Это было в Южном Бантене [Прамудиа Ананта Тур] (fb2) читать онлайн

Прамудиа Ананта Тур Это было в Южном Бантене

ПРЕДИСЛОВИЕ

Прамудиа Ананта Тур — крупнейший из ныне живущих прозаиков Индонезии. Он принадлежит к числу самых популярных писателей у себя на родине и пользуется большим авторитетом в широких кругах индонезийской общественности.

Прамудиа Ананта Тур родился 6 февраля 1925 года в Блоре — небольшом яванском городке, где он провел свое детство. Жизнь этого глухого захолустного городка он описал впоследствии в книге «Рассказы о Блоре».

Отец писателя был учителем и директором частной школы. Он имел довольно большую личную библиотеку, состоявшую в основном из книг голландских писателей и классиков мировой литературы в переводах на голландский язык. (В те времена книг на индонезийском языке издавалось не так уж много.) Под влиянием отца все дети в семье полюбили литературу, и интерес к ней пробудился у них очень рано.

Прамудиа Ананта Тур окончил народную школу в Блоре, а затем переехал в Сурабаю, где в течение некоторого времени посещал радиотехническое училище.

Годы японской оккупации застали его в Джакарте, где он жил у своего дяди — журналиста Мудигдо. В этом доме нередко собирались джакартские журналисты и писатели. Часами беседовали они о судьбах индонезийской литературы, обсуждали военные события и политические новости. Здесь будущий писатель впервые услышал имя Горького, произведения которого переводил впоследствии на индонезийский язык.

В год провозглашения независимости Индонезии Туру исполнилось двадцать лет. Он принимал активное участие в национально-освободительной борьбе, служил в армии, сражался против иноземных поработителей.

В 1947 году Прамудиа Ананта Тур был схвачен голландцами и брошен в тюрьму Букит Дури, в одном из пригородов Джакарты. Он находился в заключении двадцать девять месяцев.

В тюрьме он написал основную часть двухтомника «Обессиленные», где рассказал о тюремном быте, о каторжном труде заключенных, об индонезийских патриотах, разделявших его участь. Тогда же он написал роман «Преследование», посвященный борьбе против японских оккупантов, и девять из десяти рассказов, вошедших впоследствии в сборник «Брызги революции».

Из других значительных произведений Тура следует назвать роман «Партизанская семья», рассказывающий о жизни простой джакартской семьи на фоне больших исторических событий, и книгу «На берегу реки Бекаси», повествующую о борьбе индонезийцев против английских интервентов на Яве.

Несколько слов о литературном поколении, из недр которого вышел Прамудиа Ананта Тур.

Решающий перелом в индонезийской литературе наступил после провозглашения независимости страны в 1945 году. Освобождение Индонезии от колониального гнета послужило как бы толчком для начала бурного процесса развития литературы. Окончательно оторвавшиеся от классической малайской почвы, ничем не связанные, свободные в выборе тем и форм, послевоенные писатели оставили далеко позади всех своих предшественников. В литературу мощным потоком влились свежие, молодые силы, появилась целая плеяда новых писателей, которых теперь принято называть «поколением сорок пятого года». Эти писатели придавали уже гораздо меньшее значение форме и стилю, чем представители довоенной литературы. В поисках тем для своих произведений они уже не обращаются к далекому прошлому, а черпают вдохновение в самых актуальных проблемах современности. Им свойственно вполне реалистическое восприятие жизни, причем на многие явления они реагируют даже с некоторым оттенком напускной грубоватости.

По словам известного индонезийского литературоведа Яссина, «молодые писатели выдвигают лозунг: все — совершенно новое. Сходство с тем, что уже было, расценивается как плагиат и рассматривается как нечто, снижающее ценность произведения».

Литературовед Симорангкир-Симанджунтак охарактеризовал представителей послевоенного поколения следующим образом:

«Все то, что связывает, все то, что устанавливает какие-то правила, они воспринимали как предательство по отношению к их индивидуальному восприятию жизни».

Для послевоенной литературы характерно очень быстрое развитие жанра короткого рассказа. Надо сказать, что в тридцатых годах этот жанр не пользовался особой популярностью в Индонезии. Его даже не считали серьезным видом литературы. Для того чтобы называться писателем, надо было издать хотя бы один роман.

Были, конечно, и тогда литераторы, писавшие рассказы, но их можно пересчитать по пальцам.

Расцвет короткого рассказа после второй мировой войны объясняется не только неожиданной популярностью этого жанра, но и рядом других причин. Одна из них — это трудности чисто издательского порядка. Дело в том, что индонезийские книгоиздатели сравнительно редко решаются пойти на финансовый риск, связанный с выпуском в свет нового романа. Ведь легко может произойти, что та или иная книга не будет иметь успеха и ее никто не станет покупать. Другое дело — короткие рассказы. Как правило, в издаваемые сборники включаются рассказы, которые уже появлялись на страницах газет или журналов и были хорошо встречены читателем. Не удивительно поэтому, что многие индонезийские литераторы пишут в основном короткие вещи, которые можно сравнительно легко и быстро опубликовать в периодической печати.

В Индонезии около девяноста ежедневных газет, много еженедельников и ежемесячников, выходящих на разных островах страны. Почти во всех этих периодических изданиях — даже и не имеющих прямого отношения к литературе — регулярно появляются короткие рассказы.

Можно прямо сказать, что «поколение сорок пятого года» фактически породило жанр короткого рассказа в Индонезии. В этом жанре очень успешно выступал и Прамудиа Ананта Тур.

Всем его произведениям присущ глубокий гуманизм. Книги его дышат горячим протестом против войны, против тех бедствий, которые она несет людям. Он выступает против колониального гнета, против социальной несправедливости, против пережитков чуждой идеологии в современном индонезийском обществе.

Прамудиа Ананта Тур широко известен и как пламенный публицист, часто выступающий в периодической печати со статьями на общественно-политические темы.

Интересна также деятельность Тура как переводчика, познакомившего индонезийских читателей с русской классической и современной советской литературой.

Он перевел «Семейное счастье» Льва Толстого, несколько рассказов Куприна, «Мать» Горького, «Судьбу человека» Михаила Шолохова и «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого.

Не зная русского языка, он переводил все эти произведения либо с голландского, либо с английского. В настоящее время он работает над трилогией Горького: «Детство», «В людях» и «Мои университеты».

В 1958 году Прамудиа Ананта Тур участвовал в работе Конференции писателей стран Азии и Африки в Ташкенте.

В 1959 году он вступил в прогрессивную организацию «Общество народной культуры», известную под названием ЛЕКРА. Эта организация объединяет в своих рядах индонезийских писателей, поэтов, артистов, художников, скульпторов, отстаивающих принцип «искусство для народа».

Созданная 17 августа 1950 года, в день, когда отмечалась пятая годовщина провозглашения независимости Индонезии, ЛЕКРА быстро разрослась и приобрела широчайшую популярность в стране. Филиалы ЛЕКРА появились во многих городах, на многих островах архипелага. С 1959 года ЛЕКРА имеет собственное издательство в Джакарте.

Осенью 1960 года Прамудиа Ананта Тур совершил большую поездку по Советскому Союзу и странам народной демократии. Он намерен написать книгу о своих впечатлениях.

Предлагаемая вниманию читателей книга «Это было в Южном Бантене» выпущена в свет индонезийским министерством общественных работ и трудовых резервов. Она предназначена в основном для сельского населения и в доходчивой форме разъясняет необходимость взаимопомощи и совместных усилий в борьбе против дарульисламовских банд и в строительстве мирной жизни.

Действие книги происходит в одном из районов Западной Явы, где до сих пор бесчинствуют дарульисламовцы — совершают налеты на деревни, поджигают дома, грабят и убивают мирных жителей. (Этой теме посвящено немало произведений индонезийских писателей.)

По форме книга представляет собой нечто среднее между повестью и пьесой. В современную индонезийскую литературу этот жанр ввел известный писатель Утуй Татанг Сонтани, и в последние годы у него появилось немало последователей. Прамудиа Ананта Тур выступает в этом жанре впервые.

Для советских читателей его книга ценна тем, что она дает яркое представление о борьбе индонезийского народа против дарульисламовских банд, инспирируемых западными империалистами.

В. Островский

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Небо закрыто тучами. Все вокруг серо. Холмы перед деревней, густо поросшие лесом, тоже кажутся серыми. От холода попискивают птички. Временами налетают сильные порывы ветра, и тогда слышится отдаленный глухой рокот Индийского океана. В ушах стоит гул от шума воды в реке, прокладывающей себе путь среди огромных валунов; ее бешеный поток свирепо обрушивается на скалистые берега, неистовствует, ревет, и рев этот проникает в самую душу.

У подножия горы приютилась низенькая, не более двух метров высотой, хижина Ранты, построенная из бамбука и крытая листьями саговой пальмы. Позади хижины на холме возвышается девственный лес — гигантские деревья буйно раскинули свои пышные кроны над разросшимся под ними кустарником. В этот пасмурный день гора кажется черной, и только кое-где виднеются светло-серые полоски набегающих на нее облаков. На земляном полу передней веранды хижины стоит бамбуковая скамейка. Налево в углу — бамбуковая с плетеным верхом подставка для кувшина с водой. На бамбуковой двери болтаются клочки газеты.

Из-за поворота дороги выходят два носильщика — они направляются к стоянке грузовиков, прибывших из города за кассавой^[1]. Бамбуковые коромысла на плечах людей согнулись под тяжестью груза. На носильщиках черные короткие штаны и широкополые соломенные шляпы. Концы саронгов заткнуты за пояс, у каждого на боку плетеная бамбуковая сумка.

Поравнявшись с верандой, носильщики останавливаются. Один из них берет кувшин с подставки и пьет из него. Его примеру следует второй. Утолив жажду, первый садится на скамейку, поджав под себя ноги. Он машинально отвязывает сумку, вынимает оттуда портсигар, пальмовый лист, свертывает самокрутку и закуривает.

— Закуришь?

— Нет.

— Садись.

Товарищ садится на скамейку рядом с ним.

— Кажется, снова собирается дождь.

— Эх, если бы у нас была повозка…

— Пустые разговоры.

Оба немного помолчали. В наступившей тишине отчетливо слышится шум реки, щебетание птиц. Внезапно все смолкло. Пробормотав что-то себе под нос, первый носильщик с горечью произносит:

— Ты помнишь, как мы строили эту дорогу? Сколько народу было согнано отбывать роди^[2]! А что теперь?

— М-м… да-а…

— За то, чтобы пройти по дороге, которую мы сами строили, мы должны платить владельцам плантации. Проходишь через двое ворот — плати два раза. Вот и покупай тут повозку! Сколько платить тогда придется! За каждый проезд через ворота!

— Да-а, плантаторы люди видные, кожа белая, нос прямой, но жадны… как черти.

— Черти и есть.

— Кажется, скоро пойдет дождь.

Носильщики поднялись. Первый бросает окурок и привязывает к поясу сумку. Посмотрев на небо, они медленно бредут дальше.

Спустя некоторое время показывается Ранта, высокий, плечистый мужчина лет сорока. Он идет не торопясь. Сухие узлы мышц на его теле говорят о том, что человек этот много работал и мало ел. На нем грязные белые штаны, трикотажная рубашка с короткими рукавами, тоже грязная и сильно поношенная; синий в фиолетовую полоску саронг повязан вокруг шеи и покрывает плечи. Ранта направляется к своей хижине, дергает за ручку двери.

— Заперто.

Он оборачивается, смотрит на подставку с кувшином, подходит к ней, берет кувшин и жадно пьет. Напившись, снова подходит к двери и негромко зовет:

— Ренг! Ренг! Иренг!

Никто не отзывается. Только шум реки да щебетание птиц слышатся громче, чем обычно. Тогда он подходит к скамейке, садится, смотрит на небо.

— Дождь начинается. Хорошо, что уже дома.

Вскоре на дороге показывается его жена Иренг. За спиной у нее пустая корзина. На Иренг черная кебайя и темный каин^[3] из хлопчатобумажной ткани. Она идет, низко опустив голову. Увидев мужа, Иренг вздрагивает и останавливается. На ее еще молодом лице заметно легкое замешательство. Она подходит к мужу и тихо, почти шепотом спрашивает:

— Уже вернулся, пак^[4]?

Ранта спускает со скамейки ноги и вздыхает.

Иренг снова тихо спрашивает:

— Неудача?

Ранта встает и, направляясь к двери, сдержанно бросает:

— Кербау уже продали другому… Как дела на базаре?

Иренг открывает дверь и впускает мужа, сама же, стоя перед широко открытой дверью, говорит тихо:

— На базаре паника: налет дарульисламовцев.

— Опять они, — с досадой отзывается Ранта.

Иренг входит в хижину.

Вскоре из-за поворота дороги появляется Муса. На нем китель шоколадного цвета, саронг из пеликата^[5], высокая черная шляпа с шелковым бантом. Вся одежда уже поношенная, но еще приличная и чистая. В правой руке у него портфель, тоже изрядно потертый, но еще крепкий, в левой — большая палка с изогнутой рукояткой. На вид ему можно дать лет сорок. Самоуверенная походка и весь его облик свидетельствуют, что этому человеку незнакома тяжелая, грязная работа. Подойдя к веранде, он на минуту задерживает свой взгляд на двери, затем поворачивается к ней спиной и зовет:

— Та! Ранта! Та!

Ответа нет. Он зовет еще раз, громче, но сдержанно:

— Та! Ранта! Выйди на минутку, Та!

И на этот раз ответа не последовало. Муса слегка поворачивает голову, украдкой смотрит на дверь, ухмыляется и снова зовет:

— Ренг, Иренг! Где твой муж?

Голова Иренг на минуту показывается в дверях, затем сразу же исчезает.

Муса снова ехидно ухмыляется.

— Ренг, Иренг! Да не прячь ты своего мужа.

Дверь открывается, и на пороге появляется Иренг. Довольно громко, с наигранным радушием она спрашивает:

— Кто меня зовет? А, господин Муса. Садитесь, пожалуйста.

— С каких это пор ты стала притворяться, будто не узнаешь меня?

— Я не притворяюсь, Я действительно не узнала вас, — оправдывается Иренг, вытирая скамейку.

Муса покрутил палкой и, не глядя на Иренг, продолжает с улыбкой:

— Где Ранта?

— Еще не пришел, ган^[6].

Понизив голос до шепота, Муса говорит:

— Не лги. Я сам видел, как он возвращался. Та! Ранта! Выходи!

Иренг отступает на шаг от скамейки. Нижняя челюсть ее дрожит. Стараясь справиться с собой, она шарит вокруг руками, словно ища опоры. В наступившей тишине ясно слышатся шум реки и щебетание птиц.

Опустив голову, усталой походкой из дома выходит Ранта. С сумрачным выражением на лице он нехотя подходит к Мусе и виновато произносит:

— Слушаю, ган.

— Почему сразу не вышел?

Ранта не отвечает, только смотрит на Мусу еще пристальнее.

— Нехорошо притворяться, будто не слышишь, С тобой раньше этого не случалось, Ранта.

— Слушаю, ган.

— Иренг, оставь нас, я хочу поговорить с твоим мужем.

Муса снова поворачивается спиной к двери. Между тем тучи плотной пеленой заволокли все небо. Начинает темнеть. Отступив немного назад, Муса зовет:

— Иди сюда.

Ранта подходит к Мусе и останавливается у него за спиной. Стараясь быть гостеприимным, он приглашает:

— Садитесь, ган.

Муса делает вид, что не слышит. Он внимательно смотрит на небо и говорит:

— Видишь, дождь собирается. Хорошая погода, хороший сезон. Не правда ли, Та?

— Да, ган.

Неожиданно Муса самодовольно рассмеялся и, уже не сдерживаясь, смеется долго и громко. Только теперь он поворачивается лицом к двери и, не спуская глаз с Ранты, который продолжает стоять, опустив голову и вычерчивая что-то на земле большим пальцем ноги, с шумом втягивает воздух носом и с расстановкой произносит:

— На базаре был налет дарульисламовцев. Слышал, Та? Значит, и у жены неудача. Да, хорошее время, хороший сезон. Итак, запомни. Сегодня вечером в одиннадцать часов.

— Что за работа, ган?

— Надо достать семена каучука.

— Трудно пронести их, ган.

— Не труднее, чем голодать, Та.

Ранта молчит, чешет затылок и шею, затем, почувствовав на себе пристальный взгляд Мусы, бессильно опускает руки.

— В прошлом году я тебя же посылал за семенами каучука. Вот и теперь. Чего же тут трудного?

— Гоподин Муса знает, что в прошлый раз я чуть не попался.

— Дурак. Зачем же у тебя голова на плечах?

— Понимаю, ган.

— Значит, пойдешь сегодня ночью. Я жду в три часа ночи дома.

— Хорошо, ган.

Муса опускает руку в карман и протягивает Ранте две с половиной рупии. Прежде чем уйти, он говорит:

— Если что случится, я ничего не знаю, понял?

