"Тайна сенатора Карфагена" [Радченков ОМ] (fb2) читать онлайн

Радченков Олег Михайлович

“Тайна сенатора Карфагена”

Историко-приключенческий роман

Издательство «Эрудит», 2011

СОДЕРЖАНИЕ:

1. “Ганнибал. Начало великого пути”

2. “Войне – быть!”

3. “Италия в огне”

4. “Новые союзники”

5. “Битва за Испанию”

6. “Месть Сципиона”

7. “Гибель консула Марцелла”

8. “Потерянная надежда Ганнибала”

9. “Изгнание из Испании”

10. “Новая жизнь Карталона”

11. “Конец Сифакса и Гасдрубала Гискона”

12. “Посольство Масиниссы”

13. “Последняя ступень лестницы, ведущей в пропасть”

14. “Соединение сердец”

15. Эпилог

«Найдется ли такой человек,

на которого не произвела бы впечатления древность,

засвидетельствованная и удостоверенная

столькими славнейшими памятниками?»

ЦИЦЕРОН МАРК ТУЛЛИЙ

Карфаген, 153 г. до н.э.

Двое рослых привлекательных молодых мужчин быстрым шагом шли по самой роскошной улице Мегары, прозванной в народе Рубиновой за обилие всевозможных оттенков красного в окружающих садах.

Благородные лица, богатая одежда и многочисленные драгоценности не оставляли сомнений – это представители высшего общества, возможно, даже сенаторы Республики.

И действительно, Гасдрубал Гамилькон и Фамей Гамилькар входили в число членов Сената, а вдобавок ко всему являлись троюродными братьями и представителями одной их самых древних и влиятельных династий Карфагена.

Сейчас они торопились в дом своего деда – главы рода, а в прошлом суффета - Адербала Гамилькона, куда молодых людей прямо из зала заседания срочно вызвал взволнованный слуга старика.

Не обратив внимания на привратника, поспешившего открыть огромные резные ворота, Гамилькон и Гамилькар прошли через внутренний тенистый дворик и торопливо поднялись по лестнице в большую летнюю гостиную на втором этаже дома. Обычно братья были очень вежливы со слугами – не в пример прочей городской знати, – но срочность, с которой им велели явиться, занимала их разум и сделала невнимательными.

Войдя в просторную залу, Гасдрубал и Фамей в изумлении остановились: их дед возлежал на толстом сирийском ковре, покрывавшем инкрустированное ложе из слоновой кости, а рядом с ним за столом расположились два моложавых старика лет шестидесяти, удивительно похожие друг на друга. Один – в тоге римского сенатора, обрамленной пурпурной каймой, второй – в богатых одеждах нумидийского вельможи.

Враги Карфагена в родовом доме династии?!..

– Заходите, заходите. Мы давно вас дожидаемся, – негромко произнес дед своим низким, трескучим голосом и, обернувшись к гостям, представил молодых людей: – Мои внуки, надежда Республики – Гасдрубал и Фамей. Вы, я полагаю, уже о них наслышаны?

Не дожидаясь ответа, он торжественно обратился к братьям:

– Слушайте меня внимательно, внуки! Пришло время вам узнать тайну нашего рода. За этим я и позвал вас сюда.

Старик испытующе посмотрел на молодых людей и твердо спросил:

– Готовы ли вы выслушать меня, учитывая, что если подробности моего рассказа станут известны вашим недругам, вас могут изгнать не только из Совета , но и из города, или, того хуже, подвергнуть позорной казни?..

Изумление братьев перешло в легкое потрясение, но выглядеть трусами в глазах своего легендарного деда, соратника Ганнибала, они не решились, и оба как по команде кивнули.

– Ну, вот и славно! – удовлетворенно выдохнул старый Адербал. – Сейчас я поведаю вам историю последних семидесяти лет нашего рода, которая восстановлена мною благодаря присутствующим здесь и пока незнакомым вам людям. – Он нарочно не назвал имен своих гостей, сохраняя интригу. – Рассказ мой будет очень долгим, так что, внуки, устраивайтесь удобней, сейчас подадут еду и вино…

Гасдрубал и Фамей встревожено переглянулись: они одновременно вспомнили, где видели стариков – те входили в делегации, прибывшие на пока безуспешные трехсторонние переговоры Карфагена, Рима и Нумидии, которые начались три дня назад.

– А ты не хочешь представить нам своих гостей? – с почтением спросил Гасдрубал.

– Конечно. – Дед приподнялся с ложа и церемонно произнес, указывая рукой на римлянина: – Сенатор Рима, друг и соратник Катона Цензора – Тиберий Фонтей… – Тут старый лис сделал небольшую паузу. – Он же… ваш дядя и мой племянник! – Затем рука его переместилась в сторону нумидийца. – Любимец царя Масиниссы и его наместник в Лептис-Магне – Карталон бен Гауда… и тоже – мой племянник!..

Видя, что внукам сейчас станет дурно от таких известий – ведь царь Масинисса и Катон Цензор были самыми злейшими и могущественными врагами Карфагена! – старик хитро улыбнулся и добавил:

– Вы были предупреждены: правда будет жестокой! Слушайте и запоминайте то, что вы услышите сегодня, а если не хватит времени, то и завтра. Мои племянники рискуют не меньше вашего: в случае разглашения тайны их ждет позорное изгнание. Пусть все секреты останутся в этом доме! После этого я смогу спокойно умереть. Мне восемьдесят четыре года, и я достаточно пожил…

Подождав, когда слуги расставят на роскошном мраморном столе блюда с едой и подадут душистое греческое вино, он, устроившись поудобней, облегченно выговорил:

– А начну я свое повествование с самого начала …

ГЛАВА первая   “Ганнибал. Начало великого пути”

“В том, что выпало на долю и римлян, и карфагенян,

были вина и воля одного человека – Ганнибала”

Полибий

Испания, военный лагерь карфагенян, 220 г. до н.э.

– Лови его! Стой, сын шакала!..

Послышался топот бегущих ног, неожиданный глухой вскрик, а за ним - громкий протяжный стон, сменившийся хрипом.

В кожаной палатке было тепло и уютно, но Мисдес, хотя и с неохотой, все же поднялся и вышел. Света неполной луны хватило, чтобы он смог разглядеть футах в семидесяти от себя лежащего в луже крови воина в ливийских доспехах.

Мисдес быстрым шагом подошел к нему и, наклонившись, спросил:

– Ты как? Живой?

Воин не отвечал. Изо рта его доносились неестественные звуки: булькающий хрип, перемежаемый свистящим дыханием. На губах показалась кровавая пена, обильно стекавшая на подбородок. Присмотревшись, Мисдес заметил причину всего этого – потертая коричневая рукоятка кинжала, аккуратно воткнутого в правую часть шеи, сливалась по цвету с кожаными доспехами раненого.

Странно, недоуменно подумал Мисдес. Ливийский кинжал?!..

Перед ним из ночи неожиданно выступил рослый боец с обнаженным мечом в руке. Задыхаясь от быстрого бега, он с трудом вымолвил:

– Это уже третий…

– Кто это сделал? – нахмурив брови, грозно спросил Мисдес. – Вы что, ливийцы, перепились и режете друг друга?!

– Нет, командир. Это дело рук Авара – сына вождя ваккеев, – кое-как отдышавшись, вымолвил ливиец.

– Тот, которого взяли в плен в Арбокале?

– Да, – кивнул воин.

– Но он же под усиленной стражей!

– Был. Всех перерезал и, как видишь, убежал…

– В погоню, быстро! – скомандовал Мисдес. – Потом объяснишь, как все было…

Они побежали в наиболее тихую в это ночное время правую часть лагеря, где расположились союзные Ганнибалу испанцы – скорее всего, беглец скрылся там. И не ошиблись: вскоре вдали послышался удаляющийся конский топот.

– Уходит! Украл лошадь… Подлый шакал! – заскрипел зубами от злости ливиец.

Мисдес не ответил. Осмотревшись, он вскочил на неоседланного коня, который, оставленный своим хозяином около палатки, спокойно щипал жухлую осеннюю траву. Великолепный наездник, Мисдес не нуждался в седле. Сильно ткнув гнедого сапогами в бока, он пустил его в галоп в сторону удаляющегося топота. Интуитивно ориентируясь, нашел нужное направление, и вскоре впереди показался силуэт всадника – тот мчался во весь опор, припав к шее лошади. Конь под Мисдесом оказался более проворным – расстояние между ними сокращалось.

До беглеца оставалось не более сорока футов, когда Мисдес окликнул его по -кельтиберийски:

– Если ты мужчина, остановись и прими бой!

Ваккей не отвечал, но Мисдес знал: Авар понимает его – языки кельтиберов и ваккеев схожи.

Он крикнул громче:

– Авар, я один! Ты будешь навсегда опозорен среди воинов, если станет известно, что ты уклонился от вызова и удрал, как трусливый заяц, от одного противника…

Эти слова возымели действие – конь ваккея, руководимый умелой рукой седока, стал замедлять бег. Круто развернувшись, беглец пустил его в сторону карфагенянина.

Мисдес тоже осадил коня и ждал нападения, которое последовало моментально. Авар размахивал ливийским мечом – вероятно, принадлежавшим убитому около палатки воину. Причем меч он держал в левой руке.

Мисдес крепко сжал рукоятку иберийской фалькаты , к которой привык в Испании, и ринулся на ваккея.

– Подлый карфагенянин! – прорычал тот. – Я убью тебя как бешеную собаку!

– Попробуй, – хладнокровно ответил Мисдес. Он, мастер боя на мечах, не знал себе в этом деле равных и был уверен в исходе поединка.

Бойцы сшиблись, но безрезультатно: мечи выбили искры, полыхнувшие в ночи, и пляшущие кони развели противников в стороны.

Внезапно Авар сделал резкое движение свободной правой рукой, и в лицо Мисдесу полетел мельчайший песок, который почему-то необычно сильно обжег глаза. Хлынули слезы, и Мисдес начал беспрерывно моргать. Сознание слегка помутилось. Увернувшись от удара меча Авара, он затряс головой, пытаясь прийти в себя. Ничто не помогало: жжение не проходило, а текущие ручьем слезы мешали видеть противника.

Авар громко расхохотался и, не причинив карфагенянину вреда, круто развернул коня и исчез в ночи.

«Ушел…» – с горечью подумал Мисдес, скрипя зубами от бессилия.

Вскоре послышался топот лошадей, крики, и из темноты вылетело несколько всадников. В одном из них он узнал ливийца, помогавшего искать молодого сына вождя.

– Командир, стой спокойно! – крикнул ливиец, доставая небольшой бурдюк. – Промой быстрей глаза, иначе будет поздно!

Он проворно лил воду Мисдесу на руки, а пока тот тер лицо, беспрерывно говорил:

– Как мне сказал по дороге один из наших испанцев, это измельченные сушеные цветы, растущие высоко в горах, перемешанные с мельчайшим песком. Такую смесь применяют ваккеи для ослепления противника. Наверное, Авар держал несколько маленьких свертков в сапогах. Он ослепил охранника и зарезал его же собственным ножом. Второму метнул нож в горло. Так же убил и третьего. Надо признать, отчаянный парень этот ваккей!

Ливиец цокнул языком, восхищаясь молодым врагом.

После интенсивного промывания Мисдесу стало легче, но горечь оттого, что двадцатилетний мальчишка обвел его вокруг пальца, да к тому же убил трех его бойцов, не уходила.

А что скажет Ганнибал, когда узнает, что столь важный пленник сбежал и, скорее всего, примется подбивать другие племена напасть карфагенян, возвращающихся из похода?

Об этом Мисдесу не хотелось и думать …

***

Испания, Карпетания, 220 г. до н.э.

Вышагивающие по равнине воины мерзли от пронизывающего северного ветра: осеннее солнце Испании светило очень ярко, но тепла не приносило. Всю ночь шел обильный дождь, закончившись под утро, он сделал равнину труднопроходимой. Каждый шаг давался с трудом – ноги солдат увязали в разбухшей от воды земле.

Мисдесу было неуютно здесь в это время года. Осень Испании и осень его родного Карфагена схожи лишь названиями – более ничем. Это непохожесть забавляла его, но еще сильнее огорчала.

В сознании Мисдеса осень – это великолепная теплая, солнечная погода, как на его любимой родине. В эту пору карфагеняне отдыхают от порядком надоевшего летнего зноя, и уже не прячутся от палящего солнца, а наслаждаются освежающим морским бризом. Осень позволяет им активней заниматься своими бесконечными делами, доказывая всем, что не напрасно финикийцев считают самыми предприимчивыми в мире.

Мисдес, с рождения создавший свое представление об осени – именно о карфагенской осени! – не мог серьезно воспринимать то, что творилось с погодой сейчас. Разве это осень? Холодно, зябко, промозгло – бр-р, настоящая зима!

Его старшие боевые товарищи, прибывшие сюда с легендарным Гамилькаром Баркой, семнадцать лет воевали в этой мрачной стране. Они не могли уже и вспомнить, какова она – карфагенская осень …

Воспоминания Мисдеса были еще свежи: не прошло и двух лет, как он покинул родину. Он с тоской вспоминал теплый климат Карфагена, ласковое солнце, согревающее своими лучами и дающее ощущение восторга от великолепного осеннего дня.

Вместе с воспоминаниями приходили и неизбежные мысли о семье – об отце, матери, брате, сестрах… и о молодой жене, любовь которой Мисдес так и не успел вкусить: сразу после свадьбы Совет отправил его в эту проклятую страну вместе с Ганнибалом.

Аришат, так звали его красавицу жену, до четырнадцати лет жила в доме своего отца, сенатора Адонибала.

Сейчас ей шестнадцать. Она уже два года живет в отчем доме Мисдеса, под бдительным присмотром Гамилькона – его отца, боэтарха ливийских колоний , а в прошлом боевого товарища Гамилькара Барки.

Из тех редких писем, что Мисдес получал с родины, будучи на зимовках в Новом Карфагене, – надо же когда-то отдыхать беспокойному Ганнибалу от бесконечных походов! – он узнавал, что Аришат стала еще прекраснее, и тосковал по ней, что не пристало настоящему воину. Мисдес скрывал от всех свои мысли, боясь стать объектом насмешек, а на людях презрительно относился к слабому полу, всем своим видом показывая: женщины нужны мужчинам только для удовлетворения похоти и продолжения рода.

Но желание увидеть Аришат день ото дня становилось все сильней и уже не зависело от него…

Их брак был заключен отцами влиятельных семейств – как принято в Карфагене, по расчету. Но они полюбили друг друга с первого взгляда. Он точно знал: практичные карфагеняне не могут так любить. Да что там карфагеняне! Никто в мире так не может любить! Так не бывает! Его чувства к Аришат никогда не остынут! Их бесконечная нежность друг к другу может сравниться только с чувствами героев мифов и легенд, неоднократно пересказанных ему учителем - греческим рабом Пелагоном.

Старый Гамилькон игнорировал карфагенский закон, запрещающий учить язык эллинов: Мисдес вырос достаточно образованным юношей и знал греческий, звучавший в те времена повсюду – от Испании до Индии.

Подражая отцу, Мисдес выбрал карьеру военного. Он стал командиром. Хорошим командиром!

Сейчас войско, в котором он командует конницей, возвращается с богатой добычей из похода на ваккеев, где удачливый Ганнибал захватил их важнейшие города – Германдику и Арбокалу.

Бесконечная вереница воинов, отягощенная обозом, движется медленно, чтобы не растягиваться на неспокойной территории карпетанов, и иметь возможность быстрого построения в случае внезапной атаки.

Тон движению создают боевые слоны – обученные гигантские машины смерти; они плавно раскачиваются в своих кожаных доспехах, не обращая внимания ни на кого и ни на что. Слоны страшны и ужасны для испанцев, никогда не сталкивавшихся со столь грозным и необычным противником. Движущееся по мокрой равнине войско подстраивается под огромных животных, чувствуя себя защищенными в их обществе. Но среди солдат только африканцы знают: испуганный или взбешенный слон одинаково опасен, как для чужих, так и для своих.

За слонами вышагивает пехота, состоящая из наемников различных народностей и национальностей. Вот ливийцы, одетые большей частью в добротные железные доспехи, но с кожаными шлемами на головах. Они вооружены девятифутовыми копьями, круглыми щитами со вставленными в центр круглыми же дисками, длинными кинжалами. В случае необходимости ливийцы формируют неприступную фалангу македонского типа. Эти бойцы – самые надежные в войске Ганнибала, так как наносят врагу наибольший урон.

За ними идут местные наемники – кельты и иберы. Они вооружены топорами, короткими обоюдоострыми мечами, тяжелыми дротиками и овальными щитами. Даже если взять во внимание их относительную ненадежность, испанцы весьма эффективны и профессиональны в бою.

Последними маршируют легко одетые – и потому самые мерзнущие сейчас – жители Балеарских островов, знаменитые пращники, славящиеся своим умением метать тяжелые камни. Каждый из солдат имеет не менее пяти пращ. Самые любимые повязаны на голову в виде повязки. Они обучались своему искусству с детства, впитав азы с молоком матери. Рассказывают, что дети балеарцев не получают еду, пока не собьют точным попаданием шест с насаженным на верхушку хлебом.

Впереди пехотинцев движется конница Мисдеса – опытные мавританцы в кожаных доспехах с вшитыми в них железными пластинами; легковооруженные нумидийцы с колчанами, полными дротиков; наемники из местных полупокоренных племен кельтиберов, вооруженные кривыми саблями и железными копьями.

Карфагенян в войске Ганнибала не очень много. Они составляют элиту армии, ее офицерский корпус. Старшие офицеры входят в «совет лагеря». Некоторые из них – члены Сената, через которых Республика контролирует своих полководцев.

Мисдес монотонно покачивается на рослом коне буланой масти. Тот шагает неторопливо, но высоко держит морду, окутанную густой гривой. Седок не досаждает коню: Мисдес не слишком тяжел, не сковывает движения и в седле держится уверенно.

Все, кто когда либо видел Мисдеса, подмечали, что это довольно красивый мужчина. Он и правда хорош собой: крепыш среднего роста, с прямым правильным носом, выразительными карими глазами, волевым подбородком и щегольской, аккуратно подстриженной бородой.

Мисдес едет рядом с Целеем – молодым офицером, недавно прибывшим на службу к Ганнибалу, но уже зарекомендовавшим себя бесстрашным воином и умелым командиром. Это его помощник и командир нумидийских всадников, бесполезных в качестве ударной силы, но превосходных застрельщиков и преследователей отступающего противника.

Нумидийцы не используют ни удил, ни поводьев, ездят без седел и умеют на полном скаку перепрыгивать с одного коня на другого. Они не пользуются доспехами, а защищаются маленькими круглыми щитами. Эти их качества вначале поражали Мисдеса, но сейчас он привык и даже многое перенял у подчиненных.

Целей не в меру любопытен и всегда досаждает Мисдесу своими расспросами.

– Скажи, командир, почему местные варвары не могут объединиться и дать нам достойный отпор? Они же так воинственны и многочисленны!

– Целей, ты находишься здесь недавно и еще не знаешь особенностей этой страны. Для тебя все местные – одна нация, со своими языками и диалектами, которые ты все равно не понимаешь.

– Так разъясни мне, пожалуйста, – улыбнулся Целей. – Мы же никуда не торопимся?

Мисдес хитро прищурился, но не стал подшучивать над ним.

– Будь по-твоему. Слушай! – Он вздохнул и заговорил: – Как ты уже знаешь, в этой стране живут иберы. Они вполне цивилизованны, жили здесь всегда. Позже с севера вторглись кельты – отличные воины и охотники, но никудышные ремесленники. В нашей коннице полно кельтиберов – тех, кто получился в результате смешанных браков с первыми. Еще, как ты уже наслышан, на морском побережье расположены города-колонии наших предков финикийцев, крупнейший из которых, Гадес, находится на юге. На восточном побережье живут предки греков, их главный город – богатейший Сагунт.

Мисдес с удовлетворением посмотрел на Целея, как учитель смотрит на прилежного ученика, и закончил разъяснение:

– Так вот, молодой человек, всех их мы называем одним словом – «испанцы».

Он умолк, но молчал и Целей в предвкушении продолжения. Мисдес вздохнул и снова начал объяснять:

– Вот теперь представь себе, какая гремучая смесь населяет эту страну и как им нелегко объединиться… Если бы это было возможно, никто и никогда не покорил бы здешние земли. Испанцы фанатично преданы своему роду. Раб может, не задумываясь, отдать жить за вождя своего племени. Они не боятся смерти. Были случаи, когда их воины, распятые на крестах, начинали петь хором песни своего народа. Рабству они предпочитают смерть; ребенок может по тайному знаку перерезать глотки своим связанным плененным родителям.

Целей восхищенно воскликнул:

– Слава богам за то, что они послали испанцам рознь, чтобы они не могли объединиться и дать нам достойный отпор!

Мисдес, словоохотливый от природы, любил беседовать с Целеем. Мальчишка нравился ему, и он поучал его, как своего младшего брата Адербала.

Но Мисдес мог внезапно замолчать, нахмуриться и погрузиться в мысли, известные только ему. Целей знал об этой особенности командира и в такие моменты не тревожил его попусту. Он сразу находил себе какое-нибудь занятие и оставлял Мисдеса одного.

В Карфагене много патриотов, но таких, как Мисдес, нужно еще поискать. Тем не менее, иногда просвещенный эллинизм брал вверх над любовью к отчизне, и Мисдес, как настоящий греческий мыслитель, подвергал сомнению те устои, которые веками формировались на его родине.

Иногда Мисдес сомневался: правильным ли является нежелание его соотечественников не служить в армии, а целиком отдаваться под сомнительную защиту купленных наемников? Перед ним вставали примеры – легендарные герои греков, македонян, персов, римлян, навсегда вошедшие в анналы истории. Но среди них нет – и никогда не было! – ни одного карфагенянина.

Он был уверен: богатство приходит и уходит, но слава сохраняется вечно. Мисдес грезил, что когда-нибудь имена его соотечественников также будут с восхищением вспоминать потомки, не подозревая, что один из этих легендарных героев уже существует. Он встанет на одну ступень с Александром Македонским и затмит своей славой прочих великих. Ну а пока он возглавляет медленно, но упрямо вышагивающее войско, направляющееся в Новый Карфаген.

Ганнибал, его начальник и друг детства, ехал на рослом коне в окружении верной охраны. Одевался он просто, не как победоносный полководец: груботканая испанская одежда, удобные походные кожаные сапоги, вроде бы невзрачные, но прочные и надежные доспехи – и лишь оружие, всегдашняя его слабость, богато инкрустировано золотом и драгоценностями.

Мисдес любил Ганнибала за веселый нрав, ироничность в отношениях с окружающими и самокритичность к себе; восхищался его бесстрашием, незаурядным умом и талантом военачальника.

Он не сомневался: если бы они не были друзьями, не провели вместе детские годы в военных лагерях своих отцов, то и тогда его отношение к Ганнибалу было бы таким же: этот человек вызывал у своих подчиненных чувство обожания и стремление во всем подражать ему.

Но Ганнибал не бог, а простой смертный, и, естественно, имел некоторые пороки, худшими из которых Мисдес считал алчность и недержание обещаний, данных врагу.

К первому Мисдес относился снисходительно – стремление к наживе было в крови его соотечественников, – но второй глубоко претил ему, человеку слова и железных принципов.

Основные торговые связи его семья поддерживала с цивилизованными странами – Грецией, Египтом, Южной Италией, – где крепкое слово ценилось на вес золота. Это помогало предкам Мисдеса заключать выгодные сделки, которые если и не приносили огромных нечестных доходов, но обеспечивали постоянную прибыль, которая множилась из года в год.

Большинство же карфагенян предпочитало торговать с варварами, где жульничество – обычное дело. Вся торговля сводилась к обмену поделок карфагенских ремесленников на дорогое сырье и рабов. Многие не гнушались торговлей с пиратами, обменивая у них прекрасных сицилийских женщин на мужчин, причем за одну женщину получали трех рабов, и барыши были огромными.

Покинув надоевшего ему Целея, Мисдес подскакал к Ганнибалу и, изображая видимость субординации, знаком попросил разрешения приблизиться.

Получив от полководца позволение, выраженное властным кивком, он выровнял шаг своего рысака и почтительно поклонился Ганнибалу:

– Повелитель, где ты планируешь разбить лагерь?

Такое обращение к Ганнибалу, так же как и к его предшественникам – отцу Гамилькару Барке и зятю Гасдрубалу Красивому – было заведено в Испании вопреки карфагенским обычаям. Испанцы считают династию Баркидов царями покоренных племен. Называть их повелителями – давний обычай, поддерживающий в туземцах почтение к своему верховному вождю. Для пущей важности оказывать должное уважение должны не только местные, но и карфагеняне знатных родов. Но только в присутствии посторонних! В остальное время фамильярность среди них – обычное дело.

– Люди полны сил, прохладная погода благоприятствует более длительному переходу… – добавил Мисдес.

– Нет, сегодня не будем утомлять людей, – ответил Ганнибал. – Мне доложили об удобном, хорошо просматриваемом месте в половине дня пути отсюда, где еще сохранился хороший подножный корм для лошадей и съедобная растительность для слонов. Там и разобьем лагерь. Правда, я не совсем уверен в точности сведений… Сегодня утром возвращавшийся ночной дозор заметил множество конских следов. Трава уже не такая, как летом, тяжело поднимается, и трудно понять, как давно прошла конница. Во все стороны мы направили усиленные разъезды местных всадников в сопровождении наших верных ливийцев. Так что, Мисдес, подождем результатов разведки.

– Да, тревожно… Может, хотя бы конницу приведем в полную боевую готовность?

– Не стоит, Мисдес. Помнишь, как говорил мой прославленный отец: «Воины не должны быть приведены в смятение…»

– «…размышлениями о тех опасностях, кои им предстоят. Не надо готовить людей к битве раньше времени, но и промедление смерти подобно», – закончил за него Мисдес.

– Ты хороший ученик! – Лицо Ганнибал расплылось в улыбке. – Не зря отец ценил твой ум! Ты понимаешь: воин должен быть встревожен на поле битвы, а не во время долгого утомительного перехода. А для остального существует хорошая разведка… Ведь ты не сомневаешься, что мои разведчики – лучшие в Испании? – с иронией заметил Ганнибал.

Мисдес почтительно прижал правую руку к груди.

– Твой отец был великий человек, Ганнибал.

Действительно, покойный Гамилькар Барка был настоящим гением. Во время большой войны с Римом он единственный из карфагенских военачальников добился блестящих успехов в Сицилии, ставшей ареной яростного противоборства величайших держав.

Карфагеняне с блеском выиграли морскую битву при Липарских островах , но затем другие сражения – при Миле , Экноме , поражения в Сицилии, Сардинии, на Корсике – привели их к масштабному отступлению и высадке в Африке римских войск во главе с консулом Регулом.

Опасность нависла непосредственно над столицей империи – Карфагеном. Приглашенный Сенатом спартанский военачальник Ксантипп спас Карфаген , но следующая морская битва у Гермейского мыса и крупное поражение от римлян на суше возвратили врагу превосходство в этой жестокой войне, и свели на нет все успехи карфагенян.

Они запросили мира, однако условия, навязываемые Римом, были настолько не выполнимыми, что война вспыхнула с новой силой.

Вот тогда Карфаген и снарядил на Сицилию пятьдесят кораблей с десятью тысячами солдат под командованием молодого, талантливого, но не столь известного полководца – Гамилькара Барки.

Война теперь пошла по-новому. Сперва Барка направился в осажденный Лилибей и прорвал морскую блокаду римлян. Он сам добывал необходимые для войска средства и воспитал собственную армию в новом, необычном для Карфагена духе. Барке удалось беспрепятственно высадиться недалеко от Панорма и занять гору Эйркте, которую он превратил в неприступную военную базу. Оттуда он совершал набеги на побережье Южной Италии, вплоть до самого Неаполя, доставляя продовольствие для армии и держа в страхе италийское население.

Но война уже не была равной, и Гамилькар Барка, наделенный Советом неограниченными полномочиями, заключил мир, пусть необходимый, но позорный для Карфагена.

После этого были еще его победы в Африке над восставшими наемниками в результате длительной изнурительной внутренней войны , но Ганнибал с Мисдесом уже не находились со своими отцами, а были заперты в богатых семейных домах в аристократической Мегаре, отделенной стеной от Бирсы и остального города, ибо их отцы считали внутренних врагов опаснее внешних и не хотели рисковать наследниками.

Когда война окончилась, отца Мисдеса избрали боэтархом, и он погрузился в бесконечную рутину дел, которая служит весомым придатком к этой почетной должности.

Но неугомонный суффет Барка не захотел посвятить себя только гражданской службе. Его манили военные походы и заморские страны, которые должны были обязательно пасть к его ногам. Он хотел туда, где станет сам себе хозяином – подальше от постоянных нравоучений Совета и его опеки. А самое главное, ему нужна была собственная армия, организованная по новому образцу, не ограниченная ни в средствах, ни в людях, способная дать отпор любому врагу.

Больше всего Гамилькар желал сокрушить и уничтожить ненавистных римлян. Эти же чувства он внушил и своим сыновьям – Ганнибалу, Гасдрубалу и Магону.

Для войны с Римом требовался иной плацдарм, для роли которого идеально подходила Испания – страна с отсутствием централизованной власти, населенная враждующими друг с другом племенами, обладающая огромными запасами золота и серебра.

Свою экспедицию Барка начал с юга. Он высадился с небольшим отрядом в союзном Гадесе, провел успешную военную операцию против иберийских племен – турдетанов и бастулов – и быстро одержал несколько важных побед.

Барка был не только гениальным полководцем, но и талантливым дипломатом. Он умело сталкивал между собой туземцев, засылал к ним лазутчиков для подкупа, обещал покровительство, не гнушался сам вступать в переговоры с любыми полезными людьми независимо от их статуса.

Отец Мисдеса рассказывал сыновьям:

– Упорно продвигаясь вглубь страны, Гамилькар предотвратил восстание, устроенное более чем пятьюдесятью тысячами иберов, возглавляемых неким Индортом. Собиралась большая война. Но Гамилькар, как настоящий купец, сначала подсчитал, что дешевле – нанять наемников или подкупить друзей Индорта.

– И что он решил? – нетерпеливо спросил Мисдес.

– Он принял решение не проливать лишнюю кровь, и подкупил всех – и друзей Индорта, и его врагов. В итоге предводитель восстания бежал, но его ловили все, и, в конце концов, поймали…

– Что было дальше, отец? – Настала очередь брата Мисдеса, Адербала, выказывать нетерпение. – Не тяни!

– Чтобы запугать будущих противников и предотвратить возникновение новых конфликтов, Гамилькар приказал ослепить Индорта, а затем распять. И все подкупленные страшно перепугались. Вот так, сыновья. Не надо попусту махать мечом там, где можно дело уладить с меньшими потерями…

Но гениальность интригана Барки дала сбой: при осаде Гелики царь племени оретанов, так называемый «друг» завоевателей, с большим войском пришел на помощь осажденному городу.

Видя, что поражение неизбежно и больше всего на свете желая спасти своих сыновей, находящихся с ним, Барка с небольшим отрядом принял удар на себя и, отвлекая основные силы врага, погиб во время переправы через реку.

Он оставил Карфагену покоренную треть полуострова, освоенные золотые и серебряные рудники, великолепную обученную армию, а также множество врагов среди местного населения.

Едва известие о гибели Гамилькара достигло Акра Левке – Белой крепости, на тот момент столицы карфагенской Испании, как верховное командование взял на себя его зять – Гасдрубал Красивый, человек амбициозный, бесстрашный, хотя и не обладающий полководческим талантом Барки, но не уступающий последнему в организаторских качествах.

Первым делом он избавился от опасных конкурентов: отправил в Карфаген молодых Баркидов – под предлогом урегулирования наследственных процедур и необходимости отчета перед Советом о состоянии покоренной их отцом колонии.

Потом жестоко отомстил оретанам, уничтожив всех, кто, по его мнению, был виноват в гибели Барки; покорил все их города, чем завоевал огромную популярность среди своих солдат и страх среди врагов.

Далее Гасдрубал построил новую столицу на покоренных испанских землях, назвав её Новым Карфагеном. К строительству привлекли лучших архитекторов и инженеров, вызванных из метрополии, и город получился действительно великолепным: особенно восхищали храм в честь бога Эшмуна и небольшой дворец Гасдрубала над внутренней гаванью. Кроме того, был заложен фундамент мощнейшей защитной стены.

Гасдрубал отошел от агрессивной политики Барки и завел дружбу со многими вождями туземцев. Он постоянно подчеркивал, что является настоящим испанцем и чтит древние традиции, даже взял себе невесту из иберийской семьи. Но, как и Барка, Гасдрубал не смог раскусить своих новых друзей и был убит на охоте рабом-кельтом, таким образом отомстившим за смерть своего господина.

После этого новым правителем Испании, в двадцать пять лет, стал Ганнибал – молодой сын Барки, обожаемый солдатами. Он-то и беседовал сейчас с Мисдесом.

– Скажи, друг мой, зачем ты поехал со мной в эту варварскую страну? Не проще ли тебе, карфагенянину древнего рода, заняться торговлей – или, на худой конец, политикой? – От скуки Ганнибал начал язвить. – Ведь в вашем роду только твой отец был воином, а все остальные беззаботно считали прибыли, приносимые управляющими. Это же более интересное занятие, чем возня в осенней испанской грязи, не так ли, Мисдес?

– Ганнибал, но кто-то же должен помогать блистательным Баркидам в их ратных трудах… Не все же должны торговать или просиживать скамьи в Сенате, участвуя в бесконечных и бессмысленных дебатах. Да и испанцы не настолько законченные трусы, чтобы добровольно покориться Карфагену, не заставляя нас месить испанскую грязь благородными ногами.

– Мисдес, ты говоришь, как убеленный сединами мудрец. Я всегда уважал твое умение не обдумывать ответы, что нечасто умеет доблестный воин. Еще мой отец заметил эту твою особенность. Думаю, надо задействовать тебя в наших интригах с местными царьками. У меня есть солдаты, но нет искусных переговорщиков. Ты, надеюсь, не будешь противиться?

– Как будет угодно моему повелителю…

– Перестань! – повысил голос Ганнибал. – Нас все равно никто не слышит… Мы оба знаем, что я тебе не повелитель. Мы – равноправные граждане свободной страны, и ты послан сюда в качестве военного командира, а не моего слуги.

– Хорошо, Ганнибал, – ответил Мисдес, пристально посмотрев на друга. – Мне одинаково по душе и меч воина, и свиток дипломата. Ты же знаешь, я способен к языкам: помимо выученных дома греческого и латинского, здесь я освоил два местных наречия. Но все-таки мне хотелось больше уделять внимания военной службе. Хотя я всегда рад быть полезным тебе и на другом поприще.

– Тогда, полагаю, мы договорились, – удовлетворенно кивнул Ганнибал. – В Испании известно, что ты - мой друг и представитель древнего аристократического рода. Буду посылать тебя на важные переговоры. Пусть тщеславные испанские царьки увидят: знатные карфагеняне не считают зазорным сами приезжать к ним, как к равным, – закончил беседу Ганнибал и замолчал, задумавшись о чем-то серьезном.

От этого занятия его отвлек подскакавший молодой офицер – карфагенянин Анниба, командир разведки. Пытаясь осадить взмыленную лошадь, он наклонился как можно ближе к Ганнибалу, невзирая на то, что сообразительный Мисдес направил своего коня в сторону, и взволнованно доложил:

– Господин, новые сведения от лазутчиков: в четырех часах верхом отсюда движется огромное войско. Это карпетаны, олькады и остатки разбитых тобой ваккеев. Разведчики докладывают, что их может быть до ста тысяч… Но, похоже, они не торопятся, чего-то выжидают.

Ганнибал нахмурился: «Авар. Его работа…»

Он сердито посмотрел на Мисдеса, но ничего не сказал. Потом велел Аннибе:

– Пришли ко мне всех лазутчиков!

Тот исчез и вскоре появился с пятью всадниками.

Ганнибал выслушал вначале иберов, потом ливийцев и, уточнив некоторые детали, велел собрать старших офицеров, чтобы держать совет на ходу, не останавливая движения армии.

Вначале прибыл командир иберийской пехоты, умудренный Магарбал, и старший над ливийцами – племянник Ганнибала, красавец Ганнон Бомилькар. Потом прискакали на взмыленных лошадях командир кельтской пехоты – гигант Магон, по прозвищу Самнит, и главный погонщик боевых слонов, всегда задумчивый Ферон. Так как Мисдес, командовавший конницей, был здесь с самого начала, то совет лагеря собрался в полном составе.

Все подразделения в армии Ганнибала делились на ударные части и легковооруженных застрельщиков, которые также имели своих командиров (в их числе уж известного Целея), однако они не входили в совет лагеря и приглашены не были.

Ганнибал выдержал паузу и начал свою речь:

– Соратники, в одном часе верховой езды отсюда протекает всем вам известная река Таг: мы пересекали ее, направляясь походом на ваккеев. Примерно в десяти милях от нее нас поджидают передовые части огромной армии кельтов и иберов, по численности намного превосходящие наши войска. Враг занял удобную, в его понимании, позицию: мы отягощены добычей и слонами и вынуждены продвигаться только по открытой ровной местности. Поэтому противник буквально заполонил собой все свободное равнинное пространство на нашем пути – благо, численность позволяет. Мы будем вынуждены принять бой, который в случае лобового столкновения станет для нас последним.

Раздались возмущенные голоса членов совета.

– Повелитель, – шумел громче всех Магон Самнит, – позволь возразить: это же варвары! Ну и что из того, что их больше! Боги нам помогут – встретим врага достойно и обратим его в бегство!

– Я рад, что меня окружают храбрецы, – произнес удовлетворенно Ганнибал и поочередно оглядел всех. – Но не будем рисковать и сделаем вот что… – Он детально изложил присутствующим свой план, дав каждому персональные указания.

Одобрительно выслушав его, командиры удалились. Каждый, уезжая, прижал руку к груди, почтительно поклонившись Ганнибалу.

Тем временем войска карфагенян подошли к реке Таг и начали переправу через заранее разведанные броды. Причем эти броды выбирались таким образом, чтобы вода доходила не менее чем до пояса пехотинцу среднего роста.

Окончив переправу, одни солдаты начали разбивать военный лагерь, другие приступили к отсыпанию большого земляного вала.

Все трудились не покладая рук – времени оставалось мало, вот-вот должен был показаться враг.

Когда вал приобрел очертания оборонительного сооружения, появился авангард противника. Прозвучал сигнал тревоги: немедленно выстроились копейщики, заняв позиции в проходах, предусмотрительно оставленных в валу. Остальные продолжали строительство, насыпая вал все выше и выше.

Передовые части врага вступили в вялый бой, ожидая появления своего многотысячного войска, медленно подтягивающегося к месту сражения. Атаки противника – постоянные, но не слишком настойчивые – позволяли карфагенянам успешно отбивать их, не прерывая земляных работ. Солнце уже садилось, когда испанцы наконец-то собрались все вместе.

Вожди противника были уверены: их блестящий план сработал – враг сам себя загнал в ловушку. Теперь войско Ганнибала заперто в лагере, окруженном с трех сторон огромной армией, а с другой – неспокойной рекой.

Карпетаны жаждали огромной добычи, а олькады и ваккеи – расплаты за разорение своих земель. По этому поводу вожди решили устроить совместный ужин с обильным количеством вина.

– Выпьем, друзья, за победу над чужеземцами! – объявил тост Мегаравик, вождь карпетанов. Он чувствовал себя здесь хозяином. И чувствовал правильно: две трети войска составляли его солдаты.

– За победу! – воскликнул Авар, вскочив на ноги. Ваккей был здесь самым молодым, но не уступал старшим в хитрости, без устали демонстрируя свое почтение. Но это почтение был показным. «Вот разобьем Ганнибала, а там посмотрим, кто важней», – ухмылялся он про себя.

– Конечно, разобьем. Куда он денется, – словно читая его мысли, зловеще улыбнулся Икер, вождь олькадов, насаживая на нож кусок кабанятины.

– И поделим добычу! – Мегаравик залпом выпил огромную деревянную чашу, похожую на глубокое блюдо. Струйки вина потекли по его шее и дальше по черной широкой куртке. Свет от факела падал на линию дряблого подбородка, широкие скулы и высокий лоб, придавая вождю вид лесного демона, пьющего человеческую кровь.

Авар и Икер недовольно переглянулись – ведь Мегаравик собирается делить богатства их народов, награбленные Ганнибалом. Но свое негодование нужно скрывать: без карпетанов им не одолеть карфагенян – проклятый Баркид слишком силен!

Сколько трудов стоило Авару подбить Мегаравика на эту авантюру. Он в красках описывал все, что видел в лагере: золоченые доспехи старших офицеров; драгоценности, прекрасных женщин и породистых лошадей. Преувеличивал размеры захваченной у ваккев добычи. И наоборот, уверял: карфагеняне ослаблены войной, их моральный дух низок – ведь не зря ему так легко удалось убежать. Выслушав его, старый скряга сдался: уж очень все казалось просто – разбить … захватить … поделить…

Ночь была темной как никогда – ни одной звезды на небе. Все видимое пространство занимали костры испанцев, которые, однако, находились на почтительном расстоянии от карфагенского лагеря, дабы избежать возможной атаки со стороны хитроумного Ганнибала.

Карфагенские лучники тоже не дремали – беспрерывно пускали с вала стрелы в малейшее подозрительное движение в ночи, да и просто так, на всякий случай.

Глубокой ночью, когда в стане врага все спали в ожидании завтрашней легкой победы, карфагеняне, не поднимая шума, начали обратную переправу через Таг.

Первыми пошли сорок слонов Ферона и заняли позицию внизу по течению. Отдельно от них строилась переправившаяся пехота: в центре встали фалангой ливийцы Ганнона Бомилькара, к ним присоединились кельты и иберы – из тех, кто имел длинные копья; на флангах расположились остальные пехотинцы. За ними – застрельщики и лучники. Всадники Мисдеса расположились вверх по течению, пытаясь успокоить коней после вынужденного купания.

Последними с рассветом переправились нумидийцы Целея. Во время переправы они изображали пеших лучников. Теперь, когда надобность в обмане врага отпала, нумидийцы вскочили на своих быстрых лошадей,перебрались через Таг и присоединились к остальным.

Дозорные карпетанов заметили движение противника, но было уже поздно. В лагере затрубили трубы. Сонные испанцы стали приводить себя в боевую готовность и неспешно объединяться в огромные отряды.

Мегаравик и Икер с изумлением наблюдали за построением войск Ганнибала и вслух размышляли, какую же тактику им теперь применить. Советоваться с мальчишкой Аваром они не посчитали нужным.

– Что он задумал? – пытался понять замысел врага Икер, но от выпитого ночью вина думать не получалось.

– Да пусть он хоть трижды перестроится, – чванливо заметил Мегаравик. – Все равно шансов у его армии нет. Жалкая кучка иноземцев и предателей-испанцев против нашего войска?!

На этом совет вождей закончился – видимо, малочисленность противника не стоила долгих раздумий. С боевым кличем, даже не выстроившись толком в боевой порядок, испанцы ринулись в атаку. Но для того, чтобы достичь противника, им пришлось преодолеть через оставленные врагом проходы насыпанный вал и переправиться через реку.

Вот здесь и раскрылась во всем блеске гениальность Ганнибала. При проходе через вал грозная армия из монолита превратилась в ряд длинных верениц воинов: так сито разделяет поток на мелкие струи. Второе препятствие, река, сделала солдат неустойчивыми: вода доходила им до пояса, сбивала с ног. Те, кто под градом стрел, дротиков и камней все же преодолевал ее, натыкались на копья фаланги, которые не оставляли им ни одного шанса.

Но численность испанцев позволила им собрать большое количество бойцов в воде, и ряды карфагенян, скорее всего, должны были быть прорваны.

– Вперед! – ревел Мегаравик. – Разорвите их!..

– За мной! – кинулся в воду Авар, увлекая своих ваккев.

– Убейте их! Иу-р-р-р!.. – Громкий боевой клич Икера подхватила многотысячная толпа.

Карфагенянам наверняка пришлось бы туго. Вот тогда настал время реализации второго этапа блестящего плана Ганнибала: испанцев медленно сносило по течению к берегу – туда, где стояли слоны Ферона. Раздался рев трубы, и грозные животные ринулись в воду. С другого фланга по сигналу Мисдеса в реку бросились африканские и кельтиберийские всадники.

Все водное пространство превратилось в мясорубку. Слоны безжалостно топтали врагов. Кавалерия, которой мелководная река не служила серьезной помехой, рубила их сверху. Не слышно было даже звона мечей: испанцы не могли полноценно отбивать удары всадников противника. Над рекой стоял страшный шум: крики умирающих и тонущих людей, вопли ярости, рев слонов, ржание лошадей, лязг оружия – все смешалось, терзая слух и заставляя сердце биться чаще.

Испанцы несли огромные потери и постепенно стали откатываться на берег. Но их подходящие свежие отряды сбивали с ног отступавших, и снова все начиналось сначала.

Битва продолжалась уже несколько часов. Мегаравик первым сообразил, что надо что-то менять, и велел дать сигнал к отступлению. Он надеялся перестроить ряды, привести в порядок своих бойцов и возобновить атаку. Но его противником был не какой-нибудь испанский вождь, а сам Ганнибал! Трубы карфагенян снова взревели и, не дав врагу опомниться, их пехота построилась в каре и стройными рядами стала переходить Таг обратно.

Мегаравик понял: они недооценили Баркида, ошиблись в тактике, и сейчас начнется окончательный разгром.

Он оказался прав: деморализованная толпа испанцев, сбившихся в кучу, безжалостно атакованную вымуштрованными войсками Ганнибала, предпочла бегство сражению.

– Авар!.. – изумился Мисдес, узнав молодого вождя ваккев среди немногих испанцев, которые продолжали биться. – Он мой! – крикнул он своей охране и стал пробиваться к врагу. Ему хотелось рассчитаться за позор месячной давности.

Но Авар быстро сообразил: его сейчас убьют или снова возьмут в плен, откуда, скорее всего, второй раз ему выбраться не удастся.

Он не стал играть в героя, криком подбодрил своих воинов – «Бейтесь до конца, иначе рабство или смерть!» – после чего благополучно скрылся в лесу.

Его солдаты тоже держались недолго и вскоре побежали. Нумидийцы Целея долго гнались за ними, закидывая дротиками, безжалостно топча лошадьми и рубя короткими мечами.

На следующий день посланники Мегаравика и Икера явились в лагерь Ганнибала просить мира, который им был дарован в обмен на заложников и непосильную дань.

Что же касается ваккеев, то за повторное сопротивление они большей частью были проданы в рабство – в назидание тем, кто решится бунтовать против Карфагена.

Авара так и не удалось поймать. Говорили, что он ушел в Сагунт.

Войско карфагенян благополучно достигло Нового Карфагена и осталось там зимовать, готовясь к новым битвам.

В свои планы Ганнибал не посвящал никого…

***

Карфаген, 220 г. до н. э.

В то время как Мисдес сражался в Испании, в его отчем доме произошло значимое событие: сестра Рамона вышла замуж за Гасдрубала по прозвищу Козленок – брата Ганнона Великого, лидера антибаркидской фракции Совета, называемой в Сенате «партией мира», и ярого противника Ганнибала.

Карфагенскую знать ошеломило согласие старого Гамилькона на брак – это шло вразрез с его политическими взглядами. По Сенату поползли слухи: боэтарх рассорился с Баркидами, и его сын Мисдес скоро вернется домой. Но это говорили те, кто плохо знал старого лиса. Остальные были уверены: Гамилькону верить нельзя, это – всего лишь очередной политический ход, после которого Ганнону нужно ждать подвоха.

Допускал это и сам Ганнон, поэтому пытался переубедить брата.

– Козленок, одумайся! – твердил он. – Барка был нашим злейшим врагом. Его щенки спят и видят, как съесть меня с потрохами.

Но брат не хотел поступаться своей любовью. Он обожал Рамону. Ее нельзя было не любить. Старому Гамилькону повезло: все его дети уродились как на подбор – ладные и красивые. Но Рамона была словно ослепительной звездой на ночном небосклоне. Ее огромные, необычные ярко-зеленые глаза сводили Гасдрубала с ума, в них можно было утонуть. Нежный рот с пухлыми губками манил и путал мысли, возбуждая желание целовать его. Пышные волосы, изумительная талия, – что еще нужно мужчине? А поскольку обладательница всего этого богатства была умна и образованна, то становилось понятно, почему никакие уговоры не могли подействовать на Гасдрубала Козленка.

– Я ее люблю, Ганнон, – бормотал он, не поднимая глаз на брата.

Ганнон тяжело вздыхал, не зная, что поделать с такой напастью. Он души не чаял в своем брате, тем более что последние пятнадцать лет заменял ему отца, погибшего от рук взбунтовавшихся наемников.

– Я не могу тебе запретить, – говорил Ганнон, и его лицо становилось суровым и жестким. – Но ты должен осознать: вся ответственность за последствия, которые может нанести этот брак нашей фракции, ложится на тебя. Даже я ничем не сумею тебе помочь, если тебя признают врагом…

А Гамилькон нисколько не переживал. Он заранее уведомил Ганнибала о любви Козленка к Рамоне и о том, что намерен использовать этот брак в политических целях.

Боги карфагенян научили их относиться к своим детям как к объектам, которыми нужно жертвовать, если это нужно родине. И хотя традиции со временем смягчились, но след свой оставили навсегда. Хотя и ранее хитрые карфагеняне в вопросах религии пытались быть не всегда честными – заранее покупали детей у ливийцев, чтобы выдавать их за своих отпрысков, если жрецы потребуют от них человеческих жертв для кровожадных карфагенских богов. Но старый Гамилькон не собирался делать Рамону несчастной: если будет в том нужда, он был готов поступиться ее богатым приданым и забрать свою дочь обратно в отчий дом. Такую красавицу – да еще столь знатную – нетрудно будет пристроить заново.

Когда Мисдесу сообщили об этом браке, он расстроился: ему не хотелось, чтобы его сестра была несчастной. Мисдес любил ее, а она обожала Мисдеса, и в его отсутствие перенесла всю свою сестринскую любовь на его жену. Тем более что та заслуживала этого – своею кротостью, умом и обаянием.

Аришат – единственная, кто не уступала Рамоне в красоте, а может быть, и превосходила ее. Мужчины, которым довелось лицезреть ее хотя бы раз, могли от увиденного потерять рассудок. Большие, почти черные глаза с длинными бархатными ресницами буквально завораживали. Пышные волосы густой копной ниспадали на плечи, обрамляя прекрасное, необычно белое лицо. Привлекательность высокой, пышной груди, необычной для ее гибкого стана и возраста, не могла скрыть одежда, также подобранная с редким вкусом. За внешней открытостью и простотой Аришат скрывался проницательный, тонкий ум. Она была мечтой любого мужчины, вне зависимости от его положения в Карфагене. И только могущество ее отца и свекра охлаждали умы самых безрассудных поклонников.

Аришат ждала своего Мисдеса, в которого влюбилась давным-давно, еще в детстве, когда девчонкой увидела его первый раз в доме своего отца. Ей тогда было восемь лет, а Мисдесу – четырнадцать. Он показался Аришат таким взрослым, таким красавцем – просто молодой Аполлон из ее детских грез. После этой встречи она не спала ночами, все время думая о нем. Ей очень повезло: взгляды их отцов на брак детей совпали. По тем временам редкостная удача – выйти замуж за того, кто тебе мил.

У Рамоны все случилось с точностью до наоборот: Козленок был ей безразличен и неинтересен. Но, осознавая, что это нужно ее отцу, Рамона, как примерная дочь, делала все, чтобы это равнодушие осталось только в ее сердце. И только жена брата была посвящена в ее душевные переживания.

– Аришат, солнце мое, как жаль, что мы уже не живем вместе под одной крышей… – всхлипнула Рамона, вытирая набежавшие слезы. – Ты не представляешь, как мне одиноко в доме моего мужа! – Девушка обняла подругу и ласково гладила по мягким, черным, как воронье крыло, волосам.

– Рамона, цветок моей души, у тебя все будет хорошо, – утешала ее Аришат. – Мы – карфагенянки, и это наша судьба. Мне повезло с твоим братом, но ты же знаешь: так бывает очень редко.

– Ты – счастливая, Аришат. А мне даже не с кем поделиться самым сокровенным. Только с Тиннит .

– Ну вот, значит, ты не одинока, – пыталась шутить Аришат.

– Да, я постоянно молюсь ей – знаешь, в гостиной есть мозаика… Прошу дать мне силы и помочь привыкнуть к нелюбимому мужу, а еще защитить нашего дорого Мисдеса в далекой Испании.

– Давай не будем печалиться, а лучше позовем Пелагона – послушаем какую-нибудь одну из твоих любимых легенд, – сказала Аришат, надеясь отвлечь Рамону от печальных мыслей.

Это предложение сразу успокоило девушку. Она, как и все члены семьи старого Гамилькона, обожала все греческое, особенно легенды о Трое и царе Итаки – Одиссее.

Пелагона в их семье уже давно не считали рабом. Он мог легко получить свободу и вернуться на родину, но не хотел этого. Старый грек выучил Мисдеса, его младшего брата Адербала, а также сестер – Рамону и Таис. Для них всех он был кем угодно – дядей, двоюродным дедушкой, дальним родственником, но только не рабом. Никто не представлял семью Гамилькона и его дом без него, и старый учитель к ней тоже очень привязался. Он не мог жить без них и молился своим греческим богам об их здоровье. Пелагон умолял Зевса, верховного бога Олимпа, защитить Мисдеса на войне и поддержать Рамону в чужом доме. Просил Асклепия, бога врачевания, исцелить Таис, когда она болела. Но дети выросли и разъехались из родительского дома, и теперь умница Аришат заняла их место в его сердце: вдвоем они проводили много времени.

Аришат, как и все женщины, мечтала о детях. Но судьба распорядилась по-иному: будучи в браке три года, она не одного дня не прожила с мужем. А так как основная обязанность женщин – рожать детей, то Аришат, временно «освобожденная» от этого, не желала проводить лучшие годы, попусту теряя время. Она активно училась, увлекалась всем эллинским, интересовалась римской культурой и языком. Соседи Гамилькона, богатые этруски, переселившиеся из Италии более сорока лет назад и сумевшие успешно обосноваться в Карфагене, с радостью ей в этом помогали. Их детей и внуков обучали италики и римляне, добровольно продавшиеся в рабство. И они же давали уроки Аришат. От них она узнала о государственном устройстве Рима, сносно выучила латинский язык, на котором изъяснялась с соседями, чем заслужила их глубочайшее уважение.

Старый Гамилькон не любил римлян со времен большой войны, и потому не хотел держать в доме рабов, напоминавших о прошлом. Но увлечения Аришат одобрял, так как понимал: его дети и внуки должны знать о враге все, что может пригодиться в войне с ним, в скорой возможности которой он не сомневался.

Но вернемся к Пелагону. Старый учитель был также сведущ в медицине, которой обучился на своей родине по воле случая. Практиковаться же он продолжил, уже будучи рабом Гамилькона – ему приходилось помогать войсковым лекарям исцелять раненых солдат в Сицилии, когда вместе с пятилетними Мисдесом и Ганнибалом находился в неприступном военном лагере Барки на горе Эйркте. И в искусстве врачевания он достаточно преуспел.

Сейчас, когда дети выросли, Пелагон большей частью был свободен, и с разрешения старого Гамилькона лечил соседей, которые часто его просили об этом: слух о его умениях разнесся по всей Мегаре.

Как ни странно, во врачевании его лучший учеником была Аришат. Они отдавали себе отчет: врачом она никогда не станет – в силу пола и положения, – но ее интересу невозможно было препятствовать, тем более что никто и не собирался этого делать.

Аришат внимательно слушала лекции Пелагона. Многое помечала в свитках, которые хранила в богато инкрустированной шкатулке в своей комнате. Помогала разбирать и заготавливать лечебные травы и коренья, делать настойки.

Однажды она с успехом применила полученные знания, вылечив младшую дочь Гамилькона, Таис, которая неожиданно слегла от непонятной болезни. Пелагона к ней не допустили: болезнь носила женский характер. После осмотра больной Аришат назначила Таис настойку из семи трав, самостоятельно ею же и изготовленную. Конечно, предварительно жрецы помолились богу Эшмуну, принесли ему в жертву огромного быка в храме на холме Бирсы, но заслугу Аришат все же оценили по достоинству, ибо посчитали: Эшмун, как бог-врачеватель, руководил ею и ниспослал молодой целительнице свое покровительство.

Но последнее время Пелагон стал тревожиться: Аришат, познав от него, как исцелять людей, теперь активно интересовалась всем тем, что их убивает, то есть ядами. И только стойкое убеждение старого учителя, что Аришат – это воплощение добродетели, успокаивало его: Пелагон приписывал ее желание обычной любознательности.

Сейчас Рамона и Аришат в сотый раз слушали рассказ Пелагона о похождениях Одиссея, и в сотый раз восхищались приключениями легендарного эллина.

Рамона временно забыла о нелюбимом муже, о не ставшем ей родным доме Гасдрубала Козленка, в который вскоре предстоит вернуться. Пока муж со своим братом в Сенате участвуют в бесконечных дебатах, она может находиться здесь и наслаждаться беседой с Аришат и Пелагоном. Но заседание закончится, муж вернется, и снова все пойдет своим чередом.

Рамона и не подозревала, что потомство, которое появится у них с Козленком, войдет в историю, показав себя не с лучшей стороны. И ее внуки встретятся с внуками Аришат в смертельном поединке, но это будет уже совсем другая история…

Закончив рассказ об очередном подвиге царя Итаки, Пелагон поднялся, попрощался с Рамоной и поспешил в порт. Ему было нужно выполнить поручение господина, которое носило личный характер, поэтому его надлежало исполнять не управляющему Гамилькона, а его особенно доверенному лицу, коим Пелагон и являлся. Вечером в Испанию отправлялся торговый корабль, принадлежавший другу старого Гамилькона. Семья Мисдеса не торговала с варварами, и старому учителю было необходимо пронаблюдать за погрузкой даров для великого храма Мелькарта в Гадесе, а также передать письма Мисдесу от родных, так как корабль далее поплывет в Новый Карфаген.

Жизнь в столице бурлила. Идя по одной их трех улиц, ведущих к главной пощади города, мимо многоэтажных, тесно прижатых друг к другу домов, Пелагон чувствовал себя словно в огромном муравейнике. Все куда-то спешат с сосредоточенными лицами, не замечая друг друга, кто с поклажей, кто с пустыми руками. Отсутствие праздношатающихся на улицах – главная отличительная черта Карфагена. И местные, и иноземцы – все чем-то озабочены, пытаются закончить дела до захода солнца, и у них нет времени на пустые разговоры. Вот пробежал в сторону Нижнего города какой-то грек в белоснежном хитоне, задев Пелагона локтем; улыбнулся широкой улыбкой на бронзовом лице египтянин, спешащий в Бирсу; мрачно глянул из-под нависших бровей одетый в звериные шкуры гетул. «Как только ему не жарко в этой одежде, в такое-то пекло», – удивился Пелагон. Италики, персы, балеарцы, нумидийцы, греки, иудеи – вот неполный перечень чужестранцев, которых он встретил на пути в порт.

Торговая гавань города жила своей, не похожей на другие районы города, но не менее (если не сказать – более) бурной жизнью.

Карфаген – торговое государство, и в порту сейчас разгружались и загружались корабли из Египта, Финикии, Греции, Южной Италии и Сирии.

Вездесущие карфагеняне торговали со всеми известными цивилизованными и варварскими странами. Они завозили дорогие ткани и ковры – из Азии; рабов, слоновую кость – из других областей Африки; золото, серебро, медь – из Испании; олово – из Британии; воск – с Корсики; вино – с Балеарских островов; масло – из Сицилии. Даже в недружественный Рим карфагенские купцы поставляли слоновую кость, диких животных для игрищ, пурпурную краску, фиги, мед, нумидийских лошадей, дорогие породы дерева, золотой песок, рабов-негров и мрамор.

Сторонясь снующих повсюду грузчиков, Пелагон нашел нужный корабль; огромный, свежевыкрашенный, он стоял, пришвартованный к пологому южному концу причала. От него в разные стороны двигались, понукаемые надсмотрщиками, большие серые толпы портовых рабов, перетаскивавших металлические и керамические изделия местных ремесленников, карфагенское вино, ткани, поделки из слоновой кости и черного дерева.

Капитан корабля стоял рядом, пристально наблюдая за погрузкой. Они были знакомы с Пелагоном и поэтому не нуждались в представлении.

– Приветствую тебя, о славный Хриз, – степенно поздоровался Пелагон.

– И тебе привет, старый плут, – с улыбкой ответил капитан, который знал об особом статусе старого учителя в семье Гамилькона, но его положение раба не позволяло свободному гражданину обращаться к более старшему Пелагону с надлежащим почтением. Однако Хриз должен выполнять все его указания, так как они исходили от Гамилькона – друга его патрона, и тот предупредил его заранее об этом визите.

– Ты что-то совсем не торопишься. Не иначе, хочешь получить изрядную порцию плетей, – продолжал зубоскалить капитан.

– Скорее твой корабль пустит корни в этом порту, чем мой господин поднимет на меня руку, – в тон ему вторил Пелагон.

– Ладно, ладно, не будем тратить время на болтовню… Выкладывай, с чем пожаловал!

– Вот здесь, в этом кожаном футляре, письма от моего господина и его родных, адресованные его сыну Мисдесу – начальнику конницы славного Ганнибала, – сказал Пелагон, вручая капитану коричневый сверток. – Доставишь их в ценности и сохранности в Новый Карфаген. Как найти Мисдеса, такому пройдохе, как ты, объяснять не нужно, – с веселой улыбкой добавил учитель.

Капитан самодовольно ухмыльнулся. Такие прозвища как «пройдоха» были для карфагенян с их менталитетом своего рода похвалой.

– А теперь поговорим серьезно, – продолжал Пелагон. – На корабль уже доставили два запечатанных ящика от моего господина?

– Да. Сразу после обеда, – ответил капитан.

– Слушай меня внимательно, почтенный Хриз. В этих ящиках – дары, драгоценности и благовония для великого храма Мелькарта в Гадесе. Мой господин хочет, чтобы непорочные жрецы храма в течение всего времени, пока Мисдес воюет, молили Мелькарта о даровании ему защиты от вражеского оружия. Ты должен передать дары жрецам и вручить им это послание. – Пелагон протянул Хризу футляр размером поменьше. – Но вручить его нужно лично в руки главному жрецу храма.

Хриз с почтением взял в руки футляр. Мелькарт (которого у греков называли Геркулесом) внушал особое уважение всем военным людям, к коим он себя причислял, из-за опасности своей профессии. Но Мелькарта он никогда не видел, а вот его жилище – величайший храм в Гадесе – вызывал у него еще больше благоговения и страха, чем сам Мелькарт. В храме находилась могила легендарного героя. Здесь, по преданию, Мелькарт воскрес. Это немыслимое здание своим священным ореолом, громадными размерами, неслыханным роскошным убранством и фанатичными непорочными жрецами притягивало к себе паломников со всего мира.

Хриз верил: пока дары Мелькарту находятся на борту корабля, его плавание будет спокойным. Это очень воодушевляло, поэтому задание Гамилькона было ему особенно по душе.

Окончив свои дела, Пелагон заспешил в дом своего господина. Он возвращался тем же путем, но торопился и времени на дорогу потратил намного меньше: его ждала Аришат.

Дом старого Гамилькона, построенный в смешанном финикийско-эллинском стиле, был огромен и утопал в розовом саду. В нем имелось все необходимое для роскошной жизни: дорогая мебель из редких пород дерева, статуи работы знаменитых греческих мастеров, ванная с находящимся посередине бассейном из каррарского многоцветного мрамора, мозаичные полы, украшенные геометрическими узорами, сложная система подачи воды и множество великолепной домашней утвари. Никто из посторонних не мог заглянуть в комнаты с улицы: наружные стены, украшенные причудливой восточной росписью, были сплошными; все окна выходили в тенистый дворик, из которого лестницы вели на террасу и второй этаж.

Пелагон не мог переступать порог гинекея – женской половины дома – и послал за Аришат одну из домашних рабынь.

Он ждал в просторной гостиной, когда услышал легкие шаги своей госпожи и ученицы.

Пелагон уважительно поклонился. В его взгляде чувствовалась нежность, которую он испытывал к этому юному, непорочному, такому умному созданию, коим являлась молодая госпожа.

Они прошли в маленький кабинет, выделенный Пелагону для работы и проведения уроков.

На простом, не вычурном, как все остальное в этом доме, столике учитель стал раскладывать различной формы коробочки, шкатулки и небольшие сосуды.

Начался очередной урок. Пелагон собирался пояснить своей любознательной ученице состав и действие одного из малоизвестных, но, по его мнению, самых коварных из когда-либо известных ядов – «дыхания Гекаты», как он его называл.

– Этим именем в греческих легендах именуют повелительницу теней в подземном мире, богиню призраков и ночных кошмаров, знатока ядовитых средств, – говорил Пелагон, обращаясь к Аришат, которая замерла и почти не дышала, увлеченная рассказом.

– Как он готовится? – спросила она, сгорая от любопытства и нетерпения.

– Яд делается из клубней травы, имеющей цветок в форме шлема. Чтобы получить его, клубень нужно тщательно измельчить, размять, добавить немного сока лимона. Потом нагреть содержимое, не доводя до кипения. Далее следует добавить вот этот порошок, – я называю его «египетский укус», – и настаивать в течении десяти дней. Яд составляют с расчетом на то, чтобы он подействовал в положенный срок: через час, через день, через месяц, через два, три, шесть месяцев, через год, иногда через два года. Очень тяжело умирают люди, чахнущие от него в течение долгого времени. – Пелагон сделал страшную гримасу, чтобы разрядить напряженную атмосферу, а затем улыбнулся и продолжил: – Самая же легкая смерть – мгновенная. Вкус яда практически не ощущается, если добавить его в вино или мед…

Ранее старый учитель уже разъяснял Аришат ядовитые свойства снотворного мака, аконита, красавки и других подобных растений.

Всему этому он обучился в Афинах. В молодости ему довелось обучаться в старинной школе, основанной еще другом и преемником Аристотеля – Феофрастом.

В Греции существовала государственная казнь, по решению суда приводимая в исполнение при помощи яда. Яды изучались здесь повсеместно, поэтому, когда грека из Пергама – молодого Пелагона – Финей, его господин, отправил для обучения в школу Феофраста, он догадался, какие интересные знания здесь можно получить.

– Пелагон, – напутствовал Финей его перед отъездом, – я заплатил за твое обучение большие деньги. Ты должен быть усердным и прилежным.

– Не сомневайтесь, хозяин. Меня не нужно понукать. Я готов учиться везде и всему.

– Тебе только двадцать лет, – усмехнулся Финей. – Не пытайся объять необъятное.

– Что вы этим хотите сказать, господин?

– А то… – Финей помолчал, изучающее глядя на раба. – Меня не интересует философия. Ты должен узнать все, касающееся врачевания и… ядов!

– Зачем это? – пораженно спросил Пелагон.

– Крыс будем травить в амбаре! – огрызнулся тот. – Но если ты не изучишь всего, клянусь Зевсом, я сгною тебя на сельских работах. Ты будешь день и ночь обрабатывать поля под палящим солнцем. – Финей не отрывал пристального взгляда от Пелагона, пытаясь понять, дошло ли сказанное им до бестолкового раба.

Но Пелагону все еще было невдомек – зачем его господину, знатному пергамскому купцу, нужно, чтобы он освоил эту науку, да еще за такие немалые деньги.

– И запомни! – Лицо Финея стало свирепым. – Для всех остальных пергамцев ты, Пелагон, обучаешься философии и врачеванию. Знания о ядах ты получишь дополнительно, – я за это заплачу школе отдельно, – но об этом здесь никто не должен знать!

Пелагон испугался не на шутку.

– Я все понял, хозяин!

– И еще усвой! – сказал Финей по-прежнему грозно. – Никому в школе не должно быть известно о твоем положении раба. Все должны думать, что ты – мой обнищавший родственник, которому повезло иметь такого богатого и добросердечного дядю…

Пелагон учился очень прилежно, его не раз ставили в качестве примера остальным ученикам. А когда он вернулся в Пергам, в гильдии Финея стали происходить непонятные события: очень многие именитые купцы – конкуренты его господина – стали умирать от неустановленных болезней. Смерть заставала их вдали от родины, и поэтому все списывалось на неведомый рок.

Пелагон мучился, не спал по ночам. Он знал, в чем тут дело: все эти смерти случались после того, когда он передавал Финею приготовленные им яды. Но Пелагон был молод, боялся своего хозяина и не мог отказаться от участия в этих неблаговидных деяниях.

Однако подробное не могло продолжаться долго и безнаказанно. Вскоре по Пергаму поползли нехорошие слухи.

В один из дней Финей прибежал домой очень взволнованный и велел срочно позвать Пелагона. Когда тот явился, то увидел своего господина смертельно бледным.

– Пелагон, случилась несчастье! – Финей замолчал, собираясь с мыслями, но потом продолжил, заламывая руки: – Мне донесли, что против меня готовиться судебное преследование, и ты можешь стать моим соучастником!

Теперь настала очередь Пелагона побледнеть. Он знал: если его господин и будет осужден, то может отделаться штрафом или ссылкой. А ему, бесправному рабу, однозначно уготована казнь.

– И что же делать?– выдавил он из себя.

– Я бы мог тебя убить – на правах господина, – зловеще ухмыльнулся Финей. – Но я добр к тебе и решил продать тебя в далекие страны.

«Ага, как же, жирная скотина!– злобно размышлял Пелагон. – Добр ты ко мне?! Как бы ни так! Ты уверен, что если убьешь меня, то будешь заподозрен». Но вид у него был по-прежнему подавленный, и он смотрел на Финея с мольбой.

– Слушай меня внимательно, раб. Торговаться нет времени, и я решил продать тебя за бесценок работорговцу Акрисию.

– Как же так, хозяин! – возмутился Пелагон. – Я не хочу на рынок рабов! Я не пленный и не преступник!

– Выслушай меня до конца, не перебивай! – рыкнул на него Финей. – Никто и не говорит о том, что тебя посадят в клетку и выставят на базаре как животное. Акрисий уже нашел тебе покупателя из Карфагена. Какой-то знатный сенатор ищет учителя для своих детей. Так что будешь жить, как сыр в масле. Но для того, чтобы объяснить столь низкую цену за тебя – ведь все знают, что ты учен и я оплатил твое образование, – будешь объяснять, что украл драгоценности моей жены, был пойман, а потом бит.

Пелагон мысленно согласился: план хозяина весьма толков.

– А теперь самое приятное для тебя, – сказал Финей, неприятно осклабившись. – Чтобы все было правдоподобно, галл Каратак всыплет тебе двадцать плетей.

Не обращая внимания на протесты Пелагона, он развернулся и вышел. В ту же минуту в комнату зашел гигант Каратак и, улыбаясь, потащил сопротивляющегося Пелагона во двор.

С той поры прошло более тридцати лет. Все невзгоды Пелагона остались позади. Он был стар, уважаем и счастлив, и сейчас наслаждался обществом прелестной ученицы – Аришат, которой вскоре пригодятся полученные от него знания.

***

Испания, Атанагр, 220 г. до н. э.

Андобал, вождь племени илергетов, восседал в бане вместе со своим братом Мандонием. Здесь они обычно держали совет и говорили о том, что не нужно было выносить на обсуждение старейшин, а требовалось держать подальше от ушей любопытных соплеменников.

Илергетская баня представляла собой небольшую комнату в доме Андобала, облицованную грубо обработанным лузитанским мрамором, где на раскаленные камни лили горячую воду с добавлением благовоний, поставляемых обычно из греческих Эмпорий и Сагунта.

Густые клубы пахучего пара наполняли помещение, доставляя братьям невыразимое удовольствие.

Разговор был секретным, и Андобал заблаговременно отослал слуг подальше, приказав никому под страхом сурового наказания без зова не являться.

Окутанный горячим паром высокий, крупный Андобал кряхтел от удовольствия и, хлопая себя по бедрам, рассказывал брату о тайной беседе с посланцем Ганнибала – знатным карфагенянином Мисдесом.

– Этот Мисдес, как я понял, имеет особые полномочия, данные ему Ганнибалом. Он может даже самостоятельно объявить войну небольшому племени, не спрашивая разрешения у своего царя.

– Значит, к нам это не относится. – Мандоний расплылся в самодовольной улыбке и тоже стал хлопать себя по мощной груди. Он под стать брату – высокий, черноволосый, с еле заметной сединой, крупными чертами лица и большими узловатыми бугристыми руками.

– Да, ты прав, – согласился Андобал. – Илергеты – самое крупное и сильное племя в Испании. Жаль, что Баркиды так не считают…

– И что они хотят от нас? Мы же не находимся в их власти!

– Хотят, чтобы мы оказали им услугу, от которой, предполагаю, для нас не будет ничего хорошего… – Андобал нахмурился, сведя густые брови. – Но отказать нельзя – слишком могуществен сейчас этот молодой Ганнибал…

– Так ты мне, наконец, скажешь, в чем заключается услуга? – нетерпеливо заерзал Мандоний, не забывая, однако, плескать воду из деревянного сосуда на камни.

– Они хотят, чтобы небольшой отряд преданных нам не слишком болтливых людей, переодетых греками, разорил несколько селений турдетанов в районе Херсонеса, Олеастра и Карталии – небольших городков рядом с Сагунтом.

– И что здесь сложного? – удивился Мандоний. – Турдетаны – миролюбивые иберы, не то что мы – потомки воинственных северных кельтов. Они горазды только растить хлеб, виноград и оливки, да еще добывать желтый и белый металлы, которые так ценят иноземцы. Справиться с ними не составит особого труда. Так чего же ты боишься, брат?

– Мандоний, разорить турдетанов – дело нехитрое! Но мы торгуем с Сагунтом уже много лет. Ссоримся, миримся, но все-таки уживаемся. Твои и мои дети обучались у них греческому языку. Мы вхожи в дома их магистратов. Выгодно продаем им лошадей, кожи, скот, пленных рабов. Покупаем у них все, что нам необходимо…

– Но ведь приезжий карфагенянин предлагает оказать эту услугу не бесплатно?

– Конечно, не бесплатно. Но мне не хочется вмешиваться в распри Сагунта с Карфагеном. Незачем нам это! – твердо сказал Андобал. – Сагунт не притесняет нас, если грабит, то иберов. И наоборот, нанимает нас время от времени разобраться с каким-нибудь несговорчивым племенем. А карфагеняне у себя обложили испанцев повинностями. Заставляют их отдавать юношей в свою армию. Хорошо, что мы имеем особый статус союзников Карфагена, но потому-то они обратились именно к нам: у илергетов меньше всего причин их ненавидеть, стало быть, никто ничего не узнает.

– Как ты думаешь, зачем им это все нужно?– задумчиво спросил Мандоний.

– А слышал ли ты легенду о них?

– Какую?.. Ладно, не тяни, рассказывай…

– Хорошо, слушай. Когда потомки карфагенян появились в Африке, то попросили у местного царя столько земли, сколько войдет в шкуру быка. Получив разрешение, они разрезали шкуру на лоскуты, связали их и растянули на берегу. Земли в бычью шкуру попало столько, что хватило для постройки небольшого города.

– Вот это да! – восхитился Мандоний. – Ну и хитрецы!

– Вот именно! Эти чужеземцы всегда плетут какие-то интриги. Мне даже не хочется вникать в их смысл. Я рад был бы избавиться от этих карфагенян раз и навсегда. Торговать пусть торгуют, но не надо лезть к нам со своими кознями! – Андобал возмущенно вскинул вверх правый кулак, и в сердцах наотмашь ударил по скамейке, чуть не сломав ее.

В бане повисло напряженное молчание. Пар продолжал шипеть на камнях и густой росой оседал на коже.

После длительной паузы Андобал успокоился и заговорил достаточно рассудительно:

– Ладно, но мы же все-таки воины. Ты правильно сказал: потомки великих северных кельтов! Чего нам будет стоить обычный набег на деревни турдетанов? Иберы нам не братья. Они другого роду-племени. Пограбим, развлечемся. Давай поторгуемся с этим карфагенянином и хорошо заработаем, – закончил он в уже явно приподнятом настроении.

Мандоний согласно покачал головой.

– Эй!.. – открыв дверь, громко крикнул Андобал в пустоту дома. – Пришлите к нам Луккона! – И, обращаясь к Мандонию, сказал, хитро прищурившись: – Пора умасливать кожу, брат. Ты знаешь: Луккон это умеет мастерски. Получим удовольствие, а завтра встретимся с Мисдесом. Оговорим все детали и хорошенько поторгуемся. Постараемся заставить этих хитрых финикийцев раскошелиться…

***

Мисдес и его спутники возвращались из главного города илергетов – Атанагра.

Большая половина пути до Нового Карфагена уже была преодолена. Маленький отряд двигался в относительной безопасности – вокруг простирались земли дружественного племени контестанов.

Лес становился все реже – скоро будет побережье. Море успокаивало Мисдеса. Скорее бы, нетерпеливо думал он. Мисдес родился и вырос около моря. Военные лагеря отца – и на Сицилии, и на горе Эйркте – тоже располагались у бескрайней водной глади. Он привык смотреть на завораживающую синеву, наблюдать за игрой волны, вдыхать соленый воздух. Он всегда был прочно связан с морем.

Мисдес чувствовал себя удовлетворенным и расслабленным. Задание Ганнибала успешно выполнено: Андобал и Мандоний согласились на все условия, полагая, что заставили жадных карфагенян заплатить большую цену за будущие услуги.

Но цена на самом-то деле оказалась невелика. Придется просто заплатить карфагенским купцам за обещанные илергетам керамику, карфагенское вино, доспехи из дешевой кожи, недорогие ткани и получить у этих торгашей большую оптовую скидку. Зато услуга, которую илергеты окажут Ганнибалу, повернет ход истории, так как послужит началом новой великой войны с Римом.

Баркид редко кого из соратников посвящал в свои планы, но Мисдес знал все. Согласно договоренности, достигнутой перед битвой у реки Таг, он сейчас считался личным посланником Ганнибала. Баркид использовал его для тайных миссий, выявив у Мисдеса природный дар – умение убедить любого царька в необходимости поддержки любых планов Карфагена.

Суровые вожди племен, с подозрением относящиеся к любым послам с их витиеватыми речами, видя перед собой такого же, как они, закаленного в боях воина, обычно упускали тот момент, что перед ними все-таки не простой солдат, а искусный переговорщик. Им льстило, что Мисдес не нуждается в переводчиках, свободно изъясняется на языке кельтиберов и турдетанов – понимаемых всеми кельтами и иберами, – и поэтому переговоры обычно заканчивались успешно.

Не смогли устоять перед Мисдесом и илергеты, не являющиеся данниками Баркида.

Старинная греческая колония Сагунт оставалась костью в горле Ганнибала. Этот крупнейший, богатейший город уже десятки лет находился в сфере влияния Рима.

Сагунтийцы хитры – они не давали карфагенянам причин для ссоры. Любые попытки Ганнибала найти повод и обвинить Сагунт в недружелюбии по отношению к Карфагену и его испанским поданным заканчивались провалом. Хитрые греки были очень осторожны: они не провоцировали карфагенян, но твердо отстаивали свои интересы. Кроме того, за всей это возней неусыпно наблюдал Рим.

Ганнибал наконец-то получил обученную и закаленную в боях армию. Он был готов совершить дерзкий марш в сторону спесивой Италии. Но как можно оставлять в своем тылу римских союзников? Да и богатства Сагунта не помешали бы ему в будущих компаниях.

Вот поэтому и созрел план нападения лжесагунтийцев на турдетанов – верных поданных Карфагена, исправных поставщиков золота и серебра в казну метрополии. За это нападение Сагунту придется жестоко поплатиться. И тогда никто в Сенате, даже самые ярые враги Баркидов, не станут слушать блеяние Ганона Великого по поводу недопустимости новой войны.

Ганнибалу для столь хитроумной операции были нужны именно илергеты. Они воинственны, склонны к авантюрам, и самое главное – независимы. А это значит, что договоренность будет обоюдной и не навязанной извне. Всем известно коварство илергетов: в случае неудачи от них можно легко отказаться. Многие из них часто общаются с греками Эмпорий и Сагунта, и поэтому сносно говорят по-гречески. Да и внешностью они напоминают сагунтийских греков - за три столетия перемешавшихся с кельтами.

Но с Андобалом и Мандонием сговариваться Мидесу было особенно трудно. Хитрые, расчетливые, не верящие никому, братья не поддавались внушению. Он и не догадывался, что эти вожди войдут в историю как ненадежные союзники, а попросту – как предатели своих покровителей, которых они регулярно будут менять в зависимости от расстановки сил на политической карте Испании.

Прибыв к илергетам, Мисдес быстро понял сущность новых друзей Карфагена и не стал прибегать к обычной тактике – установлению приятельских отношений, – а сразу перешел к обсуждению цены вопроса. В этом деле он проявил себя как истинный сын своего народа – сказался многолетний торговый опыт его семьи. Илергеты получили все то, чего хотели, но Ганнибалу их жадность обошлась очень недорого.

Вожди не зря набивали себе цену – риск был все-таки слишком велик. Втянуться в войну с турдетанами и их многочисленными союзниками – значило стать извечными врагами всех испанских греков. Да и карфагеняне, как илергеты не без основания подозревали, в случае чего сразу от них отрекутся и, еще того хуже, выступят войной на стороне турдетанов, чтобы не вызывать подозрения у Рима.

Но жадность царственных братьев взяла свое. Соглашение было достигнуто, и стороны пришли к обсуждению деталей.

– Никто среди вашего народа не должен догадаться об истинной цели моего визита, – жестко потребовал Мисдес.

– А что мы скажем совету племени? – недоумевал Мандоний.

– Можете объяснить так: Ганнибал хочет заручиться поддержкой и помощью илергетов в походах против бунтующих карпетанов, и хочет заплатить за это.

– Хорошая мысль! – одобрил Андобал.

– Следующее условие: все участники набега должны после его завершения вступить в армию Ганнибала. – Мисдес не хотел казаться братьям слишком привередливым и добавил: – Они будут не рекрутами, а наемниками, и мы им обязуемся хорошо платить.

– М-да… – задумался Мандоний: ему не хотелось отправлять своих юношей на бойню.

– Это в ваших интересах, – убеждал их Мисдес. – Воины будут под присмотром наших офицеров, и наша с вами тайна – по крайней мере, какое-то время, – тайной и останется.

– Согласен! – Андобал снова был не против доводов карфагенянина, в которых он видел здравый смысл.

– Среди солдат должны быть те, кто знает греческий. – В деталях Мисдес был дотошен.

– То есть вам нужны пятьдесят сыновей наших старейшин?! – не на шутку встревожился более осторожный Мандоний.

– Да, мой брат прав – это сложнее. Одно дело – отправить в набег, а затем и на службу к Ганнибалу несколько десятков простых воинов, и совсем другое – сыновей знатных людей племени. – Андобал задумался, но вскоре оживился: – Ничего, решим! Что дальше?

– Набег должен возглавить надежный человек – ваш родственник.

– Скажи прямо – вам нужен заложник! – возмутился Мандоний.

– Я бы так не сказал, – осторожно заметил Мисдес. – Скорее, необходимо присутствие вашего доверенного лица…

– Это можно назвать как угодно! – бушевал Мандоний. – В случае провала вы убьете его!

– Мы не требуем, чтобы он был вашим кровным родственником, – возразил Мисдес.

– Пусть им будет Биттор, – предложил Андобал. – Будущий зять моего брата. Он помолвлен с его четырнадцатилетней дочерью Верикой.

– Любимой дочерью… – проворчал Мандоний.

– Он доблестный воин, – продолжил царь. – Кроме того, пользуется доверием среди молодежи и хорошо знает греческий.

На том и порешили. Все остались довольны достигнутыми договоренностями – и братья, и Мисдес.

По окончании переговоров по обычаю устроили пир, на который пригласили старейшин племени, знатных воинов и их семьи.

Так как погода позволяла, «праздничный стол» накрыли на улице. Слуги разложили на земле большие куски кожи и выделанные шкуры, расставили по краям низкие деревянные сиденья. Предложенная гостям еда была простой, но в большом количестве: вареная говядина, не нарезанная, а поданная теми большими кусками, которыми варилась в котлах; жареная козлятина; желудевый хлеб; янтарный мед; коровье масло; свежие овощи, дичь на вертелах. Вина было немного, кувшины с ним стояли напротив вождей и Мисдеса. Остальные илергеты пили ячменное пиво, сваренное по старинным рецептам.

Было шумно и весело. Музыканты вовсю дули в свои флейты и трубы. Молодежь водила хороводы, в которые веселая дочь Мандония – Верика вовлекла Мисдеса. Онаочаровала его, несмотря на свой юный возраст. Во время пребывания карфагенянина среди илергетов Верика стала его добровольным проводником и показывала ему все, что считала интересным. Она беспрерывно щебетала на греческом, которым владела в совершенстве: три года ей пришлось жить в Эмпориях в качестве заложницы после войны семилетней давности.

Верика была чудо как хороша. Хотя ее красота не созрела полностью, Мисдесу было ясно: она принесет немало горестей окружающим мужчинам. Такой красотой один владеть не должен… Прелестный носик с небольшой горбинкой, пухлые капризные губки, румяные щечки, но главное – глаза, чувственные, чистые, очаровывающие…

В последний день они, непринужденно болтая, медленно брели по дорожке, ведущей в сторону небольшого озера. Мисдес, удачно завершив свою миссию, безмятежно наслаждался спокойным теплым вечером перед завтрашней дорогой и присутствием дочери вождя, такой умной и пригожей.

