Фельдмаршальский жезл. Николай Николаевич [Алексей Васильевич Шишов] (fb2) читать онлайн

Фельдмаршальский жезл. Николай Николаевич

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

стория тем и примечательна, что рано или поздно возвращает нам забытые имена, которые в своё время олицетворяли романовскую Россию. Одним из таких «знаковых» имён стал великий князь Николай Николаевич-Старший, полководец славы русского оружия на Балканах, заслуженный боевыми деяниями генерал-фельдмаршал. Во втором десятилетии XX века он «канул» в историю, будучи вычеркнут из неё по классовым соображениям. Тем самым была обезличена одна из самых значимых для Российской державы и популярных в народе Русско-турецких войн — война 1877-1878 годов.

Сын императора Николая I, младший брат императора Александра II и племянник императора Александра III с самых малых лет готовился семьёй к военному поприщу. Его полководческая биография впечатляет: первый командующий войсками императорской гвардии и столичного Санкт-Петербургского военного округа, главнокомандующий русской Дунайской армии в войне за освобождение Болгарии от османского ига, 25-й и последний кавалер военного ордена Снятого великомученика и Победоносца Георгия высшей 1-й степени.

Ещё до того как великий князь Николай Николаевич удостоился фельдмаршальского жезла, он проявил себя как талантливый руководитель военно-инженерного и кавалерийского дела. Своего первого Георгия он получил в ходе Крымской (или Восточной) войны 1853-1856 годов, когда возводил крепостные укрепления в осаждённом Севастополе и познал все тяготы боёв, лицевую и обратную сторону «крымской медали». Участвовал и в проведении военных реформ Д.А. Милютина.

Вместе со своими братьями Николаевичами — императором Александром, великими князьями Константином и Михаилом — он выступал в поддержку освободительного дела южных славян — Болгарии, Сербии и Черногории, Боснии и Герцеговины. Руководил сосредоточением русской армии на дунайском левобережье, форсированием Дуная у Систово.

Полководец Николай Романов провёл на болгарской земле немало операций, которые делают честь его имени. Среди них — захват плацдарма на правом берегу Дуная, взятие укреплённого города Ловчи, оборона Шипкинского перевала, капитуляция армии Осман-паши, осаждённой в Плевенской крепости, разгром турецких войск в сражении у Шейново и Шипки, локализация неприятельской армии в «крепостном четырёхугольнике» и, наконец, переход русских войск зимой через Балканский хребет и выход на ближние подступы к Константинополю (Стамбулу).

Та турецкая война получилась для русской армии исключительно тяжёлой, особенно на Балканах. Три штурма крепости Плевна закончились неудачей и принесли большие людские потери. Большой кровью обернулась и героическая оборона Шипки. Но всё же полководец нашёл пути к тому, чтобы переломить ход вооружённой борьбы на Балканах и добиться над Оттоманской Портой безоговорочной победы, что и подтвердил Сан-Стефанский мир.

Хотя это долго замалчивалось, но под главным командованием великого князя Николая Николаевича взросла целая плеяда прославленных военачальников — М.Д. Скобелев и Ф.Ф. Радецкий, И.В. Гурко (Ромейко-Гурко) и М.И. Драгомиров, Д.И. Святополк-Мирский и Н.Г. Столетов. Они дали немалую славу русскому оружию и отечественной военной мысли.

После войны генерал-фельдмаршал Николай Романов много сделал для укрепления болгарской государственности, оказав княжеству огромную помощь в создании национальной армии: её формировании, вооружении и обучении. Имя полководца и по сей день является одним из самых популярных и почитаемых в новой истории возрождённого Болгарского государства.

При жизни полководец Николай Николаевич Романов пользовался огромной личной популярностью в русской армии, особенно в войсках гвардии. Он был любим за свою открытость к военным людям, за заботу о них и семьях погибших, за приветливость и ровность в общении с подчинёнными. Современник писал, что великий князь «интересовался и высказывал участие ко всему, что составляло твою жизненную обстановку».

Герой этой книги был несправедливо забыт в российской истории почти на восемь десятилетий XX века. Рассказ о нём даёт возможность глубже понять великий нравственный подвиг, который совершила Россия в 1877-1878 годах. Свидетельство тому — благодарная память потомков и многие десятки памятников воинам-освободителям русской армии, во главе которой стоял великий князь Николай Романов.

Часть первая ЮНОСТЬ

 одного из самых великих государей Российской империи — Николая Павловича и его венценосной супруги Александры Фёдоровны было четверо сыновей: Александр (1818—1881), Константин (1827—1892), Николай (1831—1891) и Михаил (1832— 1909). Старший из них станет императором Александром II, младшие же его братья получат по рождению титулы великих князей. Забегая вперёд, можно сказать о том, по какому случаю великий князь Николай Николаевич стал именоваться в российской истории Старшим. А дело обстояло так. В 1856 году у него и его жены великой княгини Александры Петровны появился на свет первенец. Его назвали в честь деда и отца Николаем. Так в семействе Романовых появилось два великих князя Николая Николаевича, отец и сын.

Император Александр II, старший брат счастливого родителя, решил навести в именном великокняжеском списке «должный порядок». Поздравляя сердечно младшего брата, которого он и другие Романовы звали по-домашнему «дядя Низи», сказал как бы между прочим:

   — Путаницу ты внёс в нашу семью, брат мой Низи.

   — Какую путаницу, ваше величество?

Теперь среди Романовых стало два великих князя Николая Николаевича. Как их прикажешь писать в указах?

Так и писать — отец и сын Николаи Николаевичи.

Так нельзя, Низи. Ведь я уже подписал о зачислении твоего младенца в лейб-гвардии Сапёрный батальон.

   — Ну и что из этого, ваше величество? Пусть начинает служить великий князь Николай Николаевич рядовым сапёром императорской гвардии.

   — Это хорошо, Низи, что он пошёл среди Романовых по военно-инженерной части. Но как его величать в строевых документах штаба гвардии и батальонных бумагах?

   — Пусть будет Николай Николаевичем вторым, а я первым. Ведь было же в русской армии в 1812 году четыре братьев Тучковых: Тучков-1, Тучков-2, Тучков-3 и Тучков-4. И никто тогда не путался в них. И сейчас они всем знакомы.

   — Братья Тучковы, светлая память им, были просто родовитыми дворянами. А мы Романовы, ты с сыном — великие князья императорской династии.

   — Значит, ваше величество, нас нельзя назвать первым и вторым?

   — Нельзя, Низи. Но я вижу выход. Ты будешь именоваться Старшим, а рядовой великий князь из сапёрной гвардии — Младшим. Не возражаешь?

   — Как можно.

   — Тогда ждите с великой княгиней Александрой Петровной от меня указ. Низко кланяюсь твоей супруге. С первенцем вас...

В ближайшие же дни последовал специальный высочайший указ. Император Александр II повелел отца отныне именовать во всех официальных документах Николаем Николаевичем-Старшим, а его сына — Николаем Николаевичем-Младшим.

Так России стали известны два великих князя Николая Николаевича, которых благодаря императорскому указу никому путать не приходилось. Старший есть Старший, Младший есть Младший. К слову сказать, оба они оставили заметный след в отечественной военной истории. Казалось, сама судьба готовила их к военному поприщу, чтобы возвести в ранг полководцев — Романовых...

Третий сын в семье государя Николая I появился на свет в Царском Селе, в Александровском дворце 27 июля 1831 года. (Здесь и далее все даты даются по старому стилю. — А. Ш.) Его рождение праздновали действительно с самодержавным размахом.

Событие было ознаменовано благодарственным молебном сперва во всех храмах Санкт-Петербурга, а в самые ближайшие дни — и по всей империи. В столице, Царском Селе (летней резиденции семьи государя) и морской крепости Кронштадт был дан артиллерийский салют из 201 орудийного залпа.

1831 год в летописи империи Николая I стал поистине бунтарским. Это был год начала Польского мятежа. Впоследствии третий сын, став уже полководцем и генерал-фельдмаршалом, будет только удивляться, почему торжества, связанные с его появлением на свет Божий, не затерялись среди сонма других событий, мятежных и военных, холерных и государственных. Список только главных из них в том 1831-м был поразителен.

13 января — Польский сейм провозглашает низложение Дома Романовых с польского престола. Или, иначе говоря, отца великого князя лишают короны Царства Польского.

25 января — в Санкт-Петербурге обнародуется высочайший Манифест о польском мятеже.

17 февраля — русские войска под командованием генерал-фельдмаршала Ивана Ивановича Дибича-Забалканского наносят полякам первое серьёзное поражение у Вавра.

   13 февраля — мятежные поляки терпят новое поражение при Грохове, под самой Варшавой.

   14 мая — большая победа над польской армией в сражении при Остроленке.

Май — ноябрь — в западной части России вспыхивает эпидемия холеры.

29 мая — в русском походном лагере под Варшавой умирает граф Дибич.

4 июня — главнокомандующим русской армией в Польше назначается граф Иван Фёдорович Паскевич-Эриванский.

14 июня — в Витебске от холеры умирает брат императора великий князь Константин Павлович.

23 июня — слово российского самодержца к народу, сказанное на Сенатской площади Санкт-Петербурга во время холерных беспорядков.

Конец августа — русская армия графа Паскевича штурмует укреплённое варшавское предместье Прагу. Столица Польши капитулирует.

4 сентября — в Санкт-Петербурге получено известие о взятии столицы мятежной Польши.

16 сентября — учреждение правительственного Западного комитета.

6 октября — высочайший Манифест о прекращении «возжённой изменой войны». Молебен по такому случаю во всех православных храмах и воинский парад на Марсовом поле в столице.

19 октября — высочайшее повеление о смягчении участи некоторым разрядам государственных преступников-декабристов, осуждённых за заговор 1825 года.

6 декабря — утверждение императором Положения о дворянских обществах.

Великий князь Николай Николаевич, рассказывая в семейном кругу о том, что всё же в этом бурном 1831 году не потерялся, добавлял:

— В год моего появления на свет ещё был издан новый Рекрутский устав. В Первопрестольной был учреждён Сиротский институт, открылся комитет о раскольниках в той же Москве и Румянцевский музей и столице. А любимец моего светлой памяти отца князь Варшавский Паскевич-Эриванский стал главой временного правительства замирённой Польши. Событий больших в нашем царстве, как видите, было много. Но моё появление на свет среди них не затерялось...

* * *

В день рождения младенца на него, как из волшебного рога изобилия, посыпались такие почести, какие многие великие люди России добивались служением Богу, Царю и Отечеству всю свою жизнь. В светлой дворцовой комнате, где лежал новорождённый, в присутствии многих великих князей и великих княгинь привычно зачитывались один за другим именные высочайшие указы:

   — Великий князь Николай Николаевич зачисляется в списки лейб-гвардии Сапёрного батальона. До получения обязательного домашнего образования считать его находящимся от службы в отпуске...

   — Великий князь Николай Николаевич назначается шефом лейб-гвардии Уланского полка...

При крещении 20 августа великий князь, которому не исполнилось ещё и месяца, удостоился высшей орденской награды Российской империи ордена Святого Андрея Первозванного, а также орденов Святого Александра Невского, Святой Анны 1-й степени, Белого орла и Святого Станислава 1-й степени. Отец пошутил над колыбелью сына:

   — Теперь у тебя, сынок, полный орденский императорский бант Романовых...

Такова была вековая традиция. Сыновья императора, даже не из числа наследников-цесаревичей, имели при рождении право на получение сразу пяти (!) высших орденских наград. Но единственный императорский военный орден Святого великомученика и Победоносца Георгия Романовы, даже самой низшей — 4-й степени — получить могли только на войне. Только за что-то лично совершенное из разряда воинской доблести. И это было тоже традицией.

Не мог младенец из романовского семейства при рождении получить и орден Святого князя Владимира. Его Романов мог только заслужить на государственной или, как тогда говорили, царской службе. А Владимира с мечами — только на поле брани.

К слову сказать, Романовым, носившим эполеты генерал-адъютантов и полковников гвардии, начиная с Петра Великого, не стыдно было за свои боевые ордена, украшавшие парадные мундиры с золотым шитьём. Если шла война, то на ней они всегда бывали. Много раз находились под вражескими ядрами и пулями, руководили фортификационными работами, стояли на капитанских мостиках линейных кораблей и фрегатов.

Они видели смерть и знали цену человеческой жизни. Но разумеется, в первые цепи атакующих офицеров императорской фамилии «заботливо» не пускали старшие начальники, думая при этом прежде всего о своей карьере. Собственно говоря, особой нужды никогда и не случалось. Государи говорили своим детям и племянникам:

   — Война найдётся каждому из вас. И на суше, и на море. К ней вы всегда должны быть готовы.

   — Но мы, ваше императорское величество, служим и гвардии...

   — Гвардия есть опора престола. В бой она идёт только тогда, когда армии становится трудно...

Все российские императоры, начиная с Павла I, заботились о том, чтобы с началом войны их наследник-цесаревич и его младшие братья оказались на театре военных действий. Будь то на суше или на море, но обязательно при штабе главнокомандующего. Тогда самодержец мог не без гордости сказать в беседе с иноземным посланником:

   — Мой наследник прислал письмо с Дуная (или, скажем, из-под Севастополя). Пишет о последнем бое...

   — Чуть не лишился моего младшего. Стоявшего рядом с ним офицера турецкое ядро увечным сделало...

   — Как дела обстоят на войне? На днях мой младший в Петербург на недельку прибудет. Вот он нам и расскажет военные новости. Думаю, будет что послушать. Прошу вас ко мне, на семейный ужин...

— Командующий цесаревича к Георгию представил. Не мне решать. Пусть Георгиевская дума слово скажет...

Но всё же императоры разумно берегли своих сыновей, прежде всего наследников, от военных бед. Ядро или пуля, или что ещё хуже — тиф, не разбирают родословия своих жертв. Если есть несколько повзрослевших сыновей в семье венценосца, то нельзя быть всем одновременно на войне. Один из них обязательно должен оставаться при отце. Да и другим не часто приходилось войну начинать и заканчивать вдали от города на Неве и дворцовой жизни.

В домашнем кругу Романовых, в частных беседах на дворцовых приёмах порой велись такие разговоры:

   — Мой младший просится к старшим на войну. Готов в гвардии волонтёром стать.

   — Что вы ему на то ответили, ваше императорское величество?

   — Сказал, что мал ещё. Пятнадцати лет не исполнилось. Война для него ещё найдётся...

   — Не опасно ли, государь, наследника-цесаревича на турецкую войну посылать? Об этом весь Петербург говорит.

   — Опасливо, конечно. Война всегда война. Но пока Господь Бог Романовых и на суше, и на море хранит.

   — Так вы, ваше величество, всё же разрешили ему ехать на юг, в действующую армию?

   — Разрешил, ведь он Романов. Но поедет только тогда, когда мой средний с войны прибудет и ступит на землю в Царском Селе. Чтоб я его дома увидел...

   — В европейских домах говорят, что русский царь на войне своих наследников бережёт?

   — А как же мне их не беречь? Это традиция русского самодержавия, писанная в законах и для государя, и для простого мужика из села. По закону в императорскую русскую армию единственного и младшего сына в семье не берут. Ему, если что, и наследником, и продолжателем рода, и кормильцем стариков-родителей быть.

   — Но большая война, ваше величество, осмелюсь заметить, много рекрутов для армии требует.

   — Ну и что? Не должен в России отцовский дом пустовать. Пусть то мой дворец или крестьянская изба...

Император Николай I не долго раздумывал над будущим своего третьего сына. Цесаревичем ему не быть, поскольку старшими были Александр и Константин, чьё здоровье и умственные способности тревог у отца и матери не вызывали. Государь в своём домашнем окружении так сказал про рядового лейб-гвардии Сапёрного батальона:

   — У каждого моего наследника должно быть своё дело в государственном управлении. Я решил, что Николай должен стать человеком сугубо военным. Будет инженером-фортификатором.

Императрица в ответ склонила перед мужем-монархом голову:

   — Благодарю, ваше величество.

   — Я тебя должен благодарить, Александра Фёдоровна, за третьего сына.

   — Сколько лет быть ему под моим попечением?

   — До семи лет пусть побудет при тебе, а затем начнёт заниматься военными науками. А дальше буду приобщать его к делам государственным.

   — Что мне сказать старшим детям, ваше величество?

   — Александр и Константин должны заботиться о младшем брате во всём. Спрос с них за это будет строг...

Надо сказать, что отец пристрастно относился к воспитанию всех четырёх своих сыновей-наследников. Воспитание их велось по «плану учения», составленному великим поэтом и эрудитом того времени В.А. Жуковским для цесаревича Александра. В семействе Романовых стало традицией то, что они старались дать своим детям хорошее общее образование. И подготовить их к служению империи.

«План» обучения, составленный Василием Андреевичем Жуковским, был применён, естественно, для всех четырёх сыновей Николая I, начиная со старшего, Александра. В основу этого плана автор положил и собственные идеи, и идеи известного педагога того времени швейцарца Песталоцци. Жуковский смог убедить отца-императора и мать-императрицу, что в воспитании их сыновей должны присутствовать в обязательном порядке три фактора: личность воспитателя, влияние его на питомца своим примером, своими убеждениями; сама жизнь, то есть окружающие воспитанника условия жизни, в борьбе с которыми вырабатывается самостоятельность и закаляется характер; и наконец, чувство человеколюбия в воспитании, осознание ребёнком своего долга перед людьми, деятельная любовь к людям.

После того как эти «начала» были одобрены царствующими супругами, Жуковский составил более детальный план воспитания, начиная с 8 и до 20 лет. План тоже получил высочайшее одобрение. При этом следует заметить, что воспитатель-«программист» был человеком для той эпохи высокогуманным.

Влияние Жуковского на будущего самодержца России, вне всякого сомнения, было определяющим в ходе воспитания Александра и его братьев — Константина, Николая и Михаила. Не случайно поэт князь П.А. Вяземский в приветствии Жуковскому высказался так:

Система воспитания детей по Жуковскому была довольно оригинальной. Правда применима могла быть только в тех семьях, состояние которых позволяло обучать детей до 20-летнего возраста. Обычно дети вступали во взрослую жизнь как минимум лет на пять раньше. «План обучения» предусматривал три возраста: отроческий (подготовительный), юношеский (от 13 до 18 лет, подробный и детальный) и приближающийся к более зрелому (от 18 до 20 лет, применительный).

В первый период, по образному выражению Жуковского, царственному воспитаннику давался жизненный компас. То есть шло развитие его ума и сердца. Ему давалась жизненная карта: краткие сведения по отдельным наукам и «орудия», необходимые в жизненном пути. К последним относилось знание иностранных языков и развитие природных способностей.

Ко второй период совершалось «путешествие» в мир знаний. Оно состояло в обстоятельном изучении наук, имеющих цель познакомить воспитанника с человеком и окружающим миром.

В третий период подводились итоги «путешествия» и составлялся самостоятельный отчёт о пройденном. По мысли Жуковского, эта последняя работа воспитанника над собой должна была сводиться к следующему: обозрение приобретённых знаний; взгляд на место, занимаемого человеком в обществе, и на обязанности, с ним связанные; отчёт в самом себе, утверждение в правилах добродетели; ощущение собственного идеала как человека вообще и государя в частности.

«План обучения», представленный Жуковским на утверждение отцу-императору, во многом был поэтизирован и философичен. Однако Николай I утвердил его, заботясь о развитии личности своих сыновей, особенно наследника Александра.

Жуковский хотел (или мечтал) воспитать наследника всероссийского престола как просвещённого монарха. Цель жизни — осуществлять блага для вверенного ему судьбой народа В своём докладе императору поэт писал:

«Во-первых, скажу: его Высочеству нужно быть не учёным, а просвещённым. Просвещение должно ознакомите его только со всем тем, что в его время необходимо для общего блага, и во благе общем — для его собственного. Просвещение в данном смысле есть многообъемлющее знание, соединённое нравственностью. Человек знающий, но не нравственный, будет вредить, ибо худо употребит известные ему способы действия».

Чему обучались сыновья Николая Павловича?

Во-первых, это были науки о природе: география, физика, геология, ботаника, зоология и другие, и о человеке: право, история, статистика.

Во-вторых, особое внимание обращалось на религиозное воспитание по канонам Русской православной церкви.

В-третьих, основательно изучались иностранные языки — французский, немецкий, английский и польский.

В-четвёртых, шло развитие природных дарований воспитанника: преподавание ему рисования и музыки, гимнастики, знакомство с архитектурой, ручными работами, обязательное чтение, то есть самообразование.

Жуковский, наставляя цесаревича относительно своих будущих верноподданных, подчёркивал следующее:

«Уважай закон. Люби и распространяй просвещение, оно — сильнейшая подпора благонамеренной власти; народ без правосудия есть народ без достоинства.

Люби свободу, то есть правосудие, ибо в нём и милосердие царей и свобода народов, свобода и порядок — одно и то же.

Окружай себя достойными тебя помощниками...

Уважай народ свой: тогда он сделается достойным уважения. Люби народ свой.

Имей в душе идеал прекрасного — верь добродетели!

Сия вера есть вера в Бога, она защитит душу твою от презрения к человечеству, столь пагубного в правителе людей».

Наука «царственного просвещения» Жуковского утверждала, что и самый авторитет отца-самодержца «всея Руси» опирается на любовь к своему верноподданному народу:

«Его Высочество должен научиться действовать без награды: мысль об отце должна быть его тайною совестью».

Воспитательная система Жуковского предусматривала самый серьёзный выбор книг для чтения. В противном случае, считал поэт, «это приводит в беспорядок идеи и портит вкус».

Учение цесаревича (и его братьев, великих князей) представлялось ему делом святым, ничем никогда не нерушимым. Жуковский отмечал:

«Дверь учебной горницы в продолжение лекций должна быть неприкосновенна... из этого правила не должно быть ни для кого исключения».

Император Николай I самым тщательным образом изучил жуковский «План обучения». Он был требовательным отцом и прозу царственной жизни знал куда лучше известного российского поэта. Поэтому государь исключил из программы обучения цесаревича латинский язык и чтение в оригинале классических латинских авторов, отклонил предложение о «потешном» полке (как было в юности Петра Великого). И только после такой корректировки «План обучения» наследника получил высочайшее утверждение:

   — Латынь — дело священнослужителей, медиков и немногих профессоров словесности...

   — Потешные нужны были царю Петру в молодости для ратных забав. Великие князья упражняться в познании военного искусства должны с кадетами-однолетками...

Когда стали один за другим подрастать братья Николаевичи, их воспитание шло уже по проторённому пути. Василий Андреевич мог гордиться, что они взяли для последующей жизни немало того, что с детства закладывалось в их души. В жизни они стали разными людьми, но в одном — их просвещённости, то есть образованности, — сомневаться не приходилось.

Хотя основной уклон в воспитании юного великого князя был сугубо военным, он получил и довольно хорошее общее образование. Об этом заботились и отец, и мать. К чтению учебных курсов для него и братьев приглашались лучшие преподаватели столичных учебных заведений.

Военные дисциплины преподавали: будущий военный министр Д.А. Милютин — военную историю, статистику и военную администрацию, А.С. Платов — артиллерию, А.П. Карпов — тактику, Ф.Ф. Ласковский — фортификацию, инженерное дело.

Общеобразовательные дисциплины преподавали: профессор И.П. Шульгин — русскую историю, профессор А.Я. Кушакевич — алгебру, геометрию и стереометрию, профессор А.Ф. Гримм — всеобщую историю, академик Э.Х. Ленц — математику и физику, отец В.Б. Баженов — Закон Божий. Приглашались и другие преподаватели.

В числе обязательных предметов для юных великих князей были гимнастика, фехтование, верховая езда и танцы. Николай I рассуждал так:

   — Думать по-французски им совсем не обязательно. Но вести себя в обществе они должны уметь в любых ситуациях...

* * *

Отец-император при всей своей внешней суровости на людях, в семье был прежде всего любящим родителем. Он баловал детей вниманием, играл с ними не только в детской комнате, но и в своём рабочем кабинете.

Однажды испанский посол, в назначенный час вошедший в рабочий кабинет российского монарха, увидел необычную картину: Николай I, стоя на коленях, катал на спине своих малышей. Появление посла оказалось для него неожиданным, но он сразу нашёл что сказать:

   — Маркиз, вы тоже отец? У вас есть дети?

   — О, ваше величество! Конечно!

   — Тогда я, с вашего позволения, совершу последний круг вокруг стола, и мы примемся с вами за дела. Вы не возражаете?

   — Что вы, ваше величество. Как можно отказать в таком удовольствии вашим наследникам?..

   — Благодарю, маркиз...

Если дочери были всецело отданы на попечение августейшей матери, то к сыновьям, особенно к цесаревичу Александру, у отца было особенное отношение. С малых лет он старался привить им любовь к русской армии. Они присутствовали на военных парадах и разводах караулов гвардии в Зимнем дворце. С малых лет познакомились с дворцовой галереей Героев Отечественной войны 1812 года.

Больше всего их привлекал, разумеется, портрет венценосного брата отца Александра Павловича работы кисти английского живописца Доу. Это было подлинное «великолепие венценосца».

Когда великому князю Николаю Николаевичу исполнилось семь лет, он уже радовал родителей своим здоровьем и задатками детского ума. Однажды отец вызвал к себе генерала А.И. Философова, известного своими педагогическими дарованиями. Для того, собственно говоря, вызов в рабочий кабинет государя не был большим секретом. Генерал из числа придворных учёных вельмож знал, о чём пойдёт речь:

   — Генерал, вы знаете, что я вас особо ценю как толкового воспитателя молодых людей из императорской фамилии.

   — Я крайне признателен вам, ваше величество, за столь лестную оценку моих скромных трудов.

   — Вы, наверное, догадываетесь, что речь пойдёт о великом князе Николае, моём третьем сыне?

   — Ваше величество, со мной уже беседовала государыня Александра Фёдоровна.

   — Это хорошо, что она дала вам понять: на вас возлагается воспитание нашего сына.

   — Для меня, ваше величество, это будет огромная честь, уже оказанная вами господину Жуковскому.

   — Значит, генерал, вы согласны стать воспитателем в моей семье?

   — Вне всякого сомнения...

   — Тогда сразу о деле. Я хочу, чтобы в обучении великого князя Николая уклон был сделан в сторону военную.

   — Ваша воля, государь, будет исполнена.

   — Но я не хочу, чтобы сын стал прусским солдафоном, как король Фридрих Великий, кумир моего деда.

   — Вы решили дать ему общее образование наравне с цесаревичем и великим князем Константином Николаевичем, ваше величество?

   — Да, не хуже. А потом он станет человеком сугубо военным. Умеющим и повелевать людьми, и командовать ими на войне и в гарнизонной жизни.

   — Что прикажете мне, государь, взять за основу обучения великого князя?

   — Мудрствовать лукаво здесь не следует. Возьмите план учения Жуковского для моих старших сыновей. Младший брат должен познать те же науки.

   — А с чего прикажете, ваше величество, начать военное обучение великого князя?

   — Начните приобщать его к кадетской жизни. Познакомьте с первым столичным кадетским корпусом. Там учатся дети из аристократических фамилий. Он должен найти среди них для себя друзей детства. Я на вас полагаюсь, генерал. Обо всём докладывать лично мне. Чтобы избежать возможных недоразумений.

   — Ваша воля, государь, будет мною исполнена как дело чести.

   — Идите, генерал. Я уже отдал соответствующие распоряжения императрице и по двору...

* * *

Надо сказать, что император Николай Павлович, праправнук Петра Великого, имел большую и дружную семью. Его женой стала дочь прусского короля Фридриха-Вильгельма III Шарлотта-Фридерика-Луиза-Вильгельмина, при обращении в православие наречённая Александрой Фёдоровной. У супругов было четыре сына и три дочери.

Старший сын цесаревич и великий князь Александр Николаевич станет в 1855 году всероссийским императором Александром II.

Второй сын великий князь Константин Николаевич будет иметь звание генерал-адмирала и должность главы Морского ведомства. Его супругой станет принцесса Саксен-Алтенбургская Александра-Фридерика, при обращении в православие она примет имя Александры Иосифовны.

Третий сын великий князь Николай Николаевич станет мужем дочери принца П.Г. Ольденбургского Александры Петровны.

Четвёртый сын великий князь Михаил Николаевич станет генерал-фельдцейхмейстером и наместником Кавказа. Будет женат на принцессе Цецилии Баденской, при обращении в православие наречённой Ольгой Фёдоровной.

Старшая дочь великая княжна Мария Николаевна иступит в брак с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским. Во втором (морганатическом) браке — с графом Г.Л. Строгановым.

Средняя дочь великая княжна Ольга Николаевна станет супругой наследного принца Вюртембергского Фридриха-Александра, позднее — королевой Вюртембергской.

Младшая дочь великая княжна Александра Николаем на им идёт замуж за принца Гессен-Кассельского Фридриха Вильгельма.

Семья императора Николая I отличалась удивительном целостностью. Это отмечали многие, кто по разным причинам соприкасался с ней. Так, И.В. Готье писал следующее:

«Многочисленные свидетельства, в истинности которых нет никакого основания сомневаться, единогласно говорят об обворожительной простоте и доброте, которую проявлял император в кругу семьи и очень немногих людей, запросто принимаемых в царском семействе или же в среде кадетской детворы.

И те немногие, которые видели государя в эти редкие и счастливые минуты, думали, что они одни знали настоящего Николая Павловича, становились его беззаветными поклонниками. И они-то больше всех и постарались передать потомству восторженные отзывы о его личности».

...Когда великий князь Николай чуть повзрослел, его стали знакомить с обязанностями военной службы. Он начал участвовать в лагерных сборах вместе со своими сверстниками, воспитанниками 1-го кадетского корпуса, в ряды которого был зачислен в 1839 году, то есть в восемь лет от роду.

Кадетское детство, скажем прямо, прошло без всяких поблажек царскому сыну. Наравне с кадетами он изучал строевую, полевую и караульную службы, стоял на гауптвахте, выезжал в полевые лагеря, где с утра до вечера шла воинская учёба. Ежедневно, как и все прочие кадеты, великий князь удостаивался величайшей кадетской награды — «серебряного рубля». Разумеется, если он его в тот день заслуживал примерным поведением, старанием и успехами в учёбе.

Биографы будущего генерал-фельдмаршала Николая Романова отмечают, что черты его характера сложились именно в те кадетские годы:

«Именно здесь, среди сверстников и при благоприятном влиянии выдающихся воспитателей и наставников в великом князе Николае Николаевиче выработались те простота и сердечность отношений, которые отличали его до конца дней».

Те же биографы отмечают, что военная служба явно привлекла великого князя Николая. Особенно интересовали его военно-инженерное дело и кавалерия. Он много читал о них, рано показывая широкую осведомлённость о сапёрной и кавалерийской службе, чего отец не мог не заметить. Эта юношеская увлечённость оказала существенное влияние на его дальнейшую армейскую карьеру.

Первый офицерский чин подпоручика великий князь получил в пятнадцать лет, в июле 1846 года. Этот возраст для ношения офицерских эполет юным не был: во времена, скажем, Екатерины Великой дети сановников их получали несколькими годами раньше. Отец напутствовал тогда своего сына:

   — Николай, ты стал офицером императорской армии. Теперь твоя карьера будет зависеть от твоих личных достоинств и доблести на войне.

Конечно, Николай I недоговаривал: главными личными достоинствами любого великого князя Романова являлось то, что он имел царскую родословную. В остальном же монарх-самодержец был прав. Что касается поймы, то отец сказал сыну следующее:

   — Ты служи, как все служат престолу и Отечеству, а войн на твой век хватит. России спокойно жить в Европе не дают...

Тогда юный великий князь глубоко не осознал смысл тех отцовских слов. Но вскоре стал понимать, ещё задолго до Крымской войны, что России действительно было сложно мирно жить на европейском континенте, ни с кем не воюя и не скрещивая раз за разом оружие с недругами на своих западных и южных границах.

Подпоручик Николай Романов продолжал заниматься в 1-м кадетском корпусе, он вырос до командира батальона кадет. В 18 лет командовал в полевом лагере военно-учебных заведений сводной ротой гвардейских подпрапорщиков и Пажеского корпуса. В 1850 году был произведён в полковники и назначен в Свиту Его Величества флигель-адъютантом.

В старой России всё делалось для того, чтобы молодом человек, начинавший военную службу, мог понять своё высокое предназначение на этом жизненном поприще. Особенно если он происходил из семейства Романовых, для которых служение Отечеству в рядах армии и флота было фамильной честью.

Даже день принятия присяги, положенной великому князю по достижении совершеннолетия как члену императорской фамилии, был выбран не случайно: 26 ноября — день Святого великомученика и Победоносца Георгия. Принесение воинской присяги офицером 1-го кадетского корпуса Николаем Романовым состоялось в Георгиевском зале Зимнего дворца перед штандартом 1-го дивизиона лейб-гвардии Уланского полка, шефом которого он состоял со дня своего рождения.

Это семейное событие император Николай I отметил специальным высочайшим манифестом. В нём выражалась надежда и уверенность, что великий князь Николай окажется твёрдой опорой самодержавного престола, верным слугой «Богу, Царю и Отечеству».

Совершеннолетие меняло статус молодого человека и в семье, и при дворе. Изменялся и образ его жизни: он получал часть семейного капитала и теперь мог тратить немалые деньги вполне самостоятельно. Заботливым отцом ему назначался попечитель, которому предстояло приучать великого князя разумно распределять свои доходы, следить за отпуском средств на содержание собственного двора и дачи.

Таким попечителем к Николаю Николаевичу был назначен один из его воспитателей генерал Философов. Среди его обязанностей было сопровождение великого князя в поездках по России и за границу. Надо заметить, что отношения сразу же сложились вполне доверительными. Забот венценосным родителям юноша не приносил.

* * *

Действительная военная армейская служба началась для третьего сына императора в 20 лет, в ноябре 1851 года. Полковник Николай Романов назначается сразу командиром дивизиона лейб-гвардии Конного полка. Конногвардейцы наряду с кавалергардами являлись едва ли не самой привилегированной частью гвардии, вбирая в себя немалое число служилой российской аристократии.

В следующем году сын государя производится в генерал-майоры, назначается генерал-инспектором по инженерной части (в исполнение этой должности он вступил только 25 января 1856 года) и командиром 1-й бригады 1-й гвардейской кавалерийской дивизии.

Теперь по высочайшему повелению сын императора присутствовал на заседаниях Государственного совета, приобщаясь к способам правления Российской державой, познавая этот непростой механизм. Официально членом Госсовета он ещё не был. А через год «пришла первая война» — Восточная (или как её обычно называют — Крымская).

С началом Восточной войны, очередной Русско-турецкой, гвардия продолжала оставаться в столице. На Кавказе и особенно на Дунае русские войска имели успех. Престарелый полководец генерал-фельдмаршал Иван Фёдорович Паскевич-Эриванский, наместник Царства Польского, приступил к осаде и блокаде ряда турецких дунайских крепостей. По всему чувствовалось, что и на этот раз Оттоманскую Порту ждёт полное и скорое поражение.

Западная Европа ополчилась против «жандарма» — российского императора Николая I. Это был единственный случай на европейском континенте за сто с лишним лет, когда началась большая коалиционная война. Её предшественницей была вереница антинаполеоновских войн в начале XIX столетия, а «наследницей» в начале XX века — Первая мировая война.

России противостояла мощная коалиция двух могущественных европейских держав — Франции и Британии, которые стали союзниками терпевшей военное поражение Турции. Позднее к коалиции присоединилось Сардинское королевство.

Паскевич-Эриванский благоразумно увёл русскую действующую армию с Дуная в пределы государства, чтобы защищать его границы. Он имел смелость сказать императору Николаю I:

   — Ваше величество! Спустя тридцать лет после 12-го года война приходит в пределы вашей империи.

   — Но вы же, светлейший князь, не пустите союзников через Дунай в Бессарабию.

   — Не пущу, ваше величество. Но только на суше.

   — Вы, Иван Фёдорович, имеете в виду десанты?

   — Именно их, государь. Только их. Море открыто для англичан и французов от румелийских берегов до кавказских, до крымских, наконец.

   — Но мы можем установить на берегу моря десятки сильных батарей. Берега прикроем казачьими дозорами.

   — Можем, ваше величество. Но в каждом береговом селении, к сожалению, батареи не поставишь.

   — У вас, Иван Фёдорович, есть достоверные сведения из Варны о силах неприятельских?

   — Есть, ваше величество. В Варне всё готово к переброске морем больших десантных сил на наши земли.

   — Как вы думаете, куда они ударят?

   — Удобнее Крыма мест нет, если смотреть на карту.

   — А когда такая диверсия возможна против России, на ваш взгляд?

   — Как только задержка в Варне для англо-французов исцелится, ваше величество.

   — Какая задержка?

   — Эпидемия чумы. Её туда сами турки с египетской пехотой занесли. Союзники мрут в Варне каждодневно если не сотнями, то многими десятками.

   — А что нам в эти дни делать, Иван Фёдорович?

   — А я, ваше величество, часть полков Дунайской армии отправил пешим походом в Крым...

Престарелый генерал-фельдмаршал Паскевич-Эриванский как в воду глядел. Вскоре союзная армия высадилась в крымской Евпатории. После удачного для англо-французов исхода сражения на реке Альма союзники совершили переход из Евпатории к Севастополю и начали осаду морской крепости — главной базы русского Черноморского флота.

Севастополю грозила смертельная опасность, поскольку почти все его фортификационные сооружения защищали город-крепость со стороны моря, а не с суши. Для поднятия духа действующей армии император Николай I отправил на войну двух своих младших сыновей — Николая и Михаила. Государь написал главнокомандующему Южной армией светлейшему князю Меншикову:

«Ежели опасность есть, то не моим детя удаляться от неё, а собой подавать пример...»

Великие князья Николай и Михаил, два будущих генерал-фельдмаршала России, прибыли в осаждённый Севастополь 23 октября 1854 года, накануне неудачного для севастопольцев Инкерманского сражения. Желания отличиться на войне у них имелось, скажем прямо, предостаточно.

По свидетельствам очевидцев, братья находились под сильнейшим неприятельским огнём и «служили примером воинской доблести и бесстрашия». По ходатайству главнокомандующего русской армии в Крыму Меншикова, «человека скупого на награды» и царедворца «от Бога», великие князья удостоились орденов Святого Георгия 4-й степени...

Когда после поражения под Инкерманом начались работы по созданию оборонительного пояса вокруг Севастополя с суши, великий князь Николай Николаевич был назначен заведовать всеми инженерными работами, фортификационными сооружениями и батареями на Северной стороне Севастополя. Светлейший князь Меншиков поставил перед ним такую задачу:

   — Союзники пока на Северную сторону города не зарятся. Им Корабельная сторона нужна с бухтой. Но ваши форты и батареи, ваше высочество, должны вселять уважение к себе...

«Заведывание» оказалось значительным, протяжённостью от Константиновской батареи до Мекензиевской горы включительно. Этот участок обороны города-крепости постоянно подвергался жестоким бомбардировкам с кораблей союзного флота, а укрепления Мекензиевской горы — атакам и артиллерийским обстрелам со стороны английских войск.

Кораблям союзного флота крепкодоставалось от батарей Северной стороны. Они и тонули, и садились на камни, уходя от прицельных выстрелов русских пушек. За всю войну англичане и французы так и не попытались полностью замкнуть на суше осадное кольцо вокруг Севастополя. На батареях Северной стороны артиллеристы поговаривали:

   — А нашего императорского величества сын славно батареи нам расчертил. Устроил так, что союзники их и бомбардировать не желают...

   — Что-то их пароходо-фрегаты к нам под берег забегать перестали. Не нас ли, братцы, боятся?..

   — То-то, боятся. Великий князь инженерную науку знает. Смотри, какие мы с вами фортеции строим на Северной...

Трудно сказать, сколько бы воевал под Севастополем генерал-майор Николай Романов. Известие о кончине любимого отца, пришедшее в Севастополь телеграфной строкой, заставило его немедленно оставить поле брани и спешно выехать в город на Неве. Николая вытребовал туда старший брат Александр, который становился новым всероссийским монархом.

* * *

Когда великий князь прибыл в Зимний дворец, там уже находились сёстры и братья: цесаревич Александр, Константин и Михаил. Его проводили в императорские покои. Это была антресоль нижнего этажа, довольно низкая, очень просто обставленная. Николай Николаевич знал, что отец в последние годы жизни очень любил занимать её «во избежание высоких лестниц». Парадные же его покои были на самом верху дворца, над покоями императрицы.

Умирающий государь лежал на простой кровати, стоявшей посреди комнаты. Голова покоилась на зелёной кожаной подушке, а вместо одеяла была солдатская шинель. Дырявые туфли императора стояли у подножия кровати. Он тяжело дышал, не приходя в сознание. Чувствовалось, что жизненный источник Николая I иссякает на глазах его семьи и лечащих врачей.

Незадолго до смерти к императору вернулась речь. Он сказал несколько отрывистых фраз, с последней обратился к стоявшему перед ним на коленях цесаревичу Александру:

— Держи всё, держи всё...

Эти слова умирающего человека сопровождались неожиданным энергичным жестом руки, обозначавшим, что держать нужно крепко.

...Похороны всероссийского императора Николая I Павловича Незабвенного в Санкт-Петербурге прошли с печальной торжественностью. Великий князь Николай Николаевич был на траурной церемонии, которую в деталях описал в своих воспоминаниях граф Д.Н. Блудов:

«...Печальный звон колоколов не перестаёт оглашать воздух...

На улицах тесною толпою стекается любопытный, но скромный и грустный народ: кортеж начал своё медленное и мерное шествие; он развивается. Впереди его едет верхом церемониймейстер и даёт направление шествию. Проходят хоры музыки, эскадроны кавалерии, роты гвардии, конюшенные, офицеры, придворные лакеи, скороходы, камер-лакеи, пажи с их офицерами. Это первое отделение кортежа.

Следующее за ним, как и все остальные, открывается особым церемониймейстером. Вот знамя Императорской Фамилии и военное. Эти знамёна опущены, эта лошадь под богатою попоною, ведомая двумя штаб-офицерами, беспокойно бьёт ногою в землю и, кажется, спрашивает, почему не несёт она на себе сегодня своего обычного Всадника.

За нею следуют гербовые знамёна областей, составляющих обширную Русскую Империю: Ростовское знамя, Казанское, Астраханское, Новгородское, Московское. Я насчитал их более 40. Потом проходят другие знамёна — вот чёрное знамя с Русским Государственным гербом и за ним лошадь, покрытая чёрным сукном, ведомая двумя чиновниками.

Вот рыцарь в золотых латах, с обнажённым мечом, верхом на лошади, покрытой роскошным чепраком; за ним пеший латник в чёрных латах, с обнажённым мечом, опущенным вниз. Сколько трогательного в этой аллегории: кто не узнает в ней жизни и смерти, радости и горя, торжества и печали?

Далее несут гербы: Сибирские, Финляндские, Польские, Астраханские, Казанские, Новгородские, Владимирские, Киевские и Московские; потом Государственный большой герб, предшествуемый и несомый генерал-майорами, при ассистентах из штаб-офицеров.

Далее следуют все государственные сословия, представляемые их депутатами; цехи, общества, правительственные места, учебные заведения, министерства, Сенат, Государственный Совет.

Кортеж продолжает шествие. Мимо нас проходят два взвода Кавалергардского Её Величества полка в золотых касках.

Вот иностранные ордена Императора, несённые на золотых глазетовых подушках. Их 34, и между ними я заметил тот французский орден Св. Духа, учреждённый при законных королях Франции.

Вот ордена Русские, короны Царств и областей, присоединённых к России: Царства Казанского, сквозная, в восточном вкусе и усыпанная драгоценными камнями, Астраханская с огромным изумрудом наверху и множеством алмазов, жемчуга и яхонтов, Сибирская из золотой парчи и также богато украшенная драгоценными камнями, и другие.

За ними следуют государственные регалии: Держава, Скипетр и Императорская Корона. Все эти знаки и символы предшествуют печальной колеснице, представляя величие России и высокое достоинство её Императора.

Вот торжественное шествие духовной процессии: певчие, дьяконы и протодьяконы, священники, архимандриты, архиереи и преосвященный митрополит Новгородский и С.-Петербургский, придворные певчие, придворные протодьяконы, священники с Св. иконами и за ними духовник Покойного Государя.

За духовною процессией следует печальная колесница, обшитая серебряною парчою с высоким балдахином из той же материи. Широкий гробовой покров — из золотой парчи; он весь усеян Русскими орлами и по краям обшит горностаем.

Четыре генерал-адъютанта окружают гроб, стоя на ступенях печальной колесницы, запряжённой восемью лошадьми, под богатыми попонами. Генерал-адъютанты и генерал-майоры свиты Его Величества поддерживают покров: по обе стороны печальной колесницы шестьдесят пажей несут зажжённые факелы, красное, колеблющееся пламя которых бросает чудный отблеск на печальное шествие.

За печальною колесницею торжественно шествует Император — Сын благочестивый и преданный, провожающий гроб обожаемого Отца, с душой, подавленною тягостью удерживаемых рыданий.

Является и проезжает ряд траурных карет: нужно ли именовать членов Августейшего Семейства! Проходят отряды пешей и конной гвардии с крепом, развевающимся на касках и рукоятках сабель...»

После возвращения с печальной церемонии, проходившей в родовой романовской усыпальнице Петропавловской крепости, новый всероссийский император Александр II пригласил младших братьев в отцовский рабочий кабинет. Константин, Николай и Михаил с почтительностью смотрели на нового венценосного Романова. Теперь он для них до конца жизни становился в повседневном обращении «Вашим величеством».

37-летний император испытующе глядел на единокровных братьев. Всё ещё находясь в подавленном состоянии от случившейся беды, он сказал, напоминая о последних отцовских словах, адресованных ему, цесаревичу:

   — Почивший в бозе государь, наш отец при вас завещал мне держать государство Российское в руках. Крепко держать.

Братья в молчаливом согласии склонили перед самодержцем свои головы. Александр II продолжил:

   — Чтобы править Российской империей, мне очень нужна ваша поддержка, ибо нет мне людей ближе, чем вы, наша вдовая мать и моя супруга, ставшая императрицей.

Константин, Николай и Михаил опять в молчании склонили головы, на этот раз в знак благодарности.

   — Час назад, когда мы с вами стояли перед отцовской могилой в усыпальнице, я решил разделить между вами ключевые посты в военной силе империи.

Братья подняли головы, смотря в глаза императору: решалась их дальнейшая судьба на всё время царствования старшего брата. Тот продолжил:

   — Тебе, великий князь Константин, продолжать нести службу в нашей империи, как велел отец. Быть тебе и дальше генерал-адмиралом. Поручаю тебе всё Морское ведомство, все флоты — Балтийское и Черноморское, Адмиралтейство, военные флотилии в Сибири и на Каспии.

Константин выступил на шаг вперёд и с поклоном головы произнёс:

   — Благодарю, ваше величество.

   — Великий князь Николай. Ты остаёшься пока, до конца войны, генерал-инспектором по инженерной части. Занимайся Севастополем, балтийскими фортификациями. Потом государственных дел будет у тебя больше.

   — Благодарю, ваше величество.

   — Михаил, ты у нас генерал-фельдцейхмейстер. Пока будешь в Крыму, твои обязанности будет исполнять генерал-инспектор артиллерии барон Корф. Думается, что тебе в скором времени, опять же после войны, придётся принять кавказское наместничество.

   — Благодарю, ваше величество.

   — И последнее, братья. Я очень надеюсь на вашу поддержку в моё царствование. А теперь нам надо идти к тем, кто пришёл выразить соболезнование по уходу из жизни нашего незабвенного родителя. Вечная память ему.

   — Вечная память...

* * *

Смерть самодержца вызвала самый широкий отклик в европейских столицах, среди соотечественников, исследователей, мыслителей и деятелей русского православия. Император оказался той исторической фигурой для России, которая оставляла наследникам преображённую державу.

Известный историк С.С. Татищев составил Николаю I такую политическую характеристику:

«...Император Николаи был русским человеком в лучшем смысле этого слова, самым «национальным» из всех монархов, занимавших до него престол Петра Великого. Он любил Россию горячо и страстно, «служил» с беззаветной ревностью и самоотвержением. Всё русское, во всех проявлениях государственной и общественной жизни, было мило и дорого его отеческому сердцу, вызывало его заботливость и попечение.

Он верно постиг и точно определил триединое начало нашего исторического бытия: православие, самодержавие, народность, — строго и последовательно проводил его в личной своей политике, не только внутренней, но и внешней. Он верил в Святую Русь, в её мировое признание, трудился ей на пользу и неустанно стоял на страже её чести и достоинства».

Об императоре Николае I в середине XX столетия писали как о «Николае Палкине», гонителе всякой просвещённой мысли российского общества. А например исследователь М.С. Лалаев об этом венценосном Романове отзывался так:

«Могу безошибочно сказать, что после Петра Великого и Екатерины II едва ли кем из государей было сделано для просвещения России столько, сколько сделал Николай Павлович».

Об отношении простого народа к государю Николаю I хорошо сказано В.А. Маклаковым:

«Монархические чувства в народе были глубоко заложены. Недаром личность Николая Первого в широкой среде обывателей не только не вызывала злобы, но была предметом благоговения...

Это был настоящий Государь».

Известный отечественный публицист митрополит Иоанн (Снычев) о николаевской России отзывался так:

«Стройная система разветвлённых государственных учреждений, созданная великим консерватором — государем Николаем I Павловичем, заступила место сумятицы и хаоса, царивших в деле государственного управления в «постпетровской» России».

Пожалуй, самую яркую по краткости характеристику императору Николаю I дал его современник Н.К. Шильдер:

«...Николай Павлович жил и умер рыцарем».

Император Николай I оставил завещание, собственноручно написанное ещё в 1844 году. Относительно семейных обязанностей и имущественных прав великого князя Николая Николаевича в нём говорилось следующее:

«...Завещаю всем детям и внучатам моим любить и чтить Их Родительницу и пещись об её успокоении; предупреждать Её желания и стараться утешать Её старость нежною их попечительностию. Никогда и ничего важного во всю их жизнь не предпринимать, не испрося предварительно Её совета и материнского благословения. Младшим Моим сыновьям быть до совершеннолетия в полной Её зависимости».

«Оставленный Императрицей Марией Фёдоровной особый капитал распределить между Великими Князьями: Константином, Николаем и Михаилом Николаевичами, с означением сделанного из частей их употребления, покупкою Стрельнинского имения для Великого Князя Константина Николаевича, мызы Знаменской для Великого Князя Николая Николаевича и Малой Знаменской для Великого князя Михаила Николаевича».

«Мыза, принадлежащая Великому князю Николаю Николаевичу, находится в пожизненном владении Государыни Императрицы Александры Фёдоровны».

Относительно этого пункта завещания император Николай I сделал следующую приписку:

«От Жены моей зависеть будет, когда дачу угодно будет предоставить в пользу Моего сына; Я бы желал, чтобы сие последовало тогда, когда вступит Он в брак».

«Предоставляю Великим Князьям, Сыновьям Своим, разделить собственную конюшню Мою поровну и по жребию».

...Старший брат не стал возвращать младшего обратно в Севастополь. Там над фортификационными сооружениями старательно трудился талантливый военный инженер Тотлебен. Генерал-инспектор из Романовых по инженерной части мог запросто «затеряться» в его тени. Потому новоиспечённый император сказал младшему брату:

   — Севастополь прикрыт достойным инженером. Тотлебен хороший фортификатор, и пускай он укрепляет крымскую военную крепость.

   — Ваше величество... — попытался возразить Николай Николаевич.

   — Ты мне, Николай, нужен рядом. Будешь на Балтике возводить фортификации. Вражеский флот стоит перед Кронштадтом всё лето. Надо осадить наглого британского адмирала.

   — Мне приказывается ехать в Кронштадт, ваше величество?

   — Пока туда не надо. Поедешь в Финляндию и займёшься укреплениями Выборга.

   — Самого Выборга?

   — Надо укрепить его со стороны Транзунда. Осмотреть и проверить состояние береговых батарей и укреплений.

   — Но, ваше величество, Выборг не Севастополь. Они в войне для меня не равноценны, ведь я всё же генерал-инспектор по инженерной части.

   — Ты им и останешься. Но Выборг важен тем, что британская эскадра ищет путь к Санкт-Петербургу. Южнее Кронштадтской крепости она пройти не может. Там у нас сильные форты.

   — Значит, остаётся второй путь, ваше величество, — через Транзунд, мимо Выборга.

   — Вот ты им и займёшься, Николай. Указ мною уже подписан и отправлен в Военное министерство. Желаю удачи. Что-либо будет серьёзное — прямо ко мне.

   — Я постараюсь, ваше величество, исполнить всё, как надо...

* * *

Осенью 1855 года император вместе с великим князем Николаем отбывали из столицы на Юг России. Александр II хотел лично познакомиться с положением дел на черноморских берегах, поскольку имелись опасения, что англо-французы могут высадить новые десанты против портовых городов. К тому же надо было приободрить войска действующей армии. Севастополь держался в осаде поразительно стойко, но успехи в поле были только на Кавказе.

Побывав с младшим братом в Николаеве с его судостроительными верфями, император Александр II принял решение укрепить этот город в Днепровско-Бугском лимане фортификационными сооружениями. Такая задача была поставлена великому князю Николаю Николаевичу:

   — Николай, смотри на карту. От Балаклавы и её бухт-соседей, где стоят эскадры англичан и французов, до Николаева рукой подать. День хода броненосцу. Город портовый, а прикрыть его флотом мы не можем: наш флот в Севастопольской бухте.

   — Значит, ваше величество, возможен десант?

   — А почему бы и нет? Прекрасный ход союзного командования. Вопрос только в том, почему они нам до сих пор такой сюрприз не преподнесли.

   — Но у них ещё есть время, силы и транспортные суда, чтобы осуществить ещё не одну десантную операцию.

   — Верно, Николай. Евпатория у нас раньше ничем не была прикрыта, как ныне Николаев. Надо его спешно укрепить, превратить хотя бы в крепость второго разряда.

   — Это будет поручено мне, ваше величество?

   — Кому, как не генерал-инспектору по инженерной части императорской армии. Твоими выборгскими укреплениями я премного доволен.

   — Только англичане, ваше величество, остались недовольны нашими батареями на Транзунде.

   — Знаю, что они старались про них всё вызнать. Вот таким Выборгом ты мне сделаешь этот степной Николаев...

Великий князь начал военно-инженерные работы «с большой энергией и успехом». Тогда на берега Чёрного моря были стянуты большие силы русской армии, а боевые действия на суше шли только в Севастополе. Поэтому рабочих рук и землекопов для фортификационных работ вполне хватало. Равно как и разнокалиберных орудий, которые ставились на позиции обустроенных береговых батарей.

После всех дел в Николаеве, которые оказались ещё не до конца завершёнными, но близкими к тому, великого князя государь вызвал в Санкт-Петербург. Александр II так объяснил ему причину столь спешного вызова:

   — Броненосный флот английской короны всё ещё на Балтике. Он уже несколько раз опасно приближался к Кронштадту. Ты об этом знаешь?

   — Да, ваше величество. Но как мне известно, кронштадтские форты ни в чём не уступают береговым батареям Севастополя.

   — Так-то оно так, Николай. Но инженеры Морского министерства представили мне на днях докладную записку, в которой бьют тревогу за нашу морскую крепость на Балтике.

   — За форты Кронштадта?

   — Не совсем. Они обеспокоены слабой защищённостью кронштадтского рейда и отсутствием грозных заграждений на подступах к нему.

   — Тогда надо их, ваше величество, отстроить.

   — Вот это тебе, Николай, и поручается...

Окончание Крымской войны застало великого князя Николая Николаевича в фортификационных трудах и заботах на острове Котлин, надёжно прикрывавшим столицу России. За всю войну англичане так и не смогли «пройти» Кронштадт, который стал, как морская крепость, ещё мощнее...

Коронация императора Александра II состоялась в 1856 году, в год окончания Крымской войны. Традиционно по такому важному случаю состоялось много высочайших пожалований. Старший брат производит младшего в генерал-лейтенанты, назначает его командиром 1-й гвардейской лёгкой кавалерийской дивизии и почётным президентом Николаевской инженерной академии.

То, что великий князь Николай Николаевич «пошёл высоко в гвардию», видели при дворе многие. Впрочем, сам монарх будущего своего брата не скрывал и от него самого:

   — У твоих братьев свои обязанности перед державой. А Михаила из Тифлиса мне в столицу и не затащить скоро будет. Прижился он на Кавказе.

   — Значит, ваше величество, императрица верно пошутила, что моим уделом остаётся гвардия?

   — Да что там пошутила. Считай, Николай, что это дело уже решённое. Вопрос только во времени. Молод ты ещё для главнокомандующего гвардией.

   — А как же с инженерной частью армии, ваше величество?

   — Твои сапёры пока остаются. А начинать тебе придётся, как я решил, с гвардейской кавалерии.

   — Долго мне будет приказано быть на дивизии?

   — К годам 27 или 28 переназначу тебя с неё, Николай. Но только опять по гвардии...

Брат-государь своё слово сдержал, год в год. В апреле 1859 года великий князь назначается командиром гвардейского резервного кавалерийского корпуса, созданного словно под него. В августе следующего года производится в инженер-генералы, то есть в полные генералы военных инженеров. В кавалерийских полках по этому поводу шутили-рядили:

   — Такого и при Петре Великом не бывало: инженерный генерал во главе всей гвардейской кавалерии...

   — Ну и что из этого? Великий князь шеф лейб-гвардии улан с самых пелёнок...

   — Ничего, сдюжит. По Севастополю его помню, батареи строил что надо. И кавалерию обустроит не хуже...

   — Да он природный кавалерист, наш великий князь-то. Посмотреть любо, как на коне сидит в манеже.

* * *

Великому князю приходилось заниматься не только военными делами. Накануне 1861 года он оказался в семье Романовых одним из тех, кто безоговорочно поддержал императора Александра II в его решении отменить крепостное право в России. Суть решения сводилась к следующему:

   — Лучше отменить крепостное право сверху, чем ждать, когда оно будет отменено снизу.

Эти слова, произнесённые 30 марта 1856 года на собрании представителей московского дворянства, потом не раз звучали в Зимнем дворце, в узком семейном кругу Романовых. Великий князь Николай Николаевич-Старший оказывался в силу своего положения непременным участником подобных дискуссий, в которых участвовали и другие братья Николаевичи — Константин и Михаил.

Главными доводами в пользу отмены крепостного права у братьев государя были следующие:

   — Не один десяток губерний охвачен аграрными волнениями крепостных крестьян с требованием дать им волю.

   — На царское имя идут сотни так называемых «записок» с мест о необходимости крестьянской реформы: оставлять их без ответа нельзя.

   — За ликвидацию крепостничества теперь выступают не только общественные деятели либерального толка, но и довольно умеренных взглядов из числа убеждённых монархистов.

   — Подавляющее большинство помещиков не желают расставаться со своими крепостными душами, что неизбежно ведёт к опасной конфронтации в деревне.

   — В помещичьих хозяйствах падает урожайность хлебов: крепостные крестьяне отбывают барщину всё хуже и хуже. Это обстоятельство неизбежно сказывается на валовом сборе зерна, главной российской экспортной статье.

   — Подпольная организация «Народная воля» пытается использовать в своих целях, пока ещё не переходя к террору, крестьянский вопрос...

Сам же Николай Николаевич-Старший своих семейных оппонентов старался убедить такими словами:

   — Недоброжелатели династии и здесь и за границей называют нас, Романовых, главными помещиками-крепостниками.

   — Но мы же не владеем поместьями с тысячами крепостных душ, как Румянцевы и Разумовские.

   — Вот то-то и оно. У нас последней великой помещицей была Екатерина Великая. Слава Богу, что она раздарила своим фаворитам столько крепостных.

   — Почему же, Николай Николаевич, слава Богу?

   — А потому, что нынешний мужик-бунтарь идёт жечь поместья не Романовых, а Разумовских и Румянцевых. Мы сегодня не враги крестьянства.

   — Но дворянство опора монархии. Если оно встанет против неё, что тогда?

   — Не встанет. Сегодня наше дворянство в своей массе служилое — офицерство и чиновники, не имеющие своих крепостных душ.

   — Но рабство же процветает и в Америке, и в колониях?

   — Вот за это-то и обличает нас Европа. К тому же мы с отменой права крепости на крестьянские души мало теряем.

   — Как это мало?

   — А так, что большая часть наших пахарей-мужиков — или люди вольные, или состоят в ранге государственных крестьян...

Александр II подписал высочайший Манифест и «Положение», возвещавшие об отмене крепостного права 19 февраля 1861 года. Великий князь тогда выразил смысл исключительной важности государственного акта в таких словах:

   — Мы, Романовы, вместе с крестьянскими душами раскрепостились нравственно...

Венценосному старшему брату Николай Николаевич мог в те февральские дни доложить:

   — В моём подшефном лейб-гвардии Сапёрном батальоне лица нижних чинов необычайно веселы и приветливы, ваше величество.

   — Манифест всем знаком?

   — Да, он прочитан даже для тех солдат, что в тот день стояли в караулах или были на хозяйственных работах.

   — Что говорят нижние чины обо мне?

   — Они вместе со всем народом называют ваше величество царём-освободителем...

Отмена крепостного права стала для Российской империи подлинно эпохальным событием. До этого крестьянин вместе со своей семьёй являлся полной собственностью помещика-дворянина. Тот мог продать, заложить и подарить всю семью крепостного или по отдельности, часто разлучая родителей и детей, мужей и жён.

Теперь вчерашний крепостной человек получал право распоряжаться своей личностью, а также ряд гражданских и имущественных прав. Мог выступать в суде от своего имени, заключать различные сделки, открывать собственную торговлю или промышленное, кустарное производство, переходить в другое сословие, к примеру в мещане или купечество.

На селе вводилось крестьянское, общинное самоуправление. Это освобождало государственных чиновников от многих «излишних» нагрузок.

Казна империи взяла на себя выкуп у помещиков земельных наделов крестьян — им была предоставлена выкупная ссуда с рассрочкой на 49 лет. Теперь крестьяне всё больше уходили из деревни в города на заработки, что самым положительным образом сказывалось на росте российской экономики.

* * *

В августе 1862 года 31-летний инженер-генерал назначается командиром Отдельного гвардейского корпуса. С этим назначением великий князь Николай Николаевич входит в число старших военачальников русской армии. В этой должности он пребывает всего два года, и обязанности генерал-инспектора по инженерной части с него не снимаются.

Великий отечественный реформатор Дмитрий Алексеевич Милютин, став во главе Военного ведомства, среди прочего, ввёл в России военно-окружную систему. Летом 1862 года появились первые три приграничных округа — Варшавский, Виленский и Киевский. В конце года к ним присоединился Одесский военный округ, а в апреле 1864 года — Рижский.

Совершенствование военной организации Российской державы сильно беспокоило государя. Он командировал своего младшего брата, корпусного начальника, с инспекцией в приграничные округа. Александру II хотелось знать: приживается ли окружная система в русской армии, которая теперь «расселялась» не по генерал-губернаторствам, как было с петровских времён, а по округам. После поездки в западное приграничье великий князь Николай Николаевич сделал доклад государю:

   — Картина, ваше величество, самая отрадная от замыслов Дмитрия Алексеевича.

   — Что именно удалось ему сделать, на твой взгляд?

   — Прежде всего высока мобилизационная готовность войск на границе. Окружное управление — готовый штаб армейского корпуса. Или даже небольшой армии.

   — А полки как привязаны к округам?

   — Лучшего и ожидать пока трудно. Снабжение идёт из одних рук, поставка и распределение рекрут — в штабе округа. Проверки тоже идут оттуда.

   — Что говорят офицеры? Полковые командиры, дивизионные начальники какие суждения высказывали о милютинских округах? Спрашивал их о том?

   — Спрашивал, разумеется. Общая мысль такова: готовность армии к войне стала выше.

   — Вот это-то для нас и есть самое главное...

Александр II разрешил военному министру продолжить начатые преобразования. В том же 1864 году появляется ещё пять округов — столичный Санкт-Петербургский, Московский, Финляндский, Харьковский и Казанский. Через год создаются Кавказский, Оренбургский и Восточно-Сибирский военные округа, а в 1867 году — Туркестанский.

Из всех этих военных округов самым значимым, разумеется, являлся Санкт-Петербургский. Здесь находилась столица, квартировала гвардия. Поэтому назначение первым командующим округа великого князя Николая Николаевича-Старшего случайным назвать никак было нельзя. Через три года его должность стала называться так: главнокомандующий.

В итоге в 33 года он стал во главе огромной военной организации. Территориально в округ входили столичная, Новгородская, Псковская, Олонецкая и Архангельская губернии. Затем Санкт-Петербургскому округу передали большую часть Финляндского военного округа.

Из состава войск округа можно было составить хорошую армию: Гвардейский корпус, 22-я и 24-я пехотные дивизии, отдельные части различных родов оружия, Петропавловская и Кронштадтская крепости. Всего 72 батальона, 48 эскадронов, 112 орудий полевой артиллерии.

Командный состав окружного штаба братья Николаевичи обсуждали самым серьёзным образом. Ведь речь шла о безопасности столицы империи как от внешних нападений, так и от возможных внутренних потрясений, начиная от чумных бунтов чёрного люда и кончая революционными выступлениями образца 1825 года.

   — Каким бы ты хотел видеть свой окружной штаб, Николай?

   — Только созданный на основе штаба Отдельного гвардейского корпуса, вверенного мне вашим величеством.

   — Очень правильная мысль. Там мы всех знаем, наше доверие гвардии полное. А кого предлагаешь назначить на пост начальника штаба?

   — Думаю, что лучше моего начштаба от гвардии генерал-лейтенанта графа Бреверна-де-Лагарди нет. У него прекрасный послужной список лейб-гвардейца.

   — Хороший выбор. Считай, что я графа в новой должности утвердил...

Окружное командование великому князю приходилось совмещать с исполнением обязанностей генерал-инспектора по инженерной части. В том же году к ним прибавились и новые, не менее хлопотные армейские дела. Император Александр II вскоре поздравил младшего брата ещё с одним высоким назначением:

   — Поздравляю, Николай. С сегодняшнего дня ты — генерал-инспектор кавалерии. Потянешь?

   — Справлюсь, ваше величество. Это ведь наша, романовская должность...

Скажем прямо, занимать три таких высоких военные должности было непростым делом, даже при наличии отлаженного штаба и энергичных, знающих помощников. Адъютант великого князя Дмитрий Скалой, ставший генералом от кавалерии, вспоминал о своём начальнике:

«Его высочество был необыкновенный начальник: всегда приветливый, ровный, ласковый, внимательный не только к тебе как к служащему при нём лицу, но и как к человеку. Он интересовался и высказывал участие ко всему, что составляло твою жизненную обстановку...»

У Николая Николаевича-Старшего имелся несомненных! организаторский талант. Он знал, чему надо учить людей. Немалая часть окружных войск летом собиралась в полевые лагеря под Царским Селом. Здесь проходила боевая учёба пехотных и кавалерийских полков, артиллерии, сапёрных батальонов и... полковых лазаретов. Царскосельские манёвры стали обязательным делом для лейб-гвардии и самого великого князя.

Современники отмечали, что наибольшее внимание он уделял профессиональной подготовке военных инженеров. К слову сказать, будущая Крымская и Русско-турецкая войны 1877—1878 годов показали высокий уровень профессионализма сапёров армии России. Инженер-генерал Николай Романов не раз потом скажет:

   — Нашим сапёрным молодцам неприятель завидовал под Плевной. Вы только почитайте его мемуары...

Великий князь не засиживался в столице. Так, в 1871 году он предпринял «служебное путешествие» по российскому Югу, инспектируя крепостной пограничный пояс. То есть побывал там, где Россия имела опасных по своим устремлениям соседей — Оттоманскую Порту и Австро-Венгерскую империю.

В том же году генерал-инспектор кавалерии совершил поездку в Область войска Донского, поскольку состоял по должности «покровителем» донского коннозаводства. В Новочеркасске попросил войскового атамана показать ему Манычскую степь:

   — Я знаю, что ваши лучшие коннозаводчики живут в степях по Манычу.

   — Да, ваше высочество, вы осведомлены верно. Там у донских калмыков летние и зимние кочевья. Царство конных табунов. Пастбища — глазами не обмерить.

   — Мне хотелось бы своими глазами увидеть это царство донских скакунов.

   — Как прикажете, ваше высочество...

Николай Николаевич-Старший питал к лошадям особенную любовь. Не случайно он слыл большим знатоком конного дела без всякой на то натяжки. Поэтому, не задерживаясь в понравившемся ему казачьем городе Новочеркасске, он отправился в сопровождении небольшой свиты в Манычскую степь. Там находились зимники Донского казачьего войска, калмыцкие кочевья.

Великий князь сразу нашёл общий «профессиональный язык» со степной знатью, владевшей тысячными конскими табунами. Он запросто заходил в юрты калмыков, принимал от них угощение. Беседы за чашкой кумыса велись, естественно, на любимую тему — о лошадях.

Появление брата императора в Манычской степи, да ещё с инспекционной поездкой, стало делом памятным для донского казачества, почти десятую часть численности которого составляли калмыки, прирождённые наездники. По такому случаю в степи был устроен большой праздник, в котором приняли участие многие тысячи людей.

Калмыки пригнали на праздник более полутора тысяч лошадей и устроили скачки. Призы победителям были определены от имени великого князя. Одна скачка устраивалась для мужчин, другая — для женщин. Вернувшись в столицу, во время одного из вечеров в Зимнем дворце Николай Николаевич рассказывал об увиденном на берегах Маныча:

   — Удивительное было зрелище. По степи несутся сотни всадников, кони стелются над землёй, как луговые птицы под Красным Селом. Красотища.

   — И что, очень ловки эти донские калмыки?

   — Не то слово. С младенчества на коне. Всадник и конь смотрится как единое целое, как мифический кентавр.

   — А как скачки в степи по сравнению с манежной выездкой?

   — Степь — не манеж. В манеже кирасир или гусар своего коня выучивает для строя. А в степи выучка иная, легкоконная.

   — Но всё же казак и калмык не регулярный кавалерист.

   — Верно. Только казачья конница с калмыками да башкирами гнала Наполеона до реки Березины. Париж удивлялся, своих драгун и конных егерей ему видеть было привычно. А тут сыны донских степей на бульваре Капуцинов. Вот это зрелище было для парижан!

   — Значит, степные всадники вас поразили на скачках?

   — И не только одни мужчины.

   — А кто ещё?

   — Женщины-калмычки. Вторые скачки степные ханы устроили только для них.

   — И как они смотрелись?

   — Как степные амазонки. Зрелище для дворцового жителя было от начала до конца просто поразительное.

   — Значит, вы довольны поездкой на Дон?

   — Ещё как! Своими глазами увидел, что для русской кавалерии скакунов там не перечесть.

   — А как же наши губернские конные заводы? Владимирские и орловские скакуны? Подмосковные лошадки?

   — Чего за них волноваться-то? Нам не только для регулярной кавалерии, а для пешей и конной артиллерии десятки и десятки тысяч лошадей тоже нужны. Здесь одними степными коннозаводчиками не обойдёшься.

* * *

В следующем, 1872 году великий князь Николай Николаевич испросил у государя вполне заслуженный отпуск, который из-за занятости по службе не испрашивался уже много лет. Император поинтересовался у брата:

   — Куда ты, Николай, вознамерился отправиться?

   — В заграничное путешествие, ваше величество. С пользой для военного державного дела.

   — Понимаю. В Европу или на Восток?

   — На Восток. Хочу посмотреть на султанское государство османов и посетить Святую Землю.

   — И арабских иноходцев заодно поглядеть?

   — А как же, ваше величество. Привезу домой, надеюсь, не одну бедуинскую лошадку...

В путешествии по Ближнему Востоку и Малой Азии великого князя сопровождала небольшая свита. Впрочем, он и не собирался афишировать свой фамильный статус. Но российское посольство в Константинополе дало понять турецким властям, что прибывающий путешественник есть лицо не простое, и потому Николаю Николаевичу-Старшему всюду выказывалось соответствующее почтение.

Маршрут заграничной поездки был таков: Константинополь, Смирна, Александретта, Галипполи, Бейрут, Дамаск, Назарет, Иерусалим, Каир, другие древние города. То есть великому князю довелось увидеть земли современной Турции и Сирии, Ливана и Иордании, Израиля и Палестины, а также Египта.

В Святой Земле путешественники посетили Священный город Иерусалим, прикоснулись к христианским святыням, многое узнали о жизни местного православного духовенства. Виделись и с паломниками из России, среди которых было немало обитателей мужских и женских монастырей.

На местах Николая Николаевича чисто профессионально интересовала турецкая армия, крепостные укрепления. Он отмечал, что это уже не те султанские аскеры, которых ему довелось видеть под осаждённым Севастополем. По всему чувствовалось, что европейские военные инструкторы на службе Стамбула своё высокое жалованье отрабатывают сполна. Но каждый раз, покидая очередной турецкий город, великий князь говорил своим спутникам:

   — Всё же турки не европейская армия. Им у нашей есть чему поучиться...

По всей видимости, из Стамбула местным губернаторам-пашам было дано указание «пугать» младшего брата монарха северного соседа Оттоманской Порты. Поэтому ему демонстрировалась и мощь крепостных стен, и число пушек, стоявших на них. Почётная охрана подбиралась самым тщательным образом. Число военных судов, обычно стоявших в гаванях, заметно увеличивалось в те дни, когда великий князь появлялся.

Но это было не самое главное в показе военной силы султана: числом корабельных вымпелов и не самых новейших орудийных стволов русских поразить было сложно. Посещение столиц губерний как-то постоянно совпадало с проведением учений местных гарнизонов. Ими обычно руководили иностранцы-инструктора. Каждый раз провинциальный паша с изысканной почтительностью приглашал редкого заезжего гостя поприсутствовать на полевых учениях его войск:

   — Ваше светлейшество. Позвольте пригласить вас как генерала гвардии русского царя на учения моих войск. Они устраиваются каждый год по фирману моего светлейшего повелителя.

   — Я и мои спутники с благодарностью принимаем столь любезное приглашение.

   — Чтобы вы хотели особенно увидеть завтра, ваше светлейшество?

   — Всё, что требует от вас, любезный паша, фирман гостеприимного султана...

На следующий день с утра под крепостью местный гарнизон старательно демонстрировал свою воинскую выучку и выправку. Перед холмом, где обычно стояли палатки паши и высоких гостей, маршировали таборы (батальоны) пехоты, катили орудийные расчёты, гарцевала особенно многочисленная конница. Учения заканчивались показом ружейной стрельбы залпами, пушечной пальбой и показными атаками. Украшением служили вихревые имитации атак лёгких всадников, одетых столь же ярко, как сотню и больше лет назад.

Николай Николаевич-Старший «натренированным» глазам привычно схватывал всё действие, которое разворачивалось перед ним. Перед пашой он всегда хвалил всадников и их коней, которые действительно являли собой необыкновенно красивое зрелище:

   — Ваши кони, дорогой паша, выше всяких земных похвал.

   — Ваше светлейшество, это лучшие скакуны Востока. Лучше их только те, что стоят в конюшнях моего обожаемого султана.

   — И всадники ваши просто загляденье.

   — Это прирождённые конные воины. У русского царя такие, наверное, тоже есть?

   — Как же без них: казаки, калмыки, башкиры — у нас все дети степей. Кони им привычны с детства...

Губернатор-паша, который с началом войны превращался в корпусного или дивизионного начальника, и сам знал, что нестройные толпы его конников являли собой весьма живописную картину. А кони, послушные руке всадника, поражали самых тонких знатоков лошадей.

Пашу интересовало всегда другое: как смотрится его пехота и полевая артиллерия. Ведь об этом следовало докладывать после проведённых учений в Стамбул. Мнение брата русского царя, большого генерала, интересовало великого визиря султана по вполне понятным причинам: почти десяток ранее состоявшихся русско-турецких войн ещё не означал конец противостоянию двух великих соседей.

Думается, что генерал-инспектор российской кавалерии смог увидеть в Оттоманской Порте всё, что ему хотелось. В Константинополе ему были показаны султанские конюшни. Своей коллекцией чистокровных скакунов мог гордиться любой владыка державы османов.

В Каире великий князь осмотрел конюшни египетского правителя-вассала — хедива. Там ему за время путешествия по Ближнему Востоку больше всего довелось восхищаться кровными арабскими жеребцами. Но речь об их продаже хозяином не шла: хедив не пожелал разменивать свою подлинную сокровищницу на золотые рубли.

Николай Николаевич имел с собой немалую сумму денег в звонкой монете на покупку иноходцев лично для себя. У него в Санкт-Петербурге тоже была отменная коллекция скакунов, в которой преобладали орловские рысаки и дончаки. Но он хотел привести с собой с Востока несколько коней.

Местные губернаторы об этом знали из Стамбула. В Бейруте гостю местные купцы и жители привели на показ для продажи лучших ливанских лошадей. Бейрутцы устроили в присутствии Николая Николаевича скачки и игры «джерит», напоминавшие кавказскую джигитовку. И хозяева, и гости остались очень довольны праздничным днём.

Но пожалуй, самое интересное именитого путешественника ожидало в Сирии. Вблизи столичного Дамаска в то время раскинули свои палатки несколько кочевых племён бедуинов. Великий князь осмотрел их скакунов, и ему особенно понравилась одна чистокровная арабская кобыла. Он пожелал купить её, не жалея денег. Вождь племени по законам гостеприимства не стал препятствовать торгу.

Владельцем кобылы оказался бедуин древнего рода степной аристократии по имени Гамаль. Николай Николаевич через константинопольского переводчика спросил араба:

   — Сколько стоит твоя лошадь?

   — Я покупал её ещё жеребёнком, — уклончиво ответил хозяин иноходца.

   — Тогда сколько ты за неё заплатил?

   — Вот такую чашку золотых динаров. И в придачу дал десяток лучших баранов из стада моей семьи.

   — Я хотел бы купить у тебя лошадь.

   — Мне с ней не хочется расставаться. Это моя гордость.

   — Твой скакун просто великолепен. Поэтому даю за неё две чашки золотой монеты. Скалой, — сказал великий князь своему адъютанту, — отсыпьте в чашки рублей.

Бедуин при виде целой кучи золота сразу польстился на небывалый куш, но как человек Востока не согласился на продажу, а начал торг со знатным покупателем. Он расхваливал перед русским пашой-генералом и без того несомненные достоинства своей лошади, всякий раз называя новую цену.

Вокруг торговавшихся собралась немалая толпа бедуинов, которая живо реагировала на каждую новую сумму. Великий князь раз за разом соглашался. Поручику Скалону только оставалось подсыпать на ковёр из дорожной сумки всё новые и новые золотые монеты, сверкавшие под жаркими солнечными лучами.

Когда наконец была названа последняя цена и бедуин уже взял в руки тарелку с кучей золота на ней, толпа сородичей притихла, испытующе смотря на хозяина иноходца. Тот словноспохватился: азарт торга в секунду слетел с его вдруг помрачневшего лица. Он бросил монеты на ковёр, молча вскочил на ноги, сел на своё сокровище и стремительно ускакал в степь, подальше от становища.

Видя это, бедуины восторженными криками приветствовали такой исход торга. О нём ещё долго они говорили в своём кругу. А вождь племени с вежливым поклоном сказал своему раздосадованному гостю:

— Не сердитесь. Для бедуина такая лошадь в жизни всё: и честь, и богатство, и сама жизнь. У кочевников не всё имеет цену золота...

Из путешествия по Востоку, больше напоминавшего служебную командировку, великий князь вернулся с довольно ясным представлением о турецкой армии. О том было доложено императору Александру I. Состоялся разговор в Главном штабе и у военного министра-реформатора Милютина.

Трудно сказать, предчувствовал ли тогда Николай Николаевич-Старший, что всего через пять лет турецкие войска, которые он видел в Константинополе и гарнизонах арабских городов Блистательной Порты, он встретит на полях войны в Болгарии. Но султанская армия для него «незнакомкой» не оказалась.

* * *

Хотя Восточный кризис вызрел на Балканах, в турецких провинциях Босния, Герцеговина и Болгария, Санкт-Петербург оказался одним из его эпицентров. Причина ясно виделась всем: Россия была славянской, православной державой. Балканские народы тоже были славянскими (исключая греков), исповедовавшими православие.

На Балканах в состав Оттоманской Порты входили Болгария, Македония, Босния, Герцеговина, Албания, греческие области Эпир и Фессалия. Здесь только сильно урезанная территориально Греция могла назвать себя независимой страной. Сербия и Румыния признавали сюзеренитет, то есть верховное право турецкого султана, и платили ему ежегодную дань. Маленькое Черногорское княжество силой оружия добилось своей фактической независимости от Турции, но не имело юридического статуса независимого государства.

Толчок к развитию событий Восточного кризиса дало восстание в Герцеговине в 1874 году. Он ознаменовался неурожаем, который в следующем году «дополнило» резкое повышение турецкими властями «ашара» — натурального налога с местных крестьянских хозяйств.

В июне 1875 года султанские сборщики налога попытались вторично собрать ашар в Герцеговине. В ответ началось стихийное народное восстание, которое перекинулось в соседнюю Боснию. Хотя численность повстанцев не превышала 10-12 тысяч человек, а турецких войск здесь находилось 35 тысяч человек, восставшие повсеместно наносили туркам поражения, загнав часть их в крепости, которые осадили.

Затем восстание из Герцеговины и Боснии перекинулось в Болгарию. Первым взялось за оружие население Старо-Загоры. В 1876 году турки с неимоверной жестокостью, поразившей христианскую Европу, подавили Болгарское восстание. Только на юге страны было вырезано около 30 тысяч болгар-христиан из числа мирных жителей.

Движение в поддержку южных славян приняло общеевропейский характер, хотя бесспорным центром его стала Россия. В августе 1875 года в Париже создаётся Международный комитет помощи повстанцам. Осуждение турецких зверств в Западной Европе было связано с многими популярными и авторитетными личностями: В. Гюго, Д. Гарибальди, Г. Спенсер, Ч. Дарвин, Т. Карлейль и многие другие.

В России общественное осуждение репрессивных действий Оттоманской Порты на Балканах было связано с такими именами, как И.С. Аксаков и Ф.М. Достоевский, М.М. Антокольский и Л.Н. Толстой, В.М. Гаршин и Д.И. Менделеев, И.И. Мечников и Н.И. Пирогов, И.Е. Репин и И.С. Тургенев, В. В. Стасов...

Повсеместно в России возникли Славянские комитеты, при которых создавались «вербовочные» присутствия». Они занимались записью добровольцев и их отправкой в Сербию и Черногорию, которые объявили войну султанской Турции. Особенно активно Славянские комитеты действовали в Санкт-Петербурге и Москве, Нижнем Новгороде и Орле, Одессе и Екатеринодаре, Новочеркасске и Севастополе, Харькове и Владикавказе, поволжских городах.

Отправлялись прежде всего люди, имевшие подготовку — отставные военные и медицинский персонал. Проходил широкий сбор добровольных пожертвований. Движение русского общества достигло своего апогея весной 1876 года. Это было связано с тем, что Сербия и Черногория потребовали от Турции прекратить посылку карательных экспедиций в Боснию и Герцеговину для истребления мирных жителей. Стамбул отказался выполнить это требование. 18 июня оба славянских государства объявили Оттоманской Порте войну.

Тогда из России в Сербию и Черногорию и пошёл поток добровольцев. В Белград прибыл генерал Черняев, прославившийся присоединением Туркестана к Российской империи. Из Севастополя приехал генерал Новоселов. В числе добровольцев оказались полковники Дохтуров и Киреев, известные врачи Склифосовский и Боткин, писатель Успенский, художники Поленов и Маковский.

Славянские комитеты руководили отправкой добровольцев на Балканы. Им выдавались подъёмные: офицерам от 200 до 250 рублей, рядовым — 100 рублей, кроме того, обеспечивался бесплатный проезд по железной дороге. В Белграде русские добровольцы получали оружие и обмундирование — синюю куртку и шапочку, сразу же уходили на фронт.

Очень большое значение в той освободительной войне играла медицинская помощь, которую Сербия и Черногория получали из России. В сентябре 1876 года в Черногории работало 14 врачей, 13 фельдшеров и 12 сестёр милосердия. Был открыт военный госпиталь в Цетинье и несколько лазаретов. Руководил ими профессор Медико-хирургической академии Н.В. Склифосовский. Вернувшись домой, он рассказывал:

   — Черногорцы принимали нас как своих братьев в войне с османами...

   — Между русским врачом и раненым воином-черногорцем устанавливались отношения, при которых всякий совет первого принимался с полным доверием...

   — Если бы видели, с какой благодарностью относились беженцы-черногорцы к русским врачам в городе Дубровнике...

В Сербии сперва начал действовать санитарный отряд, который возглавлял врач с мировым именем С.П. Боткин. Затем сюда прибыли санитарные отряды из Москвы и Киева, Новгорода и Рязани, Харькова и Дерпта (ныне эстонский Тарту). Они добросовестно трудились в госпиталях Белграда, Крагуеваца, Делиграда, Ягодина и других местах.

Российским обществом Красного Креста в Сербию было направлено 115 врачей, 4 провизора, 118 сестёр милосердия, 41 студент-медик и 78 фельдшеров. Общество из своих средств выделило на помощь раненым воинам Сербии и Черногории около 700 рублей. Сумма огромная, если учесть, что она складывалась из добровольных пожертвований.

Склифосовский позднее напишет книгу воспоминаний, которую назовёт «Из наблюдений во время славянской войны 1876 года». Эпиграфом к ней могли бы стать такие слова светила отечественной медицины:

— Наши врачи и сёстры милосердия, прибывшие из России, являли на земле сербов и черногорцев её лицо...

Всего на Сербско-черногорско-турецкую войну прибыло до четырёх тысяч русских волонтёров. Генерал Черняев создал на территории Сербии русское ополчение, в рядах которого сражалось 640 офицеров и 1806 нижних чинов. Они приняли участие в самых жестоких боях, не уронив ни своей чести, ни своего имени.

О том, как ополченцы беззаветно сражались, были сложены легенды. В одном из сентябрьских номеров за 1876 год газета «Современные известия» напечатала высказывание султанского полковника, сделанное им в Стамбуле о русских офицерах-добровольцах:

«Таких воинов я не видывал, они всегда впереди своих солдат, с обнажённой шашкой, нередко с непокрытой головой, бросаются в свалку, нанося жестокие удары направо и налево. Один восторженный вид их должен воодушевить солдат. О, если бы у нас были такие офицеры!..»

Император Александр II и канцлер Горчаков поощряли отправку на Балканы добровольцев из России. Делали они это не под влиянием каких-то обстоятельств, а по собственному умонастроению.

Такое решение государя было связано со следующим случаем. В один из июльских дней главнокомандующему войсками Гвардии, одновременно являвшимся командующим столичным военным округом, Николаю Николаевичу-Старшему на стол легло сразу 50 (!) прошений гарнизонных офицеров. Все они просили только об одном: отпустить их для поступления в сражающуюся сербскую армию.

Великий князь в тот же день испросил разрешения на личный доклад монарху. Все Романовы любые вопросы, связанные с армией и флотом, решали лично. Тем более касающиеся офицерства:

   — Ваше величество, я просил аудиенции у вас по следующему случаю. Впервые на посту командующего округом мне пришлось столкнуться с фактом массовых прошений офицеров, поданных на моё имя.

   — Массовых прошений офицеров?

   — Да, ваше величество. В один сегодняшний день получил пятьдесят прошений.

   — Это очень много и потому беспокоит меня. Особенно когда речь идёт о нашей гвардии. В чём состоит суть прошений офицеров?

   — Они просят отпустить их в ряды армии князя Милана. Они готовы стать офицерами-волонтёрами сербской армии.

   — Из каких полков поданы прошения?

   — Больше императорская гвардия. Есть слушатели академий, из гарнизонных батальонов, других частей.

   — Как излагаются просьбы? Настойчиво, в рамках чинопочитания или нет?

   — В прошениях субординация соблюдается точно. Резких прошений на моё имя, ваше величество, нет. Равно как и высказываний по существу просьбы.

   — Николай, скажи, ты можешь отказать офицерам в такой просьбе?

   — Нет, ваше величество, не могу. Речь идёт о чести православной, славянской России.

   — Скажу больше — о чести русской армии. Тогда вопрос: мы можем просителей откомандировать в ряды сербской армии?

   — Нет, ваше величество. Россия не объявляла войны Турции.

   — Верно. Пока до войны дело не дошло. Но отпустить офицеров в Сербию надо.

   — Тогда как это сделать, ваше величество?

   — Выход вижу один. Пусть они подают рапорта об уходе во временную отставку. По возвращении домой они будут вновь приняты на службу.

   — Значит, вы разрешаете им принять на себя статус волонтёров?

   — Да. Это моё императорское разрешение. По крайней мере, в европейских столицах приезд большого числа русских офицеров в сербскую армию нежелательной реакции не вызовет. Как ты считаешь?

   — Вы правы, ваше величество. Ведь не возмущаются же в Вене и Париже присутствием большого числа англичан-инструкторов в султанской армии.

   — Вот то-то и оно. Сегодня же сделай разъяснение моих слов в полках гвардии и гарнизонному начальству...

Проходил сбор пожертвований в пользу восставших южных славян: государь разрешил объявить о нём в печати и сам первым внёс 10 тысяч рублей. Всего было собрано до 4 миллионов рублей. Председатель Московского славянского комитета писатель Аксаков отмечал:

«Две трети пожертвований внёс наш бедный, обременённый нуждою, простой народ».

Российские газеты в те дни пестрели информационными сообщениями о том, как шёл сбор средств. Так, 19 декабря 1875 года газета «Русский путь» сообщала о поступлениях в редакцию газеты пожертвований в пользу герцеговинских беженцев:

«В редакцию «Русского мира» поступило в пользу пострадавших жителей Герцеговины: от архимандрита Е. 10 руб.; Телепнёва 15 руб.; А. С. 1 руб.; В.К.Г. 3 руб.; Д. П-ова 6 руб.; Ивана Петровича Очева 10 руб.; Раисы. Алексеевны Похолковой 10 руб.; Василия Петровича Грошева 5 руб.; Василия Дмитриевича Прыткова 5 руб.; мещанина Василия Ивановича Каманщинова 3 руб.; мещанина Николая Афан. Чекалова 3 руб.; потомственного почётного гражданина Василия Алексеевича Хренникова 50 руб.; гг. офицеров 2-го батальона 84-го пехотного Ширванского Е. Выс-ва полка 25 руб....

От служащих в Полтавской губернской управе 10 руб.; от учеников и учениц Костромского двухклассного училища 10 руб.; от Воцких 5 руб.; Володи Замыцкого 10 коп.; братьев Нейман 1 руб. 40 коп.; Саши Иконникова 2 руб.; Серёжи Соломки 1 руб.; Лены Кукушкиной 2 руб.; Васи Бабенко 25 коп.; Миши Ельсина 1 руб.; Коли Святославова 15 коп.; Серёжи Генке 20 коп.; Вити Дубинина 40 коп.; Миши Быкова 10 коп.; Вити Вахрамеева 1 руб.; Вани Крохонятникова 1 руб.; Серёжи Дунаева 20 коп....

Пожертвования от кружка служащих в детской Николаевской больнице в пользу пострадавших в Боснии и Герцеговине: Шильцова 1 руб. 40 коп.; Гржибовской 1 руб.; Позняк 1 руб.; Рябчевский 1 руб.; Томашевский 1 руб.; Кох 1 руб.; Северин 2 руб.; Фрейберг 25 коп.; Фомин 25 коп.; Варфоломеева 30 коп.; Колосенкова 25 коп. ...

Итого 704 руб. 2 коп. Вместе с прежде поступившими 3026 руб. 28 с половиной коп.»

В Московский Славянский комитет, к примеру, пришло письмо от священника М. Преображенского о собранных им пожертвованиях среди рабочих Боткинского завода в Вятской губернии:

«Глубоко сочувствуя и желая с возможной скоростью помочь страждущим семействам герцеговинцев и остальных с ними славян, почтительнейше представляю при сем в комитет 10 руб., собравшихся из незначительнейших пожертвований, доходивших даже до одной копейки, и покорнейше прошу комитет препроводить их бедствующим страдальцам.

Боткинского завода, Благовещенского собора благочинный, протоиерей Михаил Преображенский».

Пожертвования собирались на заводах и фабриках Москвы, в гимназиях города Томска, среди работников Козлово-Воронежско-Ростовской железной дороги, среди крестьян Рижского уезда Рязанской губернии, на Череповецком судоремонтном механическом заводе и Зуевской мануфактуре, Сестрорецком оружейном заводе, в типографии города Пензы...

Пожертвования шли на помощь беженцам, покинувшим родные места в спасении от мусульманских зверств, на закупку оружия и боеприпасов, провианта, лекарств и госпитального оборудования для восставших южных славян.

...Сербский князь Милан Обренович имел армию 4100 человек при 72 орудиях. С началом войны за счёт милиционных формирований она развернулась числом более 100 тысяч человек. Черногорская ополченческая армия была в пять раз меньше. Главнокомандующим армией Сербии князь Милан назначил русского генерала Черняева.

Турция отправила на войну регулярную армию числом намного больше сербов и черногорцев, хорошо вооружённую с многочисленной, современной артиллерией. Уже первые столкновения показали неравенство сил сторон.

В Стамбуле окончательно победила «партия войны». 31 августа 1876 года там произошёл очередной дворцовый переворот: Султан Мурад V был объявлен безумным и взят под стражу. На престол был возведён его младший брат Абдул-Гамид II, ярый сторонник политики панисламизма.

Новый правитель Оттоманской Порты получил в истории прозвище «кровавого султана». До самого низложения в 1909 году он осуществлял политику насилия против немусульманских народов. Он стал организатором и армянских погромов, и резни греков-христиан на острове Крит.

17 октября под сербским Джунисом состоялось сражение, в котором турецкая армия насчитывала 104 тысячи человек при 250 крупповских орудиях. Генерал Черняев имел только 26 тысяч человек и 120 орудий, в своём большинстве устаревших. Сербы и русские добровольцы оборонялись героически, но в итоге потерпели поражение. Для турок открывалась дорога на Белград...

Кровавые расправы османов над мирным населением славянских областей Балкан вызывали в России всё растущее негодование. По стране, к примеру, широко ходило обращение болгарских женщин к русским женщинам, в котором говорилось:

«Милые русские сёстры!..

Просим вас выразить нашу искренность и преданность русскому народу, на который мы смотрим как на единственного нашего освободителя и избавителя; уверьте его с нашей стороны, что мы готовы принести и остальных сынов наших в жертву на поле битвы, если только русские батальоны явятся у пределов Болгарии».

При императорском дворе образовалась группа единомышленников, которую историки назвали «партией действия». Она высказывалась за скорейшее вступление России на путь военной помощи южным славянам, то есть за войну с Турцией. Эти люди не были сторонниками каких-то половинчатых решений за международным столом переговоров.

Во главе группы стоял цесаревич Александр Александрович, будущий император Александр III. Единомышленниками его стали воспитатель наследника всероссийского престола К.П. Победоносцев, генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич и императрица Мария Александровна. Они высказывали такие мысли:

   — Если мы, Романовы, не возьмём в свои руки движение помощи южным славянам, то Бог знает, что из этого выйдет и чем оно может кончиться...

   — Историческая миссия России — это её помощь христианскому миру Балкан...

   — Если Турция зальёт кровью свои славянские области, то престиж России как державы будет желать много лучшего...

Сторонником цесаревича Александра Александровича стал и Николай Николаевич-Старший. Он вместе с военным министром Милютиным считал, что проблему южных славян за столом переговоров решить невозможно. О какой-либо «человечности» в действиях «кровавого султана» Абдул-Гамида говорить не приходилось. Великий князь говорил:

   — Мир на Балканах можно получить только хирургическим путём. А таким хирургом будет только русский солдат...

   — Надо помнить пример Екатерины Великой. Она, наша великая воительница, подарила Отечеству Чесменскую победу и благодарную память греков-христиан...

   — Османы после Крымской войны как-то подзабыли, чем заканчивались до этого Русско-турецкие войны...

   — Вспомним труды генерал-фельдмаршала Ивана Ивановича Дибича, ставшего Забалканским в 1829 году при моём незабвенном отце Николае Павловиче...

Военный министр, талантливый реформатор Дмитрий Алексеевич Милютин высказывался не столь резко, но вполне определённо:

   — Помощь южным славянам должна прийти только из России. Это её историческое назначение, долг и достоинство...

И цесаревич, и великие князья Константин и Николай Николаевичи, и Милютин много ожидали от проходившей в Константинополе международной конференции по Балканам. Вернее сказать — ожидали прежде всего определённости для последующих действий Российской империи.

Тогда не только дипломатам было ясно, что положительный сдвиг за круглым столом конференции невозможен. Об этом свидетельствовали в первую очередь высказывания английских политических деятелей, которые для Европы секретом не становились. Так, герцог Аргайльский, один из устроителей британской внешней политики тех лет, писал:

«Туркам должно было быть вполне ясно, что мы действовали, не забывая и собственных интересов и желая остановить какой бы то ни было ценой надвигающуюся мощь России».

...Дежурный адъютант, постучавшись, вошёл в кабинет военного министра. Милютин, оторвавшись от дневниковых записей, поднял голову, спросил:

   — Телеграмма из Константинополя? От графа Игнатьева?

   — Да, ваше превосходительство.

   — Что пишет наш стамбульский посланник?

   — Граф Игнатьев сообщает, что турки опять настояли на недельной отсрочке.

   — Ясно. Тянут время. Положите, пожалуйста, телеграмму мне на стол. Можете идти.

   — Слушаюсь.

Подождав, пока за адъютантом закрылась дверь, Милютин, до того внешне спокойный, сразу же взял телеграмму. Пробежал её дважды глазами, но так и не нашёл в пространных строках того, что хотел бы увидеть в очередном, каждодневном сообщении из Константинополя. Телеграммы с проходившей конференции по балканским делам, поступавшие в Санкт-Петербург, дублировались в три министерства — иностранных дел, Военное и Морское. Милютин подумал:

«Турки сами толкают нас к войне. Неужели они думают, что Россия оставит в беде и Сербию, и болгар? Не австрийцам и германцам же заступаться за них».

Военный министр взял ручку, осторожно обмакнул перо в чернильницу и привычно сделал новую запись в своём дневнике:

«31 декабря. Пятница...

Вчерашнее заседание константинопольской конференции должно быть последним и решительным. Однако же вышло иначе: опять дали туркам отсрочку до следующего понедельника, чтобы надуматься.

Таким образом, заканчиваем мы 1876-й год в том же положении выжидания, в каком находились во всё почти течение его. Встречая Новый год, каждый вопрошает: что-то принесёт он России? Восстановление ли спокойствия и обычного течения дел или войну со всеми её бедствиями и грозными последствиями?»

Милютин отложил в сторону ручку и, задумавшись, стал ожидать, когда высохнут чернильные строчки. Мысли, навеянные только что прочитанной телеграммой с берегов Босфора, набегали тревожные:

«Надо завтра же переговорить с Обручевым по плану мобилизации. Послать новую докладную записку государю. Что ещё сделать в первые дни Нового года?..»

Военный министр, перебрав в уме фамилии тех, с кем советуется Александр II по балканским делам, решил:

«Надо свидеться с Николаем Николаевичем. Как-никак, царский брат и командующий войсками гвардии. Уж он точно постоит за болгар. И не откажет в помощи сербскому князю Милану Обреновичу...»

