Кошачий глаз [Клод Авелин] (fb2) читать онлайн

Клод Авелин Кошачий глаз

I Три акцента

1

Дождь, льющий как из ведра все Вербное воскресенье 1930 года, превратил улицу Бонапарта, от площади Сен-Жермен-де-Пре до улицы дю Фур, в настоящую реку. В такую мерзкую погоду площадь и примыкающие к ней улицы были пустынны, если не считать двух мужчин, укрывшихся от дождя под небольшим навесом отеля «Марсель». Первый из них — господин Беда, хозяин отеля, коренастый, с услужливой улыбкой на губах, — хитровато поглядывал из-под голубого берета, вроде тех, что носили фронтовики во время военных парадов. Второй — его молодой постоялец Жан-Марк Берже — изредка вздыхал. Шарф закрывал ему губы, но не заглушал нервного, горячечного дыхания. Зимнее пальто, калоши, шляпа, надвинутая на глаза, не спасали его от промозглой сырости. Беда посматривал на него с тревогой и скукой одновременно. Пятидесятилетий опыт научил хозяина отеля, что лучший способ вернуть человека к действительности — не столько разговор, сколько монолог, и он приступил к делу.

«Знаете, я родом из Ниццы, так вот никак не могу избавиться от своего несчастного акцента! Если бы я захотел рассказать о сегодняшней погоде, все бы решили, что я жутко преувеличиваю. Парижане вообще не очень-то доверяют провинциалам. А все-таки честью могу поклясться, что подобного ливня я не видал со времен Вердена. Только там еще сыпали и снаряды, и пули, и шрапнель. А наши шинели впитывали влагу, как промокашки».

Жан-Марк осмотрелся. Хоть бы показалось такси! Сам черт подстроил так, что ливень превратил Париж в пустыню именно сегодня!

Беда поднял глаза к навесу, по которому барабанил дождь.

— Славный навесик! В прошлом году град был, во-от такой величины! — Он поднес кулак к самому носу Жан-Марка. — Госпожа Беда и говорит: «Конец пришел твоему навесу!» А вы взгляните — ни трещинки. Злит ее, что в такую мокрядь, как нынче, прячутся под ним чужие. Терпеть она этого не может. Да вы ее знаете… Дом этот, кстати, ее.

Жан-Марк почти не слушал господина Беда. Внезапно он сорвал с шеи шарф и начал им размахивать. Такси промчалось на полном ходу.

— Да я же на поезд, на поезд опоздаю! Что за невезение! — запричитал Жан-Марк.

— Не нервничайте. Поезд отбывает в одиннадцать тридцать, а на Сен-Сюльпис только-только пробило четверть одиннадцатого. По правде говоря, я на вашем месте прогулялся бы до Сен-Жермен-де-Пре пешочком, тут ведь два шага. А там и такси поймать пара пустяков.

— Пешочком, с двумя чемоданами! Видите, какие они тяжелые. У меня тридцать восемь и четыре.

— Да уж вид у вас не самый лучший, это факт. — Беда нахмурил брови. — Только как приедете на родину, в Лион, не давайте докторам себя залечить, лучше отдохните как следует — и обратно. Госпожа Беда от вас без ума. Невероятно! Вы интересуетесь ее здоровьем, оказываете услуги, даже умудряетесь с интересом слушать бесконечные истории, которые она по сто раз рассказывает. Теперь время такое, что воспитанных молодых людей днем с огнем не сыскать, вы уж мне поверьте. А при всем при том, что мы о вас знаем?

Жан-Марк снова сделал беспокойное движение.

— Смотрите, не простудитесь, господин Беда. Идите лучше в гостиницу.

— Право же, неприятно мне оставлять вас тут одного.

На мостовой показался красивый автомобиль. Жан-Марк машинально поднял руку.

— О-о, пытались остановить «роллс-ройс»! — Беда усмехнулся. — А что, если б он остановился? И в нем хорошенькая девушка? Не помогло бы вам, что вы обручены. Ну, ладно, я, пожалуй, пойду. Если моя супруга уснула над газетой, то вернусь. А коли нет… — Он энергично потряс вялую горячую руку Жан-Марка.

— Спасибо, господин Беда, до свидания. Благодарю за грог и за все остальное.

— Да что вы! Это я вас благодарю. У меня вежливость профессиональная, а у клиента — добровольная. Вы меня расположили к жителям Лиона. Даже ваш лионский акцент мне нравится. Всего хорошего!

2

Господин Беда скрылся за стеклянными дверьми. Жан-Марк остался под навесом один. Два удара часов на мэрии близ Сен-Сюльпис отозвались в его сердце погребальным звоном. Жан-Марк взглянул на свои часы: «Да, половина одиннадцатого». Он надел перчатки и с отвращением посмотрел на чемоданы. Если б на улице был хоть один прохожий, у него, пожалуй, хватило бы духу доплестись до метро. Но ни одной живой души не было видно.

Звук приближающейся машины заставил его выбежать на мостовую.

— Эй! Эй!

Нет, снова частная машина. Последняя модель. Жан-Марку показалось, что автомобиль ехал очень медленно Он пожал плечами и вернулся к своим чемоданам, не спуская, однако, глаз с лимузина, который, сбавляя скорость, подкатывал к тротуару.

Наконец лимузин остановился. Водитель приспустил стекло и спросил:

— Хелп?

Жан-Марк не понял.

— Хелп? — повторил он растерянно.

Водитель расхохотался.

— «Хелп» по-английски «на помощь!».

На Жан-Марка смотрели очень черные и очень блестящие глаза.

— Ну да, «на помощь!» — Жан-Марк поежился под необыкновенно проницательным взглядом.

Мужчина перестал смеяться и посмотрел на чемоданы.

— Вы куда-то едете? Спешите на поезд? — У него был сильный американский акцент.

У Жан-Марка блеснула искра надежды.

— Да, да, спешу на поезд. Я простужен, и у меня просто нет сил дойти до метро.

— С какого вокзала вы едете?

— С Лионского. Я еду в Лион.

— О! Это мне по пути. Не Лион, конечно, а Лионский вокзал. Чудесно!

Водитель лимузина отворил дверцу и, не вылезая, протянул руку за чемоданами. Жан-Марк не смел поверить своему счастью.

— Вы так любезны!..

3

Поворот на улицу дю Фур, визг шин — и через минуту уже поворот на улицу де Ренне. Американец гнал как сумасшедший. Жан-Марк, загипнотизированный ритмичным движением «дворников», судорожно вцепился в сиденье. Он украдкой изучал профиль американца. Тот уже не улыбался. Чем-то он напоминал кинозвезду лет под сорок, одного из тех актеров, которые играют мужчин, влюбленных в молоденьких девушек.

Автомобиль без малейшей осторожности проскочил площадь Сен-Жермен-де-Пре.

— Не лучше ли было бы свернуть направо? — отважился спросить Жан-Марк.

— Зачем? — Незнакомец расхохотался. — Берега Сены прекрасны даже в такую скверную погоду.

Лимузин покатил по улице Бонапарта. Через несколько секунд они были уже на бульварах.

— Так у вас простуда? — неожиданно возобновил разговор американец. — А может, воспаление легких? Туберкулез?

Жан-Марк, напуганный, распустил шарф.

— Надеюсь, что нет. Обычный бронхит.

— А все-таки плохо, — сказал американец. — И климат в Лионе плохой.

Жан-Марк зашелся кашлем. С трудом переводя дыхание, он пробормотал:

— Я скоро вернусь. Только извещу семью о своей свадьбе.

Кашель не давал ему говорить.

Американец расхохотался. Смех был сухой и резкий. Похоже было, что он издевается:

— О! Брак! Семья! Хороший мальчик! Хороший сын! Хороший гражданин.

Автомобиль доехал до площади Сен-Мишель. Сквозь дождь собор Парижской Богоматери казался призраком. Жан-Марк пристально взглянул на профиль незнакомца и осторожно сказал:

— Если бы не ваше произношение, я бы вас никогда не принял за американца. Вы так похожи на француза… Да и марка автомобиля…

— Я взял машину напрокат, — ответил незнакомец, не поворачиваясь. — Это очень удобно для иностранца. Берешь ее, а потом оставляешь. Всегда, когда бываю во Франции, я так поступаю. Отличный автомобиль. А что я похож на француза — это верно. Но скорее все-таки на итальянца.

— Неаполь?

— Увидеть Неаполь и умереть! Я действительно родом из Неаполя.

Лимузин мчался все с такой же дьявольской скоростью. Вдруг что-то взорвалось в моторе. Американец нахмурился.

— Похоже, на этот раз мне досталась не такая уж хорошая машина, — процедил он сквозь зубы. — Вы разбираетесь в моторе?

— Чуть-чуть, — ответил Жан-Марк. — Мне очень жаль, но только чуть-чуть.

Американец резко нажал на тормоз.

— Зато я разбираюсь очень здорово. Всегда сам устраняю неполадки. Удачно вышло, что мы остановились под деревом. Листьев на нем, правда, нет. Такая ужасная весна… Но это не имеет значения. Дерево… оно и есть дерево.

Из кармашка на дверце автомобиля он вынул фонарик и подал его Жан-Марку.

— Выйдем. Я поищу в чем там дело, а вы мне посветите и загородите от дождя. Это, очевидно, карбюратор.

Едва они вышли из машины, мощный порыв ветра хлестнул им дождем в лицо, засвистел, сломал пару веток и вышвырнул на дорогу.

Жан-Марк посветил фонариком на свои часы. Без двадцати одиннадцать.

— Вы идете? — окликнул его американец, стараясь перекричать ветер.

Держа в руке английский ключ, он поднял крышку капота и сунул под нее голову. По счастью для мотора, ветер подул в противоположную сторону. Прямо в лицо Жан-Марку.

— Когда отбывает ваш поезд? — крикнул американец из-под капота.

— В половине двенадцатого… В одиннадцать тридцать.

— Ну и славно. У нас есть время. Не схватить бы вам только воспаление легких.

Американец заменил сначала одну свечу, потом другую. Все впустую. В одиннадцать Жан-Марк проныл жалобно:

— Пожалуй, я пойду пешком. Может, еще успею, даже с чемоданами.

— Сейчас, сейчас, не волнуйтесь, — ответил ему из-под крышки капота невозмутимый голос. — Скоро мы тронемся. Я вас уверяю. У меня еще не случалось поломки, которую бы я не исправил.

— А если мотор залит дождем?

— Я как раз сушу его дыханием. Не беспокойтесь, ради Бога.

В пятнадцать минут двенадцатого Жан-Марк, залитый больше слезами, чем дождем, воскликнул:

— У меня в запасе только пятнадцать минут!

Американец высунул голову из-под крышки капота.

— Правда? Мне осталось заменить последнюю свечу.

Он снова сел за руль. О чудо! Мотор сразу заработал, издавая невероятный шум.

— Закройте капот! Поехали! Вы успеете! — крикнул американец и стал насвистывать «Боже, храни короля!», английский гимн, известный далеко не всем по ту сторону океана.

4

Большие освещенные часы на Лионском вокзале показывали двадцать минут двенадцатого. На бульваре образовалась пробка. Американец начал сигналить.

— Не хватало только тут застрять! — буркнул он.

— У самой цели! — Жан-Марк был на грани обморока, но, собравшись с силами, скрыл свое волнение. — Я бесконечно вам благодарен. Если смогу когда-нибудь быть полезным… Меня зовут Жан-Марк Берже, мои родители живут в Лионе, улица Дюмон, десять. А я…

— Спасибо, — прервал его американец. — Я буду вспоминать нашу встречу.

И прибавил отчетливо:

— Думаю, вы тоже.

Почему он произнес это с таким нажимом? Они посмотрели друг на друга. В темноте глаза американца блеснули как тогда, перед гостиницей, и Жан-Марк вздрогнул.

— Ну, вот мы и на месте, — сказал американец. — Дождь вроде немного утих. Высаживайтесь, а я достану чемоданы.

У тротуара скопилось столько машин, что они не могли припарковаться. Жан-Марк вынужден был выйти на проезжую часть. Американец уже подавал чемоданы.

— Один! Второй! Бай, бай!

Дверца захлопнулась. Автомобиль сорвался с места.

— Стойте! Стойте! — закричал Жан-Марк.

— Уйдите с дороги! — К нему подошел полицейский. — Вам нужен носильщик?

— Чемодан… — прошептал Жан-Марк.

— Чемодан, ну и что? — спросил возникший словно из-под земли носильщик. Он начал подталкивать Жан-Марка к тротуару.

— Это не мой чемодан. Мой значительно больше. Тот, который вы взяли, мой. А этот — не мой. Что делать? — прошептал он в отчаянии. — Поезд вот-вот тронется.

— Марсельский?

— Да, да!

Толстый носильщик так припустил, что Жан-Марк едва поспевал за ним.

— Билет куплю в поезде! — крикнул он на бегу. — А чемодан…

Носильщик и Жан-Марк домчались до последнего вагона марсельского поезда. Как раз в это время из радиодинамика раздался голос, перекрывающий шум ливня: «Внимание! Поезд отправляется! Просьба закрыть двери!»

— Не закрывайте! — завопил носильщик.

Пассажиры с волнением следили за Жан-Марком из окна — успеет или не успеет.

Поезд тронулся. Какой-то мужчина в открытых дверях вагона наклонился за чемоданами, которые упали ему под ноги. Жан-Марк ухватился за поручни. Мельком он увидел носильщика, обалдело смотревшего на удаляющийся поезд.

«Заплачу ему в другой раз», — подумал Жан-Марк.

Его подхватили и втянули в вагон. В коридоре была жуткая толчея. Кто-то спросил Жан-Марка:

— Вы едете третьим классом?

— Да, — еле слышно выдавил из себя Жан-Марк.

— Не знаю, удастся ли вам пристроить багаж на полке, но сесть тут точно негде.

Скорость и шум нарастали. Тот же пассажир добавил:

— Попробуйте все-таки приткнуться где-нибудь. Я посторожу чемоданы.

— Чемодан… чемодан… — бормотал Жан-Марк. — Вышла ошибка. Меня подбросили до вокзала и дали не мой чемодан.

Двое мужчин с тупым выражением слушали его.

Один спросил:

— А вы не знаете, кто вас вез?

— Нет. Совершенно незнакомый человек.

— Может, где-то есть фамилия и адрес, — сказал второй мужчина.

Он поднял чемодан и осмотрел со всех сторон. Пассажиры в коридоре напряженно ждали.

— Не написано. — Мужчина пожал плечами. — Не преувеличивайте! Подайте лучше чемоданы, я поставлю их сзади.

II Еще и это!

1

Чуть свет родные Жан-Марка были уже на вокзале. Встречать парижский поезд пришли: Жонне, отец Жан-Марка, Эмилия, его мать, Леонар, его дядя, и Мария-Луиза, его маленькая сестренка, ни секунды не стоявшая на месте.

Из радиодинамика объявили: «Внимание! Внимание! Поезд из Парижа прибывает на первый путь. Вагоны, следующие в Марсель, находятся в начале поезда. Задние вагоны остаются в Лионе».

— Наверное, он в одном из последних вагонов, — робко сказала Эмилия. — Пойдем туда.

— Нет, Эмилия, — возразил Жонне. — Он вполне мог сесть в марсельский вагон. Будем стоять при выходе с перрона. Тогда уж точно не разминемся.

— Подумать только! — сказала Эмилия. — Почти шесть месяцев — ни строчки. И вдруг эта телеграмма. Почему не письмо? Он, наверное, болен, только не хотел об этом писать.

В одно мгновение поезд, налетев, занял все пространство. Из радиодинамика объявили: «Стоянка десять минут. Пассажиры до Авиньона, Тараскона и Марселя могут пройти в вагоны».

Шум локомотива, клубящийся пар и снующие во всех направлениях люди так напугали маленькую Марию-Луизу, что она заплакала.

— Тут такая толчея, что я не вижу Жан-Марка.

— Может, он опоздал на поезд, — волновалась Эмилия.

Леонар шлепнул Марию-Луизу.

— Не видишь Жан-Марка? А это кто же идет, по-твоему?

— Жан-Марк! Жан-Марк! — завопила Мария-Луиза.

С двумя чемоданами, в обвисшей от вчерашнего ливня шляпе, в помятом плаще и темных очках Жан-Марк двигался в толпе как лунатик.

— Боже мой, — вздохнула Эмилия, прижимая руки к груди.

Леонар помахал ему рукой.

— Жан-Марк! Сюда!

— Возьми себя в руки, Леонар, — сказал Жонне. — Не подымай такой шум! На перроне могут быть наши клиенты.

Жан-Марк заметил свою семью и пошел прямо к ней. Он поставил на землю чемоданы, не зная, с кем первым поздороваться.

— Здравствуй, папа, здравствуй, мама, здравствуй, дядя, — произнес он наконец.

Эмилия бросилась ему на шею.

— Деточка моя! Что с глазами? Какой ты худенький! Дай я тебя обниму!

— Может, ты и мне позволишь с ним поздороваться? — Жонне шагнул к сыну. — Что с тобой случилось, Жан-Марк?

Отец и сын были почти одного роста, но разного сложения. Жан-Марк — щуплый, Жонне — крепкий, коренастый.

— Я простудился и кашляю. Бабушка не пришла?

— Нет, — ответила Эмилия. — Не пришла.

Жан-Марк обнял наконец Леонара и Марию-Луизу.

— Бабушка, как всегда, встала первая, но вдруг… — начал Жонне и запнулся.

— Ты был у врача? — спросила Эмилия.

— В этом нет надобности, мама. Мне необходимо дать телеграмму…

— Бабушка ждет, — сказал Жонне. — Леонар, возьми маленький чемодан. Слушай, Жан-Марк, ты не привез бабушкин чемодан.

— Потом все расскажу, — ответил Жан-Марк. — Это целая история.

— Четыре перронных билета, — сказал Жонне контролеру. — Я, господин, госпожа и малышка. Этот молодой человек приехал из Парижа.

2

Семья стояла перед зданием вокзала.

— Пойду за такси, — сказал Леонар.

— Ну, скажи, что с тобой, сынок, — настаивала Эмилия. — У тебя жар?

— Достаточно на него взглянуть, — заметил Жонне. — Сразу видно, что ему нужен уход. Но сначала пусть скажет, куда он дел бабушкин чемодан.

— Ой, чемодан, тоже мне, сокровище! — воскликнула Эмилия. — Прежде всего…

— Это не просто чемодан, это бабушкин чемодан, — сердито бросил Жонне.

— Дядя Леонар нас зовет! — в восторге закричала Мария-Луиза. — Мы поедем на такси. На такси!

Жан-Марк задумчиво оглядел площадь Карно. В воздухе чувствовалось приближение весны.

Эмилия спросила шепотом:

— Ты счастлив, сынок?

— Да, мама, — ответил Жан-Марк, стиснув ее пальцы. — Я хотел бы дать телеграмму…

Как только автомобиль тронулся, Жонне и Леонар спросили одновременно:

— Ну, так что с чемоданом?

Жан-Марк стал рассказывать. О своей температуре, о ливне, о господине Беда, американце и дорожной аварии.

— Когда он уехал, я заметил, что вместо бабушкиного чемодана он дал мне свой. Если бы я не боялся опоздать на поезд, сразу бы обратил внимание.

— Да уж действительно, — протянул Жонне, приглядываясь к чужому чемодану, лежащему рядом с шофером. — Этот в два раза меньше.

— Он рванул прямо с места, — оправдывался Жан-Марк. — На его чемодане ни фамилии, ни адреса.

— Странно. Чемодан закрыт на ключ?

— Нет, я проверил. Но в поезде была такая толчея, что я не смог его открыть, — сказал Жан-Марк.

— Ты ехал стоя? В коридоре? Целую ночь? — ужаснулась Эмилия.

— Надеюсь, бабушкин чемодан был замкнут на ключ? — спросил Жонне. — Иностранцам нельзя доверять.

— Он был заперт, — ответил Жан-Марк. — К тому же в нем нет ничего особенного.

— Но это бабушкин чемодан, — сказал Леонар.

— Там есть моя фамилия и адрес.

— Лионский?

— Естественно.

Леонар повеселел.

— Ну тогда, может быть, дома нас уже ждет телеграмма.

— Жан-Марк, — заговорила Мария-Луиза, которая до сих пор всецело поглощена была ездой, — а то, что ты привез для меня из Парижа, лежало в том чемодане?

Жан-Марк растерялся.

— Я ничего тебе не привез. В последние дни я был очень занят, а вчера было воскресенье.

Мария-Луиза громко заревела.

— Мы подъезжаем к шелкопрядильному комбинату Сен-Поликарп. — Жонне повернулся к сыну. — Тебя не интересует, как идут дела?

— Конечно, интересует, папа, — пробормотал Жан-Марк.

— Нам стукнуло сто лет! Февраль тысяча восемьсот тридцатого — февраль тысяча девятьсот тридцатый! По этому случаю было такое трогательное торжество! Господин Кузон произнес великолепную речь. Правда, Леонар? — Леонар поддакнул. — Мы пили прекрасное шампанское. Госпожа Кузон пришла в сказочном ожерелье из жемчуга, которое господин Кузон подарил ей в это утро. Надо сказать, он для каждого нашел доброе слово. Госпожа Комбр даже прослезилась.

— А что получили вы? — спросил Жан-Марк.

— Как то есть — мы?

— Развитие предприятия — ваша заслуга, заслуга всех работников. Что подарил вам господин Кузон, кроме шампанского и ожерелья для своей жены?

Леонар, помолчав, спросил:

— Ты, случайно, не стал коммунистом?

— Не надо быть коммунистом, чтобы додуматься, что лучший способ отметить столетие фирмы — это повысить жалованье всем работникам.

Жонне пожал плечами.

— Всем? Вот нынешняя молодежь. Хороший или плохой, труженик или лентяй — не важно! Главное — всем!

— У тебя не пропал аппетит, Жан-Марк? — спросила Эмилия. — Ты ел что-нибудь со вчерашнего дня?

— Нет, мама. Я мечтаю только о том, чтобы выспаться.

— Сначала ты должен поговорить с бабушкой. Она считает, что ты пренебрегаешь семьей.

— Вовсе нет. И лучшее доказательство — то, что я здесь.

— Чем ближе к дому, тем я больше нервничаю, пришла ли телеграмма, — сказал Леонар. — Если нет, мы можем получить нахлобучку.

— Трудно предугадать, — заметил Жонне, — бывают вещи, которые забавляют бабушку.

3

Такси остановилось.

— Я расплачусь, не ждите меня, — сказал Жонне. — Я возьму большой чемодан, а Леонар пусть возьмет американский.

— Может, сделаем наоборот, — сказал Леонар. — Скорее нас догонишь.

— Но я могу взять оба, — предложил Жан-Марк.

— Не болтай глупостей, — рассердился Жонне. — Ты смертельно устал, а четвертый этаж — это сто четыре ступеньки. Вы оба должны меня слушаться.

Они поднялись наверх в молчании. Мария-Луиза держала за руку брата. Его тряс озноб.

— Вытирайте ноги, дети, — предупредила Эмилия. — И позвоните. Бабушка велела звонить, а не стучать.

Поднявшись на цыпочки, Мария-Луиза позвонила и спряталась за спиной у матери.

— Иди вперед, Жан-Марк! — сказал Леонар.

Послышались быстрые шаги, и дверь отворилась.

— Здравствуй, бабушка, — прошептал Жан-Марк.

— А, это ты. Здравствуй.

Бабушка коснулась губами его щеки и, поскольку темнота в прихожей не позволяла его разглядеть, направилась в столовую, окна которой выходили на крыши окрестных домов и холмы, носившие гордое название Золотые Горы. Все поспешили за бабушкой. По дороге Леонар избавился от несчастного чемодана. Бабушка посмотрела Жан-Марку прямо в лицо. Она была низенькая и худая. Ее красивые волосы тронула седина. От живых, проницательных глаз, казалось, ничто не могло укрыться.

— Сними эти очки. Ну да. Конечно. Выглядишь ты, как покойник.

— Я простудился, бабушка, — извиняющимся тоном произнес Жан-Марк. — В Париже сейчас жуткая погода.

— Знаю. Считается, что в Лионе без конца дождь. А у нас тут постоянно солнце. Наконец-то ты вернулся! Надеюсь, ты объяснишь свое поведение. Мы имеем на это право, так ведь?

— Он страшно устал, мама, — вступился за племянника Леонар. — Позволь ему сесть. Он ехал целую ночь.

— Мог ехать и днем. Просто набрался парижских привычек. Там встают в пять вечера, а ложатся в шесть утра. Сейчас как раз шесть утра, и молодой человек должен выслушать, что я ему скажу. Ох, конечно, он может сесть, хотя это и невежливо. Надеюсь, он не воображает, что быть художником — это шататься по монпарнасским кафе, которые хуже всяких… Мария-Луиза, марш на кухню!

Мария-Луиза направилась в комнату.

— Я сказала — на кухню! Знаю тебя как облупленную, будешь подслушивать у дверей. Еще немножко, и сама станешь, как твой дорогой братик! А вот и Жонне. Тем лучше.

Жонне вошел в комнату запыхавшийся, раскрасневшийся, с банкой сливок в одной руке и чемоданом в другой.

— Ох уж эти мне шоферы! Вечно у них нет мелочи!!! И всегда одна отговорка — начало смены! Мне пришлось зайти к госпоже Пешон, чтобы она разменяла мне деньги, ну и заодно купил банку сливок. Свари-ка нам хорошего кофе, Эмилия. Я вижу, мама накрыла на стол. Так любезно с ее стороны…

Жонне посмотрел на Леонара, на стоящего Жан-Марка и спросил:

— Ну, как?

— Чудесно, сынок. Лучше не бывает! Посмотри на это прелестное дитя! Знаю, знаю, простуда, ужасная погода. Не об этом речь. Он может ни в грош не ставить мать, отца, дядю, но только не меня! Это мой дом, и я не позволю ему тут расположиться, пока он не объяснит, по какому праву он пренебрегал нами. Тянул с нас деньги и…

Жонне удалось прервать этот поток слов:

— Ты несправедлива, мама. Жан-Марк у нас почти ничего не брал…

— Это меня и удивляет. В Париже цены растут изо дня в день…

Жан-Марк едва стоял на ногах.

— Знаю, «Пижон, реставратор произведений искусства». Ты еще там работаешь?

Жан-Марк молчал.

— Ты собираешься жениться, не посоветовавшись с семьей и забыв про обязательства по отношению к Огюсте.

Жан-Марк вяло пробовал защищаться:

— У меня нет никаких обязательств по отношению к Огюсте. Это подруга детства. Чего не наболтают в известных обстоятельствах!

— Вот именно! Должно же быть чувство ответственности…

— Но у него есть невеста, — осмелился вмешаться Жонне.

— А, ну да! Имя и фотография. Не стану уж говорить, кого она мне напоминает. Парижанка!

— Да, парижанка! — не выдержал Жан-Марк. — И скоро я женюсь на ней! Скоро! Я приехал лишь затем, чтобы вам сообщить. Я на ней женюсь.

— Что же, это естественно, если вы обручены, — ответила бабушка. — Или у вас иначе принято?

— Что там с кофе, Эмилия? — крикнул Жонне, стараясь избежать скандала.

— Еще минутку.

Казалось, бабушка вот-вот взорвется. Но она неожиданно затихла. Ее взгляд остановился на чемодане Жан-Марка, стоявшем у ног Жонне.

4

— А мой? — спросила она, подняв голову. — Что ты сделал с моим чемоданом? Ты взял на полгода и оставил в Париже?

Отец и дядя не вмешивались. Извержение вулкана началось.

— Человек, который подвез меня на вокзал, перепутал чемоданы и дал мне свой.

— Что за человек? Твоя невеста?

— Нет. Один американец. Телеграммы не было?

— Какая телеграмма? Какой американец? Куда делся мой чемодан?

— Позволь мне рассказать, бабушка. Я так плохо себя чувствую…

— А вот и кофе, — поспешно сказал Жонне. — Садись, мама, и ты, сынок. Тебе полегчает. Внутри чемодана должен быть адрес хозяина. Куда ты поставил чемодан, Леонар?

