Кофейный роман (СИ) [JK et Светлая] (fb2) читать онлайн

Кофейный роман JK et Светлая

1

Кто-то остановил время. Движения ее были медленными. Она надевала юбку, блузку, прошлась по номеру, подбирая разбросанные ботильоны, сумку, шарф, пальто.

Он хладнокровно наблюдал за ее движениями. Настолько хладнокровно, что почти не знал, жив или нет. Потому что позволь себе думать, что жив, придется признать — внутри клокочет лава. И вот-вот обрушится на них обоих. Если только прорвется. Когда она уже стояла у двери, бросил единственное:

— Ника, ты проиграешь.

— Тебе, Закревский, тоже не участвовать в Лиге Чемпионов, — усмехнулась она и вышла.

Он медленно сел на постели, внимательно рассматривая закрытую дверь, и потянулся к брюкам, валявшимся на полу. Пачка сигарет была найдена в одном кармане, зажигалка в другом. Потом передумал, бросил на тумбочку. В висках все еще многократным эхом отдавался ее голос.

Часть первая

Каргин нервно плеснул в стакан виски и сразу же залпом опрокинул его в себя. Потом глянул через плечо.

— Ну и что Сашка? — голос его еще не казался пьяным, но граница уже была перейдена. В таком состоянии он обычно становился до невозможности нудным и раздражительным. — Произвел впечатление?

— Да уж поживее тебя оказался! — усмехнулась Вероника и, откинув прядь светлых волос, щелкнула серьгой, длинно расположившейся вдоль шеи.

— А одышки нет? — спросил он участливо. — А то вдруг в самый ответственный момент…

— И одышки нет. И хватило его не только на обязательную, но и на произвольную программу, — проворковала Каргина мечтательно. — И ко всему, он настоящий ценитель «винтажного» немецкого кино для взрослых, в отличие от некоторых.

Каргин медленно подошел к ней, осматривая ее с ног до головы. Все, что было на ней, куплено за его деньги. Весь этот лоск навел он. Вплоть до оплаты ее образования. Светскому тону — тоже у него научилась. Она была его собственным творением. Ничего своего. Кроме острого языка, на который он когда-то повелся. Хотя были и другие вещи, которые она своим языком и тогда делала виртуозно.

Он протянул руку и провел пальцами по ее тонкой шее.

— Так, может, повторите, Верунь?

— Обязательно повторим, — весело отозвалась она. — Он еще друга обещал привести. Знаешь, хочется чего-то остренького. А я с двумя мужиками одновременно никогда не пробовала.

Даже если бы она собиралась произнести что-то еще, не успела бы. Его кулак, направленный в челюсть, опрокинул ее на пол.

— Б**дина! — заорал Каргин. Эти скачки к бешенству проявлялись регулярно, но только тогда, когда он запивал. Ника знала, что он может так же резко успокоиться, если не сопротивляться. Но это было не в ее привычке — она всегда предпочитала черные трассы.

Каргина тряхнула головой, прикоснулась пальцами к лицу и, усмехнувшись, медленно поднялась на ноги.

— Зря стараешься. Мое лицо его мало волнует, — фыркнула она.

— Его, тварь, дырка твоя между ног волнует. Заколотить? Я ж могу.

— Ну это ты пока еще можешь!

Следующий удар пришелся ровно в глаз. До искр. Но на этот раз он уже не выжидал. Упасть на пол ей не позволил. Схватил за шею и поволок к дивану, сжимая ладони все крепче. Так, что ей переставало хватать дыхания. Она царапала ногтями его руки, стараясь ослабить хватку, упиралась ногами в пол. И остатками сознания пыталась угадать, как долго ему захочется ее «поучать».

Следующим пострадал ее затылок — Каргин с размаху бросил ее на диван, и она ударилась прямо о его резную дубовую ручку. Нависнув над ней, он расстегнул ширинку.

— Пока не заколотил, придется тебе еще разок потерпеть мою одышку, мой вонючий пот и мои слюни. Но это недолго. У нас же только обязательная программа.

— Да пошел ты… — взвизгнула Вероника и ударила его коленом в пах. — Перебьешься сегодня!

Каргин задохнулся от боли, согнувшись пополам и навалившись на нее всей тяжестью своего не самого стройного тела.

— Тварь, — простонал он, пытаясь отдышаться. Подтянул одну ногу, опершись ею в ее живот, вторую свесил с пола. Руки его сомкнулись вокруг ее шеи, и он прошептал ей в лицо: — Если я захочу, я тебя раздавлю, концов потом никто не найдет.

Вероника прохрипела в ответ что-то нечленораздельное, колотя пяткой ему по ноге и впиваясь ногтями в щеку. И отчаянно дергалась, в надежде выскользнуть из-под него. Но выскользнуть не удавалось. Каргин, отпустив шею, намотал на кулак ее волосы и дернул за них так, что она снова ударилась затылком.

— Но я дам тебе шанс, — выплевывал он слова вместе с брызгами слюны на ее лицо, — вечером привезут девочку. Хотела остренького? Посмотришь и обязательную, и произвольную. Можешь даже присоединиться. Только вымойся хорошо после Сашки.

— Только деньги зря потратишь, — оскалилась Каргина. — Уж лучше мальчика мне закажи, может, чему научишься, пока на нас смотреть будешь.

Последний удар угодил в висок. После него она потеряла сознание. Не рассчитал.

Глядя на сбитые костяшки рук и ее опухшее лицо, Каргин сглотнул, впервые осознав, что все по-настоящему. Кажется, она даже не дышала.

— Вера, — прошептал он, не надеясь на ответ. Соображал с трудом. Так всегда было после того, как вспышки ярости, пугавшие его самого, гасли. Пальцами коснулся жилки на шее, но пульса не нащупал. Стало страшно. Скатился с нее на пол и на коленях подполз к столу. Схватил трубу, набрал нужный номер. Когда на том конце ответили, выдохнул:

— Дэн, приезжай, я жену, кажется, грохнул.

И только после этого снова налил себе виски в стакан. Выпил залпом и замер, глядя на диван, на котором лежала Вероника.

2

Не может быть. Не может быть, чтобы опять понедельник. Какого черта каждый раз, когда он только-только выдыхал и начинал получать удовольствие от жизни, его настигал гребанный звонок будильника?

Закревский, не раскрывая глаз, перекатился на бок и протянул руку к тумбочке, зашарил по ней рукой и, найдя телефон, поднес его к лицу. И только после этого он сделал попытку приподнять веки. Те слушались плохо, и он сквозь ресницы с трудом различил на экране кнопку «Отменить». Провел по ней пальцем и с облегчением закрыл глаза.

Когда проснулся в следующий раз, оказалось, что уже почти девять, и на работу он безбожно опаздывает.

— Твою ж мать! — изрек Закревский, понимая, что эти полчаса сна его организм не спасут. И поплелся в ванную — чистить зубы.

Уныло глядя на струю воды, он пытался вспомнить, какого черта накануне вечером так надрался. А главное — с кем. Тот факт, что проснулся он у себя дома и, что характерно, один, успокаивал. Хотя еще большой вопрос — а где теперь машина? На чем ехал-то?

С этой мыслью, он закрыл кран и, вытирая лицо тонким полотенцем, кинулся на кухню, смотреть в окно, выходившее во двор дома. Бэха стояла на положенном ей месте. Припаркована была аккуратно.

Закревский отправился в прихожую, посмотреть, где ключи. Те валялись на обувной тумбе вместе с запиской. «В последний раз тебя выручаю. Тася».

— Ну спасибо, сеструха, — пробубнил себе под нос Закревский и решил, что в принципе можно выпить кофе и доехать на крайняк на метро.

К сожалению, его решение было нежизнеспособно, потому что в это самое время в лифте на его восьмой этаж поднималась Оля с пакетом с несколькими пищевыми контейнерами: пирог с курицей, макароны под каким-то экзотическим соусом и сырники. Все это она намеревалась разогреть в микроволновке, а после накормить адвоката, который судя по голосу вчера вечером был крайне нетрезв, а значит сегодня чувствовал себя «не в форме», как говорила мамуля.

— Ярик, — радостно воскликнула она с порога, протягивая ему пакет. — Сейчас будем завтракать!

«Ярик» обреченно подумал, что на работу опоздает в любом случае.

— Я-рос-лав, — отрезал он. — Ты чего здесь делаешь?

— Завтрак привезла, — удивленно хлопнула ресницами Оля.

— Зачем?

Барышня зависла на мгновение, в глазах отразился умственный процесс, и, наконец, она медленно произнесла:

— Чтобы позавтракать.

Закревский мысленно сосчитал до десяти, чтобы сразу на нецензурщину не срываться (кое-какое воспитание у него все-таки имелось, хотя сестра считала его безнадежным), и проговорил:

— Объясни мне, пожалуйста, почему ты решила завтракать у меня дома, а не у себя?

— А я дома и позавтракала, — пояснила Оля. — Я тебе завтрак привезла. Ты сам вчера сырники просил.

Теперь уже ресницами похлопал он. Надо сказать, его ресницы сама Оля как-то охарактеризовала следующим образом: «Мне бы такие! Прикинь, их еще накрасить!»

Потом он скрестил руки на груди и сдержанно проговорил:

— Оля, я не мог просить у тебя сырники. Мы разошлись в пятницу. В субботу я демонстративно не брал трубку, а вчера ужрался, как свинья. Мне было не до сырников.

В ответ он получил милейшую улыбку и воркующий голосок:

— Вчерашний свин и попросил у меня сырников. Ты что, не помнишь? Я тебе позвонила, ты ответил, и мы договорились, что сегодня с утра — я у тебя. Вот!

— Ты полагаешь, что я был способен о чем-то договариваться? Прости, но даже я в этом сомневаюсь.

— Ну а зачем мне-то врать, Ярик? — Оля почти уже надула и без того пухлые губки, но вовремя вспомнила, что этого он особенно не любит.

— Я-рос-лав. Ни за чем. Слушай, Оль, бросай ты уже, а. Не стою я твоих сырников. Я вчера по бабам шлялся. Бухал. Про тебя за два дня ни разу не вспомнил. На кой черт тебе это надо, а?

— Ну нам же хорошо вместе, правда? — она приблизилась к нему и чуть взъерошила его волосы. — А если бы мы стали вместе жить… Ты бы не шлялся. Зачем бы тебе это было нужно? Я же есть…

— Тебе хорошо. Оль, тебе хорошо. А меня достало, ну правда. Короче, бери свой завтрак и ешь его где-нибудь в другом месте. А я на работу опаздываю. Кстати, у тебя сегодня пары еще.

С этими словами он отстранился и открыл дверь, привалившись к косяку.

— Ярик, ну может, еще попробовать? — неуверенно спросила Оля, выходя на площадку.

— Оля, мать твою! — не выдержал Закревский. — Пробуй в другом месте!

С этими словами он захлопнул дверь, но не успела Оля шмыгнуть носом, как дверь распахнулась снова, и Закревский повторил:

— Я-рос-лав!

Дверь повторно хлопнула.

Времени на кофе уже не оставалось. Шансов явиться в офис без опоздания — тоже.

Закревский выругался и пошел одеваться. Двадцатью минутами позднее он уже гнал по Киеву в контору Вересова, где работал. А поскольку это был понедельник, слово «гнал» едва ли отражало истинное положение вещей. А положение было «ползком».

Когда спустя сорок минут после начала рабочего дня Слава все-таки влетел в свой кабинет, голодный, злой, с основательного бодуна, заставил себя выдохнуть. И в надежде, что до обеда никто его трогать не будет, завалился на диван.

В таком виде его и застал Максим Олегович Вересов, ввалившийся к нему без предупреждения.

— Хорооош, — протянул он, усаживаясь за стол. — Информацию воспринимать в состоянии аль нет?

Закревский жалобно посмотрел на него и промычал:

— Смилуйся, хозяин. С утра маковой росинки во рту не держал.

— Твой желудок меня мало волнует. А вот финансовое положение конторы — даже очень. И либо ты сейчас включаешь свой мозг, либо отдам хорошее дело кому другому. А гонорар там будет приличный, поверь.

Слава резко сел на диване, поправил галстук, откинул со лба густую черную челку, пригладил усы. Надел на лицо выражение «слушаюсь и повинуюсь». И совершенно серьезно сказал:

— Уже включил. Но я реально жрать хочу. Пошли вниз?

— Ну пошли, — кивнул Вересов.

Потягивая кофе и наблюдая, как Закревский уплетает тривиальный омлет, Макс неспешно рассказывал о новом клиенте.

— Дело до банальности примитивное. Одна не большого ума девица не самого скромного поведения решила развестись с мужем и разделить его имущество. Адвокат у нее — девчонка, в прошлом году только диплом получившая. Ты бы видел тот иск! — Вересов хохотнул. — У мужика связи и деньги, а она вознамерилась требовать с него недвижимость и алименты. Сам понимаешь, он с ней делиться не намерен. В общем, тебе понравится.

— Красивая? — жуя, поинтересовался Слава.

— Кто?

— Ну не истица же. Адвокатша ее.

— Не знаю, не видел. Информацию Санька собирала. Документы все у нее.

— Ладно, посмотрю, — кивнул Закревский. — А мужик что? Сильно важный перец?

— Главное, что при хороших деньгах. Бывшая его так просто сдаваться не собирается, а значит, процесс может затянуться.

— Первый раз, что ли? Детали бы с ним обсудить.

3

Вероника Каргина удобно расположилась на мягком диване в шикарной переговорной на седьмом этаже бизнес-центра, где находилась адвокатская контора, представлявшая интересы ее мужа. Идти сюда она не хотела, но ее адвокат упрямо настаивала на этой встрече, утверждая, что она может быть полезной. Черта с два она будет полезной! Каргин вместе со своим адвокатом устроит представление — в этом Вероника не сомневалась. Она лениво разглядывала комнату, вид за окном, девчонку-адвокатессу, явно смущенную офисом, в который попала. Потом посмотрела на часы. Каргин опаздывал.

— Мария Витальевна, — зевнув, сказала Вероника и закинула ногу на ногу, — может, мы все-таки уйдем? Уверяю вас, мы лишь потеряем время.

— Нет, — решительно возразила юная адвокатша. — Эта встреча позволит нам правильно оценить наши возможности и выслушать предложения вашего мужа.

Когда секундная стрелка на часах совершила еще ровно два полных круга по циферблату, дверь, наконец, открылась. И в кабинет вошел теперь уже почти бывший муж в сопровождении молодого мужчины яркой «брюнетистой» внешности с совершенно неожиданными на лице усами, но зато при галстуке и в костюме цвета мокко. Собственно, гадать не пришлось. То, что этот мужчина и был представителем Каргина, казалось очевидным. Оба проследовали к большому круглому столу.

— Мы с моим клиентом приносим свои извинения за опоздание, — на ходу сказал адвокат, не глядя ни на кого из присутствующих. — Ярослав Сергеевич Закревский — для тех, с кем еще не знаком лично, — потом протянул руку, показывая на стулья у стола, и пригласил: — Прошу вас.

Вероника нехотя поднялась с дивана и, не говоря ни слова, переплыла за стол. Мария Витальевна пододвинула к себе ближе блокнот, в котором делала различные пометки, и обратилась к Закревскому:

— Если я вас правильно поняла, вы хотели обсудить некоторые вопросы до слушания…

— Здравствуй, Вера, — громко проговорил Каргин, перебивая девчонку.

— Привет, — буркнула Вероника, рассматривая вызывающий маникюр.

Каргин усмехнулся. И, приподняв бровь, почти издевательски произнес:

— А ты неплохо выглядишь.

— Я знаю, — без намека на скромность ответила Каргина, бросив быстрый взгляд сначала на мужа, а потом на его адвоката.

«Пижон!» — подумала она и снова принялась разглядывать свои ногти.

«Зараза!» — заключил Закревский и с радушной улыбкой посмотрел на адвокатшу, оказавшуюся совсем молоденькой девочкой с самой серой внешностью, какую только можно себе представить. Полагал, что улыбка ребенка подбодрит, но что-то не срослось. Ребенок еще сильнее смутился.

— Так вот о деле. Господин Каргин имеет к вам, госпожа Каргина, ряд предложений, которые, если вы позволите, я озвучу.

— Мы вас слушаем, — со всей уверенностью, на какую была способна, проговорила Мария Витальевна.

Закревский откинулся на спинку стула и начал:

— Во-первых, наша сторона не считает ваши притязания хоть сколько-нибудь приемлемыми в сложившейся ситуации. Имущество, на которое вы претендуете, было приобретено задолго до заключения вашего брака, и потому не может считаться совместно нажитым, и, соответственно, разделу не подлежит. В квартире, которая вас, Вероника Леонидовна, интересует, проживает старший сын Виктора Анатольевича. Автомобиль принадлежит предприятию вашего супруга. А что до алиментов, так… ну простите, вы трудоспособное лицо, детей у вас нет… Это просто смешно, — он перевел дыхание и потянулся к бутылке с минералкой, приготовленной на столе, налил в стакан и сделал глоток, краем глаза наблюдая за Каргиной. Зараза. Но красивая. Блондинка, лицо смазливое, глазки-губки — все в наличии, фигурка, во всяком случае, верх, то, что выше стола… тоже весьма ничего. Конечно, у мужика крыша на старости лет поехала. У него сын был чуть старше ее. Закревский убрал стакан и продолжил: — В случае развода вы можете забрать свои личные вещи, которые он вам покупал. В том числе драгоценности. Кое-какие предметы обстановки, указанные в перечне, подготовленном господином Каргиным. Ввиду того, что мой клиент оплачивал ваше образование, он не считает себя чем-то обязанным вам. Однако есть еще один вариант, который его устроит. Готовы ли вы выслушать?

— Будьте любезны, — равнодушно отозвалась Вероника. Все сказанное она почти пропустила мимо ушей. То, что Каргин ничего не собирается ей отдавать, было более чем очевидно и до этой встречи. Но пылкая речь его пижонистого адвоката ничуть не могла умалить ее решимости.

— Господин Каргин предлагает вам мировую. Вы отказываетесь от своих притязаний и возвращаетесь, так сказать, в лоно семьи. В данном случае, согласитесь, необходимость судебного разбирательства отпадает вовсе — за ненадобностью. Фактически он предлагает сохранить ваш брак.

— И зачем тебе это нужно? — спросила Вероника, глядя прямо на мужа.

— Затем, что я люблю тебя, — отозвался Каргин, не отрывая от нее глаз. — Готов простить твои измены. И попробовать начать все сначала. И постараться стать тебе лучшим мужем, чем был.

— Тебе вредно перенапрягаться, — заботливо протянула Вероника.

— А тебе вредно покупать шмотки на Троещинском рынке.

— Я все равно высужу у тебя деньги. Не алименты, так моральный ущерб. Или буду просить раздела всех твоих счетов. Всех! — она улыбнулась. Зло и холодно. — Только драгоценности — меня не устраивает.

— Да ничего ты не сделаешь! — тут же огрызнулся Каргин. — Я знаю, ты знаешь, адвокаты наши знают. Пустая трата времени. У меня только одно условие — ты больше не шляешься по мужикам. Все. Хочешь ребенка — рожай ребенка. Но хватит этого цирка, Вера! Ты уже показала, что умеешь кусаться. Я оценил.

— Я еще не начинала, — Вероника поднялась из-за стола. — Думаю, нашу встречу можно считать оконченной.

— Госпожа Каргина, — начал, было, подниматься и адвокат, но Каргин его перебил:

— Ты забыла, что я тебе сказал? Раздавлю, концов не найдут. Ничего не получишь. Вернешься в свой Мухосранск в плацкартном вагоне. Только сперва я тебя с головой в собственное дерьмо окуну.

— Я помню, — кивнула Каргина. — Я все помню… Особенно рога на твоей голове.

— Тварь! — побледнел он. — Да я тебя из такой грязи подобрал…

— Господин Каргин! — предостерегающе поднял руку Закревский и обернулся к женщине: — Я рекомендую вам успокоиться, выключить эмоции и включить мозги. И вы сами поймете, что предложение вашего мужа не лишено смысла. В данных обстоятельствах ваш отказ — это неразумно.

Спокойствие изменило Веронике. Она удивленно вскинула брови и сказала:

— Предложение моего мужа вообще не имеет смысла, как и ваше заявление. Мое согласие вернуться к мужу будет означать, что вы лишитесь значительных гонораров. Вы альтруист?

— Я адвокат. И представляю интересы клиента. Он заинтересован в вас.

— Думай, Вера! — снова подал голос Каргин.

— Да пошел ты! — буркнула Вероника и оглянулась на своего адвоката. — Мария Витальевна, нам здесь больше делать нечего.

— У вас нет шансов, — снова раздался обманчиво мягкий голос Закревского. — Только потратите время и деньги.

— И развлекусь! — Вероника поймала взгляд адвоката — черный, самоуверенный — и усмехнулась. Каргин нашел себе подходящего воина справедливости. — А за удовольствие надо платить. Не так ли? — это она спрашивала уже у мужа.

Каргин только сверкнул глазами, но промолчал.

Вероника хмыкнула и пошла к двери. Ее адвокатша засеменила следом.

И едва они покинули переговорную, Закревский, скрестив руки на груди, поинтересовался все тем же обманчиво мягким тоном:

— И что это было, позвольте узнать? Если такой скандал произойдет в зале суда, вы понимаете, как это будет выглядеть?

— Так довела! — рявкнул Каргин и поник. — Мы когда с ней познакомились, девочка девочкой была, разве что без косичек… Не знаю, где и что мы натворили… Ее измены бесконечные… так знала же, что не за пацана замуж идет. Ясное дело, и я не без греха, но когда она даже скрывать это перестала, сил не осталось.

— И?

— Что и? Ссоры, пить начал, сам девок водил…

— И вы считаете, что в таком случае вам есть для чего пытаться сохранить семью?

— Я должен был дать ей шанс, господин Закревский, прежде чем уничтожить. Теперь уже не остановлюсь. И вы мне в этом поможете.

— Моя забота — это раздел вашего имущества.

— Разумеется. Но Вера — тоже мое имущество. Я ее купил. И отказываться от нее не собираюсь. Хочет — и через это пройдет. Может, успокоится.

Закревский криво усмехнулся и повернулся к окну. Он прекрасно знал, что такое отчаяние. Когда в девятнадцать лет тебя отчисляют из универа за интрижку с дочкой декана, и ты оказываешься без гроша в кармане, без работы и без морального права упасть на хвост родителям, недолго и до отчаяния. Пережил. Но научился улавливать это чувство во всяком бахвальстве. Из этой милой семейной парочки в отчаянии был не Каргин.

4

Все-таки утра Закревский не любил. Неважно, понедельник это или пятница. Нет, пятница, конечно, предпочтительнее, но в 7:30 особой разницы не ощущалось. Впрочем, не о днях недели речь, а скорее о датах.

Утро 31 декабря едва ли в чем-то отличалось от утра 30 декабря. Да и 1 ноября тоже. Разумеется, пока это только утро, и Закревский еще не взял разгон. Нет, он лежал в постели, тупо глядя в потолок, и пытался смириться с той мыслью, что даже 31 декабря может быть рабочим днем. Он любил свою работу. Действительно любил. Но тоже не по утрам. И даже прекрасно понимая, что на работу надо явиться для галочки, и можно весь день потом гулять, настроение хоть немного поднять не получалось.

Всякую мелочь разгрести удалось еще накануне. Оставался крупняк. Дело о разводе высокого чиновника, заседания по которому переносились уже второй раз по инициативе самого чиновника, и Закревский смутно подозревал, что этого клиента он скоро лишится — нюхом чуял, что дело идет к перемирию между супругами, которые, кроме прочего, никак не могли поделить троих своих детей.

Второе дело — Каргины. Там вообще творился какой-то мрак. За месяц толком никакого сдвига. Хотя Закревский как раз не заморачивался. Время шло, деньги капали. Особого головняка пока не доставляло. Хотя и понимал, что после праздников придется браться основательно. Каргин хотел результатов и регулярно названивал.

Когда будильник в третий раз подал голос, Закревский все-таки соизволил встать и направился в душ. Душ принес некоторое облегчение. Через 10 минут он уже увлеченно подстригал усы и прошелся триммером по подбородку.

Но едва он теперь почти уже совсем в приподнятом настроении направился на кухню варить кофе, в дверь позвонили. В то же мгновение, когда он открыл, ему на шею бросилось что-то пушистое, сладко пахнущее, холодное и пропищало Олиным голосом:

— Как же я соскучилась, Ярик!

— Ярослав, — автоматически бросил он, но руки (предатели!) зачем-то втащили барышню в квартиру. — Ты откуда взялась?

— С улицы, — торжественно провозгласила Оля.

«Оно и видно» — трепыхнулось в его мозгах. Но потом ее губы прикоснулись к его губам, а руки, с которых она уже стащила перчатки, как-то вдруг оказались под ремнем его брюк. Секса у Закревского, почитай, две недели уже не было. А Оля такая… Оля! Он слегка приподнял ее над полом и раздвинул языком ее мягкие губы в помаде с клубничным привкусом.

Оля живенько отвечала, обнимала за шею, пыталась скинуть с болтающихся в воздухе ног сапожки и при этом умудрялась попасть губами куда-то в его щеку, от чего та приобретала красноватый румянец стыдливой девушки, и ворковать что-то умильное о большой любви.

— Яяяярик, — с придыханием возвращалась она к поцелуям.

И так будет всю жизнь.

Они будут стоять в ЗАГСе на глазах толпы родственников, и, когда он станет надевать на ее безымянный пальчик колечко, она протянет: «Яяяярик!»

Он будет забирать ее из роддома, а она, глядя, как неловко он держит ребенка в руках, будет бурчать: «Яяяярик!»

Он станет сбегать из дома от бессонных ночей на работу, чтобы там задрыхнуть на диване в своем кабинете, а в спину станет раздаваться недовольное: «Яяяярик!»

Он вывезет семью куда-нибудь в Турцию, которую он ненавидит, но которую любит Оля, и, когда будет отлучаться куда-то в бар или к морю, стены пансионата будут содрогаться от ее «Яяяярик!»

Но совсем невмоготу станет на пенсии, когда от нее уже точно никуда не денешься. Целыми днями придется слушать: «Яяяярик! Яяяярик! Яяяярик!»

Закревский вздрогнул. Морок развеялся. И он замер, глядя на девчонку, покрывающую его лицо быстрыми поцелуями. Замешательство было секундным. Чтобы отлепить Олю от себя, пришлось приложить усилия.

— Так зачем пришла-то? — спросил он.

— Соскучилась, — недоуменно ответила Оля и полувопросительно добавила: — Ты ведь тоже.

Объяснять, что он соскучился по сексу, а не по ней, смысла не было.

— У тебя что? Пар сегодня нету? Что ты повадилась ко мне по утрам ходить, а?

— Сегодня зачет, а у меня автоматом, — она расстегнула куртку и стала стягивать рукава. — Я подумала… Новый год все-таки…

— Ну, Новый год. И че?

— Ну… мы могли бы… вместе.

— Оль, а у тебя точно зачет автоматом, а? Ты ничего не путаешь?

— Нет, — от удивления ее глаза стали большими и круглыми. — А что?

— Ну я подумал, что у тебя с памятью какие-то проблемы. Вот забыла, что мы в ноябре еще расстались, зачем-то приперлась, как ни в чем не бывало. Как ты учишься вообще, если у тебя такие проблемы?

— Ярик, — Оля всхлипнула, и ее красивые темные брови жалобно поднялись домиком. — Я… ты… мы… Мне пришло в голову, вдруг ты передумал.

— Я-рос-лав! — рявкнул Закревский. — У меня есть твои контакты. Если бы я передумал, я бы официально тебя уведомил. А сейчас извини, но мне на работу пора. Да и ты пойди… автомат свой в зачетную книжку поставь.

Девушка обреченно кивнула, снова натянула рукава куртки и вышла из квартиры.

— С наступающим, — сказала она на прощание.

На кофе времени традиционно не оставалось. Но Закревский уже рукой махнул. Все равно на заправку ехать — бензобак почти пустой. Там он и получил свой вожделенный эспрессо. Даже почти не опоздал в офис.

Девушки всех возрастов были нарядные, завитые, напомаженные. Единственный день, когда можно плевать на дресс-код. Тем более, после рабочего дня ехали в клуб на корпоративную вечеринку.

— Светлячок, а шеф у себя? — поинтересовался Закревский, вваливаясь в приемную Вересова.

— Пока да, но собирается уходить, — отозвалась Света и подтянула на плечах шаль.

— Вот тиран, тебя бы хоть сегодня отпустил! — хмыкнул Слава — Света собиралась уходить в декрет через месяц. Но она только расплылась в улыбке:

— А платье новое продемонстрировать сотрудникам? Я сегодня в костюме Колобка!

Закревский рассмеялся и без стука зашел к начальнику.

— Что без опозданий? — хохотнул вместо приветствия Вересов. — На премию нацелился?

— Как Новый год встретишь, так его и проведешь. На то и уповаю. Что у нас хорошего?

— Погода.

— Да, погода — сказка! — мечтательно объявил Закревский.

Пошел снег! В кои-то веки не мокрый! Последние годы со снегом на Новый год не особо везло.

— Значит так, отчитываюсь. Вчера был в суде по Каргиным. Вероника подала ходатайство. Оно теперь не алименты требует, а возмещение морального ущерба. Говорит, не хочу быть крестьянкой, а хочу — столбовою дворянкой. Про измены что-то городила, про то, что руку, дескать, поднимал. Доказательств, ясен пень, никаких. Зато время тянет. В общем, мы теперь, пока вся эта волокита, соберемся в лучшем случае к концу января.

Вересов отмахнулся.

— Нашел время. Сам разберешься со своими Каргиными. Я тебе сразу говорил, там процесс века. Года на три минимум, если не больше.

— Ну тебя с Борисоглебским хрен переплюнешь. На рекорд идете!

— Там воинствующие тылы оппонента прикрыты самой Линой Мильх, — рассмеялся Макс.

— У Каргиной тылы прикрывать бесполезно. Там такииие тылы — закачаешься. Мария Витальевна меркнет.

— Что, так скучно, что перешел к изучению тылов?

— Типа ты их никогда не изучал, даже когда не скучно, — крякнул Слава. — Кстати, об изучениях. Ты сегодня с простыми смертными Новый год встречаешь или чего поинтереснее нашел? Если что, то я с тобой. Беременный Светлячок в костюме Колобка на корпоративе — ужасно мило, конечно. И молодняк у тебя ничего пошел. Но с ними же не замутишь. Потом работать как-то рядом придется, когда серые будни наступят.

— Нет, сегодня вы без меня. У меня значительно интереснее, — заговорщицки сообщил Вересов. — Так что увидимся после праздников.

— Вот как что-то интересное, так Вересов один!

— Только не говори, что не знаешь, как провести Новый год.

— Да у меня по предпочтениям ничего нового и оригинального. Большой мальчик, разберусь. Тебе с твоим интересом удачи!

С этими словами он покинул кабинет шефа и направился к себе, где его уже подстерегала Санька. Вчерашняя выпускница юрфака. Что примечательно — однокурсница Марии Витальевны. Той самой, прикрывающей тылы. Санька сидела в холле и рассматривала рыбок в аквариуме. Единственная из толпы праздничных барышень она презрела условности и приперлась на работу в джинсовом комбинезоне, рубашке в клетку, которая была ей чуток великовата, и с волосами, убранными в конский хвост на затылке. По делу Каргиных она числилась его помощницей, но фактически ей велено было присматриваться и набираться опыта.

Увидев его, девушка подобралась, заправила за ухо выбившуюся прядку и открыла, было, рот, чтобы что-то спросить, как…

— Платье где? — поинтересовался Закревский.

— На сегодня дресс-код отменили, — легко пожала она плечами и улыбнулась.

— Да. Отменили. Для того, чтобы вы надели платье. Что вы здесь еще делаете? А ну кыш домой!

— Рабочий день еще не закончился, а у меня тут по Каргиным мысль появилась.

— Саша, мысли должны появляться после праздников. Сейчас мысли все в отпуске. Все. До свидания!

— А на корпоратив вы придете?

— Мне что? Делать больше нечего? С наступающим!

Закревский рассмеялся и пошел прочь, не обратив особого внимания на то, как Санька замерла на месте, кусая губы.

Потом он сделал ровно два звонка. Один родителям — с поздравлениями. И вечными обещаниями весной съездить проведать. Второй — Таське. Чтобы не волновалась, если он в ближайшие сутки не выйдет на связь. Старшая сестра была еще хуже родителей.

За окном весело кружились в воздухе снежинки. В свете фонарей и фар они казались живыми, как бабочки. К десяти вечера пробки почти рассосались. Народ разбрелся по квартирам и заканчивал рубить салаты. Хотя чем ближе к центру, тем оживленнее были дороги.

Возле «Апельсина» даже свободное место на парковке найти было проблематично. Но Закревский справился. Паренек с парковки помог.