Придвинув к себе дневник, Милютин перевернул назад несколько десятков исписанных страниц. Стал читать с начальной мыслью:

«С чего же мы начали входить в войну на Балканах? Не сами же её создали для себя? »

«14 июня. Понедельник...

Неожиданная для всех революция в Константинополе, свержение с престола одного султана и возведение другого, потом подозрительное самоубийство свергнутого калифа, убийство новых министров и в то же время проделки английского правительства, разыгравшего комедию в Константинополе для поддержания своей популярности, с высылкой в то же время сильной эскадры английской в Безикскую бухту в видах поддержания распадающегося государства, наперекор последним стараниям пяти больших континентальных держав уладить мирным путём дела на Балканском полуострове, — всё это составит любопытную главу в истории нашего времени.

Вся Европа пришла в тревожное состояние: заговорили о неизбежной войне...»

Перелистнув несколько страниц, Милютин стал читать одну из самых пространных записей в своём дневнике, больше походившего на подённые мемуары:

«30 июня. Среда. Петербург...

С объявления войны Сербией и Черногорией и с перехода сербских войск через границу прошло уже 9 дней; но первым телеграммам о наступлении Черняева в публике уже составилось понятие о победоносном его шествии прямо к Константинополю. Но вместо того в последующих телеграммах видно, что наступление сербов не имеет такого решительного характера, и теперь можно догадываться, что оба противника выжидают, пока стянутся их силы...

В Болгарии восстание пока в малых размерах. Бедняки эти не имеют оружия, а потому турки и черкесы производят в Болгарии возмутительные жестокости, истребляя тысячами безоружное и беззащитное население. Никто не приходит на помощь болгарам, а напротив того, говорят, что шайки мадьяр, переходя из Венгрии в Турцию, помогают туркам.

При таком положении дел в Турции, естественно, возникает вопрос: неужели Европа, а в особенности Россия могут твёрдо сохранять принцип невмешательства, особенно ввиду явного, гласного сочувствия, оказываемого туркам Англией и Венгрией? Любопытно было бы узнать, на чём же остановились союзные императоры после последних свиданий в Эмсе и Рейхенберге...

Так как я замечал уже, что и в публике слышались какие-то смутные толки о том, будто бы Россия не может воевать и вынуждена во что бы то ни стало избегать войны, особенно по расстройству военных сил, то я счёл нужным при первом же моём докладе государю взять с собой работы, подготовленные Мобилизационным комитетом при Главном штабе, чтобы объяснить государю и великим князьям истинное положение дел и устранить по крайней мере в них ту тревожную мысль, будто мы теперь уже вовсе не можем вести войны...

Государь выслушал мои объяснения без особого внимания, как бы оставаясь по-прежнему в убеждении, что войны не будет. Он прочёл, разумеется, под условием соблюдения строгой тайны, составленный после Рейхенбергского свидания протокол, в котором подтверждалось желание трёх императоров воздерживаться от вмешательства в происходящую на Балканском полуострове борьбу, однако ж уже не безусловно, а с оговоркой, что такой образ действий будет строго соблюдаться только до тех пор, пока будет возможно смотреть равнодушно на эту борьбу...

Однако ж при выслушивании этого любопытного акта я позволил себе сделать некоторые замечания: во-первых, что система невмешательства возможна лишь при том условии, что и другие европейские державы будут строго соблюдать ту же систему и не будут помогать даже косвенно одной из сторон; а во-вторых, что уже в настоящее время совершаются в Болгарии и в других частях Турции такие возмутительные жестокости над беззащитным христианским населением, что христианские державы, в особенности Россия, едва ли могут оставаться равнодушными зрительницами...»

Военный министр, дочитав дневную запись, повторил вслух самое больное её место:

— В особенности Россия...

Россия на тот день действительно оставалась наблюдательницей. Но какой? — не равнодушной к Балканскому кризису. Такой, какой не была ни Вена, ни Берлин.

Милютин не без горести вспомнил тот трудный для него разговор в императорском рабочем кабинете, который хорошо был знаком ему уже не первый год. Александра II можно было понять: начатые им преобразования, подъём экономики, начинающийся бум железнодорожного строительства могут быть приостановлены, втянись Россия в Балканские дела. Государь в той беседе обмолвился, как бы ненароком:

   — На днях получил новое прошение о разрешении создать ещё одно акционерное общество по строительству железной дороги на юге. В Одессу, другие черноморские порты пойдёт новый поток хлеба для Европы. Распашка степи сразу заметно увеличится. Казна готова поддержать акционеров, деньги у нас на железные дороги сегодня есть.

Последние слова Александра II прозвучали как приглашение к разговору. Первым в таких случаях в разговор вступал великий князь Николай Николаевич:

   — Вы хотите сказать, ваше величество, что в случае военного конфликта постройку новых железных дорог нам придётся приостановить?

   — Разумеется. Одни акционеры такое большое дело не потянут. Без казны им не обойтись.

   — Но стройку в южных губерниях можно вести и в условиях войны, если она пойдёт на Дунае.

   — Не получится. Дмитрий Алексеевич, будьте любезны, объясните нам, что произойдёт на коммуникациях с началом мобилизации русской армии?

   — Ваше величество. Вашим указом большая часть паровозных бригад и составов будут в первый же день задействованы на войну, на перевозку армии и её грузов к границе. А потом пойдёт поток мобилизованных и припасов опять же только в одном направлении. И всё будет делаться по спешному графику.

   — Что тогда останется для перевозок железнодорожным акционерам, по вашему мнению?

   — Совсем немногое, ваше величество. Масштабные перевозки рельс, шпал и строительного леса будут исключены на всё время войны. И даже дальше.

   — А что значит дальше, Дмитрий Алексеевич?

   — С подписанием мира с театра войны пойдёт обратный поток войск, артиллерии и нерастраченных припасов, ваше величество. Этот поток будет идти не месяц и не два.

   — Значит, вы как военный министр считаете, что экономические программы будут сокращены предельно?

   — Вне всякого сомнения, ваше величество.

   — И хозяйственное развитие страны приостановится на всё время войны, если мы в неё ввяжемся?

   — Вне всякого сомнения. По железным дорогам зелёный свет будет дан только воинским эшелонам...

   — Такие расчёты в Главном штабе, Дмитрий Алексеевич, уже есть?

   — Пока нет, ваше величество. Но работы над ними по моему распоряжению уже завершаются.

   — Когда они будут закончены, покажите их мне и Николаю Николаевичу. Пусть он тоже ознакомится.

   — Будет исполнено, ваше величество...

В том разговоре император так и не сказал утвердительно, что Россия не позволит дальше творить кровавые беззакония над христианским населением Балкан. Хотя в Рейхенберге три монарха разговор вели «не для протокола». Милютин с великими князьями знали о том от самого государя. Но одно дело — обсуждать проблему, совсем другое — разрешать её на деле. Милютину император тогда задал ещё один краткий вопрос, ответ на который был столь же краток:

   — Дмитрий Алексеевич, вы считаете, что для России война на Балканах станет бедствием?

   — Безусловно, ваше величество.

   — А в чём мы в той войне не проиграем?

   — Только в одном, ваше величество.

   — Так в чём же, Дмитрий Алексеевич?

   — В духе народном и воинском, ваше величество. Ваше изъявление воли будет поддержано всей Россией. У меня на этот счёт никаких сомнений нет.

Из того разговора военному министру вспомнился вопрос императора, заданный великому князю Николаю Николаевичу:

   — Как относится гвардия к войне сербов и черногорцев против Турции? К нашему генералу Черняеву?

   — Гвардия послушна приказам вашего величества.

   — А всё же, Николай Николаевич?

   — Ваше величество, если будет дано разрешение на добровольчество, то многие мои гвардейцы окажутся на Балканах волонтёрами. И почтут это долгом чести русского воина.

   — И офицеры, и нижние чины?

   — Точно так. И офицеры, и солдаты. Особенно офицерская молодёжь, которая войны не знает.

   — И потому спешит на неё?

   — Совершенно так, ваше величество. Воинский дух гвардии высок, будь то полк Преображенский или гусары лейб-гвардии.

   — Прекрасно, Николай Николаевич. Пускай императорская гвардия этот ратный дух сбережёт до лучших времён...

Что имел в виду под «лучшие времена», Александр II пояснять тогда не стал. Можно было только догадываться, не проникая в его мысли. За ним всегда было последнее слово. Милютин не стал строить гипотезы, а перевернул ещё несколько страниц:

«27 июня. Вторник...

Я не остался в Петергофе ни к «министерскому» обеду, ни на вечерний праздник на Ольгином и Царицыном островах и возвратился к обеду в Петербург. Чувствую себя не в силах прикидываться спокойным и весёлым среди пустого общества придворного и пёстрой кучки иностранных гостей.

Мне даже противно видеть в других это напускное благодушие, эту поддельную беззаботность в такое время, когда у каждого порядочного человека сердце обливается кровью при мысли о событиях на Востоке, о бессовестной, презренной политике европейской, об ожидающей нас близкой будущности...

А, по моему убеждению, война была бы для нас неизбежным бедствием — потому, что успех и ход войны зависят не от одной лишь подготовки материальных сил и средств, но столько же от подготовки дипломатической, а с другой стороны — от способности тех лиц, в руках которых будет самое ведение войны.

К крайнему прискорбию, должен сознаться, что в обоих этих отношениях мало имею надежд: дипломатия наша ведётся так, что в случае войны неизбежно будем опять одни, без надёжных союзников, имея против себя почти всю Европу; а вместе с тем в среде нашего генералитета не вижу ни одной личности, которая внушала бы доверие своими способностями стратегическими и тактическими.

У нас подготовлены войска и материальные средства, но вовсе не подготовлены ни главнокомандующие, ни корпусные командиры...»

Перечитав последнюю строку, Милютин в который уже раз подумал о наболевшем:

«Государь, как и император Александр I в 12-м году, на Балканской войне будет. Главного командования на себя не возьмёт, не с руки ему. Это хорошо для армии. Тогда кого он возведёт в ранг главнокомандующего?»

Военный министр задумался. Отменных дивизионных командиров в армии немало. Перспективных, толковых. Взять хотя бы генерал-майора Драгомирова, начальника 14-й пехотной дивизии. Истинный суворовец, под стать туркестанцу генералу Скобелеву. А кто из корпусных командиров потянет на верховного? Такого человека Милютину не виделось.

Но всё же один был и способный, и уважаемый в армейских кругах. Великий князь Николай Николаевич. Пусть он и генерал-инженер. Не случайно же при нём гвардия блистала своей выучкой и дисциплиной. Но гвардия есть столичный гарнизон, охранитель града Петра Великого.

Сразу возникал непростой вопрос: бросит ли свою военную элиту самодержец в самое пекло войны? Послать под картечные залпы и в мясорубку рукопашных боёв, чтобы ополовинить полки, и лишиться многих офицеров из лучших дворянских и аристократических фамилий?

Милютин ответил на сам себе заданный вопрос:

«Император пошлёт в бой гвардию только тогда, когда война для нас начнёт опасно затягиваться. Тогда и будет на Дунай вызвана из столицы гвардия. Не ранее...»

Вновь зашелестели дневниковые страницы, исписанные убористым почерком:

«30 июля. Пятница...

Дела у сербов положительно идут плохо: они уже вынуждены покинуть оборонительную линию по Тимоку; турки жгут, режут и опустошают в пределах Сербского княжества. Общественное мнение в России всё громче и громче высказывает неудовольствие на бездействие нашей дипломатии...»

«8 августа. Воскресенье...

Дела сербов идут плохо...

На помощь к ним из России стремятся в большом числе и офицеры, и врачи, и сёстры милосердия; даже много волонтёров из простонародья. Трудно было ожидать такого воодушевления, такого порыва...»

«25 сентября. Суббота…

Дело становится ясным: Австрия не прочь действовать вместе с Россией, если ей обещают добычу — присоединение Боснии, но не хочет впутываться в дело бескорыстно, из-за того только, чтобы славянам доставить автономию, которая притом вовсе ей не по вкусу.

С другой стороны, также сделалось ясным, что лондонский кабинет, выступив вдруг с предложениями, весьма похвальными, вполне одобренными Россией, Германией, Францией и Италией, имел при этом в виду только успокоить раздражение и негодование в английском обществе, нисколько не намереваясь действительно привести в исполнение свои предложения и рассчитывая заранее на отказ со стороны Австрии, чтобы, прикрыть свой двуличный образ действий.

Нет сомнения в том, что послу британскому в Константинополе указывалось из-под руки ободрять турок к упорству, обнадёживая их поддержкой Великобритании...»

Милютин вспомнил, как на совещании, в присутствии великих князей Константина, Николая и Михаила Николаевичей, нескольких министерских сановников, император неожиданно спросил его:

— Дмитрий Алексеевич, вы как глава военного ведомства готовы утвердительно сказать, что в такой обстановке можно устранить на Балканах большую войну с нашим участием? Вот, к примеру, великий князь Николай Николаевич считает, что нам придётся воевать.

   — Ваше величество, на мой взгляд, великий князь Николай Николаевич прав.

   — Почему вы оба так считаете?

   — Мне думается, что от дипломатических переговоров нам много ожидать сегодня нельзя. И тогда мы окажемся на Балканах в изолированном положении.

   — Но ведь Лондон и Вена уже сделали подвижку в дипломатических раундах?

   — Британия и Австрия, ваше величество, постараются Россию втянуть в войну. Свалят на нас всю ответственность, а сами решат собственные корыстные цели.

   — Вы, Дмитрий Алексеевич, имеете в виду Боснию и Кипрский остров?

   — Именно их. Австрийцы прихватят себе ещё и Герцеговину. Они им достанутся от турок без пролития крови и расходования снарядов.

   — Что тогда может рекомендовать Военное ведомство?

   — Готовиться к войне на Балканах, Кавказе и Черном море. Но тут придётся потрудиться и нашим дипломатам.

   — Какую помощь вы хотели бы от них увидеть?

   — Сделать, ваше величество, всё возможное, чтобы война началась при условиях, наиболее для нас благоприятных.

   — Интересно, Дмитрий Николаевич. Здесь вы с великим князем Николаем Николаевичем просто едины во взглядах. Как будто сговорились.

   — Сговариваться нам, ваше величество, с великим князем не пришлось. Просто мы с его высочеством в ответе сегодня за русскую военную силу...

Было уже поздно. Милютин, перед тем как покинуть кабинет, просмотрел ещё одну дневниковую запись. Она касалась возможных крайностей в ходе константинопольской конференции:

«18 октября. Понедельник...

Получено печальное известие из Белграда о поражении сербов; Тимано-Моравская армия сбита со своих позиций; сербы бежали; половина русских добровольцев погибла; Алексинац должен скоро сдаться. Генерал Черняев умоляет о немедленном заключении перемирия; князь Милан тоже просит спасти Сербию.

Между тем в Константинополе продолжаются одни проволочки и пустые разговоры; турки торгуются о сроке перемирия...

Такое положение дел не может быть долее терпимо. Надобно принять решительный тон. Игнатьеву телеграфировано, чтобы он назначил Порте двухдневный срок для принятия нашего предложения о перемирии на 6 недель и до 2 месяцев, и если Порта не даст в эти два дня удовлетворительного ответа, то прервать дипломатические сношения и выехать из Константинополя...»

Закрыв дневник, Милютин встал из-за стола и вслух сказал самому себе:

— Быть войне по весне. Зимой не начнётся...

* * *

Великий князь Николай Николаевич дневниковых записей не вёл, хотя был информирован о событиях не менее чем военный министр. Штаб войска гвардии каждодневно получал сведения о том, как в Сербии велись боевые действия. Победы турок не столько огорчали, сколько подтверждали то, что очередная Русско-турецкая война уже не за горами.

Генерал-инженер знал, о чём говорят в полках лейб-гвардии, будь то инфантерия, кавалерия и артиллерия. Или его любимые лейб-сапёры. Или его адъютанты, только и мечтавшие, как попасть на войну и заработать орден с мечами. А если уж очень повезёт, то получить от государя белоэмалевый крест Святого Георгия. Да ещё — в послужном списке запись о боевом ранении.

Слыша такие разговоры, Николай Николаевич в душе только радовался. Ведь и он, получив когда-то эполеты гвардейского подпоручика, мечтал о том же. Но война для него нашлась пока только Крымская. За Инкерман он и получил своего Георгия 4-й степени. Тогда вся семья Романовых была рада за него.

Но в той войне он больше строил форты, редуты, батареи, ретраншементы... Сперва на севастопольской Северной стороне, потом под Выборгом, над урезом балтийских вод. Там и закончилась для него та отцовская война, в конце которой на престол взошёл старший брат цесаревич Александр.

...Северная столица России жила вестями из Сербии и Черногории, Болгарии и древнего Царьграда. Европейцы привычно называли султанский Стамбул византийским Константинополем, словно говоря о том, что этот город на берегу Босфора принадлежит не османам, а христианскому миру. В России Константинополь частенько величали Царьградом.

Когда о том в среде гвардейского офицерства заходила речь, великий князь любил сказать:

   — Царьград или Константинополь — то наша дань русской истории. Но и наши нити к славянским Балканам. Там мир православных христиан. И нам с вами о них надо помнить, как это делает наш государь император.

   — Значит, ваше высочество, быть войне? Быть новому походу русской армии за Дунай?

   — На то будет воля его величества и Господа Бога. А нам с вами только исполнять эту волю, господа офицеры.

   — Но если война начнётся, пойдёт ли в поход гвардия?

   — Опять скажу: если будет воля государя всея Руси. Мы его воины, ему нами повелевать.

   — А всё же, ваше высочество, пойдёт гвардия на Балканы? В Крымскую кампанию наши полки на юг не пустили. Берегли столицу да Балтику.

   — Будет всем нам большая война. Верить надо в это, как и в то, что наши солдатушки в ней честь лейб-гвардии не уронят...

8 февраля 1877 года к великому князю прибыл императорский флигель-адъютант. Государь приглашал его к 14.00 к себе в рабочий кабинет. Николай Николаевич спросил знакомого гвардейского ротмистра:

   — Военный министр у его величества был?

   — Утром императору Милютин доложил о приходе запиской, ваше высочество.

   — Как выглядел Дмитрий Алексеевич?

   — Крайне озабоченным. Таким и вышел из кабинета его величества. Даже забыл попрощаться с дежурным генерал-адъютантом.

   — На Милютина это не похоже. Его ведь в армии называют интеллигентным человеком. Значит, корнет, с турками нас ждёт война.

   — Посол в Константинополе граф Игнатьев, как у нас говорят, имеет предписание предложить султану подписать мир с Сербией, ваше высочество.

   — Знаю, корнет. Но с турками мы будем воевать не из-за сербов и черногорцев.

   — А из-за кого, ваше высочество, позвольте спросить?

   — Секрета здесь нет. Из-за болгар, народа славянского и православного...

В назначенное время главнокомандующий войсками гвардии вошёл в кабинет государя. Александр II его уже ожидал, пребывая в задумчивом состоянии. Привычно тепло поприветствовав младшего брата, протянул ему несколько листов бумаги, исписанных знакомым, ровным и красивым почерком. Сказал:

   — Сегодня у меня на докладе был Милютин. Разговор шёл о Балканах. Вот его записка, прочти.

   — Вижу, почерк генерала Обручева.

   — Рука Обручева, а мысли самого Милютина. Составляли вместе. Прочти изложенное, а потом обменяемся мнениями. Скажу одно: время и Россию и нас с тобой уже не ждёт.

Николай Николаевич стал читать, стараясь вникнуть в каждое слово, в каждую фразу. С первых строк от прочитанного стало сквозить тревогой, предчувствием предстоящих военных забот и помыслов. В милютинской докладной записке говорилось следующее:

«...Наше политическое положение в настоящее время.

Внутреннее и экономическое положение России находится в таком фазисе, что всякая внешняя ему помеха может привести к весьма продолжительному расстройству государственного организма.

Ни одно из предпринятых преобразований ещё не закончено. Экономические и нравственные силы государства далеко ещё не приведены в равновесие с его потребностями. По всем отраслям государственного развития сделаны или ещё делаются громадные затраты, от которых плоды ожидаются только в будущем. Словом, вся жизнь государства поставлена на новые основы, только ещё начинающие пускать первые корни.

Война в подобных обстоятельствах была бы поистине великим для нас бедствием. Страшное внутреннее расходование силусугубилось бы ещё внешним напряжением; вся полезная работа парализовалась бы, и непомерные пожертвования могли бы привести государство к полному истощению...

Крайне неблагоприятное для войны внутреннее положение России нисколько не облегчается и с внешней стороны. У нас нет ни одного союзника, на помощь которого мы могли бы безусловно рассчитывать.

Австрия ведёт двойную, даже тройную игру и с трудом сдерживает мадьяр, которые ищут решительного с нами разрыва. Германия покровительствует всем видам Австрии и не решается открыто оказать нам сколько-нибудь энергичную поддержку. Италия же и Франция не могут входить с нами ни в какую интимную связь до тех пор, пока мы отделены от них призраком трёх императоров. По-видимому мы находимся со всеми в самых дружественных отношениях».

Николай Николаевич, внимательно читая, споткнулся о слово «по-видимому». Подумал:

«Дипломат этот Милютин. Написал бы прямо, что с нами, глядя со стороны, все европейские столицы дружат. Не хочет Дмитрий Алексеевич говорить, кто нам скрытый недруг».

Отложив прочитанную страницу, стал вникать в содержание следующей:

«...Однако во всей Европе нет ни одного государства, которое искренне сочувствовало бы решению восточного вопроса в желаемом нами направлении. Напротив, все державы, по мере возможности стараются противодействовать малейшему нашему успеху, но одинаково опасаются хотя бы только нравственного нашего усиления на Балканском полуострове.

Эти опасения, безмолвно связывающие против нас всю Европу, заставляющие наших друзей опускать свои руки, а наших врагов создавать нам на каждом шагу всевозможные препятствия, могут поставить Россию в случае войны в самое критическое положение...

...Как ни страшна война, но теперь есть ещё шансы привести её довольно скоро к желаемому результату. Армия наша готова и так устроена, как никогда. Союз трёх императоров по крайней мере на первое время может обеспечить наш тыл; Франция и Италия склонны воздержаться от прямого участия; даже сама Англия торжественно заявила, что не намерена действовать ни против, ни за Турцию.

В таком положении Европы много фальши, но отчасти от нас самих зависит не дать этой фальши всецело развиваться против нас. Быстрый и решительный успех нашей армии может сильно повлиять на мнение Европы и вызвать её на такие уступки, о каких теперь нельзя и думать.

Допустив же мысль мира во что бы то ни стало и дав противнику хотя бы малейший повод подозревать нас в слабости, мы можем через несколько же месяцев быть втянуты в решительную войну, но уже при совершенно других, неизмеримо худших обстоятельствах.

Военный министр генерал-адъютант Милютин».

Император искоса следил за выражением лица младшего брата. Видел, что тот, читая, старается осознать каждую мысль записки. Когда великий князь наконец-то поднял голову, Александр II спросил его нарочито ровным голосом:

   — Прочитал всё?

   — Всё, ваше величество.

   — Мысль главную Милютина с Обручевым уловил?

   — Как не уловить?! Сказано прямо: войну за Болгарию надо начать сегодня. А завтра в Европе ситуация для нас изменится в худшую сторону.

   — То-то, что в худшую. Похоже, что мне в моё царствование большой войны на Балканах не избежать.

   — Но ведь дело-то наше правое, ваше величество. За болгар и сербов встанет вся Россия.

   — Согласен, что встанет. Славянские комитеты уже работают вовсю, от Одессы до Самары. В Первопрестольной один писатель Аксаков чего стоит.

   — Аксаков-то Аксаков, ваше величество. Но волеизъявить позицию Романовых вам надо. Нашу позицию и твёрдость данного слова балканским христианам и славянам.

   — Значит, брат, ты за освободительную войну?

   — Да, ваше величество. И военный министр тревогу бьёт не случайно.

   — Если бы только бил. Он просто торопит с решением. Настаивает...

Император Александр И, желая на какую-то минуту прервать разговор и собраться с собственными мыслями, подошёл к своему рабочему столу. На нём была разложена политическая карта европейского континента, вернее, её часть, Бессарабия, нижнее течение Дуная, Дунайские княжества Молдова и Валахия и болгарские земли. Медленно провёл пальцем от Измаила до болгарских приречных городов: по карте казалось, что они совсем рядом.

Аккуратными звёздочками на дунайском правобережье рисовались турецкие крепости: Видин, Силистрия, Рущук... Их было много, не считая тех, что находились во внутренних областях Болгарии. Одна из звёздочек виделась больших размеров. Под ней любому из русского генералитета не требовалось читать название. Этой крепостью могла быть только Плевна.

Император, казалось, погрузился в раздумья: за Россию в той войне главным ответчиком перед народом, армией и Богом будет только он. Затянувшееся молчание нарушил великий князь, подошедший к государю:

   — Надо решаться, ваше величество.

   — Сам понимаю, что надо. Сегодня европейские монархии нейтральны, а завтра или послезавтра пойдут против нас.

   — Пойдут, ваше величество. В 1853-м война начиналась турецкой. Всего лишь очередной с Турцией. А закончилась коалиционной против России. К Парижу и Лондону тогда даже король Сардинии присоединился.

   — Вот в этом-то и вся опасность повторения пройденного нам урока. Как в этот раз поведут себя те же Париж и Лондон? Хотя англичане свою позицию уже высказали на сей счёт.

   — Ваше величество, у Британии нет больших интересов на Балканах. По крайней мере на сегодняшний день.

   — Ты думаешь, что в Средиземноморье им хватит Гибралтара и Мальты?

   — Вполне. Англичанам сейчас важно удержать за собой Индию. Там мятежи и бунты против британской короны.

   — Хорошо. А как Париж?

   — Париж один не пойдёт на поддержку султана. Не то время для Франции — диктовать своё мнение континенту. И нам в особенности.

   — Значит, главнокомандующий войсками императорской гвардии за войну на Балканах?

   — Да, ваше величество. Я согласен с мнением Дмитрия Алексеевича. Милютин прав: время скоро может играть против России. Это непредсказуемо.

   — Значит, воевать будем. Собственно говоря, моё мнение военный министр уже знает. Теперь меня заботит другой вопрос. Касающийся прежде всего нас, Романовых.

   — Какой, ваше величество?

   — Кто поведёт главную русскую армию через Дунай, в болгарские земли?

   — Разве нет достойной кандидатуры среди императорского генералитета? Гурко, Радецкий, Криденер, князь Шаховский, Непокойчицкий... Туркестанец Скобелев, наконец.

   — Это не те фигуры. Главнокомандующим русской армии в предстоящей войне может быть только Романов.

   — Тогда кто же получит такое высочайшее доверие, ваше величество?

   — Великий князь Николай Николаевич-Старший. Тебе, мой брат, придётся взять на себя это бремя. А я буду рядом с тобой. Мы же Николаевичи по отцу. А перед ним до Крыма трепетала вся Европа.

   — Надо вернуть почтение европейских держав к России. И уважение тамошних народов.

   — То-то, что надо. Мой указ о твоём назначении будет на днях составлен, объявлен при дворе, армии и российскому народу.

   — Благодарю, ваше величество, за оказанное мне доверие. Я сочту это дело за долг чести.

   — Не надо, брат, в такую минуту говорить титулы. Сейчас мы с тобой здесь, в моём кабинете, Николаевичи. А за дверьми кабинеты — император и великий князь. Ты готов исполнить долг перед нашим царственным домом, перед Россией, перед Господом Богом?

   — Готов. Всею жизнью готов...

* * *

Императора Александра II интересовала в первую очередь степень готовности русской армии к предстоящей войне, избежать которой уже не виделось возможности. Этот вопрос и обсуждался на одном из совещаний в Зимнем дворце. Приглашённых было немного: великие князья Константин и Николай Николаевичи, цесаревич Александр, военный министр Милютин и начальник Главного штаба Обручев. То есть в рабочем кабинете монарха собрался самый узкий круг государственных людей из числа военных.

На этом совещании должен был присутствовать и кавказский наместник великий князь Михаил Николаевич, он же главнокомандующий русскими войсками на Кавказе. Однако наместник прибыл из Тифлиса в столицу несколько позже.

Александр II попросил военного министра обрисовать состояние военной силы государства, её армии:

   — Дмитрий Алексеевич, расскажите нам, с чем мы можем сегодня вступить в войну с Турцией?

   — Ваше величество, военная сила России на сегодняшний день состоит по штатам мирного времени из 722 тысяч 123 человек. Такова численность императорской армии.

   — Какова численность армии будет по военному времени?

   — 1 миллион 474 тысячи 428 человек, ваше величество. В армию вольются воины запаса, которые штатами определяются в 752 тысячи 305 человек.

   — У нас в действительности есть такое число подготовленных запасников?

   — На сегодняшний день пока нет. Обученного резерва накоплено в государстве почти 518 тысяч. Недокомплект армейского запаса равняется чуть более 234 тысяч человек.

   — Может ли этот недокомплект повлиять на боеспособность армии, Дмитрий Алексеевич?

   — Нет, ваше величество. На Дунае и Кавказе мы способны выставить полноценные по числу людей армии.

   — Если раньше, по примеру Крымской войны, мы проводили мобилизацию армии за три — шесть месяцев, то за какое время способны сделать это сегодня?

   — По нашим расчётам, всего за 30-40 дней.

   — Такие расчёты реальны?

   — Вполне, ваше величество.

   — Если это так, Дмитрий Алексеевич, то милютинскую военную реформу можно считать отечественным достижением.

   — Ваше величество, реформа прошла по государевой воле. Я был только её исполнителем.

   — Всё-таки реформа названа не моим, а вашим именем, Дмитрий Алексеевич. Расскажите нам о составе русской армии на сегодняшний день.

   — 48 пехотных, 17 кавалерийских и 2 казачьих дивизии, 8 стрелковых бригад, 34 линейных батальона.

   — Единообразие пехотных дивизий достигнуто?

   — Да, ваше величество. В дивизии две бригады, четыре полка, 12 батальонов, 60 рот. В стрелковой бригаде 4 батальона. Только в линейных батальонах часть имеет по четыре, часть по пять рот.

   — А кавалерия?

   — Система полностью схожа. В дивизии две бригады, четыре полка. Один казачий. В полку по четыре эскадрона, в казачьем — шесть сотен.

   — Все кавалерийские дивизии имеют собственную конную артиллерию?

   — Точно так, ваше величество. По две конные батареи по шесть пушек в каждой.

   — Как обстоят дела с артиллерией?

   — Здесь у нас полный порядок. Каждая пехотная дивизия имеет собственную номерную артиллерийскую бригаду из шести батарей 8-орудийного состава.

   — А те артиллерийские бригады, что мы имеем в Туркестане и Сибири? Каково сегодня их состояние?

   — Их у нас на востоке три и ещё одна отдельная батарея. Но те бригады смешанного состава, с полевыми и горными батареями.

   — Потребуются ли они нам на этой войне?

   — Думаю, ваше величество, что нет. Хотя часть старослужащих артиллеристов мы можем вызвать в действующую армию. Если, разумеется, они потребуются из-за потерь.

   — Хорошо. Сколько всего у нас в армии сегодня пушечных стволов?

   — В пешей артиллерии числится 299 батарей с 2392 орудиями. Конная артиллерия состоит из 66 батарей с 416 пушками. Всего в армии штатных 365 батарей, 2808 орудий.

   — Сапёрное дело отлажено? Как считает Главный штаб?

   — У нас на сегодня развёрнуто пять сапёрных бригад. В них 15 батальонов сапёр, 9 военно-телеграфных парков, 6 понтонных полубатальонов, два осадных и два полевых инженерных парка.

   — А как будет с железнодорожным обеспечением армии в войну?

   — У нас, ваше величество, по штату армии один железнодорожный батальон. Он один в наличии.

   — Но война потребует от нас накала перевозок по железным дорогам?

   — Безусловно, большого напряжения железных дорог ждать надо. Сразу же, с началом мобилизации армии.

   — А где будем брать железнодорожных специалистов?

   — Такой вопрос Главным штабом уже проработан. Будет объявлена мобилизация военнообязанных служащих железных дорог. И паровозных бригад, и эксплуатационников.

   — На ваш взгляд, потребуется привлечение на войну государственного ополчения? Или нет?

   — Думаю, ваше величество, что нет. В ополчении у нас 600 тысяч человек. Надеюсь, что обученных запасников вполне хватит. Война на сей раз не может стать затяжной.

   — А если она не уложится в одну кампанию?

   — В таком случае надо будет объявить призыв первой из трёх очередей государственных ополченцев.

   — Сколько это даст пополнения армии?

   — Двести тысяч единовременно, ваше величество.

   — Удалось ли нам добиться определённости в единообразии армейского вооружения, Дмитрий Алексеевич?

— Пока нет, ваше величество. По известным для всех сидящих здесь причинам. По причинам наполнения государственной казны и времени...

Переустройство русской армии в ходе милютинской военной реформы означало и её перевооружение. Шла замена гладкоствольного оружия нарезным, заряжающимся с казны, а не со ствола. Сперва, в 1867 году на вооружение была принята 6-линейная винтовка системы Карле, через два года — 6-линейная винтовка системы Крика. Но они имели небольшую дальность стрельбы, а дальность прямого выстрела не превышала трёхсот метров.

В 1868 году на вооружение русской пехоты стала поступать винтовка системы Бердана № 1 с уменьшенным калибром. Эта стрелковая винтовка была создана американцем Берданом при участии двух русских офицеров-оружейников — Горлова и Ганниуса. В 1870 году появилась новая винтовка системы Бердана № 2. Она обладала простотой конструкции, меткости и дальности стрельбы, высокой скорострельностью.

Участие русских офицеров Горлова и Ганниуса в усовершенствовании первой берданки оказалось столь значительным, что в самой Америке её называли «русской винтовкой».

Берданка оказалась в отечественной истории оружием примечательным ещё по одной причине. К ней впервые был принят четырёхгранный штык вместо существовавшего ранее трёхгранного. Такой штык из четырёх граней русская армия будет иметь в Первой мировой войне 1914—1918 годов, а Советская армия — в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов.

Самой совершенной винтовкой — берданкой № 2 была вооружена только часть русской пехоты — батальоны стрелковых бригад и стрелковые роты пехотных батальонов. В последних из пяти рот четыре были линейными и одна — стрелковая.

Самые устаревшие винтовки — 6-линейные игольчатые системы Карле состояли на вооружении войск, располагавшиеся на Кавказе, в Туркестане и Сибири.

К началу Русско-турецкой войны 1877—1878 годов не было завершено и артиллерийское перевооружение русской армии, хотя образцы орудий отечественного производства держали в Европе несомненную «пальму первенства». И ещё какую! В 1860 году по чертежам горного инженера П.М. Обухова в уральском Златоусте была отлита первая в мире стальная пушка. Через два года на парижской Всемирной выставке она получила высшую награду.

Для производства таких орудий требовалась специальная сталь. Она была найдена, как новые пороха и железный пушечный лафет. К началу войны были созданы новейшие 4-фунтовая лёгкая, 4-фунтовая конная и 9-фунтовая батарейная стальные пушки.

Но это были ещё не все достижения в артиллерийском деле. Русские новаторы успешно разрешили вопрос создания скорострельных орудий. Талантливый инженер-конструктор В.С. Барановский в 1874 году создал принципиально новую скорострельную пушку, которая делала до 10 (!) выстрелов в минуту.

И винтовки Бердана № 2, и стальные пушки успешно прошли полигонные испытания. Великому князю Николаю Николаевичу-Старшему приходилось но долгу службы вместе с военным министром Милютиным на них присутствовать. Каждая такая поездка вызывала заинтересованные дискуссии начальственных лиц, побывавших на показательных стрельбах:

   — Берданка делает восемь-девять выстрелов в минуту, а мы всё учим людей атаковать колоннами...

   — Значит надо уже сейчас менять тактику полевого боя...

   — Как её менять, когда нет новых пехотных уставов?..

   — На бой берданка повлияет непременно. Защита от неё в поле — только рассыпной строй...

   — Можно рассыпать в бою взвод, роту. А как быть с батальоном, полком? Как управлять ими в бою?..

   — Надо наступать стрелковыми цепями, тогда берданки и скорострельные пушки нанесут меньший урон...

   — Победа в полевом бою будет не за стрелковой цепью, а за линейной пехотой, наступающей в сомкнутом строю...

Военному министру Милютину и начальнику Главного штаба генерал-лейтенанту Обручеву приходилось быть по долгу службы «третейскими судьями» в жарких спорах о тактике пехоты. Они понимали, что скорострельная дальнобойная берданка и стальная пушка Барановского меняет очень многое в тактике пехоты. Но новаторами стать было рискованно.

Выход из ситуации для двух высших начальствующих лиц военного ведомства, наделённых полным доверием государя, нашёл командующий войсками гвардии. Он предложил следующее:

   — Надо найти компромиссное решение в использовании рассыпного строя стрелковой цепи и сомкнутым строем линейной пехоты.

   — А что это даст для обучения войск, ваше высочество?

   — Во-первых, уладятся страсти вокруг скорострельности берданки и стальных пушек в армейском генералитете. Во-вторых, будем искать новые пути в пехотной тактике.

   — Вы, ваше высочество, предлагаете создать новый устав?

   — Да, именно так. Но пока только для батальонного учения. А дальше будет видно...

Предложение великого князя было принято не без опасения. К слову сказать, подобные предложения главе военного ведомства делал не он один. Едва ли не первым высказал мысль о наступающем торжестве в пехотной тактике рассыпного строя полковник Астафьев сразу после окончания Крымской войны, в 1856 году.

Так, плодом коллективных раздумий и жарких «полигонных баталий» стал устав 1875 года «Батальонное учение». В нём говорилось:

«Атака сомкнутыми частями должна быть сколь возможно подготовлена огнём цепи; поэтому перед началом атаки цепь должна быть не только выслана, но и возможно усилена; огонь её должен быть самый учащённый».

По этому уставу обучались войска, которым предстояло отправиться на Турецкую войну за Дунай и Кавказ. Позднее Николай Николаевич-Старший скажет:

— Повторился крымский урок. Мы обучали пехотного солдата устаревшему строю...

Впрочем, положение дел в турецкой армии было ещё хуже. Её тактика боевого применения пехоты отставала от эпохи берданки и скорострельной стальной пушки ещё больше.

* * *

На том совещании в Зимнем дворце разговор вёлся и о предстоящей войне на море. Всё дело было в том, что по Парижскому миру, которым завершилась Крымская (или Восточная) война, Россия лишалась права иметь на Черном море военный флот. И хотя в 1871 году эти ограничительные меры были отменены, Черноморского флота на Юге всё ещё не виделось.

Генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич по этому поводу любил высказываться так:

   — Из эпохи деревянного парусного флота мы, благодаря Синопу и Севастополю, уже вышли. Но в эпоху начинающегося броненосного парового флота ещё не вошли...

   — Казна на черноморские броненосцы денег не даёт. Перебросить их из Кронштадта в Севастополь по воздуху мы не можем...

Нечто, что можно было назвать военным флотом на Черном море, всё же имелось. Это были четыре винтовых деревянных (!) корвета, семь вооружённых пароходов, 14 паровых катеров, несколько военных железных шхун-брандвахт (они предназначались для проводки гражданских судов через минные заграждения), металлическая паровая яхта «Ливадия» и две броненосные плавучие батареи, прозванные по фамилии их строителя «поповнами» — «Новгород» и «Вице-адмирал Попов».

Эти плавучие батареи имели на вооружении по два мощных 280-миллиметровых орудия, но такую малую скорость плавания, что годились только для береговой обороны. Броневую защиту из всех черноморских судов имели только круглые по обводу корпуса «поповки».

Всё же морское ведомство в годы «торжества» на Черном море Парижского трактата сумело сделать немало для того, чтобы обойти его крайне унизительный для Российской империи запрет. Было создано «Русское общество пароходства и торговли» (сокращённо «Р.О.П. и Т.» или «РОПиТ»), которое обладало почти двумя десятками сравнительно небольших, но зато быстроходных пароходов. Они обслуживали порты Чёрного и Азовского морей.

В случае войны на них можно было легко поставить артиллерийское вооружение и превратить во вспомогательные крейсера. Но и эти пароходы броневой защиты на себе не несли.

Турция же имела не без британского содействия на Черном море достаточно мощный военный флот. Он состоял из 8 броненосных батарейных фрегатов, 5 броненосных батарейных корветов и 2 двухбашенных броненосных мониторов. И это, не считая Дунайской военной флотилии, вооружённых пароходов и прочих судов. Флот Оттоманской Порты нёс на своём борту 763 орудия и 15 тысяч экипажа.

Традиционно на султанском флоте служило много иностранцев. На этот раз в их среде преобладали англичане — 70 офицеров и 300 матросов-инструкторов. Англичане занимали немало высших командных должностей, в том числе командующих эскадр. Гобар(т)-паша всю войну пробыл в ранге главного султанского флотоводца. Но без всякой славы.

Султанский флот имел немало удобных мест базирования, самым восточным из которых являлся Батум с его бухтой. Броненосная же эскадра перед самой войной избрала местом своей якорной стоянки Сулинский рейд, прикрывая тем самым от русских морских сил самый удобный вход в дунайское гирло.

Николай Николаевич-Старший, получив назначение на пост главнокомандующего Действующей армией, поставил перед императором и великим князем Константином Николаевичем вопрос о создании Дунайской военной флотилии:

   — Турки имеют речные броненосцы, а мне будет нечем прикрыть переправу через Дунай. Нам нужна на реке своя военная флотилия.

   — Можно послать в Дунай вооружённые пароходы из Севастополя и Одессы, но турки на Сулинском рейде их не пропустят.

   — Тогда надо искать выход. И как можно скорее, до официального объявления войны.

   — Если нельзя по морю, то тогда что-то можно перебросить на Дунай по железной дороге.

Это необычная идея понравилась и Александру II, и генерал-адмиралу. Тем более что турки такого хода от противной стороны ожидать не могли. На Дунай было переброшено из Кронштадта и Николаева 14 паровых катеров, два десятка гребных шлюпок и значительное количество морских мин для постановки заграждений на реке. Вмести с судами и морскими минами на дунайские берега прибыли и балтийские военные моряки. Они отбирались на войну по уровню профессиональной выучки.

Отправка паровых катеров по железной дороге стала первым в военной истории примером стратегической переброски сил флота по суше с одного театра военных действий на другой. Для султана Абдул-Гамида и его британских военных советников известие о том стало неприятным сюрпризом. Ещё бы — у русских на Дунае появилась своя речная флотилия.

Правда, металлическими из дунайских катеров были только два — «Шутка» и «Мина», они способны были давать приличную скорость — до 16 узлов. Остальные, с деревянными корпусами, развивали на широком Дунае скорость по течению реки в 6 узлов, против течения не более 2-3 узлов. То есть были тихоходными. Первые два катера вооружались шестовыми минами и буксируемыми минами-«крылатками», деревянные — только шестовыми.

Но волнения в Стамбуле от появления на Дунае невесть откуда у русских паровых катеров улеглось быстро. Адмирал Гобар-паша на одном из дворцовых приёмов во всеуслышание заявил султану Абдул-Гамиду:

   — Ваше величество, Россия воевать на Черном море против Блистательной Порты не будет по одной-единственной причине.

   — По какой же, мой адмирал?

   — Ей просто нечем воевать с нами на море.

   — Но Россия может успеть построить броненосцы к началу войны. На Балтийском море, как мне известно, такие корабли она уже давно имеет.

   — Нет, не успеет, ваше величество. Парижский трактат ей такого времени, на наше счастье, не дал.

* * *

Уже после войны в праздничный день получения генерал-фельдмаршальского звания великий князь Николай Николаевич-Старший за столом скажет:

   — Турок победить помогла России на суше армия, а на море — безумный лейтенант Макаров.

Главнокомандующий бывшей действующей, или Дунайской, армии не случайно отдал такую честь рядовому флотскому офицеру. Степан Макаров прослыл в Санкт-Петербурге «безумным» ещё за год до начала войны. Тогда он подал в Адмиралтейство свой проект борьбы с броненосным флотом Турции на Черном море. В морском ведомстве проект после первого прочтения сочли «неприемлемым» и даже «безумным».

Но лейтенант Макаров, будущий вице-адмирал, герой Порт-Артура, прославленный полярный исследователь и учёный-океанограф, своего поражения не признал. Он был удивительно настойчив, этот сын николаевского боцмана.

В чём же состояла суть «безумства» Макаровского проекта? Хорошо знакомый с отечественной военной историей, он усвоил истину, что русские всегда успешно вели партизанскую борьбу против более сильного врага. Примеров тому он знал много: смоленские «громлённые мужики-шиши» Смутного времени, партизаны, истощившие Великую армию императора французов Наполеона Бонапарта и «поспособствовавшие» её гибели на заснеженных просторах России.

И посему Степан Осипович Макаров, обозрев отечественное прошлое с его «партизанщиной», заявил балтийскому флотскому начальству следующее:

   — Минная война на море тоже есть партизанская война. Это та же брандерная война, та же вылазка на врага. Мины мы знаем как оружие морской защиты. А теперь они будут оружием нападения на любого врага...

   — Партизанство на море?!

   — А почему бы и нет? Ведь сам Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, князь Смоленский, во время наполеоновского Русского похода брался за дело создания армейских летучих партизанских отрядов.

   — Но то была война на суше. Денис Давыдов и Сеславин сражались в лесах, во вражеском тылу, на дорогах. Там каждая берёзовая роща могла быть засадным местом.

   — А разве морские коммуникации не те же дороги?

   — Но море не лес, где можно устроить засаду, поджидая подхода неприятельского отряда.

   — Не надо пытаться вести засадное дело в море. Надо самим искать врага и бить его там, где он встретился. У своих берегов, а ещё лучше — у неприятельских.

   — Почему лучше всего у неприятельских берегов?

   — А потому, что возле них он не ждёт наших партизанских нападений...

«Безумство» идеи лейтенанта заключалось в следующем. Он предлагал создать невиданный доселе боевой корабль: быстроходный торговый пароход, вооружённый... паровыми катерами с шестовыми минами. То есть имеющий в качестве оружия нападения длинные шесты в 8— 10 метров, несущие на конце мины с 40 килограммами пироксилина. Сам пароход выполнял для маленьких катеров роль «матки»-перевозчика.

Ошеломлял и сам способ атаки таким невиданным оружием — катером или пароходом-«маткой». Следовало под пушечным и ружейным огнём неприятеля прорваться к вражескому броненосцу и нанести удар по корпусу шестовой миной. Взорвавшись на глубине около двух метров ниже ватерлинии, в том месте, где корпус корабля не защищён броней, мина могла сделать огромную пробоину и вывести броненосец из строя. Или, что виделось вполне реальным, даже потопить его. Предполагалось применять и буксируемые мины, которые получили название «крылаток».

Вне всяких сомнений, каждая такая атака являлась настоящим подвигом людей отважных, говоря без всякой ложной скромности, патриотов своего Отечества. Поэтому и поразила сослуживцев Макарова, командование флота Балтийского моря, адмиралтейское начальство и самого генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича крайняя смелость цели, которую ставил перед собой «неуёмный» лейтенант:

   — Одно дело — вести артиллерийскую дуэль и идти на таран вражеского корабля. А делать из мины наконечник шеста?!

   — Неужели этот лейтенант не понимает, что чем ближе минный катер к вражескому судну, то тем больше он становится мишенью для пушек и ружей...

   — В Европе нас поднимут на смех, если мы будем воевать с броненосцами минами на деревянных шестах...

   — Не поднимут, если будем побеждать...

Макаров предлагал нападать на неприятельскую эскадру по ночам у своих и турецких берегов и в открытом море. Но строго по ночам, поскольку атака минными паровыми катерами в светлое время суток становилась преступной бессмыслицей.

Флотский офицер предлагал и тактику ведения такой «наступательной» минной войны. Не ждать нападения врага, а самому искать встречи с ним в любых уголках Чёрного моря. Превращать ночи на море в часы, несущие опасность для турок. Сеять в неприятельских экипажах страх и панику, неуверенность в безопасности якорных стоянок даже в собственных гаванях, вдали от российских берегов.

Автору небывалого минного проекта пришлось «выдержать» не одну беседу на самом высоком флотском уровне. Приходилось разъяснять, доказывать, убеждать:

   — Скажите, Степан Осипович, сколько шансов имеет хрупкий паровой катер, чтобы сойтись вплотную с мощным броненосцем?

   — Весьма мало, ваше высочество. Всё зависит от обстоятельств проведения минной атаки.

   — Каких, например?

   — Во-первых, от действий парохода-носителя минных катеров. Во-вторых, от бесстрашия, инициативности командира катера и выучки экипажа миноноски. В-третьих, от погодных условий ночного моря. В-четвёртых, от способности защищаться от противной стороны.

   — Что вы понимаете под действиями парохода-«матки»?

   — Координацию его рейдов в ночное море с погодными обстоятельствами. Умение точно выходить к местам наиболее вероятных якорных стоянок турецких броненосцев.

   — А что вы понимаете под способностью экипажа турецкого броненосца защищаться?

   — Только умение сражаться при виде опасности.

   — Хорошо. Минный катер прорвался сквозь пушечную пальбу и ружейные пули к броненосцу и нанёс удар шестовой миной по его корпусу. Но ведь от близкого взрыва сорока килограммов пироксилина может пострадать и наш катер.

   — Безусловно, ваше высочество. Но на войне надо рисковать.

   — В таком случае какие шансы имеет экипаж катера, чтобы уцелеть после взрыва?

   — Таких шансов он будет иметь в случае успешной минной атаки совсем немного. И ещё меньше при её неуспешности. Вражеские пушки могут расстрелять катер.

   — Так на что тогда могут рассчитывать ваши храбрецы, Степан Осипович?

   — Только на собственную смелость, ваше высочество. Известно, что она большие города берёт.

   — Где вы намерены атаковать врага по ночам? Ведь далеко заходить в море слабовооружённому пароходу опасно.

   — По всей акватории Чёрного моря. Атаковать турок следует всюду. Только тогда можно добиться побед. И прежде всего на армейских морских флангах и у турецких берегов.

   — Босфор будет доступен вашему минному пароходу?

   — Будет, ваше высочество. Вне всяких на то сомнений...

...Когда генерал-адмирал Константин Романов встретился с младшим братом, назначенным главнокомандующим Действующей армии, того больше всего заинтересовала последняя часть беседы с лейтенантом Макаровым. Николай Николаевич-Старший, даже не глядя на карту Дунайского театра войны, понимал, что черноморский фланг его армии совершенно неприкрыт флотскими силами:

   — В таком случае войскам на суше придётся держаться подальше от берега моря. На дальность выстрела крупнокалиберных пушек султанских броненосцев.

   — Пожалуй, так. По крайней мере в начале войны.

   — И я не смогу перебрасывать морем из Одессы и Севастополя армейские грузы и подкрепления? И обратно раненых и больных?

   — Почему? Это можно, только рисковать мы не станем. Ни пароходами, ни людьми, ни грузами.

   — А какие-то силы реально есть, чтобы отогнать вражескую броненосную эскадру от наших таврических берегов, от устья Дуная?

   — Никаких.

   — Если не считать Макаровского проекта?

   — Выходит, что так.

   — Тогда скажи, Константин, ты развяжешь руки этому лейтенанту? Дашь ему возможность проявить себя?

   — Да, Николай, я всё больше склоняюсь к этому. Уже, скажем так, готов дать «добро» на исполнение безумной идеи. Телеграмма адмиралу Аренсу на Черноморский флот готова.

   — Дай Бог, чтобы он страхом минных атак заставил броненосную эскадру Гобар-паши уйти от Сулина и наших бессарабских берегов.

   — Дай Бог. Я ему уже и пароход выбрал из мобилизованных в тамошнем пароходстве. Со звучным именем.

   — Какое же это звучное имя у торгового парохода?

   — Моё. «Великий князь Константин».

* * *

Лейтенант Степан Макаров оправдал надежды великих князей: Николая Николаевича-Старшего — в том, что сумел обеспечить гарантированную безопасность приморского фланга Дунайской армии и армейских перевозок из Одессы в устье Дуная; Константина Николаевича — в том, что победа на Черном море в итоге осталась за русским оружием, как в Болгарии и на Кавказе.

Громким аккордом войны на Черном море стало потопление в Батумской бухте турецкого авизо (быстроходного корабля, предназначенного для ведения разведки и посыльной службы) «Интибах» водоизмещением в 700 тонн. Случилось это за пять дней до подписания Сан-Стефанского мирного договора между Россией и Оттоманской Портой.

Авизо «Интибах» оказался первой в мировой военной истории жертвой торпедного оружия. За этот боевой успех командир вооружённого парохода «Великий князь Константин» 28-летний капитан 2 ранга Макаров получил звание флигель-адъютанта императорского двора и был с «почётом» причислен к гвардейскому экипажу. То есть к Морской гвардии Российской империи. Задело, как писалось в отечественных газетах, «исключительно геройское».

Истории известна реакция султана Абдул-Гамида на потопление у Батума сторожевого парохода «Интибах». Выговаривая англичанину Гобар-паше за очередное поражение броненосного флота Турции, повелитель отживавшей свой век Османской империи сказал:

   — Русский пароход ещё раз посмеялся над турецкой бородой. Разве вам, паша, не стыдно?..

Позднее Макаров, осмысливая действия вооружённого парохода «Великий князь Константин» и его команды, выскажет своё мнение о будущем значении наступательного минного (торпедного) оружия:

«История показывает, что мы, русские, склонны к партизанской войне. Ни в чьих руках брандеры не имели такого исключительного результата, как в наших — славный Чесменский погром. Ни один осаждённый город не делал столько вылазок, как Севастополь. Минная война есть та же партизанская война...

По моему мнению, в будущих наших войнах минам суждено будет играть громадную роль».

...Когда в Санкт-Петербурге будут проходить торжества по случаю победного окончания Русско-турецкой войны, главнокомандующий действующей армией великий князь Николай Николаевич-Старший воздаст должное не только подчинённым ему войскам. На дворцовой церемонии он заявит:

   — Победа далась нам на четырёх театрах. Сперва на Дунае и Кавказе, потом на Балканах и Черном море...

Из всех этих «побед» самые парадоксальные результаты дала война на Черном море. Бесспорно сильнейший на его водах броненосный флот Турции оказался в незавидном положении обороняющегося. А бесспорно слабейший военно-морской флот России вёл наступательные действия. Впрочем, флота как такового у страны-победительницы на Черноморье не имелось.

И виной тому оказался один-единственный человек из плеяды самородков земли русской — лейтенант Степан Макаров. Его примеру последовали и на Дунае. В итоге турецким речным броненосцам пришлось оттуда убраться. Выпестованный англичанами броненосный флот светлейшего султана Абдул-Гамида стал искать спасения за проливом Босфор с многочисленными артиллерийскими батареями на его берегах, под стенами столичного Константинополя-Стамбула.

Дерзкие ночные действия минного парохода (заслужившего полное право называться крейсером) «Великий князь Константин» ещё в самом начале войны во многом парализовали действия турецкого броненосного флота, сковали его инициативу. Флот не знал спокойных ночей даже у собственных берегов. Каждую ночь команды броненосцев несли изнурительные сторожевые вахты, ожидая нападения русских минных катеров.

Султанским адмиралам и флотоводцу Гобар-паше приходилось еженочно заботиться о собственной безопасности, вместо того чтобы оказывать ощутимое содействие с моря сухопутным войскам на Черноморском побережье.

Таковой оказалась цена в Русско-турецкой войне 1877—1878 годов «безумной» идеи «неуёмного» лейтенанта Степана Макарова, которого в истории назовут «дедушкой минного флота». А более восторженные почитатели его талантов — «отцом миноносного флота»...

Оказавшись со временем на посту военного губернатора Кронштадта, вице-адмирал Макаров в одном из своих выступлений в Минном офицерском классе скажет:

«В нашу последнюю войну турки имели сильный броненосный флот, но с этим флотом они не решились ни разу остаться на ночь у наших берегов. К Одессе ещё и днём не подходили ближе 15 миль. Без сомнения, не артиллерия удерживала их, а минные атаки. Минных атак было немного, но турки ждали их каждую ночь.

Мне передавали капитаны (турецкие, во время пребывания Макарова сразу после войны в Константинополе. — А.Ш.), что они переживали тревожные ночи даже в таких портах, куда наши минные катера никогда и не заглядывали...»

* * *

Исполняя высочайшее повеление, великий князь Николай Николаевич 19 ноября 1876 года покинул Санкт-Петербург. Он отправлялся на Юг, в Кишинёв, чтобы на месте возглавить русские войска, готовые вступить на дунайское правобережье. Объявление войны Оттоманской Порте считалось уже чистой формальностью. Среди сопровождавших немногих лиц выделялся адъютант Дмитрий Скалой, пользовавшийся особым доверием великого князя.

Главнокомандующего действующей Дунайской армией провожали с немалой торжественностью. Николаю Николаевичу от войск гвардии поднесли святую икону. Святые образа он также получил от Главного штаба, комендантского управления столицы, военно-учебных заведений Санкт-Петербурга, многих полков и других воинских частей его гарнизона.

Образ, который был поднесён ему от лейб-гвардии Уланского полка, Николай Николаевич надел на шею и не расставался с ним всю войну.

Простившись с великой княгиней и сыном Николаем Николаевичем-Младшим, генерал-инженер в сопровождении Скалона отбыл на вокзал. Поезд тронулся в два часа ночи. В вагоне великого князя не спали. Он собрал у себя сопровождавших офицеров и рассказывал о том, как генерал-адъютант Гринвальд сделал по его просьбе расчёты на случай затруднительного довольствия лошадей в войсках на Юге:

   — Овса там почти не сеют. Культура эта, как сами понимаете, более северная для земледельцев. Гринвальд сделал для меня перерасчёты фуража для лошадей.

   — Ваше высочество, Гринвальд известный лошадник. Что он мог вам посоветовать взамен овса?

   — Это действительно интересно. Так, он предлагает заменить один гарнец овса пятью фунтами сена и двумя третями гарнца ячменя. Или по-другому: выдавать на лошадь вместо одного гарнца овса полгарнца пшеницы.

   — Однако Гринвальд должен знать, что валахи и болгары сеют больше кукурузы, ваше высочество.

   — Он и это учёл. Не зря же государь выделяет его среди своих генерал-адъютантов. Предлагает приравнивать к гарнцу овса полтора гарнца кукурузы...

Под вечер поезд великого князя прибыл на станцию Малая Вишера. На перроне стоял почётный караул лейб-драгун, играл полковой оркестр. На следующей остановке в Бологом пили чай. В Москву прибыли в пять часов утра.

В Первопрестольной великий князь Романов отдал дань вековой традиции русских полководцев. Он съездил в Сергиеву Пустынь (Троицко-Сергиев монастырь) — поклониться Святому Угоднику, благословившего на подвиг Дмитрия Донского, отправлявшегося на Куликово поле.

Перед Киевом адъютант Скалой обратился к Николаю Николаевичу с просьбой:

   — Ваше высочество, меня в Москве просил редактор «Московских ведомостей» Михаил Никифорович Катков об одном важном деле.

   — Каком?

   — Он просит присылать ему официальные телеграммы с войны. Их он будет печатать на первой странице газеты для москвичей. И не только для них: катковские «Ведомости» читает вся Россия.

   — Хорошо, такую просьбу уважить надо. Дмитрий, ты от моего имени позаботься о том, чтобы Каткову дублировали мои телеграммы, отправляемые в Главный штаб.

   — Будет исполнено, ваше высочество.

   — А кто он, Катков? Кажется, я его знаю.

   — Он был в «Русском вестнике», когда там печаталось моё описание «Путешествие на Восток Его Высочества в 1872 году». Помните?

   — Как же не помнить! Моя супруга прочитывала каждый номер газеты. Всё ей было в тех заметках интересно...

Поезд шёл на Кишинёв долгих пять дней. Пустого времяпрепровождения не было: штаб командующего Дунайской армией начал работать ещё до прибытия на место, в пути. Великий князь наставлял своих штабистов:

   — Учтите, мы начинаем кампанию в трудных условиях. До сих пор все против нас: и дипломатия, и климат, и отсутствие флота на Черном море...

Офицеры в ответ замечали:

   — Это главные трудности, ваше высочество. А к тому ещё организация армии, вооружение, пути сообщения, интендантство. Ведь всё это далеко не в совершенном виде.

   — Да, это мы ещё увидим. А пока надо занять войска, раз пушки стрелять ещё не начали.

   — С чего вы решили начать, ваше высочество?

   — Я прикажу делать ротные и батальонные учения, чтобы войска работали. И сам буду производить смотры.

   — А мы, походный штаб?

   — А вы? Посмотрим, как будет работать штаб.

В Киеве поезд великого князя простоял 52 минуты. После обхода выстроенного почётного караула Николай Николаевичв зале местного вокзала принял благословение от митрополита Феловия. Затем у местного начальства поинтересовался:

   — Как в Киеве встречают воинские эшелоны на станции? Чем радуете людей?

   — Ваше высочество, общественность города сейчас рук не покладает. Самоваров в зале, сами изволите видеть, десятки. Больше городскими купцами поставлено.

   — Сколько за раз наливаете чая?

   — По двести солдатских кружек, ваше высочество. И столько же раздаётся порций питания.

   — Что входит в одну порцию?

   — По установленному порядку два стакана чая, кусок сахара и большая пшеничная свежеиспечённая булка.

   — Отменно. И много ли уже роздано порций на киевском вокзале ратникам?

   — К вашему приезду счёт пошёл уже на шестнадцатую тысячу, смею заметить...

Недалеко от границ Бессарабской губернии Николай Николаевич на одной из маленьких станций приказал остановить поезд. Он знал, что здесь походным лагерем расположился 6-й сапёрный батальон, носивший его имя. Встреча с сапёрами получилась исключительно тёплой.

В пять часов утра поезд прибыл в Кишинёв, где уже разместилась главная квартира Дунайской армии. Встречей руководил начальник армейского штаба генерал Артур Адамович Непокойчицкий. В сопровождении полусотни Собственного Его Величества конвоя Николай Николаевич отправился в штаб. На площади перед вокзалом и на главной городской улице горели смоляные бочки, освещая путь.

В тот же день командующий начал делать смотры войскам, собранным у города. Первой частью, которую он посетил, стала 8-я Конно-артиллерийская бригада. Великий князь остался доволен её состоянием: солдаты имели здоровый и крепкий вид, орудийные упряжки нареканий не вызывали.

Утром следующего дня смотрелся 130-й пехотный Херсонский полк 33-й дивизии. «Его Высочество сделал ломку фронта стрелковых рот, и она показалась молодецкою в полном смысле слова».

Бывали и казусы. У генерала Ванновского, командира 12-го корпуса, великий князь после смотра одного из пехотных батальонов спросил:

   — Отчего у некоторых солдат в ранцах есть сапоги, а у других нет?

   — Как нет, ваше высочество?! У всех они есть.

   — Где же?

   — Да в ранцах. Кожа, подошва. Ещё не сшиты.

   — Тогда зачем же Военное министерство говорит, что у него всё готово, хотя на трое пар солдатских сапог?

   — Что готово, что не готово, ваше высочество, увидим на Дунае. Дай Бог, чтоб наш солдат не был бос по весне...

26 ноября командующий «сделал церковный парад Георгиевским кавалерам». На обед к великому князю были приглашены нижние чины из 14-й пехотной дивизии генерала Драгомирова, награждённые Знаками отличия военного ордена. Таких солдат и унтер-офицеров в дивизии оказалось 14 человек.

...Вызывало большую тревогу то, что войска собирались к границе разрозненно, с опозданиями. На обеде великий князь как-то обратился к князю Шаховскому, командиру 11-го корпуса:

   — Как твой штаб, Шаховский? Начальник штаба приехал?

   — Нет ещё, ваше высочество.

   — А старшие адъютанты?

   — Тоже ещё нет.

   — Кто же у тебя тогда сейчас есть из штабных?

   — Корпусной доктор, священник и один обер-офицер для поручений. Вот на сегодня весь мой корпусной штаб.

Среди собравшихся за обеденным столом генералов и офицеров раздался дружный смех. Не смеялся только командующий армии.

   — Хорошо теперь нам смеяться. Но что было бы, если бы война уже началась? Что бы мы тогда делали, господа начальники?..

Князь Шаховский на том обеде доложил великому князю, что полковые кассы в его корпусе уже опустели. Выданные перед отправкой на Юг денежные суммы израсходованы полностью. Николай Николаевич ответил:

   — Вчера вечером мне доложили, что полевое казначейство привезло для армии денег на двести тысяч серебром. Но телеги застряли в грязи перед Кишинёвом. Сейчас их вызволяют. Денежный обоз оказался никуда не годен. Телеграммой я потребовал у столицы выписать другой денежный обоз, из Берлина.

Через несколько дней Николай Николаевич не без возмущения сказал начальнику армейского штаба Непокойчицкому:

   — Артур Адамович, из Санкт-Петербурга получил уже пятую телеграмму от министра финансов. И в каждой он шлёт мне решительный отказ выдать на содержание армии деньги золотой монетой. Каково!

Непокойчицкий в ответ только развёл руками. Великий князь спросил:

   — Сколько денег осталось у нашего главного интенданта денег серебром?

   — Сегодня утром о том он мне докладывал. Всего двести тысяч, ваше высочество.

   — А что это может для нас значить, Артур Адамович?

   — Только то, что если мы войдём в Румынию и будем за провиант и прочие услуги расплачиваться ассигнациями, наша кредитная бумажка, то есть рубль, сразу обратится в четвертак.

   — Тогда опять буду требовать от Петербурга прислать нам денег в монете. При получении первых сумм раздавайте их отдельным воинским командам и офицерам, что людей имеют.

* * *

Война ещё не началась, а войска, назначенные в состав Дунайской армии, уже показывали свою слабину. Она виделась прежде всего на смотрах воинских частей и в походных движениях. Оказалось, что понтонные повозки, весившие 150 пудов, а с фуражом на них — 160 пудов, упряжка из шести лошадей вытащить из грязи не может. Это показал смотр 5-го понтонного полубатальона.

Но были и отрадные вести. Так, 129-й пехотный Бессарабский полк при морозе 18 градусов сделал три перехода по снегу, глубина которого доходила до колена. И при этом ни один солдат не отстал от своего полка. Выслушав доклад дежурного офицера, Николай Николаевич только и мог сказать:

— Какие молодцы, слов нет! Пишите приказ по армии: от меня благодарность полковому командиру бессарабцев...

Начальник 14-й пехотной дивизии генерал Драгомиров при очередном докладе командующему армией обратил его внимание на приходящие распоряжения из столицы:

   — Ваше высочество, на сегодняшний день моя дивизия ограблена Главным штабом.

   — Михаил Иванович, что взято у дивизии?

   — Восемьдесят офицеров. Они назначены комендантами станций железных дорог. И при том почти все в капитанских и штабс-капитанских чинах.

   — Вы хотите сказать, что такие распоряжения озлобляют строевые части против Военного министерства?

   — Точно так и есть, ваше высочество. Но большая беда здесь в другом.

   — В чём же?

   — У меня в дивизии до прихода в Кишинёв три четверти офицеров умели читать карту и были тактически подготовлены.

   — А что теперь осталось от них после откомандирования на железные дороги?

   — Теперь дивизия имеет не более пяти таких офицеров на батальон...

Хлопоты командующему доставляли армейские тылы, то есть снабжение войск самым необходимым. Однажды в Кишинёв прибыла группа немецких купцов-«негоциантов». Они предложили свои услуги по обеспечению Дунайской армии курительным табаком.

Тогда великий князь задался, казалось бы, разрешением простого вопроса, от которого зависели казённые расходы: сколько может быть курящих нижних чинов в его армии? Оказалось, что курящих примерно три четверти армейского состава. Опрошенный пехотный батальон неполного состава дал такие цифры: из 212 человек курящими назвали себя 160 солдат, некурящими — только 52.

...Дунайская армия продолжала стягиваться в Бессарабию, к государственной границе с Румынским королевством. В середине января 1877 года специальный курьер доставил Николаю Николаевичу письмо от императора Александра И. Тот извещал великого князя, что им сделан «общий запрос европейским государствам, желают ли они снести обиду от Турции или нет». В письме говорилось, «что надо готовиться к войне более чем когда-либо, а армии идти в поход в марте».

Командующий собрал своих штабистов, пригласил командиров корпусов и дивизий. Он решил ознакомить их с текстом запроса императора:

   — Константинопольская конференция желаемых результатов не даёт. И думаю, не даст.

В комнате раздался приглушённый гул. Выждав, когда он утихнет, Николай Николаевич сказал, обращаясь ко всем собравшимся:

   — Сейчас мой адъютант зачитает вам циркулярную депешу государственного канцлера Горчакова к русским послам в Берлине, Вене, Париже, Лондоне и Риме от 19 января этого года. Из неё мы можем понять складывающуюся для армии ситуацию. Читайте, поручик.

«Отказ Порты удовлетворить желаниям Европы вводит восточный кризис в новое положение.

С самого возникновения этого кризиса Императорский кабинет отнёсся к нему как к вопросу общеевропейскому, который не должен был и не мог разрешиться иначе, как по единодушному согласию великих держав. Действительно, так как все кабинеты отвергли всякую предвзятую мысль, основанную на исключительно личном расчёте, то задача их сводилась к тому, чтобы склонить Турецкое правительство к справедливому и человеческому управлению христианскими подданными султана, для ограждения Европы от тех постоянных потрясений, которые возмущали её совесть и нарушали её спокойствие.

Таким образом, дело это становилось вопросом человеколюбия и общего блага.

Вследствие чего Императорский кабинет употребил со своей стороны все старания к тому, чтобы вызвать совокупное действие Европы для устранения кризиса и предупреждения его возврата...

Порта ни во что не ставит ни свои прежние обязательства, ни долг, лежащий на ней, как на члене Европейского союза, ни единодушные желания великих держав. Положение дел на Востоке не только не приблизилось к удовлетворительному разрешению, но даже ухудшилось, продолжая угрожать спокойствию Европы и тревожить чувства человеколюбия и совести христианских народов...»

Когда документ был дочитан до конца, Николай Николаевич прокомментировал его так:

   — Европейские державы за сербов и болгар, наших православных христиан, воевать не будут. Значит, воевать будет Россия, то есть те войска, которые здесь собраны.

   — Когда же?

   — Скоро. Плохо то, что большая вода на Дунае долго не падает. И дороги не успеют просохнуть...

Затем великий князь произнёс торжественно и многозначительно :

   — Государь император Александр Николаевич принял решение прибыть к армии на Дунай в скором времени.

К сказанному командующий позже добавил для генералитета короткую фразу:

   — День начала войны назначен пока на 12 апреля.

Один из участников того совещания в армейской штаб-квартире записал в своём «фронтовом» дневнике:

«Ещё несколько дней — и забьют барабаны, затрубят рога, поскачут, потянутся, собираясь в массы, сменяя друг друга, вытягиваясь в стальные ленты, расходясь и собираясь, наши чудные войска. Да, мы идём на бой со старым противником, и уже давно стала с ними мериться и бороться русская сила. Настал и наш черёд. Молюсь: верую, Господи!..

Помоги моему дорогому Великому Князю, нашему полководцу, огради его от всякой напасти и даруй мудрость и силы довести Твоё воинство до победы, славы и мира...»

...Предупреждая события, командующий Дунайской армии отправил 2 апреля императору письмо. Оно начиналось такими словами:

«Итак, война решена...

На Твои смотры войска спешат с нетерпением взглянуть на Тебя и получить напутственное благословение. Из прилагаемого при сем сведения о местах сборов и количестве предоставляемых мною войск, Ты усмотришь, что мною собрано всё, что только было возможно, не расстраивая общего плана за границу...»

В тот кишинёвский предвоенный период был разрешён важный, вернее, основополагающий вопрос главного командования русской действующей армией. Речь шла о присутствии государя и его сыновей (особенно наследника Александра) на войне. Они, вне всякого сомнения, во многом сковывали бы инициативу и волевые решения главнокомандующего.

Речь шла о том, кому быть на Балканском театре главным военным вождём: или монарху, или его младшему брату, уже поставленному во главе Дунайской армии. Великий князь хотел добиться полной самостоятельности. Он писал императору:

«Если же монарх, не принимая на себя управления армией, присутствует во время войны в армии в сопровождении военного министра, особого штаба его величества, свиты, иностранных послов и военных агентов, то такое положение совершенно недопустимо, ибо как бы монарх ни доверял главнокомандующему, всё же главнокомандующий не может не чувствовать над собой постоянного контроля; всё же ему трудно будет действовать вполне самостоятельно.

Ведь нельзя же ему скрывать от монарха свои намерения, и не может же монарх узнавать о предположениях главнокомандующего лишь тогда, когда это станет известным всей армии из отданного главнокомандующим приказа...»

Николай Николаевич-Старший в том письме государю высказался и против того, чтобы в действующей армии находились его сыновья, особенно наследник-цесаревич. Он высказал старшему брату такое личное пожелание:

«...Чтобы никто из великих князей не получил назначения в армию, как лица безответственные и не привыкшие всей обстановкой их жизни к строгой дисциплине».

У императора же Александра II были свои взгляды на сей счёт. В ответе, который отличался спокойствием духа, государь соглашался с мнением главнокомандующего. Он писал, что в армии всё время присутствовать он не намерен, поскольку в столице у него накопится много неотложных дел по управлению государством, что будет чаще находиться в Румынии, чем в Болгарии, то есть за Дунаем. И будет приезжать в армию только для того, чтобы поблагодарить войска за одержанные победы, посетить раненых и больных:

«И каждый раз я буду приезжать не иначе, как с твоего согласия. Одним словом, я буду братом милосердия».

Император писал также, что особый характер похода — освободительный для православной славянской Болгарии — может вызвать непонимание российской общественности, почему в армейских рядах нет великих князей из семьи Романовых. Это касалось прежде всего наследника Александра. Самодержец писал брату:

«Во всяком случае Саша как будущий император не может не участвовать в походе, и я этим путём надеюсь сделать из него человека».

Война показала, что цесаревич Александр не «испортил» своего места, командуя Рущукским отрядом, составленным из 12-го и 13-го армейских корпусов. Одна из султанских армий, привязанная к местоположению четырёхугольника крепостей, так и не смогла прийти на помощь осаждённой Плевне.

Что же касается самого императора Александра II, то он пробыл с военным министром Милютиным на театре войны семь месяцев, то есть больше половины кампании на Балканах. И естественно, своим присутствием не сковывать действия главнокомандующего он не мог.

* * *

8 апреля в Кишинёв из Константинополя прибыла находившаяся там на конференции делегация Черногории. Она возвращалась домой окольным путём, так и не войдя с Оттоманской Портой ни в какие мирные отношения. Черногорцы хотели поговорить о своих делах с русским командующим по поводу предстоящей войны с Турцией.

Николай Николаевич приветливо принял уполномоченных небольшого княжества, затерянного в теснинах Чёрных гор. Разговор с главой делегации Божидаровичем и его коллегами-дипломатами, больше напоминавших отложивших на время оружие воинов-горцев, был откровенным:

   — Как вас приняли султанские власти в Константинополе?

   — Были каждый день весьма любезны и предупредительны, ваше высочество.

   — Как это выглядело?

   — Поили кофеем, угощали курительными трубками. Вот только о делах говорить избегали, переговоры откладывали со дня на день. Так ни о чём и не договорились мы с ними.

   — Как вели себя на переговорах англичане? Особенно их посол Кемб? И адмирал Гобар-паша? Он же из британцев на султанской службе?

   — Славян англичане ненавидят. Все пытались склонить нас к уступчивости туркам, забыть беды нашей Черногории. Особенно этот адмирал. Все старался нас уговорить поверить любым обещаниям турок.

   — А вы что на это ответили Гобар-паше?

   — То, что в нашем княжестве слишком хорошо знают цену этим обещаниям.

   — Значит, ваш князь Николай не пойдёт сейчас на мир с Турцией, даже если на этом будут настаивать англичане?

   — Ваше высочество, у черногорцев сегодня есть пословица: «Если бы я сделался на минуту Богом, то первое, чтобы сделал, — это убил англичан».

   — Турки, как мне известно, называют черногорцев в боях молодцами. Они говорят, что с ними нельзя драться. Знаете ли вы о таких словах османов?

   — Конечно, знаем. Турки называют наших воинов дьяволами, которые дерутся не как люди. Что черногорцы, вместо того чтобы стрелять из ружей, бросаются в ятаганы.

   — Чем и как, господин Божидарович, вы воюете с турками?

   — Мы сначала думали о том, что при нынешнем скорострельном оружии нам в ход холодное оружие пускать не придётся. Начиная войну, мы имели всего сорок патронов на человека, тогда как у турок их было до двухсот на человека. Но этот пробел мы с первых дней заполняем рукопашными схватками.

   — Весьма похвально. Русский солдат тоже любит ходить в штыки. Это наш излюбленный бой.

   — Черногорцы идут в ятаганы налегке. Они сбрасывают с себя кафтаны и снимают гетры. Так легче биться.

   — Мне известно, что у вас почти совсем нет артиллерии?

   — Это верно. Пушки, которые мы заказали и купили, австрийцы через границу не пропускают. Равно как и снаряды. Но у нас есть несколько орудий, захваченных у турок.

   — Черногорцы сильно ненавидят турок?

   — Как в черногорской поговорке: «Если сварить в одном котле черногорца с турком, то навар бы и тот не соединился».

   — Албанцы, ваши соседи, поддержку дают Черногории?

   — Они хоть и мусульмане, тоже настроены против Стамбула. Рано или поздно албанцы присоединятся к нам и будут требовать для своей земли независимости от турок. Как то пытался сделать их воевода Георгий Кастриоти, прозванный Скандербегом.

   — У султана, на ваш взгляд, есть способные полководцы?

   — Есть, но мало. Похвалить можно разве что только Гафиза-пашу да Мегмет-Али-пашу.

   — Господин Божидарович, я прошу вас от имени императора России, моего брата, передать вашему князю Николаю поклон. И что мы помним разговор, который состоялся у нас во время последнего визита черногорского князя в Санкт-Петербург.

   — Благодарю, ваше высочество. Теперь, как я понял, против турок будут драться два Николая — великий князь и князь Черногорский.

   — Да, это будет так. Война со стороны России вот-вот начнётся.

   — Мы это поняли ещё в Константинополе, из слов вашего посла графа Игнатьева. Что передать нашему князю, ваше высочество?

   — Скажите князю Николаю, что я ожидаю от него известия и соглашения дальнейших действий, когда русская армия с помощью Бога перейдёт Дунай.

   — Дай Бог, чтобы это случилось скорей. Что ещё надо передать нашему правителю?

   — Чтобы он со своими черногорцами держался в оборонительном положении до тех пор, пока мы не перейдём Дунай.

   — Мы таким образом и решили действовать. В Константинополе мы объявили, что не уйдём из тех мест, которые заняли во время военных действий. Но турки, по всей вероятности, попробуют нас оттуда выбить.

   — Много они, господин Божидарович, собрали сил против вас?

   — Сейчас стянуто войск до 60 тысяч. Четыре султанских корпуса. Но нам это всё равно. Мы турок не боимся и в Чёрные горы их не пустим даже ценой собственной жизни.

* * *

Николай Николаевич хорошо знал об истинном положении дел в армиях Сербии и Черногории. Сербия к лету 1877 года фактически вышла из состояния войны с Турцией. Обе стороны 16 февраля заключили между собой мир на условиях сохранения довоенного статуса Сербского княжества.

России Сербия с началом войны была важна как союзница. Но жизнь внесла свои поправки. Откомандированный в Белград начальник штаба Виленского военного округа генерал А.Н. Никитин доносил в Санкт-Петербург, в Главный штаб:

«Сербия воевать не желает... Считаю бесполезным дальнейшее пребывание. Никакой надежды восстановить военные силы Сербии».

Почти одновременно канцлеру Горчакову российский генеральный консул в Белграде А.Н. Карцев сообщал:

«Князь Милан считает более честным отныне же заявить, что для России лучше не рассчитывать на вооружённое содействие Сербии...»

Союзническая ситуация с Черногорией складывалась совсем иначе. Черногорцы, воодушевлённые победами над турками, складывать оружие не собирались. Княжество продолжало оставаться в состоянии войны с Турцией, добиваясь чисто формального признания Стамбулом своей независимости.

Россия оказала князю Николаю Негошу военную помощь. В мае 1877 года в Черногорию был командирован полковник Главного штаба А.А. Боголюбов, два артиллерийских капитана с семью фейерверкерами, военный инженер с одним сапёрным унтер-офицером. Русская сторона подарила черногорцам две 9-фунтовые и две 4-фунтовые пушки с двумя тысячами снарядов. На продолжение войны от России поступила денежная (ежегодная) субсидия в размере 50 тысяч дукатов.

Что могла ожидать Россия в Турецкой войне от союзной Черногории? Страна с населением в 200 тысяч человек могла выставить милиционную армию в 20 тысяч человек. В неё призывались все мужчины, способные носить оружие и годные к военной службе. Ополченцев называли «войниками», из них было составлено две дивизии. Они делились на две бригады по пять батальонов в каждой. Батальоны (500—800 человек) делились на роты — четы. Каждая состояла из войников одной общины (задруги), тем самым обеспечивалась высокая спайка чет.

Войник выступал на войну со своим оружием: ружьём, ятаганом (ханжаром) и пистолетом. Черногорская армия обозов и интенданства не имела. Каждый войник заботился о себе сам: продовольствие ему обычно приносили женщины и дети. За пределами княжества черногорская армия пользовалась местными продовольственными ресурсами и тем, что добывалось у турок.

До прибытия из России санитарного отряда военных госпиталей в горном княжестве не имелось. Забота о раненых и больных войниках лежала на их родственниках и семьях.

Княжеская армия состояла из пехоты и малочисленной артиллерии — 16 горных пушек. С началом Русско-турецкой войны черногорские войска состояли из 40 батальонов пехоты. На севере княжества находились основные силы армии Николая Негоша — 17 тысяч человек (20 батальонов) под командованием воеводы Петра Вуковича. Восточную границу прикрывали 6 батальонов воеводы Лазаря Сочицы, который подчинялся Вуковичу. На юге страны оборону держало 14 пехотных батальонов воеводы Боши Петровича.

При такой малочисленности княжеской армии Черногория приковала к себе значительные силы турок — три армейских корпуса — всего в 52 тысячи человек. Султан послал сюда своих лучших, опытных военачальников — Сулейман-пашу, Али-пашу и Али Саиб-пашу.

Имея трёхкратное превосходство в силах, турки решили вывести Черногорию из войны ещё до того, как русская армия откроет военные действия. Наступление с трёх сторон началось 21 мая. Султанским войскам удалось прорваться вглубь горного княжества.

Русский генеральный консул в Рагузе А.С. Ионин 9 июня доносил с тревогой в Санкт-Петербург:

«Черногория находится в критическом положении. Если турки соединёнными силами пойдут на Цетинье, успех их вероятен. Начальство начинает теряться. Войска дерутся хорошо, но страшно утомлены, а потери слишком значительны.

Долины Белопавловичей и Лукова сожжены, жители бегут в горы; бедствие большое, тем более что страна заполнена ещё и герцеговинцами».

Всё же Черногория выстояла до начала перехода русской армии через Дунай. И стала в той войне одной из победителей. Её народ сохранил самое искреннее, дружественное отношение к России на долгие времена.

Великий князь Николай Николаевич-Старший в день присвоения ему фельдмаршальского звания скажет:

— Заслуга в этом не сколько моя как начальника воинских сил, а всех, кто сражался со мной на Балканах, в том числе и храбрых черногорских войников.

* * *

Император Александр II приехал в Тирасполь 10 апреля, а на следующий день отправился в Кишинёв. С ним прибыл и великий князь Николай Николаевич-Старший, который выехал встречать государя в Жмеринку. Царский поезд мог прибыть к армии раньше, но прошли сильные дожди. Они размыли не только полевые дороги, но даже полотно железной дороги между Тирасполем и Барбошем, его сапёрам и железнодорожным рабочим пришлось спешно её восстанавливать.

Командующий Дунайской армии при первой встрече картину на театре предстоящей войны государю обрисовал так:

Первое. Дунайские и черноморские воды не в наших руках.

Второе. Правый, болгарский берег Дуная сильно укреплён.

Третье. Турки на севере Болгарии сформировали сильную числом армию.

Четвёртое. Вражеские приграничные крепости вооружены и снабжены в достатке.

Пятое. Вооружение пехоты и артиллерии турок превосходит наши. Мы имеем переделанные ружья Крынка, а новейшие берданки есть только у стрелковых бригад.

И шестое. Нет достаточного количества металлической валюты, а надо делать заготовку провианта на румынской земле при движении по ней армии к Дунаю.

Александр II выслушал Николая Николаевича молча, с видимым спокойствием. Всё сказанное он знал из донесений великого князя. Затем спросил:

   — Как наша армия? Каков её дух? Готова ли она пойти за Дунай?

   — Ваше величество, Дунайская армия на сегодняшний день состоит из четырёх корпусов — 8-го, 9-го, 11-го и 12-го. В апреле армия будет увеличена на три четверти: ожидается прибытие 4-го, 13-го и 14-го корпусов.

   — Каков дух войск?

   — Дух в войсках богатырский, и чует моё сердце, что он будет творить на войне чудеса.

   — В том у меня сомнений нет и не было. Я знаю, что в армии много нареканий на обозы. В чём причины?

   — Обоз, вероятно, нам придётся бросить.

   — Что так?

   — Обозные лошади хороши. Но сам обоз тяжёл и заставляет сомневаться в его удобоподвижности. Все повозки грузны и при рыхлом грунте вязнут до такой степени, что лошади не в состоянии вывозить их.

   — А патронные ящики?

   — Они тоже тяжелы для здешних дорог. Положительно можно сказать, что обоз не в состоянии будет следовать за войсками.

   — То есть ты хочешь сказать, что в наступлении он за полками не поспеет?

   — Да, именно это, ваше величество.

   — Хорошо. Я поставлю задачу Военному ведомству улучшить армейский обоз, насколько это будет возможно. Министру финансов указано изыскать серебряную и золотую монету для Дунайской армии в достатке к началу войны. Ты о чём-то хочешь спросить меня?

   — Да, ваше величество. Когда вы думаете объявить войну Турции?

   — Война будет объявлена в назначенный мною день.

   — 12 апреля?

   — Да. Этот день будет славным днём в истории России.

   — Как быть с румынским королём Карлом? Он всё ещё не решается выступить на нашей стороне.

   — Затруднения румын, о которых они заявляли мне, в расчёт браться не будут. Российская империя объявит войну османскому султану 12 апреля. Своего решения я не отменю...

* * *

При встрече в Тирасполе великий князь Николай Николаевич доложил государю о составе сил Дунайской армии на 10 апреля 1877 года. В справке, составленной армейским штабом, значилось следующее число войск:

Пехоты — 108 с половиной батальонов — 100 543 штыка.

Кавалерии — 147 эскадронов — 18 670 сабель.

Артиллерии — 400 орудий полевых пеших; 72 орудия полевых конных; 160 орудий осадных.

Батарей пеших — 50.

Батарей конных — 4.

Батарей донских конных — 8.

Летучих парков — 3.

Подвижных парков — 8.

Конно-артиллерийских полупарков и осадная артиллерия — 6.

Всего в артиллерии 17 090 человек.

Всего в составе Дунайской армии числится 136 303 нижних чина.

Армейский штаб для представления императору составил ещё две справки. В первой говорилось о количестве больных людей в войсках:

Генералов — 1.

Штаб и обер-офицеров — 148.

Нижних чинов — 3573.

Во второй справке значилось число отсутствующих в войсках строевых чинов и количество нестроевых, то есть военнослужащих небоевого (строевого) состава: Строевых нижних чинов, находящихся в домашнем расходе — 9755 человек.

Нестроевых в войсках — 9932 человека.

Нестроевых при госпиталях — 2494 человека. Нестроевых в интендантском транспорте — 5781 человек.

Итого — 27 362 человека.

Таким образом, боевая сила русской Дунайской армии состояла на начало войны всего из 136 тысяч человек. По сведениям армейского штаба, турецких войск на Балканском полуострове насчитывалось до 165 с половиной тысячи человек. С учётом гарнизона Константинополя (13 450 человек) — до 180 тысяч человек.

По разведывательным данным армейского штаба генерал-инженера Николая Николаевича-Старшего, турецкая армия к началу войны на театре предстоящих действий располагалась следующим образом: в Бабадагской области и приморской Добрудже — 16 с половиной батальонов пехоты, 12 эскадронов кавалерии, 5 артиллерийских батарей (30 орудий). Всего 12 425 человек. Самой сильной крепостью здесь была Тульча близ дунайского устья; в Восточной Болгарии — 83 батальона пехоты, 20 эскадронов кавалерии, 25 артиллерийских батарей (150 орудий). Всего 58 450 человек. Особенно сильными здесь являлись гарнизоны крепостей Силистрия, Рущук, Шумла, Варна и Базарджик. С ними русские войска сталкивались уже не раз; в Западной Болгарии — тоже 83 батальона пехоты, 24 эскадрона кавалерии, 16 артиллерийских батарей. Всего 58 600 человек. Почти все эти войска (более 50 тысяч человек) составляли гарнизон крепости Видин, стоявшей на Дунае близ её Железных ворот, недалеко от скрещивания на реке границ Болгарии, Сербии и Румынии; в Балканских горах и в городе-крепости Плевна — 10 батальонов пехоты. Всего 6500 человек. Плевенский гарнизон начнёт формироваться в полной силе с началом войны; в Забалканской части Болгарии — 42 батальона пехоты, 18 эскадронов кавалерии, 6 артиллерийских батарей. Всего 27 260 человек. Треть этих сил составлял Софийский гарнизон.

Столичный константинопольский гарнизон состоял из 17 батальонов пехоты, 18 эскадронов кавалерии и 6 артиллерийских батарей. Его численность составляла 13 450 человек. Это были отборные султанские войска, ставшие с началом войны резервными.

Все эти данные о вооружённых силах Оттоманской Порты, сосредоточенных к началу апреля месяца на территории Болгарии и в Константинополе, были доложены императору Александру II. Было видно, что русская армия на европейском театре войны численного превосходства над неприятелем не имела.

* * *

По сей день официальный план России на Турецкую войну не найден. Поэтому ряд историков высказывает сомнение в его действительном существовании. Но думается, такие сомнения не имеют под собой почвы: русская армия не могла идти на большую войну без «программы» действий. Тем более что великий князь Николай Николаевич-Старший, что ни говори, стратегическим мышлением обладал.

Исполнителем плана мог быть только начальник Главного штаба генерал-лейтенант Николай Николаевич Обручев, известный военный теоретик. Он оставил после себя труд под названием «Особое прибавление к описанию Русско-турецкой войны 1877—1878 гг. на Балканском полуострове». Из него видно, насколько хорошо, к примеру, разрабатывался план форсирования Дуная:

«Переправу через Дунай, — писал Н.Н. Обручев, — признано выгоднейшим совершить у Зимницы — Систово (или в окрестностях), так как пункт этот наиболее вдаётся внутрь Болгарии, позволяет обойти крепости и представляет с румынской стороны достаточно путей для маневренного сосредоточения войск.

Сверх того предположена демонстративная переправа у Галаца — Браилова, а может быть, и летучим отрядом в соседстве с Видином.

Способ переправы предложен манёвренный, при помощи понтонов, так как только преимущество тактической подготовки, технических средств и быстроты передвижений русских войск могли обещать успех этой важнейшей операции. Ограждение переправ должно было быть достигнуто устройством минных заграждений и сильных батарей».

План на войну имел и определённые стратегические цели. Начальник Главного штаба генерал-лейтенант Обручев писал:

«…Чтобы достигнуть решительных результатов, целью наших стратегических действий, более чем когда-либо, должен быть самый Константинополь.

Только на берегах Босфора можно действительно сломить владычество турок и получить прочный мир, раз и навсегда решающий наш спор с ними из-за балканских христиан...

Россия... никогда не займёт Константинополь политически, никогда себе его не присвоит».

По поводу Константинополя великий князь Николай Николаевич-Старший ещё до того, как возглавил русскую Действующую армию на Балканах, говорил так:

   — Константинополь был в далёкие времена столицей православного христианского мира. Его поруганные османами святыни есть укор...

   — России черноморские проливы не нужны. Но право свободного прохода наших судов через Босфор и Дарданеллы должно быть бесспорным...

   — Константинополь как военная добыча нам не нужен. Но то, что русская армия в 1829 году уже стояла под его стенами, факт для нас более чем поучительный...

   — Если для того, чтобы освободить южных славян, потребуется ещё раз подступить к Константинополю, то такое великое дело надо повторить...

Для российского полководца Николая Романова Константинополь-Стамбул не был самоцелью войны. Но для решения её судьбы и исхода — стать мог вполне...

...Турецкая сторона план на войну с Россией тоже составила заблаговременно. И он был далеко не оборонительным. В предписании султана Абдул-Гамида своему военному министру от 8 апреля 1877 года говорилось:

«Так как нельзя удержать всю оборонительную линию Дуная от Мачина до Видина, то с наступлением войны надлежит завлекать неприятеля вглубь страны и там дать ему сражение».

Но это было, по мнению султанского командования, только в начале войны. Последующие действия турецких военных сил должны были свестись к следующему:

«Если неприятель будет побеждён, то мы заставим его перейти обратно через Дунай и будем преследовать его до Прута, в противном случае, отойдя к Балканам и удерживая Варну, Бургас и разные важные пункты в районе Балкан, нам следует стараться не дозволять противнику распространяться...»

* * *

И Россия, и Турция провели мобилизацию заранее. В России по двум мобилизациям в ряды армии было призвано 372 тысячи запасников солдат и унтер-офицеров, около 6 тысяч офицеров. Всего за войну будет призвано 11 500 лиц офицерского, преимущественно младшего состава.

Настроение российской общественности было таково, что мобилизация в военных округах прошла в кратчайшие сроки — от 9 до 26 дней. Министр внутренних дел А.Е. Тимашёв в апреле 1877 года докладывал императору:

«По общему отзыву губернаторов, запасные люди собирались везде быстро и охотно; немедленно по получении сведений о призыве нижние чины спешили явиться в свои призывные пункты, пренебрегая всеми опасностями распутицы; были случаи, когда некоторые из них проходили до призывного пункта около 100 вёрст пешком в двое суток».

Дунайская армия вначале формировалась в составе четырёх корпусов. Затем в неё включили ещё три армейских корпуса. Сил набиралось, по расчётам Главного штаба, вполне достаточно, чтобы на болгарской земле начать наступательные операции и осады многочисленных крепостей.

Место для форсирования Дуная главными силами русской армии выбиралось самым тщательным образом. Главнокомандующий поставил перед своим штабом следующие задачи: подготовить и издать для войск «Инструкцию для производства рекогносцировок по берегу Дуная»; собрать максимум сведений о неприятеле, стоявшем в прикрытии болгарского дунайского берега; полковнику Нагловскому возглавить на румынских берегах Дуная разведывательную группу и найти удобнейшее место переправы через реку.

Будущий генерал-майор Генерального штаба, состоявший для особых поручений при главнокомандующем, Нагловский со своей задачей справился более чем успешно. Уже 21 мая он предоставил великому князю отчёт. В нём говорилось следующее:

«Выбор пункта для предстоящей переправы армии через Дунай должен обусловливаться следующими соображениями:

   1) При переправе через Дунай войска должны занимать выгодное стратегическое положение, дозволяющее скорое начатие самых решительных наступательных действий.

   2) Пункт, выбранный для переправы, должен отстоять от мест сборов неприятельских войск на такое расстояние, чтобы переправа значительной части армии могла совершаться раньше подхода туда турецких войск.

   3) Местность, лежащая вблизи пункта переправы, должна давать возможность скрытому сосредоточению наших войск и облегчить быстроту переправы.

   4) Свойства берегов Дуная должны, быть выгодными в тактическом отношении».

В тот же майский день полковник Нагловский доложил главнокомандующему, что лучшим местом для переправы главных армейских сил через Дунай он и его рекогносцировочная команда считает район Зимница — Систово:

   — Ваше высочество, это место на речном изгибе отвечает всем требованиям.

   — Согласен, что Систово — удобное место для защиты наведённой переправы. А что оно даёт для нас в отношении турецких коммуникаций? Что мы можем прервать?

   — Сразу за Систово находится узел дорог, ведущих в Рущук, Тырново и через Плевенскую крепость в Софию.

   — Вижу, на карте указано. Путь отсюда кратчайший идёт через Балканские горы к Адрианополю. Четырёхугольник турецких крепостей можно обойти. А что даст нам Зимница в возможностях сосредоточения армии?

   — Её окрестности позволяют скрытно подвести к реке целый корпус, ваше высочество.

   — Это хорошо. А как с наводкой моста?

   — В этом месте острова Адда и Бужиреску разделяют реку на два рукава, что нашим сапёрам и понтонёрам серьёзно облегчает мостовые работы.

   — Вижу, что поработали вы, полковник, самым добросовестным образом. Отчёт ваш утверждаю и приказываю поставить на нём гриф «Секретно». В случае успеха переправы и дальнейших действий заранее обещаю вам Георгиевскую награду.

* * *

Война Турции была объявлена в высочайшем указе утром 12 апреля 1877 года. Большой неожиданностью для русской армии она не стала.

Для императора Александра II и великого князя Николая Николаевича-Старшего утро началось с молебна в главном соборе Кишинёва. Обедня прошла под благовест колоколов. Об объявлении войны знал уже весь город.

После этого Романовы прибыли на городскую окраину. Там, на обширном поле, были собраны 14-я пехотная дивизия генерала Драгомирова, болгарское добровольческое ополчение, 11-я кавалерийская дивизия, 14-я артиллерийская бригада, 7-й сапёрный батальон и Собственный Его Величества конвой.

Командующий Дунайской армии, выйдя из коляски, сел на своего любимого коня по кличке Аксу и расположился перед строем собранных войск. Император верхом на коне объехал войска и возвратился к тому месту, где уже приготовился к богослужению епископ Павел. Поклонившись государю, почтенный пастырь чётко и внятно прочёл Высочайший манифест. После этого преосвященный Павел обратился к главнокомандующему:

   — Благоверный государь, архистратиг воинства русского!

В твоём лице благословляю предводимое тобою христолюбивое воинство святым образом Господа Вседержителя. Христос да пребудет неразлучно с вами, защитниками дела Христова, и да венчает ваши подвиги славными победами.

Затем последовал традиционный молебен. Он начался с обращения епископа Павла к главнокомандующему, военачальниками и войскам:

   — Вожди и воины христолюбивые! Благочестивый государь наш император призывает вас на великий, святой подвиг!..

Когда пошло чтение напутственной молитвы и епископ Павел опустился на колени, великий князь Николай Николаевич, привстав на коне, скомандовал войскам:

   — Батальоны, на колени!

Тысячи воинов послушно исполнили эту команду. Минута была торжественная.

После молитвы преосвященный Павел благословил иконой всё христолюбивое воинство в лице его военного вождя, великого князя Николая Николаевича. Затем войска, построившись в походные колонны, прошли мимо императора, восседавшего на коне. Из колонн во всю ширь поля неслось приветственное «ура».

В тот день русские войска перешли румынскую границу. Командующий Дунайской армией раздавал войскам первые боевые приказы:

   — 29-му Донскому казачьему полку к трём часам дня взять под контроль железнодорожный мост через Серет у Барбоша...

   — Двум батальонам пехотного Селенгинского полка с артиллерией к семи вечера быть у Рени...

   — Авангарду взять под защиту со стороны правобережья Галац и Браилов...

   — График движения воинских поездов через Яссы соблюдать строжайшим образом...

