новые обязанности, связанные с общением с родней, начинают тяготить их. Отмечая обременительность для многих новобрачных многочисленных родственных контактов, знаток семейной жизни японцев Яэко Сёцуки в своей широко известной книге, содержащей различные житейские наставления, пишет: «Нередки случаи, когда семьи новобрачных, сталкиваясь с жизненными осложнениями, связанными с обязанностями перед родственниками, начинают с такой горечью воспринимать свою жизнь, будто видят ее сквозь разбитое зеркало»^[595].

Далее указанная книга содержит несколько разделов, специально посвященных рекомендациям и наставлениям, призванным дать молодым японцам ориентировку в том, как надо вести себя, чтобы наладить добрые отношения с родней. Приведем некоторые из этих наставлений, проливающих свет на типичные для японцев представления о нормах родственных взаимоотношений.

Важное место в книге отводится автором отношениям жен со свекровями — матерями мужей. Указывается, в частности, что «если возникли осложнения в отношениях между женой и свекровью, то мужу следует в присутствии свекрови упрекать жену, а не мать». Ни в коем случае не рекомендуется поступать наоборот: осуждать свекровь в присутствии жены, даже если она заведомо не права. Потом же, оставшись с женой наедине, муж должен объяснить ей суть своего поведения. Также наедине следует ему потом разъяснить и свекрови, в чем она не права.

К той же категории наставлений относится такая заповедь: «Жена не должна вмешиваться в ссоры мужа со свекровью». При возникновении подобных ссор ей не следует поддерживать не только супруга, но и свекровь ибо такая поддержка никогда не доставит свекрови удовольствия. Наилучшим поведением жены в подобных случаях, как считает Сёцуки, было бы выражать всем своим видом растерянность и озабоченность, ограничиваясь сокрушенным покачиванием головы и междометиями: «Ну и ну!» или «Ох, ох, ох!»^[596].

Существенное условие семейного благополучия видит автор и в правильных взаимоотношениях семьи с родней жены. Ее основной тезис при этом сводится к следующему: «Родители жены не должны вмешиваться в дела семьи их дочери даже с самыми добрыми намерениями», ибо вмешательство, пусть даже самое доброжелательное, — это, по мнению автора, скрытый источник всевозможных конфликтов. Да и невестке со своей стороны следует бдительно следить за действиями своих родителей: если, например, невестка, живущая со свекром и свекровью, получает из своего отчего дома какие-либо подарки, ей надлежит позаботиться о том, чтобы подарки эти были адресованы не на ее имя, а на имя свекра или свекрови.

Существенное условие добрых отношений с родственниками видит автор в сдержанном отношении невестки к братьям и сестрам мужа. В книге подчеркивается, что «у жены нет обязанностей перед братьями мужа», ибо теперь у японцев не принято рассматривать братьев и сестер обоих супругов как членов семьи. Рекомендуется по этой причине не оставлять мужа в квартире или в доме на длительный срок наедине с сестрой жены во избежание возникновения между ними «ненормальных отношений» и избегать проживания в одном доме или одной квартире с супругами их младших братьев и сестер, приезжающих из деревень и других городов на учебу или по иным делам, ибо их постоянное присутствие грозит охлаждением отношений между супругами^[597].

Характерное сочетание буржуазнойморали с чисто японскими понятиями об этике представляют собой наставления, касающиеся денежных и прочих материальных взаимоотношений между родственниками. Одно из важных условий семейного благополучия Яэко Сёцуки видит в том, чтобы супруги избегали по возможности денежных дел с родней, и в частности не давали и не получали денег взаймы. Особенно чревато конфликтами, как считает автор, одалживание денег братьям и сестрам жены. В книге рекомендуется, чтобы при всех обстоятельствах выдача родственникам денег взаймы оформлялась по всем правилам отношений с посторонними лицами, включая получение расписки от того, кто берет в долг. Настойчиво подчеркивается при этом мысль: лучше всего вообще не давать денег в долг родственникам, а если этого избежать нельзя, то надо ограничиваться минимальной суммой, чтобы не жалеть о ее пропаже в случае, если она не будет возвращена^[598]. Тут же содержится и еще одна рекомендация: напоминание о выплате денег, взятых в долг родственником, следует делать не просто так, а под предлогом острой нужды в деньгах в связи с рождением ребенка, болезнью, свадьбой, ремонтом дома и т. п.

Не упущены в нормах взаимоотношений с родственниками и те случаи, когда родственники временно берут друг у друга одежду. «Возвращая временно взятую одежду, — гласит одна из заповедей, — надо либо приложить деньги, компенсирующие ее стирку и химчистку, либо оплаченную квитанцию, если стирка и чистка уже произведены одалживавшим, либо в крайнем случае присовокупить какой-либо подарок, равный по стоимости расходам на стирку и химчистку»^[599].

В числе других наставлений обращает на себя внимание такой совет: «Если приходится просить о чем-либо родственника, то при этом к нему надо проявить большее почтение, чем к постороннему лицу». Разъясняя смысл этого совета, автор книги указывает, что когда родственник оказывает какие-нибудь услуги (например, дает временный приют), это создает и для тех, кто делает одолжение, и для тех, кто его принимает, ряд особых сложностей и деликатных трудностей, поскольку с родственников нельзя взимать такую денежную компенсацию за услуги, как с чужих людей. Поэтому-де расчеты с родственниками всегда сложнее, и малейшее недоразумение, вызванное недомолвками, может пагубно сказаться на взаимоотношениях обеих сторон.

Родственные связи японцев носят на себе, таким образом, отпечаток формализма. Преобладающим импульсом в них остаются в наши дни не индивидуальная приверженность родственников друг к другу, не «родство душ» и «зов сердца», а соображения, обусловленные моральным долгом, правилами приличия и общепринятым этикетом. В этом проявляются, несомненно, особенности национального характера японцев.

Влияние обычаев и порядков прошлого на взаимоотношения японцев с соседями

Общеизвестная японская пословица гласит: «Близкий сосед важнее дальнего родственника». В этой пословице отражается житейская мудрость многих поколений японцев: исстари отношениям с соседями они придавали важнейшее значение, и роль таких отношений в семейном быту была исключительно велика. Объясняется это, по-видимому, скученностью японского населения, крайней теснотой жилых кварталов японских городов и поселков и необходимостью сосуществования основной массы японских семей на более близком расстоянии друг от друга, чем в большинстве других стран, а следовательно, и необходимостью максимальной осмотрительности и терпимости в отношениях со своими соседями. Особая чувствительность обывателей-японцев к поведению и настроениям соседей обусловлена и тем, что в условиях мягкого субтропического климата, характерного для большей части территории страны, личная и семейная жизнь людей протекаем чаще на виду у соседей, чем в северных странах. К тому же жилые помещения в домах японской конструкции с бумажными дверями и раздвижными стенами издавна были легче доступны для соседских глаз и ушей, чем квартиры европейского типа. Что же касается японских деревень, то сплачивающее влияние на соседские взаимоотношения оказывала еще и постоянная потребность людей в сотрудничестве и взаимопомощи в устройстве ирригационных сооружений, а также в борьбе с такими весьма частыми стихийными бедствиями, как тайфуны, землетрясения и цунами.

Еще в период позднего средневековья в большинстве районов Японии была создана единообразная система соседских объединений — пятидворок (гонингуми), распавшаяся в период буржуазных реформ второй половины XIX в. Накануне и в годы второй мировой войны в ходе установления военно-фашистской диктатуры в стране была создана по образцу средневековой системы пятидворок всеохватывающая сеть так называемых соседских общин (тонаригуми), объединенных в городах в ассоциации кварталов (тёнайкай), а в деревнях в ассоциации поселков (бураккай). Главная цель создания этой сети соседских общин состояла в том, чтобы поставить жизнь каждой семьи под постоянный контроль соседей, ибо всему населению вменялось в обязанность доносить через общины полицейским властям о любых случаях антиправительственных высказываний или нарушения существующего «общественного порядка». Все эти мероприятия проводились под предлогом расширения и укрепления соседских связей с целью взаимопомощи и совместного преодоления трудностей военного времени. В то время на свет появилась даже ставшая в дальнейшем общеизвестной слащавая «Песня о соседе», в которой в напыщенных словах восхвалялась роль соседей — тех добрых людей, «которые приносят вам новости», «учат вас, как приготовить пищу» и «помогают при пожарах»^[600].

Всемерно поощряемый властями, прессой, школьными учителями и прочими блюстителями общественной морали «дух доброжелательства» остается и в наши дни одной из важнейших составных частей комплекса правил взаимоотношений японцев-соседей. Убежденность в необходимости поддержания тесных, дружеских связей со своими соседями глубоко коренится в современном общественном сознании японских обывателей, что подтверждается массовыми опросами населения. «Обследование с целью выяснения отношений и контактов людей со своими соседями, — пишется в книге "Люди зрелого возраста в Японии", — показало, что и по сей день в сердцах японцев очень большое место занимает дух взаимного доброжелательства. Люди, проявляющие желание поддерживать дружественные отношения с людьми, живущими по соседству, составляют почти 100 % всего населения страны, причем более половины людей зрелого возраста — 55,1 % — за такие тесные контакты с соседями, при которых и тем и другим хотелось бы делиться всеми впечатлениями и новостями»^[601].

На первый взгляд приведенное высказывание вполне соответствует современной действительности. С окончанием послевоенного периода разрухи и хаоса и восстановлением нормального ритма жизни населения в большинстве японских городов, поселков и деревень вновь возобновилась деятельность соседских объединений, созданных в основном на базе сети соседских общин, существовавших в годы войны. Особенно заметно активность новых общин проявилась в сельских районах. Детальное описание их повседневной деятельности содержится, например, в итогах полевого исследования, проведенного группой американских японоведов-социологов в префектуре Окаяма в 1955–1957 гг., опубликованных затем ими в книге «Сельская Япония». По сведениям авторов книги, основные функции сельской соседской общины включают в себя контакты с низовыми учреждениями местной администрации, доведение до сведения всех соседей — членов общины распоряжений и извещений властей, организацию торжеств и массовых культовых церемоний, приурочиваемых к каким-либо местным религиозным праздникам, а также проведение регулярных собраний с целью обсуждения текущих житейских дел, представляющих взаимный интерес. Непременным долгом всех общин является всемерное содействие их членам в проведении свадеб и похорон. В сферу их задач входят также налаживание взаимной помощи в ремонте дорог, ирригационных сооружений и общественных построек, сотрудничества в совместном использовании колодцев и сельскохозяйственной техники; координация усилий в надзоре взрослых за детьми и молодежью; сбор денежных средств, предназначенных для финансирования каких-либо общих соседских начинаний^[602]. По свидетельству авторов книги, в первом и втором послевоенных десятилетиях соседские общины стали играть весьма важную роль в повседневном быту крестьянских семей Японии^[603].

Та же картина стала наблюдаться в послевоенный период и в жизни японских городских семей. Начиная с 50-х годов соседские общины, упраздненные поначалу американскими оккупационными властями, были постепенно восстановлены в большинстве городов страны, хотя в отличие от времен войны участие в них семей перестало быть принудительным. Как и в деревнях, их основными функциями стали контакты с органами местной администрации, передача населению указаний властей по бытовым вопросам, обеспечение сотрудничества соседей в проведении различных праздников и прежде всего культовых мероприятий, организуемых местными синтоистскими и буддийскими храмами, содействие соседям в проведении свадеб и похорон, обеспечение противопожарной безопасности, чистоты и порядка на прилегающих участках улиц, а также мер по охране домов и квартир.

Ведущую роль в этих соседских объединениях стали играть, как и прежде, главы общин, избираемые на ежегодных собраниях представителей всех семей — членов общин. Именно в распоряжение главы общины поступают обычно все денежные взносы ее членов, именно на него возлагается ответственность за то, куда и в каком количестве направляются затем эти средства. Как сообщает английский японовед Рональд Дор, проводивший исследования в квартале Ситаяма японской столицы в начале 50-х годов и опубликовавший затем их результаты в своей книге «Городская жизнь в Японии», основная часть ежегодных расходов общины идет на оказание помощи семьям, понесшим утрату в результате смерти кого-либо из близких, на оплату расходов по освещению улиц, на наем ночных уличных сторожей, на проведение различных противопожарных мероприятий, на украшение улиц в дни праздников. Часть средств направляется в то же время на пожертвования в фонды таких общественных организаций, как Ассоциация по предотвращению преступности и дорожных катастроф, Ассоциация борьбы с пожарами, Союз матерей, а также на «чаевые» околоточным полицейским, работникам ближайшей пожарной части, уборщикам мусора и т. п.^[604].

Представляя собой формально общественные организации, соседские общины, как и прежде, объединенные в деревнях в ассоциации поселков, а в городах — в квартальные ассоциации, в сущности, стали в послевоенный период теми промежуточными звеньями общественной структуры Японии, в которых соприкасаются и увязываются частные бытовые дела семей и повседневная деятельность низовых представителей местной администрации. Именно через соседские общины стали осуществляться многие из контактов японских семей с окружающей их социальной средой в лице соседей и чиновников муниципальных учреждений, работников разнообразных служб быта и т. д. Широко разветвленная сеть соседских общин стала в то же время и зоной активного воздействия едва ли не на каждую японскую семьи различных общественных и политических организаций, и прежде всего организаций консервативного толка, связанных с правящей Либерально-демократической партией.

