Меня взяли в Рим в качестве специалиста. Точнее, я сам вызвался ехать. Мой коллега Вольф сломал ногу в горах, и группа гимнастов осталась без врача. Обо мне вспомнили лишь потому, что когда-то я занимался гимнастикой и несколько лет работал спортивным врачом.
На следующий день я должен был уйти в отпуск, так что никому не пришлось специально меня заменять.
— Вот счастье-то, — говорил директор поликлиники, подписывая мое заявление об отпуске, — вместо Махова озера попасть к Тирренскому морю.
Наверное, он мне завидовал. Да я и сам ликовал. Никогда мне не доводилось бывать в Италии и до последней минуты не верилось в свое счастье. Вечно мне не везет. Я к этому уже привык и все ждал, когда кто-нибудь омрачит мою радость. Это и случилось в первый же дгнь нашей поездки. Мне представили Краткого.
— Знакомы ли вы с нашим олимпийским чемпионом? — спросил глава делегации, произнеся его имя с уважением, и усадил Краткого между мной и массажистом, как будто в дороге он не мог обойтись без медицинского наблюдения. Я сразу понял все. Вероятно, чемпион в последнее время был не в форме и поэтому придумывал себе различные болезни. Ему уже за тридцать, но он не хочет отказываться от соревнований, — это приносит славу и дает возможность путешествовать.
— Не сядьте на мою аптечку, — предупредил он. Чемпион вез собственную аптечку, как будто заранее мне не доверял. И до самых Ческе-Будеевиц экзаменовал меня, выспрашивая о своих болезнях. Массажист должен был ему поддакивать. К счастью, перед границей Краткий основательно запасся пивом, так что до Зальцбурга оставил нас в покое. Потом он не мог заснуть, и мне пришлось давать ему снотворное Конечно, еще в Праге я понял, что не видать мне Италии и что плакал мой отпуск.
Одновременно с чемпионатом в Риме началась конференция спортивных врачей. На следующий же день после приезда мне пришлось принять в ней участие. Какой-то горбатый испанец докладывал о том, какие группы мышц устают во время велосипедных соревнований. Мне все это показалось странным. Неужели мои коллеги воспринимали его всерьез, если они с таким вниманием слушали столь абсурдное выступление! Началась даже дискуссия. Мышечная усталость была их эсперанто. Они отлично находили общий язык: испанец, итальянцы, немцы, поляки, даже врач из Лаоса. Но я уже перестал их понимать. За последние несколько лет спортивная медицина основательно изменилась и ушла далеко вперед. Я успокоил себя тем, что сегодня же вечером перелистаю годовой комплект «Спортивной медицины», чтобы нашей делегации не пришлось за меня краснеть. Восполню пробел в своей бывшей специальности.
После обеда я поспешил на другое заседание. Как раз в это же время в Риме проходил конгресс по энцефалографии. Это была моя новая специальность. Конечно, вы видели в популярных журналах фотографии кошек или кроликов с микроэлектродами, которые торчат у них на голове, как пышная корона. Мы пытаемся экспериментально исследовать деятельность человеческого мозга. Это, безусловно, более важная проблема; чем усталость четырехглавой мышцы бедра во время велосипедных соревнований. Конгресс энцефалографов проходил в Палаццо Дория, а спортивные врачи заседали на Пьяцца Венеция. С Римом мне пришлось познакомиться только из окна троллейбуса. Ватиканскую коллекцию я не видел, на Форе Романе не был, Виа Венето знаю только по кинофильмам. Мне нужно было успеть на оба конгресса. И во всех подробностях я могу описать только римские троллейбусы. Они почти такие же, как у нас.
Краткий не желал тренироваться без меня. Он утверждал, что чувствует себя неуверенно, что меня взяли в Рим не для прогулок. Однажды, когда я прибежал в тренировочный зал на десять минут позже, он стал на меня кричать. Во время тренировки нервничал. Теперь мне стало ясно, зачем его взяли на чемпионат. Хотели, чтобы он, наконец, провалился и перестал вести себя в Праге, как примадонна. Я начал подозревать, что мой коллега Вольф нарочно сломал ногу.
