КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Венеция.net [Тьерри Можене] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Тьерри Можене Венеция. net

Посвящается Доминик

Desponsamus te mare in signum

veri perpetuique dominii.

(Мы обручаемся с тобою, море, в знак

истинной и вечной власти.)

1

Апрель 1564 года.

Якопо Робусти провел у мольберта весь день до глубокой ночи. Изнемогая от усталости, не имея сил даже раздеться, он опустился в кресло, стоящее в мастерской, и заснул. Утром его разбудила внезапно ворвавшаяся в дом весна. Отыскав щель в неплотно притворенном окне, теплый ветер с лагуны напомнил ему, что за стенами дома — другая жизнь, полная солнца, запахов и звуков.

Якопо открыл глаза, потянулся и подошел к окну; опершись о подоконник, он полной грудью вдохнул весенний воздух, завладевший городом.

Из окна его мастерской, расположенной на севере района Каннареджо, была видна вся Венеция. Светало. Открывая свои лавочки, торговцы приветствовали друг друга, перебрасывались парой слов, радовались ласковому ветерку. Как и он, венецианцы высовывались в окна, выходили на террасы и лоджии. «Вот что значит весна, — подумал он. — Зимой все прячутся по домам, а сегодня людей так и тянет на улицу. Дома будто тоже расцветают».

Якопо стал смотреть вдаль. Город играл в первых лучах зари. Сверкал белый и розовый истрийский мрамор. Художник с удовольствием окинул взглядом устремленную ввысь колокольню церкви Санта-Мария-Глорьоза-деи-Фрари, чей голос он обычно слышал в своей мастерской. Чуть южнее раздался густой колокольный звон, поднявший в воздух стаю морских птиц. «Это Марангона, колокол собора Сан-Марко, — подумал Якопо. — Трудовой день начался».

Якопо улыбнулся. Он любил свой город, очень любил. Ему нравился даже запах плесени, нравилось, когда в воздухе парило и над городом нависали низкие грозовые облака. Однако хватит созерцать, пора работать. У него за спиной, на холсте, Христос, Богоматерь и святой Иоанн Креститель, они ждут его. Он думает о них, как мать думает о своих детях. Ему доставляет удовольствие быть среда персонажей Священной истории.

Живописец закрыл окно и подошел к мольберту. Приготовил краски, взял кисть и стал внимательно смотреть на полотно. Лицо его приняло сосредоточенное выражение. Внизу, у ног божественных персонажей, он принялся писать сведенные судорогой тела и искаженные страхом лица. В это ясное весеннее утро он изображал на холсте людское страдание, смятение, крики в час Страшного суда. На переднем плане — обнаженные люди, захваченные потоком воды и грязи, тщетно пытаются противостоять стремительно несущимся массам. Они упираются всем телом, хватаются за стволы деревьев, камни — за все, что может хотя бы на несколько мгновений продлить им жизнь. Но их усилия напрасны, и уже страшный посланец смерти ступает среда агонизирующих мужчин и женщин. Якопо, согнувшись над своим творением, погружает тела, которые только что покинула жизнь, в коричневатую тьму, чуть оттененную складками материи синеватого или гранатового цвета, прикрывающей бледные фигуры.

Картину надо закончить сегодня; завтра, как и обещал, он передаст ее церкви Мадонна-дель-Орто. Ничто не должно отвлекать его от работы, даже стук в дверь, возвещающий о том, что пришел посетитель. «Я никого не жду, — подумал Якопо, — если что-то важное, придут в другой раз».

Вечером в дверь снова постучали. Он не ответил: сейчас для него нет ничего важнее его работы.

Была уже ночь, луна стояла высоко, когда Якопо Робусти, вновь услышав глухой стук в дверь, решил наконец спуститься. Ворча что-то себе под нос, он пошел отворять.

За дверью стоял мужчина. В темноте Якопо не разглядел его лица, однако понял, что перед ним человек весьма почтенного возраста. Во всяком случае, такое он производил впечатление: черты его скрадывала длинная седая борода, сгорбленная фигура в красном плаще опиралась на палку.

— Вы синьор Робусти, живописец по прозвищу Тинторетто?

— Да, я, — ответил Якопо. — А вы кто и для чего пришли ко мне в такой час?

— Мое имя вам ничего не скажет, к тому же я просто посланец. Я пришел сказать, что мой господин будет ждать вас завтра вечером на площади Сан-Кассиано, когда часы на Сан-Джакометто пробьют одиннадцать. Приходите один и, пожалуйста, не говорите никому о встрече.

Едва проговорив последние слова, старик сошел по ступенькам, ведущим во внутренний дворик, и исчез в направлении канала Мути.

Заинтригованный, Якопо хотел уже было закрыть дверь, но в следующее мгновение, опомнившись, бросился за стариком вдогонку. В тот вечер густой туман, поднявшийся сперва над каналами, вскоре окутал всю Венецию, и художник, чьи глаза устали от многочасовой непрерывной работы, не сразу увидел старика. Якопо заметил его плащ, когда старик шел вдоль канала Сенса. Догнав незнакомца, художник незаметно последовал за ним под покровом ночи.

Незнакомец на удивление быстро для человека почтенного возраста прошел вдоль канала Мизерикордия, миновал несколько улочек и через маленькую дверь со стороны площади Санта-София проник во дворец. «Здесь, наверное, и живет его господин», — подумал Якопо.

Он уже когда-то бывал здесь, возле этого большого роскошного здания. Судя по фасаду, расцвеченному киноварью и золочеными листьями, это один из самых богато украшенных дворцов Венеции. О его владельце ему ничего не было известно, хотя можно догадаться, что он очень богат. «И что это за таинственный богач? — подумал художник, окинув взглядом резные стрельчатые окна. — И что ему от меня нужно? Если он хочет заказать картину, то к чему все эти тайны?»

Теряясь в догадках, Якопо вернулся домой. Он решил завтра непременно отправиться на площадь Сан-Кассиано.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Просьба о содействии


Профессор Джефферс,


Мое имя Алессандро Бальди, я инспектор уголовного розыска Венеции. Расследование, которое я в настоящее время веду, побудило меня вплотную заняться искусством венецианского Возрождения — по причинам, о которых я непременно скажу позднее. Мне известно, что ваши работы, опубликованные за более чем шестьдесят лет, снискали вам репутацию одного из самых крупных специалистов по итальянской живописи XVI века.

Именно это и заставило меня обратиться к вам. Несомненно, ваше содействие очень помогло бы мне в расследовании.

Если вы согласитесь отвечать на мои вопросы, вам придется позаботиться о том, чтобы наша переписка содержалась в секрете. Не стану скрывать: дело весьма непростое и требует изрядных предосторожностей. В этой связи я с пониманием отнесусь к вашему отказу работать со мной. Я уважаю ваше решение, каким бы оно ни было. Буду признателен, если вы ответите мне по этому вполне надежному с точки зрения конфиденциальности адресу:

A.Baldi@questura-veneto.it


Инспектор Алессандро Бальди

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Ваше расследование


Инспектор,


В вашем письме много загадок. Однако я не без удовольствия узнал, что венецианская полиция интересуется живописью, хотя и не понимаю, каким образом это может помочь вам вести расследование. Как бы то ни было, вы возбудили во мне любопытство, и я буду рад поделиться с вами моими скромными познаниями, не покидая моей нью-йоркской квартиры. В то же время вы пишете, что дело это непростое. Благодарю вас за предупреждение, но вы наверняка знаете, что с некоторых пор тело мое неотделимо от инвалидной коляски, что я бездетный вдовец, мучительно приближающийся к своему девяностошестилетию, и я мало чем рискую в этой жизни, если стану вникать в подробности какой-нибудь истории с убийством, пусть даже весьма непростой.

Знайте также, что я не преподаю историю искусства вот уже двадцать лет, не занимаюсь исследованиями и не участвую в конференциях и уже очень давно никто не просил меня о помощи. Ваше письмо — это все, чего мне недоставало, чтобы сделать мою жизнь чуть более интересной. А посему с нетерпением буду ждать от вас известий.


До следующего письма,

Профессор Уильям Джефферс

2

В этот поздний час площадь Сан-Кассиано напоминала угрюмый каменный остров, окруженный каналами. Придя в назначенное место, Якопо Робусти посмотрел на часы церкви Сан-Джакомо-ди-Риальто со слегка подсвеченным циферблатом: они показывали около одиннадцати. Взгляд Якопо скользнул по городским крышам, темневшим на фоне неба, которое слабо освещал молодой месяц. Острые гребни высоких колоколен соперничали с изящной округлостью куполов. Прямые линии — кривые, потом опять прямые — кривые; рука художника принялась рисовать эти линии в свежем вечернем воздухе, превратившемся для него в гигантское полотно. В эту минуту он походил на дирижера, управляющего невидимым оркестром. Внезапные удары колокола вынудили его остановиться.

Одиннадцать часов. Теперь Якопо смотрел на тени, пересекавшие темную площадь. С последним ударом колокола вновь воцарилась тишина, едва нарушаемая шорохом плащей и еле слышными разговорами проходивших мимо людей.

— Синьор Робусти?

Якопо почудилось, что заговорила тень. Он резко повернулся и увидел высокого мужчину, который, едва поприветствовав его, взял за руку и повлек за собой. Мгновение спустя они уже были на улице Кампанилы.

— Кто вы? — спросил Якопо.

— Синьор Робусти, — тихо проговорил его спутник, — вам ни к чему мое имя, знайте только, что я принадлежу к братству святого Роха.

Незнакомец шел быстрым шагом. Низкий строгий голос выдавал в нем человека, привыкшего, чтобы ему подчинялись. Широкополая шляпа и плащ скрывали почти все его лицо, видны были только черные пронзительные глаза. Немного помолчав, он продолжил:

— Мы пожелали встретиться с вами, синьор Робусти, прежде всего потому, что вы художник, но еще и потому, что вы венецианец. Завтра утром наша Скуола[1] объявит о своем решении устроить большой конкурс, в котором будут участвовать крупнейшие художники Венеции. Им будет заказано пятьдесят полотен, которые украсят наш дворец. Вы понимаете, что это грандиозная работа, на которую уйдет больше десяти лет. Поэтому братство намерено выплачивать двести золотых дукатов в год тому художнику, на ком мы остановим свой выбор.

Незнакомец надолго замолчал. Якопо задумался: это как раз то, чего он всегда хотел. Сын простого красильщика, он стал художником благодаря своему трудолюбию и аскетизму, его мечта — выйти из тени всяких там Тицианов и Микеланджело. Этот человек, что идет рядом с ним, — посланный ему ангел или демон, какая разница, в любом случае он волен определить его судьбу.

Возле Большого канала незнакомец вдруг остановился. Он убедился, что за ними нет слежки, проводил взглядом двух молодых ремесленников, свернувших на улицу Боттери, и, только когда они были уже достаточно далеко, вновь крепко взял Якопо за руку и тихим голосом заговорил: — Вы ведь венецианец, синьор Робусти, как и мы, как ваш отец и дед. В ваших венах течет кровь тех, кто сумел на воде выстроить город и кто еще совсем недавно господствовал на Востоке и на Западе. Мастер Тинторетто, во младенчестве вас крестили водой лагуны, поэтому мы считаем вас своим. Великая Венецианская республика должна, как и прежде, принадлежать венецианцам. Патриции, заседающие во Дворце дожей, открывая двери всему миру, толкают наш город к гибели. Взгляните вокруг, кто украшал наши лучшие дворцы? Этот мужлан Джорджоне из Кастельфранко, этот Паоло Кальяри из Вероны или же проклятый Тициан из Пьеве — у него нет ни капли венецианской крови, и тем не менее он чувствует себя здесь властителем искусств. Однако будьте уверены, синьор Робусти, всему этому скоро придет конец, мы сделаем так, что конкурс в Скуоле Сан-Рокко выиграете вы. А чтобы наши планы осуществились, завтра в полночь постучите в дверь этого дворца и строго следуйте всем указаниям, которые вам будут даны.

Закончив свою речь, незнакомец спрятал руки внутрь плаща и, никак не попрощавшись, быстро зашагал вдоль Большого канала.

А Якопо пошел домой, в Каннареджо. По дороге ему вспомнился отец, красильщик тканей: это ему он обязан своим прозвищем Тинторетто, маленький красильщик, — так его уже в раннем детстве называли приятели-мальчишки. С семи лет он помогал отцу в красильне. Он вспомнил, как ночи напролет изучал рисунок и колорит. Его глаза теперь уже не так зорки из-за того, что он много работает в мастерской, где царит вечная полутень, и кости ломит потому, что, расписывая церкви, он подолгу не выходит из сырых и влажных помещений. Припомнилось ему и давнее унижение, которое заставил его испытать Тициан, его старый учитель: увидев в нем будущего соперника — ему тогда едва исполнилось двенадцать лет, — он при всех выгнал его из своей ученической мастерской. А когда бывших подмастерьев, его одногодок, одного за другим приняли мастерами в цех живописцев, он был вынужден постигать профессию в одиночестве, да еще на первых порах не имея возможности использовать ультрамариновую и золотую краски: у торговцев они стоили слишком дорого. Иногда, когда у отца не хватало денег, чтобы прокормить семью, он, Якопо, скоблил пол в своей мастерской, чтобы самому сделать коричневую краску разных тонов. Но ни разу у него и мысли не возникло сменить профессию. Он всегда знал, что его имя навечно будет вписано в историю города. В тот самый вечер Якопо, идя по площади Сан-Поло, вдруг заговорил в полный голос. Сжав кулаки, словно убеждая себя в будущем реванше, он сказал самому себе: «Я стану победителем. Я буду тем, кому доверят украшать Скуолу Сан-Рокко. Однажды меня признают самым большим художником Венеции».

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Ваши исследования в Венеции


Профессор Джефферс,


Я бесконечно благодарен вам за то, что вы согласились помочь мне в расследовании. Поверьте, никто не станет принуждать вас отвечать на мои вопросы и вы всегда будете вольны прервать нашу переписку, как только пожелаете.

Однако приступим к делу. Скажите, когда вы изучали в Венеции живопись эпохи Возрождения, не угрожал ли вам кто-нибудь? Я понимаю, что отсылаю вас к весьма далеким воспоминаниям, но любая информация, даже самая малозначительная, может оказаться для меня чрезвычайно полезной.


Сердечно ваш,

инспектор Алессандро Бальди

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Воспоминания о Венеции


Инспектор,


Вы и в самом деле просите меня вернуться в довольно далекое прошлое, ведь первый раз я работал в Венеции осенью 1934 года. В дальнейшем исследовательская деятельность еще дважды приводила меня в этот милый моему сердцу город: в январе 1947-го и, спустя немногим более пятнадцати лет, в сентябре 1962-го.

Насколько я помню, у меня ни разу не возникло впечатления, будто мне что-то угрожает или кто-то мешает изучать полотна итальянских мастеров.

Справедливости ради надо сказать, что, хотя венецианские дворцы долгое время являлись местом политического соперничества, интриг и даже убийств, по прошествии веков ситуация изменилась, и сегодня они превращены в музеи. Вы, без сомнения, осведомлены на сей счет гораздо лучше, чем я.

Не стесняйтесь и дальше расспрашивать меня, хотя я и боюсь, что мало чем, как вы сами сегодня убедились, могу быть вам полезен.


Сердечно ваш,

профессор Уильям Джефферс

3

Над Светлейшей занимался день. Якопо Робусти ночью почти не спал — все думал о загадочном незнакомце, встреченном накануне. «Этот человек богат, — рассуждал он. — Очень богат, тут нет никаких сомнений. Живет в одном из красивейших дворцов города, но не хочет называть свое имя. Он венецианец, об этом говорит его платье и характерный выговор, однако предпочитает скрывать свое лицо». Одеваясь, художник вспоминал каждое слово незнакомца. Ни разу во все время встречи он не заговорил от своего имени. Ни разу не сказал «я», а только все «мы» да «мы». «Если он говорил от имени братства святого Роха, то зачем тогда замышлять что-то, идущее наперекор его политике и его выбору?» Не переставая думать об этом, Якопо спустился по ступенькам своего дома и вышел на улицу Капителло. В то утро ему никуда не надо было идти, он брел наугад, по улицам и набережным, только потому, что так велело ему его тело, слишком часто лишенное свежего воздуха, солнца и движения. Накануне он закончил полотно и знал, как мало времени проведет вне стен своей холодной и влажной мастерской, вдали от мольберта и пьянящего запаха масел и пигментов.

Ноги сами привели его в самое сердце гетто — здесь он любил ощущать горячее дыхание плавилен. Дойдя до первого цеха, Якопо с удовольствием стал наблюдать за ремесленниками, снующими вокруг печи, устроенной прямо в земле. Пламя освещало их загорелые торсы, одновременно погружая большую часть помещения в полумрак. Доставая из огня бронзовые фигуры, среди которых Якопо узнавал то львиные головы, то бюсты негров или шутов, плавильщики относили их наружу, где юный подмастерье, окунув их для охлаждения в воду, затем полировал вручную.

Покинув плавильни, Якопо направился вдоль канала Каннареджо и вышел на улицу Риелло, где находились главные типографии города. Он очутился в мире книг и разного рода секретных материалов. Когда художник бывал на этой улице ночью, он часто видел силуэты, исчезающие под аркадами. Нетрудно было догадаться, что под широкими плащами руки спешащих куда-то людей сжимают книги, запрещенные Советом дожей или Святой инквизицией.

Якопо знал, что за ним следят. В этом районе шпионы особенно из кожи вон лезут, чтобы помешать печатанию чего-нибудь в пользу Реформации. В каждом взгляде, устремленном на него из какой-нибудь лавчонки или чердачного окна, можно было прочесть одни и те же вопросы: кто такой? доносчик на службе у Рима? гонец, посланный судом инквизиции? А может, наоборот, проповедник-анабаптист, которому нужно отпечатать новые манускрипты? Якопо, догадываясь, какие вопросы вызывает его присутствие здесь, мысленно отвечал: «Нет, я художник, простой художник, и не служу никакой идее. Я простой художник и служу своему искусству».

Впереди стала видна церковь Санта-Мария-Глорьоза-деи-Фрари. «Мне казалось, что я иду наугад, но ничего подобного, — весело подумал он. — Голова занята одним, а ноги помимо моей воли привели меня сюда». Якопо знал, что за церковью находится Скуола Сан-Рокко. Ему велено прийти туда в полночь, а пока что нет и полудня. Но его мучают вопросы, и Якопо решил пересечь площадь, чтобы взглянуть на дворец, образ которого не давал ему покоя всю ночь. «Вот здание, достойное моего искусства», — подумал он, увидев величественное здание Скуолы.

Художник стоял как вкопанный перед дворцом, в котором слились воедино величие древнего Рима и теплый венецианский колорит. Его взгляд скользнул с одной колонны на другую, взобрался до пилястр второго этажа, на мгновение задержался на сдвоенных арках, поднялся к фронтонам и наконец остановился на карнизе, украшенном тонкой резьбой. В следующую минуту Якопо, увидев, что к массивной входной двери прибит пергамент, подошел поближе и прочел:

К сведению крупнейших мастеров цеха живописцев.

Братство Скуола Сан-Рокко сего 18 апреля 1564 года приняло решение украсить ансамбль своего дворца. Желающие участвовать в конкурсе должны по прошествии десяти дней предоставить совету эскизы с изображением святого Роха во Славе, возносящегося в рай.

Мастер, чей эскиз будет признан лучшим, получит право написать картину, которая займет место на потолке в Зале Альберго.

«Еще до вечера живописцы прознают об этом объявлении, — подумал Якопо. — У меня будет много сильных соперников. Конечно, вчерашний незнакомец обещал мне поддержку, и все-таки совету будет нелегко отдать предпочтение кому-либо из нас».

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Поп Дармингтон и Марко Дзампьеро


Профессор,


В предыдущем письме вы упомянули о мрачных интригах, что плелись некогда в венецианских дворцах. Похоже, я располагаю кое-какой информацией, позволяющей мне думать, что прошлое, к сожалению, еще не вполне изжито.

Однако сейчас мне хотелось бы продвинуться в расследовании, и, если вы не возражаете, я задам вам еще один вопрос: были ли вы лично знакомы с профессором Полом Дармингтоном, англичанином, историком искусства, исчезнувшим в Венеции в октябре 1934 года, и Марко Дзампьеро, с 1960 года директором исследовательской лаборатории, занимающейся музеями Италии?


Заранее благодарю вас за ответ.

Алессандро Бальди

От кого: William Jeffers

Кому: А.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Пол Дармингтон и Марко Дзампьеро


Инспектор,


Я весьма признателен вам за то, что ваши вопросы дают мне возможность вернуться в мою юность. Я действительно познакомился с Полом Дармингтоном во время моего первого пребывания в Венеции. Я был тогда начинающим двадцативосьмилетним преподавателем, писал работу о крупнейших венецианских колористах.

