Перпендикулярный мир [антология] [Николай Михайлович Блохин] (fb2) читать онлайн

ПЕРПЕНДИКУЛЯРНЫЙ МИР (сборник)

Анатолий Гланц БЛУДНЫЙ СЫН ПРОМЫШЛЕННОСТИ

…Во времена, когда смог был настолько прозрачен, что на нём нельзя было показывать фильмы…

…А каждый человек знал только свой край и свои проблемы…

…Во времена, когда промышленные предприятия ещё не были охвачены инфраструктурой…

…Стоял себе у реки сахарный завод.

1.

Отчего, ну отчего так прекрасно кругом?

Развалясь в кресле-котловине, завод пускал дым в небо. Выло прохладно. Рядом текла река.

И гудел.

За холмом у пруда нежился хлебокомбинат. Он тоже гудел, но слабее и иначе, чем сахарный. Они перекрикивались. Завод заметил, что звуки в октаву звучат красиво.

Его бесхитростный вкус, воспитанный на простых соединениях — аммиаке, хлорке, углекислом газе — неприятно поражал органический запах сдобы, доносившийся от соседа.

Рабочей силы хватало. Люди охотно покидали деревеньки, чтоб только не возиться с землёй и скотом.

О родовая котловина!

Вырубленный лес напротив тоже был принесён ему в жертву. Люди не щадили леса, ландшафта, своего здоровья — только бы ему получше дымилось, чихалось, коптилось и плевалось.

Весной и летом сахарный стоял, ремонтировался. Рабочие, как полезные бактерии, копошились в его кишках. Выбрасывали отработанное. Чинили, стучали, клепали. Паяли, гнули, резали, светили.

В холодном наркозе слышал он их работу, треск электросварки. Заканчивалось лето, цистерны привозили мазут. Приходил грузовик с дровами. Он знал: сейчас разожгут его сердце — ТЭЦ, свистнет и застучит первый пар. Нарастающий вой и блаженная вибрация в турбинном зале. Пошёл, пошёл, пошёл ритмичный, как дыхание, трёхфазный ток!

И суета! Как он любил суету!

Сентябрь встречал в беспамятстве, урча и захлебываясь сладким соком, как пёс, у которого отбирают кость.

Раз в год завод становился старше. К нему приезжали руководители промышленности и вручали награды.

2.

Знал ли завод себя? Кто может за это поручиться…

Порой, испытывая приступы недовольства, задавал себе вопросы один другого труднее. Каков процент свёклы, подлежащей активной вентиляции? Где проводятся приёмо-сдаточные операции? Каким локомотивом подаются вагоны на подъездной путь? Ответить точно он не мог.

Зато свою работу он знал досконально.

Кагаты, кагаты, кагаты… Огромной длины штабели из свёклы. Водяные пушки отрывают комья. Течение уносит клубни по бетонному жёлобу к выбрасывающим лапам свекломоек. Свёклу режут. Стружку заливают горячей водой. Сладкий сок откачивают и фильтруют при помощи известкового молока и сату-рационного газа. Варят. Кристаллическую сахарозу отделяют от патоки на центрифугах.

Сахар, свёкла, известняк, мазут, патока, брикетированный жом, текущие к полям фильтрации промои— и так каждый год. Попробуйте справиться! Вы бы справились?

Случались и перемены. Недавно в жизнь завода вошёл агропром. Агропром сахарному — понравился. Он был хорош тем, что почти не мешал работе. Сказать точнее, с появлением агропрома никаких изменений в жизни завода не произошло.

3.

Конечно, завод не был молод. Он помнил помещика. Его крепкую лошадку. Шапочку с козырьком. Усики шляхтича, Хлыст в руке. Тогда у завода был хозяин. Завод заглядывал ему в глаза.

Посёлок располагался подле имения. И парк — по тогдашней европейской моде — со скульптурами, аллеями, купальней в пруду.

От скульптур сохранились постаменты. Весной их белили — заодно с основаниями деревьев. Помост купальни расширили и превратили в танцплощадку. В тёплое время года при свете электрических гирлянд молодёжь танцевала на тонких досках над водой. Зимой дискотека переходила в фойе заводского клуба. Там висели цветные фото передовиков и стоял в квадратной кадке китайский лимон.

Пел Челентано. Завод его любил и — чего скрывать — старался подражать ему голосом и манерами.

4.

Не последнюю роль в работе завода играли люди.

На деревянную ступеньку присел перекурить сварщик Богданов. Достаёт «Приму» из пачки. Рядом остывает газовый резак. Если бы не дым, сварщик во время перекура затерялся бы среди колонн, ферм, угольников, балок.

Богданов заводу понятен. Он делает ему добро, монтирует новый диффузионный аппарат. А вот электрик по фамилии Пиндеев — непутёвый работник. Всегда небрит, всегда у гастронома, всегда всё портит. Руки дрожат. Увольняли. Идёт на хлебокомбинат. Увольняли. Возвращается на сахарный.

Человеку свойственно ошибаться.

Вон Антипов побежал. С мешком сахара на плече. Через дыру в крыше и по каменному забору. Тут его ждут двое.

Заводу воровство нравилось. Он давно понял, что от похищения предмет не портится и не гибнет, а наоборот, находит максимально быстрое употребление.

Ворота гаража аппаратчика Анохина, сваренные из полосовой стали. Курятник из огнеупорного кирпича во дворе слесаря Левченко. Перфошвеллер, подпирающий ломкие молодые яблоньки в саду старшего бухгалтера Трофимцевой.

Случалось, правда, что вследствие иной кражи завод замедлял работу. Однако после того, что он сам делал со здоровьем и образом жизни людей, мелочиться было бы просто стыдно.

5.

Организмы людей были убоги и несовершенны. Человек часто терял работоспособность. Приобретя высокую квалификацию, он дряхлел и исчезал из табельных списков.

Завод мечтал избавить людей от физической неполноценности. Как добрый донор, хотел влить в знакомые организмы неведомую им кровь лучшей группы.

О если бы!

Завод глубоко вздохнул и пыхнул из кирпичной трубы чёрным дымом.

Людей следует считать низшими, чем заводы, существами. Хотя бы за языческое поклонение технике. С ней они почему-то связывают надежды на улучшение жизни. В последнее время помешались на миниатюризации. Прикладывают невероятные усилия, чтобы в одном кубическом сантиметре уместить десять тысяч транзисторов. Зачем, спрашивается, когда всё это давным-давно существует в куда более плотной упаковке?

Не микросхемы следовало выдумывать людям, а микробосхемы! Бактерии производили бы сахар сами, надо их только к этому приучить. Завод-умница придумал несколько микробосхем по производству сахара, тавота и оконного стекла без малейшего участия человека. Также микробосхему огромного значения для выработки каменного угля из чего угодно. Он проиграл её мысленно, когда стоял на ремонте. Ещё одна позволяла получать молоко прямо из травы. Молоко было зеленым и вкусным.

6.

Долгими летними вечерами, когда в садах трещали соловьи и никак было не совладать с приступами голода, успокаивал себя: неделя-другая, и снова его свеклорезки захрустят сладкой стружкой.

Сезон сахароварения! Блаженный вой, упоительная вибрация воздуха в турбинном зале. Глуховатый старичок-турбинист ездит сюда каждый год из города на наладку. Устраивает постирушки на берегу. Ставит на траву бутылку яблочного вина. Разворачивает тряпочку с хлебом и салом. Спит на тихом сентябрьском солнышке в тени своей майки и похлопывающих на ветерке брюк.

Завод следит за ним через чердачное окно продуктового отделения. Сюда от вакуум-аппаратов стрёмится вверх нагретый воздух. Зимой в тропических его струях спасаются от морозов голуби.

Ничто не укроется от сахарного. Он выше всех в посёлке. Выше водонапорной башни, выше хлебокомбината. В противоположное окно завод видит: у магазина встретились директор и Пиндеев.

— Пьёшь?— спрашивает директор.

— Пью, — отвечает Пиндеев.

— А сделают тридцать рублей бутылку?

— И тридцать буду.

— А пятьдесят?

— И пятьдесят. — Пиндеев достаёт из кармана подшипник. — Видите подшипник, Александр Иваныч?

— Ну, вижу.

— Как он стоил бутылку водки, так и будет стоить. Это всё-таки поразительно. Пристрастие людей к алкоголю совершенно непонятно заводам. Иное дело углекислый газ… Или известковое молоко.

Ах что за чудо, что за прелесть эта сокоочистка!

Вместе с соком очищался он сам. Душой взмывал в глубины неба. Карабкался по трубе ТЭЦ. Маячил огнями для отпугивания самолётов. Забывал о своём зверском аппетите. Смотрел на посёлок сверху, умиротворенный, задумчивый…

7.

Откуда берутся заводы? До того, как был завод, завода не было.

Когда природа напряглась, она из песка, глины, железной руды… Нет, нет, не так.

Он лежит на спине, смотрит в небо. Что его всё-таки мучит?

Oн захотел яблок. Однажды договорился с локомотивом и принял эшелон с яблоками. Яблоки оказались зелёными, невкусными.

Какие возможности не использованы?

Он слышит запахи из хижины электрика Пиндеева и хочет быть кондитерской фабрикой или гидролизным заводом.

Всё надоело за сто пятьдесят лет.

Поливная свёкла даёт высокие урожаи. Но кому, скажите, понравятся эти огромные клубни, водянистые и несладкие? В межсезонье заставили принимать новое сырьё. Ему тошнотворен тростниковый сырец — коричневая жижа, которую в него насильно вливают.

Александр Иваныч ударил вчера кулаком по столу и заявил главному технологу, что так дальше продолжаться не может. Что совхозы правдами и неправдами завышают процент сахара в свёкле. Что вообще мировая промышленность скоро перейдёт на инвертированный сахар из кукурузы, а он Александр Иваныч, потеряет работу. Завод никогда не видел кукурузы, но от этих разговоров его тошнит ещё больше.

Надоело изворачиваться, вникать в межведомственные дрязги, доделывать чужую работу.

Мысли его бродят по трубам, бочкам…

Ночью, в двадцатиградусный мороз, когда синеватый дымок вился над преющей свёклой, завод впал в дикую меланхолию. Взмыл под тучи, прижался небритой щекой к холодным трубам хлебокомбината и завыл, темнея от несправедливости.

Завод с ужасом понял, что прожил не свою жизнь.

И ушёл.

8.

Со складами, цистернами, громыхающими вагонетками известковой печи, котлами, трубами, манометрами и вентилями.

С подсобным хозяйством, силовой подстанцией, столовой на восемьдесят мест.

Взял с собой дым, запах и тёплую воду.

Жом для скота, сахар, четыре тонны круглого железа.

Многое другое.

А что тут удивительного? Оборудование износилось до дыр, завод работал на последнем дыхании. Ему оставалось от силы несколько сезонов. Грустная история, не правда ли?

Его не было две недели.

В курсе истории промышленности, увы, мало места уделено психологии предприятий. А то бы мы узнали, что сахарным заводам присуще редкое и в каком-то смысле рудиментарное качество — добропорядочность. Тот из вас, кому это покажется выдумкой, пусть бросит в меня известковый камень. И пусть по-своему объяснит, отчего и в таких условиях завод вернулся на своё рабочее место.

Он пришёл домой, как блудный сын промышленности.

Где он был две недели! Что только ни видел! За сто пятьдесят лет завод состарился и стал хуже видеть через свои мутные стёкла, но многое понял. Он людей кормил и будет кормить до конца. Над ним проплывают облака.

Он стоит на ветру один, не отвечая на призывные гудки хлебокомбината.

9.

О нет, ещё разожгут ТЭЦ, поднимут давление пара, побежит сок по его артериям. Тягучий сладкий сироп вырвется из переливного ящика сульфитатора на отметку + 11,8 м. Явятся бабы с вёдрами и совками, до ночи не уйдёт домой главный инженер, а молодёжь уже собралась в дискотеке.

У доски почёта начались танцы. И удары каблуков сотрясают китайский лимон. И поёт Челентано — на смуглом лице зубы, как рафинад.

И сокоочистка. Казалось бы, чего хитрого? Углекислый газ да известковое молоко.

Не говорите. Известковое молоко — это всегда приятно, хотя немного щекотно.

Попробуйте сами известковое молоко и вы всё поймете.