– Мисдес, – ворковала Верика своим бархатным голоском, – очень жаль, что ты покидаешь нас. Мужчины моего племени такие грубые и невежественные. Я вспоминаю Эмпории: даже у греков не было таких умных, обходительных, и… красивых. – Сделав небольшую, но многозначительную паузу, она томно добавила: – Нет! Очень красивых мужчин!

– Прелестное создание, я боюсь, что нас может услышать твой жених. Тогда я буду очень красивым, но это будет красота мертвого мужчины. – Мисдес засмеялся, показав ровные белые зубы.

Верика остановилась.

– Как ты восхитительно смеешься… Но все же не надо лукавить… Я знаю: ты на самом деле никого не боишься, и уж тем более моего жениха. Отец рассказал мне о твоих подвигах на войне и о том, как ты отменно владеешь мечом.

– А еще, Верика, я хорошо стреляю из лука на полном скаку – меня этому научили нумидийцы, – и разбиваю женские сердца, – шутил Мисдес.

Девушка замерла, вдумываясь в его слова, и внезапно нахмурилась.

– Мое ты уже разбил! – Казалось, еще чуть-чуть, и она расплачется.

Мисдес остановился и нежно погладил Верику по густым великолепным волосам, в которые были вплетены золотистые нити, переливающиеся в последних лучах заходящего солнца.

– Ну что ты, успокойся и снова улыбнись. Я бы мог тебе многое сказать о твоей красоте, о моих чувствах, но не стану – у тебя есть жених; я для тебя слишком стар, и… мое сердце несвободно…

– Тогда расскажи мне о своей жене, – неожиданно попросила Верика.

– Не стоит. Единственное, что скажу: она тоже красива, и мы любим друг друга.

Верика покраснела, и румянец покрыл не только ее щеки. Искорки в глазах девушки сменились на молнии, а капризные губки сжались в тонкую полоску.

– Ну и… пусть! Пусть она любит! – сердито крикнула она, топнув ногой и сжав кулачки. – Я все равно люблю тебя больше!

Широко распахнув глаза, Верика буквально впилась взглядом в его лицо, словно пытаясь запомнить Мисдеса на всю жизнь, потом, повернувшись в сторону селения, быстро побежала, всхлипывая и закрываясь руками.

«Вот и погуляли», – подумал Мисдес. Ему было жаль расставаться с Верикой, но он ничего не мог поделать: она – дочь вождя свободного племени… и они с ней – дети разных, таких непохожих народов. Завтра наступит утро, ему придется покинуть гостеприимных илергетов, может быть – навсегда.

Он остановился, глубоко втянул ноздрями густой вечерний воздух, наслаждаясь ароматом увядающей травы, и медленно пошел в том направлении, куда убежала расстроенная Верика.

***

Испания, Новый Карфаген, 219 г. до н. э.

Обед во дворце правителя Испании был в самом разгаре. Гости уже съели закуски и обратили внимание к горячим блюдам – запеченной рыбе, жареной дичи и нашпигованному овощами поросенку. Ганнибал не любил званых обедов, ел мало, обедать предпочитал в кругу друзей и боевых соратников. Сейчас за столом, кроме уже знакомых нам Мисдеса, Ганнона Бомилькара, Маргабала и Магона Самнита сидели двое его младших братьев – Гасдрубал и Магон, недавно прибывших из Карфагена. Ганнибал нуждался в них и поэтому вызвал к себе.

Никто не знал о его планах войны с Римом. Не ведали об этом и его братья, поэтому не задавали вопроса, для чего они здесь. А ответ между тем был прост: Ганнибал уходит в Италию, а Испанию нужно оставить в надежных руках. И не руки ли братьев – самые надежные?

Прошло больше двух месяцев, как Мисдес вернулся от илергетов. Зима была в самом разгаре, но все с нетерпением ожидали первых признаков весны, зная, что с ее наступлением будут новые походы, а значит – новая добыча и новые женщины. А за столом не сомневались: отдых предстоит недолгий, а добыча будет намного богаче той, какую ожидала армия, но чтобы получить ее, нужно пролить больше крови – и своей, и вражеской.

Да и этот зимний отдых отдыхом назвать можно было с трудом. Ганнибал не давал армии расслабляться и жиреть от безделья. Его командиры постоянно занимались тренировкой солдат в специально выстроенных за городом учебных лагерях.

Несмотря на то, что большинство воинов были наемниками, их обязанность – постоянно повышать свое военное мастерство – не была формальностью в армии Баркида.

Ганнибал каждый день посещал занятия, время от времени воодушевляя бойцов своими речами.

– Солдаты, – кричал он своим зычным голосом перед строем вновь сформированных подразделений, – мне нужна организованная, дисциплинированная армия, а не стадо скота! Среди вас есть такие, кто думает: я же наемник, зачем мне надрывать мышцы в лагере, если я получаю деньги только за войну? – Баркид становился свирепым только от одной мысли, что кто-то может так считать. – Но этот лодырь забывает: от его, неуча, ошибок в бою пострадают его товарищи, и заплатят они за эту лень своими жизнями! Так что тренируйтесь, пока живете, а будете ли вы жить после боя – зависит от вашей работы здесь!..

Занятия в карфагенских лагерях были очень интенсивными. Вновь набранных рекрутов и наемников – иберов и кельтов – обучали военной тактике по образцам, установленным Ганнибалом: быстрое построение, ведение боя в плотном строю, движение по сигналам командиров и рассеивание для одиночных поединков.

Поощрялись бои конных против пеших, где бойцы иногда получали серьезные увечья, также ценились состязания лучников и пращников.

Опытные ветераны догадывались: такая выучка нужна для будущих битв с сильным противником, а не с неорганизованными варварами. Ходили слухи о возможной высадке в Испании римских легионов. Те немногие, кто когда-либо с ними встречался, знали: не надо тешить себя иллюзиями легких побед; война будет долгой и трудной!

Все беседы за столом во дворце велись только об армии, снабжении, тренировках, новобранцах и их проблемах.

Сейчас Мисдес увлеченно рассказывал о прибывшем в Новый Карфаген большем отряде нумидийцев под предводительством аристократов – Батия и его сына Хирама. Вчера он передал отряд под надзор его верного Целея.

– Ходят слухи, что этот Батий у себя на родине в большом почете. Он с молодости участвовал во всех войнах, которые вел его хозяин, царь Восточной Нумидии Гала. Хотя этот царь – вассал Карфагена, однако в наших войнах участвует неохотно. Батий с трудом уговорил Галу отпустить его в Испанию.

Присутствующие неодобрительно зацокали языками.

– Старый воин имеет бесчисленное количество шрамов и не имеет равных себе в конном бою, – продолжил Мисдес. – У него два сына - Хирам, прибывший с ним, и Гауда – друг царевича Масиниссы; царевич его от себя никуда не отпускает. Они провели вместе в Карфагене детство и юность. И как Гауда не рвался к нам, но вынужден был остаться в своей бедной стране, рядом с Масиниссой. Кстати, видел ли кто из вас царевича в Карфагене, когда он был у нас в заложниках? Интересно, каков он? Может статься, трусоват и не любит воевать? – обратился Мисдес к соратникам.

После недолгого молчания отозвался Магарбал – коренастый, седой офицер невысокого роста, воевавший еще с отцом Баркидов – Гамилькаром. Правую сторону лица старого воина пересекал неровный шрам – впрочем, нисколько его не безобразивший, – оставленный римским мечом на Сицилии. Вся его внешность указывала на необычайную храбрость, мужественность и решительность.

– Я видел его. Мы с ним знакомы. – Голос Магарбала, низкий и грубый, всегда внушал собеседникам определенный страх. – Очень вспыльчивый молодой человек. Не думаю, что он трус: при малейшем оскорблении всегда хватался за меч и кидался в драку. Однажды я даже хотел его убить за несдержанность… – Магарбал не стал продолжать дальше, и никто не задал ему лишних вопросов.

– Нумидийцы не дают себя в обиду, – с одобрением в голосе произнес Ганнибал. – Они – отменные бойцы… Так каким же должен быть их царевич? – Полководец улыбнулся, но продолжил уже серьезно: – Я пытаюсь давить на Совет, чтобы они в свою очередь обязали нумидийских царьков давать нам больше воинов. Но пока тщетно: нумидийцы более независимые, чем ливийцы, постоянно ссылаются на постоянные проблемы с соседями, а Совет не хочет обострять антикарфагенские настроения среди них. Старейшины помнят, как они поддержали бунтовщиков в войне с Карфагеном во время наемнической войны. – Немного помолчав, Ганнибал обратился к Мисдесу: – Надо будет тебе обдумать, как нам побольше привлечь к себе нумидийцев.

– Я постараюсь выведать у Батия. Он знатного рода, знает все их закулисные интриги и доверяет мне. Тем более, после того, когда узнал, что в моих жилах есть капля нумидийской крови.

– Ты – потомок нумидийцев?! – изумился Гасдрубал Баркид.

– Кто-то что-то наболтал по этому поводу. – Тут Мисдес хохотнул: – Когда Батий спросил меня, правда ли это, то я не стал уточнять, что речь идет лишь о семейной легенде, ничем, кстати, не подтвержденной… Но для пользы дела я готов стать хоть галлом!

Все за столом засмеялись, но смех тут же внезапно оборвался: в зал без доклада вошел личный помощник Ганнибала. Его встревоженный вид говорил о срочности сообщения, которое Баркид явно должен был узнать немедленно.

– Повелитель, прибыли вожди турдетанов. Просят срочной аудиенции. Будут говорить о чем-то важном.

– Хорошо, – встрепенулся Ганнибал, ожидавший этого визита, и обменялся многозначительным взглядом с Мисдесом. – Передай – я скоро их приму.

Быстро закончив трапезу, Ганнибал нетерпеливо поднялся и жестом пригласил всех сидевших за столом следовать за ним. Карфагеняне спустились по широкой каменной лестнице в зал для приемов – большое помещение на первом этаже дворца, облицованное цветным мрамором, богато украшенное золотом, мозаикой и обставленное дорогой мебелью: наследие погибшего зятя Ганнибала, Гасдрубала Красивого, окружавшего себя поистине царской роскошью.

Посредине зала на возвышении стояло массивное резное кресло правителя – слоновая кость, инкрустация драгоценными камнями, подлокотники из чистого золота.

Ганнибал поднялся по трем ступеням и занял приличествующее ему место. Сопровождающие военачальники остались стоять по обе стороны кресла.

Вскоре появились посланники. Ганнибал узнал их: Левкон и Пальбен, ближайшие родственники верховного вождя и члены совета самого богатого иберийского племени, коим были в ту пору турдетаны.

Несмотря на то, что послы провели в изнурительной дороге несколько дней, их одежда цвета воронова крыла выглядела очень свежей, так как была пошита из знаменитой ткани, практически не мнущейся, сотканной из шерсти турдетанских овец. Торговля этой тканью, которая была ходовым товаром у турдетан, вызывала постоянное недовольство сагунтийских купцов, не терпевших конкуренции.

Вошедшие с достоинством приветствовали Ганнибала, и старший из них, Левкон, церемонно обратился к Баркиду:

– Приветствуем тебя, наш повелитель. Верховным вождем и советом старейшин нашего племени велено передать тебе, прославленному полководцу, поздравления от всех турдетан по поводу победы над зарвавшимися кельтами. В знак глубочайшего уважения просим принять дары: вот меч знаменитой иберийской стали, инкрустированный золотом; вот драгоценности для твоей молодой жены Имильк, нашей соплеменницы; вот теплые турдетанские ткани для твоих зимних одежд и одежд твоих приближенных. Кроме того, предлагаем тебе насладиться великолепными моллюсками и устрицами из Внешнего моря, присланными к твоему столу в достаточном количестве.

На лице Ганнибала появилась властная, но доброжелательная улыбка.

– Я благодарю моих верных турдетан. – Его голос был звонок и торжественен. – И готов выслушать ваши просьбы.

– Повелитель, – заговорил Пальбен, – мы вынуждены просить у тебе защиты от подлых сагунтийцев…

Убедившись, что взгляды присутствующих выражают неподдельный интерес, Пальбен продолжил:

– Некоторые наши селения на побережье вблизи Сагунта, жители которых занимаются выловом и засолом рыбы, а также деревни на равнине, чьи обитатели разводят скот, разграбили отряды молодых воинов Сагунта. Почти все население истреблено, а те немногие, кто остался в живых, вынуждены бежать, и боятся возвращаться обратно…

– Есть доказательства, что это совершили именно сагунтийцы? – нахмурившись, спросил Ганнибал.

– Все нападения происходили ночью, и некоторые выжившие утверждают, что узнали одного из них, Адмета, сына одного из самых знатных людей Сагунта – Алкона, – ответил Левкон. – Адмет пользуется огромной популярностью среди греческой «золотой молодежи» Сагунта и ненавидит турдетан. Спасшиеся помнят отчетливо: нападавшие говорили по-гречески и были одеты в греческие одежды…

– Повелитель, – снова заговорил Пальбен, – всем известны давние распри между турдетанами и сагунтийскими греками из-за прибрежных территорий. Сагунтийцы не считаются с нами, а значит, не считаются с Карфагеном. Греки Сагунта поддерживают Рим и всячески вредят твоим союзникам в своем городе. Мы просим защиты и справедливости и уверены, что ты, наш верховный вождь, справедливо рассудишь нас с Сагунтом в этом споре.

«Молодцы илергеты! – мысленно радовался Мисдес. – Сработали на совесть! Турдетаны и не подозревают, что все эти «греки» уже несколько недель находятся в нашем лагере под присмотром наших же командиров, потому что зачислены в конницу Ганнибала».

Ранее пятеро его наемников – лузитан, родом из Западной Испании, с другого конца полуострова – которым наплевать и на сагунтийцев, и на илергетов, - встретились с Биттором в лесу, в условленном месте. Они передали ему несколько тюков с одеждой, приобретенной людьми Ганнибала в Сагунте.

Ни лузитане, ни люди Биттора (кроме него самого) не видели друг друга, а значит, не подозревали об истинной цели этой встречи.

Что вожди илергетов говорили своим людям по поводу целей набега, Мисдеса совершенно не волновало. Главное – задача выполнена блестяще. Важно, что тюки возвращены Биттором все тем же лузитанам: иначе илергеты не позволили бы себе уничтожить дорогую одежду, а в столь хитроумном деле не должно остаться никаких улик.

Теперь же сагунтийцам никогда не отмыться, и они ответят за нападение, якобы совершенное ими.

Выслушав турдетан, Ганнибал помрачнел. Некоторое время он пребывал в задумчивости, а потом воскликнул с возмущением в голосе:

– Мы заставим Сагунт жестоко поплатиться за истребление ваших соплеменников! – Он нахмурился, выдержал выразительную паузу и, подняв вверх правую руку с вытянутым в потолок указательным пальцем, произнес: – Но чтобы возмездие было справедливым и жестоким… нужно заручиться поддержкой Совета Карфагена. Сагунт надо не просто запугать, а уничтожить! Однако, это может привести к войне с его союзником - могущественным Римом. Такой шаг нельзя сделать без одобрения Сената. Вы должны понимать: Карфаген отомстит за вас, даже если это будет чревато большой войной.

Турдетаны испуганно переглянулись: в их планы не входило заходить столь далеко, но ведь именно они первыми обратились с просьбой к Карфагену, и теперь отступать было нельзя.

– Вы должны будете отплыть в Карфаген вместе с моими людьми, и там всё в подробностях изложить перед Советом, – продолжал Ганнибал, не обращая внимания на реакцию посланников. – Мною будет направлено письмо старейшинам, где я расскажу о злодеянии и потребую одобрения сенаторами моих действий, направленных на совершение справедливого возмездия… Сейчас вы можете отдохнуть. Мои люди о вас позаботятся. О времени отъезда вы будете предупреждены.

Не дожидаясь ответа турдетан, Ганнибал величественным жестом дал понять, что аудиенция закончена.

Поклонившись, послы покинули зал. За ними вышли все остальные.

Ганнибал спустился в свой кабинет и сел писать письмо Совету, текст которого, ожидая приезда турдетан, он уже неоднократно обдумал.

Медлить нельзя: до начала военного сезона остался один месяц. А за это время необходимо получить одобрение сенаторов (в чем он, впрочем, не сомневался) и начать осаду Сагунта.

ГЛАВА вторая  “Войне – быть!”

«Никогда еще не сражались между собою

более могущественные государства и народы,

никогда сражающиеся не стояли

на более высокой ступени развития своих сил

и могущества» 

Тит Ливий

Над Сагунтом сгустились тучи – в прямом и переносном смысле. Они висели свинцовой тяжестью над головой осажденных, не давая изредка пробивающемуся солнцу приласкать землю, и хотя бы как-нибудь, совсем чуть-чуть, утешить души горожан, терзаемые страхом. Погода стояла совсем не весенняя – пасмурно, сыро и довольно холодно. Одно успокаивало: враг в своих палатках и шалашах мерз гораздо больше.

Большая часть мужского населения города мрачно наблюдала с городских стен за приготовлениями карфагенян к штурму.

Армия Ганнибала разделилась на четыре части, каждая из которых методично выполняла его приказы. Солдаты возводили оборонительные сооружения, строили осадные машины, заготавливали камни для баллист и катапульт, древесину и продовольствие. Все тщательно готовились к длительной осаде.

Сагунтийцы были в отчаянии, но сдаваться без боя не собирались. Цель врага проста и понятна всем жителям города: навсегда избавиться от господства Сагунта над прибрежной торговлей, отнять у сагунтийцев все имущество, а их самих сделать бесправными рабами. Поэтому свою жизнь и свободу защитники надеялись продать дорого – ценой многих жизней захватчиков.

Все предшествующие переговоры прошли безуспешно: Ганнибал обвинил сагунтийцев в убийствах и грабежах турдетан, его верных поданных, и не хотел слушать никаких оправданий. Он потребовал огромной контрибуции и выдачи карфагенянам всей греческой «золотой молодежи» города во главе с Адметом.

Обвиненный в том, чего он не делал, Адмет не находил себе места: ведь получалось так, что он стал причиной всех бед своего народа.

Отчаянный малый, он вырвался из города вместе с Аваром – уже известным нам сыном вождя ваккев – добрался до Эмпорий, а оттуда отправился в Италию – просить помощи и защиты у союзников.

Рим встретил беглецов радушно. Консулы представили их Сенату и доложили о положении дел в Испании.

Послы зачитали слезные письма от магистратов и городских жителей, однако попытки убедить отцов Рима немедленно отправить грозные легионы на помощь Сагунту остались тщетными: сенаторы решили ограничиться посылкой в Карфаген посольства, которое должно было осадить зарвавшегося Баркида, предупредив Совет о недопустимости нарушения мирного договора и о последствиях этого нарушения.

В это же время послы турдетан, Левкон и Пальбен, возвращались из Карфагена, где им пришлось выступать перед Советом и просить защиты от сагунтийцев.

Старейшины их внимательно выслушали, но с неменьшим вниманием выслушали и Ганнона Великого, предупредившего о тяжких последствиях необдуманного шага, каким он считал осаду и разорение города, союзного Риму.

Но речь старого Гамилькона, отца Мисдеса, убедила колеблющихся дать Ганнибалу свободу в выборе решения. Ганнон Великий не стал прерывать и оскорблять Гамилькона, что было обычным делом во время бурных дебатов в Совете: он помнил, что они теперь родственники, и виноватый взгляд Козленка, как бы просящего прощения за поведение тестя, умерил нараставший в его душе гнев.

В результате Совет разрешил Ганнибалу самому определить, как ему поступить в отношении Сагунта.

И вот теперь армия Ганнибала готовилась к штурму.

В походном шатре проходил военный совет. Склонившись над картой, полководец водил пальцем по пергаменту, а все присутствующие внимательно следили за движениями его руки.

– Как вы видите, единственная стена, к которой можно подвести осадные машины – западная, – громко и отчетливо говорил Ганнибал. – Перед стеной лежит большое ровное поле. Места достаточно, чтобы соорудить передвижные навесы для таранов. Ты, Ганнон, – обратился он к племяннику, – будешь наблюдать за их строительством. Все надо сделать как можно быстрее. Твои иберы – самые дисциплинированные и трудолюбивые в моей армии. К тому же они в большинстве своем турдетане и будут работать с двойным упорством, чтобы отомстить сагунтийцам за своих убитых и ограбленных соплеменников…

Ганнон Бомилькар вытянулся по стойке «смирно», всем видом показывая: он понял и в точности все исполнит.

– Гасдрубал, – Ганнибал перевел взгляд на брата. – Ты будешь постоянно беспокоить осажденных с северной стороны. Пусть они отвлекаются на твои атаки и не мешают Ганнону готовить главный удар. Беспрерывно обстреливай стены из катапульт и баллист. Но вылазки делай редко – береги наших ливийцев для более важных дел…

– Ну что, пришло время и тебе наконец-то покомандовать! – Ганнибал обратил взор на младшего брата и широко улыбнулся. Он любил Магона больше всех, а тот его почитал за отца. – Брат, твои кельты будут наносить удары по городу с восточной стороны. Особо не усердствуй, но ухо держи востро: там находятся самые большие ворота, так что возможны вылазки конницы. Вот в этом месте, – Ганнибал накрыл ладонью восточный край карты, – поставишь несколько навесов для лжетаранов. Все равно кельты ничего путного построить не смогут, так пусть сагунтийцы думают, что здесь готовиться главный удар.

– Ты, Магон, – обратился он к Самниту, – возьмешь южную сторону. У тебя в основном рекруты из недавно покоренных народов. Этих всегда было и будет много, так что не жалей – если погибнут, наберем новых. Гони их на стены, создавай шум и видимость штурма.

Самнит кивнул, давая понять, что все будет выполнено, как приказано, но потом, подумав, все же спросил:

– Какие потери допустимы для моих солдат?

– На твое усмотрение. Карпетан не жалей – они ненадежны и должны отрабатывать в бою свои измены. Остальные нам еще пригодятся. Пускай учатся воевать по - цивилизованному, – усмехнулся командующий.

Затем он повернулся к своему самому опытному из соратников, стоящему справа от него.

– Магарбал, твоя конница должна постоянно патрулировать окрестности. Пусть убивают союзников греков и вообще всех подозрительных… Все должны уяснить: мы будем жестоко карать любого за обиды, нанесенные нашим поданным, даже если это кара будет неравноценна содеянному.

Ганнибал выпрямился и громко произнес:

– Итак, я надеюсь, что всем и все понятно!

Все присутствующие дружно закивали.

– Повторю основное!

Ганнибал внимательно и строго осмотрел соратников, как будто пытался выяснить, кто забыл сказанное им ранее. Но, зная, что для этих людей подобное невозможно, смягчился в лице и продолжил:

– Главный штурм начнем с западной стороны. Заранее выделите лучших людей в отдельные отряды и не допускайте среди них напрасных потерь. Когда услышите сигнал к атаке, направьте их туда, где они должны находиться…

Он еще раз внимательно оглядел присутствующих, словно командир, изучающий новобранцев, и, похоже, увиденным остался доволен.

За последнее время командование в войсках распределилось по-иному.

Поскольку у Мисдеса теперь появились другие, в данный момент более важные дела, то конницу принял под свое начало Магарбал.

Африканской пехотой командовал вновь прибывший Гасдрубал Баркид, который был ненамного младше Ганнибала, но имел острый ум, за который особо ценился старшим братом. Сейчас Гасдрубал внимательно слушал его, ловя каждое слово, потому что очень хотел быть похожим на столь знаменитого полководца. Он выделялся среди присутствующих своим ростом и статью: широкоплечий, с крупным носом, квадратным подбородком и глубоко посаженными умными глазами.

Ганнон Бомилькар стал во главе южных иберов – дисциплинированных и храбрых солдат. Несмотря на свою молодость, он уже побывал не в одной битве, и отряды под его началом пока не ведали поражений. В этом молодом, симпатичном человеке с трудом угадывался отважный воин и опытный командир. Ганнон унаследовал от своей матери, сестры Ганнибала, Муттунбаал, большие зеленые глаза и красивый прямой нос, но остальные черты лица – упрямый рот с тонкими губами и волевой подбородок – достались ему от отца - бывшего суффета Карфагена – Бомилькара.

Только Магон Самнит остался со своими буйными кельтами, которые уважали его за недюжинную силу и гигантский рост. Но сейчас в войске Ганнибала кельтов оказалось слишком много: наемники из независимых от Карфагена племен – илергеты, бракарии, лузитаны, авсетаны, кантабры, а также рекруты, набранные среди покоренных народов, в основном - карпетаны, ваккеи, оретаны, олькады.

Среди этих солдат всегда витал дух недовольства. Для них требовался начальник им под стать – неукротимый и бесстрашный. Таким как раз и был Магон Самнит.

Наемники же в большей степени соблюдали дисциплину. Их интересовали только деньги и военная добыча, поэтому командовать ими стал самый младший брат Ганнибала – тоже Магон. Это был высокий молодой человек, с такими же глубоко посаженными глазами, как у братьев, тоже с незаурядным умом, но вот в физической силе уступавший им. Ганнибал возлагал на него большие надежды.

В войсках отряды кельтов так и назвали – «армия двух Магонов».

Кроме того, на совете присутствовал друг юности Ганнибала – Гасдрубал из Гадеса, который находился при нем в Испании с момента его прибытия сюда. Сейчас он был действующим интендантом армии.

Еще здесь находился загадочный Ганнибал Мономах, про которого ходили легенды, что это получеловек - полуволк: он был чрезвычайно жесток и мог в буквальном смысле загрызть врага.

Мисдес, не вмешиваясь в ход совещания, наблюдал за присутствующими. В настоящее время у него не было особых заданий, и он неотлучно находится при Ганнибале.

Мисдес лишь недавно вернулся из Карфагена с послами турдетанов и все еще оставался под впечатлением от встречи с близкими.

В доме старого Гамилькона царила несказанная радость. Все были счастливы, поскольку никто не ожидал увидеть Мисдеса так скоро.

Сестры, Таис и Рамона, буквально висли на нем и никак не могли налюбоваться на своего возмужавшего брата.

Адербал же постоянно приставал к Мисдесу с просьбами рассказать о военных походах. Ему уже стукнуло восемнадцать. Он стал высоким, красивым юношей с крепкой мускулистой фигурой, обожал все относящееся к армии и мечтал поскорее отправиться на войну. Но старый Гамилькон не решался отпустить своего последнего сына за море и не давал своего отцовского благословления.

Но самое главное, что случилось с Мисдесом в Карфагене – это его встреча с красавицей женой. В первую же ночь он наконец-то вкусил ее любовь в полной мере. Аришат, обнаженная и прекрасная, поразила его воображение. Мисдес не помнил себя от возбуждения и страсти. Когда он первый раз вошел в нее, то думал, что сойдет с ума, – такими восхитительными и непередаваемыми были ощущения свежести и упругости ее великолепного тела.

Эти воспоминания возвращались к нему снова и снова. И даже сейчас, в шатре, он, пусть и свободный в этом походе от командования, отвлекался на них и благодарил богов, что Ганнибал не умеет читать мысли.

Но вот совещание закончилось, и все покинули шатер, отправившись исполнять приказы своего повелителя.

Работы велись быстро и умело, как того хотел Ганнибал.

Уже через две недели большие тараны были готовы, и карфагеняне готовились к первому штурму города.

Но Сагунт – очень богатый город, поэтому в преддверии надвигающейся войны магистрат закупил огромное количество дротиков и стрел. В избытке имелось и смертоносных фаларик – копий с трехфутовым наконечником и четырехгранным древком, обернутым паклей, пропитанной смолой. Такое копье, подожженное и брошенное со стены, представляло собой настоящую ракету и могло пронзить воина насквозь вместе с щитом. Сагунтийцы не жалели своих запасов и беспрерывно обстреливали карфагенян со стен, не давая ни людям, ни осадным орудиям приблизиться.

Башни и стены Сагунта тоже казались серьезным препятствием: их высота и мощность приводила многих карфагенян в трепет.

Ганнибал, до того имевший дело с небольшими крепостями испанцев, неожиданно для себя столкнулся с серьезными проблемами. Вдобавок ко всему однажды во время объезда вражеских стен его серьезно ранил в бедро невесть откуда прилетевший дротик. Воины «священного круга» – отборные бойцы, телохранители карфагенских военачальников – всполошились и, подхватив упавшего с коня полководца, вынесли его в безопасное место. Впервые все почувствовали, что такое даже временно остаться без Ганнибала. Началась легкая паника, пресеченная взявшим на себя верховное командование Магарбалом. До выздоровления Ганнибала штурм решено было отложить. И осада приняла затяжной характер.

***

Карфаген, 219 г. до н. э.

Как только в Карфаген прибыли римские послы Валерий Флакк и Бебий Тамфил, отцы Республики срочно созвали Совет.

Гамилькон вошел в столь привычный для него зал заседаний. Он бывал здесь так часто, что не сразу заметил десятки огромных канделябров, расставленных по периметру помещения. Они не давали достаточно света, а отбрасываемые ими колеблющиеся тени зловеще колыхались по стенам и потолку, отчего все происходящее казалось каким-то жутковатым представлением.

«Ганнон решил устроить сегодня театр, – усмехнулся про себя Гамилькон. – Зря старается. Все, что он скажет, давно известно моим людям!»

Громадный зал представлял собой хотя и роскошное, но довольно мрачное помещение с малым количеством окон, которые находились под самыми сводами и почти сливались с высоченными арками.

Потолок был покрыт не менее мрачной мозаикой и обильной, хоть и потускневшей от времени позолотой. Мрамор, слоновая кость, дорогое убранство не радовали глаз, а делали богатый интерьер тяжелым, подавляя всякого входящего сюда.

Воздух в зале был не менее тяжелым из-за горящих факелов и бурлящих чанов со снадобьями, пар которых должен очищать разум от черных помыслов и отгонять злых духов.

Все уже собрались, и лишь такие влиятельные члены Совета, как Гамилькон, имели право на небольшое опоздание.

«Однако, как много их собралось! – злорадно подумал Гамилькон. – Когда доходам наших старейшин что-то угрожает, они мигом забывают о своих болячках и становятся чрезвычайно дисциплинированными». Отсутствовали только те, кто либо действительно был тяжело болен, либо находился в отъезде. Да, обсуждаемый вопрос был по-настоящему серьезным и требовал незамедлительного разрешения.

Члены Совета безмолвно сидели на своих маленьких скамьях из черного дерева, слушая сенатора, докладывающего о визите римлян и о положении дел в далекой Испании.

Очередной оратор закончил свою речь, но не успел он сойти с мраморного помоста, как на его место буквально ворвался грузный, седовласый мужчина лет сорока пяти, в ниспадающей до земли богато украшенной расшитой мантии поверх длинной багряной туники с длинными прорезями на боках. На его голове красовалась маленькая черная шапочка конической формы, усеянная золотыми квадратами с изображениями Хамона и Мелькарта, пальцы рук были усеяны кольцами, на толстых запястьях – алмазные браслеты, а в ушах – тяжелые серьги. Он нервно тискал длинное ожерелье из драгоценных камней, с такой быстротой перебирая сапфиры, рубины и лазуриты, что сразу становилось ясно: речь его никому не покажется скучной.

Это был Ганнон Великий, ярый противник всего баркидского. Неверный свет факелов, отражаясь он драгоценностей, которыми он был увешан, создавал вокруг его фигуры подобие какого-то едва ли не мистического ореола.

– Старейшины! – громко вскричал Ганнон. – Отцы Карфагена! Внемлите же голосу разума!..

С каждым словом он вскидывал руки, и высверк камней ожерелья невольно притягивал взоры присутствующих.

– Да, захватывающее зрелище, – шепнул Гамилькон своему соседу, сенатору Бостару.– Наших толстосумов ничто так не привораживает, как драгоценная мишура.

– Ганнон прекрасно знает это, – кивнул Бостар. – Вот поэтому его прихлебатели и понаставили светильников по всему залу.

– Ладно. Посмотрим, поможет ли это ему, – усмехнулся Гамилькон.

Тем временем Ганнон перестал трясти жирными руками и продолжал с невыразимым укором в голосе:

– Я неоднократно предупреждал вас, что Баркиды погубят Карфаген! Нельзя было посылать в Испанию Ганнибала. Он достойный отпрыск своего отца. Барка не давал спокойствия Карфагену, будучи живым, и не даст его и впредь, даже находясь в загробном мире. Его душа там никогда не успокоится, как здесь не успокоятся его потомки! Никто из нас не хочет войны с Римом. Мы всегда будем жить в постоянном страхе, пока звучит имя Барки и сохраняется хоть капля его крови на этой земле. Но вы не прислушались к голосу разума, вы все будто находитесь в трансе, словно наши жрецы во время молитвы во имя Хамонна, и вы сами разжигаете тот пожар, который готов вот-вот разгореться и который мы уже никогда не потушим.

Его сторонники стали громко стучать сенаторскими посохами по полу и топать сандалиями, пытаясь поддержать своего лидера. Ганнон благодарно улыбнулся им еле заметным движением губ, и с новым пылом воззвал к Совету:

– Теперь наши воины осаждают Сагунт, нарушив слово и договор. Ждите: скоро римские легионы придут к нам и, сметая все на своем пути, двинутся на Карфаген. Боги будут помогать им, как в прежнюю войну помогли отомстить за нарушенные нами договоры… Вспомните все невзгоды, которые были принесены нам прежней войной. Вспомните поражения при Миле, Экноме, в Сицилии, в Сардинии, на Корсике, высадку Регула в Африке! Поверьте мне: сейчас все будет гораздо хуже! Не к стенам Сагунта, а к стенам Карфагена подведены осадные орудия, потому что войну мы начали с сагунтийцами, а вести ее станем с римлянами. Никогда еще нога завоевателя не попирала земли Карфагена. И нам придется увидеть, как настанет этот день, и как постигнут нас разорение и гибель! Вы будете беднее гетулов, если вообще останетесь жить!..

При мрачных словах о грядущей скудости зал притих: карфагеняне очень не любили слово «бедность» и даже как-то суеверно вздрагивали, когда оно хоть в какой-то степени относилось к ним. Хитрый Ганнон прекрасно знал об этом.

– Послушайте же меня: нам надо как можно скорее избавиться от Ганнибала! Мы можем и не выдавать его, а просто отправить в ссылку, и тогда Рим будет доволен, а Карфаген избежит всех тех несчастий, которые скоро обрушаться на наши головы и головы наших детей и близких!

Он закончил речь в абсолютном молчании, обвел присутствующих взглядом, но, к своему крайнему удивлению, не увидел ни одного сочувствующего взгляда. Даже его брат, Гасдрубал Козленок, и тот потупил взор.

Но тишина была недолгой: сначала, то там, то здесь, стал раздаваться негромкий ропот, потом раздались отдельные выкрики, дальше кто-то громко заспорил с соседом, и вот уже все переросло в сплошной гвалт. Все смешалось в зале заседаний. Старейшины вскакивали со своих мест, трясли кулаками, топали ногами. Уже никто ни с кем не спорил: каждый просто вопил и возмущался, пытаясь перекричать соседа.

Все хотели высказать свое, наболевшее, но общий смысл происходящего был Ганнону предельно ясен: сейчас во все горло кричала карфагенская гордость, которая не могла простить римлянам прошлых поражений и унизительного мирного договора. Она требовала реванша.

Выступление Ганнона сделало жажду мести невыносимой, и внезапно он понял, какую совершил ошибку, заговорив о разорениях, погромах и убийствах. Карфагеняне хоть и торговцы, а не воины, но все же далеко не трусы. Страшные картины близкого будущего, нарисованные Ганноном, напоминание о былом позоре – все это в один момент довело их и без того горячую кровь до последнего градуса кипения.

И вот сейчас Карфаген захотел напасть первым.

Ганнон прекрасно понимал: скоро наступит завтра, и многие из присутствующих пожалеют о своих словах и мыслях, вспомнив о своих капиталах, кораблях, сделках, сорванных грядущей войной, но это будет только завтра, а сегодняшнюю битву в Совете против сторонников ненавистных Баркидов он безнадежно проиграл.

Ганнон не знал, да и не мог знать, о том, что влюбленный до беспамятства Козленок рассказал своей красавице-жене о содержании его будущей речи в Совете. Рамона же не преминула поведать обо всем отцу. Тот, в свою очередь, успел донести нужное до своих сторонников. Поэтому слова Ганнона просто не могли достичь должного эффекта. И все эти канделябры, ожерелья, тени и мистические отблески оказались обычной глупостью политика, чья самоуверенность и недальновидность топили его корабль в бурных волнах истории.

Итог заседанию Совета подвел старый Гамилькон, объявивший римским послам волю Карфагена:

– Ганнибал не будет выдан Риму. Ни при каких условиях! Войну начал Сагунт, напав на поданных Карфагена – турдетан. Сенат и народ Рима поступают несправедливо, если ради предателей - сагунтийцев жертвуют дружбой и союзом с Карфагеном. Однако Совет надеется, что конфликт все-таки будет улажен…

***

Испания, военный лагерь карфагенян, 219 г. до н. э.

Ганнибал залечивал рану, но не сидел (точнее – не лежал) без дела. Ходить ему было тяжело, и поэтому его шатер никогда не пустовал.

– Полководец ранен, но армия должна быть при деле! – твердил он своим подчиненным.

Впрочем, его солдаты и не думали бездельничать. Вскоре парк осадных машин был полностью готов к бою, и Ганнибал отдал приказ к штурму.

Он сидел на высоком передвижном помосте, специально склоченным для него, и раздавал приказы направо и налево:

– Лучники, вперед!..

Труба ответила ему грозным ревом, испанцы, балеарцы и нумидийцы стали осыпать город стрелами.

– Осадные машины!

Снова затрубили горнисты, и прикрытые навесами тараны с ужасным скрипом поползли к городу. За ними двинулись застрельщики, конные и пешие, расчищая дорогу дротиками и стрелами.

Путь до стен был тяжел и опасен: не всех защитников города удавалось загнать в укрытия. Многие умирали, но успевали поразить врага; другим везло больше, и они убивали карфагенян, а сами оставались невредимыми. Вот упал с коня пронзенный фаларикой нумидиец; за ним последовал карпетанин, инстинктивно схватившись рукой за дротик, пронзивший его шею; рухнул, не успев раскрутить над головой свою смертоносную пращу, балеарец, которому сагунтийская стрела угодила в глаз…

Наконец карфагеняне достигли стен, и монотонные раскаты глухих и мощных ударов стали сотрясать воздух. Грохот осадных машин не замирал ни на секунду; не ведали отдыха и лучники, ни на мгновение не прекращая стрельбу, мешая осажденным препятствовать работе страшных таранов.

Вскоре серая кладка стен стала покрываться паутиной трещин, которые постепенно превращались в глубокие раны, уже грозившие крепости гибелью. Через некоторое время три башни вместе с пряслами одновременно рухнули с оглушительным треском.

Армия Ганнибала встретила этот успех ревом многих тысяч глоток. Но никто не ринулся, как это обычно бывает, в образовавшийся пролом.

Иберы Ганнона, ливийцы Магарбала, кельты двух Магонов выстроились в боевой порядок и стройными рядами двинулись в город.

Перейдя через развалины обрушившихся укреплений, они неожиданно столкнулись с сагунтийцами, которые плечом к плечу стояли на узкой площадке между останками стен и близлежащими домами.

Битва, переходящая в таких случаях в одиночные стычки, началась по всем правилам полевого сражения.

Карфагеняне были многочисленнее, но не могли использовать свое превосходство в таком тесном пространстве. Маневрировать было невозможно: передняя шеренга слишком коротка, и оставалось только идти вперед, на вражеские копья.

Сагунтийцы бились мужественно и отчаянно: за их спинами находились жены и дети, и мысль об этом делала их необычайно стойкими. Каждый понимал: собственная грудь – это последняя стена, защищающая их родных, и эта стена должна выстоять в любом случае.

Узкое пространство позволило сагунтийцам собрать в одном месте самых бесстрашных и сильных воинов.

Во главе защитников города стоял молодой Адмет, который еще недавно выступал перед Сенатом Рима, а сейчас смело отбивался от двух разъяренных лузитан, парируя вражеские удары и нанося им встречные. Его окружали друзья – самые умелые воины города, так называемая «золотая молодежь», выдачи которой требовал Ганнибал.

Битва, в которой ни одна из сторон не могла получить решающего преимущества, длилась уже несколько часов. Было видно, насколько устали бойцы: то один, то другой, задыхаясь, отступал назад, но на его месте, ступая по трупам товарищей и врагов, тут же появлялся свежий воин,

Адмет и его друзья сумели опрокинуть карфагенян на своем участке яростной схватки. Их торжествующий боевой клич подхватили все защитники города, и в едином нечеловеческом порыве стали теснить врага.

– Бей шакалов!.. – кричал Адмет, размахивая окровавленным мечом.

– Смерть падальщикам! – вторил ему бесстрашный Авар, ненавидевший карфагенян больше сагунтийцев: он побывал у них у в плену, и испытанное унижение давило на него тяжким грузом. Кроме того, из-за Ганнибала он лишился всего, что имел, и сейчас вынужден, как простой боец, рубить мечом направо и налево, защищая свободу чужого для него города.

Он не знал, что совсем рядом его заклятый враг Мисдес тоже, как обычный воин, вместе с ливийцами прорубает себе дорогу к победе.

Собственно, Мисдесу здесь было не место, однако он настолько упорно рвался в бой, что Ганнибал поддался на его мольбы и отпустил на штурм – правда, под присмотром племянника. Однако в пылу битвы он уже давно потерял из виду Ганнона Бомилькара.

Своимкоротким испанским мечом Мисдес свалил наземь нескольких защитников Сагунта и, поскольку усталость брала свое, уже собирался отойти в тыл, но тут бившиеся рядом солдаты неожиданно подались назад и стали отступать.

Мисдес почувствовал дикую ярость, смешанную со стыдом: горстка осажденных горожан теснила целую армию! Он попытался остановить бегущих грозным криком:

– Остановитесь, трусы! Кого вы испугались?!

Осознав, что его возгласы мало что меняют, Мисдес вырвал у знаменосца штандарт с изображением льва – символа Баркидов – и, размахивая им, с ревом ринулся вперед.

Отступавшие ливийцы остановились, повернулись назад, и вскоре под их натиском сагунтийцы сами начали отходить.

Внезапно Мисдес почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он покрутил головой и остолбенел от изумления.

– Авар!.. – воскликнул Мисдес, придя в себя. – Так вот ты где спрятался, ублюдок!

Через мгновение он понял свою оплошность: ведь Авар – ваккей и не понимает карфагенского языка. Мисдес заорал по - кельтиберийски с удвоенной силой:

– Как давно я тебя искал! – Он уже радовался как младенец, увидевший любимую игрушку. – Так иди же ко мне, мой маленький ваккей!..

Авар страшно перепугался: по поверьям его народа невозможно было уйти трижды от одного и того же врага. Значит…

Мисдес сунул в руки какому-то бойцу штандарт, выхватил у него щит и кинулся в сторону Авара, расталкивая мешавших ему ливийцев.

Когда до ваккея оставалось меньше двух шагов, он замахнулся мечом для разящего удара, но внезапно огромная сагунтийская фаларика, трехфутовым четырехгранным наконечником пробила щит Мисдеса и вошла ему в правую половину груди, оглушив его мозг пронзительной болью, мгновенно распространившейся по всему телу.

Фаларика была брошена неутомимым Адметом с высокой груды камней, в которую превратились остатки стены, куда он взобрался, чтобы подбодрить защитников города своим видом и голосом.

Адмет заметил, как шагах в двадцати от него стоит Авар, безвольно опустив руки и глядя испуганными глазами на карфагенянина в добротных офицерских доспехах, который упорно пробивался к нему.

– Что ты делаешь, Авар?! Защищайся!.. – крикнул Адмет ваккею.

Однако ваккей стоял, словно завороженный, ничего не видя и не слыша кругом.

Мысль Адмета лихорадочно заработала:

«Сейчас он погибнет. Ничего не понимаю. Ведь Авар – не трус!..»

Однако Адмет быстро понял, что надо делать. Он вырвал у стоящего рядом воина, который прикрывал его щитом, огромную фаларику, размахнулся и метнул ее в карфагенянина.

«Хороший удар!» – похвалил сам себя Адмет, видя, что бросок достиг цели.

В глазах у Мисдеса стало меркнуть. Ноги подкосились; шум боя стал сливаться в один сплошной затухающий гул, который становился все глуше и глуше, пока Мисдес не провалился в бездонную пропасть беспамятства.

Он уже не видел отступления своей армии, не чувствовал, как чьи-то руки подхватили его, прикрыли двумя круглыми ливийскими щитами и вынесли в безопасное место. Мгла окутала разум Мисдеса. Ему стало все равно…

Мисдес лежал без сознания уже три дня. Личный врач Ганнибала, Этол, постоянно находился в его палатке и делал все что мог. Рана оказалась очень опасной. Мисдес потерял много крови, и его жизнь висела на волоске. Теперь только боги решали его участь.

Тяжелораненый не знал об отступлении карфагенян. Впрочем, это не имело для него сейчас особого значения. Он находился на перепутье между землей и подземным миром, и тот, кто перевозит через реку смерти, уже ждал его на берегу.

Все три дня он блуждал во времени и в пространстве. В его воспаленном мозгу появлялись образы родных, которых сменяли перекошенные лица убитых врагов, причем и те и другие мелькали то посреди африканской раскаленной пустыни, то в холодных горах Северной Испании.

Этол услышал слабый стон – душа стала возвращаться в израненное тело Мисдеса. Он пытался разжать веки, но ему казалось, что кто-то залил их свинцом, который еще не остыл и жег его мозг нестерпимым жаром.

Когда расплывчатый образ склонившегося над ним человека не стал в очередной раз изменяться, а приобрел знакомые черты Этола, Мисдес попытался улыбнуться. Однако улыбка не получилась: мышцы лица не хотели слушаться.

– Очнулся, наконец, – облегченно произнес Этол. – Молодец! Теперь тебе необходимо выпить вот это.

Он поднес к губам раненого чашу с каким-то напитком. Мисдес, с трудом глотнув, почувствовал вкус меда, разбавленного вина и горьковатый привкус каких-то неизвестных трав. Его подташнивало, хотелось обыкновенной холодной воды, и он отворачивал голову.

– Пей, пей. Надо постараться выпить все… – приговаривал Этол, не отводя чаши и мягко прижимая ее к губам Мисдеса.

Через какое-то время очертания Этола стали опять размытыми. Утихающая боль отпускала тело и мозг, мягкий дурман нежно обнимал голову, и Мисдес стал погружаться в уже почти спокойный сон.

Когда он снова очнулся, уже была ночь. Палатку озарял тусклый свет, исходивший от бронзового светильника, и кто-то тихими голосами обсуждал итоги неудавшегося штурма.

Мисдес попытался напрячь зрение, разгоняя туман, все еще стоявший в его глазах.

– О! Наш герой наконец-то проснулся.

Мисдес узнал бы этот голос из тысячи. Друг детства и непосредственный командир, который заметил его пробуждение и сейчас широко улыбался.

Второй голос принадлежал Гасдрубалу из Гадеса, Его лицо тоже выражало неподдельную радость от того, что Мисдес очнулся.

– Мисдес, ты настоящий герой! – На лице Ганнибала было написано неподдельное восхищение.

– Какой же я герой, если лежу здесь, словно труп… – с трудом прохрипел Мисдес. Он попытался усмехнуться, однако у него ничего не вышло.

– Если бы все наши бойцы были такими же, как ты, римляне побоялись бы даже глянуть в нашу сторону, – возразил Ганнибал.

Гасдрубал согласно покивал:

– Мисдес, о тебе в армии сейчас ходят легенды. Я не шучу.

– Ты показал нашим наемникам, что карфагеняне не только умеют повелевать, но и сражаться получше их, – сказал Ганнибал, осторожно похлопав его по плечу.

Он с трудом поднялся – раненое бедро все еще очень его беспокоило – и поднес к губам Мисдеса чашу все с тем же снадобьем.

– Мы оправили Этола немного поспать. Для меня большая честь – поухаживать за моим раненым другом…

Мисдес с трудом сделал несколько глотков: он запомнил облегчающий эффект лекарства и теперь пересиливал себя.

– Ты показал всем, – сказал Ганнибал, поставив чашу на место, – что настоящие карфагеняне не отступают ни при каких обстоятельствах. – Он пристально посмотрел на Мисдеса и произнес с горечью в голосе: – Но, скажу честно, ты слишком плох… Этол не уверен, выживешь ли ты… А если даже и выживешь, то вряд ли сможешь продолжить службу …

После недолгого молчания Ганнибал собрался и сказал уже в ином тоне: торжественно, будто бы обращаясь к армии на поле брани перед битвой:

– Мисдес, мы солдаты, а не торговцы. Этол не знает твою железную волю, а я знаю. Ты будешь жить! Я тебе приказываю, и ты обязан мне подчиниться. Я уверен: все обойдется. Ты нужен мне и Карфагену … Здесь тебе пока делать нечего. Тебе известно: порт Сагунта, находится в миле отсюда и давно в наших руках. Через неделю в Карфаген отправляется большой торговый корабль с военным сопровождением. Он повезет отчет для Совета и добычу: золото сагунтийских союзников – городов Херсонеса, Олеастра и Карталии, чтобы задобрить сенаторов. На нем я тебя отправлю в Новый Карфаген. Лечение твое будет долгим, поэтому, пока есть возможность, лечись в нормальных условиях. К нашему возвращению с победой, в которой я не сомневаюсь, ты должен встать на ноги. Нас ждут великие дела, Мисдес! – Закончил свою речь ободряющей улыбкой Ганнибал.

Аришат с обожанием смотрела на Мисдеса. Она никак не могла наглядеться на него. Они были вместе уже целый месяц, а ей все казалось, будто только вчера она и Адербал сошли с корабля в порту Нового Карфагена.

Весть о том, что Мисдес тяжело ранен и скорее всего не выживет, принес им Хриз – капитан корабля, прибывшего в Карфаген из Испании с грузом серебра и турдетанских тканей. Войдя в дом Гамилькона, он рыдал и рвал на себе волосы, считая, что смерть Мисдеса окажется всецело на его совести – ведь в прошлом году он не сумел доставить в Гадес дары для храма Мелькарта и письма для жрецов. Тогда судно Хриза застигла жестокая буря, и разбитый корабль сел на мель у берегов Ливии, растеряв большую часть груза. Из-за кораблекрушения непорочные жрецы храма не вознесли молитвы великому богу и не попросили Мелькарта защитить Мисдеса от вражеского оружия – наверное, именно по этой причине и случилось столь великое несчастье…

Выслушав Хриза, члены семьи старого Гамилькона застыли, словно пораженные громом. Дом разом поглотила пучина скорби.

С этого момента ни родители Мисдеса, ни его сестры, ни старый Пелагон не находили себе места. Всем казалось, будто Мисдес уже умер и они больше никогда не увидят его.

Отец заказал во всех храмах Карфагена молебны, закупил целое стадо скота для жертвоприношений и вообще всеми силами старался задобрить богов. День и ночь жрецы взывали к Баал-Хаммону, Тиннит, Эшмуну, Шадрапе, Мелькарту, Решефу, умоляя помочь Мисдесу победить неминуемую смерть. Некоторые из богов не имели отношения к врачеванию и исцелению, но Гамилькон верил: любая сакральная помощь лишней не будет.

Но больше всех убивалась Аришат. Она, закрывшись в своих комнатах, рыдала навзрыд, не желая никого видеть.

Наконец, старый сенатор взял себя в руки и, собрав всех родных в просторной зале своего дома, строгим тоном произнес:

– Всем надо успокоиться, перестать плакать и причитать. Мисдес еще не умер, и нет причины для печали!

Устремив взгляд на младшего сына, который с мрачным лицом сидел на стуле, подперев рукой подбородок, он подумал:

«Адербал – моя последняя опора и единственный наследник. Если я лишусь его,… то … на мне прервется наш род».

Но мысли Гамилькона расходились с его словами. Повысив голос, он твердо сказал:

– Нужно плыть в Испанию! Адербал, завтра отходит наш корабль. Собирайся же в дорогу. Если не успеешь, и боги подземного царства возьмут Мисдеса к себе – воздашь ему все необходимые почести и установишь на могиле богатый мавзолей.

Карфагеняне, в отличие от большинства античных народов, не сжигали своих умерших и возводили памятники и мавзолеи. Гамилькону хотелось, чтобы его Мисдес был похоронен как аристократ и потомок знатного, древнего рода, и поэтому он наказал Адербалу лично все устроить, не полагаясь на Ганнибала.

Прикрикнув на женщин, которые отчаянно разрыдались при упоминании о похоронах Мидеса, сенатор продолжил:

– Юбал оплатит и организует все, что ты скажешь. Твое дело – проследить, чтобы все было, как полагается. О похоронах Мисдес и жертвоприношениях богам должна говорить вся Испания! И хотя я не сторонник человеческих жертвоприношений, но считаю: итогом его смерти должно стать заклание десяти знатных сагунтийцев на алтаре Хаммона.

При упоминаниях о таких страшных жертвах жестокому богу Адербал невольно вздрогнул.

– Отец, одумайся! Все это уже в прошлом. Наша семья культурна и образованна. Потом ты будешь раскаиваться…

Гамилькон обдумал его слова и согласно кивнул.

– Наверное, ты прав. Это все эмоции … Мисдес получил ранение на войне, во время боя, а не от руки наемного убийцы … Ладно, давай поговорим подробнее о моем поручении…

Еще раньше, как истинный карфагенянин, старый сенатор поступился своими принципами – не торговать с варварами; наоборот, пользуясь влиянием Мисдеса в колонии, развил бурную торговлю с иберами.

Уже прошел год, как его купцы удачно торговали в Новом Карфагене, опутав своими сетями территорию всей Испании. У Гамилькона там были склады, рабы, многочисленные торговые агенты, и за всем этим наблюдал один из его самых доверенных управляющих – Юбал. Гамилькон дал сыну подробные наставления, а Адербал пытался запомнить все сказанное отцом.

Неожиданно в их разговор вмешалась Аришат:

– Я поеду с Адербалом! – заявила она тоном, не допускающим возражения.

Все удивленно посмотрели на нее: женщинам в их стране не полагалась вмешиваться в разговор мужчин и уж тем более пытаться навязать им свою волю.

– Аришат, – укоризненно произнес Гамилькон, – твое дело молить богов о выздоровлении мужа. Ни о каком путешествии не может быть и речи!

– Если вы меня не отпустите – я сбегу! Заплачу морякам и сама доберусь до Нового Карфагена. Я твердо знаю: Мисдес хочет увидеть меня. Если у него останутся силы дождаться, то я, клянусь богами, вылечу его – или умру вместе с ним!

Голос Аришат становился все звонче, и с последними словами из ее глаз брызнули слезы, смягчившие сердце старого Гамилькона.

Он долго и внимательно смотрел на плачущую невестку.

«Вот упрямая девчонка! Я знал, что она любит его, но чтобы настолько сильно… – подумал он с невольным восхищением. – Женщины нашего народа не отличаются привязанностью к своим мужьям».

– Хорошо… – вымолвил он. – Это твой выбор.

Повернувшись к Адербалу, отец увлек его за собой во внутренний дворик, где они продолжили обсуждать детали предстоящей поездки.

На следующий день корабль отчалил и взял направление на северо-запад, унося Адербала и Аришат в далекую Испанию.

На их счастье, море было спокойным, а ветер – попутным. Морское путешествие прошло быстро и без происшествий: наверное, Йам (у греков его называли Посейдоном) остался доволен дарами, принесенными ему Гамильконом.

Едва судно причалило, и пассажиры сошли на берег, как появился раб в полосатой тунике. Беспрерывно кланяясь, он предложил Адербалу и Аришат сесть в повозку, расписанную карфагенским узором, на которой красовался родовой герб Гамилькона: предусмотрительный Юбал узнал об их приезде от прибывших еще раньше купцов и отправил слуг встречать знатных гостей. Двое рабов уже вторые сутки ожидали их в порту, расспрашивая всех моряков о причаливших кораблях.

Вбежав в дом управляющего, где Мисдесу отвели лучшую комнату, Аришат бросилась к постели мужа, покрывая поцелуями его изможденное лицо.

Изумлению Мисдеса не было границ. Ему даже стало немного лучше.

Когда первый восторг встречи немного утих, Аришат сразу приступила к делу: она подробно расспросила о лечении у находящегося в доме врача и, уточнив некоторые детали, стала распаковывать багаж, где находились травы и прочие лекарства, собранные ею вместе с Пелагоном.

Целый месяц Аришат поила мужа одной ей известными настоями, аккуратно промывала его рану отваром из травы, которую собрала здесь же в близлежащем лесу. За ее действиями неодобрительно наблюдал врач, лечивший Мисдеса – грек Агамед. Он не признавал женщин-врачей. Но Аришат была карфагенянкой, к тому же аристократкой, и Агамед не смел с нею спорить.

И вот сейчас Аришат сидела возле постели Мисдеса и влюбленным взглядом смотрела на него. Мисдесу становилось лучше, но она отдавала себе отчет в том, что лечение будет долгим и займет не один месяц. Может, пройдет год, а может, и намного больше, прежде чем ее муж сможет сесть на коня и взять в руки оружие.

По истечении двух месяцев Мисдес смог встать и сделать несколько первых неуверенных шагов, каждый из которых давался ему с невероятными усилиями и отзывался острой болью в изможденном болезнью теле. Ранение было очень тяжелым: фаларика Адмета задела легкое, сломала три ребра, разорвала мышцы на груди и спине. По счастливой случайности не началось заражение крови, но рана воспалилась и только быстрая помощь Этола и упорное лечение Аришат спасли его от смерти.

От Ганнибала поначалу приходили не слишком радостные вести. Осажденные оказывали отчаянное сопротивление, им даже удалось возвести новую стену внутри города, за проломом, сделанным карфагенянами. Однако, как был уверен Ганнибал, дни их были сочтены: пусть осада затянулась, но все же подходила к концу.

Но вот в самый разгар осени, стало известно, что Сагунт наконец-таки пал. Всех мужчин вырезали до единого, а женщин и детей продали в рабство.

Мисдеса же постоянно мучил один вопрос – кто именно его покалечил? Ответа не было. Последнее, что он помнил, – оцепеневший Авар, который заворожено смотрит на взметнувшийся над его головой меч…

Мисдес никогда не видел Адмета, не знал, что его отец, городской магистратор Алкон, перебежал в лагерь Ганнибала и умолял полководца пощадить город. Но все мольбы были тщетны. Ганнибал поставил жесткие условия: Сагунт обязан полностью возместить турдетанам ущерб, причем меру ущерба турдетаны определят сами. Город должен отдать все золото и серебро Карфагену. Жители Сагунта могут взять по одной одежде на человека и должны навсегда покинуть город, причем поселиться смогут только там, где им укажут.

Алкон не посмел передать такие требования соотечественникам и остался в лагере, а его сыну отрезали голову разъяренные нумидийцы, отомстив за смерть своих товарищей.

Ганнибал одержал очередную победу, но эта победа стала началом конца Карфагена…

***

Рим, 219 г. до н. э.

Сенат Рима взбешен известием о разорении Сагунта, доставленным агентом из Терракона - греческим купцом Данаидом.

На срочно собранном заседании звучали проклятия в адрес Карфагена и Ганнибала. Сенаторы шумели, спорили и стыдили друг друга за то, что не оказали помощи союзникам.

Самые горячие головы требовали немедленного возмездия, и все были единодушны в том, что Карфаген должен быть наказан за свое вероломство, а война не начнется только в том случае, если Ганнибал будет выдан Риму и ущерб, нанесенный Сагунту, будет возмещен.

Выступающий консул, Семпроний Лонг, пытался успокоить зал, взывая к присутствующим:

– Отцы-сенаторы, не будем торопиться с выводами. Давайте все же выясним, по чьему побуждению действовал ненавистный Баркид.

– Правильно! – вскричал вскочивший со своего места Луций Манлий. – Надо отправить послов. Пусть спросят у Совета: одобрены ли действия Баркида Карфагеном и отрекутся ли от него старейшины под страхом большой войны?

После долгих споров Сенат решил отправить в Карфаген посольство во главе с Квинтом Фабием, однако и приготовлений к войне решили не откладывать. Определили, что боевые действия будут вестись в двух провинциях – Испании и Африке. Консулам предложили бросить жребий. Корнелию Сципиону досталась Испания, Семпронию Лонгу – Африка вместе с Сицилией. Им разрешили набрать шесть легионов – двадцать пять тысяч пехоты, тысяча восемьсот всадников. Союзников обязали собрать сорок тысяч человек вспомогательной пехоты и четыре с половиной тысячи конницы.

Римское посольство добралось до Карфагена довольно быстро. Игнорируя восточное гостеприимство, послы, едва сойдя с корабля, тут же жестко потребовали немедленного созыва Совета, в чем им отказано не было.

Уже знакомый нам огромный и мрачный зал встретил их гробовым молчанием.

В полной тишине громким голосом, отдававшимся эхом под сводами, Квинт Фабий задал единственный вопрос, интересовавший могущественный Рим:

– Прошу вас, отцы Карфагена, сказать прямо: по вашей ли или по собственной воле, действовал Ганнибал Баркид, разоряя союзный нам город Сагунт?..

После небольшой паузы, позволившей осмыслить сказанное дерзким римлянином, Совет взорвался криками и проклятиями.

Председательствующий на заседании суффет Бармокар тщетно призывал к порядку:

– Будьте же благоразумны! Мы не варвары, сохраняйте спокойствие!..

Римляне с видом гордым и надменным ожидали, когда уляжется буря, поднятая их словами.

Когда страсти наконец-то улеглись, Гамилькон, отец Мисдеса, попросил слова у Бармокара и обратился с речью к римлянам:

– Посланцы славного Рима, прошу простить моих коллег за невольное возмущение, вызванное вашим вопросом. Мы с вами не варвары, и понимаем, что истина рождается в спорах. Но Сенату Рима тоже наверняка бы не понравилось, если бы посторонние осмелились обсуждать полномочия их полководца! Будем же благоразумны и попытаемся понять друг друга. Мы полагаем, что не суть важно, чьей волей руководствовался Ганнибал – своей, либо Совета. Это внутренне дело Карфагена. Если будет установлено, что наш полководец ослушался приказов, отданных ему высшим органом Республики, он будет строго наказан. Вам известно, как умеет Карфаген наказывать своих детей за непослушание: распятие – должная им кара. Но повторюсь: это дело одного лишь Карфагена. Мы не обязаны никому давать отчета! Здесь главное, что договор между нашими странами, подписанный отцом нелюбимого вами Ганнибала, не был нарушен. По южную сторону реки Ибер карфагеняне вольны наказывать за злодеяния любого – тем более, если это злодеяние обращено против союзника Карфагена!

Римляне смотрели на него, не выражая никаких эмоций. Взгляды их были холодны, как лед, и тверды, словно камень.

– В договоре между нашими странами нет особых условий о Сагунте, а если они каким-либо образом и появились, то будут считаться незаконными, так как не одобрены Советом, – продолжал Гамилькон. – Если вам есть что еще сказать – говорите! Если же нет, то посчитаем конфликт улаженным. И пусть Сагунт не станет причиной раздора между нашими дружественными народами!

Закончив речь, Гамилькон посмотрел на послов. Они молчали, но теперь их глаза уже сверкали недобрым огнем. Это не лицо друга, невольно подумал Гамилькон. Нет, это скорее волчья морда…

И вот заговорил Квинт Фабий. Гордо вскинув голову, он сложил складки своей сенаторской тоги и, четко выговаривая каждое слово, обратился к Совету:

– Смотрите же, отцы Карфагена! В этих складках вместе лежат мир и война! Вы вольны сделать выбор!

– Так выбери сам, дорогой Квинт Фабий, – быстро ответил Гамилькон, не дав никому из старейшин опередить его.

– Я выбираю войну! – обведя горящим взглядом зал, торжественно произнес посол.

В ответ со всех сторон раздались громкие крики:

– Принимаем!..

– С радостью!..

– Война до победы!..

– Смерть римлянам!..

– Слава Ганнибалу!..

– Вперед, на Рим!..

Некоторые сенаторы стали аплодировать по римскому обычаю, но издевательски, как бы восхищаясь выбором Квинта Фабия. Шум, крики, топот ног и посохов возобновились с новой силой. Но на этот раз никто не пытался успокоить разбушевавшихся старейшин: Карфаген сделал свой выбор!

ГЛАВА третья "Италия в огне"

«Animus quod perdidit optat,

Atque in praeterita se totus imagine versat»

“Душа жаждет того, что утратила,

и уносится воображением в прошлое”

Латинское выражение

Италия, военный лагерь карфагенян, 218 г. до н. э.

Огонь костра притягивал к себе взоры и согревал замерзшие тела.

Как хорошо, проведя целый день в седле, уютно устроиться, подложить под локоть кожаный походный мешок и наблюдать за пляшущими языками пламени, придаваясь воспоминаниям…

После плотного ужина и италийского вина сладкий, легкий дурман окутывал голову, но ночная декабрьская прохлада позволяла не погружаться в сон, а вести неторопливую беседу, в которой обсуждались последние месяцы трудного похода.

Лежавшие около костра Адербал, Батий и Хирам разговаривали на нумидийском языке. Адербал, прежде никогда не имевший дел с нумидийцами, но обладающий, как все в их семье, способностью к языкам, быстро освоил непривычную речь.

Прошло более шести месяцев, как армия Ганнибала покинула Новый Карфаген и отравилась в Италию. Позади сражения с недружественными галлами и первая победа над римлянами при Тицине. Но все это ничто по сравнению с тяжелейшим переходом через Альпы, где полегло много их боевых товарищей.

И вот сейчас, беседуя у костра в лагере на западном берегу Требии, можно было хоть немного отвлечься.

Вино запрещено в армии Ганнибала под страхом смерти, но старшие офицеры позволяли себе слегка расслабиться – впрочем, не злоупотребляя.

– Адербал, после войны тебе нужно обязательно приехать к нам. – Умудренный жизнью Батий говорил своим приятным низким голосом, похожим на урчание кота. – После того, как ты спас жизнь Хираму, по нашим обычаям, ты стал нашим близким родственником. Мы обязаны оказать тебе гостеприимство в полной мере. Будешь есть-пить как царь, и смотреть на танцы нумидийских красавиц. Я подарю тебе лучших жеребцов из своих табунов.

Хирам благодарно посмотрел на Адербала и протяжно вымолвил:

– Да… знатная был битва!

Отхлебнув вина из простой деревянной походной чаши, Батий продолжал:

– Скажу честно, я недолюбливаю карфагенян. Уж очень твои соплеменники хитры и коварны. Мы тоже не ласковые верблюжата, но у нас все-таки другие понятия о слове и чести. Ты - не такой, как все и поражаешь меня своим благородством и отвагой. Наверное, в твоих жилах все же есть капля нумидийской крови … Не зря в армии говорили про твоего брата Мисдеса, что он потомок нумидийцев!

Сидевшие у костра засмеялись, благо вино способствовало веселью.

– Как там, в Испании, Мисдес? – задумчиво произнес Адербал. – Может ли уже садиться на коня?

– Не переживай, брат Адербал. – Хирам дружески похлопал его по плечу. – Мисдес – настоящий воин! Еще не один римлянин падет от его меча. Он похож на моего брата Гауду. Такой же умный, но его блестящий ум не мешает ему быть искусным бойцом. Хотя Гауда всегда должен быть при царевиче Масиниссе, его душа рвется на волю – к битвам и приключениям. Он чуть не плакал от обиды, когда ему не позволили ехать с нами к Ганнибалу.

– Да, – поддержал его отец, – У нашей семьи есть все, и мы ни в чем не нуждаемся. Но шанс воевать под предводительством такого полководца, как Ганнибал, выпадает один раз в двести лет. Масинисса не хочет быть в его тени. Он знает: Ганнибал затмит его, и о нем никто не услышит. А царевич - тщеславен. Его гложет гордыня. Из-за него наш Гауда вынужден был остаться дома. Хотя ведь и Мисдес тоже не смог пойти в поход, о котором мечтал. Все мы зависим от воли богов.

– С такой красавицей, как Аришат, любой бы остался дома, – покачал головой Хирам. – Какие глаза! Какая стать!

– Эй, не забывайся! – засмеялся Адербал. – Ты говоришь о моей невестке.

– Извини, брат. Это я от души. Поверь, никаких грязных помыслов! Давайте выпьем за наших близких! Им тяжелее, чем нам. Они должны ждать. А мы не знаем, увидим ли снова их когда-либо. Пусть боги помогут нам встретится с ними вновь!

Беседу прервал один из помощников Ганнибала, быстрым шагом подошедший к костру.

– Офицер, – сказал он, обращаясь к Адербалу, – повелитель требует вашего присутствия на военном совете.

Адербал удивился, поскольку не входил в совет лагеря. Однако он не стал мелить, тут же поднялся и бегом направился к шатру Ганнибала.

Зайдя в шатер, он поприветствовал находящихся в нем самого Ганнибала, его брата Магона, Магарбала, Самнита, Гасдрубала из Гадеса, Ганнона Бомилькара и Мономаха.

В совете со времен осады Сагунта ничего не изменилось, только Гасдрубал, брат Ганнибала, остался в Испании во главе армии в тринадцать тысяч пехотинцев и три с половиной тысячи всадников.

– Проходи, Адербал, – сказал Ганнибал, указав ему место за столом, на котором был расстелен пергамент со спешно нарисованной на нем полевой картой. – Ты теперь вместо Целея, – напомнил полководец о погибшем при Тицине командире нумидийцев, – поэтому будешь иногда, как и он, приглашаться на совет.

– Благодарю за доверие, стратег, – поблагодарил Адербал и занял указанное ему место.

– Здесь находятся люди, которым я всецело доверяю, поэтому сказанное на совете не должно быть вынесено за пределы этого шатра, – глядя на Адербала, процитировал Ганнибал известную истину. – Как я знаю, ты очень дружен с вождями наших верных нумидийцев – Батием и его сыном Хирамом. На них сказанное мною также распространяется!

Удостоверившись, что Адербал все понял, Ганнибал продолжил:

– Вот здесь на карте отмечен римский лагерь. Там находится их консул – Семпроний Лонг. Завтра мы дадим ему бой. Перед нами не варвары, а римские легионы, числом более сорока тысяч вместе с союзниками. Их больше, и битва будет по всем правилам. Легкой победы, как при Тицине, не ждите. Враг сосредоточен в одном месте, предельно собран и готов драться.

Все внимательно слушали, понимая, что при Тицине удача сопутствовала Карфагену: враг не успел перестроиться и был разбит, не успев сомкнуться в свои грозные шеренги.

– Мы провели разведку местности, – снова заговорил Ганнибал. – Между нашим лагерем и рекой протекает ручей, берега которого покрыты густым кустарником и камышом достаточной высоты, чтобы скрыть всадников числом не менее тысячи и столько же пехотинцев. Здесь мы устроим засаду. – Повернувшись к Магону, он приказал: – Отберешь лучших пеших воинов из африканцев, а конных – из нумидийцев. Завтра ночью вы должны незаметно занять эту позицию и ждать моего сигнала.

Оглядев остальных, он продолжал:

– Ваши воины завтра должны хорошо отдохнуть и лечь спать рано. Людей на ночь плотно не кормить. Хорошо поедим рано утром. Всем до выхода греться у костров, натирать оливковым маслом открытые части тела. По лагерю не слоняться, беречь силы.

Обернувшись к Адербалу, стоящему слева от него, Ганнибал многозначительно посмотрел на него и, дружески подмигнув, сказал:

– Для тебя, Адербал, особое задание! Со своим отрядом переправишься через реку и доберешься до вражеского расположения. Римляне, как и всегда, устроили из лагеря настоящую крепость, так что близко вас не подпустят. Адербал, ты достаточно хорошо знаешь латинский, чтобы римляне тебя поняли. Хирам и Батий владеют греческим, римские офицеры их тоже поймут. Делайте, что хотите: поносите их и их родственников, забрасывайте лагерь дротиками и стрелами, но сделайте так, чтобы этот олух Семпроний захотел вас наказать и погнался за вами.

Зловеще улыбнувшись, Ганнибал похлопал рукою по карте:

– Увлеките врага через реку, а мы устроим ему теплую встречу…

Определив каждому место на поле будущего сражения, Ганнибал отправил всех отдыхать.

Весь следующий день был для карфагенян днем спокойствия. Армия как будто взяла выходной. Не было никаких тренировок, работ, маршей – всего того, что является неотъемлемой частью военных походов.

Вечером воины проверяли оружие, неторопливо беседовали у костров, перекусывали. Усилив дозоры, армия необычно рано погрузилась в тревожный сон. Все понимали: такой отдых дан неспроста, завтра ожидается что-то очень серьезное…

***

Центурион первой манипулы консульского легиона Тит Юний обходил с проверкой посты римского лагеря.

Было еще темно, но постепенно ночь отступала, и на смену ей приходило раннее морозное декабрьское утро.

Центуриона одолевала зевота, которую он никак не мог побороть. Хотелось спать, утренняя свежесть нисколько не бодрила его. Как же хорошо было в теплой палатке. Откуда этот непривычный для Италии морозец? Не воюют римляне зимой. Военный сезон начинается летом и заканчивается осенью. Но этот Ганнибал своим нашествием нарушил заведенные правила: отечество в опасности!

Старый ветеран, Тит Юний устал от военной службы, но никогда не показывал этого. Воинский дух и римская гордость не позволяли проявлять слабость, и он был суров и к себе, и к подчиненным.

Поднявшись на восточную башню, где находились в карауле воины его манипулы, он обратился к своему старому знакомому, Вибию Алиену, стоявшему ближе всех:

– Все спокойно, Вибий?

– Да, командир, – ответил тот, кивнув в подтверждение своих слов. – Пунийцы , наверное, спят как убитые…

– Лучше бы они спали убитыми. Вечным сном, – усмехнулся Юний, которому понравилась собственная острота. – И мы тогда вернемся к своим семьям.

– Пусть поможет нам Марс одолеть вероломного Ганнибала, – сказал Вибий Алиен, обратив свой взор на небо. – Зимой нужно быть дома, а не на войне.

– Да, дома сейчас хорошо… – согласился с ним центурион.

Неожиданный вдали послышался какой-то шум, похожий на конский топот. Воины сразу напряглись и дружно устремились к краю бруствера, пытаясь хоть что-то высмотреть в ночи. Слух не обманул их: вдали различались, хотя и с большим трудом, силуэты всадников, осаживающих лошадей.

Несколько стрел воткнулись рядом с караульными, не причинив никому вреда. Солдаты быстро спрятались за большими щитами.

Увидев, что количество вражеских наездников достаточно для объявления тревоги, Юний лично сообщил своему непосредственному командиру, военному трибуну Тиберию Фонтею, о непрошенных гостях.

Выслушав его, Фонтей вскочил на ноги и крикнул адъютанту:

– Немедленно доложи консулу! Прикажи дежурным будить всех центурионов легиона – пускай играют построение!

Кое-как надев доспехи, трибун выскочив из палатки, на ходу надевая шлем. Холодный зимний ветер неприятно обжег лицо. Снег усиливался – начиналась непривычная для Италии метель.

Запахнув теплый солдатский плащ из немытой шерсти, Фонтей поспешил к восточному брустверу.

Затрубили горнисты. Полусонные солдаты, ошалело крутя головами, стали выбегать из прогретых человеческими телами палаток.

Никто не понимал, что, собственно, случилось. Пока даже центурионы не могли ничего объяснить. «Ждем дальнейших приказов», – коротко отвечали они на недоуменные вопросы и проверяли наличие бойцов в своих центуриях.

Тем временем караул и прибывшие на восточную башню офицеры вступили с нумидийцами Адербала (а это были именно они) в словесную перепалку.

– Римские свиньи, вы не мужчины, раз прячетесь за стенами! – кричал по-латыни Адербал. – Выходите и покажите нам, что умеете держать меч, а не только своих уродливых жен за их отвисшие задницы!

Остальные пять сотен всадников громко смеялись, улюлюкали и свистели, продолжая осыпать стрелами римские укрепления.

– Ваши командиры – трусы и козлотрахи! – вторил Адербалу Хирам по-гречески. – Они дрожат перед Ганнибалом, как трусливые зайцы перед волками. Нашему полководцу достаточно просто показать клыки, чтобы они обгадились от страха!

Тиберий Фонтей, понимавший греческий, побагровел от возмущения и стал кричать в ответ:

– Слушайте меня, немытые варвары! Мы предлагаем вам не орать в пустоту, а показать, что вы способны не только грабить безоружных, но и не падать в обморок от вида римского меча!

На стенах лагеря собралось достаточное количество лучников, чтобы не позволить нумидийцам приблизиться. Яростная перестрелка продолжалось уже более получаса.

Тем временем консул Семпроний Лонг в полном облачении скакал по лагерю на своем белом жеребце, отдавая приказания легатам и трибунам.

Его пурпурный плащ развивается на ветру. Он был разгорячен, ему не терпелось наказать дерзкого врага. Консул требовал побыстрей закончить построение и готовиться к выходу.

– Перебьем этих подлых трусов прямо у стен лагеря! – призывал он легионеров, понимая, что нет времени для выступления перед армией с полной речью, как требовал того военный обычай.

Взревели трубы, и первыми за ворота вышли легковооруженные велиты – молодежь, не имеющая возможности стать полноценными легионерами из-за имущественного ценза. Они не могли купить себе щит, оружие, доспехи и были вооружены только дротиками и кинжалами. Их головы покрывали шкуры диких животных, которые делали их похожими на участников мистических ритуалов. Оскаленные морды волков, медведей, рысей смотрелись зловеще, но слабо защищали своих владельцев от разящих ударов вражеских мечей и копий.

Велиты спешно выстроились в неровные ряды и по команде центуриона стали забрасывать нумидийцев дротиками. Однако враги были готовы к этому: всадники мгновенно рассыпались в стороны, не понеся потерь. Велиты бросили дротики еще раз, потом еще, но это не принесло видимого результата, и консул дал команду идти в атаку.

Конница, а следом за ней пехота, бросились на врага.

Нумидийцы разбились на три отряда под командованием Адербала, Батия и Хирама, и стали не спеша отступать к реке, увлекая за собой противника в трех направлениях.

Преследуя их, римляне вынуждены растянуть свои порядки. Противник же ускользал, осыпая преследователей градом стрел.

Взбешенный консул Семпроний приказал коннице форсировать Требию и, во что бы то ни стало, уничтожить наглых карфагенян.

А в это время остальные воины армии Ганнибала плотно завтракали, насыщаясь мясом у костров, грелись и обмазывали открытые части своих тел оливковым маслом и жиром.

Узнав, что римляне вошли в воду, Ганнибал дал приказ к построению. В центре боевого порядка находились недавно присоединившиеся к карфагенянам галлы. На флангах стали тяжеловооруженные ливийцы и иберы под командованием Магона Самнита и Гасдрубала из Гадеса. Еще дальше – отряды африканской и кельтиберийской конницы под началом Ганнона Бомилькара и Магарбала. Там же находились слоны Ферона. Впереди рассыпалась легкая пехота – балеарские пращники и легковооруженные кельты, ведомые Мономахом.

Сытые, согретые, построившиеся в стройные ряды, карфагеняне были готовы к бою и ждали противника.

Поднятые рано утром по тревоге, невыспавшиеся, голодные римляне, подгоняемые нетерпеливым консулом, вошли в холодную зимнюю реку.

Первая манипула консульского легиона пересекала Требию под непрерывно идущим мокрым снегом, чередующегося с дождем. Ноги легионеров сводило от ледяной воды. Окоченевшие руки еле удерживали оружие. Даже центурион Юний, закаленный в бесконечных походах, на минуту почувствовал слабость и мечтал о костре и горячем пайке.

«Проклятые пунийцы, – с мрачной злобой думал он. – Не могли подождать до утра. Боги, как же холодно! А если впереди засада? Мы же не сможем сражаться!»

Тем временем конница римлян во главе с консулом, преследуя нумидийцев, растянулась и выскочила на открытую местность, лоб в лоб столкнувшись со стройными рядами готовых к бою карфагенян. Это стало для них полной неожиданностью. Попав под град камней и дротиков застрельщиков Мономаха, консул приказал немедленно отступить и подготовиться к атаке. Он был полон решимости принять бой.

Римляне, самая организованная армия мира, сумели быстро перестроиться, сомкнуть ряды и достойно встретить врага.

Манипула за манипулой, стройными шеренгами, напоминающие единый организм, легионеры двинулись неторопливой, железной поступью в сторону карфагенян.

– Держать строй!.. – крикнул Юний, увидев, что трое солдат отстали на полшага, нарушая идеальную целостность ряда.

До врага оставалось шагов сто, не более. «Это не карфагеняне», – подумал центурион, рассматривая орущую толпу варваров, размахивающих длинными мечами, топорами и дубинами, усеянными железными заклепками.

Он был прав. Перед римлянами оказались не опытные ливийцы и не иберийцы, пришедшие с Ганнибалом из Испании. Это - галлы в длинных куртках и шкурах диких животных. Огромные, свирепые, они казались довольно опасными врагами.

Юнию приходилось сражаться с ними под началом консула Гая Фламиния при захвате Цизальпинской Галлии. Это было пять лет назад. Те события оставили на теле центуриона два больших шрама и навсегда избавили его от «страха предстоящего боя».

Но сейчас дурное предчувствие не покидало его. Давно позабытая боязнь внезапно вернулась. Нет, не галлы вызвали ее. Что-то неведомое, словно бы предупреждающее о возможной гибели его манипулы. А может быть, и всей армии?..

Тит Юний тряхнул головой, отгоняя наваждение. Получилось: страх куда-то пропал, он был снова готов убивать.

Когда до врага оставалось шагов пятьдесят, галлы сорвались с места и с душераздирающими криками ринулись вперед.

Взревели трубы легиона.

– Играй – метнуть копья!.. – крикнул Юний горнисту манипулы, и тот синими от холода губами два раза резко дунул в свой рожок.

Легионеры размахнулись и метнули пилумы – короткие копья с металлическими наконечниками, равными по длине древку.

Большинство копий достигли цели: одни поразили бегущих галлов, другие сделали бесполезными их щиты, из которых вынуть пилумы было сейчас невозможно.

– Играй – остановиться, сомкнуть щиты! – снова крикнул центурион, и горнист четко выполнил команду.

Манипула замерла, образовав единую стену из красных щитов. Вопящая толпа галлов разбилась об эту преграду и откатилась назад, оставляя на заснеженном поле трупы и лужи крови.

– Труби – идти вперед, держать строй! – раздалась очередная команда Юния, и солдаты медленно, но уверенно двинулись с места, наседая на варваров, которые визжали, не в силах пробить красную стену.

Но талант Ганнибала – это не полководческие способности Семпрония, и римская машина дала сбой.

Легион Тиберия Фонтея смел легковооруженную пехоту Мономаха, потеснил галлов, мужественно сражающихся в центре и несущих наибольшие потери. Однако, пробив центр карфагенян, римляне оголили свои фланги, по которым тут же ударили тяжеловооруженные ливийцы и иберы. А в это время более многочисленная и опытная конница Ганнибала смяла римскую и начала окружение легионов.

Римляне бились мужественно и достойно. Среди них не было трусов. Они верили в непобедимость своего оружия и умение командиров.

Тит Юний командовал манипулой, одновременно отбивая удары галльских мечей и уклоняясь от ливийских копий. Он выкрикивал команды и одновременно колол и рубил, рубил и колол, уворачиваясь от ударов и отбивая их.

Центуриону не полагался щит, как не полагалось и вступать в рукопашный бой, но ситуация требовала демонстрации личного мужества, и Юний, подобрав щит легионера, убитого ударом длинного меча в шею, сейчас сознательно нарушал эти правила.

Снег давно стал красным от крови. Центурион спотыкался об трупы, перешагивал через них, не опуская взгляда, и двигался вперед, стараясь держаться справа от своей манипулы.

Иногда трупы оживали и хватали его за ноги, тогда он коротким колющим ударом своего меча добивал их, не отвлекаясь ни на мгновение. Видеть все вокруг – этому центурион научился давно, когда еще простым легионером резал таких же галлов при Теламоне.

Снег не прекращался ни на минуту, но Юний уже не замечал его. Наоборот, разгоряченное лицо получало хоть какую-то свежесть. Ему уже не было холодно, но силы иссякали.

Юний видел, как редеют ряды его манипулы, и отчаяние начинало овладевать им. Стараясь сохранить хладнокровие и приободрить солдат, он с яростным криком врубался в ряды галлов, но тут же возвращался на свое место, чтобы не дать противнику обезглавить манипулу.

Он видел Тиберия Фонтея, который не менее храбро отбивался от наседавших кельтиберов, и с высотысвоего коня успевал указывать центурионам на слабые места в обороне. Плюмаж его шлема колыхающимся красным пятном двигался среди рядов, притягивая к себе внимание врагов. Взмыленный конь Фонтея нервничал и плохо слушался поводьев, но все же не мог противиться железной воле седока.

Неожиданно на флангах раздался рев, перекрывший шум сражения. Это вступили в бой слоны Ферона. Разъяренные животные смяли ряды манипул и стали крушить римлян бивнями, топтать их, раздавливая хрупкие человеческие тела. Легионеры десятками гибли под их ногами, но ничего не могли поделать – пилумы были израсходованы, а велиты потратили все дротики на нумидийцев Адербала.

Другим неприятным сюрпризом для консула Семпрония стало появление в его тылу двух тысяч конных и пеших карфагенян, выведенных Магоном Баркидом из засады. Они завершили окружение римской армии.