В ту пору Дармингтон был единственным историком искусства, имеющим научную подготовку. Именно он впервые исследовал пигменты, которыми пользовались мастера Возрождения.

Он брал пробы микрочастиц, подвергал их химическому анализу и на основании полученных данных определял время написания полотна и его автора. Во всем мире Пол Дармингтон вскоре стал известен как один из зачинателей научного искусствоведения. Однако его жизнь была столь же блистательной, сколь и короткой: по возвращении в Нью-Йорк я узнал, что он скончался в возрасте сорока трех лет. Утверждали, что его преждевременная смерть была вызвана сердечной недостаточностью.

Что касается Марко Дзампьеро, умершего двадцатью восемью годами позже, то я никогда с ним лично не встречался. Однако слава о нем в начале пятидесятых достигла и моих ушей. Незадолго до самоубийства Дзампьеро тоже изучал итальянское Возрождение. Я помню его замечательные работы о творчестве Тинторетто, Веронезе и Джорджоне.

Но позвольте и мне, инспектор, задать вам вопрос: для чего вам понадобилось ворошить прошлое? Неужто в связи с теперешними событиями?


Сердечно ваш,

Уильям Джефферс

4

— А, это вы! Простите меня, я вас сразу не узнала. Другая одежда, сами понимаете… Да не стойте в коридоре, проходите, пожалуйста. Через минуту я буду готова, вот только причешусь.

— Мне бы не хотелось вам мешать, мадемуазель Девиль, я прекрасно могу подождать в холле гостиницы.

— Да полно вам, не говорите глупостей! Ну вот я и готова. Я в вашем распоряжении. Куда вы поведете меня сегодня вечером?

— Куда пожелаете. Главное — чтобы вы хоть ненадолго оставили ваш музей. Вы уже неделю в Венеции, и за все это время ни на секунду не прекращали работу в Скуоле Сан-Рокко.

— Понимаете, то, что я делаю, очень меня занимает. Но вы правы, жизнь состоит не из одной только работы, и сегодня я хочу отдохнуть. Итак, ведите меня. Никто лучше венецианца не покажет Венецию!

Мадемуазель Девиль и ее спутник вышли из отеля, двинулись по улице Мизерикордия, потом свернули к Большому каналу и на остановке первого маршрута стали ждать вапоретто[2]. Через несколько минут, увлекаемые людским потоком, состоящим в основном из японских туристов, они поднялись на борт суденышка, с трудом сквозь толпу добрались до задней площадки. Мужчина, одной рукой крепко держась за поручень, показывал молодой женщине дворцы, мимо которых они проплывали. Заходящее солнце придавало выкрашенным в охровый цвет фасадам самые теплые оттенки. Внимая спутнику, Эдит Девиль с удовольствием наблюдала за переливами цвета. «Здесь есть и малиновый, и янтарный, и огненный», — думала она, счастливо улыбаясь.

— Я рад, что вы наконец-то немного отдохнете, — сказал мужчина, глядя ей в лицо.

— О Венеция… Венеция… — проговорила молодая женщина и медленно вдохнула полной грудью вечерний воздух. — Есть в этом городе что-то такое…

Эдит Девиль не договорила, потеребив свои волосы, она секунду подыскивала нужные слова и с улыбкой продолжила:

— Я уверена, что вы понимаете, о чем я хочу сказать… Что-то такое чарующее, невыразимое, может быть, таинственное, оно прямо-таки разлито в воздухе.

— О да, вы здесь в самом сердце города, где правят искусство, любовь и смерть, мадемуазель Девиль.

Мужчина небрежно достал сигарету из серебряного портсигара.

— Что вы такое говорите? Искусство и любовь — с этим я охотно соглашусь, но разве в Венеции умирают чаще, чем в других местах?

— Скажем так, в Венеции умирают определенным образом… В туристических буклетах об этом, конечно, не пишут, но в этом городе случается больше всего самоубийств.

— Как странно, выходит, венецианцы — люди отчаявшиеся?

— Вовсе нет, милая мадемуазель Девиль. Не стоит думать, что все эти самоубийства совершают венецианцы. Напротив, это молодые люди романтического склада, которые специально приезжают из Европы и Америки умереть в древнем Городе дожей. По большей части это те, кто ищет абсолюта, разные там бедняги, полагающие, что смерть в Венеции будет величественным завершением разбитой любви или жизни, целиком посвященной служению прекрасному.

— Знаете, любезнейший господин, у меня от ваших речей мороз по коже… Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— Простите великодушно, мадемуазель, это моя ошибка. Вот, взгляните сюда.

И мужчина показал на богатый жилой дом слева, немного в стороне от Большого канала.

— Это дворец Лабиа. Внутри, как вы прекрасно знаете, он украшен фресками Тьеполо. А теперь если вы посмотрите на другую сторону, то увидите дворец Джованелли в оранжеватых тонах, это один из моих самых любимых дворцов. А вон там, чуть подальше, Ка[3] Пезаро, где хранятся полотна художников XX века, в частности Матисса и Климта. Но, если я не ошибаюсь, вы больше интересуетесь мастерами Возрождения, не так ли, мадемуазель Девиль?

— Несколько лет я специализировалась на творчестве Тициана, Веронезе и Микеланджело. Потом написала диссертацию по Тинторетто, и мне пришлось два года ждать стипендии, чтобы приехать изучать его творчество на месте, в Скуоле Сан-Рокко. Но двух недель, которые мне предоставила хранительница музея, слишком мало, ведь в живописи Возрождения столько неразгаданных тайн.

— Раз уж вы заговорили о тайнах, у меня есть для вас кое-что интересное. Вы узнаёте этот большой дворец, вон там, слева от вас?

— Да, конечно, это Немецкое подворье, его фасад расписали Тициан и Джорджоне. Но влажность, ветер и соль повредили фрески. Как жаль! Мы никогда не узнаем, как первоначально выглядели эти грандиозные произведения.

— Так думаете вы, милая барышня, этому вас наверняка учили ваши преподаватели по истории искусства. Но это не совсем так.

Мужчина приблизился к своей спутнице и тихо сказал:

— Фреска исчезла не полностью. Есть малая часть стены, защищенная карнизом крыши, которую чудесным образом пощадило время.

Молодая женщина едва заметно улыбнулась. Она долго молчала, испытывая смешанное чувство удивления и недоверия, потом пожала плечами:

— Вы здесь не для того, месье, чтобы насмехаться над молодым университетским преподавателем.

— Я говорю вполне серьезно, мадемуазель Девиль. А чтобы доказать свою правоту, я подведу вас прямо к этой части стены.

На остановке Риальто Эдит Девиль и ее спутник вышли и направились по набережной Ферро в сторону канала Фонтего, затем свернули к большому дому, массивная резная дверь которого, будучи приоткрытой, приглашала войти во внутренний двор.

— Вон оттуда перед вами откроется уникальный вид на фреску Немецкого подворья. Вы не возражаете последовать за мной, мадемуазель?..

По величественной лестнице из белого мрамора они поднялись на четвертый этаж. Как человек, хорошо знающий место, мужчина толкнул дверь и пригласил Эдит Девиль подняться по узкой деревянной лестнице на самый верх.

— Вот мы и пришли, — сказал он.

Женщина увидела несколько узких окошек, выходящих на Большой канал, и приоткрыла одно из них.

— Какая Венеция красивая отсюда! — радостно воскликнула она. — Посмотрите вон туда, прямо перед вами, это колокольня Сан-Джакомо… А вон там, внизу, слева, — купол Санта-Мария…

В следующую минуту, повернув голову вправо, Эдит Девиль посмотрела на карниз Немецкого подворья и удивленно спросила:

— Но где же эта фреска?

— Разумеется, там, где вы стоите, вы ничего не увидите, надо немного наклониться… Вот так… Она там, наверху. Видите, под карнизом? Да там она, там, наклонитесь побольше… еще немного, последнее маленькое усилие… Ну, видите?..

Страшный крик, донесшийся неизвестно откуда, заставил оцепенеть пассажиров вапоретто, проплывавшего мимо Риальто. На набережной Ферро несколько прохожих уже теснились возле простертого на земле тела Эдит Девиль. Какой-то человек наклонился над молодой женщиной, чтобы убедиться, что она мертва; затем, окинув взглядом дворцовые окна, он обратился к столпившимся прохожим, которых становилось все больше:

— Несчастная бросилась с крыши этого здания… Любовная тоска или еще что-нибудь в этом роде… Какой ужас все эти самоубийства…

Выпрямляясь и делая вид, что опирается рукой о землю, мужчина незаметно сунул золотую монетку в карман жертвы, потом достал из серебряного портсигара сигарету и исчез в толпе.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Собака из «Тайной вечери» и рука старика


Профессор,


Да будет вам известно, что имена профессоров Дармингтона и Дзампьеро не только занимают достойное место среди авторов книг, хранящихся в университетских библиотеках, но и фигурируют в пыльных архивах венецианской полиции. В свое время множество улик указывало следователям на то, что, как в случае с первым, так и со вторым, речь может идти об убийстве. Но ни одно доказательство так никогда и не было представлено, и то и другое дело были в конце концов прекращены.

А вспомнил я о них потому, что смерть обоих профессоров странным образом схожа со смертью молодой француженки Эдит Девиль, университетского преподавателя, погибшей около двух недель назад в самом сердце Венеции. Из документов и записей, найденных в ее гостиничном номере, мне стало известно, что она находилась в Венеции, как и ваши давно умершие коллеги, для того чтобы изучать венецианских художников Чинквеченто[4].

К сожалению, многие результаты ее исследований, похоже, исчезли, к тому же я не знаю, над чем именно она работала незадолго до смерти. Однако в рабочей записи, сделанной ее рукой, речь идет о «собаке на "Тайной вечере" и руке старика». Вам это о чем-нибудь говорит?


Сердечно ваш,

Алессандро Бальди

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Полотна Тинторетто


Инспектор,


Благодаря бессоннице, ставшей в мои годы частым гостем, я всю ночь размышлял над вопросами, которые вы мне задали.

Просмотрев все имеющиеся в моей библиотеке труды по искусству и репродукции картин, я пришел к следующему выводу: полотен эпохи Ренессанса, на которых изображены руки стариков, сотни, если не тысячи, но не на многих полотнах с изображением последней трапезы Христа, то есть Тайной вечери, можно увидеть собаку.

Я сразу исключил множество работ и стал рассматривать только те, что хранятся в Венеции. Вскоре я понял, что в записях несчастной Эдит Девиль говорится о деталях картин венецианского художника Якопо Робусти, более известного под именем Тинторетто. Однако обращаю ваше внимание на то, что речь идет о деталях, которые художники и историки искусства называют «авторскими изменениями в картине».

Действительно, рука старика в «Восхождении на Голгофу», а также собака в «Тайной вечере» были дописаны позже самим мастером. Посмотрите внимательно на полотно, и вы сами убедитесь, что на первом плане «Тайной вечери» ступеньки лестницы видны сквозь тело собаки. Это доказывает, что животное было дописано после того, как первый вариант картины был закончен. То же самое можно сказать и о руке старика, помогающего Христу нести крест в «Голгофе». Вглядевшись в картину, вы увидите, что грани креста просвечивают сквозь пальцы старика: и здесь рука была дописана уже потом.

Вот те произведения, которые Эдит Девиль изучала незадолго до смерти; оба полотна принадлежат кисти Тинторетто и висят на стенах Скуолы Сан-Рокко.


Надеюсь, что был вам полезен.

Профессор Уильям Джефферс

5

В эту ночь, как только зашло солнце, на Венецию подул морской бриз. При свете луны и редких фонарей Якопо отправился в Скуолу Сан-Рокко. Ветер рябил гладь каналов и всякий раз, когда художник пересекал площадь, развевал его широкий плащ. Ровно в полночь Якопо постучал в массивную дверь Скуолы. Какой-то человек тотчас открыл ему и, посветив свечой в подсвечнике ему в лицо, пригласил войти.

— Вечер добрый, синьор Тинторетто.

Якопо сразу узнал человека. Это был тот старик, что однажды приходил к нему с сообщением от своего хозяина.

— Идите за мной. Не будем терять времени.

При свете обычной свечи Якопо Робусти впервые увидел громадные залы Скуолы. Сначала старик направился в просторное помещение, которое назвал Нижним залом; в нем художник с трудом различил большие белые колонны, стоящие на плиточном полу, выложенном в шахматном порядке. Миновав еще более просторное помещение, они по лестнице поднялись на второй этаж.

— Это Верхний зал, — заметил старик, не останавливаясь ни на секунду.

Слабый лунный свет, проникавший в залу через сдвоенные окна, позволил Якопо разглядеть потолок, декорированный чистым золотом. На мраморном полу Якопо увидел причудливый узор из разноцветных геометрических фигур. Мужчины наконец достигли третьей залы, более вытянутой в ширину, стены которой справа и слева имели по два окна с небольшими, богато декорированными колоннами.

— Вот мы и пришли, — сказал старик, выйдя на середину помещения. — Это Зал Альберго, он-то нас главным образом и интересует. Посмотрите наверх…

Якопо поднял глаза и увидел большое овальное пространство точно посередине деревянного потолка, покрытого золоченой резьбой.

— Вот сюда будет помещено полотно, которое создаст тот художник, чей эскиз с изображением святого Роха во Славе отберут члены жюри Скуолы. Таковы, во всяком случае, официальные условия конкурса. Однако благоволящая к вам часть членов братства желает, чтобы вы, синьор Тинторетто, в течение десяти дней создали не просто эскиз, как ваши собратья по цеху, а непосредственно полотно с изображением святого Роха, вполне законченное полотно, а мы уж позаботимся о том, чтобы прикрепить его в овале потолка. А когда настанет день представления рисунков членам жюри, вы просто-напросто скажете, что не имеете обыкновения представлять эскизы, и попросите всех посмотреть наверх на ваше полотно. Далее вам надо будет лишь следовать нашим инструкциям.

— Но это невозможно! За десять дней любой художник, достойный называться этим именем, конечно, подготовит несколько эскизов, но ни в коем случае не представит законченного полотна таких размеров.

— Не забывайте, что вы венецианец, синьор Тинторетто! — ответил старик с горячностью, которой Якопо никак от него не ожидал. — А венецианцам всегда удается невозможное. Как, по-вашему, можно на заболоченных землях построить город и превратить его в самый великолепный город в мире? А возможно ли, чтобы этот город, поднявшийся из воды, как по велению чуда, стал оплотом Восточной Римской империи и господствовал как на Адриатическом, так и на Средиземном морях? Возможно все это? Нет, невозможно, так ведь? И все-таки венецианцы с Божьей помощью сделали это. Так вот, не говорите мне, пожалуйста, что есть вызов, который невозможно принять.

— Но вы же ничего не смыслите в профессии художника! — в свою очередь вспылил Якопо. — У меня целый день уйдет только на то, чтобы раздобыть холст по размерам овала; кроме того, поверхность надо заранее подготовить, прогрунтовать, и полотно должно по меньшей мере три дня сохнуть, иначе нельзя работать. Итого у меня остается в лучшем случае шесть дней, чтобы написать картину.

— Прежде всего да будет вам известно, что люди, которым я преданно служу, — желательно, чтобы их имена навсегда остались для вас в секрете, — так вот, эти люди прекрасно осведомлены о ремесле художника, а также печатника, священника, правителя, мореплавателя и военачальника. Вот почему овальный холст, точно по размерам плафона в Зале Альберго, вас уже ждет, его доставили и сейчас охраняют два человека у дверей вашей мастерской в Каннареджо. Сообщаю вам также, что три дня назад он был покрыт белой грунтовкой наподобие той, которую вы обычно используете, и теперь, когда мы с вами разговариваем, холст уже совершенно высох. Что же касается произведения, которое вам предстоит написать, то нам известно, что сегодня утром вы ознакомились с условиями конкурса, мы знаем также, что после этого вы пошли к себе в мастерскую, и, стало быть, мы вправе предположить, что уже всю вторую половину дня вы обдумывали композицию святого Роха во Славе. Разве не так, синьор Тинторетто?

Старик говорил правду. В эту минуту Якопо понял, что имеет дело с людьми, которые хоть и держатся в тени, действуют крайне решительно, и против их воли идти бесполезно.

— Ну хорошо, я согласен, — только и ответил Якопо, прощаясь с собеседником, проводившим его до дверей Скуолы.

Прежде чем он вышел за порог, старик в последний раз шепотом сказал:

— Два человека придут к вам домой вечером 27 апреля, накануне конкурса, чтобы забрать полотно. И в ваших и в наших интересах, чтобы оно было совершенно готово. Не теряйте ни минуты.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Посещение Сан-Рокко


Профессор Джефферс,


Читая ваше письмо, я испытывал двоякое чувство: восхищение вашими необычайными познаниями и признательность за то, что благодаря вам мое расследование пойдет по иному руслу.

Но прежде чем двигаться дальше, я хочу вам кое в чем сознаться: коренной венецианец, я только сегодня познакомился с внутренним убранством Скуолы Сан-Рокко и вообще с творчеством Тинторетто. В изучение права и криминалистики не входит, как вы догадываетесь, курс истории искусства.

Должен, однако, сказать, что я чрезвычайно рад этому посещению, оно действительно меня взволновало. Теперь я лучше понимаю тех людей, которые, как вы, посвятили свою жизнь разгадыванию тайн искусства.

В связи с этим один вопрос не дает мне покоя: откуда это чувство тревоги, что исходит с полотен Тинторетто? Я внимательно рассмотрел каждое его произведение и увидел людей больных или мучающихся, тоску во взгляде мужчин и женщин, ощутил ненависть; наконец, если собрать всю кровь, что течет на его полотнах, получится красная река. Чем объяснить, что этот художник больше писал смерть, чем жизнь, зло, чем добро, и тоску, чем надежду?

Однако многие посетители, вместе со мной смотревшие сегодня эти картины, проходили мимо них в каком-то беспечном равнодушии. Неужели я один испытал то чувство, которое вам описал? Что вы на это скажете?


Сердечно ваш,

Алессандро Бальди

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Тревоги Тинторетто


Настала моя очередь сделать вам признание. Вы пишете, что заинтересовались искусством живописи, так вот знайте, что я тоже начал испытывать интерес к вашему расследованию. Признаюсь даже, что я по нескольку раз в день открываю электронную почту в надежде получить от вас письмо. И хотя я понимаю, что дело это серьезное, погибла молодая женщина, я развлекаюсь от души, поминутно представляя себе, как вы бродите по улочкам Венеции в старомодном костюме Эркюля Пуаро — в тройке и глубоко надвинутой круглой шляпе, — время от времени поправляя на носу очочки.

Представьте, сегодня утром я говорил о вас молоденькой медсестре, она ежедневно приходит ко мне делать процедуры. «Постарайтесь, чтобы я прожил как можно дольше, — сказал я ей. — Есть на этом свете человек, которому я еще нужен». Я ее явно заинтриговал, но не волнуйтесь, ничего лишнего я не сказал.

Вернемся, однако, к вашему расследованию. Вы говорите, что увидели на полотнах Тинторетто тревогу и боль, а я вам прежде всего отвечу, что вы все правильно увидели. Действительно, искусство этого художника-провидца весьма трудно совместить с искусством Возрождения, где царят спокойствие, гармония, ясность. В противоположность Тициану, Микеланджело и Джорджоне Тинторетто — венецианец, и его живопись отражает тревоги, которые испытывали все жители этого Города дожей. В то время Венецианская республика клонилась к неотвратимому закату. Потеря Византии и ближневосточных торговых путей, варварские галеры, грозящие венецианскому флоту на Средиземном море, открытие Америки — все это предвещало агонию города. Прибавьте к этому последствия чумы и договор, заключенный в Камбре между папой и королями Франции и Испании, чтобы бороться со Светлейшей, — и вам станут понятны тревоги венецианцев середины XVI века.

Итак, посетив Сан-Рокко, вы ощутили страхи, бытовавшие пять веков назад. Это, мой дорогой инспектор (позвольте мне вас так называть), и есть одно из чудес искусства.


Сердечно ваш,

Уильям Джефферс

6

21 января 1962 года.

Профессор Марко Дзампьеро спешно собирал вещи. Кое-как побросав одежду, книги и тетради с записями в большой кожаный чемодан, он надел пальто и быстро покинул гостиничный номер.

Выйдя на улицу, он направился к остановке вапоретто «Санта-Мария-дель-Джильо». Идти ему было трудно: отчасти из-за того, что сам он назывализлишним жирком, но главным образом из-за тяжелого багажа. Только сев на кораблик, который должен был отвезти его на вокзал, Марко Дзампьеро смог перевести дух. Когда его дыхание почти вернулось к норме, он достал носовой платок и вытер лоб, на котором, несмотря на холод, окутавший Венецию в эти зимние сумерки, выступили большие капли пота.