— У входа. Сейчас принесу.

Эмилия поставила кофе на стол, а Мария-Луиза взобралась на свой стульчик.

— Отлично, — сказал Жонне. — Перекусим спокойно, и в контору! Порядочный человек умеет совмещать приятное с полезным.

— Вот, мама, — вступил в разговор Леонар. — Если немного подвинуть чашки, можно поставить чемодан рядом с тобой.

— Какое мне до него дело! Я хочу свой. Этот крохотный, будто несессер. Как ты мог перепутать? Откуда взялся этот твой американец?

— Жан-Марк не мог из-за ливня поймать такси, и тот его подбросил, — ответил Жонне.

— А метро на что? У него ног нет?

— Совсем неплохой чемодан, — заметил Леонар. — Красивая кожа.

— Открой его, Жан-Марк, — попросил Жонне.

— Это нескромно, — сказал Жан-Марк.

— Ты больше считаешься с каким-то иностранцем, чем с собственной семьей! — возмутилась бабушка. — Наверное, эта рухлядь набита всяким хламом, и твой американец здорово выиграл от замены.

— Ну, скорее, Жан-Марк, — торопила Мария-Луиза.

Раз, раз — и оба замка открылись одновременно. Жан-Марк поднял крышку.

— Визитной карточки нет, — сказал Леонар.

Вся семья склонилась над чемоданом.

— Я не собираюсь пить из-за вас холодный кофе. — Бабушка придвинула к себе чашку.

— Какой чудесный шелк! — воскликнула Эмилия.

— Он напоминает китайский, но это наше, лионское производство, — определил Леонар.

Жан-Марк стал разглядывать желто-голубой шелк, лежащий в чемодане: желтый дракон на фоне неба, такого голубого, что настоящее небо за окном казалось очень пасмурным. Эмилия взялась за конец пояска.

— Что это? Платье? Халат?

— Ты уверен, Жан-Марк, что благородная особа, спасшая тебе жизнь, не была американкой или китаянкой? — спросила бабушка, намазывая хлеб маслом.

— Вынь это, Эмилия, — нетерпеливо сказал Жонне. — Потом положим назад.

— Да, это халат, — промолвил Леонар. — А что за качество, дети мои!

Жан-Марк, судорожно схватившись за край стола, пробормотал себе под нос:

— Это невозможно!

Он не смотрел уже на халат, который Эмилия повесила на кресле. Взгляд его был прикован к тому, что осталось в чемодане.

— Полотенце, — сказал Жонне. — В нем что-то есть.

— Туалетные приборы, вероятно, — решил Леонар.

— Кроме этого ничего нет, — сказал Жонне, беря в руки сверток. — Развернуть?

— Меня бы весьма удивило, если бы ты нашел в полотенце фамилию и адрес, — произнесла бабушка, доедая бутерброд.

Любопытство, однако, взяло верх. Жонне развернул полотенце.

— Смотрите! Еще одно! — воскликнула Эмилия. — А что тут за пятно? Кровь?

— Кровь, — повторил Леонар.

— Ну и что, — ответил Жонне, разворачивая другое полотенце. — Тебе никогда не случалось порезаться во время бритья?

— Значит, эта женщина с бородой, — заявила бабушка.

Вопль Эмилии сотряс комнату. Одновременно закричали Мария-Луиза, Жонне и Леонар. Жан-Марк сполз на пол. Бабушка встала из-за стола.

— С Жан-Марком обморок.

Она опустилась на колено и потрясла внука. Вопль Эмилии превратился в лавину выкриков:

— Нет! Это сверх силы! Что за ужас! Мария Луиза, выйди отсюда! Боже! Еще и это! Еще и это!

Мария-Луиза уцепилась за материнский подол.

— Мама, я боюсь, я боюсь!

У Жонне и Леонара стучали зубы.

— Рука… — прошептал Леонар. — Женская рука!

— Наверное, искусственная, — пробормотал Жонне. — Наверное.

— Дурак, — сказала бабушка, вставая, чтобы закрыть чемодан.

Эмилия, не переставая кричать, остановила ее.

— Смотрите! Смотрите! На этой руке мое колечко! То, которое я послала Жан-Марку для Огюсты! Для Огюсты!

Не в силах больше владеть собой, она тоже села на пол. Всхлипывала Мария-Луиза, всхлипывали мужчины. Держалась только бабушка. Она стала отдавать приказы:

— Воды для Эмилии! Отнесите Жан-Марка в его комнату. Жонне, ступай немедленно в комиссариат! По дороге оставь малышку у госпожи Пешон и вызови доктора Терьера.

— Это не рука Огюсты, — неожиданно сказала она. — У Огюсты руки намного больше. Это рука какой-то неизвестной женщины. Нам неизвестной…

Жонне и Леонар, совершенно отупевшие, повторяли только:

— Да, мама.

— Что за зануды! — рассердилась наконец бабушка. — Вон с моих глаз! Оба пойдете в комиссариат. И не забудьте чемодан.

III Мудрый совет

1

Братья шли в сторону площади Круа-Русс, где находился комиссариат полиции. Они шли вплотную друг к другу. Страшную находку нес Жонне. Бабушка положила в чемодан полотенца и халат с вышитым драконом так, как они лежали. Сначала Жонне нес чемодан в руке, но, сбегая по ступеням быстрее, чем обычно, он услышал стук внутри. О Боже! Боже! Жонне схватил чемодан в охапку. Время от времени его сотрясали рыдания. Леонар поддерживал его под локоть, хотя и сам трусил.

— Только бы никого не встретить! — бормотал он.

Братья шли, глядя прямо перед собой. Оба с наморщенными лбами, оба в черных костюмах — два достойных джентльмена, два образцовых служащих образцовой фирмы. А в чемодане — рука! Отрубленная рука! На руке — кольцо Эмилии!

Леонар вдруг испугался, что комиссариат может быть еще закрыт. Он оказался открытым. В момент, когда они вошли, какой-то служащий говорил по телефону:

— Господин комиссар никогда не приходит раньше девяти. Как хотите. До свидания.

— Какие странные люди, — обратился он к сержанту, кладя трубку. — Считают, что комиссар должен спать в конторе и его можно дергать из-за любой глупости! Думаешь, тот тип, который звонил, объяснил мне, в чем дело? А это кто? — Он заметил перепуганных братьев.

— Прошу нас извинить, — сказал Жонне, весь дрожа. — Но мы пришли по действительно важному делу. Это, по всей видимости, убийство. Мой сын по ошибке… Произошла замена.

У него пропал голос.

— Вашего сына заменили? — спросил служащий.

— Нет, чемодан заменили, — сказал Жонне. — И не моего сына убили, а, видимо, его невесту.

— Вы говорите «видимо»? Значит, вы не уверены?

— Трудно судить по отрубленной руке.

— Да в чем дело? — служащий начал терять терпение. — Говорите яснее. Я ничего не могу понять. Ваш сын отрубил руку своей невесте?

— Ах, нет! — закричал Жонне. — Открыв чемодан, он упал в обморок!

— А рука была в чемодане?

Жонне поставил чемодан на скамью. Служащий резко отодвинул свой стул и спросил:

— В этом чемодане?

Жонне кивнул, а Леонар прошептал:

— Да.

Сержант подошел ближе, а служащий обратился к Жонне:

— Откройте.

Жонне нажал на замки, но не поднял крышку.

— Мы сложили все, как было, — сказал он.

— Я сказал, откройте! — повторил служащий. — Зачем нам лишние отпечатки пальцев?

Жонне дрожал всем телом и умоляюще глядел то на Леонара, то на сержанта. Но они застыли, как статуи. Пришлось ему все взять на себя.

— Ох! — вскрикнул служащий сдавленным голосом. — Закройте скорее! Это страшно!

— Завернуть? — спросил Жонне робко.

— Нет! Я сказал — закрыть! — заорал служащий, к которому вернулся голос. — Соедините меня с криминальной полицией, — обратился он к сержанту.

Жонне закрыл чемодан. У обоих братьев на лице блестели капли пота.

Служащий, понемногу приходя в себя, спросил:

— Тут вы упомянули о какой-то замене. Речь шла об этом чемодане?

— Да, — ответили братья в один голос.

— Алло! Комиссариат на Круа-Русс. Соедините меня со следственным отделом. Убийство.

Сержант подал трубку служащему, который сумел уже овладеть собой.

— Алло! Говорит Мелле с Круа-Русс. Нам принесли женскую руку в чемодане. Кто? Семья… Меня это тоже удивляет. — Он взглянул на братьев. — Знаете убийцу? — Братья бурно запротестовали. — Говорят, что не знают. Откуда это взялось? — снова обратился он к братьям.

— Из Парижа, — ответил Жонне.

— Из Парижа. А точнее, господа?

— Не знаем.

— Не знают. Да. Спасибо.

Служащий положил трубку. Сержант вышел из комнаты.

— Подождите, господа. Придут два инспектора, вам придется дать показания. Комиссара вам, видимо, тоже придется подождать.

— А контора? — спросил Леонар, взглянув на настенные часы. — Мы работаем на шелкопрядильном комбинате Сен-Поликарп.

— Не думаю, чтобы утром вы туда успели, — ответил служащий.

Жонне, пораженный не менее чем при виде отрубленной руки, вытер вспотевший лоб.

— Но мы не пропустили ни одного дня, разве что по болезни…

— Вы полагаете, это менее серьезный повод, чем болезнь?

— Но это, собственно, нас не касается. Мой сын…

— Да, кстати, — прервал его служащий. — Где ваш сын? Почему он не пришел с вами?

— Я уже сказал, что он потерял сознание. А с моей женой, которая узнала свое колечко, случился нервный приступ. По-моему, это понятно.

— А, правда, там было колечко, — сказал служащий. — Вы по нему опознали руку?

— Не совсем. Мы не знаем невесту сына, но он вроде бы узнал руку.

— Вроде бы? Вы только предполагаете?

— Когда мы уходили, он еще не пришел в сознание. По дороге мы вызвали доктора Герьера. Так велела наша мать.

— А матери не стало плохо?

— О, нет! — одновременно со вздохом ответили братья.

Служащий удивленно взглянул на них. Потом взял формуляр, обмакнул перо в чернила и начал с Жонне:

— Ваши данные, пожалуйста.

— Жонне Берже, год рождения тысяча восемьсот восемьдесят второй, место рождения — Сен-Рамбер-Иль-Барб. Работаю главным кассиром на шелкопрядильном комбинате Сен-Поликарп.

— Адрес?

— Улица Дюмон, десять. Квартира четыре.

Служащий поднял глаза на Леонара.

— Леонар Берже, то же место рождения, тот же возраст, тот же адрес. Работаю заместителем заведующего складами на том же предприятии.

Служащий присмотрелся к ним внимательней Жонне — высокий, плотный, румяный, с густой шевелюрой и волосатыми руками. Леонар — низенький, щуплый, лысеющий. Даже глаза у них были разного цвета: у Жонне темные, а у Леонара серые.

— Вы близнецы? — спросил он недоверчиво.

— Да, не однояйцевые, — ответил Жонне.

Чиновник недовольно посмотрел на них.

— У вас оригинальный способ выражаться. — Братья обменялись удивленными взглядами. — Женаты? — обратился он к Леонару.

Леонар смешался.

— Нет.

— Почему вы не сразу ответили?

— Я боялся, что вы обвините меня в неуважении к матери. А я очень ее уважаю, да, очень! — Он приосанился. — Она сама не хотела, чтобы я женился. Хотела, чтоб мы жили вместе. И была права.

— Мы — это кто?

— Моя жена, — ответил Жонне, — я, двое наших детей — мой сын, ему двадцать три года, это как раз тот несчастный Жан-Марк, и восьмилетняя дочка Мария-Луиза — и мой брат. Ну, и наша мать, — помолчав, прибавил он. — Моя и Леонара. Она овдовела после нашего первого причастия. Отец был офицером. Мать вырастила нас самостоятельно, — с гордостью прибавил он.

Служащий прочитал написанное и сказал:

— Мне нужен точный список вещей, находящихся в чемодане.

Записывая он читал:

— Получен от господина Берже чемодан, содержащий отрубленную у запястья женскую руку с кольцом на пальце. Там есть камень? Настоящий?

— Да, называется «кошачий глаз». Один из видов хризоберилла. Семейная реликвия моей жены. Она послала его Жан-Марку месяца четыре назад.

— Подробности потом. Сейчас меня интересует только, откуда взялся чемодан.

Рассказывая, Жонне начал постепенно обретать уверенность в себе. Служащий сидел неподвижно. Он совершенно забыл о Леонаре, который, казалось, сам о себе забыл и с озабоченным выражением поддакивал каждому слову брата.

— Так вы утверждаете, что это дело незнакомого вам человека? — спросил наконец служащий. — Вы не знали американца?

— Совершенно не знали, господин секретарь…

— И он заменил чемодан вашего сына на этот, с рукой его невесты? Ничего себе незнакомец!

— Мой сын его не знает! — сказал Жонне решительно. — А сейчас мне пришло в голову, что, может, он знает моего сына. Правда, Леонар?

Леонар ухватился за эту мысль.

— Он все подстроил, это ясно! Это профессиональный преступник, если вы хотите знать мое мнение.

Служащий пожал плечами.

— Мне вы можете рассказывать все, что угодно, но инспекторам…

— Инспекторам? — прошептал Жонне.

Служащий, хоть и был молод, заговорил отеческим тоном:

— Дам вам совет. Еще есть время. Я отдаю себе отчет в том, что значит такая история в семье. У меня самого дети, но прошу вас, не упрямьтесь. Измените версию.

— Версию? Какую версию? — воскликнули братья в один голос.

— Ту, которую вы разработали, чтобы объяснить наличие руки в чемодане. Она нелепа.

— Извините, — сказал Жонне, кладя свою руку на чемодан так, словно это была Библия. — Я даю вам слово, что ни я, ни мой брат не разрабатывали никакой версии. Я точно повторил то, что рассказал мой сын.

— Ах, ну да, — с язвительной усмешкой произнес служащий. — Действительно, это все рассказал ваш сын. Кстати, где он работает?

— Учится в Париже в Академии изящных искусств. Его преподаватели всегда заверяли нас, что он очень способный. Это наша мать захотела, чтобы он учился в Академии. Она всегда восхищалась его рисунками. Кроме того, чтобы не быть полностью на нашем содержании, он подрабатывает. До недавнего времени он работал у Пижона, лучшего в Париже реставратора произведений искусства. У нас хороший сын.

— А это его невеста, — недоверчиво спросил служащий, — для которой ваша жена послала кольцо?

— Это не совсем так, — ответил Жонне, хмуря лоб. — Она послала кольцо не для нее.

— Но ваш сын ей его отдал. Вы утверждали, что именно по кольцу он опознал руку. Из этого следует, что жертвой является невеста. Прошу сообщить мне ее имя и фамилию.

— Мадемуазель Сарразен, — сказал Жонне таким тоном, словно это было для всех очевидно. — Югетта Сарразен. Я уже вам говорил, что лично мы ее не знаем. Жан-Марк обручился с ней в декабре, а в январе прислал ее фото. Он за тем и приехал, чтобы сообщить нам о предстоящей свадьбе Вообразите, какой удар! Такая красивая девушка…

— Что вы по крайней мере о ней знаете? Сколько ей лет? Где работает? Где живет?

— Это очень достойная особа, из хорошей семьи. Естественно, она не работает. По моему мнению, приличная девушка работать не должна. Сколько ей лет? Жан-Марк надписал: «молодая девушка». Значит, ей не больше восемнадцати-двадцати лет.

— Адрес?

— Адрес?

— Да, ее адрес? Адрес этой мадемуазели Сарразен, Югетты Сарразен.

— Адрес… — Жонне жалко улыбнулся. — Не знаю. А ты, Леонар?

Леонар, хоть и смертельно бледный, заявил с торжественным спокойствием:

— Не знаю. Для нас, лионцев, ни на шаг не отлучающихся из Лиона, все равно, где она живет в этом Париже. Мой племянник знает и скажет вам.

— Ну, хорошо, — ответил служащий. — Они уже здесь.

Перед комиссариатом резко затормозил автомобиль. Служащий вздохнул и прибавил:

— Подождите, пожалуйста, в соседней комнате.

— У нас так мало времени, — напомнил Жонне.

— Успокойтесь, они тоже торопятся. А теперь прошу выйти.

Братья вышли в соседнюю комнату.

В дверях появились тоже своего рода близнецы.

2

Первый из вновь прибывших представился:

— Сенвиль, главный инспектор.

— Приветствую вас, господин инспектор. Секретарь Мелле.

Сенвиль подал ему руку.

— С инспектором Делормом вы уже знакомы?

— Конечно! Привет, Делорм!

— Привет, Мелле!

Сенвиль спросил:

— Вы одни?

— Нет, господин инспектор, они в соседней комнате.

Инспектор взглянул на чемодан.

— Этот?

Он открыл замки. Делорм присвистнул. Служащий старался перебороть отвращение.

— Левая рука, — спокойно сказал Сенвиль. — Отрублена одним ударом. Не надо быть доктором Лосаром, чтобы установить, что это работа не хирурга.

— Ноги я уже видел, — произнес Делорм. — Но руку…

Сенвиль опустил крышку.

— А что бы ты сказал, увидев голову?

— Если б она принадлежала типу, который это сделал, сказал бы: браво!

— Может, его не придется далеко искать, — сказал служащий, пришедший уже в себя. — Молодой человек, который привез чемодан из Парижа, наверняка знает больше, чем рассказал.

— Он здесь? — спросил Делорм.

— Нет. Здесь его отец и дядя. Говорят, что оставили его дома без сознания. Улица Дюмон, десять.

— Вы уже послали своих людей?

— Нет, я ждал вас.

— Да вы что, с ума сошли? — разозлился Сенвиль. — Делорм, бери чемодан и скорее туда. Давайте мне этих родственников.

— Я получу квитанцию? — спросил испуганный служащий, открывая дверь.

— Пришлем по почте.

Жонне и Леонар с потрясенными лицами вошли в комнату.

— Добрый день, — сказал Сенвиль. — Представимся друг другу позже, а сейчас поедем к вам. Нельзя терять времени.

— Ох, это хорошо, это хорошо, — обрадовался Леонар.

Сенвиль взглянул на него с удивлением.

3

В доме были все. Доктор Герьер сделал укол сначала неперестававшей плакать Эмилии, потом Жан-Марку, который сразу погрузился в сон. Сенвиль обрел уже спокойствие, которым и был известен в городе. По дороге он успел составить достаточно исчерпывающее мнение об обоих братьях и счел их мать единственным человеком, с которым можно разговаривать. Однако сразу, тоном, не допускающим возражений, она заявила, что ничего о деле не знает. К тому же у Берже не было телефона.

— Прежде всего, — сказал Сенвиль, — я попрошу, чтобы ваш внук дал мне адрес госпожи Сарразен. Мой заместитель вместе с чемоданом перешлет его нашим людям, чтобы они как можно быстрее сообщили обо всем в Париж.

— Вот его комната, — сказала бабушка. — Войдите.

Шторы были полуопущены. Жан-Марк, без пиджака, бледный как полотно, спал, лежа навзничь. Сенвиль и Делорм приблизились к кровати. Бабушка, вошедшая вслед за ними, встала в ногах. Когда Сенвиль дотронулся до плеча юноши, Эмилия тихо вскрикнула:

— Боже мой!

Жан-Марк вскочил.

— Нет!

Он потрясенно уставился на незнакомых людей. Сдержанный голос бабушки вернул его к реальности.

— Эти господа из полиции, мой мальчик. Они спрашивают адрес мадемуазель Сарразен.

— Да, — всхлипывая, сказал Жан-Марк. — Да… Ужасно, ужасно… — Он потер лоб. — Улица де ла Ферм, девять бис, Нейи. Это под Парижем…

— Телефон?

— Майо сорок шесть-семьдесят девять.

Делорм записал и спросил:

— Я уже могу идти, инспектор?

— Да, и пришлите мне, пожалуйста, машину.

Делорм вышел.

— Вы встанете, или будем разговаривать здесь? — обратился Сенвиль к Жан-Марку.

— Я встану.

Эмилия бросилась к Жан-Марку, чтобы поддержать его, а бабушка подала ему пиджак. Все перешли в столовую.

— Можно мне или моему брату позвонить в контору, предупредить о нашем опоздании? — робко спросил Жонне.

— Пусть лучше позвонит ваш брат, — ответил Сенвиль. — И не сообщайте, пожалуйста, причины.

— Как это? Как же я тогда объясню наше отсутствие?

— Скажите, что объясните позже.

Близнецы побледнели, как Жан-Марк.

— Пресса?

Инспектор только пожал плечами и обратился к Жан-Марку:

— Говорите, пожалуйста.

Жан-Марку было не так просто рассказать историю о любезном американце. Дойдя до кульминационного момента, он снова потерял сознание. Бабушка, которой не изменило самообладание, пришла ему на помощь. Сенвиль не протестовал.

— Колечко с «кошачьим глазом» моя невестка послала сыну в декабре. Это был подарок для его подруги детства, Огюсты Шенелон, которая учится в Париже.

Инспектор вскочил.

— Вы имеете в виду дочь ювелира? Не могли вы об этом сказать раньше?

— Вы ее знаете? — спросил с опаской Жонне.

— Не говорили, потому что не о ней речь, — сухо ответила бабушка. — Мы думали, что Жан-Марк влюблен в эту девушку. Поэтому невестка и послала кольцо. Она знала, что у сына не хватит денег даже на такой скромный подарок, и вдобавок считала, что забавно будет подарить единственной дочке ювелира подобную безделушку. А ты, — обратилась она к Жан-Марку, — вместо того, чтобы подарить его Огюсте, насколько я понимаю, сделал презент мадемуазель Сарразен? Ты ведь узнал руку мадемуазель Сарразен?

— Да, я отдал его Югетте, мадемуазель Сарразен, — прошептал Жан-Марк, опустив голову. — Я перестал уже видеться с Огюстой. — Он поглядел на Сенвиля, словно стараясь убедить его в правдивости своих слов. — Мы не строили серьезных планов. Подруга детства, вы понимаете…

— Мадемуазель Шенелон знала, что кольцо предназначалось для нее? — спросил инспектор.

— О нет!

Бабушка кашлянула.

— Знала, господин инспектор. Несколько дней спустя мы получили от Огюсты рождественское поздравление. Там не было ни слова о кольце. Я сказала невестке: «Напиши ей и спроси». Она меня не послушалась, и я сделала это сама. Я поблагодарила Огюсту за поздравление, сама ее поздравила от всех нас и прибавила: «Надеюсь, тебе понравилось колечко, подаренное Жан-Марком».

Жан-Марк резко повернулся к бабушке. Инспектор, приглядываясь к нему, спросил:

— И что ответила молодая особа?

— Ничего. А когда мы две недели спустя узнали, что Жан-Марк обручился с мадемуазель Сарразен, нам стало все ясно.

— Девушки знали друг друга?

— Нет… По крайней мере я их не знакомил.

— Господин инспектор, — произнес Жонне дрожащим голосом, — не думаете же вы, что…

— Я ничего не думаю, — ответил Сенвиль. — Я только слушаю и запоминаю. Когда вы в последний раз видели мадемуазель Сарразен? — снова обратился он к Жан-Марку.

— В воскресенье… Вчера… Около четырех… И все было так хорошо… Так хорошо!..

— Где вы виделись?

— У нее.

— «У нее» — это значит у ее родителей?

Голова Жан-Марка запрокинулась. Он забился в конвульсиях.

— Надо вызвать врача! — крикнул Жонне.

— Не надо, — сказал Сенвиль, вставая. — Достаточно будет свежего воздуха.

— Надеюсь, вы не станете вынуждать этого несчастного пойти с вами? — вызывающе спросила бабушка.

— Вынуждать не буду, дорогая госпожа, только попрошу. Он — главный свидетель. Понимаю, ему хотелось бы остаться дома. Кроме всего прочего, он еще и простужен. Но я убежден, что он заинтересован в быстром выяснении дела. А может, есть уже какой-нибудь ответ из Парижа. Тело должно быть найдено. Если преступник не… — он начертил в воздухе нечто вроде креста.

— …не четвертовал тело, чтобы лучше спрятать концы? — закончила за него бабушка.

— Перестань, мама, перестань! — тихо вскрикнула Эмилия.

Жонне сел рядом с сыном и взял его за руку. Судороги прекратились. По счастью, Жан-Марк ничего не слышал.

— Вы отлично знаете, как поддержать человека, дружившего с жертвой, — сказала бабушка и, передразнивая инспектора, начертила в воздухе крест.

Сенвиль не выдержал.

— Не воображайте, пожалуйста, что, если у вас седые волосы, вам все можно! Господин Жан-Марк Берже, я вас прошу…

Вера инспектора в выносливость человеческого организма оказалась ненапрасной. Жан-Марк встал.

— Можно мне пойти с вами? — умоляющим тоном спросил отец. — Я хотел бы сопровождать сына.

— Как вам угодно. В машине есть одно место.

— Я тоже, — сказала бабушка.

— Одно место — это не два.

— Ох, золотко мое, — плакала Эмилия, обнимая Жан-Марка. — Возьми шарф и закутай как следует горло.

IV Улица через большое и маленькое «у»

1

Перед домом стоял черный полицейский автомобиль. Его приезд, отъезд и возвращение возбудили всеобщее любопытство. Одни стояли на улице, другие смотрели из окон. Сенвиль велел Жан-Марку сесть и сам занял место рядом с ним. Жонне уселся рядом с шофером. Когда машина тронулась, на пороге магазинчика госпожи Пешон показался Леонар и помахал рукой.

— Ваш брат не спешил домой, — заметил Сенвиль.

— Стало быть, не мог соединиться с нужным человеком. Такие вещи не говорят кому попало, вы должны признать.

— Признаю, — ответил инспектор.

Машина на огромной скорости неслась в сторону Роны. Инспектор наслаждался свежей зеленью и искрящейся вдали рекой. Внимание Жонне, как и шофера, было приковано к дороге. Отупевший Жан-Марк, погрузившись в апатию, подскакивал при каждой выбоине или повороте.

— Взгляните, — сказал Жонне шоферу. — Улица Терран. Мы тут работаем уже тридцать лет. На шелкопрядильном комбинате Сен Поликарп. Мой брат и я.

Шофера это мало занимало. Приближаясь к улице Пюи-Гайо, он включил сирену. Через три минуты они были у цели, на улице Вобан, в здании криминальной полиции, где их с нетерпением ждал комиссар Тевене.

Получив рапорт из комиссариата на Круа-Русс, полиция немедленно известила набережную Кэ-дез-Орфевр, но на вопрос «Есть ли у вас тело женщины с отрубленной рукой» в Париже ответили: «Нет!» Потом Делорм принес «кровавый», как его прозвали, чемодан и отдал в лабораторию, адрес же мадемуазель Сарразен он сообщил шефу, который тут же соединился со своим парижским коллегой, комиссаром Пикаром, чтобы поделиться с ним информацией.

После напрасных попыток дозвониться на улицу де ла Ферм Пикар заявил:

— Едем туда! Как только что-нибудь узнаю, позвоню вам!

В дверь постучали.

— Войдите.

Сенвиль вошел один.

— Они здесь, шеф. Жених с отцом.

— Наши парижские коллеги, наверное, уже в ее квартире, — сказал Тевене. — Ну, а он что говорит?

— Несет чушь.

— Хорошо. Давай его сюда.

— Отца тоже?

— Нет.

Сенвиль открыл дверь. Вошел Жан-Марк. Тевене указал ему на кресло и представился:

— Комиссар Тевене, начальник криминальной полиции. Мне очень неприятно, господин Берже, что я вынужден вас побеспокоить. Понимаю, как вы переживаете.

— Да, это страшно, — прошептал Жан-Марк.

Тевене снова занял место за широким столом и знаком пригласил Сенвиля сесть. Потом он посмотрел на Жан-Марка.

— Оставим пока эту удивительную историю с заменой чемоданов. Начнем с самого главного. Вы уверены, что опознали руку своей невесты, мадемуазель Югетты Сарразен и кольцо, которое вы ей подарили?

— Да.

