========== Часть 1 ==========
Федор никуда не хотел ходить. Было уже поздно, конец декабря, на улице – снежная каша, а с неба падает мерзкая морось, снег пополам с дождем. Скользко, а в ботинках хлюпает уже через сотню метров. Вполне веские причины, чтобы сидеть дома, тогда, когда ты можешь себе это позволить. И он, в общем-то, мог. Вполне. Однако… Как говорится, ветер переменился слишком быстро.
Когда в его дверь позвонили – дважды, и оба раза нервно и как-то натянуто – он уже заподозрил недоброе. В глазок было видно только тетю Сашу – соседку по этажу, полнотелую цветущую матрону, на которой сейчас не было лица. Не открыть ей Федору совести не хватило – и уже в следующую минуту он узнал, что из-за погоды (а точнее непогоды), очевидно, случился обрыв проводов, и сходить исправить положение некому, а она ждет звонка от своего старшенького, как он в такую погоду добрался до другого города. С проводами у них тут, конечно, и правда был не фонтан – хрупкая видимость технического благополучия достигалась тем, что провода приподнимались над землей и вешались через перекладинку на столбе. Там их трепали ветра и поливали дожди, и, рано или поздно – с периодичностью дней в десять – приходилось туда карабкаться и поправлять, пока соседи, трепетно прижимая к ушам разномастные телефонные трубки, вслушивались в трескучую тишину: когда-то она там сменится долгожданными гудками?..
Махнуть рукой, глядя в растревоженные глаза соседки, где так и плясали отсветы сигнальных огней – вроде тех, какими окружают аварийно-опасное место на дороге – Федор не смог тоже. А потому, скрепя сердце, укутался, как мог, и побрел по лестнице вниз, ощущая, как с каждым пролетом улетучивается окружающее его тепло.
На улице было мерзко. Хороший хозяин, как говорится, в такую погоду… Поэтому ни одного собачника. Никаких прогуливающихся пешеходов и, паче того, велосипедистов. Фонари только недавно загорелись, и вся снежная панорама двора приобрела некоторую космическую окраску. Лимонно-желтые круги света расцветили утоптанный снег и нетронутые, будто облитые белой глазурью, холмы за пределами протоптанных тропинок. Для того чтобы добраться до проводов, придется штурмовать один из них. Федора утешало только одно: тетя Саша - благодарный человек, и уж хотя бы чаем его отпоит. Чай она заваривала так, словно оканчивала специальные курсы, а то и высшее учебное заведение по чаеведенью.
Федор побродил немного по двору, прикидывая, как бы лучше подобраться, и понял, что наилучшее – это вообще вернуться домой. Носом, однако, крутить не приходилось. Федор принялся потихоньку пробираться по снежным торосам – замело выше колена, снег был сырой и ноздреватый, никакого тебе праздничного похрустывания. Штанины намокли.
Добрую четверть часа он преодолевал жалкий десяток метров до нужного столба. Там, он знал, есть скамеечка – ее не видно потому, что она засыпана снегом. Но на нее можно взобраться и оттуда поглядеть, какого лешего творится с проводами. Главное – не свалиться – по ту сторону скамейки кювет, уже не один водитель помянул его незлым тихим словом… То есть нет, поминал-то как раз и злым, и громким, но Федор был человеком воспитанным, а потому не стал думать всякие нехорошие вещи о каких-то посторонних водителях. Он полез на скамейку. Оказавшись на занятой высоте, утер лоб, сдвинув шапку на затылок и огляделся: жалко было бы преодолеть такой путь и не полюбоваться результатами своего труда. Однако в тот же миг, как он распрямил спину, парень так и застыл, прижав руку ко лбу.
В кювете творилось что-то… странное. Страшное. Что-то, от чего снег перестал быть белым или даже сероватым, каким он становился, смешиваясь с грязью. Он был малиновым. Как будто кто-то уронил торт-мороженое с сиропом. Снежная каша пропиталась этим цветом, превратилась в липкие мокрые комки, а в центре пятна темнело что-то, что – Федор видел – еще шевелилось…
Рот наполнился неприятной холодной и вязкой слюной. Голова разом опустела, а время потекло медленнее. Федор как-то не подумал спросить, крикнуть, позвать – он подумал о том, что там, внизу, еще есть движение, и, возможно, счет идет даже не на минуты, а потому словам тут нет места. Если он правда хочет чем-то помочь, то имеет смысл только действовать.
Он полуспрыгнул - полускатился вниз по склону, не заботясь о своей чистоте или даже целости, и под ногами неприятно чавкнула малиновая дрянь. Шлепая по ней, он неуклюже добрался до черной груды и, только подойдя вплотную, увидел, что людей там двое. Один лежал ничком, и именно вокруг него расплывалось отвратительное пятно. Второй сидел рядом, поджав ноги, склоняясь к раненому, и Федору не было видно, что он делает, но он почему-то думал, что ничего путного. В позе этого второго была такая безысходность, что парень про себя решил: так, наверное, молятся приговоренные к казни. Может, этот, второй тоже молился, кто же его знает…
-Вам нужно в больницу! – выпалил он, задыхаясь от быстрого движения и переводя взгляд с одного незнакомца на другого. – Я вызову!..
-Нет! – вскинул голову второй, и Федор увидел, что нос и губы у него разбиты, из рассеченной брови течет кровь – впрочем, она тут, кажется, была повсюду.
-Что нет, - задыхаясь, возмутился он, - ведь…
Его собеседник одной рукой пригладил грязные бурые волосы, откидывая их с глаз, а во второй внезапно оказался пистолет. Федор никогда прежде не видел оружие так близко от себя, но отчего-то не сомневался: оно настоящее и заряжено. Этот вороненый, отливающий хромом, поцарапанный ствол просто не мог принадлежать безобидной пугалке, сувениру или игрушке.
-Вали отсюда, - неласково буркнул незнакомец. – Живо. Без тебя тошно.
Федор стиснул кулаки. В него впервые в жизни целились из пистолета, однако он не ощутил никакого подходящего случаю трепета. Это даже не успело толком уложиться в голове – а возможно, его настрой сбивал внешний вид собеседника. Больно уж жалким и потрепанным он был. Поэтому Федор собрал волю в кулак и настойчиво заявил:
-Вам обоим нужна помощь!
-Иди, я говорю, к черту со своей больницей!
Федор заметил, что несмотря на плачевное состояние и срывающийся голос (Господи, неужели даже такие люди умеют лить слезы?) рука у этого человека не дрожит.
-Ладно, к черту больницу, - послушно и торопливо согласился Федор. – Но вам нельзя же здесь оставаться!
Собеседник каркающее рассмеялся – звуки вышли отрывистые, будто нарезанные ножом. На горле заходил острый кадык, и Федор понял, что незнакомцу больно смеяться.
-А куда нам податься? – поинтересовался он. – Не к тебе же в гости идти, а, добрый самаритянин?
-Идем.
Федор закусил губу. Он сказал раньше, чем успел подумать. Даже раньше, чем толком понял вопрос. Просто он не мог оставить людей умирать на улице, а здравый смысл, который на задворках сознания в это время долдонил, что он делает глупость, что неизвестно, кто это и кто их так, и еще много всяческих «что», сейчас был в меньшинстве.
Он просто не мог промолчать. Не имел такой силы – ни внутренней, волевой, ни какой-либо еще. Смотрел на этих существ – язык не поворачивался звать их людьми, до такого состояния они были доведены – и осознавал, что не сможет спокойно спать и есть, просто жить дальше, если сейчас ничего не сделает. Кто бы они ни были. Что бы ни натворили. Он не может. И точка. Он и сам был удивлен таким своим порывом. Всегда считая себя человеком весьма далеким от благотворительности, бессмысленной и беспощадной, сейчас он будто бы глядел на себя со стороны и поражался.
Собеседник уставился на Федора точно так же ошалело.
-Что?.. – переспросил он неверяще.
-Идем, - повторил Федор, подкрепляя свои слова кивком. - Идем, я говорю. Я вас тут не оставлю. Идем.
Он подал руку, и тот, второй, за нее неловко ухватился – пистолет исчез у него за поясом, быстро и сноровисто. Ладонь у незнакомца оказалась жесткая, мозолистая, хватка до боли крепкая, пальцами он впивался намертво, как бульдог зубами. Поднятый на ноги, он оказался лишь немного Федора выше, но казался массивнее, в основном, за счет странного наряда. Насилу парень вспомнил, что так, кажется, выглядит так называемая «полная выкладка». Военными штучками-дрючками он не интересовался никогда, считал их забавой для умственно отсталых и даже фильмов-боевиков не смотрел, находя скучными. Так что ни мешковатые, со множеством карманов, штаны, ни такая же куртка, ни обрывки (обломки?..) чего-то, напоминавшего отдаленно защитные щитки байкеров, Федору не оказались знакомы. Между тем, поднятый на ноги тип наклонился над товарищем, повозился и, перекинув его руку себе через плечо, рывком заставил распрямится. Это было похоже на то, как Давид поднимал бы поверженного Голиафа. Федор с ужасом понял, что тот не только жив, но и в сознании, судя по тому, что его кое-как держали ноги.
-Идем, - тихо и почти что ласково прошептал ему второй. Куда только девалась из его голоса жесткость, куда пропал колючий тон, которым он только что огрызался – теперь этот человек шептал почти нежно, будто над больным ребенком. – Идем, - повторил он. - Я же говорил, молитвы иногда слышат…
**********
Он впустил обоих в свой дом, а сам пошел и все же поковырялся в проводах. А заодно – набросал чистого снега, заметая кровавый след. Федору совершенно не хотелось, чтобы эту красотищу нашел кто-то еще. Хотя, как он подозревал, окрестные бродячие псы скоро устроят тут настоящее безумие. Обойтись так же и с лестницей – зачистить снежком - он не мог, но там, как ни странно, и заметно было меньше. В конце концов, парень решил, что сочинит что-нибудь про неудачный поход на рынок, и недостойное поведение своего будущего стейка. Где наша-то не пропадала… Впервой ли студентам сочинительствовать?
Когда он ступил в родной дом, возвратясь после своих трудовых подвигов, то сначала услышал шум воды, а затем уловил странный запах. Отправившись на шум, Федор застал картину, от которой внутренности скрутило – хотелось отойти и вернуть все, съеденное за день. Теперь, при нормальном освещении, он мог с большей точностью рассмотреть своих гостей. И те ему очень, очень сильно не понравились. Оба в военной форме, истрепанной, изрешеченной, замызганной черт знает чем, и в свежих кровавых пятнах, выглядящих влажными и черными. Тот, первый, кого Федор поначалу принял за бесформенную кучу, сейчас находился внутри ванной, прямо в одежде, и едва там помещаясь. Под струями душа он, очевидно, медленно согревался – вода хлестала холодная, пара не было. В сток утекали красные ручейки и речушки. Черные волосы липли к смуглому горбоносому лицу, опущенному долу. Его товарищ, пристроившись на бортике, сосредоточенно кромсал походным ножом чужой рукав, отдирая куски ткани от запекшейся уже раны. Глядя на это, Федор молча полез за аптечкой и поставил ее перед гостями на раковину. Второй кивнул благодарно, вслепую нашарил пузырек со спиртом, сощелкнул пробку… и от души глотнул. Затем налил немного на ладонь и поднес к лицу своего товарища. Тот припал и в полглотка осушил все до капли. Федор глядел на это зрелище, не зная, то ли падать в обморок, то ли ругаться на чем свет стоит.
-Ты бы может обезболивающего ему… - неуверенно протянул он. Ответом стали чужие карие глаза, полные самого искреннего, недоверчивого изумления, а затем – совершенно безумной надежды.
-Можно?..
Федор никогда прежде не видел, чтобы кто-то так радовался обычной ампуле новокаина. Он никогда и ни у кого не слышал такого голоса. Если бы Федор предложил исцелить раненого при помощи Живой Воды, пол-литра которой у него каким-то чудом завалялась в холодильнике – пожалуй, и тогда бы он не услышал этих вибрирующих от боязни поверить во все происходящее ноток.
Гость принял ампулу из рук хозяина, будто новообращенный неофит – святыню от верховного жреца, и немедленно принялся с ней возиться. Вкатил две дозы своему товарищу, безжалостно вогнав иглу шприца едва ли не с замаха, и снова вернулся к промыванию многочисленных ран.
-Где это вас так? – наконец, переборол изумление и совладал с языком Федор. Он все рассматривал обоих, стараясь успокоить скачущее сердце, убедить себя поверить в то, что это не актеры боевика и что это по-настоящему произошло с двумя живыми людьми. Тот гость, что был потрепан поменьше, обернулся. Парень, встретившись с его взглядом, и сам не знал, хочет он или не хочет знать все подробности.
-Облажались на работе, - наконец, оповестил он, и Федор заметил, что говорит он тягуче, будто бы с каким-то акцентом.
-Вас ищет ментовка?
-Вполне может статься, – второй закашлялся, сплюнул кровью и утер рот тыльной стороной ладони. Его товарищ похлопал его по плечу, каким-то невообразимым образом найдя для этого местечко поцелее.
-À la guerre comme à la guerre, - процитировал он известную фразу.
-Ладно, - вздохнул Федор, который и сам видел, что у них «на войне как на войне». – Если тебе нужна будет еще одна пара рук в помощь – зови, я буду на кухне. Соображу какую-нибудь еду.
Собеседник кивнул согласно и вернулся к прежнему занятию. А Федор поплелся к холодильнику. Он после всего случившегося теперь вообще сомневался, сможет ли хоть что-нибудь в мире вызвать его отвращение и гадливость – после всего, что он сегодня видел.
**************
Перекопав содержимое, он остановился на пельменях. Пельмени все любят, не так ли? И это проще, чем возиться с каким-нибудь там супом. К тому же, Федор был слишком взволнован, чтобы спокойно и вдумчиво готовить что-то сложнее макарон – и те бы, наверное, разварил до состояния каши…
Затем он пошарил в зале на антресолях и нашел пару спальных мешков – наследство от его повернутой на здоровом образе жизни, и походах на природу в частности, тетке. Тетка уехала жить заграницу, а ее спальники остались - и вот, надо же, пригодились… Все-таки, за бортом минус двадцать три, никакое одеяло лишним не будет. Его диван в зале укрыт лишь тонким пледиком, а этого явно недостаточно для обогрева двух потрепанных личностей…
Он оставил оба скатанных в скатку спальника на полу коридора: так, чтобы спотыкаться о них и гарантировано не забыть, и пошел в спальню. Там он порылся в старых пожелтевших справочниках – на сей раз, наследстве от какой-то теткиной родни, кто тоже настрадался от любви родственницы к здоровому образу жизни. Федор проделал это с целью узнать, как лечить такой кошмар – и мудро старался не рассматривать картинки, хватит с него на сегодня кровищи… Так он и успокоится немного, и время убьет. И подумает заодно, что он натворил: доброе дело, или совсем наоборот…
Копание в старой макулатуре затянулось. Он вспомнил о своем, как хозяина, долге, только когда на кухне задребезжала крышка, которой он накрывал кастрюлю. Пельмени взывали к отмщению. Торопливо отодвинув справочники, Федор поспешил туда – и едва не споткнулся в коридоре. Только не о спальники – хотя и о них немного тоже. Впрочем, о расстеленный спальник спотыкаться всяко легче, нежели о скатанный. Зато о не менее, чем стокилограммовую тушу раненого незнакомца – вполне…
-Вы что здесь делаете?! – возмутился Федор шепотом. Возмутился – потому что это было форменным безобразием. Шепотом – потому что раненый, кажется, задремал. На шум из ванной выглянул второй, тот, что был поцелее.
-Qu’est-ce…Что такое?
-Почему здесь? – Федор выразительно ткнул пальцем в спящего.
-Мы мешаем? – немедленно подобрался гость. - Куда можно переместиться?
-Нет, не мешаете, - терпеливо вздохнул хозяин дома, - но какого черта на полу?! - Федор снова уловил в чужом взгляде растерянность и завелся еще больше. – Есть нормальная мебель, - воскликнул он, чуть отойдя от шепота – что-то ему подсказывало, что этого потрепанного сейчас и из пушки не добудишься. - А если так уж хочется именно на полу, так валите к батарее, что вы под дверью, как две псины…
-Мы запачкаем тебе ковер, - с подкупающей искренностью улыбнулся ему собеседник. – Не беспокойся, мы привычные.
Федору стало неловко. Злость скатилась, как с гуся вода, и осталось нечто, в чем он боялся опознать жалость.
-В смысле – «привычные»? – уточнил он осторожно.
-Ну, нам приходилось ночевать в местах куда хуже твоего пола. Да еще и спальник есть, это же просто роскошь, - иностранец снова улыбнулся разбитыми губами. Затем бросил испытующий взгляд на своего неподвижного друга.
-Кажется, тут все тихо, - неуверенно протянул он. – Если так, я, пожалуй, тоже отскребусь… - он направился было обратно, но внезапно что-то вспомнил. – А, да! – произнес он. – Там все закипело, так я выключил…
-Закипело? – Федор быстро поглядел в сторону кухни и назад. - Выключил?.. А не поели чего?..
Еще один непонимающий взгляд был ему ответом. Это начинало становиться почти забавным.