Как свидетельствует практика послевоенных лет, каковы бы ни были политические взгляды и симпатии отдельных семей, входящих в ту или иную соседскую общину, в подавляющем большинстве своем эти общины оказываются в силу ряда объективных обстоятельств под влиянием консервативных политических кругов. Подтверждением тому служат наблюдения упомянутого Рональда Дора. В своей книге он отмечает большое влияние, оказываемое на деятельность соседских общин так называемыми «влиятельными лицами» (юрёкуся), связанными с имущими верхами общества^[605]. Именно эти «влиятельные лица» выступают на местах в качестве политической опоры правящей Либерально-демократической партии в ее борьбе с демократическими силами страны.

Механизм контроля Либерально-демократических партии над соседскими общинами построен на личной зависимости многих трудовых семей от «влиятельных лиц». Не кто иной, как «юрёкуся», обладает обычно способностью одолжить своим небогатым соседям деньги в трудную минуту, помочь в устройстве сына на работу и оказать содействие в преодолении различных непредвиденных житейских трудностей. А средством расплаты семей за подобные одолжения чаще всего становятся избирательные голоса их членов. Именно негласные указания, отдаваемые «благодетелями» своим должникам-соседям, и определяют в решающей степени поведение последних при голосовании на выборах.

Принадлежность к соседской общине и участие в ее собраниях не исключает, естественно, и индивидуальных контактов японских семей как с семьями соседей, так и с отдельными лицами, живущими неподалеку. Непосредственные связи членов соседских общин друг с другом, именуемые обычно словом «цукиай», представляют собой в наши дни весьма важную часть семейного быта японцев. Еще в начале 50-х годов в уже упомянутой книге Рональд Дор обратил внимание на неуемное стремление «среднего» японского обывателя обеспечить себе благорасположение тех людей, которые живут с ним рядом. Вот, например, что писал он о том, как поступает обычно японская семья по прибытии на новое местожительство. «Когда семья, — повествует Дор, — переезжает в окружение новых соседей, глава дома или его жена обходят все дома, входящие в соседскую общину, оставляя в каждом из них свою визитную карточку и маленький подарок: дешевое полотенце, или блок сигарет, или пачку мыла, или веер… В каждом доме он говорит о себе: "Мое имя такое-то. Мы только что прибыли на жительство в дом, находящийся рядом с Вашим. Я надеюсь, в дальнейшем Вы не откажете мне в помощи в случае различных затруднений. Я прошу Вашего любезного снисхождения". После таких оповестительных визитов — охиромэ — вновь прибывший становится членом соседской общины… В дальнейшем от него требуется также ряд приветственных визитов в дома соседей по случаю Нового года… При рождении ребенка или на свадьбу соседи наносят друг другу поздравительные визиты, принося с собой денежные подарки»^[606].

Зачастую все эти соседские контакты поддерживаются не потому, что обе стороны в них как-либо заинтересованы, а лишь потому, что «так принято» или «иначе нельзя». Руководствуясь подобными соображениями, большое число японских обывателей из месяца в месяц, из года в год навещают без особой нужды соседей, отнимая у себя драгоценное время и досаждая тем своей шаблонной навязчивой приветливостью. Привыкая ко всей этой суете, люди проникаются убеждением в ее необходимости и начинают косо смотреть на тех из своих соседей, которые не следуют их примеру. Японцы, игнорирующие традиционные нормы соседских отношений, рискуют оказаться в изоляции и прослыть дурными, невоспитанными субъектами.

В постоянной суете японцев, направленной на сохранение добрых отношений с соседями, просматривается, таким образом, тот же самый формализм, который пронизывает и их отношения со своей родней. Такова уж натура японцев, склонных обычно придавать первостепенное значение не столько сути, сколько внешней стороне своего поведения.

Перемены в условиях жизни населения и общее ослабление соседских контактов

В последнее время, однако, а именно в 70—80-х годах, обычаи прошлого и национальные традиции, укрепившиеся в сфере соседских взаимоотношений, подверглись весьма заметному разрушительному воздействию новых веяний. Постепенно падает, в частности, в наши дни роль соседских общин в жизни как сельских, так и городских слоев японского населения. И это несмотря на все старания правящих кругов страны сохранить прежнее значение общин. Причиной тому послужили огромные перемены в экономической, социальной и демографической структуре японского общества, сопровождавшиеся массовой миграцией сельского населения в города, резким изменением содержания трудовой деятельности многих людей, распадом крупных семей и все большим увеличением числа нуклеарных семейных ячеек, изменением условий быта, стиля жизни и взглядов на жизненные ценности большинства семей страны.

Довольно заметные перемены произошли в сельских районах страны, где раньше деятельность соседских общин распространялась не только на быт, но и на производственные отношения соседей.

Еще совсем недавно, два-три десятилетия назад, японская деревня, как отмечают социологи, представляла собой сравнительно однородное крестьянское общество^[607]. Получив небольшие участки земли в результате послевоенной земельной реформы, большинство крестьянских семей было занято, по существу, одним и тем же делом — земледелием и вело одинаковый образ жизни. Почти одновременно крестьяне-соседи начинали посадку риса, почти одновременно убирали урожай, почти одновременно отдыхали. При таких условиях сложилась в то время и довольно устойчивая система взаимоотношений между соседями. Исходя из общности условий труда и одинаковых запросов крестьянских семей, соседские общины содействовали их кооперированию в процессе труда и совместному времяпровождению в дни отдыха. Трудно сказать определенно, хорошо или плохо было это сотрудничество крестьян-соседей друг с другом. Будучи основанным на системе частной собственности на землю и орудия производства, оно было в действительности не столь уж привлекательным, как это может показаться на первый взгляд. Обнажая неприглядные стороны традиционной системы взаимоотношений крестьян-соседей, японские социологи — авторы книги «Деревенские японцы», изданной в 1975 г., убедительно показывают, например, что взаимоотношения крестьянских семей, внешне основанные, если судить по разговорам на собраниях соседских общин, на «дружбе и взаимопомощи», сплошь и рядом были пронизаны в действительности неприязнью, завистью друг к другу и ревнивым соперничеством. Не случайно в районе Тохоку в обиходе японцев и по сей день бытуют такие пословицы, как «Первое зло для меня — это новый амбар соседа» или «Несчастье в доме соседа — это вкусная утка к моему столу»^[608].

Обстановка в японских деревнях заметно изменилась в 60—70-х годах: крестьянские семьи перестали быть однородной массой, даже в соседних домах одной деревни люди живут теперь по-разному: одни занимаются только земледелием в собственных хозяйствах, другие совмещают земледелие с работой по найму на предприятиях в близлежащих городах и поселках, третьи уезжают на заработки в другие районы страны. Что же касается труда в собственных хозяйствах, то он также утратил однородность: один сосед по-прежнему занимается выращиванием риса, другой переключился на разведение свиней, третий концентрирует усилия на производстве клубники и плодов. В таких условиях, как отмечают японские социологи, соседские семьи в деревнях заметно утратили общность интересов и тягу к повседневному общению друг с другом. Многие из глав семей, работающие за пределами деревни, предпочитают теперь в свободное время общаться не с соседями, а с товарищами по работе. Нередкими стали случаи, когда в одной деревне рядом живут люди, плохо знающие друг друга и ограничивающиеся в своих отзывах о соседе лишь репликой: «А кто его знает, что за человек мой сосед»^[609].

Быстрому ослаблению контактов между соседями в деревнях способствовало в последние годы и увеличение числа автомашин, находящихся в собственности крестьянских семей, а также расширение в деревнях сети телефонной связи. Выезды на машинах из деревень на сравнительно дальние расстояния для встреч со знакомыми и друзьями, а также беседы по телефону с приятелями из других поселков стали в наши дни новым элементом будничной жизни крестьянских семей^[610]. Все больше возрастает в этих условиях и немыслимое прежде стремление многих крестьян равняться при выборе стиля своей жизни, будь то убранство дома, покрой одежды или излюбленные развлечения, не на соседей, а на знакомых, живущих в городах^[611].

Отмечая все эти новые явления в жизни крестьянских семей, не следует, конечно, и переоценивать их значимость, преуменьшая силу влияния недавнего прошлого. И поныне соседские общины продолжают функционировать в большинстве деревень страны, и поныне их решения, касающиеся тех или иных вопросов повседневного быта, будь то уход за дорогами или очистка канализации, обязывают соседей независимо от того, работают ли они в деревне или за ее пределами, оказывать содействие выполнению этих решений. И все-таки хозяйственные функции общин постепенно сокращаются, переходя в ведение низовых учреждений местной администрации. За общинами же остается, как сообщают японские социологи, главным образом поддержание духа «добрососедской солидарности» в случаях похорон, свадеб, а также различных культовых и праздничных мероприятий. Для японцев это тоже не пустяк: от того, участвует или не участвует семья в отдельных мероприятиях соседской общины, и сегодня зависит ее репутация в округе. И это заставляет людей не порывать с общиной и сотрудничать с ней даже тогда, когда они не видят большого прока в этом сотрудничестве^[612]. С большой ответственностью относятся жители деревень и в наши дни к своим обязательствам друг перед другом. Чувство долга семей и отдельных лиц по отношению к соседям, оказавшим им какие-либо услуги (то самое чувство, которое обозначается у японцев словом «гири»), остается важнейшим фактором в системе соседских взаимоотношений на селе. Как подчеркивается в книге «Деревенские японцы», «самыми нежелательными людьми в деревне считаются те, кто утратил чувство долга»^[613]. Стремление не остаться в долгу перед соседями и тем самым сохранить в глазах окружающих достоинство и честь семьи продолжает и сегодня терзать души многих японских крестьян.

В городах перемены во взаимоотношениях соседей ощущаются в последние два десятилетия еще явственнее, чем в сельских районах. Все сильнее начинает сказываться постепенное изменение жилищных условий городского населения и неуклонное увеличение доли семей, проживающих не в деревянных, теснящихся один возле другого домиках, а в многоэтажных домах с квартирной системой, при которой даже близким соседям не приходится часто встречаться. В этих условиях происходит быстрое падение интереса соседей друг к другу. Вот что пишет в своей книге «Японское общество» профессор Такэси Исида: «В настоящее время осталось мало городских жителей, сохраняющих тесные контакты с деревнями, где они родились, но это отнюдь не означает, что они имеют более тесные контакты со своими соседями. Лица, работающие в крупных компаниях (а зачастую и их семьи), настолько глубоко погружены в дела своих компаний, что у них нет желания устанавливать тесные контакты со своими соседями. Часто они даже не знают о том, что их соседи представляют собой»^[614].

В японской печати и литературе все чаще встречаются сообщения о падении влияния соседских общин на домашнюю жизнь людей, проживающих в городах^[615]. Признают этот факт и такие знатоки семейного быта японцев, как г-жа Яэко Сёцуки. В своей книге она критикует тех своих соотечественников, которые-де забыли о том, что соседские общины нужны людям не только для сбора пожертвований на свадьбы и похороны, но и для повседневных житейских нужд, включая совместные мероприятия по предотвращению загрязнения окружающей среды, взаимную помощь при болезнях, пожарах и землетрясениях и т. п. В этой связи Сёцуки констатирует появление среди японской молодежи значительного числа людей, не желающих вступать в соседские общины либо потому, что общины вели милитаристскую деятельность в годы войны, либо потому, что им жаль расходовать деньги на взносы в фонды общин, либо просто потому, что «конституция Японии не обязывает их к этому»^[616]. Озабоченность автора вызывают и конфликты, возникающие среди членов общин на почве сомнений в правильности и обоснованности расходов денежных средств, поступающих в фонды общин от их отдельных членов^[617].

Безучастное отношение все большего числа городских жителей проявляется не только по отношению к соседским общинам, но и к тем делам, которыми эти организации занимаются, т. е. к местным житейским делам. «Ослабление чувства солидарности у постоянных жителей городов, с одной стороны, и быстрое увеличение городского населения в результате наплыва в города новых людей, с другой, — пишет профессор Исида, — сопровождается, естественно, ослаблением внимания населения к локальным вопросам»^[618]. Люди, снимающие квартиры сегодня в одном квартале крупного города, а завтра в другом, не питают особого интереса к тому, будет или не будет проложена скоростная автомагистраль вблизи их сегодняшнего дома, станет или не станет владелец соседнего магазина членом городского собрания, сменят или не сменят вышестоящие власти начальника местного полицейского участка.

И более того, немалое число семей не столько безучастно относятся к той местной социальной среде, в которой они проживают, сколько питают недовольство этой средой и неприязнь к ней. Как показал общественный опрос, проведенный канцелярией премьер-министра в 1979 г. среди населения крупных городов страны, большинство жителей этих городов (54 %) оказались недовольными районом своего проживания и заявили о том, что их города мало пригодны для жизни^[619].

О притуплении интереса соседских семей в Японии к общению друг с другом свидетельствуют и данные массовых обследований, призванных выявить широту и интенсивность соседских контактов японцев. Так, согласно данным одного из таких обследований, проведенного компанией «Дэнцу», только 60 % японских семей с супругами в возрасте 40 лет и старше четко объявили о том, что они поддерживают связи с проживающими по близости семьями, причем 14 % ограничивают свои контакты одной соседской семьей, 21 % —двумя и 15 % — тремя соседскими семьями. Что касается семей с супругами моложе 40 лет, то, судя по всему, у большинства из них контакты с соседями также не очень-то интенсивны: 20 % из них контактируют лишь с одной соседской семьей, 19 % — с двумя, еще 19 % — с тремя, около 2 % — с четырьмя, около 3 % —с пятью, и приблизительно лишь 1,5 % общаются с шестью соседскими семьями и более. В среднем, согласно тем же данным, получается, что супруги в возрасте 40 лет и старше поддерживают регулярные контакты с 3.3 соседских семей, а супруги моложе 40 лет — с 2,3 соседских семей^[620]. Такая статистика дает основания предполагать, что молодое поколение японцев обнаруживает меньшую склонность к связям с соседями, чем старшее поколение.