— Мы звонили в ее квартиру, никто не ответил. Объясните мне, пожалуйста, такую вещь: то, что не подошла к телефону мадемуазель Сарразен, понятно. Она мертва. Но почему не взял трубку никто из ее семьи? Почему никто вчера не известил полицию об убийстве? Вероятно, с момента преступления до того, как американец подбросил вам этот чемодан, прошло много времени?

— Мадемуазель Сарразен живет… жила одна. Со служанкой. Но у той по воскресеньям всегда был выходной.

— Одна? Такая молодая девушка?

— Она… она была не такая уж молодая… Ей тридцать пять лет… Около того. Тридцать пять или тридцать шесть…

Сенвиль поднял брови, не отрываясь от своих записей.

— А вам? — спросил Тевене.

— Мне?

— Да, вам. Тут написано, что вам двадцать три года. Ну ладно… Сенвиль, соедините меня с квартирой мадемуазель Сарразен. Возьмите другую трубку и записывайте.

Жан-Марк опустил плечи, он выглядел так, словно хотел провалиться сквозь землю. Раздался голос телефонистки:

— Майо сорок шесть-семьдесят девять на проводе!

— Это квартира мадемуазель Сарразен? — спросил Тевене.

— А кто говорит?

— Комиссар Тевене из лионской криминальной полиции.

Голос тотчас же изменил интонацию.

— О, извините, господин комиссар. С вами говорит инспектор Блондель. Сейчас дам трубку комиссару Бело.

— А это дело будет вести Бело? — обрадованно спросил Тевене.

Сенвиль казался не менее довольным.

— Добрый день, дорогой Бело, — начал Тевене. — Я так рад, что застал вас!

— Я тоже рад вас слышать, комиссар, — сказал Бело. — Жертва действительно мадемуазель Сарразен, хозяйка виллы на улице де ла Ферм, девять-бис в Нейи. Это тяжелое зрелище, не только из-за отрубленной руки…

— Она в спальне?

— Нет, лежит на тахте в гостиной. Одета в ночную рубашку и халат.

— Когда это произошло?

— По мнению доктора Бонитета, около восьми вечера. Руку отрубили позже.

— Я полагаю! Но как объяснить тот факт, что никто не поднял тревоги?

— Жертва жила одна, со служанкой, которая до нашего прихода ничего не знала. Открыла нам как ни в чем не бывало и удивилась только, когда мы представились. Сказала, что ушла в воскресенье утром и, вернувшись из кино, проскользнула в свою комнату на цыпочках, чтобы не будить хозяйку. Она как раз ожидала звонка, чтобы подать завтрак.

— Кстати о звонке, — сказал Тевене, — мы недавно звонили по этому номеру, и никто не взял трубку.

— Телефон был отключен. Меня удивляет то, что служанка не вошла ни в гостиную, ни в какую-либо другую комнату на первом этаже, хотя они соединяются друг с другом. Она должна была заметить жертву. Служанка утверждает, что ей было запрещено убирать в доме и даже поднимать шторы, пока мадемуазель не проснется.

Тевене, который, слушая, перелистывал записи Сенвиля, искоса взглянул на Жан-Марка.

— Бело, спросите, пожалуйста, эту особу, когда она в последний раз видела жениха мадемуазель Сарразен.

— Подождите минутку…

— Извините, я хотел бы… — начал удрученный Жан-Марк.

Но Тевене продолжил телефонный разговор:

— Слушаю…

— Она не знала жениха.

— Не знала жениха?

Жан-Марк возмущенно воскликнул:

— Это Жизель, горничная! Спросите ее, знала ли она Жан-Марка Берже.

Тевене передал вопрос. Через некоторое время в трубке раздался голос Бело:

— Действительно, она хорошо знает господина Берже, друга мадемуазель Сарразен.

— Друга, — повторил Тевене. Жан-Марк пожал плечами. — Дорогой Бело, я думаю, нам вскоре снова придется поговорить.

— Мне тоже так кажется, господин комиссар.

2

Они попрощались, и Тевене, повесив трубку, с добродушным выражением обратился к Жан-Марку:

— Вы хотели мне что-то сказать…

— Да, я хотел предупредить вас насчет Жизели. Это полная идиотка, и мадемуазель Сарразен не питала к ней никакого доверия, просто не из кого было выбирать. Почему мы должны были делиться с ней своими планами? Мадемуазель Сарразен не нуждалась в такой наперснице. У нее было множество знакомых в большом свете. Мы любили друг друга и были обручены, клянусь своей сестрой! Я приехал, чтобы известить семью о предстоящей свадьбе. Разница в возрасте не имела для меня значения. Она выглядела так молодо, была так умна, так тонко понимала искусство! Она любила живопись, а я собираюсь стать художником, специально для этого приехал в Париж! Мы познакомились на большом приеме в Академии. Танцевали… Потом начали встречаться…

— И не ждали до свадьбы… — вставил Тевене.

Жан-Марк пожал плечами, давая понять, что так оно и было. Неожиданно Тевене рассердился. Он заговорил тоном директора школы, распекающего непослушного ученика:

— Не считаете ли вы, молодой человек, что пришло время говорить серьезно. Этот искалеченный труп…

— О, нет, нет! — застонал Жан-Марк.

— Этот искалеченный труп ставит вас в серьезную, даже трагическую ситуацию. Если двадцатитрехлетний парень становится любовником тридцатипяти-тридцатишестилетней женщины, это их дело! Оба совершеннолетние, особенно она. Но что нам пользы от ваших рассказов о совместных планах на будущее, раз ваша любовница не может этого подтвердить? Какие у вас доказательства?

— На Рождество он прислал семье ее фотографию, — мягко вмешался Сенвиль. — Она у меня с собой вместе с документами, господин комиссар.

— И это вовсе не старый снимок! — выкрикнул Жан-Марк, весь дрожа. — Посмотрите на него, вы сами убедитесь, как она была красива!

Тевене взглянул на фотографию.

— Это не доказывает, что вы хотели на ней жениться.

— Клянусь, она этого хотела.

— Она хотела!

— И я! И я тоже!

— А откуда нам знать, не руководствовались ли вы корыстными соображениями? Женщина, которая старше вас больше чем на десять лет…

— Я никогда не взял у нее ни гроша! Клянусь вам! Можете собрать сведения о моей жизни в Париже. Я остановился в гостинице «Марсель», хозяева — супруги Беда.

— Можете на нас положиться, — ответил Тевене. — А зачем вы вводили в заблуждение своих близких, говоря о «молодой девушке»? Зачем вы скрывали от них ее адрес?

— Я не скрывал ее адреса, просто это вылетело у меня из головы. К тому же меня не спрашивали. А что до «молодой девушки»… Да, это была ложь! Родители думали, что я обручился со своей подругой детства…

— Речь идет об Огюсте Шенелон, — вставил Сенвиль, — дочери ювелира с площади Селестен.

Тевене кивнул. Жан-Марк продолжал:

— Чтобы совсем их не разочаровывать, я написал «молодая девушка». Теперь я собирался им все объяснить. Конечно, лучше было сразу написать правду. Моя бабушка…

Сенвиль откашлялся. Тевене взглянул на него и спросил Жан-Марка:

— Вы ее боялись больше всех?

— Да, — ответил Жан-Марк. У него сорвался голос. От бессонницы, страдания и страха он выглядел как пьяный. — Я устал! Я так устал! У меня голова лопается. Господин комиссар, отпустите меня, пожалуйста, домой! Я хочу лечь.

— Очень жаль, — невозмутимым тоном ответил Тевене. — Но мы не можем на этом остановиться. Париж требует от нас мельчайших подробностей того, как этот чемодан попал к вам в ваши руки.

— Я уже все сказал! Абсолютно все.

— А что вы на этот счет думаете, Сенвиль?

— Не все, — раздраженно ответил инспектор, повернувшись к Жан-Марку. — Вы говорили, что, когда перед Лионским вокзалом в Париже увидели, что чемодан заменен, вам оставалось времени ровно столько, чтобы вскочить в отходящий поезд. — Жан-Марк кивнул. — И вы хотите нас убедить, что американец рассчитал все до секунды?

— Простите, но это очевидно, господин инспектор! Отсюда и так называемая авария. И дорогу он удлинил, нарочно ехал бульварами!

— И не было ни одного свидетеля? — спросил Сенвиль, во время допроса на улице Дюмон не задававший ни одного вопроса. — Никто не проходил мимо, когда вы чинили машину?

— Я не чинил, господин инспектор, это он. Я ему только помогал, светил фонарем! Мимо проезжали автомобили, но на большой скорости, ни один даже не притормозил. Лило как из ведра. А может, кто-нибудь нас и заметил. Это было между одиннадцатью и четвертью двенадцатого. А если дать объявление в газету?

Оба полицейских промолчали.

— А когда он перед отелем «Марсель» предложил вам свою помощь, рядом никого не было? — спросил Сенвиль.

— Если бы это произошло буквально на две минуты раньше, при этом был бы господин Беда, хозяин гостиницы. Но он как раз пошел спать, я сам ему предложил. Была ужасная погода! Конечно, бандит ждал в своей машине где-нибудь в конце улицы! У меня никогда не было врагов, я никому не причинил зла, любой может подтвердить, а все же кто-то хотел мне отомстить.

— Если кто-то кому-то мстит, то, естественно, имеет для этого повод, — сказал Тевене. — Вам знаком этот американец? Советую честно признаться.

— Клянусь, нет! Я его в глаза никогда не видел! Это какой-нибудь завистник! Мне нужно отдохнуть, у меня голова раскалывается! Отпустите меня, умоляю вас!

— Жертва отдыхает за вас двоих, господин Берже, — ответил Тевене. — Ваши показания очень путаные.

— Они правдивые! — воскликнул Жан-Марк.

— Они ложные, — со зловещим спокойствием ответил Тевене.

3

В первый раз за все время работы на комбинате Сен-Поликарп Жонне очутился в кафе утром буднего дня. Это было кафе на улице Вобан, улице через маленькое «у», потому что большое «У» означало для него теперь улицу, на которой располагалась криминальная полиция. Он вышел из комиссариата один, без Жан-Марка. Полиция задержала его единственного сына, надежду рода, под предлогом, что он — главный свидетель. Почему главный, если вся семья видела содержимое чемодана? Ведь это он, Жонне, развернул полотенце! Полиция имела наглость не только задержать его ребенка, но и не позволить с ним увидеться! Не позволить отцу увидеться с сыном! Допустимо ли такое? Он их так просил! Все напрасно. Сходя по ступенькам, он слышал, как один полицейский сказал другому: «У нас новый человек в камере предварительного заключения! Паскудная история…» Не может быть двух паскудных историй в один и тот же момент и в одном и том же месте. Жонне знает, что такое камера предварительного заключения! Это клетка для диких зверей. И Жан-Марк заперт в ней, как бешеное животное, как буйнопомешанный! Дела складывались так ужасно, что Жонне хотелось довершить этот кошмар глотком чего-нибудь крепкого в рабочее время.

Пригубив коньяк, он еще острее ощутил разразившуюся катастрофу: главный кассир комбината Сен-Поликарп торчит в баре в понедельник, в десять часов утра, а его сын задержан полицией, арестован как подозреваемый в убийстве! И ко всему прочему эта жуткая отрубленная рука, чемодан, кольцо.

Он стал сомневаться в Божьем милосердии. Как это возможно, чтобы честная, трудовая жизнь в одно мгновение стала кошмаром? Он вздохнул, отставил рюмку, расплатился и вышел, не допив коньяк.

V Осмотр места происшествия

1

А в Париже, точнее, в Нейи, повесив трубку после разговора с любезным Тевене, Бело, чтобы собраться с мыслями, прикрыл глаза и не сразу заметил стоявшую перед ним Жизель. Он сидел в мягком кресле, в самом центре второй гостиной (первой мы будем называть ту гостиную, где лежала жертва и работали люди из отдела криминалистики). Стены сплошь были увешаны картинами Ван Гога.

С ними Бело уже имел дело. В прошлый раз это была репродукция, маскировавшая сейф. Оригиналы Ван Гога не используют для укрытия денег или драгоценностей. Они сами — целое состояние. Большое или маленькое? В общей сложности, вероятно, огромное. Эксперт представит точные данные. Вся эта вилла в духе Трианона вместе с террасой из тесаного камня, хорошенькая, как игрушка, кажется намного меньше, чем она есть на самом деле. У входа — плиточный пол в виде шахматной доски из белого и черного мрамора. И за всем следит одна только служанка? Бело взглянул на Жизель. Жизель — название балета, которого он никогда не видел, но запомнил афишу. Как-никак, культурный полицейский! Эта Жизель ничем не напоминала балерину. У нее были толстые, сильные ноги. Она походила на крестьянку. «Танец с метлой», — подумал Бело. Вообще с утра он был в хорошем настроении. В первый раз в работе ему помогал его крестник, Симон Ривьер, сын его лучшего, не считая Пикара, друга, погибшего на посту. Парень уже год служил в полиции, мечтал работать с крестным отцом. Умолял об этом. Для этого требовались два условия: чтобы они оба одновременно были свободны и чтоб это было необычное дело. Случай с отрубленной рукой как раз им подошел. В настоящий момент Симон осматривал верхние этажи, Блондель — сад, а он, Бело, смотрел на Жизель.

— Садитесь, мадемуазель Жизель!

— Можете говорить просто Жизель, господин инспектор! После того, что случилось… — Она сложила руки на коленях. — Я никогда не думала, что потеря хозяйки меня так потрясет.

— Ты потеряла ее необычным образом, — заметил Бело.

— Да, правда, — согласилась Жизель.

— Ты давно работаешь у мадемуазель Сарразен?

— Нет, три недели.

— Всего-навсего?

— Да, господин инспектор. Я бы тут долго и не удержалась.

— Почему?

— В конторе по найму меня сразу предупредили.

— Что это за контора?

— Контора Ле Беллес в Терне.

— О чем же тебя предупредили в конторе?

— Мне сказали, что я не удержусь долго у мадемуазель Сарразен. Два месяца — это предел. Они сказали, что мадемуазель Сарразен очень капризна. Извините, что я так говорю, когда она… Я только повторяю.

— И ты все-таки пошла на это место?

— Когда сидишь без работы… Мои прежние хозяева вынуждены были отказаться от прислуги.

Бело вынул блокнот.

— Может, ты скажешь мне их фамилию и адрес?

— Почему бы и не сказать? Я работала у них пять лет и получила от них рекомендательное письмо. Супруги Лекуры, улица Верней, тридцать один.

— Там, где аптека.

Жизель оживилась.

— Вы из того района?

Бело отрицательно покачал головой.

— Должна признаться, что мадемуазель хорошо мне платила, — продолжала Жизель. — Два месяца у нее — это все равно, что полгода в другом месте.

— По-твоему, она действительно была капризна?

— Нет! Всегда держала слово. Как говорила, так и делала. И никогда не повышала голоса.

— У нее часто бывали гости?

— Приемов она не устраивала, а для прислуги это главное. Наверху я тоже не убирала. Ключ был у госпожи.

— А спишь ты где?

— На втором этаже. Хорошая комната, совсем не такая, как обычно бывает у прислуги.

Они пошли в соседнюю гостиную. Царивший здесь беспорядок изменил ее вид. Через широко открытые двустворчатые двери виднелась нога, обутая в туфельку в восточном вкусе. Работники отдела криминалистики всюду понаставили свои приборы и прожекторы.

— Мы кончили, комиссар, можно забрать труп, — обратился один из них к Бело.

— Спасибо. Вызывайте машину. Останься тут, — обратился Бело к Жизели.

Он хотел еще раз посмотреть на жертву, прежде чем она исчезнет отсюда навсегда. Никогда не известно, что может открыть такой осмотр. На этот раз он не заметил ничего нового. Жертва, получив удар в спину, упала навзничь.

— Мгновенная смерть, — констатировал Боннтет. — Но подождем результатов вскрытия. Удар нанесен стилетом или ножом. Острым орудием. Его не нашли до сих пор и, возможно, не найдут никогда. Нож легко унести с собой, это не топор. Кстати, о топоре…

— На топоре нет никаких отпечатков пальцев? — спросил Бело, ни к кому персонально не обращаясь.

— Никаких! Мы бы тебе сказали! — ответил Нурри, старший из всех, ответственный за отпечатки пальцев.

Топор, а точнее топорик, находился в кухне. Жизель сказала, что рубила им дрова.

— Никаких, — повторил Нурри. — Вытерт, вымыт, вычищен, как алебарда стражника.

Женская рука у запястья тонкая. Достаточно было одного удара. Ужасно. Боннтет не смог определить, через сколько времени после удара в спину была отсечена рука. Остался ли преступник в доме вместе с трупом? Возвратился ли он, когда ему пришла в голову идея разыграть спектакль с «женихом», рукой и чемоданом?.. Да, красивая женщина, очень красивая.

— А тут какая красавица! — сказал Симон, незаметно ставший рядом с Бело. — Я нашел это фото в ее комнате.

Бело взглянул на снимок мадемуазель Сарразен, лежавшей на пляже. Великолепная фигура.

В гостиную вошли люди в белых халатах, с носилками.

— Можете забрать, — сказал Бело и обратился к Симону: — Наверху что-нибудь обнаружили?

— Ничего.

— Тогда иди на помощь Блонделю. Похоже, он заблудился в саду.

2

Жизель не двигалась с места. В сочетании беспорядка и царившей в комнате тишины было что-то странное. Бело снова опустился в кресло.

— Мы остановились на гостях мадемуазель Сарразен.

— Да, господин инспектор.

Голос у нее был, как и раньше, — спокойный, ровный. Исключительное самообладание. Или исключительная тупость.

— Она встречалась с кем-нибудь из семьи?

— Нет, ни с кем.

— У нее были родственники?

— Не знаю.

— А кто приходил?

— Торговцы картинами. Приходили, когда у них появлялось что-нибудь новое.

— Ван Гог?

— Вы его знаете?

— Естественно.

— У нее были и другие картины, импрессионисты, она, кажется, так их называла. Но на этом Ван Гоге она просто помешалась. Она мне сказала, что весь мир завидует ее коллекции.

— Она что-нибудь из этого продавала?

— Нет, только покупала. Вон те две картины купила одновременно.

— А друзья? Их было много?

— Ох нет, господин комиссар, только один! — смущенно ответила Жизель.

— Я не имел в виду любовников, — сказал Бело.

— Ой, простите, я неправильно поняла. Друзья… Друзья… Если речь о мужчинах, то их здесь никогда не бывало. Дамы приходили на чай. Но только по вечерам. А я в десять всегда уже была у себя в комнате. Мадемуазель мне говорила: «Жизель, если ты будешь у себя и услышишь звонок, не беспокойся. Я открою сама, если захочу. А если нет, пусть звонят сколько угодно». Нейи — это глухомань, господин инспектор.

— Ну и что? Ты когда-нибудь слышала звонок?

— Один раз.

— И мадемуазель Сарразен открыла?

— Мне показалось, что я слышала, как хлопнула калитка. У нас, чтобы открыть калитку, надо только нажать кнопку в прихожей.

— Ты видела, кто это был? Мужчина, женщина?

— Я уже лежала в постели, и мне не хотелось вставать, господин инспектор. Я подумала, что это приятель мадемуазель.

— Ну, хорошо, — сказал Бело, поудобней располагаясь в кресле. — Поговорим теперь о нем. Об этом Жан-Марке Берже.

На ее лице появилась та же гримаса, что во время телефонного разговора с Лионом.

— Мне кажется, он тебе не нравился, — заметил Бело.

— Мне до него дела не было.

— Он часто приходил?

— Да.

— Мадемуазель Сарразен очень им интересовалась?

— Не поняла, простите.

— Она его сильно любила?

— Думаю, что да. Мадемуазель Сарразен была не из тех, кто посвящает прислугу в свои дела.

— Сколько ему лет?

— Не знаю… Года двадцать два. Не больше двадцати пяти.

Бело присвистнул.

— Такой молодой? Ей-то было лет тридцать пять?

— Тридцать шесть. В этом возрасте такое случается.

— А ты, Жизель? Сколько тебе лет?

— Тридцать пять. Но я вас уверяю, со мной такого не произойдет.

— Я этого и не имел в виду.

— Ну, не надо думать, что я глупее, чем есть, — сквозь зубы процедила Жизель. отводя глаза.

— Не беспокойся, — ответил Бело. — Симпатичный был этот Берже?

— Если речь о чаевых, то не давал никогда. Случая не представилось. Но вежливый молодой человек…

— Они выходили куда-нибудь вместе?

— Днем нет. Но у мадемуазель была машина, может, она за ним заезжала.

— Верное замечание. Ты сказала, что, услышав ночью, как хлопнула калитка, подумала, что это он. У него не было своего ключа?

— Ни у него, ни у кого другого.

— Другие — это кто?

— Понятно, я! Это первое место, где мне не дали ключ. Когда я утром возвращалась с покупками, мадемуазель сама мне открывала.

— Однако вчера вечером она тебе не открыла?

— По воскресеньям она давала мне ключ. На случай, если я вернусь домой раньше, чем она. или захочу без нее выйти.

Бело помолчал минуту, потом сказал:

— Одним словом, она не боялась давать тебе ключ на время своего отсутствия. Но не хотела, чтобы кто-то пришел неожиданно. Ты или даже ее друг.

— Кроме воскресенья.

— Кроме воскресенья. Значит, она боялась кого-то, кто мог прийти в будний день и не мог этого сделать в воскресенье. А убита она была именно в воскресенье.

— Да, — тихо сказала Жизель.

— У тебя есть какие-нибудь подозрения?

— Откуда! Меня же при этом не было, — спокойно ответила Жизель.

Бело сделал вид, что не услышал этого чересчур наивного ответа.

— И последний на сегодня вопрос, Жизель. Мадемуазель Сарразен всегда носила на правой руке колечко с «кошачьим глазом»?

— С чем?

— С «кошачьим глазом». Это название камня. Я, как и ты, такого не знал.

— Да, она всегда его носила, — слегка презрительно ответила Жизель. — Но иногда, — глаза ее заблестели, — она надевала на другую руку кольцо с большим бриллиантом. Огромный, прекрасный бриллиант! Его нашли?

Она нахмурилась.

— Не знаю. Спасибо, Жизель. Можешь вернуться на кухню.

Симон и Блондель уже несколько минут ждали в соседней гостиной. Бело пошел к ним.

— Ну что, мальчики? — Он взглянул на диван. — Она так любила краски… И вот красное пятно на желтом атласе и другое, такое же, на белом коврике. Как грустно! Пошли в библиотеку.

3

Они прошли через столовую. В шкафах — фарфор и серебро, и везде, везде картины. Везде Ван Гог. Единственным украшением библиотеки были стеллажи под потолок, сплошь уставленные книгами. Должно быть, собрание отца или деда мадемуазель Сарразен. Все трое сели за большой пустой стол посредине комнаты. Симон поставил перед собой элегантную сумку и положил пачку бумаг. Бело вопросительно посмотрел на Блонделя.

— Я прочесал весь сад, — сказал Блондель. — Тут почти все дома с садами. За садом старательно ухаживают. Там есть даже статуя, вот отсюда видно. Это Диана…

— …Охотница, — прибавил Симон.

— Потрясающая эрудиция! — фыркнул Бело.

— Стараемся вас не осрамить, шеф, — серьезно сказал Блондель.

— Я бы предпочел, чтобы ты нашел стилет или нож, одним словом, орудие преступления. С хорошенькими отпечатками пальцев. Нет ли чего-нибудь такого в колчане Дианы?

— Скульптор даже не потрудился его выдолбить, — страдальческим голосом произнес Блондель. — Поиски в гараже тоже ни к чему не привели. Кроме спортивного автомобиля, там ничего нет. А что за чистота! Нигде ни следа грязной тряпки или пустой банки! Мы в первый раз занимаемся убийством одинокой женщины. Интересно, они все такие?

— Думаю, такая педантичность может нам дать представление о характере жертвы. Еще что-нибудь есть?

— Нет.

— Тогда займешься доходами мадемуазель, и немедленно. Где-то здесь в бумагах я видел чековую книжку…

— Вот она, — сказал Симон.

Чековая книжка была выдана очень солидным частным банком. Бело показал ее Блонделю.

— Ты знаешь, как за это взяться, а если тебе будут мешать, обратись к Гайярде. — Блондель вышел. — Теперь твоя очередь, Симон. Где фото, которое ты мне показывал?

Симон взял из пачки бумаг белый прямоугольник и перевернул другой стороной.

— Оно стояло на камине в ее комнате.

— В ее комнате? — спросил Бело, разглядывая здоровое, мускулистое, как у спортсменки, тело.

— Да. Судя по узкой кровати, она жила там одна.

— Странно, поставить собственную фотографию в одном купальнике к себе в комнату. Как это называется?

— Нарциссизм.

— Именно. Странная, однако, была эта мадемуазель Сарразен. А теперь приглядимся к кавардаку, который мы тут застали. Если преступник что-то украл, то что?

— В самом деле, что? Все содержимое ящиков перевернуто вверх дном и в секретере, и в ночном столике. На полу черт знает что: постель, драгоценности, бумаги. Я начал работать, как только отвалили эти из отдела криминалистики.

— Ты сказал — драгоценности?

— Да, в шкатулке.

— Ты наткнулся на кольцо с большим бриллиантом?

— Их там целая куча. А еще браслеты, ожерелья.

— Надеюсь, ты запер комнату? — Симон достал из кармана ключ и отдал его Бело. — Поставим там кого-нибудь на всякий случай. А что в других комнатах?

— Кроме комнаты прислуги — все нежилые, и очень давно. А ведь на свете полно людей без крыши над головой!

— Зато никто не посягает на их жизнь. А на третьем этаже?

— Чердак, вернее — чердаки. И ни пылинки. Чемоданы, ящики, всякий хлам.

— А что у тебя в сумке?

— Мелочи прекрасной дамы. Календарик. Ни в субботу, ни в воскресенье никакой встречи не предусмотрено. Водительские права. Ну и так далее. Кроме того, связка ключей Я попробовал все: от калитки, от входной двери, от гаража и от машины — с медальоном святого Христофора, покровителя путешественников. К сожалению, он охраняет только на дорогах…

«У него мой способ мышления, — подумал Бело. — Его мать не зря боялась моего влияния. После смерти отца ему не пришло бы в голову стать полицейским, если б не я. Я его не заставлял. И все-таки хорошо, что так вышло».

4

— Войдите, Бело, — сказал из-за своего стола комиссар Пикар, шеф следственной группы, которую называли группой асов. — Прошу оказать мне честь и сесть напротив меня. Кстати, я только что слушал по телефону хвалебные гимны в твой адрес. Это длилось целых пять минут.

— И кто же пел гимны?

— Ага, тебя это интересует! Трюфло, подай господину комиссару стенограмму телефонного разговора.

— Пожалуйста, господин комиссар, — сказал Трюфло, образцовый секретарь, известный как своей лысиной, так и исключительной добросовестностью.

— Это Тевене из Лиона так разливался на твой счет, — сказал Пикар.

— Я только что с ним беседовал, — заметил Бело.

— Он мне говорил, — вспомнил Пикар.

— Ты виделся с Блонделем? — спросил Бело.

— Не только с Блонделем, со всеми. А толку? Может, ты прольешь свет на это дело? Я пока никого не жду, однако вскоре на нас обрушится пресса. Но сначала прочти стенограмму. Комплименты в свой адрес пропусти.

Бело пробежал глазами первые фразы, которых, но правде говоря, было немного, и начал читать:

Тевене: Вы в Париже серьезно отнеслись к делу мадемуазель Сарразен, если бросили на него Бело.

Пикар: А вы в Лионе — несерьезно?

Тевене: Как к убийству — конечно, серьезно. Но как к загадке… Разгадка, мне кажется, — вопрос времени.

Пикар: Правда?

Тевене: Вся эта история с чемоданом просто высосана из пальца. Я полчаса пробовал припереть парня к стене. Поскольку версия по-детски наивна, он повторял ее без труда, как автомат. Все остальное звучит фальшиво. Характер знакомства с жертвой, разница возраста, среды…

Пикар: Каковы ваши выводы?