-Вам обоим не мешало бы поесть, - настойчиво повторил Федор, ощущая себя заботливой мамочкой двух шалопаев, которые разодрали коленки, пока гоняли мяч во дворе. – Так что мойся и займись этим!
Гость продолжал взирать с таким выражением лица, словно сама по себе мысль о том, будто кто-то способен его накормить, казалась ему крайне чуждой и невозможной по самой своей сути.
-Ты приготовил нам еды?.. – недоверчиво уточнил он. Возможно, в его голову закралась мысль, что он неверно понял чужеземные слова.
-Именно, - поспешил убедить его невероятно собой довольный Федор. - И если вы ее не съедите, она остынет. Знаешь, на что похожи остывшие пельмени? - он сделал страшные глаза, хотя и понимал, что остывшие пельмени – это меньшее из зол, которое могли бы увидеть эти двое.
Интересно, что же, все-таки, с ними произошло…
************
Утром он проснулся от тихого посвистывания. Довольно мелодичного, кстати - их преподаватель по экономике насвистывал куда хуже: как тромбон с вечным насморком. Федор выглянул на звук и увидел, как его коридор добросовестно отмывают от бурых потеков. Пластиковое зеленое ведро возвышалось в центре композиции, правый угол, что ближе к кухне и ванной, отдраивал вчерашний едва не помирающий великан, левый – ближе к хозяйской спальне – его товарищ, оказавшийся внезапно ярко-рыжим. Федор сообразил, что это он, наконец, смыл с себя грязь и кровь, свою и чужую.
-Доброе утро, - потеряно произнес Федор, оглядывая свой коридор, который был таким чистым в последний раз тогда, когда прежняя владелица квартиры, уже упомянутая тетка, делала весеннюю уборку. А он уже и забыл, что линолеум тут светло-синий… Свист оборвался и рыжий поднял голову, улыбаясь широко и радостно. Выглядел он не в пример лучше, чем вчера.
-Доброе, - кивнул он. – Сейчас закончим, подожди минутку…
-Я тебе говорил – не шуми, - пророкотал его товарищ. – Разбудишь…
Рыжий виновато пожал плечами. Федор аккуратно, вдоль плинтуса, обошел их и прошмыгнул на кухню. Там все было, как и вчера. Совершенно очевидно, мысль как-то здесь похозяйничать в головы этой парочке приблуд не приходила. Федор начинал понимать, что имела в виду мама, когда жаловалась на то, что он безголовое создание…
Спустя полчаса они все уже сидели за кухонным столом, уплетая яичницу – второе коронное блюдо после пельменей. Федор искренне полагал, что мало чем можно испортить хорошую яичницу, а уж если в нее настрогать колбасы, то и вообще ничем.
А когда и с этим было покончено, Федор, уже минут десять репетировавший эту фразу внутри своей головы, произнес:
-А теперь я хочу знать все.
-Жук, – протянул ему крепкую ладонь вчерашний почти что покойник. – Меня так все зовут, и ты зови.
Федор осторожно пожал протянутую руку и понял, что, очевидно, новый знакомый прилагал все усилия, чтобы ненароком не сломать своему благодетелю чего.
-Ну а ты? – повернулся Федор к рыжему, который в это время мыл посуду.
-Это мой брат, - кивнул на него Жук. – Ну как брат… Черт его знает, на самом деле, кто он такой, но я считаю его братом.
-И зовут твоего брата?..
-Наполеон Бонапарт, - обернулся тот, отправляя на подставку последнюю тарелку и вытирая руки о штаны.
-Это такое себе проявление чувства юмора?
-Да, только не моего, - рыжий виновато развел руками. – В Легионе получаешь французское гражданство. А имечком меня сослуживцы наградили.
Федор продолжал взирать на обоих своих гостей со сдержанным любопытством. Истолковав его верно, Жук произнес:
-Мы что-то вроде наемных кнехтов. Это легально, если что. Работали на одного типа. Но не вытянули всех его требований. Чем это кончилось – ты сам вчера видел.
-Что значит «не вытянули»? – нахмурился Федор. - Может, я лезу не в свое дело, но я немного не понимаю. Если работа по найму и легальна, то дела вашего типа – они как, тоже легальны?
-Не знаю, - отозвался Наполеон. – Нас, как ты понимаешь, не посвящали. Наше дело небольшое: скататься куда надо и там быть готовыми реагировать по первому сигналу. Делать, что скажут.
-Так вы частная охрана!.. – запоздало, но все же Федор припомнил, кто такие были кнехты. – И что, на вашего хозяина кто-то накатил бочку, и вы не сдюжили с ней справиться?
-Гм… - Жук неловко повел округлым плечом, обтянутым серой футболкой едва ли не до треска. – Видишь ли…
-Ему никогда не бывало достаточно, - пришел ему на помощь рыжий. Судя по всему, трепать языком он умел лучше. – Как в сказках, знаешь? Сделал одно – и немедленно же нужно сделать и другое. Своеобразный… - он защелкал пальцами. – L’exploit?.. Ну, когда еще не отошел от лернейской гидры, а тебе уже суют киринейскую лань…
-Но… - Федор нахмурился, продираясь через хитросплетения этого сюжета. – Но зачем?
-Ему было весело, - уронил Жук веско.
-Весело?
-Да. Знаю, это звучит странно. Я сам бы так сказал, столкнувшись с этой историей в чужом исполнении. Но постепенно ко всему привыкаешь, - и Жук задумчиво потер согнутым пальцем переносицу. Нос у него был перебит, горбат и напоминал скорее птичий клюв.
-Но зачем вы продолжали в этом участвовать?.. – все еще не понимал Федор. – Вы же свободные люди, чай, не крепостные: встали да ушли…
Жуков снова дернул плечом. Его брат – или не брат – сложил на груди жилистые руки.
-За что он с вами так?..
-За деньги.
Федор своим ушам не поверил. Но Жук подтверждающее кивнул, тряхнув своей угольно-черной гривой, а Наполеон произнес:
-Auri sacra fames, как говорится. Проклятая жажда золота.
И он уже знакомым жестом пригладил встопорщенные волосы.
-Деньги такого не стоят, - с глубокой убежденностью выдохнул Федор. – Того, что я вчера видел… Никакие. Если бы я там не шлялся, никакие деньги бы не спасли.
-Твоя правда, - кивнул Жук. – Кабы не ты, сегодня меня можно было бы закапывать. А земля смерзлась, дело вышло бы хлопотное… - он закусил губу, и Федор понял, что окончание его фразы вовсе не было неуклюжей попыткой пошутить.
-У Жукова мать болеет, - снова подал голос Наполеон. – Отец из семьи ушел, сестра завеялась, и ей никакого дела нет, а Жук, он… В общем, на лечение тридцать тысяч зелени нужно. И тут уж за что не возьмешься, чтобы достать.
- Ну, а ты?
- Дело открыть хочу.
- Какое?
- Не суть важно, какое. Были бы рабочие места. Ту же охранку, я в этом понимаю малехо. У меня сослуживцев в отряде кроме меня еще сорок девять человек. Десяток лучших разберут по конторам и бойцовским клубам, а прочим податься будет некуда. Или служить по контракту, или в криминал. И я посчитал, что если я и правда хочу им добра, то имеет смысл позаботиться об этих людях не на словах. Короче - если мы хотим пользоваться миром, приходится сражаться.
- Ты меня своим Цицероном уже задрал, - буркнул Жук. – Больше, чем Цицероном – только Вергилием.
-Я тебе про твоего Руставели ведь ничего не говорю, нет? Вот и нечего…
Федор открыл рот. А потом медленно его закрыл. Его мир только что совершил опасный кульбит и каким-то немыслимым образом встал обратно, несколько перетряхнув представления о человечестве. Эти два неотесанных шкафа говорили о Цицероне и Руставели с таким видом, будто это было самой естественной вещью на свете. Как будто все наемные вояки именно такие и за здорово живешь цитируют классиков с любого произвольного места…
Бонапарт тем часом задумчиво потер свежий рубец, пересекающий его бровь – судя по всему, тот отчаянно чесался.
-Что же, - произнес он. – У меня вопрос.
-Вопрос?
-К тебе, - он сделал жест в сторону хозяина дома, и только сейчас тот сообразил, что не представился.
-Я Федор, - сконфужено сообщил он. – Федор Достоевский.
-Хорошо, Федор Достоевский. Скажи, можем ли мы как-то отблагодарить тебя?
-В смысле?..
-В прямом. Ты вчера встретился нам очень кстати. Твоя помощь неоценима. Просто скажи, нет ли в твоей жизни чего-то, с чем мы могли бы тебе помочь?
Федор замялся. Перед его внутренним взглядом вдруг пронеслись старые, полузабытые картинки: детский сад, школа, двор… Мальчишки, которые были старше и сильнее, раньше вымахали, больше развязались и хвастали этим. Чужое хамство и подлость, все старые обиды, которые, оказывается, он лелеял где-то на дне души, чтобы они, почуяв поживу, вскинули свои безобразные головы, будто уловив гнилостный запах разложения. Ему вспомнились люди, отравлявшие его существование. Вспомнились те, кто ни в грош не ставил, считая недалеким олухом. Федор сердился на то, что в окружающем мире доброго человека как будто принято считать таким олухом, и его мягкость принимают за слабость. Сейчас, казалось бы, судьба давала ему в руки козырь: эта обаятельная парочка, кажется, действительно с радостью намнет кому-нибудь бока или просто припугнет, и… Может даже прочтет каких-нибудь стихов к этому делу…
Он оглядел своих должников – уж в который раз. Словно высеченного из гранита Жука и его названого брата, будто отлитого в бронзе. Сплошные округлые бицепсы, непробиваемый пресс и стесанные увесистые кулаки. Рядом с ними Федор ощущал себя совсем маленьким, едва ли вообще существующим.
Федору стало одновременно смешно и противно. Смешно – потому что невозможно было без улыбки вообразить себя отдающим приказ этим братьям не по крови, спокойно сидящим в кресле и чистящим банан под вопли их жертвы. А противно от самого себя. Надо же, оказывается, что у него внутри гнездится. А он еще на людей бочку катит, недоволен их моральным обликом, видите ли…
-Вряд ли, - наконец, отозвался Федор вслух. – Я живу удивительно скучной обывательской жизнью.
-Но и в ней бывают неприятности, - возразил Наполеон и, не успел Федор его заверить, что ничего подобного, добавил: - Например, у вас в подъезде не работает лифт.
-Да он уж год как не работает…
-А господа из коммунальной службы, как водится, не чешутся.
-Послушайте, это правда ерунда, - поспешил заверить их Федор, опасаясь, что эти инициативные герои возьмут, чего доброго, дело в свои руки. - Не принимайте близко к сердцу, - поспешил сменить тему он. - Лучше скажите, что намереваетесь делать теперь?
Братья переглянулись. Это было похоже на обмен мнениями без слов: судя по всему, они отлично друг друга понимали, не прибегая к оным.
-Ну так? – подтолкнул их Федор. – Еще не думали?
-Не хочу показаться невежливым, - протянул Жук, - но почему тебя это так интересует?
========== Часть 2 ==========
Федор в недоумении вздернул брови.
-А как ты полагаешь,- поинтересовался он, вкладывая в эту реплику весь свой иронический арсенал, - можно привести домой людей, а потом выставить их?
-В точку, - кивнул Бонапарт. - Ты, возможно, удивишься, но именно так и поступает большинство людей. Если, конечно, вообще дают себе труд о ком-то подумать. Это называют… - он прикусил разбитую потрескавшуюся губу и защелкал пальцами. – Рétarade?
-Оборотистость, - подсказал Жук. – Это зовут оборотистостью.
-Я не могу так поступить, - непререкаемо отрезал Федор. – Если уж взялся, доводи дело до конца. Не то я до гробовой доски буду кусать локти и ломать себе голову, что же с вами сталось, и отчего я, козел эдакий, в этом не принял участия.
Братья снова переглянулись. Вид у обоих был привычно уже ошалелый, и Федор ощутил себя очень довольным. Кажется, им в жизни перепало не очень много доброго отношения, и было здорово немного исправить эту несправедливую статистику.
-Вы хорошие парни, - улыбнулся Федор. – И знаете Руставели.
-Обычно Руставели и прочих такого рода деятелей знают как раз те, с кем сложнее всего справиться, - мрачно отозвался Жук. – Знания маловато, чтобы считаться хорошим парнем.
- Вам все равно некуда идти, - пожал плечами хозяин дома. - Я отлично могу вообразить, где вы заночуете, если я вас выставлю, и, знаете, мне не нравится то, что я представляю. А фантазия у меня хорошая. Поэтому давайте серьезно подумаем над моим вопросом, окей?
Они переглянулись в третий раз.
- Ты был прав, - наконец, пробасил Жук брату. – Ветер и правда переменился.
*********
Из документов у них оказались военные жетоны. Кто бы ни был их предыдущий работодатель, позаботиться о будущем тех, кого он полагал скорыми покойниками, он не счел нужным. Идея, казавшаяся еще минуту назад Федору блестящей, начинала тускнеть.
-Вillevesée! – отмахнулся от этих доводов Наполеон, мешая русские слова с французскими. Федор понял, что последний был для рыжего родным, и когда тот волновался, то русский вылетал из его головы, уступая место наречию франков.
-Нет, не ерунда, - покачал лобастой головой Жук. – Точнее, не совсем ерунда. Насчет тебя можно отправить запрос в часть, и все будет восстановлено, но это требует времени. А его у нас нет: что ты станешь делать, пока они обстряпают это дело? Я, конечно, готов помочь – мудрый, как помнишь, борется с судьбою, неразумный унывает - но со мной не так все просто. Ехать на Дальний Восток за свидетельством о рождении, тормошить паспортный стол, это тоже время, да и деньги, а…
-Никаких «а», - перебил его Нап. – Мы же договорились. Сначала то, что не может ждать.
Жук улыбнулся, и его смуглое лицо будто бы осветилось изнутри. Федор подумал, что два этих человека совершенно друг на друга не похожи. Вообразить между ними родство мог только очень большой фантазер, ко всему прочему, с серьезными проблемами по зрению.
Федор сообразил, что «то, что не может ждать» – это, очевидно, больная пожилая женщина, и именно на счет клиники капают какие-то наверняка зажиленные подкожные запасы парочки. Оба братца слишком потрепаны жизнью, чтобы не обзавестись полезной привычкой оставлять заначки. На какое-то время в кухне установилось молчание, пока рыжий, бросив взгляд на часы – старенькие, пластиковые, они стояли на холодильнике с единственной целью: не позволить яйцам всмятку стать слишком уж крутыми – и не объявил:
-Перевязка.
-Черт, - беззлобно буркнул Жук. – Валяй, пошли в ванную…
Федор задумчиво почесал нос.
-Слушайте, - несмело протянул он, - может, врача какого надо, а?..
-Нам?..
Две пары глаз округлились, как будто Федор говорил о приземлении летающей тарелки перед окнами. Впрочем, поправил он себя, это не самое удачное сравнение. Пожалуй, в случае с НЛО эти ребята знали бы, что им делать. В отличие от ситуации, когда к ним проявляли заботу.
-Да какого тут врача, прости Господи… – в ванной, наконец, зашумела вода. – Любому нормальному медику придется пояснить, что это за красота и откуда она взялась.
-Ну вот и поясните.
-И ментам заодно?
-А что плохого?
Федору надоело переговариваться через коридор, и он двинулся в ванную следом. Там как раз многострадальный Жук подставлял спину под пропитанный антисептиком тампон. Бинт сброшенной змеиной шкурой валялся на полу, и Наполеон, сноровисто работая ножом – которым пользоваться ему было явственно удобнее, нежели ножницами – срезал второй бинт. Прежде Федор полагал, что бинты надо разматывать, однако, поглядев, как те выглядят, и, более того, что под собой скрывают, спешно точку зрения изменил.
-Что с тобой делали?.. – спросил он тихо, привалившись к косяку двери. Жук обернулся через плечо и усмехнулся невесело.
-Ничего непоправимого: видишь же, хожу, с тобой болтаю, сле…ааааа, мать твою, Нап!
-Это не я, - отозвался тот, действительно стоящий в шаге и копающийся в коробке с красным крестом на боку. – Рука подламывается?
-Она.
-У тебя трещина в кости. Или почему, ты думаешь, я ее перемотал?
-Я думал – потому что там еще одна дыра…
-По сравнению с твоей спиной это даже не цветочки, а так, саженцы. Давай-ка, сядь, что ли. Не нагружай руку…
-Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны, - проворчал Жук в ответ, но на пол опустился и ссутулился, выставив напоказ все ужасы, какими могла похвастать его спина. Федор, наблюдая отстраненно за происходящим, снова подал голос:
-Почему бы вам не попробовать еще одно место, где требуется охранка?
-Потому что, - охотно пояснил ему рыжий Бонапарт, - все эти… les bureaux
cвязаны между собой и собирают информацию о друг друге.
-И?
-Наш шеф там не последний человек. Думаю, если мы вдруг воскреснем и примемся маячить еще за чьей-нибудь спиной, ему может показаться, что его интересы ущемлены.
-И в чем же именно?
-Не знаю. Просто ставлю себя на его место: мне бы это показалось.
-А если…
-Федь, - мягко, как мог, произнес Жук. – Мы люди очень простые. Из тех, знаешь, про которых говорят, что они как табуретка.