Он с угрозой смотрит в глаза Ранте и уходит, играя палкой.

Тем временем совсем стемнело. Иренг зажгла в хижине керосиновую лампу. Свет от нее через сплетенные из бамбука стены хижины проникает на веранду. Ранта бессильно опускается на скамейку и погружается в раздумье. Временами из груди его вырывается тяжелый, глубокий вздох.

Когда Иренг выходит из хижины, он отдает ей полученные от Мусы деньги и снова погружается в свои невеселые думы.

Иренг берет ассигнацию, подносит ее к глазам и с возмущением восклицает:

— Две с половиной рупии! Вот негодяй!

— Тихо, Иренг, тихо.

— Эх, пак, если бы я была мужчиной, я бы давно угостила этого негодяя палкой. Подумать только, тебя, честного человека, он заставляет воровать.

— Молчи, Иренг.

— Молчи! Ведь ты мой муж, а вдруг что случится?

Ранта берет Иренг за руку и медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, произносит с нежностью:

— Подожди, Иренг, придет время, и мы заживем хорошо и радостно.

— Дай бог, пак, дай бог. Мы оба уже достаточно поработали за свою жизнь. Но счастье наше пока еще не с нами, господь не шлет его нам.

Ранта встает, опускает руку на плечо жены и по-прежнему медленно, со спокойной уверенностью говорит:

— Придет время — и мы сами построим свое счастье.

Иренг внимательно слушает мужа, но смысла последних его слов не понимает.

— Дай бог, пак, дай бог.

— Ну, иди спать.

Иренг настораживается. В полумраке, царящем на веранде, она отыскивает глазами глаза мужа и спрашивает с тревогой:

— А ты?

Ранта не отвечает.

— Все-таки идешь, пак? Идешь воровать семена каучука?

Ранта берет жену за руку и ведет в хижину. Задержавшись перед дверью, он смотрит ей прямо в глаза.

— Слушай, Иренг. Да, я ворую. Но ведь делаю я это не по своей воле.

— Пак! Пак!

— Когда придут лучшие времена…

— А если попадешься, пак?

— …ведь никому не хочется быть вором, Иренг.

— Но они изобьют тебя, эти сторожа на плантации.

— Не надо, Иренг, не накликай беды.

— Пак! Пак!

— Сейчас они определяют нашу судьбу. Они.

— Кто они, пак?

— Кто?! А ты не знаешь?

— Пак! Пак!

Даже при тусклом свете керосиновой лампы видно, как напряглись крепкие мускулы Ранты. Сдерживая готовый вырваться наружу гнев, он говорит:

— Они — это те, кто пришел к нам только затем, чтобы сделать из нас воров. Они — это те, кто живет отдельно от нас в джунглях, как дикие звери. Они — это те, кто только и думает, как бы сожрать других. Вот кто они.

— Не ходи, пак!

— Но ведь завтра понедельник, нам надо идти в больницу навестить Ри-ах.

Погруженные в свои мысли, оба медленно уходят в хижину. Вскоре оттуда слышится голос Иренг:

— Завтра поедим, пак. Да и где в такой поздний час достанешь чего-нибудь поесть?

Один из них подходит к двери. Гремит засов. Через минуту свет в хижине гаснет. Вокруг кромешная тьма. Слышится отдаленный крик совы, изредка лает собака. Ежеминутно сверкает молния, гремит гром. Шум реки все усиливается.

Снова появляются двое носильщиков, они идут в обратном направлении. В темноте звучит голос одного из них:

— Переночуем здесь. Давай попросим разрешения.

Сверкает молния и освещает носильщиков: они оба вымокли до нитки.

Первый подходит к двери и зовет:

— Пак! Пак! Мы не дарульисламовцы, мы честные люди. Можно переночевать здесь?

Ответа не последовало. Тогда носильщики складывают свою ношу около двери на скамейку. Вокруг тишина. С резким криком пролетел на запад чулик. Шум воды в реке превратился в сплошной гул. Снова сверкает молния.

Двое пришельцев уже уснули, с веранды доносится их храп. Медленно открывается дверь, и на веранду выходит Ранта. В это время сверкает молния, и при свете ее видно, как он склоняется над спящими. Ранта без пиджака, в одних только черных штанах. В правой руке у него коромысло и веревка, в левой — широкополая соломенная шляпа, к поясу привязан длинный нож. Убедившись, что оба незнакомца крепко спят, он крадучись проходит мимо них и скрывается в темноте.

Шум реки заглушает все звуки. Два раза пропел петух. Небо начинает светлеть, наступает новый день.

Внезапно из хижины раздается голос Иренг:

— Ой, где же он?

Слышно, как она чиркает спичкой, и бледный свет лампы через стенку проникает наружу. Иренг открывает дверь, осматривается и все еще сонным голосом произносит:

— Все-таки ушел. И дверь оставил незапертой. О господи, сохрани его от всех несчастий!

Услышав храп, Иренг вздрагивает.

— Ой! Кто здесь?

Один из спящих бормочет что-то во сне.

Иренг подходит ближе.

— Пак, а я думала, ты ушел.

Небо, недавно казавшееся темно-синим, просветлело, и уже можно различить очертания окружающих предметов.

Один из носильщиков вскакивает со скамейки, непонимающими, широко открытыми глазами смотрит на Иренг и испуганно говорит:

— Извините, мбок^[7]. Мы хотели переночевать здесь. Мы звали…

Поднимается второй носильщик и приходит на помощь товарищу:

— Никто не ответил нам, и мы решили прилечь здесь.

Испуг охватывает Иренг. Беспомощно посмотрев вокруг, она замечает в углу около — скамейки два мешка с кассавой. Заметив ее испуганный взгляд, первый носильщик поясняет:

— Мы направлялись к стоянке грузовиков, чтобы продать кассаву, но по дороге узнали, что грузовик сожгла банда дарульисламовцев. О господи, что за наказание!

Собравшись с духом, Иренг произносит:

— Вы не видели моего мужа?

Второй носильщик, протирая глаза, отвечает:

— Нет, госпожа. Мы так устали, что сразу заснули.

Иренг снова бросает взгляд на мешки с кассавой.

Заметив это, второй носильщик предлагает:

— Хотите?

И прежде чем Иренг успевает ответить, он подходит к своему мешку, достает оттуда несколько клубней кассавы и кладет их на земляной пол.

— Возьмите.

Заметив, что лицо Иренг озарилось радостью, он улыбается.

— Можно попить?

Но не дождавшись ответа, оба уходят с веранды, чтобы привести себя в порядок.

Иренг поднимает с пола кассаву и через переднюю дверь уходит в хижину. Веранда пустеет. Шумит река, но сегодня ее шум слабее, чем накануне.

Спустя некоторое время на веранде снова появляется Иренг с тарелкой вареной кассавы в руках. Она ставит ее на амбин^[8]. Вскоре возвращаются и оба носильщика, бодрые после купания. Неожиданно из-за поворота дороги показывается Ранта. Левая рука его перевязана мокрой корой бананового дерева и бессильно повисла вдоль тела.

Взглянув на мужа, Иренг восклицает:

— Пак!

От этого крика двое носильщиков вздрагивают и пятятся назад, однако поняв, в чем дело, бросаются к Ранте и берут его под руки.

Иренг бросается к мужу, обнимает его.

— Что случилось, пак? Что случилось? Где коромысло? Где нож?

Ранта спокойно высвобождается из объятий жены и незнакомцев и сдержанно отвечает:

— Пропало! Все! Все отобрали, звери!

Носильщики пятятся, не зная, что делать. А Ранта продолжает:

— Я не боюсь тюрьмы. Это они заставили меня воровать семена каучука на плантации. Я ходил два раза и каждый раз приносил им. Потом они сказали: «Хватит, можешь идти домой». — «А плата?» — спросил я. Тогда они вместо платы избили меня палками, отобрали коромысло и нож. Да еще предупредили: «Не смей ходить сюда красть наши семена, понял?»

Иренг всхлипывает.

Первый носильщик выпрямляется, с минуту пристально смотрит на Ранту, затем произносит:

— Это могут сделать только такие люди, как господин Муса.

Ранта быстро поворачивается. Он с изумлением смотрит на носильщика, потом спрашивает, с трудом сдерживая волнение:

— А ты откуда знаешь?

Тот тянет Ранту за руку и усаживает на скамейку:

— Слушай, в прошлом году то же самое случилось и со мной. Вот, взгляни на мою спину.

Он снимает майку, показывает Ранте спину и поясняет:

— Это следы пари^[9]. Тоже за то, что воровал каучук. Били меня четверо. Хотели прикончить. Потом отпустили. «Убирайся, — говорят, — отсюда сейчас же, не то доложим в полицию». Что ж, я убежал. Вначале я хотел убить господина Мусу, но потом поостыл немного и наконец совсем забыл. А вот сегодня увидел, что случилось с тобой…

Жестом руки Ранта останавливает его.

— Не стоит, забудь об этом. Что пользы, если убьешь его? Он заставляет нас воровать, но они сами тоже воры.

— А кто их заставляет воровать? — гневно спрашивает Иренг.

Первый носильщик добавляет:

— Они богаты, зачем им воровать!

Ранта отрицательно качает головой.

— Все богатство их нажито воровством. Иренг, помнишь, тогда у нас заболел наш первый ребенок и мы заняли у них денег? Ребенок умер. Они забрали у нас весь урожай. Нам пришлось голодать, и мы вынуждены были продать землю. Они же и купили ее. А сколько нам заплатили? Этих денег не хватило, даже чтобы начать торговлю. И все, все пошло прахом.

На минуту воцаряется молчание. Иренг с трудом сдерживает охватившее ее волнение. Второй носильщик все еще стоит на месте, не зная, что предпринять. Первый пододвигает Ранте тарелку с кассавой.

— Поешь лучше вот это.

— Да, поесть надо. Со вчерашнего дня во рту ничего не было. Две ночи не спал. Сейчас бы поспать, да надо идти в город навестить ребенка в больнице.

— Заболел?

— Да. Первый раз решили отвезти в больницу. Другие дети так померли, дома.

Все молчат. Вокруг тишина, не слышно даже пения птиц и журчания воды в реке. Первый утренний ветерок слегка колышет пальмовые листья на веранде. Иренг вытирает глаза и уходит в хижину. Вскоре оттуда слышится ее печальный голос:

— Хотелось бы угостить вас кофе, но что поделаешь — нет ни кофе, ни сахару.

— Ничего, сойдет и вода, лишь бы была горячая, — отзывается первый носильщик.

Иренг появляется на веранде. Она несет чайник, от которого идет пар, и несколько чашек с блюдцами. За исключением Иренг, все жадно набрасываются на чай. Иренг подходит к мужу.

— Давай, я перевяжу тебе руку.

Ранта отводит ее руку и ставит чашку на амбин.

— Не нужно. Ничего страшного.

— Пак, — просит Иренг с нежностью и состраданием.

Ранта продолжает есть кассаву. Проглотив последний кусок, он произносит:

— Ничего, Иренг, ничего страшного. Вот подожди — придут лучшие времена и ничего подобного больше не повторится.

Концом кебайи Иренг снова вытирает глаза, затем, низко наклонившись, чтобы скрыть подступающие слезы, поворачивается и быстро уходит в хижину. Уже оттуда, сдерживая рыдания, она говорит:

— Ах, пак, я всегда говорила, что ты слишком терпелив. Когда придут эти твои хорошие времена?

Ранта улыбается.

— Мне приятно слышать такие вопросы, Иренг. Я давно их жду. Ты спрашиваешь, когда придут лучшие времена?

Оба носильщика внимательно слушают Ранту.

— Когда? — повторяет он. — Это будет зависеть от того, когда мы сами начнем действовать.

— Я не понимаю тебя, пак, — говорит Иренг. Тут в разговор вмешивается второй носильщик:

— И верно. Когда же? Раньше нас притесняли староста, господин старший администратор, житья не давали, заставляя нас отбывать разные трудовые повинности. Потом пришли японцы, согнали нас в трудовые отряды и снова заставляли работать, пока не высохнешь в щепку, пока не сдохнешь. Затем наступили времена НИКА^[10]. Опять принудительные работы, расстрелы — каждый день. А теперь? Теперь не дают покоя банды дарульисламовцев. Мало того, наши же товарищи, когда становятся господами, относятся к нам…

— Как дикие звери, — вставляет Ранта.

— Да, как дикие звери. Запугивают нас армией, полицией, дарульисламовцами, заставляют нас воровать, а платят за это палками. Нет, видно, так и не дождаться нам хорошей жизни. Когда же мы сами начнем действовать?

— Тогда, когда мы будем все заодно, как было перед разгромом японцев, пятнадцать лет назад. Тогда мы все вместе уничтожали эту волчью стаю, которая по ночам убивала наш скот.

— В нашей деревне они тогда за три месяца зарезали двадцать голов, — вставляет первый носильщик.

В это время Иренг снова выходит из хижины и направляется к мужу.

— Как рука? Не болит?

Ранта нежно улыбается жене:

— Не болит? Конечно, болит. Но не это важно. Ведь вся наша жизнь — сплошная болезнь. Не тело болит, душа. Все время ноет.

Второй носильщик удивленно смотрит на Ранту.

— Брат раньше обучался в школе?

Ранта кивает головой.

— Могу немного читать и писать.

— Если так, то на следующих выборах обязательно выберем тебя старостой, — заявляет первый носильщик, а его товарищ одобрительно кивает головой.

У Иренг и у самого Ранты заблестели глаза. Ранта отвечает:

— Если выберете — не откажусь. Но выдвигать свою кандидатуру я не могу. У меня нет денег для залога. Ну а если выберут, я, конечно, соглашусь.

Ярко светит солнце. Шума реки не слышно. Иногда только доносится веселое щебетание птиц.

Неожиданно второй носильщик настораживается, внимательно всматривается вдаль, туда, где дорога делает поворот, и с тревогой сообщает:

— Берегись, господин Муса идет.

Все встревожены и кажутся испуганными, за исключением Ранты, который, наоборот, даже улыбается и медленно произносит:

— Мне надоело бояться. Пусть идет.

Оба носильщика поспешно взваливают на плечи мешки и, распрощавшись с хозяином, уходят в том направлении, откуда пришли накануне вечером.

Ранта стоит в спокойном ожидании. Иренг держит его за руку и что-то шепчет на ухо. Ранта отрицательно качает головой, тихо говорит:

— Это я уже слышал. Мне надоело бояться.

Иренг тянет его за руку, пытаясь увести в хижину, однако Ранта не двигается с места.

Слегка выпятив подбородок, с палкой в левой руке и с сумкой — в правой, одетый так же, как и вчера, господин Муса неторопливо проходит мимо хижины, даже не взглянув на веранду, где стоят Ранта и Иренг. Они провожают его глазами до тех пор, пока он не скрывается за поворотом.

Неожиданно снова появляются двое носильщиков, но уже без коромысел.

Первый, посмотрев назад, медленно произносит:

— Зверюга!

Ранта и Иренг вздрагивают. До сих пор они, казалось, не замечали присутствия посторонних.

— Кажется, ушел! — с облегчением говорит Иренг.

— Да, кто знает, какую еще подлость он может сделать, — отзывается второй носильщик. — Мы завернем за дом. Если что, мы сможем сразу же прийти на помощь. Хорошо?

Иренг нетерпеливо перебивает его:

— Если он захочет что-либо сделать, кто из нас может помешать ему? Он берет не силой, а деньгами. А против денег мы не можем бороться. У него влиятельные друзья. А наши друзья — люди маленькие.

Ранта прерывает жену:

— Хватит. Надоело твое нытье. Надо не отчаиваться, а самим устраивать свою жизнь. Верно?

Второй носильщик бросает удивленный взгляд на Ранту.

— Верно-то верно, но как?

— Не знаю, время покажет.

— Значит, сейчас мы не нужны? Нам можно возвращаться? — спрашивает первый носильщик.

Ранта улыбается, трогает больную руку.

— Да, спасибо. Если будете здесь, заходите. Приводите с собой и товарищей.

Первый носильщик кивает головой и идет прочь, но, не дойдя до поворота, возвращается.

— Мы переносим кассаву и через день бываем здесь.

Не дожидаясь ответа, он поворачивается и уходит догонять товарища.

Взглянув на мужа, Иренг говорит:

— Вот такие же бедняки и все наши друзья, пак.

— Да, но ты недооцениваешь их силу, Иренг.

— В чем же она проявляется, пак?

— Пока еще ни в чем, но те, кто правил раньше и правит сейчас, всегда существовали и существуют за счет таких, как этот носильщик, Иренг. Запомни это хорошенько! Мы пойдем в больницу?

Иренг прислушивается к чему-то, затем смотрит в лицо мужа, удивительно спокойное после всего пережитого, и говорит:

— Что-то не слышно военных грузовиков.

— Да. Ну что ж, пойдем послезавтра. Я устал.

— Бедная Ри-ах. Наверное, все глаза проглядела, ожидая нас.

— Я немного посплю.