К великому князю прибыли для представления румынские комиссары — полковник Барауци и капитан Братиано. Генерал-инженер принял их тепло: румынская армия в ближайшие дни должна была стать союзницей русской.

Из Ясс к великому князю с докладом о движении по железной дороге прибыл армейский начальник военных сообщений генерал-лейтенант Каталей. Николай Николаевич расспросил его о виденном в пограничных Яссах:

   — Почему румыны задержали в Яссах наш первый воинский эшелон?

   — Ваше высочество, из Бухареста местным властям указания пришли с опозданием. Теперь неурядица с поездами улажена.

   — Как горожане встретили наших солдат?

   — Всюду нас встречают радушно. Здесь хорошо помнят, что Валахия и Молдова ещё вчера были турецкими провинциями.

   — Хорошо, что помнят. Румынский гарнизон Ясс видели?

   — Да, ваше высочество. Он там не маленький.

   — Как выглядят солдаты-доробанцы?

   — Ни в какое сравнение с нашей пехотой. Одеты бедно, ружья дрянные, строя не держат.

   — Что, все военные румыны такие?

   — Нет, не все. Жандармы у них как на подбор. Молодые, одеты хорошо. Похожи на наших юнкеров.

   — В поле будут воевать доробанцы, а не жандармы...

На второй день после объявления войны в адрес императора Александра II пришла телеграмма из Тифлиса. Великий князь Михаил Николаевич сообщал, что его кавказскиевойска двумя колоннами перешли турецкую границу и уже имели первые стычки с неприятелем. Первая кровь в Русско-турецкую войну 1877— 1878 годов пролилась.

По поводу тифлисской телеграммы монарх имел разговор с Николаем Николаевичем:

   — Похоже, на нашего младшего брата ты влияешь самым наилучшим образом.

   — Как это понимать, ваше величество?

   — Ну ты же на Пасху телеграфировал Михаилу, чтобы он на границе действовал только решительно.

   — Телеграфировал. Но Михаил у нас и без того не промах. Сам понял, как надо начинать войну в горах.

   — А о тебе, Николай, скажу одно: отец тобой был бы очень доволен.

   — Благодарю, ваше величество.

   — Ты установил между моей Главной квартирой и штабом армии самые деловые, непринуждённые отношения. От моих генерал-адъютантов и флигель-адъютантов слышу о том только самые лестные отзывы.

   — Воевать наши адъютанты будут вместе. Все — молодёжь из хороших фамилий.

   — Покажут себя — будем выдвигать. Сегодня мною подписан приказ о назначении в штаб армии начальника дипломатической части.

   — Кто он, ваше величество?

   — Нелидов Александр Иванович. Рекомендован лично канцлером. Все переговоры с румынами от твоего имени будет вести он. Подписал я и указ, который касается лично тебя.

   — Ещё не знаю о нём.

   — В указе два пункта. Великий князь Николай Николаевич-Старший назначается шефом 53-го пехотного Волынского полка, а генерал Непокойчицкий Артур Адамович, начальник твоего штаба, — шефом 54-го пехотного Минского полка.

   — Шефство над полком для меня большая честь. Благодарю, ваше величество.

   — Благодарить, Николай, будешь победами на войне. Ты командуешь армией, а не я.

* * *

Главнокомандующий действующей армии обратился к войскам с обращением, в котором объявил о целях начинающейся войны с Турцией:

«12 апреля 1877 г.

Главная квартира,

Кишинёв.

Сотни лет тяготеет иго турецкое над христианами — братьями нашими.

Горька их неволя. Всё, что дорого человеку, святая вера Христова, честное имя, потом и кровью добытое добро — всё поругано, осквернено неверными.

Не выдержали несчастные, восстали против угнетателей, и вот уже два года льётся кровь христианская; города и села выжжены; имущество разграблено; жёны и дочери обесчещены; население иных мест поголовно вырезано.

Все представления Монарха нашего и иностранных правительств об улучшении блага христиан — остались безуспешными.

Мера терпения нашего Царя-Освободителя истощилась.

Последнее слово Царское сказано:

Война Турции объявлена!

Войска вверенной мне армии!

Вам выпала доля исполнить волю царскую и святой завет предков наших.

Не для завоеваний мы идём, а на защиту поруганных и угнетённых братьев наших, на защиту веры Христовой.

Итак, вперёд! Дело наше свято и с нами Бог!

Я уверен, что каждый, от генерала до рядового, исполнит свой долг и не посрамит имени русского. Да будет оно и ныне так же грозно, как и в былые годы. Да не остановят нас ни преграды, ни труды и лишения, ни стойкость врага. Мирные же жители, к какой бы вере и к какому народу они ни принадлежали, равно как их добро, да будут неприкосновенны. Ничто не должно быть взято безвозмездно, никто не должен позволить себе произвола.

В этом отношении я требую от всех и от каждого самого строгого порядка и дисциплины. В них — наша сила, залог успеха, честь нашего имени.

Напоминаю войскам, что по переходе границы нашей мы вступаем в издревле дружественную нам Румынию, за освобождение которой пролито немало русской крови. Я уверен, что там мы встретим то же гостеприимство, как и предки и отцы наши. Требую, чтобы за то все чины платили им, братьям и друзьям нашим, полною охраною их порядков и безответною помощью против турок, а когда потребуется — защищали их дома так же, как свои собственные.

Приказ сей прочесть во всех ротах, эскадронах, сотнях и батареях.

Подписал: главнокомандующий действующей армии генерал-инспектор кавалерии и по инженерной части

Николай».

В тот же день император Александр II дал званый обед в здании дворянского собрания города Кишинёва. На обеде государь и «августейший главнокомандующий» обменялись тостами:

— Я душевно рад, что собственными глазами имел случай убедиться в отличном состоянии действующей армии и в том прекрасном направлении, которое ты сумел дать как штабу, так и всем многочисленным управлениям и войскам. Уверен, что ты исполнишь свой долг.

Пью за здоровье главнокомандующего и его славной действующей армии! Да поможет вам Бог.

Великий князь Николай Николаевич-Старший ответил на тост государя своим, более кратким:

— Ваше величество, от лица моей армии передаю вам, что мы исполним свой долг до последней капли крови.

За здоровье государя императора, ура!..

На том же званом обеде в честь армии, уходившей на поля сражений, был зачитан высочайший приказ о почётном назначении шефами пехотных полков:

53-го Волынского — генерал-адъютанта великого князя Николая Николаевича-Старшего;

54-го Минского — генерал-адъютанта Непокойчицкого Артура Адамовича;

121-го Пензенского — генерал-адъютанта графа Милютина Дмитрия Алексеевича. (Это был первый полк, сформированный в его бытность пребывания на посту военного министра России).

...Русская армия вступила на румынскую землю как дружественная армия. К населению сопредельной страны, совсем недавно обретшей полную национальную независимость, великий князь Николай Николаевич обратился со специальным воззванием:

«Жители княжества Румынии!

По повелению Его Величества Императора Всероссийского, Армия Его, состоящая под моим начальством и предназначенная для военных действий против Турции, вступает ныне в пределы вашей страны, уже не раз радушно встречавшей русские войска.

Объявляя вам об этом, предваряю вас, что мы вступаем к вам как давние друзья и доброжелатели ваши, надеясь встретить у вас то же гостеприимство и то же радушие, которое предки ваши оказывали нашим войскам во время наших прежних военных кампаний против Турции.

Со своей стороны я, выполняя повеления Его Императорского Величества, Августейшего Брата моего, считаю долгом объявить вам, румыны, что проход через вашу страну наших войск и временное в ней пребывание их ни в коем случае не должно тревожить вас и что мы смотрим на правительство ваше как на дружественное нам.

Приглашая вас поэтому к продолжению мирных занятий ваших и к оказанию содействия нашей армии, в удовлетворении её нужд и потребностей, я вместе с тем распорядился, чтобы за все сделанные для неё вами поставки уплачивались без замедления деньги сполна из казначейства армии.

Вам известно, что армия Его Величества отличается строгою дисциплиною. Я уверен, что она поддержит честь свою среди вас. Войска наши не нарушат вашего спокойствия и соблюдут должное уважение к законам, к личности и к собственности мирных граждан.

Румыны!

Предки наши проливали свою кровь за освобождение ваших предков. Мы считаем себя вправе рассчитывать ныне на ваше содействие войску, проходящему через вашу страну, чтобы подать руку помощи угнетённым христианам Балканского полуострова, бедствия которых вызвали сочувствие не только России, но и всей Европы.

Николай.

12 апреля 1877 г.

Бухарест».

Русская армия авангардными полками занимала бессарабский и валашский берега Дуная. На реке господствовала турецкая броненосная флотилия, предпочитая держаться подальше от левого берега. Там возводились береговые батареи, с которых и прозвучали первые залпы в новой Русско-турецкой войне. Исполнялся приказ великого князя Николая Николаевича-Старшего:

   — Турецкие броненосцы из дунайского устья в реку, в местах наших переправ не пускать любой ценой...

Часть вторая ДУНАЙ. ПЛЕВНА. БАЛКАНЫ

омандующий русской армией поторапливал корпуса и дивизии с выходом в назначенные места к Дунаю. Ему не сиделось в бухарестской штаб-квартире. Николай Николаевич посетил в сопровождении нескольких адъютантов и небольших казачьего и румынского конвоев Рени, Галац и позиции береговых батарей.

В Браилове великий князь на площади перед железнодорожным вокзалом сделал смотр 125-му пехотному Курскому полку. В это время к берегу подошёл турецкий монитор, который обстрелял город. Один из снарядов — стальной цилиндр длиной около аршина — упал, подняв тучу пыли, в двадцати саженях от вокзала и не разорвался.

Николай Николаевич осмотрел неразорвавшийся вражеский снаряд:

   — Турки таких делать не умеют, поэтому определённо — германская поставка.

   — Прикажите вывезти снаряд за город и подорвать в каком-нибудь овраге? Или в реку бросить? Калибр-то не наш.

   — Не надо уничтожать первый трофей Дунайской армии. Возьмём с собой в Бухарест и сделаем из него украшение моей штаб-квартиры...

Стальной снаряд с бережением (его везли на кипе сена) доставили в румынскую столицу, во дворец, где разместился великий князь. Там снаряд простоял «в парадном строю» в прихожей, у лестницы всю войну. Николай Николаевич любил показывать его иностранным гостям и корреспондентам-газетчикам. При этом, как бы между прочим, говорил:

   — Разорвись он тогда у галацкого вокзала, и был бы в моей армии, возможно, иной командующий...

В другой раз великий князь со своим адъютантом Дмитрием Скалоном попал под артиллерийский обстрел при посещении города Мачина. Командующий прибыл на батарею, которая прикрывала Мачинский рукав Дуная. В это время из рукава вышла вражеская броненосная флотилия в составе трёхмачтового корвета, вооружённого парохода и трёх мониторов. Турки начали пушечный обстрел русской позиции на окраине города.

Огонь вёлся по батарее, отделённой от города оврагом. С берега было видно, как броненосцы, развернувшись бортом, «кидали» снаряд за снарядом на румынский берег. После каждого выстрела хорошо слышался звук «соп-соп». Великий князь спросил тогда у адъютанта:

   — Ну что, Дмитрий, ты доволен, что находишься под огнём в первый раз?

   — Так точно, ваше высочество. Только в первый раз под артиллерийским огнём, а под ружейным уже стоял...

Инспекционная поездка в Мачин закончилась тем, что великий князь приказал установить на местной батарее 24-фунтовые орудия, подкрепив их мортирами. После первых залпов турки решили лишний раз «не высовываться» из Мачинского рукава.

Вскоре в Дунайской армии появились первые боевые потери. Командующий телеграфировал о том государю следующее:

«25 апреля турки обстреливали Ферапонтьевский монастырь близ Сатунова и причинили ему значительные повреждения, причём в 13-й конной батарее.

которая им отвечала, убит один и ранено два рядовых.

26 апреля утром в Браилове вооружена батарея четырьмя осадными орудиями, которые открыли огонь, после чего удалился 1 корвет и 2 броненосца. Там же была значительная ружейная перестрелка, причём у нас ранен один рядовой».

Когда составлялась телеграмма, начальник армейского штаба Непокойчицкий заметил великому князю:

   — Жаль бедного солдатика. Не там погиб.

Командующий ответил с явным неудовольствием:

   — Тем более что это совершенно ненужная жертва. Не следовало выезжать открыто на позицию против броненосца. Батарее следовало стрелять с закрытой позиции.

   — Увлеклись, ваше высочество, видом броненосца наши конные пушкари.

   — Не увлеклись, Артур Адамович. Воевать не умеют. Не научились в лагерях на стрельбах...

Вскоре пришла и первая победа, она свершилась на дунайских водах. Вечером в обеденный зал армейской штаб-квартиры быстрыми шагами вошёл командующий и громким, ровным голосом произнёс:

   — Ребята, слушай! Сегодня в три часа турецкий трёхмачтовый броненосец был взорван нашими выстрелами и пошёл ко дну.

Ответом на это было «неистовое» «ура» всех, кто в ту минуту находился за столами. Великий князь, улыбаясь, добавил к сказанному:

   — Турецкие броненосцы все эти дни войны держали нас на берегу под шахом. А теперь ходим на шахматной доске мы...

От имени великого князя командиру 11-го корпуса князю Шаховскому немедленно телеграфировалось:

«От всей души поздравляю тебя и войска со славным результатом стрельбы вашей артиллерии. Прикажи объявить тому наводчику, который верным выстрелом взорвал броненосец, что я его жалую знаком военного ордена. Пришли мне его имя и фамилию и фамилию офицера, который командовал орудием. Объявить артиллеристам моё большое спасибо».

Николай Николаевич-Старший приказал отправить краткие телеграммы об одержанной первой победе по пяти адресам: императору, военному министру, великим князьям Константину и Михаилу Николаевичам, адмиралу Казакевичу в Кронштадт:

«Генерал Салов донёс из Браилова, что сегодня 29 апреля в три часа пополудни большой турецкий трёхмачтовый броненосец взорван нашими выстрелами и пошёл ко дну».

На следующий день этим же адресатам была отправлена «разъяснительная» телеграмма огневого боя у Браилова:

«...Имя потопленного броненосца «Лютфи Джелиль», тот самый, который бомбардировал Браилов в моём присутствии. Погибли капитан Наджиб-бей и 200 человек экипажа. От нашей бомбы, взорвавшей пороховую камеру, броненосец пошёл ко дну мгновенно. Полковник Струков и капитан 1 ранга Рогуля с 3 шлюпками бросились спасать утопавших, но успели спасти только одного. Лейтенант Дубасов снял с утопленного броненосца флаг».

Броненосный корвет «Лютфи Джелиль», не имевший бронированной палубы, получил почти одновременно два попадания — из 24-фунтовой пушки и 6-дюймовой мортиры. После сильного взрыва корабль затонул на глубине 22 метра. Его потопление свидетельство о высоком профессионализме тех артиллеристов, кто стрелял по корвету.

Великий князь сдержал своё слово о награждениях. В приказе по армии за подписью её главнокомандующего объявлялись следующие награды героям огневого боя у Браилова. Командовавший батарейцами поручик Самойло получил орден Святого Владимира 4-й степени с мечами, а наводчики орудий рядовые Роман Давидюк и Иван Помпор стали Георгиевскими кавалерами, удостоившись Знаков отличия военного ордена.

* * *

Вскоре в городе Плоешти состоялась встреча русского командующего с румынским монархом, князем Карлом. Ему суждено было в ближайшее время стать королём, а княжеству Румыния — королевством. Разговор шёл доверительно, наедине, без свидетелей. Начал беседу Николай Николаевич-Старший:

   — Должен заметить, ваше величество, что румынские министры стараются ограничить вашу самостоятельность в деле командования армией княжества.

   — Да, вы правы, ваше высочество. Мои министры бывают порой чрезмерно настойчивы.

   — Вам, как князю Румынии, надо не слишком подчиняться кабинету министров. Особенно министру иностранных дел Когольничано и военному — Братиано.

   — Но как это сделать? Ведь я ещё вчера был немецким принцем некоролевских кровей.

   — Вы, ваше величество, по своему положению — главнокомандующий румынской армии. Это даёт вам право действовать самостоятельно во всём, что касается войск княжества.

   — Но мы ещё не вступили в войну с Турцией.

   — Румыния должна в неё вступить, иначе Европа не признает ваши притязания на королевскую корону.

   — Но опять же мои министры...

   — Ваше величество, если вы им не покажете силу своей военной власти, от них будет множество пустых затруднений.

   — Мои министры считают себя самыми эрудированными людьми в княжестве.

   — Это пустые слова. Министры не могут знать всех стратегических требований войны. Поэтому вы должны дать понять, что в дела командования румынской армией им влезать не стоит.

   — Вы меня убедили, ваше высочество. Обещаю действовать вполне самостоятельно.

   — А как с вступлением Румынии в войну?

   — Я решил твёрдо драться вместе с вами против турок. И даже поведу свою армию вместе с русской за Дунай.

   — В добрый час, ваше величество...

После этого конфиденциального разговора в штаб-квартиру великого князя Николая Николаевича прибыл с деловым визитом начальник штаба румынской армии генерал Сланичано. Разговор шёл об участии войск княжества в боевых действиях по ту сторону Дуная. В беседе участвовал и директор императорской дипломатической канцелярии Нелидов.

Когда были обговорены вопросы усиления русских сил румынским корпусом и проблемы, связанные с заготовкой провианта, генерал Сланичано, как бы между прочим, сказал Нелидову:

   — Наш князь Карл после встречи с братом вашего императора заметно изменился.

   — В чём же, господин генерал?

   — Министры Братиано и Когольничано очень встревожены холодностью в обращении с ними князя Карла и великого князя Николая Николаевича.

   — Их высочество, скажем прямо, недоволен образом их действий.

   — Но у нас в Румынии князь не то, что в России царь.

   — А чем конкретно недовольны ваши министры, господин Сланичано?

   — Они высказывают опасения, что с приходом русской армии во главе с великим князем наш князь Карл сделается диктатором.

   — Но это не может произойти. Русская армия не будет вмешиваться в ваши внутренние дела.

   — Но и в таком случае у министров остаются опасения. Братиано и Когольничано боятся, что они потеряют вес при дворе князя и свободу министерской власти.

   — Вашим министрам, генерал Сланичано, можно только посоветовать заботиться раньше об Отечестве, а потом о себе.

   — Так говорит ваш великий князь?

   — Да. Он стоит за то, чтобы Румыния в войне с турнами завоевала перед лицом Европы право быть не княжеством, а королевством...

...Румыния стала союзницей России в войне против Оттоманской Порты по ряду причин. И во многом благодаря финансовой и материальной помощи российской стороны. С началом объявления войны Николай Николаевич-Старший становился человеком, в обязанности которого входило регулирование этой союзной помощи.

16 мая главнокомандующий получил от военного министра Милютина телеграмму с разрешением выдать очередную денежную ссуду румынскому правительству. В телеграмме говорилось:

«Государь император изволил уже предоставить вашему высочеству разрешать выдачу назначенных в ссуду румынскому правительству денег по вашему усмотрению сообразно с образом действий румын».

После войны великий князь скажет:

«Союзники получали от нас золота в достатке, чтобы одеть и обуть свою армию. Мы дали им ружей и орудий, патронов и снарядов столько, чтоб румынская армия выдержала до конца накал войны и участвовала в нашей победе...

Действительно, российская помощь княжеству впечатляла. В первые же дни войны барон Стюарт, русский генеральный консул в Бухаресте, получил для передачи румынскому правительству 250 тысяч рублей золотом.

Но это было только начало. К началу мая Россия поставила Румынии 32 тяжёлых орудия, 9410 снарядов, 4 вагона пороха, 25 тысяч ружей и 3 миллиона 600 тысяч ружейных патронов. В мае из России была доставлена тысяча лошадей для румынской полевой артиллерии.

В апреле — мае 1877 года румынскому правительству был предоставлен заем в один миллион рублей золотом. В октябре того же года Бухаресту была проведена новая выплата, и общий размер займа достиг двух миллионов рублей золотом. А новая партия оружия и боеприпасов включала 5 миллионов патронов, 11,5 тысячи снарядов, более 4,5 тысячи пудов пороха...

* * *

Концентрация русских войск на Дунае продолжалась, хотя не всё здесь было гладко. Единственная железная дорога сковывала размах мобилизационных планов. К этому добавлялись самые различные тыловые неожиданности. Пришла в движение и румынская армия: князь Карл сдержал своё слово, данное великому князю Николаю Николаевичу-Старшему.

Вскоре в армейскую штаб-квартиру пришла телеграмма из Санкт-Петербурга. Император извещал великого князя о том, что он вновь прибудет в действующую армию как её главнокомандующий с наследником—цесаревичем Александром. Государь просил назначить в конвой его Главной квартиры сводную роту и сводный полуэскадрон от всех полков армии и гвардии.

В армейской штаб-квартире стали готовиться к приезду императора и его свиты. Командующий тем временем продолжал совершать поездки в войска, инспектируя их походный быт и организацию службы. Его адъютант Дмитрий Скалой так описал одну из поездок великого князя:

«...Около 5-ти его высочество приказал заложить коляску и поехал на бивак со мной и Бибиковым.

Его высочество вышел из коляски у мест для варки. Около маленького озерца, величиною с добрую лужу, были врыты в землю котлы, под ними топка. Вокруг котлов по пригоркам сидели люди, хлебая из своих котелков горячую похлёбку.

Его высочество, подходя к ним, не позволял вставать и, разговаривая с солдатиками, заставлял их сидя отвечать.

   — Ну, что, братцы, хорошо ли поели?

   — Покорно благодарим, ваше императорское высочество, — хорошо.

   — А хорош ли у вас хлеб? Вот третьего дня я нашёл его дурно пропечённым.

Солдатики, показывая хлеб, говорили:

   — Хорош.

И действительно, хлеб был хороший.

   — А что, братцы, хорошо ли вы стреляете?

   — Хорошо, ваше императорское высочество.

   — А попадаете?

   — Попадаем, ваше императорское высочество.

   — Молодцы.

   — Рады стараться, ваше императорское высочество.

   — А в турка будете попадать?

   — Будем, ваше императорское высочество, — всё громче и звонче отвечали солдатики, всё больше и больше окружая великого князя.

   — Ну и в штыки попрошу вас поработать.

   — Постараемся, ваше императорское высочество, — с воодушевлением ответили солдаты.

   — Да смотри, так, чтобы, турка вот как побежал.

При этом великий князь надел шапку на затылок, подобрал задние фалды и, балагуря труса, побежал, сгибая колени. А солдатики уже рассмеялись — и не успел его высочество договорить: «Смотрите же, ребята, постарайтесь», — как уже все заорали «ура», да так, что в ушах только звенело.

В другом месте его высочество подойдёт к части, поздоровается, поговорит с молодыми, отличит старых кавалеров, а ребята на него глаза так уставят, так уставят... А он-то им: «Спасибо, братцы! Молодцами глядите», — а они-то ему: — «Рады стараться, ваше императорское высочество. Ура!»

Между тем, таким образом подвигаясь вперёд от части к части, его высочество на всех посмотрел и себя всем показал, и Бог знает, как и почему, а уже везде его поняли, всем он приветливо в душу заглянул, и уже всех-то он воодушевил, и уже всем-то он родной стал — обогрел, приласкал, завоевал.

И пойдёт же этот славный солдатик умирать и, ни о чём не думая, себя не пожалеет, а обрушится грозным валом на врага.

В одном месте его высочество спросил:

   — А что, братцы, как сапоги служат?

   — Да уж одну пару посбили.

   — А кто же вам её даст?

   — Ваше императорское высочество.

   — Ну, а довольны ли вы палатками? Не лишнюю ли они вам только тяжесть прибавляют?

   — Очень довольны. Их можно носить, ваше императорское высочество.

   — Так не хотите их оставить?

   — Никак нет, ваше императорское высочество, от них польза большая.

   — Ну, а ранцы?

Солдаты молчат.

   — Любите их?

   — Что делать, ваше императорское высочество, без них нельзя.

   — Так, братцы, так, без них подлинно нельзя, и тяжело, но что же делать...»

Перевозка войск по железной дороге шла с большими трудностями. Ливневые дожди превратили просёлочные дороги в непролазную грязь. В различных местах «провалились» три железнодорожных моста. Четвёртый, у Слатины, обвалился под поездом, который, к счастью, оказался пустым. Армейские сапёры работали, как говорится, не покладая рук.

Тем временем с Кавказа от великого князя Михаила Николаевича одна за другой приходили телеграммы о ходе боевых действий. 9 мая Николай Николаевич-Старший лично зачитал одну такую телеграмму — о взятии крепости Ардаган — перед походной колонной пехотного полка. Стоя на обрыве древнего кургана, генерал-инженер закончил чтение такими словами:

   — Кавказцы взяли Ардаганскую крепость, а вскоре мы с вами возьмём дунайскую крепость. Ура, братцы!

Полк ответил командующему армией дружным «ура!»

* * *

Бои шли пока только на Дунае, в его нижнем течении. Две военные флотилии — русская и турецкая — словно соревновались друг с другом во внезапных нападениях и обстрелах. Однако османы, имея превосходство в бронированных судах, на рискованные дела не решались. Чем и воспользовался их противник.

Одной из побед стал бой катеров лейтенантов Дубасова и Шестакова с вражеским монитором. Последний в ходе поистине лихой атаки на воде был взорван. Великий князь собственноручно написал телеграмму в адрес императора как главнокомандующего всеми вооружёнными силами России в войне:

«...Полагаю, что оба заслуживают одной из высших наград храбрых, хотя в статуте о минах не предвиделось, но сравнить можно с взорванием пороха.

Жду Твоего решения».

Речь шла о награждении лейтенантов и членов их экипажей орденами Святого Георгия и Знаками отличия военного ордена (Георгиевскими крестами). Александр II на заслуженные награды скупиться не стал.

Николай Николаевич собственноручно вручил Фёдору Дубасову и Александру Шестакову ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени. Для лейтенантского звания это были исключительные награждения. Великий князь спросил героев дунайских вод:

   — Что вы чувствовали, когда с победой вернулись к своим?

Шестаков, «до сих пор ещё так потрясённый в нервной системе», не удержал слёз, но всё же ответил:

   — Когда вышли на берег, то вся моя команда плакала и обнималась.

   — Ещё бы, ведь вы шли на смерть.

   — Ваше высочество, это мы осознали только дома.

   — Молодцы. За подвиг вам всем честь и слава...

Командующий по такому случаю направил поздравительную телеграмму в Санкт-Петербург Гвардейскому экипажу. Шестаков был офицером этой воинской части, отправившись на войну добровольцем...

Следующее дело на дунайских водах славной страницей вошло в боевую летопись и той Русско-турецкой войны, и Российского Императорского флота. Дело обстояло так.

Россия по условиям мира, который подвёл черту под Крымской (или Восточной) войной 1853—1856 годов, лишилась права иметь на Черном море военный флот. Поэтому с началом новой войны султанская военная флотилия господствовала на водах Дуная — от его устья до Видинской крепости. В состав флотилии входили броненосные корветы, мониторы, канонерские лодки, колёсные пароходы и другие суда, имевшие артиллерийское вооружение.

Что могли противопоставить на реке неприятелю русские? Только небольшой отряд минных паровых катеров, вооружённых шестовыми (носовыми и кормовыми) минами и минами-«крылатками», то есть буксируемыми. Это были предшественники будущих миноносок, эскадренных миноносцев, торпедных катеров войн XX века.

Отрядом минных катеров командовал 32-летний лейтенант Фёдор Дубасов. Ему великим князем Николаем Николаевичем-Старшим было предоставлено многое решать самому. Флотский офицер задумал провести дерзкую ночную атаку турецких кораблей в Мачинском рукаве дунайского устья. В ночную экспедицию Дубасов взял четыре катера: своего «Царевича», «Ксению» лейтенанта Шестакова, «Джигита» мичмана Персина и «Царевну» мичмана Баля.

Катера были надёжны в прибрежном морском плавании, но тихоходны. Смысл атаки состоял в том, чтобы ночью найти неприятельский корабль, подойти к нему почти вплотную и ударом о борт длинным деревянным шестом взорвать мину на его конце. Экипажи катеров состояли из пяти-семи человек, вооружённых ружьями и револьверами. Защитой в ближнем бою от пуль служили броневые заслонки. Матросы и офицеры дубасовского отряда горели желанием отличиться на войне.

Собрав командиров, лейтенант изложил им свой план, продуманный до деталей. В Мачинском рукаве катера идут кильватерным строем, под самым берегом. Ночью это была хорошая маскировка, но и большая опасность: турки могли обстрелять катера из ружей с речного обрыва. И что ещё хуже — из орудий. Дубасов предупредил:

— До тех пор, пока османы нас не обнаружат, всем идти за «Царевичем» малошумным ходом, погасив все огни. Курить запрещаю. Курительные трубки настоятельно рекомендую всем оставить на берегу...

Определились и роли в предстоящей ночной атаке. К неприятелю катера должны были подойти незаметно и как можно ближе. Затем «Царевич» даёт полный ход и атакует первым. Атаку повторяет «Ксения». «Джигит» окажет помощь тому катеру, которому она понадобится. «Царевна» оставалась в резерве.

В случае успеха первого нападения Дубасов предусматривал атаку и соседнего вражеского корабля. Но только в том случае, если ближайший речной броненосец после подрыва шестовой мины не сможет защищаться огнём из своих орудий и ружейной стрельбой.

Катера вышли на поиск вражеской речной флотилии в ночь на 14 мая. Береговые конные разъезды казаков разведали примерное местонахождение турецких кораблей. Но те вечером могли сменить позицию, благо речные воды команды знали хорошо. Поэтому на катерах изготовились к неожиданной встрече с неприятелем. Погода в ту ночь не благоприятствовала русским морякам: луна ярко освещала речную гладь; ветер не был попутным.

Около двух часов тридцати минут с впереди идущего «Царевича» турецкие броненосцы были обнаружены: они стояли под парами, видимо, ожидая нападения. С катеров отчётливо просматривались три речных гиганта. Ближе всех стоял колёсный пароход «Килидж-Али», за ним — монитор «Сейфи», краса и гордость султанской Дунайской военной флотилии, а далее виднелась канонерская лодка «Фетх-уль-Ислам».

Главную цель в атаке выбирать не приходилось, ею являлся только броненосный монитор. Лейтенант Дубасов отдал команду экипажам катеров:

— Перестроиться для атаки! Я атакую первым!

Катера на ходу перестроились попарно. Впереди шли «Царевич» и «Ксения», два других катера на небольшом расстоянии — сзади. Атакующие прошли незамеченными почти половину дистанции, когда турецкий часовой с «Сейфи» их окликнул. И, не получив ответа, выстрелом из ружья поднял тревогу.

То ли ночь в середине мая была тёплая, то ли турки постоянно были настороже, но орудийная прислуга спала на верхней палубе. Ружейный выстрел и крики часового подняли её на ноги в считаные секунды. Броненосец стоял под парами и мог начать стрельбу из кормового орудия, размещённого на верхней палубе. Поэтому лейтенант Дубасов развернул свой катер для атаки так, чтобы нанести шестовой миной удар в левый борт монитора чуть выше кормовой раковины.

Орудийная прислуга так торопилась, что кормовое орудие раз за разом сделало подряд три осечки. По всей видимости, английские инструктора на флоте султана в предвоенные годы часть своих трудов потратили зря. Эти осечки и позволили «Царевичу» совершенно беспрепятственно, если не считать летевших навстречу ружейных пуль, подойти к монитору и ударить о его корму шестовой миной. Раздался глухой взрыв, и корма «Сейфи» у всех на глазах стала садиться в воду.

Судовая команда в страхе бросилась на нос броненосца и оттуда возобновила ружейную пальбу. Пули щёлкали по броневым заслонкам русских. Взрыв шестовой мины превзошёл все ожидания: пробитыми оказались и борт монитора, и его палуба. Над «Сейфи» поднялся тёмный столб дыма высотой более ста футов.

В первую минуту после взрыва показалось, что дубасовский катер тоже погружается в воду — его накрыло волной. Экипаж делал всё возможное, чтобы как можно скорее дать задний ход и пустить в дело паровой эжектор для выкачивания воды. В эти минуты из башенного орудия подорванного броненосца был сделан первый выстрел. Тогда Дубасов условным сигналом приказал лейтенанту Шестакову повторить атаку.

«Ксения» решительно пошла вперёд. Удар её шестовой мины пришёлся против броневой орудийной башни, из которой одновременно со взрывом раздался второй выстрел. «Ксения» с ходу ткнулась о борт вражеского корабля. Взрыв разрушил не только борт монитора, но и его палубу. Вверх полетели многочисленные обломки. Пушки «Сейфи» больше не стреляли, хотя его команда продолжала вести стрельбу из ружей.

Катер Шестакова встал: его винт запутался в обломках. «Царевич» тоже не слушался руля, поскольку ещё был полон воды. Половина экипажей устраняла неисправности, а вторая из-за броневых заслонок вела перестрелку с турками.

Беда заключалась в том, что минные катера обстреливались не только с монитора, но и с палуб стоявших поблизости «Килидж-Али» и «Фетх-уль-Ислама». Русских спасала только ночная темнота и спешка турок, которые в эти минуты опасались повторения атак на другие корабли.

С колёсного парохода началась орудийная стрельба. Но высокие его борта не позволяли расчётам пушек выцеливать в ночи маленькие катера: те находились слишком близко. С «Килидж-Али» в ночь летел снаряд за снарядом, с канонерской же лодки артиллеристы могли стрелять только по одному сектору, в котором атакующих не оказалось.

На «Царевиче» и «Ксении» неисправности устранили почти одновременно. Когда катера вновь обрели ход, лейтенант Дубасов приказал выходить из боя. Развернувшись, катера легли на обратный курс. На глазах их экипажей монитор «Сейфи» окончательно погрузился в воду, и над Дунаем, как победный салют, прогремело троекратное:

— Ура! Ура! Ура-а-а!

Дубасовский отряд возвращался в базу с большой победой. Среди его четырёх экипажей не оказалось не только убитых, но даже и раненых.

Великий князь Николай Николаевич-Старший позаботился о награждении Георгиевскими крестами участников дерзкого ночного рейда в Мачинском рукаве Дуная. Кроме того, командиру отряда Фёдору Дубасову при производстве его в январе 1878 года в чин капитан-лейтенанта старшинство в воинском звании отдавалось от победного дня 14 мая 1877 года.

Николай Николаевич постарался во всех подробностях узнать о том бое на речной воде. И доложить всё узнанное императору Александру II.

...Последствия атаки «Сейфи» и потопления броненосного монитора были таковы. После утраты второго броненосца турецкая Дунайская флотилия совсем перестала вести активные действия. Она больше не мешала противной стороне готовиться к форсированию полноводной реки.

Делавар-паша, командовавший отрядом кораблей в Мачинском рукаве, в страхе бежал в крепость Рущук, бросив свои экипажи на произвол судьбы. Но англичанин на султанской службе, командовавший военным флотом Турции на Черном море Гобар(Гобарт)-паша решил спасти речную броненосную флотилию. Он сумел заставить её главного начальника Арифи-пашу вывести остатки отряда Делавар-паши из Мачинского рукава. Что тот и сделал, удачно миновав поставленные с русских катеров минные заграждения.

* * *

В середине мая дожди приняли угрожающий характер. Все намеченные планы воинских перевозок по железной дороге были давно сорваны. 16 мая великий князь телеграфировал государю следующее:

«...Полотно между Барбошем и Браиловым размыто так, что движение приостановилось. Когда восстановится, пока неизвестно. Вода в Сереете так поднялась, что пришлось развести плавучий мост в Барбоше. Вследствие этого появилась новая задержка...»

Переход через Дунай ещё не состоялся, а великого князя уже крайне озаботила несогласованность действий с союзниками — румынами. Князь Карл оказался «под прессом» своих министров, которые стали поговаривать о территориальном расширении княжества за счёт «кусочка земли» на дунайском правобережье вместе с городом Видин.

20 мая состоялась очередная встреча Николая Николаевича с князем Карлом. Речь шла о предстоящих совместных действиях. Русский командующий сразу же счёл нужным заметить своему собеседнику:

   — Ваше величество, ваши министры по отношению к нам действуют неоткровенно.

   — В чём, ваше высочество?

   — Мы не против того, что румынские войска сосредотачиваются в Малой Валахии для действий против Видинской крепости. Но союзные действия должны согласовываться.

   — Я прибыл в вашу штаб-квартиру, чтобы изложить наш план начала войны.

   — Это большая любезность с вашей стороны. Так что же задумал ваш военный министр?

   — Румынская армия переправляется у Четати, обходит Видинскую крепость с западной стороны, занимает у ней в тылу Белградчик и атакует Видин с южной стороны. Каково?

   — Смею заметить, что такой план наступления на сильную крепость неудачен.

   — Почему?

   — Во-первых, атака полностью лишена внезапности. Во-вторых, вы рискуете быть опрокинутыми в Дунай. Погибнете в речных водах или будете вынуждены спасаться в Сербии, отступив за реку Тимок. А последнее для вас особенно опасно, князь.

   — Чем же, ваше высочество?

   — Вы должны знать, что Австрия, объявившая о своём нейтралитете в конфликте на Балканах, одновременно заявила, что примет в нём участие, если война будет перенесена на её территорию.

   — Но моё княжество не собирается воевать с Австрией.

   — Верно, не собирается. Но турки, преследуя вас, перенесут военные действия не только на сербские земли, но и во владения Австрии. Тогда Валахии и Молдове угрожает участь Трансильвании.

   — Моя армия постарается взять Видин и разгромить крепостной гарнизон, хотя он и значителен по силам.

   — Тогда в случае успеха вы отбросите войска видинского паши на правый фланг русской армии, которая не успеет переправиться через Дунай целиком. И мы, ваши союзники, получаем вред.

   — А как поступать посоветуете моему военному министру вы, ваше высочество?

   — Совет здесь может быть только один: союзники должны согласовывать все свои действия, чтобы не навредить ненароком друг другу и добиваться общей победы над турками.

   — Хорошо, мой Сланичано будет завтра у вас...

Николай Николаевич доложил о том разговоре в письме императору. Через день в армейскую штаб-квартиру прибыл сын государя великий князь Владимир Александрович с ответным письмом императора. Тот постарался расставить все точки над «i» в вопросах главного командования:

«...Будь уверен, что, несмотря на Моё присутствие в армии. Я ни в чём не буду тебя стеснять, но главные распоряжения должны будут делаться Моим именем, чрез тебя, так как по учреждении армии главнокомандующий в присутствии государя делается Его начальником Главного штаба.

О всех подробностях Мы переговорим лично...»

Русская артиллерия пока ещё не обстреливала турецкие укрепления на противоположном берегу Дуная. Первыми через реку завязали артиллерийскую дуэль турки, причём сделали они это крайне самонадеянно.

Возведённая в Туртукае батарея орудий крупного калибра обстреляла батарею русских в Ольтенице. Та открыла ответный огонь, который оказался меток: амбразуры вражеского укрепления во многих местах оказались разрушенными, и туркам пришлось свезти орудия с батареи, чтобы их не потерять. Когда солдаты начали восстанавливать батарею, их разогнали меткими попаданиями всего трёх картечных гранат.

Когда об этом огневом поединке доложили Николаю Николаевичу, он велел составить благодарственный приказ от своего имени ольтеницкой батарее:

   — Поздравить пушкарей от меня лично. Приказ размножить и зачитать перед строем во всех батареях армии — пеших, конных и донских казачьих. Пусть равняются на Ольтеницу...

Боевые действия ещё не начались, а вокруг событий на Балканах в Европе уже шла война дипломатическая. 29 мая великий князь завтракал у императора. Вернувшись к себе, он отпустил по своим делам адъютанта Дмитрия Скалона. Тот, воспользовавшись нечастой свободной минутой, пошёл навестить своего давнего знакомого, прибывшего в Бухарест, секретаря министра иностранных дел князя Горчакова — барона Владимира Александровича Фредерикса.

Фредерикс обрадовался приходу столичного приятеля, хотя и находился в «ужасно удручённом расположении духа». Он с ходу обратился к Скалону с поразившей того просьбой:

   — Дмитрий Антонович! Ради бога, помогите мне уйти из МИДа. Устройте меня в армию. Попросите великого князя принять как бывшего преображенца и назначить на любой полк.

   — Что это значит, Владимир Александрович? Как мне вас понять? Ужели увлечение войной вас побуждает проситься в строй? А где же здоровье?

   — Я постараюсь вынести всё.

   — А разве вы сможете вынести тяготы в походе и в бою? У вас, мой дорогой, нет на то необходимых сил. И с первого бивака, после дождя или ночной сырости, вам придётся отправиться в дивизионный лазарет и эвакуироваться из госпиталя домой.

   — Так что же мне делать?

   — Лучше оставить это увлечение, Владимир Александрович. Не в ваши годы уходить на войну...

Барон Фредерикс горячо перебил собеседника:

   — Не это побуждает меня к такому шагу, но полный душевный разлад. Невыносимо наблюдать возмутительную деятельность, в которой я вынужден принимать безвольное участие. Ведь бог знает что у нас творится.

   — Что же вас так возмущает?

   — Помилуйте, мы только что открыли кампанию, не успели сделать первых шагов, как уже ограничиваем себя в действиях.

   — То есть как это — ограничиваем себя в действиях? Я вас не понимаю.

   — Дмитрий Антонович, мы дали обещание за Балканы не идти.

От такой мидовской новости полковник Скалой даже ахнул:

   — Как за Балканы не идти?!

   — Разве вы этого не знаете?

   — Ничего не слыхал. И почти уверен, что его высочество тоже не слыхал.

   — Не может быть! Ведь инструкция об этом была послана графу Шувалову в Лондон ещё 18 мая для сообщения лорду Дерби. Меня возмущают до глубины души эти вечные опасения и успокоения Англии. Я не разделяю воззрений моего канцлера и страдаю от его угодничества, доходящего до унижения.

   — Понимаю вас, Владимир Александрович. Но в строю вам всё-таки не место. Успокойтесь, поживём — увидим.

Распрощавшись с бароном, Скалой поспешил в армейскую штаб-квартиру, чтобы разбудитьвеликого князя. Тот, услышав скрип отворившейся двери, не открывая глаз, спросил:

   — Что такое?

   — Я узнал от Фредерикса, что нами дано обещание Англии за Балканы не идти. Если вашему высочеству это уже известно, то простите, что потревожил.

Великий князь приподнялся:

   — Что ты говоришь, Скалой?! Какой вздор! Кто тебе это сказал?

   — Секретарь Горчакова, барон Фредерикс.

   — Не может быть! Давай его сюда.

   — Неудобно, ваше высочество. Он мне доверился, думая, что я это уже знаю. Можно иначе убедиться.

   — Как?

   — Можно сказать канцлеру, что до вас такой слух дошёл из-за границы. От газетных корреспонденций тех иностранцев, которые прикомандированы к вашему штабу.

   — Хорошо. Я, таким образом, обращусь за разъяснениями к Горчакову. Хитрит что-то старый канцлер. Свою игру ведёт в тайне от главнокомандующего армией...

Итогом этого разговора стало объяснение с глазу на глаз великого князя с императором. У канцлера Горчакова были взяты разъяснения. В результате российскому посланнику в Лондоне графу Шувалову по телеграфу было приказано, чтобы он воздержался от представления англичанам посланной ему инструкции.

Когда Николаю Николаевичу-Старшему стали доподлинно известны все детали лондонского дела, он заметил:

   — Следовало бы нашему канцлеру с его дипломатами до поры до времени не заботиться мнениями англичан. А то мы ещё и Дунай не перешагнули, а Горчаков в Лондон уже инструкции шлёт по такому поводу...

На одном из свиданий главнокомандующего с императором 10 июля Александр II спросил великого князя:

   — Николай, где же ты всё-таки надумал перейти Дунай? Не у Галаца же в тростниковых болотах?

   — Нет, ваше величество. У Зимницы. Я уже вам докладывал об отчёте полковника Нагловского.

   — Да, помню. А всё же, чем хорошо то место?

   — Напротив Зимницы болгарский Систово. Город небольшой, не крепость. Каких-то укреплений и батарей в нём не замечено. Да и место удобное для переправы. У румынского берега есть бугристый островок. Он прикроет движение войск к реке, подвод понтонов и доставку лодок. А там и наплавной мост до того островка легко устроить.

   — Место переправы осмотрено?

   — Сам смотрел, ваше величество. За сегодняшний день с раннего утра, по туману, весь речной берег облазил от Зимницы и Турну-Магурелли.

   — Похвально. А кто будет форсировать Дунай первым?

   — Завтра в Турну-Магурелли военный совет собираю. Генерал Драгомиров очень просится первым со своей дивизией.

   — Надо уважить, раз просится. Дивизия его может по выучке считаться образцовой в нашей армии.

* * *

Военный совет 11 июня состоялся под строжайшим секретом. Мысль главнокомандующего устроить переход через Дунай по линии Зимница — Систово получила одобрение. Совет решил больше с форсированием реки не медлить, тем более что весеннее половодье уже спало.

К такому решению подталкивало и то, что в армейскую штаб-квартиру от кавказского главнокомандующего великого князя Михаила Николаевича поступило уже немало телеграмм о победных делах над турками. Война на Кавказе вовсю кипела, а на Дунае только шли, и то не часто, артиллерийские дуэли да схватки моряков в речном устье.

На том военном совете начальник армейского штаба генерал-адъютант Непокойчицкий доложил последние разведывательные данные о противнике, полученные от лазутчиков-болгар:

   — Сил у турок в месте переправы, по последним данным, чуть более четырёх тысяч человек с шестью орудиями. В самом Систово стоит гарнизоном 770 человек пехоты при двух пушках. Несут караулы по берегу.

   — Ближайший турецкий лагерь от Систово где находится?

   — У Вардама. Там около трёх с половиной тысяч турок и четыре орудия. Могут подойти к берегу за час с небольшим.

   — А дальние резервы?

   — Они от Систово в 50-80 километрах. Уже это одно для нас хорошо. В Тырново четыре тысячи, в Рущуке — 21 тысяча, в Никопольской крепости — 10. Но они помешать переправе, Бог даст, не поспеют вовремя.

   — Место речной переправы разведано?

   — Да, в нескольких рекогносцировках. Ширина Дуная здесь всего 700 метров. Правда, болгарский берег высок. Лазутчики рассказывают, что высота береговых обрывов доходит от 8 до 20 метров. Но у самого Систово есть удобные выходы на прибрежные высоты. Так что карабкаться на обрывы нашим стрелкам особо не придётся...

Когда речь пошла о том, кого первым пустить на тот берег, встал генерал-лейтенант Драгомиров. Обращаясь к великому князю, он сказал:

   — Ваше высочество, настоятельно прошу вас и военный совет доверить моей дивизии первой шагнуть в Болгарию. За её боевое состояние отвечаю как за самого себя.

   — Михаил Иванович, государь просил вам передать, что он в вас верит, и потому пойдёте первым.

   — Ваше высочество, передайте его величеству, что четырнадцатая себя на переправе не посрамит.

   — Ваше слово мы знаем. Хочу предупредить всех присутствующих о том, что место переправы держать в строжайшем секрете. О нём до дня перехода не будут знать даже чины главной квартиры при государе.

   — Позвольте узнать, кто будет готовить переправу?

   — Переправа и последующее устройство моста поручены мною, если кто того не знает, генералу Деппу, начальнику инженеров армии и командиру 3-й сапёрной бригады генералу Рихтеру.

Действительно, тайну места переправы удалось сохранить. Известен случай: Александр II послал одного из своих флигель-адъютантов в Зимницу узнать, что там делается для переправы. Посланец пришёл в немалое недоумение и в первую минуту даже подумал, не было ли ошибки в названии местности.

...Тем временем начальник армейских инженеров представил главнокомандующему «Примерный расчёт переправы войска на правый берег Дуная». Поскольку от инженерного обеспечения переправы зависело очень многое в успехе форсирования Дуная, великий князь заслушал Деппа в присутствии своего штаба:

   — Табельных понтонов в сапёрной бригаде Рихтера у нас достаточно?

   — Нет, ваше высочество, по расчётам, представленных вам, их не хватает.

   — Местные средства используете?

   — Лодок у местных жителей крайне мало. Больших судов вовсе нет.

   — Тогда где же выход?

   — Он найден, ваше высочество. В Слатине, на реке Ольта начата постройка деревянных понтонов. Мы их сплавим вниз по реке до Зимницы и укроем в местном речном рукаве.

   — А пушки Никопольской крепости?

   — Не помешают. Речное течение быстро, а караван поведут балтийские моряки. Они уже на месте.

   — Тех плотов на переправу надо много строить. Успеете?

   — По расчётам, да. Плотники для работ собраны со всех полков. Работают днём и ночью. Слатинские плоты и будут основным материалом при наведении переправы от Зимницы.

   — А что железные понтоны системы полковника Златинского? У нас же их не одна дюжина.

   — На них, ваше высочество, предлагается переправить первый десант. Ружейные пули такой понтон вряд ли смогут пробить на удалении в тысячу шагов.

   — Как с пароходом у Фламунды? Он поднят или ещё только готовится к подъёму?

— Уже поднят и готов к ходу. Вода из его трюмов откачена почти полностью...

История с пароходом «Аннета» была такова. Он плавал по Дунаю под английским флагом. Русские моряки захватили его у Фламунды, где пароход с двумя буксируемыми баржами сел на речную мель. Для турок это секретом не стало, и они попытались было разбить пароход артиллерийским огнём. Тогда его «притопили», но с предохранением от порчи машин. Пароход оттого сразу превратился в почти не видимую мишень, и ему грозило только случайное попадание снаряда.

С началом подготовки к переправе из трюмов «Аннеты» откачали воду и подготовили пароход к плаванию. До наведения моста Зимница — Систово он перевёз на болгарский берег основные силы десанта, исключая его авангард. В той ситуации «Аннета» стала драгоценной находкой для тех, кто замышлял совершить стремительный бросок через Дунай.

Изготовленные у Слатины понтоны и плоты для двух мостов (172 понтона и 60 плотов) тремя эшелонами благополучно переправили к Зимнице. Батареи Никопольской крепости для команды балтийцев капитана 1 ранга Новосильского «проблемой» не стали. Равно как и опасный нрав горной реки Ольта с её быстрым течением, извилистым фарватером, мелями и запрудами.

Командование Дунайской армии позаботилось и о том, чтобы защитить переправу, особенно наведённые мосты от нападений вражеской речной флотилии. Было решено прикрыть место переправы минными заграждениями, поставленными ниже по течению. Однако перегородить такую полноводную реку, как Дунай, оказалось делом не простым.

Великий князь Николай Николаевич списался с генерал-адмиралом Константином Николаевичем. Так «на свет» появилась русская военная флотилия на Дунае. В крепости Бендеры устроили минный склад, куда завезли 755 морских якорных мин, 1800 пудов пороха и 400 пудов динамита. Туда же доставили 330 пробковых поясов, десять сигнальных фонарей и десять подзорных труб.

Первая минная постановка состоялась у устья Дуная у Рени, в устье реки Сереет. Целью этого заграждения было обезопасить барбошский железнодорожный мост от обстрелов из орудий турецких мониторов.

Последующие минные постановки с известной степенью надёжности изолировали речную броненосную флотилию неприятеля от Среднего Дуная. Теперь она на участке Рени — Гирсово даже и не думала показываться. Всего русскими на Дунае было выставлено 509 якорных мин.

* * *

11 июня вечером генерал Драгомиров собрал в Бее близ Зимницы старших командиров своей дивизии и приданных ей частей. Он объяснил им движение полков к месту переправы, объявил график движения по часам. Первый эшелон войск должен был быть в Зимнице около трёх часов утра 13 июня.

Драгомиров лично зачитал офицерам приказ на предстоящую переправу и бой на болгарском берегу. Приказ «по-суворовски» был краток и военному человеку ясен:

«...Никогда не забывать объявлять перед делом, что собираемся делать. Последний солдат должен знать, куда и зачем он идёт...

У нас ни фланга, ни тыла нет и быть не должно, всегда фронт там, откуда неприятель...»

Начальник дивизии приказывал полковым командирам позаботиться о том, чтобы прибывшие войска не «изменили наружный вид» Зимницы, которая хорошо в погожий день просматривалась с противоположного берега:

   — Турецкие дозоры не должны до начала самой переправы иметь даже намёка на то, что в городке полно наших солдат...

   — На берегу Дуная кучками не ходить и, боже упаси, разводить костры...

   — Войскам палаток не разбивать. Держаться скрытно...

   — Все пушки и понтоны прятать за домами, которые побольше, за заборами от турецких глаз...

   — Чтобы на перекрёстках не было ни солдат, ни орудий, ни упряжек...

В первом эшелоне к месту переправы выступили из мест расквартирования 4-я стрелковая бригада, горные батареи, кубанские казаки-пластуны, понтонные батальоны и 23-й Донской казачий полк. Драгомиров при переходе был среди своих солдат, ведя с ними «душевные беседы»:

   — Ну, ребята, нам велено идти в первую голову. А посылают нас потому, что верят не мне, а вам. Понимаете?

   — Понимаем, ваше превосходительство.

   — Средины для нас нет: или мы будем за Дунаем, или в Дунае. Понимаете?

   — Понимаем, ваше превосходительство.

   — А если вам страшно, так скажите — я других попрошу.

   — Никак нет, ваше превосходительство.

Турецкие дозоры на болгарском берегу, часовые в самом Систово так и не заметили ничего подозрительного в напротив лежащей румынской Зимнице. Тревога ими была поднята лишь тогда, когда русские начали переправу через реку.

...Русская армия начала форсирование Дуная главными силами к Систово. В авангарде оказалась 14-я пехотная дивизия с частями усиления, которой ставилась задача закрепиться и в любых условиях удержаться на «систовском пятачке».

В первом броске через Дунай переправлялись одиннадцать рот пехотного Волынского полка, 60 донских казаков, одна горная батарея и сотня кубанских пластунов. На каждую роту приходилось по шесть понтонов. При этом было сказано, что единовременное отчаливание безусловно обязательно только для первого рейса. Были объявлены лица, которые должны в бою заменить генерала в случае его гибели или тяжёлого ранения.

При последнем свидании перед переправой Драгомирова с главнокомандующим великий князь попросил дивизионного начальника об одной «личной» услуге:

   — Михаил Иванович, мой сын, тебе знакомый Николай Николаевич-Младший, просится быть прикомандированным к твоему отряду. Не возражаешь?

   — Что вы, ваше высочество. Великий князь обещает быть толковым начальником. Ради бога, пусть идёт со мной.

   — Ещё один генерал у меня просится охотником переправляться в твоей свите.

   — Кто такой?

   — Скобелев 2-й. Наш туркестанец, тебе известный.

   — И его возьму. Буду только рад...

С наступлением темноты вечером 14 июня назначенные к переправе первыми войска в полном молчании спустились к реке. Все приказы передавались в полголоса. Курить было строжайше запрещено.

Начали двигать к берегу понтоны и лодки. Сперва на повозках, потом спускали в воду и тянули по речному «рукавчику» к месту переправы. Там переправочные средства распределялись по ротам пехотинцев-волынцев. В Зимнице находился корпусной командир генерал Радецкий. Участник того поистине исторического перехода русской армии через Дунай так описывает его начало:

«...Едва началось первое движение, вдруг тревога: стая диких гусей, испуганная движением понтонов, поднялась с болотвины и страшно загоготала.

Генерал в отчаянии.

   — Ну, — говорит ему его начальник штаба Дмитровский, человек, бывавший на Кавказе, — дорого бы обошлись нам эти гуси, если на том берегу были бы черкесы; они, шельмы, знают, что даром гуси с таким гвалтом не поднимаются ночью с болота.

Но на том берегу всё тихо, и огоньки, кое-где мелькающие, дремлют в неподвижности.

В десять часов тревога пуще первой. Понтоны выехали на мост. В ночной тишине вдруг раздаётся адский треск: вся земля застонала; уху, успевшему привыкнуть даже к разговору шёпотом, треск этот показался светопреставлением, за сто вёрст в окружности должен он разбудить турок.

   — Бога ради, поезжайте скорее к коменданту, — говорит генерал Драгомиров своему ординарцу, — и достаньте соломы; сколько можно взять везите, хоть все крыши велите ободрать, но достаньте.

Явилась солома.

Шум стал тупее.

Понтоны проехали.

Идёт артиллерия.

Треск и шум ещё сильнее, соломы нет уже и помина.

   — Ну, всё пропало, — решают генералы, — турки приготовят нам встречу, и ещё какую: притаятся, и затем пойдут.

В 11 часов ожидать и прислушиваться стало невмоготу.

   — Идёмте! — сказал генерал своим и отправился к берегу.

Тут вскоре стали подходить понтоны; по мере того как они подходили, принимались связывать из них паромы.

Войска стояли на берегу.

Тишина была мёртвая; ни звука, ни взрыва голоса, ни огонька. Чуялось, что дисциплина, доверие, невольное чувство самосохранения и сознание торжественно страшной минуты действовали на каждую солдатскую душу отдельно и стояли как бы в воздухе.

Когда понтоны выстроились вдоль берега и генерал Драгомиров их осмотрел, последовало приказание пехотным войскам стать при понтонах, в порядке, прежде уже указанном.

Разместились солдатики у понтонов на берегу.

   — Готовы? — спросил генерал.

   — Готовы! — ответили шёпотом голоса.

   — Ну, с Богом, садись.

Стали рассаживаться.

   — Сели?

   — Сели.

   — С Богом, отчаливай.

Генерал снял фуражку, перекрестил понтоны, перекрестился сам; все солдаты тоже, сняв шапки, перекрестились.

Тихо поплыли понтоны.

Нигде ни звука...

Твёрдо были все убеждены, что турки ждут, и вот-вот сейчас раздастся адский огонь...

На берегу со своим штабом стоял генерал Радецкий...

...Когда в рассказе о переправе 15-го июня говорят о генерале Радецком так: «он присутствовал на ней от самого начала до конца и глядел на неё безмолвен и спокоен», — эти слова много значат и выражают собою крупный факт. Для всех было ясно, все чувствовали, что если корпусной так безмолвен и спокоен, значит, дело идёт как следует, а если опасность явится, то этот же корпусной сумеет их выручить!

Итак, началась переправа.

Всё замирает в каком-то никакому человеческому слову недоступном напряжении слуха и зрения, сквозь тишину и мрак.

Был второй час утра на исходе: едва-едва начинал брезжить рассвет. Убеждение, что турки, притаившись, ждут, становилось всё сильнее и ускоряло сердцебиение. Все, кто мог, взяли бинокли и, несмотря на темноту, пытались хоть что-нибудь разглядеть. Едва заметными силуэтами виднелись или, вернее, мерещились наши понтоны по Дунаю. Казалось, что шли они тихо, хотелось им дать паровое движение, хотелось им дать крылья.

Вечностью адски мучительною тянулась и пронизывала сердце каждая секунда.

   — Чу, не выстрел ли?

   — Нет, ничего.

Слух ещё становился острей.

   — Нет, это солдатские голоса здесь, — кто-то сказал.

   — Подходят.

   — Нет ещё.

   — Я вам говорю подходят: вон, видите, чёрная полоса — это берег, а вон силуэты наших лодок.

   — Вижу.

Всё продолжает безмолвствовать в глубоком сне.

   — Что же они?

   — Видно, не ждут.

Не верилось такому счастью.

   — Подплыли.

   — Да-да, вот.

Молчок.

Вдруг белый дымок вспыхнул в чёрной дали; раздался выстрел из ружья.

Молчок.

   — Первая, — сказал кто-то на нашем берегу.

Несколько солдат перекрестилось.

Ещё выстрел.

Опять молчок.

Третий выстрел, четвёртый, пятый.

Но выстрелы все одиночные. Ясно было слышно, что то был огонь сторожевых турецких часовых, на которые наши не отвечали; он поддерживался всё время, но звучал жиденькою ниточкою.

Очевидно стало, что на берегу турецкой армии нет.

Вот завизжал турецкий рожок.

Минуты идут за минутами: видно, что наши высаживаются, прибыв приблизительно к тому месту, которое генералом Драгомировым было выбрано для десанта.

Четверть часа спустя смотрят — лодки возвращаются.

Первая пристала.

   — Ну что?

   — Слава Богу, благополучно, — докладывает солдатик.

   — Наши не стреляли?

   — Никак нет-с, ваше превосходительство, подскочил было к ним один турка, его так живьём на штыки и взяли, потому шуметь не приказано было...

Второй рейс велел начать генерал.

И тут вдруг раздаются уже выстрелы всё чаще и чаще; нить густеет.

И когда последние лодки первого отряда стали прибывать к берегу, берег покрываться стал прибегавшими турками.

Масса выстрелов осветила берег, точно тысячами огней.

Генерал Драгомиров просит у генерала Радецкого разрешения отправиться на тот берег.

Генерал разрешил. Это было в конце второго рейса, в четвёртом часу утра.

В лодку сели М.И. Драгомиров, Скобелев 2-й, штаб начальника дивизии и прибывшие от главнокомандующего адъютанты.

Едва отчалили, как лодку стали осыпать пулями со всех сторон, то в воду, то в борт лодки, а в лодку не попадает.

Все уцелели.

Но увы, не всем так повезло.

Во втором рейсе пришлось увидеть глубоко поразившую всех картину. С трёх наших понтонов раздались выстрелы вверх, потом тихо пошли они ко дну.

То был последний салют погибавших молодцов Минского полка! Вечная и славная им память. Понтоны были пробиты турецкими выстрелами.

Переехали благополучно. Берег уже наш. Высадка происходила несколько правее назначенного места, у Текир-Дере.

Бой кипел во всём разгаре.

Войска турецкие, как оказалось, после первых аванпостных выстрелов с необычайною быстротою собрались на берегу, прибежав из лагеря, отстоявшего от места высадки в вёрстах четырёх.

Бой шёл по всей местности от берега вплоть до Систовских высот.

Наши дрались с ожесточением, турки тоже, хотя много земли уже было у них отнято.

Генерал Драгомиров, осмотрев всё, что происходило вокруг него, и уяснив себе, насколько это было возможно в страшном дыму и в утреннем тумане, положение, остался как будто недоволен...

   — Ничего не разберёшь, лезут, лезут...

Скобелев был рядом с ним; оба они были пешком.

В раздумье и молча глядел М.И. Драгомиров; тоска опять начинала мучить.

Тут как раз раздаётся голос Скобелева:

   — Ну, Михаил Иванович, поздравляю.

Генерал взглянул на него с удивлением и видит, как лицо Скобелева горело каким-то особенным выражением, не то радости, не то страсти.

   — С чем? — спросил М.И. Драгомиров.

   — С победою, твои молодцы одолели...

В это время пришла радостная для всех весть, что прибыл пароход «Аннета» с двумя буксируемыми баржами для перевозки войск. Пароход вели моряки Гвардейского экипажа. Высадка пошла деятельнее.

В восьмом часу картина боя стала уясняться. Турки, видимо, отступали со всех сторон.

Около девяти часов утра турки отступили повсюду. Дело могло считаться блистательно конченным. Четвёртая стрелковая бригада и вторая бригада 14-й дивизии владели уже главными высотами...

Всем войскам было велено укрепиться на взятых ими у турок позициях. Преследовать турок далее генерал Драгомиров признал безусловно ненужным...»

* * *

С началом переправы император Александр II с главнокомандующим прибыли на прибрежный курган, который был уже оцеплен сотней донцов лейб-гвардии Казачьего полка. Здесь государь увидел на вершине холма неразорвавшийся турецкий снаряд. Спросил командира полка:

   — Откуда достали?

   — С Турно казачий разъезд сотника Полушкина привёз, ваше императорское величество.

В разговор вмешался великий князь:

   — Разряжен ли он? — спросил с беспокойством.

   — Никак нет, ваше высочество, — ответил за полкового командира сотник Полушкин.

   — Ну так, брат, убери тогда его, — приказал главнокомандующий.

Казачий сотник, доставивший от батареи на дунайском берегу трофей, смутился. Видя это, император, улыбаясь, сказал:

   — Пусть лежит тут, на холме. Осматривать тот берег он нам не помешает.

Николай Николаевич-Старший, однако, стал настаивать:

   — Ваше величество, на войне и палка порой стреляет. Пусть сотник отнесёт свой трофей на сотню шагов от наблюдательного пункта. Хоть немного подальше.

Наконец Александр II согласился с увещеваниями и сказал казачьему офицеру:

   — Коли главнокомандующий приказал, надо и мне ему подчиняться. Бери, сотник, этого турка и неси под холм. Да смотри, носком поставь его на землю там, где кони не топчутся.

   — Слушаюсь, ваше величество! — Сотник Полушкин взялся за тяжёлую чугунную гранату, прилетевшую на румынский берег с турецкой батареи.

В императорской свите после окончания такого разговора невольно заулыбались. Всем думалось:

«Счастливо день начинается. Снаряд от турок смерти никому не принёс. Дай Бог, чтобы наша решительная переправа за Дунай прошла удачно...»

Самодержец «всея Руси» в тот день «был необыкновенно весел, что и сообщалось всем». Когда рассвело и солнечные лучи стали слепить глаза стоявшим на прибрежном холме, он сказал младшему брату:

   — Я сегодня нарочно надел крест Святого Георгия покойного государя Николая Павловича. Он счастливый, с ним всегда одерживали победы.

   — И здесь будем ждать победы, ваше величество. Радость и надежда вселилась в мою грудь. Другими словами и сказать как-то не могу.

   — Дай Бог, порадуй, Господи, русское оружие...

Долго стояли на кургане два брата Николаевича, осматривая в подзорные трубы переправу. Уже больше молчали, изредка вполоборота косясь на тыльную часть холма. За курганом, шагах в пятидесяти, находилась карета, к которой сходились отовсюду телеграфные линии на временно поставленных столбах.

Офицер связи не отходил от телеграфного аппарата: весть об удачной или, не дай бог, неудачной переправе через Дунай могла первой прийти к государю только «по воздуху» . Ждать ему и тем, кто стоял на холме или толпился под ним, пришлось долго. Но всем было слышно: на том берегу бой шёл жаркий, хотя пушки били гулко, не часто...,

...В 5 часов 30 минут пополудни в армейскую штаб-квартиру, в которой находился император Александр II, пришла телеграмма от начальника армейского штаба генерал-адъютанта Непокойчицкого из Зимницы, с места переправы. В ней говорилось:

«Предначертания вашего императорского высочества увенчались полнейшим успехом: многотрудная и сложная в настоящую кампанию задача военного дела — переход Дуная — разрешена; Систов и окружающие высоты в наших руках. Я счастлив, что могу от души поздравить Государя Императора и ваше высочество с блестящим успехом наших храбрых и дорогих войск.

Переправлены уже вся пехота 14-й дивизии, стрелковая бригада, сотня пластунов, гвардейская рота, 1-я бригада 9-й пех. дивизии и до ночи перевезётся 2-я бригада, одна горная батарея, 6 орудий 14-й арт. бригады и до ночи будет на той стороне три батареи, сотня казаков, затем перевезётся 35-я пех. дивизия...»

Телеграмму зачитали в штабе. Все слушали стоя. После окончания чтения император Александр II взволнованным голосом провозгласил:

   — Ура главнокомандующему и войскам!

Ответное «ура» прозвучало трогательно, задушевно.

Когда установилась тишина, государь торжественно произнёс, подойдя к младшему брату:

   — Жалую тебе за переправу Георгия 2-й степени!

И монарх обнял своего брата, полководца русской армии в Турецкой войне.

В наградном рескрипте от 15 июля. 1877 года главнокомандующего действующей армией генерал-адъютанта великого князя Николая Николаевича-Старшего говорилось кратко:

«За переправу армии через Дунай у Систова».

...Когда из палатки, где проходила немноголюдная церемония награждения, вышли государь и великий князь, они увидели стоявших в строю лейб-гвардейцев Казачьего полка и терскую сотню Императорского конвоя. Александр II подошёл к строю и громко произнёс:

   — С победой, братцы!

Вверх полетели шапки, и воздух над холмом долго сотрясался криками «ура!». Затем император с главнокомандующим подошли к терцам-конвойцам:

   — С малолетства сроднившись с армией, я не вытерпел и приехал, чтобы разделить с вами труды и радости. Я рад, что хоть части моей гвардии на Дунае досталось трудное дело, и она геройски исполняет его.

С этими словами государь обнял младшего брата, и они расцеловались на глазах у всех.

Сотенный командир терцев, уловив мгновение, подмигнул своим казакам. То был условный знак, и терцы дружно запели только на днях сочинённую ими казачью песню:

Николаевичи прослушали бесхитростную песню терских казаков со всем вниманием, с улыбками на лицах. Когда «отзвучали» последние слава, государь обратился к своему конвою:

   — А знаете ли вы, как отличились сунженцы на Кавказе?

Император с великим князем сняли перед строем фуражки. Александр II с воодушевлением воскликнул:

   — Ура нашим братьям-кавказцам!

По рядам терских и донских казаков императорской гвардии вновь прокатились возгласы «ура!». На том общее ликование закончилось: к императору и главнокомандующему от «телеграфной кареты» с новой телеграммой спешил офицер-связист. На болгарском берегу Дуная события развивались в тот день чрезвычайно быстро.

* * *

Императору Александру II о ходе переправы докладывали телеграммами из Турну-Магурелли каждые четверть часа. К месту переправы, в Зимницу, государь прибыл на следующий день. С первой «оказией» он был уже на болгарском берегу.

Когда у Систово через Дунай и остров Адда была наведён первый понтонный мост (его назвали Нижним), по нему на противоположный берег потянулась длинная вереница войск, повозок, орудийных упряжек. Одновременно люди переправлялись на лодках и понтонах. Гребцами во многих случаях служили уральские казаки — потомственные рыболовы Каспия и реки Урал.

Второй мост, получивший название Верхнего, был наведён через остров Бужиреску. Длина первого составляла около 1200 метров, второго — свыше 1200 метров. Нижний мост был построен за четыре дня, Верхний — за тринадцать дней.

Великий князь, прибыв к месту переправы, поздравлял с боевым успехом то сапёр, то моряков и понтонёров:

   — Спасибо вам, сапёрчики! Спасибо, молодцы!..

   — Славно поработали, понтонёры! Молодцы!..

   — Слава вам, балтийцы!..

На переправе Николая Николаевича уже поджидал «персональный» понтон с командой гребцов из уральских казаков. Главнокомандующий пошутил:

   — У меня, генерал-инспектора кавалерии, теперь целая флотилия. Я имею своих кавалеристов-моряков — уральцев.

Пока штабисты главнокомандующего располагались на пароме со своим «грузом», великому князю представили героя-понтонёра: он спасся на доске от разбитого турецким снарядом понтона, сумев доплыть до острова, который лежал вёрстах в пяти ниже места переправы. И спасся не только сам, но сумел вытащить из воды двух раненых солдат-пехотинцев. Николай Николаевич спросил:

   — Откуда родом будешь, герой?

   — Тверской я, ваше императорское высочество.

   — Как звать-то?

   — Иванов-Крымов Александр, ваше высочество.

   — Знатная у тебя, братец, фамилия. Где научился так лихо плавать?

   — Да на Волге-реке, ваше высочество. Где ещё можно реку вширь мерить руками?

   — Я приказал представить тебя к Георгию за спасение двух товарищей. Поздравляю.

   — Премного благодарен, ваше высочество.

   — Молодец, солдат. А теперь иди-ка в лазарет. Пусть тебе ногу как следует перевяжут...

Понтон медленно стал пересекать Дунай, прицеливаясь к берегу у Систова. Все пассажиры стояли. Лейб-казак держал в руках штандарт главнокомандующего. Тот негромко переговаривался со своим начальником штаба, из-под козырька белой фуражки всматриваясь в приближающийся болгарский берег:

   — Вот мы и перешли Дунай, Артур Адамович.

   — Да, ваше высочество. Слава богу. А сколько мы об этом думали и тревожились!..

   — О переправе думали много. Теперь нам надо думать, как идти вперёд, к Балканским горам...

Несмотря на быстрое речное течение, гребцы подвели понтон вполоборота к пристани у болгарского берега. Там главнокомандующего уже поджидали сын великий князь Николай Николаевич-Младший и командир 14-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Драгомиров. Обняв того и другого, инженер-генерал сказал дивизионному начальнику:

   — Михаил Иванович, спросил я на том берегу, в прибрежном лазарете одного раненого солдатика-волынца, почему у него осталось ровно тридцать патронов. Не меньше и не больше. Знаешь, что он мне на то ответил?

   — Догадываюсь, ваше высочество.

   — Солдатик сказал, что дивизионный начальник приказал в день переправы взыскивать с каждого, у кого из положенных на человека 60 патронов останется меньше половины. Правда ли это?

   — Правда. Я приказал в атаке на этом берегу не увлекаться пальбой, а работать больше штыком.

   — Вижу, что твои хорошо сегодня потрудились в штыковых атаках.

   — Дай Бог, чтоб так было и дальше, ваше высочество. Штыковыми ударами погнали турка от Систово.

   — Расскажи нам, как дело было?

   — Сам я переправлялся через Дунай в третьем эшелоне. Как только сошёл на берег, так сразу вон к той мельнице и поспешил. Стрельба там большая шла.

   — Извини, перебью. Сильно турки дрались?

   — Сильно. Перед самой мельницей идёт раненый солдат из литовцев. Одной рукой размахивает ружьём, а второй держится за пробитую голову и кричит: «Так нельзя! Разве так дерутся?» Дальше слышу крик в кустах. Подбежал с адъютантом и солдатами, что со мной переправились. Видим такую картину: раненый турок пытается заколоть нашего санитара, который хотел его перевязать.

   — И что ты приказал?

   — Приказал, разумеется, турка на штыки поднять. Грешен.

   — Дальше говори. Каким ты, Михаил Иванович, бой с мельничной высоты увидел?

   — Те, кто переправился, сильно растянулись вдоль берега. Местами полки перемешались в рукопашной. Стал наводить порядок распоряжениями. Потом встретил штабс-капитана Дронова из первого эшелона — весь в крови. Спрашиваю его: «Что, Дронов, вы ранены?» А он на мой вопрос не отвечает, а говорит: «Всё хорошо идёт, турки всюду сбиты».

   — Штабс-капитана твоего к ордену представить можно?

   — Безусловно, ваше высочество. Герой. Роту вёл в первом ряду, получил за бой несколько штыковых ранений.

   — Будет награждён. Как артиллеристы наши действовали у Систово?

   — Молодцами. Особенно горная батарея. Втащили пушки на речной обрыв и помогли пехоте отбить контратаку турок. Сильно они в ту минуту на нас навалились...

К месту, где стоял главнокомандующий, подошла сводная гвардейская рота Императорского конвоя. Она форсировала реку в числе первых и успела отличиться в рукопашном бою. Драгомиров спросил разрешения у великого князя:

   — Дозвольте, ваше высочество, поблагодарить ваших гвардейцев за отличную работу? Не успел я сегодня это сделать. А вы спрячьтесь за адъютантов, а то не мне поздравлять бойцов придётся.

   — Дозволяю, Михаил Иванович. Спрячусь.

Командир 14-й пехотной дивизии, подойдя к остановившейся роте, снял запылённую фуражку и сказал торжественно:

   — Спасибо, братцы! Честь и слава вам, молодцы! Показали себя, сослужили службу царю-батюшке дети Русской земли!

   — Рады стараться! — громко отвечали гвардейцы.

В эту минуту к ним, не выдержав, подошёл великий князь, войсками гвардии командир. При виде его нижние чины подтянулись, взяв ружья на караул, а ротный командир капитан Косач отдал рапорт. В знак благодарности Николай Николаевич сказал и своё слово:

   — Спасибо вам, молодцы. Доказали на деле, что вы достойные представители гвардейских частей, и оправдали выбор вашего начальства. Знайте, братцы, что для меня вы как родные дети.

Ответом на такие отеческие слова стало «ура» гвардейцев. Великий князь обошёл строй роты, спрашивая о погибших и раненых, о настроении людей в бою.

Тут пришло известие, что катер лейтенанта Платова, на котором находился император, цесаревич, военный министр Милютин и царская свита, подходит к берегу. Великий князь, Драгомиров и бывшие с ними люди поспешили к пристани встречать.

Монарх всероссийский вступил на болгарский берег. Первое, что он сделал, — улыбаясь, подал генерал-лейтенанту Драгомирову шейный крест Святого Георгия 3-й степени. Обняв дивизионного начальника, сказал ему:

   — Поздравляю тебя, Михаил Иванович, с победным днём. Твоя молодецкая дивизия первой шагнула за Дунай. И награда тебе от меня за этот большой подвиг.

   — Премного благодарен, ваше величество, за такую честь.

   — Ты её заслужил, как никто другой в сегодняшний день, Михаил Иванович. Носи своего Георгия со славой...

Приняв положенный в таких случаях рапорт от командира сводной гвардейской роты капитана Косача, Александр II сел на лошадь и поехал в город Систово, первый город, освобождённый русской армией от турок. По пути шпалерами выстраивались роты 35-й пехотной дивизии, которая вслед за 14-й начала переправляться через Дунай. Солдаты, надев на штыки шапки, приветствовали своего государя несмолкаемыми криками «ура».

На окраине города императора встречало местное православное духовенство и жители. Государь сошёл с лошади, снял фуражку и приложился к кресту. Затем, предшествуемый болгарскими священниками, проехал в городской собор, где состоялось богослужение. По дороге процессию забрасывали цветами женщины и дети. Лица болгар светились радостью: на их землю вступила армия избавителей от векового османского ига.

После этого состоялась церемония награждения в штаб-квартире 8-го армейского корпуса, которая на первое время обосновалась в Систово. Корпусной командир Радецкий удостоился ордена Святого Георгия 3-й степени, командиры драгомировских пехотных бригад генерал-майоры Голицын и Петрушевский — Георгиевских наград 4-й степени. Георгия 3-й степени удостоился начальник армейского штаба генерал от инфантерии Непокойчицкий.

В наградном рескрипте генерал-лейтенанта Фёдора Фёдоровича Радецкого говорилось:

«В награду за отличное мужество и храбрость, оказанные при переходе войск через Дунай у Систово 15 июня 1877 года».

У Артура Адамовича Непокойчицкого наградные строки звучали несколько иначе:

«В награду за подвиги отличной распорядительности во время войны с Турцией, увенчанные блестящим успехом при переходе русских войск через Дунай, в таком пункте, где неприятель не ожидал переправы».

После церемонии награждения и недолгого праздничного обеда главнокомандующий поехал осматривать место боя на Систовских высотах. Недалеко от них, в ложбине, он увидел белые кибитки подвижного лазарета. Они были пусты. Великий князь спросил вышедшую из одной из кибиток сестру милосердия:

   — А что, сестрица, палаты ваши пусты? Где раненые-то?

   — Отправили к переправе. Полковой врач их повёз на берег. Подводы болгары привели, они все такие радостные. А раненые у нас ещё будут.

   — Откуда будут? Бой-то уже часа два как затих?

   — Ещё не всех пособирали на высотах-то. Вон, смотрите, ещё везут, и прямо к нам.

Действительно, по склону холма стали спускаться несколько непривычных для глаза болгарских повозок. Возчиками были систовцы. Раненых, по всей видимости наскоро перевязанных на поле боя, оказалось до трёх десятков человек. Ранения были больше в руки и ноги. Николай Николаевич-Старший подошёл к первой повозке и спросил ближайшего солдата:

   — Во что ранен, голубчик?

   — В ногу, ваше благородие.

   — Ну что, больно?

   — Да ничего, ваше благородие. Терпимо.

   — Будь здоров, братец. Поправляйся.

   — Покорно благодарю. Дай вам Господь Бог добра.

Соседний молодой солдат полулежал на повозке, устланной соломой, молча от боли сжав зубы. Главнокомандующий спросил и его:

   — А ты, братец, ранен куда?

   — А вот сюда.

С этими словами солдат приподнял всю в кровяных пятнах рубашку и показал на свежую пулевую рану. Великий князь только покачал головой.

   — Что ж тебя в роте на месте не перевязали?

   — Да все рвались на турка. И я со всеми бежал, пока совсем не свалился.

   — Сестрица, принимай раненых. А этого молодца перевяжи первым. Видишь, как он исстрадался.

После этих слов Николай Николаевич обратился к одному из своих адъютантов и вполголоса велел ему:

   — Задержись в лазарете. Узнай и запиши для меня имя и полк этого геройского солдатика. В числе первых его за переправу награжу Георгиевским крестом. Заслужил. Дай только Бог, чтоб выздоровел и увечным не стал.

* * *

Зимница и Систово стали местом переправы главных сил русской армии через Дунай. Перед этим завязались бои за Буджакские высоты на речном правобережье близ устья реки. Здесь действовал Нижнедунайский отряд под начальством командира 14-го корпуса генерал-лейтенанта Циммермана. К слову сказать, турки из стратегических соображений больших сил в Добрудже никогда не держали и местные крепостные гарнизоны почти все состояли из одного батальона пехоты с несколькими орудиями.

Переправа была совершена близ Галаца и Браилова, у небольшой деревушки Заклысь, в Камышевых плавнях. Первым эшелоном через Дунай шла бригада 18-й пехотной дивизии, которой командовал генерал-майор Даниил Жуков. Фронтовой корреспондент газеты «Русский мир» так описал эту десантную операцию:

«...В ночь на 10 июня Ряжский и Рязанский пехотные полки, будучи переправлены заранее в деревню Заклысь, на тот берег Дуная, двинулись на заготовленных там судах по болотам к Буджаку для десанта. Не успели они проплыть половины расстояния, как по ним турки открыли убийственный огонь, огонь прямо в упор в массы наших солдат, скученных на судах.

Мало того, им турки не давали высаживаться: пришлось брать штыками каждую пядь завоёванной земли. Вы сами можете дополнить эту картину страшной резни, которая происходила и в болотах, и на Буджакских высотах. Но, говорим, нужно было видеть наших молодых солдат, как они шли в огонь и как они показывали себя в рукопашных схватках. Я видел старых офицеров-севастопольцев, и их отзывы были таковы, что они не ожидали от этой молодёжи, что она будет так драться.

Много ложилось убитыми, много валилось и тонуло в болотах, но ничто не останавливало их. Они заняли берег. В иных местах болотная вода стояла до плеч. Они выскочили из лодок и плотов, кинулись за убегающими турками и преследовали их по пятам.

Если вы взглянете на карту, то увидите, что ещё от берега до Буджакских высот порядочное расстояние. Вот это-то расстояние, около трёх вёрст, наши два полка то на лодках и плотах, то цепью проходили, преследуя бегущего неприятеля, под страшным огнём неприятельской цепи, расположенной второю линиею у подошвы, высот. Затем на них грянула с высот артиллерия.

Ряжцы шли впереди. Чуть было дрогнули молодцы, уже поредевшие от убыли и измученные таким ужасным переходом, но за ними на плотах подплыли рязанцы. Сплотившись дружною стеною,они пошли выбивать вторую линию неприятеля под страшным артиллерийским огнём. Здесь на своих плечах потянули они по болотам артиллерию и в убийственном огне успели установить её на одном более возвышенном месте.

Очевидцы говорят, что первый наш орудийный выстрел оказал такую громадную нравственную поддержку нашим солдатам и навёл на турок такой панический страх, что с этих минут участь Буджакских высот была решена. Неприятель дрогнул и, отстреливаясь, стал отступать. Наши взобрались на горы с разных сторон и шаг за шагом выбивали неприятеля. Здесь было несколько кавалерийских атак неприятельской кавалерии, но меткою стрельбою и стойкостью они были отбиты.

Генерал Жуков, командир этого отряда, преследовал неприятеля до деревни Гарван, далее которой измученные люди, бывши 12 часов в огне, идти уже не могли...

Наших пало 28 человек. Я видел доктора перевязочного пункта. Он говорил, что раны всё более в верхнюю часть тела, а у убитых их было по три, по четыре и более ран, от пуль и от штыков. Можете судить, какая была свалка!

Занятие Буджака произвело на турок полную панику. Они отступили к Исакче и тотчас дали знать, чтобы мачинский отряд оставил город и двигался по тому же направлению. Таким образом, мы в этом месте от Галаца до Мачина владеем теперь двумя берегами Дуная».

...Пока переправлявшиеся через Дунай войска закреплялись на болгарском берегу, главнокомандующий успел позаботиться о многом. Было установлено на всякий случай несколько артиллерийских батарей на подступах к Систово. Все городские пекарни занялись выпечкой хлеба для армии: у турок здесь были захвачены большие запасы муки и зерна.

Началось составление армейских отрядов для действий в разных направлениях. На город Тырново отправлялся отряд генерала Иосифа Владимировича Гурко. В его состав включили 4-ю стрелковую бригаду генерала Цвецинского, болгарские добровольческие дружины (шесть) генерала Столетова, кавалерийскую бригаду князя Евгения Максимилиановича (Астраханский и Казанский драгунские полки, гвардейский Сводный почётный конвой Его Величества), сводную кавалерийскую бригаду князя Николая Максимилиановича (Киевский гусарский и 30-й Донской казачий полки) и Донскую казачью бригаду полковника Чернозубова (полки 21-й и 26-й).

Отряд начальника 2-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал-лейтенанта Иосифа Гурко, который был вытребован на войну из Санкт-Петербурга, получил название Передового. Его численность доходила до десяти тысяч человек. Он состоял из 42 кавалерийских эскадронов и казачьих сотен, 4 батальонов стрелков и 6 дружин болгарских ополченцев, 26 конных и 14 горных орудий. Один из драгунских офицеров вспоминал:

«Всякий, кто попал в Передовой отряд, считает себя счастливцем, да как же этому не радоваться, когда будешь в беспрестанных делах, впереди всех, да вдобавок, как говорят, мы будем открывать путь армии за Балканы».

Кавказской казачьей бригаде полковника Тутолмина, входившей в состав Передового отряда, главнокомандующий отдал приказ занять Плевну (её гарнизон тогда, по данным разведки, значительным ещё не был). Эта же дивизия составляла заслон Систовской переправы со стороны крепостей Никополь и Видин.

Кавказская бригада состояла из 2-го Кубанского казачьего полка, Владикавказского-Осетинского полка терцев и Донской казачьей конно-горной батареи. Всего 12 сотен конницы при 8 орудиях.

Из 12-го и 13-го армейских корпусов состоял Рущукский отряд силой в 75 тысяч человек, ему предстояло наступать на крепость Рущук. Общее командование отрядом возлагалось на наследника цесаревича Александра, будущего императора Александра III. Он должен был прикрыть левый фланг армии со стороны Тырново.

Рущукский отряд обеспечивал левый фланг Передового отряда, которому предстояло наступать в направлении на Константинополь. В оперативное подчинение цесаревича поступал Нижнедунайский отряд, наступавший в Добрудже.

Третий отряд русских войск получил название Западного. Он прикрывал наступление войск Гурко со стороны Никопольской крепости. Основу отряда составлял 9-й корпус генерал-адъютанта Криденера. Ему ставилась задача взять Никополь, а потом идти к Плевне.

Позже исследователи отметят, что такое разделение главных сил Дунайской армии по воле её главнокомандующего стало по сути отказом от плана начальника Главного штаба Обручева. Оправданием являлось то, что на месте было виднее.

Великий князь Владимир Александрович назначался командиром 12-го армейского корпуса. Генерал Банковский переводился начальником штаба к цесаревичу. Таковы были первые распоряжения по армии Николая Николаевича-Старшего на болгарской земле.

В те дни, находясь в Систове, он впервые обмолвился со своими адъютантами о том, что стало его тревожить с началом войны:

— Я устал, постоянная ходьба каждодневно к государю меня утомляет. И я узнал, что свита императора очень критикует мои действия.

* * *

Действия Николая Николаевича-Старшего в первые дни войны на болгарской земле критиковали не только люди из императорской свиты. Военный министр Д.А. Милютин в своём дневнике писал:

«27 июня. Понедельник.

...Великий князь решается не останавливаясь идти вперёд к Тырнову и далее чрез Балканы, не приступая к осаде Рущука, как до сих пор предполагалось».

«29 июля. Среда.

...Я воспользовался случаем, чтобы представить государю некоторые соображения относительно составленного великим князем плана действий, по моему мнению, крайне рискованного и даже безрассудного...

Государь вполне согласился с моими соображениями: безрассудно было бы идти за Балканы с частью армии, когда в тылу остаются справа и слева от пути сообщения огромные силы неприятельские. Известно, что Порта со всех сторон собирает войска на Дунайский театр действий. Она даже оставила в покое Черногорию, которую почти готова уже была раздавить...»

...Наступательное движение Передового отряда, начатое 25 июня, развивалось достаточно успешно. Преследуя отступавших турок, войска Гурко освободили древнюю болгарскую столицу город Тырново. Он являлся центром Тырновского санджака (области) Дунайского вилайета (провинции) Оттоманской Порты. Турки отступили здесь столь поспешно, что не успели предать огню большие склады провианта и мосты через реку Янтру.

Горожане исключительно тепло встречали своих освободителей. Командир 15-го стрелкового батальона подполковник Савич вспоминал:

«...Около 11 часов утра перед городом генерал Гурко встретил нас и повёл с песнями и музыкой в Тырнов.

Масса жителей болгар, греков и других национальностей встретила нас за городом с букетами и венками. Остальные же, которые не поспели, встречали на улицах. Шествие было вполне торжественное. Офицеры и солдаты были не только все обвешаны цветами, но в знак признательности болгары дарили платки носовые, вышитые золотом, выносили лучшие свои вина, раздавали булки целыми сотнями и не знали, чем ещё выразить свою благодарность и любовь.

Женщины в середину фронта вбегали и жали руки. Крики «браво» и пение болгарских национальных песен провожали нас по всему городу. На площади встретило болгарское духовенство в облачении и с хоругвями.

Везде, куда ни взгляни, видишь торжество и великий праздник, только не убранные ещё турецкие трупы напоминали, что торжество не обошлось без кровопролития.

Расположили весь наш отряд и болгарские ополчения за городом на площади. В городе поставлены были караулы. Обходы встречались на каждом шагу, и вообще порядок стал такой, будто вечно Тырнов был под нашими властями...»

Когда в армейскую штаб-квартиру пришло известие о том, что занят древний Тырнов, Николай Николаевич-Старший решил с берегов Дуная перебраться туда. Очевидец событий так описывал прибытие русского главнокомандующего в древнюю столицу Болгарского царства:

«...Главная Квартира на походе представляла также живописные своеобразности. Впереди на некотором расстоянии следовал небольшой авангард из казаков и часть пехотного конвоя Главнокомандующего, за ним в коляске четверней ехал Его Высочество, здоровье которого не позволяло продолжительного движения верхом, окружённый наиболее приближёнными из своей свиты. Затем следовал штандарт Великого Князя, ещё несколько экипажей и остальная часть конвоя.

По сторонам головы кортежа, в живописном беспорядке и широко рассыпавшись, следовал личный состав Главной Квартиры, в котором пестрели весьма разнообразные костюмы: военные, полувоенные, статские и даже духовные. Всё это съезжалось, разъезжалось, обгоняло друг друга, разговаривая между собою, двигаясь вперёд шагом под звуки игравшей по временам музыки, бывшей при казачьей конвойной сотне.

Хвост кортежа составляла длинная вереница экипажей и повозок, замыкавшихся наконец небольшим арьергардом...

...Перед деревнею Поликраишти в Сеновцах Великого Князя встретило население с венками и образами. Поблизости находился высокий курган, около которого Великий Князь остановился для отдыха и чтобы выждать спешивший, наперерез к нему, крестный ход с хоругвями, шедший из какой-то лежавшей в стороне церкви.

Въезд в Тырново, куда мы прибыли сегодня утром, был настоящим триумфальным шествием. Вёрст за пять от города в деревне Модель обыватели смастерили нечто вроде триумфальной арки, сквозь которую проходил наш кортеж, окружённый толпою местных жителей с духовенством, при звуках звонких ударов в висячие железные доски, заменявшие колокола...

...В конце ущелья наш кортеж перебрался вброд через извивающуюся по дну его речку Янтру и очутился у въезда в город. Дорога слева окаймлялась отвесною стеной из небольших скал, уступы которых были усеяны местными обывателями, оглашавших воздух криками «ура» и хлопаньем в ладоши. Чем далее мы подвигались, тем гуще и гуще становились толпы, народа, вышедшие навстречу. При въезде же в черту города масса жителей буквально запрудила весь путь...

На улице Хаджи Павли воздвигли триумфальную арку с надписью: «Добре пришёл». Одним словом, город употребил всё зависевшее, чтобы обставить торжеством наше вступление в древнюю столицу Болгарии...»

Тырновцы участвовали в Сентябрьском восстании 1876 года. Они сумели сохранить знамя тех дней, на котором был начертан девиз: «Свобода или смерть!» Он был вышит тырновчанкой Вангели и стал воинским символом Горноряховской четы. Знамя было торжественно вручено 4-й дружине Болгарского ополчения генерала Столетова.

* * *

В Тырново было решено, не задерживаясь, двигаться за Балканы. Рассматривая карту, Николай Николаевич-Старший сказал своему старому сослуживцу по войскам столичной гвардии генералу Гурко:

   — Иосиф Владимирович, как там у тебя, лошади не подустали? О людях я не спрашиваю, настрой у них на редкость бодрый.

   — Да нет, ваше высочество. Подковы пока не посбивали, горячих кавалерийских дел не было.

   — Тогда надо идти за Балканы. Смотри, здесь на разном удалении от Тырново четыре горных прохода по перевалам — Шипкинскому, Травненскому, Хаинкиойскому и Твардицкому. Что говорят о них местные болгары? Опрошены они?

   — Опрошены. Сами к нам пришли, в проводники просятся.

   — Так бери проводников.

   — Уже взял, ваше высочество. Болгары с оружием, биться с османами хотят не хуже наших ребятушек.

   — Что же они говорят о перевалах?

   — Рассказали многое в деталях. Самый удобный перевал — Шипкинский. Но он уже занят турками и укреплён. Говорят, что южнее его, в Казанлыке сосредоточены большие силы османов. Турки есть, но в малом числе, на Травиеннском и Твардицком перевалах.

   — А четвёртый, Хаинкиойский? Что там, Иосиф Владимирович?

   — Болгары сказали, что турками он не охраняется.

   — Почему?

   — Объяснили так: он самый трудный для перехода. И пропасти, и кручи, и дорога — простая горная тропа. Потому турки его даже наблюдать сторожевыми постами не стали.

   — По карте видно, что этот перевал крайне удобен для обхода Шипкинской позиции.

   — Тогда, если позволите, ваше высочество, я поведу Передовой отряд по Хаинкиойскому перевалу.

   — В добрый час, Иосиф Владимирович.

   — Рекогносцировка показала, что отрядные обозы там не пройдут. Я уже приказал все тяжести оставить под караулом в Тырново. Конный обоз заменю вьючным.

   — Верное решение. Лошади на поводах пройдут по любым тропам в горах. А как решили с провиантом?

   — Отряд обеспечен неприкосновенным запасом сухарей на пять дней. Приказано расходовать его только по моему личному приказанию.

   — Одобряю. На сколько дней берёте с собой зернового фуража?

   — Трёхдневный запас берём, не больше. Будем надеяться на подножный корм. Леса здесь густые, травы много...

30 июня Передовой отряд генерал-лейтенанта Гурко возобновил движение в Балканские горы. От местных жителей стало известно, что сам перевал имеет ширину не более сотни метров, на пути к нему есть три очень трудных, крутых подъёма. От перевала начинался крутой спуск по ущелью длиной до 20 километров. Узкая дорога, больше напоминавшая тропу, шла здесь по берегам и руслу горной речки Сельвер.

Один из участников того перехода через Хаинкиойский перевал в своём «фронтовом» дневнике рассказывал:

«1 июля. Пятница.

Мы тронулись с бивуака в 7 часов утра, и двигались за болгарским ополчением, и скоро вошли в Хаинкиойский проход. С этого момента начались трудности горного похода: крутые, длинные подъёмы истомляли донельзя лошадей и помогавших им людей. Раз взобрались на вершину подъёма, приходилось идти по такому узкому месту, что ежеминутно грозило орудию вместе с людьми, едва удерживающими его от падения, и лошадьми рухнуться в пропасть.

Целый день мы только и слышали:

«Ну, друзья, навалим... раз, два, три... Бери!..»

Нагайки ездовых запрыгали по бедным лошадям, и орудие продвигалось на несколько шагов и опять останавливалось. И снова та же история...

Особенно доводили людей до отчаяния артиллерийские четырёхколёсные ящики.

Нужно сказать правду, что Хаинкиойский проход, вовсе незнакомый туркам, известен одним местным жителям, благодаря которым мы и могли выйти за Балканы, почти невозможен для артиллерии. Одна природа нас щедро вознаграждала своими видами: горы стали резче выдаваться и принимать конусообразные формы.

Таким образом, таща артиллерию почти что на руках, на каждом шагу останавливаясь, передовой отряд растянулся вёрст на 20, и когда генерал Раух был уже за перевалом, хвост отряда ночевал в 15 (вёрстах) от него.

В походном, растянутом порядке, там, где застала ночь, располагались войска на ночлег, на самой дороге. Ночь эта навсегда останется в памяти у нас! Гвардейский эскадрон один стал бивуаком на самом перевале, на круче, так как площадка была занята пехотою, в обыкновенное время немыслимой для расположения на отдых.

Полковник граф Роникер, командир конно-пионеров, поставил на самом перевале деревянный столб с надписью:

«30 июня 1877г. переход ген(ерала) Рауха с конно-пионерным дивизионом через Балканы, на 4000 фупг(ов) над поверхностью моря».

Всякий спешил вписать или высечь свою фамилию на этом столбе, так как кто знает, может быть, этот памятник обратится со временем и в каменный, исторический.

Не поевши, укрывшись одною буркою, пролежал я всю ночь, просыпаясь по временам от пробиравшего холода...»

...Для главнокомандующего эти дни оказались беспокойными: что, если Передовой отряд будет встречен на перевале турецким заслоном и не сможет здесь перейти Балканские горы? Тогда придётся пробиваться другим путём, более опасным. Однако через трое суток от Гурко пришла для великого князя долгожданная депеша:

«Хаинкиойский перевал пройден на всём его протяжении. Труды перенесены неимоверные...

Только русский солдат мог пройти в три дня и провезти полевые орудия по столь тяжёлому ущелью».

Не скрывая радости, Николай Николаевич отправил донесение в императорскую штаб-квартиру:

«...Русские войска уже за Балканами. Передовой отряд генерала Гурко наступает...»

...Передовой отряд вышел из ущелья утром 2 июля. Первыми это сделали уральские казаки есаула Кириллова, ушедшие вперёд на разведку вражеского расположения. Батальон турецкой пехоты, стоявший в горной деревушке Хаинкиой, был застигнут врасплох, атакован и рассеян. Вскоре от Твардицы подошёл ещё один батальон, который ждала та же участь.

Однако турки всё же попытались загнать русских обратно в Хаинкиойское ущелье. Но контратака их пехоты закончилась полной неудачей. Большой переполох в неприятельских тылах сделали посланные туда для «диверсии» две сотни казаков. Они прервали телеграфную связь между Нова Загорой (Ени-Загре) и Стара Загорой (Эски-Загре), захватили вражеский транспорт с боеприпасами.

5 июня Передовой отряд взял город Казанлык. Теперь русские оказались в тылу войск Халюсси-паши, занимавших позицию на Шипкинском перевале.

Получив новое донесение от Гурко, великий князь решил без промедления брать Шипкинский перевал сдвоенным ударом с юга и севера. Спешно формируется Габровский отряд генерал-майора Дерожинского, командира пехотной бригады.