-Ага, и читаете Цицерона…
-Цицерон еще никому не помог обустроиться в жизни. Просто книги – это единственное, что уравнивает нас с прочими людьми. Читают, по сути, все.
-Некоторых еще и заставляют, - ввернул Бонапарт, не отрываясь от своего занятия. Он выглядел сосредоточенным на своем деле, но явственно не пропускал ни слова из сказанного.
-Точно.
-Ну, общеизвестно, что люди начинают ценить нечто лишь тогда, когда это у них отнимешь…
-Ну вот считай, что мы как раз такие. Книги – это все, что нам доступно. В этом, так называемом цивилизованном мире, сложно проложить путь, не имея бумаг об окончании какого-либо высшего учебного заведения, думаю, ты в курсе? Ты же и сам студент? Ну вот. Перед тобой два человека, один из которых пошел работать после девяти классов, потому что есть дома было нечего, а второй ничего не помнит о себе до службы в Легионе. В том числе и учился ли он где-либо или, возможно, получал профессию… Одним словом, Фэодор, - в устах рыжего француза его имя вдруг обрело какое-то элегантное неаполитанское звучание, - наши умения равны умениям наших тел. Все, чем мы можем заработать на жизнь, так или иначе связано с применением физической силы. Читал ты Овидия или Адама Смита – никого не волнует.
-Но… - его собеседник поскреб затылок. - Мне казалось, вузы для того и существуют?.. Чтобы оценить степень умений, нет?
-Степень умений?.. – Наполеон сощурился. – Если бы можно было провести сравнительное соревнование: скажем, лучшего выпускника факультета менеджмента и никому неведомого меня, взяв совершенно мизерный стартовый капитал – или даже без него! – мы уже через год узнали бы истину.
-Мой братец полагает, что он крут, - вздохнул Жук. – Крут с большой буквы «к», а так как в армрестлинге ему удается одержать верх через раз, он решил состояться на экономическом поприще.
-Не пугай людей такими тирадами, - похлопал его по плечу рыжий. – Шеф зелеными пятнами пошел, когда ты выговорил слово «конгруэнтный».
-У меня просто хорошая память. Ну, что ты возишься, все уже?
-Ты же знаешь, что нет. Сиди, терпи.
-Ментовка? – выдал, все еще пребывая на своей волне, Федор. – Вы ведь умеете то, что там востребовано. Например, стрелять… - он припомнил, как Бонапарт угрожал ему пистолетом при первой их встрече-знакомстве. Федор потом спрашивал его на счет оружия – деликатно осведомился, есть ли разрешение на ношение и еще кое-какие необходимые моменты. Наполеон растянул в улыбке губы и жестом фокусника извлек обсуждаемый предмет на всеобщее обозрение.
-Этот? – вздохнул он. – О, Фэодор, тут всего один патрон. Шеф оставил нам прощальный подарок, для того чтобы я мог пристрелить брата, дабы тот не мучился. Или застрелиться сам. На выбор.
Федор припомнил этот диалог, и его передернуло.
-Обращаться в ментовку? - тем часом продолжал развивать свою мысль собеседник. - «Здравствуйте, я работал на типа, о котором ничего вам не скажу, у меня нет доказательств, но я уверен, вы поможете мне с этим! Кто я? О, все мои бумаги у типа…»…
-Да нет же. Пойти туда работать.
Оба гостя уставились на Федора с одинаковым выражением опасливого недоумения.
-Исключено, - буркнул Жук.
-Ничуть не исключено. Ты даже еще не пробовал!
-Он пробовал, - тихо ответил Нап и снова похлопал по плечу Жука. Судя по всему, того подобный жест успокаивал. – Он пробовал.
-А ты? – Федор перевел взгляд на «корсиканца», и тот лишь пожал плечами.
-Что мне-то там ловить, я ведь даже языка вашего не знаю в совершенстве.
-Ты знаешь слова типа «фигня» или «оболтус» - этого более чем достаточно, чтобы изъясняться, - вздохнул Федор.
-У вас тут так принято?
-Ты где пробовал, дитя галлов? Небось, в каком-то небольшом городке, где все друг друга знают?
-Я посчитал это логичным.
-Выкинь свою логику: у нее истек срок годности. Пробовать надо в таком большом муравейнике, как тут, где никому нет до тебя никакого дела.
Последовал привычный уже молчаливый обмен взглядами между родственниками по сговору.
-Вien, - кивнул рыжий и более не сказал ни слова.
*************
Утро понедельника напомнило Федору, что занятия еще никто не отменял. Он наскоро пожевал что-то на кухне – «французский император» штурмовал кухонную плиту с завидным упорством и, судя по всему, любил это дело – и полетел на остановку. До четырех дня торчал на парах, чувствуя себя, как первоклассник, которому накануне подарили хомячка. Или попугайчика. Или какую-то другую живность, о которой он переживает, как она там, без него, одна-одинешенька…
В половине шестого, входя во двор родного дома, он практически не удивился, увидев служебную сине-белую машину с мигалками. Поднялся на свой этаж – и только доставая ключи, сообразил, что поднялся на лифте. Тот стоял открытым, будто дожидаясь его, гостеприимно распахнув свежеокрашенные двери. Перед порогом квартиры было несколько человек в форме – что-то оживленно обсуждали, и, к своему облегчению и некоторой доли изумления, в их тоне Федор не услышал ничего угрожающего.
-…до дома, - донесся до него обрывок чьей-то фразы. – Ну, что взять с него, можно сказать, на посту пострадал…
-Простите, - Федор протолкался вперед. – Это моя квартира. Если позволите…
Один из этих визитеров, упакованных в униформу, застрял прямо в дверях.. Стоял на пороге, вроде бы не очень высокий и не слишком широкий, но пройти мимо него ни у кого бы не вышло. Федор поднял голову, собираясь сказать что-нибудь по этому поводу, и с удивлением обнаружил вполне знакомую личность, которая, по правде говоря, престранно смотрелась в таком наряде.
-С возвращением, - произнесла оная личность, слегка грассируя. Акцент, усиливавшийся, когда Бонапарт бывал взволнован, и почти сходивший на нет, когда все было в порядке, придавал его образу какую-то картинность, как будто рядовой служитель порядка вдруг захотел почувствовать себя Джеймсом Бондом. Или кто у нас там есть из этой же братии, но французского гражданства…
Обладатели униформы понемногу теряли интерес к происходящему – через голову Федора прощались и спускались по ступеням, бодро перебрасываясь репликами. Парень их почти не слушал – он ел глазами рыжего, в ожидании ответов на вполне очевидные вопросы. Однако в этот исторический момент, относительно которого Федор думал, что сами боги в эти минуты услали соседку куда-то подальше, на пороге замаячил Жук. Он ухватил названого брата за шиворот и втащил внутрь, таким жестом, словно тот был всего лишь котом. Очевидно, прием был отработан не раз – «император всея Франции» ловко поджал ноги, когда миновал порог, и уперся пятками в линолеум, оказавшись на полу.
-Да, - вслух произнес он, - ты прав, конечно. Лучше без лишних ушей.
В квартире витал запах еды. Федор прищурился на Жука, соображая, что в нем изменилось, и осознал, что тот затянул жесткие смоляные волосы в куцый хвостик. Вероятно, чем-то был занят, и они мешали. Отговорить эту команду от идеи непременно сделать для своего спасителя что-то хорошее так и не удалось – о чем свидетельствовал работающий лифт.
-Выкладывай, - буркнул Жук, сложив руки на груди. – Только коротко, а не так, как у тебя это обычно. Что под этой дверью делали менты?
-Подбросили меня до места обитания, - сознался рыжий без зазрения совести.
-Это поведение, знаешь ли, не свойственно нашим ребятам в погонах.
-Ты же сам просил коротко.
-Так, - вмешался Федор. – А ну неругайтесь. Ты, – он ткнул пальцем в Бонапарта, - мой руки, а ты, – он перевел указующий перст на его брата, - пока разогрей обед. А я пойду и кое-куда позвоню.
Раздав всем ценные указания и уже не сомневаясь, что те будут исполнены, Федор заскочил в спальню, порылся в телефонной книжке, отыскал то, что было нужно, и набрал номер. Трубку долго не поднимали – так долго, что – он слышал – его гости уже успели заждаться его на кухне и снова начали шепотом препираться. Федор все подозревал, что когда-нибудь застанет, как они дружески подерутся. Стоило им прийти в себя, и от взаимного квохтания не осталось и тени – оба так и норовили выщерить друг на друга зубы, но все как-то беззлобно, будто репетируя театральные роли.
Наконец, Федору ответили.
-Да-а? – сонно протянула трубка.
-Я тебя разбудил?
-Ага-а…
-Тогда поскорее просыпайся, и беги ко мне со всех ног.
-Что-то случилось?
-Ну… Случилось вчера, - честно сознался Федор. – Даже позавчера. Но я перенервничал и не сразу сообразил, что можно обратиться к тебе. Поэтому я тебя очень прошу: хватай свою рабочую торбу и беги ко мне!
-Да что стряслось-то?
-Несколько пулевых навылет и еще кое-какая мелочь.
Трубка пискнула и отключилась. Федор опустил ее на рычаг, досадуя сам на себя, что не додумался этого сделать ранее. Возможно, дело обошлось бы меньшими потерями.
Он прошел на кухню, где его поджидал горячий обед и самый – он не сомневался – головокружительный рассказ за последнюю неделю. Федор полагал, что порядки в, как это звали братцы, “ментовке” он знает, как и всякий обыватель, кому не повезло родиться в этой стране. И кино смотрел, и газеты читал, и много всякого прочего добра перелопатил. Не то чтобы специально интересовался, но поневоле приходилось наслушаться. В управлении ему все же бывать не доводилось, однако что-то подсказывало, что сомнения Жука вполне обоснованы. Сложно вообразить себе, как сначала в отделение является какой-то ободранный самозванец, а потом вдруг его подвозят до дому с шутками и прибаутками…
-Я весь внимание, - напомнил тем часом Жук.
-А я весь ем, - отозвался Бонапарт. Понемногу Федор начинал понимать, за что его так назвали. Когда его близким не угрожала опасность, уровень нахальства у этого человека зашкаливал за все мыслимые и немыслимые пределы.
-Вот сейчас, - обратился Жук уже к Федору, - я ему сделаю замечание, чтобы не грубил. А он ответит, что когда, мол, я ем, то глух и нем. Я скажу, что он ведь все равно разговаривает, а значит, мог бы и рассказывать. А он ответит, что это он из уважения к присутствующим и что если есть у меня хоть капля совести, человечности и чего-то такого еще, светлого и возвышенного, чего во мне отродясь не ночевало, то я оставлю попытки убить его, заставив подавиться собственноручно сваренным супом…
-Жора, не кипятись.
-Ненавижу это имя…
-Жора, брось.
-Я сказал, что я ненавижу это имя, или ты плохо расслышал?
-Так когда я ем, я глух. Сто раз уж тебе говорил…
Жук замахнулся и отвесил рыжему смачного леща, который, впрочем, на подлете был куда слабее, чем при замахе. Тем не менее, Наполеон, будто того и дожидаясь, закатил глаза и картинно уронился брату на плечо.
-Погиб поэт, невольник чести… - продекламировал он, глядя в потолок томным взглядом.
-А дальше? – ехидно оскалился Жук.
-А дальше я не помню, - уже нормальным голосом откликнулся Бонапарт, снова садясь ровно и берясь за ложку.
-Вот и не выпендривайся.
-Жора, отстань.
-Это он измывается, - опять сделал лирическое отступление для Федора Жук.
-А ты правда Жора?
-Я Георгий. Георгий Жуков. Жорой я бы согласился быть разве что для какой-нибудь милой барышни. В число каковых ты, рыжее недоразумение, совершенно точно не входишь! – он ткнул брата под ребра пальцем, но тот был наготове и вовремя отстранился, так что тычок вышел едва ощутимым.
-На самом деле ему нравится, - беспардонно наябедничал он, собирая со стола опустевшую посуду со сноровкой официанта. – Просто вид неприступный делает, а внутри он сплошное пузико ежика…
-Боюсь даже и думать, чье пузико тогда ты, - съязвил его брат. – Учитывая наше родство…
-Так, я не понял: мы ежиную Санта-Барбару будем обсуждать или мои подвиги?
-А ты уже совершил подвиги? И много за сегодня?
-Четыре, - гордо оповестил его «император». Федор только и успевал переводить взгляд с одного на другого. С этой парочкой никакой Санта-Барбары, да и прочей культурной программы было не нужно. Они прекрасно могли заменять не только телевизор, но порой даже и целое лазерное шоу.
-Все началось с того, - тоном матерого сказителя принялся излагать Наполеон, пристроившись на подоконнике, - что я туда явился в очень удачное время. Незадолго после открытия. И вот, переступаю я порог, и вижу, как в коридоре перед… enregistrement?
-Регистратура.
-Спасибо, перед регистратурой происходит нечто запредельно странное. Некто весьма непрезентабельного вида, размахивая перед носом у девушки за стойкой пистолетом и потрясая кулаком, выкрикивал, что всенепременно совершит множественные ужасные действия с ее участием, приплетя к этому непотребству так же и ряд вышестоящих должностных лиц, если немедленно не будут выполнены какие-то его требования. Но – exoriare ultor, мститель явился! Я не стал дожидаться, пока этот в высшей степени подозрительный субъект озвучит оные, и вмешался…
Жук, все это время кивавший в такт рассказа, нарочитым движением забросил ногу на ногу и принялся барабанить пальцами по собственным предплечьям. Оратору это, кажется, только придало энтузиазма – он живописал свои подвиги, увлеченно жестикулируя и все больше распаляясь.
-Субъект был сгребен за волосы, впечатан носом в стойку и одарен энным количеством некоторого рода воздействий для приведения его поведения в соответствие с общепринятыми нормами…
-По почкам отходил?
-Ну, не сразу. Но он сопротивлялся.
-Так, и?
-Мадемуазель за стойкой была весьма шокирована и вызвала охрану – я лишь удивился, отчего она не сделала этого ранее. Однако охрана не очень торопилась, и до ее прихода я успел аккуратно разложить субъекта на полу, деликатно отодвинув от него опасные предметы…
-Ты хотя бы выбил пистолет или как обычно вывернул руку?
-Жук, он выше меня на голову. Конечно, вывернул!
-Прелестно. И что было далее?
-Далее на шум спустился некто майор Есенин, спросил, что здесь творится за дурдом, а услышав подробный пересказ, взял тайм-аут на пару минут.
-По причине?
-Он смеялся. Долго.
-И в чем была вся штука?! – не выдержал Федор.
-Тот парень, кто кричал и размахивал оружием – их сотрудник. Он поругался с начальством и жаловался на жизнь приятельнице, когда пришел я, и, м-м-м, неверно истрактовал его энтузиазм.
-И тебе не оторвали голову?
-Жора, - в голосе рыжего теперь сквозило тщательно отрепетированное напускное покровительство. - Посмотри на меня и на того парня, теперь еще раз на меня и опять на того парня… Кто ты думаешь, сидел за рулем при поездке сюда?
-Знаешь, - задумчиво протянул Жук в ответ, - вообще-то люди не любят, когда их выставляют идиотами…
-Именно поэтому я извинился. Посмотри в мои честные глаза – разве могут они лгать? – и уверуй, что я был очень убедителен. Что с меня взять: я наемник, прибыл вот только недавно, из имущества один жетон и десяток шрамов…
-И тебе поверили?!
-Я зафиксирован в реестре Легиона. Отчего бы нет?
Жук выразительно закрыл глаза ладонью.
-Это не брат, это…
Федор не выдержал и тоже рассмеялся.
************
Ася была уникальным созданием природы, пришедшим в мир во имя хаоса и разрушений базовых устоев. Все это Федор затвердил и запомнил с самой первой встречи, единожды послушав вольный пересказ истории «Как Ася в вуз поступала». Будучи натурой творческой и обожая рисовать, Ася еще в школе знала, что станет художником, да не абы каким, а всенепременно великим. Отправляясь поступать, она каким-то совершенно невозможным и необъяснимым образом влилась в поток студентов-медиков, каким-то чудом и попустительством небес написала решение химической задачи, а потом так изобразила мышечную структуру, что кафедра моментально осознала: без этого таланта им дальше просто никак.
По крайней мере, так история звучала в устах самой Аси.
Когда Ася забрезжила на пороге его дома, весь ее вид, от широко распахнутых васильковых глазищ до носков сапожек так и вопрошал: “Что произошло?” Потом это все Ася оформила и словами.
-Ну? – спросила она, закрывая за собой дверь. – Что случилось?
-Они, – лаконично отозвался хозяин дома, немного отходя в сторону и позволяя увидеть, что творилось у него за спиной, в гостиной. А творилось там много всякого – в частности, Жуков сменил «его величество» на посту сестры (или брата?) милосердия и занялся спиной Бонапарта.
-О-о-о… - только и смогла протянуть Ася. Поудобнее перехватила свою походную аптечку – Федору та больше напоминала сундучок или саквояжик – и отважно пошла навстречу приключениям.
-Ты! – ткнула она пальчиком в твердокаменное Жучье плечо. – Ты должен будешь мне попозировать. А теперь отойди, я все сделаю, как положено. О-о-о… - Последнее «о-о-о» относилось к спине: Ася рассмотрела ее поближе и в подробностях.