Оба уходят в хижину. На минуту все смолкает. Зной усиливается. Падающие на веранду тени от деревьев становятся все меньше и короче.

Уверенной походкой богатого человека, привыкшего считаться только со своими желаниями, к хижине Ранты подходит господин Муса.

У дверей он останавливается, поворачивается к ней спиной и тихо зовет:

— Ранта! Ранта!

Ответа нет.

— Иренг! Где твой муж?

Дверь открывается, и из хижины тихо выходит Иренг.

— Слушаю, господин.

— Ты что, не слышишь? Где муж, спрашиваю?

Господин Муса даже не взглянул в сторону Иренг. Он по-прежнему стоит, повернувшись спиной к двери, и смотрит вверх, на небо, как будто ожидая, что оттуда вот-вот посыплется манна небесная.

— Ранта устал, господин, он лег отдохнуть.

— Ты что, глухая? Разбуди, скажи, чтобы вышел!

Иренг уходит в хижину и больше не показывается. Господин Муса нервничает. Пальцы руки, лежащей на рукоятке палки, слегка вздрагивают, однако глаза по-прежнему устремлены в небо. Он чуть заметно помахивает портфелем и постукивает носками сапог о землю. Видя, что ни Иренг, ни Ранта не собираются выходить, он перестает смотреть вверх и украдкой смотрит на дверь. Она по-прежнему закрыта. Он делает несколько шагов назад, но, услышав шум за дверью, снова задирает голову вверх. Однако и на этот раз ожидания его оказываются напрасными. Никто не выходит — хозяева просто заперли дверь изнутри. Поняв это, господин Муса приходит в ярость. Глаза его сверкают от гнева. Куда девалось его самодовольство и беззаботность! Он резко поворачивается к двери и кричит:

— Ранта! Выйдешь ты или нет?

Молчание.

— Ранта! Выходи!

Ответа нет.

— Хорошо. Ты не хочешь выходить? Я доложу в полицию, что ты воровал у меня семена каучука. Понял?

В хижине по-прежнему тихо. Издалека доносится глухой лай собаки.

— Ранта, ты что, на самом деле не хочешь выйти?

Наконец дверь открывается, и на пороге показывается Ранта. Господин Муса сразу же набрасывается на него с руганью:

— Как ты смеешь ослушаться моего приказа?

Ранта делает шаг вперед. Плечи его приподняты, глаза устремлены на господина Мусу, полусогнутые руки вытянуты. Он похож на разъяренного дикого зверя, готового броситься на свою жертву. Левая рука его теперь перевязана тряпкой, сквозь которую сочится кровь.

Господин Муса кричит угрожающе:

— Ранта! Как ты посме…

Ранта медленно надвигается на него. Господин Муса в страхе пятится. Ранта продолжает наступать. Господин Муса истерически кричит:

— Если посмеешь… ударю!

Он высоко поднимает палку. Ранта продолжает наступать. Муса в испуге бросает палку, портфель и со всех ног пускается наутек, подняв саронг.

Ранта останавливается и выдавливает сквозь зубы:

— Негодяй!

Из хижины выбегает Иренг, она хватает мужа за руку и тянет назад.

— Успокойся Ранта, успокойся!

Ранта повинуется. Оба садятся на амбин на веранде. Ранта все еще продолжает смотреть в ту сторону, куда убежал господин Муса. Иренг с тревогой смотрит на мужа. Оглянувшись на хижину, она видит на земле портфель и палку господина Мусы.

— Смотри, он портфель бросил.

Ранта бросает взгляд на портфель.

— Не трогай. Не марай руки! Грязь! Возьми палку и отбрось в сторону.

Иренг продолжает с любопытством рассматривать портфель. Затем она встает и нерешительно направляется к тому месту, где лежат портфель и палка, держа руки за спиной, как бы показывая мужу, что у нее нет намерения прикасаться к ним.

В это время снова появляются двое носильщиков. С ними незнакомец. Это невысокий, худощавый, энергичный мужчина средних лет.

— Канг^[11], — говорит первый носильщик, — это мой друг. Уже…

Он не успевает договорить, так как в это время второй носильщик замечает портфель и палку и восклицает:

— Это же господина Мусы!

— Да, — отвечает Иренг. — Он убежал. Ранта хотел побить его.

Второй носильщик с удивлением смотрит на Ранту.

— Если так, то, видно, уже началось.

Оба носильщика подходят к вещам, брошенным Мусой, но Ранта предупреждает с порога:

— Не прикасайтесь!

Носильщики поворачиваются и подходят к Ранте, по прежнему не спуская глаз с портфеля и палки Мусы.

Тут впервые подает голос их товарищ.

— Я знаю, что в нем!

Второй быстро оборачивается к нему:

— Откуда?

Тот не отвечает, смотрит на первого носильщика, а он в свою очередь — на Ранту.

— Пак, — говорит он, обращаясь к Ранте и указывая на третьего, — это наш товарищ, он уже два сезона не получает воду на свое поле. Люди господина Мусы отвели воду, а когда он попытался сопротивляться, его избили. Что он мог поделать? У Мусы всесильные друзья. Племянник его работает у Мусы слугой. Так он говорит, что каждую среду ночью господин Муса встречается с бандитами из Дар-уль-Ислама. Вот в чем секрет того, что дарульисламовцы не трогают Мусу, а нас, бедняков, грабят, убивают, жгут наши хижины.

Третий подходит к Ранте.

— Да, поэтому банды его и не трогают.

Тут Иренг в страхе восклицает:

— Ой, если так — нам будет плохо!

— Да, лучше всего бежать, — замечает третий.

Ранта встает, смотрит по очереди на каждого из своих друзей.

— Это значит, стать кули в городе, да? — Он отрицательно качает головой. — Нет. Я тоже знаю, что господин Муса часто встречается с дарульисламовцами. И мы должны пойти к коменданту, доложить об этом.

Третий с восхищением смотрит на Ранту. Ранта кивает головой и решительно продолжает:

— Так будет вернее всего. Да возьмем с собой и эти вещи.

Второй носильщик восторженно приветствует решение Ранты.

— Правильно! Очень правильно!

Не обращая внимания на его слова, Ранта поворачивается к жене:

— Ренг, забери с собой всю одежду и запри дверь.

Иренг уходит в хижину. Вскоре она возвращается с небольшим узлом. Прежде чем уйти с веранды, она запирает дверь на замок и прячет ключ на груди.

Ранта спокойно говорит:

— Ну, пошли! Только не по шоссе.

Он поднимает портфель, запихивает его в узел к Иренг, берет у нее этот узел, надевает его на палку господина Мусы и перекидывает через плечо. Все покидают веранду и вскоре скрываются за поворотом дороги.

Слышится тихий плеск воды в реке и щебетание птиц. Небо, только что ясное, постепенно затягивается тучами.

Близится закат. Издали доносится звон колокола, зовущего на молитву. Небо почернело. Не видно ни звездочки. Наступила ночь. Слышны отдаленные раскаты грома.

Неподалеку от хижины слышатся голоса.

— Далеко ли еще до хижины-то?

— Вот она.

Фонарь освещает веранду. Из темноты показываются силуэты нескольких мужчин. Один из них стучит в дверь.

— Ранта! Ранта! Выходи!

И другой голос:

— Заперто снаружи. Там никого нет!

— Вот черт!

— Поджигай, чего там!

Фонарь гаснет. Слышится топот нескольких пар сапог. Раздается треск — рушатся столбы, а за ними и вся хижина.

— Поджигай!

— Пали, чего там!

И хижины Ранты не стало.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Вторая половина дня. Небольшая деревушка в Южном Бантене, залитая яркими лучами солнца.

Просторная, светлая гостиная в доме господина Мусы. На выложенном желтым кафелем полу у стены — стол и четыре стула. Рядом с ними резной сервант с аккуратно расставленной в нем посудой. На стенах изречения из корана, выгравированные на дощечках в виде всевозможных фигур. В углу, у двери стоит старомодный, массивный письменный стол. В центре под потолком висит керосиновая лампа.

За столом сидит молодая, красивая женщина лет двадцати. На ней батиковый каин и новая кебайя с короткими рукавами. На голове легкая тюлевая косынка. На столе перед ней чашка кофе. Молодая женщина чем-то обеспокоена. Она поминутно тревожно смотрит на дверь, иногда встает и выглядывает наружу. Однако вокруг все тихо. Наконец, не в силах больше сдерживать волнение, она громко зовет слугу:

— Ли! Ли! Роджали!

В дверях показывается стройный восемнадцатилетний юноша в старой залатанной пижаме и потрепанной соломенной шляпе. Легко, неслышно подходит он к хозяйке и вопросительно смотрит на нее своими умными, чистыми глазами.

— Ли, господин ничего не говорил, когда уходил из дому?

Вытерев ладони о штаны, Роджали отвечает:

— Говорил, госпожа. Он сказал, что пошел к Ранте.

— Но он никогда не задерживался там так долго.

— Видно, дел у него много.

— Сходи туда, Ли! Да побыстрее!

Слуга поворачивается и, провожаемый нетерпеливым взглядом хозяйки, поспешно выходит из гостиной. Оставшись одна, молодая женщина порывисто встает и торопливой походкой выходит в соседнюю комнату, но через минуту возвращается с шитьем в руках. Она опускается на стул напротив того, на котором сидела раньше, и склоняется над шитьем. Однако беспокойство не проходит. Она по-прежнему поминутно оглядывается на дверь и наконец, не в силах больше сдерживать волнение, встает, пересаживается на другой стул, откладывает шитье и, не отрываясь, с тревогой смотрит на дверь.

Внезапно выражение ее лица резко меняется. Она вскакивает со стула, не обращая внимания на то, что шитье упало на пол, прижимает руки к груди, вытянув шею, подается всем корпусом вперед и замирает с полуоткрытым ртом и широко открытыми глазами.

Дверь распахивается, и на пороге появляется господин Муса. Но боже мой, что за вид у этого обычно опрятного, самоуверенного человека! Пиджак и даже саронг в песке и в пыли. Из-под расстегнутого пиджака торчит рубаха. Шляпа сбилась на бок.Всем своим видом он напоминает возвратившегося поздно ночью домой проигравшегося картежника.

Едва переступив порог, Муса истерически кричит:

— Ли! Ли! Джали! Роджали!

Молодая женщина все еще стоит в той же позе.

— Ли! Джали! Джали!

Снова не получив ответа, он наконец замечает перед собой жену, принарядившуюся к его приходу. При виде жены Муса немного остывает и уже спокойным голосом спрашивает:

— Где Джали?

Жена поднимает шитье с пола, кладет его на стол, затем быстро подходит к мужу.

— Что с тобой? Шляпа на боку, весь пиджак и саронг в пыли, рубашка вылезла…

Не обращая внимания на ее слова, господин Муса снова почти истерически орет:

— Ли! Джали!

Жена внимательно смотрит на мужа и мягко упрекает:

— Дрался ты, что ли, с кем-нибудь?

Господин Муса хотел сдержаться, но не смог. С ненавистью взглянув на жену, он отряхивает пыль с пиджака и саронга, затем, окончательно выйдя из себя, орет:

— Ли! Оглох, что ли? Ли! Скорее!

Жена, помогая ему, отряхивать пыль с одежды, испуганно говорит:

— Джали нет дома.

Муса быстро оборачивается.

— Где же этот негодяй?

— Я послала его искать тебя. Ты так долго не возвращался!

Господин Муса срывает с головы шляпу, с силой ударяет ею о стол и рычит, словно от боли:

— О, я погиб! Погиб!

Жена растерялась. Не спуская глаз с мужа, она невольно подается вперед, все еще не зная, что предпринять. Господин Муса сверкает глазами и рычит:

— Сколько раз надо повторять, чтобы Джали никуда без моего разрешения не посылали!

Жена отступает в самый дальний угол и робко произносит:

— Тебя так долго не было…

Сжав кулаки, господин Муса приближается к жене.

— Какое твое дело, долго или недолго!

Напуганная его криком, она сжимается и испуганно шепчет:

— Ведь ты обещал повезти меня в город!

— К черту!

Первый раз за все время их совместной жизни муж так груб с нею, и в груди ее поднимаются противоречивые чувства: подозрение, гнев, разочарование и вместе с тем стыд и страх.

Заложив руки за спину, господин Муса забегал по комнате. На его лице попеременно отражаются беспокойство, страх, подозрение и злость. Пробежав два-три раза по комнате, он неожиданно останавливается перед изречением из корана, смотрит на него и что-то шепчет одними губами — молится. Затем он поворачивается и делает несколько шагов, но, зацепив ногой за стул, чуть не падает: подоспевшая вовремя жена поддерживает его. Из уст Мусы вырываются проклятия, он вспоминает все свои невзгоды, зверем смотрит на жену.

— Ведьма несчастная!

Она отдергивает руку, словно ее ударили, отступает к стене и, ничего не понимая, испуганно спрашивает:

— В чем же я виновата?

Господин Муса снова с ненавистью смотрит на жену.

— В чем? Во всем! Все несчастья из-за тебя! — И он выходит в соседнюю комнату.

Слышно, как он открывает дверь шкафа. Вскоре он возвращается в гостиную, на ходу пристегивая к поясу крис^[12]. Не глядя на жену, он направляется к выходу. Когда он уже переступает порог, жена говорит:

— Ты забыл шляпу!

Господин Муса возвращается, и жена, воспользовавшись этим, испуганно спрашивает:

— Куда это ты… с крисом?

— Куда? Пух выпускать из этого негодяя Ранты!

Он берет со стола шляпу, надевает ее, затем подходит к жене и, сплюнув, шипит:

— Гадина!

Это выводит жену из себя. Она хватает мужа за рукав и, воспользовавшись его замешательством, оттаскивает от двери. Завязывается борьба. Жена гневно кричит:

— Сам ты гад! Пропади ты пропадом! Пусть убьет тебя Ранта!

Господин Муса страшным ударом отбрасывает жену на пол и быстро идет к выходу. Однако, собрав силы, жена встает на ноги и кричит ему вслед:

— Давай развод! Сейчас же! Чтоб тебя убил Ранта!

Господин Муса уже переступил порог, но, услышав последние слова жены, останавливается, кладет руку на косяк двери, затем поворачивается, медленно подходит к столу и опускается на стул.

Жена продолжает кричать:

— Со мной ты храбрый! Попробуй так с Рантой! Тоже мне герой! Не хочешь давать развода, я сама заявлю! Сама!

Господин Муса сидит неподвижно, закрыв лицо ладонями. Неожиданно он выпрямляется, снимает шляпу, отирает шею, затем вскакивает и кричит в дверь:

— Ли, где ты? Безмозглый! Сколько раз говорить, чтобы ты не уходил без моего разрешения!

В дверь боком входит Роджали. Останавливается и смотрит на хозяйку, как бы прося ее ответить хозяину. Та переходит в наступление:

— Что, я не имею права ему приказывать?

Муса не отвечает, обращается к Роджали:

— От Ранты?

— Да, господин.

— Не видел там мой портфель?

— Нет, господин.

— А мою палку?

— Нет, господин.

— Иди снова к Ранте!

— Слушаю, господин.

— Спроси у него мой портфель и палку.

— Слушаю, господин.

— Если не отдаст, убей его.

— Но там никого нет дома.

— Никого нет дома?

— Да, и дом на замке, господин.

— Куда же они ушли? Не знаешь?

— Нет, господин.

— О господи! Господи!

На минуту господин Муса задумывается, затем поднимает глаза на жену и изменившимся голосом, заискивающе спрашивает:

— А ты могла бы жить со мной в бедности, Нах?

Жена не отвечает. Она показывает взглядом на Роджали — мол, нельзя вести такие интимные разговоры в присутствии посторонних. Господин Муса понимает ее намек.

— Джали, иди к паку Касану, скажи — у меня к нему важное дело. Пусть придет. Обязательно. Да побыстрее.

Джали молча выходит из гостиной. Господин Муса снова обращает свой взор к жене.

— Ты не оставишь меня, что бы со мной ни случилось? А, Нах?

— Ты сам слышал мою клятву, когда я выходила за тебя замуж. Так и будет.

— Я дам тебе развод.

Жена с жалостью смотрит на мужа.

— У меня большие неприятности, Нах.

Она недоверчиво улыбается.

— Я не шучу, Нах. Прости меня за все, что я тебе наговорил.

Жена тронута. Она подходит к мужу, садится на подлокотник кресла и вопросительно заглядывает мужу в глаза. Но господин Муса вдруг снова вспоминает о случившемся, отстраняет ее и говорит:

— Не спрашивай меня ни о чем. Собери лучше вещи, самое необходимое.

— Мы едем в город?

— Нет, Нах, не в город, может быть — в лес.

— В лес? — изумленно восклицает жена.

Господин Муса утвердительно кивает головой.

— Но когда ты на мне женился, ты не говорил, что такое может случиться.

— Мог ли я знать? А вот теперь случилось.

— Почему же обязательно в лес? Уж не в банду ли к дарульисламовцам.