Николай Николаевич-Старший поставил и перед Гурко, и перед Дерожинским одну и ту же боевую задачу:

— Шипкинский перевал взять любой ценой в ближайшие дни и закрепиться на нём...

Ожесточённые бои за Шипку шли 5 и 6 июля. Халюсси-паша понял, что перевал ему не удержать. А если он на нём задержится день-два, то это грозит полным разгромом: его солдаты-аскеры ударов в штыки русских не выдерживали. В ночь на 7-е число турки по горным тропам покинули Шипкинский перевал и ушли к Филиппополю (ныне Пловдив). Утром русские войска заняли брошенные неприятельские позиции.

Передовой отряд Дунайской армии выполнил поставленную перед ним задачу. Начало войны для русского оружия выглядело многообещающе.

* * *

Для Стамбула появление русских войск за Балканами стало полной неожиданностью, вернее — опасной реальностью. Султан Абдул-Гамид своим фирманом — повелением — спешно отзывает опытного полководца Сулейман-пашу с его корпусом. Теперь туркам было не до этого непокорного княжества в Чёрных горах.

Сулейман-паше вверяется главное командование султанскими войсками на болгарской земле. Ближайшей задачей ему ставится возвращение Шипкинского перевала. Последующей задачей — одновременное наступление с трёх сторон на Систово и изгнание русских за Дунай.

...Известие о том, что корпус Сулейман-паши быстрыми переходами идёт к Шипке, в штабе Дунайской армии мало кого удивило. И без того было ясно, что неприятель постарается любой ценой отбить перевал и «заткнуть брешь» в Балканских горах. Известно, что для стойкой обороны горных перевалов больших сил не требовалось: оборонявшиеся наверху имели немало преимуществ перед атакующими снизу.

Николаю Николаевичу-Старшему со своими штабистами пришлось немало поколдовать над картой. Главнокомандующий продиктовал такой приказ генералу Гурко:

— Передовому отряду продвинуться вперёд. Занять Стара Загору и Нова Загору. Шипкинский и Хаинкиойский перевалы прикрыть на этом рубеже.

Получив такую задачу, Передовой отряд 11 июля занял Стара Загору, а через неделю — Нова Загору.

Сулейман-паша вознамерился отбить их у русских. 19-го числа турки большими силами подступили к Стара Загоре. Около 9 утра они начали интенсивную артиллерийскую подготовку, которая длилась долгих два часа. После этого густые цепи турецкой пехоты двинулись в атаку.

Штурм Стара Загоры оказался неожиданным для Гурко: его главные силы находились у Нова Загоры. Город оборонял небольшой по численности отряд, которым руководил генерал-майор Столетов. Он разбил оборону города на два участка. Левофланговым командовал полковник Депрерадович, правофланговым — полковник Толстой. Шесть сотен горожан пополнили дружины Болгарского ополчения.

Бой длился более пяти часов. Болгарские ополченцы и русские потеряли 567 человек. Когда Столетову стало ясно, что ему грозит полное окружение, он приказал оставить город. Ворвавшиеся в Стара Загору турки устроили страшную резню болгарского населения: они истребили около 20 тысяч мирных жителей. Город был разграблен и разорён.

Гурко с запозданием получил сообщение, что к Стара Загоре подходят значительные силы неприятеля. В б часов утра того дня он выступил на помощь из Нова Загоры, но неожиданно встретился с войсками Реуфа-паши, спешившими туда же. Хотя турки были разбиты и обращены в бегство, время оказалось упущенным.

Вскоре высланная вперёд разведка донесла, что у Стара Загоры сосредоточился «черногорский» корпус Сулейман-паши. Он значительно превосходил числом Передовой отряд. Вернуть город имевшимися силами Гурко не мог. Он принял решение отойти к перевалам и там соединиться с войсками генерал-лейтенанта Радецкого. Как показали последующие события, такое решение оказалось правильным.

Однако Сулейман-паша не сразу пошёл к Шипке. Потеряв в бою за Стара Загору полторы тысячи человек, он решил привести свои войска в должный порядок и дать им отдохнуть, подтянув отставших. Турки простояли в долине реки Тунджи почти три недели, прежде чем двинулись к Шипкинскому перевалу...

...Когда Великому князю Николаю Николаевичу стали известны подробности героического боя за Стара Загору, он в донесении императору Александру II написал такие слова:

«...Болгарское ополчение дралось с блистательной храбростью».

Великий князь, на правах главнокомандующего, не поскупился на Георгиевские награды болгарским ополченцам. Каждая рота (чета) 2-й и 5-й дружин получили по два солдатских Георгиевских креста, а 1-й и 3-й дружин — по шесть таких боевых наград.

О том, что войска Сулейман-паши перебрасываются из Черногории на Дунайский театр военных действий, в штабе русской армии узнали поздно. Военный министр Милютин познакомил главнокомандующего с телеграммой, которая пришла на его имя из черногорской столицы Цетинье:

— Ваше высочество, наш агент-посланник полковник Генерального штаба Боголюбов сообщает из Цетинье важные новости.

   — Слушаю, Дмитрий Алексеевич.

   — Турки сняли большую часть своих войск с черногорских границ и перебрасывают их сюда, против нас. Скоро мы познакомимся с Сулейман-пашой. Его 24-тысячный корпус действовал в Северной Албании.

   — Что думает делать князь Николай Негош?

   — Думает наступать из Чёрных гор. Своим ополченцам сейчас дал отдых, а потом снова пошлёт их в бой.

   — Для нас это важно. Можно ознакомиться с телеграммой?

   — Конечно, ваше высочество. Вот она.

В боголюбовской телеграмме содержались действительно важные для штаба русской Дунайской армии оперативные сведения о ситуации на Балканах:

«...Вслед за соединением корпусов Сулейман-паши и Али-Саиба-паши под Спужем 11 июня на турецко-черногорском театре наступил перерыв военных действий. Как известно, первоначально турки готовились двинуться на Цетинье, и черногорцы оставались некоторое время в тревоге, ожидая новой угрозы, новых кровопролитных боёв. Но в это самое время события на Дунае изменили намерения турок.

Не обращая больше внимания на Черногорию как на врага совершенно второстепенного, Сулейман со своим корпусом, усиленным частью войск Али-Саиба, сел 4 июля на суда и отплыл в Румелию. Черногорцы вздохнули свободно. Приветствуя при переходе русских войск через Дунай успех оружия своих союзников, они имели причины вдвойне радоваться ему, потому что избавлялись в то же время от тяжёлого дамоклова меча у себя дома.

После отбытия Сулеймана против Черногории остались самые незначительные силы. Расчёт этих сил, представленный вашему превосходительству в подробности в моём рапорте за № 4, выше настоящей цифры, потому что со стороны Старой Сербии осталось гораздо менее, чем предполагал здесь вначале, именно не 26 батальонов, а самое большее батальонов 10: всё остальное пошло из Старой Сербии на Ниш. Словом, вместе с войсками в Албании вокруг Черногории осталось никак не больше 12-15 тысяч регулярных войск вместо прежних 50 тысяч.

Самый благоприятный для черногорцев оборот хода дел внушил князю (Николаю Негошу. — А. Ш.) мысль, устроивши несколько свои войска, перейти в наступление. Зная весьма хорошо свойства черногорского войска, его достоинства и недостатки и принимая во внимание его потери и утомление, а также слабую выдержку главного начальства, я подавал голос в пользу того, чтобы избранная для решения военная задача была как можно легче и удобоисполнимее. Особого стратегического значения наступление, в какую бы сторону оно ни было направлено, иметь не могло.

По моему мнению, в направлении военных действий черногорцам следовало теперь гораздо более руководствоваться соображениями политическими, чем чисто военными.

Разрушая поочерёдно многочисленные пограничные турецкие блокгаузы (кулы) и занимая понемногу страны, долженствующие в случае счастливого мира войти в состав княжества, черногорцы направляли бы свои силы самым производительным образом. Таково же, по-видимому, было мнение самого князя и значительнейших его воевод. На этом основании было решено направить военные действия на Колашин и Беране, что вполне соответствовало поставленной задаче.

До 6 июля войска пользовались полнейшим отдыхом: все батальоны были распущены по домам, и на обеих границах, северной и южной, царствовало полнейшее спокойствие. К б июля князь приказал собрать 20 батальонов, наполовину черногорских и герцеговинских и, усилив это войско 12 горными и 2 полевыми четырёхфунтовыми орудиями, двинул все силы, но не на Колашин, а на Никшич...»

   — Да, Дмитрий Алексеевич, полковник Боголюбов сообщает нам действительно важные вести.

   — Вне всякого сомнения, ваше высочество. Со дня на день войска Сулейман-паши войдут в Болгарию со стороны сербского Ниша и из портов Эгейского моря.

   — Генерал Гурко уже доносит, что вблизи Казанлыка появились новые силы турок.

   — Но это могли быть посланные султаном резервы из Константинополя, а не корпус Сулейман-паши.

   — Нам надо знать, откуда против нашего Передового отряда идёт наращивание сил. Отсюда можно и реагировать на изменение обстановки.

   — Тогда надо приказать Гурко, чтобы он казачьими партиями разведал приход новых сил турок.

   — Надо обязательно. Такая задача ему мною уже поставлена. Доклада же с гор от Гурко пока нет...

* * *

В дни, когда Передовой отряд пробивался через Балканские горы и вёл бои в долинах, русское оружие праздновало большую победу. Западным отрядом генерал-лейтенанта Криденера была взята приступом Никопольская крепость.

Этот город-крепость был силён «от природы». С севера он прикрывался Дунаем, с запада — рекой Осмой, с востока — Ермалийским ручьём, с юга — рядом удобных для обороны высот.

Никопольский комендант имел большой гарнизон — около 8 тысяч человек и 113 полевых и тяжёлых орудий самых различных калибров. Крепость имела немалые запасы провианта и боевых припасов. Всё это позволяло турецкой стороне считать крепость Никополь одной из тех дунайских твердынь, за которыми в войне можно было сидеть достаточно долго.

Турки достаточно грамотно организовали оборону. Свои главные силы они расположили не на крепостной ограде, а в окопах, отрытых перед никопольскими стенами.

Бой за Никополь начался с того, что казачьи сотни, шедшие в авангарде корпуса Криденера, оттеснили к крепости группы черкесов, которые стали жечь окрестные болгарские селения. Первой обстреляла турецкие позиции Донская казачья батарея подполковника Ритикова. Её выстрелы вызвали сильный ответный огонь крепостных батарей. Стало ясно, что на лёгкий успех в борьбе за дунайскую твердыню надеяться не приходится.

Пушечный огонь из Никополя позволил уточнить расположение крепостных батарей. Генерал Криденер приказал начать устройство батарей осадных. Они возводились большой частью на пашне. Турки стали засыпать работающих гранатами, но проку от этого оказалось мало.

Позднее Николай Николаевич расспросил одного из офицеров-артиллеристов, участвовавшего в штурме Никополя:

   — Вот вы говорите, что вашу батарею, которая ставилась на позиции перед крепостной Вубской батареей, турки засыпали артиллерийскими гранатами?

   — Верно, ваше высочество, засыпали.

   — А в донесении вашего корпусного начальника говорится, что батарея потерь в людях и лошадях почти не имела.

   — Правильно, ваше высочество, людского урона мы имели самую малость.

   — Тогда скажи-ка мне, отчего так? По вам стреляли из пушек много, а побили батарейцев самую малость?

   — Дело вот в чём, ваше высочество. Батарею мы ставили на пашенной земле. Граната зарывалась в ней и, взрываясь, оставляла большую часть осколков в земле. Взорвётся в трёх-четырёх шагах от человека, а его даже не поранит. Только комьями земли с головы до ног осыплет.

   — А что, разве турки этого не видели? У них же на батареях едва ли не каждый офицер бинокль или зрительную трубу имеет.

   — Ещё как видели, ваше высочество. Они стали стрелять всё реже и реже, а потом и совсем перестали. Снаряды стали беречь на наш штурм.

   — Как турецкие артиллеристы стреляли? Оцени их выучку.

   — Стреляли, ваше высочество, они недурно. Только наши спустя полтора часа после начала артиллерийской канонады заставили их замолчать по всей линии...

Штурм крепости с суши начался одновременно со всех доступных пехоте сторон крепостного обвода. Батареи полевой и конной артиллерии, меняя раз за разом позиции, тоже пошли вперёд, поддерживая пехоту огнём прямой наводкой. Особенно жаркой оказалась схватка за Вубскую батарею Никополя.

Очевидец вспоминал тот день:

«Мы открыли против Вубской батареи огонь самый частый, какой только можно было поддерживать. Она буквально задымилась от разрыва картечных гранат. Огонь был для турок настолько губителен, что они растерялись, не заметили надвигавшейся цепи и колонн пехоты; но она уже близко, вот грянуло ура, ура дружное, потрясающее воздух. Ошалелые турки едва успели сделать несколько выстрелов в пехоту — и батарея была наша».

Другим местом жаркой схватки стал притаившийся в лесу перед Никополем редут, на который «наткнулся» наступающий Галицкий пехотный полк. Прибывшая к месту событий батарея своим огнём помогла пехотинцам овладеть вражеским укреплением. К вечеру турки оказались выбитыми из окопов и отошли в беспорядке в саму крепость, теряя всякую надежду на стойкость сопротивления: русская артиллерия «доставала» их всюду.

«Я поскакал на опушку кустарника на высоте, к востоку от Никополя, чтобы познакомиться с положением дела. Тут представилась мне адская картина!

Внизу, на улицах города, идёт страшная ружейная трескотня; трудно определить, где наши, где турки, — всё перемешалось вместе. Крики «ура!» и «алла!» покрывают гул выстрелов, раздаваясь в ущельях недоступной крутизны. Наступившие сумерки совсем не позволяют действовать артиллерии из боязни стрелять по своим, потому что они слишком придвинулись и даже перемешались с турками...»

Всю ночь шла подготовка к штурму города-крепости. Однако утром надобность в нём отпала: никопольский гарнизон, лишившись полевых укреплений, капитулировал. То есть ни стойкости, ни силы воли он не проявил. Оборона Плевны будет выглядеть совсем иначе.

Участники той войны оценивали большую победу в сдержанных тонах, словно желая не «сглазить» будущие успехи. Так, В.М. Вонлярский писал:

«Штурм наших войск 3 июля был так стремителен и дружен, что начальник Никопольского гарнизона, как оказалось впоследствии, был уверен, что имел дело со всей русской армией под начальством самого государя. Он никак не предполагал, чтоб мы с двух часов пополудни могли так настойчиво лезть вперёд, не имея сзади серьёзных резервов.

Нам пришлось взять с бою почти 7 вёрст укреплённой позиции прежде, чем дойти до самой крепости, и это, однако, было сделано благодаря духу, который господствовал в наших войсках. Не вдаваясь в тактические рассуждения, правильно или нет был ведён этот штурм, могу сказать лишь одно: что более лихого, блистательного дела я не видел. Никополь пал только благодаря беззаветной удали наших молодцов.

Отряд барона Криденера состоял из 16 870 штыков и 2868 сабель при 80 пеших, 6 конных и 6 конно-горных орудиях. Трофеями стали: крепость, более 7000 пленных, около 70 орудий, масса снарядов, оружия, патронов и два монитора...»

Крепость Никополь пала на удивление быстро. Об этом писалось во всех крупнейших европейских газетах. На это не рассчитывали ни в Ставке главнокомандующего, ни тем более в Стамбуле. Великий князь Николай Николаевич-Старший мог доложить императору:

   — Ваше величество, есть новый большой успех. Никополь пал сегодня утром. Получена депеша от Криденера.

   — Поздравляю. Корпусу от меня благодарность. Командиру корпуса — орден Святого Георгия 3-й степени. Подробности победы уже известны?

   — Да. Трофеями стало шесть знамён, 113 крепостных и полевых орудий, две мортиры, почти десять тысяч винтовок.

   — Оружие новое или старое?

   — Среди пушек немного немецких, крупповских. Большая часть винтовок системы Пибоди-Мартини. Есть много ружей Снайдера. У кавалеристов карабины Винчестера.

   — Винчестер магазинный?

   — Да, ваше величество.

   — Что с никопольскими запасами?

   — Склады турки уничтожить не решились. Или просто не успели. Никопольский паша в плен сдался, растерянный яростью штурма.

   — Это хорошо. Всё пойдёт на довольствие наших войск.

   — Нам, ваше величество, особенно повезло с патронами. К нашим ружьям Крынка подходят патроны турецких винтовок Снайдера. А их в крепости на складах нашлись сотни тысяч.

   — Потери наши под Никополем большие?

   — Криденер, ваше величество, в депеше указал, что корпус уменьшился на 41 офицера и 1119 нижних чинов. Потери почти сплошь пехотные.

   — Потери турок определены?

   — Подсчитаны, ваше величество, с помощью их штаба. Около тысячи убитых и 7 тысяч пленных, среди которых два паши Гассан и Ахмед и 105 офицеров. Какая-то часть турок из местных, мобилизованных на войну, разбежалась. Их раненым оказана посильная помощь.

   — Значит, с запада Передовой отряд Гурко теперь в безопасности, если не считать Видинского гарнизона.

   — Выходит так, ваше величество. Но Видинская крепость не чета Никополю по числу полевых войск.

   — Думаю, что нам Видин брать не придётся. У меня в эти дни с визитом был князь Карл: румыны просят оставить Видин им.

   — Пусть берут, ваше величество. Нам от этого в Балканах будет только легче...

Спустя несколько дней после этого разговор императора Александра II с главнокомандующим о Видине повторился. Только теперь звучали ноты тревоги и озабоченности:

   — Донесения от Криденера в штаб армии о движении неприятеля с видинской стороны вчера или сегодня поступали?

   — Нет, ваше величество.

   — Непонятно. Помнишь, ты мне сказал, что нам будет легче, если мы Осман-пашу с его крепостью отдадим Карлу Румынскому?

   — Да, это мои слова, ваше величество.

   — Легче, Николай, у нас не получилось. Ко мне только что доставили донесение от казачьих партий, что ходили к Плевне.

   — Что-то случилось там, ваше величество?

   — Осман-паша нас переиграл. Он со своими главными силами вышел из Видина и занял Плевну раньше нас. Генерал Криденер просмотрел такой ход неприятеля. Где сейчас находится его корпус?

   — Он своим авангардом уже должен подойти к самой Плевне.

   — Кто командует корпусным авангардом?

   — Генерал Шильдер-Шульднер, ваше величество...

Поскольку едва ли не все Русско-турецкие войны являлись войнами за обладание крепостей на Дунае, в Северном Причерноморье и на Кавказе, главнокомандующий сделал тактический разбор борьбы за Никополь. Русским войскам предстояло брать ещё немало вражеских крепостей, таких, как, скажем, Силистрия, Плевна, Рущук. И поэтому никопольский опыт виделся поучительным.

Великий князь, собрав армейский штаб и прикомандированных к нему офицеров, заключил свой разбор следующими выводами по никопольской виктории: численного превосходства на нашей стороне не было, особенно если вспомнить, что активное участие в атаке приняло только четыре полка пехоты; дух наших войск в ходе штурма был высший; атака была выбрана удачно, расположение войск ей соответствовало; атака велась энергично и быстро; удачное размещение полевой артиллерии атакующих сил и то, что Никополь в течение трёх недель периодически бомбардировался с румынского берега; и наконец, превосходство нашего вооружения.

Последнее «резюме» главнокомандующего сразу же вызвало среди штабистов заинтересованный вопрос:

   — Ваше высочество, а как же с магазинными винтовками Пибоди? Ведь это последнее слово оружейников!

   — Винтовки системы Пибоди не могут дать туркам большого перевеса в огневом бою, поскольку их у них ещё мало.

   — Но ведь в любом случае их скорострельность выше наших берданок и ружей Крынка?

   — К магазинным винтовкам я отношусь скептически.

   — Почему, ваше высочество?

   — Потому что трудно предположить, что стрелок не переводя дыхания сделает сразу двенадцать-пятнадцать выстрелов. А если и сделает, то выстрелы будут шальные, которые никому причинить вреда не могут.

   — Но ведь это автоматика. О ней спорят оружейники.

   — Пусть спорят. Устройство винтовки Пибоди уступает всякому другому ружью и скорее приближается к револьверу.

   — Но в этом же и есть главное достоинство системы Пибоди.

   — Согласен только наполовину. Она действительно приносит громадную пользу. Но револьвером может быть вооружён офицер, да разве ещё кавалерист. А оружие пехотного солдата — ружьё со штыком.

* * *

Корпусной генерал Криденер в течение тех двух суток, которые он, образно говоря, «подарил» видинскому начальнику Осман-паше, бездействовал. Впоследствии он объяснит это желанием дать отдых войскам, сбором трофеев и пленных, налаживанием порядка в городе. Однако слов оправдания относительно того, почему лёгкая конница, то есть казаки, не была отправлена дозорами на дороги, ведущие из Видина к Плевне, не было. То есть победитель после победы блеснул своей откровенной тактической бездарностью.

В капитулировавшем Никополе действительно нашлось немало дел для наведения внутреннего спокойствия. Немалую часть горожан составляли турки, настроенные на удивление воинственно. Один из участников «никопольского дела» вспоминал в мемуарах:

«...Население выказывало явную враждебность, так что в первый день после сдачи в дома входить было опасно: старухи бросались с кинжалами, и было несколько случаев стрельбы из окон».

...Никопольский разгром, ставший большим успехом русского оружия, вызвал подлинное смятение умов в Стамбуле. Разгневанный султан Абдул-Гамид, как обычно, пошёл в таком случае на «суровые меры», в одночасье найдя виновных. Главнокомандующий в Болгарии Абдул-Керим-паша, его начальник штаба и комендант Рущука были сняты со своих постов и преданы суду. Был уволен военный министр. Перетряске подвергся и высший командный состав войск, который уже скрестил оружие с русскими.

Абдул-Гамид новым главнокомандующим своих войск на Дунайском театре назначил Мехмета Али-пашу, который отличился в войне против Черногории, командуя там одним из трёх корпусов. Он был не османом, то есть турком, а немцем. Имя султанского полководца было Карл Детруа.

Султан возлагал на профессионального наёмника из германской военной элиты большие надежды. Абдул-Гамид лично объявил Мехмет Али-паше о высоком назначении. И сразу пояснил, какие надежды возлагает на него Блистательная Порта:

   — Твой предшественник Абдул-Керим-паша не смог оправдать моего доверия. Теперь он под судом и думает о спасении своей жалкой жизни. Ты уже знаешь об этом.

   — Да, ваше величество. Великий визирь мне о том сказал.

   — Прекрасно. Надо знать, чем карается дурная служба хвастливого человека, собиравшегося неверных утопить в дунайских водах. Тебе же придётся решать иные задачи.

   — Я весь внимание, ваше величество.

   — Русская армия уже на земле болгарского вилайета. Никополь пал. Но у нас есть большой успех, который перекрывает первые неудачи на Дунае.

   — Осмелюсь спросить, о чём идёт речь?

   — Видинский паша Осман обманул русских и привёл лучшую часть своих войск в Плевну. Местонахождение её тебе известно, Мехмет Али-паша?

   — Да, ваше величество.

   — У Осман-паши сегодня в Плевне 16 тысяч войск и 58 орудий. Но это только пока. Я приказал ему, насколько это будет возможно, превратить Плевну в сильную крепость. Сегодня он донёс мне, что энергично готовится к обороне крепости, которая в войне должна заменить нам утерянные Никополь и Систово. И не только их.

   — Позвольте спросить, Осман-паша получил приказ готовить крепость на целую армию? Или только на корпус?

   — На армию. Плевенская крепость должна поразить русских одним своим видом, одним своим размером. Укреплений там пока мало. Но готовы окопы к северо-востоку, между селениями Буковлек и Гривица.

   — Позволю заметить, ваше величество, в одних окопах Осман-паше будет сложно держать осаду.

   — Я приказал построить крепость, пока русский царь мешкает. Паша донёс, что началось строительство редутов. На земляные работы согнаны местные болгары и посланы тысячи солдат. Работа кипит.

   — Насколько я знаю, у Осман-паши есть при штабе несколько толковых фортификаторов, моих соотечественников. У Германии, смею заверить, хорошие традиции строительства крепостей.

   — На это моя надежда. Но я вызвал тебя к себе во дворец не для того, чтобы порадовать вестью об успехе Осман-паши.

   — Я весь внимание, ваше величество.

   — Вот тебе мой фирман. В нём говорится, что полководец Мехмет Али-паша назначается главнокомандующим в Болгарии. И что ему подчиняются там все войска и он получает на войне исключительные права.

   — Для меня это большая честь, ваше величество. И я клянусь, что её оправдаю.

   — Твоя наипервейшая задача, Али-паша, выгнать русских из Балканских гор. Не дать болгарам вновь взяться там за оружие, какбыло год тому назад. Русские главными силами вцепятся в Плевенскую крепость, но Осман-паша мудр. Он не будет размахивать белым флагом, как командующий Никополя. А ты тем временем собери в кулак всю армию и отбрось войско России обратно за Дунай. Это главная задача.

   — А дальше, ваше величество, куда мне наступать?

   — Надо будет очистить от русских земли валахов и молдаван, забывших, что они платят нам дань. Дальше Прута идти тебе не придётся: Европа не захочет, чтобы мы отвоевали у России причерноморские земли, которые её императоры называют Таврией.

   — Мне всё ясно, ваше величество. Сегодня ваша надежда на сидящего в Плевне Осман-пашу. Завтра — на меня.

   — Да. Ты всё правильно понял. И постарайся воспользоваться ошибками великого князя неверных, младшего брата их царя. Он распыляет свои силы.

* * *

В те дни, когда султан Абдул-Гамид наращивал свои силы на болгарской земле, когда русские войска уже вошли в Балканские горы, император Александр II получил новое обращение южных славян. Беженцы из Боснии, Старой Сербии и Герцеговины, оказавшиеся по злой воле судьбы в Ужицком округе Сербского княжества, благодарили русского царя за оказанную помощь и просили его о дальнейшей поддержке. В обращении говорилось:

«...В неравной тяжёлой борьбе с врагами креста и свободы мы все потеряли и пришли в пределы Сербии и Черногории печальными изгнанниками, почти нагие, голодные, больные, убитые телом и духом. В эту тяжкую годину испытаний мы, как и всегда прежде, надеялись после Бога только на тебя, великий царь славянский, и надежда эта не обманула нас!

Ты, как отец, не бросил нас: своим отеческим любящим оком ты увидел наши страдания ещё прежде, чем достигла до тебя просьба о помощи. Чрез твой благотворительный комитет уже полгода ты кормишь голодных, одеваешь нагих и лечишь больных, и мы, несчастные беглецы Боснии, Старой Сербии и Герцеговины, благодарим тебя как любимого отца, за твою материальную нам помощь, спасшую нас от голодной смерти.

Но за то, что ты, великий царь ста миллионов наших братий, не забыл нас, бедных изгнанников из родной земли, за эту нравственную помощь, влившую бодрость и надежду в сердца наши и всего нашего народа, — один Господь Бог вознаградит тебя!

Не оставь нас и впредь своим всемилостивым вниманием, а мы как послушные и любящие дети вручаем с полным доверием судьбу свою в твои руки и возносим горячие молитвы всемогущему Богу, да пошлёт он успех твоему победоносному оружию.

От имени беглецов Боснии, Старой Сербии и Герцеговины подписываемся уполномоченными ими

Воевода Жарко Лешевич

Воевода Мих. Лубибратич».

Александр II, отправив копию обращения в столицу, познакомил с ним великого князя:

   — Это наши праведные заботы. Боснийцы с герцеговинцами, да и Старая Сербия, оружия не сложили. Называют меня великим царём славянским и ждут победной помощи в этой войне.

   — Мы им даём оружие, огневые припасы, провиант, добровольцев, санитарные отряды... От Черногории оттянули на себя два турецких корпуса. Это очень много, ваше величество, и они это понимают.

   — Южные славяне сегодня ждут от нас большего, Николай. По духу обращения чувствуется между строк.

   — Да, я понимаю. Они хотят видеть военный разгром султанской Турции на Балканах.

   — Именно это.

   — А даст ли им победа национальную государственность? Той же Боснии и Герцеговине? Вот в чём вопрос.

   — Ты говоришь о позиции австрийцев?

   — Да, ваше величество. Вена подарила России нейтралитет в походе русской армии за Дунай. Но счёт за это она пока не предъявила. Вопрос: когда предъявит?

   — Канцлер Горчаков ответил мне на днях письмом на твой вопрос, Николай. Мы обязательно победим Турцию. Вена же свои права на часть Балкан предъявит на мирной конференции. И Европа удовлетворит аппетиты австрийцев.

   — Конечно, удовлетворит, ваше величество. Кто в Европе хочет видеть Россию ещё более сильной?

   — Никто. А пока мы с тобой здесь, на болгарской земле должны свершить то, ради чего мы начали эту войну, — разбить Турцию.

   — Мы это сделаем. Михаил уже гонит турок от кавказской границы. А мы здесь напомним османам год 1829-й, когда армия России вышла к Константинополю.

   — Но по пути к нему нам надо взять Плевну, которую турки спешат превратить в европейскую крепость. Она не Никополь и не Рущук. Похоже, что под знамёна Осман-паши туда стягивается целая армия.

   — Значит, камнем преткновения для нас может стать только Плевна?

   — Только она. К сожалению, на таланты барона Криденера, хоть он и человек исполнительный, у меня больших надежд сегодня нет даже после победного Никополя.

* * *

Турецкое командование крепости Плевна с самого начала войны придавало большое значение. И потому, узнав о движении к ней русского отряда неизвестной численности, но не маленького, поторопилось усилить плевенский гарнизон. Что и было сделано своевременно.

Генерал Криденер, как потом стало ясно, ситуацией владел плохо. Поэтому его первое донесение о случившейся неудаче в штаб-квартиру армии отличалось поразительной неясностью. Только вторая депеша «разъясняла» суть первого штурма Плевны. Даже не штурма, а атаки нескольких крепостных укреплений без всякой на то подготовки.

Прочитав оба донесения, великий князь Николай Николаевич-Старший только и мог сказать:

— Так воевать нельзя. Где же у Криденера была разведка, глаза и уши его корпуса? Мог он, в конце концов, использовать в этом деле и местных жителей, болгар...

Главнокомандующий приказал отправить императору телеграмму следующего содержания. Она проливала свет на то, как развивались и чем закончились первые действия под Плевной:

«...Плевенское дело разъясняется так: 6-го двинулись к Плевне от Никополя Шильдер с первою бригадою и 4-мя батареями; от Турского Трестеника Костромской полк, Кавказская бригада, 9-й Донской полк. 7-го июля за Шильдером двинут Галицкий полк с двумя батареями.

   7- го вечером Шильдер, найдя Плевну занятой, завязал бой, а 8-го атаковал с северной стороны, занял первую позицию, ворвался в город, но был выбит; до 4-х часов отстреливался, а потом спокойно отошёл к Бреслянице. Галицкий полк мог подойти лишь к концу дела, так как 8-го июля, до 10 с половиной утра дошёл только до Бресляницы.

   8- го же утром Костромской полк с батареею с двумя сотнями изолированно атаковал Плевну с восточной стороны, также взял передовую позицию, но был оттеснён и отступил на Кавказскую бригаду и с нею далее к Булгарени.

Получив донесение Криденера, двинул 8-го июля на подкрепление Козловский полк, две батареи, три эскадрона бугских улан, донскую батарею. 9-го утром прибыл в Бресляницу с одним пензенским батальоном, пензенскими и тамбовскими стрелковыми ротами.

Всего собрано 9-го июля в Бреслянице 15 батальонов, из коих 6 сильно пострадавших, 9 батарей, 3 эскадрона. У Булгарени 3 батальона, 17 сотен, 16 орудий. 9-го июля Криденер дал войскам отдохнуть и устроиться.

Потери 1-й бригады 5-й дивизии: убиты командир 17-го полка, 2 штаб- и 12 обер-офицеров; ранены генерал Кнорринг, 2 штаб-, 34 обер-офицера; нижних чинов выбыло из строя 1 бригады — 1878. В Костромском полку убит полковой командир. Остальная потеря неизвестна. Потери кавалерии и артиллерии ничтожны.

Войска, занимающие Плевну, пришли из Рахова и Видина».

...Победа под стенами Никопольской крепости располагала к благодушию командование корпуса генерала Криденера. Этих симптомов опасной болезни не заметили в армейском штабе. Когда в нём обсуждали тактические выгоды от взятия Никополя, один из штабных офицеров спросил великого князя:

   — Ваше высочество, а как быть с Осман-Нури-пашой?

   — Пока ничего. Пускай сидит с пятьюдесятью таборами в Никополе и ожидает своего конца.

   — Но ведь он может выйти из Видина и преградить путь корпуса генерала Криденера, когда тот двинется к Балканам.

   — Этого не будет. Румыны огнём своих батарей у Калафата сковали силы видинского гарнизона. Да и Сербия у этой крепости, как говорится, под самым боком находится.

   — Но румыны, ваше высочество, могут и дальше ограничиваться только пустой бомбардировкой противоположного берега. И тогда...

   — Что тогда?

   — Тогда Осман-паша поймёт, что у него развязаны руки, и совершит марш-бросок на Плевну. А из неё — смотрите на карту — дороги идут на Софию, Никополь, Белу, Рущук, Ловчу.

   — Осман-паша не посмеет оставить Видинскую крепость. Чтобы выйти из Видина нам наперерез, паше надо набраться личной смелости и тактической решительности. У него сегодня нет ни первого, ни второго...

Николая Николаевича-Старшего в те дни не покидало бодрое настроение духа. Ещё бы, Дунай форсировали с минимальными потерями в одном броске, Передовой отряд генерала Гурко ушёл за Балканские горы, освобождена древняя столица Болгарии город Тырново. И, наконец, после штурма в один день пал Никополь, одна из сильнейших дунайских крепостей Оттоманской Порты. Великого князя не могла не радовать и первая боевая награда за эту Турецкую войну — орден Святого Георгия 2-й степени. Что ни говори, такая награда в России считалась полководческой.

Уже после окончания войны один из участников штурма Никопольской крепости запишет такие откровенные слова о настрое своих товарищей:

«Воодушевлённые славной удачей Никопольского боя, мы были точно в чаду; забыли всё, забыли, где мы, забыли, что нас ожидает, думали, что главная задача кончена, будущее представлялось светлым и ясным, в котором уже смутно мерещилось наше победное шествие вперёд, а затем счастливое возвращение.

Смешны, наивны кажутся теперь эти мечты, но тогда они нас радовали, тогда они имели глубокий смысл, потому что только надежда на лучшее будущее давала возможность быть бодрыми, готовыми на всё, лишь бы скорей кончить тяжёлый, тернистый путь, по которому мрачной полосой стелется дым пороха и пожара».

Генерал-лейтенант барон Криденер, командир 9-го корпуса, оказавшись в венце «никопольской» славы, словно забыл разговор с главнокомандующим перед тем, как выступить из Систово под крепость Никополь. А наставлял его великий князь Николай Николаевич-Старший так:

   — Николай Павлович, для начала уточним задачи вашего корпуса на дунайских берегах. Как государь император соизволил назвать ваш отряд?

   — Западным, ваше высочество.

   — Точно и верно по назначению. Вам, а не кому другому с запада прикрывать Передовой отряд Гурко, коммуникации к нему из Систово. Наконец, императорскую Главную квартиру.

   — Задача мне ясна, ваше высочество.

   — Давайте, барон, её уточним до конца. Смотрите на карту. Против вас две турецкие сильные крепости. Никополь, на которую наступает ваш отряд, и Видин.

   — Позвольте спросить. Если мы возьмём Никопольскую крепость, то после этого должны нанести удар по Видину?

Пока в этом нет нужды. Взяв Никополь, вы большую часть корпусных сил направляете на Плевну, чтобы занять этот город с его дорогами на все четыре стороны Болгарии.

   — Но тогда в тылу у меня останется Видин, ваше высочество.

   — Разумеется, останется. Но нам брать его сейчас нужды нет. Наша задача совершить бросок через Балканы и разгромить турок по ту сторону гор.

   — Но позвольте возразить, ваше высочество. Видинский гарнизон — один из сильнейших крепостных гарнизонов у султана.

   — Вы, Николай Павлович, опасаетесь, что он оставит Видин и пойдёт на юг, на соединение с главными своими силами?

   — Точно так.

   — Осман-паша будет добычей наших союзников. Румыны интересуются этим крайним кусочком болгарской земли у дунайских Железных ворот. Поэтому князь Карл приказывает бомбардировать крепость через реку вот уже две недели.

   — Но разве можно разрушить сильную крепость огнём через Дунай, ваше высочество? Мои артиллерийские начальники при разговоре об этом только улыбаются.

   — Пусть улыбаются, барон. Важнее то, что Осман-паше сегодня не до улыбок. Он спит и видит, что румынская армия вот-вот перейдёт реку и осадит его в крепости.

   — Дай Бог, чтобы это было так. Чтобы князь Карл не расстреливал попусту присланные ему снаряды и избавил нас от штурма Видинской крепости.

   — Нам сейчас нет никакого резона идти на неё. Вы только посмотрите на карте, где она лежит.

   — Я на всякий случай, идя на Плевну, должен прикрыться от Осман-паши какими силами.

   — Отделите от корпуса немного войск, оставьте их в Никополе. Пусть приводят крепость в порядок после штурма. Она нам может пригодиться...

* * *

Армейский 9-й корпус в полном составе простоял в Никополе после капитуляции крепостного гарнизона всего два дня. И после этого он походным порядком, по частям, выступил к городу (пока ещё не крепости) Плевне в... сильно ослабленном составе. Напрашивается сам собой вопрос: почему?

Ответ на этот вопрос со всей достоверностью даёт не один мемуарист. Речь шла о санитарных потерях корпуса генерал-лейтенанта Криденера, который в считаные два дня поразила эпидемия лихорадки:

«Чрезвычайно живописная местность, на которой мы располагались, была убийственна в гигиеническом отношении. Болотистые, между крутыми скалами, берега Осмы и тонкий, низкий левый берег Дуная, были чрезвычайно неприятными соседями. Резкий ветер дул не переставая всё время, то усиливаясь, то уменьшаясь.

К этому нужно прибавить и то обстоятельство, что войска были расположены на тех местах, где так недавно лились потоки крови. Сотни людей были заняты уборкой трупов, но разлагающиеся при сильной июльской жаре органические останки при самой тщательной заботливости, которой, по правде сказать, я не заметил, не могли не повлиять гибельно на здоровье войск.

Целыми десятками ежедневно валились люди, измученные страшной лихорадкой. Утром совершенно здоровый человек к вечеру оказывался без чувств, в лихорадочной агонии. Бывали такие случаи, что солдаты вполне здоровые отправлялись на Дунай купаться или помыть бельё и оттуда были приносимы на руках...»

Когда главнокомандующему из Никополя донесли, что 9-й корпус из-за санитарных потерь уменьшился в считаные дни на четверть, великий князь завязал с бароном Криденером телеграфную «переписку»:

   — Чем обескровлены войска корпуса?

   — По заключению врачей эпидемией лихорадки.

   — Откуда она взялась в Никополе?

   — Город все войска вместить не смог. Часть полков и батарей осталась в предместьях крепости. Там местность заболочена.

   — Что ещё повлияло на здоровье людей?

   — Уборка трупов в траншеях перед крепостью.

   — Почему это дело не поручено пленным?

   — Из штаба армии был приказ без задержки отправить их под конвоем в Румынию. Приказ мной был исполнен без промедления.

   — Разверните в городе дополнительные лазареты, оставьте гарнизон и идите к Плевне. Авангард отправьте сегодня же.

   — Будет исполнено.

   — Просьбы ко мне есть?

   — Для дополнительных лазаретов в корпусе мало врачей и лекарств.

   — Врачи и лекарства в Никополь будут посланы. Желаю новых успехов.

   — Благодарю, ваше высочество.

За этими заботами корпусное начальство словно забыло, что оно на войне. Бои шли где-то в Балканских горах, откуда в армейский штаб от генерала Гурко шли пока победные донесения. О них великий князь приказывал телеграфировать в другие отряды, в том числе в Никополь.

А на Дунае после падения этой крепости было тихо. Ни Николая Николаевича-Старшего, ни его начальника штаба не встревожила такая поразительная тишина в не столь далёких тылах, на западном фланге наступающей армии. А ведь война на северной окраине Болгарии только разгоралась.

Офицеры криденеровского корпуса, упоенные недавней действительно блестящей победой, вспоминали о своём благодушном состоянии:

«Стояли мы тихо; ничто, по-видимому, не нарушало нашего спокойствия, уверенные, что впереди нас стоит и зорко следит за движением неприятеля наша кавалерия, которая своевременно предупредит нас, мы забыли думать о возможной близости неприятеля. Убеждение, что нам не предстоит большого сражения, было очень велико.

Прибывшие в это время только что сошедшие со школьной скамьи молодые офицеры начали даже не на шутку горевать, что им не придётся быть участниками в бою...»

Кавалерия действительно стерегла 9-й армейский корпус, стянутый к Никополю. Это был Передовой отряд, в который вошла большая часть конницы Дунайской армии. А вот цепью сильных конных дозоров в сторону Видинской крепости генерал Криденер так и не прикрылся.

Впоследствии достаточно опытного (по годам армейской и гвардейской службы) генерала спросят, почему он был тогда беспечен и лишён элементарной бдительности. Барон Криденер ответит так:

— Во-первых, штаб армии передо мной таких приказов не ставил. Во-вторых, главнокомандующий отдал Видин румынам. О том сам князь Карл просил нашего государя.

* * *

Криденер, исполняя ранее полученные им указания главнокомандующего, лишь 6 июля направил к Плевне генерал-лейтенанта Шильдера-Шульднера с 5-й пехотной дивизией, Кавказской кавалерийской бригадой при 46 орудиях. К городу эти войска подошли на следующий день, а атаку Плевны начали с утра 8 июля.

Шильдер-Шульднер, не располагая достоверными сведениями о силе неприятеля, решил атаковать главными силами его позиции на севере крепостного обвода. С востока удар наносил удар 19-й пехотный костромской полк, огневую поддержку которому оказывала 5-я батарея 31-й артиллерийской бригады. Кавказской кавалерийской бригаде ставилась задача обойти Плевну и выйти к ней с юга, то есть с тыла войск Осман-паши.

Атака с севера началась двумя полками пехоты — 17-м Архангелогородским и 19-м Вологодским. Их движению вперёд предшествовала канонада трёх батарей, которые попытались подавить огонь вражеской артиллерии. Атака велась ротными колоннами через лощину, поросшую кустарником. Край лощины был занят турецкими стрелками, за спинами которых находились высоты, на них впоследствии будут выстроены Второй Гривицкий и Буковский редуты.

Архангелогородцы первыми ворвались в город. За ними подоспел к участию в уличных боях Вологодский полк. Бригадный командир генерал-майор Богоцевич получил ранение. Начальствование над атакующими, уже утомлёнными и расстроенными полками принимает генерал-майор Похитонов, командир 5-й (дивизионной) артиллерийской бригады.

Ему становится ясно, что дальше продвигаться в город нельзя: резервов не было, ведущие уличные бои батальоны и роты расстроились. Осман-паша посылал на северную окраину Плевны пехотный батальон за батальоном, беря их с тех участков обороны, которые русскими не атаковывались. Да и к тому же сил у него в тот день оказалось больше, чем у Шильдера-Шульднера: 18 тысяч турок против 9 тысяч русских.

Была ещё одна причина «северной» неудачи: 17 патронных ящиков пехотной бригады Богоцевича остались в лощине, куда они по непонятной поспешности попали вслед за передовыми войсками; это только подтверждает то, что взятие Плевны в этот день считалось делом лёгким.

Костромской полк первоначально имел серьёзный успех: он единым порывом взял турецкие позиции на высоте у Гривицы (здесь будет построен редут Абдул-Керим-Табие). Первоначальному успеху способствовал меткий, эффективный огонь батареи, которой командовал герой Севастопольской обороны подполковник Седлецкий. Однако сильный ружейный и пушечный огонь неприятеля обескровил полк (был убит его командир и из строя выбыла большая часть офицеров) русской пехоты и батарею, которая не отставала от него. Резервов на восточном участке атаки наступающие не имели.

Кавказская кавалерийская бригада своей задачи не выполнила. Она не смогла своевременно выйти на ближние подступы к Плевне и демонстрацией отвлечь на себя хотя бы часть сил Осман-паши. К тому же боевая задача, поставленная бригаде, чёткостью и ясностью не отличалась, а вести уличные бои в городе конники просто не могли.

Когда генерал-лейтенанту Шульдеру-Шульднеру доложили, что полки, особенно 19-й Костромской, понесли большие потери в людях (2500 человек против двух тысяч у турок), он приказал прекратить штурм Плевны и отойти от города. Лобовая атака успеха не имела.

Так неудачей закончился для русского оружия первый штурм Плевны. Крепостью она ещё как таковой не была, а атаковали её всего три пехотных полка. Сил же у оборонявшихся турок было в два раза больше.

Военный министр Милютин, так и не смирившийся с тем, что его взгляды на план войны великим князем Николаем Николаевичем-Старшим не были приняты во внимание, сделал в своём дневнике такую запись:

«10 июля. Воскресенье.

Вчера утром на грязном дворе турецкого дома, занятого Главной императорской квартирой, происходило опять молебствие по случаю одной из последних побед, не знаю даже которой. На сей раз менее, чем когда-либо, можем мы торжествовать: в одно время с неважными успехами передовых отрядов в балканских проходах войска наши (три полка 5-й пехотной дивизии генерала Шильдер-Шульднера ) потерпели неудачу под Плевной и понесли большую потерю...

Кровопролитный бой 3-го числа под Никополем, затем неудача под Плевной, а вместе с тем получаемые известия о прибывающих со всех сторон турецких силах отрезвили нашего молодого главнокомандующего. Он увидел, что успех нашей армии вовсе не так обеспечен, как с первого взгляда казалось, что надобно вести дело осторожнее.

Поэтому он нашёл нужным сделать некоторые изменения в направлении 2-го и 4-го корпусов и приостановить слишком рискованное, эксцентрическое наступление, а вместе с тем... возобновил речь об усилении армии новыми войсками...»

Милютин здесь был прав, хотя и иронизировал, называя 46-летнего великого князя «нашим молодым главнокомандующим». Николаю Николаевичу-Старшему после первого штурма Плевны, пусть во многом и импровизированного, стало ясно, что турки к назначению крепости отнеслись гораздо более серьёзно, чем их противник. Вернее, чем великий князь и его генералитет.

* * *

Вторым штурмом Плевны начальствовал всё тот же генерал-лейтенант барон Криденер. На этот раз в бой посылались силы гораздо большие — 26 тысяч человек при 140 орудиях. Новая попытка овладеть городом, который с каждым днём превращался в подлинную крепость, была назначена на 18 июля.

Но и у Осман-паши в Плевне сил стало заметно больше — 22 тысячи человек при 58 орудиях. Это были регулярные пехотные батальоны. За две прошедшие недели турки, сгоняя местное население на земляные работы, создали новые фортификационные сооружения. Речь уже шла не о линиях окопов, а о многочисленных редутах.

К слову говоря, Николай Николаевич-Старший поторапливал генерала Криденера со стягиванием воедино корпусных войск и с началом приступа:

   — По данным армейского штаба, турки повсеместно вокруг Плевны начали возведение редутов...

   — Беглецы-болгары из Плевны доносят, что у горожан отобраны любые шанцевые инструменты...

   — На той стороне реки Вид роется новая линия окопов. Мост через Вид прикрыт новой батареей на высоте...

   — Каменный мост через реку Вид артиллерийским огнём не разрушать никоим образом. Он важен для нас...

К началу второго штурма Плевенской крепости турки смогли создать действительно сильные оборонительные рубежи на северном участке, у Буковлека, и на восточном — у Гривицы. Южный и западный сектора крепостной ограды были укреплены гораздо слабее. Генерал-лейтенант Криденер же, к немалому удивлению Осман-паши и современных исследователей, совершенно проигнорировал такое «разночтение» в системе неприятельской крепостной ограды.

Основные силы Западного отряда были разделены на две штурмовые группы — правую и левую. Первой, наносившей главный удар, командовал генерал-лейтенант Николай Николаевич Вельяминов. Ей предстояло наступать с востока (не с юга или запада?!) в направлении хорошо укреплённой деревни Гривицы. Вельяминов командовал на протяжении 14 лет (!) 31-й пехотной дивизией, входившей в состав 9-го армейского корпуса. На штурм он вёл шесть пехотных полков при 10 батареях, двух кавалерийских эскадронах и одной казачьей сотне.

Войсками левой группы командовал генерал-лейтенант князь Алексей Иванович Шаховской. Ему приказывалось наступать с юго-востока в направлении на Радишево и далее на сам город.

Штурмовые группы с севера прикрывались отрядом генерал-майора Лошкарева, с юга — отрядом генерал-майора Скобелева.

За два дня до штурма Криденер провёл инструктаж генералитета и полковых командиров о способе ведения предстоящего боя. Он рекомендовал не открывать ружейного огня с дальней дистанции, беречь патроны для ближней перестрелки и стараться сходиться с турками в штыки. О действительно сильной артиллерийской подготовке штурма речь не шла.

Подобные наставления перед тяжёлым и кровавым боем вызвали недоумение многих военачальников. Так, командир пехотной бригады полковник Константин Бискупский в своих «Записках», опубликованных четверть века спустя в «Варшавском военном журнале», отмечал:

«...План предстоящего штурма не только не был разработан и изложен ясно и определённо, но даже всё время неясно рисовался и самому творцу этого плана генералу Криденеру».

Другой участник инструктажа у корпусного командира оставил в дневниковых записях такое впечатление:

«Мы вышли и отправились к своим частям с тяжёлым впечатлением. Чувствовалось, что предпринимается что-то нерешительное, неизвестное и что нет главного — уверенности в успехе предпринимаемого дела...»

Главнокомандующий же диспозицию штурмовых сил утвердил. В телеграмме Николая Николаевича-Старшего от 16 июля на имя начальника Западного отряда сообщалось:

«...План вашей атаки Плевно одобряю, но требую, чтобы до атаки пехоты неприятельская позиция была сильно обстреляна артиллерийским огнём. Николай».

Когда криденеровская диспозиция рассматривалась в штабе Дунайской армии, великий князь на все замечания штабистов отвечал таким образом:

   — Со взятием Плевны надо спешить. Там что ни два-три дня возникает новый редут.

   — Блокировать город со всех сторон у нас нет достаточных сил. Осман-паша всё время усиливается...

   — Плевну нам надо брать со второго раза любой ценой. Потом цена победы будет больше...

   — Государь император недоволен тем, что армия споткнулась об эту крепость, которой месяц назад ещё и на карте не значилось...

В день «второй Плевны» наступление на Гривицком направлении развития не получило. И вина в том была не генерала Вельяминова, который при штурме Никополя сам водил в атаку 121-й пехотный Пензенский полк. Он повёл атаку двумя колоннами, одной из которых руководил по-суворовски лично.

Атака русской пехоты «разбилась» о Гривицкий редут, один из сильнейших в системе обороны вражеской крепости. Он был окружён хорошо устроенными ложементами, то есть окопами. Редут турками упорно защищался в течение всего дня и остался в их руках. Бой прекратился только с наступлением ночи.

О той вельяминовской атаке Гривицкого редута остались мемуарные записки (письмо) неизвестного офицера, прикомандированного к командиру 122-го пехотного Тамбовского полка полковнику Головину:

«Я состоял при Г(оловине). Он был молчалив и озабочен. Я понимал почему, не спрашивая его о том, и тоже чувствовал на душе тоску, как камень. Поздно вечером прибыв на позицию, начали мы приготовляться. Отдавались приказания, и только. Ни шутки, ни размышления, ни заметки. О сне и помина не было. Сидим, сидим и ждём приказания. Прибыл наконец казак от корпусного. Г(оловин) раскрыл бумагу: диспозиция, и на ней написано: «атаковать и взять Плевну»; коротко и ясно.

В три часа утра поднялись. Г(оловин ) выехал к войскам; темно, туманно, хоть глаз выколи.

Молчание и тишина мёртвая.

— Снимай шапки, — сказал Г(оловин), — молись Богу, перекрестись, дело будет жаркое: но вы взяли Никополь, возьмёте и Плевно, — вот приблизительно его слова.

Солдатики закричали: «Рады стараться!» — как нельзя дружнее помолились, раздалась команда: «Накройсь!», потом «Ружьё вольно», — и так далее, и марш.

Идём. Куда? — сами не знаем, ни зги не видать. Стало чуть-чуть светлее. Шли и пришли куда-то.

И вдруг слышим где-то далеко: та-та-та-та-та-та; идёт сильная перестрелка. Что такое? — спрашиваем.

   — Это князь Шаховской атакует, — отвечают нам.

   — А далеко от него?

   — Вёрст пять-шесть будет.

Вот подъезжает корпусной.

Генералы к нему за приказаниями: что делать?

   — Идти и атаковать было приказание.

   — Да ведь местность вовсе не расследована: как атаковать без рекогносцировки, — заметил было один из генералов.

   — С Богом, ваше пр(евосходительство), идите, и атакуйте, — был ответ корпусного.

Пошли. Идём...

Вдруг что-то зашипело, задрожало в воздухе. Мы вздрогнули.

Смотрим, граната врезалась в один из наших батальонов, да так удачно, что вырвала целую шеренгу, как сноп свалилась.

Недоумение и ужас на всех лицах. По указанию мы шли на неприятеля прямо, а неприятель пускает в нас гранату справа.

   — «По такому-то полку перемена фронта», и так далее — раздаётся команда.

Колонны, быстро повернув, пошли по направлению к выстрелу. И хорошо, что быстро. Не успели мы отойти и двинуться по новому направлению, как дзын-дзын — одна граната за другою полетели с математической точностью туда, куда попала первая граната так удачно и где солдатики успели подобрать раненых.

Командир батареи спрашивает по начальству, что ему делать.

   — Встаньте вот на этот пригорок, — приказывают ему, — и жарьте по направлению выстрелов. — А укреплений турецких, надо сказать, что за туманом, не видать вовсе.

Выезжает батарея.

Но не успело первое орудие встать на место, как граната точно по заказу летит прямо в лошадей, двух свалило; долой первое орудие; выезжает второе; трах — вторая граната, опять в лошадей. Делать нечего, батарея, уже сильно подбитая, не успевшая пустить даже одного выстрела, должна, сильно прихрамывая, съезжать с позиции и искать другую, а гранаты так в это место и шлёпают.

Мы всё же идём и идём молча и только силимся что-то разглядеть впереди. Тяжёлые минуты. Идёшь и молчишь. Кто захочет пошутить, чтобы подбодрить других, скажет слово, никто не смеётся, выходит ещё хуже!

Но скоро не до острот было. Заговорили гранаты.

Солнце уже стало жечь сквозь туман. День просветлел, и мы тогда увидели себя в чудесном положении: справа и слева забелели дымки; пошли в нас жарить гранатами, а прошли ещё немного — пули прямо так в лицо начали выбивать людей.

Только и стало слышно: «Вперёд, вперёд!» — а затем: «Носилки, подберите!» — и так далее.

Тут я заметил, что солдатики стали бодрее.

Нервы подтянулись: как упадёт кто, сейчас кто-нибудь пустит словцо для шутки, и раздаётся хохот нескольких людей. Но хохот опять-таки скверный. Таков солдатик наш. Высоко поднимается он нравственно в такие минуты, вдохновляемый каким-то наитием своего долга, самому весело умирать, да других подбадривает к смерти в минуту неизбежной опасности.

Пишу об этом потому, что я это подумал, пока мы шли, я чуть не разревелся, так был растронут.

А мы всё идём и идём: часы за часами идут тоже; где наша артиллерия, где наша кавалерия — не знаем уже давно; идём, не стреляя, а люди валятся уже кучками...

А мы то бегом, то залегая за пригорками и отдыхая по четверти или полчаса, всё подвигаемся.

Впереди цель наша: редут, редут большой; оказалось потом, что это был Гривицкий редут.

Подошли мы к нему уже к вечеру. Но как подошли? Никто не поверит, что это была за картина; да и сам теперь, когда припоминаешь, не веришь — до того это было сверхъестественно ужасно.

Стреляли в нас не залпами и не перестрелкою: это не был тот звук, к которому мы привыкли уже в эти несколько часов, с короткими промежутками или моментами утихания, как-то: та-та-та-та-та... mama... потом опять: та-та-та-та; нет, это было несмолкаемое ни на секунду, ни на миг засыпание нас градом пуль от непрерывно действующих митральез.

Падали грудами; без преувеличения, в два с половиною-три аршина вышины были кучки раненых и убитых, ужасно было то, что всегда раненые находились под мёртвыми; приходилось их вытаскивать, а тут кто примется вытаскивать, едва начинает работать, падает и валится на кучку...

Несмотря на то, солдаты и офицеры творили какие-то страшные просто чудеса: прилягут, потом опять: вперёд, ура, бегут, чтобы брать редут; но пробегут шагов десять, и стой: кучки мёртвых и раненых под ногами мешают бежать; опять залегли.

Так поверишь ли, добежали мы до пригорка в шагах не более ста от редута. Г(оловин ) с нами всё время был впереди, и как его не зацепила пуля, это тайна Божия. Ну уж и полюбили же его за то славные солдатики...

Сели мы за пригорком, с своими ранеными и убитыми. Трескотня идёт беспрерывно. У нас же стон стоит вперемешку с хохотом. Да, вообрази — с хохотом; мы хохотали: почему, сами не знали, но и теперь холод по спине так и морозит, когда вспоминаешь про этот хохот. Тут человек умирает, закричит, застонет, а мы хохочем... скверный смех...

Офицеры и солдатики решили, что назад уж не идти, всё равно убьют, а потому позднее надо идти и взять во что бы то ни стало редут. Но начальник, само собою разумеется, допустить этого безумия не мог. День кончается, а что делается кругом — неизвестно. Подкрепления не идут. Надо идти узнавать приказания. Мы с Г(оловиным) идём назад, а колонну оставили в этом месте, чтобы далее не давать бить людей при отступлении. Идём, идём... Ищем корпусного! Темно. Одинокие личности бродят по разным направлениям. Вот казак летит... Вот драгун...

   — Где корпусной?

   — Не могу знать!

   — Где артиллерия?

   — А кто её знает, что-то не видать...

Наконец нашли корпусного.

Он уезжает, дав приказание отступить на прежние позиции, собрав людей и подобравши раненых. Конец, значит.

Одному из генералов даётся это приказание сбирать войска, подобрать раненых и вести войска назад...

Солдаты и раненые тащатся, ползут, идут...

К утру подобрали раненых и собрали, как могли, войска по частям.

Генерал, заменявший корпусного, не без основания сообразил, что если турки вздумают преследовать, то тогда плохо будет без артиллерии.

Посылают за артиллерией. Её нет.

   — Где она?

   — Говорят, вёрст за сорок угнали.

Вместо артиллерии пригнали Воронежский полк.

Но турки не преследовали. Мы выступили 19-го утром. Бог нас порадовал. Полил крупный, сильный тёплый дождь, и длился он с час. Мы шли с открытыми ртами и с откинутыми назад головами.

Дождь утолял нашу жажду и подкреплял нас.

А у князя Шаховского, пока мы шли назад на свои позиции, слышна была сильная перестрелка...

Больше что тебе сказать?

Много наших героев легло. Вечная им память.

Такого дня не забудешь.

Но не думай, чтобы мы упали духом, Боже сохрани! Если таково было наше поражение, то какова будет наша победа, думаем мы, и с надеждою на нашего богатыря солдата глядим светло вперёд».

Подпись под письмом оказалось для исследователей совершенно неразборчивой. И потому не удалось для истории установить светлое имя офицера, участвовавшего во втором штурме Плевенской крепости.

Письмо этого офицера «дышит» эмоциями человека, побывавшего в бесплодном, кровавом бою. Человека, не видевшего и не владевшего ситуацией больше, чем движение одной колонны силой в пехотный полк на Гривицкий редут. Это касается, в частности, и оценок действий корпусного командира, к которому, к слову сказать, у главнокомандующего Николая Николаевича-Старшего за неудачу «второй Плевны» больших претензий не оказалось.

К концу «второй Плевны» на Вельяминова «свалилась» непростая задача вывести из неудачного боя свою пехоту, расстроенную многочисленными атаками, и отвести её на исходные позиции. Только к 11 часам утра следующего дня генералу удалось «личными усилиями вытащить из рва редута остатки Архангелогородского полка».

Одной из причин неудач и больших потерь штурмовых колонн генерал-лейтенанта Вельяминова стало то, что они попали под сильный фланговый, умело организованный обстрел вражеской артиллерии. В «Записке о действии 2-й батареи 31-й артиллерийской бригады» на сей счёт говорилось следующее:

«Когда войска вошли в среду артиллерийского огня противника и турки сделали несколько выстрелов, выяснилось, что направление боевой линии было неправильно и турки обстреливают нас во фланг. Тогда велено было подать левое плечо несколько вперёд, а правое назад, а батареям, заняв позицию, открыть огонь по артиллерии противника, помещавшейся в земляном укреплении довольно сильной профили, но открытом или закрытом — с этого расстояния судить было нельзя...»

Там, где наступала ударная группировка князя Шаховского, сила артиллерийского огня оказалась на русской стороне. Турки в день 18 июля говорили следующее:

— От Радишево так сильно палили пушки русских, что нам не взвиделся Божий свет, и мы молили Всевышнего о помощи...

Шаховский имел в боевой линии две пехотные бригады, которым предстояло брать позицию неприятеля, превосходившего числом, и батареи которого были только частично подавлены артиллерийским огнём атакующей стороны. Фронтовой корреспондент-очевидец газеты «Русский мир» писал о начале атаки пехоты князя Шаховского:

«...В продолжение некоторого времени боевой, порядок не нарушался, но затем частью падающие, частью же общее нетерпение мешает ряды, превращает их в бесформенную массу людей, бешено и быстро несущуюся вперёд. Подкрепления близко и бегут тоже в боевую линию. Это было стремление бойцов, горевших желанием скорее добраться до неприятеля, стрелявших по ним из-за прикрытия.

В эту минуту вся линия наступавшей пехоты была встречена ружейным огнём. Поредевшая линия бросается вперёд. Турецкая позиция близка. Треск ружейной пальбы слышится беспрерывно, хотя и заглушается гулом артиллерии, действующей выше. Зарядные ящики скачут к пушкам с новыми запасами. Пушки удваивают свою энергию. Рокот ружейного огня превращается в резкий звон. Ветер доносит до нас крики «ура!», волнующие, возбуждающие кровь. Влево горит деревня. Бешеный период битвы дошёл до крайнего своего пароксизма...

Внешний край первой позиции взят. Русские презирают прикрытие и сражаются открыто. Они пренебрегли прикрытием, которое представлял им парапет этой траншеи, и в беспорядке двинулись далее, по открытому склону. Местами они останавливались на некоторое время, так как огонь турецкой пехоты смертоносен и склон был усеян убитыми и ранеными, но, по большой части, они продолжали быстро продвигаться вперёд...

Таким образом взята 1-я позиция турок. Так как это была деревня, то она доставляла значительное прикрытие, и князь Шаховский поступил бы благоразумно, если бы остановился, укрепился в ней и дождался, пока Криденер на правом фланге взял бы Гривицкое укрепление и дошёл бы до его боевой линии. Криденер был остановлен в своём движении. Турки дрались отчаянно и оказались гораздо в значительнейших силах, чем ожидалось...

Шаховский решил идти на ту позицию — и его солдаты двинулись. Первый натиск, однако, не удался: многие пали при этом... Солдаты замедлились в движении, теряя много, оставаясь совершенно открытыми огню неприятеля. Минута, когда войска останавливаются в атаке и начинают стрелять, — опасна...

Русские действительно заняли 2-ю позицию, но не удержали её... Но взятие Плевны было слишком соблазнительное дело. Однако пройти было невозможно... Резервы подошли, но только для того, чтобы увеличить число падавших. Затем оказался недостаток патронов, потому что зарядные ящики были далеко.

У Шаховского не оставалось больше резервов... Турки наступали массами и заняли свою первую позицию...»

Генерал-лейтенант Шаховский, командир 11-го армейского корпуса, в том штурме Плевны себя не показал. Мало того, что он не использовал первоначальный успех артиллерийской подготовки атаки, но и не смог наладить управление полками в ходе боя. Приказы его носили поразительно общий характер, как, к примеру, такой:

«Двигаться прямо перед собою и побить по дороге всю сволочь, какая встретится на пути».

У Радишево бой кипел до 18 часов вечера и прекратился ещё до наступления сумерек. Князь Шаховский, удручённый огромными потерями в людях, приказал прекратить бесплодные атаки за несколько часов до того, как прекратил приступ Гривицкого редута генерал Вельяминов:

— Батальонам отходить назад, прикрывая друг друга. С собой забрать всех раненых. За них в ответе лично ротные офицеры...

Вспомогательный отряд генерал-майора Лашкарёва, по сути дела, боевой активности весь день не проявлял. Потом Лошкарёв скажет:

   — А где была мне команда? Целый день со стороны смотрел на бой. Всё ждал приказа, а его забыли.

   — Почему сам тогда не повёл свои полки на приступ?

   — Куда мне было наступать, скажите ради бога? Передо мной и цель-то никто не поставил...

Совсем иначе дела обстояли у левофлангового отряда Скобелева. Решительными атакующими бросками русская пехота дошла здесь до гребня Зелёных гор и, сбив турок с этой позиции, заняла его. Затем бойцы Скобелева прорвались к окраине самой Плевны, но держаться долго здесь не смогли из-за больших потерь и отсутствия резервов. Тем не менее наступательный порыв на Зелёных горах вынудил Осман-пашу оттянуть сюда часть сил, которые противостояли полкам Шаховского, положение которого заметно облегчилось.

Откровенной ошибкой плана Криденера было следующее решение. В резерве оставалась только пехотная бригада с тремя батареями. То есть о значительном наращивании сил на участке наибольшего успеха в ходе приступа (там, где атаковал отряд генерал-майора Скобелева) говорить не приходилось.

«Вторая Плевна» обошлась Дунайской армии не только крупной неудачей, но и потерей в 7 тысяч человек, то есть четверть людей, участвовавших в штурме. Потери оборонявшихся турок в тот день составили не более 1200 человек. Однако при всём этом упрекнуть атакующих в недостатке упорства и храбрости было нельзя.

Когда НиколайНиколаевич-Старший получил последнее донесение с поля битвы о том, что и генерал Скобелев отошёл от Плевны и спустился с Зелёных гор на исходные позиции, он заметил только одно:

   — Барон Криденер был слишком медлителен, князь Шаховский — слишком поспешен...

Узнав подробности второго Плевенского сражения, российский военный министр Милютин с горечью записал:

«Если мы будем по-прежнему рассчитывать на одно беспредельное самоотвержение и храбрость русского солдата, то в короткое время истребим всю нашу великолепную армию...»

* * *

Для императора Александра II сообщение о том, что и второй штурм крепости Плевна завершился полной неудачей, да ещё с такими большими людскими потерями, оказалось неожиданным. Телеграмма генерала Криденера была краткой, но за её сухими строками читалось многое.

Государь о военной неудаче не стал делать каких-либо скоропалительных выводов. Он боялся, как бы «не наломать дров». Поэтому сумел терпеливо дождаться приезда главнокомандующего, который был ближе к месту событий и потому обладал всей информацией, чтобы судить о «размерах» неудачи. Разговор получился тяжёлый, но откровенный:

   — Ваше величество, барон Криденер вновь потерпел неудачу.

   — Полную?

   — Да, полную. За два штурма Плевны лишил нашу армию почти десяти тысяч человек. По сравнению с ними потери под Систово и Никополем просто крохи.

   — Виноват сам Криденер?

   — На мой взгляд, только отчасти.

   — А кто тогда главный виновник? О нём хотят знать газетчики при армии и вся Россия.

   — Прямого виновника во «второй Плевне», думается, сегодня нет, ваше величество.

   — Тогда в чём причины того, что два корпуса не смогли взять этот город, который месяц назад и крепостью-то не назывался?

   — Причина в том, что мы воюем по старинке.

   — Ты хочешь сказать, что Крымская война нас мало чему научила? Так?

   — Она нас научила прежде всего тому, чтобы провести военную реформу. Милютин провёл её блестяще. Но после реформы прошло уже два десятка лет.

   — Криденер и Вельяминов вчера воевали плохо?

   — Не то слово. Ни рекогносцировки, ни артиллерийских дуэлей батарей, ни координации усилий. Ничего этого в их действиях не было. Потому и отступили от Плевны.

   — Но ведь наш туркестанец Скобелев выбил турок с Зелёных гор и прорвался к городским окраинам! Откуда он набрался таланта брать верх там, где пасуют старшие генералы?

   — Скобелев, если верить рассказам Черняева, несомненный талант. Он ещё даст русскому оружию немало побед, если, разумеется, на его век хватит войн.

Тогда скажи, Николай, что нам не хватило для взятия Плевны? Ведь есть же вещи стратегического плана. И русского солдата нельзя упрекнуть в отсутствии храбрости и доблести?

   — Нельзя, ваше величество.

   — Тогда в чём другие причины вчерашней неудачи?

   — Главная, на мой взгляд, причина состоит в том, что у армии стало не хватать сил.

   — Не хватать сил?

   — Да, ваше величество. Плевна оказалась в силу обстоятельств на нашем главном направлении.

   — И к чему это может привести?

   — На сегодня силы армии распылены. Отряд цесаревича завяз в тяжёлом четырёхугольнике крепостей. Рущук, Силистрия, Варна и Шумла смотрятся пока не слабее Плевны. В каждой сильный гарнизон, артиллерии много.

   — Но ведь цесаревич связал там турок по рукам и ногам своими действиями.

   — Точно так, турки у него и носа боятся высунуть за крепостные ограды. Запасов у них много, и потому они пока и не помышляют о наступлении.

   — Так чем же заботит тебя наш левый фланг, Николай?

   — Тем, что мы не можем взять оттуда ни одной дивизии ни под Плевну, ни для боёв за Балканскими горами.

   — Но у нас есть Передовой отряд, он самый сильный, и отряд Западный!

   — Передовой отряд на Балканах. Против него Сулейман-паша и резервы из Стамбула. А Западный отряд увяз под Плевной, взять которую в кольцо у нас сегодня нет сил.

   — А где можно в ближайшее время найти эти силы?

   — Они есть, ваше величество. Близко, за Дунаем.

   — Ты говоришь о Карле Румынском?

   — Именно о нём, ваше величество. Он до сих пор не атакует Видин, не идёт к нам для совместных действий. Пусть придёт со своей армией к Плевне.

   — Хорошо, при скорой встрече я переговорю с князем. Союзнические обязательства должны выполняться.

   — Надо напомнить ему и его министрам, что независимость Румынского княжества пока признана только Россией. А Европа вместе со Стамбулом признает его только по итогам этой войны. Пора бы Карлу это понять, если он, как поговаривают в Бухаресте, хочет стать королём.

   — Пусть будет королём. Россия не станет возражать. Король не император, но всё же монарх. Но одних румын под Плевной не хватит.

   — Разумеется, не хватит.

   — Тогда чтобы ты хотел получить из России, Николай?

   — Скрывать не стану, ваше величество: гвардию и гренадерский корпус.

   — Императорскую гвардию?

   — Да, её. Всю. В столице надо оставить только запасные батальоны и эскадроны гвардейских полков. Петербургу ведь ничто не угрожает.

   — Но терять за Дунаем моих гвардейцев тысячами? Бросать их в пекло?..

   — Надо решаться, ваше величество. Гвардейские дивизии и корпус гренадер, с их выучкой и опытом, никакие резервы заменить не смогут. Хотя и они крайне нужны армии для восполнения потерь.

   — Что ещё хотел бы получить главнокомандующий?

   — Нужно добавить в армию казачьих полков. Им здесь полный простор для диверсий по турецким тылам. Да и кому, как не им, бороться с этими башибузуками, которые столько уже болгарских сел спалили.

   — Значит, ты просишь у меня гвардию, гренадерский корпус и ещё казаков?

   — Да, ваше величество. Прошу того, чем всегда отличалась русская военная сила.

   — Хорошо, Николай. Я подумаю...

Александру II пришлось согласиться на вызов за Дунай не только гренадерского корпуса, но и войск императорской гвардии и Санкт-Петербургского военного округа. Получив на то высочайшее разрешение, Николай Николаевич-Старший отправил в столицу на имя начальника окружного штаба генерал-лейтенанта графа Шувалова телеграмму:

«Гвардейскую лёгкую дивизию надо живо подготовить и выслать первую. Гвардейская стрелковая бригада и сапёрный батальон тоже отправляются. Передай молодцам, моему детищу гвардии, что жду их с чрезвычайным нетерпением...»

* * *

Генерал-лейтенант Криденер, командир 9-го армейского корпуса, и после «второй Плевны» продолжал оставаться старшим начальником в войсках, обложивших крепость. Император и главнокомандующий решили пока не передавать старшинство кому-то другому. Впрочем, такого человека ими ещё не виделось.

Но в армейском штабе понимали, что Криденера надо отстранять от старшего начальства. Один из адъютантов великого князя полковник Михаил Газенкампф оставил в своём дневнике такую запись:

«26 июля. Вторник.

Вчера вернулись в Чауш-Магалу с Плевенских позиций. Впечатления не особенно приятные.

Объехали все наши позиции верхом. Войска расположены побригадно на протяжении около тридцати вёрст: все какие-то особняки, без прочной связи. Сторожевые посты от трёх разных корпусов (4,9 и 11-го) не имеют общего начальника. Никто их не проверяет. Сведений о неприятеле по-прежнему никаких.

Из разговоров и рассказов участников сражения 18 июля очевидно, что барон Криденер и его начальник штаба Шнитников утратили всякое доверие в войсках. Да и вообще доверие ко всем начальствующим лицам сильно подорвано.

Одного Скобелева всё единогласно восхваляют. Многие убеждены, что если б его своевременно поддержали на левом фланге, то сражение решилось бы в нашу пользу: утверждают, будто бы турки уже приготовились к отступлению и даже начали вытягивать свои обозы на Софийскую дорогу...»

«Вторая Плевна», равно как и «первая», показала несоответствие духа нижних чинов, шедших на смерть во время штурмов, с готовностью высшего командного состава руководить бойцами. Это было то, о чём старались вслух не говорить ни в императорской Главной квартире, ни в армейской Ставке, ни в ближнем окружении Николая Николаевича-Старшего. Хотя такой «пробел» не видеться просто не мог.

И всё же военачальники, которые и людей посылали на гибель, и сами шли в первых рядах среди своих солдат, оставили немало строк, в которых старались осмыслить несоответствие двух начал в любой войне: готовность побеждать у солдат и у их старших начальников. Так, полковник Бискупский, участник штурма Плевны 18 июля, писал:

«Мы думаем, что высокие качества русского солдата и русского офицера, выручавшего иногда их начальников, примет в соображение и настоящий Мольтке и будущий военный талант в любой европейской армии. А нам, начальникам этого солдата, нам надо преклоняться перед его великими качествами и приготовить себя, дабы извлекать из них пользу, а не тратить жизнь солдата без всякой пользы».

Вторая плевенская неудача имела самый широкий резонанс в глазах россиян. Они действительно ждали новой победы, посчитав первую неудачу ошибкой случайной и вовсе не роковой. Ни Александр II, ни главнокомандующий действующей армии не могли «пропустить мимо своих ушей» мнение верноподданных соотечественников. Вскоре после «второй Плевны» у Николая Николаевича-Старшего состоялся такой разговор с военным министром Милютиным:

   — Дмитрий Алексеевич, я сегодня читал последние столичные и московские газеты. В них много непонимания нашей неудачи. Генерала Криденера обвиняют бог знает в чём.

   — Если бы только одного барона газетчики словом гладили, ваше высочество. Между строк можно прочитать и другие имена. Моё, к примеру.

   — А вас-то за что репортёрам вспоминать неласковым словом?

   — Есть, видимо, за что, ваше высочество.

   — Но ведь то пишут люди сугубо гражданские. Порой такое в газетах высказывают, что диву даёшься.

   — Да молено не читать, а послушать наших гражданских лиц, которых и в Главной императорской квартире, да и в вашем штабе сегодня хоть отбавляй. Что говорят эти штатские, то говорят и в России.

   — Хорошо, но если эти кипы газет не читать, тогда кого из прикомандированных к армии штатских можно, на ваш взгляд, послушать, чтобы знать, что говорят в Отечестве?

   — Пожалуй, лучше всего о плевенских делах рассуждает наш врач Боткин, да и он поближе к штабу армии будет.

   — Это тот Боткин, что у князя Милана командовал санитарным отрядом?

   — Да, ваше высочество. Боткин в Дунайскую армию со своими сёстрами милосердия перебрался из Сербии. Образованнейший человек и как врач очень талантлив.

   — Он может судить о наших неудачах под Плевной?

   — Боткин видит их со своих высот. И к тому же его имя не сходит с первых страниц российских газет...

Великий князь найдёт повод и время лично познакомиться с врачом, чьё имя в Сербии произносилось только с благодарностью. Боткин действительно помог Николаю Романову прочувствовать то, как остро в Отечестве относятся к неудачам русской армии за Дунаем. Сам Боткин об июньских делах высказывался в письмах из Болгарии так:

«Будем надеяться на русского человека, на его мощь, на его звезду в будущем. Может быть, он со своей несокрушимой силой сумеет выбраться из беды, несмотря на стратегов, интендантов и тому подобное. Ведь надо ближе посмотреть на русского солдата, чтобы со злобой относиться к тем, которые не умеют руководить им. Ты видишь в нём силу, и смысл, и покорность. Всякая неудача должна позором ложиться на тех, которые не сумели пользоваться этой силой...»

«Вопрос: кто же виноват во всех неудачах?.. Недостаток культуры, по-моему, лежит в основе всего развернувшегося перед нашими глазами...

Надо трудиться, надо учиться, надо иметь больше знаний, и тогда не придётся получать уроков ни от Османов, ни от Сулейманов...»

* * *

Император и великий князь не зря в разговоре с глазу на глаз похвалили добрым словом Рущукский отряд цесаревича Александра. Здесь неприятель имел до 70 тысяч регулярных войск, которые опирались на известный крепостной четырёхугольник: Рущук, Шумла, Варна и Силистрия. Опасность для русских состояла в том, что примерно половина этих турецких войск могла свободно действовать в поле, вне крепостей. Николай Николаевич-Старший не зря предупреждал своего племянника:

   — Смотри, Александр, чтобы турки из-под тебя не ударили Дунайской армии во фланг.

   — Не допущу, ваше высочество.

   — Спустишь глаз с Рущука и Силистрии — их гарнизоны тут же сделают диверсию на румынский берег. Пойдут в набег через Дунай. Опыт есть на то богатый.

   — Какой? В истории турецкой армии такой не значится.

   — Турки могут взять наш опыт.

   — Вы, ваше высочество, вспоминаете про екатерининские турецкие войны?

   — Конечно. Ведь ходили же столько раз за Дунай с бессарабского берега и Фабрициан, и великий Суворов, и Голенищев-Кутузов, и князь Репнин. И все с отменной удачей. Османы об их задунайских делах должны помнить.

   — Для того чтобы мне сражаться против четырёх крепостей, отрядных 12-го и 13-го корпусов маловато.

   — Знаю. Я уже докладывал о том государю, и он согласился на подчинение тебе Нижнедунайского отряда генерала Циммермана, то есть его 14-го корпуса.

   — А как быть с оперативным подчинением штабу Рущукского отряда сил генерала Верёвкина и Журжево-Ольтеницкого отряда генерала Аллера?

   — Они тоже решением государя переходят в твоё подчинение. Но только оперативное, поскольку у них есть свои задачи.

   — Но это ещё не всё. Четырёхугольника крепостей касается Осман-Базарский отряд, то есть 11-й армейский корпус. Как быть с ним?

   — В твоих руках как наследника престола и так едва ли не половина Дунайской армии. Но я обещаю: как наладится осада Плевны, переподчинить тебе и Осман-Базарский отряд...

Цесаревич Александр Александрович начало июля отметил активными действиями, «смутившими» османов. Его отряд вышел на дальние подступы к сильной крепости Рущук и стал готовиться к её «правильной» осаде. Турки пока за крепостные стены большими силами не выходили, ограничиваясь вылазками для грабежа болгарских селений. То есть инициатива в войне на северо-восточном уголке Болгарии оказалась в руках русских.

Но блокада, осада или штурм любой из четырёх крепостей требовали значительных сил. Стороны это понимали достаточно ясно. Поэтому гарнизоны Шумлы, Силистрии, Рущука и тем более приморской Варны могли быть спокойны за своё «сидение» в ближайшие недели. Местные паши султанских повелений о выходе в чистое поле пока не имели.

Вскоре наследник был приглашён в императорскую Главную квартиру для получения новых задач. К тому же государь хотел лишний раз на войне повидаться с сыном. В разговоре участвовал и главнокомандующий. Речь шла о новых задачах Рущукского отряда:

   — Александр, ты уже оповещён о нашей второй неудаче под Плевной?

   — Да, ваше величество.

   — Наши потери составили семь тысяч человек. Продвижение Передового отряда генерала Гурко упёрлось в Шипкинский перевал. Из России идут подкрепления. Мною вызван гренадерский корпус, а из столицы — гвардия. Князь Карл Румынский всё ещё на левом берегу Дуная. Но пока они не прибыли, нам придётся активность в наступлениях заметно снизить.

   — Это касается и моего Рущукского отряда?

   — Да, Александр. Мы с великим князем пришли к выводу, что ему надо встать в оборонительное положение в крепостном четырёхугольнике. Займи там прочную оборону.

   — Приказ мне ясен, хотя я уже готов подступиться к Рущукской крепости, ваше величество.

   — Рущук от тебя никуда не уйдёт. Для нас сегодня важно собраться с силами для новых атак турок в Балканских горах. И Плевна потребует больших сил.

   — Ваше величество, как тогда быть с осадной артиллерией? Осадные орудия в числе 88 единиц уже готовы к переправке на болгарский берег.

   — Прикажи пока их не перевозить через Дунай под Рущук. Но только пока. Вскоре будет видно, что с ними делать.

   — Приказ о переходе к обороне касается только моих двух корпусов? А задачи подчинённых мне других отрядов?

   — Николай Николаевич сегодня при мне подписал приказ Нижнедунайскому отряду. Ему предписывается находиться в обороне на рубеже Черновода, Кюстенджи.

   — А отрядам генерала Верёвкина и Журжево-Ольтеницкому новые задачи ставятся?

   — Да. Им, по всей видимости, всю войну придётся прикрывать Дунай.

   — Значит, ваше величество, в действиях против крепостей мне на них рассчитывать не приходится ни сегодня, ни завтра. Так?

   — Так. Мы не можем туркам отдать Дунай. Султанские броненосцы стоят на Сулинском рейде. А флота броненосного на Черном море, сам знаешь, мы после 56-го года не имеем...

   — Отсюда выходит, что порт Варну нам придётся брать в последнюю очередь?

   — В последнюю, Александр. Сам понимаешь, что Варненский порт нам совсем не нужен. Сейчас не 1828 и не 1829 год. Если Варну и возьмём, нашим судам из Одессы или Севастополя в неё не пройти.

* * *

В конце июля союзные румынские войска оказались на территории Болгарии. Дело обстояло так. Князя Карла «посетила мысль» о том, чтобы поставить во взятой русскими крепости Никополь румынский гарнизон. Он завязал с никопольским комендантом генерал-лейтенантом Столыпиным дипломатические переговоры на сей счёт. Тот, естественно, связался по телеграфу с главнокомандующим за разъяснениями. Разговоры по прямому проводу свелись к следующему:

   — Ваше высочество, ко мне сегодня обратился князь Карл с просьбой заменить русский гарнизон в Никополе его войсками, стоящими на том берегу у Турну-Магурелли.

   — Аркадий Дмитриевич, у князя Карла был уже такой разговор с государем. Мы ожидаем союзников, но не на болгарском берегу Дуная. А как была выражена просьба?

   — Ко мне явился румынский генерал Ману и официально заявил, что князь Карл предлагает занять Никополь бригадою пехоты (3000 человек), каларашами (1200 человек) и тремя батареями. Я уже телеграфировал об этом начальнику штаба армии генералу Непокойчицкому.

   — Что у нас на сегодня в Никополе?

   — 19-й пехотный Костромской полк и 5-я батарея 31-й артиллерийской бригады.

   — Я согласен на то, чтобы румыны заняли своими войсками крепость. Но они должны переправиться через реку своими средствами.

   — А кто их будет кормить в Никополе? У меня больших запасов провианта нет.

   — Тогда предупредите князя Карла о том, что интендантство русской армии не сможет принять на себя продовольствие румынских войск. А в вопросах, касающихся переправы союзников, свяжитесь с великим князем Алексеем Александровичем. Это приказ государя.

Младший брат императора великий князь Алексей Александрович имел звание контр-адмирала. Он в годы войны являлся начальником всех морских команд на Дунае, и ему на этой реке подчинялись наличные плавучие средства.

Генерал-лейтенант Столыпин проинформировал союзную сторону о позиции главнокомандующего. Сразу выявились сложности в переходе румынских войск через Дунай. Переправа по мосту у Систово им не подходила: у румын не было интендантских транспортов, а все средства довольствия были сосредоточены далековато от Зимницы — в Турну-Магурелли.

К тому же генерал Рихтер, который начальствовал над систовской переправой, телеграфировал в адрес и великого князя Николая Николаевича-Старшего, и князя Карла Румынского следующее:

«...По случаю бурь на Дунае переправа по мостам прекращена, и по окончании бурь необходимо некоторое время для исправления моста».

Спустя некоторое время генерал-лейтенант Столыпин вновь связался с главнокомандующим по телеграфу:

   — Сегодня ко мне явились румынские генералы Ману и Братиано. Они заявили, что имеют предписание переправиться через Дунай с дивизией (6000 человек) двумя полками каларашей (800 человек) и тремя батареями.

   — Переправочные средства у них есть?

   — Нет.

   — Ладно. Сегодня я попрошу великого князя Алексея Александровича выделить союзникам пароход и баржу.

   — На какое время они будут отданы румынам?

   — Предупреди их, что пароход с баржей будут находиться в их распоряжении до того времени, пока они не наведут мост между Никополем и Турну-Магурелли.

   — Вас понял. Будет исполнено.

Переправа пошла успешно, поскольку никаких препятствий ей не предвиделось. Ободрённый этим князь Карл решил переправить на болгарский берег и вторую пехотную дивизию, то есть весь стоявший в Турну-Магурелли корпус. Об этом румынский генерал Радович официально поставил в известность никопольского коменданта Столыпина.

Генерал-лейтенант Криденер обрадовался было известию о том, что Никопольская крепость передаётся союзникам. Теперь он мог вернуть в свой 9-й корпус пехотный Костромской полк с батареей. Однако оказалось, что этого сделать было нельзя.

Князь Карл приказал своим генералам не принимать крепость и город Никополь назначенному туда коменданту. Ему предписывалось «ведать только городской набережной и переправочными средствами через Дунай».

Вырисовывалась довольно интересная картина. Все переправочные средства находились у румын. А вся ответственность за оборону города и крепости Никополь лежала на русском коменданте. Столыпин доложил телеграфом о такой ситуации великому князю Николаю Николаевичу-Старшему:

   — Прошу не забирать у меня Костромской полк с батареей. Это единственные воинские части, на которые я могу положиться в случае появления турок из Видина.

   — А румынские войска, которые уже переправились в Никополь?

   — Ваше высочество, позвольте доложить вам о них свои соображения.

   — Докладывайте.

   — Предлагаю отправить румын из Никополя к Плевне. Там их кавалерия может принести пользу и приучаясь постепенно к малой войне.

   — Очень разумное предложение, Аркадий Дмитриевич. Сегодня же свяжусь о том с государем и князем Карлом.

Так началось «продвижение» союзных румынских войск вглубь Болгарии, то есть к осаждённой крепости Плевна. До этого союзническое участие румын в войне выражалось в следующем. Их артиллерия обстреливала турецкие позиции через реку, в том числе и крепость Никополь. Румынские санитары участвовали в транспортировке раненых русских солдат в ходе штурма этого города в тыловые госпитали.

Сотрудничество России с Румынским княжеством в начавшейся войне могло быть иным. Но князь Карл, являвшийся по конституции страны главнокомандующим, оказался человеком нерешительным и слабовольным, а его правительство раздирали противоречия. Всё это накладывало отпечаток на взаимоотношения румынского монарха с императором Александром II и великим князем Николаем Николевичем-Старшим.

Полковник Генерального штаба Пётр Паренсов, один из организаторов русской разведки на Балканском театре военных действий, не раз соприкасался в своей работе с князем Карлом Румынским. Он дал ему такую характеристику:

«...Князь Карл боится Турции, боится Австрии, слушается Берлина, боится России и не доверяет ей, хочет быть королём, но боится...

Обещает много, но не делает ничего».

Однако при всём при том князь Карл не мог не знать, что в рядах его подданных, прежде всего в армии, зреет недовольство таким пассивным участием в войне против турок, от которых население и Молдавии, и Валахии за долгие века натерпелись бед. В армии рос протест: солдаты открыто требовали от начальствующих лиц вести их в бой, то есть на противоположный дунайский берег. Один из княжеских офицеров писал в те дни:

«С каждым новым днём, проведённым в бездействии, увеличивается наше нетерпение. Мы ждём с нетерпением того дня, когда нам дадут сигнал к бою, чтобы мы могли сразиться за свою свободу и независимость...»

...Корпусной командир барон Криденер не оставил попыток притянуть к себе «свой» никопольский гарнизон. В ответ на это генерал-лейтенант Столыпин рапортом объяснил всю невозможность своего положения без наличия русских войск в Никополе:

«...Имея Костромской полк и 5-ю батарею 31-й артиллерийской бригады, я готов уступить вашему превосходительству всю румынскую армию».

Князь Карл, наконец, решил, что его армия должна действовать с русской армией в поле, и потому на оставлении в Никопольской крепости румынского гарнизона перед Николаем Николаевичем-Старшим не настаивал. Переправившаяся через Дунай пехота и артиллерия отправлялись под Плевну. Союзническая кавалерия прикомандировывалась к полкам русской 9-й кавалерийской дивизии «для совместного действия за Видом и отправления охранительной службы».

* * *

В конце июля ситуация на Болгарском театре военных действий перешла в малоподвижное противостояние сторон. Положение русской Дунайской армии стало складываться не в её пользу. Армейские силы были разобщены, поскольку действовали по расходящимся направлениям. Поэтому о каких-то совместных операциях между отрядами говорить пока не приходилось. Резервы были израсходованы. Союзные румынские войска к действиям в поле пока не привлекались.

Вывод из всего этого напрашивался такой: казалось бы удачно разработанный план войны на деле оказался не обеспечен армейскими силами. Два неудачных штурма Плевны ещё более ухудшили положение русской армии. Возникла опасность, что такая ситуация может негативно повлиять на высокий боевой дух войск.

Первым забил тревогу по этому поводу военный министр Милютин. В записке императору Александру II он постарался трезво оценить сложившуюся обстановку.

«...Турция, казавшаяся столь близко к полному распадению... сохранила ещё много жизнеспособности и обладает большими военными средствами при могущественной иностранной поддержке.

В отношении тактическом мы не можем всегда вести бой, бросаясь открыто, смело, прямо на противника, даже несравненно превосходного в силах, особенно когда он успел укрепиться. Если будем по-прежнему всегда рассчитывать на одно беспредельное самоотвержение и храбрость русского солдата, то в короткое время истребим всю нашу великолепную армию.

В отношении же стратегическом, очевидно, нельзя уже надеяться на то, чтобы одним быстрым смелым набегом вперёд за Балканы... произвести панический страх в неприятельском войске и народе и через несколько недель времени под стенами самой столицы его предписать ему мирные условия...

Исправить дело... можно не иначе, как оказавшись на время от предприятий наступательных, до прибытия более сильных подкреплений, стянуть разбросанные силы в небольшое число пунктов, занять выгодные позиции и, где нужно, укрепиться».

Император Александр II самым заинтересованным образом отнёсся к докладной записке военного министра-реформатора. Уже на следующий день после её получения, то есть 22 июля, он послал милютинскую записку великому князю Николаю Николаевичу-Старшему со своей припиской:

«...Заключение его мне кажется совершенно правильно, и потому если ты его тоже разделишь, то необходимо приступить к исполнению немедля и обеспечить себя сильно укреплёнными позициями со всех сторон и в них поджидать подходящих подкреплений, прежде чем помышлять о дальнейшем наступлении.

Александр».

Записка военного министра стала поводом для совещания высшего командного состава Дунайской армии в императорской Главной квартире в первых числах августа. Стоял один вопрос: как действовать Дальше в войне на Балканах? Государю докладывал главнокомандующий:

   — Ваше величество, на сегодняшний день главные силы армии составляют три отряда — Западный (45 тысяч человек при 208 орудиях), Южный (почти 49 тысяч человек при 195 орудиях) и Рущукский (56 тысяч человек при 224 орудиях). Передовой отряд генерала Гурко после овладения балканскими перевалами, как известно, по вашему указу расформирован.

   — Каким стратегическим резервом мы располагаем на сегодняшний день?

   — Десятью тысячами человек.

   — Что на подходе к Дунаю?

   — Одна пехотная дивизия со своей артиллерией. Десять тысяч штыков.

   — Сколько всего сил имеет на сегодня Дунайская армия?

   — 268 тысяч человек и чуть более тысячи орудий. Кроме трёх названных отрядов и резерва остальные армейские войска входят в Нижнедунайский и Журжево-Ольтеницкий отряды, гарнизон Никополя, морские команды на Дунае, госпитальная и интендантская служба.

   — Имеет ли штаб армии достоверные сведения о неприятеле?

   — Да, ваше величество. Эти сведения получены нами на основе допросов пленных, агентурных сведений, информации посольств и других источников.

   — Доложите о силах неприятеля, собравшихся против нас в Болгарии.

   — Султанская армия в Болгарии на сегодняшний день превысила число в 200 тысяч человек. Орудий у неё насчитывается, по нашим данным, 387 единиц. Подходящие резервы, а они, вероятно, значительны, численно нам неизвестны.

   — Что из себя сегодня представляет Западнодунайская армия Осман-паши?

   — Её сила определяется в 64 тысячи человек при 108 орудиях. Занимает районы Плевны, Ловчи и Софии. Большая часть этих войск воевала против Черногории и Сербии.

   — Что мы имеем перед собой в четырёхугольнике крепостей?

   — Восточнодунайскую армию Мехмет Али-паши. Это 99 тысяч человек и 216 орудий.

   — А что южнее Балканских гор?

   — Южная армия, вернее — корпус Сулейман-паши. Всего около 37 тысяч человек при 63 орудиях. Нацеливается на Шипкинский перевал. Её ближайший резерв — константинопольский гарнизон.

   — Каково получается соотношение сил?

   — По пехоте и кавалерии, ваше величество, мы равны с турками. Превосходство в артиллерии имеем в два с половиной раза.

   — Слабые стороны войск Абдул-Гамида на болгарской стороне известны?

   — Да. Основная сила турок стоит в крепостных гарнизонах. Для действий в поле они могут выставить, по нашим расчётам, не более 120 тысяч человек.

   — А в чём видится преимущество неприятеля над нами? Прежде всего по карте?

   — Три турецкие армии с разных сторон охватывают нашу армию. Её слабость сегодня видится прежде всего в растянутости фронта, который мы не можем прикрыть достаточным количеством полевых войск.

   — Ваше предложение на дальнейшее ведение войны, Николай Николаевич?

   — Я поддерживаю предложения Дмитрия Алексеевича Милютина, изложенные в его записке, которая была здесь зачитана.

   — Значит, главнокомандующий предлагает временно, до подхода больших резервов из России, прежде всего войск гвардии и гренадерского корпуса, перейти к обороне по всему фронту.

   — Точно так, ваше величество.

   — Хорошо, я согласен с мнением главнокомандующего и военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина. До осени будем наступать только на Кавказе. Кавказцы великого князя Михаила Николаевича творят просто чудеса...

* * *

Оборонительный план действий русской Дунайской армии был принят и утверждён на том совещании без каких-либо серьёзных поправок и дополнений. В план вошла осада Плевны, нейтрализация «четырёхугольника крепостей» и удержание проходов через Балканский горный хребет.

Николай Николаевич-Старший тогда ещё не знал всех замыслов неприятельского командования на продолжение войны. А план был таков: концентрическим наступлением всех трёх турецких армий на Систово окружить на дунайском правобережье армию противника. Началом этой операции определялся захват армией Сулейман-паши Шипкинского перевала и выход её на равнины Северной Болгарии с последующей встречей с осаждённой в Плевне армией Осман-паши.

План был всем хорош, если, разумеется, не брать в расчёт противодействие русской армии и то, что султанские полководцы действовали в той войне с огромной долей самостоятельности в решениях. Мехмет Али-паша главнокомандующим явился лишь номинально: султан Абдул-Гамид не смог наделить его всей полнотой военной власти. Поэтому и не смог повлиять на Шипкинские события.

Балканский перевал защищал Южный отряд, во главе которого был поставлен командир 8-го армейского корпуса генерал-лейтенант Фёдор Фёдорович Радецкий. В силах он несколько превосходил армию Сулейман-паши. Это позволило у Тырново расположить резерв из 14 тысяч человек при 66 орудиях, то есть почти треть отрядных сил.

Когда Радецкий докладывал главнокомандующему о своём плане действий, то высказал такую мысль:

   — Сильный резерв позволит мне своевременно парировать удар турок на любом горном проходе.

   — Кого вы назначили начальствовать над резервом?

   — Генерала Драгомирова, ваше высочество. Думаю, что после перехода через Дунай он отлично покажет себя и в Балканских горах.

   — Замысел неприятеля вами определён?

   — Только в общих чертах, ваше высочество.

   — Как он вам видится?

   — Чтобы идти на деблокирование плевенского Осман-паши, сил у Сулейман-паши маловато. Даже если к нему подоспеют резервы из Константинополя. Тогда ему есть прямой резон соединиться с армией Мехмет Али-паши. И уже совместно наступать на Плевну.

   — Вполне вероятно, Фёдор Фёдорович. Ваши действия в таком случае?

   — Сулейману выгоднее всего прорываться на соединение с Мехмет Али-пашой не через Шипкинский перевал, а через проходы восточнее его, на левом фланге Южного отряда. Отсюда в четырёхугольник крепостей ведёт кратчайший и удобный путь.

   — Вас не смущает то обстоятельство, что среди других Шипкинский перевал наиболее удобен для прохода больших масс войск с тылами и артиллерией?

   — По мнению моего штаба, ваше высочество, Шипка не вписывается в планы Сулейман-паши. Турки могут, конечно, пойти на хитрость и нанести здесь отвлекающий удар.

   — Если удар на этом перевале предполагается отвлекающий, то каковы действия вашего резерва? Ведь это почти треть сил Южного отряда?

   — Я уже приказал генералу Драгомирову выдвигаться для усиления прикрытия левого отрядного отряда.

   — А что тогда остаётся на Шипкинском перевале?

   — Сил для его обороны, думается, там вполне достаточно. Шесть тысяч человек при 27 орудиях. 36-й пехотный Орловский полк, пять дружин Болгарского ополчения, четыре казачьи сотни, три с половиной батареи и несколько воинских команд.

   — Командовать на Шипке будет генерал-майор Столетов Николай Григорьевич?

   — Кому, как не начальнику Болгарского ополчения? Его болгары сражаются выше всяких похвал...