-Неудачное освоение йоги? Сон на битом стекле?.. – вздохнула она, оттесняя Жука, позволившего проделать это без сопротивления. – Какой ужас…
Федор устроился на диване, пока она болтала, и успокоено вздохнул.
-Гости дорогие, это Ася, она всех излечит и исцелит. Ася, это Жук и Нап. Сама видишь, с ними все плохо.
Наполеон бросил быстрый взгляд через плечо и кивнул. Ася так Ася, он не был против. Жуков же взирал на Асю, как на сошедшего с небес ангела в белом халате, каковой, очевидно, принимал за белоснежные ризы. Федор много чего наслушался про чувство с первого взгляда и прочие романтические глупости, однако впервые в жизни видел, чтобы кто-то делал что-то подобное на практике.
-Откуда это вы такие красивые? – тем часом поинтересовалась она. – Какой дракон вас пожевал?
-Жизнь, - отозвался коротко Жук. Ася покончила с его братом, тот отвесил поклон – не то почти придворный, не то откровенно шутовской – и смылся на кухню. Рыжий «кнехт» отчего-то полагал, что если он не приготовит еды, то никто этого путно не сделает. Федор помялся было на диване и бочком-бочком отправился следом. Он подумал, что ему самому было бы неловко оказаться в подобной ситуации, если бы у нее были свидетели. Как там выражались братцы? Ветер переменился, да.
Закрывая за собой дверь и отрезая звук тихих голосов, Федор поинтересовался:
-Это с ним такое всегда?
-Наверное, это первая барышня за… год, пожалуй, кто не смотрит на него как на пустое место, - легко отозвался Наполеон. – Ася относится к нам, как к людям, а не как к вещам. Это подкупает.
-Тебя тоже?
-Разумеется.
-А вы с братом не… э… Не станете конфликтовать и все такое?
-Господь с тобой, - Наполеон даже перекрестился на католический манер – очевидно, усвоил этот жест у кого-то из бывших сослуживцев. - Не вижу в этом никакого смысла. Становиться между людьми, которые явно друг другу симпатичны?.. К тому же, нам с братом нужно разное.
Он слил воду с картошки и принялся ловко строгать ее кубиками для жаркого.
-Понимаешь, - продолжал он, - долгое время нам обоим хотелось, чтобы был на свете кто-то, кто бы нас любил. Потом прошло время, и мы уже не требовали так много. Лишь бы самим можно было любить кого-то.
Федор замер на своем месте. Так просто, так обыденно прозвучали для него чужие слова, и таким диким был на самом деле их смысл… “Это несправедливо”, - подумал он. Так нечестно. Одним все достается даром, а другие за доброе слово готовы на что угодно. И к друг другу, небось, потянулись потому, что хотели ощущать чужое к себе участие. Федор попытался вообразить себе их «шефа», человека, на которого братья работали перед тем, как оказаться в кровавом снегу.Кому было жаль потратить на них ампулу новокаина, сказать им слово благодарности. В его воображении тот сидел в кресле, погруженный в полутьму, и только самодовольная улыбка выдавала его.
Когда он возвратился в залу, созывая гостей на обед, там царила умилительная идиллия. Было что-то особенное в том, как смотрелись рядом двое этих людей, еще утром не знавших о существовании друг друга: огромный Жуков и маленькая Ася. Эта последняя все щебетала и щебетала, явственно наслаждаясь тем, сколько всего можно рассказать, чем поделиться с другим человеком. Как раз когда Федор нарисовался на пороге, она копалась в саквояже. Достала оттуда ком мелованной бумаги и развернула – внутри лежали ампулы, но их Ася отложила небрежно в сторонку и разгладила лист. То была афиша.
-Видно, конечно, не очень, - вздохнула она. – Но главное разобрать можно. Я вот хотела сходить послушать этот дуэт, не каждый, все-таки, день Джейн Марпл поет в моем городе… И аккомпаниатор у нее, конечно, знатный.
-Кто? - заглянул следом за Федором и Нап, которому надоело ждать.
-Мадам.
-Кто?
-Да вы что-о?! – округлила глаза в картинном ужасе девушка. – Вы не знаете?
========== Часть 3 ==========
Они и правда не знали – ни один из них. Ася, ощутив себя королевой бала и гвоздем программы, заерзала на диване. Ее просто распирало от желания поделиться со всеми своими знаниями.
-Быть в нашем городе и не послушать Мадам!.. – шепотом возмутилась она. – Да это все равно, что в Лувре не посмотреть «Кружевницу» Вермеера или «Пленника» Микеланджело!
-Или Джоконду.
-Ну, Мадам все-таки не Карло Паганини, - вынуждена была признать Ася. – Но это мастер своего дела!
-Кто это – Мадам? – наконец не выдержал Наполеон. Они с братом теперь сидели по обе стороны от Аси, и между ними она почти терялась. Впрочем, ей нравилось соседство этих двоих, Федор видел.
-Ну, - вздохнула она, - Хоть о Кесаре-то вы слышали?
Федор кивнул неуверенно, прочие снова покачали головами.
-Ох. Это один из самых известных меценатов по эту сторону океана. Был наследником немаленького состояния, их семья издавна торговала музыкальными инструментами, на них работали знаменитые мастера – чьи имена вам все равно ничего не скажут, обычно люди знают только Страдивари… И конечно, у них были свои секреты изготовления. Ну, а Кесарь…
-Что это за имя такое – Кесарь?
-Это не имя. В нашей среде принято то ли самому брать псевдонимы, то ли получать прозвища от коллег. И Кесарем он стал после первой оперы, что прошла под его патронированием в Ла Контене. Это театр такой - разумеется, не Ла Скала, но весьма, весьма впечатляющий. На премьере ведущий баритон вел строку, со словами «и им великодушный кесарь-император возвращает их презренную жизнь» - и делал все время жест в сторону ложи мецената – намекал, должно быть, что оперу смогли дать только благодаря кое-чьей помощи…
-О.
-Ну да. А потом, лет двенадцать назад, что ли, он встретил Мадам. Потерял голову, сделал предложение, их свадьба наделала много шуму…
Федор кивнул. Уж это-то он мог понять. Эдакий мезальянс… Небось, Кесарева родня с ума сходила, ночей не спала.
-Они прекрасно сотрудничали, у Кесаря были знания о том, как вести дела снаружи, а у его Мадам – как все обстоит внутри. Идиллия закончилась года два назад: во время переговоров о гастролях в нашей стране Кесарь скоропостижно скончался.
-А что с ним приключилось?
-Аневризма, кажется. Он никому не говорил, да и сам старался не думать. Газеты потом раструбили, конечно.
-А Мадам?
-Кесарь хотел, чтобы его детище выступало на этой земле. Мадам чтит его волю. Ежегодное турне памяти покойного, и все такое. Ну, вы понимаете…
Они кивнули. Они и правда понимали.
-Жалко парня, - подытожил Жуков. – Деловой был, небось.
Ася вскинула на него прозрачные небесно-голубые глаза сиротки Марыси, и этот халк, богатырь каких поискать, человек-гора – дрогнул.
-Я боюсь идти назад вечером! – окончательно добила его Ася, и Жуков кивнул. Было ясно, что одну он ее никуда не отпустит. Федор посмотрел на Бонапарта, но тот так и продолжал задумчиво разглядывать ковер под ногами.
-Двенадцать лет, - протянул он. – Ты представляешь, Жук, целых двенадцать лет… Кто-то кого-то любит. Я бы…
Он тряхнул головой и оборвал себя. Федору вдруг вспомнилось, как начиналось их знакомство. Какое неверие, изумление вызывало у рыжего все, что делал хозяин дома. Предложение спать не на полу. Еда. Обезболивающее. Вероятно, «шеф» держал их в уж совсем черном теле, раз такие простые вещи обоим в диковинку. Да и потом – оба братца люди не робкого десятка… Наверное, самое страшное в том, что это зверство было добровольным. Они сами согласились принимать участие в этом жестоком балагане, только бы платили. И сами не заметили, как привыкли считать себя кем-то, кому положено спать у двери, в лучшем случае – на коврике…
А потом он еще вспомнил, что братья говорили ему о книгах. И понял, что на концерт они пойдут все вместе.
***********
Компания их выглядела презабавно: невысокий невзрачный он, Федор, маленькая феечка-Ася, здоровяк Жуков, хромающий между ними, и его рыжий братец. Наверное, неправильным было отправляться на культурное мероприятие в потрепанной военной униформе, но ничего другого в наличии все равно не имелось. Впрочем, как вскоре выяснилось, туда в чем только не шли. Театр, как с неудовольствием отметил Федор про себя, перестал быть выходом в свет. Его работники радовались зрителям как таковым, и уже было не до подробностей, как те выглядят… Лишь бы пришли.
Хватало и билетов – оказалось, хитрая Ася еще на неделе собирала «команду», однако к концу семидневки из всех желающих оставалась она одна. Обидно было, что совсем немного людей интересуются искусством, однако Ася заверила, что тут дело еще и в том, что исполнителей в их широтах худо знают.
А еще Федор исподволь поглядывал на своих новых знакомых. Они приглядывались и прислушивались ко всему вокруг, словно дикие звери. Старались запомнить, вобрать в себя, оставить в себе какую-то часть всего происходящего. Он подумал, что Асю им сам бог послал – он бы, наверное, до театра не додумался.
Внутри зала было немного сумрачно – светильники висели высоко, и казалось, что самый яркий свет под потолком, а до зрителей внизу он доходит уже «на излете». На сцене не было ни души – только колыхался белый задник, собранный «волнами», да красовалось на видном месте фортепиано, отблескивая лаковыми черными боками.
Потом, позже, Федор говорил, что проморгал появление Мадам, а все потому, что она была невероятно похожа на свой инструмент. Что-то в ней было такое же, лаковое, черное и блестящее. Как оказалось, он смотрел на Мадам, пока та шла к инструменту, и даже не понимал этого – до того естественным было наблюдать эти два объекта рядом. Мадам была высока, тоща и носила черный брючный костюм. У Мадам были черные гладкие волосы и очки. Мадам была похожа на человеческую версию своего фортепиано, и более тут добавить было нечего. Когда она опустилась на вертящийся стул перед инструментом, им остались видны лишь голова и плечи. Джейн Марпл, которой она аккомпанировала, оказалась похожа на Белариссу Лестрендж. То ли из-за платья, то ли из-за вороха темных кудрей, а может, все дело было в голосе, однако Федора буквально преследовало чувство, что все это пиар-акция имени Волдеморта. Джейн Марпл владела зрительным залом совершенно полностью - ее голос был продолжением ее самой. Казалось, она разгоняет его звучание руками, плечами, будто создавая вокруг себя невидимые волны. Она пела, как должно быть,пела Лорелея, затянутая в свое узкое вечернее платье с блестками.
Впрочем, само выступление ему понравилось. Он не любил музыку так, как любила ее Ася, способная отключаться от мира вокруг и с головой нырять в мир в наушниках, однако он не мог не согласиться: они не зря вышли сегодня из дому. Джейн пела хорошо. Мадам хорошо играла. А для того, чтобы получить удовольствие от вечера, более ничего не требовалось. Он уютно просидел весь концерт в своем кресле, рассекая по волнам звуков, а иногда уплывая так далеко, что даже забывал, где находится. Впрочем, все имеет свой конец – в зале спустя час-полтора зажегся свет, и люди пришли в движение. Кто-то отнес на сцену цветы, Белатрисса Лестрендж поклонилась в обнимку с букетом, и на том действо было окончено. Федор поднялся на ноги, оглядываясь на своих спутников. Жук бережно поднял Асю, будто она сама не могла этого сделать. Вид у него был, как у человека с полными руками стекла. Федору подумалось, что это для него новый навык – обращаться с другим человеческим существом, которое было настолько хрупким. Жуков и с собственным братом-то старался быть побережнее, тот, как-никак, на голову ниже. Рядом они смотрелись как огромный бойцовский пес и бродячий кот. Подумав так, Федор оглянулся на Бонапарта – однако тот так и сидел на своем месте, глядя на опустевшую сцену. Вид у него был потерянный.
-Все нормально?.. – обеспокоился Федор. – Эй, ты меня слышишь?
Рыжий кивнул – медленно и как будто заторможено. И был таким всю обратную дорогу до дома. Непривычно тихим и молчаливым, так что, когда Ася все же была доставлена домой, и они направились к Федору, Жуков не выдержал и затормошил брата, добиваясь ответов. Тот лишь пожал плечами.
-Шарпантье – уронил он.
-Что-что?
-Шарпантье. Марк Антуан.
-И кто это?
-Композитор и певец. Его имя нынче мало что говорит людям.
-Причем тут этот парень?
-Она играла произведения Шарпантье. Знаешь, что это значит?
-Ей нравится?
-Это значит, что она дневала и ночевала в библиотеке, вот что. Ради нот. Это не музыка к его операм. Не музыка к пьесам или комедиям. Я бы узнал.
Федор, поправлявший шарф, забыл о своем занятии и уставился на оратора. Новые знакомые не прекращали преподносить ему сюрпризы. Заподозрить в «бродячем коте» меломана было так же сложно, как в его брате – ценителя балета.
-Ну и что? – между тем снова пожал широченными плечами Георгий. Одежда не стесняла его движений - Федора все поражало, как они не мерзнут в легких куртках.
– Быть может, и это ей по душе.
-Ты не понимаешь, - потряс рыжими вихрами собеседник.- Она могла бы взять то, что все берут. То, что все знают. Старого доброго Моцарта или Бетховена. Но она выбрала того, с кем никто не знаком, не оценит.
-К чему ты ведешь? – Жук нахмурился. – Ты не хочешь ли сказать… Что ветер для тебя переменился, а?
-Она хорошо делает свое дело, – Наполеон помолчал и добавил. – Лучше, чем я свое.
************
Иногда Федору казалось, что время вокруг него течет как-то странно. Казалось бы, вот только вчера он подобрал на улице двух едва живых людей – а вот сегодня он снова один в доме, потому что оба окопались в общежитии. С одной стороны это вызывало облегчение – он не привык, что рядом с ним все время находятся люди, да еще и такие шумные. С другой - в доме теперь сделалось пустовато, а уж возвращаться к макаронам и яичницам после того, как на кухне хозяйничал Бонапарт, и вовсе восторга не вызывало.
Впрочем, эти родственники не по крови охотно заглядывали в гости в промежутках между дежурствами. И даже не столько в гости, сколько почистить двор от снега, перетащить шкаф и вразумить в очередной раз упившегося соседа, буянящего на лестнице. Федор чувствовал себя так, словно оба братца присматривают за ним, оберегая от всяких житейских неприятностей.
Как они разобрались с вопросом документов, он не очень понимал – точнее, не спрашивал, чувствуя, что это будет не очень тактичный вопрос. Но от Аси вызнал, что вроде как был отправлен запрос в родной город Жукова, и оттуда прислали подтверждение. Братцы прижились в местной «конторе» - или, по крайней мере, работали там. Федор однажды заглядывал туда, а точнее, в находящийся неподалеку спортзал, который использовали для своих тренировок парни в погонах. То была едва ли не первая попытка братьев выяснить, в какой форме они нынче обретаются. И попытка эта, как на взгляд Федора, выглядела что-то уж больно жестоко. Он полагал, что, зная о состоянии каждого из них, эти двое друг друга пощадят и не станут очень уж напрягать.
Как бы не так…
На вымытом до блеска, крашеном в зеленый, полу спортзала босые «кнехты» сначала покружили напротив друг друга, пружиня, а потом одно молниеносное движение – и рыжего буквально унесло от прямого в челюсть. Совершенно очевидно, что удар никто не сдерживал.
-Зеваешь, - буркнул Жуков. – А ну кончай витать в облаках!
Наполеон не удостоил его ответом – а через минуту отправил на маты уже братца, засветив тому с ноги. Федор, сидя на скамейке под шведской стенкой, неуютно ежился. Не потому даже, что происходящее казалось неправильным – скорее, его пугали горящие от восторга глаза Аси.
Когда все закончилось, партнеры по спаррингу возвратились из душевой и уже копались в раздевалке, выковыривая из расшатанных металлических ящичков свои вещи, Федор обратил внимание на дверцы этих шкафов. В их широтах не было принято клеить на внутренней стороне всякие бумажки, но рыжий «кнехт» прибыл из тех мест, где это было в порядке вещей. И афишу Федор узнал незамедлительно – вернее, кусочек афиши, вырезанную часть, где было видно лица. Он так долго и так выразительно глазел в ту сторону, что, в конце концов, Наполеон это заметил. Закручивая бутылку с водой, спросил:
-Что-то не так?
-Да нет, все так. Просто… Я не думал, что ты так любишь музыку.
-Музыку не так, - тихо ответил он. - Мадам так.
Федору потребовалось некоторое время, чтобы понять, о чем речь. Он никогда не сбрасывал со счетов то, что Бонапарт говорит все же не на родном языке, а значит, возможны эксцессы. Однако сейчас, кажется, о них речи не шло.
-Мадам?
-О, боги, - вздохнул со своего места Жуков. – У меня не брат, а…
-Да? – развернулся в его сторону Наполеон. Взлохмаченный, с полотенцем на шее, он выглядел бы забавно, если бы не сохранял такое серьезное выражение лица.