Когда он вошел в клуб, то присвистнул. Толпа, двигающаяся под музыку, впечатляла. В такое время обычно народ только начинал собираться. Но не в новогоднюю ночь. Он откинул со лба волосы и направился к бару. Сначала выпить, потом разбираться, зачем конкретно сюда явился. Еще и в одиночестве. Хотя длительное одиночество ему никогда не грозило. Так и сейчас. У барной стойки сидела девушка, которую он выцепил краем глаза. И тоже сидела одна. Ее каштановые волосы крупными локонами лежали на обнаженных плечах. Блестящий топ открывал их взгляду, как и узкую спину и тонкую талию — фасон не предполагал наличия бюстгальтера. Это интриговало. Взгляд скользнул ниже. А юбочка-то со шлейфом. Ног сзади не видно. С этого ракурса только часть стопы и носок туфли — она сидела, закинув ногу на ногу.

Закревский ломанулся поближе и, не глядя на нее, громко сказал бармену:

— Виски со льдом, и вон той девушке любой коктейль, какой она захочет, — метод дешевый, но на удивление безотказный.

— Девушка хочет «Тетку Роберта», — раздался тягучий негромкий голос и после небольшой паузы добавил: — Господин Закревский. Ярослав Сергеевич.

Если бы для измерения времени, которое понадобилось Закревскому для того, чтобы выйти из замешательства, в которое он угодил, использовали хронометр, то тот показал бы ровно две с половиной секунды. Потом губы адвоката медленно растянулись в улыбку, а глаза сузились. Он окинул ее внимательным оценивающим взглядом, явно задержавшись на волосах. И произнес:

— «Тетку Роберта» девушке. Госпоже Каргиной Веронике Леонидовне. Кстати, после развода вы фамилию менять не думаете?

— Это не ваше дело, но я отвечу. Не думаю.

— Да ладно! Я про вас столько знаю, что чувствую некую сопричастность к вашей судьбе. Цвет волос сменили, можно и с фамилией рискнуть. Мало ли.

— Я догадываюсь, сколько вы знаете, — она бросила на него отстраненный взгляд и отпила из бокала, который поставил перед ней бармен.

— Работа у меня такая — знать. А к тому времени, как завершится процесс, буду знать еще больше. Если, конечно, вы не одумаетесь.

Вероника залпом допила коктейль, резким движением отбросила прядь волос и, мимолетно коснувшись пальцами его ладони, спросила:

— А хотите узнать прямо из первых уст?

— Прямо из первых? — усмехнулся Закревский и покрутил в руках стакан. — Я толстокожий, меня трудно разжалобить. Если, конечно, это ваша цель, Ника. Но вы можете рискнуть. Вам добавки или что-то другое попробуете?

— С чего вы взяли, что я собираюсь вас жалобить? — она рассмеялась и, склонившись к лицу Ярослава, проговорила: — Может, все, что говорит обо мне мой муж — правда?

С ответом он не торопился. Допил свой виски, кивнул бармену, чтобы тот повторил. И только после этого снова посмотрел на Веронику.

— Да я и не сомневаюсь в том, что Виктор Анатольевич говорит правду. Но даже если бы это было не так, то вряд ли имело бы хоть какое-то значение. Вы просто гонорар не видели. Тогда бы все поняли. Вопрос актуален: добавки или что-нибудь еще? Вы же не собираетесь сидеть здесь трезвой?

— Я вообще не собираюсь здесь сидеть. И хотя это и забавно, чтобы вы потратили свой гонорар, полученный от Каргина, на меня, но долгие разговоры я не люблю, — она легко соскочила с высокого стула и оказалась совсем близко от Закревского.

Запах ее духов шибанул не по-детски. Будто содержал феромоны. Моментальная реакция его удивила — такого не было со времен студенчества, когда еще ожидал каждый раз чего-то нового. Закревский лениво повернулся на стуле к ней и спросил, почти коснувшись губами ее плеча:

— И что же любит госпожа Каргина?

— Тебе показать прямо здесь? — шепнула в ухо и лизнула его кожу.

Он, придерживая ее за талию, обернулся к барной стойке и залпом опрокинул в себя виски.

— Ну начни, — выдохнул он. — Потом разберемся.

В ответ Вероника взяла его за руку, стянула со стула и, прижавшись к нему, провела его ладонью по своей ноге — под тонкую ткань юбки, выше, по кружевному краю чулка, по коже и, наконец, там, где не было белья.

— К Новому году готовилась основательно, — его голос прозвучал хрипло, этот хрип даже орущая музыка не заглушила. Он скользнул рукой по ее обнаженной спине, понимая, что дуреет от одной мысли, что фактически голая она не только сверху, но и снизу. И почти с облегчением, разрешая себе, наклонился к ее лицу и вцепился в ее губы горячим поцелуем с привкусом алкоголя.

Отпустив его руку, Каргина пробиралась между пуговиц рубашки, не расстегивая их и щекоча кожу острыми ногтями, и медленно, глубоко, всей грудью дышала, отвечая на его поцелуй. А потом, слабо дернув за пряжку ремня, вопросительно посмотрела прямо в глаза, которые показались ей еще более черными, чем обычно.

После он уже ничего не говорил. Просто отстранился, чтобы перехватить ладонь, лежавшую на пряжке, и потащил к выходу из клуба. Собственно, он не ожидал такого быстрого окончания вечеринки, но, по сути, за этим и приехал. Пришло, откуда не ждал. Физически ощущал каждое мгновение в клубе, в гардеробе, на улице, когда не целовал ее. А когда они оказались в машине, вдвоем, наедине, его руки снова скользнули к ней под платье, чтобы ощутить прохладу и гладкость кожи, которые сводили его с ума. Проводил пальцами все выше по бедру, пока не достиг клитора. И ни на минуту уже не отрывался от ее губ, второй рукой пробираясь под шубку, чтобы коснуться груди.

От его рук становилось жарко. Вероника отбросила в сторону мех, и все происходящее превратилось в аттракцион, подсвеченный разноцветным светом рекламы ночного клуба. Его, наконец, расстегнутый пояс, ее задранная юбка, глаза в глаза с расширенными зрачками, сбившееся дыхание, искусанные губы и его руки на ее груди. Закревский откинул сиденья и перекатился на нее. Себя он уже не контролировал. Спустил джинсы пониже, раздвинул ее колени, подался немного вперед и судорожно выдохнул, когда почувствовал, как член скользит по влажным стенкам влагалища.

Вцепившись в кресло, она двигалась в такт ему резко и беззвучно. Только горячий воздух с сипом вырывался сквозь приоткрытые губы, когда она отстранялась от его губ, чтобы тут же найти их снова. В его губы протянула и долгий полувскрик-полустон, когда ее мышцы судорожным плотным кольцом обхватили его плоть, и прикрыла веками глаза, пряча свой шальной взгляд.

Глядя на ее искаженное лицо и чувствуя сокращения ее тела, совпадавшие с биением сердца, он захрипел от приближающегося оргазма. Врезался глубже, сильнее. Пока, в конце концов, не выдохнул и не замер, уткнувшись ей в шею и пытаясь совладать с тяжелым дыханием. И видел теперь яркие цветные пятна рассекавшие темноту в машине. Качнув бедрами в последний раз, отстранился, подтянул пояс джинсов и застегнул ширинку. Одернул на ней юбку. После чего пересел на свое кресло.

Говорить было трудно, потому что странным образом из головы вылетели все слова. Он не понимал того, как это произошло. Он впервые в жизни хотел женщину так сильно, что отымел ее в собственной машине. И пофигу, что она, кажется, не возражала.

— Вернемся или продолжим где-то, где будет… удобнее? — спросил он, не узнавая почему-то свой голос.

— Продолжим, — поправляя топ и стараясь говорить спокойно, отозвалась Вероника. — Вроде бы, ничего так получилось, да?

— Для первого раза отлично. Не замерзла? — рассмеялся он, включая зажигание.

— Нет.

— Тогда погнали.

Домой ее везти он точно не собирался, прекрасно понимая, что случайный секс в новогоднюю ночь со случайной женщиной, чисто случайно оказавшейся почти бывшей женой его клиента, штука — одноразовая. Ок. Двухразовая. Он уже Олю один раз впустил к себе, до сих пор дорогу не забыла. Впрочем, Каргина не производила впечатления женщины, которая может относиться к происходящему иначе, чем он. А если еще помножить это на все, что Закревский знал о ней от ее бывшего, то вывод был очевиден. Но Закревский не помножал. Он вообще не желал думать. Довольно того, что приличные девочки зимой под платьями носят трусы с начесом.

Своего адреса Каргина не называла тем более. Оставался один вариант. Номер в гостинице. Еще бы найти что-то незадолго до полуночи!

Им повезло. Не проехали и 200 метров, как обнаружили целый ресторанно-гостиничный комплекс, в котором тоже проходила вечеринка. Номер нашелся быстро. Собственно, ничего удивительного. Мало ли желающих с той же вечеринки перепихнуться по-быстрому в одной из комнат. Под пьяный хохот и орущую из динамиков на первом этаже главную новогоднюю песню группы АВВА, они поднялись наверх за администраторшей, которая тоже была явно подшофе.

— Вам шампанское принести? — спросила барышня, протягивая им ключ-карту, когда они входили в номер. Часы показывали половину двенадцатого.

— Нам шампанское принести? — переспросил Закревский у Ники.

— Зачем? — искренне удивилась Вероника.

— Новый год типа.

— Как хочешь.

— Оставьте под дверью, — сказал он администраторше.

Та кивнула и со словами «Счастливого Нового года!» удалилась.

Закревский обернулся к Веронике и лениво улыбнулся.

— В душ пошли?

Она кивнула, быстро скинула с себя одежду и прошлепала в ванную. Через минуту он оказался там же и шагнул к ней под струи теплой воды. Когда где-то за окном рвались петарды фейерверков, и высыпавший на улицу народ вопил: «С Новым годом!», а в ресторане гостиницы звенел хрусталь, ни он, ни она ничего этого не видели и не слышали. Он прижал ее спиной к кафелю ванной, закинул ногу себе на бедро и медленно-медленно входил и выходил из нее, наблюдая за ее напряженным лицом. И слушал не праздничные песни, а шлепки влажной кожи и плеск воды. Время отмерялось только этими звуками, но не стрелками часов.

В этом странном влажном мире, где царило странное влажное время, Веронику тревожили его глаза, и она сама не знала, почему. Но когда терпеть его пристальный взгляд у нее не достало сил, она слегка оттолкнула Ярослава, повернулась к нему спиной, но и без него быть не могла. Направила рукой его член снова в себя и оперлась руками о кафель. Изгибала спину и ускоряла движения, и негромкие звуки вырывались из ее горла. По шее, плечам, спине, его рукам, которые она видела слева и справа от своего лица, стекали теплые капли воды, смывая минуту за минутой, движение за движением, стон за стоном.

Про шампанское они забыли. Вспомнили гораздо позже, когда уже выходили из номера. Под утро. Закревский случайно перевернул ногой ведерко, подтаявший лед рассыпался по полу, и потоки талой воды пропитали ковровое покрытие. Он коротко рассмеялся и повернулся к Нике.

— Если хочешь, разопьем.

— Не хочу. Не люблю шампанское. Я люблю только деньги, хороший секс и когда меня не провожают.

5

Gala: Слушай, у меня это все из головы не идет. Ночь не спала, думала. Мысли есть.

Gala: Тут?

Gala: Ты тут?

Gala: Вера, мля! Третий день в онлайне и морозишься!

Вера: ой не начинай

Gala: Славтехоспади! Явление Христа народу! Я уже думала, ты либо по мужикам пошла, либо таблеток наглоталась.

Вера: твоя фантазия не даст тебе пропасть. Никуда я не пошла

Gala: Это молодец. Это хвалю. Ты и так уже наворотила. кАзёл под окнами с ружьем еще не стоит?

Вера: пока нет, вероятно еще не в курсах

Gala: Думаешь, адвокат настучит? Кста, он больше не объявлялся?

Вера: куда он может объявиться? ты что думаешь. я его домой на тортик приглашала?

Gala: Между прочим, тортик — не самая плохая твоя идея. Когда и так все дерьмово, можно бы и подсластить.

Вера: к четру тортики!

Gala: окЪ. Я тут че надумала! У тебя два варианта. Либо ты валишь нафик из своего Киева. Либо используешь имеющееся в наличии на полную катушку. А в наличии у тебя — этот чертов адвокат.

Вера:????????

Gala: Слу. Ну во-первых, срочно меняй отношение к случившемуся. Ты не просто с адвокатом кАзлиным переспала. Ты кАзлу рога наставила с тем, кто его интересы представляет. Так шо… Чем не повод поржать? Можно хором с адвокатом.

Вера:???????

Вера: думаешь?

Вера: не знаю

Gala: шо не знаю? Зато я знаю. Кароч! Расслабься и получай удовольствие. Адвокат этот как вообще? Ничего? Ну, в любом случае потерпишь. Влюбишь его в себя, мож, на свою сторону перетащишь. Мозги забьешь по самое не могу. Ну или яйца, тебе виднее. Даж если он просто из дела выпадет — тебе ж на руку. Затянешь, как можешь. Вдруг чего и выгорит. По ситуации ориентируйся, кароч!

Вера: перспективка. ок, я подумаю

Gala: думай, родная. Либо ко мне в Пермь. Вася не против. Поживешь, пока устроится все.

Вероника свернула страницу и откинулась на спинку стула. Галка подбросила интересную идею. С одной стороны, развлечься с адвокатом — почему бы и нет. А то плесенью стала зарастать — после «Сашки» она долго приходила в себя. Да и адвокат оказался…

Вероника подхватилась со стула и принялась варить кофе. Долго прислушивалась к его тихому шипению, отмахиваясь от зудящих мыслей.

В общем, пижон впечатлил. Влюбить его? Нет, это вряд ли. Приличные мальчики за любовью по ночным клубам 31 декабря не шастают. И с женами своих клиентов не спят, пусть и почти бывшими. Вероника усмехнулась. А вот Каргину так и надо! И Галка права, как минимум, если пижон поведется на продолжение игры, однажды это неслабо позлит Каргина. Если же адвокат еще и бросит это дело… Пока Каргин будет беситься, пока передадут другому. Время. Ей нужно время.

Вероника хохотнула. Дальнейший план нарисовался сам собой: почистить перья — и в бой! Если, конечно, этот пижон не устроил себе рождественские каникулы.

Впрочем, у конторы Вересова ее пыл несколько утих. Ввалиться к нему в офис, без своего адвоката, третьего января — веской причины у нее для этого не имелось. Вероника несколько раз прошлась вдоль главного входа в здание в раздумьях, но так ничего и не придумав, резко развернулась на каблуках. Через дорогу обнаружилась вывеска кофейни, куда Каргина и отправилась — выпить кофе. С коньяком.

Тем временем сам виновник ее метаний беспорядочно ходил по седьмому этажу бизнес-центра, заглядывая по приемным — кто еще заявился третьего января в офис. Таких оказалось немного. Даже сам шеф, и тот проигнорировал начало трудовых будней. Приемная была заперта — Светлячок взяла отгул.

Только Санька бродила тенью по конторе из архива в их с Закревским кабинет, перебирая какие-то бумажки. Слава уныло окинул взглядом ее взъерошенные волосы, к которым она прицепила крошечную шляпку-цветок на прищепке, и неизменный комбинезон.

— А за квартиру, кстати, я бы на ее месте поборолась, — изрекла она, не глядя на Закревского. — Дарственную на сына он оформил перед самым разводом. За день до подачи иска. Можно бы и оспорить.

— Да прям! Квартира изначально была оформлена на самого Каргина. У этой дуры там ни процента не было.

Санька вздохнула и снова уткнулась в изучение документов. А Закревский покосился на стол. В сегрегаторе с делом Каргиных сверху в тонкой папочке хранилась личка по Веронике Каргиной. А сам Закревский боролся с собой с того самого момента, как вошел в офис. Отчаянно тянуло заглянуть и выписать ее номер телефона. На хрена, спрашивается?

Первого и второго числа он тупо провалялся на диване дома, пересматривая подряд все серии сериала «Агентство «Лунный свет». Любимое! Была у Закревского такая слабость. Поедал салаты из контейнеров, которые привезла первого Таська. И усиленно гнал от себя мысли о том, что произошло в новогоднюю ночь. Он был скорее склонен считать, что ему это приснилось, привиделось, приглючилось — пофигу. С собственными клиентками спать Закревскому прежде приходилось — кто не без греха? Некоторые всерьез и по взаимному согласию присовокупляли секс к благодарностям за выигранные процессы. Трахал бывшую клиента — впервые.

Собственно, впервые было не только это.

Впервые в машине. В его богатой на события личной жизни в этом пункте был пробел. Теперь можно поставить галочку.

Впервые полная утрата контроля. Обычно мозги работали. А тут даже в голову не пришло спросить, на таблетках ли она. Впрочем, зная некоторые факты ее биографии, на этот вопрос решил забить. Вряд ли она заинтересована в последствиях.

Впервые женщина его фактически послала. После их дурацкого прощания, когда она выдала совершенно фееричный текст, Закревский чувствовал себя… использованным. Даже не так. Умом-то он понимал, что, по сути, они использовали друг друга. Но, черт подери, он-то так не привык! Словно это не она стонала и извивалась под ним, как если бы у нее секса нормального полгода не было!

В этом месте Закревский тормозил. Потому что воспоминания вели только к перевозбуждению. Можно найти, где и с кем его унять, но хуже то, что его удивляли реакции собственного тела. Потому что он тоже был… будто полгода без бабы.

— И все равно, Ярослав Сергеевич, я считаю, что квартира — спорно, — продолжала бубнить Санька. — Машка… в смысле Самородова… конечно, могла и упустить с перепугу. Но если все нюансы поднять, то можно выставить квартиру совместно нажитым и…

— Слушайте, давайте после седьмого поговорим об этом, а? Все равно суды толком не работают. Каргин во Флориду улетел. Вересов — и тот трубку не берет. Одни мы с вами, как два дебила-трудоголика, что-то изображаем.

— Бурную деятельность, Ярослав Сергеевич, — подсказала Санька и снова опустила глаза. — Но, если вы не возражаете, я себе помечу.

— Да что тут помечать! Мы не за справедливость — мы за то, чтобы клиент остался доволен.

— Спорно.

— Ну раз спорно, то копите аргументы. А я домой.

Но «домой» не задалось. Холодильник был пустой. А ехать в супермаркет и, уж тем более, готовить лень.

«ОкЪ, Закревский, обедаешь здесь, вечером пиццу закажешь».

Перебежав через дорогу в распахнутом пальто, он вошел в любимую кофейню, где кофе было выпито немереное количество. Равно как и съедено безмерное множество омлетов и сырников.

В кофейню вместе с ним ворвался морозный январский воздух, и впорхнула резвая стайка снежинок, несколько из которых благополучно легли на его черную шевелюру. Он тряхнул головой и направился к любимому столику у окна, как вдруг остановился посреди зала. Не так много было в заведении посетителей, чтобы не заметить среди них Веронику Каргину. Даже несмотря на то, что теперь она уже не была яркой блондинкой, а уже несколько дней как переформатировалась в не менее яркую шатенку.

Почувствовав поток воздуха, Вероника повернула голову и наткнулась на ничего не выражающий пижонский взгляд. Потом кивнула (в конце концов, они знакомы) и откинулась на спинку стула, вопросительно глядя на него.

Закревский криво усмехнулся в усы и прошел между столиками к ней. Расположилась она весьма удобно — почти в самом центре, у всех на виду.

— И каким ветром вас сюда надуло? — вместо приветствия поинтересовался он, усаживаясь.

— Восточным.

Он покачал головой и жестом позвал официантку. Та принесла меню и быстро ретировалась. Закревский пролистнул несколько страниц и, не глядя на Веронику, спросил:

— К кофе будете что-нибудь? Рекомендую Шварцвальдский торт. Самое то. Или чего-то посолиднее?

Каргина внимательно изучала его лицо. Судя по внешности, не обошлось без южных кровей. «Горец чертов!» — усмехнулась Вероника, переводя взгляд с густых, немного взъерошенных черных волос, мимо блестящих глаз, вдоль прямого носа к губам, прикрытым усами.

Усы! Кто в наше время носит усы? Но было в этом что-то такое… Вероника снова почувствовала тонкий запах, исходивший от них, чуть иной, чем от волос. И словно вновь ощутила их на своей коже.

Каргина незаметно выдохнула, переменила позу и лениво ответила:

— Я произвожу впечатление голодной?

— Ты производишь впечатление хитрожопой, — наклонившись к ней через стол, прошептал он. Потом вернулся в исходную позицию и добавил: — Не знаю, как у вас, а у меня обед.

— Приятного аппетита, — улыбнулась Вероника. — Кстати, другого десерта не желаешь? Вместо торта. Ну раз уж у тебя обед.

— Прости, не представляю тебя в переднике у плиты, — он снова кивнул официантке и заказал бизнес-ланч, понимая, что выбирать не в состоянии. Чувства обострились настолько, что он не мог заставить себя не думать о том, что под столом ее нога совсем рядом с его. Вытянул ее вперед и коснулся носком ботинка ее сапога.

— А без передника? — прошептала она, облокотившись на стол и приблизив к нему свое лицо. Плотно облегающая водолазка с высоким воротом до самого подбородка натянулась еще сильнее и обрисовала кружево бюстгальтера.

— А без передника — ближе к делу. Локация тебя в прошлый раз устроила?

— Вполне.

— Бронировать до конца праздников? Или пока присмотримся друг к другу?

— Я присмотрелась.

— Лестно. Впрочем, у меня тоже сомнений особо не возникает.

Он приподнял руку и, подозвав в который раз официантку, отменил заказ. Девушка смотрела на него ошалевшими глазами, правда, несколько успокоилась, когда он оставил чаевые непонятно за какие заслуги. После ее ухода, Закревский встал из-за стола, подошел к вешалке, снял шубку Вероники и, легонько встряхнув мех, полюбопытствовал:

— Готова?

— А ты? — спросила она, одеваясь.

«А я идиот» — мимолетно подумал он.

6

Вера: знаешь, по-моему, я зря с этим адвокатом связалась

Gala:????

Gala: Поздно пить боржоми… че там у тебя?

Вера: с чего это поздно? брошу — и дело с концом.

Gala: Совсем больная, да? Или что? Все так хреново? Он извращенец какой-нибудь?

Gala: Веееер???

Вера: уймись, не извращенец он. просто… фиг он пойдет против Каргина.

Gala: Так. По порядку. Что случилось?

Вера: в том то и дело, что ни-че-го

Gala: ээммм… а чего ты ждала? Что он кинется грудью на амбразуру? Прям так? Потрахались пару недель, он сразу в рыцари твои запишется или че?

Вера: почти четыре

Вера: вот только рыцаря мне и не хватало. Остальное все уже есть

Вера: не знаю, чего ждала.

Вера: какой Каргин — такой и адвокат

Gala: Че? Тоже из кАзлиных? Этот-то чего?

Gala: рассказывай давай, не выделывайся!

Вера: да не выделываюсь я. нечего рассказывать. Обычный мужик, который знает себе цену. И мне, кстати, тоже. но одно утешает — секс с ним реально шикарный.

Gala: Это ты себе цены не знаешь, дура!

Gala: А че? Прям-таки шикарный?

Вера: прям-таки!

Gala: ну так я те че грила? Расслабься и получай удовольствие, пока есть такая возможность.

Вера: ну да. А по итогу Каргин выставит мне счет и за это удовольствие.

Gala: блин…

Gala: слушай, а ты устрой им головомойку. Обоим. Пусть кАзел узнает, а? прикинь, с его-то ревностью кАзлиной. Это ж выгонит адвоката, как пить дать. А у тебя время идет.

Gala: о! а еще и «обычному мужику» веселую жизнь устроишь. Прикинь, че у обычного мужика с репутацией будет! фигЪ его кто на работу возьмет после такого. Только в дворники!

Gala: и все еще остается второй вариант. Пермь.

Вера: а если я ошибаюсь?

Вера: не Галь, Пермь не вариант. Сама ввязалась, сама буду выкарабкиваться. Не впервой.

Gala: В чем ты ошибаешься? Вот в чем? Вот хоть один пункт назови, по которому ты не права! Каргин — кАзел? Казел! Еще какой кАзел, мля! Могла бы — сама бы придушила. Дружбаны его покрывают? Покрывают! Потому что сами кАзлы! Так какие у тебя варианты, а? Я уж не говорю о том, что после всего… он тебе реально компенсировать здоровье и нервы должен. А адвокат он… сама сказала — кАзлу под стать. Ну трахаетесь вы с ним. Ну потрахаетесь, и надоест. Другого найдешь. Нормального.

Вера: надоест

Вера: ладно, пора мне. Завтра очередное маппет-шоу. Меня моя Витальевна просила приехать.

Вера: целую

Gala: Держи хвост пистолетом, Верунчик.

Gala: Победишь всех! Целую! От Васи привет!

Погода была по-весеннему жаркой. «Как в апреле», — думала Вероника, распахнув шубу и медленно переступая на высоких каблуках среди лужиц, образовавшихся на асфальте. К Самородовой ехать не хотелось. Та опять начнет нудеть что-то про квартиру, переписанную на сына. Сто раз ей говорила — делайте, что считаете нужным. Так нет. Ей сообщать о каждом шаге надо. И все-таки… если бы Закревский хотя бы отказался. Или узнать, что затевает Каргин.

Собственно, Каргин не заставил себя долго ждать. Будто в ответ на ее мысли возле офиса, где снимала небольшую комнатку адвокат Самородова, «забибикал» до боли знакомый темно-синий Бентли. И пару раз подмигнул фарами. Сделав вид, что не услышала и не увидела, Вероника пошла дальше. Только шаги стали чуть быстрее. Что оказалось весьма зря.

В следующую минуту она была подхвачена под белы рученьки парочкой его охранников и усажена на заднее сиденье автомобиля. Аккурат возле ее «покаещемужа».

— Ну и куда удираешь-то? — поинтересовался Каргин, оглядывая ее с ног до головы. Выглядел он хуже обычного. Видимо, давление шалило. Мешки под глазами, какая-то нездоровая одутловатость лица. Глаза через очки казались уставшими.

— Я опаздываю.

— Успеешь. Разговор есть.

— Больше не с кем поговорить? — усмехнулась Вероника.

— Видишь ли, Вера. Когда тебе пятьдесят пять светит через месяц, иногда оказывается, что поговорить-то действительно не с кем… Хотя, случается и раньше, конечно. Кстати, о подарке думала?

— О каком еще подарке?

Каргин негромко рассмеялся и наклонился к ее лицу.

— Брось? Неужели забыла про мой день рождения? Помнишь, пару лет назад подарила мне какую-то картинку. До хрена дорогую. До сих пор в моем кабинете висит. О тебе напоминает, — улыбка вдруг сползла с его лица, и он добавил: — Короче, ты приглашена.

В ответ Вероника тоже рассмеялась.

— Сейчас могу подарить тебе только дополнительные рога. Или нет! Знаю. Карапузика. Волосики беленькие, глазки блекленькие. Как у Сашки. А фамилия, прикинь, твоя. И отчество тоже. Хочешь? И совершенно бесплатно.

Взгляд его резко потяжелел. Он снял очки и откинулся на спинку сиденья.

— Вер, прекрати. Я пытаюсь наладить с тобой отношения. Ты ведешь себя, как избалованная девчонка. Я все понял. Все осознал. Я без тебя не могу. Возвращайся давай. Хорош комедию разыгрывать.

— А по-моему, это ты комедию разыгрываешь.

— Нет, дорогая, я еще ничего разыгрывать не начал. Я пока только разгон беру. Игра обещает быть увлекательной. Но я не могу не дать тебе шанса одуматься.

— Да делай ты, что хочешь, — Вероника тяжело вздохнула. — Жить с тобой я не стану. Хватит.

— Просто ты еще не понимаешь, что ни с одним мужиком уже жить не сможешь, кроме меня. Как и я ни с кем больше не смогу. Мы с тобой, Вера, увязли в этом по самое… Зачем еще кого-то тащить в это болото? Мы с тобой одного дерьма наглотались. Так что думай, моя хорошая. Ты всегда была умной девочкой.

— Это не твоя забота, что я буду делать, — медленно проговорила Вероника. — Буду жить в твоей квартире и на твои деньги вызывать себе мальчиков. Меня устроит.

По его щекам заходили желваки. В кулаки сами собой сжались руки. Каргин дважды выдохнул и только потом ответил:

— Вера, это хреновая для тебя игра, правда. Я часто играю нечестно. Но тебе дам совет. Не суйся в это. Откажись от этого. Мы же оба знаем, почему ты всю эту бодягу затеяла — мне побольнее сделать. Так вот подумай. У меня козыри на руках, а у тебя только Мария Витальевна со своим блокнотом. Если ты завтра начнешь, то мы этого уже не закончим, понимаешь? Стоит только развязать. А еще подумай про Сашку. Ты можешь сколько угодно рожать от него белобрысых пацанов. Пока его жена не узнала. А срач будет такой, что она узнает. Решила еще и его семью разбить? Мне назло?

— Да пошел ты… — Вероника потянулась к дверце автомобиля, чтобы выйти.

Каргин схватил ее за локоть и дернул на себя, крепко сжимая пальцы и прекрасно понимая, что на ее белоснежной коже останутся темные пятна от его прикосновения.

— Вера, у тебя завтра до начала заседания срок. Потом я начну воевать. Ты сама знаешь, что это такое.

— Повторяю, делай что хочешь, — она дернула локоть, пытаясь вырваться из его рук.

— Ну раз ты мне разрешаешь…

Он, схватив ее свободной рукой за лицо, развернул к себе и впился в ее губы жадным влажным поцелуем. Вероника стала брыкаться и дергаться. Она мотала головой и била его по лицу. И мечтала об одном: вырваться! Из его пальцев и из его машины. Он не отпускал, он все глубже просовывал язык в ее рот, скользя им по нёбу, потом чуть отстранялся и начинал кусать ее губы. Сжимал ее крепко и жестко. Глухо стонал. Если бы мог, привязал бы к себе. Но все, что сейчас было возможно — это пытаться подчинить ее своей воле. Она кусалась в ответ. Царапала его ладони, которые делали ей больно. Кажется еще больнее, чем обычно. За несколько последних месяцев она привыкла, оказывается, к тому, что больше никто не украшает ее тело кровоподтеками.

Он разжал объятие резко — так же резко, как схватил до этого. Медленно отстранился и, тяжело дыша, проговорил:

— Я всегда получаю то, что хочу. Я хочу тебя. Вернись.

— Нет!

Каргин вздрогнул. Глаза его потемнели. И он медленно, растягивая слова, самым гадким своим тоном произнес:

— Тогда, дорогая моя, до завтра. Хорошего дня.

Она выскочила из машины, не сказав больше ни слова, и помчалась прочь. Она забыла, что собиралась к адвокату. Неслась по улице, среди людей, почти задыхаясь. И все еще чувствовала его язык у себя во рту.

Закревский мерил шагами свой кабинет, поглядывая в окно, за которым, кажется, несмотря на то, что впереди еще целый месяц зимы, резко наступил апрель, и слушая болтовню Саньки. Ребенок усиленно готовился к завтрашнему заседанию. Двадцать минут назад отзвонился Каргин. Подтвердил свое присутствие в суде. Обещал феерию. Хотя как раз последнее пугало.

«Никакой самодеятельности, Виктор Анатольевич», — пытался увещевать его адвокат, но тот только смеялся в телефонную трубку.

«Вам непременно понравится, Ярослав Сергеевич».

Заседание по разделу имущества Каргиных было не первым и, ясен пень, далеко не последним в этом процессе. Но настрой клиента Закревскому решительно не нравился. С другой стороны, коньком адвоката были импровизации — какую бы свинью ни подложил беспокойный клиент, Закревский от этого только приливы вдохновения испытывал. В крайнем случае, утешал себя мыслью, что это же не в первый раз, и похуже видел.

— А вы знаете, Машка… в смысле Самородова… все-таки дотумкала про квартиру! — вдруг объявила Санька. — Вчера звонила мне. Жаловалась, что Каргина ее не слушает толком. А ведь можно…

— Саня, вы с ума сошли? — не выдержал Ярослав. — Какая квартира? Какая Самородова? У вас клиент кто?

Саня побледнела и опустила глаза. Ее золотистые кудряшки упали на лоб. Почему-то стало ее жалко.

— Простите, — промямлила помощница. — Просто… Мы же дружим.

— Дружи́те! Кто вам не дает? — стараясь говорить мягче, ответил Закревский. — Но детали дела вы обсуждаете только с клиентом, со мной и с Максимом Олеговичем в мое отсутствие. Все!

— Я просто… предупредить хотела, что они могут там начать рыть.

— Вот когда начнут, тогда и будем разбираться. У вас все?

— Все.

— Тогда я погнал. Еще в суд заехать надо. И выспаться. Спаааать, Санька!

Он развернулся на каблуках, прошел к двери, сдернул с вешалки пальто и направился вниз. Прекрасно понимая, что ни разу не спать собрался. Может быть, он вообще спать не будет. Если только Ника явится сегодня в кофейню напротив.