Началась настоящая бойня. Римляне поняли, что поражение неминуемо. Конечно, голод и холод тоже внесли свою лепту, но победа зависит в основном от гениальности полководцев и удачи. А этот день явно не был днем консула Семпрония.

В пылу сражения Тит Юний и Тиберий Фонтей оказались рядом: фланги римлян постепенно прижимались к центру. Все видели, что конец близок.

– Что происходит?! Где консул?! Где легаты?!.. – надрывал горло Юний, пытаясь перекричать стоящий вокруг шум боя.

– Не знаю! – крикнул в ответ Фонтей. – Кругом одни пунийцы! Возможно, их уже нет в живых!..

Он вертелся на своей лошади, прикрываясь небольших круглым щитом от стрел и копий.

– Будем пробиваться вперед и выходить из битвы! Остальные пойдут за нами! Только бы не было паники! – Отбив, летящий в его голову дротик, трибун перевел дух и крикнул: – Командуй – сдать назад, сомкнуть ряды! Надо вырваться из этой западни…

Он умолк и повернул лошадь, собираясь пробиться к другим манипулам, чтобы отдать такой же приказ выжившим центурионам.

С огромным трудом это ему удалось. Через некоторое время раздался сигнал главной трубы, подхваченный горнами центурий, и остатки манипул, подавшись назад, соединились, создали подобие грозных шеренг и снова ощетинились окровавленными щитами и мечами.

Но римляне не собирались уходить в глухую оборону. Звуки горнов погнали их вперед, и легионеры стали пробиваться сквозь ряды врагов, рубя, коля, круша, сметая все на своем пути.

Отчаяние и осознание того, что терять больше нечего, придало им мужества, сделало почти непобедимыми. Голодные и обессиленные римляне совершили чудо – вырвались из гигантской ловушки, оставив за собой сотни трупов галлов и иберов.

Их выжило немногим более десяти тысяч – четвертая часть некогда грозного войска. Однако они все-таки избежали гибели, которую в это холодное утро готовил им хитроумный Ганнибал.

***

Испания, Новый Карфаген, 218 г. до н. э.

Аришат была бесконечно счастлива. Причиной этому были два крохотных прекраснейших создания, на которых она не могла наглядеться. Ее сыновья - близнецы Карталон и Гелон.

Сейчас они восхитительно посапывали в своих кроватках в новом доме, который купил для Мисдеса управляющий Юбал.

С рождением близнецов жизнь Аришат совершенно изменилась. Она чувствовала себя настоящей матерью, главная задача которой – уберечь своих детей от всевозможных жизненных опасностей.

Когда дети спали, все в доме ходили на цыпочках, зная, что Аришат становилась почти невменяемой при одной мысли о том, что кто-то может потревожить их сон. Но все снисходительно относились к этим неудобствам и радовались за Аришат и Мисдеса. Потому что для карфагенян огромное счастье жить полноценной семьей, пусть даже и вдали от родины.

После появления на свет сыновей Аришат полюбила Новый Карфаген, ведь он стал родиной ее детей и родным городом для нее. Она уже никуда не хотела уезжать, тем более что Мисдес часто наведывался к ним. Он всегда находил причину, чтобы хоть на недолгое время вырваться из военного лагеря, и Гасдрубал Баркид снисходительно относился к этим отлучкам Мисдеса, а если случалась оказия, то отправлял с очередным поручением в Новый Карфаген именно его.

Аришат не теряла связь с родиной, благо регулярно прибывающие из Карфагена корабли доставляли почту. Здесь были письма от ее старшей сестры – Алфаи, заменившей ей в шестилетнем возрасте мать; редкие весточки от ее отца; послания от свекра, Гамилькона, Мисдесу, которые муж разрешал ей читать; но чаще всех ей писала безмерно полюбившая ее Рамона.

Она рассказывала, что почти привыкла к дому мужа, но сам Козленок ей по-прежнему не мил. У них родился сын – Абдосир, который пошел весь в отца и дядю, Ганнона, и не вызывал у Рамоны глубоких материнских чувств. И конечно, в письмах все дружно беспокоились об Адербале, ведь вестей от него не было давно.

Ганнибал не установил с метрополией устойчивое сообщение, поступавшая из Италии информация была неточной, основанная в основном на слухах.

После его ухода в Испанию пришли римляне во главе с Гнеем Сципионом. Они разбили небольшую армию карфагенян, но не переходили ранее установленной границы на реке Ибер, и в настоящее время жестоко усмиряли племена местных кельтов.

Их появление добавило Мисдесу забот. Прошло полгода, прежде чем он окончательно выздоровел и мог начать выполнять свои обязанности, но уже под началом Гасдрубала Баркида.

Отправляясь в поход, Ганнибал наказал брату прислушиваться к советам Мисдеса, касавшихся политики на полуострове, и полноценно использовать его талант военного дипломата.

Мисдес искусно ссорил и мирил испанские племена. Без «справедливого» слова Гасдрубала ни один из покоренных вождей не смел начинать распри с соседями, а Карфаген получал от этого политические дивиденды.

Сейчас Мисдес направлялся с заданием к хорошо знакомым ему Андобалу и Мандонию, чье племя было покорено в свое время Гнеем Сципионом.

Небольшой отряд кельтов, находившихся на службе у Гасдрубала, держал путь в Атанагр.

Какому-нибудь чужеземцу было бы трудно отличить Мисдеса от илергета: он облачился в местные одежды – темные штаны, куртка, поверх которой накинут льняной плащ, застегнутый на правом плече медной булавкой с изображением головы лошади; к седлу приторочен вогнутый вперед ободом круглый щит, двух футов в поперечнике; у пояса – любимая Мисдесом фальката. На голове шлем на илергетский манер, с тремя султанами, и даже конь – местной высокорослой породы. Ни дать ни взять – настоящий илергет.

За последние годы Мисдес хорошо усвоил искусство перевоплощения. Он мог внешне успешно изменять как национальность – стать кельтом, нумидийцем, греком, турдетаном, – так и общественный статус – быть купцом, банкиром, простым солдатом, моряком. Только смугловатый цвет лица мог выдать в нем карфагенянина, но и для этого всегда находились нужные объяснения.

Рядом с Мисдесом ехал Биттор, успевший за это время стать отменным воином, обученным карфагенскому военному искусству. Они не испытывали друг к другу теплых чувств, и поэтому весь путь провели в молчании.

Биттор не был дома более двух лет. По возвращению его ждала свадьба с Верикой, которой уже исполнилось семнадцать, и он был весь в предвкушении встречи и последующей брачной ночи.

Мисдес подозревал, что Биттор никого не любил и никогда не полюбит. Это был мрачный, жестокий молодой человек с большими амбициями. Верика представляла для него только цель, посредством которой он хотел выбиться в вожди; кроме того, она вызывала у него животную страсть. Хотя Мисдесу были понятны нравы илергетов, ему все же было жаль это прекрасное, умное, непорочное создание, коим являлась Верика.

Но вот отряд наконец-то достиг своей цели. Охрана на воротах, узнав Биттора, пропустила их без лишних вопросов, послав к вождям нарочного с предупреждением о появлении гостей.

Андобал вместе в Мандонием, как всегда, неразлучные, вышли на открытую террасу и стояли, наблюдая за прибывшими. Оба – высокие, сильные, с властными лицами, имеющими многочисленные отметины, оставленные вражеским оружием, своим видом они внушали почтение окружающим.

«Именно такие люди должны управлять непокорными кельтами», – довольно подумал Мисдес, глядя на них. Улыбнувшись, он приложил руку к груди.

– Привет тебе, Мисдес, – дружески сказал Андобал.

Вождям нравился этот пуниец. Они привыкли к нему за время его неоднократных визитов, хотя он и представлял интересы весьма опасного соседа, каким они считали Карфаген.

– Вылитый илергет! Может быть, ты решил сменить хозяина? – расплылся в улыбке Мандоний.

– Что привело тебя к нам в этот раз? – Андобал хитро прищурил правый глаз: ему была вполне ясна цель визита Мисдеса, но обычай требовал соблюдения формальностей.

– Я приветствую славных царей илергетов от имени правителя Испании Гасдрубала Баркида, и прошу принять подарки от моего господина в знак дружбы между нашими народами, – сделав легкий поклон, церемонно ответил Мисдес.

«Да, красиво сказано – правитель Испании… – подумал Андобал, наблюдая, как воины преподносят ему украшенное драгоценными камнями оружие – меч и кинжал работы карфагенских оружейников. – Нам-то он уже давно не правитель!..»

– Мы благодарны властителю Гасдрубалу за оказанную честь, – торжественно сказал он, – и рады видеть его посланника у нас в гостях. – И добавил, просияв улыбкой: – Особенно если этот посланник – ты, Мисдес!

– Приглашаем тебя отужинать с нами, – вставил Мандоний. – Сегодня, в узком кругу. А пока можешь располагаться: слуги укажут тебе покои и снабдят всем необходимым.

Мисдесу хорошо знакома особенность местных варваров – проводить все официальные встречи за едой и обильными возлияниями в надежде выведать у послов побольше. Они наивно полагали, что искусные переговорщики – обыкновенные люди, имеющие свои слабости. Но в Карфагене были свои вековые традиции дипломатии. Мисдес в течение года вел переговоры, прислушиваясь к советам писца Харидема, служившего еще Гамилькару Барке, но не являющегося носителем аристократической фамилии. Харидем научил его, как не пьянеть на пирах, как по невольным жестам и мимике определять искренность собеседника, как избегать смертельной опасности при объявлении противнику ультиматума и многому другому. Мисдес был хорошим учеником, усвоил все очень быстро, и сейчас был готов к переговорам с илергетами в любом состоянии.

Ужин проходил в ярко освещенной гостиной в доме Андобала. Впрочем, гостиной эту большую комнату можно было назвать с натяжкой – во всяком случае, по меркам Карфагена. Все указывало на то, что это жилище варваров: грубая примитивная мебель, отсутствие привычных Мисдесу украшений – мрамора, мозаики, скульптур, золотой вязи. Только не сочетаемые с интерьером дорогая греческая посуда, карфагенские украшения из слоновой кости, поделки иберских ремесленников из золота и серебра говорили о том, что это все же жилище царя.

За низким столом, у самого пола, расположились вожди и посланники. Лакомились жареной оленятиной, дичью, речной жирной рыбой и различными легкими закусками, обильно запивая все это вином.

Андобал и Мандоний не начинали разговора о делах, ожидая, когда Мисдес захмелеет, о чем усердно заботился доверенный виночерпий, не оставлявший его чашу пустой ни на мгновение. Когда, как им казалось, нужный момент настал, Андобал, вытирая руки об одежду, сказал, довольно отрыгнувшись:

– Говори же, посол, что нужно от нас славному Гасдрубалу?

– Может, вначале поблагодарим богов за славный ужин? – засмеялся Мисдес.

– Это у вас, у пунийцев, много богов, – невнятно пробубнил Мандоний, разрывая зубами большой кусок жареного мяса. – А у нас один, и тот безымянный… Он не нуждается в нашей благодарности, а требует жертв, которые мы принесем ему сегодня ночью, если переговоры пройдут удачно.

Он осклабился, обнажая крупные неровные зубы.

– Позвольте мне тоже поучаствовать, – попросил Мисдес. – Я должен отблагодарить вашего бога за то, что он свел меня с вами.

Он знал обычаи илергетов: варварские жертвоприношения отличались от принятых у цивилизованных народов. У них не было храмов, и скот резали ночью перед воротами дома, обращаясь к своему богу и водя хороводы.

Братья заулыбались, но не ответили, ожидая оглашения послания Гасдрубала

– Мой господин предлагает вам отвернуться от римлян, – наконец произнес Мисдес то, что от него ждали.

Наступило молчание. Затем Андобал снова принялся за еду, отломив бедро от куропатки.

– Зачем нам эти неприятности, – наконец осторожно ответил он, покачав головой. – Римляне сейчас очень сильны. Гней Сципион – достойный противник…

Мисдес молчал, ожидая, когда братья до конца поймут смысл его предложения. Подумав, царь продолжил:

– Илергеты не могут жить под чьей-либо чужеземной властью. – Андобал укоризненно посмотрел на Мисдеса, напоминая ему о захвате их территории Ганнибалом. – И мы докажем это римлянам … Но это будет позже…

– Карфаген готов официально извинится за недоразумения, возникавшие между илергетами и Ганнибалом, – опять вернулся к официальному тону Мисдес. В его голосе не было и намека на опьянение. – Мы готовы согласовать с вами вопрос о денежной компенсации за полученные неприятности,– добавил он.

– Деньги – это хо-ро-шо, – протянул Андобал. – Но они решают не все. На них не купишь новую молодежь – вместо той, которая сложит головы во время бунта.

Мисдес сделал вид, что не заметил сарказма.

– Римляне сейчас занимают территорию, согласованную довоенным договором, и поэтому нам не мешают, – пояснил он. – Но вам, в таком случае, придется воевать за свою свободу в одиночестве, без поддержки могущественного Карфагена. Гасдрубал же предлагает начать военные действия, объявить нас своими союзниками – тогда мы перейдем Ибер и поспешим к вам на помощь.

Мандоний, до этого молчавший, вступил в разговор:

– Как ты полагаешь, Мисдес, Сципионы получат подкрепления из Италии? Что слышно о Ганнибале?

– Ганнибал успешно перешел через Альпы, разбил римлян при Тицине и Требии, сейчас держит в страхе всю Италию. Вырезал не менее шестидесяти тысяч легионеров. Эти известия получены только что, от лазутчиков из стана римлян.

Мисдес удовлетворенно наблюдал, как вытягиваются от удивления лица вождей.

– Гасдрубал готов помочь вашему славному племени деньгами. Он гарантирует вам статус вечного союзника Карфагена. Сципионы не могут рассчитывать на значительную помощь из метрополии… – Мисдес пытался не упустить нужное мгновение. – Италии сейчас не до них: Ганнибал залил ее кровью. Мы полагаем, что момент настал.

После этих новостей переговоры пошли легче, и вскоре вожди согласились на то, чтобы поднять восстание.

Когда главный вопрос был решен, ужин продолжился в непринужденной обстановке. Обсуждали положение дел в Испании, охоту, красивых женщин.

«Вот теперь можно и захмелеть», – удовлетворенно подумал Мисдес.

– Мандоний, как поживает твоя прелестная дочь?– спросил он. – Она выросла и, наверное, стало еще прекрасней?

Мандоний покатился со смеху.

– Мисдес! Уж не хочешь ли ты стать моим зятем вместо Биттора?!

– Нет, я не могу. У меня красавица жена и двое сыновей. Но если бы я не был женат, то просил бы у тебя ее руки, – поддержал шутливый тон посланник.

– Смотри. Даже мне не удержать Биттора: он разрубит тебя пополам, если услышит твои слова, – продолжал смеяться Мандоний.

– Биттор – славный воин. Но и я кое-что могу!

– Знаем, знаем… Наслышаны о тебе, как о бесстрашном рубаке, – вмешался в разговор порядком захмелевший Андобал. – Пусть лучше сердце Биттора разобьет Верика, чем твой меч. Не нужно распрей из-за девчонок. Иначе нам не победить римлян в одиночку. Да и Гасдрубал не простит …

– Если серьезно, – сказал Мандоний, – жена рассказывала мне, что Верика проплакала три дня, когда ты уехал. Наверное, она и сейчас не находит себе места, узнав, что ты здесь. Можешь встретиться с ней, пообщаться, заодно расскажешь о подвигах Биттора. Мы не держим женщин взаперти, а ты, я верю, будешь благоразумным.

– Да. Чуть не забыл, – сказал Андобал. – Биттора мы собираемся послать к авсетанам. Получается, к вам он не вернется. Останется в племени.

Подмигнув Мисдесу, он иронично добавил:

– Так что пополам разрубить тебя будет некому…

Застолье продолжалось. Появились музыканты, устроившие невообразимый гам, каким посчитал Мисдес исполняемую ими музыку.

Он позволил себе расслабиться и отдыхал душой и телом от тяжелой и опасной дороги. Миссия была выполнена, но из всех сидящих за столом только ему было известно: договоренность в действительности, односторонняя. Гасдрубал, побудив илергетов к восстанию, не собирался приходить к ним на помощь. Его целью была Италия, куда он стремился попасть, чтобы помочь Ганнибалу, а илергеты должны связать силы римлян и не дать им помешать осуществлению задуманного карфагенянами плана. Они слишком наивны; слово «свобода» туманит их разум. Илергетам суждено стать разменной монетой в игре двух великих держав.

Мисдесу их было искренне жаль, но это – всего лишь большая политика, в которой эмоции значения не имеют…

***

Испания, военный лагерь римлян, 217 г. до н. э.

Тиберий Фонтей отдыхал в своей палатке, установленной слева от претория . В этом самом оживленном месте лагеря ему не удавалось полностью погрузиться в свои мысли - нахлынувшие воспоминания обрывались, возвращая Тиберия к реальности.

Разбитый Публием Сципионом в нескольких милях от реки Ибер, на южном склоне самого высокого холма, лагерь жил своей повседневной жизнью. Голоса, крики центурионов, топот марширующих караулов, бряцание оружия и доспехов – эти неизбежные звуки военной жизни слышались отовсюду и повсеместно, мешая легату сосредоточиться.

День прошел как всегда, и не отличался от других походных будней. В последнее время стычек с пунийцами не было. Публий ждал подхода армии брата, Гнея, который закончил с бунтующими илергетами – разгромил их, обложил непосильной данью и взял новых заложников. Теперь их армии должны соединиться, чтобы не дать Гасдрубалу перейти Ибер и прорваться в измотанную войной Италию на помощь Ганнибалу. Два Сципиона всеми силами старались не позволить двум Баркидам разорить свою родину.

Фонтей и Корнелий Сципион в Италии испытали на себе в полной мере силу карфагенского оружия. Оставалось надеяться, что остальные Баркиды не такие, как Ганнибал, а римляне проиграли битвы, но не проиграют войну.

Тиберию после долгого дня требовалось время для отдыха и восстановления сил: раны все еще беспокоили его. Он прибыл в Испанию недавно вместе с армией Корнелия Сципиона для помощи легионам Гнея.

Фонтей выжил в битве при Требии, где при прорыве пунийских порядков галльские мечи глубоко рассекли ему плечо и голень. Залечив раны, он продолжил войну здесь.

Срок его нахождения в должности военного трибуна истек. В Испанию Тиберий прибыл в качестве легата , командира легиона.

Пытаясь отвлечься от лагерных звуков, он вспомнил, как, раненый, отлеживался на своей вилле на морском побережье в обществе красавицы жены Домициллы и двухлетнего сына – Тиберия.

Фонтей рвался в бой, но раны были очень опасными. Он боялся, что не встанет на ноги до отбытия Сципиона в Испанию. Сенат заочно утвердил его кандидатуру в качестве легата, но, на всякий случай, утвердив и запасную – сенатора Гая Рекса.

Но он выздоровел. Фонтей обладал отменным здоровьем: на нем все заживало как на собаке. Чего не скажешь о его сыне, который беспрерывно болел, унаследовав от Домициллы слабое здоровье. Маленький Тиберий практически не выходил из дома. Хилого и чахнущего малыша легат никому не показывал – боялся сглаза. Никто из друзей, соседей, дальних родственников не видел сына Фонтея. Никто не знал, на кого он похож – на него или Домициллу.

С момента своего рождения Тиберий Младший жил с матерью на морском побережье в окружении врачей и немногих преданных рабов. Он ни разу не выезжал в Рим. Но появление Ганнибала в Италии сделало проживание вне крепостных стен опасным. Домицилла получила от Фонтея строгое указание: при малейших слухах о приближении пунийцев сразу переехать в цитадель Анция, расположенного в трех милях от виллы. Об этом же был предупрежден и начальник гарнизона.

Тиберий Младший – поздний и единственный ребенок легата. Фонтей никак не мог заиметь детей и развелся из-за этого с первой женой. Домицилла только через три года после заключения брака родила ему сына – единственного наследника и продолжателя рода Фонтеев. Поэтому легат холил его и лелеял, надеясь все же, что тот поправит свое здоровье, дыша целебным морским воздухом.

Сейчас, вдалеке от дома, мысли легата рвались в Италию, к сыну. Но расслабляться он позволял себе только вечером, когда оставался наедине со своими думами. В остальное время Фонтей был строгим и требовательным командиром. Трудно найти среди старших офицеров похожего служаку, столь фанатично преданного своему делу. Сципион доверял ему безгранично, солдаты уважали, а враги боялись.

Фонтею повезло, что старшим центурионом его первой манипулы назначили Тита Юния, с которым они вместе прорвались из окружения при Требии. Это тяжелое для Рима поражение сблизило их. Оба понимали: благодаря хладнокровию, проявленному ими в тот момент, Рим сберег четвертую часть своей армии, участвовавшей в этой резне, а это в свою очередь сберегло их собственные жизни.

Их дружбе не мешало цензовое различие: легат был из семьи потомственных сенаторов (хотя и «заднескамеечников»), Юний – сын среднего землевладельца. Они часто беседовали, рассказывая друг другу о своих семьях, обсуждая невзгоды родины, свалившиеся на нее с приходом проклятых пунийцев. Свидетели многочисленных смертей своих товарищей, жестокого истребления римских граждан, Фонтей и Юний ненавидели карфагенян всем сердцем. Желали смерти им и их близким, разорения их домам.

Тита без натяжек можно было считать эталоном римского солдата и младшего командира. Фонтей всецело полагался на него и никогда не перепроверял, верно ли выполняются приказы.

Так уж повелось, что центурионы являлись костяком римской армии. Любой полководец будет больше сожалеть о гибели хорошего центуриона, чем о потере военного трибуна. Их знания, передаваемые от одних к другим, постоянно совершенствовались, а накопленный веками опыт был бесценным. Сотня центурионов могла в короткие сроки подготовить из гражданского люда, никогда не державшего в руках оружие, непобедимое войско. Они были высокопрофессиональными военными, гордостью армии и Рима.

Военных же трибунов избирали ежегодно. Обычно ими становились дети сенаторов, которым надо было делать карьеру, а любая карьера в Риме начиналась с армии.

Фонтей не был карьеристом, не жаждал магистратских должностей, но службу любил и собирался воевать до тех пор, пока рука держит меч. По ряду причин он слишком поздно стал военным трибуном, и его столь скорое назначение легатом скорее исключением, чем правило. Легатами обычно становились более опытные военачальники, прошедшие через преторские либо консульские должности, способные заменить полководца. Но кандидатуру Фонтея, получившего венок за спасение легиона, показавшего на этой войне талант и отвагу, Сенат одобрил без колебаний.

Шум, раздавшийся за пределами палатки, снова отвлек легата от дум. Легионы Гнея прибыли и входили в лагерь.

Фонтей поднялся и вышел посмотреть на них, а заодно поприветствовать многочисленных знакомых, которые появились у него в Испании. Вдали от родины связь с земляками становится прочнее. Помимо его друзей, здесь находились и дальние родственники.

Армии братьев Сципионов действовали на территории Испании порознь, но иногда объединялись для решения каких-либо важных задач. Вот и сейчас перед ними стояла особая задача: не дать карфагенянам уйти на помощь Ганнибалу и этим спасти Рим от разорения.

Войска Гасдрубала представляли собой грозную силу: у него были закаленные в боях с испанскими племенами ливийцы, иберы, наемники-кельты, африканская и нумидийская конница, а еще вселяющие ужас слоны. Но эти войска, одержавшие немало побед над испанцами, ни разу не встречались с римскими легионами. На это и уповали Сципионы. На это уповал и Фонтей…

До настоящего времени римляне удерживали Гасдрубала в Испании, нападая на его здешних союзников. Гасдрубал вынужден был отзываться на призывы вождей племен во избежание их перехода к противнику. И в этот раз он шел спасать очередной союзнический город, осаждаемый Гнеем. Но это была западня, подготовленная Сципионами: при приближении Гасдрубала Гней снял осаду и двинулся на соединение с братом.

И сейчас они ждали Гасдрубала в этом лагере, надеясь заставить пунийца принять бой.

Фонтей располагал сведениями, что битва случится завтра; легионам Гнея дадут отдохнуть только одну ночь. Поспешность сейчас необходима как никогда. Но предстоящая сеча его нисколько не тревожила. Это будет лишь завтра, а сейчас можно пообщаться с земляками, узнать последние новости, а потом их, старших офицеров, пригласят на военный совет в шатер Сципиона.

На следующий день римлян подняли и накормили довольно рано. Утро только зачиналось, когда все трубачи собрались на претории и дали сигнал к построению армии.

Выстроенные легионы, как всегда, выглядели безукоризненно: начищенные доспехи, отражающие блики восходящего солнца, сверкающие посеребренные шлемы и поножи центурионов, колыхающиеся плюмажи офицеров, взмывающие ввысь штандарты и значки манипул, идеально ровный строй из красных плащей и щитов – все это восхищало и радовало глаз Корнелия, гарцующего перед строем на стройном гнедом рысаке.

Он любовался великолепием своего войска и пытался продлить наслаждение зрелищем.

Наконец, Сципион осадил коня и, еще раз гордо окинув взглядом бескрайние шеренги, зычно обратился к армии:

– Соотечественники! Сограждане! Союзники Рима!

Его голос звучал необычайно громко и далеко разносился по равнине, сразу ставшей необычно беззвучной. Казалось, даже птицы прекратили приветствовать восходящее солнце и вслушивались в слова полководца.

– Мы прибыли в эту страну не с совсем обычной миссией. Риму нужны новые земли для процветания Республики, ему надо показать свое могущество покоренным народам, чтобы удерживать их в повиновении. Это являлось необходимостью, когда в нашем отечестве царил мир. Рим вел свои войны на чужих землях, демонстрируя силу оружия и гордость римского духа. Но сейчас все изменилось. Наша земля истерзана войной, наши поля истоптаны вражескими сандалиями, пунийцы убивают наших детей и насилуют наших женщин. В трех милях отсюда стоят родственники и соплеменники тех, кто творит эти злодеяния. Они жаждут участвовать в этих бесчинствах.

Сципион повернул пляшущего в нетерпении коня в другую сторону и сделал широкий жест, чтобы показать: его призыв обращен ко всем.

– Помните! Любой из них может стать тем, кто войдет в ваш дом, заберет ваш урожай и вырежет вашу семью! Их дома далеко отсюда, им ничего не угрожает. Поэтому они не боятся возмездия. Мы здесь для того, чтобы остановить врага, не дать соединится с убийцами и грабителями, ведомыми вероломным Ганнибалом. Только от вас, от вашего мужества, зависит, будет ли Рим существовать как государство или мы падем, а наши родные станут бессловесными рабами. Загоним этих варваров в их конуры и спасем Италию! Слава Риму! Слава Сенату и народу Рима!

Когда Корнелий закончил, армия взорвалась криками. Лица солдат выражали мужество и решимость во что бы то ни стало победить ненавистных пунийцев и защитить свою истерзанную войной родину.

***

Уже пять дней обе противоборствующие армии стояли на реке Ибер, но пока ничего серьезного не происходило. Случались мелкие стычки, но до рукопашной дело не доходило. Со стороны карфагенян в них участвовали в основном нумидийцы, со стороны римлян – велиты. Враги закидывали друг друга дротиками, стрелами и поспешно расходились, не вступая в битву.

Сейчас Мисдес с Гасдрубалом объезжали карфагенский лагерь.

Вечер плавно переходил в ночь, но Гасдрубалу спать не хотелось. Поэтому он и предложил Мисдесу эту позднюю прогулку.

В лагере тоже не спали. Солдаты собирались возле больших костров и тревожно переговаривались на разных языках.

В темноте никто не узнавал полководца. Он прислушивался к разговорам и наблюдал за происходящим у костров. Мисдес переводил ему услышанную испанскую речь, а ливийскую и нумидийскую Гасдрубал понимал сам.

Он сразу отметил, что всеобщее напряжение, царившее в последнее время среди его воинов, не спадало. Поэтому-то он и не решался дать сражение Сципионам. Боевой дух армии - слишком низок. Напрасно командиры пытались увещевать солдат, обещая им легкую победу и быстрый переход в Италию, где всех ожидают слава и богатство. Гасдрубал видел, что все их усилия тщетны.

Баркид выглядел угрюмым. Его лоб покрыли морщины от тяжких дум, глаза задумчиво глядели в пустоту ночи. Преданный конь, похоже, угадывал настроение хозяина и шагал молча и неторопливо, опуская с каждым шагом голову к земле.

Мисдес пытался как-то расшевелись полководца - ему совершенно не нравилось его настроение.

– Скоро мы обнимем своих братьев, Гасдрубал, – делано беззаботным тоном говорил он. – Наше прибытие ускорит агонию Рима. Представляешь, какая это будет встреча! Одни в Италии будут петь от счастья, а другие – рвать на себе волосы.

– Согласен. Встреча будет долгожданная, а для римлян ее итог станет смертельным, – пытаясь улыбнуться, ответил Гасдрубал.

Они опять замолчали: обоим было ясно, что разговор в подобном приподнятом тоне не клеится. Гасдрубал решил высказаться откровенно.

– Мисдес, я доверяю тебе как брату, поэтому могу сказать прямо: у меня скверное предчувствие. – Он тяжело вздохнул и продолжил уже совсем мрачно: – Я видел плохой сон, который даже не хочу пересказывать. Мне кажется … нам не удастся пройти через римлян…

Мисдес внимательно посмотрел на него. «Я тоже так думаю», – хотелось крикнуть ему, однако сказал он другое:

– Не раскисай, Гасдрубал. Сон – всегда просто сон. Боги на нашей стороне. Мелькарт не даст римлянам ни одного шанса! Они страшатся нас: великий Ганнибал научил их этому. Консульство Корнелия Сципиона прошло под знаком тяжких поражений римлян от Карфагена. Теперь этот бывший консул стоит перед нами, и список поражений будет продолжен …

– С Ганнибалом ушли лучшие войска, – перебил его Гасдрубал. – Ты посмотри, кто у нас остался. Ненадежные кельтиберы, которые, как мне доносят, постоянно смотрят в сторону дома, да прибывшие недавно нумидийцы, набранные из различного отребья, потому что их лучшие воины остались в Африке. Ведь и царь Восточной Нумидии Гала, и царь Западной – Сифакс, которые точат мечи друг на друга и готовятся к войне, сейчас сами нуждаются в хороших солдатах.

– У нас есть настоящая карфагенская пехота, – возразил Мисдес. – Ее не было даже у Ганнибала …

– Карфагенская пехота … карфагенская пехота, – угрюмо передразнил его Гасдрубал. – Это еще не пехота, а неумелая молодежь, пусть и воодушевленная успехами Ганнибала, но не видевшая настоящей войны. Я уверен – они будут драться, как львы. Но хватит ли у них умения противостоять опыту легионеров? Я надеялся, что мы проскользнем мимо Сципионов и сможем уйти за Ибер… Воины привыкнут к войне, сражаясь по дороге с варварами, а в Италии будут распределены между ветеранами брата.

Какое-то время они снова ехали молча. Гасдрубала по-прежнему одолевали мрачные мысли. Все же он встряхнулся, и, пересилив себя, уверенно произнес:

– Не думай плохого, Мисдес! Я не робею и не падаю духом. Завтра на поле боя никто и не заподозрит о моей сегодняшней слабости. Однако надо реально смотреть на то, что преподносят нам боги.

– Вот таким мне приятней тебя видеть! – воскликнул Мисдес. – Все знают, что ты сполна обладаешь мужеством воина и талантом полководца. И враг завтра это увидит!

На самом деле Мисдесу было тоже не по себе и его тоже одолевали скверные предчувствия. Отправляясь в поход, он попрощался с Аришат, которая не плакала, как это обычно случалось перед долгой разлукой, а лишь сказала, обхватив его шею своими нежными руками:

– Мисдес, я уверена – мы скоро увидимся! Я привыкла к твоим частым отлучкам и уже почти не переживаю за тебя. Я знаю: тебя хранит Тиннит. Она услышала мои молитвы и призвала меня, когда ты лежал тяжелораненый. Она помогла тебе выжить. Она защитила тебя тогда, защитит и теперь. Так что возвращайся скорее домой, любимый!..

Эти слова жены не выходили из его головы. Но он не стал рассказывать об этом Гасдрубалу, чтобы не ухудшать его и так неважное состояние духа.

Рано утром войска подняли по тревоге. Был отдан приказ плотно поесть и выступать по сигналу.

Гасдрубал созвал командиров у себя для окончательного уточнения плана сражения. В армии было много испанцев, которым Гасдрубал не доверял до конца, и поэтому расстановка сил разъяснялась на походном столике, с которого только что убрали еду – полководец как бы просто пригласил ближайших соратников на завтрак.

Вскоре армия выступила на равнину между лагерями и встала, показывая врагу готовность принять бой.

В центре большой неорганизованной массой топтались испанцы, выстроенные карфагенскими командирами в некое подобие рядов. На правом фланге стояли отряды карфагенской пехоты, которыми командовал Мисдес. На левом – немногочисленные ливийцы из числа оставленных Ганнибалом, усиленные легковооруженными иберийскими наемниками. Нумидийская конница и слоны разместились рядом с пехотой Мисдеса. Наемные кельтиберийские всадники – возле ливийцев.

Гасдрубал не напрасно ждал Сципионов: те сразу приняли вызов.

Римские легионы вышли на огромное поле и стали строиться в обычный для себя порядок: три ряда манипул и конница по флангам.

Легион Тиберия Фонтея стоял напротив карфагенской пехоты Мисдеса. Хотя расстояние между ними было достаточно большим, и Фонтей не различал напряженных лиц молодых пунийцев, однако он интуитивно чувствовал: это новобранцы, они боятся грядущего боя.

Его же бойцы были полны решимости. Им не терпелось отомстить за родную поруганную землю и гибель боевых товарищей в Италии.

Раздался сигнал боевой трубы, подхваченный горнами манипул, и легионы центра, прикрывшись стеной щитов, двинулись в атаку.

Первыми шли манипулы гастатов – по шесть шеренг в двадцать рядов молодых, отчаянных римлян, которым нужно было набираться военного опыта и привыкать к войне. Между манипулами оставили проходы для велитов, которые забрасывали врага дротиками и камнями из пращей.

Крики центурионов здесь слышались чаще всего: молодых нужно поучать и оберегать от смертельных ошибок.

– Держать строй! Выше щиты!.. – надрывался Вибий Алиен – боевой товарищ Тита Юния по Требии, дослужившийся в Испании до центуриона гастатов. Он был чрезвычайно горд своей новой должностью и старался показать, что не зря ему доверили символ центуриона, виноградную лозу – розгу, которую он постоянно пускал в дело.

– Ты куда смотришь, сын осла! – орал он, замахиваясь лозой на молодого гастата, вскинувшего взгляд куда-то в небо. – Хочешь, чтобы балеарский камень заехал тебе между глаз?!

За гастатами, на расстоянии ста шагов, шли принципы – опытные воины, прошедшие через горнило множества сражений, готовые прийти на помощь своим молодым товарищам.

Последними неторопливо маршировали триарии – заслуженные ветераны, элита легиона, они не чеканили шаг и не нуждались в понукании центурионов.

Тит Юний, старший центурион первой манипулы триариев, не давал никаких указаний своим подчиненным. Но он, как центурион «первого копья», постоянно наблюдал за всем легионом. «Молодец Вибий, – одобрительно подумал Юний, услышав ругательства приятеля. – Быть ему когда-нибудь на моем месте!» Пока все шло как надо: легион был готов вступить в схватку.

– Труби: метнуть копья! – крикнул центурион трубачу легиона. Прозвучали дублирующие сигналы горнов, гастаты задержали шаг и с силой метнули пилумы во врага.

Стоящие в центре армии Гасдрубала испанцы прикрылись щитами. Потерь среди них не было, но щиты стали бесполезными: пилумы глубоко застряли в них, потянув своей тяжестью вниз.

Неожиданно для римлян (и еще более неожиданно для Гасдрубала) первые ряды испанцев, побросав щиты, обратились в бегство. Нет, они не были трусами, однако атака римлян стала для них веской причиной для того, чтобы покинуть поле боя и не уходить с Гасдрубалом в далекую и совершенно ненужную им Италию. Напрасно карфагенские командиры метались между бегущими, пытаясь повернуть их обратно: испанцы удирали как зайцы, бросая оружие и доспехи.

Однако оставшиеся верными Гасдрубалу ливийцы и карфагеняне успели охватить римское войско с флангов. Закипела настоящая битва.

Триарии Юния, которым полагалось вступать в бой последними, и то только в крайнем случае, вынуждены вступить в схватку ранее гастатов и принципов.

Мисдес умело командовал правым флангом. После удачно проведенной атаки карфагеняне воодушевились. Бой с римлянами шел на равных. Солдатам Мисдеса удалось расшатать строй манипул: все перемешалось, битва превратилась в отдельные поединки.

Мисдес метался на коне между рядов и подбадривал воинов. Молодые карфагеняне, хотя и не имели сколько-нибудь значительного боевого опыта, но сражались достойно. Отпрыски знатных родов, решившие поменять торговое ремесло на воинскую славу, они недавно прибыли в Испанию под впечатлением побед Ганнибала, и мечтали когда-нибудь войти в поверженный Рим. Ветераны, оставшиеся с Гасдрубалом для подготовки новобранцев, вполне сносно обучили их тонкостям ведения боя. И сейчас молодежь доказывала, что не зря провела столько времени в тренировочных лагерях под Новым Карфагеном.

Заметив рослого римлянина, который, как и он, с высоты своего коня отдавал приказы, Мисдес стал пробиваться к нему. За ним последовали охранявшие его два воина «священного круга». Мисдесу удалось приблизиться к римлянину, тем более что тот (а это был Тиберий Фонтей) не стал уклоняться и двинулся навстречу, приняв вызов.

Центурион Тит Юний, находившийся возле легата, заметив, что карфагенянин пытается вступить в поединок с Фонтеем, атаковал телохранителей Мисдеса и стал теснить их, ловко орудуя двумя короткими мечами. Он одинаково хорошо владел обеими руками, и воины «священного круга» постепенно начали отступать.

Мисдес и Фонтей столкнулись лицом к лицу. Они были чем-то похожи: оба сильные, опытные, умелые в ведении рукопашного боя, мастерски владеющие оружием. Даже кони у них были приблизительно одного роста. Первая сшибка не принесла преимущества никому.

Никто не вмешивался в этот бой. Впрочем, приблизиться к двум всадникам мешали Юний и охрана Мисдеса, которые отчаянно бились друг с другом.

Удары, наносимые Мисдесом и Тиберием, не достигали цели. И тот и другой либо искусно уклонялись от выпада противника, либо прикрывались небольшими круглыми щитами. Мечи выбивали искры, а пляшущие кони не давали нанести точный удар в незащищенную часть тела. Бойцы уже начинали выдыхаться, когда конь легата, в круп которому угодил чей-то дротик, рванулся в сторону.

Фонтей попытался удержать равновесие, открылся и тут же получил сильный удар в голову. Шлем легата съехал в сторону, но удержался на ремешках- это спасло Тиберия от следующего удара, который мог стать смертельным. Скользнув по гребню шлема, острая фальката Мисдеса отрубила Фонтею правое ухо и рассекла щеку. Удар был настолько сильным, что выбил легата из седла, и он упал под ноги сражающимся.

Римляне бросились вперед, пытаясь спасти своего командира. Подхваченный с одной стороны Титом Юнием, а с другой центурионом Квинтом Статорием, легат отступил в тыл манипулы.

Воодушевленные карфагеняне с победными криками стали теснить врага. Один из телохранителей протянул Мисдесу обороненный легатом золотой браслет с выгравированной на нем головой волка.

– Командир, это ваш трофей, – с восхищением сказал он.

Мисдес взглянул мельком на золотое украшение и произнес:

– Его нашел ты. Значит, он твой. Но после боя я выкуплю его у тебя. На память.

Не задерживаясь более, Мисдес поскакал к дальнему флангу, где ситуация стала меняться не в пользу карфагенян: римляне перестроились и начали теснить противника, загоняя в редкий кустарник, который мешал построению в фалангу.

То же самое происходило и на левом фланге. Римляне отбили атаку ливийцев и теперь стали теснить врага по всему фронту.

Очередной неприятностью для Гасдрубала стала бегство нумидийской конницы, которая даже не стала вступать в битву, а ринулась следом за сбежавшими испанцами.

Гасдрубал понял: сражение проиграно, надо спасать остатки армии. Скрипнув зубами, он велел трубить сигнал к отступлению.

Карфагенская пехота Мисдеса понесла наименьшие потери в сражении. Не потеряв строя, молодые карфагеняне покинули поле боя, оторвались от преследовавших римлян, вернулись к своему лагерю и заняли оборону между валами, ощетинившись копьями.

Сципионы не стали понапрасну проливать римскую кровь. Цель была достигнута: враг разбит, Ганнибалу не получить нового подкрепления. Римляне решили прекратить преследование.

Поздно вечером, сидя с мрачным видом у походного костра и крутя в пальцах выкупленный у охранника браслет легата, Мисдес думал: «Как же права оказалась Аришат, предсказывая нашу скорую встречу. Все-таки не зря говорят, что у нее дар провидения. Бедный Гасдрубал… Он никогда не станет таким же талантливым, как брат, и всегда будет лишь жалким его подобием».

Мисдесу не хотелось оправдывать и жалеть Гасдрубала. Он понимал, что не только предательство испанцев и нумидийцев, но и грубые просчеты полководца стали причиной этого поражения. Солдаты любят сильных и удачливых. Беглецы же не захотели вверять свои судьбы Гасдрубалу, так как не верили в его счастливую звезду…

***

Италия, 216 г. до н. э.

Адербал нежился в постели, от которой отвык за три года военного похода. Он удовлетворил свою похоть и теперь с интересом рассматривал обнаженное тело лежавшей рядом молодой римлянки.

«Какие великолепные формы! – думал он. – Грудь – высокая и красивая, талия тонкая, ладонями обхватить можно, и бедра, как у подростка. Почему римляне считаю плоскую грудь и широкую задницу эталоном женской красоты?»

Он перевел взгляд на чистое юное лицо девушки. «Все-таки онахороша. Вот только… этот настоящий римский нос… Считая такую форму носа восхитительной, римляне глубоко заблуждаются».

Впрочем, глаза Адербала ничего особенного не выражали. Они оставались такими же холодными и равнодушными, как всегда. Война сделала его черствым и бездушным по отношению к римлянам – как к военным, так и к мирному населению.

Теплая мягкая постель, красивая женщина – такое бывало на войне нечасто. Обычно подобное случалось, когда они захватывали какой-нибудь город или когда его отряд грабил очередную сельскую виллу. Это делалось не потехи ради: фуражиры врага не должны найти ничего для своей армии, и быстрые нумидийцы надолго уходили из лагеря для учинения опустошительных набегов.

Они исполняли приказ Ганнибала: уничтожать все римское, но не трогать италиков и их имущество. Полководец пытался склонить союзников римлян на свою сторону, напоминая об унижениях, которые доставляло им господство Рима. Вот и сейчас, истребив один из фуражных отрядов врага, нумидийцы ворвались в большое поместье богатого римского землевладельца и устроили там всеобщий разгром.

Адербалу не нравились грабежи и убийства мирных жителей. Он – благородный воин. Но только таким образом можно удержать диких нумидийцев – дать им вволю пограбить и насытиться местными женщинами.

Красивая дочь хозяина приглянулась Адербалу. Он решил оставить ее себе, помогая ей таким образом избежать поругания со стороны его дикарей. Ее звали Папирия. Высокая, белокурая, голубоглазая… Нумидийцы такими жадными взглядами окидывали ее с головы до ног, что несчастная девушка, дрожа от страха, постоянно пряталась за Адербалом, пока он не увел ее в дальнюю комнату.

Папирия инстинктивно чувствовала, что этот карфагенянин ее не обидит, и в благодарность предложила себя ему.

– Не бойся, они сюда не войдут, – насмешливо сказал Адербал на ее родном языке, когда они уединились.

– Господин, возьми меня, но только не убивай, и не отдавай этим зверям…

– Эти звери – мои бесстрашные воины! Не смей оскорблять их, римлянка! – грубо одернул ее Адербал.

– Прости меня, господин! – Она разрыдалась, закрыв лицо руками.

Адербал успокоился и ласково погладил ее по голове.

– Не бойся. Я не причиню тебе вреда.

Папирия, всхлипывая, подняла на него заплаканные глаза и заблеяла жалобным, дрожащим голосом:

– Господин, я вижу, ты благородной крови и не чета им. Я догадываюсь – у тебя есть сестры. Мы, женщины, не виноваты в том, что вызываем у мужчин похоть, и уж совсем не виноваты в ненависти пунийцев к римлянам… Посмотри на меня и вспомни своих сестер. Они ведь тоже могли бы оказаться в таком же ужасном положении. Но и там мог появиться благородный мужчина, который пожалел бы их слабость…

Ее слова заставили Адербала вспомнить о его далекой семье и о событиях, которые прошли после отъезда с родины.

После битвы у Требии прошло более полутора лет. Следом было сражение у Тразименского озера – блестящая победа Ганнибала. Под прикрытием тумана карфагеняне окружили и изрубили в узком ущелье более пятнадцати тысяч легионеров консула Гая Фламиния. Адербал помнил, как его правая рука отнималась от усталости – он убивал … убивал … и снова убивал, а битва напоминала бесконечную бойню. Как на скотном дворе… Паникующих римлян кололи, резали, кромсали, закидывали дротиками и стрелами. Это сражение имело ужасающие последствия для Рима. Население Италии охватила паника и смертельный ужас. Гордые, непобедимые римляне стали уклоняться от встреч с армией Ганнибала.

Фабий Максим – тот, который так красиво объявил войну в зале заседаний Совета Карфагена – шел со своими легионами за Ганнибалом, избегая прямых столкновений. Он постоянно держался на высотах, чтобы свести к минимуму превосходство Ганнибала в коннице, и все время уклонялся от боя, за что был прозван земляками Кунктатором, то есть Медлителем. Фабий слишком хорошо понимал и военное превосходство Ганнибала, и то, что только при помощи тактики выжидания можно избежать разгрома римской армии.

Вот уже несколько месяцев карфагеняне беспрепятственно блуждали по юго-восточной Италии – Апулии, грабя усадьбы и захватывая небольшие города.

Но римский дух снова восторжествовал. Ганнибал это чувствовал, об этом же сообщали многочисленные лазутчики. В стране росло стремление разгромить пунийцев любой ценой, хоть ценой собственной жизни. Все хотели воевать. Даже представители высшей знати, свыше ста сенаторов, вступили в легионы простыми бойцами.

Новые консулы, Теренций Варрон и Эмилий Павел, были настроены не так, как Фабий Максим. С армией, вдвое превышающей по численности войско противника, они двинулись за Ганнибалом.

Баркид ждал их вблизи Канн. Ему хотелось новой победы. Он отдавал себе отчет в том, что она будет очень трудной. Но новое сражение было просто необходимо: его воины расслабились и начали терять боеспособность. У них уже не осталось той злости, которая имелась после перехода через Альпы. К тому же начались проблемы с продовольствием. Ганнибал не мог грабить италийских союзников, а платить им было нечем.

В ожидании появления римских армий нумидийцы Адербала не сидели сложа руки. Они уничтожали вражеских фуражиров и сбивали с толку римских разведчиков, совершая глубокие рейды по вражеским тылам.

Но этот набег должен стать последним – нужно срочно возвращаться к Ганнибалу.

Постепенно воспоминания становились отрывистыми и расплывчатыми. Адербала стало клонить в сон. Его рука, поглаживающая бедро римлянки, замерла, но ее благодарный поцелуй в его плечо почему-то встряхнул молодого карфагенянина. Он вскочил, оделся и вышел наружу, где его солдаты устроилась на ночлег.

Нумидийцы были детьми пустыни, и домашний уют не привлекал их. Вытащив из дома все подушки, перины и тюфяки, они развалились под сенью фруктовых деревьев. Теплая августовская ночь, превосходное итальянское вино, жирная домашняя еда из хозяйских запасов – солдаты испытывали настоящее блаженство и благодарили своих нумидийских богов за подаренную усладу.

Одни спали, другие переговаривались, третьи прямо здесь удовлетворялись со служанками виллы, кряхтя от наслаждения.

Адербал подошел к Батию и Хираму, отдыхающим отдельно от остальных, во внутреннем дворике виллы. Они наслаждались свежестью небольшого фонтана и что-то негромко обсуждали.

– Караулы проверили? – спросил Адербал.

– Проверил, несут службу исправно, – ответил Хирам.

Вопрос был скорее формальным. В отряде Адербала караулы проверять не требовалось. Все бойцы были родом из местности, которая не одно столетие находилась под властью рода Батия. По обычаю, за малейшую провинность воина подвергали жестокой экзекуции, а его семью изгоняли в пустыню. Только так можно было выжить в суровых условиях Нумидии в условиях постоянных войн с соседями и борьбе за существование с природой. А несение ночного караула всегда считалось чем-то подобным священному ритуалу, который необходимо исполнять безукоризненно.

– Завтра возвращаемся в главный лагерь, – сказал Адербал, с трудом подавив зевоту. – Прикажите людям отдыхать. Хватит куража! Подъем будет ранним.

– Смотрю я на тебя, Адербал, и все большее уважение ты во мне вызываешь, – проговорил Батий. – Тебе только двадцать два года, но в тебе нет ни капли юношеской расхлябанности. Ты - дисциплинирован, требователен к себе, воздержан в пище и питье. А о твоей храбрости и бесстрашии в армии уже ходят легенды.

– Да уж, брат, – засмеялся Хирам, – отец так тебя любит, что порой мне кажется – он тебя усыновит, а нас с Гаудой оставит без наследства.

– Разумная мысль, – поддержал шутливый тон сына старый воин. – Может быть, и правда мне так поступить? Как думаешь, Адербал? Моим сорванцам необходимо еще расти и набираться мудрости, чтобы стать такими же, как ты, хотя они и старше тебя.

– Зачем же лишать наследства таких бесстрашных бойцов. – Адербал засмеялся и похлопал Хирама по спине.

Неожиданно лицо Батия стало серьезным. Он приподнялся, подбоченился и важным тоном произнес:

– Адербал, я много думал в последнее время и решил: ты должен стать членом нашего рода.

Он достал из-под туники золотой треугольный кулон на серебряной цепочке.

– Возьми это и надень.

Адербал взял вещицу в руки и внимательно ее рассмотрел. С лицевой стороны он увидел выгравированное изображение человека с головой льва, стреляющего из лука. С обратной стороны – надписи на непонятном языке.

– Это священный талисман нашего рода. Самого древнего и могучего рода Нумидии. – Лицо Батия светилось гордостью. – Мы называем его Канми. Любой наш соплеменник, увидев его на твоей шее, признает тебя своим господином и отдаст за тебя жизнь. И горе будет тому, кто не исполнит этот святой обычай! Его постигнет не только гнев богов, но и месть сородичей! Теперь ты – мой названный сын!

В знак благодарности Адербал почтительно склонил голову и прижал правую руку к сердцу, затем торжественно надел амулет на шею

– Спасибо, Батий… – с чувством произнес он. – Ты для меня в Италии как отец, а Хирам – как брат. Я чту ваши обычаи и никогда не забуду оказанной мне чести!

После сказанного он поднялся и обратился ко всем бойцам по-нумидийски:

– Всем спать, немедленно! Завтра вы мне нужны свежими и отдохнувшими…

***

Следующим вечером отряд нумидийцев въезжал в главный лагерь карфагенян.

Прямо с дороги Адербал явился в шатер Ганнибала с докладом. Однако полководец не дослушал, прервав его на полуслове:

– Полно, Адербал. Я знаю, что ты выполнил все, как всегда, безукоризненно. Сейчас не до этого. Наконец-то мы даем сражение римлянам.

И он стал подробно разбирать роль отряда Адербала в завтрашней битве.

Августовский рассвет наступил неожиданно. Ночь была безлунной. Когда темнота отступила, враги увидели друг друга. Равнина протяженностью не более чем в три мили постепенно заполнялась вооруженными людьми. Они не мешали друг другу: обе стороны готовились к грандиозной битве, которую считали переломной в этой войне.

Стройные ряды римлян выглядели очень грозно: щит к щиту, плечо к плечу, ровный ряд копий, шлемов, султанов – все выровнено, как по линеечке. Манипулы расположены очень плотно, но длину шеренг невозможно было охватить взглядом. По флангам расположилась конница, возглавляемая консулами. На левом – Варрон с союзниками, на правом – римские граждане Павла Эмилия.

Армия Рима напоминала мощнейший таран, готовый без труда пробить любую оборону.

Карфагеняне понимали, что враг силен, организован и число его велико. Но это не очень беспокоило их: у римлян не было самого главного – полководца, подобного талантливому Баркиду.

Ганнибал расположил свои войска в следующем порядке: в центре выступающей вперед дугой он поставил галлов и легковооруженных иберов; слева и справа от них расположились десятитысячные отряды ливийской пехоты; на левом фланге – тяжелая кельтская и галльская конница под командованием Гасдрубала из Гадеса; на правом – легкая нумидийская, возглавляемая Ганноном Бомилькаром.

Отряд Адербала в пятьсот человек держался особняком. Ганнон был предупрежден об особом задании, полученном ими непосредственно от Ганнибала.

Послушные нумидийские кони не резвились, а стояли как вкопанные, не мешая своим хозяевам наблюдать за подготовкой к сражению. Адербал долгое время не мог привыкнуть к такой послушности и преданности этих низкорослых друзей нумидийцев. Они напоминали ему прирученных собак. На войне он в полной мере оценил все их достоинства. Их не надо было привязывать во время спонтанных ночевок; в засадах они вели себя безупречно – скорее враги услышат седока, чем его лошадь; кони никогда не покидали своих раненых хозяев. Поэтому вначале похода он сменил своего кельтиберийского скакуна, высокого красавца, на нумидийского жеребца, подаренного ему Батием, и сейчас нисколько не жалел об этом.

Наблюдая за построением армий с высоты своего преданного коня, Адербал оценил позиции противников. Ему показалось, что ни у одной из сторон нет явного преимущества.

Однако он заметил, что римлянам в лицо дул горячий южный ветер, несущий густую пыль. Скорее всего, глаза легионерам забивало песком.

Армии еще строились, когда Адербал увидел большой отряд одетых в шкуры диких животных воинов, рассыпающихся по полю впереди строя карфагенян.

«Началось, – подумал он. – Пошли балеарские пращники».

Адербал почувствовал неприятный холодок внизу живота. Он не придал ему особого значения. Обычное ожидание чего-то грандиозного. Чего-то, что могло лишить жизни его самого и его товарищей. Наверняка кого-то из своих боевых соратников после сегодняшнего сражения он никогда больше не увидит. Адербал знал, что сейчас это мимолетное ощущение пройдет, и останется лишь жестокая, смертельная, незабываемая красота сражения.

Тем временем балеарцы засыпали врага камнями и дротиками. Но легионеры, укрывшись за ровными рядами больших щитов с закругленным верхом, не понесли серьезных потерь.

– Смотрите! – крикнул Хирам, указывая куда-то влево.

На фланге Адербал заметил конницу, несущуюся в сторону римлян. С такого расстояния фигуры всадников казались крохотными и сливались в единую коричнево-серую массу, окутанную столбами густой пыли.

– Конница Гасдрубала пошла в атаку! – воскликнул Адербал, дрожа от нетерпения. Горячая кровь билась в венах; и ему страстно захотелось броситься в гущу боя. Гигантская масса несущихся во весь опор с боевыми криками всадников – где еще увидишь такое?..

Да, это были всадники Гасдрубала из Гадеса, атакующие римскую конницу Павла Эмилия. Если бы Адербал оказался среди них, то увидел бы, как громадные кельты и галлы, вооруженные длинными мечами, сшибали с лошадей низкорослых римлян.

В отличие от пехотинцев, всадники Эмилия не могли воспользоваться преимуществом организованного, слаженного строя – ведь лошадям неведома эта военная наука. Противники полагались только на свое мастерство в рукопашном бою. К тому же конных кельтов и галлов оказалась больше, чем римских новобранцев, и они были значительно опытнее.

Воинственные вопли, лязг мечей, ржание лошадей, крики раненых и умирающих, – эта неизбежная какофония сражения буквально раздирала воздух.

Но вот римская кавалерия дрогнула и начала отступать, преследуемая беспощадным врагом.

На фланге, где стоял Адербал, нумидийцы тоже рванулись в атаку. И здесь закипела битва, однако тут карфагеняне встретили достойное сопротивление. Конница Варрона, состоящая из италийских союзников Рима, дралась достойно и отступала под давлением более многочисленного противника неохотно.

Пятьсот всадников Адербала оставались на месте, наблюдая за сражением и ожидая приказа командира.

«Фланги римлян свободны!.. – лихорадочно соображал взбудораженный Адербал. У него захватило дух при виде величественной и страшной картины, разворачивающейся перед ним. – Сейчас легионы пойдут в атаку!..»

Он не ошибся: раздались звуки труб, и римская пехота стройными рядами двинулась вперед, сметая всё на своем пути. Чеканя шаг, не издавая других звуков, кроме бряцания щитов и мечей, легионеры манипула за манипулой занимали все пространство перед армией Ганнибала.

Адербал всегда восторгался видом наступающих легионов. Он как завороженный наблюдал за ровными красными рядами плащей, щитов и султанов на сверкающих шлемах, идеальный строй которых не нарушался на любой пересеченной местности. Он понимал, что врагом нельзя восхищаться, но ничего не мог с собой поделать: зрелище марширующих манипул потрясало воображение. Такой эффектной – и эффективной! – атакой не могла похвастаться ни одна армия мира.

С фланга ему хорошо видно, что легионам сейчас противостоит неорганизованная, орущая толпа гигантов с белоснежной кожей, размахивающих огромными мечами, топорами и дубинами. Большинство из них – полуголые, разрисованные синей краской; другие – одеты в желтые и коричневые куртки.

«Дикари! – презрительно подумал Адербал. – Эти галлы хуже наших гетулов!» Он не любил их и подозревал, что они отвечают тем же карфагенянам. Но сейчас эти народы были нужны друг другу, чтобы уничтожить более могущественного общего врага.

Галлы встретили римлян оглушительными криками. Огромные воины как безумные кидались на щиты легионеров и гибли от коротких колющих ударов мечей, кромсавших незащищенные доспехами тела. Безмолвная римская машина перемалывала их, продвигаясь все дальше и дальше.

Та же участь должна была постигнуть и иберов, но тут взревели карфагенские трубы, и дальние от центра ливийские пехотинцы побежали вперед, разворачивая шеренги копейщиков под прямым углом к легионерам. Еще немного – и они охватили римлян с незащищенных флангов.

Ливийцы – это не галлы. Закаленные в боях, одетые в римские трофейные доспехи, они нисколько не уступали легионерам, а в рукопашном бою даже превосходили их. Ими командовали Магон Самнит и Магарбал, вдохновлявшие личным примером своих подчиненных на свирепую и молниеносную атаку.

Африканцы стали крушить вражеский строй, который под их напором дрогнул и постепенно стал разваливаться. Сражение начало рассыпаться на отдельные поединки, в которых ветераны Ганнибала в силу своего опыта брали вверх. К ним на помощь пришли конники Гасдрубала, изрубившие тысячи бегущих римских всадников. Они прекратили преследование и, развернув коней, врезались в тыл римской пехоты.

На правом фланге нумидийцы Ганнона Бомилькара не смогли добиться таких успехов – их вооружение было более легким по сравнению с римским. Сражение текло вяло, и конница Варрона успевала помогать своим легионерам - отбивать натиск ливийцев Самнита.

Вот здесь и пришел в действие запасной план Ганнибала.

– Вперед!.. – крикнул Адербал. Его пятьсот нумидийцев отделились от конницы Ганнона и, обогнув сражающихся, устремились во вражеский тыл. Заранее предупрежденные о маневре, нумидийцы на скаку перекинули щиты за спины и спрятали короткие мечи, обмотанные в тряпки, под одежду.

Отряд приблизился к стоящим в тылу легионерам, которые наблюдали за боем.

«Триарии! Они - очень опасны! – встревожено подумал Адербал, но тут же успокоил сам себя: – Хотя откуда у римлян настоящие ветераны? Все они полегли при Требии и Тразимене!»

При их приближении манипулы развернулись, сомкнули щиты и ощетинились копьями.

Нумидийцы вскинули вверх руки, показывая врагу, что они безоружны и не смогут причинить вреда.

Адербал, осадив коня, громко крикнул по-латыни:

– Мы сдаемся! Ганнибал терпит поражение. Центр бежит, и скоро побежит вся армия.

– Вы кто такие? – выкрикнул в ответ пожилой римлянин в серебряном шлеме центуриона.

– Мы данники карфагенян – нумидийцы. Наш народ находится под гнетом пунийцев и ненавидит Карфаген! Мы всегда желали гибели этому городу и не хотим умирать за Ганнибала. Тем более что его войне пришел конец!

Эти легионеры стояли далеко от основного боя и не видели, что творится впереди и на флангах. Поэтому известие о разгроме карфагенского центра было встречено ими как нечто само собой разумеющееся. Раздались радостные возгласы:

– Слава консулам! Слава Риму!..

Однако просто так верить перебежчикам римляне все равно не собирались.

– Всем слезть с коней и сесть на корточки! – громко приказал все тот же центурион.

Нумидийцы стали спешиваться и садиться на землю. Преданные кони недоуменно смотрели на своих хозяев, не понимая, что им нужно делать.

Легионеры окружили их плотным кольцом, наставив копья на шеи сдавшихся.

Адербал сидел рядом с Хирамом и шептал, не смотря в его сторону:

– Скоро римляне поймут, что мы их обманули. Поэтому нельзя упустить момент…

– Если они попытаются убить хотя бы одного нашего бойца, я не выдержу и начну их резать, – ответил злобно Хирам.

Римляне настороженно переговаривались между собой, но вскоре, убедившись, что пленники ведут себя смирно, ослабили внимание. Многие из них опустили копья.

– Трусы! – презрительно процедил центурион. – Только варвары могут предпочесть смерти рабство…

Внезапно впереди на фланге раздался далекий и мощный воинственный клич ливийцев, и легионеры стали сдавать назад. Слаженный строй манипул нарушился, превратившись в волну, распространяющуюся в тыл шеренг – так круги от пущенного в воду камня колеблют водную гладь. Стало понятно: карфагеняне провели удачную контратаку.

Те, кто охранял нумидийцев, на мгновение забыли о пленных, обратив свое внимание в сторону битвы. Секунды оказалось достаточно, чтобы Адербал и Хирам успели выхватить свои мечи из-под одежды и вонзить их в горла стоящих рядом солдат. Это стало сигналом для остальных: одни нумидийцы, не поднимаясь с земли, стали рубить римлянам коленные суставы, другие обрушили мечи на головы тех, кто стоял чуть дальше. В тылу легиона закипела яростная сеча.

В это время подоспели остальные нумидийцы из конницы Ганнона Бомилькара, а чуть позже показались кельтские всадники Гасдрубала. Легионеров окружили окончательно, и битва превратилась в избиение.

У римлян теперь не только отсутствовали защищенные фланги и тылы, они лишились самого главного – слаженности строя и способности маневрирования. Большая часть легионеров оказалось запертой в гигантском мешке; они не имели возможности участвовать в битве, пока их уставшие товарищи гибли под мечами пунийцев.

Шеренги же карфагенян постоянно пополнялись свежими воинами из задних рядов, которые продолжали работать словно мясники, пока их товарищи по оружию отдыхали в тылу.

Гибель римского войска была неминуема. Спастись удалось немногим. В их числе оказался и консул-неудачник Теренций Варрон.

На поле боя полегли консул Павел Эмилий, консулы прошлых лет Гней Сервилий и Марк Минунций, около восьмидесяти сенаторов.

Общее количество погибших римлян и их союзников превышало семьдесят тысяч человек. Такого страшного поражения римская история еще не знала.

Потери карфагенян составили не более шести тысяч – в основном галлы. Но самое главное, что потерял Рим в этой кошмарной мясорубке – веру союзников в его могущество. Многие племена и города средней и южной Италии отшатнулись от покачнувшегося исполина, и на долгие годы на страну опустилась мгла.

***

Италия, 215 г. до н. э.

Карфагеняне начали осаду Нолы – города, союзного Риму. Они вели себя достаточно пассивно: не использовали осадных орудий, не строили защитных укреплений – просто взяли крепостные стены в кольцо.

Ганнибал вел тайные переговоры с городскими низами, недовольными Римом, и был в полной уверенности, что скоро перед ним откроют городские ворота.

Римлянам не удалось одержать ни одной серьезной победы в Италии, поэтому карфагеняне были спокойны и не хотели напрасного кровопролития. Вместо солдат воевали дипломаты – своим оружием, разумеется. Италийцев упорно убеждали в том, что Ганнибал воюет не с ними, а с Римом.

Многие союзнические города сдались без боя, надеясь на окончательное избавление от римского господства. Теперь, как считал Ганнибал, настала очередь Нолы. Однако дело осложнялось тем, что в осажденном городе находился бывший римский консул Клавдий Марцелл, победитель инсубров - самого свирепого племени италийских галлов, у которого под началом имелось два легиона и союзнические войска.

Марцелл, умудренный годами политик, быстро выявил тех городских бунтарей, кто имел сношения с пунийцами, но не стал принимать жестоких мер: напротив, он обласкал их главарей, наградил деньгами и велел допускать к себе в любое время.

Агенты Ганнибала доносили: римляне готовятся к открытому сражению, и чернь поддержит карфагенян, напав на обоз Марцелла, оставшийся в городе.

Но это было ложью. Карфагенский полководец не знал всей правды.

Сделав вид, что переговоры зашли в тупик, Ганнибал велел выстроить армию перед лагерем, не приближаясь к городским стенам, как бы призывая Марцелла вывести легионы.

Но тщетно – римляне не выходили.

Прошло три дня. Каждое утро пунийцы строились в боевые порядки, а вечером отправлялись обратно в лагерь.

Терпение Ганнибала иссякло, и он отдал приказ к штурму города. Взревели трубы. Из лагеря понесли лестницы, стали выдвигаться осадные машины. Карфагенская пехота подтягивалась к стенам под прикрытием лучников.

Внезапно большие центральные ворота распахнулись, и легионеры быстрым шагом выступили из города, сметая осаждавших. Не готовые к такому развитию событий, растерянные карфагеняне были вынуждены принять бой, в котором римляне сразу получили преимущество.

Со стороны главных ворот осадой города руководил Ганнон Бомилькар. Увидев, что сражение разворачивается неблагоприятно для пунийцев, он крикнул стоявшему рядом Адербалу:

– Бери нумидийцев и ударь по правому флангу римлян!..

Адербал, послушно кивнув, вскочил в седло и понесся к своему отряду. Он слышал, как Ганнон отдавал распоряжения остальным командирам, надеясь как-то выровнять ситуацию, но мыслями молодой карфагенянин были уже в сражении.

Едва услышав приказ, его люди сорвались с места и поскакали в сторону правого фланга легионеров.

Тем временем, другой отряд под командованием Исалки, знатного нумидийца из рода, который испокон веков соперничал с родом Батия, атаковал левый фланг римлян.

Адербал мчался впереди своего отряда на низкорослом, но быстроногом коне. Он осадил его в двадцати шагах от легионеров, успевших сомкнуть щиты, и изо всех сил метнул тяжелый дротик.

Боковым зрением Адербал увидел Хирама, тоже делающего замах.

– Ур-рр!.. – закричал тот, и два дротика, описав крутую траекторию, опустились в самую гущу воинов противника.

Это стало сигналом к действию: со всех сторон раздались воинственные кличи карфагенян, и несколько сотен дротиков посыпались на головы легионеров.

Послышались крики раненных и умирающих римлян. Из-за первых рядов легионеров начали выскакивать застрельщики - велиты, на ходу готовясь к атаке.

– Уходим!.. – воскликнул Адербал, и его люди, развернув коней, ринулись в обратную сторону.

Отойдя на безопасное расстояние, они потратили несколько мгновений, ожидая, пока велиты не израсходуют свой запас дротиков практически впустую, и тут же повторили свою стремительную атаку.

Так продолжалось несколько раз подряд. Легионеры вынуждены были ослабить напор. Но ненадолго. Одновременно открылось еще двое городских ворот, и на помощь римлянам вылетела конница союзников. Теперь уже они атаковали фланги карфагенян.

Адербал заметил слишком поздно, что его отряд оказался практически в кольце: впереди – легионеры, сзади – вражеские всадники. Выхватив из-за пояса небольшой нумидийский рожок, он протрубил сигнал тревоги, и его солдаты успели занять круговую оборону.

Отбиваясь от окружавших врагов, они израсходовали все дротики, копья, стрелы и схватились за мечи, сойдясь в рукопашной схватке.

Нумидийцы дрались как бешеные, но хладнокровия римлян, так же, как их строя, ничто не могло нарушить.

Адербал видел гибель своих лучших воинов. Его отчаянию не было предела – ведь он ничем не мог им помочь им.

Адербал бился плечом к плечу с Батием и Хирамом, пытаясь расчистить дорогу к спасению. Понимая, что через строй манипул им не пробиться, они нащупали слабое место в боевом порядке эскадрона римских союзников – скорее всего, новобранцев – и направили туда всю свою злость.

На секунду показалось, что они уже вырвались из гибельного кольца, но тут легат Валерий Флакк направил в гущу сражения свежих конников – на этот раз римских ветеранов. Они-то и решили исход боя.

Нумидийцев теснили все сильнее. И вот легионеры из передней шеренги дружно метнули в них копья.

– Берегись, Хирам!.. – завопил Адербал.

Но было поздно. Он увидел, как пилум воткнулся в правое плечо его названного брата, выбив Хирама из седла прямо под ноги сражающимся.

Успев увернуться от меча какого-то италийца огромного роста, укрытого синим шестиугольным кавалерийским щитом, Адербал, ловко поднырнул вправо и широким замахом отрубил противнику незащищенную левую ногу выше колена. Его острый как бритва меч рассек толстые кожаные штаны всадника, мясо, кость, и вонзился в бок рослого рысака, с диким ржанием вставшего на дыбы. Дико закричавший от боли римлянин сильно дернул поводья, и его конь опрокинулся на спину, подмяв под себя искалеченного седока.

– Ур-рр!.. – завизжал от восторга Адербал, но, обернувшись, увидел, как сползает с коня, обливаясь кровью, оглушенный ударом в голову Батий. Адербалу захотелось кричать от бессилия. Он был готов погибнуть, но спасти названного отца. Внезапно конь под ним словно взбесился – возможно, от боли, вызванной неглубокой раной в боку, – рванулся вперед и, несмотря на свой маленький рост, пробил ряды римлян, вынося наездника из боя.

С трудом успокоив своего верного друга, Адербал заметил, что его левая рука сильно кровоточит. Правая нога начала неметь – возможно, он сломал ее. Впрочем, это заботило его сейчас меньше всего. Адербалу захотелось броситься обратно, чтобы вызволить своих нумидийских братьев из страшной ловушки. Но в этот момент затрубили трубы, призывая карфагенян к отступлению. Подчинившись приказу, оставив на поле боя убитых и раненых, солдаты отошли к лагерю, а римляне вернулись в город.

Карфагеняне, уже отвыкшие от поражений, чувствовали себя униженными и опозоренными – тем более что победа была одержана слишком малочисленным противником.

Вечером в лагере царила необычная тишина. Подавленные карфагеняне вспоминали события минувшего дня – и делали это молча.

Адербал лежал в своей палатке, угрюмо наблюдая за тем, как лекарь колдует над его ранами. Однако собственное физическое состояние ему было безразлично. Все его мысли остались рядом с Батием и Хирамом. За годы похода Адербал так привязался к ним, что не понимал, как воевать дальше без отеческого наставления Батия и братской поддержки Хирама. Он словно в одночасье осиротел. Даже сейчас ему не с кем было поделиться своим горем. Одна мысль утешала его: возможно, товарищи в плену и Ганнибал выкупит их.

Большую часть ночи Адербал провел в мучительных раздумьях и лишь под утро забылся тяжелым сном. Его бросало то в жар, то в холод: похоже, воспалились раны. Он чувствовал себя все хуже и хуже, и его не тревожили, давая отдохнуть. Только личный лекарь Ганнибала время от времени навещал Адербала – менял повязки, оставлял какое-то питье, горькое и одновременно терпкое на вкус.

На второй день Адербалу стало легче. Неожиданно в палатку вошел один из выживших в той злополучной сече бойцов – Бостар.

– Командир, ты должен сам увидеть это, – глядя в сторону, произнес он угрюмо.

Адербал с трудом поднялся и вышел наружу. Три бойца из его отряда с хмурым видом сидели на лошадях, ожидая, пока Бостар поможет командиру взобраться на коня. Потом, не говоря ни слова, они развернулись и поскакали в сторону города. Адербал последовал за ними.

Приблизившись к крепостной стене, он различил установленные на башнях кресты с распятыми на них обнаженными телами. Когда расстояние позволило различать лица казненных, в двух из них, к своему ужасу, он узнал Батия и Хирама. Даже в смерти они были неразлучными!…

Не стесняясь слез, Адербал зарыдал, уткнувшись в гриву коня. Его последняя надежда увидеть их живыми - рухнула окончательно.

Ему стало невыносимо одиноко в этой проклятой стране, на этой бессмысленной войне, где погибают те, кто тебе близок и кого больше никем не заменишь.

***

Испания, Новый Карфаген, 214 г. до н. э.

В доме был Мисдеса настоящий праздник. Слуги не успевали подавать и убирать блюда. На столы выставлялось все самое отборное и лучшее. Гости уже буквально не могли ни есть, ни пить. Нетронутые блюда уносили, сменяли их новыми, еще более совершенными и изысканными. Танцовщицы и музыканты старались изо всех сил, чтобы угодить присутствующим; музыка и танцы не прекращались ни на секунду.

Причиной такого торжества стали два молодых привлекательных человека с обветренными, мужественными лицами, возлежавших на лучших гостевых ложах. Даже знакомые с трудом узнавали в них Адербала и Магона Баркида, которые покинули Новый Карфаген четыре года назад. Из юношей они превратились в настоящих мужчин, перенесших невзгоды и тяготы труднейшего похода и опасности множества сражений. От постоянного пребывания на открытом воздухе при любой погоде их кожа сделалась грубой, ее покрывали многочисленные шрамы – следы ударов вражеских мечей. Однако все эти отметины войны никак не уродовали молодых людей.

Помимо Мисдеса, здесь находились Аришат и несколько близких друзей из числа карфагенских аристократов. Вопросы сыпались как из рога изобилия, но Адербал с Магоном отвечали неохотно. Горькие воспоминания были еще слишком свежи. Им не хотелось рассказывать о пережитом. Тысячи … тысячи убитых и умерших от ран карфагенян и римлян стояли перед их глазами, как немой укор содеянному Ганнибалом с их помощью. Поэтому о войне они рассказывали совсем немного, вспоминая лишь какие-то забавные случаи из походной жизни вроде примеров нерасторопности необстрелянных новобранцев или смешных казусов, связанных с незнанием карфагенянами местных обычаев.

После поражения при Ноле Ганнибал отправил своего брата Магона в Карфаген с донесениями и просьбами о помощи. В сопровождающие ему отрядил Адербала, который после полученных ранений еще не мог сражаться.

– Уговорите этих старцев дать нам больше воинов и денег, – напутствовал их Ганнибал, – и возвращайтесь поскорее. Вы нужны мне здесь, в Италии.

– Брат, мы сделаем все возможное, – ответил Магон. – Доказательства твоих побед зажгут в их жалких душонках пламя карфагенской гордости. Я нисколько не сомневаюсь в нашем успехе.

– Адербал, – продолжил Ганнибал, – я сочувствую твоему горю. Все мы знаем, что Батий и Хирам стали тебе как родные за время похода. Они – настоящие герои. Но это война. Мы видели много смертей. На их месте мог оказаться каждый из нас. Как донесли мои агенты в Ноле, в городе находятся землевладельцы, чьи виллы были разграблены вашим отрядом, а их родные убиты. Они упросили Марцелла считать нумидийцев не военнопленными, а обыкновенными преступниками - злодеями, которые должны быть подвергнуты мучительной и позорной казни. Мы возмущены поступком Марцелла. Уничтожение запасов продовольствия, которые могут попасть к врагу, всегда было частью любой войны, и нумидийцы не нарушали этих неписанных правил. После этого злодеяния Марцелла мы будем относиться к римлянам подобающе.

Ганнибал обнял Адербала, похлопав его ободряюще по спине.

Морской путь в Карфаген прошел на удивление спокойно. Наверное, боги решили, что испытаний с них уже достаточно. Корабль достиг берегов Африки ранним утром, и посланцы сошли на берег. Они не узнали порт, который сильно разросся за период их отсутствия, отвыкли от яркого африканского солнца и безоблачного неба. Но впереди их ждали радостные встречи с родными и исполнение главной миссии – посещение Сената.

Дом старого Гамилькона встретил Адербала ликованием. Одним – сын, другим – брат, он вернулся живым и почти невредимым. Большей радости его семье и не надо было. Мужественный, красивый, герой войны – сердце Гамилькона переполнялось гордостью. О таком сыне мечтал бы каждый отец!

Расспросы, расспросы, еще раз расспросы… Адербал устал от них, но не показывал виду, чтобы не расстраивать близких.

Наутро Гамилькон потребовал созыва экстренного заседания Сената для заслушивания доклада посланцев Ганнибала.

И вот этот день настал … Магон и Адербал в сопровождении четырех воинов, несущих большой кожаный тюк, торжественно вошли в величественное здание, где огромный переполненный зал встретил их приветственными возгласами.

Посланцы представляли собой величественное зрелище. Сила, суровость, опаленная войной молодость, незримый ореол победителей делали их для присутствующих настоящими героями, почти что современниками Александра Великого. Они были совершенно не похожи на привычный тип карфагенянина – торговца, не ведавшего поля брани.

Когда шум в зал подутих и Магон получил возможность говорить, он с гордым видом обратился к Сенату:

– Отцы Карфагена! Почтенные сенаторы! Мы только что прибыли из вражеской Италии. На наших сандалиях еще остались капли римской крови.

Он посмотрел на свои ноги, как будто выискивая на них кровавые пятна.

– Карфаген никогда не одерживал столь великих побед, и его армия никогда не сеяла во вражеской стране столько страха и паники. Всем известно: Рим – величайшее государство, его армия – сильнейшая в мире … Нет, она была сильнейшей, пока мы не пришли в Италию! Мы одержали блестящие победы при Тицине, Требии, у Тразименского озера, при Каннах, нанесли римлянам тяжкий урон в бесчисленных стычках. Коварный враг потерял более двухсот тысяч солдат убитыми и более пятидесяти тысяч пленными. На полях сражений нашли бесславную смерть два римских консула, а еще один зализывает в своей норе тяжелые раны. Диктатор Фабий Максим, объявивший Карфагену войну вот в этом самом зале, прятался от нас, как трусливый заяц. Бруттийцы, апулийцы, часть самнитов и луканцев, уверовав в мощь Карфагена, перешли на нашу сторону…

Магон сделал знак сопровождавшим его воинам. Те развернули тяжелый кожаный тюк и вытряхнули его содержимое прямо на мраморный пол.

Огромное количество золотых колец покатилось в разные стороны, рассыпая по залу мириады вспышек, отраженных от многочисленных свечей и факелов.

– Смотрите, отцы Карфагена! Это кольца, которые носили всадники – люди, принадлежащие к самому высокому римскому сословию. Глядите же, как много здесь этих побрякушек. Их владельцы уже никогда не послужат своей стране. Никогда их сандалии не ступят на нашу землю. Никогда их воины не услышат приказов, а римские мечи не поразят ваших поданных! – воскликнул Магон.

В зале одобрительно загудели. Сенаторы стали с энтузиазмом топать ногами и стучать посохами. Некоторые вскочили со своих мест, вскинув руки в яростном порыве. Возбуждение все нарастало. Гул голосов быстро перешел в сплошной патриотический рев. Ловкий ход молодого Баркида сделал свое дело. Магон улыбнулся: сейчас он был уверен - Сенат поддержит любую его просьбу.

Сделав паузу, он начал более подробно рассказывать об успехах Ганнибала, с победным видом глядя в сторону представителей антибаркидской партии, которые сидели в дальнем конце зала.

Масла в огонь подлил старый Гамилькон, который, стараясь перекричать присутствующих, обратился к Ганнону Великому:

– А что скажет нам римский сенатор в Сенате Карфагена? Следует ли выдать Ганнибала римлянам за такой урон, нанесенный им карфагенским оружием?

Понимая, как невыгодно он выглядит в настоящий момент, Ганнон вскочил и, не обращая внимания на Гамилькона, гневно обратился к Магону:

– Скажи нам, Баркид! Запросил ли Рим после всего этого мира?.. Нет, погоди, я отвечу за тебя сам … Нет! – громко выдохнул он. - Не запросил и не запросит никогда!

Умудренный политик, Ганнон повернулся спиной к Магону и, игнорируя его, продолжил свою речь, обращаясь к сенаторам:

– Я, как и все присутствующие, рад победам Карфагена! Но я не доволен той бездарной политикой, которую ведут Баркиды в Италии. Победы Карфагена – достаточный повод для заключения в настоящий момент выгодного мира. Все мы помним, что первая война тоже начиналась успешно, но помним и то, как она закончилась.

Он снова повернулся к Магону:

– Я уверен, ты сейчас попросишь у нас еще солдат, денег и хлеба. А зачем тебе все это? – И, опять не дав Магону ответить, Ганнон продолжал: – Вы добились блестящих побед. Вы захватили знатную добычу. Так навербуйте наемников в Италии! Купите хлеб! И не отягощайте казну Карфагена своими требованиями! Если вы этого не сможете сделать, то не следует ли признать, что успехи Ганнибала не столь уж и значительны?! А может, ты, Баркид, не говоришь нам всей правды? Не так ли?!

Лицо Магон от возмущения стало покрываться красными пятнами.

– Уважаемый сенатор, – гневно воскликнул он. – Легко, сидя на лавках Совета, подозревать во лжи тех, кто проливает кровь свою вдали от отечества, и во благо его. Легко, нежась в мягких постелях своих роскошных вилл, рассуждать об отсутствии тягот и лишений в военных походах. Мой брат одержал блестящие победы, но следствием этого стало уменьшение его армии, которую нужно немедленно пополнить, иначе война окажется напрасной…

– Баркид, ты, наверное, неправильно меня понял, – бесцеремонно перебил его Ганнон. – Я не умоляю побед карфагенского оружия, но выиграть битву – не значит победить в войне. Ты говоришь, что у Канн уничтожено большинство лучших римских воинов и что под вашим контролем почти вся Италия. Тогда скажи нам: сколько латинских городов выступило на стороне Ганнибала? Назови мне количество людей из тридцати пяти римских триб, перебежавших к вам.

Видя, что Магон растерялся, на помощь ему пришел Гамилькон, который вскочил с места и срывающимся от возмущения голосом заговорил, обращаясь к притихшим сенаторам:

– Отцы Карфагена, все мы знаем уловки Ганнона, который откажется от родного отца, узнав, что тот желает зла римлянам. Слава и честь Карфагена для него пустые звуки. Пускай Рим не запросил пощады сейчас, но сделано главное – подорвана вера его союзников в непобедимую римскую мощь. А это стоит многого! Рим – не вся Италия. Ганнибалу нельзя грабить союзников, иначе они могут возвратиться в лоно метрополии. Поэтому политика Карфагена в Италии должна быть гибкой, и не может быть основана на обирании побежденных народов.

Раздался одобрительный шум, и Гамилькон понял: Сенат снова склоняется на сторону Баркидов. Для того чтобы окончательно закрепить победу своей партии, старый лис сделал то, что уже давно собирался сделать:

– Я наивно полагал, что ненависть Ганнона и его приспешников направлены против Ганнибала, но не против Карфагена. Я всегда разделял эти понятия – ненависть к политикам и ненависть к отчизне. Но я ошибался: Ганнон и Карфаген несовместимы. Все, что хорошо Ганнону – плохо Карфагену и спасительно для Рима. Поэтому я официально заявляю о разводе моей дочери с братом Ганнона – сенатором Гасдрубалом.

Козленок, не ожидавший такого поворота событий, вскочил со своего места, задыхаясь от ярости. Как будто не замечая его присутствия, Гамилькон продолжал говорить, снова захватив внимание Сената:

– Я призываю всехприсутствующих в свидетели. Пусть Ганнон передаст сказанное своему брату! С этого момента наши семьи ничего не связывает. Я не буду требовать обратно богатого приданного своей дочери Рамоны. Пускай на эти деньги Ганнон вооружит целый римский легион и обретет дополнительное удовлетворение от помощи своей «настоящей» родине. Я не буду претендовать на моего внука Абдосира. Когда он вырастет, из него получится великолепный римский центурион. Несмотря ни на что, мы обязаны помочь Ганнибалу завершить войну, столь успешную для нас!..

Закончив, Гамилькон облегченно опустился на свое место.

Ошеломленные сенаторы молчали, не зная, как реагировать на столь неожиданное заявление Гамилькона. Но сказанное им рассеяло последние подозрения, навеянные речью Ганнона, и Сенат проголосовал за помощь Ганнибалу.

В течение полугода было подготовлено двенадцать тысяч пехотинцев, полторы тысячи всадников, двадцать слонов. Однако из Испании пришли дурные вести: Сципионы активно теснили Гасдрубала, и Карфаген вот-вот потеряет эту важную богатую колонию.

Совет постановил направить собранные войска в Испанию, а полководцами, помимо Гасдрубала Баркида, назначить Магона Баркида и Гасдрубала Гисгона.

И вот именно таким образом, вместо Италии, Магон и Адербал оказались снова в Испании и теперь находились в доме Мисдеса, вспоминая на шумной пирушке минувшие дни.