...Радецкий, один из лучших военачальников России в той Русско-турецкой войне, не сумел разгадать замыслов опытного Сулейман-паши. Тот решил прорываться на болгарский север не через восточные перевалы Балканских гор, а именно через Шипкинский перевал.

Путь к Шипке по болгарской земле войск Сулейман-паши иначе, чем кровавым, назвать было нельзя. Известный публицист Василий Иванович Немирович-Данченко, военный корреспондент газет «Наш век» и «Новое время» писал в одной из своих статей:

«Сулейман три недели занимался перед тем сбором и обучением мустегафиса (турецкого ополчения), усиленного турецкими войсками, вернувшимися из Черногории. После этого армия двух пашей перевалила через Малые Балканы в долину Тунджи и сосредоточилась в Ризареве...

Реуф и Сулейман везли за собою до ста орудий, преимущественно горных. По дороге оставленные болгарами деревни сжигали, убежавших в леса мужчин, женщин и детей истязали и затем убивали. С этой целью по лесам рыскали черкесы и башибузуки.

В одном месте башибузуки наткнулись на скопище беглецов. Все были перебиты, за исключением девушек. Несчастных раздели, погнали в свой лагерь, мучили два дня и, когда было получено приказание двигаться дальше, обезглавили.

Одновременно с этим, чтобы поразить население Болгарии паническим страхом, выжжено до ста двадцати деревень, население их истреблено, а в крупных городах убиты наиболее уважаемые болгары.

Так, в Филиппополе умерщвлено двенадцать самых богатых и почтенных семей, умерщвлено сплошь, причём даже детям двух и трёх лет не дано пощады. В Адрианополе казни стали обычным явлением; трупы валялись на мостовых, висели у домов ненавистных туркам европейцев...»

...Генерал Столетов деятельно вёл всеми доступными способами разведку передвижений неприятельских сил перед Шипкинским перевалом. И вовремя увидел надвигающуюся опасность. 7 августа он телеграфировал Радецкому в Тырново:

«Перед занимаемою мною позициею на Шипкинском перевале выстроился весь корпус Сулейман-паши, с многочисленною кавлериею, артиллериею и обозами. Завтра неприятель будет штурмовать Шипку. Защищаться буду до последней крайности, но долгом считаю доложить, что несоразмерность сил слишком велика. Считая позицию нашу очень важной, я прошу подкрепления из Габрова. Необходимо полка два: к рассвету из Габрова есть ещё время подойти».

Эта тревожная телеграмма в штабе Южного отряда осталась без должного внимания. Там высказали такое мнение:

— Сулейман-паша хитрит, отвлекает нас с восточных перевалов. Посмотрим, что Бог воздаст ему за это...

Вечером 8 августа Столетов отправил генерал-лейтенанту Радецкому ещё одну телеграмму, более тревожную, чем первая. В ней говорилось:

«Докладываю, что противник если не решится напасть на нас ночью, то на рассвете непременно воспоследует общее нападение. Мы уже стреляли по подходящим колоннам; ещё раз повторяю, всё разыгрывается здесь, несоразмерность сил очень велика... Шипка для армии слишком важна, чтобы можно было рисковать ею».

Но и эта столетовская телеграмма в штабе Радецкого осталась без должного внимания.

* * *

Перевал действительно оказался велик для отряда генерала Столетова. Занимаемая им позиция простиралась на два километра в длину при ширине от 60 до 1000 метров. Дорога здесь шла по гребню горного кряжа. Перевал проходил по узким горным тропам, с запада и востока круто обрываясь в поросшие густым лесом и кустарником глубокие долины. Позиция русских могла с окрестных гор простреливаться со всех сторон. Более того, Шипкинский перевал можно было обойти с флангов.

Столетов на Шипке зря время не терял, руками людей укрепляя то, о чём не позаботилась природа. Окопы были вырыты в один ряд, местами — в два. Там, где к позиции вели удобные подходы снизу, были устроены лесные завалы, вырыты волчьи ямы и поставлены фугасы. На горе Святого Николая оборудовали три артиллерийские батарейные позиции, которые получили названия Большой, Малой и Стальной. На самой горе Шипке окопы шли в два яруса. На горах Центральной и Волынской встали две батареи — Центральная и Круглая.

В результате оборона Шипкинского перевала получилась многоярусная. Офицер германского Генерального штаба так охарактеризовал русскую позицию на Шипке:

«На позиции этой трудно продержаться три дня. Если бы кто-либо из обучающихся в военной академии выбрал такую позицию при решении тактической задачи, его исключили бы из академии. Если бы нашёлся такой профессор, который, приняв во внимание значение на войне нравственного элемента, стал бы утверждать, что такую позицию можно защищать при хороших войсках в течение четырёх месяцев против превосходного числом и мужественного неприятеля, в холодную осень и крайне суровую зиму, его признали бы умалишённым».

Эти слова были записаны уже после войны. Сулейман-паша смотрел на ситуацию совсем иначе. 8 августа он собрал военный совет. Говорил больше сам паша:

   — Перевал, что перед нами, я называю сердцем турецких Балкан. Он лучший ключ к дверям неверной Болгарии...

   — Я ставлю вам задачу овладеть перевалом не позднее чем через сутки боя...

   — Если при штурме Шипки погибнет половина нашей армии — не важно: повеление султана святая обязанность...

   — С теми, кто останется в живых, на той стороне гор мы станем полными хозяевами положения...

   — Мы будем победителями, проложив дорогу тем, кто без потерь пройдёт перевал за нами — воины Реуф-паши, ополчение Саид-паши...

   — Мы уже обхитрили русских. Они ждут нас у Елены. Пусть остаются там. А мы уже здесь...

   — Если русские поспешат от Елены к Шипке, то всё равно опоздают. Мы давно будем в Тырново, который поплатится кровью за то, что с цветами встречал неверных...

Сулейман-паша при всём своём желании не мог бросить на штурм Шипкинского перевала сразу всю армию. Места было мало. Главный удар, наносимый с востока, осуществлял Реджеб-паша, который имел 10 тысяч пехоты и 6 орудий. Вспомогательный (демонстрационный) удар с юга наносил 2-тысячный отряд Шакир-паши, который орудий не имел. Остальные войска составили армейский резерв, расположившись у деревни Шипка.

Ошибка султанского полководца, не лишённого самоуверенности, состояла в том, что, обеспечив атакующим двойное превосходство в людях, он послал на перевал всего шесть орудийных расчётов, хотя пушек имел 63, а русские — всего 27.

Колонны Реджеб-паши и Шакир-паши подступили к перевалу в ночь на 9 августа. Турецкая атака началась под прикрытием артиллерийского огня, но русские батареи, пристрелявшись, быстро вывели из строя вражеские орудия. Османы атаковали в густых пехотных колоннах, имея перед собой стрелковую цепь. Штурм горы Святого Николая был отбит с большим уроном для нападавших.

Тогда разъярённый неудачей Сулейман-паша отдал по войскам такой приказ:

«К Вороньему гнезду воины должны идти без перерыва. Пусть они падают тысячами — на их место встанут другие. Из сигналов допускаются только: «сбор», «наступление» и «начальник убит».

Вороньим гнездом турки презрительно называли гору Святого Николая. Защитники же Шипкинского перевала, русские и болгары, именовали её Орлиным гнездом.

В первый день обороны Шипки Реджеб-паша предпринял восемь атак, Шакир-паша — шесть. Все они были отбиты ружейным и пушечным огнём, штыковыми контратаками. Когда к вечеру не стало хватать патронов, на лезущих вверх османов полетели груды камней.

...Получив известие о том, что неприятель большими силами начал штурм Шипкинского перевала, великий князь Николай Николаевич-Старший незамедлительно связался с генералом Радецким по телеграфу:

   — Фёдор Фёдорович, доложите обстановку у Столетова!

   — Сулейман-паша с утра начал штурм перевала с двух сторон. Пока все атаки успешно отбиваются.

   — Какая помощь послана на Шипку?

   — На местеуже 35-й пехотный Брянский полк и взвод Донской казачьей батареи. Это тысяча штыков и два конных орудия.

   — Этого мало. Столетов телеграммой доносил, что против него стоит вся армия Сулейман-паши.

   — В этом я ещё лично не убедился, хотя положение дел там серьёзно. На Шипку отправил свой резерв 4-ю стрелковую бригаду и часть 14-й пехотной бригады во главе с генералом Драгомировым.

   — Где вас искать моим генералам, дежурным по штабу?

   — После разговора с вами я выезжаю к Столетову.

   — Хорошо. Информируйте штаб армии телеграфом обо всех изменениях обстановки на Шипке...

В те первые дни шипкинской эпопеи армейский штаб, сам главнокомандующий «жили» скупыми сообщениями с горного перевала. Адъютант великого князя полковник Михаил Газенкампф сделал в походном дневнике такую запись:

«11 августа. Четверг…

Вчера и третьего дня были очень тревожные дни: безумно смелая атака Шипки в лоб действительно состоялась 9 августа. Войска Сулейман-паши обнаружили самоотверженную отвагу, достойную лучшего употребления. Очень трудно было нашим малочисленным войскам на Шипке, но они вышли из тяжкого испытания с неувядаемою славою, отбив десять ожесточённых приступов.

День 9 августа навсегда останется украшением летописи боевых подвигов Орловского пехотного полка и запишется золотыми буквами на первой странице военной истории будущей болгарской армии: дружины дрались как львы. Строго говоря, это уже второй подвиг болгарских дружин: они же вынесли на своих плечах всю тяжесть кровавого боя под Эски-Загрой.

10 августа турки атаковали уже гораздо слабее, а в эту ночь (с 10 на 11) даже подошли к Габрову приведённые самим Радецким подкрепления из Тырнова. Можно надеяться, что в случае возобновления атаки сегодня турки опять будут отбиты.

Трудно себе представить, что вынесли наши на Шипке. Против сорока турецких батальонов было только три батальона Орловского пехотного полка и четыре болгарские дружины. Эти семь батальонов и отбили десять приступов вшестеро сильнейшего неприятеля.

Нужно заметить, что они были в напряжённом состоянии с 7 августа, когда на их глазах стали стягиваться войска Сулеймана. Шипкинский отряд с того времени почти не спал и не имел горячей пищи. Даже воды на перевале почти нет, а жара стоит чудовищная. 9 августа наши расстреляли все патроны; значительная же часть ружей и три орудия пришли в негодность от непрерывной стрельбы.

Но если нашим было плохо, то туркам было ещё труднее карабкаться вверх по шипкинским кручам. Нельзя не удивляться железной энергии Сулеймана и беззаветной храбрости его войск, хотя эта фронтальная атака — верх нелепости...»

...День 10-го и ночь на 11-е число прошла во взаимных перестрелках. Турки не теряли время зря: они возвели против шипкинской позиции противника ряд артиллерийских батарей, которые успели пристреляться к перевалу и его укреплениям. Сулейман-паша составил новый план штурма Шипки: её предстояло окружить со всех сторон пятью отрядами и атаковать одновременно по условному (пушечному) сигналу:

   — Отряд Рассим-паши наступает с запада...

   — Салих-паша, Реджеб-паша и Шакир-паша атакуют с юга, юго-востока и востока...

   — Отряд Вессель-паши решает главную задачу. Ему приказываю наступать в направлении на Узун-куш, зайти в тыл русским и замкнуть кольцо окружения...

   10 августа турки опять имели двойное превосходство в живой силе и некоторое превосходство в артиллерии. Они атаковали в числе 17 с половиной тысяч человек при 34 орудиях. Защитников Шипкинского перевала в тот день было 9 тысяч человек при 29 орудиях.

Штурм начался с артиллерийской дуэли. Турецкие батареи били залпами, русские, которым приходилось беречь снаряды, отвечали одиночными, прицельными выстрелами. Генерал Столетов словно чувствовал, что неприятель на этот раз постарается взять Шипку в кольцо окружения. Поэтому он выдвинул на Узун-куш две полуроты пехоты и полубатарею горной артиллерии. Так у защитников перевала появилась новая батарея, названная Тыльной.

Казалось, что план окружения Шипки был вполне реален в исполнении. Но к 12 часам дня Сулейман-паша получил от командиров всех своих пяти штурмовых отрядов донесения, что взойти на перевал не удалось и они отступают. Паши в депешах старались умалчивать о понесённых потерях.

11 августа, как и два дня назад, оборонявшимся пришлось беречь и патроны, и снаряды. В тот день с вершины горы Святого Николая на турок, взбиравшихся вверх, вновь летели камни. В исторической летописи 35-го пехотного Брянского есть такая «шипкинская» запись:

«Поощряемый этим с нашей стороны безмолвием, неприятель кинулся с величайшей смелостью на скалы и Стальную батарею и подошёл довольно близко к нашим окопам, защитники которых в это время почти не имели патронов. Что осталось делать? 1-я стрелковая рота Брянского полка и 3-я стрелковая рота Орловского полка выскочили из своих ложементов и с криком «ура» осыпали наступающего градом камней. Несмотря на эти странные снаряды, турки не выдержали и отступили».

...Сулейман-паша приказал штурмовым отрядам вновь идти на Шипку. Теперь пехоту Рассим-паши, Шакир-паши и Весел-паши поддерживал огонь всех турецких батарей, которые снарядов в тот день не жалели. В наступлении второй половины дня 11 августа не участвовали только отряды Реджеб-паши и Салиха-паши, которые утром понесли огромные потери и не могли прийти в себя.

Защитники Шипкинского перевала вновь встретили атакующих турок нечастой пушечной и ружейной стрельбой и контрударами в штыки. Всё же батальонам Рассим-паши удалось захватить гору Волынская и начать бой за гору Центральная. Отряд Столетова оказался почти в полном окружении: он удерживал за собой лишь узкий перешеек у Тыльной батареи, соединявший Шипкинскую позицию с дорогой на Габрово.

Наступили критические минуты битвы за Шипкинский перевал. Можно только предполагать, чем бы закончился тот день, но на помощь оборонявшимся подоспела помощь — 4-я стрелковая бригада из резерва Радецкого. Она совершила трудный марш-бросок по горным дорогам при 38-градусной жаре. Да к тому же дороги были забиты беженцами-болгарами. Участник тех событий Анучин в своих «Походных воспоминаниях» рассказывал:

«По мере нашего приближения к становищам беженцев всё взрослое население становилось на колени и кланялось в землю. «Много здравия, много счастья!» — твердили женщины с рыданием, глядя на нас. Все мужчины были без шапок. Немало мужчин, женщин и детей были в перевязках. Это — жертвы турецких неистовств. Картина была потрясающая».

В тот день Николай Николаевич-Старший не раз запрашивал генерал-лейтенанта Радецкого о ходе схватки за горный перевал. Главнокомандующего интересовало буквально всё:

   — Отбита гора Волынская?

   — Да. Это сделали стрелки 4-й бригады.

   — Молодцы. Турки оставили перевал?

   — Да. Все их отряды ушли вниз. Сторожевые дозоры турок не просматриваются.

   — Ваши потери?

   — Пока точных сведений нет. Доложу к ночи. Много раненых.

   — Что с ними?

   — Сами вынести их не можем, нет людей. От местных болгар собрано сто носилок с 400 носильщиками. Они выносят раненых в тыл.

   — Передайте им мою благодарность. Как с боезапасом?

   — Он на исходе. Ждём вечером транспорт из Тырново, патроны и снаряды.

   — Где берёте воду в такую жару?

   — Родников на перевале мало. Воду подвозят болгары в кувшинах, вёдрах, бочках на ослах и телегах.

   — Как с горячей пищей для людей?

   — Пока никак. Передышки боя нет...

Как смотрелись первые штурмовые дни на Шипке в корреспонденциях, которые уходили в Россию из Болгарии? Блестящий фронтовой журналист Немирович-Данченко, корреспонденциями которого в дни войны зачитывались в России, писал:

«...Видимо, что мы имели дело с лучшими силами Турции, хорошо дисциплинированными. Правильность и стройность движения колонн, развертывавшихся внизу под нами, поражала солдат, а упорство атак обнаруживало намерение Сулеймана взять перевал чего бы это ни стоило.

Турки в первые дни понесли громадные потери. Наши били на выбор, артиллерийские снаряды выхватывали сотни жертв, трупами набились все лощины, случалось, что треть колонны ляжет, не достигнув вершины, — кажется, вот-вот пойдут назад, нет — идут новые и свежие колонны, и бой кипит на том же месте, а там, глядишь, с диким криком лезут на наши скалы слева целые ряды красных фесок, и из лесу справа сверкают тысячи ружей, поднимающихся сюда же...

Оглушающий крик отовсюду, трескотня выстрелов...

Усталь, голод, а пуще всего жажда. Напиться негде, воды ни капли...

Когда приостанавливалась атака, солдаты, рискуя жизнью, бежали за водой чуть не в черту неприятельского стана! Можно положительно сказать, что вода стоила жизни...

Одно было спасение. В первые три дня турки не выдерживали нашего «ура!». Наши крикнут, бросаются на них сверху, точно лавина, и сметут вниз турецкие колонны. Атаки были до того неистовы, что турки хватались за наши штыки, стягивая к себе таким образом солдат, и моментально рубили их на куски. Наши раненые, оставшиеся внизу, были изуродованы до последней крайности. Я отказываюсь описывать мучения, которым они подвергались...

Во второй день были моменты, когда наши батареи молчали, перестреляв все свои снаряды, а между тем атаки становились всё бешенее и бешенее, наши бросали навстречу вздымавшимся колоннам громадные камни, которые сметали вниз ряды турок.

В третий день в горной батарее вышли все снаряды. «Картечную гранату!» — командует громко Константинов, замечая начавшуюся панику, и в то же время обращается к поручику Лихачёву: «У меня нет ни одного снаряда!»

В этих нападениях на наш фланг прошёл весь первый день. В полдень они пробовали взвести свои орудия на бугор, чтобы, сверху бить по нашим, но наши пушки грянули по ним так удачно, что опрокинули их в пропасть, орудия попадали «кувырком», а прислугу перебила разом подоспевшая атака с нашей стороны...

Каждый солдат наш в этот памятный день был героем. Трусов, нерешительных не оказалось. Офицеры в ложементах не сидели и не лежали, а всё время или стояли, или ходили, указывая, куда стрелять, и, в свою очередь, служа целью для неприятеля.

Болгарская дружина вела себя также изумительно. Раз пятнадцать человек болгар опрокинули и погнали 180 турок под общее «ура!» и одобрительные восклицания Орловского полка, усеявшего карнизы горы.

Один из дружинников Груднов взял обыкновенную гранату, бросился в турецкую колонну и кинул снаряд оземь. Разумеется, побило немало турок, причём и Груднову досталось от осколка, задевшего его за щёку.

В конце первого дня болгарское ополчение и орловцы поклялись лечь костьми, а не отдать перевала. На другой день брянцы присоединились к этой клятве. «Ляжем до последнего человека!»

Вся слава первого дня принадлежит горсти орловцев и болгарским дружинам...»

* * *

Командир Южного отряда генерал-лейтенант Радецкий делал всё возможное, чтобы исправить собственную ошибку, когда он отправил из Тырново свой резерв восточнее Шипки. В ночь 12 августа к перевалу подошли остальные части общего резерва — 2-я бригада драгомировской 14-й дивизии с 3-й батареей дивизионной артиллерийской бригады. Теперь число защитников Шипкинского перевала превысило 14 тысяч человек при 39 орудиях. Сулейман-паша сведений о подходе к русским свежих резервов не имел. На рассвете турки вновь пошли на штурм.

О том, как прошёл день, который знаменовал собой то, что кризис для защитников Шипки миновал, рассказывает телеграфная «переписка» главнокомандующего Николая Николаевича-Старшего с Радецким:

   — Каково наше положение на перевале?

   — Подошли мои последние резервы, 2-я бригада генерала Драгомирова, 3-я батарея его дивизии. Прибыл транспорт с патронами и снарядами. Боезапас уже распределён.

   — Получили ли люди горячую пищу?

   — Да, получили. Ночью солдатам раздали варёное мясо. Утром их накормили горячей кашей.

   — Как с водой?

   — Болгары в день привозят на позицию до шести тысяч вёдер чистой и холодной воды. От родников из ущелий воду на перевал носят дети.

   — Благодарность им высказана?

   — Да, самыми добрыми словами.

   — Как ситуация на Шипке?

   — Тяжёлая. Все атаки снизу мы отбили. Но турки заняли высоты полукругом у перевала. С запада — гору Лысую и Лесной курган, с востока — горы Малый Бедек, Демир-тепе и Демиевиц. Они обстреливают с них не только наши позиции, но и тылы.

   — Как вы оцениваете наши шансы в борьбе за перевал?

   — Все самые благоприятные шансы на стороне турок. Но солдаты и болгарские ополченцы поклялись, что османам Шипку они не отдадут.

   — Потери за день?

   — Они будут известны ночью по донесениям начальников. Ранен в ногу генерал Драгомиров.

   — Ранение тяжёлое?

   — Да, тяжёлое. Врачи сказали, что на поправку ему надо год-два. Так что ему уже на Шипке не воевать.

   — Передайте Михаилу Ивановичу мои самые тёплые слова и пожелания выздоровления.

   — Не смогу. Он уже отправлен с транспортом раненых вниз с горы.

   — Хорошо, тогда я постараюсь в ближайшие дни сделать это лично. Турки ещё атакуют?

   — Нет уже. К обеду их пыл иссяк. И силы, видно, тоже.

   — Как с высотами, которые турки заняли вокруг вас?

   — Провели несколько контратак на них. Лесной курган дважды переходил из рук в руки. Теперь он наш. Но турки скапливаются перед ним для новой атаки. Мне надо быть там.

   — С Богом. Желаю успеха...

Вторая половина дня 12 августа и весь следующий день прошли в схватках за командные высоты к западу от Шипкинского перевала. Турки были выбиты с Лесного кургана при огневой поддержке трёх батарей: Центральной, Круглой и Большой. Но когда пехотинцы подступили, тесня турок, к горе Лысой, артиллеристы не смогли их поддержать из-за дальности стрельбы.

Сулейман-паша, не считаясь с потерями, сделал 13 августа всё, чтобы отстоять гору Лысую и вернуть себе Лесной курган. Русским стрелкам пришлось оставить её и укрепиться на соседней Волынской горе. Было ясно, что наступательный порыв сторон угасал, настолько истомлёнными оказались люди, которые сражались уже на пределе своих возможностей.

Яростные бои за Шипкинский перевал окончились. Начиналось долгое «Шипкинское сидение»...

Николай Николаевич-Старший на очередном докладе императору Александру II, не без тревоги следившего за развитием событий под Шипкой, смог в ближайшие дни доложить следующее:

   — Ваше величество, можно утверждать, что в ближайшее время Сулейман-паша штурмовать Шипкинский перевал не будет.

   — Откуда у нас такие сведения?

   — Казачьими партиями взято в плен несколько турецких офицеров, среди которых оказались люди многознающие.

   — Что они рассказали на допросах?

   — Самое главное: армия Сулейман-паши за шесть дней атак перевала лишилась то ли восьми, то ли двенадцати тысяч человек. Это почти половина наличного состава армии паши, который он привёл к Шипке.

   — Что ж, такие цифры впечатляют и обнадёживают на будущее. Радецкий сообщил вам о своих потерях?

   — Да, поступили вчера вечером суммарные потери за шесть дней штурма. Всего 3460 человек погибшими, ранеными и пропавшими без вести. Это почти четверть тех сил, что участвовали в боях на Шипке.

   — Потери Болгарского ополчения в это число входят?

   — Да, ваше величество. Дружины генерала Столетова обескровлены, но восполнены новыми болгарскими добровольцами.

   — Ваши предположения на дальнейшие действия Сулейман-паши?

   — По донесениям с Шипки турки переходят к обороне и занялись возведением укреплений. Фортификационные работы ведутся прямо перед перевалом.

   — Значит, турки опасаются, что наши войска пойдут вперёд, за Балканы?

   — По всем признакам, именно так.

   — Что ещё интересного в поведении турок?

   — Вне всякого сомнения, Сулейман-паша ждёт сильных подкреплений из Константинополя. Об этом много показаний пленных, даже нижних чинов.

   — Чтобы повторить попытку прорваться через Шипкинский перевал к Плевне?

   — Думается, что так. К другим балканским перевалам он не выслал даже разведывательных отрядов.

   — От Шипки он теперь не уйдёт. Она стала для него символом и чести и бесчестия. Султан Абдул-Гамид таких бесславных поражений не прощает...

* * *

В русских штабах вряд ли ожидали, что своим шестидневным штурмом Шипкинского перевала Сулейман-паша «скуёт» активность главнокомандующего Мехмет Али-паши и его Восточнодунайской армии. Турки в четырёхугольнике крепостей с нетерпением ожидали окончания боёв на Шипке, чтобы потом двинуться на соединение сил с Южной армией.

Когда стало ясно, что Сулейман-паше с его обескровленным войском через Балканский горный кряж не прорваться, Мехмет Али-паша 24 августа начал самостоятельное наступление против Рущукского отряда. Но туркам здесь удалось только потеснить передовые заслоны русских, после чего активность крепостных гарнизонов заглохла, и 10 сентября они получили приказ отойти на исходные позиции.

Всплеск боёв в четырёхугольнике крепостей великий князь Николай Николаевич-Старший в императорской Главной квартире прокомментировал так:

   — Мехмет Али-паша попытался взять инициативу на себя, но цесаревич не позволил ему уходить далеко от крепостей.

   — Мехмет хотел соединиться с Сулейман-пашой?

   — По логике поведения да. Но пойти ему навстречу он не смог. Опасность для себя увидел.

   — Какую?

   — А наши осадные войска под Плевной?

   — Но ведь Мехмет Али-паша мог деблокировать её и соединиться с Осман-пашой?

   — Он мог, конечно, рискнуть. Но, во-первых, ему тогда бы пришлось взять из Рущукского и других крепостных гарнизонов немалую часть войска. Что, между прочим, цесаревич Александр Александрович помешал бы сделать.

   — А во-вторых?

   — Во-вторых, не исключался вариант, что Мехмет Али-паша сам мог оказаться в плевенском кольце вместе с Осман-пашой. На войне бывают самые непредсказуемые повороты.

   — Значит, теперь в ходе войны всё зависит от Плевны, будет она взята или осада затянется?

   — От неё. На Шипке стороны готовятся к зиме, ни у нас, ни у османов сейчас нет сил, чтобы в Балканах перевесить чашу весов. А четыре крепости Абдул-Гамида в северо-восточном уголке Болгарии стратегически сейчас ничего не решают.

   — Но мы можем взять их одну за другой приступом. Осадная артиллерия уже прибыла в Валахию.

Штурм любой крепости нам дорого обойдётся. Нам сейчас надо с Плевенской крепостью управиться. Она нам камнем преткновения стала на дороге в Царьград. Вопрос сейчас в том, как долго это будет...

Плевенские события грозили опасно затянуться. Они стали влиять и на людей. Особенно удручали людские потери, хотя простой солдат продолжал воевать привычно бодро. Николай Николаевич старался держать руку «на пульсе» солдатского настроения. Делал он это весьма просто, в разговорах с нижними чинами. Очевидец вспоминал:

«Однажды после завтрака великий князь сидел под деревом у своего походного «шатрика». Он обратил внимание, что на часах стоит старый солдат, и завязал с ним непринуждённый разговор:

   — Какого полка будешь?

   — Архангелогородского, ваше... — Солдат замялся в титуле, который так у него и не вышел.

   — А сколько тебе лет?

   — 54, ваше императорское высочество, — отвечал он, уже оправившись и ясно выговорив титул великого князя.

   — Ты какой губернии?

   — Воронежской, ваше императорское высочество!

   — А уезда?

   — Тимковского.

   — Я и не знаю, что есть такой уезд... Каким образом, скажи, голубчик, ты такого возраста на службу попал?

   — Я помещиком сдан в 58-м году на 33-м году от рождения. Когда прошёл слух о воле, нас много кого сдали.

   — А как тебя зовут?

   — Герасим Пастырев.

Солдат почувствовал, что говорит не с начальником, а с «человеком», и потому ободрился.

   — А ты слыхал, как ваши архангелогородцы, крепко дрались под Никополем и под Плевной? А под Плевной ваш полковой командир убит и вы много народу потеряли.

   — Слыхал, ваше императорское высочество, нам казак рассказывал.

Николай Николаевич замолчал. А у солдата навернулись слёзы на глазах и лицо стало серьёзное, суровое.

   — Вот я на тебя смотрю и вспоминаю Севастополь, — продолжал говорить великий князь. — Ваши архангелогордцы, да и вообще большая часть солдат, были совершенно такие, как ты. Знаешь, Пастырев, о Севастополе?

   — Как не знать, ваше императорское высочество. Наши деревенские там тоже воевали...»

В сентябре месяце «передышка» в боевых действиях повлияла на поведение сторон довольно неожиданно. И под Плевной, и на Шипке стали зарываться в землю. Осаждённые турки день и ночь возводили всё новые и новые редуты. Осаждавшие их русские и подошедшие румынские войска рыли линии окопов, обустраивали походные лагеря и возводили новые батарейные позиции. Речь о третьем штурме пока не шла.

Схожая ситуация сложилась и на Шипке. Здесь турки возвели немало полевых укреплений на тот случай, если русские в атакующем порыве начнут спускаться с горного перевала. Сулейман-паша и его военачальники в это настолько уверовали, что жили с такой тревогой в душе всё «Шипкинское сидение». В конце концов они не ошиблись, хотя наступательный порыв противника и стал для них полной неожиданностью.

По решению главнокомандующего, утверждённого императором Александром II, начальником передовой Шипкинской позиция был назначен генерал-лейтенант Фёдор Фёдорович Радецкий. Под беспрестанным огнём неприятеля русские и болгарские ополченцы занялись фортификационными работами. Рылись, насколько это позволял горный грунт, окопы, линии траншей и ходы сообщений, возводились новые батареи и препятствия для атакующих снизу.

Масштаб инженерных работ на Шипкинском перевале впечатлял. С конца августа до середины ноября на позиции было доставлено 25 тысяч туров, которые на месте набивались камнями и землёй, становясь для людей хорошим укрытием от пуль и осколков. На перевал было доставлено свыше 4 тысяч фашин (связок хвороста), из которых в первую очередь возводился бруствер окопов. Для людей строились землянки и блиндажи, для чего было завезено более 7 тысяч штук накатника, то есть брёвен.

Радецкий разделил Шипкинскую позицию на четыре района, каждый из которых защищало до двух полков пехоты. Район делился на батальонные участки.

Великий князь сделал всё для того, чтобы войска, защищавшие горный проход, получили устойчивость на случай нового вражеского наступления. Сил Радецкому от армии было добавлено. К началу сентября на Шипке было 27 пехотных батальонов (в том числе 7 дружин Болгарского ополчения), 13 кавалерийских эскадронов и казачьих сотен) и 10 артиллерийских батарей. Каждая из батарей в системе обороны перевала получила свой порядковый номер. Всего Радецкий имел почти 20 тысяч человек при 79 орудиях.

Его противник Сулейман-паша имел более 26 тысяч человек при 51 орудии: 55 батальонов пехоты, 19 эскадронов конницы и 8 артиллерийских батарей. Это было всё, что осталось от Южной армии после шестидневного штурма Шипкинского перевала в августе месяце и подтягивания отставших частей.

В конце октября генерал-лейтенант Радецкий мог доложить главнокомандующему приятные новости:

   — Ваше высочество, могу доложить: на этой неделе наши силы на Шипке почти сравнялись с турецкими под перевалом.

   — Значит, последние батальоны и обозы 24-й пехотной дивизии к вам, Фёдор Фёдорович, прибыли?

   — Точно так, ваше высочество. Вся дивизия на месте.

   — Хорошо, коли так. А что с прибылью сил у Сулейман-паши?

   — По нашим разведывательным данным и опросам пленных, константинопольских резервов он не получил. Правда, есть сведения, что по ту сторону Балкан «добирает» турецкое ополчение и приводит его под Шипку.

   — Это уже интересно. Выходит, что султан отправит резервы из Константинополя в другое место.

   — Вы думаете, что Абдул-Гамид перебросит их морем в Варну для Мехмет Али-паши?

   — Это самое вероятное, на мой взгляд. А ваше мнение, Фёдор Фёдорович?

   — По-моему, ваше высочество, султан оставит столичный гарнизон для защиты Константинополя.

   — Вполне возможно. Время, как говорится, покажет. Как у Сулейман-паши дела с тылами? Что вам известно об этом?

   — Когда мы в августе брали горные окопы турок, то немало удивлялись. И патронов в них находили полно, и провианта в избытке. Причём речь шла не о лепёшках.

   — Ещё бы. Турки, наверное, ограбили всё болгарское население долины Марицы. Так что Сулейман-паше интендантство особых хлопот не доставляет.

   — Да, ваше высочество, пленные на плохой паек у себя не жалуются. Но, думается, пока.

   — Есть сведения о том, что Сулейман-паша снова кинется на перевал?

   — Точных данных у нас о том нет.

   — Всё равно ожидайте. Самое главное — не проворонить начало атаки. Ретивости и хитрости Сулейман-паше не занимать. Он тем и в Черногории прославился...

Великий князь, как показали скорые события, оказался прав. Сулейман-паша стал применять тактику изматывания противника, сидевшего на горном перевале. Турки, владея многими высотами вокруг него, постоянно обстреливали позиции русских и болгарских ополченцев почти со всех сторон. Больше всего от вражеских пуль доставалось батареям, гибли люди, замедлялся ход фортификационных работ.

Ситуация сложилась для защитников Шипкинского перевала не самым лучшим образом. Будущий прославленный композитор Кюи, в войну военный инженер и участник обороны Шипки, в своих «Путевых заметках» отмечал:

«У нас не было ни тыла... ни флангов, почти не было и фронта...»

Пойти на новый штурм перевала Сулейман-паша решился только 5 сентября. Радецкий, хотя и ожидал такого хода неприятеля, всё же отразить первый удар не смог. В тот день масса турецкой пехоты внезапно обрушилась на высшую точку горного перевала — гору Орлиное гнездо. Турки шли вперёд как «пьяные».

Защитники Орлиного гнезда дрались отчаянно, но всё же гора на несколько дневных часов оказалась во вражеских руках. Подоспевшие подкрепления к 14 часам дня вернули гору: турки были отброшены вниз с большими для себя потерями.

Неудача мало чему научила Сулейман-пашу. Он продолжил ведение внезапных атак, особенно сильными оказались те, которые прошли 30 сентября и 9 ноября. В эти дни на Шипке кипел кровавый бой.

Но туркам не удалось даже вклиниться в оборону противника. В те дни они столкнулись с новой для себя бедой: русские батареи, которые до этого вели огонь днём только прямой наводкой, теперь стали палить по ночам, поражая заранее определённые цели.

В начале ноября в горах повалил обильный снег и наступили холода. Сулейман-паша и его войско потеряли последний наступательный пыл. Горная зима приносила на Шипку совсем иные заботы.

* * *

Пока шла осада Плевенской крепости и бои на Шипке, отдельные русские отряды продолжали действовать по всей болгарской территории. Тем временем в заботах о соблюдении секретности и сохранении военных тайн произошёл серьёзный «прокол». Дело даже было не в турецких лазутчиках. Всё открылось в беседе императора Александра II с главнокомандующим:

   — Николай, вчера я получил из Лондона от нашего посланника графа Шувалова письмо с приложением номера газеты «Стандарт» от 14 августа. Правда, почта пришла с большим опозданием.

   — У меня при штабе есть корреспондент этой газеты мистер Фредерик Бойль.

   — Каков тебе показался этот Бойль?

   — Весьма любознателен, ваше величество. И даже чересчур. Много чего за ним мои адъютанты постоянно подмечают.

   — А кто его рекомендовал иностранным корреспондентом на войну, в нашу армию?

   — Рекомендатель известный. Английский гувернёр августейших детей Митчин, ваше величество.

   — Митчин? Интересно. Но ближе к делу. Этот Бойль в том номере «Стандарта» рассказывает о расположении наших войск под Плевной и наших фортификациях.

   — Но эту газету читает не только граф Шувалов, но и люди турецкого посла.

   — Вне всякого сомнения. Этот Бойль, который сейчас находится при армейской штаб-квартире, с явным злорадством отзывается о нашей армии.

   — Что он там написал про русского солдата?

   — А ты только послушай, Николай:

«...Прошли безропотно те времена, когда армия была готова умереть за царя: теперь в среде её — болезни, недостатки, неудовольствие и ропот. Как бы я смеялся, если б меня самого не трепала лихорадка...»

   — Возмутительно. Этого корреспондента надо сегодня же изгнать, ваше величество.

   — Не только отсюда, но и из Румынии. Пригласи Нелидова, и пусть он сегодня же даст понять англичанину, что тому лучше всего немедленно покинуть нашу армию. Нелидову присовокупь ещё кого-нибудь из своих адъютантов, толкового в международных делах.

   — Есть у меня такой, ваше величество. Полковник Газенкамф. Хоть и интеллигент с виду, но такое поручение исполнит, надеюсь, блестяще.

   — Скажи ему, что Бойль должен быть изгнан с возможно большим скандалом и огласкою. Дабы другим иностранным корреспондентам неповадно было дурно отзываться о нашей армии.

   — Будет исполнено сегодня же, ваше величество...

Корреспондент английской газеты «Стандарт» Фредерик Бойль, только что прибывший из-под Плевны в Главную армейскую квартиру, был незамедлительно приглашён на беседу с работником Министерства иностранных дел Нелидовым и полковником Михаилом Газенкампфом. Вряд ли британец ожидал, о чём пойдёт речь:

   — Великому князю, господин Бойль, угодно знать, ваша ли эта статья в этой газете?

Бойль от неожиданного вопроса и при виде номера «Стандарта» сконфузился. Но отвечать на заданный вопрос ему всё же пришлось:

   — Кажется, моя. Да, моя.

   — Тогда не кажется ли вам, что вот это место, подчёркнутое синим карандашом, составляет нарушение обязательства, которые вы на себя приняли под честным словом, прибыв в нашу армию?

   — Позвольте мне прочесть это место?

   — Пожалуйста, господин Бойль.

Англичанин постарался внимательно прочесть свою «фронтовую» корреспонденцию. Вернее то место, которое оказалось подчёркнутым ещё в Лондоне графом Шуваловым. Оправдываясь, он сказал:

   — Но ведь эта статья от 14 августа. А с тех пор прошло много времени, и поэтому...

Англичанину не дали договорить. Его перебили на полуслове:

   — Об этом позвольте судить нам. Надеюсь, вы и сами признаете, что это наше право.

   — О да, конечно.

   — Хорошо. Теперь, не кажется ли вам, что в этих строках (уже другое место корреспонденции, тоже подчёркнутое синим карандашом) очень откровенно высказывается крайнее недоброжелательство к нашей армии?

Это место Фредерик Бойль читать не стал, так как хорошо помнил. Он совершенно сконфузился и, заикаясь, стал объяснять, что, мол, он литератор и что иногда из-под его пера может сорваться что-нибудь лишнее. Но он хочет заверить, что у него не было по отношению к русской армии никаких дурных намерений. На эти слова было отвечено так:

   — Государь и великий князь читали вашу статью и были оскорблены тем тоном, которым вы говорите о нашей армии.

   — Я готов принести свои извинения.

   — Не стоит. Так как вы нарушили честное слово не упоминать ничего о расположении наших войск и укреплениях, то великий князь приказал нам предложить вам немедленно удалиться как из русской армии, так и из Румынии.

   — Как! Я не могу остаться даже в Румынии?

   — Нет, не можете. Великий князь приказал союзному полковнику Липояно проводить вас отсюда до Бухареста, а тамошние власти распорядятся проводить вас до австрийской границы.

   — Но я хочу объясниться...

   — Не надо. Посему покорнейше просим вас сейчас же возвратить знаки вашего корреспондентского звания — нарукавную повязку и фотографию, засвидетельствованную штабной печатью и подписями. А после этого вас проводят к полковнику Липояно.

   — Но, надеюсь, вы позволите мне уведомить об этом мою газету?

   — Об этом не беспокойтесь: мы немедленно сами телеграфируем в Лондон о вашем удалении.

   — Позвольте мне хотя несколько времени, чтобы собраться: ведь у меня экипаж, лошади, прислуга.

   — Необходимое время вам будет дано, но вы сами понимаете, что этот срок не может быть велик.

   — О да, я понимаю.

   — Следовательно, вы мешкать не будете.

Англичанин поторопился снять с себя нарукавную корреспондентскую повязку, которую вместе со своей заверенной подписями и печатью фотографией положил на стол. После этого он попросил собеседников оказать ему одну услугу:

   — Прошу вас по крайней мере доложить великому князю, что я не имел дурных намерений. Вы, конечно, понимаете, как мне всё это неприятно.

   — Мы это хорошо понимаем. Нам самим неприятно расставаться с вами таким образом. А великому князю мы доложим, что вы не имели дурных намерений. Прощайте, желаем вам доброго здоровья...

В два часа дня румынский полковник Липояно уже увозил английского корреспондента Фредерика Бойля по дороге, ведущей к берегу Дуная. Великий князь Николай Николаевич остался доволен тактичными действиями своих подчинённых. Он доложил об исходе дела императору Александру II. Тот приказал великому князю составить три телеграммы за своей подписью.

Первая посылалась в Санкт-Петербург на имя министра внутренних дел. В ней говорилось:

«Предложите объявить во всех газетах, что корреспондент английской газеты «Стандарт» Фредерик Бойль по моему приказанию выслан из армии и из Румынии за корреспонденцию от 14 августа, из Порадима, в которой он, нарушив данное им честное слово, сообщал о расположении наших войск и укреплений. Кроме того, относится со злорадной ненавистью к нашей армии, пренебрегая оказанным ему гостеприимством».

Две другие телеграммы за подписью главнокомандующего отправлялись в Лондон, в российское посольство, и в штаб-квартиру князя Карла Румынского.

Так в истории Русско-турецкой войны 1877—1878 годов закончилось «дело Бойля». Прибыв в Лондон, изгнанный журналист написал ещё не одну статью, которые любовью к русской армии, скажем так, особо не отличались. А когда в «Русских ведомостях» перепечатали статью Фредерика Бойля из лондонской газеты «Таймс», то дело обернулось газетным скандалом...

Следует заметить, что и император Александр II, и великий князь Николай Николаевич-Старший относились к «фронтовым» корреспондентам вполне доброжелательно. Как к российским, так и иностранным. Особенно если те старались писать объективно и правдиво про идущую войну и людей, которые сражались на полях брани.

Корреспондентов не раз награждали орденами. Так, в середине сентября 1877 года вышел высочайший указ о награждении орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами (орден за военные заслуги) корреспондентов Россоловского, Иванова, Каррика и Форбса.

К орденской награде был представлен и корреспондент «Биржевых Ведомостей» Максимов, который получил ранение при исполнении своих журналистских обязанностей.

Тогда же получили от российского императора орденские награды два «фронтовых» корреспондента из Пруссии — Даннгауэр и Марсэ. Они были отставными королевскими офицерами и потому удостоились ордена Святой Анны 3-й степени с мечами.

В том же сентябре по рекомендации русского военного агента (атташе) в Вене было выдано четыре тысячи франков корреспонденту австрийской газеты «Винер-Тогблатт» Лукешу. Объективность и доброжелательность его статей была для российской стороны важна, поскольку газета расходилась огромным по тому времени тиражом в 40 тысяч экземпляров. Деньги эти назначались журналисту «в пособие на покупку экипажа и лошадей».

* * *

18 сентября главнокомандующий вновь посетил осадный лагерь под Плевной. С собой он взял начальника штаба генерал-адъютанта Непокойчицкого и сына Николая Николаевича-Младшего. Бивак был устроен за одной из осадных батарей. Про него турки так ничего и не узнали. В противном случае могли обстрелять из дальнобойных пушек.

Здесь состоялось свидание с князем Карлом Румынским. Речь, разумеется, шла о взаимодействии союзников. После беседы великий князь по установившемуся правилу совершил объезд русской осадной позиции.

Николай Николаевич-Старший высказал своё неудовольствие корпусному командиру барону Криденеру, который свалил неудачу в штурме 18 июля на князя Шаховского.

На следующий день главнокомандующий совершил объезд осадных батарей 4-го и 9-го армейских корпусов. С левофланговой батареи, вооружённой стальными орудиями немецкого производства (трофеи из Никополя), он долго разглядывал турецкие укрепления и заколдованное место по имени Плевна. Стоял ясный день, и крепость хорошо просматривалась в зрительную трубу или бинокль.

Завязался разговор с начальником армейского штаба, который с не меньшим интересом разглядывал плевенские укрепления:

   — Артур Адамович, турки опять подновляют свои редуты. Видите их землекопов?

   — Вижу, ваше высочество. Но лениво они работают. Больше бродят у редута, чем кидают землю лопатами.

   — Но странно всё-таки они себя ведут. Место, где мы стоим у них на виду, простреливается из ружей. И они не стреляют?

   — Пленные в один голос говорят, что боеприпасов у них осталось мало, ваше высочество.

   — Пусть мало. Но на генеральскую свиту могли бы потратить сотню-другую патронов. Такое неуважение османов к моим эполетам мне совсем не нравится. Давай их раздразним, Артур Адамович.

   — Как, ваше высочество?

   — А вот так. Возьмём да и выйдем всей свитой на гребень батарейного бруствера, чем вызовем огонь на себя.

   — Это опасная игра...

   — На войне риск всегда риск. Должен же я знать силу их ружейного огня...

При этих словах великий князь Николай Николаевич-Старший преспокойно уселся на гребень бруствера батареи, собрав вокруг себя свиту. И стал заслушивать батарейного командира, каким образом его орудийные расчёты находятся в зоне действенного ружейного огня осаждённых.

Тягостные минуты томительного ожидания шли одна за другой. Но ружейной и пушечной стрельбы со стороны турок так и не последовало. Главнокомандующий на обратном пути с батареи сказал сопровождающим:

   — Теперь я верю, что Осман-паша бережёт не только ружейные патроны, но и орудийные заряды...

Собрав военачальников осадных войск, Николай Николаевич объявил о том, что генерал Тотлебен будет «помощником» князя Карла Румынского, номинального начальника всего Западного отряда.

На военном совете решался вопрос, как вести осаду крепости, во второй раз за войну продемонстрировавшей свою силу. Командир 4-го армейского корпуса генерал-лейтенант Золотов сделал такое предложение:

   — Ваше высочество, турки слабеют, о чём говорят пленные. Пора подействовать на самого Осман-паши.

   — Вы предлагаете послать к нему парламентёра?

   — Разумеется. У меня есть способный исполнитель дипломатической миссии юнкер Татищев из Мариупольского гусарского полка. Мой лихой ординарец.

   — Этот тот Татищев, что добровольцем попросился на войну из нашего посольства в Вене?

   — Он самый, ваше высочество.

   — Тогда составьте совместно с моим начальником штаба текст с предложением почётной капитуляции. Но перед этим отправьте к Осман-паше своего дипломата с письмом, в котором спросите турка о том, согласен ли он принять нашего парламентёра.

   — Будет исполнено...

Юнкер Татищев выехал к турецким окопам с белым флагом и трубачом. Его остановили на передовых постах и дальше не пустили. Турецкий офицер сторожевой цепи взял у Татищева письмо и приказал подождать. Ответ от Осман-паши был привезён часа через два. Султанский полководец в вежливых словах отказывался принять русского парламентёра.

Николай Николаевич-Старший с ответным письмом ознакомился лично. Потом заметил:

   — Осман-паша ещё не созрел для капитуляции. Надо ожидать прорыва турок из Плевны...

20 сентября главнокомандующий продолжил объезд осадных укреплений. С позиции второй осадной батареи он опять наблюдал за ходом фортификационных работ у турок: те с рассвета до рассвета усиливали свои редуты и линии окопов. Своим видом они показывали, что готовы сражаться до последнего.

Великий князь на этот раз приказал открыть по вражеским землекопам батарейный огонь. Но турки, презрев разрывы снарядов, продолжили свои работы. Обстрел продолжался почти полчаса, но результата не дал. Более того, на огонь русских отвечать турки не стали.

Николай Николаевич-Старший озабоченно спросил командира осадной батареи:

   — Сколько выпустили снарядов?

   — Тридцать, ваше высочество. Как было приказано.

   — Сколько стоит такой получасовой огонь в рублях? Известно вам такое?

   — Так точно. Почти четыре тысячи рублей.

   — Можете своей батареей разрушить редут, что перед вами? Так, чтоб он перестал служить надёжным укреплением?

   — Никак нет, ваше высочество.

   — Почему?

   — Редут мощный по толщине. От разрывов снарядов он только осыпается. После дневной бомбардировки турки за ночь его восстанавливают.

   — А если проводить длительные огневые налёты? Стрелять и ночью. Что тогда?

   — Такого массированного огня наши батареи вести пока не могут, ваше высочество.

   — Из-за нехватки боезарядов?

   — Точно так. И тяжёлой осадной артиллерии у нас до сих пор нет. А полевыми орудиями такие редуты нам не развалить.

   — Что ж, вашей стрельбой сегодня я доволен. Меткие попадания были, и не раз. Объявите от меня благодарность орудийным расчётам...

После визуального осмотра Гривицкого редута главнокомандующий объехал тот осадный участок, который занимали румынские войска. Его сопровождал князь Карл. Возвратившись от румын, Николай Николаевич собрал начальников русских осадных сил и сделал им внушение за организацию осадного быта:

   — Совестно было мне смотреть, насколько у них больше порядка, чем у нас. Бивачные места выбраны тщательно, устроены красиво и аккуратно. Внутренняя отделка землянок — на отличку. Везде чисто, порядливо и изящно. К траншеям для стрелков прорыты углублённыеходы...

Корпусные командиры отмалчивались, глядя перед собой. А великий князь продолжал:

   — Даже для лошадей на коновязях румыны устроили соломенные навесы. А у нас этого нет даже для царских лошадей...

Карл Румынский пригласил главнокомандующего посетить его штаб в деревне Врбица, недалеко от Порадима, в котором союзный монарх прожил всю осаду. Обед закончился вручением румынских орденов «с мечами» русским гостям.

...Осада Плевны отвлекала на себя значительные силы русской и румынской армий. В середине сентября стало известно, что турки стянули в крепость Силистрию значительные силы и, по данным из Бухареста, собираются сделать «диверсию» на левый берег Дуная. Переправочных средств для этой цели у Силистрии имелось немало, то есть вызрела угроза тылам и коммуникациям осадных сил под Плевной.

Николая Николаевича-Старшего такие сведения не на шутку встревожили. Осман-паша вполне реально мог попытаться выйти из крепости, согласуя свои действия с силистринским гарнизоном. Великому князю пришлось немало времени провести в раздумьях над картой театра войны. Затем он отдал два приказа:

   — Задержать в Валахии идущие походным маршем 24-ю пехотную и 1-ю кавалерийскую дивизии впредь для разъяснения обстоятельств.

   — Начальнику Нижне-Дунайского отряда генералу Циммерману произвести в сторону Силистрии угрожающую демонстрацию.

В итоге в силистринском «узле» ничего взрывоопасного не случилось. Более того, в русской главной штаб-квартире поставили под сомнение достоверность полученной из Бухареста информации. Вполне возможно, она была «подброшена» союзникам противной стороной.

* * *

21 сентября была сделана ещё одна попытка завязать прямые переговоры с Осман-пашой. Великий князь поставил перед переводчиком-драгоманом Макеевым такую задачу:

   — Постарайтесь лично встретиться с пашой и убедить его в бесплодности дальнейшего сидения в Плевне. Скажите ему, что в европейских столицах считают, что султан эту войну уже проиграл и что Константинополь находится под ударом русской армии.

   — А если Осман-паша, ваше высочество, откажется это понимать?

   — Тогда скажите ему, что тогда ни он лично, ни его голодные аскеры никаких почестей в плену не получат...

После простой предварительной договорённости сторон драгоман Макеев с белым флагом в сопровождении юнкера Татищева и шести рослых красавцев из лейб-гвардии Казачьего полка отправился к месту встречи. Оно было назначено на Гривицком шоссе. Там парламентёров поджидал полковник генерального штаба Тевфик-бей с адъютантом, двумя офицерами и четырьмя нижними чинами. Количество людей было обговорено заранее.

После обмена взаимными приветствиями на турецком языке в духе восточной вежливости Тевфик-бей спросил Макеева:

   — Вам известно содержание посланного ранее письма Осман-паши?

   — Да, его содержание мне известно от великого князя.

   — Вы прибыли вместе с великим князем или только сегодня?

   — Нет, вместе с великим князем. И он приказал мне переговорить с самим Осман-пашой. А потому при всём моём уважении к вам я прошу позволения видеться и говорить с самим пашой.

   — Будьте добры сами это написать паше, потому что он приказал мне говорить с вами.

Макеев написал Осман-паше записку по-турецки, с которой адъютант Тевфик-бея ускакал в близкую Плевну. Через полчаса другой адъютант привёз ответ. Осман-паша очень извинялся, что по нездоровью не может прибыть на встречу, и просил передать всё, что нужно, Тевфик-бею.

Теперь о дальнейших переговорах не могло быть и речи. Поэтому драгоман вместе с юнкером Татищевым ограничились в беседе с Тевфик-беем только вопросом об уборке тел убитых, обосновывая такую просьбу санитарной необходимостью для обеих сторон.

Тевфик-бей возразил русской стороне:

   — Допустить вас убирать трупы у наших редутов — значит дать вам возможности осмотреть вблизи наши укрепления.

Макеев ответил:

   — Уборкой будут заниматься не офицеры и солдаты, а санитары. В соответствии с известными вам международными правилами.

На это Тевфик-бей ответил целой речью, тонкой и умной:

   — Я не дипломат, буду говорить вполне откровенно. Мне странно, что вы поднимаете этот вопрос теперь, а не три недели тому назад, когда всё было бы понятнее. Ваши мёртвые гораздо ближе к нашим укреплениям, чем к вашим: если мы допустим вас до уборки, то позволим вблизи разглядывать и наши укрепления, и всё, что у нас делается. Скажите по совести: разве вы позволили бы это на нашем месте?

   — Думаю, что да. Эпидемия, если она возникнет, будет одинаково грозить и нам, и вам. А потом, уважаемый Тевфик-бей, есть законы войны, не нами установленные.

   — Вы нажимаете на санитарные соображения, и я вполне вам сочувствую. Но по этим соображениям нет надобности непременно убирать свои трупы.

   — А что в таком случае вы предлагаете?

   — Я вот что предложу, и не только на этот раз, но и на будущее время: условимся назначать дни и часы для уборки и погребения тел, прекращая на это время огонь. И пусть обе стороны убирают и хоронят в своём районе, и своих, и чужих. Мы готовы даже хоронить ваших убитых по обряду вашей веры: вам стоит только прислать для этого болгарского священника.

   — Я вполне одобряю ваше предложение, но сам не могу изъявить согласия. Я должен доложить великому князю.

   — Мы подождём ответа. Дайте только знать, и мы примем парламентёра с таким же удовольствием, с каким принимаем теперь вас.

   — Хорошо, я передам это великому князю. Отчего вы не приняли румынского парламентёра от князя Карла?

Тевфик-бей ответил с притворным удивлением:

   — Какие румыны? Мы таких не знаем. Слышали, что к вам зачем-то пристроились молдаване и валахи, но нам до них дела нет. Мы с вами воюем и от вас всегда примем любого, кого бы вы нам ни прислали...

Когда драгоман Макеев вернулся в Ставку главнокомандующего и доложил о поездке на переговоры, великий князь подвёл её итоги такими словами:

   — Переговоры состоялись, а секретная цель вашей миссии, уважаемый Николай Дмитриевич, обратилась в мыльный пузырь. Добраться до Осман-паши опять не удалось.

* * *

В конце сентября на болгарской территории наступили сильные холода. Даже в войлочных кибитках и утеплённых палатках днём температура составляла 4—6 градусов тепла, а ночью около нуля. Но так было только на равнине. В горах шли снегопады и трещали морозы.

В армейскую штаб-квартиру от Радецкого, с Шипки, приехал начальник его штаба генерал-майор Дмитриевский. Он доложил главнокомандующему безрадостную, хоть и героическую, жизнь русских войск, оборонявших Шипкинский перевал:

   — Положение там незавидное, ваше высочество. Тёплой одежды нет, шаровары уже в лохмотьях, сапоги расползлись. Люди просто замерзают.

   — Почему Радецкий не строит землянок для людей?

   — Землянок на скалах строить нельзя. Пробовали было, но ветер обрушивает строения на людей, заживо хоронит их. Пришлось отказаться от землянок.

   — Как санитарное состояние шипкинских полков?

   — Наверное, хуже и быть не может. Большая часть людей простывшая. Все почти поголовно хворают. Совсем здоровые на Шипке сегодня редкость.

   — А сам Радецкий как?

   — Слава Богу. Хворь никакая его не берёт. Шипка наполовину и держится его личным обаянием на людей.

   — Судя по вашим донесениям, потери имеются каждодневные?

   — Да, ваше высочество. Перестрелки идут с утра до вечера. Передышки там нет. Оттого и убитые, и раненые. Да ещё умершие от болезней, их всё больше на Шипке.

   — Что вам надо, чтобы держаться на перевале сколько будет нужно?

   — Полушубки, прочая тёплая одежда и подкрепления. Иначе...

   — Что иначе?

   — Иначе на Шипке долго держаться нельзя. Придётся её бросить из-за невозможности существования людей на этом перевале зимой, да ещё так высоко в горах.

   — Генерал, передайте Радецкому, что помощь будет. Мы сейчас изыскиваем такие возможности.

...Русские войска но известным причинам уйти с Шипкинского перевала на зимние квартиры не могли. Зато это смог сделать Сулейман-паша, который большую часть своей армии отвёл в Шейново. Туркам не пришлось терпеть те невзгоды, с которыми столкнулся их противник на заснеженных и обледенелых горных вершинах.

Они начались для защитников Шипки с проблем доставки на позиции горячей пищи. Её варили внизу в котлах, установленных на передках провиантских телег. Зачастую пища поступала в роты уже остывшая, почти замершая. В таких случаях на передовой питались одним мясом, запивая его водой. Участники тех событий вспоминали:

«В темноте, по скользким, крутым тропинкам, взбираясь на скалы, люди падали, опрокидывали пищу и даже теряли котелки. Со времени установившейся гололедицы прекратилась всякая возможность подвоза пищи, и поэтому с половины ноября было признано довольствовать людей консервами».

Генерал-лейтенант Радецкий не раз высказывал озабоченность бедственным положением войск на Шипкинской позиции. Так, в начале октября он докладывал Николаю Николаевичу-Старшему:

   — Ваше высочество, провиант у моего отряда на исходе и не пополняется.

   — Но у вашего отряда, Фёдор Фёдорович, как мне докладывают, большие склады в Тырнове и Габрове.

   — Склады действительно большие. Но на сегодня солдатских сухарей в них уже нет.

   — Армейскому интендантству будет приказано восполнить их в самые ближайшие дни.

   — Надо это сделать, ваше высочество, крайне срочно. В скором времени сообщение между этими городами и Шипкой может прекратиться совсем. Дороги — сплошной гололёд.

   — Сколько вам надо срочных запасов?

   — Как минимум двухмесячный запас в Габрово сухарей, крупы и спирту. Иначе Шипкинскому отряду угрожает самый настоящий голод.

   — Вы обращались в интендантство с этими вопросами?

   — Разумеется. И причём неоднократно. Но от моих просьб к интендантам склады в Габрово и Тырново полнее не стали.

   — Хорошо, Фёдор Фёдорович. Провиант для Шипкинской позиции будет доставлен в самые ближайшие дни. Что ещё у вас срочного?

   — Наступает зима. Болгары говорят про сильные метели и морозы. А у меня даже для часовых нет ни валенок, ни полушубков.

   — Запрос о них в Россию мною уже сделан. На армейские склады валенки и полушубки пока не поступали. Но обещаю, как они придут, Шипкинская позиция первая получит тёплую обувь и обмундирование...

Валенки и полушубки поступили в действующую Дунайскую армию лишь во вторую половину зимы. А на Шипку их доставили только ближе к весне. Да и то в таком количестве, что обеспечить тёплой одеждой и обувью все войска не смогли.

* * *

С провиантом положение дел обстояло не самым лучшим образом не только в войсках генерал-лейтенанта Радецкого. Ещё в августе Николай Николаевич-Старший имел трудный разговор на эту тему с князем Владимиром Александровичем Черкасским, заведующим гражданскими делами при главнокомандующем Дунайской армии:

   — Князь, ко мне поступил ваш очередной рапорт. Что вас беспокоит в провиантском деле армии?

   — Ваше высочество, та частная компания, которой в апреле сего года было доверено снабжение действующей армии, не выполняет свои обязательства.

   — Как это понимать?

   — Торговая компания не может поставить провиант и фураж в требуемом для армии объёме. А ведь ожидается прибытие ещё и пополнений.

   — Верно, ожидается. Но ведь помимо этих поставок, за которые уже выплачены деньги из армейского казначейства, мы взяли у турок склады, оставленные ими. В Систово, к примеру.

   — Турецкие запасы провианта и фуража, ваше высочество, уже на исходе. У болгарского населения мы закупаем сейчас продукты.

   — А фураж? У нас же не один десяток тысяч лошадей!

   — С фуражом большие трудности. Сена и зернового фуража у местного населения купить мы можем самую крайнюю малость. Кукурузы много, но это, как вам известно, не корм для лошадей.

   — Да, к сожалению, кукуруза не овёс. Лошадь только с голоду будет её грызть. Где же тогда на сегодня выход, Владимир Александрович? Вы мой помощник по гражданской части, вам и все карты в руки.

   — Выход есть, ваше высочество.

   — Какой же?

   — Надо воспользоваться законами военного времени.

   — Вы говорите о реквизициях? Но они опорочат честь русской армии. Не у болгар же отбирать силой оружия провиант!

   — Зачем отбирать? И зачем продовольствовать армию за Дунаем силой оружия?

   — Тогда что вы можете мне как главнокомандующему предложить для исправления дел с провиантом и фуражом?

   — Предлагаю следующую немедленную меру: потребовать с жителей санджаков Систовского и Терновского поставку в пользу наших войск за деньги сто тысяч кил пшеницы и ржи, а также 40 тысяч кил ячменя и овса. Раскладку реквизиции по селениям утвердит вверенное мне гражданское управление.

   — Взять за деньги казны столько зерна у болгарского населения? Но это может вызвать у местных жителей не самое доброе отношение к нам.

   — Основная масса реквизиционных поставок ляжет не на болгар, ваше высочество.

   — Тогда на кого? Объясните.

   — Объясняю, ваше высочество. В селениях этих двух занятых нами санджаков остались большие запасы собранного для турецкой армии провианта, прежде всего муки и зерна. Это раз. Надо убрать с помощью болгар хлеб на полях бежавших из этих мест турок. Это два. Так что в итоге местные болгары продадут нам за деньги не так уж и много из своих семейных запасов.

   — Другой выход есть?

   — Нет, ваше высочество. Другого выхода из ситуации на сегодняшний день ни я не вижу, ни чиновники гражданского управления при штабе армии. Это реалии войны.

   — Но вы же сами знаете, что запасов фуража здесь мало!

   — Если завоёванный край не сможет поставить армейскому интендантству всё указанное количество ячменя и овса, то в таком случае, с вашего разрешения, треть фуражных поставок надо заменить кукурузой. И опять же по интендантским ценам.

   — Хорошо, такое разрешение я вам дам. А как будет обстоять дело с хлебом?

   — Здесь, к сожалению, не наша хлебная нива. Хлеб тут не может быть чистой вейки и отделки.

   — Думаю, что нашему солдату не привыкать к походному хлебу не самой лучшей выпечки. На то он и солдат.

   — Ваше высочество, интендантские цены на хлебный провиант, на наем фур для его перевозки, на наем амбаров под склады зерна и муки будут завтра же представлены вам на утверждение.

   — Хорошо. А как с охраной собираемого провианта?

   — Предлагаю назначать к сельским амбарам и магазинам караулы от наших полков.

   — Согласен. Но ведь с местных селян берутся властями санджаков ещё и налоги.

   — Чтобы болгар реквизициями не огорчать, предлагаю поставки ими зерна и фуража делать в зачёт собираемых десятины и верги. То есть натурального и подоходного налогов. Закончить сбор не позднее 15 декабря.

   — Очень разумное предложение на правах военного положения. Что у вас ещё из предложений ко мне?

   — Сверх этих поставок предлагаю с сельских мечетей Терновской, Систовской, Никопольской и Сельвийской казны реквизиционным порядком за деньги взять третью часть наличной соломы на фураж и половину всего наличного сена.

   — Допустимо. Но нужны не только уплата за провиант и фураж денег от казны, но и какие-то ограничительные меры по торговле.

   — Безусловно, ваше высочество.

   — Тогда какие меры вы предлагаете?

   — Запретить вывоз из края хлеб, скот, фураж и мясо. Излишний яловый скот продавать местными жителями только нашей армии на мясные солдатские порции.

   — Такой приказ будет мною подписан. А какие послабления мы можем сделать от себя местным жителям?

   — Надо отменить ввозную пошлину на соль. И самое главное, ваше высочество, — платить местным жителям только металлом. Серебряной и золотой монетой, но не бумажными ассигнациями. Они здесь той цены не имеют, что в России...

Вскоре в Дунайской армии появились инструкции, как вести закупки провианта и фуража у местного населения. Квитанции в полковых кассах были обязательны для проверочных финансовых комиссий. Армейское интендантство установило твёрдые цены для закупок:

«За четверик зернового фуража (платить) по 6рублей 50 копеек; пуд сена — 60 копеек; пуд соломы — 50 копеек; пуд говядины — 5 рублей; пуд баранины — 3 рубля; за штуку вола — 50 рублей и за сажень трёхполенных дров — 17 рублей...»

* * *

«Шипкинское сидение» в условиях горной зимы оставило в мемуарах откровенно горестные строки. Например, такие:

«Одежда нижних чинов стала промерзать до тела, образуя твёрдую ледяную кору, так что на больных и раненых надо было ножом разрезать не только шинели, но и штаны; шинели так крепко промерзали, что без посторонней помощи нельзя было отвернуть полы: они не сгибались, а ломались; только с большим усилием можно было согнуть руку.

Когда же поднимался буран, то со стороны ветра так быстро нарастал толстый слой льда, что едва можно было двигаться, свалившийся с ног человек без посторонней помощи не мог встать, затем в несколько минут его заносило снегом, и приходилось его откапывать».

Что значила зимняя стужа со снежными буранами для защитников Шипки, можно судить по декабрьскому донесению коменданта горы Святого Николая полковника Духонина, командира 55-го пехотного Подольского полка:

«В ночь с 16 на 17-е поднялась снежная буря, достигшая на верхних скалах горы Николая степени урагана. Батальоны 55-го и 56-го пехотных полков поднялись на гору с величайшими затруднениями гуськом; проводники едва могли отыскать среди снежной бури свои ложементы и довести роты...

Возвращаясь по смене, 1-я рота 55-го полка в полном составе была свалена вихрем ветра и покатилась. Люди, кое-как удерживая друг друга, поднялись...»

Зима сказывалась не только на людях, но и на их оружии. В штаб генерал-лейтенанта Радецкого от сидевших на перевале батальонов поступали и такие доклады:

«...При настоящих сильных морозах затруднительно стрелять из ружей Бердана; курок не спускается и даёт осечку; масло застывает, затворы приходится вынимать и держать в кармане».

...В ходе «Шипкинского сидения», вернее — в её начале Николаю Николаевичу-Старшему пришлось заниматься делом 24-й пехотной дивизии, которой командовал генерал-адъютант Гершельман. Великий князь хорошо знал его по Санкт-Петербургу, где тот девять лет состоял в свите Его Императорского Величества. Суть дела была такова.

Дивизия прибыла на Шипку в октябре месяце. Она состояла из трёх пехотных полков — Иркутского, Енисейского и Красноярского. Люди приехали на войну в Балканские горы с их морозами и вьюгами «щегольски одетой» и «воспитанной на строгой опеке». Историк Бороздин писал:

«Эта дивизия считалась почти равной гвардии, её командир был близок ко двору, и посылая своих солдат на Шипкинский перевал, он рекомендовал офицерам «не нежить нижних чинов и показать шипкинцам, как должен вести себя настоящий солдат». Они и показали.

Солдаты 24-й дивизии прибыли на Шипку, одетые во франтоватые мундиры и тонкие, чуть ли не лаковые сапоги. Офицеры презрительно глядели на коренных защитников перевала, одетых неуклюже, нередко смешно, грязных, иногда немытых и нечёсаных.

Когда началась тяжёлая пора, «гвардейцы», как сначала прозвали солдат 24-й дивизии, возбуждали общую жалость. Им запрещали кутаться, башлыки позволяли надевать только во время стояния на часах, обёртывание чем-нибудь ног вменялось в преступление, собираться около кухонь, безусловно, не дозволялось, и так далее...

На позициях, занятых «гвардейцами», дело доходило до трагизма. Бывали случаи:разводящий унтер-офицер идёт по постам со сменой. Часовой стоит у бруствера, по положению, с ружьём на плече. Смена подходит к нему вплотную, он не шевелится. Унтер-офицер окликает его:

   — Часовой! Ты спишь?

В ответ — гробовое молчание.

   — Эй! Проснись!

Унтер-офицер толкает часового, и на ледяной пол падает труп, с характерным хрустом замороженного мяса. Однажды оказалось, что всю западную позицию охраняли... трупы».

Писатель Немирович-Данченко назвал солдат 24-й пехотной дивизии «замерзшими мучениками Шипки». А прославленный художник-баталист Василий Верещагин написал картину «На Шипке всё спокойно», изобразив на ней одинокую фигуру часового в шинели и башлыке, замерзающего под снежным бураном. Картина великого живописца в своё время вызвала негодование при дворе.

...О судьбе 24-й пехотной дивизии у великого князя Николая Николаевича-Старшего с императором Александром II в первых числах ноября состоялся особенно тяжёлый разговор:

   — Ваше величество, вами получено очередное донесение генерала Радецкого?

   — Да, получено. В нём те же слова: «На Шипке всё спокойно». А что-то случилось, Николай?

   — С Шипки вернулся мой адъютант. Среди прочего он сказал, что дивизия Гершельмана там зовётся не иначе, как «замерзшей». Она теряет за сутки одними обмороженными по сотне и более человек. Что-то невероятное творится. За один месяц дивизия в трёх полках потеряла обмороженными, больными и «озлобившимися» почти пять тысяч человек, то есть 56 процентов своего состава. В Енисейском полку санитарные потери за месяц — две трети полка. Это, ваше величество, не считая убитых и раненых.

   — Почему случилось такое? Кто виноват?

   — Генерал Гершельман запретил солдатам в любой мороз и вьюгу пользоваться дополнениями к обмундированию и обуви. Они уходят часовыми в ночь, одетые как на вахт-параде в столице.

   — А где полушубки и валенки для шипкинцев?

   — Ещё не прибыли. В армейском интендантстве запасов зимнего обмундирования и обуви нет.

   — Почему нет, когда запасы должны быть?

   — Но мы же не планировали вести эту войну зимой в Балканских горах, ваше величество.

   — С дивизией и Гершельманом надо спешно что-то делать. При потере более половины личного состава ни полк, ни дивизия боеспособными быть не могут.

   — Ваше величество, я подготовил за сегодняшним числом проект приказа о снятии с Шипкинской позиции 24-й дивизии. Её надо отвести в тыл для переформирования.

   — Я вам разрешаю подписать приказ. А что делать с Гершельманом, ведь он мой генерал-адъютант!

   — То, что его надо снимать с должности тем же приказом, сомнений нет. А вот куда девать его? Пожалуй, лучше прикомандировать к моего штабу.

   — Хорошо. Дивизию на отдых и переформирование, её командира — в ваше распоряжение. Но под командование ему людей на войне больше не давать.

   — Почему, ваше величество? Вдруг это потребует какой-нибудь военный случай!

   — Николай, я знаю Гершельмана лучше, чем ты. Думается, что контузия в голову в Венгерском походе при форсировании Тиссы не прошла для него бесследно...

24-я пехотная дивизия 6 декабря 1877 года была снята с Шипкинской позиции и отведена в тыл. До самого конца войны в боевых действиях она участия больше не принимала. Такова была её фронтовая судьба.

Её начальник Турецкую войну закончил при штабе главнокомандующего. Впоследствии он продолжил службу в столичном военном округе, ни чем не командуя и оставаясь в императорской свите. «Балканские заслуги» Гершельмана, который «заморозил» на Шипке полдивизии, не помешали, однако, ему получить звание генерала от инфантерии.

К слову сказать, боевые потери героических защитников Шипкинского перевала за всё время боёв составили 4 тысячи человек. Санитарные же потери больными и обмороженными насчитывали 11 тысяч человек. Половина их пришлась на три полка «замерзшей» 24-й пехотной дивизии.

* * *

В конце лета полки гвардии и её артиллерия покинули столичный Санкт-Петербург. На каждый пехотный или кавалерийский полк в среднем требовалось по шесть железнодорожных эшелонов. Во всех батальонах, эскадронах и батареях была зачитана телеграмма главнокомандующего великого князя Николая Николаевича-Старшего. Он поздравлял «своё родное детище» — гвардию с мобилизацией и походом на Дунай.

Один из офицеров лейб-гвардии Гренадерского полка Гредякин оставил в своём «Дневнике» такие записи об убытии из столицы на Турецкую войну:

«21-го августа. Николаевская ж. д.

В воскресенье и для нашего полка наступила очередь проститься со всем дорогим и отдаться полной неизвестности своей будущности. Выступление из Петербурга проходило по-эшелонно, причём весь полк был разбит на шесть эшелонов; первый из них выступил в семь часов двадцать минут утра, а последний в пять часов вечера. В день выступления в полку состояло 54 офицера и 3350 штыков.

Так как мне приходилось отправиться с пятым эшелоном, выступившим в четыре часа десять минут дня, то я воспользовался свободным утром, чтобы сделать ещё кое-какие последние закупки и ими завершить мои сборы в поход.

Около трёх часов дня я отправился на станцию Николаевской железной дороги. При выходе из экипажа мы были поражены густою массою народа, провожавшую отъезжавших. Сам же вокзал и платформа были в буквальном смысле слова запружены родными и знакомыми, которыми гвардейские офицеры в большинстве случаев очень богаты.

Поезд тронулся в четыре часа десять минут дня.

Ещё после первого звонка хор музыки заиграл «полковой марш», но только что раздался третий, как музыка замолкла и наш знаменитый кларнетист Белицкий исполнил соло из романса «Помолись, милый друг, за меня». Мелодия этого романса, соединённая с последним свистком поезда и неумолкаемым прощальным «ура!», без сомнения, должна была произвести не особо приятное впечатление на остающихся родных и усилила и без того обильные и неизбежные в таких случаях слёзы.

Прощаясь с родными, большинство из нас выдержали характер, но грустное и очень тяжёлое чувство камнем легло на душу, когда все дорогие лица скрылись из наших глаз».

«22-го августа.

Продолжаем движение на Москву».

«23-го августа. Москва.

В Москву мы прибыли в пять часов сорок минут утра...

Люди размещены частью в Спасских, а частью в Покровских казармах, офицеры же в гостиницах. Наш эшелон разместили в гостинице Толмачева.

Сегодня утром, будучи в Покровских казармах, встретил командира полка, который на основании только что полученного им из действующей армии письма сообщил, что государь с нетерпением ждёт нас на театр военных действий и возлагает на гвардию все свои надежды.

Наши солдатики ведут себя примерно: пьяных почти не видно».

«24-го августа. Московско-Курская ж. д.

Из Москвы наш эшелон тронулся в пять часов дня, при отходе поезда не только платформа, но и вся местность, прилегающая к ней, были покрыты густыми толпами народа, провожавшими нас громкими «ура!».

«25-го августа.

Продолжаем движение на Курск.

На одной из промежуточных станций местные жители раздавали нашим солдатикам полубелый хлеб.

В Бастьеве мы встретились с санитарным поездом. В нём было много выздоравливающих, но были также безрукие, безногие и с обезображенными лицами.

Как офицеры, так и солдаты тотчас же бросились к своим пострадавшим товарищам, расспрашивали их о делах и желали скорейшего выздоровления; раненые в свою очередь желали нам благополучного возвращения на родину. Здесь в первый раз даже при самом поверхностном осмотре нам невольно бросилась в глаза замечательная заботливость и внимание к раненым, оказываемые им со стороны сестёр милосердия. В устройстве вагонов видна полная предусмотрительность: здесь на каждом шагу попадаются всевозможные приспособления для всех родов ран.

Это был один из санитарных поездов цесаревны. (Марии Фёдоровны, жены цесаревича Александра Александровича. — А. Ш.)

Когда тронулись наши товарищи, уже успевшие пролить свою кровь за Отечество, то мы провожали их «Полковым маршем» и громким «ура!».

«26-го августа. Курско-Киевская ж. д.

В Курск мы прибыли в час тридцать минут ночи. Нижних чинов разместили в деревне...»

* * *

Прибытие на театр войны первых эшелонов войск гвардии и гренадерского корпуса и появление румынской армии под Плевной позволяли русскому главнокомандующему начать против турок активные наступательные действия. В первой половине августа он сделал личный доклад императору Александру II о своих операционных планах:

   — Ваше величество, войска императорской гвардии, её 1-я пехотная дивизия, часть кавалерии уже вступили в Румынское княжество. На подходе гренадеры.

   — Значит, армия пополняется. Что она будет иметь в своих рядах к началу осени?

   — По расчётам моего штаба, 211 с половиной тысяч человек. Если, разумеется, мы не понесём заметных потерь.

   — А сколько сил привёл в Болгарию князь Карл Румынский?

   — Сейчас у него немногим более 30 тысяч войск. Они становятся на позицию в низовьях реки Вид, северо-западнее Плевны.

   — 30 тысяч? Это же едва ли не вся армия князя Карла. А чем тогда союзники держат Видинскую крепость?

   — На валашском берегу стоит румынский корпус силой в 8,5 тысячи человек. Турки в Видине опасаются его перехода через Дунай под самые крепостные стены.

   — У штаба армии есть сведения о численности султанских войск на Балканах?

   — Да, ваше величество. Более 315 тысяч человек вместе с ополчением и башибузуками.

   — А сколько из них воюет против нашей армии?

   — 207 тысяч на эти дни. Но резервы у турок близко. Это не из России подтягивать их за Дунай.

   — Значит, у нас с союзниками появилось небольшое превосходство в силах? Его следует поспешить реализовать.

   — Об этом, ваше величество, я хотел доложить вам.

   — Николай, я слушаю твои предложения.

   — Во-первых, я предлагаю усилить наш союз с князем Карлом Румынским.

   — Каким образом? Скажу по правде, его медлительность с переходом за Дунай и поведение его министров не улучшили моего отношения к властям Бухареста.

   — Но это было вчера, ваше величество. Сегодня румыны ставят батареи против Плевны уже не на своих задунайских берегах. Они намерены всерьёз воевать с Турцией.

   — Ещё бы не воевать. Тогда все их мечты о создании из Валахии и Молдавии королевства останутся пустым звуком.

   — Поэтому я и предлагаю создать вокруг Плевны осадное кольцо, то есть Западный союзнический отряд, которым будет начальствовать князь Карл. Но во главе его штаба будет стоять наш генерал-оперативник.

   — Думаю, что это вполне разумное решение. А согласится ли князь Карл на такую роль? Как ты думаешь?

   — Безусловно согласится, ваше величество. Ведь речь идёт о вхождении в европейскую историю.

   — Тогда кого мы можем предложить ему на место начальника штаба?

   — Такая кандидатура есть. Генерал от инфантерии Зотов Павел Дмитриевич, командир 4-го корпуса. У него самые прекрасные рекомендации.

   — С этой кандидатурой я согласен. Утверждаю Зотова в должности начальника штаба Западного отряда...

Князь Карл Румынский с благодарностью принял такое лестное для него предложение русской стороны. Возражений против назначения к нему начальником штаба осадных войск генерала Зотова он не имел. По этому поводу российский военный министр Милютин в дневниковых записях заметил следующее:

«Начальство над значительной частью армии и на важнейшем стратегическом пункте возлагается на иностранного принца, вовсе неопытного в военном деле, окружённого своими мелкими честолюбцами вроде полковника Сланичано, желающими разыграть исторические роли».

Начало серьёзного, то есть «по всей осадной науке» обложения Плевенской крепости, могло начаться только после её полной блокады. На эту тему в штаб-квартире главнокомандующего состоялось узкое совещание с участием всего трёх заинтересованных лиц, великого князя и двух главных штабистов русской Дунайской армии — генералов Непокойчицкого и Зотова. Разговор шёл о Ловче:

   — Смотрите, вот на карте город Ловча. Плевна рядом, она отгорожена от ловчинских турок только кавалерийскими заслонами, которые непроницаемыми сегодня назвать нельзя. Что скажете?

   — Ваше высочество, осады Плевны возможна только в том случае, если она будет изолирована от Ловчи. Это прямое сообщение Осман-паши с Сулейман-пашой.

   — Понятно, что перекрыть дорогу надо. Вопрос в том, как это надёжно сделать?

   — Можно перебросить из осадных войск бригаду пехоты с двумя-тремя батареями и перекрыть ловчинскую дорогу с обходными путями полевыми фортециями.

   — Это будет долгая история. Да и выдёргивать из осадного кольца целую пехотную бригаду с сильной артиллерией нам будет только во вред. Выход, на мой взгляд, у нас другой.

   — Какой, ваше высочество?

   — Надо взять Ловчу в ближайшие дни.

   — Такая операция сегодня нам по силам.

   — Что по силам, то нам с вами ясно. Надо поднять дух войск, вот о чём должна быть забота. Артур Адамович, доложите, что неприятель имеет в Ловче?

   — На сегодняшний день до восьми тысяч турок, из которых около трёх тысяч тысяч ополченцев и башибузуков. Всего восемь батальонов пехоты.

   — А артиллерия? Конница?

   — Лазутчики-болгары насчитали в городе у турок всего шесть пушек. Больше вряд ли наберётся. А регулярной кавалерии где-то с эскадрон. Не считая, разумеется, конных башибузуков.

   — Расположение турок у Ловчи нам известно?

   — Да, ваше высочество. На западном и восточном берегах реки Осмы в окопах сидят по три батальона пехоты с двумя-тремя пушками. Остальные войска в самом городе и на ближайших высотах западнее Ловчи.

   — Кто командует в Ловче?

   — Небезызвестный нам Рифат-паша.

   — Горные высоты к обороне подготовлены?

   — Да, ваше высочество. Гора под названием Рыжая — главный опорный пункт неприятеля. На одном из холмов на западном берегу Осмы выстроен большой редут с траншеями перед ним. Месяц времени Рифат-паша, как видите, зря не терял.

   — Это в бою будет видно. Я решил для взятия Ловчи отправить 2-ю пехотную дивизию светлейшего князя Имеретинского Александра Константиновича. А потом влить дивизию в осадные войска.

   — Извините, ваше высочество, но у нас есть более решительные начальники дивизии. Имеретинский, при всём уважении к его светлости, может не проявить характера в трудную минуту.

   — Согласен. Но его дивизию, смотрите вот на карту, удобнее всего послать по дороге на Ловчу. А решительного человека я светлейшему князю даю.

   — Кого же? Скорее всего, генерала Скобелева?

   — Да, Михаила Дмитриевича. После второго плевенского штурма он словно заворожил своим бесстрашием и везением всю нашу армию.

* * *

Генерал-адъютант Имеретинский возглавил отряд, основу которого составила его 2-я пехотная дивизия. Николай Николаевич-Старший приказал создать сильную группировку, способную взять Ловчу без всякой затяжки времени, чтобы лишить турок возможности подтянуть к городу резервы. Имеретинский получил под своё начальство 22 тысячи человек: 25 пехотных батальонов, кавалерийский эскадрон, 14 казачьих сотен, два взвода сапёр и 98 орудий.

Главнокомандующий ставил такие задачи: за 20-22 августа овладеть Ловчей, после её занятия оставить в городе гарнизоном сил до бригады, а с остальными двинуться к Плевне, поступив там в распоряжение князя Карла Румынского.

Операция была разработана в армейской штаб-квартире. Главный удар наносился по городу через Рыжую гору, после чего следовало отрезать засевшим здесь туркам путь к отступлению за реку Осму. На левом неприятельском фланге демонстративную атаку вела правая колонна генерал-майора Добровольского силой в 4 пехотных батальона с 20 полевыми орудиями. Она должна была отвлечь на себя внимание Рифат-паши от Рыжей горы.

Главный же удар по укреплениям этой высоты наносила левая колонна генерал-майора Скобелева, состоявшая из 10 батальонов пехоты, кавалерийского эскадрона, двух казачьих сотен и 56 орудий. За скобелевской колонной следовал общий резерв генерал-майора Энгмана — 11 батальонов пехоты и 16 орудий. К северу наступала Кавказская казачья бригада полковника Тутомлина (10 сотен при 6 орудиях), с юга поиск неприятеля вели две казачьи сотни.

Первой должна была наносить удар колонна Скобелева, поскольку Добровольский мог пойти вперёд без больших потерь только после взятия Рыжей горы. Атака Ловчи началась в 5 часов утра 22 августа артиллерийской канонадой из 68 орудий. Однако двинувшаяся было вперёд колонна Добровольского попала под сильный ружейный огонь, понесла урон в людях и была контратакована вражеской пехотой. Штыковым контрударом русские отбросили турок назад.

Атака двух штурмовых колонн имела в итоге успех: батальоны Рифат-паши были отброшены на левый берег реки Осмы и в сам город. Около 12 часов дня русская пехота с распущенными знамёнами и при поддержке артиллерии атаковала Ловчу. К этому времени пала оборона Рыжей горы. Неприятель в беспорядке оставил город, отойдя на укреплённую позицию севернее его.

Атака последних ловчинских укреплений началась около 14 часов дня. Особенно упорными оказались схватки за редут и рощу у мельницы. Здесь отличились под командованием Скобелева пехотные полки Калужский, Либавский и Ревельский. Когда турки обратились в бегство с поля боя, их до наступления темноты преследовали сотни Кавказской казачьей бригады.

В армейскую штаб-квартиру победное известие из освобождённой Ловчи пришло только на следующий день. Посланный генералом Имеретинским офицер с казачьим конвоем скакал всю ночь. Адъютант главнокомандующего полковник Михаил Газенкамф записал в своём дневнике:

«...Получено радостное известие о взятии Ловчи вчера: из полученных пока известий видно, что дело было ведено с толком и энергией».

Схватка за Ловчу дорого обошлась и туркам, и русским. Первые только убитыми потеряли более двух тысяч человек. Общие потери вторых составили 1700 человек. Штурм был интересен для развития тактики полевого боя тем, что русская пехота атаковала неприятеля перебежками, чего не было ни в одном воинском уставе того времени.

Николай Николаевич-Старший, докладывая на следующий день императору Александру II об исходе ловчинского дела, среди прочего заметил:

— Наш солдат, к сожалению, сам ищет лучшие способы для атаки турецких укреплений. Солдат, а не его начальники.

   — Ловча что-то новое показала в тактике пехотного боя?

   — Ваше величество, скобелевские нижние чины за Осмой шли на турок перебежками. Не цепью и не колоннами.

   — Вы считаете, что это было нарушением устава пехотного строя?

   — Да, ваше величество. Так солдат 2-й дивизии ходить в атаку не учили.

   — Тогда кто их научил так воевать под Ловчей? Скобелев?

   — Нет, генерал Скобелев это дело только подметил и мешать бойцам того же Калужского полка не стал. Солдаты сами определили, как можно меньше людей в бою терять.

   — Значит, надо записать такое дело в наших воинских уставах. Если нам его солдат подсказывает...

Бой за город Ловчу не стал каким-то рядовым эпизодом той войны. Осман-паша, получив донесение о том, что русские подступили к этому городу, сразу понял всю опасность такого хода противника для Плевенской крепости: она отрезалась от Южной армии Сулейман-паши, сосредоточенной перед Шипкой. Плевенский гарнизон после падения Ловчи терял и последний, достаточно надёжный путь к отступлению в Балканы.

22 августа Осман-паша вознамерился было прийти на помощь отряду Рифат-паши. Он вывел за стены Плевенской крепости на вылазку 18 батальонов пехоты (около 12 тысяч человек). Чтобы прорваться к Ловче, турки атаковали позиции русского 4-го армейского корпуса генерала Зотова, но были отражены прежде всего пушечным огнём.

Этот бой под стенами Плевны при всей своей удачливости наводил Николая Николаевича-Старшего на грустные размышления. Ни Зотов, ни в первую очередь генерал Криденер не предприняли мер, чтобы разгромить немалую часть плевенского гарнизона в полевом бою.

То есть не проявили разумной инициативы. Когда полки Зотова отражали лобовые атаки вражеской пехоты, и армейский корпус Криденера безучастно наблюдал за ходом событий. Приди он в атакующее движение, и Осман-паше пришлось бы уводить обратно в Плевну далеко не всех ходивших на вылазку.

Раздосадованный великий князь после трудного разговора с императором Александром II не удержался, чтобы не поделиться грустными мыслями со своим любимым адъютантом полковником Дмитрием Скалоном:

   — Ты знаешь, государь недоволен вчерашним боем. Это, должно быть, военный министр, который не любит Зотова, ему наговорил. Его упрекают, зачем он только отразил нападение, но не перешёл затем в наступление.

   — Надо Бога благодарить, ваше высочество, что Зотов не увлёкся! — воскликнул Скалой.

   — Именно, — подтвердил великий князь, — ведь в чём тут дело? Очевидно, турки щупали везде, чтобы узнать всё про нас. Они знали, что на Шипке было стянуто достаточное количество войск для отражения Сулеймана и что мы ждём подкреплений.

   — Верно, ваше высочество. Мы уже столько турецких лазутчиков из Плевны переловили, что и не счесть.

   — Вот то-то и оно, Скалой, что турки нас разведывали. Если бы они сделали серьёзное нападение из Плевны, то вывели бы все свои войска.

   — Ваше высочество, искусство ведь в том и состоит, чтобы при такой рекогносцировке неприятеля не обнаружить свои силы. Оттого и хорошо, что Зотов развернул только четыре полка.

   — То корпусной наш командир поостерёгся. Молодец.

   — А если бы, перейдя в решительное наступление, турки навели бы Зотова на свои укрепления?

   — Поди повоюй тут с двух сторон!

   — Когда вы говорили с государем?

   — Я не говорил. Государь передал мне с Николаем Михайловичем Лейхтенбергским, что очень недоволен действиями Зотова.

   — А военный министр знает, что вы хотите предпринять?

   — Нет, никто не знает, кроме государя.

   — Так объясните же, ваше высочество, его величеству ваше мнение о Зотове.

В это время к главнокомандующему, беседовавшему со своим адъютантом, подошёл начальник армейского штаба Непокойчицкий.

   — Послушайте, вот Зотов молодец! Он очень хорошо вчера в бою сделал, не раскрыв своих сил туркам.

   — В императорской квартире нет ни малейшего понятия о военномделе, Артур Адамович, — вздохнул великий князь.

   — Так нельзя. Пускай тогда они сами начальствуют над армией.

   — Я скажу государю, что если они критикуют все мои действия, то пускай меня сменяют. Я ничуть не обижусь. И если я оказался неспособным, то готов сейчас же уйти без малейшей обиды...

В дневнике военного министра Милютина появилась такая запись о событиях 22 августа:

«Таким образом, и на этот раз, когда неприятель осмелился наткнуться с 25-ю тысячами на наши два корпуса, наши стратеги не умели воспользоваться благоприятным случаем побить противника, а удовольствовались тем, что отбили его нападение».

Великий князь про тот осадный день впоследствии, когда разбирались плевенские события, скажет:

   — Вылазку Осман-паши на Ловчу решила артиллерия. Зотов на контратакующие удары в штыки не пошёл...

   — Генерал Криденер мог вклиниться колонной между вылазными войсками турок и самой Плевной, но на такое доблестное дело не решился...

   — Турки тогда ещё не завершили своих фортификационных дел в Плевне: наши могли бы ворваться в крепость, преследуя отступавшего Осман-пашу. Но не рискнули пойти на такое молодецкое дело...

   — Конечно, среди нашего генералитета под Плевной Александра Васильевича в тот день не виделось.

Но должен же в командирах присутствовать на войне суворовский дух. Нижние чины-то им обладали...

— Скобелев 22 августа молодцом смотрелся под Ловчей. Но второго Скобелева в двух осадных корпусах тогда, к сожалению, не нашлось...

Взятая русским оружием Ловча «перевернула» всю картину осадной жизни вокруг неприятельской крепости и засевшей в ней армии Осман-паши. Теперь речь шла не о блокаде Плевны, а о её «правильной» осаде. К туркам уже не могла прийти какая-нибудь действенная помощь, и Осман-паша теперь рассчитывал только на наличные силы и запасы, на дух войск и на собственную стойкость.

* * *

Главнокомандующий старался разрешить судьбу осаждённой Плевны. По его приказу к ней из Горного Студня выступила 1-я гвардейская пехотная дивизия. Николай Николаевич очень надеялся на неё, зная среди преображенцев, семёновцев, измайловцев, егерей поимённо едва ли не всех офицеров и немалое число старослужащих нижних чинов.

Вслед за 1-й дивизией должна была выступить к Плевне и 2-я гвардейская пехотная дивизия, тоже все её четыре полка — лейб-гвардии Гренадерский, Московский, Павловский и Финляндский. Они прибыли в осадный лагерь 5 октября.

Теперь предстояло решить вопрос, кому командовать собираемым в один кулак гвардейским корпусом. Когда великий князь запросил об этом императора Александра II, то получил такой ответ:

   — Наследника-цесаревича и великого князя Владимира Александровича снимать с их мест, думаю, сейчас не следует. Будем думать, кому вверить корпус гвардии...

   — Считаю, ваше величество, что лучше кандидатуры, чем Гурко Иосиф Владимирович, у нас сейчас здесь нет.

   — Пока никого назначать не будем. Подождём, пока генерал Гурко приведёт из Санкт-Петербурга под Плевну свою 2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию. А там будет видно...

Забегая вперёд, можно сказать, что Русско-турецкая война 1877—1878 годов на Балканах выдвинула будущего генерал-фельдмаршала Ромейко-Гурко в плеяду знаменитых полководцев старой России. Слава военного вождя к нему пришла после того, как он стал во главе императорской гвардии...

Во время очередной поездки в Порадим к князю Карлу Румынскому главнокомандующий заметил на биваке одного из Донских казачьих полков, шедшего к Плевне, мальчика, одетого по форме и с ружьём в его рост. Великий князь подозвал к себе казачка и спросил:

   — Как тебя звать?

   — Казак Попов Иван, ваше превосходительство.

   — Сколько тебе лет от роду будет, Иван?

   — Тринадцать на войне исполнилось, господин генерал.

   — А как ты на войну-то попал?

   — С отцом конным походом с Дону пришли.

   — А почему отец тебя, недоросля, дома в станице не оставил, а взял с собой?

   — Отец стал вдовый, значит, я без матери. Вот он и взял меня в свой полк. Полковник отцовскую просьбу уважил. Не отказал старшему уряднику Попову.

   — Но ты же сейчас не в отцовском полку будешь? Как такое случилось?

   — Дорогой сюда отстал от своего полка, вот и взял меня к себе другой казачий полк. Тоже с Дона пришёл на войну.

   — А почему отца разыскивать не стал?

   — Командир нового полка письмо послал в отцовский полк. Так, мол, и так, нашёлся сын-казачок старшего урядника Попова.

   — Ответ пришёл?

   — Пришёл с неделю назад. Отца убило. Один я остался. В полку мой дом теперь.

Николай Николаевич-Старший был участлив к судьбам других людей. Понимал, что мальчишке-казачку на войне не место. Он вызвал к себе полкового командира и сказал:

   — Ивана возьму к себе. При первом случае отправлю его с оказией в Петербург. А там за свой счёт помещу в какую-нибудь школу. Пусть, коли круглой сиротой остался, учится.

   — Ваше высочество, казачка хотел взять к себе один из флигель-адъютантов румынского князя Карла.

   — И что Иван, на то согласие уже дал?

   — Он отказался, ваше высочество. Сказал, что дом теперь для него полк.

Великий князь велел позвать мальчика.

   — Скажи, Иван, поедешь со мной в штаб, а потом учиться в школу, в Петербург?

   — Если господин генерал позволит, я в полку останусь. В том, что меня приютил, когда я потерялся. И в казачью форму переодел.

   — Коли так, воля твоя, казак Иван Попов. Но если что, приходи ко мне с просьбой. Я тебя помнить буду.

   — Премного благодарен, ваше высочество. Только после войны на Дон хочу возвратиться, в мою станицу.

   — Удачи тебе, казачок...

* * *

Ловча стала своеобразной предысторией «третьей Плевны». После взятия этого важного по местонахождению города вопрос о новом штурме вражеской крепости был решён. Российский глава Военного ведомства Милютин записал по этому поводу:

«...На сей раз по крайней мере не было ребяческих ликований; на успех под Ловчей смотрят как на предисловие предстоящего гораздо более серьёзного дела против главных сил Осман-паши под Плевной...»

Третий (и последний) штурм Плевенской крепости стал делом решённым. К концу августа под ней было сосредоточено 52 тысячи русских войск при 316 орудиях, румынских войск — 32 тысячи человек при 108 орудиях. Всё войско состояло из 84 тысяч человек при 424 орудиях. Правда, среди них осадных пушек крупного калибра оказалось крайне мало.

Осаждённая армия Осман-паши насчитывала 32,5 тысячи человек при 70 орудиях. Казалось бы, осаждённые турки во всём проигрывали союзным русско-румынским войскам. Но к тому времени фортификационный пояс вокруг Плевны имел уже почти законченный вид. Умело возведённая система сильных редутов и траншей позволяла простреливать подступы к ним перекрёстным ружейным и пушечным огнём.

На этот раз организаторы штурма не забыли об артиллерии. Бомбардировка вражеских позиций могла заметно снизить способность осаждённых защищаться. Но виделось и другое: огнём полевых пушек разрушить огромные земляные редуты было невозможно. Для их разрушения орудий соответствующих калибров и снарядов к ним русская армия под Плевной не имела.

Однако ни великий князь Николай Николаевич-Старший, ни высший генералитет союзных войск это в расчёт принимать не стали. На артиллерию в ходе третьего приступа возлагались следующие задачи:

«Выставить сильную артиллерию, в том числе и 20 осадных орудий, и произвести предварительно атаки пехотою, продолжительное обстреливание неприятельских укреплений, производя вместе с тем постепенное приближение к неприятельской позиции пехоты, поддерживая оное выдвиганием на ближайшие дистанции массы полевой артиллерии и, разгромив окончательно неприятельские укрепления и артиллерию массою наших артиллерийских снарядов, атаковать затем пехотою».

События «третьей Плевны» показали, насколько далёк от жизни оказался план использования всего лишь 130 (?!) из более чем 400 орудийных стволов. Артиллерийская подготовка продолжалась четыре дня (с 26 по 29 августа включительно), но своей цели она не достигла.

О том, как в штабе великого князя Николая Николаевича-Старшего шла подготовка к приступу, свидетельствуют мемуарные записи Газенкампфа, правдивые по своему содержанию и беспристрастные по сути:

«Сегодня, 29 августа, идёт четвёртый день бомбардирования Плевны...

Великий князь вместе с нами прошёл пешком вперёд шагов на пятьсот—шестьсот и, выбрав удобное местечко, уселся на траве наблюдать в бинокль турецкие укрепления и действия нашего левого фланга (войска князя Имеретинского и Скобелева), отделённого от нас глубокою, но довольно пологою лощиной.