Влетев в дверь и озираясь по залу, разочарованно щелкнул языком. Нет. Не явилась. Собственно, она приходила, когда хотела. Когда ей самой взбредало в голову. Не каждый день. Далеко не каждый. Но несколько раз в неделю. Это он, как дурень, таскался сюда и в обеденный перерыв, и после работы. Пора с этим кончать. Затянулось и, что хуже, затягивало.

Закревский медленно подошел к своему любимому столику у окна. Сел и попросил меню. В конце концов, можно просто выпить кофе.

Когда Каргина вошла в кофейню, он уже расплачивался с официантом. Присела за столик, закинула ногу на ногу и негромко поздоровалась:

— Привет!

От одного только звука ее голоса, его от кончиков пальцев до мозга будто шибануло разрядом по всему телу. На него так не действовал ее вечно вызывающий внешний вид — внешнего он навидался. Было там что-то такое, на что он велся, что он обманчиво принимал за предназначенное только ему. Знал, что бред. И все же каждый день таскался в эту кофейню.

— Я думал, ты решила выспаться перед судом, — легко сказал он, поправляя манжеты рубашки.

— Решила. Для хорошего сна мне нужен хороший секс.

— Ну посмотрим, что мы можем с этим сделать.

Он встал, протянул ей руку и повел на улицу, к машине. Но, не доходя до парковки, остановился, мягко развернул ее к себе и наклонился к лицу, внимательно разглядывая тонкие черты в бликах вечерней иллюминации. Высокий лоб, темные брови вразлет, глаза в половину лица, губы не очень пухлые, но яркие, четко очерченные. В голову пришла уж совсем нелепая мысль — такие лица типичны для портретов эпохи Возрождения. Хотя на первый взгляд ведь ничего общего. Он наклонился еще ниже и поцеловал ее, что было самым неразумным, что можно себе представить — перед зданием собственного офиса. И перед завтрашним заседанием.

На мгновение Веронике показалось, что очутилась в параллельной реальности. Вечерние фонари, подсвеченные витрины, мягкие, нежные губы, теплота его рук и волнующий запах его усов. Это было похоже на… свидание? Какая чушь! Она тесно прижалась к нему бедром, чуть потерлась и, откинув голову, глухо пробормотала:

— Теряем время.

— Так спать хочешь?

— Так тебя хочу, — улыбнулась она довольной улыбкой.

Все. Мозг отключился. Доехать бы до гостиницы, где их уже встречали почти как родных.

Закревский усадил Нику в машину, сел сам и рванул с места по вечернему Киеву. Благо ехать далеко не надо. Периодически его правая рука оказывалась на ее коленке, легко выводила по ней узоры, потом пальцы его сжимались и начинали настойчивый путь к внутренней стороне бедра — по чулку. Туда, где, он знал это, теплая и гладкая кожа пылает в ожидании его прикосновений. Ни одна женщина так не реагировала на простые касания. Она же разве что не орала кошкой.

Уже позднее, в номере, таком же, как любой другой типовой стандартный номер в этой гостинице, когда покрывал поцелуями ее грудь, живот, бедра, ноги, освобождая ее от одежды, знал, что это правда — она хочет его. Хочет точно так же, как он хочет ее. Но черт подери, зачем ей все это нужно?

Распластав ее под собой и заведя ее руки вверх, прижимал их к подушке, когда глаза его наткнулись на багровые пятна чуть выше локтя ее левой руки. Вполне себе отчетливая пятерня. Свежая. Яркая. Сглотнул и посмотрел в ее глаза. На какую-то секунду задохнулся от того, какими зелеными они сейчас были. И спросил, кивнув на синяки:

— Откуда?

— Что?

— Это художество.

— Аааа, — протянула Вероника, быстро соображая, что она может придумать. Рассказывать про Каргина не собиралась: ни ей, ни этому толстокожему оно не нужно. — Та дед один… Дорогу переходил. Жалко стало. А он, старый пень, вцепился своей клешней. Теперь вот…

— Сама доброта, — негромко рассмеялся Закревский, ни секунды ей не поверив. Но потом неожиданно для себя самого выдохнул: — А завтра я буду жарить тебя в суде.

И только после этого вошел в нее.

* * *

Уткнувшись в пушистую стриженую макушку, Вересов сладко спал и видел цветные сны. Черт его знает о чем, но определенно о чем-то приятном! Однако какая-то сволочь решила нарушить его райское блаженство и… позвонить.

Телефон разрывался. Макс глянул на экран и нехотя принял звонок, выползая из-под одеяла, чтобы выйти из спальни. Закревский быстро не отстанет.

— Ну? — хрипло буркнул он в трубку.

— Макс, у тебя ж в органах связи какие-то остались? Дело есть.

— Ну?

— Только оно реально странное… Можно как-то пробить — Каргина никогда ни на кого в милицию не заявляла? Ну там побои, домашнее насилие, блаблабла.

— Угу. Только, сам понимаешь, гарантий не дадут. И сроки — до бесконечности, — бурчал Вересов, жуя кусок вчерашней пиццы, обнаруженной на кухне. — Что у тебя стряслось?

В трубке что-то зашелестело, но через мгновение беззаботный голос Закревского бодро промолвил:

— Да ничего особенного. Интуиция. Проверить надо. Если что-то такое было, она ж может и это на суде предъявить. Пока только языком трепала, но мало ли. Хочу быть готовым.

— Ок. Что получится — сделаем.

— Спасибо!

— Пожалуйста! — отключился Вересов и, вернувшись в спальню, примостился к Маре. Возможно, досыпать. Она пробормотала что-то невнятное, из чего более-менее можно было разобрать ее: «Завтра на работу». И обняла его за шею, сонно поцеловав щеку.

7

— Моральный ущерб? — расхохотался Каргин. — Моральный ущерб, госпожа Самородова? Да я, когда от господина Закревского узнал после прошлого заседания, ушам своим не поверил! Сегодня приехал, чтобы услышать из ваших уст.

После того, как в зале суда с Каргиным «пообщался» Закревский, это же право было предоставлено стороне Вероники Каргиной. Но Каргин легко давил адвокатшу своей значимостью и иронией под одобрительным взглядом Ярослава Сергеевича. После последней реплики Мария Витальевна побледнела и громко, насколько могла, ответила:

— Я думаю, это право истицы — квалифицировать ваше к ней обращение на протяжении пяти лет брака сообразно пережитому.

— Возражаю, Ваша честь! Квалифицирование — задача суда, но никак не сторон, — раздался звучный голос Закревского, который до этого весьма неслабо прошелся вдвоем с ответчиком по количеству пережитого последним за эти пять лет — он был в ударе. История совместной жизни Каргиных, а особенно ее финала, вышла у него виртуозно. Во всяком случае, о том, как Вероника изменила своему несчастному мужу с его же партнером по бизнесу, теперь знали все присутствующие в зале суда. Сама Ника слушала с видимым любопытством — для нее и старался. Она подперла кулачком подбородок, и ее локоны неожиданно черного цвета с баклажанным оттенком (когда успевает только?) вились по белоснежной коже плеча.

— Возражение принято, — отозвалась судья, с садистским наслаждением наблюдавшая за происходящим. Дела Закревского она смотрела как реалити-шоу. Поправила на носу очки и обратилась к Самородовой: — У вас есть еще что-нибудь по существу?

— Нет, Ваша честь, — сникла Мария Витальевна.

— Зато у меня есть! — хладнокровно отозвался Каргин. Закревский напрягся и бросил на него предостерегающий взгляд, но было поздно. Тот вынул из кармана конверт. — О каком моральном ущербе с ее стороны может идти речь, если вот эта фотосессия упекла меня в больницу с микроинсультом в прошлом году?

Он высыпал фото на стол.

— Есть желание посмотреть? — полюбопытствовал он и повернулся к жене: — Желаете ознакомиться?

— Надеюсь, ты заказывал профессионального фотографа? — Вероника протянула руку за фотографиями.

— На какого у Зубова денег хватило, — оскалился Каргин. — Фотки — его заказ, не мой. Хотел в желтую газетенку продать. Кстати, вопрос, а девочку ты заказывала?

— Ну не ты же! — она внимательно присматривалась к фотографиям.

— Учитывая, что пять лет ты жила за мой счет, можно считать, что я косвенно приложил к этому руку. Нравится? Я их у Зубова в последний момент перехватил. Мне довольно того, что он трахал мою жену во все дыры. Но чтобы это еще потом в газете печатали — все-таки перебор.

— Возражение! — пискнула Мария Витальевна. — Господин Каргин оскорбляет моего клиента.

— Возражение принято! Господин Каргин, прошу вас быть более сдержанным в выражениях, иначе мне придется удалить вас из зала суда.

Закревский молчал, едва поспевая за происходящим. Вернее, поспевал бы в любом другом случае. Но сейчас завис. Завис над фотографией, которая как-то сама оказалась в его руках. Ника… еще блондинка… целовалась с такой же самой блондинкой, чем-то немного на нее смахивающей. Будто нарочно похожую подбирала. При этом она держала рукой член мужика, распластанного на софе и подогнувшего одну ногу, на которую опиралась спиной Вероника.

Закревский убрал в сторону фото. И сглотнул, пытаясь вернуться к действительности. Ведь и похуже видел.

— Прошу прощения, Ваша честь, — выдал Каргин. — Я всего лишь пытаюсь понять, что в таком случае считается моральным ущербом, — он повернулся к жене и выкрикнул: — Что, Вера?

Вероника подняла на него равнодушные глаза и спокойно сказала:

— Это фотомонтаж. И я хочу экспертизу. Мария Витальевна?

Самородова быстро вскочила со стула и заявила ходатайство о проведении экспертизы об установлении подлинности фотоснимков.

Черта с два это фотомонтаж! Но разве был у нее еще какой-то выбор? Закревский перевел взгляд на Каргина. Тот только ухмылялся, но при этом лицо его сделалось багровым.

— Да хоть ядерную установку для расщепления на молекулы тащи. Мы-то с тобой прекрасно осведомлены, что это правда. Зубов, кстати, с тех пор и уволен.

— Господин Каргин, — негромко на ухо ему сказал Закревский. — Довольно. Всем все понятно.

Судья ходатайство, как и следовало ожидать, не отклонила.

Отмахнувшись от своей адвокатши, Вероника одной из первых ретировалась из зала суда. Но на крыльце здания она показалась не меньше, чем через полчаса, кутаясь в шубу и оглядываясь в поисках темно-синего Бентли. Выдохнув, она застучала каблуками по лестнице.

Крепкая ладонь схватила ее за локоть и дернула в сторону. Закревский, не говоря ни слова, повел ее к своему автомобилю.

Расплывшись в улыбке, Вероника семенила рядом.

— Понравились фотографии? — спросила она, заглядывая ему в лицо. — Темпераментный дяденька попался.

— Круто! Повезло тебе! — бодро ответил Закревский, открывая перед ней дверцу. — Любишь, значит, необычное?

— Ты нет?

— И я не из монастыря.

Он завел машину и тронулся с места. Ехать было недалеко. Припарковался возле торгово-развлекательного центра в двух улицах от здания суда.

— В кино давно была? — хрипло спросил Закревский, не глядя на нее.

— Ага, предпочитаю home-video.

— Ничего. Один сеанс переживешь.

Так же резко, как схватил ее у суда, выдернул из автомобиля. И, все еще сжимая тонкие плечи, укутанные в дорогой мех, вцепился в ее холодные губы яростным поцелуем. Вероника почувствовала себя в своей стихии. Она толкала его язык своим, прикусывала зубами, быстро прикасалась кончиком языка к внутренней стороне его щек, прижималась грудью и терлась о его брюки, и скалилась, чувствуя его возбуждение.

Он с сожалением отстранился и, глядя в ее затуманенные глаза, проговорил, почти не контролируя голос:

— Потерпи немного.

Взял за руку, и будто приличный молодой человек свою девушку, повел Веронику в центр. Они поднялись на верхний этаж, где располагался огромный сетевой кинотеатр. Петляя в толпе людей, у которых это был просто обыкновенный день, Закревский пытался прийти в себя. Но все, что он чувствовал — это горячее, клокочущее лавой внутри него… то, чему не было названия. Ярость, возбуждение, недоумение, страсть… И острое чувство — желание выместить все это клокочущее и горячее на ней. Чтобы она почувствовала то же болезненное… странное… что испытывал он.

Взял в кассе билеты. Дневной сеанс. Артхаусный кинозал. Последний ряд. Диванчики. Кроме них, парочка впереди. Пришли на Хавьера Гутьерреса. Пока на экране мелькала реклама, Закревский провел Нику к их местам. Молча. Говорить не мог, потому что стоило открыть рот, начал бы орать, а это была величайшая глупость, какую он мог допустить.

Он подтолкнул ее к диванчику и стащил с себя пальто, кинув его на соседнее пустовавшее место.

В меняющемся свете мелькающих на экране картинок, Вероника недолго смотрела на его искаженное лицо. Громкая музыка из колонок заглушала ее грохочущее сердце. А сам Закревский, здесь и сейчас, напрочь лишал ее способности человечески мыслить. Здесь и сейчас перед ним была изнемогающая от желания кошка, исходящая короткими стонами. Она толкнула его на мягкий диван и опустилась на колени между его ног.

Быстрыми привычными движениями добралась до его члена и на мгновение застыла, не отрываясь глядя на него дикими глазами. Медленно провела пальцем, языком, губами, чувствуя, как подрагивает он в ее руке. И облизав губы, обхватила его плоть, глубоко проталкивая в себя. И резко вынимала изо рта. И снова чувствовала его глубоко в горле, порыкивая от нетерпения.

В такт ее движениям вокруг них становилось темно, а в следующее мгновение зал озарялся светом с экрана. Она искала его ладони, гладила живот, мехом рукава щекотала в паху и истекала своим мужчиной, его наслаждением. И больше не существовала в этом зале. Он хрипло дышал, понимая, что ему плевать, слышно ли их парочке впереди, оглядываются они или нет. Потому что в этот момент существовали только ее губы и язык на его члене. Ничего больше. Он зарылся пальцами в ее волосы, заставляя ее насаживаться на него сильнее и глубже. Понимал, что это может быть болезненным для нее, но на это тоже было плевать. Он не мог не смотреть — взгляд его застыл, глядя на ее макушку, которая то опускалась, то поднималась над его пахом. Наблюдал, как она вытягивает губы, скользя ими по члену вверх. И от этого получал еще большее удовольствие, чем если бы закрыл глаза, отрешившись от картинки. Мягкими волнами накатывало возбуждение, пока, наконец, не стало таким острым, что совладать с ним было нельзя. Свободной рукой он схватился за ее плечо и чуть приподнял бедра, касаясь ее гланд. Мысли о том, что ей просто нечем дышать, в его освободившейся в этот момент от всякого сознания голове, не было. Он глухо застонал и вытянулся, сжимая пальцы, вцепившиеся в нее.

Отпустив его, Каргина прижалась щекой к бедру и продолжала сидеть на полу. Прикрыла глаза, прислушивалась к звукам, вырывающимся из колонок. Его слышать она не хотела. Но перестать чувствовать жар его тела даже сквозь ткань брюк — не могла. Ей нужно было знать, что он сам пылает сейчас так же, как и она. И если она сгорит, то вместе с ним. И с ужасом понимала, что не имеет на это права.

Вероника засуетилась и устроилась на полу, все так же между его ног, откинув голову на сиденье дивана и пряча лицо в длинной челке и наступившей в зале темноте.

— Уйдем отсюда? — прошептал Закревский, когда смог дышать.

— Как хочешь, — Вероника слабо пожала плечами и поднялась на ноги.

Он взял ее за руку и усадил рядом с собой. Глядя на экран, но не видя ничего, кроме расплывающихся цветных пятен, он медленно произнес:

— Про фотки он мне не говорил. Я не знал.

— Да какая разница.

— А если бы он сказал заранее, то я все равно точно так же использовал бы их.

— Ну использовал бы. Это даже забавно.

— Часто забавляешься?

— Как видишь.

— Ладно, поехали.

Закревский подтянул брюки, застегнул ширинку, стащил пальто с дивана и пошел к выходу, не глядя, следует ли она за ним.

Проводив его взглядом, Вероника удобнее расположилась на сиденье. Спрятала подбородок в широком воротнике и сосредоточенно смотрела на экран. Она глубоко втягивала в себя запах табака и дорогого одеколона, который еще хранился в мехе ее шубы.

А он, выйдя на улицу, нервно закурил и посмотрел куда-то вверх, где отвратительно ярко сияло солнце, будто не февраль на дворе, а апрель. Будто это не у него на душе гадко так, что хочется расколошматить стеклянную витрину зоомагазина на первом этаже.

Она его использовала. Знал почти с первого дня. Чувствовал, хоть и гнал от себя эту мысль. Особого дискомфорта не доставляло. Какое там у нее словцо? «Забавно»? Она права. Ему тоже было забавно. Трахать бабу, которая сделает что угодно, лишь бы выиграть. И знать, что у нее нет шансов.

Было забавно до того момента, пока не очнулся. В этот гребанный солнечный теплый день. Возле гребанного торгового центра. Зная, что внутри сидит Ника, которая только что отсосала ему в кинозале при посторонних только для того, чтобы он попросту вышел из дела. Или провалил его — какая разница? Все остальное не имело значения. Шестеренка в его голове щелкнула, прокрутилась и стала на место.

Она пытается использовать его. Подчинить себе. Отомстить с его помощью бывшему. А он… имеет ее, как хочет и где хочет. Какая-то дикая ненормальная игра, не имеющая ничего общего с моралью. Которая затянулась настолько, что теперь он толком не понимал, как выйти из нее без потерь. И знал, что потеряет, в сущности, самого себя, если не остановится.

8

Утро. Кофе. День сурка.

Но впервые в жизни он встал утром относительно легко. Пришел к выводу, что это оттого, что толком не ложился. Всю ночь провел за ноутбуком. Слушал музыку, шарился по социальным сетям. Приблизительно между тремя и четырьмя часами утра обнаружил аккаунт какой-то Вероники Каргиной в контакте. С зайчиком вместо рожицы. И долго втыкал на зайчика, гадая она или не она. Зачем гадал, для чего — неизвестно. И почему-то, как круглый идиот ржал, что зайчики — это явно не ее стиль.

Когда за окном забрезжил рассвет, сполз с дивана и перебрался на кухню. Покурил в форточку, сварил кофе. И теперь пытался читать новости. До выхода из квартиры оставалось еще больше часа, когда в дверь позвонили.

— Привет, — на пороге стояла Оля. С чем-то съедобным в руках.

— Что?

— Как дела, говорю. Пустишь?

Слава посторонился, пропустил ее в квартиру и прикрыл дверь.

— А ты упертая, — равнодушно сказал он.

— А у меня пончики. Вкусные, — с улыбкой сказала она.

— И не надоедает же… — пробормотал он скорее себе, чем ей. — Кофе будешь?

— Буду.

Он тяжело вздохнул, перехватил у нее пакет и поплелся на кухню — ставить на плиту джезву. Если он и умел что-то готовить, то это кофе. Мысли его витали где-то в неизвестном направлении и не имели ничего общего с тем, чтобы хотя бы пытаться казаться вежливым, раз уж впустил.

— Чего притихла? — спросил Слава, сосредоточенно вглядываясь в поверхность воды.

Оля подошла к нему ближе и проговорила:

— Я соскучилась.

И поцеловала куда-то в уголок рта. Впечатления не произвела. Остался безучастным.

— Можно вопрос?

— Конечно, — Оля с энтузиазмом кивнула.

— Допустим, ты меня не любишь. Допустим, ты никого не любишь. Но от меня тебе что-то очень нужно. Хотя бы замуж. Ты бы согласилась спать со мной? Безо всяких гарантий, что получится.

— Шутишь? Конечно! Всегда есть шанс, что получится. Ну, на крайняк — пересып с красивым мужиком еще никогда лишним не был.

— Ну и дура! — рявкнул Закревский, сунул ей в руки пакет с ее «вкусными пончиками» и молча выставил за дверь. Вернулся на кухню под звук зашипевшего и убежавшего кофе и тяжело вздохнул. Жизнь, прежде яркая и красочная, теперь предстала перед ним во всей своей серости и неприглядности. Вероятно, просто нужно было спать ночью.

На работу приехал рано. Даже Светлячок, активно собиравшаяся в декрет, из-за кипы своих документов, беготни с больничным листом и сбором чашек-ложек заметила.

— Полагаете, шеф оценит? Его самого еще нет, — смеялась она.

— Ну кто-то же должен работать.

С работой тоже не задалось. Перед носом лежали личные дела Каргина В. А. и Каргиной В. Л. Первый его не интересовал. Во вторую папку заглядывать попросту не желал. Пытался переключиться на что-то другое. Другого тоже накопилось. Но вместо этого сидел, глядя в одну точку, с головой, занятой мыслями о пространственно-временном континууме.

Пытался рассуждать. Во-первых, во-вторых и в-третьих — он был адвокатом Каргина. И все. Больше его ничего не должно было в этом вопросе интересовать. А еще он временами трахал его почти бывшую жену. Ну как временами… В общем-то секс стал качественным и более чем регулярным. Он и раньше не жаловался, но… В этом месте из рациональных рассуждений Слава выпадал. Зато впадал в какое-то странное пространство, которое толком не понимал, откуда вообще взялось. Ника… Пространство, в котором была Ника. Нет, не Вероника Леонидовна Каргина, а она — Ника. Женщина, которая вызывала в нем такое желание, сил справиться с которым не было. С первого дня. Смелая, отчаянная, сексуальная и вместе с тем… такая ж стерва, а!

Рассуждения в этом месте сбивались. И мир заслоняло странное наваждение. Хоть открывай эту гребанную папку и все-таки выписывай ее телефон.

У них было негласное правило — они никогда не заходили на территорию друг друга. Правило не было ни разу озвучено, но разумелось само собой. Он не звонил ей. У нее вообще, по всей видимости, не было его номера. Просто он ждал ее в кофейне напротив своего офиса. Или она его. Все. И, что еще хуже, он точно знал, что никуда не уйдет, пока не будет уверен, что она уже точно не придет. Потому что оказался зависим от этих отношений. Впервые в жизни он был в зависимости от женщины. Потребность видеть ее, касаться ее…стала навязчивой. Ника же появлялась и исчезала, когда хотела.

Он окончательно пропал с радаров сестры. Забыл, когда в последний раз звонил родителям. Растерял свою хваленую собранность. Но не мог неходить в эту проклятую кофейню. Уже больше месяца. И такого с ним тоже никогда раньше не случалось.

Потому оставалось два варианта. Следовать собственному «во-первых, во-вторых и в-третьих» и запретить себе даже смотреть в сторону Каргиной В. Л. Либо отказываться от этого гребанного дела. Во всяком случае, Ника будет довольна. Даже когда кинет его. Другой вопрос, что все равно не выиграет. И вряд ли не понимает этого. Тогда, спрашивается, на хрена вот это все?!

Массируя виски пальцами, Закревский уставился пустым взглядом в дверь. Когда та раскрылась, и на пороге возник Каргин. Легок на помине.

— Следующее слушание еще не назначили? — живо спросил он вместо приветствия и уселся в кресло напротив Закревского, расстегнув пальто и дернув галстук.

— Экспертизы не было. И вам не хворать, Виктор Анатольевич.

— К черту! Слушайте, мне нужно с ней встретиться. В присутствии адвокатов. Я хочу предложить ей равнозначный обмен. Она возвращается ко мне и получает эту проклятую квартиру и машину. Более того, я официально назначу ей содержание. Это возможно?

Закревский завис. В который раз. То, что Каргин хочет ее вернуть, это он понимал, но после представления в суде, которое не санкционировал с собственным адвокатом…

— Как вы себе это представляете юридически? — попытался он включить профи. — Это только от вас двоих зависит. Если она согласится, и если вы ей достаточно доверяете.

— Да черта с два я ей доверяю! — рявкнул Каргин. — Я хочу ее купить. Она уже однажды продалась мне, когда выходила замуж никому не нужной официанткой без образования и связей в девятнадцать лет. А потом меня оказалось слишком мало для нее. И ценовая политика перестала ее устраивать. Но она всегда продавалась. Всегда.

— Ммм… — протянул Слава. — То есть это не она вызывала девочек своим любовникам, а они ей платили за услуги? Что-то новенькое.

— Я не об этом! Она патологически зависима от секса. Несмотря на физическое здоровье, я перестал ее удовлетворять. Возраст, как ни крути, сказывается. Она ищет приключений на стороне. Все, что мне надо, это чтобы она вернулась назад. И я готов компенсировать материально ее отказ от…

— Зачем? — живо спросил Закревский.

Каргин дернулся. И наклонился через стол.

— Потому что я патологически зависим от нее. Я пробовал по-другому. Я не святой, вы и сами знаете. Но мне нужна она. Только она, понимаете?

— Вы считаете возможным обсуждать это со мной?

— Я считаю возможным обсуждать это со своим врачом и со своим адвокатом. Духовника у меня нет — я атеист.

Закревский молча кивнул и выжидающе уставился на Каргина. Тот снова поправил галстук.

— Вера избалована и совершенно не способна к самостоятельной жизни. Произошедшее на последнем заседании должно было вправить ей мозги хотя бы частично. Мне нужно ее дожать, понимаете? Звоните ее девчонке, назначайте встречу. Я хочу, чтобы у нее вариантов не было, кроме как явиться.

— Мы — не отделение милиции, — медленно ответил Слава. — А она — не преступница. И ничего никому не должна. Вам бы попробовать это усвоить.

— Должна, должна. Она сама отлично понимает, что либо так, либо совсем ничего не получит. Не такая уже Вера и дура.

Закревский прищурился и усмехнулся одним уголком губ. Почему-то именно теперь ему сделалось смешно. Смотреть на Каргина было забавно. Про патологии слушать — тем более. Ввиду того, что именно патология у него самого, по всей видимости, и развивается. Или уже развилась, черт его разберешь. Может быть, ты, Закревский, свой собственный портрет сейчас наблюдаешь?

— Если она не дура, то за квартиру она вполне может побороться, — заговорил он. — С машиной и компенсацией за моральный ущерб — голяк, конечно. Но квартира не безнадежна. Будь я ее юристом, посоветовал бы.

— Но вы мой юрист. Потому посоветуйте ей явиться на встречу. На личную она идти побоится.

— Почему же? — живо отозвался Закревский.

— Потому что не дура. И прекрасно знает, что окажется разложенной на диване раньше, чем пискнуть успеет. Я всего лишь хочу ее обезопасить. Затем что люблю.

После этого в высшей степени странного визита все, что оставалось Закревскому, это попросить Саньку связаться с Самородовой и попробовать договориться о встрече.

Больше он уже ничего не мог. Ни делать, ни думать.

Он натянул пальто и отправился в кофейню. Место встречи изменить нельзя, твою мать! И пофигу, что еще только одиннадцать утра.

Ровно в полдень Вероника Каргина толкнула дверь кафе и продефилировала к столику у окна, за которым сидел Закревский. Молча присела напротив. Но ненадолго. Пару минут Закревский просто смотрел на нее, будто не видел не пару дней, а по меньшей мере, год. Потом достал из бумажника деньги, положил их возле своей чашки. Встал из-за стола, взял ее за руку и повел к машине.

Удобно расположившись на сиденье, Каргина распахнула шубу, явив взору адвоката не только округлые коленки, обтянутые чулками, но и прихотливые кружева, достаточно видные из-под того, что могло бы называться юбкой, если бы хоть что-нибудь прикрывало. Она равнодушно наблюдала людей за окном, убивая время короткого пути в гостиницу.

Он разочаровал ее. Смотрел на дорогу, вцепившись руль. И молча сопел носом. По всей видимости, начинал простужаться. В гостинице вместо того, чтобы вести ее к ресепшену и спрашивать ключи от номера, бронь на который была продлена им до конца февраля, едва вошли, потащил ее к гардеробу, заставил снять шубу и направился в ресторан. Руки ее не выпускал. Держал так крепко, как только мог, чтобы не причинить ей боль.

— Где сядем? — спросил он, указывая на полупустой в это время зал.

— Без разницы, — ответила она, — все столы одинаковые.

И все мужики — это отчетливо прозвучало в его голове.

Они прошли к столику в дальнем углу. Возле дурацкой огромной пальмы в кадке. Он подвинул стул, помог ей сесть. Сам сел напротив, наплевав на жуткое желание придвинуться к ней, чтобы иметь «доступ к телу».

Подбежавшему официанту брякнул: «Виски. Бутылку».

А потом снова обратился к ней:

— Ты?

— Кофе.

Он поднял голову к официанту и повторил:

— Кофе и виски, — повернулся к Нике: — Если что — тебе плесну.

— Спасибо.

Официант ушел. Закревский откинулся на спинку стула, оказавшись будто бы еще дальше от Ники. Снова смотрел на нее. Так же. Словно не видел бесконечно давно. А потом сообщил:

— У меня был твой Каргин с утра. Мириться хочет.

— Это его проблемы, — равнодушно ответила Вероника.

— Твои тоже. Он же с тобой мириться хочет. Предлагает квартиру, машину и полцарства в придачу. Лишь бы вернулась. Ну и бросила дурную привычку трахаться с кем попало.

— Да? — Каргина чуть двинула бровью. — Ну пусть предлагает. И полный список того, что входит в полцарства.

Уголок его рта дернулся, но темный взгляд сделался непроницаемым.

— Ок. Моя помощница звонит Самородовой. Так что назначай время. И главное — не продешеви, Ника.

— Обязательно воспользуюсь твоим советом и внимательно изучу каждый пункт его предложения. Особенно с точки зрения цены.

Принесли заказ. Перед ней поставили чашку. Перед ним стакан. Официант открыл бутылку и налил виски. После чего удалился. Закревский некоторое время смотрел — теперь уже на поверхность жидкости, а не на Нику. А потом решился:

— Самородова говорила тебе про квартиру? В смысле… возможны варианты… Черт, Ника, говорила она или нет?

— Допустим.

Он кивнул. Отпил из стакана. Пригладил усы. Заставил себя не придвигать стул.

— Ну, значит, за наводку спасибо не скажешь.

— Что тебе с моего спасибо? — спросила Вероника, отодвинув от себя чашку с кофе.

— Моральное удовлетворение от собственного благородства. Будешь? — он кивнул на бутылку.

— Нет, — она отрицательно качнула головой. — Но могу сказать спасибо. Просто так. Мне не жалко.

— Пожалуйста. И как оно? Нравится быть его добычей? Он же за тебя борется, а не с тобой.

Она негромко рассмеялась и откинулась на спинку стула. Расправила плечи. Высокие острые соски стали видны под тонкой тканью платья без каких-либо секретов.

— А вдруг он еще способен меня впечатлить? Виктор стремится держать себя в тонусе.

— Ну так за чем же дело? В накладе не останешься. Продайся, и дело с концом, — беззаботно рассмеялся Закревский, быстро поднял стакан и опрокинул в себя остатки вискаря. Только костяшки пальцев, сжимавших стакан, побледнели от напряжения. — У вас отличная семья, на хрена уходила?

— Цена устраивать перестала, — Вероника посмотрела на него.

— Б*я! — выдохнул Закревский. — Вы даже разговариваете одинаково! В одних выражениях! На кой черт распылять этот яд на окружающих, отравлять их своими фекалиями, когда можно упражняться друг на друге. Мало вам?

— У тебя приступ установления вселенской справедливости? — она по-прежнему внимательно смотрела на него.

— Со мной это случается периодически. В юности я идеализировал профессию. Потом оказалось, что проще и выгоднее грести чужое дерьмо. А замашки остались.

Веронике стало скучно. Сначала она откровенно зевнула, проигнорировав его слова, потом обвела равнодушным взглядом пустынный зал — и глазом зацепиться не за кого.

И недолго думая, пересела ближе к Закревскому.

Пробралась пальцами под манжет рубашки и стала медленно царапать кожу.

— Идем в номер, — томно проговорила она, прищурив глаза.

— А еще у тебя патологическая зависимость от секса, — тихо сказал он. — Нет, я не жалуюсь. Но Каргин по этому поводу не в духе.

Вероника отстранилась и, не понижая голоса, спросила:

— Трахаться будем?

— Сегодня я бухаю.

Каргина кивнула и неторопливо встала из-за стола. Подошла к Закревскому со спины и низко перегнулась через плечо. Вдоль его руки рассыпались черные волосы, а ее ладонь уверенно скользнула глубоко за ремень брюк. Сначала мимолетно, потом настойчивее коснулась его члена, поглаживая, слегка сжимая пальцы. Губами медленно провела вдоль его шеи вверх, очертила по скуле овал лица. И укусив за мочку, Вероника хрипло выдохнула в самое ухо:

— Зря. Я лучше твоего виски.

Резко отстранилась и вышла из ресторана. Не глядя ей вслед, он наполнил стакан, отхлебнул немного и поморщился. В горле пакостно полыхнуло. Похоже все-таки на простуду. И он отстраненно подумал, что все что угодно лучше виски. Но других допустимых идей у него не было.

* * *

Вера: Гааааль….