— Что поделаешь, Нах. Обстановка заставляет. Так ты идешь?

С минуту жена колеблется. Затем, очевидно приняв решение, отвечает:

— Да… Выходя за тебя замуж, я дала клятву быть верной тебе до гроба. Прошу только, обращайся со мной хорошо. Ты же сам знаешь, я не какая-нибудь деревенская девчонка, я окончила техникум.

— Это я тебе обещаю, Нах. Ну, иди, собирайся.

Жена выходит в соседнюю комнату. Господин Муса достает крис, долго на него смотрит, вертит в руках. Поцеловав рукоятку, вкладывает его в ножны. Затем тяжело опускается на стул и задумчиво смотрит перед собой в одну точку. Услышав шаги во дворе, он резко встает, поднимает правую руку в знак приветствия.

— Салам алейкум! Входи, Менг!

Полуоткрыв дверь, в гостиную несмело входит старик в рваном саронге и в потрепанной шляпе из пальмовых листьев. Он садится на пол, поджав под себя ноги. Господин Муса быстро подходит к нему.

— Нет, нет, садись сюда, на стул!

Джаменг испуганно машет руками.

— Что ты, господин, не заставляй меня нарушать приличия. Позволь мне сидеть на полу. Я пришел сообщить тебе, что только что видел на лесной дороге людей. Там был Ранта и с ним еще несколько человек.

— Ранта? Сколько их?

— Четверо, господин, вместе с Рантой.

— Ты видел у них мой портфель?

— Да, господин, и портфель и палку.

— Проклятие! Куда же они шли?

— Дело было так, господин: когда они увидели меня, Ранта позвал меня и показал портфель. «Видишь, — говорит, — это портфель твоего господина. А знаешь, что в нем?» Тут я испугался…

— Что еще сказал этот негодяй?

— Он сказал: черт уже пришел по вашу душу.

В бессильной ярости господин Муса скрежещет зубами и ударяет кулаком по столу.

Джаменг испуганно отодвигается назад. Он хотел было что-то сказать, чтобы смягчить впечатление, которое произвело на Мусу это известие, однако, тот не дает ему говорить:

— Куда он пошел?

— Я побоялся его спросить, господин.

— Пусть идет, куда хочет. Такому, как он, никто не поверит! Вор! Кто поверит вору? А если он пошел к коменданту…

— Да, господин, они что-то говорили о господине коменданте.

— Пак комендант уехал в город. А если Ранта вздумает пойти в город, я прикажу, чтобы его схватили. Вор несчастный!

Джаменг продолжает молча сидеть на полу, Муса зовет жену:

— Нах! Нах! Готова?

Из соседней комнаты доносится голос жены:

— Сейчас.

Муса смотрит на гостя.

— Хорошо, Джаменг. Можешь идти.

И он протягивает ему ассигнацию.

Низко кланяясь, Джаменг выходит из гостиной. Не вставая со стула, Муса снова кричит:

— Готова, Нах?

— А как драгоценности? Тоже брать?

— Вот глупая. Конечно!

Солнце уже клонится к закату. Жена подает кофе. Муса поспешно пьет.

— Когда тебе трудно, ты обычно куришь.

Лицо господина Мусы светлеет. Он улыбается, поднимает глаза на жену.

— Эх, забыл! Принеси-ка сигары.

Жена выходит и через минуту возвращается с ящиком сигар. Муса берет сигару, жена чиркает спичкой и дает ему прикурить. Муса глубоко затягивается и выпускает дым через рот и нос. Солнце уже зашло. Жена идет в соседнюю комнату и возвращается с зажженной керосиновой лампой. В гостиной становится светло. Господин Муса берет лампу из рук жены и ставит ее на подставку. Оба садятся, задумываются. Неожиданно с улицы доносится:

— Салам алейкум!

Вслед за этим в гостиную, сопровождаемый Роджали, входит пак Касан. Это молодой еще человек с пронизывающим взглядом, небритый, с всклокоченными волосами. На нем темно-коричневая рубаха, подпоясанная широким ремнем, и широкие суконные штаны, на ногах почти новые ботинки. Не дожидаясь приглашения, он садится рядом с хозяйкой, бросает быстрый взгляд на господина Мусу.

— Важное дело, пак резидент?

— Мой портфель у Ранты. Ранту ты знаешь. И знаешь, что у меня в портфеле.

— Сейчас идти, пак резидент?

— Твои люди с тобой?

— Да, здесь на улице.

— Оружие взяли?

— Оружие?

Касан поднимается, смеясь, хлопает по карману штанов.

Господин Муса повеселел. Он смотрит на жену.

— Может быть, нам еще и не придется бежать.

Касан громко хохочет.

— Бежать? Мы с каждым днем становимся сильнее, пак! Когда надо покончить с этим Рантой?

— Сейчас!

Отдав по-военному честь, пак Касан выходит из гостиной. Роджали продолжает стоять у двери, ожидая приказаний и поминутно поднимая глаза на хозяина. Увидев его, Муса в гневе кричит:

— А ты что стоишь как пень! Иди помоги Касану.

Роджали молча уходит. Хозяин и хозяйка одни. Где-то лают собаки — одна, потом другая. Спокойно и уверенно Муса говорит, не глядя на жену:

— Аллах всегда с нами.

Он смотрит на жену, которая все это время молча наблюдала за ними, теребя кофточку.

— Ты что молчишь?

Она отрицательно качает головой.

— Сердишься?

Она снова качает головой, продолжая теребить кофточку.

— Верь, аллах всегда на стороне правых, — строго говорит он и смотрит на жену, ожидая ответа.

Но та отводит глаза и только вяло кивает головой. Мусе это не нравится.

— Значит, ты не веришь в бога?

— Я не говорила этого.

— Значит…

Она встает, намереваясь уйти, однако Муса хватает ее за руку, с силой усаживает на стул и угрожающе говорит:

— Может быть, ты не веришь, что аллах с нами?

Жена вынуждена ответить:

— Да, я не верю, что аллах с нами. Только сейчас я узнала, что ты в банде дарульисламовцев.

— Ну и что тут плохого? Все делается по воле аллаха.

Жена хочет высвободить руку, но Муса стискивает ее еще крепче.

Он смотрит на нее пронизывающим взглядом, но она отводит глаза в сторону.

Наконец он произносит:

— Ты не веришь? Не осмеливаешься смотреть мне в глаза?

— Отпусти меня!

— Отпустить? Хочешь предать своего мужа?

Только теперь жена выпрямляется, вырывает руку и гневно говорит:

— Когда я изменяла тебе? Ты сам никогда не выполнял своих обещаний.

— Я изменял тебе?

— Ты обещал обращаться со мной хорошо! Только что обещал!

— Я могу обращаться с тобой, как мне хочется.

— Хорошо. Тогда я тоже буду поступать так, как я хочу.

— Значит, ты хочешь предать меня?

— Ты что, уже забыл, что мои родители погибли от рук дарульисламовцев? Вся семья наша разбежалась кто куда из-за этой банды… И теперь я узнаю, что ты у них начальник.

Господин Муса встает, упирается руками в бока и тоже кричит:

— Ты только притворялась верующей и покорной! Ты отступница! Аллах избрал меня, своего слугу, чтобы творить его волю.

— Обманщик!

— Значит, ты хочешь, чтобы и с тобой сделали то же, что сделали с другими?

— Место у нас глухое. Ты командир в банде, к тому же мой муж. Что тебе мешает покончить со мной? Кончай!

Муса со всего размаху ударяет жену по лицу. Она падает и, с трудом раскрыв рот, из которого сочится кровь, произносит:

— От Ранты ты бежишь, а со мной — смелый!

Муса поднимает ногу, намереваясь пнуть ею жену, но в это время в дверях появляются солдаты:

— Хватит! Прекратите, господин Муса!

Муса вздрагивает. Он подходит к жене, чтобы помочь ей подняться, однако один из солдат опережает его. Затем солдат садится на стул и внимательно смотрит на Мусу, который озирается по сторонам, словно высматривая, куда бы убежать.

— Господин Муса, теперь уже бесполезно притворяться.

Муса делает отчаянные усилия, стараясь успокоиться, но волнение, страх и смятение охватывают его еще больше. Он суетливо приглашает гостей садиться:

— Пожалуйста! Пожалуйста!

Комендант — командир отряда — смеется.

— Приглашения нам не требуется. Садитесь, друзья!

Муса сидит, склонив голову. Все молча смотрят на него. Не поднимая головы, он спрашивает:

— Зачем пожаловали?

Комендант коротко отвечает:

— Вас арестовать.

Только теперь Муса поднимает глаза.

— За что? За то, что жену побил?

Все смеются. Комендант поясняет:

— К сожалению, нет. Итак, господин Муса, сейчас я разъясню вам. Уже давно в нашем районе беспорядки. Непрерывные бандитские налеты: жгут дома, издеваются над жителями, грабят самых последних бедняков. Но как ни странно, с богатым господином Мусой до сих пор ничего не случилось. Почему? Вот это и вызвало у нас подозрения.

Господин Муса выпячивает грудь, бросает взгляд на жену и с негодованием говорит, обращаясь к командиру:

— Это не основание для ареста.

— Вы правы, — спокойно соглашается комендант. — Но есть факты, подтверждающие наши подозрения. Вы поддерживаете тесную связь с одной из этих банд.

Муса вскакивает и машет руками:

— Нет! Это неправда! — И, показывая на жену, продолжает: — Вы слышали, как она обвиняла меня в этом. Но это не доказательство. Это была обычная семейная ссора, а в ссоре чего не наговоришь!

Все снова смеются. Жена Мусы ерзает на стуле, а комендант продолжает:

— И опять вы правы.

— Ну вот, — обрадовался Муса, — если так, то почему же вы хотите меня арестовать?

Все опять смеются, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не обидеть хозяина дома.

— Знаете, господин Муса, — сдержанно говорит комендант, — мы пришли сюда не одни, а вместе с группой деревенских дружинников. Если хотите, выгляните за дверь.

Господин Муса опускает голову. Комендант и солдаты по-прежнему стоят на своих местах.

Вдруг комендант оборачивается к солдатам и кивком головы подает им какой-то знак. Солдаты рассыпаются по дому. Начинается обыск. Только теперь хозяйка понимает, какая опасность грозит их дому, их имуществу, им самим. Она вскакивает со стула и смотрит на испуганно озирающегося по сторонам мужа. А комендант, не обращаясь ни к кому в отдельности, произносит:

— Не надо волноваться. Пусть волнуется тот, у кого совесть нечиста.

Хозяйка рыдает.

Комендант изучающе смотрит на Мусу.

— А всех верующих, верных аллаху, ничто в мире не может повергнуть в смятение. Верно, Муса? Это ваши слова, вы произносили их, когда были всесильны.

Господин Муса еще ниже опускает голову.

Комендант продолжает:

— Плохо будет, если в этом доме найдут огнестрельное оружие.

Муса поднимает голову, смотрит на коменданта и поспешно заверяет:

— В этом доме нет огнестрельного оружия. У меня есть только крис, фамильная ценность.

Комендант подходит к хозяину и весело говорит:

— Встаньте, Муса!

Муса выпрямляется.

— Подымите вверх руки!

Муса подымает левую руку.

— Выше, Муса. Почему не подымаете правую?

Муса подымает и правую руку.

Комендант выворачивает карманы Мусы и обшаривает его. Обнаружив крис, он вынимает его и бросает на стол.

— Зачем отбираете фамильное оружие? Нехорошо это, — протестует Муса.

Он уже открыл рот, собираясь сказать еще что-то, но комендант обрывает его:

— Руки вверх!

И Муса снова покорно подымает руки.

— А зачем же таскать с собой фамильный крис?

— Для безопасности, пак.

Комендант весело смеется.

— О, теперь я понимаю. Значит, ты все время боишься чего-то. Почему?

Комендант, окончив обыск, встает за спиной Мусы. Муса пытается опустить руки, но комендант легким прикосновением заставляет его поднять их снова. Жена Мусы подходит к коменданту.

— Не мучайте моего мужа, пак.

Комендант учтиво кланяется.

— Ваш муж, госпожа, хороший, уважаемый человек, но тот, что стоит перед вами, совсем другой человек.

— Нет, это один и тот же. Он очень хороший человек. Конечно, иногда он бывает слишком строг, но человек он хороший.

Она бросается к мужу и обнимает его за шею.

— Он арестован, к нему нельзя подходить, — говорит комендант, разъединяя их.

— В чем его вина? Почему у нас все перевернули в доме? — набрасывается жена Мусы на коменданта, снова порываясь к мужу.

— Вы хотите доказательств? — произносит комендант, начиная терять терпение. — Хорошо. Ранта!

На пороге появляется Ранта с портфелем в руках. Комендант берет у него портфель.

— Это твой портфель?

Муса бросает взгляд на портфель и опускает голову. Жена смотрит на портфель, потом на мужа и, поняв, что он почему-то не хочет узнать свой портфель, тоже опускает голову и отходит в сторону.

Комендант делает шаг вперед и становится между ними. Он строго смотрит на Мусу, который опустил было руки, и, когда тот их снова подымает, говорит:

— Не признаете? Хорошо. Ранта, чей это портфель?

Ранта делает шаг вперед и, показав глазами на Мусу, уверенно отвечает:

— Его, пак. Я подобрал его у своего дома.

Все смотрят на Мусу. Тому остается лишь признаться.

— Да, это мой портфель, пак.

— А почему сразу не признал? — быстро спрашивает комендант.

Муса молчит. Потом неожиданно говорит:

— Темно здесь, пак, не рассмотрел. Но когда он был у меня, он был пустой.

Ранта не выдерживает:

— Врет он, пак. Я сам поднял этот портфель, и мы впятером — я, жена и трое моих друзей — пошли прямо к вам. Мы не открывали портфель до вас.

Комендант смотрит на Мусу.

— А откуда в портфеле появилось его содержимое?

— Аллах его знает.

Комендант хватает Мусу за горло и кричит:

— Не упоминай аллаха, коль служишь черту!

В это время солдаты по одному собираются в гостиной и докладывают командиру, что в доме ничего не обнаружено, кроме узлов с одеждой. Услышав это, Муса смелеет:

— Я говорил, что у меня ничего нет, пак.

— Замолчи. А как попали к тебе в портфель письма дарульисламовцев?

Муса снова умолкает. В это время снаружи слышится свист — сигнал дружинников, предупреждающий о том, что к дому кто-то идет. Все оглянулись на дверь. Комендант приказывает:

— Кто-то идет сюда. Всем спрятаться! А тебя, Муса, если вздумаешь бежать, я пристрелю на месте. Принимай гостя, как обычно. Понял? Опусти руки!

Муса опускает руки, потом голову. Солдаты прячутся по комнатам, а комендант, взяв со стола крис, подходит к жене Мусы:

— Госпожа, вы, конечно, понимаете, что мы не шутим. Принимайте гостей, как будто ничего не случилось. Если попробуете мешать нам, мы будем вынуждены поступить так, как найдем это нужным.

Он поворачивается и скрывается за дверью.

Супруги остаются одни. Они садятся друг против друга, и Муса наконец получает возможность говорить с женой:

— Прости меня за все, Пах.

Жена не отвечает.

— Бывают минуты, когда человек не может сдержать себя, Нах.

Она опускает голову и вытирает глаза. Немного успокоившись, говорит покорным голосом:

— Видно, такая моя судьба.

В это время с улицы доносится:

— Салам алейкум!

Оба оборачиваются к двери и почти одновременно отвечают:

— Алейкум салам!

Дверь открывается, и на пороге появляется худощавый мужчина лет сорока. Это староста деревни. На нем черный пиджак и черные штаны, саронг перехвачен револьверным ремнем, сплетенным из желтых и зеленых шелковых нитей.

Господин Муса нехотя приветствует его.

— А, пак староста. Хорошо, что зашел. Мы вот сидим тут, скучаем.

Староста смеется.

— Разве могут молодожены скучать!

Муж и жена переглянулись. Не дожидаясь приглашения, староста садится.

— Время не ждет, господин. Нужно действовать. Пак резидент, есть сведения, что комендант уехал вчера в город. Мы узнавали — он действительно уехал и взял с собой охрану из трех человек. Ночью мы можем атаковать их штаб. Там осталось только десять человек, не больше. Чтобы захватить штаб, и двадцати человек хватит. Как вы думаете, пак резидент?

Муса, до этого сидевший словно в забытьи, вскакивает, ударяет кулаком по столу; лицо его перекошено от гнева.

— Заткнись! «Пак резидент»! Кто «пак резидент»?