– Договаривай. Не брат, а?
-А ходячий анекдот о французском темпераменте. На всей огромной территории моей родины он умудрился найти соотечественницу и вздыхать о ней! Она тебя лет на десять старше, между прочим.
-Этого никто не знает, - развел руками его брат. – Может старше, а может, и младше.
-А тебя не смущает, что ты даже имени ее не знаешь? Может, спросишь у Аси, м?
-Нет. Какой прок от имени, если я не смогу им воспользоваться? Жук, гляди на вещи трезво. Где я и где она.
Федор поневоле кивнул. Ситуация казалась ему до смешного грустной. Он, конечно, знал, что порою людям свойственно влюбляться в музыкальных идолов, он и сам лет в шестнадцать с ума сходил от Кортни Лав, однако Бонапарт был уже давно не подросток, а Мадам совсем не напоминала идола. С тем же успехом можно было вздыхать по ведущему сопрано Ла Скалы. Впрочем, Федор не лез в эти дела – он сам радовался, что братья случились в его жизни именно зимой, потому что иначе они могли бы застать у него дома мсье Владимирова, и могло бы получиться не комильфо. Совершенно незачем всем вокруг знать, какого рода отношения связывают двух студентов политеха: выпускника, катающегося на практику, и третьекурсника Федю. Он сам бы не понял, расскажи ему кто несколько лет назад. Однако теперь жизнь без упомянутого мсье была не жизнь. А как это проистекает у обычных людей, там, где определенную роль играет дама – бог весть…
В холле их поджидала Ася, она завела речь о том, что синоптики обещают еще больше снега, и беседа с музыки перешла на погоду. Федор об афише забыл.
***********
Когда кто-то из однокурсников спросил в бассейне, какая годзилла помяла бока Федору, тот не сразу сообразил, что тут отвечать. Не пояснять же, что это с ним Жуков поздоровался… Это притом, что с ним оба братца всегда были подчеркнуто осторожны. Осторожнее, пожалуй, только с Асей. Зато в отношении друг друга не скупились, Федор за месяц успел полюбоваться. Приветственный тычок в плечо вполне мог свалить с ног, дружеские объятия – заставить кости жалобно хрустнуть, а из легких выдавить весь воздух.
Его одинокое жилище перестало быть одиноким – по вечерам там непременно собирались люди, и было как-то уютно знать, что они есть на свете и помнят о тебе. Придут и принесут с собой толику тепла и радости. И приготовят вкусный ужин. На досуге братья уже строили планы, как весной перекрыть крышу толем и утеплить стены, и Федор не вмешивался.
Так продолжалось до той субботы – Федор ее очень хорошо помнил, потому что собирался выспаться, и потому еще, что этого ему не дали. Затрезвонил старенький телефон, и, кляня все на свете, из-под одеяла к нему потянулась рука, сцапала трубку и уволокла в темень и тепло.
-Да? – хрипловато со сна поворчал Федор.
-Федь!.. – на том конце была Ася. И, судя по тону, прямо подпрыгивала на месте, пока говорила. – Федь, Федь, Федь!
-Ну?..
-Что-то стряслось!
-Ну?
-Да проснись же ты! Жорик с утра пораньше куда-то сбежал, а ведь мы договаривались на сегодня… Что-то случилось!
Федор сел и заставил себя разлепить глаза. Отношение к договорам, данным словам, да и словам вообще у обоих братьев было примерно одинаковое. Совершенно двинутое. Если «Жорик» что-то сказал, то сдохнет, а сделает. И если он не явился – значит, Ася права. Что-то случилось.
Через час они уже вдвоем стояли у той самой регистратуры, где еще так, казалось бы, недавно несравненный «французский император» устроил феерическое шоу, и слушали бесцветную, выглядящую старше своих лет, девушку за стойкой. По всему выходило, что никаких срочных дел здесь у Жукова быть не могло – никто его не вызывал, на ковер не требовал, и вообще предполагалось, что он отсыпается за рабочую неделю.
Выйдя на улицу, они постояли на промозглом, присыпанном свеженьким чистым снежком, крылечке.
-Давай рассуждать разумно, - предложил он уже готовой всхлипывать Асе. – Куда бы он мог деваться?
-А может, его кто-то… - подняла на него глаза девушка. - Ну, с прошлого места работы коллеги… Забрали?..
-Совсем обалдела? – Федор выразительно покрутил пальцем у виска. - Ты его когда-нибудь с места сдвинуть пыталась? Да его и Нап-то не таскает, а он не нам с тобой чета… Что, думаешь, никто бы не обратил внимания, как по улице эдакий шкаф втроём волокут?
Ася пожала плечами. Она не знала насчет внимания и судила по себе. Если бы ее голова была занята какими-то отвлеченными вещами, так не то, что шкаф – и целый мебельный склад бы ее не отвлек.
-Если же Жук и исчез, то для этого должна быть веская причина, ты согласна? Ну, вот давай подумаем… Он пропал. Что это мог бы быть за повод?
Они переглянулись, и каждый подумал об одном и том же. Толкаясь локтями, они влетели обратно в здание, оставляя на недавно мытом кафельном полу мокрые следы.
-Девушка, - выпалил Федор, наваливаясь на стойку грудью, - а Бонапарт сегодня куда-то катался?
-С утра уж, - кивнула та.
-Куда?!
Потом было много беготни и толкотни в автобусе. Ася нервничала, а Федор все думал, зачем они едут и что станут делать, когда доберутся. Зазвать с собой еще ребят в погонах? Но что им сказать? То, что Жук сбежал с утра пораньше еще не аргумент. А вдвоем – ну что они могут сделать вдвоем?
Ветер снова менялся. Федор почти что воочию представлял себе флюгер их судьбы, вертящийся бессистемно на коньке крыши…
На нужной остановке они вышли и побрели по дорожке, обсаженной елочками, весьма пасторальной с виду. Здесь было предместье – официально, еще город, на самом деле, но больше, все же, похожий на поселок из пригородных коттеджей. Номер, названный в регистратуре, засел в голове намертво – Федор полагал, что и через полсотни лет, когда его хватит старческий маразм, склероз и Альцгеймер, он забудет все, кроме этого номера.
Заветные ворота нашлись нескоро – фигурные, наверняка дорогущие, с наружной камерой на турели – Федор такие только в кино и видел. За оградой можно было видеть ровные, расчищенные от снега дорожки, декоративные клумбы, по зиме накрытые брезентом и ровно остриженные, похожие на шишки, кустики туи. Одним словом, за воротами был какой-то совершенно иной, киношный же, мир. Зато перед воротами стояла простая и понятная машина с мигалкой, а в ней на водительском месте сидел и апатично курил смутно знакомый сержант. На выпаленный ему торопливый вопрос он так же апатично ткнул тлеющим кончиком сигареты в сторону. Поглядев туда, команда импровизированных спасателей обнаружила обоих братьев – стоя под стеночкой, они оживленно спорили. И изумились ужасно, увидев перед собой знакомые лица. Вопрос «Что вы здесь делаете?» застыл в их глазах – впрочем, ненадолго.
-Вот, - сделал жест в их сторону Бонапарт. – Типичный le doigt du destin… Как это по-вашему? Перст судьбы. Пожалуйста, все как ты и просил!
Жуков поднял руки ладонями вверх и поглядел в небеса, как будто призывал некие высшие силы быть свидетелями того безобразия, которое творит его названый брат. Из этого же положения он перевел взгляд на незваных помощников.
-Неизменно провиденье: что не должно, не придёт… - выдохнул он вместе с облачком пара цитату своего любимого Руставелли. И, кивая на Наполеона, немедленно открыл суть происходящего.
- Он выклянчил себе это дело, - пожаловался он, - потому что вся заварушка была в театре.
Федор искоса поглядел на рыжего «императора», закусив губу. Тот стоял, подбочинясь, будто позируя для обложки какого-то тематического журнала в духе «самый героический сотрудник года».
-Дело, в котором замешана моя Мадам, - с апломбом произнес он, и слово «Мадам» он произнес на свой манер: madame. – Это мое дело.
-Его Мадам! Вы только послушайте этого парня!.. – Жуков ткнул брата пальцем в грудь. – Ты!.. – воскликнул он. - Феодал облачного замка, как ты собираешься…
-Вот на месте и разберусь, - перебил его Наполеон. – В любом случае с ней надо поговорить. Она могла что-то видеть, слышать, что-то припомнит, если навести ее на мысль… Дамы, мой друг, наблюдательны, - он наставительно похлопал Жукова по плечу. Его названый брат сложил руки на груди, глядя на собеседника сверху вниз.
-А их? – поинтересовался он, не выдавая себя ни голосом, ни взглядом, однако Федор сразу понял, что речь идет о них с Асей. – Оставить подождать в машине?
-Холодно, - покачал головой Бонапарт. – Пусть с нами идут. Мало ли, что может…
-У тебя никакого представления об инструкциях, - проворчал Георгий. – Апаш!
Федор поправил шарф (подарок товарища Владимирова был ему слегка великоват) и подумал, что из всех его знакомых мало кто в подобной ситуации использовал бы слово «апаш». И еще меньше – от общего числа – вообще знали, что это такое…
Но спорить с Бонапартом, который что-то вбил себе в голову, и уже звал Мадам «Жозефиной» («Почему нет, я спрашиваю?!») было делом дохлым. Движимый энтузиазмом мощностью в несколько слоновьих сил, он повлек своих сотоварищей к воротам, поднял там трезвон, вышедшему на шум человеку сначала пояснил все по-русски, затем, заметив что-то, повторил все то же самое по-французски. Абориген все отлично понял, впустил их и провел в дом.
Совершенно очевидно, сказал себе Федор, ненавидевший уборку даже больше, чем самый отвратный предмет в своем расписании, совершенно очевидно, что этот дом посещают горничные. Никакой другой причины для того, чтобы он был так чист, просто не существовало. Он сам ощущал себя попавшим «с корабля на бал» замухрышкой, который перепутал съемочные площадки и вместо монтерской вышел прямо посреди кадра в кино о богемной жизни.
Их провели в гостиную – обширную комнату на первом этаже, похожую на зал ресторана, в которой вполне можно было устроить небольшой прием. Выдержанная в серо-зеленых тонах, с унылым пейзажем – копией одного из «малых голландцев» - на стене, она казалась мрачноватой. Черный лаковый рояль в углу подавлял. Федор поймал себя на том, что ожидал увидеть тут ноты. У Марго, его однокашницы, и тоже знатной музыкантши, ноты были повсюду, буквально устилали все поверхности. Марго любила самый их вид, чуть ли не стены ими оклеивала. Федор думал, у всех музыкантов так - и удивился, узрев девственно чистую крышку рояля.
Встретивший их человек что-то сказал на наречии галлов, которое Федору (о чем он не очень распространялся) певучим не казалось вовсе, а напоминало попытку человека изъясняться с полным ртом каши, кивнул им – почти поклонился – и вышел.
-Сообщит о нашем визите, - перевел им Наполеон. Он выглядел оживленным, полным азарта и нетерпения. Глаза у него блестели, щеки разрумянились, и он и правда напоминал не следователя перед началом работы, а пылкого влюбленного на первом свидании.
Из коридора послышались шаги, дверь стукнула, и в гостиную вплыла знакомая им высокая тощая фигура. Федору показалось, что с момента их первой и последней встречи – с того самого концерта – в Мадам не изменилось ничего, от выражения длинного бледного лица, до темного брючного костюма. Хотя теперь Федор мог видеть Мадам совсем близко от себя, рассмотреть и составить собственное мнение.
Что можно было сказать о Мадам? Это был человек без лица, чьи руки с длинными, подвижными пальцами, пальцами пианиста, никогда не перебывали в покое. Лишь зазвучит опасная тема, неслышная прочим смертным, не посвященным в музыкальные таинства, лишь появятся некоторые особенные нотки в голосе собеседника, и Мадам обхватывает себя руками за локти, чтобы скрыть волнение. Мадам из тех, кто прячет глаза за стёклами очков в тонкой серебристой оправе. Мадам из тех, на ком строгий брючный костюм сидит, как прозрачный пеньюар. Мадам совершенно определённо из тех, кто не носит украшений, потому что они стали бы фальшивой нотой в партитуре облика. Длинные тёмные волосы Мадам лежат на плече тяжёлыми крупными кольцами, как воплощение музыки Брамса, и в создании этих волн определённо принимала участие плойка. Мадам глядит на гостей, и гости понимают, что Мадам не до них, что в мыслях Мадам им пока не отведено места. И Жуков смотрит на Мадам с настороженной неприязнью, а его названный брат… он просто смотрит, вбирая в себя чужие черты. Ему нужно время, чтобы принять, свыкнуться, смириться, в конце концов. Потому что кроме всего прочего Мадам - мужчина.
Кому пришла в голову мысль дать пианисту такое прозвище? Казалось ли это просто забавным, или был прецедент, курьезный случай, после которого прозвание закрепилось? Наверняка Ася знала об этой истории, и ей просто в голову не пришло предупредить. Да и о чем -они ведь сами были на концерте, они сами видели Мадам… Эту рослую тощую фигуру и длинные волосы, и неужели было неясно… Бонапарту, очевидно, не было. Он несколько месяцев думал об этом человеке и додумался до того, что убедил сам себя и всех вокруг. Долгосрочный брак был в его глазах гарантией. Если, думал он, это произошло однажды, то может произойти снова. Мадам - тот человек, кто потенциально способен любить так долго, и ему, Наполеону, казалось, что дело за малым. Всего лишь понять, что Мадам нужно, что Мадам было такого в Кесаре, и дело в шляпе - Наполеон даст это. Он дал бы и больше - все, на что он был способен, а с его точки зрения он был способен практически на все - только бы было по его. Только бы его любили и позволили ему любить. Жуков добродушно подсмеивался над названным братом, говорил о неуемном французском темпераменте и о потребности галлов на кого-то изливать поток признаний и серенад, но, в сущности, понимал, что это важные для брата вещи. Он и сам недалеко ушел от Наполеона в этом аспекте. Им обоим хотелось тех людских ощущений, которые выпадали на их долю только в книжках. Гуманистическая потребность любить и быть любимым, та, без которой вместо человека вырастает чудовище, создала их обоих такими, какими они были сегодня. Они сумели не озлобиться, найдя поддержку друг в друге, и сумели остаться людьми после самого невообразимого краха в своей жизни - найдя источник сил один в чужой, ему едва знакомой Фёдоровой приятельнице, а другой в незнакомой ему совершенно мадам. Мадам, оказавшейся мсье.
- Чем могу помочь, господа? - спросил пианист. Голос у него был тихий, невыразительный. Федор рассматривал эту личность, а в голове проносилось: “Боже, сумею ли я снова вытащить Бонапарта после такого удара?” «Французский император», как средневековый рыцарь, любил не даму, а свою о ней мечту - однако теперь и мечта от него отворачивалась, вырывала из пальцев скользкой хвост и уходила на глубину…
Окружающая их гостиная с сероватыми обоями и зелеными портьерами, казалась Фёдору аквариумом. Большим и ухоженным аквариумом, чей хозяин, умерев, оставил в нем плавать печального чёрного вуалехвоста…
-Мы приехали поговорить на счёт происшествия в концертном зале, - произнёсЖуков, когда осознал, что от брата ему сейчас не дождаться помощи.
- О, - Мадам кивнул, и в стеклах очков плеснул отраженный свет окон. - Вы, очевидно, говорите о Джейн.
- Джейн Марпл, ваша сопрано.
-Да-да. Я говорил, что ей лучше перестать сюда ездить. Добром это не кончится.
-Вы говорили? Вот как? А что послужило причиной?
- Присядьте, - предложил пианист, - это долгая история, и не каждому понравится ее слушать, – он сделал жест в сторону россыпи пуфов у окна, тоже обтянутых серовато-зеленой, прохладной даже на вид тканью.
- Дело в бизнесе? - внезапно поинтересовался Наполеон. Федор даже вздрогнул, до того это вышло неожиданно. Он-то полагал, что ещё пару дней не услышит от рыжего ни слова - хотя тот и был всегда оживлен и разговорчив.
Мадам взглянул на оратора с интересом. Федор подумал, что на месте Напа он стушевался бы и смолк, однако Бонапарт даже не покраснел – вероятно, оттого, что краснел не так уж и давно, и по совсем иному поводу. Он, сбиваясь на акцент ещё сильнее, чем обычно, - что ожидаемо произошло, стоило ему занервничать, - продолжил:
- Здешний сегмент рынка. Вы здесь нежелательные гости. Сначала они избавились от Кесаря, а теперь и от вашей soliste. Вы на очереди, если не уберетесь прочь.
Жуков издал какой-то сопящий звук, но усилием воли заставил себя смолчать. Судя по всему, прежде чем идти клянчить дело, которое должно было попасть в руки нормальному следователю, а не полуграмотному легионеру без роду и племени, Наполеон хорошенько и всесторонне изучил вопрос, наверняка проведя не один час в архиве. И – уж в этом-то Федор не сомневался – особенно напирал на то, что им с Мадам договориться будет проще, ибо всякому приятно на чужбине услышать родную речь.