Тевене: Я как раз хотел вам их изложить. Думаю, сам Жан-Марк, убив любовницу, отрубил у нее руку и, завернув в китайский халат, положил в чемодан, который купил или украл в любом гардеробе. Предполагаю, что он хорошо обдумал, как откроет его в присутствии семьи. Да, это ужасно, зато его версия выглядит правдоподобнее: замена, месть. Словом, парень рассуждал так: «Они никогда не поверят, что я могу быть таким подлецом или сумасшедшим, чтобы…» Алло!

Пикар: Я слушаю вас с огромным интересом. Когда вы собираетесь нам его прислать?

Тевене: К сожалению, у меня нет свободных двух инспекторов.

Пикар: Завтра я пришлю вам одного из своих.

Тевене: Не хотел бы обременять вас просьбами, но…

Пикар: Но пределом мечтаний был бы сам Бело, верно?

Тевене: Вы угадали.

Бело просмотрел последние строчки стенограммы. В них речь шла о кнедликах и пулярках из Нантюа.

— Ну, и что ты скажешь?

— Прикажи выдать мне необходимые бумаги.

— Трюфло, готовы бумаги для комиссара?

— Вот, пожалуйста.

Вместо слов благодарности Бело улыбнулся.

— Я выеду вечером. Ты не мог бы направить кого-нибудь на улицу де ла Ферм вместо Симона?

— Как с этим, Трюфло?

— Конечно, можно послать Тюссена или Малькорна.

— Пусть идет Тюссен. А теперь рассказывай, Бело.

Когда в первом часу дня Бело пришел в кабинет Пикара вторично, шеф института судебной медицины, подвижный доктор Дампьер, принес результаты вскрытия трупа.

— Надо признать, вы меня не балуете банальными случаями, — сказал доктор. — А сегодня мне достался действительно смачный кусок — это для специалиста. Я не говорю об отрубленной руке. Какой-то сумасшедший или извращенец отрубил ее топориком. Я беседовал по телефону с Боннтетом, он был очень удивлен, что рана, нанесенная посмертно, может так кровоточить. Конечно, может даже много часов, если она нанесена в область гипо… то есть я хотел сказать…

— Мы столько лет ваши постоянные читатели, что в вашей терминологии для нас нет загадок, — сказал Пикар.

Дампьер не любил, чтобы его прерывали.

— …я хотел сказать, что свисающая рука создает для этого просто идеальные условия. Все это я написал в своем отчете и, конечно, не для этого поднялся к вам. Речь идет о ране в спине, которая послужила причиной почти мгновенной смерти. Из глубины моей памяти в связи с ней выплыло одно сочное выражение, которое я слышал, еще будучи студентом. Мы обязаны им старому Фарабефу. Вы слыхали о Фарабефе?

— Фарабеф? — Пикар задумался, потом обратился к Бело:

— Слышал?

Бело отрицательно покачал головой.

— Нет, мы не слыхали о Фарабефе, доктор. Он никогда не фигурировал в ваших отчетах.

— В этом тоже не фигурирует. Это было бы несерьезно. Очень острый предмет, которым воспользовался убийца, — я считаю, что это нож для разрезания бумаги, — вошел между позвонками — седьмым шейным и первым спинным, разрезав сразу две артерии. А знаете, как Фарабеф окрестил такой удар? «Удар ревнивого стилета!»

VI Огюста

1

За время своей работы Бело уже трижды бывал в Лионе. Ему нравился город и лионские коллеги. Их сдержанность, которая может поначалу показаться враждебностью, с течением времени переходит в дружеское отношение. Среди доброжелательных лиц можно было спокойно работать. Некоторые считали, что дело тут в особой коммуникабельности Бело. «Что посеешь, то и пожнешь», — отвечал он.

Пообедал Бело в вагоне-ресторане. Приехал он уже в сумерки. Несмотря на это, он решил, удостоверившись, что в гостинице для него заказан номер, отправиться прямо на улицу Вобан. Завтра с раннего утра он серьезно возьмется за дело. Ему необходимо успеть на ночной поезд до Парижа. Утром в среду он должен быть на набережной Кэ-дез-Орфевр.

Бело, любивший одиночество, никак не думал, что кто-то может его ожидать. Поэтому он очень удивился, увидев на пороге отеля улыбавшегося Сенвиля.

— Я первый столкнулся с этим делом, — сказал Сенвиль. — И да здравствует отрубленная рука, если благодаря ей я могу пожать вашу!

— Вы словно по книжке читаете, — ответил Бело. — Я тоже рад, что мы встретились. Не случилось ли со времени беседы наших шефов чего-нибудь новенького?

— Врач обследовал парня.

— Что, нервысдали?

— Да, сразу, как открыли чемодан. К тому же он жаловался, что приехал из Парижа сильно простуженный.

— Ну и что?

Сенвиль пожал плечами.

— Да, сильная простуда, но можно обойтись без больницы, даже без сиделки. Я на машине, хочу вас потом похитить. Мои дети вас обожают!

По дороге он описал Бело всю семью Берже, особо остановившись на бабушке и Жан-Марке, «которого комиссар Тевене не без основания подозревает».

— Мне хотелось бы с ним побеседовать, пока по закону он только свидетель, — сказал Бело.

Тяжело дыша ртом, потому что нос был заложен, Жан-Марк спал в своей камере. Он лежал одетый, но без плаща и шарфа, потому что помещение отапливалось. Когда полицейский открыл дверь, он, как и утром, вскочил с криком «Нет», дико озираясь по сторонам.

— Вставай, — сказал Сенвиль. — Пойдешь с нами.

Шествие открывал Сенвиль, а замыкал Бело, внимательно разглядывавший молодого человека. Большинство полицейских считали, что они исчерпали все, что можно было сказать о подозреваемом, но ни словом не обмолвились о его внешнем виде. Юноша хрупкий, элегантный и, судя по описаниям Сенвиля, не похож ни на кого из семьи Берже. Даже выражение обреченности, с которым он очнулся, разбуженный полицейскими, не испортило его милого, привлекательного лица. Вот и причина, почему он понравился богатой, не первой молодости женщине. Интересно, кто из них больше выиграл.

Когда они сели в одном из кабинетов, Бело сказал:

— Я приехал, чтобы забрать вас в Париж.

Жан-Марк выглядел, как зверек, попавший в капкан. Он хотел что-то крикнуть, но простонал только:

— Вы не имеете права!

— Почему? — без злости спросил Бело.

— Запереть меня тут, как зверя, как раз после того, что случилось…

— А что случилось, мой мальчик?

Вопрос и тон, которым он был задан, запутали Жан-Марка.

— Ну… чемодан… И отрубленная рука… моей невесты… Моей невесты! — Он зарыдал. — Вы не представляете… Никто не представляет!..

— Я приехал за вами потому, — сказал Бело, — что почти все произошло в Париже, и только в Париже мы можем распутать это мрачное дело. Мы должны иметь вас под рукой.

Жан-Марк перестал всхлипывать и искоса посмотрел на Бело.

— Понимаю. Значит, вы не считаете, что я… — Он запнулся. — Мы выезжаем сегодня?

— Завтра.

— Можно мне пойти домой, лечь?

Бело встал, Жан-Марк тоже. Сенвиль озабоченно следил за каждым его движением.

— К сожалению, это невозможно, — сказал Бело. — Вы понимаете, пресса. Для журналистов нет ничего святого. Тут вам будет спокойнее.

— Да, пресса, — промолвил Жан-Марк. — Хорошо.

Он молча проводил комиссара взглядом до самой двери. Оба полицейских вышли и сели в машину.

— Да, вы умеете работать, ничего не скажешь, — вздохнул Сенвиль. — Выпьете у меня рюмочку?

— Мне бы хотелось крепкого кофе, — ответил Бело. — Без чашечки хорошего кофе я не смогу уснуть.

2

Он не мог заснуть без кофе, но просыпался всегда легко. Уже ранним утром он хрустел рогаликом, запивая его горячей жидкостью, мало напоминающей тот напиток, которым его угощал Сенвиль, и одновременно проглядывал местные газеты. Пресса подняла такой шум вокруг отрубленной руки, словно вся история случилась здесь. Старая госпожа Берже взяла на себя всю тяжесть общения с репортерами. Она описала сцену с чемоданом холодно, точно, как в пьесе Мериме. Молодая госпожа Берже, мать Жан-Марка, осталась в тени. Несмотря на это, ее фотографию поместили в газетах вместе с информацией о кольце. Имя особы, для которой кольцо было предназначено, не упоминалось. Имелись два фото мадемуазель Сарразен — одно групповое, на каком-то приеме, на другом она была одна. Газеты поместили и фотографию Жан-Марка двухлетней давности, очень удачную, с одухотворенным загадочным взглядом. Упоминалось, что ни лионская, ни парижская полиция не представила никакой версии относительно личности убийцы.

От Сенвиля Бело узнал, что комбинат Сен-Поликарп начинает работу в восемь тридцать. Без четверти восемь он был на улице Дюмон. Измученный мужской голос спросил:

— Кто там?

— Извините, пожалуйста. Я комиссар криминальной полиции, приехал из Парижа.

Дверь распахнулась, и Бело увидел невысокого человека с утомленным лицом. Это был Леонар, смотревший на Бело, как на избавителя.

— Вы арестовали убийцу?

Из столовой вышли Жонне и Эмилия, тоже с напряженными лицами. Только на лице бабушки не отражалось ничего, кроме нескрываемого любопытства.

— К сожалению, нет, — ответил Бело. — Разрешите войти?

— Что же будет? — простонал Жонне. — Что будет?

Со вчерашнего дня он постарел на десять лет, только похудеть не успел. Эмилия выплакала все слезы. Она безнадежно смотрела перед собой, нижняя челюсть у нее дрожала. Братья не успели застегнуть воротнички. Зато бабушка была в отличной форме.

— Так вы из Парижа… Проходите, — заговорил Жонне. — Можно любить Лион, и что из того! Как какое-нибудь серьезное событие, сразу Париж! Столица, столица…

На столе стоял завтрак.

— Все так, как вчера, — прошептал Жонне. — Как вчера.

— Только Жан-Марка нет, — неживым голосом произнесла Эмилия.

— И чемодана, — уточнила бабушка. — Может, присядете?

— Вы очень любезны, — сказал Бело, садясь.

— А теперь познакомимся. Я, естественно, бабушка. А это мать мальчика. Это отец, а это дядя. Моя внучка провела ночь у соседей. Что касается моего внука, то ни у кого не хватило простой человечности, чтобы сообщить нам о его состоянии.

Близнецы старались не пропустить ни слова и напряженно ждали, что скажет комиссар.

— У вас остынет кофе, мадам. Не смущайтесь моим присутствием. С вашим внуком все нормально. Вчера его осмотрел врач. Он не нашел ничего ни в легких, ни в бронхах.

— Слава Богу! — воскликнула Эмилия.

— Я приехал, чтобы забрать его в Париж, — продолжал Бело. — Его присутствие там обязательно.

— Налить вам кофе? — спросил Жонне.

Бело кивнул, а бабушка спросила:

— Может быть, вы позволите нам увидеться с Жан-Марком перед отъездом? Кстати, он и сам мог бы добраться до Парижа, — прибавила она.

— Он — главный свидетель, — сказал Бело, — и поэтому…

— И поэтому ему полагается эскорт? Значит, свидетелям уже не присылают повестки? Их приводят за ручку?

— Мы охраняем их от всяких неожиданностей, — со стоическим спокойствием ответил Бело, чувствуя напряжение, зависшее в воздухе.

— Вы думаете, преступник хочет убить Жан-Марка? — спросила Эмилия ровным голосом. Только челюсть у нее задрожала еще сильнее.

Жонне кусок не лез в горло, хотя он сутки ничего не ел. Леонар, поняв наконец, о чем идет речь, воскликнул:

— Конечно, конечно! Убийство этой несчастной, отрубленная рука, чемодан — только первый акт трагедии. Теперь пришла очередь Жан-Марка.

— Если он будет следовать нашим указаниям, ничего плохого не случится, — ответил Бело.

— Что это значит? — невозмутимо спросила бабушка. — Жан-Марк вам что-нибудь сказал? Или кому-нибудь из ваших коллег, которые тут вчера были?

— Нет, ничего не сказал по той простой причине, что сам пока ничего не знает. Возможно, его враги хотят его сначала запугать, а потом поставить в безвыходную ситуацию.

— Именно, именно! — радостно поддакнул Леонар. — Жан-Марк нигде не будет чувствовать себя в такой безопасности, как в руках полиции.

— Извините, комиссар, — сказал Жонне, взглянув на часы. — Вы, наверное, знаете, что мы с братом работаем на шелкопрядильном комбинате. Нам, к сожалению, пора выходить. Шеф, господин Кузон, с таким сочувствием отнесся к нашему горю! Нам нельзя пренебрегать своими обязанностями.

— Мне хотелось бы немного поговорить с вами о Жан-Марке, — сказал Бело.

— А вы встречали родителей, которые знают своих детей и могут о них говорить? — с усмешкой спросила бабушка.

— Да. Например, вас.

Бабушка опешила.

— Своих детей я, может быть, и знаю, — произнесла она задумчиво, — но Жан-Марка…

Вскоре к ней, однако, вернулся ее обычный тон.

— Зачем вам чья-то помощь, если он сам у вас? — спросила она резко. Бело встал. — Еще минуточку! Мои сыновья уходят, а Эмилии надо отдохнуть. Правда, Эмилия?

— Да, мама, — ответила Эмилия. — До свидания, господин комиссар. Напомните, пожалуйста, Жан-Марку, чтобы он захватил с собой шарф.

Жонне и Леонар обменялись печальными взглядами и попрощались с Бело так, как будто это он нуждался в сочувствии. Бело остался один на один с бабушкой.

— А вы любопытны, господин… — начала бабушка.

— Бело, Фредерик Бело.

— Вы любопытны, Фредерик.

— Такова моя профессия, госпожа Берже!

— В том-то и дело. Вы можете быть опасны.

— Для невиновных — нет.

— Возможно, но для подозреваемых… А ведь не все подозреваемые — преступники. Не забывайте об этом, Фредерик. Я доверяю вам этого мальчишку. У него душа художника! Ему кажется, что его никто не понимает, даже я! А я-то его как раз понимаю. Мы сделаны из одного теста.

3

«Странно, — подумал Бело, садясь в служебную машину. — Никто из членов семьи не упомянул об утренних газетах. Или никто не чувствовал потребности их прочитать? Ну, братья, возможно, купили газеты по дороге на комбинат, но она? Она, которая беседовала с журналистами, она, описавшая им всю эту чудовищную сцену с мельчайшими подробностями? А тебе казалось, что она тщеславна».

В ювелирной мастерской господина Шенелона сцена с журналистами разыгралась совсем иначе, чем в семье Берже. Госпожа Шенелон потеряла сознание, а господин Шенелон позвонил на улицу Вобан. Никогда он не продавал «кошачьего глаза»! Что за вздорная мысль! Огюсту он никогда ни в чем не ограничивал, и с первых шагов она стала поступать, как ей Бог на душу положит. Понятно, единственная дочь!

Он, Дидье Шенелон, воспитывался с братьями Берже в одном монастыре, и дружеские отношения сохранились у них на всю жизнь. А потом и их дети подружились: еще малышами играли вместе, потом ходили вдвоем в театр, в кино, ездили в горы и, наконец, укатили в Париж. Короче говоря, Огюста в прошлом году заявила, что Жан-Марк ей нравится, и прибавила: «Возможно, мы даже поженимся». Он учился в Академии изящных искусств, а все Шенелоны высоко ценили художников. Жан-Марк когда-то нарисовал для него образцы украшений в египетском и византийском стиле и сделал это, по его, Шенелона, мнению, прекрасно, однако от вознаграждения категорически отказался. Он был такой деликатный и, казалось, Огюсте далеко не безразличен. Но ни на Рождество, ни на Новый год она не сказала о нем ни слова. Когда мать спросила ее, приехал ли Жан-Марк домой на праздники, она ответила: «Не знаю, меня это не волнует». Потом она вернулась в Париж, чтобы продолжить учебу, и ни в одном письме не упомянула Жан-Марка.

— С ума можно сойти! — добавил господин Шенелон. — Наш постоянный клиент, комиссар Тевене, заверял меня, что наша дочь не будет замешана в эту мерзкую историю, а тут вдруг из Парижа приезжает комиссар специально, чтобы со мною увидеться.

Шенелон был человеком простого происхождения, с красным, возможно, от избытка эмоций, лицом. Он принял Бело в своей квартире, находившейся над магазином. Комнаты напоминали квартиру мадемуазель Сарразен: тот же прекрасный вкус, только вместо современных полотен на стенах висели старинные портреты в роскошных рамах.

Бело успокоил встревоженного отца, объяснив ему свой приезд в Лион так же, как и семье Берже. О «кошачьем глазе» он не сказал ни слова. Ему показали, хотя он об этом и не просил, фотографию Огюсты. Она оказалась приятной, миловидной девушкой. Адреса она не изменила, он остался тот же, что и тогда, когда старая госпожа Берже писала ей по поводу колечка с «кошачьим глазом». Этого эпизода супруги Шенелон не знали.

Вернувшись на улицу Вобан, Бело позвонил Пикару и сообщил обо всем, что ему удалось узнать в Лионе. Симону он велел отправиться на улицу д’Асса, 80, к симпатичной Огюсте Шенелон.

4

На последнем этаже красивого дома времен Директории Огюста Шенелон снимала однокомнатную квартиру без кухни. Вид из окон открывался фантастический: Люксембургский сад, купол Пантеона и безоблачное небо. Симон Ривьер, однако, не сразу это увидел. Сначала на бумажке, приколотой к двери, он прочитал надпись: «ОГЮСТА».

«Можно подумать, здесь живет гадалка или кто похуже, — пронеслось в голове у Симона. — А почему, собственно, похуже? Тоже профессия. Легавый — разве лучше?» Он постучал.

— Войди, не заперто, — ответил чистый, звучный голос.

Перед ним стояла красивая девушка с веселыми, блестящими, полными любопытства глазами. На ней было простое платьице, еще больше подчеркивавшее ее юность.

— Вот так номер! — воскликнула она. — Я думала, что это Франсуа. Вы его друг? Он не может прийти или договорился тут с вами встретиться?

Начало разговора было неудачным. Всегда лучше, когда свидетель сразу понимает, с кем имеет дело.

Огюста приглядывалась к нему.

— Что все это значит? Вы онемели? Франсуа заболел? Можете говорить смело. Конечно, мне будет жаль, если он захворал, но в конце концов это только мой знакомый! — Она улыбнулась. — Вы такой серьезный! Но вам это идет. Вы еще учитесь? Может, сядем?

Она свернулась на тахте в клубок, что, однако, не скрыло ее высокого роста. Надо сказать, Огюста не производила впечатления скорбящей и покинутой. Симон уселся в кресло.

— Я не учусь, — начал он. — Я пришел от имени Жан-Марка.

Выражение «от имени» было неточным, но Симон употребил его умышленно. Огюста нахмурилась.

— Чего Жан-Марку надо от меня? Нам нечего сказать друг другу. Все кончено.

Симон покраснел.

— Простите, я неправильно выразился. Я пришел не от его имени, но по его делу. — Краска отхлынула от его лица, но поза осталась скованной. — Вы видели утренние газеты? — прибавил он.

Огюста побледнела.

— Газеты? Все равно какие? Вы сказали, «видела», а не «читала». Первую полосу? — Симон кивнул. — Кто вы?

Симон постарался улыбнуться как можно более располагающе.

— Я инспектор криминальной полиции. Не пугайтесь, пожалуйста! Преступление ужасно, но Жан-Марк лишь косвенно затронут его последствиями.

— Преступление? — потрясенно повторила Огюста.

Симону не оставалось ничего другого, как коротко изложить суть дела. Огюста слушала с напряжением. Об Югетте Сарразен, о Нейи, об отрубленной руке. Когда он дошел до того момента, как Жан-Марк открыл чемодан, она позеленела, а после слов «колечко с „кошачьим глазом“ на безымянном пальце» заслонила рукой рот и застонала. Вместе с тем она нисколько не была удивлена.

— Да, — сказал Симон, желая как можно скорее закончить повествование, — госпожа Берже опознала кольцо, предназначенное для вас. Поэтому я здесь. Надеюсь, вы прольете немного света на эту историю и поможете Жан-Марку.

— Помогу Жан-Марку? А почему я должна ему помогать? — спросила Огюста, до этого смотревшая прямо перед собой невидящими глазами и только при последних словах Симона резко повернувшаяся к нему.

— Потому, — наставительно ответил Симон, — что, как бы велика ни была ваша обида…

— Да не об этом речь! — прервала его Огюста. — Почему Жан-Марк нуждается в помощи? Потому что он стал жертвой чьей-то страшной мести?

— Месть никогда не бывает без причины. И именно знание этой причины поможет нам найти преступника.

Огюста сложила руки на коленях — красивые, большие руки, намного крупнее, чем у мадемуазель Сарразен. И эти руки дрожали, а значит, жили.

— Месть не бывает без причины, — тихо повторила она и, помолчав немного, начала свой рассказ.

Она говорила, неотрывно глядя на свои руки и все больше наклоняясь вперед.

— В прошлом году мы должны были пожениться. По крайней мере я так решила. Мне казалось, что он тоже. Мы вместе уехали в Париж, начали учиться. Нам случалось спать вместе, вон за той ширмой. Мы нашли ее на свалке. На субботу, воскресенье Жан-Марк всегда оставался у меня. Мы выходили тогда только за продуктами. Готовил он. Вместо фартука повязывал полотенце. Все нас смешило, мы радовались любой мелочи. Я думала, что такой будет и семейная жизнь. Кроме занятий в Академии, он работал на площади Вандом у Пижона, знаменитого реставратора. Ну и рисовал так, для собственного удовольствия. В музеи мы ходили не реже, чем в кино. А потом, в декабре, точнее, в самом начале декабря, еще перед Рождеством, он исчез.

Огюста скрестила руки на груди. Теперь она смотрела на коврик перед тахтой. Казалось, она видит на нем то, что рассказывает.

— Это было в понедельник. Утром он сказал: «Не жди меня на этой неделе. Шеф завалил меня работой». Всю неделю его не было. И потом тоже. Никогда, никогда больше я его не видела. Он жил на улице Бонапарта в гостинице «Марсель». Я звонила туда много раз. Мне говорили, что он ушел или еще не вернулся. Он не вспомнил обо мне ни на Рождество, ни на Новый год. Конечно, я встречалась со знакомыми и днем, и по вечерам. Я не из тех, кто быстро сдается. Но праздники без Жан-Марка! Я почувствовала, что такое одиночество. Одиноким можно быть и среди людей. Мне казалось, что родители, дом, даже воспоминания — все пропало вместе с ним! Я словно превратилась в бездомную бродяжку. Я, дочь Шенелона, одна из самых завидных невест в Лионе. Я поздравила семейство Берже с Рождеством. Надеялась получить какие-нибудь новости из Лиона. Может быть, он туда поехал? Может быть, кто-нибудь заболел, например бабушка? Ах, эта кошмарная бабушка! Надо признать, это она посоветовала ему учиться в Академии. В глубине души я знала, что, если б он там был, родители написали бы мне. Я каждую неделю получала от матери послания на двадцати страницах. Но ответ пришел именно от его бабушки.

Огюста еще больше помрачнела и стиснула кулаки.

— В ее письме была такая фраза: «Надеюсь, тебе понравилось колечко, подаренное Жан-Марком». Я сожгла письмо, но эти слова неотступно преследовали и мучили меня. Я решила, что женщине, носящей вместо меня кольцо, это даром не пройдет. Три дня я подстерегала Жан-Марка близ мастерской Пижона. Он не появился. Я стала ездить к гостинице «Марсель». Он много раз проходил мимо моего такси, я вся дрожала от страха, что Жан-Марк меня заметит. Он всегда был один. Что из того! Однажды вечером он вышел и взял такси. Я поехала за ним. Машина остановилась в Нейи, на улице де ла Ферм, девять бис. Конечно, там мог жить какой-нибудь его приятель. Но я была уверена, что это не так. Шофер моего такси был молод, странно на меня поглядывал, и я боялась, что он начнет приставать. Пришлось вернуться в Париж. В телефонной книге Нейи я нашла имя хозяйки виллы на улице де ла Ферм. Это была мадемуазель Сарразен. Я сразу набрала номер. К телефону долго не подходили, наконец в трубке раздалось: «Алло!» Это был звучный, чистый, твердый женский голос. Мне стало нехорошо. «Это квартира мадемуазель Сарразен?» — спросила я. «Да, — ответила женщина. — А кто говорит?» «Погоди, — подумала я, — я задам тебе страху!» И молчала. «Алло! Алло!» — повторила она и, кладя трубку, сказала кому-то, бывшему рядом, вероятно, Жан-Марку: «Устраивать розыгрыши среди ночи!» Розыгрыши! Это она называла розыгрышами. Назавтра я отправилась к ней.

Изменившийся, сдавленный голос Огюсты напугал Симона. Он понимал, как ей тяжело переживать снова все, что она старалась забыть в течение месяца. А Огюста все говорила. Перед ее глазами словно мелькали кадры фильма.

— Я позвонила. Она сама открыла мне дверь, но мне сначала и в голову не пришло, что передо мной мадемуазель Сарразен. Женщина в таком возрасте! О да, очень красивая, очень элегантная. С голубыми, холодными как лед глазами. «Могу ли я видеть мадемуазель Сарразен?» — спросила я. Женщина ответила, что мадемуазель Сарразен — это она. Я не могла в это поверить. Глаза ее смотрели холодно, подозрительно, враждебно. «Что вас, собственно, удивляет?» — спросила она. «Вы — любовница Жан-Марка?» — начала я. «Это вы мне вчера звонили. Я узнала вас по голосу», — прервала она. Она не пригласила меня в квартиру, но я и не собиралась входить. Мне хотелось, чтобы меня слышала вся улица. Но у меня пропал голос. Да и кругом не было ни души. «Вы у меня его украли!» — сказала я наконец. «Уже этой фразы достаточно, чтобы понять, почему Жан-Марк вас бросил! Маленькая мещаночка, подруга детства! И вы полагали, что такая девушка может всерьез нравиться Жан-Марку? Из того, что он о вас рассказывал, мне все стало ясно!» — «Он подлец, а вы воровка», — ответила я на это. Я была уверена, что она даст мне пощечину. Вдруг меня осенило… «Да, вы воровка, но не потому, что соблазнили Жан-Марка, а потому, что взяли у него колечко, принадлежащее мне». — «Колечко? — переспросила она. — Ах, да, вы ведь дочь ювелира». — «Не в этом дело. Я говорю о кольце, которое его мать прислала для меня», — ответила я. «„Кошачий глаз“?» — догадалась она. Так я узнала, что это был «кошачий глаз». На руке у нее было только одно кольцо, с огромным бриллиантом. Она сорвала его с пальца и, если бы я не отшатнулась, сунула бы мне его в руку. «Возьмите себе это кольцо, оно чего-нибудь да стоит, а я буду носить только то!» — сказала она. У меня снова пропал голос. Она протянула руку, чтобы захлопнуть перед моим носом двери. Левую руку, ту самую, которая… «Уходите отсюда! — крикнула она. — А если с Жан-Марком что-нибудь случится, я буду знать, чьи это проделки». Итак…

Неожиданно Огюста начала сползать с дивана. Симон поддержал ее. Огюста его оттолкнула.

— Оставьте меня в покое, мне больше нечего сказать.

Симон принял безразличный вид, достал из портфеля повестку и положил на стол.

«Мадемуазель Огюста Шенелон приглашается в среду в префектуру полиции, в шестнадцать часов. Следственный отдел. Кабинет комиссара Пикара. Улица Кэ-дез-Орфевр».

— В это время Жан-Марк Берже будет уже в Париже, — сказал Симон и вышел.

VII Возвращение в Париж

1

Комиссар Тевене горячо пожал Бело руку. Они только что славно отобедали в ресторанчике на берегу Соны.