ГЛАВА четвертая   “Новые союзники”

«Abducet praedam, cui occurit prior»

«Кто первым пришел, тот и уносит добычу»

Латинская пословица

Западная Нумидия, Цирта, 214 г. до н. э.

Обед во дворце царя Сифакса был накрыт только на пять персон. Царь принимал иностранных гостей: встреча была конфиденциальной.

Возлежавшие на ложах мужчины наслаждались вином из личных виноградников Сифакса и вели оживленную беседу.

Великолепная жареная дичь, изысканные блюда из свинины и баранины почти нетронутыми остывали на столе – сказывалась удушающая жаркая погода, обычная для этой страны летом, напрочь отбивающая желание чревоугодничать. Но отборные фрукты, финики, засахаренные фиги не оставались без внимания и не мешали общению.

Хотя гости были одеты в простые белые туники, в них угадывались опытные воины – шрамы, развитая, рельефная мускулатура и грубая, обветренная кожа лица.

Сифакс же, и сам не чуждый военному делу, выглядел на их фоне изнеженным восточным сластолюбцем.

Гости царя – легат Тиберий Фонтей, центурионы Тит Юний, Квинт Статорий и Вибий Алиен – были посланниками Сципионов и представляли здесь Рим – величайшее государство мира.

Карфаген был бы чрезвычайно удивлен, узнав, что его вассал принимает у себя заклятых врагов Республики. Но царь Сифакс затеял свою собственную игру: он хотел отпасть от ненавистного патрона, поэтому обращенные к нему слова посланников ложились на благодатную почву.

– Пунийцы терпят поражение за поражением, – убеждал царя Тиберий Фонтей. – Скоро вся Испания будет в наших руках. Многие племенные вожди добровольно переходят в стан союзников Рима. За четыре года Сципионы подмяли под себя весь полуостров. Дни Гасдрубала Баркида сочтены. Еще немного – и он будет сброшен в море.

– Я наслышан об успехах Ганнибала в Италии, – пытаясь казаться недоверчивым, осторожно заметил Сифакс. – Карфагеняне терпят поражения здесь, но побеждают там. И его победы намного значительнее.

– Они были значительнее, но когда-то, – ответил Тиберий Фонтей. – С момента последней, при Каннах, прошло уже почти три года. Сейчас у Ганнибала нет больших успехов, он просто впустую топчется на месте. Рим оправился от поражений, и ведет войну на равных.

Он взял со стола фигу и с наслаждением надкусил ее, давая царю осмыслить сказанное.

– Самое главное, что ты должен учесть, великолепный Сифакс: Ганнибал далеко, а Сципионы рядом, – продолжал он с едва заметной угрозой в голосе. – Еще немного – и они будут на границах твоего царства. – Однако Фонтей не хотел перегибать палку и добавил: – У тебя есть возможность поквитаться с пунийцами за все обиды.

– Я восхищаюсь Сципионами! – Сифакс одобрительно цокнул языком. – Их талант – не чета таланту Гасдрубала. – Но тут же осторожно добавил: – Все же, полагаю, неизвестно, как разворачивались бы события, окажись Ганнибал на месте брата…

– Конечно, Сципионы – военные гении, – вмешался в беседу Тит Юний. – Но Ганнибал – это исключение из правил, а римское военное искусство – правило незыблемое. Пунийцам нечего нам противопоставить. Неорганизованная армия – ничто против легионов, а полководцев, подобных Ганнибалу, у них больше нет. В этом-то все и дело…

– Ганнибал не может воевать во всех странах, где есть римское присутствие, – подхватил Вибий Алиен. – А римское присутствие – это в первую очередь прекрасно обученные легионы.

– Да. Я наслышан о римской тактике, – покивал Сифакс. – Предлагаю следующее: мы станем верными союзниками Риму, и двое моих людей отправятся к Сципионам для заключения союза. Но у меня есть условие! – Царь обвел своими хитрыми пронзительными глазками посланников. – Двое из вас должны остаться здесь, чтобы обучать нашу молодежь римскому военному искусству. Мой народ многочислен, молодые люди хотят и готовы воевать, но нумидийцы испокон веков бились только конными. В пешем строю они ни на что не способны. Создайте здесь легионы по римскому образцу, и я сумею нанести Гасдрубалу поражение. Нашими совместными усилиями с врагом будет покончено.

После долгих переговоров соглашение было достигнуто. Решили, что центурионы Квинт Статорий и Вибий Алиен остаются готовить нумидийцев к войне, а посланники Сифакса отправятся с Тиберием Фонтеем и Титом Юнием к Сципионам для подписания союзнического договора.

Уже через три дня начался набор в первый нумидийский легион. Желающих оказалось много. Все были уверены, что война с Карфагеном принесет знатную добычу и позволит обогатиться за счет жадных финикийцев.

Центурионы лично отбирали новобранцев. Работа кипела, и царские писцы не успевали заполнять списки рекрутов. Через две недели сформированный легион разучивал первые азы римской тактики, маршируя по наспех построенному плацу.

В это время агент Гасдрубала в царском дворце сообщал знакомому нам капитану купеческого корабля Хризу известие о предательстве царя Западной Нумидии.

– Сифакс уже не скрывает, что отложился от Карфагена. Со всех концов страны съезжается молодежь. Помимо легионов, создаваемых по римскому образцу, собирается большая конная армия. Нумидийцам, воюющим на стороне Гасдрубала, велено переходить к римлянам. За неповиновение могут покарать их родственников здесь…

Хриз возмущенно пожимал плечами и в гневе стискивал кулаки. Он понимал, что подобное важное известие следует передать немедленно, но одновременно, как истинный карфагенянин, мысленно подсчитывал убытки от возможной войны Карфагена с Сифаксом.

Достигнув порта Гадеса, Хриз немедля направил конного курьера в Новый Карфаген. Совсем скоро о предательстве стало известно вождям пунийцев.

Военный совет во дворце Гасдрубала проходил шумно. Присутствовали самые доверенные – оба Баркида, Гасдрубал Гискон, Мисдес и Адербал.

– Мало того, что нам досаждают римляне, так теперь еще это сын осла, Сифакс, делает наше положение совсем отвратительным! – громко возмущался нервный Гасдрубал Гискон.

– Если нумидийцы решат отложиться от нас, будет плохо, – задумчиво произнес Мисдес.

– Не все нумидийцы – выходцы из Западной Нумидии, – возразил Магон. – Восточные без приказа своего царя Галы на предательство не пойдут.

– В том-то и дело, – отозвался Мисдес, – что у нас остались только солдаты из западных племен. Остальные ушли с Ганнибалом. Подданные Галы – настоящие воины и преданные боевые товарищи.

Он посмотрел на Адербала и с огорчением добавил:

– Чего стоили только Батий и Хирам…

Видя, как при упоминании о них омрачилось лицо брата, Мисдес похлопал его по руке.

– Скажи, брат, они бы никогда нас не предали, ведь правда?

Адербал угрюмо кивнул, но не промолвил ни слова. По-видимому, перед его глазами вновь встала страшная картина – стены Нолы, распятые, принявшие мучительную смерть боевые товарищи…

– Теперь надо решить, ждать ли нам Сифакса… или же… ударить по нему первыми? – растягивая слова, проговорил Гасдрубал.

– Ждать нельзя, – решительно произнес Магон. – Иначе нам предстоит воевать и римлянами, и с нумидийцами. Это будет нашим концом. Карфагену придется убраться из Испании.

– Но Сифакс в настоящий момент усиливается, – возразил старший брат. – Когда мы придем в его страну, экспедиционной армии может не хватить. А взять большее количество войск – подарить Испанию Сципионам. Римлянам попросту некому будет противостоять.

Присутствующие замолчали, обдумывая выход из сложившейся ситуации. Пауза затягивалась. Напряжение в совещательной комнате не спадало.

Внезапно Мисдес хлопнул себя ладонью по колену и громко воскликнул:

– Я думаю, есть выход!

Взоры присутствующих обратились на него. Все знали мудрость Мисдеса и ждали спасительного решения.

– Адербал, ты рассказывал мне про Гауду – брата Хирама и сына Батия, который сейчас является по нумидийским обычаям твоим названным братом…

Адербал кивнул утвердительно и показал присутствующим талисман Канми, подаренный ему Батием.

– Гауда – лучший друг царевича Масиниссы, второго, но любимого сына царя Галы, – продолжал Мисдес. – Он имеет на него огромное влияние. Теперь же, по их обычаям, Гауда – названный брат Адербала. Эти обычаи у нумидийцев священны. А так как Сифакс и царь Гала ненавидят друг друга… – Мисдес выдержал паузу, приобняв правой рукой брата за плечи. – Я думаю, дело за малым, Адербал. Ты меня понимаешь?

Лица членов совета просветлели.

– Мисдес, ты гений! – вскочил на ноги Магон. – Дай я тебя обниму!

Гасдрубал Баркид тоже улыбнулся, однако улыбка тотчас исчезла у него с лица.

– Мисдес и Адербал, немедленно собирайтесь в дорогу, завтра вы отправляетесь в Булла-Регию. Наверняка Гала сейчас в своей столице, – твердо приказал он.

И, подумав, добавил подчеркнуто официальным тоном:

– Судьба Испании сейчас в ваших руках!

***

Восточная Нумидия, Булла-Регия, 214 г. до н. э.

Мисдес и Адербал были приглашены на соколиную охоту – любимое развлечение царя Галы.

Прошло уже три дня, как они прибыли в загородный летний дворец, где им, как посланникам Гасдрубала, были оказаны все почести. Позади остался великолепный обед, состязания лучших лучников, всадников, борцов, а теперь предстоит охота, в которой, помимо них, будут участвовать сам Гала, его брат Эсалк, царевич Масинисса, Гауда и несколько десятков слуг – загонщиков, сокольничих, охранников.

Гала был уже достаточно стар и дряхл, хотя, судя по всему, раньше это был красивый, сильный мужчина, не боящийся сражений и любящий женщин. Но сейчас посланники понимали: его будет тяжело подбить на войну с Сифаксом, ведь старость любит покой и безмятежность.

Царь внимательно наблюдал за полетом сокола и сейчас его, похоже, ничего кроме охоты не интересовало. Все надежды карфагенян были связаны с Гаудой, который сейчас ехал рядом с царевичем Масиниссой. Оба – рослые, смуглые, по-мужски красивые, они были чем-то похожи. Обоим стукнуло по двадцать семь. Всю свою недолгую жизнь друзья провели вместе и расставались лишь на короткое время. В юности Масинисса жил заложником в Карфагене, чтобы метрополия могла хотя бы как-то воздействовать на непокорного Галу. Гауда, естественно, находился рядом с ним. Поэтому оба получили хорошее образование: знали карфагенский, греческий, латинский языки, увлекались трудами греческих философов.

На соколиной охоте Масинисса и Гауда откровенно скучали. Они считали ее развлечением для стариков. Вот охота на львов, полная опасностей, – это да, это по ним. Но этикет во все времена требовал потакать прихотям царей, и они вынуждены были торчать здесь, в степи, рядом с Галой.

Посланникам Гасдрубала требовалось пообщаться с Гаудой наедине, без посторонних ушей, но пока подходящей возможности не предоставлялось. Они не хотели раскрывать царю свои планы раньше времени, зная подозрительность и недоверчивость нумидийцев. Гала должен принять решение самостоятельно, думая, что с кем и когда воевать – это его выбор. А если ему станет известно, что Адербал является названным братом Гауды, к словам последнего не станут прислушиваться.

Гауда почти не общался с посланниками, даже не расспрашивал у них про судьбу своих близких, думая, что Батий и Хирам все еще сражаются в Италии. Для того времени такая неизвестность была обычным делом. О судьбе воюющих в дальних странах родственников могли узнать через десять лет, а могли не узнать никогда.

Соколиная охота – увлекательное занятие. Ее участники растянулись по пологому берегу полноводной реки, чтобы не мешать друг другу.

Хорошо обученные соколы то и дело взмывали в небо и камнем падали на добычу – диких уток и гусей, в изобилии водившихся в этой местности.

Мисдес, как завороженный, наблюдал за размахом крыльев хищных птиц, стрелой проносящихся где-то в заоблачной выси, и в азарте вскрикивал, пытаясь подсказать крылатым охотникам. «Никогда не подозревал, что это занятие – столь увлекательно», – думал он, почти забыв о своей миссии.

Но Адербал помнил, зачем они прибыли в эту страну. Сделав вид, что сокол на его рукавице начал нервничать и пытается взлететь раньше времени, он пустил коня в галоп и подскакал к Гауде.

– Нам нужно поговорить, – негромко произнес он, осадив рысака.

– О чем? – спросил Гауда, окинув карфагенянина удивленным взглядом.

– Об этом, – ответил посланник, показав свободной рукой вынутый из-под туники кулон с изображением Канми.

Гауда изменился в лице. Он внимательно осмотрел на амулет, побледнел и судорожно выдавил:

– Откуда он у тебя?

– Сейчас я не могу тебе ничего сказать. Найди место, где нас никто не услышит, и дай мне знать.

Развернувшись, Адербал поскакал по направлению к брату, оставив ошеломленного нумидийца одного.

Следующим вечером, когда Адербал отдыхал в отведенных ему дворцовых покоях, в дверь тихо постучали. Сжав в руке узкий иберийский кинжал, с которым никогда не расставался, он осторожно нажал на створку двери.

За порогом, наклонившись в неглубоком поклоне, стояла девушка, чей гибкий стан окутывало черное длинное одеяние. На ее голову было накинуто расшитое золотой вязью нумидийское покрывало, нижний край которого наполовину закрывал лицо незнакомки.

«Какие прекрасные глаза!» – невольно подумал Адербал.

Девушка тихо произнесла:

– Господин, Гауда ждет тебя в дальней беседке дворцового сада. Я выведу тебя на дорожку, по которой ты доберешься до нее. Никуда не сворачивай, иди только прямо. Не одевай ярких одежд и доспехов. Мой господин гарантирует тебе полную безопасность.

Подождав Адербала у выхода и указав ему путь – мощеную извилистую дорожку, хорошо видную в свете яркой луны – незнакомка исчезла в ночной тени сада.

Адербал неторопливо шел в указанном направлении, пока не достиг деревянной беседки из резного ливанского кедра. Ожидавший его Гауда безмолвно поприветствовал карфагенянина, прижав руку к груди, и знаком предложил следовать за ним.

Выйдя за территорию дворца, они приблизились к трем конным воинам, которые держали на поводу двух оседланных лошадей.

– Моя преданная охрана, – гордо сказал Гауда. – Непобедимые воины. Все – члены нашего, а значит, и твоего рода!

Подойдя к всадникам, он заговорил с ними по-нумидийски.

– Я сказал, что ты им такой же господин, как и я, потому что у тебя талисман рода, – перевел он Адербалу, сказанное.

– Мне льстит иметь таких преданных слуг, – тоже по-нумидийски ответил Адербал. – А вот лошадей можно было не оседлывать: я прекрасно езжу без седла.

Гауда настороженно посмотрел на него и удивленно произнес:

– Карфагенянин, я не знаю, кто ты на самом деле, но ты поражаешь меня все больше и больше… Ты знаешь наш язык, ездишь, как настоящий нумидиец. Скажи мне, откуда ты, и откуда у тебя Канми?

Адербал не ответил и лихо вскочил на коня.

– Может, все-таки нам пора ехать, Гауда? – улыбнувшись, спросил он, удерживая горячего нумидийского скакуна, готового рвануться в ночь.

Гауда взобрался на своего жеребца, и пятерка всадников помчалась от ограды дворца в сторону города.

Когда всадники удалились на достаточное расстояние от последнего придворцового строения – и от возможных ушей соглядатаев Галы, – нумидиец сделал знак охране оставаться на месте.

Он и Адербал пустили лошадей неторопливым шагом, не мешающим их беседе.

– Я слушаю тебя, карфагенянин, – холодно произнес Гауда.

Он не любил Карфаген, не любил его жителей, притеснявших его страну, поэтому не чувствовал приязни к Адербалу. Талисман Канми обязывал относиться с уважением к его обладателю, но не более того. Адербал чувствовал это, но был уверен, что после его рассказа отношение Гауды к нему коренным образом изменится.

– Гауда, ты – мой названный брат! – торжественно произнес он.

Видя, что на лице Гауды снова явственно проступило изумление, Адербал продолжал:

– Эта воля Батия, оглашенная им в присутствии твоего брата – Хирама. Мы стали родными во время похода в Италию, где не расставались ни на один день. Мы делили пищу, воду и палатку. А иногда и вино. – Он широко улыбнулся. – Прикрывали друг друга во время сражений. Каждым вечером, сидя у костра, воспоминали своих близких. Я знаю и о тебе, и о твоей благородной семье – всё. Я могу перечислить твоих предков до седьмого колена и назвать все земли, по которым кочует ваш род.

Глаза Гауды увлажнились, и он сказал с теплотой в голосе:

– Прости меня, брат, за холодный прием. Скажи мне, где сейчас отец и мой любимый брат? Надеюсь, они здоровы, и боги уберегли их от ран и увечий?

– Будь мужественным, Гауда, и выслушай печальную весть,– вздохнув, скорбным тоном промолвил Адербал. – Твои родные мертвы уже более двух лет. Я плакал, как ребенок, узнав об этом. У меня не было более надежных друзей. Думаю, никогда и не будет…

Адербал подробно рассказал ему о схватке у стен Нолы, об обстоятельствах гибели Батия и Хирама.

Гауда слушал его, стиснув зубы и вцепившись мертвой хваткой в гриву коня. Когда Адербал описывал то, что он увидел на городской стене, молодой нумидиец громко застонал, словно от невыносимой боли, и разрыдался.

Однако, быстро взяв себя в руки, – все-таки он же мужчина и бесстрашный воин, – Гауда с трудом проговорил:

– Прости, брат, мне нужно побыть одному…

Стегнув коня плетью, он рванул с места и растворился в ночи. Адербал с охраной остались ожидать его возвращения.

Прошло более часа, прежде чем из темноты появился силуэт всадника. Гауда молчал и знаком приказал следовать за ним. Какое-то время все ехали, не проронив ни слова.

– Мы должны принимать то, что посылают нам боги, – наконец произнес Гауда. – Умоляю тебя, Адербал, расскажи мне все о походе. О ваших беседах. О том, что говорили мой отец и мой любимый брат. Я хочу знать все! Только… прошу тебя, как брата: не рассказывай никому, как они погибли. Они – благородные воины, а не преступники или рабы, и не должны были умирать такой позорной смертью. Будь проклят римлянин, отдавший приказ так поступить с ними!..

Долгое время Адербал рассказывал Гауде о том, что было с ними на войне, начиная с осады Сагунта, в которой он успел принять участие, и заканчивая битвой у стен Нолы. Гауда слушал, не перебивая.

Когда Адербал закончил, он некоторое время обдумывал услышанное, мысленно переживая все описанные приключения.

– Вы – настоящие герои! – Гауда сжал локоть Адербала свободной рукой. – Я всегда восхищался моим отцом. А сейчас восхищаюсь вдвойне. Того, что вы пережили за четыре года, другим хватит на целую жизнь…

Потом он остановил коня, прижал левую руку к сердцу, а правую, согнув в локте, поднял вверх и торжественно произнес:

– Брат! Я в любом случае отправлюсь на войну с римлянами. И клянусь тебе – пусть боги будут свидетелями! – мое сердце не успокоится, пока смерть моих близких не будет отомщена двумя смертями римлян, облеченных высшей властью! И если я не исполню эту клятву, на этой земле мне никогда не будет покоя!

– Но царевич Масинисса ни за что не отпустит тебя, – возразил Адербал.

– Значит, Масинисса поедет со мной! Я сумею убедить его вступить в войну, а он сумеет убедить Галу! Ведь вы за этим сюда прибыли? Тем более, что Гала жаден, а вы предлагаете ему испанское золото. Масинисса сумеет сломить его старческую нерешительность. Он давно мечтает перебить хребет Сифаксу и не дать ему усилиться в Нумидии.

– Кстати, брат, насколько мне известно, Масинисса влюблен в прекрасную карфагенянку Сафонисбу?

– Да, – удивившись неожиданному вопросу, ответил Гауда. – После смерти своей жены Дахии, царевны из племени гетулов, он остался один. В прошлом году по требованию Совета Масинисса отвез свою дочь, семилетнюю Кахину, в Карфаген, где она осталась в качестве заложницы. Там он познакомился с Сафонисбой и влюбился в нее без памяти. Он ждет разрешения ее отца, Гасдрубала Гискона, на брак с ней.

– Ты можешь использовать в качестве весомого довода то, что Гасдрубал Гискон в настоящее время в Испании и ждет помощи нумидийцев, – улыбнувшись, сказал Адербал.

Гауда посмотрел на своего нового брата с уважением.

– Ты мудр не по годам. Конечно, Масинисса хочет добиться расположения своего будущего тестя. Можешь считать, что ваша миссия закончилась успешно, – с удовлетворением закончил он.

Развернувшись, маленький отряд поскакал в сторону дворца.

***

Западная Нумидия, 213 г. до н. э.

Центурионы Квинт Статорий и Вибий Алиен гордо восседали на лучших нумидийских жеребцах из личных конюшен царя Сифакса. Им было чем гордиться. Они, младшие командиры римской армии, командовали целыми тремя легионами. И пусть эти легионы состоят из варваров - нумидийцев, но все же под их началом не сто двадцать солдат манипулы, а пятнадцать тысяч воинов.

«Были бы они еще и римлянами, вот тогда…» – мечтательно думал Вибий Алиен. Впрочем, что было тогда, вообразить он толком не мог. Центурион знал, что ему никогда не командовать даже одним римским легионом, это - удел аристократии, но его самолюбие сейчас было удовлетворено.

Конечно, доспехи нумидийцев не слишком походили на римские (слишком много шкур, кожи, и очень мало бронзы), а буйный нумидийский нрав не позволял слаженно действовать в строю (темпераментным африканцам не хватает терпения), но в целом, хотя бы внешне, легионы выглядели достаточно грозно. Центурионам удалось научить солдат чувствовать плечо товарища, слушаться команд и более или менее придерживаться римской тактики ведения боя.

Сейчас, ранним утром, новоявленные легионеры выстраивались на поле грядущей битвы, где Сифакс решил дать бой Гасдрубалу.

Манипулы выстраивались в три шеренги – по римскому образцу.

Нумидийцы не делились на молодых гастатов, опытных принципов и тяжеловооруженных ветеранов-триариев, как это было заведено у настоящих легионеров – в зависимости от возраста, опыта и имущественного ценза. Нумидийцы в этом отношении оказались равны – мало опыта и одинаковое простое оружие. Поэтому первая шеренга манипул состояла из молодых солдат (это единственное, что делало их похожими на римских гастатов), вторая – из солдат среднего возраста (тот же единственный критерий, заимствованный от принципов), а вот с ветеранами была проблема, поэтому в третью шеренгу, где должны находиться триарии, центурионы поставили солдат, отобранных ими лично.

Двадцать тысяч всадников Сифакса снисходительно наблюдали за легионерами. Они не привыкли к лобовому столкновению. Римские военные традиции были чужды и непонятны для них. Как пехотинцы будут спасаться, если битва окончиться не в их пользу? Да и построение в стройные ряды не по ним. Каждый воин должен биться сам за себя. Не закрываться щитом, а резать врагу конечности, впиваться в горло. Метательное оружие – стрелы, дротики – им больше по душе, чем копья и мечи. Тем более что сражаться придется не с римлянами, а с такими же африканцами, только мавританского и ливийского происхождения, а также с дикими испанцами. Так зачем же все усложнять?

Окружив легионеров с флангов, всадники нестройной толпой гарцевали в нетерпении боя на своих таких же неспокойных лошадях.

Сифакс, в доспехах инкрустированных золотом и серебром, в окружении охраны наблюдал за построением. В отличие от соплеменников, он был очень доволен видом нового воинства. Царь уже видел себя победителем и хозяином независимой страны, в подчинении которого будут десятки таких легионов. Следующим его шагом станет удар по царству Галы, а затем – взятие ненавистного Карфагена. Тогда он отомстит подлым финикийцам за все притеснения и обиды… Равноправный союзник римлян, царь объединенной Нумидии – вот кем должен быть Сифакс! Мысли о грядущем не выходили из его головы. Но грядущее делалось здесь и сейчас – на поле будущего боя, в нескольких милях от карфагенского лагеря, и он, царь Западной Нумидии, не должен забывать об этом…

Прошло больше двух часов с начала построения его армии, но враги не принимали вызов. Сифакс не собирался штурмовать лагерь: его воины не обучены осадному делу, да и конницы у него больше, чем пехоты.

Но вот затрубили вражеские трубы, загрохотали барабаны – карфагеняне стали выходить из своего лагеря.

«Наконец-то!».. – У Сифакса отлегло от сердца: ему жутко надоело ждать. Уже третий день его армия выстраивалась, занимая, как ему гляделось, очень удачные позиции, но Гасдрубал никак не реагировал на маневры нумидийцев. Но, очевидно, у врага все-таки сдали нервы, и он решил принять неизбежную смерть от доблестных легионов великого царя.

Первыми из ворот лагеря вышли ливийские копейщики. До врага было достаточно далеко, и Сифакс не мог определить род войск, но ливийцы отличались от остальных карфагенян организованностью и легко узнавались по стройным рядам. Царь был убежден, что они устремятся вперед, чтобы оказаться напротив его центрального легиона.

Но что-то пошло не по плану.

«Стойте, сыновья шакалов! Куда вы пошли?!» – хотелось закричать царю: ливийцы двинулись не вперед, а устремились влево от ворот лагеря, а затем подались назад, выстроившись в неприступную фалангу. Они заняли поле между лагерным валом и рекой, русло которой в этом месте круто изгибалось. Этим маневром вражеская пехота надежно защитила себя с флангов.

– Вот гиены! Что они делают?! – бесновался царь, недовольный таким раскладом событий.

Следом за пехотинцами показались кельтиберийские всадники на своих рослых лошадях, вооруженные длинными кривыми мечами и огромными пиками. Двумя большими отрядами они стали перед лагерем, оказавшись под защитой лучников, расположившихся на валу.

Построение завершилось, карфагеняне дали понять – они готовы к битве.

Сифакс понимал, что его войско утратило преимущество местности, и нужно либо ждать, либо идти в атаку.

Понимал он и то, что пунийцы не сдвинутся с места, но провести уже третий день без победоносной битвы было выше его сил.

– Вперед! – Нетерпеливо взмахнув рукой, Сифакс дал сигнал к атаке.

Трубачи и барабанщики повторили команду. Армия пришла в движение.

Центральный легион Вибия Алиена вынужден был взять влево, чтобы напасть на ливийцев. Этот маневр, легко дающийся римлянам, у нумидийцев привел к нарушению строя, и атака захлебнулась. Первая шеренга безуспешно пыталась пробить фалангу: ливийцы понесли потери, но не дрогнули, а через несколько минут сами пошли вперед.

Манипулы нумидийцев сражались в шахматном порядке – на римский манер. Для более успешной атаки центуриону необходимо было выправить положение.

– Труби: передовым манипулам отступить! – крикнул Вибий горнисту.

Получив приказ, первая шеренга подалась назад, чтобы сомкнуться со второй и образовать сплошную линию. И снова – неудача: вместо организованного перестроения нумидийские легионеры вломились в задние ряды, что моментально сделало легион похожим на неорганизованную толпу варваров, то есть теми, кем они были в действительности…

В это время конница Сифакса неудачно атаковала кельтиберов, хорошо изучивших тактику нумидийцев за время испанской компании. Тем более что конницей карфагенян командовал Адербал, знавший наперед все их возможные хитрости.

Кельтиберы, отбив атаку, не устремились вперед, а остались на месте, как будто чего-то выжидая. Часть задачи, поставленной перед ними Гасдрубалом, они уже выполнили: конница Сифакса не смогла прийти на помощь легионам, но продолжить атаку испанцам мешала превосходящая численность противника.

Лучники из-за лагерного вала успешно отбивали попытки нумидийцев закидать кельтиберов тучей стрел и дротиков, и уходить из-под их защиты карфагеняне, похоже, не собирались.

Сифакс нервничал: все шло не так как надо! Но поводов для паники он пока не видел: врагов было меньше, Баркид не принимает попыток для контратаки. А в обороне битвы не выигрываются.

Внезапно какой-то шум, донесшийся вначале с правого фланга, а затем сзади, привлек внимание царя, стоявшего в тылу своей армии в окружении верной охраны. Этот шум раздавался из-за ближайших невысоких холмов, однако пока ничего не было видно. Сердце Сифакса наполнила тревога. Но он успокаивал себя – ведь других войск карфагенян в этой части Африки не было, а значит тревожиться не о чем.

И вот показался источник шума - конница, несущаяся во весь опор в клубах пыли. Царь сразу сообразил – это нумидийцы, но не его поданные. И явно с недружественными намерениями…

«Вот чего ожидали карфагеняне. Проклятый Гала! Мерзкий стервятник», – заскрипел зубами от злости Сифакс и отдал приказ последним рядам легионеров развернуться по направлению к врагу.

Он был прав только в одном: да, это были воины Галы, но возглавлял их не старый царь, а несущийся впереди огромного отряда царевич Масинисса. Другой, не менее многочисленный отряд, показавшийся из-за правых холмов, вел Гауда.

– У-р-р-р!!!.. – Боевой клич несущихся нумидийцев, сливающийся в сплошной гул, и был тем шумом, который услышал царь.

Сифаксу не надо было пояснять, что это конец. Дав знак охране, он сорвался с места. В его планы не входило умирать, и он решил оставить армию на попечение Статория и Алиена.

Воины Масиниссы на всем скаку врезались в тылы легионов, а конница Гауды атаковала всадников Сифакса, которые оказались зажатыми между ними и кельтиберами, которые заметив подмогу, сразу ринулись вперед.

Все произошло так стремительно, что через короткое время Адербал встретился с Гаудой.

– Приветствую тебя, брат, – крикнул, радостно взмахнув левой рукой, Адербал. В другой руке он сжимал окровавленный кривой кельтиберийский меч.

– Я тоже рад видеть тебя! – довольно осклабился Гауда, осаживая своего коня.

– Ты вовремя. – Адербал облегчено вытер пот, струившийся по его лицу из-под шлема. – Нам становилось тяжело.

– Я знал, что нужен тебе, – ответил Гауда. – У меня нет больше братьев, и я не хочу потерять последнего!

В это время на другом конце поля боя шло планомерное истребление нумидийских легионеров, не имеющих возможности спастись бегством. Они проклинали тот день, когда отказались от коней и стали пехотинцами.

Вибий Алиен горестно наблюдал за гибелью своих воинов, к которым уже успел привыкнуть, но ничего не мог поделать.

«Эх, – с тоскою думал он, – никто не сможет создать из варваров легионеров, подобных римским. Даже я…» Последнее, что он увидел, был кельтиберийский меч, опустившийся ему на голову. Центурион упал с коня, и его затоптали свои же бегущие солдаты.

В этой битве карфагенянам и их союзниками удалось уничтожить более тридцати тысяч воинов врага. Сражение стало началом конца Сифакса и удачным дебютом Масиниссы, будущего величайшего правителя из всех нумидийских царей. План Сципионов вести войну на два фронта провалился. Наоборот, они получили в лице Восточной Нумидии нового опасного и сильного противника.

ГЛАВА пятая  “Битва за Испанию”

«Не все ли равно, если твоя жизнь будет

продолжаться триста или даже три тысячи лет?

Ведь живешь только в настоящем мгновении,

кто бы ты ни был, утрачиваешь только настоящий миг.

Нельзя отнять ни нашего прошлого, потому что его уже нет,

ни будущего, потому что мы его еще не имеем»

МАРК АВРЕЛИЙ

Испания, Атанагр, 212 г. до н. э.

– Какой конь!.. – восхищался Гауда боевым рысаком Мандония. – Какая сила! – Нумидиец беспрерывно похлопывал коня по нетерпеливо дрожащему крупу и никак не мог отвести восторженного взгляда. – Какая стать! Это не лошадь, а настоящий алмаз! – Он так пожирал его глазами, что создавалось впечатление – была бы такая возможность, Гауда взял его на руки и стал качать, как ребенка.

Мандоний гордо ухмылялся: ему льстил восторг того, кто знал толк в лошадях.

Илергетам был симпатичен этот чужестранец. Во-первых, он не карфагенянин; во-вторых, Гауда, как и они, не мог жить без лошадей; в-третьих, он прибыл сюда с Мисдесом – единственным из пунийцев, к которому они питали глубочайшее уважение. Тем более, что брат Мисдеса, Адербал, тоже называл Гауду братом, а Адербал для илергетов – человек, овеянный ореолом славы после рассказов о войне в Италии, о победах Ганнибала над их обидчиками – римлянами.

Мисдесу для переговоров с вождями была нужна поддержка Адербала и Гауды. Илергеты утратили веру в Гасдрубала Баркида. Возникла необходимость убедить их в том, что Гасдрубал не один, с ним Магон, прошедший компанию в Италии, и Масинисса со своими беспощадными воинами. Весомым довеском на переговорах стало золото, прибывшее в сопровождении отряда нумидийцев. Гасдрубал не мог доверить его перевозку испанским наемникам, а названный брат Адербала – гарант того, что оно будет доставлено илергетам в целости и сохранности.

Карфагеняне готовили Сципионам западню, и Андобал был им крайне необходим. Переговоры шли туго – илергеты помнили печальный результат последних договоренностей, хотя Мисдес упорно доказывал, что в их поражении от Гнея Сципиона вины Гасдрубала нет. Баркид был сам разбит у реки Ибер из-за предательства испанцев.

– Мисдес, мы верим тебе, – твердил Андобал, наблюдая за играми Гауды с конем, – но и ты пойми нас. В случае поражения не будет больше никаких новых заложников либо дополнительной дани для римлян. Будет бесславный конец для меня и брата. Сципионы с трудом простили нам последнее выступление против них… Да и слово «простили» здесь не совсем уместно. Нас ограбили дочиста. Наши дети у них в заложниках. Поэтому наши сомнения вполне обоснованны.

– Брат недоговаривает, – присоединился к разговору Мандоний. – Я скажу прямо: мы не уверены, что карфагеняне смогут победить в Испании. Всем известно, что с момента высадки Сципионов карфагеняне, помимо битвы у Ибера, потерпели поражения при Илитургисе, Интибилисе и самое сокрушительное – при Мунде, где, говорят, римляне уничтожили до двенадцати тысяч ваших солдат, три тысячи взяли в плен, да и слонов они престали бояться – убили около сорока голов …

– В Италии мы уничтожили более двухсот тысяч римлян и более пятидесяти пленили, – вставил Адербал, внимательно слушая переговорщиков. – Их можно побеждать!

Мандоний и Андобал уважительно посмотрели на него, но никак не отреагировали.

– Ситуация сейчас иная и складывается как нельзя лучше, – сказал Мисдес, сделав вид, что не услышал доводов царственных братьев. – У римлян все меньше легионеров и все больше наемников. Сципионы наняли двадцать тысяч кельтиберов, чьи отцы и братья - или ушли с Ганнибалом в Италию, или сражаются в армии Гасдрубала. После переговоров с вами мы нанесем визит их вождям.

Адербал подтверждал каждую фразу, сказанную братом, кивком головы.

– Гасдрубал привел из Африки большую армию, – добавил он. – К нам присоединился Масинисса со своими бесстрашными нумидийцами. Кроме того, с подкреплением прибыли Магон и Гасдрубал Гискон.

– Мы готовим решающий удар, – произнес Мисдес. – Вы нам просто необходимы!

Все, кто сидел за низким столом, замолчали. Переговоры велись на свежем воздухе – этому способствовала великолепная майская погода, поднимавшая настроение. Вино, беспрерывно подливаемое гостям, сделало свое дело – за столом не было характерного для таких случаев напряжения. Илергетам, как истинным бунтовщикам и авантюристам, нравилось предложение Мисдеса, да и золото играло здесь не последнюю роль, но выдержать паузу и поломаться - они считали необходимым.

Молчание прервал звонкий женский смех. Две молодые прекрасные женщины в богато украшенных темных платьях, уверенно держась в седлах, подъехали к Гауде. Их лошади гарцевали, нетерпеливо вскидывая морды, готовясь понестись во весь опор.

Гауда своей необычной одеждой и оттенком кожи забавлял их.

– Какой народности этот благородный воин? – спрашивала та, которая постарше, у подруги.

– Не знаю. Он не похож на карфагенянина, но, надо признаться, достаточно красив, – отвечала другая.

– Приветствую вас, прекрасные дамы, – ответил Гауда на языке эллинов.

– О, так он не только прекрасен, но и образован! – удивилась старшая.

Адербала поразила такая бесцеремонность женщин илергетов, не характерная для его народа. В отличие от него, Мисдес не видел ничего удивительного: в Испании у кельтов в ходу матриархат, и жены и дочери илергетов ни в чем не ограничивались. И уж тем более - любимая дочь Мандония, Верика, со своей подругой, дочерью Андобала, Эссельтой. Они всегда были вольны вести себя так, как им заблагорассудится.

Увидев Мисдеса, Верика радостно замахала рукой.

– Встретились, голубки, – заулыбался Мандоний.

В былые времена любовь Верики к Мисдесу стала у илергетов притчей во языцех. Но время лечит, Верика стала взрослой, к тому же – любящей матерью. К своему мужу Биттору она по-прежнему не питала никаких чувств и заглядывалась на красивых мужчин. Теперь Верика безмятежно болтала с Гаудой, не обращая внимания на важные переговоры за их спиной. Гауда приглянулся ей с первого взгляда: статный, поджарый, широкоплечий, с большими карими глазами – мечта любой женщины.

– Мисдес, у тебя новый соперник, – съязвил Андобал.

– Не у меня… У бедняги Биттора,– отшутился Мисдес. – Ему придется сразиться с Гаудой, но Гауда – отменный воин. Тем более, убей он его, то, по их обычаям, Адербал обязан отомстить ему. А вот здесь у Биттора шансы очень малы. – Он горделиво посмотрел на брата.

– Если бы Биттор сражался со всеми, кому улыбается Верика, окрестности Атанагра были бы усеяны трупами, – вставил свое слово в шуточную перепалку Мандоний.

Сидевшие за столом рассмеялись, разрядив напряжение, и переговоры пошли легче.

«Спасибо тебе, Верика, – подумал Мисдес. – Уже который раз упоминание о тебе приносит мне успех!»

***

Испания, 212 г. до н.э.

Публий Сципион во главе своих легионов быстрым маршем двигался навстречу Андобалу. Он был вынужден покинуть укрепленный лагерь, чтобы не дать объединенному войску илергетов и суссетанов соединиться с армиями Магона Баркида и Гасдрубала Гискона.

Проконсул нервничал: все шло не так, как хотелось. До последнего времени римлянам не о чем было беспокоиться. Испанские племена - все на их стороне, пунийцы выдавлены к океану, оставался последний рывок, запланированный Сципионами на это лето.

Братья разделили свои войска на две части. Треть армии во главе с Гнеем направилась к лагерю Гасдрубала Баркида, остальные – к ставке Магона и Гасдрубала Гискона. Но, казалось, боги отвернулись от них. Римляне вкусили неудачу в полной мере. Вначале неожиданно от них отпали кельтиберы: все двадцать тысяч воинов отбыли восвояси, оставив путаные объяснения по поводу междоусобицы, якобы мешающей им воевать. А вот теперь восстали илергеты и, подбив суссетанов, пошли на соединение с пунийцами. Этого нельзя было допустить: семь с половиной тысяч кельтов – слишком значительное усиление для карфагенян.

Римский лагерь был расположен исключительно удачно. Представляя собой настоящую крепость, он отрезал пунийцам отходы в горы. Магон с Гасдрубалом Гисконом будут вынуждены принять бой под его валами – так полагал Сципион. Но опять богиня Фортуна не благоволила римлянам: нумидийцы Масиниссы своими беспрестанными набегами поставили их в положение осажденных – фуражиры не могли доставлять провизию, а на брустверах постоянно дежурила десятая часть войска. А теперь еще илергеты заставили римлян покинуть лагерь, оставив его под охраной небольшого отряда во главе с верным Тиберием Фонтеем.

Ночь была в самом разгаре. Полная луна светила достаточно ярко – имелась реальная возможность дать испанцам бой, не дожидаясь рассвета. Лазутчики докладывали: Андобал рядом, примерно в часе энергичного римского марша.

Сципион обдумывал план будущего боя. «Равнина достаточно широка, – думал он, – манипулы выстроятся быстро и с ходу пойдут в атаку. Кавалерия будет защищать фланги от дикой конницы кельтов. Энергичным натиском обратим варваров в бегство. Победа должна быть быстрой и легкой».

Когда показался враг, манипулы уже успели построиться. Битва завязалась очень быстро: никаких выжиданий, маневров – лобовой обоюдный натиск. Только с одной стороны – стройные шеренги легионов, двигающиеся безмолвно, решительной поступью, а с другой – кричащая, улюлюкающая, неорганизованная толпа в разномастных доспехах.

Но в этот раз варвары вели себя не так, как обычно: они умело уклонялись от столкновения, одновременно показывая, что желают его. Манипулы растягивались, строй нарушался, и легкой победы не получалось.

Сципиону было невдомек, что у Андобала появился новый советник, прошедший школу Тицина, Требии, Канн – Адербал, знающий уловки римлян и теперь успешно применяющий полученные знания в деле.

Испанцы слушались его во всем. Царям не нужно было объяснять, что этот карфагенянин обеспечит им победу или же, в худшем случае, поможет организованно отступить с малыми потерями.

– Сомкнуть ряды! Держать строй!.. – без устали кричал Адербал. Он знал: идеальной шеренги у кельтов не получится, но все же, предпринимаемые им попытки были небезуспешными и делали натиск римлян не таким стремительным.

Ночное сражение продолжалось. Римлянетеснили испанцев, но охватить их с флангов не могли: те отступали равномерно, не выгибая строй в дугу.

Андобал с Мандонием удовлетворенно переглядывались: первый раз сражение с Сципионами идет достойно для них, и все благодаря брату Мисдеса. Но римляне наступали, и тревога постепенно наполняла сердца вождей.

– Адербал, – обратился Андобал к молодому карфагенянину, стоявшему рядом с ним, – надо что-то менять! Ведь этот Сципион как клещ: вцепится – не отпустит. Пока держимся, но что будет дальше?

– Спокойно, царь, – карфагенянин был хладнокровен.

«Это не Канны… и даже не Требия», – подумал он, а вслух добавил:

– Пока темно, римляне не бросятся вперед, а дальше будет видно…

Первый раз Адербал не принимал непосредственного участия в битве. Не дать кельтам побежать – было его основной задачей.

Он напряженно наблюдал за сражением, пытаясь уловить малейшие изменения в его характере, и одновременно вглядывался вдаль, хотя ночь не позволяла разглядеть что-либо на достаточном расстоянии.

И вот он услышал, а потом и увидел, то, чего ожидал: правый фланг римлян дрогнул и стал сминаться в сторону центра; при этом латиняне громко кричали, что на них было не очень похоже. Причиной тому стали нумидийские всадники, появившиеся внезапно, как появляются ночью волки подле перепуганного овечьего стада. Хотя римляне и не были овцами, но удар нумидийцев потряс и устрашил их. Не успел легионеры опомниться, как в тыл им ударили отряды пунийцев, которые скрытно следовали за ними все это время – и объявились в нужный момент.

«Гауда. Мисдес…», – радостно зашептал Адербал.

Да, это были его братья. Мисдес с Магоном Баркидом во главе ливийцев словно ураган, прошлись по тылам римлян, а тем временем Гауда рубился на правом фланге, подбадривая криками бешеных нумидийцев.

В мгновение ока все перемешалось. От хваленого римского строя не осталось ничего. Каждый сражался сам за себя. Легионеров начала охватывать паника. Некоторые пытались прорваться через левый фланг, но и здесь их постигла неудача – подошла армия Гасдрубала Гискона; ряды карфагенян ощетинились копьями, преграждая путь. Ночное окружение армии Публия Сципиона завершилось – римлян заперли в гибельном котле.

Гауда метался как ошпаренный. Он чувствовал: проконсул где-то здесь, рядом, и Сципиона нужно отыскать, пока его не убили другие. Заранее предупрежденные люди из его рода выискивали Публия среди сражающихся, чтобы предупредить Гауду и помочь ему отомстить за близких. Соплеменники любили Батия и считали своим долгом умереть, но дать его сыну исполнить свою клятву.

К нему подскакал Акхат – молодой воин, отличающийся особенной зоркостью взгляда. Его семья, потомственные охотники, всегда были верными слугами рода Батия.

– Господин, мы заметили его!

– Где?! – крикнул Гауда.

– Недалеко отсюда! Он со своей охраной бьется с ливийцами, как простой центурион.

– Их надо опередить, – твердо сказал Гауда. – Жди меня здесь.

Он развернулся и быстро достиг Масиниссы, отдыхавшего после атаки, в которой он вдоволь намахался мечом. Утолив первоначальную жажду драки, он наблюдал за сражением.

– Царевич, позволь мне взять резервный отряд и пленить проконсула, – быстро проговорил Гауда.

– Ты сможешь? – глаза Масиниссы загорелись. – Пленить Сципиона – большая удача!

– Надо попытаться… – уклончиво ответил Гауда.

– Пусть это не по правилам… – Масинисса сомневался недолго. – Но – бери!

Резервный отряд – это триста человек отборных ветеранов, вступавших в сражение в крайнем случае и всегда находящиеся подле царевича.

Масинисса скомандовал, стоящему рядом с ним командиру резерва Табату:

– Поступаете в распоряжение Гауды!

Табат недоуменно глянул на него, но перечить не посмел, зная крутой и вспыльчивый нрав господина.

– За мной, – коротко приказал Гауда и, не оглядываясь, пустил коня вперед.

Сообразительный Акхат, заметив скачущих всадников во главе с Гаудой, тут же присоединился к ним, указывая нужный путь.

Достигнув места, часть нумидийцев спешилась и вступила в бой, предлагая ливийцам помощь. Те, удивленные и обрадованные неожиданной подмоге, перестроились: часть отступила в тыл для отдыха, другие же удвоили натиск.

Нумидийцы, пренебрегая опасностью, очертя голову бросались на римлян. Пользуясь численным превосходством, одни отвлекали легионеров лобовой атакой, другие рубили противнику ноги, а когда боец падал – перепрыгивали через него и молниеносно вклинивались в образовавшиеся бреши, обрушивая на его соседей по шеренге удары сверху. Такая тактика начала приносить плоды – римские шеренги редели, что давало возможность вступить в бой всадникам.

Гауда прорывался к Сципиону, которого было хорошо видно по пурпурному плащу, который носили только римские полководцы. Ему это удалось: с двумя десятками бойцов резерва он блокировал проконсула и его немногочисленную охрану, оттеснив их от манипул.

Публий не был трусом. Заметив, что врагов становиться все больше, он предпочел поединок бегству. Град дротиков обрушился на его телохранителей, которые погибли практически мгновенно, не успев вступить в ближний бой. Но проконсула даже не ранило: случайно или нет – никто сейчас не думал об этом.

Все расступились, пропустив Гауду к его личному врагу. Нумидийцы не вмешивались, давая богам определить победителя в схватке.

Сципион был хладнокровен. Он не боялся смерти. Горечь поражения толкала его на самоубийственные поступки, и проконсул первым ринулся на Гауду.

Завязался отчаянный бой. Более опытному Сципиону почти сразу удалось ранить своего противника в плечо. Но был Гауда моложе и выносливей: навязанный им быстрый ритм поединка утомил проконсула – постепенно его удары стали слабеть. К тому же Гауда лучше держался в седле и свободно действовал двумя руками, беспрерывно кружась на месте. Один из коротких колющих ударов нумидийца достиг цели: коротко охнув и схватившись за бок, римский полководец упал с коня. Соскочив на землю, Гауда выхватил кинжал и коротким ударом вонзил его Сципиону в шею.

– Есть первый!.. – удовлетворенно воскликнул он, не обращая внимания на удивленные возгласы воинов, полагавших, что раненого проконсула следовало бы взять в плен.

– Отец, брат, примите первую жертву отмщения!.. – проговорил Гауда, обращая лицо к небу.

***

Испания, военный лагерь римлян, 212 г. до н.э.

Тиберий Фонтей нервничал, хотя и обладал завидным хладнокровием. Но на то имелась причина: теперь он остался единственным старшим командиром римской армии в Испании.

О разгроме армии Публия Сципиона стало известно к исходу вторых суток, после того момента, когда уверенный в победе проконсул покинул укрепленный лагерь.

Ничто не предвещало беды. Гарнизон, как обычно, нес караульную службу. Дозорный на башне заметил большой отряд, двигавшийся в сторону лагеря, и поднял тревогу, так как наступавшая темнота не позволяла рассмотреть лиц, а враг мог намеренно облачиться в римские доспехи.

Немедленно прибывший Фонтей также встревожился: отряд двигался нехарактерно для римлян – не было знакомой организации, люди напоминали загнанных волков, спешно бегущих от погони.

Успокаивало одно: приближавшиеся без боязни двигались к лагерным воротам, явно уверенные в том, что их пропустят. Однако не было видно ни штандартов, ни значков, а это – повод для волнения.

– Играй тревогу! – приказал Фонтей стоявшему рядом с ним легионеру. Тот вскинул трубу. Раздался сигнал, призывающий гарнизон к сбору.

Неизвестные, услышав звуки горна, остановились. От нестройной толпы отделился какой-то человек. Размахивая руками, в которых не было оружия, он подбежал к воротам.

– Мы свои!.. – крикнул он охрипшим голосом. – Я – Гай Касперий, легионер первой центурии, четвертой манипулы, второго легиона…

– Назови имя твоего центуриона, – потребовал Тиберий Фонтей.

– Аппий Кальвия, – ответил Касперий и добавил: – Убит ударом меча в горло.

Стоявший рядом с легатом центурион второго легиона Тит Цинций подтвердил:

– Да. Есть такой. Точнее, как понимаю… был. Отличный рубака.

– Где остальные? Где проконсул? – громко спросил Тиберий, понимая – случилось самое худшее, что можно ожидать.

– Попали в окружение. Корнелий Сципион убит. Не осталось ни одного командира… Погибли все трибуны и центурионы. Большей частью убиты во время отступления… – Тут голос Аппия дрогнул: ведь отступлением он назвал повальное бегство.

Собравшись с духом, он добавил как бы в свое оправдание:

– Мы выжили только благодаря наступившей ночи…

Стоящие на башне взволнованно зашумели, но Фонтей восстановил тишину, властно подняв руку.

– Иди и передай остальным: входите в лагерь колонной по одному. Нам нужно убедиться, что среди вас нет пунийцев.

«Итак, – горестно думал он, – случилось то, чего невозможно было предвидеть. Шесть лет мы не знали здесь поражений. А теперь нет больше Публия Корнелия Сципиона и его армии. Будем надеяться, что Гней вернется с победой».

Но вести, пришедшие через пятнадцать дней, повергли Фонтея в еще большее уныние. В лагерь вернулась небольшая группа всадников, многие из которых были ранены. Они рассказали о гибели Гнея Сципиона и о разгроме его войска: все три армии пунийцев объединились и настигли легионы Гнея, которые шли быстрым маршем в лагерь брата после предательства союзников – кельтиберов. Сражение было неравным. Полководец убит. Бежавших догоняли и истребляли нумидийцы Масиниссы.

Вскоре в лагерь вошли выжившие пехотинцы во главе с Титом Юнием. Фонтей безмерно обрадовался, увидев своего товарища. Он обнял его, не обращая внимания на субординацию.

– Юний, как я рад тебя видеть! Боги благоволят к тебе! – радостно вскрикнул он.

– Но не благоволят Риму, – горько усмехнулся поседевший центурион. – Такой резни не было даже у Требии…

– Расскажи, как все было, – потребовал Фонтей.

– Они напали сразу со всех сторон… Но наступила ночь, нам удалось вырваться и занять господствующую высоту, пожертвовав конницей, которая не могла взобраться на холм с той стороны. Гней приказал строить укрепления из всего, что было под рукой. Мы свалили в кучи деревья, повозки, палатки, вьюки с поклажей, жерди, котлы. Но – тщетно… – Юний тяжело вздохнул, заново переживая случившиеся. – Враг атаковал рано утром – было еще темно. Эти безумные нумидийцы на своих лошадях на полном скаку перескакивали через наши укрепления. Их убивали – появлялись новые. Пока мы с ними бились – пехота пунийцев растаскивала то, что мы построили за ночь. Я не видел, как убили Гнея Сципиона, но говорят, он бился, словно в него вселился сам Марс. Его убивали сразу десять человек! И то не сразу справились.

– Как же вам удалось спастись? – удивленно спросил Фонтей.

– Нам повезло. Скатились по крутому склону и скрылись в лесу. Нумидийская конница не смогла нас преследовать, а от пехоты мы легко отбились. Были еще потери, но незначительные…

– Как ты полагаешь, есть еще выжившие? – мрачно спросил Фонтей, не надеясь на утвердительный ответ. Он лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. Ему не хотелось погибать. Но римлян осталось очень мало – не более трех тысяч, причем большая часть ранены, а у врага – больше шестидесяти тысяч. Нужны солдаты – все, которым удалось спастись.

– Думаю, есть, – неожиданно ответил Юний. – Часть четвертого легиона был отрезана от нас во время первого нападения. После окружения мы потеряли их в темноте.

Подумав, он добавил:

– Они могли скрыться в лесу. А потом уйти в горы.

– Это хорошо, – обрадовался Фонтей. – Надеюсь, они выбрались.

«Пока враг торжествует и празднует победу, нужно уходить, – подумал он. – Пойдем за Ибер – в Терракон. Там еще остались дружественные племена. Будем сообщать в Рим – и просить помощь».

На следующий день легионеры спешно покидали лагерь. Дисциплина была восстановлена. Назначили новых центурионов из числа опытных ветеранов. Римляне организованно выступили в поход.

Пунийцы их не беспокоили – наверное, не считали серьезной силой. По сравнению с их тремя армиями эта горстка легионеров выглядела жалкой кучкой бродяг. Редкие нападения нумидийцев успешно отбивались.

Остатки некогда грозной армии прошли больше половины пути, когда их настигло неожиданное и радостное известие: на соединение с ними шел отряд, состоящий из легионеров, выживших после разгрома Гнея, которыми командовал Марций Луций – простой всадник, но проявивший себя как умелый и сообразительный командир. По пути он собрал бойцов из гарнизонов, оставленных Сципионами в захваченных городах. Общее количество солдат под его началом составляло более пяти тысяч человек.

Фонтей воспрял духом. Восемь тысяч – это уже что-то! Почти два легиона!

С учетом того, что легионеры проходили за день расстояние в два раза большее, чем их противник, шансы римлян на выживание резко увеличивались.

Встреча двух маленьких армий была очень радостной. Воины обнимали друг друга и радовались как дети. Покончив с приветствиями, Фонтей обратился к объединенному войску:

– Соратники! Я рад, что нас стало значительно больше… Рад вновь видеть знакомые лица. Тем, кто здесь стоит, благоволит Фортуна. Среди вас могут оказаться трусы, но я не буду называть причин поражения и искать виновных… Сейчас здесь все – герои! Мы должны объединиться и чувствовать плечо друг друга. Мы выжили в этом побоище, выживем и далее…

Он перевел дух и продолжал:

– Теперь, по нашей традиции, вы должны выбрать полководца. Ему вы станете подчиняться беспрекословно. Он будет иметь право наказать за ослушание и предать смерти виновных. Его не назначает Сенат, он – ваш выбор. У нас мало времени, враг идет по пятам… Поэтому прошу вас: поторопитесь и огласите свою волю как можно быстрее.

Солдаты возбужденно загудели и стали совещаться. Споры были бурными, но недолгими. Вскоре легионеры центурий сообщили кандидатуры центурионам, а те в свою очередь собрались для подсчета голосов.

Результаты голосования стали неожиданным для Фонтея: новым командующим войсками Рима в Испании был избран Луций Марций…

ГЛАВА шестая  “Месть Сципиона”

«Feci quod potui, faciant meliora potentes»

«Я сделал все, что мог, кто может, пусть сделает лучше»

Латинское выражение

Испания, Новый Карфаген, 209 г. до н. э.

Весна в Испании в этом году была ранней и очень жаркой. Все без исключения радовались яркому солнцу, согреваясь в его теплых лучах – и знать, и воины, и простолюдины. Даже тем, кому досталась самая тяжкая доля в этой жизни – сельским рабам, с рассвета до заката возделывающим поля, солнечное тепло привнесло немного радости в их невыносимое существование и хоть на какое-то время смягчило крутой нрав надсмотрщиков.

Наслаждаясь погодой, два мальчика лет десяти безмятежно играли за забором огромной виллы в богатом районе Нового Карфагена. Один из них – высокий, с орлиным носом, длинными, ниспадающими до плеч темными курчавыми волосами - громко объяснял приятелю, как правильно метать из пращи в установленную домашним рабом мишень – чучело, обряженное в старую рваную тунику.

Он оживленно жестикулировал, размахивая рукой с зажатым в ней свинцовым шариком – любимым метательным снарядом балеарских пращников. Темпераментный, одетый в богато украшенную испанскую одежду темно-синего цвета, подросток всем свои видом показывал, что он – представитель местной знати, несмотря на то, что без умолку болтал сейчас по-гречески.

Второй подросток, более спокойный, с выраженными аристократическими манерами, внимательно слушал товарища по играм. В отличие от первого, он был одет по – карфагенски: длинная туника, пошитая из дорогой ткани багряного цвета, мягкие сандалии на толстой подошве, на голове – маленькая коническая шапочка.

Карфагенянин был ниже ростом своего испанского приятеля, но коренастее и шире в плечах. Большой лоб и умные карие глаза указывали на незаурядность натуры. Лицо подростка, красивое словно у девушки, привлекало взгляды окружающих и было предметом обожания его матери – хозяйки виллы, Аришат. Это был один из ее близнецов, Карталон, друживший больше двух лет с Каром – внучатым племянником царя илергетов.

Мать его товарища по играм – уже известная нам Верика, дочь Мандония – все это время находилась в городе в качестве заложницы.

Отношения пунийцев с Андобалом, их постоянным союзником, разладились вскоре после разгрома армий братьев Сципионов. Илергеты наивно предполагали, что после изгнания римлян они снова станут независимыми. Однако, когда Испания вернулась под власть Карфагена, ее разделили между тремя полководцами. Земля илергетов досталась Гасдрубалу Гискону, который сразу стал требовать денег от всех подвластных ему племен – причем вне зависимости от степени их лояльности к новой власти.

Илергеты возмутились и подняли восстание, жестоко подавленное новыми хозяевами. Так Верика вместе со своим сыном и матерью оказались заложницами. Помимо них здесь находились жена Андобала и его дочь, Эссельта, с детьми.

Первые два месяца они ютились под усиленной охраной в очень скромной лачуге, находившейся вблизи военных казарм. В Новом Карфагене, помимо них, держали большое количество других заложников со всех концов полуострова. Карфагеняне не хотели больше сюрпризов от непостоянных испанских вождей и таким образом обеспечивали себе хорошие гарантии их лояльности.

Все заложники жили рядом, под охраной целого отряда ливийцев. Хозяева их не баловали – жизнь испанцев в городе была более чем скромной. Выручали небольшие суммы денег, обычно попадавших к ним через подкупленных охранников, которые забирали себе львиную долю переданного.

Один раз в неделю заложники, небольшими группами под надзором ливийцев, посещали рынки – пополнить и разнообразить запасы еды и одежды.

Во время одного из таких походов Верика увидела трех молодых офицеров, которые прогуливались по улицам города и оживленно беседовали. Это были Мисдес, Адербал и Гауда, только что вернувшиеся из лагеря армии Магона Баркида, находящегося в десяти днях пути от города.

Лицо царственной заложницы озарил неподдельный восторг от такой нежданной встречи. Она закричала и замахала им рукой.

– Я не ослеп? – удивленно спросил Мисдес, не веря своим глазам. – Верика?!..

Все трое остановились. Улыбки озарили их лица.

Охранник-ливиец пытался подтолкнуть Верику в спину, не давая ей задерживаться. Этого требовали правила конвоирования.

– А ну-ка, погоди, приятель, – надменно обратился к нему Адербал. – Нам нужно пообщаться с этой девушкой.

Ливиец хмуро посмотрел на него, потом переглянулся со своим товарищем, но никак не отреагировал. Он не знал этих аристократов. Его служба в Испании проходила в отрядах Гасдрубала Гискона, который требовал от них подчинения только приказам непосредственных командиров.

– Перед тобой главный советник правителя Испании – Мисдес Гамилькон, – грозно сказал Адербал, указывая на брата. – Советую послушаться его. Иначе можешь иметь большие проблемы!

Ливиец подумал, но спорить не стал.

– Ладно. Разговаривайте. Только не долго… – проворчал он беззлобно. Ему не хотелось портить так хорошо начавшийся день – деньги, полученные от илергетов, приятно тяжелили пояс.

– Верика, звезда моя! Что ты здесь делаешь, да еще под охранной этой деревенщины? – спросил Мисдес, бесцеремонно ткнув пальцем в охранника.

Верика расплакалась и рассказала, как она здесь очутилась и в каких условиях они живут.

Мужчины выслушали ее до конца, и глаза их наполнились гневом.

– Гасдрубал Гискон никогда не отличался благородством! – возмущенно воскликнул Адербал. – Если бы не илергеты – неизвестно, как бы закончилась война с Сципионами…

Он испытывал к племени Верики особые чувства – ведь под его руководством они отразили атаку легионов проконсула Сципиона.

Но не по годам мудрый Мисдес не стал прилюдно осуждать полководца.

– Верика, это война, – вздохнул он. – А на войне случается много несправедливостей…

Желая разрядить ситуацию, Мисдес с улыбкой посмотрел на брата и сказал, подмигивая Верике:

– Мы все твои тайные поклонники. И обязаны облегчить твою участь. Гасдрубал Гискон не знаком с тобой лично, иначе никогда не позволил бы забрать такую красавицу из дома.

Гауда с восхищением смотрел на Верику. Он кивал, соглашаясь с Мисдесом, но не говорил ни слова. Девушка понравилась ему еще тогда, три года назад, и он часто думал о ней.

Верика, рассказывая о своих невзгодах, тоже постоянно бросала в его сторону многозначительные взгляды.

«Она неравнодушна ко мне!» – возликовал в душе Гауда. Его кидало в жар от одной мысли возможной близости с предметом своего обожания.

Распрощавшись с Верикой и обещав похлопотать о ее судьбе, офицеры направились в дом наместника Нового Карфагена – Магона Рибади, где Мисдес имел с ним обстоятельный разговор. Не сумев отказать могущественному советнику правителя, наместник дал указание перевести молодую женщину на виллу Мисдеса, под личную ответственность последнего.

Вскоре Верика с восхищением осматривала свою новую комнату. За последние полгода она отвыкла от приличного жилища, а эта комната даже намного лучше той, что она оставила в доме Мандония.

Аришат вначале относилась к ней снисходительно, а иногда высокомерно, но испанка, такая веселая и непосредственная, смягчила ее сердце.

Верика же восхищалась умом, образованностью и грацией жены Мисдеса и относилась к ней с большим уважением. Но втайне считала, что сама она красотой не уступает Аришат, потому что мужчины от нее тоже без ума. Через полгода они стали подругами и проводили вместе много времени.

Сын Верики, Кар, был совсем не похож на своего отца, Биттора. Унаследовав от матери веселый нрав, любознательность и общительность, он и походил на нее – такой же красивый, но по-мужски. Отца он видел мало и недолюбливал за грубость. Больше тянулся к деду, а тот отвечал ему взаимностью. Из всех внуков Кар был у Мандония самым любимым.

Сразу сдружившись с сыновьями Аришат, Кар больше времени проводил все же с Карталоном. Тот больше, нежели Гелон, был склонен ко всему военному. Дети постоянно бились на деревянных мечах, стреляли из луков, а сейчас маленький илергет обучал Карталона метать из пращи, научившись этому у балеарца, отбитого его соплеменниками у римлян.

Аришат давала сыновьям хорошее образование. Они изучали философию, риторику, свободно говорили по-гречески и по-латыни. Карталон, находясь постоянно в компании Кара, освоил язык илергетов – в отличие от Гелона, не желавшего обучаться речи варваров.

Аришат, знающая кельтиберийский, подтрунивала над сыном:

– Гелон, мы живем в этой стране более девяти лет. Это – твоя родина. Если тебя украдет местный дракон, как ты пояснишь ему, что тебя не нужно есть на обед?

– Мама, я надеюсь, что местный дракон будет цивилизованным и сможет понять греческий, – отшучивался Гелон. – Или я прикинусь римлянином – они несъедобные и горькие от своей злости. Скажу ему что-нибудь по-латыни, и дракон не захочет такого ужина.

Когда редкими днями их посещал Мисдес, с ним постоянно приезжал Гауда в надежде лишний раз увидеть Верику. Их чувства друг к другу разгорались все сильней, но они тщательно скрывали их.

В один из чудесных летних вечеров, гуляя по саду, Гауда не выдержал. Сжав Верику в объятиях, он прильнул к ее губам. Девушка не сопротивлялась и ответила на поцелуй. Они стали близки тут же, прямо на траве. Все прошло чудесно. Гауда ни с кем не испытывал ничего подобного. А у Верики, помимо нелюбимого мужа, никого никогда не было, и она была безгранично счастлива от того, что физическая любовь может быт такой прекрасной.

Вернувшись домой, молодая женщина прятала глаза от Аришат, которая сразу же все поняла, но не подала виду.

Встречи влюбленной пары становились все более частыми. Под любым предлогом Гауда убеждал удивленного Масиниссу в необходимости посещения столицы карфагенской Испании.

– Признайся, Гауда, – спрашивал, хитро улыбаясь, царевич. – У тебя появилась в Новом Карфагене какая-то красотка? Пока ее муж на войне, ты захаживаешь к ней, шельмец?

Влюбленный нумидиец уклонялся от ответа, но Масинисса его раскусил: когда он не отпускал его, тот ходил хмурый, как в воду опущенный.

Но случилось неожиданное: Верика к своему ужасу узнала, что беременна. Предпринимать что-либо было уже поздно. Широкие одежды долго скрывали правду и от Аришат, и от соплеменников, которые посчитали округлости Верики результатом хорошего питания в доме Мисдеса, но продолжаться долго это не могло. Когда до истечения срока беременности оставалось менее трех месяцев, девушка решила открыться Аришат, чем повергла ее в глубочайшее изумление.

– Что ты наделала! Ведь по вашим обычаям тебе полагается смерть! – ужаснулась Аришат, осознавая последствия случившегося.

Веерка разрыдалась.

– Я знаю, но что случилось, то случилось… – сквозь слезы проговорила она. – Биттор имеет право казнить меня на глазах всего племени, невзирая на мое царское происхождение…

– Ладно. Вот что мы сделаем, – подумав, сказала Аришат. – Моя любимая рабыня, гречанка из Сицилии, Афида, заберет твоего ребенка к себе и будет выдавать его за своего. Она образованна и сумеет дать ему хорошее воспитание, а я прослежу, чтобы он жил достойно и ни в чем не нуждался…

– Аришат, вся беда в том, что я хочу этого ребенка! Ведь он от моего возлюбленного Гауды. И я не смогу с ним расстаться…

– Но это же смерть для вас обоих!

Видя, что Верика продолжает рыдать, Аришат попыталась ее приободрить:

– Идет война. Все меняется. Завтра ты можешь оказаться… м-мм… свободной от уз брака, вот тогда и заберешь ребенка. Женщины вашего племени более независимы, и ты сумеешь найти выход…

Погладив девушку по голове, Аришат нежно сказала:

– Ты умная девочка. Значит, все будет хорошо.

Так на свет появился Акам, чья судьба будет неразрывно связана с Аришат…

***

Испания, военный лагерь римлян, 209 г. до н. э.

Осада Нового Карфагена началась неожиданно.

Армия Сципиона Младшего тайно выступила из Терракона. Шесть дней легионеры быстрым маршем двигались к городу. Достигнув его, они, не теряя ни дня, приступили к штурму.

Одновременно с моря подошел флот, возглавляемый соратником и другом полководца – Гаем Лелием.

Этого дерзкого маневра никто не мог предвидеть. Три армии карфагенян были разбросаны по всему полуострову – от Ибера до Гадеса. Ближайшая располагалась на расстоянии десяти дней пути. Поэтому у Сципиона было всего десять суток на взятие города.

Это казалось очень трудной задачей. Город был практически почти непреступен – с двух сторон его окружало море, с третьей – воды большой лагуны, соединенной с морем небольшим искусственным каналом, через который корабли пройти не могли. По суше до крепости можно было добраться только с восточной стороны, через узкий перешеек шириной не более двух стадиев . Но здесь врага встречали высоченные мощные стены, расположенные на пересеченной, скалистой, труднопроходимой местности.

Убежденные в неприступности города, карфагеняне не держали здесь большого гарнизона: всего тысяча человек, и то вместе с ополчением.

Но римляне верили в удачу и божественную сущность своего полководца.

Публий Корнелий Сципион Младший пока не одерживал блестящих побед. Единогласно избранный народом Рима на Марсовом поле, как самый вероятный кандидат на роль командующего, он лишь недавно прибыл в Испанию. Проявив мужество при Тицине и Каннах, Публий зарекомендовал себя бесстрашным командиром, а убежденность народа в его причастности к богам, – все верили, что он сын Юпитера, – предрешила результат выборов в его пользу. Легенда о том, что его мать была бесплодна, но после посещения дома Сципиона великим богом в образе змея забеременела, была известна всем.

– Только избранник богов может победить карфагенян, так подло убивших его отца и дядю! – кричала толпа на Марсовом поле.

После его избрания дом Сципиона на Тусской улице вблизи Форума был полон гостей, которые стремились засвидетельствовать свое почтение столь молодому и успешному политику. Но скромный от природы Сципион не нуждался в лести и всячески уклонялся от встреч. Единственный, кого он всегда был рад видеть, был Гай Лелий, его лучший друг, происходивший из небогатой семьи с неримскими корнями.

Сегодня утром флот Лелия штурмовал город со стороны моря, а с суши легионеры Фонтея первыми взбирались на стены по наспех сколоченным приставным лестницам.

– Вперед! – кричал, надрывая горло, легат.

Однако штурм проходил тяжело. Стены были столь огромными, что высоты лестниц не хватило. Осажденные тоже не дремали, беспрестанно сбрасывая на головы римлян камни и тяжелые бревна. Солдаты с криками падали вниз – кто от головокружения, кто сраженный неприятелем.

– Я думаю, что мы не возьмем стены простым штурмом, – говорил легату рассудительный Тит Юний, стоявший рядом с ним.

– Это будет очень трудно, – согласился Фонтей. – Но строить осадные машины нет времени. Армия карфагенян наверняка уже на подходе.

Фонтей предпринимал все новые попытки подняться на стены, ведь Сципион доверял ему безгранично, как преданному соратнику своего отца, после гибели которого легат еще два года воевал с пунийцами, не пуская их за Ибер.

Под началом выбранного войском Луция Марция они уничтожили два военных лагеря преследовавших их пунийцев. Те не видели серьезного противника в небольшой, к тому же проигравшей битву и обезглавленной римской армии, и даже не выставили на ночь усиленной охраны, ограничившись несколькими постами. Когда тьма опустилась на землю, римляне пошли в атаку. На один лагерь напали воины Луция Марция, на другой – Фонтея. Резня была ужасной. Пунийцев погибло более тридцати тысяч, и это спасло небольшую армию Луция Марция от окончательного истребления. Карфагеняне нескоро оправились от разгрома, а к римлянам успело подойти подкрепление из Италии. С той поры прошло почти три года, и сейчас зарекомендовавшие себя Луций Марций и Тиберий Фонтей служили старшими офицерами в армии Сципиона Младшего.

Легат заметил, как к нему быстрым шагом приближается полководец.

На первый взгляд, в облике Публия не было ничего выдающегося. Невысокий, обычного телосложения молодой человек; миловидное лицо с близко посаженными глазами и типичным римским носом – такого не сразу и заметишь в общей массе. Но когда он начинал говорить, слушавшие бывали буквально заворожены его манерами, образованностью, скромностью, горящим взором и понимали: этот человек умен не по годам, и в свои двадцать семь он достоин быть признанным.

Сципион шел в сопровождении трех легионеров-ветеранов, прикрывавших его большими щитами. Он не был трусом, но считал, что безрассудная, случайная гибель полководца может сказаться на результате сражения, и тем более на результате миссии, порученной ему народом Рима, а этого случиться не должно.

– Легат Тиберий Фонтей, – сказал полководец мягким, но звучным голосом, – нужно отобрать пятьсот самых лучших бойцов и послать их на берег лагуны.

Тиберий удивленно посмотрел на Сципиона, но расспрашивать ни о чем не стал: скрытность полководца была известна всем в армии.

– Очевидно, они должны взять с собой лестницы? – все же на всякий случай спросил он.

– Да, – коротко ответил Сципион и добавил: – Пусть ждут моего сигнала.

Через час пятьсот человек под командованием Тита Юния заняли указанную им позицию. Они недоумевали – зачем они здесь, да еще с лестницами? До города далеко, лагуна достаточно глубока, стены с этой стороны даже толком не охранялись из-за бесперспективности штурма. Пока их товарищи безуспешно пытались взять город, они вынуждены бездельничать и ждать невесть чего…

Но вот наступил полдень. Внезапно солдаты увидели настоящее чудо: вода в лагуне начала стремительно убывать, и через час уже была им по колено.

Со всех сторон раздавались изумленные возгласы:

– Что это?!..

– Нептун, защити нас!..

Ошеломленные легионеры не заметили скачущего во весь опор Сципиона, который осадил коня и громко обратился к ним:

– Воины Рима! Смотрите – это милость богов! Ночью ко мне явился Нептун и обещал помочь нам во взятии города. Боги никогда не нарушали данных мне обещаний. И вы это видите! С это стороны Новый Карфаген не охраняется, так взойдите на стены и захватите город!

Махнув рукой в сторону городской стены, ставшей теперь доступной, Сципион развернул коня и ускакал в обратном направлении.

Не издавая лишнего шума и не привлекая внимания осажденных, римляне взобрались на стены и бросились в бой.

Участь города была предрешена.

***

Испания, Новый Карфаген, 209 г. до н. э.

Шум ожесточенного сражения, доносившийся со стороны крепостных стен, воинственный рев атакующих, звон мечей, крики срывающихся со стен, зарево начинающихся пожаров, звуки римских труб – все указывало на то, что армия Сципион захватила город. Надежды горожан на то, что осада затянется, и армии карфагенян придут на помощь окончательно рухнули.

Времени оставалось очень мало, и Аришат подбежала к Верике, чтобы сказать ей вслух то, о чем давно уже думала.

Она начала издалека:

– Верика, солнце моих очей, я думаю, это – конец…

Испанка испуганно взглянула на нее, но ничего не сказала.

– Римляне вошли в город. Пока они заняты истреблением гарнизона, но скоро начнутся грабежи и убийства мирных жителей.

– Аришат…– пролепетала Верика, проглатывая слова от волнения, – я… не хотела… говорить тебе. Заложникам сообщили – их оставят в живых… и… не будут обращать в рабство. Так поступает новый римский полководец – Сципион Младший.

– Я знаю, милая Верика, – грустно ответила Аришат. – Мне известно об этом от моего дяди, сенатора Митона, ведь под его началом находятся все городские шпионы. Но нас, карфагенян, ждет совсем иная участь… – И, вздохнув, она горько добавила: – Мы будем бесправными рабами.

Верика лихорадочно думала, как помочь любимой подруге и ее детям, ставшими ей родными за эти годы. Но ничего не приходило ей на ум, и она залилась горючими слезами.

– Что же делать?!.. Что делать?!.. – рыдала она, размазывая слезы по лицу.

Аришат же, напротив, сохраняла железное спокойствие. В свои двадцать семь лет, она была мудра и рассудительна, и понимала, что слезами горю не поможешь. Предпочитая смерть рабству, Аришат приготовила необходимые яды и сейчас держала их за поясом своей приталенной туники. Она была готова умереть, но благоразумно считала, спешить с этим не стоит. Свести счеты с жизнью она всегда успеет, однако все-таки надо попытаться спастись.

– Верика, наше избавление от рабства зависит от тебя, – тихо, но уверенно произнесла она.

От неожиданности испанка перестала рыдать и изумленно уставилась на Аришат.

– Чем я, бесправная заложница, смогу помочь вам?

– Слушай меня внимательно, – сказала Аришат тоном заговорщицы, готовившей государственный переворот. – Нам известно, что испанцев не будут трогать. Как ты знаешь, заложников в городе более четырехсот человек. Вам не дают общаться друг другом во избежание сговора. Вы, в большинстве своем, не знаете друг друга в лицо. – Убедившись, что внимание Верики не ослабло, Аришат продолжала: – Я хорошо говорю по- кельтиберийски. Переодевшись и заколов волосы на иберийский манер, я могу сойти за местную уроженку. Потом, скорее всего, меня разоблачат, но время будет выиграно, а оно в настоящий момент бесценно. А я тем временем попытаюсь сыграть на мужских слабостях…

Верика раскрыла рот от восхищения подругой и слушала не перебивая. Она не сомневалась, что необыкновенная мудрость и неповторимая красота Аришат способны спасти ее и детей.

– Ты спросишь, чем сможешь помочь мне? – добавила Аришат. – Так вот: я не смогу спастись с обоими сыновьями. Среди карфагенской знати города не так много семей, где есть близнецы. Точнее, совсем нет. – Переведя дух, Аришат сказала: – Верика, ты должна забрать Карталона и выдать за своего сына!

-Что?! – воскликнула Верика, пораженная словами подруги.

– Не перебивай меня! Выслушай внимательно. Карталон в совершенстве говорит на вашем языке, и римляне ни о чем не догадаются. Своим соплеменникам ты скажешь об огромном выкупе, который они получат от Мисдеса. А он обязательно узнает об этом. Я уверена – твое племя сохранит тайну.

То, что илергеты очень любят деньги, не было новостью. И Верика не сомневалась, что в ожидании огромного барыша соплеменники будут молчать, как рыбы. Но внезапно, осознав сказанное Аришат, она подумала о судьбе крохотного Акама, которого не сможет забрать с собой.

– Аришат, – сказала она. – Я согласна. Но что станется с твоей греческой рабыней Афидой?

Карфагенянка было удивилась вопросу, но тут же все поняла.

– Верика, Афиду я с собой взять не могу. Ведь кельтиберийская заложница не может иметь рабынь…

– Тогда возьмешь с собой Акама и выдашь его за своего младшего сына, – твердо сказала Верика.

Лицо ее приобрело настолько упрямое выражение, что Аришат поняла: ее не переубедить. «Впрочем, это не так уж и плохо, – подумала она. – Маленький Акам введет осведомителей римлян в заблуждение. Они знают, что у жены советника двое сыновей – близнецы в возрасте девяти-десяти лет, и нет грудных детей. И Акам будет хорошей гарантией безопасности Карталона – Верика сделает все, чтобы ему не причинили вреда».

– Хорошо, – согласилась она к облегчению Верики. – Афиду, пожалуй, я возьму с собой. – И уточнила: – В качестве случайной спутницы. Ее знатное сицилийское происхождение может сыграть нам хорошую службу.

Позволив себе пустить скупую слезу, Аришат крепко обняла Верику.

– Прощай, моя дорогая подруга. У меня мало времени. Здесь оставаться опасно. Нам надо переодеться и спрятаться в маленьком доме, что в дальнем конце улицы. Он принадлежит двум одиноким пожилым братьям из городского ополчения. Они наверняка убиты римлянами. А тебе с Каром и Карталоном нужно бежать к заложникам…

***

Центурион Тит Юний вместе с бойцами своей манипулы прочесывали улицы южной части города. Они врывались в каждый дом, забирали все самое ценное, а находившихся там людей отводили на главную площадь, оцепленную легионерами.

Приказ Сципиона – никого не убивать, за исключением тех, кто оказывает сопротивление – исполнялся неукоснительно. Молодой военачальник славился своим великодушием, но за ослушание наказывал весьма сурово.

Маленький домик в конце улицы всем своим видом показывал, что здесь поживиться будет нечем. Отягченные богатой добычей солдаты неохотно зашли в него, открыв незапертую дверь. Но служба есть служба, и легионеры были осторожны – недобитые пунийцы могли оказаться везде. Пнув ногой колченогий стул из грубой древесины и откинув лезвием меча крышку старого потертого сундука, забитого всяким хламом, сопровождающий Юния легионер по имени Секст Курий лениво промычал:

– Центурион, это жилище бедняков. Здесь брать нечего.

– Странно видеть подобную лачугу в столь богатом районе, – задумчиво сказал Юний. – Надо его хорошенько проверить: обычно в таких развалинах и бывают всякие неожиданности.

Они осмотрели прилегающие строения. Интуиция не обманула Юния: в маленьком сарае их ожидала неожиданная находка – необыкновенной красоты молодая женщина с мальчиком-подростком, одетые в иберийские одежды, и девушка с грудным ребенком, обряженная в белую тунику, подпоясанную на сицилийский манер.

– Вот это да! – воскликнул Курий, восхищенно глядя на Аришат. –Наконец-то, удача!

Он потянулся к ней и ухватил за пышную грудь. В его глазах появился масляный огонек возбужденного самца.

Аришат отпрянула от него, мягко отведя в сторону крепкую руку солдата. Она не хотела раздражать римлян, помня о сыне, который бесстрашно глядел на них исподлобья.

– Не брыкайся, сучка! А то я отрежу голову твоему ублюдку, – рявкнул Курий и стал задирать подол ее черного длинного платья.

– Погоди, солдат, – одернул его центурион. – Помни приказ: не трогать испанских заложников. – Он внимательно посмотрел на пленников. За девять лет службы в Испании он освоил пару сотен универсальных слов, которые понимали все населявшие этот полуостров племена, и обратился к Аришат: – Кто вы?

– Я – дочь Бената, вождя небольшого кельтиберийского племени. Мое имя – Барита, – ответила Аришат по- кельтиберийски. – Это мои дети. Старший – глухонемой. Мы заложники карфагенян.

Глянув со страхом в сторону скалившегося Курия, она добавила:

– Когда ливийская охрана разбежалась, мы укрылись у своей знакомой – вдовы погибшего в море сицилийского купца, – указала Аришат на потупившую взор Афиду.

– Да… Не получится у тебя сегодня удовлетворить свою похоть, – сказал Курию с ухмылкой центурион и добавил: – Заложница. К тому же знатная. Ее надо доставить к легату. Пусть он с ней разбирается.

– Знаю, как он с ней разберется, – проворчал Курий. – Мы бы и сами могли так…

– А вот это уже не твое дело, деревенщина, – разозлился Юний, не любивший грязных намеков, касающихся его товарища – Тиберия Фонтея. – Выполняй, что тебе приказано!

Поняв, что из-за неудачных слов ему не достанется не только эта красавица, а даже другая – вполне обычная сицилийка, Курий, смирившись, повел пленников к легату.

Передав их охране лагеря, он устремился назад, надеясь до заката удовлетворить свои желания: с наступлением ночи заканчивался срок, отведенный Сципионом для разграбления города. Окатив напоследок Аришат вожделеющим взглядом, Курий скрылся за главными воротами.

Когда вечером усталый Фонтей вошел в свой шатер, к нему подскочил дежурный легионер:

– Юний прислал найденных в городе знатных испанских заложников.

Немного подумав, выбирая, выпить ли ему сейчас вина либо побеседовать с заложниками, легат резонно решил, что вино подождет.

– Веди, – коротко бросил он легионеру.

Представшие перед ним пленники выглядели усталыми, но красота Аришат не стала от этого менее яркой. Легат вперился в нее восхищенным взглядом и долго рассматривал, не замечая остальных.

Наконец он повторил вопрос Юния:

– Кто вы?

Аришат повторила ему то, что рассказывала ранее легионерам.

Фонтей молча выслушал, размышляя, что делать с такой красотой. Он был обязан после допроса отправить заложников на утреннюю аудиенцию к Сципиону,которую тот собрался дать в тронном зале дворца правителя. Проконсул намеревался обласкать испанцев, чтобы привлечь их племена на свою сторону. Но легату не хотелось так быстро расставаться с прекрасной пленницей. Его тянуло к Аришат, и он не мог понять, почему. Эта была не только похоть, а что-то еще, не поддающееся объяснению. Может быть, тоска по дому? Черты лица испанки напоминали ему жену Домициллу, которая тоже хороша, хотя и не так, как эта пленница.

Пауза затянулась, но Фонтей так и ничего не сказал. Он по-прежнему смотрел на Аришат, не решаясь отпустить ее.

Внезапно его взгляд привлек браслет на руке мальчика. Фонтей нахмурился и знаком приказал ему подойти. Грубо схватив Гелона за руку, он поднес браслет к своим глазам, и ярость помутила его взор. «Да, я не ошибся. Это мой фамильный браслет, только переделанный под меньший размер», – гневно подумал он, рассматривая изображение волка, тонко выгравированное древними ювелирами.

Схватив мальчика за плечи, Фонтей громко закричал:

– Откуда это у тебя?! – Он тряс его все сильнее и сильнее. – Говори, шакаленок, не то я тебя прибью!

Гелон испуганно смотрел на легата, но ничего не отвечал, помня строгие наставления матери – притворяться глухонемым, что бы не происходило.

Фонтей сорвал браслет с руки мальчика и сильно швырнул Гелона в угол шатра. При резком движении волосы легата откинулись назад, оголив безобразный обрубок, оставшийся у него от правого уха. Заметив, что мальчик пристально смотрит на это увечье, он рассвирепел еще больше.