Вапоретто отошел от причала. Проплывая по Большому каналу, профессор смотрел то на богато украшенные здания города, который он покидал, то на стрелки своих часов.

«А вот и дворец Юстиниана, значит, остановка Сан-Самуэле уже скоро, — пробормотал он. — Надо как можно скорее уехать из Венеции, именно так, уехать… Может, тогда я буду в меньшей опасности… Вот мы и под мостом Риальто… скоро я буду на вокзале».

Вытянув шею к носу кораблика, Марко Дзампьеро одной рукой крепко ухватился за поручень, а другой нервно прижимал к себе свернутое пальто.

«Вот Ка д'Оро[5]… еще одна остановка — и я на вокзале».

Профессор Дзампьеро встал возле выхода задолго до того, как вапоретто прибыл на конечную остановку.

«Дворец Кальбо, наконец-то приехал».

Крепко держа в руках вещи, Марко Дзампьеро стремительно вошел в здание вокзала. Осталось только найти поезд Венеция — Рим, отправляющийся в 18:45. Спешка, тревога и усилия, которые он прилагал, чтобы самому тащить тяжелый багаж, — от всего этого его дыхание сделалось похожим на дыхание затравленного зверя. В какое-то мгновение он остановился, поставил часть вещей на землю и освободившейся рукой слега ослабил узел галстука. Потом расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Вдалеке, в самом конце перрона, он увидел свой вагон. Дойдя до него и сделав последнее усилие, чтобы взобраться на подножку, Марко Дзампьеро очутился в пустом купе и повалился на обитое темной тканью сиденье. Бросив взгляд на часы, профессор снова вытер лицо и громко посетовал на поезд, который все не трогался, хотя пора было отправляться.

Только когда раздался долгий свисток, сопровождаемый металлическим скрежетом сдвинувшегося с места вагона, Марко Дзампьеро успокоился. Он приблизился к окну и с облегчением посмотрел на удаляющиеся фигуры людей, которые остались на перроне и махали рукой уезжавшим.

— Надеюсь, синьор, дым вам не помешает?

Голос, прозвучавший у него за спиной, заставил его вздрогнуть.

— Нет, вовсе нет, пожалуйста, синьор, курите, — ответил он человеку без багажа, который сел возле него с сигаретой во рту.

Едва устроившись, попутчик недолго вглядывался в лицо соседа, потом воскликнул:

— Какая удача, профессор Дзампьеро, вы, в этом поезде!

Профессор, все это время сидевший лицом к окну, резко повернулся и посмотрел на попутчика.

— Извините, синьор, вы, похоже, меня знаете, а вот я… ну да, постойте… конечно! Простите, что я сразу вас не узнал, понимаете, видеть вас здесь, в этом поезде, в непривычной обстановке…

— Умоляю вас, не извиняйтесь, какие пустяки.

Марко Дзампьеро не стремился продолжать разговор, он вежливо улыбнулся и отвернулся к окну. Немного помолчав, попутчик вновь обратился к нему:

— Так вы, значит, покидаете Венецию.

— Да… как видите, — явно смутившись, коротко ответил профессор.

— Простите мою назойливость, но я полагал, что вы проработаете в Скуоле Сан-Рокко до конца месяца, то есть еще дней десять.

— Нет… вернее, да, вы правы… Но понимаете, непредвиденные обстоятельства вынуждают меня срочно вернуться домой, в Рим… Моя бедная матушка больна… Пришлось ехать ближайшим поездом… Все случилось так внезапно…

— Весьма сожалею. Непременно передайте вашей матушке мои пожелания скорейшего выздоровления.

— Непременно передам, благодарю вас.

В купе воцарилось молчание. Попутчик, однако, явно не собирался прекращать разговор.

— И все же я надеюсь, — вновь заговорил он, — что, несмотря на краткость пребывания в Венеции, вы вполне удовлетворены результатами вашей работы. В последние годы применение рентгенографии в живописи позволило сделать ряд волнующих открытий. Подумать только, с помощью рентгеновских лучей можно увидеть первоначальный вариант картины, как развивалась художественная мысль автора, его исправления. Да это просто чудо! Еще раз прошу прощения за назойливость, но вы так спешно уезжаете, что никто в Венеции ничего не узнал о ваших последних находках. Я не слишком вас обременю, если попрошу рассказать мне о них?

Марко Дзампьеро понял, что так легко ему не отделаться, и с сожалением оторвался от окна.

— Знаете, я наверняка вас разочарую, мне в общем-то нечего рассказывать.

— А я так уверен в обратном, ну не томите, профессор.

— Хорошо, хорошо, раз уж вы хотите, извольте. Приехав в Венецию, я перво-наперво исследовал небольшое полотно Джорджоне, оно хранится в Академии и называется «Гроза». Сколько чернил пролито по поводу этой картины, не так ли? Сколько людей ломали голову над тем, что же там делают эти два персонажа — солдат и обнаженная цыганка. И почему они расположены на таком расстоянии друг от друга? Может, мужчина там, чтобы защитить женщину? И почему она смотрит зрителю прямо в глаза? Так вот, как я уже говорил, в этом конкретном случае рентгенография не столько дает ответы на вопросы, сколько порождает новые. Вообразите, с помощью рентгеновских лучей я открыл, что художник первоначально хотел изобразить вторую обнаженную женскую фигуру, моющую ноги в ручье, но потом внезапно превратил эту найду в одетого солдата, которого вы видите на полотне сегодня. Две женщины в первом варианте картины — мужчина и женщина в окончательном! Вот все, что я могу сказать об этом произведении, так и не раскрывшем своих тайн!

— Все это интересно, в самом деле интересно, но скажите, что вы узнали о полотнах Тинторетто?

— Тинторетто? Да ничего… Ничего особенного…

Марко Дзампьеро вновь вытер лоб платком. Понимая, что попутчик хотел бы получить более конкретный ответ, он заплетающимся языком продолжал:

— Вам, наверное, было бы интересно узнать кое о каких моих открытиях. Дело в том, что в «Распятии» несколько персонажей были дописаны уже после того, как картина была закончена… А, например, в «Поклонении пастухов» изменен цвет складок одежды. Но уверяю вас, кроме этого, я действительно ничего интересного у Тинторетто не нашел.

— Так-таки и ничего, профессор?

— Нет, нет… ничего… уверяю вас… Теперь, если позволите, я хочу немного подремать… Дорога до Рима утомительна.

Сказав это, Марко Дзампьеро прикрыл лицо поднятым воротником пальто, вытянул ноги, глубоко вздохнул и закрыл глаза.

— Профессор, профессор, если вы хотите спать ангельским сном, у меня есть с собой великолепное снотворное.

Марко Дзампьеро, невнятно пробормотав дежурные слова благодарности, знаком дал понять, даже не открыв глаза, что отказывается от предложения.

— Но я вам настоятельно рекомендую, таблетки действительно очень хорошие…

— Да говорю вам, не надо, — недовольно пробурчал профессор.

— А я говорю, надо, я уверен, вы примете…

Человек приставил к боку профессора дуло пистолета.

Профессор вздрогнул и в ту же секунду осознал, что уже слишком поздно. Слишком поздно спасаться бегством — он в руках своего убийцы, и тот силой запихивал ему в рот таблетки.

— Вот видите, говорил я вам, не надо привередничать. Вот, еще одна, и еще, глотайте их все, чтобы ни одной не осталось!

Поезд Венеция — Рим прибыл на вокзал Вероны. Уже стемнело. Несколько пассажиров вошли в вагон, медленно прошли по узкому коридору, открыли дверь в купе, где стоял легкий запах сигарет. Им не показалось странным, что грузный мужчина крепко спит, приникнув лицом к окну. И только поздно ночью контролер обнаружил, что неподвижно сидящий человек давно мертв. В его карманах он нашел документы, удостоверяющие личность, пустую коробочку из-под снотворного и старинную золотую монету.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Дармингтон, Дзампьеро и Тинторетто


Дорогой профессор,


Мой кабинет в угрозыске превратился буквально в книжный магазин. Уже неделю я не отрываюсь от книг по искусству, вникаю в секреты мастеров Возрождения и очень надеюсь, что скоро вы сможете гордиться своим новым учеником.

Однако не думайте, что я забросил мое расследование, ведь я потому столь подробно изучаю труды Дармингтона и Дзампьеро, что их исчезновение в прошлом веке может так или иначе быть связано со смертью Эдит Девиль. В то же время мне странно, что ни одна из работ этих ученых не посвящена творчеству Тинторетто. Что вы по этому поводу думаете?

В заключение скажу, что мне особенно понравилась ваша книга «Мастера итальянского Возрождения», изданная в 1967 году. Если мне представится случай побывать в Нью-Йорке, я буду просить вас оказать мне честь подписать ее.


Сердечно ваш,

Алессандро Бальди


P.S. Рискую вас разочаровать, но я нисколько не похож на старого сыщика, коего вы нарисовали в своем воображении. Мне всего лишь тридцать восемь лет, вместо костюма-тройки я чаще всего ношу джинсы и кожаную куртку. Что касается шляпы, то я, напротив, предпочитаю не прятать свою раннюю лысину, и разве что маленькие круглые очки на моем носу могут отдаленно напоминать об Эркюле Пуаро.

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Тинторетто и Сан-Рокко


Дорогой инспектор,


Когда вся эта история наконец-то закончится, я с большим удовольствием приму вас здесь, у себя, и подпишу вам книгу. Считайте это письмо приглашением.

А пока перейдем к делу. За последние три дня я просмотрел все, что было опубликовано покойными профессорами Дармингтоном и Дзампьеро.

Должен вам сказать, вы не совсем правы, ибо в нескольких их работах говорится о произведениях Тинторетто. В одном очень старом отчете о конференции Пол Дармингтон как раз ссылается на полотна «Чудо святого Марка» и «Сотворение животных», которые можно увидеть в венецианской Академии, А в искусствоведческом журнале от июня 1959 года напечатана статья Марко Дзампьеро, в которой он упоминает картину «Святой Августин исцеляет калек», хранящуюся в Городском музее Виченцы.

Особенно обращаю ваше — внимание на тот удивительный факт, что ни одно исследование Дармингтона и Дзампьеро не посвящено полотнам, находящимся в Скуоле Сан-Рокко.

Если оба они живо интересовались творчеством Тинторетто — о чем свидетельствует множество их работ, — то нет никакого сомнения, что они самым внимательным образом изучали произведения, хранящиеся в этой знаменитой Скуоле. Почему об этом не осталось ни малейшего письменного следа? Как и у вас, у меня на сегодняшний день нет ответа на этот вопрос.


Сердечно ваш,

У. Дж.

7

Десять дней минуло с той тайной встречи Якопо с пожилым человеком в Скуоле Сан-Рокко. Настал день, когда конкурсной комиссии братства предстояло назвать художника, который удостоится чести украсить своими произведениями просторные залы дворца. Переступая порог Скуолы, Якопо Робусти знал, что этим утром 28 апреля 1564 года решается его судьба. Если, как он надеется, официальным художником Скуолы Сан-Рокко выберут его, он станет вровень с крупнейшими мастерами и навсегда впишет свое имя в историю Венеции.

Первым, кого он увидел, войдя в Нижний зал Скуолы, был старый смотритель — тот подчеркнуто делал вид, что с художником не знаком.

— Если вы пришли на конкурс, прошу вас назвать свое имя и звание.

— Меня зовут Якопо Робусти, по прозвищу Тинторетто, я мастер в цехе живописцев.

— Очень хорошо, соблаговолите следовать за мной в Зал Альберго. Вам придется немного подождать вместе с вашими собратьями, которые уже там.

Поднявшись на второй этаж, Якопо тотчас увидел троих своих конкурентов. Как люди, давно знающие друг друга, они не особенно ценили профессиональные качества коллег и всегда считали себя соперниками, ожесточенно борющимися за право декорировать самые красивые здания в городе. Художники, терпеливо ждущие своей участи возле Зала Альберго, обменялись лишь вежливыми приветствиями. Это были Паоло Кальяри, прозванный Веронезе, пылкий Андреа Скьявоне и молодой Федерико Цуккари. Все принесли большие эскизы, и каждый не преминул отметить, что Якопо пришел с пустыми руками. Где же его рисунки? Как он будет участвовать в конкурсе, если не представит жюри своего проекта? Художники, хранившие молчание и лишь украдкой бросавшие взгляды друг на друга, думали об одном и том же. Но вот наконец пожилой человек, что привел их сюда, попросил всех зайти в зал, представиться членам братства и показать свои эскизы.

Не медля ни секунды, Андреа Скьявоне, человек стремительный и честолюбивый, быстрыми шажками двинулся вперед. Он уверенно протянул сидевшим перед ним членам братства — их было тридцать человек — два эскиза, выполненных металлическим грифелем и представляющих святого Роха в раю. Жюри явно понравились рисунки, переходившие из рук в руки. Члены братства вполголоса высказали свои впечатления, обменялись мнениями, поспорили, а затем призвали второго кандидата. Веронезе, бывший в ту пору на вершине славы, сделал несколько шагов вперед и предъявил три графитовых рисунка, которые он с большим воодушевлением прокомментировал. Теплый прием, оказанный художнику членами жюри, вызвал у него едва заметную довольную улыбку. Настала очередь Федерико Цуккари. По поводу его оригинального эскиза, выполненного черным восковым карандашом, мнения разделились. Некоторые сочли святотатством изображение святого Роха в современных венецианских одеждах, попавшего в рай, где живут ангелы и обнаженные женщины на фоне пышной природы, другие же, напротив, оценили талант и смелость молодого художника.

Якопо, с самого начала державшийся в стороне, наконец вышел вперед. Он встал в нескольких шагах от жюри, подчеркнуто заложил руки за спину, гордо поднял голову и остался недвижим. В Зале Альберго воцарилась напряженная тишина. Все взоры были прикованы к этому низкорослому человеку с шевелюрой и бородой цвета воронова крыла, чей волевой взгляд выражал абсолютную решимость. Члены братства принялись вопрошающе перешептываться, пока один из них, потеряв терпение, не спросил:

— Да что все это значит, синьор Тинторетто, почему вы медлите? Нам не терпится посмотреть ваши эскизы.

— Видите ли, — твердо сказал Якопо, — я не имею обыкновения показывать мои рисунки публике.

— Но тогда каким образом мы сможем увидеть ваш замысел, изображение святого Роха в раю?

Якопо возвел глаза к потолку и, подняв указательный палец над головой, медленно произнес:

— Если вы желаете увидеть мою работу, то прошу вас перестать смотреть на меня и направить свои взоры к небу…

В овале потолка члены братства и художники с изумлением увидели замечательное изображение святого Роха, прибывающего в рай с распростертыми руками и открытыми ладонями. Встречающий его Господь, поддерживаемый тремя ангелами, кажется, спустился с вершины небес. Святой, закончивший земную жизнь, передал свой длинный посох ангелу. На полотне ярко-красные тона контрастировали с золотом и светящимся ультрамарином, что подчеркивало величие святого.

Сильное волнение охватило присутствовавших. В страшном хаосе голосов слышались возгласы восхищения — они были вызваны и качеством живописного произведения, и тем рвением, которое выказал художник: создать такое полотно за десять дней — это поистине чудо!

Однако восхищение одних быстро сменилось гневом других. Андреа Скьявоне и Федерико Цуккари, раздосадованные тем, что их обманули, бросили свои эскизы на пол и покинули зал. Кто-то из членов братства кинулся поднимать рисунки, но они уже были затоптаны. Веронезе не находил слов, чтобы выразить свой гнев; вне себя, он демонстративно изорвал свои эскизы и набросился на членов жюри, во всеуслышание обвинив их в сговоре с Якопо Робусти. Сразу же после того как были высказаны эти претензии, многие стали требовать, чтобы художник, не выполнивший условия конкурса, был лишен права в нем участвовать. Некоторые члены братства явно благоволили к Якопо, большинство же высказывалось за то, чтобы немедленно убрать полотно с потолка.

Воспользовавшись сумятицей, старый смотритель подошел к Якопо и незаметно передал ему записку, которую тот сразу же прочитал. Когда воцарилось относительное спокойствие, один из членов жюри, на которого была возложена обязанность объявлять его решения, сообщил художнику:

— Принимая во внимание, что проявленная вами инициатива противоречит уставу нашего учреждения, мы приказываем, чтобы ваше полотно было немедленно снято со своего места и возвращено вам.

— Поскольку вы ссылаетесь на устав Скуолы, — отвечал Якопо, украдкой пряча записку в карман, — позвольте мне напомнить вам статью четвертую устава, запрещающую членам Скуолы отказываться от дарений вашему учреждению. Рассматривайте мою работу как приношение, которое я официально делаю Скуоле Сан-Рокко и которое она не в праве отвергнуть. Кроме того, хочу вам сказать, что я готов дополнить убранство этой залы, если мне будет дано такое поручение.

На следующий день посыльный принес Якопо письмо, где сообщалось, что собрание членов братства святого Роха, длившееся большую часть ночи, решило возложить на него как официального художника Скуолы труд по созданию шести больших полотен, предназначенных для украшения Зала Альберго, и что ему назначается годовое жалованье в размере двухсот золотых дукатов.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: История Скуолы Сан-Рокко


Дорогой профессор,


Когда вы изучали полотна старых мастеров, было ли у вас странное чувство, что вы вот-вот откроете правду о художнике, но постичь ее до конца вам так и не удается. Недавно я прочел, что великие тайны искусства, если и могут быть порой выявлены, никогда не могут быть полностью разгаданы. Такое у меня сложилось впечатление, по крайней мере на данный момент, в отношении моего расследования. Когда я размышляю об убийстве Эдит Девиль, совершенном несколько недель тому назад, улики (простите, что я пока не могу вам их раскрыть) ведут меня к преступлениям давностью в несколько десятилетий. Но стоит мне захотеть еще большей ясности, как я вынужден уйти и вовсе на несколько веков назад. А потому не могли бы вы мне подробно рассказать о деятельности Скуолы Сан-Рокко?

Еще раз благодарю вас за столь ценное для меня сотрудничество.


Жду письма,

А. Б.

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: История Скуолы Сан-Рокко


Дорогой инспектор,


Я полагаю, что наши профессии во многом схожи: вечно докапываться до истины, полагаться на свою интуицию и хвататься за любое доказательство. Из вас, без сомнения, получился бы прекрасный историк искусства. Но не будем терять время, ведь я должен рассказать вам о Скуоле Сан-Рокко. (К тому же я должен поторопиться, чтобы закончить это письмо до прихода медсестры, которая ежедневно ругает меня за то, что я много работаю. Она утверждает, что это плохо сказывается на моем давлении.)

Да будет вам известно, что венецианские скуолы, основанные самыми богатыми патрициями города, изначально были учреждениями, занимающимися исключительно вопросами религии и благотворительностью. Однако очень скоро некоторые богатые члены этих могущественных братств стали вмешиваться в общественные дела, бросая вызов политической и духовной власти Светлейшей.

Дожи, гаранты власти в Венеции, принялись тогда тщательно контролировать членов братств. В ответ на это некоторые скуолы создали тайные ордена, действовавшие против государства и пользовавшиеся значительным влиянием. Так, есть все основания полагать, что с XVI века Скуола Сан-Рокко, прикрываясь благотворительностью, давала приют в своих стенах одному из самых могущественных тайных орденов. Во многих трудах, изданных в то время, среди прочего говорится о борьбе властей Венеции с этими тайными организациями. Если вас эта тема интересует, я мог бы подробнее узнать о соперничестве между дожами и членами тайного ордена, скрывавшегося под именем братства Скуолы Сан-Рокко.


До следующего письма,

У. Дж.

8

Июль 1566 года.

В Зале Альберго царила глубокая тишина, и лишь шаги Якопо Робусти, время от времени удалявшегося от картины, чтобы взглянуть на нее целиком, звучали в огромном дворце. Художник заканчивал первое большое полотно из заказанных ему братством. Он подходил к картине, подправлял контур чьего-нибудь лица, снова отходил на несколько метров, вновь возвращался, чтобы усилить красный цвет драпировки. После нескольких часов беспрерывного хождения взад-вперед он наконец-то почувствовал удовлетворение. Положив кисти и краски, он вытер руки о передник и посмотрел на полотно. Справа источник света освещает фигуру Христа, стоящего перед Пилатом. В глубине, внизу, гудит встревоженная толпа, которую сдерживает солдат. Драма передана здесь во взгляде. Мессия — фигура вертикальная, во всем белом, великолепная в своем достоинстве и сдержанности, — смотрит вниз, в то время как его судья отводит глаза, не в силах вынести столь мощное сияние.