Староста опешил. Он неуклюже топчется на месте. Глаза его беспокойно бегают и наконец останавливаются на хозяйке. Та смотрит на мужа, но, встретив его взгляд, тяжело вздыхает и еще ниже опускает голову. Не найдя поддержки у хозяйки, староста растерялся. Он в замешательстве засовывает руки в карманы и еще раз пытается взглянуть в глаза господину Мусе в надежде понять причину столь резкой перемены в его поведении. Но, встретив устремленный на него свирепый взгляд господина Мусы, староста принимается еще более старательно шарить по карманам. Наконец он вытаскивает табакерку, пальмовый лист, свертывает самокрутку и глубоко затягивается. Только теперь он немного приходит в себя и осторожно произносит:

— Я пришел передать, что мне приказано. А там ваше дело — соглашаться или не соглашаться, пак резидент, э… э… извините, вам, кажется, не нравится, когда вас так называют, ну, это в конце концов не важно. Мое дело только передать. Если вы не хотите, я сам буду командовать отрядом.

Проговорив это, староста встает, отдает по-военному честь и, не попрощавшись, уходит.

Едва дверь за ним захлопнулась, как в гостиной появляются комендант и солдаты. Комендант подходит к Мусе и, посмеиваясь, говорит:

— Ну, что теперь скажешь, «пак резидент»? Признаешься?

Муса опускает глаза и тихо произносит:

— В чем же мне признаваться, пак комендант? Ведь не я же себя так называю, а они.

Не обращая внимания на просительные нотки в голосе Мусы, комендант продолжает:

— Вот три факта, подтверждающие, что ты резидент дарульисламовцев: во-первых, твоя же жена называет тебя главарем банды, во-вторых, этот староста своим поведением подтвердил это и, наконец, в-третьих, письма в твоем портфеле.

Муса хотя и неуверенно, но все еще пытается отпираться.

— Я же говорил, что портфель мой был пустым, жена возвела на меня напраслину, а староста этот просто идиот.

Комендант начинает терять терпение. Он знаком подзывает одного из солдат и приказывает:

— Возьми половину людей. Устройте засаду этой банде, которая хочет напасть на штаб. Если не будут сдаваться, уничтожьте.

Солдат отдает честь и идет к двери, за ним следует половина солдат. Они выходят из гостиной, с улицы доносятся обрывки фраз:

— Да, я иду.

— Кто еще, пак?

— А я?

— Вы, вы, вы и вы.

Те, кто остался в комнате, молча прислушиваются к этому сдержанному разговору.

Когда все смолкает, комендант продолжает допрос:

— Хорошо. Значит, господин Муса, вы не хотите признаваться. Что ж, хотите дать бой? Принимаю, но пощады от меня не ждите!

Господин Муса беспокойно двигает ногами, шарит по полу, хочет что-то сказать, но молчит. Неожиданно комендант оборачивается к хозяйке.

— А вы действительно ничего не знаете о своем муже?

Та закрывает лицо руками.

— Что я могу знать, пак?

Комендант снова поворачивается к Мусе:

— Да, господин Муса, наш район самый беспокойный. Помните, я даже советовался с видными людьми, в том числе и со старостой, как поддерживать порядок, а что получается? Вы и староста сами являетесь предателями своего народа. Вы обещали помогать нам. Разве правоверному мусульманину пристало нарушать обещания, предавать народ? Разве этому учит ислам? Вы и староста несете ответственность за убийства, поджоги, грабежи и зверства, чинимые здесь бандой. Слушайте…

Снова слышится сигнал дружинников, дающий знать, что к дому подходит толпа людей.

Комендант смотрит по сторонам.

— Это подходит ваша банда. Господин Муса и вы, госпожа, ведите себя так же, как и со старостой. Мы будем за вами следить.

Он подает солдатам знак спрятаться и быть наготове.

В это время снаружи доносится:

— Салам алейкум!

Озираясь по сторонам, Муса поднимается со стула. Вслед за ним быстро встает и жена.

В гостиную один за другим входят люди. Воспользовавшись этим, Муса бросается к выходу, однако внимательно следившая за ним жена, хватает его за руку и тянет назад в комнату. Господин Муса отчаянно сопротивляется. Между тем вся банда уже в комнате. Бандиты с удивлением наблюдают эту сцену. Наконец господин Муса истерически кричит:

— Да отпусти ты меня, ведьма!

Жена тоже кричит в ответ:

— Я не хочу оставаться одна.

Муса дико орет:

— Отпусти!

Пак Касан, ничего не понимая, подходит к Мусе и в замешательстве спрашивает:

— Пак резидент, может быть, вам помочь?

Задыхаясь от злобы, Муса приказывает свистящим шепотом:

— Раскрои голову этой ведьме!

Пак Касан в изумлении застывает на месте и, вытаращив глаза, вопросительно смотрит на Мусу. Однако тот только дико вращает глазами, не в состоянии что-либо сказать. Пак Касан молча смотрит по очереди на каждого из своих людей, но в их глазах он не прочел ничего, кроме удивления и недоумения. Жена продолжает тянуть мужа за рукав, а он бьет ее по лицу. Она молча переносит эти удары. Овладев собой, пак Касан переходит на официальный тон.

— Пак резидент, ваше приказание выполнено. Ранты нет дома. Портфеля и палки там тоже не оказалось. Дом его мы…

Тут господин Муса дико орет:

— Черт с ним, с этим домом!

Однако пак Касан продолжает докладывать:

— Мы взломали дверь и проникли внутрь дома. Но ничего там не нашли. Дом мы сожгли.

На минуту Муса забывает о жене. Он приближается к Касану и кричит ему в лицо:

— Идиот! Разве я приказывал сжечь дом?

— Пак резидент, вы сами сказали: сожгите дом. Мы только выполнили ваш приказ.

Господин Муса, вытаращив глаза, наступает на Касана.

— Кого ты называешь «пак резидент»?

Видя, что дело принимает плохой оборот, пак Касан и его люди отступают к стене. Муса делает шаг вперед, вплотную прижимает пака Касана к стене и не сводит с него глаз.

Пак Касан отводит глаза в сторону и отвечает:

— Вас, господин Муса.

— Меня? Это когда же правительство назначило меня резидентом?

Пак Касан, совсем сбитый с толку, умоляюще смотрит на своих людей, словно ища у них поддержки, но те в растерянности молчат.

Вся эта сцена заставляет жену ослабить руки, держащие Мусу, а затем и вовсе опустить их. Почувствовав свободу, Муса поворачивается и бросается к выходу. Но, выскочив за дверь, он падает и снова возвращается в гостиную. В глазах его застыли испуг и отчаяние. Как смертельно раненный зверь, он бессильно опускается на кушетку и замирает. У него вырывается глубокий вздох.

— О аллах, спаси меня, грешного.

Пак Касан понимает это по-своему. Он подходит к Мусе и заискивающе спрашивает:

— Вспомнили теперь, пак резидент?

Касан протягивает руку, пытаясь помочь Мусе подняться. Тот грубо хватает его за руку и дергает к себе с такой силой, что Касан чуть не падает. Муса вскакивает с кушетки и бросает гневный взгляд на пака Касана.

— Ты что, с ума сошел? Что ты, как попугай, повторяешь «пак резидент», «пак резидент»! Идиот!

Пак Касан в растерянности смотрит на своих людей. Убедившись, что никто из них не может помочь ему, он решительно произносит:

— Видно, нам лучше уйти.

Словно обезумев, Муса расставляет руки, пытаясь задержать Касана.

— Уйти? Куда уйти? Сейчас же скажи, что я не резидент. Слышишь? Сейчас же признайся, что я не приказывал тебе и твоим людям сжигать хижину Ранты.

Пак Касан снова растерянно смотрит на своих людей. Те по-прежнему недоуменно молчат. Тогда он командует:

— Пошли отсюда! — И, отведя руку Мусы, направляется к выходу.

В это время появляются солдаты во главе с комендантом.

— Руки вверх! Сдавайтесь!

Пак Касан одним прыжком оказывается за дверью, по, так же как и Муса, пятясь, возвращается в гостиную. Всех быстро обезоруживают. Затем комендант подает знак одному из солдат, тот достает ремни, скручивает бандитам руки и связывает их. На минуту воцаряется тишина. Солдаты торжествуют. Один из них говорит:

— Теперь в этом районе будет спокойно.

Внезапно в дверях появляется Ранта. Он подходит к арестованным и заглядывает каждому из них в глаза. Комендант в свою очередь внимательно следит за Рантой. Наконец Ранта поворачивается к солдатам и смотрит на них благодарным взглядом.

Неожиданно на лицо его набегает тень, и он сокрушенно качает головой.

К нему подходит комендант.

— Благодарим тебя, Ранта. От имени армии и правительства благодарим тебя за услугу…

Ранта отрицательно качает головой. Комендант участливо спрашивает:

— В чем дело, Ранта? Ты, кажется, недоволен?

Ранта отводит глаза, некоторое время смотрит на картину, висящую на стене, затем вздыхает и медленно говорит:

— Конечно, теперь в нашем районе будет спокойнее. Но надолго ли? Этих людей не запугаешь, они постараются отомстить — в первую очередь мне.

Внезапно все оборачиваются к двери. Где-то поблизости раздаются выстрелы, завязывается перестрелка. Когда выстрелы смолкают, все, за исключением арестованных, поворачиваются к коменданту и вопросительно смотрят на него. Тот, улыбнувшись, поясняет:

— Банда старосты уничтожена. Больше здесь беспорядков не будет. Ты, Ранта, конечно, прав, они не успокоятся, попытаются отомстить. Но у меня есть одна мысль. Что, если я назначу тебя старостой еще до выборов?

Ранта наклоняет голову, лицо его озаряется радостью. Голосом, в котором слышатся надежда, уверенность и беспокойство, он произносит:

— Почему я, пак? Кто я такой?

Господин Муса с ненавистью смотрит на Ранту. Перехватив этот взгляд, комендант нарочно, чтобы досадить Мусе, продолжает:

— Я верю в тебя, Ранта. С сегодняшнего дня ты будешь старостой. И ты должен помогать нам поддерживать порядок. Итак, решено, не отказывайся.

Все не спеша покидают гостиную: впереди — арестованные, за ними — солдаты. Последним выходит Ранта. Когда он был уже у двери, появляется Роджали. Они обмениваются взглядами. Роджали опускает голову и произносит тихо:

— Я рад, что вас назначили старостой.

Ранта, смерив его недоверчивым взглядом, молча выходит за дверь. За ним выходит и Роджали.

Хозяйка остается одна. Она вытирает глаза уголком кебайи, голова ее бессильно падает на стол. Крутом тишина. Наконец она встает, убавляет огонь в лампе, подходит к двери одной из комнат и, навалившись на нее всем телом, в порыве отчаяния начинает колотить по ней ладонями. Дверь неожиданно открывается и, не удержавшись, женщина падает в соседнюю комнату.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Семь часов утра.

Первые лучи восходящего солнца через окно и дверь проникают в гостиную дома господина Мусы. Сначала солнечные зайчики появляются на полу, затем подбираются к столу, переходят на шкаф и, наконец, на стену. В гостиной тихо. Однако все в доме уже встали: на заднем дворе слышится голос Иренг, сзывающей кур, кто-то рубит дрова, у колодца несколько ребятишек с веселым смехом сообща крутят ворот, доставая воду.

— Ну, на неделю дров хватит, — раздается голос Ранты.

— Иди мойся скорее. Дел сегодня много. — Это отвечает Иренг.

Голоса смолкают. В утренней тишине негромко, но отчетливо слышится плеск воды и фырканье моющегося человека.

Немного погодя с чистым полотенцем на шее в гостиную входит Ранта. По его одежде и по мокрым волосам видно, что он только что помылся. Мельком оглядев гостиную, он протирает уши концом полотенца и выходит в соседнюю комнату. Снова становится тихо, только на дворе кудахчут куры.

Спустя некоторое время в гостиную входит Роджали. На нем пижамные белые штаны из поплина, майка и саронг, подоткнутый спереди. Он пересекает гостиную и скрывается в одной из комнат, затем возвращается с тряпкой в руках и начинает протирать мебель. Закончив работу, Роджали хотел уже выйти, но тут появляется Ранта — босиком, в саронге и пижамной рубашке. Он садится к столу и подзывает Роджали. Тот подходит и садится на стул напротив.

— Джали, извини, что я плохо о тебе подумал, Не доверял я тебе. Теперь я знаю, что ты был нашим главным помощником. Без тебя нам не удалось бы справиться с бандитами. — И, не дожидаясь ответа, он продолжает уже деловым тоном: — Что ты думаешь сейчас о положении в деревне?

— О, пак староста, в деревне все довольны, говорят, жить теперь будем спокойно.

Ранта смеется.

— Не совсем так. Они, конечно, не знают, что завтра или послезавтра снова ожидается налет банды.

Роджали вздрагивает. Широко открытыми глазами он вопросительно смотрит на Ранту. Тот еще раз утвердительно кивает головой.

— Если так — плохо придется, они отомстят за все.

— Ну а если объединимся — ничего они нам не сделают, — говорит Ранта, подымаясь со стула.

— Да ведь у них оружие!

— Ну и что же? Если мы все объединимся, то не только сможем отбить нападение, но я сами будем наступать. Да, Роджали, ты, видно, все еще думаешь так, как многие думали раньше. А стоит нам только начать действовать всем сообща — и можно горы своротить.

У Роджали заблестели глаза.

— И бедность победить можно? — спрашивает он.

— И бедность можно. Единство — вот то оружие, которое поможет нам в этом. Прежде всего нам необходимо установить между собой отношения братства и дружбы. Ты, наверное, помнишь, здесь на полях были каналы, но со времени японцев их не чистили, и теперь они заросли кустарником. Если всем взяться за дело, их можно расчистить и тогда на полях снова будет хороший урожай.

Немного помолчав, он продолжает:

— Когда нет единства, между людьми всегда возникают ссоры, потом дело доходит до драки, а в драке действует волчий закон — кто сильнее, тот и наверху. Захватив власть, сильный уже начинает жить за счет слабых, за наш счет, эксплуатирует нас, наших жен, детей, лишает нас всех радостей жизни. Он уже не хочет с нами знаться. А если и приходит к нам, то только для того, чтобы отыскать себе новую жертву. Но когда два таких зверя берут друг друга за глотку — вот тут мы и оказываемся нужны им. Вот и получается, что слабый человек, куда бы он ни пошел, за что бы ни взялся, обязательно попадает в лапы одного из таких зверей. Ты слушаешь меня, Джали?

— Да, я слушаю, пак староста. Но я все же верю в справедливость.

— Ты еще мало соли съел, Джали. Слушай. Я был в Палембанге, в Сурабае, в Джакарте, в Бандунге. Повсюду я слышал: на чьей стороне правда, тот в конце концов победит. Это верно. Очень верно. Но когда? Справедливость не приходит сама, ее надо завоевать.

Занятые этими «философскими» разговорами, они не замечают, как в сопровождении трех солдат входит комендант. На лице его сияет довольная улыбка.

— Что нового, пак староста?

Ранта и Роджали вздрагивают. Староста спешит пригласить гостей садиться, а Роджали, поклонившись и отдав по-военному честь, уходит.

— Извините, пожалуйста, пак, — произносит Ранта.

Без лишних предисловий комендант приступает к делу.

— Вот что, пак староста, — говорит он, — мы получили донесение, что банда Оненга находится где-то в нашем районе. Вы сами знаете, что военные силы у нас здесь небольшие, поэтому я и пришел к вам. Вы, конечно, поможете нам? Народ должен помогать своей армии. Только постарайтесь, чтобы не было лишних жертв.

Ранта на минуту задумывается. Комендант ждет ответа.

— Что ж, пак комендант, у меня есть небольшой опыт в подобных делах. Во времена японцев я служил в отряде местной полиции. Когда голландская морская пехота высадилась здесь, я один уничтожил две или три вражеских машины. Только я никому об этом не говорил. А о банде Оненга я давно думаю… как ее уничтожить. Только вот…

— Итак, что же ты предлагаешь? — спрашивает комендант.

Ранта уверенно отвечает:

— Мы поднимем весь народ на борьбу с бандитами. Построим заграждения из бамбука, у каждого дома поставим наблюдателя, который оповестит нас о приближении врага.

— Значит, вы предлагаете объединить наши усилия? — замечает командир.

— Вот именно, пак. Вы подумайте, ведь мы знакомы здесь только с мотыгой. А у них вооруженная банда. Если мы не объединимся, мы не справимся с ними.

— Так что же мы должны предпринять, пак староста?

— Я думаю так, — твердо говорит староста. — Нам нужно организовать коллективную оборону. Построить заграждения, ловушки. Дорог здесь не так много.

— И вы уверены, что мы победим?

Ранта, не задумываясь, отвечает:

— Я знаю эти места. Поручите это дело мне. Когда все будет готово, я доложу вам.

Комендант кивает головой, однако на лице его все еще написано сомнение. С минуту помедлив, он снова, но уже решительно кивает головой и выходит, сопровождаемый солдатами.

Староста провожает их до двери, затем громко зовет:

— Джали! Джали!

— Я здесь, пак! — доносится голос слуги.

— Иди скорей сюда.

И уже стоя в дверях, староста добавляет:

— Зови наших людей. Быстрее, не то они опередят нас!

Ранта быстро поворачивается, пересекает гостиную и выходит в другую комнату.