— Жаль, что я не могу оставаться с вами до самого отправления поезда. У меня к вам просьба: хоть дело у нас и забирают, проинформируйте меня, пожалуйста, о ходе расследования. Если окажется, что американец — не выдумка, я подаю в отставку. Я слышал, что кольцо и чемодан находятся под вашей личной опекой? — добавил он.

— Это мои лионские трофеи, — ответил Бело, — как и документация из вашей лаборатории. Надо сказать, все сделано с блеском. Впрочем, вы по-другому и не работаете.

— Не говорите так, а то нам станут завидовать. — Комиссар улыбнулся. — Фотографии руки действительно удались.

Во второй половине дня Жонне позволили увидеться с сыном. Бело не протестовал и против прихода Эмилии, но Жонне решил, что ей это будет слишком тяжело. Он принес с собой небольшой чемоданчик с одеждой. Бело предложил ему поговорить с сыном наедине, но Жонне переполошился.

— Нет, вы не должны оставлять моего сына, господин комиссар! Я побеседую с ним при вас.

Наставления Жонне были торжественны и нелепы. Жан-Марк слушал их вполуха, краем глаза следя за Бело, листавшим газету.

Бабушка тоже хотела прийти, но Бело сказал, что инструкция допускает в таких случаях свидания только с ближайшими родственниками по прямой линии.

— Очень правильно! — заметил Жонне. — Отец и мать — это только два человека, а дедушек и бабушек уже четверо. А если допускать еще других родных…

Лицо Жан-Марка было землистого цвета, словно он провел ночь в подвале. Свежевыбритый, в костюме и при галстуке, он вполне мог ехать первым классом, если бы французские власти давали такие привилегии «главным свидетелям».

Выходя из здания полиции, Делорм шепнул Бело на ухо:

— Надеть ему наручники?

— Нет причины, — так же тихо ответил Бело.

В их распоряжении оказалось не три, а восемь мест. Целое купе! Делорм раздвинул занавески на окне, выходящем в коридор, а окно на улицу задернул.

— Не хочу, чтобы его заметили на станции, — сказал он.

— Ты в первый раз в роли ангела-хранителя?

— Да, господин комиссар.

— Поздравляю.

Делорм, обеспокоенный, пристально взглянул на Бело. Ни на вокзале, ни в вагоне на них не обратили внимания. Может, он перестарался с предосторожностями?

— Можете прилечь, — обратился Бело к Жан-Марку. — Поезд отбывает в одиннадцать, а на месте мы будем в шесть утра. Вам надо выспаться.

— Спасибо, мне что-то не хочется спать, — ответил Жан-Марк.

Сначала решетки, теперь это задернутое окно. Ему стало страшно.

— Если вы вспомните что-нибудь, связанное с делом, сразу скажите, — прибавил Бело. — Не может быть, чтобы мы с инспектором уснули одновременно. Кто-нибудь из нас запишет ваши показания.

Жан-Марк сразу воспользовался советом.

— Скажите, а вы можете допросить носильщика с Лионского вокзала? Он видел, как заменили чемоданы и как умчалась эта чертова машина.

— Утром его не будет. Он завтра работает во вторую смену, — сказал Бело. — Но вы не беспокойтесь. Мы очень рассчитываем на этого свидетеля.

— Спасибо.

Проснувшись этим утром, Жан-Марк вспомнил о ночной встрече с незнакомцем, к которому Сенвиль обращался с таким уважением, и спросил надзирателя, кто это был. «Тебе везет — не каждому наносят визиты такие важные птицы! — с гордостью ответил надзиратель. — Комиссар Бело специально из-за тебя приехал из Парижа!» Жан-Марк вспомнил радостный голос Тевене: «Это дело будет вести Бело?» И вот его судьба — в руках Бело. Если Бело поверит ему, поверят все остальные. Ох, если бы до этого дожить!

Поездка обошлась без приключений. Ни Делорм, ни «главный свидетель» не сомкнули глаз. Зато Бело спал сном праведника. Проснувшись, он смущенно сказал: «Это, должно быть, погода меняется».

По прибытии на набережную Кэ-дез-Орфевр Бело оставил Жан-Марка на попечении Делорма, а сам, сдав чемодан и рапорты в отдел криминалистики, пошел к Пикару.

— Господин Пикар в бешенстве… — начал Трюфло.

— Это не новость, — прервал его Бело.

— В бешенстве оттого, что не может вас сразу принять, — с легкой укоризной закончил Трюфло.

Оказалось, Пикар всю ночь сидел над составлением списка совершенных, но нераскрытых преступлений в парижском округе, и отправился с этим списком к префекту.

— Ну и отлично, — сказал Бело. — Приготовьте, пожалуйста, для молодого Берже относительно чистое временное помещение. Я пойду объясню ему, почему его сейчас не могут принять, а потом увижусь с Симоном.

Симон, Блондель и Гайярде уже давно ждали его.

— Прежде всего, как прошла встреча с Огюстой? — спросил Бело.

Симон подал ему рапорт. Прочитав его, Бело спросил:

— У тебя есть что к этому добавить?

— Ничего. Не могу дождаться, когда ты сам с ней поговоришь. Она вела себя странновато. Она придет к нам в четыре.

— Что удалось выяснить насчет доходов мадемуазель Сарразен? — спросил Бело.

— Раньше она была страшно богата, — заговорил Гайярде. — В последние годы ее богатство подтаяло, но все равно денег было полно. Вот информация из ее банка. Вот адрес ее нотариуса. Господин Браве, бульвар Мальшерб, припоминаешь? Мы познакомились с ним, когда расследовали убийство гувернантки на Брюейр-де-Серв.

— А, ну да, там было туловище. Похоже, расчлененные трупы — его специальность.

— Действительно, очень милый человек, — ответил Бело. — Кончим сначала с банком. Вклад есть?

— Да.

— А что у нотариуса?

— Завещания нет.

— Вот черт!

— По крайней мере у него.

— Вроде бы в Нейи ты тоже ни на что такое не наткнулся.

— Насколько я знаю, прямых наследников у нее нет, — продолжал Гайярде. — Бездетная, родители умерли.

— Она никогда не была замужем?

— Нет.

— А откуда состояние?

— От папочки с мамочкой. В таких семьях мало ребят, зато много деньжат. — Все, включая Гайярде, рассмеялись. — Директор банка сказал, что она играла на бирже, и очень удачно, хоть «это дело рискованное», — его собственные слова.

— У кого хороший нюх, тот денежки гребет за двух, — заметил Блондель.

— Ты сам это придумал?

— Нет.

— Жаль. А я уж подумал, ты научился шутить. Директор банка сказал, что большую часть состояния она вложила в коллекцию картин.

— Мы узнали мнение экспертов, — вставил Блондель.

— Это важно, — заметил Бело. — Многие коллекционеры заблуждаются по поводу ценности своих собраний.

— Мы встречались с торговцами картинами, — начал Блондель, — с одними говорил Ривьер, с другими — я. Вот их фамилии и адреса. Буква «э» обозначает, что торговец является судебным экспертом. Всех их буквально бомбардирует пресса. Речь идет о Ван Гоге. Журналисты спрашивали даже о конкретных полотнах, да, Ривьер?

— Да.

— Мы записали названия. Похоже, что эти картины относятся к числу самых известных. О чем я говорил? Да, их волнует не только смерть клиентки. Трое торговцев заявили, что она была настоящим специалистом по творчеству Ван Гога. До сих пор нет полного каталога его произведений: не все, что он нарисовал, уже известно. Она очень помогала им в спорных вопросах. Они советовали ей заняться составлением каталога. «Я сделаю это в старости», — отвечала она. Теперь все пропало.

— Я спросил, не продавала ли она чего-нибудь, — вступил в разговор Симон. — Конечно, как все коллекционеры, ответили мне. Когда полотно ей надоедало, она продавала его, чтобы купить другое, обычно того же самого автора. Но она ни разу не продала ни одной картины Ван Гога. «Я в жизни не изменю своему Богу», — так она любила говорить.

— А по мнению этих господ…

— И дам, — уточнил Симон.

— …и дам, у нее были враги?

Симон и Блондель ответили отрицательно. Наоборот, у нее было много друзей среди коллекционеров такого же высокого уровня. Она встречалась с ними на больших вернисажах и на больших распродажах. Она была красива и элегантна и доставляла много радости фоторепортерам, охотно им позируя. Приезжала и уезжала она всегда на своей спортивной машине.

— У нее не было официального поклонника?

— Никогда. Банкир и нотариус, у которых был Гайярде, очень удивились, узнав о «женихе», молоденьком, никому не известном парнишке без всякого общественного положения.

— Это все? — спросил Бело.

— Я был в Академии изящных искусств, — сказал Блондель. — К сожалению, по случаю Пасхи там очень мало народу, и я не встретил никого, кто бы знал Жан-Марка Берже, кроме сторожа. Но тому почти нечего сказать. Он уже обо всем читал в газетах. Ему не удалось вспомнить, откуда он узнал, что Жан-Марк работает у Пижона, но в декабре сторожу пришло в голову попросить Жан-Марка отреставрировать статуэтку Наполеона, у которой отбился краешек шляпы. Он хотел подарить ее старому армейскому другу, который…

— Ближе к делу! — сказал Бело с таким видом, словно подавал руку человеку, увязшему в грязи.

— Извините, шеф. Так вот, Жан-Марк взял работу и окончил ее намного раньше срока. «Я бросаю Академию по семейным причинам» — сказал он, возвращая фигурку. — «От места у Пижона придется тоже отказаться». Казалось, что его это радует.

— Ты ходил к реставратору?

— Нет, — ответил Блондель. — Я думал, вы сами заходите это сделать.

— Верно. Спасибо всем. Вы даром времени не теряли.

2

Со времени Людовика XV род Пижонов занимался реставрацией произведений искусства. Это была настоящая династия, значительно более сильная, чем королевская, с безупречной репутацией. Специализировались Пижоны всегда на керамике, но в их мастерских работали и скульпторы, и живописцы.

— Что касается живописи, то Жан-Марк Берже был несравненным специалистом, — сказал Луи Пижон комиссару Бело. — Он творил чудеса. Конечно, он пользовался нашими советами, но даже самые лучшие советы не делают мастера. Надо заметить, что таким работникам мы платим гораздо больше, чем они могут получить в любом другом месте. Я очень хотел, чтобы Жан-Марк и дальше работал у меня. Но тут вдруг недели за две, за три до Рождества он заявил мне: «Господин Пижон, вы всегда ко мне прекрасно относились, но теперь я нашел такую работу, что пальчики оближешь. К сожалению, я не могу объяснить подробнее. Это такое местечко, что я бросаю все, даже Академию!» Я ответил: «Поступай как знаешь, но я бы на твоем месте не пренебрегал дипломом, к тому же ты так одарен, что сможешь получить его без труда». А теперь, после смерти мадемуазель Сарразен, нашей лучшей клиентки, я узнаю, что они были обручены! Вы знали мадемуазель Сарразен?

— Нет, — ответил Бело, — нас обычно приглашают после смерти.

Господин Пижон, как и предполагал Бело, не счел это шуткой и не улыбнулся.

— Если бы вы ее знали, господин комиссар, вы бы сказали то же самое, что мы все в мастерской: «Быть не может!»

— Любовь слепа, — заметил Бело.

Господин Пижон опустил голову.

— Извините, но я со вчерашнего дня все думаю об этом и хотел бы поделиться с вами своими мыслями.

— Будьте так любезны.

— Что может объединять двух художников, если не искусство? Жан-Марк — своего рода художник, о мадемуазель Сарразен тоже это можно было сказать. На первый взгляд — удивительно! Богатая парижанка и безвестный провинциал, женщина с большим опытом и этот молодой дебютант! Но только — на первый взгляд. Люди могут полюбить друг друга, если от одного произведения искусства получают одинаковое наслаждение. — Пижон поднял голову. — Я окончил факультет психологии, как видите, это иногда пригождается.

— Безусловно, — ответил Бело. — Вы допускаете возможность мести покинутого любовника?

— А разве могут быть другие версии? По-моему, тут все ясно.

— Вы знаете кого-нибудь из окружения мадемуазель Сарразен или Жан-Марка? Его коллеги в мастерской, вероятно, почти все были старше его?

— Да, — ответил Пижон. — Из окружения мадемуазель Сарразен я никого не знал. А что касается Жан-Марка, то, помнится, уже после его ухода я держал в руках письмо от его бабушки.

— А-а… Вы ее знаете?

— Нет. Она хотела узнать, работает ли ее внук у меня по-прежнему. Я ответил, что нет. Меня несколько удивило, что он не сообщил об этом семье.

3

— Войдите, — сказал господин Беда, не отрываясь от газеты. — Добрый день. Мне страшно жаль, но объявление «Мест нет» целиком соответствует действительности.

— Вы — господин Беда?

— Именно так, — ответил господин Беда и, увидев знакомый значок, встал. — Вы из полиции?

— Да, из криминального отдела. Комиссар Бело.

Беда поспешно подвинул ему кресло.

— Ох, господин комиссар, я имел честь прочитать в газете, что вам поручили расследовать это страшное дело! Прошу садиться! Вообразите, я уже сутки думаю, что лучше: идти в полицию или дождаться вас у себя, ведь именно здесь жил человек, так сказать, наиболее достойный внимания, если не считать несчастной жертвы… К тому же я хотел выразить благодарность парижской и лионской полиции — ни одна, ни другая не сообщили журналистам названия моей гостиницы. Такая реклама была бы губительна для любого дела, а для моего — в особенности! Знаете, когда я вчера открыл газету, мне просто плохо стало! Этот малый жил у нас почти год, мы относились к нему, как к сыну, и госпожа Беда… Жена подтвердит, когда вернется из магазина. Вы отдаете себе отчет?

— В чем?

— Ни в чем, ни в чем. Я не вмешиваюсь не в свои дела. Мне следует честно отвечать на ваши вопросы, а не самому задавать их.

— Если вы читали вчерашние утренние известия…

— Читал! Сначала в «Гран Журналь», потом в других газетах.

— Если вы читали газеты, то помните, вероятно, его показания по поводу замены чемоданов. Он показал, что во время ливня долго ждал такси в вашем обществе.

— Надо признать, так это и было. — Беда скрестил руки на животе и не двигался.

— И что через несколько минут после вашего ухода перед гостиницей остановился автомобиль американца. Они обменялись несколькими словами, погрузили чемоданы в машину и уехали.

— Конечно, конечно, — ехидно ответил Беда. — Значит, все это происходило, и я ничего не слышал? С моим-то слухом? Я, во время войны служивший связистом! Прочитав этот кусок, я просто-таки почувствовал себя оскорбленным!

— А если двери были закрыты? — спросил Бело. — Ведь сейчас мы ничего не слышим.

— Вы не слышите, а я слышу.

— Шел дождь, — продолжал настаивать на своем Бело. — У вас снаружи такой навес. Струи колотили в него и заглушали звуки.

— Вы правильно делаете, припирая меня к стене, — великодушно сказал Беда. — Невиновный не должен расплачиваться за виновного. Но это не повод, чтобы из меня, с моим великолепным слухом делать глухого. Ага! Сейчас я вам докажу, что он лгал! — воскликнул он, озаренный какой-то догадкой. — Я скажу, как ему пришла в голову вся эта история с американцем! Когда мы стояли у гостиницы, он очень волновался, что опоздает на поезд, и попытался остановить даже «роллс-ройс». Я сказал ему для смеха: «Вот был бы номер, если б он остановился!» Когда его допрашивала полиция в Лионе, он подумал: «Не такой уж глупый этот старый Беда. А вдруг мне поверят?»

Бело потер шрам на шее, оставшийся ему на память от одного бандита.

— Вы бросаете серьезное обвинение, господин Беда!

— Ничего я не бросаю, — бурно запротестовал Беда. — Просто высказываю свою точку зрения. Если кто-то излагает факты… не слишком точно, то я поправляю, вот и все.

— А были еще какие-нибудь неточности?

Беда прищурился так, что глаза его превратились в щелочки.

— Скорее, недосказанности. Он рассказывал нам обо всем: о своей учебе, о работе, о невесте. А тут мы вдруг узнаем из газеты, что она была на двенадцать лет старше его! Вот так невеста! Через пять лет ей стукнуло бы столько, сколько сейчас госпоже Беда! С другой стороны, тугой кошелек — лучшее средство от морщин. Ясно одно — что-то за этим кроется, и я бы не хотел быть на вашем месте.

— Как он провел воскресенье?

— Не имею понятия!

— В котором часу он ушел?

— Понимаете ли, господин комиссар, у нас маленькая гостиница, мы знаем всех постояльцев, различаем даже их шаги. Они сами вешают ключи на щиток. Ухо привыкает, и уже перестаешь обращать внимание. Короче, я и не заметил, когда именно он ушел.

— А в каком часу вы его видели в воскресенье?

— Ближе к вечеру. Двери его номера были приоткрыты. Он упаковывал вещи. Я предложил ему помощь, но он был не в настроении и отказался. От него слегка попахивало спиртным.

— Он выпивал?

— О нет, никогда. Настоящий святоша, честное слово.

— А гости у него бывали?

— Тоже никогда. Но в Латинском квартале и на Монпарнасе полно местечек для тайных свиданий, даже если ты не пьешь. Вместо того чтобы беспокоить нас — я имею в виду полицию нравов, — лучше иногда заглядывать туда.

— Они это делают, господин Беда.

— Слишком редко. По-моему, он — обыкновенный альфонс. Немолодая женщина с такими деньгами… Бедняжка!

— Когда он решил навестить семью?

— Неделю назад или больше. Говорил, что иначе его бабушка сама приедет в Париж, а этого он боялся смертельно. Он хотел сказать ей, что в ближайшее время будет свадьба, и заверить, что все это серьезно. А если так, то почему он не хотел принять ее здесь, у своей невесты?

— Вы спрашивали его об этом?

— Господин комиссар, наш клиент — наш хозяин. Я не вмешиваюсь в личные дела постояльцев. Но это не значит, что я не умею думать!

— Выезжая, он оставил у вас какие-нибудь вещи?

— Свои картины.

— Пойдемте взглянем на них. А потом уговоримся о встрече.

Бело встал.

При последних словах господин Беда насторожился.

— О встрече?

— Ваши показания насчет чемоданов имеют огромное значение.

— Почему, господин комиссар?

— Вы предложили Жан-Марку посторожить его чемоданы, пока он будет ловить такси на Сен-Жермен-Де-Пре…

— Только из вежливости!

— Не сомневаюсь. Вы помните, как они выглядели?

— Что за вопрос! Два чемодана не так трудно запомнить.

— Тогда, пожалуйста, придите вечером на Кэ-дез-Орфевр, вам покажут один чемоданчик…

Господин Беда помрачнел.

— Кровавый чемоданчик?

— Вот именно. Если вы опознаете в нем собственность Жан-Марка, то ложность версии с американцем будет доказана. А если вы найдете, что его чемодан был больше или меньше…

Бело прервался. Господин Беда уставился на свои ботинки.

— Это совсем другое дело. Слух у меня прекрасный, а вот зрение… Понимаете, он сам вынес свои чемоданы, сам поставил их за дверями. Я ни в руках их не держал, ни присматривался к ним… Мне очень жаль…

VIII Блондель совершает открытие

1

Часы показывали четыре.

Бело слушал, как Пикар допрашивает Жан-Марка. Тот походил на побитого пса. Пикар не любил таких псов. Ему по вкусу были только настоящие, особенно собака его дочери, фокстерьер Гектор, живой и веселый, полная противоположность тому забитому существу, которое уже четверть часа сидело перед ним и о котором у него сложилось определенное мнение. Пикар так грохнул кулаком по столу, что Жан-Марк подскочил.

— Не повторяйте каждый мой вопрос, господин Берже! Не тяните время! Вам это ничего не даст.

«Господин Берже» взял себя в руки и, хоть взгляд его выражал ужас, заговорил вполне внятно:

— Я не могу вас понять. Вы поступаете со мной так же, как в лионской полиции. Почему? Отчего вы все время заставляете меня рассказывать о себе, вместо того чтобы спрашивать о чем-то, что поможет вам найти убийцу? Вы обвиняете меня в том, что я скрыл от семьи свой разрыв с Пижоном? А вы видели молодых людей, которые ничего бы не скрывали от родных, особенно от такой бабушки, как моя? Или таких, которые бы никогда не пробовали облегчить себе жизнь ценой незначительного отступления от правды?

— Незначительного! — буркнул Пикар. — Вдекабре вы сказали сторожу в Академии, что возвращаетесь в Лион. Господину Пижону — что вам подвернулась хорошая работа. А между тем в Лион вы не вернулись, и что это за хорошая работа, вы вряд ли сможете мне ответить.

— Смогу, господин комиссар. Что касается работы, то ее не было вообще, и в Лион я не собирался возвращаться. Я сказал сторожу первое, что пришло мне в голову и что было бы логично для студента-провинциала. Господину Пижону я сказал так, потому что это льстило моему тщеславию. Не мог же я заявить ему, что мы с мадемуазель Сарразен полюбили друг друга с первого взгляда и что она заявила мне: «Я не хочу, чтобы ты работал. Мне нужно всегда иметь тебя поблизости!»

— Видимо, желание быть в вашем обществе у нее прошло, раз вы собрались в Лион?

— Напротив! — возмущенно воскликнул Жан-Марк. — Я который раз повторяю, что поехал в Лион предупредить семью о предстоящей свадьбе! Именно поэтому все и случилось! Кто-то не хотел нашего брака!

— Кто? — крикнул Пикар еще громче.

— Откуда мне знать! Вероятно, этот американец или неаполитанец, этот бандит, этот подлец!

— Ага, — сказал Пикар, беря сигарету из портсигара, — знаменитый американец со своим чемоданчиком. Ангел, который вас спас, и демон, который вас погубил! Вы его, конечно, не знаете. Если бы знали, он не смог бы соткать вокруг вас своей паутины. Но вы, должно быть, разговаривали с мадемуазель Сарразен о людях, которых она знала? Вы ставили нам в вину, что мы не просим вас о сотрудничестве. Я намерен исправить эту ошибку. Рассказывайте!

Жак-Марк вдруг почувствовал полное свое бессилие и скорчился в кресле.

— Конечно, мы разговаривали, — наконец произнес он! — О торговцах картинами, о людях, имеющих то или иное отношение к искусству…

— Ну ладно, — несколько приветливее сказал Пикар. — Поищем среди них. Торговец картинами… Почему нет?

— Мадемуазель Сарразен никем не интересовалась.

— Только вами. Но она сама, не будучи заинтересована, могла интересовать кого-то, верно? Красивая, богатая… Вам никогда не приходилось слышать от нее: «Ах, этот икс или игрек! Как он мне докучает!»? Что-нибудь в этом роде? Вечером, у камина? Вы говорили ей о мадемуазель Шенелон…

— Я? — Жан-Марк вдруг оживился. — Это неправда. Я подарил мадемуазель Сарразен кольцо, предназначенное для Огюсты, но никогда о ней не говорил!

— Ох, — сказал Пикар страдальчески и заламывая руки, — вы снова незначительно отступаете от правды! Трюфло! Пригласите мадемуазель Шенелон.

Жан-Марк втянул голову в плечи.

— Слушаюсь, — ответил Трюфло.

В этот самый момент зазвонил телефон. Трюфло поднял трубку и передал ее Бело.

— Просят вас, — сказал он.

Бело взял одну трубку, а Пикар вторую, чтобы принимать участие в разговоре.

— Я у мадемуазель Шенелон, — раздался голос Симона. — Мне пришлось выломать двери. Она отравилась какими-то таблетками. Я вызвал «скорую помощь».

— В каком она состоянии? — спросил Бело.

— Похоже на летаргию. На столе лежит записка. Я ее прочитал: «Простите за все. Пусть меня простит Жан-Марк».

2

Бело и Пикар прибыли в госпиталь Кошен одновременно со «скорой помощью». Симон, сидевший рядом с шофером, увидел их и покрутил головой — справа налево и слева направо.

— Что это значит? — спросил Пикар у Бело. — Дела плохи?

— У нас есть надежда.

Пикар подмигнул ему.

— Я знаю, о чем ты думаешь. А если это так, то, во-первых, Жан-Марк не убийца, а во-вторых, дело можно закрывать.

— У нас есть надежда! — повторил Бело.

Через несколько минут появился Симон.

— Она мертва. Терапевт сказал, что она приняла смертельную дозу этого лекарства. Сейчас делают вскрытие. — Он вынул из портфеля клочок бумаги и подал его Бело. — Вот то, что она оставила.

— Это ее почерк?

— Да.

Симон был очень подавлен.

— Если хочешь, поедем обратно втроем, — предложил Пикар Бело. — Симону нечего тут делать. Может, мы вместе сумеем разобраться в ситуации.

Когда они сидели в машине, Бело спросил Симона:

— Зачем ты к ней пошел?

Симон, сидевший к ним спиной, пожал плечами.

— Я все время о ней думал, — ответил он, не оборачиваясь. — Я со вчерашнего дня беспокоился, что оставил ее в тяжелом состоянии. Я резко с ней говорил, может быть, это ее сломило окончательно…

— Ох, оставь ты свою психологию! — прервал его Пикар. — Иногда резкие слова дают положительный результат.

— У нас как раз удачный пример, — бесстрастно произнес Бело.

— Я думал, — продолжал Симон, — что ею, возможно, овладела паника и она побоится к нам прийти. Я хотел ободрить ее.

— Тевене должен лично известить родителей, — сказал Пикар. — А если они не поверят в самоубийство, прочитать им записку. Но в прессе о записке — ни слова. По крайней мере пока.

— Мертва, — сказал Пикар Трюфло, входя в свой кабинет.

— Ах, вот как, — произнес Трюфло с вежливым безразличием.

— Она все взяла на себя. Соедините меня с комиссаром Тевене.

— Я уже это делаю, — ответил Трюфло и обратился к Бело. — Инспектор Блондель, похоже, совершил сенсационное открытие и ждет вас.

— Где?

— Здесь.

— Он здесь что-то открыл?

— Нет, он тут вас ждет.

Пикар рухнул в кресло, жестом показывая Бело и Симону на два других. Бело не сел.

— Ты не против, если я с ним увижусь?

— Хорошо. Но сначала скажи: она или не она?

Симон посмотрел на него, ничего не понимая.

— Что она?

— «Простите за все». Разве это не значит, что она все берет на себя?

Бело взглянул на Симона, который спросил с безграничным удивлением:

— Вы имеете в виду убийство мадемуазель Сарразен?

— А что я еще могу иметь в виду? — зло ответил Пикар.

Симон, испытывавший к нему такое же глубокое уважение, как к Бело, хоть и без оттенка сыновней привязанности, все же решительно запротестовал против такой версии.

— Ну хорошо, — сказал Бело. — Я оставляю тут Симона, чтобы он ознакомил тебя со своей концепцией, к которой и я склоняюсь. Я скоро вернусь.

Уходя, он слышал, как Трюфло сказал Пикару:

— Я соединился с комиссаром Тевене.

3

Блондель, склонившись над столом в своем кабинете, что-то самозабвенно писал. При виде Бело он вскочил.

— Ах, шеф, я как раз пишу отчет… Похоже, одна из загадок раскрыта.

— Давай сядем, и ты мне все расскажешь.

— Около часа тому назад Тюссен позвонил из Нейи — он там дежурит по очереди с Малькорном. Он спросил, смогу ли я прийти. Я пришел. Он стоял на улице. Показав рукой на крышу, он сказал: «Оконце на чердаке» — и прибавил: «Когда ты осматривал чердаки, ты видел три окошка, вот они, справа, со стороны фасада. А четвертое? Откуда оно? Пойдем, я тебе покажу». Мы поднялись на третий этаж: чемоданы, ящики, коробки и три окна. Там была куча пустых коробок. Тюссен отодвинул их без малейшего усилия. Стали видны двери, запертые на ключ. Но ключа не было.

Бело взглянул на Блонделя, которого распирала такая гордость, что он покраснел, как девица.

— Ну и… — спросил Бело, предвидя счастливый конец.

— Я попробовал. Сам не знаю, как мне пришла эта мысль, ведь ключами занимался Ривьер. Он установил, какой от чего: один от калитки, другой от входных дверей, третий от гаража, ну и четвертый — от машины. По я все-таки попробовал. Подошел ключ от машины.