В еще большей степени этот вывод подтверждается данными другого общественного опроса, проведенного той же компанией «Дэнцу». В итоге опроса ответы респондентов распределились так: 61,2 % пожилых людей (в возрасте 40 лет и старше) и 68,9 % молодых (до 40 лет) заявили о том, что «при встречах с соседями они ограничиваются лишь приветствиями». В то же время 55,1 % пожилых и 36,9 % молодых оказались не прочь «сообщать соседям новости и узнавать новости от них». Гораздо меньшая доля респондентов, а именно 15,7 % пожилых людей и 8,3 % молодых, обнаружила готовность «давать соседям какие-либо советы и получать советы от них». Только 14,9 % лиц «зрелого возраста» и 12,6 % молодых выразили желание «жить в тесном общении», и лишь 14,1 % пожилых и 4,4 % молодых высказались в пользу «совместного проведения с соседями своего свободного времени, включая совместные развлечения и экскурсии». Столь же небольшую долю по отношению ко всем отвечавшим (соответственно 12,9 % в категории пожилых и 10,7 % в категории молодых) составили, если судить по ответам, и те семьи, которые «время от времени едят вместе с соседями за общим столом». С другой стороны, 2,2 % пожилых людей и 7,3 % молодых безоговорочно заявили при опросе о том, что они «не поддерживают никаких контактов с соседями»^[621].

И, наконец, приведем результаты еще одного массового обследования, в ходе которого выяснялась частота приглашений японскими семьями соседей в свои дома в качестве званых гостей. Обследование обнаружило, что 74,7 % семей с пожилыми супругами и 81,1 % семей с молодыми супругами вообще не приглашают к себе соседей в качестве званых гостей. Что же касается остальных, то 5,7 % пожилых и 2,9 % молодых супругов приглашают соседей в свои дома один раз в год, 5,9 % пожилых и 4,9 % молодых — 2 раза в год и соответственно 3,6 % и 3,9 % —3 раза в год. В среднем, таким образом, семьи пожилых приглашают в свои дома соседей 1,3 раза в год, а семьи молодых и того менее — 0,7 раза в год^[622].

Косвенным свидетельством притупления интересов семей японцев-соседей друг к другу в городских районах страны служат также все чаще публикуемые в японской печати сообщения об обнаружении соседями в городских домах и квартирах останков умерших в одиночестве людей не через день или два после их смерти и даже не через неделю или месяц, а спустя год, два и более. В 1975 г., например, в одном из домов квартала Сумиёси города Осака были обнаружены скелеты женщины средних лет Мацуко Таканэ и ее младшего брата Сигэо, умерших от простуды и голода в своих постелях еще в 1972 г. Комментируя этот случай, один из японских социологов назвал несчастных «жертвами бездушного отношения друг к другу жителей городов»^[623]. Аналогичный случай произошел и в одной из квартир жилого дома в районе Ятиёдай Хигаси города Тиба, где в марте 1979 г. были найдены останки 32-летнего холостяка Минору Энокида, умершего еще полтора года тому назад. В прессе сообщалось в этой связи, что ни один из соседей по дому «не заметил смерти молодого человека»^[624].

А вот что пишется в газете «Майнити дэйли ньюс» от 26 ноября 1983 г.: «Охлаждение отношений между соседями в нашей стране побудило универсальные магазины ввести новую систему доставки подарков на дом… До последнего времени доставка подарков на дом производилась в любое время дня, как удобно агенту по доставке. Обычно в тех случаях, когда получатели отсутствовали, подарки оставлялись соседям для передачи адресату. Однако по мере того как личные отношения между соседями в Японии становятся все суше и суше, растет число людей, отказывающихся принимать подарки, адресованные соседям». Как сообщается в газете, новая система доставки подарков предусматривает теперь посещение рассыльными универмагов квартир получателей подарков либо в ранние утренние, либо в поздние вечерние часы со взиманием за это, разумеется, дополнительной платы.

Все эти сведения служат достаточно веским подтверждением тому, что как в деревнях, так и в городах контакты японцев-соседей становятся менее интенсивными и начинают играть в жизни японских семей не столь большую роль, как это было прежде.

Новым явлением для Японии стало также пренебрежительное отношение значительного числа жителей ее городов и поселков к интересам соседей и их склонность поступать так, как это выгодно и приятно им самим, невзирая на те неудобства, которые могут причинить их действия соседям по дому и кварталу. Так, в японской литературе сообщается о несоблюдении отдельными семьями в городах правил санитарного ухода за жилыми помещениями. К числу нарушителей этих правил относятся, в частности, семьи, выбрасывающие мусорные мешки во дворы не в те урочные дни и часы, когда за ними приезжают уборочные машины, а тайком по вечерам и ночам, в результате чего дурные запахи на долгое время распространяются на квартиры соседей. Характерно и халатное отношение отдельных семей к тем участкам канализации, которые находятся в пределах их домов, что ведет к засорам и выходу из строя канализации в соседних домах^[625].

Много неприятностей соседям причиняет и «бум домашних животных» (пэто буму), наблюдающийся в Японии на протяжении ряда лет. Обследование, проведенное редакцией газеты «Иомиури» в январе 1979 г., обнаружило, например, что 32 % жителей городов и сельских районов страны жалуются на соседей, имеющих в своих домах и квартирах домашних животных: собак, кошек и птиц — и не принимающих мер к тому, чтобы не причинять ущерб соседям. Как сообщалось по этому поводу в газете, «свыше 30 % пострадавших жаловались на лай и завывание собак и кошек, а также на щебет птиц, а другие 30 % — на причинение животными ущерба их садам и огородам. Около 10 % заявили, что их покусали собаки соседей»^[626].

Все больше беспокойства друг другу причиняют японцы-соседи и при пользовании современной музыкальной электроаппаратурой, которая, как показали обследования, работает зачастую с громкостью, заведомо мешающей отдыху и спокойствию людей, проживающих в близлежащих домах и квартирах. Обследование, проведенное компанией «Такэнака» в Осака, выявило, например, что едва ли не половина японцев — владельцев радиол и магнитофонов (45 %) включает обычно эту аппаратуру на звуковую мощь в 81–90 децибелов, что эквивалентно шуму, производимому поездом метрополитена. И это несмотря на то, что толщина стен современных многоквартирных японских домов составляет от 12 до 15 сантиметров и может служить препятствием лишь для звука мощностью менее 50 децибелов. Как указывалось в печати, в США и Европе владельцы музыкальной аппаратуры пользуются ею обычно, не увеличивая силу звука более чем до 60–70 децибелов^[627].

Все эти новые негативные моменты, осложняющие взаимоотношения японских семей со своими соседями, озадачивают знатоков современного быта японцев и побуждают их еще активнее, чем прежде, выступать за соблюдение всеми семьями в своем домашнем быту надлежащих правил общения с окружающими. Общеизвестным сводом этих правил стала в Японии наших дней упоминавшаяся выше книга Яэко Сёцуки.

В числе содержащихся в книге наставлений имеется немало общих, само собой разумеющихся добрых пожеланий, которые могут быть адресованы любой семье в любой стране мира. Рекомендуется, например, не звонить соседям без особой нужды в поздние часы (после 9 часов вечера), чтобы не тревожить их и не мешать их отдыху, не захламлять своими старыми вещами лестничные площадки в жилых домах. Автор советует каждой семье, не стесняясь, ставить в известность соседей в случаях, если они обнаружили кражу в своей квартире (чтобы и соседи были впредь начеку), а также извещать соседей в том случае, если в семье кто-то отравился, что может помочь выявлению источников и причин отравления. Предлагается также брать к себе в дом для присмотра малолетних детей соседей, если у них кто-то умер; без промедления извещать врачей, если беременная жена соседа почувствовала себя плохо и т. д. и т. п.

В то же время наряду с банальными советами, подобными приведенным выше, есть в наставлениях Сёцуки и рекомендации, в которых так или иначе просвечиваются какие-то особенности психологического склада японцев, какая-то специфика соседских взаимоотношений. Так, в книге рекомендуется при встречах с соседом, выходящим из своей квартиры, не досаждать ему вопросом: «А куда это Вы направляетесь такой нарядный?» и воздерживаться от информирования тех, кто живет поблизости, о том, кто из соседей куда ходил и какие покупки приносил в дом. «В случае же, если вы, — говорится в книге, — повстречались с женатым соседом, идущим с незнакомой женщиной, не отводите глаза в сторону и не смотрите на него с издевательской улыбкой, а невозмутимо поприветствуйте его так, будто он идет со своей сестрой»^[628].

Автор книги советует читателям проявлять неизменное внимание к соседским детям, приветствовать их самим, даже если дети из застенчивости не здороваются первыми, и прививать им таким путем привычку обмениваться приветствиями с соседями-взрослыми. Осуждаются при этом те взрослые, которые пытаются сюсюкать и нарочито картавить с детьми или копировать их манеру речи, ибо, по мнению автора, такие формы общения больно задевают детское самолюбие. Автор советует также не дарить соседским детям слишком дорогих подарков, ибо это может привести к тому, что дети утратят представление о ценности вещей и перестанут с благодарностью относиться к подаркам родителей^[629].

Отмечается также, что «в последнее время участились случаи, когда фирмы при найме человека на работу, а также родители жениха или невесты перед свадьбой при посредстве сыскных агентов и частных детективов наводят справки о том, кто нанимается или кто вступает в брак». Поскольку соседи при подобных расследованиях становятся главными поставщиками информации, автор книги предлагает читателям проявлять всячески сдержанность и осмотрительность в разговорах с соседями и не посвящать их в свои домашние секреты особенно в тех случаях, когда речь идет о молодых дочерях^[630].

Максимальная сдержанность и осмотрительность рекомендуются также при разговорах супругов в присутствии детей о конфликтах в домах соседей, ибо, как предупреждает автор, ребенок может передать другим людям и тем же соседям все нелестные отзывы о них. Автор считает совершенно недопустимым говорить, например, при детях о том, что у ребенка соседей мать или отец «не настоящие», или что дочь соседей «была замужем и ушла из дома мужа», или что «отец соседского ребенка иностранец», ибо, как разъясняется при этом, такая информация «может привести к трагическим ситуациям в доме соседей»^[631].

Еще один любопытный совет: если вы хотите помириться с соседом, с которым ранее отношения были испорчены, то для этого надо использовать какое-либо счастливое событие в его жизни: свадьбу сына или дочери, поступление в университет кого-либо из детей или удачную сдачу ими экзаменов. Автор предостерегает читателей от попыток примирения в момент несчастья у соседа, например смерти близкого, ибо «в этом случае сосед будет думать, что вы пришли в его дом лишь для того, чтобы порадоваться его горю»^[632].

Заслуживает упоминания неодобрительное отношение автора к поведению тех молодых людей, которые считают, что за услугу или одолжение, оказанные им соседом, достаточно один раз сказать ему спасибо и не вспоминать об этом в дальнейшем. Автор подчеркивает необходимость воспитания в себе японцами готовности при встречах с соседями неоднократно выражать им симпатии, благодарность и уважение, не ограничиваясь лишь одноразовой благодарностью в момент, когда соседи делают услугу или одолжение.

Что касается семей, которые держат собак или кошек, забегающих в чужие дома и причиняющих там ущерб имуществу и спокойствию соседей, то таким семьям рекомендуется, не дожидаясь инцидента, нанести визиты соседям и заранее попросить их о снисходительности на случай непредвиденных вторжений животных, а если такие вторжения произошли, то без промедления побывать у соседей и извиниться перед ними, присовокупив к этим извинениям подарок^[633].

Визиты с извинениями к соседям должны быть, по мнению автора наставлений, нанесены также и в тех случаях, когда семья начинает ремонт своих жилых помещений. При обходе соседей визитеру надлежит сообщать им о предстоящих строительных или ремонтных работах, об их целях, масштабе и сроках завершения. Предлагается при этом принести соседям извинения за шум и нарушение их покоя и опять-таки вручить им подарки в виде фруктов или конфет.

Особо упоминаются в наставлениях те случаи, когда соседи причиняют беспокойство, включая в поздний час свою музыкальную аппаратуру. В таких случаях, по мнению автора книги, следует воздерживаться от окриков и ссор и воздействовать на соседа — нарушителя спокойствия иначе, а именно: включить свою музыкальную аппаратуру на еще большую мощность и выключить ее лишь тогда, когда сосед приглушит шум^[634].

В книге можно найти совет и на случай, когда сосед, которому семья чем-либо обязана, оказывает давление на главу семьи, с тем чтобы тот проголосовал на местных или парламентских выборах за угодного влиятельному соседу кандидата. Смысл совета сводится к тому, что открыто отклонять домогательства влиятельного соседа не следует, и что лучше всего избрать такой путь: ответить соседу согласием, затем при голосовании поступить соответственно собственному усмотрению, а после выборов при встрече с влиятельным соседом сказать ему: «Проголосовал так, как вы просили»^[635].

Конечно, далеко не все японцы руководствуются приведенными выше наставлениями. Потому-то эти наставления и публикуются, что в реальной жизни многие японские обыватели поступают иначе, руководствуясь иными суждениями. Их поступки определяются подчас необузданными эмоциями, а не здравыми расчетами и традиционным этикетом. И тем не менее нельзя игнорировать вообще значимость подобных наставлений, публикуемых миллионными тиражами и читаемых немалым числом японцев. Поскольку значительная часть японских обывателей так или иначе берет их за основу своего поведения, эти наставления могут служить ориентиром в изучении особенностей системы соседских взаимоотношений, преобладающих в Японии в наши дни.