За день до открытия соревнований среди участников конгресса по энцефалографии я встретил Гвин из Манчестера. Год назад, по дороге в Москву, она заезжала к нам в клинику. Гвин сейчас же посадила меня рядом с собой. И тут же спросила о моем шефе. Гвин участвовала в дискуссии, была в курсе новейших исследований, цитировала американские работы. Я решил, что вечером перелистаю последний номер «Джорнал оф энцефалографи», а пока пригласил ее поужинать. Она попросила все только холодное. Даже кофе из холодильника. Мне такая еда не очень-то нравится. Сидели мы на маленьких металлических стульчиках, а мимо нас торопливо проходили люди, гораздо более темпераментные, чем мы. Они кричали друг другу «корнуто», что значит рогоносец, и бросались к троллейбусу, как на соревнованиях по бегу. Наверное, им так же, как и мне, хотелось попасть на два конгресса одновременно. Может быть, кое-кто в Риме тоже специализировался сразу в двух областях?
— Знаешь, сколько тебе нужно бы читать ежедневно по нашей специальности? — размышляла вслух Гвин, сидя рядом со мной. — Десять статей ежедневно. Это примерно страниц сто. Не считая книг. Даже узкая специальность слишком велика для одного человека. Представь себе, что кому-нибудь вздумалось следить за всей медициной. Тогда ему потребовалась бы особая машина, которая могла бы обрабатывать и классифицировать научную информацию, полученную со всего света. Это составило бы в день больше тысячи страниц. Как же обстоят дела с человеческим мозгом при современном уровне цивилизации? Хватает ли его? Соответствует ли он темпам нашей жизни? Ведь я уже почти не читаю газет, не хожу в театр, мы разошлись с Робби… — она испытующе посмотрела на меня через очки. Гвин была единственным человеком в Риме, с которым я мог потолковать. Ее исповедь тронула меня.
— Хватит говорить о науке. Пойдем на Аппиеву дорогу после обеда, посмотрим, где жила Лоллобриджида, а вечером купим билеты на фильм, в котором она играет.
Гвин поднялась с таким видом, будто я совершил святотатство. Кто будет за нее записывать доклад профессора Калтенбруха? Что она скажет по возвращении в Манчестер? Там на ее место претендуют три специалиста. Но, конечно, прежде всего, ее интересует работа профессора Калтенбруха. И гораздо больше, чем Аппиева дорога или Лоллобриджида. Она уверена, что я тоже пойду на доклад. Я посмотрел на часы. Было довольно поздно. Вот уже десять минут, как Краткий тренируется. Это значит, что все десять минут он ругает меня последними словами. А завтра — состязания. Я извинился перед Гвин. Объясняться у меня не хватило духу. Она все равно не поняла бы, отчего я изменил нашей специальности и поехал в Рим на спортивные соревнования. Мне и самому стало стыдно. А по дороге я придумывал, что скажу Краткому.
Но наш чемпион не тренировался. Он решил завтра не выступать. Разумеется, из-за меня. Потому что я не обеспечил ему подготовку. Он перебросил через плечо полотенце и ушел. Никто из команды не стал со мной разговаривать. Будет скандал. В Риме его ждали, думали, что он в хорошей форме, а в Праге ему, конечно, удастся отговориться и продолжать свою политику: кто докажет, что он уже не годится для соревнований?
Я сидел в своей комнате и успокаивал себя красным вином, тем самым дешевым, которое вместо пробки закупоривают каплей масла, чтобы не прокисло. На столе лежали вестники по обеим моим специальностям, виновники всего — «Спортивная медицина» и «Джорнал оф энцефалографи». Я выглядел, как пресловутый буриданов осел, который должен был выбрать одну из двух охапок сена. Кто-то постучал в дверь. Это был массажист. Он быстро запер за собой дверь, подошел к окну и спустил соломенную штору. В комнате стало темно, как во время тайного собрания карбонариев.
— Дело плохо, старик. Они хотят отозвать всю команду, прошептал он.
Я хотел ему налить вина, но кроме стакана для полоскания зубов у меня не было другой посуды. Из него, наверное, не полагается пить.
— Говорят, вернемся в Прагу. За ваш счет…
— С таким решением не согласится ни один суд. Слава богу, спортсмены у нас не всемогущи. Да чтоб я еще раз поехал с ними за границу… — взорвался я.
— Вот это была бы ошибка. Вы можете нас спасти. Нас всех.