Георгий Николаев ВОСПРИИМЧИВЫЙ

Я восприимчивый. Не то что некоторые. Но пользы мне от этого мало, только вред. Сколько лет живу на свете, никак не могу привыкнуть. Чего со мной только не случалось… И всё из-за вас, из-за людей.

Началось это со мной в детстве, в возрасте счастливом, но незапоминающемся. Именно по этой причине я не знаю, как всё произошло в первый раз. Могу только предположить, что чем-то рассердил своих родителей: то ли улыбка им моя не понравилась, то ли орал долго или ещё что-нибудь делал неприятное, но кто-то из них сказал про меня что-то метафорическое. Любя, наверное, но сказал.

Для вас это мелочи, факт привычный и незначительный, а я… В общем, превратился я в то, что имелось в виду. Сразу или постепенно, история, как говорится, умалчивает.

Наткнулись на меня люди уже в отроческом возрасте среди вторсырья. С ними я тогда плохо был знаком, но то, что они после себя оставляют, изучил досконально и судил о людях исключительно по отходам их цивилизации — метод, может быть, и странный, но в моём положении единственный.

Как запомнился мне тот ясный солнечный день, когда судьба привела ко мне человека и заставила его об меня споткнуться! Я ощутил небывалый подъём, а человек разозлился, и его слова я запомнил, ибо они затронули дремавшую мою восприимчивость.

— А-а, чёрт! — только и сказал он.

Но этого было вполне достаточно, чтобы в следующую секунду я стучал копытами по ржавым консервным банкам, игриво наставлял на него свои несовершеннолетние рожки и пронзительно повизгивал.

Будь он покрепче и психически устойчивее, мы бы, возможно, поговорили, и дело приняло бы другой оборот, но искушать судьбу он не стал и улёгся прямо на моё место. Там я его и оставил пожинать плоды собственной вульгарности.

Новое качество нравилось мне несравненно больше. Главное, я теперь знал, кто я есть. И, весело помахивая хвостом, я отправился в большую жизнь.

Молодой, я развлекался безыскусно. Резвость и оптимизм отличали меня в тот чертовски разнообразный период жизни. Вы сами прекрасно можете представить себе, что я вытворял. Насколько я понял из ваших книг, не только мне выпадала такая доля: в прошлом человечества накопилось достаточно доказательств тому, что и раньше встречались личности с болезненной восприимчивостью и совершали свои эволюции вплоть до чёрта, а иногда и далее.

Итак, жизнь закрутила меня, завертела… Шарахались от меня люди направо и налево, веселился я вдоволь и, случалось, безобразничал. Обо мне говорили, меня знали и часто обращались ко мне или кого-нибудь ко мне посылали. Я как-то прикинул, что если направленных ко мне граждан поставить в одну очередь, то она бы опоясала земной шар по экватору и была бы самой интернациональной очередью в мире.

В общем, пользовался я популярностью, не скрою. Но… Не дали мне разгуляться. Замучило меня как-то под Рождество одиночество и бесприютность — ведь ад, сами понимаете, я не нашёл. Чего только в этом мире не понастроили, а захудалый ад для бедного чёрта, пусть даже малогабаритный, сделать никто не додумался.

Так вот, угораздило меня попасть в деревню, глухую, всеми забытую и снегом заваленную выше крыши. Я тогда уже начитанный был, чёрт с образованием, это меня и погубило. В печную трубу я забрался — со своей образованностью классические каноны чтил и уважал.

Мало того, что обгорел весь и угарным газом надышался, вывалился я на пол перед печкой, в глазах круги, мутит и соображаю плохо, — старый пень библейский посмотрел на меня спокойно, как будто я ему каждый божий день надоедаю, бородой окладистой пошамкал: изыди, говорит, сатана, и крестится.

Изыдил я. До сих пор не понимаю, что со мной было и сколько времени продолжалось. Помню лишь, что тоска меня мучила беспредельная.

Но есть ещё на этом свете хорошие люди… Вызвали меня. Самым доморощенным способом. Так раньше вызывали, когда телефона не было. И оказался я в устрашающем обличьи посреди шестиугольника, нарисованного мелом на дубовом паркете. Передо мной человек: на полу растянулся и завывает. Похоже, заклинание.

— Чего надо? — спрашиваю.

Человек голову поднял, на меня уставился.

— Душу,—говорит,—отдам, только отгадай шесть чисел из сорока девяти. — А у самого зубы стучат, до того у меня вид замечательный.

— Ладно, — говорю, — дай подумать.

Душа мне его, конечно, ни к чему, да и просит он что-то непонятное. Но силу умственную я в себе чувствую: всё могу и это сделаю. А взамен… Была у меня мечта. Даже не мечта, а непреодолимое желание. Хотелось мне стать полноправным членом общества. Надоело мне одиночество, оторванность от коллектива. Постеснялся я немного и говорю:

— Отгадаю я тебе всё, что хочешь, но за это ты меня Человеком назовёшь, иначе не видать тебе шесть чисел.

Обрадовался он до слёз и Человеком назвать поклялся. Потом у нас целый день на объяснения ушёл. Хотя я умный был, но с трудом понял, что ему от меня нужно. Ещё один день я подшивки газет просматривал, необходимую информацию выискивал и сопоставлял до умопомрачения. Чего только ради Человека не сделаешь!

На третий день вынес он все вещи из квартиры, продал всё, что мог, и купил симпатичные такие карточки. Два дня я их заполнял крестиками, глаз не смыкая, а как заполнил, он их собрал, в авоську сложил и убежал куда-то.

Вообще говоря, он мной брезговал, всё норовил в другую комнату уйти — мол, от запаха серы у него голова раскалывается. Как будто у меня не раскалывается. Но когда выиграли мы с ним, он расчувствовался и обниматься полез.

— Нет,— говорю,— ты меня лучше, как договаривались, Человеком назови.

Он тогда выпрямился, грудь выпятил, в глаза мне посмотрел и обозвал с пафосом.

Так начался мой новый период жизнедеятельности, к которому я стремился по малодушию своему и бытовой неустроенности.

Взял я себе фамилию Человеков, чтобы побочных эффектов не было, на работу устроился. День работаю, два работаю, долго работаю. Стал зарплату получать, пообвыкся, освоился и никаких особенных изменений за собой не замечаю. Разве только скажет кто-нибудь из сочувствия:

— Что-то ты, Человеков, неважно выглядишь сегодня…

Ну, я и начинаю неважно выглядеть. А как только я начинаю неважно выглядеть, обязательно найдётся заботливая душа и скажет:

— Что-то у тебя, Человеков, вид больной и рожу перекосило…

И так далее. В таких случаях я прямым ходом на кладбище бежал, хорошо, оно рядом. Там у меня один знакомый есть: я ему двадцать копеек, а он мне столько доброго здоровья пожелает, сколько я захочу.

С производственной стороны я себя хорошо зарекомендовал и это мнение поддержать старался. А то неровен час кто-нибудь погорячится, назовёт безмозглым бараном — что тогда?

И всё бы у меня хорошо было, если бы моему начальнику пятьдесят лет не стукнуло. Это же юбилей, а где юбилей, там и банкет. Собрались мы после работы. Скромно всё так, на пустой желудок. Я всегда тихий был, малообщительный, ведь если с человеком поближе сойдёшься, он всегда норовит о тебе высказаться. А здесь я выпил немного. Нельзя было не пить: вон один не пил, — так у него кто-то насчёт язвы интересовался.

Потом музыка заиграла, танцы начались. Ко мне Алла подходит, а мы с ней раньше разве что здоровались только.

— Вы, Человеков, на танец меня пригласить не хотите? 

— Хочу, — говорю.

Ну и пригласил я её на танец.

Танцуем мы, а она большая такая, приятная, в два обхвата.

— А я и не знала, что вы нахальный, Человеков, — говорит она. И смеётся.

Я, понятное дело, становлюсь нахальным.

— А ты смелый, — говорит она, — я тебе, наверно, нравлюсь…

И начинает она мне нравиться прямо до невозможности.

А тут ещё сослуживец-язва с девицей в парике мимо протанцовывает и женихом и невестой нас ни с того ни с сего называет.

Делать нечего. Поженились мы с Аллой. Вот тогда это и случилось.

Расслабился я. Решил, что всё продумал и предусмотрел. В самом деле, общественным транспортом я не пользовался: для меня как для Человека это смертельно, того и гляди назовут как-нибудь не по-человечески. В магазины тоже не ходил: Аллу посылал, она у меня закалённая, её так просто не изменишь. В общем, из кожи лез, чтобы не задели мою восприимчивость, но разве всё предугадаешь…

Помню, ночь, хорошо мне, спокойно, луна в окно светит, из форточки свежий воздух поступает, и жена меня нежно так по плечу гладит, почти спит уже, а всё что-то шепчет, и вдруг превращаюсь я в лапушку-лапочку, большую и неуклюжую… Вспотел я весь от ужаса, пальцами пошевелить боюсь. Хорошо ещё, что она заснула сразу и солнышком назвать меня не успела.

Страшную я провёл ночь. Нечеловеческую. А под утро она во сне разметалась на моей ладони и шепчёт:

— Человеков, Человеков, где ты…

Опять стал Человековым.

После этого случая я совершил непоправимую ошибку. Я стал на ночь затыкать уши ватой.

И как-то утром меня за плечо трясут. Просыпаюсь, а это жена моя, Алла, руками размахивает, рот раскрывает, кричит вроде, а я не слышу ничего, смотрю на неё спросонья и понять пытаюсь по артикуляции: пожар, что ли, или просто на работу проспал?

Здесь как дала она мне подушкой по уху, так из другого уха затычка и выпала. Хотел я пальцем ухо заткнуть, да уже поздно было. Что первое услышал, в то и превратился — в глухую тетерю.

Понял я, что из меня в перспективе только суп сварить можно, и улетел в форточку.

Жизнь моя теперь конченая, если и обзовёт кто, всё равно не услышу. Оглохла моя восприимчивость. А может, это и к лучшему. Одно только меня смущает: охотничий сезон начинается. Может, уже стреляют, а я не слышу.

Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин ЛУННАЯ НОЧЬ В ДВАДЦАТЬ ПЕРВОМ ВЕКЕ

Беллетрист Юрий Тихонович Коркин в свободные от литературного творчества вечера строил машину времени.

«Опять эти прожектёры-неудачники с их машинами времени и вечными двигателями», — воскликнет искушенный читатель, и у него возникнет резонное желание поискать себе иное чтение. Умоляем: дочитайте до конца хотя бы абзац, а там уж решайте, стоит ли тратить время на остальное. Дело в том, что Юрий Тихонович не только строил, но и построил машину времени. Более того — и вы в этом убедитесь — он воспользовался ею! Ну вот, главное мы сказать успели, а если вы не узнаете подробностей — беда невелика.

Но как же насчёт того, что наукой окончательно и бесповоротно доказано, будто машину времени построить нельзя? Нельзя в принципе — и баста. Ох уже эти научные рутинёры, готовые задушить всякое физическое вольнодумство! Знаем мы их принципы. Если бы лучшие умы человечества им следовали, не было бы ни колеса, ни теории относительности, ни пылесоса «Вихрь». Жили бы мы в курных избах и жевали на третье сладкие корешки.

Впрочем, ни по какой мерке, даже по сугубо физической, мы не посмели бы назвать Юрия Тихоновича Коркина вольнодумцем. Напротив, он справедливо слыл солидным литератором, в некоторой степени певцом родного края, и уж во всяком случае, в отличие от всяких там взбалмошных изобретателей, околачивающихся по редакциям, был человеком уважаемым в городе, да, пожалуй, и во всей области. Должно быть, вы знакомы с последней его приключенческой повестью — её печатала с продолжениями молодёжная газета; в те дни достаточно было заглянуть в городской сквер и присесть на одну из уютнейших его скамеек, чтобы услышать оживлённые читательские дискуссии по поводу возможных поворотов сюжета — и, надо сказать, безосновательные, потому что интрига повести закручена непредсказуемо. А книжки Юрия Тихоновича? Пусть и не пухлые они, как у некоторых именитых, но и тощими их не назовёшь. Правда, обложка жидковата, картон — не картон, а так, неведомо что, да и бумага какая-то недобеленная, но тем не менее, скажите честно: видели ли вы эти книжки в продаже? То-то и оно — раскуплены. Как-никак, крепкая реалистическая проза, да и по содержанию актуальная.