Переодевшись, он снова появляется в гостиной; на нем длинные штаны, пиджак, подпоясанный ремнем. Спереди за ремень заткнут револьвер. В глубокой задумчивости староста прохаживается по гостиной. Говорит про себя:

— Да, их надо проучить как следует и поскорее, иначе они всё здесь превратят в пепел.

В это время из соседней комнаты выходит жена Мусы и опускается на скамейку у стола. Не поднимая головы, она говорит:

— Пак староста, я хочу сегодня же уехать в Сукабуми.

Ранта останавливается посреди комнаты и, не оборачиваясь, отвечает:

— Хорошо, госпожа. Дом этот и мебель будут в сохранности. Когда вернетесь, все будет в порядке. Как вы себя чувствуете?

Жена Мусы вздыхает.

— Как и любая женщина, которая теряет мужа. Ну сами посудите, в каком я теперь положении.

Ранта трет лоб, мучительно подыскивая слова, чтобы успокоить ее. На минуту воцаряется молчание. Из соседней комнаты выходит Иренг. Взглянув на нее, жена Мусы продолжает:

— Спросите вашу жену, что она будет чувствовать, если когда-нибудь с вами случится то, что случилось с моим мужем… Нет, нет, это не угроза.

Ранта окидывает ее взглядом и говорит:

— Конечно, я понимаю, что это не угроза. Ну и что же вы сейчас думаете о своем муже?

Она неуверенно отвечает:

— Конечно, если он состоит в банде дарульисламовцев, его надо арестовать. Но не забывайте, что он все же мой муж.

— Вот именно, поэтому я и спрашиваю: вы одобряете, что ваш муж связался с дарульисламовцами?

Она минуту колеблется, затем отвечает:

— Если бы я знала раньше, может быть, мне удалось бы не допустить этого. Я думаю, среди хороших людей нет таких, которые не проклинали бы Дар-уль-Ислама. Но, пак староста, не забывайте, что каждая жена обязана защищать своего мужа и помогать ему.

— Это все так. Ну, а что вы думаете о поведении вашего мужа в последнее время?

— Да, пак староста, он избил меня. Настоящий мужчина не будет так обращаться со своей женой. Но, может быть, это случилось потому, что я тоже была не совсем права. Ведь до этого он относился ко мне хорошо.

— Мне кажется, он не так хорош, как вы думаете.

— Ах, пак староста, я не знаю, что он делал вне дома.

— Вот это я и хочу вам разъяснить, рассказать, откуда у него все это богатство:

— Но ведь оно ему досталось по наследству. Разве не так?

— Конечно, нет. Мы знаем господина Мусу. Он был таким же бедняком, как и все мы здесь. При японцах он стал вербовщиком в трудовые отряды. Всех, кого он вербовал, он заставлял приложить палец к бумаге. А потом оказывалось, что этим они подписали бумагу о передаче ему своей земли. Вот так он превратился в помещика. И сам стал называть себя «господином». Но это еще не все. Он заставлял бедняков, таких, как я, воровать.

— Воровать? Это правда?

— Правда. Вы и сами, наверное, помните, как меня били на веранде этого дома.

— За что?

— Ни за что — воровать заставляли.

— Что воровать?

— Что? Семена каучука, чая.

Жена Мусы удивленно смотрит на Ранту, качает головой.

— Не может быть.

— А я и не заставляю вас верить.

— Но за что же все-таки вас били здесь, на веранде?

— Об этом его спросите. Когда я принес ему краденые семена, он обвинил меня в том, что я украл их у него.

— Но зачем ему это понадобилось?

— Вы не понимаете?

Она отрицательно качает головой. Ранта с улыбкой продолжает:

— Ваш муж не хотел отдавать деньги, обещанные мне. Он обвинил меня в краже его семян и прогнал. Если я не ошибаюсь, он поступал так со многими. А зачем нам, беднякам, эти семена?

— Почему же вы воровали? — переходит в наступление жена Мусы.

— Почему? На то воля аллаха, госпожа. Вы действительно не понимаете? Хотите, я расскажу вам сказку?

— Сказку?

— Да, сказку. Сказку из жизни. Слушайте. Когда мы маленькие, нас кормят и защищают родители или опекуны. Когда же становимся взрослыми, нам нужно жить самостоятельно, мы должны сами защищать себя. Но что же получается? Когда нам уже не требуется защитник,мы вступаем в совершенно новый мир — мир людей, среди которых еще много зверей в человеческом облике. Человеческого в них — только кожа, а их повадки и желания такие же, как у диких зверей. Стоит зазеваться — и ты у них в зубах. Стоит заснуть — и они тебя проглотят. Вот и я являюсь примером такой жертвы. Чтобы утолить свою страсть к наживе, они и меня заставили воровать.

— Но это глупо! Вы же взрослый человек!

— Взрослый? Правильно. Но став взрослым, я не заразился звериной страстью к наживе. Если это считается виной, то я виноват только в этом.

— Значит, мой муж один из тех зверей, о которых вы говорили?

— Те, кто попадал к нему в лапы, утверждали, что это так.

Женщина отводит взгляд в сторону, затем обиженным тоном спрашивает:

— Вы мстите?

— Вашему мужу?

— Да.

— Если бы дело было только в мести, поверьте, он бы давно уже был у меня в руках.

— Вы рады, что его арестовали?

— Да, рад. Рад, как рад канчиль при виде тигра, попавшего в ловушку.

— Вы рады, видя меня в таком положении?

— Чему мне тут радоваться?

— Хотя бы тому, что стали старостой.

— Но это временно, до выборов.

Оба молчат, не глядя друг на друга. С улицы доносятся голоса:

— А где остальные?

— Через минуту будут здесь.

Кто-то кашляет.

Жена Мусы смотрит на дверь и, вздохнув, говорит:

— Вот и кончилась моя счастливая жизнь в этом доме.

— Но как долго этот дом угнетал нас! — замечает Ранта.

Жене Мусы не нравится последнее замечание старосты.

— Значит, вы считаете, — запальчиво говорит она, — что все наше богатство нажито за счет населения этой деревни?

Ранта смеется, затем встает и кивает головой.

— Все, что я сказал, не подлежит сомнению. Все именно так, как вы говорите. Когда же думаете уезжать?

Жена Мусы с трудом сдерживает гнев. Однако, не желая показывать этого, она не отвечает, лишь беспокойно ерзает на стуле, затем встает и быстро выходит в другую комнату.

— Заходите, товарищи! — зовет Ранта, не подымаясь со стула.

Несколько человек, в саронгах, соломенных шляпах, босиком, входят в гостиную. На всех черные штаны, подвязанные ниже колен, на одних майки, на других короткие пиджаки, один вообще голый по пояс. Все останавливаются перед старостой, ожидая приказаний.

Ранта, улыбнувшись, произносит:

— Значит, все пришли. Хорошо. Товарищи, все вы председатели соседских общин. Соседские общины созданы здесь для того, чтобы помогать администрации деревни, а администрация деревни избрана для того, чтобы помогать вам всем. Выходит, нам надо помогать друг другу, выручать друг друга, стоять один за всех и все за одного. Все это вы знаете наизусть. У меня к вам одно важное дело. Слушайте внимательно. Банда дарульисламовцев собирается напасть на нас снова. Солдат в нашей глухой деревне немного. Мы должны помочь им.

Один из собравшихся перебивает его:

— Мы бы не против, но у нас нет оружия.

— «Мы бы не против!» Что это за разговоры? — строго, но сдержанно произносит Ранта и продолжает, обращаясь ко всем: — Бороться нужно, это ясно всем. Будем сидеть сложа руки — нас передушат, как котят, а деревню сожгут. Если бандиты одержат верх, пощады не будет никому. Поэтому нам надо защищаться. И если мы организуем хорошую оборону, мы победим. Кто против моего предложения?

Один из присутствующих, уже пожилой человек с седой бородой и седыми усами, говорит:

— Все это правильно, нельзя нам надеяться только на армию и деревенских дружинников. Нужно учиться самим защищать себя. И не только от жестокости банд, но и от бедности и стихийных бедствий.

— Верно! Слушайте его, товарищи, слушайте внимательно, — вставляет Ранта, а старик продолжает:

— Коли мы в одиночку не можем постоять за себя, нужно действовать сообща. Посмотрите, из поколения в поколение мы жили плохо. Почему? Потому что не понимали, что если будем делать все сообща, вместе работать, вместе бороться, силы наши намного возрастут. Тогда нам все по плечу. Можем, к примеру, выкопать пруд для всей деревни. Да что там пруд выкопать — всех колонизаторов прогнать сумеем!

— Об этом мы поговорим в другой раз, — сейчас есть более важное дело, более неотложное. Банда может появиться здесь завтра-послезавтра, а то и сегодня.

Услышав это, все сразу притихли. У некоторых на лицах испуг. Ранта спешит успокоить людей:

— Бояться нам нечего. Каждый из вас возглавляет отряд. Единственное, что нас может спасти, это взаимопомощь и братская выручка. Итак, возвращайтесь на свои места, устраивайте заграждения там, где может пройти банда. Раздайте всем луки и копья, всем — мужчинам, женщинам, молодым и старым, — всем, кто в силах держать оружие. А я приду вечером. И запомните: сейчас для нас главное — покончить с бандой, без этого спокойной жизни нам не будет.

Все собираются уходить. В это время с чемоданом в руке из соседней комнаты входит жена Мусы. Все оборачиваются к ней.

— Госпожа, — говорит Ранта, — сейчас нет попутной военной машины, чтобы отвезти вас. Попросите Джали сходить в штаб и узнать, когда она будет.

— Извините, я не хотела мешать вашим разговорам.

Присутствующие о чем-то шепчутся. Это задевает ее.

— Не думайте, что я хочу предать вас.

Крестьяне смущаются, им становится неловко. Один из них, пожилой человек, уже почти старик, отвечает:

— Мы говорили не о вас, госпожа. Мы просто обсуждали, как нам обеспечить порядок в этом районе. Только и всего.

Женщина еще больше обиделась. Видно, как у нее дрожит рука, в которой она держит чемодан. Однако, ничего не ответив, она молча поворачивается и, не простившись, скрывается за дверью. Ранта выходит следом, чтобы помочь ей донести чемодан. Вскоре он возвращается. Заметив вопросительные взгляды крестьян, он произносит:

— Не сердитесь на нее. Сейчас она расстроена — ведь арестован ее муж. Я думаю, ваши жены вели бы себя так же, если бы вас арестовали. А теперь возвращайтесь и принимайтесь за дело.

Все толпой выходят из гостиной. Ранта провожает их за дверь, затем возвращается в гостиную. Вместе с ним входит солдат.

Переступив порог, солдат по-военному докладывает:

— Пак староста…

— Садись, пожалуйста, друг, — перебивает его Ранта.

— Спасибо, пак староста, я на одну минуту. Я пришел передать, чтобы вы не разрешали никому покидать деревню. Банда перерезала все три дороги. Однако говорить об этом пока никому не следует.

Он отдает честь и быстро направляется к выходу. Ранта громко зовет:

— Джали! Джали!

Солдат оборачивается:

— Вы меня?

Слышится голос Роджали.

— В чем дело, пак староста? — снова спрашивает солдат.

— Я не вас, пак. Ничего, ничего, идите.

Солдат уходит. Из соседней комнаты появляется Роджали. Он направляется прямо к Ранте.

— Слушаю, пак.

— Догони жену Мусы и скажи ей, чтобы возвращалась. Никому не разрешается покидать деревню. Беги быстрее!

Джали выбегает из гостиной.

Проводив его взглядом, Ранта хотел было присесть на стул, но в это время в комнату входит уже знакомый нам носильщик. Он приподнимает шляпу и приветствует хозяина:

— А, пак староста, здравствуйте. Как дела?

Ранта не отвечает. Он только радушно улыбается и в свою очередь спрашивает:

— У тебя ко мне дело?

Носильщик садится на стул и, осмотрев комнату, говорит:

— Да я, пак… м-м… Как с моим делом?

Этот вопрос застает Ранту врасплох. Он устремляет взор на стену, как бы припоминая что-то, и, наконец вспомнив, утвердительно кивает головой.

— Эх, я и забыл. Уж очень занят. Это то, о чем вчера говорили, да?

— Да пак… Мне нужно в Джакарту.

— Очень нужно?

— Да.

— А как думаешь ехать?

— Как обычно, на попутной военной машине.

— А если ее не будет?

— Тогда пешком до Пелабуан Рату.

— Дело в том, что я получил приказ: никто не должен отлучаться из деревни.

— Эх, пак староста! Только недавно я молился, чтобы вы стали старостой. А что для меня изменилось?

Ранта улыбается, стараясь скрыть раздражение. Он хочет объяснить носильщику положение дел, но тот продолжает:

— Раньше вы были таким же бедняком, как и я, а теперь все забыли. Ведь мы вместе ходили к коменданту сообщать о Мусе. Эх!

Он горько улыбается.

— Я не забыл твоих заслуг, — говорит Ранта, тщательно подбирая слова, — но дело вот в чем: старостой назначили меня временно, чтобы навести здесь порядок и охранять ваше же благополучие. Я выполняю распоряжения начальства. Если не будет порядка, слушай внимательно, если не будет порядка, все пойдет кувырком. Я думаю, ты это понимаешь.

— Я понимаю, староста, но если я не поеду в Джакарту, мне будет совсем плохо.

— Слушай же! Если ты туда поедешь, тебе будет еще хуже.

С явной обидой в голосе носильщик отвечает:

— Короче говоря, вы не хотите дать мне разрешение?

— Нет.

— Если так, я обойдусь без него.

— Я бы не советовал.

Носильщик поворачивается и, не сказав ни слова, выбегает из гостиной.

Ранта вскакивает со стула и кричит ему вслед:

— Послушай меня, не ходи, для тебя же будет лучше!

Ответа нет. Ранта качает головой и выходит из гостиной.

Тишина. Проникающие через окно лучи солнца теперь освещают всю стену. Издалека доносится песня.

Появляется Роджали. Он оглядывается и, не найдя в комнате Ранты, зовет:

— Пак староста! Пак!

Из глубины дома доносится тихий говор. Роджали доходит до середины комнаты и останавливается.

— Пак!

В дверях показывается Ранта.

— Как госпожа? Сказал ей?

— Сказал, пак, но она не хочет слушать.

— Где она сейчас?

— Сидит под дуриановым деревом у дороги, на краю оврага. Говорит, что ждет попутной военной машины.

— Успела уйти так далеко?

— Да, пак.

— Что еще она говорила?

Роджали смущенно чешет затылок.

Видя его смущение, Ранта подбадривает:

— Ну говори же, Джали, чего ты боишься?

Тот еще энергичнее чешет затылок и неуверенно произносит:

— Неудобно говорить, пак староста.

— Почему?

— Вам будет неприятно.

— Об этом я догадываюсь. Итак, что она сказала?

— Она сказала… Она сказала: «Кто такой этот Ранта? Я и то умнее его. Я окончила техникум, а он даже пишет с ошибками». Не сердитесь на меня, пак староста.

— А что ты ей ответил?

— Я сказал: «Дело не в том, кто умнее. Он выполняет свой служебный долг. Он обязан предупредить вас». Но она еще больше рассердилась на меня.

Ранта улыбается. Это придает Роджали смелости, и он уже без стеснения продолжает:

— «А ты тоже умный стал! — сказала она мне. — Где твоя благодарность? Мы кормили тебя, а вместо благодарности ты предал моего мужа».

Ранта смеется.

— Да, это уж слишком. И что ты ответил?

— Я просто сказал: «Выдать предателя не считается предательством». Потом я еще раз попросил ее вернуться. Она опять отказалась. Говорит: «Я сама знаю, что военная машина не повезет меня в Сукабуми. Но здесь ходит много машин с шахты. Есть машины, которые возят кассаву и лес, уеду на одной из них». Больше я не стал с ней разговаривать и вот вернулся.

— Она одна там?

— А с кем же ей еще быть?

— Беги к ней обратно. Положение серьезное. Скажи, пусть немедленно возвращается.

Роджали непонимающе смотрит на Ранту, затем, ничего не ответив, вытирает рукавом пот со лба, поворачивается и уходит.

— Да-а, нелегко с такими людьми, — в раздумье произносит Ранта. — Но ничего, придет время, и они поверят мне.

Из глубины дома слышится голос жены.

— Ты все еще занят, пак?

Ранта поворачивается на голос.

— Сейчас я один. А что? Надеюсь, у нас все в порядке?

В дверях показывается жена.

— Нет, не все. Но если ты голоден, лучше поесть сейчас. Потом опять будет некогда.

Ранта встает, намереваясь последовать за женой, но в это время в комнату входит солдат:

— Вы куда, пак? — спрашивает он.

Ранта быстро оборачивается и идет навстречу гостю. Он знаком приглашает его сесть, но тот не обращает на это внимания.

— Передаю приказ коменданта: в ближайшее время закончить подготовку обороны. В ваше распоряжение прислано несколько солдат и дружинников. Они ждут на улице.