— Синьор Тинторетто, если я не ошибаюсь? — Чей-то голос нарушил тишину.

Якопо резко обернулся и оказался лицом к лицу с человеком высокого роста, со шпагой на поясе; его изящная черная бородка подчеркивала черты худого, с выступающими скулами лица. Глаза мужчины, ни разу не взглянувшие на Якопо, были прикованы к только что законченной картине.

— Мои поздравления, мастер, это полотно поистине впечатляющее, оно напоминает мне работу Витторе Карпаччо, одного из самых значительных художников, которых рождала наша славная республика, не так ли?

— Да, я согласен, Карпаччо был великим мастером, но зачем сравнивать мою работу с работой другого художника?

— Вы правы, ваше полотно единственное в своем роде. Во взгляде Христа чувствуется такое драматическое напряжение, такая сила, страдание. И ваш Пилат тоже очень правдив; мне кажется, я так и слышу, как он говорит, по версии Матфея: «Невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы».

— Благодарю вас, синьор, что вы столь высоко оценили мою работу. С кем я имею честь говорить?

— Извините, что не представился, меня зовут Франческо Риста, я состою на государственной службе и пришел сюда специально для того, чтобы побеседовать с вами.

— Говорите, я вас слушаю.

— Нет, не здесь. Видите ли, в Скуоле Сан-Рокко стены имеют уши. Пойдемте во Дворец дожей, там ничто нам не помешает.

— Я не хочу никуда идти, — сухо ответил Якопо, — у меня еще много работы.

В ту же секунду у человека, явно не привыкшего, чтобы ему возражали, лицо помрачнело, и он сердито заговорил, повысив голос:

— Вы, по-видимому, не знаете, что сенат, Большой совет и лично дож дали мне неограниченные полномочия. Выбирайте: либо вы следуете за мной, либо я сегодня же отправлю вас гнить в тюремную камеру.

Якопо в раздражении снял передник, взял плащ и шляпу и стал спускаться по лестнице. Мужчины вышли на улицу, направились к мосту Риальто, потом, не говоря друг другу ни слова, в сторону Дворца дожей. Глядя на Франческо Ристу, шедшего на несколько шагов впереди, Якопо заметил, что его правая рука все время лежит на эфесе шпаги. «Ну конечно, оружие его успокаивает, — подумал художник, — а может, он всегда начеку, опасается внезапной засады…»

Пройдя через Порта-делла-Карта[6], человек повел Якопо через просторный внутренний двор, затем по лестнице на верхние этажи. Во дворце царило большое оживление. На втором этаже шумная толпа теснилась перед Залом Авогариа и Залом военно-морских инспекторов.

Человек открыл дверь в Зал сената и предложил Якопо сесть на искусно декорированную деревянную скамью. Сам он устроился напротив художника, на стуле, предназначенном для сенаторов, и принялся задавать вопросы.

— Вы, верно, отметили великолепие залов, по которым мы сейчас шли? Так вот, моя задача на государственной службе состоит именно в том, чтобы обеспечивать власть тех, кто находится и работает в этом дворце. Задача эта непростая, поскольку влияние и прерогативы этих людей оспариваются сегодня тайным обществом, стремящимся вмешиваться в дела государства. Вы слушаете меня, синьор Тинторетто?

— Я вас слушаю, но не могу взять в толк, каким образом все это касается меня, — холодно ответил художник.

— Очень даже касается, ведь вы согласились оформлять стены Скуолы Сан-Рокко, в чем я убедился собственными глазами, и, стало быть, вы работаете, разумеется, сами того не зная, в самом сердце венецианского дворца, где нашли приют члены тайного общества, о котором я вам только что говорил.

— Но это невозможно, — взволнованно возразил Якопо, — члены братства — честные граждане, обычные патриции, которые посвятили себя благочестию, милосердию и благотворительности.

— Вы правы… вы совершенно правы… И все же кое-кто из тех, о ком вы говорите, более состоятельные, более набожные и властолюбивые, чем другие, тайно учредили Орден миссионеров льва — организацию, из-за которой уже поплатились жизнью несколько моих людей, пытавшихся разузнать о ней поподробнее. Вот почему сегодня правительство Венеции ставит перед нами первоочередную задачу обезвредить эту организацию. Для этого нам необходимо завладеть их хартией — единственным документом, доказывающим существование этой организации. Но Миссионеры льва, как они себя называют, хранят ее как зеницу ока, и никому из моей службы так и не удалось ее отыскать. Все, кто только приближался к ней, лишались жизни. Мы очень мало знаем об этом документе, разве только что весь он шит золотом. Если вы что-нибудь узнаете, прошу вас сразу прийти сюда и сообщить мне об этом. И помните, что существование и деятельность ордена зиждятся на абсолютной тайне, окутывающей этот документ. Будьте настороже, ибо, если вам доведется его увидеть, ваша жизнь тотчас окажется под угрозой и я буду вашим единственным шансом на спасение. А теперь, если вы хотите мне что-то сказать, я вас слушаю.

— Мне нечего вам сказать, я и не подозревал о существовании Ордена миссионеров льва и об их хартии, пока вы мне не рассказали. А что касается сведений, то мне их неоткуда взять, поскольку, как вы сами убедились, я всего лишь художник. Простой художник на службе у своих заказчиков. Если вы не против, я хотел бы вернуться к работе. Я и так сегодня потерял много времени. Я могу идти?

— Я мог бы держать вас здесь сколько угодно, но раз вы теперь один из самых знаменитых художников Венеции, то мне пришлось бы давать объяснения, а я именно этого хочу избежать.

Не дослушав до конца ответ собеседника, Якопо поднялся и, не попрощавшись, направился к выходу из Зала сената. Франческо Риста долго сидел в задумчивости и тер подбородок, глядя на удаляющегося живописца. «Что за странная личность, — размышлял он. — Художник, живущий исключительно среди своих персонажей… Дела людей из плоти и крови его совсем не интересуют… И все же этот человек по природе своей любознателен и мог бы, сам того не замечая, навести меня на то, что я ищу».

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Фильм с Эдит Девиль


Дорогой профессор,


Я был бы вам весьма признателен, если б вы разузнали поподробнее о тайном обществе, некогда существовавшем в Скуоле Сан-Рокко. Я прекрасно сознаю, что, идя по этому пути, нам придется вернуться на пять веков назад, однако кое-что в этом деле, похоже, решительно не поддается никакой логике. Теперь я ненадолго оставлю вас наедине с вашими историческими изысканиями, а мне надо опросить свидетелей, видевших Эдит Девиль за несколько часов до смерти, когда она выходила из своей гостиницы и направлялась к остановке водного трамвайчика в компании с неким мужчиной, который является нашим единственным подозреваемым.

Кстати, наши службы обратились ко всем туристическим группам, находившимся в тот вечер неподалеку от места гибели молодой женщины, с просьбой предоставить нам видеозаписи, сделанные близ Риальто и Немецкого подворья. Если нам повезет, мы узнаем, как выглядит этот таинственный незнакомец, сопровождавший молодую женщину перед ее смертью.

Не забывайте побольше отдыхать, мне не хотелось бы чувствовать себя виноватым в том, что из-за моих поручений у вас повышается давление и вас ругает медсестра…


До скорого,

А. Б.

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Сокровище Миссионеров льва


Дорогой инспектор,


Давненько уже в моей личной библиотеке не было такого беспорядка: последние двадцать четыре часа я провел среди старинных мудреных книг, посвященных итальянскому XVI веку.

Первым результатом моих исследований было то, что меня здорово отругала мисс Харрис, медсестра, о которой я вам уже говорил: сказать по правде, она вознамерилась сделать из меня своего первого столетнего клиента, но надо признать, я порой доставляю ей немало хлопот. Тем не менее усилия мои не были напрасны, поскольку в конце концов в книге Алессандро Каравиа, впервые напечатанной в Венеции в 1541 году, я отыскал следы тайного общества под названием Орден миссионеров льва, состоящего из разбогатевших религиозных фанатиков, скрывавшихся среди членов Скуолы Сан-Рокко. Единственным материальным доказательством существования тайного ордена являлась его хартия, где, кроме изложения обязательств, которые брали на себя члены общества, говорилось еще и о местонахождении некоего таинственного сокровища.

Однако, несмотря на поиски, я не смогу сказать вам больше об этом загадочном документе, поскольку даже в исторических архивах о нем нет никаких упоминаний. Что касается Алессандро Каравиа, автора единственной книги, где говорится о существовании хартии, то он не смог продолжить свое исследование, поскольку был по доносу осужден Святой инквизицией за публикацию недозволенных книг. Стало быть, никто по сей день ничего толком не знает об Ордене миссионеров льва и его загадочной хартии.

Надеюсь тем не менее, что был вам полезен.


Сердечно ваш,

У. Дж.

9

Август 1569 года.

После целого дня работы в Скуоле Сан-Рокко Якопо Робусти вышел подышать свежим воздухом. Он уселся на скамейку на набережной Скьявони, его уставшие от работы глаза смотрели куда-то за горизонт. Он ни о чем не думал, а лишь слушал, как плещутся волны. Временами Якопо закрывал глаза и дышал полной грудью: свежий ветер со стороны моря освежал ему голову, одурманенную запахами пигментов и масел, которые художник вдыхал с раннего детства. День медленно клонился к вечеру. Якопо принялся разглядывать краски неба: прямо над горизонтом тонкими продольными линиями располагались желтый, белый и оранжевый цвета. Чуть выше тяжелые облака оттенялись чистыми тонами голубого. Еще выше сквозь большие черные тучи пробивались красноватые лучи. «Ну вот… — подумал Якопо, — вот небо, которое я искал для своего "Восхождения на Голгофу". В нем чувствуется тревога, но одновременно и надежда. Это небо я и должен написать». Не мешкая ни минуты, поскольку сумерки спускались на город, Якопо решил вернуться в Скуолу. «Ну что ж, нет солнечного света, буду работать при свечах».

Уже совсем стемнело, когда художник дошел до площади Фрари. Тяжелые мрачные облака, еще недавно висевшие над горизонтом, окутали все небо. Несмотря на темноту, Якопо различил фигуру в черном плаще, вошедшую в здание Скуолы Сан-Рокко. Заинтригованный, художник замедлил шаг и увидел еще одну тень, а за ней и другие тени, тоже проскользнувшие во дворец. «В окнах ни малейшего лучика света, — удивился Якопо. — Значит, эти люди будут находиться в кромешной тьме?..» Недолго думая, Якопо и сам направился в Скуолу: ключ от входной двери был у него с собой.

Войдя внутрь, художник прислушался: никакие звуки не нарушали тишины и спокойствия во дворце, нигде не было видно ни малейшего лучика света. Якопо зажег свечу и, дивясь отсутствию людей, поднялся по лестнице, пересек Верхний зал, тоже совершенно пустой, и очутился в Зале Альберго. Куда подевались те, кто вошел в Скуолу всего несколько минут назад?

«Они, наверное, вышли через дверь, о существовании которой я не знаю», — решил художник и, перестав думать об этом, направился к своей «Голгофе».

Свет от свечей, которыми он, держа в руке подсвечник, водил вдоль полотна, выхватывал картину из темноты по частям. На переднем плане осужденные идут вверх по крутому, слабо освещенному склону; чуть выше Христос, согнувшись от усталости, несет самый тяжелый крест; его тело задрапировано красной и голубой тканью. Позади него солдат, подняв полощущийся на ветру стяг, сдерживает толпу, уже теснящуюся возле осужденных. «Все персонажи на месте, — подумал Якопо, — не хватает только неба, оно придаст полотну драматизма».

Не успел Якопо взять кисть, как услышал за спиной легкий шум. Поначалу он не обратил на него внимания, однако шум повторился: треск, звуки шагов, приглушенные голоса. С подсвечником в руке художник принялся медленно осматривать стены Зала Альберго. Вдруг он увидел слабый луч света, пробивающийся из щели в деревянной перегородке. Якопо задул свечи и, тихонько подойдя к щели, надавил рукой на деревянную панель, которая вдруг повернулась вокруг своей оси, открыв доступ к узкой, спускающейся вниз лестнице. Из осторожности Якопо не стал спускаться, но теперь, стоя неподвижно возле проема, отчетливо различал мужские голоса, доносящиеся снизу.

Сколько их там? Точно определить невозможно, судя по количеству голосов, человек двенадцать. Вдруг один голос отчетливо и властно зазвучал в тишине:

— После нашего последнего собрания мы приложили немало усилий, чтобы ускользнуть от шпионов, посланных правительством дожа. К счастью, на этот момент никому из них так и не удалось установить наши личности. Все, кто посмел приблизиться к нам, заплатили кровью, ибо, напоминаю, наш орден существует для того, чтобы строжайше хранить тайну, и мы вынуждены устранять всех, кто способен раскрыть нашу деятельность. По этому поводу у вас не должно быть ни малейших угрызений совести, ведь все мы трудимся во славу Господа и его святой Церкви. Когда мы обрекаем кого-либо на смерть, это всемогущий Господь вкладывает нам в руку меч Правосудия, потому что мы верим в Господа и в Орден миссионеров льва. Для того чтобы уберечь нас от правительственных шпионов, мне пришлось поместить в надежное место нашу хартию, а она, как вы знаете, является единственным документом, где указано местонахождение сокровища. Только я и мой верный слуга, смотритель Скуолы, знаем, где находится документ. Через десять лет, когда придет время назначить нового великого магистра ордена, я сообщу о местонахождении хартии моему преемнику, а тот будет требовать от нового смотрителя Скуолы, чтобы он неусыпно следил за ее сохранностью. В свою очередь новый магистр ордена спустя десять лет раскроет секрет хартии своему преемнику. Так будет существовать в веках Орден миссионеров льва — даже когда мы все исчезнем с лица земли. А сейчас я предоставляю слово моим помощникам, они пожелали высказаться.

После недолгого молчания до Якопо, который не сходил со своего места, вновь донесся чей-то голос. Боясь быть обнаруженным, Якопо подумал было уйти, пока не поздно, но любопытство взяло верх. Он дрожал от страха, понимая, сколь решительно настроены эти люди, но, услышав, что речь идет о таинственной хартии, остался возле лестницы.

— Как только что сказал великий магистр, наша хартия спрятана в надежном месте и никто отныне не сможет ее увидеть. Однако мы должны помнить об обязательствах, зафиксированных в этом документе, которые мы все поклялись выполнять. В связи с этим я хочу сказать вам о чуме. О великой чуме. Нет, не о той, что истребила много наших соотечественников, а о новой чуме, еще более коварной, — о вмешательстве чужеземцев в дела нашей республики. Мы все сегодня видим, как турки, португальцы, французы, генуэзцы, лангобарды устраивают свои лавки, мастерские, банки в самом сердце нашего города. Хуже того, теперь художники, архитекторы и скульпторы приезжают украшать Венецию по своему вкусу, их поощряет правительство, заявляя, что важнее всего талант, а не принадлежность к коренным венецианцам. Напоминаю вам, что Орден миссионеров льва должен восстановить справедливость и любой ценой, даже ценой крови, помешать тому, чтобы Венеция оказалась в руках чужеземцев. Ибо только нам, венецианцам, отцы завещали хранить сокровище, некогда привезенное из Константинополя.

Голос смолк, и заговорил другой оратор.

— Хочу сказать, что Венеция должна не только избежать зависимости от чужестранцев, но и сохранить истинную веру нашей святой матери Церкви. Мы не можем смириться с тем, чтобы в городе, владеющим самыми ценными сокровищами крестоносцев, господствовала иная вера. Будьте бдительны, ибо новые доктрины, чаще всего идущие с Севера и зараженные ересью, внедряются в самое сердце Венеции; их носители смеются над нашими догматами и насаждают ложные верования. И если правительство республики терпимо относится к такому факту, то наша задача — неустанно бороться с пагубными идеями и их носителями, изобличая их перед судом Святой инквизиции. А если суд позволит обманывать себя или проявит нерешительность в вынесении приговоров, мы сумеем воздать Господу справедливость своими собственными средствами. Ведь город, в котором хранятся исторические сокровища, добытые в Четвертом крестовом походе, всегда должен находиться под властью Господа, и наша деятельность будет тому порукой.

Едва эти последние слова были произнесены, как Якопо услыхал шум шагов. «Надо уходить, — подумал он, — поставить на место стенную панель и вообще как можно скорее покинуть дворец».

Очутившись на улице, Якопо быстро пошел прочь от Скуолы Сан-Рокко и, уверенный, что его присутствие осталось незамеченным, скрылся под покровом ночи в улочках, окаймляющих площадь Фрари.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Профиль подозреваемого


Дорогой профессор,


Никогда я не смогу должным образом отблагодарить вас за ваше бесценное сотрудничество. Но, бога ради, отдохните теперь хоть немного и следуйте советам мисс Харрис.

Что касается меня, то знайте, что я не зря рассчитывал на помощь со стороны массового туризма. Одна молодая японка, проводящая в Венеции каникулы, снимала на видео с борта вапоретто, курсирующего по первому маршруту, Большой канал как раз в тот вечер, когда Эдит Девиль настигла смерть. Она позволила мне просмотреть пленку, на которой я увидел, без всякого сомнения, молодую университетскую преподавательницу за несколько минут до смерти. К сожалению, человек, который в тот день ее сопровождал, ни разу не был снят в фас. И все-таки на пленке я различил мужчину лет сорока, не больше, среднего роста, элегантно одетого.

Не скрою от вас, предполагаемый возраст моего подозреваемого меня удивил: он слишком молод, чтобы быть причастным к предыдущим исчезновениям профессора Дармингтона в 1934 году и профессора Дзампьеро в 1962-м. И все-таки я продолжаю думать, что все три дела связаны между собой.


Берегите себя,

А. Б.

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Конец историческим разысканиям?


Дорогой инспектор,


Итак, наш главный подозреваемый — не призрак из XVI века и не персонаж, сошедший с полотна Тинторетто. Выходит, действительность положила конец вашим историческим разысканиям? Очень сожалею, я и в самом деле увлекся этими поисками — они позволили мне вновь окунуться в эпоху, столь великолепную и богатую на разные тайны, что я почти обрел вторую молодость.


Всегда в вашем распоряжении,

У. Дж.

10

— Ба, да это уважаемый профессор Дармингтон! До чего же Венеция маленький город!

— Простите, синьор, откуда вам известно мое имя?.. Ах да, конечно, еще раз простите, я вас сразу не узнал. Понимаете, в этой одежде… к тому же на свежем воздухе, на террасе кафе…

— Ничего, я понимаю, но если хотите, чтоб я вас простил, присядьте со мной на минутку, выпьем по стаканчику, я угощаю.

Сопроводив приглашение широкой улыбкой, человек указал на стоящий рядом свободный стул. В этот воскресный день октября 1934 года на террасе кафе, расположенного на площади Сан-Лоренцо, было совсем мало посетителей. Скорее всего, венецианцы испугались свинцовых туч с материка, уже нависших над городом. Пол Дармингтон сел за столик, человек тотчас позвал официанта по имени, сделал заказ, закурил и предложил сигарету профессору. Тот жестом отказался.

Погасив зажигалку и аккуратно убрав ее в карман пиджака, человек сказал:

— Для меня это большая честь — вот так беседовать с вами один на один. Вы в Венеции уже десять дней, каждое утро я здороваюсь с вами, но все еще не нашел времени сказать, как я восхищаюсь тем, что вы проделываете с полотнами, хранящимися в Сан-Рокко.

— О, вы меня переоцениваете. Приберегите лучше ваши похвалы для ученых, которые разработали все эти инструменты и материалы, которыми я пользуюсь! В сущности, моя личная заслуга лишь в том, что я применил к живописи последние достижения науки.

— Вы скромничаете, профессор, не будь у вас столь обширных познаний в области искусства и истории, все эти научные достижения не дали бы никаких результатов. Хочу вам сказать, что я лично считаю вас одним из самых крупных историков искусства нашего времени. И чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить, что еще несколько дней назад, как только стали известны первые данные анализов, вы с уверенностью сказали, что знаете происхождение красок, которыми за четыреста лет до нас пользовались великие венецианские мастера. Речь ведь шла об аурипигменте, желтой краске, которую с XVI века привозили из Византии, не так ли?

Пол Дармингтон, немало удивленный точностью познаний своего собеседника, стал смотреть на него с большим интересом.

— Да вы, явижу, тоже интересуетесь историей живописи!

— Понимаете, я ведь тоже в какой-то степени приобщился к творчеству великих мастеров Возрождения.

Сказав это, человек огляделся, желая удостовериться, что его не может слышать никто третий. Наклонив слегка голову к профессору, он тихо продолжил:

— Видите ли, я интересуюсь этим вопросом не просто так. Несколько лет назад, осматривая чердаки некоторых венецианских дворцов, я вскрыл одну плотно закрытую шкатулку, в ней находился ярко-желтый порошок, чудесным образом сохранившийся, он вполне мог принадлежать какому-нибудь художнику, жившему в далеком прошлом. Вас ведь, наверное, заинтересует такая находка?