— Потрясающе! — воскликнул Бело.

Блондель, все еще красный, выглядел, как усердный ученик.

— Мы, однако, не вошли.

— Почему?

— Мы открыли дверь, но не вошли в помещение. Вы сами должны его осмотреть, шеф!

— Расскажи мне по крайней мере, что вы увидели.

— Я как раз начал это описывать в отчете, на случай, если вы не сможете прийти. Там очень красиво.

— Что ты говоришь.

— Меня это тоже удивило. Ничего подобного не устраивают на чердаке с замаскированными дверями, если не хотят что-то или кого-то спрятать. Настоящая маленькая гостиная, с креслами, тахтой и даже гобеленом, видимо очень старым. На полках — книги. Все очень красиво.

— Как на первом и втором этаже?

— И так, и не так. Вы сами убедитесь. Мне больше всего понравился солнечный свет, струящийся через шелковую занавеску.

— Ну, хорошо, — сказал Бело. — Отпусти машину и жди меня внизу. Предупреди парней из отдела криминалистики, чтобы ничего не трогали, если приедут раньше меня. Я возвращаюсь к шефу.

Когда Бело вошел в кабинет, все молчали. Симон сидел на прежнем месте, а Трюфло рылся в бумагах.

— Симон не убедил меня, — спокойно сказал Пикар при виде Бело. — Аргументы из области эмоций вообще мало на меня действуют, но я начинаю колебаться. К тому же Тевене разделяет ваше мнение. Он знал Огюсту и ее родителей. Говорит, что она не была способна убить даже муху. Только, по-моему, на это каждый способен. Если ты слишком впечатлителен, чтобы сделать это самому, можно воспользоваться липучкой, баночкой с сахаром или средством от насекомых! Последнее слово, которое сказала девушка Симону, было: «Итак…» Он сам это вспомнил. Что произошло между ее встречей с мадемуазель Сарразен и последним воскресеньем? Я хотел бы, чтобы кто-нибудь это выяснил. Итак…

Это прозвучало как приказ. Симон встал.

— Конечно, — сказал Бело, — поскольку ты был с ней знаком, ты и должен этим заняться. Начни с консьержки. Попробуй найти этого Франсуа, которого она ожидала, когда ты пришел. Он мог явиться сразу после твоего ухода.

— Я уже думал об этом, — сказал Симон.

— Прими мои поздравления, — хмыкнул Пикар.

— Еще минуточку, — сказал Бело. — Я хочу, чтобы ты перед уходом услышал об открытии Блонделя. Я не могу дождаться, когда поеду в Нейи.

Рассказ Бело поднял у слушателей настроение.

— Надо было раньше обыскать чердаки, — заметил Пикар, весь вечер придиравшийся к Симону.

Симон только вздохнул сокрушенно.

— Я хотел допросить Берже в связи с самоубийством Огюсты Шенелон, — сказал Пикар, — но ты прав. Тебе надо скорей туда ехать. Берже мы займемся после твоего возвращения.

— Я надеюсь на обратном пути заехать на Лионский вокзал и допросить носильщика, — сказал Бело. — Приток новой информации оживит нашу беседу.

4

На улице де ла Ферм Блонделя и Бело уже ожидал Тюссен.

— Привет! — сказал Бело. — Из отдела криминалистики еще не приезжали?

— Нет, шеф.

— А Жизель еще тут?

— Все время. Говорит, что ей заплатили вперед.

Жизель, вероятно, подслушивала под дверьми, потому что, когда Бело окликнул ее, она моментально появилась.

— Добрый день, господин комиссар.

— Добрый день, Жизель. Я не имел счастья видеться с тобой с понедельника.

— Я с вами тоже, господин комиссар.

— Тебе тут не очень скучно?

— У меня в комнате радио. И еще я очень люблю читать.

— Наши сотрудники тебе не мешают?

— Нет. Нам тут всем нечего делать, — серьезно ответила Жизель.

— С минуты на минуту здесь будут наши коллеги из отдела криминалистики. Задержи их тут, пока я их не вызову. Мы идем наверх.

— Наверх? Это куда? — спросила Жизель с ноткой беспокойства.

— На третий этаж.

— А-а, хорошо. — Казалось, она успокоилась.

Они поднимались по лестнице быстро, в полном молчании. Впереди шел Бело, Блондель и Тюссен за ним. На третьем этаже Тюссен возглавил процессию. Проходя через чердаки, он объяснил, почему тут больше хлама, чем раньше.

— Когда Блондель ушел, я перенес сюда чемоданы и ящики, стоявшие у стены, но других дверей не нашел.

— А тебе хотелось?

Тюссен засмеялся. Странно прозвучал его смех под этой крышей, среди старого хлама. Начинало темнеть. Тюссен вынул из кармана связку ключей и, прежде чем отпереть дверь, показал их шефу. Наконец путь в таинственную комнату был открыт. Бело вошел не сразу. Он осматривался. Блондель внимательно следил за выражением его лица.

— Ты был прав, — сказал Бело. — Тут очень красиво. И все новое. — Он шагнул вперед. — Обратите внимание на следы грязи и краски на ковре. Смотри! Мольберты! Ты о них ничего не говорил.

— Пустые мольберты, — уточнил Тюссен.

— Очень удобно иметь мольберты, чтобы расставлять на них картины, — ответил Бело. — Вон там у окна, на треножнике — черт знает, как он называется, — толстая пачка с эскизами. А эти две пустые рамы? — Бело схватил Блонделя за руку. — Я тебе скажу, чем эта комната отличается от тех двух внизу. Не только на мольбертах, но и на стенах — ни одного полотна! Мадемуазель Сарразен ничего тут не повесила! Посвети, Тюссен!

Полицейские внимательно осмотрели стену, нигде не было видно следов гвоздей или даже кнопок.

— Теперь займемся папкой, — сказал Бело.

Их снова ждал сюрприз. В папке не было рисунков, только цветные репродукции картин с карандашными отметками на полях. Все это были репродукции произведений Ван Гога. Бело пригляделся к пометкам: почерк мадемуазель Сарразен. Даты, названия стран и коллекций, форматы. Некоторые фрагменты были обведены. Присматриваясь ко всему этому, Бело сказал:

— Я понимаю, почему торговцы картинами уговаривали ее составить каталог. Все, что мы тут видим, возможно, и есть материалы для каталога, только почему они так тщательно скрывались? А книжки?

Блондель, усевшись на табуретку перед низкой полочкой, начал читать надписи на корешках:

— Ренуар, Моне, Мане, Пикассо. Брак. А вот и наш знакомый. Ван Гог. Ван Гог, Ван Гог, дальше — только Ван Гог.

— Хотел бы я знать, — сказал Бело, — зачем в такой комнате нужен гобелен. С Ван Гогом и прочим он сочетается, как Версаль с торговым домом Самаритен!

— Похоже, за этим что-то кроется, — промолвил Тюссен.

— Вот именно. Двери. Ты хотел вторые — вот они.

За гобеленом действительно находились двери.

— Нет ручки, — сказал Блондель.

Бело потянул за раму гобелена, и дверь отворилась. Всех троих поразил вид, открывшийся их глазам. Казалось, в комнате неистовствовал сумасшедший. Полицейские приглядывались к этой мерзкой картине, время от времени восклицая:

— Все тюбики с красками втоптаны в пол!

— Палитра разломана на две части, словно ее пинали!

— А это полотно изодрано в клочья!

— Ты хотел сказать эти полотна. Их тут полно.

— На первом ничего нет. Разодрано пустое полотно. Это дает пищу для размышлений. Остальные порванные полотна тоже пустые, кто-то впал в дикую ярость, если потоптал краски и кисти грязными ботинками. И это, вероятно, произошло в воскресенье. Примечательно, что разъяренный гость, уходя, запер за собой двери.

— Может быть, он их машинально захлопнул, — заметил Блондель. — И эти и другие двери закрываются сами.

— Но ведь первые двери были еще заставлены ящиками!

— Заставить их мог кто-то другой, — возразил Блондель.

— Верно. Тюссен, иди взгляни, может, уже приехали люди из отдела криминалистики.

— Слушаюсь, шеф.

Тюссен прошел в первую комнату и тут же вернулся.

— Камин! Его тоже кто-то пнул. Медь вымазана грязью.

Бело и Блондель подошли к камину.

— Дайте-ка взглянуть, дети мои, — озабоченно произнес Бело. — Тут только горстка пепла. Нет, уцелел кусочек полотна.

— На этом полотне краска! — воскликнул Тюссен. — Кто-то пробовал спалить картину.

— И этот кто-то торопился, — прибавил Бело. — Мы возьмем кусочек полотна с собой.

Когда в комнате расположились сотрудники отдела криминалистики, Бело спустился вниз, в кухню, где Жизель вязала, слушая песенку Марлен Дитрих «Я вся от головы до пят…». Когда он вошел, Жизель встала и выключила радио. На этот раз Бело не старался быть приятным. На его лице появилась подозрительность, которая сильно его портила.

— Ты знала, что находится там, наверху?

— Вы имеете в виду чемоданы и коробки? — спросила Жизель, загипнотизированная грозно сведенными бровями Бело. — Мадемуазель запретила мне туда ходить.

— Слушай меня внимательно, Жизель. Я готов поверить, что ты само совершенство и никогда не ослушалась мадемуазель. Но ты не убедишь меня в том, что за целый месяц не заметила ничего особенного в этом доме, где происходили удивительные вещи, приведшие к отвратительному преступлению, и что ты ничего не знала про три комнаты там, наверху.

— Три?

Бело усмехнулся, но эта усмешка была еще страшнее его насупленных бровей.

— Тебя удивило число? Не сам факт, что они есть, а число?

— Я хотела сказать, что их там много, — смущенно пробормотала Жизель.

— Верно. Даже слишком много. Тюссен! — Тюссен вошел в кухню. — Мне уже пора, я оставляю тебе Блонделя. Выясните, как человек, вообще не знавший о существовании комнат, может удивиться, что их три, а не две. С настоящего момента эта мадемуазель — подозреваемая.

У Жизель задрожали губы.

— Вы не имеете права!

— Все-то ты знаешь. Но у полиции слабый характер, и она легко следует дурному примеру. Ты тоже не имела права лгать.

IX Оказывается, что все — это не все

1

Вот уже тридцать часов, с момента появления газет, в которых говорилось о «тайне кровавого чемодана», носильщик Люсьен Жирар, примерный семьянин, отец двоих детей, чувствовал себя королем Лионского вокзала. Он этот чемодан нес, бежал с ним, забросил его в вагон, а внутри лежала рука, женская рука! Узнав об этом, он потерял сон и аппетит. Странно, ведь он был на войне и видел, как разорванные снарядами тела его друзей повисали на деревьях. Но в том и заключается разница между войной и миром, что в мирное время единственное украшение деревьев — это листва и птицы. К тому же о его друзьях не писали на первых страницах газет. Сообщалось просто: «на фронте без перемен». Его здешние приятели прекрасно его понимали. Когда вчера пришел первый репортер и спросил: «Где тот носильщик, который нес чемодан?», Жирар был еще на вокзале, хотя работа кончилась. Кто бы, прочитав такое известие, сидел дома? Он хотел побеседовать с приятелями, но, увидев репортера, подал друзьям знак, что его тут нет. Тогда Бесперто, тертый калач, скроил мину «ах, какая жалость» и сказал: «Вообразите себе, он как раз сегодня утром уехал в Ланды по случаю первого причастия своей племянницы! Он, конечно, будет огорчен, что не встретился с вами!» Эту трогательную историю рассказывали репортерам целый день.

Теперь Жирар и Бело, чокаясь полными рюмками, смеялись над выдумкой Бесперто.

— Ваше здоровье! — сказал Жирар.

— И ваше!

Они сидели в маленьком тихом кафе недалеко от вокзала. Жирар рассказывал. Когда поезд до Марселя тронулся, он подумал: «Если так каждый клиент станет натягивать мне нос, придется отдать детей в приют!» Потом этот случай как-то выпал у него из головы. И вдруг во всех газетах появилось сообщение об убийстве и о «кровавом чемодане»! Такое с ним случилось впервые. Однажды трое полицейских задержали его тележку. Двое схватили чемоданы, а третий вцепился ему в плечо. Но тогда речь шла просто о наркотиках. Отрубленная рука — совсем иное дело!

— Да, — вспомнил Жирар, — когда этот парень уехал, не расплатившись, я бродил по вокзалу до полуночи, ждал, что водитель заметит свою ошибку, вернется, а я ему расскажу, что и как, и, может, мне за это что-нибудь перепадет. Правда, чемодан был легкий…

Жирар прервался. Пусть господин комиссар его извинит, если у человека что-то лежит на сердце, ему хочется об этом рассказать. А как свидетель он может сообщить, что, когда полицейский позвал носильщика, этот молодой человек стоял совершенно обалдевший. Один чемодан был на мостовой, другой, тот, «кровавый», он держал в руке. Глядя на него, он повторял: «Чемодан… Чемодан…» Жирар описал свой марафон. Повезло тому парню, что ему попался такой резвый носильщик, иначе он точно опоздал бы на поезд.

— Да, ведь есть еще полицейский! — вспомнил Жирар. — Тот, который меня позвал!

— Вы его знаете?

— Конечно, это Рауль. У него как раз сегодня дежурство.

Они возвратились на вокзал.

— А вот и Рауль! Я его вижу! — воскликнул Жирар.

Рауль Ляруа с двенадцатого округа припомнил, что вроде бы видел автомобиль, но клясться в этом не стал бы. Зато он с полной уверенностью мог сказать, что молодой человек махал руками и кричал. «Стойте! Стойте!»

«Он знал, что водитель его не услышит, значит, ничем не рисковал», — подумал Бело, садясь в полицейскую машину. И все-таки, сам не зная почему, он верил в правдивость этого эпизода.

2

Пикар и Трюфло приготовили для него обед, состоящий из бутербродов, пива и кофе. Жуя бутерброды, Бело рассказывал, что́ ему удалось узнать от носильщика. Трюфло записывал, а Пикар слушал. Как только Бело вернулся на набережную Кэ-дез-Орфевр, Пикар сообщил ему три новости: что вскрытие трупа Огюсты подтвердило отравление, что ее отец приезжает в Париж завтра утром и просит встретить его на вокзале и что шеф Мальбранш хочет вечером собрать на совещание весь отдел.

В дверь постучали. Вошел Кавальоли. Кава был нелюдим, лучшая голова во всем отделе криминалистики. Он положил перед Пикаром листок бумаги.

— Вот первые результаты.

Беседуя с ним, Пикар невольно начинал говорить так же отрывисто.

— Отпечатки?

— Берже, Сарразен.

— Других нет?

— Нет.

— Пепел?

— Крашеное полотно и рама.

— Ван Гог?

— Оригинал или фальшивка. Эксперты разберутся. Есть подпись.

— Подпись? — переспросил Пикар.

Бело рассмешили слова «оригинал или фальшивка».

— Кто же бросит картину Ван Гога в огонь? Подумайте! Да еще в доме коллекционера!

Кавальоли пожал плечами, как бы говоря: «Это вне моей компетенции».

— Все-таки необходимо проконсультироваться с экспертами, — обратился Пикар к Бело. — Спасибо, Кава, можешь идти.

— Остальное — потом, — бросил Кава, уходя.

— Приведите подозреваемого, — сгоряча гаркнул Пикар и тут же поправился: — Приведите, пожалуйста, свидетеля.

Несмотря на сожженные холсты, он назвал его свидетелем.

3

Бело любил сам с собою заключать пари. На этот раз он сам с собой поспорил, что Жан-Марк станет озираться, ища Огюсту. Казалось бы, в этом не было смысла. Все равно выиграет он. Но Бело всегда отождествлял себя с тем, кто предлагает пари.

Он выиграл, едва открылись двери. Убедившись, что Огюсты в кабинете нет, Жан-Марк опустил глаза и пошел к своему обычному креслу.

— Садитесь, господин Берже. — Пикар говорил так же сухо, как всегда, хотя и пытался придать своему голосу дружелюбный тон. — Я вынужден сообщить вам новость, которая может причинить вам боль. Однако эта новость не ухудшает вашего положения, скорей наоборот.

Лицо Жан-Марка просветлело.

— Американец нашелся?

— Нет. Сегодня днем мадемуазель Огюста Шенелон покончила с собой.

Жан-Марк поднял на Бело глаза побитой собаки. Ничего не прочитав на его лице, он повернулся к Пикару. Он ждал продолжения. Продолжения не последовало. Полицейские смотрели на него с любопытством.

— Как это произошло? — спросил наконец Жан-Марк.

— Она отравилась, — ответил Пикар, показав пальцем на лежащую перед ним бумагу.

Казалось, при этих словах до Жан-Марка дошел смысл случившегося. Глаза его остановились.

— Огюста… — произнес он потрясенно.

Пикар постучал по бумажке.

— Она оставила записку. «Простите за все. Пусть меня простит Жан-Марк».

Воцарилась глубокая тишина, нарушаемая только уличным шумом.

— За все? — повторил Жан-Марк.

Пикар показал ему клочок бумаги.

— Это ее почерк?

— Да, — прошептал Жан-Марк.

— Что она такого вам сделала, чтобы решиться на самоубийство?

Жан-Марк, наклонившись вперед, смотрел на Пикара невидящими глазами. Было очевидно, что он поглощен какой-то мыслью. Неожиданно взгляд его ожил.

— Он был ее любовником! — воскликнул Жан-Марк.

— Кто? — в один голос спросили Бело и Пикар.

— Американец!

Жан-Марк уже не сдерживал полета своей фантазии.

— Американец! Так называемый американец! Все ясно, господа! Когда Огюста узнала об истории с «кошачьим глазом», она почувствовала себя оскорбленной и решила увидеться с мадемуазель Сарразен. Югетта мне об этом рассказывала. Огюста была в таком состоянии, что Югетта не решилась впустить ее в квартиру. Огюста угрожала мадемуазель Сарразен, но та не отнеслась к ее словам серьезно. Огюста показалась ей безобидной. Но тот, кто мог быть покинут Югеттой, как Огюста покинута мной, стал ухаживать за Огюстой и, при своей броской внешности, быстро добился успеха. А потом он втянул девушку в свой злодейский план. Это, конечно, не было трудно, потому что ревность — губительное чувство. Не могу утверждать, что убийство было совершено с ее согласия, но раз она покончила с собой и просила у меня прощения, значит, в ее планы входило облить меня грязью, даже упрятать в тюрьму!

— Никто не кончает с собой, когда его желания исполняются, — спокойно заметил Пикар.

— Смотря каким образом! — воскликнул Жан-Марк. — Разве она могла предвидеть, как все это будет? А тут в газетах — история об отрубленной руке и чемодане. Ее охватил ужас! Каждого бы охватил. Вы ее сюда вызывали, господин комиссар? — Жан-Марк не дал ему времени ответить. — А может, она сама позвонила вам, почувствовав отвращение к чудовищу, которому слепо доверилась? По мере того как приближалось время идти в полицию, ее все сильнее охватывала паника. Она приняла наркотик. Огюста в жизни не принимала наркотиков, она была сильной и здоровой девушкой. Я никогда не порвал бы с ней, если б не был уверен, что она — сильная личность! К тому же мы оба были сторонниками абсолютной свободы, мы нравились друг другу, нам хорошо бывало вместе, но никогда нас не связывала настоящая любовь! Огюста прекрасно отдавала себе в этом отчет. Она поняла, что позволила себе поддаться ревности, порожденной вовсе не сильным чувством! Кроме того, — Жан-Марк едва поспевал за мыслями, роившимися у него в голове, — подменив чемоданы, этот тип уже у нее не появлялся. А она не имела понятия, ни где его искать, ни когда они снова встретятся. Ей стало ясно, какой это страшный и подлый человек. Она почувствовала себя потерянной, одинокой, брошенной! А может… — Жан-Марк с трудом проглотил слюну. — А может…

— Трюфло, — сказал Пикар, — дайте господину Берже воды.

Жан-Марк выпил глоток и стал часто дышать ртом.

— А может… — повторил Пикар его слова.

— А может, это он вынудил ее написать записку и отравиться? — выпалил Жан-Марк и закрыл глаза.

В комнате снова воцарилась тишина.

— У тебя есть вопросы? — спросил Пикар Бело.

— Нет, — ответил Бело.

С закрытыми глазами и умиротворением на лице Жан-Марк выглядел, как чудом спасенный от смертельной болезни. Неожиданно Пикар расхохотался. Он откинулся на спинку кресла и хохотал, хлопая в ладоши. Наконец сухой неприятный смех затих.

— А теперь поговорим о живописи, — бесстрастно сказал Пикар.

4

— О живописи? — спросил Жан-Марк, глядя на Бело.

— О живописи. — Бело усмехнулся.

— Вы хорошо знаете квартиру мадемуазель Сарразен, — начал Пикар, счастливый, что закончилась путаная часть допроса. — Чердаки вы знаете? Отвечайте!

— Да, — ответил Жан-Марк, сбитый с толку.

Пикар был уверен, что парень хотел бы вернуться к самоубийству Огюсты и дальше строить домыслы.

— О комнатах наверху вам известно?

— Да, господин комиссар.

— Вы там расположились?

— Нет, господин комиссар.

— Я не имею в виду, что у вас там была спальня. Этого вам, конечно, не требовалось.

— Я не провел там ни одной ночи, клянусь вам! — прервал комиссара Жан-Марк.

— Вы можете также поклясться, что не провели там ни одного дня?

— Конечно, провел, и не один.

— Это помещение было устроено специально для вас?

— Нет.

— Без сомнения, да, — сказал Бело. — Жилые комнаты устроены на чердаке полгода тому назад, не больше.

— Мадемуазель Сарразен хотела, чтобы я там работал.

— Вот видите! — сказал Пикар. — Наконец-то мы до этого дошли.

— «Ты тратишь время на чужие произведения, тогда как можешь создавать свои, — сказала она. — Но этому надо учиться, как любому другому ремеслу. Я устрою тебе хороший уголок для занятий». Мне хотелось заработать много денег, чтобы впоследствии не быть всем обязанным жене. У Пижона в мастерской я не смог бы заработать столько, сколько получил бы за оригинальные произведения. К тому же она часто повторяла: «Честолюбие коллекционера — не только и не столько в том, чтобы собирать картины известных художников. Это только вопрос денег. Намного важнее открыть новый талант. Я хочу сделать для тебя то, что доктор Гаше сделал для Ван Гога».

— Та-ак, — протянул Пикар. — Вот именно, Ван Гог. Там, наверху, находятся документы, связанные с Ван Гогом. Правда, комиссар?

— Ну, там есть много книг и про других художников, — миролюбиво ответил Бело. — Но, в самом деле, наверху найдена большая папка с репродукциями картин Ван Гога, испещренными надписями и пометками. Может быть, господин Берже объяснит нам, что это такое?

Жан-Марк, подражая Пикару, сухо рассмеялся.

— Я никогда не занимался этим. Хотя комнаты устроены для меня, но мадемуазель Сарразен ими тоже пользовалась. Она перенесла туда свой архив, говорила, что у нее в доме слишком мало места.

— На таком чердаке можно было устроить не две, а шесть комнат! — сказал Бело.

— Ома хотела быть рядом со мной, господин комиссар. Иногда она смотрела, как я работаю, иногда листала свои книжки, помечала что-то на репродукциях.

— А в чем, собственно, заключалась ваша работа? — спросил Пикар. — Как художник обретает мастерство в своей профессии?

Жан-Марк понемногу обретал почву под ногами. Он уже хотел прочесть двум полицейским лекцию, но юношеская несдержанность и детская досада взяли верх.

— Я не зачеркиваю современной живописи, — начал он. — Однако молодые художники зачастую довольствуются одним талантом, не шлифуя мастерство. А те, кто относится к искусству серьезно — это слова мадемуазель Сарразен, — как музыканты, должны пройти через этюды. Для художника лучшая школа — это копирование. Все начинали с копирования мастеров! Какое удовольствие наблюдать, как копия постепенно приближается к оригиналу! Это все, господин комиссар.

— Нет, не все, — сказал Пикар. — Вы начали копировать. Кого?

— Ван Гога! — ответил Жан-Марк, не скрывая, что вопрос комиссара показался ему глупым. — Конечно, Ван Гога! Это доставляло ей удовольствие.

— Позвольте мне сделать одно замечание, господин комиссар! — прервал его Бело. — Господин Берже очень интересно рассказывал нам об упражнениях молодого художника. Но, — он повернулся к Жан-Марку, — не очевидно ли, что в вашем случае это копирование было нужно как пятое колесо в телеге? Неужели мадемуазель Сарразен действительно считала, что подобные упражнения вам необходимы? Вам, гениальному копиисту, специалисту высочайшего класса, гордости Пижона? Не лучше ли было склонить вас к собственным поискам?

Жан-Марк поднял голову с вызывающим выражением.

— Она это делала, господин комиссар. Я рисовал что хотел и как хотел. А если она выбрала Ван Гога, то не только для своего удовольствия, но и потому, что считала мою манеру письма слишком гладкой, любовь к деталям — излишней. У Ван Гога художник может научиться свободе!

— В таком случае вам надо еще долго учиться, — заметил Бело. — Ваша любовь к деталям заставила вас скопировать даже подпись Ван Гога.

— Я тренировался, господин комиссар!

— Спасибо за информацию.

— За какую информацию? — не понял Жан-Марк.

— Вы подтвердили, что на ваших работах имелась подпись Ван Гога.

— И таким образом копии превратились в фальсификаты, — поставил Пикар точку над «i».

Жан-Марк растерялся.

— Это не имело значения, господин комиссар! Я ведь их потом сжег! Вы, наверное, нашли в камине пепел?

— На этот раз вы не лжете, — сказал Пикар. — В камине есть обрывки холста.

— Вы спалили все копии? — спросил Бело.

— Да, клянусь вам!

— А зачем? Почему вы не сохранили лучшие?

— Мадемуазель Сарразен велела мне их сжечь. Я слушался ее во всем.

— А собственные картины вы тоже сожгли? — спросил Бело, не давая Жан-Марку передохнуть.

— Нет. Они в гостинице «Марсель».

— Да, я видел. Господин Беда мне показывал.

«Автор ожидает похвал», — подумал Пикар. Бело сразу откликнулся на эту немую просьбу.

— Я не разбираюсь в живописи, но ваши картины приятны для глаза, — сказал он. — Что о них думала мадемуазель Сарразен?

— Они очень, очень ей нравились, господин комиссар! Если б не ее одобрение, я бы не написал всего. Она говорила: «Еще придет твой час!»

— Так почему же она не повесила у себя ни одной вашей работы?

Жан-Марк закусил губу, но вскоре ответил:

— Вы же видели ее квартиру! На стенах сплошь шедевры. Она не могла снять Ренуара или Сислея, чтобы повесить меня.

— Это было бы неплохим поощрением. А наверху, у вас? Там ведь были голые стены! Она могла там повесить ваши лучшие работы? Или по крайней мере расставить их на мольбертах?

— Она никогда этого не делала, — прошептал Жан-Марк.

— Даже на мольбертах? Место на стене — это уже к чему-то обязывает, но на мольберте… — Жан-Марк молчал. — А на полу, возле стены, вы не могли их поставить, хотя бы где-нибудь в углу чердака, чтобы не тащить все к господину Беда? Он засунул ваши полотна на антресоли. Жалуется, что они занимают много места.

Жан-Марк поднес руку ко лбу. На его лице было написано отчаяние.

Пикар ударил кулаком по столу.

— Слушай, Берже, хватит крутить. Две потайные комнаты использовались для фабрикования фальсификатов. Твои собственные картины — предлог, алиби, не больше. И не клянись, что ты все сжег! Где фальшивки? Запомни: завтра все эксперты Парижа приступят к изучению коллекции мадемуазель Сарразен. Если они не найдут ни одного фальсификата, значит, вы с «невестой» спрятали их в другом месте! Где? Ты скажешь или нет? Так или иначе, ты будешь осужден за фальсификацию. Завтра в Нейи будут не только эксперты, но и репортеры из всех газет мира. Кто-нибудь да пронюхает, куда ты сплавил своих поддельных Ван Гогов!