Юрий Тихонович не был вовсе страстным поклонником технического творчества, энтузиастом радиотехники и телемеханики. Он не принадлежал к многомиллионной армии одержимых, которые с помощью некондиционных деталей и журнала «Радио» создают аппараты, лишь немногим уступающие красотой и звучанием лучшим зарубежным образцам. Так что же тогда заставило беллетриста, с хорошим положением и лёгким слогом вооружиться паяльником, а потом тратить недели и месяцы на сомнительный аппарат, способный унести человека в будущее?

Всё дело в том, что Юрию Тихоновичу позарез нужно было попасть в завтра, лет этак на пятьдесят вперед. То есть можно бы и подальше. Но Коркин во всех своих начинаниях неизменно оставался реалистом. Никогда не мечтал он жениться на звезде эстрады, не питал особых надежд на то, что центральное телевидение захочет ни с того ни с сего экранизировать его новую повесть, а какой-нибудь заокеанский издатель смиренно запросит агентство по авторским правам — нельзя ли, мол, и нам напечатать Коркина? И, естественно, он понимал, что из двух дышащих на ладан телевизоров «Темп» да из списанного по старости из литфондовской поликлиники аппарата УВЧ, некогда лечившего фурункулы и флюсы, — нельзя из этого, технического хлама сделать машину времени с диапазоном больше пятидесяти лет.

Но чего, собственно, не хватало нашему герою, отчего он, неся непомерные расходы на детали, канифоль и специальную литературу, рвался в будущее? Сам Юрий Тихонович, если б ему задали этот вопрос в лоб, вряд ли сумел удовлетворить любопытство собеседника, а скорее всего отделался бы неопределёнными жестами и общими словами. Лишь авторы повествования, долгие годы наблюдавшие своего героя, собиравшие по крупицам впечатления о нём, могут дать вам ясный ответ: беллетрист Коркин мечтал отправиться в завтра, чтобы там собирать материал, чтобы окунуться, так сказать, в самую гущу будущей жизни.

За что бы ни брался Юрий Тихонович, всё он делал основательно. К примеру, взявшись за книгу о сельских тружениках, он переехал на полгода в колхоз, километрах в восьми от города, к знакомому председателю, месил там грязь синими, на рубчатой подошве, сапогами, а, заходя на ферму, не отказывался там ни от задушевной беседы, ни от стакана-другого парного, из-под коровы, молока. Нелёгкие это были месяцы, но Юрий Тихонович на природе окреп и даже несколько прибавил в весе; книга же, по общему мнению, ему удалась, прежде всего правдой характеров.

Не подумайте, пожалуйста, будто мы идеализируем нашего героя. И в мыслях этого нет, но и замалчивать его достоинства тоже не станем. А что до отрицательных сторон, то, как ни горько нам это говорить, но Юрию Тихоновичу не хватало воображения. На встречах с читателями он неоднократно заявлял, что никогда не высасывает сюжетов из пальца. И это, подтверждаем, сущая правда.

Лишённый столь важного писательского качества, наш герой компенсировал отсутствие фантазии усидчивостью в работе и скрупулёзностью в собирании жизненного материала. Компенсировал до поры до времени. Но однажды наступило время, когда Юрию Тихоновичу позарез понадобилось воображение.

Главный редактор областного издательства, согласовав вопрос в разных инстанциях, решил приступить в выпуску научно-фантастической литературы, и не какой-нибудь переводной, а своей, доморощенной. В редакторский кабинет пригласили группу литераторов на короткое творческое заседание. Как составлялась эта группа, сказать не можем, но Коркин приглашение получил. После заседания были скреплены подписями и печатями договоры, и Юрий Тихонович унёс с собой документ о четырёх страницах, где упоминался объём будущего произведения (прямо скажем, приличный) и гонорар (поверьте, тоже немалый), а также было записано торжественное обязательство сторон своевременно уведомлять друг друга о перемене адресов. Впрочем, Юрий Тихонович никуда не собирался переезжать из своей скромной квартирки в старом доме между такими же невзрачными зданиями, не представляющими исторической ценности, в глубине тихого двора не Липовой улице, почти в самом центре.

Получив в положенные сроки аванс, наш герой закупил три пачки бумаги и новую ленту для пишущей машинки. Увы, дальше начались непреодолимые сложности.

Как ни ломал Юрий Тихонович голову, фабула не рождалась. Мысли крутились в голове самые разные, но всё какие-то будничные, заземлённые — надолго ли отключили горячую воду, отчего это очередь в гастроном и всё другое в том же роде.

Сколько раз мы советовали Юрию Тихоновичу плюнуть на злосчастный договор, вернуть аванс и вернуться к публицистике, тем более что четвёртая мебельная фабрика выступила с ценным начинанием, которое так и просилось в обстоятельный очерк, а заодно не помешало бы нашему герою обновить мягкую мебель — знаете, бывает такая некондиция, вполне приличная с виду, но баснословно дешёвая, её продают только своим, и то не всем. Однако Коркин упёрся, и всё тут: право слово, далась ему эта фантастика! Ну, а если так, то ничего другого, как сделать машину времени, ему не оставалось. Высасывать сюжеты из пальца, как мы помним, Юрий Тихонович не умел.

Приходилось нам слышать и такую странную точку зрения, будто, мол, Юрий Тихонович, полагавший свои заработки несколько заниженными, а выплаты по исполнительному листу, напротив, завышенными, намеревался поправить в путешествии финансовые дела. Мы такой меркантильный взгляд на вещи отметаем, Хотя, конечно, обязаны сказать, что не всё в настоящем времени удовлетворяло Юрия Тихоновича. Никто не назвал бы его очернителем действительности, но его и вправду несколько… как бы сказать вернее… угнетало, что до четырнадцати и после девятнадцати часов нельзя приобрести спиртные напитки, а в прочее время они гораздо дороже, чем хотелось бы, что расцветка галстуков то слишком тусклая, то раздражающе яркая, что порядочный костюм можно достать только по случаю — словом, нельзя исключить, что из дальнего странствия Юрий Тихонович намеревался привезти не только сюжеты, но и кое-что материальное. Однако всё это чистой воды предположения, и будь мы в кабинете следователя, ничего такого про Коркина не сказали бы, потому что следствию нужны факты, а не домыслы.

Итак, ухлопав на машину почти все личные сбережения, отказавшись надолго от земных радостей и утех, утратив расположение главного редактора (после вторичной просьбы продлить срок сдачи рукописи), Юрий Тихонович вплотную приблизился к осуществлению своей гордой мечты. В пятницу после обеда он отправился в магазин электротоваров, где купил вилку со шнуром и предохранитель — это было всё, что оставалось ему приладить к своей машине. Дела минут на пятнадцать, а впереди долгий пустой вечер, и Юрий Тихонович шёл домой не спеша. Он миновал проходной двор, вдвое сокращавший и без того короткий путь, и двинулся к центру по улице, перекопанной строителями, которые возились тут уже не первую неделю. «Всё им недосуг заасфальтировать,—размышлял Коркин. — Магистраль называется…»

На улице было людно. Из магазинов выскакивали граждане и гражданки с портфелями, сумками и авоськами, туго набитыми продуктами, Коркин лишь ироничёски улыбался, потому что в его глазах плыли к роскошным универмагам самодвижущиеся тротуары.

Он пересёк площадь, купил в ларьке эскимо, добрёл до ближайшей скамейки и присел ненадолго, чтобы окинуть на прощанье взором пейзаж восьмидесятых годов. Фасад городской библиотеки, выкрашенный недавно в жёлтый цвет, раздражал Коркина своей яркостью, и он перенёс взор на стеклянный вестибюль кинотеатра «Лебедь», пытаясь рассмотреть, на афише, что сегодня идёт, но из-за дальнего расстояния не разобрал и тут же, забыв о сиюминутном, принялся размышлять о кинематографе будущего, стереоскопическом и откровенном. От приятных дум его отвлекли капли тающего мороженого. Юрий Тихонович содрал с эскимо обёртку и, быстро оглядевшись, сунул её под скамейку. «Небось возле каждой лавки урны поставят», — подумал Юрий Тихонович, облизывая палочку. Потом он решительно встал, пропихнул палочку в щель между планками скамейки и направился в сторону дома.

На Липовой улице, где он жил, было тихо. Коркин шёл по мостовой, расчерченной классиками и неровными квадратами для нетленной игры в крестики-нолики. В былые времена это вызывало у Юрия Тихоновича приступы злости, но сейчас он сдерживал себя и лишь старался не пачкать подошвы мелом.

В кухне, где стояла, подальше от чужих глаз, машина времени, негде было повернуться. Юрий Тихонович пролез к ней боком, приладил вилку, вставил предохранитель и боком же вылез. Потом, опасаясь занести в будущее современную микрофлору, он трижды вымылся под душем цветочным мылом и стал собираться в дорогу.

Вместе с парой нательного белья и электробритвой Юрий Тихонович уложил в портфель самые важные в его профессии вещи: стопку бумаги, полдюжины карандашей, блокнот в глянцевой обложке с золотыми буквами «Участнику конференции» и кулёк с мелкими сувенирами для облегчения контактов. Потом он вынул всё, сунул на дно кое-какие ценные вещи, прикрыл их бельём и сверху разложил остальное. Когда портфель был собран, Коркин вновь расстегнул его и бережно снял с полки пыльную керамическую вазочку, выигранную им в художественной лотерее. Эта вазочка несколько десятилетий спустя — то есть завтра же! — будет представлять большой исторический интерес, и любой музей отхватит её с руками. Пыль Коркин решил не стирать, как-никак пыль истории; а чтобы место внутри вазочки не пропадало, он спрятал в неё свёрнутое в трубку и перетянутое чёрной аптечной резинкой описание своей гениальной машины.

Но ещё раз пришлось Юрию Тихоновичу расстегнуть портфель: он совсем забыл про флягу, про очень удобную плоскую флягу с накручивающимся колпачком, который, будучи отвинченным, оборачивался стаканчиком. Несколько поколебавшись, Юрий Тихонович Поверх фляги разместил приобретённые на рынке огурчики домашнего посола, аккуратно уложенные в полиэтиленовый пакет. Щёлкнул замок портфеля. Всё было готово к старту.

Юрий Тихонович накинул просторный пиджак, внимательно и не без удовольствия оглядел себя в зеркало, взял портфель и шагнул в кухню.

Часы пробили полночь.

За время подготовки к броску в грядущее Коркин тщательно продумал все детали. Для старта он облюбовал телефонную будку у ворот. Давным-давно неизвестные злоумышленники срезали трубку с телефонного аппарата, клочок земли у будки, прежде утрамбованный ногами ожидающих очереди, теперь порос жёсткой травой, дверь открывалась с трудом. Сюда Юрий Тихонович и принёс из кухни свою машину, стараясь не производить лишнего шума. В считанные минуты он расставил всё по местам и подключился к сети — в том месте, где некогда сияла, освещая телефонный диск, электрическая лампочка. Он делал всё автоматически — так бывалый солдат с закрытыми глазами собирает затвор своего карабина.

Оставалось только щёлкнуть выключателем, и у ворот скромного дома на Липовой улице произойдёт событие, которому суждено войти в историю. Гражданин Вселенной отправится в Завтра.

Однако Юрий Тихонович не думал в эти мгновения ни о величии науки, ни о прижизненной славе. Им владело единственное чувство — страх. Впервые за полгода и, как назло, именно сейчас, накануне свершения, он испугался. В голове металась леденящая душу мысль о смертельной опасности, которой он себя подвергает, замелькали перед зажмуренными глазами центрифуги и барокамеры, и из тьмы, окружавшей будку, выплыли огненные латинские буквы, предвещавшие смертельные перегрузки…

«Ещё раз обдумать, ещё раз взвесить», — бормотал Юрий Тихонович, стараясь взять себя в руки.

И он принялся рассуждать. От установки УВЧ, а тем более от телевизоров, в которых по меньшей мере дважды меняли кинескопы, ждать больших перегрузок не приходилось; да там, кстати, стоят новенькие предохранители. Другой бы, наверное, тут же успокоился. Но Юрий Тихонович кое-что смыслил в медицине, в своё время написал даже серию очерков о её достижениях — и он ясно осознал, сердцем почувствовал новую опасность: рывок во времени — и сузятся кровеносные сосуды (или расширятся? — разве упомнишь…). Закупорка, тромб, спазм. И конец. В межвременном пространстве, никем не узнанный, витает хладный труп литератора Коркина…

Пока Юрий Тихонович тихонечко, себе под нос, стенал, его осенило. Семена антиалкогольной пропаганды пали на благодатную почву и дали спасительные всходы: Коркин вспомнил, что спиртное каким-то образом влияет на сосуды. Кажется, сужает. Хотя, впрочем, скорее, расширяет. Как бы то ни было, пятьдесят на пятьдесят, что алкоголь действует в нужном направлении.