С этой минуты Пол Дармингтон был весь во власти собеседника. Он приблизился к нему, схватил за руку, лежащую на подлокотнике, и, даже не понизив голоса, заговорил:

— Да ведь это может быть интереснейшее открытие! Вообразите на секунду, что речь идет о чистом аурипигменте, дошедшем до нас прямиком из XVI века… Это имеет важнейшее значение для истории искусства. Понимаете, появится возможность узнать прежде всего тональность, в которой работали, скажем, Тициан или Тинторетто, вещество, которое они использовали, и проследить, как в дальнейшем менялось полотно. Где я могу взглянуть на порошок? Если вы покажете его, мне потребуется совсем немного времени, чтобы определить, что это такое.

— Нет ничего проще, профессор Дармингтон. Как я вам уже сказал, Венеция — город маленький, и, если вы соблаговолите пойти со мной, вы сможете увидеть это сокровище всего через несколько минут.

В ту минуту, когда оба мужчины поднялись со своих мест, долгий раскат грома огласил улочки Венеции. Пол Дармингтон, обеспокоенно посмотрев на небо, поднял воротник пиджака, укрываясь от первых капель дождя. Мужчины ускорили шаг, опасаясь неотвратимого ненастья. Они шли в сторону лагуны, вдоль канала Санта-Джустина. Его воды, еще утром отражавшие желтую и красную охру расположенных по его берегам дворцов, теперь представляли собой длинную темную ленту, на которой время от времени отражалась раздирающая небо фиолетовая молния. В тот самый момент, когда неистовый ливень наконец-то обрушился на город, человек остановился возле старинного здания и открыл массивную деревянную резную дверь.

— Соблаговолите войти, профессор… Вот так, очень хорошо, а теперь, будьте так любезны, идите за мной, шкатулка, о которой я говорил, находится у меня в мастерской, на последнем этаже… Вот мы и пришли, куда же я ее подевал… А! Вот она… Держите и смотрите, сколько вам будет угодно.

Пол Дармингтон схватил шкатулку и поставил ее на стол, затем снял пиджак, закатал рукава рубашки, аккуратно поправил на носу очки и с великими предосторожностями открыл крышку. Профессор долго разглядывал желтый порошок, медленно подносил его к носу, стараясь уловить запах. Черты его лица делались все более резкими. Наконец он запустил руку в порошок, потер его между пальцами, после чего, оглядывая просторную комнату, обратился к приведшему его человеку:

— Что все это значит? Речь, несомненно, идет об аурипигменте, но, судя по виду, ему от силы несколько лет. Да объясните же мне… Синьор… синьор…

Сильный удар обрушился на голову профессора. Тело его отяжелело. Появились какие-то люди, их движения были замедленны, они молча смотрели на него. Сквозь белые и красные ткани были видны мускулистые тела мужчин. Обнаженные женщины лежали прямо на земле, в сгущении темных теней; неподалеку текла река, теряясь в бесконечной дали. Непонятно откуда взявшаяся лошадь встала перед ним на дыбы, озаряемая вспышкой света; на ней неподвижно сидел рыцарь в сверкающих доспехах. Пол Дармингтон поднял глаза и увидел в небе движущиеся формы — это летящие человеческие тела, иногда они держались за пушистые белые облака; лица людей были в ореоле мягкого золотистого света. Шум ненастья становился все более грозным. Он увидел молнию, услышал сухой треск разряда; страшный ливень хлынул где-то в стороне от него. Потоки дождевой воды понеслись на окружающих его персонажей, постепенно теряющих форму и цвет, и превратились в тонкий желтоватый ручеек, текущий по его лицу. То, что еще мгновение назад являло собой человеческие формы, превратилось в жидкую массу, которую он против воли вынужден был глотать.

Очнувшись от сна, понемногу приходя в себя, профессор Дармингтон увидел, что лежит на полу. Он хотел дотронуться до головы, причинявшей ему боль, но руки оказались связаны за спиной. Изо рта текла какая-то горькая жидкость, лицо исказила гримаса. Он поднял глаза и увидел сидящего перед ним мужчину, которого встретил на террасе кафе.

— Почему? Почему? — проговорил он слабым голосом. — Почему вы набросились на меня? Почему на меня?

— Мы ничего против вас не имеем, мистер Дармингтон, — ответил мужчина, закуривая сигарету. — Просто вы видели то, что не должны были видеть. А наш устав четко указывает нам, как поступать в подобных случаях. Непреложное правило. Его соблюдают уже много веков. Ну же, профессор, вы понимаете?.. Тайна хранилась с давних времен, а вы приехали в Венецию и все раскопали за несколько дней!

— Что вы влили в меня? — спросил Пол Дармингтон слабеющим голосом.

— Вы меня разочаровываете, профессор, такой ученый, как вы, специалист по научному анализу картин, должен был бы знать вкус аурипигмента, о котором мы с вами недавно говорили. И не мне вас учить, что это вещество, столь широко используемое в живописи Возрождения, было и остается натуральным сернистым мышьяком. Вы можете утешаться тем, что примете смерть, которую я назвал бы смертью во имя искусства.

Человек встал, загасил ногой на полу сигарету и развязал свою жертву, теперь лежащую неподвижно. Он тщательно вытер профессору рот, опустил в карман его пиджака блестящую монетку и громко проговорил:

— Как все удивятся в Сан-Рокко, когда узнают, что знаменитый Пол Дармингтон умер по причине остановки сердца. Они наверняка скажут, что он слишком много трудился над картинами мастера и растратил последнее здоровье…

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffere@et-able.usa

Тема: Золотой дукат 1203 года


Дорогой профессор,


Не теряйте надежду на продолжение исторических разысканий: хотя наш или, скорее, наши предполагаемые убийцы возникли вовсе не из эпохи Ренессанса, золотой дукат, который всякий раз обнаруживается в кармане жертвы, действительно является монетой XIII века. По всей видимости, убийства Дармингтона, Дзампьеро и молодой француженки совершены разными людьми, однако подпись у всех преступлений одна и та же, поскольку монеты, найденные у жертв, подлинные и датируются 1203 годом.

Как вы понимаете, улики довольно скудные: три старинные золотые монеты, побудившие нас заняться изучением венецианского художника эпохи Ренессанса. Не скрою, я иногда боюсь, что увижу уголовное дело Эдит Девиль где-нибудь в недрах архива венецианской полиции, рядом с такими же прекращенными делами Пола Дармингтона и Марко Дзампьеро.


Сердечно ваш,

А. Б.

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: А что, если орден до сих пор существует?


1203-й? Вы пишете, что золотые дукаты датируются 1203 годом? Да будет вам известно, инспектор, что старому историку вроде меня некоторые даты скажут больше, чем длинные речи. Именно в этом году Константинополь пал под напором венецианских воинов, принимавших участие в Четвертом крестовом походе. Венецианская республика стала диктовать свою волю в торговле и религии. И именно в 1203 году, если верить старинным манускриптам, о которых я вам уже говорил, после взятия Константинополя, был основан Орден миссионеров льва. Орден состоял из солдат, финансистов и религиозных фанатиков, стремящихся, с одной стороны, сберечь сокровища, добытые в крестовых походах, а с другой — чувствуя себя могущественными благодаря обретенному богатству, упрочить религиозную и политическую власть Светлейшей.

Что касается подкладывания золотого дуката безжизненному телу, то на этот счет существует историческое объяснение, восходящее к тем временам, когда в Венеции появилась чума. Это объяснение, несомненно, должно вас заинтересовать. Ради соблюдения церковных канонов члены тайного общества, кажется, обязаны были класть монетку на тело умершего от чумы, чтобы тот был погребен по христианскому обряду и по нему была отслужена месса. Многочисленные свидетельства той эпохи также подтверждают, что в разгар их соперничества с официальными властями члены Ордена миссионеров льва, стремясь продемонстрировать дожам, что богатство членов ордена беспредельно, клали трупам, которыми были завалены приюты, и даже своим убитым политическим врагам монету в один золотой дукат, на которой стояла дата основания ордена.

Итак, инспектор, раз похожие монеты были обнаружены при трупах в 1934-м, 1962-м и в прошлом месяце сего года, то напрашивается предположение, что те, кто тосковал по Ордену миссионеров льва, возродили это тайное общество. А может, и того лучше: орден не прекращал своего существования и до сего дня хранит свое таинственное сокровище.


Сердечно ваш,

У. Дж.

11

Проснувшись утром 18 августа 1569 года, Якопо, против обыкновения, не стал сразу же размышлять о картине, которую писал для Скуолы Сан-Рокко. Нечто большее, чем живопись, занимало его в тот момент — разговоры, которые он услышал накануне вечером, когда обнаружил потайную дверь в Зале Альберго.

Он не сомневался, что в Скуоле проходило собрание членов Ордена миссионеров льва, о котором ему поведал Франческо Риста. Этот Риста говорил, что ищет хартию тайного общества, состоящего из религиозных фанатиков и просто горожан, озабоченных сохранением прежнего величия Венеции, но ни разу не упомянул о добытом во время Четвертого крестового похода сокровище, хранителем которого называет себя орден. Агент тайной полиции не знает о нем или умалчивает? И что оно собой представляет?

Не в силах отделаться от этих вопросов, Якопо вышел из дома и направился в квартал печатников. Он не знал, что за ним на некотором расстоянии следует тень. Она спряталась под аркадой дворца и видела, как художник вошел в лавку книготорговца.

— Здравствуйте, синьор, могу я вам помочь? — спросил у Якопо сидевший в глубине лавки старый недоверчивый торговец, видя, как художник роется в сваленных на столах книгах.

— Да, я ищу исторические хроники, где упоминается о Четвертом крестовом походе.

— О, да вы, я вижу, тоже тоскуете о былом величии нашей республики, о благословенных временах, когда все города Востока и Запада подчинялись венецианской армии и флоту. Книги на эту тему очень популярны, и в моей лавке вы найдете много произведений, где подробно рассказывается о победах, одержанных Светлейшей во имя Господа.

Продолжая говорить, книготорговец, предусмотрительно заперев дверь в комнату, где находился Якопо, на ключ, скрылся в темном помещении, примыкавшем к лавке, и через некоторое время появился, держа в руках старинную книгу, покрытую пылью и разбухшую от влажности. Пристроив ее на край самого большого стола, он поднял глаза на Якопо и с гордостью сказал:

— Вот именно то, что вам нужно. За два серебряных дуката вы получите прекрасный перевод «Завоевания Константинополя» Жоффруа де Виллардуэна, французского хрониста, свидетеля Четвертого крестового похода.

Якопо осмотрел книгу, сильно пахнувшую плесенью, молча пролистал первые страницы. Потом резко захлопнул увесистый том, взял его под мышку и протянул книготорговцу две серебряные монеты.

На пороге лавки художник столкнулся нос к носу с рослым мужчиной, держащим руку на эфесе шпаги. Якопо без труда узнал его.

— Какая неожиданность встретить вас здесь, синьор Тинторетто, в квартале печатников и книготорговцев. Я знаю вас как художника, говорят, вы еще немного музыкант, но мне и в голову не приходило, что вы интересуетесь историей.

— Видите ли, синьор Риста, — ответил Якопо, смущенный появлением агента тайной полиции, — я интересуюсь всем, что мне приходится отображать на полотне.

— Судя по тому, какую книгу вы приобрели, вы готовитесь писать сцену завоевания Константинополя?

— Моя работа касается только меня, и я ни в коей мере не считаю себя обязанным отчитываться ни перед Венецианской республикой, ни перед одним из ее эмиссаров. А теперь извините, меня ждут.

Якопо жестом попрощался и направился в район Сан-Поло. Убедившись, что за ним нет слежки, он прошел вдоль канала Сан-Агостин и остановился перед деревянной дверью, украшенной искусной резьбой. Взявшись за дверной молоток — медное кольцо, свешивающееся из пасти льва, — он трижды постучал. Спустя некоторое время ему открыл человек лет сорока, с темно-каштановой бородой, в белой рубашке. В его полуприкрытых, почти невидящих глазах отсутствовал взгляд. Протянув руку к пришедшему и дотронувшись до его лица, он радостно воскликнул:

— Это ты, Якопо? Неужели надо ждать, пока у тебя совсем не будет работы, чтоб ты соизволил навестить бедного слепого поэта, запертого в четырех стенах?

— Для меня ты прежде всего Луиджи Грото, мой самый близкий друг, а потом уже один из самых больших поэтов нашего города. И я хочу извиниться за то, что бываю у тебя не столь часто, как хотелось бы.

— Скажи, дорогой Якопо, чем я обязан удовольствию, которое доставил мне твой приход в столь ранний час?

Луиджи Грото рукой пригласил гостя идти за ним в дом.

Якопо вошел в богато меблированную комнату. Дорогие зеркала работы византийских мастеров отражали свет, льющийся из единственного, выходящего на улицу окна. Множество книг аккуратными стопками лежали на столах и на другой резной мебели. Якопо знал, что, несмотря на слепоту, внезапно поразившую поэта несколько лет назад, Луиджи Грото пожелал сохранить все свои книги. Часто он брал какую-нибудь из них, подолгу держал ее в руках, гладил переплет, потом клал в строго определенное место — только так он мог знать, где какая книга. Усевшись в удобное кресло из красного бархата, Якопо заметил в одном из фолиантов маленькую матерчатую закладку, так и лежащую между одними и теми же страницами, с тех пор как поэт потерял зрение.

— Луиджи, — начал художник, — я сейчас был в квартале печатников и хочу расспросить тебя кое о чем, что меня беспокоит. Ты ведь единственный, с кем я могу говорить совершенно свободно.

— Хорошо, но прежде чем я стану тебя слушать, сжалься над бедным поэтом и попытайся словами описать мне последние свои произведения. До меня дошло, что ты приступил к циклу о Страстях Христовых и сейчас пишешь Восхождение на Голгофу.

— Все верно, должен признать, что, хотя глаза твои и не видят, ты, как всегда, прекрасно осведомлен обо всем, что происходит в Венеции. Представь себе мое полотно: его разделяют две диагонали — это дороги, по которым шли Христос и два разбойника. Перспективу я решил обозначить осью трех больших крестов, равновесно лежащих на спинах осужденных. Крутой склон, по которому они с трудом взбираются, на переднем плане погружен в полумрак, который постепенно рассеивается к вершине. Сегодня я попытаюсь подобрать колорит для тяжелого неба, которое будет нависать над этой процессией. Еще я хочу поместить в сцену старика, полного сострадания, он поддерживает рукой Крест Христа, чтобы облегчить ему ношу.

— Дорогой Якопо, твои слова заменяют мне зрение. Когда ты рассказываешь, я все будто вижу воочию. А теперь постарайся вспомнить творения самых знаменитых твоих собратьев и хоть два слова скажи о Венеции.

— Охотно. Если ты проплывешь вниз по Большому каналу, то увидишь, что созданные Тицианом фрески на фасаде Немецкого подворья по-прежнему прекрасны. Время, похоже, не властно над ними, и бьюсь об заклад: пройдет много веков, прежде чем они полностью исчезнут. Веронезе недавно закончил «Триумф Мардохея», что украшает потолок церкви Сан-Себастьяно. Если бы ты мог видеть это произведение, ты бы изумился двум бешено скачущим коням, которые, кажется, вот-вот сметут стоящих внизу зрителей.

— Спасибо тебе, Якопо, ты рассказал мне о чудесных творениях, которые обогатили милый моему сердцу город. Раз уж ты здесь и мы говорим о живописи, я хочу воспользоваться случаем и заказать тебе мой портрет. Это произведение, когда ты его закончишь, продлит мне жизнь, в этом я не сомневаюсь.

— Я с удовольствием напишу такую картину, но объясни, каким это образом сделанный мной портрет может продлить тебе жизнь?

— Очень просто, дорогой друг, мы ведь с тобой знаем, что жизнь человека держится буквально на ниточке, и когда парки, богини судьбы, вознамерятся ее перерезать, они, проникнув в мой дом, не смогут отличить, где я, а где мое изображение, потому что портрет, который ты напишешь, будет поразительно схож с оригиналом. Парки так и замрут в нерешительности, с ножницами в руках.

Обычно сдержанный и владеющий собой, Якопо разразился громким смехом.

— Писать картину, — ответил он, — чтобы обмануть смерть или богинь судьбы, — этот вызов я не могу не принять! Как бы то ни было, я узнаю в этих словах великого поэта Луиджи Грото и торжественно обещаю тебе, что очень скоро приду писать твой портрет, раз он в самом деле может продлить тебе жизнь.

Потом, вернув себе прежнюю серьезность, Якопо уже спокойно сказал:

— Однако сейчас я хотел бы поговорить с тобой не о живописи, а об истории, точнее, о Четвертом крестовом походе. И на тот случай, если твоих познаний — а я знаю, что они огромны, — все-таки будет недостаточно, у меня с собой книга, которая наверняка даст ответы на все наши вопросы.

С этими словами Якопо положил на стол объемистую книгу и хлопнул по ней ладонью; в воздух взметнулось облачко пыли.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Тайна ордена и полотна Тинторетто


Дорогой профессор,


Сомнений больше нет: именно потому, что в процессе изучения одного из полотен Тинторетто они открыли тайну Ордена миссионеров льва, Пол Дармингтон, Марко Дзампьеро и Эдит Девиль расстались с жизнью.

Мы можем быть уверены и в том, что хранимая на протяжении нескольких веков тайна и сегодня заключена в одном из творений, висящих на стенах Скуолы Сан-Рокко. А поэтому я снова отправлюсь туда, попытаюсь найти хоть малейшую зацепку. Но до чего же все-таки странное расследование! В то время как следователи во всем мире допрашивают подозреваемых и свидетелей из плоти и крови, я вынужден пытаться что-то узнать у персонажей, запечатленных на полотнах более четырехсот лет назад, которые к тому же не очень-то расположены сотрудничать со мной.

Что касается вас, то я прошу подумать вместе со мной над таким, ставшим теперь чрезвычайно важным, вопросом: каким образом ваши давние коллеги смогли обнаружить на одной из картин Тинторетто нечто такое, что до сих пор не известно такому крупному историку искусства, как вы?


Сердечно ваш,

А. Б.

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Полотна хранят свои тайны


Дорогой инспектор,


БОльшую часть своей жизни я отдал изучению великих тайн, заключенных в искусстве Ренессанса, однако тайна, в которую вы стремитесь проникнуть, — самая трудная, с которой мне когда-либо приходилось сталкиваться. Несмотря на свой преклонный возраст, я и сейчас могу по памяти описать каждую из пятидесяти картин Тинторетто, хранящихся в Сан-Рокко, но ничто в них не указывает на существование Ордена миссионеров льва.

Я дни напролет проводил в Зале Альберго, изучая композицию и свет полотен, изображающих Страсти Христовы. Что же касается Верхнего зала, я даже мог бы назвать точное число персонажей, фигурирующих на полотнах «Медный змий», «Поклонение пастухов» и «Воскрешение Лазаря»; я мог бы описать цветовую гамму «Жертвоприношения Авраама» и «Искушения Адама», я мог бы часами рассказывать вам о тоске по пейзажу, по чарующей райской природе, которую Тинторетто выразил, как нигде больше, в «Бегстве в Египет». Но вот сказать, какая тайна скрывается в одном из этих полотен, я, к сожалению, не в силах и по сей день.

Благодарю вас за то, что вы держите меня в курсе вашего расследования, и остаюсь неизменно в вашем распоряжении.


Сердечно,

У. Дж.

12

Поэт Луиджи Грото, удобно устроившись в кресле, молчал. Его друг Якопо, тоже ни слова не говоря, раскрыл только что купленную книгу. В поисках нужного места он быстро перевернул несколько страниц, пробегая глазами первые строчки и намеренно пропуская многие абзацы.

— Ты сказал, что хочешь меня о чем-то расспросить, я весь внимание, — проговорил наконец Луиджи.

— Не знаю, с чего начать, — признался Якопо. — Я ищу конкретный эпизод Четвертого крестового похода и…

Его друг, оживившись, не дал ему договорить:

— Если ты не знаешь, с чего начать, давай я стану рассказывать тебе об этом славном периоде нашей истории, а ты пока будешь искать нужное место.

