КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Хуан Дьявол 3 часть (ЛП) [Каридад Адамс Браво] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

КАРИДАД БРАВО АДАМС


Трилогия «Дикое сердце»


КНИГА ТРЕТЬЯ «ХУАН ДЬЯВОЛ»


Перевод с испанского сделала Людмила Александровна Яхина



1.


«Сразу же принять постриг в монастыре Рабынь Воплощенного Слова по расторжении брака», – читал Ренато. И удивленно спросил:

- Что это? Ты объяснишь, мама?

- Все и так очевидно, Ренато. Я лишь хотела, чтобы ты успокоился. Моника таким путем разрешит свои проблемы. Это копия прошения к Его Святейшеству, и мы уже передали подписанный оригинал церковной власти, уполномоченной отправить его в Ватикан.

Раздраженный, готовый взорваться, Ренато судорожно смял документ, врученный матерью, словно давая принять сильнодействующее лекарство для его больной души. Они находились в просторной и неприбранной библиотеке, где Ренато в одиночестве заперся на целый день. На столе стояла недопитая бутылка коньяка; глоток за глотком он пил, пытаясь разорвать досадный порочный круг, сжимавшийся все сильнее. Однако этот удар добил его окончательно; он с удивлением отметил, как сильно это ранит и тревожит душу. Но вдруг боль сменилась свирепой злобой, и он воскликнул:

- Это Айме придумала, не так ли?

- Насколько мне известно, так решила сама Моника.

- Нет, не верю! Она отказалась от религиозного призвания. Уверен, так она поступила не по своей воле. Ей приказали. Опять искупительная жертва несовершенных грехов. Я прекрасно знаю, откуда дует ветер, и кто пойдет коротким путем.

- Куда ты, Ренато?

- Поговорить с ней, куда же еще?


Крадущаяся тень прошла большой задний двор, скрываясь за деревьями. У потаенной калитки она повернула ключ и улыбнулась, разглядев приближающегося стройного человека, и сделала ему знак замолчать:

- Ни слова! Рядом люди. Я не хочу сплетен от слуг.

Она взяла его за руку и повела по пустынной улице. Когда старые стены особняка остались позади, она подняла черную кружевную маску и многообещающе бесстыдно улыбнулась:

- Вы навсегда запомните последнюю ночь на Мартинике, лейтенант Бриттон. Осмелюсь сделать ее незабываемой.

- Мне кажется, я сплю, обладаю невозможным! Вы… Но что же я сделал, чтобы заслужить…?

- Иногда ничего не нужно делать. Удача сама приходит. На случай, если считаете везеньем разделить со мной последние часы на мартиникской земле.

- Я не нахожу слов, чтобы выразить благодарность. Мое волнение и удивление столь велики, что боюсь, они покажутся вам смешными. Я не нахожу слов, но видели бы вы мое сердце…

- Попытаюсь представить, – пошутила Айме. – Вам не кажется, что нам следует найти экипаж? Вы же не хотите, чтобы я задерживалась в этом возмутительном районе.

- Экипаж ожидает на другой улице. Я не осмелился привезти его сюда, боясь показаться неосмотрительным.

- Правильно сделали. Слава Богу, последовали здравому смыслу.

- Не смейтесь надо мной. Разве смешно говорить о любви?

- Пока еще рано, и скорее всего ошибочно, – кокетничала Айме. – Любовь состоит не только из слов.

- Я докажу свою любовь жертвой, которую хочу совершить. Чувство, переполняющее мою душу, слишком огромно, чтобы вы могли его себе представить. Я уже не принадлежу себе, Айме. Я ваш… телом и душой… Я люблю вас… люблю…!

Он прижал ее, сразу нашел губы, одновременно прохладные и горячие, влажные и сладострастные, и она почувствовала, что в ней поднимается огонь от поцелуя, а все вокруг исчезает.

- Черт побери! – воскликнула удовлетворенная Айме. – Вы целуетесь как знаток, а не новичок. Слава Богу, а то я уж испугалась, что вы будете только говорить.


- Ана, Ана! Айме! Айме!

Взбешенный Ренато прошел в прихожую, переходящую в спальню Айме и заколотил в запертую дверь. Волна злобы окрасила в пурпур бледные щеки; наконец среди занавесок высунулось пепельное от испуга лицо служанки, и та пробормотала:

- Мой… хозяин… хозяин…

- Где твоя сеньора?

- А где ей быть, сеньор? – солгала Ана, мертвея от страха. – Там… в комнате…

- Лжешь! – разъярился Ренато. И с силой стуча в дверь, завопил: – Айме! Айме! Это я! Открой немедленно!

- Сеньора сказала, что ничего не хочет знать о вас, и чтобы ей никто не мешал, она закрыла дверь на два оборота и села там. И велела сказать, что не откроет дверь, будь что будет…

С трудом Ренато Д'Отремон пришел в себя. В тумане разума, в вспышке злобы до него дошел смысл слов и воспоминание последней сцены с Айме в библиотеке. Он пил весь вечер, но не опьянел. Сильнее алкоголя было брожение страстей, кипящих внутри него: ненависть, ярость, отчаянная страсть к женщине, с которой все его разлучали, и свирепая злоба к женщине, которой он дал свою фамилию. Злоба, которую сдерживало что-то похожее на угрызения совести.

- Сеньора очень храбрая, сказала, что никому не ответит. Вы же знаете, какая она.

- Да, знаю. Довольно хорошо знаю, но это… Это из-за нее, и поэтому она должна немедленно объясниться. Айме! Айме! Открой немедленно!

- Ренато, прошу тебя… – пробовала увещевать София, приближаясь к сыну.

- Это я прошу оставить меня, мама! Это личное между мной и женой!

- К сожалению, в этом доме уже нет личного. Позабыта даже тень приличия, кричат и вопят перед слугами, и все эти грязные следы на добром имени дома.

София гневно посмотрела на шторы, за которые, пользуясь случаем, скрылась Ана. Затем, смягчившись, подошла и взяла его за руку:

- Ренато, оставь Айме. Не думаю, что она принимала участие в прошении сестры. Послушай. Нужно прекратить скандал. Каталина со мной согласна. Когда мы пришли поговорить с Моникой, то приятно удивились, что она добровольно подписала прошение. Думаю, это к лучшему. Разорвать путы бесчестного брака, принять постриг, и мы забудем о существовании бандита по имени Хуан Дьявол.

- Я не забуду и не позволю, чтобы Моника снова стала жертвой. Несправедливо, что все ее подталкивают, упорно стремятся очистить преступление, которого она не совершала. Говоришь, она добровольно приняла прошение? Не верю, мама. Я вижу в этом руку Айме. Я начал понимать, что она притворная и коварная.

- Она твоя жена и станет матерью твоему сыну. Если ты не любишь и не уважаешь ее, по крайней мере, не настаивай на разговоре в таком состоянии. Уверяю тебя, Моника согласна. Если не веришь, поговори с Каталиной. Она в моей спальне. Спроси ее и убедишься, что никто не приносит ее в жертву. Пойдем к Каталине. Я постараюсь, чтобы Айме мне открыла, и не помешаю твоему разговору с ней, когда успокоишься. Иди… Прошу тебя, Ренато…

По властной просьбе матери Ренато отошел. В прихожей, глядя на испуганную служанку, которая вышла из-за штор, София убрала маску сурового достоинства, ее губы скривились от злобы, глаза засверкали, и она уверенно произнесла:

- Твоей хозяйки нет дома, верно?

- Как это нет? Она там…

- Хватит лгать! Перед моим сыном нужно притворяться, но не передо мной. Она вышла в твоей одежде. Ее видели и подумали, что это ты. Понимаешь? Мне сказали, что ты вышла, но увидев тебя, я поняла. Это она… а ты отвратительная сообщница!

- Ай! – пожаловалась служанка. – Я ни в чем не виновата.

- Поэтому заплатишь ты! Завтра уйдешь из Кампо Реаль, а Баутиста рассчитает тебя!

- Нет! Нет, сеньора! – воскликнула испуганная Ана. – Я ничего не сделала. Я не виновата. Мне приказывала хозяйка, а если бы я не послушалась, она бы тоже сказала, что выгонит меня из Кампо Реаль.

- Это меня ты должна слушаться. Я твоя хозяйка. В моем доме ты родилась рабыней, и все это время ешь хлеб Д'Отремон. Ты служила только мне!

- Вы велели служить сеньоре Айме, быть ее служанкой. Не выгоняйте меня из Кампо Реаль. Я сделаю все, что просите.

- Иди и найди ее! Как можно раньше. Через час, два. Пусть она вернется тем же путем, как ушла, чтобы мой сын увидел ее в спальне, когда откроется дверь. Поторопись! Быстро, Ана. Чтобы Ренато не узнал или ты пожалеешь, что родилась! Поняла? Не теряй ни минуты! Беги! Уходи! Если она не появится в спальне через час, ты за все заплатишь!


В нижней богатой и густонаселенной части города Сен-Пьер, где располагался глубокий поворот к бухте, простирался район маленьких домов и узких улочек, взбиравшихся по склону Мон Пеле. Район таверн и моряков, притонов и гулящих женщин. Беспокойный район праздников и скандалов, где сильное и горькое похмелье нарушало сердцебиение города. Там пылал карнавал алкоголя, хриплые взрывы смеха, дикие шутки. Карнавал, на котором часто проливались ром и кровь. Теперь завсегдатаи низкопробного заведения образовали круг багровых лиц, сладострастных глаз, с трудом сдерживающихся жадных рук; а в центре круга, под глухие и древние звуки африканского барабана женщина плясала непристойный туземный танец со змеиными движениями и завываниями волка. Она танцевала, а эбонитовая плоть блестела от пота. Опираясь на руку лейтенанта Бриттона, Айме де Мольнар улыбалась, странно очарованная ритмом танца, и понизив голос, произнесла с чувством:

- Тебе нравится, Чарльз? Это танец ведьм. Первый раз, когда видишь этот танец, можно загадать три желания. Говорят, все три сбудутся. Но нужно опустить два пальца в кровь. Сейчас перережут горло ягненку. Хочешь попробовать? Хочешь осуществить главное желание, Чарльз?

- Да. Хочу, чтобы эта ночь никогда не кончалась! Пусть длится всю жизнь, и пройдет с тобой, но…

- Подожди… Подожди… Перерезали горло, несут кровь в чашках. Предлагают всем желающим. Быстро! У тебя есть монетка? Брось ее на дно и смочи пальцы.

- Это нелепо. Обычное представление, но…

- Быстро! – Айме вытащила из сумочки золотую монету, швырнула ее на дно чашки, наполненной красной вязкой жидкостью. Затем резко взяв руку лейтенанта, погрузила ее туда, поторапливая:

- Проси за меня. Попроси три раза одно и то же. Пусть сбудется, что я прошу. Думай со мной, со всей силой, всем желанием…

Второй, третий раз она заставила окунуть руку офицера в кровь ягненка, которую в чашке предлагал африканский юноша. А пока офицер с отвращением вытирал руку платком, она отошла в сторону калитки, выходившей на террасу, и алчно вздохнула соленый воздух, доносившийся с моря.

- Айме, что с тобой? Что такое?

- Ничего. Дышу… Не думаю, что это важно.

Озадаченный, ощупывая на запястье следы ногтей Айме, заставившей обмакнуть его руку в кровь, лейтенант Бриттон приблизился к женщине, становившейся для него все непонятнее. Он долгое время неподвижно стоял, пока не тряхнул головой, словно испугавшись химер, желая вернуться к действительности.

- Айме, почему ты делаешь это? Почему со мной? Это отчаяние? Ревность?

- Какая разница? Нельзя просто делать? О чем задумался?

- Не знаю. У тебя такие странные предпочтения. Это место, люди…

- Типичный уголок. А где бы ты увидел карнавал на Мартинике? На балу у губернатора? В зале моей обожаемой свекрови?

- Я и не требую этого; не знаю, что со мной. Чем больше я пытаюсь понять, тем меньше понимаю. Мы побывали уже в десяти тавернах. Ты ищешь кого-то?

- А ты как думаешь? Разве не понятно, что женщина задыхается в стенах дома Д'Отремон и захотела ненадолго отвлечься?

- Я не сужу тебя, Айме. Бесполезно тебя понимать. Тебя не вдохновляет любовь мужа и Хуана. Добровольно ты одарила меня своим присутствием и обществом. Не думаю, что я вдохновил в тебе любовь. Тогда зачем все это? Чего добиваешься?

- Хватит! – оборвала Айме мрачно. – Я начинаю думать, что ты совершенный дурачок.

- Да, где-то здесь. Дай пройти, идиот.

Голос, подобно укусу рептилии, заставил ее подпрыгнуть. Быстро она опустила маску. Она схватила за руку лейтенанта Бриттона, отступила с волнением и уставилась на дверь, откуда появился Хуан Дьявол в сопровождении старого нотариуса. Она дошла до центра природной террасы, образованной двумя ровными каменными крылами над песчаным пляжем, где плескалось море, и снова взглянула на Ноэля. Только теперь она осознала присутствие этого неподвижного и выжидательного напарника. Айме завернулась в цветастую перкаль местного платья, представляясь служанкой. Лейтенант Бриттон, немного бледный, но совершенно спокойный, вышел к нему из темноты в лунный свет и поздоровался:

- Добрый вечер, Хуан.

- Лейтенант Бриттон, – удивился Хуан. – Какая неожиданность видеть вас на этих окраинах. Я думал, вас уже нет на Мартинике.

- Я к вашим услугам, если могу чем-либо служить.

- Благодарю, но у вас другое занятие. Занятие более приятное, как кажется. У вас хорошая компания. Однако, если хотите, можем выпить рюмку.

Орлиный взгляд пробежал с ног до головы женскую фигуру, в которой, несмотря на наряд, заметил что-то знакомое, тревожное. Напрасно он всматривался в ее руки и волосы…

- Я буду неподалеку, где хорошо играют и подают напитки. Можно сыграть на деньги, есть бакара, рулетка. Хотите попытать судьбу? Моя совершенна. Если следуют за мной, то набивают карманы. Что скажете, красавица? Полагаю, лейтенант взял на себя труд сопровождать вас.

- Премного благодарен, Хуан, но мы уходим. Уже поздно для нее. Мы как раз собирались уходить и…

- Ваша подруга нема, лейтенант, или ее голос легко распознать? Лица не видно за черным кружевом.

- Осторожнее, Хуан Дьявол! – угрожающе предупредил офицер.

- Не волнуйтесь, лейтенант. Мне нетрудно стащить маску, но раз возражаете, я не стану. Для чего? Здесь вы, она… О, ваш платок! – Хуан наклонился раньше лейтенанта, поймав кружевной платок, выпавший из рук Айме, вздохнул запах духов и едко засмеялся: – Аромат нарда. Знакомый запах, слишком знакомый, хотя я знаю только одну женщину с этим запахом. Чудесно… Чудесно, лейтенант!

Хуан приблизился к Айме, свирепо всматриваясь черными глазами сквозь отверстия в маске на лице, и проговорил насмешливо:

- Какая легкая и ужасная месть для Хуана Дьявола, не так ли?

- Хватит, хватит! – прервал британский офицер. – Прошу вас, следуйте своей дорогой. Вы не имеете права…

- А какое имеет значение право? Все доступно на расстоянии вытянутой руки. Вы лишь усугубляете положение, даете волю скандалу. Вы отдаете себе отчет? Мне достаточно сорвать черную тряпку, чтобы завтра утром весь Сен-Пьер взрывался от хохота над кабальеро Д'Отремоном. Вам это будет стоить жизни, дорогой друг, и вы заплатите ужасно дорого за удовольствие, которое решили получить бесплатно.

- Хватит, ты не имеешь права! – взорвалась Айме, не в силах сдерживаться.

- Ты заговорила! Быстро же ты нарушила запрет! – проговорил Хуан насмешливо.

- Я не позволю! – бросил вызов лейтенант. – Уйдите, сеньора. Уйдите немедленно. Я беру на себя этого человека. Быстро, уходите!

- Думаю, лучше вам не вмешиваться, – посоветовал усмехающийся и невозмутимый Хуан. – Будет только хуже во всех отношениях.

- Сначала вы убьете меня, прежде чем проявите неуважение к даме в моем присутствии!

- Не теряйте времени на ерунду. Эта дама не заслуживает уважения.

- Хватит! Мы заканчиваем. Вас не касается, кто моя подруга. Мы уходим.

- Подожди, Чарльз! – вмешалась Айме.

- Не видите, что она не хочет идти с вами? Ей нравится здесь, – язвительно отозвался Хуан. – Трудно поверить, но это ее среда. Она ошибочно променяла это на золото Д'Отремон. Теперь у нее вызывает отвращение все, за что она продала жизнь: серебряная посуда, бриллиантовые браслеты и жемчужные ожерелья.

- Рядом со мной я не позволю вам говорить так, – возражал лейтенант, но без прежнего воодушевления.

- Не будьте ребенком, лейтенант. Ваше положение невыгодное. Разве вы не понимаете? Играете всем. Зачем? Ради кого?

- Ты позволишь ему так говорить, Чарльз? – разъярилась Айме.

- И что же вы сделаете? Поразмыслите немного. Вы служите игрушкой, соломенной куклой бессовестной женщине. Полагаю, вы знаете, что недалеки от позора кабальеро. А ты что скажешь? Как с ним поступишь? До какого предела увлечешь его своими интригами? Не думаешь, что и так многим навредила?

- Возможно, другим я навредила. Тебе я ничего не сделала, а если ты сейчас на свободе, кому обязан этим? Ты самый негодный человек на белом свете, самый неблагодарный и гнусный!

- Ты преувеличиваешь. Я лишь предостерегаю лейтенанта Бриттона, что если он захочет продолжать, то пусть пеняет на себя. Ренато Д'Отремон ищет, кого бы убить, отомстить за оскорбление, о котором он подозревает, и которым так ловко управляет жена. Продолжите ли игру с этой прекрасной гадюкой? Я честен с вами за заявление на суде, лейтенант, что протянули мне руку друга сквозь решетки тюрьмы. Поэтому спрашиваю: вы согласны, чтобы она использовала вас по своей прихоти во благо ее темным и окольным интересам?

- Не продолжай! Не слушай его, Чарльз, не слушай! Чарльз! Чарльз!

Стройный молодой лейтенант Бриттон исчез на краю темной улочки. Айме проследовала за ним до двери грязной таверны, и как озлобленная хищница, накинулась на Хуана:

- Ах, мерзавец, негодяй! Ты заслуживаешь виселицы, тюрьмы! Я не знаю, чего ты заслуживаешь!

- На чьей ты стороне? Кого убеждаешь? Ты сеньора Д'Отремон, и если хочешь идти за ним, то иди, но не тащи в грязь, которая тебе нравится.

- Это не твоя забота!

- Уж знаю. Дай Бог, чтобы ее никогда не было. От тебя я вылечился совершенно.

- А от кого нет? От кого нет? – спросила Айме с внезапной тревогой. – Только не говори, что влюблен в нее, что она тебя волнует!

- А если и так?

- Сначала я убью вас обоих! Предпочту, чтобы небо и земля соединились! Ты не отдашь ей мою любовь!

- И все это ты утверждаешь, когда я только что видел тебя с лейтенантом Бриттоном, – улыбнулся Хуан язвительно. – У тебя сердце очень просторное и гибкое.

- Какое мне дело до Бриттона, Ренато, всего мира? Меня волнуют только мы с тобой. А все остальное пусть потонет во вселенной!

- Теперь ты сказала правду. Тебя волнует только собственная персона.

- Ну ладно, да. Меня волнует собственная персона, но в моем эгоизме больше величия, чем великодушия в другой. Мне важна я сама, поэтому я защищаю тебя, как свою собственность. Потому что ты единственная любовь моей жизни! Я боролась за нее всеми силами, боролась против Ренато, поэтому освободила тебя от обвинений. А Ренато я ненавижу!

- Ты? Почему?

- За все! За его суть. Вдобавок теперь он любит Монику, из-за нее унижает и презирает меня. – Она закусила губу, чтобы не закричать, сжала кулаки, черные глаза зажглись; но медленно успокоившись, Айме излила поток страстей: – Обезумевший из-за нее, сдерживается только от мысли, что я рожу ему сына, наследника имени, земель. Из-за этого ребенка донья София Д'Отремон выносит мои оскорбления, и лишь она может его сдерживать.

- Ты родишь ему сына?

- Нет, Хуан. Сына не существует! Однако, я должна его иметь, предложить Ренато, иначе не останусь под крышей Д'Отремон. Если бы ты пришел ко мне, ответил взаимностью. Но ты еще хуже и отвратительней Ренато Д'Отремона. И поэтому… я воспользовалась первой же возможностью, схватила первую куклу, появившуюся поблизости. Ты спугнул лейтенанта; навредил мне только из удовольствия.

- Так это из-за… этого! – издевательски смеялся Хуан.

- Можешь покончить со мной, отомстить наконец! Можешь сказать Ренато! Я даю оружие против себя. Иногда мне хочется разом покончить со всем, чтобы земля полыхнула огнем, чтобы нас поглотило море.

- Будь Сатана женщиной, то у него были бы твои лицо, слова и голос.

- Однако ты любил меня. Возможно, еще любишь. Послушай, Хуан… Если сейчас ты повторишь мне сказанное в Кампо Реаль, возьмешь за руку и прикажешь следовать за тобой; если твой корабль рядом, я пойду с тобой, куда пожелаешь. Все оставлю.

- Потому что ты в тупике. Запуталась в собственных сетях. Потому что хочешь избежать ада, который сама создала.

- Спаси меня, Хуан! Увези подальше. Иначе я превращусь в Сатану. Если меня загонят в угол, то я буду защищаться руками и зубами и отомщу тебе, Ренато, ей… Ей… Я не хотела вредить ей. Так сложились обстоятельства. Но если ты в последний раз оттолкнешь меня, я стану безжалостной. Если не спасешь, я утону; но потоплю всех окружающих. Спасешь или бросишь, Хуан? Отвечай! Отвечай!

Обезумевшая, ослепшая, отчаянная Айме схватила за руку Хуана, который пристально смотрел на нее с горькой улыбкой, похожей на гримасу, отказываясь с еле сдерживаемым гневом:

- Оставь меня в покое! Ты вышла за другого, а я жизнь положил, чтобы вернуться к тебе. Ты сама решила все закончить.

- Возможно, но тогда ты так не считал. Не скрещивал рук, не смотрел на меня так оскорбительно. Тебе не помешает узнать, что Моника решает вопрос по расторжению вашего брака.

- Ты лжешь! Это неправда.

- Она не обвиняла тебя в суде из страха; но в секретных документах, которые уже на пути в Рим, тебе приписывается всевозможные низости. Ее отчужденность от Ренато ложная. Они заодно, хотя и делали вид, что наоборот. И если у них что-то не выйдет, не важно, они быстро найдут другое. Ты мешаешь им, но они знают, как тебя устранить. Я тоже мешаю им, их останавливает только рождение ребенка, который возможно бы и родился, не встань ты по глупости у меня на пути. Ренато отказал мне, но Бриттон…

- И от Бриттона ты ждала…?

- От Бриттона я ждала, чтобы он привез меня туда, где я бы столкнулась с тобой!

- На чем мы остановились? Почему никак не договоришь?

- Ты единственная моя надежда, Хуан. И так понятно, что я в тупике. Иногда я не знаю, что говорю, ослепшая от ревности и отчаяния. Моника, эта святая, которую ты добиваешься, моя черная тень. Она положила глаз на Ренато, отравила сначала мою любовь к нему, затем любовь к тебе… а теперь… Клянусь, она худшая твоя недоброжелательница! Мягкий воск в руках Ренато. Они только и пытаются навредить тебе, но не при свете дня. Они уже приготовили тебе…

- Не верю ни единому слову. Из твоего рта выходит только вранье! Не приближайся, или пожалеешь!

- Это ты пожалеешь, что… – пригрозила Айме, но ее прервала служанка-метиска, которая воскликнула:

- Ай, сеньора, наконец я нашла вас! Сеньора София велела вас найти. Сказала, чтобы к возвращению сеньора Ренато вы находились у себя в комнате.

- Замолчи, идиотка! – прервала Айме.

- Зачем оскорбляешь такую полезную служанку? – усмехнулся Хуан. – Ты несправедлива. Видно, она бежала спасать тебя. Так платит дьявол свои слугам.

- На самом деле, так платит Хуан Дьявол дуре, которая вытащила его из тюрьмы, и эта тупица опять его ищет, – заметила разгневанная Айме. И повернувшись к Ане, приказала: – Идем же! На чем ты добралась? Не искала же меня пешком.

- Ай, нет, что вы! Мы уже три часа кружимся. Приехали на маленькой повозке, с моим другом Эстебаном, сеньора, и он смолчит, будь что будет… мы никому не скажем о сеньоре Хуане, потому что тогда Сан-Педро полыхнет в огне.

- Замолчи! – вышла из себя Айме. И сев в повозку, приказала: – Поезжай медленно, Эстебан, помедленней.


- Откуда ты пришла?

- Зачем тебе знать? Тебя Донья София поставила для охраны?

Айме постаралась говорить капризно, беззаботно, пожимая плечами на упрекающий скорбный взгляд Каталины де Мольнар. Она тихо подошла к спальне на верхнем этаже. Никто ее не видел, она ни с кем не столкнулась в коридоре, на лестницах. Появление матери взволновало ее, но она сдержалась; затем поискала ключи и спокойно открыла дверь в спальню, сообщающуюся с залом.

- Это правда! Все правда! Я должна была увидеть собственными глазами, чтобы удостовериться, – воскликнула Каталина с безутешной грустью.

- Тебе не кажется, что сейчас не время для наставлений? – Айме теряла терпение. – Я выслушала много неприятного за вечер.

- Тебя видел Ренато? – встревожилась Каталина.

- Нет. Разумеется, нет. Не видел, и вряд ли знает, что я гуляла, если ты об этом. Иными словами, нет опасности. Донья София ничего не скажет, да и Янина не осмелится не подчиняться ей. В конце концов, я ничего дурного не сделала. Вышла подышать, посмотреть на карнавал, отвлечься. Знать бы, что замужество с Ренато Д'Отремоном окажется таким скучным и глупым. Сначала его ревность, теперь пренебрежение, презрение.

- Вся вина лежит на тебе, Айме, хотя я тоже отчасти виновата, что ты такая. Я оказалась слабой матерью, слишком доброй для мятежной дочери. Тебе нужна была другая. Теперь уже поздно упрекать и советовать. Говорю не за себя, а от имени Софии.

- Ну наконец ты ее упомянула! Ты уже превратилась в ее тень.

- Действительно, я лишь тень. Этот грех я и пытаюсь смыть, что являлась ничем и никем, не существовала в сердцах дочерей. Они не похожи на меня, непонятные для меня. Одна великодушная, возвышенная; другая эгоистичная, порочная. Сердце кровью обливается произносить, но это правда. Ты живешь злом и обманом.

- Оставь меня в покое! – с досадой отмахнулась Айме.

- Оставлю… Больше ничего не скажу. Бедная тень исчезнет, но если ты еще способна услышать последнюю просьбу матери, уезжай сегодня же в Кампо Реаль. Это желание Софии. Она хочет вернуться с тобой.

- Я? А слуг ей мало для сопровождающих?

- Она в отчаянии, и я обещала убедить тебя. Она хочет забрать тебя в Кампо Реаль и позаботиться о наследнике – единственной ее надежде и мечте.

- Вот как! Уже обнаружилось!

- Это и желание Ренато. Благодаря ему ты спасешь свое положение в доме и будущее ребенка.

- А если не родится? – повернулась Айме, превращаясь в фурию.

- О чем ты, дочка? – встревожилась Каталина, не на шутку испугавшись. – Не хочу думать, что ты лжешь, способна… Айме, дочка! О чем ты говоришь?

- Ни о чем, мама, успокойся, – горько усмехнулась Айме. – Я пошутила в ответ на тарабарское нравоучение, которое в четыре утра не пойдет на пользу.

- Я знаю, ты бессердечная, но не способна… Однако, ты сказала… Айме… Айме, хоть раз честно признайся!

Айме поджала чувственные губы, прищурилась, долго стояла неподвижно, прикидывая своим дьявольским умом новый план. Затем слегка усмехнулась:

- Я выполню твое желание.

- Правда? – обнадежилась Каталина.

- Потому что ты просишь, мама. Понимаю, свекровь боится за меня. И то ладно. Я думала, она явится сюда вместо тебя, как ящик Пандоры, с важным голосом и зловещим внешним видом. Но она отправила тебя, ты плачешь, и пусть я порочная, извращенная, бессердечная дочь, я доставлю тебе удовольствие. Не хочу оказаться меньше божественной дочери, которая вроде как примет обет. Или нет?

- Да, действительно. Моника согласна и подписала прошение, которое мы принесли. Когда ее брак аннулируют, она примет обет. Печально, но по крайней мере она спасется от скандала, злобы мира и этого человека.

- Ты обещаешь, что все так и останется?

- Конечно. Разумеется, обещаю. Моника не лжет.

- Ну тогда заручимся словом Святой Моники. Хуан и Ренато умрут ради нее, не так ли?

- Поэтому живой она не выйдет из монастыря.

- А еще обещаешь, что донья София перестанет лезть в мои дела в Кампо Реаль? Что отстанет от меня, а я буду гулять, и делать, что пожелаю?

- Пока не нанесешь вред здоровью.

- Неважно. Я смогу позаботиться о себе. Если она оставит меня в покое, то передай, что этим же вечером я отправлюсь с ней в Кампо Реаль. А теперь, дай мне поспать.

Она повернулась и вошла в спальню; чувственные губы изогнулись в вечной усмешке, а черные глаза по-сатанински блестели.


2.


- Я не убираю ставку, ставлю… тридцать унций на бубновую даму!

На зеленой скатерти лежали четыре колоды карт и горка монет, выигранных Хуаном Дьяволом, в девятый раз блестяще выбрасывая карту победителя. Мало-помалу соперники уходили прочь, а два последних только что молча удалилась. Почти никто не играл в этой дыре; остальные сгруппировались вокруг стола, удивленно наблюдая за человеком, который так печально улыбался своей удаче.

- Похоже ты сорвал банк, Хуан, – заметил Ноэль. – Почему бы тебе не забрать унции и не уйти?

В дверях хижины показался человек. Все повернулись, разглядывая одежду кабальеро, орлиный профиль, жесткое выражение лица. Глаза с металлическим блеском остановились на лице Хуана. Он неторопливо приближался к столу; узнав его, Педро Ноэль встал и встревоженно схватил за руку капитана «Люцифера» и заторопил:

- Уйдем отсюда, Хуан, уйдем немедленно. Уже поздно, пять по крайней мере. Забирай деньги и пойдем! Не видишь, что все уже ушли?

- Нет игроков? – крикнул Хуан. – Никто не ответит на ставку? Никто не хочет попытать судьбу с Хуаном Дьяволом?

- Я! – согласился Ренато, приближаясь. – И удваиваю ставку!

- Правда?

- Ты же просил соперника! Вот он! Что с тобой? У тебя мало денег?

- Тридцать унций на бубновую даму!

- Шестьдесят на короля пик! Сдавай карты, крупье! Слышишь? Сдавай карты!

- Бруно смутило появление кабальеро вашего класса. Поэтому он так смотрит, – заметил Хуан, в его глазах сверкнула злоба, но погасла. – И не отвечает, потому что немой. Но слышит он очень хорошо. Сдавай карты, Бруно, не бойся. Я принимаю противника. У твоего нового клиента очень много денег, пусть даже он не вынимает унций из кармана. Он заплатит все до последнего сентаво, что проиграет, а это скоро произойдет. Хотя он и родился, чтобы выигрывать, теперь же потеряет.

- Пожалуйста, хватит говорить глупости! – испуганно вмешался Ноэль, запинаясь. – Мы с Хуаном сейчас уходим, Ренато. Это место закрывается на рассвете, который уже наступил. Думаю, после случившегося…

- После случившегося вы не смеете вообще говорить со мной, Ноэль, – высокомерно упрекнул Ренато. – Минуту назад этот человек бросил вызов всем присутствующим сразиться с его судьбой. Никто не ответил, кроме меня. Я назвал шестьдесят унций, вот они. Ты ждешь, чтобы посчитать их, идиот?

Ловкими пальцами Бруно быстро раздал карты. Последние игроки с других столов исчезли. Только два или три остались вокруг стола, с любопытством наблюдая странную битву. Хуан казался спокойным, Ренато трясся от злобы, а Ноэль покорно опустил голову. Одна за другой падали карты в сгустившейся тишине сдерживаемых дыханий, когда…

- Король пик! – объявил Ренато. И довольный, не в силах скрыть злость, заметил: – Невозможно изменить судьбу Хуана Дьявола! Да ты потерял все одним махом!

- Нет! Одним махом будет все, что имею. Все против девяноста унций! – свирепо Хуан погрузил руки в карманы, извлекая горсти монет, смятые купюры. Там были деньги всех стран: маленькие и крупные фунты стерлингов, бледное золото Венесуэлы, смятые бумажки в сто франков и голландские флорины. – Здесь девяноста унций, чуть больше, чуть меньше. Все против твоего, если только не откажешь мне отыграться!

- Я не отказываю. И если хочешь играть, разрешаю, пока не доберусь до твоего грязного корабля! Карты, крупье!

Падали карты в накаленной тишине, с волнением Ноэль перечислял:

- Бубновая двойка… тройка пик… пятерка треф… четверка червей… Бубновая дама!

- Я выиграл! – указал Хуан со смесью гордости и радости.

- Не трогай. Двести унций против этого! – предложил Ренато. И насмешливо заметил: – Если только не откажешь мне отыграться.

- Я никогда не отказываю! – высокомерно заявил Хуан. – Карты, крупье!


- Ай, моя хозяйка, хозяйка! Мы в самом деле едем в Кампо Реаль?

Ана стояла перед Айме, и словно оцепенела: мясистые губы подрагивали, смуглые щеки от страха стали пепельными. Айме нахмурилась, заставляя мозг быстро сочинять план – первую идею подкинула мать:

- Я злая, живу обманом, разве ты не слышала? Собственная мать так думает. Ее две дочери так далеки от ее сердца, одна возвышенная, возвышенная – это Моника. А злая я, конечно же. Я способна на любую низость, ведь у меня нет сердца. Д'Отремон меня купили своей уважаемой фамилией. Я их собственность, понимаешь? Понимаешь?

- Я понимаю, куда мы едем. Вы не знаете, как там все стало после отъезда сеньора Ренато. Сеньора позволила делать Баутисте все, что взбредет в голову. Когда сеньора София распоряжалась в Кампо Реаль…

- Я знаю, но скоро не она будет приказывать, а я, поняла? Только этого я смогла добиться.

- Но я у Баутисты в черном списке! – пожаловалась испуганная Ана.

- Ты со мной. Пока служишь хорошо, тебе нечего бояться. Послушай, Ана, до того, как сеньора Д'Отремон взяла тебя к себе, ты жила в высокой части имения?

- Да, хозяйка, я работала на плантации кофе. Это ужасно! Загрузить корзину вот такого размера, срывать каждое зернышко по одному, и носить на голове. А когда корзина переполнится, тогда можно поесть. И в хижинах спали все вместе, как собаки.

- Не все живут так. Есть танцы, иногда праздники. А чуть выше ущелья живет женщина, которую все уважают.

- Ах, да! Там живет Чала, колдунья. Все называют ее Карабоссе. Ее всегда зовут для умерших, чтобы она одела их в саван, а еще когда кто-то родится. Она продает мази от заболеваний, амулеты для привлечения любви, шелковые куклы для мести, потому что то, что делают с куклой, будет происходить с человеком, которому мстят.

- Говоришь, ее зовут, когда рождается ребенок?

- Да, хозяйка, почти все женщины кофейной плантации для этого зовут ее. Когда хотят, чтобы ребенок родился или не родился. Она исцелила многих от всяких болезней, но я боюсь ее.

- Мы сходим к ней. Никому не говори. Сделаем так, что никто не узнает, но эта женщина поможет мне. Я дам ей столько денег, сколько она никогда в жизни не видела, и она сделает, что я велю.


- Ренато, наконец ты пришел! Я умираю от беспокойства, сынок!

- Не стоит, мама.

Солнечный свет омывал центральный двор старого жилища Д'Отремон. Ренато, уклоняясь от матери, прошел в библиотеку. Скрывая упрек, похудевшая и дрожащая ладонь Софии остановила его:

- Ты не ночевал дома, Ренато.

- Действительно, – подтвердил Ренато с дурным настроением. – Я гулял, но…

- Не уделишь мне несколько минут, сынок? Я возвращаюсь в Кампо Реаль и забираю Айме. Ты ведь желал этого? Просил…

- Я уже несколько дней прошу об этом.

- А теперь расхотел? Тебя не волнует? Все равно? Вижу, ты очень огорчен. И я чувствую себя больной. Не зашел бы ты ко мне…

Ренато тихо позволил себя увести, а беспокойные глаза матери читали на его лице следы ужасной бури, опустошившей душу. Она привела его в просторную спальню с большими окнами, закрытыми шелковыми шторами, через которые едва проникал дневной свет, болезненный для глаз Ренато. В свежем воздухе, отдававшем лавандой, в приятном тусклом свете знакомой обстановки он почувствовал, что расслабляются натянутые нервы. Будто он вернулся в детство и обрел в материнской нежности защиту от всех зол.

- Ради Бога, садись, сынок. Вижу, ты тоже болен. Хочешь, я попрошу принести тебе чего-нибудь освежающего, чашку чая?

- Нет, мама, я ничего не хочу. Я слушаю тебя, потому что ты хочешь, а потом…

- Потом я оставлю тебя в покое, знаю. Позволить тебе это в моих силах. Если Бог хочет, чтобы ты был в покое. Если покой твоей души можно достигнуть любой ценой. Если мы снова начнем друг друга понимать, сын мой, то я согласна. Если позволишь мне немного позаботиться о твоем счастье.

- Моем счастье? Никто не счастлив, мама.

- Я знаю. Но есть много способов жить, не чувствуя себя несчастным. Если ты попытаешься, примешь свершившееся, вернешься на старый путь, позабыв обо всем и исправишь жизнь…

- Я не могу покинуть женщину, которую люблю. Не могу уехать, пока соперник оскорбительно и дерзко бросает мне вызов. Теперь я сам дал ему сильное оружие – деньги. Я играл и проиграл. Много денег. Знаю, это не важно, знаю, что мы богаты. Мы можем бросать на ветер деньги, а руки все равно будут полными. Я бросил пригоршню, а он поднял ее. Видела бы ты, как он смеялся, погружая руки в монеты!

- О ком ты говоришь? Ты расстроен, Ренато!

- Хуан Дьявол уже не нищий! Он получил наследство!

София Д'Отремон покраснела так, словно ее голова вот-вот взорвется. Затем впала в расстройство, ошарашенная услышанным.

- Ты сделал это? Ты искал его?

- Не искал. Я пошел бродить, как помешанный. Я не хотел ссориться с Айме, ломать в щепки дверь. Я слишком сильно ненавидел ее в ту минуту. Когда я увидел бумаги, когда понял, что это ее затея, когда связал все со словами, сказанными мне по выходе из суда, я люто ее возненавидел. Это она хотела, чтобы Моника приняла постриг. Она ревнует к моему уважению, чувствам.

- На это у нее есть все причины, – сурово подтвердила София.

- Меня не волнует, что имеет причину, а что не имеет. Дабы не свершить безумие, я вышел из дома, ходил по улицам до рассвета, слушал колокола монастыря и подошел к церкви. Я хотел увидеть Монику хотя бы издалека. Но она не появилась. Шел, как лунатик, до самой пристани. Воздух, наполненный селитрой, ударил в лицо, словно дал пощечину. И снова я ослеп от ненависти и ревности. Она была на «Люцифере», «единственная собственность Хуана без фамилии». Мне показалось, что я снова услышал эти слова в суде, увидел проклятое дерзкое лицо, и лицо Моники, смотревшее на него. Любит она его? Теперь она любит его?

- Сынок, ради Бога… – скорбно взывала София.

- У меня появилось дикое желание встретиться с ним наедине, лицом к лицу, и я побежал в сторону грязного квартала, где нашел его однажды. Я прошел таверну, дошел до последней хижины, и там оказался он, довольный, как глупец. Он играл и выигрывал. У него была удачная полоса. Девять раз выигрывала его бубновая дама. И у меня появилось ужасное ощущение, когда он кричал «Бубновая дама», словно выплевывал ее имя.

С глупым хвастовством он бросил вызов всем: «Кто хочет попытать судьбу с Хуаном Дьяволом?» Мне этого хватило. Он притворился, что не видит меня, но я решил сразиться с ним в его гнусном мире. Он победил в моем мире, на суде его признали невиновным, а я хотел победить в его мире. Тогда я бросил мешок денег на стол.

Первая победа была моей, но он попросил отыграться, вывернув все из карманов. Он обезумел от злобы потерять все, а я хотел выиграть все. Все, вплоть до его мерзкого корабля, куда он осмелился однажды посадить ее со всеми правами, которые я в помешательстве дал ему. Я хотел выиграть все. Даже ценой жизни, последней карты и играл, как сумасшедший, теряя. Теряя… Я потерял больше, чем у меня было. Затем подписал бумаги. Потом я хотел наброситься на него, но меня схватили, выволокли оттуда. Грязные псы осмелились, а он смеялся, загребая руками деньги! Видела бы ты, как он ужасно походил на отца в ту минуту!

- Сынок! Что ты? – воскликнула София, бледная от ужаса.

- Поэтому меня вышвырнули. Я ничего не мог поделать. В дверях он безумно крикнул мне: «Благодарю тебя, Ренато. Это часть моего наследства».

- О…! – шептала София, задыхаясь, и упала без сознания.

- Мама! Мама! Что с тобой? – встревожился Ренато.

- Сеньор Ренато! – воскликнула Янина и поспешно подошла, словно выросла из-под земли. – Это припадок. Нужно положить ее на кровать.

- Я отнесу. Подготовьте сердечные капли, эфир. Мама! Мама!

Ренато мягко положил слабое тело матери на широкое старинное ложе из красного дерева, пока Янина усердно расставляла рядом с собой флаконы из соли, эфира и побежала готовить сердечные капли.

- Мама! Я глупец. Мне не следовало говорить тебе. Я скверно поступил.

- Ренато, сынок… – с трудом шептала София, едва открыв глаза.

- Вот капли, – предложила Янина, любезно приближаясь. – Выпейте.

- Да, выпей, мама, тебе сразу станет лучше. Пожалуйста, выпей все. Закрой глаза и успокойся. Успокойся. Я буду рядом.

София закрыла глаза и не шевелилась. Ренато отошел, пошатываясь, как пьяный; за ним проследил горящий взгляд Янины, а когда закрылась дверь, она стояла за ним.

- Сеньор Ренато. Я прикажу послать за доктором. Он предупреждал, что с сеньорой может случится припадок, расстройство для нее – все равно что вонзить в нее кинжал, вам не помешает знать, что у вас неприятности в последнее время.

- Сожалею всей душой, что заставил ее перенести это.

- Простите, сеньор, я не про вас. Кое-кто умышленно готовит неприятности для сеньоры. Пусть сеньор не заставлял называть имя, в этом нет необходимости. Не надо много думать, чтобы понять источник отравы в доме. С вашего позволения, сеньор.

Она ушла, словно рассеявшись в тумане. Озабоченный Ренато зашагал без направления и дошел до комнаты, отягощенной полками, набитыми пыльными книгами, упал в кресло, опустив голову в ладони,и пробормотал:

- Твое наследство, Хуан. Да. Ты получишь все свое наследство!


- Это же фантастическое количество денег, Ноэль!

- Да, сынок, как сон. Какая полоса везенья, какая умопомрачительная удача! Никогда не думал, что такое возможно. Тут не меньше ста тысяч франков, целое состояние, понимаешь? С этим можно открыть любое дело, какое хочешь. Построить дом на Мысе Дьявола. Будь я на твоем месте, то помылся бы немедленно, сбрил эту пиратскую бороду, оделся как порядочный человек и направился к монастырю Рабынь Воплощенного Слова.

- Зачем? Для чего?

- Не задавай вопросов. Для чего же еще? Чтобы сказать, что поведешь ее не в таверну, а можешь предложить ей достойный и приличный очаг. Жизнь начинается или может начаться в любую минуту. Ты начнешь новую жизнь в свои двадцать шесть лет ради нее. Потому что она твоя жена, а ты любишь ее.

Хуан Дьявол встал, отодвинув в сторону маленький стол в комнате, где царил беспорядок и были свалены в кучу монеты и банкноты. Это одна из трущоб, которыми изобилуют улочки этого района, халупа, с намеком на таверну.

- Почему вы пытаетесь превратить меня в того, кем я никогда не стану? Думай я, что эти грязные банкноты, выигранные одним махом судьбы, способны изменить чувства Моники, то решил бы, что игра не стоит свеч.

- Сынок, дело не в деньгах. Пойми. Ты можешь в корне изменить свое отношение и жизнь. Кто тебя убедил, что Моника не любит тебя?

- Мой дорогой Ноэль, не настаивайте, – посоветовал Хуан печально. – Я прекрасно это знаю. Несмотря ни на что, она любит его. Я совершенно уверен.

- Ну хорошо, если ты так уверен, – заметил Ноэль гневно. – Почему же не дашь ей свободу и не уедешь далеко?

- Я не привязываю и не порабощаю. Она молча ушла в монастырь и оттуда просит расторжения нашего брака.

- Не верю!

- Почему не верите? Та сказала очень убедительно.

- Убедительно. Значит, это женщина. Это ведь она? – не в силах сдерживаться Ноэль взорвался: – Дьявол пришел с ней! И как после этого не называть тебя ребенком, когда ты так себя ведешь? Как можно верить тому, что выходит из этого рта?

- Не думайте, что я такой ребенок, Ноэль. Она обманывает, плетет козни, лжет, создает миры по своим дьявольским капризам, но в этом не солгала. Я прекрасно знаю чувства Моники. Я мог обмануться только на миг. Пока она моя жена, ее долг быть со мной, и это законно. Добросовестность послушницы пугает ее, заставляет думать, что она грешит мечтами. Когда она перестанет быть моей женой, то сможет мечтать, не упрекая совесть, не мучаясь сомнениями.

- Если на то пошло, тут все едино. Замужем или нет, это невозможно для нее.

- И что? Она может мечтать, как ее жизнь проходит рядом с ним. Мечтая о нем, она захочет умереть! А он… – Хуан прервался и яростно возразил: – Нет. Для него это станет уже не просто мечтой. Он уже на пределе и ни перед чем не остановится. Он с ног до головы Д'Отремон.

- А ты, разве нет?

- Я? Возможно. Но я не хочу им быть. Не хочу быть чьим-то сыном, не хочу знать, какая кровь бежит по венам. Клянусь, вздохнул бы свободней, если бы не знал. С этим именем возвращается весь ужас детства: лачуга Бертолоци, жестокость человека, который мстил моей невинной плоти всей болью обид. Я даже не могу вызвать в памяти образ, который мог бы смягчить все: образ матери, которую хотя раз бы увидеть. Вы видели ее, Ноэль? Расскажите, какой она была?

- Я видел ее. Но зачем говорить об этом? – пробормотал взволнованный старик, пытаясь успокоиться. – Незачем творить ужасное настоящее, вороша прошлое. Твоя несчастная и красивая мать. Еще прибавлю, в ней не было корысти, она не искала выгоды. Согрешила из-за любви и заплатила за грех слезами и кровью. Я видел ее несколько раз, но только ее слезы, а не улыбку.

- В таком случае, я ненавижу еще сильнее этого Франсиско Д'Отремона, давшего мне жизнь!

- Он тоже любил ее. Глубоко и искренне. Хотя ты не веришь, но за его огромной и безмерной гордыней билось сердце. Поэтому я хочу обуздать твою. Гордыня – первый грех. Не впадай в нее.

- Мой бедный Ноэль, не говорите глупостей. Не имей я гордости, то стал бы червяком, а предпочитаю быть ядовитой змеей, чтобы меня не раздавили ногой.

- Червем ты родился, но теперь им не являешься. Потому что можешь летать, и я покажу тебе путь на небо. Почему бы тебе не наступить на свою пустую гордость? Хочешь, я схожу в монастырь, поговорю с твоей женой?

- Нет, Ноэль. Моя жена! Это слово звучит смешно. Ничего не говорите. Я поговорю с ней, хотя это вряд ли что-то изменит. Я поговорю, а вам не нужно. Я должен спросить Монику де Мольнар, моя жизнь зависит от ее ответа.


Очень медленно, неслышно, едва касаясь ногами старых каменных лестниц, Моника спускалась в большой внутренний двор сада монастыря Рабынь Воплощенного Слова. Колокола созывали верующих, мягким звучанием приглашая на вечернюю службу. Священники и послушницы входили в церковь тесной вереницей, но Моника шла в противоположном направлении. Она чувствовала, что задыхается в этих стенах, и вышла из кельи, избегая всех. Ее душа желала лишь одиночества и тишины. Даже в монастыре ей казалось, что она в мире. Она прошла через арки, ограничивавшие двор монастыря, желая добраться до угла, чтобы видеть только деревья и небо, но что-то шевельнулось среди веток кустарника. Круглая голова высунулась, на эбонитовой коже блестели черные глаза, ловкий мальчик спрыгнул и приблизился к ней.

- Ай, моя хозяйка! Хорошо, что вы появились. Уж не знаю, сколько я жду, согнувшись, собирался перелезть через стену, чтобы уйти, но не хочу уходить, не повидавшись с вами.

- Я велела тебе не возвращаться, Колибри. Это настоящее безрассудство. Это запрещено. Ты не понимаешь?

- Я же не делаю плохо, хозяйка. Вы знаете, я прихожу увидеть вас. Вы больше не хотите ничего иметь со мной? Больше не любите меня?

- Конечно же, я люблю тебя. Но когда проходишь за эти стены, то отказываешься любить мир. Ты не понимаешь, бедняжка, но не страдай так, не грусти. Разве до меня ты не был счастлив?

- Счастлив? Что такое быть счастливым, хозяйка? Быть довольным?

- Ну да, в какой-то мере. Ты не был доволен? Не был доволен твой капитан?

- Он, не знаю. Он смеялся, а когда мы заходили в порт, устраивал праздник. Когда он не спускался, женщины выискивали его на пристани. Капитан всегда привозил им подарки, а они целовали его и говорили, что он роскошнее короля и красивее всех. Потому что капитан…

- Замолчи! – прервала его Моника и сжала губы.

- Я рассердил вас, хозяйка? – наивно удивился маленький Колибри.

- Нет. Разве меня волнуют твои слова? Возвращайся к хозяину! Возвращайся на корабль Хуана, отмечай с ним его праздники! Уверена, он там, развлекается.

- Нет, хозяйка, он не вернулся на корабль. Пошел с сеньором Ноэлем. Но Сегундо сказал, что сегодня ночью он выиграл очень много денег, и теперь все изменится. Что хозяин превратится в настоящего кабальеро с домом и лодками, которые будут ловить рыбу. А еще сказал, что хозяин придет к вам, что вы снова будете с нами. Не на корабле, а в доме, который он построит. Это правда?

- Нет, это неправда. Он не придет в монастырь и не хочет, чтобы я отсюда выходила. Я уверена. Ему хватит женщин на пристани. Теперь они полюбят его сильнее, потому что он сможет делать им дорогие подарки.

- Тссс! Идет монахиня, – тихо и испуганно сообщил Колибри. – Я спрячусь.

- Моника, дочь моя… – приблизилась Мать-Настоятельница к послушнице и объяснила: – Я заходила в келью и искала тебя по всему монастырю. У тебя посетитель.

- Хуан! – обрадовалась Моника, не в силах скрыть волнение.

- Нет. Это сеньор Ренато Д'Отремон, дочь моя, он умоляет не отказывать ему.

Монике показалось, что у нее похолодела кровь. Ренато Д'Отремон. Каждая буква пронзала стрелой скорби, с вторгающимся горьким разочарованием, потому что это он, а не другой. Слова Колибри окрылили ее душу надеждой, пробудившей в ней безумные мечты. А теперь, словно захлопнулась приоткрытая дверь, словно погасла последняя звезда на мрачном небе.

- Я осмелюсь просить тебя не отказывать ему, – продолжала Настоятельница. – Он долго ждет и кажется печальным, неспокойным. Его настойчивость заставляет думать, что это действительно важно, связано с заявлением о расторжении брака, подписанное тобой для Его Святейшества. Выслушав его, ты ничего не потеряешь.

Моника посмотрела по сторонам. При появлении настоятельницы, Колибри исчез. Несомненно, спрятался или сбежал, унося с собой последний глоток соленого воздуха, безнадежную тоску по имени Хуана. Голос настоятельницы раздавался будто издалека, заставляя вернуться к действительности:

- Семья Д'Отремон равна тебе, они твои родственники. Они не желают тебе плохого. Идем, дочка. Идем…


3.


- Вы войдете со мной, Ноэль. Я хотел сказать, если желаете.

- Разумеется, желаю и пойду с тобой. Не беспокойся, я умею быть благоразумным. Когда несчастные браки оказываются перед свидетелями, то становятся излишне щепетильными и достойными. Женщине нравится поддержка и господство мужчины.

- Такие крепки, как бриллиант. Она может казаться хрупкой, как кристалл, но это не так. Перед ней я не так силен. Она не любит меня, Ноэль, не любит!

- Возможно, не любит, но сможет полюбить. Я считаю, что мужчина способен завоевать сердце, если еще не завоевал. Не просто так тебя прозвали пиратом! Ты прославился тем, что укрощаешь волны и ветра! Разве сражение проигрывают, даже не начав?

- К моему несчастью, да. Но не важно. Пойдемте. Если она не откажется принять меня.

- Успокойся. Позволь мне поговорить с сестрой-привратницей.


- Моника, наконец ты появилась. Наконец согласилась.

- Не благодари, Ренато. Я никого не хотела видеть какое-то время. Пришла сюда обрести покой.

- Что ж, вам нужно поговорить, прийти к согласию, сгладить небольшие шероховатости, возникшие в силу обстоятельств, а их не должно быть между родственниками, – примирительно посоветовала настоятельница. – Оставлю вас, сеньор Д'Отремон, как вы хотели. Вы просили ее согласиться на беседу, прошу вас не слишком беспокоить Монику мирскими заботами. Монастыри являются плотиной от мира, тихой заводью, которая нужна измученной душе Моники. С вашего разрешения.

Мать-Настоятельница попрощалась и тихо удалилась, оставив Монику и Ренато. Они стояли не шелохнувшись, пока холодный голос Моники не прервал молчание:

- Говори же. Ты хотел поговорить со мной.

- Хотел, правда. И будь мы в стенах моей библиотеки, сколько я бы сказал тебе, Моника. Рассуждения не помогут, бессмысленно каждое слово, потому что они всего лишь бледное отражение чувств. – Дрожащий Ренато приблизился, но Моника отступила и отвела взгляд от откровенного и лихорадочного блеска его глаз. – Если бы я мог свободно рассказать тебе о своих чувствах.

- Есть чувства, которые не имеют права на существование, Ренато.

- Я пожертвовал счастьем за совершенные ошибки и не стремлюсь быть счастливым. Я отказываюсь от него, но мне нужно что-то, чтобы жить и дышать.

- У тебя есть жена, она родит тебе сына, и еще многих, Ренато. Сотни, тысячи существ зависят от тебя. Твое положение и богатство дают тебе права короля, но и не забывай об обязанностях. Многое может заполнить твою жизнь и забыть о женщине в монастыре, которую ты захотел полюбить слишком поздно.

- Моника, я понимаю твои причины, они соразмерны, но оставь мне луч света и надежды. Не заключай себя в монастыре! Не возводи другую стену! Единственное, о чем я прошу. Когда расторгнут твой союз с Хуаном Дьяволом…

Моника вздрогнула, словно имя причиняло боль, словно один только его намек тронул за живое, но взяла себя в руки и сжала губы. Подняла голубые глаза на Ренато, и взгляд ее сверкнул стальным блеском:

- Почему бы тебе не оставить его в покое?

- К сожалению, я не могу. Позволь закончить. Когда расторгнут твой брак с Хуаном, ты будешь свободной в действиях. Сможешь жить в мире при свете солнца. А пока ты ждешь, можно заполнить свою жизнь другими вещами.

- Чего жду?

- Не знаю. Чуда, которым милостиво одарит нас Бог, когда падут мои цепи, которые я заслужил носить. Знаю, ты промолчишь, не обвинишь ее ни в чем. Ты настолько благородна, насколько она мелочна. Она предала мое сердце, обманула, уничтожила мои мечты, была со мной эгоистичной и жестокой. Как жена она вроде не предала меня, но я связан к ней, и поэтому мне не хватает света твоих глаз…

Долго Ренато Д'Отремон стоял неподвижно, опустив голову, отодвинувшись от нее, а Моника, стоя посреди комнаты, спрашивала с ужасом свое сердце, почему эти слова любви звучат холодно и пусто, почему человек, которого она однажды полюбила, говорил слова, которые она мечтала услышать раньше и теперь ничего не вызывали в ней. Почему потухшая боль разгорелась в ее душе в образе другого человека, и тогда в ней поднялась волна жалости к человеку, страдающему о ней.

- Я ужасно страдаю, Моника! Почему не говоришь, что тоже безутешно страдала? Почему моя боль не вызывает у тебя ничего, это твоя месть?

- Это будет глупо и жестоко.

- Жестоко, но ты хотя бы утолила обиду.

- Я не держу на тебя обиды.

- Не это! – сетовал Ренато в бесконечной скорби. – Твоя любовь ко мне умерла?

- Да, Ренато, умерла окончательно и бесповоротно. Но почему ты хочешь, чтобы было иначе?

- Потому что я не святой, Моника! Потому что я человек, который любит и страдает, и утешало бы страдать и печалиться вместе, пока я терзаюсь часами тишины, произнося твое имя, а твои губы произносят мое имя, когда ты думаешь или молишься. Из-за слепого эгоизма любви утешение знать, что мы умираем вместе. Понимаешь? Я не прошу, не требую от тебя ничего. Только это, если оно есть в душе. Скажи, что страдаешь, плачешь из-за меня, и я сотру слезы поцелуями. Утешь меня, Моника!

- Я не могу, Ренато, не могу!

- Простите, если помешала, – извинилась Мать-Настоятельница, неожиданно прерывая. – Мои попытки убедить посетителя бесполезны. Этот сеньор имеет законные права и…

- Хуан! – воскликнула Моника, почти задохнувшись.

- Хуан! – повторил Ренато гневно и удивленно.

Действительно, Хуан показался за белыми одеждами настоятельницы. Как никогда прежде, он выглядел суровым, надменным, а взгляд сумрачных глаз выражал насмешку. Как никогда прежде высокомерен горький изгиб рта. Ренато шагнул к нему, побледнев от гнева; Моника почувствовала, что силы ее покидают, и она вот-вот упадет в обморок, и монахиня с пониманием и благочестием поспешила к ней. Всю оставшуюся силу она направила во взгляд, пронзая им Хуана, словно испивая его образ. Как она желала увидеть его снова, быть рядом! Какое печальное утешение созерцать его, пусть даже его уста произносят желчные слова!

- Думаю, пришел вовремя, по крайней мере для себя. Полагаю, вам мое появление крайне неприятно, но что же делать? Ты закончила совещание с кабальеро Д'Отремоном, Моника? Можешь уделить минуту человеку, которому у подножья алтаря ты поклялась быть с ним и уважать? Выслушаешь? Это будет не слишком большой жертвой? Не потребует чрезмерных усилий?

- Я думала, все уже сказано, – ответила Моника слабым голосом.

- По правде говоря, ты права. Я пришел по одному вопросу, но ответ почти получил вместе с присутствием Ренато. Но в любом случае, я хочу его задать.