И он начал излагать мне свой фантастический план.
— Уже несколько лет я замечаю, что на тренировках Краткий работает лучше, когда я смотрю на него в упор. Несколько раз он делал сальто назад с места с полным оборотом, потом арабское сальто, кувыркался вперед, разножив. Он и сам не понимал, отчего так получается. Только чем дальше, тем больше гордился этим. Потом начал пить, мы поссорились и больше у нас ничего не выходило. Знаете, он слишком сильный. Я как-то не могу добраться до его мышц… — Массажист сел на перекладину моей постели. Лицо его стало несчастным. Казалось, он даже не отдавал себе отчета в том, что говорит.
— Вы гипнотизер? — не выдержал я.
— Я массажист. Но мой взгляд действовал на него лучше, чем массаж…
Все это было невероятно. Явления, известные нам при некоторых душевных заболеваниях или при гипнозе, которые даже сегодня трудно объяснить.
— В самом деле интересно. Когда вернемся в Прагу, из этого можно будет сделать сенсацию.
Только массажист и слышать не хотел о каком-либо исследовании. Он желал, чтобы вместо Краткого выступил я сам. Стал уверять, будто бы он последнее время наблюдает за мной и считает, что мы хорошо понимаем друг друга. Для начала он помог бы мне, как и Краткому. Ему кажется, что мои мышцы не противятся его взгляду, а мой мозг способен воспринять его мысли. Болтал какую-то чушь. Нельзя стать гимнастом только при помощи мозговых извилин: для этого нужны мышцы. Хотя, конечно, теперь мы знаем отдельные участки мозга, которые влияют на движение определенных мышечных групп. Я облокотился на журнал по энцефалографии.
— Да ведь меня не покажут даже судьям. Я не тренировался уже семь лет, у меня брюшко. Посмотрите, — и я поднял рубашку.
— Тем лучше. По крайней мере вы докажете, что мышцы для этого совсем не обязательны.
Я его понял. Всю жизнь он работает массажистом, и мышцы давно опротивели ему.
Потом ко мне пришел глава делегации. Он сказал, что жаловаться они не будут, но и платить мне тоже не собираются, а только опозорят меня на всю Прагу. Все газеты напишут о несознательном враче, который виноват в поражении нашей команды. Потому что без Краткого мы не можем принять участие в соревнованиях.
— Можем, — ответил я спокойно. — Я такой же хороший спортсмен, как и он.
Капитан команды решил, что я сошел с ума. Но во второй половине дня мы с массажистом пришли на тренировку. На турнике я проделал несколько махов с перехватом, держал лодочку, крутил солнце, делал соскоки задним сальто. Но я не сознавал ничего. Потом, после тренировки, я почувствовал, как болит все мое тело. Меня поздравляли. Краткий пожелал выступить сам. Ему не позволили. Я был лучше, чем олимпийский чемпион.
На следующий день я выиграл соревнование. Все Палацетто делло Спорт помирало со смеху, когда вместе с атлетически сложенными спортсменами перед судьями появился я. У меня не только брюшко, но и искривление позвоночника из-за того, что я все эти годы таскаю портфель в одной руке. Только во время моего выступления перестали смеяться. Я делал все упражнения точно, как машина. Я пришел в себя, когда зрители уже несли меня на руках. Итальянцы более темпераментны, чем мы.
Впервые за долгие годы меня хорошо промассировали. Я был счастлив. Наверное, мы с моим массажистом можем так хорошо работать потому, что когда-то мои мышцы были подготовлены гимнастикой, а теперь я могу подчинить их воле человека, который изучает закономерности процессов, протекающих в мозгу. Так я синтезировал свои разнообразные интересы: энцефалографию и спорт. Я стал гармонической личностью. Пожалуй, единственной на свете. Вне конкуренции. Наконец-то я обрету покой.