Коркин плотно прикрыл дверь будки, чуть отодвинул один телевизор и, поджав на восточный манер ноги, уселся на цементный пол. Теперь, когда колебания были позади, его движения стали точными и скупыми. Он положил на колени портфель, изъял флягу и пакет с огурцами, отвернул крышку, совершив тем самым трансформацию её в стаканчик, который через секунду оказался наполненным до краёв. И без всякого тромбоза выпить на дорожку не мешало бы. Посему Юрий Тихонович, не мешкая, опрокинул стаканчик и, задержав дыхание, наскоро заел огурчиком. На душе стало тепло и спокойно. Но ещё не совсем. Юрий Тихонович ещё раз наполнил стаканчик и ещё раз опорожнил его, закрыл флягу и замотал пакет с огурчиками, защёлкнул портфель и облегчённо прислонился к железной стене. Теперь он знал: мгновение настало.

Твёрдой рукой Коркин потянулся к панели и, подумав секунду, поставил ручку подле цифры «20», написанной цветным мелком на телевизоре: он отправлялся в двадцать лет спустя. Потом он закрыл глаза, нащупал выключатель и резко, отсекая прошлое, рванул его.

Будку тряхнуло. Коркин почувствовал, как нарастают перегрузки. Кровь прилила к голове. Оранжевые язычки пламени охватили обшивку, заголубели немытые стёкла. Тело Юрия Тихоновича стало лёгким, почти невесомым. Он поднял руку, расслабил её, и она плавно, будто нехотя, опустилась вниз, словно приказывала невидимому оркестру: тихо, тихо, ещё тише…

Пламя за стёклами погасло, исчезла вибрация. Будка немного покружилась и замерла. На дворе стоял двадцать первый век.

В ноль часов двадцать семь минут гражданин Вселенной Юрий Тихонович Коркин вышел из машины времени в неизвестность.

В двадцать первом веке было тихо и свежо. В отдалении лаяла собака, небо было усыпано созвездиями и туманностями. Знобило. Юрий Тихонович прислонился спиной к дереву и выпил ещё стаканчик. С удовлетворением отметил он два приятных факта. Во-первых, путешествие во времени не оказало ни малейшего влияния на потребительские свойства напитка. Во-вторых, он сам нисколько не пострадал, разве что чуть ослабли ноги. Зато на душе было прекрасно, хотелось петь и плакать.

Юрий Тихонович с нежностью оглядел своё временное пристанище — скромную телефонную будку. Всё так же росла перед ней трава, и сиротливо болтался обрывок шнура в блестящей оплётке. «Ишь ты,—умиленно подумал Юрий Тихонович, — за двадцать лет не удосужились трубку прицепить». И от этого знакомого факта так радостно, так привольно стало, что он не удержался и вполголоса запел.

Вот так, с песней на устах, Коркин и пошёл по улице, размахивая портфелем.

Улицы он не узнал.

По правде говоря, он не мог припомнить, когда в последний раз оказывался под открытым небом в столь поздний час. В новом для себя состоянии путешественника во времени Юрий Тихонович не испытывал страха перед ночной прогулкой. В двадцать первом веке, по его расчётам, число правонарушений сведётся к минимуму, а город будет залит огнями. Огней, правда, было негусто, но это не удивило Коркина: напротив, он с одобрением подумал, что и в эпоху всеобщего благоденствия люди экономно подходят к трате электроэнергии.

Улица выглядела непривычно. Призаборный мрак, дрожащие тени на мостовой, луна, продирающаяся сквозь облака, — всё это кого угодно могло настроить; на фантастический лад. Но Коркин, как уже отмечалось, был реалистом. Он осматривал улицу с дотошностью географа, впервые прибывшего в верховья Амазонки. Насколько позволяло скромное освещение, он вгляделся в перспективу, а затем принялся выхватывать зорким глазом частности.

«Трещины, — с тоской подумал Юрий Тихонович, — –Вот оно, разрушительное действие времени». Трещин и впрямь было много. Юрий Тихонович подошёл к стене и провёл по ней пальцем. «Прощай, мой старый дом», — с необычной для себя сентиментальностью прошептал Коркин и отправился в свой далёкий путь по сияющему асфальту.

Юрий Тихонович, всегда непримиримо настроенный к городским службам, на сей раз с неожиданной теплотой подумал о тех, кто не покладая рук облагораживал облик его родной Липовой улицы. Сколько их, безвестных ремонтников, маляров и озеленителей, не дожили до этого дня! А он, Юрий Тихонович, крепкий шестидесятидвухлетний мужчина (сорок два плюс двадцать, простая арифметика), со здоровым сердцем и зубами без единой пломбы, — он идёт себе по городу с песней на устах и с портфелем в руках, идёт себе спокойненько и незаметно, как и подобает человеку, победившему время.

Сзади раздались шаги, и Юрий Тихонович, на всякий случай укрывшись в тени дерева, обернулся. По середине мостовой, взявшись за руки, прямо к нему шли двое, парень и девушка. Длинноногие, коротко стриженные. Качался фонарь, и развевались светлые одежды. Дух захватывало, до того они были необычны.

«Надо же, — думал Коркин, — акселерация… Родились-то уже после вчерашнего. Моложе тех сосунков, что пачкали мелом мостовую. Вот тебе — люди новые, а дома те же, только постарели, и деревья те же, только разрослись…»

Мысли цеплялись одна за другую, кружились вокруг одной главной, которую Юрий Тихонович никак не мог ухватить, и вдруг она выплыла наружу, сверкнула немыслимо, словно новорождённая звезда, да так и осталась сиять, жгучая и радостная: литератор Коркин бессмертен!

Ну ладно, ладно, не будем перегибать палку, пусть не совсем бессмертен, против диалектики не пойдёшь, всё на свете, всё на свете тленно; но почти бессмертен — это уж точно, даже с философской точки зрения. Ибо перепрыгнул же он двадцать лет одним махом и стоит ли теперь возвращаться назад? Не лучше ли маленькими скачками, как кенгуру, добраться до того благословенного времени, когда человеческое тело станет субстанцией столь же долговечной, как и его бессмертная душа?

Мысль о безмерной жизни в веках пьянила. Весьма осмотрительный на улице и в других общественных местах, Юрий Тихонович на сей раз повёл себя вызывающе, отчасти даже нахально. Он вышел из тени ветвей и преградил дорогу парочке. Юноша сделал полшага вперёд и спросил металлическим голосом:

— Вам чего, дядя?

«Говорит по-нашему! — возликовал Коркин. — Не на эсперанто каком-нибудь. Вот только к чему бы это "дядя", может,так у них принято обращаться?»

И, выждав приличествующую своему возрасту паузу, сказал по-отечески:

— Спичку бы мне, дядя, если можно.

— Нет у меня спичек, — ответил юноша и, отступив на полшага, галантно взял девушку под локоток.

— Поздненько, молодёжь, по улицам ходите. Заняться вам, что ли, нечем?

В данную историческую ночь Коркин ничего против молодёжи не имел и высказался только ради поддержания беседы. Но его скромному желанию не суждено было сбыться.

— Шли бы вы, дядя, спать, — миролюбиво заметил юноша и повёл свою спутницу вдоль по улице. Должно быть, туда, куда парни XXI века обычно уводят своих девушек.

А Юрий Тихонович потоптался немного на месте, чтобы поле боя осталось за ним, и поплёлся вслед за парочкой к площади, которую в последний раз посетил накануне, то бишь двадцать лет назад.

На площади было светлее. Всё так же горделиво уходили ввысь коринфские колонны драмтеатра, желтела, сквозь деревья казённые стены городской библиотеки, а по левую руку выступал углом старинный кинотеатр «Лебедь». На щитах перед ним были различимы лишь контуры рисованных фигур, и сердце Юрия Тихоновича сладко заныло, ибо часть фигур художниц изобразил недвусмысленно и честно. «Вот оно, вот оно начинается…» — думал Коркин, но разглядывать щиты не стал, отложив это дело на светлое время суток, когда можно будет оценить подробности. Проявив таким образом силу воли, Коркин повернулся к кинотеатру спиной и направился к тёмным витринам универмага.

То, что было выставлено на витринах, превосходило самые смелые ожидания пришельца.

Луна деликатно высветила в оконной тьме различные детали дамского туалета, в том числе глубоко интимные, и показала их Юрию Тихоновичу мягко и ненавязчиво. Покашляв для приличия, Коркин с минуту провёл в созерцании воздушных кружевных вещиц, потом двинулся к следующему окну, но тут же вновь вернулся, чтобы ещё раз воздать должное ажурным синтетическим конструкциям.

Вообще отношение Юрия Тихоновича к такого рода предметам было двояким. С одной стороны, он ценил красивые вещи и при случае любовался украдкой упомянутым товаром. С другой же стороны, Коркин был убеждён, что публичный показ исподнего есть срам, и в людное время обходил витрины определённых магазинов, демонстративно отвернув голову. Теперь кругом было пустынно, вот Коркин и пустил свои чувства на самотёк. А когда нагляделся вдосталь, то стряхнул с себя разом нескромные мысли и шагнул к следующей витрине.

То была мужская секция. В ней выставлялся хороший товар, можно прямо сказать — очень хороший товар. Элегантные пиджачные пары, не чета костюму Юрия Тихоновича, вполне добротному по мерке двадцатилетней давности. Блестящие ваксяно-чёрные вечерние туфли с зубчатым, как крепостная стена, кантом. Благороднейших расцветок (даже при луне видать) галстуки-самовязы…

«Научатся, значит, вещи делать», — подумал Коркин и тут же поймал себя на скверной привычке, от которой надо было отучаться немедленно, — говорить о настоящем дне в будущем времени. «Научились»,— подумал он, приспосабливаясь к условиям. И стал разглядывать этикетки — не импорт ли? Нет, даже сквозь стекло заметна была на ярлычках эмблема местной фабрики — две скрещённые иглы.

Надменные манекены вежливо наклоняли набок голову и с потусторонней улыбкой приглашали Коркина посетить салон готового платья, примерить хоть дюжину костюмов и выбрать лучший. Вот такой — не очень рискованный, но и не слишком консервативный. Продавец бережно помогает ему снять пиджак цвета маренго и четырьмя точными движениями складывает на прилавке, заворачивает в тонкую хрустящую бумагу, а Юрий Тихонович, вытаскивая бумажник, идёт к кассе…

Как далеко могут занести человека мечты! И утро ведь ещё не наступило. А как наступит, Юрий Тихонович первым делом разузнает, не изменились ли денежные знаки, сопоставит свои возможности с розничными ценами и, на крайний случай, реализует кое-что из содержимого портфеля. А уж тогда — в универмаг. Оттуда — в кинематограф. Затем… В самом деле, что затем?

Занятый краткосрочным планированием, пришелец из прошлого не заметил, как из-за угла неслышными шагами вышел человек и направился к нему.

Юрий Тихонович обернулся, когда человек был в двух шагах. Серый мундир плотно охватывал его немного грузную фигуру, надвинутая на лоб фуражка затеняла лицо, и в её блестящем козырьке тревожно метались лунные блики.

Прямо на Коркина шёл участковый уполномоченный, лейтенант милиции В. В. Ермилов.

Повстречай сейчас Юрий Тихонович на центральной площади свою бывшую жену, Иоанна IV по прозвищу Грозный, гималайского медведя или робота на велосипеде, он, готовый ко всему, не смутился бы. Но встреча в двадцать первом веке с лейтенантом Ермиловым была столь же неожиданной, как тайфун в пригородном лесу. Если бы ответственные лица поручили Кор-кину проверить список долгожителей, кому дано право встретить в добром здравии двухтысячный год, он бестрепетной рукой вычеркнул бы единственное имя — Ермилова В. В.

Не подумайте только, будто Юрий Тихонович питал неприязнь к милиции. Напротив, он очень её уважал за то, что она его бережёт, и, бывало, обращался к её услугам, когда возникали междуусобицы на лестничной клетке. Но лично лейтенант Ермилов был для Коркина крайне неудобным современником.