Вера: Галяяяяяя!!!!!!

Вера: Галь, я дура

Gala: факт!

Gala: а чем на этот раз подтвердила звание? к кАзлу вернулась?

Вера: спасибо, подруга

Вера: ты с ума сошла?! Теперь — никогда.

Вера: просто это… Слава, он… он в ресторан меня привел

Gala: Оспади! Какой еще Слава!!!!!

Вера: адвокат

Gala: гы

Gala: Так он у тебя уже Слава?

Gala: Ну привел в ресторан, и че? Тебя что? В ресторан никто никогда не водил?

Вера: ну я же не виновата, что его так родители назвали! Кто-то, может, и водил. Он — нет. Понимаешь, он… разговаривал. Про Каргина стал рассказывать, про то, что моя Витальевна мне талдычит последнее время — что-то про квартиру. Понимаешь?!!!!!

Gala: ммм…… Разговааааааривает… прогресс!

Gala: Стоп!

Gala: Так он че? Повелся? Наша взяла?

Gala: Верунь!!!!!! Ты его расколола!!!!!!

Вера: да нифига он не повелся. Сначала про Каргина рассказывал, а потом послал.

Вера: Галь, чет так хреново

Gala: В смысле послал? Тебя послал? В смысле вы расстались? Или че?

Gala: А ну сопли на кулак намотала! Да нет такого мужика, который тебя стоил бы! И Слава твой, который адвокат, как послал, так и обратно припрется! Кудаденется!

Gala: куда денется*

Вера: я не знаю

Вера: может, пусть не возвращается? оно как-то спокойнее так.

Gala: тааааааак! приехали! а суд? А кАзел? Или ты забыла уже, зачем это все затеяла? Так я напомню! Его только за одного «Сашку» убить мало!

Gala: Ненавижу!

Вера: ладно, ладно. Не шуми.

Вера: если за несколько дней не объявится — пойду к нему в контору. Повод имеется — сам мне сказал.

Gala: не, таки когда мужик еще и разговаривает, в этом есть свои плюсы. Их немного, но есть.

Вера: хоть один назови

Gala: ну… типа…

Gala: вот у Васи голос сексуальный. Пофигу, че болтает, я млею.

Вера: ясно

Вера: разберемся, короче

9

7:30 утра.

Потолок вмещал ровно девять софитов. Когда каждый из них был тщательнейшим образом изучен черным взглядом Закревского, развалившегося плашмя на диване, зазвонил, в конце концов, будильник. А сам Закревский, наконец, почувствовал себя способным к великим свершениям.

Вечер накануне превратился в итоге в натуральную и самую тривиальную пьянку. Пьянка продолжалась до полуночи. Потом он позвонил сестре, чтобы та забрала его из ресторана. Ума пока хватало за руль не садиться. Зато оказавшись дома, поперся в душ, простоял под едва теплой водой с полчаса. Выбрался и упал на диван, заснул. Часа на три.

Снилась Ника. Сидела напротив него в зале суда. Чуть разведя в сторону колени и наклонившись вперед. Вцепившись одной ладонью в сиденье стула, а другую заведя под юбку, яростно массировала клитор. Но оторвать взгляда он не мог вовсе не от этих первобытных движений. Он смотрел на ее лицо, искаженное подступающим оргазмом. Тот самый запечатленный в чертах миг, когда невозможно отличить наслаждение от страдания. И все пытался разглядеть ее глаза, чтобы понять, какая она на самом деле, эта женщина, которой он не знал.

Проснулся, когда за окном еще не светало. Член налился такой тяжестью, что, казалось, переломится. Чуть тронешь — жахнет. Закревский приспустил трусы и обхватил его ладонью. Несколько движений. Несколько движений, когда он не видел ни глаз ее, ни губ, ни грудей с острыми сосками. Когда не касался ее. Когда готов был отказаться от нее. И в то же время ничего и никого не желал больше, чем ее.

Разрядка наступила резко, почти болезненно. И была только тенью от того шквала, который проносился в нем каждый раз, когда он входил и выходил из Ники.

Потом снова душ. Смена простыни. Никакого похмелья. Последнее странно.

И утро с изучением софитов на потолке.

Когда зазвонил будильник, Закревский точно знал, что не хочет и не может продолжать все это. Это давно перестало быть смешным, затягивая его все сильнее. Надо признать. Он стал похож на наркомана, который каждый раз ждет эту женщину, как новую дозу. И без которой не может провести и суток.

Какой бы тварью ни был Каргин, но сейчас Закревский начинал понимать, что такое патология. Недуг. Болезнь. Ника была болезнью.

Он поднялся, сварил кофе. Пока тот стыл, закурил. Изучил новостную ленту в контакте. Еще несколько минут завис на Зайке Каргиной. Захлопнул ноутбук и дернулся. Звонил телефон.

— Ты совсем больной на голову? Или у тебя головы нет? Хотя нет. Голова есть, мозга нет! — возмущалась трубка. — Я уже однажды предупреждала! В последний раз. В последний! Ты когда звонишь — на время смотришь? А головой думаешь? Ах да, мозга нет. Чем тебе думать? Между прочим, я могу быть занята. Или ты думаешь, что это только ты у нас секс-символ. Другим не по статусу?

— Тааааась, — мягко протянул Закревский. — Не ори, а? Я когда пьяный сначала тебе звоню, а потом только вспоминаю, что еще такси можно вызвать.

— Потрясающе! И мне от этого должно стать легче, — сестра перевела дыхание и чуть сбавила тон. — Нет, ну вот мне просто интересно. А если б я тебе позвонила, пока ты со своими девками кувыркаешься. Вот ты бы приехал, а? На другой конец города…

— Ну прости, что не дал тебе докувыркаться, — устало ответил он. — В следующий раз забей и не бери трубку. И да. Я приехал бы. Хотя бы для того, чтобы высказать тебе все, что о тебе думаю.

— Я типа верю, — еще спокойнее сказала Тася. — Но ты совесть-то включи. Когда родителям последний раз звонил? Мама почти рыдает. Отец негодует, сам можешь представить.

— Могу. Я в отпуск к ним приеду. Правда, Тась. Просто… херово мне, понимаешь?

— Понимаю. Шляться надо по бабам меньше. Еще лучше — женись. И жизнь наладится.

— Спасибо, сестра. Утешила!

— Обращайся! Впрочем, ты и так… Еда есть? Или голодный? Привезти?

— Справлюсь, — ответил он и после некоторой паузы добавил: — Серьезно, Тась… Спасибо.

— Да ладно… Бестолочь ты. Вот скажу маме, чтоб невест тебе подыскала, пока в отпуске будешь. Достал! Будешь жене звонить, чтоб домой тебя кантовала. Ей нужнее будет.

— Смилуйся! У меня не может быть приличной жены. Нормальная баба удерет через пару месяцев! — рассмеялся Закревский.

Но удрал в итоге сам.

Приехал в офис. Забрел в свой кабинет. Следом влетела Санька с торопливым отчетом о звонке Самородовой.

— Машка сказала, что попробует ее уломать, Ярослав Сергеевич, — торжественно объявила она. — И если получится, то… по-моему, мы сможем прийти к какому-то консенсусу.

— Каргиной не нужен консенсус, — негромко бросил Закревский, расправив усы, и добавил еще тише: — Ей нужны деньги, хороший секс и чтобы ее не провожали.

— Что вы сказали? — глаза Саньки полезли на лоб.

— Ничего, Саш. Как что-то выясните у Самородовой, позвоните Каргину.

— Как скажете, шеф! — сверкнула ямочками Санька и оставила его одного.

Он подтянул стул к столу, придвинул к себе папку с делом Каргиных, открыл ее и улыбнулся. С яркой фотографии на него смотрела Ника. Взгляд был равнодушный, холодноватый, немного скованный. Совсем не такой, как в жизни. В жизни люди выглядят иначе, чем на фотографиях.

Закревский коротко хохотнул и устало прикрыл глаза.

Надо признать. Влюбился, как мальчишка. Знал, что нельзя, и влюбился. И ненавидел себя за это.

Такое любить нельзя.

Такого он навидался уже, пока делал карьеру. Из такого его карьера и складывалась.

А потом встретил ее и забыл все, что знал.

Слишком сентиментально для безнадежного циника. Он ведь всегда гордился трезвостью разума. Оказалось, достаточно пары ее глаз, чтобы выбить из него почти весь цинизм — в том, что касается ее. Все, чего он хотел — понять, что в ней что-то большее, чем умная и красивая стерва. Нет… Только секс. Но, справедливости ради, надо признать — ей он доставляет удовольствие. Если бы у нее был регулярный секс с ним и деньги бывшего мужа, она, пожалуй, даже некоторое время оставалась бы в зоне досягаемости для него. До тех пор, пока он не начал бы ее провожать.

Закревский негромко вздохнул. К черту все! К черту.

Всего иметь нельзя. Давно пора усвоить. Оба не дети.

Он захлопнул папку и направился в приемную. Навстречу ему поднялась молоденькая девочка — новенькая. Светлячок все-таки оставил своего любимого шефа. Светлячок размножался.

— Привет, ты кто? — спросил Слава, глядя на девушку с блокнотом за столом секретаря.

— Новый помощник Максима Олеговича, — пролепетала девочка. — Анастасия.

— Отлично, Настя. Босс у себя?

— Уехал обедать.

— Это хуже. Передадите ему, что Ярослав Сергеевич просит освободить его от развода Каргиных. Ярослав Сергеевич — это я. Закревский.

— Как отказываетесь? — удивилась Настя. — А Максим Олегович же… Дождитесь его, пожалуйста, а?

— Я уезжаю завтра. По личным обстоятельствам. Когда вернусь, возьму любое дело Максима Олеговича, если он меня не уволит, — невесело пошутил он. — Но с Каргиными хватит.

— Может, вы лично ему сообщите? — осторожно спросила девушка, глядя на него своими круглыми глазами.

— У меня нет времени, — отрезал Закревский. — Совсем нет.

С этими словами он покинул приемную. Теперь хоть к черту на рога или в ближайший бар. Главное — не звонить Тасе. Такси. Такси. Такси.

Он спустился вниз на лифте. Прошел по огромному холлу бизнес-центра. Задержался почему-то у витрины с сувенирами, рассматривая какое-то разноцветное барахло, но толком ничего не видя. Потом вышел на улицу и вдохнул условно свежий воздух. Ему всегда казалось, что февраль по-особенному пахнет. Уже не зимой, еще не весной. И киевскими пробками и кофе от пикапов.

Закревский, на ходу застегивая пальто, шел к машине. Обошел ее к стороне водителя. Открыл дверцу и замер. Мир остановился. Прежде чем сесть, он мимолетно обернулся к кофейне напротив. В висках отчаянно запульсировало. Он сглотнул подступивший к горлу ком. И захлопнул дверцу. Пикнул ключом. И больше ни секунды не сомневаясь, направился к окну на той стороне улицы, где за столиком, его любимым столиком, кофе пила Ника.

Будто почувствовав взгляд, она подняла на него глаза и больше не отводила, пока он стоял и смотрел на нее. Это длилось несколько минут или целую вечность? Слава не знал. Он просто не мог оторваться. Ее волосы золотились под ярким солнцем. День был удивительно ярким. Удивительно яркой была Ника.

Когда он вошел в зал кофейни, она все еще сидела за его столиком. Он приблизился, чувствуя, что не в силах противостоять тому, что поднималось из глубины его души. Пора было кончать это, но как закончить, господи? Если она так смотрит своим зеленым взглядом!

— Что ты сделала с волосами? — хрипло спросил он.

— Покрасила, — отозвалась Вероника и с усмешкой спросила: — Нравится?

— Брюнеткой лучше было.

— Но тебе же это не помешает?

— Нет. Поехали?

Вероника кивнула, встала из-за стола и накинула на плечи шубку. Она была готова.

10

Самым сексуальным в ней были ее глаза. Даже не так… Самым сексуальным было то, как она смотрела на него. С первого дня. С той самой первой секунды, когда он подумал, что хочет заняться с ней любовью. Это было, когда он увидел ее в переговорной? Или на первом суде, когда она заявляла ходатайство? Или в том чертовом клубе? Закревский не помнил… Помнил только взгляд. Он и сейчас такой — горячий, вязкий, тягучий, горьковатый. Не карамель, а шоколад. Пожалуй, это все и решило. Раз и навсегда.

Он медленно провел руками по ее плечам, скидывая шубку. Та упала на пол, накрыв их ноги. Крепче сжал пальцы, сминая ткань блузки. Блузка была в горошек, зеленая. И глаза ее чертовы — зеленые. Ведьма! Ткань, прикрывавшая тело, скользкая, прохладная. А кожа под ней горела — он точно знал. Его горела тоже.

В гостиничном номере было очень светло. Даже слишком светло, но он решил не выключать свет. Не сейчас. Ему хотелось видеть. Еще лучше было бы видеть со стороны, чтобы запомнить не только ее, но и себя. Таким он себя никогда не чувствовал. Чуть тронешь — загорится.

Она смотрела на него, широко распахнув глаза. Будто заглядывала в самую душу. Снизу — вверх. Не останавливая своего скользящего, как шелк, взгляда. А он чувствовал, что задыхается, будто астматик.

— Поцелуй меня, — хрипло и властно сказал он, зарываясь пальцами в ее волосы. В голове, среди каши, которая должна была быть мозгами, шевельнулась тошнотворная мысль: выгнать из номера и напиться. Так было бы правильно. Но вместо этого наклонился к ней, выжидая.

Она довольно улыбнулась. И впилась в его губы отчаянным, злым поцелуем, больше похожим на укус. Ей и хотелось сделать ему больно. Сегодня хотелось.

Она подалась вперед, не отпуская его рот. Ее руки расстегивали ремень, пробирались внутрь, к телу. Пальцы ее живо побежали по его коже. Галка тысячу раз права — расслабиться и получать удовольствие! Мужской мозг в штанах. Это она знает точно. И надо быть круглой дурой, чтобы не пользоваться этим. А если еще и не приходится симулировать… Не стоит быть дурой вдвойне, чтобы разбрасываться.

Он дернул ее на себя так, что ее голова едва не запрокинулась назад. Поцелуй разорвался. Провел языком по своим губам. Воспаленные — они пульсировали и отдавали металлическим привкусом крови. Из груди вырвался отчетливый рык. И теперь уже он сам целовал ее. Чтобы ее губы стали такими же горячими. Но и этого ему было мало. Хотел ее всю. Вжать в себя, подмять, подчинить.

Чувствовал ее ногти, царапавшие кожу в паху. Заставил обхватить ладонью член. Толкнулся ей в руку. Мало. Всего мало.

Подхватил, дотащил до кровати. Опрокинул на постель. Либо рвануть блузку, чтобы посыпались пуговицы. Либо стащить через голову. Расстегнуть не судьба. Пофигу. Дернул. Отлетели верхние две. Выдернул заправленный в пояс юбки край шелковистой ткани и потянул. Задохнулся от вида молочно-белой кожи с россыпью темных родинок.

Снова наклонился и стал целовать голый живот, поднимаясь к груди в черном бюстгальтере. Пальцы, словно существуя отдельно от него, задрали юбку. И он с наслаждением провел ладонями по внутренней стороне ее бедер. Какое счастье, что она предпочитает чулки!

Из ее горла в ответ вырывались хриплые рваные звуки, слабо напоминающие человеческие. В его руках с той дикой новогодней ночи она становилась похотливой мартовской кошкой, корчащейся в призывных движениях.

Время замедлило ход, остановленное чьей-то безжалостной рукой. На несколько бесконечных секунд сжала его ладони бедрами, чувствуя их жар, сжигающий изнутри, добегающий до самого сердца, которое стучало гулко, с перерывами и почему-то в ушах.

Развела ноги, отпустила его ладони. Мозг взрывался искрами, перед глазами расплывалось пятно его лица, на котором жили лишь черные глаза. Как хорошо, что он не выключил свет. Видеть его взгляд, горевший желанием. И чувствовать его в себе.

Больше ждать не могла. Впившись ногтями в ягодицы, заставила войти в себя, изогнулась и стала нанизываться на него раз за разом, равномерно поскуливая и принуждая его ускорять темп.

Совокупление, которое не пришло бы в голову назвать актом любви. По пояснице побежал пот. Он чувствовал, как внутри толкается и клокочет кровь.

Позволять ей теперь, когда все так дико, управлять им было глупостью. Ни в жизни, ни в постели, нигде. И никогда.

Убрал ее руки. Завел их ей за голову и прижал к подушке. Ни-ког-да. Они оказались друг перед другом лицом к лицу. Ощущал ее дыхание. Каждый ее всхлип как будто ударялся о него, только сильнее распаляя. Тогда как он раз за разом вколачивался в ее тело, отчего раздавались звонкие влажные шлепки. Примитивные звуки секса. Записать бы на пленку и слушать. Всякий раз, когда снова захочется верить в то, что это все что-то большее, чем секс.

В голове вспыхивали яркие цветные пятна, заслоняя ее глаза. Может, к лучшему. Идиот.

Просто баба, очередная, каких было столько, что всех не помнишь. Которую даже не удосужился до конца раздеть. Она так и лежала в юбке, скатанной на поясе, и чулках. И извивалась под ним, возбуждая его еще сильнее.

Наконец, она исступленно хохотнула и оскалилась. Дернулась в первобытной конвульсии и, сцепив вокруг его талии ноги в лодыжках, нарушила ритм мужских движений. Чувствуя, как сокращаются ее мышцы, толкнулся еще дважды — глубоко, судорожно, не думая о том, что причиняет ей боль. Оргазм накатил горячей волной, достигая висков, в которых отчаянно бился пульс. Больше всего на свете желая обмякнуть в ней, не размыкая тел, уткнуться носом ей в шею и закрыть глаза, сцепил зубы и откатился на другую половину кровати. Тупо уставился в потолок. И ждал, когда перестанет душить гадкое чувство, что не может без этой женщины жить.

Повернув голову, она проследила за ним взглядом и криво усмехнулась. Поднялась, бросила на смятые простыни юбку и ему небрежное: «Я в душ!»

И только там, чувствуя, как по телу сбегают прохладные струи воды, а мозг снова начинает функционировать, она задалась вопросом, который мучил уже несколько дней.

Почему ее стали тревожить их расставания? Ведь все не так уж плохо. Идет так, как она и задумывала. Еще бы не шло! Какой мужик откажется от секса без обязательств! Результат почти близок. И если он сойдет с дистанции совсем…

Так почему же, черт возьми, ей не все равно, что сейчас он встанет, оденется и спокойно уйдет из этого гребанного гостиничного номера!

Она закрыла воду, постояла еще какое-то время, глядя, как из поддона сбегает вода. Так и он утекает от нее — обволакивая, просачиваясь сквозь пальцы, оставляя по себе странное чувство умиротворения, которого она никогда до него знала.

Идиотка!

Завернувшись в полотенце, она вернулась в комнату и, расположившись на кровати, стала натягивать чулки.

— Ты меня используешь.

Его голос звучал равнодушно и отстраненно. Он не спрашивал. Утверждал. Откинувшись на подушку и не глядя на нее.

— Ну, кажется, ты не сильно этому противишься, — не оборачиваясь, в тон ему ответила она.

— Как думаешь, кто проиграет?

— Лично я собираюсь выиграть.

— И нравится тебе эта игра?

Она все-таки обернулась. Долго смотрела на его профиль и боролась с безудержным желанием завалиться с ним рядом, обнять за руку и лежать, не двигаясь. Просто дышать вместе с ним.

— Мне нравится все забавное, — протянула в ответ и снова отвернулась.

— Я забавный, — констатировал он с ленивой улыбкой, закинул обе руки под голову и уточнил: — Не смешон?

— Пока нет, — усмехнулась Каргина.

Потянулась, сбросила полотенце и повертела головой в поисках бюстгальтера. Вспомнив, прошлепала в ванную. Вернулась уже в нем, словно выставляя напоказ дорогое тонкое кружево. Вероника носила только французское белье. Если носила. И любила им хвастать. Под прозрачными платьями, глубокими декольте или, порой, под запахнутой шубкой совсем без блузки. Подхватила с постели юбку и посмотрела сверху на Закревского. Сдерживая дыхание, медленно прошлась цепким взглядом от взлохмаченных черных волос до кончиков пальцев на ногах и беззаботно спросила:

— Или повторим?

— Ты хочешь меня точно так же, как я тебя, — неожиданно охрипшим голосом заявил он. — Тут хоть не играй.

— Допустим, — примостив острый локоть рядом с ним, она подперла голову рукой и приблизила свое лицо к его. — Так мне одеваться?

Порывисто выдернул руки из-под головы, схватил обеими ладонями ее затылок и, всего на долю секунды заглянув в ее глаза, притянул еще ближе и в самые губы, почти касаясь, прошептал:

— С Каргиным было так же? Ты была такая же? Ты ведь тоже много от него хотела?

— От него я никогда не хотела того, чего хочу от тебя, — ответила совсем без улыбки.

Дернулась, убрала его руки, почти отбросив от себя. И поднялась с постели. Кто-то снова остановил время. Вероника медленно надевала юбку, блузку, прошлась по номеру, подбирая разбросанные ботильоны, сумку, шарф, пальто.

Он хладнокровно наблюдал за ее движениями. Настолько хладнокровно, что почти не знал, жив или нет. Потому что позволь себе думать, что жив, придется признать — внутри клокочет лава. И вот-вот обрушится на них обоих. Если только прорвется. Когда она уже стояла у двери, бросил единственное:

— Ника, ты проиграешь.

— Тебе, Закревский, тоже не участвовать в Лиге Чемпионов, — усмехнулась она и вышла.

Он медленно сел на постели, внимательно рассматривая закрытую дверь, и потянулся к брюкам, валявшимся на полу. Пачка сигарет была найдена в одном кармане, зажигалка в другом. Потом передумал, бросил на тумбочку. В висках все еще многократным эхом отдавался ее голос.

11

Ника медленно шла по коридору и не понимала, от чего щиплет глаза. В горле до боли давил гадкий, мерзкий ком. Криво усмехнулась — так давно не плакала, что, кажется, совсем забыла, как это делается. Она прислушивалась к звукам в замершей гостинице. И ждала. Чего было ждать? Что он бросится за ней, позовет? Бред какой! С чего бы ему это делать… Такая малость — трахать друг друга. Из-за этого не бегают по коридорам придорожных гостиниц.

А если вернуться? Может быть, что-то забыла… Ника повернулась и сделала пару шагов обратно к номеру. Что забыла, идиотка? Да и стоит ли?.. Снова развернулась на сто восемьдесят градусов.

— Не будь дурой! — проворчала она. Подошла к лифту, но и здесь изменила траекторию своего пути и стала все так же медленно спускаться по лестнице.

Каргина, если и не блистала умом, никогда не была безнадежна. Жила ли она в своей Тмутаракани, подрабатывала ночной продавщицей в магазине, шла замуж или гуляла обезумевшей кошкой. Заявляя свои права на имущество, она прекрасно понимала, что ничего и никогда не добьется от мужа. Ей никогда не тягаться с Каргиным, а ее Марии Витальевне — с конторой Вересова. Да и не хотела Ника ничего. Ей было важно трепать Виктору нервы — так долго, как будет получаться. Тянуть процесс до последнего. Бесить его, выводить из себя, видеть, как он исходит злостью и еле сдерживает ярость. Уж в зале суда он ее точно не тронет. И это тоже будет его раздражать.

А потом ее глупая судьба подшутила над ней и явила Закревского. Ника думала — всё лишь для затягивания времени. Но совершенно неожиданно для себя увязла в нем. Вся, целиком. В ее короткой нелепой жизни впервые появился человек, который стал для нее важнее всего. Теперь она жила лишь короткими вспышками — рядом с ним, когда видела его глаза или чувствовала его руки. И задыхалась в ожидании новой встречи. Боясь признаться в этом даже себе. Признаться, что влюбилась в человека, который помогает мужу развешивать ее грязное белье на всеобщее обозрение, сопровождая красочными описаниями. Вероника поморщилась, вспомнив фотографии, которые Каргин предъявлял в суде.

С каждым шагом по мягкому ковролину гостиничного коридора Ника вытравливала из себя желание вернуться в номер. Но снова развернулась, взбежала на несколько ступенек вверх и замерла. Опустилась на пол, прижала пылающий лоб к холодному мрамору стены, который не остужал, а нагревался сам от ее кожи. Какие, к черту, встречи? Два кролика, удовлетворяющих основной инстинкт. Неплохо, надо признать, удовлетворяющих. Да и она превзошла саму себя в диком желании доказать утверждение Каргина, что она — последняя шлюха с окружной.

Потому каждый раз она заставляла себя, как ни в чем не бывало, подниматься с кровати, идти в душ, уходить, с усмешкой закрывая дверь. Задержаться не смела — для нее это было равнозначно предъявлению обязательств. Обязательств к шлюхе.

Чем, собственно, она отличается? Мечтала о красивой жизни? Получила в полном объеме!

Каргин оказался не самым примерным мужем, но в чем-то даже терпимым. Он честно платил цену, за которую она продалась. Одевал, обувал, оплачивал университет, позволил не работать. А кто без греха? Погуливал — боялся стареть, доказывая себе и всем вокруг, что еще силен. Распускал руки — сама виновата, была непослушной. Не хотел детей…

У Виктора Анатольевича было своих трое.

После первого аборта, который он заставил ее сделать, Каргин устроил Нику в отдельной палате, проведывал по два раза в день, килограммами носил фрукты, звонил пожелать спокойной ночи. Как и в прошлый раз, когда особенно не рассчитал силу, и залечивания побоев в домашних условиях оказалось недостаточно. Она обижалась, потом утешала себя тем, что еще успеет родить ребенка, и постаралась забыть. Забывать становилось привычным. Но однажды кто-то подвернулся на какой-то вечеринке. Подумалось, почему не попробовать, если Каргину можно. Сейчас она не помнила ни имени, ни лица. Помнила лишь, что все случилось быстро, в какой-то тесной комнатенке. И было так гадко, будто она совершила самое страшное предательство.

Мучаясь виной, Ника отчаянно пыталась вернуть влюбленность, которую испытывала к мужу, когда они познакомились. Виктор был старше и опытнее, он стал ее счастливым билетом во взрослую жизнь, к которой она так стремилась. Ведь было же ей с ним интересно! Когда-то они разговаривали. Когда-то он водил ее в театр, а она его на выставки. В память о тех днях она принялась строить их жизнь заново, собирая ее по крупицам. Ника искренне верила, что у нее получается.

Все рухнуло, когда она поняла, что снова беременна. Скандал разразился, когда и Каргин это понял. Она плакала, умоляла. Он кричал. И бил.

А когда привез ее в больницу, в аборте надобности уже не было. Нику подлечили, и сказали, что детей больше не будет. Даже объяснили почему, из чего она мало, что поняла. Да и какое это имело значение? Важна не причина, а следствие.

Вероника Каргина получила индульгенцию на все свои последующие беспорядочные связи.

Она порхала мотыльком среди мужчин. Иногда сообщала мужу и с кривой улыбкой утирала кровь, струящуюся из носа. И неделями тонировала синяки. Могла уйти — но не уходила. Испытывая омерзительное удовлетворение, глядя в его перекошенное лицо — несмотря ни на что ему тоже бывает больно.

Его ответный ход оказался неожиданным — Каргин был не без воображения. Он проиграл Нику в карты. Своему партнеру — тому самому Сашке. Ее за это наказал. Ее же в этом обвинил. Перед всеми.

И перед Славой.

Вероника вздрогнула и, наконец, заплакала. Тихонько всхлипывая и утирая слезы широким рукавом шубы.

К черту Каргина! Она поедет к Самородовой и скажет, что отказывается от всего. Пусть будет счастлив, пусть радуется, что победил. Развестись, забыть о нем, вычеркнуть…

Начать все сначала.

* * *

Несколько следующих дней Ника жила как в тумане. Желала одного — чтобы они скорее прошли, бродила из угла в угол квартиры, которую снимала на Оболони.

А в день слушания, после того, как Самородова отзвонилась и сообщила о вынесенном решении, Ника неслась в кофейню с одной мыслью — объяснить Славе, что ничего не хотела от Каргина. Только развод. Все с самого начала было лишь фарсом.

В этот вечер Славы не было.

На следующий день она была в кофейне к обеду. Сидела за его любимым столиком у окна. К концу рабочего дня в офисах на нее уже косились официанты, а она сходила с ума от повторяющихся по радио песен. И даже люди за окном, казалось, ходят одни и те же. Кроме Закревского.

Вечером третьего дня, который с самого утра она провела в кафе, Вероника знала — все кончено. Каргин действительно победил. Его адвокат получил свой гонорар. Красиво сыгранная партия — пока она наивно полагала, что все в ее руках, сама оказалась обычной пешкой. Для обоих. Каргин, наверняка, не поскупился на благодарность в денежном эквиваленте.

Хоть какая-то польза от нее. Ему.

12

Закревский гнал по трассе Киев-Чоп, сжимая руль и выжимая из своей бэхи все, что было можно. Долбануться бы теперь в какой-нибудь столб, чтобы мозги наружу. Чтобы не думать. Не думать. Не думать, мать же твою, о ней!

Радио на трассе пахать перестало. За Киев выехал — отрубилось.

Кроме звука двигателя, не слышал ничего.

И еще ее голос.

Всегда ее голос.

«Тебе, Закревский, тоже не участвовать в Лиге Чемпионов».

По крупицам перебирал в памяти все сказанное ими за эти полтора месяца. Получалось на удивление мало.

Почему они никогда не говорили? Почему они, черт бы его подрал, никогда ни о чем не говорили? Она не позволяла. Он не хотел. Не считал нужным. И теперь, когда все кончено, когда все прикатилось к чертям, откуда возврата нет, ему вдруг стукнуло, что он не знает о ней ничего. Совсем ничего. И вместе с тем… Не оставляло дурацкое ощущение, что что-то самое главное между ними осталось не сказанным, но понятым. И самое главное в ней оставалось не произнесенным вслух, но услышанным им.

Идиот.

Когда она ушла из гребанного номера гостиницы в этот же самый гребанный день, он все еще не верил, что кончено. Но как еще это могло закончиться? И какое у этого могло быть продолжение?

Как он хотел ее!

Выскочить следом, затащить обратно.

Зацеловать, пока не скажет ему… пока не скажет…

Дикость.

Закревский зло выдернул трубку из пиджака и набрал Вересова.

— Макс! — заорал он, едва тот принял вызов.

— Чего орешь, Закревский?

— Я уезжаю. Не знаю, на сколько. Прости, не предупредил.

В трубке наступила тишина. Потом раздался ровный холодный голос.

— А главное, вовремя. Сволочь ты, Закревский!

— И, если тебе эта твоя… новенькая не передала, Каргина я кидаю.

— И кто его, по-твоему, должен подобрать? — не сдержался Вересов и рявкнул: — Черт, Ярослав, да какого ж хрена!

— Сам бери. Гонорары видел.

— При чем здесь гонорары? Что-то случилось?

— Личные обстоятельства у меня случились. Я в Житомир валю. Так заберешь? Остальную мелочевку Санька и сама потянет.

— Обстоятельства у него… Вернешься когда?

— Не знаю. Я позвоню. Долго не планирую. По Каргину там сейчас экспертиза. Саня расскажет. Хрен знает, на сколько затянется.

— Ок, — сухо ответил Вересов и отключился.

Слава бросил трубку на соседнее сидение.

По стеклам лупил дождь, да так, что дворники не успевали справляться. Закревский доехал до какой-то заправки и стопанул машину. Потом долбанулся лбом о руль несколько раз и полез за аптечкой. Две таблетки аспирина запил минералкой. Просидел на месте минут двадцать, не понимая, куда он едет и, главное, для чего.

А ведь, в конце концов, можно было тупо выписать ее номер телефона и позвонить. Позвонить и просто сообщить, что хочет большего. И в ответ услышать: «Я люблю только деньги, хороший секс и когда меня не провожают». Как мало сказано. Зато в точку. Будто его самого пригвоздило.

Он снова вцепился в руль и снова поехал в дождь. Смотрел прямо перед собой и мало что видел. В голове пульсировало, и от лекарства ни хрена легче не стало.

Уже в Житомире, подъезжая к поселку в частном секторе, в котором он вырос, постарался придать лицу хоть слабое выражение осмысленности. Но глаза были будто бы пьяные. Налились кровью, не фокусировали взгляд. Осознавал, что доехал в целости чудом.

Мать, открыв дверь, тихо охнула и кинулась на шею. А потом, отстранившись, приложила ладонь к его лбу.

— Слав, да ты пылаешь! — выдохнула она.

Что было потом, он плохо помнил. Все-таки привычка забивать на симптомы отыгралась на нем по полной. Потому что воспаление легких быстро не лечится.

* * *

Постучав, Тася не стала ждать ответа, а вошла в комнату к брату и уселась в кресло. С легкой улыбкой разглядывала его заросшее черной бородой лицо и старые, растянутые спортивки, напоминающие пижамные штаны.

— Великовозрастный олух, — не сдержалась она. — Только ты мог так влипнуть!