На другой день моя фотография украшала спортивные отделы всех газет. На завтрак вместо кофе я потребовал кампарисоду и пошел на конгресс по энцефалографии. Теперь мне нечего бояться. Я шел не спеша. Потом взял такси, потому что сегодня я примадонна. Гвин на этот раз даже не взглянула на меня. Очевидно, она игнорирует лентяев, которые самовольно пропускают лекцию профессора Калтенбруха. Пришлось подойти к ней во время перерыва. В руках она держала «Дейли Америкэн», которая издается в Париже для западноевропейских англосаксов. Конечно, там было написано о моей победе. Я ждал, что она мне что-нибудь скажет. Восхитится. И я ей объясню, почему задержался. «Я должен был выиграть соревнования», — брошу ей небрежно. Но Гвин была холодна как лед. Подала мне руку и поспешила к немецкой делегации. Я тоже купил «Дейли Америкэн». Моя фотография красовалась на последней странице. А на третьей — фотография моей приятельницы из Англии. Она выступала тотчас после Калтенбруха, произвела сенсацию, а я в это время выступал на соревнованиях. Вероятно, она ждала, что я буду ее поздравлять. А я ждал ее приветствий. Один не знал об успехах другого. В том же городе, в тот же день. Даже в газете она не прочитала последнюю страницу. И я бы не прочитал ничего другого, не возникни у меня подозрение. Возможно ли это? Неужели мы так односторонни, что даже в газетах читаем только ту информацию, которая связана с нашей специальностью? А затем каждый представляет себе мир по-своему и живет интересами своей специальности гораздо больше, чем интересами своей семьи, своего города, своей страны. Правда ли, что специализация зашла так далеко?
Ни троллейбуса, ни такси не было. Начал моросить дождь. Немцы мелкими шажками побежали к белеющему памятнику Виктора Эммануила. Надо думать, не для того, чтобы посмотреть на память о Ромуле и Реме, — живую волчицу, которая снует там по клетке, а потому, что наверху, у памятника, увидели профессора Калтенбруха. Им, видимо, хотелось спросить его про какую-нибудь интересную кривую.
Они казались мне смешными. Ведь я основал новое дело, и у меня такая специальность, что им и не снилось. По крайней мере не буду выбиваться из сил, как они. Я пошел в ближайший бар. Там я увидел множество различных аперитивов, Чинзано биттер, чинато и дри и хемингуэевский грапп, и уже попросил было бутылочку, когда за моей спиной в дверях показался массажист. Я увидел его в зеркале.
— Разыскиваю вас по всему городу. Обежал все исторические места, даже Колизей и замок святого Ангела. Поедем быстрее. Нам нужно тренироваться. Каждый день не меньше семи часов. По такой системе, как у нас, в мире работает уже по крайней мере пять человек, а японец Оно в прошлом месяце записался на медицинский факультет. Конечно, никто этим не кичится. Нужно собирать информацию, чтобы нас не переплюнули.
— Опять информация? Сколько килограммов ежедневно? раскричался я, понятно, по-чешски. Официанты глядели на нас с симпатией. Они были довольны, что иногда кричат и блондины. А смотрело на нас не менее полудюжины человек, ибо в Италии переполнены все учреждения, и юноша, который вполне мог бы изучать атомную физику, рад, когда ему удается продать за день две порции кока-колы. Зато уж продает он ее с научным увлечением.
— Вы думаете, я мечтаю приобрести еще и третью специальность? — раскричался я. — Вы думаете, что теперь из меня выйдет не только спортивный врач, не только специалист по энцефалографии, но и гимнаст, комедийный чемпион? Благодарю покорно. Когда же я буду жить? Жена уже не хочет открывать мне дверь, когда я возвращаюсь по ночам с собраний. Что же приходить с тренировки к утру? Тут никаким гипнозом не поможешь. Потому что даже самые фантастические опыты не продлят день. Не растянут час… Я думал, что буду жить гармонической жизнью. А вместо этого извольте работать еще по третьей специальности. Нет, никогда!
Поэтому на другой день я передал для опубликования в прессе свое знаменитое требование запрещения психического допинга. Вы хорошо знаете, как строго преследовались до сих пор попытки возбуждать спортсменов всякими вредными химикалиями. Я обратил внимание на психические возможности человека. И сделал это не для того, чтобы кому-нибудь повредить. Наш массажист теперь работает в Карловых лазнях, и никто ничего не поставил ему в вину. Я только хотел предупредить общественность об опасности, которая сегодня угрожает всем и не дает людям возможности жить полнокровно.
Это было громкое дело. Мое заявление долго изучали. И с той поры в спортивной медицине специалисты проверяют перед соревнованиями, нет ли здесь допинга… Так что, собственно говоря, я все же основал новую профессию.