Заключение

Мир семейной жизни людей так же широк, необъятен и неисчерпаем, как и общественное бытие в сферах экономики, политики и идеологии. Чем глубже проникает исследователь в этот мир, тем больше неожиданных для себя открытий он делает, тем больше новых проблем и загадок возникает перед ним.

Взаимоотношения, складывающиеся между людьми в каждой из семейных скорлупок, как показывает пример Японии, столь же жестко обусловлены присущими семейной жизни людейобъективными законами развития, как и отношения между людьми на производстве или отношения между классами и социальными группами в обществе. В личных, житейских проблемах отдельной семьи проявляются общие процессы и закономерности, присущие современному этапу развития всего японского общества.

Знакомство с семейными проблемами Японии показывает, что в наши дни о японцах нельзя говорить как о какой-то однородной человеческой массе. Японское общество представляет собой сегодня конгломерат семей и индивидуумов с разным уровнем материальной обеспеченности, с разными классовыми интересами, с разными понятиями о семейном счастье и благополучии, с разными, порой диаметрально противоположными, идеологиями. Отсюда и большие различия в стиле семейной жизни отдельных групп японского общества. У одних в этом стиле заметно преобладают европейско-американские черты, в то время как другие все еще тяготеют к традиционному национальному образу жизни.

Приведенные выше в разных главах статистические сведения и свидетельства социологов позволяют также сделать вывод о том, что семейная жизнь сегодняшней Японии отличается крайней нестабильностью и что происходящие изменения идут совершенно определенно в направлении восприятия «западных» норм взаимоотношений и отказа все большего числа семей от приверженности к старому, традиционному национальному стилю домашнего быта.

В ходе этих быстрых перемен, как показывают факты, происходит постепенное ослабление прочности значительной части семейных ячеек японского общества, что проявляется в неуклонном возрастании в стране числа распадающихся семей. Малые, нуклеарные семьи, составляющие теперь основную массу семей страны, обнаруживают большую хрупкость и меньшую стойкость в жизненных ситуациях личного плана, чем клановые семьи «иэ», отмирающие вследствие своего несоответствия эпохе, а также потребностям социально-экономического и демографического развития. Ослабление прочности семейных ячеек японского' общества находит отражение и в возникновении во множестве семей страны прежде нехарактерных для японцев конфликтных ситуаций, связанных с детской преступностью, избиением детьми родителей, бегством подростков из родительских домов, неверностью жен и их уходом от мужей, отказом взрослых детей от совместного проживания с родителями, неуважением молодежи к старикам и т. д. и т. п. Именно такого рода тревожные симптомы в семейной жизни японцев обусловили то, что в трудах японских социологов стали часто появляться теперь термины «болезненное состояние семей» и «кризис семей».

Нездоровые явления, наблюдающиеся во все большем числе японских семей, нельзя считать следствием какого-то случайного стечения обстоятельств. Япония в этом отношении не представляет собой ничего особенного. В еще большей мере те же нездоровые явления наблюдаются в семьях США и стран Западной Европы, хотя правящие круги этих стран и склонны видеть в подобном образе жизни некое высшее достижение цивилизации. «Болезненное состояние семей» — это не что иное, как одно из проявлений общего загнивания капиталистического общества. К аналогичным болезням современного капитализма относятся и затяжные экономические кризисы, хроническая безработица, рост преступности среди населения, милитаристская лихорадка и т. д. В обострении противоречий на уровне отдельных семейных частиц, как в капельках воды, отражаются недуги всей социально-экономической структуры современного японского общества — недуги, присущие всему капиталистическому миру в эпоху общего кризиса капитализма.

Прогрессивные общественные круги Японии в последнее время все чаще, наряду с макропроблемами экономики, политики и международных отношений, уделяют внимание микропроблемам, связанным с трудностями, с конфликтными ситуациями и нездоровыми явлениями в семейном быту людей. Путь к решению этих проблем они ищут в коренных реформах и преобразованиях общественной структуры страны. И, видимо, это и есть действительно реальный путь.

* * *

Примечания

1

См., например: Иэ то гэндай кадзоку («Иэ» и современная семья). Под ред. Мориока Киёми и Яманэ Цунэо. Токио, 1976, с. 6–7; Гэндай нихон-но кадзоку (Современная японская семья). Под ред. Кадзоку мондай кэнкюкай. Токио, 1974, с. 2; Кадзоку. Кодза (Семья. Лекции). Т. 8. Кадзокукэн-но кэйфу (История развития взглядов на семью). Токио «Кобуидо», 1974, с. 168–197.

(обратно)

2

Т. Fukutake etc. The Japanese Family. Tokyo, 1981, c. 7.

(обратно)

3

Современная Япония. Справочник. М., 1973, с. 760.

(обратно)

4

Мотидзуки Такаси, Мотомура Хироси. Гэндай кадзоку-но кики (Кризис современной семьи). Токио, 1981, с. 6.

(обратно)

5

Т. Fukutake etc. The Japanese Family, с. 6.

(обратно)

6

«Нихон кокусэй дзуэ». 1977, с. 66.

(обратно)

7

«Нихон кокусэй дзуэ». 1981, с. 68.

(обратно)

8

Там же.

(обратно)

9

«Asahi Evening News», 6.06.1981.

(обратно)

10

«Asahi Evening News», 8.02.1978.

(обратно)

11

«The Japan Times», 24.11.1975.

(обратно)

12

«Mainichi Daily News», 24.11.1975,

(обратно)

13

«Mainichi Daily News», 5.06.1980.

(обратно)

14

«Asahi Evening News», 5.06.1980.

(обратно)

15

«Asahi Evening News», 3.04.1982.

(обратно)

16

Там же.

(обратно)

17

«Asahi Evening News», 5.06.1980.

(обратно)

18

«Mainichi Daily News», 16.10.1982*

(обратно)

19

«Asahi Evening News», 1.01.1975.

(обратно)

20

Гэндай нихон-но кадзоку. Под ред. Кадзоку мондай кэнкюкай. Токио, 1974, с. 125–126.

(обратно)

21

«Mainichi Daily News», 10.10.1981.

(обратно)

22

Яматэ Сигэру. Гэндай нихон-но кадзоку мондай (Проблемы современной японской семьи). Токио, 1974, с. 108–109.

(обратно)

23

The Civil Code of Japan. Tokyo, 1954, c. FAA 123–124.

(обратно)

24

Там же, с. 124.

(обратно)

25

Кэккон — Рикон-но дзютэн мондай (Основные вопросы, связанные с браком и разводом). Под ред. Хамада Сэнги. Токио, 1969, с. 36–41.

(обратно)

26

R. P. Dore. City Life in Japan, Berkeley (Los Angeles), 1967, c. 167.

(обратно)

27

Там же, с. 168–170.

(обратно)

28

«The Japan Times», 7.02.1977.

(обратно)

29

«Санкэй симбун», 30.03.1974.

(обратно)

30

«The Japan Times», 7.02.1977.

(обратно)

31

С. Akiуama, N. Akiyama. Changing Roles of Women and Men. Japan and the World. Tokyo, 1979, c. 8.

(обратно)

32

Там же.

(обратно)

33

«Asahi Evening News», 19.06.1980.

(обратно)

34

Там же.

(обратно)

35

Гэндай нихон дзёсэй-но исики то кодо (Сознание и поведение современных японских женщин). Под ред. Фудзин-ни кансуру сёмон-дай тёса кайги. Токио, 1977, с. 30–31.

(обратно)

36

Там же, с. 31.

(обратно)

37

См.: «Сюкан синтё», 10.02.1978, с. 37.

(обратно)

38

«Санкэй симбун», 30.03.1974.

(обратно)

39

Нихои-но катэй. Вага куни-но катэй-но гэндзё то конго-но кадай (Японская семья. Положение семей, в нашей стране и предстоящие проблемы). Под ред. Кэйдзай кикакутё кокумин сэйкацу кёку. Токио, 1980, с. 39.

(обратно)

40

С. Akiуamа, N. Акiуаma. Changing Roles of Women and Men, c. 10.

(обратно)

41

Нихон-но катэй, с. 40.

(обратно)

42

Сэйсёнэн хакусё (Белая книга о молодежи). Токио, 1977. 270–271.

(обратно)

43

Survey on How Japanese Women Feel about Marriage, the Family, Their Role etc. By Prime Minister’s Office, November 1979. Yori'in Press Center, March 1980, c. 1–2.

(обратно)

44

Сайсёнэн хакусё, с. 268–269.

(обратно)

45

«Санкэй симбу», 13.06.1978.

(обратно)

46

Survey on How Japanese Women Feel about Marriage, c. 2.

(обратно)

47

«Asahi Evening News», 13.06.1980.

(обратно)

48

«Mainichi Daily News», 8.03.1975.

(обратно)

49

Там же.

(обратно)

50

«Asahi Evening News», 3.01.1978.

(обратно)

51

«The Daily Yomiuri», 25.02.1975.

(обратно)

52

«Mainichi Daily News», 7.12.1976.

(обратно)

53

«Asahi Evening News», 12.06.1976.

(обратно)

54

См.: «Сюкан синтё», 10.02.1978, с. 36.

(обратно)

55

«The Japan Times», 8.03.1976.

(обратно)

56

«Mainichi Daily News», 17.04.1978.

(обратно)

57

«The Daily Yomiuri», 2.05.1979.

(обратно)

58

Нихон-но катэй, с. 39.

(обратно)

59

Катэй кибаи-но дзюдзицу (Совершенствование основ семьи). Охйра сори-но сэйсаку кэнкюкай хококусё, № 3 (Доклад Комитета по изучению политики при премьер-министре Охира, № 3). Токио, 1980, с. 79.

(обратно)

60

«Иомиури симбун», 1.12.1976.

(обратно)

61

«Mainichi Daily News», 19.02.1973.

(обратно)

62

См.: Кэккон то синсэйкацу-но тисики, с. 2—13.

(обратно)

63

«Иомиури симбун», 1.12.1976.

(обратно)

64

Там же.

(обратно)

65

«Asahi Evening News», 1.01.1976.

(обратно)

66

«Санкэй симбун», 30.03.1974.

(обратно)

67

«Mainichi Daily News», 9.12.1974.

(обратно)

68

«The Daily Yomiuri», 24.10.1977.

(обратно)

69

«Mainichi Daily News», 1.05.1976.

(обратно)

70

См.: Макида Дзёдзи. Кэккои хиро-но айсацу. Токио, 1974,

(обратно)

71

«Акахата», 28.10.1974.

(обратно)

72

«Mainichi Daily News», 21.05.1982.

(обратно)

73

«Mainichi Daily News», 21.03.1982,

(обратно)

74

Нихон-но катэй, с. 40.

(обратно)

75

«Asahi Evening News», 3.12/1975.

(обратно)

76

The Civil Code of Japan. Tokyo, 1954, c. FAA 127 — FAA 130.

(обратно)

77

«Japan Echo». 1982, vol. 9, № 4, c. 95.

(обратно)

78

Фудзин-но аюми сандзюнэн (Тридцатилетний путь женщин). Токио, 1975, с. 144.

(обратно)

79

Фудзин-но аюми сандзюнэн, с. 144–145.

(обратно)

80

The State of Women’s Labor: 1980 Edition. By Ministry of La bor. September 1980. Foreign Press Center, October 1980, c. 2.

(обратно)

81

«Иомиури симбун», 1.06.1977.

(обратно)

82

С. Akiуamа, N. Акiуama. Changing Roles of Women and Men. Japan and the World. Tokyo, 1979, c. 2.

(обратно)

83

Вот что пишет по этому поводу японский журналист Кимпэй Сиба: «В разговоре между мужьями и женами особо проявляется различие в обращении! В присутствии посторонних мужья разговаривают с женами грубо, чтобы другие думали, будто они командуют в доме, хотя это часто и не бывает так. Жены же, с другой стороны, пытаются убедить окружающих, что их единственная цель в жизни в том и состоит, чтобы повиноваться каждому желанию своего мужа, что в наши дни также не соответствует действительности» («Asahi Evening News», 2.06.1978).

(обратно)

84

Фудзин-но гэндзё то сисаку (Положение женщин и политика в данном вопросе). Токио, «Сорифу», 1978, с. 17.

(обратно)

85

Иихон-но катэй. Вага куни-но катэй-но гэндзё то конго-но ка-дай (Японская семья. Положение семей в нашей стране и предстоящие проблемы). Под ред. Кэйдзай кикакутё кокумин сэйкацу кёку. Токио, 1980, с. 39.

(обратно)

86

Так, согласно данным обследования, проведенного в одном из районов японской столицы в 1971 г., жены занимались лишь домашними делами в 60 % семей, 27 % составляли семьи, где жены работали по найму, включая занятых неполный рабочий день, и 13 % — семьи, где жены вместе с мужьями занимались торговлей и прочим предпринимательством. — См.: Отоко то онна (Мужчины и женщины). Под ред. Асахи симбун гакугэйбу. Токио, 1975, с. 55–56.

(обратно)

87

Фудзин-но аюми-но сандзюнэн, с. 143.

(обратно)

88

«Mainichi Daily News», 30.11.1977.

(обратно)

89

Там же.

(обратно)

90

Там же.

(обратно)

91

«The Daily Yomiuri», 15.04.1979.

(обратно)

92

«The Japan Times», 18.05.1976.

(обратно)

93

Гэндай нихон дзёсэй-но исики то кодо (Сознание и поведение современных японских женщин). Под ред. Фудзин-ни кансуру сёмон-дай тёса кайги. Токио, 1977, с. 106–107.

(обратно)

94

Фудзин-но аюми сандзюнэн, с. 160, 162.

(обратно)

95

«Иомиури симбун», 10.11.1976.