– Карфагенский ублюдок! – прорычал Фонтей, кидаясь к мальчику. – Это сделал тот, кто дал тебе этот браслет!.. – И легат занес кулак для удара.

В безумной ярости он забыл о своей мимолетной симпатии к Аришат, которая растерянно наблюдала за происходящим. Она лихорадочно соображала, как выйти из создавшейся ситуации. Трофейный браслет, подаренный Мисдесом своему сыну, так некстати попался на глаза этому римлянину, разрушив все ее планы. Но Аришат не только красива, но и мудра. Она громко крикнула:

– Остановись, воин! Мой сын тебя не слышит! Он не виноват. Браслет подарен ему его отцом!

Фонтей замер и обернулся к Аришат. Не давая ему ничего сказать, она торопливо заговорила:

– Отряд кельтиберов под началом моего мужа напал на отряд карфагенян, направлявшихся из Нового Карфагена в Атанагр. Мой муж привез эту безделушку, как трофей. Он сказал, что убил владельца. Браслет понравился сыну, и он выпросил его …

Фонтей недоверчиво посмотрел на Аришат. Он не верил этой испанке. Но взгляд ее прекрасных глаз, такой искренний и лучистый, опять возбудил в нем желание. «Ладно, – подумал он. – Она, скорее всего, карфагенянка, поэтому я имею право воспользоваться ей, а потом отдам для допросов центурионам. Те выбьют из нее правду. Сципион приказал не трогать только испанских заложников. Поэтому я буду чист перед ним».

Но сомнения все же терзали его ум. А вдруг он ошибается? Попасть в немилость к полководцу не хотелось… Тут ему в голову пришла великолепная мысль: «Вино развяжет ей язык. Она напугана и будет на все согласна. Пусть лучше отдастся мне добровольно, чем я возьму ее силой. Если же ошибусь, меня никто не упрекнет. Все было по согласию! А браслет станет для Сципиона веским доказательством».

Позвав охрану, он приказал отвести пленников к остальным, оставив в шатре одну Аришат.

– Твой муж, наверное, был доблестным воином, раз сумел убить того дерзкого карфагенянина, – фальшиво улыбаясь, говорил легат. – Смерть моего обидчика – хорошая новость. За это нужно выпить хорошего вина…

Усадив Аришат на низкое походное складное ложе, он достал амфору с вином, доставленным из города, и две простые чаши. Наполнив их до половины, Фонтей протянул одну пленнице, а из второй жадно отпил.

Аришат слегка пригубила.

– Ну-ну… Надо до дна, – легат мягко подтолкнул руку прекрасной пленницы, заставив опустошить чашу полностью.

Аришат была голодна, и хмель стал туманить ее разум. Легат снова наполнил чашу и повторно заставил ее выпить, оставив свое вино недопитым. Тут он почувствовал, что проголодался. Кивнув Аришат, показывая, что сейчас придет, Тиберий вышел из шатра.

Аришат как будто только этого и ждала: она поспешно достала из пояса маленький кожаный мешочек и высыпала в чашу Фонтея щепоть темно-красного порошка. Взболтнув вино и убедившись, что добавленное снадобье полностью растворилось, она поставила чашу на место и, как ни в чем не бывало, стала ждать легата. Мысли роились в ее голове, как пчелы в растревоженном улье. Она чувствовала, что легат не поверил ей, лихорадочно пыталась придумать, как спастись.

Фонтей вернулся быстро. В руках он нес хлеб, сыр и копченое мясо.

– Проголодалась? – так же неискренне улыбаясь, спросил он. – Сейчас мы устроим настоящий пир…

Нарезав кинжалом большими ломтями сыр, мясо и разломав хлеб, легат жестом пригласил Аришат отужинать с ним.

Пленница жадно накинулась на еду – голод брал свое.

Они продолжили пить вино. Хмелея, Фонтей с вожделением смотрел на Аришат, размышляя, как ему приступить к намеченному.

Внезапно он покачнулся, и, разлив содержимое чаши, стал валиться в сторону. Ожидавшая этого Аришат подхватила римлянина и мягко уложила на земляной пол шатра, радостно подумав: «Подействовало. Спасибо дорогому Пелагону за науку. Надо спешить! Снадобье действует недолго».

Этот порошок, изготовленный из измельченных корней растения, растущего в Сирии, в сочетании с вином вводил человека в глубокий обморок, после которого обычно наступала временная потеря памяти.

Первым делом Аришат спрятала злосчастный браслет в складках своей одежды, надеясь избавиться от него при первом удобном случае. Потом ополоснула чашу легата вином, наполнила ее снова и добавила другое снадобье, называемое Пелагоном «Шепот Афродиты»: употребивший его терял голову от обожания женщины и желания близости с нею. Прочитав заклинание, Аришат слегка брызнула вином на голову легата. Закончив, она начала тормошить его.

– Господин, тебе плохо? – спрашивала она, пока Фонтей не открыл глаза, недоуменно глядя на Аришат и не понимая, что делает в его шатре эта красавица в испанской одежде.

И почему он лежит на земляном полу?..

– Кто ты? – спросил он, быстро поднимаясь на ноги. – И что ты делаешь здесь?

– Очнулся, наконец! Я – испанская заложница, – сказала Аришат, глядя на него невинными глазами. – Ты пригласил меня разделить трапезу, но внезапно упал…

Легат взялся за голову. Голова болела. После ранения у него случались головокружения, но чтобы вот так упасть в обморок и оконфузиться перед прекрасной гостей…

– Выпей, – она подала ему чашу. – Станет легче.

Фонтей залпом отпил большой глоток. «И правда, стало лучше, – подумал он. – Как же ее зовут? Как давно она здесь? О чем мы говорили?..»

Но вскоре он забыл о неприятном инциденте – беседа с прекрасной незнакомкой всецело поглотила его. Он наслаждался, разглядывая прекрасное лицо и фигуру Аришат, великолепие которой не смогла скрыть одежда. И все больше желал ее. Страсть разгорелась так быстро и сильно, что, казалось, он сейчас сойдет с ума, если не овладеет ею. Легат все меньше слушал пленницу и мечтал об одном: сорвать одежду и насладиться ее чудесным телом. Мелкая дрожь нетерпения изредка пробегала по его телу, оставаясь где-то в самом низу живота. Но боязнь нарушить приказ Сципиона сдерживала его, хотя и с трудом. Легионеров казнят и за меньшие провинности. Дисциплина – вот то, на чем держится римская армия.

Аришат были хорошо известны последствия приема «Шепота Афродиты». Принявший снадобье будто слышит, как прекрасная богиня настойчиво внушает ему: «Возьми ее. Что ты медлишь?»

Делая вид, что ничего необычного не замечает, она продолжала непринужденно болтать на греческом. И Фонтей, под воздействием снадобья, не заметил смены языка. Впрочем, говори она хоть по-ливийски, ему было бы все равно: мысленно он уже давно раздвигал ее голые ноги.

Аришат знала, что сейчас произойдет, но была готова к этому – мысли о спасении сына и о том, как избежать рабства, не давали ей покоя.

Наконец, произошло то, что должно произойти: легат, будучи не в силах больше сдерживаться, засопел и накинулся на Аришат, разрывая на ней платье. Сделав испуганный вид, она стала бурно сопротивляться, кусать и царапать Фонтея, но не издала ни звука, пока он не вошел в нее. Когда же это случилось, и легат застонал от удовольствия, Аришат стала пронзительно кричать, и как римлянин ни старался прикрыть ее рот рукой, у него ничего не получалось. Услышав крик, в шатер заглянули Тит Юний и Секст Курий. Увидев сцену насилия, они молча вышли.

Стоявший снаружи Курий насмешливо сказал, обращаясь к центуриону:

– Я же говорил – нам надо было самим…

– Замолчи! – прикрикнул на него Юний. – И забудь, что видел.

Он лихорадочно соображал: «Что делать?! Как скрыть увиденное?» Невыполнение приказа полководца и изнасилование заложницы из числа будущих союзников – тяжелый проступок. Убить пленницу и вынести ночью труп – не выход: слишком много народу знает, что она осталась в шатре у легата. Да и Курий весьма ненадежен. Юний был уверен, что Сципион обо всем узнает. «Выхода нет, – решил центурион. – Фонтею нужно договариваться с испанкой. А Курию, будем считать, все показалось…»

Тиберий тем временем постепенно приходил в себя после вспышки безумной похоти. К нему вернулся здравый смысл, но влечение к Аришат не проходило. Он смотрел на нее и понимал – нет ему больше жизни без этих глаз, губ и прекрасного тела…

Аришат с ужасом смотрела на него, прикрываясь остатками изодранной в клочья одежды. Однако мысли в ее голове были иными – никакого испуга, один лишь трезвый расчет.

– Как тебя зовут? – пробормотал легат, глядя в сторону. – Извини, твое имя вылетело у меня из головы…

– Какое это имеет сейчас значение! – сменив показной испуг на столь же неискренний гнев, воскликнула Аришат. – Зови меня как хочешь, похотливое животное! По обычаям моего народа после этого, что ты сделал, я должна убить себя. Но вначале я пожалуюсь твоему полководцу. Мне известно о его приказе…

Теперь настала очередь Тиберия устрашиться. Легат был отважным воином и не боялся наказания, но теперь он не мог теперь жить без предмета своего обожания. Не зная, что это действие снадобья, Фонтей мучительно думал об Аришат. После долгой паузы он сказал:

– Сципион после взятия Нового Карфагена отправляет в Рим корабли – с грузом захваченных сокровищ и пленными знатными карфагенянами…

При упоминании о пленниках Аришат вздрогнула, побледнела, но быстро взяла себя в руки и стала внимательно слушать легата.

– Я отправляюсь с ними. Буду сопровождать груз и, наверное, останусь в Риме. Слишком долго длится для меня это война… – продолжал Фонтей.

Он замолчал, пристально смотря на пленницу, а потом неожиданно сказал:

– Я хочу тебя забрать с собой.

Аришат хранила молчание, ожидая продолжения.

– Ну, не молчи же! Скажи мне что-нибудь! – почти умоляюще произнес легат.

– Почему я должна с тобой ехать?

– Потому что я тебя обожаю… Что ты видела в этой варварской стране? Ты – вдова. Неизвестно, как повернется твоя судьба. Сегодня Сципион к вам, испанцам, милостив, а завтра все может стать по-другому. А Рим – мечта любого. Я сделаю твою жизнь роскошной. Я – богат, – убеждал ее Фонтей.

«Интересно, я не помню, как ее зовут, но знаю, что ее муж погиб», – неожиданно удивился он.

Легат выжидающе смотрел на женщину, чувствуя, что опять хочет насытиться этим зовущим, сейчас почти обнаженным телом.

– Я… не знаю… Мне надо подумать. Если ты помнишь, у меня двое детей и со мной подруга, сицилийка.

– Хорошо. Они все поедут с нами. Соглашайся! – с жаром продолжил убеждать ее Фонтей.

Он стал подвигаться ближе к Аришат, потом нежно положил руки на ее плечи. Она почти не сопротивлялась, и второй раз все произошло спокойно, но по-прежнему без удовольствия с ее стороны.

Насытившись, легат лежал и смотрел вверх, упиваясь ощущением покоя и безмятежности, прижимая к себе прекрасную женщину, имени которой он не помнил, но без которой не мог больше жить.

***

Италия, 209 г. до н.э.

Аришат в одиночестве прогуливалась по саду. Время было слишком ранним для обитателей виллы Фонтея, все еще безмятежно спавших. Лишь несколько полусонных домашних рабов, в обязанности которых входила утренняя уборка, неторопливо выполняли свою ежедневную работу.

Осень вступила в свои права, и воздух был очень свежим. Садовые деревья начали ронять пожелтевшую листву, и раб-сириец, по имени Абас, убирал их с травы, еще зеленой и влажной от утренней росы.

Здесь, в Италии, Аришат полюбила раннее утро. Она могла спокойно бродить по садовым дорожкам, погружаясь в свои невеселые мысли, которые не отпускали ее ни днем, ни ночью. «Как все-таки сложна человеческая судьба. Мы не властны над нею, а лишь зависим от случая и воли богов, – грустно размышляла молодая женщина. – Еще недавно я жила в Испании, была счастлива в созданном мною мире, любила своего мужа и обожала своих детей. И все изменилось за один день». От нахлынувших воспоминаний губы Аришат задрожали. «Проклятый Сципион! Это он перевернул нашу жизнь. По его вине я оказалась здесь, и ничего не знаю о судьбе Карталона и Мисдеса». На глазах Аришат выступили слезы. Она была сильной женщиной, и лишь в одиночестве могла позволить себе эту слабость.

Она не держала зла на Фонтея, даже стала испытывать к нему какое-то доброе чувство – его нельзя было назвать любовью, кроме Мисдеса она никого никогда не сможет полюбить… Скорее это было теплое чувство племянницы к своему доброму дяде, хотя племянницы не спят со своими дядями. Тиберий был добр и нежен, безумно любил, даже боготворил Аришат. Сам того не ведая, он спас ее и сына от позора и бесчестия. Когда они пересекали море, Аришат видела на корабле знатных карфагенян, закованных в цепи. Их везли для того, чтобы показать Сенату – и на потеху римскому плебсу. Среди пленников она заметила своего дядю – сенатора Митона, того, кто руководил тайными агентами в Новом Карфагене и следил за порядком в городе.

Аришат тщательно куталась в большое белое греческое покрывало, делая вид, что мучается морской болезнью, поэтому соотечественники, страдающие от жестокого обращения со стороны сопровождающих солдат, вымещавших на них злобу за поруганную родину, ее не узнали.

Тридцать три дня занял долгий путь по морю от Террконы до Остии – главного порта Рима. На тридцать четвертый день пленников, словно стадо, прогнали по улицам города. Это было ужасное зрелище, и Аришат благодарила богов за то, что ей удалось избежать этого позора.

Опоенный приворотным зельем Фонтей, очарованный Аришат, сам придумал план спасения. Теперь Аришат – не кельтиберийка Барита, а гречанка из Сицилии по имени Аристоника (это имя женщина выбрала сама, как созвучное ее настоящему). Гелон стал Гиром. Только Акаму и Афиде не надо ничего менять – им повезло иметь греческие имена с рождения.

Попросив у Сципиона разрешения помочь несчастным сицилийским женщинам добраться до родины, Фонтей взял их с собой в Италию, не обращая внимания на усмешки офицеров за его спиной, догадывавшихся о его непростом отношении к Аристонике: слишком нежные взгляды бросал влюбленный легат в ее сторону. Это заметил даже Сципион, но в силу своей скромности не стал задавать лишних вопросов.

Дать отдых Фонтею и еще нескольким отличившимся воинам, отслужившим в Испании уже около девяти лет, Сципион решил сразу после падения Нового Карфагена. Отпуск легата совпал с важной миссией: вместе с Гаем Лелием они сопровождали важных пленников, а также золото, захваченное римлянами в городе – более тысячи талантов . Кроме того, они должны были доложить Сенату об успешном захвате столицы карфагенской Испании.

Отъезд с Тиберием стал спасением для Аришат и Гелона. Они оказались вне поля зрения многочисленных агентов римлян, рыскавших по городу в поисках спрятавшихся пунийцев, и навсегда исчезли из страны.

Аришат сама выбрала эту участь для себя и сына и теперь тщательно скрывала свое карфагенское прошлое. Ненависть римлян к пунийцам достигла чудовищных размеров. Ганнибал принес Риму много несчастий – разрушил огромное количество поселений, его воины убили и пленили сотни тысяч римлян и их союзников. Теперь ни о каком примирении в будущем между враждующими сторонами не могло быть и речи.

Аристоника боялась разоблачения, но не со стороны Фонтея (влюбленный прирученный легат не представлял опасности). Донос же со стороны постороннего в Сенат мог вызвать вспышку ненависти, и вот тогда… Что будет тогда – Аристоника не хотела даже думать.

Гелон быстро адаптировался в Италии – дети легко привыкают к новой жизни, а в доме Фонтея к нему относились очень хорошо. Всем нравился общительный и веселый мальчик. Его немота таинственным образом исчезла, и он без умолка болтал на латыни, не удивляя знанием языка ни легата (который предпочел ничего не заметить), ни домочадцев. Собственно, домочадцев осталось немного: Тиберий Младший и тетка Тиберия – Фонтея Аврелия, опекавшая его в течении последних полутора лет после того, как Домицилла умерла от болезни легких, мучившей ее с молодости.

Фонтея не очень опечалило известие о смерти жены: слишком давно он ее не видел, да и присутствие Аристоники в доме не понадобилось никому объяснять. Тиберий Младший тоже рос слабым, но все надеялись, что ему удастся миновать участи Домициллы, хотя наследственное заболевание не хотело отпускать хилое тело мальчика.

Фонтей умилялся, глядя на своего сына, наслаждался каждым часом, проведенным вместе с ним. Сейчас он хотел наверстать то, что упустил за годы, проведанные на войне.

Легат хотел мира и спокойствия в своей семье. Он был очень доволен дружбой, которая возникла между Тиберием Младшим и Гелоном, обожал наблюдать за их играми. Всех на вилле удивляла невероятная, необъяснимая схожесть мальчиков: форма носа и подбородка, цвет глаз у них были почти одинаковыми. Только Тиберий из-за своей болезни был немного ниже ростом, уже в плечах и гораздо бледнее.

Старая тетка, отметив сходство ребятишек, подтрунивала над легатом:

– Признайся, что Гир все-таки – твой сын. Ты, скорее всего, скрываешь от нас правду. Наверное, сделал ребенка там, в Испании?

– Я считал тебя мудрой женщиной, которая умеет отличать римлян от греков, – отшучивался Фонтей. – Тем более что Гир выглядит постарше моего любимого сына, а перед тем, как я покинул Италию, Тиберию Младшему исполнилось почти два года. – Он грустно вздохнул и добавил: – И я всегда вспоминал мою дорогую Домициллу…

– Но Аристоника так хороша, что немудрено, что ты забыл о своей жене. – Старая карга никак не хотела униматься. – Была бы я мужчиной, я бы тоже не удержалась. Да и сицилийские греки мало чем внешне отличаются от италиков, а их женщины славятся своей красотой.

Умиротворение в семье стало настоящей радостью для Фонтея. Он так устал от бесчисленных походов. Ему доставляло великое наслаждение просыпаться рядом с прекрасной женщиной, в кровати, на мягких перинах. Холодная походная палатка надоела ему донельзя, и сейчас легат отдыхал, окруженный домашним уютом.

Проснувшись этим утром, он обнаружил, что Аристоники опять нет рядом. Легат знал о ее утренних прогулках и догадывался о томившей ее печали о родине. Однако Фонтей полагал, что родина его новой возлюбленной – Испания, а об этой варварской стране не стоило тосковать.

***

Испания, 209 г. до н.э.

Зеленая с желтым оттенком лесная чаща утомляла глаз своим однообразием. Деревья, деревья… и ещё раз деревья. Многие были огромными и кривыми, потому что росли на склонах. Как проводник находил дорогу в этом лесу, было известно одному лишь Мелькарту.

Путь маленького отряда проходил по отрогам гор, поскольку безопаснее было держаться вдали от основных дорог, где можно повстречать римских разведчиков. Однако время в пути из-за этого значительно увеличивалось.

Мисдес возвращался от илергетов, погруженный в невеселые думы. Его миссия провалилась: кельты даже не стали с ним разговаривать. Ворота Атанагра остались закрытыми. Посольство Баркидов несколько часов продержали у стен города, а потом появившийся Биттор с надменным видом передал им волю Андобала:

– Царь илергетов объявляет вам, пунийцам, что не считает вас более своими союзниками и желанными гостями. Вы коварны и не уважаете наших обычаев. Отныне мы признаем своим верховным правителем Публия Сципиона – достойного полководца и справедливого вождя.

Выдержав паузу, Биттор добавил чуть мягче:

– Лично к тебе, Мисдес, илергеты не питают неприязни, даже наоборот. Но твоим полководцам отныне закрыт путь в наши земли.

Развернувшись, Биттор покинул угрюмых карфагенян. Ворота города захлопнулись с глухим стуком.

В том, что миссия вряд ли окажется успешной, Мисдес был уверен с самого начала. Но надо было попытаться – ведь плохой мир лучше хорошей войны. Он надеялся привлечь жадных илергетов золотом. Однако для этого требовались переговоры, в которых ему было отказано. Слишком сильно обиделись испанцы за то, что их жен и дочерей взяли в заложники. Как только стало известно об освобождении Сципионом их родственников и великодушном обращении римлян с ними в Новом Карфагене, илергеты тайно, в одну ночь покинули военные лагеря пунийцев. За ними потянулись другие племена, чьи родные также находились в заложниках. Армии Гасдрубала и Магона быстро таяли. Оставались только наемники, которым все равно за кого воевать – лишь бы платили вовремя.

– Какой позор, – жаловался огорченный Мисдес Адербалу. – Я ведь предупреждал, что так нельзя поступать. Совет специально ссорит между собой полководцев, чтобы избежать возвышения любого из них. Гасдрубал Гискон не слушает Баркидов и делает все наоборот. И вот, пожалуйста – результаты его строптивости!

– Был бы здесь Ганнибал, все пошло бы по-другому, – согласился с ним брат. – Его авторитет непререкаем. В Италии ему никто не решался перечить.

– Брат, я больше не могу находиться в этой стране, – сказал Мисдес и глубоко вздохнул. – Мои советы стали бесполезны. Если Баркиды прислушиваются к ним, то Гасдрубал Гискон разрушает все, что создано в результате поистине титанических усилий.

Адербал давно ожидал этого признания от Мисдеса – слишком тяжелой оказалась для брата потеря жены и сыновей. Агенты донесли, что его семья, скорее всего, отправлена в Италию. Сердце Мисдеса рвалось за ними. Провал переговоров – только повод для хандры.

Адербал хотел поддержать брата.

– Я знаю, о чем ты думаешь, Мисдес, – промолвил он. – Ты не успокоишься, пока не убедишься, что сделал все для того, чтобы разыскать семью. Мне кажется, тебе нужно ехать к Ганнибалу. Но туда добраться можно только через Карфаген. Ганнибал контролирует порты Южной Италии…

– Адербал, но для этого нужны веские причины! – воскликнул Мисдес – Мы на войне, а не на прогулке. Трудновато будет убедить Баркидов отпустить меня. – Он не мог найти выход из положения, несмотря на силу и гибкость свого ума. – У тебя есть какие-либо мысли на этот счет?

Адербал засмеялся:

– Наимудрейший просит совета у своего младшего брата?

– Не вижу причин для смеха, – сказал печально Мисдес, и Адербал пристыжено умолк. – Сейчас я говорю серьезно.

Младший брат задумался. Какое-то время они ехали молча. Слышно было только, как неторопливо цокают лошадиные копыта по каменистой почве предгорья, как посвистывают лесные птицы и ухает филин, почему то отправившийся на охоту днем.

Маленький отряд достаточно далеко удалился от города илергетов, и воины немного расслабились – ушло напряженное ожидание возможного нападения бывших союзников. Одному Мисдесу было все равно, что могло случиться. Он постоянно мысленно корил себя, зачем позволил Аришат остаться в Испании после своего выздоровления? Зачем не отправил семью в Карфаген, где они были бы в безопасности?..

Мисдес не подозревал, насколько сейчас был близок от своего сына, от Карталона. Их разделяли лишь ворота Атанагра и небольшой квартал между городской стеной и домом Мандония…

Верика узнала о прибытии послов от своего отца. Но она давно решила не сообщать им о Карталоне. Пока он находился у неё, Акам оставался под надежным присмотром Аришат. Нет, ей не было совестно. Это жизнь: подруга подругой, а свой интерес важнее… тем более, если дело касается твоего ребенка. Верике с трудом удалось убедить соплеменников не выдавать Карталона за большие деньги. Ее слезы растопили сердце Мандония, и на совете он твердо объявил:

– Мальчишка останется в племени и будет жить в моем доме!

К тому же, за прошедшие полгода Верика очень привязалась к сыну Аришат. А Кар вообще не представлял своей жизни без своего названного брата, Кальбадора, как теперь на испанский манер называли Карталона. Они были неразлучны. Кар, настоящий потомок вождей, обладал буйным характером и никому не позволял обижать нового брата. Впрочем, тот и сам не давал себя в обиду. «Настоящий илергет! – удивленно думал Мандоний. – Любому глотку перегрызет. Как странно, что у изнеженных пунийцев могут быть такие дети». Он был прав: родись Карталон в Карфагене, он не смог бы выжить среди илергетов. Но мальчик никогда не видел своей родины, его характер формировался в окружении ливийских солдат и диких наемников. Настоящий волчонок, Карталон пришелся по сердцу своему новому народу. Вскоре все забыли, что он не илергет, ведь у испанцев жить в чужом племени на правах равных – дело обычное. Да и некоторая корысть тоже присутствовала: лишний боец не помешает, кроме того, можно было шантажировать карфагенян через Мисдеса, правда, пока такой надобности не возникало. Пунийцы напрасно думали, что илергеты думают только о золоте. Андобал и Мандоний считали себя мудрыми политиками, стремились к равноправной власти в Испании и полагали, что все средства для этого хороши.

Мисдес не подозревал, что обожаемая им ранее Верика может лишить его радости встречи с сыном, которого он, скорее всего, не увидит больше никогда. Мысль о том, что его семья мучается в рабстве, не давала ему покоя ни днем, ни ночью.

Мисдес, по своей сути человек гуманный, очень изменился за последнее время. Он буквально жаждал римской крови – во время случайных стычек убивал всех легионеров без разбора, пытал пленных, надеясь узнать что-нибудь о своих близких, а вместо того, чтобы требовать выкуп, предлагал предавать смерти допрошенных. Даже Адербал, много повидавший в Италии, удивлялся такой перемене, случившейся с братом.

После того, как Мисдес появился в ставке Гасдрубала и доложил о провале переговоров с илергетами, он попросил Баркида о разговоре наедине.

– Хорошо, – согласился Гасдрубал. – Сегодня вечером приходи к ужину. Поговорим… заодно и поедим.

В шатре полководца они устроились на походных ложах, приставленных к низкому столу, на котором стояли кувшины с сицилийским вином, фрукты, сыр, хлеб и жареная куропатка, пойманная сегодня утром личным поваром Гасдрубала в лесу по соседству с лагерем.

Мисдес наполнил чаши, – ужин проходил без слуг, и он решил, что разливать вино должен сам, – и одну из них протянул Гасдрубалу.

– За победу над римлянами! – сказал Гасдрубал, торжественно отсалютовав чашей и выпив ее содержимое залпом.

– За победу! – повторил Мисдес.

В молчании они начали трапезу. Немного утолив голод, Гасдрубал, вытирая губы расшитым иберийским полотенцем, подарком его жены, спросил Мисдеса:

– Так о чем ты хотел поговорить со мной?

– Гасдрубал, я хочу, чтобы ты отпустил меня в Карфаген.

От удивления полководец перестал есть.

– Я не ослышался? Ты хочешь покинуть нас? И надолго?

– Навсегда. Сюда я больше не вернусь. По крайней мере, в ближайшее время.

– Я поражен твоими словами, Мисдес!

– Понимаю. Я – солдат и осознаю, что моя просьба во время войны неуместна…

Гасдрубал молчал, не зная, что ему ответить. Он не представлял, как карфагеняне останутся в Испании без столь искушенного дипломата, каким был Мисдес.

– Полагаю, причину ты не назовешь? – наконец промолвил он.

– Гасдрубал, я устал от этой войны. Я потерял жену и детей. – Мисдес выглядел очень подавленным. – Мне надо прийти в себя.

– Хорошо. – Гасдрубал снова принялся за еду. – Приходи в себя. – После долгой паузы он добавил: – Не раскисай. Ты же знаешь: боги заставляют приносить наших первенцев в жертву, когда приходит время. Считай, что это время пришло.

– Брось, Гасдрубал, – невесело усмехнулся Мисдес. – Здесь нет жрецов. Мы с тобой знаем, что этот обычай – просто пережиток, никто из аристократов его не придерживается. И мой отец – меня, и твой – Ганнибала просто спрятали от жрецов, когда те пришли за нами.

Гасдрубал суеверно закрыл уши, делая вид, будто не услышал богохульства.

– Ладно, отправляйся на родину, – сказал он и огорченно махнул рукой в сторону выхода. – Мне тебя будет не хватать. Надеюсь, Адербал останется с нами? Или тоже попросит об отставке?

Мисдес вымученно улыбнулся.

– Адербал уже большой мальчик. Я не смею просить за него. Тем более, что он привык к Магону и без него никуда не уедет.

Гасдрубал удовлетворенно кивнул.

– И то ладно. – Он укоризненно посмотрел на Мисдеса. – Оставляешь нас одних разбираться с Сципионом?

– Вы достаточно мудры. Да от меня и не будет много проку. – Тут Мисдес недобро усмехнулся. – Твой тезка, Гасдрубал Гискон, сделал все для того, чтобы у испанцев не было обратного пути.

ГЛАВА седьмая  “Гибель консула Марцелла”

«Истинно честен тот, кто всегда спрашивает себя,

достаточно ли он честен»

ПЛАВТ ТИТ МАКЦИЙ

Италия, военный лагерь римлян. 208 г. до н.э.

На границе между Апулией и Луканией римляне и карфагеняне сторожили друг друга.

Шел одиннадцатый год войны. Консулами были избраны Марк Марцелл (в пятый раз) и Тит Квинкций Криспин, которые находились рядом с войсками.

Лагеря противоборствующих сторон были расположены в нескольких милях друг от друга. Их разделял только большой лесистый холм.

Римляне уже не боялись пунийцев – с момента последнего крупного поражения прошло более восьми лет, – но Ганнибал не желал покидать Италии. Его войска бродили по стране от Капуи до Регия, захватывая города и теряя их. К ним привыкли, словно к чему-то неизбежному, но мириться с таким положением не желали.

Совет в лагере римлян держал легендарный Марцелл. Он был бит Ганнибалом и сам бил его, успешно сражался с пунийцами в Сицилии и был намерен покончить с ними еще при своей жизни. Ему шел шестьдесят второй год.

Возраст практически не отразился на внешности Марцелла – лицо его ещё не затянулось сеткой глубоких старческих морщин, тело было подтянутым и мускулистым. Облаченный в посеребренные доспехи и пурпурный плащ полководца, он выглядел очень эффектно. Не зря женщины, когда Марцелл встречал их на своем пути, всегда задерживали на нем восхищенные взгляды.

Кроме полководца, в шатре находились его сын Марк, младший консул Криспин, Авл Манлий, Тит Фламинин – военные трибуны, а также два префекта союзников – Луций Аррений и Маний Авлий.

Марцелл был сердит: холм между лагерями не давал ему покоя.

– Проклятый пуниец может в любой момент занять его и окажется на нашей шее, – ворчал он себе по нос, водя пальцем по карте.

– Не посмеет, – уверенно заметил Криспин, со скрытой усмешкой наблюдая за старшим консулом. «Хоть Марцелл и легенда, – думал он, – но дни его сочтены. Это просто старый человек, утомленный жизнью. Он – прошлое Рима, а я – его будущее. Пусть покомандует напоследок». – Пуниец уже не тот, да и мы не те, что были при Каннах, - добавил он вслух. – За лагерными укреплениями ему безопасней.

Марцелл, который не терпел возражений, недовольно посмотрел на младшего товарища. Не обращая внимания на замечание, он продолжал:

– На холме могут укрыться незамеченными до десяти тысяч солдат. Когда мы выйдем из лагеря, они нападут на нас, а остальные карфагеняне ударят в лоб. Ганнибал очень хитер и не раз доказывал это.

Никто не осмелился возразить полководцу.

– Надо разведать подступы к пунийскому лагерю, ведущие через этот холм! – произнес Марцелл.

– Согласен. – Криспин просто не мог не согласиться с очевидным. – Сегодня ночью пошлем конный отряд союзников. Под началом… – он задумался, переводя взгляд с одного префекта на другого, – Луция Аррения, например. – Криспин вопросительно посмотрел на Марцелла, ожидая одобрения с его стороны.

– Нет, – коротко ответил старший консул. – Разведку проведем лично. Нужно все увидеть своими глазами – этот холм очень важен для нас. – И, с усмешкой взглянув на Криспина, добавил: – Ты можешь не участвовать, если не хочешь.

Лицо младшего консула залила краска: его только что, практически открыто, обвинили в трусости. Но Криспин сдержал себя, сделав вид, что не понял намека.

– Нет, почему же, – с гордым видом сказал он. – У меня нет планов на эту ночь. Я с удовольствием приму участие в столь увлекательной прогулке, хотя это и не дело консулов.

– Вот и договорились. – От усмешки Марцелла не осталось и следа. Он полагал, что личные счеты ничто по сравнению с воинским долгом и быстро забывал все мелкие неурядицы. Тем более что Криспин был не из тех, с кем нужно враждовать – так, пощекотать нервы время от времени.

Марцелл посмотрел на префектов и сказал:

– Возьмите с собой двести человек из лучших. Вечером выступаем. – Потом сказал, обращаясь к присутствующим в шатре трибунам: – Сегодня до заката надо совершить жертвоприношения. Посмотрим, что уготовили нам боги!..

***

Вторую ночь пятьсот нумидийских всадников скрывались в роще на холме, расположенном между лагерями римлян и карфагенян. Выезжали туда поздно вечером, возвращались, когда уже светало. Ганнибал приказал им во что бы то ни стало пленить легионера, а лучше не одного.

То, что придется захватывать не одного, Гауда не сомневался: лагеря находились слишком близко, и ни римляне, ни карфагеняне не выходили за ворота в одиночку – слишком опасно. Ганнибалу был очень нужен пленный: римляне преградили ему дорогу на северо-восток, и полководцу было необходимо разгадать их замыслы на ближайшее время.

Около двух десятков нумидийцев расположились в разных точках леса и наблюдали за равниной, через которую проходила дорога, ведущая от римского лагеря. Остальные, спешившись и разбившись на небольшие группы, ожидали сигнала. Одни сидели, на чем придется, другие дремали, прислонившись к деревьям. Кони без седел – в седлах нумидийцы не нуждались – щипали траву, радуясь отдыху.

Ночной лес жил своей жизнью. Протяжно ухали совы, подвывали волки, трещали цикады, попискивали летучие мыши. Казалось, никто из лесных обитателей не обращал внимания на затаившихся солдат.

Ночь только зачиналась. Взошла ущербная луна, слабым светом озарившая лес, что находящимся в засаде было только на руку: меньше шансов быть замеченными врагом.

Гауда, расстелив плащ на траве, полулежал в компании Исалки, непосредственного командира нумидийцев, вынужденного считаться с могущественным любимцем царевича Масиниссы, и вел с ним неторопливую беседу.

– Вчера отсидели всю ночь напрасно. Неужели и сегодня никто не попадется?

Гауда выглядел немного огорченным – он не любил безрезультатных вылазок.

– Римляне стали очень осторожны, – ответил Исалка. – Но я чувствую: в наши сети сегодня кто-нибудь заскочит.

Некоторое время они молчали. Первым заговорил Исалка.

– Скажи, то, что говорят о твоей клятве – правда?

– Кто говорит? – удивленно усмехнулся Гауда, не ожидавший такого вопроса.

– Говорят… Не увиливай от ответа.

– Не хочу это обсуждать, – твердо сказал Гауда.

– Значит, правда! – Исалка удовлетворено хлопнул себя ладонью по колену. Не обращая внимания на недовольный взгляд Гауды, он продолжал допытываться: – Скажи, а почему ты не стал исполнять свою клятву в Испании? До конца, я имею в виду, – добавил он.

Гауда стиснул зубы и отвернулся, но Исалка не отставал – любопытство и гордость за своего земляка снедали его.

– Ладно, скажу, – неохотно согласился Гауда, уступая его настойчивости. – Надеюсь, все сказанное останется между нами?

– Обижаешь, – обиделся Исалка: нумидиец может не доверять только врагу или к иноземцу, но никак не соплеменнику.

Гауда изучающе посмотрел на него, и торжественно, очень тихим голосом, произнес:

– Я должен отомстить за смерть моих самых близких людей. И я не успокоюсь, пока моя клятва не будет исполнена. Иначе присоединюсь к отцу и брату.

Он умолк. Исалка тоже молчал, ожидая продолжения.

– Спрашиваешь, почему я не исполнил до конца свою клятву в Испании? – произнес Гауда. – Отвечу: в Испании из знатных римлян остался только Сципион Младший. Но он - не консул и даже не претор. До него тяжело добраться, все-таки командующий римскими войсками в Испании, да еще с проконсульскими полномочиями. Скажу честно: я не уверен, что младшим Баркидам удастся уничтожить его армию – говорят, за ним стоят сами боги… Тем более, что я уже убил одного члена его семьи. Другое дело – Италия, битком набитая консулами, преторами, эдилами , консулярами (бывшими консулами)… Здесь – победоносный Ганнибал. И мои шансы намного больше.

Исалка смотрел на него, как на сумасшедшего: убить лично кого-либо из перечисленных Гаудой почти невозможно. Он был уверен, что принесение сыном Батия на алтарь отмщения Сципиона Старшего стало не более чем удачным стечением обстоятельств.

– Когда, находясь с царевичем в Карфагене, я узнал об отбытии Мисдеса к Ганнибалу, то не сомневался ни минуты, – мрачно произнес Гауда. – Я упросил Масиниссу отпустить меня с ним. Тем более что новым консулом в Риме снова избран Марцелл, гнусный убийца моих близких. И вот я здесь…

Исалка обдумывал услышанное, когда быстрым шагом, стараясь не создавать лишнего шума, к ним приблизился солдат и взволнованно доложил:

– Командир, мы заметили большой отряд римлян, движущийся через равнину в нашу сторону.

Исалка и Гауда вскочили на ноги.

– Сколько их? – озабоченно спросил Исалка. Он лихорадочно раздумывал, что делать – напасть или послать гонца в лагерь.

– Меньше, чем нас, – успокоил наблюдатель. – Но это тяжелая конница.

– Интересно, что им нужно? – спросил Исалка. – Очень странно. Большой конный отряд, ночью движущийся в сторону нашего лагеря… Похоже на самоубийство.

– Им не нужен наш лагерь. Им нужен этот холм, – усмехнулся Гауда. – Это усиленный отряд разведчиков. Они не подозревают, что мы здесь, иначе их бы было намного больше, чем нас.

Исалка согласился с ним, кивнув головой, на которую он уже нахлобучивал шлем.

– Позволь дать тебе совет, Исалка, – произнес Гауда.

– Говори, – неохотно отозвался тот.

– Надо разбить солдат на два отряда. Первый втянется в драку, а второй, когда противник увязнет, ударит с тыла.

Исалка, опытный командир, задумался лишь на мгновение.

– Согласен. Я возьму командование первым – в три сотни бойцов. Поначалу мы просто наделаем побольше шума, в темноте все равно ничего толком не видно. А ты с остальными, когда убедишься, что римляне полностью заняты нами, ударишь им в тыл. После этого я атакую их всерьез. Никто, кроме парочки пленных, не уйдет живым!

Быстро разделившись на два отряда, нумидийцы растворились в ночном лесу.

***

Консулы, одетые как простые легионеры – плащи из грубой ткани, на ногах солдатские калиги – были незаметны среди двухсот двадцати всадников, скакавших по ночной равнине.

Отряд двигался вперед, стараясь не производить лишнего шума: оружие и доспехи были закреплены, а копыта лошадей обмотали тряпками. Римляне молчали, напряженно вглядываясь в темноту ночи.

Однако нумидийцы не дремали: для них легионеры, скачущие по равнине в тусклом свете луны, представляли собой отличную мишень, а они сами не были заметны в темной чаще ночного леса.

Римский отряд достиг холма, и тут передние всадники начали неожиданно валиться с лошадей, сраженные вылетевшими из леса дротиками. Воины не успевали укрыться за своими небольшими круглыми щитами и, падая, попадали под копыта коней скачущих следом товарищей. Вслед за дротиками появились нумидийцы, похожие на подземных демонов; они визжали, улюлюкали, и как бешеные кинулись на римлян. Римляне оторопели, но враг, не развивая успеха, тут же рванулся обратно в лес. Всадники топтались на месте, не понимая, что им делать дальше – преследовать, оставаться на месте или поспешно отходить.

Марцелл, несмотря на свой огромный опыт, тоже растерялся: с ним это случилось едва ли не впервые в жизни. Он не подавал команд. Всадники, – это были союзники римлян, этруски и фрегелланцы, – не дождавшись приказа, начали разворачивать коней в сторону лагеря, однако путь назад уже преградили другие нумидийцы, появившиеся словно из-под земли.

Окруженные легионеры были вынуждены принять бой, но только фрегелланцы сражались мужественно, а этруски бросились наутек, сталкиваясь друг с другом и падая на землю.

Марцелл, справившись с первоначальной растерянностью, отдавал короткие приказы. Римляне, которые были вооружены лучше, чем противник, стали отбиваться, но силы оказались неравными и они сразу стали нести серьезные потери. Темнота еще больше затрудняла положение консула: звуки сражения неслись, казалось, отовсюду, и было невозможно различить, где свои, где чужие. Но тут сказался опыт легионеров, и римляне стали понемногу выбираться из кровавой мясорубки.

Гауда рубил неприятелей мечом наотмашь, даже не успевая прикрываться щитом. Это был его первый серьезный бой после прибытия в Италию, он соскучился по хорошей драке, и сейчас каждая клеточка его тела буквально звенела от наслаждения: Гауда был опьянен своей удалью, он поймал завораживающий ритм кровавой схватки и забыл почти обо всем. Под ударами его меча уже пал один из вражеских командиров – Маний Авлий, префект союзников, и теперь Гауда пытался добраться до пожилого римлянина, который вместе с двумя всадниками бесстрашно и умело отбивался от наседавших на него нумидийцев.

Он нутром чувствовал: этот римлянин – из знатных; он – настоящая цель. Опасаясь, что его могут опередить, Гауда оглушительно проорал боевой клич и изо всех сил метнул копье в сторону намеченной жертвы. И – удача: копье попало римлянину в бедро. Из раны тут же фонтаном хлынула кровь. Римлянин удивленно вскрикнул и, схватившись за древко копья, рухнул слошади, которая испуганно мотнула головой, взбрыкнула и стала топтать упавшего седока. Реакция остальных врагов на это падение была поразительной: все дружно ринулись в сторону лагеря, пробив кольцо нумидийцев. Пусть удалось это немногим, но все же удалось.

Нумидийцы погнались за противником, но скоро остановились, опасаясь атаки со стороны вражеского лагеря.

В бою погибла большая часть римского отряда, в основном союзники-фрегелланцы. Из командиров выжили тяжелораненый консул Криспин, и сын Марцелла, Марк. Остальные были либо убиты, либо попали в плен.

***

Допрос длился уже целый час. Ганнибал сам задавал вопросы высокому, крепкому римлянину, который сидел на земле со связанными руками и ногами. Его лицо было в кровоподтеках и синяках, на голове – корка из засохшей крови и слипшихся белокурых волос. Двое здоровенных ливийцев, стоявших по его бокам, тяжелыми дубинками из италийского бука «помогали» ему вспомнить то, что от него требовалось.

Ганнон Бомилькар, Мисдес, Исалка и Гауда стояли за Ганнибалом, молча наблюдая за допросом. Стойкость и упорство этого римлянина восхищали их. Однако они провели на войне не один год и хорошо знали, что все это продлится недолго: пытка есть пытка, да и спрашивали пленного не о таких уж важных вещах, чтобы за них стоило умирать мучительной смертью.

Но вот римлянин наконец-то рассказал все, что от него требовали.

– Вот это новость! – восторженно вскрикнул Ганнибал и, обернувшись, посмотрел на соратников. – Вы слышали его слова?

Из присутствующих только Ганнибал, Мисдес и переводчик, грек из Тарента, понимали латынь.

Не дожидаясь ответа, полководец пояснил:

– Оказывается, он – ликтор Марцелла. Сопровождал консула в этой ночной вылазке.

Увидев, как вытянулись от изумления лица присутствующих, Ганнибал захохотал от восторга.

– Это еще не все! В отряде римлян были оба консула – Марцелл и Криспин! А еще – два военных трибуна и два префекта. Я не понимаю – старый Марцелл совсем, что ли, выжил из ума, сделав такую глупость – обоим командующим самим пойти в разведку, обезглавив армию?!

Исалка самодовольно улыбался, а Гауда напряженно думал: «Пожилой римлянин, которого я убил, неужели… не может быть… Это консул Марцелл?!..»

– Господин, – обратился он к Ганнибалу, – позволь мне сказать?

– Говори, – разрешил тот.

Гауда коротко рассказал о роковом для пожилого римлянина броске копья и о последовавшем за этим бегством врага.

Ганнибал немедленно стал подробно расспрашивать пленного, как выглядел и во что был одет Марцелл.

Закончив, он повернул к соратникам довольное лицо.

– Ты – счастливчик, Гауда! – Баркид смотрел на нумидийца с искренним восхищением. – Боги благоволят к тебе! Ты убил консула! И не простого консула, а самого Марцелла! Проси чего хочешь – ты всего достоин!..

Исалка с завистью посмотрел на Гауду. Именно он, командир нумидийцев, должен быть сейчас на месте этого изнеженного любимчика царевича. Именно ему должна достаться награда и похвалы полководца. Но Гауду награды сейчас волновали меньше всего: он был счастлив от того, что его клятва исполнена. Отец с братом отомщены.

Просьба Гауды удивила всех присутствующих:

– Я прошу, Ганнибал, лишь об одном. Прикажи найти тело Марцелла и похоронить его со всеми воинскими почестями.

– Ты не только отважный воин, Гауда, – ответил с уважением полководец, – но и обладаешь большим благородством. – Он обвел присутствующих тяжелым взглядом и объявил: – Да будет так! Я сам хотел поступить с павшим Марцеллом, как с героем. Он это заслужил.

Отдав вызванному адъютанту необходимые распоряжения, Ганнибал произнес, удовлетворено потирая руки:

– Пока ищут тело консула, я предлагаю отобедать и отметить удачу хорошим вином…

***

Рим. 207 г. до н.э.

Страшные вести пришли из Галлии. Гасдрубал Баркид с большой армией идет на помощь брату; он набирает среди галлов новых воинов, охотно вступающих в его войско, которое увеличивается день ото дня.

Рим охватила паника, подобной которой не было уже давно – с тех времен, когда Ганнибал подступил к стенам города, но не решился на штурм. Вдобавок ко всему, случилось плохое предзнаменование – молния попала в храм Юноны Царицы, что на Авентине .

Надо срочно умилостивить богов, решили децемвиры . По их указанию эдилы собрали знатных римских матрон, отобрали двадцать пять самых достойных и повелели внести взносы, на которые искусные ювелиры изготовили лохань из чистого золота, помещенную в храм разгневанной богини.

Кроме того, назначили торжественную процессию с жертвоприношениями.

Дорога, по которой пройдет шествие, была известна заранее: от храма Аполлона через Карментальские ворота, затем по Яремной улице на Форум, потом по Этрусской улице, через Велабр – район художников и ремесленников, - далее через Бычий рынок до храма Юноны Царицы.

Улицы Рима были полны народа. Несмотря на довольно прохладное утро, толпа все прибывала и прибывала. Все хотели посмотреть на красочное зрелище.

Аришат вместе с сыном тоже решили развлечься. Сейчас они шли в сторону Форума .

Аристоника (Аришат уже привыкла к своему новому имени) была одета как настоящая римская матрона: длинное белоснежное платье до пят, с шикарным шлейфом позади; сверху накинута палла – голубой плащ с прикрепленным к вороту покрывалом, закрывающим голову.

Гелон, которого она держала за руку, испуганно оглядывался по сторонам, – он видел такое столпотворение первый раз в жизни и ему было немного боязно.

Они прибыли в Рим несколько дней назад, покинув виллу на побережье, и теперь заново обживали дом Фонтея на Палантине, который стоял по соседству с домом Клавдия Нерона, консула нынешнего года.

Латинский язык стал для них почти родным, Аристоника и Гелон даже между собой разговаривали на нем, и мальчик начал забывать финикийскую речь. Но карфагенские имена он еще помнил, и сейчас они нестерпимо резали его слух.

– Проклятый Гасдрубал! – визгливо верещал какой-то толстяк, по внешнему виду банкир, одетый в тогу, окаймленную узкой пурпурной полосой всадника. – Только мы загнали Ганнибала на юг Италии, и вот вам новая напасть. Откуда он только взялся?! Окаянные пунийцы никак не уймутся!..

– Согласен с тобой, сосед, – отвечал ему долговязый старик с одутловатым лицом. – Пунийцы – это рок нашего государства. От них нужно избавиться раз и навсегда!

– Чем занят Сципион в этой Испании? – возмущался третий – крепкого телосложения мужчина средних лет с военной выправкой. – Он должен был удерживать младших Баркидов от похода в Италию и не дать им пересекать Ибер. А он наслаждается женщинами и богатствами Нового Карфагена, забыв о своем долге!..

Но сейчас он не получил поддержки остальных: к Сципиону у римлян было особое отношение, они предпочитали ругать пунийцев и не трогать Публия – любимца богов.

– Тс-сс, – зашипел толстяк. – Секст, ты хочешь навлечь на нас гнев Юпитера. Достаточно того, что мы разгневали Юнону…

Их разговор прервали звуки приближающейся процессии. Пока никого не было видно, но грохот барабанов и переливы песнопений раздавались все громче и громче.

Но вот из-за поворота Публициева взвоза показались помощники жрецов, ведущие двух белых коров с позолоченными рогами, перевязанными лентами. За ними шли жрецы, несущие две большие статуи Юноны, изваянные из кипарисового дерева. Следом в ритуальном танце двигались девушки в белоснежных одеждах. Они пели гимн Юноне и одновременно притопывали в определенном ритме, задаваемом барабанами. Завершали процессию одетые в тоги-претексты децемвиры, вышагивавшие с лавровыми венками на гордо поднятых головах. Они символизировали достоинство и могущество великого Рима.

Все это выглядело очень торжественно. Аристоника насчитала в процессии двадцать семь девиц, десять децемвиров, а количество помощников жрецов и музыкантов буквально не поддавалось счету.

Прибыв на священное место, жрецы очертили круг, обнеся вокруг собравшихся кувшин с водой.

Трое жрецов – старший и два его помощника – омыли руки и окропили водой безразличных ко всему происходящему коров.

После короткой паузы старший жрец торжественно обратился к великой богине:

– Божественная супруга Юпитера, царица неба, Юнона, дарующая людям благоприятную погоду, грозы, дожди и урожаи, ниспосылающая успех и победы… – Он срезал с голов обеих коров по кусочку шерсти, бросил их в горящий жертвенный огонь и громко воскликнул: – Прими от нас эту жертву и смилуйся над нами!..

По этому сигналу оба его помощника нанесли коровам точные смертельные удары ножами в горло. Все двадцать семь девиц пронзительно закричали.

Толпа издала многоголосый вздох облегчения: коровы не сопротивлялись, жертвенная кровь не пролилась на землю, а вся попала в область очерченного круга.

Жрецы бережно собрали кровь в специальный сосуд, из которого затем окропили алтарный камень.

После завершения этой части ритуала туши коров разделали и распотрошили. Внутренности разложили на алтаре в соответствии с заведенным старинным обычаем.

Все присутствующие в храме громко молились, умоляя Юнону простить их.

Аристоника презрительно смотрела на происходящее. Женщина думала о своем. Ей была безразлична радость римлян – ведь она направлена против ее соплеменников. Весть о приближении к Италии Гасдрубала Баркида радовала ее сердце. В отличие от Ганнибала, которого она лично не знала, Гасдрубал был хорошо знаком Аришат, – он часто бывал у них в доме. Но самое главное – и она была уверена в этом, – с Гасдрубалом идут милые ее сердцу Мисдес и Адербал. Пусть боги пошлют им удачу!..

За последние два года в ее жизни случилось много знаменательных событий.

Вилла Фонтея под Анцием, хотя и не настолько шикарная, как его дом на Палантине, стала до такой степени привычной и уютной для них с сыном, что уезжать оттуда не хотелось.

Она привыкла стойко сносить удары судьбы и ни на что не жаловалась. Главное, что никто до сих пор не догадался об их карфагенском происхождении. Более того, теперь они с Тиберием и сыном хранили страшную тайну, в случае раскрытия которой последствия могли быть самыми ужасными: Гелону и Аристонике грозила смерть, а Фонтею – изгнание.

Вскоре после того, как они прибыли в Италию, умерла старая тетка Фонтея. Возраст взял свое, она достаточно пожила на этом свете. Но гораздо страшнее была для Тиберия смерть его вечно болеющего сына. Мальчик был его единственной надеждой на продолжение рода Фонтеев, и вот теперь эта надежда угасла.

Тиберий не знал, что делать. Жениться в третий раз он не мог – это значило бы потерять Аристонику, которая не потерпит в доме другой хозяйки и уедет. Но ведь род Фонтеев не должен прерваться!

Выход неожиданно подсказала Аристоника. Закрывшись в триклинии от слуг, она шепотом сказала Тиберию:

– Милый, а что если ты скроешь от всех смерть сына?

Фонтей изумленно посмотрел на нее, не понимая, куда она клонит.

– Зачем?

– М-мм… Тебе нужен наследник, а моему сыну – отец… – проговорила с видимым трудом Аристоника. – Ты же знаешь, они поразительно похожи…

До Тиберия наконец-то дошел смысл ее слов. Он ошеломленно посмотрел на Аристонику, потом вскочил, гневно сжимая кулаки. Первой мыслью его было убить эту женщину за столь дерзкие слова. Но Фонтей был отходчив, и прекрасные глаза Аристоники быстро растопили гнев в его душе.

Он снова сел на резной стул и внимательно посмотрел на нее. «Как она умна! Красива… красива не по-земному… и умна», – думал он.

Но вслух Фонтей лишь сухо вымолвил:

– Говори!

Аристоника сделала испуганный вид – вообще-то она нисколько не боялась, но нужно было подыграть легату – и жалобно прошептала:

– Прости меня, любимый. Я – глупая женщина и иногда говорю чушь…

– Продолжай! – твердо сказал Фонтей.

– Нет. Не буду… Это было просто помутнение…

–А я говорю – продолжай! – рявкнул Фонтей, но тут же, видя, как вздрогнула Аристоника, смягчился: – Прошу тебя, объясни…

Она испуганно залепетала:

– Я думала, тебе нужен наследник… По вашим обычаям ты можешь усыновить негражданина Рима, но он никогда не займет ни одной должности, приличествующей фамилии Фонтеев. Но ты ведь любишь меня, а я люблю тебя, и хочу быть всегда с тобой. Ты хорошо относишься к моему сыну, а он искренне восхищается тобой. Так почему тебе не выдать его за Тиберия Младшего?

Убедившись, что в глазах Фонтея появился интерес, Аристоника продолжала уже более уверенно:

– Тиберия Младшего из-за его болезни никому не показывали. Никто не помнит его в лицо. Мы живем в окружении рабов, которых не так много и ими можно поступиться, чтобы сохранить тайну.

– Ты предлагаешь их всех убить?.. – Гнев Фонтея снова сменился изумлением. Аристоника так добра и мягкосердечна, как она может?..

– Нет! Зачем? – успокоила она. – Мы можем продать их в дальние страны. И сделать это до подмены. Они ничего не заподозрят. Надо только придумать причину, по которой мы захотели разом от них избавиться.

«Я опою их неким зельем, составленным по рецепту моего дорогого Пелагона, – думала она. – И память вернется к ним не очень скоро. Но зато… это будет гуманно».

Фонтей долго молчал – ему было необходимо переварить услышанное. Наконец он произнес, тяжело выговаривая слова:

– Мне надо подумать. Оставь меня одного…

Так сын Аристоники стал Тиберием Фонтеем Младшим. Ей долго пришлось объяснять Гелону, почему он второй раз должен менять имя и национальность. Но мальчик был весьма смышлен и быстро привык к своему новому положению.

Аристоника сохраняла внешнюю невозмутимость, но ее душа рыдала от невыносимой боли, когда ей собственноручно пришлось порезать Гелона правую щеку ножом, чтобы у него на этом месте появился шрам, который был у Тиберия Младшего – когда-то давно мальчик неудачно упал. Но слезы высохли, шрам зарубцевался, и сейчас никто не мог заподозрить в Фонтее Младшем сына карфагенского аристократа – Мисдеса Гамилькона, соратника ненавистных римлянам Баркидов…

***

Тиберий Фонтей издавна поддерживал приятельские отношения с Гаем Клавдием Нероном. Их дома на Палантине находились по соседству, что только укрепляло их дружбу.

Клавдий Нерон в этом году был избран консулом совместно с Марком Ливием Салинатором – его злейшим врагом.

Назавтра в доме Тиберия Фонтея давали обед, на который были приглашены сосед-консул и вновь избранные преторы, Порций Лицин и Гай Мамилий, который обещал прийти с молодым, но подающим большие надежды сенатором – двадцатисемилетним Марком Порцием Катоном.

Этот обед станет скрытыми смотринами «Тиберия Младшего», которого Фонтей решился показать Риму.

ГЛАВА восьмая  “Потерянная надежда Ганнибала”

«Готовность пожертвовать собой ради выполнения долга

есть основа поддержания жизни»

СЮНЬ ЦЗЫ

Италия, военный лагерь Ганнибала, 207 г. до н.э.

В шатре главнокомандующего было душно, несмотря на поздний вечер. Сказывалась жара раннего бруттийского лета, напоминающая в этом году родной климат Карфагена.

Разговор был секретный, и вход плотно зашторили, поэтому свежий вечерний ветерок не мог проникнуть в шатер. Но те, кто находился здесь, были готовы смириться с этими неудобствами ради безопасности задуманного мероприятия.

Ганнибал давал последние наставления Мисдесу и Гауде, которые отправлялись в тяжелый и опасный путь через всю Италию на север, чтобы встретиться с Гасдрубалом и передать ему наставления старшего брата.

Посылать рядовых воинов не имело смысла. Гасдрубал мог им не поверить – слишком много перебежчиков было за время италийской компании Ганнибала. А Мисдеса он послушает безоговорочно, и все приказания старшего брата выполнит в точности.

Ганнибал не хотел отпускать Мисдеса в столь рискованную экспедицию, но тот требовал направить именно его, приводя различные веские доводы, с которыми было нельзя не согласиться. И Ганнибал сдался, но в попутчики определил ему ливийца Хейрона – опытного разведчика, прошедшего с ним всю кампанию и знавшего все дороги с юга на север.

Мисдес сообщил о своем отъезде только верному другу – Гауде, который сразу же загорелся и принялся упрашивать Мисдеса, чтобы он непременно взял его с собой, и не отставал, пока тот не согласился. Гауда, авантюрист по своей натуре, просто не мог отказать себе в удовольствии пощекотать лишний раз свои нервы, тем более что ему стало надоедать топтание армии Ганнибала по Бруттию, где Гауде, по его мнению, не находилось достойного применения.

Сейчас вся эта компания при тусклом свете чадящих бронзовых светильников внимательно слушала великого полководца.

– Да, мы немного оплошали, – Ганнибал был задумчив и встревожен, как никогда. – Я не ожидал, что Гасдрубал так быстро и легко перейдет через Альпы.

Он нервно мял рукой нижний край своей синей туники и легонько притоптывал правой ногой, что выдавало его крайнюю озабоченность.

– Помнишь, Хейрон, – обратился он к ливийцу, – как тяжело дался нам этот переход?

Мужественный воин кивнул седеющей головой и мрачно улыбнулся.

– Пять месяцев мы боролись с враждебными племенами галлов и с суровостью тамошних гор, – горестно продолжил Баркид, вспоминая тяжелые дни. – И я, глупец, наивно полагал – раз мне было так тяжело, то и брат затратит на переход из Испании в Италию не меньше времени. Вместо того чтобы идти ему навстречу, я отсиживался здесь…

Но тут, вспомнив лицо брата, Ганнибал неожиданно повеселел и сменил тон.

– И все-таки Гасдрубал молодец! – Гордость за брата наполняла его душу. – Как легко ему удалось договориться с галлами, лигурами и заключить с ними союз. Но зачем он ввязался в осаду Плацентии? Мне не удалось в свое время взять этот город. Он надолго задержится там, истощит свои силы. Римляне знают об этом и успеют стянуть легионы.

Мисдес и присутствующие уже слышали все сказанное сейчас Ганнибалом, но не издавали ни звука. Они понимали: командиру надо высказаться. Неудачи, хотя и мелкие, преследуют его последнее время постоянно.

– Ладно. – Ганнибал улыбнулся. – Не знаю, зачем я вновь это повторяю. Вы помните все полученные от меня указания. Выезжайте рано утром.

Оглядев по очереди подчиненных, он погладил свою аккуратно постриженную бороду и удовлетворенно покачал головой.

– Я спокоен за вас. Вы – мужественны, проворны, обладаете недюжинными талантами, знаете латинскую речь. Я уверен, что вы достигните лагеря Гасдрубала без особых проблем. А ты, Мисдес, обними за меня моего брата. Я не видел его уже двенадцать лет.

Присутствующим показалось, будто глаза Баркида увлажнились. Но они были уверены, что это действительно лишь показалось – ведь подобные люди не имеют простых человеческих слабостей…

Рано утром три всадника, закутанных в гражданские плащи, под которыми были спрятаны доспехи и короткие испанские мечи, покинули лагерь. Они двигались в основном ночью, не привлекая внимания местных жителей и соблюдая максимальную осторожность.

Хейрон, более десяти лет с отрядами разведчиков рыскавший по этим местам, хорошо знал местности Бруттия, Лукании и Апулии. Лишь в Умбрии они справлялись у простолюдинов о дороге в северную Этрурию, но не вызвали у них никакого подозрения: те посчитали их за дружественных сицилийцев.

Им пришлось сделать крюк, чтобы пройти по землям союзников Рима и не пересекать Лаций, где в это смутное время каждый римлянин считал своим долгом быть исключительно бдительным.

Когда всадники достигли Тразименского озера, – воспоминания о битве у которого наполняли гордостью сердца карфагенян, так же, как и глубокое уныние посещало римлян – им стало известно, что Гасдрубал снял осаду Плацентии и двинулся в глубь Этрурии к городу Сена. Это известие обрадовало их – поручение Ганнибала будет выполнено быстрее, – но и огорчило: Гасдрубал шел не в том направлении, которое они должны ему указать.

Вскоре всадники достигли ворот лагеря карфагенян. Изрядно удивив охрану на воротах своим появлением, они потребовали немедленной встречи с Гасдрубалом.

Увиденное в лагере обрадовало их: армия, пришедшая из Испании, казалась многочисленной и хорошо вооруженной. Здесь были испанцы, прошедшие с Гасдрубалом не одну компанию против римлян, нумидийская конница, боевые слоны, воинственные лигуры и цизальпинские галлы.

– Ого!.. – радостно воскликнул Мисдес. – Если эти две армии соединятся под командованием Ганнибала, то римлянам снова придется несладко.

Хейрона и Гауду тоже были в восторге от увиденного. Войско Ганнибала стало оскудевать людьми, а италийские союзники так ненадежны и переменчивы…

Четыре хмурых иберийца, которые сопровождали странных незнакомцев до шатра полководца, недоверчиво посматривали на них, подозревая в непрошеных гостях римских лазутчиков, и поэтому на всякий случай не опускали длинных копий.

Гасдрубал, которому заранее доложили о посланцах Ганнибала, стоял у своего шатра. Властная осанка указывала на его положение в карфагенском лагере. Он высоко держал голову, положив обе руки на свой кожаный пояс. Его лицо вытянулась от изумления, когда он увидел Мисдеса и Гауду. Действительно, их он ожидал увидеть меньше всего.

«Мы не виделись всего два года, а как он постарел, – огорченно подумал Мисдес. – Младший Сципион – это кость в его горле, причинившая ему столько волнений и переживаний». Однако на его лице грустные мысли совершенно не отразились. Мисдес расплылся в широчайшей радостной улыбке.

– Гасдрубал, ты не рад меня видеть? – со смехом крикнул он онемевшему от удивления полководцу, соскочив с усталого коня.

– Мисдес!.. – Баркид вскинул руки для объятий. – Я просто не верю своим глазам! Ты ли это?

На виду у охраны, пораженной столь яркому проявлению чувств своего командира по отношению к путешественнику в простой запыленной одежде, они крепко обнялись.

– А это еще одно объятие, – снова радостно рассмеялся Мисдес, повторно обнимая Гасдрубала, – которое велел передать тебе твой старший брат.

Гауда и Хейрон оба заметили, что глаза Гасдрубала, так похожие на глаза его брата, увлажнились, как у Ганнибала в Бруттии. И они не сомневались более: им не показалось – ни тогда, ни сейчас.

– Приветствую вас, соратники, – обратился Гасдрубал к спешившимся Гауде и Хейрону. – Простите меня за негостеприимство. От неожиданности встречи с Мисдесом я забыл об обычной вежливости… – Он указал рукой вперед. – Давайте пройдем в мой шатер и там уже поговорим.

Гасдрубал жестом отпустил охрану и первым зашел внутрь шатра.

Рассадив гостей на низких стульях, стоявших за походным столом, Гасдрубал позвал слугу и приказал срочно приготовить обильный обед для них.

– Ну, выкладывайте, с чем пожаловали? – сказал он, глядя на Мисдеса.

– Что ж, как говорится, перейдем к официальной части. – Лицо Мисдеса утратило радостное выражение – сказывалась многолетняя служба в военной дипломатии. – Ганнибал поздравляет тебя с успешным переходом через Альпы и с заключением союза с лигурами и галлами. – Но, не удержавшись, Мисдес добавил: – Мы так ждали тебя, Гасдрубал…

Он подробно передал полководцу наставления брата. Закончив, подвел итог:

– Надо избегать сражений и идти на соединение с Ганнибалом в Апулию. Твой брат уверен: римляне, узнав о том, что он идет на соединение с тобой, двинут против него основные силы. Но он сможет уйти от них – ведь ни ты, ни я не сомневаемся в его гении, – и будет ждать тебя подле Канузия. Мы очень рады, что ты привел много солдат. Нам в Бруттии сейчас тяжело – Карфаген давно не посылает никакой помощи, армия Ганнибала тает, италийцы при первой же возможности переходят на сторону Рима, которого они сейчас боятся больше, чем нас.

Лицо Гасдрубала помрачнело.

– Я боюсь, что римляне уже перекрыли все дороги на юг. Лазутчики докладывают, что легионы консула Ливия Салинатора уже на подходе и вскоре разобьют лагерь у наших ворот.

– Сколько у тебя людей? – спросил Мисдес.

– Шестьдесят шесть тысяч вместе с галлами и лигурами.

– Нужно во что бы то ни стало избежать сражения до подхода Ганнибала, – твердо сказал Мисдес.

Все замолчали – слуги принесли еду и вино.

– Я полагаю, что мне не дадут дойти до Апулии и уклониться от сражения не удастся, – ответил Гасдрубал, подождав, когда слуги покинут шатер. – Я пойду по Фламиниевой дороге, потом дальше по берегу моря и буду ждать брата у Нарнии.

Все задумались над словами полководца, хотя прекрасно понимали: не им решать, как ему действовать.

– Хорошо, – сказал Гасдрубал. – Пошлем гонцов к Ганнибалу, чтобы договориться о том, как нам вместе воевать дальше… А сейчас давайте отвлечемся и хорошенько подкрепимся. Должны же быть у нас хоть какие-то радости на этой бесконечной войне.

***

Италия, Лукания, 207 г. до н.э.

Легионы консула Гая Нерона преградили армии Ганнибала дорогу на север.

Пунийцам удалось дойти до города Гидрумета, что в Лукании, где их уже ждали сорок тысяч легионеров и союзников Рима.

Ни та, ни другая сторона не хотела бесполезных стычек и напрасных потерь. У каждого из полководцев в голове имелся свой план: у Ганнибала – соединиться с Гасдрубалом, а уже потом объединенными силами обрушиться на римлян; у Гая Нерона – любым способом не дать ему этого сделать.

Расстояние между лагерями карфагенян и римлян составляло всего полторы мили, так что противники хорошо видели друг друга. Между ними находилась равнина, на которой время от времени вспыхивали мелкие стычки, а сбоку – голые холмы, вроде бы непригодные для засады.

Гай Нерон, опытный военачальник, решил применить хитрость. Как это часто делали пунийцы, он послал ночью пять манипул римлян и пять когорт союзников во главе с Тиберием Фонтеем, чтобы они спрятались за холмами и не проявляли себя, пока не возникнет надобность.

Тиберий вместе с военным трибуном Клавдием Азеллой и префектом союзников Публием Клавдием уже сутки маялись от безделья под жарким солнцем Лукании, моля богов, чтобы их не обнаружили раньше времени. Им уже надоело разговаривать, и сейчас легат вспоминал последние события в своем доме, случившиеся накануне его отъезда на войну.

Обед, на который были приглашен цвет римской аристократии – консул Гай Нерон, преторы Порций Лицин и Гай Мамилий – удался на славу. На обеде присутствовали и несколько менее именитых сенаторов, среди которых выделялся своим незаурядным умом молодой Марк Порций Катон.

Устроившись на покрытых коврами удобных ложах в летнем триклинии на первом этаже богатого дома Фонтея, около большого четырехугольного стола с мозаичной крышкой и мраморными ножками, гости неторопливо ели, запивая великолепную еду ароматным фалернским вином из Кампании.

Стол ломился от обильных закусок. Здесь были яйца, салаты, артишоки, спаржа, дыни с приправами из перца и уксуса, грибы, трюфели, маринованная рыба и устрицы. Гости уже слегка насытились, и раб-управляющий приказал подавать горячее.

Консул возлежал на почетном среднем месте и беседовал с Фонтеем, находившимся на левом от него ложе – вторым по значимости в римском доме.

Гай Нерон – крупный мужчина, любитель хорошей еды и вина, что совсем не мешало ему быть воздержанным в военных походах. Его лицо с правильными чертами, гордый нос с горбинкой, губы, сжатые во властном изгибе – все подчеркивало аристократическую сущность владельца. Голос у консула был низкий и приятый, напоминающий довольное урчание сытого зверя.

– Тиберий Фонтей, ты обещал наконец-то показать нам своего сына, которого никто еще не видел, – тихо проговорил он. – Как его здоровье? Он поправляется?

– Слава Минерве , – с деланным облегчением ответил Фонтей, – все уже позади. Он почти здоров.

– Как это – почти? – засмеялся претор Порций Лицин, возлежавший по правую руку от консула. – Можно быть либо здоровым, либо больным.

Консул недовольно посмотрел на него, но ничего не сказал и продолжил беседу с хозяином:

– Надеюсь, мы его увидим сегодня? Никто из сенаторов так не оберегал свое чадо от сглаза, как ты. Поэтому извини нас за любопытство…

– Клавдий Нерон, ты же знаешь, он мой единственный и долгожданный наследник. И конечно, я вынужден беречь его. Мы, римляне, слишком суеверны и боимся многого необъяснимого. Если завтра меня убьют пунийцы – род Фонтеев прервется.

– А тебя не должны убить. Ты выжил в мясорубке, устроенной пунийцами при Требии, остался единственным из старших офицеров, кто уцелел после разгрома армии Сципионов… Не многовато ли для одного человека испытаний, уготованных богами?

От разговора их отвлекли слуги, начавшие разносить блюда с горячим: жареное свиное вымя, кабаньи головы, приготовленных на углях уток и зайцев, жаркое из дичи. Все это источало соблазнительные запахи и возбуждало аппетит у сильных мужчин, не раз претерпевавших недоедание в военных походах. На некоторое время разговоры прекратились – все набросились на еду, несмотря на то, что закуски заняли значительное место в их желудках.

Насытившись, Нерон поднял золотую чашу и провозгласил тост:

– Сограждане, предлагаю выпить за изгнание Баркидов из Италии! Пусть это случится как можно скорее!

Неожиданно Катон добавил с дальнего края стола:

– За окончательную победу над пунийцами и полное разрушение Карфагена!

Это было нарушением этикета, но никто не высказал недовольства.

– За победу!.. – раздались возгласы обедающих.

– Смерть Баркидам!..

И все выпили до дна.

Вскоре, утолив голод, гости вытерли руки расшитыми полотенцами, поданными рабами, и, отхлебывая вино, начали громко беседовать друг с другом. Хмель развязывал языки и позволял не обращать внимания на должности и регалии.

Фонтей спорил с претором Гаем Мамилием о военных способностях Гасдрубала.

– Гасдрубал – ничто по сравнению со старшим братом! – горячо доказывал претор.

Но Фонтей не соглашался:

– Братья Сципионы были одними из самых талантливых и удачливых наших полководцев в этой войне. И оба погибли в сражении именно с Гасдрубалом.

– Перестаньте спорить. У врагов нет достоинств, – вмешался консул. – Мы прогневили богов и поплатились за это. Неудачи преследовали нас. Вспомните прошлый год: Рим лишился разом обоих консулов – Марцелла и умершего от ран Криспина. Такого никогда не было! Но я уверен: время успехов у пунийцев закончилось. Теперь очередь за нами.

Громко хлопнув в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание, Нерон обратился к присутствующим:

– Давайте же позволим сенатору Фонтею представить нам своего сына и свою… новую… – Нерон сделал паузу, подбирая нужные слова, – м-мм… будущую жену.

Все сделали вид, что не заметили замешательства консула. Аристоника не вступила с Фонтеем в официальные брачные отношения – этому препятствовало ее неримское происхождение и отсутствие гражданства, – что не мешало ей быть хозяйкой дома и посещать храм богини Весты – хранительницы домашнего очага. Закон не запрещал римлянину жениться на неримлянке, но дети от этого брака не имели права на римское гражданство. По совершеннолетию Тиберия Младшего Фонтей собирался сочетаться браком с Аристоникой, но для этого нужно было вернуться живым с войны, на которую он скоро должен был уехать.

Кликнув слугу, он приказал позвать Тиберия Младшего и Аристонику. При их появлении разговоры за столом оборвались. Красота этой женщины просто резала глаза, она была какой-то нереальной, неземной…

Пауза стала неприличной, и Марк Порций Катон, который остался самым невозмутимым из присутствующих, негромко кашлянул, чтобы напомнить – они собирались знакомиться с сыном хозяина дома, а не бесцеремонно пялиться на его женщину.

– Ого! – не выдержав, воскликнул консул. – И ты скрывал от нас такое чудо? Стыдись!

В душе Фонтей очень горд: эффект от появления Аристоники превзошел все его ожидания. Однако он не подал виду, что доволен, и, демонстративно не обращая внимания на свою возлюбленную, громко произнес:

– Позвольте представить вам моего наследника – Тиберия Фонтея Младшего!

Тут все осознали щекотливость ситуации, ими же неумышленно созданную, и переключили внимание на мальчика.

– А он у тебя не очень-то похож на больного, – удивленно сказал претор Порций Лицин. – Цвет его лица указывает на отменное здоровье.

Остальные гости также дружно отметили цветущий внешний вид и крепость тела подростка, которое нельзя было скрыть за юношеской тогой с широкой пурпурной полосой.

У Аристоники сжалось сердце. Она заметила, что Фонтей тоже заволновался, но справился с собой.

– Хворь была внутренней, – недрогнувшим голосом отвечал он. – И я более не хочу о ней говорить. Слава богам, она отпустила моего сына после стольких лет!

– Так давайте выпьем за здоровье наследника хозяина дома, – предложил консул.

Все поддержали его, дружно подняв чаши.

Аристоника и Тиберий присели на резные табуреты, но не притрагивались к еде и вину.

– Ты обучаешься наукам? – спросил Марк Порций Катон, возлежавший ближе всех к мальчику.

– Да, регулярно и каждодневно, – ответил тот.

Фонтей пристально наблюдал за ними и старался вовремя вмешаться в разговор, чтобы отвечать за Тиберия, который мог либо по неосторожности, либо по малолетству себя выдать:

– Он обучается у домашних учителей. И не с семи лет, как принято в Риме, а с четырех.

– Молодец. – Катон не унимался. – А в каких науках ты преуспел?

– Я люблю философию, – важно ответил маленький Тиберий.

– О, это необычно для столь юного создания! – восхитился претор Гай Мамилий. – И кто же из философов привлек твое внимание?

– Аристотель и Платон.

– А что понравилось тебе у Аристотеля? – подозрительно спросил Катон, который явно думал, что мальчик хвастается.

Тиберий задумался на мгновение и уверенно выпалил:

– «Учение о добродетелях».

– Процитируй нам что-нибудь, пожалуйста.

– «Добродетель – она есть способность поступать наилучшим образом во всём, что касается удовольствий и страданий, а порочность – это её противоположность», – с довольным видом нараспев произнес Тиберий Младший.

Все за столом одобрительно зашумели и зацокали языками.

– Да, ты действительно очень способный. – Катону определенно нравился этот смышленый, образованный подросток, тем более что «Учение о добродетелях» также было ему по сердцу, несмотря на его нелюбовь и яростное противодействие всему греческому.

Он повернулся к хозяину и сказал с восхищением:

– Тиберий Фонтей, у твоего сына большое будущее!

Легат был внешне доволен, но сердце его сжалось от горя: ведь эти похвалы были адресованы не его настоящему сыну, который уже никогда не сможет услышать ничего подобного…

– Учись, мальчик, ведь скоро тебе стукнет семнадцать и будет уже не до учебы. Если нам не удастся в ближайшее время расправиться с пунийцами – твое поколение будет заканчивать начатое нами, – торжественно произнес консул и неожиданно добавил по-финикийски: – «Да не достигнут их корабли родного берега»…

Этим нехитрым пунийским поговоркам он научился на войне с карфагенянами в Испании и иногда произносил их на пирушках, когда речь заходила о войне.

– …«а если и достигнут, то пусть не смогут причалить», – неожиданно закончил Тиберий Младший и, поняв свой промах, осекся.

Присутствующие остолбенели. Аристоника почувствовала, как кровь ее заледенела. Но Фонтей, давно подозревавший, что его будущая жена имеет отношение к пунийцам, быстро взял ситуацию в свои руки.

– Аристоника уже два года занимается с Тиберием – учит его финикийскому по моей просьбе. У сына большие способности к языкам. А я считаю, что язык врага нужно знать. И если есть возможность учить – то нужно учить.

Ситуация разрядилась. Все знали, что Аристоника ранее жила в греческой колонии Нового Карфагена и вполне могла выучить финикийский.

– А какими языками владеет твой сын? – спросил все тот же Катон, которого единственного за столом больше занимал умный подросток, чем красавица Аристоника.

– Греческим, финикийским, кельтиберийским, – гордо ответил Фонтей.

– Тиберий Фонтей, ты не только богат, но и счастлив, – завистливо сказал Нерон. – Иметь такого сына и такую женщину – большая удача. Фортуна определенно благоволит к тебе…

Воспоминания Фонтея прервал лазутчик, вернувший легата к реалиям войны:

– Командир, карфагеняне вышли из ворот лагеря. Наша конница уже вступила в битву.

– К бою! – скомандовал легат, и воины быстро построились: для этого им понадобилось всего лишь несколько минут.

Римская организованность не знает себе равных в мире: только что солдаты сидели и лежали в ожидании приказа, а вот сейчас, готовые к схватке, уже взбираются на холмы.

Достигнув вершины, римляне покатились вниз, стараясь не нарушать строй.

До места боя оставалось еще далеко. Пунийцы, увязшие в сражении, заметили атакующих легионеров. Раздались крики, и врага охватила паника: люди Фонтея могли отрезать их от лагеря и окружить. Задние ряды карфагенян кинулись к воротам, оставив передних умирать под ударом римской конницы.

Но Баркид, талантливый военачальник, не позволил Нерону завершить бой полным разгромом. Его армия успела перестроиться и организованно отступить. В этом коротком бою римляне победили – более четырех тысяч бойцов Ганнибала осталось лежать на равнине между лагерями противников. «Не всегда же мне побеждать», – мрачно успокаивал себя Баркид.

Однако ночью, обманув бдительность врага, празднующего победу, карфагенянам удалось уйти в Апулию, хотя и не по той дороге, о которой Мисдес сообщил Гасдрубалу.

Но это и послужило причиной того, что посланники Гасдрубала – четыре галла и два нумидийца – не нашли армию Ганнибала и попали в руки разведчиков римлян.

Уже на второй день после сражения Гай Нерон отправил в Сенат перехваченное письмо, отправленное младшим Баркидом старшему. В нем речь шла о встрече их армий в Умбрии.

На военном совете Нерон объявил:

– Соратники, вы знаете, в каком положении находится наша страна. Я отправил в Рим гонцов с захваченными письмами Гасдрубала. Но необходимо разбить младшего Баркида до того момента, пока старший не соединился с ним. У нас нет времени ждать одобрения Сената. Тем более, что я не уверен в его получении. Ганнибала наши старцы бояться больше чем его брата и не позволят мне оставить пунийца без присмотра. Но я не буду ждать одобрения из Рима. Пусть я нарушу закон, пусть меня накажут, но сейчас родина в опасности! Я решил с частью армии выступить на север для соединения с консулом Ливием Салинатором.

Он выдержал паузу и оглядел подчиненных, пытаясь прочитать по их лицам, как они относиться к его авантюрной идее. Но здесь были только опытные воины – легаты Квинт Цецилий Метелл, Тиберий Фонтей, Квинт Катий, военные трибуны – Клавдий Азелла и Порций Катон. Все они стояли с непроницаемыми лицами.

– Господин, но если пунийцам станет известно о том, что ты покинул нас с лучшей частью войска, они немедля атакуют лагерь – или, того хуже, кинутся за тобой вдогонку, – нарушил молчание Квинт Катий.

– Согласен, риск велик. – Консул нахмурился, но лицо его выражало решимость. – Но другого пути нет. Консул Ливий Салинатор нерешителен и не вступит в битву с Гасдрубалом, он предпочитает просто преграждать ему путь. И Ганнибал, эта хитрая лиса, рано или поздно соединится с братом, а этого допустить никак нельзя.

Фонтей, десять лет отдавший войне с пунийцами в Испании, знал особенности мышления злейшего врага.

– Клавдий Нерон, нужно обмануть Ганнибала, – произнес он решительно и, увидев заинтересованность в его глазах, продолжил: – Сделаем вид, что часть нашей армии ушла на осаду ближайшей пунийской крепости. Ганнибал, естественно, не поверит нашим намерениям: как истинный финикиец, он предположит – и правильно предположит, – что мы готовим ему ловушку с тем, чтобы выманить его из лагеря, и поэтому не сдвинется с места. Тем более, что мы знаем – он ждет здесь брата, но ему-то неизвестно о нашем захвате посланцев Гасдрубала, а мы…

– …а мы тем временем быстрым маршем достигнем Этрурии, – подхватил Нерон. – На это уйдет пять-шесть дней, и наши легионы с ходу вступят в бой с Гасдрубалом. Если погибнем – смерть все спишет, если победим – победителей не судят!..

Глаза присутствующих загорелись. Те времена, когда консул Тит Манлий высек розгами, а затем и казнил своего сына за то, что тот вопреки его приказу сразился с латинянами – хотя он и одержал победу, – канули в прошлое. И тогда Рим не подвергался такой опасности, которая нависла над ним сейчас.

***

Италия, Умбрия, 207 г. до н.э.

Римляне стягивали силы в Этрурию, к лагерю Гасдрубала.

Из Испании прибыла морем подмога от проконсула Сципиона. Под начальством Марка Лукреция пришло восемь тысяч испанцев, две тысячи легионеров, тысяча конников. Из Галлии подошли два легиона претора Луция Порция Лицина; они разбили лагерь в пятистах шагах от лагеря консула.

И вот теперь консул Ливий Салинатор получил известие о том, что другой консул, Клавдий Нерон, тайно, с шестью тысячами пехотинцев и тысячей всадников, нарушая закон и не запрашивая разрешения Сената, движется к нему на подмогу. С его приходом римляне будут иметь численное превосходство над Гасдрубалом, тем более что один римский легионер – это гораздо больше, чем один карфагенянин.

Ливий Салинатор в душе ненавидел Нерона, – тот ранее участвовал в его судебном преследовании, из-за которого Салинатор, обидевшись на всех, покинул столицу, – но перед лицом опасности для Рима он был готов сражаться с недругом плечом к плечу. «Ладно, переживу как-нибудь, – думал Ливий, которого одна мысль о Нероне приводила в бешенство. – Разбить врага важнее, нежели сводить с друг другом счеты. Еще будет время излить желчь …»

Он велел позвать военного трибуна Валерия Ацилия. Когда тот, запыхавшись, вошел в шатер, консул с важным видом приказал:

– Слушай внимательно. Прибыли легионы консула Нерона. – Предупреждая лишние вопросы, на возможность которых указывал удивленный вид трибуна, консул добавил: – Да-да, ты не ослышался. И они уже здесь – прячутся за холмами. В лагерь войдут ночью – враг не должен догадаться, что нас стало больше. Их нужно сразу расселить. Мы не станем расширять лагерь, не будем ставить новые шатры и палатки. Пусть каждый трибун примет к себе трибуна, центурион – центуриона, всадник всадника, пехотинец пехотинца. Обойди всех легатов и трибунов, передай моераспоряжение. И без лишнего шума!

Трибун выполнил все безукоризненно. Вскоре восторженный гул прокатился по лагерю – все радовались появлению боевых товарищей, которые пришли, чтобы помочь им разбить Гасдрубала.

Ночью Нерон вошел в лагерь. Его ждали: солдат радушно встретили и развели по палаткам. Консул с легатами сразу же проследовал в шатер Салинатора, чтобы держать совет – медлить было некогда.

Тепло поздоровавшись с находящимся здесь претором Порцием Лицином, легатами Фабием Максимом Младшим, Ветурием Филоном, Лицинием Варом, Луцием Ветурием и удостоив Салинатора вежливым холодным приветствием, Нерон сразу же приступил к делу.