Ранта вытирает лицо ладонью.

— Хорошо. Идем.

— Мой муж с утра ничего не ел, — просительно обращается Иренг к солдату.

Тот оборачивается и с улыбкой произносит:

— Не беспокойтесь. С голоду он не умрет. Только злее работать будет.

Иренг не находит, что ответить.

— Будь осторожен, пак, — наказывает она мужу.

— Заряжен? — спрашивает солдат, показывая на револьвер.

Ранта кивает головой. Оба удаляются. Иренг выходит с ними на улицу. Там она долго стоит, провожая их взглядом, затем возвращается в гостиную и тихо говорит:

— Бедный! Целыми днями ходит голодный.

Она берет тряпку и протирает мебель. Покончив с этим, окидывает взором комнату и, глядя на портрет Сукарно, с сожалением произносит:

— А портрет президента маловат.

Затем, закрыв входную дверь на ключ, она выходит на кухню.

В мечети бьет колокол, сзывая верующих на послеобеденную молитву. На дворе кричит петух, затем все стихает. Вдруг вдалеке раздаются выстрелы, и вскоре завязывается перестрелка. Среди одиночных выстрелов можно различить треск автоматных очередей.

Иренг вбегает в гостиную и мечется от одной двери к другой, пока наконец не останавливается посреди комнаты.

Солнце быстро клонится к западу, его лучи уже почти не проникают в гостиную. Колокольный звон в мечети смолк. Иренг все еще неподвижно стоит посреди комнаты, когда у дома слышится голос Роджали:

— Бу^[13]!

Иренг не отзывается. Роджали стучит в дверь. Тогда она наконец решается спросить:

— К-кто там?

— Это я, Роджали.

Узнав голос Роджали, Иренг с облегчением проводит рукой по груди:

— О господи, Роджали, это ты? Как ты меня напугал!

За дверью раздается смех.

— В самом деле испугалась, бу?

Иренг открывает дверь. Первой на пороге показывается жена Мусы. Она вся в грязи, одежда порвана, волосы растрепаны, глаза опущены.

С пустым чемоданом в руках за ней входит Роджали. Чемодан тоже весь в грязи.

Иренг хватает жену Мусы за руку, удивленно смотрит на нее.

— Госпожа! Что с вами?

Та опирается рукой на плечо Иренг, чтобы не упасть, но не отвечает.

— Она попала к бандитам… в самую перестрелку. Хорошо, что жива осталась. Сейчас лучше ее не спрашивать, она очень напугана.

Роджали ставит чемодан в угол около двери, а Иренг отводит жену Мусы в соседнюю комнату. Роджали следует за ними, но через минуту возвращается с тряпкой в руках и начинает вытирать чемодан. Затем он подходит к двери и снова закрывает ее на ключ.

Вдалеке все еще идет ожесточенная перестрелка.

Роджали выпрямляется и прислушивается к выстрелам. Затем, словно что-то вспомнив, бежит внутрь дома. Уже оттуда слышится его голос.

— Бу, пак староста взял с собой револьвер?

— Тише, она без сознания. Возьми у нее из-под головы подушку. Скорее.

Снова воцаряется тишина. В гостиной полумрак. Подошло время вечерней молитвы, но колокольного звона не слышно. В гостиную входит Роджали. Он берет с подставки лампу и уходит в другую комнату. Вскоре он возвращается уже с зажженной лампой и ставит ее на место. Совсем стемнело. Выстрелы слышатся все отчетливее. Наконец они раздаются у самого дома.

В гостиной снова появляется Роджали. Он берет лист бумаги и накрывает им стекло лампы. Лампа гаснет.

В темноте слышится голос Иренг:

— Возьми голок^[14] и бамбуковое копье, оно здесь.

Неожиданно раздается грубый стук в дверь.

— Открывай! Живее!

В дверь продолжают барабанить.

— Открывай! Черт!

Другие голоса:

— Поджигай!

— Пали!

Вдруг за дверью слышится предсмертный душераздирающий крик и вслед за ним голос Роджали:

— Отряд! В атаку!

Завязывается борьба.

Еще один крик смертельно раненного человека. Затем слышится приглушенный голос того, кто требовал открыть дверь:

— Ловушка! Назад!

Вслед за этим раздается топот, который постепенно удаляется. Слышно, как трещит ограда. Наконец все смолкает.

Перестрелка постепенно затихает.

— Они ушли? — шепотом спрашивает Иренг.

— Подождем немного, сейчас узнаем.

— Тот, которого ты ударил, — он умер?

— Живучий. Еще шевелится… Как вы себя чувствуете?

— Ничего. Я одного тоже ударила кухонным ножом.

— Слава аллаху.

— Мы победили, Джали.

— Это, оказывается, так просто.

— Не торопись, они могут вернуться.

Молчание.

— Больше они не вернутся, — нарушает тишину Иренг. — Пойдем.

Слышно, как открывается задняя дверь. Роджали чиркает спичкой и зажигает лампу. В гостиной становится светло. Из глубины дома доносится голос Иренг:

— Бедная! Мужа арестовали, а его дружки, смотри, что с ней сделали… Ни родных, ни семьи. Родители далеко, одна во всей деревне. Вот, госпожа, запомни: незнакомые люди протянули тебе руку помощи.

Роджали встает и прислушивается к голосу Иренг, Когда она умолкает, он спрашивает:

— Пришла в себя?

— Нет еще. Бедная!

— Скоро начнет светать… Найти вам Ранту, бу?

— Не надо, займись лучше этими… убитыми.

Роджали уходит. В дверь стучат.

— Пак, это ты? — спрашивает Иренг.

— Я, открывай скорее.

Из глубины дома слышится голос Роджали:

— Живой, пак?

— Живой! Вот что значит единство и взаимопомощь!

— Ну, слава аллаху!

Иренг зовет мужа:

— Пак, иди скорее сюда.

— У тебя кто-нибудь есть?

— Жена Мусы.

— Жена Мусы? Вернулась?

— Да, Роджали привел.

— Здорова?

— Не совсем.

— Что с ней?

— Все еще без сознания.

— Давно?

— Более трех часов… Смотри, глаза открыла.

Молчание. Затем Ранта спрашивает:

— Ну, как вы здесь? Все в порядке? Мы видели, как сюда направлялась банда.

— Обошлось.

— А что там делает Джали?

— Он зарывает трупы.

— Трупы? Чьи?

— Бандитов. Двух. Мы убили.

— Вы? Двух? Ну и ну!

В дверь стучат.

— Пак староста, можно нам войти?

Ранта, все еще с револьвером на боку, открывает дверь.

— А, извините, пожалуйста, я совсем забыл.

Входит комендант, с ним несколько вооруженных солдат. Они направляются прямо к столу. Ранта пожимает всем руки.

— Спасибо, пак, спасибо.

Комендант весело смеется.

— Спасибо? За что?

— Как за что? За то, что очистили деревню от бандитов.

Комендант снова смеется. Одни из солдат остаются в гостиной, другие выходят на улицу.

— Где это вы научились такому официальному тону? — спрашивает комендант.

Ранта непонимающе смотрит на солдат.

— Официальному тону? А каким же тоном я должен благодарить вас?

Только теперь комендант понимает, что староста говорит серьезно. Он спешит исправить свой промах.

— Дело в том, что это мы должны благодарить вас. Впервые за всю мою службу здесь комендантом мы смогли так быстро разгромить банду и даже захватили главарей. Раньше мы об этом и не мечтали.

— Вот и выходит, что вы выполняете свой долг, а мы только пользуемся плодами вашей победы.

— Ну и что же? Значит, мы все должны быть рады, что в результате взаимной помощи, благодаря единству, добились такого успеха…

Он поворачивается к одному из солдат.

— Разведчик не пришел?

Солдат смотрит на дверь и отвечает:

— Нет еще.

В это время из другой комнаты доносится слабый голос жены Мусы:

— Что со мной? Я жива?

Затем слышится голос Иренг:

— Да, аллах милостив.

Все оглядываются на дверь. Комендант смотрит на Ранту, тот опускает глаза.

— Это жена Мусы.

— Что с ней?

— Была без сознания.

— Почему? Стрельбы испугалась?

В дверях появляется Роджали.

— Что случилось с госпожой, Роджали? — спрашивает Ранта. — Ты ходил за ней?

— Да, пак, — смущенно отвечает Роджали. — Я нашел ее в зарослях дикого чайного куста. Она была совсем голая, рядом лежал пустой чемодан.

— Кто же это ее так? — спрашивает Ранта, не спуская глаз с Роджали.

— Кто? Бандиты, пак.

Комендант качает головой. Солдаты переглядываются и шепотом выражают свое возмущение.

— Значит, они не узнали ее? Ведь она жена их резидента! — говорит комендант.

— Тише, пак! Она может услышать, — прерывает его Ранта и обращается к Роджали:

— Роджали, расскажи, что произошло здесь.

— Ой, пак, мы вдвоем сражались против целой банды! Двоих убили. Мы вдвоем, я и ваша жена.

Комендант, улыбаясь, говорит:

— Ну и шутник ты, Джали.

— Не верите — смотрите сами: убитые лежат за домом, двое. Мы и оружие их захватили.

Комендант переводит взгляд на Ранту, тот кивком подтверждает, что Роджали говорит правду. Обернувшись к Роджали, комендант произносит:

— Хорошо. Верю. Я включу это в рапорт. Я верю, что любой индонезийский юноша, если нужно, сможет постоять за себя и в бою и в труде. Где их оружие?

Польщенный похвалой коменданта, Роджали улыбается.

— Пусть это оружие останется у нас, пак, с ним нам будет спокойнее.

Ранта тоже смотрит на коменданта, как бы присоединяясь к просьбе Роджали. Комендант кивает головой.

— Это можно. Но сначала надо доложить обо всем, записать номера винтовок, сколько патронов… Ведь это не бананы. Джали, проводи солдат, покажи им убитых.

Роджали поворачивается к солдатам и взглядом дает им знак следовать за ним. Из дальней комнаты доносится стон жены Мусы. Ранта зовет Иренг:

— Мпак! Мпак!

Иренг отзывается, и через минуту усталая, в помятой одежде, она появляется в гостиной.

— Слушаю, пак.

— Как состояние госпожи? Опасно? — спрашивает комендант.

— Не знаю, пак. Вся в жару. Бредит.

— Компресс ей поставила? — спрашивает Ранта.

— Да, только что. Пока шел бой, некогда было с ней заниматься. Как плохо, что здесь нет доктора.

— Какая у нее температура? — опрашивает Ранта.

— Высокая.

— Ничего, пак, не беспокойтесь, — говорит Ранта, обращаясь к коменданту. — Мы сами ее вылечим.

— Да, с такими людьми, как вы, можно не беспокоиться. Если помогать крепить единство, можно справиться с любой работой. Вы это сами часто повторяли, верно?

Светает. Воздух становится влажным, на небе появляются бледные облака. Во дворе закудахтали куры, слышится щебетание птиц.

В сопровождении Роджали в гостиную входят два солдата с захваченным оружием и какими-то бумагами в руках. Они складывают оружие на стол, а бумаги отдают коменданту, который сразу же начинает их просматривать при свете лампы. Затем он молча кивает головой и прячет бумаги в карман. Показывая на оружие, он говорит:

— Запишите номера, систему и калибр. Патроны есть?

— Немного.

— Потери банды и данные о захваченном оружии не забудьте включить в рапорт. А теперь пошли в штаб. Эти две винтовки оставьте здесь. А вас, пак староста, я прошу присмотреть за госпожой.

И в сопровождении солдат он твердым шагом выходит из гостиной. Роджали провожает их до двери и закрывает ее изнутри на ключ.

— Устал, Джали? — спрашивает Ранта.

— Да кто же сегодня не устал, пак?

— Отдохни.

— А госпоже все еще плохо, пак?

— Да.

— Ложитесь, отдохните, пак.

— Ты предлагаешь мне поспать?

Ранта смотрит вокруг и удивленно восклицает:

— О аллах!

— Что такое, пак?

— Уже утро, Джали.

Роджали тоже осматривается, качает головой.

— Как быстро.

— Ложись спать, Джали. Уже рассвело. Тебя подменят. Но помни: будь бдительным все время, даже во сне.

Прежде чем уйти, Роджали подходит к столу, смотрит на оружие.

— Где будем хранить его, пак?

— Иди спать. Я сам спрячу.

Роджали уходит. Слышится стон жены Мусы. Ранта отстегивает от пояса револьвер, задумчиво вертит его в руках и вполголоса говорит:

— Бдительность! И еще раз бдительность!

Из внутренних комнат кто-то зовет:

— Пак! Пак!

Ранта направляется к двери, на ходу засовывая револьвер за пояс.

— Ренг? Ты меня зовешь?

— Не спишь?

— Уже утро, Ренг.

— Утро! О господи.

Ранта берет со стола трофейное оружие и уходит в другую комнату. Вскоре он возвращается вместе с Иренг. Ранта садится за стол. Жена подходит к нему, трогает его за плечо.

— Отдохни, а то заболеешь.

— Когда ты со мной, мне ничего не страшно.

— Но ты так много работаешь.

— Да, дел много. Спать, видно, не придется.

— Ты не ел со вчерашнего утра!

Ранта удивленно смотрит на жену.

— Не ел? Верно, не ел!

— Голоден?

— А у тебя уже что-нибудь приготовлено?

Иренг застенчиво улыбается и направляется на кухню, но в это время доносится стон жены Мусы:

— Пощадите! Не хочу! Пощадите! Пощадите!

Иренг говорит шепотом:

— Опять бредит.

Супруги обмениваются взглядом, и жена скрывается в комнате, откуда доносятся стоны.

Ранта подходит к двери и прислушивается. Больная перестала бредить. В глубокой задумчивости он медленно идет к входной двери и взявшись за ручку, говорит, словно обращаясь к невидимому собеседнику:

— Сколько людей страдает из-за одного мятежника! Сколько людей! Да и ему самому несладко. — Он грозит кому-то пальцем и продолжает: — Один мятежник может разбить счастье многих людей, нанести ущерб благополучию целой нации, это бесспорно. Благополучие же всех людей, всей нации может быть достигнуто лишь усилиями всего народа. Это возможно только в том случае, если будет единство и братская взаимопомощь. Поэтому бдительность и еще раз бдительность! Один человек может разрушить все. А всеобщее процветание может быть создано только объединенными усилиями всего народа. В этом и заключается основная суть принципа «взаимопомощь».

Он опускает палец и, довольный, смеется. Засучив рукава, садится за стол и задумывается. Затем, словно очнувшись, улыбается от неожиданно пришедшей ему в голову мысли, с наслаждением потягивается в кресле и произносит:

— Бдительность! И еще раз бдительность!

Спустя некоторое время в гостиной слышится ровное дыхание Ранты. Он спит.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Прошло три месяца.

Десять часов утра. Ярко светит солнце, но в воздухе еще чувствуется утренняя свежесть.

Солнце подымается все выше, и его лучи как бы наступают на тени развесистых деревьев, растущих в углу двора недавно выстроенной школы.

В ушах стоит гул от шума воды в реке, прокладывающей себе путь среди огромных валунов; ее бешеный поток свирепо обрушивается на скалистые берега, неистовствует, ревет, и рев этот проникает в самую душу.

Временами налетают сильные порывы ветра, и тогда слышится отдаленный глухой рокот Индийского океана.

Однако крики людей, работающих неподалеку от школы, заглушают все эти звуки.

Одна группа начинает хором:

— Раз, два — взяли!

Вторая подхватывает:

— Еще раз!

И вслед за этим доносится стук укладываемых балок. Так повторяется несколько раз. Доносятся обрывки разговоров, смех, шутки.

— Как глубина?

— Хватит! Хватит!

— Эх, если бы сразу так работать!

— Сколько времени потеряли!

— А если бы так работала не только наша деревня!

— Вот-вот, не только наша…

— Джакарта тоже не сразу строилась!

— Попить бы сейчас!

— И поесть!

— Эх и жарко!

— Жарко? Ты, видно, вырос в Голландии.

— Чего ты ноешь?

— Эх!

— Прикинь, пожалуйста.

— Один болт остался.

— Давайте, товарищи, заканчивайте.

— Остался последний.

Снова дружные возгласы и стук укладываемых балок.

Во дворе школы появляется голый по пояс человек. Руки и грудь у него в грязи, и только по длинным штанам и ботинкам можно узнать в нем солдата. Отдышавшись, он опускается на камень под деревом, радостно улыбается, блаженно вытягивает ноги и глубоко вдыхает в себя свежий горный воздух.

Издалека доносится песня: «Взаимопомощь — наша сила!» Солдат подпевает, но, увидев подходящего старосту, умолкает.

Ранта в одних черных штанах, засученных до колен. Он тоже весь в грязи.

— Устал?

— Устал, пак. Люди работают, как волы!

— Да, вот не думал! Какой пруд вырыли!

— Вон идет пак комендант.

Оба встают, чтобы приветствовать коменданта. Комендант тоже голый по пояс и весь в грязи.