(обратно)

96

«Asahi Evening News», 26.11.1976.

(обратно)

97

«The Daily Yomiuri», 18.09.1978.

(обратно)

98

См., например: «Акахата», 19.04.1978.

(обратно)

99

«Asahi Evening News», 12.11.1977.

(обратно)

100

The Women of Japan. Past and Present. — «About Japan», Series № 5. Tokyo, 1977, c. 18–19.

(обратно)

101

Фудзин-но аюми сандзюнон, с. 170.

(обратно)

102

Там же, с. 170–171.

(обратно)

103

«Иомиури симбун», 12.11.1976.

(обратно)

104

«Mainichi Daily News», 13.11.1977.

(обратно)

105

Фудзин-но аюми сандзюнэн, с. 180.

(обратно)

106

Ниппон-но дзюкунэн (Люди зрелого возраста в Японии). Под ред. Кунимацу Сиро. Токио, 1981, с. 76.

(обратно)

107

Ивамура Синдзи. Нихон-но фуфу (Японские супруги). Токио, 1982, с. 211, 219.

(обратно)

108

Фудзин-но аюми сандзюнэн, с. 178.

(обратно)

109

Там: же, с. 180.

(обратно)

110

Там же.

(обратно)

111

The Women of Japan, с. 18.

(обратно)

112

Ниппон-но дзюкунэн, с. 266.

(обратно)

113

Такахаси Осаму. Катэй-но нака-но нихондзин. Токио, 1971, с. 55–57.

(обратно)

114

«Mainichi Daily News», G.12.1978.

(обратно)

115

Ниппон-но дзюкунэн, с. 81.

(обратно)

116

Там же, с. 78–79.

(обратно)

117

Там же, с. 76.

(обратно)

118

Сёцуки Яэко. Канкои сосай нюмон (Наставления по обрядовым церемониям). Токио, 1973, с. 14.

(обратно)

119

«The Daily Yomiuri», 12.09.1982.

(обратно)

120

«Asahi Evening News», 12.10.1981; «The Daily Yomiury», 12.09.1982.

(обратно)

121

«Mainichi Daily News», 6.12.1978.

(обратно)

122

Ивамура Синдзи. Нихон-но фуфу, с. 217.

(обратно)

123

См.: Гэндай нихондзин (Современные японцы). Токио, 1972, с. 14–15.

(обратно)

124

Такахаси Осаму. Катэй-по пака-но нихондзин, с. 66–67.

(обратно)

125

«Японские мужчины, — пишет в своей книге французский журналист Жан Франсуа Делясю, — не обладают такой сексуальной силой, как европейцы» (J. F. Delassus. The Japanese. A Cultural Evaluation of the Character and Culture of a People. N. Y., 1972, c. 129).

(обратно)

126

J. Sеwагd. The Japanese. N. Y., 1972, с. 115.

(обратно)

127

Там же, с. 116.

(обратно)

128

«Mainichi Daily News», 24.11.1982

(обратно)

129

Там же.

(обратно)

130

Там же.

(обратно)

131

Там же.

(обратно)

132

«The Japan Times», 25.02.1979.

(обратно)

133

«The Japan Times», 18.05.1978.

(обратно)

134

«Mainichi Daily News», 26.05.1981.

(обратно)

135

Ниппон-но дзюкунэн, с. 72.

(обратно)

136

Ивамура Синдзи. Нихон-но фу фу, с. 215.

(обратно)

137

«Иомиури симбуи», 12.11.1976.

(обратно)

138

Там же.

(обратно)

139

Там же.

(обратно)

140

«The Daily Yomiuri», 23.04,1978.

(обратно)

141

Там же.

(обратно)

142

Cёцуки Яэко. Канкон сосай нюмон, с. 15.

(обратно)

143

Гэндай нихон-но кадзоку (Современная японская семья). Под ред. Кадзоку мондай кэнкюкай. Токио, 1974, с. 282.

(обратно)

144

«The Japan Times», 28.06.1977.

(обратно)

145

«Майнити симбун», 11.05.1977; «Сюкан дзёсэй», 21.06.1977.

(обратно)

146

«The Japan Times», 25.06.1978.

(обратно)

147

Там же.

(обратно)

148

Там же.

(обратно)

149

«Mainichi Daily News», 14.05.1979.

(обратно)

150

Там же.

(обратно)

151

«Mainichi Daily News», 6.12.1978.

(обратно)

152

«Mainichi Daily News», 12.12.1976.

(обратно)

153

«Mainichi Daily News», 25.04.1979.

(обратно)

154

«The Japan Times», 11,12.1976.

(обратно)

155

«Иомиури симбун», 25.03.1979.

(обратно)

156

«Mainichi Daily News», 23.03.1978.

(обратно)

157

«The Daily Yomiuri», 11.12.1977.

(обратно)

158

«The Japan Times», 2.11.1979.

(обратно)

159

«Asahi Evening News», 3.01.1983,

(обратно)

160

«The Japan Times», 2.11.1979.

(обратно)

161

«The Japan Times», 8.04.1979.

(обратно)

162

«The Japan Times», 2.11.1979.

(обратно)

163

«Иомиури симбун», 9.12.1976.

(обратно)

164

«Иомиури симбун», 25.03.1979.

(обратно)

165

«The Japan Times», 2.11.1979.

(обратно)

166

Иэ то гэндай кадзоку («Иэ» и современная семья). Под ред. Мориона Киёми и Яманэ Цунэо. Токио, 1976, с. 86,

(обратно)

167

Там же, с. 87.

(обратно)

168

Там же, с. 91.

(обратно)

169

R. Benedict. The Chrysanthemum and the Sword. Patterns of Japanese Culture. Cleveland — New York, 1967, c. 255–256.

(обратно)

170

«Mainichi Daily News», 1.01.1979.

(обратно)

171

«Mainichi Daily News», 12.08.1981.

(обратно)

172

«The Daily Yoiniuri», 5.05.1981.

(обратно)

173

Там же.

(обратно)

174

«The Daily Yomiuri», 15.09.1978.

(обратно)

175

Там же.

(обратно)

176

Там же.

(обратно)

177

«Mainichi Daily News», 12.08.1981.

(обратно)

178

«Asahi Evening News», 19.09.1977.

(обратно)

179

«Mainichi Daily News'), 18.11.1977.

(обратно)

180

«The Daily Yoiniuri», 27.03.1977.

(обратно)

181

«The Daily Yomiuri», 15.11.1976.

(обратно)

182

М. Joya. Things Japanese. Tokyo, 1958, с. 119.

(обратно)

183

Там же, с. 122.

(обратно)

184

Там же, с. 107–108.

(обратно)

185

«Asahi Evening News», 7.11.1977.

(обратно)

186

М. Joya. Things Japanese, с. 126.

(обратно)

187

«Asahi Evening News», 31.12.1975.

(обратно)

188

«Mainichi Daily News». 14.01.1978.

(обратно)

189

«The Daily Yomiuri», 29.01.1979.

(обратно)

190

Там же. Обследование банка «Дайити кангё» показало также, что 86 % детей не израсходовали полученные ими деньги, а обратили их в сбережения. Остальные же употребили их на покупку игрушек, комиксов, сладостей и всевозможных мелких вещиц. Средняя сумма сбережений каждого ребенка в 1977 г. составила, по сведениям банка, 11 709 иен («Mainichi Daily News», 18.02.1978).

(обратно)

191

В. Овчинников. Ветка сакуры. М., 1975, с. 82–84.

(обратно)

192

«The Japan Times», 14.05.1979.

(обратно)

193

«The Daily Yomiuri», 19.10.1977.

(обратно)

194

Нихон-но катэй, с. 102.

(обратно)

195

Cм.: Сэйсёнэн хакусё (Белая книга о молодежи). Токио, 1977, с. 343.

(обратно)

196

«Mainichi Daily News», 18.11.1977.

(обратно)

197

Там же.

(обратно)

198

«The Japan Times», 25.11.1975.

(обратно)

199

Т. Fukutake etc. The Japanese Family. Tokyo, 1981, c. 13.

(обратно)

200

Там же, с. 14

(обратно)

201

Яматэ Сигэру. Гэндай нихон-но кадзоку мондай (Проблемы современной японской семьи). Токио, 1974, с. 174.

(обратно)

202

Нихон-но катэй, с. 105.

(обратно)

203

Яматэ Сигэру. Гэндай нихон-но кадзоку мондай, с. 165–166.

(обратно)

204

Кадзоку канкэй гаку коги. Токио, 1978, с. 138–139.

(обратно)

205

Нихон-но кодомо то хахаоя. Кокусай хикаку (Дети и матери Японии. Международное сопоставление). Под ред. Сорифу сэйсёнэн тайсаку хомбу. Токио, 1980, с. 28–30.

(обратно)

206

Там же, с. 30.

(обратно)

207

Там же, с. 32.

(обратно)

208

Такахаси Осаму. Нихон-но катэй. Сэкай-но катэй. Осака, 1976, с. 70–73.

(обратно)

209

Нихон-но кодомо то хахаоя, с. 35–36.

(обратно)

210

Яматэ Сигэру. Гэндай нихон-но кадзоку мондай, с. 165.

(обратно)

211

Нихон-но катэй, с. 109.

(обратно)

212

Там же.

(обратно)

213

«Asahi Evening News», 24.03.1978.

(обратно)

214

«The Daily Yomiuri», 17.05.1981.

(обратно)

215

Там же.

(обратно)

216

Нихон-но катэй, с. 109.

(обратно)

217

«Asahi Evening News», 24.03.1978.

(обратно)

218

Там же.

(обратно)

219

Там же.

(обратно)

220

Там же.

(обратно)

221

«The Japan Times», 2.12.1978.

(обратно)

222

«Нихон кокусэй дзуэ». 1981, с. 497–498.

(обратно)

223

Гэндай-но сэйсёнэн. Сэйсёнэн-но рэитайкан падо-ни каисуру тёса. Хококусё (Современная молодежь. Обследование чувства солидарности молодежи и прочих вопросов. Доклад). Токио, 1981, с. 62.

(обратно)

224

Кодомо-но кёнкухи (Расходы на образование). Токай гинко, февраль 1979 г., с. 16.

(обратно)

225

Более подробное освещение этот вопрос получил в статье А. И. Соколова «Неравенство возможностей получения образования в Японии» («Япония 1979. Ежегодник». М., 1980, с. 141–145).

(обратно)

226

«Japan Quarterly». 1979, vol. 26, № 1, January — March, с. 82.

(обратно)

227

«Asahi Evening News», 27.10.1977.

(обратно)

228

«The Japan Times», 24.11.1977.

(обратно)

229

«The Japan Times», 25.02.1979.

(обратно)

230

«The Daily Yomiuri», 7.02.1975.

(обратно)

231

«The Japan Times», 4.01.1975.

(обратно)

232

«Mainichi Daily News», 24.09.1975.

(обратно)

233

Там же.

(обратно)

234

А. И. Соколов. Неравенство возможностей получения образования в Японии, с. 146.

(обратно)

235

«Japan Quarterly». 1979, vol. 23, № 1, January — March, с. 83.

(обратно)

236

«The Daily Yomiuri», 21.01. 1983.

(обратно)

237

«Mainichi Daily News», 13.03.1979. По более поздним данным той же газеты, помощь родителей и родственников студентам, живущим в отрыве от семьи, составляет в среднем ежемесячно 60 500 иен («Mainichi Daily News», 9.08.1981).

(обратно)

238

«Mainichi Daily News», 13.03.1979.

(обратно)

239

В последние годы, правда, среди юношей из семей среднего достатка появляется все больше не согласных с тем, что высшее образование при всех обстоятельствах лучше, чем среднее. Трезво взвешивая свои и родительские материальные возможности и учитывая те трудности в устройстве на работу, с которыми ежегодно сталкивается значительная часть выпускников высших учебных заведений, эти молодые люди по окончании средней школы поступают не в вузы, а в различные частные профессиональные училища, дающие выпускникам современные техническиё профессии, пользующиеся повышенным спросом промышленных и коммерческих предприятий страны. Ход их рассуждений вполне соответствует русской пословице «лучше синица в руке, чем журавль в небе». Число учащихся подобных профессиональных училищ быстро растет и, по данным печати, составило в 1982 г. 480 тыс. человек (в том же году число студентов высших учебных заведений достигло 2 млн. 200 тыс. человек). Именно по этой причине за последние годы удельный вес выпускников средних школ, поступающих в высшие учебные заведения, не только не возрос, как это было на протяжении ряда предыдущих лет, но даже несколько сократился: с 38,6 % в 1976 г. до 36,3 % в 1982 г. Отказ от мечты об университетском дипломе позволяет поступающему в профессиональное училище, как и его семье, значительно сократить общую сумму семейных расходов на образование: если четырехлетний период учебы в высшем учебном заведении стоит в среднем 5,6 млн. пен, то двухлетняя учеба в профессиональном училище обходится где-то в пределах 4 млн. иен («Mainichi Daily News», 23.11.1982).

(обратно)

240

«Asahi Evening News», 27.10.1977.

(обратно)

241

«Mainichi Daily News», 9.10.1978.

(обратно)

242

«The Daily Yomiuri», 28.02.1979.

(обратно)

243

Там же.

(обратно)

244

Там же.

(обратно)

245

«The Daily Yomiuri», 12.05.1976.

(обратно)

246

«The Daily Yomiuri», 29.05.1977.