-Вы от них? - совершенно спокойно поинтересовался хозяин дома. Он стоял перед ними на фоне окна, отчего его фигура выглядела особенно одинокой. Обхватив себя за локти, сжав свои длинные музыкальные пальцы, он сухими глазами взирал на посетителей, как будто бы, оставаясь бесчувственным. Однако Федор чуял его тревогу – как если бы у нее был вполне опознаваемый запах – и тревога эта плескалась в невыразительных зеленых глазах Мадам.
-Послушайте… Как вас зовут? – вдруг поинтересовался Наполеон, который до этого дня и слышать ничего не хотел о настоящем имени предмета своего внимания. - По паспорту, а не по театральным традициям?
- Оноре, - пожал плечами тот. - Оноре Бальзак: я не брал фамилию мужа.
Он глядел на собеседников испытующе, как будто ждал реакции на свои слова - очевидно, привык, что здесь - да и ещё много где - на него смотрят как на забавную зверушку, нечто дикое и невозможное: мужчину, кто состоял в браке с себе подобным.
- Мы не имеем отношения к конкурентам вашего дела… вашего entreprise, мсье Бальзак, и, скорее, представляем противоположную структуру.
-Ваша униформа ещё ни о чем не говорит, - возразил тот безэмоционально. Говор у него был куда чище, чем у Бонапарта. - Впрочем, это неважно, – добавил он, - от кого бы вы ни прибыли, мой ответ: нет.
-Нет? Что нет? – не понял его Жуков.
-Все. Нет - я не уеду, и нет - я не оставлю это дело, хотя навряд ли мне удастся найти компаньона для выступлений. Джейн, какой бы она ни была, не заслуживала того, что с ней стало.
-А вам уже рассказали, что именно? – тут же вскинулся рыжий.
========== Часть 4 ==========
-Думаю, ее отравили. Как и Кесаря, как и Александра, как и Таис. У нас была многонациональная группа, - добавил Оноре Бальзак, видя непонимание на лицах слушателей. - Пара французов, македонец, гречанка, двое британцев, продюсер из Бостона - и еще некоторые люди. Но теперь остался я один.
-И что же… никаких следов? – поневоле вырвалось у Федора, которому было едва ли возможно и вообразить, как можно вытолкнуть из жизни такое количество не последнего в своем деле, известного народа и остаться ни при чем.
Пианист рассмеялся, опустив голову, и в его смехе совсем не было веселья.
-Следы, - выдохнул он, - следы… Когда все только произошло, нам и в голову не могло прийти их искать, думать об умысле. Упал чартерный самолёт. Никто не выжил. Мы лишились своей команды практически в полном составе. Многие из них являлись так же и личными нашими друзьями. Я думал, это худшее, что могло случиться. Но через полгода я потерял и Кесаря, - пианисту, очевидно, комфортнее было звать покойного не по имени. - А на этот раз и Джейн.
-И что теперь? - тихо поинтересовался их «император». - Что дальше? Вы не сможете работать один, а здесь не безопасно.
-Почему вы так хотите, чтобы я уехал? - склонил голову к плечу пианист. - Это как-то не вяжется с прочей историей о вашей непричастности.
-Потому что вас попытаются… Нет, даже и пытаться не будут. Vous savez ce que je veux dire: вас просто уберут с дороги. Как я понимаю, вы ведь будете продолжать упорствовать и не отступитесь…
-Мне нечего терять. Я вовсе не имею в виду возвышенные сентенции - как можете видеть, на погребальный костёр Кесаря я так и не взошел, - Мадам повел плечом – кто другой на его месте развел бы руками, однако пианист намертво вцепился в свои локти. - Но все, что у меня есть - это мой бизнес. А все, что я могу в этой ситуации - это продолжать заниматься им. Если я махну рукой, уеду обратно и забуду обо всем - это будет обозначать, что усилия мужа и его команды были напрасны. Как и их смерть. Вот вы говорите – следы, - добавил Бальзак, внезапно чуть оживляясь. - Поверьте, я поднял на уши кого мог. Но здесь у вас частные агентства силы не имеют - мало ли, что они нарыли. А господа в погонах… - он смерил гостей взглядом, прищурившись - одним словом, они талантливо изобразили приступ непроходимой тупости. Дело так и не было раскрыто.
И он умолк - и молчал, надо сказать, довольно долго. Федор думал, что теперь самое время им уйти – они узнали, ему казалось, все. Дело выеденного яйца не стоило. Все тут было прозрачно. Однако Наполеон в очередной раз оправдал данное ему имя. Он запальчиво произнёс:
-Вы не будете в безопасности! Вам нужна охрана!..
Пианист пожал плечами.
-Какой в ней прок? В этой стране запрещено носить оружие, если ты не дал за него взятку, и запрещено защищать себя, если у тебя нет влиятельных друзей. Ты в любом случае останешься виноватым.
-Но в этой стране не запрещено иметь охранника!
-Учитывая обстоятельства, не думаю, чтобы такое решение было правомерно: оно означало бы рисковать жизнью неповинного ни в чем человека.
-Je suis prêt.
Федор растерянно сморгнул и непонимающе поскреб за ухом. Жуков же встрепенулся, услыхав последние слова, захватил брата за плечо и, бросив торопливо: «Нам надо поговорить!..», вылетел из комнат. Бальзак никак не отреагировал - судя по всему, навидался уже всякого. В том числе и молодых энтузиастов, готовых грудью на амбразуры. “Очевидно, – читалось без труда на его бледном лице, - сейчас пара возвратится и будет себя вести, как ни в чем не бывало, и все присутствующие будут усиленно делать вид, что рыжий «император» ничего необдуманного не говорил”. Однако Федор-то этих двоих получше знал и, едва вообразив, как именно может вести себя именно эта пара, поспешил следом. С милых родственничков сталось бы и мордобой учинить - единственно из благих побуждений…
Тем не менее, в холле было спокойно - Жуков, нависнув над значительно уступающим ему в росте Наполеоном, шипел, тревожно и сердито:
-Ты вообще понимаешь, куда лезешь, дурья твоя башка?! Мы только-только выбрались из этого кошмара - а ты снова хочешь в него влезть?!
-Я не хочу, - покачал головой тот. - Я не могу не. Это точнее.
-Тебе так в душу запал этот… твой соотечественник?
-Дело не в Мадам. Точнее, не только в нем, Георг. Если я сбегу - то буду помнить об этом всю свою жизнь. Да, я мелкая рыбешка, а они воротилы этого бизнеса, но что с того? «В страхе больше зла, чем в самом предмете, которого боятся», прости мне моего Цицерона… И Мадам верно говорит - если убежать, потом будет только хуже. Ты сдаешься, даже не попробовав. Ты не им проигрываешь, а себе.
-Себе… –Жуков издал звук, очень похожий на фырканье. - А ты о ком-то кроме себя подумал, а? – Теперь его слова звучали более как ворчание, нежели как упрек. - Твои одинокие будни закончились, знаешь ли!
-И это здорово, - серьезно кивнул «император». - Так здорово, что ради этого я туда пойду. Это одна из причин, почему мне нужно туда идти, Георг.
-Где здесь логика, Нап?!
-Не знаю, - просто пожал плечами тот. - Я просто так чувствую. Что ты имел в виду, когда говорил, будто я думаю только о себе? Что я упустил?
-То, что через тебя они могут выйти на Федьку, - Жук мотнул головой в сторону, и Фёдор понял, что его появление не осталось незамеченным. – А если с ним что-то случится? - Георгий сунул под нос брату свой внушительного вида кулак. - Если хоть волос с его головы упадёт… Ты меня знаешь.
-За кого ты меня держишь? - оскорбился Бонапарт. - О Теодоре, – он окончательно изменил имя студента Достоевского на западный манер, - даже речи не идёт!
-Как это – не идёт, - поспешил возразить тот, проходя поближе. - Вам нужен человек, знающий город, это как минимум!
-Ну не вам, а мне, - поправил Наполеон.
-Ну не тебе, а нам, - Георгий снова фыркнул. - Брат у меня все же один.
-Я не хочу, чтобы ты туда лез.
-А я тоже не хочу, но твоя Мадам права. Или мы посмотрим своему страху в глаза - или он нас сожрет…
***************
Федору дико было вообразить, что в их городе есть такие места. Нет, нет, они бывают в Лондонах и Парижах, в Нью-йорках и Рио-де-Жанейро, но никак не в их богом позабытом углу, засыпанном в это время года снегом едва ли не до окон первого этажа. Откуда у них тут браться подпольным складам, бункерам и прочим элементам кино о спасающих мир во всем мире милитаристах в духе героя незабвенного Флемминга? Впрочем, как скоро убедился Фёдор, Джеймс Бонд просто детский лепет по сравнению с его приятелями. Джеймс Бонд ходил в смокинге, нашпигованном всякими штучками-дрючками, изготовленными персонально для его особы в секретных шпионских лабораториях, для того, чтобы врагам несладко жилось, недалеко бегалось и активнее помиралось. Товарищи же Федора носили мешковатый непрезентабельный «комок», который отличался от смокинга как крылатая корова от пегаса, и из снаряжения у них были лишь собственные руки и головы. Но зато эти стоили многого.
- Одного лишь того, что мы туда явимся, явно мало, - разглагольствовал «император», сидя босым на кухне и создавая из того, что нашлось под рукой, то, с чем Фёдор совершенно не хотел знакомиться ближе. Ни ряд пустых банок, ни кипящий на плите синеватый студень в кастрюле для борща его не вдохновляли.
-Именно, - поддержал Наполеона Георгий. - Рад, что ты это понимаешь. Так какой тогда план?
-Ты ведь знаешь этих людей, - вздохнул рыжий печально. - Они как собачья свора: уважают лишь силу.
-Предлагаешь вынести там все к чертям?
- Как ни странно, но нет. Во-первых, у нас двоих это и не… – он замялся, вероятно, ни в какую не желая оканчивать фразу и признавать, что ничего у них не выйдет. - В общем, - выкрутился он, - это чересчур хлопотное дело. Во-вторых, это не очень эффективно. В лучшем случае они решат, что мы тоже в игре, претендуем на место за их столом и на свой кусок от общего пирога и начнётся новый tour de la guerre… виток войны за лучшее такое место.
-И что ты предлагаешь? – скептично изогнул густую бровь Жук.
-Узнать, почему они так хотят избавиться от этих музыкантов. А они очень хотели, согласись!
-Ты не понимаешь, как думают местные люди, - вздохнул Жуков. – Не понимаешь нас. Это на западе бизнес оправдывается как мотив. А тут довольно и неуважения. Не пошёл на поклон - стало быть… – он выразительно чиркнул ребром ладони по горлу.
-Но самолёт, Георг, - не соглашался его рыжий родственник. - Не мне тебе рассказывать, что такое уронить самолёт…
Федор сидел тут же, слушал и внутренне холодел. Как и все мальчишки, он играл в войнушку в детстве. У него были пистолеты с пистонами, пластмассовые мечи и всякие такие прочие штуки. Но никогда ему не приходило в голову, что игра эта станет более, чем игрой. Что для кого-то это может быть жизнь. Притом - единственная из доступных.
Дал бы кто-то фору, маленькую передышку, крошечную гарантию дня завтрашнего - и наверняка эти двое ковырялись бы на каких-то заводах и знать друг о друге не знали. Но передышки им никто не давал. Как и времени, чтобы освоить хоть что-нибудь, кроме того, что уже затвердили руки. Никому, с ужасом осознал Фёдор, не было выгодно, чтобы эти - а с ними и многие другие - люди, были заняты трудом мирным. Нет. Кому-то нужны были цепные собаки, пушечное мясо, расходный материал. Люди без имен и судеб. Лишенные шанса на иную жизнь, знающие о любви лишь по книгам - в лучшем случае. Это если они умеют читать. Они, эти люди, не имеют понятия, как заплатить за газ, купить в рассрочку диван или найти по акции набор для ванной. Они не знают, как вымыть салон авто - а все потому, что они знают отличия между сорока видами артиллерийских снарядов, водят гусеничную технику и не могут уснуть, не положив рядом огнестрел. Федор давно обратил внимание - его приятели никогда не спали одновременно. Они сменяли друг друга, и не потому, что не доверяли ему, Фёдору, нет. А потому, что разучились спать иначе. Слишком велико чувство тревоги.
Он уже знал, что с собой его никто не потащит. Оба брата единодушно отказались даже говорить об этом, и Федор бросил пустую затею. Да и потом, где-то в глубине души, он сам не до конца верил во все происходящее. Такие события просто не происходят в жизни. Это слишком уж сценарий для массового потребителя телевидения. Где это вообще видано? Настоящие происшествия никогда не бывают зрелищными. Они, зачастую, бывают страшными – и именно за счет своей обыденности, обыкновенности. Когда человек умирает, кровь не хлещет фонтаном в потолок…
Федор показал на городской карте все, что у него спрашивали братцы, толком даже и не зная, для чего оно будет использовано, отчасти страшась, что ему расскажут, и отчасти стыдясь на себя за это.
А потом они ушли.
Где они, что с ними - Федор не знал. Думал, будет какое-то прощание, напутствие, будет… хоть что-нибудь. Однако братья однажды вечером просто не явились, а в общежитии ответили, что их нет на месте. Федор не знал, где они теперь, и сдерживался изо всех сил, чтобы не припустить во все лопатки к сыгравшему не последнюю роль в устройстве на работу обоих братцев майору Есенину. Животом лечь на его рабочий стол и не давать ничего делать, пока его не выслушают. Пока майор не снарядит людей в ту часть города, о которой его расспрашивали - патрулем, группой захвата, да чем угодно, лишь бы снарядил!.. Потому что вдвоём против всех - это даже не смешно.
Федор много раз слышал, да и читал фразу «время тянулось». Он прежде и не представлял, насколько это верно. Насколько выматывает нервы. Насколько невозможно сосредоточиться ни на каком деле. Как все валится из рук и как на любой шум кидаешься то к окну, то к двери. И что может присниться ночью, так, что просыпаясь в темноте, в первую минуту ты раздавлен чувством колоссального облегчения по поводу того, что все из увиденного – неправда. Он не думал, что станет с завистью и подозрением глядеть на людей, обвиняя их в том, что им повезло родиться в нормальных семьях, им не нужно спускаться в подземелья под городом, чтобы там пытаться изменять мир.
Он избегал людей – даже близких – и постоянно бывал настороже, отовсюду ожидая всяческих неприятностей, и отчаянно боялся пропустить какой-то поворотный судьбоносный момент. Однако – и ветер, поминаемый братьями, наверняка при этом снова переменился – пропустить такой момент, когда он твердо намерен с тобой произойти, попросту невозможно. Может быть, это даже к счастью…
А потом ему пришло письмо. Без обратного адреса, без штемпеля, его просто подсунули под дверь. Там было указано лишь время и место. И - как ни хотелось Фёдору выкинуть письмо и скорее о нем позабыть - пришлось думать об иных вещах. Например - что сказать Асе…
То, что Асе совершенно безразлично, кто Георгий и откуда, Фёдору было ясно с самого начала. Она глядела на Жука так, что тот мгновенно забывал, о чем только что говорил, и между ними воцарялось то особенного вида молчание, когда все понимают и без слов. В некотором роде, непробиваемый Жуков благоговел перед ее белым халатиком, потому что в его – да и брата – мозгах намертво засело убеждение о ценности врачей. Врачи, зачастую, были единственными людьми, которые протягивали к нему руки не для того, чтобы причинить боль. И то, что случилось между Георгием и Асей, напоминало разряд молнии, а не чувство.
Федор не знал, что эти двое себе думали - при своей комплекции Жуков смотрелся в два раза старше Аси и в три раза крупнее. На улице на них неодобрительно оборачивались люди. Некоторые явно думали, что такого натворила эта маленькая безобидная с виду девушка, если ее сопровождает такой конвой. Федор и на себе такие взгляды, бывало, ловил – стоило им втроём выбраться на прогулку, и он оказывался затиснут между двумя крепкими плечами, так что он был вынужден идти в ногу. С точки зрения обоих братьев это было наиболее безопасным. С точки зрения Фёдора скоро от него начали бы шарахаться соседи.
В конце концов, он решил ничего Асе не говорить – хоть она и спрашивала. Мадам не спрашивал ничего – он просто находился в своем доме, очевидно, и – Федор думал об этом с неприязнью – наверняка уже забыл рыжее стихийное бедствие, недавно всколыхнувшее его спокойствие. Федор не пытался винить в произошедшем Наполеона: и он, и Георгий, были людьми сложной судьбы, и было бы странно, если бы они могли привязываться к людям так, как это делало большинство обывателей. Зачастую, оба брата были просто благодарны уже и за предоставленную им возможность испытывать к кому-то чувства, и им даже в голову не приходило требовать что-то взамен. Их не полагали бездушной мебелью о двух ногах, признавали их право на переживания – и они умели оценить такое отношение.
Но все это уже не казалось бедой на фоне лаконичного, набранного в «ворде» и напечатанного на струйном принтере письма. Цифры врезались Федору в память: номер дома, на углу которого его будут ждать. Повсюду попадающиеся повторения казались не то знаками свыше, не то глобальным заговором – стоило лишь увидеть сочетание восьмерки и двойки, и его пробирала дрожь.
Он метался по квартире, собравшись за час до назначенного выхода, хватался за все и ничего не доводил до конца. Он был на месте за четверть часа до срока.