Якопо поблагодарил друга. Тот, слегка откашлявшись, глубоко вздохнул и начал свой рассказ:

— Во времена, когда мои глаза еще исправно мне служили, я прочел много книг о Четвертом крестовом походе. Если память мне не изменяет, первые крестоносцы, отправляясь из Франции, желали добраться до Египта. Но для этого им нужен был флот, и они обратились за помощью к богатой Венецианской республике, которой тогда правил великий дож Энрико Дандоло. Посовещавшись с Большим советом, он согласился предоставить венецианские корабли крестоносцам за сумму в восемьдесят тысяч серебряных марок. Не имея возможности собрать всю сумму целиком, крестоносцы были вынуждены согласиться на то, чтобы сам дож возглавил поход. Надо сказать, Египет в ту пору мало интересовал Венецию, и престарелый Энрико Дандоло решил, что лучше направить войска к Константинополю. 17 июля 1203 года этот город оказался в руках венецианцев. Уже позже крестоносцы в течение двух дней предавали город огню и мечу, грабили дворцы, оскверняли православные церкви и иконы, разоряли дома, насиловали женщин, девушек, монахинь…

— Вот, нашел! Место, где говорится о разграблении Константинополя. Хочешь, прочитаю?

— Читай, я с удовольствием послушаю.

— Так вот, значит, что рассказывает хронист Жоффруа де Виллардуэн: «Каждый выставил гарнизон из своих людей и охранял свои сокровища. И другие люди, рассеявшиеся по городу, немало поживились; и добыча была столь велика, что никто не смог бы ее сосчитать: серебро и золото, посуда, драгоценные камни, атласы, шелковые одежды и всякие дорогие, невиданные прежде вещи».

— Автор не уточняет, какие именно сокровища?

Якопо несколько раз переворачивал страницы, забегая вперед и возвращаясь назад, и разочарованно сказал:

— Нет, он называет какие-то вещи, но о том, что я ищу, здесь ни слова.

— В таком случае ты правильно сделал, что обратился ко мне. Если твоя книга не дает ответа на твой вопрос, его даст простой поэт.

Луиджи Грото надолго замолчал. Медленно проводя рукой по волосам, он усиленно напрягал свою память:

— Самых ценных сокровищ, привезенных из Константинополя, было пять: это прежде всего бронзовая квадрига, что стоит на фасаде собора Святого Марка, затем икона Богоматери Никопеи, она находится внутри этого священного здания, а также мощи святого Георгия и святого Иоанна Крестителя.

— А пятое сокровище? — с тревогой спросил Якопо.

— Видишь ли, пятое сокровище, привезенное венецианцами из Константинополя в 1204 году, несомненно, было для них наиболее ценным. Вот почему никто не знает, где оно теперь. Единственное, в чем можно быть уверенным, это что оно не покидало пределов Венеции. Нельзя и помыслить, чтобы такой набожный город, к тому же на протяжении трех веков обладающий самой мощной армией на Востоке и на Западе, утратил такое сокровище. А это…

Луиджи Грото перешел на шепот.

— Это… три гвоздя из Креста, на котором был распят Иисус Христос.

Якопо на минуту задумался, потом вполголоса произнес:

— Так вот, значит, что представляет собой это сокровище… Как по-твоему, может ли быть тайна его местонахождения где-нибудь записана?

— Думаю, это возможно; вряд ли такой секрет доверили бы человеческой памяти. Да, резонно предположить, что тайна местонахождения гвоздей Христа записана в тщательно спрятанном документе, который хранится в Венеции.

— Луиджи… — в нерешительности проговорил Якопо, — кажется, с недавнего времени я знаю точное место, где находится этот документ, хотя я и не могу его прочитать.

— Берегись, Якопо, ты человек любопытный, но тебе не следует пытаться узнать об этом больше. Это сокровище так ценно для тех, кто им владеет, что они, без сомнения, заставят молчать всякого, кто к нему приблизится, и так обстоит дело уже более трех веков. Эти сторожа готовы видеть в любом приезжающем в город иностранце шпиона на службе чужеземных сил, жаждущих завладеть когда-то привезенным из Константинополя сокровищем. Много крови, наверное, уже пролилось ради сохранения этой тайны, и очень возможно, что много еще прольется.

— Спасибо тебе, Луиджи, за твои столь ценные познания и за предостережение. Не волнуйся, я не стану пытаться узнать больше. Но боюсь, другие не будут так благоразумны, как я. А теперь я должен с тобой проститься, меня ждет работа в Скуоле.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Повторное посещение Сан-Рокко


Дорогой профессор,


В процессе расследования у меня сложилось впечатление, что я топчусь на месте, а я этого терпеть не могу. Я только что провел целый день в Сан-Рокко — я даже незаметно примкнул к туристической группе — в поисках хоть какого-нибудь следа, но все напрасно. Я часами рассматривал каждое из полотен мастеров Возрождения: цикл Страстей Христовых в Зале Альберго, сцены, где художник смешивает Ветхий Завет и Новый Завет, в Верхнем зале, полотна, изображающие детство Христа и Богоматерь Марию, в Нижнем зале, — все эти произведения ревностно хранят свою тайну. Мало того, я попросил музейного смотрителя отвести меня к хранительнице Скуолы, но из разговора с ней я не узнал ничего нового, и вот я вернулся к тому, с чего начал.

А посему не прекращайте, пожалуйста, поисков: я уверен, что вы единственный способны подобрать ключ к загадке.


Сердечно ваш,

А. Б.

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Рентгеновские лучи


Дорогой инспектор,


Вот уже неделя, как я трачу немногие оставшиеся у меня силы на копание в древних фолиантах, имеющихся в моей библиотеке, а между тем ответ на ваш вопрос находится у нас перед глазами, прямо-таки на виду, в одном из присланных вами писем! Вспомните о той записи, что была найдена в бумагах Эдит Девиль и где упоминалось о «собаке на "Тайной вечере"» и «руке старика», я тогда еще уточнил, что речь идет об авторских изменениях, то есть о деталях произведения, добавленных художником уже после завершения картины.

Так вот, да будет вам известно, что всякое научное изучение картины всегда начинается с изучения этих самых изменений, видимых невооруженным глазом, а затем исследуют изменения, которые могут быть выявлены только с помощью рентгенографии. Что касается меня, то я никогда не питал пристрастия к такого рода технике, всегда предпочитал анализировать полотна, основываясь на колорите, равновесии объектов, перспективе и переживаниях, — иначе говоря, на том, что я могу увидеть своими глазами. Тем не менее рентгенография в живописи позволяет обнаружить первоначальные наброски художника, его собственные исправления, словом, рассказать в подробностях историю, таящуюся в полотне.

Именно над этим, скорее всего, и работала несчастная мадемуазель Девиль. Равно как и профессор Дармингтон, который первым в 1920-х годах приблизился к картинам мастеров с необычным оборудованием, сочетающим в себе химические средства и рентгенографические приборы. А еще Марко Дзампьеро, работавший — не будем об этом забывать — директором исследовательской лаборатории, занимающейся музеями Италии.

Если в Скуоле Сан-Рокко хранится какая-то тайна, стоившая жизни тем, кто ее разгадал, то она надежно скрыта от взглядов, скрыта под красочным слоем, которому уже несколько веков, одного из полотен Тинторетто. Теперь я понимаю, каким образом моя нелюбовь к рентгенографии произведений искусства спасла мне жизнь, когда я приезжал работать в Скуолу Сан-Рокко.


До скорого,

У. Дж.

13

В то утро 22 августа 1569 года Скуола Сан-Рокко, как обычно, занималась благотворительной деятельностью. У входа во дворец Якопо увидел шумную взволнованную толпу. Он с трудом протиснулся сквозь людскую массу: нуждающихся, больных, малолетних сирот. Внутри с десяток членов братства вместе со священником и лекарем, поминутно призывая к спокойствию, давали каждому еду, питье и одежду.

Поднявшись в Верхний зал к своим полотнам, Якопо с наслаждением ощутил тишину и спокойствие, так необходимые художнику. Он здесь один, до его ушей долетают лишь еле слышные отголоски той сумятицы, что царит на первом этаже дворца. Не медля ни минуты, Якопо приготовил краски и с головой окунулся в работу. Подготовительный рисунок он закончил накануне, теперь предстояло вдохнуть жизнь в человеческие тела с помощью красок и света. Вверху полотна Господь на хрустальном шаре, Он торопится спасти свой народ от жажды. Под Ним, в центре композиции, Моисей бьет своим посохом по скале, добывая воду, которая напоит евреев и их скот. На переднем плане жаждущие мужчины и женщины протягивают руки с глиняными кувшинами, чашами, блюдами, чтобы набрать драгоценную, спасительную жидкость. Якопо решает поиграть здесь темными тонами, слегка подчеркнутыми светлой струей воды и гранатовыми складками одежды. В противовес этому на заднем плане мягкий свет, оттененный лишь бледными синеватыми линиями, спускается на персонажей из снов: детей, рыцарей и летающих коней. Якопо хотел было придать рельефность этой освещенной части полотна, но в последний момент передумал. Отойдя на некоторое расстояние, он долго смотрел на полотно, потом отложил кисть. Пусть лучше останется незавершенной эта полоса света, едва обозначенная тайна, будто смутное воспоминание о сне.

Тем временем шум, доносившийся с первого этажа, сделался слышнее. К гулу толпы прибавился глухой топот солдатских сапог. Вдруг Якопо услышал голос, более громкий, чем другие, сначала призвавший к тишине, а затем приказавший очистить помещение Скуолы. Якопо машинально вытер руки о передник и спустился по большой лестнице на несколько ступеней. Он увидел человек двадцать вооруженных людей, стоящих по стенам Нижнего зала, они, похоже, ждали приказов командира. Когда тот повернулся, Якопо узнал в нем Франческо Ристу.

«Дьявол, а не человек, — подумал Якопо, — чего ему здесь надо?»

Словно отвечая художнику, Франческо Риста обратился к солдатам:

— Ничего не пропускайте, обыщите каждое помещение, сдирайте обивку со стен, а если надо, снимайте картины; осмотрите лепнину стен, деревянную обшивку, обшарьте мебель, лестницы, и чтобы ничего не укрылось от ваших глаз!

— Но по какому праву, синьор, вы врываетесь в самое сердце нашей Скуолы и мешаете нам заниматься благим делом? — поинтересовался один из членов братства, даже не пытаясь скрыть свой гнев.

— По праву, которое дали мне правители Венецианской республики, — спокойно ответил Франческо Риста, по обыкновению держа руку на эфесе шпаги. — Кстати, не советую препятствовать нам; у меня есть веские основания полагать, что ваше уважаемое братство имеет в своих рядах членов Ордена миссионеров льва — тайного общества, которое стремится подорвать власть дожей и виновно во многих убийствах.

— Но что вы надеетесь у нас найти?

— Что я надеюсь найти? — Франческо Ристу, казалось, забавляло выказываемое по его поводу недовольство. — Всего-навсего хартию этого тайного ордена, которая определяет правила жизни и обязанности его членов и указывает местонахождение ценнейшего имущества, по праву принадлежащего Венецианской республике. Это имущество должно быть ей как можно скорее возвращено.

Напрасно Якопо пытался протестовать, ничто не помешало солдатам снимать со стен его картины, обследовать рамы и те места, где висели полотна. Солдаты оторвали от стен деревянную обшивку, разрушили подиумы, перевернули вверх дном сундуки, разбросав их содержимое по полу. Они тщательно просмотрели расходные книги, а письма унесли с собой. В Зале Альберго, внимательно изучив каждую деревянную панель, солдаты в конце концов обнаружили потайную дверь. Франческо Риста в сопровождении двух человек тотчас спустился по узкой лестнице и оказался в пустом помещении с голыми стенами.

— Секретная комната, — торжествующе заключил он. — Я доберусь-таки до цели, в этом нет сомнений!

Он приказал солдатам рукоятками шпаг простукивать стены и потолки, чтобы по звуку определить тайник. Но все было напрасно. Франческо Риста стал терять спокойствие, велел своим людям искать тщательнее, даже рассердился на одного из солдат и с силой толкнул его, так что тот упал. Спустя несколько часов, когда Скуола Сан-Рокко стала похожа на поле боя, он приказал солдатам уходить. Даже не взглянув на членов братства, он крикнул:

— Я вернусь!.. Я еще вернусь!

Риста не заметил среди них рослого, элегантно одетого человека, не потерявшего, по крайней мере внешне, хладнокровия. Человек сделал едва заметный знак старому смотрителю. Когда тот незаметно подошел к нему, человек, едва шевеля губами, тихо проговорил:

— Рано или поздно этот Франческо Риста должен исчезнуть. Как и все, кто приблизился к тайне ордена.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Что таится под красочным слоем


Дорогой профессор,


Я приложил невероятные усилия, чтобы раздобыть средства для рентгенографии полотен. Как вы понимаете, итальянский уголовный розыск не располагает такого рода аппаратурой.

В итоге мне удалось заполучить карманный приборчик, наподобие тех, которыми пользуются коллекционеры произведений искусства; он позволяет исследовать картины с помощью инфракрасного и ультрафиолетового излучений. Благодаря ему я смог заняться изучением полотен, хранящихся в Скуоле Сан-Рокко.

Вы единственный, кто знает об этом: ничего не объясняя, я попросил хранительницу оставить меня в музее одного, а смотритель Скуолы следил за тем, чтобы, пока я буду работать, в музей не вошел ни один посетитель.

Я исследовал не менее двадцати шести картин. С сожалением должен сказать, что мои открытия, несомненно интересные историкам искусства, не принесли ничего, что могло бы продвинуть мое расследование.

Я увидел наброски и подготовительные рисунки, которые нельзя увидеть невооруженным глазом, контуры персонажей и даже животных, исчезнувших в окончательном варианте. В любом случае я не увидел ничего такого, что могло бы грозить опасностью Эдит Девиль и профессорам Дармингтону и Дзампьеро.

Итак, я опять остался ни с чем: полотна не пожелали открыть мне свою тайну.


Сердечно ваш,

А. Б.

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Потолок в Сан-Рокко


Дорогой инспектор,


Разумеется, сейчас не время, но когда все это закончится, я вас все-таки попрошу рассказать мне поподробнее о том, что вы увидели под красочным слоем полотен Тинторетто.

А пока вернемся к вашему расследованию. Вы говорите, что исследовали двадцать шесть картин, — видимо, именно столько их висит на стенах Скуолы. Но вы забыли те, что украшают потолок. Наверное, вы подумали, как это часто бывает, что там фрески, но должен вас разуверить: это картины, и вы также можете изучить их с помощью лучей.

Надеюсь, эти полотна скажут вам гораздо больше и наконец выведут вас на тропинку, которую вы ищете.


С нетерпением жду письма.


Сердечно ваш,

У. Дж.

14

Была глухая ночь, когда два вооруженных человека с шумом ворвались в дом поэта Луиджи Грото. Они принялись двигать мебель, скидывать со столов книги.

— Кто вы такие? — спокойно спросил поэт непрошенных гостей.

— Приказ синьора Ристы, — коротко ответил один из гвардейцев, он схватил Луиджи Грото за руку и повел за собой.

— Видите ли, господа, — все так же невозмутимо сказал поэт, — я слеп, но способен передвигаться самостоятельно. Идите впереди, а я пойду за вами и буду ориентироваться по позвякиванию вашего оружия.

Пройдя немного, он заговорил вновь:

— Вы можете не сообщать мне, господа, куда мы направляемся. Я только что слышал звон Сан-Джакомо-ди-Риальто и догадываюсь, что мы идем во Дворец дожей. А поскольку я знаю, что в столь поздний час Зал Авогариа и Зал военно-морских инспекторов закрыты, то делаю вывод, что вы ведете меня на четвертый этаж, где размещаются органы, заботящиеся о государственной безопасности, а они, как я понимаю, не спят ни днем, ни ночью.

Несколько минут спустя Луиджи Грото, ощутив под ногами плитки, которыми вымощен внутренний двор Дворца дожей, радостно отметил про себя, что не ошибся.

«А вот и Лестница гигантов, — подумал он, когда его рука, оторвавшись от перил, нащупала цоколь статуи Нептуна… А это Золотая лестница, что ведет на верхние этажи».

Внезапно гвардейцы остановились, открыли какую-то дверь и втолкнули арестованного внутрь. Оставшись один, Луиджи некоторое время стоял не двигаясь, потом вытянул руки перед собой и медленно пошел вперед.

— Идите, не бойтесь, синьор Грото, стол прямо перед вами, посреди комнаты.

Судя по звучанию голоса, помещение было большое. Поэт шел осторожно; наконец он отыскал стул и сел.

— Давно я не был в этом дворце, — заговорил он. — Скажите, в каком зале я нахожусь? Не могу понять, то ли в Зале с потайной дверью, то ли в Зале инквизиторов?

— Вы находитесь в зале, где обвиняемые очень редко задают вопросы.

— Ну раз так, то будьте любезны сказать хотя бы, кто вы и в чем меня обвиняют.

— Пожалуйста, я могу вам назвать мое имя — Франческо Риста. Вы, разумеется, понимаете, какой властью я наделен, и потому станете со мной сотрудничать. Я хочу услышать от вас то, что сообщил вам Якопо Робусти о хартии Ордена миссионеров льва, в которой говорится, если мои сведения верны, о местонахождении некоего сокровища, добытого в Четвертом крестовом походе.

— В последний раз, когда мой друг Якопо приходил ко мне, мы говорили о его картинах и о работах Тициана и Веронезе. Я не помню, чтобы речь шла о чем-либо еще, хотя, видите ли, временами память мне изменяет…

— Меня совершенно не интересует ваша память, и я подозревал, что вы заведете подобные речи. А посему думаю, что пребывание в комнате, скажем… меньше этой и не такой уютной, заставит вас рассказать мне больше того, что я услышал.

— С вашей стороны весьма любезно оказывать мне гостеприимство в самом прекрасном дворце Венеции, — ответил поэт. Его, казалось, ничуть не огорчала ситуация, в которой он находился.

— Что касается вашего местопребывания, — холодно продолжал Франческо Риста, желая отбить у арестованного охоту иронизировать, — то я хотел сначала поместить вас в Поцци[7] на первом этаже дворца — там камеры узкие, темные и влажные, но потом передумал и решил отправить вас в Пьомби[8] — они такие же узкие, но расположены под самой крышей, так что жара, которая бывает там в августе, а сейчас как раз август, быстро заставит вас заговорить.

Сыщик направился к двери и отдал распоряжения. Гвардейцы, которые привели поэта, подошли к нему и схватили под руки. Он очутился в длинном узком коридоре, а спустя несколько минут был с силой брошен на пол; позади раздался глухой скрежет затворяющейся двери, послышались удаляющиеся шаги гвардейцев. Потом все стихло, только временами в резном карнизе Дворца дожей слегка посвистывал морской ветер.

15

Сколько времени он уже здесь? Луиджи показалось, что он спал; интересно, который теперь час? Не имея ориентиров, ему трудно было отличить сон от яви. Сейчас день или ночь? Ни малейшего представления. Однако усиливающаяся жара наводит на мысль, что за стенами его камеры встает солнце и постепенно накаляет крышу Дворца дожей. Скоро станет невыносимо. Он уже весь в поту, в пересохшем горле жжет. Он машет перед лицом полами рубашки, пытаясь хоть как-то охладиться, но напрасно, он только теряет силы. Вдруг он услышал шаги. Натренированное ухо подсказывало, что идут двое. Остановились возле его камеры. Позвякивание ключей сменилось глухим скрежетом открывающейся двери.

— Вот, это здесь, — произнес властный голос, впуская посетителя. — Помните, что Франческо Риста дал вам только один час.

— Это я, — тотчас сказал Якопо Робусти, увидев старого друга. Тот сидел на полу, привалившись спиной к стене. — Все это из-за меня, я, как только узнал, что тебя арестовали и держат во Дворце дожей, да еще в Пьомби, сразу помчался сюда. Ты не волнуйся, я все сделаю, чтобы тебя вызволить.

— Как же тебе это удастся, Якопо? Чтобы выйти из этой камеры, я должен говорить, а чтобы говорить, я должен знать. А я ничего не знаю о тайне, которую ты нащупал в Сан-Рокко, да и не хочу знать, стало быть, мне путь отсюда закрыт.

— Поэтому я и пришел: я хочу рассказать тебе все, что знаю о местонахождении хартии Ордена миссионеров льва. Как только я уйду, ты позовешь Франческо Ристу и все ему расскажешь. Если он человек слова, он сразу тебя отпустит.

— Ошибаешься, Якопо, ох, как ты ошибаешься, — медленно отвечал Луиджи. — Если я заговорю, орден рано или поздно узнает об этом и твоя жизнь окажется в опасности. Не надо мне ничего говорить, и оставь меня в этой камере. Ведь я слепец и страдаю здесь не больше, чем в любом другом месте: для меня везде тьма. А стоит чуть-чуть напрячь фантазию — и вот я уже в самой роскошной комнате Венеции. Да и что со мной случится? Ну стану бледным через несколько недель, но когда ты будешь писать мой портрет, тебе не составит труда придать моему лицукрасок.