(обратно)

247

Именно в расчете на эту категорию родителей и детей строят свои развлекательные передачи японские телевизионные компании. Вот что писала в своем редакционном комментарии газета «Асахи»: «Япония — это королевство, где властвуют дети, родители здесь находятся под пятой у своих детей. За ребенком закреплено право решать, какой канал телевидения должен быть включен. Телевизионные компании оказались бы в тяжелом положении, если бы они игнорировали эту всесильную группу своих клиентов. Поэтому когда мы смотрим развлекательные передачи, записанные в присутствии зрителей, то во многих случаях там громче всего слышен смех детей. Актеры, выступающие в этих передачах, свои главные старания направляют на то, чтобы получить одобрение детей. Они перехлестывают в примитивных шутках, прыгают, кувыркаются и падают… Не практикуются поэтому рафинированные представления или такой юмор, который мог бы вызывать улыбки только взрослых. Ибо нет смысла предпринимать что-либо такое, чего дети не могут понять» («Asahi Evening News», 4.12.1975).

(обратно)

248

«Asahi Evening News», 4.01.1980.

(обратно)

249

«Mainichi Daily News», 21.01.1976.

(обратно)

250

«Japan Quarterly». 1979, vol. 26, № 1, January — March, c. 84.

(обратно)

251

Т. Fukutake etc. The Japanese Family, с. 22.

(обратно)

252

«Mainichi Daily News». 23.11.1978.

(обратно)

253

«Mainichi Daily News», 8.09.1977.

(обратно)

254

Яматэ Сигэру. Гэндай нихон-но кадзоку мондай, с. 166–167.

(обратно)

255

«Mainichi Daily News», 6.02.1978.

(обратно)

256

«Mainichi Daily News», 1.06.1975.

(обратно)

257

«The Daily Yomiuri», 6.03.1978.

(обратно)

258

«Asahi Evening News», 2.03.1979.

(обратно)

259

«Asahi Evening News», 14.03.1978.

(обратно)

260

«The Japan Times», 1.10.1977.

(обратно)

261

«Mainichi Daily News», 18.09.1977.

(обратно)

262

«The Japan Times», 4.03.1979.

(обратно)

263

«The Daily Yomiuri», 3.03.1975.

(обратно)

264

Нихон-но катэй, с. 116.

(обратно)

265

Японские авторы пользуются обычно при этом английским выражением «generation gap», привнесенным без перевода в японский язык.

(обратно)

266

«The Japan Times», 16.05.1979.

(обратно)

267

Т. Fukutake etc. The Japanese Family, с. 15–16.

(обратно)

268

Там же, с. 16–17.

(обратно)

269

Там же, с. 22–23.

(обратно)

270

Яматэ Сигэру. Гэндайнихон-нокадзокумондай,с. 159–160.

(обратно)

271

Гэндай-но сэйсёнэн, с. 35.

(обратно)

272

Там же, с. 35–36.

(обратно)

273

Катэй кёику сэнсю (Сборник по вопросам семейного воспитания). Титион-но якувари. Т. 5. Под ред. Кацура Хиросукэ, Нагасима Садао и др. Токио, 1981, с. 7.

(обратно)

274

«The Daily Yomiuri», 18.06.1978.

(обратно)

275

Стремясь как-то расположить детей к своим отцам, редакция газеты «Дэйли Иомиури» 18 июня 1978 г. писала: «Отец выглядит безучастным даже тогда, когда он получает подарок от ребенка. Да ведь это же потому, что он застенчив. Ваши отцы принадлежат к тому поколению, которое с детства привыкло считать, что мужчине не подобает выражать на лице свои чувства. А в душе они бывают преисполнены радости и на следующий день надевают галстуки, подаренные им их детьми».

(обратно)

276

Яматэ Сигэру. Гэндай нихон-по кадзоку мондай, с. 161.

(обратно)

277

Там же»

(обратно)

278

J. Woronoff. Japan: The Coming Social Crisis. Tokyo, 1980, c. 69–70.

(обратно)

279

Сэйсёнэн хакусё (Белая книга о молодежи). Токио, 1976, с. 261–262.

(обратно)

280

Там же, с. 265.

(обратно)

281

Сэйсёнэн хакусё. Токио, 1977, с. 285.

(обратно)

282

«Mainichi Daily News», 5.12,1977.

(обратно)

283

Гэндай-но сэйсёнэн, с. 141.

(обратно)

284

Там же, с. 140–141.

(обратно)

285

«Mainichi Daily News», 3.01.1979.

(обратно)

286

«The Daily Yomiuri», 22.10.1977.

(обратно)

287

Summary of the Police White Paper. Fiscal 1978. Edition by National Police Agency. Foreign Press Center, September 1978, c. 10.

(обратно)

288

Отмечая увеличение числа подростков, посещающих ночные увеселительные заведения столицы, газета «Майнити дэйли ньюс» писала в 1975 г.: «Игорные дома, оборудованные автоматами для азартных игр, напоминающими по своему характеру рулетку, растут в Токио как грибы, привлекая к себе все большее число несовершеннолетних посетителей и вызывая все возрастающую критику со стороны родителей. Много подростков шатаются по этим домам вплоть до их закрытия в 4 часа пополуночи и играют в автоматы-рулетку, расходуя значительные денежные средства на покупку жетонов, продаваемых по цене от 20 до 50 иен каждый. Согласно данным Управления столичной полиции, число игорных домов в Токио превышает 150. Если же к ним добавить ресторанчики и кафе, оборудованные игральными автоматами, число это возрастет до 500. Весьма любопытно, что на эти „игорные центры“ не налагаются ограничения пи в отношении часов их работы, ни в отношении возраста их посетителей. И не удивительно, что все это побуждает обеспокоенных родителей критиковать полицию за то, что она попустительствует тайным азартным играм» («Mainichi Daily News», 8.12.1975).

(обратно)

289

См., например, «The Japan Times», 17.09.1978.

(обратно)

290

«Asahi Evening News», 26.12.1978.

(обратно)

291

«Mainichi Daily News», 17.10.1981.

(обратно)

292

«The Daily Yomiuri», 18.12.1982.

(обратно)

293

Summary of the Police White Paper, c. 10.

(обратно)

294

«Asahi Evening News», 7.02.1978; «The Japan Times», 18.04.1975; «The Japan Times», 5.05.1978; «Иомиури симбун», 8.05.1979.

(обратно)

295

Вот выдержки из передовой статьи газеты «Майнити дэйли ньюс», специально посвященной этому вопросу: «Число мальчиков и девочек в возрасте до 20 лет, совершающих кражи с прилавков, возрастает. Согласно обследованию, проведенному Управлением столичной полиции, есть основания предполагать, что каждый третий мальчик в Токио имеет опыт острых ощущений при кражах товаров из магазинов и других мест, хотя общее число пойманных и уличенных составляет по всей Японии менее 30 тыс. человек, т. е. менее 0,1 % японских детей в возрасте до 20 лет… На основе проведенного анализа полиция считает, что если не все, то большая часть юных воришек — это вполне обеспеченные подростки из семей, принадлежащих к среднему классу. Многие из них занимаются воровством радиразвлечения и острых ощущений и не испытывают при этом угрызений совести… Все это не должно быть предметом внимания одной лишь полиции. Совершенно очевидно, что многие японские семьи не воспитывают детей так, как это следовало бы делать» («Mainichi Daily News», 12.02.1975).

(обратно)

296

«Mainichi Daily Nows», 5.03.1979.

(обратно)

297

«The Japan Times», 17.09.1978.

(обратно)

298

«The Daily Yomiuri», 23.12.1982.

(обратно)

299

«Mainichi Daily News», 29.03.1983.

(обратно)

300

Инамура Хироси. Катэйнай борёку. Нихонкэй синко канкэй-но бери (Насилие в семьях. Японская разновидность нездорового состояния отношений между родителями и детьми). Токио, 1980, с. 1.

(обратно)

301

«Mainichi Daily News», 29.12.1978.

(обратно)

302

«Mainichi Daily News», 1.06.1977.

(обратно)

303

«Mainichi Daily News», 17.10.1981.

(обратно)

304

«The Japan Times», 18.04.1982.

(обратно)

305

Корэкара-но нихон торэйка сякай-э-но тёсэн (Трезвый подход к стареющему обществу будущей Японии). Под ред. Корэкара-но нихон сэйсаку иинкай. Токио, 1981, с. 18, 21–22.

(обратно)

306

Катэй кибан-но дзюдзицу (Совершенствование основ семьи). Охира сори-но сэйсаку кэнкюкай хококусё, № 3 (Доклад Комитета по изучению политики премьер-министра Охира, № 3). Токио, 1980, с. 50.

(обратно)

307

«The Daily Yomiuri», 15.09.1981.

(обратно)

308

Ниппон-но дзюкунэн (Люди зрелого возраста в Японии). Под ред. Кунимацу Сиро. Токио, 1981, с. 52.

(обратно)

309

Там же, с. 50.

(обратно)

310

«Mainichi Daily News», 29.05.1978.

(обратно)

311

«Иомиури симбун», 21.09.1977.

(обратно)

312

«Mainichi Daily News», 12.11.1978.

(обратно)

313

«Иомиури симбуи», 21.09.1977.

(обратно)

314

«The Daily Yomiuri», 15.09.1981.

(обратно)

315

«The Daily Yomiuri», 1.01.1978.

(обратно)

316

Нихон-но катэй. Вага куин-но катэй-но гэндзё то конго-но кадай (Японская семья. Положение семей в нашей стране и предстоящие проблемы). Под ред. Кэйдзай кикакутё кокумин сэйкацу кёку. Токио, 1980, с. 77.

(обратно)

317

«The Japan Times», 29.05.1977.

(обратно)

318

«Mainichi Daily News», 6.12.1976.

(обратно)

319

Аната-но рого то иэнкин (Ваша старость и пенсии). Цод ред. Родо кёику кёкай. Токио, 1976, с. 20.

(обратно)

320

Камико Такэси, Масуда Кокити. Нихондзин-но кадзоку канкэй (Семейные отношения японцев). Токио, 1981, с. 214.

(обратно)

321

Т. Fukutake etc. The Japanese Family. Tokyo, 1981, c. 49.

(обратно)

322

Нихон-но катэй, с. 76.

(обратно)

323

Катэй кибан-но дзюдзицу, с. 121.

(обратно)

324

Корэкара-но нихои торэйка сякай-э-но тёсэн, с. 70–71.

(обратно)

325

С годами и особенно в период старости трудовое усердие большого числа японцев становится значительно слабее, чем в молодые годы, и фокус их внимания перемещается на домашние дела. В книге «Люди зрелого возраста в Японии», изданной компанией «Дэнцу» в 1931 г., пишется: «Сознание многих возрастных групп, включая мужчин и женщин зрелого возраста, начинает в значительной степени меняться, и, в частности, мужчины зрелого возраста начинают склоняться к тому, что "лучше жить для себя, чем работать"» (Ниппон-но дзюкунэн, с. 42).

(обратно)

326

Корэкара-но нихон торэйка сякай-э-но тёсэн, с. 69.

(обратно)

327

Нихон-но хакусё. 1980. Вага куни-но гэндзё то кадай (Белая книга Японии. 1980 г. Положение в нашей стране и задачи). Токио, 1980, с. 223.

(обратно)

328

Там же, с. 222.

(обратно)

329

Коракара-но нихон торэйка сякай-э-но тёсэн, с. 69.

(обратно)

330

Там же.

(обратно)

331

Ниппон-но дзюкунэн, с. 137.

(обратно)

332

Национальная пенсионная система в Японии не представляет собой единого целого и складывается из ряда разных фондов, созданных на основе соответствующих законов. Главными из этих фондов являются: Национальный пенсионный фонд (Кокумин нэнкин), предназначенный для выплаты пенсий лицам, работавшим в сельском хозяйстве, на мелких предприятиях, а также имевшим собственные мелкие предприятия, включая членов их семей, и Страховой пенсионный фонд народного благосостояния (Косэй нэнкин хокэи), охватывающий рабочих и служащих предприятий численностью персонала свыше пяти человек. Отдельную группу составляют фонды союзов взаимопомощи (кёсай кумиай), создаваемые в рамках отраслевых профессиональных объединений. Каждый из этих фондов состоит из ряда фондов, предназначенных для тех или иных категорий пенсионеров и получателей единовременных пособий. К их числу относятся и фонды пенсионного обеспечения по старости (рорэй нэпкин), предоставляющие средства пенсионерам, уходящим с работы в связи с преклонным возрастом (такие фонды имеются в качестве составных частей и в Национальном пенсионном фонде, и в Страховом пенсионном фонде народного благосостояния, а также в других, более мелких фондах). Пособия из фондов пенсионного обеспечения по старости выплачиваются только тем лицам, которые на протяжении 15–25 лет своей трудовой деятельности платили взносы в эти фонды и достигли определенного возраста в пределах 55–70 лет (см.: Аната-но рого то нэнкин, с. 43–45).

(обратно)

333

Система выплаты пенсий и единовременных пособий при увольнении с работы по возрасту существует, согласно официальной статистике, на 92,2 % предприятий страны, из них 62,1 % выплачивают только единовременные пособия, 16,4 % — только пенсии и 21,5 % комбинируют эти выплаты (Нихон-но катэй, с. 84).

(обратно)

334

«Mainichi Daily News», 7.12.1977.

(обратно)

335

«The Japan Times», 29.11.1978.

(обратно)

336

Там же.

(обратно)

337

Annual Report on National Life. 1980. The Changing Society and How People Are Facing It. Economic Planning Agcncy. Japanese Government. Tokyo, 1981, c. 203.

(обратно)

338

Там же, с. 203–204.

(обратно)

339

«Japan Quarterly». 1979, vol. 26. № 1, January — March, c. 73.

(обратно)

340

Ниппон-но дзюкунэн, с. 138.

(обратно)

341

Там же, с. 139.