– Соратники, мы шли сюда самым быстрым маршем, на который только способны римские легионы. Наш путь через всю Италию занял всего шесть дней. Ганнибал погрузился в спячку и не знает, что его охраняет легат Квинт Катий с сильно поредевшей армией, отдавшей вам лучших воинов. Я считаю, что нужно немедленно напасть на Гасдрубала!

– Я так не думаю, – возразил ему Салинатор. – Твои солдаты устали, им требуется отдых. Мы должны подождать хотя бы несколько дней. А пока пусть действуют лазутчики.

– Я согласен с консулом, – поддержал Салинатора претор Порций Лицин. – Гасдрубал первым не полезет в драку, ведь он будет ждать брата до последнего. Твои же люди, Нерон, должны восстановить силы.

Лицо Клавдия стало наливаться краской сильнейшего гнева. В глазах загорелся недобрый огонь, а рот скривился от ненависти.

– Вы что, не понимаете, что происходит?! – Он сорвался на крик. – Ожидание подвергает смертельному риску моих людей в Апулии!

Фонтей удивленно посмотрел на Нерона. Никогда еще он не видел консула в таком состоянии.

– Ваше поведение не только неразумно, – продолжал кричать консул, – оно просто преступно! Ганнибал, узнав о моем уходе, может либо атаковать мой ослабленный лагерь, либо начать преследование…

– …и тогда мы получим вместо одного Гасдрубала двух Баркидов и ветеранов Ганнибала! – неожиданно для всех, не дожидаясь, когда ему дадут слово, бесцеремонно вмешался в спор высших магистратов Тиберий Фонтей.

Салинатор сделал вид, что не заметил реплики легата.

– Я по-прежнему убежден: сейчас спешка крайне опасна. А риск того, что Ганнибал догадается о твоих планах, Нерон, минимален. Но, в любом случае, у нас есть восемь-десять дней в запасе. Карфагеняне – не римляне, и явятся сюда не скоро. Их солдаты не приучены к таким быстрым маршам.

Но претор Порций Лицин, похоже, стал сомневаться в своем первоначальном мнении.

– Я думаю, Клавдий Нерон прав, – тихо сказал он после короткой паузы. – Нужно выступать незамедлительно. Слишком многое мы подвергаем риску из-за своей нерешительности.

Консул Нерон обрадовался поддержке претора и спор возобновился с новой силой. Постепенно Салинатор уступил. Решение было принято: утром римская армия атакует войска Гасдрубала.

Карфагеняне же вовсе не рвались в бой. Наутро, увидев стройные ряды врага, Гасдрубал с небольшим отрядом всадников издалека осмотрел их, но не отдал приказа армии на выдвижение из своего хорошо укрепленного лагеря. Здесь он в относительной безопасности, а бой примет только в самом крайнем случае.

Напряженно вглядываясь в римские когорты, Баркид негромко переговаривался с Мисдесом.

– У меня опять плохое предчувствие, как тогда, при Ибере, – не отрывая взгляда от врага, тихо произнес он. – Мне кажется, проклятых римлян стало больше.

– Вряд ли, – не согласился Мисдес. – Откуда взяться пополнению? У них и так не хватает сил на юге для того, чтобы сдерживать Ганнибала. – Он посмотрел на встревоженное лицо полководца и предложил: – Пошлем лазутчиков, пусть проверят: не расширился ли римский лагерь, не набирают ли римляне больше воды в реке.

Гауда, который все слышал, вмешался в разговор:

– Гасдрубал, позволь мне сходить в разведку. Мы – дети пустыни и более наблюдательны. Возьму с собой пять лучших всадников, и завтра ты узнаешь все!

– Хорошо, – немного подумав, сказал Баркид. – Но обращайте внимание на все мелочи! Римлянин уже не тот, как в начале войны. Он усвоил все наши хитрости и добавил что-то от себя. Примером тому - Сципион Младший…

Развернув коня, он повеселел и указал своим спутникам на ворота лагеря.

– А сейчас – домой. Салинатор сегодня не решится на штурм, а мы и не будем его задирать. Так что пока отдохнем и наберемся сил.

Вечером Гауда докладывал Гасдрубалу о результатах разведки. Они были неутешительными. Лагеря римлян – как консульский, так и преторский – не расширились, однако нумидийцы заметили среди солдат худых и загорелых бойцов, как будто бы только что вернувшихся из похода. Более того, наблюдательный Гауда отметил, что в лагере претора труба играла только один раз, а в консульском лагере раздались звуки двух горнов, что указывало на наличие двух армий.

Гасдрубал огорченно хлопнул ладонью по маленькому походному столику.

– Мои подозрения подтвердились, – мрачно сказал он. – В лагерь прибыла армия Нерона.

Мисдес энергично затряс головой.

– Этого не может быть! – сказал он, убеждая самого себя. – Нет! Этого просто никак не может быть! Если сюда прибыл Нерон, значит…

– …это значит – Ганнибал разбит и спрятался в крепости. Или, хуже того, убит, – мрачно закончил Гасдрубал.

– Вторая труба в лагере консула Ливия может быть только у новой армии, не подчиняющейся консулу, – заметил Гауда. – Если худые и загорелые солдаты – просто пополнение, то они бы поступили под начало легатов Салинатора.

«Он прав», – подумал Мисдес, а вслух спросил:

– И что ты намерен предпринять, Гасдрубал?

– Надо спасать армию, – твердо сказал полководец. – Мы – последний оплот Карфагена. Пока существует сильная армия, Рим будет с нами считаться. Немедленно выступаем и возвращаемся в Галлию.

Мисдес подумал, что, возможно, было бы более разумным оставаться в хорошо укрепленном лагере, где намного легче сдерживать атаки римлян, однако спорить не стал, поскольку прекрасно знал: в данном случае Гасдрубалу доказывать что-то бесполезно.

– Если выступать, то сделать это нужно сегодня ночью, – сказал он вслух. – У тебя есть хорошие проводники, Гасдрубал?

– Да, двое из местных. Знают Этрурию и Цизальпинскую Галлию вдоль и поперек.

На том и порешили.

Адъютанты Гасдрубала, кинулись донести волю полководца до командиров отрядов, а те до своих бойцов, чтобы не привлекать внимание врага звуками труб.

Наступила ночь и, погасив огни, во вторую стражу, армия выступила из лагеря.

На счастье карфагенян ночь выдалась беззвездная и ветреная: темная мгла скрывала их от глаз римских сторожевых, а ветер заглушал звуки, издаваемые уходящим войском.

Но темнота сыграла злую шутку с Гасдрубалом – в суматохе сборов исчезли оба проводника. Поиски были тщетными: они как сквозь землю провалились.

«Мерзкие твари! – скрежетал полководец зубами от отчаяния. – Их определенно подкупили. Как теперь мы пересечем реку? Боги в очередной раз отвернулись от меня».

Но, не показав виду, ожидавшим приказаний подчиненным, он уверенным, твердым голосом приказал:

– Идти по берегу! Не растягиваться – быть готовыми к бою!

Повернувшись к Гауде, сказал, но уже негромко:

– Возьми десяток самых проворных нумидийцев, и скачите вперед – ищите броды. Как найдешь, оставь половину на месте, остальные пусть во весь опор несутся назад – дадут нам знать.

Проводив взглядом исчезнувшего в ночи нумидийца, Гасдрубал повернулся назад, нашел глазами, едущих позади, Мисдеса и Хейрона.

– Отправляйтесь к галлам и будьте всегда при них, – сказал он устало. – Я предупредил их вождей, что пришлю к ним опытных советников. Будьте бдительны: вы – мои уши и глаза среди этих варваров.

Войска шли по берегу Метавра всю ночь, но брода нигде не было. Чем дальше они уходили от лагеря, тем круче становились берега, тем меньше оставалось надежды у Гасдрубала пересечь реку до утра.

Уже забрезжил ранний летний рассвет. Воины, невыспавшиеся, усталые, буквально валились с ног. Больше всех страдали галлы, не привыкшие к долгим утомительным переходам, никогда не покидавшие пределов своей страны.

Багряный солнечный диск показался из-за горизонта, когда карфагеняне заметили римскую конницу. Это были всадники консула Нерона – авангард римской армии.

Гасдрубал дал приказ остановиться и спешно строить лагерь на подходящем для этого близлежащем холме. Работы велись вяло – слишком устали его воины…

День зачинался, и постепенно остальные римляне подтягивались к карфагенянам. Сначала появились легковооруженные воины претора Порция Лицина и сходу начали закидывать дротиками лигуров, не принимающих участия в строительстве. Затем показались легионы Салинатора, и стали заполнять горизонт стройными рядами.

Поняв, что сражения не избежать, Гасдрубал приказал армии строиться: посредине им поставлены слоны; справа – его верные, опытные испанцы; слева – галлы, между которыми и римлянами стоял раскопанный холм, с несостоявшимся карфагенским лагерем на вершине.

Римляне, как обычно, построившись в шеренги, пошли в атаку. Главный их удар направлен против испанцев, и таран легионов, руководимых Салинатором, угрожающе двинулся в их сторону.

Гасдрубал напряженно выждал подходящего момента и, когда он настал, приказал адъютанту – молодому карфагенянину Бисальту:

– Трубить – слонам в атаку!..

Бисальт опрометью бросился исполнять приказ. Взревели трубы, и огромные животные, понукаемые погонщиками, ринулись на легионеров.

Самый крупный слон – которого называли Птолемеем за гордый вид и темную окраску, напоминающую бронзовый цвет кожи египтян – первым вломился в ряды римлян и начал крушить их бивнями. Остальные, увидев своего вожака сражающимся, ринулись следом за ним и начали топтать легионеров огромными ногами. Те поначалу дрогнули, но эффект от нападения слонов был временным. Римляне, особенно те, кто прошел войну в Испании, знали, как противостоять этим могучим животным.

– Колите их дротиками!.. – кричал Фонтей. – Старайтесь попасть в брюхо!..

Он метался между манипулами и поспевал везде, раздавая приказы и подбадривая бойцов.

Внезапно один из слонов, прорвав шеренгу, очутился около него. Конь под Фонтеем испуганно метнулся в сторону, и Тиберий скатился на землю – впрочем, удачно опустившись на ноги. Чудом увернувшись от нависшей над ним огромной ноги, легат полоснул испанской фалькатой, которую предпочитал всякому другому оружию, по поджилкам. Слон дико заревел – удар достиг цели.

Огромное животное, развернувшись, кинулось обратно и стало давить своих. Но погонщик сильным ударом свинцовой дубинки вогнал долото в то место, где соединяется голова с шеей, мгновенно убив слона, ставшего столь опасным для карфагенян.

Подскакавший Марк Порций Катон восхищенно крикнул:

– Ты любимец Марса, Тиберий Фонтей!

Поймав его коня, он подвел его к легату и, передав ему поводья, восторженно произнес:

– Я поражен твоим умением. Если ты будешь избираться в магистраты, я буду голосовать за тебя.

Фонтей благодарно улыбнулся, – он хорошо относился к Катону, помня, как тот восторгался его сыном, – но ничего не ответил: бой только начинался, рано еще принимать похвалы.

Тем временем битва разгоралась все сильнее. Испанцы перемешались с римлянами; кровь лилась рекой. Никто не хотел уступать.

Почти все слоны обезумели от ран и по очереди падали, убитые беспощадными погонщиками. Последним рухнул гордый Птолемей, задавив огромной тушей молодого высокого испанца, не успевшего увернуться: его внимание отвлекли два римлянина, закрытые большими щитами, не мешавшими наносить им колющие удары мечами.

Тем временем галлы вынуждено бездельничали: холм между ними и конницей Нерона не давал ни тем, ни другим возможности вступить в бой. Вместе с галлами бездействовали и Мисдес с Хейроном, которые беспокойно ерзали в седлах, неуютно чувствуя себя среди варваров.

На другой стороне холма Нерон тоже страдал от бездействия. Он послал на вершину военного трибуна Клавдия Азеллу, но тот не смог его утешить, доложив, что прорваться через холм не удастся.

«Я должен участвовать в битве, – нервно думал Нерон, не находя себе места. – Все лавры достанутся этому бездарю – Салинатору».

Мысль о том, что ненавистный соперник заберет себе славу победителя, выводила его из себя.

Нерон решил рискнуть. С большим отрядом всадников он обогнул сражающихся и оказался в тылу испанцев, чем удивил не только карфагенян, но и римлян, обрадовавшихся столь неожиданной подмоге.

Мисдес, которому разведчики галлов доложили об этом маневре, оставив Хейрона, помчался к Гасдрубалу. Однако римляне все-таки опередили его, и Мисдес внезапно оказался в самой гуще боя. Он упорно отбивался от наседавших со всех сторон всадников, пытавшихся зарубить этого карфагенянина, никак не желавшего умирать.

Но численное превосходство римлян и бессонная ночь брали свое. Умело уклонившись от очередного разъяренного противника – судя по всему, самнита, – и убив коротким взмахом кельтиберийского меча следующего врага, молодого, почти юного конника, Мисдес попытался прорваться вперед. Но тут меч самнита – того, от которого он уклонился ранее, – настиг его. Удар пришелся Мисдесу в голову, что-то хрустнуло, и карфагенянин, конвульсивно дернувшись, стал сползать вниз. Сверху падали другие тела, что спасло его от смерти, но сознание до конца боя к Мисдесу более не возвращалось. Он не стал свидетелем гибели Гасдрубала.

Видя, как редеют ряды его воинов, Гасдрубал понял, что проиграл битву. Не желая спасаться бегством, он обнажил меч и кинулся в самую гущу боя.

«Пусть я умру, но умру как герой. Я сын своего легендарного отца и младший брат своего прославленного брата, – думал Гасдрубал, бесстрашно мчась на врагов. – Пусть боги отвернулись от нас, но никто не назовет меня трусом!»

Он погиб, пронзенный насквозь копьем, но забрал с собой в подземное царство нескольких вражеских солдат.

Потери карфагенян в этой битве были ужасны: почти пятьдесят тысяч человек остались лежать на поле боя. Но и римлянам победа досталась нелегко – восемь тысяч лучших бойцов никогда не возьмут в руки оружие. Раненых же было столько, что консулы решили не преследовать бегущих галлов и лигуров.

И все-таки победа есть победа! Тиберий Фонтей и Марк Порций Катон прибыли на Форум прямо с поля боя и доложили Сенату об успешной битве. Рим охватило всеобщее ликование. Вот она, долгожданная милость богов, которую столько ждал народ, уже отчаявшийся когда-либо дождаться ее…

***

А в это время пять тысяч пленников – и в их числе раненый, изможденный, закованный в цепи Мисдес, – грубо подгоняемые легионерами, шли по Аврелиевой дороге в Рим, как доказательство великой победы Салинатора и Нерона.

Мисдес, пересиливая боль, с трудом передвигал ноги. Каждый шаг давался ему с огромным трудом. Удар самнита пришелся карфагенянину в шею. Защитный воротник из толстой кожи, ниспадавший со шлема на плечи, не позволил вражескому мечу разрубить мышцы. Но кости были повреждены, а огромный синяк, расползшийся по распухшей шее и правому плечу, нестерпимо отдавал острой болью, пронизывавшей все тело

«Крепись, Мисдес, – утешал он себя. – Рана, полученная при осаде Сагунта, была гораздо опасней. Ты выживешь!»

Однако он понимал, что если дойдет до Рима и выживет, то жизнью это будет сложно назвать. Он, карфагенский аристократ, станет бесправным рабом. Впрочем, скорее всего его казнят – после того, как проведут, словно скотину, по улицам Рима вместе с другими знатными пленниками во время триумфа Салинатора и Нерона.

На счастье Мисдеса, римляне пока не узнали о его реальном положении в армии Гасдрубала. Кто с ним общался в лагере - все погибли. Теперь для врага он простой офицер, командовавший галлами, и это пока спасало Мисдеса от казни, но не спасет от рабства: во время этой жестокой войны римляне не выкупали своих пленных и не обменивали захваченных солдат врага на золото. Так что участь его предрешена…

«Что стало с Гаудой и Хейроном? – думал Мисдес, опустив голову и разглядывая свои сандалии, которые остались у него в отличие от доспехов и одежды, отнятыми победителями. – Хейрон, скорее всего, убит, раз его нет среди нас. Но где Гауда?..»

Мисдес помнил, как Гауда отправился искать броды. Больше они с Хейроном его не видели. Если же бесстрашный нумидиец и вернулся на поле боя, то наверняка примкнул к лигурам, стоявшим в тылу. А те, не приняв участия в битве, откатились назад, и ушли домой, на север, после разгрома армии Гасдрубала. Так что шанс спастись у Гауды был…

Вскоре объявили привал, и пленники повалились на траву, как подрубленные деревья. Кто-то лежал без движения, кто-то перевязывал раны, Мисдес аккуратно массировал левой рукой распухшее плечо в надежде притупить боль.

Неожиданно к нему подошел легионер и, беззлобно ткнув тупым концом копья, приказал:

– Вставай, пуниец! Следуй за мной!

Мисдес заметил, как еще четверых пленников отделили от остальных – все они были офицерами карфагенского происхождения, – и повели в сторону, где стояли два легата в окружении центурионов.

Один из них – рослый, средних лет, со шрамом на правой щеке – внимательно осмотрел пленных и обратился ко второму – более молодому, крупному, с орлиным носом:

– Вполне подойдут. Как ты считаешь, Цецилий Метелл?

Метелл, прищурившись от яркого солнца, бегло окинул пленных недобрым взглядом, остановив его на Мисдесе.

– Мне кажется, Тиберий Фонтей, этот может не дойти до Лукании.

– Пусть это тебя не заботит. Не дойдет – бросим умирать, как собаку, – хмыкнул старший и тоже внимательно посмотрел на Мисдеса.

Их глаза встретились. Где-то я уж видел эти пронзительные глаза, подумал легат. Однако он не стал сильно задумываться, тряхнул головой и с издевкой добавил:

– Одним врагом Рима будет меньше… Не так ли, пуниец?

Мисдес похолодел: он узнал в этом офицере римлянина, которого сбил с коня в сражении при Ибере и отрубил ему ухо. Но страх его был напрасен: Тиберий Фонтей более не проявил никаких эмоций; ему был незнаком этот забрызганный кровью, обросший щетиной оборванец. Он не узнал в нем того, кто победил его десять лет назад в поединке.

Фонтей властно махнул рукой. Выбранных отделили от остальных пленников и погнали в сопровождении трех легионеров по другой дороге.

Через семь дней, – Мисдес удивлялся, как он выжил, перенеся такой марш, – их ввели в ворота римского лагеря и, не дав отдохнуть, привели к Нерону.

Консул, окинув их безразличным взглядом, презрительно вымолвил:

– Вам улыбается Фортуна, жалкие пунийские шакалы. Идите к своему вождю и расскажите ему о том, что произошло с армией его брата.

В сопровождении двух конных бойцов пленников немедленно вытолкали за ворота лагеря.

Мисдес не верил своим ушам: неужели и правда римская богиня Фортуна сжалилась и послала им избавление от смерти и позора?

До карфагенского лагеря было недалеко, одна римская миля, и пленники, несмотря на усталость, двигались очень быстро, почти бегом: боялись, что враг передумает.

На расстоянии полета стрелы римляне остановились, наблюдая за тяжело бредущими пленниками. С лагерных башен карфагенского лагеря на них также смотрели десятки глаз. Пунийцы недоумевали – что это? Очередная римская хитрость? Или?..

Когда до ворот оставалась не более десяти шагов, один из римских всадников внезапно сорвался с места и, подскакав вплотную к брустверу, что-то перекинул через него. Затем, круто развернув коня, он помчался во весь опор назад, едва не сбив чудом увернувшегося Мисдеса.

Несколько стрел, посланных вдогонку с башен, не достигли цели, и римляне благополучно скрылись.

Бывшие пленники вошли в ворота. Их встретили настороженно, но Мисдеса узнали, хотя и не сразу. Радостные возгласы, дружеские похлопывания по плечу – все это казалось сном для него. От счастья (впрочем, и от голода тоже) кружилась голова.

Его сразу повели к Ганнибалу. Около шатра полководца Мисдеса встретил Ганнон Бомилькар, который изумленно смотрел на него, не сразу признав в этом изможденном оборванце некогда полного сил карфагенского аристократа. Придя в себя, он тепло поздоровался, но предупредил:

– Погоди. Сейчас к нему не стоит заходить.

От Ганнона Мисдес узнал, что предмет, перекинутый римским всадником через бруствер, оказался страшным посланием победителей – головой Гасдрубала. И сейчас полководец, глядя на то, что осталось от его брата, рыдал в одиночестве.

– Я доложу о тебе позже. Можешь быть спокоен – Ганнибал никогда не заподозрит в тебе предателя. А сейчас умойся, поешь и отдохни.

Вскоре адъютант Ганнибала приказал Мисдесу явиться к полководцу.

В шатре, кроме Баркида, находились Ганнон Бомилькар и Гасдрубал из Гадеса. Ганнибал выглядел усталым и постаревшим от навалившегося горя, но блеск в его единственном глазу не был утрачен.

– Говори, – сухо произнес полководец, не предложив Мисдесу сесть, чем нисколько его не удивил: он знал крайнюю подозрительность друга.

Мисдес рассказал обо всем, начиная с подробностей рейда через всю страну и до того момента, как он очнулся среди мертвых на поле боя и был отправлен римлянами в Луканию. Ганнибал слушал очень внимательно, и постепенно лицо полководца смягчалось, – он как бы пережил вместе с Мисдесом все его злоключения.

– …И вот я здесь, отпущенный консулом Нероном для того, чтобы рассказать тебе о страшном поражении армии твоего брата.

При упоминании о Гасдрубале Баркид помрачнел и опустил голову, но тут же взял себя в руки, улыбнулся, поднялся и обнял Мисдеса.

– Добро пожаловать домой. Прости мою подозрительность, но ты ведь знаешь: мы на войне, а здесь случается всякое…

Все присутствующие по очереди тоже встали со своих мест и обняли своего боевого товарища.

– Садись за стол. Пора поесть и выпить вина. – Ганнибал указал ему место по правую руку от себя.

Во время обильного ужина Мисдес узнал обо всех событиях, произошедших в его отсутствие.

– …И, наконец, последнее. – Ганнибал сделал паузу, отхлебнул из своей чаши фалернского, к которому привык в Италии. – Совет прислал по твоему поводу запрос, и я уже собирался отписать, что тебя нет в моем лагере… Они хотят, чтобы я отправил тебя в Карфаген, а оттуда – в Испанию помогать, Гасдрубалу Гискону… хотя, скорее всего - просто приглядывать за ним. Чем-то он им не угодил, и Совет хочет через тебя его жестко контролировать. – И огорченно добавил: – Везде эти старцы суют свои сморщенные носы. Они отказывают нам в помощи, но закидывают бестолковыми указаниями. Так что собирайся в дорогу, Мисдес…

ГЛАВА девятая  “Изгнание из Испании”

«Fortuna belli artem victos quoque docet» –

«Судьба учит военному искусству даже побежденных»

Латинское выражение

Испания, 206 г. до н. э.

Шел тринадцатый год войны. Рим избрал новых консулов, Ветурия Филона и Цецилия Метелла, героев битвы при Метавре, легатов при прежних консулах.

В этом году с Ганнибалом не воевали: он затаился в Бруттии и не предпринимал никаких активных действий, переживая смерть брата и гибель его армии, вместе с которыми была похоронена его надежда на завоевание Италии. И его не трогали, настолько боялись легендарного Баркида.

Но это в Италии, а здесь, в Испании, война шла своим чередом.

У Мисдеса было полно хлопот – он вербовал новых союзников среди переменчивых испанских вождей. Карфаген не жалел золота, ведь Испания имела очень большое значение для метрополии. Сейчас Мисдес удачно провел переговоры с лузитанами и кельтиберами: войско Гасдрубала Гискона увеличилось до семидесяти тысяч человек пехоты и четырех тысяч конницы, а это уже грозная сила, с которой Сципиону придется считаться.

Служба всецело поглощала его и отвлекала от горестных мыслей. Душевная рана постепенно затягивалась: прошло уже три года после исчезновения его семьи. Нанятые агенты потратили уйму семейных денег на то, чтобы получить хоть какую-то информацию о ней. Искали везде, но итог поисков в Италии и Испании оказался достаточно неожиданным: среди рабов его близких не оказалось! Это и обрадовало Мисдеса, и озадачило: если они не попали в рабство, то куда в таком случае подевались? Римляне не убивали женщин и детей – и не только потому, что они не варвары. Они были выгодным товаром, который охотно скупали работорговцы, постоянно следовавшие за армией. Кроме того, Аришат с детьми могли спрятаться от врага. Но в течение трех лет они должны были хоть как-то дать знать о себе. Чтобы не думать о худшем, Мисдес всецело отдавался службе.

Его непосредственный командир, Гасдрубал Гискон, не вызывал у него симпатий. Они были равнодушны друг к другу. Гасдрубал знал, что Мисдес присматривает за ним, и ему это не нравилось. Мисдес же не признавал никаких других начальников над собой, кроме Баркидов. Но считаться друг с другом они были обязаны – такова воля всемогущего Совета. Между ними сохранялись подчеркнуто вежливые отношения, что не мешало Мисдесу хорошо выполнять свои обязанности.

Единственной отрадой для него были частые встречи с Адербалом, постоянно находившимся подле Магона. Баркид не расставался с ним с момента знаменательного выступления перед Сенатом и желал все время видеть его при себе. Однако частенько он был вынужден посылать его к Гасдрубалу с секретными донесениями, которые нельзя было доверять обычным гонцам.

Вот и сейчас Адербал приехал в лагерь Гасдрубала Гискона при Илипе с вестями от Магона, и радостная встреча братьев перешла в веселую попойку.

Облокотившись о грубые армейские тюфяки, братья ужинали и опустошали огромную глиняную двуручную амфору с сицилийским вином, купленную адъютантом Мисдеса в Гадесе.

Они были одеты в национальные туники – яркие, свободные, длинные, – а на ногах у них красовались сандалии из Уттики. Находясь столько времени вдали от родины, братья стали ярыми приверженцами всего карфагенского: носили плащи финикийского покроя, скрепленные на плече фибулами, прятали волосы под конические шапочки, аккуратно постригали бороды на карфагенский манер. Но это было только в перерывах между походами, в военное же время они выбирали все самое практичное – иберийские сапоги, ливийские шлемы, кельтиберийские мечи. Здесь патриотизм отходил на второй план.

Обсудив последние новости из Карфагена, приходившие все реже, – почти вся Испания находилась теперь в руках Сципиона и связь с метрополией ухудшалась день ото дня, – они перешли к обсуждению положения дел на полуострове.

– Какие новости ты привез? – спросил Мисдес. Информация, которой владел Адербал, секретом для него не являлась: все равно завтра же ему обо всем расскажет Гасдрубал.

– Сципион узнал о том, что Гасдрубал удачно навербовал лузитан, и сейчас он идет из Терракона к Кастулону со своими четырьмя легионами.

– Это следовало ожидать, – заметил Мисдес, – Сципион, эта хитрая лиса, не допустит нашего усиления на полуострове. Мне известно, что он послал легата Марка Силана к союзному царьку Кулху. Тот обещал набрать за зиму много солдат. Мы полагаем, что месяца через два объединенные силы римлян и испанцев двинутся в нашу сторону.

– Да, об этом Магону тоже донесли. Испанцы боятся возвращения Ганнибала и иногда выслуживаются перед его братом, – усмехнулся Адербал, наполняя пустые чаши душистым терпким вином.

Указав на амфору, он иронично промолвил:

– Мисдес, ты себе ни в чем не отказываешь после плена.

Брат мрачно улыбнулся в ответ.

– Когда я десять дней шел в цепях под палящим солнцем, то довольно много поразмышлял о смысле жизни. Я ждал, когда с меня снимут цепи, хотел кинуться на легионеров, чтобы умереть, но не быть рабом… Мы с тобой – карфагенские аристократы, потомки древнего финикийского рода. Наши предки прибыли в Африку с легендарной царицей Элиссой. В нашем роду есть сенаторы, суффеты, верховные жрецы. И я не буду прислуживать какому-то римскому псу, и не хочу, что бы меня прогнали по улицам Рима на потеху черни… Я считал себя трупом, который не успели переправить через подземную реку в царство мертвых лишь потому, что запаздывал перевозчик. И когда наступила неожиданное избавление, я решил, что больше не буду ограничивать себя в небольших радостях жизни.

Адербалу нечего не сказал в ответ. После паузы он перевел разговор на Сципиона.

– Стало известно, что Марций Луций вместе с нашими бывшими друзьями, Андобалом и Мандонием, тоже направляются сюда. Значит, под римскими знаменами бойцов сейчас не меньше нашего.

– М-да, превратности судьбы. – Мисдеса не удивила эта новость, но ему стало обидно за своих бывших союзников, дружбой которых столь бездарно распорядился Гасдрубал Гискон. – Еще не так давно ты командовал илергетами, а теперь будешь сражаться против них.

– Если это нужно Карфагену – это нужно мне! – с пафосом произнес Адербал.

– Не надо, брат, – слегка поморщился Мисдес. – Ты же знаешь, это нужно не Карфагену, а нашим торгашам-сенаторам… Сейчас вот они озаботились проблемами Ганнибала, но думать об этом надо было гораздо раньше… Ныне, он - единственная надежда Карфагена. Его армия в два раза меньше, чем армия Гасдрубала, разгромленная при Метавре, но римляне не решаются дать ему генеральное сражение, предпочитая тактику сдерживания. Вот кого они боятся по-настоящему! А здесь все уже кончено… Я не верю, что Гасдрубал Гискон сможет удержать Испанию. Наш мудрый отец тоже считает так. Когда я уезжал сюда, он сказал, что они пытаются провести в Совете решение об отправке Магона в Италию и оказании помощи Баркидам деньгами и солдатами, но эта сволочь Ганнон Великий всячески этому препятствует.

– Хватит об Испании! – захмелевший Адербал стукнул кулаком по низкому дубовому столу, с которого чуть не слетела посуда. – Надоело о политике! Это ты – дипломат, а я – воин! – Внезапно лицо младшего брата смягчилось, и он мечтательно протянул: – Как мне хочется домой… пройтись по улицам Карфагена, прогуляться от площади Новых ворот по Нижнему городу до Бирсы, по лестнице подняться в храм Эшмуна, помолиться, а потом спуститься в Мегару и гулять там до вечера.

Мисдес удивленно посмотрел на него. Раньше он не замечал у брата тоски по родине. «Стареем, – подумал он. – Стареем… и устаем от этой бесконечной войны».

Догадки братьев оказались правильными. Единственное, в чем они ошиблись, так это в сроках: Сципион появился при Илипе гораздо раньше – через месяц.

Свой укрепленный лагерь римляне воздвигли прямо под носом Гасдрубала, и началась война нервов. День ото дня обе армии выстраивались друг против друга и, не начиная битвы, уходили обратно. Гасдрубал боялся Сципиона и не хотел начинать первым, предпочитая оборону. Сципион же, имея под своим началом сорок пять тысяч бойцов – числом, чуть больше половины карфагенской армии – тщательно примерялся, понимая, что риск достаточно велик.

И у тех, и у других в союзниках были испанские наемники – иберийцы и кельты. Выстраиваясь, противники ставили их по флангам, предпочитая усиливать центр ветеранами. Но Сципион заметил, что Гасдрубал выводит армию довольно поздно, ближе к полудню, и решил пойти на хитрость. В решающий день он поднял войска рано, без сигналов труб, солдат накормили и построили перед лагерем. В центре Сципион поставил испанцев, на флангах – римские легионы. Правым флангом командовал он сам, левым – Марк Силан и Луций Марций.

Гасдрубала подняли с постели тревожным известием: римляне построились и готовы атаковать.

– Почему раньше не предупредили?!.. – заорал в бешенстве полководец и ударил адъютанта кулаком по лицу. – Немедленно строиться и выходить! Я прикажу распять сторожевых, когда вернемся!

Никто не осмелился предложить ему покормить бойцов. Все ринулись исполнять приказа.

Карфагеняне спешно выбегали и строились в заведенном за последние дни порядке. Мисдес занял свое место на правом фланге вместе с лузитанами, недовольными и голодными. Он громко выкрикивал команды, пытаясь придать подобие строя неорганизованной толпе варваров. Но получалось плохо – слишком мало времени ушло на обучение новобранцев.

Мисдес осмотрелся, выискивая глазами брата. Тот командовал конницей, состоящей из нумидийцев и кельтиберов, и сейчас спешно отдавал последние приказы. Легкая конница Сципиона и застрельщики уже двигались в сторону карфагенян, и их нужно было успеть встретить.

– Боги, сохраните его!.. – прошептал Мисдес.

Нет больше с ним его семьи, воюет где-то в далекой Италии Ганнибал, там же сложил голову Гасдрубал. Круг его близких постоянно сужался, и здесь, в Испании, остался только Адербал, которым он очень дорожил и опасался за его жизнь. На то причина: его брат бесстрашен, не знает страха и презирает смерть. Сейчас, убедившись, что его бойцы готовы к бою, Адербал ринулся во главе своих людей в атаку, размахивая кривым иберийским мечом и не прячась за чужие спины.

Враги сшиблись и тут же разъехались, не вступая в затяжной рукопашный бой, оставив с обеих сторон лежать на поле тела убитых и раненых. Такова тактика легкой кавалерии – мелкие стычки и осыпание друг друга градом стрел и дротиков.

Гасдрубал Гискон всматривался в ряды врага и не верил своим глазам: напротив его ветеранов-ливийцев – стояли не легионеры, а испанские наемники Сципиона.

«Как же так?.. – тревожно думал он. – Как так могло случиться? Три дня подряд я видел перед собой легионы, а сейчас этот Сципион, мальчишка-римлянин, обыграл меня!..»

Он нервно ерзал в седле и непроизвольно толкал ногой в бок своего боевого жеребца, которому передалось беспокойство хозяина. Конь громко зафыркал, раздувая ноздри, заржал и пытался разметать стоявших рядом трубачей, вовремя отпрянувших в стороны. Это привело Гасдрубала в чувство, и паника уступила место холодному расчету. «Перестраиваться сейчас нельзя, – твердо решил он. – Слишком поздно. Пусть Сципион попадет в свою же западню. Мои ливийцы разобьют его испанцев, опрокинут конницу и ударят по флангам…».

Но его планам было не суждено сбыться. Взревели трубы. Неожиданно центр римлян расступился, пропуская свою конницу в свой тыл. И вместо того, чтобы ринуться на карфагенян, испанцы двинулись вперед медленным шагом. «Так они и к обеду до нас не доберутся, – забеспокоился Гасдрубал. – Это очередная ловушка хитрого Сципиона!»

Он оказался прав. В отличие от вяло двигающегося центра, фланги врага, состоящие из опытных легионеров, быстро пошли в атаку, почти переходя на бег.

Отошедшая назад римская конница тоже не осталась на месте. Всадники разбились на две группы, обошли своих пехотинцев с тыла и напали на фланги карфагенян, где теперь кипела битва: опытные легионеры резали варваров-лузитан, а легкая конница и застрельщики Сципиона непрерывно обстреливали их, вступали в мелкие стычки и не давали сосредоточиться.

Мисдес видел, как гибли новобранцы, которым внушали, что они будут сражаться с такими же испанцами, но только из других племен. Солдаты не были готовы сражаться с легионами – лучшей армией мира. На их месте должны быть ливийцы, которых Баркиды научили противостоять римлянам.

Напрасно Мисдес кричал, пытаясь организовать контратаку и сбить напор врага. Легионеры неумолимо двигались вперед, оставляя за собой горы трупов.

А ливийские ветераны карфагенян бездействовали, ожидая атаки испанцев из центра Сципиона, которые к ним явно не спешили. Гасдрубал не знал, что ему делать. Идти на помощь флангам нельзя, потому что оголится центр. Оставалось принимать бой на условиях Сципиона.

Мисдес отчаялся что-либо изменить. С отрядом всадников, состоящим из карфагенской молодежи, он вступил в рукопашный бой с конницей врага. Нужно было оттеснить ее, хотя бы на некоторое время, чтобы помочь его лузитанам удержать позиции. Полученное при Метавре раны все еще беспокоили его, но он позабыл о них, полностью отдавшись схватке.

В пылу боя он неожиданно для себя заметил, что ему противостояли илергеты, три года назад переметнувшиеся к римлянам. Теперь бывшие союзники отчаянно защищали интересы своего нового покровителя и готовы были сотнями гибнуть за него.

«Как изменчива судьба, – огорченно думал Мисдес, не забывая парировать удары и прикрываться круглым ливийским щитом. – Еще недавно мы сидели за одним столом, дружно пили вино и илергетское пиво, поднимали тосты друг за друга, а теперь режем друг друга, как заклятые враги…».

Его размышления прервал сильный удар копья, от которого он с трудом увернулся, подставив щит. Вскинув глаза на своего обидчика, Мисдес узнал в нем Биттора – мужа Верики и в прошлом его подчиненного.

– Мисдес?!.. – удивленно воскликнул тот, но вид его не стал более доброжелательным.

– Какая неожиданная встреча, Биттор! – громко ответил Мисдес, отражая очередной выпад илергета. – Я тоже рад тебя видеть! – с издевкой добавил он и удачно нанес ответный удар мечом. Копье Биттора надломилось, став бесполезным.

– Издеваешься, пуниец?..

Вид переломанного копья привел Биттора в ярость. Он бросил его и выхватил меч, не уступающий по размерам мечу Мисдеса.

– О, ты стал разговаривать, как… настоящий римлянин… – Слова Мисдеса перемежались с тяжелыми выдохами: он стал уставать, старые раны напомнили о себе.

Заметив, что его противник теряет силы, Биттор удвоил натиск.

– Я хочу принести твою голову в подарок Верике! – злобно крикнул он. – Пусть она порадуется встречи с тобой… или… с частью тебя!..

Но Мисдес не ответил, лишь улыбнулся. У него открылось второе дыхание, – он знал, что такое бывает в бою, – и теперь реальная опасность смерти нависла уже над илергетом. Мисдес был опытнее его, и Биттор стал пропускать удар за ударом. Вот уже обильно сочившаяся из пореза на предплечье кровь окрасила его тунику до самого рукава, а боль от другой раны, в боку, начала сковывать движения, но Биттор не хотел умирать.

– Твоя голова будет не только радовать Верику, но и огорчать твоего сына… – пронзительно крикнул он из последних сил, но острый меч Мисдеса воткнулся ему в глаз. Илергет умер мгновенно.

«Почему он крикнул про моего сына? – словно в тумане, подумал Мисдес. – Это была уловка, попытка отвлечь меня, или ему что-то было известно? Но что?..»

Но Биттор уже не мог ответить на эти вопросы. Тело испанца, грузно свалившееся с коня, затоптали сражающиеся. Но его последние слова разбередили душевную рану Мисдеса.

Тем временем положение карфагенян становилась все хуже и хуже. Их фланги были безнадежно смяты, лузитаны побежали. Когда испанцы, находившиеся в центре римских порядков, достигли ливийцев, обессилевших от голода и изнуряющей дневной жары, те кинулись бежать к воротам лагеря, что привело к окончательному разгрому армии Гасдрубала.

Ночью остатки карфагенян попытались покинуть лагерь, но враг был начеку. Резня возобновилась с новой силой. Шесть тысяч человек выжило, да и те разбежались, покинутые на произвол судьбы их неудачливым полководцем.

Битва при Илипе стала концом огромной армии пунийцев. Больше ее не существовало. Испания была навсегда потеряна для Карфагена.

***

Испания, Гадес, 206 г. до н. э.

Осень подходила к концу. В этом году она была такой же, как и в прошлом, сухой и теплой, что для Испании необычно. Хорошая погода радовала, но все знали – это ненадолго, не за горами зима, холодная и дождливая.

Карфагеняне наконец-то смогли вздохнуть спокойно: римляне не воюют зимой и не будут их преследовать. Сципион удалился на зимние квартиры в Терракон. Но ни для кого не было секретом, что нынешняя зима – последняя для карфагенян и уже весной их окончательно изгонят из Испании, а если быть точнее – из Гадеса, последнего оплота Карфагена на полуострове.

Гасдрубал Гискон переправился в Африку, в царство Сифакса, еще месяц назад. Он до сих пор находился в удрученном состоянии после поражения при Илипе. В Гадесе остался зимовать Магон Баркид и Масинисса. В их распоряжении имелась небольшая армия, состоящая из ливийцев и нумидийцев, которая почти вся умещалась в пределах городских стен.

Дом, в котором остановились Магон и Адербал, находился в самом лучшем районе и принадлежал одному из главных магистратов города – добродушному, гостеприимному толстячку Бурхусу.

Гостям отвели лучшие комнаты. Хозяин следил за тем, что бы они ни в чем не нуждались. Всегда к их услугам были лучшее вино и еда из его запасов. Нельзя сказать, что Бурхус любил карфагенян; скорее, зная жестокость Баркидов, он их боялся и пытался во всем угождать, чтобы избежать напрасного гнева.

Дом Бурхуса стоял в очень престижном месте. Хотя по финикийской традиции все его окна выходили на тенистый дворик, выйдя в сад, можно было полюбоваться видом на огромный, величественный храм Мелькарта, вздымавшийся к небесам и заслонявший собой всю южную сторону сада.

«Как же он красив и торжественен! – думал Адербал, глядя на причудливо изогнутые формы куполов и арок. – Его вид умиротворит любого – и воина, и купца, и простого раба».

Он услышал шелест листвы под чьими-то сандалиями и обернулся. К нему, подобострастно улыбаясь, подходил Бурхус в накинутом на длинную тунику простом широком сером плаще.

«Под таким плащом удобно спрятать меч», – невольно подумал Адербал. Но волнения он не ощущал, потому что мог убить Бурхуса голыми руками, будь тот хоть до зубов вооружен.

– Прости, что отвлекаю тебя от благоговейных мыслей, Адербал. Но тебя на входе спрашивают какие-то люди в нумидийской одежде.

– Сколько их?

– Двое.

– Можно позвать их сюда? – вежливо спросил разрешения у хозяина Адербал.

– Конечно, сейчас я распоряжусь, и слуга проводит их в сад.

– Спасибо тебе, почтенный Бурхус. – Адербал учтиво слегка наклонил голову, благодаря хозяина за услугу.

Вскоре из дверей дома, ведущих в сад, показались двое воинов в накинутых на плечи шкурах леопарда и с причудливыми прическами с множеством мелких, аккуратно заплетенных и уложенных косичек.

Адербал поздоровался с ними. Это были Табат, командир резерва Масиниссы, и Акхат, приближенный Гауды.

– Может быть, я прикажу хозяину накрыть стол? – дружелюбно предложил Адербал.

– Спасибо, не надо, – ответил Табат. Его лицо было серьезным: разговор явно предстоял не праздный.

– Адербал, у нас к тебе важная весть от Масиниссы, – сказал Акхат, который, в отличие от своего спутника, улыбался. Он очень хорошо относился к этому карфагенянину – названному брату его хозяина.

– Я вас внимательно слушаю, братья, – ответил Адербал нанумидийский манер.

– Мы будем говорить на нашем языке, которым ты владеешь в совершенстве, – сказал Табат.

– Хорошо, я слушаю вас, – ответил по-нумидийски Адербал.

– Масинисса знает о том, что ты в душе истинный нумидиец и названный брат Гауды, его любимца, пропавшего на войне…

Адербал молча слушал, пытаясь понять, куда клонит Табат.

– Сейчас в Испании у карфагенян большие проблемы. И всем понятно, что весной Сципион возьмет Гадес, – продолжал Табат. – Масиниссе стало известно, что Магон получил приказ от Совета уйти на Балеарские острова, набрать там армию, а оттуда весной плыть в Лигурию, чтобы прийти на помощь Ганнибалу.

«Однако они хорошо осведомлены, – подумал Адербал. – Кто-то им доносит. И этот кто-то, определенно, сидит в Совете Карфагена».

– Послушай, Адербал, – заговорил Акхат. – Масинисса не пойдет с Магоном в Лигурию. Ему нужно вернуться домой. Царь Гала, его отец, слишком стар, и царевичу нужно отстоять свои права на трон.

– Но он может присоединиться к Гасдрубалу Гискону, если не хочет уходить так далеко от границ своего царства, – предложил Адербал.

– Исключено! – злобно ответил Табат, покрываясь красными пятнами. Одно упоминание об этом недостойном, по его мнению, полководце приводило нумидийца в бешенство. – Во-первых, Гасдрубал сейчас находится у злейшего врага царевича – царя Сифакса. Во-вторых, тебе известно, что дочь Гасдрубала, прекрасная Сафонисба, была помолвлена с Масиниссой?

– Да… Я слышал об этом…

– Друзья из Карфагена сообщили Масиниссе, что вопреки своим обещаниям Гасдрубал выдал дочь за этого старого извращенца, Сифакса. Он нарушил все обещания, данные царевичу, и повел себя как лживая гиена…

«Ах, вот откуда ветер дует. Ветер предательства», – обескуражено подумал Адербал. Он не знал, что ему делать. Как истинный патриот своей родины, он должен предупредить обо всем Магона. Но чувство долга по отношению к своему названному брату Гауде и воспоминания о Батии и Хираме не позволяли ему этого сделать.

– И что царевич хочет от меня? – спросил он довольно жестко.

– Масинисса верит тебе, Адербал, – заговорил Акхат, не переставая улыбаться. – Он нуждается в твоей помощи. Ты знаешь, что сейчас в Карфагене находится в заложницах его дочь Кахина. Твоя семья очень влиятельна. И вы сможете не допустить расправы над ней, когда откроется правда. Если бы здесь был Гауда, то он просил бы тебя об этой услуге. Царевич никогда не забудет того, что ты сделаешь. А он умеет быть благодарным!

– Но что если правда откроется раньше?

Адербал и нумидийцы деликатно называли предательство «правдой».

– Не откроется, – уверил его Акхат. – Масинисса сегодня попросил у Магона разрешения уйти на родину решать вопрос с престолонаследием, и Баркид согласился. То, что царевич откажется присоединиться к Гасдрубалу, станет известно не скоро. Если вы за это время перевезете Кахину в дом твоего отца, то там она будет в безопасности. Масинисса станет царем и гарантирует вашей семье торговую монополию в его стране, а тебе – бесконечное уважение его рода.

Адербал выдержал долгую паузу и твердо сказал:

– Мне нужно подумать пару дней.

– Хорошо. – Табат кивнул в знак удовлетворения. – Акхат останется в Гадесе и будет ждать твоего ответа, который, как мы надеемся, будет положительным.

Попрощавшись, нумидийцы удалились, оставив Адербала в раздумьях. Перед его глазами вставали образы Батия, Хирама, Гауды, улыбавшихся и смотревших на него. Для себя он уже решил: его семья поможет царевичу и защитит его дочь Кахину. И в его поступке не будет ни намека на измену: нумидийцы и раньше не горели желанием участвовать в экспансиях Карфагена, лишь Масинисса, настоящий искатель приключений, вступил в эту чужую для них войну со всей страстью.

***

Лигурия, 205 г. до н. э.

Адербал не любил корабли, так как плохо переносил морскую качку, что было странным для представителя рода потомственных мореходов, избороздивших вдоль и поперек Внутреннее море и сколотивших на этом приличное состояние. Хотя плавание от Балеарских островов до Лигурии заняло не более пятнадцати дней, на берег он ступил вконец вымотанным.

Магон подшучивал над ним все это время:

– Ты такой доблестный и мужественный, Адербал. Неужели ты боишься утонуть?

Ответом была лишь слабая улыбка на измученном лице.

Но Баркид не унимался:

– Будь ты торгашом, тебя бы постоянно обманывали твои управляющие: они бы знали, что ты никогда не приплывешь с проверкой…

Наконец армия карфагенян – двенадцать тысяч пехотинцев и две тысячи всадников – высадилась на берег, с ходу захватив Геную. Твердая почва под ногами и обильная еда быстро вернули Адербалу его прежнее, всегда бодрое состояние. Он был готов сражаться, проходить многомильные марши, лишь бы только не подниматься вновь на борт корабля.

Магон быстро сориентировался в местных дрязгах, заключил союз с лигурийским племенем ингавнов, помог им в войне против горцев, чем завоевал огромную популярность среди галлов и лигуров. Совет снабдил его изрядной суммой денег для найма молодежи варваров, и они потянулись к нему со всех сторон.

Каждый день в лагерь въезжали посланцы многочисленных крупных и мелких племен, и бесконечные переговоры изрядно надоели Адербалу. Он воин, а не переговорщик. «Вот Мисдесу это занятие было бы по душе, – рассуждал он. – Больно он ловок в этом деле…». Но служба есть служба, и каждый день в Лигурии был похож на другой. Магон основательно готовился к походу в Италию и не спешил: Метавр стал хорошим уроком.

В один из таких однообразных дней адъютант доложил Адербалу, что прибыли посланцы одного из отдаленных племен, которые желают переговорить с военачальником незамедлительно.

– Магон сейчас занят, пускай их размесят и накормят, – приказал Адербал. – Передай им: когда он освободится – их примут незамедлительно.

– Командир, самое удивительное то, что некоторые из них свободно говорят на нашем языке.

Брови Адербала взлетели вверх.

– Что бы это значило? – Он вскочил на ноги. – Я должен увидеть их немедленно.

Быстрым шагом он достиг лагерных ворот, около которых под неусыпным взором стражи ожидали ответа странные посланцы. Их было человек пятнадцать, – все были одеты в длинные куртки и широкие штаны из грубой шерсти и вооружены длинными мечами и узкими щитами. «Типичная одежда и оружие местных варваров, – подумал Адербал. – Нет ничего, что бы указывало на карфагенское происхождение… Может, лазутчики?»

Когда до гостей оставалось не более дюжины шагов, его взгляд выхватил из этой группы троих, выделявшихся более смуглым цветом кожи и отсутствием бород. В отличие от остальных, эти люди смотрели на Адербала с неподдельной радостью, что озадачило его еще больше.

Внезапная догадка заставила сердце Адербала биться гулко и часто.

– Неужели?.. – пробормотал он и, не удержавшись, громко крикнул: – Гауда!.

И он не ошибся: от группы отделился человек с до боли знакомыми чертами лица. Бросив на землю щит, он кинулся в объятии Адербала.

Остановив взмахом руки метнувшуюся к ним стражу, Адербал крепко обнял своего вновь обретенного брата.

– Узнал своего брата?.. Узнал! – На глазах у Гауды появились скупые мужские слезы.

– Я не ожидал увидеть тебя вновь. Мы все считали тебя погибшим, – радостно отвечал Адербал, продолжая трясти и похлопывать Гауду, все еще не веря своим глазам.

– А я знал, что ты ждешь меня, – смеялся тот, – и поэтому не собирался умирать.

Вскоре за плотным обедом, сдобренным хорошим вином, Гауда рассказывал ему и Магону о своих злоключениях.

– Когда Гасдрубал вышел из лагеря, он послал меня с десятью нумидийцами искать броды. Мы понимали, что сейчас все зависит от нашего усердия, и не останавливались ни на минуту. Но боги были против нас – чем дальше мы уходили, тем круче становились берега реки… Только на следующий день, отойдя совсем далеко, ближе к полудню мы нашли брод. Оставив пятерых своих людей на месте, я поскакал с остальными назад. Но примерно миль через пять, услышав шум битвы, понял, что мы опоздали…

Лицо Гауды омрачилось: он заново переживал события двухлетней давности.

Опорожнив залпом кубок сицилийского вина, привезенного карфагенянами с собой, и оценив позабытый вкус, он продолжил:

– Мы присоединились к ближайшим солдатам – это оказались лигуры, – и стали готовиться к драке. Но нас никто не атаковал. Более того, вскоре вернулись дозорные и сообщили, что карфагеняне разгромлены, а Гасдрубал убит. Их слова быстро подтвердилась: мы увидели бегущих испанцев, а за ними появились легионеры. Лигурийские вожди недолго совещались и приказали всем своим людям уходить. Так я оказался у них. Они вначале хотели нас убить – ведь варвары всегда остаются варварами, – но внезапно началась война с соседним племенем. Каждый воин был на счету. Пришлось сражаться, и за это нам было позволено жить среди них. Но отпускать нас лигуры не хотели, и только слухи о вашем приходе сделали их более сговорчивыми.

– Да. Хлебнул ты горя… Но зато выжил, – подбодрил его Магон. – Его брату, – он указал на Адербала, – повезло меньше. А моему вообще не повезло. – Теперь уже лицо Баркида омрачило воспоминание о погибшем брате.

При упоминании о Мисдесе Гауда оживился. Его глаза засияли от радости, а улыбка озарила лицо.

– Неужели Мисдес спасся?! – воскликнул он в изумлении. – Умоляю, расскажите!.. Как?!..

В свою очередь Адербал поведал ему о злосчастиях Мисдеса и о счастливом повороте в его судьбе. Это повествование привело Гауду в совершенный восторг.

После этого они еще долго пили и беседовали – после двухлетней разлуки накопилось много тем для разговоров. Только поздней ночью, совершенно пьяные и счастливые, названные братья рухнули прямо на пол палатки Адербала и, завернувшись в плащи, безмятежно уснули.

Утро встретило их ласковым летним солнцем. Они позавтракали и, отказавшись от вина, отправились прогуляться по лагерю.

– Брат, я должен сообщить тебе неприятную весть. – Адербал сейчас выглядел озабоченным и напряженным.

– Говори! – потребовал встревоженный Гауда.

Адербал вздохнул. Ему было тяжело говорить, но он должен облегчить свою совесть.

– Твой господин – больше не союзник Карфагена. И более того, в настоящий момент он - наш враг.

Эта новость повергла Гауду в шок. Он остолбенел и выпучил глаза от изумления.

Адербал молчал, давая ему время собраться с мыслями.

Наконец нумидиец выдавил из себя:

– Что же получается?.. Мы теперь с тобой враги, брат?

– Зная твою преданность царевичу, можно и так сказать. – Адербал был огорчен не меньше его. – Но знай: пусть ты будешь врагом Карфагена, но моим врагом не станешь никогда.

После этих слов Гауда расчувствовался и стиснул Адербала в объятиях.

– Я этого никогда не забуду! А теперь, прошу тебя, расскажи мне все, что ты знаешь о Масиниссе.

Выслушав рассказ Адербала, Гауда опечалился еще больше.

– И что же мне делать?

– Я кое-что придумал брат, – приободрил его Адербал.

ГЛАВА десятая  “Новая жизнь Карталона”

«Границы сильного государства

обильно политы кровью»

Латинское выражение

Испания, Атанагр, 205 г. до н. э.

– Кальбадор, отдай мне мой меч.

Мандоний смотрел теплым взглядом на приемного четырнадцатилетнего внука. Уж больно он был ладен и справен. Чистое лицо, крепкая фигура, мускулистые руки – ни одного изъяна.

– Нет, не отдам. Я еще не навоевался, – насупился тот, не переставая махать тяжелой и острой фалькатой.

«А здорово у него получатся», – подумал Мандоний, но вслух сердито сказал:

– Осторожно! Смотри не поранься!

– Дед, я уже настоящий воин. Илергет без раны – не илергет. Лучше скажи, когда я получу такой же меч вместо моего кинжала.

– Ты же знаешь, Кальбадор, по нашим обычаям через два года.

– Но для внука царя, пусть и приемного, можно сделать исключение! – упрямо потребовал Карталон. Он уже привык к испанскому варианту своего имени (Кальбадор), ведь вся его сознательная юность прошла в племени илергетов.

– Для внука царя, конечно, можно, – улыбнулся Мандоний. – Ладно, я подарю вам с Каром по настоящей фалькате. Э-э… скажем, к осени!

– Правда?!– Карталон подпрыгнул от восторга и чуть не поранился, вовремя отдернув плечо от острого клинка.

– Я же предупреждал – можешь покалечиться! – возмутился Мандоний. Но Карталон, не обращая внимания на его слова, кинулся к нему и повис на шее:

– Спасибо тебе, дед!.. – радостно завопил он. – Ты самый лучший из всех дедов!

Мандоний растрогался – к старости он стал сентиментальным, – но, не подав виду, мягко отодвинул от себя внука.

– Ну-ну! Ты не девчонка, а воин. Не нужно благодарностей.

В этот момент в комнату быстрым шагом вошла Верика.

– Кальбадор, ты никогда не расстаешься с оружием, – пожурила она его. – Скажи мне, куда это умчался Кар?

– Я не знаю. Он в последнее время какой-то неразговорчивый.

– Обманываешь, маленький проказник. – Верика рассмеялась, продемонстрировав свои очаровательные ямочки на щеках. – Вы неразлучны, и ты знаешь все его тайны. Отвечай, в кого он на этот раз влюбился?

– Влюбился?! – Карталон выглядел искренне изумленным. – Что ты такое говоришь, мама? Он любит только свой кинжал и лук.

«Он вылитый Мисдес. Ни за что не определишь, говорит правду или лукавит, – подумала Верика. – Это хорошо: у илергетов хватает воинов, но мало мудрецов. Надеюсь, мой приемный сын будет полезен моему народу и станет хорошим советником Кара».

– Мама, представляешь, дед обещал подарить нам с Каром по фалькате, – ловко перевел разговор на другую тему Карталон.

«Вот лисенок! – Верика посмотрела на него с улыбкой. – Ну и хитер! Не то что наши прямолинейные чурбаны».

– Ладно, мама, я пойду. Мы с Лукконом собирались поохотиться на уток.

Карталон положил меч и выбежал из комнаты.

Мандоний посмотрел на дочь и добродушно усмехнулся.

– Не зря Биттор не любил мальчишку. Умственные способности Кальбадора раздражали его чрезвычайно. Он понимал, что ему далеко до пасынка и видел в нем угрозу своему положению в племени.

– Беднягу Биттора больше ничего не будет раздражать, – холодно отозвалась Верика о нелюбимом муже. Она не хотела говорить о нем.

– М-да, – задумчиво протянул Мандоний. – А ведь он погиб впустую…

– Значит, это правда! – огорченно воскликнула Верика. – Вы решили подняться против римлян?!

Мандоний молчал, не зная, что ответить дочери. Он обожал ее и доверял ей безгранично. Но она – женщина, и военные дела не должны ее касаться.

Верика, как будто прочитав его мысли, возмущенно сказала:

– Ты зря молчишь и думаешь, что я не причастна к тому, что вы задумали, что это не мое дело. В случае поражения мы, женщины, будем угнаны в рабство и станем отвечать за ваши действия своими телами!

– Хватит причитать, – тихо и беззлобно перебил ее Мандоний. – Я скажу тебе все.

Он наклонился и долго тер коленку, тяня время, собираясь с мыслями. Потом, вздохнув, заговорил:

– Решение принято. Помогая Сципиону, мы полагали, что римляне изгонят пунийцев и уйдут восвояси. По крайней мере, сам он добр и великодушен, и его вполне можно было терпеть. Но, завоевав Испанию, Публий уехал в Рим. В этом году его избрали консулом, и ему стало не до нас…

– Но вы же уже поднимались против римлян, – напомнила ему Верика. – И чем это закончилось? Сципион разбил вас и заставил выплатить жалование его солдатам. И только его великодушие не оставила меня сиротой, а маму вдовой!

– Молчи, женщина! – возмутился Мандоний. – Ни тебе судить о делах мужчин. Мы проиграли, но не кому-то, а Сципиону. А ему проигрывают все. Сейчас против нас идут бездари – Луций Лентул и Манлий Ацидин. В Риме не осталось больше хороших полководцев – все убиты Ганнибалом. Да и ветераны Сципиона ушли вместе с ним. Кто против нас – молодежь и новобранцы? В случае победы, мы станем царями Испании!

– А в случае поражения?

– Все, разговор окончен!.. – Мандоний вскочил, став пунцовым от ярости. – Отправляйся в свои комнаты и занимайся детьми!

Однако мысленно он согласился с Верикой. «Андобал слишком авантюрен. Но он – могущественный царь, и я должен исполнять его решения, хочу того или нет».

Верика выбежала как ошпаренная, громко хлопнув дверью от негодования. Ее отец остался сидеть один, думая над тем, правильно ли они поступили, решившись на такой шаг, и как обезопасить своих близких от последствий возможного поражения.

Но решение было принято, и посланники илергетов отправились к соседям, авсетанам, и к другим племенам Испании. Армия должна была собраться на земле племени седетанов.

Призыв был услышан. За несколько дней собралось более тридцати тысяч пехоты и четырех тысяч всадников, которые жаждали навсегда изгнать римлян с полуострова.

Легионы появились неожиданно – судя по всему, кто-то донес римлянам о готовящемся восстании. Сразу же в лагере испанцев появились посланники – военный трибун Корнелий Сервий и центурион Тит Юний. Они попросили встречи с Андобалом.

Царь встретил их, восседая с важным видом на стопке выделанных коровьих шкур в окружении вождей союзных племен.

– Какие вести вы принесли нам, римляне? – спросил он презрительно, не ответив на приветствие.

– Проконсулы великого Рима Луций Лентул и Манлий Ацидин просят тебя, царь илергетов, одуматься, распустить войско и не нарушать заключенных договоренностей, – отчеканил Корнелий Сервий.

– Все договоренности у меня были с Сципионом. А здесь я вижу только новобранцев, которых не знаю вовсе, – высокомерно ответил Андобал. Союзники поддержали его одобрительными возгласами.

– Ошибаешься, царь, – вступил в разговор Тит Юний. – Я воевал еще под началом старших Сципионов. Весь двенадцатый легион и большая часть тринадцатого – это ветераны Публия. И они здесь, с нами.

Одобрительный ропот сменился недоуменным молчанием. Испанцы вопросительно смотрели на царя. Римляне обрадовались: похоже, они попали в точку, породив сомнения у союзников.

Андобал понял, что ситуация выходит из под его контроля. Но положение неожиданно спас Мандоний.

– Римляне, не пугайте нас своими ветеранами. Каждый испанский кельт – ветеран с детства. Мы с молоком матери получаем бесстрашие и отвагу, и нам не нужно служить под началом великих полководцев, чтобы доказать свое умение. Свобода – вот наше знамя, под которым, если нужно, мы все сложим свои головы. Так что убирайтесь домой!

«Слишком наигранно, – подумал Андобал. – Сомневаюсь, что кто-то здесь готов умереть за идею и не станет просить римлян о пощаде в случае поражения. Но в любом случае Мандоний молодец. Выправил ситуацию».

Он оказался прав. Вожди стали дружно бранить римлян:

– Убирайтесь, римские козлотрахи!

– Проваливайте домой, свиньи!

Корнелию Сервию и Титу Юнию не надо было объяснять, что переговоры не состоялись. Не давая больше поводов для лишних оскорблений, они покинули царя.

На следующий день противники уже выстраивались на поле для сражения.

Испанцев было больше. Они разбились на три отряда: в центре стояли авсетаны, на правом фланге – илергеты, на левом – остальные союзники. Между отрядами виднелись большие проходы, чтобы через них в нужный момент ударила конница.

Римляне решили последовать примеру противника. Легионеры выстроились напротив пехоты, но пространство между легионами заранее заполнила конница, готовая первой ринуться на врага.

Битва началась стремительно. Пехота испанцев столкнулась с легионерами в неистовом побоище. И в этой схватке гибли в основном испанцы, у которых не получалось остановить проламывающее давление манипул, скованных рядами щитов и железной дисциплиной.

Левый фланг римлян дрогнул, но это не означало, что легионеры понесли потери, просто натиск замедлился. Разорвать римские шеренги испанцам оказалось не по силам. Они не успели воспользоваться временным преимуществом: конница римлян бросилась вперед и отсекла илергетских всадников, готовящихся закрепить успех.

Андобал в окружении своей охраны бесстрашно кинулся на них. В завязавшейся сече его почти сразу пронзило копьем навылет.

По армии испанцев покатился слух о гибели их вождя. Первыми кинулись бежать авсетаны, позволив римлянам ворваться в центр. За ними, бросая оружие, рассыпались и все остальные.

Попытка стать свободными обошлась восставшим в тринадцать тысяч убитых и две тысячи пленных. Римлян же вместе с союзниками погибло не более двухсот человек.

Все те же – военный трибун Корнелий Сервий и центурион Тит Юний – в сопровождении двух тысяч всадников вскоре прибыли к Атанагру договариваться об условиях мира.

От заносчивости испанцев не осталось и следа: они вышли к победителям с опущенными головами, без оружия и доспехов.

В разбитом у ворот Атанагра лагере военный трибун, сидя на простом деревянном стуле, отчитывал испанцев, как своих нерадивых слуг.

– И чего вы добились? – кричал он, грозно сдвинув брови. – Не мы развязали эту войну, а вы. И вам нести все бремя ответственности за то, что вы натворили.

Испанцы молчали, не зная, как и что ответить на выпады римского офицера. Корнелий Сервий заранее заявил, чтобы на переговорах не было верховных правителей, так что Мандоний с остальными вождями остались в крепости. К римлянам явились старейшины илергетов и авсетанов.

Старший от переговорщиков, Сеговакс, пытался оправдываться:

– Передайте проконсулам, что кельты не виноваты, над нами есть вожди… И самый главный, Андобал, зачинщик всего непотребства против римлян, уже понес заслуженную кару. Он пронзен копьем и никогда не будет бунтовать против вас в Испании. Мы же, здесь присутствующие, принимали тогда и принимаем сейчас власть Рима над собой и обязуемся никогда более не высказывать недовольства против справедливого правления Испанией проконсулами самого могущественного государства.

– Не делайте из нас дураков! – возмутился лицемерием Сеговакса Сервий. – Еще недавно ваши вожди говорили совсем другое и грубо указывали нам на дверь! Слушайте же. Мандоний и его семья должны быть выданы нам; вы, все племена, кто участвовал в бунте, должны уплатить годовую дань в двойном размере и выдать нам шестимесячный запас зерна. Еще вы предоставите одежду для нашей армии и дадите заложников от каждого племени.

Он перевел дух и начал кричать еще громче:

– Все наши условия окончательные и обсуждению не подлежат! В противном случае римские легионы огнем и мечом пройдут по землям илергетов и авсетанов!

Трибун поднялся, показывая, что переговоры завершены.

Старейшины, понурив головы, возвращались в Атанагр, угрюмо переговариваясь между собой.

– Нам нужно в точности выполнить все их требования, – твердо сказал Сеговакс. – Главное, нужно немедленно захватить Мандония и выдать его римлянам, пока он обо всем не узнал и не натворил новых бед.

Все согласились с ним без оговорок.

Мандоний ждал их в приемной комнате большого дома Андобала. Он выглядел усталым и бледным от переживаний. Темные круги под глазами говорили о том, что царь провел бессонную ночь. Посеревшее лицо выражало сильное волнение.

Он встретил переговорщиков выжидательным взглядом, но те, ничего не объясняя, кинулись на него, повалили на землю и приказали его же охране связать царю руки и ноги.

Молодые илергеты не посмели ослушаться старейшин племени и выполнили все беспрекословно.

Остальные кинулись по комнатам искать семью Мандония. Оба его сына погибли в бесконечных войнах, остались только дочь и внуки. Но нашли только его старую и уже немощную жену, а Верика и Кар с Карталоном бесследно исчезли.

Они были уже далеко от Атанагра. Мандоний был слишком мудр, чтобы полностью полагаться на милость победителей. За себя он не боялся, поскольку достаточно пожил, а вот за своих близких…

Преданный старый слуга Луккон увел их по одному ему известным горным тропам, и их поймать беглецов не представлялось возможным. Никто так хорошо не знал лес и горы, как он.

Пять лошадей – одна из них с поклажей – уже перешли на шаг. Опасность почти миновала. Но Верика все равно испуганно оглядывалась.

– Успокойтесь, госпожа, – подбадривал ее Луккон. – Илергеты и авсетаны нам не страшны более.

– Найдутся и другие негодяи. – Верика не хотела обнадеживаться попусту. Кроме того, ее терзала тревога за отца.

– Нас трое воинов, – улыбнулся Луккон, посмотрев на мальчиков, ехавших с суровыми лицами. – Взглянете, какие мужественные бойцы!

Подростки и впрямь выглядели воинственно: оба были облачены в добротные доспехи, на поясах – ножны с облегченными фалькатами, за спиной колчаны, полные дротиков. Мандоний все это хотел подарить им осенью, как и обещал, но последние события распорядились иначе, и он решил сделать им сюрприз в преддверии войны.

Сейчас они направлялись в земли лузитан, на которые не распространялась власть могущественного Рима и где они будут в безопасности…

***

Испания, предгорье Кастулонского хребта, 205 г. до н. э.

Величественные горы завораживали. Они вздымались ввысь, и их гребни, окутанные дымкой, манили своей загадочностью и недосягаемостью. В Альпах Гауда видел и более крутые вершины, но для него, человека степей и пустынь, горы всегда представлялись чем-то, порожденным богами и воображением. Их высота и мощь рождали несвойственный его душе трепет и вызывали восхищение. К тому же эти горы как бы говорили о том, что их долгий тяжелый путь через чужие земли скоро закончится. Дальше уже будет не их война: пусть бьются римляне с пунийцами, а они займутся своими семьями и лошадьми.

Он с благодарностью вспоминал своего названного брата Адербала, который помог ему уйти от карфагенян.

Почти месяц находился Гауда в лагере Магона, а потом, по плану Адербала, его в сопровождении двух его преданных нумидийцев и лузитанина, который мечтал вернуться на родину, отправили в отдаленное галльское племя для переговоров. Заручившись охранным письмом Магона, которого сейчас повсеместно почитали и галлы, и лигуры, они благополучно пересекли земли варваров.

Адербал решил проводить Гауду и поговорить с ним подальше от слишком любопытных глаз.

– Прощай брат, – сказал он на прощание. – Не знаю, увидимся мы когда-либо еще. Но я очень хочу, чтобы ты благополучно добрался до дома.

– Не сомневайся! Карфаген и Нумидия – соседи. Пусть наши народы воюют, но я никогда не подниму меч на тебя, Мисдеса или твоих близких.

Сейчас Гауде было тяжело как никогда. Он совсем недавно снова обрел своего брата, а теперь по воле своих правителей они разлучаются вновь, и, может быть, навсегда…

– Только богам известно, куда выведет нас дорога, но я рад, что у меня есть ты, Гауда.

– За наши помыслы отвечаем мы сами. Ты не враг мне, и уж тем более не враг Масиниссе. Да и его дочь Кахина живет в доме твоего отца.

– Перед отъездом в Лигурию я получил письмо из дома, из которого узнал, что она просто красавица, – улыбнулся Адербал. – Своей скромностью и кротостью Кахина покорила всех моих родных. И хотя ей только пятнадцать, умна она не по годам. Я уже подумываю – может, бросить все, забыть об этой нескончаемой войне, уехать в Карфаген и жениться на ней?..

– И ты станешь царским родственником, – расхохотался Гауда. – Хотя кто из царей не мечтает породниться с вашим родом?..

Крепко обнявшись и поклявшись друг другу встретиться вновь, названные братья расстались и поскакали в разные стороны.

Дальше был долгий путь из Лигурии, который утомил Гауду и трех его спутников. Позади – неспокойная Галлия, земли илергетов и карпетанов. До Гадеса осталось несколько дней пути, а оттуда, через узкий пролив, прямая дорога в Нумидию. И не столь важно, что это еще владения Сифакса, а не царя Галы, пусть правители спорят между собой; они будут почти дома, где любой нумидиец предоставит им ночлег и еду.

Путники держались вдали от моря и дорог, контролируемых римлянами. Хотя Масинисса и был союзником Сципиона, но подвергаться излишним допросам и подозрениям Гауда не желал.

Внезапно где-то впереди раздался пронзительный женский крик. Гауда вздрогнул от неожиданности и поднял руку вверх, призывая своих спутников остановиться и приготовиться к бою. Те отреагировали мгновенно: нумидийцы схватились за притороченные к лошадям копья, дротики и щиты, а лузитанин достал длинный боевой топорик.

Густой лес скрывал от них ту, кто кричала.

Какое-то время Гауда прислушивался. Через несколько мгновений крики раздались вновь. Он выхватил меч и осторожно направил коня в сторону, откуда они доносились.

Вскоре из-за деревьев стала проглядываться поляна, залитая ярким дневным солнцем. Крики зазвучали чаще и вскоре всадники услышали шум схватки – лязг мечей, ржание лошадей и глухие удары оружия по щитам.

Не сдерживая более лошадей, путники ринулись к месту стычки.

Картина, представшая перед ними, возмутила Гауду до глубины души: судя по всему, семеро здоровенных разбойников напали на женщину, старика и двух подростков. Трое из них наседали на двух мальчишек, которые прижались спинами друг к другу и бесстрашно орудовали короткими фалькатами. Двое других наседали на старого седого воина, который, уже раненый, выдыхался, но сдаваться не собирался, не подпуская к себе злодеев и тыча в них коротким копьем. Оставшиеся бандиты, не обращая внимания на драку и сгорая от похоти, срывали одежду с молодой стройной женщины, которая яростно отбивалась и громко кричала.

Увлеченные своим грязным делом негодяи не обратили внимания на появившихся на поляне воинов. За короткий миг они успели убить старика, перерезав ему горло кривым кинжалом. Мальчикам приходилось туго – нападавших стало больше. Тот, что повыше – должно быть, илергет или кельтибер – уже лишился своего меча. Подростка сбили на землю сильным ударом дубины, а над головой его товарища взметнулся меч.

Боевой клич Гауды заставил разбойников обернуться. Все злодеи – кроме одного, который разорвал платье на девушке, спустил кожаные штаны, готовясь войти в нее, – ощетинились копьями, мечами и топорами, готовясь встретить нежданных гостей. Увидев, что нападавших меньше, они успокоились, а тот, который собрался насиловать девушку, даже не остановился, по-видимому, решив, что его товарищи легко справится с несложной задачей – отогнать четверых непрошеных путников.

Но перед ними были не обычные забияки, а профессиональные воины, ветераны Гасдрубала Баркида, убившие не один десяток врагов.

Даже если бы разбойников оказалось в два раза больше, все равно шансов на победу у них не было никаких.

Первым, издав глухой крик, погиб насильник, – дротик воткнулся ему точно между лопаток. Девушка с отвращением спихнула негодяя с себя, вскочила и, голая, начала яростно пинать ногами его мертвое тело, стараясь попасть по не успевшему опуститься пенису. Вскоре от некогда могучего достоинства разбойника осталось кровавое месиво.

Спустя короткое время еще двое злодеев, пронзенные копьями нумидийцев, упали как подкошенные, а третий грузно опустился на колени и кулем свалился на бок, так как меч Гауды помог его голове расстаться с телом раньше, чем он понял, что случилось.

Подобная скоротечность боя ошеломила двух оставшихся в живых негодяев, но один из них, сообразив, что драться бесполезно, схватил начавшегося подниматься оглушенного подростка и приставил к его горлу нож.

– Нет!.. – завопила голая девушка. – Не убивай его!..

Она громко зарыдала, протянув к нему руки.

Все присутствующие на поляне замерли, – крик привел в чувство, охладив бурлящую от схватки кровь. Но на Гауду произвел впечатление не ее пронзительный выкрик, а громкие стенания. Так может плакать только один человек на свете – Верика! Он помнил, как она рыдала, когда они надолго расставались; ее горе всегда было неподдельным.

– Верика?! – ошеломленно выдохнул он. – Неужели это ты?!..

Теперь пришла очередь молодой женщины округлить глаза от изумления.

– Гауда… – прошептала она еле слышно.

Оставшиеся в живых разбойники, не понимая, что происходит, воспользовались возникшей заминкой и стали пятится назад, держа перед собой мальчишку, как живой щит.

Материнский инстинкт Верики взял вверх над нахлынувшими чувствами и воспоминаниями. Она снова стала громко кричать.

Гауда кинулся вперед, но державший подростка злодей слегка надавил на нож, и кровь тонкой струйкой потекла по тонкой шее мальчика.

– Остановись, Гауда! – вскрикнула Верика. – Они убьют его!..

Тем временем разбойники вскочили на коней и, перекинув мальчишку через круп лошади, развернулись и ринулись прочь во весь опор.

За поляной открывался вид на большое поле, в дальнем конце которого показался отряд вооруженных людей. Беглецы направили коней в ту сторону. Судя по всему, это были их соплеменники.

– Надо уходить, – взволнованно сказал Гауда. – Их слишком много, нам не справиться. Они захотят отомстить за убитых товарищей.

– Но мой сын… – зарыдала Верика.

–Он никуда не денется, – попытался успокоить ее Гауда. – Постараемся найти его и выкупить. – Его слова сейчас мало кого могли утешить, но другого выхода не было. – У тебя остался еще один сын, – добавил Гауда, указывая на Карталона, взбиравшегося на лошадь.

Накинув на обнаженное тело Верики плащ, Гауда посадил ее на коня перед собой, и вскоре маленький отряд скрылся в лесу.

***

Восточная Нумидия, 204 г. до н. э.

Второй день их преследовали, не отрываясь и наступая на пятки.

Гауда избежал внешней войны, а попал на внутреннюю, от которой никуда не спастись.

После смерти своего отца царевич Масинисса пытался стать царем всеми возможными способами. У него не было прав на престол – у нумидийцев престолонаследие передается не по прямой линии, – но это его нисколько не заботило. Он зубами готов был загрызть любого, кто перейдет ему дорогу. Междоусобная война охватила всю страну. Кровь лилась рекой. Бывшие соратники становились врагами и наоборот. Но верный Гауда всегда оставался подле своего патрона и друга.

«На войне с Римом было гораздо проще, – думал Гауда. – Там мы точно знали, кто друг, а кто враг. Но здесь, на родине, все по-другому. Я могу верить только преданным людям моего рода и более никому».

После того как Масиниссе наконец-то удалось занять трон, их настигла новая напасть. Сифакс, науськанный Карфагеном, вторгся в страну и разбил ослабленные гражданской войной войска нового царя Восточной Нумидии.

Несколько сотен бойцов укрылись в горах и во главе со своим царем-атаманом занялись откровенными грабежами. Они разоряли и убивали всех, кто хоть как-то проявлял лояльность к новой власти. Награбленное продавали купцам, которые быстро освоились и скупали все награбленное в условленных местах.

Масинисса и его ватагу не могли уничтожить: ведь для того чтобы наказать разбойников, их нужно сначала поймать. Но у них не было ни лагерей, ни запасов продовольствия, они жили случайной добычей. Спали на голой земле, укрываясь шкурами диких животных, и при малейшей опасности вскакивали на своих лошадей и скрывались от преследователей, отягощенных обозами.

Страна жила в постоянном страхе набегов, и терпение Сифакса лопнуло. Новый поход против них был тщательно организован. Агенты Сифакса выследили разбойников, и армия царя окружила людей Масиниссы со всех сторон. В неравной битве они полегли почти все: осталось всего двенадцать - тех, кому удалось вырваться из смертельного кольца. И теперь их гнали, как волков, наступая на пятки.

Когда враг уставал, они делали короткие привалы, чтобы дать лошадям немного отдохнуть, и по очереди смыкали глаза на короткий сон. А потом все начиналось заново. Беглецы без отдыха скакали во весь опор, пытаясь уйти на юг. Там, на территории независимых племен гарамантов, можно будет скрыться от преследователей.

Гауда оглянулся назад, чтобы убедиться, что Карталон не отстает. За последние полтора года он настолько привык к нему, что испытывал поистине отцовские чувства к этому упрямому пятнадцатилетнему подростку.

Карталон, пройдя с ними столько испытаний, в свои юные годы стал настоящим воином. Невзгоды, опасности, стычки закалили его, сделав его тело не по-юношески сильным, а мозг – холодным и расчетливым. Еще находясь у илергетов, он овладел искусством конного фехтования – с ним, как с внуком царя, занимались лучшие воины племени, – а здесь, в Нумидии, отточив навыки верховой езды и стрельбы из лука, стал великолепным бойцом.

Своего родного отца Карталон почти не помнил – в памяти остались лишь смутные воспоминания о его редких возвращениях в Новый Карфаген из постоянных отлучек, – поэтому к Гауде он привык очень быстро и уже не представлял себя без него.

Верику они вынуждены были оставить кочевать с родом Батия, – ведь женщине в стане разбойников не место – где она очень быстро прижилась, так как считалась женой Гауды, в данный момент главы рода.

Они прожили недолго в любви и в счастье. Война разлучила их, а когда судьба сведет влюбленных снова, никому не было известно. Те недолгие радостные дни казались такими далекими, что Гауда порой сомневался: а было ли оно, это счастье? Но живое напоминание, Карталон, снова вызывал в его голове картины прошлого, как бы говоря: да, было, а иначе – откуда я здесь?..

Очередной привал был коротким, расстояние между беглецами и преследователями постоянно сокращалось.

Но лошадям был нужен отдых. Запасные кони все пали, не выдержав столь долгого преследования. Потерять последних – равносильно смерти.

– Сыновья гиены! Никак не отстают! – огорченно сказал Масинисса Гауде, пытаясь успокоить тяжело дышавшего коня, которого ласково похлопывал по взмыленной шее.

– Да… Похоже, удача от нас отвернулась. – Гауда был мрачен как туча, потому что чувствовал: на этот раз они могут не уйти. – Карталон, – позвал он невозмутимого юношу. – Подойди ко мне. Хочешь немного воды?

Тот кивнул и протянул руку за бурдюком.

«Такое впечатление, что он нисколько не устал! – Гауда с ног до головы оглядел покрытого дорожной пылью Карталона. – Даже не пытается размять кости после бешеной скачки».

– Спасибо, – буркнул Карталон, возвращая бурдюк. Он начал протирать коня, нежно поглаживая его по ушам.

«Гремучая смесь получилась, – с гордостью за Карталона подумал Гауда, продолжая наблюдать за ним. – Он вобрал все лучшее от карфагенян, илергетов и нумидийцев. Ведь Мисдес, Мандоний… ну, и я – лучшие представители своих народов!»

Неожиданно они услышали вдали какой-то шум.

Все подскочили, как ужаленные.

– Откуда они здесь, так быстро? – недоуменно воскликнул расстроенный Масинисса.

– Наверное, к погоне подключились свежие силы, – предположил Гауда.

– Быстро! По коням! – приказал царевич. Беглецы вскочили на своих верных, не успевших отдохнуть друзей и ринулись вдаль.

Но расстояние между ними и преследователями сокращалась. Да, это были всадники из одного из свежих отрядов, предусмотрительно расставленных Сифаксом на всех направлениях, куда могли уйти разбойники.

Вот уже засвистели стрелы, и люди Масиниссы начали падать, широко вскидывая руки от ударов в спины. На небольшой холм их взлетело только семеро, остальные остались лежать, попав под копыта лошадей воинов Сифакса.

Картина, открывшаяся перед беглецами с высоты холма, удручала: небольшая полоска равнины отделяла их от полноводной, быстрой и широкой реки, по берегу которой в их сторону во весь опор мчался небольшой отряд всадников в надежде перехватить беглецов в этой естественной западне.

«Это конец!» – мелькнула мысль в голове у Гауды. Он, закаленный в боях воин, не видел выхода из сложившейся ситуации.

Но Масинисса, подскакав к краю крутого берега, не раздумывая, прыгнул в воду, не слезая с коня.

Волны поглотили его, но он быстро вынырнул и, уносимый бурым течением, махнул рукой своим соратникам, приглашая их повторить то же самое.

– Прыгай!.. – крикнул Гауда замешкавшемуся Карталону, прикрывая его щитом от стрел, положивших на землю еще двоих его бойцов.

Увидев, что тот погрузился в воду, он бросил щит и, оттолкнувшись, полетел следом за ним в реку.

Вода накрыла его с головой, а притороченный к поясу меч и колчан за спиной потянули вниз.

Гауда быстро, хотя с сожалением, избавился от них, заодно скинув обувь и шкуру леопарда. Ему легкие уже были пусты, когда он все же вынырнул на поверхность, жадно хватая воздух ртом. Гауда стал беспокойно озираться, ища глазами Карталона. Но тот, широко раскидывая руки, уже греб к нему, чтобы помочь удержаться на воде. Парень вырос на море и плавал очень хорошо.

– Я в порядке, – успокоил его Гауда, благодарно посмотрев на пасынка. – Где царевич? – с трудом выдавил он, отплевывая воду, которая все же попала в горло.

Молчаливый Карталон указал подбородком вправо, где футах в сорока над бурлящей поверхностью реки, виднелась то погружающая, то снова выныривающая голова Масиниссы.

– Слава богам… он жив, – облегченно прохрипел Гауда. – Теперь… главное… не утонуть!..

Он замолчал, стараясь беречь силы, и отдался бурному потоку, пытаясь удержаться на плаву.

В конце концов, им втроем удалось выплыть на другой берег. Опускающая ночь скрыла их от глаз преследователей, и обессиленные беглецы скрылись в невысоких горах, найдя себе убежище – спрятанную от человеческих глаз пещеру, где они, голодные, изнемогающие, решили переждать.

Через десять дней у неугомонного Масиниссы под началом снова было две сотни удальцов, и он продолжил свою разбойничью жизнь, полную опасностей и приключений.

На одном из ночных привалов он поделился с Гаудой своими планами.

– Я все-таки дождусь высадки Сципиона в Африке. – Глаза царевича горели неукротимым огнем, горевшим ярче костра, у которого они грелись прохладным вечером. – Без него мне не вернуть власть в Нумидии. Он обещал прийти сюда, и он сдержит свое слово!

Гауда знал о тайных переговорах царевича с Публием: Масинисса поведал ему об этом во время их первой встречи после его возвращения. Эти переговоры проходили в Испании, под самым носом Гасдрубала Гискона, несостоявшегося тестя царевича. Масинисса был очарован римским проконсулом и решил стать его вечным союзником.

Но Гасдрубал, должно быть, что-то пронюхал, и после этого начались все беды Масиниссы, которого травили со всех сторон – карфагеняне, Сифакс и многочисленные претенденты на нумидийский престол.