За тридцать с лишним лет своей довольно веселой жизни, наполненной приключениями разного рода и кучей проблем, нажитых по собственной дурости, Ярослав Закревский если что и усвоил, так это то, что всегда может положиться на старшую сестрицу, которую по совместительству искренно считал своим лучшим другом и «просто хорошим парнем», с которым и на рыбалку можно сгонять. Он поднял наТасю глаза и криво усмехнулся:

— Да я не влип. Я окунулся по самые уши. И назад не выбрался пока.

— Ну и идиот! Нашел себе… водоем для плавания. На хрена тебе баба с прошлым? Еще и с таким. Это даже не ребенок от бывшего мужа!

— Ребенок от бывшего — фигня, — протянул Закревский, почесав бороду. — Но вопрос иначе стоит. На хрена ей я со своей любовью?

— Перед кем стоит? — насмешливо поинтересовалась сестра.

— В данный момент передо мной. И я не знаю, что с этим делать, чтобы хоть ей идиотом не казаться. Самому себе я уже давно напоминаю какого-то олигофрена… Слушай, я тебе говорил, что ее муж назвал это патологией? Вот походу… оно…

— Ты бы себя лучше о другом спросил: оно тебе нужно? И зачем?

Действительно. За-чем.

Последние полтора месяца в Киеве Закревский прокручивал в своей голове регулярно, как только чуток очухался. Вынужденное бездействие его напрягало. Он не выносил отсутствия движения вперед. Пытался созваниваться с Санькой. Точнее, она с ним. Всякая ерундень его, в кои-то веки, не выводила из себя, а казалась спасением. О деле Каргиных не говорили. Это было табу. Санька всегда проявляла себя как сообразительная помощница.

Но о Нике он задумываться не пытался. Она и без того из головы не шла. Ни в бреду, ни во сне.

— Я без нее не могу, — пробормотал он невнятно.

— Так почему тебя е… волнует, как это называет ее муж? — вспылила сестра. — У тебя что, своей головы нет?

— Моя голова не в состоянии найти верное решение. Между прочим, впервые. Бракованная голова, — помолчал. Потянулся за сигаретами, но передумал. И, не глядя на сестру, проговорил: — Хуже всего — осознавать, что я для нее из той толпы мужиков, через которых она прошла. Ничем не отличаюсь. Иногда я думаю, запомнила ли бы она мое лицо, если бы не усы.

— Совершенно бракованная голова. Еще одну такую же знаю, — бормотнула она себе под нос. — Ты на хрена за нее думаешь?

— Вот тут всплывает еще одна проблема, Тась. Я несколько месяцев вообще ни фига не думал. Только по гостиницам ее таскал. Какие можно выводы сделать, а?

— Не надо делать выводов! Не тебе их делать, — она вздохнула. — Понимаешь, что ты что-то делал не так? Так исправь, а не продолжай в том же духе. Только сначала… Слав, ты подумай. Не за нее, слышишь, а за себя! Сможешь ты со всем, что знаешь о ней, жить каждый день. Оно ведь никуда не денется. Ты сможешь сам не вспоминать и ей не напоминать? Потому что пока не похоже, чтобы ты ей доверял. И сам не знаешь, нужен ли ей. Только версии выстраиваешь, юрист хренов!

Ярослав откинулся на подушку и уставился в потолок. Он молчал долго. Сестра была права. Но права только в том единственном допущении, которое касалось его. В том случае, если он принял решение. Чего он сам хотел. Действительно. По-настоящему.

— Знаешь, чего боюсь?

— Чего?

— Что когда в Киев вернусь, ничего не изменится. Все будет так же. Я буду заниматься с ней сексом во всех мыслимых и немыслимых локациях и позах. А ей будет плевать. Как думаешь, мазохизм лечится?

— Идиотизм точно не лечится, — отмахнулась Тася.

— А я зажрался, — рассмеялся вдруг Слава. — Обычно это меня любят.

13

В феврале был апрель. В марте — январь. Погода сошла с ума и была под стать так и не нашедшему умиротворения Ярославу Сергеевичу Закревскому.

Он въехал во двор высотки, в которой жил последние два года с тех пор, как купил квартиру. К тридцати годам у него было все, о чем он мог мечтать, когда после школы приехал поступать на юрфак в столицу. Ничего не зная, ничего не умея. Ума набирался по ходу дела.

Поступил легко. Даже на удивление легко. И первый курс среди мажоров сыграл свою роль, когда он думал, что легко будет и дальше. Когда подражал, когда забывал, какой ценой даются родителям деньги на его содержание. Когда обнаглел настолько, что соблазнил дочку декана, за что фактически был отчислен после летней сессии.

А потом контрактное обучение. Работа по ночам. И ощущение абсолютной потерянности. Наверное, зацепился и выплыл только в силу молодости и характера. Скольких жизнь обламывала, он имел представление. Но, тем не менее, теперь у него была квартира в Киеве. Была хорошая машина. И была приличная работа, которую он любил. Охеренно круто!

Закревский припарковал машину на своем месте, приподнял воротник пальто и даже поправил шарф. Выбрался из салона, хлопнул дверцей и повернулся к подъезду, у которого, слегка притопывая, бродила Оля. На лавке наблюдался большой пакет. Определенно с едой.

— Ярик! — бросилась она к Закревскому.

— Я-рос-лав! — огрызнулся он. — Ты что? Ночевала тут?

— Нееет, — протянула Оля. — Ночевала дома, конечно. А то папа, ну ты помнишь… Приехала с утра. У меня тут пончики. С вишней.

— Я похож на голодающего?

— Это вкусно! — с этими словами она прижалась к его губам поцелуем. Ее губы сегодня тоже были с вишневым привкусом. Закревский резко отстранился и, придерживая ее за руки, рассмеялся. Смех был злой, дурацкий, самому не нравилось ржать. Но плечи его тряслись, а лицо было искажено гримасой безудержного веселья. Когда унялся, выдал:

— Я никогда в жизни больше не буду есть вишни.

— А что будешь? — неунывающим тоном спросила девушка.

— А ничего не буду. Из того, что ты таскаешь. Кстати, на хрена таскаешь-то? Типа заботливая?

— Ну типа да… ты ж на завтрак только кофе и пьешь. А это вредно, — заявила Оля.

— Заведи собаку. А мне на работу надо, — он кивнул на прощанье и направился, было, к крыльцу, как вдруг остановился и снова посмотрел на нее. Несколько мгновений молчал, а потом совершенно серьезно сказал: — Оль, кончай давай это дело. Я тебя видеть уже не могу, правда.

— Ярик! Но ты же лучше собаки, — пробормотала Оля ему в спину.

Он на ходу хохотнул и скрылся за дверью в подъезд. Поднялся на лифте на свой этаж, открыл ключом квартиру. Бросил в угол сумку и осмотрелся. Кроме пыли, все было по-прежнему. Изменился только он сам. Да и изменился ли так уж сильно? Всего-то пришел в себя, будто его снова отчислили из универа после того, как зарвался.

Не спеша разделся, отправился в душ. Выпил свой кофе, который был, по мнению Оли, вреден. Закурил по привычке в форточку. Все это на автомате. Ни минуты не задумываясь над действиями.

Может быть, не следовало выезжать в такую рань из Житомира, черт его знает. Но беда в том, что со сном теперь были проблемы. Едва засыпал, снилась… Ника снилась. Просыпался и уже не мог заснуть. Потому что боялся этих снов. Они были мучительными, душными, липкими. Как неутоленное желание. Симптомы его собственной болезни.

Закревский захлопнул форточку и пошел одеваться.

Менее чем через час, он вошел в приемную Максима Вересова, на ходу здороваясь с радостной Санькой и прочими ошалевшими сотрудниками.

— Шеф у себя? — бросил он новой помощнице (и когда Макс успевает их менять?).

— Да, но…

— Я Закревский! — объявил он, будто это что-то объясняло, и толкнул дверь в кабинет.

— Он — Закревский! — подтвердила Санька, торчавшая в приемной.

— Привет! — бросил Вересов появившемуся на пороге Ярославу.

— Бить будете? — хитровато спросил тот, закрывая за собой дверь.

— Охота была руки марать! — рассмеялся Макс и кивнул на кресло. — Ну и что это был за финт ушами?

— Надо было, — пожал Слава плечами. — Если считаешь нужным, увольняй. Повышай безработицу в стране.

— Пока не буду, — Вересов махнул рукой, — живи. Давай лучше кофе где-нибудь выпьем. Обсудим кое-что.

— Ну пошли, — криво усмехнулся Закревский.

После последнего их совместного с Максом «кофе», он вляпался по уши в Каргиных. И потом просиживал за этим самым столиком, ожидая Нику. Кофейный роман. В то время как она сама едва ли считала происходящее романом.

Механически помешивая сахар, Закревский отвлеченно думал, что пора возвращаться к работе. В этот месяц, валяясь в Житомире в доме родителей с пневмонией, он учился считать, что есть вещи важнее рыжей (если она еще рыжая) занозы в заднице. Получалось плохо. Возвращение вышло невеселым. Более того, теперь в нем поселилась дикая и нелогичная уверенность в том, что самое важное — это и есть она.

— Давай к делу, — попросил он Макса, глядя на снующую между столиками официантку. — Надо же как-то восстанавливать твое доверие.

— Уверен? — Вересов глянул на Ярослава. — Тогда забирай к чертям своего Каргина!

Слава поперхнулся, делая глоток. И несколько капель окрасили коричневым цветом белую рубашку.

— Иди к черту! — рявкнул он.

— Ну некогда мне им заниматься! Там немного осталось. Пара-тройка слушаний — как пойдет. А он тебе и гонорар приличный выписал.

— Какой еще гонорар, Вересов! Я его кинул! — процедил сквозь зубы Слава, позабыв про свой кофе.

— Зато жена его отказалась от всех своих материальных требований. Каргин на радостях и не поскупился. Потому получай свое, честно заработанное, — усмехнулся Макс.

— Как отказалась? — тупо переспросил Закревский.

— Как обычно. Полностью.

Теперь Закревский забыл не только про кофе.

Значит, Вероника Каргина сдулась. Дожал. Дожал все-таки. Когда? На той чертовой встрече, которую он велел назначить Саньке? Согласилась на его условия? Продалась, как Каргин и говорил?

Нет.

Чушь.

Иначе зачем ему еще адвокат.

Значит, что-то упустил.

Он напряженно смотрел на Вересова, будто ожидая, что тот еще что-то скажет, но эта сволочь молчала, делая глоток кофе.

— То есть их так и не развели? — осведомился Закревский. — Дай угадаю! Клиент желает сохранить семью?

— Крайне озабочен этим вопросом. Получил месяц на примирение. Слушание на следующей неделе.

— Твою ж мать… — хрипло выдохнул Слава. — Что за идиотка! Там же еще квартира… Она сама от всего отказалась? На нее не давили?

Макс удивленно взглянул на Закревского.

— Ну я точно нет. Про Каргина не знаю. Ты чего?

— А того… что! — сорвался, в конце концов, Слава, вскочив со стула и потянувшись к вешалке за пальто. — Пусть Каргин засунет свой сраный гонорар в задницу. Она сама отказалась. Я ни при чем.

На мгновение замер. А потом тихо спросил:

— Ты на суде был? Как она отреагировала на его отказ разводиться?

— Ее не было. Самородова пришла одна.

Закревский некоторое время молчал. Потом отряхнул пальто и надел его.

— В общем так. Каргина назад не возьму, хоть режь. Не устраивает — увольняй.

— Вот идиот! — проговорил Вересов, ухмыляясь. — Сказал же, пока не буду.

— Сам дурак! На хрена тебе такой работник?

— Пригодится, — буркнул Макс ему вслед и заказал еще кофе.

Закревский, между тем, пронесся из кофейни через дорогу, отделявшую его от бизнес-центра. Взлетел по ступенькам в огромный холл на первом этаже, пробежал, скользя туфлями по почти зеркальному полу, к лифту. Кнопку вызова жать не пришлось. Лифт раскрылся сам, выпуская пассажиров. Через пять минут он торчал в приемной Вересова, требуя от секретаря немедленно выудить из огромных сегрегаторов личное дело Каргиной В.Л. Новенькая попыталась отговориться тем, что без разрешения Максима Олеговича она этого сделать не может. Но Закревский навис над ней и угрожающе процедил: «Немедленно! Там пахнет иском на полтора лимона! Вы представляете себе гонорары?»

Дама оказалась настойчивой. Благо Санька крутилась рядом.

— Это Закревский, если вы не забыли, — насмешливо заявила она. — Это он его вел. И это ему Максим Олегович его вернуть собирается.

Через десять минут Закревский листал папку в поисках адреса. Наткнулся на фото Вероники. Словно в грудь ударило. Чертова стерва! Чертова стерва, снимавшая квартиру на Оболони.

Еще через пять минут среди пробок его бэха пробиралась в нужном направлении, молчаливо выслушивая периодически срывающиеся с губ ругательства, направленные скорее в космос, чем к мирскому.

Когда Закревский звонил в дверь, почти уже надел на лицо выражение ленивого равнодушия. Но почему-то был уверен, что долго оно не продержится. За дверью было тихо. Закревский позвонил снова. Для верности стукнул в дверь кулаком.

Послышался какой-то шорох, звякнул замок, и дверь все же открылась. На пороге возникла Каргина. В яркой оранжевой пижаме с пчелками, сиреневом махровом халате и банкой мороженого в руках.

Брови ее взлетели вверх. Вероника вытащила изо рта ложку, и удивленно спросила:

— Что еще придумал Каргин?

Закревский окинул ее внимательным взглядом от ступней в пушистых термоядерно желтых тапках до рыжей макушки. Не узнавая заново, а будто бы знакомясь. Весь гнев резко куда-то подевался.

Потом уперся руками в дверные косяки, наклонился к ней и негромко, но отчетливо сказал:

— Тебе когда-нибудь говорили, что нельзя ввязываться в игру, которой не знаешь? А если ввязалась, то не стоит пренебрегать правилами?

— А по сути? — она отправила в рот ложку с мороженым, внимательно изучая появившееся в ведерке дно.

— А по сути — на хрена ты это сделала?

— Я правильно понимаю, Каргин пока ничего не хочет? — она насмешливо глянула на Закревского.

— Я хочу! Я хочу понять, на кой черт ты отказалась от иска, но не отказалась от развода.

Вероника кивнула.

— Ну раз Каргин не хочет, говорить нам не о чем, — она потянула дверь, чтобы закрыть.

Закревский придержал ее рукой, шагнул одной ногой за порог и выпалил:

— Перед последним заседанием я отказался от этого дела. На суде была? Вересова видела?

— Да мне-то какая разница, — вдруг улыбнулась и понимающе протянула: — Ааа… я тебе должна… за твой отказ? Та легко, мне не жалко. Проходи.

Она развернулась и потопала вглубь квартиры.

Он досадливо поморщился. И вошел в прихожую. Защелкнул замок. Разулся. Снял пальто. Неторопливо повесил на вешалку. И только потом проследовал в комнату. Лишь бы какую конуру Вероника Каргина не снимала. Недешевый ремонт, дорогая мебель. И она… с банкой мороженого и в оранжевой пижаме с пчелками. Под которой вряд ли есть хоть какое-то белье — не то, что французское.

— Ты всегда отдаешь долги? — он подошел к ней ближе. — Или случается увильнуть?

— Ты опять намерен разговоры разговаривать?

— Прикинь. Намерен. Как раз в том настроении. Мы полтора месяца трахались. Можно попробовать что-то новое. Например, сходить на свидание. Нормальное свидание.

Вероника закашлялась, поперхнувшись. И воззрилась на него, будто увидела живого марсианина.

— И нафига оно тебе надо?

— Допустим, влюбился, — легко бросил он, словно она спрашивала, который час.

— Сочувствую, — усмехнулась она в ответ.

— Сам в шоке. Никогда такой фигни не было. И почему-то именно сейчас и именно в тебя.

Вероника вздохнула. Отставила на столик банку, бросила в нее ложку и долго смотрела куда-то мимо Закревского.

— Пройдет, — наконец, устало проговорила она.

— А если я не хочу, чтобы проходило? — хмуро ответил он. — Последний месяц я торчал в Житомире у родителей. Ты мне снилась. Я без тебя не могу. Если брать в расчет то, что ты меня не любишь, ситуация совсем хреновая.

— Не надо было в Житомир ездить, — отмахнулась она. — Жил бы здесь привычной жизнью, ерунда бы не снилась.

— Ты — не ерунда, — мягко сказал Ярослав. — Может быть… ты привыкла считать иначе. С Каргиным это и не удивительно. Но ты — не ерунда.

Вероника расхохоталась.

— Я-то? Я-то нет. Я хуже. Я — ночной кошмар, — и резко оборвала смех. — Слушай, я не готова к душеспасительным беседам. А всякая любовь-морковь — это вообще скучно. Хочешь секса — диван не собран, хотя можно и без дивана. О! Может на кухне? Со всем остальным — не ко мне. Не хочу, слышишь, ничего не хочу. И никого. Особенно тебя! В Житомир он ездил! — и в Закревского полетела многострадальная банка из-под мороженого.

Розовато-белые капли, благоухавшие клубникой и ванилью, на его темно-сером пиджаке стали последней точкой. Закревский откинул ногой упавшую на пол банку и резко притянул Нику к себе.

«Никакого секса!» — настойчиво раздалось в его голове.

«Иди к черту!» — ответил сам себе Закревский, кусая ее губы.

Вероника небрежно провела пальцами вдоль пуговиц на его рубашке до самых брюк, двинулась ладонью ниже и лениво ответила на поцелуй. Сыграть финальный акт и забыть обо всем. Руки ее обмякли, и, прижимаясь к нему губами, она отстраненно думала о том, что зря продолжала этот месяц торчать в Киеве. Надо было и самой уезжать. К родителям или еще куда подальше. Можно к Галке в Пермь. Говорят, красивый город.

Закревский отстранился. Так же резко, как поцеловал. Несколько секунд смотрел в ее глаза, будто пытался хоть что-то понять, а потом вдруг обнял ее и прижал к себе. Он никогда ее не обнимал. Ни разу. Никогда не касался губами ее лба, щек — никакой нежности, ничего такого, что имело бы отношение к любви. Да что вообще имело отношение к любви с самой первой ночи? Тупой механический трах. Ладно. Не тупой. С фантазией.

— Давай в парк сходим? Ты же ничем не занята, а? — спросил он.

— Занята, — буркнула Вероника, настойчиво пытаясь выбраться из его объятий.

Он с сожалением отстранился и скрестил руки на груди. Некоторое время молча смотрел на нее. А потом будто шагнул в пропасть.

— Хорошо. Давай по порядку. Во-первых, я достаточно доходчиво донес мысль, что люблю тебя. В жизни я не такой красноречивый, как в суде, прости. Но и в любви объясняюсь я впервые. Во-вторых, секс я могу получить, где угодно и когда захочу. До тебя же справлялся. И не думаю, что ты об этом не догадываешься. А от тебя мне нужны серьезные отношения. Свидания, прогулки, совместное проживание — это серьезные отношения, Ника. И, следовательно, третье. Если для тебя принципиален вопрос брака, то я тебе не Каргин. Перед регистрацией составим брачный контракт, по которому ты получишь половину совместно нажитого имущества. Гонорары у меня приличные. Если наберешься терпения, будешь состоятельной женщиной. Это все. Или я уйду прямо сейчас. И даю слово, что больше ты меня не увидишь. Докучать своей любовью я тебе точно не буду.

По окончании этой тирады Вероника громко фыркнула.

— Я не умею по порядку. У меня с порядком большие проблемы. Как и с серьезными отношениями. Уж ты-то должен об этом знать. Да и Каргин постарался просветить об этом всех интересующихся. Не без твоей же помощи, правда? Твой брачный контракт мне даром не нужен! Потому имеешь полное право идти, куда угодно. Там и гонорары твои пригодятся, когда будешь с потребностями справляться. Я в тебя верю, а я вообще еще замужем, — на мгновение замялась и важно добавила: — И кроме того, я действительно занята.

— Про замужество помню. Это временно. Занята чем?

— У меня запись на УЗИ.

— Заболела?

— Говорят, само рассосется, — проворчала Каргина.

— Я имею право спросить, что именно? — терпеливо поинтересовался Закревский. Он был большим специалистом в области УЗИ. Ему делали лет шесть назад, когда не могли определить, аппендикс воспалился, или камни в почках двигаются.

Она совсем сникла.

— Наверное, имеешь… право. Все-таки он и твой тоже… — и Вероника затарахтела быстро и непонятно: — Слушай, я не хотела, правда. Мне в голову не приходило. Меня уверяли, что это невозможно. Ну то есть вообще, понимаешь? Но, блин, он есть, — она замолчала, ошалело посмотрела на Закревского и прошептала: — Родится месяцев через семь. Кажется.

— Кто родится? — сначала спросил, потом подумал. Закрыл рот и стал смотреть на нее. Сосредоточенно, оценивающе и… тупо. Потому что он, черт подери, чувствовал себя тупицей! Пока осознание сказанного медленно доходило до его головы, Закревский успел решить, что ему надо срочно пропить что-то укрепляющее сердечно-сосудистую систему. Потому что сердце уже сбой дало, если уж он умудрился влюбиться. А сосуды тоже начинают пошаливать — голова шла кругом. Когда он, наконец, пришел в себя и уяснил, что Каргина беременна, и беременна от него, то чуть заметно выдохнул и снова навис над ней.

— То есть, — стараясь сдерживать гнев, проговорил он, — ты отказалась от раздела имущества с Каргиным, собралась рожать, не поставив меня в известность, и отказываешься признать, что происходящее между нами больше, чем игра в голый расчет? А дальше что? Осталась бы одна и с ребенком? Почти без средств к существованию? Ты ненормальная, Ника?

Она легко пожала плечами.

— Каргин здесь точно ни при чем. Он и от своих заставлял избавляться. Ты как-то тоже не производил впечатления подходящего на роль папаши. А я бы что-нибудь придумала. Потом. Попозже.

— Придумала бы она, — раздраженно пробормотал он. — Ты уже один раз придумала. Ладно. Где и в котором часу у нас УЗИ?

14

Часть вторая

Gala: Верка, че не спишь? Третий час, она в онлайне.

Вера: не спится

Gala: Мне тож…

Gala: Как думаешь, а он про брак тебе серьезно? Или лапшу на уши вешал?

Вера: не знаю. он странный какой-то, другой

Gala: В смысле другой? Посинел? Или рога выросли?

Gala: Тьфу! Я не то имела ввиду!

Вера: пока не выросли.

Вера: но если и дальше так пойдет

Gala: Ты че больная? А вдруг он нормальный?

Gala: Как пойдет-то?

Вера: а никак

Вера: вот совсем никак

Gala: А тебе чего надо? Шоб бразильский карнавал?

Вера: ну знаешь

Вера: может, и не карнавал. Только если он не спит со мной, то с кем он спит? с кем-то же он должен спать! не евнух же. я точно знаю

Gala: о дааа! Ты знаешь!

Gala: Слушай, а приколись! Скажи, что согласна замуж.

Вера: идиотка! я замужем!

Gala: Я в курсе. Это временно. Или ты опять передумала?

Gala: Харе темнить. Вернешься к кАзлу, я тебя брошу!

Вера: ничего я не передумала. Судья в отпуск свалила — слушание не состоялось. а у них отпуск длиииинный…

Gala: Уже легче!

Gala: Так а адвокат твой че? Ваще нифига? Ну… в смысле… даже ни намека?

Вера: ты русский язык понимаешь? НИ-КАК

Gala: Хренасе! А говорит че? Он к тебе ходит же?

Вера: та лучше б не ходил!!!!!!! Гад

Вера: только и делает, что разговаривает. и гулять меня водит, будто я собачонка. еще б шлейку напялил

Gala: Да тебе, мать, не угодишь. Нет его — плохо. Замуж позвал — еще хуже. Относится к тебе, как к человеку, а не как к дырке, в которую можно член вставить, вообще гад.

Gala: а вдруг он того… типа заботится?

Вера: ну, может, и заботится

Вера: только не знаю, о ком

Gala: как о ком? О тебе, о ребенке! У тебя вообще такое было хоть раз в жизни, чтобы мужик сам на прогулку просто так водил? Или тебе кАзел совсем мозги отшиб?

Gala: Повторяю вопрос! А вдруг он нормальный???? Че тогда делать будешь?

Вера: да он-то нормальный

Вера: и вот нафига я ему? ему б тоже нормальную

Gala: началоооооооось!

Gala: нормальная ты!

Gala: а если он тебя любит, а?

Вера: ну говорит, что любит

Gala: а ты че?

Вера: отстань!

Gala: ну ты его хоть это… как-то… соблазнить-то пробовала?

Вера: да понимаешь, у него будто на лбу написано: не влезай! я и не лезу

Gala: хренасе!

Gala: а ты влезь! Чай не прибьет. Он же не железный!

Вера: угу

Вера: вот нафига, если ему не надо?нет, пусть себе там, где ему надо

Gala:!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Gala: он же говорит, что тебя любит, дура!!!!!!!!!!!!!!

Gala: мож, он не секса хочет.

Gala: не только секса!

Gala: мож, он ждет, что ты ему чета скажешь!!!!!!

Gala: он же теперь разговаривает!

Вера: я не умею

Вера: все, я спать

Вера: ты получше валерьянки!

Gala: Эу! Напоследок! Как там мелкий? Чувствуешь себя как?

Вера: как в фильме ужасов — во мне что-то чужеродное

Gala: А, эт нормально. То ли еще будет, мать! Все, спи! Моему будущему крестнику надо отдыхать. Ты же меня возьмешь крестной, а?

Вера: приедешь?

Gala: Да куда я денусь! Вася вообще на адвоката поставил. Грит, мож, еще раньше на свадьбу приедем.

Вера: феерично!

Вера: да ну вас!

Gala: и тьфу на вас! Растите!

15

Ярослав Сергеевич Закревский выбрался из офиса ровно в 13:00. Зажмурившись от яркого солнца, посмотрел на небо, где порхали какие-то радостно-долбанутые птички. И втянул носом весенний воздух. Надеялся, что подействует. Не подействовало. Ни хрена не легче.

В распахнутом пальто сбежал по ступенькам вниз и сел в машину, припаркованную у входа. Через двадцать минут он уже топал по Центральной городской детской библиотеке им. Шевченко, слушая разносившееся по коридору гулкое эхо собственных шагов.

Позаглядывал в аудитории. И только в последней комнате по коридору нашел искомое.

— Ты когда переехать в кабинет заведующей успела-то, а? — спросил он.

— Когда ты был чрезвычайно занят и совершенно забыл, что у тебя есть родственники, — фыркнула Тася.

— Не нуди. Я исправляюсь. Поехали обедать, а?

— Ну поехали, — удивленно отозвалась сестра. — Подожди пять минут.

Ждать пришлось даже меньше пяти минут.

Когда они зашли в «Тетю Клару», офисный народ как раз доедал свои пироги. Но обед у Закревских, брата и сестры, оказался позднее установленного. Да и тем лучше. Проще было найти место на подоконнике — Слава любил места у окон. И вообще любил окна. В период безденежья установщиком стеклопакетов подрабатывал тоже.

Стащил пальто, помог раздеться Тасе. Сунул ей в руки принесенное меню и промолвил:

— Я читал ее медицинскую карту. Что-то с давлением фигня. Низкое.

— Ты ее голодом моришь или спать не даешь? — подозрительно посмотрела на Славу сестра.

— Да у нее жратвы полный холодильник! Я ж слежу. Ну а насчет сна — понятия не имею. Она мне ничего не говорила. Я еще вычитал… Может, ей гемоглобин проверить?

— Холодильник полный… Вот именно, полный. А если б ела — иногда бы пустел, — проворчала Тася. — В принципе, конечно, хорошего мало. Так а врач-то что говорит?

— Не закатывать истерик говорит. И что, возможно, на сохранение ее отправит. А если мне на обед к ней приезжать, чтобы ела под контролем? Это совсем будет наглость?

— Вот и не закатывай истерик. Что за чушь — наглость? Ребенка ей сделать — не наглость, а заботиться — вдруг наглость. Олух! — Тася закатила глаза.

Закревский рассмеялся и посмотрел в окно.

Последние пару недель творилось нечто невразумительное. Он упорно ездил к Нике после работы, затаривал ей холодильник, заставлял гулять. Потом приводил домой и отправлялся ночевать к себе. Более того, теперь он стал звонить ей по десять раз на дню, чтобы узнать о самочувствии. Она отвечала сдержанно. Он тоже не позволял себе никаких эмоций. Довольно одной ее оговорки насчет невозможности залететь. Ее медицинскую карту он действительно изучил, пока она мучилась токсикозом в туалете женской консультации, куда он приперся с ней. Хватило.

Об этом не говорили ни слова, но аборт, выкидыш и заключение впечатлили. Во всяком случае, всезнающий интернет выдавал, что шансы забеременеть действительно минимальны. Выводы нарисовались сами собой. Засунуть решение всех проблем подальше и сосредоточиться на двух вещах. На ее здоровье и на ее комфорте. По крайней мере, это она разрешала. Хотя по-прежнему отмалчивалась. Говорили они все так же мало. Вернее, говорил он. Пытался болтать о каких-то мелочах с работы, рассказывать о себе, обсуждать бытовуху. Выходило по-дебильному. Монологами. Но, в конце концов, не прогоняла, и на том спасибо.

Не любила. Ее право. Но в праве на отцовство она ему не отказывала. И это он ценил.

От себя отговаривался словом «потом». Потом, когда она разведется, когда она родит, когда она будет в состоянии хоть что-то решать. Потом. Может быть.

— Этот гребанный развод ее доконает, — отстраненно сказал Закревский. — Мне Вересов выдал, что Каргин будет затягивать до последнего.

— Все когда-нибудь заканчивается. Разведется, если, конечно, не передумает.

Ярослав мрачно хмыкнул и ответил:

— Она мне не сообщала, что думает по этому поводу.

— А ты спрашивал?

— Один раз спрашивал. Проигнорировала. У нее есть потрясающий навык не отвечать на вопросы прямо. В ней великий юрист пропадает.

— Так спроси криво. Господи, Славка, ты решил пионерское детство вспомнить? Что случилось-то? Охренеть! Бросай ты, к черту, эту бабу. Сам на себя перестал быть похож.

Закревский приподнял бровь и усмехнулся:

— То есть чувак, который игнорил тебя и родителей, вел не самый благочестивый образ жизни и оттягивался в собственное удовольствие, тебе нравился больше?

— Не передергивай, — усмехнулась сестра.

— Это я еще про ночные пьяные звонки не напоминаю, — расхохотался Закревский, приставил к уху ладонь и деланно пьяным голосом театрально протянул: — Таааааасечка, ну не дуууууйся… Я тут у баааара какого-то… Не знаю, какого… Таааааась.

Тася откинулась на спинку стула и смотрела исподлобья на брата, скрестив на груди руки.

— И что изменилось? Ну не звонил полтора месяца. Ну еще полтора не позвонишь. А потом позвонишь. Мне! Не ей! Сейчас ты вдруг решил поиграть в семью. Но даже это по-человечески сделать не можешь. Ты, вообще, чего хочешь? Ребенка, жену или вот такое неестественное существование?

Он ответил ей тяжелым взглядом и выпалил:

— Ок. Все понятно. Есть будешь?

— Еще и обиделся, — фыркнула сестра. — Буду есть. Я диетами не увлекаюсь.

— И как ты всегда умудряешься, когда я говорю, например, о гемоглобине, свернуть все на мой образ жизни? — буркнул Ярослав с самым равнодушным выражением лица.

Но не мог не признать про себя, что Тася была права. В чем-то главном.

Он определился. Он еще две недели назад определился, что намерен на Нике жениться. Но основная проблема заключалась в том, что сама Ника все еще терпела его только потому, что он имел счастье сделать ей ребенка. А еще в том, что она молчала. Она, черт бы ее подрал, молчала, молчала и молчала!

Нет, Закревский понимал. Он пока не совершил ничего такого, чтобы она могла ему довериться. И вообще большой вопрос: способна ли она хоть кому-то в жизни довериться? Оно ей надо? Сначала они трахались, потом он решил, что влюбился. Вот так все это выглядит со стороны. Для Таси, например. Но как это должно выглядеть для Ники?

Она не впускала его ни в мысли, ни в душу. Только по вечерам в свою квартиру, в которой жила одна.

Одиозность ее прошлого давала ему некое представление о том, кем она считает мужчин. И его в их числе. Тупо члены. Что там еще? Патологическая зависимость от секса? Чушь! Во всяком случае, не без разбору. Уверена же она была в его отцовстве. И у него не было мысли о том, что это не так. Более того, учитывая, что они вытворяли полтора месяца, никаких сил на кого-то еще точно не оставалось. Иначе мозоли обеспечены. Теперь вообще из дому разве что не палками выгонял. И эта смешная пижама с пчелками. И все еще рыжая.

Черт! Обычная баба. Без которой он просто не может нормально функционировать.