(обратно)

342

Т. Fukutake etc. The Japanese Family, с. 49.

(обратно)

343

«Japan Quarterly». 1979, vol. 26, № 1, January — March, c. 73.

(обратно)

344

Ниппоп-но дзюкунэн, с. 149.

(обратно)

345

Корэкара-но нихон торэйка сякай-э-но тёсэн, с. 69.

(обратно)

346

Т. Fukutake etc. The Japanese Family, с. 50.

(обратно)

347

Ниппон-но дзюкунэн, с. 135.

(обратно)

348

Т. Fukutake etc. The Japanese Family, с. 47–49.

(обратно)

349

См., например: Корэкара-но нихон торэйка сякай-э-но тёсэн, с. 71.

(обратно)

350

Ниппон-но дзюкунэн, с. 137,

(обратно)

351

Камико Такэси, Масуда Кокити. Нихондзин-но кадзоку канкэй, с. 210.

(обратно)

352

Яматэ Сигэру. Гэндай нихон-но кадзоку мондай. Токио, 1974, с. 214–215.

(обратно)

353

R. Benedict. The Chrysanthemum and the. Sword. Patterns of Japanese Culture. Clevelend — New York, 1967, c. 100–102.

(обратно)

354

T. Fukutake etc. The Japanese Family, c. 45.

(обратно)

355

«Japan Quarterly». 1979, vol. 26, № 1, January — March, c. 68.

(обратно)

356

М. Joya. Things Japanese. Tokyo, 1958, с. 102–113, 121–122, 24-125.

(обратно)

357

Такахаси Осаму. Катэй-но нака-но нихондзин (Японцы семейной среде). Токио, 1971, с. 9.

(обратно)

358

Катэй кибан-но дзюдзицу, с. 105.

(обратно)

359

Там же, с. 103.

(обратно)

360

Яматэ Сигэру. Гэндай нихон-но кадзоку мондай, с. 213–214.

(обратно)

361

«Иомиури симбун», 1.09.1975,

(обратно)

362

«The Japan Times», 2.09.1975.

(обратно)

363

«Иомиури симбун», 1.09.1975.

(обратно)

364

Катэй кибан-но дзюдзицу, с. 105.

(обратно)

365

Там же, с. 105.

(обратно)

366

Корэкара-но нихон торэйка сякай-э-но тёсэн, с. 66.

(обратно)

367

Там же, с. 61–62.

(обратно)

368

Там же, с. 64.

(обратно)

369

Нипион-но дзюкунэн, с. 234,

(обратно)

370

Камико Такэси, Масуда Кокити. Нихоидзин-но кадзоку капкэй, с. 201–202.

(обратно)

371

Катэй кибан-но дзюдзицу, с. 57.

(обратно)

372

Корэкара-но нихон торэйка сякай-э-но тёсэн, с. 62.

(обратно)

373

«The Daily Yomiuri», J5.09.1981.

(обратно)

374

Катэй кибан-но дзюдзицу, с. 118–120.

(обратно)

375

Ниппон-но дзюкунэн, с. 48–49.

(обратно)

376

Там же, с. 49.

(обратно)

377

Мотидзуки Такаси, Мотомура Хироси. Гэндай кадзоку-но кики (Кризис современной семьи). Токио, 1981, с. 250–251.

(обратно)

378

Там же, с. 231.

(обратно)

379

См.: Нихондзин-но сэйкацу дзикан. 1980, с. 222, 224, 225, 232, 234, 236, 238–239.

(обратно)

380

Камико Такэси, Масуда Кокити. Нихондзин-но кадзоку канкэй, с. 206.

(обратно)

381

Там же, с. 209.

(обратно)

382

Там же, с. 208–209.

(обратно)

383

Там же, с. 269.

(обратно)

384

Там же, с. 215.

(обратно)

385

Такахаси Осаму. Катэй-но нака-но нихондзин, с. 9—10.

(обратно)

386

Т. Fukutake etc. The Japanese Family, с. 51.

(обратно)

387

Цукамото Tэцу. Родзин то кодомо (Старики и дети). Киото, 1978, с. 128–129.

(обратно)

388

Такахаси Осаму. Катэй-но нака-но нихондзин, с. 9.

(обратно)

389

Корэкара-но нихон торэйка сякай-э-но тёсэн, с. 68.

(обратно)

390

«Mainichi Daily News», 29.05.1978.

(обратно)

391

Ниппон-но дзюкунэн, с. 134–135.

(обратно)

392

Корэкара-но нихон торэйка сякай-э-но тёсэн, с. 62.

(обратно)

393

«Иомиури симбун», 21.09.1977.

(обратно)

394

Корэкара-но нихон торэйка сякай-э-но тёсэн, с. 203.

(обратно)

395

«Иомиури симбун», 21.09.1977.

(обратно)

396

Мотидзуки Такаси, Мотомура Хироси. Гэндай кадзоку-но кики, с. 251.

(обратно)

397

Корэкара-но нихон торэйка-э-но тёсэн, с. 202.

(обратно)

398

Там же, с. 66.

(обратно)

399

Там же, с. 67.

(обратно)

400

Мотидзуки Такаси, Мотомура Хироси. Гэндай кадзоку-но кики, с. 256.

(обратно)

401

«Иомиури симбун», 21.09.1977.

(обратно)

402

Мотидзуки Такаси, Мотомура Хироси. Гэндай кадзоку-но кики, с. 256.

(обратно)

403

Там же, с. 259.

(обратно)

404

Такахаси Осаму. Катэй-но нака-но нихондзин, с. 10.

(обратно)

405

Мотидзуки Гакаси, Мотомура Хироси. Гэндай кадзоку-но кики, с. 261.

(обратно)

406

Там же, с. 263.

(обратно)

407

Там же, с. 256–257.

(обратно)

408

Камико Такэси, Масуда Кокити. Нихондзин-но кадзоку канкэй, с. 216.

(обратно)

409

Мотидзуки Гакаси, Мотомура Хироси. Гэндай кадзоку-но кики, с. 259.

(обратно)

410

Там же, с. 268.

(обратно)

411

Там же.

(обратно)

412

«The Japan Times», 27.11.1977.

(обратно)

413

«The Daily Yomiuri», 23.11.1977.

(обратно)

414

«Asahi Evening News», 6.01.1979.

(обратно)

415

«The Japan Times», 6.01.1979.

(обратно)

416

Камико Такэси, Масуда Кокити. Нихондзин-но кадзоку канкэй, с. 199.

(обратно)

417

«Asahi Evening News», 29.12.1977.

(обратно)

418

«The Daily Yomiuri», 24.10.1977.

(обратно)

419

«Асахи симбун», 27.12.1977.

(обратно)

420

«Asahi Evening News», 29.12.1979.

(обратно)

421

«Асахи симбун», 27.12.1977.

(обратно)

422

«Mainichi Daily News», 24.10.1977.

(обратно)

423

Annual Report on National Life. 1980, c. 204.

(обратно)

424

Т. Fukutake etc. The Japanese Family, с. 52.

(обратно)

425

Катэй кибан-но дзюдзицу, с. 123.

(обратно)

426

Там же, с. 124.

(обратно)

427

Корэкара-но нихон торэйка сякай-э-но тёсэн, с. 216.

(обратно)

428

«Иомиури симбун», 1.09.1975.

(обратно)

429

Там же.

(обратно)

430

«Mainichi Daily Nows», 28.10.1977.

(обратно)

431

Нихон-но ирё мондай (Проблемы медицинского обслуживания в Японии). Под ред. Родося кёику кёкай. Токио, 1980, с. 26.

(обратно)

432

«Asahi Evening News», 12.12.1977.

(обратно)

433

Нихон-но ирё мондай, с. 30.

(обратно)

434

Корэкара-но нихон торэйка сякай-э-но тёсэи, с. 215.

(обратно)

435

«Asahi Evening News», 12.12.1977.

(обратно)

436

«The Daily Yomiuri», 30.11.1076.

(обратно)

437

«The Japan Times», 14.10.1976.

(обратно)

438

«Mainichi Daily News», 24.06.1981.

(обратно)

439

«Asahi Evening News», 5.04.1978.

(обратно)

440

«The Japan Times», 1.01.1978.

(обратно)

441

«Гэндай». 1982, № 3, с. 315.

(обратно)

442

В данной работе автор пользовался, в частности, многократно переиздававшимся в Японии пособием, принадлежащим перу известного знатока японских бытовых обрядов (см.: Сёцуки Яэко. Дзукай. Канкон сосай (Наглядное наставление: помолвки, свадьбы, похороны и праздники). Токио, 1979, с. 152–209.

(обратно)

443

«Гэндай». 1982, № 3, с. 315.

(обратно)

444

«Mainichi Daily News», 5.03.1982,

(обратно)

445

«The Japan Times», 21.05.1978.

(обратно)

446

«The Japan Times», 19.12.1976.

(обратно)

447

Там же.

(обратно)

448

The Civil Code of Japan. Tokyo, 1954, c. FAA 149–150.

(обратно)

449

Там же, с. FAA 152–153.

(обратно)

450

Ниппон-но дзюкунэн, с. 48–49.

(обратно)

451

R. J. Smith. Ancester Worship in Contemporary Japan. Stanford, 1974, c. 40–41.

(обратно)

452

Там же, с. 63–67, 70–71, 84–89.

(обратно)

453

Там же, с. 98–99.

(обратно)

454

«Тонг Companion», 14.03.1982.

(обратно)

455

R. J. Smith. Ancester Worship in Contemporary Japan, c. US.

(обратно)

456

Там же, с. 120.

(обратно)

457

Там же, с. 116.

(обратно)

458

Там же, с. 222–223.

(обратно)

459

Носэ Нобуко, Кодама Сатико. Кадзоку кэйдзайгаку (Семейная экономика). Токио, 1981, с. 178.

(обратно)

460

Summary of Survey on the Living Conditions of the People in] 979 by Ministry of Health and Welfare. Foreign Press Center, April 1980, c. 3.

(обратно)

461

Нихон-но катой. Baгa куни-но катэй-но гэндзё то коиго-но кадай (Японская семья. Положение семей в нашей стране и предстоящие проблемы). Под ред. Кэйдзай кикакутё кокумин сэйкацу кёку. Токио, 1980, с. 2–3.

(обратно)

462

Там же, с. 2; «Нихон кокусой дзуэ». 198.1, с. 112; «Mainichi Daily News», 17.03.1082; «Asahi Evening News», 403.1982. Необходимо учитывать, что в разных публикациях приводятся различные сведения. Однако разница невелика и практически не меняет общей картины.

(обратно)

463

«Нихон кокусэй дзуэ». 1981, с. 112,

(обратно)

464

«Asahi Evening'News», 11.11.1982.

(обратно)

465

Там же.

(обратно)

466

«Asahi Evening News», 4.03.1982.

(обратно)

467

Annual Report on National Life. 1980. The Changing Society and How People Are Facing It. Economic Planning Agency, Japanese Government. Tokyo, 1981, c. 12.

(обратно)

468

«Asahi Evening News», 11.11.1982.

(обратно)

469

Там же.

(обратно)

470

«Mainichi Daily News», 17,03.1982.

(обратно)

471

«Нихон кокусэй дзуэ». 1981, с. 112–113.

(обратно)

472

Там же, с. 114.

(обратно)

473

Там же, с. 118.

(обратно)

474

Там же, с. 115–117.

(обратно)

475

«The Japanese Times», 16.03.1969.

(обратно)

476

«Нихон кокусэй дзуэ». 1981, с. 116.

(обратно)

477

«Mainichi Daily News», 29.01.1975.

(обратно)

478

«Mainichi Daily News», 8.02.1978.

(обратно)

479

Носэ Нобуко, Кодама Сатико. Кадзоку кэйдзайгаку, с. 181.

(обратно)

480

Сюнто хандобукку. Токио, 1960, с. 10.

(обратно)

481

Носэ Нобуко, Кодама Сатико. Кадзоку кэйдзайгаку, с. 211.

(обратно)

482

См., например: Какэйбо 78. Токио, «Сюбункан», 1978.

(обратно)

483

Кокумин-но сэйкацу то исики-но доко (Жизнь народа и тенденции в общественном сознании). Под ред. Кэйдзай кикакутё кокумин тёсака. Токио, 1978, с. 84.

(обратно)

484

«Нихон кокусэй дзуэ», 1981, с. 123.

(обратно)

485

«The Japan Times», 27.03.1978.

(обратно)

486

Там же.

(обратно)

487

«The Japan Times», 22.05.1979. См. также: Нихон-по катэй, с.

(обратно)

488

«Japan Quarterly». 1981, Vol. 23, № 2, April — Juno, с. 228.

(обратно)

489

«Asahi Evening News», 1.04.1982.

(обратно)

490

Hосэ Hобуко, Кодама Сатико. Кадзоку кэйдзайгаку, с. 183.

(обратно)

491

«The Japan Times», 18.03.1979.

(обратно)

492

«The Japan Times», 22.05.1979.

(обратно)

493

Там же.

(обратно)

494

«Asahi Evening News», 5.05.1979.

(обратно)

495

«The Daily Yomiuri», 4.05.1979.

(обратно)

496

«Asahi Evening News», 6.03.1978.

(обратно)

497

«Нихон кокусэй дзуэ». 1981, с. 24.

(обратно)

498

«Asahi Evening News», 5.05.1979.

(обратно)

499

«Mainichi Daily News», 2.05.1978.

(обратно)

500

«Japan Quarterly». 1981, vol. 23, № 2, April — June, c. 233.