- Присутствие Ренато ничего не значит, – живо возразила Моника. – Ты слишком плохо это истолковал.

- Черт побери, как сурово для него! – проговорил Хуан. – Впрочем, я не истолковывал. Слишком хорошо знаю, на что рассчитывать. Не трудись объяснять, я признаю твою прямоту и твердость. Ты не сдаешься. Можно или нельзя оставить нас наедине?

- Ты не подойдешь к Монике! – решительно отказал Ренато. – Говори в моем присутствии!

- Я мог бы, но хочу узнать, какой религиозный и гражданский кодекс дает тебе право вмешиваться между теми, кого Бог соединил, согласно вам. Бог и люди, от себя добавлю. Помню, я подписывал бумаги перед нотариусом, и ты подписал, как свидетель события, это отмечено в законных документах, с которых я приказал снять копию. Разве я нарушаю что-то, когда хочу поговорить с женой.

- Ты мерзавец! – пришел в ярость Ренато. – Проклятый!

- Ради Бога! – воскликнула испуганная Моника.

- Не пугайся, Моника, – насмешливо посоветовал Хуан. – Ничего не случится. По крайней мере здесь. Это место вы уважаете, такие благопристойные, благородные, имеющие важные фамилии, прекрасно знаете, что комната для посещений не для споров подобного рода. Еще я не знал о всевозможных визитах. Я не виню тебя, Моника, но думал встретить тебя в более уединенной обстановке.

Ренато поджал губы, еле сдерживаясь, он повернулся к настоятельнице, но та уже исчезла за боковыми занавесками дверей, и дал волю сбежать душившей злобе:

- Ты не прикроешься этим нелепым браком. Не будешь навязывать Монике свое присутствие. Она не хочет тебя видеть и слышать. Она уже достаточно тебя защищала. Благодаря ей ты на свободе, вместо того, чтобы заплатить за свои провинности. Недостаточно, чтобы оставить ее в покое? Оставь ее уже! Она больна и на пределе сил!

- Однако ей хватило их подписать прошение о расторжении брака. Разве нет?

- Кто тебе сказал? – спросил Ренато.

- Тебя не касаются мои источники. Теперь я вижу, что они верные.

- Оставь Монику в покое! Не я велю тебе, а она молит своим поведением, взглядом, потому что слов уже нет!

- Нет, Ренато, – отвергла Моника, делая громадное усилие. – Нет. Ради Бога. Оставь меня наедине с Хуаном. Прошу тебя.

- Премного благодарен, – поблагодарил Хуан с холодным безразличием. – Я всегда надеялся на твою любезность.

Взгляд Хуана насмешливо проследил за удалившейся фигурой. Затем посмотрел на бледную женщину, упавшую в широкое кожаное кресло. Моника и вправду была на пределе. Она плакала, закрыв лицо платком, а ее всхлипы попадали в сердце Хуана, как ядовитые стрелы. Он молча глядел на нее, пытавшуюся остановить безутешные слезы, и его надменное выражение превращалось в беспомощное и унылое милосердие.

- Хорошо, Моника. Не хочу мучить тебя. Полагаю, ты плачешь по невозможной любви. Невозможной по образу твоих мыслей. Но по крайней мере, тебя уже утешили преданность и верность Ренато.

- Хватит! – крикнула Моника гневно. – Если это все, что ты хочешь сказать…

- О, нет! Совсем нет. Я думал обо всем, что угодно, но только не о встрече с кабальеро Д'Отремоном здесь, в монастыре. В конце концов, иногда я наивно верю, что кабальеро и вся знать искренне говорят об уважении и религии, положа руку на сердце. Ваши понятия так сложны, что я не могу их понять. Я как лягушка, которая квакает у пруда.

- Почему тебе пришло это в голову, Хуан?

- Просто так. Вещи, которые я пытаюсь объяснить себе. Странно я повернул разговор. Теперь я не помню, зачем пришел.

- Ты смеешься надо мной?

- Я бы хотел посмеяться над собой, Моника, – искренне уверил Хуан. – Взорваться от хохота, как смеялись надо мной женщины. Хотел бы разом убрать тебя, как всегда убирал в сторону препятствие, которое мне мешало. Но разве тебя это волнует? Кого волнует сердце Хуана Дьявола?

Слезы Моники высохли, она подняла голову. Опираясь руками о подлокотники кресла, она смотрела на него. Снова уловила что-то странное, снова все исчезло, кроме глаз этого человека, очарования его присутствия. Она бы страстно хотела, чтобы этот свет не затухал в суматохе ее бескрайних чувств и сознания, обезумевшего от страданий и размышлений. И вновь горькая насмешка расцвела на губах Хуана:

- Полагаю еще действует обряд венчания, я не могу оставаться в стороне от тебя, по крайней мере пока не дашь исчерпывающий ответ касательно аннулирования брака. Ты отправила его вчера? Это очень долго, знаешь?

- Кто сказал тебе об этом? Айме! Айме! – подтвердила Моника горестно, внезапно угадав. – Ты говорил с ней? Видел ее?

- Я видел ее вчера вечером, и она принесла мне удачу.

- Как? О чем ты говоришь?

- Твой кабальеро Д'Отремон проиграл более сотни тысяч франков, а я их выиграл. Конечно, речь идет о деньгах, а это не сильно влияет на него. У него их слишком много.

- Ты играл с Ренато и с вами была Айме? – добавила крайне изумленная Моника.

- О, нет! Какая глупость! Они пришли туда не вместе, где мы встретились. Оба часто посещают игорные дома и таверны, но не вместе, это понятно. Это то, что называют правилами поведения, порядочностью. Теперь я знаю об этом.

- Нет, невероятно, этого не было! Ты хочешь поиздеваться надо мной, выставить дураком Ренато, чтобы…

- Неправда. Я могу показать тебе бумаги, если не веришь. Теперь у меня есть достаточно, чтобы стать так называемым порядочным человеком. Нотариус Ноэль убедил меня, как можно с пользой обладать небольшим количеством денег. Не важно, что деньги выиграны за игорным столом. Если у меня есть дом, если найду способ, чтобы остальные на меня работали, а не я на других, то по крайней мере буду менее недостойным мужем для одной Мольнар.

- Чего ты добиваешься, Хуан?

- Этот вопрос я должен задать тебе. Кабальеро Д'Отремон тоже старательно аннулирует свой брак? Тоже порвет свои цепи? Ответь, Моника. Мне важен твой ответ!

Дрожащая Моника вскочила, а Хуан подошел к ней, взяв за запястья в неудержимом порыве. Решительный и жестокий, он хотел измерить глубину чувств сквозь голубые глаза Моники. Вся его жизнь повисла в ожидании этого слова, но Моника оказалась слишком слепа, ее сердце оглохло от силы страдания, и она не услышала отчаянный крик другого сердца, показавшегося в якобы насмешливых словах Хуана. Она была отравлена, чувствовала на губах горький привкус ревности, и в свою очередь спросила:

- Ты хочешь узнать, станет ли Айме свободна? Ведь она интересует тебя, верно?

- Айме? – презрительно отверг Хуан со смехом.

- Почему ты смеешься? Почему притворяешься, что тебя не волнует? Вчера вечером она искала тебя. Еще вчера ты был с ней, из-за нее ты следишь и роешься в моей жизни. Ты всегда ее любил. Но меня не волнует, можешь быть уверенным!

- Из-за этого я здесь, Моника. Я знаю, что тебя волнует он.

- Меня никто не волнует, уже никто не волнует!

- Не трудись. Со мной говори искренне. Однажды я уже был в другой обстановке, в месте, где ты говорила со мной прямо, где громко плакала и провозглашала о своих мучениях. Там ты была искренней, говорила о любви, признавалась в том, что теперь отрицаешь.

- Ты тоже говорил искренне и однажды открыл душу. Уже не помнишь? Ты не говорил о любви. Ты никогда не говорил о любви. Говорил о мести, а твой взгляд ранил, как кинжал. Ты любил отчаянно, хотя только оскорбления сыпались из твоих уст для нее, ты говорил о том, чтобы убить ее, а сам мечтал о ее поцелуях, проклинал ее имя, пытался оттолкнуть силой, но пренебрегал всем, чтобы только заполучить ее. Не отрицай! Ты думаешь, я не знала, что твой корабль ждал ее на берегу? Осмелишься отрицать?

- Я никогда не отрицал того, что делал! Да, это было. Я хотел ее забрать из Кампо Реаль. Это была моя месть. Но я уже не чувствовал любовь к ней! Я хотел увести ее, потому что обезумел, думал только о том, что кровью смогу насытить свою жажду. Я хотел убить ее собственными руками!

- Да, хотел, но когда твоя жизнь оказалась в опасности, когда другой захотел убить ее, ты предпочел опустить голову перед Ренато и согласиться на все!

- Ты тоже согласилась на все из-за любви к нему! Будешь отрицать? Осмелишься отрицать?

- Нет, не осмелюсь! Теперь мои чувства тебя не интересуют. И никогда не интересовали. Если Ренато расторгнет брак, меня не волнует. Зачем спрашивать у меня? Иди поищи Ренато и задай ему лично этот вопрос.

- Именно это я и сделаю!

- Хуан! – крикнула Моника. – Нет, не иди к нему в таком состоянии. Не сталкивайся с ним.

- Ты снова боишься. Опять соглашаешься на все, как тогда.

- Как тогда, нет. Тогда я приняла все, а теперь отказываюсь, но не хочу, чтобы мои слова подтолкнули тебя к нему, не хочу, чтобы ты сходил с ума. Я словно сама сошла с ума. Я ничтожество, последний червь, чьи страсти ослепляют и влекут меня за собой. Поэтому Бог не проявляет ко мне милосердия!

Она снова упала, всхлипывая. Хуан смотрел на нее, в огненных глазах затухали языки пламенной злобы, гнев его превратился в глубокую боль, которая тонко пробиралась к нему, и грустно развел руками, будто ничего не мог поделать:

- Успокойся, Моника, прошу тебя. Я поддался злобе, но сам не пойду к нему; а если он придет ко мне, то я не ручаюсь за себя. Сотни раз я сдерживался перед ним, сотни раз хотел протянуть руки, поднять кулаки, считая себя отвергнутым и изгнанным, но эта же кровь бежит по моим венам. Я тоже не хочу ее проливать, Моника. Что-то меня сдерживает, останавливает, я не хочу проливать кровь брата. И чтобы не пойти по этому пути, пусть он не попадается на глаза, иначе в следующий раз я ни на что не посмотрю. Если хочешь, чтобы он жил, передай, чтобы не ставил мне палки в колеса, и забыл, как я забуду о нем!

- Хуан! – Моника встала, пошатываясь, но Хуан не остановился. Он вышел из комнаты, прошел монастырь, словно его уносил ураган, шел, словно молния, к высоким решеткам, запиравшим входные ворота, а Моника безуспешно звала: – Хуан, Хуан!

- Моника! Что с тобой? Что случилось? – спросил Ренато, приближаясь. – Что он сделал? Что осмелился сделать тебе?

- Задержи его, Ренато, пусть он вернется!

- Он уже вышел. Прошел, как молния. Мерзавец, мне не следовало оставлять вас наедине, но я найду его. Я поддался твоей просьбе, ведь прав у меня нет, а моя любовь разбивается о твою враждебность; хотя ты и не любишь меня, не простишь никогда, я всегда буду на твоей стороне. А он должен научиться уважению.

- Он ничего мне не сделал. Ты что, не понимаешь? Ничего не сделал. Он не хочет никому делать зла. Он благородный, великодушный, хороший.

- Почему же тогда пришел тебя мучить? Не говори. Настоящий виновник не он, а я. Поэтому ты прощаешь его, а меня презираешь.

- Нет, Ренато, не презираю. Я понимаю тебя больше, чем ты думаешь. Знаю, что значит чувствовать себя помешанным и ослепшим от ревности. И хотя я простила тебя от всего сердца, но ты поступил с ним плохо.

- Я знаю. Но ты не можешь отказать мне в праве, никто не может: исправить безумие и зло, пусть даже прольется моя последняя капля крови.

- Ни кровь, ни деньги, ничего не повернет время вспять, Ренато. Забудь обо мне, о нем, возвращайся в Кампо Реаль, живи своей жизнью. Если о чем и прошу тебя, если любишь меня, то сделай именно это.

- Не проси о невозможном. Жизнь уже не принадлежит мне, она твоя, хотя и не нужна тебе.

Моника хотела ответить, но из-за занавесок вышла настоятельница в белых одеждах. Неторопливо она подошла к Монике, а на высокой колокольне звонили к вечерней службе. Мать-Настоятельница остановила красноречивый взгляд на бледном лице Ренато, который пришел в себя, сдержав безудержные чувства:

- Простите, Матушка, мое посещение оказалось слишком долгим и неудобным. Я немедленно ухожу. Я лишь прошу, Моника, не обрекай меня на то, чтобы не захочешь меня выслушать. В моем доме, доме твоей матери, где пожелаешь.

- Это мое последнее слово, Ренато. Забудь все, возвращайся в Кампо Реаль. Если Его Святейшество даст разрешение, я не выйду из этого монастыря. Идемте, Матушка, нас ждет церковь. Простите и помогите мне.


4.


Хуан стремительно пересекал небольшой пологий сквер. Он спускался по улице, словно заново ступал по земле, и чуть сбавил шаг, когда усталый голос единственного друга умоляюще попросил:

- Ты хочешь меня убить? Я не могу так бежать! Ты непочтительный. Думаешь, у меня твои годы и ноги? Я не могу так бежать!

- Не идите тогда за мной и сбережете ноги. Ноэль, оставьте меня в покое!

- Наверное, именно это мне и нужно сделать. Тебя не волнует моя дружба, я досаждаю тебе. Ты как слепой нищий, достаточно спятивший, чтобы выгнать палками пса, который служит тебе поводырем.

- Я никакой не нищий!

- А я никакой не пес! – негодовал старый нотариус. – Дьяволенок! Я в переносном смысле. Не беспокойся, и если действительно хочешь, чтобы я оставил тебя в покое, то немедленно это сделаю.

- Помолчите, – попросил Хуан сердечно и властно. – Не мучайте меня. Разве вы не понимаете?

- Ты выбежал, как молния, прошел передо мной, будто не заметил. Наверное, забыл, что пришел в монастырь со мной. Почему бы не пригласить меня на кружку пива? Посмотри, какое хорошее место вон в том углу, чтобы освежиться.

Хуан опустил голову и посмотрел на древнее лицо, на круглую, почти облысевшую голову, на маленькие светлые глаза, одновременно хитрые и наивные, смиренный набор ума и доброты; вдруг он двинул рукой и положил ее на плечо нотариуса, извиняясь:

- Да, Ноэль. Вы ни в чем не виноваты. Ваш совет хорош, но ваша добрая воля и мой искренний порыв натолкнулись и разбились о крепкую стену. Я никто для ее сердца, ничего для нее не значу.

- Ты искренне сказал ей правду?

- Я собирался, но она не дала мне даже времени. Она скупа на минуты, они нужны только чтобы страдать и плакать по нему. Отвергает его, пока законно это невозможно; а он упрямо вертится вокруг нее, борется всеми силами, чтобы отдалить ее от меня, и возможно, тоже хочет освободиться. Не то, чтобы я знал, но что еще им остается?

- Что ж, мы знаем правду о его жене. Если он узнает о ней…

- Он убьет ее, и не из-за любви, а потому что настоящий кабальеро Д'Отремон и Валуа. А еще он пошел бы за мной. Если бы вы знали, как я этого хочу, какое удовольствие мне это доставит!

- Ты спятил?

- Я не боюсь. Этого не произойдет, если он не вызовется. Я обещал Монике. Обещал и отойду, уеду, я не могу выносить глаз, исполненных благодарных слез. Я отойду в сторону, чтобы не сойти с ума, чтобы не видеть в ее глазах образ другого и не чувствовать желание сжать ее шею. Все кончено, покончено со всем. Этой ночью отплывает «Люцифер», и на нем я уберусь отсюда навсегда. Хватит об этом. Вы еще хотите кружку пива? Войдем!

- Скажи мне одно. Ты должен был задать ей один вопрос, и от него зависит твоя дальнейшая жизнь. Ты задал его?

- Нет, Ноэль. Для чего? Все дало мне ответ. Я хотел пригласить ее в путешествие, забрать этой ночью, вытащить из этой могилы, где умирает невозможная для нее любовь, смотреть ей в глаза при другом свете, под другим небом, вырвать с корнем идола в ложных одеждах, которым окутана душа, и снова почувствовать ее сердце в своих руках. Слушать его биение под звездами, и тогда, только тогда спросить ее, значит ли что-нибудь для нее любовь Хуана Дьявола. Только тогда, не раньше.

- Ты упрямый, Хуан. Ладно, выпьем кружку пива.


- Колибри! Ты все еще здесь?

- Я не хотел уходить, ведь вы сказали, что я не смогу вернуться. Поэтому я спрятался и остался ждать вас. Капитан сказал, что я должен быть с вами, заботиться, служить, но если вы гоните меня…

Печально Моника подошла к негритенку, привлекая к себе. Опустился вечер, сумеречные тени окутывали близлежащий сад рядом с высокими стенами, где Колибри ее ждал среди ветвей, чтобы увидеть еще раз. С этим наивным мальчиком снова пришла волна другого мира, с которым она напрасно пыталась порвать.

- Пусть Бог благословит тебя за ожидание, Колибри. Думаю, это он внушил тебе.

- Правда, хозяйка? Вы не сердитесь, что я не послушался? Вы будете всегда со мной разговаривать, когда я буду перелазить через эту стену?

- Я поговорю с тобой сейчас и поблагодарю за последнюю просьбу. Не будь ты ребенком, возможно, я бы сказала. Но это слишком для тебя.

- А вы позволите мне быть всегда с вами?

- Нет, Колибри, ты должен уйти. Твое место с Хуаном, он для тебя все. Неблагодарностью будет забыть о том, что он для тебя сделал. Ты вернешься и передашь письмо. Этим вечером мы бурно разошлись. Я кричала, чтобы он остановился. Он не захотел слушать. Полагаю, это моя вина, потому что я рассердилась, заставила его потерять терпение. На самом деле, у меня нет права заставлять его верить, открывать сердце. Он никогда не говорил, что его сердце со мной. Я говорю глупости. Не жду, что ты поймешь, Колибри, но должна сказать, потому что от долгого молчания чувства внутри начинают портится. Поэтому я и говорю, а ты, наверное, думаешь, что я схожу с ума. Подожди здесь. Я скоро. Я быстро спущусь. Всего несколько строк.

- Если это письмо для капитана, то я быстро отнесу его. Побегу со всех ног.

- Передай его, когда останешься с ним наедине. Не важно, сколько дней и часов пройдет. Не важно, где, на «Люцифере» в море или на земле Мартиники. А пока не передавай. Может, его не волнует, может, мое письмо его рассмешит, или он выбросит его в море, когда прочтет. Но я хочу, чтобы ты отнес его. Подожди меня. Подожди…

Сильно взволнованная, Моника прижала к сердцу негритенка и поцеловала в лоб, затем отстранила от себя и быстро поднялась по лестнице.

Нервные пальцы в третий раз порвали письмо, едва начатое, и вновь подрагивающим пером начала она трудную работу: говорить о том, что она его любит, не говоря о любви. Она мягко прошлась по сценам последнего свидания, пока ее страстное сердце сочилось желчью и огнем ревности.

Выписанные слова были бальзамом для гнева, мысли и чувства вихрем вращались. Она подписалась вежливой холодной фразой, проливая обжигающие слезы, словно отрицая каждое притворное слово спокойствия. И наконец, покрыла поцелуями холодные слова только потому, что его глаза их прочтут.


- Колибри, что ты здесь забыл? Тебе здесь не место, мне не нравится, что ты заходишь сюда! Я говорил тебе много раз.

Сверкающие глаза Колибри испуганно вращались, но он не отошел. Он стоял перед голым столом портовой забегаловки, где Хуан опустошал стакан за стаканом. Было больше полуночи, в почти опустевшей комнате осталось несколько посетителей, стоявших у фонографа, где раздавались последние ноты игривого канкана, одни – поглощены карточной игрой, а другие – стаканами полынной водки.

Хуан тряхнул головой, пристально посмотрев на мальчика. Его глаза помутнели, разум погрузился в летаргический сон, но сквозь него он всматривался в живые глаза, в смуглое лицо с умным выражением, на робкое, но решительное поведение мальчика, и пригрозил:

- Если не слушаешься, я велю Сегундо не позволять тебе спускаться со шхуны. А теперь…

- Не сердитесь, капитан. Я жду, когда вы останетесь одни. Поэтому вошел. У меня письмо от хозяйки, она велела передать его вам, когда никого не будет, и понятно, что здесь люди, но…

- Дай это письмо!

Хуан встал. Словно ветром смело тучи, и ум прояснился. Рука схватила Колибри, заставив приблизиться. Он выхватил запечатанный конверт, где Моника написала его имя. Словно не понимая, он грубо разорвал и пробежал мутным взглядом по сжатым линиям изящного почерка, и губы исказила гримаса:

- Сеньору Хуану Дьяволу, на борту «Люцифера»… Хорошо еще, что я не Хуан Бога для нее! – он алчно прочитывал и перечитывал каждое слово, читая и рассыпаясь в насмешливых замечаниях: – Письмо такое красивое, такое правильное… Мой дорогой Хуан… Хорошо еще, что она ценит меня… Когда оно дойдет до тебя, ты уже будешь далеко… Ну нет, сеньорита де Мольнар; я совсем рядом. Думаю, ты слишком поспешила передать его Колибри, чтобы прочесть в безвозвратном путешествии… Я верю в твое обещание, что ты удалишься, и мы, безусловно, никогда не увидимся… Забавно, что ты уладила все по своему вкусу. Не могу отрицать, ты умна… я благодарю тебя за великодушие, предоставленный уход… Слышишь, Колибри? Она благодарит за услугу, что не я вернусь и не увижусь с ней. Суд оправдал меня, а она обрекает на вечное изгнание. Меня не слишком интересует этот проклятый остров, но я родился на нем, и у меня тоже есть право, как и у любого из Д'Отремонов.

- Хозяйка плакала, когда отдавала это письмо, капитан, – заметил Колибри. – Обняла и поцеловала много раз, хорошо говорила о вас, капитан. Говорила, что вы хороший и великодушный.

- Хороший и великодушный? Чудесно! – издевался Хуан. – Даже Святая Моника может крайне раздражать великодушных и хороших. Она дала его и велела передать в море, когда мы будем уже далеко, да?

- Сказала, когда будете одни, не имеет значения, где. Но вы бы дочитали, капитан.

- Зачем? Я прекрасно знаю, о чем оно, от начала до конца… Прости, если вчера не смогла говорить спокойно, как хотела, и не сказала, насколько благодарна тебе… Благодарность! Какое отзывчивое слово! Прощай, Хуан… Будь счастлив, как я желаю тебе… Пусть на других землях ты встретишь счастье, которое заслуживаешь, и пусть тень грусти, которая есть в твоей жизни, полностью уничтожится, потому что скоро разорвутся соединяющие нас нити. Я никогда не забуду доброту, я в долгу перед тобой, прошу тебя забыть меня навсегда, не трудись сочувствовать… Какие красивые слова, чтобы избавить меня от удовольствия!

С побагровевшим лицом и мутными глазами он подошел к дверям забегаловки, сжав в кулаке письмо, холодная вежливость которого жгла и мучила наихудшим оскорблением. У моря, над водами залива, слабо выглядывал розоватый блеск. Рассвет. Взволнованный Колибри последовал за ним, пухлые губы приоткрылись, и он спросил:

- Капитан, что вы делаете?

- Ничего! Оставь меня! Проваливай! Уходи! Подожди! Что это слышится?

- О! Колокола монастыря. Уже утро, говорят, в церкви монастыря, встают рано. Еще ночь, капитан.

- Предрассветная месса. Для самых благочестивых, верующих. Непременно ее слушает Святая Моника. Там и увидим ее!


Действительно, первая месса дня в церкви монастыря Рабынь Воплощенного Слова. Открыли боковую дверь, сверкали в алтаре белые одежды, и, как в каждый рассвет, пришло немного верующих: старые набожные женщины, люди в строгом трауре, те, кто выполнял обет. Часть церкви, предназначенная для публики, пустовала; присоединенная часовня, где находились монахини, отделялась от прихожан решеткой. Шли в мягком движении в белых одеждах послушницы, в черных – давшие обет. За ними шла женщина. Одетая в черное, но не в одежды монахини, просторная вуаль окутывала голову, почти закрыв красивое лицо янтарного цвета. Это Моника. Издали Хуан узнал ее и смело направился к решетке. Не нужно говорить и создавать малейший шум. Моника быстро повернула голову, словно огненный взгляд был осязаем.

- Мне срочно нужно поговорить с тобой, – заявил Хуан тихим, но решительным голосом. – Ты выйдешь или я войду?

- Хуан! Ты сошел с ума? – Моника затрепетала. Стоявшие рядом послушницы удивились, повернули головы, и Моника решилась. Она прошла через маленькую дверь на пружинах, которая давала доступ к ограде; не глядя на Хуана, подошла к портику церкви. – Полагаю, ты потерял рассудок.

- Думаешь? Учитывая, кто ты, а кто я, ты думаешь, что только сумасшедший может требовать твоего присутствия. Но нет, я не спятил. В моем мире эти права берутся. И я имею право заставить смотреть и слушать, потому что узы брака, так элегантно расписанные в твоем письме, еще не расторгнуты, я еще имею право звать тебя, а ты должна приходить, хотя и не хочешь. Но не беспокойся, не делай испуганное лицо.

- Я не боюсь. Тебе отдали письмо в неудачную минуту? Ты возвратился из шумного веселья. Игры, выпивка, возможно в объятиях какой-нибудь развратницы.

- О чем ты говоришь? – в порыве гнева возразил Хуан.

- Иначе как еще понять твою манеру входить сюда. Знаю, что я твоя жена, и брак не расторгнут. Но это не дает тебе право приближаться ко мне так. Я имею несчастье быть твоей женой, но ты не можешь разговаривать со мной, как с распутницей.

Моника де Мольнар встала, подняла голову, убирая вуаль, открывая красивое лицо, такое достойное, горестно спокойное, что Хуан отступил, сдерживая порыв разочарования от распалявшего письма, чья холодная любезность обжигала худшим оскорблением. Словно из другого мира до них доносилась музыка органа, шепот молитвы, запах ладана на литургии. И глаза Хуана засверкали, разжигаемые пламенем алкоголя, и он словно обезумел:

- Я ненавижу лицемерную вежливость. Ненавижу ненужные объяснения. Ты написала, чтобы подчеркнуть то, что не нужно говорить два раза, что подтолкнуло твое поведение на нашей встрече. Ты испугалась, что я этого не понял, да?

- Я ничего не боюсь. Мне больно говорить с тобой резко, когда ты великодушно никому не желал зла. Я поверила, сумасшедшая, наивная, что ты уедешь навсегда, что не хочешь встречаться с братом и проливать его кровь, уедешь, чтобы избежать битвы, внушающей мне ужас.

- Ужас за него, страх за него. Ты думаешь, как бы ему помочь и защитить. Так вот, я не уеду из Мартиники, из Сен-Пьера. Я останусь здесь, с таким же правом, как у него. Буду бороться, как борются рожденные в черной пропасти, пока не поднимусь над всеми. Это не земля голубой крови, не земли князей, это земли искателей приключений. Еще торжествует на них закон сильного.

- Чего ты добиваешься?

-Только одного: показать, что я сильнее. Я не буду жить милостью твоих улыбок и благодарности, возьму или оставлю то, что хочу взять или оставить. Прямо сейчас я мог бы забрать тебя против воли на корабль, который рядом; снова мог бы затащить на «Люцифер», как трофей вандала, сражаясь руками, а теперь не имел бы жалости к твоей боли и лихорадке. Ты бы стала моей насильно, подчиняясь, как рабыня.

- Ты говоришь, что…?

- Я уважал тебя, как идиот! Теперь будет иначе! Но я этого не сделаю. А знаешь, почему? Потому что ты не волнуешь меня, потому что есть сотни женщин в порту, которые ждут Хуана Дьявола.

- Сотни женщин! Вот и иди к ним!

- Я мог бы взять тебя, хотя ты не хочешь.

- Сначала ты убьешь меня! Попробуй, подойди, тронь хоть палец, соверши эту низость прямо здесь, в дверях Божьего Дома.

- Это было бы просто. Я мог бы, пусть эти башни хоть рухнут. Но как я сказал, я не хочу этого делать. От тебя не хочу ничего.

- Почему тогда пришел мучить? Чего хочешь? Чего ждешь? Что я тебе сделала?

- А откуда мне знать, что ты не виновна в том, что мне сделали? Жертва или сообщница, я не знаю, кто ты, и не хочу знать. Я пришел лишь сказать, что не пытайся снова мной вертеть, я не буду служить игрушкой, а буду сражаться с судьбой, которая с рождения отобрала один за другим все дары, которые получил он. Передай, чтобы остерегался, защищался, приготовился, потому что Хуан без имени объявляет ему войну.

- Но почему? Почему?

- Потому что ты любишь его! Не говори, что не любишь его, дабы моя ненависть его не коснулась.

- Ты ненавидишь его из-за этого?

- Я ненавижу его с тех пор, как помню себя! Только одно скажу: не выходи из монастыря, чтобы я не увидел тебя рядом с ним. В последний раз мы говорим. Ты сдержишь слово до расторжения брака, такой нежеланного для тебя, и не посмеешься надо мной. Возвращайся в монастырь, Святая Моника. Такой дикарь не держит тебя силой.

- А если я захочу с тобой поехать?

Моника вздрогнула, испугавшись своей смелости. Она взволнованно ждала, но Хуан отступил, вместо того, чтобы выйти вперед.

- Вижу, ты способна на все. У тебя та же отвага, что у христиан, которые шли в логово зверя. Не надо так. Если однажды ты захочешь прийти ко мне, то не под давлением угрозы, как сейчас. Если так, то это не волнует меня.

Он резко повернулся, бросился бежать по улице, словно пожалел, что сказал больше нужного, посчитав, что обнажил полностью истерзанную душу. Возможно, ожидал слова, жеста, что она произнесет его имя по-другому. Но голос не последовал, и Хуан потерялся на улочках пристани.


Два запыхавшихся прекрасных коня, покрытых пеной и потом, везли экипаж Д'Отремон к вершине ущелья. Преодолевая последнее препятствие, карета следовала легким ходом вниз по склону, спускаясь через лес кофейных плантаций, полей какао, риса, пряностей, проезжая перед группой работников, чтобы выйти на ухоженную дорогу, которая вела прямо в мраморный особняк, дворец маленького королевства среди садов, и София Д'Отремон поневоле воскликнула:

- Кампо Реаль! Думала, мы никогда уже сюда не вернемся.

- Ну так мы уже здесь. Ну мы с вами, по крайней мере. Ренато витает в облаках.

Усмехаясь, Айме взглянула украдкой на бледный профиль Ренато, его взгляд был отсутствующим. Сидя между дамами, неподвижный и тихий уже несколько часов, он не смотрел на родную долину, необыкновенно красивую в полумраке сумерек. Напротив хозяев, обязанные сидеть вместе, Ана и Янина казались настоящими куклами: одна бронзовой, другая медной.

- Посланник, которого мы предупредили, прибудет вовремя? – спросила София.

- Несомненно, крестная, – кивнула Янина. – Хотя нас не ждали, вы прекрасно знаете, что во главе с моим дядей, все выполняется точно и неукоснительно.

- О, посмотрите, всадник! – указала Айме. – Не иначе как Баутиста. А это что такое? Он едет на моей гнедой лошади? Это же моя лошадь, ваш подарок мне на помолвку, донья София. Что произошло, вы снова отняли ее у меня?

- Пожалуйста, Айме, – вмешался Ренато раздражительно. – Если это и твоя лошадь, то Баутиста отлично на ней сидит. И я уже говорил, что она для тебя слишком буйная. Ты никогда не была хорошей наездницей и не должна садиться на нее.

Баутиста спрыгнул, отдав поводья парню, и поспешил открыть дверцу экипажа. Они находились перед парадной лестницей, с двух сторон стояли два ряда слуг: экономка, служанки, лакеи, носильщики, повар с четырьмя помощниками и бесконечный ряд садовников и уборщиков. Кланяясь почти до земли седоватыми волосами, Баутиста поклонился донье Софии и поцеловал ее руку в знак уважения, покорно заявляя:

- Пусть Бог благословит вас, моя сеньора. Кампо Реаль был грустным без вас. И пусть также благословит сеньора Ренато и сеньору Айме.

- Оставь свои сальности, Баутиста, – пренебрежительно отклонила Айме. – И будь любезен, не бери мою лошадь. Она моя, и никто, кроме меня, на нее не сядет.

- Я же сказал...! – начал раздраженный Ренато. Но мать примирительно вмешалась:

- Она права, Ренато. Я подарила, она принадлежит ей, пусть держит ее у себя, если хочет. Настал день, когда мы не будем возражать твоей жене.

- Благодарю вас, моя внимательная свекровь. Не представляете, какие у меня огромные желания. Пойдем, Ана, пошли. Обойдемся без поцелуев рук.

- Это недопустимо! – яростно пожаловался Ренато.

- Даже если так, мы потерпим, – посоветовала София. И понизила голос: – Этот спектакль не для слуг, сынок. Иди с ней.

- Не думаю, что стоит. Скорее всего, я вернусь этой ночью в Сен-Пьер. С твоего разрешения, мама.

Янина и Баутиста усердно старались помочь, но сеньора Д'Отремон не приняла руку помощи, оставаясь высокомерной и холодной, и смотрела на сына, уходившего в противоположном направлении от Айме. Затем торжественно стянула перчатку с правой руки и стала получать поцелуи покорности и приветствия, которые оставляли на ее руке смуглые слуги.

- Двадцать лет вы не выходили из Кампо Реаль, сеньора! – заметил Баутиста.

- Я сильно тосковала. Но спустя долгое время я вернулась, Баутиста. В Кампо Реаль родится мой внук, в Кампо Реаль я обучу его на свой лад. Он не поедет далеко, чтобы возвращаться другим. И будет принадлежать мне!


Ренато прошел широкий вестибюль и прислонился к резным деревянным перилам. Он поспешно покинул главный вход дома, с жгучим нетерпением отодвинул от себя приветствия и традиционные церемонии; с нестерпимым желанием сбежать от всех и всего, дошел до глубины галереи, над которой находилась библиотека. Стояла ночь, в безоблачном небе медленно поднималась желтая луна.

- Кофе, сеньор.

- Благодарю. Оставь его там, где хочешь.

Янина наклонилась, поставила фарфоровую чашку на маленький серебряный поднос поверх деревянных ограждений, но не ушла. Она стояла неподвижно, глядя на Ренато, прочитывая в каждой черте лица, в каждой борозде его кожи бурную драму, кипящую в душе. Ренато Д'Отремон резко обернулся и спросил:

- Ты еще здесь? Чего тебе?

- Сеньора София очень обеспокоена, сеньор, по моральным причинам. Крайне обеспокоена. А так как ее здоровье не очень хорошее. Она хотела бы знать, правда ли сеньор вернется этой ночью в Сен-Пьер.

- Она велела спросить?

- Нет, сеньор. Я не хотела вас сердить. Но я знаю, она измучена этой мыслью. Если бы сеньор подождал несколько дней, остался с ней на пару недель…

- Хорошо. Скажи, что мне не нужна повозка этой ночью. Если это обрадует.

- Благодарю вас, сеньор, благодарю от всей души.

Сильное волнение сквозило в словах Янины, а Ренато посмотрел прямо на нее впервые, возвращаясь к действительности, будто пытаясь заглянуть в мир непредвиденных мыслей, пылавших в черных глазах метиски. Возможно, он впервые осмотрел ее с ног до головы. Странное создание: стройная, восковая статуя. Он не обнаружил роскошных форм, присущих женщинам ее расы, отсутствовала чувственная грация, которая обычно расцветала под разноцветными платками женщин Мартиники. Бесстрастная, словно идол, фетиш; лишь глаза выдавали внутренний огонь, изящные приоткрытые губы ревностно хранили тайну, лежавшую на поверхности Кампо Реаль, неуловимую тайну, которая словно шла дальше, скрепленная волей в тонкую и липкую сеть тайных мыслей. С возрастающим беспокойством Ренато отдалился от нее.

- Простите, если осмелюсь спросить, но сеньору досаждает мой вид?

- Мне? Почему? Иди успокой хозяйку. Скажи, что я не поеду, по крайней мере этой ночью. Скажи… Ладно, говори, что хочешь, но…

- Но уходи, – закончила Янина его фразу. – Не это?

- Уходи или оставайся – для меня все едино, – горячился Ренато, взрываясь. – О чем ты думаешь? Твои намеки становятся нахальными! Когда я хочу побыть один, я желаю, чтобы меня оставили. – И изменившись в лице, откровенно грубо спросил: – С чего ты плачешь?

- Простите. Знаю, я не имею права плакать. Простите, сеньор. Я уже ухожу.

- Подожди, – смягчился Ренато, совсем запутавшись. – Я сам не знаю, что со мной. У тебя дар выводить меня из себя. Скажи ты прямо, было бы лучше. Я ничего не имею против тебя. Ты верно служишь мне или считаешь, что служишь. К тому же, заботу и внимание отдаешь матери. Я прекрасно понимаю, что ты лучшая ее служанка. Если с тобой что-то случилось, если чего-то хочешь, скажи наконец.

- Я лишь хотела облегчить ваши мучения, сеньор.

- Кто тебе сказал, что я мучаюсь?

- Достаточно посмотреть на вас, сеньор. Раз вы впервые согласились меня выслушать, если бы вы жили, как другие сеньоры, соседи, владельцы ближайших усадеб… Они не мучаются так, сеньор. У них есть, возможно, такие же неудобства, заботы: семья, жена, усадьба. Но у них есть место для счастья.

- Что? Как?

- Маленький дом, где все забывается, где нет шипов, а есть цветы, где хочется находиться. Если бы сеньор тоже имел этот уголок, то забыл бы о своих печалях, чувствовал себя по-настоящему любимым, о нем бы заботились и служили на коленях, душу расстелили ковром…

- Янина! – рассердился Ренато, поняв слова метиски. – Это уже предел!

- Вы просили говорить прямо. По-моему, у меня дар злить сеньора, и мне удалось.

Ренато сдержался. Он торопливо проглотил чашку кофе, снова взглянул на нее, но за ней кто-то показался, почтительно приближаясь:

- Простите, сеньор, я искал Янину. Не знал, что она с вами, но…

- Что это, Баутиста? – прервал Ренато, услышав национальную музыку, которая становилась все громче.

- Сеньор, это веселье работников. Этой ночью у них выходной. Особое разрешение по случаю возвращения хозяев. Они собрались возле больших бараков, за плантациями, сеньора приказала дать им бочонок рома и сладостей, это уж слишком. Им хватило бы и рому.

- Моя мать разрешила им пьянствовать? – удивился Ренато.

- Это традиция, сеньор. Иначе они умрут от тоски или злости. Этим людям нравятся только танцы. Сеньор Ренато никогда не видел, как они танцуют?

- Нет. И нет желания прерывать праздник своим присутствием.

- Не прервете, сеньор. Когда играют в барабан, только смерть остановит их ноги. Они дикари, мой хозяин. Разве вы не понимаете? К тому же, худшие пьяницы. Ром их заставляет забыть обо всем и валит с ног!

- И моя мать одобряет это?

- Она не может препятствовать этому, сеньор, и не стоит. Вы можете удвоить работы, уменьшить плату, убить их, но они всегда будут устраивать эти праздники. Все идут за этими барабанами. Не знаю, что в них такого, но они распаляют кровь, да?

Ренато не ответил Баутисте, вслушиваясь в глухой звук барабана, который словно призывал предков. Эта музыка проникала внутрь, будоражила глубокое болото страстей, желаний, чувств. Почти не отдавая себе отчета, он пошел к лестнице и медленно спустился по широким каменным ступеням. Словно змея, растягивающаяся с каждым шагом, удалялся караван негров. Ренато Д'Отремон пошел следом за ним, а ветер шевелил его светлые волосы.


- Подойдите и посмотрите. Неужели не подойдете, хозяйка? Как здорово! Мои ноги шагают под эту музыку. Ах, черт! Как же здорово. Подойдите, хозяйка. Подойдите…

- Оставь меня в покое, Ана!

- Подойдите и взгляните, как сеньор Ренато идет им вслед. Скорее, а то не успеете. Благословенны и всехвальны Священные Дары! Надо увидеть, чтобы поверить.

Айме подбежала к окну и с трудом поверила глазам. В свете уличных фонарей и факелов удалялся караван, в неясно отражавшемся свете убывающей луны она отчетливо видела, как Ренато Д'Отремон, единственный белый человек в темной толпе, следовал охрипшим ритмам африканских барабанов, словно музыка тащила его за собой.

- А Янина, хозяйка, посмотрите-ка на Янину, – указала Ана. – Она столько говорила, хвасталась, что не ходит на эти праздники. Посмотрите. Идет за обнаженными. А еще говорит, что белее всех белых. Понятно, белее всех хозяин, и идет там.

- Скорее всего, Ренато перепил. А Янина идет позади него.

- Похоже ему нравится идти пешком, сегодня ночью будет великий праздник. Уверена, он встретит у них рассвет.

- Эта ночь… Эта ночь… – бормотала Айме, раздумывая. – Возможно, я воспользуюсь этим и сделаю все поскорее. Раньше, чем Ренато сообщит, что возвращается в Сен-Пьер. Хотя…

- Так мне сказали, но вы же не…

- Замолчи! Ночью мы пойдем, куда следует, чтобы побыстрее все уладить. Ренато лучше остаться здесь. Я должна сделать это немедленно, если не получится, то завтра.

- Ай, хозяйка! Что вы будете делать?

- Освобожусь от груза; приготовь дверь, чтобы сбежать. Нельзя, чтобы меня поймали. Быстро, Ана! Этой ночью мы спокойно выйдем, никто не хватится нас, никто не поймет. Охранники, наверное, на празднике, а раз все тихо вышли, никто не удивится двум женщинам с закрытыми лицами, идущим к плантации.

- Мы тоже пойдем на танцы? – вдохновилась служанка.

- Не будь идиоткой! О чем я тебе говорила вчера? Мы должны увидеть женщину наверху.

- Колдунью? Знахарку? – ужаснулась метиска.

- Конечно. Она вытащит нас из затруднительного положения. Уверена, она не пошла танцевать. Знаешь, где она живет? Знаешь дорогу?

- Да, хозяйка, но мне страшно. Очень страшно. Говорят, когда идут повидать колдунью ночью при убывающей луне и когда идут обнаженные, появляется красное пятно на воде и льется кровь. Да, хозяйка, льется кровь. Кто-то умрет и оставит огромную лужу крови.

- Замолчи, не болтай чушь! Никто не умрет. Дай накидку, вуаль, возьми лампу и пошли. Ренато Д'Отремон пошел на праздник, будет ночь рома и танцев. Пусть сияет Кампо Реаль, пусть царит веселье. Сегодня музыка, завтра плач; по крайней мере, плач идиотки свекрови. Конец наследникам Д'Отремон! Выйдем из этой комедии навеселе, а я посмеюсь над всеми громче всех. Идем, Ана, идем!

Айме подталкивала испуганную служанку, которая поднималась с трудом. Поднимаясь выше на холм, между стволов красного дерева и перцев, которые давали тень на плантации, поблескивали красные языки костра, и очарованные, они остановились.

- Ай, хозяйка, посмотрите, посмотрите туда! Как все это здорово!

Под сводом ночи негритянского праздника разрывались хриплые звуки примитивных инструментов. Задвигались танцующие. Освещенные языками пламени, причудливо одетые тела подрагивали, словно живые горящие факелы. Будто в припадке эпилепсии подрагивали тела, руки схватили цветные платки, подражая бешеному вихрю.

Айме засмотрелась, одурманенная ослепительным спектаклем. Затем вцепилась в руку Аны и поволокла ее вверх по горе, разрывая колдовскую цепь:

- Иди, иди! Потом останешься здесь, если хочешь. А теперь пошли.


5.


Как лунатик, шел Ренато к четырем большим хижинам, центру ничтожного поселения, чьим усиленным потом, нищетой, жил состоятельный мраморный дом, окруженный садами. Он остановился у костра, но никто не замечал его. Он уже был не хозяином, а лишь белой тенью в черном безумии местных танцев, бесцветным штрихом, где бронзовая и эбонитовая плоть двигалась в судорогах выразительного танца, словно вздрагивала сама земля. Он никогда не приближался к тем местам, никогда прежде его голубые глаза не смотрели на это темное великолепие. Странно быть чужеземцем на землях, принадлежащих тебе, где ты родился. Впервые все это проникало в него очень глубоко, будто звери, в нем пробуждались столько лет спящие голоса, он ощутил, как ненависть и любовь разгорались в груди, и впервые без отвращения он посмотрел на маленькую медную ладонь в своей белой ладони.

- Хозяин Ренато, вам нравится? Вы впервые пришли на праздник к хижинам?

- Полагаю, ты тоже, Янина. Не думаю, что моя мать разрешала тебе.

- Нет, конечно. Донья София не смогла бы простить и понять. Но она прощала другое и старалась понять то, чего не понимала. Сеньора Айме приходила сюда много раз. Вы не знали, хозяин?

- Айме? Возможно, проходила мимо. Возможно, из-за любопытства подходила…

- Сеньора Айме приходила сюда много раз и как-то танцевала перед хижинами.

- Зачем ты говоришь эту нелепость? С чего взяла это? Ты лживая и глупая! Моя жена не могла прийти сюда. Ты что, не понимаешь?

- Здесь никто ни на кого не смотрит, разве не очевидно? Их занимает только танец и выпивка. Когда пьют столько, звучит музыка и совершаются движения…

Ренато гневно повернулся, куда указала Янина. На грубом столе стоял бочонок рома, и со стола брали закуски. Старый негр с шевелюрой белее снега выливал из бочонка содержимое в чашку, а все нетерпеливые вокруг собрались в кучу, подставляя стаканы и сосуды к деревянному крану.

- Выпей вы глоток, позабыли бы даже свое имя, сеньор, и стали бы счастливы на несколько часов. Не хотите? Сеньора Айме однажды пила…

- Ты не перестанешь лгать? Чего добиваешься, идиотка? – разъярился Ренато.

- Я уже сказала. Вы не понимаете и не хотите понять меня, но посмотри вы мне в глаза…

Янина встала на цыпочки, устремляя взор затаенных черных глаз в голубые глаза Ренато. Но он недовольно отодвинул ее.

- Оставь меня. Лучше мне не понимать тебя. Наверное, лучше тебе самой принять глоток этого яда. Иди, напейся, пока не свалишься и не прекратишь следить за моей женой и ложно обвинять ее. Не первый раз я велю тебе оставить меня в покое, а ты никак не отстаешь. Запомни раз и навсегда: я не хочу слушать твои сплетни и козни.

Он быстро удалился, резко отодвинув ее, а руки Янины судорожно сцепились, и она пробормотала с угрозой:

- Возможно, завтра я причиню тебе боль, как ты причиняешь мне!


Из дверей полуразрушенной хижины виднелся скудный красноватый свет огня. Сначала с любопытством, затем с диким страхом Айме с Аной смотрели на высокую костлявую женщину с кожей чернее угля, которая подошла к Айме с горящими, как рубины, глазами. Черная одежда, как и платок, накрученный на голове. На запястьях у нее висели длинные разноцветные бусы, в зрачках притаился красноватый блеск, белые зубы сверкнули, когда она зашевелила мясистыми губами:

- Кто ты? Спрашиваю тебя. Отвечай. Кто пришел в дом Кумы посмеяться над ней, заплатит очень дорого, потому что у Кумы есть тайная власть.

Айме чуть улыбнулась. Ей показалось, что она стоит перед сумасшедшей: угроза, алчное рассматривание, угадывая за накидкой истинное положение гостьи, изменило мнение; и совершенно спокойно Айме ответила:

- Сюда пришли не смеяться. Я пришла по надобности и хорошо заплачу тебе. Дам много денег, если у тебя получится удовлетворить меня на целый год; но ты должна быть верной. У меня тоже власть, хотя и нет таких тайн, а если предашь меня, то дорого заплатишь, так что для твоего же блага советую тебе даже не пытаться.

- Кто осмеливается говорить, что сильнее Кумы? Кто?

- Ай, моя хозяйка, пойдемте! – приглушенно умоляла перепуганная Ана.

- Выйди и жди за дверью. Слышала? И ни шагу больше. Иди! – властно приказала Айме.

- Ты говоришь хозяйским голосом, и твоя кожа белая.

- Да, моя кожа белая. А хочешь увидеть цвет моих денег? Вот они, золотые, Кума. Забирай их. Оцени…

Резким движением Кума зажгла факел от огня, где грелся котелок, воткнула его в полые стены из тростника, и красная вспышка пламени сразу осветила пристанище: низкий потолок и почерневшие стены, закрытые талисманами и связками трав, грубыми табуретками, флаконами настойки, выставленными в ряд на полке. Две женщины смотрели друг на друга почти с одинаковым любопытством. Одна белая, другая черная. Рука Айме высунулась из шелковой накидки, указывая на три монеты, блестевшие на земляном полу, и Кума неспешно подняла их, и лаская пальцами, прошептала:

- Чего желаешь, моя хозяйка? Чем прикажешь служить? Кума довольна. Она поможет обезобразить соперницу, даст порошок, который справится с самыми непокорными мужчинами, капли, которые их поработят, как пожелаешь, стоит лишь добавить их в чашку кофе. Кума приготовит мешочек трав, подвесив который на талии, он принесет тебе сына, которого ты так страстно желаешь, но не имеешь. Это?

- Дай Бог, чтобы у тебя было столько силы, Кума!

- Ты сомневаешься в моей власти? – возмутилась ворожея в настоящем гневе. – Тогда зачем пришла?

- За тем, что проще. Если бы я вправду думала, что ты такая всесильная, то никаким золотом нельзя было расплатиться за твое умение. Я пришла не за этим. Выслушай меня. Я знаю, ты помогаешь местным женщинам, когда приходит время родов; но я хочу, чтобы ты послужила мне свидетелем, сказала всем и хозяевам, что позаботилась обо мне после несчастного случая.

Прежде всего скажу: если все выйдет хорошо, я дам тебе еще десять таких же монет; если попытаешься предать, прогоню палками с земли Д'Отремон, не позволив даже открыть рот. Поклянись, что скажешь то, что я велю, посмотри мне в глаза, потому что я не шучу. Я жена хозяина, хозяйка Кампо Реаль. Посмотри мне в глаза и подумай, прежде чем согласиться!

Пока Кума покачивала головой, Айме резко сбросила вуаль, открывая лицо, сняла накидку с головы, и в свете красноватого факела блеснула красота ее белого лица. Темные глаза колдуньи распахнулись шире, в зрачках полыхнул красноватый блеск. Она на минуту задумалась, затем спрятала в юбке три золотые монеты, и наконец ответила:

- Я сделаю, что прикажешь. Как? Когда?

- Это случится очень скоро. Я и так потеряла время. Завтра, если можно. Я должна приготовиться, сделать все хорошо. Нельзя ошибаться.

Айме подошла к двери. Кума последовала за ней, поглощая каждый жест, движение, словно стремилась угадать прозорливым и живым сознанием ложь и обман. Наконец, проницательное выражение очеловечило ее негритянское лицо:

- Ты сеньора Айме. Я видела тебя в день свадьбы. Я не вошла в церковь, но видела тебя издалека, и скажу тебе кое-что. Говорят, ты родишь наследника хозяину Ренато.

- Так говорят. Если твоя мудрость не зашла слишком далеко. Тебе больше ничего не говорят твои тайны?

Кума ненадолго умолкла. Снова осмотрела с ног до головы прекрасную женщину, гордо стоявшую перед ней, и насмешливая улыбка заиграла на ее губах.

- Кума видит правду в огне, в ветре и в дыме горящего котелка, – подтвердила она. – Кума видит твоего наследника, красивого и сильного. Кума видит наследника дома Д'Отремон.

- Нет… – решительно отвергла Айме. – Кума и никто ничего не видит, понимаешь? Наследник Ренато Д'Отремона не существует, но нужно, чтобы все поверили в несчастный случай, из-за чего он не родится. Это случится недалеко от твоей хижины, я отблагодарю тебя за помощь. Ты хорошо поняла?

- У костра очень высокое пламя. Хочешь, чтобы Кума перепрыгнула через костер, который обожжет ноги? Кума ставит себя под удар. Если ты в силах выгнать меня палками из Кампо Реаль, то хозяин Ренато может гораздо больше. Возможно, он отошлет меня очень далеко, а десять золотых монет – не слишком большие деньги.

- Я дам двадцать! Дам сотню!

- Я помогу. Помогу, хоть и опасно. Скажи, что делать.

- Подожди! – указала Айме. И подойдя к двери, позвала: – Ана, Ана!

Бегом по тропинке поднялась худая, рослая служанка и весело воскликнула:

- Ай, хозяйка, как здорово на танцах! Внизу все танцуют, кроме хозяина Ренато, который уже ушел.

- Ренато уже ушел? Вернулся домой? Тогда возвращайся. Я еще поговорю с этой женщиной. Если Ренато вернется в спальню и никого не застанет, то пойдет нас искать, и кто знает! Иди и будь внимательна, как-нибудь оправдайся за мое отсутствие. Если он спросит обо мне, скажи, что вышла в сад освежиться. А если велит искать меня, то дойди до беседки и жди там. Иди, бегом!

Неохотно Ана спустилась по тропинке, а Айме медленно возвратилась в развалившуюся лачугу. В ее хитром дьявольском сознании мелькала пока неясная мысль, обретая четкие очертания. Каждая деталь обмана сложилась в ее сознании, нетерпеливо она толкнула наконец ветхую дверцу и прояснила:

- Кума, я знаю, что делать. Я знаю, что нам сделать шаг за шагом.


- Ренато, сынок…

- А? Зачем ты поднялась, мама? Сейчас очень поздно. Не следует злоупотреблять здоровьем и силами. Ты должна отдыхать и…

- Дорогой сын, моя усталость не в теле.

Рядом с каменной лестницей открывался проход к крытой галерее состоятельного дома, где Ренато столкнулся с женщиной, которую не хотел видеть в эту минуту. Беспокойные глаза матери изучали его, в них отражалась такая болезненная и нежная мольба, что он невольно вздрогнул.

- Не хочу показаться назойливой, если спрошу, откуда ты пришел. Полагаю, раз не просил коня, значит не поедешь этой ночью.

- Нет, мама, я не уеду этой ночью. Я велел Янине сообщить тебе, но она забыла.

- Странно. Уверяю тебя, она впервые так повела себя.

- Да, весьма странно. Все странно в ней. Но я предпочитаю не говорить об этом. Не хочу расстраивать тебя, мама…

- Сказанного тобой уже достаточно, чтобы серьезно обеспокоиться. Не лучше ли рассказать наконец?

- Конечно. Знаю, ты сильно привязана к этой девушке, но я и так уже много сказал. Убери Янину от себя. Мягко и под любым предлогом, но…

- Ты так воспринимаешь ее из-за Айме. Это внушение твоей жены. Айме ненавидит бедную Янину и…

- Это Янина ее ненавидит. Ради спокойствия этого дома, ради покоя, которого ты сама желаешь, прошу тебя избавиться от Янины, или я сам это сделаю. Если мы живем в Кампо Реаль, так должно быть, мама.

- Хорошо. Нужно согласиться с твоим желанием. Ты прекрасно знаешь, это большая жертва для меня, но матери должны идти на жертвы. Могу ли я узнать, что произошло этой ночью с Яниной?

- Дело не только в этой ночи, это случается постоянно. Оставим эту тему, мама, прошу тебя. Это моя просьба и больше не спрашивай.

- Если не хочешь говорить, пусть она сообщит мне. Ты несправедлив к ней. Что поделать! Она станет еще одной жертвой, но я покажу тебе всю любовь, покорность и уважение, которое Янина испытывает ко мне. – И позвала: – Янина, Янина!

- Не зови ее, мама, она не придет. Ее нет в доме, и тебе нужно узнать правду. Она ушла ночью, как и другие, полагая, что ты не заподозришь. Она там наверху, у хижин. Жаль тебя разочаровывать, но ты не виновата. Ты хотела вытащить ее из ее среды, и думала, что поступаешь хорошо. Ладно, хоть она такая же, как и остальные. Ты дала ей свободу, и она проявила себя без маски лживости, которой очаровала тебя.

- Ренато, проводи меня в спальню. Я позову Янину. Увидишь, когда она придет, то развеется твой наговор на нее. Она не могла пойти на этот праздник. Она здесь. С детских лет я занималась ее образованием. Она…

- Она наверху, мама, я видел своими глазами.

- Ты? Получается, ты тоже был там?

- Не стоит больше говорить об этой ночи. Наверное, я вне себя, и должен признаться тебе в самом важном на свете – открыть свое сердце.

- Не говори сейчас. Правда твоего сердца известна мне, не повторяй. Подожди несколько месяцев. Идем в спальню. Я снова вижу тебя растерянным, обманутым, как в детстве. Хочу освободить от этого.

Она мягко повела его за собой, с тем же болезненным беспокойством защитить его детство, спасти от возможных и невозможных опасностей. Они вошли в спальню и сели спиной к окнам. Сначала она взглянула на красное пятно далекого костра, в просвете кофейных плантаций.

Дуновение с той стороны принесло чувственный ритм музыки, раскаленный запах костров, лизавших склоны горы. Воздух словно наполнился мрачными предчувствиями, дурными предзнаменованиями, начиная с рождения Ренато Д'Отремона, вновь ожившими над его белокурой головой.

- Я должна защитить тебя от самого себя, Ренато. Самый злейший враг у тебя внутри. Твое безрассудное сердце, жаждущее навредить себе. Сначала дружба этого негодяя, которого ты ненавидишь. Теперь запретная по всем человеческим и божественным законам любовь к женщине.

- Нет закона, запрещающему сердцу чувствовать. Разум думает, а сердце чувствует.

- Разве нет сознательного греха? Думаешь, не грешно развлекать себя запретными мыслями? Мало иметь наше имя и родиться Ренато Д'Отремоном, нужно научиться им быть, принимать обязанности общественного положения, судьбы, власти. Ты родился влиятельным, богатым, со всеми почестями и преимуществами. Защищай созданное другими ради тебя.

- Ты превзошла саму себя в упреках, мама. Я не совершил ничего недостойного.

- Я верю, что Бог поможет тебе не совершить, но прояви волю. Не возвращайся в Сен-Пьер. Останься, подожди хотя бы рождения сына. Разве ты не чувствуешь, что с этим созданием появится надежда на новую жизнь?

Ренато опустил голову. Долгое время он раздумывал, копаясь в своей совести. Затем поднял глаза на Софию и отказался:

- Я живу лишь раз, мама. Хочу жить своей жизнью. Понимаю твою точку зрения, но пойми мою. Мне хочется жить своей жизнью, которая бы кипела в моих венах, а не ту, как ты хорошо выразилась, создали для меня. Только бы не совершать недостойных поступков или пытаться не совершать. Думаешь, я мало мучился? Поздно я понял правду своего сердца. Почему я был так слеп?

- И раз ты совершил ошибку, почему не принимаешь ее последствий?

- Потому что не могу, мама! Не могу довольствоваться этой легкомысленной и ограниченной жизнью, которую ты предлагаешь. Не могу стать рабом куска земли, букв своей фамилии. Я бы хотел, но не могу. Мои слова ничего не стоят, даже если ты вырвешь их из меня, как и клятвы, если поклянусь в том, чего не смогу выполнить. Не мучай меня, мама. Это бесполезно. Пусть свершится моя судьба.

