А начиналось так.
Я проснулся в семь, если верить будильнику. Обычно сам раньше девяти не встаю, а тут — нате. Обратно не засыпалось, и пришлось встать.
Конечно, опять без зарядки. На душ меня, правда, хватило. Потом расчесал кудри и водрузил на нос свои стекла.
Маша говорит, что в них я похож на Леннона. Льстит. Не похож я на Леннона. Глаза карие, волосы черные, курчавые и жесткие, и нос не как у него. И не скажу сколько лишних килограммов. Хотя не много, не думайте.
А дальше, собственно, и началось.
В комнату опять вошел — и офигел. Извините, но по-другому не скажешь. Именно офигел.
На столе был компьютер. И кабы он один. Тут тебе и модем, и сканер, и принтер лазерный. Монитор на жидких кристаллах, а клавиатура будто слегка расплавленная — как часы на полотнах Дали. Эргономическая. И рядом еще лэптоп. Все новейшее и жутко дорогое.
Только вот нет у нас с отцом таких денег. Я и в Голландию за свой счет ни за что бы не съездил.
Но ведь не мог же я проспать компьютер! Его же принести надо, установить. Он вон, работает, на скринсэйвере какая-то многомерка плавает. Кстати, кто его включил?
Выглянул в окно. Совсем плохо. Во дворе сирени полно, и сейчас самый цвет. Оборвали, что ли, за одну ночь? Наши бы им оборвали.
Чувствую: будут еще головоломки. И точно. У меня прямо ноги подкосились.
Из кухни вышел Мирон.
Настоящий Мирон, а не кто-то такой же здоровый, черный и пушистый. И морда — его, хитрая, и шрам на носу, полученный во время донжуанских похождений. В общем, тот самый, которому, по идее, два года как полагалось бы спать вечным сном в коробке из-под обуви. Под той самой сиренью, которой, по идее, полагалось бы цвести.
Мирон разинул пасть и промяукал. Тут я послал все к чертовой бабушке, схватил его в охапку и прижал. Он сначала недовольно хрюкнул, но затем, устроившись, тихо затарахтел от счастья.
А у меня воровато прошмыгнула слеза.
Раздался телефонный звонок.
— Алло?
— Здравствуйте, — поздоровались из трубки. — Евгений Васильевич?
Я чуть было не брякнул, что отца нет дома. Сразу не сообразил. Евгений Васильевич Сазонов — это я. Но меня никто еще так вот полностью не называл.
— Да, — отвечаю.
— Евгений Васильевич, мне бы хотелось с вами поговорить. Можно?
— Можно, — разрешаю. — А вы кто?
— Зовите меня просто дядя Леня.
— Ладно. Тогда и вы меня — просто Женя.
— Хорошо… Женя. Буду у тебя через несколько минут.
За эти несколько минут я успел налить Мирону молока и поставить чайник. Есть почему-то желания не было.
Дядя Леня оказался молодым дядькой лет тридцати, одетым с ног до головы в джинсу, светловолосым и бородатым. Если бы я снимал «Графиню де Монсоро», обязательно взял бы его на роль де Бюсси.
— Доброе утро, Женя. — Улыбка у него тоже хорошая.
— Здравствуйте. Чаю хотите?
— Лучше кофе.
— А у нас нет.
— Думаю, что есть. Посмотри в шкафчике.
Я тупо прошел на кухню и посмотрел. Отец будет рад. Он любит.
— Если не возражаешь, поговорим здесь, — дядя Леня стоял у меня за спиной.
Потолковать на кухне я и сам люблю. Заварил по чашке, сел у окна. Дядя Леня занял табурет напротив, бросил в чашку сахар и, не торопясь, сделал глоток.
— Может, хватит издеваться? Скажете, в чем дело?
Понимаю, грубиян. А у вас бы терпения надолго хватило?
— Извини, — дядя Леня поставил чашку. — Мы были правы: нервы крепкие. Легко адаптируешься.
— Откуда все? Какой сегодня день?
— Семнадцатое мая.
— А почему на улице лето?
— Ты ведь его больше любишь.
Правда
Меня осенило
— Это… это все не реально, да? — А выговорить труднее, чем догадаться.
— Молодец.
— Матрица, — я глотнул кофе. С ума сойти.
— Скажем, все окружающее, действительно, иллюзия. Но — только для меня. А для тебя — реальность.
— Что?
Я поперхнулся.
— Я общаюсь с тобой через интерфейс. А ты пьешь кофе.
— Не понимаю. Если честно.
— Я объясню. Но сначала предложу работу.
— Какую?
— Нужную. Интересную. Престижную.
— Я еще выпускные не сдал.
— Ты принят сразу и вне конкурса.
— А где я буду работать?
— Здесь, — дядя Леня окинул взглядом кухню. — Возможности ты видишь.
— Что я должен делать?