Ясно было видно, что самый ожесточённый огонь был направлен именно против нашего левого фланга, что и вполне понятно: войска Скобелева всего ближе к самому чувствительному месту, то есть к пути отступления неприятеля. Гранаты так и летели мимо нас и через наши головы: большая часть их разрывалась шагах в 150—300 вправо и влево от нас.

При этой обстановке Новицкий (начальник штаба 4-го армейского корпуса, полковник. — А. Ш.) читал великому князю проект диспозиции штурма на 30 августа...

Великому князю очень не понравилось, что штурм назначен так поздно — в четыре часа дня. Новицкий объяснял, что это предположено с умыслом: легче будет удержать за собою занятые позиции, когда смеркнется. Великий князь велел, однако, назначить часом раньше — в три часа. Но и это слишком поздно.

Впрочем, главный недостаток диспозиции не в этом, а в назначении общей атаки по всему Южному фронту, и сверх того — на Гривицкий редут. При предварительном обсуждении было решено вести главную атаку только на крайнем левом фланге, то есть бить в самое чувствительное место.

Несмотря на это решение, не раз повторенное... в диспозиции назначена общая атака, и ни великий князь, ни Непокойчицкий ничего против этого не возразили. Следовательно — так оно и сделается...»

Ни один из вражеских редутов артиллерийским огнём разрушить так и не удалось. С началом бомбардировки каждый раз гарнизон уходил из укрепления и ближних траншей в тыл, оставляя на позиции только многочисленных часовых. С наступлением темноты, когда артиллерийский огонь прекращался, турки возвращались назад и к утру успевали исправить все полученные разрушения.

Ещё до начала штурма союзники постарались приблизиться к главной вражеской позиции. Румыны неожиданной атакой захватили передовую траншею у Гривицы. А русские заняли два гребня Зелёных гор на южных подступах к Плевне. Генерал Лошкарёв со своей кавалерией с запада заметно приблизился к укреплённому лагерю Осман-паши у Плевны. Турки попытались контратаками отбросить русских на исходные позиции, но успеха не имели.

Четырёхдневная бомбардировка Плевенской крепости привела к огромному расходу артиллерийских снарядов, больших запасов которых в Дунайской армии накоплено не было. Милютин писал:

«Хотя наши батареи продвигались вперёд и действуют вообще удачно, однако ж положительного результата ещё не заметно, а между тем начальник артиллерии князь Масальский уже жалуется на неумеренное расходование зарядов и затруднительность своевременного их пополнения. Летучие и подвижные парки едва успевают подвозить».

Проблема наличности артиллерийского боезапаса едва не повлекла за собой изменение сроков проведения «третьей Плевны». За два дня до штурма командир 4-го армейского корпуса генерал Зотов на совещании у главнокомандующего заявил:

   — Ваше высочество, на мой взгляд, нам не стоит особенно торопиться со штурмом вражеского лагеря в Плевне.

   — Почему, Павел Дмитриевич?

   — Надо терпеливо дать артиллерии делать дело разрушения преград и материальной дезорганизации обороняющегося неприятеля.

   — Тогда давайте послушаем начальника артиллерии армии князя Масальского.

   — Ваше высочество, когда я был начальником артиллерии Варшавского и столичного военных округов, мы делали расчёты разрушения огнём из пушек таких фортификационных сооружений, какие турки соорудили в Плевне. Эти расчёты и были положены в определения нынешнего артиллерийского огня.

   — Расчёты расчётами, Николай Фёдорович, но ведь от огня наших и румынских орудий ни один из плевенских редутов ещё не обвалился до основания и не завалил собой ров перед ним. Как же так получается?

   — Редуты возводились из рыхлой зе1уцш. Снаряд взрывается в ней и при взрыве большой воронки не образует. Турки за ночь такие воронки вновь засыпают землёй.

   — Где же тогда выход?

   — Думается, надо продлить сроки бомбардировки.

   — Но у нас, как вы уже мне докладывали письменным рапортом, лимит боеприпасов строго ограничен.

   — Точно так и есть, ваше высочество. Половина артиллерийских транспортов уже пуста.

   — А сколько артиллерийских зарядов на подходе от Дуная?

   — Намного меньше, чем требует бомбардировка Плевны. Сами понимаете, снаряды везут к Зимнице и от Систово сюда на бычьих упряжках. А это очень долго.

   — Значит вы, Николай Фёдорович, настаиваете на отсрочке приступа из-за ограниченности запасов артиллерийских зарядов?

   — Да, ваше высочество.

   — Мы этого сделать не можем. Войска истомились в ожидании настоящего дела. Но силу огня наших батарей, думается, за эти дни подправить можно и без увеличения подвоза снарядов.

   — Каким образом, ваше высочество?

   — Я прикажу сегодня же подводить орудия ближе к неприятелю, где местность дозволяет. И продолжать артиллерийский бой с более близких позиций ещё день, два, три...

* * *

Перед третьим штурмом Плевненская крепость была охвачена с севера, востока и юга. С запада она лишь блокировалась, хотя и с большой степенью надёжности, заслонами конницы. Разделительной линией для сторон на западе являлась река Вид. Турки имели здесь только предмостные укрепления.

Румынские войска составляли правое крыло осадной позиции. Князь Карл поставил на передовой к северу и северо-востоку от Гривицы 3-ю и 4-ю пехотные дивизии, держа 2-ю дивизию в резерве. Обстрел турецких укреплений у Гривицы вело 36 румынских орудий крупных калибров.

Русский 9-й армейский корпус генерала Криденера занимал позицию в центре осадной позиции, между деревнями Гривица и Радишево. 4-й армейский корпус генерала Зотова располагался левее, но тоже в центре, между Радишево и Тученицким ручьём. Левофланговым был отряд князя Имеретинского, который занимал участок между Тученицким ручьём и селением Кришин.

Западный союзный отряд в «третьей Плевне» представлял общий резерв, хотя и не столь значительный. Он состоял из трёх пехотных и гусарского полков, четырёх батарей полевой артиллерии. Резерв расположили позади 4-го корпуса южнее Радишево.

Перед самым штурмом Николай Николаевич-Старший, на правах императорского главнокомандующего, довёл до командиров корпусов, начальников дивизий, бригад и отрядов русской и румынской армий диспозицию штурма Плевны:

   — Дивизии его сиятельства князя Карла ведут атаку Гривицких редутов, имея цель захватить их у турок. Для содействия им мною выделяется 1-я бригада 5-й пехотной дивизии корпуса генерала Криденера.

   — 4-й корпус генерала Зотова атакует Плевну с юго-восточного направления. Основные усилия сосредотачиваются здесь на взятии редута Омар-бей-табия.

   — С юга Плевну атакует отряд генерала Скобелева.

Ему под командование выделяется часть отряда князя Имеретинского.

   — Начало штурма мною назначено на 15 часов 30 августа...

После этого начальник артиллерии Дунайской армии генерал-лейтенант князь Масальский доложил, как в день штурма спланирована артиллерийская подготовка. Она состояла из трёх огневых налётов на вражеские позиции, которые предстояло атаковать:

   — С рассветом со всех батарей открыть самый усиленный огонь по неприятельским укреплениям и продолжать его до 9 часов утра.

   — В 9 часов одновременно прекратить всякую стрельбу по неприятелю.

   — В 11 часов дня вновь открыть усиленный артиллерийский огонь и продолжать его до часу пополудни.

   — С часа до 2,5 часов опять прекратить огонь на всех батареях.

   — В 2,5 часа вновь начать усиленную канонаду, прекращая её только на тех батареях, действию которых могут воспрепятствовать наступающие войска.

...По истечении тех военных лет исследователей поражают два обстоятельства, которые в силу разных причин проигнорировал великий князь Николай Романов, военный вождь, наделённый старшим венценосным братом всей полнотой власти главнокомандующего.

Первое. У Османа-паши были действительно умелые инженеры-фортификаторы. Они сумели создать вполне законченную систему крепостной обороны Плевны и укреплённого лагеря турецкой армии под этим городом. На северной стороне расположились редуты: Опонецкие (они не атаковывались), Гривицкие № 1 и № 2 (Канлытабия и Баш-табия) и Сулейман.

На восточной стороне встали редуты: шестиугольный Чорум-табия (Кара-агач), прямоугольный Ибрагим-бей-табия, квадратный Араб-табия и люнет Отуф-паша-табия.

Больше всего укреплений было выстроено на самой опасной для осаждённых стороне крепостного обвода — южной. Здесь встали редуты: квадратный Омар-бей-табия (Юзгад), Иштиат-табия, Исса-ага и Каванлык (они будут названы Скобелевскими редутами № 1 и № 2), Юнус-бей-табия, Талаат-бей-табия, Милас-табия и Баглар-баши.

На западной же стороне Плевны редутов не было. Если там и шли линии траншей за рекой Вид с мостом через неё, то всё равно это была слабейшая сторона крепостного обвода. И в ходе третьего штурма Плевны она... не атаковывалась. Удар союзники наносили там, где было... всего труднее ворваться во вражескую крепость. А трудности были связаны прежде всего с людскими потерями.

Второе. Август стоял сухим и жарким. Но всю ночь на 30 августа и в первой половине штурмового дня шёл дождь. Почва размокла, видимость оставляла желать много лучшего. По всем канонам тактики той эпохи приступ следовало отложить, о чём великому князю и было сказано начальником армейского штаба генералом Непокойчицким:

   — Ваше высочество, с передовой докладывают, что к рассвету поле перед Плевной превратилось в грязь. Лошади оступаются. За полверсты уже ничего не видно.

   — Артур Адамович, о чём вы говорите?

   — Я предлагаю перенести штурм дня на два-три, пока почва и дороги не подсохнут для движения пехоты, ваше высочество.

   — Отменить сегодня приступ может только государь.

   — Тогда надо объяснить ему про наши погодные условия. Ведь люди, пока дойдут до редутов, выдохнутся.

   — Я не могу обратиться к государю с предложением переноса дня штурма, Артур Адамович.

   — Почему, ваше высочество? Вы же главнокомандующий, вам и карты в руки.

   — Дело в том, что штурм назначен на день 30 августа, а не какой другой. Вы же знаете, чей этот день?

   — Да, знаю. 30 августа — день царских именин. Праздничный день для нас.

— Вот-вот. В день именин мы и должны преподнести государю императору желанный подарок — крепость Плевну...

Бомбардировка Плевенской крепости началась, как и было намечено, в 6 часов утра. Густой туман застилал боле битвы, и артиллерийские наблюдатели не смогли корректировать огонь батарей. То есть огневые налёты на вражеские укрепления не достигли своей цели. В ясную погоду эффективность артиллерийского огня, вне всякого сомнения, была бы иной. Очевидец писал:

«Наступил несчастный день 30 августа. Отвратительная погода с мелким, беспрерывно моросящим дождём и туманом затягивала все окрестности угрюмым серым покровом, сообщавшим всему кругом тяжёлый сумрачный колорит; так и вспоминалось гадкое октябрьское ненастье Петербурга, в самое дурное его время.

На небе висели свинцовые, гнетущие душу тучи; по земле стлался туман, с которым смешивался не разгоняемый движением воздуха дым орудийных выстрелов; на батареях не было сухого места, всё намокло, липкая почва развороченного грунта приставала к сапогам целыми пластами, пронизывающая насквозь сырость пропитывала всю одежду...

Артиллерийская стрельба, поставленная под Плевной и без того вообще в крайне неблагоприятные условия, подпадала при подобной обстановке ещё под более невыгодные обстоятельства, когда даже самые цели едва можно было различить среди окутавшего всё кругом ненастья...»

Румынская пехота трижды атаковала два Гривицких редута, отстоявших друг от друга на 400 метров. Каждый раз атакующие попадали под частый перекрёстный огонь, несли потери, залегали и отходили назад, на безопасное расстояние.

Только четвёртый приступ закончился успехом: румыны вместе с подошедшей русской пехотной бригадой генерал-майора Родионова (17-й Архангелогородский и 18-й Вологодский полки) взяли Гривицкий редут № 1. Турки бежали, бросив несколько пушек и два знамени. Русские полки поддержало в той победной атаке только несколько румынских батальонов.

Придя в себя, турки провели сильную контратаку, которую удалось отбить. Союзники, словно удовлетворившись взятием одного из Гривицких редутов, в тот день не стали помышлять о повторном штурме соседнего редута, расположенного к северу. Милютин писал в мемуарах:

«Гривицкий редут остался за нами, но турки успели возвести против него новые укрепления, тогда как наши, засев в редут, во весь день ничего не сделали, чтобы прочно в нём утвердиться, и даже не ввезли в него артиллерии».

«Третья Плевна» обошлась румынам так: 793 человека убитых и 1182 раненых. Потери могли быть более значительными, но упорства в борьбе за Гривицкий редут № 2 показано не было. Пехотная бригада генерал-майора Родионова потеряла ранеными 20 офицеров и 782 нижних чина. В двух её полках было убито (и пропало без вести) 229 рядовых.

На центральном участке схватка разгорелась за редут Омар-бей-табия. На штурм его бросался полк за полком. В итоге атакующие, потеряв около 4,5 тысячи человек, отошли на исходные позиции.

Артиллерия и здесь, как потом отметил великий князь Николай Николаевич-Старший, «себя не показала». Даже свою главную цель — редут Омар-бей-табия — разрушить она не смогла.

* * *

В ходе «третьей Плевны» наиболее впечатляющие события развивались на южном участке крепостного обвода. Там наступал отряд генерал-майора Скобелева. Но прежде чем выйти к редутам Каванлык и Исса-ага, требовалось сбить турок с третьего гребня Зелёных гор. В 10 часов утра их оттуда прогнали.

Задача, стоявшая перед Скобелевым, смотрелась очевидцам тех событий крайне сложной по исполнению. В их записках говорилось:

«Для того чтобы достигнуть Скобелевских редутов, атакующим войскам предстояло спуститься по пологому, покрытому виноградниками северному скату третьего гребня в лощину, по которой в обрывистых, труднодоступных для артиллерии берегах протекал Зеленогорский ручей. Через этот ручей был устроен всего только один, очень непрочный, мостик.

Перейдя Зеленогорский ручей, нужно было на протяжении около ста сажен подниматься по очень крутому скату на высоту, где были расположены турецкие укрепления. Последние состояли из двух, сильной профили, редутов — Скобелевского № 1 (Каванлык) и Скобелевского № 2 (Исса-ага), соединённых между собою глубокою траншеей, и из линии стрелковых ровиков, вырытых впереди на скате.

От редута № 1 шёл в северном направлении траншейный ход сообщения, выходивший на дорогу из главного лагеря к редуту Баглар-баши...»

Скобелев повёл атаку тремя эшелонами. Первый состоял из двух пехотных полков — Владимирского и Суздальского. Их роты, неся большой урон от вражеского огня, вынужденно залегли у Зеленогорского ручья. Чтобы возобновить атаку, Скобелев ввёл в бой второй эшелон — пехотный Ревельский полк. Однако наступавшим пришлось вновь залечь под пулями и картечью, которые сыпались на них с редутов и траншеи.

Только ввод в дело третьего эшелона — пехотного Либавского полка и двух стрелковых батальонов — позволил русским сойтись с неприятелем врукопашную. В эти критические минуты боя среди солдат верхом на белом коне появился генерал Скобелев, тем самым воодушевив своих бойцов:

— Вперёд, ребята! Вперёд!..

Безвестный стрелок 3-й бригады оставил рассказ о том, как начиналась атака «Скобелевских редутов»:

«...Чуть стало светлеть, мы поднялись и двинулись к Зелёным горам, где канонада усиливалась. Прошли шоссе, изрытое гранатами, и спустились в лощину перед Зелёными горами. Генерал Скобелев вчера взял первый гребень и теперь там стоял с частью отряда. Мы пошли в сферу пуль, то и дело они посвистывали около нас, несколько человек уже ранило. Бой разгорался, со всех сторон гудели орудия. Нас остановили в лощине и приказали лечь, мимо пронесли уже несколько раненых из передовых частей. Бешеная ружейная стрельба, всё учащаясь, обратилась в непрерывный вой, отдельных звуков не было возможности уловить, пули целыми тучами проносились над нами, этот ад продолжался целые часы, как будто гигантская машина, заведённая невидимой рукой и посылавшая тысячи смертей. Вот ещё два батальона двинули вперёд, и нас придвинули ближе к гребню.

Вдруг среди этого хаоса раздался барабанный бой к атаке, и спустя несколько минут музыка заиграла марш. Торжественные звуки стройно лились и ободряли нас всех, мы жадно прислушивались к ним, зная, что в это время передние батальоны идут на штурм, а мы лёжа крестились и говорили:

   — Господи, помоги им!

Чуткое ухо силилось уловить победный крик «ура!», но его всё не было; вот около нас проскакала вперёд батарея, сильные кони вырывали орудия, врезавшиеся колёсами в рыхлую землю виноградника. Но что такое? Музыка вдруг как-то сфальшивила, издала несколько отрывистых звуков и оборвалась, барабаны тоже не были слышны, только где-то один что-то бил; как-то тоскливо сделалось: значит, неудача.

Но вот надежда: генерал Скобелев подскакал с казачьим конвоем, светлый и радостный, как день.

   — Ребята, — сказал он, — сегодня именины нашего государя, вон с той горы он смотрит на вас, надо его порадовать сегодня, победа нам нужна, её ждёт вся Россия.

Оглушительное «ура!» было ответом, генерал поскакал вперёд, солдаты его крестили. Недолго мы здесь лежали, прискакал адъютант и передал приказание двинуться нам на штурм редутов; мы встали и пошли; я с ротой опять был в первой линии. Взойдя на гребень, вот что мы увидели: возвышенность, на которой мы находились, спускалась к маленькому ручейку и затем полого подымалась на совершенно чистую гору, увенчанную двумя большими редутами.

В этой долине смерти уже тысячи раненых лежали, шли, ползли; за разными прикрытиями сидели стрелки и стреляли. Турецкие редуты изрыгали смерть, их почти не было видно за дымом и огнём, тысячи гранат бороздили долину, кажется, её нельзя было пройти, а между тем мы шли быстро и стройно.

Едва мы спустились вниз, как гранаты и пули стали вырывать у нас целые ряды; мы шли, а за нами оставался след убитых и раненых...»

Всё-таки атакующие прорвались через заградительный огонь к редутам, сперва к Каванлыку, затем к Исса-ага. С первых до последних минут генерал-майор Скобелев демонстрировал своим бойцам и врагам полнейшее бесстрашие. Будущий военный министр России Куропаткин писал:

«Генерал Скобелев, добравшись до редута, скатился с лошадью в ров, высвободился из-под неё и из числа первых ворвался в редут...»

В 16 часов 30 минут пал редут Каванлык. В 18 часов русские с боем взяли соседний редут Исса-ага. Поскольку оба укрепления стояли на юго-западной окраине самой Плевны, то теперь путь в неё штурмующим был открыт.

Когда о том доложили главнокомандующему, он сказал:

— Поздно. На других участках наши уже отошли. Надо постараться удержать за собой взятые редуты...

С рассветом 31 августа турецкая пехота пошла в атаки на Скобелевские редуты. Около 16 часов, под вечер, Осман-паша приказал начать пятую по счёту атаку редутов, захваченных русскими у Зелёных гор: «неприятель двинулся в атаку несколькими линиями густых колонн». К тому часу у Скобелева, руководившего боем, в резерве оставалось только 1300 штыков недавно подошедшего пехотного Шуйского полка.

Не получая подкреплений, гарнизоны Каванлыка и Исса-аги отошли на Зелёные горы, унося с собой раненых. Они уходили со «смертоносной горы» под прикрытием ружейного огня пехотного Шуйского полка и 24 орудий, занимавших позицию на втором гребне Зелёных гор. Очевидцы писали:

«В сегодняшнее утро за Тученицким оврагом разыгрался эпилог вчерашней драмы; горсть храбрецов Скобелева делала последние отчаянные усилия, отбиваясь в занятых редутах от масс наседавшего неприятеля и — что всего грустнее — отбивалась на глазах всей нашей армии, от которой вместе с тем не могла получить никакой помощи...»

«Тонким образом, поздно вечером выяснилось, что геройские усилия Скобелева на левом фланге остались бесплодными. А между тем если бы вчера не было совершенно ненужных атак на смежном с ним южном фронте, то сохранившимися свежими и соседними войсками можно было бы поддержать Скобелева и отстоять занятую им позицию. А удержаться на ней значило бы заставить турок уйти из Плевны за реку Вид, ибо пребывание их в Плевне сделалось бы нестерпимо...»

Доклад о том, что Скобелевские редуты оставлены, в армейской штаб-квартире получили, когда там находились император Александр II, военный министр Милютин и великий князь Николай Николаевич-Старший. Они уже знали, что третий штурм Плевны закончился очередной неудачей...

«Третья Плевна» обошлась Дунайской армии в 13 тысяч человек. Турки потеряли несравненно меньше, всего 3 тысячи человек. То есть потери атакующей и обороняющейся сторон оказались несоизмеримыми.

В русской Дунайской армии тяжело переживали новую плевенскую неудачу. Один из свидетелей тех событий оставил такую дневниковую запись, наводящую на грустные размышления:

«Свершились новые роковые события под Плевной и третья неудачная попытка овладеть этой новосозданной твердыней турок; вчера целый день происходила человеческая бойня, носящая название штурма, бойня, закончившаяся лишь сегодня и не давшая опять для нас иных результатов, кроме огромных потерь; в наших руках останется только один взятый редут, дымящийся кровью и заваленный трупами, — того ли мы ожидали, начиная это несчастное дело?..»

Среди наиболее обескровленных в штурме Плевенской крепости оказался 5-й пехотный Калужский полк, всего месяц тому назад прибывший на Балканский театр войны. В его дневнике боевых действий за день 31 августа (полк прибыл на усиление поредевших скобелевских войск) было записано:

«Вступив в Болгарию в составе 42 офицеров и 4000 нижних чинов, Калужский полк прибыл в Тученицу (под Плевну. — А Ш.), считая в своих растерзанных рядах 11 офицеров и 700 годных к бою штыков. В большинстве рот состояло не более 40-45 человек в каждой. Всех больше пострадал 1-й батальон, остатки рот которого составили вместе сто с чем-то нижних чинов, причём на долю 1-й, 3-й и 4-й рот выпало всего 62 человека.

Таким образом, в течение двадцати пяти походных и пяти боевых дней смерть, раны, и болезни потрясли и расшатали до основания боевую организацию полка...»

* * *

Император Александр II был потрясён событиями 30 августа, разыгравшимися в день его именин. То же самое можно сказать и о великом князе Николае Николаевиче-Старшем, чувствовавшем за собой вину в неудачном штурме. Из всего армейского генералитета «на слуху» было имя лишь «белого генерала» Михаила Дмитриевича Скобелева, о котором в полках солдаты говорили:

— Дай Бог ему жизни побольше. Он у нас единственный геройский генерал в «третьей Плевне» был-то...

В императорской Главной квартире понимали: надо что-то делать, война начинала принимать для русского оружия неблагоприятный оборот. 2 сентября Александр II собрал военный совет Дунайской армии. Он проходил на Великокняжеской горе близ Центральной батареи. Совет открыл государь:

   — О последнем штурме вы знаете и в общих результатах, и в деталях не хуже меня. Поражение обидное, потерь людских много, но война продолжается. Надо нам что-то менять в ней. Послушаем, что скажет великий князь.

   — Ваше величество, я не снимаю с себя вины за понесённый урон, за проигранный штурм Плевны. Это наше самое крупное поражение в этой войне, дай Бог последнее. Но сейчас речь пойдёт не о том. Я думаю о том, как продолжить борьбу за Болгарию.

   — Николай Николаевич, вы хотите изменить стратегию ведения войны?

   — Да, ваше величество.

   — Тогда мы, члены Военного совета, готовы выслушать любые ваши предложения как командующего действующей армией.

   — Я считаю, ваше величество, что после «третьей Плевны» нам невозможно продолжать войну при создавшихся условиях. Армия не имеет свежих сил. Гвардия и гренадерский корпус ещё в пути. Приближается зима, а у нас войска не имеют тёплой одежды и обуви, прочие запасы нуждаются в наполнении.

   — Ваше конкретное предложение, Николай Николаевич?

   — Я предлагаю армию отвести за Дунай и встать там на зимние квартиры.

   — Как это делалось в прошлых Турецких войнах?

   — Именно так.

   — Но эпоха Екатерины Великой давно прошла. Ещё наш отец с фельдмаршалом Дибичем-Забалканским доказали, что на Балканах нам можно добиваться решительных целей.

   — Ваше величество, Дибич не штурмовал турецких крепостей на болгарской равнине. Он их обходил, а мы застряли у Плевны уже второй месяц. А война идёт-то всего три месяца.

   — Мы не можем уйти из Болгарии на зимние квартиры. Тогда Россия потеряет доверие южных славян и лицо перед Европой, и без того недружелюбной к нам. В конце концов, надо помнить и о Крымском поражении. Забыть о нём можно только после победного окончания этой войны.

   — Ваше величество, вы не согласны с моим предложением?

   — Совершенно не согласен. Моё мнение таково: осаду Плевны продолжить. Чтобы вести «правильную» осаду, мною вызывается из России генерал-адъютант Эдуард Иванович Тотлебен. Надеюсь, что его талант военного инженера-севастопольца представлять здесь никому не надо.

   — Значит, ваше величество, осада Плевны вверяется лично Тотлебену?

   — Да. У вас, Николай Николаевич, будут другие задачи. А пока прошу представить на завтрашний военный совет приказ по армии в связи с продолжением осады...

В биографии российского полководца Николая Николаевича-Старшего это был единственный случай, когда решительность уступила осторожности. Можно по сей день спорить, хотел или не хотел он закончить Турецкую войну в две кампании, выведя Дунайскую армию на зимние квартиры в Валахию и Молдавию. Такой ход ведения вооружённой борьбы России с Оттоманской Портой был характерен для двух екатерининских турецких войн и для войны 1806—1812 годов, победоносно завершённой только четвёртым главнокомандующим русской армии М.И. Голенищевым-Кутузовым.

В той ситуации младший брат-полководец попытался воздействовать на старшего брата-императора и повести войну по новому сценарию. Может быть, и более надёжному, но не отвечавшему реалиям тех дней. Александр II не позволил тогда навязать себе мнение, которое он считал исторически ошибочным. В действительности оно так и было.

Русская армия от Плевны отступать за Дунай на зиму не стала, хотя здесь она и проиграла в санитарных потерях, то есть в числе «излишних» потерь больными, обмороженными и умершими от болезней.

Несколько дней армейский штаб трудился, как говорится, в поте лица. В штабных «тёплых» войлочных юртах и палатках по ночам горели свечи и фонари. Составлялись новые диспозиции осадных сил, расчёты их тылового обеспечения и многого другого, что связано с армейской походной жизнью. Готовились документы, необходимые для войск, которым предстояло начать «правильную осаду» Плевенской крепости.

Новый военный совет Дунайской армии состоялся через несколько дней. Он проходил с участием императора, военного министра Милютина, князя Карла Румынского. Доклад на совете делал главнокомандующий:

Разрешите, ваше величество, для начала огласить приказ по армии?

   — Разрешаю.

   — Первое. Войскам вернуться в места осадного расположения. Но я считаю, что кольцо осады вокруг Плевны растянуто и наличных сил нам не хватает, чтобы его надёжно удерживать.

   — Что вы предлагаете, Николай Николаевич?

   — До прибытия из Отечества гвардии, гренадерского корпуса и других резервов очистить часть осадных позиций. Стянуть длинную линию нашего расположения в более компактные массы на юго-восточной и восточной части.

   — Тогда Осман-паша вновь обретёт коммуникационную линию с Сулейман-пашой.

   — Не обретёт, ваше величество. В наших руках Ловча и Шипкинский перевал. Дороги и тропы в Балканских горах под надзором нашей кавалерии.

   — Вы считаете, что наш заслон в Балканах прочен?

   — Он надёжен, ваше величество. Осман-паша привязан к Плевне, кавалерии у него в крепости крайне мало, чтобы тягаться с нами в коннице. Манёвренных сил у него, по сути дела, нет.

   — Если так считает главнокомандующий, то с ним следует согласиться. Какие наши последующие шаги?

   — Надо каждодневно вести по туркам в Плевне батарейный огонь. Редкий, но каждодневный. Если Осман-паша прикажет отвечать, то он скоро лишится последних своих запасов снарядов. А пленные уже говорят, что они у турок на исходе.

   — Что, если неприятель решится на прорыв, чтобы уйти на соединение с Сулейман-пашой или, скажем, с Рущукским гарнизоном, с Мехмет Али-пашой?

   — Мы поставим на вероятных путях вылазок плевенских турок систему своих полевых фортеций, ваше величество. Наш солдат в окопах может драться неплохо.

   — Готовьте план инженерных работ. Тотлебен скоро будет на месте и, в случае надобности внесёт свои предложения...

...Появление в Болгарии русской гвардии, гренадерского корпуса и новых армейских резервов заметно меняло рисунок войны. Дело было даже не в том, что Дунайская армия получила заметное усиление подготовленными войсками. На войну прибыли отборные, элитные воинские части Российской империи. Гренадерский корпус пополнил собой осадные войска вокруг Плевны, а гвардии предстояло действовать в качестве ударных, передовых армейских сил.

Император Александр II после раздумий и советов с младшим братом в конце концов разрешил «гвардейскую проблему». Скажем прямо, не простую. Генерал-лейтенант Гурко (или правильнее — Ромейко-Гурко) получил назначение командующим войсками гвардии и кавалерии Западного отряда. То есть почти весь Гвардейский корпус поступал под его начальство.

Великому князю доложили, что от такого назначения в гвардейском штабе и в императорской Главной квартире начался ропот:

   — Назначать Гурко командиром корпуса, когда все начальники гвардейских дивизий и начальник штаба корпуса гвардии граф Шувалов старше его по чину...

   — Если назначили, то почему ему не дают полного генерала?..

   — Разве успех Забалканского похода повод, чтобы Гурко ставить во главе императорской гвардии?

   — Если у Гурко такие исключительные военные дарования, то надо дать ему сперва повышение в чине, а потом подчинять ему старших по чину генералов...

   — Наш граф Шувалов уже около восьми лет начальник штаба гвардии. Почему не он?..

Все эти разговоры сами по себе быстро утихли. Энергичный Гурко сначала повёл борьбу с армейским интендантством, заявив, что у него люди и лошади «одну кукурузу едят». А потом заставил себя уважать в боевой ситуации. К слову говоря, в графе Шувалове он нашёл надёжного помощника и в повседневной походной жизни, и при проведении наступательных операций. Два больших генерала с первых дней совместной фронтовой службы стали единомышленниками.

Генерал-адъютант Тотлебен по прибытии к Плевне формально стал помощником князя Карла Румынского, но фактически он с согласия государя сосредоточил в своих руках все осадные работы. Начал их с того, что вместе с великим князем Николаем Николаевичем-Старшим лично обозрел всё осадное кольцо вокруг Плевенской крепости. Они были хорошо знакомы друг с другом ещё со времени осады Севастополя, и поэтому взаимопонимания друг с другом искать не приходилось:

   — Ваше высочество, обратите внимание, что наши окопы прочностью не обладают. Надо их углубить, местами укрепить фашинами, бруствер поднять.

   — Хорошо, Эдуард Иванович. Сегодня такой приказ по армии мною будет подписан. Прошу дать в него предложения.

   — Будет сделано. Надо, чтобы в ротах выстроили удобные для людей землянки. А то зима прибавит нам больных и простуженных.

   — Об этом корпусным командирам Криденеру и Зотову говорилось. Деревенских домов вокруг Плевны на все войска не хватит.

   — Верно, ваше высочество. Пусть съездят к румынам, те землянки с комфортом строят. А как с юртами из Туркестана?

   — Прислали их, Эдуард Иванович, немало. Войлок тепло хорошо держит. Но на передовых позициях не то что юрту — палатку ставить нельзя.

   — Теперь о госпиталях. Далеко их разместили, раненых не сразу доставишь.

   — Согласен. Убыль от болезней у нас дошла до двухсот человек в один день. На осадные батареи внимание обратили, Эдуард Иванович?

   — Да что о них можно сказать? Поставлены грамотно, схему посмотрю на днях. Чем-то севастопольские батареи мне напомнили. Только так ли стреляют, вот в чём вопрос?

...Военный инженер Тотлебен, оказавшись под Пленной старшим из русских военачальников, стал быстро наводить порядок в осадных действиях. Он интересовался буквально всем, начиная с полковых лазаретов до траншейного хозяйства. В одном из первых своих личных докладов главнокомандующему заметил:

   — Батарей у нас стало больше. Но толку от них, ваше высочество, больше не стало.

   — Почему вы так решили?

   — Стрельбу батареи, в чём я убедился вчера, ведут бестолково, а потому и без особого результата.

   — Значит, вы хотите ввести в артиллерийский огонь свои новшества? Я правильно вас понял?

   — Да, ваше высочество. Надо лишить командиров батарей права самим выбирать себе цели у турок. Вести бомбардировки нужно только сосредоточенно и по заранее определённым целям из числа наиболее важных.

   — Кто должен тогда выбирать эти цели?

   — По моим личным указаниям. А огонь вести сразу несколькими батареями по условному сигналу.Прошу дать мне на это право, ваше высочество.

   — Считайте, что оно у вас уже есть...

Осаждённые в Плевенской крепости, как оказалось, давно привыкли к рассредоточенному артиллерийскому обстрелу. Когда в один «прекрасный день» на один из редутов обрушилось три последовательных залпа сразу нескольких батарей, в крепости началась суматоха. В штабе Осман-паши решили, что с этой стороны ожидается атака русских. Итогом тактического сюрприза стало то, что вся неприятельская армия встала под ружьё.

Наблюдателям скоро стало ясно, что такие пусть и короткие, но концентрированные по единой цели артиллерийские обстрелы способны изматывать турок гораздо сильнее, чем прежние, «тревожащие». Главнокомандующий не затянул с объявлением Тотлебену своей благодарности.

* * *

Николай Николаевич-Старший с прибытием за Дунай гвардии решил взять под свой контроль Софийское шоссе, единственный путь, по которому Осман-паша в последнее время получал припасы и подкрепления. Султанское командование, зная цену этой дороге с Балканских гор, создало здесь несколько полевых крепостей, которые стерегли путь от Плевны к Софии. Это были крепости Горный Дубняк, Дольний Дубняк и Телиш. Каждая из них обладала достаточным сильным для обороны гарнизоном.

Путь на Софию был под присмотром генерал-майора кавалерии Лошкарёва. Но он всё же просмотрел два транспорта с провиантом, которые смогли пройти в осаждённую Плевну после того, как кольцо вокруг неё после третьего штурма «ужалось».

Главнокомандующий обсудил проблему Софийского пути с генерал-лейтенантом Гурко, который только-только вступил в командование войсками гвардии:

   — Иосиф Владимирович, все полки прибыли к вам?

   — Точно так, ваше высочество.

   — Сколько теперь сил под вашим начальством?

   — Отряд мой теперь состоит из 50 тысяч человек при 170 орудиях. С обеспечением больших проблем нет.

Гвардейцы рвутся в бой, так что прошу поставить передо мной задачу на самые ближайшие дни, ваше высочество.

   — О том я и хочу с вами говорить, Иосиф Владимирович. Смотрите на карту. Видите Софийское шоссе?

   — Вижу. Ваши штабные отметили на нём от Плевны до Софии три турецкие крепости, два Дубняка и Телиш.

   — Они самые. Крепко стерегут наш путь в забалканскую Софию. Надо крепости брать до того, как падёт Плевна.

   — Будем, ваше высочество.

   — Начать надо с Горного Дубняка.

   — А что турки в нём держат, известно?

   — Да, данные вполне точные. Четыре тысячи пехоты, с полтысячи кавалерии и всего четыре орудия. Но позиции у них сильные, горные.

   — Фортеции созданы крепкие?

   — По последним сведениям, полученных от болгар, в Горном Дубняке два редута, расположенные в кольце окопов. То есть там османов голыми руками и на «ура» не возьмёшь.

   — Гвардия, ваше высочество, Дубняк возьмёт в один день. Это для неё дело чести.

   — Так объявите по гвардии, Иосиф Владимирович, что для неё первый бой на болгарской земле есть дело чести...

Гурко перед штурмом побывал лично во всех полках, батареях, лейб-гвардии Сапёрном батальоне. Беседовал с офицерами, с нижними чинами. Обращаясь к солдатам, говорил:

   — Помните, ребята, что вы гвардия русского царя и что на вас смотрит весь крещёный мир...

   — Турок стреляет издалека и много. А вы стреляйте, как вас учили, умной пулей, редко, но метко...

   — Когда придётся идти в штыки, турка дырявьте смело. Товарищу в рукопашной подсобляйте...

   — Знайте, нашего «ура» враг не выносит...

   — На вас, гвардейцы, государь император не жалеет милостей. Вы излюбленные, балованные дети русского царя. Вот вам минута доказать, что вы достойны этих милостей...

Генерал-лейтенант Гурко (солдаты любовно называли его «Гурка») повёл на Горный Дубняк не весь свой отряд, а только 20 батальонов пехоты, 6 эскадронов кавалерии и 48 орудийных расчётов. Удар должен был наноситься одновременно тремя штурмовыми колоннами — с севера, востока и юга. Западное направление было у турок тыловым.

Перед выходом на линию атаки батальонные командиры полков лейб-гвардии напутствовали своих бойцов:

   — Шапки долой! В добрый час, братцы. Не посрамите своих дедов, бородинских героев!

Солдаты размашисто и неспешно крестились. Потом звучала новая команда батальонного полковника:

   — Шапки надевай! С Богом, братцы! Ротные — вперёд! Батальон — за мной!..

Атака началась в 8 часов утра 12 октября. Перед началом приступа Гурко объявил командирам колонн штурмовой сигнал:

   — Сигналом идти вперёд будут три батарейных залпа. Их даёт правая колонна.

Эта колонна первой устремилась с севера на Горный Дубняк. Но две другие штурмовые колонны по разным причинам замешкались, и потому общей атаки не получилось, что и привело к излишним потерям в людях. Турки встретили русских губительным огнём, но те всё же к 12 часам дня взяли Малый редут и окружили Большой редут. Ворваться в него с ходу не удалось.

Атакующие продвинуться к Большому редуту под огнём не смогли и залегли на подступах к нему. Гвардейцы в одиночку и небольшими группами, перебежками стали накапливаться во рву перед редутом, в мёртвой зоне. К 18 часам вечера там набралось уже довольно много людей. С наступлением сумерек начался новый штурм Большого редута, который продлился всего полчаса.

Остаток турецкого гарнизона Горного Дубняка выбросил белые флаги. Всего сдалось в плен 2300 человек. Бежать по Софийской дороге удалось только очень немногим.

13 октября дежурный адъютант около трёх часов ночи разбудил главнокомандующего. Тот сразу понял, что получена какая-то важная новость. Генерал-лейтенант Гурко докладывал срочной депешей о большой победе: взят Горный Дубняк. Уже в семь часов утра великий князь отправился с Непокойчицким осмотреть турецкую позицию и поблагодарить за её «ниспровержение» войска гвардии.

На берегу реки Вид, в небольшом болгарском местечке, им встретился перевязочный пункт гвардии, охраняемый лейб-гвардии московцами. Николай Николаевич обошёл палатки с ранеными и только после отправился осматривать поле боя, усеянное неубранными ещё телами убитых. О том, насколько ожесточённой оказалась схватка за Горный Дубняк, говорили предварительные данные о потерях полков, ходивших в лобовые атаки.

Всего насчитали 28 убитых, 104 раненых и 23 контуженных генерала, штаб- и обер-офицеров, а нижних чинов — около 900 убитых и около 2400 раненых.

Особенно впечатляли потери лейб-гвардии Егерского полка, бравшего Телишский редут: 26 офицеров и 935 нижних чинов.

Лейб-гвардии Гренадерский полк потерял 29 офицеров и 842 нижнего чина, лейб-гвардии Павловский — 19 офицеров и 724 нижних чина. Меньше всего урон понёс лейб-гвардии Московский полк — 18 офицеров и 693 нижних чина. Но в бою от него участвовало только три батальона...

Телиш был взят на следующий день, то есть 13 октября. Гурко, удручённый большими людскими потерями при взятии редутов в Горном Дубняке, решил взять Телишский редут «артиллерийской атакой». Она длилась шесть часов. Огонь вёлся из 72 орудий, на каждое из которых предусматривался расход до ста снарядов.

На этот раз дело до рукопашного боя не дошло. Турецкий 5-тысячный гарнизон счёл для себя за благо сдаться в плен. Потери победителей убитыми и ранеными не превысили 50 (!) человек. Адъютант великого князя полковник Михаил Газенкампф записал во фронтовом дневнике:

«...После двухчасового бомбардирования гарнизон Телиша, состоявший из 7 таборов с 3 орудиями, под начальством Ливы-Измаил-Хани-паши сдался и положил оружие...»

На личном докладе главнокомандующему о двойной победе на Софийском шоссе генерал-лейтенант Гурко среди прочего отметил небывалый эффект батарейного огня:

   — В боях впервые артиллеристы, ваше высочество, применили новшество, дальномер системы полковника Мартюшева.

   — Как его оценили наши офицеры-пушкари?

   — Выше всяких похвал. Одна меткость орудийных залпов по Телишскому редуту чего стоит!..

Из штаба Гвардейского корпуса за подписью генерал-лейтенанта Гурко в армейскую штаб-квартиру в течение всего дня 17 октября приходили «дополнительные» депеши, рассказывавшие о событиях у Горного Дубняка и Телиша:

«Мои уланы при Телише сперва изрубили 150 конных башибузуков и черкесов, пытавшихся уйти, а затем атаковали пехоту. При этом ранены: штабс-ротмистры Сафонов и Яфимович и корнет Жандр штыками, корнету Ухину простреляна пулей верхняя губа. Нижних чинов убито и ранено до 50-ти, большею частию штыками».

«В том же сражении легко ранен командующий л.-гвард. Гродненским гусарским полком принц Альберт Саксен-Альтенбургский: пуля пробила серебряный портсигар и оконтузила ногу; он остался в строю».

«Всего сдалось 7 таборов (батальонов. — А. Ш.) с 3-мя орудиями. Генерал Гурко хотел выпустить пленных на свободу, но они сами предпочли остаться военнопленными. Паша Измаил-Хаки и четыре иностранца, три англичанина и один француз привезены сюда. Из англичан один полковник турецкой службы, а двое — доктора, которые оставлены, при турецких раненых пленных, но сами считаться пленными не будут как служащие делу человеколюбия. Француз был волонтёром...»

Следствием побед русского оружия у Горного Дубняка и Телиша стало то, что турецкие войска сами ушли из Дольнего Дубняка. Случилось это 20 октября. Теперь пробиться в осаждённую Плевну по Софийскому шоссе было уже нельзя. Сумевший выйти из города болгарский священник на беседе в армейском штабе сказал великому князю:

   — С 12-го числа не только транспорта, но и никаких сведений в Плевну извне не поступало.

   — Как это явление воспринимается турками?

   — В городе говорят, что это сильно озаботило Осман-пашу и его османят-офицеров...

   — А рядовые турки? Солдаты?

   — Их теперь больше всего заботят размеры выдаваемого на день провианта.

   — Турки говорят о плене?

   — Они его боятся. Особенно башибузуки и черкесы, что разоряли наши села у Дуная. Боятся мщения кровью.

   — Значит, есть за что...

Николай Николаевич после изгнания неприятеля из Орхания имел беседу с императором Александром II. Тот сразу заговорил о главном, что его беспокоило после «третьей Плевны»:

   — Николай, война у нас словно встала. Мы сидим под Плевной вместе с князем Карлом, цесаревич — под Рущуком. Один брат Михаил на Кавказе в движении вперёд, в горы.

   — Я его сегодня, ваше величество, поздравил с новой победой. Молодецкое дело было у кавказцев.

   — Да, действительно молодецкое. Я сегодня тоже поздравил генерала Тер-Гукасова с орденской наградой. Но меня сейчас больше заботит Плевна.

   — Плевна падёт, ваше величество. И думаю, довольно скоро. Только надо...

   — Что надо?

   — Надо выждать, когда у Осман-паши истощатся армейские запасы.

   — И что тогда будет? Белые флаги на плевенских фортах?

   — Не думаю, что всё будет так, ваше величество.

   — Вот и Милютин-реформатор так считает. Значит, турки пойдут на прорыв?

   — Думаю, что да. Это будет их последний шанс вырваться из осадного кольца. И оправдание Осман-паши перед султаном после войны.

   — Если гарнизон Плевны пойдёт на прорыв, что противопоставим этому мы?

   — Мы с Тотлебеном усиливаем в инженерном отношении наши позиции. Они теперь укреплены не хуже, чем плевенские.

   — Куда будет прорываться, на твой взгляд, Осман-паша? На Запад? К Видину?

   — Думаю, ваше величество, туда. Через реку Вид с её мостом. Ведь турки его до сих пор даже и не помышляют разрушать.

   — А чем мы их встретим там, за Видом?

   — Гренадерскими полками. Но надо ждать того дня. Он уже недалёк, это мнение моего штаба.

* * *

Главнокомандующему не раз докладывали о том, что среди пленных то там, то здесь выявляются иностранцы, чаще всего англичане, служившие в армии султана на высших офицерских должностях. Так было и в деле у Горного Дубняка, где в плен попали несколько подданных английской короны и один француз. Когда к Николаю Николаевичу обратились с вопросом, что делать с иностранцами на турецкой военной службе, он распорядился так:

   — Полковника-англичанина и француза-волонтёра содержать на общих основаниях с другими военнопленными. Каких-то особых условий для них быть не может.

   — А как поступить с врачами из Британии, ваше высочество? Они ведь люди не военные.

   — Оставьте их с ранеными турками. Медикаментов не изымать. Пускай до конца исполняют долг человеческого милосердия, если уж оказались на войне. И пригласите обоих сегодня ко мне сегодня к завтраку...

Горный Дубняк находился от осаждённой Плевны далеко. Каково же было удивление великого князя, когда при опросе пленных турецких офицеров один сказал, что он из Плевенского гарнизона.

   — Вы бежали из крепости или были посланы в Горный Дубняк своим начальником?

   — Бежал.

   — Причина бегства?

   — Голодно в Плевне. Постоянно бомбы рвутся. Стало страшно за себя, потому и сбежал.

   — Бежали одни?

   — Нет, с несколькими своими солдатами, когда мы стояли в сторожевой цепи.

   — Почему другие не бегут?

   — Осман-паша жестоко наказывает пойманных беглецов.

   — Почему крепостная артиллерия перестала вести ответный огонь?

   — Это запрет Осман-паши. В снарядах большая нужда, поэтому батарейным командирам запрещено под страхом смерти стрелять без разрешения паши.

   — Почему гарнизон не ходит на вылазки?

   — Это тоже запретил Осман-паша. В вылазках гарнизон потерял много людей.

   — А не думает ли Осман-паша сдаваться?

   — Он о сдаче и слова слышать не хочет. Говорит, умрём с голода, но перед русскими оружия не сложим. Я, говорит, слово султану дал.

* * *

После разгрома в Горном Дубняке турецкие войска без боя оставили Дольний Дубняк, отступив ещё дальше от Плевны. Великий князь посетил оставленные неприятелем укрепления и остался крайне недоволен организацией сторожевого охранения. Особое возмущение его вызвала цепь сторожевых постов Киевского гусарского полка, которая оказалась не впереди, а сзади цепей боевого охранения лейб-гвардии Литовского полка на Софийском шоссе. Гусарский полковой командир предстал перед разгневанным главнокомандующим.

   — Почему вы не выдвинули вперёд пехоты свою цепь сторожевых постов?

   — Ваше высочество, я не получал такого приказания.

   — А если по шоссе подойдёт османская конница и опрокинет цепь литовцев, кто будет виноват?

   — Не могу знать, ваше высочество.

   — Если я ещё раз замечу, что вы в подобных случаях ждёте приказания, то выгоню вас из армии, несмотря на флигель-адъютантские вензеля...

Неудовольствие главнокомандующего было всем понятно. Дозорные-пехотинцы могли увидеть вражескую конницу только тогда, когда та могла вылететь из-за ближайшего поворота дороги, которая вела от Плевны к Софии. В том случае пехотинцы были обречены на гибель. Конные же дозорные, выдвинутые вперёд, должны были заметить приближавшего врага издали и вовремя предупредить об опасности пехоту. Тогда последней не составило бы большого труда отразить конную атаку неприятеля...

Победа русской гвардии под Горным Дубняком окончательно лишила армию Осман-паши, осаждённую в Плевенской крепости, надежд на помощь извне — деблокаду со стороны подходивших войск Шевкет-паши. Доклад об этом главнокомандующему дежурным офицером по штабу выглядел так:

   — Ваше высочество, ночью нашими дозорами задержан крымский татарин, который пытался пробраться в Плевну со стороны Дольнего Дубняка. При нём было личное письмо Шевкет-паши к Осман-паше.

   — Письмо прочитали?

   — Да. Оно небольшое, всего несколько строк.

   — Что пишет Шевкет-паша?

   — Он извещает Осман-пашу, что не может идти к нему на подкрепление и собирается отступить.

   — Значит, уходит назад, в софийскую сторону.

   — Точно так, ваше высочество.

   — А самого задержанного допросили?

   — Не успели. Крымчак бежал.

   — Как бежал?

   — Все шесть человек конвойных, бывших при нём ночью, заснули. Вот он и воспользовался удобным случаем.

   — Конвойных наказать в дисциплинарном порядке. А куда бежал татарин?

   — В Плевну, ваше высочество.

   — Тогда наших сонь дисциплинарно наказывать не надо. Ограничиться командирским внушением.

   — Будет исполнено, ваше высочество.

   — Очень хорошо, что крымчак ушёл в крепость. Осман-паша получит самые правдивые сведения о Шевкет-паше, которого он так долго ждал, сидя в Плевне...

Победа у Горного Дубняка открывала русским войскам прямой путь через горы к Софии. Николай Николаевич-Старший этот вариант обсудил с Гурко, с которым находил полное взаимопонимание по всем важнейшим вопросам, связанным с действиями русской армии на удалении от осаждённой Плевны. Среди прочего великого князя интересовал дух, настроения солдатской массы:

   — Иосиф Владимирович, вы разобрались с потерями гвардейских егерей под Телишем двенадцатого октября?

   — Да, ваше высочество. Егеря атаковали редут без должного артиллерийского прикрытия, да ещё силой всего в один полк.

   — Почему у них так много убитых по отношению к числу раненых? Здесь что-то не так, как мне было доложено.

   — В тот день полк потерял более 1100 человек. Но подобрать при отходе под вражеским огнём смог только триста раненых. Большая часть тяжёлых осталась под Телишским редутом.

   — Кто-нибудь остался жив? Ведь Телиш вы взяли только через четыре дня, шестнадцатого.

   — Никто, ваше высочество. Лейб-егерей мы нашли под редутом страшно изуродованными.

   — Дело рук турок или башибузуков?

   — Турок. Это подтвердили взятые в плен врачи-англичане.

   — Те, которых я приглашал к себе на завтрак?

   — Они самые, ваше высочество.

   — Так. А что наши солдаты в ответ при виде всех этих изуверств стали делать?

   — На них напал такой дух разрушения, что трудно описать. Сожгли превосходные турецкие бараки, в которых могли бы жить сами, а не под открытым небом. Сожгли все стога сена и собирались даже предать огню саму деревню. Да благо командиры их вовремя остановили.

   — А что ещё делали наши солдатики?

   — Турок, что в плен сами сдавались, они не трогали. А вот с побитых поснимали пояса.

   — Зачем это?

   — Турки в поясах деньги хранят, в серебре и золоте. Турецких лошадей по рукам разобрали, оружие дорогое снимали с убитых и продавали его кому угодно.

   — Знаю. Один мой адъютант купил у какого-то измайловского солдата дорогую венгерскую саблю всего за три рубля.

   — Дорогого оружия у войска Шевкет-паши оказалось действительно много. Побросали всё при бегстве в горы.

   — Трофеев под Горным Дубняком вообще много?

   — Много. О том уже в штаб армии мною доложено. Одних ружейных патронов насобирали в ящиках и россыпью сотни тысяч.

   — Иосиф Владимирович, ещё раз тебя поздравляю со знатной победой. Ты все трофейные патроны у себя не оставляй в отряде-то. Поделись, будь добр, с нашим осадным войском.

   — Будет исполнено, ваше высочество. Да у меня и обозных фур не хватит тащить всё это за собой к Софии.

В штабе Дунайской армии понимали, что султан Абдул-Гамид не мог оставить окружённую теперь со всех сторон армию Осман-паши без всяких надежд на помощь. Действительно, скоро разведка донесла: в Орхание начинают стягиваться многочисленные турецкие войска, численность которых доходит до 25 тысяч человек. Намерение противной стороны становилось ясным: замышлялась операция по деблокаде Плевенского гарнизона. В случае её успеха численность армии Осман-паши сразу увеличивалась в два раза.

Николай Николаевич-Старший вызвал к себе из Горного Дубняка генерала Гурко. Вместе с начальником армейского штаба генерал-адъютантом Непокойчицким они долго обсуждали все «за» и «против» удара по Орхание:

   — После потери Дубняков и Телиша у турок на Софийском шоссе из сильных укреплений остались только Орхание и Араб-Конак. Последний сейчас не важен, а вот Орхание меня заботит. Что там сейчас, Артур Адамович?

   — Там целый корпус собрался. Правда, регулярных батальонов мало, всё больше ополчение.

   — Цели турок ясны?

   — Вне всяких сомнений, ваше высочество. Деблокация Плевны.

   — Иосиф Владимирович, вам отсюда и задача. Выдвинуться ещё дальше по Софийскому шоссе и взять Орхание.

   — А Араб-Конак, ваше высочество?

   — Его пока можно не брать, а там видно будет. Учтите, что задача состоит не только в разгроме объявившегося в Орхание турецкого корпуса, а ещё и в прокладке для нашей армии пути в Забалканье.

   — Значит, мы будем туда наступать не только через Шипку?

   — Я уже доложил государю о том, что после взятия Плевны мы пойдём за Балканы двумя маршрутами...

Гвардейский отряд Гурко двинулся вперёд на Орхание. Для неприятельского командования это не стало секретом. Сразу встал вопрос: защищать Орхание от русских или оставить его без боя? В пользу последнего решения говорило «качество» собранных здесь султанских войск и слабость артиллерии.

Турки ушли из Орхание и заняли позицию у Араб-Конака, где ими заблаговременно были построены достаточно сильные укрепления. Полки Гурко дошли до этого рубежа на Софийском шоссе и там прекратили наступление. Поставленная главнокомандующим задача была выполнена без боя и почти без потерь. Теперь осадное кольцо вокруг Плевенской крепости стало ещё прочнее: Осман-паша ощутил это сразу, лишившись извне всякой информации, не говоря о большем.

...Однажды главнокомандующему доложили, что от отряда генерала Гурко в армейскую штаб-квартиру доставили партию пленных в 750 человек, воевавших в составе 5-го неприятельского корпуса. Николай Николаевич вызвал своего драгомана — переводчика Николая Дмитриевича Макеева, знавшего турецкий и арабский языки, и приказал привести из этой партии пленных офицеров.

Опрос шёл обычный: из каких воинских частей, сколько времени воюют, когда последний раз получали от султана денежное содержание, чем кормят там и здесь, в плену.

Большинство турецких офицеров отмалчивались. Разговор великого князя шёл в основном с двумя: артиллеристом из арабского Адена и пожилым, преисполненным личного достоинства пехотным капитаном из малоазиатского (сирийского) города Триполи:

   — Откуда пришли на войну в Болгарию?

   — Из Константинополя.

   — Долго стояли в султанской столице?

   — Всего три дня. Затем нас отправили по железной дороге в Адрианополь и дальше. Корпусной паша сильно торопил.

   — Где попали в плен?

   — У Казанлыка.

   — Как в вашей армии с жалованьем?

   — Его мы давно уже не получали.

   — Когда вас в плен взяли, были ли вы сыты?

   — Мы были голодны. Чем можно кормиться в горных деревушках, если они брошены жителями?

   — Чем вас кормили последнее время в армии султана?

   — Больше галетами, по-вашему — сухарями. Рис давали раз в неделю, по пятницам.

   — А мясо давали?

   — Мясо надо было найти у местных болгар.

Великий князь, выслушав переводчика, сказал ему:

   — Спроси, знают ли эти офицеры про моего старого знакомого Акиф-пашу?

Драгоман перевёл вопрос командующего, на что получил утвердительный ответ:

   — Знаем Акиф-пашу. Он остался в Бейруте, не желая ехать на войну в Болгарии.

   — Почему он не пожелал поехать на войну?

   — Акиф-паша уговорил султана не посылать его воевать против брата русского царя.

   — Как же он уговорил султана?

   — Акиф-паша сказал султану: сумасшествие драться с братом русского царя, потому что он всё равно будет победителем.

   — Почему вы зверствуете над ранеными? Разве ваша вера вам это приказывает?

Пленные опустили глаза в землю. На эти вопросы отвечать никто из них не решился.

Николай Николаевич приказал переводчику допросить муллу, который оказался в группе пленных офицеров. Он отличался от остальных тем, что его военный мундир был отделан серебряным галуном на воротнике. Мулла также носил ещё широкую длинную безрукавку и чалму.

   — Как вы учите своих солдат относиться к пленным?

   — Коран приказывает быть милостивым с пленными и ранеными. Если это не исполняют, так оттого, что не читают Корана.

   — Зачем же тогда так уродуют раненых?

   — Всякие есть люди. Мы, муллы, говорим, чтобы этого не делали.

   — Откуда вы попали в султанскую армию?

   — Я сам из города Тырново. Но уже три года служу при батальоне войск султана.

   — Ладно, хватит с ними беседовать, — сказал великий князь переводчику. — Скажи им, пусть идут отдыхать. И скажи, что война для них закончилась...

К слову сказать, главнокомандующий Дунайской армии был очень благодарен союзникам. Румыны с явным удовольствием взяли на себя все заботы о конвоировании пленных турок к берегам Дуная и переправе их на ту сторону. То есть турки в обязательном порядке «выводились» с болгарской территории. В новых местах им всегда находилась работа. Тем самым русская армия избавлялась от необходимости выделения конвойных команд и обеспечения тысяч военнопленных провиантом.

* * *

Осадная жизнь под Плевной порой удивляла великого князя нелепостями своего бытия. Однажды Николай Николаевич после заслушивания доклада дежурного адъютанта полковника Газемкампфа задал ему такой вопрос:

   — Скажи мне, Миша, почему и мои штабные офицеры, и флигель-адъютанты государя толпятся в Порадиме у румынского телеграфа? Сколько раз был там у князя Карла, каждый раз вижу одну и ту же картину.

   — А что делать, ваше высочество? Ведь каждому хочется телеграмму домой послать. Дать о себе весточку с войны.

   — Правильно, весточку надо дать. Но в Порадиме рядом с румынским находится наш телеграф. И там никто в дверях не толпится. Почему?

   — Разница в тарифах, ваше высочество. Наш слишком дорогой выходит.

   — И сколько?

   — Румыны берут за депешу в Санкт-Петербург всего шесть франков, а наши — аж девять.

   — Интересно. А кто же такой дорогой тариф на нашем телеграфе установил?

   — Известно кто, ваше высочество. Начальник полевого телеграфа генерал-майор Шталь.

   — И чем он объясняет такое своё решение?

   — Говорит, что мы находимся на территории Турции, потому и тарифы за частные телеграфные отправления у нас должны остаться турецкие. А ведь мы эту территорию завоевали.

   — А чем румыны объясняют свой низкий тариф?

   — Они, ваше высочество, говорят так: где мы, там и Румыния. Потому у них и тариф всего в шесть франков.

   — Я тебя понял, Миша. Иди и пришли ко мне генерала Шталя.

Начальник полевого телеграфа действующей армии генерал-майор Шталь вскоре предстал перед главнокомандующим. На вопрос великого князя о разнице тарифов на частные депеши в Порадиме ответил просто:

   — Я как истинный сын своего Отечества должен стараться принести ему пользу, ваше высочество.

   — И как же это выглядит в настоящее время?

   — На этой войне моя польза приносится материально. Тарифные деньги идут в казну...

Размеренный ритм осадной жизни вновь нарушил генерал Скобелев. Он провёл удачный наступательный бой на Зелёных горах, хотя и не добился решительных результатов. Тотлебен, который руководил осадой Плевенской крепости, очень рассердился. Он приказал передать генералу, что если тот сделает ещё один шаг вперёд, то будет отдан под суд за непослушание.

Скобелев, после сильной контузии в поясницу прикованный к постели, на такую угрозу старшего начальника ответил пояснением своих ночных действий 3 октября:

   — Зеленогорские перестрелки служат мне средством для боевого крещения массы людей, поступивших на укомплектование дивизии. Они ещё не видели огня, а теперь его познали. Как и себя в бою...

Один из участников осады Плевны так писал в те дни о «Белом генерале»:

«Хуже всего то, что Скобелев сильно контужен в поясницу и теперь лежит. Смерть его была бы всероссийским бедствием, ибо сомнения нет, что он уже сделался народным героем. Тем ужаснее, что он рискует своею жизнью без всякой надобности, только для того, чтобы разговоры о нём не умолкали ни на один день...»

Когда императору было доложено о тяжёлом состоянии дивизионного начальника и его вторичном ранении, он прислал великому князю телеграмму:

«Крайне сожалею о ране молодца Скобелева. Дай Бог, чтобы он мог скорее поправиться и продолжать командовать...»

Вечером 6 ноября в осадном лагере по Плевной было получено радостное известие с Кавказа: взята крепость Карс, самая сильная в закавказском приграничье России. Император телеграфировал приболевшему Николаю Николаевичу-Старшему:

«По случаю взятия Карса намерен отслужить здесь, послезавтра, благодарственный молебен. Да поможет нам Бог покончить скорее с Плевной».

Полковник Газенкампф в своём «Дневнике» за 7 ноября 1877 года сделал такую запись:

«Чудное, морозное, солнечное утро, бодрящий воздух.

Великий Князь, чувствуя себя лучше, поехал на молебствие в Высочайшем присутствии. Я был тоже. Присутствующих масса. При громе пушечных выстрелов было торжественно отслужено благодарственное молебствие. Затем завтрак на траве, или вернее, на месте, где она была.

Вечером на всех позициях играла музыка, была иллюминация, а кое-где даже фейерверки. На Скобелевской позиции по его мысли был выставлен в траншее огромный, освещённый транспарант с турецкою надписью: «Карс взят». Когда турки высунулись посмотреть, по ним дали залп. Началась перестрелка минут на двадцать. Это было около 11 часов вечера...»

...О том, что Осман-паша наконец-то решился оставить крепость и пойти на прорыв, достоверно стало известно вечером 27 ноября. Один из штабных офицеров главнокомандующего это значимое событие в своих мемуарах описал так:

«…Явились два перебежчика... оба в полном снаряжении, при 150 патронах, имея при себе несколько галет. Они заявили, что турецкие войска... собраны у моста через реку Вид и получили приказание быть во всякое время готовыми к выступлению...

Наконец ночью была получена от князя Имеретинского телеграмма, которая прекратила все сомнения насчёт предстоящего утром 28-го числа боя...»

Перебежчики среди прочего рассказали, что солдатам плевенского гарнизона на день выдают 100 граммов хлеба, 20—25 граммов конины и два початка кукурузы. В городе находится до десяти тысяч больных. Топлива у осаждённых почти совсем нет. Все складские запасы снарядов и патронов Осман-паша приказал развезти по редутам. Турки особенно боятся ночной атаки русских.

...Осман-паша блокадное сидение тянул до последней возможности. Продовольственный паек солдатам урезали вдвое. Был наложен строгий запрет на артиллерийскую пальбу: берегли снаряды. 25 октября командующему доложили, что продовольствия в крепости осталось всего на шесть дней. Перед этим, 22-го числа, он получил через лазутчика официальное разрешение оставить Плевну, но было уже поздно: русские перекрыли траншеями западную, ещё совсем недавно «открытую» сторону крепости, устроив их на противоположном берегу Вида.

Послание султана Абдул-Гамида хмурый Осман-паша зачитал на военном совете:

   — Священный султан прислал нам письмо. Мы можем выходить из Плевны без его упрёков.

   — Мы готовы исполнить волю султана. Получим ли мы в тот день помощь по Софийскому шоссе или из Вилинской крепости?

   — Помощи не будет. Связи мы лишены.

   — Ваше решение, Осман-паша?

   — На днях я отдам приказ. Армия пойдёт на прорыв, иначе её убьёт голод. И русские с валахами возьмут нас в Плевне голыми руками.

   — Прорываться будем через Вид? Ведь через генерала Скобелева на Зелёных горах нам не пройти.

   — Да. Мост через Вид пропустит всю армию. Русских, как вы знаете, там мало. Это их оплошность.

   — А если будет неудача? Если мы не пробьёмся через их траншеи? Что тогда?

   — Тогда на всё будет воля Аллаха...

* * *

Позицию против реки Вид в день 28 ноября занимал от 3-й гренадерской дивизии 9-й Сибирский гренадерский полк. Остальные полки дивизии находились на отдыхе в тыловых позициях. На рассвете армия Осман-паши перешла реку Вид и, построившись в глубокие колонны, в восемь с половиной часов начала массированную атаку позиций сибиряков-гренадер.

Один полк, естественно, отразить атаку сорока тысяч турок не мог. Отбиваясь штыками, Сибирский гренадерский полк отступил на вторую позицию, где его поддержал 10-й Малороссийский гренадерский полк. Русским, которые бились со злым упорством, пришлось уступить неприятелю и вторую траншею. Но на этом дальнейшее продвижение вражеской армии застопорилось.

На турок обрушился шквал артиллерийского огня. Первыми повели его 4-я батарея 31-й артиллерийской бригады и румынская дальнобойная батарея. Затем к месту боя подоспели из общего резерва пехотных 17-го Архангелогородского и 18-го Вологодского полков. Вскоре стали спешно подходить один за другим полки Гренадерского корпуса, находившиеся в ближнем тылу. Турки стали отходить из захваченных было окопов под сильным огнём противника.

Офицер лейб-гвардии Волынского полка Луганин в своих мемуарах об утренних часах 18 ноября 1877 года писал так:

«Вдруг в долине Вида, у генерала Ганецкого (командира Гренадерского корпуса. — А. Ш.) взвилась ракета. Это было в половине девятого. За ней следом другая, третья. Сомнения нет: Осман-паша идёт. Всё внимание устремилось вниз, в долину Вида...

Вдруг точно плотина прорвалась там, за горой, — целый чёрный поток разом хлынул оттуда. Нет, не поток — бурная река вырвалась из своих берегов и бешено мчится вперёд, грозя разрушить всё на своём пути. Рёв орудий, шум и крики доносятся к нам оттуда в общем хоре. Вдруг вся масса остановилась. Передним, видно, жутко пришлось. Заколебались. Стоят. А сзади всё новые и новые массы. Все столпились на одном месте...

Сравнение массы турецких войск, столпившихся теперь там, в долине, с такою тучей саранчи невольно пришло мне в голову. Буквально вся долина была покрыта такой же плотной массой, какою саранча садилась на поле. Наша артиллерия неустанно громила эту массу, снаряды так и рвались над её головой. Но передним уже некуда было отступать. Ещё более плотная масса напирала сзади.

Несколько времени они стояли как ошалелые под нашими гранатами. Но наконец напор сзади превозмог — и всё, что только было на поле, неудержимо ринулось вперёд. Наша артиллерия замолкла. Турки смешались с нашими. Оттуда доносились до нас одни только ружейные залпы, превратившиеся скоро в один неумолкаемый гул...

Наконец и залпы прекратились...

Всё скрылось под непроницаемым покровом дыма...

Воцарилось грозное молчание...

С замиранием сердца напряжённо всматривались мы в этот густой дым, стараясь проникнуть в него и узнать, что происходит там в эту минуту...

Но вот опять послышался треск ружейных выстрелов, усиливающийся всё более и более. Вслед за этим нашим глазам представилась та же масса турок, но уже двигающаяся обратно. Сначала отдельные группы, а потом всё, что было в поле, ринулось опять к Плевне.

   — Слава Богу! — с облегчённым сердцем вздохнул каждый.

   — Отбита!..

И на всех лицах просияла радость...»

Когда атаковавшие турки оказались окружёнными с трёх сторон, то обратились в повальное бегство. В том кровавом бою они потеряли убитыми и ранеными около 6000 человек. Защитники гренадерских ложементов — около 1700 человек.

Раненный в ногу Осман-паша теперь лишился последней надежды вырваться из осаждённой Плевны. Лобового удара силой всей его армии хватило только на то, чтобы захватить на несколько часов две линии русских окопов прямо перед мостом через реку Вид. И не более того. После этого султанская армия бежала обратно в Плевну.

«...Вскоре, около 1 часу пополудни, отмечены были на турецких фортах белые флаги». Действительно, Осман-паша в 13 часов дня послал к командованию противника своего адъютанта Нешед-бея с объявлением о полной капитуляции.

В плен сдалось всё, что осталось от армии Осман-паши: 10 генералов (пашей), 2128 офицеров (в том числе 120 старших),41 200 солдат и сам султанский полководец. Трофеями стали 77 вражеских орудий, боеприпасы (особенно много оказалось ружейных патронов), несколько знамён, личное оружие более сорока тысяч человек.

Часть крепостных орудий и многие знамёна оказались зарытыми в землю плевенских редутов и «впоследствии с трудом были нами отысканы».

В тот день граф Владимир Сологуб, писатель и придворный историограф, ведший походный дневник императора Александра II, оставил такую запись:

«Тут у высот Блазеваца стояла коляска, в которой сидел раненый военнопленный турецкий главнокомандующий Осман-паша. Турки кидали на землю груду оружия. За ними гренадеры, в шеренги построенные, смотрели молча. Плевна была взята...»

Сдача в плен самого Осман-паши так записана в истории «Войны 1877 и 1878 годов в Европейской Турции» под редакцией генерал-майора Зыкова:

«...У моста через реку Вид, по восточную её сторону, у самого шоссе, почти прислонившись к возвышенности, окаймляющей это шоссе слева, находился небольшой грязненький домик. В этом-то домике, на деревянной скамейке у окна, сидел теперь главнокомандующий турецкой армии в Плевне, Осман-паша.

Раненый, с перевязанной ногою, он мог теперь с твёрдостью смотреть в глаза своим победителям. Подле него на подушке лежала драгоценная шпага, подаренная ему султаном после 30-го августа в знак «непобедимости».

   — Судьба обернулась против меня! — встретил Ганецкого Осман-паша.

Ганецкий выразил своё удивление отваге и стойкости паши.

У Османа засверкали глаза.

   — Я хочу передать свою саблю только тому, с кем сегодня дрался.

Генерал Ганецкий принял саблю паши.

Спустя несколько минут Осман-паша в сопровождении конвоя уже ехал в карете в Плевну. На пути ему встретилась коляска Его Высочества Великого Князя главнокомандующего, ехавшего уже из Плевны для осмотра поля сражения.

Коляски остановились. Оба военачальника несколько минут смотрели молча друг на друга. Затем Его Высочество главнокомандующий протянул свою руку, пожал руку Османа и от сердца сказал ему:

   — Поздравляю вас с вашею защитою Плевны. Это одно из самых блестящих военных дел.

Осман-паша грустно улыбнулся, поднялся с трудом на ноги, несмотря на рану, произнёс благодарность и снова сел.

Прибывший также сюда князь Карл Румынский подъехал к Осман-паше и слово в слово повторил то же, что сказал Великий Князь, пожав ему руку. Осман-паша снова встал и поклонился, на этот раз оставаясь сурово молчаливым...»

Через несколько дней в войсках, осаждавших Плевну, был зачитан благодарственный приказ князя Карла Румынского:

«Офицеры и солдаты Русской армии!

Ваша стойкость, ваши героические усилия увенчались полным успехом: Плевна, которую неприятель мнил неприступною твердынею и непреоборимою преградою победоносному шествию вашему, которая стоила христианскому воинству стольких потоков благородной крови, наконец пала.

Цель, для которой был создан отряд обложения, достигнута. Прощаясь ныне с доблестными русскими войсками, начальство над которыми его величество государь император удостоил мне вверить, я горячо благодарю всех от генерала до солдата за самоотверженное исполнение каждым своего долга.

Вы сражались всё время на глазах вашего августейшего повелителя и вашего рыцаря главнокомандующего, его императорского высочества великого князя Николая Николаевича. Они были свидетелями вашего геройского поведения, поэтому не мне воздавать вам должную хвалу!

Но я не могу не высказать вам, что вы служили примером доблести и высших воинских добродетелей моим юным войскам, которые, приняв огненное крещение в союзе с славною русскою армией, навсегда соединились с вами узами военного братства.

Я надеюсь, что и вы сохраните о румынах, ваших боевых товарищах, столь же доброе воспоминание, какое они навсегда сохранят о вас.

С глубоким сожалением слагая сегодня с себя начальство над отрядом, я прощаюсь с вами, я от души желаю вам и в предстоящей ещё борьбе за наше святое дело столь же блестящих успехов, как и те, которые вами уже так доблестно завоёваны.

На прощание провозгласим ещё раз вместе единогласно и единодушно:

Да здравствует его величество император всероссийский! Ура!

Начальник отряда обложения Карл».

Этот прощальный приказ начальника осадных войск князя Карла Румынского был зачитан не только в батальонах, батареях, эскадронах и казачьих сотнях, но и в армейском штабе. Великий князь Николай Николаевич-Старший был растроган:

   — Румыны нас не подвели. Спасибо им, не одни мы бьёмся за христиан, за южных славян...

Впоследствии, когда речь заходила о Плевне — «первой», «второй», «третьей» и последней — великий князь каждый раз заканчивал беседу словами:

   — Плевна у всех нас тогда так наболела!..

* * *

На второй день после падения Плевенской крепости, 29 ноября, в императорской Главной квартире зачитали высочайший указ о награждении главнокомандующего Дунайской армией генерал-адъютанта великого князя Николая Николаевича-Старшего Военным орденом Святого великомученика и Победоносца Георгия высшей, 1-й степенью:

«За овладение 28-го ноября 1877 года твердынями Плевны и пленение армии Османа-паши, упорно сопротивлявшейся в течение пяти месяцев доблестным усилиям находившихся под предводительством Его Высочества войск».

Николай Николаевич-Старший знал, что он стал 25-м в истории Российской империи человеком, награждённым полководческим Георгием. 25 награждённых было за 148 лет существования этой уникальной боевой награды старой России. Но Николай Николаевич не знал, что в плеяде Георгиевских кавалеров, которую открыла собой императрица Екатерина Великая, он оказался последним обладателем военного ордена высшей степени.

...В том, что падение Плевны означало коренной перелом в войне, сомневались немногие. Военный совет был назначен императором на 30 ноября, чтобы обсудить дальнейшие стратегические планы.

   — Что намеревается делать главнокомандующий дальше?

   — То, что никто не ожидает.

   — Николай, ты хочешь удивить и меня, и наших генералов?

   — Да, ваше величество.

   — Чемименно?

   — Переходом через Балканы.

   — Через Балканский хребет зимой?!

   — Да. Вот этой дерзости турки сегодня от нас никак не ожидают.

* * *

Плевна оказалась тем магическим ключом, который позволил изменить механизм соотношения сил на Балканах в пользу России. Первым отзвуком падения Плевны стало то, что Сербия вновь обнажила своё оружие против Блистательной Порты.

Мирный договор с Турцией, заключённый под дипломатическим нажимом России на Стамбул 16 февраля 1877 года, спас Сербское княжество от военного разгрома. В начале июня князь Милан Обренович имел в румынском городе Плоешти встречу с императором Александром II и главнокомандующим русской армией великим князем Николаем Николаевичем-Старшим. Речь шла о вступлении Сербии в новую войну против державы османов.

На той встрече князь Милан получил совет пока не вмешиваться в новый конфликт на Балканах, поскольку тот ещё не получил своего развития. В частном разговоре с младшим братом Александр II так объяснил своё пожелание сербскому правителю:

   — Сербы рвутся вновь вступить в войну с Турцией. Они после поражения на Косовом поле знали от неё только гнёт и унижения. Но нам сейчас крайне невыгодно, если армия князя Милана выступит на нашей стороне.

   — Но ведь сербская армия, ваше величество, может притянуть к себе часть турецких войск на Балканах. Оттянуть их, скажем, от Черногории.

   — Сербия и так, Николай, притянула к себе ещё до начала войны сильные гарнизоны Видина и Ниша. Дело тут в другом.

   — В чём же?

   — Мы ещё не перешли Дунай, а Европа уже настроилась к нам настороженно.

   — Но ведь канцлер Горчаков, у которого нет секретов ни в Вене, ни в Париже, ни в прочих европейских домах, не грозит нам новым Крымом.

   — Антирусская коалиция может легко возникнуть из-за пожара на Балканах.

   — Вы, ваше величество, имеете в виду Венский двор?

   — Именно его и Лондон. Первому грезится Босния и Герцеговина, часть земель сербов. Второй не желает больше видеть наш Андреевский флаг в Средиземноморье.

   — Тогда при чём здесь сербское княжество?

   — Включись оно сразу в войну, против Оттоманской Порты будет единый территориальный фронт — Россия, Румыния, Сербия, Черногория. А тылом, как ты понимаешь, этот фронт будет повернут на многие сотни вёрст к Австрии.

   — Тогда Вена и будет разыгрывать свою карту в Европе?

   — Разумеется. Лучший пример — её поведение в Крымской войне. Она в ней не участвовала, а сколько войск наших оттянула к своим границам?

   — Князь Милан примет совет?

   — Да, он мне своё обещание дал.

   — А когда наша армия перейдёт Дунай?

   — Тогда ситуация может кардинально измениться. Разумеется, в случае наших военных успехов, прежде всего за Дунаем, а потом и на Кавказе.

   — Нам надо за это время помочь князю Милану восстановить военные силы Сербии.

   — Надо. Я решил, что мы окажем ему любую помощь. Сербская армия должна обрести силу. Финансовая поддержка пойдёт через твоё армейское казначейство.

   — Мы уже оказали Обреновичу содействие, ваше величество. Русские добровольцы, воевавшие на его стороне, при их желании зачисляются в действующую армию. Принимаются в прежних воинских званиях.

   — Много таких?

   — Сотни. Офицеры, больше младших званий, и нижние чины. Увечные воины просятся волонтёрами.

   — Зачисляй в армию всех желающих. Особенно тех, кто уже понюхал балканскую пороховую гарь.

   — Будет исполнено, ваше величество. В воинской доблести таких волонтёров сомневаться не приходится.

* * *

После той конфиденциальной встречи в Плоешти с Миланом Обреновичем и его советниками император Александр II распорядился немедленно выдать Сербскому княжеству один миллион серебряных рублей «на военные нужды». Первая половина этого миллиона была доставлена в Белград 13 августа российским дипломатом князем Церетелевым.

Между Белградом и армейской штаб-квартирой завязалась секретная переписка. Так, управляющий дипломатической канцелярией при главнокомандующем Александр Иванович Нелидов получил 27 августа от Церетелева такую секретную (шифрованную) телеграмму:

«Прощаясь со мной, князь Милан просил передать великому князю убедительнейшую просьбу о высылке второго полумиллиона. Иначе невозможны закупки за границею, где не кредитуют больше. Он признает внутреннее положение опасным, войну — единственным спасением Сербии. Делает возможное для ускорения приготовлений».

Главнокомандующий после прочтения телеграммы из Белграда сказал Нелидову:

   — Александр Иванович, армейская казна этот полумиллион в серебре имеет. Надо его отправить князю Милану. Как будете посылать?

   — Через Валахию, ваше высочество. Румынский князь Карл даёт нам охранную грамоту. Конвой из гвардейских офицеров и унтер-офицеров. Все при оружии, но в штатском. Дорожные повозки уже наняты.

   — А на границе?

   — На границе нас будут ждать сербские уполномоченные со своим конвоем. Князь Александр Николаевич Церетелев будет уже там. Ему и вести передачу серебра.

   — С этим ясно. Что в Черногории?

   — Князь Николай Негош просит представить ему новую денежную помощь.

   — Он пишет, на что ему нужна субсидия?

   — В письме князь Николай, мой давний знакомый, просит передать вашему высочеству, что ему стыдно постоянно обращаться с просьбами к государю России. Но войну с турками он не намерен заканчивать.

   — Мы помогаем черногорцам ежегодной суммой в 46 тысяч рублей. Не так ли?

   — Так, ваше высочество. Но князь Николай просит прислать ему ещё 50 тысяч дукатов в звонкой монете на военные расходы, а самое главное — на закупку хлеба для своих и герцеговинских беженцев. Иначе им грозит голод.

   — Мы можем перебросить в Черногорию требуемый хлеб прямо из России? Ведь это будет дешевле и проще.

   — Можем, по Дунаю. Но речной путь для наших судов сегодня закрыт войной.

   — Тогда, Александр Иванович, где черногорцы сегодня закупят хлеб?

   — В Триесте или в итальянских портах на Адриатике. Князь Негош просит, чтобы там закупки осуществляли или его доверенные люди, или официальные представители правительства России.

   — Что уже получила Черногория от нас?

   — За последние два года Славянские комитеты перечислили ей около 200 тысяч рублей. Государь дважды распоряжался выслать князю Николаю денежную помощь на военные нужды, сперва 150 тысяч рублей, второй 100 тысяч дукатов.

   — А ресурсы самого княжества нам известны?

   — Ваше высочество, из-за войны они очень скромны, по сути равны нулю.

   — Как это понимать, Александр Иванович?

   — Внутренние ресурсы у Черногории отсутствуют совершенно. Княжеская казна налогами и таможенными сборами не пополняется. И это при том, что злоупотреблений казной в Цетинье не усматривается.

   — Значит, только мы и можем помочь в войне черногорцам?

   — Только Россия и её государь.

   — Тогда не задерживайте исполнение просьбы князя Николая. Таких союзников, как бесстрашные черногорцы, русской армии ещё надо поискать...

Война внесла свои коррективы в сроки начала Сербией боевых действий против Турции. Три плевенские неудачи привели к тому, что великий князь Николай Николаевич-Старший на одном из докладов Александру II заметил:

   — Князь Милан от нас денежную помощь получил. Желательно, чтобы его армия открыла свои действия в октябре. Тогда сербы оттянут на себя часть войск от Черногории, которые идут на усиление Сулейман-паши.

   — Я уже думал об этом. В Белград командируется полковник Главного штаба Бобриков. Ему дана инструкция проверить готовность сербской армии к войне.

   — Однако в Белграде почему-то считают, что Сербия может вступить в войну не ранее весны будущего года, ваше величество. Там ждут тёплых дней и сухих дорог.

   — Не только. Настроения в Белграде делают наши неудачи под Плевной.

   — Значит, князь Милан ждёт плевенской победы?

   — Думаю, что только её. Видинский Осман-паша сербам известен очень хорошо. Поражение турок должно изменить позицию Обреновича и его воевод...

Полковник Бобриков, которому предстояло стать военным советником при князе Милане Обреновиче, получил личную аудиенцию у Александра II. Тот, наставляя командируемого офицера Главного штаба, сказал:

   — Мы задержались под Плевной, вероятно, на продолжительное время. И нам было бы очень кстати, если бы сербы оттянули на себя часть турецкой армии. Ты понимаешь, что чем скорее это было бы сделано, тем лучше...

В Белграде Бобриков встретился с сербским министром иностранных дел Йованом Ристичем. Тот сказал российскому посланцу, что армия княжества не может выступить против Турции ранее первых тёплых мартовских дней:

   — Вы считаете, господин Ристич, что до этого срока русская армия не возьмёт Плевенскую крепость?

   — Это не моё мнение, господин полковник. Сербии важно, чтобы ситуация в Болгарии стала ясной.

   — Значит, Белград занимает позицию выжидания?

   — А что нам делать? Если ваша армия отступит зимой за Дунай, то вся султанская армия подступит к нашим границам...

Однако ход войны внёс изменения. Падение Плевны и капитуляция армии Осман-паши положили конец колебаниям министров и воевод князя Милана: победа русского оружия впечатляла. Уже 1 декабря Сербия объявила войну Оттоманской Порте. В княжеском обращении к народу говорилось:

«Сербы!

Если Порта грозит нам в минуту величайшей для себя опасности от армии одной из могущественнейших держав, мы не можем упустить этого случая, чтобы не обеспечить раз и навсегда нашу будущность...

Хотя доблестная русская армия может и без нашего содействия восторжествовать в святом деле... тем не менее ничто на свете не может нас освободить от выполнения долга, падающего на сербскую нацию...

Вперёд! Во имя освобождения наших угнетённых братьев, во имя независимости нашей дорогой родины Сербии!»

Получив телеграфную депешу от полковника Бобрикова о том, что Сербия вступила в войну, Николай Николаевич-Старший сказал начальнику армейского штаба Непокойчицкому:

   — Артур Адамович, князь Милан объявил туркам войну. Его армия выступает. Кто нам поможет обеспечить с ней связь?

   — Ближе всего к границам Сербии на сегодня стоят разъезды из 2-й гвардейской кавалерийской дивизии, ваше высочество.

   — Кто именно?

   — Первый дивизион лейб-гвардии Гродненского гусарского полка из третьей бригады.

   — Командир дивизиона полковник Коссинский?

   — Точно, он, ваше высочество.

   — Через командира дивизии поставьте от моего имени Коссинскому задачу: сделать поиск к городу Пироту и установить связь с сербами.

   — Что ещё?

   — Ещё озадачьте гусарский дивизион тем, чтобы он по пути нарушал повсюду телеграфную связь турок. Не ходить же гусарам по горам без дела.

* * *

Конец 1877 года резко изменил расстановку сил на Балканах. Численность русской Дунайской армии, заметно пополнившейся резервами, составляла 554 тысячи человек при 1343 орудиях. Её союзниками стали такие войска: 81,5 тысячи сербов, 48 тысяч румын и 14 тысяч черногорцев.

Дунайской армии турки могли противопоставить только 183 тысячи человек при 441 орудиях. Это были: 100-тысячная армия Сулейман-паши и войска под командованием Вессель-паши и Шакир-паши. Сербия, Черногория и Румыния оттянули на себя свыше 60 тысяч турецких войск. Потеря более чем 40-тысячной армии Осман-паши оказалась для Турции на Балканах более чем чувствительной.

В ноябре стало ясно, что неприятель уже не способен вести широкие наступательные операции и больше уповает на оборону Балканских гор и крепостного четырёхугольника. Этим можно было Стамбулу затянуть войну в ожидании благоприятных изменений в международных делах.

Военный министр Милютин предоставил на рассмотрение императору Александру II докладную записку, в которой сделал предложение о переходе через Балканский хребет:

«...Начать прежде всего движение правым флангом, разбить Шакира, рассеять вновь формировавшуюся турецкую армию в Софийско-Ихтиманском районе и затем движением на Филиппополь и по южному склону Балкан заставить турок очистить проходы, а в случае упорства — одновременно атаковать их и с фронта и с фланга».

Милютин был не одинок в таких замыслах. Главнокомандующий тоже высказался за немедленный переход через Балканы с прицелом на Царьград — Константинополь — Стамбул, то есть предложил государю план широкомасштабной наступательной операции с целью победного завершения войны.

* * *

Александр II постепенно начал тяготиться войной, которую думал закончить в одну кампанию, то есть в 1877 году. 30 ноября государь собрал военный совет, на котором кроме него присутствовало всего шесть человек: главнокомандующий, Николай Николаевич, и начальник его штаба Непокойчицкий, князь Карл Румынский, военный министр Милютин, инженер-генерал Тотлебен и генерал-лейтенант Николай Николаевич Обручев, управляющий делами Военно-учёного комитета Главного штаба, недавно прибывший с Кавказа. Там дела после взятия крепости Карс шли более чем успешно.

Вопрос на военном совете обсуждался только один: переход за Балканы и перенос туда боевых действий. Совет открыл император, который показал собравшимся генералам только что полученную телеграмму из Берлина:

   — Это депеша на моё имя, но она касается всех нас. Посланник сообщает, что «железный» канцлер Бисмарк приказал убрать лежавшую у него на столе карту Балканского театра военных действий.

   — Почему, ваше величество?

   — Наш посол в Берлине даёт на этот вопрос следующий ответ: Бисмарк решил, что до весны будущего года эта карта ему не потребуется.

   — Он так не верит в военную силу России?!

   — Вот для этого я и собрал вас сегодня здесь. Дмитрий Алексеевич, изложите нам ваш план.

   — Ваше величество, плевенская виктория обязывает нас перешагнуть через Балканы. Не сделаем сегодня этого шага — история завтра нам такого упущения не простит. Прошу обратить внимание на карту театра войны. 100-тысячная армия Сулейман-паши преграждает нам пути через Балканы на восточном фланге. Её нам надо обойти.

   — Каким образом?

   — Через Софию, ваше величество. Здесь нам противостоит войско Шакир-паши. Но нам, я считаю, вполне по силам с ходу разбить этот заслон и войти в Софийскую котловину.

   — А дальше куда вы предлагаете наступать?

   — Через Трояновы ворота и Родопские горы в долину реки Марица, ваше величество.

   — Хорошо, Дмитрий Алексеевич. Теперь давайте послушаем план великого князя. Прошу к карте, Николай Николаевич.

   — Благодарю, ваше величество. Я согласен в целом с военным министром. Но мой план выхода в долину Марицы несколько иной. Я предлагаю прорываться в неё через Балканский хребет сразу с нескольких направлений.

   — Каких, ваше высочество?

   — Во-первых, Софийское направление. Его я считаю главным и определяющим. Во-вторых, следует одновременно с Шакир-пашой разбить и Вессель-пашу.

   — Но он же, как известно, хорошо укрепился под Шипкой. Селение Шейново превращено турками в горную крепость.

   — Да, в сильную горную крепость. Но фронтом она развёрнута в сторону Шипкинского перевала. Вессель-паша словно забыл, что его могут обойти сразу с двух флангов и заодно атаковать в лоб, с перевала, который он так старательно стережёт.

   — Значит, Балканский хребет будем прорывать с двух направлений?

   — Нет, на мой взгляд, этого мало, чтобы привести турок в полное замешательство.

   — Тогда где ещё вы предлагаете перейти через Балканы?

   — Третий маршрут возможен через Троянов перевал. Из долины реки Осмы выйти в долину реки Стрёмы, к Карлово. А от него ведёт прямая дорога на юг, на Филиппополь.

   — Ясно, Николай Николаевич. В Филиппополе стоит Сулейман-паша и там железнодорожная станция. Что ещё?

   — К западу от Софии следует послать отряд, который бы от Комарца или Буново через Вратинский перевал спустился с гор в долину реки Тополица. Главная позиция Шакир-паши останется чуть западнее.

   — Что даст нам такой ход?

   — Здесь мы сможем или преследовать часть войск Шакир-паши, или отрезать им путь бегства из Софии, выйдя к южной окраине Трояновых ворот.

   — Можем ли мы, на ваш взгляд как главнокомандующего, на одном из всех этих участков ожидать в ближайшие дни активности турок?

   — Нет, ваше величество.

   — Почему вы так считаете?

   — Во-первых, они считают, что наступление зимой через Балканский хребет для русских войск невозможно. Во-вторых, хотят тянуть время, надеясь на помощь из Европы.

   — Согласен, что таких намерений султан Абдул-Гамид и его паши не скрывают. Хорошо, мы освобождаем Софию и выходим в долину Марицу. А что дальше?

   — Дальше нам надо разбить или рассеять армию Сулейман-паши. И наступать по долине Марицы прямо на восток.

   — На Адрианополь?

   — Да, ваше величество. А за Адрианополем нашей армии будет виден сам Константинополь. И тогда...

   — Что тогда?

   — Тогда турки попросят сперва перемирия, а затем подпишут мир на наших условиях...

На военном совете в императорской Главной квартире переход через Балканский хребет был утверждён окончательно. Расчёт делался прежде всего на внезапность появления русских войск сразу в нескольких местах по ту сторону Балкан. Можно было реально рассчитывать на полный разгром и деморализацию неприятельской военной силы.

План перехода через Балканский хребет зимой вызвал возражения ряда генералов. В их числе оказались даже люди, известные своей решительностью, такие как Радецкий, Скобелев и Тотлебен, авторитет которых был весьма высок.

В итоге последнее слово оказалось за государем. Александр II колебаний не выказал, утверждая план окончания войны переходом в Забалканье. После его росписи на решении военного совета больше уже никто не обсуждал и не осуждал неожиданное предложение великого князя.

Император, понимая, что своим присутствием он неизбежно сковывает инициативу главнокомандующего, в декабре покинул Болгарию через Одессу и направился в Санкт-Петербург. Прощальный разговор двух братьев был краток:

   — Николай, ты помнишь поступок нашего деда Александра в 12-м году?

   — Когда он покинул армию и отбыл в столицу?

   — Да, именно это я имею в виду. Он тогда передал главное командование сперва Барклаю, а потом Кутузову.

   — Вас что-то беспокоит, ваше величество?

   — Меня беспокоит то, что во главе нашей армии здесь стоят два человека — ты и я.

   — Но нас разделяет субординация.

   — Во главе армии всегда стоит один вождь. Здесь ты должен завершать войну.

   — Вы решили, ваше величество, отбыть в Россию?

   — Да, Николай. В империи для царя дел и без войны много. Я хочу тебе развязать руки. Твой план смел, и исполнить его суждено только тебе. И Россия, и я ждём скорейшего окончания войны. Победного...

* * *

Переходу через зимние Балканские горы предшествовала самая тщательная подготовка. Речь шла об обеспечении войск провиантом и тёплой одеждой. Снабжение провиантом строилось на использовании взятых у турок запасов и закупок у местного населения. С тёплой одеждой и обувью дела обстояли намного сложнее: их доставляли из России пока малыми партиями.

Пример провиантской «инициативы» подал генерал-лейтенант Гурко. Гвардейскими интендантами в Орхание была устроена весьма производительная пекарня, где выпекали хороший по качеству хлеб, тут же превращали его в солдатские сухари. В полках лейб-гвардии за самый короткий срок образовался солидный «сухарный запас».

Главнокомандующий Дунайской армии каждодневно интересовался ходом подготовки перехода через Балканский хребет. Он требовал от подчинённых ему начальников:

   — На время похода каждый солдат должен быть обеспечен пятидневной нормой сухарей. У кого в полках будет на день-два больше, тому командиру моя благодарность...

   — Мясных порций иметь на три дня. За счёт полковой казны покупать скот у местных болгар. Цену серебром давать твёрдую, чтоб на нас не было ни у кого обид...

   — Чая и сахара брать с собой тоже на пять дней...

   — Для лошадей взять с собой трёхсуточную норму ячменя. Для всего конского состава — кавалерийского, орудийного, обозного. Если есть овёс — брать и его во вьюках...

   — По утрам солдатам выдавать по чарке водки...

   — Каждый офицер перед Богом в ответе за любого замерзшего в снегу солдата...

Император обратил внимание главнокомандующего на внешний, «фронтовой» вид войск. Они удручающе пообносились: одежда истрепалась, положение дел с обувью было ещё хуже. Великий князь 25 декабря сообщал по телеграфу в Главную квартиру военному министру Милютину:

«Гвардейские войска от стоянки и работы на высоких Балканах и при походе через них остались в эту минуту — равно офицеры и нижние чины — без сапог уже давно, а теперь окончательно и без шаровар. Мундиры и шинели — одни лохмотья и то без ворса, на них одна клетчатка. У большинства белья нет, а у кого осталось, то в клочьях и истлевшее».

Нельзя сказать, что в полках оставались безучастными к своему обмундированию. Чинились и одежда, и обувь. У местных жителей на эти цели закупались кожа и сукно. Но всего этого было мало.

Местные жители взяли на себя труд по расчистке горных маршрутов от снега и лесных завалов. Работы велись из тех расчётов, что по горным перевалам должны были пройти не только люди и лошади, но и орудийные и частично обозные повозки с зарядными ящиками. Все лишние тяжести, которые могли сковать манёвренность войск, оставлялись по эту сторону Балканского хребта.

Главнокомандующий говорил начальнику артиллерии армии князю Масальскому:

   — На каждую 4-фунтовую пушку взять с собой по 74 снаряда...

   — На конное орудие иметь по 64 заряда...

   — Проверить каждый орудийный лафет. Сломается в горах — значит пушку можно бросать...

   — Каждому стрелку и пехотинцу нести с собой не меньше сотни патронов...

Снарядов к орудиям оказалось вполне достаточно, на некоторых батареях их было взято с собой в горы даже большее количество. С ружейными патронами дела обстояли заметно хуже: запасов их больших уже не имелось. Если в некоторых полках набиралось по 172 патрона на ружьё, в гвардии — по 115, то во многих случаях в солдатских ранцах перед переходом патронов оказалось всего по полсотне штук.

Николай Николаевич-Старший позаботился даже о том, чтобы провести посильную учёбу солдат прицельной стрельбе. Ротным офицерам раздавались инструкции:

«Всякий солдат должен знать, куда и зачем он идёт, тогда, если начальники и будут убиты, смысл дела не потеряется».

В таких наставлениях великий князь не уставал повторять командирам всех рангов:

   — Помните суворовскую «Науку побеждать». Нам без неё в горных боях не выдюжить...

   — Патронов мало, взять можно их будет только у турок. Вся надежда на «холодное ружьё», на штык...

   — Своим бойцам-солдатикам говорите всю правду: перейдём Балканы — тогда и войне конец...

...По замыслу операции Западный отряд генерал-лейтенанта Гурко наступал на софийском направлении, имея в своём составе более 71 тысячи человек при 318 орудиях. Ему противостояло войско Шакир-паши (свыше 42 тысяч человек при 87 орудиях). Гурко решил, во избежание больших потерь в людях, не атаковать позиции турок на Лютаковской, Араб-Конакской и Златицкой позициях. Сковав здесь боем неприятеля, русские войска должны были выйти к Софии через горный хребет между двумя первыми позициями.

Гурко начал наступление на рассвете 13 декабря несколькими отрядами, которыми командовали генералы Кателей, Вельяминов, Дандевиль, Шувалов, Ольденбургский, Брок и Шильдер-Шульднер. Им приходилось двигаться по заснеженным горным тропам, с обледенелыми спусками и подъёмами. По пути сбивались турецкие заслоны.

Особенно трудно пришлось левофланговой колонне, которой начальствовал командир 3-й гвардейской пехотной дивизии генерал-майор Виктор Дандевиль. Колонна только к вечеру 14-го числа поднялась на Баба-гору. Турки попытались было 16 декабря отбить высоту, но не смогли.

Тем временем разыгралась сильная снежная буря, мороз стал крепчать. Держаться на Баба-горе стало невозможно, и Дандевиль приказал оставить её. Колонна потеряла 813 человек, включая 18 офицеров обмороженными и 53 человека замерзшими.

Колонна привела себя в порядок только к утру 19-го числа и снова двинулась вперёд. На этот раз Баба-гора была обойдена через Златицкий перевал. Действия других колонн Западного отряда оказались более удачными.

В итоге войска Шакир-паши оказались под ударом и с фронта, и с тыла. С 17 декабря турки стали оставлять занимаемые позиции, отходя к Софии. Неприятель держался только на Араб-Конакской позиции, но после разгрома у Ташкисена отряда Беккер-паши отступил и оттуда.