— Сидите, сидите, товарищи, — говорит он и присаживается рядом с ними под деревом. Он вытягивает одну ногу, а другую сгибает и обхватывает руками.

— Правильно сказал тот человек.

— Что правильно, пак? — спрашивает Ранта.

— Да вот если бы давно так… Почему начали так работать только в последние месяцы? Хотя верно, ведь беспорядки были.

— Я вот всю ночь думал, — перебивает его Ранта. — Выроем мы пруд, разведем в нем рыбу, каждый сможет ее ловить сколько хочет. Но тогда и ухаживать за ними тоже должен каждый.

Комендант отпускает ногу и обращается к Ранте:

— Вот вы говорите о рыбе. А почему ваши люди не занимаются рыболовством? Море ведь рядом.

Ранта показывает на юг:

— Пак, все мы крестьяне и пришли оттуда. Никто не знает даже, как обращаться с лодкой. А кроме того, посмотрите сами: отсюда нет дороги к побережью. Сплошные заросли.

— Можно вырубить заросли, проложить дорогу, — несмело предлагает солдат.

Ранта и комендант на минуту задумываются. Затем, как бы подтверждая слова солдата, комендант кивает головой.

— Если мы уничтожим заросли, — возражает Ранта, — мы потеряем источник здоровой и дешевой пищи. Я хочу сказать, что мы не сможем охотиться на канчилей. А кустарник весь пойдет на дрова.

Все снова погружаются в раздумье. Каждый старается придумать что-то такое, что было бы полезно всей деревне. В это время слышатся крики:

— Всё! Кончили!

— Ура!

— Кончай!

— Отдых!

Из зарослей, весело переговариваясь, выходят несколько человек. Увлеченные разговором, они не замечают присутствия старосты, коменданта и солдата. Наконец один из них, заметив сидящее под деревом начальство, резко останавливается и, раскинув руки в стороны, задерживает идущих сзади. Все замолкают и останавливаются. Комендант ободряюще восклицает:

— Подходите, подходите, друзья!

Ранта выпрямляется.

— Подходите, не стесняйтесь!

Шедший впереди крестьянин смущенно улыбается.

— Мы не думали, что вы здесь.

Комендант смеется.

— А если бы нас здесь не было, что вы собирались делать?

— Да нет, ничего.

— Идите сюда! — снова приглашает Ранта.

Крестьяне несмело подходят и присаживаются на корточки перед старостой и комендантом, образовав полукруг. Комендант весело улыбается.

— Давайте не будем стесняться друг друга, а лучше обсудим такой вопрос. Вот мы сообща построили школу, общими усилиями очистили район от бандитов, только что вырыли пруд. Все это для общей пользы. Ну а дальше? Может, у кого есть хорошее предложение?

Видя, что все в смущении склонили головы, Ранта продолжает:

— Ну, например…

Все взоры устремляются на него.

— Вот мы с паком комендантом только что говорили о зарослях, закрывающих путь к побережью. Жалко, такая земля пропадает. Что вы на это скажете?

Все задумались. Их размышления прерывает появление знакомого нам носильщика. Его лицо, ноги и руки в глубоких шрамах. Он несмело подходит к собравшимся и останавливается перед старостой.

— А, здравствуй! Давно не виделись. Что нового? — дружески обращается к нему Ранта.

Носильщик смущенно улыбается.

— Вот вернулся из больницы, пак.

— Из какой больницы? В Пелабуан Рату?

— Да.

— Не доехал до Джакарты?

— Какая там Джакарта!

— Ну, садись с нами. Рассказывай.

Носильщик подсаживается к разместившимся полукругом людям. Те испытывающе осматривают его с головы до ног и приготавливаются слушать.

— Так вот, пак, — начинает носильщик, — прежде всего я хочу извиниться за то, что нарушил ваш запрет. Из-за этого я и пострадал. На меня напали бандиты, ограбили дочиста, оставили одни штаны и еще избили до полусмерти.

Комендант замечает:

— Я давно говорил, и ты, наверное, сам слышал, что всем нам нужно научиться сотрудничать. Сотрудничать во всем: в наведении и поддержании порядка в районе, в обработке земли, в повышении урожайности. Сколько времени мы жили в страхе, в бедности, терпели лишения! А почему? Потому что не хотели сотрудничать, каждый думал только о себе. И поэтому у нас не было шкалы для детей, не было пруда, не было хороших дорог. А всего лишь за три месяца совместной работы мы, смотрите, сколько сделали.

Носильщик опускает голову.

— Я понимаю, пак, что виноват сам.

— Передо мной тебе нечего извиняться, дай лучше обещание своим товарищам.

Носильщик еще ниже склоняет голову и молчит.

— Может быть, ты считаешь для себя зазорным работать вместе с ними?

— Нет, пак.

— Так почему же не хочешь сказать им об этом?

Носильщик поднимает голову, выпрямляется, обводит всех взглядом и наконец произносит:

— Товарищи, я обещаю всегда и во всем быть вместе с вами.

Он снова опускает голову. Крестьяне смотрят на старосту и коменданта, как бы спрашивая, что делать.

Комендант встает.

— Что ж, друзья. Ваш товарищ обращается к вам, просит принять в свою семью, а вы молчите! Вы должны бы приветствовать это!

Однако все по-прежнему смущенно молчат.

— Ну, вставайте! — подбадривает комендант.

Все встают.

— Пак староста. Вам первое слово.

Ранта подходит к носильщику, протягивает руку.

— Вы и вправду простили меня? — спрашивает носильщик, пожимая протянутую руку.

— Конечно, простил. Я рад, что ты готов работать вместе с нами.

— Ну, а теперь вы, — говорит Ранта, обращаясь к остальным.

Со смехом и шутками крестьяне подходят к носильщику и долго трясут ему руку, пока наконец комендант не останавливает их:

— Хватит! Хватит!

Воцаряется молчание.

— Садитесь все.

Все садятся полукругом, комендант и староста — в центре. Комендант продолжает:

— У меня есть предложение. Что, если на этой земле мы посадим кокосовые пальмы и дуриановые деревья?

Один из крестьян говорит:

— Я согласен, пак, но…

— Что «но»?

— Кокосовые пальмы долго не будут плодоносить, а я, может, скоро помру.

— Да если и не умрем, — поддерживает его другой, — у нас нет повозок, чтобы везти нашу продукцию на базар в город.

Староста подымает руку и, когда все замолкают, говорит:

— Дело в том, пак, что посадить-то здесь можно все. Но мы сажаем только то, что потребляем сами. У нас нет базара. Пелабуан Рату очень далеко. Да и за проезд по дороге через плантацию придется платить. Вот в чем дело, пак. Машина из города приходит два раза в неделю, но сколько нам платят? А в Пелабуан Рату то, что у нас покупают, продают в три раза дороже. А в Джакарте можно продать еще дороже.

Один из крестьян добавляет:

— Да если бы у нас даже и была повозка, а плантация разрешила бы бесплатно ездить по дороге, все равно это никому не нужно. Ведь мы умрем, так и не дождавшись плодов с этих деревьев.

— Подождите, — прерывает комендант и в наступившей тишине продолжает: — Ну и что из того, что мы умрем, не дождавшись плодов? А кто сажал деревья, с которых вы собираете плоды сейчас? Ведь когда их сажали, вы еще были в люльке! Их сажали ваши отцы и старшие братья. Что же будет с нашими детьми и внуками, если все будут думать так, как вы?

— Верно, друзья, — поддерживает его пожилой крестьянин, — когда человек сажает дерево, он никогда не думает только о себе.

— Правильно, — громко говорит Ранта, заглушал другие голоса, — мы живем не только для себя, но и для наших детей и внуков.

— Пак, но у вас нет детей! Да и у меня тоже! — возражает один из крестьян.

— А ты придержи язык! — обрывает его Ранта.

Все начинают спорить между собой.

— Тихо! — кричит комендант. — В конце концов, дело не в детях и внуках. Разговор идет о сотрудничестве. Все мы дали обещание, что будем делать все сообща, во всем придерживаться принципа взаимопомощи. Пак староста, объясните им!

Ранта встает, подымает руку.

— Слушайте, друзья. Ведь мы не звери. Только звери живут каждый сам по себе. Когда они встречаются друг с другом, один из них пожирает другого. И сам он рано или поздно тоже попадет в лапы такого же хищника, только более сильного. Вот поэтому они и живут в одиночку. Но мы не звери. Мы люди. Мы не можем следовать этому закону джунглей. Нам нужно жить в мире, сотрудничать, помогать друг другу во всем. Раньше нам не удавалось собраться всем вместе, вот так, как сейчас. Этому мешала банда. А когда мы объединились, мы разгромили банду. Значит…

Он не успевает закончить. Появляются жена Мусы, Иренг и Роджали.

Комендант кивает им головой и спрашивает:

— Машина еще не ушла, госпожа?

— Ушла, пак комендант.

— Вы опоздали? А где чемодан?

— Я его отнесла обратно. Я не опоздала на машину, пак.

— Так почему же…

— Я долго думала…

Все молча смотрят на вновь пришедших.

— Она не хочет возвращаться в Сукабуми, — приходит на помощь жене Мусы Иренг. — Она хочет остаться здесь, чтобы учить наших женщин читать и писать.

— Это верно? — спрашивает комендант, обращаясь к жене Мусы.

Та утвердительно кивает головой и улыбается.

Крестьяне снова зашумели. Слышатся возгласы:

— Ерунда это все!

— Выдумки!

— Сказала тоже!

— Что за шум? — громко спрашивает Ранта.

— Я сам неграмотный, — говорит один из крестьян. — А моя жена будет учиться?

— Зачем жене быть умнее своего мужа? — поддерживает его другой.

— Тихо! Сами неграмотные и женам хотите запретить учиться? Да вам и самим стоит!

На минуту шум смолкает, и тогда комендант говорит:

— Слушайте. Тут надо самим браться за дело, не надеяться на других, иначе ничего не получится. Я вас спрашиваю: кто из вас хочет учиться читать и писать?

— Я, пак, — отвечает только один крестьянин.

Комендант обводит всех взглядом.

— Один! Вот вы шумите, а сами не хотите учиться! Хорошо… Кто хочет учиться, пусть приходит каждый вечер в штаб. Хорошо? Будем с вами заниматься.

— Хорошо, пак.

— Если будешь стараться, месяца через три сможешь читать и писать.

Тут раздается еще один голос:

— Я бы тоже хотел, пак, но…

Комендант его перебивает:

— Кто хочет учиться, пусть приходит в штаб каждый день. Мы всегда готовы вам помочь. Ну, что вы скажете, госпожа?

Все снова смотрят на жену Мусы. Большинство крестьян сразу же отводит глаза.

— Ну, если из женщин никто не хочет учиться, — говорит она, — то мне здесь делать нечего.

— Что вы на это ответите? — спрашивает комендант крестьян. — Разрешите вашим женам и детям ходить в школу?

Все молчат. Комендант с улыбкой продолжает:

— Все вы доказали свою храбрость и готовность пожертвовать жизнью в борьбе с врагом. А вот сейчас, как это ни странно, струсили. Мало того, что сами боитесь учиться, но еще и не хотите разрешить учиться своим женам и детям! Ну где же ваша смелость?

Все по-прежнему молчат.

— Ну ответьте мне: почему вы боитесь бумаги и карандаша?

Молчание.

— Ну, вот ты, — указывает комендант на одного из крестьян, — ты боишься карандаша и бумаги?

— Нет, пак.

— А почему не хочешь учиться?

— Стар я для учебы, пак.

— Стар? Ну, а свое поле ты обрабатываешь сам?

— Да, пак.

— Может быть, мотыга легче, чем лист бумаги?

— Нет, пак.

— Так чего же ты боишься?

Крестьянин не отвечает. Комендант обводит глазами присутствующих и останавливает взгляд на старосте.

— Вы умеете читать и писать?

— Да, пак комендант.

— Так вот, друзья. Впредь всегда выбирайте старосту, который умеет читать и писать. А вы, госпожа Иренг, можете читать и писать?

— Нет, пак.

— Хотите учиться?

— Конечно.

— А для чего вам грамота?

— Ведь она еще никому не мешала.

Разговор прерывает появление второго носильщика. Он идет согнувшись, опираясь на палку. Подойдя ближе, он подымает руку в знак приветствия. Затем подходит прямо к Ранте.

— Пак староста, если будет попутная военная машина в город, я бы просил разрешения поехать на ней.

— Что с тобой?

— Заболел.

Староста обращается к коменданту:

— Сегодня пойдет машина в город?

— Нет. — Комендант обращается к носильщику: — А что с вами?

— Малярия. Уже давно трясет.

— Я сам отвезу вас в город на джипе.

— Вы сами меня проводите?

— А что?

— О аллах! Вы? Сами?

— Что же ты раньше не сказал? — говорит староста.

— Да не с кем было передать.

Комендант приказывает солдату подать джип и говорит, обращаясь к носильщику:

— Отправляемся немедленно.

— Спасибо, пак.

— А пока присаживайся. Ну как, друзья? Кто еще хочет учиться?

Носильщик молча поднимает руку. Все с удивлением смотрят на него. Комендант продолжает:

— Хорошо. Но ты же болен.

— Как только поправлюсь, сразу начну учиться.

— А зачем?

— Я верю, что плохого вы не посоветуете.

— Откуда у тебя эта уверенность?

— Я прожил здесь всю жизнь, знаю. Разве раньше такие, как вы, работали вместе с нами и заботились о наших интересах?

— Значит, ты согласен?

— Да, пак.

Невдалеке показывается джип. И через минуту солдат докладывает коменданту, что машина подана. Комендант встает и говорит носильщику:

— Пошли!

Носильщик, прихрамывая, следует за комендантом; обернувшись, он машет всем рукой.

— Учитесь, друзья!

— А он дает хороший совет, — замечает староста. — Как вы думаете?

В ответ раздается:

— По-моему, неплохой.

— Я буду учиться.

— Правильно!

Ранта возвращается к главной теме разговора:

— А как насчет кокосовых пальм и дуриановых деревьев?

Неожиданно жена Мусы говорит:

— А почему не спрашиваете нас, женщин?

Ранта смущен. Он вытирает рукой губы и отвечает:

— Извините. Забыл! Бывает же такое! Что вы думаете?

Жена Мусы смотрит на Иренг.

— Я считаю, что нам всем сообща надо обработать эту землю. Мы, женщины, больше думаем о своих детях. Ради кого же мы живем, как не ради детей? Верно, Иренг?

Крестьяне оживляются. Раздаются одобрительные возгласы.

Иренг счастливо улыбается и смущенно произносит:

— Аллах прибрал моих детей. И умерли-то они от чего? Глисты заели! Вот что значит наша темнота, неграмотность. Но не в этом дело. На то, видно, была воля аллаха. Может быть, мы прогневили его чем-то… Я согласна с твоим предложением, пак.

Ранта улыбается. Крестьяне оживленно переговариваются. Ранта поднимает руку, требуя тишины, и, когда все замолкают, произносит:

— Мы должны работать ради детей, ради будущего поколения. Встаньте все!

Когда все встают, Ранта продолжает, ударяя в такт кулаком:

— Давайте поклянемся: мы будем работать…

— Мы будем работать…

— Работать во имя наших детей…

— Работать во имя наших детей…

— Ради будущего поколения…

— Ради будущего поколения…

— Ура!

— Ура!

Все снова садятся. Невдалеке звучит песня «Взаимопомощь — наша сила!» Песня слышится всегромче, наконец появляется отряд солдат, дружинников и несколько крестьян. Все голые по пояс, вымазанные в грязи.

Ранта встает и восклицает:

— Как хорошо!

Все подымаются, берутся за руки и весело, звонко подхватывают песню. В ней слышится вера в лучшее будущее, в счастливый труд!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Кассава — вечнозеленый быстрорастущий кустарник; его клубневидные корни употребляются в пищу. — Здесь и далее примечания переводчика.

(обратно)

2

Роди — трудовая повинность.

(обратно)

3

Кебайя — жакет в талию с длинными рукавами, каин — национальная одежда, напоминающая юбку, ее носят и женщины и мужчины.

(обратно)

4

Пак (Сокращеннее от бапак — отец) — вежливое обращение к старшему.

(обратно)

5

Пеликат — вид ткани.

(обратно)

6

Ган (сокращенное от джураган) — господин.

(обратно)

7

Мбок — мать, госпожа; почтительное обращение к женщине.

(обратно)

8

Амбин — топчан, лежанка.

(обратно)

9

Пари — морская рыба с длинным хвостом, из которого изготовляют хлысты.

(обратно)

10

НИКА (Гражданская Администрация Нидерландской Индии) — название колониального голландского правительства в оккупированных районах Индонезии после второй мировой войны.

(обратно)

11

Канг — друг, приятель.

(обратно)

12

Крис — большой нож с изогнутым лезвием.

(обратно)

13

Бу — мать, матушка; здесь — госпожа.

(обратно)

14

Голок — большой нож.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

*** Примечания ***