Его ожидала машина - вишнёвого цвета минивэн, мало чем отличающийся от своих собратьев на улицах города. Федор бы и сам не обратил внимание на такой транспорт. Злодейские машины все же не должны так безобидно выглядеть.
Окружившие его люди тоже не были похожи на злодеев. Скорее на молчаливых, деловитых и спешащих по своим делам. Тех самых, которым ни до чего нет дела. Самый опасный вид.
Людей в салоне – кроме него самого – было еще трое. Они не держали на виду оружия, они не переговаривались по рации, не перебрасывались какими-то непонятными словечками, над которыми они втроем могли бы похихикать, пользуясь его, Федора Достоевского, неосведомленностью. Но – и теперь он очень хорошо это знал – опаснее всего именно те люди, кто не держат оружие под рукой, а кто в состоянии использовать все, что угодно, в качестве этого самого оружия – вне зависимости, что ему там под руку попадается.
Ехали они – как ему показалось – очень долго. Добрались до части города, в которой он никогда не бывал – вдоль дороги здесь тянулись бесконечные бетонные заборы, какие-то одинакового вида панельные коробки домов и вывески, сообщающие, что здесь находится склад пищевых концентратов или оптовая продажа метизов. Перед одним из этих белесых, выступающих из снега, подобно его же собрату, заборов, а точнее перед железными облезлыми воротами, минивэн притормозил, плавно развернулся – очевидно, на хорошей резине – и вкатил во двор. Там, не сбавляя хода, сразу нырнул по пандусу на подземный этаж, стало темно, и Федор опасался крутить головой, чтобы ненароком не вызвать недовольство своих сопровождающих.
Авто остановилось, люди вышли, и Федор последовал за ними. Его провели по коридору, освещенному забранными под одинаковые, казенного вида, плафоны, лампами дневного света, к крашеной в красный двери. Федор понял, что на этом сопровождение передает инициативу в его руки – троица незнакомцев как по команде развернулась и зашагала прочь, не оставляя ему альтернатив.
Он постучал и вошел.
*******************
Он ожидал увидеть много чего. Какого-нибудь дона Корлеоне, утопающего в роскошном кресле с котом на коленях. Отморозка с глазами мистера Смита и столь же оживленным, как у этого достойного персонажа, лицом. Надменного, держащегося с апломбом принца варваров, ферта в дорогущем костюме… Чего он не ожидал – так это споткнуться об игрушечную машинку.
Опустив взгляд, Федор увидел на полу прекрасную миниатюрную сборную модель красного кабриолета – он не настолько разбирался в машинах, чтобы на глаз определить, что это за марка. Машинка, несомненно, покрашенная вручную из аэрографа, отливала лаковым блеском в тусклом желтоватом освещении. Изящная и такая же безупречная, как маникюр телеведущей. Федор сначала хотел было поднять игрушку и даже стал уже нагибаться за ней, но вовремя проснувшийся здравый смысл охладил его порыв. Впрочем, из сумрака донеслось:
-Нет, правильно-правильно, давай ее сюда!..
Федор все же поднял красный кабриолет – игрушка оказалась увесистой и действительно очень красивой. Он бы в детстве просто умер от зависти, увидев такую – и пошел на голос. Перейдя из одного пятна мутного света в другой, он увидел мало впечатляющую картину. Помещение, судя по всему, было прежде складом. У него имелись бетонные стены и пол, и кое-где с потолка еще свешивались строительные зажимы и крючья – впрочем, слишком высоко, чтобы кому-то повредить или напугать. Да и выглядели они заброшенными. Зато тут была немногочисленная мебель – пара обитых плюшем низеньких табуреточек, вокруг которых располагалась целая батарея разномастных и одинаково великолепных автомобильных сокровищ. Часть выстроилась ровной шеренгой, будто на парковке, но большинство игрушек выглядели так, словно ими забавлялся капризный ребенок, который сбежал, едва лишь ему прискучило.
-Нравится? - продолжил тот же голос. Откуда-то сбоку вышел, на ходу протирая очередную машинку (то была дивная белая «ланчия») обшлагом рукава, человек. Даже человечек – Федор мог бы поклясться, что незнакомец уступает ему в росте, а ведь всю школу Федор простоял на физкультурном построении предпоследним… Человечек был рыжим – не как Наполеон, не жизнерадостной медью, а ярко-кирпичным - и подвижным, чем-то неуловимо напоминая тот типаж заокеанских комиков, которые вроде бы ничего особенного не говорят, но зал помирает от смеха. Наряжен человечек был в красный костюм, удивительно шедший его кирпичной шевелюре.
-Они милашки, - продолжил он, улыбаясь и посматривая на прибывшего. Федор сглотнул и кивнул – он мог согласиться, не покривив тут душой. Игрушки и верно были хороши.
-Однажды, - продолжил рыжий человечек, проходя мимо гостя к своим машинкам, - я решил, что они недостаточно аккуратно выглядят, и заставил своего гарда протирать каждую модель замшевой тряпочкой. Три дня он старался, бедняга, а потом все же свалился и заснул. И разбил, можешь себе вообразить, при падении лобовое стекло лимонной «шевроле» образца 58-го года. Уж мне поверь, я любил ее как родную… - он вздохнул, очевидно, отдавая память лимонной машинке. – Конечно, - продолжил он, - сам понимаешь, после того случая пришлось искать нового гарда. А когда я нашел – пришлось еще велеть им убрать того, первого – все же, он пятый день на полу лежал, не комильфо…
Федор продолжал молчать, поедая фигуру в красном костюме глазами.
-Так к чему я все это, - продолжал тот, опускаясь на одну из скамеечек. – Я не люблю, когда люди ломают мои вещи. М?
Он пытливо взглянул на Федора.
-Ну, не молчи! – подбодрил он. – Давай, скажи мне что-нибудь. Например: «Да, Том». Или: «Нет, Том».
-Тебя зовут Том?.. – сам от себя не ожидая, переспросил Федор.
-А что? – склонил к плечу голову тот насмешливо. - Думаешь, это имя мне не идет?
-Как Волдеморта.
-Я так и думал, что ты романтик, - Том запустил белую «ланчию» куда-то в сторону, и она, сверкнув хромовыми деталями, скрылась в сумраке. – Смерть, бессмертие – такие абстрактные понятия! – он взмахнул маленькой ручкой. - Чем думать о них – лучше подумай о настоящем. Если подумать о нем недостаточно хорошо, смерть (или бессмертие, окей) могут наступить куда раньше, нежели ты рассчитывал. Идем-ка, - он поднялся и поманил гостя за собой. – Думается мне, есть кое-что, что тебе надо…
Он не договорил – рядом раздался чиркающий звук и почти сразу за ним - грохот.
-Макс!!! – немедленно обернулся в ту сторону Том. – Слепая тетеря, ты опять наступил на одну из моих малышек! Молись, чтобы она была цела!
Из темноты не раздалось ни слова. Макс, кто бы он ни был, очевидно, или лежал без сознания, или торопливо изучал последствия своего неумения видеть в темноте.
Потеряв интерес к источнику шума, Том сделал жест следовать за ним – и вывел Федора в боковой коридор. По одной его стороне на равных промежутках чередовались двери. Пройдя мимо первой же, Федор увидел, что там никого нет, но есть вещи, будто человек недавно вышел.
-Тут жил Витек, – кивнул на дверь Том. – Наш корсиканец переломал ему по одному пальцы, пока тот был связан и беззащитен, можешь себе вообразить? Витя очень кричал. Даже плакал, просил, обещал. Но знаешь, когда этот рыжий войдет в раж, его уже ничем не остановить…
========== Часть 5 ==========
-Зачем он это сделал?.. – помертвевшими губами выговорил Федор, теперь застывший перед дверью, как приклеенный.
-Затем, что я ему заплатил за это, - пожал плечами Том. - Ему платят деньги – он делает, что скажут, улавливаешь концепт? Вот тут, - он потянул гостя дальше. - Тут у нас жил Саня. Бедняга, Жук сломал ему позвоночник, и он потом протянул еще пару дней. Ползал тут по полу. Все просил добить. Но Жук у нас парень дисциплинированный: я распорядился ему стоять тут на карауле, он и стоял… Идем, идем. Вон там у нас одно время жила Алиса. Милая девочка. Когда ее в четвертый раз повели топить…
-Хватит!.. – не выдержал Федор, зажимая уши. – Хватит с меня этого!.. Зачем ты рассказываешь мне?!
-Как это – зачем? – Том не удивился, и не рассердился этой вспышке: очевидно, ждал ее. – Как это – зачем, - повторил он. – Конечно же, чтобы ты перестал думать всякие глупости, – личико Тома, подвижное, немного смахивающее на симпатичную мультяшную обезьянку, внезапно сморщилось, скривилось, как будто смялась карнавальная клоунская маска. – Ах, бедные героические ребята, - произнес он изменившимся, глухим голосом, монотонно, будто под гипнозом. – Такие несчастные, как их не подобрать, не выходить, а уж благодарные какие… Что у них за благие цели были, какие стремления!
Федор молчал. Это постоянно повторяющееся «были» его пребольно царапало.
-Один хотел вылечить родную маменьку, поставить на ноги, водить под иссохшую ручку по больничному садику, чтобы все прочие пенсионерки, кому так с детьми не повезло, глядели и завидовали. Другой хотел начать свое дело, дать кусок хлеба и надежное «завтра» своим сослуживцам, благородный парень. А то, что деньги на это они получат за страх и смерть других людей – факт не такой уж и важный. Правда, Федь? Чтобы жила одна бабулька, десяток-другой моих знакомых пускай захлебнутся собственной блевотиной в карцере, сдохнут от голода, заживо замурованные, запертые или просто позабытые в камере, когда я уезжаю из города. Чтобы сорок горлопанов могли и дальше горлопанить – почему бы не выжечь девушке глаз сигаретой, м?
Федор стоял, прижав к щекам руки и чувствуя, что кожа у него холодная, будто неживая. Перед глазами стояли лица людей, которых он считал своими близкими друзьями. Которые были добры и заботливы, насколько могут такими быть люди их толка. Такие признательные за малейшее проявление тепла. Как возможно применить к ним все то, о чем толковал этот клоун в красном?.. Как можно примерить на дорогих людей эти отвратительные поступки?
-Ну да ладно, - вернулся к своему обычному тону провожатый. – Оставим прошлое в прошлом. Как ведь известно, кто помянет – тому глаз вон, а кто забудет – тому два. Ребята вышли на верхнюю землю – это я так называю те места, не удивляйся – вышли и решили, наверное, завязать с темным прошлым. Достаточно людей уже было удушено, можно попробовать подзаработать и более честным путем… Так, да?.. Кстати, обрати внимание на вот эту комнатку – видишь, как изрисованы стены? Знаешь, чем рисовал Сережа, а?
-Я не хочу это знать, - быстро вставил Федор.
-Ну, как хочешь… Тогда вернемся к нашей истории. Эти два олуха, наши любезные братцы, отчего-то решили, что сумеют усидеть одновременно на двух стульях своими спортивными поджарыми задницами… Можешь ты себе вообразить? Это – как у вас говорят? Жить за границей, получать там зарплату – но тратить ее по здешним ценам, да? Не выйдет, дружочек. Ни у них не выйдет, ни у кого-то еще… О, а вот и они, красавцы.
Том остановился перед очередной дверью. Сквозь решетчатое окошко Федор увидел совершенно пустой каменный мешок, где у боковой стены, в углу, дремал Наполеон, и рядом, уронив голову ему на плечо, лежал его названый брат.
-Видишь, прикидываются, - ничуть не смущаясь и даже не думая понижать голос, произнес Том. – Как будто не на меня столько лет проработали, как будто я не знаю, что они из себя представляют… Сидите-сидите, братцы-кролики! А у самих ушки на макушке, Федь, гляди ты. Небось, переживают: “Ах, что делать, если Федька соседом станет…”
Том дружески похлопал Федора по плечу и ободряюще улыбнулся… Федор когда-то в книжке вычитал сравнение, которое сейчас пришло ему на ум – улыбкой, в форме помойной волны. И сейчас это сравнение не шло у него из головы.
-Глупые мальчики, - покачал головой Том, глядя на своих бывших охранников. – Столько лет здесь крутились, а так и не выучили, кто становится соседями в этом коридоре.
«Этом коридоре» - прокатилось внутри головы Федора, подобно мячу для боулинга по пустой дорожке, с твердым стуком и гулким эхом. В этом коридоре… Всего какой-то десяток метров над головой – и там был бы совсем иной мир, свобода, небо и солнце, права. Но здесь – здесь все было иначе… Совсем иначе.
-Герои-мстители, - сказал, как выплюнул, человек в красном костюме. По его лицу невозможно было определить, сколько ему лет. – Ну как же, этот ужасный Том, он же ненормальный. Убил ни за что ни про что Кесаря, оставил за ним безутешную вдову, получившую все его состояние… Какая разница, почему это все случилось, зачем искать ответы на вопросы, зачем докапываться, а что сделал Кесарь ДО того, как Том с ним разобрался…Зачем? Мы ведь герои…
Федор сцепил руки перед собой. Он пытался заставить себя испугаться Тома – и не мог. Том был слишком нормален для этого. Слишком адекватен. Том был… понятным. Ничего от «киношного» злодея. Никаких жестов на публику. Том любил играть с машинками – вот и играл, и дела ему не было до того, как это смотрится. Играл ли Том с людьми?.. Том считал верным делать что-то – и он делал, не взирая на то, что происходит в…
-Вот, - тихо кивнул Федор. – Они делали все это, да… Но ведь это ты им велел! Не сами же они это придумали!
-А если я тебе так повелю? – поднял брови Том. – Приду и скажу: “Дружище, вот тебе штука зеленых и нож, поди, воткни его в печень своей толстой соседке!”
-У меня есть крыша над головой и еда, - защищаясь, возразил Федор. – Мне не нужно выживать, как им.
-Ты издеваешься, или совсем глупый? Посмотри на них, этих двух личинок Чака Норриса! - Том ткнул пальцем в якобы спящих. - Думаешь, если бы им нечего было есть, они не нашли бы себе еды? Да вагоны пару смен поразгружать – вот тебе и заработок, а уж им это по плечу, не сомневайся… Нет. Федь. Им не выживать хотелось. И даже не жить. Им хотелось выплыть в этом дерьме, выбиться поближе к поверхности, и ради этого – вот ради этого самого, Федя – они убивали и калечили людей, которые им ничего не сделали. Я отдал им приказ, говоришь? Ну да, отдал. Знаешь ли, Витя, он был сообразительный парень, он быстро понял, что два стула удобнее, чем один, и если однажды вечером свинтить на моем компе винт, а рано утром поставить на место, то вроде как никто ничего не заметит, а он сможет полететь на Майами и там загорать с двумя блондинками, у которых одно бикини на двоих… А Алиса – такая славная девочка, умненькая, на второе высшее думала пойти, но денежек не хватало. А ведь хочется потом поехать работать куда-нибудь в Данию или Голландию, подальше от этой страны разбитых фонарей. Нет, она не стала красть у меня, что ты, это ведь нельзя, непорядочно… Но зато можно прибегнуть к испытанному женскому средству: заарканить парня и понемногу его доить, радуясь тому, какой он дурак и ничего не понимает.
-Но убивать за это как-то слишком, ты не находишь?
-Слишком? - вздернул брови Том. - Слишком?! Федя, скажи мне, только честно – разве тебе никогда не хотелось дать сдачи сильнее, чем ударили тебя, потому что тебе обидно? Тебе больно вот здесь, - Том стукнул себя кулаком по груди, - очень больно, потому что ты верил другу, а он предал; верил подруге, а она лгала.
Том отвернулся от импровизированной камеры с заключенными и поглядел на собеседника испытующе.
-Если ты скажешь сейчас, что нет – я немедленно отдам тебе ключи, - произнес он. – Только скажи мне, что у тебя никогда не бывало в голове этих соображений - и можешь выпустить этих остолопов и жить с ними долго и счастливо, каждый день памятуя, что они способны убивать за деньги. Ну так как? Отдать тебе ключи?
Том сунул руку в карман, звякнул там чем-то (ну да понятно, чем именно) – и протянул раскрытую ладонь к своему гостю. Ключ, старенький, поцарапанный, переливался как брильянт в ухе трубочиста.
И Федор, добрый, честный, всегда старавшийся жить по совести Федор, глядя в глаза этого «шефа» и думая о том, что у него есть шанс спасти своих друзей, есть возможность прекратить этот ад – этот Федор отрицательно покачал головой и спрятал руки за спину. Потому что если он и не боялся Тома, то врать ему он совершенно точно боялся.
**********
Ася позвонила через неделю и попросила прийти к ней на пост – она была дежурной. Эту часть практики она любила больше прочих – живые люди с настоящими болезнями это точно более полезное вложение сил, нежели перемывание неживых пробирок и перекладывание неживых бумажек. Федор знал это давно и, услышав просьбу, не стал даже делать вид, будто ему неохота. Собрался и пошел.
Он теперь куда угодно собирался и ходил, только бы звали. Чем угодно готов был заняться – только бы вытеснить из головы посторонние мысли, только бы протянуть до следующего периода занятости.