С работы Закревский свинтил пораньше. По дороге заехал в супермаркет, но так и не зашел в него. Зачем? У нее и так полный холодильник. А затем по привычному уже маршруту добрался до дома на Оболони, где жила Ника.

Открыв ему дверь, она поздоровалась и сняла с крючка на стене связку ключей.

— Вот! — протянула их Закревскому. — Ты сегодня раньше.

И вдруг глаза ее округлились, брови взметнулись, а рот приоткрылся.

— Зачем побрился? — наконец, подобрала она слова.

Его рука дернулась к лицу, но замерла на полпути.

Закревский действительно этим утром сбрил усы в нелепом и безудержном порыве соблюдения личной гигиены. Заодно и щетину сбрил. Психанул, короче.

— Достало, — усмехнулся он, забирая ключи из ее ладони и внимательно рассматривая их — будто грамоту за примерное поведение всучила. Потом поднял глаза на нее. — Нравлюсь?

— Ка…

Традиционное «какая разница» так и не слетело с ее губ.

— Нет, — ответила Ника хмуро и поплелась в комнату.

Это было что-то новое. Закревский ломанулся следом, на ходу раздеваясь.

— Чувствуешь себя как?

— Никак, — слабо пожала она плечами и, усевшись в кресло, сняла с паузы видео.

На журнальном столике рядом стояла банка с подтаявшим мороженым и блюдце, на котором лежало несколько кусочков сыра. Судя по их причудливой форме а-ля «лодочка», они лежали давно. Оценив открывшийся его черному взору натюрморт, Закревский поморщился. Но сдаваться не собирался.

— Пошли сегодня ужинать куда-нибудь, а?

— Зачем? — Вероника снова демонстративно остановила фильм и подняла на него глаза. — Закажи себе пиццу и поужинай.

— Ну, во-первых, мы пойдем пешком. А значит, погуляем. Во-вторых, ты сто лет никуда не выбиралась по-человечески. И в-третьих, поешь хоть нормально.

— Я что, по-твоему, кошачьим кормом питаюсь? — пробурчала Ника, но все-таки поднялась из кресла и подошла к шкафу.

Закревский окинул многозначительным взглядом столик. И изрек:

— Хуже. В кошачьем жиры, белки и витамины сбалансированы.

— А мороженое — это вкусно, — ворчала Ника, стягивая с себя пижаму. Сегодня была любимая — с влюбленными жирафами, бледно-зеленая.

Закревский глотнул, не в состоянии ни отвернуться, ни просто оторвать взгляд от ее тела, освобождаемого от одежды. Как наваждение. Ее волосы рассыпались вдоль молочно-белой спины. Он точно помнил, что под лопаткой у нее была небольшая, но яркая родинка. Волосы ее закрыли. А ему безумно хотелось прикоснуться к ней.

— Есть много других вкусных вещей, — не понимая, что говорит, произнес Ярослав.

— Какие? — обернулась к нему Ника.

«Я бы тебе объяснил!» — мысленно простонал Закревский, рассматривая ее грудь. Но вслух буркнул:

— Мясо.

Ника резко кивнула. Она неожиданно остро почувствовала свою наготу перед ним. Стало нестерпимо стыдно.

— Отвернись, — выдохнула она.

Быстро нацепила на себя свитер под самое горло. И выдернув из шкафа первые попавшиеся брюки, выскочила из комнаты.

— С каких это пор ты меня стесняешься? — вдруг крикнул Закревский, так и оставшись стоять на месте.

Спустя пару минут на пороге появилась одетая Каргина и выдала сакраментальное:

— Какая разница… Мы идем?

Подавив внутренний протест, он коротко кивнул и направился в прихожую. Надел пальто, натянул ботинки. Завязал шнурки. Протест прорвался. Идиотским:

— Ты думала о том, что я тебе говорил?

— Ты последнее время много, о чем говоришь, — отозвалась Ника, обуваясь рядом с ним.

— Разве? — осведомился он. — Ну это ты должна помнить. Я предлагал тебе стать моей женой.

— У нас запрещено иметь двух мужей одновременно, — застегивая пальто, сообщила она.

— Нашла, кому объяснять. Вижу два варианта развития событий. Либо ты передумала разводиться. Либо мы дожидаемся развода, расписываемся и спокойно рожаем.

Вероника, не мигая, молча, долго смотрела на Закревского.

— Ты считаешь, я могу передумать? — наконец, спросила она.

— Именно потому, что не считаю, спрашиваю, что ты решила, — нависнув над ней, ответил он. — Я прекрасно помню все твои установки. Ты меня с ними еще в первую встречу ознакомила. И я не хочу на тебя давить, но я имею право хотя бы знать, что ты об этом думаешь. Могу повторить: я не буду надоедать тебе своей любовью.

В ботинках, свитере и пальто Веронике стало жарко. Во всяком случае, она была уверена, что ей жарко именно потому, что она стоит одетой в коридоре квартиры, где еще не отключили паровое отопление. Она отвернулась и выдохнула:

— Да ты и не надоедаешь. Просто ходишь ко мне, как на работу, и таришь мой холодильник, будто у тебя своего нет.

— Я, мать твою, пытаюсь быть с тобой! Извини, как умею!

— Не утруждайся! — зашипела в ответ Вероника. — Я вся такая нерешительная, ребенок, не факт, что вообще родится. Только зря время потратишь! Не умею я: на свидания ходить, ужинать в ресторанах, — кричала она все громче. — Что ты там еще хотел? Совместное проживание? Одно у меня уже было — Каргин до сих пор в восторге. Даже разводиться не желает.

В его ушах раздавался свист. Настойчивый, противный. До одурения. Хотелось схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть. А вместо этого навис еще ниже над ней и прошептал в самое лицо, почти в губы:

— Не факт, что родится? Так не хрен было чиститься. Может, полегче бы сейчас проходило. Или ребенок был не Каргинский?

Вероника сглотнула, сняла пальто, ботинки и вернулась в комнату. Знала, что переступила черту, за которую нельзя было заходить. За которой все становилось гнилым и разрушенным. Ей не привыкать, но Славе она не хотела такой жизни. Несмотря ни на что — на свои сомнения, на воспоминания о трех днях, проведенных в кафе в ожидании, на слова, которые порой вырывались у него, — она не желала ему своей жизни.

Он показался на пороге и глухо, севшим голосом, в котором не было ни единого чувства, будто бы он самого себя погасил, сказал:

— Прости.

— Да ладно, — Каргина криво усмехнулась. — Все так и есть. Чего извиняться?

— Я не знаю, как есть. Знаю только его версию. А ты предпочитаешь молчать.

Вероника улыбнулась, неожиданно легко и весело.

— Я тоже помню твои установки. И потому не хочу пробовать разжалобить тебя. Ведь у меня все равно не получится.

Закревский кивнул. Все честно. У каждого был свой багаж сказанного.

— Ладно, — он расстегнул верхнюю пуговицу пальто и поправил воротник. — Если захочешь поговорить, я к твоим услугам. Это то, что я за тебя решить не могу. Ключи мне оставить, или это все-таки мой комплект?

— Твой.

Он усмехнулся, быстро наклонился, поцеловал ее макушку и ушел. Просто ушел.

16

— Твою ж мать! — зло шептал Вересов, выползая из-под одеяла с чувством, что не хочет оставлять Мару ни на минуту, и пониманием, что иначе она проснется, когда он не сдержится и начнет орать на эту сволочь, звонившую посреди ночи.

Сволочью, разумеется, был Закревский.

— Я буду сейчас с тобой разговаривать, только если ты умер и собираешься пригласить меня на свои похороны. Потому что в ином случае ты последняя скотина, которая меня разбудила без веской причины.

— Так че? В ментовку звонить? — зазвучал на том конце совершенно незнакомый сиплый голос.

— Э-э-э… какую ментовку? Ты кто? — резко проснувшись окончательно, спросил Макс.

— Охранник. Я тут бар охраняю, а твой орел набухерился и на клиентов кидается. Еле успокоили.

— Заперли? — хохотнул Вересов.

— Не, обошлось. Он на ногах не стоит. Еле добились, кому звонить. Говорит, мол, только не Таське. А ты у него в телефоне «шефом» значишься. Так че? Забирать тело будешь?

— Буду.

Через полчаса Вересов стоял в самом дальнем углу барного зала, где дремал Закревский, развалившись на стуле.

— Вставай давай, орел хренов, — ржал Макс. Орел не реагировал.

Полюбовавшись расписанной физиономией Ярослава, он спросил суетившегося рядом охранника:

— И много клиентов пострадало?

— Та больше он пострадал, — махнул рукой тот. — Они его даже и не били толком. Упал он неудачно. Рожей стаканы смахнул на пол. Мужик, ты прости, что дернули. Но иначе реально только в ментовку. А кому оно надо?

Закревский, между тем, разлепил черные свои очи и мутным взором воззрился на собственного начальника. Потом разлепил и уста свои с разбитой верхней губой. И, едва шевеля ею, выдал:

— А Ника где?

— Ника? — переспросил Макс и хмыкнул: — Значит, Ника… За стаканы заплатил? — снова поинтересовался у охранника.

— Да какой там? Грозил иском за возмещение морального ущерба.

— Макс, садись, выпьем! — выдохнул Закревский и заорал: — Ээээ… Принесите нам выпить!

— Уймись, — отмахнулся Вересов.

Вынув бумажник, Макс расплатился с барменом, нарисовавшимся, едва заговорили о «возмещении».

— Что ж ты такой тяжелый, сволочь! — ворчал Вересов, выволакивая «тело» из бара и запихивая в машину. Искренне радуясь, что до квартиры и Вересова, и его багаж довезет лифт.

Спустя час Макс пил кофе на кухне Закревского, в то время как сам гостеприимный хозяин торчал в душе, откуда Слава выперся уже хоть отдаленно напоминавшим себя самого. Хотя бы на ногах стоять начал. Кое-как прошлепав к Вересову, сел на табуретку, сложил руки на столе и устроил на них свою черную и очень нетрезвую голову.

— У меня коньяк был, — пробормотал он.

— Тебе сейчас хоть с коньяком, хоть без лучше не станет, — отозвался Вересов. — Кофе будешь?

— Буду, — буркнул Закревский. Потом в его мозгу что-то противно дзенькнуло, и он пробормотал: — Скотина я, Макс. Сам ключи взял, а сам…

— Чегоооо? — протянул Вересов, зависнув с джезвой и кофе в руках.

Ярослав слабо махнул рукой и откинул голову, прислонившись спиной к стене. А потом отрывисто заговорил:

— Да от хаты ключи… Но для нас это разное… Она хочет е**ться, а я жениться. Думал, теперь, когда ребенок… хрен… Каргин сказал, патология… А я не хочу припоминать ей, оно само вырвалось…

— Твою ж мать… — Макс отставил кофе и джезву в сторону и уселся обратно перед Закревским. — Ты в своем уме? Ты что, идиот, с Каргиной связался?

— Ну связался. И что?

— И что? Ты спрашиваешь, и что? Каргин был твоим клиентом, а ты с последствиями трахал бабу, против которой вел дело? — помолчал и глухо добавил: — А теперь я должен делать все, чтобы Каргин сохранил семью с этой бабой, на которой ты, оказывается, хочешь жениться. О**еть!

Вересов резко поднялся и принялся все же варить кофе, сдерживая себя. Руки чесались настучать этому дебилу по его патлатой голове. Которую сам Макс совершенно искренне всегда считал достаточно умной. До сегодняшней ночи.

— Было бы лучше, если бы ее семью пытался сохранить я? — выдохнул Закревский, будто враз протрезвел. — Я ее люблю, ясно?

— Ясно, — буркнул Макс и поставил перед ним чашку кофе. — Пей и спать иди!

— А ты езжай уже, — пробормотал Слава. — Или диван разложить? Утро скоро.

— Нет, я домой. К Маре.

17

Gala: ты тут?

Gala: тут?

Gala: Вер, ты куда пропала?

Gala: Верунь, ну я скучаю.

Gala: ты живая вообще???????

Gala: Верка! Как сможешь, напиши хоть, я с ума схожу!

Свернувшись на диване, Ника гипнотизировала телефон, который лежал прямо перед ее глазами. Сегодня он не звонил ни разу. Она не удивлялась и понимала почему, но упрямо пялилась на трубку на подушке. Галка права, тысячу раз права. Сколько раз Ника мысленно говорила со Славой. Рассказывая и объясняя. Авслух не получалось. Сразу все слова становились жалобой и застревали в горле. Не потому, что он запретил. Потому что она не хотела. Жаловаться не хотела. Вся ее жизнь, выраженная в словах, казалась сопливым телемылом. Она такие терпеть не могла.

Ника повернулась на спину. В животе заныло чуть сильнее. Тянуло со вчерашнего вечера, уже почти привычно. Врач говорила, при подобных симптомах лучше полежать. И Ника лежала. С самого утра. И твердила себе, что надо поесть.

Наконец, заставила себя встать и побрести на кухню. Там долго смотрела в открытый холодильник, разглядывая заставленные всевозможной едой полки. Откуда ему было знать, что она любит? Потому вез все подряд.

Закревский старался. Она — нет.

Ника хлопнула дверцей и раскрыла морозилку. Мороженое. Но и его не достала и вернулась в комнату, на диван. Надо лежать.

Телефон по-прежнему молчал, стрелки двигались по циферблату, в комнате стало темно. Резко поднявшись, Ника отправилась в душ. Перед сном. Хватит того, что она не спала предыдущую. А ей надо спать. Врач говорила. Для нормализации давления нужен крепкий продолжительный сон. Дура-Айболитша! Откуда ж ему взяться, если она по ночам размышляет, где ночует Закревский. Точнее, с кем.

Хватит!

Ника решительно скинула пижаму и замерла. Чувствуя, как холодной волной накатывает паника. На светлых пижамных штанах хорошо были заметны небольшие яркие бурые пятна.

Скорую она вызвала сама.

* * *

Через сутки ему стало хреново по-настоящему. Нет, не физически. Физическое не перекрывало, только усугубляло.

Как ехал в бар от Ники, Закревский еще помнил. Помнил, как заказал водки. Помнил, как нажирался. Молча и методично. А вот зачем к кому-то там драться полез — не помнил, хоть убей. Объяснение могло быть только одно. От алкоголя прекратить думать о Нике не получалось. Видимо, решил, что его следует отправить в отключку в буквальном смысле. А какие еще варианты? О том, что было после, не имел даже приблизительного представления.

Более-менее в себя он начал приходить уже в ду́ше, когда Вересов притаранил его домой. Там Закревского посетила светлая мысль, которую он запомнил отчетливо, до слова. А за каким хреном он вообще начал ей припоминать то, о чем самому себе клялся никогда больше не думать? Чего хотел добиться? Что она оправдываться начнет? Так она не начнет. Не перед ним. Оно ей не надо. И ему оно не надо, потому что это ее и только ее жизнь.

А ревность к прошлому, оказывается, в нем дремала. Нешуточная такая. Права Тася. Сперва он должен себе самому ответить на вопрос, сможет ли жить с ней при таком ее прошлом и не думать об этом. Понимая, что оно было и никуда не делось. И останется при ней.

Смешно. Ярослав был уверен, что сможет. Если бы только она хоть одно движение ему навстречу сделала. Ее шоу с раздеванием в его присутствии не считается. Когда ей становилось плохо, она начинала… какое там слово крутое было? Фраппировать. Во-во. Вытворять что-то такое, чему и названия толком не было.

И опять же — откуда он это знает про нее? Она никогда ничего не говорила. Она никогда ни о чем не просила. Она никогда не обнаруживала никаких эмоций, кроме двух вспышек, которые ему ярко запомнились. Первая — после его месячного отсутствия, со швырянием мороженого. И вторая — накануне, в коридоре. Оба раза сам был хорош.

Но ответа на его вопрос эти вспышки так и не давали. Откуда он знал про нее самое главное? В каждом повороте головы, в каждой интонации голоса, в каждом взгляде он читал что-то совсем не то, что произносили ее губы. Может быть, он ошибался. Может быть, потому и ляпнул ей про Каргина, что хотел убедиться, что не ошибается.

Следующий день он промучился похмельем, валяясь на диване и переключая каналы на пульте. Потом завалился спать. Но спалось плохо. Он вообще нормально спать перестал. Вот только разве что спьяну — как вариант, можно стать алкашом. Только чтобы хоть иногда высыпаться.

Утром поехал в контору. В конце концов, еще иногда работать надо. А то уже даже Санька стала удивляться его визитам на работу больше, чем прогулам.

Вересов вошел без стука с папкой в руках. Расположился на диване. Глянул в разноцветное лицо своего работничка и, не удержавшись, хмыкнул.

— И как оно?

— А как ты думаешь? — мрачно ответил Ярослав. — Воспитывать будешь?

— Не буду. Я тебе не мать, не сестра и не любовница. Но у меня есть кое-что по твоей просьбе. Как теперь понимаю, это было для тебя, а не для дела.

Закревский вскинул на него глаза и удивленно спросил:

— По какой еще просьбе?

— Приплыли! — рявкнул Вересов. — О домашнем насилии и прочей лабуде. Что, не надо уже?

Слава стукнул себя по лбу и поморщился. Разговор более чем двухмесячной давности припоминал смутно. Но этот разговор действительно имел место. Как и темно-синие следы от пятерни на руке Вероники.

— Твою мать… — пробормотал он и живо спросил: — Нарыл что-то?

— Ты смотри, оживился, — констатировал Вересов и продолжил: — Нарыл. Не я, конечно. И не много, как и предупреждал. Винниченко сказал, что в архиве определенно кто-то копался. В реестре дел, возможно, тоже. Путаница присутствует, но такая, незамысловатая, которую всегда можно списать на банальную ошибку в программе при переносе с бумажного носителя. От протокола опроса остался всего один лист, и еще имеется постановление о прекращении дела в связи с отказом потерпевшей от заявления. В принципе, даже из мелочевки в протоколе ясно, что распустил руки Каргин нехило. И еще, она там заявляет, что съехала от мужа и подала на развод. Уж по каким причинам ничего не состоялось — теперь можно только гадать. В общем, сам посмотришь, держи, — он кинул на стол Закревскому папку, — больше здесь ничего не нарыть.

Закревский медленно придвинул папку к себе и спросил:

— Когда это было?

— Четыре года назад.

— Четыре года назад, — тупо повторил Закревский и резкими торопливыми движениями раскрыл папку. Строчки перед глазами поплыли. Вместо этого отчетливо виделась синяя пятерня на ее левой руке. — Значит, тогда он вернул ее «в семью».

— У каждого свой «пунктик», — отозвался Макс, поднимаясь с дивана.

Закревский вскочил следом.

— Спасибо, я твой должник. И этого Винниченко. Если когда-нибудь кто-нибудь из вас вздумает разводиться, предоставлю услуги со скидкой. С работы сегодня отпустишь? Надо.

— Иди к черту! — ответил Вересов и вышел из кабинета.

Через тридцать секунд из этого же кабинета, одеваясь на ходу, вылетел и Закревский.

Дорогой не думал. Если бы думал, точно взорвался бы. Паззл в голове начинал постепенно складываться. Во всяком случае, выражение, брошенное Каргиным много месяцев назад, приобретало новый смысл. «И я не без греха». Кажется, что-то в этом роде? Ни хрена себе, не без греха!

Поднимаясь на лифте на ее четвертый этаж, судорожно соображал, что говорить. Нужно же что-то говорить? Нужно ли? В конце концов, если она сама не желает рассказывать о себе, имеет ли он право? Довольно того, что он знает теперь о ней хоть капельку больше. Довольно, что хотя бы смутно может представить себе, почему. Почему это все произошло. Происходит.

Подойдя к двери, нажал звонок. И прислушивался к шагам за дверью. Но было тихо. Во всяком случае, никаких признаков, чтобы кто-то собирался открывать. Закревский позвонил еще раз, но не дождавшись, полез все-таки в карман за ключом. Два поворота в замке. Щелчок. Дверь открылась. Надо же. А ведь по сути сам ключ — уже предложение приходить в любое время. Эта мысль шевельнулась где-то в стороне от него самого и не удивила. Удивило только то, что он не думал об этом позавчера, когда позволил себе повысить на нее голос.

Вошел в квартиру. Включил в прихожей свет и выкрикнул:

— Ника!

Тишина…

Не разуваясь, влетел в комнату. Никого не было. Почти зловещая пустота. Зашел на кухню, в ванную — тоже никого.

Потянулся в карман за телефоном. Но стоило притронуться к нему, как тот заорал на португальском языке какую-то устрашающую мелодию, выбранную им однажды в качестве звонка.

— Ника! — с облегчением выдохнул он в трубку, едва принял вызов.

— Привет, — раздался негромкий голос. — Я не вовремя, наверное… я тут… я в больнице, а они не отпускают. Но с ним все в порядке, не волнуйся. Просто мне надо кое-что. Может, ты привезешь? Пижаму, тапки, халат. А?

Ступор длился меньше секунды. Но и секунда показалась вечностью.

— Где лежит? В шкафу? — скрип. Грохот. Трещание. — А тапки?

— Где всегда — в тумбочке в коридоре.

Пауза. Шаги. Скрип.

— Все, нашел. Что-то еще? Вспоминай сразу.

— Где нашел? — голос стал удивленным.

— Да в тумбочке нашел. Ника, еще, наверное, смену белья? Или ты брала?

В трубке что-то засвистело, икнуло и замерло.

— Никаа! Ну не молчи. Надо? Нет? Ладно, если что, потом довезу. В какую больницу ехать?

— Ты где? — услышал он в ответ.

Закревский как раз закончил укладывать в сумку, найденную в прихожей, ее пижаму, одним плечом прижимая к уху телефон.

— Ну, в данный момент выхожу из квартиры!

— Ааааа… — все еще непонимающе протянула Ника и вдруг вскрикнула: — Белье в комоде, в левом верхнем ящике. Ну чтоб сразу…

— Да я уже. Я помню, где у тебя белье. И нет, я не фетишист. Ехать куда? — он захлопнул дверь. Эхо разнеслось по подъезду.

Ника назвала стационар и с округлившимися глазами нажала на трубке отбой. Она полдня боролась с собой: звонить-не звонить, пока акушерка не рявкнула на нее в третий раз. Присутствие Славы в ее квартире вызывало на лице дурацко-умильную улыбку, такую же, как и в тот день, когда она отправилась на прием в консультацию в абсолютной уверенности, что застудилась.

Просидев с полчаса в очереди, Вероника вплыла в кабинет районной поликлиники и, ответив на положенный набор стандартных и, по мнению Ники, наиглупейших, вопросов, устроилась в кресле. Чтобы услышать то, что могло быть только бредом.

— Шестая неделя вашей «простуде» — объявила докторша, окончив осмотр. — Может, седьмая — УЗИ покажет точнее. А вот выделения мне ваши не нравятся. Сдадите анализы, свечи вам выпишу. Дальше думать будем. Ребенка-то оставляем?

Каргина открыла рот, потом закрыла, но потом снова открыла, чтобы выпалить:

— Какое УЗИ? Вы что городите? Какие шесть недель? У меня справка есть!

— У всех есть какая-нибудь справка, — с улыбкой ответила врачиха.

А Вероника с ужасом понимала, что у нее начинается самая настоящая истерика.

— Я не знаю, что там у меня, вам виднее! Но того, что вы говорите, быть не может!

— Угу, — кивнула докторша, возвращаясь к своему столу. — Видела я вашу медицинскую карту. Полный набор. Но не бесплодие же, вам его даже ваши «светилы» не диагностировали, — она села, поправила на носу очки и стала что-то писать. — Природу, Вероника Леонидовна, не обманешь. Одевайтесь. Я вам еще и направление на УЗИ выпишу — этажом выше. Посмотрите на то, чего быть не может.

— Послушайте вы, Айболит в юбке, — взвилась окончательно Ника, — не хочу я ничего смотреть. У меня воспаление! Так лечите. Пропишите таблетки, уколы — что там еще? Какая беременность! Кто вам только дипломы выдает?

Докторша вздохнула. Таких она видела часто, которые под любым предлогом старались избавиться от нежелательного ребенка. Она снова поправила очки и бесстрастно спросила, придвинув к себе еще какие-то бумаги:

— Будете аборт делать?

Нику передернуло. И как-то сразу прояснилось в голове. Она смотрела на врача, расплылась в глупой улыбке и, прикрыв глаза, разве что не замурлыкала. У нее будет свой маленький Закревский.

— Так на аборт направление выписывать? — уточнила врач.

— Да щаз! — огрызнулась Ника. — На учет ставьте!

18

— Пока, — бормотнула Ника в закрывшуюся за Закревским дверь.

Позавчера он появился в середине дня, с сумкой с вещами и странным лицом, которое напомнило Веронике контурную карту по географии, когда задавали нанести несколько главных водных артерий страны. Пока она пребывала в размышлениях, что бы это могло быть (ее дикая фантазия рисовала ей красочную картинку дуэли между Закревским и обманутым мужем нынешней любовницы), он, в свою очередь, метался между нею в коридоре, лечащим врачом и администрацией, в результате чего она оказалась определенной в отдельную палату со всеми удобствами. В удобства входил и привезенный Славой ноутбук со свободным доступом к вай-фаю больнички, чем Ника поспешила воспользоваться, как только выдохнула в очередной раз после ухода Закревского.

Вера: Гаааааль! Ты тут????

Gala: тут я, тут.

Gala: жду тебя целый день.

Gala: ты как?

Вера: дааа…

Вера: Галь

Вера: он ходит по два раза в день, пакеты полные тягает, вечером звонит

Gala: эмм… это хорошо или плохо?

Вера: не знаю

Вера: наверное, это нормально

Вера: только знаешь. И Каргин такой же был. И про любовь говорил.

Вера: тока не ори. Я и сама знаю, что Слава другой…

Gala: не буду орать.

Gala: че на тебя орать-то?

Gala: все равно не докричусь, блин!

Gala: но если у тебя Слава — другой… то это, твою мать, реальный прогресс!

Gala: Верка, а он тебе нравится, а? ну не в смысле секса, а вообще?

Вера: да не знаю я!!!!!!!!

Вера: я его все время сравниваю. и не знаю чего ждать… вот сейчас он не вспоминает про ТОТ наш разговор. и все хорошо. как долго? Потом-то что будет?

Gala: ты сейчас про который разговор? Когда он тебя замуж позвал? Или когда про аборт напомнил?

Вера: ой, да все ты поняла. Ты думаешь, он забудет? Каргина, те фотки из суда, то, что мы с ним творили?

Gala: неа, не забудет. но если любит действительно, то ему должно быть пофигу…

Gala: не в смысле, что простит или чета такое — ты ему ничего не должна. Но будет пофигу.

Gala: он же тебя знает, а не бабу с фоток.

Вера: да нет. как раз бабу с фоток он знает. Которой пофиг где, с кем и как.

Вера: Галь, ну ты же понимаешь, что ребенок — это случайность? Я вот думаю…

Вера: может, отдать ему, а?

Gala:!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Gala: это был мой трехэтажный мат.

Gala: дай выдохнуть

Gala: короче! Лучше мне отдай! Если передумаешь, то я тебе ребенка верну, а он — нет. Он ващет тоже живой человек!

Вера: да знаю, что он — живой

Вера: смешной такой. Я ему сегодня сказала, что я правда рыжая, а он обрадовался.

Вера: а еще перестал приставать, что я буду делать после развода

Gala: ядрена вошь! Не, мать, реально прогресс! Ты с ним разговариваешь!

Gala: признаться в цвете волос — это ж равнозначно тому, чтобы забыть ноги побрить и при нем по этому поводу не париться!

Gala: кстати, а что ты будешь делать после развода?

Вера: мне иногда кажется, что этого чертового развода никогда не будет!

Вера: я не хочу думать об этом. Каргин многое может.

Gala: да он запугал тебя дальше некуда!

Gala: вот что конкретно сейчас он может? Ты без пяти минут свободна. Рядом с тобой любящий мужчина, от которого ты ждешь ребенка. Лежишь в вип-палате, яблоки грызешь. Пусть обломится, кАзел! Ты в шоколаде!

Вера: все у тебя просто

Вера: ладно, завтра поболтаем. А то уже кричат, что спать пора

Вера: целую

Gala: Это была не я!!!!!!!!

Gala: Это Вася влезззз!!!!!!!!!!!!!

Вера: да всем вам пока!

Gala: до связи!

Ника щелкнула крышкой ноута и пристроила его на тумбочке. Откинулась на подушку, уныло подумав, что она неудобная, а матрац жесткий. И мимолетный поцелуй Закревского в щеку на прощание скорее напоминал обязательный жест, чем что-то хотя бы отдаленно похожее на желание.

«Гад такой!» — сердито думала Ника, ворочаясь с боку на бок.

19

Нет, все-таки Вересову от влюбленного Закревского толку никакого не было.

Он и так каждое утро опаздывал на работу. А теперь вот уже который день подряд задерживался с перерыва и убегал с работы пораньше. И фиг придерешься — человек в больницу едет! Беременную «невесту» проведывать.

Это хорошо еще апрель был относительно тихий. Дела тянулись старые. С ними Закревский еще кое-как справлялся. По новым, к счастью, пока был один трындеж. Санька подстраховывала. Сам Закревский как-то явился к Вересову с заявлением, что юный падаван готов стать великим джедаем.

В день выписки Каргиной, когда Слава еще с вечера отпросился на работе, офис дружно выдохнул — авось, теперь хоть спокойнее станет.

Про себя Закревский только усмехался, глядя на их недоумение. Секс-символ конторы с пакетом яблок для Ники — зрелище то еще.

Утром, увидев в окно спешившую по тропинке между гаражами навьюченную снедью Олю, он выругался. И на звонок не отозвался, притворяясь, что его нет дома, и нервно поглядывая на часы. Потом в окно наблюдал, как она бродит перед подъездом. В конце концов, психанул, оделся и пошел вниз.

Оля, едва только кинувшаяся к нему, была встречена таким красноречивым взглядом, что в недоумении замерла на месте. Он молча прошел мимо, сел в машину и поехал в больницу, по дороге заскочив за цветами. В супермаркет было без надобности. Продукты к Нике завез еще накануне.

Пробки бесили. Еще сильнее бесила неизвестность.

Ее выписывали. И пока она находилась на лечении, все казалось более-менее понятным. Просто дождаться выписки. Мини-цель. Следующая мини-цель пока поставлена не была. А без нее оказалось чертовски трудно.

Он отчетливо помнил тот момент, когда стоял на лестничной площадке ее дома с «больничной сумкой», сжимая в руках телефон и осознавая то, чего не понимал в тот момент, когда разыскивал под диваном ее тапки. А она нажала отбой, и дошло. Ника позвонила. Сама. Первая. Правда, перед этим угодила в больницу с угрозой выкидыша. И, может быть, ей просто некому было звонить. Но она позвонила ему. С этой минуты решение было принято окончательное. И обжалованию оно не подлежало.

Стало легче. Ровно настолько, насколько вообще могло быть в этой ситуации. Он не хотел пугать ее, ломать или заставлять делать то, что нужно ему. Он просто отпустил себя, позволяя себе, наконец, просто быть рядом, раз уж она позволяет. Таскать ей фрукты, разговаривать с врачами, советовать посмотреть какие-то дурацкие сериалы, раз уж все равно сейчас у нее куча свободного времени. Странно, но он был даже от этого до глупости счастлив. Будто бы она уже ответила согласием на все невысказанные вопросы.

Подходя к ее палате, надел на лицо радостную улыбку и поправил на плечах халат, выданный внизу. Сочетание темно-синего костюма с ярко-голубыми бахилами радовало взор. Светло-розовые орхидеи в руках резко выделялись. Закревский остановился перед дверью и постучал. Та тут же распахнулась.

— Цветы-то зачем? — удивленно спросила Ника с порога.

— Полагается, — пожал плечами Слава. — Не любишь цветы?

— Я? — Ника задумалась и пробормотала: — Люблю. Идем отсюда.

Слава кивнул, вручил ей букет, прошел в палату, подхватил сумку и повел ее «на выход».

— Тебе выписку оформили? Можем ехать?

Ника предъявила ему карточку и, пристроившись рядом с ним, пошла вдоль коридора.

День был пасмурным и для апреля довольно холодным. Накрапывал дождь, пришлось включить дворники. Врубил радио, чтобы создать видимость оживленности в автомобиле. Потому что толком не знал, о чем говорить. Но доехали быстро. В обратном направлении пробки рассосались.

Выбравшись из машины, помог выйти ей. Когда ее рука оказалась в его, подумал, что не выпускал бы ее никогда.

— Родные пенаты, — зачем-то брякнул он, кивнув на ее окна. — Соскучилась?

— Соскучилась, — кивнула Ника, не отпуская его ладонь. — Ты же зайдешь?

— Зайду, — мягко ответил Закревский и улыбнулся одним уголком губ. — Как минимум дотащу к тебе сумку, и за это ты напоишь меня чаем.

— То есть чай у меня есть?

— Чай — есть, — рассмеялся он. — Кофе, прости, тебе пока нельзя. Но зато есть мороженое. На всякий случай. Только горло не простуди.