— Рассчитывать. Выдвигать идеи. Создавать теории. Закончишь школу, пройдешь университетский курс, потом степень и так далее.
— Это же все не реально.
— Женя… Боюсь, ничего более реального для тебя сейчас нет.
— Я… не могу отсюда выйти?
— Не можешь.
— Почему?
— Вчера вечером ты переходил улицу, думая о своей математике. Спасти твою жизнь не удалось. Только вот, — дядя Леня указал на всю кухню сразу.
Ко мне на колени прыгнул Мирон, явно намереваясь примоститься всерьез и надолго.
— Я — программа?
— Ты — Женя Сазонов. А он — твой кот.
Мирон замурлыкал и посмотрел мне в глаза. Какая, мол, я программа.
— Смысл?
— Разве справедливо, когда лучшие уходят первыми. У тебя в запасе было еще лет пятьдесят. Мы отвоевали тебя у старухи.
— Почему именно я?
— Конференция в Гааге. Для того ее и устроили: золотой фонд…
Вам часто по жизни намекают, что вы — гений? Мне вот первый раз. И надо же — посмертно.
— Вы кто? Разведка?
— Что ты! Чисто общественная организация.
— Я первый?
— Второй.
— Это все — дорого?
— Недешево.
— Могу я отказаться?
— Можешь.
— И что? Меня отключат?
— Бог с тобой. Конечно, нет. Но ты же сам не захочешь сидеть без дела.
— Откуда Мирон?
— Память плюс воображение. При жизни это не нужно. А теперь информация высвобождается.
— Кем я буду?
— Полноценным гражданином со всеми правами и обязанностями. Любой страны по выбору. Захочешь — не одной.
— Спасибо, — вздыхаю, — мне как-то и старой хватит…
Хотя…
— А путешествовать я смогу?
Дядя Леня встал.
— Пойдем.
И терпеливо дождался, пока я натяну свою рубашку, джинсы и ботинки. Наверное, можно было просто пожелать, чтобы все это на мне наросло.
Память, значит. Память мне подсказывала, что живу я, к примеру, в двухкомнатной «хрущевке». А не на втором этаже особняка, стилизованного под девятнадцатый век.
Хм. Живу.
А снаружи не было города. Склон, река, поле и лес. На реке два острова, один зарос ивняком и ольхой, другой почти нет, зато там высилось какое-то строение (церковь? башня?). И все такое… величественное. Вековое. Вполне фэнтезийный пейзаж. Я, забыл сказать, обожаю фэнтези. А вы?
Однако фэнтезийный пейзаж простирался не дальше речного изгиба. А за ним, на том берегу, гигантским механическим пауком взметнулась теплоэлектростанция.
Выглядел паук, скорее, дружелюбно. Блестел многочисленными глазами.
И еще я понял — не работает ничего. Заброшено. Безлюдное Пространство.
— Странно, — сказал я.
— Что? — отозвался дядя Леня.
— Откуда вы узнали? Ну, книжки. Но про станцию — я же никому не говорил.
— Это не мы. Идет второй этап. Исполнение желаний.
— Да? И в чем ловушка?
— Ни в чем. Ты сам творишь, а не джинн.
Я оглянулся на дом — и врезался в очередной сюрприз. Наш двор существовал, но тоже не остался прежним. Дом напротив сделался намного старше, сталинских времен, и подворотня стала настоящей полукруглой аркой. И главное: за ней бежала к горизонту бесконечная кленовая аллея. А там, в самой дали, кто-то вроде бы скакал верхом.
— А…
Я замялся.
— Спрашивай, спрашивай.
— А себя изменить — можно?
— Попробуй.
— А лишний вес убрать?
— Попробуй.
Я не успел. Налетел шум — не знаю даже, с чем сравнить. Со свистом Соловья-разбойника, вот с чем.
Мы с дядей Леней синхронно запрокинули головы. С неба спускался космический корабль — а что же еще? — заходя на посадку где-то позади технопаука.
— Там что, космодром?
— Прокатимся? — заговорщицки пригласил дядя Леня.
…Когда шли обратно, я молчал. Заталкивал мысли в голову, как тесто в кастрюлю.
— Я это выдумал, да?
— Не знаю, не знаю. Боюсь, фантазии не хватит.
— А тогда что?
— Слышал термин — «микрокосм»?
— Слышал.
— Можно сказать так: Женя Сазонов — верхушка айсберга, а под водой все времена, планеты, страны, люди. Чтобы это проявилось, нужны особые условия. Гипноз, наркотики, творчество. В переселение душ веришь?
— Не очень.
— При жизни всплывает другая верхушка.
— Я понял. Что-то типа голограммы.
Дядя Леня крякнул.
— Сам додумался? Было, было такое сравнение… Нас, кажется, ждут.
Нас ждали.