- Ну почему твоей судьбе нужно лететь в пропасть?

- Потому что таковы все Д'Отремон, мама: жить и умирать ради страстей.

София не смогла остановить удаляющегося сына. С бесконечным отчаянием в глазах она смотрела ему вслед, а затем упала в кресло и зарыдала. Дверь спальни открылась, Баутиста извинился:

- Простите, что так вошел.

- Где Янина?

- Мне некого послать на ее поиски, я не нашел даже служанку, чтобы спросить у вас разрешения войти. Поэтому так вошел. Все гуляют, но с разрешения сеньоры, завтра я преподам им урок. Похоже демон вселился во всех. Никогда еще в Кампо Реаль не случалось такого. Но Янина немедленно вернется, сеньора. Уверен, она занята каким-то пустяком.

- Янина тоже наверху. Я видела своего сына, и поняла, что есть серьезная причина уволить ее.

- Если сеньор Ренато считает, что следует выкинуть всех, то в первую очередь сеньору Айме.

- Что ты говоришь?

- На той стороне дома нет света.

- Она отдыхает и спит. Не тебе ее судить. Понял? Я требую от всех большего уважения и почтения для жены сына. По крайней мере сейчас.

- Впредь я буду выполнять ваши приказания, донья София. Вы единственная хозяйка, которую мы признаем, мы верные и давние. За вас мы жизнь отдадим. Мы с племянницей это чувствуем. Конечно же, сеньор упорно стремится выгнать ее отсюда.

- Поищи ее, Баутиста, найди. Мне ничего не нужно.

- Сеньору тоже ничего не нужно. Он в столовой и сам себя обслуживает. Он пьет, как в худшие дни: один, и рюмку за рюмкой. В этом он отличается от хозяина дона Франсиско. Тот выпивал в хорошей компании. На праздниках, с друзьями, но как важный господин. Моя сеньора, пусть даже он грешил этим, но все равно был великим.

- Замолчи, Баутиста, делай, что говорю. Приведи Янину.

- Уверен, сеньора ошибается в Янине. Если сеньор и видел ее наверху, то только на секунду. Лишь маленькое любопытство. Руку отдам, что ее нет там, сеньора сама в этом убедится. С вашего разрешения.


Янины не было на территории хижин, где проходил негритянский праздник, где потные тела крутились в местных танцах, где, как пламя костра, трепетали желания, соединяясь в обнаженной любви и смерти. Пребывая в болезненным оцепенении, она шагала без направления, а затем словно подталкиваемая мыслью.

Она шла все быстрее, пока не обнаружила скрытый неровный путь на гору через скалы к самой высокой точке долины, рядом с изгибом ущелья, где скрывалась и пряталась среди большого утеса полуразрушенная хибара колдуньи Кумы.

Она сошла с пути, скрывшись среди зарослей, пока какая-то тень не прошла рядом и не исчезла. Долгое время она пыталась разглядеть ее в полумраке. В нее закралось подозрение, ей страстно захотелось пойти за ней, но когда все стихло, она подошла к хижине знахарки.

- Кума! Кто вышел отсюда? Я видела ее на дороге. Могу поклясться. Кума, скажи!

- Оставь меня! Мне нечего сказать… – волшебница резко высвободилась от руки, сжавшей запястье, и мрачно взглянула в искаженное лицо Янины. Затем с торжественным спокойствием, присущим ей, открыла кипящий котелок и погрузила горсть сухих трав в темное и зловонное содержимое.

- Кума, ответь на мой вопрос. Клянусь, тебе ничего не будет. Я твоя подруга, ты ведь знаешь, что подруга.

- Кума никому не подруга и не враг. Я служу тем, кто приходит сюда, и молчать об имени – моя первая задача. Зачем пришла? Поговорить о своем горе? Если хочешь, я выслушаю. Если хочешь, возьми лекарство, Кума знает, как найти его, хотя будет очень трудно. Если же пришла не за этим, то уходи.

Она скрестила руки перед затихшей Яниной, и долгое время обе стояли неподвижно. Затем Янина медленно вытащила серебряную монету из кармана и положила на засаленные доски стола:

- Я пришла оплатить последнее посещение, хотя и не должна, потому что ты ничем не помогла. Твой совет плохой, талисман – бесполезный, а молитвы не имеют силы.

- Ты положила лекарство в кофе хозяина?

- Нет, я боюсь. Он может заболеть, умереть.

- Возможно, но болезнь ослабнет с твоими усилиями, он почувствует себя несчастным, именно тогда он посмотрит на тебя. Разве не этого ты просила у Кумы?

- Я просила, чтобы он полюбил меня, чтобы его глаза посмотрели на меня иначе. Просила улыбку, только улыбку. После этого и умереть не страшно.

- Несчастная дура! Почему ты смотришь так высоко?

- Если моя мать добилась любви хозяина на час, на день, почему я не могу?

- Времена меняются, все не так, как прежде. Когда долина была дикой сельвой, а хозяева жили в хижинах, пили ром и вешали гамаки на пальмах, все было по-другому. Белые женщины находились очень далеко, ни одной тут не было.

- Раз было когда-то, то появится и снова, – настаивала Янина со страстным упрямством. – Одно важно для меня. Ты знаешь. Говоришь, у тебя есть сила, чтобы всего добиться.

- Я дала тебе лекарство. Не наливай все сразу, если не хватает мужества. Добавляй по капле каждый день. Постепенно все покажется другим. Возможно, он увидит тебя красивой, белой, как…

- Как кто! Не смейся, Кума!

- Должна смеяться. Видишь жука на солнце? Ты как жук, пытаешься добиться благосклонности хозяина, чтобы он позабыл о солнце ради тебя. Бедная Янина!

- Тебе незачем жалеть меня! – яростно взбунтовалась Янина. – Даже если она солнце, как ты говоришь, а я жук, но она плохая, вредная. Она отравляет его, ненавидит, и раз ты говоришь, значит, видела ее.

- Да, – согласилась волшебница с напускным безразличием. – Все видели ее издалека в день свадьбы. Даже Кума, проклятая, была в свадебной свите хозяина Ренато.

- Лжешь! Ты видела ее позже и гораздо ближе. Только что видела, потому что это она вышла отсюда. Бесполезно лгать. Хотя ты и отрицаешь, я уверена. Она пришла к тебе. Зачем? Чего хотела? Отвечай! Я даю тебе серебро, когда другие дают медяки!

- Другие дают золото.

Кума раскрыла ладонь, показывая три золотые монеты, блестевшие при свете почти потухшего огня, и Янина яростно разбушевалась, совершенно уверенная:

- Она! Я знала, знала! Это она вышла и заплатила тебе золотом. Что она купила? Скажи мне! Скажи! Не смейся надо мной, потому что я худший враг!

- Кума не боится скорпиона, паука и муравья. Ты как пресмыкающаяся гадюка. Хочешь добраться до самой высокой ветки, но не можешь. Дожидаешься молнии, которая грянет из-за туч и сломает ветку, чтобы та опустилась к тебе. Хотя ты и не заслуживаешь, я дам тебе дружеский совет: не лезь к хозяину, подожди, пока он спустится к тебе. Я дала тебе средство, используй его постепенно. А теперь иди.

Побежденная Янина уронила руки, охваченная бесконечной болью, а колдунья неторопливо повернулась к глиняной печи, где кипел котелок, и застыла. Затем ее охватил лихорадочный озноб, и она подняла крышку кипящего котелка. Большими черными пальцами она делала странные знаки, поглощенная созерцанием спиралей дыма, затем накрыла его, и резко обернулась:

- Ты еще здесь? Уходи!

- Я не могу вот так уйти! Скажи, что ты видела в огне? Скажи!

- Кровь… Огонь… Руины… Слезы дома Д'Отремон, кровь на всех ступеньках ущелья. Столько же крови, когда убился хозяин дон Франсиско. А затем развалины… огонь. Я видела, как тонет дом Д'Отремонов, и кипит море…

- Кума, Кума! Не верю! Ты говоришь, чтобы напугать, поиздеваться надо мной! Ты видела не это! Не это! Кума! Кума!

Неподвижная, похолодевшая, с неподвижным взором, волшебница с эбонитовой кожей погрузилась в грядущие ужасы, слетавшие с губ. Руки Янины трогали ее, окоченевшую, трясли, отчаянно пытались разбудить, и наконец, побежденно оторвались от колдуньи с выражением суеверного страха. Не взглянув на Куму, Янина попятилась к дверям хижины, прошла через порог спиной к дороге. Свежий воздух ночи хлестал по лицу, заставив очнуться. Объятая внезапным ужасом, она бросилась бежать к далекому свету дома.


Задыхаясь от ударов бьющегося сердца, бледная и испуганная от слов Кумы, Янина оперлась о стену, тут Баутиста подошел к ней со свирепым гневом:

- Где ты была? Откуда идешь?

- Я… я… – бормотала Янина. – Иду из… ниоткуда. Я гуляла… гуляла…

- Не выдумывай, не лги! Тебя видели наверху. Видел сам хозяин Ренато. Он рассказал об этом донье Софии. Ты хоть знаешь, как он ополчился против тебя? Хозяин взбешен, просил тебя уволить! Что ты сделала хозяину? Что сказала?

- Я… я… О, дядя Баутиста! – умоляюще хныкала метиска.

- Я запрещаю тебе звать меня так! Ты хорошо знаешь, что я тебе помогал, когда сестра умоляла меня у смертного одра, что из-за жалости подобрала тебя. Но я не позволю тебе творить здесь зло. Если по твоей вине хозяйка поссорится со мной, я расскажу всем правду, что ты отбросы сточной канавы, и туда вернешься, если хозяйка тебя уволит. Завтра я накажу всех этих бандитов, побывавших на празднике, и тебе же хуже, если не добьешься прощения доньи Софии.

- Делай, что хочешь! Меня не волнует! – отчаялась метиска, заливаясь слезами.

- Что значит, не волнует? Это мы еще посмотрим. Я слишком хорошо обращался с тобой, говорил, что ты моя племянница. Вытри слезы, иди к хозяйке и на коленях проси у ней прощения.

- У хозяйки Софии?

- И у другой, хозяйки Айме. Уверен, это она настроила мужа против тебя. Попроси у всех прощения до наступления завтрашнего дня, иначе будешь иметь дело со мной.

Баутиста ушел твердым шагом. Несколько минут Янина стояла неподвижно, погрузив лицо в ладони, задыхаясь от сотрясавших ее рыданий, пока жар щек не иссушил слезы. Тогда она медленно поднялась, как сомнамбула вошла в узкую спальню и дрожащей рукой открыла шкаф, встроенный в толстую стену, служивший комодом и аптечкой. Она вытащила оттуда грубый глиняный флакон. Отвратительный напиток, которая дала ей Кума, лекарство, чтобы подавить мятежную волю Ренато. С волнением она сжала его, а душа сражалась в ужасной битве.

- Он ненавидит меня. Ренато ненавидит меня, и ненавидит из-за нее. Проклятая…

Красноватая вспышка сверкнула в зрачках, высушив остатки слез, и силы вернулись к ней. Лицо озлобилось, исказилось от досады, забилось в тревожном ритме сердце, и зловеще она решила:

- Да, да, я сделаю, что велела Кума!


6.


- Ай, сеньора, наконец!

- Что-то случилось? Обо мне спрашивали, Ана?

- Спрашивать,никто не спрашивал, но Баутиста сорок раз проходил здесь, подходил к дверям, приклеивал ухо и опять уходил.

- Ладно, помолчи. Мне нужно подумать. Столько дел. Я не могу ошибиться, совершить глупость и сделать неверный шаг, иначе мне конец. Выйди осторожно. Пройдись по коридорам и скажи, где Ренато и что делает.

- Хозяин Ренато?

- Да. У меня будет последнее свидание с ним. Хочу выстрелить последнюю пулю, сделать последнее усилие ради счастья всех. Если нет, то сделаю так, как задумала, и да поможет мне дьявол, или пусть утонет со мной!

По приказу Ана тихо подошла к широкой галерее арок, которая вела в огромный особняк, и визуально удлиняла каждую комнату в проветренной, деревенской и безыскусной пристройке. Она увидела Ренато с бутылкой коньяка в руке, дававшего последние указания покорному и услужливому Баутисте. Поняв положение, вечно напуганная Ана вернулась в спальню хозяйки и поведала свои наблюдения:

- Сеньор Ренато один. Он допил последний глоточек и приказал Баутисте приготовить ванную, одежду, коня, чтобы немедленно уехать.

- Я должна остановить его. Пока он здесь. Помоги привести себя в порядок. Дай те французские духи, которые я купила в Сен-Пьере, кружевную накидку и немного губной помады. Когда закончишь, иди на кухню и принеси шампанское и ананасовый сок. Я приглашу его выпить со мной бокал и ему же хуже, если заставит меня пойти до конца.

Кошачьими шагами, зная свою чувственную силу, Айме решительно подошла к просторной галерее и жизнерадостно поприветствовала Ренато:

- Добрый вечер, Ренато, или добрый день. Даже не знаю, как сказать; в такие часы это трудно. Еще не рассвело, но уже начинает.

- Сейчас ты должна спать.

- Я спала и чувствовала себя такой одинокой в комнате, обустроенной для двоих. В такой спальне ужасно чувствовать себя брошенной. Там пахнет медовым месяцем, который, к сожалению, мы не прожили. Иногда я спрашиваю себя, не сон ли мой брак с тобой, и если его дни были кошмаром, то наконец я проснулась.

Ренато взглянул на Айме. Несмотря на выпитое, ему не удалось притупить разум и чувства. Наоборот, появилась болезненно острая чувствительность, тонкая проницательность, пытаясь найти истинный смысл неожиданного поведения. От него не скрылось, как она тщательно привела себя в порядок, оделась, надушилась чувственными духами. С бледными щеками, кругами под глазами она внезапно показалась ему более красивой, поразительно похожей на Монику, и он вздрогнул, проклиная в душе самого себя.

- Мой дорогой Ренато, ты задумывался, какая нелепость пришла в нашу жизнь? Слышала, ты не останешься в Кампо Реаль.

- Нет. Я возвращаюсь в Сен-Пьер. Полагаю, тебе все равно, так что не станешь осуждать меня.

- Нет, я не осуждаю. Какое счастье родиться мужчиной! Вы имеете все преимущества: ухаживать за женщинами, выбирать, просить руки и сердца или совершать любые глупости.

- Самое хрупкое – это мечта, Айме. Если наша жизнь превратилась в осколки, то не только по моей вине.

- По крайней мере, ты признаешь свою часть вины.

- Я признаю всю, если хочешь, и хватит об этом.

- Конечно. Достаточно поступать, что хочется. Самое удобное поведение!

- Хорошо, Айме. Вижу, ты хочешь меня послушать. Не моя вина, что я ранил и опечалил тебя. Ты пришла, когда я не способен лгать.

- Тогда меня это очень радует. Я тоже признаюсь в горьких истинах, Ренато Д'Отремон, во-первых, я не расположена страдать от твоего публичного презрения, пренебрежения в глазах мира, дерзкого ухаживания за другой женщиной, что еще более постыдно и оскорбительно, ведь в ней течет моя кровь.

- К великому нашему несчастью, Айме. Именно твой поступок с родственницей отдалил меня от тебя. Почему перед вступлением в брак ты притворялась со мной? Почему представилась, как влюбленная, чистая и робкая девочка? Почему прятала за ангельскими улыбками помыслы и желания? Не обманывает тот, кто любит. Ты никогда не любила меня!

- С чего ты взял? Как осмеливаешься такое говорить?

- С моих глаз спала пелена. Она любила меня. Ты ловко разыграла меня, а ее благородство отказалось от таких средств. Поэтому ты выиграла. Я видел ее холодной, спокойной, отдалившейся, думающей об учебе, затем о религии; а ты, наоборот, нежная и мягкая, как девочка. Ты одурманила меня, я потерял разум, отупел и ослеп, но я не виноват. Ты расставила мне ловушку, а я попался. Вы обе играли со мной. Вернее, ты нас разыграла. Управляла, как хотела, ее великодушием и благородством, моей неопытностью жизни. А теперь я спрашиваю тебя: зачем? Для чего?

- Твои слова жестокие, Ренато. Я не знаю…

- А я знаю! Я сам отвечу. Ты хотела имя, богатство и положение. Но не любовь, поскольку не любила меня. Так вот, теперь у тебя есть положение, богатство и мое имя. Ты хозяйка Кампо Реаль, будешь матерью моего сына, но мое сердце и мысли не будут твоими. Они предназначены ей и моя запоздалая любовь, похожая на отравленное растение, но ради которой я отдам жизнь!

- Хочешь сказать, что вышвырнешь меня из своей жизни?

- Скажу, что у нас разные пути. Я хочу свободно чувствовать себя несчастным, не притворяться. Не хочу лживых слов, натянутых улыбок, ненужных любезностей.

- Ренато, что ты говоришь! Ты с ума меня сводишь!

- Не думаю. По крайней мере, можно не беспокоиться: ты не станешь вредить себе. Ты эгоистка.

- Ты оскорбляешь меня! Ты последний мерзавец!

- Тогда тебе лучше освободиться от меня! Доброй ночи.

- Нет, ты не уйдешь вот так!

- Уйду, делай, что хочешь. Ты больше не интересуешь меня, Айме. Понимаешь? Мне до тебя нет дела. Больше ты мне не помешаешь. А теперь, с твоего разрешения, я попрощаюсь с матерью. – Удаляясь, он позвал: – Баутиста! Баутиста!

- Вы звали, сеньор? – спросил слуга, приближаясь к Ренато.

- Пусть мне подведут коня к лестнице на веранде!

Ренато отдал распоряжения, затем быстро удалился, оставив в замешательстве Баутисту. Голос Айме заставил его очнуться:

- Баутиста, Баутиста! Я уже два часа кричу! Мою лошадь, немедленно!

- Вашу лошадь… лошадь? – пробормотал удивленный Баутиста. – Сеньора хочет…?

- Немедленно оседлай мою лошадь, на которую вчера осмелился сесть без моего разрешения. Пусть ее оседлают. Пусть стоит у веранды, пока Ренато не уехал.

- Боже мой, Боже мой. Что стряслось здесь? – пожаловался Баутиста и отправился выполнять полученные приказы.

- Ана! Беги в комнату доньи Софии и скажи, что я поехала на лошади… поехала проводить мужа, потому что имею полное право ехать за ним.

- А если она спит?

- Разбуди, кричи, устрой скандал, что сможешь. Она не спит, потому что там Ренато.

- Хозяин Ренато? И хозяину Ренато я скажу…? – растерянно удивилась метиска.

- Пусть тебя услышит он, этого я и хочу! Скажи, что я поеду вместе с ним и меня не интересует, что могу умереть, потерять сына. Пусть все слышат, обсуждают. Стучи сильнее, кричи, поняла? Кричи! Беги же!

Резко вытолкнув ее за дверь, Айме, подхлестываемая яростью, надела юбку поверх платья, зашнуровала ботинки и, схватив хлыст, побежала к веранде. Оглянувшись, словно там был Ренато, она пригрозила:

- Я не оставлю тебя в покое, Ренато Д'Отремон, заставлю тебя страдать!


Не в силах подавить недовольство к Янине, Ренато направился в покои матери. Он прошел галерею, прихожую с темной мебелью, едва взглянув на Янину, и нетерпеливо приблизился к роскошной старинной спальне. Словно тень, служанка следовала за ним, затем объяснила:

- Сеньора слушает раннюю мессу за душу хозяина дона Франсиско, ее ежедневно служат в пять часов в Скиту, там наверху. Сеньора очень осторожная и многое делает так.

- Действительно, моя мать очень осторожная, но от тебя тайн у нее нет.

- Я мешаю вам, сеньор Ренато? Я имела несчастье вам не понравиться и попросила сеньору уволить меня, но сеньора не пожелала. Сеньор очень жесток со мной. Он ненавидит меня, словно я виновата в случившемся. Я могла бы поклясться, отдать свою кровь, отдать жизнь за…

Печальная, обиженная, уязвленная, отступала Янина, приложив руку к флакону, спрятанному на груди: дьявольское пойло, которым напрасно искала случай воспользоваться, последнее средство Кумы. Глаза Ренато загорелись вспышкой свирепой злобы:

- Хватит, хватит! Я устал от тебя. Не могу ни шага ступить в доме, чтобы не столкнуться с тобой. Нет ничего ненавистней назойливой служанки, а ты даже хуже. Когда ты оставишь меня в покое? Когда прекратишь приставать?

- Вы самый неблагодарный мужчина! – взорвалась Янина, теряя самообладание. – Вы заслуживаете всего, что с вами происходит.

- Что? Что ты сказала?

- То, что сказала! Тем хуже, если не понимаете. Все на свете знают, но только не вы. Отпустите, дайте выйти! Теперь уже не хотите, чтобы я ушла? Тогда я сама уйду, уйду туда, где вы никогда не увидите меня!

- Ты не уйдешь, пока не договоришь. Заканчивай, говори, скажи все. Выпусти наконец свой яд, выплюнь желчь, которой сочишься. Скажи, что происходит такого, о чем знают все! Говори наконец или…! – В усиленной схватке упал и разбился флакон, ревностно охраняемый Яниной, и Ренато захотел знать: – Что это? Что ты там прячешь?

- Отпустите меня, оставьте! Ничего! Лекарство!

- Ложь! Грязное пойло. Уверен, это настойка колдуньи. Только этого тебе не хватало, чтобы завершить все! Я был прав, когда сказал матери. Всегда был прав насчет тебя, как показалась с первого же дня. Теперь ты не уйдешь, а вылетишь из этого дома навсегда, и знай, ты обманывала мою бедную мать, но не меня.

- Нет! Вас обманывала только она! – бешено выплюнула Янина. – Она, да. Но ей вы простите все, потому что она…

- Боже мой, Боже мой! – с криком ворвалась Ана. Увидев Ренато, она воскликнула, ломая комедию: – Ай, сеньор Ренато! Где сеньора София? Сеньора Айме убьется! Сеньора Айме убьет ребенка!

Ренато резко выпустил запястья Янины и повернулся к туповатой служанке, которая размахивала руками и кричала. Сначала он не понял, напряженный от негодования и злобы, сдерживая порыв ударить ее кулаком. Янина воспользовалась этим и сбежала.

- Ай, сеньор Ренато, не позволяйте ей уезжать! – взывала Ана, притворяясь, что громко плачет. – Она сказала, что поедет вместе с вами на лошади, ее не волнует, что она убьется и потеряет ребенка.

- Что за чушь ты несешь?

- Она как безумная, хозяин. Оделась, надела ботинки, шпоры, юбку и села верхом, приказала Баутисте оседлать ее лошадь, на которую сеньора София не хотела, чтобы та садилась, а теперь… сказала, что ее не волнует умереть, что никто не обратит внимания, никто, а вы тем более, сеньор. Потому что вы обидели ее. И вы знаете, как будет плохо сеньоре Софии, если та потеряет ребенка. Потому что сеньора София…

Ренато не стал больше слушать заученные причитания служанки, и побежал за женой:

- Айме, Айме!

Айме слышала и видела, но не ответила. Она предвидела это; скорее долетела, чем добежала до заднего двора, перед которым стоял оседланный гнедой жеребец Ренато. Она запрыгнула на седло, овладев мимолетным ужасом, и схватилась за гриву, вырвав поводья из рук Баутисты, который торопливо выкрикнул:

- Сеньора Айме! Это конь сеньора! Минутку…

- Отпусти! Отпусти, идиот!

- Схвати лошадь, Баутиста! – подбежав, приказал Ренато. – Айме, Айме! Ты сошла с ума? Ты же убьешься! Держи поводья! Не скачи так! Айме! Быстро, другого коня! – крикнул Ренато. – Эта дура убьется!

- Будет хуже, если вы погонитесь за ней, – заметил Баутиста. – Оставьте ее, сеньор! Если поедете позади жеребца, тот понесется!

Ренато подбежал к другому жеребцу, на который едва накинули уздечку, не успев оседлать. Держась за гриву, он проворно прыгнул на спину. Яростно ударяя по животному, схватив узду, он заставил благородного жеребца лететь за другим, превратившегося в облако пыли, различимое на пути в гору.


Там, где разделялись суровые холмы, образовывая ущелье, четырнадцать лет назад был сооружен Скит. Закончилась месса, которую донья София слушала в одиночестве, отдавая последнюю дань сеньору Кампо Реаль. Только старая соседка-богомолка и ответственный за чистоту мальчик-служка принимали участие в мессе вместе с бледной суровой сеньорой. Теперь все ушли. Она остановилась в дверях, словно застигнутая мыслями врасплох, взволнованно смотрела на что-то непонятное. Священник, прибывший в этот день, удивленно спросил:

- Донья София, что там происходит?

- Я бы сама хотела знать. Отец, конь бежит в гору… Видите пыльное облако на дороге, где плантации? Конь бешено несется…

- А наездник… наездник, клянусь, что… Да, действительно… дама… женщина на коне взбирается в гору. Вы не видите юбку, донья София?

- Женщина? Но это невозможно! Если только Моника…

- Моника в монастыре, донья София, – заметил Отец Вивье. – Но юбка… Возможно, это ваша невестка.

- Она обезумела. Моя невестка носит ребенка.

- Конь, знаете ли, очень напорист. Кто бы это ни был, но это настоящее безумие. О, посмотрите, другой конь! Другой всадник… Там…!

- По-моему, он преследует ее. Это Ренато! Мой сын! Он едет ей вслед! Посмотрите! Он уже скачет по полям!

- Но она увернулась. О, какое сумасшествие! Она едет по откосам скал… что это? Должно быть, потеряла рассудок, чтобы…!

Они поскакали к срезанной вершине, к площадке над пропастью. Она была уже так близко, что ее видели вытаращенные глаза Софии.

- Айме! Это Айме! Она выпустила поводья, Отец! Посмотрите, посмотрите. Не может справится с конем! Она схватила его за шею, за гриву! – и отчаянно крикнула: – Догони ее, Ренато, схвати коня, останови его…! Не беги, а отрежь ей путь… отрежь путь…! – вой ужаса исторгся из ее горла: – Он едет рядом с пропастью…! О…! Ренато… Ренато…!

У края скал, рванув поводья из последних сил и чудом сдержав коня, Ренато остановился, спрыгнул на землю, в порыве ужаса заглянул в глубину пропасти.

Издали показалось, что забурлила вся долина Кампо Реаль. Внезапно отовсюду появились темные лица, поднимались потрясенные головы работников, зашевелились потные тела и кинулись со всех ног. Все хотели увидеть и собирались в одно место: обрыву горы, срезанной на пике, к краю торчащих, как кинжалы, камней, где стоял окаменевший Ренато Д'Отремон.

- Ренато… Ренато! – донья София подошла в сопровождении священника.

- Не смотри, мама, не смотри!

Ренато схватил донью Софию, отвел к священнику, который поддержал ее. С ужасом на бледном лице он снова посмотрел вниз. Обломанные ветки, свалившиеся кусты, камни, которые скатились за падающими двумя телами, а в страшной глубине, напротив недоступного выступа, – кровавая неподвижная масса.

- Баутиста, Баутиста! – отчаянно позвала София. – Найди веревки, лестницы. Позови людей. Нужно спуститься туда. Возможно, она еще жива…

- Нет, мама, она не смогла выжить. Никто бы не выжил!

- В любом случае нужно спуститься. Она Д'Отремон. Ее тело не может там оставаться. Ее труп не может гнить там, как животное, в глубине скал. Она должна была родить тебе сына, Ренато, родить сына. У нее есть право на христианское погребение! Нужно вызволить ее тело!

- Ты права, мама. Я сам спущусь.

Долгие часы он вытаскивал тело. С высоты ущелья выглянуло солнце, погружаясь в море, словно медный диск раскаленных углей. На носилках из ветвей несли остывшее останки роскошной красоты. В последнем милосердии руки Софии протянули траурную вуаль над искаженным и застывшим лицом. На вершинах было тихо, темный и потрясенный людской поток спускался тесно и бесшумно к мраморному дворцу. Негритянская толчея медленно продвигалась, заполняя сады, окружая роскошные веранды. Только одна испуганная женщина не шла позади всех, снова и снова заглядывая в пропасть, затем сменила направление и оказалась возле дверей развалившейся хижины, где за ветхой дверью неподвижно поджидала ее другая женщина цвета эбонита, перед которой у нее подогнулись колени, и словно подчиняясь ритуалу, протянулись руки в бесконечной мольбе:

- Кума, Кума… Она умерла. Умерла, ты знаешь. Ты видела кровь на дороге, кровь в доме Д'Отремон. Кума, ты знаешь, у тебя есть сила, помоги. Спаси меня!

Янина смотрела в черное, как тень, лицо Кумы, глаза которой горели в сиянии видения или безумия, толстые губы выставили на обозрение белоснежные зубы – единственный свет среди мрака, и голос прошелестел:

- Дурные предзнаменования для дома Д'Отремон.

- Дурные, – покорно отозвалась объятая ужасом Янина. – Твое предсказание свершилось. Разве ты не знаешь? Не понимаешь, что я говорю? Она мертва! Ты сказала, что кто-то умрет, прольется кровь.

- Кровь на скалах ущелья, как хозяин дон Франсиско. Но он не свалился туда, он остался на краю утеса. Мои глаза видели. Они столько повидали. Я слышала, как хозяин проклинал, бранился, а затем умолял, словно ребенок. Он умирал медленно, как дерево, сломленное циклоном. Но это другое. Есть кровь на камнях ущелья… Началось то, что я видела в дрожащем дыму. Но это только начало. Будет больше. Больше… Я видела отчетливо. Видела Кампо Реаль в руинах, будто разверзлась земля, а гора изрыгала огонь, бурлило море.

Она бежала, насмехалась, и встретила смерть. Она отмечена роком, черным роком семьи Д'Отремон. Поэтому поскользнулись ноги коня, и она скатилась в пропасть, в бездну, которая раскроется однажды, чтобы поглотить всех. Словно расколотая молнией раскроется гора, и выйдет из сердца земли черное смертоносное облако.

- Хватит уже! Приди в себя, ты бредишь. Открой глаза, Кума, посмотри! Кума, ты обезумела!

Отчаянно Янина подошла к темной пророчице и дрожащими от волнения руками грубо тряхнула ее, впиваясь ногтями в черную кожу; наконец, странная женщина вздрогнула, словно очнулась, ужасное видение исчезло. Снова старая знахарка, искусный знаток горных трав, рабыня Д'Отремон, пришла в замешательство:

- Янина, чего ты хочешь? Теперь она мертва. Погасло солнце, в тени которого ты находилась.

- Но хозяин Ренато не хочет больше меня видеть! Он презирает, ненавидит, и все из-за тебя и настойки, которую ты дала, пузырька, который разбился у его ног. Но у тебя есть сила, Кума, ты видела будущее. Потому я пришла, так как верю тебе. Помоги мне, Кума, дай талисман, молитву! Я должна вернуться.

- Не возвращайся. Забудь о нем, не приближайся, или разделишь свою негритянскую судьбу. Говоришь, ты моя подруга, веришь мне. Если так, то последуй совету: немедленно уезжай из Кампо Реаль и забудь о хозяине. Забудь о нем!

- Легче забыть о себе! Я предпочла бы высушить кровь в венах, содрать кожу, чтобы глаза не видели дневного света. Ты можешь сделать так, чтобы он полюбил меня. Ты сказала: погасло затмевающее меня солнце. Она нашла смерть.

- Да, нашла смерть, потому что играла, как ты, с судьбой. Она нашла смерть, потому что кто-то подтолкнул лошадь. В последний раз говорю, отойди от Ренато Д'Отремона, его имя проклято.


С тех пор, как Ренато вытащил мертвое тело Айме, он сбежал в библиотеку, где четыре поколения Д'Отремон нагромождали ее книгами и бумагами. Погрузился в старое отцовское кресло, словно животное в пещеру и неподвижно сидел, пытаясь найти себе оправдание в ужасных событиях. На нем была грязная и разорванная одежда, в которой он спускался в глубину расщелины, царапая руки об острые скалы, сделав для мертвой женщины то, чего не сделал бы для живой. Ренато Д'Отремон долго сидел с опущенной головой, затем поднял голову. Впервые он искал в глазах старого слуги поддержки и сочувствия, но его долгое молчание только раздражало:

- Чего хочешь, Баутиста? Что хочешь сказать? Если послание матери, передай ей, что не нашел меня.

- Я пришел узнать, хочет ли сеньор одеться и принять ванну. Начали приходить люди. В доме была бы толпа, если бы сеньора не сказала, что не хочет никого извещать. Она не хочет людей из Сен-Пьера, чтобы те высказывались, как и почему произошел несчастный случай.

- Да… Моя мать везде и во всем. Полагаю, я должен быть ей чрезвычайно благодарен, оценить ее любезность, что не упрекнула меня.

- Дела таковы, как их описывают, и я со своей стороны могу успокоить сеньора. Из моего рта не выйдет ни одного недолжного слова. Я верный, как пес, настал час, когда я могу это доказать. Д'Отремон могут рассчитывать на меня и на моих людей. Сеньор опечален, но мне хочется добавить, что бедная Янина тоже верна этому дому, будет верна всегда. Сказала, что вы увольняете ее окончательно, и она должна убраться.

Напоминание, как искра, разгорелось в мучительном сознании Ренато. Он вспомнил последние слова Янины, жестокую сцену, где уволил ее на прерванной фразе. Возможно, это разоблачение преступления, о котором знали все, кроме него. С внезапным нетерпением он поднялся, взяв за руку Баутисту:

- Приведи Янину. Найди ее, позови. Быстро, это нужно. Приведи ее, Баутиста!


- Сеньор приказал позвать меня? Я пришла. Сеньор меня уволил и…

Твердая изящная рука Ренато сжала худую руку. Губы сжались в красную линию на чрезвычайно бледном лице, в зелено-голубых глазах вспыхнула искра и проникла так, словно угадывала.

- Я распорядился позвать тебя, чтобы ты заговорила, Янина. Теперь я готов выслушать, чего никогда не хотел слышать! Скажи, что знаешь о ней без колебаний, тени, сомнений и лжи. Не клевещи, потому что она уже расплатилась жизнью за возможные дела, на кону твоя жизнь. Говори, Янина, говори! Ты сказала, что я прощал ей все… все… все…! Что я ей простил?

Почему Янина дрожала? Почему под давлением суровых и изящных пальцев вздрагивала ее плоть, словно в непередаваемом мучении? Как же она страстно желала быть здесь, рядом с ним, под огнем его глаз! Сколько раз она кусала до крови губы, чтобы не крикнуть Ренато Д'Отремону, что знает об Айме, что видела и слышала собственными глазами и ушами! Но теперь подкашивались колени, и она прошептала:

- Но… она мертва, сеньор. Я не должна говорить…

- Я приказываю говорить, Янина, – разъярился Ренато.

- Теперь не могу, сеньор, – возразила Янина трясущимся голосом. – Теперь она там, покрыта чистым покрывалом на кровати невесты. Она закаменевшая, холодная… Ее тело истерзано камнями. Ее прекрасное белое тело…

- Да… да… – вышел из себя Ренато. – Я знаю, что она там. Знаю, что смотрит с ужасом. Разве ты не понимаешь, что мне хотя бы нужно знать? Не понимаешь, что я тоже мог умереть? Разве ты не видела? Не слышала? Намеки, подозрительные взгляды. Разве ты не видела, как Отец Вивье и собственная мать избегают меня, даже слуги отдалились? Это моя вина? Теперь все говорят об этом вполголоса; скоро закричат, а я должен буду слушать. Но я хочу, чтобы хотя бы в моей совести не раздавался этот крик. Хочу знать, кто был плохим, предателем, неверным.

- Это было, сеньор, было!

- Ты уверена? Ты хорошо знаешь? – настаивал Ренато, загоняя в угол метиску вопросами. – Почему не говоришь? О чем все шептались? Что знают все, кроме меня?

- Ренато, сынок! – позвала искавшая его София, которая подошла удивленная, а затем посуровевшая: – О! Что ты делаешь здесь, Янина? Разве в доме нечем заняться? Я дала задание, чтобы ты выполнила. Делай, что велела. Иди немедленно!

- Я приказал ее позвать, мама, – вступился Ренато. – Мне нужно поговорить с ней, подожди!

- Ты не будешь ждать. Иди! – приказала София властно. И смягчившись, подошла к сыну: – Если тебе и нужно поговорить с кем-то, сынок, то со мной.

- Ты не понимаешь, мама? – сокрушался Ренато. – Мне нужно знать.

- Узнаешь, но не из уст Янины. Это недостойно тебя. Узнаешь, когда будут силы, мужество и необходимое спокойствие, чтобы ты высоко поднял голову, когда клевета захочет ранить, когда тебя в лицо упрекнут в содеянном.

- Что? Я не хотел…

- Знаю, что не хотел, пытался остановить ее, предотвратить несчастный случай, который она готовила умышленно. Ты хотел преградить ей путь. Ты гнался за ней по полям, чтобы преградить путь, и тогда она отпустила поводья, схватилась за гриву, потеряв голову, а обезумевший зверь понес ее в самое опасное место, где она нашла смерть.

- Мама, ты обвиняешь меня!

- Я говорю, что говорят другие и твоя совесть. А еще она говорит, что ты хочешь услышать: она не заслуживала тебя.

- О! В таком случае, ты знаешь, знала?

- Я знаю, что она корыстная и жадная. Знаю, что вышла за тебя замуж по расчету, никогда не любила тебя; чтобы защититься, она не останавливалась перед клеветой или проделками. Она была черствой, нахальной, ветреной.

- Еще и ветреной? – Ренато был взбудоражен от гнева. – Почему ты не сказала при ее жизни? Почему?

- Потому что верила, что она родит сына, и только поэтому ей прощалось все.

- Верила? Верила? Ты хочешь сказать… Договаривай, мама! Скажи наконец! Этот сын… сын, от кого он был?

- Ни от кого, Ренато. Сына не существовало. Она придумала его, чтобы обеспечить положение в доме, чтобы я защищала ее против тебя. Конечно, она верила, что ее ложь превратится в правду. Для этого она и добивалась тебя, но безуспешно.

- Но как ты узнала? Кто сказал тебе?

- Доктор, который засвидетельствовал смерть. Я попросила его проверить. Потребовала. Я хотела знать правду, это было нужно. Я не могла смотреть на тебя, не могла приблизиться к тебе с сомнением, что еще в той пропасти угасла скрытая жизнь, моя последняя мечта. Я хотела быть уверенной и не оговорить тебя. По крайней мере, Бог сжалился надо мной.

София остановилась, словно силы покинули ее. Напряженные руки схватились за край стола, нагруженный бумагами и книгами, рыдание вырвалось из горла, а Ренато смотрел на нее спокойно и мрачно, укрепляясь в мнении:

- Я лишь хотел знать правду, мама. Есть что-то еще. Ты сказала, что она ветреная. Почему так сказала? Я бы не убил ее, но хочу знать, имел ли на это право. Если ты не знаешь, то я спрошу тех, кто знал, заставлю заговорить Янину, Ану…

- Хватит, Ренато. Теперь ты не можешь ничего сделать. Нас ждут обязанности, которые мы должны исполнить, и мы исполним их. Идем со мной.


7.


В последнем выражении благочестия, на гладком покрывале новобрачной постели, казалось, спала Айме де Мольнар, скрестив руки на груди, одетая в платье из белого шантильского кружева, выписанное Софией Д'Отремон из Франции. Удивительное спокойствие опустилось на холодное лицо. Искусные руки Янины уложили черные волосы, скрывая ужасную рану на щеке. Со всех концов долины приносили для нее самые красивые цветы. В зале всех встречали большие серебряные канделябры, величественный катафалк, гроб, обитый парчой, большие восковые свечи. Весь дом наполнился запахом ладана, воска и лаванды, перебивавшие языческий запах роз и нарда, пропитавшего ее платье.

Янине казалось, что она одна в комнате. Перед телом женщины, которую так ненавидела. В углу шевельнулась тень, темная голова подрагивала в приступе глухих рыданий; на нее посмотрели безжалостные и прозорливые глаза Баутисты, спросившего тихим голосом со злым умыслом:

- Это ведь Ана? Ей нужно плакать горючими слезами. Она будет тосковать по сеньоре, которая ее защищала.

- Оставь ее, дядя, – почти умоляла Янина. – Что вы собираетесь с ней делать?

- Не я, а хозяин. Я слышал разговор хозяина с сеньорой Софией, не будет проку от этой окаянной. Теперь идем со мной. Ты нужна в столовой.

Испуганная Ана подняла черную голову. Из-за угла она видела и слышала. Не поднимаясь, как животное, она доползла до дверей; перепуганными глазами она смотрела вслед Баутисте и Янине, и задыхаясь от ужаса, пробормотала:

- Они убьют меня. Они убьют и меня!

Кудрявые волосы встали дыбом, а щеки окрасились в пепельный цвет. Никого в коридоре и на веранде. Из зала доносились приглушенные звуки, слышался скрип повозок на песчаных дорожках сада. Сдерживая дыхание, Ана дошла до ближайшей лестницы; подавляя рыдание, она осторожно двигалась по стенке и дошла до первого густого куста. Остановилась на несколько секунд, пока сердце выпрыгивало из груди, и наконец побежала, обезумевшая, движимая безотчетным чувством.


- Я ждал вас, София. Уже несколько часов. Я начал думать, что вы позабыли обо мне.

Навстречу двинулась благородная фигура священника, и София Д'Отремон тревожно вздрогнула. Уже несколько часов она избегала его. Почти позабыла о нем, или надеялась избежать встречи с ним. Но под пронзительным и сильным взглядом, сдержанным и суровым, она переборола себя и приблизилась с извинениями:

- Простите меня, Отец Вивье. Я должна была отдать много распоряжений, решить множество незначительных вопросов.

- Есть серьезные дела, которые должны занимать ваше внимание, София, а я мог бы помочь. Зачем вы напрасно задержали меня в этих четырех стенах? Если бы позволили отлучиться на время, то семья де Мольнар была уже здесь. Почему откладываете неизбежное?

- А вы, Отец, зачем хотите усилить мучения моего сына?

- Когда вещи очевидны, стоит посмотреть им в лицо как можно раньше, ведь самое большее мучение, которое есть у Ренато Д'Отремона – его совесть. Неосторожность, если это преступление… А еще… ревность, гордыня, гнев, смертные грехи, сеньора. Несчастная душа мечется среди этого, несчастное сердце прикрывается гордостью, как щитом.

- Умоляю, окажите милость провести церемонию сейчас, отец. Я в отчаянии.

- Понимаю. Я знаю, сердце матери страдает, но еще знаю, что путь долга узок, и вам нельзя с него сворачивать. Где Ренато?

- Не говорите с ним сейчас, прошу вас. Он на пределе. Как помешанный. Вы правы, самое большое мучение – это муки совести. Пожалейте его, Отец, нужно помочь ему. Как по-вашему, он чувствует себя после того, как спустился в глубину ущелья, откуда вытащил тело жены? Присутствие Мольнар будет для него ужасно.

- Они ведь не задержатся, правда? В каком часу вы послали им сообщение?

- Отец Вивье, думаю, им лучше получить извещение завтра, – с трудом объяснила София, теряя терпение. – Присутствие их здесь…

- Вы что, шутите, София? Вы для этого задержали меня лживыми обещаниями? А если бы ваш сын был мертв, а кто-то воспрепятствовал вам приблизиться к его телу, чтобы отдать последнее целование? Именно так вы поступаете, не имея на это права. Даже если хотите защитить сына.

- О… Ренато… – удивилась София, увидев приближающегося сына. И обращаясь к священнику, взмолилась: – Прошу вас…

- Я прекрасно слышал последние слова Отца Вивье, мама, – изложил Ренато, который казался невозмутимым и спокойным. – И даже не услышав предыдущих слов, я бы все равно угадал. Вы связались с Мольнар, да? И вы правы. Им нужно приехать как можно раньше. Я распоряжусь, чтобы им немедленно сообщили!

- Так значит, им еще не сообщили? – изумился священник. – Это предел, София! Уверяю вас, с этой минуты я сам…

- Не нужно, – перебил Ренато. – Отец Вивье прав, мама. Они имеют право находиться здесь. – И чуть отойдя, позвал: – Баутиста, Баутиста! Подойди! Отправь немедленно самого доверенного человека на лучшем коне, чтобы передать сообщение Каталине де Мольнар обо всем случившемся.

- Нет необходимости, – отклонил Отец Вивье. – Я поеду сам. Если бы ваша мать меня не задержала, я бы уже находился в пути. Но прямо сейчас…

- Мое извещение будет быстрее, – уверил Ренато. – Но делайте то, что считаете нужным, отец. С вашего разрешения…

- Ренато! – прошептала София. И попросила священника: – Подойдите к нему, Отец. Успокойте, приободрите его. Вы не понимаете, как он страдает?

- Да, теперь да, – согласился Отец Вивье, уже смягчившись: – Я побуду с ним, София.

Изящная белая рука оперлась о плечо мажордома, глаза смотрели вслед Отцу Вивье, который пошел за Ренато, и словно облегчение, поддержку ей оказывала твердая верная рука, которая была жестокой для остальных.

- Отправить сообщения на лучшем коне дома?

- Раз нет другого выбора, отправь его.

- Хорошо, сеньора. – И взорвался с внезапным гневом: – Я прекрасно знаю, эта женщина заслуживает тысячи смертей! Если сеньора разрешит…

- Что ты будешь делать, Баутиста?

- Буду защищать хозяина от правды, сеньора. Найду доказательства, свидетелей. Мне не давали указания отыскать Ану, которая знает о сеньоре! Заставил бы ее говорить, и сеньор решил, что убил сеньору не зря, и это его бы успокоило.

- Он не хотел ее убивать! Не повторяй! Найди Ану и приведи ее. По-моему, ты дал нужное оружие. Да, Баутиста, защити моего сына, защити от себя. Отправь Сирило к Мольнар, найди Ану. Я жду тебя здесь. Я заставлю ее говорить.

- Если позволите, я знаю, как развязать язык этой негодяйки. Она спряталась. Когда совесть нечиста…

- О чем ты? Думаешь, Ана сбежала?

- Она бы правильно поступила. Но не беспокойтесь, сеньора. Я найду ее. В Кампо Реаль легче войти, чем выйти, и рука Баутисты дотянется до любой пяди в долине.


Не сообщая слугам, заранее предвкушая удовольствие от вседозволенности, дав наконец волю жестокости, Баутиста проследовал к последнему бараку конюшен и каретных сараев, где на ночь запирали всех сторожевых псов.

- Леон, сюда! Тихо, Верный! Спокойнее, Сторож!

Внимательно он отбирал их. Два самые сильные, натасканные на поиск беглых рабов. Не важно, что постановление освободило чернокожих слуг Кампо Реаль. Обычаи не меняются, привычки остаются. Быстро он связал вместе трех псов, нашел увесистый кнут, среди висевших вдоль стены, и бережно зажег трубку.

- Дядя Баутиста! Что вы собираетесь делать? – подошла обеспокоенная Янина. – Вы же не будете искать Ану с собаками! О, это ужасно! Они покусают ее, разорвут на части!

- Ты стала отзывчивой, Янина, – презрительно отозвался Баутиста. – Возвращайся к своим обязанностям, не вмешивайся. У меня разрешение делать что угодно, чтобы привести ее. Я пообещал, что найду ее и приведу! Приведу живой или мертвой!

Баутиста резко отодвинул Янину. Вышел с кнутом в руках, и выпустив собак, побежал с ними до конца сада.

Они уже были в деревне. На поводке вздрагивали и прыгали от нетерпения три кровожадные зверюги. Баутиста их сдерживал, давал нюхать одежду Аны. Как стрелы, разлетелись по разным направлениям собаки, прыгали как черти, обнюхивая воздух, травы, кусты. Наконец, одна из них, похоже, нашла желаемый след.

- Молодец, Леон! Сюда, Верный… Сторож! Смирно… Смирно!

Мужчина чернее ночи возник за Баутистой. Как все охранники долины, в форме из грубого полотна, в высоких ботинках, грудь гиганта пересекал патронташ, а могучие руки сжимали ружье. Послушный и свирепый, как сторожевой пес, он двинулся по приказу Баутисты:

- Франсиско, иди за мной!


Ана ввалилась в ветхую хижину и вцепилась в одежды знахарки, успевшей запереть за ней дверь.

- Спрячь, Кума, меня ищут, идут за мной! Закрой дверь, окно, закрой щели, погаси свет! Пусть меня не найдут, не отыщут! – умоляла напуганная Ана, мертвая от страха.

- Ты сошла с ума? Почему пришла так? Что случилось? Кто ты? – допрашивала растерянная Кума.

- Баутиста ищет меня с собаками. Я слышала их лай, да. Их отвязали… отвязали там внизу, а я вышла на плантации, где большие хижины. Я знала, что меня хотят убить. Поэтому не хотела приходить сюда. Ай, Господи! Не успела умереть сеньора Айме, а он уже за мной… Ай, ай, ай…!

- Не кричи! Не кричи! Сеньора Айме говоришь, ты служанка хозяйки Айме, это ты с ней приходила сюда, да? Я же говорила, что знаю тебя!

- Да, я стояла за дверями, пока хозяйка говорила с тобой. Не знаю, что она сказала, но дала денег. И если меня схватят собаки, я скажу, что хозяйка дала тебе денег, а ты должна была помочь ей. Ай, Боже мой! Баутиста нас убьет. Тебя тоже убьют!

Вздрагивая, Кума подошла к двери и посмотрела сквозь узкую щель. Затем с неудовольствием повернулась к Ане:

- Никто не идет за тобой! Ты, наверное, спятила! Не кричи!

- Я ничего не сделала. Но Баутиста поклялся, а теперь убьет меня и тебя! У тебя есть сила. Да, теперь я согласна. Хозяйка сказала, что у тебя сила. Прикажи духу, чтобы он покончил с собаками! Сделай сглаз, Кума, околдуй Баутисту. Пусть он ноги сломает, пусть глаза вылезут из орбит, пусть его настигнет смерть на полпути, пусть псы покусают его!

- Замолчи, я сказала! Если еще раз крикнешь, я сделаю тебе сглаз, превращу в жабу, в камень, в ящерицу!

- Преврати во что угодно, только чтобы Баутиста не нашел меня! – И воскликнула, обрадовавшись: – Преврати его в жабу! У тебя есть сила, Кума. Говорят, однажды ты превратила человека в жабу. Преврати его в жабу!

- Баутиста белый, будет труднее, – отказалась колдунья. – К тому же, твой талисман сильнее моего. Но я дам тебе другой, самый лучший. Если он в твоих руках, можешь выходить спокойно, бежать без опаски. Ничего не случится. Я защищу тебя. Ты ведь слышала, что говорят? У Кумы есть сила. Подожди, подожди. Я помогу тебе выйти, сбежать, но делай, что я скажу. Подожди, подожди…

Кума подошла к дверям. На агатовом лице вращались перепуганные глаза, а изворотливый разум взвешивал опасность, прикидывая со сноровкой старой обманщицы доверчивость несчастной, которая тряслась на коленях посреди хижины.

- Ты должна уйти. Если тебя обнаружат здесь, мы пропали. Я укажу тебе путь, и вот талисман… вот.

Она взяла наугад охапку трав, что попалась под руку, и прижала к ее груди. Потащила к узкой двери с другой стороны хижины и приказала отчаявшейся Ане:

- Не бойся, выйди здесь и не сходи с дороги. Поднимись по скалам, затем спустись к ущелью. Там есть водопад. Войди в воду, а потом выходи с другой стороны. Всякий раз, когда увидишь воду, заходи в нее, чтобы талисман помогал. Спустись на дно ущелья, среди скал есть дорога; держись за ветки, когда будешь спускаться к речной заводи. Войди и туда в воду…

- А если меня унесет река?

- Хуже попасть в зубы псов! Тебя не поймают. На той стороне не глубоко. Следуй по ней сколько сможешь, а когда выйдешь, окажешься на другом берегу. И тогда беги, и добежишь до дороги. Там есть мост возле камня и там заканчивается Кампо Реаль. Если дойдешь до того места, будешь спасена, свободна. Иди, уходи!

Грубым толчком, с явным нетерпением, Кума заставила Ану выйти через узкую дверь, скрытую в плохо сбитых досках хижины; затем закрыла ее, задвинув грубую задвижку из дерева, и съежилась за печкой, молясь дрожащим голосом:

- Защити меня, Бог трех сил! Водой и огнем, небом и землей!

- Где-то здесь она прошла! Я уверен! – послышался голос Баутисты.

- Поддержи меня, Бог трех сил! – просила Кума, пугаясь еще сильнее. – Помоги своим главным даром укрощать зверей! Защити от когтей и клыков!

- Вот здесь! – сообщил Баутиста. И приказал: – Франсиско, снеси дверь прикладом, быстро! Держи собак!

Одним прыжком Кума запрыгнула на стол, чудом избежав нападения злобных тварей. Баутиста держал за ошейник самого свирепого пса, пока другие рыскали по хижине, яростно обнюхивая, царапая когтями земляной пол у дверей, откуда сбежала Ана.

- Она была здесь? – заметил Баутиста. – Не отрицай. Посмотри, как нюхают псы! Несчастная, если спрятала ее! Отдавай ее!

- Я никого не прятала! Клянусь, клянусь! – отрицала перепуганная Кума. – Сюда приходит много людей, не знаю, о ком ты говоришь.

- Знаешь! Знаешь, потому что она сбежала. Это служанка из большого дома. Если скрываешь ее, то заплатишь!

- Не бей меня, не бей! – пожаловалась перепуганная знахарка. – Ты говоришь, служанка большого дома. Но она не входила, она прошла к хижинам.

- Лжешь! Не верю! Мы были там! Что это? А, платок! Он был на ее голове! Она была здесь, это ее платок. Отвечай! Что это?

- Это? Ничего… Дверь…

- Действительно! – подтвердил Баутиста и снес дверь. – Франсиско, иди за собаками. А ты, проклятая обманщица, получишь по заслугам!

Кума с трудом поднялась; спотыкаясь, она дошла до калитки, которую грубым ударом почти вышибли. На вершине горы шли псы по следу Аны. С болью она подняла темную руку, на которой кнут Баутисты оставил кровавый след, и сжала кулаки в выражении неповиновения, дикой и сильной африканской ненависти:

- Проклинаю! Проклинаю тебя с ног до головы! Будь проклят ты и твой хозяин, которому служишь! Будь проклят Ренато Д'Отремон! Будьте прокляты твое имя, раса, земля! Пусть огонь сожжет твой дом, а ветер унесет деньги! Пусть упадут твои деревья, пусть усохнут посевы, пусть у тебя не будет кровного сына, и пусть незаконнорожденный отберет твое наследство!


- Ай, ай, сеньор Хуан, сеньор Хуан Дьявол! Благословен Бог, что я встретила вас! Какое несчастье, какое огромное несчастье!

- Какое несчастье? Ты скажешь наконец?

Упав посреди вестибюля, являвшегося одновременно прихожей, кабинетом и библиотекой скромного дома нотариуса Ноэля, Ана напрасно пыталась объясниться с двумя мужчинами, смотревшими так, будто сомневались в разуме лохматой, трясущейся женщины, которая размахивала руками, в порванном мокром платье, испачканной, слишкомуставшей, чтобы стоять на ногах, слишком напуганной, чтобы изъясняться здраво.

- Ай, сеньор дон Хуан Дьявол! Ай, сеньор дон Педро Ноэль! Сил моих нет, умираю…

- Ты расскажешь, что с тобой случилось, девушка? – спросил Ноэль. – Столько причитаний без объяснений, столько неясного.

- Ай, моя сеньора Айме, такая красивая и хорошая! Она не хотела, чтобы так вышло, не хотела такого. Какое несчастье и какая несправедливость! И все потому, что хозяин Ренато ехал за ней.

- Ренато? – удивился Хуан, не понимая метиску.

- Да, да. Зачем он за ней погнался? Она хотела упасть медленно, мягко; хотела упасть с коня перед домом Кумы, но тот не дал ей. Он ехал за ней, гнался, пока конь не понесся и поскользнулся… и бац! Там они и были… – Ана прервалась на секунду и отчаянно заплакала. – Поэтому они так поступили со мной, потому что она умерла.

- Кто умер? – спросил Хуан.

- А кто же еще? Моя сеньора Айме. Красивая, как девственница, в белом платье и вуали!

- Айме мертва? – прошептал ошеломленный Хуан. – Говоришь, умерла Айме?

- Я начинаю понимать, – подтвердил Ноэль. – Конечно же, случился несчастный случай, несчастье, в котором Айме стала жертвой.

- Да. На лошади, и они свалились в глубину ущелья, – объяснила расстроенная Ана. – Я больше не хотела видеть! Я бежала и бежала! Знала, что должна исчезнуть, и собрала вещи, потому что Баутиста, проклятый Баутиста… видите, что он сделал мне!

- Что он сделал? – расспрашивал нотариус.

- Он бежал за мной, отвязал собак, как будто я животное!

- Отвязал собак? – удивился Хуан. – Слышите, Ноэль?

- Печальный способ, который, к сожалению, еще используется, хотя и запрещен законами, – грустно согласился Ноэль. – Но ответь, девочка, почему ты сбежала?

- Потому что меня тоже хотят убить!

- Почему говоришь «тоже»? – заметил Хуан. – Неужели Ренато…?

- Это по его вине сеньора Айме свалились в обрыв! Он бежал за ней, как сумасшедший. Бежал, пока она не свалилась вниз. А затем, когда я тихо молилась, то услышала, что Баутиста сказал Янине. Что хозяин Ренато велел меня схватить. Меня будут бить до смерти палками, чтобы я рассказала им…

- Что рассказала? – спросил Хуан.

- Вы же знаете, сеньор Хуан, знаете! Сеньор Ренато изобьет меня палками, чтобы я рассказала ему, а затем окончательно прикончит, чтобы я никому не рассказала. Спрячьте меня, вы хороший, не боитесь хозяина Ренато! Меня чуть не убили проклятые псы! Не дайте им меня схватить! Я буду молчать обо всем, но только защитите. Спрячьте хоть на корабле! Возьмите с собой! Я не хочу, чтобы меня убили… не хочу!

Она упала ничком на пол и безутешно рыдала. Два мужчины молча смотрели на нее. Хуан побледнел, а руки Ноэля немного дрожали; из груди Аны вырвался стон:

- Не дайте им меня убить, сеньор Хуан! Если меня поймают, то сразу убьют. Спрячьте меня здесь. Здесь не будут искать ни Баутиста с псами, ни хозяин Ренато.

- Возможно они мстят, Ана, но не тебе, – угадывал Хуан. – Успокойся. Встань, найди Колибри, и оставайся с ним. Не высовывайся, если услышишь странных людей.

- Сынок, что ты предлагаешь? – добавил Ноэль.

- Ничего. Дать ей убежище, потому что она боится. Если кабальеро Д'Отремон способен преследовать людей с собаками, как зверей; если ее заставят заплатить жизнью за знание того, о чем знаем мы, тогда по-человечески защитить ее. Ренато преследует меня, и чутье его не подводит.

- О чем ты?

- Неужели вы не понимаете? Скоро мы с Ренато встанем лицом к лицу. Бесполезно избегать судьбы. Он придет за мной, а я помогу ему!

Хуан решительно и высокомерно выпрямился. Сжатые губы, сверкающие глаза, мощные кулаки – все в нем внезапно приготовилось к борьбе, от которой он хотел отказаться. Глаза Ноэля восхищенно его рассматривали:

- Но тебе предлагали…

- Что значат предложения? Разве мне не указывает путь звезда? С детства друг против друга. Разве не понимаете, что за его существование заплатил я своим рождением, как за тяжкое преступление? Чтобы он спал в золотой колыбели, носил шелковые одежды, чтобы ни тени боли не упала на него, пока моя жизнь была адом. Чтобы защитить его детство, ненависть Софии Д'Отремон накрыла меня черным облаком, а когда я полюбил женщину…

- Это случайность, несчастье, что угодно. Она заплатила жизнью за безумства, единственная, кого можно винить.