Несколько лет назад, создавая для телевидения сериал о буднях городской милиции, Юрий Тихонович дал маху и окрестил Ермилова младшим лейтенантом. После публичного понижения в должности лейтенант, как стало известно, посулил Юрию Тихоновичу ряд жизненных трудностей, а поскольку все люди хоть немножко грешны, рано или поздно трудностей было не миновать. Не подумайте, пожалуйста, будто Коркин лазил по ночам через форточки к соседям или запускал телевизор на полную громкость; не водилось за ним ничего такого, а если что и было, то так, сущие пустяки. Дело было вовсе не в этом, а в том, что в свободное от поддержания правопорядка время лейтенант Ермилов баловался критикой в литобъединении при УВД. Давайте прикинем, кого он избрал мишенью для своих критических выступлений, давайте поразмышляем, положительными ли были его отзывы. То-то же. Пока их печатала многотиражная газета «На боевом посту», это можно было пережить, но Юрий Тихонович из достоверных источников знал, что лейтенант, совершенно обнаглев, собирался послать свои, с позволения сказать, рецензии и в другие, гораздо более солидные органы.

И надо же — кого встретить первым через столько-то лет…

За истёкший период Ермилов изменился мало, разве что седины на висках прибавилось. «Долгожитель! — злобно думал Коркин. — Инфаркту на тебя нет!» Лейтенант сделал шаг вперёд, роковой шаг, сулящий возмездие за ошибки, совершённые в далёком прошлом, и Юрий Тихонович отступил, прижался спиной к холодной витрине, как изнемогающий под ударом боксёр прижимается к канатам ринга. Хоть возвращайся назад.

И в то же мгновение — лейтенант не успел ещё и полшага ступить — Юрия Тихоновича осенило. Зачем назад? Вперёд, только вперёд!

Коркин оттолкнулся от витрины, развернулся, словно матадор, у самого носа уполномоченного, едва не задев его полами расстёгнутого пиджака, и на прямых ногах быстро зашагал прочь.

— Гражданин Коркин! — послышалось сзади.

— Накося…— буркнул пришелец через плечо и, не стараясь больше соблюдать достойный вид, припустил рысью. Предчувствуя погоню, он домчался по теневой стороне до знакомых ворот и нырнул в проходной двор. Портфель бил его по колену, воздух со свистом лез в горло и обжигал лёгкие, ноги почти не слушались. Но Юрий Тихонович превозмог физическую слабость и ворвался в телефонную будку, когда на горизонте ещё не появилась милицейская тень.

Сидя на полу будки, Юрий Тихонович вполголоса Хвалил себя за проявленную смётку и заодно восстанавливал дыхание. Он осмотрел приборную панель: Рьгчаг дальности стоял на отметке «+20». Коркин ослабил фиксаторы я сдвинул рычаг вправо, до «+30». «Больше десяти лет этому извергу не протянуть», — подумал он, но, вспомнив, сколь энергично окликнул его лейтенант на площади, передвинул рычаг ещё на пять делений и положил руку на выключатель.

Лейтенанта между тем всё не было. Юрий Тихонович оставил выключатель в покое, наскоро расстегнул портфель и принял двойную дозу сосудорасширяющего. Закусить можно будет и пятнадцать лет спустя.

Снова вспышки за окнами-иллюминаторами, снова тряска и тошнотворная круговерть. И та же залитая лунным светом улица, мрачноватая подворотня, буйная трава на нехоженной тропе…

Ещё один стаканчик, огуречный хруст, щёлкнул замок портфеля — и Юрий Тихонович бредёт по улице, подсчитывает на ходу, какой нынче год, да никак не может сложить правильно. Но какая разница, утречком в газете на первой странице всё можно узнать. А нет ли где поблизости стенда с газеткой?

Коркин поднял глаза, чтоб поискать стенд, и остолбенел.

Навстречу ему шёл совсем уж постаревший и раздавшийся вширь лейтенант Ермилов.

…Юрий Тихонович заячьими скачками нёсся к машине времени. Думал он в эти трагические мгновенья лишь об одном — как бы не упасть. И уже не прижимал, как раньше, портфель к груди, а держал его на отлёте, чтоб не стукал по ногам. Подобно опытному канатоходцу, он выкинул в сторону и вторую руку и таким вот образом, подражая сверхзвуковому самолёту, рвался, не помня себя, к заветной будке.

Если б можно было предвидеть заранее последствия этого трудного бега, Юрий Тихонович обязательно проверил бы замок портфеля, запер бы его для верности ключиком, лежащим в нагрудном кармане. Но не будём винить его за непредусмотрительность: кто из нас знает наверное, что случится с ним через минуту, а уж через столько лет…

Случилось же то, что портфель глухо стукнулся о ствол вековой липы, но не вывалился из рук, а лишь распахнулся. И от этого удара в полном соответствии с законами механики выскочил из портфеля пакет с огурцами, а вслед за ним грохнулась и рассыпалась на тысячу осколков бесценная антикварная вазочка, выигранная в лотерее. Лопнула аптечная резинка, скреплявшая свиток рукописей, лёгкий ночной ветер подхватил исписанные листы и лениво погнал их по тротуару…

Не видел всего этого Юрий Тихонович, не стал он оборачиваться на грохот разбитой ценности и не вспомнил вовсе, что лежало в хрупком сосуде. Не до того ему было.

Он ворвался в телефонную будку и, не дав себе ни секунды передышки, грохнулся на пол, дёрнул что было силы рычаг. Время понеслось и замелькало, словно пятнистый футбольный мяч…

Теперь-то Коркин был осторожен. Пригибаясь, он прополз вдоль забора, затаился в кустах, повертел головой и, никого не обнаружив, шмыгнул в соседний двор. Там он залёг за детской песочницей и оглядел местность. В висках стучало, ноги не слушались, двор кружился и подрагивал.

Ермилова не было видно.

Нигде!

Тихое блаженство снизошло на Юрия Тихоновича. Ушёл он от погони. Нет уже более лейтенанта. Пожил, покуражился — и будет. Теперь дай другим пожить.

Никто не мог уже помешать великим коркинским планам. Взойдёт солнце, и будет день — первый день новой жизни.

Впрочем, здесь авторы взяли на себя лишнее и сами сформулировали те неясные мысли, что бродили в голове Юрия Тихоновича. Ибо в ту минуту вряд ли был он способен па обобщения и высокие слова. Наверное, большинство красивых слов, сказанных знаменитыми людьми по случаю великих свершений — о Рубиконе хотя бы или о Париже, который стоит мессы, — всего лишь выдумка досужих летописцев.

К естественной радости Коркина примешивалось нечто серое и тяжёлое. Так после получения гонорара нас охватывает иногда тоска и безразличие — мы вспоминаем о задолженности по квартплате. Скучно стало Юрию Тихоновичу. Гонка по десятилетиям утомила его. Глаза слипались. Колоссальным усилием воли он заставил себя оторваться от борта песочницы, рывком бросил своё тело к штакетнику, перевалил через него и рухнул в траву.

…Голова раскалывалась. Знойный ветер из пустыни Гоби забрался в рот, да так и остался там, обжигая глотку и укалывая шершавыми песчинками.

Юрий Тихонович щурился от яркого утреннего солнца и пытался вспомнить, как очутился на газоне, где вывозил свой единственный приличный костюм. По кусочкам склеивал он события минувшей ночи.

«Куда я всё-таки забрался? — соображал Коркин. — Сначала дёрнул на двадцать. После встречи с Ермиловым добавил десятку, потом ещё пять. А дальше хоть режь — не помню. Рубанул рычаг, должно быть, на полную катушку. Хотел бы я знать, на что моя машинка способна. Чем чёрт не шутит — глядишь, и в двадцать второй век забрался. Оттого и развезло, Шутка ли…»

Юрий Тихонович отряхнул с костюма ночную пыль, умылся по-кошачьи и, стараясь держаться независимо, вышел на улицу. Первый же встречный развеет его неведение относительно пути, пройденного во времени. Но легко ли, подумайте сами, подойти и спросить: «Какой нынче год?»

Судьба в то утро была к нему благосклонна. У самых ворот стоял дворник с метлой образца двадцатого века; может быть, метла — бессмертное изобретение, вроде колеса? Юрий Тихонович набрался смелости и молодцевато спросил:

— Не скажете ли, какой нынче год?

Дворник смотрел на него с состраданием — ему тоже случалось забывать важные вещи.

— Одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой, — ответил дворник мягко и для порядка укоризненно покачал головой. — Май месяц и суббота, — добавил он. — Суббота — не работа, поди проспись!

Юрий Тихонович заплакал.

Дворник ласково похлопал его по плечу и отправился за шлангом. А Юрий Тихонович всхлипнул ещё раз, утёрся рукавом и побрёл к родному порогу.

Психологи утверждают, что на каждый отрезок времени человеку отпущена определённая порция эмоций. По-видимому, за минуту беседы с дворником Юрий Тихонович начисто исчерпал свой лимит но меньшей мере на сутки. Чем иначе можно объяснить, что он безразлично наблюдал за мальчишками, которые на его глазах раздирали в клочки машину времени. Они выковыривали из неё лампы и конденсаторы, носились по двору с блоками и панелями, наматывали на щепки тонкий катушечный провод. Две увитые лентами девочки прыгали через скакалки, приспособив для этого дела кабель. Шестилетний громила тащил к мусорному ящику кинескоп.

Юрий Тихонович медленно подошёл к будке. Он пнул ботинком останки машины, от удара с треском отвалилась приборная панель. Юрий Тихонович мёдленно склонился над ней и потрогал пальцем рубильник.

Рычаг стоял на отметке «ноль».

С того времени беллетрист Коркин не предпринимал больше попыток посетить будущее. Он оставил мысль писать фантастику и перешёл исключительно на документальную прозу. Машина была разрушена. Убегая ночью от лейтенанта Ермилова, Юрий Тихонович вместе с вазой потерял все свои схемы и расчёты. О том, чтобы их восстановить, ему было страшно думать: снова месяцы тяжёлого труда и лишений…

Но самая серьёзная причина была в ином: Юрий Тихонович потерял веру в будущее. Именно там он пережил самые неприятные мгновения своей жизни и, хотя всё закончилось благополучно, он не хотел бы вновь спасаться бегством. Ведь и в двадцать первом веке бег от милиционера не укрепляет здоровья человека.

Честно говоря, нам жаль Юрия Тихоновича. Но что значит судьба одного, пусть даже одарённого человека, по сравнению с теми возможностями, которые открывают человечеству путешествия во времени?

Мы искренне надеемся, что скептики, которые не верили прежде в машины времени, по прочтении этой истории изменили свою отсталую точку зрения самым решительным образом. А для тех, кто упорствует и по-прежнему считает, будто Юрий Тихонович никуда не путешествовал, а просто сидел в телефонной будке, слегка возбуждённый алкоголем, выложим наш последний козырь. Давайте подождём тридцать пять лет! Каждый, кто доживёт до тех дней, (дай вам бог здоровья), сможет прийти на Липовую улицу, и если он найдёт там пакет с солёными огурцами, разбитую вазочку и разбросанные ветром листы, — значит, авторы правы. Только, пожалуйста, вздремните после обеда и непременно дождитесь двух часов ночи, чтобы Коркин успел прибежать от универмага.

Огурцы, кстати, советуем попробовать: мы их приобретали на рынке с Юрием Тихоновичем и можем засвидетельствовать, что посол отменный.

Георгий Николаев КРОССВОРД

Их было двое: древнегреческий философ из 11 букв и современный писатель из 10 букв.

Стояло время года из 5 букв. А, точнее, месяц из 3 букв.

Древнегреческий философ из 11 букв лежал на плодородной почве из 8 букв и играл сам с собой в настольную игру из 5 букв. Современный писатель из 10 букв смотрел на него широко открытыми органами зрения из 5 букв, и нижняя часть его жевательного аппарата из 7 букв медленно отвисала.

— Где я?! — наконец произнёс он с душераздирающей интонацией из 4 букв.

— Не знаю, — сказал древнегреческий философ из 11 букв. — То ли в старинном городе Сумской области из 7 букв, то ли в государстве Центральной Америки из 8 букв. А что?