Дело было к позднему вечеру. Садясь в полупустой автобус, он уже рассчитывал, что домой добираться будет пешком, если только добрая Ася не позволит ему прикинуться ветошью в какой-нибудь служебной комнатке клиники.
Больница вне часов посещений была тиха, шаги раздавались гулко, бахилы шуршали просто оглушительно, и, пока Федор поднялся на второй этаж и нашел нужное отделение, на него раза три шикали из палат. Ася заслышала его издалека, белым призраком возникла у нужного поворота, призывно махая ему рукой, а, когда он приблизился, ухватила за рукав куртки, втаскивая в палату.
Они оба были там. Федор даже не удивился этому – несмотря на то, в каком стылом, замороженном состоянии он явился домой, и в каком прожил все последующие, похожие один на другой как братья-близнецы, дни. Он не мог заставить себя поверить в то, что никогда больше не увидит этих людей, никогда не сможет с ними заговорить. Даже если бы Том прямо на его глазах пристрелил обоих – это бы все равно мешало поверить.
Но они были тут – Ася стояла между двух коек, теперь уже напоминая не привидение, а доброго ангела. Она молча, с ласковой улыбкой, коснулась лапищи Жука своей маленькой ручкой, а потом так же ласково, хотя и с куда меньшим смыслом, коснулась кисти «императора». Ощутив касание, этот, последний, приоткрыл глаза, щурясь от света бившей ему в глаза лампочки без абажура. Осознав, кто перед ним, Наполеон растянул потрескавшиеся губы в улыбке.
-Salut, - тихо и хрипло прошептал он. – Мы еще на этом свете?
-На этом, - подтвердил Федор, аккуратно садясь – все равно тут было больше не на что – на край его кровати. Он нашел и сам сжал чужую руку в своей, единственно желая убедиться, что человек с ним рядом – живой и настоящий, а не придуман самим Федором. Бонапарт лишь слабо дрогнул пальцами в ответ, и по его лицу пробежала темная тень. К Федору стали закрадываться весьма неприятные подозрения. Он вспомнил Тома, его красный костюм, его машинки, его рассуждения и его глаза, он вспомнил «тот коридор» и подумал, на миг отбрасывая всяческую лирику: что могло заставить такого человека сохранить жизнь своим бывшим гардам?..
Вероятно, тот же вопрос задавали себе и сами выжившие.
Федор украдкой покосился на Асю, но она хлопотала над Жуковым и была полностью поглощена этим занятием. Краем глаза (общаясь с братцами, он наработал навык замечать то, что происходит в диаметрально разных углах – это было не просто полезно, это было жизненно необходимо) Федор заметил, что Наполеон тоже повернул голову в ту сторону и теперь улыбается краем рта.
-Хорошо им, – произнес он едва слышно. Федор ощутил, как вдоль позвоночника у него бегут мурашки. В голосе рыжего «императора» не было зависти, в нем и грусти-то толком не было. Он был рад за брата, но в его голосе где-то на дне плескалось ядовитое, разъедающее собственную душу «чем я хуже». Федор снова сжал его жесткую мозолистую ладонь, и снова пальцы в ответ – всегда такие цепкие и проворные – лишь дрогнули.
-Что он с вами сделал? – не выдержал Федор, понизив голос совсем до шепота. Наполеон не мог пожать плечами в ответ и изобразил на лице некую степень неопределенности.
-Он… В общем, он убил нас, - вздохнул «император Франции». – Фактически убил. Я не буду углубляться в ненужные подобности, просто… Ты же видел, чем мы зарабатываем. И теперь, боюсь, даже это нам не доступно, – он попытался сделать некий жест кистью, однако рука мало его слушалась – двигалась, будто не его вовсе, как у куклы с обрезанными нитками.
-Наш капитал – наше тело, пока оно в хорошей форме.
-Так, и теперь этой… хорошей формы… у тела больше нет?.. – Федор попытался вообразить сказанное. Попытался представить себе - вот пройдет какой-то год-два, и воспоминания об этих двух танках изгладятся, затрутся под наслоениями новых, он сам станет думать, что друзей лучше бы поберечь, что им может быть тяжело… А что они сами об этом будут думать? Наверное, быть бессильным – для обоих – тяжелее во сто крат, нежели боль и последующая смерть…
В ответ на его вопрос собеседник стиснул зубы так, что проступили желваки, и медленно, кажется, сосредотачивая всю волю, заставил руку согнуться в локте, а уж оказавшись в этом положении – сжать пальцы. Кулака не получилось – пальцы дрожали, под кожей проступили вены, но старание было тщетным.
-Пока – нет, - процедил рыжий. – Пока…
Федор с облегчением вздохнул. Быть может, то, что он сейчас слышал, и было лишь пустым обещанием, однако сам настрой пациента был куда как важнее. А с характером братцев было вполне возможно ожидать, что они не только встанут на ноги - они бы и отрастили новые, если бы пришлось распрощаться с текущими…
*******
Разумеется, домой он так и не отправился. Продремал в палате до утра, а потом Ася что-то наплела уборщице, совершенно заморочив той голову, и, в конце концов, удалось прикинуться рядовым посетителем.
Ася принесла пациентам завтрак и нарочито-назидательно заявила, что она тут за доктора. И потому со всей ответственностью заявляет, что больным необходим покой и такой опасный предмет, как ложку, в руки им она не даст. Федор в который раз про себя отметил, что Ася наблюдательна, как целый отряд криминалистов в том, где дело касается человеческой души. Наверняка она поняла то же, что вчера смекнул и он сам, и вот теперь не позволяла пациентам обнаружить свою слабость перед кем-либо.
Когда завтрак был уже завершен (а, как выяснилось, не так-то просто было накормить Наполеона, сопровождающего каждую ложку каши сетованиями на то, что здесь совершенно не умеют готовить – в отличие от его величества) и посуда убрана, Жуков внезапно перекатил голову по подушке и осведомился:
-И что теперь?
Его названый брат не ответил, но от Георгия было не так-то просто отделаться.
-Я к тебе обращаюсь, братец. Что теперь? Это была твоя идея, и она провалилась с треском. Мы в проигрыше. Что теперь?
Рыжий продолжал молча кусать губы. Глядя на его напряженное лицо, Жуков смягчился.
-Это только в книжках девы влюбляются в спасших их идиотов, - произнес он сочувственно, - а в жизни все не так. Даже если бы у тебя все получилось - это бы не означало, что Мадам падет тебе на грудь, рыдая отсчастья.
-Меня вряд ли можно назвать спасшим, - возразил Бонапарт со своей койки.
-То есть, - донеслось от двери, - против второй характеристики возражений нет?
Федор резко обернулся. Оноре Бальзак – Мадам, это слово, пожалуй, было ему роднее собственного имени – закрыл дверь за собой, входя в палату. Наброшенный на плечи белый халат придавал ему вид странный и немного нездешний. В отличие от Аси, он не был похож ни на призрака, ни на ангела. Скорее, на человека, который очень устал.
-Лично мне было бы интересно узнать соответствие с третьей частью тезиса, - немедленно нашелся рыжий. – Если с ним все в порядке, то первый меня беспокоить будет в самую последнюю очередь.
Пианист выгнул одну бровь в немом вопросе. Он явился с пустыми руками, и теперь ничто не помешало сложить их на груди, наблюдая собеседника с высоты своего роста. Наполеона же, очевидно, совершенно не смущало его бедственное положение – больной ли, здоровый, ходячий или нет, он был окрылен самим фактом того, что к нему кто-то пришел, кто-то вспомнил. Он улыбался Бальзаку своими потрескавшимися губами и, кажется, мысленно был благодарен Красному Тому за возможность почувствовать то, что с ним происходило в текущий момент. За то, что теперь он знает, каково это: когда к тебе приходит некто, о ком ты думаешь.
Впрочем, как следует насладиться этим моментом ему не позволил более логично настроенный сводный брат – он нахмурил свои густые смоляные брови и задал вполне разумный вопрос:
-А что вы, собственно, от моего брательника хотите, можно узнать?
Мадам поглядел на Жукова, затем на его рыжего родича не по крови. Его отстраненный и будто бы незаинтересованный вид выводил Федора из себя.
-Предложить ему работу, - наконец, уронил пианист.
-Какую? – с жадностью поинтересовался Наполеон, и Федору показалось, что он даже приподнялся на локтях. В этот момент он со всей очевидностью не думал ни о чем, кроме того, что когда журавль падает тебе в руки, его надо держать покрепче, а если будет очень уж вырываться, то – наука Красного Тома все же пошла впрок – свернуть ему к чертям одно крыло.
-Ну, - пожал плечами Оноре, – если уж у вас такая непреодолимая склонность к суициду…
-Что ты хочешь от моего брата?.. – тихо зарычал со своей койки Георгий, явственно жалея, что не может встать и вмешаться. Судя по всему, он полагал, что от «императора» сейчас не дождаться ничего вразумительного – тот просто смотрел на пианиста и душевно ему улыбался, вряд ли слышал хоть слово.
-Все, что хочешь, - внес свою лепту в обсуждения рыжий, в какой-то мере развенчав братову теорию. Мадам отвернулся, глядя немного в сторону. Ему было то ли неловко, то ли неприятно, да и говорил он словно бы через силу, заставляя себя и выдавливая каждую новую фразу.
-Это всего лишь найм.
-Посмотри на нас, - буркнул Георгий. – Раньше думать было надо. На что мы теперь-то тебе нужны?
Но Мадам не смотрел на Жукова. Мадам поглядывал искоса на его рыжего родича, который ловил каждый обращенный к нему звук. Федор и сам задавался вопросом, на что пианисту сгодится увечный теперь гард… то есть охранник. Однако Мадам явственно не собирался идти по тому пути, который расстилали перед ним обстоятельства. Он произнес, глядя упорно в стену:
-У тебя неплохой голос.
ЭПИЛОГ
Уговорить Максима сходить на концерт – это было то же самое, что уговорить крокодила станцевать краковяк. Даже если в принципе и возможно, то не так-то просто. В этом вопросе нужно было принести огромную благодарность (желательно – в виде огромной же коробки конфет) Асе, приложившей руку к переговорам. Она настойчиво напирала, что так жить нельзя, что они духовно костенеют в своих четырех стенах, что от концертов никто пока не умирал, а если и умирал, то она уверена – счастливой смертью. Федор слушал ее уговоры, про себя надеясь, что ей все удастся – сам он уговорить Максима Владимирова прибыть на некое публичное мероприятие в его, Федора, компании никак не мог. Максим просто боялся. Он наслушался и начитался каких-то кошмаров и вбил себе в голову, что некоторые вещи – он так и выражался, «некоторые вещи» - нельзя обнародовать. Нельзя даже намекать на их возможность. Ася, которая волею своей наблюдательности и чувствительности к душевным треволнениям окружающих, была в курсе «некоторых вещей», только отмахивалась.
-Не в средневековье живем, - говорила она пренебрежительно. – Что ты так опасаешься, никто твоего Федьку не съест, если увидит, как вы за руки держитесь!
Но Максимовым упрямством можно было бы не то, что орехи колоть – нет, им можно было бы запускать в космос звездолеты, если бы только их уже изобрели. Решающим аргументом в споре стала интрига.
-Я тебе кое-что покажу, - таинственным голосом пообещала Ася. – Кое-что особенное…
Да уж. Федор не сомневался, что особенное. И даже очень. Причесанный Наполеон Бонапарт – это, надо понимать, зрелище для избранных…
У них были лучшие места – потому что Мадам был далек от чистоплюйства и легким движением руки выправил им контрамарки в первом ряду – и после всего, что составляло предмет мероприятия (Максим действительно держал его за руку) они беспрепятственно прошли за кулисы. Федор не очень себе представлял, как должно выглядеть это закулисное пространство. Воображал себе декорации из «Призрака Оперы», а на деле оказалось, что там все так же, как и во многих других местах, и «гримерка» вовсе не была комнатой с чередой хорошо освещенных зеркал, столики перед которыми завалены гримом, пуховками и бутафорским реквизитом – нет, это была самая обычная, небольшая уютная комнатка. И единственное зеркало, которое там находилось, было самым заурядным – при их появлении свое отражение в нем изучал их «корсиканец», вполголоса ругая галстуки как таковые. Его сегодняшний аккомпаниатор, сидя у него за спиной, на диване, забросив ногу на ногу, комментировал этот процесс весьма ехидно (что правда, Федор не понял ни слова, так как французским не владел). Как бы то ни было, едва завидев на пороге посетителей, пианист умолк, и даже лицо его, только что вполне оживленное, утратило всякое выражение. Впрочем,за последний год Федор уже выучил, что это не что иное, как проявление неуверенности, когда Бальзак не знал, как ему держать себя. Лучшим способом сгладить неловкость и снова вернуть ему живость, было бы растормошить его в прямом смысле слова – что проделала с удовольствием Ася, которой доставляло удовольствие сбивать с невозмутимого пианиста его маску выдержанности.
-Это настоящая nœud de pendu!.. – привычно мешая слова разных языков, высказался Наполеон. – День добрый, мои дорогие… Братец, ты, я смотрю, избежал этой печальной участи?
-Терпи, - ухмыльнулся Георгий. – Это же не я подался бороздить большой театр…
Бонапарт фыркнул.
-И это, - сделал он широкий жест в сторону Жукова, - родной брат!..
Сделать ему замечание и поправить, что не родной, ни у кого язык не повернулся.
Спустя еще несколько минут (к галстуку присоединились также запонки, и рыжий «император» наконец ощутил себя свободным) они все расселись за столом и принялись за одну из тех сумасбродных, но невероятно уютных, сохраняющих ни с чем не сравнимый колорит, трапез, когда дорогое вино соседствует с шоколадкой из ближайшего ларька, а нарезанный тоненькими колечками лимон – с плавленым сырком на толстом ломте хлеба. Под ногами вертелась маленькая упитанная Сарделия - собака неведомой породы, подобранная как-то на улице. Наполеон именовал ее выспренно Делией, Оноре - без пиетета, Сарочкой, а Сарделька охотно отзывалась на оба имени, не притязая ни на какие особенные титулы. Она появилась здесь с легкой руки Наполеона, патологически не способного пройти на улице мимо кого-то, кому плохо. Что подумал Бальзак, когда этот рыжий принес за пазухой сие блохастое недоразумение, увы, история умалчивает - однако, как можно было видеть по округлившимся бокам и задорному нраву Сардельки, окончилось все хорошо.
Федор во время застолья с интересом оглядывал всех собравшихся: время не слишком их изменило, откровенно говоря. Да и прошло-то того времени – по большому счету – не бог весть сколько. Всего лишь год отделял их от событий, связанных с Красным Томом, однако и за год можно успеть немало. Федор, впрочем, знал об отдельных происшествиях, составляя картину по ним – братья не очень любили распространяться о некоторых вещах даже и при личной встрече, не говоря уже о таком ненадежном способе сообщения как телефонные звонки. Однако Федор знал, что «madame Zhukova», как галантный Бонапарт именовал достойную родительницу Георгия, перевезена стараниями последнего из своей глуши сюда и что Ася, на правах не то будущего светила медицины, не то невестки, творит с ее состоянием настоящие чудеса. В свою очередь – так как ничего в природе не терпит пустоты, и события пребывают в равновесии – вслед за ее приездом последовал и кое-чей отъезд. Гастроли были завершены, Мадам покидал загородную резиденцию (как выяснил Федор, дом принадлежал не ему, а кому-то из многочисленных друзей покойного Кесаря) и покидал ее не один.
-Это – диапазон? – саркастично произнес пианист после первого прослушивания. – Это – глиссандо? - и он так издевательски вздернул одну бровь, что в следующие пару дней Бонапарт просто вызубрил текст распевки, с тем, чтобы посрамить скептика при следующей встрече. Впрочем, несмотря на все его старания, Бальзак посулил ему долгие, долгие годы упорного труда «прежде чем мы сделаем из этой лягушки принца, мой друг». Тем не менее, практика, как Федор мог наблюдать, показывала, что и лягушки способны делать успехи – не все же принцам масленица…
Когда посиделки были в самом разгаре – Ася перешла как раз к живописанию ремонта, а эту историю Федор от нее уже слышал – он тихонько выскользнул из-за общего стола. Поплутав немного по коридорам, он, с четвертой попытки, все же нашел выход на сцену, и, убедившись, что на ней нет никого из обслуживающего персонала, несмело ступил на ее доски.
Здесь для них все началось, подумал он. Здесь они и встретились снова. Будто совершив круг почета по спирали – и оказавшись настолько высоко над собой-прошлыми, что едва могут видеть себя там, внизу…
В зале кто-то зааплодировал. Одинокий звук, неторопливый, медленный, слышно было очень хорошо – Федор вскинул голову, сощурившись и подумав, что таким образом его выгоняют прочь какие-то бдительные местные служащие. Однако почти темный, после того, как погасили центральную главную люстру, зал, зал, утопающий в вишневых складках бархата – портьеры, мягкие сидения, ковры – был пуст. Ну, почти – если не считать одной фигуры, которую Федор смог рассмотреть лишь когда она пошевелилась. Не так-то просто разглядеть рыжего человека в красном костюме на фоне оббитого алыми тканями зала…
Том встал, отвесил ему поклон – вполне, кажется, серьезный, - и, не оборачиваясь, устремился к выходу. Федор, сам не зная отчего, улыбнулся.
Ветер опять переменился.