- Она любила меня. Ветреная, неверная, лицемерная, обманщица, но все равно любила. Но он отнял ее у меня, не зная об этом. Почему? Из-за богатства, могущества, потому что он кабальеро Ренато Д'Отремон, потому что наша судьба так распорядилась, женщина стала его, когда на самом деле принадлежала мне.

- Вряд ли ты этим что-то потерял. К тому же, он хотел быть тебе другом.

- Моим другом? Ложь! Его дружба – обман, она никогда не шла от сердца. Среди драгоценностей и богатств нашего отца, он унаследовал лишь угрызения совести. Чтобы освободиться от этого, он хотел помочь мне, но презирал так, что от одной только мысли, что меня могла полюбить женщина, он стал презирать еще Монику де Мольнар. Вот тогда и упала его маска безобидности. Мольнар, влюбленная в Хуана Дьявола заслуживала тысячи смертей; заслуживала принадлежать мне, будто это худшее наказание, и это он навязал. Швырнул ее мне в руки, будто кинул падаль собаке.

Он всегда распоряжался моей жизнью. Мог распоряжаться, потому что имел все, даже любовь Моники. И ради этой любви она приняла жертву, упала в мои руки, как жемчужина в уличную грязь, оторванная от короны. Люби она меня… Был час, Ноэль, день, секунда, когда наш долг был погашен. Знаете, где это случилось? На острове Доминика, когда в голубых глазах Моники затеплилась мечта о счастье. Звезда, блестевшая в глубине колодца, луч света, осветивший мою мглу, цветок, раскрывшийся рядом с решетками моей тюрьмы. Моя награда, но он снова вырвал ее. Она продолжает любить его, светловолосого и радостного Ренато Д'Отремона, непостоянного, чтобы истинно любить ее, когда обстоятельства оказались невозможными.

- Она тебе верна, Хуан, не забывай.

- Она верна себе, потому что в ней нет низости или подлости. Но ради него она заперлась в монастыре и в этих стенах позволила увядать своей красоте, принять мучительную жизнь, как будто решила умереть в тишине, чтобы Ренато Д'Отремон жил счастливо, спасти, защитить его, сложив руки и умоляя не нападать, не ранить его. И вы хотите, чтобы во мне не бродила ненависть, которая поднимается при одном только упоминании его имени? Утверждаете, что можно понять и простить?

- Я лишь советую, повернись спиной к прошлому, сотри его, Хуан. Оно уже прошло, его не существует.

- Прошлое – единственное, что у нас есть. Мы сами оставляем следы в нашем прошлом, наши мысли, чувства. Я тот несчастливый ребенок, которого Бертолоци питал желчью и ядом, ради грядущего наказания врага или победителя, чтобы больно отомстить за свое оскорбление! Вся эта скорбь, унижения, от чего мог страдать ребенок душой и телом, от всего этого страдал я. Думаете, все прошло? Правда так думаете? Скажите это, глядя в глаза, Ноэль.

Педро Ноэль опустил голову. Затем проследил взглядом за Хуаном, который решительно подошел к двери дома.

- Хуан, куда ты?

- Не беспокойтесь, Ноэль. Просто удовлетворить любопытство. Хочу знать мысли и чувства Моники де Мольнар. Хочу знать силу ее любви, несмотря на кровь сестры, брызнувшей сегодня на Ренато, которая могла бы покончить с ним. Хочу увидеть и послушать!


- Каталина… Моя бедная Каталина…

- Где моя дочь? Где моя дочь? Я хочу видеть ее, живую или мертвую!

- Ты увидишь. Увидишь немедленно. Дай себе минуту, успокойся.

Рыдая в платок, Каталина де Мольнар замерла, ей понадобились силы, чтобы удержаться на ногах, взгляд Софии обыскал пустую повозку, и душа вздохнула свободнее:

- Моника не приехала? Ты одна, моя бедная подруга? Вижу, сообщение дошло быстро. Я велела ему не останавливаться. Тем не менее, я не думала, что ты так скоро прибудешь. Что это за повозка? Сирило приказано служить тебе. В какой час он приехал?

- Он не приехал, я никого не видела, не от тебя я получила новость! Ты не могла считаться со мной, не могла! Ты защищала сына! Это был Ренато!

- Ты потеряла рассудок? Не повторяй этого!

- Она обманула, посмеялась над ним, солгала! Ты знаешь! Возможно, ты думаешь, что твой сын был прав! Я не спорю, не ищу причины. Я лишь хочу увидеть ее! Моя Айме, моя девочка! Где она? Где?

- Каталина, подожди! Каталина!

Софии удалось догнать ее. Как помешанная, Каталина бежала по просторным комнатам, прекрасным коридорам, пустынным входам, весь дом безмолвствовал, руки и голос Софии остановили ее, и вдруг с ненавистью и ужасом она обвинила Ренато:

- Ты… ты…! Убийца!

- Не слушай, Ренато! – в волнении умоляла София. – Останови ее! Пусть ее никто не услышит! Она потеряла рассудок, помешалась! Она не знает, что говорит!

- Где моя дочь? Где?

- Уже покоится… – прошептал Ренато с бесконечной печалью.

- В земле? Навсегда? – вскрикнула побелевшая Каталина. – Не позволив посмотреть на нее, отдать последнее прощание! Ты убил ее! Сжил ее со света, Ренато! Возможно, ты прав. Возможно, имел право… но как мать, я проклинаю тебя!

Ренато отошел, такой бледный, словно в его венах остановилась кровь, а София подошла к перилам и с беспокойством посмотрела на друзей, пришедших в церковь, затем повернулась к помешавшейся Каталине:

- Не кричи так! Пришли незнакомые люди! Ради имени твоей дочери!

- Какая разница! Все знают, что она умерла, что Ренато… Ренато! – упорствовала плачущая Каталина. – Моя Айме, моя дочь!

- Пришли люди! – предупредила отчаянная София. – Нужно увести ее, Ренато, нужно…

- Мама! Моя дорогая мама!

Моника успела поддержать на руках полуобморочное тело матери, смешались всхлипывания и слезы, за Моникой шел такой же бледный и искаженный в лице Отец Вивье, присоединившийся к остальным.

- В земле, чтобы я не смогла снова взглянуть на нее! – бунтовала Каталина в глубоком отчаянии.

- Что? Что? – спросила Моника, ужасно возмущенная.

- И это Ренато виноват, он зачинщик! – настаивала Каталина. – Ренато, Ренато!

- Неправда! – отрицала София с душевной болью. – Я не позволю, чтобы повторяли эту нелепость! Вы свидетель, Отец Вивье! Скажите… Скажите же!

- Ренато умертвил ее! – твердила Каталина. – Ее загнали в угол, убили, а затем скрыли тело! Я знаю, знаю!

- Ты умышленно лжешь! – кричала София уже вне себя. – Не слушай ее, Моника, она ничего не знает. Боль свела ее с ума, нельзя, чтобы на улице услышали! Я взываю к вашему разуму, Отец Вивье. Вы на моей стороне, знаете…

- Каталина, дочь моя. Успокойся, успокойся, – советовал священник.

- Уже все прибыли! – подтвердила София. – Ренато, Ренато, иди, иди!

Она вцепилась в руку страдающего сына и потащила к лестнице, где поднимались друзья, чтобы попрощаться. Моника повела мать в комнату и гордо проговорила:

- Мама, наша боль – наша, только наша. Пойдем. Помогите мне, Отец Вивье.

Дверь закрылась за Моникой и Каталиной, голос отчаянной София встряхнул Ренато, заставляя вернуться к действительности:

- Ренато, я объясняю друзьям, что бедная Каталина потеряла рассудок. Это следует учитывать и это естественно. Нужно быть матерью, чтобы понять.

- Действительно, друзья. Я должен поблагодарить и попросить всех принять скромное угощение, прежде чем уйти.

Нечеловеческим усилием Ренато говорил вежливо, София дала ему пройти. Только теперь она чувствовала, что тоже без сил, но верная рука поддержала – для других жестокая и грубая, но ее поддерживала с уважением и твердостью.

- Отведи меня в спальню, Баутиста. У меня нет сил!


8.


- Что? Говорите, она уехала?

- Это естественно! Хуан, речь идет о ее сестре. Кроме того, ее искали, послали кого-то из Кампо Реаль с новостью.

- Кто вам сказал, Ноэль?

- Сестра-привратница, как только мы вошли. Я предупредил Мать-Настоятельницу, что ты придешь. Уверен, Моника ушла и бросила обязанности.

- Уехала, уехала! – разгневался Хуан. – Конечно же, он приказал ее найти!

- Он или другой, не все ли равно. Как еще передать эту новость? Это разумно.

Хуан замолчал, сдерживая волну жестокого негодования. Не в силах успокоиться, он прохаживался вверх-вниз по широким коридорам главного монастыря, печатая каждый шаг, а колотящееся сердце словно выпрыгивало из груди. Он резко обернулся к смущенному старому нотариусу:

- Пойдемте, Ноэль! Я не хочу слушать истории, хочу увидеть Монику лицом к лицу! Я спрошу, почему она так ушла, не побеспокоившись прежде поговорить со мной. Она все еще моя жена, я оставил ее здесь. Ей же хуже, если заставляет меня поехать за ней!

- Поехать за ней? В Кампо Реаль? Полагаю, ты пытаешься…

- А почему бы и нет? Я заберу ее откуда угодно, даже если это сам ад, все равно.


- Ну наконец она отдыхает! Успокоительное возымело милосердное действие, по крайней мере, на некоторое время.

Моника молча согласилась со словами Отца Вивье. Бледная, как никогда, она представляла собой живой образ скорби и печали. Она стояла возле окна, последние вечерние лучи освещали ее красивую стать. Священник опустил шторы кровати, где лежала без сознания Каталина де Мольнар, и подошел к Монике:

- Ужасно, что в этой поездке тебе пришлось ехать одной, дочка.

- Она так пожелала, Отец. Она не известила, не позвала меня, даже не передала новость. Она воспользовалась первой же благословенной повозкой, бывшей в вашем распоряжении, и выехала, как безумная, никого не предупредив.

- Человек, который известил вас – посланник Софии Д'Отремон, которому она приказала предупредить вас.

- В доме он никого не обнаружил и пошел в монастырь. Он лишь сказал, что моя мать выехала в Кампо Реаль. Она не сумасшедшая, не безумная. Боль заставила ее бредить, но она не безумная. Тем не менее, вы уверяете…

- Я лишь уверяю в том, что видели мои глаза. Я был с доньей Софией. Могу поклясться, что никто не подталкивал твою сестру в пропасть, ничья человеческая рука. Мы видели, как пронесся конь, как обезумевшее животное убегало от Ренато. Наконец, мы увидели, что конь, никем не управляемый бежит в пропасть и разбивается. Он ехал позади нее, не могу отрицать. Если была причина, чтобы желать ее смерти, если он бежал за ней, чтобы задержать и спасти, то кто может доказать, дочка? Это на совести Ренато. Иногда движут человеческие страсти, плещущие через край. Но Ренато ненавидел жену? Ненавидел ее?

- О, замолчите, Отец, молчите! Теперь не спрашивайте. Сжальтесь!

Моника отступила, закрыв лицо руками, тело подрагивало от мук ужасного сомнения.

- Успокойся. Я спрашиваю тебя как духовник. Я бы хотел услышать признание, дочка. Твои слова могут пролить немного света.

- Я бы жизнь отдала, чтобы узнать правду! Разве вы не понимаете, что моя душа тоже противится? Не понимаете, что я умираю от отчаяния?

- Понимаю твое мучение; но если дело не касается тебя…

- Что не касается меня? Умоляю, не заставляйте меня говорить!

- Прости меня. Понимаю, ты чувствуешь себя лишенной рассудка. Мне следует оставить тебя одну и посоветовать помолиться для успокоения души. Я бы хотел знать больше, быть уверенным в грядущем сражении. София Д'Отремон рассчитывает на мое свидетельство ради защиты сына.

- Его обвиняют? Ренато в самом деле обвиняют, помимо моей матери?

- Его обвиняют злобные глаза, молчаливые уста. Но больше всего обвиняет безумная страсть в глазах, когда он смотрит на тебя. Поэтому я хочу добраться до правды. Сплетни, обвинения мало значат для меня. Моя задача – защитить не тело, а помочь спасти душу, от всего сердца раскаяться виновному, спасти от ада и боли греха.

Он напряженно смотрел на нее, стремясь проникнуть в глубину мрачного и гордого сердца, чистого и измученного, но глаза Моники страдальчески блуждали по комнате, и священник вздохнул:

- Пусть Бог даст тебе, чего не дадут мои бедные слова: свет и мужество, дочь моя.

Отец Вивье удалился, Моника тоже оставила сумрачную огромную спальню. Рядом с Каталиной осталась темная тень служанки. Моника вышла, мучаясь от желания сбежать, столько раз появлявшееся у нее под крышей роскошного особняка. Она никуда не шла по своей воле, но ноги привели ее на тропу за белой церковью, ведущей к каменным стенам кладбища Д'Отремон, открытой калитке. Никто не побеспокоился прикрыть ее после скоропалительного захоронения, совершенного несколько часов назад, и Моника пошла по следам.

Букет цветов, торопливо брошенный на вскопанную землю – единственное, что отмечало могилу, охранявшую драгоценный деревянный гроб, обитый парчой, последнюю шкатулку этого ядовитого цветка, Айме де Мольнар. Слезы выступили на глазах Моники. Губы высохли, она всхлипнула и с жалостью прошептала:

- Айме, моя бедная Айме. Что ты наделала, чтобы найти свою смерть? До какого предела дошла? Пусть Бог простит тебя, как я простила тебя всей душой!

- Моника, Моника! Я искал тебя, как безумный. Мы должны поговорить!

Ренато, дрожа от переполнявших чувств, подошел, сжал ее запястья так, что Моника не могла даже шевельнуться, не давал ей времени опомниться от удивления, вызванного неожиданным появлением, резким возвращением в настоящее из прошлого, такого далекого, которое изобиловало ее нежностью.

- Ради Бога, Ренато, оставь меня! Отпусти, нас могут увидеть! – она освобождалась от рук, а они безумно тянулись к ней, ее гордый взгляд остановился на Ренато: – По какому праву ты приближаешься ко мне таким образом?

- Это правда, ты права. Всегда права насчет меня. Я заслуживаю твоих упреков. Заслуживаю, чтобы ты меня ненавидела и отвергала, но не презирай меня, Моника. Не презирай, потому что правда во мне сглаживает все: я люблю тебя!

- Мне не поможет твоя любовь! Меня она не волнует! Теперь это правда, как никогда. И эта могила…

- Я не копал эту могилу! – порывисто крикнул Ренато. – Я не хотел ее смерти. Я не чувствовал к ней ненависти. Я возненавидел ее лишь на час, когда любил ее, когда не разобрался в своей душе. Когда поверил в ее предательство, и тогда я бы убил ее. Но час прошел, она увернулась от удара… Все во мне ополчилось на тебя из-за лютой и свирепой ненависти от одной мысли, что она, будучи моей женой, обманула меня.

- О чем ты?

- Это правда, в которой сам себе хотел признаться, которую никогда не произносил. Если я и взял на себя права, ослеп от ярости, вручая тебя Хуану Дьяволу в страстном желании наказать тебя, то именно потому, что сам того не зная, любил тебя. Неужели ты не понимаешь? Тогда я не осознавал. Мне казалось, что я сгораю, терзаюсь изнутри. Я любил тебя с детства, сам того не осознавая. Ты же, наоборот, знала, что любишь меня, но молчала.

- Не вороши прошлое. Это сон.

- Это любовь, от которой я отказался. Знаю и понимаю. Айме сблизилась со мной, заняла твое место, а ты ушла. Ты ушла к другой любви, и ревность заставила меня очнуться; ты уехала, а вернулась холодной и далекой.

- Что случилось, то случилось. Все теперь как Айме: мертво, закопано в землю. Не о прошлом надо говорить. Лучше расскажи то, что я хочу узнать. Как она умерла? Почему тебя обвиняют, будто ты подтолкнул ее к смерти? Только в твоей совести есть правда; не переводи тему на прошлое, которое для меня уже не имеет значения.

- Для меня имеет. Из-за прошлого я потерял тебя, и теперь ты отталкиваешь меня. Во мне нет вины, тебе незачем избегать меня. Клянусь! Она приготовила ловушку, упала в собственные сети, шла на поводу своих безумств. Жила среди лжи, обмана, даже сын оказался неправдой.

- О чем ты говоришь?

- Моя мать может доказать. Айме никогда не любила меня, ее чувства были неискренними, чтобы ее оправдывать. Она оказалась безумно испорченной, и нельзя допускать, чтобы наши жизни разошлись из-за призрака ошибки, которую я не совершал и не хотел совершать. Мне не за что ее убивать. Или ты думаешь, по словам твоей матери, есть на то причина? Последние часы я ищу правду. Помимо безответственности и легкомыслия, виновата ли Айме в чем-то еще? Запятнала ли мою честь? Унизила мое имя? Обвиняющие взгляды всех словно молча это признают, и поэтому мне необходимо знать. Не ради нее, ведь она уже в земле, а из-за живого человека, который смеется над моей доверчивостью, но жизнью заплатит, если это правда.

Ренато говорил со свирепой решимостью, изменившись в лице, в странном месте, перед недавно закопанной могилой, где еще не увяли цветы с похорон, где словно еще носился сильный запах той женщины. Слова в этом месте приобретали странное звучание вместе со словами любви, воспоминаниями, неудержимым пылом любви в Монике. Теперь в его душе адским вихрем вертелись различные страсти. Моника попятилась, словно он душил ее в этой буре обнаруженных сердечных чувств. В одно мгновение ожило все: от детской разбитой мечты до могилы сестры. И сильнейший страх заставил ее возразить и крикнуть:

- Ты не имеешь права, Ренато! Расследовать, будоражить, выискивать, бросить грязь на покойную, которая заплатила жизнью за ошибки и недостатки. Я больше тебя страдала по ее вине, но смогла от всей души ее простить.

- Я простил ее, но его…

- Если ты действительно любишь меня, то в твоем сердце не должна возникать ненависть и жажда встретиться с так называемым соперником. Если любишь, как клянешься, неужели тебя настолько волнует содеянное Айме…

- Меня волнует потому, что твои глаза очерняют, унижают и пятнают позором. Женщина может любить мужчину, убившего другую за предательство. Невозможно любить и ценить глубоко оскорбленного и обиженного, кто забыл обиды и простил обман. Мы не позволим уничтожить нас самих и отстаиваем это любой ценой, с любовью и ненавистью, а мое сердце…

- Это говорит не сердце. Это голос гордыни, который я не желаю слушать, Ренато…

- Ты волнуешься. И это беспокойство, скорбь подтверждает подозрение, свернувшееся клубком в моей душе. Соперник, которого мне придется найти, чтобы отомстить за оскорбление Айме, это тот самый человек, кому я в безумии вручил тебя, с кем безуспешно сражаюсь, чтобы вырвать тебя из его рук. Моя тень, вечный соперник, враг природы и общества с самого рождения: Хуан Дьявол!

- Нет! Нет! – отрицала встревоженная Моника.

- Да! Да! Твой голос, лицо, взгляд изменились. Чего ты боишься? Волнуешься из-за него или меня? Думаешь, он победит меня, стоя лицом к лицу? Считаешь, как и моя мать, что я слабее?

- Ты потерял рассудок. Хуан Дьявол ничего тебе не сделал, потому что его ничто не волнует. Разве Хуан Дьявол оставил бы меня в монастыре, если бы любил? Он принял без возражений прошение о расторжении брака. Отвернулся от нас, и мы его не волнуем. С деньгами, выигранными у тебя ночью, он хочет начать свое дело. Покупает лодки для рыбной ловли и строит дом на Мысе Дьявола.

- Он все это делает? А ты откуда знаешь? Откуда тебе известны такие подробности? Почему это тебя так волнует?

- О! Иисус! – воскликнула напуганная Моника.

- Что? Хуан Дьявол!

Они отпрянули друг от друга, удивление Моники сменилось ужасом. Хуан явился, как на заклинание на свое имя, с покрасневшим лицом при быстрой скачке, со взъерошенными волосами, обнаженной широкой грудью, в самом неряшливом и неопрятном виде. Его взгляд молнией осветил Монику и Ренато. Он будто сравнивал, оценивал; презирая с плебейским видом двух одинаковых бледных и траурных сеньор, он язвительно проговорил:

- Вижу, привычки аристократов не изменились. Когда умирает родственник, даже если нам кажется великолепным, что наконец-то он умер и похоронен, одевается траур, благоразумно вытираются слезы, и начинаются молитвы перед могилой, покрытой цветами. Как же красиво! Как романтично! Было ужасно любопытно узнать, по-прежнему ли так происходит в высших кругах. Любопытство настолько огромное, что ради него я совершил эту поездку, и не ошибся. Стоило гнать лошадей. Сцена трогательная. С той стороны ограды трогает душу. Может послужить художнику темой для лучшего полотна.

- Хуан, Хуан! – упрекнула Моника, сгорая от стыда.

- Наверное, они думают, что же нам написать на надгробии? «Для Айме, совершенной и обожаемой сестры».

- Хватит! – разъярился Ренато. – Глупец, простолюдин!

- Нет, нет, нет! Не здесь!

Моника вскочила и встала между двух мужчин, расставив руки отчаянным жестом и, прикоснувшись к ее холодной белой руке, Хуан, словно затих, и снова бросил желчно:

- Это место не подходящее, Святая Моника права. Но можно чуть отойти, Ренато. Тебе так не кажется?

- Если ты вооружен. Я не буду драться, как батрак!

- Конечно. Будешь бороться мечом, но с кабальеро твоего клана. Со мной не можешь подраться, ведь я ни кабальеро, ни батрак. Какая удобная позиция! Придется вытерпеть все обиды и поношения.

- Негодяй! Я буду раньше часа в назначенном месте! Жди во всеоружии. Защищайся, как хочешь, зубами и когтями, потому что я убью тебя!

- Один или с кем-то? – проговорил Хуан насмешливо. – Сколько слуг приведешь, чтобы они прикрыли тебя?

- Я убью тебя сам!

- Нет… Нет! Пойдем, Хуан! – взмолилась Моника, бросаясь в объятия Хуана, из-за чего Ренато остановился и отступил: – Не приближайся к нему, не сражайся, потому что сначала убьешь меня! Увези меня, Хуан, увези! Я твоя жена, имею право требовать!

- Моника! – посетовал Ренато, вне себя от ее поведения.

- Не приближайся, Ренато, иначе клянусь, я уничтожу тебя, – зловеще пригрозил Хуан. – Идем, Моника!

Напрасно Ренато искал чего-нибудь. У него ничего не было, кулаки бесполезны для Хуана. Взгляд кружился по сторонам, пока наконец Ренато в безумии не побежал за ними; но более сильный и быстрый, Хуан подбежал к экипажу с Моникой, мгновенно взял поводья и тронуться с места, пока отчаянный Ренато кричал:

- Не убегай, не сбегай! Иди! Даже кулаками я убью тебя, проклятый ублюдок, грязный пес!

- Поезжай, Хуан! – торопила возбужденная Моника. – Не останавливайся, не слушай, не оборачивайся. Я выброшусь из повозки, убью себя! Поезжай, Хуан!

Медленно руки Хуана ослабили натянутые поводья, чтобы дать отдых усталым лошадям. Ехали по старой дороге, соединявшей две долины, а уже опустилась ночь. Только молчание и одиночество по неровной дороге в гору. Тяжело дышали уставшие кони, из груди женщины послышался стон, словно брошенной на сиденье и спрятавшей лицо между ладоней.

- Теперь слезы? Ладно, это естественный сброс напряжения для самого сложного создания – женщины. Разве неправда? – И все же попросил ее, смягчаясь: – Пожалуйста, успокойся! В конце концов, ничего не случилось. К чему столько слез? Как всегда, ты достигла цели. Управляешь мной по своей воле.

- Я? – удивленно пробормотала Моника.

- У тебя это прекрасно получается, Моника де Мольнар. Иногда я думаю, что ты искусно играешь сердцами мужчин. Снова заставила меня отступить, оставить поле боя.

- Но ты же увез меня с собой! – горделиво заметила Моника.

- О, конечно! Что-то нужно отдать варвару. Победа Хуана Дьявола. Не плачь. Ничего не говори. Я прекрасно знаю, ты со мной и выбросилась бы из кареты на ходу, играя жизнью, – чтобы защитить Ренато. Ладно, едем в Сен-Пьер?

- Как пожелаешь, Хуан. По правде, я не знаю, зачем ты приехал.

- За тобой! – высокомерно отозвался Хуан. – Кампо Реаль не для тебя; по крайней мере, пока ты моя жена. Пока не расторгнут наш союз, ты не будешь спать под крышей Ренато Д'Отремона. Это единственное право, от которого я не откажусь!

Моника резко выпрямилась, ее слезы высохли от негодования на разгоревшихся щеках, и сверкающими глазами она пронзила лицо Хуана:

- Ты говоришь, словно я распутница!

- Считай я так, не стал бы гнать коней, чтобы забрать тебя. Впрочем, я лишь исполнил требование жены уехать со мной.

- О, Хуан! Моя мать осталась в Кампо Реаль! – вдруг вспомнила Моника. – Отец Вивье с ней, но этот удар свел ее с ума, уничтожил.

- Я слышал, что она сошла с ума. Что говорят Д'Отремон в оправдание? У Ренато с избытком хватает причин, куча предлогов сделать то, что сделал.

- Он ничего не сделал! – воскликнула Моника.

Непроизвольно натянув поводья, Хуан снова остановил экипаж, который взобрался на большую часть горы. Оттуда, на изгибе дороги, разделялись две долины: Кампо Реаль, потонувшая в тени; и долина поменьше, освещаемая луной, выглянувшей над морем.

- Почему ты так уверена? Ты потребовала у него отчета?

- А может, он не делал этого? Речь ведь о моей сестре! Одно это самая лучшая для меня уверенность, что все подозрения на его счет ложные!

- И его слово, данное тебе, подкрепило эту уверенность?

- Естественно, он дал мне слово! Почему говоришь с такой ненавистью? Почему сочишься желчью каждый раз, когда говоришь?

- Возможно потому, что желчь питает меня, Святая Моника. Меня питают желчь и уксус, как Христа на кресте. А пирогами и медом питается Ренато Д'Отремон, которого так защищаешь.

- Этот Ренато Д'Отремон твой брат!

- Ты сказала это ему? Подтверждала перед доньей Софией? – проговорил Хуан так же насмешливо. – Берегись, а то они обвинят тебя в клевете перед судом. Ты знаешь, что я ублюдок? Пару дней назад, разбирая макулатуру нотариуса Ноэля, я понял, что родившиеся, подобно мне, хуже ублюдков. Дети измен, проклятые и вычеркнутые, без имен отца и матери, выкидыши земли. И этот отброс, говоришь ты, – брат кабальеро Д'Отремона, сеньора де Кампо Реаль. Это вызывает ужас и отвращение к жизни, Моника.

- Но жизнь состоит не только из этого, Хуан. Это часть жизни. Жизнь другая. Мы сами создаем жизнь. В чем вина тех, кто таким родился? Нужно жить, как получается, Хуан! Только по действиям я сужу каждого… И ты для меня до сих пор остался человеком с честью.

- Очень любезно с твоей стороны, – мягко пошутил Хуан.

- Я не хочу быть любезной! – раздраженно отвергла Моника. – Я не пытаюсь говорить приятное, я говорю о чувствах, о том, что творится в душе!

С рассеянным выражением Хуан снова взял поводья и посмотрел на извилистый спуск между камнями, освещенный ясной луной. Посмотри он сейчас в страстные глаза Моники, устремленные на него, все бы изменилось. Если бы его сердце, слепое и глухое в этот миг, услышало биение сердца женщины рядом, то ему бы показалось, что среди ночи рассвело, он бы почувствовал, что наконец насытилась его безмерная жажда любви и счастья, переполнявшая с детских лет. Но он не повернулся. Возможно, боялся посмотреть в лицо Моники, обнаружив его суровым и холодным, или даже хуже: увидеть в ее глазах образ другого мужчины. Поэтому, не глядя на нее, он тронул нервную спину лошадей кончиком кнута, и с глубокой грустью сдался:

- Ты всегда меня обезоруживаешь. Тебя не в чем упрекнуть, Моника. Ты чистая, откровенная, наивная и человечная, до мозга костей самоотверженная и жертвенная.

- Не хочется быть только этим, Хуан.

- Конечно. Мы все хотим место под солнцем, право на счастье, но некоторым судьба отказала в этом, как будто проклятие осудило нас на вечную мглу.

- На вечную, Хуан? Считаешь, что не покажется свет в наших сердцах и жизнях? Думаешь, никогда не рассветет в наших душах?

- Неправильно объединять «нас». Наши души идут разными путями, Моника, для меня нет надежды, в отличие от тебя.

- Почему жизнь так жестока, Хуан? Почему мы родились страдать, пресмыкаться перед болью и грехами?

- Ты не должна так говорить. Мы родились не пресмыкаться. Должны встать на ноги во что бы то ни стало. Ты, возможно, для счастья. Мне достаточно поддерживать существование, сурово шагать по миру, зная, что он негостеприимный и скорбный… – Хуан остановился, и глядя на жену встревожился: – Моника, что с тобой? Ты дрожишь.

- Ничего. Немного холодно. Просто озябла.

Слезы Моники предательски задрожали в голосе, и правая рука Хуан потянулась их стереть, холодные и дрожащие, утешая жизненной силой, касанием, восхитительным и грубым, и ее глаза закрылись, как во сне.

Снова двинулся экипаж. Позади осталась придорожная гостиница, где они остановились перекусить, маленький и легкий экипаж без усилий везла великолепная упряжка коней, поводья сжимали руки капитана «Люцифера» с той же уверенностью, с какой держали корабельный штурвал.

От резкого толчка повозки Моника открыла сонные глаза. Рассветало, и они находились в Сен-Пьере. Начало рассветать, место узнаваемое, но если даже не узнаешь, то звон колоколов, зовущих на рассветную мессу, рассеивал малейшее сомнение. С насмешливой галантностью Хуан соскочил с козел и протянул руку:

- Вот твой монастырь. Разве не здесь ты желала оказаться раз и навсегда?

- Конечно. А так как жизнь принадлежит мне, несмотря на фарс женитьбы, что нас удерживает…

- Не слишком ли сурово, Моника? – заметил Хуан все также насмешливо.

- Этому я научилась от тебя! Это именно твои слова, также как возвращаешь во второй раз меня в монастырь!

- Полагаю, это тебя обрадует.

- Ты полагаешь очень хорошо. Для меня монастырь, а для тебя полная свобода: пристани, притоны, таверны порта.

- Это моя жизнь, Моника, а это твоя. Я не осуждаю ее, а ты не суди мою. Идем…

- Следуй своим путем! Не беспокойся. Я не нуждаюсь в охране. Удачи, Хуан Дьявол!


9.


- Баутиста! Баутиста! Коня, немедленно! Ты спишь, идиот?

Со сверкающими глазами, сжатыми кулаками, душой и телом пылая от ярости, Ренато проходил просторную галерею старинного господского дома, направляясь в библиотеку, в кабинет отца, а за ним следовал Баутиста, удивленный и униженный.

- Сеньор Ренато, я несколько часов вас ищу, сеньора приказала…

- Скажи, что не нашел меня!

- Дело в том, что ждут сеньоры из Анс д'Арле. Думаю, это городской судья и секретарь. От имени местных властей они хотят составить протокол. Сеньора желает, чтобы вы… О, сеньор Ренато! Осторожнее! – встревожился старый Баутиста. – Это дуэльные пистолеты дона Франсиско и…

- Я прекрасно знаю, что это такое и зачем нужны! Беги и приготовь мне коня! – Ренато вынул два одинаковых пистолета и отбросил полированный деревянный футляр, затем рассмотрел их и опустил в карманы. – Тебя должно занимать только это! Думаешь, я не потерял много времени? Исчезни! И приведи его бесшумно, к лестнице с этой стороны! Ни слова больше, Баутиста!

- Как прикажет сеньор.

В одиночестве Ренато мерил нервными шагами обширную библиотеку в полумраке, порылся на книжной полке и нашел позабытое. Снова и снова он наполнял маленький стакан жгучим выдержанным ромом, прославившим Кампо Реаль, а жаждущие губы алчно впитывали, пробуждая еще большую жажду. Его колотила свирепая ярость, жгла огнем мысль о Хуане. Он пойдет ему навстречу, взыщет кровью за унижение. Каждая проходившая минута словно усиливала превосходство, которое есть у соперника. Как далеко зайдет Моника в своем безумии и Хуан в своей смелости? Пока он не опустошил бутылку, его волнение успокаивалось, ярость охладела и ушла глубже, в ней проглядывали жестокие наклонности, как острия копий. Сердце переполняла злоба; сильнее, чем любовь к Монике, притягивала месть к Хуану. Дверь открылась, и на пороге показалась робкая фигура старого Баутисты.

- Возблагодарю Сатану, что ты наконец явился, окаянный!

- Минутку, сеньор. Сеньора…

- Уйди, идиот!

Ренато грубо отпихнул в сторону старого управляющего и вскочил на жеребца. Он пришпорил необузданное животное, направляясь по неровному подъему. Следовал к ущелью, срезая берега и поля. Доскакал до хижин работников. Оттуда доносились могильные жалобы. Никаких горящих костров, чувственных танцев. Два негритянских очертания бились в эпилептическом припадке, омрачаемом траурными звуками большого барабана. Это по хозяйке Айме. Они плакали, молились за нее, или взывали к ней, чтобы предотвратить возможную месть, тень смерти над долиной.

Ренато вонзил шпоры еще свирепей. Хотел сбежать от этого, перепрыгнуть, беспокойная дрожь пробежала по спине. Все осталось позади, но он все еще слышал. Яростно он наказывал коня, требуя больших усилий, и ноги животного поскользнулись и проволокли всадника до дверей ветхой хижины. Он поднялся, не чувствуя боли от ушибов. Перед ним возникла темная тень, высокая и тощая; она отошла к двери хижины и зашла внутрь. Сам не понимая зачем, он последовал за ней.

- Ты Кума, правда?

Колдунья ответила неопределенным жестом. Она встала на колени. Ренато пристально смотрел на черное лицо, блестевшие большие глаза с выражением наивысшего страха, и почувствовал какое-то чудовищное удовольствие от того, как несчастная потеет и дрожит.

- Ты Кума, которая использует и эксплуатирует Кампо Реаль для своей бурды, мазей и всякой лжи. Ты доводишь до скотского состояния и отравляешь идиотов батраков, вплоть до слуг моего дома.

- Я не продаю яда, мой хозяин; я продаю хорошие лекарства из полевых трав. Продаю средство для бедных, исправляю кости, смягчаю несварение желудка и помогаю освободиться от плохой тени покойников, которые раскаиваются в душе. – Она посмотрела на Ренато, рискуя всем в хитрой смелости. Она увидела, как тот побледнел, и поняла, что попала в точку, подняла сложенные руки: – Если душа хозяйки Айме преследует тебя, появляется в снах, заставляя напомнить о содеянном, если слышишь, что она говорит на ухо и чувствуешь позади холодок…

- Замолчи, идиотка, мошенница, обманщица! – кричал Ренато вне себя. – Меня не преследует никакой призрак и никакого голоса я не слышу! Тени Айме не за что меня упрекнуть, потому что я не убивал ее! Я не виноват в ее смерти! Но тебя я убью!

- Нет, хозяин. Не бейте меня! – взмолилась Кума испуганно.

Ренато отступил, вздрогнул, словно очнулся. Впервые он плохо себя повел, впервые ударил женщину. Шатаясь от паров алкоголя и гнева, он попятился к двери. Тут подоспел Баутиста и воскликнул:

- Сеньор Ренато! О, Слава Богу! Ваша лошадь вернулась в конюшню. Я вышел искать, опасаясь… благословен Бог, что ничего не случилось! Вам нужно было сюда добраться, сеньор?

- Нет! Я еще еду. На любой лошади. На которой ты приехал… – прыжком он сразу попал в стремена, взял поводья, повернул кругом лошадь, и указывая Баутисте на хижину Кумы, приказал: – Заставь ее уйти из долины! Выгони с моих земель! Пусть она покинет Кампо Реаль и никогда не возвращается!


- Хуан, сынок. Ты уехал безумным, а вернулся глупым. Я выбежал, когда Колибри сказал, что твои лошади в конюшне. Я искал тебя повсюду, и вот ты здесь, такой молчаливый и тихий, будто тебя отгородили забором.

Скрестив руки, сжав зубами трубку, Хуан стоял неподвижно, погруженный в мрачные размышления со времени возвращения из монастыря. Он передал коляску Колибри и появился в дверях скромного дома нотариуса Ноэля.

- Расскажи, что случилось? О чем задумался, Хуан?

- Я лишь думаю, что Моника скоро освободится, потому что Ренато уже свободен, похоронив Айме; и она любит его, Ноэль, все еще любит.

- Этот вывод ты сделал, совершив поездку? Она не хотела ехать с тобой?

- Она поехала со мной. Я привез ее.

- Силой, конечно же, этот подвиг не доставил тебе никакого удовлетворения.

- Нет, Ноэль. Она поехала со мной, потому что хотела. Именно она настояла. Понятно, эта победа не моя. В самую отчаянную минуту она нашла способ увезти меня, чтобы помешать возможному насилию к священной персоне Ренато.

- Она сказала, что любит его?

- Конечно же не сказала. Вас нужно вознаградить за простодушие, Ноэль. Как она могла сказать? Он муж ее сестры. Она добровольно отвергла его всю жизнь. Гордость и достоинство Моники скрывают эту любовь внутри. Вероятно, она сама это отрицает.

- Ладно, сынок, похоже, не все золото, что блестит.

- Не блестит, Ноэль. Оно скрыто, а усердие, с каким она скрывает, только доказывает. Но какого черта! Нужно жить и уничтожить призраков. Прямо сейчас схожу посмотреть, как продвигаются дела на Утесе Дьявола.


Успокоенная и довольная, как ни в чем не бывало, вычеркнувшая из детского сознания недавно пережитые ужасы, Ана важничала в главной комнате скромного дома нотариуса, одновременно гостиной, кабинетом и приемной, с дверью и двумя окнами, выходящими на улицу, старыми полками, переполненными бумагами и книгами.

- Почему не принес мне поесть, Колибри? Сеньор Хуан сказал, что ты займешься мной и поухаживаешь. Я здесь, потому что он поддержал меня и дал убежище, сказал, что я гостья, а ты…

- Замолчи! – перебил Колибри, услышав приближение лошади. – Кажется, пришли посетители. Слышишь лошадь?

- Ай, как страшно! Неоткрывай, Колибри, задвинь засов на двери, крикни, что хозяев нет… – Спятившая от испуга, Ана неосторожно подбежала к окну и распахнула его настежь. От увиденного похолодела ее кровь. – Это хозяин Ренато! Не открывай, Колибри!

Но поздно. Ренато Д'Отремон увидел ее в окне, узнал и свирепым толчком распахнул дверь, от которой Колибри едва успел отойти.

- Вот где ты прячешься! Теперь я понимаю! А он где? Где он и она?

- Моего капитана нет. Клянусь, сеньор Ренато. Его нет. Он только что ушел. Можете осмотреть дом, если хотите. Его нет здесь.

Напуганный Колибри отступал, пытаясь добраться до двери, но Ренато Д'Отремон уже не смотрел на него. Его глаза прилипли к Ане, которая от страха свалилась на колени. У нее не было сил спрятаться, сбежать, а когда он подошел, та испуганно закричала:

- Не убивайте меня, сеньор Ренато, не убивайте! Я расскажу все, что хотите! Расскажу, но не убивайте, хозяин!

- Почему сбежала? Как сбежала? Говори, начинай говорить! Большая вина на тебе, раз так боишься. Ты ее сообщница, да?

- Я ничего не сделала, выполняла приказы сеньоры. Мне всегда было страшно. У дома Кумы я стояла и тряслась.

- Для чего ты пошла в дом Кумы? Для чего пошла она?

- Чтобы та ей помогла. Сеньора Айме хотела упасть с лошади, а Кума должна была поднять ее, привести в свой дом, и сказать всем, что сеньора упала с лошади и поэтому потеряла ребенка. Ай, сеньор, не делайте такое лицо! Не я придумала это!

- Это она придумала? Конечно же! Все это комедия, ложь. Поэтому она так вышла из дома! Но ты… ты…

- Сеньора приказала сообщить с сильным волнением, что она поехала на лошади. Хотела, чтобы вы подумали, что по вашей вине она потеряла ребенка, чтобы полюбили ее, это не со зла. Чтобы простили ее и не слишком выясняли.

- Выяснял что? Что она делала, пока была одна? – наседал Ренато.

- Ничего, хозяин. У сеньоры Айме все вышло скверно. Она хотела просто прогуляться, потому что какой-то красивый офицер отчаливал на корабле. По-моему, сеньор Хуан помешал ей.

- Сеньор Хуан что?

- Вы же знаете, сеньора Айме сходила с ума по сеньору Хуану. Но она не поехала с ним. Он не любил ее, поэтому она сходила с ума, ходила за ним, а он ничего, ничего…

- Ходила за ним? Айме ходила за Хуаном?

- Не сердитесь, хозяин, вы ничего не могли поделать. Вначале он приехал в Кампо Реаль, чтобы забрать ее…

- Забрать ее? В таком случает, это из-за нее, из-за нее?

- Хозяйка боялась. Она бросила ему сеньору Монику, но потом рыдала. Бедная сеньора Айме! Она всегда говорила: «Хуан единственный». Простите, хозяин, но раз вы хотели знать…

- Да, хочу знать! – гневно вопрошал Ренато. – Говори, выплесни наконец весь яд, утопи до самого дна в этой помойке, договаривай, утопи в грязи. Айме любила Хуана, была его любовницей?

- Ай, нет, мой хозяин! По-моему, он не любил ее после вашей женитьбы. Она любила его до вашего замужества. Тогда же ее любил сеньор Хуан, привозил ей подарки со всех поездок, а она ждала его на пляже, говорила, что тогда была счастлива, очень счастлива, потому что сеньор Хуан сводит с ума женщин, хозяин.

- Хватит! Замолчи или я не выдержу и раздавлю тебя!

- Ай, мой хозяин! А я в чем виновата? Сеньора Айме…

- Не произноси имя! Она мертва и похоронена. Это я должен его найти. Где он?

- Я не знаю. Ай, хозяин, не сворачивайте так руку! Он вышел ради дома, который строит. Не знаю, как называется это место. Дом Дьявола, Камень Дьявола, или что-то вроде. Но не уходите, не уходите. Сеньор Хуан сказал… Ай…!

Ренато выпустил ее, та упала, а он выбежал. У дверей и плохо скрепленных оконных рам ждал взмыленный конь, и тот вскочил на него, не считаясь с усталостью животного, которое бежало из последних сил. Свирепо он вонзил шпоры в кровавые бока, и благородный грубиян бросился вниз по улице.


- Колибри… Это ты?

- Да, хозяйка, я искал вас. Сперва я перелез через стену, выглядывал, но никого. Затем вернулся и постучал в большую дверь. Эта старая монахиня выглянула через решетку, и я сказал, что мне нужно поговорить с вами, потому что вам следует знать. Сделайте что-нибудь, хозяйка, потому что они убьют друг друга.

- Что? Кто? Хуан, правда? Хуан и Ренато…

Моника взволнованно спросила, но и так все поняла: все читалось в испуганных глазах Колибри, в темных предчувствиях, охвативших душу.

- Да, хозяйка. Словно сам дьявол вселился в сеньора Ренато. Я начал задвигать засов на двери, но тот открыл ее пинками. Как тигр, он разыскивал хозяина Хуана, а поскольку их с сеньором доном Ноэлем не было дома, он схватил эту дурочку Ану, служанку сеньоры Айме, и тряс ее, как спаниеля, и все спрашивал. А она, понятно, рассказала ему все, что знала. Сеньор Ренато молнией взобрался на коня и поехал туда.

- Куда?

- Куда указала Ана, где он строит дом. Капитан не хотел, чтобы вы знали, хозяйка, но он строит дом там, где жил маленьким, где иногда останавливался «Люцифер», в месте под названием Мыс Дьявола.

- И туда поехал Ренато?

- Туда. Когда он заскочил на коня, я видел раскрытую куртку, а за пояс заткнуты два пистолета. Уверен, чтобы убить капитана.

- Нет, он не сделает этого! Я поеду туда, чтобы предотвратить! Не прольется их кровь. Утес Дьявола… Утес Дьявола…

- Внизу на площади есть повозки напрокат. Найдем одну, хозяйка? Вы поедете?

- Да, Колибри, беги и подведи повозку. Я еду немедленно и встану между ними, помешаю ужасной схватке, я предотвращу ее любой ценой.


Покорный, истощенный, уже не отвечая на жестокое давление шпор, совершенно уставший конь Ренато остановился на развилке. Одна дорога опускалась через скалы до жалких пальмовых хижин, простиравшихся вдоль маленького рейда. Другая взбиралась на суровые скалы к черной возвышенности, где мартиникская земля бросала вызов морю, голый утес, где возвышался строящийся дом и развалившаяся хижина, место дикой красоты, Мыс Дьявола. Ренато проследовал к запертой двери дома, и яростно застучал с угрозой:

- Откройте быстро, откройте дверь или я вышибу ее! – В пустой дыре окна без створок, пересеченных поперечными деревянными балками, высунулось загорелое лицо Сегундо Дуэлоса, который изменился в лице, узнав Ренато. А горячий кабальеро снова взбешенно приказал:

- Открой дверь, идиот! Не слышишь? Открывай и беги сообщи Хуану Дьяволу, что Ренато Д'Отремон пришел воздать по счетам, что если он мужчина, пусть не прячется, пусть выйдет!

- Вы спятили, сеньор? Хозяина нет.

Напрасно Сегундо задвинул засов. От ударов Ренато отскочил самодельный замок, и смерчем прокладывая себе дорогу, перекосившись от злобы, он спрашивал:

- Где Хуан? Где твой хозяин? Пусть выйдет, пусть выйдет!

- Клянусь вам, сеньор, он не приходил.

- Он приходил, и не один, женщина с ним. Если из-за нее молчишь, то побереги свои усилия. Говори, где они, или замолчишь на всю жизнь!

Ренато двинул руку к пистолетам и прицелился в грудь старшего помощника «Люцифера», который озадаченно отступал и решительно подтвердил:

- Клянусь, что ничего не знаю, сеньор. Мне нечего вам рассказать, пусть вы и убьете меня.

- Хуан, не прячься! Выгляни, трус! Хуан! – звал взбешенный Ренато, мечась, как метеор по помещениям.

- Сегундо, что происходит? Где Хуан?

- Сеньора Моника, ради Бога! – приятно удивился Сегундо, хотя сразу же испугался. – Капитан не знает, где вы; но сеньор Д'Отремон безумно бродит. Сломал дверь, вытащил пистолет, чтобы убить меня. похоже, он вправду помешался! Настаивает, что вы с капитаном прячетесь в доме, ищет вас.

- Оставь меня с ним. Беги и задержи Хуана, сделай что угодно, только бы он не вошел, когда выйдет Ренато. Понял? Иди, иди!

Только Моника вытолкнула Сегундо, как Ренато возник перед ней, и его слова прорвались чуть ли не воем:

- Моника, ты правда с ним! – Ренато молнией двинулся к ней, но холодное спокойствие Моники остановило его. В руках он сжимал оружие наготове. – Где Хуан?

- Я не знаю, Ренато.

- Ты лжешь, знаю, что лжешь! Лжешь, как все, чтобы спасти его! Но теперь никто не спасет его! Я убью его по праву. Оставь меня!

- Не оставлю! Если любовь, в которой ты столько раз клялся, правда…

- Ты не можешь сомневаться! Не продолжай, Моника, ты не остановишь меня этой уловкой. Ты знала все, и молчала. Ты сотни раз мысленно смеялась надо мной! Каким смешным, ничтожным и жалким я был у этого мерзавца, доставляя ему удовольствие!

- Это над ним посмеялись, его обманули и предали. Он не знал, что Айме помолвлена с тобой; ничего не знал, потому что та не рассказывала ему. Айме клялась вам обоим, но предала Хуана Дьявола.

- Она любила его, он нравился ей! – бесился оскорбленный Ренато. – До нашей свадьбы она была его любовницей. Я знаю правду! Мне крикнул об этом кое-кто достаточно тупой. Я сорвал правду с губ, которые меня боятся, чтобы скрывать и утаивать. Айме – любовница Хуана!

- Это случилось до того, как она стала твоей женой, я же сказала. Она обманула его, он отправился в долгое путешествие, чтобы стать богатым, а когда вернулся счастливцем и победителем, то обнаружил, что та, кому он верил, стала твоей женой.

- Откуда ты узнала эту историю?

- К сожалению, она прошла перед моими глазами. Поздно я поняла всю правду. Из-за родственных отношений и слез матери я хотела защитить Айме, молчала, когда хотела кричать. Поэтому пожертвовала всем, чтобы спасти ее, чтобы унизиться, возможно, умереть в руках Хуана. Поэтому покорилась всему! Я заплатила, Ренато, заплатила за преступление молчанием. Ты думаешь, я буду зря клясться на ее остывшем теле? Стану богохульствовать, давать ложную клятву в память о своем отце? Всем этим клянусь тебе, Ренато. Он не виновен, на нем нет не лежит ответственность за это.

- Но она любила его! Любила всегда, постоянно его добивалась! Как ясно теперь я все вижу, будто разом спало сто завес от одного только слова! Жесты, взгляды, шампанское моей свадебной ночи!

Рука Ренато судорожно вцепилась в оружие, голубые глаза налились кровью. Словно угадывая ужасную мысль, Моника вцепились в его плечи и сильно тряхнула:

- Ренато, очнись! Я начинаю думать, что только ее ты и любил.

- Я любил ее в проклятый час, но это не любовь. Неужели ты не понимаешь? Неужели не понимаешь всю насмешку, которая меня ранит и позорит? Я порядочный человек. Как могу я и дальше это чувствовать, если взгляд злодея – насмешка для такого простодушного мужа? Как могу я позволить жить Хуану Дьяволу, когда улыбка корчила его губы от одной мысли, я вел к алтарю запятнанную жену? Я не могу сдержаться, Моника, даже ради тебя, потому что в душе ты презираешь меня.

- Нет… нет! Как могу я презирать, если ты… А если ты откажешься от этой глупой и запоздалой несправедливой мести?

- Несправедливой? Неужели ты не понимаешь, что мне в любом случае нужно дойти до конца? Кто вырвал тебя у меня? Кто привез сюда, насмехаясь над моей любовью и достоинством? И как не посмеяться? Имеет полное право. И это право я смогу вырвать, когда лишу его жизни. Смою бесчестье кровью!

Оторвав от себя руки Моники, Ренато подбежал к окну, закрытому поперечными балками, затем подошел к расшатанной двери и принялся алчно высматривать вероятное появление Хуана. Поскольку Моника здесь, он решил, что тот где-то неподалеку; но никто не появился перед его жаждущим взором. Резко он повернулся к Монике и заметил:

- Буду ждать Хуана столько, сколько придется! Он не замедлит появиться, ведь хочет прийти к тебе.

- А когда ты осуществишь месть, если получится, то я не позволю тебе приблизиться ко мне, говорить и смотреть на меня, Ренато. Думаешь, ты мало сделал? Ты хочешь пролить кровь, чтобы силой разделить нас?

- Только не говори, будто ждешь мою любовь, Моника! Это всего лишь уловка, чтобы мной помыкать. Ты говоришь, чтобы заставить меня отказаться от мести – залога моего достоинства.

- Даже моей ценой? – бросила вызов отчаянная Моника.

- О чем ты говоришь, Моника? Ты дашь обещание? – спросил побледневший и взволнованный Ренато с разгоревшейся мечтой в голубых глазах.

- Что пообещаю? Ты не думаешь, что когда прольется кровь Хуана, это еще сильнее сблизит нас?

- Моника, больно слышать твою угрозу, когда я вздрагиваю даже от малейшей надежды на любовь. Да, Моника, только такой ценой, я мог бы…

- Что ты себе вообразил! Я хочу сказать, что ты убьешь сначала меня, а потом Хуана.

- Не говори, не защищай его так. Слушая твои речи о любви к нему, я схожу с ума. Нет, я громче крикну: ты никогда не будешь принадлежать ему, я не отдам тебя в руки Хуана, буду драться, как зверь, и пусть этот ублюдок придет, если хочет.

- Не кричи, не говори так!

- Ты знаешь, какой ценой этого избежать, клянусь, я предпочел бы, чтобы ты просила меня до последнего. Если не пообещаешь и не поклянешься…

- Я не могу ничего обещать. Я еще жена Хуана!

- Поклянись, ты сейчас же спрячешься и будешь ждать в монастыре постановления папства, чтобы к тебе вернулась свобода, поклянись, что когда освободишься, то позволишь быть с тобой и восполнить силой любви весь ужас, хотя ты мне не простишь. Поклянись, Моника…

- Только одно обещаю, и это равно клятве, Ренато, укроюсь в монастыре. Это не трудно. Ты получил мое обещание. Уходи же. Выйди с другой стороны!

Она тревожно подтолкнула его к выходу, и тот наклонил голову, чтобы пройти под помостами. Затем подбежала и распахнула настежь дверь:

- Колибри, Колибри!

- Уже идет капитан, хозяйка! – сообщил Колибри, приближаясь к Монике. – Вы хотите, чтобы я…?

- Хочу, чтобы ты молчал. Обо всем, что видел и слышал, не повторяй ни слова. Это ради блага Хуана, Колибри, ради его же блага.

- Знаю, моя хозяйка. Ради его блага сделаю, как скажете. Но если капитан спросит…

- Отвечу я. Выйди с другой стороны, Колибри, посмотри, далеко ли сеньор Ренато и дай знать, но только когда я попрошу. Иди!

Она подтолкнула его и тот ушел. Хуан стоял у главной двери и молча смотрел на нее долгим и загадочным взглядом.

- Двойная неожиданность, Моника. Ты нежданный гость, как и Ренато. Но где же он? Сегундо сказал, что тот вызвал меня на дуэль, сорвал дверь, угрожал и оскорблял.

- Тем не менее, он не захотел ждать. Боюсь, Сегундо преувеличил историю, – спокойно ответила Моника. – Получив нужное удовлетворение, он ушел. Ему рассказали все, и он оскорблен. Не скрыли ни одной постыдной и прискорбной подробности.

- Меня тоже от них не избавили, я видел и ощущал их, но это же не считается.

- Он не может сравнить. Ты страдал от любви, а у него страдает достоинство. Твоя рана – разрушенные мечты; его рана – оскорбление. Твое горе вызвало у тебя слезы, а у него… жажду крови. Но не прольется эта кровь, пока я жива, Хуан! Смерти Айме достаточно!

- Действительно, достаточно. Это же он подтолкнул ее к смерти, правда?

- О, нет, нет… нет! Это несчастный случай. Сам Отец Вивье сказал. Они упорно стремятся его обвинить. Он ничего не знал об Айме. Это Ана, глупая сообщница моей бедной сестры. Он столкнулся с ней в доме, где искал тебя и заставил ее говорить. Могу представить, что он услышал из ее уст. Понимаю, что Ренато обезумел.

- Ты всегда понимаешь Ренато. Всем его делам находишь оправдание. Но не беспокойся, я не собираюсь судить его действия, оскорблять твои личные чувства и нежность к нему. Для тебя он не человек, а идол, полубог, а боги имеют право на все, не так ли?

Горько замолчала Моника и не ответила. Каким чужим и далеким казался он сейчас, какое жестокое сердце и несправедливые слова! Но теперь можно вздохнуть и успокоиться – ужасная битва выиграна. Ренато далеко. Он ушел и унес в душе тщетную надежду, обещание, которое ей вдруг показалось смешным. Спрятаться, уберечься, но от кого? Глаза Хуана словно скользнули по ней. Посреди беспорядочного помещения он, казалось, стоял и ждал, что она попрощается, уйдет побыстрее, как самозванка в его жизни и доме. Скрывая унижение и боль, Моника решила уйти и объяснила:

- Меня привезла нанятая повозка, она ждет меня. Должно быть, она недалеко.

- Ее заставили давно уехать, незадолго до того, как кабальеро Д'Отремону удалось чудесным образом вооружить силы солдат. Полагаю, он еще раз извлек пользу из своего богатства и звания.

- О чем ты? Я не понимаю.

- Сожалею, Моника, но вряд ли ты сможешь уйти.

- Этого не хочешь ты?

- Не я, а законы, защищающие так называемого владельца окружающих нас земель. Деревня, дорога, пляж – все принадлежит ему, и все это закрыто для нас. Мы в ловушке. Сожалею, Моника, но дом еще не жилой. Снова ты заплатишь дань, которую не должна, из-за того, что жена Хуана Дьявола.

Слова Хуана с трудом проникли в сознание Моники, а взгляд охватил окружавшее пространство, словно она впервые осмотрелась и только теперь поняла, что ее ноги ступали по знаменитому Мысу Дьявола, о котором она столько раз слышала от Хуана. Она подошла к двери. Там, где расходились две тропы, стояли солдаты, преградившие дорожный путь, отрезая пляж и Мыс Дьявола от всевозможных связей с Сен-Пьером. Повернувшись, чуть не запинаясь, Моника спросила Хуана:

- В таком случае, выйти невозможно?

- Ни войти, ни выйти. Разве ты не поняла? Хозяин этих земель не дает нам разрешения ступать по ним, а так как нет другой дороги, он считает, что замучает нас голодом и усталостью. Борьба – это смерть, и я не жалуюсь. Я ее вызвал.

- Борьба против кого?

- Понимаю, ты не знаешь о моих делах. Также ничего не знаешь об этой жалкой куче камней, давших мне имя. Позволишь показать?

Он взял ее за руку и вместе они вышли за порог. Резкое движение охватило линию солдат, но Хуан ободряюще улыбнулся Монике:

- Не беспокойся, они ничего не сделают, пока мы не перейдем белую полосу, которую вчера начертили судебные исполнители. Ее начертили до места, где остальное законно принадлежит мне. Забавно, да? В конце концов, я оказался неплохим чертежником. Государство предоставило мне кусок земли, если эти камни можно назвать землей. Но в конце концов, их признают собственностью Хуана Дьявола. Нижняя полоса проходит через те острые камни, видишь? И доходит до той стороны. Следовательно, мне неожиданно принадлежит пляж и старая деревня, где я попрошайничал.

Он дошел до края обрыва, куда спускалась извилистая горная тропа и открывался маленький рейд, огороженный утесами, напоминая амфитеатр. В нескольких метрах от белого песка располагалась горстка жалких домишек, а группа темных мужчин и женщин подняли озаренные надеждой глаза на Хуана.

- Что это значит? – заинтересованно спросила Моника.

- Значит, что деревня свободна. Появился человек, который незаконно ставит сети, строит жалкие лачуги, использует этот пляж для выхода в море. Хорошее дело завершится благодаря моей смелости. Его ответный удар – окружить, отгородить нас. Мы хозяева этого клочка, но не можем пройти, а он защищает свои права с вооруженными солдатами. Теперь понимаешь?

В глазах Моники вспыхнуло восхищение. Не отдавая себе отчета, она прикоснулась к руке Хуана, а глаза посмотрели на прекрасное мужественное лицо, закаленное солнцем и ветрами, а затем на темную и жалкую группу людей.