Царевичу не надо было объяснять, что виной всему карфагенский полководец. Он и такзнал, кто желает его смерти.

Сципион был его единственной надеждой, которую он так ждал и лелеял…

***

Африка, военный лагерь римлян, 203 г. до н. э.

Зима на побережье в этом году выдалась ветреная и дождливая.

Хорошо укрепленный военный лагерь Сципиона, расположенный на скалистой косе, уходящей далеко в море, казался неприступным. Но удачное расположение, надежно защищающее его со всех сторон, имело свои минусы: морской зимний ветер, пронизывающий до самых костей, сбивавший с ног, стал причиной постоянных простуд и недомоганий легионеров.

Сципион, плотно закутавшись в грубый солдатский плащ, в одиночестве наблюдал за волнами, которые беспрерывно набегали на огромные прибрежные камни и с шумом разбивались на мириады соленых брызг. Воздух, насыщенный запахом моря, дрожал; стихия бесновалась, накрывая полководца мельчайшей водяной пылью и заставляя слезиться глаза.

Но Публий был неподвижен. Он не прятал лицо в капюшон, не замечал ветра и брызг. Его мозг разрывали мысли, не дающие ему покоя все три месяца вынужденного зимнего безделья за стенами лагеря.

Он прибыл сюда закончить эту бесконечную войну и любая, даже самая незначительная ошибка могла дорого стоить его родине.

В его распоряжении было двадцать тысяч человек, у врага – более восьмидесяти, поэтому сотни планов, сменяющих друг друга в его светлой голове, отметались один за другим.

Сенат Рима, опасаясь Ганнибала, не дал Сципиону сильной армии, предложив ему самому навербовать солдат на Сицилии. Из легионеров под его началом остались лишь ветераны Канн, сосланные на остров после поражения тринадцатилетней давности, которое стало позором для Республики.

Надежды Публия пополнить свои ряды в Африке за счет нумидийских союзников не оправдались. Сифакс уведомил его, что он теперь зять Гасдрубала Гискона и союзник Карфагена, а Масинисса лишился трона и сгинул где-то на бесконечных просторах Нумидии.

Так что надеяться римлянам здесь было не на кого.

Но у Сципиона имелось то, чем обладал и Ганнибал – ореол непобедимого полководца. Он-то и удерживал Гасдрубала Гискона, успевшего познать военный гений Публия, от активных действий. Проконсул знал об этом и потому согласился на бесконечные переговоры, дававшие ему возможность переждать зиму и найти путь, ведущий к окончательной победе.

– Командир, – услышал он голос за спиной и, обернувшись, увидел центуриона Тита Юния, ожидавшего, когда полководец обратит на него внимание.

Сципион улыбнулся. Он очень хорошо относился к этому старому солдату, воевавшему с его отцом и дядей, а потом с ним самим в Испании. Сципион лично вручал ему награды за мужество – фалеры за битвы при Бекуле и Илипе, золотой браслет – за взятие Нового Карфагена.

– Слушаю тебя, Тит Юний, – ответил он.

– К воротам лагеря прибыл конный отряд – по-видимому, нумидийцы… Ведут себя спокойно и даже дружелюбно. Их предводитель представился царевичем Масиниссой и просит тебя принять его.

– Масинисса?! – Брови Сципиона удивленно взлетели вверх. – Здесь?! – Но потом, справившись с эмоциями, он спокойно добавил: – Вели сопроводить его ко мне.

Проводив глазами поспешно удаляющегося центуриона, он направился к штабу – большому бараку, покрытому соломенной крышей, специально построенному римлянами на время зимы.

Вскоре стоящие на границе лагерного претория Публий и Гай Лелий увидели приближающуюся могучую фигуру царевича в сопровождении охраны лагеря. Масинисса шел один: его спутникам Тит Юний предложил подождать решения полководца за воротами.

Увидев римского военачальника, царевич просиял улыбкой. Он был искренне рад. Вскинув руки, Масинисса ликующе воскликнул:

– Я от чистого сердца приветствую тебя, Корнелий Сципион!

– Я тоже рад тебя видеть, Масинисса! – ответил Сципион, широко улыбнувшись в ответ.

Внезапно тень набежала на лицо царевича.

– Я знаю, ты возлагал на меня надежды, – печально сказал он. – Но перед тобой стоит не царь, сопровождаемый огромной армией, а изгнанник с небольшим отрядом воинов.

– Пусть тебя это не печалит, мой дорогой царевич, – успокоил его Сципион. – Верный друг дороже целого войска. И неважно, кто он – царь или простой воин.

Он повернулся к префекту лагеря:

– Укажи людям царевича место для разбивки шалашей и прикажи накормить их!

После этого Сципион по-дружески взял Масиниссу под локоть и лично сопроводил его в свой шатер, где слуги накрывали скромный стол: полководец не терпел излишеств и чревоугодий, особенно во время военных походов.

После обеда, стремясь продемонстрировать союзнику полное доверие, Сципион пригласил царевича и его приближенных на вечерний совет лагеря.

Зимой темнело очень рано, и помещение штаба тускло освещали три бронзовых светильника. Сципион был вынужден экономить: Порций Катон, квестор его армии, отличался въедливостью и чрезмерной бережливостью, даже здесь не допуская перерасхода масла.

На совете, кроме главнокомандующего, присутствовали Гай Лелий, префект флота и правая рука Сципиона, легаты Луций Ветурий, Фульвий Гиллон и Тиберий Фонтей, военные трибуны Луций Эмилий, Фабий Лабеон, Марк Эмилий и Марций Ралла.

– Соратники, – обратился командующий к присутствующим, – сейчас я вам представлю царевича Масиниссу и его приближенных. Прошу вас относиться к ним с должным уважением! – Он обвел всех предостерегающим взглядом, зная высокомерное отношение некоторых отпрысков аристократических фамилий Рима к варварам. – Предупреждаю, что обида, нанесенная им, будет расцениваться, как оскорбление, нанесенное лично мне!

– Но этот варвар не является пока царем Нумидии! – Напыщенный Фабий Лабеон, воспринял слова Сципиона, как камень, пущенный в его сторону. – Более того, он обыкновенный преступник, хотя и разбойничает на территории враждебной нам страны. Так зачем же с ним церемониться?

Лицо Сципиона побагровело. Фабиев он всегда считал своими недругами. Родственник этого трибуна, Фабий Кунктатор, ненавидел его всей душой, не признавал его побед и более того, чуть не сорвал в Сенате положительное решение по поводу высадки легионов Корнелия в Африке. Однако полководец сдержался и мягко сказал Лабеону:

– Масинисса пользуется в Нумидии огромной популярностью. Все ветераны его отца, покойного царя Галы, пойдут за ним. Если мы поможем ему занять трон, Рим получит в союзники огромную армию нумидийских всадников. А как они умеют воевать, тебе, трибун, надеюсь, объяснять не надо?

Все с уважением посмотрели на командующего, зная, что в такой ситуации любой другой полководец, облеченный Сенатом империем, то есть высшей властью в провинции, сорвался бы на крик, или вообще наказал бы упрямца физически.

Сципион окликнул стоявшего около штаба Тита Юния.

– Центурион, войди!

Когда ветеран, пригнув голову, вошел в барак, он приказал:

– Тит Юний, пригласи нумидийцев на совет лагеря!

Спустя некоторое время четверо – Масинисса, Гауда, Табат (в прошлом командир резерва царевича) и Карталон – вошли в помещение штаба.

Римские офицеры с интересом рассматривали нумидийцев, облаченных в шерстяные плащи с накидками из львиных и леопардовых шкур, увешанных ожерельями из разноцветных блях, с диковинными прическами из множества косичек на их горделиво поднятых головах.

Но двое из римлян – Тиберий Фонтей и Порций Катон, – не обращая внимания на остальных, вперились взглядами в высокого юношу, скромно стоящего позади всех.

Карталон, почувствовав на себе пристальные взгляды, удивленно посмотрел на этих двоих римлян, не понимая, почему мужественное лицо старшего из них, отмеченное боевыми шрамами, стала покрывать смертельная бледность.

Катон недоуменно переводил глаза с легата на молодого нумидийца, как бы спрашивая: «Что здесь происходит? Почему этот варвар имеет одно и то же лицо с твоим сыном, Тиберий?»

Наконец легат пришел в себя и взглядом показал Катону, что нужно молчать, он потом ему все попытается объяснить…

ГЛАВА одиннадцатая  “Конец Сифакса и Гасдрубала Гискона”

«Qui sibi semitam non sapiunt, alteri inonslrant viam»

«Те, которые не могут найти для себя тропинку,

другим показывают дорогу».

Латинское выражение

Африка, 203 г. до н. э.

Послы карфагенян в очередной раз посетили лагерь Сципиона. Полководец так привык к их постоянным визитам, что бесконечные переговоры стали для него чем-то обыденным.

Он принимал их в помещении лагерного штаба и знал наперед, о чем они будут просить.

Старший из послов, Сакарбал, почтительно склонился перед римским командующим, умоляюще прижав руки к груди. Это был грузный, пожилой, умудренный годами чиновник. Застегнутый на плече золотой фибулой черный плащ, отороченный бахромой, прятал его огромные бока, но не скрывал живота. Теплая туника винного цвета оттопыривалась от складок жира, тяжело свисающих во время его бесконечных поклонов. Лицо с натянутой фальшивой улыбкой лоснилось от румян и никак не вызывала доверия.

Сакарбал помнил наказ Гасдрубала Гискона – добиться мира, во что бы то ни стало, – и сейчас раболепствовал перед Сципионом, боясь необузданного гнева своего повелителя.

Публий был всегда ласков с послами, хотя Сакарбал вызывал у него отвращение.

– Что ты скажешь нам сегодня, уважаемый? – мягким, приятным голосом спросил он у карфагенянина.

– Гасдрубал Гискон спрашивает тебя, великий полководец: подумал ли ты над его последними предложениями?

– Да. Я обдумал их. Но, увы, я смогу уйти из Африки только в том случае, если Ганнибал навсегда покинет Италию.

Сакарбал снова льстиво заулыбался, неприятно раздувая толстые щеки.

– Мой господин гарантирует, что это случится в ближайшее время!

«Ага! Как же! – ехидно подумал Публий. – Ганнибал не станет слушать Гасдрубала Гискона. Его авторитет в Карфагене на порядок выше. Да и Баркиды не такие: они обеими руками за любую драку».

– Мне хотелось бы лично убедиться в том, что Ганнибал вернулся в Африку, – твердо сказал Сципион. – После этого я готов заключить мир и погрузить свою армию на корабли, плывущие в обратном направлении.

Он лукавил: пока мир не будет заключен на условиях, одобренных Сенатом Рима, не о каком возвращении его армии в Италию не могло быть и речи.

Сакарбал тревожно закряхтел: переговоры зашли в тупик. «Нужно дать ему любые гарантии, лишь бы он убрался из страны, – вспомнил он слова Гасдрубала. – Проклятый римлянин! Долго он будет водить нас за нос?»

Сципион догадывался о его мыслях и ждал, когда посол пригласит римских представителей для переговоров в лагеря Гасдрубала и Сифакса. Сейчас ему это было очень нужно, чтобы воплотить в жизнь новый план, придуманный им недавно.

И он не ошибся.

– Может быть, мудрый Корнелий Сципион пришлет своих людей к нашим военачальникам для обсуждения дополнительных условий перемирия?

Публий сделал вид, что глубоко задумался над предложением Сакарбала. После непродолжительного молчания он неохотно произнес:

– А что, это хорошая мысль, – Сципион широко улыбнулся – так, как мог улыбаться только он. – Возможно, моим послам будет легче найти общий язык с Гасдрубалом и Сифаксом, чем нам с тобой.

Огромный груз ответственности спал с плеч Сакарбала. «Уф! – облегченно и радостно вздохнул он. – Пусть теперь за результат переговоров отвечают наши полководцы. Пусть попросят об этом хитроумного Мисдеса – ему все равно ничего не будет в случае неудачи. А я умываю руки». И, распрощавшись с Сципионом, довольный Сакарбал покинул римский лагерь.

Но все случилось не так, как он представлял. Посол еще не знал, что Мисдес окончательно разругался с Гасдрубалом. Сегодня у них состоялся неприятный разговор, едва не перешедший в драку.

– Я не понимаю тебя, Гасдрубал! – почти кричал Мисдес, со злостью глядя на своего начальника. – У нас сил в четыре раза больше! Я отказываюсь вести переговоры о мире с Сципионом! Эта – позиция труса!

Гасдрубал вскочил, сжал кулаки и начал покрываться красными пятнами:

– Не забывайся, Мисдес! – заорал он так, что испуганный стражник заглянул в шатер, но тут же отпрянул назад, боясь навлечь на себя гнев полководца. – Я твой командир, и я могу наказать тебя!

– Полно! – усмехнулся, поднимаясь на ноги, Мисдес. – Ты же знаешь, что не сможешь меня наказать. Мой род более древний, более богатый и могущественный, чем твой. Но даже не в этом дело! Я не хочу поддерживать тебя в твоих трусливых поступках. Я вообще не понимаю, что делаю здесь. Лучше отошли меня в Карфаген!

– Ну и ладно! Ты сам напросился! Убирайся домой под защиту своего отца, не то я за себя не отвечаю!

Но угрозы были напрасными. Оба прекрасно знали, что, сойдись они в безумном поединке, Гасдрубал будет наверняка убит более искусным в фехтовании Мисдесом. Однако потом Совет предаст последнего казни через распятие за покушение на жизнь полководца. Убить его чужими руками Гасдрубал тоже не мог – слишком влиятелен старый Гамилькон, да и Ганнибал с Магоном тоже потребуют от Совета наказания Гасдрубала.

«Замкнутый круг», – думал каждый из них, гневно глядя в лицо противнику.

На следующий день, когда Мисдес готовился покинуть лагерь, он с удивлением увидел двух римских офицеров в сопровождении рабов, под присмотром карфагенской стражи, направляющихся к шатру командующего.

«Гасдрубал решил перенести переговоры в свой лагерь», – догадался он.

Когда офицеры приблизились, и старший из них повернул свое гордое лицо в его сторону, волна внутреннего беспокойства окатила Мисдеса с ног до головы. Он узнал эти холодные глаза и волевой подбородок, и хотя правую сторону римлянина закрывали подвижные пластины шлема, Мисдес уже не сомневался: под ними глубокий шрам, оставленный его фалькатой в битве при Ибере.

Римлянин замедлил шаг, и тоже, по-видимому, попытался сообразить, где мог видеть этого карфагенянина. Их глаза встретились. Лицо римского посла побагровело – он вспомнил!.. Вспомнил тот поединок, стоивший ему уха и фамильного браслета.

– Так значит, тебя не убили кельтиберы? – зловеще вымолвил Тиберий Фонтей, вперив полный ненависти взгляд в лицо своего обидчика.

Тот неожиданно для него ответил по-латыни:

– Нет! – Собственно, Мисдес не понял смысла вопроса, поэтому с ухмылкой спросил: – А почему они должны были меня убить?

Легат остановился, продолжая враждебно смотреть на него. «Аристоника и здесь меня обманула, рассказывая о судьбе браслета, снятого ее бывшим мужем с убитого карфагенянина, – с негодованием подумал он. – Так кто же ты на самом деле, моя Аристоника?..»

– Более того, ты – мой спаситель! – с издевкой продолжал Мисдес.

– Что?! – Теперь настала очередь Тиберия не понимать слов своего обидчика.

– Ты лично отпустил меня, когда я попал в плен после Метавра. А ведь какая была возможность поквитаться! – продолжал ехидничать Мидес.

Он громко рассмеялся легату прямо в лицо. Ненависть Фонтея на мгновение сменилась удивлением. Он действительно узнал в этом сильном карфагенском офицере в роскошных дорогих доспехах того, забрызганного кровью, оборванного пленного, которого он выбрал, чтобы послать к Ганнибалу.

– М-мм!.. – заскрежетал зубами от ярости легат. Он боролся с непреодолимым желанием отомстить немедленно, и его рука непроизвольно схватилась за рукоятку меча. Но второй офицер, Порций Катон, удержал товарища от опрометчивого поступка.

– Остынь, Тиберий Фонтей! – жестко вымолвил он. – Мы здесь не за этим!

– Так значит – Тиберий Фонтей? – Мисдес попытался выдавить из себя улыбку. – Теперь я знаю имя своего врага. Полно, офицер! Мы всегда сможем выяснить наши отношения на поле боя. Случай еще представится, не сомневайся! А сейчас ты – наш гость, так что прошу извинить мою неучтивость. – И, развернувшись, он пошел прочь.

Пока длились переговоры, Тит Юний, переодетый рабом, слонялся по лагерю. Он не вызывал подозрений – карфагеняне были уверены, что римские рабы всей душей ненавидят своих заносчивых хозяев. Да и что может высмотреть бестолковый раб?

Лагерь Гасдрубала был чрезвычайно многолюден. Более тридцати тысяч воинов – да еще столько же рабов и прислуги – населяли его. Коричневая туника Юния не выделялась среди огромного количества разношерстных одежд многонационального войска, и он, сделав безразличное лицо, с отсутствующим видом беспрепятственно бродил вдоль беспорядочно разбросанных разноразмерных бараков. Но мозг центуриона лихорадочно работал: он считался старым воякой, но не был старым по возрасту, – недавно ему стукнуло сорок шесть, и Юний сохранил ясность и пытливость ума.

Привыкший к строгой организации римского лагеря и суровым требованиям несения караульной службы, центурион искренне удивлялся бестолковой, по его мнению, планировке лагеря Гасдрубала и расхлябанности здешних стражников.

«Насколько я слышал, у Ганнибала все по-другому, – думал он. – Баркид держит свое войско в железном кулаке. Даже употребление вина в его лагере карается смертной казнью».

Юний дошел до южного бруствера и внимательно осмотрел казармы, построенные из сухого, хорошо воспламеняющегося дерева, покрытые соломенными крышами. Расстояние от них до стены составляло не более пятидесяти футов, что делало их достижимыми для зажигательных стрел и дротиков. Такая беспечность порадовала Юния, и он старался до мелочей запомнить, в каких местах лагеря бараки наиболее близки к частоколу.

«Да, это вам не римская армия, – размышлял центурион. – Карфагеняне претендуют на мировое господство, а сами остаются все теми же неорганизованными варварами. В наших лагерях все строже и продуманней. Расстояние от казарм до лагерного вала не должно быть меньше двухсот футов! У нас любой центурион знает: сколько земли следует отводить под одну палатку, под центурию, под преторий, под квесторий ( лагерные склады), где должны находиться, алтари, трибунал, форум, госпиталь, мастерские, штандарты, архив. У пунийцев, как я понимаю, таких правил нет. И это великолепно!»

Но день клонился к концу, и Юний поспешил назад, где уже его ждали. Переговоры только что закончились – как всегда, безрезультатно.

– Бестолковый раб! – сделав гневное лицо, замахнулся на него Фонтей. – Ты где шлялся? Заставляешь себя искать?

Центурион притворился испуганным и упал на колени.

Легат сильно ударил Юния по лицу, но его глаза смотрели на старого боевого товарища, как бы прося прощения: пунийцы не должны ничего заподозрить.

Вскочив на коней, маленький отряд покинул пределы лагеря.

Путь между лагерями был не очень близок. Время позволяло Порцию Катону задать Фонтею вопросы, ответы на которые он был не прочь получить.

– Я дождусь от тебя объяснений? – спросил он добродушно, чтобы вызвать легата на откровенность.

«Мне все равно когда-нибудь придется оправдываться, – рассуждал Тиберий. – Ладно… поговорим об этом сейчас». За время, прошедшее после непредвиденной встречи с двойником своего пасынка, он придумал более-менее правдоподобную историю.

– Порций Катон! – Голос легата был серьезен и торжественен, как никогда. – Я надеюсь на твою порядочность, так как то, что я собираюсь тебе рассказать, не предназначается для чужих ушей…

Он сделал встревоженное лицо и внимательно посмотрел на квестора.

Катон выглядел озадаченным, – он не ожидал, что его праздное любопытство приведет к каким-то слишком уж откровенным признаниям со стороны легата.

– Можешь не сомневаться, дорогой Фонтей, все, что ты сейчас скажешь, умрет вместе со мной.

Легат сделал вид, что не знает, как начать. Наморщив лоб, он, наконец, спросил:

– Тебе не показалось, что этот двойник, нумидиец, знает нашу речь?

– Да. Я заметил, что он внимательно слушал все, о чем говорили на совете, и в его глазах была осмысленность.

– Мне тоже так показалось. И я думаю – это не случайно …

– Продолжай! – попросил Катон, сгорая от любопытства.

– Дело в том… – Фонтей выдержал многозначительную паузу. – Дело том, повторил он, что Тиберий Младший – не мой сын…

– Что?!.. – ошеломленно переспросил Катон. Его поразило не только это признание. Как неукротимый поборник римских ценностей, он увидел в словах легата в первую очередь нарушение закона о римском гражданстве, за что полагалось серьезное наказание.

– Успокойся, квестор, – усмехнулся Фонтей, который догадался о том, что творилось в голове у Катона, который славился в Сенате своей фанатичной преданностью старинным традициям. – Я не нарушал законов. Дело в том, что в жилах моего сына, Тиберия Младшего, течет кровь римских аристократов, но, к сожалению… не моя.

– О-о!.. – Катон догадался, куда клонит легат. – Можешь не продолжать, если не хочешь…

– Нет, я должен высказаться! – рука Фонтея судорожно перебирала поводья.– Я долго не мог иметь детей. Мне пришлось сменить жену, чтобы мои надежды о наследнике наконец-то осуществились. Но Домицилла тоже никак не могла забеременеть. И я осознал: дело не в женах. Дело во мне!

Катон молчал. Ему было безумно интересно, но он пытался казаться равнодушным.

– Бедная Домицилла очень любила меня и не хотела развода. И вот однажды, когда я был на очередной войне, она решила попробовать… м-мм… это… с другим мужчиной. Я был счастлив, что через столько времени моя жена, в конце концов, понесла…

Фонтей перевел дух. Он изо всех сил старался показать Порцию, что признание дается ему очень тяжело.

– Ты не думай, что она сама поведала мне об этом, – успокоил он квестора. – Если бы мне стало известно об измене жены, то своей властью – законной властью отца римского семейства – я придал бы ее смерти. Домицилла никому не говорила о своем проступке. Лишь на смертном одре она призналась моей тетке, Фонтее Аврелии, в том, что совершила. Видно, это очень тяготило ее…

Фонтей тяжело вздохнул.

– Тетка рассказала мне, что, оказывается, у Домициллы родились близнецы, – а я в то время был в очередном походе, – и она, чтобы не вызывать у меня подозрений неожиданной излишней плодовитостью, отправила одного из них на Сицилию, в семью своей дальней родственницы. Но по дороге на корабль напали пираты и всех пассажиров продали на невольничьих рынках. Наверное, именно так брат-близнец «моего» сына оказался у нумидийцев.

– Вот это да! – воскликнул ошеломленный Катон. – Какие повороты судьбы!

Некоторое время они ехали молча. Катон переваривал услышанное, а Фонтей удовлетворенно усмехался. Придуманная им история выглядела безупречно. Иметь чужого ребенка в семье было обычным делом для римской знати. Усыновление – такая же привычная форма вхождения в семью, как и бракосочетание. Пусть Катон считает его рогоносцем. Он переживет это. Но в молчании квестора Фонтей не сомневался: Порций всем известен своим твердым словом. А сейчас к проклятому Масиниссе каждый день прибывают земляки, и его армия растет на глазах. Скоро в этой бесчисленной массе приверженцев царевича никто и не заметит двойника Тиберия Младшего. Тем более, что из офицеров армии Сципиона его сына, кроме Катона, никто не видел. Война закончится, все разъедутся по своим странам, и тайна Фонтея будет навсегда похоронена в степях Нумидии.

– Ты знаешь, кто настоящий отец твоего ребенка? – спросил Катон, когда они почти подъехали к воротам своего лагеря.

– А вот этого я тебе не скажу, – засмеялся легат. – Можешь быть уверен: в его роду не один консул!

И, пришпорив коня, он поскакал к преторию, распугивая пеших солдат, попадавшихся на его пути.

***

Сципион в конце концов нашел тот единственный план, посредством которого ему удастся разбить превосходящие силы противника. План был дерзким, но в случае успеха полководец сбережет войско и покроет себя вечной славой. Ночь, выбранная им для его выполнения, была беззвездной, луна не светила, кромешная мгла опустилась на лагерь, делая людей невидимыми на расстоянии ста футов. Это было необычно для Африки, но боги, как всегда, благоволили Сципиону, очевидно, зная о его дерзкой задумке.

В эту ночь враг должен оставаться слепым и глухим. На счастье полководца, с моря подул сильный ветер, шум которого заглушит звуки, издаваемые его армией.

Центурионы, предупрежденные обо всех хитростях намеченной атаки, уже неоднократно напомнили подчиненным о необходимости соблюдать тишину.

– Хотите остаться живыми в этой битве? – в который раз спрашивал Тит Юний у своих триариев. – Тогда будьте не громче мыши! В этот раз победа зависит не от ваших боевых навыков, а от сноровки и умения двигаться бесшумно во время марша…

В назначенное время римская армия беззвучно выступила из лагеря и, пройдя через ворота, разделилась на две половины. Одна, под руководством Гая Лелия и Масиниссы, двинулась в сторону лагеря Сифакса. Другая направилась к лагерю Гасдрубала.

Легион Фонтея вышел последним – ему предстояло перекрыть главные ворота лагеря и достойно встретить врага.

Солдаты шли осторожно, стараясь тщательно выполнять приказы центурионов. Мечи и копья перемотали тряпками – легион вместо привычного бряцания оружия издавал необычное шуршание, заглушаемое завываниями морского ветра.

Вскоре из ночи показались разведчики. Они указали офицерам направление, в которых нужно двигаться. «Значит, до вражеского лагеря осталось не более одной мили», – понял центурион.

Юнию не нужно было указывать дорогу. Его неоднократные поездки в чужой лагерь под видом раба и сделали возможным это дерзкое предприятие.

Легион становился на достаточном расстоянии до вражеских ворот, чтобы быть незамеченным сторожевыми с башен в кромешной тьме.

Солдаты, выстроившись в шеренги, замерли в ожидании.

Время для атаки было выбрано не случайно. Римляне явились под стены лагеря карфагенян под самое утро, когда сон наиболее крепок и еще нет намека на проблески рассвета.

Другие легионы продолжали движение: и вот, наконец, лагерь Гасдрубала оказался окружен со всех сторон.

Армия замерла в напряженном ожидании.

Сердце Сципиона громко стучало, но не от страха, а от предвкушения схватки. Он тянул время, чтобы дать возможность всем занять места, но время было способно сыграть и против него: стража могла что-нибудь заметить и поднять тревогу. На его счастье, этого не произошло. То ли солдаты противника на главных башнях действительно несли службу как попало, – о чем предупреждал полководца Тит Юний, – то ли все планируемое было выполнено так безупречно, что у врага не осталось никакого шанса обнаружить их до начала атаки.

Пауза затягивалась: ожидание становилось невыносимым.

«Пора!» – подумал Сципион и махнул рукой, стоявшему рядом трубачу. Тот набрал воздуха в легкие как можно меньше и выдал самый негромкий звук в своей солдатской жизни.

В полнейшей тишине трубу услышали все легионеры. Сигнал к атаке был отдан.

Пока охрана на башнях пыталась сообразить, не показалась ли им, не спутали ли они звук трубы с завыванием ветра, тысячи стрел и дротиков, подожженных под прикрытием щитов, обрушились на соломенные крыши бараков карфагенян.

Огонь занялся мгновенно. Шквальный ветер способствовал тому, что вражеский лагерь моментально заполыхал красивым ярким факелом, отбрасывая на бока отступающей ночи завораживающие отблески пламени, разрывающего темноту на обожженные части.

Наконец-то взвыли вражеские трубы – в лагере пунийцев поднялась тревога. Но толку от этого было мало. Полуголые люди, выбегавшие из бараков, думали не о воинском долге, а о том, как спасти свою жизнь. Никто и не пытался надеть доспехи и схватить щиты, – нет, все метались по кривым лагерным улицам, сшибая друг друга, падая в огонь и попадая под копыта обезумевших от страха лошадей.

Тит Юний слышал истошные крики, громкое ржание, топот тысячи ног, треск горящей древесины, хорошо просушившейся за время сидения Гасдрубала в своем лагере.

«Сейчас откроют ворота», – подумал центурион, и оказался прав: створки разом распахнулись под давлением множества рук обезумевших, цепляющихся за жизнь людей.

– К бою!.. – крикнул Тит Юний, и горнист продублировал его приказ громким сигналом, приглушать который уже не было надобности.

Мгновенно сомкнулись щиты, и легионеры двинулись вперед. Даже в этой необычной ситуации тактика легиона, отточенная за многие годы, не изменилась. Гастаты дружно метнули пилумы: вражеские солдаты в первых рядах стали падать как подкошенные. Бегущие следом спотыкались об их тела и тоже валились на землю.

В это время легионеры врезались в толпу карфагенян. Началась бойня. Молодые гастаты резали пунийцев, на ходу протыкая их незащищенные тела обоюдоострыми испанскими мечами, принятыми на вооружение армией Сципиона.

Испуганные, обезумевшие от ожогов, вражеские солдаты уже не представляли какой-либо серьезной угрозы. Легионеры действовали как живые механизмы: не надо думать, не нужно защищаться – с силой воткнул меч в податливую плоть, резким рывком вытащил обратно …. снова воткнул…

Гора трупов росла на глазах, и римляне вынуждены податься назад, так как путь вперед оказался буквально завален мертвыми телами.

Кто-то из карфагенян стал приходить в себя. Раздались предостерегающие крики:

– Ливийцы, к бою! Впереди – смерть!..

Из ворот стали выбегать солдаты с оружием и со щитами - кажется, от некоторых бараков огонь удалось отсечь. Количество вооруженных карфагенян все увеличивалось, и вот уже завязалась настоящая битва.

Но без командиров, без хоть какого-то плана на бой - враг не опасен. «Это стадо, – думал Тит Юний. – Хотя и вооруженное стадо…» Он был доволен: потерь в легионе почти не было, всего-то пара десятков раненых, а задачу они уже выполнили…

Фонтей был тоже удовлетворен. С высоты своего коня он наблюдал за жестокой расправой над пунийцами.

– И к чему было тратить столько времени на переговоры?! – крикнул он Порцию Катону. – Могли бы сдаться сразу и без боя. По крайней мере, остались бы живы!

Горы вражеских трупов ласкали его взгляд и наполняли грудь легата радостью легкой победы.

– Сципиону просто повезло, – проворчал Катон. – Если бы они заметили нас вовремя, неизвестно, как бы закончилось это сражение…

Он не любил Публия, а тот его просто ненавидел. Катон отравлял своим присутствием и без такого нелегкую миссию Сципиона в Африке. Мелочность, скупость и придирчивость квестора выводили полководца из себя, но он старался не показывать виду: финансовый надзор за его армией в лице Порция был одобрен Сенатом, его желания намеренно не учитывались, и пока Сципион не мог ничего с этим поделать.

Квестор был умен. Он понимал, что эта блестящая победа даст возможность Сципиону отослать его в Рим и не понести за это никакого наказания – радостная весть все спишет…

Фонтей усмехнулся.

– Катон, в такой момент не место личным обидам! Любой римлянин должен теперь славить великого полководца.

– Любой, но только не я! – злобно прошипел квестор – достаточно громко, чтобы шум бойни не помешал легату услышать сказанное им. – Я буду славить победы Рима, а не отдельного его гражданина!

Фонтей не обращал внимания на его желчь. Его душа ликовала вдвойне. «А ведь там, среди этого обезумевшего люда, мой обидчик! Интересно, он сгорел или убит римским оружием?..»

В этот момент боковые ворота лагеря распахнулись и оставшиеся в живых пунийцы стали прорываться через них в надежде скрыться под покровом ночи. Немногим это удалось, но эти немногие уже не интересовали Сципиона: эти жалкие обгорелые беглецы уже не представляли опасности для его армии.

В лагере Сифакса картина была такой же. Разве что казармы нумидийцев, построенные из тростника, камыша и соломы, горели еще лучше, быстрее и ярче.

Бойцы Масиниссы вдоволь поквитались со своими обидчиками – воинами Сифакса, теми, кто завоевал их родные земли. Со свойственной им звериной жестокостью они вспарывали врагам животы и отрезали головы, срывая с трупов все самое ценное.

Карталон, первый раз в жизни лицезревший такое побоище, был в ужасе, но внешне старался быть спокойным. Он тоже убивал, но делал это спокойно и по-своему изящно – одним точным ударом.

В душе он благодарил богов, что ему пришлось убивать нумидийцев, а не карфагенян. Он помнил о своих корнях, и резать соотечественников ему не хотелось. Тем более что любой из них мог оказаться кем-то из незнакомых ему родственников.

Карталон уже смирился с мыслью, что когда-то этот день настанет, и он ударит мечом своего земляка. Но пусть он настанет как можно позже…

***

Большой отцовский дом с зубчатой крышей, опирающейся на витые колонны, можно было заметить издалека, от фонтана Тысячи Амфор.

Радостное, пьянящее чувство всегда охватывало Мисдеса, когда он снова видел его в окружении стройных кипарисов, своими верхушками достающих до верхней колоннады.

Уже двадцать лет он провел в военных походах и лишь изредка возвращался сюда.

Вид дома каждый раз как бы напоминал ему: ты остался жив на бесконечной войне, Мисдес, и боги дают тебе еще один шанс вступить под эти своды.

Когда его корабль причаливал в гавани, Мисдес обычно неторопливо пересекал деловой центр Нижнего города, застроенный тесными, высокими многоэтажными домами. Здесь ему был знаком каждый фут. Вот на этой улице, в большом пятиэтажном здании, выходящем на главную площадь Республики, располагается главная контора его отца…

Всегда свежевыкрашенные стены, расписанные голубыми треугольниками на белом фоне, чередующимися кругами и вертикальными овалами, напоминали Мисдесу о его юности, когда он с ранних лет обучался здесь торговому ремеслу, еще не зная, что вся его остальная жизнь будет посвящена только войне.

Бирсу он проходил обычно быстро, при этом не забывая замедлить шаг и окинуть традиционно восхищенным взглядом величественный храм Эшмуна. Но более Мисдес здесь не задерживался: он не был ревностным верующим, хотя тщательно скрывал это даже от самого себя.

Крепостная стена, отделяющая Бирсу от Мегары, всегда была той границей, миновав которую Мисдес чувствовал, как его сердце начинало учащенно биться. На него накатывалось предвкушение скорой встречи; он знал, сколько шагов от каждого канала и акведука, встречавшихся здесь повсеместно, осталось до резных ворот из красного дерева, за которыми начинался сад Гамилькона…

Украшенные расписной штукатуркой, рисунком, состоящим из сплошных лент и зубчиков, стены дома утопали в красно-розовом цвете гранатовых деревьев, окружавших его.

Гранаты перемежались с кипарисами и пальмами, рассаженными в строгом порядке заботливыми садовниками старого сенатора.

Пожилой скиф-привратник в полосатой тунике, увидев вернувшегося сына хозяина, радостно заголосил и упал на колени.

– Встань, Скарис, – сказал Мисдес и ласково похлопал его по плечу. – Дома ли отец, сестры?

– Нет, господин. Лишь госпожа Кахина. Она сейчас одна в саду…

Мисдес, не останавливаясь, прошел через просторную прихожую, миновал гостиную, богато украшенную цветным мрамором, позолотой и фресками, и, толкнув литую бронзовую дверь, вышел в центральный перистильный дворик.

– Здравствуй, Кахина, – сказал Мисдес, увидев юную девушку, читавшую какой-то свиток под сенью фиговых деревьев, закрывавших ее от жаркого африканского солнца своими густыми ветвями.

Она вскочила с ложа слоновой кости, усыпанного мягкими подушками пурпурного цвета с вышитыми на них золотой бязью пальмовыми листьями.

Дочь Масиниссы была прекрасна. Ей только что исполнилось семнадцать – лучший возраст для восточных красавиц. Красота ее лица и тела уже раскрылись во всем своем великолепии.

Обворожительное лицо с восхитительной ямочкой на подбородке и вздернутым носиком неумолимо притягивало взгляд любого, кто считал себя мужчиной. Подведенные сурьмой огромные карие глаза, начищенные по нумидийскому обычаю до ослепительного блеска ровные зубы заставляли судорожно искать сравнения со светом звезд и извечным бархатом жаркой африканской ночи…

Длинные волосы водопадом спадали почти до пояса, но были в нескольких местах аккуратно перевиты тонкими нитями жемчуга. Шею девушки украшало ожерелье из крупных розовых рубинов и маленьких золотых треугольников с изображениями богов. Платье небесного цвета с широкими рукавами, вышитое золотыми и багряными цветами, заканчивалась чуть выше колен, обнажая стройные, как у молодой газели, ноги в мягких сандалиях, отороченных вырезками из шкуры леопарда.

– Здравствуй, Мисдес, – прошептала она, и щеки ее неожиданно стали пунцовыми, выдавая сильное волнение.

– Я рад тебя видеть!

– Я тоже счастлива, что ты вернулся домой живым и невредимым, Мисдес…

Девушка медленно подняла на него глаза, полные любви. Но вот в них наконец-то замерцали веселые искорки.

– Ты привез какой-нибудь подарок своей Кахине? – улыбнулась она.

– Но я же вернулся с войны, а там негде купить подарки, – засмеялся Мисдес.

Они оба знали, что он лукавит: с тех пор, как Мисдес впервые увидел ее в отцовском доме, он не упускал случая привезти ей лично или передать с нарочным какую-нибудь драгоценную безделушку.

Вот и сейчас великолепное ожерелье из лавандового жемчуга со вставками из фиолетового агата лежало в его дорожной сумке, ожидая своего часа. Мисдес запустил руку и извлек на свет это чудо ювелирного искусства.

Кахина широко раскрытыми глазами смотрела на ожерелье, но радость ее была вызвана не его красотой, а тем, что это подарок от милого Мисдеса, каждого возвращения которого она ждала как чуда, дарованного ей богами.

– Спасибо тебе…

Веселье куда-то улетучилась, и Кахина снова стала скромной девушкой.

Мисдес продолжал рассматривать ее, буквально упиваясь свежей красотой юности.

Семь лет прошло с момента исчезновения Аришат, и душевная рана уже зарубцевалась. Кахина – вот тот нежный притягательный огонек, из-за которого хотелось возвращаться домой.

«А что ждать? – неожиданно сказал он сам себе. – Меня скоро опять отправят на войну – либо к Магону, либо к Ганнибалу. Мне сорок три, ей семнадцать… Но мы же любим друг друга. Тем более, что ее отец, Масинисса, сейчас злейший враг Карфагена. А став моей женой и невесткой Гамилькона, она будет надежно защищена от несправедливого гнева Совета»

– Кахина, ты хочешь стать моей женой? – неожиданно выпалил он.

От этих слов девушка покачнулась и, охнув, опустилась на ложе. Пунцовые щеки моментально побледнели до такой степени, что Мисдес даже испугался за нее.

– Да… – робко, едва слышно пролепетала она.

Но тут же, опомнившись, вскочила и, обвив руками шею своего любимого, закричала:

– Да! Да! Конечно же, да!..

***

Гасдрубал Гискон и царь Сифакс выжили в ночной резне, устроенной Сципионом. Это можно было назвать большой удачей, ведь из всего огромного войска уцелело только две с половиной тысячи человек.

Сейчас, навербовав новых сторонников, они быстро двигались к границам нумидийского царства, проклиная вероломного Публия.

Но римский полководец не был вероломен, так как не нарушал никаких данных им обещаний. За день до планируемого нападения он сказал Сакарбалу, вновь посетившему его лагерь:

– Уважаемый, военный совет посчитал выдвинутые вами условия неприемлемыми. А посему, с этого дня мы снова находимся в состоянии войны с вами.

Ошеломленный Сакарбал не поверил своим ушам: долгие месяцы переговоров пошли насмарку. Теперь он не знал, останется ли в живых, когда эту новость услышит Гасдрубал.

Но Гасдрубал не убил его, более того, не сделал никаких выводов из заявления Сципиона – не усилил бдительности, не приготовился к войне, за что и жестоко поплатился.

– Зачем я втянулся в эту авантюру, – жалобно скулил Сифакс, запивая слезы вином, когда они устроились на привал, закрывшись от любопытных глаз в наспех сооруженном походном шатре.

– Не будь бабой, царь, – грубо одернул его Гасдрубал. – Пока ничего не потеряно. Мы с тобой еще отпразднуем триумф на римский манер…

– Это ты во всем виноват! – Сифакс, вытирая слезы, исподлобья бросил на него полный ненависти взгляд. – Ты и твоя дочь подбили меня на войну с римлянами!..

– Настоящий мужчина и мудрый полководец не слушает ничьих советов, – пытался смягчить ситуацию карфагенянин. – А ты, царь, именно такой… Тебе просто немного не повезло. Ты, как честный соперник, не ожидал такого вероломства от римлян, не так ли?

Лицо Гасдрубала стало добрым и едва ли не подобострастным. На самом деле он устал от жалкого блеяния этого труса, но сейчас у него не было выбора: Сифакс остался единственным из союзников, на кого еще можно положиться. А жить хотелось и ему, и Сифаксу. Если Сципион добьет их заново собранную, необученную армию, конец неминуем. Царь падет от руки извечного врага – Масиниссы, а Гасдрубала покарает Совет Республики.

Его красавица-дочь пока еще могла удерживать слабовольного царя от попыток переметнуться к Сципиону. Любовь – великая сила. И таких, как этот жалкий неудачник Сифакс, следует держать на поводке любыми способами. Даже посредством своей любимой дочери.

Вспомнив о ней, Гасдрубал невольно улыбнулся. Он любил свое дитя. Впрочем, ее нельзя было не любить: умная, образованная, обладающая какой-то демонической, не подающейся сравнению красотой, сводящей мужчин с ума, Сафонисба являлась гордостью не только его семьи, а, наверное, всего Карфагена.

«Она достойна только царей!» – однажды решил Гасдрубал, глядя на ее огромные, бездонные серо-голубые глаза с поразительно длинными ресницами, капризный курносый носик и прелестные пухлые губы, нежные, как у младенца. «Не была бы ты моей дочерью, – восхищено подумал он тогда, – я сам бы на тебе женился». И тотчас испугался своих порочных мыслей.

Гасдрубал за всю свою жизнь видел только одну женщину, которая своей красотой могла соперничать с его дочерью. Эта была пропавшая жена его бывшего подчиненного, а сейчас лютого врага. При воспоминании о Мисдесе полководец дернулся, как будто его укусила змея. Как же он его ненавидел! И не за то, что Мисдес наговорил ему, уезжая, а за то, что этот выскочка оказался прав – надо было не вести переговоры с римлянами, а обрушиться на лагерь Сципиона мощью обеих армий.

– Я знаю, что мы сделаем! – неожиданно, выпалил он, так что Сифакс чуть не поперхнулся большим куском баранины, которым в данный момент успокаивал свои взвинченные нервы.

– Ты слышал о тактике Фабия Кунктатора? – Гасдрубал радостно посмотрел на царя, показывая всем своим видом, что спасительное решение найдено.

– Да. Он изматывал армию Ганнибала, избегая прямых столкновений с его армией…

– Апочему нам не поступить так же с Сципионом?

Царь задумался и перестал жевать, держа баранью лопатку возле своего замасленного рта.

– Это возможно?

– Конечно, возможно. На просторах Нумидии тактика Кунктатора будет как нельзя кстати. – Глаза Гасдрубала загорелись: ему казалось, что он наконец-таки нашел спасительное решение.

Сифакс тоже повеселел, от чего его аппетит, вообще-то никогда не пропадавший, заметно улучшился.

– Мы утомим Сципиона! Мои нумидийцы гораздо проворнее римлян! – воскликнул он и крикнул слуге, заглянувшему в шатер: – Налей-ка нам еще вина! Да поторапливайся!

***

Стены Цирты были гладкими и высокими. Они завораживали своей мощью и неприступностью.

Столица Сифакса была построена в удачном месте. И огромные стены, и естественные препятствия – бурная, извилистая речка, отвесные скалы – надежно защищали ее от врагов. Единственный перешеек, взбирающийся по крутым склонам к главным воротам города, хорошо просматривался и делал уязвимыми атакующих, не давая им никакого шанса.

«М-да! Нелегко будет взять эту цитадель», – мрачно подумал Гай Лелий, изучая вражеский город.

– Что загрустил, легат? – усмехнулся краем рта, чтобы ненароком не обидеть товарища, вечно веселый в последнее время Масинисса. – Подсчитываешь возможные потери?

Ему было от чего веселиться. То, о чем он мечтал последние два года – вернуть себе отеческий трон, – сбывалось. Кроме того, его злейший враг, Сифакс, сейчас сидел закованный в цепи и рассматривал круп своего коня, так как мстительный царевич посчитал, что в таком положении – задом наперед – тот будет лучше всего смотреться с высоты городских стен.

– У нас есть чем порадовать защитников Цирты, – продолжал успокаивать Лелия Масинисса. – Не думаю, чтобы вид этого болвана, – тут он несильно пнул ногой по грязному сандалию царя, – вселит в их сердца дополнительную храбрость.

Сифакс продолжал уныло рассматривать конский хвост. По его щекам текли слезы – слезы позора и бесчестья.

Их великолепный план не сработал. Видно, Ганнибал и Фабий Кунктор – это не Гасдрубал Гискон и Сципионом. Кто-то в этой паре явно оказался не на своем месте.

Вначале все происходило так, как они задумали: римляне бросились их догонять, а они успешно отходили. Но потом все пошло наперекосяк: откуда-то появились стремительные всадники Масиниссы и легковооруженная пехота римлян. Откуда – не поняли ни Гасдрубал, ни Сифакс…

И если бы не наемники - кельтиберы, недавно прибывшие в Африку из Испании, все закончилось бы для них гораздо плачевней. Хотя куда уж плачевней! Разве не он, Сифакс, грязный и оборванный, сейчас сидит и наблюдает, как ленивый мерин опорожняет свой кишечник прямо под его носом?..

– У, шакал! – замахнулся на него Масинисса.

Он уже выместил злость на царе и сейчас просто развлекался, издеваясь над ним. От столь важного занятия его отвлек какой-то молодой всадник, направлявшийся к ним со стороны города.

– Царевич, – подскакав вплотную, крикнул он, обнажив в улыбке ровные белые зубы, – осажденные согласны говорить с тобой. Сейчас из ворот выйдут два их офицера. Они будут ждать нас в трехстах футах от стены.

– Молодец, Карталон!

Масинисса обернулся к униженному царю и усмехнулся:

– Поехали, покажем тебя твоим бывшим поданным.

Он неторопливо намотал поводья мерина на свою руку, и небольшой отряд нумидийцев двинулся по направлению к городу.

В условленном месте их уже ждали два ливийца в дорогих посеребренных доспехах.

Один из них слегка склонил голову, небрежно здороваясь с подъезжающим Масиниссой, которого на всякий случай прикрывали щитами Карталон и Гауда.

– Я приветствую тебя, сын царя Гал… – Он осекся, увидев своего некогда очень грозного повелителя, сидящего в нелепой позе на захудалой лошади.

– Что случилось, Рибадди? – усмехнулся Масинисса, узнав могущественного наместника Сифакса, который его неоднократно преследовал. – Или ты не рад видеть своего царя? Так давай же, скорей расцелуй его грязные сандалии, как ты любил это делать раньше…

Лицо наместника покрылось мертвенной бледностью – он понял, что это конец, и не знал, как вести себя дальше.

Выход из ситуации подсказал Масинисса.

– Пока ты думаешь, дорогой Рибадди, позволь защитникам города полюбоваться на своего правителя, по которому, я полагаю, они очень скучали. – Он осклабился и пихнул мерина вперед, позволяя осажденным увидеть пленника.

Тысячи глаз устремились на несчастного Сифакса, и ропот, услышанный даже внизу, прокатился по всему периметру крепостной стены.

– Я думаю, достаточно для первого раза, – продолжал издеваться царевич. – А теперь иди назад, Рибадди. Я надеюсь, сегодня вечером ворота города будут открыты?

Наместник молчал, не зная, что ответить.

– У твоего царя войск было в десятки раз больше! – зловеще напомнил ему Масинисса. – Вам некому больше придти на помощь, а захватив город, мы не оставим в нем ни одной живой души. И самое главное – твой повелитель приказывает тебе открыть ворота и сдаться.

Он пихнул черенком плети царя в бок и рявкнул:

– Я прав, повелитель? Что ты молчишь?..

Царь испуганно сжался и пробормотал, с трудом шевеля потрескавшимися губами:

– Выполняй приказ царевича, Рибадди!

– Что?! Я не ослышался?.. – Масинисса сделал вид, что страшно разгневался. – Ты сказал – царевича?!

– Выполняй приказ царя Нумидии! – торопливо поправился Сифакс и снова разрыдался.

***

Вино лилось рекой. Придворные виночерпии не успевали наполнять чаши и метались по огромному залу, где, развалившись на собранных со всего дворца ложах и тюфяках, пировали лучшие воины Масиниссы.

Они много пили, ели и кричали тосты за здравие молодоженов.

Царевич решил не соблюдать церемоний. Кто может быть лучшими гостями на его свадьбе? Придворные лизоблюды? Конечно, нет! Его преданные солдаты – вот кто более всех желанен ему здесь и сейчас. Те, кто переносил с ним невзгоды и опасности, убегая от воинов Сифакса и грабя царские поселения. Те, кто сражался с ним бок о бок, помогая Сципиону разбить карфагенян, а ему, Масиниссе, вернуть отцовский трон.

Свершилось, то о чем он мечтал последние годы, когда спал на голой земле, питался одной травой, загнанный на самую вершину отвесной горы, тонул в бурной реке, спасаясь от преследователей…

Сейчас он – царь. И рядом с Масиниссой сидит прекрасная Сафонисба – его новая обожаемая жена, а ее бывший муж, гонитель царевича, жалкий Сифакс, рыдает в подземной дворцовой темнице.

– Табат, отнеси с моего стола лучшей еды и вина царю, пусть тоже выпьет за здоровье молодоженов, – сказал Масинисса и разразился громким смехом.

Не обращая внимания на присутствующих, он страстно обнял Сафонисбу, которая скромно потупила взор.

– Ах! Какая красивая у меня жена! Правда, Карталон? – обратился Масинисса к молодому воину, лицо которого покрылось пятнами: он был непривычен к вину, но как же не выпить за царевича и его удачу.

– С ее светлым лицом не может сравниться даже луна, – согласился Карталон. – А сиянье звезд не превзойдет чистоты ее нежного взгляда.

– О, как изысканно ты можешь говорить, Карталон! – похвалил юношу Масинисса. – Закончится война, и ты всегда будешь находиться при мне, как раньше твой приемный отец…

Возлежавший по его правую руку захмелевший Гауда, высоко отсалютовав чашей, крикнул:

– Соратники, выпьем за бесстрашного Масиниссу – царя обеих Нумидий, доказавшего и врагам, и друзьям, что он один достоин этого высокого сана!

– За царя Масиниссу! – загремели под дворцовыми сводами восторженные возгласы. – За властителя обеих Нумидий!..

Воины вскочили на ноги и вскинули вверх наполненные чаши. Те, кто не успел присоединиться, стали замахиваться на виночерпиев, подгоняя их грозными окриками:

– Поторапливайтесь, прислужники Сифакса, не то получите добрых тумаков!

Всем хотелось выпить и пожелать всех благ своему вождю и будущему царю. Пускай официально Масинисса еще и не объявлен им, это дело недалекого будущего и пустая формальность.

Неожиданно звук тяжелых шагов солдатских калиг, подбитых стальными гвоздями, которые выбивали равномерный густой звон на роскошном мраморном полу, нарушил идиллию торжества.

В широком проеме дворцовой арки появился Гай Лелий в сопровождении восьми легионеров в полном боевом облачении.

Пирующие замерли и дружно посмотрели в их сторону. Музыканты также перестали играть, – римляне всегда внушали им страх, а этот офицер выглядел особенно грозно: его взгляд из-под нахмуренных бровей был неприветливым, если не сказать – угрожающим.

Легат с наигранным удивлением осмотрел находившихся в зале, как бы спрашивая – а по какому это поводу столь бурное веселье? На самом же деле ему было известно все, поэтому-то он и прибыл сюда из римского лагеря, получив донесение о свадьбе от своих агентов.

Масинисса, этот огромный бесстрашный воин, испуганно смотрел на Гая Лелия, олицетворявшего сейчас власть Рима, а конкретно – власть Публия Корнелия Сципиона. Он понимал – раз легат недоволен, значит, чем-то недоволен и командующий.

– Присоединяйтесь к нашему торжеству, – фальшиво улыбаясь, крикнул царевич. Обернувшись к стоящим позади него слугам, он громко приказал: – Лучшее вино и лучшую еду моему другу и его спутникам!

Лелий остановил взмахом руки кинувшихся к нему и на все готовых услужников Масиниссы и отчетливо произнес:

– Царевич, нам нужно поговорить наедине!

Масинисса понял, что над ним сгустились тучи, и все это из-за его новой, но уже обожаемой им, жены.

– Все пошли вон! – закричал он, вскочив с места и топая ногами.

Никто не удивился столь неожиданной перемене в настроении своего вождя. Он был известен своей необузданностью, кроме того, от внимания гостей не ускользнуло недовольство Лелия свадебной церемонией. В считанные минуты дворцовый зал опустел. Мрачный легат сел рядом с царевичем, кивком отпустив сопровождавших его легионеров.

Некоторое время они сидели молча. Наконец Лелий произнес грустным, тихим голосом:

– Что ты наделал, друг мой! Ты же знаешь, что наши законы не имеют право нарушать ни сами римляне, ни союзники.

Масинисса не проронил ни слова. Он еще надеялся, что все как-то обойдется. Но, похоже, надеялся напрасно.

– Царь Сифакс, его имущество и его домочадцы не принадлежат ни мне, ни тебе, ни Сципиону. Они - собственность Сената и народа Рима. Только Сенат может определить их дальнейшую судьбу.

Лицо царевича залилось густой краской. Он не видел выхода из создавшегося положения. Масинисса долгое время жаждал обладания Сафонисбой так же, как жаждал отцовского престола. Он был помолвлен с ней, но Гасдрубал лишил его желанной женщины, нарушив свое слово и отдав ее сластолюбцу Сифаксу. И вот теперь сбылась заветная мечта – он владеет ею! Но эту мечту хотят у него отнять, объясняя это какими-то законами – причем законами страны, где он ни разу не был.

Однако эмоции – всего лишь эмоции. Если бы не римляне, не видать ему царского трона. А благодарным Масинисса быть умеет!

Но в его душе все же тлел огонек надежды.

– Гай Лелий, разреши мне пока не оправлять ее в лагерь, – смиренно попросил он. – Пусть она прибудет туда вместе со мной. Я все же попытаюсь поговорить с Корнелием Сципионом о ее судьбе.

– Хорошо, – согласился Лелий. – Но будь уверен, он скажет тебе то же самое.

***

Почти два года они не виделись. Два долгих года, которые Верике показались целой вечностью.

Для Гауды и Карталона время прошло быстро – водоворот событий и полная опасностей жизнь не давали им возможности считать дни до встречи, – но они торопились к Верике, моля богов, чтобы она оставалась живой и здоровой.

Они очень соскучились. Один – по жене, другой – по приемной матери, такой доброй, нежной и любящей. Оба предвкушали скорую встречу: до родового поселения Гауды оставалось совсем немного – не более трех миль.

Маленький отряд – семеро бойцов вместе с ними – двигался очень быстро, но такой темп не мешал неспешной беседе Карталона и Гауды. Они обсуждали последние события, в которых принимали самое активное участие. Масиниссу объявили царем Великой Нумидии со столицей в Цирте. На радостях он разрешил им ненадолго отлучиться, велев доставить Верику во дворец, где она будет жить в окружении услужливых царских рабов.

Карталону было уже семнадцать, он возмужал не по годам: суровое лицо, жесткий взгляд, тяжелая рука – такому не переходи дорогу. Но в душе он остался тем же образованным мальчишкой с тонкой душой, каким был в Испании. Его радовало, что Гауда тоже достаточно образован – сказывалось время, проведенное в Карфагене с царевичем – и мог в свободное время уделять ему внимание для познавательных бесед, в которых Карталон так нуждался, находясь среди варваров.

«Мои варвары!» – с теплотой думал он. Карталон привык к своему новому народу, и они тоже считали парнишку нумидийцем, забыв о его испанском прошлом. А о карфагенском вообще не ведал никто, да и он сам постепенно стал забывать о своих настоящих корнях.

Нумидийцы очень трепетно относились ко всему, что касалось их племени. По-звериному жестокие с чужаками, с людьми своего рода они были преданны, открыты и великодушны. Карталон за годы скитаний с Масиниссой в полной мере оценил все эти их лучшие качества. Он понял – лучших друзей ему не найти и решил, что не будет больше задаваться вопросом, кто же он есть на самом деле – карфагенянин, илергет или нумидиец.

Верика не напоминала ему о родителях, тщательно обходя эту столь печальную для Карталона тему. Он вбил себе в голову, что его отец и дядя погибли где-то на этой бесконечной войне, а мать с братом сгинули в римском рабстве. Гауда вообще делал вид, что, зная Адербала, он никогда не был знаком ни с Мисдесом, ни с Аришат – зачем лишний раз ранить душу приемного сына? Поэтому Карталон свыкся со своей новой жизнью и не желал никакой другой.

Сейчас он мечтал только об одном – о встрече с Верикой и о тех нескольких днях отдыха, что ожидали их в родовом селении Гауды.

Род его приемного отца был одним из самых древних и уважаемых в Нумидии. Его люди, одни из немногих, занимались не только кочевой жизнью, но и населяли небольшой городок, окруженный надежными стенами, построенными его прадедом, Акхатом Отважным. Там же находится родовое поместье, хотя и уступающее по роскоши дому Карталона в Новом Карфагене – а он еще помнил его, – но довольно просторное и светлое. Карталону так и не удалось побывать в доме своего кровного деда, боэтарха Гамилькона, после которого жилище Гауды показалось бы ему жалкой лачугой.

Наконец, впереди показались очертания крепости – небольшой, но с высокими стенами, хорошо расположенной на крутом скалистом склоне, омываемом с трех сторон извилистой речушкой. Карталон уже бывал здесь и знал: пусть сейчас речушка спокойна и мелководна, но зимой и весной она превращается в настоящую горную реку – бурную, полную водоворотов, несущую опасные потоки, бьющуюся об огромные прибрежные валуны.

Беспрепятственно миновав ворота, тепло приветствуемые на воротах стражей, сразу узнавшей хозяина, путники въехали в городок.

Уже темнело, на улицах почти не было народа, и они быстро достигли дома Гауды, стоящего в окружении пальм вблизи главной площади.

Сбежавшиеся слуги встретили их громкими возгласами неподдельной радости: они очень любили своего господина. Некоторые пали ниц и пытались поцеловать полы его запыленного плаща. Но Гауда мягко отстранил их, благодушно похлопывая по плечам со словами:

– Полно… Я тоже очень рад вас всех видеть!.. Скажите-ка, госпожа еще не спит?

– Нет, она еще не ложилась, – ответил Бисальт, старый домоправитель, по лицу которого текли слезы счастья от встречи с хозяином, которого обожали все домочадцы. – Госпожа сейчас в гостиной. Она не знает о вашем прибытии. – И, не удержавшись, он упал на колени и обнял ноги хозяина. – Слава богам, что ты вернулся живым и здоровым! Мы переживали за тебя. Думали, что ты погиб от рук шакалов Сифакса!..

Гауда помог подняться старому слуге.

– Все позади, мой верный Бисальт. Масинисса сейчас царь Великой Нумидии, так что все ваши страхи теперь напрасны…

Услышав эти слова, слуги разразились ликующими криками. Последнее время они жили в постоянном страхе перед людьми Сифакса

Оставив их, Гауда и Карталон быстрым шагом вошли в дом. Миновав просторную прихожую, они предстали перед взором Верики.

Увидев их, она вскочила с просторного ложа, покрытого рысьими шкурами. Ее лицо исказил гнев – из-за тусклого света, отбрасываемого бронзовым светильником, Верика не узнала в двух воинах, облаченных в доспехи, мужа и сына. Она хотела грозно крикнуть – как они могли так бесцеремонно ворваться в помещение, закрытое даже для прислуги? Но в следующую секунду гнев в ее глазах сменился безудержной радостью, и Верика с громким криком бросилась к ним, распахнув руки для объятия.

– Родные мои, неужели это вы?

Верика осыпала их лица поцелуями, и они отвечали ей тем же.

Покончив с процедурой столь радостной встречи, но все еще не веря неожиданно пришедшему в ее дом счастью, она кликнула слуг и приказала накрывать на стол.

– Погоди, дай нам хотя бы умыться с дороги, – улыбался довольный Гауда. – Впереди у нас пять дней отдыха – нам некуда торопиться.

– Будем есть и много говорить, – подтвердил его слова не менее счастливый Карталон.

Вскоре стол был накрыт, и уставшие путники жадно накинулись на еду, не забывая бросать в сторону Верики теплые взгляды.

Гауда подробно расспросил ее обо всем, что случилось в его отсутствие. Немного удивившись отсутствию каких-либо значимых плохих новостей, он начал отвечать на вопросы Верики. Он подробно рассказал обо всех злоключениях, которые им суждено было пережить и, закончив свой рассказ, сделал довольную мину.

– Отныне наши несчастья закончились. Масинисса – полновластный царь, поддерживаемый Римом, и у него нет соперников на его землях. Мы с Карталоном – первые приближенные нового царя, а ты, согласно его велению, должна жить в Цирте, во дворце.

Верика всплеснула руками от удивления.

-Ах!.. Неужели?!

Действительно, неужели их несчастия и правду закончились? К тому же она сможет вырваться из этого захолустья и будет жить в столице…

Гауда смотрел на нее, на улыбающегося Карталона, и недоуменно думал: «Странно получается. Я ненавидел римлян всем сердцем; убил их проконсула – отца нынешнего покровителя моего царевича – и одного действующего консула. Римляне лишили Верику родных и отчего дома. Карталон по их вине навсегда расстался с семьей. А теперь мы все вместе искренне радуемся их победам? Что происходит с нами? Что сделала с нами эта бесконечная война?..»

ГЛАВА двенадцатая  “Посольство Масиниссы”

«Да убоится история какой бы то ни было лжи,

да не боится она какой бы то ни было правды»– 

«Ne quid falsi audeat, ne quid veri non audeat historia»

Латинское выражение

Рим, 203 г. до н. э.

Гауда увидел мощные стены Рима, которые казались призрачными из-за окутавшего их утреннего тумана, поглотившего дальние башни в своей мягкой пасти. Но могущественный город не выглядел из-за этого менее грозным и все равно впечатлял своими размерами.

При приближении к нему туман рассеялся, и нумидийцы восхищенно наблюдали за тем, как скатываются с одного холма гигантские храмы и тут же взбираются на другой, становясь еще более величественными и великолепными; как утренние солнечные лучи щекочут крыши огромных многочисленных вилл; как блики отражаются на изобилии мрамора улиц и площадей огромного города…

– Да!.. – восхищенно сказал Гауда, обращаясь к Табату, который ехал рядом. – С ним может сравниться только Карфаген.

– Согласен, испанские и нумидийские города кажутся карликами по сравнению с этими монстрами, – кивнул тот.

Посольство Масиниссы наконец-то достигло конечной точки своего пути после длительного морского путешествия из Утики в Остию. Не любящие моря нумидийцы наслаждались ощущением твердой почвы под ногами и были счастливы снова взобраться на своих четвероногих друзей, без соседства с которыми они чувствовали себя одинокими.

Сейчас посланники озирались по сторонам – никто из них никогда не был в Риме и поэтому все их изумляло. Однако им хотелось скорее покончить со своей миссией и вернуться домой – на свои бескрайние просторы, под свое африканское солнце.

Нумидийцев ожидал радушный прием. Посольство торжественно встретили за городом и поселили в лучших домах на Палантине. Через два дня их приняли в Сенате.

Консулов в это время в городе не было. Гней Сципион в Брутии сторожил Ганнибала, а Гай Гемин в Этрурии охранял север Италии от варваров Магона Баркида.

Городской претор, Авл Элий Пет, через глашатаев объявил о предстоящем заседании Сената в Курии Гостилия на Форуме.

Когда Гауда и его спутники вошли в огромное здание, их встретил одобрительный гул голосов: слухи о прибытии посольства быстро распространились среди знати еще до того, когда нумидийцы въезжали в Рим. Вчера Сенат заслушал выступление Гая Лелия по поводу успехов Сципиона в Африке, после чего легат выступил перед народом с ростральной трибуны, объявив о победах римского оружия и о пленении Сифакса. Посланникам Масиниссы всю ночь были слышны крики ликующей толпы, возбужденной такими вестями, и сейчас сенаторы по-доброму смотрели на бывших врагов, еще недавно резавших их соотечественников на полях сражений в Испании и Италии.

Вспоминая прошлое, Гауда не мог отделаться от желания выхватить меч и кинуться в эту толпу людей в белоснежных тогах, имеющих прямое отношение к позорной казни его близких, но он подавил в себе эмоции и покорно предстал перед ними в окружении своих спутников, испытывавших, как он полагал, такие же противоречивые чувства. Теперь это - покровители его господина, а Масинисса - их верный союзник.

Важно восседавший в курульном кресле претор Элий Пет – высокий, сухопарый мужчина с большими залысинами на маленькой курчавой голове – торжественно объявил:

– Отцы-сенаторы, в интересах римского народа мы предлагаем на ваше обсуждение следующее. – Он указал рукой в сторону нумидийцев. – Посланники нашего верного союзника, царя Масиниссы, прибыли из Африки. Они желают передать вам волю своего господина и испросить вашего дозволения…

Гауда вышел вперед и, гордо вскинув голову, увитую множеством аккуратно уложенных косичек, церемонно произнес:

– Мой повелитель, царь Великой Нумидии Масинисса, приветствует достойнейших людей великого Рима!

Он окинул взглядом неподвижные ряды белых тог по обе стороны широкого прохода, и, выдержав небольшую паузу, продолжил:

– Масинисса поздравляет Сенат и народ Рима с великими победами, одержанными проконсулом Корнелием Сципионом, вашим славным полководцем, над коварным врагом. Мой царь, еще будучи царевичем, свергнутым со своего законного трона, оказал римской армии посильную помощь в достижении этих побед и надеется, что римский народ остался доволен усердием своего нового союзника.

«Что я говорю?! – возмущенно думал Гауда. – И я ли это говорю?.. Мы в Испании и Италии перерезали римлян в десятки раз больше, чем карфагенян Гасдрубала Гискона в Африке, а теперь хвалимся своим усердием?..» Но вслух он произнес совсем другое:

– Мой царь благодарит Сенат и народ Рима за то, что они в лице проконсула Корнелия Сципиона помогли возвратить ему отеческий престол и просит утвердить за ним царское звание. Он заверяет, что под его началом Нумидия всегда будет преданным союзником Рима, а он сам всегда будет достойным тех великолепных даров, которыми наградил его великий полководец, оценив вклад Масиниссы в достижение победы нал Карфагеном…

Гауда сделал шаг назад, показывая, что он закончил и ждет выражения воли сенаторов.

– Предлагаю обсудить просьбу царя Нумидии об утверждении за ним царского звания. Есть ли вопросы к его посланникам? – Претор окинул взглядом присутствующих на заседании. – Говори, Марк Ливий, – разрешил он, глядя на действующего цензора Рима.

Ливий поднялся со своего места и взглянул на Гауду. Нумидиец сразу вспомнил его имя – это бывший консул, который тайно прибыл к лагерю Гасдрубала и своим появлением предрешил победу римлян в битве при Метавре. Он скрипнул зубами от злости, но его лицо по-прежнему ничего не выражало.

– Скажи нам, посол, – важно начал цензор. – Ведь твой господин имеет виды не только на царство своего отца, Галы, но и на царство Сифакса?

Гауда ответил не задумываясь:

– Масинисса будет править в тех пределах, которые определит ему Рим.

Сенаторы одобрительно загудели; удовлетворенный ответом, цензор сел на свое место.

Курульный эдил Марк Сервилий попросил слова у председательствующего и, получив разрешение, задал вопрос:

– Поясни нам посол, смогут ли нумидийцы, столько лет воевавшие с нами и причинившие немало бед гражданам Рима и их союзникам, оставаться верными нам в последующем? Не получится ли так, что, утвердившись на дарованном им царстве, они повернутся против Рима и опять поддержат его врагов?

– Римляне тоже причиняли нам урон, – с достоинством ответил Гауда. – Например, мой отец и брат были казнены одним из ваших военачальников.

Губы Гауды сжались в тонкую полоску: после таких признаний словно тень легла между сенаторами и посланниками. Но это длилось лишь мгновение. В следующую секунду нумидиец он широко улыбнулся и приветливо произнес:

– Мы полагаем, что настало время забыть все нанесенные обиды и навеки протянуть друг другу руку дружбы. Нумидийцы и римляне показали, что смогут сделать это, ведь мы бок о бок сражались с карфагенянами и прикрывали друг друга от вражеских мечей…

«Да, – подумал он. – Не зря я много ездил с Мисдесом: он сделал из меня настоящего дипломата, предлагающего с честным лицом то, что считал бы неприемлемым лично для себя».

Слово запросил сенатор Аврелий Котта.

– Говори, – разрешил претор.

– Нам известно, что на стороне Масиниссы сражалось не так много нумидийцев, и те в основном выходцы из Восточной Нумидии. Одобрит ли его проримскую политику остальное население? Не случится ли в последующем бунтов и неповиновения?

– Уважаемый сенатор, – вкрадчиво сказал Гауда. – Масинисса обладает огромным влиянием в обеих Нумидиях. Но если бы Сенат принял решение отпустить всех нумидийцев, захваченных в боях с Ганнибалом, Гасдрубалом Гисконом и Сифаксом, то это стало бы весомым вкладом в укрепление доверия населения Нумидии к Риму и значительно повысило бы авторитет царя Масиниссы среди поданных…

– Есть еще вопросы? – спросил председательствующий у сенаторов. – Если нет, то предлагаю обсудить предложения царя Масиниссы.

После недолгого голосования Сенат постановил: утвердить Масиниссу на царство и отпустить без выкупа всех пленников-нумидийцев. Кроме того, претору велели одарить царя подарками, достойными консулов: двумя пурпурными плащами с золотыми застежками, которые имеют право носить только римские полководцы, туникой с широкой пурпурной каймой – одеждой высших магистратов, двумя породистыми боевыми конями с дорогим убранством, богатым вооружением для двух всадников с панцирем и консульской походной палаткой.

***

Гауда постучал железной кованой скобой, прикрепленной к фигурной пластине в виде тритона на резных воротах шикарной виллы, примостившейся на западном склоне Палантина.

Выглянувший раб-привратник в коричневой тунике, очевидно, предупрежденный об их визите, дружелюбно улыбнулся, показывая отсутствие передних верхних зубов, и широко распахнул перед ними правую створку ворот.

Гауда и Табат вошли через навесные двери в просторный перистиль , посреди которого выделялся искусно выложенный цветным мрамором бассейн. Небольшой фонтан в виде фигуры Нептуна, извергающего потоки чистой воды, наполнял дворик приятным, успокаивающим журчанием.

Они ждали совсем чуть-чуть, после чего навстречу им, широко распахнув руки в приветствии, вышел хозяин дома – Тиберий Фонтей.

– Рад вас видеть, мои боевые товарищи, под крышей своего дома, – радушно сказал он, приглашая гостей пройти в триклиний, где уже был сервирован обеденный стол, а рядом, на маленьком столике-серванте, стояли хрустальные сосуды, наполненные рубиновым вином, переливающимся в лучах заката, проникающих в комнату сквозь окна и входную колоннаду.

День подходил к вечеру – самое время для римского обеда. Нумидийцы же, которые слышали и об этой римской традиции, и о хлебосольстве хозяина, пришли с пустыми желудками.

После омовения рук и вознесения молитвы домашним богам, ларам, легат, удобно расположив гостей, кликнул слуг, приказав начинать обед.

– У тебя хороший дом, Тиберий Фонтей, – похвалил хозяина Гауда, наблюдая, как слуги стали торопливо расставлять многочисленные легкие закуски и разливать вино.

– Да, – с улыбкой ответил тот. – Он – моя гордость! Его начал строить еще мой отец, а я заканчивал. Вернее, заканчивали мои управляющие, пока я был на войне. После первой большой войны с Карфагеном наши архитекторы кое-что переняли у побежденных, и мой отец значительно увеличил дом за счет перистиля, очень приглянувшегося римской знати.

Гауда подтвердил:

-Перистильный дворик есть у каждого карфагенянина в Мегаре.

– А теперь давайте насладимся едой и вином, – предложил Фонтей, когда слуги наполнили чаши и тарелки. – В африканском походе мы во многом себе отказывали, так что теперь имеем право расслабиться. Не так ли?

Фонтей прибыл в Рим вместе с нумидийцами по приказу Сципиона и должен был также отправиться вместе с ними назад. Воспользовавшись случаем, он решил пригласить своих новых товарищей к себе на обед, но умолчал, что на этом настаивал Корнелий, заинтересованный в более тесных контактах с новыми ценными союзниками.

– Надеюсь, что когда мы вернемся в Африку, ты окажешь нам честь и посетишь с ответным визитом мой дом? – Гауде нравился этот бесстрашный римлянин, такой открытый и бесхитростный. – Хотя тебе придется проделать гораздо больше путь от военного лагеря, чем нам с Табатом от дома, в котором нас разместили в Риме, – рассмеялся он.

Отсалютовав чашей, наполненной фалернским вином, Фонтей произнес тост:

– За удачное окончание африканской компании, после которой я буду иметь время, чтобы приехать к тебе в гости, Гауда.

– Я даже не знаю, где буду жить после окончания войны. – Нумидиец всерьез задумался. – Либо в своем отчем доме, либо в Цирте, при дворце. А может, Масинисса отправит меня наместником в какой-нибудь город. Так что место встречи согласуем дополнительно. Договорились, легат?

На столе появилась очередная партия закусок – морские ежи, устрицы, жареные дрозды, морские финики, спондилы, морские белые желуди.

«Хорошо питаются римляне, – усмехнулся Гауда, пытаясь разломить руками морского ежа. – Война никак не отразилась на их аппетитах».

Отличная еда, великолепное вино – это то, что подталкивает к искренней беседе. Они обсудили многое, и разговоры от политики постепенно перешли на обычный бытовой уровень.

– У такого дома, наверное, должна быть очень серьезная хозяйка, – шутливо сказал Гауда. – Скажи, Тиберий Фонтей, твоя жена сейчас дома?

Фонтей напрягся: последние события в Африке – точнее, встреча с двойником Тиберия Младшего – заставляли его с осторожностью относиться к подобным вопросам со стороны гостей. Приехав в Рим, он решил ничего не говорить Аристонике о неприятном для него инциденте, но старался максимально отгородить своего сына от контактов с нумидийцами. Он предусмотрительно отослал Тиберия из дома – пусть позанимается фехтованием на Марсовом поле.

– Да. Как настоящей римской матроне, ей суждено постоянно следить за слугами, домашним очагом и большим хозяйством, – ответил он на вопрос Гауды.

– Ты не представишь нас ей? Я верю, что она образец благородства и добродетели.

«Полагаю, бояться нечего. Раз Тиберия нет дома – пусть поглазеют на красоту моей супруги», – решил легат.

– Хорошо. – Фонтей повернулся к слугам и приказал: – Эй, пригласите госпожу сюда и поставите ее любимый стул к столу.

В это время стали заносить горячее: большие куски аппетитно выглядевшей свинины, с которой янтарными каплями стекал жир, рыбу, фаршированную моллюсками, жареных уток и вареных чирят.

Не успели гости притронуться к новым блюдам, как в триклиний грациозно впорхнула Аристоника, сразу же их ошеломив.

– Ого! – непроизвольно выдохнул кто-то.

Фонтей привык к такой реакции со стороны мужского пола на незаурядную внешность его жены, и поэтому не выказал никаких эмоций. Но внутри легата распирала гордость: «Смотрите и удивляйтесь, варвары! – ликовал он в душе. – Где вы еще увидите столь прекрасное создание!» Легат не подозревал, что изумление нумидийцев носило различный характер: Табат действительно был поражен необыкновенной красотой хозяйки дома, а Гауду как громом сразило появление Аришат, которую они с Мисдесом столько времени безуспешно искали повсюду. «Боги! – подумал он. – Неужели это она! И почти не изменилась!..».

Аришат тоже побледнела: даже спустя семь лет она сразу узнала в возлежавшем перед столом иноземце верного друга ее бывшей семьи – Гауду. Но женщина тут же взяла себя в руки и, поприветствовав гостей, опустилась на стул, скромно потупив взор.

– Моя жена – Аристоника, – с гордостью представил ее гостям Фонтей.

Он уже знал, что сейчас как и рога изобилия посыплются тирады, восхваляющие ее красоту, и не ошибся: нумидийцы не скупились на похвалы. Но слова Гауды отдавали сарказмом, понятным только ему и Аришат.

– Твоя жена красива, как Тиннит, – сказал нумидиец и заметил, что Аришат слегка вздрогнула после упоминания о карфагенской богине. – Я полагаю, что она так же мудра и образованна, как сам Эскулап. – Гауде были хорошо известны ее способности во врачевании, о которых Фонтей мог не знать. – Она родом из Рима?

– Нет, она сицилийка, но приехала в Рим из Испании, – ответил польщенный легат.

– О, нам приходилось… – Гауда задумался, над тем, как бы потактичней выразиться, – …бывать с Табатом в тех краях.

«Знаю… как вы там «бывали». – Фонтею была неприятна мысль о том, что они с его гостями могли в какой-нибудь битве сражаться друг против друга. – После вашего «бывания» я чудом остался жив», – подумал он огорченно.

– Женщины Сицилии и Испании славятся своей красотой, – добавил Гауда, неотрывно смотря на Аришат.

– Аристоника, – обратился легат к жене. – Я забыл представить тебе своих гостей. Это нумидийский посол, Гауда бен Батий. – Он указал на нумидийца, который привстал с ложи и слегка поклонился. – И его спутник – Табат.

– Спасибо за комплименты, – еле слышно пролепетала хозяйка дома. – Я никогда не встречалась с нумидийцами, но… у меня была подруга, ее звали Верика… которая вобрала в себя красоту обеих народов. Так вот, она еще более привлекательна, чем я.

– Почему «была»? – со скрытой издевкой спросил Гауда.

– У нее родился ребенок от одного из знатных нумидийцев, – я ни разу не видела его, – а по законам ее племени это является преступление.

Лицо Гауды неожиданно стало пунцовым. «Ребенок?! – мысленно завопил он. – Почему мне Верика ничего не говорила? Где он? Что с ним сейчас?!..»

Легат удивленно посмотрел на посла. «Уж не знает ли он, кто этот нумидиец?» – догадался он. Фонтей не заметил, как Аристоника сделала Гауде еле заметный знак, призывая к молчанию. Но после слов о ребенке нумидиец не хотел больше провоцировать ее и лихорадочно обдумывал, как ему встретиться с ней наедине.

– Можно я вас покину? – кротко спросила Аристоника, на лице которой сейчас не отражалось никаких эмоций. – У меня осталось еще столько дел…

– Конечно, можешь идти, – разрешил Фонтей.

После ее ухода гости принялись за горячее, обильно запивая еду великолепным фалернским. Легкий хмель окутал разум возлежавших за столом. Они вспоминали минувшие битвы, горячо спорили, но мысли Гауды занимала только Аришат. «Как она оказалась в доме Фонтея? – недоумевал он. – Бедный Мисдес потерял голову от горя, а его жена - уже… вовсе не его жена! И что ей известно… о ребенке Верики?»

Гауда не сомневался, что они с Аришат вскоре увидятся: если не она, то он предпримет для этого все усилия.

***

Гауда не ошибся: через два дня в ворота дома, где их поселили, постучалась молодая женщина, облаченная в нарядное синее платье. На ее голову было накинуто белое покрывало, обрамляющее миловидное лицо. Она попросила привратника передать, что посла Гауду просят лично получить письмо, переданное ее госпожой.

Ухмыльнувшийся раб скрылся на некоторое время в глубине дома, и через короткое время появился вместе с Гаудой.

Афида (а это была она) отозвала нумидийца в сторону и прошептала ему очень тихо на ухо:

– Господин, на перекрестке Большой Субуры и Викуса Патрициев есть многолюдная таверна под знаком Большой оливы. Завтра, ровно в полдень, вы должны ожидать около нее Аришат. Один! – добавила она не дожидаясь ответа, исчезла в людском потоке.

Озадаченный Гауда спросил у привратника:

– Скажи, где находится Субура?

– О, это самое гнусное и многолюдное место в Риме. Там не протолкнуться от сброда, который кишит повсюду…

– Я не спрашиваю тебя, раб, кто там живет! – повысил голос Гауда. – Укажи мне, как туда добраться.

– Извините, господин, – залепетал испуганный привратник и стал подробно описывать нумидийцу кратчайший путь. – Вам нужно перейти через район Велабра, пересечь Священную улицу и выйти на Аргилет. Оттуда идете, никуда не сворачивая, и попадаете прямо в эту клоаку – Большую Субуру…

На следующий день Гауда ожидал Аришат в условленном месте. Привратник оказался прав: народ, толкающийся здесь повсюду, не производил впечатление добропорядочного. Простая одежда, бесконечная брань, то и дело вспыхивающие ссоры указывали на то, что здесь собрались не самые лучшие представители римского общества. Но нумидийца, отважного воина, это нисколько не смущало. Он сам был представителем не очень-то изысканной нации, а количество убитых им людей могло бы впечатлить любого отъявленного негодяя из Субуры. Под его широкой одеждой был скрыт короткий испанский меч, а за поясом спрятан отточенный нумидийский кинжал. «Здесь легко затеряться от любопытных глаз, – подумал Гауда, удовлетворенно взирая на движущуюся толпу. – Аришат всегда была очень предусмотрительна и мудра».

– Здравствуй, Гауда…

Услышав свое имя, он резко повернулся назад. Около него остановилась женщина, одетая в простое голубое платье, с лицом, закрытым полупрозрачным покрывалом. Она держала за руку маленького мальчика лет восьми.

– Аришат?.. – удивленно спросил нумидиец: он бы никогда не узнал ее.

– Вот мы и встретились, – тихо произнесла женщина по-карфагенски.

Гауда о многом хотел спросить у нее, но все слова вылетели из его головы.

– Ты, наверное, хочешь знать, как я стала женой Тиберия Фонтея?

Он молча кивнул в знак согласия.

– Ну, хорошо, слушай. – Аришат поведала ему свою печальную историю во всех подробностях, закончив повествование одной фразой: – Я думаю, что кончить свою жизнь бесправной рабыней было бы не лучшим вариантом, но даже не эта участь, а страх за судьбу детей двигали мною.

Гауда стоял, ошеломленный услышанным. История Аришат была больше похожа на легенду и тяжело подавалась осознанию. «Только эта нескончаемая война может сделать такое с людьми. Вчерашние союзники становятся смертельными врагами и наоборот…».

После долгого молчания он произнес:

– Прости меня, Аришат, что я подумал о тебе плохо. Кстати, ты наверняка удивишься, узнав, что твой сын Карталон – теперь мой сын.

– Что?!.. – От такой новости Аришат чуть не потеряла сознание. Слезы брызнули из ее прекрасных глаз; она откинула покрывало, показав Гауде свое заплаканное лицо, и воскликнула:– Но как такое возможно?!..

– На этой войне возможно все! – горько усмехнулся Гауда. Теперь настала его очередь рассказать ей о своих злоключениях.

Аришат, несмотря на свое хладнокровие, временами начинала рыдать, когда он повествовал о том, как они с Мисдесом искали ее в Италии, о пленении Мисдеса и его чудесном избавлении, о бегстве Верики и Карталона от римлян, об участии ее сына в войне на стороне Рима. Весть о том, что Карталон жив и здоров после стольких бед, наполнила душу Аришат ликованием, и слезы тоски перешли в слезы радости. Ей хотелось кинуться на шею Гауде, но она все-таки сдержалась, боясь, что и здесь, в Субуре, найдутся люди, которые могут узнать ее.

– Так значит наш с Верикой сын, Акам, сейчас находится в доме Фонтея? – спросил Гауда, закончив рассказ и пристально глядя на женщину.

– Вот он, – сказала нежно Аришат, и слегка подтолкнула вперед мальчика, которого держала за руку.

Тот беспокойно озирался по сторонам: ему наскучило стоять на одном месте и слушать, как его мать беседует с этим высоким иноземцем на непонятном языке.

– Но теперь – это приемный сын моего нового мужа, – добавила она. – Хотя он и не получит никогда римского гражданства. Его теперь зовут Акам Фонтениан.

Гауда опустился на корточки и крепко схватил мальчика за плечи. Он ничего не говорил, а долго изучал его внимательным взглядом. В глазах нумидийца стали появляться слезы. «Сын! Мой сын!..». Ему очень хотелось обнять мальчика, прижать к сердцу, но он подавил эмоции и быстро поднялся.

– Береги его, Аришат! – коротко сказал Гауда, но в этой фразе слышался крик его души.

– И ты береги Карталона! Мы не будем ничего менять в своей судьбе и судьбах наших детей. Богам было угодно поступить так с нами и с ними. Не правда ли, Гауда?

– Да! – согласился он после короткого раздумья.