Утром 23 декабря 1877 года русские войска вступили в Софию, которая впоследствии стала столицей Болгарии. Первой в город вошла, восторженно приветствуемая жителями, Кавказская казачья бригада. Полковник Генерального штаба Александр Пузыревский, будущий видный военный историк, писал в своих мемуарах:

«При самом входе в город нас встретили: духовенство с крестами, хлебом и солью и огромные массы народа, кричавшие «ура», «здорово, братушки»; женщины бросали миртовые ветви, подавали солдатам хлеб...

Многие выражали своё воодушевление аплодисментами и криками «браво»...»

Освобождение Софии стало большой победой русского оружия, причём одержанной малой кровью. Генерал-лейтенант Гурко, командующий войсками российской гвардии, по такому случаю издал приказ по войскам Западного отряда:

«Занятием Софии окончился этот блестящий период настоящей кампании — переход через Балканы, в котором не знаешь чему удивляться: храбрости ли и мужеству вашему в боях с неприятелем или же стойкости и терпению в перенесении тяжёлых трудов в борьбе с горами, морозами и глубокими снегами.

Пройдут годы, и потомки наши, посетив эти дикие горы, с гордостью и торжеством скажут: «Здесь прошли русские войска и воскресили славу суворовских и румянцевских чудо-богатырей!..»

* * *

В тот день, когда русские войска вступили с развёрнутыми знамёнами в Софию, через Балканский хребет двинулся отряд генерал-лейтенанта Петра Петровича Карцева, начальника 3-й пехотной дивизии силой почти в 6 с половиной тысяч человек при 8 орудиях. Путь его лежал через Троянов перевал. Он оказался настолько тяжёл, что за двое суток было пройдено всего 12 километров горных троп.

Сразу после окончания войны Карцев опубликовал в «Русском вестнике» рассказ о том декабрьском походе. Он писал, что на этом маршруте «бесследно гибли римские легионы, а турки, покорители Византии и Болгарского царства, искали других путей, считая Троянский (перевал) непроходимым». Карцев свидетельствовал:

«...При 17-градусном морозе люди обливались потом, а дышать было почти нечем; воздух, скованный стужею, на высоте 5000 футов был так разрежен, что у некоторых показалась кровь из носа, ушей и горла».

Как здесь не вспомнить высказывание германского военного теоретика, начальника имперского Генерального штаба генерал-фельдмаршала графа Хельмута Карла Бернхарда Мольтке (Старшего):

«Тот генерал, который вознамерится перейти через Троян, заранее заслуживает имя безрассудного, потому что достаточно двух батальонов, чтобы задержать наступление целого корпуса».

На самом Трояновом перевале путь русской колонне преградил турецкий отряд. Он был атакован утром 27 декабря и под угрозой обхода отступил вниз. Отряд Карцева по следам неприятеля вышел на южные склоны Балканского хребта.

* * *

Едва ли не самые драматические события при переходе русской армии через Балканы разыгрались на Шипке. Там произошло ожесточённое Шипко-Шейновское сражение Центрального отряда Радецкого с армией Вессель-паши силой в 35 тысяч человек при 103 орудиях. Армия «держала» перевал, расположившись главными силами в укреплённом лагере у селения Шейново.

Войска Радецкого, командира 8-го армейского корпуса, стояли на Шипкинском и соседних с ним горных перевалах. Набиралось около 54 тысяч человек при 83 орудиях. Когда Радецкий докладывал главнокомандующему о своём плане на битву с Вессель-пашой, то оговорился сразу:

   — Ваше высочество, я лично провёл несколько рекогносцировок и могу сказать, что фронтальной атакой деревню Шипку, что под перевалом, можно взять только ценой большой крови.

   — Фёдор Фёдорович, солдат нам надо беречь. Есть другие способы разбить турок перед перевалом?

   — Есть, ваше величество. Обходными движениями.

   — Как вы их замышляете?

   — Две трети моего отряда пойдут на охват неприятельского лагеря в Шейново. А с остальной третью я ударю вниз с перевала.

   — Кто будет командовать обходными колоннами?

   — Генерал-лейтенанты Скобелев и Святополк-Мирский.

   — Сумеете ли вы согласовать действия всех трёх частей вашего отряда, Фёдор Фёдорович? Ведь дело будет в горах и снегах.

   — Я, ваше высочество, надеюсь на инициативу начальников колонн, людей, вам лично хорошо известных. Сам же поведу войска с Шипкинского перевала вниз тогда, когда там завяжется бой.

   — Тогда с Богом...

Радецкий сформировал три колонны. Первой, которой предстояло атаковать с перевала (12 тысяч человек, 24 орудия), командовал он сам. Правая колонна Скобелева состояла из 16 тысяч человек при 14 орудиях. Она шла через Имитрийский перевал; путь определялся в 20 километров. Левая колонна Святополка-Мирского оказалась самой сильной: 19 тысяч человек при 24 орудиях. Ей предстояло через Травненский перевал пройти 35 километров. Колонны на флангах, спустившись с гор, должны были атаковать армию Вессель-паши с двух сторон и отрезать ей путь отступления на юг, к городу Казанлыку.

Замысел Радецкого понравился Николаю Николаевичу-Старшему. Обсуждая его с императором Александром II, он обратил внимание государя на следующее немаловажное обстоятельство:

   — Если у Радецкого всё получится, как задумано, то мы берём в кольцо уже вторую армию султана, ваше величество.

   — Первой была армия Осман-паши?

   — Она самая.

   — Но Плевну мы осаждали, почитай, всю осень. А что будет под Шейново?

   — Здесь нам надо разбить Вессель-пашу в день или два, иначе к нему придёт на выручку Сулейман-паша. Тогда Радецкий сам окажется под сильным ударом.

   — Думаешь, у Радецкого получится?

   — Надеюсь, ваше величество. Иначе зачем же нам было прорываться на юг через Балканы?

   — Весь манёвр его чрезвычайно сложен и требует одновременности действия фланговых колонн. И это в снежных горах.

   — Радецкий, верю, справится с задачей. Ведь у него отличные исполнители — Скобелев и князь Святополк-Мирский. Один другого лучше.

   — Вессель-паша ждёт нашей атаки с Шипки? Как ты думаешь?

   — Сегодня, может, и не ждёт. Но что он изготовился встретить наши полки, то моему штабу известно точно.

* * *

Первой выступила колонна князя Святополк-Мирского, поскольку ей предстоял более долгий путь. Переход через Балканы она начала на рассвете 24 декабря. В боевой хронике З6-го Орловского пехотного полка, шедшего в арьергарде колонны, о том марш-броске через горный хребет рассказывается так:

«...Утром полк выступил из Травны. Несмотря на раннее выступление, в этот день пройдено лишь несколько вёрст вследствие чрезвычайно неудобной дороги для движения артиллерии, останавливавшейся чуть ли не на каждом шагу, завязая в глубоком снегу, несмотря на то, что впереди было до 2000 болгар, расчищавших дорогу от снега. Солнце уже склонилось к западу, и последние его лучи освещали разнообразными цветами белые вершины Балкан, когда приказано было остановиться на ночлег. Мороз становился всё сильнее и сильнее, приближалась ночь, а с нею желанный отдых.

Но горько ошиблись, не довелось даже вздремнуть. Мороз и сильный холодный ветер пронизывали до костей; костров развести было не из чего, так как полк остановлен на совершенно голой местности, просто на дороге, на измельчённом рыхлом снегу, в котором ноги утопали по колени. В стороне от дороги ещё хуже — снег выше пояса...

Единственною заботою каждого было стараться о том, как бы укрыться от трескучего мороза, а средств к тому не было никаких. Добытые несколько сырых сучьев не поддавались никаким усилиям и не горели, а между тем нужно было озаботиться, чтобы не было замерзших и обмороженных.

Некоторые находчивые офицеры устроили в своих ротах такой порядок: чтобы никто не смел лежать на снегу более четверти часа, а по прошествии этого времени заставляли бегать и движением согреваться. Благодаря только этой благодетельной мере, принятой на этот раз во всём полку, на другой день не оказалось никаких отморожений. Длинная эта зимняя ночь показалась целою вечностью, но наконец начало светать, взошло солнце, и полк тронулся далее.

Дорога становилась всё хуже и хуже, узка, по сторонам громадные массы снега; постоянные спуски и подъёмы особенно затрудняли движение. На некоторые подъёмы 9 фунтовые орудия едва возможно было втащить при помощи восьми пар буйволов и неимоверных усилий людей; однако кое-как добрались до Крестца, и тут приказано оставить артиллерию, так как видна была полная невозможность переправить её через горы, и полку в этот же день присоединиться к отряду в деревне Сельцы.

От Крестца начался самый трудный путь. После небольшого спуска следовал один тяжёлый подъём, за ним другой, ещё круче, и наконец после волнообразного и довольно длинного участка дороги в несколько вёрст начался крутой и довольно длинный подъём на главный перевал. Поднявшись на главный перевал, дорога довольно пологим спуском следовала несколько вёрст и затем, перейдя вдруг в необычайно крутой и длинный спуск, вступала в ущелье, в котором расположена деревня Сельцы.

Последний, самый крутой спуск надолго останется в памяти каждого орловца, которому досталось спуститься в то время, когда уже стемнело, следовательно, при несравненно больших неудобствах и трудностях, чем шедшим впереди полкам, спокойно в то время уже отдыхавшим у пылавших ярких костров.

Спускались преимущественно сидя; идти же положительно не было возможности, не рискуя сломить себе шею. Сапёры и (болгарские) дружинники трудились над разработкою дороги по этому спуску, обсыпая обледенелые скаты землёй, без чего вьючный наш обоз не имел бы возможности спуститься.

Из разобранных заборов и плетней разрушенной турками болгарской деревушки Сельцы при спуске с перевала и у орловцев запылали костры, а при них, при такой благодати, и усталости как не бывало. Достали соломы, разостлали её на снегу возле костров и, закусив сухарями, размоченными в снеговой воде, уснули крепким сном...»

Колонна генерал-лейтенанта Святополк-Мирского перешла Балканский хребет в установленный срок. Вставший было на её пути вражеский заградительный отряд после короткого огневого боя отступил в Шейновский укреплённый лагерь.

Тем временем отделившийся от походной колонны боковой отряд под командованием генерал-майора Шнитникова прикрыл марш главных сил с юга. Здесь турки были выбиты из селения Маглиж, после чего Шнитников двинулся на городок Казанлык, от которого дорога вела к Шипкинскому перевалу.

Скобелевская колонна (её порой называют Иметлийской) выступила под вечер 24 декабря. Главные же её силы двинулись в путь утром следующего дня. Переход через горный хребет здесь, как и ожидалось, проходил в гораздо более тяжёлых условиях, чем у войск Святополк-Мирского. Поэтому Радецкий и отправил со Скобелевым только восемь орудий.

Сам Михаил Дмитриевич впоследствии, вспоминая переход через Балканы, рассказывал:

— Невозможно было двигаться иначе, как по одному, настолько часто узка была горная тропа...

   — Люди на каждом шагу проваливались в глубокий по пояс снег...

   — Местами было так скользко, что приходилось с помощью рук карабкаться по крутым каменистым подъёмам...

   — Часто приходилось делать шаг вперёд для того, чтобы скатиться обратно вниз на два шага...

   — Мои солдатушки шли навьюченными, да ещё тащили на руках тяжесть в виде горных пушек...

...К селению Иметли на южном склоне Балканского хребта правофланговая колонна вышла лишь к исходу 27 декабря, то есть с опозданием на сутки. Турки видели, как слева от Лысой горы на Шипкинском перевале вниз спускаются «чёрной лентой» русские. Полковник Вяземский писал:

«...В некоторых местах тропинка была не шире пол-аршина. Несколько людей и вьючных лошадей не удержались на этих местах и полетели вниз; о помощи нечего было и думать. Туркам не раз пришлось радостно улыбнуться, глядя на наше движение. Нас они не почтили (артиллерийскими) гранатами, потому что попасть в такую узкую полоску можно только случайно».

Сбив турецкий заслон, авангард скобелевской колонны занял брошенную жителями деревню Имитли. В тот вечер Скобелев не мог начать атаку вражеского лагеря: с гор ещё не спустились Владимирский и Суздальский пехотные полки, 12-й стрелковый батальон, Донской казачий полк, большая часть горных орудий. Командир колонны объявил, что атака турок на рассвете следующего дня.

Тем временем колонна Святополка-Мирского начала штурм турецкого лагеря у Шейново. Вессель-паша провёл несколько сильных контратак, но они закончились тем, что русские, преследуя бежавшего неприятеля, ворвались в деревню Шипка. С наступлением темноты бой затих сам собой.

На рассвете следующего дня Шипко-Шейновское сражение возобновилось с более яростной силой. Скобе лев атаковал лагерь неприятельской армии с запада и юга, Святополк-Мирский — с востока, Радецкий, спускаясь с перевала, — с севера. Атаки начались без артиллерийской подготовки, и из-за густого тумана турки оказались захваченными врасплох: они поздно увидели подходившие русские колонны.

Около 14 часов дня войска Скобелева овладели Шейново и соединились с колонной Святополка-Мирского. Теперь армия Вессель-паши оказалась в окружении, и её положение с каждым часом становилось всё более безнадёжным. Только малая часть турок вырвалась из укреплённого лагеря. Русская пехота готовилась пойти на его штурм.

Вессель-паша приказал выкинуть белые флаги. В плен сдалось 22 тысячи человек с 83 орудиями, в том числе три паши и 765 офицеров. Потери побеждённых составили убитыми и ранеными тысячу человек, победителей — около пяти тысяч, в том числе 300 болгарских ополченцев. Подольский и Житомирские пехотные полки потеряли половину своих офицеров.

Так победно, хотя и кроваво, завершился переход русской армии через Балканский хребет в конце декабря 1877 года.

В предновогодний день полководец Николай Романов смог доложить по телеграфу императору Александру Романову:

   — Русская армия вступила в Забалканье...

* * *

В последние дни уходящего года Николая Николаевича-Старшего радовали не только донесения из Софии и с Софийского шоссе, с Троянского перевала, от Шипки и Шейново. Перешла в наступление сербская армия, действуя успешно и доблестно. Главнокомандующий отметил в этом событии самое значимое:

   — Князь Милан достоен самых высоких слов похвалы. Он обнажил меч против Турции, не дожидаясь перехода русских через Балканы...

Из сербской армии, от русского военного советника при князе Милане Обреновиче в штаб Дунайской армии в декабре месяце одно за другим шли телеграфные донесения:

«Князь Милан большую часть своей армии стянул к юго-восточным границам Сербии. Сформировано пять корпусов — Тимокский, Моравский, Яворский, Дринский и Шумадийский...»

«Сербские военные вселяют в меня уверенность не только желанием идти в бой с вековым врагом, но и в готовности их на всякие жертвы, чтобы только принять участие в великой борьбе...»

«14 декабря взято турецкое укрепление Ак-Паланка. Его гарнизон — до двух тысяч человек при 2 крупповских орудиях. С началом атаки турки бежали в Пирот и во Вранью. Потери сербов: 7 убитых, 44 раненых, около 90 обмороженных. Победа на деле показала, что сербы могут бить турок...»

«16 декабря воевода Беломаркович взял Пирот. Трофеи сербов: 28 орудий, около 1500 ружей разных систем, свыше 1 тысячи ящиков с патронами, 300 ящиков со снарядами...»

О последней победе союзников великий князь Николай Николаевич-Старший сообщил телеграфом в далёкий Санкт-Петербург:

«Бой сербов с турками 16 декабря у Пирота был весьма упорный и кровопролитный. Турецкий отряд, состоявший из 12 таборов, отступил к Софии, потеряв с 12 по 16 декабря включительно 1000 или не менее 900 человек и оставив в руках сербов 24 орудия. Паша, командовавший отрядом, был ранен и бежал. Победа эта стоила сербам более 700 человек убитыми и ранеными.

Великий князь Николай...»

* * *

30 декабря главнокомандующий, держа в руках несколько только что полученных телеграмм, с радостным лицом вошёл к императору. Александр II понял сразу:

   — От Бобрикова вести?

   — Да, ваше величество. Сербы взяли крепость и город Ниш.

   — Прекрасно. Подробности Бобриков сообщает?

   — Да. Доложить?

   — Говори, Николай. Ты теперь носишь ко мне только победные вести.

   — Турецкому гарнизону были предложены почётные условия выхода из крепости. Паша ответил отказом. Тогда сербы под прикрытием батарей пошли на штурм и взяли с боем укрепления на горах Горица и Грабовец. Это и решило судьбу Ниша. На следующий день его гарнизон капитулировал.

   — Большие трофеи взяли сербы?

   — Впечатляющие, ваше величество. 267 орудий, из них 26 крупповских, более 13 тысяч самых разных ружей, 780 револьверов, до 8 миллионов патронов, 20 тысяч артиллерийских гранат и много прочего военного имущества.

   — Значит, Нишская крепость была немаленькой, если турки сдали столько оружия?

   — Полковник Бобриков доносит, что турецкий гарнизон состоял из шести батальонов пехоты, регулярного эскадрона и двух полевых батарей. Всего более пяти тысяч человек.

   — Что после Ниша намерен предпринять князь Милан со своими воеводами?

   — Бобриков шифрованной телеграммой сообщает, что у сербов новый план продолжения войны.

   — Интересно, какой же?

   — Князь Милан решил освободить от османов все древние сербские территории. По новому плану войны наступление по сходящимся направлениям продолжают три корпуса — Шумадийский, Моравский и Тимокский. Они должны сойтись в одной точке.

   — Такой точкой, конечно, может быть только Косово поле.

   — Точно, ваше величество.

   — Нам надо каждому послать князю Милану поздравления с большой победой, освобождением Ниша. И немедля ты сообщи в Россию.

   — За вашей подписью?

   — За своей, брат. Ты же главнокомандующий на этой войне. И вот ещё что. Озадачь Бобрикова тем, чтобы он представил мне список сербских воевод и офицеров для награждения русскими орденами. Георгием в том числе...

Приказание императора великий князь передал полковнику Главного штаба Бобрикову в тот же день. Так в списках награждённых орденом Святого Георгия 4-й степени за Русско-турецкую войну 1877—1878 годов появились сербские воины: штабс-капитан Михаил Барьякторович; штабс-капитан Степан Креманац; майор Милован Павлович; поручик Веселии Попович.

Георгиевских кавалеров «черногорской службы» в ту войну оказалось гораздо больше. Скорее всего потому, что княжество Черногория из военных событий на Балканах не выходила, держась удивительно стойко и доблестно. В князе Николае Негоше ни императору Александру II, ни его младшему брату главнокомандующему русской армии сомневаться не приходилось.

В числе черногорцев, награждённых военным орденом Российской империи, особенно «многочисленной» была фамилия Вукович. Их в списках, отмеченных Георгиевским крестом 4-й степени, оказалось четыре: воевода Милан, командир бригады, Джуро, командующий артиллерией, Иован, командир батареи, и воевода Пётр, старшина.

* * *

Конец 1877 года черногорская армия тоже провела в наступлении. Была осаждена крепость Антивари (ныне Бар) на берегу Адриатического моря. 20 декабря крепость пала. Княжеские войники подступили к Антивари по узкой горной дороге, неся на руках орудия. Снаряды и провиант помогали нести женщины и дети.

После этого штурмом был взят город и замок Дульцино, их защищали два батальона турецкой пехоты и две тысячи башибузуков. Победной стала ночная атака, которая заставила неприятеля сложить оружие. Часть турок — один батальон — успела на судах бежать в море, остальные сдались в плен. В приступе участвовало пять батальонов войников, которые потеряли 100 человек убитыми и 150 ранеными.

Вслед за Дульцино черногорцы взяли форты Лесандру и Браницу. Первый форт выкинул белый флаг при первых же пушечных выстрелах, хотял имел 8 орудий, это было больше, чем у подступивших к Лесандре черногорцев. На этом война для княжества в Чёрных горах завершилась...

Впоследствии великий князь Николай Николаевич, ставший уже генерал-фельдмаршалом, встретится со многими русскими добровольцами, воевавшими в рядах черногорской армии. Среди волонтёров из России ему особенно запомнятся полковник-артиллерист Филиппенко, награждённый орденом Данилы I, стрелки братья Узатины, врачи Соколов и Студицкий, руководившие госпиталями в Даниловграде и Грахове.

Однажды в Москве великому князю представят некоего Щербака. Он подарит Николаю Николаевичу свою только что вышедшую в свет книгу «Черногория и её война с турками в 1877—1878 годах».

   — Вы воевали у князя Николая Негоша?

   — Да, ваше высочество. Я был врачом добровольческого санитарного отряда из России.

   — Вы пишете о доблести братьев Узатиных. Они сразу стали уважаемыми бойцами в черногорском батальоне. Трудно было им это сделать, ведь они родились не в горах?

   — Наверное, трудно. Но Узатины с первых дней старались никому не уступать в ходьбе по горным тропам. А один из них, Алексей, к тому же оказался отличным стрелком. О его меткости среди войников ходили легенды.

   — Много у наших врачей и сестёр милосердия было там забот? Вы ведь тоже работали в госпитале Цетинье?

   — Там, ваше высочество. Когда османы стали наступать, дней за 10—12 через три наших госпиталя прошло более 1500 человек раненых. Наши сёстры милосердия сутками не выходили из лазаретов, за что честь им и хвала.

   — Ваше впечатление о наших союзниках, доктор?

   — Слов много, всех не скажешь. Вы лучше почитайте черногорского поэта Радуле Стийенского. Как он пишет о дружбе русских и черногорцев...

Николай Николаевич попросит одного из своих адъютантов достать в библиотеке столичного университета книжку Радуле Стийенского, о которой говорил врач Щербак. В ней он найдёт такие строки:

«Во всех войнах России на юге Черногория выступала в союзе с русскими и играла значительную роль. Если спросить любого черногорца: — Сколько вас, черногорцев? — он обязательно ответит:

   — Нас с русскими сто семьдесят миллионов...

   — Мы от русских себя не отделяем...»

* * *

Итак, Балканский хребет остался за «спиной» Дунайской армии. В штаб-квартире русской действующей армии разрабатывался план новых наступательных операций в Забалканье. Николай Николаевич-Старший счёл его вполне реальным. В его приказах этот план читался так:

   — Западному отряду генерала Гурко силой в 65 тысяч человек при 312 орудиях из района Софии развивать наступление по долине реки Марица на Филиппополь и далее на Адрианополь...

   — Троянскому отряду генерала Карцева силой в 13 тысяч человек при 36 орудиях продвигаться от Карлово на Филиппополь...

   — Центральному отряду генерала Радецкого силой в 48 тысяч человек при 218 орудиях наступать из района Шипка-Шейново на Адрианопольском направлении...

   — Отряду командира 11-го армейского корпуса генерала барона Деллинсгаузена силой в 18 тысяч человек при 70 орудиях обеспечить левый фланг нашего наступающего фронта...

   — Общий резерв наступающих войск силой в 21 тысячу человек при 96 орудиях сосредоточить севернее Шипкинского перевала. Резерву следовать в Забалканье за отрядом генерала Радецкого...

Шансы на успех Забалканской наступательной операции были большими. Русских сил в ней было задействовано 165 тысяч человек при 732 орудиях, то есть треть всей Дунайской армии. Остальные две трети находились в «крепостном четырёхугольнике», обеспечивали коммуникационные линии на болгарской территории.

Турецкие войска в Забалканье после ряда крупных поражений, капитуляции армии Вессель-паши и начавшегося массового дезертирства насчитывали всего 70 тысяч человек. Это были: армия Сулейман-паши, корпус Осман Нури-паши, отступивший от Софии в юго-западном направлении и занявший оборону в проходах Ихтиманских гор, и отряд Шакир-паши, который отошёл к Татар-Пазарджику.

Стоявший во главе султанских войск Сулейман-паша резервов имел крайне мало, если не считать небольших сил у Адрианополя и столичного гарнизона, но его уменьшать султан Абдул-Гамид в сложившейся ситуации не решался. Заметно поредели ряды башибузуков, ополченцы быстро превращались в вооружённые толпы дезертиров, уходивших к своим семьям.

Главнокомандующий на начало нового 1878 года определил боевые задачи не только четырём отрядам, которые оказались по ту сторону Балканского хребта. В приказах за подписью великого князя Николая говорилось:

   — Восточному отряду цесаревича Александра силой в 92 тысячи человек при 386 орудиях держать фронт от предгорий Балкан до Рущука. Отряду продолжать блокаду крепостей Силистрия, Рущук, Шумла и Варна...

   — Отрядам на правобережье Дуная и в Добрудже обеспечить армейские коммуникации на востоке Болгарии. В случае необходимости поддержать в оперативном отношении действия отряда цесаревича Александра...

В крепостном четырёхугольнике продолжала оставаться турецкая 57-тысячная Восточнодунайская армия. Но она оказалась умело «выключенной» из активной части войны. Султанский полководец Мехмет Али-паша оказался здесь не в состоянии предпринять что-либо серьёзного против «державшего» его наследника российского престола цесаревича, будущего императора Александра III.

Одним из участников тех событий на северо-востоке Болгарии был Иззет Фуад-паша, адъютант мушира — главнокомандующего султана. После войны автор нашумевшей в своё время книги «Упущенные благоприятные случаи» станет начальником кавалерии в сирийском городе Алеппо и посланником в Мадриде. Он писал в книге:

«С самого прибытия своего в Разград новый сардарь носился с мыслью создать у него крупный тактический центр в надежде, что русские доставят ему случай выиграть тут оборонительное сражение. Но и намерение принять наступательный образ действий не было чуждо мыслям мушира, но все меры, принятые для последней цели в главной квартире его, просто невероятны, неслыханны!

Приказания летят по всем направлениям! Наступление! Наступление!.. Вперёд!!! — И вот рущукские дивизии развёртываются вправо, против Кацелева; Неджиб-паша двигается к Карагассанкиою; Салик-паша и египетская дивизия из Аяслара выступают к Осман-Базару.

А неприятель где? Да, где же неприятель?

Но вот он, против нас!

Кто? Что?

Его корпусная кавалерия!

И эта маска нас пугает; мы не можем сделать ни шагу вперёд; мы останавливаемся... мы боимся, чтобы противник сам не сделал этого, чего мы не смеем сделать... и окапываемся, и ждём!

Мы разместили (право, можно умереть от горя, вспоминая всё это...) — мы разместили (я говорю это со слезами) все свои дивизии на фронт более чем в 100 километров!

Да ведь это не что иное, как возвращение к отменённым распоряжениям старого сардаря Абдул-Керима: только вместо того чтобы растянуться вдоль Дуная, с востока на запад, мы растянулись с севера на юг! — Вот и все; вот к чему свелось разградское сосредоточение, которому мы так радовались!

Благодаря этой кавалерии, этой маске, армия Цесаревича держалась между Ломом и Янтрой поистине замечательно. Она исполняла свою роль прикрытия — и больше ничего. Она не могла и не должна была наступать — и её добровольное, рассчитанное бездействие кончилось тем, что вынудило нас атаковать...»

Иззет Фуад-паша, надо отдать ему должное, понял, пусть и поздно, после войны, стратегический замысел русского главнокомандующего. Николай Николаевич-Старший, его советники и ближайшие соратники прекрасно понимали, что при равенстве сил, которое наступило после форсирования Дуная, наступать всюду нельзя. Требовался перевес сил, повышенный расход боезапасов, надёжность обеспечения растянутых коммуникаций. Требовались всё новые и новые десятки тысяч людей, которых не значилось в рядах Дунайской армии.

Великий князь очень надеялся на то, что сильный по своему составу и прежде всего кавалерией — регулярной и казачьей — Рущукский (Восточный) отряд до конца сыграет свою сдерживающую роль. Не случайно перед броском в Забалканье Николай Николаевич-Старший встретился с цесаревичем Александром и начальником его штаба генерал-лейтенантом Петром Семёновичем Ванновским, будущим (после Милютина) военным министром России. Разговор шёл о завершении войны:

   — Вот смотрите на карту. Наши четыре отряда уходят за Балканы, откуда армия Сулеймана-паши, надеюсь, на болгарский север не прорвётся даже частью своих сил.

   — Мы в этом уверены, ваше высочество.

   — Дай Бог, чтобы это было так. Пётр Семёнович, что доносит вам разведка из Варны?

   — Там по-прежнему стоит египетская дивизия. Новых приращений турецких сил, по данным отрядного отряда, не предвидится.

   — Султан Абдул-Гамид со своим столичным гарнизоном сейчас уже не расстанется. С Кавказа перебрасывать туркам тоже нечего, там великий князь Михаил Николаевич одерживает одну победу за другой.

   — Ваше высочество, наши пленные турки много говорят о поражении от кавказцев при Баш-Кадыкларе.

   — Что ж, то славная виктория. Только у нас ситуация посложнее будет. Смотрите, как армия Мехмет Али-паши нависает над левым крылом Дунайской армии. Особенно из Шумлы и Рущука.

   — Восточный отряд их гарнизоны сдержит, ваше высочество.

   — Хорошо, коли так. А надёжно ли перекрыта железная дорога от Варны к Рущуку?

   — Наши казачьи партии готовы в любой день её повредить. Турки не перебросят ни одного человека к Дунаю.

   — Мехмет Али-паша ведёт разведку сил вашего отряда?

   — Старается. Рекогносцировку ведут офицерские разъезды, но плохо, по нашему мнению.

   — Почему?

   — Они боятся уходить далеко от крепостей. Мы первое время опасались после таких разведок набегов их кавалерии, но, как оказалось, зря.

   — На что, по-вашему, больше всего полагается новый султанский мушир?

   — Он думает, что мы начнём осаду крепостей. Если не всех четырёх, то хотя бы Рущука, что у Систовской переправы под боком.

   — Значит, его надо оставить при такой мысли. Пусть опасается и за свои крепостные бастионы, брать которые мы не будем. Турки сами их сдадут, когда война перед Константинополем завершится в нашу пользу.

   — Значит, ваше высочество, Восточному отряду вы задачу не меняете?

   — Нет, она остаётся прежней. Держать четырёхугольник крепостей так, чтобы Мехмет Али-паша оттуда ни одной дивизии не увёл. Ни морем в Стамбул, ни на усиление Сулейман-паши, ни для диверсии против наших коммуникаций у Систово.

   — Ваше высочество, значит, Рущукский отряд остаётся без сражений?

   — Сражения ведёт Дунайская армия, а вы её немалая часть. Вам своя задача, с которой вы справляетесь более чем удачно. Гурко и другим начальникам — свои задачи.

   — А если мы будем действовать, ваше высочество, инициативно? Получим на то ваше разрешение?

   — Безусловно. Но при одном условии: если турки выйдут за крепостные стены. А пока пугайте их перемещениями конных заслонов. Когда в поле появляется несколько сотен конников, то за ними всегда таится опасная неизвестность.

   — Задача нам ясна, ваше высочество. Хотелось бы услышать от вас напутственное слово.

   — Вот оно. Будьте благоразумны. Оставьте султана без армии. Мехмет Али-пашу одолейте без большой крови. Если выйдет он в чистое поле, то дело найдётся не только для отрядной кавалерии. А так мушир пускай и дальше цепляется за свои четыре крепости. Русская армия их обошла ещё полгода назад.

* * *

Из всех четырёх Забалканских отрядов главным и по силам, и по операционному простору являлся Западный отряд генерал-лейтенанта Гурко. К тому же он первым начал и первым закончил переход через Балканы. Поэтому главнокомандующий поставил перед Гурко следующие ближайшие задачи: вынудить турок, отступивших от Софии, оставить укреплённые позиции в Ихтиманских горах и уйти в долину реки Марицы, то есть в Предбалканье; затем быстрым преследованием уничтожить войско Шакир-паши, тем самым обнажив восточный фланг армии Сулейман-паши.

Из состава Западного отряда выделялись четыре отряда (колонны): два ударных — генералов Вельяминова и Шувалова и два «угрожающих туркам с севера» генералов Шильдер-Шульднера и Криденера. Последним предписывалось отрезать путь неприятелю дальше по долине Марицы.

Интересно, что ни великий князь, ни сам Гурко не ставили командирам четырёх отрядов боевые задачи в привязке к определённому времени или конкретному месту. Они понимали, что операция начиналась в горной местности, зимой, когда земля была покрыта глубокими снегами. Впоследствии Николай Николаевича-Старшего спросят:

   — Ваше высочество, почему вы тогда Гурко после Софии не поставили задачу день в день?

   — Почему? Мы под Шипкой поняли, что снег даже на соседних перевалах лежит разный по глубине. Кто-то обязательно задержится по пути на обледенелой горе. Начнёт спешить, время догоняя, — людей потеряет, вьючных лошадей. Да и пушка у нас не одна в ту зиму в пропасть улетела.

   — По ведь можно же было согласовать действия наступающих отрядов если не по времени, то по месту!

   — Разумеется, можно было бы. Но при одном обязательном условии.

   — Каком?

   — Если бы паши Сулейман и Шакир делились с нами своими планами относительно мест ночёвок...

Генерал-лейтенант Гурко в своём приказе по Западному отряду среди прочего отмечал:

«Так как каждая колонна может встретить на своём пути различные препятствия, происходящие как от местных условий, так и от действий неприятеля, то в настоящей диспозиции будут указаны лишь общие цели для каждой колонны; подробности же движения и действий представляются усмотрению отдельных начальников».

Гурко оказался прав, отдавая инициативу в руки начальников отрядных колонн. Глубокие снега в лесистых предгорьях сковали походное движение, лишили войска манёвренности. Турки вовремя поняли, что противник хочет их окружить, а потом уничтожить. Они бросили Ихтиманские позиции и отошли к Татар-Базарджику. Когда об этом доложили Гурко, тот в первый день нового, 1878 года подписал новую диспозицию для своих войск:

«Завтра, 2 января, всем колоннам вверенного мне отряда произвести наступление с целью окружить неприятеля, оставшегося в Татар-Базарджике, и принудить его положить оружие».

Однако Сулейман-паша, человек опытный, чувствовал: останься он в Татар-Базарджике ещё на день или два, и русские, пройдя через Трояновы ворота, обязательно возьмут его в кольцо и отрежут от Филиппополя. Дождавшись отступавший от Софии отряд Осман Нури-паши, командующий султанской армии в ночь на 2 января оставил Татар-Базарджик. На его окраине был подожжён мост через Марицу.

Генерал-лейтенант Гурко в тот же день донёс о тактической неудаче в армейскую штаб-квартиру. На его депешу великий князь отреагировал так:

— Иосиф Владимирович зря извиняется. Без боя выгнать Сулейман-пашу из Татар-Базарджика и заставить его отступить ещё дальше — разве это не победа?!.

Деморализованная турецкая армия поспешно уходила к городу Филиппополю. Здесь состоялось трёхдневное сражение (3—5 января). Настигнутые колоннами Западного отряда турки сперва ожесточённо сопротивлялись, но в итоге Сулейман-паша оказался разбитым наголову. Остатки его армии, бросив на поле боя всю свою артиллерию — около 130 орудий, разрозненными частями бежали через Родопские горы к берегу недалёкого Эгейского моря. Часть войск отступила дальше по долине Марицы.

Сражение у Филиппополя оказалось значимым прежде всего в стратегическом плане. Главнокомандующий Дунайской армии доносил в императорскую Ставку:

«Вчера отрядом Гурко взят важный для нас Филиппополь. Путь на Константинополь открыт...»

* * *

Сулейман-паша, разгромленный под Филиппополем и растерявший большую часть своей огромной 100-тысячной армии, уже не мог контролировать ход событий в долине реки Марицы. В дни, когда под Филиппополем гремели пушечные залпы, в наступление от Шейново перешёл Центральный отряд генерал-лейтенанта Радецкого. Он несколькими колоннами двинулся на город Адрианополь, с древних времён считавшийся воротами Царьграда.

Энергичному Скобелеву было поручено командование авангардной колонной. Он позаботился прежде всего о скорости походного движения, чтобы обеспечить внезапность своего появления перед Адрианополем. Скобелевский приказ гласил:

«Ввиду предполагаемых усиленных форсированных маршей по гористым дорогам предписываю частям вверенного мне отряда выступить без колёсного обоза, с одними вьючными лошадьми...

Начальникам дивизий обратить строжайшее внимание на то, чтобы при частях лишних тяжестей не было, при этом разрешается при каждом батальоне иметь не более двух повозок, которые должны служить исключительно для перевозки раненых и следовать пока пустыми».

Скобелев торопился к Адрианополю. Обгоняя стрелковые роты, генерал спрашивал своих шипкинских героев:

   — На сколько дней, ребята, у вас сухарей в мешках?

   — Вчера последние догрызли, ваше превосходительство...

Пехотинцы тем не менее шли бодро и лихо, с песенниками и плясунами впереди. Их молодцеватый вид радовал Скобелева, который говорил сопровождавшим его адъютантам:

   — С такими бойцами не грех и к самому Царьграду подступиться. На одних штыках выйдем к нему, если надо будет...

Вперёд был выслан сводный конный отряд генерал-майора Струкова. Приказ ему был краток:

   — Идти без роздыха вперёд. В бой нигде не ввязываться, турецкие заслоны всюду обходить. Нам нужен только Адрианополь...

Действия Александра Петровича Струкова оказались выше всяких похвал. В тот же день, то есть 3 января, русская конница с налёта захватила железнодорожный узел Семенли. Спешивший туда с пехотой Скобелев получил донесение:

«Турки в панике побежали из редута и зажгли мост, что не дало возможности преследовать. Драгуны спешены и пущены были на мост и тотчас потушили. Набег был так быстр, что станция захвачена неиспорченной».

Конный отряд, не имея «ни больных, ни отсталых», двинулся дальше на восток. 8 января он, пройдя за 40 часов 88-километровый путь, неожиданно появился у Адрианополя. Турецкий 2-тысячный гарнизон оставил крепость, бежав в сторону столицы. В адрианопольском арсенале нашлись 22 новеньких крупповских орудия и 4 крупнокалиберных осадных пушки. В плен попали два офицера с 73 солдатами.

Русские войска вступили в древний город Адрианополь с развёрнутыми знамёнами и под звуки маршей в исполнении полковых оркестров. Генерал-лейтенант Скобелев в своём приказе писал:

«Поздравляю вверенные мне храбрые войска с взятием второй столицы Турции. Вашей выносливостью, терпением и храбростью приобретён этот успех...»

Об освобождении населённого христианами Адрианопольского округа великий князь Николай Николаевич-Старший во всех подробностях узнал из корреспонденции, которая посылалась с фронта в газету «Новое время»: «...Наш отряд двинулся вперёд со Скобелевым во главе. За ним шли владимирцы, 9-й стрелковый батальон, 16-я стрелковая бригада и сапёры. На первом же повороте дороги справа и слева двинулись навстречу массы местных жителей, кричавших наше «ура», бросавших солдатам цветы. Женщины целовали у офицеров руки, отдельные личности бросались в ряды и обнимали нас. Всё это взволнованное, обрадованное...

У моста через Марицу, разлившуюся широко, отражавшую в своих чистых струях голубое небо Румелии, нас встретило духовенство с хоругвями. Поочерёдно Скобелева приветствовали речами митрополиты — греческий, армянский, экзарх Болгарский и муллы.

Скобелев обратился к греческому митрополиту и просил его временно принять председательство в городском управлении, потом обратился к муллам, приглашая их хранить строгий порядок, за что гарантировал им полное спокойствие и обещал покровительство наших властей и войск.

За мостом нас ждала трогательная встреча. Двести шестьдесят вдов зарезанных мужей и сирот погибших отцов, в глубоком трауре, стоя по обеим сторонам дороги, провожали нас своими рыданиями и благословениями. На солдат это так повлияло, что не на одном суровом лице я заметил в эти минуты слёзы. Большинство этих вдов из несчастной Ески-Загры. Многие из них целовали ноги солдат, все бросали в наши ряды ветви дерев...

Шумные улицы города гремели приветственным криком. Я не знал ничего более искреннего, я не видал ещё людей, которые так радовались...

Струков недолго отдыхал. 11 января он уже выступил на Ховсу, после того как у конака торжественно была уничтожена турецкая виселица и сожжены орудия пыток, в которых гибли тысячи болгар. По всему пути разорённые села, горящие чифтлики, обозы с беженцами...

Ежедневно по несколько схваток с башибузуками, к каждому вечеру в отряде оказывалось по сотне и более новых пленных...

13 января Струков добрался до Люле-Бургаса. Город заняли быстро и захватили массу бежавших турок как мужчин, так женщин и детей. Обоз этот прикрывали башибузуки и черкесы, моментально рассеявшиеся. Потребовали сдачи оружия; наущаемое муллами на селение отказалось. Мулл арестовали, и тотчас же требование русских было выполнено. Оружие сдано. Часть его сложена в городском конаке, часть роздана болгарам. Беглецам предложено вернуться в Адрианополь, что ими тотчас же и было принято...

Около 20 тысяч телег прошло к морю с имуществом, награбленным у болгар. Спокойствие только там, где наш авангардный отряд. Кругом же пылают деревни, убийства и грабежи на каждом шагу, дороги завалены мёртвыми. Турки перед тем забрали было в солдаты тысячи болгар. Теперь они возвращаются назад...

Наш отряд усиленно пользуется паникой для спасения целых тысяч христиан, которые без того были бы перерезаны сплошь...»

* * *

Линия фронта быстро перемещалась в сторону Константинополя. После занятия Люле-Бургаса русские с боем овладели железнодорожной станцией Чорлу и городом Чалтаджой. Конные отряды заняли Родосто и Деде-Агач.

События для Стамбула разворачивались с головокружительной быстротой. Главнокомандующий писал императору Александру II:

«Паника страшная, неописанная, равно и сопровождающие её потрясающие события. Ввиду всего этого долгом считаю высказать моё крайнее убеждение, что при настоящих обстоятельствах невозможно уже теперь останавливаться и ввиду отказа турками условий мира необходимо идти до центра, то есть до Царьграда, и там докончить предпринятое Тобой святое дело.

Сами уполномоченные Порты говорят, что их дело и существование кончены и нам не остаётся ничего другого, как занять Константинополь. При этом занятие Галиполли, где находится турецкий отряд, неизбежно, чтобы предупредить, если возможно, приход туда англичан...»

В Стамбуле наконец-то поняли неоспоримый факт — военный разгром Блистательной Порты состоялся. Султану Абдул-Гамиду защищать свою столицу было уже нечем. Единственная военная сила — Восточнодунайская армия Мехмет Али-паши — продолжала «сидеть» в крепостном четырёхугольнике.

Но нельзя сказать, что Мехмет Али-паша всегда сидел сложа руки. Его войска не раз выходили за крепостные стены, но каждый раз натыкались на кавалерийские заслоны врага. Возникала угроза того, что конный противник может отрезать вылазные отряды от крепостей. Из Стамбула пытались расшевелить осторожного пашу:

   — Надо взять у неверных Систово и Никополь ударом вдоль дунайского берега.

   — Не могу. Русские тогда возьмут Рущук.

   — Разрушьте коммуникационную линию русских. Она плохо защищена.

   — Чем? У меня кавалерии одна дивизия, а весь крепостной четырёхугольник забит казаками.

   — Пока русские заняты Плевной, следует совершить форсирование Дуная.

   — В Рущуке и Силистрии на это дело нет даже лодок. А Дунай-река у нас отнята ещё в начале войны.

   — Надо идти на выручку Осман-паше. Он ждёт. Пока не поздно.

   — Уже поздно. Князь Николай меня к Плевне не пустит. Не пустил же он через Шипкинский перевал Сулейман-пашу...

...Султанские уполномоченные поспешили в Адрианополь, чтобы там начать переговоры о перемирии с русским главнокомандующим. Право на их ведение он имел загодя от императора Александра II. При первой встрече посланцы Абдул-Гамида заявили великому князю:

   — Ваше оружие победоносно, ваше честолюбие удовлетворено. Турция погибла. Мы принимаем всё, что вы желаете...

Переговоры о перемирии между Россией и Турцией состоялись быстро. 19 января 1878 года в городе Адрианополе был подписан протокол о принятии «Предварительных оснований мира». Он гласил:

«Ввиду предстоящего заключения перемирия между воюющими армиями русскими и оттоманскими, их превосходительства Сервер паша, министр иностранных дел Высокой Порты, и Намик-паша, министр двора е. и. в-ва султана, прибыли в Главную квартиру е. и. выс-ва вёл. Князя Николая Николаевича, главнокомандующего русскою армиею, снабжённые полномочиями Высокой Порты. Предложенные е. и. выс-вом вёл. Князем от имени е. и. вел-ва государя императора всероссийского основания мира, по принятии их турецкими уполномоченными, были с общего соглашения изложены в следующих выражениях:

1. Болгария, в пределах, определённых большинством болгарского населения и которые ни в каком случае не могут быть менее пределов, указанных на Константинопольской конференции, будет возведена в автономное княжество, платящее дань, с правительством народным, христианским и туземною милициею. Оттоманская армия не будет более там находиться.

2. Независимость Черногории будет признана. Увеличение владений, соответственное тому приращению, которое отдала в её руки судьба оружия, будет за нею утверждено. Окончательные границы определятся впоследствии.

3. Румыния и Сербия будут признаны. Первой из них будет назначено достаточное поземельное вознаграждение, а для второй проведено исправление границ.

4. Боснии и Герцеговине будет даровано автономное управление с достаточным обеспечением. Подобного же рода преобразования будут введены в прочих христианских областях Европейской Турции.

5. Порта примет обязательства вознаградить Россию за её издержки на войну и за потери, которыми она должна была себя подвергнуть. Способ сего вознаграждения — деньгами, либо поземельною уступкою, либо чем иным, будет определено впоследствии. Е. в-во султан войдёт в соглашение с е. в-вом императором всероссийским для сохранения прав и интересов России в проливах Босфорском и Дарданелльском.

Немедленно будут открыты переговоры в Главной квартире е. и. выс-ва вёл. князя главнокомандующего между уполномоченными двух правительств для установления предварительных условий мира.

Как только настоящие основания мира и условия о перемирии будут подписаны, последует приостановление неприязненных действий между воюющими армиями, включая румынскую, сербскую и черногорскую, на всё время продолжения переговоров о мире. Главнокомандующие обеими армиями в Азии немедленно будут о том уведомлены для заключения между ними перемирия, которое равномерно приостановит военные действия. Императорское оттоманское правительство даст приказание оттоманским войскам очистить, как только перемирие будет подписано, крепости: Видин, Рущук и Силистрию в Европе и крепость Эрзерум в Азии. Кроме того, русские войска будут иметь право на звенное занятие в продолжение переговоров известных стратегических пунктов, обозначенных в условии о перемирии на обоих театрах войны.

В удостоверии сего настоящий протокол был составлен и подписан в двух списках в Адрианополе 19 января 1878 г.

Подписали: Николай, Сервер, Намик».

Подписывая протокол о принятии «Предварительных оснований мира», великий князь Николай Николаевич Романов вряд ли мог предположить, что победа русского оружия, утверждённая Сан-Стефанским миром, вскоре будет сильно «урезана». Но в те дни ещё никто не знал о Берлинском мирном конгрессе, столь бесславном для российской дипломатии.

Часть третья ВЕНЕЦ СЛАВЫ

огда в Сан-Стефако ещё только начинались мирные переговоры, Николай Николаевич-Старший в одном из писем императору Александру II обмолвился: следовало бы поскорее наградить едиными медалями за войну всех её участников. В том числе назывались и болгарские ополченцы-добровольцы. Великий князь решил лишний раз напомнить государю о том, чтобы традиция награждений в русской армии медалями, уходящая корнями в петровскую Северную войну 1700—1721 годов, «не затянулась».

Разговор об этом зашёл ещё при отъезде императора с театра военных действий. Каких-то разночтений в том, как поощрить каждого солдата и казака, матроса и ополченца, волонтёра и сестру милосердия, не было. Государь тогда сказал младшему брату, остававшемуся в Болгарии командовать русской армией:

   — Война заканчивается и пора подумать о людях, в ней участвовавших. О том, как их наградить за доблесть и ревность в службе.

   — Ваше величество, в наших полках по нескольку десятков Георгиевских кавалеров.

   — Это хорошо. Сам не раз слышал от нижних чинов, что они называют Знаки отличия военного ордена солдатскими Егориями. Да так ласково, что нет слов передать.

   — Со времён Екатерины Великой кавалеры Святого Георгия — наши российские герои. И в нашей семье их немало, ваше величество. Это одна из тех нитей, что роднит нас с народом.

   — Согласен. Да, брат, будет плохо, если кто-нибудь из солдатушек, особенно увечных, вернётся домой без заслуженной боевой награды за эту войну.

   — Ваше величество, таких людей будет немало и среди младших офицеров последних пополнений.

   — Значит, нам надо загодя подумать об особой медали за эту войну, за свободу, принесённую болгарской земле.

   — Медаль будет для всех, ваше величество?

   — Для всех, кто внёс свою лепту в победу. Без различия чинов и сословий. Будь то великий князь или самарский врач-волонтёр.

   — Как скоро ждать наградную медаль?

   — Постараюсь поторопить это важное дело. По приезде в столицу дам поручение военному министру и медальерам, в первую голову графу Фёдору Толстому...

Император Александр II о том разговоре в своей походной палатке на окраине небольшого болгарского городка не забыл. Высочайший указ об учреждении наградной медали за Русско-турецкую войну был утверждён 17 апреля 1878 года. Она предназначалась для ношения как на военном мундире, так и на гражданском платье.

О рисунке на лицевой стороне медали шло немало споров. Первоначально предлагали поместить на ней в профиль портрет Александра II. За это высказывался прославленный русский медальер граф Фёдор Толстой, оставивший после себя немало творений высокого искусства.

Но самодержец после некоторых раздумий от такого лицевого образа награды отказался. В конце концов было решено изобразить на лицевой стороне изображение христианского православного креста, попирающего турецкий полумесяц. По сторонам креста шли даты: 1877—1878.

Государь велел найти что-то такое в образе наградной медали, что отличало бы её от всех предшественниц. И новшество действительно нашлось. Медаль за «болгарскую» Русско-турецкую войну стала впервые в истории русской армии носиться на пятиугольной колодке. Лента затягивалась на ней особым образом, как косой полукрест. Этот обычай с 1878 года сохранился до наших дней.

Чтобы добиться единообразия ношения медали на вводимой впервые пятиугольной колодке, был издан специальный указ. При этом давался рисунок, на котором показывалось, «как должно складывать ленту при медали».

Как носились до этого в русской армии (и отставными воинами) наградные медали и ордена? Их просто подвешивали к груди на ленте соответствующих награде цветов, сложенной пополам. Причём размер ленты никаким статутом не ограничивался.

Новую ленту учредили, комбинированную из двух самых почитаемых орденских цветов. Комбинация состояла из голубого цвета ордена Андрея Первозванного и оранжево-чёрного цвета ордена Святого Георгия. Лента получилась красивой и привлекательной.

При изготовлении медали спор шёл о металле, который предстояло использовать для её чеканки. От рода металла зависела степень массовой награды. Здесь следовало сделать какие-то разграничения. Одно дело вручить медаль герою Шипки, другое — солдату, вчерашнему рекруту, прибывшему из России и успевшему повоевать два-три месяца, а то и менее.

В споре, который вёлся и при дворе, и в кабинетах Военного ведомства, главнокомандующий войсками гвардии высказал такое мнение:

— Надо соблюсти традицию русской армии. Наградная медаль для истинных героев войны должна чеканиться из драгоценного металла. Из серебра.

   — Значит, ваше высочество, вы предлагаете разделить медаль по степеням? Как российские ордена?

   — Нет, не так. Степень медали должна определяться в её металле.

   — Тогда кто, по вашему мнению, должен награждаться серебряной медалью за турецкую войну?

   — Только герои, пусть и отмеченные ранее другими наградами. За оборону Шипки и защиту Баязетской крепости. За Болгарию и за Кавказ.

   — А как вы, ваше высочество, предлагаете чеканить медали для тех, кто действительно участвовал в боях, и тех, кому поучаствовать в них не пришлось?

   — Здесь опять надо обратиться к металлу, вернее — к его цвету. Первых награждать медалями из светлой бронзы. Вторых — из тёмной.

   — А как быть с рисунком?

   — Рисунок должен быть на медали един. И для нас с вами, и для пехотного солдата, вернувшегося с войны...

Императору Александру II такая идея понравилась. И он своим указом утвердил изготовление медали из трёх разных металлов, хорошо различимых для глаза.

Самой почётной, естественно, являлась серебряная медаль. Ею награждались все чины русской армии, участвовавшие в Шипкинской эпопее и не менее героической обороне крепости Баязет, описанной в будущем известным русским писателем-баталистом Валентином Саввичем Пикулем.

Спустя три года особым, дополнительным высочайшим приказом по Военному ведомству серебряной наградной медали удостоились участники победного штурма турецкой крепости Карс в 1877 году. То кавказское дело украсило собой боевую летопись русской армии.

Медалью из светлой бронзы награждались все участники боевых действий на Дунайском (Болгарском) и Кавказском театрах войны. Медали из тёмной бронзы выдавались всем остальным участникам войны, по каким-то причинам непосредственно не участвовавшим в боевых действиях. Таким образом государь Александр II никого из ратников наградами не обошёл: ни генералов и адмиралов, ни нижних чинов и болгарских ополченцев, ни кавказских милиционеров, медиков и священнослужителей.

Посмертных награждений медалью тогда не делалось. Если раненый воин умирал на излечении до вручения медали, она возвращалась назад, в Военное ведомство.

Медали всех достоинств носились на единой ленте. Когда награждённый уходил из жизни, его медаль-«болгарка» оставалась в семье как память.

Согласно статистике, серебряных медалей было выдано более 70 тысяч, из светлой бронзы — более 600 тысяч, из тёмной бронзы — 335 тысяч. Правила их выдачи соблюдались самым строжайшим образом: чтобы не оказалось и беспричинно обиженных, и незаслуженно награждённых.

* * *

Великий князь Николай Николаевич наградное дело в императорской гвардии взял под личный контроль, посчитав для своего титула и звания это делом чести. В каждом полку, как и предписывалось высочайшим указом, в июне 1878 года была составлена по батальонам и ротам наградная ведомость с указанием, медалью из какого металла должен быть награждён офицер, унтер-офицер или рядовой.

Награждения за войну считались делом государственной значимости. Генерал-фельдмаршал Романов говорил:

   — И тот, кто кровь пролил, и тот, кто готов был отдать её за святое дело, заслужил нашу медаль-болгарку...

   — По полковым спискам доходить до каждого инвалидного солдата, покинувшего армию из-за своей доли...

Интересен наградной список лейб-гвардии Семёновского полка, прошедшего всю болгарскую кампанию. К серебряной медали среди семёновцев было представлено всего 3 человека (все они были переведены сразу после войны в гвардию из армейских полков), светло-бронзовой — 3540 и темно-бронзовой — 62.

Однако вскоре в рядах гвардейского полка появился четвёртый нижний чин, награждённый серебряной медалью-«болгаркой». О чём и было по команде рапортом доложено великому князю Николаю Николаевичу-Старшему. Дело обстояло так.

В конце 1878 года на имя командира лейб-гвардии Семёновского полка пришло письмо от командира 35-го пехотного Брянского полка. К письму прилагался Знак отличия военного ордена, то есть солдатский Георгиевский крест за №75 330. В письме сообщалось, кому и за что выдана эта Георгиевская награда:

«...За отличие в деле с турками при отстоянии Шипкинского перевала с 9 по 14 августа 1877 года бывшему ефрейтору вверенного мне полка Антону Штанько, зачисленному на службу по выздоровлении от раны из 35-го пехотного (полка) запасного батальона в вверенный вашему превосходительству полк».

Вместе со Знаком отличия военного ордена и сопроводительным письмом командир брянцев-пехотинцев прислал в столицу и ещё один наградной документ:

«Копию с приказа по полку от 29 го июня за №180 на право ношения серебряной медали в память о минувшей войне».

Главнокомандующий войсками гвардии утвердил соответствующий рапорт командира лейб-гвардии Семёновского полка. В самой торжественной полковой обстановке герою Шипки ефрейтору Антону Штанько перед строем были вручены сразу две боевые награды — солдатский «Егорий» и серебряная медаль-«болгарка».

О таком необычном случае Николай Николаевич рассказал на очередном личном докладе государю. Тот только заметил:

   — Справедливое дело красит не только солдата-героя, но и его командира. Получил ли ваше благодарственное слово командир Брянского полка?

   — Письмо с моей благодарностью в Брянский полк было отправлено сразу, ваше величество.

   — Очень хорошо, что о том будет известно и семёновцам, и брянцам...

Спустя какое-то время после торжественных полковых праздников по случаю раздачи наградных медалей за Русско-турецкую войну император с улыбкой вдруг спросил Николая Николаевича:

   — Ты знаешь, как солдаты называют нашу медаль?

   — Знаю, ваше величество. Болгаркой. Во всех полках так зовётся.

   — Верно, болгаркой. Мне о том первым нижегородский губернатор рассказал.

   — Да что там, ваше величество. Болгаркой её называют даже генералы, ушедшие в отставку.

   — Значит, она любима в народе и армии?

   — Ещё как, ваше величество! Память народная на добрые дела всегда благодарная. Как и на государей, добрые дела при жизни творивших.

   — Ты так думаешь?

   — Не просто думаю, а знаю доподлинно. Из солдатских казарм эту мысль вынес.

   — Самое главное, чтобы в народной памяти та наградная медаль ещё долгое время болгаркой величалась.

   — Так оно и поведётся, ваше величество. От отца к сыну. И мы тоже её с честью носить будем.

   — Дай Бог, чтоб оно так и дальше было в нашем Отечестве...

* * *

Перемирие, подписанное в Адрианополе, стало лишь прелюдией к трудным переговорам о мире. После была установлена демаркационная линия. По приказу главнокомандующего русские войска заняли: 29 января — Бургас, 8 февраля — Рущукскую крепость, 11 февраля — крепость Силистри.

Особо важным стало прекращение борьбыпод осаждённым Эрзерумом, сильной крепостью в горах Саганлука. Русский стан в конце войны поразила эпидемия тифа. Цена Эрзерума выразилась в 20 000 человеческих жизней, подавляющая часть умерших относилась к санитарным потерям.

На Черном море война прекратилась в ночь на 15 декабря. Вооружённый пароход «Великий князь Константин» подошёл к Батуму и осуществил первую в мировой истории торпедную атаку: катера «Чесма» и «Синоп» одновременным попаданием двух торпед с дистанции всего около половины кабельтова пустили на дно большой сторожевой пароход «Интибах».

Командир парохода капитан 2 ранга Степан Осипович Макаров, будущий вице-адмирал и командующий флотом Тихого океана в Русско-японской войне 1905—1906 годов, стал для великого князя человеком особо уважаемым. Они встретились в Санкт-Петербурге на одном из дворцовых приёмов в честь освободителей Болгарии.

   — Разрешите поздравить вас, капитан Макаров, с флигель-адъютантскими эполетами.

   — Премного благодарен. А вас, ваше высочество, с фельдмаршальским жезлом.

   — Ну, мой жезл на суше значил меньше, чем ваш пароход на Черном море.

   — Ну не скажите, ваше высочество. Одна Плевна с Осман-пашой чего стоит!

   — Мне в Болгарии удалось загнать в крепость только одну из нескольких армий султана. А вы со своими непонятными миру паровыми катерами загнали в Босфор весь турецкий броненосный флот. Есть разница?

   — Есть, ваше высочество. Только не мой «Константин» диктовал туркам мир в Сан-Стефано.

   — Как бы не так, капитан. Сначала вы лишили османов победы на море, а уже потом кавказцы великого князя Михаила и Дунайская армия отобрали у них победу на суше.

   — Спасибо на добром слове.

   — Куда вы теперь флигель-адъютантом идёте дальше? Дают броненосец на Балтике?

   — Нет, ваше высочество. Получил назначение командиром нашего посольского стационара в Константинополь.

   — Это на «Тамань», про которую великий князь Константин мне говорил?

   — Она самая. Приказано принять, прийти в Босфор и встать на якорь в Стамбуле.

   — Что ж, пускай на вас турки посмотрят и подумают, как воевать с русскими на Черном море. Они, поди, про Чесму уже и позабыли, на англичан глядя.

   — Думаю, что нет, ваше величество. Такие поражения не забываются.

   — Но это мы так считаем. Скажу вам, флигель-адъютант, что в Главном морском штабе хорошего капитана для стационара сыскали. Обязательно похвалю за то брата Константина.

   — Его высочество генерал-адмирал ко мне и так относится весьма благосклонно. Для меня это большая честь.

   — Ещё бы. Представлять флот матушки-России в побеждённом Стамбуле?! Красной строкой это будет записано в вашем послужном списке.

   — Постараюсь оправдать доверие, ваше высочество.

   — Да, Макаров, вы были на последней выставке нашего мариниста Айвазовского в Академии художеств?

   — Нет, ещё не был.

   — Обязательно посетите её. Себя увидите ещё раз в этой войне. Айвазовский пароходу «Константину» не одну картину посвятил. Какой талант!

   — Я слышал, что все свои полотна в Феодосии он рисует не выходя из мастерской.

   — Так оно и есть. Одного взгляда в окно на Чёрное море в штиль или шторм ему достаточно. И всё увиденное ложится на холст.

   — Обязательно буду на выставке, ваше высочество.

   — Когда будешь, будь добр, распишись там в книге отзывов. Слова найдёшь сам, но подпись свою поставь как командир «Константина».

   — Непременно.

   — Художник Айвазовский тебе будет за то крайне признателен. Так и знай...

Персональная «фронтовая» выставка известнейшего русского художника-мариниста Ивана Константиновича Айвазовского действительно имела громадный успех всюду, где живописец её представлял. Он описывал подвиги моряков, сражавшихся под Андреевским флагом, город русской воинской славы Севастополь, Чёрное море, с которым была связана его судьба. Великий князь Николай Николаевич-Старший гордился тем, что был знаком с художником и имел в своей личной коллекции его картины:

— Полотна феодосийца, моего большого приятеля, прекрасны. Куда до него английским маринистам! А в России ещё и Боголюбов есть...

Сборы с выставок в годы войны шли в пользу Общества Красного Креста увечных воинов, людей, пострадавших от военных бедствий. Так, газета «Московские Ведомости» в номере за 29 октября 1877 года дала на своих страницах такое объявление:

«Жителям Москвы предстоит случай испытать прекрасное художественное наслаждение и вместе оказать содействие делу благотворительности.

В воскресенье, 30 октября, открывается в Дворянском собрании выставка картин знаменитого нашего художника, профессора И.К. Айвазовского, предназначившего сбор за вход на выставку в пользу Красного Креста, с удержанием четвёртой части в пользу беднейших жителей города Феодосии, пострадавших вследствие военных обстоятельств.

Содержание главных картин относится к событиям настоящей войны, и эти картины художник назначает в дар разным учреждениям.

Содержание картин следующее:

   1. Знамение Креста в 1877 г. Это выразительная смелая по замыслу и удивительная по исполнению картина, написанная неимоверно быстро кистью нашего художника перед самою выставкой, здесь в Москве, почти в один день.

   2. Турецкий броненосец «Лютфи-Джелилл», взорванный русскими батареями на Дунае 29 апреля 1877 года.

Назначена в дар Артиллерийскому училищу в Петербурге.

   3. Бой парохода «Весты» под командой капитан-лейтенанта Баранова с турецким броненосцем у Кюстенджи 11 июля 1877 года. Назначена в дар музею, что в Адмиралтействе в С.-Петербурге.

   4. Бой катеров парохода «Константин» у борта турецкого броненосца на Сухумском рейде. Назначена в дар Московскому музею имени е. выс-ва наследника цесаревича.

   5. Пароход «Константин» в виду абхазских берегов, по возвращении на рассвете катеров из Сухума. Назначена художником в Севастопольский музей.

   6. Броненосец «Шефкет» на Сухумском рейде во время полного лунного затмения, за минуту до взрыва.

   7. Купающиеся в Черном море во время полнолуния.

   8. Вид на остров Капри с Неаполитанской террасы.

   9. Ночь в Феодосийской бухте.

   10. Корвет «Богатырь».

   11. Группа татар у фонтана на Южном берегу Крыма.

   12. Прибой в Феодосийской бухте.

   13. Восход солнца на Черном море.

Выставка будет открыта с 10 часов утра до 3 часов пополудни и будет продолжаться по 22 ноября. Плата за вход 20 коп., а по понедельникам и четвергам, равно как и в первый день выставки — в воскресенье, 30 октября, по 50 коп.».

Живописец Айвазовский не случайно стремился помочь жителям родного города. Феодосия оказалась в числе многих российских черноморских городов, как и Анапа, и Одесса, пострадавших от артиллерийских бомбардировок с моря.

* * *

«Основания мира», принятые в Адрианополе турецкими уполномоченными, вызвали недовольство в Лондоне. Британский министр иностранных дел граф Стэн-ли Эдвард-Генри Дерби направил послу России в Англии графу Шувалову меморандум. В нём говорилось, что если русские войска окажутся на берегах пролива Босфор или Дарданеллы, то правительство его величества будет считать себя:

«Свободным в дальнейших действиях, необходимых для защиты британских интересов...

Оккупация Константинополя русскими войсками, пусть даже временного характера и только по военным соображениям, будет событием, которого желательно избежать всеми возможными средствами (любой ценой)».

Когда меморандум сэра Дерби стал известен князю Николаю Николаевичу-Старшему, то он прокомментировал его предельно кратко:

   — Англия грозит России войной...

Великий князь понимал, что если к Лондону присоединится Вена и, возможно, Берлин, то на Россию будет оказано в скором времени дипломатическое давление, которое может перечеркнуть все итоги победно выигранной войны. Поэтому он отказался от тех условий перемирия, что были подписаны в Адрианополе и которые султан Абдул-Гамид выполнять, как позже стало известно, не собирался. Турецкий правитель был уверен:

   — Бояться надо не нам, а России. Европа не хочет видеть её на Балканах.

* * *

Вскоре стало известно о появлении в северной части Эгейского моря британской броненосной эскадры. Английские корабли самоуверенно вошли в чужое для них Мраморное море. Казалось, что созрел новый военный конфликт на континенте.

Европейские газеты — в Лондоне и Париже, Берлине и Риме, Вене и Мадриде — запестрели на первых страницах заголовками такого рода:

«Британский лев и русский медведь сошлись на Босфоре!»

«Английская корона помнит Севастополь 56 го!»

«Быть или не быть Русско-английской войне?»

«Что ответит фельдмаршал Николай Романов?»

«Чем ответит Россия на Босфоре?»

Великий князь принял решение: пользуясь паникой в неприятельском стане, продолжать наступление на Константинополь и одновременно в сторону полуострова Галлиполи, то есть на европейские берега черноморских проливов.

Принимая на себя всю ответственность за такое непростое решение, Николай Николаевич-Старший писал императору Александру II о своей убеждённости в необходимости взять столицу Блистательной Порты. Но государь заколебался по двум причинам. Во-первых, это могло вылиться в открытый военный конфликт с англичанами. Во-вторых, с миллионным по населению городом, в случае его занятия, надо было что-то делать.

Главнокомандующий прибыл в Сейменли-Тырново, где получил присланное ему от имени императора почётное Золотое оружие — саблю, украшенную алмазами с надписью: «За переход через Балканы в декабре 1877 года».

Великий князь знал хорошо: Александр II был крайне озабочен сложившейся ситуацией. Британия явно намеревалась лишить Россию плодов военной победы. В итоге император принял несколько решений.

   — Для ведения переговоров о мире с турками в штаб-квартиру главнокомандующего Дунайской армией прибыть генерал-адъютанту графу Николаю Павловичу Игнатьеву, бывшему в 1864—1877 годах русским послом в Константинополе. Это — опытный дипломат. К тому же он пользуется большим весом в султанском окружении.

   — Великому князю вступить в «дружеские констаеты» с начальниками иностранных флотов, которые могут появиться в проливе Босфор.

   — Всякого столкновения с иностранным десантом в турецкой столице избегать и вводить туда войска только в случае возникновения в городе беспорядков, если будет соответствующая просьба горожан.

   — И наконец, помнить о сделанном Англией заявлении, что она не намерена вступать войсками на Галлиполийский полуостров. Русский наблюдательный отряд может встать на перешеек этого полуострова.

Николай Николаевич-Старший эти указания монарха «переложил» на условия ещё не оконченной войны. Он обсудил с генерал-лейтенантом Скобелевым, в энергичности и решительности действий которого сомнений не было, такие задачи:

   — Михаил Дмитриевич, вам известны действия наших друзей-англичан и последние указания государя?

   — Известны, ваше высочество. Меня ознакомил с ними начальник штаба армии.

   — Англичане грозят ввести свою эскадру в Чёрное море. Вторым Крымом нас пугать вздумали.

   — Не испугаемся, не то время.

   — Согласен, не то. Михаил Дмитриевич, вот тебе мой приказ: чтобы образумить турок на переговорах, сделай-ка конницей сильную рекогносцировку под самый Царьград.

   — Будет исполнено сегодня же. Что ещё будет приказано моему отряду?

   — Будь готов, Михаил Дмитриевич, к немедленным действиям на тот случай, если начнётся война с англичанами...

В зоне черноморских проливов назревал нешуточный международный конфликт. В ноте от 29 января Россия предупредила Великобританию, что в случае высадки английского десанта в Галлиполи или на Босфоре русские войска займут Константинополь.

В Лондоне задумались:

   — А не слишком ли далеко зашла наша эскадра в Мраморном море? О чём только думает её адмирал?..

Телеграммой от того же 29-го числа император Александр II предоставил главнокомандующему действующей армии всю свободу действий на берегах Босфора и Дарданелл. Но следовало избегать непосредственного столкновения с англичанами, если они сами не начнут открытых враждебных действий.

Уполномоченные на мирных переговорах турецкие дипломаты стали всячески их затягивать. Тогда Николай Николаевич-Старший предупредил, что занимает Сан-Стефано, где находился загородный дворец султана — его летняя резиденция:

— Я надеюсь, что из Сан-Стефано вам будет гораздо проще сноситься с его величеством султаном Порты...

В этот маленький город на подступах к Стамбулу вскоре вступили русские войска, правда всего один кавалерийский эскадрон и одна пехотная рота. В тот же день, 12 февраля, в Сан-Стефано прибыл и русский главнокомандующий, который (по совету графа Игнатьева) перенёс туда из Адрианополя продолжение мирных переговоров.

На турецкую сторону это подействовало великолепно: Стамбул был рядом, всего в 15 километрах. Для пехотинца с полной выкладкой полдня пути. Интересно, что на таком же расстоянии от столицы Оттоманской Порты находилась в те дни и английская эскадра.

В Сан-Стефано уже 19 февраля был подписан прелиминарный мир между Россией и Турцией. Он подвёл итог войне 1877—1878 годов. Главным результатом стало то, что на карте европейского континента появилась автономная Болгария. В договоре о том говорилось:

«Болгария образует самоуправляющееся, платящее дань княжество с христианским правительством и земским войском».

Турецкие войска с болгарской территории выводились, а крепости срывались. Здесь на два года оставались оккупационные войска России численностью 50 тысяч человек, то есть менее десятой части Дунайской армии. За эти два года Болгария должна была устроиться как государство.

Сербия, Черногория и Румыния становились полностью независимыми от Турции государствами. Румыния как союзник России в войне получала Северную Добруджу. России возвращались три южных (придунайских) уезда Бессарабии, которые были отторгнуты от неё после Крымской войны Парижским трактатом.

На побеждённую Оттоманскую Порту накладывалась контрибуция в размере 1410 миллионов рублей. Выплатить её полностью в звонкой монете Турция не могла. Поэтому значительная часть контрибуции была уплачена территориальными уступками в Турецкой Азии. К России отходило более 600 квадратных километров горных областей, населённых преимущественно армянами, с городами Ардаган, Карс, Батум, Баязет, вплоть до горного хребта Саганлук.

Сан-Стефанский мирный договор подтверждал свободу плавания через черноморские проливы. Существовавший до войны режим проливной зоны не менялся.

Один из участников Русско-турецкой войны описал её завершение в таких словах:

«Русские войска приближались уже к Константинополю, угрожая овладеть последним клочком земли, оставшимся ещё у турок в Европе...

Турция запросила мира...

Война была окончена. Предпринятая с целью освобождения балканских христиан от тяжкого, невыносимого турецкого ига, она окончилась достижением этой высокой цели. 19 февраля, в день, памятный для России освобождением крестьян, между Россией и Турцией был заключён мирный договор, давший свободу и жизнь миллионному населению Болгарии. Да будет этот день днём возрождения и началом новой, лучшей эпохи в жизни болгарских славян!»

...Главнокомандующему армии-освободительницы, Георгиевскому кавалеру великому князю Николаю Николаевичу-Старшему со всех концов России шли поздравительные телеграммы. В них за свершённую великую победу благодарили и его, и его воинов, и боевых сподвижников. Уже давно Российская империя не переживала такого духовного единения:

— Вся страна благодарит ваше высочество за победу русского оружия, за освобождение славянской, православной Болгарии.

* * *

Четырнадцать месяцев исполнения обязанностей главнокомандующего Дунайской армии тяжёлым бременем легли на великого князя. Здоровье его за войну резко ухудшилось. 27 марта он отправил на имя государя телеграмму, прося о замене во главе армии другим человеком. При этом кандидатура Николаем Николаевичем-Старшим не называлась, то есть сменщика на своём посту он «не имел».

В те дни, казалось бы победные и триумфальные, полководец, ещё не старый (всего 47 лет!), но очень утомлённый войной, смотрит на нас с фотографий с потухшим, усталым взором. Таким и видело великого князя его окружение в первые месяцы 1878 года.

Он не скрывал от близких людей ни физического, ни эмоционального утомления от бремени командования действующей армией. Это бремя истощило его силы. Главнокомандующий открыто говорил своим адъютантам и штабистам:

   — Какой я теперь служака? Сам себя не вижу...

   — Куда я гожусь, если вместо седла на лошадке предпочитаю коляску на рессорах?..

   — Ни встать поутру раненько, ни двигаться по тревоге, ни работать ночью — ничего не могу...

Император Александр II всё это знал. Он оказался в затруднительном положении, не видя достойной кандидатуры на место младшего брата. Да ещё в дни, когда отношения с Британией стали почти враждебными. Но император понимал — брату надо заняться своим здоровьем. Ответ из Санкт-Петербурга был отправлен лишь 2 апреля. В телеграмме говорилось:

«...Увольняю тебя, согласно твоему желанию, от командования действующей армией, произвожу тебя в генерал-фельдмаршалы в воздаяние столь славно оконченной кампании...

Александр».

Полководец России получил фельдмаршальский жезл в воздаяние «важных заслуг, оказанных престолу и Отечеству» и за выигранную большую войну. Он впоследствии не раз скажет такие слова:

   — Фельдмаршальский чин за Болгарию стал вершиной моей военной карьеры...

Дела главнокомандующий сдавал боевому соратнику, герою Плевны генерал-адъютанту Тотлебену.

   — Эдуард Михайлович, дорогой мой сотоварищ, принимай заведование во второй раз.

   — Первый раз, ваше высочество, было в Севастополе?

   — Да, тогда сдавались батареи и редуты Северной стороны. Помнишь?

   — Ещё бы не помнить! Британцы и французы тогда на них пойти так и не отважились...

Перед отъездом великим князем был сделан последний смотр войскам, для которых он стал на болгарской земле военным вождём. И как полагается, был издан традиционный прощальный приказ по армии:

«...Особенное, сердечное спасибо тебе, русский солдат. Ты не знал ни преград, ни лишений, ни опасности. Безропотно, безостановочно шёл ты в грязи и снегу, через реки и пропасти, через долы и горы и бесстрашно бился с врагом, где бы с ним ни встретился. Для тебя не было невозможного в пути, который тебе указывал начальник. Тебе честь, тебе слава, добытая кровью и потом России, бившейся за освобождение угнетённых христиан».

В этих словах Николай Николаевич-Старший выразил всю свою любовь к российскому воинству, уважение, понимание его. Очевидцы напишут, что обращение главнокомандующего к солдатам всегда вызывало у них «порывы восторга».

* * *

Генерал-фельдмаршал Николай Романов отбыл с Балкан не сразу по причине разных важных дел. Среди прочего он настоял, чтобы в ряде мест, в том числе у Маврикия, турки прекратили всякие фортификационные работы. Великий князь самолично посещал эти места, чтобы убедиться в том, что недавний неприятель больше не строит новые укрепления «неизвестно для чего». Своим генералам он говорил:

   — В Стамбуле немало горячих голов. Могут бросить в потушенный костёр войны пылающую головешку, и пойдёт тогда пламя вновь гулять по Балканам...

   — Рущук и Силистрию на Дунае нам сдали, а у Эгейского моря, в ином месте, вздумали их поставить. Не выйдет...

   — Что-то не поубавилось в султанской армии английских советников. Пора бы им отплыть на своей эскадре восвояси, война-то закончилась...

   — Кому-то там, в Стамбуле, захотелось после драки опять кулаками помахать...

Великий князь успел многое сделать для Болгарского княжества, которое вновь возродилось на свет спустя столетия. Одним из первых своих приказов генерал-фельдмаршал поблагодарил за верность и доблесть болгар, содействовавших русской армии. Так, Дмитрий Хранов, Никола Кабакчиев и Панайот Хитов были пожалованы орденами Святого Станислава 3-й степени с мечами. В наградном приказе говорилось:

«За особое усердие и храбрость при разведках о противнике, честную и искреннюю службу нуждам армии».

На наградное рассмотрение государя были поданы списки болгар-переводчиков, служивших в русской армии. Они находились при штабах отрядов, корпусов и дивизий, в отдельных полках. Многих Николай Николаевич-Старший знал лично, часто бывая в войсках.

Житель Систово Христо Захарьев прошёл войну со штабом генерал-адъютанта Гурко. Наградой ему стала серебряная медаль «За усердие», носимая на Александровской ленте на шее.

Георгиевским кавалером стал Петро Качев, тоже житель Систово, воевавший в рядах Донского 12-го казачьего полка. Он удостоился солдатского Георгия — Знака отличия военного ордена 4-й степени.

Гражданин города Филиппополя Василий Павлитов, переводчик при штабе 2-й гренадерской дивизии, получил орден Святого Станислава 3-й степени с мечами.

* * *

Уже оказавшись в России, Николай Николаевич-Старший активно содействовал формированию, вооружению и снабжению Болгарского земского войска, основой которого стали болгарское ополчение и русские военнослужащие. В своём окружении он говорил:

   — Болгария обретает независимость. Коли будет государством, значит, будет иметь и армию...

   — Болгарская армия должна стать на будущее союзницей русской армии. И не только в балканских делах...

   — У нас с болгарами боевое побратимство. Не следует жалеть им пушек и ружей...

В справке Главного штаба о помощи России в формировании болгарской армии говорилось:

«...6 февраля 1878 года.

Передача части турецкой артиллерии для будущей болгарской милиции (приблизительно на 3-4 батареи). (По предложению его императорского высочества главнокомандующего действующей армией).

...2 августа 1878 года.

Передача в распоряжение императорского российского комиссара в Болгарии для Болгарского земского войска оружия: 4 дальнобойные пушки с 5-ю лафетами, 5-ю передками, 6-ю зарядными ящиками, всею принадлежностью и 2500 снарядов; 6 горных орудий с лафетами и 3 тысячи снарядов, 15 тысяч ружей Снайдера и к ним 5,25 миллиона патронов.

...3 августа 1878 года.

Командировать сапёрных специалистов в Болгарское войско (6 офицеров, 32 унтер-офицеров и 48 ефрейторов).

...14 сентября 1878 года.

Отпустить две инструментальные, две гальванические и две динамитные повозки с соответствующим штатным инженерным имуществом и материальную часть одного отделения военно-телеграфного парка для вновь формируемых сапёрных частей Болгарского земского войска.

...11 октября 1878 года.

Передать Болгарскому земскому войску ещё до 60 тысяч ружей Кринка, от перевооружения 12-го, 13-го и 14-го корпусов.

...10 апреля 1879 года.

Передать в гражданское управление княжества Болгарского всех телеграфных линий и станций, устроенных (российским) Военным ведомством, с аппаратами, казёнными лошадьми, материалами и запасами телеграфных принадлежностей.

...22 апреля 1879 года.

Передать Болгарии винтовые малые пароходы «Породим» и «Горный Студень», буксирные речные пароходы «Взрыв» и «Опыт», 7 портовых катеров (в том числе принадлежащие Военному ведомству катера: «Рента», «Мутала», «Фардиг» и «Бавария»), шхуну «Келассуру» для Дунайской флотилии, один паровой катер, одну железную баржу и несколько магон (для Варненского порта )».

...Николай Николаевич-Старший, и будучи в должности главнокомандующего Дунайской армии, и уйдя с этого поста, был причастен к выделению чрезвычайных кредитов, открытых государственным казначейством для Болгарии. Так, на обмундирование шести болгарских дружин было выделено свыше 124 тысяч рублей, на устройство железной дороги Систово — Бело — Булгарени — более 1,8 миллиона рублей, за поставку 60 почтовых лошадей — 31 тысяча рублей, на изготовление вещей, требуемых для болгарской жандармерии, — 3 тысячи рублей...

При непосредственном участии великого князя из войск действующей армии в формируемое болгарское земское войско для обучения было назначено:

Генерального штаба обер-офицеров — 2;

штаб-офицеров — 6;

обер-офицеров — 243;

музыкантов — 204;

унтер-офицеров — 790;

рядовых — 266;

нестроевых — 61.

Всего военнослужащих русской армии — 1472 человека. Следует заметить, что военными советниками становились наиболее квалифицированные офицеры и нижние чины, прошедшие сквозь огонь и тернии Русско-турецкой войны.

Болгарское княжество, дружины Болгарского ополчения, Болгарское земское войско безвозмездно получило от России и её действующей Дунайской армии самое необходимое вооружение и снаряжение к концу 1879 года:

винтовок Кринка, карабинов Бердана и ружей Шаспо — около 175 тысяч;

револьверов Смита и Бессона — 2773 единицы;

различных полевых, горных, осадных орудий и мортир — 138 (в том числе 12 крупповских орудий, купленных на деньги, собранные Славянскими комитетами);

холодного оружия (сабель) — почти 6,5 тысячи;

патронов — почти 40 миллионов;

снарядов — более 63 тысяч;

лошадей (почти все — артиллерийские) — 11 705;

шанцевого инструмента — около 13 тысяч.

Кроме того, из турецких трофеев Дунайской армии болгарской стороне было разновременно передано:

ружей разных систем — 26,5 тысячи;

ятаганов — 1256;

орудий и мортир разных калибров — 81;

ружейных патронов — 20 миллионов;

снарядов — более 82 тысяч...

* * *

Россия оставляла на два года (1889 и 1880) на дружественной болгарской земле 50-тысячный армейский корпус, который только с большой натяжкой можно назвать оккупационным. Он служил гарантом безопасности Болгарского княжества прежде всего со стороны Турции. Полки и батареи отбирались в состав корпуса с ведома и по рекомендации генерал-фельдмаршала: он прекрасно знал боевой состав своей Дунайской армии.

Когда встал вопрос о назначении императорского комиссара в Болгарии, одновременно исполняющего должность командующего русским корпусом, Александр II посоветовался с братом:

   — Как ты знаешь, Николай, войска наши из Болгарии все ушли. Остался лишь корпус по договорённости с болгарской стороной.

   — Вы, ваше величество, уже решили, кто его возглавит?

   — Нет ещё. Нужен толковый человек, командующий корпусом будет ведь и российским комиссаром в княжестве. Решил я с тобой посоветоваться: ты своих генералов лучше меня знаешь.

   — Как не знать, если всю Болгарию вместе прошли. Там нужен не просто армейский генерал, а ещё и дипломат. И возраста не самого преклонного, чтоб энергичен был и глазаст.

   — И чтобы у болгар и их земского войска был в полном доверии.

   — Думаю, что лучше всех подошёл бы Скобелев. Он и болгарским ополчением командовал, и герой Шипки.

   — Я не против его кандидатуры. Но он нужен для наших туркестанских дел. В песках среди кочевий туркменских племён кому воевать, как не опытному генералу?!

   — Тогда, ваше величество, видится мне другая кандидатура, тоже достойная во всех отношениях. Князь Дондуков-Корсаков Александр Михайлович. 13-м армейским корпусом у меня командовал, затем Восточный отряд принял у цесаревича Александра по его отъезду.

   — Мой генерал-адъютант.

   — Да, он. Войсками Киевского военного округа командовал. И что хорошо, образование имеет университетское, юридическое.

   — Что ж, если ты его предлагаешь, то я против не буду. Только переговори с ним сам перед указом. Нам надо знать его личное мнение.

   — Будет исполнено, ваше величество...

Великий князь хорошо знал Дондукова-Корсакова, служившего в молодости в лейб-кирасирском Наследника Цесаревича полку. Потомок по женской линии прославленного калмыцкого хана Аюки, после непродолжительной службы в гвардейской кавалерии отправился на Кавказскую войну. Вёл конфиденциальную переписку наместника князя Воронцова, был дважды ранен, получил за Даргинскую экспедицию и штурм аула Салты два боевых ордена и Золотое оружие с надписью «За храбрость».

После этого Дондуков-Корсаков вернулся в столичную гвардию, в лейб-гвардии Гусарский полк. Произведённый в полковники, использовал отпуск для заграничной поездки в Алжир, где ознакомился с «образом» ведения войны французской армией с местными жителями. Алжирская война, по его мнению, была во многом схожа с войной Кавказской. О целях «личной» поездки на африканский север лейб-гвардеец скажет так:

   — Мы — как Франция. России в горах ещё воевать и воевать. И не только с Шамилем...

На Кавказ Дондуков-Корсаков вернулся в должности командира прославленного Нижегородского драгунского полка. Участвовал с ним в Крымской войне (под крепостью Карс стал Георгиевским кавалером), в окончательном покорении Чечни. Был начальником войскового штаба Донского казачьего войска, затем около пяти лет находился в отставке, всецело отдаваясь общественной и земской работе...

Генерал-фельдмаршал вскоре пригласил к себе, в штаб гвардии и столичного военного округа, человека, которого рекомендовал государю. Потомок хана Аюки, степного сподвижника царя Петра Великого, был рад встрече со своим недавним главнокомандующим за Дунаем:

   — Ваше высочество, не имел чести и случая поздравить вас с фельдмаршалом. Считаю, это заслуженная награда и честь для русской армии.

   — Благодарю за сказанное, Александр Михайлович. Но речь сейчас пойдёт не о моём фельдмаршальском жезле, а о вашем новом назначении.

   — О моём назначении?

   — Да. Государь попросил меня переговорить с вами о принятии должности командующего оккупационным корпусом в Болгарии. Одновременно придётся исполнять обязанности императорского комиссара.

   — Но, ваше высочество, в армии есть более заслуженные военачальники для такой почётной миссии.

   — В данном случае, князь, речь идёт о вас. Вы имеете прекрасные рекомендации от цесаревича Александра. Вас хорошо знают в Болгарии. И я сам рекомендовал государю командира Восточного отряда, умело державшего Мехмет Али-пашу в бездействии.

   — За столь лестный отзыв о моём отряде, ваше высочество, я вам премного благодарен. Но в Болгарии для меня, как я понимаю, будут совсем другие задачи.

   — Значит, вы согласны принять предложение.

   — Сочту за честь.

   — Тогда слушайте. Корпус наш там будет стоять по договорённости всего два года. Численность — 50 тысяч человек. За это время надо превратить местное земское войско в небольшую, но регулярную армию. Возникнет новая война с Турцией — болгары станут, вне всякого сомнения, нашими в ней союзниками.

   — А вооружение, боеприпасы, снаряжение, инструкторы?

   — Всё это мы Болгарскому княжеству даём в достатке. Ваше дело — направлять эту помощь в нужное русло.

   — Обязанности корпусного командира, ваше высочество, мне понятны. А вот комиссарские?

   — Они, пожалуй, посложнее будут, хотя вы и учились в университете на юриста. Надо организовать новое управление страной. Умиротворить в ней разные политические силы, бороться с интригами извне. То есть выступать полномочным императорским комиссаром от лица России. Так что задачи будут не из лёгких.

   — Я постараюсь оправдать доверие государя. И ваше тоже.

   — Император просил вам, Александр Михайлович, передать, что одновременно с новым назначением вы заслуженно производитесь в генералы от кавалерии...

Дондуков-Корсаков в российско-болгарских отношениях оставил заметный след. Трезво глядя на вещи, будучи чужд канцелярской рутины, он исполнял свои дипломатические и военные обязанности энергично и талантливо. Любовь болгар была к нему столь велика, что они даже помышляли возвести его на княжеский престол.

Когда через два «положенных» года генерал от кавалерии князь Дондуков-Корсаков покидал благодарную Болгарию, он был назначен (по традиции русской армии) шефом 9-й Тырновской дружины. Она — одна из лучших в армии Болгарии — получила почётное название Дондуковской.

Николай Николаевич-Старший ещё не раз будет давать князю самые лестные рекомендации императорам Александру II и Александру III. Дондуков-Корсаков будет занимать должности командующего военными округами и временного генерал-губернатора в Харькове и Одессе. Восемь лет будет главночальствующим на Кавказе и командующим войсками Кавказского военного округа. Последние встречи с великим князем состоятся тогда, когда князь будет назначен членом Государственного совета.

Интересно, что в частных беседах и личной переписке Дондуков-Корсаков называл Николая Николаевича-Старшего, который после Турецкой войны так много ему покровительствовал, только так:

   — Мой главнокомандующий...

* * *

Сан-Стефанский мирный договор был лишь предварительным, прелеминарным договором. Европейские державы, в первую очередь Англия и Австро-Венгерская империя, настояли на проведении международного конгресса, который должен был обсудить условия мира, заключённого в Сан-Стефано. России, испытывая сильный дипломатический нажим, пришлось согласиться на проведение такого конгресса.

Берлинская конференция открылась 1 июня 1878 года под председательством «железного канцлера» Бисмарка. Россия оказалась в Берлине в одиночестве среди великих европейских держав. О создании большой Болгарии даже речи не шло. В итоге дискуссий было решено образовать между Дунаем и Стара Планиной небольшое княжество площадью около 64 тысяч квадратных километров с населением два миллиона человек. Почти половина болгарского населения осталась в турецких владениях.

Из болгарских земель, расположенных южнее Балканского хребта, создавалась автономная провинция Восточная Румелия с христианским губернатором, входившая в состав Оттоманской Порты.

Правда, Турции на Берлинском конгрессе пришлось признать независимость Румынии, Сербии и Черногории, хотя последние две страны больших территориальных приращений так и не получили. То есть и в отношении их Сан-Стефанский мирный договор был изменен.

Английские дипломаты стремились, чтобы в Азии Россия не раздвинула свои границы. Один из российских военных консультантов на конгрессе, Бобриков, вспоминал:

«Громадного напряжения воли стоили нашим уполномоченным прения о размере непосредственного территориального вознаграждения нас в Азиатской Турции. Если представители Великобритании выказали себя ярыми поборниками интересов Оттоманской Порты во всех вопросах, касающихся её европейских владений, то при обсуждении новой азиатской границы их рвение не знало пределов и доходило до ожесточения».

Всё же канцлер Горчаков и граф Шувалов настояли на том, чтобы Россия получила города-крепости Карс, Ардаган и Батум с прилегающими к ним землями — часть Турецкой Армении и Аджарию.

Самым поразительным итогом Берлинского конгресса стало то, что главные его инициаторы — Англия и Австро-Венгрия, в войне против Османской Порты не участвовавшие и потому не потерявшие ни одного солдата, получили немалые территории. Британии достался важный в стратегическом отношении остров Кипр, а Вена оккупировала своими войсками турецкие провинции Боснию и Герцеговину, которые она в скором времени аннексировала.

Николай Николаевич-Старший хорошо знал лично канцлера князя Горчакова, который на Берлинском конгрессе был главным уполномоченным России. Когда тот вернулся из Берлина, великий князь постарался сразу же устроить встречу, чтобы высказать своё искреннее возмущение «переделом» Сан-Стефанского мира:

   — Уважаемый Александр Михайлович! Как же так всё могло случиться в Берлине?

   — Ваше высочество, вы читали газеты? Даже итальянцы нас не поддержали.

   — Но вы же могли отстоять за болгарами Румелию?!

   — Нет, не мог. Увы, не мог.

   — Тогда надо было наши интересы защищать угрозой возобновления войны. Это могло подействовать на Лондон и Вену?

   — Нет, не могло, ваше высочество.

   — Почему вы так считаете?

   — Потому что наши военные мне и графу Шувалову перед отъездом говорили, что для продолжения войны у нас нет достаточных средств.

   — Но мы победили в войне, а не британцы и австрийцы.

   — Да, победило русское оружие. Но посудите сами, что это значит для Европы?

   — То, что вся Болгария уходит из-под власти султана, а не только дунайская её часть.

   — Ваше высочество, вы говорите как человек сугубо военный, а не как дипломат за круглым столом конгресса.

   — Лондон и Вена не хотят видеть нас на Балканах — это мне понятно. Но позиция Бисмарка меня поразила.

   — Не стоит удивляться. Германский канцлер всегда был и будет на стороне венского двора. Они же все немцы.

   — Александр Михайлович, всё же надо было напомнить в Берлине о русской армии.

   — Бесполезно.

   — Тогда как быть с возрождением Болгарии?

   — Как быть? А надо следовать военному министру Милютину. Ведь это он сказал государю, что после войны России надо позаботиться о национальном возрождении болгарской государственности. Разве вы с ним не согласны?

   — Полностью согласен. Но мы не получили на Балканах всё то, за что заплатили кровью русского солдата.

   — Согласен. Но мы получили главное — будущность Болгарии. А свои границы болгары, думаю, раздвинут сами.

   — Как скоро? Не придётся ли России ещё раз воевать с турками за южных славян?

   — Надо постараться обойтись без войны, ваше высочество. Война всегда слишком дорого стоит.

   — Тогда надо помочь болгарам так, чтобы канцлер Бисмарк не смог вмешаться в ход событий.

   — То-то и оно, ваше высочество. Как я знаю, вы с государем уже решили помочь болгарам создать для начала свою армию?

   — Решение государя есть. И помощь за Дунай от нас идёт немалая.

   — Тогда Берлинский конгресс не так страшен, как кажется...

* * *

Образ легендарного русского полководца, во главе Дунайской армии изгнавшего с болгарской земли турок-османов, будет всегда «сопутствовать» великому князю Николаю Николаевичу-Старшему по жизни. Особенно памятным ему станет случай, когда на одном из смотров лейб-гвардии Московского полка он услышит такую солдатскую песню о минувшей войне:

Полковой командир гвардейцев-московцев, проводив глазами роту, только что прошедшую под оркестровую музыку мимо генерал-фельдмаршала, сказал ему:

   — Ваше высочество, эта песня сложена нижними чинами о вас.

   — Как она называется?

   — «Под Плевной».

   — Значит, песня эта не о великом князе, а о русских солдатушках. Это от них запропала турецкая слава, как в песне поётся.

   — А какие слова, ваше высочество?!

   — Слова душевные. Смотри, чтоб у тебя в полку такие песни солдатами не забывались.

   — Как забудутся, ваше высочество? Сам от государя за Балканский поход Святого Владимира 4-й степени имею...

Генерал-фельдмаршал не очень долго командовал после войны войсками гвардии и Санкт-Петербургским военным округом. Он успел позаботиться о том, чтобы полки и батареи, вернувшиеся с войны, были расквартированы с удобством; много сделал для материальной помощи вдовам и сиротам. Немало сирот было устроено на учёбу по его рекомендациям, стали получать пенсии и прибавки к ним: вдовы солдатские и офицерские, сироты малые должны иметь о себе заботу державную...

   — воин, уходя на бой, должен знать, что святое дело заботы о его семье возьмёт на себя государь...

   — увечный воин и сирота воинский в России на папертях с протянутой рукой стоять не должны. То позор всей державе перед самой собой...

В январе 1880 года великий князь обратился с прошением к государю об отставке, ссылаясь на «расстроенность здоровья». Последнее действительно желало много лучшего. Просьба была уважена только наполовину: Николай Николаевич-Старший до последних дней своей жизни оставался генерал-инспектором кавалерии русской армии. После отставки он находился в продолжительной заграничной поездке.

* * *

Отставка великого князя произошла накануне убийства императора Александра II. Подпольная организация «Народная воля», частью вставшая на путь террора, провела несколько покушений.

4 апреля 1866 года у Летнего сада в Санкт-Петербурге участник подпольного кружка Дмитрий Каракозов пытался застрелить монарха из пистолета.

А с 1879 года за Александром II началась настоящая охота. Сперва народовольцы попытались взорвать поезд, на котором самодержец с семьёй возвращался из Крыма. Однако это покушение не удалось.

5 февраля 1880 года Степан Халтурин, нанявшийся столяром в Зимний дворец, пронёс туда бомбу и устроил взрыв под царской столовой. Лишь по счастливой случайности император Александр II не пострадал, но пострадало немало случайных людей, в том числе нёсший в тот день дворцовый караул из гвардейцев.

Государь, отменивший крепостное право и прозванный за это в народе Царём-Освободителем, давший независимость Болгарии и закончивший Кавказскую войну, был смертельно ранен террористами-«бомбистами» из группы Желябова 1 марта 1881 года. Цареубийство произошло на набережной Екатерининского канала. Писатель-эмигрант генерал-лейтенант П.Н. Краснов так описывает ту кровавую страницуроссийской истории:

«...Вторым метальщиком был тихвинский мещанин Рысаков, девятнадцатилетний человек с грубым лицом, толстоносый, толстогубый, с детскими доверчивыми глазами. Он так уверовал в Желябова, что смотрел на него как на Бога. Он был совершенно убеждён, что вот бросит он бомбу, взорвёт, убьёт царя и сейчас же, сразу же наступит таинственная, заманчивая революция — и он станет богат и славен. Тогда — «получу пятьсот рублей и открою мелочную лавку в Тихвине...»

У Рысакова не было ни колебаний, ни сомнений.

«Желябов сказал — год исключительный. Голод, язва на скоте. Будет народное восстание, и значит, мы станем героями, первыми людьми в восстании. Желябов говорил: студенты, интеллигенция, рабочие — все пойдут на какие-то баррикады и нас выручат...»

Будучи уверенным, что его «выручат», что он делает геройское и вместе с тем ничем особенным ему самому не угрожающее дело, Рысаков бросил снаряд под колёса кареты.

Раздался страшный грохот. Столб тёмного дыма, снега и земли высоко поднялся в воздух, из домов по ту сторону канала посыпались стёкла. Рысаков бросился бежать, но за ним погнались, какой-то человек в «вольной» одежде схватил его. Сейчас же подбежал городовой с обнажённой шашкой, и Рысакова припёрли к краю набережной.

«Из облака дыма и снега показался государь в шинели и каске. Он рукой смахнул снег с полы шинели.

Кучер Фрол Сергеев с трудом остановил испуганных лошадей. Конвойный офицер, ротмистр Кулебякин, с окровавленным лицом, без папахи, соскочил с лошади и побежал к государю.

   — Ваше императорское величество, — сказал он, почтительно беря государя под руку, — вы ранены?

   — Я ничего, — сказал государь, — а посмотри, что они наделали!

Государь показал на мальчика, катавшегося в судорогах на панели, и на убитого казака, лежавшего на улице.

   — Это кто такой?

   — Максимов, ваше императорское величество.

   — Царствие ему небесное. Всё из-за меня... из-за меня...

Кучер осадил карету. У неё была выбита спинка, но ехать было можно. Полковник Дворжицкий подъехал с санями.

   — Ваше императорское величество, умоляю вас, — сказал он, — садитесь в сани, едем во дворец.

Государь спокойно посмотрел своими прекрасными глазами на полицмейстера и сказал:

   — Погоди...