- Все это время ты это делал, Хуан?

- Да. Думал выкупить их, но я жалкий спаситель. Порвав цепь, я соорудил стену. Когда нет сил, то сдаются. Так сказал Ноэль. Придется пройти через все, что вздумается жестокому собственнику. Понимаешь?

- Ты хочешь сказать, что побежден?

- Никогда, Моника! Я буду сражаться всеми силами до конца. И если все будет потеряно, то, как старые капитаны, я утону вместе со своим кораблем.

- Своим кораблем? – повторила Моника с отдаленной надеждой.

- Это просто выражение.

- Я знаю, но ты заставил меня задуматься. Осталось море. Ведь в море еще можно выйти, правда?

- Можно, будь рядом корабль. Лодки этих людей довольно хрупкие, чтобы осмелиться отплыть дальше той возвышенности, а «Люцифер» снова отобрали. Но почему тебя это так заботит? Будто тебя все это волнует…

- Меня волнует, Хуан, волнует!

Словно противореча словам, она отвернулась от пронзительного взгляда Хуана и двинулась вдоль острых камней. Она смотрела на волны, разбивающиеся о скалы. Чувствуя его приближение, ей захотелось обернуться, просмотреть на него и кинуться в безудержном и нелепом порыве в его объятия. Но она повернулась очень медленно, в лице Хуана притаилось неопределенное выражение, взгляд снова стал далеким, а в Монике словно толчком, взрывом пронеслась нездоровая мысль:

- О чем ты думаешь, Хуан? Не о гроте ли на пляже? – и гневно воскликнула: – Тогда я оставлю тебя со своей печалью!

Хуану не удалось ее остановить, она словно пролетела по острым черным камням, заточенными ударами моря и ветра каменным ножам, но ее мысли куда острее камней, а желания куда мучительней…


10.


Ренато с удивлением вошел в открытый двор старинного дома в Сен-Пьере. Слез с коня и передал поводья появившемуся лакею цвета эбонита. Но не успел он спросить покорного слугу, как под сводами появилась небольшая медная фигура и объяснила:

- Сеньора послала меня приготовить дом. Мы только что прибыли. Как мне кажется вовремя. Сеньор Ренато, вы кажетесь очень уставшим.

Из-под полуопущенных век, темным взглядом Янина рассматривала кабальеро Д'Отремона, на котором действительно хранились следы продолжительных поездок. С трудом лакей вел истощенную лошадь, глаза Янины поднимались от сапог, покрытых пылью и грязью, к потному лицу, озаренному вспышкой счастья.

- Янина, прикажи приготовить мне ванную и ужин.

- Да, сеньор, сию же минуту. Выпьете чего-нибудь? «Плантатор»? Я могу приготовить.

- Благодарю, Янина. Мне понадобятся твои руки. Они ведь искусно делают букеты, верно? Срежь все розы в саду, найди самую красивую вазу в доме.

- Да, сеньор, – почтительно отозвалась удивленная Янина. – А потом?

- Вставь туда срезанные розы, я напишу несколько строк, которые ты отправишь.

Янина не могла оторвать глаз от красивого мужественного лица, которое медленно преображалось. Вот уже несколько долгих месяцев она не помнила подобного выражения на лице хозяина. Словно перед его глазами махала крыльями мечта и надежда. Янина печально спросила, еле сдерживая дрожь в голосе:

- Куда послать цветы, сеньор?

- В монастырь Рабынь Воплощенного Слова.

Ренато Д'Отремон пересек двор, направляясь к привычному убежищу, в старую библиотеку обветшалого дома в Сен-Пьере, заваленную книгами. Затуманенные яростью и печалью, глаза Янины проследили за ним, в них вспыхнула ревность и жгучее любопытство. Она смотрела, пока высокая и стройная фигура не исчезла за тонко отделанными дверьми. Как эхо, она повторила:

- В монастырь Рабынь Воплощенного Слова…


- Колибри, подойди сюда!

Не успел Колибри услышать, как Хуан сам пошел к нему. Он стоял на черных скалах, откуда виднелся дальний берег, деревенский пляж и широкое море, и оттуда Моника странным образом ушла, раненая горечью воспоминаний.

- Почему волнуешься, Колибри? Что с тобой? Всю жизнь я ненавидел трусов и дурачков.

- Я не отношусь к ним, капитан, – твердо возразил Колибри.

- Я думал, ты не разочаруешь меня. Еще я подумал, что ты верный. Но скорее всего, я ошибся.

- Ай, нет, капитан, не говорите так! Я верный, даже больше. Я…

- Ты пошел в монастырь предупредить Монику, так?

- Да, хозяин, пошел сообщить. Она мне приказала, и вы велели мне слушаться и служить только ей. Я поступил плохо, хозяин?

- Хорошо, – Хуан положил загорелую руку на кудрявую голову мальчика, и темные сомнения исчезли в больших сверкающих глазах. – Я лишь хотел знать, ты ли…

- Я, капитан. Когда сеньор Ренато превратился в зверя, сказал, что придет за вами, чтобы убить.

- И ты поверил, мой бедный Колибри? Ты сильно изменился, с тех пор как ходишь среди юбок. Когда я позвал тебя, что случилось? Почему разволновался?

- Мне нечего бояться, пока вы спрашиваете, капитан. Вы учили всегда говорить правду. Я бы мог рассказать вам все по порядку, и…

- Тебе велели рассказать мне все по порядку?

- Мне велели молчать, капитан. Когда спрашивают, а человек молчит о том, что знает, то это как будто ложь, да?

- Что-то вроде. Но кто велел тебе молчать?

- Единственная, кто может приказывать после вас, капитан. Ладно, не знаю, после или перед, и этот беспорядок у меня в голове: вы хозяин, она хозяйка, и вы приказываете, что я должен ее слушаться прежде всего. А потом она мне приказывает сделать кое-что. Как мне поступить?

- Если она сказала молчать, значит молчи.

- Я бы хотел, чтобы вы знали. И в то же время не могу рассказать. Потому что она сказала, что ради вашего же блага лучше ничего не знать.

Рука Хуана затвердела, сползая с головы к плечу мальчика. Оба замолчали, не двигались, но от твердого прикосновения руки мальчик ответил, не в силах сдерживаться:

- Из-за обещания хозяйке Монике я мучаюсь; но я должен передать слова сеньора Ренато, и она пообещала ему и клялась. Я слышал из-за дверей, когда следил, чтобы сообщить ей о вашем приходе, как она распорядилась. Она сказала, поклялась…

- Замолчи. Клятвы любви – глупость. Весь мир их дает, но только дураки решают заявить о них. Вероятно, она поклялась в вечной любви.

- Нет, хозяин, он сказал ей спрятаться, остерегаться.

- Прятаться? Остерегаться? – повторил невольно заинтересованный Хуан.

- Что этим вечером она вернется в монастырь, чтобы ждать там, когда расторгнется не знаю какой союз.

У Хуана побледнели даже загорелые щеки. Темные глаза сверкнули и погасли. Наконец, он повернулся к мальчику, который спрашивал и рассеянно шел за ним:

- Капитан… Капитан… вы сердитесь? Вам и вправду неважно знать?

- Мне ничего не важно. К тому же, ничего нового ты не сказал, Колибри. Только не стоило ходить к ней. Запомни, Колибри, мужские дела улаживаются мужчинами!


Моника спускалась почти вслепую, обходила опасные места и непроходимые тропинки, чтобы избежать любого сопровождения. Уклоняясь от опасности, она находила ее, спускаясь через скалы к морю, где был кусок пляжа, похожий на тот, что в нескольких лигах выше ее дома. Только море буйствовало, волны разъярились. Оставался только край, узкая полоса песка, и это концертное рычание гремело, когда она скрылась в щели, где Хуан в детстве прятал лодку. Нет, ничем не казался этот клочок дикой природы, покрытый мхом грот с мягким и белым песком. Однако почему она так одержима этим пейзажем? Почему в каждой разбивающейся волне звучит эхом страсть к Хуану?

Любовь, страсть, безумие… Да… безумно… так они любили… так продолжал любить он свое воспоминание… воспоминание, сильнее, чем все море!

Она прислонилась к скале. Закрыла глаза, сквозь веки просвечивали последние лучи уходящего солнца и пронесся сказочный сон ее ревности, принимая жизненные очертания. Она почувствовала возрождение прошлого, которого никогда не помнила, безумно вспомнила сцену, которую никогда не видела, но тысячи раз представляла: Айме в объятиях Хуана!

Рядом разбилась гигантская волна, омывая опечаленную женщину, находившуюся в исступлении болезненного сна. От холодной воды Моника открыла глаза, словно из ада возвратилась на суровую землю, заливаясь горькими слезами, как воды моря.

- Сеньора Моника… Сеньора Моника… Где вы?

- Я здесь! Кто меня ищет? Чего хотят?

С ловкостью моряка прыгая через острые камни, Сегундо Дуэлос добрался до Моники и уставился на нее, онемев от удивления. Он опустился почти до самой глубины ужасного грота, куда иногда причаливал при спокойном море. Сейчас же гигантские ревущие волны приближались к каменному ущелью и, удар за ударом, полностью накрыли его пеной. Одежды Моники намокли, руки заледенели, к лицу приклеились влажные волосы, а в тусклом свете фонаря в руках Сегундо сверкали голубые глаза на бледном и перекошенном лице.

- Черт побери! Вы меня так напугали! Капитан послал за вами. Я обогнул все скалы здесь, а Колибри с другой стороны тоже искал. Но как мы могли подумать, что вы окажетесь в этой дыре? Никто бы не догадался спуститься сюда.

Перед обветренным, грубым и наивным лицом Сегундо Дуэлоса, Моника постепенно успокоилась, возвращаясь от своих видений и разглядела зловещий пейзаж.

- Мы боялись, что вы прошли через солдат, попали в их грубые руки. Ладно, не хочу даже думать. Вечером двух женщин избили в деревне. Это дикари, хозяйка. Еще не рассказали капитану, ведь когда он узнает… Прекрасно знаю, как он их… Идемте, хозяйка, идемте! Любая волна может унести. Вы совершенно вымокли и навредили себе. Вам надо бы выпить чего-нибудь горячего и сменить одежду. Идемте…

Он протянул руку, но не осмелился коснуться и прервать напряженные размышления Моники. Внезапно она решилась:

- Сегундо, вы умеете грести и управлять лодкой?

- Что делает в море мужчина, то же умею делать и я. Это мое ремесло, хозяйка.

- Вы не смогли бы увезти меня этой ночью в Сен-Пьер?

- В Сен-Пьер на лодке? – изумился Сегундо. – В такое море? В такое время?

- Однажды вы высадились с «Люцифера» в маленькую лодку при таком же море, как сейчас. Я прекрасно помню.

- Вспомните, это был капитан. Он греб собственными руками.

- Вы же сказали, что делаете все, что делает человек в море.

- Ах, черт! Но не уточнил, что с капитаном это возможно. Он в море больше, чем человек. В море и на земле, хозяйка. Это вы знаете лучше всех.

- Возможно. Но не в этом случае. Нельзя вас подвергать опасности, когда повезете меня.

- Нет, я не сумасшедший. Это все равно что броситься с головой в омут. Простите меня, хозяйка, прикажите другое. У нас приказ капитана слушаться вас всегда, но этого я не могу сделать… – Изменившись в лице, он воскликнул: – О, капитан!

Он увидел его, подняв повыше фонарь. Рядом, лишь в паре метров. У того не было фонаря и светильника, но голос прогремел, как за штурвалом своей шхуны:

- Выходите немедленно. Неужели не видно, что волна нарастает? Любая может унести. Быстро, наверх! Выбирайтесь оттуда! Это очень опасное место!

- Это я и говорил сеньоре, капитан… – Хуан оттащил Монику, не дав ей времени возразить и избежать железных ручищ, поднявших ее, как перышко. Он взобрался с ней на камни, донес до разрушенной лачуги и посадил на единственную деревянную скамейку. Небеленые стены напоминали каменную пещеру, пол тщательно очищен от земли. Золотым светом освещали два корабельных фонаря, веселый огонь горел в переносной печи у дверей.

Со скамейки Моника молчаливо смотрела на него. Даже грубая одежда моряка делала его гибким, стройным, придавая горячность и пугающую привлекательность. Но в потрясающих итальянских глазах высокомерное выражение усилилось. Тем не менее, в них горела удивительная страсть, когда они долго и напряженно смотрели на Монику.

- Почему не подойдешь к огню? Ты дрожишь, совсем вымокла, вряд ли кто-то из несчастных в деревне может дать тебе хоть плохую одежду.

- Нет нужды. Так хорошо. Не стоит беспокойся обо мне.

- Я не беспокоюсь, но предпочитаю не позволять прекрасному Ренато говорить, что я убил тебя в пещере, на своем Утесе Дьявола.

- Хуан, прошу тебя оставить эту тему.

- С тобой лучше оставить все темы. Похоже, нам действительно не о чем говорить. Я напрасно пытаюсь. Ба! Зачем продолжать?

Он гневно замолчал, и Моника почувствовала странное облегчение перед его глухим гневом. Она не понимала, почему он жесток с ней, но перемена его настроения вызвала в ней нелепое и грубое утешение. Да, лучше так. Но почему он так недоволен? Возможно, услышал ее просьбу у Сегундо Дуэлоса? Или злится за опасную прогулку? Голос Хуана словно отвечал на ее внутренние вопросы:

- Я выйду, чтобы ты разделась и обсохла у огня. Можешь прилечь на гамак и попытаться уснуть. Ночи недолгие на Мысе Дьявола, и неизвестно, сколько придется пробыть здесь. Знаю, ты сделаешь любую глупость, чтобы только отдалиться от меня, но я не позволю тебе подвергнуться даже малейшей опасности. Постараюсь разумными путями вытащить тебя из этой ловушки. Но пока я ничего не могу, и ты должна смириться. Слышишь?

- Прекрасно. Я не глухая, слышу все, что ты говоришь.

- Я жду, что мне подчиняются, когда я приказываю, потому что мы в западне, и все должны подчиняться моему приказу, как на корабле в открытом море.

- Корабле в открытом море? – повторила Моника как-то насмешливо.

- Да. Закончились ночные прогулки, спуски к молу и бессмысленные занятия с Сегундо.

- Вижу, ты подслушивал нас.

- Слышал, а это не то же самое. И чтобы отрезать корень зла, не выходи из хижины без моего разрешения. Я лучше передам тебя в тюрьму, чем похороню. Мы в самой гуще опасности.

- Разве это не предлог передать меня жандармам?

- Твоим жандармом стану я сам. С тобой нельзя верить в хорошее. Есть только шальные поступки и обманы. То же самое с Сегундо, Колибри. Все в итоге выполняют твои приказания. Я велю обустроить для тебя хижину, но мы поделим ее. Не пугайся, не стоит. В каюте «Люцифера» и то меньше места, поэтому я не подойду к тебе.


- Что значит, не в монастыре? Даже не прибыла в монастырь? О чем ты, Янина?

- Так сообщили Сирило. Он оставил цветы и письмо. Не знаю, хорошо ли это. Он оставил их, решив, что сеньора Моника не задержится. А потом на углу услышал о событиях на Мысе Дьявола. Кажется, нанятый кучер принес эту новость, отвозивший туда сеньору Монику. Этот человек рассказал…

- Что рассказал?

- Он разозлился. Солдаты выгнали его оттуда, велели покинуть место и отказаться от обратной поездки. Кажется, хозяин поместья перекрыл путь, по которому он следовал. Не знаю, правда или нет, потому что Сирило сказал, что вы пришли оттуда. И никто не обратил внимания.

- Мне дали пройти. Там были солдаты, но мне дали пройти. Теперь вспомнил, да! В таком случае, Моника… Нет, невозможно! Я поеду туда прямо сейчас.

- Сирило заверили, что дело серьезное, несколько рыбаков подняли восстание, и сам губернатор сказал…

- Карету! Коня, немедленно! Я пойду за Моникой, вытащу ее оттуда, никто мне не помешает!

- Ренато, сынок!

Недовольный и разгневанный Ренато Д'Отремон остановился, София подошла к нему и положила руки ему на грудь.

- Поговорим позже, мама. Пока невозможно! Ты не знаешь, что произошло!

- Знаю. Я только что говорила с Сирило. Поэтому хочу поговорить с тобой, узнать твои намерения, прежде, чем уйдешь. Случившееся – дело очень серьезное.

- Чем серьезней, тем скорее нужно выехать.

- Это бесполезно. Солдатам приказано стрелять по всем, кто приближается к линии.

- Я уже пересек ее однажды и ничего не произошло. Не беспокойся, они не выстрелят в меня.

- Прошло несколько часов. Теперь все иначе. Глаза всего Сен-Пьера устремлены на это несчастное дело. Янина сказала, что губернатор отправился туда.

- Еще одна причина, что у меня не возникнет препятствий.

- Но разве ты не понимаешь, что твое поведение доведет сплетни до предела?

- Какое это имеет значение, когда речь о Монике? Для меня она на Мысе Дьявола! Для меня она окружена врагами! И ты хочешь, чтобы я бросил ее, мама?

- Я пытаюсь вразумить тебя, дабы избежать скандала, ради нее же. Ты забыл, о чем думают люди, что вокруг тебя ходят подозрения? Не мне напоминать, что кровь твоей жены еще свежа.

- Пусть думают и говорят, что хотят! Я встретил Ану, допросил ее. Айме сделала меня игрушкой своих причуд, насмехалась над нами, мама. А тебя сделала жертвой еще более жестокой насмешки. И несмотря на это, ты надеешься остановить меня словами, что ее кровь еще свежа? Ты думаешь, человеческое уважение воспрепятствует мне пойти туда, куда зовет долг настоящей любви? Теперь никто не заставит меня молчать, я люблю Монику! И она любит меня. Она дала мне понять, дала клятву и обещание. Я считаю ее своей невестой!

София Д'Отремон подбежала к боковой двери, куда поспешно вышел Ренато. Затем раскрыла окно и выглянула на улицу. Освещение изменилось, словно большое красноватое облако затмило яркий свет горящего полдня. Она невольно испугалась, услышав далекий глухой удар грома. Поискала взглядом, кого бы спросить, но никого не увидела на тихой улице, самой старой и красивой в этом районе Сен-Пьера. Слабый шум шел словно из-под земли, небо порозовело, затем побледнело. Но София не смотрела на небо и на суровую вершину Мон Пеле, спящий шестьдесят лет вулкан. Никто не боялся ужасного великана, у подножья которого бурлила многолюдная роскошная жизнь, напыщенная и лихорадочная, полная борьбы и страстей. Она лишь смотрела на экипаж, мелькнувший перед ней, управляемый руками ее сына. Им владели неукротимые страсти, и он приговаривал:

- Я должен защитить ее. Должен спасти ее!


- Видел, Сегундо? Слышал три грома?

- Да, видел и слышал. Оставь меня в покое.

Облокотившись на самое высокое окно, Сегундо Дуэлос долго смотрел в подзорную трубу, как за линией, охраняемой солдатами, ходят мундиры, между режущим хребтом утесов и тесной зеленью заросшего поля.

- Меня испугали эти залпы, они не с неба. Как будто они под камнями, как будто море ходит здесь под ногами. И солнце стало таким некрасивым.

- Некрасивым, но теперь снова прекрасно. Оставь меня в покое, Колибри!

- А ты не видишь вон там, на горе? Поверни трубу и посмотри, Сегундо.

- Я должен смотреть на то, что велел капитан, а солдат нет там наверху.

- Но посмотри на секунду. Ты видел хоть раз черное облако, как чернила? Вон маленькое облако, черное-черное. Посмотри, другое! Это гора испускает их там сверху! Что это, Сегундо? Там есть люди?

- Люди на Мон Пеле? Не говори глупости. Как они туда поднимутся? Даже наполовину никто не поднимался. Вулкан Мон Пеле потух, когда ни мы, ни наши матери еще не родились. Моя бабушка рассказывала, что в молодости видела, как она однажды горела.

- Вот как? Горела гора? И как горела?

- Выпускала из жерла горящие камни и огненные реки, которые уничтожили там все поля. Говорят, земля дрожала, а дома падали.

- Исчезло облако, Сегундо, исчезли оба! – указал Колибри с искренним восхищением.

- Да, исчезли, а ты отвлек меня, – пожаловался раздосадованный Сегундо. – Куда ушли солдаты и кареты с дороги? Капитан приказал смотреть, откуда и куда. Это куда важнее, чем чернильные облачка. Теперь, если он спросит, я отвечу, что это из-за тебя.

- Сегундо, Угорь, Мартин! – прервал властный голос Хуана.

- Что случилось, капитан? – спросил Сегундо, приближаясь к замолчавшим. Все побежали к двери, откуда доносился голос Хуана. По дороге на пляж поднимались молодые рыбаки с топорами, веслами и ножами, как единственным доступным оружием.

- Посмотрите все, посмотрите! – указал возбужденный Хуан. – Губернатор только что уехал. Оставил только пыльное облако. Отказал в просьбе, отказался слушать наши доводы; продолжают копать канавы и возводить заборы. Нам отказали в праве требовать справедливости! Но мы не допустим! Если они не хотят слушать, мы снесем этих солдат-ищеек и потребуем справедливости своими силами.

- Капитан, вернулась карета! – предупредил Колибри.

- Да, приехала карета. Но это не губернатор. Это маленькая повозка, – объяснил Сегундо.

- Его задержали! Нет, уже пропустили, но он не идет!

Хуан продвинулся вперед за острые камни. Он хотел узнать молодого человека, одетого в белое, стоявшего на козлах повозки и яростно спорившего с солдатами полиции. За ним бежал Сегундо:

- Капитан, капитан, куда вы? Что вы увидели?

- Этот человек – Ренато Д'Отремон! Я хочу знать, зачем он приехал!

- Хуан, Хуан! – голос Моники ранил его, он повернулся и увидел, как она с криком бежит к нему: – Хуан! Нет, не ходи туда! Не подходи к нему, не соглашайся!

- Это он ищет меня!

- Он не ищет тебя!

- Хуже, если тебя, если осмелился прийти за тобой в моем присутствии! Клянусь тебе, что…! Оставь меня, Моника!

Он оторвал от себя руки Моники и пошел к линии. Ренато Д'Отремон соскочил с козел, дошел до границы, где его остановил офицер:

- До этой линии, сеньор Д'Отремон … до этой! Ни шагу больше!

- Я уполномочен губернатором прийти за дамой, которая должна вернуться в Сен-Пьер со мной! Вы не на моей стороне? Не слышали, что сказал губернатор?

- Губернатор дал разрешение, чтобы дама вышла, а не чтобы вы зашли!

- Вы…! – разъярился Ренато.

- Осторожнее, сеньор Д'Отремон! Не заставляйте принимать худшие методы! –пригрозил офицер. – У меня приказ стрелять, не взирая на лица, потопить мятеж в крови! – и чуть отойдя, приказал: – Часовые, оружие на изготовку! Приготовиться стрелять против этого сброда, если он спустится!

Ренато смотрел на Монику. С гневом и досадой он видел, как та пытается остановить Хуана; разъяренная толпа рыбаков тоже двигалась вперед, следуя за людьми «Люцифера», доставшими из-за пояса ножи.

- Быстро позовите сеньору и заберите ее оттуда! Не видите, что толпа подстрекает к восстанию? – торопил возбужденный офицер, приближаясь к Ренато. – Пусть только она пройдет через линию! Стреляйте против любого, кто двинется дальше!

- Моника, можешь свободно выйти! Иди! Пройди через линию! Быстро! – кричал Ренато.

- Что? Что? Что они говорят?

Злоба, а не слабые руки Моники, заставила остановиться Хуана всего в двадцати метрах от линии, охраняемой солдатами в два ряда. По приказу лейтенанта винтовки направили на пеструю группу, но Хуан не замечал угрозу. Он вперил сверкающий взгляд на человека, который словно укрывался за полицейскими.

- Иди, Моника! – звал Ренато. – Выходи немедленно! Потом тебе не дадут выйти! Иди, Моника, выходи прямо сейчас!

- Почему бы тебе не поискать ее здесь? – яростно крикнул Хуан. – Трус! Негодяй!

- Стой! Хуан Дьявол, стой или я прикажу стрелять! – угрожал лейтенант.

- Дай ей выйти! – настаивал Ренато. – Только она может выйти за линию! Дай ей выйти! Если мужчина, позволь мне спасти ее!

- Мужчина ли я? Увидишь! – вне себя от ярости, Хуан шагнул в направлении Ренато, почти пересекая линию, защищаемую солдатами. Прозвучал выстрел, и Хуан упал на землю.

- Они ранили капитана! Убили его! – закричал взбешенный Сегундо, подбивая толпу: – Негодяи, убийцы! Они! Они!

- Огонь! Огонь! – отчаянно приказывал лейтенант. – Вторая линия вперед! Огонь!

Тут же выскочил неистовый сброд. Шум воодушевленной атакующей толпы можно было спутать с выстрелами и криками боли. Среди суматохи приказов и криков возвысился отчаянный голос Моники:

- Хуан, Хуан, жизнь моя!


11.


- Сеньора Д'Отремон, с вашего разрешения. Я узнал ваш экипаж, мне сообщили, что вы ждали несколько часов, осмелюсь передать вам новости, которые вы ожидаете с нетерпением. Я могу говорить?

Сдерживаясь перед старым изменником-слугой или подавляя всхлипывания, София Д'Отремон поднесла к губам кружевной платок. В порыве благодарности она заставила себя протянуть руку Педро Ноэлю, которую тот поспешил пожал.

- Бедная сеньора! Понимаю ваши чувства.

Роскошнейшая карета дома Д'Отремон остановилась на обочине, между зарослей кустарников, которые росли вдоль тропы к Мысу Дьявола, далеко от места событий, захвативших внимание всего Сен-Пьера. Часовые, расставленные повсюду, заставили Софию остаться там, пока солнце горького дня медленно погружалось в воды еще спокойного моря.

- Вы оттуда? – поинтересовалась София. – Я могу пройти? Мне позволят?

- Я воспользовался старыми дружескими связями, древней хитростью и лодкой, достаточно старой и небезопасной. Но дело в том, что я сразу же ушел.

- Вы видели моего сына? – беспокойно спросила София.

- Видел прекрасно. Но сдвинуть его с места не получается. Ни лейтенант, ни капитан, прибывший с подкреплением, этого не добились. Чтобы добраться до линии, он заручился устным разрешением губернатора. Он застрял на границе и ждет возможности поговорить с Моникой.

- Он все еще не добился этого? Разве она не понимает, что мой сын подвергается опасности, чтобы ее вытащить?

- К сожалению, я не добрался до Ренато. Охрана очень строгая, и даже на лодке в тихий день невозможно добраться к мысу. Я тоже не смог увидеть Хуана. Знаю, Сегундо и Моника вытащили пулю и перевязали его рану. Учитывая его крепость, думаю, его жизни не угрожает опасность. Солдаты ранены, кто-то тяжело, их заменили другими, а рыбаки, выиграв стычку и завладев некоторым оружием, отступили при виде подкрепления. Среди них есть раненые и боюсь, кто-то умер.

- Они отступили? – удивилась София с нескрываемым гневом: – А солдаты оставили это так, спокойные после того, как позволили этим людям…?

- Эти люди оказались опаснее, чем думали солдаты, – усмехнулся Ноэль. – И к тому же они правы. Конечно, пока все это не имеет юридической силы.

- А вы на их стороне. И все же я очень благодарна вам за новости о моем сыне, он обезумел, неблагодарен, и забыл, что я переживаю и страдаю из-за него здесь.

- Если совет бывшего друга послужит вам, я бы посоветовал вам отдохнуть, донья София. Для Ренато нет опасности, ведь Хуан тяжело ранен по его вине.

- По вине моего сына? – возмутилась София.

- Да. Хуан не вышел бы из себя, не имей все это личный оттенок. Я увидел, что вы смягчились, и буду с вами честен. Происходящее ужасно, донья София. Губернатор ваш друг, вы можете поговорить с ним. Нельзя, чтобы власти острова содействовали подобной несправедливости. Если вы действительно расстроены вредом, причиненным вашим сыном…

- Что вы говорите? Я расстроена вредом, что страдает этот бандит?

- Вы не изменились, донья София. Я уж было вам посочувствовал. Но это ошибка. Вы должны страдать бесконечно больше и будете страдать. Страдайте, и пусть никто не сжалится над вами, потому что не заслуживает жалости не способный сочувствовать!

- Ноэль, Ноэль! Как вы осмеливаетесь? – бормотала София, крайне возмущенная. – Вы наглец! Глупец!

Ноэль удалился и не слышал последних оскорблений дамы, которая яростно повернулась к большому кучеру цвета эбонита и приказала:

- В дом, Эстебан! Мы немедленно возвращаемся в дом!


Сквозь прикрытые окна в полумрак хижины проникали последние лучи уходящего дня, едва высвечивая темно-коричневый точеный профиль неподвижного человека на постели из травы, сооруженной на скорую руку. То ли он улыбался, то ли погрузился в глубокий мучительный сон, а рядом с ним, сцепив ладони, Моника с болью смотрела на чеканное лицо человека, чья жизнь висела на волоске. Испуганно она обернулась на скрип маленькой двери.

- Я могу войти, хозяйка?

- Входи, но не шуми. Ему нужно отдыхать, у него сильная лихорадка. Нам нужен доктор, Колибри, но как? Как?

- Не знаю, моя хозяйка.

- Знаю, что не знаешь, бедняжка. Зачем ищешь меня? Что хотел?

- Сеньор Ренато там, – таинственно сообщил Колибри. – Он позвал меня, когда я подошел ближе, велел сообщить, что не уйдет без вас.

Моника ответила возмущенным жестом на слова Колибри и с волнением повернулась к спящему Хуану, боясь, что тот услышал неосмотрительные слова, которые могли ускорить биение сердца, эхом отдававшееся на ложе, словно оно стало настолько своим, что без него нельзя прожить. Беспокойно она отошла с Колибри к прикрытой двери строящегося дома.

- Он не хочет уходить, хозяйка. Посмотрите туда… – маленькая смуглая ручка указала на неясные очертания, где начинались густые заросли. Отчетливо виднелась длинная линия солдат, следивших с оружием в руках, экипаж, брошенный на дороге, а рядом со заколоченными столбами, отмечающими границу, стояла изящная и гордая фигура последнего Д'Отремон и Валуа в своем непогрешимом белом льняном костюме, со смелой статью кабальеро, с неистовым упрямством, провозглашавшим его законным сыном страстного и дикого острова, где все кипело с той же размеренностью: суровые горы, густые леса, каменные берега, бурное море, потоки первых дождей, превращающихся в ручьи, горячая кровь и восторженные сердца, яркие умы, в которых ужасающе часто вспыхивала искра безумия. Мартиника!

- Он сказал, что сам придет за вами, если вы не выйдете, хозяйка.

- Ну так пусть осмелится!

- Ай, моя хозяйка. Посмотрите! Понимали бы Сегундо или Угорь, достали бы оружие. Будь у меня ружье…

Ренато приближался к возвышенности. Решительно он вывернул кошелек охране на линии и те остались неподвижными, будто не увидели его, а он твердым шагом поднимался по вражеской земле.

- Моника, прямо сейчас. Пойдем, я не уйду без тебя.

- Я не спущусь, это я велю тебе уйти, Ренато! Разве ты не понимаешь, что эти мужчины сошли с ума от боли и ярости? Ты глупо играешь жизнью!

- Какое значение имеет жизнь, если тебя нет со мной? Моника, жизнь моя!

- Пожалуйста, хватит! Я не пойду с тобой! Ты еще не понял? Нет! Ренато! Оставь меня, отпусти, уйди уже! Зачем ты пришел?

- А твое обещание? Наш договор?

- Его уже не существует! Ты расторгнул его там внизу! Уйди и забудь!

- Забыть? Забыть причину моей жизни? Бросить тебя в опасности, учитывая, кем являешься для меня? Ты хоть понимаешь, о чем просишь? Я не оставлю тебя, не говори, что возвращаешь назад данное мне слово!

- Если я сдержу слово, ты уйдешь, Ренато? – с тревогой спросила Моника.

- Послушай, Моника, отсюда никто не выйдет живым. Все на пределе. Губернатор в ярости. У них хватит средств, чтобы подавить восстание Хуана и трех или четырех десятков других сумасшедших. Если они не сдадутся, прольется много крови. Я слышал, они готовы на все. Поэтому не могу уйти отсюда. Ты отдаешь себе отчет? Понимаешь? Ты не можешь упустить эту последнюю возможность!

- Я не брошу Хуана! Пусть даже это стоит мне жизни! Я на своем месте. Я дала тебе слово, но с одним условием, что ты немедленно уйдешь отсюда, вернешься в Сен-Пьер.

- Ты обещала мне!

- Я обещала тебе встречаться в монастыре, а не здесь. Туда я вернусь, когда смогу уехать отсюда, как и приехала, – одна и свободная. Отпусти меня!

- А если не отпущу? Хочешь или нет, я уведу тебя с собой!

- Отпусти или я позову на помощь!

- Ты дойдешь до такого? – Ренато оскорбился и возмутился. – Хорошо, будет по-твоему. Но помни, я предупреждал тебя. По твоей вине я ускорю дела. Я говорил с губернатором, как друг. Он был готов пощадить этих глупцов, – умоляюще он предложил: – Я сделаю это, если пойдешь со мной прямо сейчас, Моника. Мы пойдем к нему вместе, под предлогом, что Хуан ранен.

- Хуан никогда мне этого не простит. Будет презирать, что я просила милосердия от его имени. Он не захочет получить жизнь по твоей просьбе. Уходи, Ренато, уходи!

Моника отошла и добралась до черных скал. На дороге к берегу показалась тень… Два человека шевельнулись за окном строящегося дома.

От досады горели щеки Ренато, когда он выходил с земель Хуана Дьявола.


- Почему ты не ушла, Моника?

Приподнявшись с узкого ложа, напоминавшего носилки, Хуан не сводил с Моники глаз. Та подошла к нему, чувствуя, как ноги подкашиваются. Впалые щеки Хуана были белыми и холодными, виднелись промокшие от крови бинты, покрывавшие плечо и грудь, но голос прозвучал спокойно и твердо:

- Наше положение серьезное, Моника. Ты упустила возможность выйти.

- Как ты узнал? Колибри?

- Колибри ничего не сказал. Вопреки моим советам, он оказался на твоей стороне, а не на моей. Полагаю, бедняжка – еще одна жертва твоего неминуемого влияния. Большую часть людей перестали убивать из-за тебя.

- Просто я…

- Я слышал слова Колибри, когда тот зашел и позвал тебя. Я с трудом выглянул в окно и увидел вас. Конечно же, я решил, что ты не вернешься.

- Неужели, Хуан? – опечалилась Моника. – Ты бы хотел…?

- Меня раздражало, что ты с ним. Но в любом случае, это выход, и на этот раз кабальеро Д'Отремон вел себя как мужчина, не соглашаясь оставлять тебя в этом месте.

- Только это пришло тебе в голову?

- Пойми я, что кричал этот идиот, когда подошел к посту, то я дал бы тебе уйти.

Моника села у узкой кровати, положив его голову на подушку, всматриваясь пламенным и пытливым взором, будто гналась за волнением, которое тот скрывал, будто подглядывала за чувством на бронзовом лице.

- Ты в самом деле не понял, чего он хотел?

- Возможно понял, но ослеп от гнева. Я бы предпочел убить его и тебя, прежде чем…

- Ты дошел бы до такого, Хуан? – спросила Моника, чувствуя какую-то радость.

- Да! Какая глупость, да? Похоже, я такой же до глупости высокомерный, как законный Д'Отремон. Иногда я испытываю отвращение и злобу к приступам высокомерия и самолюбия, которые мне уверенно передал дон Франсиско Д'Отремон, который по грустной случайности оказался моим отцом.

Моника еще ближе склонилась к раненому, взяла белыми руками загорелые и суровые ладони. Чувствовала, что душа наполняется пониманием и любовью. Всеми силами она пыталась сдержаться, чтобы не выплеснуть их наружу, не сдаться устало и побеждено. Одновременно из боязни, что его выдаст свет во взгляде, Хуан закрыл черные итальянские глаза.

- Ты бы правда хотел, чтобы я ушла, Хуан?

Моника с волнением ожидала ответа, чувствуя, как ускоряется пульс Хуана под ее красивыми пальцами, но вечная недоверчивость и ожесточенность охватили сердце мужчины, и вместо ответа он спросил:

- А почему ты не ушла? Какая причина у тебя оставаться здесь?

- Мне нравится платить по счетам, – заявила гордая Моника де Мольнар с легкой улыбкой на губах. – Я ничего не забываю. Помню такую же кровать. Помню, что была больна, лишена сил, безнадежная, ждала смерть, а человек, которого я считала главным врагом, сидел у изголовья такой же кровати, пытаясь вырвать из лап смерти мою грустную жизнь. Теперь мы поменялись местами, и пусть положение иное, можно их сравнивать. Ты загнан в угол и ранен, как я безнадежно болела. Как ты не бросил меня тогда, так и я не брошу тебя, Хуан, и не дам умереть!

Моника говорила, пряча за теплой улыбкой волну нежности, затоплявшую душу, сопротивляясь из последних сил, но отдаваясь чувству, а Хуан смаковал каждое слово, словно горькую и желанную сладость. Хуан Дьявол, вечно недоверчивый, несогласный с участью и судьбой, ожесточенный против всего мира, не умевший протягивать руки за счастьем. Он закрыл глаза, а рука Моники нежнейшей лаской скользнула по его лбу. Открой он глаза, выдал бы взглядом все, что бурлило в сердце. Человек, бесстрашный перед бурями, боялся увидеть в голубых глазах насмешку и холодность, и говорил с детским упрямством:

- Ты преувеличиваешь. Это разные вещи. Поскольку ты ухаживаешь немного за мной, мне не грозит опасность.

- Заражение. Моя лихорадка была заразная, и ты знал. Ты видел, как я давала лекарства в хижинах. Чудо, что никто на «Люцифере» не заболел. Любой на твоем месте оставил бы меня в первом же порту.

- На Мари Галант? У твоего доктора Фабера? Этого бы ты хотела, – упрекнул Хуан с неподдельным недовольством.

- Возможно, и ты хотел бы этой ночью освободиться от меня.

Волнуясь и сдерживаясь, Моника вновь ждала ответа, но Хуан еще оборонялся, искал неясное выражение, лишь бы не признаваться:

- Я говорю не ради себя. Мне кажется, ты в опасности, это ради тебя.

- Ты никогда не говоришь прямо, Хуан?

- Иногда, но не с тобой, – Хуан сомневался. – Не думаешь, что достаточно вопросов для раненого?

- Возможно. Но у тебя вид не слишком больной. Я ошиблась. Думала, ты без сознания, а ты слышал все до последнего слова, сказанного вполголоса. Думала, у тебя нет сил открыть глаза, а ты подходил к окну. Воображала, что ты нуждаешься в моих заботах, и вероятно, отвергаешь случайность, которая привела меня сюда.

- Я не отвергаю.

- В таком случае, что с тобой? Говори!

- Просто ты подавляешь меня, Моника. Ты всегда идешь по самому суровому, тернистому и трудному пути, а когда начинаешь задумываться, что у тебя есть личная причина, то оказывается, что ты действуешь лишь в согласии со своей совестью, дабы полностью исполнить долг. Понятно, почему ты хотела спрятаться в монастыре. Он такой совершенный для нашей печальной и грубой жизни.

- Почему ты так говоришь? Твои похвалы знают только насмешку, Хуан Дьявол!

- Вот ты и произнесла «Хуан Дьявол». Сказала так, что я сожалею об этом имени.

- Если я скажу Хуан Бога, ты ответишь так же. С тобой не угадаешь. Так или иначе, ты все равно возражаешь.

- Почему надо говорить Бога или Дьявола? Зови Хуан и все. Тебя это не затруднит.

- И будет верно. Думаю, ты прав. Ты не Бога и не Дьявола. Ты такой, какой есть. Суровый, закрытый, такой же эгоистичный, как эти неподвижные скалы, стоящие под ударами моря тысячи лет. Ладно. Что будем делать? Полагаю, лучше так…

- Куда ты, Моника?

- Позвать Сегундо, чтобы остался с тобой. Что с тобой? Чего ты хочешь?

- Не уходи. Посиди еще. Я хочу сказать, но… у меня не много сил, знаешь?

- Полагаю, ты притворяешься слабым, чтобы снова посмеяться.

Несмотря на свои слова, она заботливо подошла, потрогала его лоб, пульс, с беспокойством посмотрела на кровь, пропитавшую бинты:

- Нужно сменить повязки. Рана опять кровоточит. Конечно, ты не лежал тихо. Какая нужда подниматься и выглядывать везде? Ты хуже ребенка. В сотни раз хуже.

- Уже прошло, не беспокойся. На самом деле, я хочу, чтобы ты осталась. Ты не ответила на мой вопрос.

- Не говори пока ничего. Ты ослаб… – она открыла дверь и позвала: – Колибри, Колибри! Поищи Сегундо. Скажи, чтобы принес горячей воды и повязки, которые уже просохли. Иди. Беги… – она закрыла дверь и подола к кровати: – Вот немного вина. Выпей глоток, единственное, чем мы располагаем.

Она поддержала темную голову на коленях и дала отпить вина из стакана, которое окрасило загорелые щеки. Мягко она убрала влажные и вьющиеся волосы ото лба и вытерла пот своим платком, и неизведанное чувство, похожее на огромное счастье, почти ее ослабило:

- Моника, я должен сказать тебе и не прошу твоего ответа. Мне нужно сказать… О, Моника! Ты плачешь?

- Плачу я? – пыталась возразить Моника, скрывая нежность. – Какая глупость! Почему я должна плакать?

- Не знаю. Порой я ничего не понимаю. Грешу невежественностью или запутался.

- Лучше закрой глаза и попытайся отдохнуть. Если ты желаешь поведать об местонахождении скрытого сокровища на каком-то острове, подожди, когда старший помощник твоего корабля привезет их. Классика, не так ли? Наследство пирата Хуана. Тебе так нравится больше? Ни Бога и ни Дьявола.

- Моника, я не ответил тебе. Иногда у меня ощущение, что я веду себя как дикарь. Я попросил тебя ничего не отвечать мне. Слушай меня, слушай, и если тебе не понравится слушать, то забудь. Я буду бесконечно благодарен тебе в любом случае, только не уходи. Не говори ничего. Я представлю, что сам отвечу на то, что хочу от тебя услышать.

- Что же именно мне ответить? – спросила Моника, не в силах сдерживать волнение.

- Вот бинты и горячая вода. Капитану хуже?

Сегундо посмотрел в глаза Моники, влажные от слез, затем на землистое, бледное лицо Хуана, на кровь, пропитавшую белую рубашку, и встревожился:

- Нужно сменить бинты, хозяйка, рана снова открылась!

И с мастерством солдата Сегундо принялся менять повязки, а Моника приблизилась к распахнутому над морем окну и вдохнула свежий воздух, вернувший ее к жизни.

- Сегундо, где Моника? – спросил Хуан слабым голосом.

- Вон там, у окна, смотрит на море, капитан. Хотите что-то сказать ей?

- Нет. Оставь ее. Послушай, Сегундо, если ты любишь женщину больше жизни, а она любит другого и рядом с ним может быть счастлива, ты станешь ее удерживать? Последовал бы печальной участи, только бы видеть ее рядом, слушать, чувствовать, мечтать иногда, что она полюбит тебя? Ты бы так поступил, Сегундо?

- Не знаю, что и сказать, капитан. Но я… Как может волновать женщина, которая не любит? Не знаю, ответ ли это, но…

- Это ответ, Сегундо. Ты ответил.

Упавший духом Хуан закрыл веки, отягощенный внезапной усталостью. Сегундо закончил работу и нерешительно отступил, а ничего не подозревающая Моника подошла с вопросительным выражением.

- Вот… Думаю, капитану нужно поспать. У него сильная лихорадка, мне кажется, он бредит. Он должен… успокоиться...

- Успокоится, Сегундо. Иди. Я побуду с ним.

Долгое время Моника ждала, а затем приблизилась к кровати. Издали она смотрела на него, пока ритм дыхания не стал размеренным, как во сне. Тогда она сердечно приблизилась к нему. Теперь она могла окружить его огромной волной нежности и невольно подумала, что под этим низким, жалким и треснувшим потолком протекали горькие дни жизни этого человека, который не знал в детстве улыбок и ласк. Возможно, он много раз болел в этих суровых стенах, и лишь Провидение хранило его жизнь. Как же ей хотелось склониться над темной головой, покрыть поцелуями лоб, щеки, теперь бледные губы, убаюкать на руках, как ребенка. Она хотела быть рядом, дышать его воздухом. Колени подогнулись, и она съежилась рядом с ним, у его обнаженной шеи и прошептала:

- Хуан… Если бы ты любил меня…


Уставшая и измученная, провалившись в сон у ложа Хуана, Моника поднялась с жесткого пола. Все еще не отдохнувшая, она подошла к распахнутому окну. Маленькая смуглая тень шевелилась около камней, и Моника упрекнула:

- Что ты делаешь там, Колибри? Почему не спишь? Что с тобой?

- Со мной ничего. Я здесь на случай, если вы позовете. Я не могу уснуть, потому что очень жарко. Надо же, какая жара. Небо опять переменилось, хозяйка. Заметили?

Колибри приблизился к окну, оперся о раму, в которую вцепилась Моника. Наивным взглядом огромных глаз он рассматривал небо, переполненное красноватыми облаками, густыми и пузатыми. Небо опустилось так низко, что казалось огромной парусиной, накрывшей суровый пейзаж, такой туманный, что скрыло даже вершин гор. Моника не подняла головы. Ее глаза смотрели вдоль дорог, тревожно искали по рядам солдат. Сердце замерло, не увидев экипажа Ренато. С беспокойством она спросила Колибри:

- Сеньор Ренато уже уехал?

- Да, хозяйка. Уехал, а охрана уже дважды сменилась. Внизу рыбаки чинят большую лодку… – и понизив голос, стал объяснять таинственно: – Они никому не сообщили. Хотят выйти оттуда в море, а когда окажутся по другую сторону, подложат бочку пороха между рифов, под лагерь с солдатами и зажгут фитиль с длинным шнурком, чтобы все погибли.

- Но это преступление, настоящее убийство, Хуан никогда бы не разрешил!

- Они не хотят, чтобы хозяин узнал. Они обозлились из-за раненых, потому что один из четырех раненых вчера, брат Мартина, умирает…

- Они добьются, что нас всех убьют! Только этого добьются!

- Это же Сегундо сказал Мартину, а тот ответил, что ничего не имеет значения, если он отомстит за брата, потому что родня – самое важное на свете. А Сегундо ответил, что ему больше всех важен капитан, чем вся его семья вместе взятые. Что капитан больше, чем брат и отец. И я сказал, что это правда, потому что капитан спас жизнь Сегундо, и еще мне, хозяйка. Вы плачете?

- Нет, Колибри, только размышляю.

- О чем, хозяйка? Капитану плохо, поэтому?

- Нет, Колибри, не настолько плохо. По-моему, нет ничего хуже чудовищной ненависти между братьями, нет ничего хуже злобы наших близких.

Взволнованная, она повернулась к Хуану. Среди теней, окутавших мрачную хижину, она будто увидела глаза, яркие губы, белые руки, неясные очертания, завладевающие Хуаном, и отпрянула, словно восстало непреодолимое прошлое, разделяющее ее с мужем, которого она любила, и тихо заплакала горючими слезами самоотречения, которые столько раз она проливала.


12.


Каталина де Мольнар опять села в кровати, испуганно прислушиваясь к глухому звуку барабанов, раздававшихся всю ночь. В слабом свете лампады, милосердно поставленной у подножья царившего в спальне образа, распространявшей по комнате теплый трепещущий свет, бледный отблеск которой словно усиливал тоску матери. Она подошла к окну, выходящему на галерею. Нескончаемые часы этой ночи она безуспешно звала служанок, теребила шелковые кисточки на кровати. Теперь же нечто вроде детского ужаса подпрыгнуло к горлу, погасив скорбь, и она позвала:

- Петра, Хуана! Никого нет что ли? Боже мой! Что это? Что происходит? Отец Вивье!

Проходившая неподалеку тень заботливо приблизилась. Это священник, вынужденный гость в роскошном доме Кампо Реаль, бледное похудевшее лицо его казалось таким же беспокойным, как у Каталины де Мольнар, и он спросил:

- Каталина, что с вами? Что происходит? Хотели чего-то?

- Нет; сначала тишина, а потом… потом этот шум, музыка… Недостойно, что работники празднуют, когда цветы еще не засохли на могиле моей дочери!

- Музыка, которую вы слышите, Каталина, – это не праздник. Я хорошо знаком с песнями этих людей, и это не праздник, наоборот.

В полумраке галереи Каталина де Мольнар приблизилась к священнику. С непреодолимым страхом они наблюдали за странным хождением темных очертаний.

- Это ритуал похорон, и в то же время… Слушайте, Каталина, слушайте внимательно, они говорят… Послушайте… Да… Говорят странные слова на африканском языке, но они означают одно. Единственное, что я понимаю из их слов. Означает месть. Эти люди жаждут мести. И к тому же несут вроде носилки с трупом.

- Кого? Кого?

- Не знаю, не могу разглядеть, дочь моя. Все это так странно.

- Позовите кого-нибудь, Отец. Служанки не отвечают, а дом полон слуг.

- В доме никого нет. Мы совершенно одни, Каталина.

- Совершенно одни? Что вы, Отец? Я знаю, Моника уехала, но остальные…

- Ренато сразу уехал, а сеньора Д'Отремон тоже не замедлила с отъездом, забрав Янину и самых верных слуг.

- Мне страшно, Отец! Мы должны вернуться в столицу, уехать, должны…

- Я уже думал об этом, но не у кого попросить экипаж.

- А Баутиста?

- Не знаю. Я видел, как он рано ушел с группой вооруженных работников, которых зовет охранниками. Боюсь, весь мир будет против него; если бы сеньора Д'Отремон слушала меня, то ограничила бы его беззаконие и жестокость.

- Семья Д'Отремон, семья Д'Отремон! – бормотала Каталина с болезненной яростью. – Из-за них умерла моя дочь, моя Айме! Увезите меня отсюда, Отец Вивье, я не хочу ступать по этой земле! Хочу уехать подальше от этого дома, чтобы не видеть и не слышать их больше!

- Замолчите, Каталина! Слышите? Кричат рядом с хижинами. И идут туда с факелами, крики кажутся угрозами. Пойдемте отсюда, идем! Дойдем до церкви. Спрячемся у алтаря.

- Спрятаться? Думаете, они против нас?

- Их крики требуют мести. Что-то их возмутило, взбунтовало. Похоже, они преследуют кого-то на коне. Но идем, идем!

Они спустились по лестнице, быстро прошли через сад; преследуемый всадник приблизился к дому, и те оцепенели от удивления. Рядом упал конь, а всадник спрыгнул, чудом не раздавленный. Это управляющий Баутиста, в порванной одежде, с покрасневшим лицом. Все его высокомерие теперь растворилось в необъятном страхе. Он поднялся к скорбной старухе и престарелому священнику, протянув руки:

- Защитите меня, помогите! Меня убьют, Отец Вивье, убьют!

- Что происходит? Что случилось? – спросил священник.

- Меня ударили камнем и преследуют, как шакалы! Они нашли мертвой Куму на дороге. Хотят отомстить, убить меня и всех, поджечь дом. Это демоны… они убьют меня! Они уже зашли! Помогите! Поговорите с ними, Отец!

- Баутиста, Баутиста! Смерть… Смерть! – слышался отдаленный голос. – Правосудие против Баутисты! Хозяйку! Хозяйку!

- Они ищут сеньору Д'Отремон. Они не знают, что ее нет. Требуют правосудия. Правосудия для вас, Баутиста, – проговорил старый священник.

- Они хотят повесить меня, забить камнями! – в панике хныкал Баутиста. – Посмотрите на мою кровь, Отец Вивье, посмотрите! Посмели действовать против меня, мерзавцы. Убили двух охранников, пытавшихся защитить меня. Остальные перешли к мерзавцам.

- Иисус! Они идут сюда! – заметила Каталина.

- Меня убьют! Спасите меня! – умолял перепуганный Баутиста.

- К несчастью, я не властен это сделать, – указал Отец Вивье. И между криками, доносившимися уже ближе, торопил: – Быстро, в церковь! Идемте!

Один камень, брошенный наугад, попал в колено Баутисты, и тот упал. Священник, взглядом измерив опасность, побежал к ближайшей церкви, чуть ли не на руках неся испуганную Каталину.

- Смерть Баутисте! Смерть хозяйке! – взывал оглушительный охрипший голос. – Там идет хозяйка! И ей! Смерть!

Отцу Вивье удалось закрыть трясущимися руками засов маленькой двери храма. Некоторые старые служанки дома Д'Отремон укрылись там, тоже испугавшиеся возможной расправы спятившей и ослепшей толпы. В страшном испуге они укрепляли дверь, волокли скамейки, пока священник напрасно пытался освободиться от Каталины, вцепившейся в него, вне себя от страха:

- Не отпускайте меня, Отец! Меня приняли за Софию! Они убьют меня!

- Я вручил им Баутисту! Они без промедления убьют его! Уже добрались до него!

- Они здесь, Отец! Пусть не открывают! – советовала Каталина, напуганная кровожадными криками мятежной толпы. – Нас всех убьют, всех!

Высокое запечатанное стеклянное окно упало, разбитое метким ударом. Оставив на скамейке обморочное тело Каталины, Отец Вивье подошел к главной двери, с усилием отодвинул задвижку створки и медленно приоткрыл.

Толпа уже шла к дому и приступом ворвалась туда. Как демоны, они топтали цветущие сады, размахивали подожженными светильниками, разрушали на каждом шагу любое препятствие, волоча в качестве награды растерзанное, безжизненное тело белокожего человека.

Оцепеневший от волнения, священник успел поднять дрожащую правую руку, его глаза расширились от ужасного спектакля, и лишь молитва пришла ему на помощь:

- Боже, сжалься над этой душой.


- Вы дали разрешение, сеньор губернатор?

- Конечно, Ренато. Проходите, проходите и присаживайтесь. Не могу отказать вам, поскольку речь пойдет о случившемся.

- Полагаю, час совершенно несвоевременный; но в память о вашей старой дружбе с моим отцом…

- Я же просил вас присесть. Сейчас принесут кофе для нас.

Сдерживая недовольство, скрывая дурное настроение под совершенной вежливостью, чувствуя себя обязанным, губернатор Мартиники подал знак секретарю, чтобы тот оставил их. Расположившись напротив Ренато, по-светски рассматривая его с ног до головы, он хмурил брови, рот сложился в недовольном выражении. Ведь с обросшей бородой, заляпанными грязью сапогами и костюмом Ренато Д'Отремон выглядел откровенно плачевно. Когда дверь закрылась, губернатор проговорил:

- Простите, если сначала прерву вас. Позволив вам пройти, я также помню о старинной дружбе с вашим отцом, но считаю, что предпочтительней не упоминать об этом перед третьими лицами, потому что я поговорю с вами, Ренато как друг, а не как губернатор.

- Вы со мной?

- Вы лишь хотите, чтобы вас выслушали, знаю. Я даже знаю, почему вы пришли сюда посреди ночи, не вернувшись домой. Сеньора… скажем де Мольнар, потому что трудно назвать другим именем законную жену Хуана Дьявола…

- Сеньор губернатор… – прервал Ренато со скрытым упреком в голосе.

- Позвольте закончить, прошу вас. Знаю, вы отказываетесь принимать условия, предоставленные мной из уважения к вам. Знаю о печальном происшествии, последовавшем вслед за этой неприятностью, что все на пределе, и с моей стороны не будет никакой любезности. У меня раненый офицер, несколько солдат с более-менее тяжелыми травмами. Я знаю, что среди этого сброда есть мертвые и ранен сам Хуан Дьявол. К сожалению, мятежники захватили кое-какое оружие, и даже хуже, захватили бочку с порохом, предназначенную для взрыва камней, чтобы сделать ров и изолировать их. Если вы пытаетесь выступить в их защиту…

- Напротив. Я пришел спросить, почему солдаты не торопятся взять Утес Дьявола.

- Ах, черт! Думаете, это можно сделать так скоро?

- Именно об этом речь. Я пришел просить вас о разрешении осуществить это мне. Почему не отдали приказ атаковать? Почему не берут их между двух огней, атаковав с моря, с береговой охраной порта?

- Хотите, чтобы народы назвали нас дикарями? Чтобы газеты всех европейских столиц пестрели осуждающими новостями о массовой резне, убийствах, совершенных губернатором Мартиники, рыбаков, требующих своих прав? Хотите сделать их героями и мучениками? До какой степени вы обезумели в своей злобе и ревности?

- Что вы говорите? – негодовал Ренато. – Я запрещаю вам…

- Успокойтесь, Ренато. Для меня вы мальчик. Мы одни и вы обоснованно ссылаетесь на мою дружбу, и не только с доном Франсиско, но и с доньей Софией, вашей бедной матерью, которую изводите.

- Хватит, хватит! Теперь я понимаю ваше поведение, мать опередила меня своим посещением.

- Это правда, Ренато; но сплетни начались гораздо раньше.

- Сплетни? Сплетни тоже поднимаются по лестницам этого дворца? Не думал, что вы…

- Пожалуйста, помолчите! Не злитесь, – спокойно прервал губернатор. – Я должен оскорбиться, но не стану. Понимаю ваше состояние и ограничусь советом: отступитесь от этого дела. Они сдадутся и дорого заплатят за мятеж в тюрьмах крепости Сан-Онорато.

- С двумя источниками питьевой воды и морем, которое обеспечивает продукты питания, пройдут недели, месяца, даже год, пока они сдадутся!

Порывисто Ренато встал. С откровенной невежливостью повернулся к представителю власти и подошел к окну, через стекла которого он смотрел невидящими глазами на город, просыпавшийся с первыми лучами рассвета. От голоса губернатора он вздрогнул:

- Ваша жена мертва чуть больше недели.

- Но я не имею ничего общего с ее смертью! Не верите? – опять разъярился Ренато.

- Хочу верить, но вы ничего не предпринимаете, чтобы прекратить злословие. А версии несчастного случая, дошедшие до моих ушей…

- Они лгут, лгут! Я ничего не сделал ей. Наоборот…

- Вы преследовали…

- Я лишь надеялся остановить понесшую лошадь. Я не хотел ее смерти, хотел, чтобы она жила. Я верил, что она родит мне сына. Как я мог желать ее смерти? Она хотела играть со мной, управлять, как куклой, в балагане, который сама выдумала. Она не полагалась на Провидение и Божье Правосудие. А когда увидела, что я настиг ее, шпора вздыбила коня, из рук выскользнули поводья, за которые я почти ухватился. Отчаянно я вонзил шпоры и помчался по дороге на возвышенность. Она повернула кругом, а конь, на котором она сидела, поднялся на дыбы. Не знаю, порвались ли поводья, или она не могла больше ими управлять. Животное стрелой мчалось к ущелью. Погнав коня за ней, я чудом остановился у края пропасти, тогда как конь Айме, безудержно подталкиваемый, прыгнул в пропасть и свалился туда, отскакивая от скал и деревьев.

Искренне впечатленный, губернатор встал, потрясенный печальным рассказом. Вошла служанка, тихо и своевременно принесла на серебряном подносе кофе. По взгляду хозяина она вышла. Пожилой глава города приблизился к молодому Д'Отремону и по-отечески положил руку ему на плечо:

- Правильно. Остальную часть рассказа я уже слышал из уст вашей сеньоры матери. Ваш рассказ лишь подтверждает мое мнение; откажитесь от этого скверного дела Мыса Дьявола, вернитесь домой, подумайте, отдохните.