Современный писатель из 10 букв взялся рукой за внутренний орган из 6 букв и тихо застонал. В нём появилось нехорошее чувство из 12 букв. Под его влиянием он огляделся.

Невдалеке нёс свои быстрые воды приток Тобола из 5 букв. На берегу, сплошь заросшем кустарником среднеазиатских пустынь из 7 букв, виднелась пристройка к зданию, бывшая по счастливой случайности тоже из 7 букв. Ветер доносил с притока Тобола из 5 букв дружные выкрики из 2 букв.

— Простите, — пересиливая нехорошее чувство из 12 букв, обратился современный писатель из 10 букв к древнегреческому философу из 11 букв. —А что там такое, на берегу?

Древнегреческий философ из 11 букв неохотно оторвался от настольной игры из 5 букв и приподнял верхнюю часть тела из 6 букв.

— Рабочий коллектив из 7 букв ловит себе на обед промысловую рыбу из 6 букв, — ответил он и печально улыбнулся. — Вы что, впервые попали в кроссворд?

— В кроссворд?

— Совершенно верно. Другими словами, в род задачи-головоломки из 9 букв.

— Ааааа, — сказал современный писатель из 10 букв и уже новыми органами зрения из 5 букв посмотрел на окружающее.

Поблизости стояло передвижное сельскохозяйственное орудие из 7 букв. На нём сидела, грустно сложив могучие крылья, хищная птица из 6 букв. От неё веяло унынием и запахом газа из 4 букв. Современный писатель из 10 букв поморщился.

— А что это там, над нами? — спросил он, глядя в зенит.

Древнегреческий философ из 11 букв задрал верхнюю часть тела из 6 букв и прищурился.

— Это сторона геометрической фигуры, перпендикулярная высоте, из 9 букв.

— А где же то, что всегда сверху? Из 4 букв?— упавшим голосом спросил современный писатель из 10 букв.

— Небо, что ли?

— Да, — выдохнул современный писатель из 10 букв. — Небо.

— Не досталось на этот раз. Но ты не волнуйся, это не страшно, без неба можно обойтись. Здесь, главное, с голоду не умереть.

— Вы имеете в виду промысловую рыбу из 6 букв? Так её наверняка съел рабочий коллектив из 7 букв.

— Пожалуй, ты прав, — согласился древнегреческий философ из 11 букв. — Но, знаешь ли, бывают случаи похуже… Вот, к примеру, в прошлом кроссворде погиб один мой знакомый, итальянский поэт эпохи Возрождения из 7 букв. Собственно говоря, там было много жертв. Составитель кроссворда вставил инфекционную болезнь из 5 букв, а о лекарстве из 16 букв не позаботился… Да ты посмотри, кто к нам идёт! — внезапно воскликнул он и заёрзал на плодородной почве из 8 букв.

От притока Тобола из 5 букв танцующей походкой к ним подходила известная балерина из 9 букв. В руке она держала лабораторный сосуд из 7 букв.

— Привет, — сказала она, — давно не виделись.

— Привет, — негромко ответил современный писатель из 10 букв.

— Я вас что-то не знаю, — сказала она. — Вы новенький?

— Новенький, — покраснел современный писатель из 10 букв.

— Это его первый кроссворд, — пояснил древнегреческий философ из 11 букв.—Дебют, так сказать.

— Даже так? — оживилась известная балерина из 9 букв. — Ну и как ваши впечатления? Вам нравится? Столько интересных людей, столько занятных вещей… Вот, например, — она помахала лабораторным сосудом из 7 букв. — Шла, шла, и нашла. Так вы довольны?

— Да как вам сказать…— начал было современный писатель из 10 букв.

— Доволен он, доволен, — вмешался древнегреческий философ из 11 букв.—А о тебе, между прочим, спрашивал выдающийся французский химик из 8 букв…

— Ах, этот, — сказала известная балерина из 9 букв. — Пусть не спрашивает, у меня с ним нет ни одной общей буквы.

— Как угодно, — сказал древнегреческий философ из 11 букв и с кряхтением перевернулся на спину. — Вот невезение, все бока отлежал.

— А вы встаньте, — предложил современный писатель из 10 букв. — Разомнитесь.

— Не могу, — сказал древнегреческий философ из 11 букв.—Я по горизонтали.

— Простите, не понял.

— Я говорю, что я — по горизонтали. И потому я лежу. А вы — по вертикали, вот вы и стоите. Понятно?

— Бедняжка, — известная балерина из 9 букв погладила по голове современного писателя из 10 букв.— Он совсем неопытный…

Современный писатель из 10 букв смутился, хотел достойно ответить, но в это время от притока Тобола донёсся грозный рёв.

— Опять оно здесь! — известная балерина из 9 букв схватила современного писателя из 10 букв за руку. — Оно меня преследует!

— Кто это оно? — дрожащим голосом произнёс современный писатель из 10 букв.

— Хищное млекопитающее из 4 букв, — сказал древнегреческий философ из 11 букв. — Будем надеяться, что оно не голодное.

— В позапрошлый раз мы тоже на это надеялись, — сказала известная балерина из 9 букв, испуганно глядя в сторону притока Тобола из 5 букв, где рабочий коллектив из 7 букв занимал круговую оборону.

— Но это преступление! — возмутился современный писатель из 10 букв. — Нельзя к безоружным людям запускать хищников! Я буду жаловаться! Кто этот кроссворд редактировал? Кто?

— Не кричи, — буркнул древнегреческий философ из 11 букв, — а то оно услышит.

Современный писатель из 10 букв замолчал, судорожно всхлипнул и тихо добавил:

— И как вы здесь живёте, не понимаю…

— Давайте не будем об этом, — прижимаясь к нему, сказала известная балерина из 9 букв, — давайте лучше, пока есть время, покатаемся на передвижном сельскохозяйственном орудии из 7 букв, а то я ещё никогда на нём не каталась…

— Я не хочу кататься на передвижном орудии! — заныл современный писатель из 10 букв. — Я не хочу инфекционных болезней! Я не хочу хищных млекопитающих! Я не хочу так жить! Не хочуууу!

Древнегреческий философ из 11 букв с грохотом отшвырнул в сторону настольную игру из 5 букв.

— У тебя мания величия, — отчётливо произнёс он.

— Почему это? — опешил современный писатель из 10 букв.

— Ты ведь не великий современный писатель из 10 букв? И даже не известный современный писатель из 10 букв? Если не ошибаюсь, ты просто современный писатель из 10 букв, не так ли?

— Так…

— Так какого чёрта ты хнычешь? Ты попал сюда случайно, может быть, ты никогда больше не попадёшь в кроссворд, никогда, понял? Тебя же никто не знает, никто! Не так ли?

— Так, — обрадовался современный писатель из 10 букв. — Конечно, так! Сам удивляюсь, как это я сюда попал!

— Видишь, как тебе повезло,—со злостью сказал древнегреческий философ из 11 букв. — Главное, в историю не попасть, памяти о себе не оставить. Иначе по кроссвордам затаскают.

— Да что вы, — рассмеялся современный писатель из 10 букв. — Мне это не грозит.

Древнегреческий философ из 11 букв кисло улыбнулся и ничего не ответил.

— Ну так как? — зашептала на ухо современному писателю из 10 букв известная балерина из 9 букв. — Может, всё-таки прокатимся на сельскохозяйственном орудии из 7 букв? Вдвоём, а?

— Конечно, — сказал он и взял её под руку. — Нет проблем…

— Ах, — сказала известная балерина из 9 букв и растворилась в воздухе. Лабораторный сосуд из 7 букв с лёгким звоном упал на ногу современному писателю из 10 букв.

— Что это с ней? — изумился он, потирая ушибленную ногу и оглядываясь по сторонам. — Куда это она делась?

— Отгадали, — сказал древнегреческий философ из 11 букв и зевнул. — Кроссворды для того и существуют, чтобы их отгадывали.

Шумно захлопала крыльями хищная птица из 6 букв, но когда современный писатель из 10 букв обернулся, её уже не было.

Потом пропала жилая пристройка к зданию из 7 букв, а вслед за ней кустарник среднеазиатских пустынь, бывший по счастливой случайности тоже из 7 букв. На берегу притока Тобола из 5 букв столпился рабочий коллектив из 7 букв, пошумел и растаял как дым.

Древнегреческий философ из 11 букв тревожно заворочался.

— Сейчас за меня примутся, — сказал он. — Чувствую.

— Мне вас искренне жаль, у вас трудная судьба, — великодушно сказал ему современный писатель из 10 букв. — Я вам соболезную и желаю расстаться с широкой известностью. Пусть вас забудут потомки. Прощайте.

— Иди ты…— сказал, исчезая, древнегреческий философ из 11 букв. И современный писатель из 10 букв остался один.

Потом не стало притока Тобола из 5 букв и стороны геометрической фигуры из 9 букв, перпендикулярной высоте и заменяющей небо. Современному писателю из 10 букв стало не по себе.

Из-за передвижного сельскохозяйственного орудия из 7 букв вылезло хищное млекопитающее из 4 букв, посмотрело на современного писателя из 10 букв, облизнулось и пропало. Пропал то ли старинный город в Сумской области из 7 букв, то ли государство в Центральной Америке из 8 букв… Всё пропало.

Современный писатель из 10 букв висел в пустоте разгаданного кроссворда и дышать ему становилось нечем.

— А если не отгадают? — бился у него в голове продукт биохимической деятельности мозга из 5 букв.

Авдей Каргин МЫ ВАМ ДОКАЖЕМ, ЧТО НАС НЕТ

Геннадий Николаевич Романчиков насвистывал за рулем. Тонкая фигура робко махнула рукой с обочины. В другое время Романчиков, возможно, проехал бы мимо, но на сей раз что-то заставило его притормозить. Хорошее настроение? Геннадий Николаевич действительно был в отличном расположении духа. Он возвращался из Калуги, где на симпозиуме в одиночку дал бой целой толпе ретроградов. Само учёное собрание, посвящённое вопросу о внеземных цивилизациях, прошло довольно кисло. Период бури и натиска остался позади. Отсутствие каких-либо реальных данных охладило многих романтиков. Сам Хохловер, один из столпов идеи внеземной жизни, опубликовал статью, в которой провозгласил одиночество человека в Галактике. Почему-то не приехал Леонард Гельжа, едва ли не первый в мире коллекционер чудес, существование которых могло быть приписано инопланетному разуму. В отсутствие запевал многие вчерашние крикуны стушевались.

Разумеется, в кулуарах энтузиасты продолжали толковать о летающих аппаратах, зависающих то над Гангом, то на нежном фоне онежских зорь. Мало кто принимал эти разговоры всерьёз, многие смеялись за спиной энтузиастов, иные — прямо в глаза. Среди последних был профессор Зарядьин, известный насмешник надо всем, что, по его мнению, выходило за границы строгой науки. Он объявил, что дутыми проблемами телекинеза и летающей посуды занимаются лишь неудачники, потерпевшие фиаско в серьёзной научной работе, и уморительное их копошение являет собой дело никчёмное.

Выйдя на трибуну, Романчиков мрачно оглядел зал. Сторонников почти не видно. Где Гельжа? Обещал привезти сногсшибательные известия… Геннадий Николаевич заговорил негромко, с достоинством. Поначалу казалось, что в его словах немного нового. Всё те же остатки древних культур, загадочные наскальные рисунки, пришедшие из тьмы веков тексты, ставящие в тупик нынешнюю науку. Однако Романчиков построил из этого материала столь внушительную систему, подобрал такие нетрадиционные аргументы, что многие в зале просто пооткрывали рты. Выступающий виртуозно связал проблему артефактов с данными уфологии и в заключение упомянул о разработанной им оригинальной методике поиска НЛО. «Не сомневаюсь, — сказал он, — что методика эта уже в ближайшее время даст результаты. Нлонавтам придётся пойти на контакт — им просто некуда будет деться». Чувствуя, что завоевывает зал, Романчиков возвысил голос: «Нас ожидают увлекательные встречи с добрыми и умными соседями. Только лишённые воображения интеллектуальные трусы способны настаивать на одиночестве человека Земли». Затрещали аплодисменты.

В перерыве Романчикова окружили. Жали руки, наперебой сообщали о новых случаях наблюдения НЛО, высказывались за срочную реализацию его методики. «Эх, нет Леонарда, он бы порадовался», — подумал Геннадий Николаевич, сожалея, что не может разделить триумф с другом.