Ника засопела и шустро потащила Закревского за собой.

Зашли в квартиру. Он поставил сумку в углу и расстегнул куртку, разуваясь по дурацкой привычке без участия рук. Поглядывал на Нику. И, не зная, о чем говорить, выдал:

— Еще у тебя лампочка в комнате перегорела. Я вчера не успел поменять. Но сегодня сделаю.

— Да можно и потом, — отозвалась Ника.

Она разулась и прошлепала в комнату. Потопталась под окном, глядя во двор и, понимая, что они пошли по замкнутому кругу. Она вернулась домой. И он вернется. Поставит сумку, попьет чаю. И вернется к себе. Сорвавшись с места, она вылетела в коридор.

Ярослав стоял, привалившись к стене возле двери, будто ждал ее. И смотрел в ее лицо теперь безотрывно, выжидающе, настойчиво, как если бы искал что-то в ее зеленых глазах. И боялся не найти того, что искал, чему не было имени. Потом отлепился от стены и шагнул к ней.

— Ника, я…

— Что случилось с лицом? — спросила она, подойдя близко и коснувшись пальцами щеки, потом губы с затянувшимся порезом.

— Подрался.

— Больно было? — спросила она и легко прижалась губами к его губам.

— Тогда было, — прошептал он, мягко обнимая ее плечи и притягивая к себе.

— Хочешь чаю?

— Если нет, то уходить?

— Как хочешь, — Вероника отстранилась и принялась распаковывать сумку.

Обязанности будущего папаши были выполнены неукоснительно. В больнице проведывал, самочувствием интересовался, домой привез. Пора и честь знать. Ей. И отпустить его.

— Ника! — позвал он ее. Негромко. И как-то совершенно безнадежно.

— Что «Ника»? — вскрикнула она. — Ну что «Ника»? Чаю и сам себе нальешь. А дверь тем более захлопнешь!

— Я тебя люблю.

— Правда? А шарахаешься от меня, как от прокаженной!

Полученную информацию он переваривал относительно недолго. Она даже не успела вернуться к раскладываю вещей из сумки. Схватил ее за руку и все-таки притянул к себе. А потом произнес:

— Я не шарахаюсь! Я дня прожить не могу, чтобы тебя не видеть!

— Зато ночами прекрасно без меня живешь! — выдохнула она.

— Ника… — севшим голосом проговорил он и вместо ответа прижался губами к ее губам, узнавая их вкус заново. В то время как руки гладили ее спину и плечи. А сердце пустилось в безумный бой, почти до боли ударяясь о грудную клетку.

Она со смешанным чувством сожаления, что выпросила у него этот поцелуй, и счастья снова ощущать его губы, под которые подставляла щеки, шею, изгибалась в его руках и мысленно просила его не уходить. После сама находила его рот, обнимала, запускала пальцы в его волосы. И сходила с ума, как в первый раз.

— Я соскучилась, Слав, — шепнула Ника.

Он только негромко вздохнул и прижал ее к себе еще крепче, пока губы его продолжали свой путь от ее губ по шее вниз, к ключицам, еще ниже, оттягивая вырез свитера. Кожа ее была теплой и гладкой. Он знал, что щетина царапает эту белоснежную кожу, но и остановиться уже не мог. Стоило только сделать этот шаг. Снова. Потому что она ждала. Потому что она — «соскучилась». Потому что до невозможности истосковался по ней сам. Одна его ладонь скользнула ей под свитер, поглаживая живот, поднимаясь к груди. Сдвигая в сторону край бюстгальтера, сжимая пальцами сосок. Вторая исследовала спину — тоже заново. Будто бы все сначала.

В глубине затуманенного сознания трепыхнулась единственная мысль, которая выдернула его из этого наваждения. Он, с трудом оторвавшись от губ, внимательно посмотрел в ее глаза и прошептал:

— Нам можно? Это не повредит?

— Ну врач не запрещал, — усмехнулась Ника. — Или можем что-нибудь придумать.

— Ради бога, давай ничего не будем придумывать, — почти простонал он и, задрав ее свитер, прошелся по груди губами, прикусывая кожу и тут же лаская ее языком.

Ника стянула свитер, бросив на пол за спину, и прерывисто выдохнула:

— Если не будем — пошли в комнату. Устроим банальный традиционный пересып, — она ловко высвободилась и за руку потянула его к дивану.

— Издеваешься? — засмеялся Закревский, дернув ее на себя и подхватывая на руки так, что весь мир для нее пришел в движение в одну эту минуту. Он приблизил к ее лицу свои глаза, черный цвет которых, кажется, стал еще чернее, и заявил: — Пересыпом ты не отделаешься.

Она не могла отделаться пересыпом, когда он укладывал ее на диван. Когда частыми поцелуями стал осыпать ее лицо, шею, грудь, живот, мимолетно касаясь ее губами. Когда расстегивал ее джинсы, стаскивая их с нее, не отрывая губ от тела. Когда дышал ею — разве можно отделаться пересыпом от того, кто дышит тобой? Он разводил в стороны ее ноги, проводя ладонями по внутренней стороне бедер. Он касался пальцами теплой кожи ягодиц. Он проводил губами внизу живота. А потом закинул ее ноги себе на плечи, подтянулся ближе, раздвинул складочки и коснулся языком ее клитора, поглаживая, теребя, лаская, не давая ей вырваться и ожидая той минуты, когда она скинет напряжение, которое владело всем ее телом. Потому что хотел чувствовать толчки крови там, где скользил его язык. Хотел слышать ее тихие вскрики, которые преследовали его ночами. Хотел ее всю, какой она никогда не была до этого. Хотел ее, настоящую.

Ее мысли кружились бешеным вихрем и ускользали из осознанной реальности. Она могла лишь произносить его имя. Звать и просить не останавливаться. Она почти умирала и снова начинала жить, чтобы чувствовать и умолять его дать ей себя, чтобы быть с ним единым целым.

Чтобы он почувствовал то, что она все еще не умела ему сказать.

Ника негромко вскрикнула и сжала коленями его плечи, откинув голову на подушку и неровно дыша.

У него не оставалось больше сил быть вне ее. Слишком долго, слишком давно… Слишком неправильно… От чего остались горько-сладкие воспоминания, которые он ни на что не променял бы. И которые преследовали его ночь от ночи, не давая забыться сном. Он приподнялся над ней. Переполз выше, продолжая выводить языком невидимые узоры по ее телу. Пока не оказался перед ней глаза в глаза. Как, когда он успел раздеться, уже не помнил. Просто прижался бедрами к ее бедрам и плавно вошел в нее — влажную, горячую, пульсирующую, заполняя собой. И ни на секунду не отрывался от ее глаз, которые с первой их встречи определили всю его жизнь. Даже тогда, когда он сам еще ничего не знал об этом.

Ника что-то бессвязно бормотала ему в губы, посмеиваясь и всхлипывая, бродила кончиками пальцев по его спине, сплеталась ногами. И жила его глазами, им самим, их общими движениями, которые соединяли их еще сильнее, когда казалось, что быть ближе уже невозможно.

Выдохнула с хрипом и разочарованием, что все закончилось, и прижалась к нему, хохотнув:

— Чаю хочешь?

— Не поверишь, — тихо засмеялся Ярослав, целуя рыжую пушистую макушку. — Спать хочу!

— Спокойной ночи! — с улыбкой прикоснулась губами к его щеке, все еще обнимая.

Он повернулся набок, уткнулся носом в ее шею, тихонько ответил:

— Спокойной.

И закрыл глаза, зная, что впервые за многие недели действительно сможет нормально спать. И какая разница, что за окном в самом разгаре день? Впрочем, «разгар» не самое подходящее слово — уже который час шел дождь. Тихий апрельский дождь, стучащий по стеклу ее комнаты.

20

Вересов скучно вещал прописные истины о важности ячейки общества, обосновывая неизменное желание своего клиента сохранить семью. Несмотря на аморальный образ жизни истицы и уже заметные последствия этой самой аморальности. Самородова делала какие-то пометки, секретарь заседания уныло перекладывала с места на место бумаги, а судья смотрела в окно, на подоконнике которого со стороны улицы деловито расхаживал голубь, заглядывая в зал.

Этого же самого голубя разглядывала и Вероника. Адвоката своего все еще мужа она не слышала, мысленно продолжая препираться с Ярославом о нежелании сегодня ехать в суд. Согласилась она лишь тогда, когда он убедил ее, что Каргина на слушании не будет.

Вересов сел. После него выступила Мария Витальевна, немногословно подтвердив желание своей клиентки развестись с мужем.

Дальше все произошло как в кино. Суд удалился, суд вернулся, суд зачитал постановленное решение о расторжении брака.

В коридоре Ника, думая обо всем и сразу, спросила Самородову:

— А если он подаст апелляцию?

А что могла Мария Витальевна, кроме как улыбнуться и ответить:

— Это его право. У него десять дней. Через десять дней можете идти в ЗАГС за свидетельством о разводе.

Ника вздохнула. Еще десять дней подвешенного состояния. Она устала от неопределенности, в которой жила последние полгода. И не могла избавиться от мысли, что до сих пор остается женой Каргина. И что, по сути, он имеет на нее право. Это назойливое чувство преследовало и не давало до конца поверить, что все хорошо. Оттого, что рядом Слава, что все в порядке с малышом, что весна, наконец, наступила.

— Спасибо вам, Мария Витальевна.

— Да пока не за что, — пожала плечами девушка. — Спасибо скажете, когда в паспорте штамп поставите. Еще неизвестно, что Максим Олегович своему клиенту насоветует.

— Конечно, — кивнула Ника. — И все равно спасибо. До свидания.

Она вышла на крыльцо и набрала Славу. Тот сбросил. Но перезвонил меньше, чем через минуту.

— Я вырвался в коридор, — сообщил он. — Тут битва титанов. Видимо, затянется. Что у тебя? Решение вынесли?

— Вынесли. Развели. Я тогда домой? — и добавила после короткой паузы: — Еще десять дней.

— Ничего. Формальность. Если Каргин захочет затянуть, он затянет. Но Вересов вряд ли будет ему это рекомендовать. Смысл? Все равно разведут, — голос звучал сдержанно и более чем спокойно. — Потерпи просто. Немного осталось. Я вызвал тебе такси к полудню. Через пять минут будет. Подождешь?

Слушая спокойный голос в трубке, Ника краем глаза заметила медленно проезжающую мимо здания машину. Бентли. Темно-синий. И лицо Каргина в окне на заднем сидении.

— Подожду, — ответила она Славе. Поняла, что звука не было. Прочистила горло и повторила: — Подожду.

— Хорошо, — услышала она в ответ. — Как только разберусь со своими титанами, сразу к тебе. Чего-нибудь хочешь?

Стекло окошка на заднем сидении опустилось. Каргин чуть наклонился и высунул руку, сжатую в кулак с оттопыренным большим пальцем. Но, несмотря на столь жизнеутверждающий жест, на лице его была насмешка — как предупреждение.

— У меня все есть, — отозвалась она и сделала шаг назад, словно боялась, что Каргин сможет до нее дотянуться, хотя она и стояла на верхней ступеньке высокой лестницы.

Окошко закрылось. Бентли тронулся с места и скрылся за углом.

— В кино хочешь? — едва различила она из трубки. — Можно посмотреть, что там вечером идет, — и его тихий смех: — Не то, что ты подумала. Хотя…

Ника проводила машину взглядом, не сумев отвести глаз. Возникла пауза, и она быстро проговорила:

— Давай не сегодня. Просто приезжай, как только сможешь. Я жду тебя.

Еще одна пауза прозвучала и с того конца. Потом взволнованный голос Закревского выдал:

— Тогда я побежал к титанам, если они еще не расколошматили зал заседаний. Люблю тебя!

* * *

Вера: Каргин объявлялся

Gala: В смысле? Что хотел?

Вера: не знаю. Мы не говорили. Но я боюсь. Галь, я боюсь его.

Gala: Что он может тебе сделать?

Gala: Вася прав. Возле тебя теперь есть мужик нормальный. От которого ты, между прочим, ребенка ждешь.

Gala: Кстати, ты ему жаловалась?

Вера: нет. я и так — одна большая проблема.

Gala: чёйта?

Gala: ладно, допустим. Но его же устраивает! Между прочим, сознательный выбор — право имеет.

Вера: знаю.

Вера: все хорошо, даже странно, что так бывает. А Каргина увидела — фиг, не бывает. Он не успокоится

Gala: ты должна сказать адвокату. пусть тоже заморочится. И вообще, мать, тебе волноваться нельзя! Прекращай это.

Gala: лучше скажи, дальше-то что?

Вера: я не волнуюсь

Вера: совсем

Вера: дальше — ничего. Еще десять дней. Десять, Галь. Каргин может жалобу накатать. А он может, сама понимаешь

Gala: ну и пусть катает! У тебя ребенок будет! От адвоката! И адвокат ни от тебя, ни от ребенка отказываться не собирается. Устроится все как-нибудь.

Gala: у вас уже семья, понимаешь? И никакой кАзел этого не изменит, Верка!

Вера: нет. каргин, с его связями и возможностями может многое изменить. Почти все. Он может придумать, что угодно. С него станется — он и ребенка начнет у меня высуживать, если нас не разведут до того, как он родится. Ты понимаешь, что он формально его?

Gala: ёпрст!

Gala: а ты помнишь еще, что у тебя мужик адвокат? И, как я понимаю, толковый. И в законах получше тебя, меня и кАзла шарит.

Gala: и ДНК тестов никто не отменял, если че!

Вера: ГАЛЯЯЯЯЯ!!!!!!!!!!!!! Дело не в законе и не в ДНК. Дело во времени. Это все на годы. И во всей этой грязи будет расти ребенок. В моей, понимаешь. Только потому, что ему не повезло с матерью.

Gala: узбагойся!

Gala: жизнь — боль

Gala: но только от тебя зависит, какая жизнь будет у твоего ребенка. И не заморачивайся раньше времени! У тебя есть еще несколько месяцев до родов!

Вера: ну да

Gala: шо ну да?

Gala: в кучу себя собери! Прошлого уже не будет. Ты ж сильная!

Gala: А теперь еще и есть, на кого положиться

Вера: сильная ушла бы от Каргина еще в прошлой жизни. и ничего бы не было

Gala: угу. ни ребенка, ни адвоката.

21

Виктор Каргин сидел за столом своего кабинета, в котором много месяцев назад началась вся эта гребанная история, и никак не мог понять, когда наступил перелом. То ли когда впервые поднял на Веру руку, даже себе не признаваясь в том, что ему неожиданно понравилось, как она кричит от боли и страха, пряча от него лицо. От этого наслаждение получал едва ли не большее, чем от секса с ней или с любой другой девкой. Что характерно, годы спустя она перестала бояться и смотрела на него прямо, будто ждала этих ударов, наслаждаясь ими так же, как он. Их отношения, может быть, потому и продержались столько времени, что от этого садомазо оба получали свое удовольствие. Он раз за разом переламывал ее. Она пыталась тягаться с ним, ломая его иначе, чем он.

А может быть, все изменилось тогда, когда он отказал ей в праве на материнство. Но, видит бог, ему не нужны были дети. И Вероника не нужна ему была как мать его детей. Не для того он женился в своем весьма немаленьком возрасте, чтобы видеть, как возле него взрослеет женщина, которая возвращала ему его молодость. Он купил куклу. И хотел куклу. Остальное прилагаться было не должно. Если это понимал он, почему не понимала она?

Как бы ни начиналось, финал был здесь, в этом кабинете. В тот день, когда он едва ее не убил. Странно, но почти надеялся. Может быть, так освободился бы от этой ненормальной связи, которая заставляла его сомневаться в собственной мужественности до тех пор, пока он не начинал сжимать кулаки.

Вера оказалась на редкость живучей.

Чуток подлаталась.

И сбежала из больницы, едва смогла ходить.

И в скором времени он получил повестку в суд.

Странно, что она побои снимать не стала, чтобы хотя бы на это давить — вдруг проканало бы. Впрочем, не такая уже и дура. Дэн отмазывал его в прошлый раз, когда она впервые заявление накатала. Дэн готов был отмазывать его, когда он чуть не пришиб эту суку. Дэн выручил бы и теперь. Перед законом Каргин всегда был кристально чист. Дэн, который и сам был его должником по девяностым, когда Виктор вложился в его избирательную кампанию, теперь лишь раз за разом прикрывал его зад. Слишком тесно они были связаны.

Развод — ерунда.

Нет такой юридической дребедени, которую Каргин не смог бы раздолбать и забыть.

Ударом стала беременность Вероники.

И вовсе не факт ее очередной измены.

Беременность — это уже серьезно. Беременность — это уже признак ее победы. Победы над ним. А Каргин не мог позволить ей победить. Это было равнозначно тому, чтобы признать себя импотентом. Не в сексе. В жизни.

Он мог бы стереть ее в порошок двумя пальцами и не заметил бы. Но куда увлекательнее было подмять ее под себя. Заставить покориться, прогнуться, сдохнуть в уверенности, что нет существа ничтожнее ее.

Она всего лишь поставила перед ним новое условие в их игре, которая тянулась годами, и в которой развод был лишь одним из квестов. Но все и всегда можно было изменить. Наверное, именно за это Виктор Каргин и любил Веронику — она не выиграла еще ни разу, но зато играла со всей отдачей. Впрочем, то, что он испытывал, было куда сильнее любви.

Зазвонил телефон, отвлекая его от раздумий. И переворачивая весь его мир вверх ногами.

— Виктор Анатольевич, — услышал он довольный голос своего охранника. — Ну в общем выяснили. Вчера в конце дня к ее дому приехал ваш бывший адвокат. Черный такой, усатый. Зашел и до утра не убрался. Сегодня снова здесь. Вряд ли может быть такое совпадение, чтобы именно он мелькал в подъезде Вероники Леонидовны.

Разумеется, совпадения быть не могло. Через четверть часа Каргин знал, где проживает Закревский. И это была совсем не Оболонь. Еще через час он ехал в контору Максима Вересова. В любом случае, ему было, что обсудить со своим адвокатом.

— Виктор Анатольевич, — поднялся Макс встречать клиента.

Тот крепко пожал его руку и удобно расположился на диване. Достал из кармана пиджака очки и надел их на нос, оглядываясь по сторонам.

— Да я, в общем-то, мимо проезжал, Максим Олегович. Дай, думаю, заскочу. Апелляцию обсудить. Вдруг вы чего посоветуете.

— В ваших же интересах посоветую не подавать. Апелляция оставит решение без изменения, уверен.

Каргин коротко хохотнул. Кто бы сомневался!

— Вы думаете? Но какое может быть расторжение брака, если я не хочу его. И если хочу жить с этой женщиной. Кстати, женщиной беременной. И едва ли способной о себе позаботиться. Суд не примет этого во внимание?

— Ну почему же? — Вересов не менее удобно устроился в своем кресле и смотрел прямо на Каргина. — Суд обязательно исследует все материалы дела. Изучит ваш иск и возражения вашей супруги, а я уверен, что они будут. И что же увидит коллегия? Безусловно, ваше желание сохранить семью. В то время как госпожа Каргина категорически против. Более того, беременна от другого мужчины, о чем систематически заявляет.

— Ну, от кого она беременна, еще разобраться надо. Вы это понимаете, я это понимаю. Это будет стоить времени. А в семье время — это все. Страсти улягутся. Она может передумать. Это ведь шанс, Максим Олегович, верно?

— Шанс, — согласился Вересов, — но зыбкий и ресурсоемкий.

— Но это же мои ресурсы, да? — усмехнулся Каргин. — Нет, вы правы. Я не идиот. И прекрасно понимаю, что особых надежд питать не приходится. Но, видите ли, эту женщину я люблю. И готов признать ее ребенка. Полагаю, вы можете устроить нам встречу, чтобы я имел возможность донести до нее эту мысль? Разумеется, для того, чтобы я решил, есть ли смысл подавать апелляцию. Мне глаза ее видеть надо.

— Я не могу ответить за нее. Все, что я могу попробовать сделать — связаться с ее адвокатом и передать вашу просьбу. Но, на вашем месте, не очень бы рассчитывал, что Вероника Леонидовна согласится на встречу.

— То есть, на апелляцию мне нет смысла подавать. А на встречу нет смысла рассчитывать. Печальный итог жизни, не находите?

— Я не судья и не исповедник, — холодно отозвался Вересов.

— Вы мой адвокат, — рассмеялся Каргин. — Это больше, чем исповедник. Однажды я объяснял это Ярославу Сергеевичу. Вам просто не успел.

— Именно потому, что я ваш адвокат, я и советую вам оставить эту часть жизни позади и уделить внимание иным заботам.

Каргин поправил галстук и снял с носа очки. Потом осмотрелся по сторонам и, наконец, спросил:

— А вы женаты, Максим Олегович?

— Какое это имеет значение?

— Просто если вы женаты, то представьте на мгновение мое положение. Вообразите, что женщина, без которой вы не можете жить, в один прекрасный день начинает вас ненавидеть. Вы сами немало в этом виноваты. Но продолжаете верить, что все возможно вернуть. И что? Не станете цепляться за малейший шанс?

— Виктор Анатольевич, речь не о моем браке. О вашем. Вы не сумели его сохранить. Не вы первый, не вы последний. Вы вправе продолжать бороться. Я лишь высказал вам свою точку зрения. Решение — за вами. Но повторюсь, я вам не советую продолжать настаивать. Рано или поздно Вероника Леонидовна перестанет быть вашей женой.

— Нет, Максим Олегович. На ней уже лежит эта печать. Это навсегда. И никуда ей от этого не деться. Самое смешное, что она сама это понимает. Только вы еще не видите, — слова эти были произнесены тихо, но оттого производили гнетущее впечатление, будто бы он вдавливал их в голову собеседника. Потом встал и уже легко, гораздо легче, произнес: — Вы про встречу-то попробуйте договориться, пока время есть. И тогда я решу. И, на всякий случай, готовьте документы для апелляции. Может, и не понадобятся, но пусть будет.

Вересов поднялся вслед за Каргиным, протянул ему руку и сказал:

— Ваше право, Виктор Анатольевич. Я дам задание помощникам, они подготовят документы и передадут вам на подпись.

Каргин кивнул, пожал ему руку и с пожеланием всего доброго удалился.

Правда, удалился не далеко. Выйдя из приемной Вересова, он направился прямиком к кабинету Ярослава Закревского. Санька только и успела, что засечь его седой лысоватый затылок в холле. Но тот благополучно скрылся за дверью.

«Ну и что сейчас будет?» — мелькнуло в голове юного падавана, готовящегося в джедаи.

Закревский в это самое время сидел, разложив перед собой документы нового дела, которое не требовало больших усилий с его стороны. Банальный раздел, где муж готов был заплатить отступные. Нужно было всего-то сговориться о цене и подписать все необходимые бумаги. Потому Ярослав с чистой совестью расположился у ноутбука и выбирал модель коляски. А это задача посложнее выбора автомобиля. Вес. Цвет. Размер. Конфигурация. Производитель. И чтобы все это еще и Нике понравилось. Он по-прежнему слабо представлял, что могло ей нравиться. Хотя прогресс определенно наметился. Она любила цветы, мороженое, пижаму с жирафами и хороший секс. А еще она любила их будущего ребенка. Уже достаточно для того, чтобы было, за что и ради чего бороться.

Когда дверь хлопнула, Закревский поднял глаза и встретился с блеклым водянистым взглядом Виктора Каргина. Взгляд этот ничего не выражал. Это-то и было подозрительно.

— Виктор Анатольевич? Чем обязан? — приподняв бровь,поинтересовался Закревский. С кресла не встал. Руки не протянул.

— Да не со скуки зашел, — усмехнулся Каргин. — А как к хорошему специалисту.

— Вот как? — бровь взметнулась вверх, хотя едва ли что-то еще выдавало его удивление.

— Видите ли, Ярослав Сергеевич, один мой хороший знакомый решил жениться. И я рекомендую ему заключить брачный договор.

— Это весьма разумно с вашей стороны. С вашим-то опытом.

Каргин коротко хохотнул и подошел к столу.

— Один неверный шаг и все к чертям, — заявил он совершенно спокойно. — Репутация, карьера, деньги, имущество, гордость, уважение к себе, в конце концов. Достаточно один раз влюбится в суку. И тогда конец всему.

Закревский расслабленно откинулся на спинку стула и невозмутимо сказал:

— Тогда вы по адресу. Насколько все упрощает банальный брачный договор. Как предохранитель от шлюх. Кстати, о домашнем насилии там тоже пункт можно прописать. На всякий случай. Мало ли, какие предпочтения у партнеров. Установить, если можно так выразиться, границы разумного.

— Действительно, замечательная идея! — радостно объявил Каргин. — Думаю, моему приятелю это понравится.

— Так вам визитка нужна? Или предварительно договориться о встрече хотите?

— Я, пожалуй, лучше оставлю вам контакты этого жениха. Свяжетесь с ним сами, хорошо?

— Да бога ради, Виктор Анатольевич. Рад буду помочь человеку не влипнуть по самые яйца.

Тот снова рассмеялся, вынул из кармана флешку с блестящим брелоком и положил перед адвокатом.

— Все здесь, Ярослав Сергеевич, — неожиданно жестко проговорил Каргин, наклонившись над столом и почти выплевывая каждое слово в лицо Закревскому. — Если вдруг потеряете — не страшно. У меня этого барахла еще до хрена имеется.

Он резко развернулся и направился к выходу. У двери замешкался и обернулся к Ярославу.

— Кстати, я все же решил постараться сохранить семью и подать апелляцию. Вероника беременна. Может быть, ребенок — это именно то, что нам нужно.

Дверь захлопнулась.

Ярослав выдохнул ярость, клокотавшую в нем. Медленно разжал кулаки, которые непроизвольно сжались минутой ранее. И заставил себя оторвать взгляд от двери. Потому что иначе кинулся бы следом, чтобы начистить рожу этому подонку.

Уперся глазами в крошечную флешку, лежавшую перед ним. Медленно открыл ее и вставил в ноутбук. Видеофайл. Крутая визитка, ничего не скажешь.

Еще через час Закревский без стука влетел в кабинет Максима Вересова и заорал:

— Эта падла подает апелляцию, да?!

Недоуменно взглянув на Ярослава, Макс спросил:

— Ты про Каргина, полагаю?

— А есть варианты? Да, я про него!

— Во-первых, не ори. Во-вторых, ты и сам понимаешь — он имеет на это полное право. А в третьих, чего ты суетишься? Рано или поздно их все равно разведут. В конце концов, живешь с ней ты, а не он.

Закревский налил себе воды из графина и шумно выпил. Поставил стакан на стол и некоторое время смотрел куда-то прямо перед собой. Потом проговорил уже спокойнее:

— Меня не устраивает рано или поздно. У Ники реальные проблемы со здоровьем. Не без помощи этой падали. То, что он ее бил, это ты должен помнить. От нее он просто так не отстанет. Ей нельзя нервничать — у нее угроза выкидыша. Я ее, конечно, на сохранение отправлю. Но это не значит, что она выдержит еще и эту гребанную апелляцию.

— Да ты вообще можешь ее из страны отправить. Пусть Самородова ходит в процессы. Честно, я не думаю, что апелляция отменит решение. Нет там оснований. Отработай возражения на жалобу вместе с Марией.

— Разумеется, именно этим я с Санькой и займусь в ближайшее время. Но есть еще кое-что.

Вересов вопросительно посмотрел на Ярослава. Тот выдохнул и заговорил, глядя Максу в глаза:

— У него на нее компромата до хрена и больше. Самого разнообразного. Мужик с фантазией. Она тоже. Пока это не касается нашего будущего, мне пофигу. Я и сам прекрасно понимаю, что там было. Другой вопрос, что сегодня из его уст прозвучали конкретные такие угрозы, — замолчал, отстраненно посмотрел в окно и продолжил: — Мало того, что я связался с женой своего клиента, что само по себе дерьмово и бросает тень не только на меня, но и на твою контору, теперь еще и эта грязь… Если выплывет… И тоже ударит по мне… Я не знаю, что может выкинуть Ника. Понимаешь, она… Мне иногда кажется, что если бы она тогда не забеременела, то уже давно куда-то делась бы. А так, вроде как, вариантов нет. Однажды она уже пыталась доказать, что это все у меня пройдет. Хватит. Мне не понравилось. Мы только-только общий язык начали находить. Понимаешь?

— Понимаю. Есть идеи?

— Ну у тебя же был какой-то мужик в минюсте? Еременко? Яременко? Как там его? Перец, которого ты разводил.

— Еремеенко, — уточнил Макс. — Нормальный мужик.

— Вот я хочу, чтобы этот нормальный мужик устроил ад в офисе Каргина, — процедил сквозь зубы Закревский. — Чтобы там прокуратура на уши все поставила. С привлечением налоговой, антимонопольного комитета и хрен знает чего еще. Чтобы тотальная проверка по всем выигранным тендерам, чтобы всю его бухгалтерию проштудировали. Чтобы он спать ночами перестал. Сам понимаешь, никакой бизнес чисто не делается. И если когда-то этой падали какая-то тварь помогла прикрыть дело по заявлению Вероники, то где гарантия, что это единственное, в чем его покрывают? Если что-нибудь есть, то найдут. Заодно у него тупо времени на нас не останется. Знаешь, олигархов иногда вообще трусить полезно. И у них тонус лучше, и видимость деятельности органов власти создается.

Обдумывая сказанное, Макс некоторое время молчал, мерно постукивая ручкой по столешнице.

— Ок. Можно попробовать. В любом случае, если он откажет, то скажет об этом прямо. Тогда подумаем что-то еще.

— Макс, только мне как можно скорее надо. Десять дней на апелляцию. Потом хрен знает сколько времени до заседания у него руки развязаны.

— Я понял. Что зависит от меня — сделаю.

— Спасибо! — выдохнул Закревский и взъерошил шевелюру. — Но, мать же твою, как он меня достал!

22

Нацепив на лицо безмятежную улыбку второго сорта, Вероника поднималась в лифте на седьмой этаж бизнес-центра. Прямиком в контору Вересова. Слава уговорил ее пообедать вместе, а ей вдруг ударило в голову зайти за ним на работу. Начиная с прошедшей недели все ее действия носили исключительно спонтанный характер. Как утверждала всезнающая Галя — так у Вероники проявлялся стресс. Еще бы он не проявлялся, если ровно шесть дней назад она удостоверилась в том, что знала и раньше: Каргин ее так просто в покое не оставит. И жалоба — это еще самое малое, что он может.

Она шла по длинному, малооживленному коридору конторы, когда из кабинета Вересова ей навстречу вышел мужчина, приблизительно возраста Каргина и лицом, смутно знакомым. Первая мысль, посетившая голову Ники, что это мог быть кто-то из тех, с кем она… была сразу отброшена, потому что Вероника вспомнила. Его звали Еремеенко. И ненаглядный каргинский Дэн (который был единственным, кого она всегда посылала с его намеками) называл его не иначе как «эта тварь Еремеенко».

Ника прошла мимо, по необъяснимой причине проводила его взглядом в спину и, постучав в дверь, вошла в кабинет Ярослава.

— Госпожа Каргина? — услышала она.

А потом из-за стола показалась золотистая макушка помощницы Закревского. Девушка, собрав с пола рассыпавшиеся бумаги и сложив их в папку, вскочила и тут же сообщила:

— А Ярослав Сергеевич в переговорной, у него клиенты.

— Я подожду? — спросила Ника.

— Конечно. Только это может затянуться. Там обсуждают отступные. Торгуются. Я ему шепну, что вы здесь, да?

— Может, лучше не стоит?

— Почему не стоит? — вдруг рассмеялась девушка. — Весь офис и так в курсе, кому Закревский фрукты фургонами возит.

— Я не об этом, — улыбнулась Ника. — Отвлекать не стоит.

— Ничего, — заговорщицки подмигнула помощница. — Там все просто. Я подстрахую, если что.

— Саша, — окликнула Ника уже выскакивавшую за дверь девушку. — Вы же все знаете. Откуда Максим Олегович знаком с Еремеенко?

— С Николаем Ильичом? — удивилась Санька. — Так шеф его разводил несколько лет назад. Я тогда не работала. А сейчас сына его разводит.

Ника кивнула и села на стул у стола Ярослава. Помощница ушла, а Ника бесцельно блуждала взглядом с предмета на предмет в кабинете, пока не уперлась в небольшую флешку в канцелярской вертушке на столе Закревского. К флешке был привязан брелок, который она узнала бы и через десять лет. Такие развешивал на всякую мелочь Каргин. Не задумываясь, зачем она это делает, Вероника развернула ноутбук и вставила флешку.

И запустила видеофайл.

Ей удалось дышать ровно и глубоко, пока смотрела фильм на экране — цветной и со звуком. Кажется, даже не удивилась. Не позволила себе. Сама когда-то призналась, что предпочитает домашнее видео. Конечно, не совсем домашнее… За редким исключением, но ей всегда удавалось незаметно установить камеру. Сама не знала, для чего. Никогда не пересматривала. Значит, Каргин все-таки нашел записи.