- Я не могу думать и отдыхать. Не могу сидеть сложа руки.

- А вы не понимаете, что это публичная демонстрация интереса к свояченице?

- Я люблю Монику! Я не оставлю ее в объятиях другого! Кровью и огнем, если нужно, я вытащу ее! Ваши советы бесполезны, сеньор губернатор.

- Уже вижу. Прекрасно понимаю волнение вашей матери. Не отрицаю вашей породы, Ренато.

- О чем вы?

- Однажды ваш отец тоже восторгался одной женщины, почти как вы сейчас, такой же восхитительной, как эта Моника де Мольнар, с которой не имел удовольствия познакомиться. Джина Бертолоци была прекрасна итальянской красотой. Простите, если ее имя напоминает вам то, о чем вы предпочитаете забыть. Человек, с которым вы хотите покончить кровью и огнем…

- Я не забыл печальную главу жизни моего отца, – дал понять Ренато с гневом и презрением. – Но меня не волнует, как и его тогда не волновало.

- Это разные вещи, Ренато, – возразил губернатор с сурово. – Мужчина, которого ваш отец покрыл позором, не вашей крови.

- Я никого не позорю. Моника никогда не была настоящей женой Хуана. Так называемый брак является лишь комедией и очень скоро аннулирование брака будет в моих руках. Я лишь жду этого срока, чтобы жениться на ней. Поэтому прошу вашей поддержки. Не поддержки, а справедливости, строгой и простой справедливости. Пусть возьмут этого мятежника, арестуют, пусть заставят освободить женщину, которую он бесправно держит похищенной.

- Я так понимаю, сеньора де Мольнар несколько раз заявляла публично в пользу Хуана Дьявола.

- Вы издеваетесь надо мной?

- Нет, Ренато, я бы не посмел. Лишь пытаюсь призвать вас к разуму.

- Моим единственным разумом зовется Моника де Мольнар, а раз я так говорю, значит, у меня есть на то все моральные права!

- При наличии законных прав. Когда у вас будет аннулирование брака, которое вы так ждете, тогда просите моей поддержки и солдат.

- Я не стану ждать! Начну действовать своими средствами!

Вскоре послышались отдаленные взрывы, как из огромной пушки, и оба подбежали к балкону, распахивая настежь окна. Они нетерпеливо посмотрели повсюду. Все спокойно на Мысе Дьявола. К северо-западу красноватый туман покрыл небо и клуб удушающей жары прошелся по лицам, и губернатор проговорил:

- Ничего не случилось. Просто выбросы Мон Пеле, а значит, не имеют ни малейшей важности. Возможно, попортятся ближайшие засеянные поля рядом с вулканом, если пройдет пепельный дождь.

- Вы так уверены.

- Я придерживаюсь мнения доктора Ландеса, человека с мировым именем, который успокоил меня по этому поводу. Впрочем, признаюсь, я испугался. Решил, эти нахалы дадут вам повод, сваляв дурака с захваченной бочкой пороха.

- И тем не менее, вы будете ждать?

- Конечно. И вам советую. Я поеду в Фор-де-Франс на пару недель. Там у меня хороший дом для отдыха, где все дела покажутся незначительными и далекими. Хотите поехать со мной?

- Премного благодарен, но с вашей помощью или без, я сделаю, что должен.

- Вы поступите очень дурно. Нет на земле женщины, которая стоит этого…

- За исключением той, которая скоро станет моей женой! – отрезал Ренато сухо и раздражительно. – И я больше не помешаю вам. Желаю счастливых недель отдыха, хотя, когда вы вернетесь, Сен-Пьер сгорит от края до края. С вашего разрешения.

Губернатор выглянул с балкона на черную далекую точку Мыса Дьявола. Господским жестом зажег сигарету. Внезапно он снова услышал глухой, долгий и отдаленный взрыв. Пугающий шум, казалось, шел теперь из-под земли, содрогая город. Другой клуб сажи разорвался в воздухе. Испуганная стая птиц летела через море, а мелкий дождь мягко попадал, как снежинки, на крыши и улицы. Губернатор Мартиники протянул ладонь, ощутив странный дождь, сухой и нежный, который осыпался на пальцах, и пренебрежительно проговорил:

- Пепел… Испортит сады… Настоящее несчастье. Но так или иначе, пройдут майские дожди…

Он неотрывно смотрел на город, такой же, как он, счастливый и доверчивый.


- Хуан, ты поднялся?

- Ненадолго, и по-моему, уже пора. Ты позаботилась о моей ране, Моника.

Увидев, как Хуан пытается пройти перекресток, и рука протягивается, ища опору в скалах, удивленная Моника подошла к нему, и теперь медленно шагала рядом с ним. Лицо, менее загорелое, побледневшее, имело печать сурового благородства. Левая рука еще покоилась на шелковой повязке, из-под белой рубашки выглядывали бинты.

- Какое безрассудство! Я думала, ты побудешь немного на солнце, а потом…

- Мое присутствие нужно внизу, Моника. Бедные люди страдают. Мне сказали о твоем посещении, продуктах.

- Мне казалось несправедливым придерживать продукты, печение и хлеб, когда у нас раненые.

- В один день они съедают столько, сколько тебе бы хватило на неделю.

- И что с этого? Я могу есть рыбу, как другие.

- Знаю, твоя щедрость безрассудна. Еще знаю, ты лечила раненых. Умиравший брат Мартина теперь без лихорадки.

- У него только заражение раны. Его завязали в грязные тряпки. Не лишним было научить женщин деревни полезности горячей воды и обеззараживания бинтов.

- Ты много сделала и все тебя благословляют.

- Я должна им, Хуан. По-твоему, я не знаю, что все случилось из-за меня? Несчастный случай, когда Ренато пришел за мной, повлек за собой ранения. Хотя и косвенно, но я считаю себя ответственной.

- Ладно. А главный ответственный?

- Ты, Хуан, ты, но тоже по моей вине.

- Почему не скажешь, что по вине твоего кабальеро Ренато? – гневно возразил Хуан.

- И по его вине тоже, хотя его намерение не было плохим. Если бы не твоедурное настроение. Почему ты так разозлился, что аж забыл, где находишься? Из-за самолюбия? Нет, из-за дурного настроения…

- Ты поучала всех рыбаков кротости и любви к ближним. Но к каким ближним? Презренным солдатам, превратившимся в палачей, чтобы защитить ростовщичьи сундуки? Они заслужили, чтобы их разорвали на куски!

- Так это твой план? Твой замысел?

- Ты прекрасно знаешь, что нет. И не о том подумала… Я бы дал предлог губернатору уничтожить нас, взорвать пушечными выстрелами Утес Дьявола, деревню и пляж.

- Такое бы могло произойти?

- Разумеется. Иногда я задумываюсь, почему он этого еще не сделал. Разве что твой кабальеро Д'Отремон заступился, ведь ты здесь. Ты правда не слышала о нем? Не получала известия, письма?

- Почему ты считаешь, что я лгу, Хуан?

Хуан приблизился к Монике и взял ее за руку. Сильные пальцы сжали ее какой-то грубой лаской. Затем рука бессильно опустилась, и Хуан отступил.

- Моника, тебе нужно выбраться из этой ловушки.

- Почему мне? Что случилось?

- Ничего не случилось, но… – пытался успокоиться Хуан. И услышав издалека доносившиеся звуки, повелел ей: – Возвращайся в хижину.

- Почему я должна возвращаться? Что происходит? Как будто плачут, сожалеют… Я…

- Нет, Моника, не иди!

Моника ускользнула от него, побежала к краю скал. Жители деревни столпились внизу, где спускались с высокой горы две заводи ручьев пресной воды. Но бежала не вода. Густая грязь с сильным запахом серы медленно скатывалась, оставляя на берегу мертвую рыбу и вулканические камни. Непонимающая Моника повернулась к Хуану:

- Что происходит?

- Не видишь? Эти ручьи – наше единственное водоснабжение. И посмотри на море, пляж.

Они прошли по труднопроходимому краю. Обеспокоенная Моника наклонилась, а единственная рука Хуана схватила ее с тревогой:

- Осторожнее! Можно поскользнуться.

- Но пляж полон рыбы. Некоторые еще прыгают. Другие…

- Кто-то умирает, остальные уже погибли. Понимаешь? Они отравлены. Эту грязь втянули ручьи, и наверняка она теперь в других ручьях.

- Отравлены? Отравили ручьи? Но кто? Кто это?

- Вот он, Моника. Вулкан. Старый вулкан, который пробудился, чтобы выплюнуть свое проклятие над Мысом Дьявола!

С беспокойным любопытством Моника вновь взглянула на высокий конус вулкана. Отсюда даже лучше видно, чем из Сен-Пьера. Голые крутые склоны казались зловещими. Из странного кратера сбегали маленькие клубы черного-пречерного дыма и виднелась тонкая раскаленная линия, переполнявшая через край вулкан, пока не погасла. Моника испуганно повернулась, глядя на спокойное и серьезное лицо Хуана.

- Что происходит, Хуан?

- Ладно. Происходит… происходит то, что видишь, Мон Пеле переполняет лавой ручьи, реки, и мы останемся без рыбы и питьевой воды.

- И может наступить землетрясение, да?

- Конечно, может. Это не в первый и не в последний раз.

- Я слышала ужасные истории о вулканах…

- Уверен, извержение вулкана вытащило Мартинику из морских глубин, а другое извержение снова похоронит.

- Почему ты так говоришь, Хуан? Словно тебя радует эта ужасная мысль.

- Нет, Моника, не радует. Хотя иногда, перед несправедливостью власть имущих, перед болью и страданиями вечных жертв, я начинаю думать, что у природы есть причина, чтобы смыть человека с поверхности земли. Взгляни на них, Моника.

Оба посмотрели на скорбный спектакль голой и жалкой группы людей. Мрачные мужчины сжимали кулаки, а напуганные женщины плакали или обнимали детей. Наивные и отважные, что постарше, трогали темными ручонками мертвую рыбу, вздувшуюся от грязи.

- Мы в двадцатом веке, в так называемом цивилизованном мире, а эти несчастные могут погибнуть от голода и жажды в портах города, потому что жадность ростовщика так приказывает.

- Умереть от голода и жажды? – поразилась Моника. – Но ты не позволишь этого!

- Скажи лучше, не могу предотвратить.

- Нет, Хуан! Ты ослеплен. Власти не могут быть таким бесчеловечными. Если мы признаем себя побежденными, поднимем белый флаг…

- Губернатор не захотел слушать. Хочет сказать, что не признает почетную сдачу. Мы лишь сдаем оружия без условий. Знаешь, что это значит? Ты подходила к подземельям тюрьмы крепости Сан-Педро?

- Да. Однажды…

Колющее воспоминание вернулось. Подземная пещера и сквозь мощные перекладины, перекрывавшие единственную отдушину, другая женщина в объятиях Хуана, ее родная сестра Айме. Моника побледнела так сильно, что Хуан принужденно пошутил:

- Не беспокойся. Тебя не запрут.

- Ты подумал об этом? Как же ты далеко от моего сердца и мыслей, Хуан!

- Действительно. Думаю, очень далеко, хотя мы и сжимаем друг другу руки.

Хуан сдавил рукой ладонь Моники, заставляя ее приблизиться. Он понимал, что ранит ее словами, но решил держать стену, возведенную между ними, считая это необходимостью в этот суровый и горький час:

- Лучше оставить все как есть, Моника.

- Могу я узнать почему, Хуан?

- Потому что начинаю узнавать тебя. Ты ищешь жертвы, отдаешь все силы с той же настойчивостью, жаждой, с какой другие покупают удобства, уважение или богатство. Нет, Моника. Ты должна спастись. Нет ничего общего между тобой и…

- Что ты хочешь сказать? Договаривай! Рань снова своей неблагодарностью, жестокими словами. Оттолкни своей холодностью, жесткостью.

- Нет, Моника, не говори так. Не заставляй меня падать духом! Это не твоя битва. Ты не должна страдать из-за нас. Твое звание, имя, общественное положение поставили тебя по ту сторону баррикады. По какой безумной случайности ты здесь?

- Нужно сказать это словами, Хуан?

Хуан понял, сжал ее в объятиях, но трудом сдержался, яростно кусая губы, разжигаемые жаждой поцелуя, а напряженная от волнения Моника ждала слов, которые не последовали. Словно читая молитву, Хуан ответил:

- Сейчас не время говорить о нас, Моника. Я не вправе, потому что не принадлежу себе. У меня долг перед этими людьми, кто поднял восстание, что само по себе никогда бы не случилось. Если этот человек, управляющий нами, выслушает нас, если поймет, что я принимаю ответственность за всю вину, ошибки, и предложу себя в качестве единственного настоящего виновника…

- Хуан, Хуан… Дай мне минуту своей жизни, – просила Моника взволнованно. – Поговорим о нас минуту, только минуту…

- Ну хорошо. Я…

Его прервал звук трех-четырех взрывов на горизонте, затем гул голосов и криков ужаса. Со всех ног бежал к ним запыхавшийся Сегундо с новостью:

- Они это сделали, капитан, сделали!

- Бочку пороха? Ее взорвали? – спросила напуганная Моника.

- Нет, нет. Не это. Другие, негодяи… – поправил Сегундо.

- Другие? – не понял Хуан. И услышав еще два-три взрыва, заторопил: – Ты договоришь наконец?

- Послушайте. Посмотрите. Они взрывают скалы, чтобы нас отрезать. Нас как будто заперли на острове, капитан!

Хуан посмотрел со злобным презрением. Он вдруг все ясно понял. Отдаленные взрывы наподобие вулканического огненного кольца стремились отрезать Мыс Дьявола, оторвать берег, превратить его в остров. Открылась брешь, куда уже подошло рокочущее море. Со всех сторон приближались ужаснувшиеся и взбешенные люди, и Сегундо посетовал:

- Вы понимаете, капитан? Видите? Мы не допустим этого и ответим ударом!

- Мы не станем отвечать. Они взорвали землю и отделили нас морем, – ответил Хуан с горьким спокойствием.

- Лучше умереть в сражении. По крайней мере, потратим патроны, которые остались у нас. Огонь! Огонь!

Ослепшие от ярости, несколько мужчин схватили оружия, чтобы выстрелить против удаляющихся в униформе, но Хуан выскочил перед всеми.

Мужчины повиновались голосу Хуана. Как раз вовремя они укрылись за камнями, потому что в ответ ударили залпы укрывшихся солдат с другой стороны рва. Медленно Хуан поднялся на вершину скал и взглядом охватил панораму. Через широкий ров хлестало бушующее море, вокруг Мыса Дьявола кипела пена. Словно их бросили в лодке неизвестно где. Мягкая рука легла на его руку, Хуан обернулся, пронзив лицо Моники горящими глазами, как раскаленные угли.

- Ты должна спастись, Моника. Ты не можешь погибнуть здесь.

- Я не стану спасаться одна, Хуан. Последую судьбе остальных. Если можешь что-нибудь сделать для всех, делай. И это все, Хуан, мне ничего не нужно…

13.


Негодующая, взволнованная, неспособная говорить, София Д'Отремон отчаянно схватилась за руку Ренато, услышав из уст Отца Вивье историю ужасного восстания в Кампо Реаль. Она едва могла поверить своим ушам и вообразить услышанное, снова и снова поворачиваясь к сыну, который тоже слушал, холодный и неподвижный, словно превратился в мрамор.

- К несчастью, я был свидетелем всему.

- Но как? Когда?

- Прошло пять дней. Три дня и три ночи длилось всеобщее безумие, охватившее этих несчастных. Три дня разрушений, пожара, уничтожения всего, убийства нескольких верных слуг, которые пытались помешать. Не было возможности покинуть убежище в церкви. Мы ослабели, когда нам удалось сбежать и пройти пешком через поля, страдая от мучений, пока не добрели до ближайшей усадьбы.

- А солдаты? А местные власти? – спрашивала возмущенная София. – Что делали власти Анс д'Арле, Сент-Анн, Дьяман?

- Туда никто не пришел. Кампо Реаль – отдельное королевство. Но что бы они сделали? В каждом населенном пункте один или два десятка солдат против тысяч мужчин и женщин, поднявших мятеж в Кампо Реаль.

- В таком случае, все было в руках этого сброда?

- Только несчастная сеньора де Мольнар и три старых служанки сбежали со мной, перешли через границы Кампо Реаль, которые я знал.

- Боже мой! Боже мой. Можно потерять рассудок!

- Успокойся, мама, успокойся, – советовал Ренато.

- Успокоиться? Ты осмеливаешься говорить, чтобы я успокоилась? Нужно просить полицию, солдат, чтобы уничтожить эту дрянь! Немедленно туда выехать!

- Это будет очень опасно… – указал священник.

- Не имеет значения! Правда не имеет, Ренато?

- Ты пойдешь за смертью, мама! – объяснил Ренато.

- Пойду? Пойду одна? Хочешь сказать, что не думаешь…?

- Да, мама. Я поеду. Но не сейчас. Я должен ждать. Не знаю, сколько времени, но буду ждать. Есть кое-что важнее Кампо Реаль, важнее всего. Любой ценой, я спасу ее.

Отчаянная София Д'Отремон подошла к сыну. Она едва могла представить, что произошло в ее Кампо Реаль. Это словно объявление, что весь мир затонул, закончился, взорвался. Как может говорить Ренато, что есть что-то важнее Кампо Реаль? Замешательство, ужас сменились свирепым гневом, беспредельным возмущением, внезапно поднявшимся из ее недр:

- Ты не понимаешь? Негодяи в нашем доме, разрушают и отнимают, уничтожают Кампо Реаль, поджигают, убивают! Ты понимаешь, что происходит? Представляешь себе этих псов, этот отвратительный сброд?

- Конечно же представляю. Не в первый раз такое случается, мама. На Гаити, в Санто-Доминго, на Ямайке.

- Единственную важность представляет для меня случившееся в Кампо Реаль! Это мое, твое, наше! Это наши земли, наш дом! Что течет в твоих венах?

- Я же сказал, что поеду тогда, когда будет возможно.

- Ну тогда я еду немедленно, пусть даже искать смерть, как ты добиваешься! – и крикнула: – Янина, Сирило, Эстебан! Пусть немедленно запрягут повозку! Пусть подготовят другую, чтобы следовать за мной, доверенные слуги дома! Пусть запасутся провизией и всевозможным оружием!

- Тем не менее, Ренато прав, сеньора, – мягко вмешался Отец Вивье. – Это настоящее безумие.

- Мама, мама, подожди! – умолял Ренато.

- Чего ждать? Случись такое при твоем смелом отце, он бы подчинил их хлыстами! Но ты, ты…!

- Что я, мама?

- Ты хуже, чем трус! Тряпичная кукла, которой женщины помыкают по своим прихотям! Недостойно твоего имени и звания!

- О, хватит! Клянусь тебе, что…! – вскинулся негодующий Ренато.

- Не клянись ни в чем! Дай мне выйти! Дай пройти! Я… я…! – задыхающаяся София остановилась и упала.

- Мама… Мама!

- Не приближайся, не трогай меня! – отвергла яростно София.

- Янина! – гневно позвал Ренато. И властно приказал: – Позаботься о матери, отведи ее в спальню и пусть не встает с кровати. Пусть не выходит, даже если придется запереть ее на ключ!

- Ренато, Ренато…

- Прошу вас, оставьте меня в покое, Отец.

- Я не уйду, не договорив. Кое в чем права донья София. Нужно поехать в Кампо Реаль, попросить помощи у властей. Пустить в ход все средства. Там творится ад, хаос. Понятно, одной силой это невозможно, но нужно найти способ. Возможно, люди уже насытились и послушают посредника. Я обещаю остаться с доньей Софией и попытаюсь ее упокоить; прямо сейчас сходите в дом губернатора…

- Нашего губернатора нет в Сен-Пьере, – гневно и язвительно отозвался Ренато. – Он нашел удобное решение всех проблем. Поехал в свой дом отдыха в Фор-де-Франс.

- Это печально. Но остались власти, глава полиции, комендант крепости. У кого можно попросить необходимой помощи.

- Я не стану ничего предпринимать, Отец Вивье, пусть даже посчитаете меня, как моя мать, трусом.

- Ради Бога! Вы принимаете во внимание эту мимолетную вспышку злобы, лучше сказать отчаяния? Потому что она…

Холодный и режущий взгляд Ренато остановил последние слова священника. Красноречивее любых слов. Отец Вивье замер, пока тот удалялся через двор.


- Моника, посмотри туда! Подойди, скажи, что ты тоже это видишь, и я не сплю.

Изумленная, взволнованная, Моника позволила увести себя, Хуан подтащил ее за руку к краю острых вершин скалистого берега. С кошачьей гибкостью спустился он, поддерживая ее, словно для его крепчайших ног не существовало скользких мест и трудностей. И наконец, они продвинулись к обломку камня, выходившему в море в виде площадки.

- Посмотри, Моника! Видишь? Понимаешь? Возвышенность, цепь из камней, образующая водоворот.

- Возвышенность? – повторила Моника, сбитая с толку. И быстро поняла: – О, уже нет! Исчезло, скрылось!

- Вон, вон! Взрыв открыл ров. Нас отделили от земли, отрезали, превратив Мыс Дьявола в остров, но не учли другого. Разрушилась и помеха! Ты помнишь, о чем мы говорили? Нужно пройти много миль, чтобы пройти эти течения. Невозможно было осмелиться на лодке пройти этот кипящий клубок, образованный этой возвышенностью. Теперь нет помех, видишь? Не сталкиваются волны, море спокойно.

- Хуан, о чем ты думаешь?

- Есть способ сбежать. Твоя первая мысль оказалась верной, у нас остался путь на море и по этой дороге я спасу тебя.

Моника повернулась к нему и посмотрела в лицо. Ее глаза осветились волной благодарности за жажду спасти ее, выраженной у него сейчас как нельзя сильнее. Затем она словно очнулась:

- Почему спасти меня, а не нас? Разве я не говорила…?

- Будешь делать то, что я посчитаю нужным. Понимаешь? Воспользуемся лодкой, достаточно крепкой, чтобы с вероятным успехом совершить путешествие. Воспользуемся спокойствием, темнотой ночи; пройдем в город незамеченными. Мы будем в южной бухте, рядом с твоим старым домом. У нас получится, будь удача на нашей стороне. Еще в лодке будет мальчик. Я оставлю Колибри с тобой. И вернусь раньше рассвета. Остальное не имеет значения, потому что ты будешь в безопасности.

- Что не имеет значения?

- Я почувствую себя спокойным после всего.

- Я так тебе мешаю, Хуан?

- Мешаешь? Разве я не благодарен, что ты осталась со мной? Разве…? О, нет, нет!

- Продолжай, Хуан. Прошу, говори, что думаешь. Кем ты меня считаешь, Хуан?

- Я груб на похвалы.

- Эти люди не заслуживают, чтобы я согласилась на твой план. Нет, Хуан, я не согласна. Мы все решимся. Ты говоришь, путь в море открыт, значит, мы последуем навстречу судьбе. У этих людей есть древесина, инструменты, маленькие лодки. Ты знаешь, как все это отремонтировать, починить, собрать все необходимое. Они говорили о сооружении какого-то плота…

- Который разобьется о камни.

- Теперь нет. Ты сам только что сказал.

- Только на одной лодке можно остаться незамеченным. Когда их несколько, это другое дело. В любом случае, мы постараемся, когда ты уже пройдешь этот ров.

- Тогда это будет невозможно. Ты должен объединить всех.

- Так не получится. Остальные поедут дальше. Ты можешь высадиться в любом месте.

- Разве «Люцифер» не рядом с южной бухтой? Там ты бросал якорь. Он не поможет нам сбежать?

- Да, возможно. Это тяжело для него. Хотя ведь мы… Всего лишь маленькая кучка больных и нищих.

- «Люцифер» – морской корабль, сильный, его трюмы просторные. Полагаю, они пусты.

- Действительно. Туда все могут спрятаться. Понятно, он конфискован, но вряд ли занят охраной. Достаточно увезти его подальше от пристани и бросить якорь с другого конца Мыса Дьявола. Им не придет в голову искать нас там.

- Правда, не так ли?

- Твоя идея великолепна, Моника, но гораздо опаснее моей.

- Какое имеет значение опасность? Ты говорил, что готов на все, чтобы спасти всех. Ты хотел просить губернатора взять на себя ответственность за происходящее. Они очень важны для тебя, раз ты готов к подобному.

- Да, Моника, очень. Но есть кое-что в тысячу раз важнее для меня.

Он снова странно посмотрел на нее, а та взволнованно ждала; вдруг он спросил:

- Моника, думаешь, Ренато оставил тебя? Думаешь, когда начал свой труд мести, то это против тебя?

- Может быть. Прежде чем уйти, он говорил со мной угрожающе, – нерешительно вспомнила Моника. – Но вряд ли, Хуан. Наоборот. Я убеждена, если он мог избежать этого, то избежал бы…

- Ради любви к тебе? Как ты думаешь, чего больше в его сердце: любви к тебе или ненависти ко мне?

- В нем любовь сильнее ненависти, Хуан. Мне кажется, он не рожден для ненависти. В его душе злоба и ненависть временны. Порыв, вспышка, а потом все развеется. Всегда так было, вряд ли он изменился. Его учили вежливости для жизни мягкой и простой. Но почему ты задаешь все эти вопросы? Чего ждешь от него и чего опасаешься?

Моника беспокойно посмотрела на него, и ответом послужил суровый, выразительный и грустный взгляд Хуана.

- Наверное, я приму твой план, Моника. Я не должен соглашаться, потому что слишком опасно для тебя. Но в конце концов, все равно, потому что не в силах освободить тебя из большей опасности, и я лично повезу тебя, потому что никому не доверю весла. Я поговорю с остальными, дам им последний луч надежды. Это ради тебя, как хлеб, что ты разделила за моей спиной. Идем. Я отвезу тебя, как подарок.


- Янина, что происходит? Моя мать…?

- Сеньоре немного лучше. У нее был сильный нервный припадок, потом удар. Пришел доктор и почти силой влил в нее успокоительное. Теперь она заснула, рядом с ней Хосефа и Хуана.

Ренато выпил еще рюмку, затем отодвинул поднос с выражением недовольства и досады. Он сидел в библиотеке, чья пещера снова послужила ему убежищем, пока он безуспешно искал в алкоголе спокойствие и безмятежность. В жадном ожидании он провел несколько часов, не находя себе места. В этот день по его подсчетам должны прислать бумаги. Бесконечно долгие часы, и каждая минута превращалась в вечность…

- Моя мать не говорила больше о возвращении в Кампо Реаль?

- Нет, сеньор. Сеньора только плакала. Не хотела слушать Отца Вивье. Да, я слышала все, что рассказали девушки на кухне. Как ужасно, сеньор, как все это ужасно!

- Могу себе представить, как тебя тронуло произошедшее с Баутистой.

- Он должен был так закончить. Ужасно, но это правда. Все его так ненавидели. Сильно. И он поджег Куму.

- Поджег ее? – поразился Ренато.

- Сеньор не знает, как все началось? Нет, конечно же. Все случилось потом. Баутиста поджег хижину Кумы, не дав ей выйти. Говорят, он смеялся, когда охранники бросали камни, когда та высовывалась.

- Это неслыханно! О чем ты говоришь?

- Когда наконец ей дали выйти, ужасно обгоревшей и почти задохнувшейся от дыма, ее поволокли к большой каменной ограде, затем кинули в ущелье. Там ее оставили, как животное, и пригрозили ружьем, если попытается снова прийти. Там же ее нашли мертвой, кто ехал на повозке тем утром. Поэтому все восстали против Баутисты, сожгли дом.

- Об этом знает моя мать? – вскочил Ренато, совершенно бледный.

- Да, сеньор, знает. Сам Баутиста ей сказал, только не так ясно. Сказал, что по вашему приказу.

- Моему приказу? Как я мог приказать подобную вещь?

- Это я и осмелилась сказать. Что вы не могли приказать. Но сеньора и он не позволили мне говорить. Теперь он заплатил свой долг.

- А ты кажешься довольной, что он поплатился, – упрекнул Ренато неторопливо и спокойно. – Тем не менее, Баутиста твой родственник.

- Он мне не родня. А Кума была моей подругой.

- Кума… Это правда…

Ренато замолчал, вспомнил и посмотрел на странную девушку, преобразившуюся под его взглядом. Ее глаза горели, подрагивала смуглая плоть.

- Ты купила у Кумы любовный напиток. Думаешь, эта бурда действует?

- Кума имела силу, сеньор, и хорошо это доказала: три человека, которые скверно с ней обошлись, уже умерли.

- Но не из-за силы этой несчастной, Янина.

- А почему нет, сеньор? Кума никогда не проклинает без причины и просто так. Сила любви и сила смерти имеют…

- Сила любви… – прошептал Ренато. Мысль пронеслась в его разуме, как вспышка, но он сразу же отверг ее: – Хватит глупостей. Принеси мне бутылку коньяка и проследи, чтобы никто не мешал. Только...

- Да, сеньор. Я помню указание. Только тот, кто принесет бумаги из Епархии, которых вы ждете.

Ренато опрокинул еще рюмку и замер, опустив голову и прикрыв глаза. Он пил, чтобы забыться, но не мог потушить горящую искру в сознании, ослабить тревогу напряженного, бесконечного ожидания. Он допил бутылку и отбросил ее в сторону. Встал, пошатываясь, и услышал глухие взрывы грома.

- О! Что это? – и крикнул: – Янина! Янина!

- Вот коньяк, сеньор, – быстро явилась Янина.

- Что это за шум? Эти взрывы?

- Это длится уже несколько дней, сеньор. Не помните? Говорят, это вулкан. Небо покраснело и опять сыпется пепел, как прошлым вечером. Крыши и деревья уже побелели. Похоже на снег.

Ренато провел пальцами по подоконнику распахнутого окна, собирая тончайший густой и горячий пепел, и проговорил пренебрежительно:

- Снег? Ба! Горячий снег. Он почти горит и трудно дышать. Поставь сюда бутылку и не возвращайся, пока не передашь бумаги. Ух! Какая же проклятая адская жара!

Он глотнул, еще и еще. Действительно, трудно дышать. Огненные испарения проникали в открытое окно. Янина очень медленно уходила, затем повернулась и с болью посмотрела на него. Ренато снова упал в кресло. В сознании смешались образы. Библиотека заселилась несуществующими тенями. Одна отделилась от остальных. У нее были черные глаза и страстные губы. Она с улыбкой предлагала ему бокал шампанского, а внутри него прозвучали пророческие слова Айме:

«Ты будешь плакать. Плакать по ней, а я посмеюсь над твоими слезами. Буду смеяться, как ты опускаешься все ниже и ниже, пока не достигнешь самого ада, где я буду тебя ждать…»

- Это неправда. Неправда! – кричал Ренато, словно очнувшись. – Тебя нет здесь! Не существуешь! Ты призрак, всего лишь призрак!

- Сеньор Ренато… Сеньор! – испуганно ворвалась Янина в библиотеку.

Ренато очнулся. Перед ним Янина держала лампу, рассеявшую тьму и призраков. За ней, одетый в белое платье слуга держал в руках широкий запечатанный конверт.

- Подойди. Можешь сказать, что вручил прямо в руки, – известила Янина слугу, вырывая конверт. И передала его Ренато. – Он пытался войти лично.

Ренато оторвал сургучную печать с епископским знаком Сен-Пьера и жадно прочел мелькавшие слова перед глазами, налитыми алкоголем, пока Янина подталкивала в спину любопытного слугу:

- Можешь идти. Я принесу тебе подписанный конверт.

- Свободна! Свободна! Дали разрешение! Одобрено! Свободна! Моника не принадлежит Хуану Дьяволу!

Вне себя, держа дрожащими руками желанные бумаги, не веря глазам, жадно глядя на плоды борьбы, Ренато Д'Отремон, как одержимый, повторял слово, значившее в эти минуты для него все:

- Свободна! Свободна!

Из-за дверей, пронзая огромными черными глазами белого человека, Янина смаковала болезненное отчаяние, с которым жила рядом с объектом невозможной любви. Охваченный безмерным чувством, мрачный разум Ренато резко прояснился; пары алкоголя, пытки угрызений совести, черный мир теней, где покоились его мысли – все просочилось через серебряное решето, зазвенело по-новому, как хрустальный колокол, и весело он проговорил:

- Янина, разве это не чудесно? Такое ждут долгие годы!

- Да, сеньор. Такое случается редко, – медленно и грустно проговорила Янина. – Но так как Его Превосходительство – родственник сеньоры, следовательно, и ваш. И кроме того, у него хорошие связи в Ватикане.

- Да, это учли. Но в любом случае…

- Сеньор верил, что получит эти бумаги сегодня?

- Как тут можно верить, Янина? Я отчаялся. Это был крайний срок, и я надеялся до последнего. Больше нельзя ждать, чтобы люди на Мысе Дьявола дальше сопротивлялись. Они должны сдаться, покориться, и чтобы Моника не потонула с этими бандитами, нужно расторгнуть этот проклятый союз, иметь на руках свидетельство моих слов. Я прекрасно знаю, что значит поездка губернатора в Фор-де-Франс. Он не хотел выставить себя в дурном свете и открыто пойти против меня и законов. С этими бумагами я пойду к нему.

- Сейчас? Но сеньора…

- Правда. Мама, Кампо Реаль. Да, я забыл об этом.

Он сжал руками виски, где стучал глухой и настойчивый удар молота. Даже алкогольное похмелье не сломило его восторг. Ноги дрожали, взгляд не прояснился, но сердце билось победно, нетерпение сносило все препятствия, чтобы наконец добиться желаемого.

- Завтра я поеду в Кампо Реаль. Или послезавтра. Как только смогу. Я поговорю с губернатором о двух делах. Да. О двух. Передай матери, Янина, что я пошел к губернатору и решил уладить дело с Кампо Реаль. Успокой, постарайся ее успокоить. Скажи, что я… Не знаю, что сказать ей…

- В таком случае, сеньор прямо сейчас поедет в Фор-де-Франс? Но сначала вам нужно немного отдохнуть, сменить одежду, немного поесть.

- Это разумно, но время не терпит. Я приму ванную, сменю одежду. Приготовь мне крепкий кофе. Что у тебя в руке? Что за конверт?

- От принесенных бумаг, сеньор. Ждет вашу подпись. Посланник этого требует.

- О, да, конечно! И присоединю к этому слова благодарности. Я напишу письмо. Нет… Я должен прийти сам. Это меньшее, что я могу. Его Превосходительство исключительно помог мне. Самое лучшее лекарство. Я чуть повременю, а потом поеду в Фор-де-Франс. Задержи посланника. Пусть дадут ему чаевые. Нужно все приготовить. Потом поговори с матерью. Предупреди также Сирило.

- Вы поедете на коне, сеньор? Мне кажется… Простите, вы будто в нетерпении…

- Это правда, Янина. На коне быстрее, но я должен соизмерять силы. В экипаже я отдохну. Скажи Сирило приготовить маленькую повозку на два сиденья, пусть запряжет лучших коней.

- Для маленькой повозки?

- Разве ты не поняла, что мне нужно лететь, а не бежать? Иди… иди…

В печали своей рабской страсти, служанка послушалась. Ренато трясущимися руками сжимал на груди плотную бумагу с печатью, так много значившую для него, и воскликнул ликующе:

- Моя Моника, разорвана твоя последняя соединяющая нить!


- В таком случае, этой ночью, Хуан?

- Да, можно этой ночью, если выйдет луна и море будет спокойным.

- А не опасно, ведь нас могут заметить при свете луны?

- Да, конечно. Но лодка не отчалит отсюда при такой волне. Когда выходит луна, как правило, море стихает. А сейчас растущая луна. Не слишком светит, а в таком сложном деле нельзя избежать всего. Нужно выбирать наименьшее зло.

Хуан и Моника стояли на темной каменной смотровой площадке, где поднимались нараставшие волны. Неясные очертания двух стоявших рядом людей в темноте странной ночи время от времени освещались красноватым дымом, который вулкан выпускал в небо.

- Все уже готово, правда, Хуан?

- Почти. Нужно действовать осторожно, потому что эти люди не прекращают следить. После полученного удара они ждут, что мы от безнадежности сдадимся. Наше безмолвие заставит их заподозрить, что мы нашли выход и замышляем что-то, а в этом случае… Лучше не думать, Святая Моника. В фортах Сен-Пьер много пушек, выходящих прямо на море. Но не надо думать о худшем. Не хочу тебя беспокоить. Я назвал тебя Святой Моникой, чтобы рассердить и вернуть этим дух, а не обидеть. Ты уже поняла, что в тебе больше святости, чем в других женщинах?

Он ждал ответа, но его не последовало. Разве что в словах, сказанных с ложной насмешкой, подрагивала нежность. Не признаваясь друг другу, два страстно бьющихся сердца стучали так же размеренно, как разбивались бурные волны о скалы. Вскоре Моника испуганно заметила:

- Снова этот шум. Ты не слышал?

- Нужно оглохнуть, чтобы не слышать. И посмотри, как разгорелся вулкан. Разливается река лавы. Долины с той стороны наверняка разрушены, сожжены огнем, а если лава выльется в большую реку, то унесет мельницы и фабрики. Было бы забавно.

- Забавно? Как ты можешь такое говорить, Хуан?

- Я не имею в виду, что это великолепно, Моника. Если это случится, весь мир побежит на ту сторону. Может, наши охранники отвлекутся. Пока что на нас устремлено все внимание города; но если на другой стороне катастрофа…

- Не говори этого, Хуан.

- Это жизнь, Моника. Катастрофа для других может спасти нас; редкая минута счастья обходится без слез или крови.

- Не говори так. Настоящее счастье – когда никого не ранят и никого не убивают. Не стоит ничего счастье, которое мы достигнем мучениями остальных.

- Мы живем в мире мучений, Моника. От страданий нас никто не освободит.

- Почему ты всегда говоришь так горестно?

- Потому что понимаю многое. Но еще я научился у других, Моника, и неважно, что кое-чему научился у тебя. Неважно, что ты страдаешь, так как мы рождены страдать, но страдать достойно. С достоинством отстаивать наши человеческие права, как сказал я тебе однажды: крепко стоять на грубой и скорбной земле. Только это меня утешает, когда я веду на смерть этих людей. Возможно, они умрут из-за своего мятежа; но бунтуя они завоевывают свое право на жизнь.

- Какой ужас! Слышал? – воскликнула Моника, когда прогремел самый сильный взрыв.

- Да, грохочет земля, но море спокойно, по которому мы можем пройти. Если случится землетрясение, если этот город, нагроможденный золотом, сотрясется до самых недр, то все упадет и вернется на круги своя. Иногда тот, кого вы зовете Богом, должен протянуть руку над миром и стереть все.

- Ты полон ненависти, Хуан, – посетовала Моника с глубокой болью.

- Не думаю. Раньше, да… Раньше корни моей ненависти были пропитаны желчью, даже когда я казался веселым моряком, готовым смеяться и напиваться в каждом порту. Теперь внутри меня что-то изменилось, наверное, в этом твоя вина, Святая Моника. Теперь моя ненависть – возмущение против несправедливости и зла. Негодование к тем, кто топчет других, держит в руках хлыст на плантациях или в казарме, начиная с дворца губернатора или коня надсмотрщика. Гнев и страстное желание устранить скверное, изменить его, свирепое желание установить справедливость кулаками. Да, Моника, я полон чего-то, от чего бурлит кровь. Раньше была ненависть, злоба; теперь что-то более благородное: желание бороться, потому что на нашей земле станет лучше, появится надежда, что уже завтра…

- Завтра что?

- Ба! Безумства!

- Пусть безумства, расскажи о них, Хуан, чтобы я заглянула в твою душу, узнала, что ты там скрываешь, чего желаешь.

- Ты будешь смеяться, если я скажу, что хочу ребенка? Не одного… Детей… много детей, которые вырастут и увидят лучший мир, достигнутый вот этими руками.

- Ты самый лучший мужчина на земле, Хуан Дьявол!

Белые пальцы Моники погладили грубые загорелые руки, которые Хуан соединил в выражении силы и нежности; они проскользнули по шраму, который однажды поцеловали, след кинжала Бертолоци, а затем поднялись выше, чтобы приласкать взъерошенные волосы моряка, словно внезапно она перестала в нем видеть сильного и сурового человека, поднявшегося против напастей, а лишь видела грустного беззащитного ребенка, жертву темной мести, с которым дурно обращались и обижали. Снова, как в светлое утро в каюте «Люцифера», ее глаза наполнились слезами. Сотни раз ожидаемый, благословенный час, когда упали маски гордости, охвативший две души. Хуан пытался защититься в последний раз:

- Вышла луна и море успокоилось. Сядем в лодку пораньше. Мы поставили на карту все.

- Да, Хуан, все. Но прежде чем отправиться в приключение, которое может стать последним, спустимся на пляж и, возможно, посмотрим на небо в последний раз.

- Капитан… Капитан! Капитан… Сеньора Моника! Где они?

- Здесь, Колибри! Беги быстрее! – позвал Хуан. И тихо предупредил: – Что-то случилось, Моника.

- Ай, капитан! Ай, хозяйка! – пожаловался Колибри, запыхавшись от поисков. – Уже час я вас ищу, и никак не найду.

- Почему? Зачем?

- Все люди столпились на пляже, у лодок, готовых выйти в море.

- Ладно и что? – удивился Хуан. – Там, где я велел им быть.

- Да, знаю, хозяин. Но они стоят не потому, что вы приказали; наоборот…

- Наоборот? О чем ты? – спросила Моника.

- Они спорят, ругаются. Хотят разделить все лодки, которые приказал капитан собрать, и скрыться на них.

- Они что, сошли с ума? – поразилась Моника.

- Как спятившие, моя хозяйка. Много напуганных, плачущих женщин и…

- Там нет Сегундо? – перебил Хуан.

- Да, есть. Даже хуже, хозяйка. Сегундо среди тех, кто хочет разделить лодки и не плыть «Люцифере». Говорят, вместо того, чтобы ехать так далеко, они высадятся вон там, чуть ниже, и попытаются взобраться в гору.

- Но там солдаты! Их арестуют! – предупредила изумленная Моника, не в силах понять.

- Естественно! И говоришь, что Сегундо…? – спросил Хуан.

- Сегундо сказал, что «Люцифер» утонет, когда вместит всех людей.

Хуан вскочил, его глаза сверкали. Он колебался лишь секунду. Затем взял Монику за руку:

- Пойдем. Посмотри, волны опустились. Благоприятная возможность и нужно ей воспользоваться. Мы не можем терять ни минуты.

- Но если они откажутся последовать за тобой, Хуан?

- Последуют те, кто достойны быть спасенными.

Втроем они прибежали на пляж, где кружились люди; сильный и властный голос решительно приказал:

- Всем в лодки! Настал час! Женщины и дети первыми! Мужчины, толкающие лодки, запрыгивают потом! Чего ждете? Не слышали? Ты, Мартин, двигай людей к лодке! Ты, Угорь, со своими людьми в воду! Хулиан, готовы!

Как будто голос рассеял сомнение, как будто его присутствие имело дар воодушевлять мужество, его голос подталкивал одного за другим, и первые три лодки вошли в воду. Только Сегундо стоял неподвижно, скрестив руки, словно его мучало жестокое сомнение, а рядом с ним стояло несколько рыбаков, которые должны были сесть в последнюю лодку, и они избегали взгляда Хуана.

- Простите, капитан, но эту лодку мы оставим.

- Оставить себе? Что?

- Вы знаете, капитан. Думаете, я не видел, как Колибри предупредил вас?

- В таком случае, это правда, и именно ты, Сегундо… Ты…

- Сожалею, капитан, но у меня семья, для которой моя смерть имеет значение.

- Ты боишься, ты… ты…? – сомневался Хуан с нарастающим гневом.

- Я не боюсь умереть в сражении, но вы хотите, чтобы мы упали в яму с головой. Я предпочитаю сдаться солдатам! За это нас не убьют.

- Тебя прижали хуже животного.

- Из тюрьмы выходят, а из моря никто не выйдет. Если бы мы поехали одни…

- Замолчи! Замолчи и сядь в лодку!

- Мы не поедем, капитан! А вы подумайте. Я вам говорю, сеньора Моника. Останьтесь вы с нами, с вами ничего бы не случилось, вам незачем прятаться, и если предпочтете надежность Сегундо Дуэлоса…

- Я предпочитаю ненадежность Хуана Дьявола, – с легкой усмешкой ответила Моника. – Идем, Хуан!

- Отчаливаем по одному, – приказал Хуан. – Гребем веслами сотню метров от берега, а там ждите мою лодку. Колибри, отдать концы! Сможешь?

- Ясно. Теперь я второй на «Люцифере», капитан, правда?

Три лодки, соединенные длинными досками, защищенные плывущими бочками, вошли на гребень волны. Хуан поднял на руках Монику и посадил в маленькую лодку, которую уже отвязывал Колибри. Его мучило левое плечо. Только теперь он вспомнил о ране, но мгновение – он вошел в воду и взял весла.

Как черная махина, Мыс Дьявола остался позади. Моника сидела перед ним. Сначала слабый свет луны неясно освещал белую фигуру, затем темнота опустилась полностью. Черный занавес заслонил звезды, погасил линию серебряного пролива. А волны, минуту назад спокойные, запрыгали, как конь, вставший на дыбы. Вскоре темная ночь осветилась пучком пламени, гигантским факелом сверкнув на вершине Мон Пеле, и разорвавшись в воздухе, как фонтан жидкого огня, ручей лавы покатился с горы.


14.


- Янина, что это? Я видела из окна, как горел дом.

- Это гора, вулкан. Сеньора видела вспышки пламени. Он еще сверкает во дворе! Черное небо покраснело.

- Но земля не дрожит. Не дрожит. Как будто взрыв.

- Нет, сеньора, это гора. Я не говорила, что это гора?

София Д'Отремон встала с кровати, подбежала к ставням спальни, выходящим во двор, и в просторной комнате, в густом полумраке, все смотрела на раскаленную реку лавы, которая скатывалась с крутого холма, прыгая через камни, обходя любое препятствие. Затем с беспокойством обернулась:

- Где мой сын? Где Ренато? Он вышел? Я слышала, как он позвал Сирило; потом экипаж уехал, и могу лишь предположить, куда. Его жизнь крутится только вокруг этого проклятого Утеса Дьявола.

- Теперь нет, сеньора. Сеньор Ренато получил бумаги из Епархии. Кажется, он получил желаемый ответ.

- Аннулирование брака Моники? – удивилась София. – Невероятно! Прошло мало времени!

- Думаю, Его Преосвященство очень помог, сеньор Ренато очень признателен ему, сказал, что поблагодарит его перед отправлением в Фор-де-Франс, к губернатору.

- Мой сын поехал в Фор-де-Франс? – спросила София, все более недовольная и изумленная. – И ты так долго ждала, чтобы сообщить мне, глупая? Ай, Боже мой, Боже мой!

- Я, сеньора… Просто он не зашел к вам, чтобы сеньора не подумала…

- Какое имеет значение, что я думаю! Ты что, не знаешь дорогу на Фор-де-Франс? Конечно же, на юг; но сначала нужно обогнуть эту гору.

- Эта новая дорога, она пересекает вершины Карбе.

- А как еще поедет мой сын, он выехал туда, где не навредит коням! Разве не так?

- Да… Да, он приказал запрячь молодых жеребцов в повозку. Сказал, что ему нужно не бежать, а лететь.

Обе подошли к боковым ставням. Оттуда беспокойные глаза следили за огненным маршрутом переливавшейся через край лавы. Она раздувалась, а затем обрушивалась и скатывалась в глубину долины.

- Огонь бежит как будто к заводу Клерка, – объяснила Янина.

- Там наверняка есть путь на Карбе! Будь он благоразумней!

- Он вышел вне себя и столько пил, столько!

- Христос! Что кричат эти люди? – пожелала узнать София, услышав неподалеку обеспокоенные голоса. – Беги за этим человеком, Янина, позови его, догони!

- Говорят, огненная река унесла завод Фернандо Клерка, очистительный завод, дома, снесла плантации сахарного тростника и бежит к Карбе, – объяснила Янина, возвращаясь к хозяйке.

София Д'Отремон вцепившись в дверной проем судорожными руками, задыхаясь от густого раскаленного воздуха, окутавший город и опускавшийся красноватым облаком со зловещего вулкана. С высоты в тысяча триста пятьдесят метров, Мон Пеле испускал раскаленную реку, которая, остывая, бледнела. Шум тысячи кричащих голосов, торопливых ног, сотен кружащих повозок, резко взбудоражил город, охваченный новостью катастрофы.

- Более двадцати смертей, крестная. И раненые с ужасными ожогами.

class="book">- Нужно ехать, искать Ренато, найти его.

- Остались три лошади в конюшне и большая карета. Эстебан может взять меня.

- Мы поедем вдвоем, Янина! Беги и дай необходимые распоряжения!

Цепляясь за стены, София Д'Отремон вошла в просторный двор дома; уставшее тело сползло на колени, и сложив руки, она шептала плачущим голосом:

- Я унизила сына, отвергла его, и Бог причиняет мне огромную боль, ужасный страх, что Он может отнять его.


С вершины Мон Пеле разливались потоки огненной раскаленной лавы в бассейн реки Бланко, и дальше раскаленный саван накрывал склоны, дороги и поля. Надежному кучеру семьи Д'Отремон удалось увести в сторону от склона маленькую легкую повозку. Сирило, стоя на козлах, изо всех сил сжимал поводья вздыбленных коней. Ренато привстал и с ужасом посмотрел на ужасную картину: новая дорога на Карбе исчезла, процветающая сахарная фабрика Фернандо Клерка превратилась в дымящиеся развалины. Нет больше очистительного завода, домов поселенцев. Но словно беспощадная шпора вонзилась в его волю, подхлестывая желание ехать дальше.

- Быстро! Сирило, поверни направо. Гони коней, мы перейдем долину раньше, чем нас настигнет лава!

- Перейти долину? Кони перепуганы, чувствуют опасность и не слушаются. Посмотрите, мой хозяин!

- Держи поводья, болван! Поворачивай направо, говорю!

- Нельзя, сеньор! Нужно повернуть назад, назад!

- Нужно ехать в Фор-де-Франс любой ценой! Давай сюда их! Отпусти! Ты только бесполезный груз! Возвращайся в Сен-Пьер, если хочешь!

Ренато прыгнул на козлы и взял поводья, резко столкнув кучера на землю, и галопом погнал сильных животных под дождем раскаленного пепла, выбрасываемого вулканом. Вдруг вспышка пламени короны Мон Пеле погасла. Лава остывала и бледнела, резкое дуновение морского воздуха смело черные облака, освободив новую луну, блестевшую серебряным обручем.


- Там город!

Стоя в маленькой крепкой лодке, служившей проводником путешествия, Хуан Дьявол указывал на огни Сен-Пьера, блиставшие у темного подножья высоких гор. Они находились далеко от берега, отклонившись от курса из-за морского волнения. Но ничего серьезного не случилось. Водяной вал разорвал доски и канаты, протянутые между лодками, но никого не утащило на глубину. В пятидесяти метрах виднелись три лодки. В море, вновь ставшим спокойным, глаза Хуана определяли место.

- Хуан, ты знаешь, где мы находимся? – спросила Моника.

- Рядом с дельтой реки Карбе, южнее рейда Сен-Пьер. Видишь огоньки, булавочные головки, которые блестят в темноте?

- Да. Видела на секунду, когда волны стихли.

- Туда мы и направим курс, – объяснил Хуан. И крикнул: – Зажги фонарь, Колибри. Опасности нет. Зажги и поверни зеленым стеклом. Это условный знак, по которому будут грести за нами. – Негритенок проворно исполнил.

Какая темная ночь и какие далекие точки света! Внезапно погасло красноватое пламя, освещавшее небосвод. Следы огня, постепенно исчезали, будто старый ужасный вулкан опять погрузился в спячку; ночное одиночество казалось более глубоким и величественным над этим небом и морем. Придерживая весла, Хуан опять прислушался. Он едва смотрел на Монику, но как же сильно чувствовал ее пьянящее присутствие; какое ужасное и внезапное желание охватило его, как же ему захотелось сблизиться с ней и признаться!

Он дотронулся до ее влажной холодной руки и не отпускал. Держал с беспокойной нежностью, которая медленно разжигала страсть, и мягко спросил:

- Моника, ты боишься?

- Почему я должна бояться?

- Ты волнуешься и неудивительно. Возможно, мне не следовало говорить тебе, что мы в опасности.

- Я и так знаю, Хуан. Но я не волнуюсь. Меня знобит от холодного воздуха, это уже прошло.

- Да. Ушло черное облако. Оно почти окутало нас, и это могло стать концом.

- Да, точно. Что-то случилось в Сен-Пьере, не так ли?

- Уверен, что случилось. Все еще сверкают огни из города, которые видно с горы. Что-то все-таки случилось с рекой Бланко. Возможно, туда влилась лава и дошла до моря. Поэтому город спасся, мы едва не погибли. Чудо, что большая волна унесла нас, убрала с дороги. Возможно, это та самая лава, спускавшаяся с горы. Может, это то, что вы зовете чудом, Моника?

- Да, Хуан, это чудо. Этой ночью все чудо.

Тень смерти, казалось, исчезла. Разве она не чувствовала в больших и горячих руках Хуана поток жизни, мощную опору, залог надежды? Разве она не рядом с тем, кого отчаянно любит, не находя слов это выразить? Разве ей не показалось, что он замолчал, потому что комок чувств сжался в его груди? Разве не блестели в темноте его большие глаза, как два раскаленных от страсти угля, не признаваясь в этом? Неужели она не чувствовала, как подрагивает мужская рука, ощущая биение ее сердца?

- Теперь ты дрожишь, Хуан.

- Возможно, но не от холода. Я дрожу из-за тебя, Моника. От твоего присутствия в эту ночь, которая может стать последней в нашей жизни.

- Не говори так, Хуан. Я… я… – бормотала взволнованная Моника. И вдруг изменившись, воскликнула: – Что это? Твоя рубашка пропитана кровью! Рана опять открылась. Это нелепо. Ты не можешь грести этой рукой.

- Эта рука, хотя и в крови, защитит и поможет тебе.

- Дай мне минуту сменить повязку.

- Когда будем на «Люцифере», ты это сделаешь. Опасно останавливаться. Может прийти другая волна. И не беспокойся. Крови мне хватит…

Невольно она очутилась рядом с ним, и две белые руки поддержали весло.

- Хуан, Хуан! Я помогу тебе.

- Колибри может, если потребуется; но нет нужды. Мы идем очень медленно. Это благоразумно. Но не уходи. Нам так хорошо.

- Да, нам хорошо. Жизнь такая удивительная.

Она была готова повторить фразу, которую он никогда не говорил, но сильное смущение заставило ее смолчать. Да, жизнь очень странная и удивительная, она чувствовала себя безумно счастливой, глубоко и обжигающе счастливой, будто ее сердце переливалось через край, как река лавы, словно эта минута стоила всей жизни, словно этот темный час, раскачивающийся маятником от жизни к смерти, имел силу вечности.

- Хуан, твоя рана не болит? – спросила Моника с волнением. – О чем ты думаешь?

- О людях, оставшихся там.

- Невероятно, что Сегундо сделал подобное. Но не переживай, они предатели.

- Они страдают, Моника, а поэтому грешат глупостью и неверностью. Посмотри, огни уже ярче, но мы еще далеко. До твоего дома ехать полчаса.

Как сильное морское волнение, поднялись воспоминания к горлу Моники; как морской вал, резко и горько она внезапно отстранилась от Хуана, и тот удивленно спросил:

- Что с тобой? О чем ты подумала? Скажи, о чем думаешь.

- О Ренато.

- Мне следовало предположить. Тебя беспокоит, что он может сказать и подумать. Неужели ты должна…

- Замолчи! Не разрушай очарование.

- Что? Что ты говоришь?

- Ничего. Хотелось бы пораньше подъехать к «Люциферу»… с любой стороны.

Хуан не ответил. Лишь с силой погрузил весла в воду; маленькая лодка словно парила по мрачным волнам, пока кровь капала из открытой раны.


- Что происходит? Почему не едем?

- Вряд ли сможем, крестная. Путь перекрыт. Много людей. Им не дают пройти. – ответила Янина. И повысив голос, спросила: – Эстебан, что произошло?

Не дожидаясь ответа, Янина выскочила из закрытого экипажа, на котором с большим трудом София Д'Отремон доехала до перекрестка на Карбе. Солдаты в униформе остановили ее, сдерживая лавину любопытных, пытавшихся подойти к месту катастрофы. Издали едва различались дымящиеся руины завода; пепел, еще горячий, стер пути и придавил деревья, но по всем тропинкам, идущим в Сен-Пьер, катились к городу повозки и кареты, люди шли пешком и верхом на лошадях, сбегая внезапно. Нетерпеливо София Д'Отремон тоже открыла дверцу экипажа и спросила:

- Что же в конце концов произошло? Что случилось? Эстебан, Янина!

- Мы не можем ехать, крестная. Здесь никому не разрешают, – объяснила Янина.

- Но мой сын…

- Возможно, он прошел раньше. Или вернулся. Это вероятнее всего, крестная. Он не мог проехать ни раньше, ни позже.

- А если он ехал в минуту катастрофы? – беспокоилась София.

- О, нет, крестная! Эти люди говорят, что только работники завода, администратор и его родственники стали жертвами. Подсчеты расходились, но здесь все сошлись. Говорят, раскаленная лава падала, как водопад, и унесла завод и дома. Затем упала в реку и поэтому больше никого не сожгла. Говорят, здесь она изменила направление, и поэтому на дороге никто не обжегся. Сеньор Ренато должен был ехать. Он отчаялся.

- Отчаялся?

- Да, крестная. Ему было очень нехорошо. Я говорила, что он много выпил. Он как обезумевший, говорил сам с собой, когда я вошла в библиотеку. Говорил один… или с призраком, крестная. Произносил имя сеньоры Айме. Я слышала.

Янина очень медленно зашла в экипаж, присаживаясь рядом с доньей Софией, и опустошенные женщины посмотрели друг на друга. Затем в ясных глазах искра зажглась, поддерживая волю Софии Д'Отремон, и она сказала:

- Мы будем искать его повсюду. Я не вернусь домой, пока не найду его!


Как струя фейерверка, как искры, переходили из уст в уста в Сен-Пьере неясные или преувеличенные рассказы о первой катастрофе. По мере того, как экипаж Д'Отремон ехал по улицам, толпа все густела. Земледельцы, работники и коммерсанты всей округи приехали в столицу, одни – в поисках новостей, другие – снова увидеть лаву, о которой сообщали. Кафе, рестораны и площади забиты битком. Люди заставили открыть офисы пароходного агентства, быстро распродавались билеты на суда, которые отправятся на следующий день.

- Что происходит? – спросила донья София.

- Они читают указ мэра. Да, крестная. Это глашатаи муниципалитета, – объяснила Янина. И обратилась к кучеру: – Подойди ближе, Эстебан, ближе.

Шум толпы мягко стих, теперь слышался голос выступавшего, произносившего указ, как старую песню:

- Соседи Сен-Пьера. Гоните от себя страх и тревогу. Все уже случилось, и никакая опасность не угрожает городу. Рекомендовано уехать с полей и поселков, расположенных на склонах Мон Пеле, только они могут пострадать, и сделать это побыстрее. В настоящее время, согласно нашим подсчетам, в город прибыло более тысячи человек из окрестностей и продолжают прибывать. Только люди ближайшего поселка Рыбаков остались отрезанными, но им оказали своевременную помощь. Спите спокойно, соседи Сен-Пьера, и начинайте утро со своих обычных дел. Если лава снова выйдет, идите, к морю, как и раньше. Нет опасности для города. Подписано, Фуше, мэр города Сен-Пьер острова Мартиника, от шестого мая, тысяча девятьсот второго года.