Жан-Марк начал всхлипывать.

— Я не спалил все копии, потому что Югетта сказала: «Можешь спокойно ехать в Лион, я ими займусь…»

Пикар твердо гнул свою линию.

— А это поле брани? — спросил он. — Растоптанные тюбики? Сломанная палитра? Разодранные полотна? Это не твои делишки?

— Нет! Клянусь вам!

Пикар взглянул на Бело, который только пожал плечами, и обратился к Трюфло:

— Пусть этот милый юноша будет где-нибудь поблизости, вскоре я с ним встречусь. «Простите за все!» — бросил он в сторону Жан-Марка. — Оказывается, все — это не все!

X Две необычные женщины

1

Караульный вывел Жан-Марка.

— Трюфло, — сказал Пикар, — обзвоните журналистов. Я хочу, чтобы завтра на первых страницах газет и журналов появилось известие о фальсификации. Моего имени не упоминайте. Я пошел к шефу.

Тем временем Бело отправился на встречу со следственной группой. Ему надо было как можно скорее увидеть Симона в связи с Огюстой или Тюссена с Блонделем в связи с Жизелью. Он застал всех троих. Тюссена сменил на улице де ла Ферм Малькорн. Заметив, что Симон угнетен, Бело начал беседу с Тюссена и Блонделя. К тому же предмет разговора с Симоном был более деликатным.

— Похоже, вы ничего не нашли, — начал Бело. — Или я ошибаюсь?

— Вы никогда не ошибаетесь, шеф, — ответил Блондель. — Но, хоть наши поиски и были бесплодными, этой очаровашке Жизели не удалось нас провести. За каждым нашим шагом она следила своими вылупленными глазами, полагая, что имеет при этом убийственно презрительное выражение. После того, как мы ничего не нашли, она так очевидно расслабилась, что стало ясно: свою добычу Жизель укрыла где-то в другом месте. Мы спросили, нет ли у нее собственной квартиры. Она ответила, что всегда жила у хозяев. Я все-таки пошел в контору по найму Ле Беллес. Секретарша нашла в картотеке ее карточку и сказала: «Да, да! Мадемуазель Жизель Шарпентье живет на улице Фондари, 37, 15-й округ». Было уже слишком поздно, чтобы нанести туда визит, но, если вы дадите разрешение, шеф, мы с Тюссеном завтра с утра туда отправимся.

— Конечно, — сказал Бело. — А вы уверены, что Жизель не улизнет из Нейи?

— Малькорн запер ее в комнате, а сам спит у телефона.

— Ступайте за ордером на обыск. А потом — бай-бай! Желаю приятных снов!

Оставшись наедине с Симоном, Бело спросил:

— Что у тебя?

Симон еще не пришел в себя от двух потрясений: обморока Огюсты, а затем ее смерти, но силился говорить непринужденно:

— Консьержка, которая иногда у нее убирала, — изящная, ухоженная молоденькая женщина. Смерть мадемуазель Шенелон сильно на нее подействовала. Беда в том, что она никогда не заглядывала в письма и бумаги, которые всюду валялись у Огюсты. Думаю, это правда. Огюста хорошо ей платила, даже баловала ее. То блузку подарит, то шарфик. Они часто разговаривали, но никогда не касались личной жизни. Она знала Жан-Марка, хотя никогда не перемолвилась с ним ни одним словом. Огюста упоминала его, но мельком. «Господин Берже придет сегодня вечером раньше меня», «Господин Берже останется у меня на выходные дни» — вроде того. Она заметила, что между Рождеством и Новым годом мадемуазель Шенелон часто плакала. Потом вроде бы успокоилась. К Огюсте стали заходить другие молодые люди, но ни один не сделался постоянным гостем. Их фамилии консьержка не знает. Потом появился Франсуа, высокий брюнет. Он часто посещал Огюсту. Я спросил, не видела ли она его вчера после моего ухода. Она, извинившись, сказала, что не обратила внимания на мой визит, но видела, как Франсуа и Огюста вместе вышли из дома в обеденное время. Как Огюста вернулась домой, она не заметила. Если бы не эти чертовы пасхальные каникулы, я бы поискал Франсуа в университете. Может, господин Шенелон его знает?

— Маловероятно, — ответил Бело. — Я возлагаю надежду на прессу.

— А что, Берже уже сообщили? — тихо спросил Симон.

— Да. Его это не удивило.

Бело пересказал ему вкратце беседу с Жан-Марком. Симон сдерживался как мог, — устав запрещает прерывать начальника, — но по его жестам было ясно, что взрыв неизбежен.

— Что за подлец! Подумать только! Он имел счастье спать с этой девушкой, мог остаться с ней на всю жизнь, а единственное объяснение ее последних слов и само убийства, которое он нашел, — это то, что она была любовницей и сообщницей убийцы! Надо было подсунуть ему это «итак…». Он вцепился бы в него как репей!

— Успокойся, ради Бога. Что до «итак…», то «простите за все» хватило ему с лихвой для самых нелепых выдумок. Я понимаю твой праведный гнев, но, если хочешь опровергнуть какую-либо гипотезу, надо сначала указать на ее слабые места, а потом выдвинуть другую, более убедительную. Пока мы не прочтем страницы, начинающейся с «итак…» и кончающейся словами «простите за все», каждый домысел, самый неправдоподобный, может оказаться правдой, даже если тот, кто его высказывает, далек от идеала.

— Извините, — сказал Симон.

Бело расслабился.

— Скажу тебе кое-что в утешение. На чердаке у мадемуазель Сарразен этот самый Берже копировал картины и подпись Ван Гога.

Зазвонил телефон. Симон взял трубку и передал ее Бело.

— Звонит Трюфло, — доложил он. — Господин Пикар срочно вызывает вас к господину Мальбраншу.

2

— Добрый день, господин Бело, — сказал Мальбранш.

— Добрый день.

Казалось, Пикар и Мальбранш радовались сюрпризу, который ему приготовили. Мальбранш подсунул Бело одну из тех формулировок, на которых расшифровываются международные телеграммы.

— Садитесь, пожалуйста. Это увлекательное чтение.

ФБР отдел криминалистики в Вашингтоне

в комендатуру уголовной полиции.

Префектура полиции Кэ-дез-Орфсвра,

Париж, Франция.

Крупный промышленник, начинающий коллекционер, проживающий в Спрингфильде, штат Иллинойс, обеспокоенный сообщением об убийстве мадемуазель Сарразен, признанного специалиста по творчеству Ван Гога, отдал на экспертизу картину Ван Гога, приобретенную в начале этого года у французского аристократа, изгнанного из страны (?), который утверждал, что у него отняли огромную коллекцию и теперь он вынужден продать единственную оставшуюся у него после этой трагедии картину (?). Эксперт установил, что картина является фальсификатом. Та же история произошла с коллекционером, проживающим в Ричмонде, штат Виргиния, только подделку под Ван Гога установил другой эксперт. Оригиналы обеих полотен являются собственностью музеев в Амстердаме и Париже. Оба потерпевших подали в суд жалобу на барона Раймона де Люзара. Адрес и телефон на его визитных карточках отсутствуют. Словесный портрет: рост около 185 см, вес 80 кг, возраст 40–43 года, осанка прямая, волосы черные, нос прямой, глаза черные, загорелый, одевается элегантно, кавалер Лиги Почетного легиона. Документов не предъявлял. Просим сообщить, имеется ли связь между этим мошенничеством и убийством мадемуазель Сарразен. Ждем вашего ответа, чтобы обнародовать данные, необходимые для других потерпевших, имеющихся, возможно, в США.

Бело отдал телеграмму Мальбраншу.

— Сведения приходят к нам сами, прежде чем мы о них попросим. Разумеется, мы не найдем никакого Люзара. Этот так называемый барон, выезжая из Соединенных Штатов, конечно, воспользовался своим настоящим паспортом. А может, фальшивого и не было, он просто показывал визитку.

— Паспорт у него должен был быть, — сказал Мальбранш. — Он был ему необходим в гостиницах.

— Настоящий паспорт, фальшивый паспорт, — проворчал Пикар. — Даже тот, который выназываете настоящим, может быть фальшивым. Пока в паспортах не будет антропометрических данных, подготовленных в наших лабораториях, — они для меня бумажка, не больше. Надо начать поиски этого умника.

— А кто может поклясться, что у него есть другой паспорт? — сказал Мальбранш. — Что это француз, а не американец? Если его клиенты так же разбираются в акценте, как в живописи…

— Наши корреспонденты тоже хороши! — сказал Пикар. — Упоминать в словесном портрете орден Почетного легиона, как будто его нельзя купить! Жаль, что они не сообщили нам цвет носков, которые он носил!

Мальбранш взглянул на телеграмму.

— Ясно одно: связь между фальшивками и убийством мадемуазель Сарразен железная!

— Надо потянуть Жан-Марка за язык, — сказал Бело. — Хорошо бы установить, сколько фальшивок пущено в обращение, все равно, в Америке или других странах.

— Хорошо, — сказал Мальбранш. — А я пока погляжу, нет ли этого Люзара в нашей картотеке. Пожалуйста, Бело, передайте его словесный портрет всем полицейским постам.

3

— Сколько фальшивок Ван Гога вы изготовили? Сколько времени вам потребовалось на каждую? Каковы были их размеры? Что на них было изображено? Где находятся оригиналы? Какова их стоимость? Сколько подделок вы продали? В каких странах? В каких городах? Даты? Фамилии и адреса покупателей? Каких вы еще имели сообщников, кроме француза, продавшего две картины в Америке? Какой они национальности? Их фамилии и наружность? Где вы встречались?

Вопросы сыпались градом. Голоса Бело и Пикара сливались в один резкий, угрожающий звук, не стихавший ни на минуту и не дававший Жан-Марку перевести дух. Он чувствовал себя бумажным корабликом, тонущим в канаве. Бесполезно было клясться, что ничего не знаешь, плакать, умолять. Стоило умолкнуть на минуту, и словесная пытка возобновлялась:

— Не завидую тебе, парень, если тебе придется провести тут еще одну ночь! Мы пойдем отдыхать, когда нам захочется, на наше место придут другие! Ты будешь сидеть здесь без еды, без питья, без сна! Нас тут достаточно, чтобы забавляться с тобой неделями! Мы не будем придерживаться закона, имея дело с таким мерзавцем, как ты!

Эти фразы, резкие, как удары грома, исходили от Пикара. Слова Бело были тихи, как шум дождя в то роковое воскресенье перед Пасхой.

— Сколько? Я написал не больше десяти, — испуганно отвечал Жан-Марк. — Кажется, девять… Да, девять… На каждую фальшивку уходила неделя. Размеры? Мадемуазель Сарразен выбирала большие форматы, потому что в живописи цена зависит от величины картины. Где находятся оригиналы? — он перечислил, а Пикар записал. — Кто выбирал картины для подделки? Чаще мадемуазель Сарразен, иногда я. Но остальное… Сколько продано, в каких странах? Я ничего не знаю, клянусь вам. Знала ли Огюста, что я этим занимаюсь? Нет, я ничего ей не говорил. Сколько я с этого имел? Ни гроша! — Он зло рассмеялся. — Югетта давала мне лишь ничтожные суммы на гостиницу и на мелкие расходы.

— Она никогда не заплатила тебе ни сантима? — прервал его Бело.

Внезапно на Жан-Марка напал непреодолимый страх.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — всхлипывая, заговорил он. — Но клянусь, мадемуазель Сарразен не собиралась мне платить за работу! Мне не было известно, кому она продает мои копии. О мошенничестве в Америке я услышал впервые от вас, хоть и не сомневался, что Югетта торгует подделками. «Зачем ты это делаешь?» — спрашивал я. «Чтобы не продавать оригиналы», — отвечала она. Это понятно. Но мне-то какая была выгода?

— Она собиралась за тебя замуж, — бросил Пикар.

— Да, господин комиссар. Она говорила, что после свадьбы все изменится. Она сказала: «Ты прав, пора кончать с этим. Стыдно такого одаренного юношу, как ты, впутывать в грязные дела. Никаких копий! Мы поженимся и поедем в Голландию. Я покажу тебе Голландию. Прости меня!»

— Ну что же, все женщины просят прощения. А когда именно она это сказала?

— За неделю до гибели. Когда я звонил своим родителям.

— За неделю ее планы не изменились?

— Нет, клянусь вам! — поспешно ответил Жан-Марк.

— Ты слишком часто клянешься, — заметил Бело. — Это привычка лжецов.

— Я не лгу, господин комиссар, кля… — он запнулся. — Я боюсь. Вы хотите меня погубить.

Бело повернулся к Пикару.

— Вы не считаете, что следовало бы сообщить Берже словесный портрет торговца из Америки?

Пикар взял в руки телеграмму. Когда он дошел до слов «глаза черные, нос прямой, кожа загорелая…», Жан-Марк, как этого и ожидал Бело, сорвался с кресла и выкрикнул:

— Американец!

4

Как только караульный увел Жан-Марка, Бело необычным для него раздраженным тоном сказал:

— Завтра с утра я перетряхну эту виллу Сарразен от подвала до чердака! Не могу поверить, чтобы не осталось никаких документов, связанных с торговлей фальшивками!

— Верно, — ответил Пикар.

Они не успели продолжить, потому что в дверях появился курьер с бумажкой в руке.

— Я не хотел входить во время допроса, господин комиссар. Этот человек сказал, что это не срочно, — произнес он.

— Имя — Франсуа Бошени. Дело: смерть мадемуазель Шенелон, — прочел Пикар и потер руки от удовольствия.

— Тот самый Франсуа! Пригласите!

Вошел Франсуа. Вид у него был жалкий, несмотря на улыбку, которую шрам, идущий от левого уголка рта к середине щеки, превращал скорее в гримасу скорби. Даже со шрамом он был красив, хотя явно не придавал этому значения. По сложению он напоминал Жан-Марка, да и лет ему было примерно столько же. Выражался он странно, и в голосе его звучало волнение.

— Не знаю, хорошо ли я поступил, придя к вам, — начал он. — Внизу мне сказали, что да. Между тем час уже поздний. Если хотите, я приду в другой раз.

— Нет, нет, останьтесь, господин Бошени, — сказал Пикар. — Вам повезло, тут как раз сидит комиссар Бело, который занимается делом, имеющим непосредственную связь со смертью мадемуазель Шенелон.

Молодой человек поклонился Бело, который едва удержался, чтобы не улыбнуться так же криво, как Франсуа.

— Ее смерть — это моя вина, — продолжал юноша. — Я несу за нее ответственность. Мне и в голову не пришло, что предлагать ей столь сильное лекарство, когда она находилась в таком состоянии, чистое безумие! По крайней мере я не должен был оставлять ей целый пузырек!

— Она могла выброситься в окно, — сказал Пикар, чтобы его успокоить. — Хоть мы скорбим о ней вместе с вами, но ни ее смерть, ни ваши угрызения совести нас сейчас не интересуют. Нам важно знать, что было перед этим. Прежде всего, откуда вы узнали о ее гибели?

— Я к ней зашел. Мне хотелось узнать, как она пережила визит… к вам, и снова пригласить ее на обед. Перед домом я наткнулся на полицейского, но не придал этому значения. Я подошел к консьержке. Она сказала, что Огюсту отвезли в госпиталь Кошен. Я поехал туда. Мой дядя работает там хирургом, поэтому я знаю одного терапевта, у которого было тогда дежурство. Он пошел о ней узнать. Она отравилась моим лекарством! Я подумал, что мне надо немедленно прийти в полицию, все объяснить…

— Значит, сегодня вы ее не видели?

— Нет. Но все из-за меня, из-за меня!

— Расскажите лучше все по порядку, — сказал Пикар.

— Я не могу собраться с мыслями. Я совершенно раздавлен случившимся…

«Совсем как Симон», — подумал Бело.

— Я очень любил мадемуазель Шенелон, — продолжал Франсуа. — Она относилась ко мне, как к другу, но я не терял надежды когда-нибудь взять ее в жены. Еще позавчера я думал, что она холодна ко мне из-за шрама, который у меня с детства. Трудно справиться с реакциями такого рода. Но вчера я понял, что дело совсем не в этом. Я не почувствовал себя оскорбленным. Я был счастлив уже и тем особым доверием, которое она мне оказывала. У нее было удивительно светлое отношение к миру и к людям, оригинальный ум, тонкое чувство юмора. Я познакомился с ней в университете. Я публично читал свой реферат, и, когда закончил, она подошла ко мне. Я пригласил ее в кафе. Мы болтали обо всем на свете, я смотрел в ее блестящие глаза и чувствовал, что…

Он запнулся и прикусил губу, пересеченную шрамом. Это не прибавило ему красоты, но помогло справиться с волнением.

— Вчера утром, листая газеты, я не обратил внимания на убийство в Нейи, — продолжал Франсуа. — Меня вообще мало занимает уголовная хроника. К тому же Огюста при мне никогда не упоминала Жан-Марка. Это ему караульный надевал наручники перед тем, как я вошел?

— Да, — ответил Пикар.

— Но почему? Он ведь невиновен! Я могу это доказать!

— Он арестован по обвинению в фальсификации картин.

Франсуа оторопел:

— Я говорю об убийстве.

— Мы понимаем. Рассказывайте, пожалуйста, дальше.

— Итак, вчера во второй половине дня я должен был с ней встретиться. Я чуть-чуть припозднился и пришел сразу после того, как от нее ушел инспектор. Выглядела она ужасно. Лицо было смертельно бледно, глаза неподвижны. Она встала, заходила по комнате, скрестив на груди руки, потом начала говорить и говорила долго-долго, в пустоту, ни к кому не обращаясь. Казалось, она не говорит, а исходит кровью. Мне даже стало страшно — вдруг она умрет?! Я не сразу понял, к кому относятся ее упреки. «Он посмел сказать, что пришел от имени Жан-Марка Берже! Жан-Марка!» — повторяла она. Речь шла об инспекторе. Она снова и снова пересказывала их разговор. Вы, конечно, знаете, о чем они беседовали.

— Это неважно, — сказал Пикар. — Мы хотели бы услышать этот разговор в интерпретации мадемуазель Шенелон.

Франсуа почти в точности повторил то, что было написано в рапорте Симона Ривьера. От себя он добавил только одну фразу: «Я сразу узнал об убийстве, об отрубленной руке, о чемодане и об отношениях Огюсты с этим Жан-Марком, которого она явно продолжала любить».

Франсуа дошел до встречи Огюсты с мадемуазель Сарразен. Бело жадно ловил каждое слово. Когда Франсуа повторил слова Югетты: «Уходите отсюда! А если с Жан-Марком что-нибудь случится, я буду знать, чьи это проделки», Бело чуть не крикнул: «Итак!». Но Франсуа не произнес этого слова.

— Окончив рассказ, Огюста остановилась передо мной, — сказал он. — Она положила мне руки на плечи, подняла на меня свои невидящие глаза, помолчала и промолвила: «Конечно, я не могла вообразить, что с Жан-Марком что-то случится. Это была ненависть ко мне, в которой, однако, крылось что-то необычное. Итак…»

Пикар и Бело одновременно ощутили пронизывающее наслаждение. Между тем ничего не подозревавший Франсуа продолжал: «Итак, я поняла, что очень его люблю и что могу сделать для него то, чего не смогла бы ни одна другая провинциалка из-за отсутствия средств и связей. Но мне надо было уйти из его жизни навсегда».

И это все? Бело и Пикар, пряча друг от друга глаза, ждали конца рассказа уже без надежды услышать что-либо новое. И действительно, все было так, как они предполагали. Огюста впала в отчаяние. «Я должна была предупредить их, что они меня больше не увидят, что они могут жить долго и счастливо и я никогда не встану на их дороге, — говорила она. — Я понимаю теперь: кто-то из ее окружения, скорее всего покинутый любовник, подслушал наш разговор и решился на убийство. А Жан-Марк, наверное, во всем обвиняет меня».

— Я не мог ее успокоить, — сказал Франсуа. — Я уговаривал ее сесть, накинул ей на плечи свою куртку. Все было напрасно. «Завтра будет очная ставка, — стуча зубами, повторяла она, — он меня обвинит, обвинит и будет прав!» Казалось, у нее помутился разум. И тогда я сделал то, чего никогда себе не прощу. Я вынул пузырек с лекарством, чтобы дать ей таблетку. Она вдруг успокоилась и сказала: «Оставь. Я выпью перед сном». Я предложил ей вместе пообедать. Она согласилась и сказала даже, что пойдет подкраситься и переодеться. В ресторане Огюста вела себя совершенно нормально. Правда, почти не тронула еду, но говорила обо всем спокойно. Перед своим домом она произнесла: «Спасибо, Франсуа. Большое спасибо». Я спросил, не хочет ли она, чтобы я пошел в полицию с ней. «Нет, Франсуа, не надо», — ответила Огюста. Распрощавшись с ней, я почувствовал гордость, что сумел ее все-таки утешить. Господи, как это страшно! — Он помолчал. — Скажите, она была права, считая себя виновной?

— Нет, совсем нет, — сказал Пикар и обратился к Бело: — У вас есть вопросы?

Бело отрицательно покачал головой.

Франсуа машинально встал с кресла. У него было еще более безнадежное выражение, чем тогда, когда он входил в кабинет.

Пикар указал на Трюфло.

— Не будете ли вы так любезны пойти с этим господином и сообщить ему свои анкетные данные? Может быть, вы еще будете нам нужны как свидетель. Спасибо, что пришли по собственной инициативе.

— Во время наших международных конференций, — сказал Пикар Бело, когда они остались одни, — я часто встречал итальянца, который, сталкиваясь с глупостью преступника, жертвы или полицейского, всегда говорил: «От такой глупости умирают». Бедная Огюста явилась тому примером. Когда я думаю, что готов был небо и землю перевернуть, чтобы понять смысл этого «итак…», мне хочется ногами топать от ярости. Сколько времени погублено зря!

— У меня другая точка зрения, — сказал Бело. — Меня поразило, какое глубокое чувство питали обе покойницы к Жан-Марку. Он лгун, эгоист, слюнтяй, но не лишен некоего обаяния. И женщины ему достались необыкновенные.

— Особенно мадемуазель Сарразен! — воскликнул Пикар. — Мошенница, аферистка высшего класса! Кстати, с минуты на минуту здесь будет пресса.

— Я думаю, Жан-Марк не врет, утверждая, что Югетта Сарразен хотела покончить с фальшивками вне зависимости от того, чем она руководствовалась, вступая с ним в связь, — заметил Бело. — Это и стало причиной ее смерти.

Пикар с преувеличенным почтением склонил голову.

— Твоей интуиции не может надивиться вся наша «большая семья». Хорошо бы еще к рассуждениям прибавить хоть одно вещественное доказательство.

— Две необычные женщины, — сам себе сказал Бело. — Не считая бабушку, — прибавил он, помолчав.

XI Лион вторгается в Париж, а Париж врывается на Монмартр

1

За всю ночь в поезде бабушка ни на минуту не заснула, хотя все время притворялась спящей, чтобы не встречаться глазами с господином Шенелоном, чей взгляд при свете ночника казался безумным. Несколько часов назад он без плаща и шляпы ворвался в квартиру на улице Дюмон, крича на весь дом: «Госпожа Берже! Госпожа Берже! Огюста убила эту женщину и сама отравилась!» На пороге за его спиной стоял комиссар Тевене, тот самый, который позволил ей увидеться с внуком и теперь счел своим долгом проводить на улицу Дюмон несчастного отца. «Не говорите так, господин Шенелон! — повторял он. — Слова этого несчастного ребенка не имеют значения! Скажите ему это, госпожа Берже, скажите!» Бедный Шенелон! До чего человек может дойти, как низко упасть! Человек с таким положением, важная птица! И что же? Кусал руки, никого и ничего не слушал, твердя без конца: «Моя жена этого не переживет!» Переживет. У нее брат — врач. Может, и грех так думать, но Эмилии от этой смерти полегчало. Оплакивая Огюсту, она сравнивала свое горе с еще большим горем мадам Шенелон.

Бабушка открыла глаза ровно настолько, чтобы убедиться, что ее спутник сидит по-прежнему неподвижно. После этого она снова погрузилась в свои мысли. «Госпожа Берже! Госпожа Берже! Пожалуйста, не оставляйте меня, поедемте вместе в Париж! Ведь это у Жан-Марка она просила прощения! Давайте вдвоем пойдем к нему!» — умолял ее господин Шенелон. Хорошо, если б Жан-Марка поскорей освободили. С другой стороны, этот Бело, может быть, прав, и преступник в самом деле захочет убить Жан-Марка? В какой среде он вращался? С кем связался? Зачем эти расчеты, эта записная книжка? В понедельник на улице Вобан ему велели опорожнить карманы. Отсутствие записной книжки должно было его сильно удивить. Он, вероятно, думает, что потерял ее. А это она, бабушка, вытащила у него блокнот, когда он упал в обморок. Из-за блокнота она, собственно, и пустилась в путешествие. Надо показать эту находку Бело. Таков ее долг. «Деньги хранятся у мадам Б.». Кто это — мадам Б.? Почему не мадемуазель С.? От кого он получал деньги? От этой миллионерши? Что же, это естественно. Жан-Марк — красивый юноша, и тридцатипятилетняя богачка вполне могла что-то ему давать. Кто же тогда мадам Б.? Посредница, поверенная или истинная дама сердца? Нет, судя по тому, что он говорил о предстоящей свадьбе, последнее исключается. Мадам Б. — это, может быть, банк! Он врет часто, не всегда неумело.

Мерно постукивали колеса поезда. Шенелон неотрывно смотрел перед собой. Она представила, как бы он отреагировал, если б она встала, закрыла ему глаза и вернулась на свое место. Последние часы ее мучила навязчивая мысль. Она боялась, что никогда от нее уже не избавится. Ее письмо Огюсте. «Надеюсь, тебе понравилось колечко, подаренное Жан-Марком…» Если бы господин Шенелон об этом знал!.. Может, тогда между Жан-Марком и мадемуазель Сарразен еще не было ничего серьезного, просто каприз, увлечение, которое не помешало бы ему потом вернуться к Огюсте. А может, он и не уходил. Нынешние молодые люди не отличаются щепетильностью, раньше тоже не отличались, но делали хорошую мину при плохой игре. Неужели письмо стало подлинной причиной трагедии! Нет, она не хочет в это верить! Зачем терзать себя пустыми домыслами?

Жан-Марк всех их презирает, даже ее. Но ее он хоть боится, она держит его в ежовых рукавицах, как всю семью! Он ведь такой же трус, как его отец и дядя! Только он трус-бунтарь, а они — трусы счастливые, послушные. На фронте они были отважны, у них есть награды. Но мать, шеф, фирма, шелкопрядильный комбинат Сен-Поликарп — это нечто совсем иное. Против этого они не восстанут. Им нравится подневольное положение, за кусочек сахара они готовы ползать на брюхе! Жан-Марк презирает ее именно за то, что она их вырастила такими. Неправда! Она сделала все, чтобы они были другими. Но ведь дети — не только ее произведение. Теперь вся ее надежда — на внуков. С Марией-Луизой все будет относительно просто. Но Жан-Марк — это нечто иное. Он любит получать кусочки сахара, но не умеет и не хочет быть благодарным. Да, она держит его в ежовых рукавицах, но по-другому, чем остальных. Пусть защищается, пусть огрызается. Талант дает ему на это право. А может быть, он заработал эти деньги? Картины можно дорого продать, если имеешь имя, а мадемуазель Сарразен была из тех, кто способен помочь обрести известность среди знатоков. Это она, бабушка, открыла в нем художника. По ее совету он и отправился в Париж.

— Не хотите ли бутерброд с колбасой или с анчоусом? — спросила она господина Шенелона в два часа ночи.

Как бегун на финише, он после долгих часов неподвижности вздохнул сначала глубоко, потом спокойней. Выражение его глаз не свидетельствовало о том, что он вернулся к действительности.

— Я хотел бы чего-нибудь сладкого, — произнес он наконец.

«И этот бедняга хочет кусочек сахара», — грустно подумала бабушка, положила на колени сумку и вынула из нее пирожок, испеченный Эмилией для Жан-Марка.