Заметив фигуру у обочины, Романчиков мягко нажал на тормоз.

— Ну, куда вам? — распахнул он дверцу. Незнакомец был маленького роста, смотрел испуганно.

— Простите, нужна помощь нам. Если не затруднит порядком.

— Застряли, что ли?

Человек махнул в сторону леса, вплотную вставшего у шоссе.

— Ага, застряли, — повторил Геннадий Николаевич, с неудовольствием озирая заросшую колею. — Мне тут и не проехать.

— Авто не нужно, — поспешно сказал человек. — Помощь иная.

Они спустились с асфальта и зашагали по траве.

— Куда, однако, мы идём? — спросил Романчиков через минуту.

Человечек молчал. Геннадию Николаевичу становилось не по себе. Они прошли ещё немного, после чего Романчиков остановился.

— Дальше не сдвинусь, пока не потрудитесь объясниться.

Человечек умоляюще сложил руки:

— Ещё несколько шагов, Геннадий Николаевич.

Романчиков вздрогнул.

— Вы знаете моё имя?

Маленький растерялся. Потом прошептал:

— Испрашиваю милости, кто же не знает учёных, кои летательными тарелками, равно как и прочими чудесами увлечены.

— М-да, всё это подозрительно,—Романчиков снова замедлил шаг.

— Пришли уже мы. — Человечек раздвинул ветки и шагнул на поляну. Там на жёлтой траве сидели двое.

— Добро пожаловать, любезный Геннадий Николаевич, — сказал, поднимаясь, один, постарше. Второй тоже встал, приветливо пискнув.

— Что всё это значит? — хмуро кивнув, спросил Романчиков.

— Вам объясним сей же час, — ответил тот, что постарше.

— У вас преимущество, — сказал Романчиков, опускаясь на ближайший пень, — вы меня знаете, а я вас…

— Представимся незамедлительно вам, — сказал незнакомец постарше. — Вот Пётр Петрович, сопроводивший вас, это…— Он секунду помешкал. — Это Сидор Сидорович. — Упомянутые вежливо потупились. — Меня же называйте Иваном Ивановичем вы.

— Очень мило, — криво улыбнулся Романчиков, — Так что вы от меня-то хотели?

— Речение пойдёт об успешной научной тропе вашей.

— Это ещё с какой стати? — грубовато спросил Романчиков.

— Недавно выступали в Калуге на одном научном съезде вы…

— Уже и это знаете. Однако…

— Служба,—пропел Иван Иванович. — Так по поводу выступления вашего, столь яркого. Нас оно тоже взволновало. И напугало.

— Вам-то что до моего выступления?

— Ведь да неправильно всё это, дорого ценимый Николаевич Геннадий! — Иван Иванович даже зарумянился слегка. Оба его компаньона согласно закивали. — Тарелок-то летучих с пришельцами, их ведь нет. А вы своими блестящими, но ложными умозаключениями общественность научную заблудили.

— Пришельцев нет? Да вы-то откуда знаете? — Романчиков повысил голос. Напротив, в кустах отбрасывала лучик света забытая кем-то бутылка. Геннадий Николаевич в раздражении заёрзал.

— Мы знаем из самих основ, — туманно сказал Иван Иванович, — потому и дерзнули встретиться с вами. Эта ваша методика, встревожила она нас. Не дай бог, люди начнут открывать то, чего нет.

— Вот что, — Романчиков демонстративно поглядел на часы, — или вы ясно изложите, чего от меня добиваетесь, или…

— Позвольте вопрос, — подал голос Пётр Петрович. — Если мы вам докажем, что никаких блюдец летательных нет в природе, обещаете вы оставить о них хлопоты и заняться своим прямым делом — геологией да палеоботаникой, по которым вы, я мыслю, скучаете?

— Вы можете это доказать?

— Аргументы все в распоряжении нашем, — сказал Иван Иванович.

В этот момент Геннадий Николаевич увидел в руках у Сидора Сидоровича газету со знакомой картинкой. Это было фото Баальбекской террасы. Скосив глаза, Романчиков прочитал заголовок: «КАК ВЫ ОТНОСИТЕСЬ К ПРИШЕЛЬЦАМ? Беседа с кандидатом геолого-минералогических наук Г. Н. Романчиковым». Это была пензенская «Заря». Неделю назад Геннадий Николаевич дал интервью тамошним журналистам. О том, что материал уже вышел, он не знал.

Геннадий Николаевич поднял глаза и изумлённо оглядел собеседников.

— Вы что, досье на меня завели? Да кто вы такие?

Сидор Сидорович потупился. Пётр Петрович счёл за благо отвернуться. Слово взял Иван Иванович.

— Кто мы в данном не важно случае, — сказал он, прижав ладошку к груди. — Иное важно — предостеречь вас от досадных ошибок и пагубных склонений. Все аргументы налицо, повторяю. Вы не сможете не оценить сокрушительной силы таковых.

В прорыв облака выглянуло солнце, вновь что-то блеснуло в кустах. «Ба, да это не бутылка вовсе!» —сообразил вдруг Романчиков. Он резко встал. Тревожно заверещал Пётр Петрович. Сидор Сидорович открыл рот. Иван Иванович неуверенно воздел руку. Но Романчиков уже продирался сквозь заросли. Овальный предмет, шагов десять в поперечнике, лежал перед ним. Тусклым серебром отсвечивала обшивка. То, что Геннадий Николаевич принял за бутылку, оказалось цилиндрическим выступом в нижней части корпуса. Круглое возвышение в центре аппарата напоминало маленькую приплюснутую обсерваторию. Предмет он узнал сразу: в каталоге Пинотти — Морелли он значился под именем «Доппиа Купола». Сверху послышался писк. Над аппаратом висел Пётр Петрович. Со свистом носился кругами Сидор Сидорович. Иван Иванович молча застыл рядом с Романчиковым.

— Плохо маскируетесь, — переведя дыхание, сказал Романчиков. — Или это и есть ваш аргумент сокрушительной силы?

Пётр Петрович опустился на верхушку купола. Сидор Сидорович прекратил циркуляцию и прилип к иллюминатору. Иван Иванович заговорил неожиданно весело:

— Ну что ж, в некотором смысле так.

— Да, вот уж чего не ожидал, — выдохнул Романчиков.

— Противоречие получается, Николаевич Геннадий. — Утром в Калуге такой оптимизм. Некуда деться будет нлонавтам. Ан и не ожидали. В глубине-то души и сами в них не верите. Блудили, значит, общественность.

— На борт хоть пригласите? — промолвил Романчиков.

— Всенепременно, о чём речение! — воскликнул Иван Иванович.

Два его товарища откинули крышку купола и выбросили нечто вроде трапа. Собравшись с духом, Романчиков вступил на него.

Внутри корабль оказался уютным и просторным, никаких приборов не было видно. Романчиков уселся в предложенное ему креслице. Хозяева пристроились напротив.

— Так вы собирались мне что-то доказать, — начал Геннадий Николаевич, ехидно улыбаясь. — Я весь внимание.

— Ах, Геннадий Николаевич, — Иван Иванович снова прижал ладошку к сердцу, — хороший человек вы. Плохой не стал возиться с иноземными цивилизациями бы. Но и хороший человек заблуждаться может. А тарелочек-то нету. Выдумки и вздор всё.

— Ну, знаете! — вскричал Романчиков. — Я сижу в вашем… называйте, как хотите… и вместо того, чтобы сообщить что-нибудь ценное, вы…

— Не горячитесь, Геннадий Николаевич, мы и сообщаем вам ценное, весьма. И ваша методика, и восторги ваших коллег строятся на косвенных фактах…

— Этот факт вы называете косвенным? — Романчиков зло застучал по обшивке корабля.

— Да в Калуге-то утром не знали вы этого. Так что разберёмся поначалу с косвенными. Возьмём, — Иван Иванович бросил взгляд на пензенскую газету, — ну хотя бы Баальбек. Не вы ли намекали, что семисоттонные глыбы храмовой веранды не могли столь гладко обтесать земляне, тем более перетащить их из каменоломни?

— Допустим.

— Сейчас глянем на древний Баальбек, — сказал Пётр Петрович и потянулся морщинистым пальчиком к узору на стене.

Стена осветилась и пропала. Пахнуло жаром. Рыжеватые горы повисли в мареве. Раздались нестройные крики. Ряды полуголых людей упирались в длинные слеги. Блестя оливковым потом, они волокли по дёревянным рельсам гигантский дощатый остов, внутри которого угадывался непомерной величины гранитный монолит. В стороне на маленьком чурбаке сидел человек в светлом хитоне и задумчиво смотрел вдаль.

— Вы видите одного из гениальных инженеров древности, — сказал Иван Иванович. — Имя его не сохранится для эпох последующих. Останутся труды. Ну, куда теперь? Хотите взглянуть на Стоунхендж? Помнится, выражали сомнение вы, что эту каменную обсерваторию могли создать древние обитатели Британии.

Геннадий Николаевич молча кивнул.

Это были увлекательные, хотя и скоротечные визиты. Романчиков успел познакомиться с бородатым кельтским астрономом, побывал на строительстве пирамид, краем глаза подсмотрел, как художник в повязке из волчьих хвостов рисовал на скалах скафандры с усиками. Это было в Перу и Колумбии, на Урале и в Румынии, в Австралии и на берегах Енисея.

— Да, Геннадий Николаевич, всё сотворено трудом и талантом землян. Кстати, вам знакома эта книга?

Томик в глянцевом супере Романчиков узнал сразу. «Визитатори далло Спацио» Роберто Пинотти. «Пришельцы из Космоса». Систематическое описание случаев наблюдения НЛО, множество фотографий.

— Знакома,—сказал он. — Там, кажется, есть фото и вашего аппарата.

— А известно ли вам, что фото эти ловким шутником изготовлены, химиком-инженером Гвидо Альбертози? И химик этот вкупе с Морелли, издателем, заработали на сенсации, как это… овальную сумму. Желаете, слетаем к Альбертози, мастерскую его посмотрим?

Романчиков покачал головой.

— А может, кухню поглядим швейцарских или бразильских изданий по уфологии? Кинофантазии фон Деникена и Ле Поэр Тренча как изготавливают? Что там ещё осталось от аргументов косвенных?

— Достаточно, — сказал Романчиков. — С косвенными ясно. Но какое они сейчас имеют значение? Вот корабль, вот он — контакт!

— Геннадий Николаевич, и я от человека это слышу, изучавшего диалектику? Ай-яй! Краткий, эфемерный субъективный опыт вы ставите выше системы стройной аргументов научных. А ежели и корабля нашего нет?

— Ага, корабля нет, вас, значит, тоже. С кем я сейчас беседую?

— Здесь-то вся тонкость, обращаю внимание ваше. Вы беседуете с теми, кого сами выдумали. С мифом. Фантазией. С небытием, разбуженным криками невежественной толпы. При этом, отнюдь не против мы идеи другого разума, не отрицаем и возможности контакта когда-либо, но не в истерических одеждах массового мифа.

— Всё же о контакте заговорили. Так можно его ожидать с вами?

— Ожидать-то можно, да только не с нами.

— Почему так?

— Да потому, Геннадий Николаевич, что нас вообще в природе нет.

— Но ежели вас нет вообще, то почему вы есть здесь и сейчас?

— Мы восстали из небытия, потому что нелепым и назойливым своим шумом вы все мешаете нам привычно и спокойно не быть.

— Так возблагодарите нас! Мы дарим вам бытие. Существование!

— В форме бреда толпы одержимых? Извините.

— Ну и заморочили вы мне голову. Но вы понимаете, что завтра же я начну всем о вас рассказывать?

— А доказательства? Мы с вами расстанемся, мы исчезнем. Получается, ни косвенных доказательств, ни прямых. Всё тлен и прах, туман и дым, мечта и сон. Кого нет, того уж и взаправду нет.

— Неужели вы ничего не дадите мне на память?— огорчился Романчиков, — Пусть самую мелочь. Какую-нибудь гаечку.

— Мы бы с радостью одарили вас, — сказал Пётр Петрович плаксиво, — но что мы можем, голубчик? Ведь нас нет, а стало быть и у нас ничего нет.

— Вот заладили, — пробормотал Романчиков, озираясь. На круглом столике позади себя он увидел небольшую коробочку. Как бы невзначай, отступил он на шаг, опёрся руками о столик.