(обратно)

501

При учете исключительно высоких цен на аренду и покупку квартир в комфортабельных современных домах становится попятным, почему в последние годы в японской столице и других городах страны при общей жилищной тесноте и скученности имеется в то же время большое число пустующих новых жилых помещений, особенно в наиболее комфортабельных домах. Согласно правительственным данным, опубликованным весной 1979 г., совокупное число таких пустующих квартир и домов достигло 2,7 млн., причем в одном Токио их насчитывалось 343 тыс. По мнению экспертов, главная причина этого мнимого «избытка площади» состоит в слишком высокой цене и стоимости аренды этих жилых помещений (см. «Mainichi Daily News», 28.03.1979; «Asahi Evening News», 27.02.1979).

(обратно)

502

«The Japan Times», 23.01.1978.

(обратно)

503

«Japan Quarterly». 1981, vol. 23, № 2, c. 227.

(обратно)

504

«Asahi Evening News», 3.04.1982.

(обратно)

505

«Дзэнъэй». 1977, № 12, с. 23.

(обратно)

506

Hосэ Hобуко, Кодама Сатико. Кадзоку кэйдзайгаку, 184

(обратно)

507

Нихон-но катэй, с. 66.

(обратно)

508

«The Japan Times», 3.11.1975.

(обратно)

509

«The Japan Times», 6.01.1978.

(обратно)

510

«Mainichi Daily News», 1.05.1979.

(обратно)

511

«The Daily Yomiuri», 4.05.1979.

(обратно)

512

«Mainichi Daily News», 13.05.1979.

(обратно)

513

«Asahi Evening News», 5.05.1979.

(обратно)

514

«The Daily Yomiuri», 4.05.1979.

(обратно)

515

«The Japan Times», 23.01.1978.

(обратно)

516

«Asahi Evening News», 27.02. 1979.

(обратно)

517

«Japan Quarterly». 1981, vol. 23, № 2, c. 227.

(обратно)

518

Hосэ Hобуко, Кодама Сатико. Кадзоку кэйдзайгаку, 182.

(обратно)

519

«The Daily Yomiuri», 25.05.1977.

(обратно)

520

«The Daily Yomiuri», 31.12.1975.

(обратно)

521

«Нихон кокусэй дзуэ». 1981, с. 125.

(обратно)

522

«The Daily Yomiuri», 25.05.1978.

(обратно)

523

«Нихон кокусэй дзуэ». 1081, с. 125.

(обратно)

524

Annual Report on National Life. 1980, с. 154.

(обратно)

525

Там же, с. 156–158.

(обратно)

526

Нихои-но ирё мондай (Проблемы медицинского обслуживания л Японии). Под ред. Родося кейку кёкай. Токио, 1980, с. 27.

(обратно)

527

Annual Report on National Life. 1980, с. 154.

(обратно)

528

Там же, с. 53.

(обратно)

529

Там же, с. 51–53.

(обратно)

530

Там же, с. 172–173.

(обратно)

531

«Asahi Evening News», 25.04.1974.

(обратно)

532

Подсчитано по: «Japan Quarterly». 1981, vol. 28, Ns 4, October — December, c, 514.

(обратно)

533

«The Japan Times», 5.03.1982..

(обратно)

534

«Japan Quarterly». 1981, vol. 28, № 2, October — December, c. 515.

(обратно)

535

Там же.

(обратно)

536

«Mainichi Daily News», 11.10.1977.

(обратно)

537

«The Daily Yomiuri», 7.02.1979.

(обратно)

538

«Asahi Evening News», 27.12.1975.

(обратно)

539

«Mainichi Daily News», 3.01.1978.

(обратно)

540

«Mainichi Daily News», 17.03.1982.

(обратно)

541

Там же.

(обратно)

542

«The Daily Yomiuri», 30.10.1978.

(обратно)

543

Там же.

(обратно)

544

«Mainichi Daily News», 29.09.1978.

(обратно)

545

«Mainichi Daily Nows», 5.06.1077.

(обратно)

546

«The Daily Yomiuri», 5.10.1981.

(обратно)

547

«Нихон кокусэн дзуэ». 1981, с. 112.

(обратно)

548

Summary of Survey on the Living Conditions of the People in 1979 c. 17.

(обратно)

549

«The Daily Yomiuri», 9.10.1982.

(обратно)

550

Там же.

(обратно)

551

Annual Report on National Life. 1980, с. 60

(обратно)

552

Там же, с. 58,

(обратно)

553

«Asahi Evening News», 2.11.1983.

(обратно)

554

«The Daily Yomiuri», 9.10.1982.

(обратно)

555

Proposal for Family Policies (Translation). Study Group on Family Policies, May 29, 1980.

(обратно)

556

Summary of Survey on the Living Conditions of the People in 1979, c. 6–7.

(обратно)

557

«Asahi Evening News», 3.12.1981.

(обратно)

558

Нихондзин-но сэйкацу дзикан. 1980 (Время жизни японцев. 1980 г.). Под ред. Нихон хосо кёкай хосо сэрон тёсасё. Токио, 1982, 72–73.

(обратно)

559

Ниппон-но дзюкунэн (Люди зрелого возраста в Японии). Под ред. Кунимацу Сиро. Токио, 1981, с. 237,

(обратно)

560

Там же, с. 240.

(обратно)

561

Такахаси Осаму. Нихон-но катэй. Сэкай-но катэй (Семьи в Японии и семьи за рубежом). Осака, 1976, с. 139.

(обратно)

562

«Mainichi Daily News», 14.12.1976.

(обратно)

563

Гэндай нихондзин-но исики кодзо (Структура сознания современных японцев). Под ред. Нихон хосо кёкай хосо сэрон тёсасё, Токио, 1981, с. 41,

(обратно)

564

Там же.

(обратно)

565

Гэндай нихон дзёсэй-но исики то кодо (Сознание и поведение современных японских женщин). Под ред. Фудзин-ни кансуру сёмондай тёса кайги. Токио, 1977, с. 391.

(обратно)

566

J. F. Delassus. The Japanese. A Cultural Evaluation of the Character and Culture of a People. N. Y., 1972, c. 106.

(обратно)

567

Гондай нихондзин-но исики кодзо, с. 152–153.

(обратно)

568

Там же, с. 152.

(обратно)

569

Там же. Приложение, с. 12.

(обратно)

570

Там же.

(обратно)

571

Кадзоку. Кодза. (Семья. Лекции). Т. 8. Кадзокукэн-но кэйфу (История развитая взглядов на семью). Токио, «Кобундо», 1974, с. 198.

(обратно)

572

Там же, с. 202.

(обратно)

573

«The Daily Yomiuri», 1.08.1979.

(обратно)

574

Инута Мицуру. Нихондзин-но кансо исики (Групповое социальное сознание японцев). Токио, 1982, с, 170.

(обратно)

575

Там же, с. 176.

(обратно)

576

«The Japan Times», 8.11.1976.

(обратно)

577

«The Daily Yomiuri», 30.11.1977.

(обратно)

578

Гэндай нихондзин-но исики кодзо, с. 159.

(обратно)

579

Кодза. Кадзоку. Т. 8, с. 202.

(обратно)

580

«The Daily Yomiuri», 4.05.1979.

(обратно)

581

Гэндай нихондзин-но исики кодзо, с. 38.

(обратно)

582

Там же.

(обратно)

583

См.: Нихондзин-но сэйкацу дзикан. 1980, с. 28.

(обратно)

584

Примером тому могут служить сведения о телефонных разговорах японских женщин-домохозяек, полученные в итоге массового опроса, проведенного Национальной телефонной и телеграфной корпорацией в 1977 г. в Токио и Осака. В соответствии с этими сведениями, основные темы телефонных разговоров опрошенных женщин не затрагивали каких-либо важных дел: в первую очередь эти разговоры сводились к рассказам о взаимоотношениях с соседями и о детях, а также к согласованию совместных выходов в магазины и на прогулки (см. «Asahi Evening News», 4.04.1977).

(обратно)

585

См.: С. А. Арутюнов. Современный быт японцев. М., 1968, с. 43.

(обратно)

586

Камико Такэси, Масуда Кокити. Нихоидзин-но кядзоку канкэй (Семейные отношения японцев). Токио, 1981, с. 221–222.

(обратно)

587

C. А. Арутюнов. Современный быт японцев, с. 43.

(обратно)

588

Иэ то гэндай кадзоку («Иэ» и современная семья). Под ред. Мориока Киёми и Яманэ Цунэо. Токио, 1976, с. 240.

(обратно)

589

Камико Такэси, Масуда Кокити. Нихондзин-но надзону канкэй, с. 225.

(обратно)

590

Там же, с. 224–225.

Любопытную информацию на этот счет содержит опубликованная 29 октября 1983 г. в газете «Асахи ивнинг ньюс» статья американского японоведа Говарда Лаззарини, в которой повествуется, как его жена-японка бросила на весь воскресный день и его, и их восьмимесячного ребенка и находилась шесть часов в пути, включая четыре часа езды поездом, лишь для того, чтобы на десять минут появиться на похоронах бабушки мужа ее сестры, которую она видела мельком всего один раз в жизни. Автор статьи с досадой пишет о тщетности своих попыток отговорить жену от этого «совершенно ненужного», с его точки зрения, путешествия и цитирует при этом доводы жены, которые сводились к следующему: «Если я не появлюсь на похоронах, то свекровь и свекор сестры используют мое отсутствие против меня в случае, если у меня возникнут в будущем какие-либо затруднения. В Японии не может быть оправданий отсутствия на похоронах».

Не без юмора сообщает автор далее, как в тот же вечер по возвращении жены домой ее сестра, а также муж и свекор сестры стали досаждать звонками по междугородному телефону с нудными заявлениями о своей благодарности и ему, и его жене за то, что последняя побывала на упомянутых похоронах. «Теперь я могу сказать, — пишет Лаззарини, — что жизнь в Японии — это непрерывный процесс выполнения символических актов, продиктованных обычаями и традициями, утратившими ныне всякий внутренний смысл».

(обратно)

591

Там же, с. 225–226.

(обратно)

592

Там же, с. 229.

(обратно)

593

Там же, с. 231–233.

(обратно)

594

Ниппон-но дзюкунэн, с. 240.

(обратно)

595

Сёцуки Яэко. Канкон сосай нюмон (Наставления по обрядовым церемониям). Токио, 1973, с. 10.

(обратно)

596

Там же, с. 11.

(обратно)

597

Там же, с. 21–22.

(обратно)

598

Там же, с. 25.

(обратно)

599

Там же, с. 29.

(обратно)

600

Ниппон-но дзюкунэн, с. 238.

(обратно)

601

Там же.

(обратно)

602

R. К. Beardsleу, J. W. Hall, R. F. Ward. Village Japan. Chicago, 1959, c. 248–260.

(обратно)

603

Там же, с. 258.

(обратно)

604

R. P. Dore. City Life in Japan. Berkeley (Los Angeles), 1967, c. 275–276.

(обратно)

605

Там же, с. 279–285.

(обратно)

606

Там же, с. 256.

(обратно)

607

Мура-но нихоидзин. Нанадзю нэндай тохоку номин-но икиката (Деревенские японцы. Уклад жизни крестьян района Тохоку в 70-х годах). Под ред. Никайдо Ёситака. Токио, 1975, с. 146, 149.

(обратно)

608

Там же, с. 156.

(обратно)

609

Там же, с. 146.

(обратно)

610

Там же, с. 150.

(обратно)

611

Там же, с. 159–160.

(обратно)

612

Там же, с. 160–166.

(обратно)

613

Там же, с. 160.

(обратно)

614

Т. Isida. Japanese Society. N. Y., 1971, с. 57.

(обратно)

615

См., например: «The Japan Times», 11.12.1977.

(обратно)

616

Сёцуки Яэко. Канкон сосай нюмон, с. 80–82.

(обратно)

617

Там же, с. 83.

(обратно)

618

Т. Isida. Japanese Society, с. 58.

(обратно)

619

«The Daily Yomiuri», 13.03.1979.

(обратно)

620

См.: Нинпон-но дзюкунэн, с. 239.

(обратно)

621

Там же.

(обратно)

622

Там же, с. 241.

(обратно)

623

«Mainichi Daily News», 2.06.1975.

(обратно)

624

«Mainichi Daily News», 14.03.1979.

(обратно)

625

Сёцуки Яэко. Канкон сосай нюмон, с. 62, 66.

(обратно)

626

«The Daily Yomiuri», 5.02.1979.

(обратно)

627

«Mainichi Daily News», 20.10.1978.

(обратно)

628

Сёцуки Яэко. Канкон сосай нюмон, с. 85.

(обратно)

629

Там же, с. 86–87.

(href=#r629>обратно)

630

Там же, с. 78.

(обратно)

631

Там же, с. 77.

(обратно)

632

Там же, с. 76.

(обратно)

633

Там же, с. 68.

(обратно)

634

Там же, с. 71.

(обратно)

635

Там же, с. 11.

(обратно)

Оглавление

Введение

Глава 1 ФОРМИРОВАНИЕ СЕМЬИ: ВСТУПЛЕНИЕ В БРАК И СВАДЬБА

Глава 2 МУЖЬЯ И ЖЕНЫ СОВРЕМЕННОЙ ЯПОНИИ

Глава 3 ДЕТИ И ПРОБЛЕМЫ ИХ ВОСПИТАНИЯ В СЕМЬЯХ

Глава 4 СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ ЯПОНЦЕВ В ПОЖИЛОМ ВОЗРАСТЕ

Глава 5 «КАЧЕСТВО ЖИЗНИ» СОВРЕМЕННЫХ ЯПОНСКИХ СЕМЕЙ

Глава 6 СЕМЬЯ И ОКРУЖАЮЩАЯ СОЦИАЛЬНАЯ СРЕДА

Заключение

*** Примечания ***