Фрол снял шапку и сказал со слезами в голосе:

   — Ваше императорское величество, царь-батюшка, садитесь, не то злодеи убьют.

Государь махнул кучеру рукою и обратился к следовавшему за ним Кулебякину:

   — Кулебякин, там ещё казак... Что с ним?

   — Это Лузенко, ваше императорское величество, он, кажется, только ранен.

Государь ещё раз перекрестился.

   — Ужасно, — сказал он, — хуже, чем на войне. Это что же? — обратился он к Дворжицкому, показывая на Рысакова. — Этот и бросил?

   — Так точно, ваше императорское величество.

Государь подошёл к Рысакову.

   — Ты кто такой? — строго, но не сердито сказал государь.

   — Мещанин, — хмуро, глядя в землю, ответил Рысаков. — Грязнов!

Смотри ты у меня! — Государь погрозил пальцем в белой перчатке Рысакову.

   — А где взорвало? — сказал государь и пошёл к тому месту, где в снегу чернело круглое отверстие воронки взрыва.

Государь был совершенно спокоен. Он знал, что у него есть долг перед убитыми и ранеными, долг перед собравшейся толпою. Он не может ничем показать своего волнения или растерянности.

Кто-то из толпы громко спросил:

   — Что с его величеством?

   — Слава Богу, ничего, — сказал государь и услышал, или ему только показалось, что он услышал, как кто-то мрачно и угрюмо сказал:

   — Погоди, ещё рано благодарить Бога...

В тот же миг как бы огонь охватил государя. Страшный грохот оглушил его. Всё потемнело перед глазами, всё исчезло. Государь ощутил холодное прикосновение снега к лицу, страшную, невыносимую боль в ногах, на мгновение перед ним мелькнуло чьё-то совсем незнакомое лицо, и государь, застонав, закрыл глаза.

Студент Гриневицкий, двадцати одного года, быть может, после Желябова и Перовской самый убеждённый в необходимости «акта», сказал: «Погоди, ещё рано благодарить Бога», — и выхватив из-под полы круглую бомбу, завёрнутую в носовой платок, обеими руками с силой бросил её к ногам государя.

Взрывом оторвало государю обе ноги выше колена, и государя отбросило к панели Екатерининского канала, где он и лежал в полузабытьи, хватая руками снег и тихо стеная. Этим же взрывом поразило Гриневицкого, и тот лежал без признаков жизни у самой решётки канала.

Толпа в панике разбежалась во все стороны...

Было три часа двадцать пять минут. Государь, прострадав около часа, тихо скончался.

Дворцовый комендант послал скорохода приказать приспустить императорский штандарт на середину мачты».

Убийство Александра II вызвало в стране шок. Но террористы просчитались: не произошло желаемого народного восстания. В городах не появились баррикады, а в деревнях и сёлах не взялись за вилы и топоры. Крестьяне же восприняли акт убийства Царя-Освободителя так:

«Царя убили дворяне за то, что он дал мужикам волю».

Великий князь Николай Николаевич-Старший вместе с сыновьями оказался одним из первых, кто принёс присягу своему племяннику, новому всероссийскому императору Александру III. Тот был за то премного благодарен, поскольку единство династии в такие трагические и взрывоопасные дни всегда значило многое.

В апреле 1881 года организаторы и непосредственные участники цареубийства по приговору суда были повешены. В следующем году на месте покушения на императора Александра II была сооружена церковь Воскресения (храм Спаса на Крови). Великий князь Николай Николаевич, высоко чтивший память старшего брата, внёс на сооружение церкви большую сумму денег.

* * *

В 1889 году великий князь Николай Николаевич отметил 25-летие своего пребывания на посту генерал-инспектора кавалерии русской армии. По такому случаю император Александр III подписал высочайший благодарственный рескрипт.

Оставаясь внешне в стороне от больших дел в жизни империи, генерал-фельдмаршал продолжал влиять на государственные «заботы». Новый государь жаловал дядю своим вниманием и во многом полагался на его действительно большой жизненный опыт. В семье Романовых Николай Николаевич был, естественно, прежде всего военным авторитетом.

В 1881 году он был назначен «присутствующим» в Особой комиссии, которой руководил генерал-адъютант графа Павла Евстафьевича Коцебу. Комиссию образовали для пересмотра «милютинской системы военного управления». Известно, что великий князь не раз подвергался не самым лестным отзывам министра-реформатора. Известно и то, что новый военный министр Ванновский хотел переделать многое из того, чем гордился его предшественник.

Когда Особая комиссия закончила свою работу в срок, назначенный государем, то её выводы совпали с мнением «присутствовавшего» в ней великого князя. Он на последнем заседании комиссии высказался так:

   — Дмитрия Алексеевича Милютина можно считать образцовым главой Военного ведомства империи. Он перестроил её военную организацию. В результате чего последняя турецкая война русским оружием была выиграна.

   — Однако, ваше высочество, ваши споры с Милютиным, особенно в Болгарии, под Плевной, общеизвестны.

   — Ну и что из этого? Войну он видел по-своему, а Дунайской армией командовал я. Мы с ним расходились во взглядах, уважая друг друга.

   — Тогда что вы предлагаете в заключительный акт нашей комиссии?

   — Первое: признать, что милютинская система военного управления серьёзных дефектов не имеет. Она жизненна и себя оправдала уже сразу после Крымской войны. Надеюсь, что возражений на это я здесь не услышу.

   — Комиссия согласна с этим, ваше высочество. А второе?

   — Второе вот что. Дефекты, которые комиссия обнаружила, подлежат устранению. Но они — я это подчёркиваю — несущественны. Это лишь частные изменения в милютинской системе. Не больше.

Николаю Николаевичу-Старшему тогда удалось отстоять доброе имя Милютина, такого же, как и он, заслуженного военного человека. А деятельному и честолюбивому Ванновскому так и не удалось войти в отечественную историю большим «контрреформатором»...

Великому князю довелось участвовать в работе не только Особой комиссии. Он являлся, к примеру, председателем комиссии по составлению проекта Положения о полевом управлении войск. Вот где особенно пригодился его опыт главного командования полумиллионной Дунайской армией: её мобилизацией, развёртыванием на Балканском театре военных действий, ведении операций.

Николай Николаевич-Старший не раз выступал в академических классах с лекциями, которые обычно касались прежде всего «его войны», давшей балканскую славу русскому оружию. Он любил отвечать на вопросы заинтересованных слушателей после лекции.

   — Была ли у турок в Болгарии сильная полевая армия, ваше высочество?

   — Вне всякого сомнения, была.

   — Почему тогда она не дала нам ни одного большого полевого сражения?

   — Потому что в её основе лежали «тактические» корпуса, которые так и не стали «стратегической единицей».

   — Вы, ваше высочество, говорите об упущениях султанского главнокомандующего Абдул Керим-паши?

   — Упущения были не только у него, а у всей военной организации Турции.

   — А как турки сейчас оценивают свою армию в той войне? Вам известно о том?

   — Конечно, известно. Я стараюсь следить за всем, что пишут о Балканах 70-х годов. Позвольте, я зачитаю вам один отрывок из книги Иззет Фуад-паши...

Великий князь эту книгу, «Упущенные благоприятные случаи», отличал от многих, написанных о Русско-турецкой войне 1877—1878 годов. Автор среди прочего о своей армии писал и такие строки:

«Армия походила на огромный эскадренный броненосец первого класса, неспособный двигаться в бурю и мечущий из своих недр дивизии, которые, подобно торпедам, одни за другими исчезали в океане русских императорских войск, оставляя после себя быстро затыкавшиеся дыры»...

* * *

В последние годы жизни генерал-инспектор кавалерии, носивший и звание инженер-генерала, многое сделал для переустройства конных войск. Прошли преобразования и инженерных войск, значимость которых становилась всё больше. Ведь оставалось всего полтора десятилетия до XX столетия. В его начале империи Романовых пришлось пройти через войну с Японией, чтобы «рухнуть» на финишной прямой Первой мировой войны.

К чести генерал-фельдмаршала Николая Романова, он смотрел далеко вперёд в переустройстве русской полевой армии. Он словно предвидел грядущие испытания русской армии, которая после реформ Милютина стала массовой. Понимая, как много значит для войск полевая выучка в мирное время, великий князь стал одним из инициаторов проведения крупных манёвров. Основополагающие идеи звучали так:

   — Армия должна в мирное время учиться воевать...

   — Начальники от полкового командира и старше должны уметь водить войска не только по топографической карте...

   — Доучиваться на войне — значит платить зазря кровью и людьми...

   — Верны суворовские слова: тяжело в учении — легко в бою...

Император Александр III в отечественной истории был мудрым самодержцем. И суть идей своего прославленного на войне дяди принял сразу, без всяких оговорок и сомнений. Во второй половине 80-х годов в России прошёл ряд широкомасштабных армейских манёвров, которые поражали воображение иностранцев — военных наблюдателей и дипломатов.

После каждых таких манёвров в европейские столицы из Санкт-Петербурга летели шифрованные депеши военных агентов (атташе). Суть их на разных языках была одна:

   — Россия к чему-то готовит свою полевую армию...

   — Фельдмаршал Романов разворачивал в поле одновременно войска двух военных округов...

   — На манёврах присутствовал сам император...

   — На разбор манёвров русской армии у границы иностранных наблюдателей не пригласили...

О «заинтересованном беспокойстве» иностранных военных агентов в городе на Неве доносили российские дипломаты из столиц Европы. Великий князь обычно «накладывал» на эти донесения такую устную резолюцию:

   — Хитрецы какие! Посмотрели своими глазами на наши учения в поле, да ещё хотят на разборах манёвров пошпионить. Честь надо знать, господа хорошие...

Манёврами «больших войсковых масс» формально руководил сам государь, который имел немалые личные заслуги в Русско-турецкой войне 1877—1878 годов. То есть неплохо знал военное искусство. Но всё же роль общего руководителя император отдавал опытному полководцу, своему дяде Николаю Николаевичу-Старшему.

В 1886 году прошли два крупных армейских учения: войска гвардии и столичного военного округа участвовали в манёврах под Красным Селом и Усть-Ижорой. С этой поры Красносельские учения стали традиционными вплоть до 1914 года, то есть до самого начала Первой мировой войны. В полках лейб-гвардии о них говорили так:

   — Николаевские учения...

В том же году в окрестностях Брест-Литовска состоялись манёвры войск приграничных Варшавского и Витенского военных округов. Учения проходили на территории трёх современных государств: Белоруссии, Литвы и Польши.

Через два года, в 1888-м, прошли большие Елисаветградские манёвры. Иностранные наблюдатели отмечали их размах, умение войск «вести» себя в полевом бою.

В 1890 году состоялись манёвры на Балтийском побережье, под Нарвой, и на Волыни, то есть в приграничье.

В первом случае отрабатывались задачи обороны столичного Санкт-Петербурга с суши, «со стороны Восточной Пруссии».

Во втором для манёвров привлекались два «противостоящих» друг другу военных округа — Киевский и Варшавский. В них участвовало 130 (!) тысяч войск. Для того времени эта цифра впечатляла. На Волыни, на территории сразу нескольких губерний разыгралось настоящее встречное сражение двух больших армий, и не на штабных картах.

На этих манёврах и смотрах войск великий князь всегда находил время посетить те полки, в боевых формулярах которых значились Балканы. Он встречался с героями Шипки — пехотными Орловским, Брянским, Елецким и Севским полками. Посетил лагерь 3-й пехотной дивизии под Нижним Новгородом. Всегда рад был встречам с гренадерами — героями Плевны. А на полевых учениях и в казармах гвардии великий князь был дорогим гостем, принимаемым с поразительным «душевным увлечением, неподдельной любовью и обожаемостью».

На этих встречах, которые не всегда отличались строгой официальностью, старый полководец вёл себя, как правило, непринуждённо. Он мог в общении с нижними чинами, например, сказать:

   — Орловцы! Шипкинские герои! Ну как и мне и России вас не любить и не славить?!.

   — Посмотрел сегодня на вас, гренадерский Сибирский полк. Верю, что новому Осман-паше через вас тоже не продраться...

   — Севцев в пример другим полкам ставлю. Мишени прицельно дырявили, как лучшие гурковские егеря...

   — Что смотрите на меня, богатыри елецкие? Повоевали в поле, так пригласите к столу. Посмотрим, сколь искусны ваши кашевары...

* * *

На Волынских манёврах генерал-фельдмаршал Николай Николаевич-Старший появился перед войсками в последний раз. По настоянию врачей он прямо с манёвров, из города Ровно отправился в Крым, в свою любимую Алупку. Там он вскоре скончался.

О смерти полководца из дома Романовых в России было объявлено высочайшим манифестом императора Александра III. В манифесте указывалось, что вся жизнь великого князя «была посвящена ревностному служению Престолу и Отечеству и ознаменована подвигами, стяжавшими ему доблестное имя».

Со всеми подобающему сану и воинскому званию почестями тело великого князя особым траурным поездом по железной дороге было перевезено из Крыма в Санкт-Петербург. Император лично вместе с великими князьями принял гроб из вагона, а позже снял его с катафалка и нёс к могиле.

Погребение Николая Николаевича-Старшего состоялось в Петропавловском соборе, в родовой усыпальнице Романовых.

«Пушечный салют известил население о совершении последнего акта при переходе в загробный мир обожаемого Великого Князя» — так писала популярная в старой России газета «Русский инвалид».

Для отдания последних воинских почестей был назначен отряд под общим начальством генерал-адъютанта князя Оболенского. В состав отряда вошли: Николаевское инженерное училище, два батальона лейб-гвардии Преображенского полка, два батальона лейб-гвардии Семёновского полка, лейб-гвардии Сапёрный батальон, роты 4-го стрелкового Императорской Фамилии батальона, вторых батарей лейб-гвардии 1-й и 2-й артиллерийских бригад и 1-й Его Величества батареи гвардейской конноартиллерийской бригады.

Почётный караул состоял из эскадрона со штандартом лейб-гвардии Уланского полка, шефом которого великий князь стал в день своего рождения. Император Александр III сказал тогда напутственное слово эскадронному командиру:

— Постарайтесь в почёте отстоять примерно. Все послы на вас будут смотреть. Народ тоже. Прощаетесь не только с полковым шефом, а с героем Болгарской войны. Освободителем южных славян. Честь ему и вам.

* * *

Последние государи Романовы — и Александр III, и Николай II — отличались крепкими узами семейственности, к бракосочетаниям относились исключительно всерьёз, их дети были многочисленны и любимы родителями. На этом фоне можно утверждать, что семейная жизнь Николая Николаевича-Старшего не сложилась.

Женитьба на принцессе Александре Петровне Ольденбургской счастья великому князю, прямо скажем, не принесла. Супруги имели двух сыновей — великих князей Николая и Петра. После рождения младшего в 1864 году брак фактически распался.

Удручённая неверностью мужа и его отчуждённостью, великая княгиня Александра Петровна вначале уехала из России за границу. Потом она всё же вернулась в отечество, но не в ставшую ей чужой столицу, а в Киев. Там вскоре приняла монашество в ею же основанном женском Покровском монастыре.

Николай Николаевич начиная с 1865 года состоял в многолетней связи с артисткой балета Екатериной Числовой, хотя официально разведён с принцессой Ольденбургской, ставшей монахиней, не был. От этой связи родилось четверо детей: сыновья Владимир и Николай, дочери Ольга и Екатерина.

Естественно, внебрачные дети в семью Романовых приняты быть не могли. Однако император Александр III хотя и не одобрял поведения своего дяди, но всё же не оставил детей его и балерины Числовой без внимания. В 1883 году он высочайше пожаловал им фамилию «Николаевы» и дворянское достоинство.

Великий князь Николай Николаевич-Младший в своей жизни во многом повторил отцовский путь. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба с серебряной медалью. В начале Русско-турецкой войны 1877—1878 годов в звании капитана состоял при отце. За форсирование Дуная и бой на Систовских высотах был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени. За Шипку удостоился Золотого оружия — сабли с надписью «За храбрость». Войну окончил в 22 года в звании полковника.

После войны около 12 лет прослужил в лейб-гвардии Гусарском полку, командуя дивизионом и полком. Затем стал командующим 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. В 1895 году был назначен генерал-инспектором кавалерии. В 1901 году стал генералом от кавалерии. В революционном 1905 году получил должность главнокомандующего гвардии и Санкт-Петербургского военного округа.

В Первую мировую войну великий князь Николай Николаевич-Младший стал Верховным главнокомандующим русской армии. В августе 1915 года был смещён с поста по настоянию Григория Распутина и императрицы Александры Фёдоровны и назначен наместником на Кавказе и командующим войсками Кавказского фронта.

2 марта 1917 года Николай II при отречении с престола вновь назначил великого князя Верховным главнокомандующим, но тот под давлением Советов и Временного правительства 11 марта был вынужден отказаться от этого поста. 9 марта был награждён орденом Святого Георгия 2-й степени за успехи кавказских войск (ими командовал генерал от инфантерии Н.Н. Юденич).

Затем жил в Крыму, откуда в 1919 году эмигрировал вначале в Италию, а после во Францию. В эмиграции являлся высшим руководителем всех русских военных организаций, но участия в политической жизни не принимал. В среде белой эмиграции считался одним из претендентов на российский престол. Умер в 1929 году. Похоронен, как младший брат Пётр, в городе Ницце.

Великий князь Пётр Николаевич больших высот в военной службе не достиг, хотя имел чины генерал-лейтенанта и генерал-адъютанта. Числился в списках ряда частей лейб-гвардии. Был женат на дочери черногорского короля Николая Негоша княжне Милице. Супруги имели трёх детей: дочерей Марину и Надежду и сына Романа.

В 1904 году император Николай II назначил великого князя генерал-инспектором по инженерной части. Он пробыл в этой должности всего четыре года. После этого состоял почётным членом Николаевской инженерной академии. Увлекался церковной архитектурой. Стал известен проектом памятника русским воинам, павшим в Японской войне, который построили в городе Мукдене. Участник Первой мировой войны. В1917 году эмигрировал во Францию, где и умер спустя четырнадцать лет.

* * *

Правление последних Романовых привнесло в традиции русской армии правило присвоения имён членов императорской фамилии наиболее прославленным воинским частям. Причём имена были не только государей, наследников-цесаревичей и великих князей, но и императриц и великих княгинь. И разумеется, членов семей венценосцев из иноземных династий, прежде всего из германской земли. Впрочем, Россия была не нова в таком армейском новшестве. Она следовала стародавним традициям европейских монархий.

Особенно много именных полков, артиллерийских бригад и батарей в армии и кораблей на флоте возникло в 1914 году, перед Первой мировой войной. Перечень их поражал (или не поражал) воображение современников, как россиян, так и иностранцев:

— лейб-гвардии 1-й Стрелковый Его Величества полк,

   — лейб-гвардии 4-й Стрелковый Императорской фамилии полк,

   — Кавалергардский Её Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны полк, лейб-гвардии Его Высочества Наследника Цесаревича полк, лейб-гвардии Уланский Её Величества Императрицы Александры Фёдоровны полк,

   — 1-й лейб-гренадерский Екатеринославский Императора Александра II полк,

   — 6-й гренадерский Таврический генерал-фельдмаршала Великого Князя Михаила Николаевича полк,

   — 2-й Кубанский пластунский Её Императорского Величества Великой Княгини Ольги Николаевны батальон,

   — 3-й драгунский Новороссийский Её Императорского Величества Великой Княгини Елены Владимир ровны полк,

   — 3-я Конно-артиллерийская Императора Александра I батарея...

Что касается европейских монархов, их наследников и членов императорских и королевских фамилий, то и этот список выглядел достаточно впечатляюще. Ко всем почестям такие венценосные дарители своих имён полкам русской армии имели законное право носить парадные мундиры «именных» полков: лейб-гвардии Кексгольмский Императора Австрийского полк, лейб-гвардии Санкт-Петербургский Короля Фридриха Вильгельма III полк,

   — 8-й гренадерский Московский Великого Герцога Мекленбург-Шверинского Фридриха полк,

   — 1-й пехотный Невский Его Величества Короля Эллинов полк,

   — 6-й пехотный Либавский Принца Фридриха Леопольда Прусского полк,

   — 18-й пехотный Олонецкий Его Величества Петра I Короля Сербского полк,

   — 54-й пехотный Минский Царя Болгарского полк,

   — 9-й уланский Бугский Его Королевского Высочества Эрц-Герцога Австрийского Франца-Фердинанда полк,

   — 18-й драгунский Северский Короля Христиана IX Датского полк...

К слову сказать, имена глав и членов иноземных династий носили только армейские части и только из регулярных войск. Они никогда не давались полкам, пластунским батальонам и артиллерийским батареям казачьих войск России — Донского и Кубанского, Терского и Уральского, Оренбургского и Астраханского, Сибирского и Семиреченского, Забайкальского и Амурского, Уссурийского и Енисейского. Их воинские части носили имена царей, прославленных полководцев и казачьих атаманов:

   — 1-й Донской казачий генералиссимуса Суворова полк,

   — 3-й Донской казачий Ермака Тимофеевича полк,

   — 4-й Донской казачий графа Платова полк,

   — 17-й Донской казачий генерала Бакланова полк,

   — 1-й Запорожский Императрицы Екатерины Великой Кубанского казачьего войска полк,

   — 1-й Кавказский генерал-фельдмаршала князя Потёмкина-Таврического Кубанского казачьего войска полк,

   — 1-й Кизляро-Гребенской генерала Ермолова Терского казачьего войска полк,

   — 5-й Оренбургский казачий атамана Могутова полк,

   — 1-й Сибирский казачий Ермака Тимофеевича полк,

   — 1-й Амурский казачий генерал-адъютанта графа Муравьёва-Амурского полк,

   — 6-й Кубанский пластунский Его Величества батальон,

   — 1-я Забайкальская казачья Его Императорского Величества Наследника Цесаревича батарея...

Такое отношение к казачеству было вполне понятно. Начиная со времён Екатерины Великой в казачьих войсках забыли о прежних вольностях и бунтарстве. Яицкое возмущение и пугачёвщину не «праздновали», хотя песни о знаменитом разбойнике Стеньке Разине пелись и на семейном застолье, и на праздниках в станицах, и в походной жизни.

Объяснение тому видится легко и просто. Казачьи войска, равно как и гвардия, были опорой самодержавной власти Романовской династии во всех смутных временах.

Более 300 лет династия опиралась на военную силу. Считалось, что так будет в истории государства Российского вечно. Но пришёл февраль 1917-го, испытания которого Романовы не выдержали. И казачье сословие страны вместе с ними не выдержало тоже.

Романовы, которые неустанно пеклись о «становом хребте» императорской власти, то есть о военной силе в лице армии и флота, не забывали о наименовании воинских частей фамилиями полководцев и флотоводцев, даже простых героев войн, которые вела Россия. (Впрочем, это была устоявшаяся традиция во многих европейских и неевропейских государств.) Такими воинскими коллективами были:

   — 11-й гренадерский Фанагорийский генералиссимуса князя Суворова полк,

   — 4-й гренадерский Несвижский генерал-фельдмаршала князя Барклая-де-Толли полк,

   — 10-й гренадерский Малороссийский генерал-фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского полк,

   — 3-й пехотный Нарвский генерал-фельдмаршала князя Михаила Голицына полк,

   — 9-й пехотный Ингерманландский Императора Петра Великого полк,

   — 11-й пехотный Псковский генерал-фельдмаршала князя Кутузова-Смоленского полк,

   — 62-пехотный Суздальский генералиссимуса князя Суворова полк,

   — 80-й пехотный Кабардинский генерал-фельдмаршала князя Барятинского полк,

   — 104-й пехотный Устюжский генерала князя Багратиона полк,

   — 25-й Сибирский стрелковый генерал-лейтенанта Кондратенко полк,

   — 14-й Туркестанский стрелковый генерал-адъютанта Скобелева полк,

   — 1-й лейб-драгунский Московский Императора Петра Великого полк,

   — 1-й уланский Петроградский генерал-фельдмаршала князя Меншикова полк,

   — 1-й гусарский Сумский генерала Сеславина полк,

   — 1-я гренадерская генерал-фельдмаршала графа Брюса артиллерийская бригада...

В составе Российского Императорского флота всегда числилось в строю немало боевых кораблей, которые носили имена прославленных флотоводцев и полководцев, императоров и великих битв, которые дали славу русскому оружию. Это тоже было прекрасной воинской традицией. Такие имена благодарная память народная хранит вечно.

Только в трагическом Цусимском морском сражении 1905 года участвовали эскадренные броненосцы «Князь Суворов», «Александр III», «Бородино», «Ослябля», «Наварин» и «Император Николай I», броненосные крейсера «Адмирал Нахимов», «Владимир Мономах» и «Дмитрий Донской», броненосцы береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин», «Адмирал Ушаков» и «Адмирал Сенявин».

Корабли на русском флоте назывались не только именами монархов и флотоводцев, князей-воевод и битв. Корабли носили имена и простых героев отечественной морской силы. Таких, как лейтенант Дмитрий Ильин, подлинный герой Чесменского морского сражения. Имя лейтенанта Ильина носил на флоте Балтийского моря сперва крейсер, а затем новейший эскадренный миноносец.

* * *

Великий князь Николай Николаевич-Старший всегда был сторонником отдания памяти славным сынам России, начиная, разумеется, с самих Романовых. Когда требовалось дать почётное имя полку или кораблю, то такие вопросы сперва обсуждались в узком «семейном кругу». И только затем выносились на обсуждение в Военном и Морском министерствах, на заседаниях Государственного совета.

Николай Николаевич в Романовской семье, особенно в последние годы жизни, считался большим военным авторитетом. Так было и при императоре Александре II, старшем брате генерал-фельдмаршала, и особенно при императоре Александре III. Ему редко кто возражал из великих князей, когда речь шла о почётных наименованиях. В таких случаях его слово звучало веско и заключающе:

   — Самогитские гренадеры в Крымской войне отличались не раз. Вели себя в боях стойко и с примерной храбростью. Кому, как не этому полку, носить имя моего товарища по военно-инженерной части графа Тотлебена?!.

   — Иван Фёдорович, князь Варшавский и граф Эриванский. Сколь много сделал он для империи, будучи наместником на Кавказе и в Царстве Польском! А 36-й пехотный Орловский полк ему хорошо знаком. Так кому, как не орловцам, носить имя генерал-фельдмаршала Паскевича?!.

   — Донцы прославили себя в войнах с Наполеоном. Надо в названиях полков увековечить память их генералов и атаманов — Платова, Орлова-Денисова, Ефремова, Денисова и других. Все они были верными слугами Богу, царю и Отечеству нашему...

   — Был у нас линейный корабль « Азов», герой Наварина. По старости давно списали его. А почему не быть в императорском флоте кораблю под названием «Память «Азова»?!. Моряки нам только благодарны будут...

С убелённым сединами Николаем Николаевичем соглашались. Ведь не зря же на его мундире отливал белизной большой крест военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия высшей, 1-й степени. До него такой орден имели только 24 человека, включая императрицу Екатерину Великую. Великий князь в генерал-фельдмаршальских эполетах не мог даже догадываться, что он, 25-й по счёту, будет в этой когорте Георгиевских кавалеров последним.

Да, Николай Николаевич ратовал за прославление военной силы России, которая олицетворялась в «именных» полках и кораблях. После его смерти такая традиция при императоре Николае II хотя и продолжилась, но стала меняться не в самую лучшую сторону. Многие старые полки при нём лишились имён российских полководцев ради того, чтобы теперь носить имена коронованных лиц Европы и царствующей семьи.

Хотя такие случаи частыми не стали, но любое подобное переименование больно ударяло по памяти и самолюбию русского офицерства и нижних чинов. Одно дело, когда родной полк носил имя Суворова-Рымникского, а совсем другое — величаться полком великого князя Дмитрия Павловича, никогда на полях брани не блиставшего. И полководцем для российского Отечества не ставшим. Это произошло с 11-м гренадерским Фанагорийским полком, любимым полком великого Александра Васильевича, который в 1914 году квартировал в Первопрестольной русской столице Москве.

Подобная участь постигла и следующие полки, блиставшие делами не на одной войне, чья родословная превышала столетие и более.

4-й пехотный Копорский полк генерала графа Коновницына, командовавшего русской артиллерией в славном Бородинском сражении, стал именоваться Его Высочества Короля Саксонского.

9-й гусарский Клястицкий полк генерала Кульнева, одного из героев Отечественной войны 1812 года, получил имя Великого Герцога Гессенского Эрнста-Людвига.

Потерял имя ещё одного героя, генерала Дорохова, 11-й гусарский Изюмский полк. В Первую мировую войну прославленный кавалерийский полк, который вёл своё старшинство с 1651 (!) года, вступил под именем Его Королевского Высочества Принца Генриха Прусского.

Причина такой милости Николая II была вполне объяснима. Генрих-Альберт-Вильгельм Гогенцоллерн был младшим братом кайзера Вильгельма II, дяди российского императора. Не менее важным было то, что принц Прусский женился на Ирене, принцессе Гессенской и Рейнской, сестре императрицы Александры Фёдоровны.

К слову сказать, принц Генрих Прусский в Первой мировой войне участвовал в чине гроссадмирала, возглавляя с 1914 по 1917 год морские силы Германии на Балтике. Он пытался вести против русского Балтийского флота минную войну, выставив в заграждениях свыше 1200 мин. На русских же минах немецкий флот потерял ушедшими на дно и повреждёнными несколько десятков боевых кораблей и транспортных судов. В их числе броненосный крейсер «Фридрих Великий» и «Принц Адельберг», крейсера «Магдебург», «Аугсбург», «Газелле», «Бремен», «Данциг», «Любек»... То есть в «малой войне» на Балтике флотоводческой славы близкий родственник Николая II не приобрёл.

Зато в самом конце Первой мировой войны он едва не стал на бывшей российской территории самостоятельным монархом. Дело обстояло так. 8 марта 1918 года в городе Митаве Курляндский ландрат (парламент) вынес решение о создании под скипетром германского императора Вильгельма II так называемого Курляндского герцогства. (В XIX столетии такое действительно существовало). 15 марта того же года герцогство объявляется самостоятельным государством, а его правителем назначается принц Генрих Прусский. 12-го числа следующего месяца на объединённом заседании в городе Риге ландратов Эстонии, Латвии и Литвы провозглашается создание Балтийского герцогства во главе опять же с Генрихом Прусским.

Но это эфемерное государство Балтии распалось в ноябре 1918 года в связи с начавшейся в Германии революцией, которая «упразднила» династию Гогенцоллернов. Брата низложенного кайзера уволили из армии в том же ноябре без всяких надежд на возвращение из запаса в армейские ряды.

Такова была судьба немецкого принца, имя которого носил русский 11-й гусарский Изюмский полк. История умалчивает о том, как часто посещал «свой» подшефный полк принц Генрих Прусский. Но то, что он имел в своём гардеробе и носил красивый парадный офицерский мундир изюмских гусар и в России, и в Германии, известно достоверно.

* * *

Генерал-фельдмаршал Николай Николаевич-Старший оказался одним из тех немногих некоронованных Романовых, имя которых носило сразу несколько воинских частей. Для главнокомандующего гвардией и русской армией при освобождении Болгарии была сделана особая и вполне заслуженная честь. Имя полководца носили:

   — 9-й гренадерский Сибирский полк, который вёл своё старшинство с петровских времён — с 1700 года последние годы перед Первой мировой войной квартировавший в древнем городе Владимире,

   — 13-й стрелковый полк, располагавшийся в Одессе и ведший свою родословную с 1843 года,

   — 8-й драгунский Астраханский полк, «рождённый» в 1798 году и стоявший в приднестровском городе Тирасполе, основанном как пограничная крепость самим Суворовым,

   — 6-й сапёрный батальон, сформированный в 1816 году и входивший в состав Киевского гарнизона.

Все эти четыре воинские части русской армии носили одинаковое почётное наименование — «генерал-фельдмаршала великого князя Николая Николаевича». Носили до февраля 1917 года, когда вихри революционных перемен начали крушить всё, что было связано с «царизмом». Революционные реформаторы-ниспровергатели прошлого начинали со столичных площадей, наименований в армии и на флоте.

Одновременно великий князь Романов при жизни являлся шефом нескольких полков русской армии. Среди них значились 53-й пехотный Волынский, лейб-гвардии Уланский, Астраханский кирасирский, Тверской драгунский, Александрийский гусарский...

Обязанности шефа предполагали многое. Прежде всего заботу о нижних чинах «своего» полка — быте, казарменном устройстве и питании, инвалидах (увечных воинах), солдатских детях-сиротах и вдовах, армейских и церковных праздниках, награждениях и поощрениях.

Шеф пёкся о семейном устройстве и чести поведения полковых офицеров, их прохождении службы, помогал решать самые различные вопросы личной жизни. Если приходилось на что-то тратиться, то полковой шеф считал долгом чести оказать воинскому коллективу помощь из своих личных доходов. Даже из своего жалованья, если иных финансовых источников, например поместий, он не имел.

Императоры полковых шефов в Российской армии знали наизусть поимённо. Иного и быть не могло. Самодержец в беседе с шефами мог спросить:

   — Как дела, князь, в вашем уланском полку? Мне докладывали, что в нём начался ремонт конского состава.

   — Точно так, ваше императорское величество. С Дона от калмыков пригнали первые две сотни коней.

   — Хороши ли лошадки из Сальских степей?

   — Ещё как, ваше императорское величество! Оба сотенных табуна как на подбор.

   — Думаю, что вы, князь, как полковой шеф не остались в стороне от ремонтирования?

   — Как можно, ваше величество?! Коннозаводчик от калмыков гостем у меня был. И коней его сам осматривал с полковым командиром. Выбраковывать ни одного дончака не пришлось. Все в строй встали. Могу доложить, что первый эскадрон ремонтирование конского состава завершил. Теперь вся забота о втором.

   — Прекрасно. Напишите мне о том рапорт. Кого надо высочайшей благодарностью к полковому празднику отмечу. Из эскадронных офицеров на ваш выбор по выслуге лет можно Анну или Станислава Владимиром заменить. Особо отличившихся на службе.

   — Благодарю за оказанную честь, ваше императорское величество. Рапорт будет подан завтра же...

* * *

Великий князь ратовал за чёткую организацию армейской кавалерии, мобильной силы русской армии. Считал, что кавалерийская дивизия должна состоять из четырёх полков: драгунского, уланского, гусарского и казачьего. При этом делал исключение для отдельных бригад, состоявших из двух полков, и Кавказской кавалерийской дивизии, которая была чисто драгунской.

При рассмотрении таких дел в Военном ведомстве, на заседаниях Государственного совета, в частных беседах генерал-инспектор кавалерии обычно говорил:

   — История упразднила кирасиров, конных гренадеров и егерей, карабинеров. Оставила нам на сегодняшний день только драгун, улан, гусар и казаков. Вот вам и твёрдый состав армейской кавалерийской дивизии...

   — Кавказ для нас дело тонкое. Воевать там могут в горах только казаки да конные солдаты — драгуны. Их исстари такому искусству учат...

   — Кавалерист сегодня должен больше напоминать спешенного стрелка, чем пехотинца, посаженного на коня...

Полководец считал, что каждый корпус должен иметь свою конницу — целую дивизию, а пехотная дивизия — лёгкую казачью конницу для ведения разведки и несения конвойной службы. Так в дивизионном штате появились отдельная казачья сотня и отдельная конвойная казачья полусотня. При этом генерал-фельдмаршал напоминал:

   — Что нам говорил великий Суворов-Рымникский о казаках? А то, что они всегда и всюду пролезут через любые трудности...

Николай Николаевич-Старший не выступал за увеличение дорогостоящей армейской кавалерии. Для государственной казны это было обременительной строкой в военном бюджете. Но конница была на войне нужна. Выход нашли в увеличении числа казачьих дивизий в мобилизационных планах. Они были или войсковые, или сводные, в четыре полка, со своей конной артиллерией в три батареи:

   — Казачья дивизия по своей мобильности должна стать тактической единицей у командующего армией...

Генерал-инспектор кавалерии вполне резонно считал, что такие казачьи войска, как Донское и Кубанское, Оренбургское и Терское, Уральское и Сибирское, Забайкальское, вполне в состоянии в случае нужды выставлять не просто отдельные полки, но и немалое число конных дивизий:

   — Пора отойти от казачьих рейдов по вражеским тылам. В современной войне это будут эпизоды, а не правила (этот тезис вызывал самые жаркие споры)...

   — Сегодня зим 12-го года уже быть не может. И враг перед нами будет на войне не тот....

   — Казачьи полки надо сводить в армейские конные дивизии...

   — Казачьи сотни должны стать дальней разведкой каждой пехотной дивизии, каждой стрелковой бригады, их глазами и ушами прежде всего в наступлении...

Спустя четверть века эти реформаторские идеи генерал-фельдмаршала Николая Романова найдут своё воплощение. В Первой мировой войне, как известно, три четверти кавалерии русской армии составила именно казачья конница.

* * *

Русско-турецкая война 1877—1878 годов за освобождение от османского ига болгарского народа пользовалась в России необыкновенной популярностью. Сравнить её можно было только с Отечественной войной 1812 года, тоже победной и патриотической. Поэтому герои Шипки и Плевны, Горного Дубняка и Карска пользовались всеобщим уважением.

Скажем прямо: великий князь Николай Николаевич-Старший подлинным полководческим талантом на той войне не блистал. Но водимая им в битвы и походы на болгарской земле русская Дунайская армия одержала полную победу. При наличии блестящей плеяды талантливых военачальников, какими были Скобелев и Гурко, Святополк-Мирский и Драгомиров, Радецкий и Зотов, главнокомандующему действительно было трудно выделиться на полях брани.

Всё это так. Но тем не менее благодарная память народная чтила великого князя из семьи Романовых как полководца. Имя Николая Николаевича-Старшего война сделала чрезвычайно популярным, не в меру его полководческих достоинств.

Та освободительная война дала российскому обществу желание увековечить память павших воинов (их не вернулось с войны более 200 тысяч). Старая и новая столицы Российской державы украсились величественными, которые, увы, почти все не пережили советскую эпоху.

Первый был открыт в 1883 году. В пятую годовщину взятия Плевны вМоскве на Манежной (Моисеевской) площади при большом стечении народа была освещена часовня Святого Александра Невского.

В 1887 году у Ильинских ворот появился памятник русским гренадерам, павшим в боях под Плевной. Почему именно Москва так свято чтила память воинов-гренадеров? Дело в том, что гренадерский корпус стоял в Московском военном округе. Из двенадцати полков трёх дивизий девять были в самой Москве, два — во Владимире и один в Твери. Большинство призывников-горожан (если позволял рост и физические данные) становилось гренадерами.

В Санкт-Петербурге, перед Измайловским собором, в 1886 году была установлена мемориальная колонна Славы, сооружённая по проекту архитектора Д.И. Гримма из 140 трофейных турецких пушек, взятых в той войне.

Наконец, в 1912 году, опять же в Москве, был открыт памятник «белому генералу» М.Д. Скобелеву, о котором после его смерти говорили, что он был «Суворову равен». Памятник был поставлен на Тверской площади (напротив здания Моссовета), переименованной по такому торжественному случаю в Скобелевскую площадь.

Было решено поставить конный памятник и командующему русской армией великому князю Николаю Николаевичу-Старшему. Председателем комитета по сооружению монумента был назначен бывший адъютант полководца генерал Дмитрий Антонович Скалой. Император Николай II озадачил его:

— Памятник ставится великому князю Николаю. Но он должен стать и памятником русской армии-освободительнице.

Было представлено несколько проектов. Победила работа итальянского скульптора Пьетро Канонико, проживавшего в российской столице. Он активно сотрудничал с Императорской Академией художеств, хотя официально её членом не числился. Скульптор был известен бюстом президента академии великой княгини Марии Павловны.

Новый монумент по художественной композиции был красив и сложен. Великий князь изображался верхом на коне-дончаке, в походной (не парадной) форме, с фельдмаршальским жезлом в руках. Он словно наблюдал за ходом боя, идущими прямо перед ним.

Массивный постамент из финляндского обработанного гранита был украшен несколькими барельефами. По боковым сторонам постамента помещались два барельефа, изображавшие взятие крепости Плевна и бой на Шипкинском перевале. На задней стороне постамента была изображена группа знаменосцев — русский, серб, болгарин, румын и черногорец, каждый из них держал знамя своей страны.

Памятник Николаю Николаевичу-Старшему впечатлял своими размерами. Его высота вместе с постаментом составляла более 5 саженей, вес достигал почти 850 пудов.

Сооружение монумента обошлось в огромную для того времени сумму — в 330 тысяч рублей. Это были народные деньги, то есть частные пожертвования и богатых, и простых россиян. Разумеется, крупные суммы были внесены Романовыми. Но государственное казначейство от этой акции осталось в стороне: пожертвований оказалось вполне достаточно. Император Николай II имел полное право сказать:

— Фельдмаршалу великому князю Николаю Николаевичу-Старшему памятник поставил российский народ...

Газета «Новое время» в одном из ноябрьских номеров 1910 года писала о создаваемом памятнике как о посвящённом не сколько лично великому князю, сколько возглавляемой им армии, освободившей славянские народы Балкан от турецкого ига:

«Памятник... явится новым украшением столицы и будет свидетельствовать об успехах русской армии под предводительством её знаменитых вождей, о великой роли России в балканских делах и об одушевлявшей её великой задаче освобождения христиан от мусульманского ига».

Открытие памятника состоялось в столице 12 января 1914 года в самой торжественной обстановке. В церемонии приняли участие делегации из Балканских стран, специально для этого прибывшие в Россию. В числе гостей оказалось немало ветеранов освободительной войны 1877—1878 годов. Накануне в Петропавловском соборе отслужили панихиду в память виновника торжества, а также императоров Александра II и Александра III.

На открытии памятника на Манежной площади присутствовал император Николай II и члены императорской фамилии. Среди них находился старший сын великого князя и двоюродный брат государя — Николай Николаевич-Младший. Ему всего через полгода предстояло стать Верховным главнокомандующим России в Первой мировой войне.

Вначале состоялся парад батальонов, рот и эскадронов императорской гвардии. Морозный воздух огласился военными маршами. После этого памятник был открыт. Монумент сразу стал считаться одним из красивейших в столице. Не один известный гость державной столицы говорил, глядя на него:

— Россия может чтить в бронзе память о своих полководцах. Не только о царях...

К сожалению, жизнь памятников освободителей Болгарии оказалась очень коротка. В 1918 году в соответствии с ленинским планом монументальной пропаганды памятник генерал-фельдмаршалу великому князю Николаю Николаевичу-Старшему был отнесён к «наиболее уродливым истуканам». Его снесли почти одновременно (в 1919 году) с монументом «белому генералу» Михаилу Дмитриевичу Скобелеву. Вскоре были разрушены часовня Святого Александра Невского в Москве и колонна Славы в Петрограде.

Сегодня осталась «в строю» только часовня у Ильинских ворот — памятник павшим под Плевной русским гренадерам. Но правда жизни берёт своё, и в последние годы в России появилось несколько памятников и памятных досок генералу Скобелеву, одному из главных героев освобождения Болгарии.

Остаётся надеяться, что будет возвращена мемориальная память и главнокомандующему русской освободительной армии, генерал-фельдмаршалу и Георгиевскому кавалеру великому князю Николаю Николаевичу-Старшему. Таких личностей история и благодарная память потомков помнят всегда.

Хронологическая таблица

27.07.1831 года — в семье императора Николая I Павловича и императрицы Александры Фёдоровны родился третий сын Николай.

1831 год — записан «на службу» в лейб-гвардии Сапёрный батальон.

1838 год — начало обучение великого князя под руководством генерала А.И. Философова по «плану учения», разработанного В.А. Жуковским для цесаревича Александра Николаевича (будущего императора Александра II). Изучение военного дела на лагерных сборах столичного 1-го кадетского корпуса.

1846 год, 1 июля — производство в первый офицерский чин подпоручика. Занятие различных строевых должностей в 1-м кадетском корпусе.

1847 год — производство в чин поручика.

1848 год — производство в чин капитана.

1849 год — командование в лагере военно-учебных заведений сводной ротой гвардейских подпрапорщиков и Пажеского корпуса. Становится шефом Тверского драгунского и Сибирского гренадерского полков.

1850 год — назначение на должность командира батальона 1-го кадетского корпуса. Производство в чин полковника.

1850 год — пожалован во флигель-адъютанты Свиты Его Императорского Величества.

1851 год — перевод в лейб-гвардии Конный полк командиром дивизиона.

1851 год, 26 ноября — в день кавалерского праздника ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия, в связи со своим совершеннолетием, приносит торжественную присягу.

1852 год — назначение в Свиту Его Императорского Величества с назначением генерал-инспектором по инженерной части и командиром 1-й бригады 1-й лёгкой гвардейской кавалерийской дивизии.

1853 год — начало Восточной (Крымской) войны.

1854 год, 23 октября — прибытие великих князей Николая и Михаила Николаевичей в Севастополь.

1854 год — участие в Инкерманском сражении. Награждение военным орденом Святого Георгия 4-й степени.

1855 год, 20 января — назначение заведовать всеми инженерными работами, укреплениями и батареями на Северной стороне Севастополя (от Константиновской батареи до Мекензиевой горы включительно).

1855 год, февраль — отъезд в Санкт-Петербург по случаю смерти отца императора Николая II. Воцарение Александра II Николаевича.

1855 год, 27 марта — назначение членом Государственного совета (фактически работу в нём начал принимать с 1861 года).

1855 год, лето — организация инженерных укреплений подступов к Выборгу со стороны Транзунда.

1855 год, осень — прибытие с императором в город Николаев, руководство военно-инженерными работами.

1855 год, конец — руководство работами в Кронштадте по «усилению рейда и заграждению подступов к нему».

1856 год, 25 января — вступление в «исправление обязанностей по званию генерал-инспектора инженерной части». В этой должности великий князь оставался до конца своей жизни. Назначение генерал-адъютантом и шефом Александрийского гусарского полка.

1856 год, 26 августа — производство в генерал-лейтенанты. Назначение почётным президентом Николаевской инженерной академии и начальником 1-й лёгкой гвардейской кавалерийской дивизии.

1857 год — назначение членом комитета о способе ремонтирования (пополнения конским составом) кавалерии.

1859 год — назначение командующим гвардейским резервным кавалерийским корпусом.

1860 год, 30 августа — производство в инженер-генералы (в полные генералы).

1861 год, 19 февраля — утверждение «Положения о крестьянах» и Манифест императора Александра II об отмене крепостного права.

1861 год — назначение командиром отдельного гвардейского корпуса.

1864 год, 10 августа — назначение командующим войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа.

1864 год, 15 августа — назначение генерал-инспектором кавалерии с оставлением во всех прочих должностях и званиях.

1864 год — назначение членом комитета о раненых.

1867 год, 30 августа — назначение главнокомандующим войсками гвардии.

1871 год — поездка на Юг России для инспекции оборонительных линий и донского коннозаводства. Посещение Манычской степи и калмыцких кочевий.

1872 год — двухмесячное путешествие в Турцию и Святую Землю (Палестину).

1874 год, 1 января. Введение в России всеобщей воинской повинности.

1876 год, осень — назначение главнокомандующим Дунайской армии.

1876 год, 23 ноября — прибытие в Кишинёв. Начало сосредоточения русской армии и подготовке её к переправе через Дунай.

1877 год, апрель — инспектирование укреплений в Галаце и Браилове.

1877 год, 8—9 июня — участие в разведке правого берега Дуная.

1877 год, 10 июня — присутствие при переправе через Дунай 14-го армейского корпуса генерала Циммермана.

1877 год, 15 июня — руководство переправой через Дунай главных сил русской армии у Систово — Зимницы.

1877 год, 15 июля — награждение военным орденом Святого великомученика и Победоносца Георгия 2-й степени.

1877 год, лето — командование главным (центральным) отрядом Дунайской армии.

1877 год, 8 июля — первый неудачный штурм крепости Плевна.

1877 год, лето — вызов в Болгарию из России по представлению государю гвардии, гренадерского корпуса, четырёх пехотных дивизий и стрелковой бригады.

1877 год, 23 августа — взятие города Ловча.

1877 год, 30 августа — второй неудачный штурм Плевны.

1877 год, 28 ноября — попытка осаждённой 40-тысячной армии Осман-паши прорваться из Плевны. Капитуляция крепости.

1877 год, 29 ноября — награждение императорским военным орденом Святого великомученика и Победоносца Георгия 1-й степени.

1877 год, 30 ноября — принятие решения на военном совете о зимнем переходе русской армии через Балканские горы в направлении на Константинополь (Стамбул).

1878 год, 10 января — занятие города Адрианополь.

1878 год, 13 января — награждение Золотым оружием — саблей, украшенной алмазами, с надписью «За переход через Балканы в дкб. 1877 г.»

1878 год, 19 января — подписание с турецкой стороной «протокола предварительных оснований мира» и условия о перемирии.

1878 год, январь — прибытие английской эскадры в пролив Босфор.

1878 год, 29 января — император Александр II телеграммой предоставляет командующему русской армией полную свободу действий на берегах проливов Босфор и Дарданеллы, избегая столкновения с британцами.

1878 год, 12 февраля — русские войска продвигаются к Константинополю и занимают Сан-Стефано.

1878 год, 19 февраля — подписание Сан-Стефанского мирного договора.

1878 год, 2 апреля — получение «увольнения от командования армией» по собственному прошению из-за болезни и возвращение в Санкт-Петербург. Командование русской армией в Болгарии передаётся генералу Э.И. Тотлебену.

1878 год, 16 апреля — производство в генерал-фельдмаршалы.

1878 год, апрель — возвращение к исполнению обязанностей главнокомандующего войсками гвардии и командующего Санкт-Петербургским военным округом.

1880 год, 17 августа — оставление этих постов вследствие «расстройства здоровья». Начало постепенного отхода от государственных дел, исключая военные.

1881 год, 1 марта — убийство императора Александра II террористами-народовольцами.

1881 год — «присутствие» в Особой комиссии для обсуждения вопросов об улучшении устройства военных управлений.

1886 год — руководство манёврами войск столичного округа под Красным Селом и Усть-Ижорой, войск Варшавского и Виленского военных округов у Брест-Литовска.

1888 год — назначение председателем Особой комиссии по составлению проекта положения о полевом управлении войск.

1888 год — организация больших Елисаветградских манёвров.

1889 год, 15 августа — высочайший благодарственный рескрипт императора Александра III по случаю 25-летия службы великого князя в гвардии и командования ею.

1890 год — руководство манёврами Варшавского и Киевского военных округов под Нарвой и на Волыни, в которых участвовало около 130 тысяч человек.

1890 год, конец — переезд по настоянию врачей из Ровно в Крым, в Алупку, для лечения.

1891 год, 13 апреля — смерть генерал-фельдмаршала великого князя Николая Николаевича-Старшего в Алупке.

1891 год, 26 апреля — погребён с воинскими почестями в Санкт-Петербурге, в соборе Петра и Павла (в Петропавловской крепости), в усыпальнице императорской семьи Романовых.

Приложения

Николай Николаевич (старший), Его Императорское Высочество, Великий Князь

Генерал-фельдмаршал, генерал-адъютант, генерал-инспектор по инженерной части и кавалерии; 3-й сын Императора Николая I и Императрицы Александры Фёдоровны, родился 27 июля 1831 года.

Первоначально воспитание Великого Князя велось с 1838 года под руководством генерала А.И. Философова, по «плану учения», составленному В.А. Жуковским для Цесаревича Александра Николаевича. Для практического же ознакомления с главнейшими обязанностями военной службы Великий Князь в течение нескольких лет в лагерное время обучался строю совместно с кадетами 1-го кадетского корпуса.

1 июля 1846 года Великий Князь Николай Николаевич был произведён в подпоручики. Однако это производство в офицеры и даже пожалование ему в следующем году чина поручика, а в 1848 году капитана не прекратили его лагерных занятий с кадетами, в рядах которых он последовательно занимал разные строевые должности, дойдя в 1850 году до командования батальоном 1-го кадетского корпуса.

Действительная служба его началась в лейб-гвардии Конном полку в должности командира дивизиона (1851). В 1852 году Николай Николаевич был произведён в генерал-майоры с зачислением в Свиту Его Императорского Величества и с назначением Генерал-Инспектором по инженерной части, а также командиром 1-й бригады 1-й лёгкой гвардейской кавалерийской дивизии.

С началом Восточной войны, когда войска наши потерпели неудачу при Альме и Севастополю грозила серьёзная опасность, Император Николай I для поднятия духа действующей армии послал в ряды её своих сыновей, Великих Князей Николая и Михаила. Они прибыли в Севастополь 23 октября 1854 года, накануне Инкерманского сражения, в котором и приняли участие. Находясь под сильнейшим неприятельским огнём, они служили примером настоящей воинской доблести, за которую и были награждены орденом Снятого Георгия 4-й степени.

По распоряжению главнокомандующего Великий Князь Николай Николаевич 20 января 1855 года был назначен заведовать всеми инженерными работами, укреплениями и батареями на Северной стороне Севастополя, от Константиновской батареи до Мекензиевой горы включительно. Боевая деятельность Великого Князя была прервана кончиной Императора Николая I, которая заставила их немедленно выехать в Санкт-Петербург.

Царствование Императора Александра II открыло Великому Князю Николаю Николаевичу широкое поле деятельности. 27 марта 1855 года он был назначен членом Государственного совета. Летом по Высочайшему повелению он был командирован в Финляндию для укрепления подступов к Выборгу со стороны Транзунда, а также для осмотра и проверки берегов, батарей и укреплений.

Осенью он вместе с Государем прибыл в Николаев, который в то время приводился в оборонительное положение; заведуя инженерными работами, Великий Князь Николай Николаевич лично руководил ими с большой энергией и успехом. Затем он отбыл в Кронштадт для общего руководства всеми работами по усилению рейда и заграждению подступов к нему.

25 января 1856 года Великий Князь Николай Николаевич вступил в исполнение обязанностей по званию Генерал-Инспектора инженерной части и оставался на этом посту до самой кончины. В тот же день он был назначен генерал-адъютантом.

26 августа 1856 года Его Высочество был произведён в генерал-лейтенанты и назначен почётным президентом Николаевской инженерной академии и начальником 1-й лёгкой (ныне 2-й) гвардейской кавалерийской дивизии. В следующем году он был назначен членом комитета о способе ремонтирования кавалерии, а в 1859 году — командующим гвардейским резервным кавалерийским корпусом.

30 августа 1860 года Великий Князь Николай Николаевич производится в инженер-генералы, через год назначается командиром отдельного гвардейского корпуса, 10 августа 1864 года — командующим войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа, 15 августа того же года — Генерал-Инспектором кавалерии с оставлением во всех прочих должностях и званиях и 18 августа — членом комитета о раненых.

До глубины души военный, Великий Князь умел предъявлять вверенным ему войскам и учреждениям боевые требования, вполне соответствовавшие духу происходивших в то время реформ в нашей армии. Его любовь к солдату и офицеру, увлечение военным делом, кипучая энергия, служебный такт, умение заинтересовать своих подчинённых работой и, наконец, полное доверие к нему свыше были причиной того, что труды Великого Князя сопровождались полным успехом.

Деятельность Великого Князя на посту командующего (с 30 августа 1867 года — главнокомандующего) войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа составила особую эпоху в службе и жизни этих войск. Наша кавалерия под его руководством быстро шагнула вперёд, отказавшись от устаревших традиций манежной езды и исключительно смотровых требований предшествовавшего царствования. Страстный знаток и любитель лошадей, природный кавалерист, Великий Князь на посту Генерал-Инспектора кавалерии с большим успехом обнаружил свои дарования в кавалерийском деле.

В 1872 году он совершил большое путешествие в Турцию и в Святую Землю, продолжавшееся 2 месяца. Оно подробно описано в книге Д.А. Скалона «Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите Великого Князя Николая Николаевича в 1872 году».

Когда осенью 1876 года стала очевидна неминуемость Русско-турецкой войны, Император Александр II назначил Великого Князя главнокомандующим Дунайской армией. 23 ноября 1876 года Великий Князь прибыл в Кишинёв и начал работу по сосредоточению армии и подготовке к переправе её через Дунай.

23 апреля 1877 года он осматривал под огнём турецких судов укрепления в Галаце и Браилове, 8 и 9 июня совершенно тайно производил разведку берегов Дуная, 10 июня присутствовал при переправе через Дунай XIV армейского корпуса генерала Циммермана, а 15-го руководил переправой через Дунай у Систова и за успешное её выполнение был награждён орденом Святого Георгия 2-й степени.

Последовавшее потом занятие Тырнова отрядом генерала Гурко побудило Великого Князя самому идти с главными силами вслед за этим отрядом на Тырнов и далее на Балканы, но неудача под Плевной 8 июля приостановила дальнейшее наступление. Только тогда Государь согласился на неоднократные доводы Великого Князя о недостаточности сил армии, и на театр войны были вызваны гвардия, гренадерский корпус, 4 пехотные дивизии и стрелковая бригада.

Взятие Ловчи 23 августа и увеличение наших сил более чем до 80 тысяч дали возможность Главнокомандующему возобновить штурм Плевны, но последний, произведённый 30 августа, не принёс нам успеха и заставил Государя собрать военный совет, на котором Великий Князь, считая невозможным продолжать войну при создавшихся условиях, высказался за необходимость отступления к Дунаю и возобновить кампанию лишь весной будущего года. Столь решительным мнением он полагал возможным воздействовать на Государя в смысле более значительного увеличения наших сил для исполнения стоявшей перед ним серьёзной задачи. Однако Государь не согласился с этим мнением: было решено не отступать от Плевны, начать правильную осаду её и вызвать на театр войны генерала Тотлебена.

Попытка Осман-паши 28 ноября 1877 года прорваться из Плевны закончилась пленением 40-тысячной турецкой армии. За взятие Плевны Великий Князь был награждён орденом Святого Георгия 1-й степени.

Этот решительный успех побудил его принять план немедленного зимнего перехода через Балканы. Смелое решение Великого Князя, доложенное на военном совете 30 ноября, было утверждено Государем, хотя встретило многих противников в лице даже таких генералов, как Тотлебен, Скобелев и Радецкий.

Поход этот представлял собой действительно необычайные трудности для наших войск, но зато блестящее выполнение его решительно повернуло всю кампанию в нашу пользу и побудило турецкое правительство начать переговоры о перемирии. К этому времени мы уже заняли Филиппополь, захватив, таким образом, железную дорогу к Константинополю, и подходили к Адрианополю.

Занятие последнего 10 января 1878 года побудило Великого Князя самому отказаться от тех условий перемирия, которые турки не решились принять накануне и, пользуясь паникой противника, стремительно наступать не только на Константинополь, но и на Галлиполи, справедливо оценивая чрезвычайно важное стратегическое значение этого последнего пункта.

В то же время Великий Князь донёс Государю своё крайнее убеждение, что «при настоящих обстоятельствах невозможно уже теперь останавливаться и ввиду отказа турок от условий мира необходимо идти до Царьграда и там покончить предпринятое Тобой святое дело».

13 января он прибыл в Сейменли-Тырново, где получил присланную Государем золотую саблю с алмазами и надписью «За переход через Балканы в декабре 1877 года» и, имея в виду взятие нашими передовыми частями железнодорожной станции Люле-Бургас, в 150 вёрстах от Константинополя, и станции Демотики в 80 вёрстах от Эгейского моря, приказал генералу Скобелеву произвести рекогносцировку к Царьграду и сделал распоряжения на случай войны с Англией и в особенности захвата ею выхода из Босфора в Чёрное море.

Однако в это самое время Великим Князем получены были указания Государя, сводившиеся к тому, чтобы войти в дружественное соглашение с начальниками иностранных флотов в Босфоре для водворения общими силами порядка в городе, избегать всякого столкновения с иностранным десантом в Константинополе, ввести туда войска лишь в случае просьбы жителей столицы и, наконец, ни в каком случае не отступать от сделанного нами Англии заявления, что мы не намерены действовать на Галлиполи, ибо она, со своей стороны, обещала нам то же, а потому достаточно выдвинуть наблюдательный отряд на перешеек, отнюдь не подходя к самому Галлиполи.

Эта телеграмма, указавшая на соглашение нашего правительства с Англией, связала действия Главнокомандующего, справедливо считавшего, что только заняв Константинополь и Галлиполи, Россия может властно диктовать условия мира Турции и противодействовать Англии. Это было тем более тяжело, что, продолжая удачное наступление, наша кавалерия дошла почти до Родосто.

18 января 1878 года турецкие уполномоченные были приняты вторично Великим Князем и на следующий день подписали протокол предварительных оснований мира и условия о перемирии.

Между тем вопреки обещанию и под предлогом защиты своих подданных в Константинополе, Англия послала свою эскадру в Босфор, что побудило Государя телеграммой 29 января предоставить Главнокомандующему полную свободу действий на берегах Босфора и Дарданелл, избегая непосредственного столкновения с англичанами, пока они сами не будут действовать враждебно.

Стеснение инициативы действий Главнокомандующего непрерывными указаниями из Санкт-Петербурга поставило Великого Князя в чрезвычайно затруднительное положение, тем более что турецкие уполномоченные, чувствуя поддержку англичан, стали затягивать переговоры.

Получив 9 февраля телеграфное повеление Государя ускорить занятие ближайших к Константинополю предместий, назначить кратчайший срок для получения согласия султана, а на случай его отказа приготовить достаточные силы, которыми представлялось действовать, не ожидая особых разрешений, Великий Князь предупредил уполномоченных, что намерен занять Сан-Стефано, куда действительно и прибыл 12 февраля в сопровождении 1-й роты и 1-го эскадрона.

Здесь 19 февраля наконец был подписан прелиминарный мир с Турцией.

14 месяцев неустанной работы в неприглядной обстановке войны, целый ряд лишений, постоянные волнения — всё это тягостно отозвалось на состоянии здоровья Великого Князя, который телеграммой 27 марта просил о замене его другим лицом. Несмотря на болезнь, Великому Князю удалось ещё настоять на прекращении турками фортификационных работ у Маврикия и в других местах, а также лично осмотреть расположенные против нас турецкие позиции.

2 апреля Великий Князь получил телеграмму Государя с извещением об увольнении его от командования армией. В воздаяние славно оконченной кампании Великий Князь был произведён в генерал-фельдмаршалы.

Важнейшими заслугами Великого Князя в эту кампанию следует признать: совершенно правильную оценку им как всей обстановки предстоящей войны, так и сил противника, для действия против которого вручённые ему силы он с самого начала войны считал недостаточными; обеспечение нашего успеха при переправе через Дунай не только удачным выбором места её, но и рекогносцировкой её с замечательной скрытностью, которая в подобного рода предприятиях имеет часто решающее значение; лично им предпринятый и блестяще исполненный зимний переход через Балканы и, наконец, энергичное наступление к Константинополю.

Последний период деятельности Великого Князя Николая Николаевича был посвящён командованию войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа до 17 августа 1880 года, когда впоследствии расстроенного здоровья он оставил этот пост.

Свои силы, богатый боевой и служебный опыт, а также любовь к военному делу он посвящал главным образом нашей кавалерии, Генерал-Инспектором которой оставался до конца жизни. По поводу 25-летия деятельности на этом посту Великий Князь 15 августа 1889 года был почтён рескриптом Императора Александра III, который отметил неустанную заботу Великого Князя как об улучшении конского состава и снаряжения кавалерии, так и о введении наиболее правильных способов её воспитания и обучения.

Ещё в 1860-х годах, в самом начале своей деятельности в должности Генерал-Инспектора, Великий Князь обратил внимание на способы ремонтирования нашей кавалерии как в мирное, так и в военное время, причём в 1868 году было выработано для того особое положение. Стремясь улучшить конский состав, Великий Князь, ежегодно объезжая конные заводы и задонские зимовники, постоянно обращал внимание главного управления государственного коннозаводства на необходимость заведения верховых жеребцов-производителей. К сожалению, эти неоднократные заявления оставались без последствий, в чём государственному коннозаводству пришлось раскаяться лишь впоследствии.

В числе других мероприятий, исходивших от Великого Князя, следует упомянуть установление строгой отчётности о прибыли и убыли строевых лошадей, учреждение правил и форм их описей, установление порядка комплектования ремонта лошадьми, составление общей программы занятий в запасных кавалерийских полках, издание «Инструкции для воспитания и объездки молодых лошадей».

Будучи выдающимся кавалерийским генералом, Великий Князь много поработал над улучшением командного состава вообще и офицерского в частности в нашей кавалерии, вся строевая и тактическая подготовка которой была им поставлена в условия боевых требований.

Близко к сердцу принимал он деятельность офицерской кавалерийской школы, которую посещал очень часто, лично руководя занятиями в течение долгих часов.

Император Александр III неоднократно обращался к Его Высочеству как к крупному военному авторитету; так, в 1881 году он был назначен «присутствующим» в особой комиссии (генерал-адмирала Коцебу) для обсуждения вопросов об улучшения устройства военных управлений, в 1888 году председателем особой комиссии по составлению проекта положения о полевом управлении войск, затем он же руководил работами комиссии о переустройстве кавалерии и преобразовании инженерных войск.

Наконец, ему принадлежала идея манёвров больших войсковых масс, общим руководителем и посредником которых он являлся несколько раз: в 1886 году — под Красным Селом и Усть-Ижорой, а затем в окрестностях Брест-Литовска, между войсками Варшавского и Виленского военных округов, в 1888 году — на больших Елисаветградских манёврах и, наконец, в 1890 году — под Нарвой и на Волыни, между войсками Варшавского и Киевского военных округов в количестве около 130 тысяч человек. На этих манёврах Великий Князь в последний раз явился перед войсками.

По настоянию врачей Великий Князь прямо с манёвров из Ровно отправился в Крым, в Алупку, где и скончался. 13 апреля 1891 года тело его было перевезено в Санкт-Петербург и погребено в Петропавловском соборе.

Великий Князь Николай Николаевич пользовался огромной любовью и редкой популярностью среди войск. Простота в обхождении, сердечность, незлобивость, весёлый, шутливый характер, умение заставить своих подчинённых служить не за страх, а за совесть, и в то же время умение серьёзно потребовать службу и дело, чисто военный характер, рыцарское благородство — всё это искренне привязывало к нему всех его сослуживцев и подчинённых и было разгадкой того обаяния, которым он пользовался среди всех военных, от солдата до генерала включительно.

12 января 1914 года, в Санкт-Петербурге, на площади против Михайловского манежа, в Высочайшем присутствии состоялось открытие памятника Великому Князю, изготовленного по проекту итальянского скульптора Каноника.

В Порадиме (Болгария) есть Дом-музей имени Великого Князя Николая Николаевича и при нём часовня во имя Святого Николая.

С 25 января 1856 года Великий Князь состоял в супружестве с принцессой Александрой Петровной Ольденбургской и имел сыновей: Великого Князя Николая Николаевича (Младшего) и Великого Князя Петра Николаевича.

Великий князь Николай Николаевич состоял почётным членом Николаевской академии Генерального штаба, почётным президентом Николаевской инженерной академии и обществ: Московского скакового, Моршанского охотников конского бега и донских частных коннозаводчиков, почётным членом Императорского Русского географического общества, Медико-хирургической академии, Санкт-Петербургского университета, Императорской академии наук, Михайловской артиллерийской академии, Пармской академии наук и других.

В настоящее время имя Великого Князя Николая Николаевича присвоено полкам: 9-му гренадерскому Сибирскому, 13-му стрелковому, 8-му драгунскому Астраханскому и 6-му сапёрному батальону.

Военная энциклопедия

Издательство И.Д. Сытина.

Т. III. 1912 год.

Высочайший манифест императора Александра II по случаю объявления войны Турции

Божиею милостью Мы, Александр Второй, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая.

Всем Нашим любезным верноподданным известно то живое участие, которое Мы всегда принимали в судьбах угнетённого христианского населения Турции. Желая улучшить и обеспечить положение его разделял с Нами и весь русский народ, ныне выражающий готовность свою на новые жертвы для облегчения участи христиан Балканского полуострова.

Кровь и достояние Наших верноподданных были всегда нам дороги; всё Царствование Наше свидетельствует о постоянной заботливости Нашей сохранять России благоденствие мира. Эта заботливость оставалась Нам присуща ввиду печальных событий, совершавшихся в Герцеговине, Боснии и Болгарии. Мы первоначально поставили Себе целью достигнуть улучшений в положении восточных христиан путём мирных переговоров и соглашения с союзными и дружественными Нам великими европейскими державами.

Мы не переставали стремиться, в продолжении двух лет, к тому, чтобы склонить Порту к преобразованиям, которые могли бы оградить христиан Боснии, Герцеговины и Болгарии от произвола местных властей. Совершение этих преобразований всецело вытекало из прежних обязательств, торжественно принятых Портою пред лицом всей Европы.

Усилия Наши, поддержанные совокупными дипломатическими настояниями других правительств, не привели, однако, к желаемой цели. Порта осталась непреклонною в своём решительном отказе от всякого действительного обеспечения безопасности своих христианских подданных и отвергла постановления Константинопольской конференции.

Желая испытать, для убеждения Порты, всевозможные способы соглашения, Мы предложили другим кабинетам составить особый протокол, с внесением в оный самых существенных постановлений Константинопольской конференции, и пригласить турецкое правительство присоединиться к этому международному акту, выражающему крайний предел Наших миролюбивых настояний.

Но ожидания Наши не оправдались: Порта не вняла единодушному желанию христианской Европы и не присоединилась к изложенным в протоколе заключениям.

Исчерпав до конца миролюбие Наше, Мы вынуждены высокомерным упорством Порты приступить к действиям более решительным. Того требуют и чувство справедливости, и чувство Собственного Нашего достоинства. Турция отказом своим поставляет Нас в необходимость обратиться к силе оружия.

Глубоко проникнутые убеждением в правоте Нашего дела, Мы, в смиренном уповании на помощь и милосердие Всевышнего, объявляем всем Нашим верноподданным, что наступило время, предусмотренное в тех словах Наших, на которые единодушно отозвалась вся Россия. Мы выразили намерение действовать самостоятельно, когда Мы сочтём это нужным и честь России того потребует. Ныне, призывая благословение Божие на доблестные войска Наши, Мы повелели им вступить в пределы Турции.

Дан в Кишинёве, апреля 12-го дня, лета от Рождества Христова в тысяча восемьсот семьдесят седьмое, царствования же Нашего в двадцать третье.

В подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано:

Александр.

Дневник Русско-турецкой войны 1877—1878 годов

Апрель

12. — Войска наши из Александрополя, под начальством генерал-адъютанта Лорис-Меликова, перешли границу.

13. — Рионский отряд генерал-лейтенанта Оклобжио начал наступление.

13. — Колонна генерал-майора Денибекова заняла с боя барачный лагерь турок у Мухастера.

14. — Три турецких монитора бомбардируют пост Святого Николая.

14. — Рионский отряд генерал-лейтенанта Оклобжио окончательно занял лагерь Мухастер.

15. — Князь Шаховский занял Галац и Браилов; Измаил и Килия заняты нами.

15. — Пехота Александропольского отряда перешла Кюрюк-Дара, а кавалерия Суботану и Хаджи-Кали.

15. — Турецкие броненосцы приблизились к Поти, но ушли без выстрела.

15. — Турецкие броненосцы снова обстреляли пост Святого Николая.

17. — Александропольский отряд расположился у Займа и Энги-Кева.

18. — Эриванский отряд генерал-лейтенанта Тер-Гукасова занял Баязет.

21. — Переправа войск у Леова задержана разлитием Прута.

21. — К Браилову подошли два броненосца и, обменявшись несколькими выстрелами, ушли.

22. — Движение к Галацу и Браилову продолжается. Броненосцы отошли в Мачинский рукав.

24. — Полк графа Граббе из Кульп и генерал-майора Лорис-Меликова из Визинкева заняли без боя Кагызман.

26. — Генерал-лейтенант Тер-Гукасов занял без боя город Диадин.

27. — Дело генерала Шереметева у Бердык-Чая.

29. — Нашими выстрелами из Браилова взорван монитор. Флаг снят лейтенантом Дубасовым.

29. — Генерал-лейтенант Оклобжио занял с боя позицию на высотах Хацубани.

Май

2. — Пять турецких броненосцев бомбардировали Сухум-Кале. Десант отражён.

3. — У Браилова отрядом лейтенанта Дубасова поставлены под выстрелами турецких мониторов первые минные заграждения в Мачинском рукаве.

4. — Броненосцы продолжают стоять перед Сухумом.

4. — Генерал-адъютант Лорис-Меликов взял с боя два передних укрепления Ардагана на Гелавчердинских высотах.

4. — Жаркое дело под Карсом при рекогносцировке генерала Комарова.

5. — Сухум снова был обстреливаем. Войска из него вышли за речку Маджара.

7. — Ардаган взят с боя.

11. — Неприятель сделал высадку на мыс Адлер.

12. — Дело с текинцами под Кизыл-Арватом.

14. — Лейтенанты Дубасов и Шестаков взорвали турецкий монитор.

16. — Полковник Гурин занял высоты Самеба по реке Кинтриши.

18. — Наша кавалерия рассеяла турецкую конницу при Бегли-Ахмет.

20. — Два турецких монитора бомбардируют Сочи. Десант отражён.

21. — Ардаганский отряд занял Пеняк и город Ольту без боя.

23. — Сражение Вукотича (черногорцев) и Сулейман-паши у Крстаца и Горанско. Турки заняли Крстац и Муратовичи.

23. — Генерал Тер-Гукасов занял без боя Кара-Калиссу.

24. — Турки бомбардировали Журжево.

25. — Государь Император прибыл в Плоешти.

28. — Турки обстреливали из Рущука пост Калараш и сапёрные работы близ Журжева.

28. — Генерал Тер-Гукасов занял без боя город Алашкерт.

29. — Пароход «Константин» атаковал турецкий броненосец у Сулины.

29. — Генерал Тер-Гукасов занял без боя город Зайдекан.

Июнь

1. — Три турецких броненосца бомбардировали Илори, и одновременно горцы атаковали наши войска, но отбиты.

1. — Дело казаков с высадившимися у мыса Адлер горцами у реки Мзыкти.

2. — Турки два раза атаковали авангард генерала Оклобжио, но отбиты.

3. — Гарнизон Карса сделал вылазку против высот Чифтлика, но отражён.

4. — Генерал Тер-Гукасов разбил турок на Оглах, между Зайдеканом и Дели-баба.

5. — Бомбардирование Карса начато.

6. — Турки сделали высадку у Турну-Магурели, но ушли.

7. — Сулейман прибыл к Никшичу и снабдил его провиантом.

8. — Лейтенант Скрыдлов атаковал безуспешно турецкий пароход у Парапана.

8. — Пароход «Владимир» потопил четыре турецких коммерческих брига у мыса Керемпе.

9. — Шервашидзе с кавалерией отряда генерала Алхазова разбил инсургентов у Моргулы и Моквы.

9. — Генерал Тер-Гукасов был атакован турками у селения Даяр; неприятель отбит.

10. — Турки произвели вылазку из Карса, но отражены; Карс обстреливается; Баязет окружён курдами; их атаки отбиты.

10. — Пароход «Константин» привёл в Одессу приз «Аслан-Бахри», турецкий коммерческий бриг.

10. — Генерал Жуков переправился у Галаца через Дунай и занял высоты Буджак.

11. — Генерал-лейтенант Циммерман занял без боя город Мачин.

11. — Генерал Оклобжио атаковал Цихисдзири и занял часть неприятельской позиции.

11. — Нилов и гардемарин Аренс атаковали безуспешно турецкий монитор.

12. — Дервиш-паша атаковал наши войска у Самеба, но отброшен.

13. — Турки из Сухума атаковали генерала Алхазова у Илори, но разбиты. Князь Джоржадзе разбил атаковавший его отряд инсургентов.

13. — Генерал-майор Калоболай-хан отбил под Баязетом курдов, отступил к Оргову.

13. — Генерал-лейтенант Лорис-Меликов и генерал Гейман атаковали Измаил-пашу под Зивином, но были отбиты. Затем они заняли Милидюз.

15. — Войска переправились через Дунай и взяли с боя Систово.

15. — Генерал Алхазов атаковал неприятеля у Очемчир и нанёс ему поражение.

16. — Удачная рекогносцировка полковника Комарова к Арданучу.

16. — Генерал Шамшев занял Бабадаг.

17. — Генерал Измайлов очистил Бабадагскую область от башибузуков.

17. — Генерал Оклобжио отступил к Мухаэстате.

17. — Семь турецких броненосцев атаковали селение Жебрианы.

22. — Схватка казаков с черкесами на реке Янтре.

23. — Бела занята нашими войсками.

25. — Генерал Гурко занял с боя Тырново.

25. — Линия Янтры занята нашими войсками без боя.

27. — Неприятель бомбардировал Евпаторию.

27. — Генерал Лорис-Меликов снял осаду Карса и отступил на Хаджи-Вали и Займ.

28. — Генерал Тер-Гукасов освободил гарнизон Баязета и оставил город.

29. — Генерал Леонов захватил обоз у Чапркиой.

Июль

1. — Генерал Алхазов перешёл в наступление и занял с боя высоты Гумм.

1. — Переход через Балканы генерала Гурко.

2. — Генерал Гурко занял Хаинкиой.

3. — Город Никополь взят с боя.

5. — Город Ловча взят с боя.

5. — Генерал Гурко взял Казанлык и село Шипку с боя.

5. — Полковник Орлов занял Янинский перевал.

8. — Турки атаковали генерала Алхазова у Очемчир, но отбиты.

8. — Генерал-лейтенант Шильдер-Шульднер атаковал Плевну, но отбит турками.

10. — Генерал Алхазов занял укреплённую позицию Меркулоки.

11. — Наши батареи из Слободзеи сожгли и потопиличетыре турецких парохода.

11. — Бой парохода «Веста» с турецким монитором.

12. — Пароход «Николай» и минные катера лейтенанта Дубасова атаковали турецкий монитор, но безуспешно.

18. — Генерал барон Криденер вторично атаковал Плевну, но отбит.

18. — Генерал Гурко разбил отряд турок у Ени-Загры.

19. — Генерал Гурко разбил другой отряд той же армии у Джураили и отступил в Балканские проходы.

19. — Сражение под Эски-Загрой и отступление нашего отряда к Казанлыку.

23. — Полковник Комаров разбил отряд турок у Верхнего Геля.

24. — Турки стали наступать против генерала Тер-Гукасова и заняли Аликочык.

27. — Кавалерия Мухтаа-паши атаковала наш авангард у Баш-Кадыклара, но отбита.

30. — Незначительное дело генерала Калоболай-хана с авангардом Измаила-паши.

31. — Турки атаковали Жидины близ Разграда, но отбиты.

Август

1. — У Тогра-Юрата казаки разбили партию черкесов.

1. — Турки атаковали нашу Мухаэстатскую позицию, но отбиты.

2. — Турки стали наступать от Плевны на Тученицу, но отражены.

3. — Артиллерийский бой между Рущуком и Журжевом.

4. — Турки стали отступать от Басардова на Кадыкиой, но сами оттеснены полковником Хрещатицким, который выбил турок из Черноводы и Эни-Эсмила.

4. — Турки на берегу Кара-Лома стали теснить наши аванпосты у Долоба, но сами оттеснены.

4. — Турки атаковали Ханкиойский перевал, но отбиты.

6. — Генерал Лорис-Меликов сделал нападение на Мухтара-пашу у Большой Ягны.

6. — Полковник Шелковников взял штурмом Гагринские теснины.

7. — Генерал Алхазов окончательно занял всё течение Кодера.

8. — Схватка князя Чавчавадзе у села Буланах с турецкою кавалериею.

9. — Сулейман-паша атаковал перевал Шипку, но отбит.

9. — Полковник Шелковников разбил неприятеля у Пицунды.

9. — Турки стали наступать от Ловчи на Сельви.

10. — Бой на Шипке продолжается беспрерывно; до сих пор все атаки отбиты.

10. — Турки атаковали Аяслар и взяли его, но к вечеру отбиты.

10. — Наступление турок от Ловчи на Сельви продолжается.

11. — Турки снова атаковали Аяслар и вновь отбиты.

11. — Бой на Шипке продолжается; все атаки отбиты.

11. — Турки третий раз атаковали Аяслар и принудили нас отступить к Султанкиою.

11. — Полковник Шелковников разбил неприятеля у Гудауты.

12. — Бой на Шипке возобновился; все атаки отбиты.

12. — Яхта «Ливадия» сожгла турецкую кочерму у Сулины и была преследуема двумя турецкими броненосцами до Севастополя.

12. — Пароход «Константин» атаковал турецкий броненосец у Сухума.

12. — Неприятель атаковал полковника Самойлова в Игдыре, но был отбит.

12. — Неприятель атаковал нас у Гельского перевала, но был отбит.

12. — Неприятель атаковал нашу Мухаэстатскую позицию, но был отбит.

12. — Бой на Шипке возобновился; все атаки отбиты.

13. — Мухтар-паша атаковал генерала Лорис-Меликова, но отбит, овладев возвышенностью Кизил-Тапа.

13. — Две аванпостные стычки у Черноводы и Спахриляр.

14. — Неприятель стал наступать на Садину, но отбит.

16. — Неприятель атаковал нас вновь на Халфпли и Чарджиу, но отброшен.

16. —Полковник Варламов захватил у Лаарлыка и Маму ли турецкий транспорт.

16. — Генерал Алхазов занял позицию на реке Вомчи у Сухума.

18. — Турки атаковали аванпосты Рущукского отряда и заставили их отступить на Садины, Карахасанкиой и Хадаркиой.

18. — Генерал Смекалов и полковник Батьянов уничтожили аулы Ерсеной и Зандак и разбили две партии мятежников.

19. — Турки атаковали из Плевны нашу позицию у Пелишата и Сгалевицы, но отброшены.

19. — Турки из Рущука вытеснили нас из села Кадыкиоя, но выбиты оттуда снова.

19. — Артиллерийский бой между Рущуком и Журжевом.

20. — Башибузуки прорвались на Балканах в деревню Золенодрево, но отброшены.

22. — Князь Имеретинский и Скобелев 2-й взяли приступом город Ловчу.

23. — Турки из Рущука и Разграда заняли с боем Кадыкиой, но были оттуда выбиты.

23. — Турки сделали наступление от Микры на Ловчу, но отражены.

23. — Турки атаковали Марень, близ Елены, но отбиты.

24. — Турки атаковали нас из Рущука, на Кацелево и Обланово, Рущукский отряд отступил в полном порядке.

26. — Кавалерийский набег на лагерь Мухтара-паши.

28. — Плевна содержится в блокаде; вылазка турок отражена; деревня Гривица занята нами.

30. — Штурмом на Плевну генерал Скобелев 2-й взял три южных редута, а генерал Родионов Гривицкий редут.

31. — Турки выбили генерала Скобелева из взятых им в Плевне укреплений.

Сентябрь

1. — Турки всю ночь обстреливали гору Святого Николая.

2. — Турки атаковали Гривицкий редут, но были отбиты.

5. — Турки атаковали после пятидневной бомбардировки гору Святого Николая, но были отбиты.

7. — Турки сделали наступление на Халфали и Верхние Чарухчи, но отбиты.

9. — Турки снова обстреливали гору Святого Николая.

9. — Турки атаковали генерала Татищева у Церковны, но отбиты.

9. — Полковник Тутолмин остановил артиллерийским огнём наступление турок у Телиша.

11 и 12. — Мятежники в Дагестане разбиты полковниками: князем Накашидзе и Тер-Асатуровым у аулов Лаваши и Кутиши.

12. — Турки атаковали Еленинский отряд у Мареня, но отбиты.

14. — Генерал Манзей разбил партию черкесов у Чубоаг-Куюса.

15. — Измаил-паша атаковал Тер-Гукасова у Чарухчи, но отбит.

18. — Мятежники Кайтагского округа разбиты полковником Тер-Асатуровым у селения Кая-Кент.

19. — Рекогносцировки турок из Плевны отражены.

19. — Полковник Левиз-оф-Менар отбил у Радомирце турецкий транспорт.

20. — Наши войска атаковали Мухтара-пашу на Больших и Малых Ягнах и овладели Большими Ягнами.

20, 21 и 22. — Плевна обстреливается нами.

21. — Мятежники Кайтагского округа разбиты полковником Тер-Асатуровым у селения Джеми-Кент.

21. — Войсковой старшина Тарасов сделал набег на турецкий Извор и выбил оттуда турок.

21. — Турки атаковали Большие Ягны, но отбиты.

22. — Наши войска очистили Большие Ягны.

23. — У Козлюбег из Осман-Базарского отряда разбита партия башибузуков.

23. — Войсковой старшина Тарасов повторил набег на Извор и вновь выбил оттуда турок.

24. — Турки атаковали полковника Левиза у Радомирце, но отбиты.

24. — Войсковой старшина Тарасов выбил башибузуков из деревни Галата и Тетевенского горного прохода.

25. — Турки атаковали в Рущукском отряде деревню Кошеву, но отбиты.

26. — Турки атаковали аванпосты у Кадыкиоя, но отбиты.

26. — Турки обстреливали наши войска из Силистрии.

26. — Турки атаковали румынские траншеи у Плевны, но отбиты.

27. — Войска наши заняли Суботан, Хаджи-Вали и Кульверан.

27. — В Сулине турецкий пароход наткнулся на мину и взлетел на воздух.

27. — Турки атаковали форпосты у деревни Кацелево, на реке Черном Ломе, но отбиты.

28. — Наши войска заняли Кизил-Тапу.

29. — Казаки Рущукского отряда заняли без боя деревню Опаку.

29. — Войсковой старшина Антонов сделал удачный набег на город Тетевен.

29. — Войсковой старшина Тарасов сделал удачный набег на Торос.

Октябрь

1. — Турки атаковали наш редут впереди Больших Ягн, но отбиты.

1. — Башибузуки атаковали деревню Марень, близ Елены, но отбиты.

2. — Измаил-паша произвёл наступление на генерала Тер-Гукасова, но должен был отступить.

3. — Армия Мухтара-паши разбита наголову.

3 и 4. — Два дела полковника Накашидзе у селения Лаваши с мятежниками Среднего Дагестана.

5. — Турки атаковали форпосты у Хаинкиоя, но отбиты.

5. — Казаки полковника Перина взяли у селения Зарц в плен турецкий отряд.

5. — Казаки взяли у Сейлыка турецкий транспорт.

6. — Казаки там же прогнали отряд турецкой кавалерии.

6. — Генерал Тер-Гукасов занял позицию на Зарских высотах.

7. — Румыны взяли один редут под Плевной, но выбиты оттуда.

12. — Генерал Гурко взял с боя турецкую позицию под Горным Дубняком. Неудачная атака Телиша.

12. — Убит Князь Сергей Максимилианович.

16. — Генерал Гурко взял с боя турецкую позицию у Телиша.

16. — Генерал Гейман занял почти без боя Кеприкиой.

17. — Гасан-кала занят нашими войсками.

19. — Генерал Кардов занял с боя город Тетевен.

19. — Перестрелка кабулетцев у Какутского поста с гурийскою дружиной.

20. — Наши войска заняли без боя укрепления у Дольного Дубняка.

21. — Турки атаковали нашу позицию у Марианн, близ Елены, но отбиты.

21. — Генерал Черевин занял деревню Титерну и соединился с генералом Карцевым, взявшим Турский Извор.

23. — Карс тесно обложен.

23. — Генерал Гейман и Тер-Гукасов разбили Мухтара и Измаил-пашу у Деве-Бойну.

24. — Генерал-майор Черевин занял Петревен и Яблоницкое укрепление.

24. — Турки сделали вылазку из Карса на генерала Лазарева, но отражены.

27. — Жаркая перестрелка на Шипке.

28. — Генерал Леонов занял с боя город Врацу.

28. — Генерал Скобелев занял и укрепил позицию «Зелёные высоты».

28. — Наступление турок на Поламирцу и Смуркиой отражено.

28. — Авангард генерала Геймана овладел укреплением Азизие (Эрзерум), но выбит.

31. — Румыны без потерь заняли высоту впереди Биволар, против Спанецкой горы.

Ноябрь

1. — Перестрелка между Рущуком и Журжевом.

2. — Упорные стычки на Шумлинской и Осман-Базарской дорогах.

2. — Полковник Лауниц отбил у Осман-Куюсу турецкий транспорт.

3. — Турки атаковали и взяли посты у деревни Соленик и у деревни Кацелево, но после выбиты.

5. — Турки атаковали Новосело, Златарицу, Пиргос и Кошаву, но везде отбиты.

6. — Карс взят штурмом.

7. — Турки из Рущука, Басарбова и Чифтлика атаковали наши авангарды у Пиргос, Хангюль, Чесме и между Чифтликом и Тростеником, но везде отбиты.

7. — Румыны взяли с боя Рахово.

9. — Турки атаковали гору Святого Николая, но отбиты.

11. — Правецкая позиция взята нашими войсками с боя.

11. — Турки сделали нападение на Тетевен, но отбиты.

11. — Удачные рекогносцировки у Умур-Факи, Ирыджи и Гузаны.

12. — Генерал Дандевиль взял с боя город Этрополь.

13. — Турки атаковали форпосты у Опаки и Пиламирце, но отбиты.

13. — Турки атаковали передовую позицию у Ковачицы, но отбиты.

14. — Турки атаковали наши позиции у Тростеника и Мечки, но отбиты.

15. — Полковник Казбек атаковал Хацубани и взял эту позицию.

16. — Наши войска взяли Белоброд и Левчево на реке Огосте.

17. — Турки сделали вылазку из сделанного ими на левой стороне Дуная, против Силистрии, редута, но отражены.

17. — Генерал Эллис занял без боя позиции у Врачеша и Лютакова.

17. — Наши войска заняли город Орхание.

18. — Румыны заняли после шестидневной канонады Лом-Паланку.

18. — Генерал Арнольди занял Черкесскую Кривину и Кутловицу.

21. — Генерал-майор Курнаков овладел деревнями Кливкиой и Челопеч.

21. — Генерал Эллис занял с боя высоты над турецкой позицией при Арабконаке у Мареня.

22. — Турки атаковали генерал-адъютанта князя Святополк-Мирского и заставили его отступить к деревне Яковици, за городом Елена.

23. — Неприятель стал снова наступать, но был удержан князем Святополк-Мирским.

28. — Плевна взята; вся армия и Осман-паша в плену.

30. — Турки шесть раз атаковали Тростяник и Мечку, но отброшены.

30. — Турки атаковали наши войска у Златицы и заставили их отступить.

30 (1 и 2 декабря) — Турки делали попытки наступления из Берковаца на Кутловицу.

Декабрь

2. — Турки отступили из города Елены, и наши войска его заняли.

3. — Турки очистили Берковац, и наши войска его заняли.

5. — Генерал Комаров занял с боя Ардануч.

7. — Сербы овладели с боем проходом Святого Николая и его укреплениями.

8. — Сербы заняли позицию у Бабиной Главы и укрепления у Четины.

9. — Наши войска заняли села: Кечк, Тафта, Гинс, Туванч и Цытавок.

10. — Румыны заняли без боя Срчер-Паланку.

11. — Сербы обложили Ниш и отбили атаку турок с севера от него.

11. — Полковник Полторацкий захватил турецкий транспорт у Аяслара.

11. — Сербы заняли без боя Куршумле.

11. — Турки усиленно обстреливают гору Святого Николая.

12. — Сербы взяли с боя Ак-Паланку.

14. — Пароход «Россия» привёл приз «Мерсина» в Севастополь.

16. — Пароход «Константин» атаковал турецкий монитор в Сухуме.

16. — Сербы взяли с боя Пирот.

17. — Наши войска взяли без боя Лютиково.

19. — Генерал Гурко перешёл через Балканы и занял с боя Ташкисен.

20. — Наши войска заняли Арабконак, Шандорник и Дальние Комарцы.

20. — Взяты с боя деревни Чатолюдере и Точиотлук нашими войсками.

21. — Генерал Вельяминов разбил турок у Бугарова.

21. — Генералы Дендевиль и Брок заняли Златицу.

21. — Деревня Ложени занята нашими войсками.

22. — София занята нашими войсками почти без боя.

22. — Петричев занят нашими войсками.

24. — Троянский перевал занят.

25. — Полковник Красовский взял с боя деревню Ахметли.

25. — Деревня Кисла занята без боя.

26. — Полковник Красовский взял с боя позицию у Девичьей могилы.

28. — Селение Иладжа, близ Эрзерума, занято нами.

28. — Генерал Радецкий разбил и взял в плен турецкую армию под Шипкою.

28, — Генерал Мирский занимает Казанлык.

28. — Генерал Скобелев деревню Шипку.

28. — Генерал Гурко занял с боя Мечку, Пойбрен и Ихтиман.

28. — Блокада Эрзерума окончательно установлена.

28. — Генерал Карцов занял Сапот и Карлово.

29. — Полковник граф Комаровский выбил турок из Копривицы.

29. — Генерал Карцов занял Клисетру.

30. — Турецкие броненосцы бомбардировали Евпаторию.

30. — Генерал Вельяминов взял с боя Самаков.

30. — Граф Шувалов занял Трояновы Ворота.

30. — Граф де Бальмен занял Ветреново.

Январь

1. — Турецкие броненосцы бомбардировали Евпаторию.

1. — Генерал-майор Комаров из Ардануча овладел Горхотаскими высотами.

2. — Турецкие броненосцы бомбардировали Анапу.

2. — Наши войска заняли Эски-Загру.

3. — Турецкие броненосцы бомбардировали Анапу.

3. — Казаки заняли Чирпан.

3. — Генерал Струков атаковал и взял станцию Трново.

3. — Генерал Гурко взял с боя Филиппополь.

4. — Генерал Струков взял с боя Херманли.

4. — Занят город Сливно.

4. — Генерал Гурко разбил турок у Дермендере.

5. — Генерал Гурко разбил турок у Белластицы и Карагача.

5. — Генерал Скобелев 1-й прочно занял Сейменли, Тронов, Ботерлю и Херманли.

6. — Занят город Мустаф-паша.

7. — Полковник Панютин захватил большой турецкий обоз у Херманли.

8. — Генерал Струков занял без боя Адрианополь.

10. — Отражена вылазка турок из Базарджика.

13. — Генерал Струков взял Люле-Бургас.

13. — Турки оттеснили наш авангард из Кюстендиль и заняли этот город.

14. — Отражена вылазка турок из Базарджика.

14. — Атака парохода «Константин» на турецкого броненосца в Батуме.

14. — Генерал Шинитников занял без боя Демотику и Узун-Кепри.

15. — Генерал Эрпрот занял Осман-Базар.

15. — Занят Базарджик.

16. — Занят Разград.

17. — Генерал Струков взял с боя Чорлу.

17. — Войска наши заняли Эски-Джуму.

17. — Генерал Мейендорф выбил турок из Кюстендиля.

18. — Наши войска атаковали турок у Цихисдзири, но отбиты.

19. — Заключено перемирие.

22. — Генерал Манзей занял без боя Козхуджу и Праводы.

31. — После очищения турками Сулины, город занят нашими войсками.

Февраль

10. — После очищения турками Эрзерума город занят нашими войсками.

12. — Сан-Стефано занят нашими войсками.

19. — Заключён мир.

(Дневник войны. Из «Сборника военных рассказов, составленных офицерами-участниками войны 1877—1878». Том I. Санкт-Петербург. Издание князя В. Мещёрского. 1878).

Кавалеры военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия 2-й степени

   1. Николай Николаевич-Старший, великий князь, генерал-адъютант, главнокомандующий действующей армии: за Систово.

   2. Милютин Дмитрий Алексеевич, генерал от инфантерии, военный министр России: за Плевну.

   3. Непокойчицкий Артур Адамович, генерал от инфантерии, начальник штаба действующей армии: за Плевну.

   4. Тотлебен Эдуард Иванович, инженер-генерал: за Плевну.

   5. Александр Александрович, наследник-цесаревич и великий князь, генерал от инфантерии: за прорыв турецких позиций на реке Ломе и за отражение атаки на Мечку.

   6. Радецкий Фёдор Фёдорович, генерал от инфантерии, командир 8-го армейского корпуса: за Шипку.

   7. Гурко (Ромейко-Гурко) Иосиф Владимирович, генерал от кавалерии: за переход через Балканы.

Кавалеры военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия 3-й степени

   1. Непокойчицкий Артур Адамович, генерал от инфантерии, начальник штаба действующей армии: за Систово.

   2. Радецкий Фёдор Фёдорович, генерал от инфантерии, командир 8-го армейского корпуса: за Систово.

   3. Драгомиров Михаил Иванович, генерал-майор, командующий 14-й пехотной дивизией: за Систово.

   4. Рихтер Александр Карлович, генерал-майор, начальник З-й сапёрной бригады: за Систово.

   5. Новиков Модест Дмитриевич, капитан 1 ранга: за действие флотских команд на Дунае.

   6. Криденер Николай Павлович, генерал-лейтенант, командир 9-го армейского корпуса: за Никополь.

   7. Гурко Иосиф Владимирович, генерал-лейтенант, начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии: за Казанлык и Шипку.

   8. Карл Румынский, князь: за войну с турками.

   9. Владимир Александрович, великий князь, генерал-лейтенант, командир 12-го армейского корпуса: за Мечку и Трестеник.

   10. Ганецкий Иван Степанович, генерал-лейтенант, командир Гренадерского корпуса: за Плевну.

   11. Масальский Николай Фёдорович, князь, генерал-лейтенант, начальник артиллерии действующей армии: за Плевну.

   12. Имеретинский Александр Константинович, светлейший князь, генерал-лейтенант: за Плевну.

   13. Ванновский Пётр Семёнович, генерал-лейтенант, командир 12-го армейского корпуса: за отбитие турецких атак.

   14. Раух Оттон Егорович, генерал-майор, командир 2-й бригады 1-й гвардейской пехотной дивизии: за войну.

   15. Шувалов Павел Андреевич, граф, генерал-лейтенант, временно командующий 2-й гвардейской пехотной дивизии: за войну.

   16. Святополк-Мирский Николай Иванович, князь, генерал-лейтенант, начальник 9-й пехотной дивизии: за переход через Балканы.

   17. Петрушевский Михаил Фомич, генерал-лейтенант, начальник 14-й пехотной дивизии: за Шипку.

   18. Дандевиль Виктор Дезидериевич, генерал-лейтенант, начальник 3-й гвардейской пехотной дивизии: за Филиппополь.

   19. Гриппенберг Оскар-Фердинанд Казимирович, генерал-майор, командир лейб-гвардии Московского полка: за Араб-Конак.

   20. Нагловский Дмитрий Станиславович, генерал-майор Генерального штаба, состоявший для поручений при главнокомандующем: за войну.

   21. Обренович Милан, светлейший князь Сербский: за войну.

   22. Скобелев (старший) Дмитрий Иванович, генерал-лейтенант, состоявший при главнокомандующем: за войну.

   23. Любовицкий Юлиан Викторович, генерал-майор, командир лейб-гвардии Гренадерского полка: за Горный Дубняк.

   24. Мольский Виталий Константинович, генерал-майор, командир 1-й бригады 14-й пехотной дивизии: за войну.

Оглавление

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Часть первая ЮНОСТЬ

Часть вторая ДУНАЙ. ПЛЕВНА. БАЛКАНЫ

Часть третья ВЕНЕЦ СЛАВЫ

Хронологическая таблица

Приложения

  Николай Николаевич (старший), Его Императорское Высочество, Великий Князь

  Высочайший манифест императора Александра II по случаю объявления войны Турции

  Дневник Русско-турецкой войны 1877—1878 годов

  Кавалеры военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия 2-й степени

  Кавалеры военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия 3-й степени