— Ты слеп, Луиджи, но не глух, и ты услышишь то, что я тебе расскажу, хочешь ты этого или нет. А тогда сам решай, говорить ли тебе или хранить молчание. Так вот, все началось в апреле 1564 года. Скуоле Сан-Рокко нужен был живописец, и некоторые члены братства, тайно состоящие в Ордене миссионеров льва, решили, что отдадут предпочтение венецианцу. Я оказался самым подходящим. Первый заказ, который мне предстояло выполнить, я получил благодаря хлопотам смотрителя Скуолы, который на самом деле служитель ордена. Мне даже не пришлось предварительно грунтовать полотно — все уже было кем-то сделано заранее. Однако, когда я начал писать, я ощутил под кистью какие-то странные выпуклости. Мне стало любопытно, и я слегка соскреб грунтовку. И увидел, что полотно, которое мне дали, сплошь покрыто золотыми нитями, они образовывали слова и фразы. Я не стал доискиваться дальше, сделал то, что надлежало сделать живописцу, и никому никогда об этом не говорил. Это самое полотно и сегодня находится в Зале Альберго Скуолы, оно прикреплено к потолку, и никто никогда не сможет прочитать, что там вышито золотой нитью, если только не соскоблит нанесенные мной краски.

В этом месте Якопо, уже начавший страдать из-за жары, прервал свой рассказ и вытер платком лицо, на котором выступили капли пота, потом медленно направился к двери камеры, чтобы через узкое окошко вдохнуть немного воздуха.

— Только после того как я случайно услышал, о чем шла речь на собрании членов Ордена миссионеров льва, я понял, что на полотне, которое я расписывал, и спрятана хартия. А уже благодаря тебе я понял, что в этой самой хартии должно быть записано, кроме правил и задач ордена, местонахождение сокровища, то есть трех гвоздей из Креста, на котором был распят Иисус Христос. Вот о чем ты должен рассказать, чтобы вернуть себе свободу. Это все, больше мне нечего добавить. Теперь твоя судьба в твоих руках.

Якопо принялся барабанить кулаком в дверь, зовя стражника. Выйдя из камеры, он поскорее покинул дворец. Лицо его раскраснелось от жары, а душу переполняла горечь и глухая злоба на тайную полицию и ее агента Франческо Ристу.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@et-able.usa

Тема: Святой Pox открывает свои тайны


Дорогой профессор,


Мы были на верном пути! Несколько часов назад я наконец-то узнал с помощью моего инфракрасного излучателя, что именно обнаружили Пол Дармингтон, Марко Дзампьеро и Эдит Девиль в картине Тинторетто, стоившее им жизни: речь идет о тексте, написанном, без сомнения, золотой нитью и расположенном под красочным слоем «Святого Роха во Славе». Поначалу я поклялся держать вас подальше от всего этого: слишком много людей, благодаря рентгенографии прочитавших эти записи, поплатились жизнью. Однако без вашей помощи я, к сожалению, не в силах понять смысл того, что обнаружил сегодня в музее, а если мне в ближайшее время не удастся пролить на это свет, держу пари, что и других людей ждет та же участь.

Итак, вы опять мне очень нужны. Должен сказать, что я располагаю весьма скудным материалом, поскольку в тот самый момент, когда я просвечивал «Святого Роха во Славе» в Зале Альберго, я услышал на лестнице шаги музейного смотрителя; он закрыл двери Скуолы и предложил мне свою помощь. Желая во что бы то ни стало сохранить в секрете мое открытие, я успел-таки спрятать прибор и записную книжку с кое-какими записями, которые смог нацарапать. Однако текст, который мне удалось разобрать, весьма туманен: в нем упоминается 1203 год и часть сокровища, которую нужно сберечь, но я не понимаю, что именно имеется в виду. В спешке я записал такие слова: «Никопея», «святой Георгий», «святой Иоанн Креститель» — и еще в документе речь идет о произведении Лисиппа. В последнем абзаце, который я не успел прочесть до конца, говорится, как мне показалось, о том, где именно в Венеции находится эта знаменитая часть сокровища. Буду вам весьма признателен, если вы проясните мне то, что мной уже расшифровано, а я в ближайшее время вернусь в музей и прочитаю то, что осталось.


До скорого письма,

А. Б.

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: На пути к сокровищу ордена


Дорогой инспектор,


Год 1203-й, напоминаю вам, — это год Четвертого крестового похода. Слова, которые вы успели записать, красноречиво говорят о том, что в странном документе имеется ссылка как раз на этот прославленный эпизод истории Венецианской республики. Действительно, в слове «Никопея», весьма вероятно, содержится намек на икону, привезенную из Константинополя вместе с мощами святого Георгия и святого Иоанна Крестителя. Что касается произведения Лисиппа, одного из скульпторов на службе у Александра Великого, то нет никаких сомнений, что имеется в виду бронзовая квадрига, захваченная у византийцев в начале XIII века.

Однако, как вы утверждаете, в документе написано, что еще более ценные вещи были привезены венецианцами из похода. У меня есть кое-какие соображения на этот счет, но я пока повременю их высказывать. Хочу еще раз углубиться в исторические хроники и найти подтверждение моим догадкам. Если я окажусь прав, то открытие, которое вы сделали, будет с исторической точки зрения одним из величайших открытий последнего времени. Однако нельзя терять ни минуты. Постарайтесь еще раз побывать в Скуоле Сан-Рокко и прочитать таинственный документ до конца, а я продолжу свои поиски.


До скорого письма,

У. Дж.

16

Июль 1575 года.

В первые дни эпидемии никто в Венеции не отваживался назвать болезнь, поразившую город. Сами врачи и те твердили о лихорадке, боясь даже больше названия недуга, чем его симптомов. Если несчастный умирал в каких-то странных конвульсиях, значит, он стал жертвой лихорадки, а эта бедная женщина бредит и тает на глазах — тоже из-за лихорадки, и эти дети вчера еще были полны сил, а сегодня их мучит судорога и сердцебиение — виной тому тоже проклятая лихорадка. Однако когда болезнь, вначале отмеченная в Каннареджо, распространилась на все районы города и стала с одинаковой силой свирепствовать в Санта-Кроче, Сан-Поло и Сан-Марко, Большой совет постановил создать судебный орган с целью разобраться, что же происходит на самом деле. Комиссия в составе трех врачей и двух уполномоченных не замедлила вынести неоспоримый вердикт. И лихорадка сразу получила название, повергшее население в ужас: чума.

Как только все прояснилось, власти Венеции начали строить на окраинах города лазареты, куда незамедлительно поместили первых заболевших и их близких родственников из страха возможного заражения. Когда лазареты уже не могли вместить всех больных, Большой совет приказал запирать людей целыми семьями в их домах, борясь таким образом с распространением заразы.

За несколько недель чума, передающаяся при обычном контакте, повергла горожан в панику. Мужчины перестали носить плащи, поскольку полы этой легкой одежды могли коснуться человека или стены, зараженных болезнью. На узких улочках, площадях и длинных каналах горожане сторонились друг друга, разговаривали на расстоянии; матери остерегались общаться со своими детьми, мужья боялись подойти к женам и избегали собственных родителей. Каждый, кто хотел уцелеть, должен был обладать зоркостью и недоверчивостью врача. Очень скоро перестало хватать солдат, посланных Большим советом на очистку города от трупов. Постепенно трупы стали скапливаться на площадях, вдоль набережных, возле дворцов и даже плавать в каналах — не хватало рук, чтобы захоранивать их в общих могилах.

Мало-помалу эпидемия, начавшаяся с беднейших слоев, поползла вверх по социальной лестнице и добралась даже до Дворца дожей, истребив большинство членов Большого совета и сената. Собрания были прекращены до нового распоряжения, а государственные дела отложены на неопределенное будущее.

Члены братства святого Роха не могли оставаться безучастными к происходящему. Святой Рох, покровитель Скуолы, однажды уже избавил людей от чумы. Теперь вновь настал момент, когда нужно проявлять человеколюбие и помогать нуждающимся. Собравшись в Верхнем зале, члены братства приняли неотложные решения. Чтобы снискать милость Божью, будут служить мессы; похороны умерших в общих могилах станут сопровождаться духовными песнопениями и погребальными церемониями. Мастеру Якопо Робусти будет заказано громадное полотно, напоминающее об испытании рода людского чумой и об искуплении грехов человеческих; картина украсит потолок дворца. Но главное — надо позаботиться о страждущих. Огромные суммы будут выделены на строительство новых лазаретов на островах лагуны. Нашлись и такие, кто предложил принимать больных прямо в залах Скуолы.

— Да это чистое безумие! Бедным нужно помочь, но не ценой же собственной жизни! — возмущались одни члены братства.

— Святой Рох, не колеблясь, подвергал себя опасности, чтобы спасти ближнего! Именно поэтому он причислен к лику святых, именно поэтому он сидит теперь одесную Господа! — возражали другие.

Очень скоро разговор пошел на повышенных тонах, члены братства решительно противостояли друг другу. Образовались группировки. Одни хотели довести заповедь милосердия до самопожертвования, другие, страшась недуга, предпочитали, чтобы больные находились подальше от стен дворца.

— Успокойтесь, я готов всех вас примирить: мы можем проявлять милосердие, не рискуя заразиться.

Этот голос перекрыл все другие. Воцарилось глубокое молчание. Взгляды устремились на говорившего — молодого человека, уже несколько лет состоявшего членом братства. Как можно быть уверенным, что не заразишься? Да он помешался! Разве он не знает, что такое чума? Все хотели услышать объяснения. Молодой человек указал своим присутствующим на костюм, который держал в руках.

— Вот, мне спешно изготовили одежду по эскизам французского медика Шарля де Лорма, она предназначена для того, чтобы ухаживать за больными чумой, не подвергаясь опасности заразиться.

Молодой человек показал странную маску, белого цвета, с длинным клювом, очень напоминающим птичий.

— Не смейтесь, в этот клюв закладываются травы с эфирными маслами, человек дышит через маску и таким образом избегает контакта с зараженным воздухом.

Потом он продемонстрировал другие детали костюма.

— Вот перчатки и длинная льняная туника, пропитанная воском, наконец, палка, которой можно брать одежду больных.

Демонстрация костюма успокоила не всех. Выглядело, конечно, убедительно, однако страх подхватить заразу был очень силен. Когда обсуждение уже подходило к концу, решили посовещаться, не поставить ли вопрос на голосование.

Пятеро членов братства отошли в сторону и, образовав кружок, стали перешептываться.

— Сегодня чума угрожает Венеции и нам самим, но это еще не самая большая беда, куда опасней следствие, которое ведет тайная полиция дожа, — сказал один из совещавшихся.

— Правильно, — все так же шепотом подхватил другой. — Вот уже более трех веков мы храним тайну, кое-кто из наших отцов и братьев жизнь отдали за нее, и чума не заставит нас ослабить бдительность. Сегодня мы должны защитить себя от этого проклятого Франческо Ристы. Если он не оставит нас в покое, он в конце концов отыщет хартию. Чума хоть и враг наш, но она поможет нам сберечь наше сокровище. Члены братства пока еще колеблются, отдать ли им Скуолу для помощи больным; мы должны употребить все наше влияние и убедить их проголосовать за это решение. Мы устроим приют для больных чумой в Зале Альберго, и, пока свирепствует эпидемия, ни один шпион близко не подойдет к этому помещению, а мы займемся врагами ордена.

Большинством голосов члены братства решили открыть двери Скуолы Сан-Рокко для приюта. Койки будут расставлены в Зале Альберго и за больными будет налажен тщательный уход.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Исчезновение записи


Дорогой профессор,


Я только что вернулся из Скуолы Сан-Рокко. Хранительница, всегда со мной очень любезная, и в этот раз позволила мне остаться одному в Зале Альберго. Музейного смотрителя не было: он уехал из Венеции по личным делам — я, стало быть, продолжил работу в обстановке полной секретности. К несчастью своему, когда я вновь просветил полотно «Святой Рох во Славе», я вдруг обнаружил, что текст, написанный золотой нитью, исчез: все нити были выдернуты. Делалось это, по-видимому, в спешке, картина во многих местах повреждена. Как сказала мне хранительница, произведение подлежит реставрации, после которой оно обретет свой первоначальный вид.

Однако записи, скрывавшиеся под красочным слоем, были для меня единственным следом, и теперь я не имею возможности пройти по нему до конца. А как дела у вас, профессор, каковы результаты ваших поисков? Подтвердилась ли ваша догадка? Если подтвердилась, сообщите мне как можно скорее, что это, по-вашему, за таинственное сокровище, из-за которого столько людей отправились на тот свет.


До очень скорого,

А. Б.

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Ухудшение состояния моего здоровья


Дорогой инспектор,


Мои поиски вновь привели меня к истощению. Два дня и две ночи, проведенные среди книг, отняли у меня последние силы. Сегодня утром мой лечащий врач, срочно вызванный мисс Харрис, предписал мне строжайший покой. Бедное мое сердце совсем ослабело, и в настоящий момент я не имею возможности продолжать с вами сотрудничать.

Тем не менее я буду признателен, если вы станете держать меня в курсе ваших последних находок, но больше не просите у меня помощи.


Сердечно ваш,

У. Дж.

17

Якопо Робусти шел в Скуолу по улицам, которые обезлюдели из-за опасности заражения и трупного запаха. Те, кто избежал заточения — во дворце или на самом верху своего жалкого жилища, — покинули город или же были отправлены в лазарет. Не много осталось таких, кто, как он, еще отваживался ходить по городу. Но Якопо, как никто другой, привязан к Венеции, даже если ее теперешний вид вызывал у него отвращение. Взять хотя бы канал Марин, вдоль которого он шел сегодня утром: в нем так много использованных повязок и старых тряпок, что дома уже не отражаются в его водах. Когда он ступил на площадь Сан-Джакомо-дель-Орио, ветер окутал его густым черным дымом — от костра, который власти приказали разжечь посреди площади. Солдаты, привлеченные на борьбу с чумой, сначала бросали в костер одежду, а потом, прямо из окон, и мебель тех семей, где никто не избежал страшного недуга. Закончив свою работу, они торопились протереть руки уксусом — пузырек висел у каждого на поясе. Якопо ускорил шаг. Выйдя на улицу Форно, он старался держаться середины мостовой и часто смотрел наверх, чтобы на него, чего доброго, не упало постельное белье, которое жильцы выбрасывали из окон, как только лежавший на нем человек испускал дух. Когда же Якопо опускал глаза, то видел кресты на дверях, нарисованные углем, — это означало, что из этого дома надо убрать трупы. Теперь на улочках были слышны звуки его шагов, смолкавшие, если дорогу ему перебегала испуганная крыса. Суета возле лавок и мастерских, крики торговцев, разговоры идущих парами прохожих — все стало далеким приятным воспоминанием. Время от времени тишину города нарушали стоны больных, доносящиеся из окон, или похоронный звон церковных колоколов.

Полотно, над которым он работал, было отражением того горя и тех страданий, которые он ежедневно видел вокруг себя. На переднем плане его «Медного змия» — нагромождение умирающих и умерших. Его кисть, пробегая по фигурам тех, кто еще жив, придавала им легкие бежевые тона — они словно связывали с этим миром, но чаще кисть, будто ангел смерти, скользя от одного тела к другому, оставляла бледно-голубые мазки — знаки того, что уже сделан последний вздох.

— Страдание… опять, как всегда, страдание…

Якопо без труда узнал этот голос у себя за спиной. Не оборачиваясь и не прерывая работы, художник ответил:

— Я пишу то, что вижу, синьор Риста, — жизнь, и если жизнь полна страданий, я пишу страдание.

— Не беспокойтесь, синьор Тинторетто, сегодня я здесь не для того, чтобы беседовать с вами и восхищаться вашими полотнами. Мне надо повидать смотрителя Скуолы, он прислал утром записку, кажется, хочет сообщить что-то важное. И не думайте, что чума помешает расследованию, касающемуся Ордена миссионеров льва…

Якопо продолжал работать, и Франческо Риста добавил:

— Я с удовольствием отмечаю, что этот старик смотритель гораздо более расположен содействовать нам, чем вы и ваш любезный друг поэт Луиджи Грото. Сейчас он томится в тесной камере, во дворцовых Пьомби… А вот и тот, кто мне нужен. Я вас покидаю.

— Не будем говорить здесь, — сказал смотритель. — Пойдемте лучше в Зал Альберго, там нам будет гораздо спокойнее.

— Да что вы! — воскликнул сыщик. — У вас же там больные чумой.

— Совершенно верно, но если вы наденете этот костюм, вам ничто не будет угрожать, он защитит вас от заразы.

Обернувшись, Якопо увидел, как Франческо Риста надевает длинную льняную, пропитанную воском тунику, которую подал ему старый смотритель, перчатки и белую маску с птичьим клювом. Потом оба медленно пошли в Зал Альберго, где вот уже месяц располагался чумной госпиталь.

Час спустя Якопо, по-прежнему работавший над картиной, увидел, как двое вышли из зала. Франческо Риста снял защитную одежду и маску, бросил ее на пол и распрощался со старым смотрителем. С помощью длинной палки тот осторожно взял каждый предмет одежды и выбросил в окно. Как только смотритель ушел, мучимый любопытством Якопо выглянул в окно: на улице старый смотритель сжигал одежду и маску.

В тот же вечер, когда угасающий свет уже не позволял художнику работать, Якопо опять повстречался со смотрителем, тот уходил из дворца. Не удержавшись, Якопо спросил:

— Зачем вы сожгли одежду, разве она уже не защищает от болезни?

— Настоящая защищает, и даже весьма надежно, синьор Тинторетто. Но видите ли, у той была одна особенность: клюв, куда по правилам надо положить лечебные травы с эфирными маслами, был наполнен тряпками и кусками кожи наших недавно умерших больных, плащ и перчатки тоже были заражены. Вечером у нашего сыщика начнется озноб, он будет стонать, бредить, и, если ему повезет, он протянет еще два или три дня. Несчастный унесет с собой в могилу всю ту чушь, которую я ему наговорил…

18

Спустя несколько месяцев эпидемия пошла на убыль. Луиджи Грото наконец-то вышел из тюрьмы, как и большинство других заключенных Венеции, содержавшихся в Поцци или Пьомби Дворца дожей. В один из дней начала зимы 1577 года он по обыкновению сидел у окна, рядом потрескивал огонь в камине. За годы пребывания в неволе он похудел, лицо сделалось бледным, движения утратили былую живость. Как человек, очнувшийся от долгого кошмара, он казался весь во власти своих мыслей.

Однако в тот день Луиджи Грото сидел неподвижно потому, что напротив находился его старый друг Якопо Робусти и писал его портрет. Художник воссоздавал образ своего друга таким, каким тот предстал перед его глазами. Поэт был в длинном черном плаще, отороченном серым мехом, в каждой руке держал книгу, глаза его были закрыты. Якопо пытался передать таким образом мир сокровенный, тайный, отобразить который еще не удавалось ни одному художнику, — мысли человека, смотрящего внутрь себя. Справа от поэта он изобразил оконный проем. Желтый свет, льющийся снаружи, свет заходящего солнца, резко контрастировал с мрачным грозовым небом.

Луиджи, услышав, что его друг прервал работу, попросил:

— Якопо, подойди к окну и скажи мне, пожалуйста, что ты видишь на лицах прохожих.

— Я вижу уныние, вижу горе тех, кто потерял жену, мужа или детей в этой страшной эпидемии.

— А еще что-нибудь видишь, Якопо?

— Что же еще я должен видеть?

— Может, если ты посмотришь повнимательнее на прохожих, ты увидишь и другое страдание, вызванное еще большими потерями?

— Что ты хочешь этим сказать, Луиджи? — удивился Якопо.

— Глаза мои слепы, но сердце чуткое, и я угадываю во взглядах проходящих мимо людей, что гораздо больше, чем своих близких, они оплакивают скорую и неминуемую гибель той, что совсем недавно называлась Светлейшей. Посмотри, в каком плачевном состоянии наш город. Куда девались величие, гордость, осознание своего предназначения? Где честолюбивые устремления? Какие победы ждут нас в будущем? Кому мы еще внушаем страх? Ты и я, мы уже старики и скоро покинем этот мир, но Венеция тоже старушка. Силы ее на исходе, а эта эпидемия еще больше ее ослабила. Быть может, Якопо, мы не увидим этого при жизни, но республику, без сомнения, ждет конец. Только Тициан еще создавал иллюзию, что общество уверенно смотрит в будущее, но теперь, когда и его унесла проклятая чума, ты стал величайшим из ныне живущих художников, а твои произведения, судя по тому, что ты о них говоришь, отражают лишь боль и тревогу.