ГЛАВА тринадцатая  “Последняя ступень лестницы, ведущей в пропасть”

«Справедливость есть постоянная

и неизменная воля каждому воздавать по заслугам» –

«Justitia est constans et perpetua voluntas suum cuique tribuere»

Латинское выражение

Италия, Лигурия, 203 г. до н. э.

Наконец-то топтание на месте закончилось. Скоро будет битва! Адербал понимал, что время сейчас уже не то. В далеком прошлом остались яркие победы – Требия, Тразимен, Канны. Да, последнее время карфагенян преследуют неудачи, но ему хотелось хотя бы какого-то логического конца. Нельзя же бесконечно сидеть в Лигурии.

Они прибыли с Магоном сюда, имея двенадцать тысяч пехотинцев и две тысячи всадников. В течение двух летупорно собирали антиримскую коалицию из галльских и лигурийских племен – в надежде во главе потока варваров смести легионы ударом с севера и соединиться с Ганнибалом. Но этого времени оказалось недостаточно: вожди варваров, зная упорство и стойкость Рима, опасались открытого столкновения.

Погибший недалеко отсюда старший брат Магона, Гасдрубал, своим поражением вселил в сердца галлов неуверенность, поэтому дипломаты карфагенян работали, не покладая рук.

– Эх, как не хватает нам здесь Мисдеса, – сокрушался Адербал. – Вот кто умеет убедить любого сомневающегося вождя в том, что, поддержи он Карфаген, и жизнь его племени станет богатой и беззаботной.

– Эти варвары еще более хитры и недоверчивы, чем испанцы. – Магон недовольно хмурил брови. – Но оставаться здесь более нельзя – Совет постоянно давит на меня, требуя идти на соединение с братом.

Месяц назад прибыло подкрепление из Карфагена – шесть тысяч пехотинцев, восемьсот всадников и семь слонов, – что стало полной неожиданностью для Магона: давненько Карфаген не баловал их такими подарками. Командир вновь прибывших войск, молодой весельчак Адонибал, не успев сойти с корабля, вручил полководцу письмо и беззлобно рассмеялся:

– Старцы брызгают слюной от злости, не понимая, почему ты сидишь здесь до сих пор.

– Их бы самих заставить договариваться с местными варварами, – огрызнулся Магон. – Пить вино в тени благоухающего гранатами перистиля и наслаждаться танцами молоденьких девушек, оголяющихся под звуки флейт, кимвал и тамбуринов – гораздо более увлекательное и безопасное занятие.

– Еще Ганнон и Гасдрубал Козленок велели передать, что если ты намерен задерживаться здесь и далее, то можешь сам себя распять на кресте в Лигурии – это будет для тебя менее болезненной казнью, чем та, которая последует в Карфагене за неповиновение Совету, – продолжал скалиться Адонибал. – Ничего личного, Магон. Я лишь выполняю приказ, – добавил он.

– Не бойся. Ты не разозлил меня, Адонибал. – Командующий слушал его вполуха, наблюдая, как солдаты высаживаются на берег. – Я не отношусь к этим угрозам серьезно. Мы, Баркиды, не из тех, кого можно подвергнуть наказанию с такой легкостью. Если бы это было возможно, то выжившие из ума старейшины затащили бы на крест нашего отца много лет назад. Как они его ненавидели! Сенаторы боятся нас – поэтому тявкают. Но тявкать – не кусать.

Адербал видел: Магон просто злорадствует. Ему тоже надоело торчать в Лигурии и хочется снова пройти по пути, который он уже проходил однажды с Ганнибалом. Если ему это удастся, то галлы снова поверят в силу карфагенского оружия и толпами повалят к нему.

И вот по истечении двух лет с момента прибытия в Северную Италию Магон двинулся в область инсубров. Эти племена Италийской Галлии, обитавшие в долине реки По, не так давно попали под власть Рима – около двадцати лет назад их покорили консулы Гай Фламиний и Марк Марцелл, – и надежды генерала навербовать среди них сторонников были вполне реалистичными.

Карфагеняне еще не знали, что над ними сгустились тучи: легионы претора Публия Квинктилия Вара и проконсула Марка Корнелия двинулись им навстречу. Римлян было больше, а это, с учетом римской организованности, было для Магона очень плохой новостью.

Они наткнулись на легионеров поздно вечером. Взволнованные лазутчики предстали перед генералом, наблюдавшим за переправой через небольшую реку, на берегу которой он собрался встать на ночь.

– Магон, они строят лагерь в трех милях отсюда! – Командир лазутчиков Сакарбал был очень молод, но отлично осознавал опасность, нависшую над ними. – Их много. Тысяч тридцать вместе с союзниками.

– Вы распознали штандарты и значки?

– Да, это преторские легионы – одиннадцатый и двенадцатый.

– Значит, проконсул еще далеко… – задумчиво произнес Магон.

– Возможно. Мы не видели значков тринадцатого и четырнадцатого легионов.

«Нужно дать бой рано на рассвете и успеть покончить с ними, пока не подошли солдаты проконсула, – думал Магон, глядя отсутствующим взглядом на Сакарбала. – Боги помогут мне отомстить за брата!»

Рано утром карфагеняне быстрым маршем двинулись к римскому лагерю. К удивлению Магона, римляне уже не спали. Оба легиона Квинктилия Вара, традиционно выстроившись манипулы в три шеренги, ощетинились копьями и напряженно ждали, когда расстояние между ними и врагом уменьшиться до двухсот шагов.

Ранние солнечные лучи восходящего солнца были не столь яркими, и лишь посеребренные шлемы центурионов отражали их слабый свет. Еще не было того сверкания доспехов, который пугал врага, указывая на обилие металла, и неподвижные легионы выглядели безжизненными. Только султаны и плюмажи, шевелящиеся от сильного ветра, казалось, жили своей особой жизнью и угрожали издали, напоминая о том, что при приближении к ним их владельцы внезапно оживут и превратятся в машину смерти, действующую быстро и неотвратимо.

Военные трибуны Марк Косконий и Марк Мевий пристально наблюдали за пунийцами. Римлян не покидало чувство, что этот день станет для них последним. Претор оставил им двенадцатый легион, возглавив конницу, на которую возлагал большие надежды.

– Хорошо идут! – сказал Косконий стоящему рядом центуриону Терцию Клавсу. – Заметно, что офицеры Магона неплохо поднатаскали их за последние два года.

– Похоже, нашему легиону придется туго, – мрачно ответил центурион. – Против нас выставили ливийцев, а галлов и лигуров оставили в резерве.

– Беречь дротики для слонов! – раздался зычный крик трибуна Марка Мевия с противоположного фланга. – Эти твари могут доставить нам сегодня большие неприятности!

Карфагеняне тоже не питали иллюзий относительно исхода боя.

– Трудная будет битва, но мы обязательно победим! – сказал Магон и натянуто улыбнулся Адербалу. – Помнишь, как при Требии мы с тобой водили за нос римлян? Ты затащил их на другой берег реки, а я ударил им в тыл.

– Тогда и у тебя, и у меня под началом были нумидийцы, – вздохнул Адербал. – Как жаль, что их нет больше с нами…

– Да, им не надо было еды, дай только кого-нибудь убить или пограбить. – На лице Магона отразились ностальгические воспоминания о бывших союзниках. – Но ничего, мы и без них справимся, – оживился он. – Не так ли, Адербал?

– Точно так, Магон. Пока подойдет армия проконсула, мы обратим легионы претора в пыль!

Они не знали, что тринадцатый и четырнадцатый легионы Марка Корнелия находятся здесь со вчерашнего вечера: они спрятались в засаде за соседними холмами.

Армии неумолимо сближались. Раздались звуки труб, и ливень копий, дротиков и камней обрушился с обеих сторон.

Следующий сигнал – и в едином порыве фаланги ливийцев сшиблись с манипулами римлян.

Крики военачальников, вопли атакующих, стоны раненых заглушали звон стали. Люди гибли – их места занимали другие; смерть продолжала свою жатву – никто не хотел уступать.

Пунийцы давили как никогда, и под их напором двенадцатый легион стал понемногу прогибаться назад. Уже гастаты слились в одну линию с принципами, но ливийцы продолжали теснить их.

Магон метался и кричал, как безумный, отдавая приказы. Он кидал коня то влево, то вправо между рядами пехоты, нисколько не жалея его. От резких прыжков рысак стал уставать, но генерал не замечал этого. Внезапно он остановился, вглядываясь в сторону правого фланга римлян – туда, где, поднимая клубы пыли, с места сорвалась конница.

– Их больше, чем должно быть! – встревожено крикнул он Адербалу.

Магон за шестнадцать лет войны хорошо усвоил, сколько всадников полагалось легиону и сколько при нем должно быть вспомогательной конницы союзников.

– Стало быть, здесь не только конница претора, но и конница проконсула, – подтвердил его догадку Адербал. – Это означает, что…

– …легионы Корнелия за теми холмами, – закончил командующий, вскинув руку по направлению к вершинам, хорошо освещенным высоко поднявшимся солнцем.

– Труби – слонам в атаку! – крикнул он горнисту. – Встретим конницу, как хороших друзей. – Он даже в минуту опасности оставался ироничным.

Утром по его приказу слонов спешно натерли их же собственными экскрементами, чтобы усилить запах, хорошо улавливаемый вражеским лошадьми. Огромные животные недовольно брыкались, но умелые погонщики быстро утихомирили их. На этот запах, не замечаемый людьми, но пугающий любую лошадь, и полагался сейчас Магон.

Тем временем всадники римлян заполнили пространство перед одиннадцатым легионом, пока не вступившим в битву.

По особому двойному сигналу горниста навстречу им ринулись боевые исполины. Погонщики удерживали их на расстоянии девяноста футов друг от друга. Промежутки между животными быстро заполнялись копейщиками.

Издавая ужасающие трубные звуки, громадные животные размахивали хоботами, угрожающе мотали головами, а медные пластины, защищающие голову, во время стремительного бега отливали страшноватыми красными пятнами отраженного света, слепя напрягшихся от ужаса противников.

Нужный эффект был достигнут, – лошади римлян испуганно заржали и свирепая конница превратилась в мечущийся от страха табун. Всадники ничего не могли поделать – слоновий запах внушил непреодолимый ужас их четвероногим помощникам, и они не только отказывались подчиняться, но и кинулись назад, сметая пеших легионеров.

– Вот так им! – восторженно кричал Магон. – Давите их! Растопчите!..

Слоны дали выход своей ярости, врываясь в ряды легионеров. Они, наводя ужас на врага своими размерами, топтали римлян ногами, пронзали бивнями и душили хоботами.

Атака исполинов была воистину всесокрушающей. В первые же минуты пало множество гастатов одиннадцатого и двенадцатого легионов. Трибун Марк Мервий не успел увернуться и, сбитый наземь огромным бивнем, закончил свою жизнь под колоссальной ногой вожака, раздавившего его голову, словно спелую тыкву.

Адербал возглавил конницу, поддержавшую атаку четвероногого воинства.

– Не подпускайте римлян к ногам, к брюху слонов!.. – орал он, не забывая парировать удары и наотмашь бить в ответ, целясь во вражеские головы.

Рубанув отточенной как бритва фалькатой по шее молодого всадника, Адербал брезгливо увернулся от фонтана крови, высоко брызнувшего из того места, где только что была голова римлянина, и бросился за следующего врага – здоровяка со свирепым лицом, покрытым множеством веснушек.

«Надо же, как он старается выглядеть лютым и беспощадным, – ехидно подумал он, легко отбивая атаку. – Нет, он не имеет той злости, какая бывает у настоящих убийц».

Ему жаль было лишать жизни этого молодого парня, наверняка вступившего в свою первую компанию, но война есть война, и здоровяк, обливаясь кровью, тяжело повалился под ноги его коня.

Пока все шло хорошо для карфагенян: римляне отступали, победа, кажется, была близка. Но внезапно Адербал заметил, что они сражаются одни, из тыла не подходят свежие силы. Почуяв неладное, он развернул коня, крикнув Адонибалу:

– Не ослабляйте напор! Я сейчас вернусь!..

Его конь сшибал копейщиков, испуганно расступавшихся перед командиром, пока не вынес седока на просматриваемое пространство.

Худшие ожидания Адербала оправдались: свежие легионы проконсула вступили в бой, и Магон с остатками ливийцев, не успевших ввязаться в драку, пытался остановить их.

Он видел, как резерв карфагенян, состоящий из галлов и лигуров, не сумел сдержать римлян и был рассеян ими с поразительной быстротой. Солдаты проконсула изменили ход сражения.

Центурионы одиннадцатого легиона тоже заметили, что атакующих стало меньше и сумели сплотить ряды.

Марк Косконий крикнул трубачу:

– Играй – метнуть копья!..

Брошенные дротики и пилумы достигли цели: почти все слоны были либо ранены, либо убиты. Римляне сумели устоять в этой мясорубке.

Адербал кинулся к Магону, который яростно размахивал мечом, пытаясь с высоты своего замученного коня достать голову атакующего его всадника.

«Надо уберечь его! – лихорадочно думал Адербал. – Если он погибнет – нам конец! Все побегут, как зайцы!»

Он с ходу отрубил римлянину руку, и меч, рукоятку которого по-прежнему сжимала уже мертвая кисть, упал вниз, сопровождаемый взглядом изумленного хозяина. Следующий удар Адербала отправил противника следом за его рукой.

Но усталый конь Магона, ударившись грудью о налетевшего на него могучего рысака следующего вражеского всадника, опрокинулся навзничь, придавив всей своей тяжестью седока.

Дикая боль, последовавшая за хрустом сломанного бедра, пронзила тело генерала. Он почувствовал, что начинает терять сознание.

Адербал сумел организовать вокруг полководца кольцо охраны и, соскочив с коня, вместе с тремя ливийцами стал освобождать Магона из невольного плена.

Пусть с трудом, но им это удалось. Вызволенный генерал стиснул зубы и не издавал ни звука. Его глаза медленно закрылись – сознание, похоже, покинуло его.

Адербал увидел причину этого – белая кость прорвала мышцы и торчала сквозь одежду, заливаемую хлеставшей из раны кровью.

– Осторожно берем его и выносим в тыл, – крикнул он, и ливийцы, подхватив командующего, потащили Магона в безопасное место.

Адербал старался придерживать безжизненно болтавшуюся ногу полководца, но ему нужно было следить за противником, отчаянно пытавшимся прорваться к ним, чтобы добить Магона.

Весть о гибели полководца мгновенно облетела ряды карфагенян, паника охватила солдат со скоростью лесного пожара. Поражение было предрешено.

Оставив генерала в тылу на попечение подбежавших врачей, Адербал вернулся в битву и постарался хоть как-то выправить ситуацию.

-Магон жив! – кричал он без устали. – Он ранен, но жив! Сражайтесь!..

Услышав его и передав спасительные слова дальше, карфагеняне сомкнули ряды и стали организованно отступать. Недолгая отлучка полководца обошлась им в пять тысяч погибших.

Римляне не смогли преследовать их – им тоже пришлось нелегко. Три тысячи воинов и три военных трибуна – Марк Косконий, Марк Мевий, Гай Гельвидий – никогда больше не вернутся в свои дома.

Все, и римляне, и карфагеняне, понимали: если бы не тяжелая рана Магона, то еще неизвестно, как бы закончилась эта битва.

***

Карфаген, 202 г. до н. э.

Сколько лет их семья не собиралась вместе в полном составе…

Гамилькон светился от счастья, окидывая теплым отеческим взглядом своих детей – Мисдеса, Адербала, Рамону и Таис.

Он был уже стар, ему осталось совсем немного… Но этот день – день воссоединения его семьи – был одним из самых счастливых в жизни сенатора. И пускай их свели воедино обстоятельства, неблагоприятные – даже трагические – для Республики, от этого встреча не стала менее радостной.

«Как странно, – думал Гамилькон. – То, что явилось трагедией для нашей страны, оказалось великим счастьем для нас».

Действительно, появлению Мисдеса в отчем доме предшествовало уничтожение лагеря Гасдрубала Гискона войсками Сципиона; появлению Рамоны – смертельный конфликт между партиями Баркидов и Ганнона Великого в Сенате; Адербал вернулся с остатками армии Магона, потерпевшей поражение в Этрурии; Таис приехала после гибели ее мужа, сенатора Бармокара, убитого в Бруттии во время последней крупной битвы Ганнибала с консулом Публием Семпронием близ Кротона.

«Я счастливец! – ликовал старый боэтарх. – Все мои дети живы! А вот Баркидам повезло меньше. Гасдрубал погиб в Этрурии, Магон умер по дороге домой от заражения крови, вызванного тяжелой раной. Слава богам, что Ганнибал вернулся живым! Он – последняя надежда Карфагена в обуздании этого римского везунчика – Сципиона».

Сейчас они сидели в перистиле родовой виллы, за богато накрытым выносным столом из цитрусового дерева, наслаждаясь общением, вином и великолепным летним вечером.

– Как же все-таки хорошо дома! – Адербал восхищенно огляделся, как будто видел все в первый раз. – Кажется, что не был здесь уже тысячу лет!..

Он прибыл сегодня из военного лагеря под Гадруметом. Ганнибал отпустил его ненадолго повидаться с родными, наказав прибыть назад вместе с Мисдесом.

– Ты возмужал, сын! – Гамилькон не мог насмотреться на него.– Семнадцать лет войны сделали из тебя сурового воина, напрочь забывшего, я полагаю, что такое торговля.

– Тот, кто начнет с ним торговаться, рискует оказаться калекой, – рассмеялся Мисдес. – Поэтому торгаш из него теперь совсем никудышный.

– Брат прав, – горько усмехнулся Адербал. – Я не смогу перестроиться. По крайней мере, в ближайшее время.

– Перестроишься, – заверил его Гамилькон. – Война заканчивается. Со Сципионом заключено перемирие. А наш бывший родственник… – он осторожно взглянул на Рамону, сжавшуюся от этих слов, – да, Гасдрубал Козленок… он уехал в Рим клянчить мира.

– Нет, не перестроюсь, – упрямо сказал Адербал. – Карфаген все равно будет воевать – с Нумидией, с африканскими племенами, да мало ли с кем. Вот там-то я и пригожусь.

– Тогда ты будешь заведовать семейной торговой империей после моей смерти, – вздохнул отец, обращаясь к Мисдесу. – Кто-то из вас же должен продолжить дело.

Над столом повисло молчание, нарушаемое трелями сверчков, затянувших свои вечерние серенады.

– Ты сделал из нас воинов, – наконец промолвил Мисдес и широко улыбнулся. – Так что пожинай плоды, отец.

– Ну и ладно! – качнул головой Гамилькон. – Пусть тогда управляющие стараются. А отучить их воровать, коли они будут в этом замечены, вы сумеете. Они никогда не видели поля брани, и от одного вашего грозного вида способны упасть в обморок. Если что, то сестры тоже вам помогут, хотя у нас, карфагенян, это и не принято.

Он ласково посмотрел на дочерей, которые сидели скромно, потупив взоры, как полагается финикийским женщинам.

– Сестры мои, – с нежностью обратился к ним Адербал. – Вы с возрастом становитесь еще прекрасней. Я так по вам соскучился!.. – Рамона и Таис засияли от счастья после слов брата. – В отличие от Мисдеса у меня не было близких женщин. Вы – самые близкие и любимые для меня!

– О, брат наш! – воскликнула Таис. – Мы тоже тебя обожаем.

– Но здесь за столом есть еще одна женщина. – Адербал перевел взгляд на Кахину. – Я почти не знаком с ней, хоть и принимал самое непосредственное участие в ее судьбе, – улыбнулся он, вспомнив обещания, данные Масиниссе. – Мисдес, ты опять женился на красавице?.. – воскликнул Адербал, но тут же осекся, вспомнив, что брат до сих пор не может забыть Аришат.

Кахина стала алой от смущения и пролепетала:

– Благодарю, Адербал…

– Ты помнишь Нумидию, Кахина?

– Очень смутно. Иногда в туманных воспоминаниях приходят образы суровых мужчин, одетых в шкуры хищников… Бескрайние просторы… И еще – кони, кони, кони…

– Да, это точно Нумидия!

Братья одновременно покатились со смеху.

– Ты очень правильно описала свою родину, – заметил Мисдес.

– Нумидия – это в прошлом, – вздохнула его молодая жена. – Сейчас моя родина – Карфаген… И другой я уже не представляю…

– Карфаген – самое прекрасное место на земле, – гордо произнес Адербал. – У меня есть с чем сравнить: война заставила побывать во многих местах.

– Но ты так и не посетил Рим, – заметил Мисдес.

– Да, не довелось, – с легкой грустью согласился младший брат. – Хотя и с Ганнибалом, и с Магоном мы так стремились туда попасть…

– Кстати, о римлянах, – перебил их старый Гамилькон. – Сегодня прибыли послы от Сципиона. Похоже, перемирие под угрозой.

– Как под угрозой?! – Мисдес чуть не поперхнулся сладкой фигой от неожиданности. – Ведь наши старцы из Совета тридцати в полном составе валялись в ногах у римского командующего, умоляя его заключить это перемирие после поражений армии этой бестолочи - Гасдрубала Гискона.

– Сципион узнал о захваченных кораблях с грузом из Сицилии, отправленных претором Гнеем Октавием для римской армии, которые вначале считали пропавшими во время бури. Их прибило к нашему берегу, и народ не удержался от соблазна…

– Но это же – трофеи стихии, а не военная добыча! – возмутился Адербал. – За это войну не объявляют!

– Они так не считают …

– Чего же они требуют?

– Завтра назначено заседание Совета. На нем римляне и сообщат, чего они желают.

– И кто эти послы?

– Легаты и трибуны Сципиона – Тиберий Фонтей, Луций Бебий и Луций Фабий.

– Тиберий Фонтей?!.. – воскликнул Мисдес, вспомнивший, что этим именем представился римский посланник, прибывший в лагерь Гасдрубала Гискона. – Ты не ошибся отец, это точно Тиберий Фонтей?

– Нет, мой сын, не ошибся. Ты же знаешь: я стар, но обладаю отменной памятью.

«Мой злейший враг в моем городе! – Мозг Мисдеса взрывался от желания мести. – Он не должен добраться живым до лагеря! Но как это сделать?»

Неожиданно выход ему подсказал отец:

– Сред наших сторонников бытует мнение, что приезд послов – прекрасный повод покончить с этим позорным перемирием. Непобедимый Ганнибал прибыл на родную землю. Настало время вышвырнуть римлян из Африки.

***

Африка, море близ Утики, 202 г. до н. э.

Возвращавшаяся из Карфагена римская квинкверема с послами на борту медленно огибала мыс.

До лагеря Сципиона было уже недалеко. Три пунийских корабля, охраняющие посланников, повернулись назад, взяв курс домой.

Тиберий Фонтей и Луций Фабий стояли на палубе, наблюдая, как сотни весел врезаются в водную гладь, поднимая облака брызг, вызванных усилием плоти галерных рабов: ветер стих, и теперь корабль двигался только благодаря их каторжному труду. Но это нисколько не заботило римских офицеров: они были детьми своего времени и в рабах видели лишь животных, чья участь – существовать и умирать во блага великого Рима. Их тревожило другое: пунийцы встретили посольство очень враждебно. Перемирию, похоже, наступил конец.

– Вероломные шакалы! – возмущенно говорил Луций Фабий. – Помнишь, как они умоляли Сципиона о мире, когда он двинулся на Карфаген?

– Я был уверен, что так и будет. – Фонтей был безразличен, в отличие от своего молодого коллеги. – Слишком долго идет эта война. Мы ненавидим друг друга сверх меры.

– Зачем же тогда они просили мира?

– Ты еще молод, Луций Фабий, и не уяснил, что поход Сципиона на Карфаген – блеф чистой воды. Мы не в состоянии с нашими силами в Африке взять сейчас этот огромный и неприступный город. Если бы Сципион сам не имел нужды в этом перемирии, он никогда бы не заключил его.

– Так чего же мы ждали?

– Чего мы ждали – уже дождались: Ганнибал и Магон покинули Италию, наконец-то дав нашей истерзанной войной земле вздохнуть свободно. Пусть пунийцы прочувствуют на своей шкуре, что такое бесконечная война на собственной территории.

– Но нам придется сражаться с Ганнибалом. А здесь он будет в два раза сильнее, чем в Бруттии, – усомнился Фабий.

– Придется – значит, будем сражаться! Мы – солдаты, и наш долг – погибнуть, если это нужно Риму. Наша армия может быть разбита, но даже после этого Ганнибал вряд ли уже вернется в Италию.

– Значит, мы в любом случае выиграли эту войну?

– На земле Италии – да! – твердо сказал Фонтей.

Они замолчали, продолжая наблюдать за гребцами.

«Как там Тиберий Младший? – думал Фонтей. – Это первый в его жизни поход и первые лагерные будни».

За семь лет он привык к сыну Аристоники, и уже редко вспоминал свое родное дитя, так безвременно покинувшее этот мир. Тиберий стал почти взрослым и в свои семнадцать лет выглядел намного старше. Его бесконечные упражнения со сверстниками на Марсовом поле, постоянные домашние занятия с рабом, лакедемонянином Агамедом, преподавшим Фонтею Младшему воинскую науку древней Спарты, сделали из него настоящего бойца, которому необходимо попробовать вражеской крови, чтобы стать бесстрашным воином. Три месяца назад он прибыл в лагерь Сципиона вместе с подкреплением, отправленным Сенатом, и занял свое место среди знатных всадников третьей турмы проконсульского легиона. Из его слов Фонтей узнал, что юноша в разговоре с матерью настоял на отправке его в армию, но Аристоника согласилась лишь с тем условием, что он будем служить под надзором отца. Поэтому вместо Галлии Тиберий Фонтей оказался в Африке.

Легат не знал, что его жена наивно полагала, будто война окончилась, так как всему Риму было известно о прибытии посольства Карфагена с просьбой о мире. Но последние события показали, что она заблуждалась; ожидается новая битва, аналогов которой, возможно, еще не было на этой войне. А пока Фонтей Младший усиленно тренировался в лагере.

Центурионы проконсульского легиона не давали отдыхать солдатам ни днем, ни ночью. Пока не было военных действий, Фонтей вместе с молодыми воинами отрабатывал военный шаг, совершал марши в полном снаряжении с дополнительной нагрузкой – привязанными к поясу мешочками с камнями, - учился запрыгивать на коня с оружием в руках, пересекал вплавь небольшие реки, метал дротики и камни, пускал стрелы из лука, участвовал в маневрах и нес караульную службу.

Они редко виделись с сыном и не проявляли на людях родственных чувств – такова римская гордость, – но иногда их пути в лагере пересекались.

Однажды легат увидел, как Тиберий Младший отрабатывает колющие удары на тренировочном шестифутовом столбе, тщательно закрываясь щитом, и его сердце не выдержало:

– Луций Варрен, – обратился он к центуриону, наблюдавшему за упражнениями. – Позволь мне побеседовать с этим юношей.

– Конечно, легат Тиберий Фонтей, – ответил седой вояка, чью голову сейчас не покрывал посеребренный шлем, который не отличался своим цветом от цвета волос хозяина. – Ты можешь забрать его на короткое время. Тем более что он - хороший солдат.

– Пройдемся, – предложил Фонтей запыхавшемуся сыну, со лба которого стекал крупными каплями пот – поздняя весна в Африке была довольно жаркой. – Как служба? – спросил легат, когда они отошли на достаточное расстояние от ушей центуриона.

– Все отлично! Луций Варрен не дает нам скучать, – улыбнулся отцу Тиберий Младший.

– Служить в легионе – это не за материнский подол держаться, – усмехнулся легат.

– Скажу честно: мне немного непривычно без матери, – ответил сын. – Хотя такие признания и недостойны солдата.

– Ладно, ты же признаешься не боевым товарищам, а своему отцу, – сказал Фонтей. – А я и сам скучаю по нашей Аристонике.

– Перед моим отъездом она целую неделю ходила сама не своя. И даже пыталась отговорить меня от службы в армии, не понимая, что это уже невозможно после внесения в списки новобранцев.

Легат насмешливо посмотрел на него.

– И в чем была причина такой печали? Она поняла, как тяжело тебе воевать вдали от дома?

– Нет! – сердито ответил сын. – Мать – мужественная женщина. Она представляет все опасности военной службы. Дело не в этом.

– А в чем же?

– Не знаю. Но я заметил, что она стала такой после визита Порция Катона.

– Что?! – взревел было легат, но, увидев непонимающий взгляд сына, осекся. – Говоришь, Порций Катон приходил в наш дом? – уже тише спросил он.

«Что это было? – изумился Фонтей Младший. – Неужели отец ревнует к квестору?»

– Они долго беседовали в саду, не заходя в дом, – ответил он.

«Неужели Катон проболтался Аристонике о двойнике Тиберия Младшего? – Легат был зол как никогда. – Но он же обещал…»

– Наверное, пришел пожаловаться на Сципиона. – Фонтей сменил тон на шутливый. – За то, что тот выжил его из армии и отправил в Рим.

– Может быть… – Тиберий Младший больше не хотел поддерживать разговор на эту тему.

В это время к ним подошел старый друг легата – центурион Тит Юний.

– Приветствую тебя, Тиберий Фонтей, – сказал он, осклабившись в улыбке.

– Я тоже рад тебя видеть, старый вояка. – Фонтей дружески похлопал его по плечу.

Они не виделись со времени отъезда легата в Рим. Центурион же недавно вернулся из Нумидии.

– А это что за молодой солдат? – спросил Юний, указывая виноградной лозой, символом центурионов, на Тиберия Младшего.

– Мой сын – Тиберий, – гордо ответил легат.

Центурион и юноша внимательно посмотрели друг на друга. Гелон сразу узнал этого младшего офицера, нашедшего их с матерью в Новом Карфагене в доме на окраине улицы. А вот Юний напрасно силился вспомнить, где он мог видеть это лицо. За восемь лет мальчик изменился до неузнаваемости, поэтому все попытки центуриона выудить что-то из памяти были тщетны.

– Какой мужественный вид у этого бравого воина, – беззлобно ухмыльнулся старый вояка. – Немало врагов Рима падет от его меча.

– Главное, мне нужно сберечь его. Он мой единственный наследник, – полушутя, полусерьезно сказал Фонтей.

– Я буду присматривать за ним в твое отсутствие, – успокоил его центурион.

– Легат!.. – вернул их к действительности Гай Урс, морской офицер. – Справа по борту три пунийских корабля! Похоже, они собираются атаковать нас!

Фонтей оглянулся. Действительно к ним быстро приближались триремы с длинными, как у скорпионов, хвостами. Над ними возвышались штандарты Карфагена с дисками и полумесяцами.

– Все на правый борт! – крикнул он солдатам. – Занять оборону!

Легионеры быстро построились в два ряда. Первый ряд сомкнул щиты, второй приготовил дротики для метания.

– Гай Урс! – приказал Фонтей. – Гребцам налечь на весла!

Тот кивнул и бросился исполнять команду.

Тем временем пунийцы вплотную приблизились к квинквереме, которой удалось ускользнуть от ударов бивнеобразных таранов. Зажатая между бортами вражеских кораблей, квинкверема рвалась вперед, пытаясь дотянуть до лагеря, до которого оставалась совсем немного.

На суднах пунийцев прокричали команды, и тучи дротиков накрыли палубу римского корабля. Раненые легионеры стали падать, но их места занимали другие.

Римляне почти вырвались из клещей, но их положение осложнялось тем, что пунийцы метили не только в солдат, но и в гребцов, и некоторые дротики, брошенные особенно меткими стрелками, сумели попасть в отверстия для весел и поразить обнаженные тела прикованных рабов.

Неуправляемые весла убитых и раненых гребцов безвольно опустились в воду, нарушив стройный взмах и мешая остальным выполнять свою работу. Чтобы заменить убитых, надсмотрщикам требовалось время, а его в запасе у римлян оставалось все меньше и меньше.

Карфагеняне продолжали засыпать квинкверему дротиками. Численное превосходство врага сказывалось, и ряды римских солдат постепенно редели.

Одной из трирем удалось приблизиться вплотную, и через абордажный мостик пунийцы стали перебегать на борт квинкверемы.

Это были рослые ливийцы, хорошо владевшие навыками рукопашного боя и сейчас наиболее опасные.

Фонтей выхватил свой короткий меч и бесстрашно кинулся в драку. Но с десяток свирепых вражеских солдат успешно сдерживали римский напор, пока их товарищи беспрерывным потоком заполняли палубу.

«Здесь не развернуться! Не построиться в шеренгу! – с досадой подумал легат. – Судно – это не равнина, где центурия могла бы разгуляться…».

Тем временем враги все прибывали и прибывали. Когда их собралось достаточное количество, они бросились в атаку. Закипел неистовый рукопашный бой.

Неожиданно легат услышал, как кто-то со стороны карфагенян крикнул по-латыни:

– Вот мы и встретились, Тиберий Фонтей!..

Хорошо вооруженный пуниец в посеребренных доспехах недобро смотрел на него из-под надвинутого на глаза остроконечного шлема.

Фонтей сразу узнал в нем своего обидчика. Вместо страха его сердце наполнилось радостью.

– А, это ты… – зловеще протянул он. – Вот теперь мы раз и навсегда решим, кто из нас оправиться в подземное царство…

Их мечи сшиблись с такой яростью, что остальные сражающиеся невольно отпрянули от них.

Фонтей атаковал стремительно и беспощадно, но Мисдес искусно парировал удары легата, уклоняясь с такой легкостью, словно перед ним был новобранец.

Ярость мешала Тиберию сосредоточиться. Ему казалось, что даже обрубок его уха стал невыносимо болеть и кричал ему прямо в мозг: убей его, отомсти за меня!

Вокруг их кипел бой, но они никого не замечали, всецело занятые друг другом. Будучи исключительно опытными и умелыми в фехтовании, оба противника понимали, что их поединок зависит только от удачи – кто-то должен был оступиться или отвлечься – и поэтому были максимально сосредоточены.

Но вот легат поймал противника на котрвыпаде и его меч раскроил правое предплечье карфагенянина. Мисдес охнул, но более не издал ни звука. Подавшись назад, он бросил щит и, не обращая внимания на обильно кровоточащую рану, перебросил меч в левую руку, которой владел так же, как правой.

Теперь явное преимущество было на стороне Фонтея, и легат, несмотря на усталость, удвоил натиск. Но в пылу поединка Мисдес не чувствовал боли, а отсутствие щита сделала его более подвижным. Глубоко подсев под очередной выпад римлянина, он рубанул изо всех силы по незащищенному колену легата. Отскочив назад, Мисдес подождал мгновение, пока Фонтей с удивленным лицом не начнет заваливаться в правую сторону, а потом ударил его по открывшейся шее.

Он с восхищением смотрел на вырвавшийся из глубокого пореза фонтан крови.

– Вот и все! – воскликнул Мисдес во весь голос. – Спор разрешен!..

Приходя в себя, он огляделся по сторонам. Бой был уже не таким жарким: бойцы с обеих сторон порядком устали.

Шум со стороны моря привлек его внимание. Кинувшись к фальшборту, Мисдес заметил движущиеся в их сторону римские квинкверемы.

– Все назад! – скомандовал он. – Уходим!

Пунийцы посыпались на свой корабль, а измученные солдаты римлян даже не пытались преследовать их.

***

Африка, Зама, 202г. до н. э.

В этом году осень в Ливии была довольно знойной и душной. Солнце пекло нещадно, выпаривая из оскудевшей земли последние соки.

Вдали от морского берега, где нет освежающего бриза, облегчающего существование, непривычным к такой погоде лигурам, балеарцам, галлам и италикам было особенно тяжело. Только отложившиеся от Масиниссы нумидийцы из племен Западной Нумидии легко переносили обычную для них жару. Все другие солдаты Ганнибала мучились, испытывая к тому же недостаток в воде.

– Ничего, – подбодрял их полководец, – римлянам сейчас тоже нелегко. Они, как и вы, не жители пустыни. Так что сражаться будем на равных.

Его войска уже две недели преследовали армию Сципиона, отходившую все дальше от Карфагена. «Мы их настигли!» – докладывали разведчики, но враг снова ускользал, двигаясь все дальше к границе с Нумидией, изматывая не привыкших к долгим переходам карфагенских наемников. И так было день за днем…

Наконец около местечка Замы армии двух великих республик встретились, чтобы окончательно решить, за кем останется право управлять миром.

Их силы были приблизительно равными: около сорока тысяч пеших и конных у каждой из сторон. Ганнибал имел преимущество в пехоте и слонах, Сципион, за счет диких воинов Масиниссы, – в коннице.

Равнина, которая станет последним местом для многих их них, с трудом вмещала это скопище вооруженных людей.

Мир, затаив дыхание, наблюдал за противоборством двух величайших полководцев. Судьба великих наций решалась в этой битве.

Ганнибал предвидел, что сражение будет нелегким: в рядах врага в основном ветераны, вкусившие с Сципионом отраду побед, и бесстрашные нумидийцы Масиниссы. У него же самого только четверть армии – прибывшие с ним из Италии наемники, закаленные в сражениях, а вот остальные…

– …Эти ненадежные лигуры и галлы, проигравшие битву под началом моего дорогого умершего брата Магона, – обескуражено жаловался он ближайшим соратникам. – Бруттийцы, которых мы притащили силой из Италии. Необученные торгаши-карфагеняне, не знающие запаха вражеской крови… – Он тяжело вздохнул и добавил: – И наконец, у нас очень мало опытных всадников.

– Но у противника нет самого главного, – пытался успокоить его Мисдес. – Тебя, Ганнибал! Твое легендарное имя стоит всех ветеранов Сципиона. Подумай, с кем воевал до сей поры этот римский выскочка? С бестолковым Гасдрубалом Гисконом, который не чета тебе!

– Тем более что у нас никогда, ни в одной битве, не было столько слонов, – вторил брату Адербал. – Восемьдесят гигантов, которые одни способны разогнать половину армии римлян.

– Вы неправильно поняли меня, соратники, – улыбнулся Ганнибал. – Я просто размышлял вслух, как мне правильно расставить наших солдат, в зависимости от их надежности и опыта…

Он взглянул на собравшихся одним глазом, как мог смотреть только он, так что по спинам присутствующих побежали мурашки.

– Если бы даже моя армия состояла из одних необученных новобранцев, я и тогда, не задумываясь, принял бой!..

Все, кто хоть немного разбирался в тактике и стратегии, оценили предложенную им расстановку сил. Впереди огромной серой массой поставлены слоны; первая шеренга пехоты состояла из лигуров, галлов и балеарцев; вторая – из надежных карфагенян и ливийцев; замыкали построение - бруттийцы и выносливые ветераны, оставленные Ганнибалом в качестве резерва.

Мисдес и Адербал командовали левым флангом конницы, состоящей из бывших поданных Сифакса.

– Это не кавалерия! Сброд какой-то! – воскликнул Адербал, оглядывая беспокойные ряды плохо экипированных всадников, одетых в разномастные одежды.

– Да, – согласился Мисдес. – Конница Сифакса и ранее не отличалась боевыми качествами. А нам вообще досталось отребье, не нашедшее применения в своей стране.

Тем временем Адербал внимательно выслушал подскакавших к нему разведчиков, вернувшихся из очередной мелкой стычки.

– Мало того, что у нас втрое меньше всадников, чем у Сципиона, в довершении ко всем бедам – напротив нас выстроились воины Масиниссы. – Огорчению Адербала не было предела. – Многие из них – ветераны, возможно, ранее сражавшиеся под моим началом…

– И среди них наверняка твой названный брат Гауда, – невесело пошутил Мисдес.

Он был прав: Гауда командовал отрядом в тысячу конников, который состоял в основном из опытных воинов, громивших ранее римлян в Испании и Италии, а затем карфагенян в Африке.

Сейчас он в десятый раз проверял готовность своих подчиненных к решающей битве. Рядом с ним гарцевал на своем резвом малорослом коне Карталон, тревожно вглядываясь вдаль.

Они тоже только что узнали, что им придется сражаться с соплеменниками.

– Отец, нам придется биться с земляками! – вскричал юноша.

– Успокойся, Карталон, – невозмутимо ответил Гауда. – В отличие от других народов, считающих нумидийцев одной огромной дикой массой, наши воины четко делят соплеменников на своих и чужих. Те, кто ранее был под властью Сифакса и не остался предан Масиниссе, никогда не были, да и не будут, для нас своими. Их нужно уничтожать, как велят нам жестокие обычаи Нумидии.

– Хорошо, тогда это будет славная битва, – храбрился Карталон.

– Эй, вояка! – оскалил зубы Гауда. – Ты, главное, держись подле меня, не то Верика мне голову снесет, если я тебя потеряю.

– Я уже взрослый, чтобы быть под твоей опекой! – возмутился пасынок. – Три года мы сражались с тобой бок о бок, постоянно подвергаясь смертельной опасности. Чем этот день отличается от других?!

– Ничем. Но помни мои слова! – жестко ответил Гауда.

В это время на другом фланге римской армии всадники Гая Лелия выстроились в ровную линию и терпеливо ждали начала сражения. В отличие от нумидийцев здесь никто не гарцевал, не резвился и не шумел. Даже кони были под стать своим хозяевам – невозмутимые и дисциплинированные.

Тиберий Младший немного волновался – это его первое большое сражение. За прошедшие полгода он закалился в походах, стал единым целым со своей декурией и спиной постоянно чувствовал поддержку боевых товарищей.

Ему пришлось пережить неожиданную гибель отца на этой войне, и он испытывал ненависть к своим бывшим соплеменникам. Став настоящим римлянином, Гелон напрочь забыл все карфагенские обычаи и не чувствовал никаких угрызений совести от того, что ему придется сражаться с пунийцами. К тому же он знал, что количество граждан Карфагена в общей массе оплаченных наемников, стоявших перед ними, ничтожно мало.

Гелон не встречался со своим братом: нумидийцы три дня назад присоединились к Сципиону и встали отдельным лагерем. Впрочем, если бы они и встретились, то вряд ли узнали бы друг друга. Гелон сейчас был отпрыском аристократической римской фамилии – облаченный в стандартные доспехи знатных всадников, ухоженный, постриженный на римский манер и светлокожий от нежаркого италийского солнца. Карталон, как и его соплеменники, был одет в широкие нумидийские одежды – со шкурой леопарда на плече, с загорелым лицом, обрамленным множеством мелких аккуратных косичек. Единственное, что их объединяло – красивые черты лица, доставшиеся от матери, и одинаково искусное владение мечом, переданное им Мисдесом со своей кровью.

Раздался приветственный шум – перед армией появился Сципион. Его благородное мужественное лицо, яркий пурпурный плащ, покрывавший круп внушительного белого жеребца, плюмаж из высоких перьев выгодно оттеняли полководца на фоне всадников сопровождения.

– Граждане и союзники великого Рима! – громко обратился он к армии, крепкой рукой сдерживая гарцевавшего коня. – Сегодня знаменательный день в истории нашей страны. Сегодня, здесь, на этом поле, мы с вами решаем, кому править миром, а кому стать послушным вассалом победителя. Перед вами стоит армия Ганнибала. Но это – не дисциплинированные воины, а всякие отбросы, набранные со всех концов света. Их ничто не связывает, только жажда наживы! Победы Ганнибала канули в далекое прошлое. Уже двенадцать лет он терпит поражения от славных воинов Рима. Его лучшие силы полегли в Италии под мечами ваших отцов и братьев. Вы же последние годы не знаете поражений. Вы – гордость Рима! Вы – его оплот в этой стране!

Сципион перевел дух. Потом, набрав в легкие побольше воздуха, сменил тон с торжественного на угрожающий:

– Но если среди вас есть трусы, то задумайтесь над моими словами. Не забывайте, что случится, если боги обратят на нас свой гнев, и мы потерпим поражение. Пунийцы – это не благородные римляне, вас не будут брать в плен, и обменивать на золото. Всех вас ждет лютая смерть от изощренных казней и пыток. Так что помните! И сражайтесь, как львы, за великий Рим!..

Армия взорвалась криками, восславляющими полководца, воздух наполнился звоном от ударов коротких испанских мечей о римские щиты.

В это время на левом фланге армии Ганнибала Мисдес говорил своему брату:

– Скажи им ободряющие слова на их языке, иначе боевой дух наших нумидийцев никогда не поднимется.

Адербал кивнул и пришпорил коня.Достигнув места, где его беспокойное воинство могло созерцать своего командира во всей красе серебряных доспехов, он закричал во все горло по-нумидийски:

– Братья, слушайте меня!..

Всадники перестали шуметь и обратили удивленные взоры в его сторону: немногие догадывались, что Адербал владеет их родным языком.

– Ничего себе! Он что, из наших? – изумленно спрашивали одни.

– Смотрите, а ведь точно: Адербал ездит без седла, у него нумидийский кинжал на поясе! – отвечали другие.

– Самое главное, он худой, как мы, – смеялись третьи.

– Братья! Нумидийцы! – повторил Адербал. – Сегодня нам суждено сразиться с воинами Масиниссы. Их считают вашими соплеменниками, но на самом деле они – злейшие враги! Говорят, что вы предатели Нумидии, но молчат о том, что Нумидия – это не страна Масиниссы, это ваша страна. Еще недавно земли, по которым кочуют ваши семьи, находились под защитой царя Сифакса, подло захваченного Сципионом. Он отнял у него царство, отобрал ваши земли, а Рим, не спрашивая вашей воли, отдал их Масиниссе, представителю более захудалого рода, чем род ваших законных царей. Ваши семьи входили в элиту Нумидии, а теперь вы вынуждены пресмыкаться перед слугами самозванца. Если мы победим в этой битве, то Карфаген восстановит все ваши права. Но если одолеют римляне, то вас, как предателей, ждет жестокое наказание! Вы знаете, как умеет мстить новый царь Нумидии. Так что сражайтесь во имя своей земли, свободной от Масиниссы и его потомков!..

Он окончил свою речь и двинулся к Мисдесу, сопровождаемый восторженными криками, визгом и улюлюканьем степных варваров.

– Ты не хватил лишнего? – ухмыльнулся Мисдес. – Моя жена носит в себе потомка Масиниссы.

– Брат, признаюсь: я был сейчас не совсем искренен, – хохотнул в ответ Адербал. – Масинисса, Гауда, Табат и, конечно, Кахина во стократ лучше, чем весь этот сброд. Но не мог же я сказать им это перед боем?! А если они узнают, что ты – родственник их ненавистного царя, то тебе в бою нужно будет защищать свою спину от случайно пущенного дротика.

Их разговор прервал резкий звук главных труб карфагенян. Это был сигнал к началу битвы.

– Началось! – воскликнул Мисдес. – Сейчас пойдут слоны.

Он не ошибся: все восемьдесят слонов, понукаемые погонщиками, неохотно двинулись в сторону римлян. Серая масса заполнила собой весь горизонт. Гиганты тяжело набирали скорость, – эти животные в большинстве своем были пойманы недавно и недостаточно выдрессированы. Топот огромных ног гулко разнесся над равниной. Его заглушал рев исполинов, которых погонщики пытались привести в ярость для более эффективной атаки.

Но римляне были готовы к их появлению: одновременно со всех сторон раздался оглушительный гул, издаваемый всеми трубами, горнами, рожками легионов. Было похоже на то, что трубачи пытаются порвать свои легкие, чтобы издать как можно больше шума.

Полтора десятка слонов от неожиданности остановились и, не слушая своих хозяев, ринулись в разные стороны. Страх гнал животных назад с такой силой, что умертвить их при таком беге было проблематично. Тем более что погонщики сами впали в ступор от непредсказуемости поведения гигантов: обычно слон погружается в безумие постепенно, в зависимости от количества полученных ран во время битвы. А сейчас…

– О боги!.. – вскричал Адербал, увидев, что большая часть бегущих назад великанов бросилась в их сторону. Первый раз он не знал, что делать.

Замешательство в рядах карфагенян заметили и с другой стороны поля боя.

– Вперед! – закричал Масинисса, и его конница, издавая боевой клич, сорвалась с места.

Случился странный казус – вражеские всадники при поддержке карфагенских слонов атаковали левый фланг карфагенян. Серые титаны вломились в ряды нумидийцев, круша и топча все на своем пути. Они полностью расстроили и без того не слишком ровные ряды всадников. Бросившись врассыпную, варвары не слушали криков своих командиров, которые пытались навести хотя бы какой-нибудь порядок.

– Убивайте их, шакалы!.. – кричал Адербал погонщикам: его подчиненные, решив, что в случившемся виноваты седоки, многих из них перестреляли из луков, что окончательно вывело ситуацию из-под контроля.

Кое-как избавившись от одной напасти – выгнав слонов за пределы строя, – нумидийцы получили другую: воины Масиниссы, втрое превосходящие их по численности, всей своей мощью обрушились на противника.

Не дожидаясь, пока их полностью истребят, подчиненные Адербала развернули своих коней и пустились прочь с поля битвы.

– Стоять, трусы! Все назад! – Братья пытались их остановить, но безрезультатно.

– Уходим, Мисдес! – крикнул Адербал. – Мы же не можем сражаться одни с целой армией!

И они направили своих коней вслед за удиравшими нумидийцами.

Их верные телохранители последовали за ними, ловко уклоняясь от вражеских дротиков.

– Если хотим остаться в живых, нужно взять вправо, – крикнул брату Мисдес. Тот кивнул, соглашаясь с разумным доводом, и маленький отряд, оторвавшись от общей массы, свернул в сторону.

Они заметили, что несколько десятков всадников Масиниссы разгадали их маневр и бросились в погоню. Наверное, они поняли, что это командиры, и теперь жаждали захватить их в плен – или просто убить.

Адербалу показалась, что бешеная скачка продолжалась очень долго, но в действительности все происходило стремительно. Доспехи братьев делали их более тяжелыми по сравнению с легковооруженным противником, и расстояние неумолимо сокращалось.

Адербал и Мисдес поняли бессмысленность бегства. Переглянувшись на ходу, не говоря ни слова, они развернули коней навстречу преследователям. Восемь бойцов против пятидесяти – силы, несомненно, неравные. Но они не боялись смерти и решили забрать с собой в подземное царство как можно больше воинов Масиниссы.

Адербал, уклонившись от летящего дротика, ловко срубил голову первому из нападавших – рослому воину с перекошенным от ненависти лицом. Второго развалил надвое своей любимой фалькатой Мисдес. Следующий враг был более искусным и хорошо вооруженным. Он закрылся от разящего удара небольшим круглым щитом и, коротко замахнувшись, нанес Мисдесу коварный удар кривым мечом под левое ребро. И если бы не хваленая реакция карфагенянина, не раз спасавшая ему жизнь, его бытие в этот момент оборвалась бы.

Но нумидиец внезапно остановился, опустил щит и удивленно воскликнул:

– Мисдес?!

– Гауда?!..

Они смотрели друг на друга, одновременно радуясь встрече и сокрушаясь, что сошлись в такой ситуации.

Гауда вскинул руку и приказал:

– Всем остановиться!

После этого он крикнул Мисдесу:

– Скажи своим, чтобы перестали драться, мы не причиним вам вреда.

– Я верю тебе, Гауда! – Мисдес обернулся и бросил: – Убрать мечи в ножны!

– Что ты задумал, Мисдес? – удивленно спросил подлетевший к нему на своем быстроногом коне Адербал, но, узнав Гауду, радостно завопил: – Названный брат!..

Увидев его, Гауда сначала залился радостным смехом, но тут же замолчал и знаком дал понять, что не нужно выражать эмоций в присутствии его бойцов. Повернувшись к ничего не понимавшему Масгаве, своему помощнику, он приказал:

– Возьми людей и жди меня на расстоянии ста шагов!

– Что ты делаешь, Гауда? – возмутился Масгава. – Они убили Табнита и Ферона – лучших воинов царя. Он будет очень недоволен!

Гауда яростно взглянул на него из-под козырька своего позолоченного шлема:

– Ты хочешь убить зятя Масиниссы? Оставить вдовой его дочь и сиротой его внука?

– Что?!

– Ты не ослышался! Я повторяю: уводи людей!

Ошеломленный Масгава кивнул и, прокричав команду, удалился на указанное расстояние.

– Ты тоже следуй за ними, – приказал Гауда Карталону, удивленно рассматривавшему лица этих карфагенян, которые казались ему такими знакомыми.

– Но, отец!..

– Выполняй! Я потом тебе все объясню!

– У тебя большой сын! – похвалил его Адербал. – Настоящий воин, такой же мужественный…

– У меня мало времени! – перебил его Гауда. – Я безумно рад видеть вас обоих. Жаль только, что в такой день…

Мисдес не говорил ничего. Он смотрел вслед удаляющемуся молодому воину, не понимая, почему его душа так рвется за ним.

– Все, скачите дальше! – Гауда указал мечом вперед. – А то у меня будут неприятности с римлянами. Масиниссе я сумею все разъяснить, но Сципиону…

Махнув братьям на прощание рукой, он развернул коня и пустил его назад.

Пока нумидийцы обеих армий разбирались между собой, погонщики карфагенских слонов все-таки смогли заставить большую часть животных наброситься на римлян. Разъяренные исполины вторглись в ряды легионеров, но мудрый не по годам Сципион и здесь сумел сделать их атаку бесполезной: он выстроил манипулы не в шахматном порядке, как это было всегда заведено, а в затылок друг к другу – триарии за принципами, принципы за гастатами. Через оставленные широкие проходы римляне смогли выгнать за пределы поля боя четвероногих гигантов, беспрерывно закидывая их дротиками. Обезумевшие от боли и страха животные неслись сломя голову, пытаясь избежать смертельной опасности.

Все! Слоны больше не были страшны Сципиону, и он отдал приказ к атаке.

Взревели трубы, и легионы неумолимо двинулись вперед.

Когда до врага оставалось менее ста пятидесяти шагов и все пилумы уже были брошены в едином порыве, римляне синхронно стали отбивать такт ударами мечей по щитам.

Их натиск, великолепный и устрашающий, выглядел очень эффектно. Стоящие перед ними лигуры, галлы и балеарцы воспринимали его по-разному: одни неистово кричали, пытаясь ввести себя в боевой транс, другие же смотрели, как завороженные, на приближающиеся ровные ряды полуцилиндрических красных щитов, начищенных до блеска сверкающих шлемов, колыхающихся султанов из петушиных перьев.

– Барра!.. – раздался боевой крик легионов, прокатившийся по всей длине шеренги, и две армии сшиблись, как сшибаются две громадные скалы, рухнувшие под напором разрушительного землетрясения, которым сейчас была грандиозная война между величайшими народами.

Оглушающий рев восьмидесяти слонов Ганнибала не мог сравниться с колоссальным шумом битвы, раздавшимся на поле боя после столкновения десятков тысяч человеческих тел. Казалось, тысячи наковален одновременно начали свою работу; тысячи глоток сошедших с ума силились перекричать их, и одновременно тысячи смертельно больных застонали от дикой боли и предчувствия неминуемой смерти – ужасная, завораживающая какофония войны.

Конница Гая Лелия вломилась в ряды правого фланга противника.

Гелон твердо держал свой меч. Он не боялся нисколько – всеобщее помешательство охватило его. Кинувшийся на него мавр, несшийся на красивом, породистом тонконогом коне, пытавшийся в бешенстве рубануть молодого римлянина по голове, натолкнулся на спокойствие и уверенность: Гелон легко парировал удар и молниеносно воткнул свой меч в открывшийся незащищенный бок темнокожего воина. Странно посмотрев на него, противник тяжело рухнул вниз. «С почином, тебя, Тиберий, – радостно поздравил Гелон себя по-латыни. – Кто следующий?..».

Но стычка была недолгой: конница правого крыла карфагенян, как и нумидийская на левом, кинулась бежать. Римские всадники пустились в погоню, нещадно избивая беглецов. Они не могли брать противника в плен – нужно было окончательно рассеять неприятельских кавалеристов и вернуться, чтобы ударить в тыл пехоте.

Гелон развлекался, догоняя улепетывавших врагов-соплеменников и срубая им головы на скаку. Таково правило войны: кто бежит, тот заведомо обречен. И только боги определят, кому дать шанс выжить, а кого подставить под мечи легионеров.

Тем временем первую шеренгу армии Ганнибала окончательно потеснили гастаты, и среди варваров началась паника.

– Нас предали! – вопил один из вождей галлов, бочкообразный Глазобрин. – Никто из тыла не приходит к нам на замену!

– Нас намеренно подставили под мечи легионеров и не дают поддержки! – паниковали на другом конце лигуры.

– Братья, надо прорываться обратно! – дружно кричали балеарцы.

Но прорываться было некуда: впереди – легионы, сзади – карфагеняне и ливийцы, не желающие пропускать усталых северных дикарей в тыл. Среди воинов Ганнибала началась междоусобица: первые ряды варваров еще пытались отбиваться от римлян, последние же, развернувшись, с криком ринулись на вторую шеренгу союзников.

Бойня завязалась с новой силой. Громоздились горы трупов – солдаты гибли, как от вражеских мечей, так и от оружия своих товарищей. Поражение Ганнибала становилось все белее очевидным.

В довершение ко всему вернулись всадники Масиниссы и Гая Лелия, ударив в тыл стоящим в резерве брутийцам.

Пунийцев бы резали с двух сторон, если бы все шло гладко у порядком уставшей пехоты Сципиона: строй римлян нарушился, и гастаты с принципами уступили место триариям – элите легионов. Но тут ветераны Ганнибала, опытные и свежие, с ходу вошли в бой, сразу показав, кто умеет лучше сражаться в одиночных поединках.

Гелон, напирая конем на мощного ливийца, просчитался: тот умело закрылся щитом и сильным ударом копья чуть не выбил его из седла. Его товарищ – по-видимому, испанец – нанес удар фалькатой в бок рысаку молодого римлянина. Испуганный, ошалевший от боли конь поскользнулся на мокрой от крови траве и повалился на бок.

«Все, конец! – успел подумать Гелон. – Скоро я встречусь с отцом…».

Тит Юний давно заметил Тиберия Младшего и искоса наблюдал за ним, помня обещание, данное Фонтею. Он видел, как на сына легата кинулся какой-то ливиец, чтобы добить лежащего всадника, не успевавшего выдернуть ногу из-под брыкающегося от боли коня. Перепрыгивая через лежащих повсюду убитых и раненых, центурион успел достать мечом врага, слегка задев его спину, и когда тот обернулся, вступил с ним в поединок, одновременно оттирая от Тиберия испанца.

Этих нескольких мгновений было достаточно, чтобы Гелон выбрался из-под лошади и кинулся на помощь своему спасителю.

– Я выполняю то, что обещал своему другу и твоему отцу, – бросил ему Тит Юний, не переставая ловко орудовать мечом. – Так что присоединяйся к пешим легионерам!

Все остальное для Гелона было, как в тумане. Он помнил, как сражался плечом к плечу с триариями, как наконец-то враг дрогнул и побежал, как они нещадно догоняли карфагенян и резали… резали… резали; как солнечный диск окрасился в цвет крови; как радовались и обнимали друг друга шатающиеся от усталости легионеры; как долго ликовал вечерний лагерь.

Все понимали: это конец войны. Войны самой ужасной и кровавой в истории Рима.

ГЛАВА четырнадцатая  “Соединение сердец”

«Чем честнее человек, тем меньше

он подозревает других в бесчестности.

Низкая душа предполагает всегда и

самые низкие побуждения у благородных поступков»

ЦИЦЕРОН МАРК ТУЛЛИЙ

Вифиния, 183 г. до н. э.

Такой счастливой Аришат еще не была никогда. Она не могла сбросить с себя ощущение эйфории, не покидавшее ее ни на минуту. Да в этом и не было нужды.

Она провела уже три месяца на чужбине, но дом, арендованный в Никомедии, стал для нее таким родным и уютным. Аришат не думала, что здесь, вдали от Карфагена и Рима, где она прожила большую часть своей жизни, ей будет так волшебно. Она словно вернулась в прошлое и теперь ее имя снова Аришат, а рядом с ней Мисдес, которого она не забывала никогда. Ее настоящий муж, данный ей богами, являвшийся к ней постоянно во сне, в течение всей долгой и чужой жизни в Риме…

Когда привратник их дома на Палантине сообщил, что ее хочет видеть какой-то иностранец, она очень удивилась и велела пригласить гостя в атриум для беседы. Вошедший мужчина лет пятидесяти, одетый в греческие одежды, с аккуратно постриженной бородой, посеребренной сединой, тепло взглянул на нее, и негромко поздоровался по- кельтиберийски:

– Ну здравствуй, Аришат …

От этого голоса у степенной римской матроны, еще не утратившей своей необыкновенной красоты, подкосились ноги, и она тяжело опустилась на мраморную лавку.

– Мисдес… – По ее голосу, дрожащему, едва слышному, было понятно, что она готова вот-вот лишиться чувств.

А он стоял и улыбался, еще не до конца веря в это чудо – встречу с любимой женщиной спустя четверть века. После столько лет поисков…

Он потерял надежду снова увидеть ее, но богам было угодно, чтобы эта встреча все-таки состоялась. В прошлом году его и Адербала Совет направил к Масиниссе, который совсем распоясался под крылом Рима. Царь последнее время вел себя очень нагло, ни во что не ставил территориальную целостность Карфагена и постоянно нарушал границы.

Ни для кого в Сенате не было секретом, что Мисдес – зять могущественного правителя Нумидии, и старейшины рассчитывали на удачное завершение переговоров. Однако царь встретил их холодно. Как хитрый политик, он не единым словом не обмолвился о своей дочери Кахине. Зато встреча с Гаудой была очень теплой. Любимец Масиниссы мог позволить себе не подражать своему господину и пригласил Мисдеса к себе домой. Там, за богатым столом, пьяный от хорошего вина нумидиец разоткровенничался:

– Я не думал, что мы когда-нибудь встретимся, братья мои. Вы – лучшие из карфагенян, и мне вас всегда не хватало.

– Мы тоже скучали, Гауда, – ответил Адербал.

– До Замы мы виделись гораздо чаще, – добродушно съязвил нумидиец.

– Если бы не ты, то мы бы встретились только в подземном царстве… – сказал с благодарностью Мисдес.

– Полно, – подняв руку, остановил его Гауда. – Вы оба просто очень удачливы. Вам бы в любом случае повезло: не я, так кто-нибудь другой помог бы вам избежать смерти.

– Что-то мне так не кажется, – рассмеялся Адербал.

– Ах вы, не верящие в судьбу! – притворно рассердился Гауда. – Вам нужно внимательно вспомнить всю свою жизнь. Вот ты, Адербал, участвовал в нескольких великих битвах и даже не был серьезно ранен. Вырвался из безнадежного окружения у Нолы, что не удалось моему отцу и брату. – При упоминании о них Гауда нахмурился: душевная рана все еще не зарубцевалась. – А ты, Мисдес? Вспомни, как ты выжил под стенами Сагунта после страшного ранения, как по счастливой случайности был отпущен римлянами после Метавра, как избежал смерти при Илипе.

– А еще я вовремя поругался с Гасдрубалом Гисконом и не сгорел, когда Сципион напрочь спалил его лагерь, – шутливо поддержал его Мисдес. – Ведь ты тоже участвовал в этом?

– Нет, – усмехнулся Гауда. – Мы с Масиниссой жгли Сифакса. Так что здесь я точно ни причем.

– Да, согласен, удача присутствовала в нашей жизни, но не всегда, – вздохнул Мисдес. – Моя семья сгинула на это бесполезной войне.

Пирующие замолчали, сочувствуя его горю.

– Но у тебя вот уже восемнадцать лет как новая жена, – пытался утешить его Гауда. – К тому же царских кровей.

– Да, она прекрасна, – согласился Мисдес. – Красива, умна и послушна. Подарила мне сына, которого мы назвали в честь деда Гамильконом.

– А внука назовите Масиниссой, – фыркнул от смеха Гауда.

– Нет, с таким именем ему будет нелегко в Карфагене… Тем более что у Гамилькона перед моим отъездом сюда родился сын. И его назвали Гасдрубалом.

– У вас, у карфагенян, каждый второй – Гасдрубал.

– Так звали нашего деда, так что не ерничай, брат, – упрекнул его Адербал.

– Извините меня, – наклонил голову Гауда. – Я не хотел никого обидеть. Вот видишь, Мисдес, у тебя большая семья, и ты определенно счастлив.

– Я тоже сначала так думал. Но потом понял, что люблю Аришат до сих пор. И никогда не смогу ее забыть.

Гауда внимательно посмотрел на него, напряженно размышляя, не рассказать ли Мисдесу обо всем.

И, решившись, он произнес:

– Выслушайте меня, братья. И не вините за то, что я не смог рассказать этого раньше…

И он заговорил. Поведал о том, как встретил Верику с Карталоном в Испании, как совершил в составе посольства Масиниссы поездку в Рим, как обедал в доме Фонтея…

От таких новостей из голов ошеломленных карфагенян хмель моментально выветрился. Во время всего повествования Гауды они не проронили ни слова.

Мисдес поднялся с ложа и начал раскачиваться взад-вперед, закрыв лицо руками. Когда нумидиец закончил, он произнес дрожащим голосом:

– И где сейчас… мой сын?

– Он уже взрослый мужчина и умудренный политик. Сейчас его назначили начальником гарнизона в Булла-Регии. Так что в Цирте его нет.

– Напомни, как зовут нового мужа Аришат?

– Не зовут, а звали, – поправил Гауда. – Его подло убили ваши соотечественники, когда он возвращался с дипломатической миссией из Карфагена. Кстати, это стало причиной Замы.

Братья изумленно переглянулись, но промолчали.

– Его звали Тиберий Фонтей.

При упоминании этого имени лицо Мисдеса стало покрываться красными пятнами. В нем боролись сразу два чувства: вина за то, что он убил из чувства мести человека, спасшего его семью, и радость от того, что погибший от его руки посол оказался его соперником.

После этого признания Гауды он более не находил себе места, и в один прекрасный день решил во чтобы то ни стало увидеть Аришат.

Ничего не объяснив Кахине, привыкшей к его частым отлучкам, Мисдес отправился под видом купца в Южную Италию, а оттуда добрался до Рима.

И вот месяц спустя он стоял в атриуме большого дома Аришат и смотрел на нее, а она, находясь в полуобморочном состоянии, не могла поверить своим глазам.

Они стали встречаться каждый день. Мисдес арендовал небольшой, но уютный дом неподалеку, ставший гнездом для влюбленных.

Сын – Тиберий Младший – вначале удивлялся частым отлучкам матери, но ничего не говорил. Он, как и все римские аристократы, был постоянно занят. Сейчас Тиберий занимал должность эдила и редко появлялся дома. Кроме того, ему было известно о тайных встречах матери с Порцием Катоном – их роман начался через три года после смерти легата, – и уходящую из дому Аришат он провожал ироническим взглядом. Он знал, что его мать – одна из красивейших женщин Рима, и поэтому снисходительно относился к этой интрижке. Да и в ее отношениях с Катоном было больше политики, чем любви: мать ненавидела Сципиона, которого считала виновником всех своих несчастий, а Порций травил победителя Ганнибала всеми способами. Злоба на Публия – вот что их объединяло.

Если бы Тиберий знал, кто сейчас является тайным обожателем Аристоники, он был бы крайне удивлен. Но знать этого - ему было не суждено. По крайней мере – пока. Мисдес не знал, как сын отреагирует на правду. Аришат рассказала ему о Гелоне все: об участии его в битве при Заме, откуда он вернулся героем; о походе под началом консула Катона в Испанию; о покровительстве, оказанном отважному молодому трибуну консулом Титом Фламинином во время войны с Филиппом Македонским.

Мисдес понял, что римское тщеславие выжгло в Гелоне все карфагенское, и не хотел вмешиваться в течение событий.

– Значит, так уготовано богами, – сказал он Аришат. – Ему и нам с тобой.

И Аришат во всем с ним согласилась.

Они были полностью заняты друг другом, но так не могло продолжаться вечно. «Что-то надо решать, – говорил себе Мисдес. – Я не могу отвезти ее в Карфаген. Что я скажу Кахине и сыну?».

Неожиданно выход им подсказал случай.

Аришат была вынуждена иногда встречаться с Катоном, который стал ревновать свою пропавшую любовницу и уже собирался приставить к ней шпионов, что могло для Мисдеса плохо закончиться. Но хитрая женщина успокоила его, заверив в своей бесконечной преданности. Влюбленный консуляр разбалтывал своей пассии некоторые тайны, и одна из них, особо важная, была пересказана ею Мисдесу:

– Тит Фламинин узнал, что Ганнибал нашел пристанище у царя Вифинии и ведет переговоры с послами царя о его пленении и доставке в Рим.

– Что?! – вскочил возмущенный Мисдес. – Они хотят поймать моего легендарного друга и выставить его на посмешище римским плебеям?!

– Порций сказал, что переговоры зашли в тупик, – успокоила его Аришат. – Вифиния – не вассал Рима, и царь отказывается выдавать своего гостя.

Мисдес думал недолго.

– Я должен отправиться в Вифинию и предупредить Ганнибала.

– Я поеду с тобой, – не раздумывая, сказала Аришат.

Так они оказались в Никомедии, в этом богатом, солнечном городе, полным иноземцев.

Старый полководец был чрезвычайно счастлив, увидев своего друга детства. Он даже прослезился от радости.

– О Мисдес, неужели в конце моей жизни Тиннит снова ко мне благосклонна? – воскликнул он.

– Кто-то же должен помогать блистательным Баркидам… скрашивать их отдых после ратных трудов, – ответил Мисдес фразой, сказанной им почти сорок лет назад перед битвой у реки Таг.

Они оба рассмеялись от души и крепко обнялись.

Дом Ганнибала хотя и находится на окраине города, но был достаточно большим. Аришат с Мисдесом часто посещали его.

– Зачем тебе такое пристанище? – спрашивал Мисдес. – Это же какая-то маленькая крепость.

– Да, помимо высоких стен, он имеет семь выходов, из них два потайных, – похвастался Баркид. – Но ты же знаешь, сколько у меня недругов. Я ведь не только заклятый враг Рима. Даже Совет родного Карфагена, пытаясь угодить победителям, подвергает казни любого, кто пытается снестись со мной.

– И больше всех верещит мой бывший родственник – Гасдрубал Козленок, – подтвердил Мисдес и с иронией добавил: – Как же он тебя обожает!

– Правильно называл его и братца Ганнона твой славный отец. «Сенаторы Рима в Совете Карфагена», – злобно сказал Ганнибал. – Когда мы воевали, они отращивали зады в сенате и делали все, чтобы свести на нет наши победы.

– Давай не будем вспоминать о грустном, – предложил Мисдес. – Все это уже в прошлом. Сколько же еще можно богам нас испытывать?

***

Аришат любила ходить на главный рынок города. Здесь, в Никомедии, у нее имелось достаточно свободного времени, которого в Риме всегда не хватало. Она не была обременена домашним хозяйством, контролем над многочисленными слугами, и поэтому просто наслаждалась жизнью.

Пока Мисдес находился в обществе Ганнибала, Аришат в сопровождении своего верного раба, македонца Клитарха, захваченного в плен во время битвы при Киноскефалах четырнадцать лет назад, отправлялась за продуктами, которые лично отбирала для обеда.

Могучий македонец не сводил преданных глаз со своей госпожи, обожаемой им за доброту и хорошее обращение. Он готов был растерзать любого, кто посмеет не уступить ей дорогу.

Возвращаясь назад по центральной улице города, Аришат ступала неторопливо, наслаждаясь прекрасной погодой. Она была в предвкушении прихода Мисдеса – им не хватало ни дня, ни ночи, – и не обращала внимания на снующих повсюду людей всевозможных народностей и занятий.

Чтобы не отличаться от местных женщин, Аришат одевалась на вифинийский манер. Сейчас на ней было длинное, до пят, светло-зеленое платье, украшенное золотыми цветами, вышитыми тонкой нитью и потому почти не заметными; на голове – легкое полупрозрачное покрывало с вуалью, перехваченное наверху нарядным вязаным ободком.

В этом городе италийцы встречались очень редко, и Аришат не опасалась быть узнанной. Для всех в Риме она направилась в Сицилию, откуда якобы была родом. Но годы научили ее быть осторожной, и она считала нелишним спрятать лицо под вуалью.

Ее слух различал в толпе речь греков и финикийцев, судачивших о своих торговых и повседневных делах, но она не пыталась вникать в суть чужих разговоров – какое ей до них дело? Но тут неожиданно позади она отчетливо услышала латинскую речь.

– Что за город такой? Все куда-то торопятся! – насмешливо произнес кто-то, чей голос показался ей знакомым.

Аришат приостановилась и шепнула Клитарху, державшему над ней солнцезащитный зонтик:

– Опусти зонт пониже и замедли шаг.

Как бы случайно замешкавшись, они пропустили вперед говоривших по-латыни.

«Римская тога магистрата?!» – изумилась Аришат, краем глаза увидев белые складки одежды, обрамленные пурпурной каймой.

Она осторожно подняла голову и чуть не ахнула от удивления, узнав Тита Фламинина в сопровождении двух крепких молодых людей, под одеждами которых угадывались очертания коротких мечей.

Когда римляне, не обратив на них внимания, прошли вперед, она узнала одного из молодцов, сопровождавших консуляра.

«Акам!.. – чуть было не крикнула она, но вовремя опомнилась. – Неужели это ты!»

Да, это был Акам Фонтениан – сын Верики и Гауды, который считал ее своей настоящей матерью. Она любила это мальчика как родного, и уговорила Фонтея усыновить его. Не имея римского гражданства, он стал заместителем префекта конницы союзников и… преданным Титу Фламинину человеком, в противовес своему сводному брату – Тиберию, который теперь придерживался дружбы исключительно с цензором Порцием Катоном.

«Что он здесь делает? – Аришат так хотелось кинуться к юноше и обнять его, но внезапно ее осенила догадка: – Они приехали за Ганнибалом! Надо срочно предупредить Мисдеса»…

Она негромко сказала македонцу:

– Быстро к дому Баркида!..

Аришат спешила изо всех сил, надеясь успеть сообщить неприятную новость. В ней боролись два чувства: желание оградить Мисдеса от схватки с римлянами, в которую он непременно втянется, защищая друга, и страх за Акама, который мог пострадать от меча любимого.

Так быстро она еще никогда не ходила по городу: Клитарх еле поспевал за ней, волоча огромную корзину с рыночными покупками.

В конце широкой улицы показался дом Ганнибала. Запыхавшаяся женщина изо всех сил стала стучать дверной скобой по бронзовой пластине, взволнованно крича:

– Отворяйте! Скорее открывайте!..

Испуганный привратник появился не сразу, и Аришат, оттолкнув его, поспешила в дом. Она уже выучила расположение комнат и не обманулась: Мисдес и Ганнибал сидели под навесом на летней террасе и, как обычно в последнее время, предавались воспоминаниям.

– Тит Фламинин в городе! – крикнула Аришат.

Они недоуменно смотрели на нее, еще не понимая, что случилось.

– И что это означает? – спросил Мисдес.

– Милый, ты, наверное, забыл, что мы приехали предупредить твоего друга о переговорах сенатора Фламинина с послами Вифинии, – язвительно бросила Аришат.

Ганнибал вскочил со своего места:

– Неужели Прусий согласится на их условия?

– Никто сейчас не отказывает римлянам – тем более после победы над тобой, – грустно промолвила Аришат.

– Нужно бежать! – твердо сказал Ганнибал. – Я переберусь в Армению. Там Рим не властен…

Он громко позвал своего любимого слугу. Когда тот появился в дверях, старый полководец приказал:

– Керс, готовь лошадей. Уезжаем немедленно! Возьми с собой Мегасфена и Эвтиха. Прихвати побольше провизии и теплой одежды.

– Как надолго мы уезжаем, хозяин? – спросил пожилой фракиец.

– Не знаю пока. Быть может, навсегда. – И увидев, что тот еще стоит, взревел: – Поторапливайся! Или ты хочешь моей смерти?!

Керса как ветром сдуло: он никогда не видел своего знаменитого хозяина таким сердитым и озабоченным.

Ганнибал повернулся к Мисдесу и Аришат.

– Прощайте, мои верные друзья! Если бы не вы… – Единственный глаз Баркида подернулся слезой. – Далее здесь вам оставаться опасно…

Он протянул руки, чтобы обнять их по очереди. Но сильнейший стук, – в ворота дома колотило явно сразу несколько десятков рук, а возможно, и ног, – отвлек его. Казалось, что створки от такого напора сейчас слетят с петель.

– Не ус-пел, – сказал Ганнибал протяжно, остолбенев от неожиданности.

Опомнившись, он кинулся к воротам, чтобы успеть предупредить привратника:

– Не открывай! Назад!..

Привратник отдернул руку от засова и метнулся в глубину дома.

– Все ко мне! – рявкнул Ганнибал, и испуганные слуги сбежались к нему со всех сторон. – Проверить все выходы! – Обернувшись к Керсу, он приказал: – Тащи все оружие, какое есть в доме.

Вскоре рабы доложили: у всех дверей стоят вооруженные стражники, то же самое – у потайных ходов.

– Это конец! – Ганнибал стал мрачнее тучи: не так он представлял последние минуты своей жизни. – Проклятые римляне! Им не дает покоя мое существование в этом мире!..

Появился Керс с двумя рабами, которые принесли оружие. Не успели они свалить его на пол, как послышался оглушительный треск: дубовые ворота не выдержали ударов - петли выскочили вместе с креплениями, открыв стражникам царя доступ в дом.

Ганнибал осклабился и выхватил из груды оружия длинный галльский меч.

– Избавим римлян от их давней заботы, раз уж им невтерпеж дождаться смерти старика! – воскликнул он.

Мисдес горько усмехнулся и поднял с пола столь любимую им испанскую фалькату.

– Тяжела ты стала для меня, – огорченно сказал он, но, приободрившись, добавил: – Эти царские шавки не были на большой войне с Римом, так что дадим им фору!

Ворвавшиеся стражники – их было больше двадцати – с удивлением увидели двух крепких стариков, с решительным видом направлявшихся в их сторону.

Их командир, высокий молодой бородач в добротных бронзовых доспехах, грозно приказал:

– Бросьте оружие и следуйте за нами!

Но Ганнибал и Мисдес не собирались его слушать. Они бросились в атаку.

Первыми упали, не успев закрыться, стоявшие впереди солдаты: один бросил меч и удивленно схватился за рассеченное горло, второй увидел в своем животе лезвие длинного галльского меча, который Ганнибал молниеносно вытащил назад. Мозаичный пол окрасился кровью. Но в следующий момент стражники опомнились и дружно ударили копьями в не защищенное доспехами тело Мисдеса.

Успев достать фалькатой шею бородача, Мисдес изумленно посмотрел на длинный острый наконечник, вышедший из его груди, и беззвучно стал валиться на пол. Второе копье воткнулось под нижнее ребро, порвав легкое. «Так же, как под Сагунтом», – успел подумать Мисдес, прежде чем потерял сознание.

Увидев гибель своего любимого, следом за ним рухнула в обморок Аришат. Верный македонец бросился приводить хозяйку в чувство.

Ганнибалу повезло больше: Прусий приказал доставить его живым и ему лишь поранили оба предплечья. Побледневший Баркид, из рук которого выпал меч, тяжело присел на стоящий рядом низкий стул на изогнутых ножках. Он тяжело дышал, из рваных ран сильно текла кровь.

– Свяжите его, – приказал оставшийся за старшего заместитель убитого Мисдесом бородача, неуклюжий крепыш Скилас.

Солдаты метнулись выполнять его указание.

Аришат пришла в себя и, увидев убитого мужа, заголосила, бросившись к его телу:

– Любимый мой! – Она целовала его посеревшее лицо и беспрерывно причитала: – Как же так! Ну как же так получилось!..

Аришат смотрела на Мисдеса не отрываясь, и слезы ручьем лились из ее глаз, еще таких красивых и желанных…

Подняв взгляд на Ганнибала, голова которого безвольно упала на грудь, она взяла себя в руки и жестко сказала Скиласу:

– Он не дойдет до дворца, если не остановить кровь и не перевязать раны.

Скилас тоже видел это и, не задумываясь, предложил ей:

– Перевяжи его!

Аришат поднялась и, велев слугам принести материи и воды, взялась за работу. Вскоре кровь была остановлена, раны промыты.

– Готовишь меня для римлян, чтобы они смогли провести меня по улицам своего города, как скотину! – вяло усмехнулся Ганнибал.

Аришат, не обращая на него внимания, взяла чашу, чтобы налить в нее чистой воды из кувшина. Незаметным движением она отодвинула большой красный рубин на золотом кольце безымянного пальца и высыпала в воду содержимое потайной полости, спрятанной под камнем.

Ганнибал заметил это, все понял и благодарно улыбнулся.

– Выпей воды, тебя станет легче, – ласково предложила Аришат.

– Спасибо, – ответил старый полководец.

Сделав несколько больших глотков, он снова закрыл глаза: состояние безмятежности накрыло его.

Вскоре под охраной их доставили во дворец.

Тяжело передвигающий ноги Ганнибал вошел в просторную залу и остановился перед группой мужчин в вифинийских и римских одеждах.

Впереди, рядом с женоподобным царем Прусием, облаченным в наряд из золотой парчи, усеянный драгоценными камнями, стоял Тит Фламинин.

Во дворце повисла напряженная тишина, которую нарушил Акам, стоявший за своим патроном. Не обращая внимания на присутствие столь важных персон, он вышел вперед и изумленно воскликнул:

– Мама!..

Аришат улыбнулась сыну и тихо поздоровалась с Титом:

–Здравствуйте, консуляр!

– Аристоника?! – удивленно произнес тот, но тут же переключил свое внимание на легендарного карфагенянина, который сейчас занимал его намного больше.

– Наконец-то мы тебя увидели в подобающем положении, Баркид, – ухмыльнулся он.

Ганнибал ничего не отвечал, презрительно глядя на окружающих. Ему было все безразлично, и он мысленно благодарил Аришат за это.

– Скажи нам что-нибудь, злодей! – потребовал Фламинин.

Но тут Ганнибал внезапно закатил глаза и стал задыхаться, хватаясь руками за горло. Ноги его подкосились, и он рухнул на пол, несколько раз дернувшись в агонии. Все произошло так быстро, что ничего не понимающий царь в недоумении завопил:

– Поднимите его немедленно!

– Бесполезно, – зловеще сказала Аришат. – «Дыхание Гекаты»…

Все оцепенели. Как же так получилось? Вот он – Ганнибал! Но только мертвый и бесполезный. Он здесь – и все равно его нет…

После затянувшейся паузы Скилас выхватил меч и с обезумевшими глазами замахнулся на отважную женщину.

– Это все она… Сука! Она его отравила!

Наперерез стражнику бросился Акам, полоснув молниеносно выхваченным из-под одежды длинным кинжалом по его запястью. Меч вывалился из руки Скиласа, звонко ударившись о мраморный пол дворца. Этот звук вывел Тит Фламинина из оцепенения.

– Всем успокоиться! – Он вскинул вверх правую руку, показывая, кто здесь настоящий хозяин.

И, обратившись к царю, властно произнес:

– Эта женщина – подданная нашей страны! Она находится под защитой Сената и народа Рима!

Прусий лишь покорно улыбнулся…

ЭПИЛОГ

«Велико могущество совести: оно дает одинаково чувствовать,

отнимая у невинного всякую боязнь и беспрестанно рисуя

воображению виновника все заслуженные им наказания»

ЦИЦЕРОН МАРК ТУЛЛИЙ

Карфаген, 153 г. до н. э.

Ночь подходила к концу. Первые лучи яркого африканского солнца стали прогрызать мрак, укрывший дремлющий город.

В это время спится наиболее крепко, но возлежавшим за столом было не до сна: настолько увлекательным оказалось поведанное Адербалом.

– Так что сталось с Аришат? – спросил Фамей у деда.

– Она организовала похороны мужа и Ганнибала, а затем вернулась домой, – ответил за старого суффета Карталон. – А потом помогла устроить нам встречу с твоим дедом.

– Мама еще жива, но почти не выходит из дома, – грустно добавил Тиберий Фонтей.

– С ума можно сойти! – наконец подал голос Гасдрубал. – Я не могу во все это поверить!

– Ты родной внук Мисдеса, правнук Масиниссы, – усмехнулся Адербал. – Тебе ли удивляться таким превратностям судьбы! Не будь участь Аришат такой безрадостной, тебя бы и не было на этом свете…

– А ведь ты прав, дед, – немного поразмыслив, воскликнул Гасдрубал. – Если рождение Фамея, твоего родного внука, было предсказуемым, – тут он тепло посмотрел на троюродного брата, – то мое было бы невозможным без многомильного безумного пути, без удивительных событий, непредвиденных, как и вся жизнь моего героического деда – Мисдеса…

Они рассмеялись, радуясь, что случай собрал их всех под крышей гостеприимного дома старого суффета, не подозревая, что совсем скоро, через каких-то семь лет, от его стен не останется и следа… как и от всего остального огромного города.

Но это совсем другая история…

Оглавление

Радченков Олег Михайлович

“Тайна сенатора Карфагена”

Карфаген, 153 г. до н.э.

ГЛАВА первая   “Ганнибал. Начало великого пути”

ГЛАВА вторая  “Войне – быть!”

ГЛАВА третья "Италия в огне"

ГЛАВА четвертая   “Новые союзники”

ГЛАВА пятая  “Битва за Испанию”

ГЛАВА шестая  “Месть Сципиона”

ГЛАВА седьмая  “Гибель консула Марцелла”

ГЛАВА восьмая  “Потерянная надежда Ганнибала”

ГЛАВА девятая  “Изгнание из Испании”

ГЛАВА десятая  “Новая жизнь Карталона”

ГЛАВА одиннадцатая  “Конец Сифакса и Гасдрубала Гискона”

ГЛАВА двенадцатая  “Посольство Масиниссы”

ГЛАВА тринадцатая  “Последняя ступень лестницы, ведущей в пропасть”

ГЛАВА четырнадцатая  “Соединение сердец”

ЭПИЛОГ