— Любезный Иван Иванович, — заговорил он, шаря левой рукой за спиной, — я, простите, не понял вашего комплимента насчёт хорошего человека. Почему это плохой не станет заниматься пришельцами?

— Объясню вам охотно, ах! — Иван Иванович всплеснул руками. — Плохой всегда боится неведомого. Кем бы ни был он — пусть простой обыватель. Тогда он жулик, или скопидом, или завистник. Зачем ему пришельцы? Если это враги, они накопления отнимут, мирок разорят его. Если это гуманисты всесильные — с воровством покончат. Гнилая душонка таких-то боится пуще. Ну а пусть, к примеру, плохой человек из власть имущих, из той породы, когда из-под фуражки с черепом торчит влажный чуб, а глаза горят невежеством и жестокостью. Таких немало в разных концах планеты вашей. Представьте, неуютно как становится ему при мысли о могущественных и справедливых пришельцах…

— Эх, тогда жаль, что вас нет, — сказал Геннадий Николаевич, одной рукой ловко опуская коробочку в карман, а другой вытирая пот. Пытливо оглядел всех троих. Ничего, всё в порядке.

— А вот жалеть-то лишне, дорогой Геннадий Николаевич. Самим надо действовать. Надеются слабые на пришельцев.

— Что, старая апология невмешательства? Растите, мол, сами?

— Нет, не менее старая и гордая идея самоосуществления.

— Так вот почему вы против наших попыток вас отыскать. Хотите сами себя выдумать. Волевым усилием небытие претворяет себя в бытие. Красиво!

— В людях, что в пришельцев верят и ждут таковых, есть что-то от Емели на печи. Усредните портрет социальный их. Боюсь, ваш Зарядьин тут прав окажется. Это сплошь неудачники.

— А к Зарядьину, часом, визита не делали? — поинтересовался Романчиков. — Из небытия вашего?

— Нужды не было.

— М-да. Ну что ж, вас, может быть, и нету, зато Зарядьин существует на все сто процентов.

В глазах Ивана Ивановича запрыгали искры.

— Ура! — закричал он тоненьким голосом. — Наконец вы на верном пути. Выходит, мы вас убедили?

— Убедили, убедили, — закивал Романчиков, ощупывая похищенный сувенир сквозь карман пиджака.

— Беседа, ах, интересная была и полезная обоюдно. Не смеем, однако, удерживать более вас. Вы уж и так, наверное, сердитесь. Грешно, впрочем, гневаться на тех, кому не выпало счастья существовать.

— Не сержусь я, чего уж, — сказал Романчиков. — Позвольте только присутствовать при вашем старте. Нечасто доводится видеть отлёт тех, кого и в природе нет.

— Присутствовать, ах? Ну что ж, коли интересно вам — присутствуйте. Только отойдите шагов на двадцать, ладно? А теперь — давайте прощаться.

Все трое окружили гостя, трясли руку, хлопали Романчикова по плечам, поспине, ахали и причмокивали. Смущённый Геннадий Николаевич, защищая левый карман, норовил повернуться боком, отвечал односложно: «Спасибо. Прощайте. Спасибо».

Отойдя на обещанные двадцать шагов, он увидел, как Пётр Петрович убрал трап и захлопнул люк. Аппарат слабо засветился, поднялся над верхушками деревьев, взял круто вправо и внезапно исчез.

К машине Романчиков вышел уже в сумерках. Отъехав километров пять, он остановился на обочине, огляделся и полез в карман. Это была серая коробочка из обычного картона. С замиранием сердца Геннадий Николаевич взялся за крышку. Внутри лежал бледно-зеленый конверт без всякой надписи. Из конверта Романчиков извлёк лист бумаги, развернул. Когда начал читать, краска сбежала с его лица, рот приоткрылся.

«Дорогой Геннадий Николаевич! Прости, что обманул твои ожидания. Приехать на симпозиум мне помешали забавные обстоятельства, о которых расскажу при встрече. К тому же, размышляя на досуге о наших баранах, пришёл я к огорчительным, но правдоподобным выводам в духе коллеги Хохловера (зря на него дуются иные — нашёл человек в себе мужество отказаться от прежних взглядов, что ж тут постыдного?). И главное: случилось мне на днях получить ряд внушительных аргументов в пользу пусть консервативной, но вполне здравой мысли об отсутствии в обозримом окружении разума, окромя человеческого. Жаль, конечно, расставаться с романтическими увлечениями, да худо не без добра — впервые, наверное, задумался я крепко о делах сугубо земных да о том, как живу я на этой земле. Того и тебе, друг мой, от души желаю.

До встречи. Обнимаю, твой

Леонард Гельжа.

Р. S. Записку эту тебе передадут мои новые друзья, люди обаятельные и интересные, редких способностей иллюзионисты и завзятые шутники».

Когда Геннадий Николаевич кончил читать, уши у него горели. Медленно сложил он письмо, включил мотор. Машина тихо тронулась.

Николай Блохин НАСТОЯЩИМ НАПРАВЛЯЮ ЗАЯВКУ

В Главное Управление патентной экспертизы

Настоящим направляю заявку «Двигатель, не потребляющий энергии» с целью получения авторского свидетельства на изобретение.

ФОРМУЛА ИЗОБРЕТЕНИЯ: Двигатель, содержащий ротор и две обмотки, отличающийся тем, что с целью ликвидации энергетических затрат обмотки подключены встречно, а ротор выполнен из ферромагнитного сердечника в виде кольца Мёбиуса.

Автор: Парамонов В. В.,

Ростов-на-Дону, Левобережная ул., 9, кв. 4

Ростов-на-Дону, Левобережная ул., 9, кв. 4 Парамонову В. В.

Уважаемый (-ая, –ые) товарищ (-и) Парамонов! Ваша заявка «Двигатель, не потребляющий энергии» отнесена к категории «перпетуум мобиле» и согласно письму Постоянной Комиссии по изобретениям и открытиям от 12.05.58 г. рассмотрению не подлежит.

Зав. отделом предварительной экспертизы

П. П. Красухин

В Главное Управление патентной экспертизы

Настоящим направляю заявку «Двигатель с максимально высоким к.п.д.» с целью получения авторского свидетельства на изобретение.

ФОРМУЛА ИЗОБРЕТЕНИЯ: Двигатель, содержащий ротор и две обмотки, отличающийся тем, что с целью повышения коэффициента полезного действия обмотки подключены встречно, а ротор выполнен из ферромагнитного сердечника в виде кольца Мёбиуса.

Автор: Парамонов В. В.,

Ростов-на-Дону, Левобережная ул., 9, кв. 4

Ростов-на-Дону, Левобережная ул., 9, кв. 4 Парамонову. В. В.

Уважаемый (-ая, –ые) товарищ (-и) Парамонов! В Вашей заявке «Двигатель с максимально высоким к.п.д.» отсутствует расчёт предполагаемой экономической эффективности от предполагаемого внедрения предполагаемого изобретения. Согласно письму Постоянной Комиссии по изобретениям и открытиям от 26.04.72 г. Ваша заявка рассмотрению не подлежит.

Зав. отделом предварительной экспертизы

П. П. Красухин

В Главное Управление патентной экспертизы

Настоящим направляю расчёт экономической эффективности к моей заявке «Двигатель с максимально высоким к.п.д.».

РАСЧЁТ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЭФФЕКТИВНОСТИ: Электродвигатель постоянного тока мощностью 1 кВт потребляет за 1 час работы 1 кВт. ч электроэнергии, что при средней цене 0,02 руб. за 1 кВт. ч составит 2 коп. За один год при средней работе 8 часов в день и 235 рабочих днях в году электродвигатель мощностью 1 кВт потребит 1880 кВт. ч электроэнергии, что составит 37 руб. 60 коп.

Согласно моей заявке двигатель с максимально высоким к.п.д. за 1 час работы при мощности 1 кВт потребит 0 кВт. ч электроэнергии, что при средней цене 0,02 руб. за 1 кВт. ч составит 0 руб. 00 коп. За один год при средней работе 8 часов в день и 235 рабочих днях в году двигатель с максимально высоким к.п.д. потребит 0 кВт. ч электроэнергии, что при средней цене 0,02 руб. за 1 кВт. ч составит 0 руб. 00 коп. Соответственно годовая экономия составит 37 руб. 60 коп.

Автор: Парамонов В. В.,

Ростов-на-Дону, Левобережная ул., 9, кв. 4

Ростов-на-Дону, Левобережная ул., 9, кв. 4 Парамонову В. В.

Уважаемый (-ая, –ые) товарищ (-и) Парамонов!

Предполагаемый экономический эффект от предполагаемого внедрения предполагаемого изобретения «Двигатель с максимально высоким к.п.д.» представляется незначительным. Согласно письму Постоянной Комиссии по изобретениям и открытиям от 14.12.76 г. полезность Вашей заявки не доказана.

Зав. отделом предварительной экспертизы

П. П. Красухин

В Главное Управление патентной экспертизы

Настоящим направляю откорректированный расчёт экономической эффективности к моей заявке «Двигатель с максимально высоким к.п.д.».

РАСЧЁТ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЭФФЕКТИВНОСТИ: Электродвигатели нашей страны потребляют за 1 год в среднем 421 миллион гигаватт-часов электроэнергии. При полном переходе двигательного парка страны на двигатели моей конструкции экономия за сто лет составит 842 триллиона рублей.

Автор: Парамонов В. В.,

Ростов-на-Дону, Левобережная ул., 9, кв. 4

Главному врачу Ростовской психиатрической лечебницы им. Гиппократа

Обращаем Ваше внимание на необходимость врачебного контроля над гр. Парамоновым В. В., Ростов-на-Дону, Левобережная ул., 9, кв. 4.

Зав. отделом предварительной экспертизы

П. П. Красухин

Распоряжение

§ 1. Завхозу лечебницы тов. Седых К. К. установить дополнительные решётки на окна палаты № 4.

§ 2. Ст. медсестре тов. Кошкиной Ф. Ф. увеличить дозу бромистого калия больному Парамонову, палата № 4.

Главный врач Крюшон Н. Н.

Главному врачу Ростовской психиатрической лечебницы им. Гиппократа тов. Крюшону Н. Н.

Рапорт

16.06. сего года мною во время вечернего обхода обнаружено исчезновение больного Парамонова (палата № 4). Решётки и замок не тронуты. Одновременно из аптечного склада похищено 1,4 л бромистого калия.

Ст. медсестра Кошкина

В Главное Управление патентной экспертизы

Настоящим направляю заявку «Способ достижения биологическим объектом полной прозрачности (невидимости)» с целью получения диплома на открытие.

ФОРМУЛА ОТКРЫТИЯ: Полная прозрачность (невидимость) биологического объекта достигается при втирании бромистого калия в кожу из расчёта 1,2 г на 1 см ² поверхности кожи.

Автор: Парамонов В. В.,

Ростов-на-Дону, постоянного местожительства в настоящее время не имею.

Директору магазина продовольственных товаров № 12

тов. Крамскому И. И.

от грузчика Саврасова С. С.

Объяснительная записка

Сегодня, 25.06, я наблюдал необъяснимое явление передвижения по воздуху килограммового пакета с сахарной пудрой. Пакет медленно пролетел на уровне моей груди, покинул магазин и скрылся из виду. По дороге пакет задел стоящую на витрине бутылку портвейна «Кавказ». Осколки я выбросил, портвейн тщательно вытер тряпкой, тряпку постирал.

Саврасов

В Главное Управление патентной экспертизы

Настоящим направляю заявку «Способ путешествия во времени» с целью получения диплома на открытие.

ФОРМУЛА ОТКРЫТИЯ; Способ путешествия во времени, заключающийся во втирании сахарной пудры в кожу из расчёта 0,12 г пудры на 1 см ² поверхности кожи.

Автор: Парамонов В. В.,

Ростовский купцов первой гильдии братьев Васильевых приют для умалишённых

Оглавление

Анатолий Гланц БЛУДНЫЙ СЫН ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Георгий Николаев ВОСПРИИМЧИВЫЙ

Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин ЛУННАЯ НОЧЬ В ДВАДЦАТЬ ПЕРВОМ ВЕКЕ

Георгий Николаев КРОССВОРД

Авдей Каргин МЫ ВАМ ДОКАЖЕМ, ЧТО НАС НЕТ

Николай Блохин НАСТОЯЩИМ НАПРАВЛЯЮ ЗАЯВКУ