Луиджи умолк, Якопо тоже долго молчал, размышляя над словами друга. Близились сумерки. Художник отложил кисти и, прощаясь с поэтом, сказал:

— Хоть судьба и лишила тебя зрения, ты один лучше, чем кто бы то ни было, видишь истинную Венецию.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Объект ваших поисков


Дорогой профессор,


Еще раз прошу простить меня за то, что я вынудил вас расходовать силы. В ваших письмах порой столько энергии и жизнелюбия, что поневоле забываешь о вашем почтенном возрасте. Вряд ли я смогу в должной мере отблагодарить вас за все, что вы уже сделали, и спешу вас заверить, что не буду ставить перед вами новые задачи. В конце концов, венецианские библиотеки изобилуют источниками, и я сумею разобраться самостоятельно. Вы успели привить мне вкус к живописи и историческим исследованиям. Работая методично, я достигну своих целей без чьей-либо помощи. Разумеется, я не бог весть какой историк, и все же не теряю надежды проникнуть в тайну документа, обнаруженного в Скуоле Сан-Рокко.

И последнее. Не будете ли вы так любезны написать мне — всего в нескольких словах, — что являлось объектом ваших поисков, касавшихся таинственного сокровища, которые вам пришлось прекратить по состоянию здоровья?

Заранее благодарю вас и желаю вам спокойствия и отдыха, которые вы более чем заслужили.


А. Б.

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questure-veneto.it

Тема: Икона Святой Софии


Дорогой инспектор,


Новости, которые я могу о себе сообщить, неутешительны. Артериальное давление скачет — это существенно сказалось на моих физических силах и интеллектуальных возможностях, я вынужден лежать в постели. Однако отвечаю на ваш вопрос: у меня есть достаточно оснований полагать, что таинственный документ, обнаруженный в Сан-Рокко, может иметь отношение к иконе Святой Софии, рельефу на золотом чеканном листе, некогда почитаемом византийскими императорами и привезенном в Венецию из Четвертого крестового похода. Думаю, речь идет именно об этом бесценном сокровище, тайну которого вы стремитесь разгадать.


Надеюсь и впредь быть вам полезным.


Сердечно ваш,

У. Дж.

19

«У меня будет восемьдесят тысяч солдат и двадцать боевых кораблей. Я не хочу больше инквизиторов, не хочу больше сената, я стану Аттилой для Венецианского государства» — так говорил весной 1797 года молодой генерал Бонапарт, недавно взявший один за другим города, расположенные на материке, и теперь подступивший к Городу дожей. Он произнес эти слова спокойно, но твердо и решительно. Напротив него стояли два эмиссара, спешно присланные властями Венецианской республики. Дорогие, шитые золотом одежды обоих посланников свидетельствовали об их высоком ранге. Белые парики и утонченные манеры обоих посланников контрастировали с длинными черными волосами молодого французского боевого генерала, для которого Венеция была лишь этапом на пути к завоеванию всего мира.

Посланники с трудом скрывали свой страх. Они понимали, что от вооруженных сил Венеции, некогда заставлявших трепетать могущественных властителей, осталась одна тень. А значит, надо спасти то, что еще можно спасти, и посланники пытались выторговать, прежде даже чем Венеция примет сражение, подходящие условия капитуляции. Однако слова Бонапарта, звучавшие точно удары пушек, эхом отдавались в их головах. «Я не хочу больше… не хочу больше…» — только и слышали посланники, в глубине души сознавая, что славной Венецианской республике пришел конец. «Я не хочу больше… не хочу… Голос пушек испокон веков самый громкий».

Ничего не оставалось, как вернуться в Венецию и сообщить дожу о страшной опасности, нависшей над городом.

В зале Большого совета кипели страсти. «Я не хочу больше…» — сказал генерал Бонапарт, и оттого страх читался на лицах государственных мужей Венеции. Сам дож только и говорил о том, чтобы сдаться врагу. И все же раздавались голоса, призывавшие к оружию, к сопротивлению, взывавшие к чести, убеждавшие, что лучше смерть, чем позорная капитуляция. Некоторые члены совета возлагали надежды на народное ополчение, которое вот уже несколько дней успешно отражало единичные атаки французов. Рассказывали о смелых действиях морского офицера, решительно направившего пушки на французский корабль и не позволившего ему войти в порт. Но все разговоры были напрасны. Страх оказался сильнее. В обстановке всеобщего смятения Большой совет лихорадочно, словно поддавшись паническим настроениям, проголосовал за сложение с себя полномочий; орган власти, который столетиями противостоял крупнейшим монархам мира, перестал существовать.

Войска Бонапарта вошли в город. Военные корабли французов легко завладели портом, на берег высадилось великое множество пехотинцев и конницы. Никогда еще Венеция не слышала столь громкого цоканья конских копыт по мостовым. Те венецианцы, что еще отваживались выходить из своих домов, были вынуждены поспешно укрываться от всадников, внезапно появлявшихся то тут, то там. Самые богатые дворцы, чьи хозяева поначалу тщетно пытались забаррикадироваться, подверглись такому разграблению, которого город не знал за всю свою историю.

Перво-наперво громили и опустошали кладовые на нижних этажах. Захватчики, образовав цепочку, выносили мешки с зерном и пряностями, бочки с вином, грузили все это на лодки и доставляли на свои корабли. Покончив с кладовыми, солдаты устремлялись на этажи, где были покои богатых горожан, и уносили оттуда монеты, украшения, серебряную посуду, предметы искусства, после чего добирались до последнего этажа, где располагались кухни, и утоляли голод. В лучшем положении оказались те граждане, кому удалось бежать, бросив все свое имущество и предоставив французской армии возможность вычистить их лавки, спать на их кроватях, пить их вино. Те же, кто остался, попали в руки французов: если горожане пытались сопротивляться, их тут же сбивали с ног, осыпали ударами, сбрасывали в каналы. За несколько часов солдаты проникли повсюду. Ни один дом, ни одна церковь, ни одна лавка, какое бы скудное имущество там ни находилось, не избежала разграбления. На Большом канале лодки торговцев, груженные мебелью и съестными припасами, которые французы не пожелали взять, были подожжены и пущены по воде. Так они и полыхали, словно плавучие костры, пока не затонули.

В порту французы завладели «Буцентавром», символизировавшим господство Венеции на Средиземном море. Они разграбили богатое корабельное имущество, отбили массивные золотые украшения; то, что не взяли, выбросили за борт. Потом ударами топора вспороли обшивку и пустили на дно последнее напоминание о славном прошлом Венеции.

Молодого генерала Бонапарта мало интересовали каналы и дворцы. Он устремился прямиком на площадь Сан-Марко и, неспешно объехав ее верхом, приблизился к базилике.

Скрываясь в аркадах, трое мужчин издали наблюдали, как французский генерал отдавал приказания. Все трое были богато одеты. Без сомнения, это патриции. Они стояли не двигаясь, сжав кулаки под полами черных плащей. Их лица выдавали еле сдерживаемый гнев, который вызывали у них захватчики и высшие сановники, без боя сдавшие славную Венецию. Увидев, что Бонапарт спешился и в сопровождении своих людей направился в собор, один из троих прошептал:

— Все пропало, большая часть сокровищ покинет Венецию.

Спустя некоторое время французский генерал вышел из собора, его люди несли картины и ларцы; Бонапарт бросил взгляд на крышу здания и тотчас отдал новый приказ. Трое мужчин видели, как к собору подкатили повозки, доверху груженные досками. Еще прежде чем прозвучали распоряжения и из рук в руки стали передаваться инструменты, трое разгадали намерения Бонапарта.

— Французский генерал ничего нам не оставит, — сказал один из них, — заберет даже эту бронзовую квадригу, символ свободной Венеции.

Действительно, через несколько часов перед базиликой Сан-Марко соорудили помост, квадригу прикрепили к кронштейну, и коней в богатой сбруе одного за другим спустили на землю. Затем помост разобрали, а доски пустили на изготовление четырех прочных телег, в которые впрягли коней из плоти и крови; с большим трудом они потащили своих бронзовых предков, некогда вывезенных из Константинополя.

— Соберемся сегодня вечером, надо принять меры, пока не поздно, — сказал один их троих, глядя, как бронзовые кони удаляются в сторону порта, где стояли французские боевые корабли.

— Да, сегодня же вечером, — услышал он в ответ. — Сейчас больше чем когда бы то ни было Венеция нуждается в Ордене миссионеров льва, чтобы сохранить свое последнее и самое ценное сокровище.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffere@st-able.usa

Тема: Личность преступника


Дорогой профессор,


Не знаю, как и благодарить вас за информацию, которую вы мне предоставили. Хотя поиски таинственного сокровища пока не привели меня к истине, все же они позволили мне установить личность убийцы Эдит Девиль. Больше пока сказать не могу: мне нужно еще кое-что проверить.

Если вы хотите первым все узнать (это то немногое, что я могу для вас сделать), будьте завтра в пятнадцать часов по нью-йоркскому времени у экрана вашего компьютера: я сообщу вам имя убийцы, и это произойдет прямо в момент его ареста.


До завтра,

А. Б.

От кого: William Jeffers

Кому: A.Baldi@questura-veneto.it

Тема: Завтрашнее свидание


Дорогой инспектор,


Я счастлив узнать, что ваше расследование подошло к концу. Вместе с тем я сожалею, что вам не удалось выяснить, что это за удивительное сокровище, добытое в крестовом походе. Разумеется, по тем крохам, которые вы собрали, когда впервые просвечивали «Святого Роха во Славе» Тинторетто, это сделать невозможно. Но будьте уверены, я во что бы то ни стало узнаю развязку этой истории. С нетерпением жду вашего сообщения завтра, ровно в пятнадцать часов.


До скорого,

У. Дж.

20

Целый день наполеоновская армия жгла и грабила Венецию. С наступлением ночи, когда веселье пирующей солдатни еще было в самом разгаре, какие-то люди стали по одному стекаться в Скуолу Сан-Рокко. Они входили во дворец и, чтобы не привлекать внимание французов, не зажигая свечей, шли через Верхний зал прямиком в Зал Альберго. Войдя туда, они бросали взгляд на овальный плафон «Святой Рох во Славе», словно желая убедиться, что он, как и прежде, на своем месте.

Зал освещался лишь слабым светом луны, проникающим через сдвоенные окна. Когда все были в сборе, один из присутствующих сказал:

— Этой ночью, в момент, когда Венецианская республика переживает неимоверные трудности, настало время нам подвести итог нашей деятельности. Были ли мы верны духу и установлениям Ордена миссионеров льва, как завещали нам его основатели, вернувшись из Четвертого крестового похода? Мы собрались в эти трагические для нашего города часы, чтобы дать ответ на этот вопрос и поразмыслить о том, как жить дальше нашему ордену, да пребудет он в веках.

— И мы еще задаемся вопросом, провалили мы нашу миссию или нет? — удивился человек, в чьем голосе слышалась глубокая досада. — Да как мы можем сомневаться в собственном крахе, когда чужеземная армия грабит наши богатства? Орден миссионеров льва был основан в 1203 году людьми, чья любовь к Богу и боевой дух позволили Венеции стать самым богатым и могущественным городом в мире. Единственным желанием этих людей было защищать сокровище, привезенное из Константинополя, одновременно защищая свой город от безбожия и политической слабости. Вот та миссия, которую мы наследовали. Что касается верности Богу, судите сами: в течение всего этого столетия, которое уже близится к концу, венецианская аристократия только и делала, что расточала свое богатство, стремясь превратить наш город в столицу азартных игр и всяческих развлечений для всей Европы. Оглянитесь вокруг: религиозное искусство превратилось в искусство чувственное, религиозные процессии уступили место карнавалу и распутству. А наши военные и политические силы просто иссякли.

— Нет, неправда, не надо говорить о крахе! — возразил кто-то. — Разумеется, этот день для всех нас траурный. Республики больше нет, но ведь Орден миссионеров льва по-прежнему существует. Чужеземная армия в этот самый момент увозит большую часть добытого в Четвертом крестовом походе, однако вспомните, что основатели ордена, уже тогда предчувствовавшие, что республика, руководимая дожами, будет слаба, сумели сохранить самые ценные свои сокровища — три гвоздя с Креста, и они находятся у нас. В этом мы остались верны нашей миссии. Ревностно охраняя нашу тайну, мы смогли сберечь наше самое большое богатство. Вот почему мы ни в коем случае не должны говорить о провале нашего дела.

— Он прав, — сказал третий выступающий, не называя предыдущего по имени и соблюдая таким образом конспирацию, требующую, чтобы не упоминалось ничьих имен и не осталось никаких письменных следов. — Наша главная миссия — хранить гвозди с Распятия, о местонахождении которых сказано только в нашей хартии. И мы будем и впредь беречь наше богатство до тех пор, пока будет существовать Орден миссионеров льва. Конечно, мы не можем больше полагаться на наши вооруженные силы. Единственный способ сохранить сокровище — это хранить сегодня как никогда тщательно его тайну. Покуда наши враги не знают о его существовании, они не смогут им завладеть. Такова отныне наша миссия. Всякий, кто прознает о сокровище, должен будет погибнуть, как испокон веков гибли те, кто хотел к нему приблизиться.

После этих слов в Зале Альберго воцарилось молчание. Затем легкий шепоток пробежал среди присутствующих и через несколько мгновений стих — все, казалось, были согласны. Тогда один за другим все присутствующие, прежде чем разойтись, торжественно произнесли одну и ту же фразу:

— Клянусь пред Господом, что буду верен Ордену миссионеров льва и навсегда сохраню тайну его священного сокровища.

От кого: Alessandro Baldi

Кому: WJeffers@st-able.usa

Тема: Арест виновного


Дорогой профессор,


Прежде чем назвать имя виновного, я должен вам кое в чем признаться. Когда я начал расследовать убийство Эдит Девиль, произошедшее в ноябре этого года, я, как вы знаете, очень быстро обнаружил сходство этого преступления с таинственными исчезновениями профессора Дармингтона в 1934-м и профессора Дзампьеро в 1962-м.

Первое, что пришло мне тогда в голову — что эти похожие убийства совершил один и тот же преступник. Единственный человек, ныне живущий и занимающийся тем же делом, что и жертвы, побывавший в Венеции в 1934 и 1962 годах, — это вы, знаменитый профессор Джефферс. Истинная причина, побудившая меня вступить с вами в контакт, была такова: я считал вас главным подозреваемым.

Однако я быстро понял, что пошел по ложному пути. Ваш преклонный возраст и состояние здоровья говорили о том, что вряд ли вы могли совершить эти преступления. К тому же видеоснимки мужчины лет сорока, находившегося рядом с Эдит Девиль за несколько минут до ее смерти, окончательно оправдали вас в моих глазах. Впоследствии вы оказали мне неоценимую помощь. Без вас я бы никогда не добрался до Тинторетто, Скуолы Сан-Рокко, Ордена миссионеров льва и, наконец, до убийцы.

Вместе с тем, когда я решительно отмел все подозрения о вашей причастности к этим загадочным убийствам и радовался тому, что такой знающий человек готов мне помогать, у меня возник новый вопрос, не дававший мне покоя: почему такой эрудит, как вы, один из самых крупных историков в мире, не знает, что являлось самым большим сокровищем, добытым крестоносцами в 1203 году?

Углубившись всего на несколько дней в хроники XIII века, составленные французскими, византийскими и венецианскими авторами и повествующие о взятии Константинополя участниками Четвертого крестового похода, я то и дело встречал упоминание о гвоздях с Креста, на котором был распят Иисус Христос; говорилось, что они были увезены венецианцами и торжественно доставлены в Светлейшую. С той поры история потеряла след этой бесценной части добычи, но есть все основания полагать, что такой богатый и набожный город, как Венеция XIII века, никогда бы не согласился расстаться с сокровищем.

И вот, рассуждал я, если даже мне удалось быстро все это выяснить, то как знаменитый профессор Джефферс мог не знать о таком факте? Исключив предположение о вашей усталости и болезни, внезапно лишившей вас памяти и возможности рассуждать здраво, я пришел к единственному выводу: если профессор Джефферс не отвечает правильно на мой вопрос, значит, просто-напросто с некоторых пор нет никакого профессора Джефферса.

Я сделал несколько звонков в нью-йоркскую полицию, и там мне подтвердили то, чего я опасался: Уильям Джефферс скончался две недели назад в своей квартире от дыхательной недостаточности.

И вы, да-да, вы, который читает сейчас это электронное письмо и который, заняв место за его компьютером, ответил на три последних моих письма, вы его и убили. Профессор был стар, и вам не составило большого труда задушить его, как не составило труда сбросить из окна Эдит Девиль, что находилась с вами во дворце неподалеку от Немецкого подворья. А когда Уильям Джефферс был уже мертв, вы попытались направить меня по ложному пути, выдав себя за него и указав на икону Святой Софии, относительно которой все историки сходятся во мнении, что она исчезла во время пожара в церкви Святой Марии.

Итак, мне оставалось только установить вашу личность. Разумеется, это было сделать проще-простого. Только три человека знали о том, что я интересуюсь картиной «Святой Рох во Славе», находящейся в Зале Альберго: профессор Джефферс, хранительница Скуолы, которая могла меня видеть за работой, и музейный смотритель, которого я попросил, чтобы, пока я буду работать, он никого в зал не пускал. Профессор Джефферс исчез, хранительница, как я точно установил, еще пару часов тому назад была на своем месте, остаетесь только вы — смотритель Скуолы Сан-Рокко.

В данную минуту вы, находящийся в Нью-Йорке, когда снимаете форму музейного смотрителя и надеваете обычную одежду, становитесь карающим мечом Ордена миссионеров льва. В этом качестве вы действуете в точности как ваши предшественники: на протяжении веков смотрители Скуолы охраняли хартию ордена, спрятанную под красочным слоем «Святого Роха» Тинторетто. Вы знали, что Эдит Девиль подвергла картину рентгенографическому анализу, и заставили ее замолчать навсегда. Так же и прежние смотрители, которых сегодня уже нет, в свое время уничтожили профессоров Дармингтона и Дзампьеро, после того как они раскрыли тайну полотна Тинторетто.

Это дело, хотя я и докопался до истины, оставляет у меня горькие чувства. Прежде всего потому, что я не сумел спасти Уильяма Джефферса, за смерть которого считаю себя ответственным; потому, что не имею возможности арестовать вас лично по обвинению в убийстве Эдит Девиль. Поскольку вы находитесь сейчас на территории Соединенных Штатов, вас будут судить за убийство профессора Джефферса, американского гражданина: я отправил все материалы следствия моим нью-йоркским коллегам. С ними я поддерживаю мобильную связь и сейчас, когда набираю эти строки.

В эту самую минуту они проникли в квартиру профессора Джефферса и подтверждают мне, что наставили вам в спину дула пистолетов. Итак, для вас все кончено, сейчас американские полицейские зачитают вам ваши права.

Если у вас еще есть время прочесть эти последние строки, знайте, что я ни секунды не сомневаюсь, что в этот самый момент в Венеции Орден миссионеров льва назначает вам замену — нового смотрителя, который будет хранить тайну исторического сокровища, даже если для этого потребуется пролить чью-то кровь. Я знаю также, что отныне жизнь моя будет в постоянной опасности. Чтобы уцелеть, я должен остерегаться всех и каждого.

Как вы сумели добраться до профессора Джефферса, сведения о котором есть только в моем компьютере, если не через пособников в самой венецианской полиции? Я прекрасно понимаю, что члены ордена окружают меня со всех сторон. Быть может, сейчас, когда я набираю эти строки, они сссс;;;;;;//////// Ошибка в сообщении тип 78MVV строка 00055 соединение прервано



{эto modno

При таинственных обстоятельствах один за другим погибают известные искусствоведы, изучавшие одну и ту же старинную фреску итальянского мастера Тинторетто. Расследовать смерть одного из них берется опытный венецианский следователь Алессандро Бальди. Он выясняет, что совершенное преступление — лишь звено в длинной цепочке изощренных убийств… Алессандро Бальди и профессор Джефферс, специалист по эпохе Возрождения, решают приоткрыть завесу тайны…


Для ценителей интеллектуальных детективов в стиле Артуро Переса-Реверте и Умберто Эко.


В Венеции дожей — карнавал смертей!

Тьерри Можене

Венеция. net

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Религиозное благотворительное общество. — Здесь и далее прим. перев.

(обратно)

2

Водный трамвайчик (итал.).

(обратно)

3

Ка — от casa, дом (итал.).

(обратно)

4

XVI век в итальянском и европейском искусстве.

(обратно)

5

Золотой дом (итал.).

(обратно)

6

Здесь: парадные ворота.

(обратно)

7

Тесные застенки-«колодцы».

(обратно)

8

«Свинцовые» тюрьмы, размещались под свинцовыми крышами дворца.

(обратно)

Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • *** Примечания ***