Экипаж Д'Отремон возобновил ход, а вскоре, с огромным удивлением София воскликнула, указывая на проходящее кафе:

- Сирило! Разве это не Сирило?

- О, да! – радостно подтвердила Янина. – Остановись, Эстебан, стой!

Не дожидаясь остановки экипажа, Янина спрыгнула и подбежала к уличному кафе, кишащему людьми средь бела дня, взяла за руку мужчину цвета эбонита, одетого в непогрешимую ливрею из белого льна, типичную для слуг феодалов Д'Отремон.

- Сирило, где хозяин? Где ты оставил его? Мы уже несколько часов с сеньорой отчаянно его ищем! Понимаешь, часов? Где хозяин?

- Его нет со мной. Он продолжил поездку.

София Д'Отремон не могла больше ждать. Она вышла, оставив экипаж посреди узкой улицы, перегородив дорогу, и подошла к смущенному слуге:

- Поехал дальше куда? Что случилось с моим сыном?

- С сеньором Ренато, насколько мне известно, ничего не случилось.

- Но где же он? – настаивала Янина.

- Уже должен добраться. Он разве не сказал, куда едет?

- В Фор-де-Франс? – спросила София.

- Да, сеньора, – подтвердил Сирило. – Я ехал с ним, но он забрал поводья, потому что я не хотел гнать коней над горящей свечой. Он спихнул меня, и во весь дух помчался по старой дороге, которая поворачивает за Карбе.

- Но с ним ничего не случилось? – пытливо допрашивала Янина. – Не пострадал?

- Отвечай же, идиот! – крикнула София, не в силах сдерживать возмущение.

- Как это ничего не случилось, хозяйка. Я видел, как он проезжал через горящие тростники и появился на дороге. И мне ничего не оставалось, как пойти пешком.

- А почему ты не вернулся в дом? Почему не рассказал мне? – упрекала гневная София. – Ты развлекался, гулял по улицам?

- Нет, хозяйка. Просто я испугался. Нужно было видеть, как ехал хозяин, но ничего не произошло. Он ехал в Фор-де-Франс, к губернатору, который уже возвращается. Говорят, он приказал позвать мэра и тот сказал, что губернатор уже едет сюда со своей сеньорой и со всеми докторами, что они все знают и заверяют всех, что ничего не случится. Люди словно помешались. Скупают билеты, чтобы завтра уехать на судах, но говорят, что губернатор никому не позволит уехать и прикажет всем солдатам не позволять пассажирам садиться на корабль. Там в другом квартале, в офисе Судоходной Компании Квебека, люди сломали все двери и стекла. Даже скупили билеты на палубу корабля, называемый «Рораима».

- Кто рассказал тебе все это? – спросила заинтересованная София.

- Я видел своими глазами, хозяйка. И к тому же, сеньор Ноэль, нотариус…

- Где этот человек?

- Стоял вон там, но вышел. Он сказал, что будет ждать губернатора в его доме, потому что в первую очередь, должен поговорить с ним.

- В первую очередь? – удивилась София, не понимая серьезности слов.

- Он пошел с бумагами, подписанными большим количеством людей, и всем говорит их подписать, потому что хочет, чтобы сеньор губернатор увидел, как много желающих простить Хуана Дьявола и рыбаков, оставшихся на той стороне, и чтобы кинули мост, чтобы те выбрались оттуда, где опаснее всего.

- О чем ты говоришь, Сирило? Ты хорошо понял?

- Конечно, хозяйка. Это большая стопка подписанных бумаг. По-моему, губернатор должен их принять.

- Замолчи и поднимайся! – приказала властно София. – Устраивайся с Эстебаном. Немедленно едем во дворец. Посмотрим, кто первым поговорит с губернатором!


- Зажегся красный свет, Колибри.

- Красный свет, капитан? Почему они остановились? Мы остановимся?

- Они остановятся, чтобы дождаться меня. Торопись, Колибри! – Хуан погрузил весло в воду и поднял другое, чтобы повернуть лодку, послушную рукам, направляя курс на ближайший берег. Они были у пригорода Сен-Пьера, у подножья горы Парнас, возвышавшейся на юге города. У подножья простирался маленький пляж среди камней. Веселые дома отдыха окружали гору, а в самой высокой части, наподобие смотровой площадки над городом и морем, возвышался старый монастырь, построенный много веков назад благочестивым богатым колонистом.

- Почему мы изменили направление? Куда едем? – спросила удивленная Моника.

Хуан не ответил. Он греб изо всех сил, сжав губы, пока лодка не дрогнула, занося киль в песок, и приказал:

- Крепко держи весла, Колибри. Держи курс и следи за морем.

- Что происходит? – снова спросила обеспокоенная Моника.

- Идем со мной.

Хуан взял ее на руки и прыжком погрузился в воду; затем уверенно дошел до берега и опустил ее, не намочив при этом легкий груз.

- Хуан, ты сошел с ума? Что ты делаешь?

- Я не могу влечь тебя на смерть, Моника. Не зря боялся Сегундо, что «Люцифер» не выдержит груз. Виноват мой эгоизм, что я потащил тебя с собой. Мне не хватило мужества оторваться от тебя. Я страдаю, борюсь изо всех сил, чтобы остаться тем, кем и являюсь. Безумно я мечтал стать другим, изменить жизнь, чудом преодолеть расстояние, разделяющее нас.

- Какое расстояние, Хуан?

- Ты прекрасно знаешь. Пусть твое милосердие не лжет в решающий миг.

- Я ничего не понимаю, – Моника совсем запуталась. – Ты хочешь оставить меня здесь? Бросить?

- Рядом монастырь. Там ты переночуешь, а потом уедешь в Сен-Пьер.

- Что ты говоришь? О чем ты вообще? Я не хочу оставлять тебя, Хуан!

- А я не хочу тащить тебя на верную гибель. Зачем ты заставляешь меня говорить ужасную правду? Моника, мне конец!

- Не верю!

- Уверен, Сегундо и остальных уже арестовали. Их заставят рассказать, где наше убежище. А я не сдамся, Моника. Выйду в море, пусть даже не отъеду слишком далеко.

- Так значит, ты солгал мне. Обманул меня!

- Я боролся с совестью и промолчал, но рассудок победил. Это не ложь.

- Это ложь! Не только меня, но и этих несчастных ты обманул.

- Для них нет обмана. Они прекрасно знают свою участь. У них та же судьба, что у меня: где есть несчастье или немного надежды. Надежды жалкой жизни, которая не для тебя, Моника да Мольнар.

- А если я ее принимаю?

- Не заставляй меня верить в несуществующий рай. Замолчи, Моника, замолчи, потому что если будешь и дальше говорить, у меня не хватит сил сделать то, что нужно, потому что я так сильно люблю тебя… так сильно…!

Он прижал ее, коснувшись губ огненным поцелуем; затем разорвал нежные узы и побежал к лодке, что качалась на волнах, а душераздирающий крик Моники умолял и взывал:

- Хуан! Нет! Нет! Не бросай меня! Забери меня! Разве меня волнует смерть!

Крик Моники затерялся в ночи, утонул в темных, беспокойных водах, которые гребнем поднялись и обрызгивали каплями пены протянутые руки, ослепленные глаза и пылающие огнем губы после незабываемого поцелуя, оставленного Хуаном им двоим. Теперь горький поцелуй разделял их, словно бездна, одновременно наполненный бесконечной нежностью. Первый и единственный поцелуй любви, который Моника больше не получит.

Огромная волна залила ее, но она не сдвинулась с места, пригвожденная к пляжу. Сердце, разбитое и ослепленное, будто на миг увидело блеск звезд в руках, оставляя на них обжигающий жар. Было лишь безумное желание сжать то, что минуту назад утекло сквозь пальцы. Высший дар, о котором она так мечтала, вырвали во второй раз в жизни. И самые печальные слова на свете прорвались рыданиями:

- Хуан, почему ты бросил меня?

Стоя на пляже и жадно всматриваясь в горизонт, она ждала света рождавшегося дня, чтобы увидеть надутые паруса дерзкой морской шхуны, которая ушла с тяжелым грузом, чтобы потерпеть неминуемое крушение, с отважным капитаном, чьи последние пленительные и мучительные фразы еще звучали в ушах Моники. Хуан Бога. Хуан Дьявол. Его безумное появление в ее жизни, как луч света и огня, благоухавший и терзавший ее… который наконец дал сбежать тайне в жестоком прощании… тот, кому еще возражают с мягкой укоризной нежные губы бывшей послушницы:

- Если бы я могла поехать с тобой. Если бы могла…

Она беспокойно посмотрела по сторонам, но никто и ничто не могли ей помочь. За черными скалами, немыми свидетелями многочисленных давних катастроф, начинались зеленые склоны горы Парнас. Цветущие усадьбы возвышались между разнообразных улочек, а выше стоял монастырь, который Хуан посчитал для нее убежищем. Желая увидеть больше, Моника взобралась по горной тропе, но оттуда тоже ничего не увидела, кроме бескрайнего моря.

- Как найти тебя? Как добраться до тебя, Хуан?

Оттуда виден весь город. Она почти в двух километрах от него. Воображение Моники, казалось, вспыхнуло. В Сен-Пьере есть лодки, шлюпки, корабли. Возможно, она найдет кого-нибудь, кто ее отвезет, но куда? Она находилась спиной к дороге и не видела полосу экипажей, приближавшихся к ней, транспортных средств, выезжавших из города, направляясь к домам горы Парнас. Одна из них сбавила ход и остановилась рядом. Дверца открылась, порывисто кто-то изумленно спросил:

- Моника! Неужели это вы? Я не сплю? Вы одна? Что вы здесь делаете? Я решила, что глаза меня обманывают, а теперь могу дотронуться до вас… Разве вы не…?

- Понимаю ваше удивление, Матушка.

- Кто с вами?

- Никого. Успокойтесь. К моему несчастью, я совершенно одна, потому что на мне лежит обязанность спастись…

Мать-Настоятельница Рабынь Воплощенного Слова ощупывала дрожащими руками мокрую одежду Моники, смотрела расширившимися от удивления глазами на ближайший пляж и неспокойное море, и с усилием сдержала вопросы, срывавшиеся с губ; три экипажа за ней остановились, раздвинулись занавески, показались черные головные уборы и удивленные лица. В их лицах было сочувствие и жалость. Очень бледное лицо, мокрые одежды, распахнутые глаза, скорбный взгляд сбившейся с пути бывшей послушницы – все это имело достаточную силу, чтобы настоятельница сказала:

- Я вижу, вы больны, Моника, и сказали, что одна. Поднимайтесь в мой экипаж. Мы едем в монастырь Доминики. Они пригласили нашу общину скрыться ввиду большой тревоги.

- Тревоги?

- Кажется, наступает конец мира, дочь моя, и сеньор Епископ велел уезжать из старого монастыря на Площади Виктора Гюго, – проговорила Мать-Настоятельница почти жизнерадостно. – Многие говорят, что ничего не случится. Мэр ничего не сделал, лишь издал указ и призвал к спокойствию жителей Сен-Пьера. Сказал, что едет губернатор, чтобы запретить выезд. Поэтому вместе с духовными дочерями я поспешила выполнить пожелание Его Высокопреосвященства. Возблагодарю Небо, что я встретила вас. Едем, поднимайтесь в экипаж!

- Нет, Матушка, я не могу поехать с вами. Я должна сесть на корабль и отыскать Хуана.

- Отыскать Хуана? – изумилась настоятельница. И с искренним удовлетворением спросила: – Вы хотите сказать, что Хуан Дьявол сбежал? О, простите! Вы зовете его Хуан Бога, и на самом деле…

- Он, говорит, что ему конец. Уверен в неизбежной смерти. «Люцифер» не вынесет груза. Боже мой, Боже мой!

- Дорогая дочь, боюсь, вы бредите.

- Нет, Матушка. Хуан привез меня на этот пляж, оставил и приказал спасаться, чтобы я была именно в этом монастыре, и что…

- В таком случае, чего вы ждете? Разве ваш первый долг перед мужем не послушание?

- Если он умрет, я не хочу жить, Матушка!

- Говорите тише, пожалуйста. Послушницы рядом, в том экипаже, где не подняли занавески. Идемте со мной, вы больны, и пока что ничего не можете сделать.

- Если умрет Хуан, я сойду с ума, Матушка.

- Не отчаивайтесь. Не только Хуан, но и все в большой опасности. Наши доминиканские сестры стоят на молитве со вчерашнего дня, мы сделаем то же самое, как только приедем. Никто не молится напрасно. Милосердие Божие не имеет границ. Я думаю, чудо обнаружить вас здесь. Мы будем молиться в честь этого безумно великодушного человека, за которым вы замужем. В эти последние дни почти ни о чем не говорят, а только о великой борьбе в защиту рыбаков. Многие нападают на них, но есть те, кто на их стороне, наш духовник среди них.

Мягко она заставила подняться Монику в экипаж, и сделала предупредительный знак повозкам следовать за ней.


15.


- Пусть опустят главную… бизань-мачту! Поворачивайте направо, очень мягко. Угорь… Так… Теперь поднять кливер, чтобы ждать погоды!

Первые лучи дневного света ворвались на голую мачту «Люцифера», набитого до отказа, тяжело качавшегося на морских волнах. Рядом с ним, закрепленные канатами, делавшие ход корабля медленным и трудным, были три рыбных лихтера, теперь пустые, похожие на ореховые скорлупки на бушующих водах. Мрачный, сурово нахмуривший брови, молчаливый Хуан Дьявол руководил тонким маневром, а затем обернулся и жадно посмотрел на землю вдали. Это Мартиника, возникшая словно из тумана. Постепенно гасли точки света, признаки далекого города. По левую сторону высились роковые очертания Мон Пеле, с широкими склонами, крутыми голыми откосами, а на высоте густого черного, как сажа, дыма, разлилась утром в небе гигантская чернильница. Глаза Хуана посмотрели туда. Жадный взгляд повернулся к горе Парнас. Она едва различалась среди зелени, осыпанная точками многочисленных садов и домов. Едва видимая, но с какой отчаянной силой забилось сердце Хуана!

- Мы останемся здесь, хозяин? – спросил Колибри. – Не бросать якорь?

- Здесь слишком глубоко, чтобы кинуть якорь. Ты должен знать.

- Знаю, капитан. Вы не можете его кинуть, и поэтому будем ждать погоды. Сколько ждать, капитан?

- Пока не увидим, что произойдет с этим проклятым вулканом.


Почти наступил день. Над цветущей Антилией, отмеченной рукой трагической судьбы, появились первые вспышки дня 6 мая 1902 года. Город суетился в полдень большого праздника. Девять поселений, расположенных у склона Мон Пеле, полностью опустошены. Оттуда с работниками и близкими ушли богатые арендаторы, хозяева плантаций и заводов. Это было беспокойное массовое бегство со всего северо-запада острова. Территория диаметром более тридцати километров, предгорье ужасной горы вытеснило последних обитателей, оправданно встревоженных странными знаками. Адский жар носился по земле, многочисленные реки впадали в море, но вместо воды туда шла зловонная грязь с невыносимым запахом серы. Морские птицы покинули негостеприимный район; у высоких скал узкие пляжи нагромоздили миллионы мертвых и издыхающих рыб, выброшенных морем. Город в двадцать пять тысяч жителей сегодня переполнен более сорока тысячами людей, но паники не было, наоборот. Души людей успокоились, обитателей Сен-Пьера словно заразило беззаботное веселье. Болтовня, пьянство и смех в разгар праздника, нелепая уверенность все больше подтверждалась передаваемой из уст в уста последней новостью.

- Губернатор только что прибыл. Так сказали эти люди, сеньора, – объяснила Янина хозяйке. – Кажется, он вошел через заднюю дверь, потому что на площади много народу, и он с балкона дворца обращается к народу.

- Скажи, чтобы этот идиот Эстебан поторопил лошадей! – нажимала София Д'Отремон.

- Просто он не может проехать, сеньора. На улице много людей.

- Пусть даст звонок, пусть пройдет как угодно! Скажи, чтобы ехал по другой улице, пусть следует к дворцу, через черный вход. Мне откроют! Едем!

Наконец София Д'Отремон проехала через боковую улицу в просторную и роскошную резиденцию генерала-губернатора Мартиники, и опираясь на Янину, вышла из массивной кареты, которая с таким трудом добралась сюда. Полно прохожих, толпа заполонила площадь перед балконом, где вещал лидер:

- Дети мои, присутствие меня в Сен-Пьере – лучшее доказательство, что все тревоги напрасны. Я приехал с семьей. Также меня сопровождали два человека науки, чьи показания только что обнародовали, и согласно их авторитетному мнению Сен-Пьер не должен бояться Мон Пеле, как Неаполь не боится Везувия. Наш старый вулкан рычит понемногу, но не кусается. Фейерверки и ручьи лавы, в конце концов, затухнут в море. Есть ли причина оставить самую цветущую французскую колонию на Антилиях? Рожденные у подножья Мон Пеле должны смеяться над этими тревожными глупостями, и советую всем не переживать и смеяться, потому что я готов действовать, чтобы решительно усмирить распространение паники и тех, кто ее распространяет, любую деятельность, создающую беспорядки. Еще раз говорю соседям Сен-Пьера: пусть каждый возобновит обычную деятельность и не упорствует в злых пророчествах, дабы не сесть в тюрьму.

Двухместная карета остановилась на той же улице, и Ренато Д'Отремон, который ей управлял, откинул поводья, подбежал к желанному черному входу, когда его мать появилась перед ним:

- Ренато!

- Мама! Что ты тут делаешь?

- Не думал, что ищу тебя? Провела ночь, умирая от беспокойства, искала в каждом уголке города твои следы! А ты даже не думаешь, не так ли? Думаешь лишь об этом звере в своей злобной страсти.

- Пожалуйста, хватит!

- Оставив меня больную, ты уехал и не сказал ни слова.

- Я хотел избежать подобных сцен, мама. Со мной и так случилось много неприятного. Это нужно закончить, отрезать.

- Уже вижу. Ты избегаешь последствий безумия, но не отказываешься от собственного безумия.

- Моя любовь к Монике не безумие, пусть для тебя это так, потому что Моника свободна, и она любит меня.

- Свободна?

- Да, свободна. Вот бумаги из Епархии, с ними я потребую у губернатора необходимую поддержку, средства, которых мне не хватает, чтобы вырвать ее из рук этого человека.

- А Кампо Реаль? Твой Кампо Реаль?

- Я займусь Кампо Реаль в свое время. Эти же самые люди, которых губернатор предоставит в мое распоряжение, покончат с этой толпой сразу, как только Монику освободят. Я сделаю это лично, мама, потому что ты назвала меня трусом, но увидишь, как ты была несправедлива. И увидишь очень скоро!

- Минутку, Ренато. Губернатор дал тебе солдат?

- Еще нет, но мне не откажут. К несчастью, я еще не смог поговорить с ним. Мы разошлись. На пути по дороге к Карбе я узнал, что губернатор возвращается в Сен-Пьер, а мои кони и так уже слишком устали. Но вот я здесь и возвращаюсь к нему с тем, что он просил: с законными правами. Идем со мной, мама.

- Конечно же я пойду. Но подожди… Ты же не прикажешь людям схватить Хуана Дьявола, правда? Только не это, сынок.

- А почему нет? Ты всегда хотела, чтобы его раздавили. Знаешь кто там, рядом с губернатором? Кто собрал столько подписей, чтобы освободить его?

- Мне известно, что Ноэль обеспокоен этим делом. Разумеется, пытается добиться приема.

- Меня хорошо осведомили. Сказали, что губернатор ждет Ноэля в кабинете. Но это не слишком ему поможет.

- Вся твоя жизнь вокруг этого проклятого Хуана!

- Да, вся жизнь. Не представляешь, как далеко все зашло! Но это последнее сражение, и я его выиграю, уже выиграл. Это моя победа, и она погасит все мои ошибки, и ее никто не отберет у меня! Идем, мама!


- Вы превратились в мою тень, Ноэль?

- Я превратился в вашу совесть, сеньор губернатор, и простите, что беру на себя смелость говорить открыто, как мы привыкли. Вошло в поговорку, что вы ненавидите жестокость и бесчеловечность. Вы правите на этом горячем острове спокойно и по-отечески. Ваше Превосходительство не совершает произвола по личной выгоде, но произвол могущественных лиц не имеет границ, учитывая, что Ваше Превосходительство ничего не делает, чтобы предотвратить его.

- Хватит! Если вы думаете, что послушаю вас…

- Выслушаете, потому что Ваше Превосходительство имеет золотое сердце. И это тоже вошло в поговорку. Поскольку вы знаете, что я прав, то скажу вам нечто важное. Вы поверите только в недовольство, народная совесть пробудилась. Акт простой справедливости исправит прошлые ошибки. У меня три тысячи подписей за жизнь Хуана Дьявола и его рыбаков.

- Три тысячи подписей? Жизнь? Какая глупость, Ноэль? Они не приговорены к смерти.

- Но дело серьезное. Там, где Ваше Превосходительство загнали их в угол, с каждым разливом лавы им угрожает ужасная смерть, и как Ваше Превосходительство констатировали – да, она продолжает бежать с той безнадежной стороны.

- Никто не знает, куда она бежит!

- Ваше Превосходительство только что подтвердили с этого балкона, что знает.

- Ладно, нужно успокоить встревоженный народ.

- Народ верит слову Вашего Превосходительства и судит обоснованно, что эти несчастные приговорены к сожжению живьем только за одно преступление, что не позволили угнетать себя безжалостными ростовщиками.

- В любом случае, они подняли оружие против моей власти.

- А вы не злоупотребили властью, превращая Мыс Дьявола в остров?

- Хватит, Ноэль. Что вы предлагаете?

- Ваше Превосходительство, настал час. Если вы дадите Хуану возможность честно сдаться, никто не осудит его. Речь идет о жизни более пятидесяти граждан Франции, и общественное мнение на вашей стороне. Эти подписи лишь подтверждение. Их можно продолжать, тысячи превращать в миллионы. Можно… – Ноэль вдруг прервался и с видимым неудовольствием многозначительно выразился: – О… О!

Губернатор живо повернул голову, проследив за взглядом нотариуса. В распахнутых дверях кабинета, переходящего в приемную, стоял Ренато Д'Отремон с матерью; затем, приблизившись, Ренато извинился, увидев выражение удивления и недовольства главы острова:

- Простите, Ваше Превосходительство. Двери были открыты и свободны для прохода.

- Я вижу… все позабыли о порядках, когда более всего должны их соблюдать, – напомнил губернатор, не скрывая неприязни.

- Не обвиняйте нас в злоупотреблении доверием, друг мой, – защищалась София Д'Отремон.

- Вас никогда, София. Но прошу вас пройти в другую залу. Я внимательно выслушаю вас через минуту, я едва решил это дело.

- Вы не можете решить это дело, не выслушав меня, сеньор губернатор, – поправил Ренато. – Уже пятнадцать часов я гоняюсь за вами, и каждая минута может быть последней.

Внезапно дрогнула земля, все затряслось, картины на стенах скривились, лампы раскачивались. Глава острова, все более недовольный, воскликнул с раздражением:

- Этого только нам не хватало!

- Сеньор губернатор, я еще не закончил, – напомнил старый нотариус.

- Сеньор губернатор, на два слова, – настаивал Ренато. – Несколько дней назад я попросил у Вашего Превосходительство поддержку, чтобы вырвать из рук Хуана сеньору де Мольнар, взять на себя обязательство призвать этих людей выполнять законы, и вы ответили, что нужно не только моральное, но и законное право.

- Действительно, Ренато, я сказал и поддерживаю это. Пока сеньора замужем за Хуаном Дьяволом…

- Этот брак расторгнут. На самом деле его никогда не существовало, потому что он так и не состоялся. С этими документами я докажу это.

- Как… это возможно? – поразился губернатор. – Так быстро?

- Быстро или нет, но вот они, – подтвердил Ренато высокомерно. – Согласно вашим словам, только это мешало уступить моему требованию. Посмотрите сами, прочтите спокойно, проверьте подлинность бумаг, и ради Боги, не слишком запаздывайте, чтобы отдать все необходимые распоряжения.

- Минутку, Ренато. Эти бумаги… – вмешался старый нотариус.

- Вы тоже можете проверить их, Ноэль, – разрешил Ренато. – И поскольку это лучшее доказательство, у вас есть средства, чтобы связаться с Хуаном, предупредить, что все сопротивление бессмысленно, что он несправедливо держит Монику, что я советую ему…

- Не думаю, что Хуан послушает чьих-либо советов! – пришел в ярость Ноэль. – Если сеньор губернатор ответит должным образом на мое предложение, то Моника де Мольнар будет вольна делать, что хочет.

- В любом случае, Хуану будет стоить жизни пытаться удерживать ее силой, – зловеще пригрозил Ренато.

- Я уверен, он не удерживает ее силой! – упорствовал нотариус, со вспыхнувшим от негодования лицом.

- Я уверен в обратном, но с вами я не буду это обсуждать, Ноэль. Ни это, ни остальное. Вы лишь неверный слуга в моем доме.

- Именно на это я и хочу обратить твое внимание, Ренато, – вмешалась надменно София. – И об этом прошу сеньора губернатора. Мы не должны разговаривать с этим человеком, и не думаю, что нужно выносить его присутствие.

- Поэтому не входите и не прерывайте мою аудиенцию, сеньора Д'Отремон! – гневно вскинулся Ноэль. – Если вам не о чем говорить со мной, то мне тоже. Следовательно, не окажете любезность пройти в другую залу, как намекнули Его Превосходительство, и подождать там.

- Вы самый наглый идиот, Ноэль! – оскорбила София.

- Если вы не поймете… – с бешенством пригрозил Ренато.

- Прошу всех обуздать себя, или мы не поймем друг друга! – посоветовал губернатор. – Думаю, все правы, и если бы все согласовали…

- Выполните свое слово, губернатор, и я выдам вам мятежников побежденными и со связанными руками! – зазнавался молодой Д'Отремон.

- Ты не свяжешь Хуана Дьявола, Ренато! – взорвался Ноэль.

- Его и всех, кто его поддерживает, а вас еще накажу за дерзость!

- Пожалуйста, хватит! – все сильнее горячась напомнил глава острова. И вдруг, чем-то взволнованный, встревожился: – А? Что? Секунду…

Он подбежал навстречу к запыхавшемуся посланнику, который прошел в приемную. Выжидательная тишина повисла в воздухе, а губернатор приблизился:

- Наше обсуждение совершенно бессмысленно, сеньоры. Мятежники сбежали из Мыса Дьявола.

- Как? – удивился Ренато, исказившись в лице. – Сбежали? Но как? Каким образом?

- Конечно же через море, используя лодки и шлюпки, – объяснил губернатор. – Капитан подкрепления, которого послали из Фор-де-Франс, схватил нескольких беглецов, среди которых не было Хуана Дьявола.

- А она? А Моника? Что он сделал с ней? Где оставил ее? – вопрошал одержимый Ренато.

- К несчастью, не могу ответить. Это будет стоить нескольких нашивок начальнику постоянной охраны, который поддерживал осаду, и я опять в смешном положении. Паника продолжает распространяться повсюду, люди не слушаются. Мне сообщили, что на дороге в Фор-де-Франс столпотворение, на ожидающих отправления шестнадцати судах нет мест.

- Если бы вы подписали этот документ, Ваше Превосходительство… – со скрытым упреком отозвался Ноэль.

- Если делать по-вашему, происходит то, что происходит! – гневно заметил губернатор. – Но я немедленно исправлю это и провозглашу военное положение. Закончилось наблюдение. Будет больше солдат и офицеров!

- Я лейтенант резерва, сеньор губернатор, предлагаю свои услуги и поддержку, – предложил Ренато.

- Я уже знаю, знаю, но… – губернатор предвидел его хищное неистовство.

- На юге острова, большая часть земледельцев такие же, как я, – объяснил Ренато. – Они придут, чтобы выполнить ваши приказы. Всем хватит оружия и обученных охранников. Все, и я в первую очередь, образуем дополнительную охрану, чтобы навести закон и порядок.

- Вы ко всему этому готовы, Ренато?

- Я прошу действовать скорее. Менее, чем через час я подготовлю двадцать человек среди слуг и наемников.

- Я принимаю ваше предложение, мой молодой друг. Это серьезный неотложный национальный случай. Я посчитал своим долгом выбрать вас на первое задание.

- Я уже выбран, вы знаете.

- Понимаю, это вполне естественно. Я поговорю прямо сейчас с должностным майором. Что вам понадобится?

- Сорок солдат, береговая охрана и способности командования, пока не решу дело Мыса Дьявола.

- Вы просите достаточно и вам все предоставят.

- Но сеньор губернатор… – пытался упрекнуть Ноэль.

- Простите и заберите это, сеньор нотариус, – попросил губернатор. Вскоре послышался сильный грохот вулкана, и он заметил: – Вы слышали? Вулкан указывает нам действовать. Мы не можем колебаться.

- Я начну с допроса задержанных. Где они? – спросил Ренато.

- Они в вашем распоряжении во дворе комендатуры, лейтенант Д'Отремон, – объяснил губернатор.

- А теперь возвращайся домой, мама, и спокойно дожидайся там. Моя вторая задача – отвоевать Кампо Реаль, ты не будешь тосковать по мужеству моего отца, которое есть внутри меня.


- Моника, дочь моя, вы не слышали звук колокола? Это знак пойти в трапезную.

- Позвольте мне остаться здесь, Матушка.

В широкой галерее арок, которыми заканчивалось ветхое здание, служившее монастырем для старых доминиканцев, а временно – убежищем Рабынь Воплощенного Слова, Моника несколько часов с беспокойством смотрела на неспокойный саван моря; внизу вился дым от огня удушающего вечера. Даже солнце странно блестело сквозь красноватые клубы дыма, черные облака сажи, которые конус вулкана выбрасывал в воздух. На горе Парнас все было спокойно, но в ближайшей долине, где затаился город, чувствовались легкие содрогания и подземные шумы, тревожившие беспокойные души. Тем не менее, с ободряющей улыбкой на губах сестра Мария Консепсьон объяснила:

- Наши сестры приостановили многочасовую молитву. Кажется, стало лучше. Постоянно власти уверяют, что нет опасности для города. Запрещено выезжать без пропуска, подписанного губернатором, экипажи, которые двигались на юг, разворачивают назад. Губернатор не допустит, чтобы остров покидали без уважительной причины, подписан приказ о задержке выходящих судов. Мы сбежали вовремя, не так ли? В Сен-Пьере удушливая жара. Ты слышишь? О чем ты думаешь?

- Простите меня, Матушка. Я ни о чем не думаю.


Снова он смотрел на море. Имей глаза странную способность преодолевать пространство и расстояние, то увидели бы, как «Люцифер» качается на неспокойных волнах. Тесная каюта наводнена беглецами, а еще глаза увидели бы человека на деревянной бизань-мачте, взор которого остановился на вершине вулкана, в тревожном ожидании и с невыносимой тоской по любви.

- Капитан… Капитан! Вы не спуститесь?

- Поднимайся, если хочешь, Колибри.

По кошачьи ловко негритенок взобрался, и вместе, откинувшись на поперечную балку паруса, они смотрели на величественную далекую гору.

-Столько дыма, да, капитан?

- Да, даже до нас долетает пепел, когда дует с той стороны. В море плавает мертвая рыба, улетают стаи морских птиц в открытое море, как будто сбегают.

- Но мы не едем, капитан?

- Нет, Колибри, наоборот. Когда придет ночь, подойдем поближе, чтобы спустить лодку на воду. Я хочу подойти к берегу, увидеть ближе происходящее. Сен-Пьер погибнет, я уверен. Стаи птиц словно кричат, что они улетают, будто вулкан пишет огненными буквами выбросов. Земля, где я родился, ждет чего-то ужасного, ужасное угрожает женщине, которую я люблю.


- Ты заговоришь, идиот, заговоришь! Скажешь все, что знаешь, или заплатишь за него! Понимаешь? Я не стану никого жалеть!

- Сеньор Д'Отремон, я не знаю, где он!

В одном из первых дворов замка Сан-Педро, древней резиденции военной комендатуры Сен-Пьера, Ренато наседал на молодого моряка, бывшего второго помощника «Люцифера», по его загорелым щекам лился обильный пот. Из-за окутавших город огненных испарений пот лился с высокого лба и пропитывал белую рубашку последнего Д'Отремона.

- Тебе понравится, если я тебя выпорю? Понравится провести шесть месяцев в подземной тюрьме? Хочешь взять всю вину хозяина на себя, чтобы тебя приговорили к десяти годам принудительных работ?

- Меня? Меня? – от страха пробормотал мертвенно-бледный Сегундо.

- Тогда говори, говори наконец! Где Хуан?

- Если я скажу, вы выпустите меня? Отпустите тех, кто со мной, если…?

- Я убью тебя прямо сейчас, если продолжишь молчать! Будешь говорить?

- Ну ладно. Да, сеньор. В конце концов, я ни в чем не виноват.

- Где они? Куда сбежали?

- Они на «Люцифере», бросили якорь в южной бухте. Учитывая происходящее, там не более двух впередсмотрящих, а возможно, никого.

- На «Люцифере»! Как же я раньше не подумал! Проклятого корабля нет в порту! Из-за твоего молчания ты дал им время сбежать. Уверен, прошлой ночью они подняли якорь. Клянусь, ты сгниешь в тюрьме!

- Они не далеко. «Люцифер» не может плыть с таким количеством груза. Там рыбаки, женщины, дети, капитан, Колибри, три члена экипажа, и к тому же, сеньора Моника.

- Моника? Но как возможно, что этот негодяй…?

- Она поехала с ним, сеньор. Я просил ее остаться со мной, но она хотела уехать с ним.

Ренато настолько свирепо затряс заключенного, что пальцы порвали грубый жакет моряка Дуэлоса; он жадно вглядывался в перепуганные глаза припертого к стенке человека, ответ которого боялся услышать:

- Он хотел забрать ее. А она? Не плакала? Не умоляла? Не просила спасти ее?

- Нет, сеньор, – бормотал Сегундо. – Сеньора Моника как будто любит капитана.

- Ты лжешь, простолюдин! Лжешь, собака! – бесился Ренато, дав пощечину беззащитному Сегундо.

- Хватит, хватит! Невообразимо, что вы бьете связанного человека! – вступился нотариус Ноэль, приблизившись к Ренато. – Я едва могу поверить, что вы, вы…

- Оставьте меня в покое! – яростно взвился Ренато.

- Нет закона, который разрешает допрашивать задержанного таким образом!

- Не уберетесь ли вы в преисподнюю, Ноэль? – пропустил мимо ушей молодой Д'Отремон. И крикнул, указывая на Сегундо: – Этого человека в подземелье!

- Ренато, Ренато… – умолял Ноэль, идя за ним. – Ренато, сжалься…

- Пусть немедленно наберут береговую охрану, чтобы сразу отчалить! Удвоят провиант и немедленно погрузят на судно сорок солдат! – приказал Ренато, не обращая внимания на старого нотариуса. – Сирило, дай мне эти пистолеты!

- Ренато, сынок. Прошу пригвожденным Христом, – взмолился старик Ноэль. – Уже не знаю, как говорить с тобой. Невероятно, когда уже природа дает знамения, и все равно в нас не появляется ни капли жалости. Ты хотя бы помнишь волю отца?

- Никакую волю не помню! Не видите, что меня душит ревность, боль и ярость?

- Ренато! Это твой брат!

- Думаете, меня волнует его пролитая кровь? Оставьте меня!

Он резко отодвинул его, добрался до дверей и по длинным коридорам спустился по ветхим каменным лестницам. Напрасно старый нотариус побежал остановить его, сказать еще раз. Задыхаясь, он добрался до дверей крепости, услышал очень долгий грохот и взмолился:

- Помоги нам Боже! Но как он поможет, когда происходит такое?

Земля снова содрогнулась, подкосились усталые ноги нотариуса, и он без сил прислонился к древней стене.

На горячем коне Ренато Д'Отремон удалялся галопом вдоль длинной улицы, окружавшей рейд, огибая пристани с береговой охраной.

- Святой Боже, Святой Крепкий, Святой Бессмертный… Освободи нас от зла!

- Ана! Это ты? – удивился Ноэль.

- Благословенный и Всехвальный! – с огромным изумлением провозгласила служанка. – Я уже валюсь с ног, потому что больше не могу идти; я весь день ищу вас, сеньор дон Ноэль. Уже полдня, не отдыхая, молясь и молясь, шагая и шагая, потея и потея, счищая и счищая пепел, который падает мне на голову. И никак не могла вас найти. Но Слава Богу, Слава Богу…

- Слава Богу почему, почему? Чего ты хочешь? Зачем ищешь меня?

- Мне незачем. Но сеньора Каталина упорно хочет с вами встретиться, надо же, как жарко шагать. Вы не задыхаетесь, дон Ноэль?

- Ты задохнешься, если не скажешь, чего хочет сеньора де Мольнар, – Педро Ноэль терял терпение.

- Бедняжка приехала в дом и плачет. Она получила письмо от Матери-Настоятельницы. Я сказала настоятельница, сеньор нотариус?

- Полагаю, да. Письмо от настоятельницы из монастыря. О чем письмо? Что там написано?

- Благословенный и Всехвальный… Посмотрите, какие дела… Говорят, сеньора Моника там, с монахинями монастыря.

- Невозможно! Не говори глупостей. Там даже нет монахинь. Не знаю, куда они ушли.

- Туда наверх, сеньор. Я не сказала вам? В старый-престарый монастырь на горе Парнас.

- Монастырь на горе Парнас? Старый доминиканский монастырь? О, Боже, это правда! – воскликнул Ноэль. И с надеждой спросил: – А Моника там? Моника с ними? Ты уверена?

- Я не уверена, но так говорится в письме, сеньора Каталина поехала туда за ней, но ей не дают проехать. На всех дорогах солдаты возвращают назад экипажи и коней. Так сказала сеньора Каталина.

- Моника в монастыре! Моника жива и здорова! Тогда, Ренато…?

- Куда вы? Сеньора Каталина в вашем доме!

- Ренато, Ренато… Эта новость поможет избежать столкновения с братом, – обрадовался старый нотариус. И не обращая внимания на возражения служанки, заторопил: – Экипаж, коня. Нужно догнать его! Беги, помоги мне, беги за ним! Помоги мне, Ана!


Запыхавшись, старый нотариус спустился с первой же взятой напрокат повозки, остановившейся как раз у северного берега. Там была вооруженная береговая охрана, которую губернатор передал в распоряжение Ренато, и тот осуществлял последние маневры, чтобы поднять якорь. Опустился вечер бурного 7 мая, когда глухо и незаметно взращивал в себе таинственную злобу вулкан. Улицы взволнованного города переполняло необычайное движение, лихорадочное оживление. Никого не удивила приехавшая повозка, бегущий старик, отчаянно звавший, пока солдаты и члены экипажа занимали места на небольшом, но крепком военном корабле.

- Ренато, пожалуйста, пусть мне дадут пройти!

Он подошел к лестнице, собираясь взобраться туда. Два стража охраняли со штыками. Позади нотариуса прозвучал знакомый голос, и тот оглянулся.

- Хватит глупых криков! Сколько еще будет продолжаться этот балаган?

- Ренато! Я думал, ты на борту, сын мой! Как безумный я кричал.

- Можете и дальше кричать, а я иду на борт.

- Нет, ради Бога, выслушай меня. Не совершай ошибку. Моники нет на «Люцифере», она в монастыре.

- Не говорите ерунды. Этот негодяй, которого я велел запереть, видел, как она поднялась на борт с Хуаном.

- Но это неправда, она не поехала! Даю тебе слово, могу поклясться. Сеньора де Мольнар только что прислала мне сообщение. Она получила письмо от настоятельницы, где говорится, что Моника с ними.

- Монастырь эвакуировался со вчерашнего дня.

- Знаю, но монахини там наверху, на горе Парнас, в другом монастыре, и настоятельница написала Каталине де Мольнар, что ее дочь жива и здорова. Ты слышишь? Жива и здорова…

- Это правда? Вы уверены? – живо заинтересовался Ренато. – Где это письмо? Я хочу его видеть сейчас же, немедленно!

- Оно у Каталины. Она велела девушке найти меня, и бедняжка бежала, как сумасшедшая, чтобы сообщить вести. Весь вечер она искала меня, и наконец…

- Хватит, этот сюжет слишком смешной! – взорвался недовольный Ренато, заметив Ану: – Считаете меня ребенком? Думаете, остановите меня новостью этой обманщицы, идиотки, которая даже не знает, где находится?

- Но Ренато, ты можешь сам поехать на гору Парнас.

- Вы смеетесь надо мной?

- А разве я позволю над собой насмехаться? Я сам найду ее и привезу сюда. Увидишь письмо и Монику. Прошу лишь подождать некоторое время. Подожди, Ренато, подожди здесь! Не пройдет и часа, как я вернусь.

Он побежал к повозке, где ждала Ана, и приказал отправиться кучеру. Тот ударил кнутом лошадей, и старая повозка толчками тронулась с места. Ренато Д'Отремон пренебрежительно отвернулся и перебрался через лестницу, напоминая:

- Я дал приказ отчаливать, капитан! Ищем «Люцифер»!

Яростный Ренато Д'Отремон направился в каюту. Нет, он не верил и никогда не поверит словам старого нотариуса. Его нелепое рвение остановить его, постоянное и отчаянное вмешательство вызывало в Ренато лишь ощущение грубой уловки, тупой лжи, словно его хотели поймать в ловушку, остановить хотя бы на несколько часов, минут в поимке Хуана, брата, которым он восхищался и ненавидел, жадно гоняясь за ним и в то же время яростно отталкивая.

Вулкан выпустил еще огромный черный клуб дыма, затмивший и так уже замутненный дневной свет. Волны неравномерно и необычно раскачивали железную скорлупу, словно море бурлило. Ренато яростно приказал:

- Капитан, выделите шесть человек для наблюдения! Подготовьте прожекторы, потому что скоро наступит ночь. Несите вооруженный караул, будьте готовы в любую минуту. Пусть никто не отвлекается. Сражение – это жизнь или смерть, а «Люцифер» где-то рядом!


16.


Пройдены многочисленные трудности, мешавшие нотариусу Ноэлю выполнить обещание, данное Ренато. С трудом двигалась старая нанятая повозка, чтобы завершить остаток пути. Всю ночь вулкан выбрасывал в воздух огненные механизмы, напоминая спектакль Данте: стрелы света, звезды, клубы красноватого дыма, раскаленный пепельный дождь. Время от времени сотрясали короткие толчки, прерывая на секунду ритм жизни, в воздухе плавали густые испарения; термометры поднимались, а барометры все падали и падали. А впереди высилась гора Парнас.

- Боже мой! Когда же мы приедем, Ноэль?

- Уже едем, донья Каталина. Путешествие всегда имеет конец. Хотя пока еще едем и не достигли цели…

- Не говорите так. Узнать, что моя Моника жива, обнять ее…

- Очень хорошо и это свято. Но в добрый час, Боже, в добрый час! Этот безумец, скорее всего, уже настиг этих несчастных, и Бог знает…

- Кто знает, дон Ноэль! – вставила Ана. – Скорее всего, хозяин Ренато вернется, не солоно хлебавши.

- Только на это я и уповаю. Похоже, мы наконец приехали.

С быстротой, несвойственной годам, Ноэль соскочил с повозки, помогая слезть грустной матери. С обычным спокойствием, в своем счастливом бессознательном мире села Ана, глядя по сторонам любопытными глазами:

- Ай, как красиво! Отсюда видно все море, а Сен-Пьер там внизу. Это как сценка Рождения Младенца Христа, которую несут в кафедральный собор на Рождество. Ай, дон Ноэль, посмотрите на бухту! Сколько кораблей!

- Но нужного там человека нет… Иди же… Иди… Окажи любезность, пройди и постучи в дверь. Мы не можем терять время.


«Люцифер» приблизился к берегу, к парусникам, подножью горы Парнас. Всю ночь сомневался Хуан, можно ли спустить лодку на воду и добраться до пляжа. Всю ночь терзался страстным необдуманным желанием найти Монику вопреки всему. Стояло странное застывшее спокойствие. Тишина на земле и море. Город казался погруженным в усталый сон, а мрачное небо медленно прояснялось.

- Почти рассвело, капитан.

- Да, Колибри. Быстро настал день и нужно уходить. Опасно находиться здесь. Возможно, ничего не случится. Скорее всего я спятил, воображая катастрофу, которая никогда не произойдет. Но почему погибло столько рыб и улетели птицы?

Он обернулся и словно очнулся. Беспокойно ждали немые, неподвижные, не осмеливающиеся подойти мужчины, за чьи жизни он нес ответственность. Никто не говорил и не спал. На ногах стояли все, послушные его голосу, который Хуан заставил прозвучать твердо и сурово:

- Что вы делаете на палубе? У каждого есть свое место! Мартин, Хулиан, у паруса! Угорь, к штурвалу! Отплываем на Санта-Лусия. Это неполная сотня миль.

- Там, капитан, с той стороны! – прервал Колибри. – Корабль с пушками приближается!

- «Галион»! Скорее всего, ищут нас, но мы успеем убраться. Все в трюм, кроме экипажа! Руби канаты, Хулиан! Поднять паруса! Время на нашей стороне! Дай штурвал, Угорь!

По его голосу люди двигались, как автоматы, руки Хуана схватили штурвал судна, которое, подобно коню, управляемому всадником, резко сменило курс, чтобы ветер дул в паруса. Заскрипел, вздрагивая, «Люцифер», обремененный грузом в недрах. Его белый силуэт возник светлым пятном над темным морем, позолоченным первыми лучами восходящего солнца 8 мая 1902 года.


- Вон там «Люцифер»! Мы искали его на море, а он вернулся и спрятался на берегу! Капитан, усильте работу двигателей, чтобы выстрелить из пушки! – Ренато подбежал к артиллерии на носу судна. Незащищенный «Люцифер» совсем рядом, в пределах досягаемости. Дикая радость затопила душу, и он приказал: – Артиллерия, навести прицел! Короткий прицел, если мы немедленно не задержим его, то второй раз выстрелим в мачту!

Благосклонный ветер внезапно дал неожиданные силы и надул паруса, тонкий нос резал воду, и тот поспешно убегал. На всех парах шел «Галион», неумолимо приближаясь к беззащитному паруснику.

- Капитан, они за нами! – кричал взволнованный Колибри. – Нас обстреливают пушками.

- Не важно. Они не попадут в цель.

Хуан развернул скрипевший корабль, пытаясь укротить волну.

- Теперь они приближаются, капитан. Снова приближаются!

- Не важно. Мы снова оставим их позади!


- Моника, дочь моя…

От голоса сестры Марии Консепсьон Моника очнулась, пробуждаясь от короткого и болезненного сна. Она еще находилась у окна, где прошли вечные часы долгой ночи, слушала шум ревущего вулкана, напрасно наблюдая за черными водами, где бы возник белый корабль. Она каждый раз поднимала ослепленные глаза на небо, которое Мон Пеле забрасывал огненными стрелами адских выбросов. В первых лучах наступившего утра утомленные глаза смотрели с удивлением на благородное лицо в монашеском уборе.

- Куда вы смотрите? Вы провели ночь, так и не заснув? Это настоящая глупость. У вас нет права злоупотреблять жизнью и здоровьем, когда вами так обеспокоены друзья и семья. Не хочется расстраивать вас неожиданностью. К вам пришли.

- Ко мне? – обеспокоилась Моника. И с недовольством спросила: – Кто? Случайно не Д'Отремон?

- Моника! Дорогая доченька! – позвала Каталина, врываясь в простую комнату. – Наконец, наконец! Невероятно, я начала бояться, что и тебя больше не увижу. Ты забыла меня, дочка, забыла…

- Нет, мама. Как могла я забыть? Я оставила тебя с друзьями, которые могли ухаживать за тобой лучше меня. Так сложились обстоятельства.

- Знаю, дочка, знаю. Ноэль все рассказал. Он привез меня, несмотря на трудности.

- Ноэль, мой дорогой Ноэль. Не знаю, как и благодарить вас.

- Мне стыдно принимать вашу благодарность, Моника, как стыдно прерывать этот момент проявления чувств и нежности, – извинился старый нотариус, приближаясь почти на цыпочках. – Я пришел, потому что вы нужны мне. Или скажу яснее: вы нужны кому-то, кто ждет вашей помощи, хотя с этим человеком вас теперь ничего не связывает. С вечера я вышел, чтобы найти вас, поклявшись привезти в назначенный час. Я не считался с препятствиями. Чтобы выйти из города, нужно было получить разрешение губернатора, пропуск, гарантии коменданта, изложить причины десяти различным персонам, но пока я все это делал, корабль уже отплыл.

- Какой корабль?

- Конечно же, вы не знаете. Ренато тоже не имеет ни малейшего представления, что вы в безопасности. Бесполезно говорить; он не хотел верить. Нужно, чтобы вы поговорили с ним, сжалились и помогли Хуану.

- Помочь ему, чем? Что с ним случилось? Где он?

- Сбежал на перегруженном корабле, который далеко не уплывет. Его преследует вооруженная береговая охрана наших властей. Я всеми силами старался избежать этого, но Ренато Д'Отремон вышел в море.

- В таком случае, Ренато…

- Губернатор, как всегда, передал власть в другие руки, а Ренато получил желаемое. Бешеный от ревности, подстегиваемый матерью, которая только подливала масла в огонь, он преследует «Люцифер» с наихудшими намерениями. Я сказал ему, что вы не с Хуаном, но он не хотел верить. Я просил его подождать, что приеду и докажу ему, а он решил, что я смеюсь над ним. Изо всех сил я пытался попасть сюда пораньше, но добрался только сейчас.

- Нужно остановить Ренато, заставить вернуться, пусть отправят другой корабль, чтобы найти его! Хуан не сдастся живым, будет сражаться за жизнь до самого конца. Ноэль, друг мой, сделайте что-нибудь!

- Только вы можете, Моника! Если готовы ехать со мной. Пусть Бог поможет нам вернуться вовремя, ведь если «Галион» и «Люцифер» столкнутся…

- А? Что это? Снова вулкан… – проговорила Моника, услышав глухой и долгий шум.

- Нет, не вулкан. Как будто ударили пушки в открытом море! – уверил Ноэль. И услышав еще выстрел, пожаловался: – Это пушки «Галиона»! Чего я и боялся!

Они бежали по галереям. Почти рядом с горой Парнас шла жестокая расправа вооруженного «Галиона» с «Люцифером».

- Ренато не отступит, пока не потопит или не захватит его! – предрек Ноэль. – Если только Хуан не сдастся!

- Хуан никогда не сдастся! – твердо заверила Моника.


- Эта прошла совсем рядом, капитан! Нас почти схватили! – воскликнул Колибри.

Пушечное ядро слегка задело мачту, и резкий разворот штурвала в руках Хуана сбил с ног весь экипаж на палубе. Корабли сближались. Один, вооруженный до зубов. Беззащитная шхуна «Люцифер» прыгала и виляла, как дельфин, преследуемый акулой. «Люцифер» развернулся, теряя равновесие, и жестокий удар моря омыл палубу правого борта, почти погрузившегося в воды.

- Нам снесли кливер! – кричал испуганный Колибри. – Мы тонем, капитан!

- Еще нет! Если удастся убрать с дороги эту проклятую артиллерию! – храбрился Хуан. И крикнул: – Все винтовки на палубу! Все винтовки сюда! Дай свою, Хенаро!

Совсем близко от мачты разорвался снаряд, в воздухе лопнули веревки, как ужасные хлысты смерти, сбив с ног двух или трех, следовавших голосу Хуана. Внезапно его рана на боку открылась. Он передал штурвал в руки Угря и с невероятным хладнокровием ждал приближающегося врага…

- Сдавайся! Сдавайся или я разорву тебя на части! – наступал Ренато.

- Огонь! Огонь! – ответил Хуан. Он раньше всех выстрелил, и его сбила с ног носовая артиллерия. «Галион», в нескольких метрах от шхуны выстрелил в самую середину, вырвав с корнем вторую мачту. Смертельно раненый, дрогнул «Люцифер». Без мачты, парусов, с уничтоженной волнами палубой, теперь неподвижный – беззащитная добыча охраны, готовых прыгнуть на борт.

- Все наверх! Всем к оружию! – приказал Хуан. – Мы дорого продадим жизнь! Умрем в сражении!

- Сдавайся, Хуан Дьявол! – грозился Ренато, но Хуан не сдавался.

- Так поймайте меня! – И крик потонул в чудовищном грохоте, за которым последовала череда сильнейших взрывов.

Взорвался вулкан. Разрывая сверху донизу махину, высотой в тысячу метров, над Мон Пеле взметнулась гигантская вспышка пламени, лучом пронесся поток огня и дыма, уничтожая землю, стирая город и море, разрушая все одним ударом, словно придавив огромным кулаком.


Сбитые с ног грубым взмахом, опаленные раскаленным воздухом, задыхаясь и с расширенными от ужаса глазами, желая видеть ужасающий спектакль, люди бежали друг за другом, из галерей монастыря на вершину Парнаса, напоминавшей балкон над Сен-Пьером.

Моника выпрямилась, ее не останавливали раскаленные дымные испарения, обжигавшие кожу, слепившие глаза. Затем добежала до стены. Руки вцепились в край террасы, а взгляд жадно искал, желал пройти через окутавшее облако, но так ничего и не увидел. Никого. Густой слой дымящегося пепла накрыл бывший город горящим саваном. Залив опустел. Пристани, причалы, сотни кораблей и парусников исчезли, поглощенные кипящими и дымящимися водами.

- Где они? Где шхуна, охрана? – спрашивала Моника. – Где корабль Хуана?

Густой воздух медленно прояснялся. Разрушенный и дымящийся деревянный корпус шхуны вертелся в водовороте, движимый яростными волнами. Вокруг него всплывали из вод бесформенные предметы, чернеющие доски, разрушенные брусья, разорванные трупы, как мрачное возвращение долга моря. Моника отступила с колотящимся сердцем, и из ее горла вырвался хриплый крик горя:

- Хуан! Хуан! Почему ты не дал мне умереть с тобой?


17.


Голова Хуана вынырнула из неспокойных вод и снова в них погрузилась. Морские воды разгорячились, но еще более жгучим было дуновение огненного воздуха, спускавшегося с горы. Рядом шевелились люди, сражаясь, как и он, с двумя ужасными стихиями. Почерневшие и обожженные лица, протянутые руки в поиске помощи, живые и мертвые, раненые и невредимые – многочисленная масса, боровшаяся в безумном испуге, не понимая, что произошло. Двумя взмахами рук Хуан доплыл до тонущего негритенка, и схватив за худую шею, тряс его, пока тот не очнулся.

- Капитан, я умираю… – пожаловался задыхающийся Колибри. – Вода обжигает, воздух горячий…

- Ты не умрешь, цепляйся за доску… – изо всех сил Хуан плыл и тащил мальчика. Рядом плавала маленькая непотопляемая лодка на боку, но он легко ее повернул. – Держись, Колибри!

Другая рука судорожно высунулась из воды и вцепилась в борт лодки. Искаженное лицо, обожженная и раненая голова показалась из воды, жадно хватая ртом воздух, другой человек успел доплыть до зубчатой скорлупы, представлявшей собой последнюю надежду спастись.

- Отпусти, Ренато!

- Нет, Хуан!

Снова лицом к лицу. Снова в самую трудную минуту последнего сражения роковая случайность столкнула и сблизила две пары рук в отчаянной судороге, два рта, одинаково жаждущих вдохнуть желанный воздух. Вспышка ненависти горела в глазах Ренато, бранившего Хуана:

- Ты потопил мой корабль, разорвал его на куски!

- Ты спятил? Как я мог такое сделать? Это вулкан!

- Вулкан… вулкан? О! А Моника? Она была на «Люцифере»!

- Нет, не была! Она в безопасности!

- Значит, это правда. О, я не могу больше!

Ярость погасла в голубых глазах. Рядом вода окрасилась кровью, пока рука Хуана поддерживала обморочное тело Колибри.

- Ренато, поднимайся! Садись в лодку, держись за меня! Я не дам тебе утонуть!

- Это бесполезно, Хуан! Я ранен! Спаси мальчика! Спасись сам!

- Наверх, Колибри, внутрь! Я помогу тебе, наверх! – приказал Хуан, подталкивая мальчика. – Теперь ты, быстро, Ренато, я не отпущу тебя! Поднимайся!

С трудом он поднял и опустил тело на дно маленькой лодки. Из последних сил он поднялся на ноги, охватывая взглядом ужаса и страха пространство. Десять ран кровоточили, опаленная одежда висела клочьями, из-под которой виднелась покрасневшая обожженная кожа, но на это он не обратил внимания. У его ног, как раненое животное, шевелился Колибри:

- Что случилось, капитан? Нас взорвали снарядами, потопили? Потопили «Люцифер»!

- «Люцифер»? О, нет! «Люцифер» непотопляем. Вот он, обожженный, разрушенный, но плавающий. Потоплены остальные, «Галион» как будто море засосало, потоплены другие лодки, все, Колибри, почти все. Смотри!

Он помог мальчику подняться, чтобы тот посмотрел на странное опустевшее море, трагично окутавшее свою добычу. Рядом, на разрушенном плоту, сотрясаемом яростными волнами, боролась маленькая группа людей. Словно в кошмарном видении, Хуан узнал их:

- Угорь, Мартин, Хулиан, Хенаро! Хватайтесь за доски, корабельные веревки, держитесь за них, пока я не приду на помощь!

Он выхватил из моря широкую доску и погрузил ее в воду, чтобы грести, затем устремил взгляд на ближайший берег, и в ужасе крикнул:

- Колибри! Я спятил, ослеп? Колибри, посмотри на Сен-Пьер! Что это? Что там впереди?

- Ничего, капитан! Там ничего нет!

Обезумевший Хуан греб к берегу, двигая лодку по направлению к пристани, причалам, пляжам. Глаза искали дома, которых не было, знакомую картину, которая стерлась. Нет крыш, деревьев, стен. Зеленая долина, где возвышался самый богатый и многочисленный город малых Антильских островов, превратился в огромную голую пустыню, покрытой пеплом и медленно каменеющей лавой.

- Моника, Моника!

Губы Хуана произнесли любимое имя. Оно сверкнуло светом и огнем. С сумасшедшей жаждой он схватился за доску и продолжал грести. Нужно приблизиться, добраться. Он не верил покрасневшим глазам. Разум, обезумевший от неожиданности и ужаса, не осознавал ужасную правду, пока лодка не стукнулась о берег. Он бежал, не чувствуя жаркую и раскаленную землю. Руки трогали горячую поверхность, тело и душа стали нечувствительны от боли и ужаса.

- Здесь был Сен-Пьер, вот здесь! Нет, невозможно, неправда, что я вижу! Это не может быть правдой! – и безумно кричал, отвергая: – Это неправда!

Рычание чудовища словно ответило ему. Вон там Мон Пеле. Он тоже изменился. Могущественная верхушка разлетелась вдребезги, и во всю длину высоченной махины из голого конуса громадной расщелины сбегали смертоносные испарения, пока в ужасной трещине закипала лава фонтаном огненной кузницы. Хуан подошел к лодке, на дне которой лежал Ренато Д'Отремон; оттуда же высунулась темная голова Колибри, и тот с волнением спросил:

- Что случилось, капитан, что же случилось?

- Здесь был Сен-Пьер! Был, а теперь уже нет. Город, где я родился, не существует. А она… Моника… – И с бесконечным отчаянием позвал: – Моника! Где же ты?


У балконных перил, откуда виднелась последняя и ужасная решающая битва Хуана и Ренато за жизнь, Моника пребывала в полуобморочном состоянии. Порывы воздуха ошпаривали кожу и волосы, но глаза, на миг ослепшие, теперь уже видели, и она воскликнула, указав рукой:

- Там! Там!