Вот и посмотрела!

Там ничего не было такого, чего бы они не делали с Ярославом. Если бы только происходящее на экране не напоминало карусель. Кадры менялись, менялись мужчины, позы, звуки, но раз за разом была Вероника. Все время Вероника.

Она не отводила глаз. Не могла перестать смотреть так же, как продолжала кататься месяц за месяцем на этой чертовой карусели.

Лишь услыхав шум за дверью, она спешно выдернула флешку, вернула ее на место и поставила ноутбук в обычное положение.

— Ну все, Олег Юрьевич, если что, далее в телефонном режиме. Звоните. О следующей встрече вас Александра известит, — звучал голос Закревского в коридоре. Ему что-то ответили, дверь вздрогнула и отворилась. Ярослав вошел в кабинет и увидел Нику.

* * *

Он закрывал глаза и снова видел Нику. Раз за разом. На, под, спиной, стоя, лежа, в самых разнообразных локациях. Ничего такого, чего бы они не пробовали. С той лишь разницей, что каждый раз с разным мужчиной.

Оказывается, знать и видеть — не одно и то же. Просто знать куда как проще. Когда это перед глазами, то любые слова приобретают значение. Становятся реальными. И это именно то, о чем говорила Тася — готов ли он к такой жизни, когда каждый день может быть нанесен удар под дых?

Выпустив пар у Вересова, когда его деятельный ум выстроил план обороны и наступления на Каргина, он вернулся в свой кабинет и снова запустил эту гребанную флешку, будто ему доставляло удовольствие истязать себя. И пытался примириться с мыслью, что это тоже она. Она и вот такая. И это с ней. И теперь уже с ним. Будет всегда, никуда не делось и не денется. И как жить, когда теперь уже видел?

Закревский долго курил, чего никогда не делал в своем кабинете. Тушил окурки о пепельницу, потом начинал новую сигарету. Одну за другой. Когда начало тошнить, плюнул и, заглянув к Вересову со словами «Я на сегодня сваливаю», вышел на улицу. Воздух был странный. Теплый и одновременно свежий. Наверное, ветер. Он трепал волосы и заставлял сердце биться сильнее. И дышать полной грудью.

Потом он поехал домой. Не к Нике. К себе. В полной уверенности, что в этот день быть с ней просто не сможет. И еще сильнее ужасался себе — думал ведь, что сможет. Уверен был. Считал, что все чушь. Важно здесь и сейчас. А оказывается, гребанного файла с нарезкой достаточно, чтобы всю жизнь перевернуть вверх дном. И показать собственное малодушие во всей красе.

И трусость.

Перед будущим. Когда такое вот прошлое.

Дома нашел старый коньяк, оставшийся хрен знает с каких времен. Поставил перед собой. И долго смотрел на бутылку. Ужраться. Не выход. Легче не будет. Перед глазами все еще мелькали кадры. Совсем другие, чем в файле. Клуб, она без белья под мигающим светом, потом полумрак в автомобиле. Душ в гостинице. Пол. Стол. Кровать.

Диван в кинотеатре.

Когда впервые противно и мерзко стало самому. От себя.

Если вдуматься, был ли он одним из всех? Она ведь их даже людьми не особенно считала. А может быть, человеком она не считала себя. Нормальным человеком, который стоит большего. Или ей не нужно большего? Довольно «видеопотока»?

«Я соскучилась, Слав», — было еще и это. Сказанное неожиданно для него. В тот момент, который он считал переломным для них обоих. Может быть, придумал? Может, переломил ее тогда, когда не хотел ломать? Потому что искренно считал, что сломали ее до него.

Может быть, он никакое к черту не лекарство, как хотел думать. Идиот, хотел ведь. Слишком тщеславен, слишком себялюбив.

А потом приходит Каргин и, зная наперед, что любое себялюбие, любую гордость из человека легко вышибить, подсовывает под нос то, чего лучше не видеть. Но если уж увидел, остановиться невозможно. Будешь смотреть. Будешь перемалывать это в себе. Будешь ненавидеть — себя. Ее. Весь этот гребанный мир, в котором есть каргины и поток мужчин, которые прошли через ее тело.

Зачем она все еще его терпит? Из-за ребенка? Чушь. Она «что-нибудь придумала бы. Потом». Он сам навязывал ей себя. А она позволяла ему оставаться рядом. Нужно ей это? Он ей нужен?

За окном начинало темнеть. Он стоял у подоконника, сунув руки в карманы, и смотрел, как в доме напротив зажигаются окна — одно за другим, одно за другим. Его передернуло. Было кое-что, что он всегда упускал.

Ее фраза, лишь единожды оброненная по телефону. «Я жду тебя».

Может быть, она, и правда, ждет…

Закревский вернулся к столу, убрал бутылку и стакан в сторону. И быстро направился в прихожую. Обуваться.

До Оболони ехал через пробки чуть дольше обычного. Когда открывал своим ключом ее дверь, чувствовал, как к вискам приливает кровь и тягучими ударами бьется о сосуды.

Первым, что увидел, переступив порог, была Ника. Она стояла посреди прихожей, засунув руки в карманы халата и чуть склонив голову набок.

— Привет! Ну и где тебя носило? — спросила она, прищурившись.

— Заезжал домой, — негромко ответил он и захлопнул за собой дверь. — Проверить, все ли нормально.

Помедлил. Разулся. Снял куртку, прошел в комнату.

— Как дела? — спросил и подумал, что вопрос обыкновенный, но дебильный. Для нее этот день ровно такой же, как и вчера.

— Нормально, — Ника пожала плечами и пошла следом за ним. — А! Я же снимок нашла. С УЗИ, ну тот, с прошлой недели. Ты посмотреть хотел.

Она подошла к тумбочке и стала рыться среди бумаг.

— Не знаю, что ты там разбираешь, — усмехнулась Ника, протягивая ему отпечаток.

Закревский внимательно посмотрел на ее руку. Тонкое запястье, длинные пальцы с неброским маникюром. Потом взял снимок и поднял глаза уже на нее. Халат. Рыжие завитушки, собранные в пучок. Лицо то же, что и накануне. Спокойное лицо. Даже, кажется, счастливое. Ему еще этим утром хотелось думать, что счастливое.

Он резко отвел взгляд и стал рассматривать отпечаток.

— Ты не видишь? — поинтересовался будничным тоном. — Вот тут голова. Это ручка. Это… это, кажется, хвост.

— Хвост? — она посмотрела на картинку, потом на Славу. — Ну хвост, значит, хвост. Будет у нас хвостатый ребенок. Зато эксклюзив.

— Ну круто. Привяжем бантик. Красиво.

Он вернул ей снимок и улыбнулся, снова рассматривая ее, а в голове настойчиво билась дикая мысль — это не там, не тогда она была настоящая. Это здесь она настоящая. И все, что оставалось за дверью — это всего лишь дорога к ней. Не может быть по-другому. Не должно быть по-другому.

Сглотнул и притянул ее за руку к себе.

Вероника подалась к нему, посмотрела прямо в лицо и удивленно спросила:

— Что-то случилось?

— Переезжай ко мне, а?

Ее лицо вытянулось, она по-дурацки захлопала ресницами и забормотала:

— Я… я не думала… но если ты хочешь. Правда, хочешь.

— Правда. Хочу.

* * *

— Ну все, Олег Юрьевич, если что, далее в телефонном режиме. Звоните. О следующей встрече вас Александра известит, — звучал голос Закревского в коридоре. Ему что-то ответили, дверь вздрогнула и отворилась. Ярослав вошел в кабинет и увидел Нику.

Широко улыбнулся, пошел к ней и протянул ей ладонь, чтобы помочь встать.

— Вот это сюрприз! Осваиваешься?

Опираясь на его руку, Вероника тяжело поднялась.

— Да нет. Оказалось, из дома выбралась рано. Вот зашла. Ты занят?

— Уже нет, — он поцеловал ее, легко приподняв над полом. И снова улыбнулся. — Ну что? Пошли на наше место?

— Идем, — ответила Ника негромко, поцеловав в ответ. Она не понимала, что происходит, чертовски хотелось заплакать, но вместо этого она улыбнулась и, снова оказавшись на полу, взяла Славу за руку.

— Ник, а ты вслушайся, как это звучит — «наше место», а? — продолжал болтовню Ярослав, выводя ее из кабинета и закрывая дверь. А ведь, и правда, любимый столик Закревского давно уже стал «их местом».

23

— Меня сегодня не будет, — сказал Макс помощнице и вышел из кабинета.

Повернул к Закревскому, но передумал. Не стоит дергать. Что ему скажет Еремеенко — неизвестно. А этот идиот начнет истерить. Еще с ним увяжется.

Спустя минут сорок Вересов входил в кабинет Николая Ильича.

— Максим Олеееееегыч! — протянул Еремеенко, едва увидел своего, чего уж греха таить, любимого адвоката по бракоразводным процессам. Поднялся и протянул ему руку для пожатия. — Ну удружил ты мне, так удружил!

— И чем конкретно? — живо поинтересовался Вересов, пожимая протянутую руку и располагаясь на стуле перед хозяином кабинета.

— Да Каргиным своим! Прелюбопытнейший фрукт оказался. Нет! Ничего не могу сказать, концы умело прячет. Так ведь и мои орлы не лыком шиты. Последний тендер по горюче-смазочным в госзакупках, майский в смысле, этот засранец выиграл, хотя с какого перепугу вообще не понятно! По бумагам — хрен придерешься, так ведь зацепка есть. И ведет далеко! Ты, голубчик, кофейку не хочешь?

— Не откажусь, — усмехнулся Макс, — но при условии, что в следующий раз вы ко мне. Угощу не только кофе. Зацепку, полагаю, тоже дернули основательно?

Еремеенко рассмеялся и включил систему связи:

— Леночка, будьте любезны два кофе. Черных. Спасибо, — поднял глаза на визитера и продолжил: — К вам, Максим Олегыч, разве только в гости. Разводиться пока не вариант, жениться бы сперва. Так вот о ниточках. Решение по этому тендеру принималось, ясное дело, комиссией не без участия Дениски Гаращенко. Слыхали про такого?

— Слыхивал. Пересекаться не приходилось.

Николай Ильич прищелкнул языком и подмигнул Вересову.

— Гаращенко Каргину кумом приходится! — провозгласил он, будто выкрикнул: «Бинго!». А потом принялся пояснять: — Сынульку младшего крестил. А еще Каргин твой лет десять назад в его предвыборную кампанию вкладывался. Так что сам понимаешь, какая непредвзятость в комиссии была. Там обоснование красиво слеплено. А по факту убытки одни от такого сотрудничества. Тупо отмывание денег. Понимаешь, к чему веду?

— Да уж более чем, — задумчиво протянул Макс. — В целом, что-то такое мы и предполагали. Все схемы схожи между собой. И все же, Николай Ильич, откровенно. Полученная информация останется лишь информацией? Или…

— Или, Максим Олегыч, — совершенно серьезно ответил Еремеенко. — Или. Потому что вот тут-то самое интересное. Вы детективы девяностых смотрели? Про малиновые пиджаки, про братков? И даже про устранение конкурентов? Физическое, разумеется. Там одно за другим потянется. Еще с тех пор. Теперь-то методы чуток поменялись. Вроде как, цивилизовали бизнес. А оно нет-нет, да и прорвется. К слову, шапки и в органах полетят. Проверяем ведь подчищенные реестры. Шухеру вы, конечно, навели. Ткнули чуть ли не в небо, а попали.

Вересов усмехнулся. Знал бы Еремеенко кто, каким пальцем и куда ткнул. Ну раз уж совпало приятное с полезным, то можно и искупаться в лучах славы. Немного.

— Каргин был моим клиентом. Каюсь, провели мы это дело не совсем успешно. Что нередко случается, если ставить себе нереальные цели. Или потерять нюх.

— Ха! Шутить изволите? Да что тогда такое нюх, если не ваша просьба санкционировать проверку у этого засранца! А уж за то, что теперь я за яйца Гаращенко держу, вам моя личная признательность. В купу ко всему, что вы сделали, — Еремеенко помолчал, внимательно изучая лицо Вересова, и продолжил: — Мы с ним по одному мажоритарному округу баллотируемся. Банально, да?

— Нууу… — многозначительно проговорил Макс. — Как сказал бы один мой родственник — дорога ложка к обеду.

— Именно. Буду конкурента выбивать. И заметьте, исключительно в рамках законодательства. Повестки в ГПУ уже всем разосланы. В том числе вашему Каргину. Если не дурак, будет сотрудничать. У него не так много вариантов. У Дениски их, правда, еще меньше.

— К счастью, Каргин — не наш. Теперь уж точно. Вы же знаете, я уголовкой не занимаюсь.

— Вам и не надо. Перепачкаетесь. А у вас талант! — объявил Еремеенко. — Кстати, талант, как там развод моего непутевого? Со своей белобрысой еще не помирился?

Развод Еремеенко-младшего тянулся с февраля. И это был тот еще головняк!

— Алексей Николаевич настроен самым решительным образом, — бодро ответил Вересов, мысленно поржав.

Еремеенко-младший даже в самой отчаянной фантазии вряд ли представлял, что такое решительность. В отличие от своей супруги. С которой действительно хотел расстаться. Но делая шаг вперед, отступал на два, как только драгоценная половина повышала голос хотя бы на полтона.

— Да? — совершенно справедливо засомневался Николай Ильич. — Ну вы уж об этом решительном позаботьтесь. Я ж его вам, как родному человеку, доверил.

— Позабочусь, Николай Ильич, не беспокойтесь!

Секретарша внесла в кабинет поднос с кофе и поставила на стол.

А когда вышла, Еремеенко с улыбкой достал откуда-то из ящика бутылку коньяка и водрузил рядом с подносом.

— Ну так что, Максим Олегыч? По кофейку?

24

Вероника сидела на диване, тупо уставившись в телевизор. Таким образом она проводила все свои дни после того, как увидела видео с флешки Каргина в кабинете Славы. Ей доставало сил изображать, что все, как всегда, по утрам и вечерам. Но с той минуты, как за ним закрывалась дверь, и до самого его возвращения она находилась в замершем состоянии, будто ее поместили в раствор на полке Кунсткамеры.

Выставка уродцев. Ей там самое место. Чем ближе стрелки подбирались к отметке времени, когда Закревский приходил домой, тем сильнее она дергалась: выглядывала в окно, пока не появлялась его машина, прислушивалась к лифту, выходя в коридор. Это было глупо. Она живет в его доме. И он обязательно вернется. Куда денется-то? Но каждый раз заглядывала в его лицо и боялась, что вот сегодня увидит в черных глазах насмешку, и он скажет ей собирать вещи. Боялась даже сильнее, чем Каргина.

Остаться без него было для нее равносильно выходу в открытый космос без скафандра. Без него она не сможет ни жить, ни дышать. Пребывая в своем странном безвоздушном пространстве, она металась, принимая всевозможные решения — от прямого вопроса, понравилось ли ему кино, до решения оставить ему ребенка, как только тот родится, и уехать. В чертову Пермь!

Но молчали оба. Она трусливо прижималась к нему ночами, оправдываясь страхами перед приближающимися родами. Он иногда хмурился, глядя куда-то в ноутбук, много работал, еще больше — возился с ней. И молчал. Молчал. Не говорил. Он вообще не говорил ничего, что хотя бы отдаленно было связано с ее прошлым. Кроме одного единственного раза, когда Ника, наконец, узнала о своем разводе — апелляция отклонила заявление Каргина.

Из привычного транса Нику вывел звонок в дверь. Она вдруг заметила, что в телевизоре пляшут какие-то мультяшки, и, кисло улыбнувшись, прошлепала к двери, которую и открыла, не спрашивая, кто там.

— Яяяя… рик… — радостно начала и в замешательстве закончила молоденькая девушка перед ней с бумажным пакетом в руках, а потом, приосанившись, посчитала нужным спросить: — А где Ярик?

— Кто? — переспросила Ника, внимательно разглядывая гостью.

— Ярик, — повторила девушка и похлопала длинными ресницами. — Ярослав Закревский. Он что? Квартиру продал?

— Вы хотите купить? — совсем ничего не понимала Ника.

— Нет. Я Оля! — заявила девушка, будто бы это все объясняло, в том числе рост цен на недвижимость. — Так где Ярик?

— Ярослава нет, — начиная соображать, ответила Вероника.

Оля нахмурилась и закусила пухленькую нижнюю губку. А потом окинула внимательным взглядом Веронику — от тапок до макушки. Разумеется, задержавшись на некоторое время на несколько раздавшейся талии.

— А вы кто? — растерянно спросила она.

— Квартирантка! — рявкнула Ника и хлопнула дверью перед хорошеньким носиком Оли.

Но тишина длилась ровно восемь секунд по часам. А потом снова позвонили и для верности постучали.

— Я же сказала, Ярослава нет! — «квартирантка» опять появилась на пороге.

— А вы не подскажете, где он теперь живет? — попросила барышня.

— Еще как подскажу! — заявила Ника, скрестив руки на груди. — Где-то на Оболони. Связался с какой-то вертихвосткой, проходу ей не дает. Днюет и ночует под ее окнами.

— Бедный Ярик!

— И не говорите!

Девушка совсем поникла и грустно покачала головой. Потом вдруг подняла свои круглые глазки на Нику и с надеждой попросила:

— Но вы ведь скажете ему, что я его искала? Ну… когда увидите. Он же за квартплатой приходит… Оля с юрфака! Он поймет!

— Всенепременно! — прошипела Ника и вновь захлопнула дверь.

Он поймет!

Через пять минут она уже тащила в гостиную из кладовки свой чемодан, а из шкафа в спальне — кипу своих вещей.

Уйти — лучшее, что она может сделать для Закревского. Если ее почти трусило от какой-то смазливой девчонки, которая в самом лучшем случае по собственному почину бегает за Славой, то что должен чувствовать он, не только зная, что представляло ее времяпрепровождение на протяжении многих месяцев, но теперь и увидев, как оно было.

Она должна дать ему свободу. Не нужно было к нему переезжать. Пользовалась его помутнением в голове — хватит! Знала ведь, что добром не кончится. Понимала, что такое Каргин. И так беспечно подставила Ярослава под удар. Кто еще увидит? Его шеф, помощница. Господи, у него родители, сестра.

— Скандальные задержания в столице. По согласованию с ГПУ… — вещала строгая дикторша в телевизоре, пока по комнате пролетал второй ворох одежды.

Ника подняла глаза и в следующее мгновение стала медленно оседать на пол рядом с раскрытым чемоданом. На экране мелькали кадры с Каргиным, прикрывающимся рукой, его чертовым Дэном, какими-то пресс-секретарями, чиновниками…

Чиновники!

Еремеенко.

Прижав к губам ладонь, Ника пыталась вслушиваться в то, о чем рассказывали журналисты. Но смысл ускользал от нее. Она скорее угадывала главное.

Каргин арестован.

И здесь не обошлось без Закревского — его строгое лицо мелькнуло на секунду рядом с Вересовым среди множества других лиц на экране. А может, и меньше, чем на секунду. А может, ей просто показалось. Но даже этого «показалось» хватило, чтобы сложить два и два.

Вероника неплохо считала. Иначе не вышла бы замуж за олигарха. Но недостаточно хорошо, чтобы не влипнуть по самые уши в этот чертов брак настолько, что не отмоешься.

Но в том, что касалось Закревского, считай-не считай — без него не обошлось бы.

Ключ в двери повернулся резко. Громко. Громче всего на свете.

Этот звук вернул Веронику к действительности. В телевизоре кто-то что-то готовил. Она по-прежнему сидела на полу и, оказывается, плакала. Попыталась утереть слезы, но те продолжали течь по щекам.

— Ник, я дома! — донеслось до нее из прихожей. Его звучный голос сейчас звучал ясно и беззаботно. Будто бы ничего не случилось.

Шаги. Ровно пять до комнаты.

Он показался в дверном проеме с широкой улыбкой на губах. Но стоило ему увидеть Веронику возле полусобранного чемодана на полу, как улыбка застыла, отчего его красивое яркое лицо превратилось в маску. Потом и она стала медленно стираться. Наконец, взгляд почернел и потяжелел.

Пауза длилась бесконечно долго. Тишина, прерываемая только болтовней из телевизора. Немыслимой, бестолковой, по-ярмарочному жизнерадостной болтовней — кулинарное шоу в разгаре.

Закревский разлепил губы и проговорил так, словно бы ничего не чувствовал, словно бы сейчас был совсем пустой, что так не вязалось с его тяжелым взглядом:

— Сбегать зачем? Я же все понимаю.

— Ты ничего не понимаешь, — выдохнула она, всхлипывая. — Я не сбегаю, но так лучше. Все это только потому, что ты чувствуешь себя в ответе. А зачем оно тебе? Что ты вцепился в меня? Тебе нормальная нужна, ясно? Нормальная! Думаешь, я не соображала, что делаю? Всегда соображала! Каждую минуту точно знала. Но это мое, грязное и гнилое. Мне с этим жить, не тебе. Когда в любой момент в тебя могут тыкнуть, даже там, откуда не ожидаешь.

— Это все?

— Нет, не все!

В ней словно включилась пластинка с записанным бесцветным голосом, сопровождаемым всхлипами.

Ника говорила и говорила, и говорила. Как приехала в Киев, как провалила экзамены, как познакомилась с Каргиным. Сначала все казалось сказкой. Все и потом оказалось сказкой, с той разницей, что для взрослых. Торопясь сказать обо всем, Ника вспоминала, как первый раз оказалась в больнице. Ходила в милицию, подала на развод, съехала в общежитие.

— Я сама к нему вернулась, слышишь, сама. А ты не знаешь меня совсем!

Она не помнила, как оказалась в его объятиях. Тот момент, когда он пересек несколько метров, разделявших их, как сам сел возле нее на пол в своем дорогом костюме — рядом с ней, в халате, заплаканной, уставшей, выпал из ее памяти, будто этого момента не было, будто он всегда был рядом. Просто, пока она говорила, придерживал ее за плечи, позволяя все рассказать. Даже если самому было больно слушать.

— Я знаю, — мягко отвечал он, поглаживая ее по спине. — Знаю.

Она мотала головой и продолжала твердить:

— Я больше не пыталась уйти. Ни разу. Приняв его условия. Сама жила лишь назло ему. И позволяла ему разрушать себя. Но я не хочу рушить твою жизнь. Отпусти меня!

Он вытирал слезы на ее щеках, мягко поправлял волосы, падавшие на лоб медными кольцами, вглядывался в покрасневшие глаза, которые с первого дня считал самыми красивыми на свете. И тихо шептал:

— Только если скажешь, что не любишь меня. Только так, и никак иначе.

Ника долго молча смотрела ему в глаза. Потом уткнулась лбом в его плечо и снова глухо заговорила.

— Я оставила ребенка только потому, что он твой. И ничего не говорила, потому что была уверена — для тебя это неважно. Я ходила в кафе. Несколько дней подряд. Тебя не было. А твой ребенок был. Уже тогда был.

И после долгой, тяжелой паузы сказала:

— Я люблю тебя. Я правда тебя люблю. Я умею.

Он шумно задышал, прижал ее к себе крепче, и она ясно расслышала, как часто и сильно стучит его сердце в эту минуту. Оно билось о его грудную клетку, и каждый удар отдавался в ее теле толчком, исходящим откуда-то из самой души.

— Прости, — зашептал он, — прости, я тогда с пневмонией валялся… я не хотел, чтобы так… я уже тогда знал, что люблю и что приеду к тебе… просто не понимал, как и когда. Ты была такой далекой. А потом Макс сказал, что ты отказалась… я психанул — ты же знаешь, мне психовать, как… я знаю, я кретин… но я не могу без тебя.

— Ой! — неожиданно вскрикнула Ника, отчего Закревский побледнел. А она вдруг улыбнулась и приложила ладонь к животу. — Мне кажется, он тоже любит психовать.

Его выдох — с облегчением. Он все еще помнил, какой растерянной нашел ее в больнице несколько месяцев назад, когда открылось кровотечение — по его милости.

— Он так общается, — покачал Ярослав головой, накрывая ее руку своей и переплетая свои пальцы с ее. А потом с усилием скинул с себя наваждение и усмехнулся: — Ну, раз уж у нас вечер откровений, то, может, ответишь на два моих последних вопроса. Реально замучился уже гадать…

Ника только кивнула.

— Вероника Каргина из Киева с картинкой зайки на аватаре в контакте — твой профиль? — тоном, каким обычно задавал вопросы оппоненту в суде, спросил он.

— Какое это имеет значение? — удивилась Ника.

— Абсолютно никакого. Но я с февраля мучаюсь.

— Так и быть, спасу тебя от мучений. Мой.

Закревский хохотнул, выдохнул и приблизил свои губы к ее.

— Значит, зайка? — шепнул он, щекоча ее кожу дыханием.

— Это второй вопрос? — Ника коротко поцеловала его в губы и подалась от него в сторону. Ближе к дивану. Где была настигнута уже через мгновение. И снова оказалась в его объятиях.

— Нет, — ответил он, и вся игривость из голоса пропала. Он рассматривал ее несколько отчаянно долгих секунд. А потом, спохватившись, спросил: — Ты выйдешь за меня замуж?

Вероника думала в течение не менее отчаянно долгих секунд. И так же серьезно ответила:

— Выйду. Но предупреждаю. Если еще хоть раз сюда заявится Оля с юрфака или нечто ей подобное — заберу ребенка и уеду!

— Да твою ж мать! — выругался Закревский и участливо поинтересовался: — И что? Часто приходит?

— Не настолько, чтобы остаться без волос, — в тон ему отозвалась Ника и совершила еще один маневр по перемещению в сторону дивана. — Кстати, ты имеешь что-то против заек?

— Ничего, — рыкнул он, снова оказавшись рядом и легко расстегнув заколку на ее волосах. — Просто никогда не ассоциировал себя с волком.

Ника ничего не ответила. Коснулась легкими быстрыми поцелуями его лба, глаз, щек, прижалась к губам. Легко, узнавая, как в первый раз, и привыкая заново, словно после разлуки. Из ее груди вырвался негромкий зовущий стон, на который он отозвался хриплым дыханием. И если она молчала, то он едва слышно шептал. Шептал что-то, что, быть может, давно не имело значения, но в эту самую минуту сделалось необходимым — для него. Сознавая, что едва ли она слышит, едва ли понимает, ошалевшая от его ласк. Наверное, так он объяснялся ей в любви. Словами, голосом, дыханием, руками, всем телом. Как никогда до этого дня. И зная, что для нее это тоже впервые.

Эпилог

Gala: ну? И как оно?

Вера: что оно?

Gala: ощущения, что!

Gala: Я еще ни разу разведенной не была, потому и спрашиваю.

Вера: охоспади…

Вера: ну, в некотором роде, я тоже. не до конца прочувствовала. У меня как-то мужик под боком, и ребенок в животе.

Gala: И че? А вечеринку по поводу избавления устроить?

Gala: Не, я понимаю, тебе пить нельзя и все такое.

Gala: но блин же!!!!!!

Gala: это ж победа, Верка!

Вера: победа, победа

Вера: Слава дождаться не может, когда я свидетельство получу, чтобы заявление подать.

Gala: Какая я молодец, а!

Gala: вот я только щас подумала, какая я молодец!

Gala: если б не я, то у вас бы веселым новым годом и обошлось!

Вера: ага

Вера: но мне как-то неспокойно

Вера: я псих

Gala: Чейта?

Gala: опять кАзел? Так нет больше кАзла. Был и весь вышел.

Gala: или адвокат чего-то не того?

Вера: та всё того…

Вера: это я. непривычно.

Gala: от чудо!

Gala: плохо ей — нормально. А как хорошо — так непривычно!

Gala: вот бери и привыкай!

Gala: я же говорил, что он нормальный! (с)ВАСЯ

Вера: Вася! иди к черту!

Gala: Вася-то пойдет! Вася-то не гордый!

Gala: все, он ушел.

Gala: тоже гад, кстати!

Вера: не знаю, кто тоже. и уж точно некстати

Gala: да прям! Адвокатша! От адвоката своего нахваталась?

Gala: у меня к тебе последний вопрос.

Gala: а секс по-прежнему прям-таки? Или все, сдулся?

Вера: еще лучше!

Gala: хренасе…

Gala: Ты ж беременная!

Вера: ну вот так…

Gala: ну ты, мать, даешь… поаккуратней там!

Вера: не переживай. Один аккуратист уже имеется.

Gala: ишь!

* * *

Виктор Каргин был выпущен под залог через несколько дней после задержания. Но менее чем через две недели бежал из страны по фальшивым документам. Его местонахождение до сих пор неизвестно. Денис Гаращенко был приговорен к тюремному заключению, однако позднее освобожден досрочно, после чего вернулся к общественной деятельности, заявляя о политических мотивах расследования против него. Вероника Закревская несколько раз вызывалась в ГПУ для допросов по делу о своем бывшем супруге. Но это совсем другая история.

* * *

— Смотри, мне этот нравится, — Закревский выудил из длинного ряда вешалок комбинезон с красной подкладкой и рваными коленками с характерным углублением там, где полагалось находиться животу. Посмотрел на дырки, поржал. И выдал: — Хотя бы не уныло… ну и… продуваемость там. Типа вентиляция.

— Вентиляция, — буркнула Ника, плетясь за мужем. — Я чувствую себя слонихой-пришельцем, а ты мне про вентиляцию впариваешь.

— Ты из меня зоофила не делай, — хохотнул он. — Я бы в слоне заблудился. А в тебе мне вполне комфортно.

— Так ты из-за комфорта во мне в гостишку со мной таскался? — Ника шевельнула бровью.

— А то ты не знаешь, зачем я таскался. Там было удобнее, чем в машине. Комбез мерить будешь? Нет?

— Я-то знаю, — приглядываясь к комбинезону, ответила Ника. — За удобным разнообразием. Ну потом типа втянулся, подсел. И решил, что любовь. А тут еще и лягушонок. Так?

Ника с независимым видом взяла из его рук плечики и пошла к примерочным, распустив по дороге волосы и взлохматив их небрежным жестом. Закревский, скрестив руки, с улыбкой наблюдал, как она семенит по салону магазина и оглянулся. Пусто. Только продавщица, трындевшая по телефону. Впрочем, не все ли равно.

Через секунду он оказался в примерочной и плотно задернул шторку. Повернулся. Глаза в глаза. Губы в губы. Выдохнул:

— Не так.

И, обхватив ее голову обеими ладонями, зарываясь пальцами в локоны, поцеловал.

Она ответила, словно он не целовал ее вечность. Как в самый первый раз, едва его губы коснулись ее кожи, она превратилась в первобытную голодную женщину. Которая сходила с ума от гордости, что принадлежит этому и только этому мужчине. Которая завидовала сама себе, что у нее есть этот мужчина.

Ника отвлекалась от его рта, проводила языком по шее, кадыку, ключицам, возвращалась к губам, отдавая ему свои, зная, как умеет он их терзать, одновременно наполняя ее своей нежностью. Задерживала дыхание, впитывая в себя его запах. И металась руками по одежде и телу. Скинутая футболка, спущенные джинсы. Спина, живот, член… выдохнула с протяжным стоном… Задранный сарафан. Клитор, ногти, пальцы… связывающие два тела в одно.

Собственная неуклюжесть распаляла еще сильнее. Ника тихонько урчала, покусывая его плечи. Потом он не выдержал. Из горла его вырвался хриплый звук, и он отстранился. На мгновение. Только для того, чтобы повернуть ее спиной к себе.

Когда она уперлась ладонями в зеркальную стену, протяжно выдохнул и вошел в нее, чувствуя, как ее мышцы плотно обхватывают его член. И сходя с ума от этого ощущения. И от ее прерывистого дыхания, обрывавшегося при каждом толчке, когда он начал двигаться. И от их отражения, возбуждавшего еще больше. Видеть ее узкую спину перед собой. Видеть в зеркале ее лицо, искаженное от наслаждения. И видеть себя, врезавшегося в ее тело раз за разом, раз за разом.

— Втянулся, говоришь? — выдохнул ей в ухо, легонько прикусывая его.

— А разве нет? — спросила Ника, глядя в отражения его глаз.

Она улыбалась, изгибала спину и легко толкалась бедрами.

— Еще как — хрен вытянешь, — продолжая терзать ее ушко, шепнул он.

— А ты не вытягивай, — хохотнула она.

— Тогда держись, — рыкнул он, приподняв ее локоны, переключился на шею, а пальцы его мягко спустились вниз, скользнули между ягодиц и стали дразнить анус. Не останавливаясь, не прекращая движений. До того, самого последнего, когда она обмякла в его объятиях, и больше не упиралась в зеркало, а он с глухим стоном прижимался к ее спине, закрыв глаза и тяжело дыша.

В наступившей тишине раздался глубокомысленный голос Ники:

— Завтра в салон пойду. Хочу сменить стрижку. Попробую бразильскую. Все равно скоро пригодится.

Она оправила сарафан и теперь заплетала волосы.

Конец.

Оглавление

Кофейный роман JK et Светлая

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

Эпилог