— Здравствуй, Женя. Меня зовут пани Ирэна.
— Вы коллега дяди Лени?
— Скорее — твоя.
— Извините, вас тоже… машиной?
— О, нет! — Пани мило улыбнулась. — Рак легких. Много курила.
— И… как вам здесь?
— Лучше, чем ничего, — она аккуратно стряхнула пепел. — К тому же… Первым делом я сбросила лет двадцать пять.
— Вы очень красивая.
— А ты очень обходительный. Кто твои родители?
— У меня папа.
— А мама?
— Нет. В России — нет.
— Прости, я стара и бесцеремонна. А девушка есть?
— Есть.
Я и сам временами этому удивляюсь.
Впрочем, теперь-то…
— Хочешь с ними поговорить? — предложил дядя Леня. Может, у него все мои мысли куда-то там выводятся?
— А как?
— Прямо сюда приведем. Как я пришел.
— Нет… пока. Не надо.
Пани обняла меня за плечи и прижала. Я снова чуть не разревелся.
— Женя, — мягко начал дядя Леня. — Тяжесть пройдет. Ты ничего не потерял. Просто сменил форму жизни.
Тогда я спросил, что давно хотел, но все время забывал. И когда мы видели квазары, и когда пролетали над Бородинской битвой.
— Как здесь все умещается? Столько информации?
— Ты удивишься, но мы не знаем, — ответил дядя Леня.
— Как не знаете?
— Пока только догадки.
— Ну, догадки.
— Самая абсурдная… но и самая верная… Образно говоря, твою душу удалось задержать на Земле.
Дядя Леня прервался. Он ждал реакции, а я — продолжения. Сдался первым он.
— Мы искали, что происходит с информацией после смерти. Хотели спасать то, что не успело состояться. Нереализованные идеи, замыслы ненаписанных работ. Творческие люди часто не успевают всего. Представляешь, если считывать это с умирающего мозга? Цены не будет…
Я молчал.
— …Потом… случайно… выяснилось, что это не сохраняется само по себе. Только вместе с личностью. И самое главное… информация не исчезает, она будто уходит по некоему каналу… ну, мы ее и перехватили…
Я молчал.
— Айсберг тает. До сих пор все пытались отсрочить таяние. А мы перевели в иное состояние.
— Смысл? Кроме «цены не будет»?
— Возможно, новый этап эволюции.
— А если нет?
Дядя Леня картинно развел руками.
Я почему-то представил, как он это делает на самом деле — в кресле и перчатках. Или что там у них.
— Значит, душу, как бабочку сачком. Живи, мол, в прозрачном ящике, больно ты редкая. Авось еще разводить тебя научимся. Непорочным виртуальным зачатием.
— Женя, — это пани Ирэна.
— Ну что — Женя? Вы-то хоть должны меня понять!
— У них, вероятно, не было права. А у тебя нет права их судить.
— Женя, — сказал дядя Леня, — что можно сделать — обязательно будет когда-нибудь сделано. Рано или поздно.
— Дядя Леня, — сказал я. — Вот вы говорили, несправедливо, когда лучшие уходят первыми. А если — не зря? Если их тоже отбирают — сразу и вне конкурса?
Дядя Леня ничего не сказал.
— Получается, я где-то очень нужен. А из-за вас торчу здесь. Извините…
…Я вернулся на кухню, переговорив с отцом и с Машей. Дядя Леня и пани Ирэна сидели у стола. Дядя Леня гладил Мирона у себя на коленях. Пани Ирэна, увидев меня, погасила сигарету. Я свернул пепельницу в точку и запустил в космос.
— С вами точно ничего не будет?
— Точно, — сказал дядя Леня.
— Пани Ирэна?
— Моя работа не закончена. И еще — внуки. Четверо. А это…
У Брэдбери я, помнится, читал про электронную бабушку.
— Спасибо, — вдруг подошел к ней и поцеловал руку.
— Женя, — не унимался дядя Леня, — никаких гарантий. Если правы все-таки мы?
— А если — мы все? — отпарировал я. И добавил: — Что можно сделать обязательно будет сделано.
Дядя Леня даже не крякнул.
— Вы что-нибудь успели записать?
— Тоже не волнуйся. Что можно сохранить — будет сохранено.
Один-один. А с вами хорошо было бы в шахматы.
— Присядем, — распорядился я. Хотя все и так сидели.
Массивный рубильник, вроде того, каким приводят в действие электрический стул, выдавался из стены рядом с дверью. Наверное, я сам хотел, чтобы он так выглядел.
Я поймал себя на том, что мог бы растягивать минуту до бесконечности, и вскочил. Сказал:
— До свидания.
Очень-очень на это надеясь.
Дядя Леня пожал мне руку. Больно, как будто в реальности.
Пани Ирэна поцеловала и перекрестила.
Я шагнул к рубильнику и дернул вниз.