- Моника, дочка! Ты потеряла рассудок? – встревожилась Каталина де Мольнар.

- Там, в воде, рядом с лодкой, рядом с «Люцифером», есть люди! Они шевелятся! Есть живые, они плавают!

- О, да, это правда! Кто-то остался жив! – подтвердил Педро Ноэль.

- Бежим, бежим! – торопила возбужденная Моника.

Жители горы Парнас пришли на помощь немногим оставшимся в живых после крушения в заливе: кто-то из экипажа «Рораима», четверо или пятеро из всех рыбаков, намеревавшихся бросить сети на рассвете, большая часть пассажиров «Люцифера». Безоружные женщины и дети, находившиеся внутри корабля, спаслись. Еще кое-кто из экипажа «Люцифера»: Мартин, Угорь, Хулиан, Хенаро. Раненые, обессиленные, обожженные воздухом и водой жалкие тела образовали длинный ряд носилок у пляжа. К ним добавились многочисленные жертвы с горы Парнас, куда смог дотянуться огненный жар. Моника бледной тенью ходила от раненого к раненому и впервые ее благочестивые руки не исцеляли и не утешали.

- Его нет! Хуана нет среди них! Нет среди спасшихся! Он оторвал меня от себя, не дал умереть рядом с собой! Почему? Почему?

- Дочка, успокойся, – умоляла Каталина. – Ты потеряешь рассудок…

- И не только она, – заверил Ноэль. – Чудо, что мы живы и можем поведать об этом, уже заставляет сходить с ума. Жить после такого. Возможно ненадолго! Чудовище еще рычит! Послушайте только этих несчастных, особенно двух кочегаров «Галиона».

- Вы говорили с ними? – с надеждой спросила Моника. – Спросили их?

- Они говорят, море поглотило «Галион», словно засосало.

- Но Хуан… люди с «Люцифера», сказали что-нибудь? Вы говорили с ними?

- Двое из них уверили меня, что он нашел лодку и греб к берегу. Я не верю. Эти люди помешались. От ужаса им привиделось. Как может Хуан, не взяв никого в лодку, грести на ней? «Галион» утонул, а от «Люцифера» не осталось ни одной целой доски, словно Бог наказал за преступное смертоносное сражение двух братьев. Потому что они братья. Братья! Та же кровь, несмотря на их ошибки, жестокость и ожесточенность, то же сердце и доблесть. Не могу отрицать этого.

- Но эти люди видели Хуана! – упорствовала Моника с отчаянной надеждой.

- Они не могли видеть его, Моника. Они обманулись. Хуана уже нет на этом свете.

- О! – Моника зарыдала. – Хуан, Хуан!

- Вы плачете по нему, Моника? По нему?

- Разве вы не знаете? Хуан был всей моей жизнью! И если он умер, зачем мне жить и дышать? Но нет, я не умру! Не могу умереть! Море ему друг и не причинило вреда. Он вернется!

Обезумевшая от горя, она побежала к узкому пляжу, открывавшемуся золотой раковиной в черных скалах, теперь покрытых пеплом и разоренных, бежала к морю, где видела, как Хуан удаляется и запрыгивает в лодку. Как тогда, она протянула руки, и в ее глазах, ослепших от слез, было минутное помешательство, воображаемая лодка, уносившая Хуана:

- Хуан! Не оставляй меня, не уходи. Забери меня с собой… Я умру с тобой! Найди меня! Вернись ко мне, Хуан!


- Капитан! Он не умер! Он шевелится! Из раны течет кровь, много крови.

Взгляд Хуана переместился с выжженной вершины Мон Пеле на маленькую лодку с телом Ренато. Посреди жуткого смертельного зрелища, перед пеплом, ставшим саваном более сорока тысячи трупам, его сердце слабо билось. Хуан наклонился, разорвал изящную одежду, нашел источник крови, откуда каплей за каплей вытекала жизнь последнего из Д'Отремон. Обломок доски с острыми краями вонзился в ребра, рядом с сердцем, но рука Хуана, не дрогнув, резко вытащила его.

- Сколько крови! – проговорил испуганный Колибри.

- Быстро! Нужно остановить ее! – последним куском рубашки Хуан заткнул ужасную рану, сдерживая обильное кровотечение. – Раздень его, Колибри, помоги мне! Принеси что-нибудь, чем можно перебинтовать его!

Резкими движениями, с привычностью моряка, Хуан перебинтовал обнаженный торс Ренато.

- Капитан, посмотрите, он открыл рот.

- У него жажда. Он потерял много крови. Но даже глотка воды не даст эта земля Ренато Д'Отремону.

Он снова посмотрел на окружавший его ужас и на человека, умиравшего у его ног. По всей лодке разбросаны бумаги, которые Ренато получил прошлой ночью из Епархии, а одну плотную бумагу с печатью и сургучом в странном порыве схватили руки Хуана.

- Что это, капитан? – спросил Колибри с любопытством.

- Полагаю, право убить меня, как пса, когда разыщут. Это печать губернатора, его подпись. Еще вчера он выносил приговор кому жить, а кому умереть.

Он скомкал мокрую бумагу – бесполезный символ земной силы, печати губернатора и подпись Папы. Теперь это имело ту же цену, что теперь перед глазами: обожженная равнина, превратившийся в пепел город. Бумаги выпали из его рук. Сквозь воздух, теперь прояснявшийся, различался серый холм Морн Руж, покрытый золой, но дома деревни оказались нетронутыми. Орлиный взгляд различил крыши и обломанные деревья, и как караван насекомых, черные точки спускались по склону к месту, где стоял город.

- Там, в деревне Морн Руж, есть живые. Они движутся, просят помощи, идем!

В отчаянном порыве Хуан повел было Колибри за собой, но вздрогнул и снова посмотрел на Ренато. Затем молча поднял его руками Геркулеса.

- Вы понесете его, капитан?

- Не стоило вытаскивать его из моря, чтобы оставить на дороге, Колибри. Начатую работу нужно завершать. Подбери эти бумаги и иди за мной.

- Бумаги? – бормотал ошеломленный Колибри. – Бумаги с разрешением убить нас?

- И другие тоже, Колибри. Для Ренато они могут оказаться важнее жизни. В путь!


Тем же вечером прибыла бригада помощи из Фор-де-Франс и никого не обнаружила. Новые извержения и разлив лавы заставили выживших переместиться из горы Парнас ко второму городу острова, а новости о катаклизме разлетелись до самых отдаленных краев. Чудовище Карибов продолжало рычать, выбрасывая смертоносные испарения. Сотрясалась и двигалась земля, стекали реки и потоки лавы. Население планеты алчно читало рассказы о катастрофе и следило с беспокойной тревогой за ужасным явлением, разразившемся катастрофой. Фор-де-Франс пережил недели общего ужаса, и испуганные жители лишь страстно желали сбежать с земли, которая раньше была счастливой.

- Что происходит, Ана? – спросила Моника метиску.

- Сеньор Ноэль приказал сообщить вам. Есть три места на корабле, отплывающим этим вечером на Ямайку. Он говорит, мы должны втроем ехать, нужно уехать, потому что на Мартинике скоро не останется живых.

- Едем, дочка! Чего уже ждать? Хуан мертв. Почему ты не веришь? Почему не принимаешь этого?

- Я не могу, мама! Не могу, потому что сердце кричит, не знаю, как и почему, но есть надежда!

Со сложенными руками в выражении боли и мольбы, на которой недели горя сохранили следы, Моника отошла от развалин, образующих двор полуразрушенного, грустного убежища одной группы, чудесным образом избежавшей катастрофы на Морн Руж и Парнас. От старого дома едва остались три или четыре помещения среди обломков и мусора. Ана, бывшая служанка Айме, испуганно сложив руки, стояла на коленях в выражении уже теперь привычного ужаса:

- Мы все умрем! Прав сеньор нотариус! И сеньора Моника не хочет, чтобы мы уехали. Ай, Боже мой, Боже мой!

- Пожалуйста, Ана, замолчи уже, – мягко упрекнула унылая Каталина. – Ты мешаешь Монике, она совсем устала. Почему бы тебе не отдохнуть ненадолго, дочка?

- Не стоит, мама. Я должна выйти. Чудовище еще не насытилось. Вулкан не погас. Сегодня прибыли люди из Лоррэна, Мариго, Сент-Мари, Грос Морн, Тринидад.

- Как? Новые катастрофы? – обеспокоилась Каталина.

- Да, сеньора. Все больше и больше катастроф, как вы сказали, – подтвердила беспокойная и назойливая Ана. – В городе наверху открылась большая-пребольшая трещина, которая проглотила всех: людей, дома и животных, а потом закрылась. Остался только негр, который прибежал рассказать. Я слышала, как он говорил на площади. А еще сеньору Ноэлю рассказали в моем присутствии, что там опускается большое облако, точно такое же, как на Морн Руж, с каменным дождем и горячей водой и покончило со всем, вплоть до собак и кошек.

- Иисус! Ты не преувеличиваешь, Ана? – засомневалась Каталина.

- К несчастью, это правда, мама, – подтвердила Моника. – Мы организовали в муниципалитете что-то вроде госпиталя, туда прибывают люди со всех деревень, раненые и обожженные. Я говорила со всеми, осмотрела все лица.

- А в итоге – ничего, конечно же, – закончил Ноэль, приближаясь. – Я сам слышал о плохом. Полагаю, Ана сообщила мое послание.

- Конечно же, сеньор нотариус, но как будто и не рассказала. Сеньора Моника упорно хочет, чтобы мы поджарились.

- Замолчи, Ана, замолчи! – прервала Каталина. – Тебе нечем заняться в доме?

- Я бы приготовила поесть, если бы было из чего. Но варить эту маниоку в серной вонючей воде, все равно как, долго или быстро.

- В любом случае, делай, – велела Каталина. – Я пойду, приготовлю еще бинтов, Моника. Пошли, Ана, идем со мной.

- Я понимаю вас, Ноэль, – объяснила Моника, когда ушла мать с Аной. – Что вы просили воспользоваться тремя билетами. Они правы. Здесь мы все умрем. Спасайтесь, Ноэль, и спасите их обоих.

- Они не поедут без вас, и правильно сделают. Себя я рассматриваю, как человека, прожившего много лет. Меня грызет совесть двигаться, дышать, когда молодые и полные жизни люди теряют жизнь. Нужно принять действительность, Моника.

- Я не могу принять! Я отказываюсь от мысли, внутреннее чутье отрицает, что все закончилось. Думаю, что потеряла рассудок с тех дней. Почему Хуан сказал о любви в последнюю минуту? Почему сразил мое сердце этой отравленной стрелой?

- Он так вас любил! Все, что он сделал, ради любви к вам, с тех пор, как вернулся с той поездки.

- Почему же вы не рассказали мне?

- А кто мог предположить, что вам интересна его бедная любовь? Вы оба согрешили гордыней, Моника. А теперь уже…

- Я буду искать его!

- Это бесполезно. Будь Хуан жив, он был бы с вами, Моника. В том море утонули два брата. Умерли вместе. Иначе и быть не могло.

- А вдруг он добрался на лодке до пляжа?

- Он бы искал вас, Моника, не сомневайтесь.

- А если не мог? И если его застала врасплох другая катастрофа? Разве у нас было время на отдых, на сон больше трех ночей на одном месте? Сколько раз мы сбегали из Фор-де-Франс и снова возвращались? Сколько деревень опустело и снова наполнилось другими беглецами, еще более несчастными? Сколько их лежит изуродованных, с лицами, обернутыми в бинты, не пришедших в сознание, в любой больнице? Сколько, Ноэль? Каждый день, по пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать часов я помогаю раненым. О скольких людях эти руки позаботились и перевязали раны! И все ради него!

- Не отнимайте достоинства своих усилий, исключительного труда. Ваше милосердие и самоотверженность – это не только ваш поиск, Моника.

- Нет, конечно. Не только поиск тела, но и поиск его души. Потому что каждый раз, когда я беру на руки больное дитя, когда подношу стакан воды к горящим лихорадкой губам, когда разделяю с беженкой свой жалкий рацион, то думаю: так бы сделал Хуан. Он всегда так поступал. Самый великодушный к несчастным, самый бескорыстный, благородный тот, кого зовут Хуан Дьявол.

Резкий толчок прокатился по земле. Густая пыль поднялась из строительного мусора, пока одиноко звонили в покинутых башнях старые колокола. В пыльном воздухе появились вспышки.

- Моника, примите эти билеты, – мягко посоветовал Ноэль. – Надо уехать через день-другой, иначе мы умрем. Об этом говорили серьезно, приказали уезжать с острова. Я видел готовящиеся указы. Почему бы не воспользоваться этим сейчас? Положение пока менее суровое, если вы уедете первой.

- Я уеду последней! – утверждала Моника решительно.


18.


С первое по двадцатое августа сменялись тревожные явления. Мон Пеле безжалостно испускал на разрушенный остров смертоносные испарения, потоки лавы, ужасные подземные шумы, переходившие в сильные землетрясения. Еле уцелели дома даже в самых отдаленных местах, которые затронуло злобное чудовище: города Ламантен, Анс д'Арле, Сент-Анн превратились в груду мусора, развеянный обжигающий пепел пролетал сотни миль над морем. Два миллиона тонн смертоносного пепла собрали на островах Барбадос. Весь изгиб малых Антильских островов, с Шарлотта-Амалия до Порт-Испания, от Виргинских островов до Сан-Хорхе и Тобаго – все сотрясалось слабыми и сильными землетрясениями в судорогах вулкана Мартиники. А рядом с Фор-де-Франс, среди беженцев в пещерах и хижинах из пальм, у края небольшой бухты крепости Сан-Луи, последний Д'Отремон боролся со смертью, пронзенный насквозь ужасной раной.

- Я хочу пить, пить. Воды… Воды!

- Ты не слышал, Колибри? Подай ему чашку.

- Остался лишь глоток чистой воды, капитан.

- Ну дай ему. Не видишь, он хочет пить?

Хуан приблизил к губам, горящим от лихорадки, грубый глиняный сосуд, где остался последний глоток свежей воды. Светлая голова спутанных волос снова упала на тряпки, служившие подушкой, благородное и бледное лицо оставалось неподвижным, и что-то наподобие улыбки стерло глубокую печаль с губ Хуана:

- Теперь он будет еще спать. Ему лучше, лихорадка спала, пульс лучше, восстанавливаются силы. Накормить бы его…

- Это было бы хорошо, капитан?

- Надеюсь, он поправится. Это виноградная лоза. На первый взгляд он кажется слабым и хрупким, но нет, Колибри. У Д'Отремон и Валуа еще много сил.

- Вы хотите, чтобы он выздоровел? Чтобы выздоровел и пошел в свой дворец, усадьбу, где плохо обращались с работниками, как будто они рабы?

- На Мартинике уже нет больших усадьб. Только руины и смерть, а глухо рычащее вулканическое чудовище – наш единственный хозяин.

class="book">- Мне страшно, капитан, – пожаловался хнычущий мальчик.

- Очень скоро ты сбежишь из этого ада, мальчик. Когда Ренато очнется. Он легко получит место на корабле. Я попрошу его взять тебя с собой. Уверен, он не откажется спасти тебя.

- А вы, капитан?

- Я нет, Колибри. У меня еще дела здесь. Мне сообщили, что какие-то верующие из монастыря Рабынь Воплощенного Слова нашли убежище в Ривьер-Сале, а другие разъехались по разным местам. На рассвете я пойду туда.

- Ай, капитан, вы убьете себя так, если будете ходить туда-сюда! Везде вам говорят, что есть одна монахиня… И все говорят одно: что бедная сеньора Моника…

- Замолчи! Что ты знаешь? Никто ничего не знает!

- Если сеньор Ренато окажется добрым и найдет место на корабле, чтобы вы тоже уехали, капитан…

- Для меня он не станет его искать, а я не соглашусь, Колибри. Я не уеду из Мартиники, пока не откажусь от надежды. Я уеду последним!

Резко он встал, сделав ударение на последних словах, и выбрался из странной дыры, служившей им жилищем. Циновки вместо стен, пальмовая тростниковая крыша прислонилась к входу в вулканический грот. Застывшая много веков назад лава, остывшая под солнцем, кто знает в какие далекие дни, образовала нечто вроде естественной стены в округе крепости Сан-Луи, в заливе Фор-де-Франс. Как же близко от той, которую так жадно искал! Какая необъяснимая игра, невообразимая насмешка судьбы заставляла бежать так далеко, когда достаточно преодолеть один километр, чтобы найти ее!

- Капитан, в доме ничего нет.

- Ладно, позаботься о том, что ему нужно. Я поищу, чего не хватает.

Стройная фигура удалилась, затерявшись на пепельном пляже, и прошла через стены столетней крепости. Только каменная потрескавшаяся махина держалась, только она казалась целой и неизменной на голом пляже. Робко, с бесконечным смешанным ощущением неизбежного уважения и суеверного страха, Колибри приблизился к грубому ложу, где шевелился и шептал Ренато:

- Воды!

- Уже нет воды, сеньор. Вы выпили последний глоток. Негде набрать воды. Из реки течет серная вода, а из моря соленая. Так как капитан не принес раздаваемые в Фор-де-Франс пол-литра или молоко, то мы будем мучиться от жажды, как злые собаки.

В первый раз за долгие дни Ренато Д'Отремон открыл глаза, разумные, ясные. Уже не было в них вспышки безумия, лихорадочного бреда. Как будто он начал понимать и пытался вспомнить. Послышался слабый стон, и Колибри поинтересовался:

- Вам больно? Капитан сказал позаботиться о вас. Меня зовут Колибри, а мой капитан дон Хуан Дьявол.

Медленно Ренато сел, осматривая голые каменные стены, крышу, покрытую пальмовыми листьями, развевавшиеся на ветру циновки, и негритенка в лохмотьях, являвшегося его санитаром. На красивых аристократических губах появилась короткая и горькая улыбка:

- Ты Колибри. Да, я вспоминаю тебя… И на какой земле мы находимся, что Хуан Дьявол имеет титул «дон»? На какой остров нас унесли волны? На какой дикий остров нас отнесла та лодка? Где мы?

- На Мартинике, а где же еще? В Фор-де-Франс. Вы не помните, что произошло? Вы шли за «Люцифером», стреляя из пушек.

- Да, вспоминаю. Береговая охрана, шхуна тонула, мои люди готовились взять на абордаж, а вскоре…

- Взорвался вулкан, мы свалились в воду, и хозяин нас спас. Он вытащил нас из воды, затащил на лодку вас и меня. Меня, который его пес; и вас… который шел за ним, чтобы убить. Теперь вы помните?

- Да… Помню лодку, ужасную боль от раны, а потом…

- Он нес вас на плечах до Морн Руж. Там вас осмотрел медик и вылечил, лечили и нас. Я весь обжегся. Хозяин стер кожу, и из его раны от пули текла кровь. Но он не согнулся, не пожаловался. Капитан настоящий мужчина, сеньор Ренато.

Ренато прикрыл веки, чувствуя, как снова погружается в красноватый туман прошедших дней. Он жаждал эту милосердную бессознательность; но что-то разбудило, тряхнуло.

- Что это?

- Вулкан, землетрясение, – пробормотал Колибри, сдерживая овладевший им страх. – Иногда это происходит. Но капитан говорит, что ему не нравятся трусливые, и хотя я умираю от страха, но должен выдерживать и не убегать, потому что в любом месте может убить другое землетрясение и проглотить земля.

С трудом Ренато удалось сесть, и он попытался встать, но мешала боль и слабость. Голова была перебинтована, не хватало воздуха, вспышка гордости засверкала в ясных глазах:

- Я ничего не понимаю, мне нужно понять все немедленно. Почему я здесь в таком виде? Что значит эта пещера и лохмотья? Неужели я пленник Хуана? А моя одежда? Бумаги? Что он со всем сделал? Где он?

- Кто? – удивился негритенок.

- Ты не понимаешь? – разъярился Ренато.

- Нет, Ренато. Есть вещи, которые Колибри не понимает, – объяснил Хуан спокойно, вторгаясь в помещение. – Успокойся. Я все тебе расскажу. Вряд ли ты станешь насиловать себя в первый же день, когда очнулся. К тому же, тебя ждут очень плохие новости. Выпей воды.

Изумленный Ренато остановился и взял предложенный Хуаном глиняный кувшин. Тот тоже изменился. Изменился почти также, как окружающий его вид. Похудевший Хуан казался выше, отросшая борода, длинные взлохмаченные кудрявые волосы, и Ренато опустил взгляд на старую рубашку моряка, которую тот снова одел, выставляя крепкую и широкую грудь атлета. У него внешность потерпевшего кораблекрушение, без высокомерного выражения главы пиратов, смуглое лицо отражало достоинство и волю.

- Он выпил всю воду! – воскликнул смущенный Колибри, увидев, как Ренато алчно поглощал предложенный кувшин.

- Нет, осталось немного. Возьми и оставь нас. Пока Ренато отдыхает, мы поговорим.

Более двух часов назад Ренато открыл глаза, и теперь они жадно уставились на Хуана: вопрошающие и растерянные, в которых горело желание и страх узнать правду. Снова, как раньше, Ренато оценивал жалкую обстановку, на губах дрожали слова, которые он выплеснул наконец, словно прорвался поток плотины:

- Не нужно говорить, что я в твоей власти. Я вижу. Я ранен и беззащитен перед твоей волей, и если верить этому мальчику, то обязан тебе жизнью.

- Жизнь всех нас зависит от чуда, которое продлится недолго, – объяснил Хуан с удивительным спокойствием.

- О чем ты? Я кое-что припоминаю. Но нет, невероятно, это кошмарный сон, картины ада, картины ужасов Данте.

- Очнись, Ренато. Очень мало осталось от земли, на которой мы родились. Уже три месяца днем и ночью вулкан испускает над землей раскаленный пепел и реки лавы. Города в развалинах, реки заражены, поля сожжены дотла. Но дорогам бежит потерявшая надежду толпа, в напрасных поисках крыши или убежища. Каждый день из нашего единственного порта отплывают корабли, набитые сбегающими людьми.

- Наш единственный порт? – удивился Ренато.

- Да, Фор-де-Франс. Мы рядом с ним, в небольшой бухте крепости Сан-Луи.

- …Сен-Пьер…? Столица…?

- Уже не существует.

- Не верю! – в ужасе закричал Ренато. – Моя мать… Умерла? Мать мертва! О!

- Успокойся, успокойся, Ренато. Не ты один плачешь от боли. Сорок тысяч трупов погребены под пеплом Сен-Пьера. Затем появились еще сотни, тысячи жертв.

- То, что я видел – правда, что помнил, все это правда! О!

- Возможно остров вскоре эвакуируется. Хотя почти не осталось властей, возможно, имя Д'Отремон поможет тебе взобраться на один из отплывающих кораблей.

- О чем ты? – возмутился разгневанный Ренато.

- Все считают, что побег – единственная надежда спасения, а для тебя это нетрудно. К тому же тебе не на кого смотреть, кроме себя самого.

- У меня нет никого, никого! Мой дом, земли, состояние в банках этого города, который… А моя мать, Хуан, моя мать!

Отчаянно он схватился за руку Хуана, который сжал ее впервые в братском жесте. Долгое время тихо бежали слезы. Затем они внезапно высохли, словно огненная стрела прошлась по отчаявшейся душе, потрясая его, и он снова обезумел:

- А Моника? Что ты сделал с ней? Где она? Ты взял ее на «Люцифер». Но нет, ты сказал, что оставил ее. Куда ты увез ее? Куда послал? На Доминику? Гваделупе?

- На пути в Сен-Пьер! – признался Хуан с бесконечным отчаянием. – Я оставил ее на пляже, перед горой Парнас. Больше я ничего не знаю. Совершенно ничего!

- Она тоже умерла? Хочешь сказать, она умерла?

- Разумно думать так! – гадал Хуан мрачно. – Я искал ее, как помешанный. Искал, пока ты умирал, бредил целые недели, пока ты лежал как труп, я рыскал по всем деревням, развалины за развалинами, пока ты сотни раз умирал и воскресал.

- Три месяца! Ты сказал три месяца? – Ренато было невыносимо в это поверить.

- Я искал ее по всем углам, где убежище верующих, в бесконечных списках исчезнувших, которые каждый день отплывают на кораблях. Искал ее тело среди руин монастыря, искал ее имя на деревянных крестах и кладбищах. Но все напрасно!

- Моника умерла! Умерла! – повторял Ренато, как одержимый.

- Но я не приму этого! Не знаю, вдохновение ли это небес, сумасшедший луч надежды, или моя больная воля ухватилась за эту ложь, или чутье ясновидящего меня поддерживает, чтобы я не потонул в немыслимой правде. Но пока во мне есть дыхание жизни, я буду искать ее!

Хуан шагнул к дверям, но руки Ренато схватили его, а голубые глаза, только что плакавшие по Софии Д'Отремон, теперь зажглись дьявольским огнем ревности, досады, отчаянным желанием, распалявшим душу и плоть от одного упоминания имени Моники.

- Почему ты искал ее? Ты любишь ее? Любишь?

- Естественно я люблю ее! А ты что подумал?

- Я… я… не знаю… Любишь? Ты сказал любишь ее?

- В тысячу раз больше, чем свою жизнь! Тебе понятно? Разве я смогу жить без нее? Моя жизнь – есть и была она, даже если я думал, что она не любила меня, казалась далекой звездой, когда смотрела на меня и на небо, охватив руками штурвал. Безумно, отчаянно я полюбил ее с той поры, когда что-то сильнее моей гордости заставило уважать ее; когда увидел ее беззащитной в своих руках, беспомощную и больную, чувствуя, что желания погасли, а высокомерие опустило свой флаг, потому что сила ее чистоты превратила меня в другого человека, потому что ее жизнь и счастье стали для меня важнее всего и всех. Что с того, что я любил ее? Что люблю? В сотни раз сильнее тебя!

- Ложь! – гневно взорвался Ренато. – Сильнее меня никто! Никто! А она…

- Она тоже любила меня! – резко отрезал Хуан. – Вопреки всему, что думаешь и на что надеешься, Моника любила меня и хотела умереть со мной. Я с трудом оторвал ее от себя, чтобы она не последовала моей грустной участи.

- Это неправда! Неправда!

- Правда, Ренато! Мне все еще кажется, что я вижу ее на том пляже; слышу ее последний крик, зовущий меня.

- Не верю! Такая женщина, как она…

- Не могла полюбить меня? – резко парировал Хуан. – Так ты ошибаешься! Она любила меня! Любила! Какая разница в ее положении или имени? Она любила меня, моряка, пирата, незаконнорожденного! Удобствам твоего дворца она предпочитала опасность и даже умереть со мной! Эта единственная правда. Она была моей, моя, и я найду ее!

- Нет, она уже не твоя!

Ренато трясло, он хотел встать с постели. Оттуда его глаза глядели с волнением. Он вспомнил портфель, бумаги. Полуголый, под пальмовыми листьями, предоставленный человеку, который был одновременно его спасителем и соперником, врагом и братом. Неожиданно его воля истощилась, мужество погасло, но свирепые глаза Хуана казалось проникли в него, угадывая мысли:

- Твои бумаги в этом ящике. Я не ошибся, они для тебя важнее жизни. Забирай их, хотя вряд ли они тебе помогут. Мощь гораздо сильнее, чем все человеческое самодовольство, теперь управляет нами… и это… вулкан. Послушай его. Единственный голос, который распоряжается и приказывает на всей Мартинике. Эти слепые удары устанавливают жизнь и смерть, боль и голод. Это новая сила, которая нами руководит. Посмотри на них, на эти бумаги, может, они помогут тебе чем-нибудь!

Ренато снова приподнялся, желая пойти за Хуаном, удалявшегося поспешными шагами, но снова упал. Сотни горьких воспоминаний кинжалами вонзались в него. Он думал о мертвой матери; Монике, которая возможно, уже покоится под трагическим саваном случившегося в Сен-Пьере, и почувствовал новую боль, странную, которая жгла нестерпимым стыдом. Смущение, муки совести и горькая благодарность.

- И я обязан жизнью Хуану Дьяволу.


Еще неделю ревел ужасающий вулкан Мон Пеле. Наконец, 26 августа 1902 года последний и ужасный грохот потряс остров, а затем все стихло. Рассеялись черные облака из конуса вулкана, замолчали подземные шумы, выглянуло голубое небо, морские воды успокоились. Благотворные дожди упали потоком, сметая слои пепла, сорвавшие деревья и придавившие поля. Вновь побежали чистые реки и ручьи, вернулись стаи птиц. Лихорадочная радость, верх отчаянии и боли прошедших дней, встряхнули беспорядочные улицы Фор-де-Франс. Понемногу начали двигаться лошади и редкие повозки, ставшие доступными. Бригады добровольцев собирали мусор и налаживали пристани и причалы на выходе из прекраснейшего залива, перед которым возвышался маленький город. И когда корабли, ожидаемые столько времени, показались на горизонте, их приветствовали пушки крепости Сан-Луи и трезвонили колокола, подвешенные на балках над мусором. В почти разрушенной усадьбе, убежище Мольнар, колокола и артиллерийский обстрел слышались отдаленно.

- Вот и сеньор дон Ноэль, хозяйка! – сообщила Ана во весь голос.

- Сюрприз, дорогая Каталина. А где Моника? – поздоровался старый нотариус.

- Где же, как не в госпитале? – объяснила Каталина. – Для нее просто рассвело, как и каждое утро.

- Сегодня другой день, черт побери!

- Для нее нет. Каждый проходящий день усиливает ее боль, потому что у нее остается все меньше надежды.

- Вы правы. Но во всяком случае, она не должна падать духом. Она продолжит искать его, потому что прибыл только что новый губернатор. Командующий войсками чувствует признательность и благодарность к Монике, хочет, чтобы она в числе первых персон поприветствовала Его Превосходительство. Говорите, она в госпитале?

- Который разместили во Дворце. Там ее он и найдет.

- Ладно, тогда я пойду. До встречи, Каталина.


- Колибри, Колибри! Что происходит? Колибри! Ты слышишь? – позвал Ренато, встревоженный грохотом канонад.

- Да, сеньор Ренато. Я видел, как выпустили свечу из крепости. Вы подумали, это вулкан? Говорят, он погас, и навсегда. Что больше не вздрогнет.

- Тогда эти выстрелы…?

- Новый губернатор только что причалил. Сверху холма видно, как причалил корабль… огромный корабль, и два других позади. На одном везли солдат, на другом, Бог знает кого. Подарки из Франции, чтобы мы остались на Мартинике и не боялись больше вулкана.

Медленно, с видимым усилием, Ренато поднялся с постели и, держась за хрупкую стену, сделал несколько дрожащих шагов по неровному полу.

- Хуан не вернулся?

- Нет, сеньор. Но уверен, он придет поздно. Он знает, что нужно принести поесть, что почти все закончилось. И как вы знаете… Откуда угодно, но принесет…

Щеки Ренато Д'Отремона снова вспыхнули румянцем, но не только потому, что тот героически спас его от смерти, нес на руках, превозмогая боль и усталость. Этот странный человек, брат и враг, спаситель и соперник, приносил ему каждый день необходимое, перевязывал рану, давал лекарство, когда он бредил, укрывал от непогоды, по-человечески милосердный к его беспомощности. Три долгих месяца, он, богатый Ренато Д'Отремон, получал хлеб из рук Хуана Дьявола!

- Вы выйдете, сеньор Ренато? Не дождетесь капитана?

- Думаю, лучше его не дожидаться.

- Но у вас не хватит сил идти. Капитан сказал, что вы еще слабы.

- Я постараюсь. Это нужно.

Он ощупал разорванную рубашку, едва прикрывавшую обнаженное тело; босые ноги выглядывали из порванных и истрепанных штанов из грубого полотна. Понимающий Колибри улыбнулся и объяснил:

- В той коробке ваши ботинки и жакет. Капитан велел всегда носить эту коробку, на случай, когда вы встанете, чтобы не ходили босым. Еще там ваш портфель, кольцо и часы.

Ренато взял ящик, являвшийся сундуком его бедных сокровищ. Там лежал жакет из тонкой пряжи, порванный и сожженный, часы, кольца, сапоги, одетые на нем при командовании «Галионом», а внизу – портфель, нетронутые деньги, смятые и обесцвеченные, расторжение брака Моники и назначение действующим офицером, уполномоченному преследовать Хуана Дьявола.

- Хозяин сказал, что они ваши, и нужно вам отдать их, когда понадобятся. Вы оденетесь? Выйдете?

- Это нужно. Я должен это сделать поскорее. Найти только что прибывшего человека, увидеть нового губернатора из Франции!

Кое-как Ренато оделся. Неуверенным шагом, поддерживаемый только натянутой струной воли, он пересек широкий кусок пляжа. Едва скрылась его фигура за выступающими стенами старой крепости Сан-Луи, как другая знакомая поступь, медленная и уставшая, вошла с другой стороны заброшенной хижины, и Колибри указал возбужденно:

- Вон туда, вон туда. Вы можете его схватить. Я могу сбегать туда, сообщить, что вы хотите поговорить. Слышите, капитан?

- Слышу, о ком ты?

- О сеньоре Ренато, о ком же еще? Он поднялся, оделся и забрал все, капитан… и бумаги…

- Все это его, Колибри, – подтвердил Хуан уныло и устало.

- Он долго смотрел. Я думал оставит, но он положил их в карманы. Еще то большое, с печатями, разрешение для… Вы не помните, капитан?

- Да, Колибри. Отлично помню. Преследовать, схватить нас, убить меня, если воспротивлюсь мирной сдаче. Естественно, он унес эту бумагу с собой.

- И сказал, что ему нужно увидеть прибывшего губернатора. Это тоже естественно, капитан?

- Тоже, Колибри. Прибывший человек представляет собой возврат к порядку, уважение к преимущественному праву, выдающимся фамилиям, большим состояниям, могуществу имеющих право на зарегистрированной и проштампованной земле. Как Ренато не поприветствует его первым, если он один из самых выдающихся людей?

- Но вы вытащили его из воды, когда он тонул! Лечили и ухаживали за ним три месяца! Вы… Вы…

- Забудь эту подробность, Колибри, о чем уже наверняка забыл Ренато. Забудь и подай воды.

Он сел на кровати с выражением глубокого уныния и усталости. Он прикрыл веки, а затем снова лениво посмотрел на странный и суровый пейзаж.

- Вот вода, капитан. Я вижу, вы очень устали. Вы не встретили сеньору Монику?

- Нет. В Дюко, в Сент-Эпри, в Ривьер-Сале есть монашки-беженки, но никто не мог рассказать о ней. Все повторяли ужасную фразу, напоминали более-менее вежливыми словами, что больше мертвых, чем живых, больше исчезнувших, чем здоровых на этой несчастной земле. Возможно, они правы, возможно, остальные тоже правы. А теперь, оставь меня, Колибри. Я хочу побыть один.

Он опустил лицо в ладони, а когда мальчик очень тихо удалился, вечный и больной вопрос неудержимо сорвался с дрожащих губ:

- Моника, где же ты?


- Моника, я все утро ищу вас.

- О, друг Ноэль! Вот и я…

- Где меньше всего мог подумать. Кажется, вы нарочно скрываетесь от меня. Я ищу вас по всему госпиталю, по залам, кровать за кроватью.

- Я освободила место для настоящих медсестер. Мне сказали, новый губернатор привез людей и необходимые материалы, чтобы обо всех позаботиться.

- Конечно же, он привез то, чего нам больше всего не хватало. Милосердие всего мира потрясено нашим несчастием. Но это не причина, чтобы прятаться. Не представляете, с каким интересом, упорством просит губернатор Воклен вашего присутствия. Вы первая в списке, который ему вручили по прибытию. Первая среди тех, кто самоотверженно и героически поддерживал общественный дух в несчастном Фор-де-Франс.

- Что вы говорите, Ноэль?

- Дочь моя, на вашем счету тысячи человек, которым вы помогали, заботились и лечили. Вашему примеру следовали бригады добровольцев, чтобы помочь раненым без семьи. Именно вашему примеру последовали женщины, занявшись беззащитными и осиротелыми детьми! Новый губернатор удивлен, очарован. О вас столько говорят. Идемте. Позвольте сопровождать вас.

- О, нет Ноэль! Для чего? Я делала, что могла, пока требовалось. Теперь не нужно, не стоит…

- Вы что, Моника? Идемте же. Я обещал немедленно вас привести. Вы воспрянете духом, когда все узнают и будут рукоплескать вам, когда по справедливости наградят вас за бессонницу.

- Я ничего не заслуживаю, вы знаете лучше всех. Я всеми силами боролась против несчастья. Меня поддерживала безумная надежда. У меня были невозможные силы, которые лишь подхлестывали плоть и душу.

- Моника! Моника!

Моника де Мольнар и Педро Ноэль отступили, побледневшие, взволнованные, не веря глазам и ушам. Бледный, неуверенный, изменившийся Ренато Д'Отремон остановился под сломанной аркой разваленного двора. Он задыхался от чувств и не сводил глаз, оцепенев от потрясения. Это он протягивал к ней дрожащие руки. Старый нотариус поддержал его, когда молодой Д'Отремон качнулся, словно вот-вот упадет в обморок. Затем руки Моники подхватили его, и он безумно сжал их, целовал ликующе и наконец обнял ее, не находя слов:

- Это правда! Правда! Это ты! Жива! И вы тоже, Ноэль. Вы…

- Осторожнее, Ренато… – заботливо посоветовал Ноэль. Он помог ему присесть на один из сломанных столбов дворика, увидев, как тот с трудом вбирает в себя воздух, открыв оборванный жакет и разорванную рубашку, пока Моника и Ноэль с ужасом смотрели на страшный шрам на груди, и Ренато признался, напрягшись:

- Да, Моника. Чудо, что я жив после такой раны, которую получил в кипящем аду, где мою грудь пронзило насквозь. Чудо, что могу дышать, видеть солнце и тебя.

Из глаз Моники потоками лились слезы, высохшие за долгие недели и месяцы. Ноги подкашивались, и нотариус подошел поддержать ее, а человек, бывший когда-то всей ее жизнью, никак не находил слов.

- Моника, жизнь моя. Когда я увидел твое имя в списке, когда мне повторили, что ты жива, здесь, тогда я ринулся искать тебя. Я не мог поверить, пока не увидел. Он так тебя искал!

- Он? – удивилась Моника, и сердце подпрыгнуло. И почти крикнула: – О ком ты говоришь?

- О человеке, которому обязан жизнью. Я велел отыскать его перед встречей с тобой, послал за ним. Я должен ему, Моника.

- Но о ком ты говоришь?

- А о ком же я могу говорить?

- Хуан… Хуан… Хуан! – кричала Моника, обезумевшая от радости. – Жив… жив! Где он? Где же он?

- Они пошли за ним. Я послал, чтобы поторопились. Он не задержится. Рядом с крепостью Сан-Луи и… Моника!

Но Моника уже бежала по дороге посреди руин.


19.


Сколько длилось объятие, безмерное объятие, когда не нужны слова, задыхались голоса и бежали слезы, отчаянное и вдохновенное объятие, которое могло длиться вечно!

- Ты… ты! Моника!

- Хуан… Хуан!

Ничего не было сильнее произносимых имен двух людей, соединивших губы в поцелуе, вслед за тем поцелуем, после которого могли умереть. Только имена звучали среди горького жара слез и бесконечной нежности от счастья, о котором уже не мечтали.

- Я уже не могла жить, Хуан! Все будто закончилось! Хотела только умереть!

- Я тоже потерял надежду, Моника. Я искал смерть. Но ты жива, дышишь. Ты была рядом, немыслимо рядом!

Они говорили, соединенные в объятии, глаза смотрели в глаза, руки в руках, губы к губам. Равнодушные ко всему, они отсутствовали в окружающем мире, который словно исчез от счастья, ставшее почти невыносимым в бреду чувств души, заставляя их думать, что они видят сон. Из-за сломанной арки двора Ренато Д'Отремон смотрел на две далекие фигуры, образующие одно целое в нескончаемом объятии. К ним подошли усталые ноги Педро Ноэля. Лоб Ренато сморщила глубокая складка, он сдерживал чувства. Затем, опираясь на развалины, очень медленно удалился.

- Ты ждала меня, Моника, а я бежал за каждой тенью, следом, любой возможностью. И каждое разочарование раздражало; с каждым ударом разума прекрасное безрассудство моей любви кричало сильнее. Я знал, что ты жива, что ждешь меня. Чувствовал сильнейшую уверенность.

- Я тоже. Было отчаяние, безумие. Затем появилась уверенность, беспрерывно я произносила твое имя, звала; мои мысли криком хотели победить время и расстояние.

- И ты пришла ко мне. Пришла, Моника, пришла…

- Хуан, Хуан! Мальчик, это самое чудесное, что я мог представить!

- О, Ноэль, друг мой!

Они снова вернулись в мир, смотрели так, словно очнулись. Неподалеку ждали солдаты, явившиеся за Хуаном, и странная дрожь пробежала по нему, когда он спросил:

- А Ренато?

- Не знаю. Ушел, послал за тобой. Сказал, что обязан тебе жизнью, что благодаря тебе дышит. Он послал за тобой, с трудом верил, что я жива. Что с тобой, Хуан? Почему такое выражение?

- Знаешь, что у меня нет больше права держать тебя в руках? Знаешь, что мы не женаты?

- Никто и ничто нас не разлучит!

Снова Моника бросилась в его объятия, прижалась к грубой широкой груди, и в этом сильном объятии соединились две души. Но рука Хуана поднялась, указывая на солдат, удивленных и нерешительных, что ждали рядом:

- У этих людей приказ привезти меня к новому губернатору. Они пришли потому, что в моей душе погасла надежда снова встретить тебя, и мне уже ничего не нужно, не важно, поэтому я заплачу любую цену, раз нашел тебя. Моника, я умею противостоять судьбе, которая хочет убрать меня, потому что я родился несчастным.

- Ты никогда не уйдешь от меня! Пусть что угодно нам мешает. Я хочу быть с тобой, быть твоей женой. Если и расторгнут наш союз, мы создадим новый, сотни других. Куда бы ты ни пошел, я пойду с тобой. Мне неважно, где это будет!

- Моника, ты правда меня любила? Правда любишь? Ничего не имеет значения, если это правда твоего сердца! Теперь нам снова надо разлучиться.

- Мы не разлучимся! Ступай же. А если Ренато такой подлый, низкий…

- Он тоже тебя любит, Моника, безнадежно любит. Я знаю, он будет бороться до самого конца.

- Не будет, он слышал правду из моих уст! И если новый губернатор в самом деле думает, что я заслуживаю чего-то…

- Я знаю, ты будешь меня защищать, Моника, но не беспокойся. Ренато сохранил бумаги расторжения нашего брака, возвращая тебе полную свободу.

- Никто не заберет мои чувства, Хуан!

- И бумага, которая дает ему право преследовать меня и посадить. Снова Ренато Д'Отремон против Хуана Дьявола.

- В путь, идем. Сеньор губернатор ждет, – торопил сержант, приближаясь к паре.

- Прощай, Моника, моя жизнь, моя душа!

- Нет, они не разлучат нас снова!

Хуан удалился с солдатами. Моника задумалась на миг, а затем стремительно последовала за ним.


- О, Ноэль, они снова арестовали Хуана!

- Уже видел. Потому и бросился туда, как только понял, что он идет между двух солдат! Я хотел схватить Ренато за руку. Но, к сожалению, не смог…

- Где Ренато? Вошел? Разве возможно, что Ренато…?

- Успокойтесь, дочь моя, успокойтесь. Ренато вошел раньше всех, и эти проклятые двери охраняются хорошо. Но хуже только ускорить события. Нужно успокоиться.

- Не могу поверить, что Ренато способен…!

- Я тоже не хочу верить, но однажды я видел, что он хуже бенгальского тигра. Он ослеп от ревности и ярости.

- Нужно спасти Хуана, сбежать, спрятать его!

- Именно об этом я подумал. Если мы воспользуемся замешательством, что еще царствует в эти минуты. Если вытащим его отсюда…

- Эта решетка закрылась за ними, его заставили войти…

- В таком случае, все будет поспешно. Там его посадят прямо в зал, который новый губернатор сделал кабинетом. Может, они столкнулись с Ренато. Пройдемся, с другой стороны, где разрушенные стены.

- Я скажу Ренато, что возненавижу его навсегда, если он сделает что-то Хуану! Скажу, что жизнь принадлежит мне, что я всегда любила и буду любить его, пока бьется сердце!


- С каким удовольствием я жму вашу руку, сеньор Д'Отремон! Среди этих новостей, одинаково печальных, я уверился, что ваша семья погибла. Но окажите любезность, присаживайтесь. Вижу, вам нехорошо. Понимаю, как вы страдали.

- Все страдали, сеньор губернатор.

Бледный и дрожащий, в жестокой борьбе чувств, Ренато Д'Отремон присел на сиденье, предложенное Херардо де Воклен. Образованный, утонченный, статный, новый губернатор Мартиники, которому было не более тридцати пяти лет, смотрел с интересом и сочувствием на молодое истощенное лицо кабальеро Д'Отремона, посуровевшее и возмужавшее после прошедшего горя и боли.

- Не хочу говорить о несчастьях, которые все-таки прошли, сеньор Д'Отремон. К тому же, время идет. Уверяю, я обременен огромной работой, на которую согласился. Даже не знаю, с чего начать. Мне нужно заручиться поддержкой лучших, и в первую очередь, вас…

- Мне жаль вас разочаровывать. Лично я не думаю, что могу чем-нибудь помочь.

- Не говорите так. Конечно же, вы измучены, истощены. Мне уже рассказали о вашей опасной ране, едва не ставшей смертельной. Должен вас обрадовать. На этой карте мне только что показали места, где есть усадьбы. Долина Чико и Кампо Реаль имеют выгодное положение. У них все условия, чтобы снова их использовать.

Ренато встал, отягощенный невыносимой болью. Дрожащая рука трогала бумаги в жакете, а взгляд уставился на широкий стол, нагруженный бумагами. Новый глава посмотрел на него удивленно:

- Вам плохо? Что с вами?

- Что это за список?

- А! В нем указаны мужчины и женщины, которые отличились тем, что помогали ближним. Сеньора де Мольнар, к которой вы проявили такой интерес, среди первых. Вы встретили ее, наконец? Смогли поговорить? Я еще не поприветствовал ее.

Ренато не решался. Дрожащая белая рука поднялась вытереть потные виски и лоб. Через разрушенную стену он видел искаженное лицо Моники, глаза, полные упрека. Он видел круглую голову старого Ноэля. Горечь поднялась к губам, и сильный толчок одержал верх над его сердцем, заставил успокоиться, выпрямиться статью кабальеро:

- Сеньор губернатор, вы позволите представить вам сеньору де Мольнар? Кажется, ей не терпится поприветствовать вас. Позволите мне впустить ее? – и не ожидая ответа главы, он чуть отошел, приглашая: – Моника, Ноэль! Проходите! Сеньор Жерар де Воклен, новый губернатор Мартиники. Моника де Мольнар…

- Ваше Превосходительство… – поздоровалась смущенная Моника.

- Целую вашу руку, – ответил галантно губернатор. – Мне говорили о вас, как об ангеле милосердия; но я и представить не мог, что вы такая молодая и красивая.

- Педро Ноэля тоже нужно представить, – продолжал Ренато. – Самый верный помощник Франсиско Д'Отремона, моего покойного отца. В последнее время мы были в ссоре из-за семейных разногласий, с которыми сегодня я хочу покончить.

- Сегодня! – порывисто воскликнула Моника.

- Прости, что еще не дал тебе слова, Моника, – извинился Ренато. – И простите, Ваше Превосходительство, что злоупотребляю вашей добротой. Почти все время я говорил за сеньору де Мольнар, попросив отыскать человека у крепости Сан-Луи.

- И вы приказали солдатам, – подтвердил губернатор. – Уверен, он не опоздает.

- Они недавно прибыли. Позволит Ваше Превосходительство привести их? – и чуть удаляясь, с согласия губернатора, Ренато распорядился: – Введите задержанного, сержант! Подойди, Хуан.

Удивленный губернатор повернулся. Взгляд пробежал с любопытством и изумлением по гордому мужчине, разглядывая от обнаженной груди до босых ног:

- Кто этот человек? Неужели…?

- Немного терпения, – любезно попросил Ренато. – Я объясню Вашему Превосходительству через минуту. Прежде я сделаю заявление. Мне сказали, что ваша большая программа поможет оставшимся на Мартинике, не так ли? Вы говорили о предоставлении всем условий.

- Да, конечно. И даже распределить земли, оставшиеся без хозяина. Среди них считался Кампо Реаль. Теперь, к счастью…

- К счастью, все изменилось. Вы ведь хотите, чтобы самые богатые на острове земли снова использовались, не так ли?

- Конечно, пытаюсь вас обрадовать, чтобы вы остались.

- Говорю вам лично – не рассчитывайте на меня. У меня другой на примете. Я не останусь на Мартинике, сеньор губернатор. Я уеду, предпочту сбежать. Я из трусливых.

- Я так не думаю, сеньор Д'Отремон, но…

- На первом же доступном корабле я вернусь во Францию. У меня там осталось наследство Валуа, принадлежащее матери. Я лично его заберу.

- Но… я не понимаю… Этот человек…?

- Позвольте объяснить. Я по случайности сохранил бумаги. Они в моем портфеле, рядом с большим количеством денег, которые кое-кто вернул и спас мне жизнь. Надеюсь, с этим свидетельством, подписью нотариуса Ноэля, мы восстановим имя человека, который в катастрофе потерял все документы.

Он медленно посмотрел на Хуана. Возможно, ожидая слов с его суровых сжатых губ, теперь побледневших. Растерянные Моника и Педро Ноэль замолчали, и Ренато вздохнул, словно хватая воздух, чтобы закончить:

- Долину Чико и Кампо Реаль по моему желанию пусть немедленно передадут человеку, которому они причитаются по праву, выполняя таким образом, волю моего отца. Дон Педро Ноэль это знает.

- Что я знаю? – спросил тот, удивленный.

- Чего мой отец хотел всегда. Человека, в чьих руках он хотел видеть Кампо Реаль. Человека, которого по ошибке задержали солдаты, когда речь шла только о том, чтобы привести в порядок дела.

- По ошибке? – спросила Моника растерянно.

- Да, Моника. Знаю, что ты хотела сказать, когда вошла. Я читал это в твоих обезумевших глазах, видел у нашего доброго Ноэля. А теперь, отвечаю на ваш вопрос, Ваше Превосходительство: Долины Чико и Кампо Реаль следует законно передать моему брату.

- Что вы говорите? Вашему брату? – поразился губернатор.

- Я не единственный, Ваше Превосходительство, хотя так думал; он тоже единственный выживший из семьи, чье исчезновение вас опечалило. Перед вами этот человек: Хуан Франсиско Д'Отремон, мой брат!

- Но… – возразила Моника.

- Не возражай, Моника. С моей стороны, эти усадьбы – подарок к свадьбе. Потому что мы не сказали Вашему Превосходительству, что причина моего глубокого интереса к Монике де Мольнар заключается в том, что она невеста моего брата.

Моника, Хуан и Ноэль повернулись к бледному и истощенному человеку, за чьей спиной только что закрылись двери кабинета нового губернатора Мартиники, и благодарный голос Моники теперь проговорил:

- Ренато, твой поступок…

- Твой поступок благородный, сын мой! – довершил Ноэль со слезами на глазах.

- Нет, Ноэль. Благородный Хуан, – не согласился Ренато. – Благородный вдвойне, втройне, потому что рисковал жизнью, чтобы вытащить меня из кипящего ада. Благородный, потому что спас меня, когда я преследовал тебя, Хуан, как самого злейшего врага. Благородный, когда лечил мои раны, нес на руках через опустошение и смерть, и еще более благородный, когда сохранил для меня бумаги, приговаривавшие тебя. Как ты смог? Откуда у тебя столько великодушия и благородства?

- Пожалуйста, замолчи, – просил Хуан, не владея собой. – Твой поступок… Но нет… я не могу принять… Это слишком…

- Почему слишком? Ты отвергаешь волю нашего отца? Нашего отца, Хуан, нашего. Он всегда тебя признавал, как сына. Сотри ярость из своей души. Я никогда не мог сказать тебе последних его слов, когда он просил найти тебя и помогать по возможности. Не оборви смерть преждевременно его жизнь, ты бы рос, как сын, с ним. Как самый любимый сын.

- Нет, Ренато! – отрицал Хуан.

- Сын женщины, которую он очень любил. Подумай об этом, и возможно простишь злость моей бедной матери. Как видишь, она не дала тебе того, что ты заслуживал, заработал, не могу отрицать. Даже Монику ты спас, Хуан. Твоя любовь перенесла ее из Мыса Дьявола, а великодушие – на горы Парнас. Оставь ты ее со мной, ее молодость и красота превратились бы в пепел, как и все, что я любил, как и все, кто меня любил, моя мать и…

Он сжал губы, опустив голову, чувствуя жгучее горькое воспоминание. Затем снова протянул руки к Монике с поспешным выражением:

- Будь счастлива, Моника, пусть тебя осчастливит человек, которого ты любишь, как я хотел осчастливить…

- Ренато! Мой бедный Ренато! – потрясенно шептала Моника.

- Только жалость… Не жалей меня!

- Я лишь хочу поблагодарить тебя, Ренато, от всей души.

- Не стоит благодарности. Я ведь не мерзавец. А теперь, поторопимся и попрощаемся. Я выезжаю на первом же корабле.

- Но ты еще не восстановился, сынок, – пытался остановить его Ноэль.

- Меня восстановит воздух Франции. Благодарю вас, Ноэль и прощайте. Вы всегда были добрым человеком и никогда не сворачивали с пути.

- Пусть Бог благословит тебя! Скажу тебе так, как сказал бы твой отец.

- Ренато, не знаю, что и сказать… – бормотал ужасно смущенный Хуан.

- Ничего не говори. Я восхищался тобой с детства; с детства понимал, что ты сильнее, лучше. Я признавал все твои достоинства. Хотел быть твоим другом. Обстоятельства превратили меня во врага. Наверное, я возненавидел тебя. Но ненавидя, уважал тебя, и если никогда не называл тебя другом, то теперь хочу назвать тебя, даже если это слово прощания, братом…

- Ренато… Брат… – глубоко растроганный, воскликнул Хуан.

- А теперь, обнимемся… – братья сжали друг друга в объятиях, и Ренато проговорил с горькой жизнерадостностью: – Не сжимай так, Хуан Дьявол.

- Твоя рана, Ренато, – тревожилась Моника.

- Не беспокойся, Моника, нет крови. Она зажила и здорова. – Он шагнул, но внезапно повернул голову, снова пожал руку Хуана и посоветовал: – Береги наш Кампо Реаль. Сделай его плодоносным, счастливым и цветущим, как хотел бы наш отец.


ЭПИЛОГ


Новый дом в Кампо Реаль возвышался в дальнем крае цветущей долины, где стоял предыдущий. Неподалеку от ущелья, на освещенном солнцем холме, куда доходили время от времени резкие шквалы морского воздуха. Дом прохладный и светлый, чистый и веселый, маленький, по сравнению со старый дворцом, чьи мраморные руины покрывал дикий вьюнок; просторный, потому что в нем царила искренность и праздник, любовь и покой. Любовь и покой в сердце женщины, ожидающей на балконе, одетом в жимолость; свет в голубых глазах, которые смотрели на прямые дороги, по сторонам которых были колеи траншеи. Ждала тихо, спокойно, без тревоги. Яркие чувственные губы надеялись целовать того, кто не опоздает, изящные чувствительные руки готовились приласкать. Женщина улыбалась, любила, ее любовь была лучом солнца, освещавшим землю и души. Конь, чье присутствие она чувствовала, цокот копыт заставлял биться сердце трезвоном серебряных колокольчиков.

Мужчина сидел на бойком, неспокойном коне, ступавшем по американской земле, твердая рука придерживала поводья, замедляя галоп, словно оттягивая счастье, чтобы еще лучше им насладиться. Взгляд то и дело простирался от одного края до другого. Земля Кампо Реаль уже не земля слуг и господ. На этой изобильной и радостной земле свободные люди зарабатывали хлеб своим трудом. По пути не показывались покорные головы, не склонялись спины слуг. Руки поднимались в приветственном уважении и преданности, а он улыбался, проходя мимо. Улыбался, а неспокойный взгляд поднимался по холму к белому дому, к балкону, покрытому жимолостью, где его ждала любимая женщина.

- Я не слишком опоздал, Моника?

- К моему нетерпению, ты всегда запаздываешь. Но не слишком. У меня жадность ко всем часам, минутам твоей жизни. Знаю, это недопустимо. Я не хочу запирать орла в клетку. Долина Чико и Кампо Реаль для тебя малы. Как я могу закрыть тебя в четырех стенах дома?

- Запри меня еще теснее, Моника, в своих объятиях. Я люблю эту цепь на шее, люблю твой взгляд и целующий рот. Без тебя мне на хватает воздуха, солнца, самой жизни. С тобой я чувствую дух жизни, которая представляет собой борьбу, праздник, работу. Ты вдохновила эти деревни снова стать плодородными и осчастливила людей, которые ее обрабатывают. Сегодня я был в порту и нанял еще работников.

- Неужели? Вернулись те, кто покинул Мартинику?

- Нет. Почти никто не вернулся. Но не важно. Приехали новые люди с более суровых земель. Люди всех рас – черные и бронзовые, желтые и белые – новый металл для плавильных печей нашей родины. Как отрадно смотреть, как возводятся дома в Фор-де-Франс. Скоро у нас будет чистая и радостная столица, возможно, еще красивей Сен-Пьера.

- Сен-Пьер… Ты задумался… Ты что-то еще хочешь рассказать?

- Да. Сегодня уезжает Ренато. Он отдалился от нас, сказав, что немедленно уезжает, но это неправда. Он ждал в одной окрестной усадьбе.

class="book">- Ренато… Пусть Бог подарит ему счастье!


Мужчина молча прошел в каюту первого класса уходившего корабля. Высокий, красивый, гордый, в одежде кабальеро, с прямыми и светлыми волосами, но в голубых глазах был напряженный печальный взгляд. Длинные пальцы перебирали в карманах бесцветные, смятые бумаги, почти смытые водой, на которых еще виднелась печать губернатора и подпись Папы. Медленным и спокойным жестом он зажег спичку и приблизил ее к скомканным бумагам. Рука задержала горящие бумаги в воздухе и бросила их в беспокойные воды.

Корабль проходил рядом с развалинами Сен-Пьера, оставляя позади каменный выступ возвышающегося маяка, а нос корабля в открытом море торопил ход. Стоя у ограждений каюты, Ренато смотрел на удалявшуюся землю. Он устремил вверх взгляд, глаза посмотрели на вершину вулкана, молчаливого, мрачного, мертвого и спящего, возможно, как на символ, или угрозу. Он подумал о Монике и Хуане. Ясные глаза помрачнели, но взяв волю в кулак, он отвернулся и направился в освещенный салон, оставив позади землю, медленно исчезавшую из вида.

Мартиника, цветущая и лихорадочная земля, выросшая из кипящего огня. Вулкан любви и ненависти, неудержимых страстей, самоотверженности и бесчеловечности. Единственная земля, где столкнулись однажды четыре страстных сердца: Моники, Айме, Ренато, Хуана. Мартиника. Остров, возникший, где сверкающее Карибское море казалось самым беспокойным. Остров, выступающий золотом в изумрудном ожерелье Антилий. Роскошный и суровый, щедрый и дикий, добыча искателей, убежище пиратов, любимая дочь самого палящего солнца планеты, колыбель огромного вулкана, горячее сердце которого призвано сдерживать биение в своих недрах. Дикая и таинственная земля, обрывистая и загадочная. Безжалостный остров с женским именем Мартиника!


КОНЕЦ