2

В четверг рано утром Блондель и Тюссен приехали на служебной машине за Жизелью и заодно дали указания Малькорну: в девять приедут Мальбранш и Бело, чтобы принять экспертов, в полдесятого прибудут люди, которым поручено «перетрясти» виллу. Они предварительно позвонили Жизели, и она ждала их, готовая к выходу.

— Прежде всего, вы могли бы дать мне выспаться! — сердито сказала она.

— Вы нам тоже, — ответил Блондель.

— Куда вы меня везете?

— К вам, моя прелесть.

— Ко мне? В Куломьер?

— К вам, на улицу Фондари. Если у вас нет ключа, обойдемся без него.

— По счастью, есть, — буркнула Жизель. — Все-то вы вынюхиваете, легавые!

— Нюх у нас действительно хороший.

— Мне нечего скрывать. Вы ничего не найдете. Вместо того чтобы мучить честную, невинную девушку, вы бы лучше искали убийцу мадемуазель.

— А может, он прячется у вас? — бросил Блондель.

Жизель покраснела, как свекла.

— И не совестно вам такое говорить?!

Она забилась в угол сиденья и не произнесла больше ни слова. Всем это было на руку. Тюссен и шофер беседовали о приближающейся Пасхе.

В старом доме на улице Фондари окна консьержки были еще задернуты шторами. Лестничная клетка блистала чистотой. Квартира Жизель находилась на четвертом этаже. Блондель включил свет. Две прибранные, уставленные массивной мебелью комнаты, окнами выходящие во двор. На полках — несколько книжек и множество безделушек. Впечатление было такое, что здесь долго никто не жил.

— Хорошо, — сказал Блондель, — приступим к работе.

— К какой работе? — спросила Жизель. — Вы же видите, тут нет вашего убийцы.

Блондель открыл дверцу самого большого шкафа. Тюссен заметил, что в глазах Жизели появился ужас. Блондель вынул из шкафа коробочку, почти новые перчатки и музыкальную шкатулочку, сделанную в виде миниатюрного ведерка с бутылкой шампанского.

— Все кончено! — простонала Жизель и рухнула в кресло.

— Вот именно, — сказал Блондель. — Само это сюда не пришло.

Он положил на стол перчатки и музыкальную шкатулку, чтобы открыть коробочку, в которой предполагал найти скромное колечко. Но там оказалось не скромное колечко, а кольцо с огромным бриллиантом, вспыхнувшим, как солнце.

— Какой большой бриллиант, не правда ли, мадемуазель? — сказал Тюссен.

Жизель подняла брови, уголки ее губ опустились.

— Это ничто в сравнении с тем, который она носила на пальце! Я… я в жизни ни у кого ничего не украла!

— В таком случае, вы положили хорошее начало, — заметил Блондель, закрывая коробочку и пряча ее в карман. — Я полагаю, и остальное — собственность мадемуазель Сарразен?

— Ох, да! — вздохнула Жизель. — Ее смерть так на меня подействовала, что я взяла эти вещи, сама не ведая, что творю. Посмотрите на перчатки! Они на два размера меньше, чем я ношу!

— Бог с ними, с перчатками, — сказал Блондель. — А вот из-за колечка вы вполне можете угодить в места не столь отдаленные.

— Что с отпечатками пальцев? — спросил Тюссен, желая осмотреть музыкальную шкатулку.

— Думаю, их там столько, что мы можем добавить свои, — ответил Блондель.

— Я вижу тут надпись: «Утка-Баламутка».

Тюссен покрутил ручку. Музыка полилась сначала несмело, потом смелее и снова зазвучала тихо, меланхолично. Жизель не выдержала и разрыдалась.

— Все эти чудные вещицы валялись на полу! В понедельник, когда господин Бело и другие господа из полиции занялись мадемуазель, я пошла наверх. Я хотела посмотреть, все ли на втором этаже в порядке, ну и заглянула в комнату мадемуазель… И нашла там это.

— Что? — спросил Блондель. — Музыкальную шкатулку?

— Нет, коробочку. Я плохо поступила. Мертвые — дело святое! Мне хотелось иметь что-нибудь на память о ней. — Она умоляюще поглядела на инспектора. — Я могу это отдать?

— Спросите об этом наше начальство. Может, вы и у предыдущих хозяев что-то брали на память? Позднее мы это проверим.

— Клянусь головой моей матери! — воскликнула Жизель. — Кроме нескольких полотенец…

— Я сказал — позднее. — Блондель сел и взял в руки музыкальную шкатулочку. — Теперь я хотел бы услышать побольше об этой вещице. Она находилась среди вещей, выброшенных из шкафа?

Тюссен заглянул через плечо Блонделя.

— Это реклама, — сказал он.

Блондель начал допрос.

— Мадемуазель Сарразен хранила это среди сувениров?

— Нет, господин инспектор, — поспешно ответила Жизель, давая понять, что сделает все, чтобы помочь правосудию. — Это лежало в другом месте. В воскресенье утром я принесла ей завтрак. Обычно она сразу просыпалась и смотрела на часы. Не встречала человека с более прочными привычками. Но в воскресенье она не могла проснуться…

— Она заболела?

— Нет. Думаю, она вернулась домой поздней ночью. Я уже спала. В субботу после ужина она отправилась куда-то в платье с огромным вырезом, а вернувшись, раздевалась наспех, кое-как. Все было разбросано: чулки, платье, комбинация, даже туфли я нашла под комодом! И это при ее аккуратности. Везде валялись всякие мелочи: коробочка с разноцветными шариками, серпантин…

— Она сказала вам, куда идет?

— Мадемуазель никогда не говорила.

— Она ушла одна?

— Да, господин инспектор. Уехала на своей маленькой машине.

— И вернулась одна?

— Могу сказать только, что утром она была одна, как всегда.

— А что стало с этой мишурой?

— Она велела мне все сжечь.

— Где?

— На кухне.

— Вы это сделали?

— Да. Только эту музыкальную шкатулочку я пожалела. Уж очень она хороша!

— Реклама ночного ресторана, — сказал Тюссен.

Блондель повернул ручку.

— У вас эксцентричный вкус, мадемуазель Жизель. — Она не поняла и опустила голову. — Возможно, в этом случае вас следует поблагодарить.

3

Хотя допрос на набережной Кэ-дез-Орфевр происходил в присутствии Бело, он не дал результатов. Молодые инспекторы уверяли, что это не единственная кража, но Жизель не вызвала у комиссара никакого интереса. Его заинтересовала музыкальная шкатулочка и субботний выход мадемуазель Сарразен. Он соединился с полицией нравов, а через четверть часа появился Вавассер. Он служил в полиции нравов много лет и специализировался на высшем обществе. У него были манеры дипломата.

— Вы хотели бы услышать об «Утке-Баламутке»? Нет ничего проще. Я был на открытии. Частным образом. Хозяин ресторана прислал в нашу контору два приглашения. Широкий жест, принимая во внимание цену ужина. Мы тянули жребий. Я выиграл и пошел в ресторан с одной моей знакомой. Ей там очень понравилось. Находится «Утка-Баламутка» на углу улиц де Мартир и Кондорсе.

— А почему у ресторана такое странное название? Там действительно собираются какие-то баламуты? Наркоманы? Что вы там увидели?

— Прекрасный спектакль! Гвоздем программы была Джина Герман. Это, я вам скажу, высокий класс! У моей жены есть все ее пластинки!

«Зато нет достаточно элегантного платья, чтобы появиться в таком ресторане!» — подумал Бело.

— Около часа ночи мы получили цветы, подарки, всякую праздничную мишуру, — продолжал Вавассер. — Танцевали под джаз-оркестр из Лондона. Посетители — люди из высшего общества.

— Кому принадлежит ресторан?

— Торговой компании. Во главе ее стоит некий Мерсье. У него и до этого были рестораны, все роскошные и дорогие, никакими баламутами не посещаемые. В субботу собрался цвет Парижа: кинозвезды, художники, светские львы, два члена академии.

— А эту особу вы видели? — спросил Бело, подкладывая Вавассеру фотографию Югетты Сарразен.

— А что! Это неглупо — показать фото женщины в купальном костюме, чтобы узнать, видел ли ее человек, практически голую. Ох, простите, господин комиссар! — Вавассер слегка смутился. — Я ее не знаю, но видел. А кто это, если не секрет?

— Югетта Сарразен, убитая на другой день у себя дома в Нейи.

— Рука в чемоданчике? — воскликнул Вавассер. — Я не узнал ее на фотографиях, помещенных в газетах! Она пришла одна, сразу после нас, и села за оставленный ей столик, на котором стоял только один прибор. Это обращает внимание. Моя знакомая залюбовалась ею. Разные люди с ней здоровались. Потом она подсела к большому столу, за которым собралось многочисленное общество. Мерсье занимался ею, но не больше, чем другими. Она много пила и производила впечатление слегка взволнованной. Мы ушли раньше ее.

— Надо иметь какие-то отношения с хозяином, чтобы позволить себе заказывать столик на одного в ресторане такой категории. — Бело взглянул на часы. — Мне пора ехать на вокзал встречать отца той девочки, которая вчера покончила с собой.

— Я читал об этом, — сказал Вавассер.

— Симон проводит его в госпиталь Кошен, а я… В котором часу закрывается этот ресторан?

— В семь утра. Мерсье остается несколько дольше, чтобы проверить счета и отдать персоналу распоряжения. Я думаю, у него наверху есть небольшая квартирка.

— Он холост?

— Да.

— Вероятно, мне придется заскочить туда до прихода экспертов на улицу де ла Ферм.

— К сожалению, без меня, — сказал Вавассер.

— Не о чем жалеть. Я бреду на ощупь, — ответил Бело.

4

Бело напряженно вглядывался в толпу на перроне. Толпа была большая, а господин Шенелон — низенький.

— Вон тот, весь в черном, — это он, — сказал Бело Симону.

— О, господин Бело, — простирая к нему руки, воскликнул Шенелон. Можно было подумать, что он встретил лучшего друга после двадцатилетней разлуки. — Вы сами потрудились приехать! Скажите, скажите, ведь это невозможно, чтобы в моей семье был убийца? Чтобы моя дочь убила? Разве что на нее нашло какое-то затмение…

Люди замедляли шаг и посматривали на них с любопытством.

— Конечно, — убежденно сказал Бело. — Естественно. Это большое несчастье, но только несчастье!

— Добрый день, господин комиссар!

Бело оглянулся.

— Госпожа Берже!

Он был искренне изумлен. После письма Огюсте!.. Только бы Шенелон не нашел его в бумагах своей дочери. Нет, ведь она его сожгла. Симон, вероятно, подумал о том же. Надо его представить. Он, однако, не успел, потому что бабушка спросила:

— Где Жан-Марк? Вы еще держите его под замком, как бесценное сокровище?

Вот упрямая чертовка! Так пусть получает!..

— Жан-Марк арестован по обвинению в фальсификации картин, — сказал он и быстро повернулся к господину Шенелону. — Это инспектор Ривьер, я отдаю его в ваше распоряжение. Он проводит вас… — Вдруг, в первый раз в жизни, он ощутил потребность выйти за рамки служебных отношений.

— Симон Ривьер — мой крестник, я отношусь к нему, как к сыну. Он немного знал вашу дочь и восхищался ею, — сказал он.

Шенелон всхлипнул. Бело взял его под руку. Бабушка шла за ними, рядом с Симоном. Она выдержала удар, считая, что этого требуют обстоятельства. Как только уедут эти двое, она рассчитается с ним за хамство. Бабушка долго приглядывалась к своему спутнику и наконец спросила:

— Вы виделись с Огюстой в связи с этим делом?

— Да.

— А скажите, не ваши ли полицейские в «деликатной» манере подтолкнули ее к роковому шагу?

«Только бы не покраснеть, — подумал Симон. — Она подумает, что это от стыда». Он, однако, покраснел. Бабушка подумала, что это от злости, и порадовалась, что месть ей удалась. А покраснел Симон именно от стыда.

— Вы хотите сопровождать господина Шенелона? — спросил он.

— Нет, он уже и так под надежной опекой.

— Простите, что я не еду с вами, — обратился Бело к Шенелону, — но сегодня утром у меня нет ни минуты свободной. Может быть, мы встретимся во второй половине дня, где и когда вы захотите?

— Нет, нет, где и когда вы захотите, — сказал Шенелон. — Вы не должны терять ни минуты, начинайте поиски убийцы, который стал причиной смерти и моей дочери. От меня вы, к сожалению, ничего не узнаете.

Шенелон и Симон сели в машину. Бело стоял рядом с бабушкой.

«Смываюсь», — подумал он.

— А от меня — напротив, — неожиданно произнесла бабушка.

— Что «напротив»?

— От меня вы кое-что узнаете. Поэтому-то, собственно, я и приехала в Париж, — заявила бабушка и, бросив на него холодный взгляд, добавила: — Фредерик.

На лице Бело не дрогнул ни один мускул, но полностью безразличным он притвориться не смог.

— У меня только пять минут, — сказал он.

— Этого достаточно.

— Попросим приюта в привокзальном участке.

Их любезно приняли и оставили одних. Бабушка вынула из сумки блокнот и открыла на нужной странице.

— Расчеты моего внука.

Бело взглянул на конечную сумму.

— Черт побери! — воскликнул он. — А кто такая мадам Б.?

— Именно об этом я хотела вас спросить, — спокойно ответила бабушка.

— Вероятно, это кто-то живущий в Париже, кому можно отдать любую сумму без расписки и без посредников. Вы не знаете кого-либо, чья фамилия начиналась бы с Б?

— Никого, кроме вас.

Бело не выдержал и улыбнулся. Бабушка ответила ему тем же.

— Мы спросим его об этом. Он все время выкручивается, врет, но, видя, что нам кое-что известно, быстро сдает позиции.

— Он удивится, увидев этот блокнот в ваших руках. Скажите, что получили его от меня. Что я сама вам его дала.

— Он не сочтет это предательством?

— Расскажите мне историю с фальсификацией картин.

— Вам вряд ли будет приятно это слушать.

Бабушка ничего не ответила. Пока Бело рассказывал, ее лицо оставалось совершенно невозмутимым. После бессонной ночи в поезде она выглядела так же свежо, как после утреннего душа в собственном доме.

— Думаю, первые суммы, почти одинаковые, — это его месячный заработок у Пижона. Зато остальные, громадные, — это королевское вознаграждение за его копии с подписями, — закончил Бело.

— А все-таки до чего он способный, этот малец, — заметила бабушка. — Передайте ему это от меня. Лучше бы он, конечно, рисовал картины, которые имели бы его собственную подпись… Но все-таки я счастлива, что он получил деньги не за… Вы меня понимаете.

— Я очень хорошо вас понимаю, — почтительно ответил Бело.

— Ненавижу мужчин, которые торгуют своими прелестями. — На лице бабушки появилась гримаса отвращения.

— Не беспокойтесь, я ему это скажу.

XII Сюрприз в «Утке-Баламутке»

1

Господин Шенелон упросил Симона поехать вместе с ним на улицу д’Асса, в квартиру его дочери. Бело, уже без крестника, поехал к Блонделю, крутившемуся поблизости от «Утки-Баламутки». Бело заметил его из такси и, рассчитавшись с водителем, пошел ему навстречу.

— Снаружи все смотрится шикарно, — сказал Блондель. — Внутри тоже. Я заглянул в открытую дверь. Там кто-то прибирает.

— Войдем, — сказал Бело.

Неяркий свет озарял зал, стены которого были отделаны деревянными панелями, что придавало ему сходство с покоями шотландского замка. Все столы были сдвинуты в один угол. Паркет блестел как зеркало.

— Блеск этого паркета напоминает бриллиант мадемуазель Сарразен, — заметил Бело.

Шум пылесоса заглушил его слова.

— Минуточку, я сейчас выключу, — сказал работник. — Что вам угодно?

— Господин Мерсье здесь? — спросил Бело.

— А по какому вы делу?

— По личному.

Работник, имевший, вероятно, печальный опыт, ответил:

— Все говорят одно и то же, а мне потом достается на орехи. Приемные часы — с четырех.

— Мы не клиенты, и обещаю, что у вас не будет неприятностей. Кроме того, мы пройдем без вашего разрешения.

— Ну, что же, — сказал работник. — Не дай Бог, вы еще начнете палить из револьвера. Идите, пожалуйста, за мной. Господин Мерсье в конторе. Если его там не окажется, значит, он у себя наверху.

— Хорошо идут дела? — спросил Бело, следуя за работником.

— Не то слово! Не хватает мест! — с гордостью ответил работник. — Большинство желающих уходит ни с чем.

Он постучал в первые двери в коридоре.

— Войдите! — отозвался приятный баритон.

— Эти господа хотят с вами поговорить, господин Мерсье. По личному вопросу, — сказал работник, пропуская Бело и Блонделя в контору.

— В самом деле? — Мерсье встал из-за стола. Бело и Блондель глядели на него.

— Господин Мерсье? — машинально спросил Бело.

— Собственной персоной. А с кем имею честь?..

Бело кивнул на работника.

— Спасибо, Жан, можешь идти, — сказал Мерсье.

Жан удалился со спокойной совестью.

— Извините, — сказал Бело, — что мы нагрянули к вам в неурочное время. Я — комиссар криминальной полиции. А это мой коллега, инспектор Блондель.

— Присаживайтесь, господа. У меня нет возражений, хотя обычно в этот час я кончаю свою писанину и ложусь спать. — Он сел за стол, заваленный бумагами. — По счастью, вы не из того отдела, откуда к нам обычно приходят. Чем могу быть полезен?

— Вы, вероятно, читали в газетах об убийстве, совершенном в последнее воскресенье в Нейи?

Мерсье принял подходящее к случаю выражение.

— О, да! Одна из моих клиенток, мадемуазель Сарразен. Ужасное преступление!

Бело вынул маленькую сумочку.

— У прислуги мы нашли вот это. — Он достал из сумочки музыкальную шкатулку. — Мадемуазель Сарразен получила это здесь в ночь с субботы на воскресенье.

— Мадемуазель Сарразен действительно была здесь в субботу по случаю торжественного открытия ресторана.

— Вы хорошо ее знали?

— Ну, так нельзя сказать. Она никогда не была постоянной клиенткой в моих ресторанах, приходила лишь время от времени. Но мы, хозяева ресторанов, имеем хорошую память на лица и фамилии. А такую красивую женщину, как мадемуазель Сарразен, трудно было не запомнить. — Он помолчал. — Вы, господин комиссар, видели ее мертвую. Вы не знали ее очарования, ее блеска. Говорят, что женщинам не идет быть умными. Она — лучший пример обратного.

— Вы ею восхищались? — спросил Бело.

— Насколько сильно, я понял только тогда, когда прочел известие о ее смерти.

— Вы бывали у нее?

— Никогда. В картотеке у меня был ее адрес, и все.

— Вы знаете людей, в обществе которых она тут появлялась?

— Она всегда приходила одна, — твердо ответил Мерсье.

— Вас это не удивляло?

— Господин комиссар, когда имеешь такой ресторан… — Мерсье вздохнул и пожал плечами.

— Я думал, что она, может быть, принимала участие в ваших делах и чувствовала тут себя как дома, — сказал Бело.

— Ничего подобного Я хочу подчеркнуть, что у меня вообще нет партнеров, если не считать поставщиков.

— Что же, в границах, установленных правом, вы вольны как угодно распределять свое имущество, — вежливо ответил Бело. — Однако вернемся к мадемуазель Сарразен. Я хотел бы затронуть деликатный момент, ставящий под сомнение ее любовь к одиночеству. У нее был жених, совсем еще мальчик…

Черные глаза господина Мерсье вспыхнули.

— Я что-то об этом слышал.

— Вы никогда не видели их вместе?

— Никогда. Те из моих клиентов, кто был с ней знаком, только и говорят, что об этом женихе. Его наличие потрясло всех не меньше, чем убийство. Следует задуматься, не является ли этот «жених» просто… как бы сказать помягче… фантазером? Вы говорили о ее любви к одиночеству. Надо сказать, что мадемуазель Сарразен также любила завязывать новые знакомства.

— В субботу она доказала это, покинув свой столик и подсев к другому. Она производила впечатление оживленной.

— Среди посетителей был ваш коллега, — сказал Мерсье.

— Несмотря на это, мы не знаем, к кому подсела мадемуазель Сарразен.

— К сожалению, я тоже не знаю. Я редко бываю в зале с клиентами. Я расспрошу своего метрдотеля. Зная номер столика, я найду по крайней мере фамилии тех, кто его зарезервировал. Но придется с этим подождать до восьми вечера. Эрнест живет на улице Воскрессон, и у него нет телефона. Я позвоню вам и передам информацию.

— Не беспокойтесь, я сам приду, к восьми, — сказал Бело, вставая. Блондель тоже поднялся. — Может, он скажет еще что-нибудь, что будет для нас любопытно. А пока не могли бы вы дать список клиентов, посетивших ваш ресторан в субботу?

— Охотно.

Список лежал на столе. Бело поблагодарил Мерсье.

— Последний вопрос, — сказал он. — Не казалась ли мадемуазель Сарразен в тот вечер чем-то озабоченной или опечаленной?

— Нет, определенно нет, господин комиссар.

Мерсье проводил Бело и Блонделя до самого порога ресторана. Жан как раз закончил расставлять столы по местам.

— Я всегда полностью в вашем распоряжении. Буду искренне рад, если убийца жизнью заплатит за свое злодеяние, — сказал Мерсье, крепко пожимая Бело руку.

2

— Не оглядывайся, — сказал Бело Блонделю. — Может быть, он еще стоит в дверях и смотрит на нас.

— Я совершенно опешил, — произнес Блондель. — Конечно, тут может быть потрясающее стечение обстоятельств.

— Конечно. Двойник мог быть и у Христа. Если бы не усики, это был бы вылитый барон-мошенник из Спрингфильда и Ричмонда. К тому же этот субъект боек на язык.

— Это американец!

— Ты поддаешься внушению Жан-Марка!

Блондель второй раз опешил.

— Мне казалось, шеф, что вы ему верите…

— Возможно, он говорит правду. Но, с другой стороны, что ему мешало ухватиться за описание, которое мы ему вчера прочли? Я верю в существование человека, подменившего чемоданы. Однако очень возможно, что юный мошенник решил отомстить сообщнику, считая его причиной собственных несчастий, и указал на него как на таинственного незнакомца, подсунувшего ему «кровавый чемоданчик».

— Вы думаете, трио проходимцев — Сарразен, Жан-Марк и Мерсье — на самом деле квартет? — спросил Блондель, сбитый с толку.

— Возможно, американец не занимался фальшивым Ван Гогом и имел дело только с Сарразен и Жан-Марком, а о делах, связывающих их с Мерсье, и не подозревал.

— Вы в самом деле считаете, что…

— Я просто этого не исключаю. Возвращайся к ресторану и не спускай глаз с главного и черного входов. Я позвоню из ближайшего автомата, чтобы тебя поскорее сменили. Если он куда-нибудь отправится, ступай за ним. Когда тебя сменят, поброди тут еще немного. Присмотрись тут к его машине — это важно. Я свяжусь с паспортным бюро, пусть проверят данные этого красавца, а потом поскачу в Нейи. Шеф, верно, уже там.

— А мы не можем его сразу арестовать? Художник сидит, торговец составил бы ему компанию, и у нас был бы комплект.

— Сначала мне надо собрать информацию о той барышне, которая все это заварила.

Господа, собравшиеся в двух салонах на улице де ла Ферм, вполне могли сойти за ближайших родственников покойной. Одетые в черное, угрюмые, они обменивались неприязненными взглядами, как это часто бывает среди наследников перед оглашением завещания, а Мальбранш вполне подходил для роли нотариуса. Действительность,однако, была ненамного веселее. Каждый из этих признанных специалистов боялся услышать траурный марш над гробом своей репутации. Из утренних газет они узнали о фальсификатах Ван Гога, принадлежащих — трудно поверить — кисти жениха мадемуазель Сарразен. Фальсификаты расползлись по всему свету. А письменные свидетельства подлинности произведений? Их выдавал кто-то из них. Если известная собирательница картин решилась на преступление, ей ничего не стоило злоупотребить их доверием. Каждый из них напрягал память, но, не вспомнив ничего утешительного, молил Бога о том, чтобы этот проходимец подделывал не только Ван Гога, но и Ренуара, Сезанна, Моне — кого угодно, лишь бы подпись оплачивалась как должно. Бело вошел как раз в тот момент, когда Мальбранш спрашивал, сколько, по их мнению, может стоить картина Ван Гога таких-то и таких-то размеров. Все единогласно заявили, что два миллиона. «Значит, десять картин — это двадцать миллионов, — подумал Бело, — а если Жан-Марк нарисовал больше, чем сказал, то вообще Бог знает сколько. В чей карман попали эти деньги?»

— Мы просили вас, господа, собраться, чтобы вы подтвердили подлинность всех без исключения картин, которые мы видим здесь, — сказал Мальбранш. — В полицию в разных странах мира поступают жалобы сродни той, которая опубликована в утренних газетах. Мы должны иметь уверенность, что знаменитая коллекция не содержит фальшивок домашнего изготовления. На сегодня нам более нечего вам сообщить.

Нечего? В одну секунду толпа, застывшая неподвижно, зашевелилась. Эксперты, у которых гора с плеч свалилась, были готовы поверить, что минуту назад им снился дурной сон. С легким сердцем они приступили к работе, результаты которой были заранее известны. Все картины в собрании мадемуазель Сарразен были знаменитыми шедеврами. «Она продавала фальсификаты, чтобы сохранить оригиналы», — вспомнил Бело слова Жан-Марка. Неужели Мерсье был так в нее влюблен, что делал все это бескорыстно, ради удовлетворения ее прихоти?

Подписав протокол заседания, эксперты гуськом тронулись к выходу, не подымая глаз на сотрудников отдела криминалистики, ждавших только их ухода, чтобы, согласно приказу Малькорна, «перевернуть весь дом вверх ногами».

— Вас подвезти? — спросил Мальбранш Бело.

— До Сен-Жермен-де-Пре, если вы так любезны. Я хотел бы заняться поисками мадам Б.

3

— А, господин комиссар! — воскликнул Беда, от возбуждения покрасневший как рак. — Что за новости! Можно сказать, каждый день приносит плоды! Может, вы шепнете мне на ушко одним словечком больше? Думаю, что теперь, в свете новых фактов…

— Я хотел бы, если это возможно, побеседовать с госпожой Беда, — прервал его Бело.

— Возможно? Для меня это невозможно. И я удивился бы, если бы это оказалось возможно для вас, — иронически заметил Беда. — Я скажу вам откровенно: моя жена — не женщина, это фонтан! Со дня нашей беседы она плачет и обзывает меня такими словами, что я стыжусь их повторять. «Этот чудесный мальчик! Невинная крошка! Пережить подобный кошмар… Мало того, что он до свадьбы стал вдовцом, его невесту еще и расчленили! А ты, негодяй, хочешь его добить!» — вот что она твердит. Я все терпел молча, но теперь, когда он признался в фальсификации картин…

— Молчи! Ты сам — фальсификатор! — раздался за спиной Бело чистый, почти детский голос. — Ты — самый подлый человек на свете!

Бело обернулся и снял шляпу. Детский голос принадлежал крупной женщине преклонных лет, распространявшей вокруг запах лаванды. Видно было, что ей трудно двигаться. Глаза ее опухли от слез. Она сжимала носовой платок так, словно держала за горло своего мужа. Людей в таком состоянии Бело называл «преступниками, готовыми, но не имеющими сил совершить преступление».

— А вы, — продолжала госпожа Беда, — вероятно, из полиции. Не знаю, кого вы здесь ищете, но скажу, кого нашли: мать. Настоящую мать. У меня никогда не было детей благодаря небесам, пославшим мне такого муженька, но если бы они были, я хотела бы видеть их похожими на этого мальчика. Фальсификатор? А почему не убийца? Мы знаем, как вы вынуждаете людей сознаваться в преступлениях! Только такое ничтожество, как Беда, мог подумать, что я пла́чу оттого, что поверила в его вину! Я плачу, потому что поняла, до какого состояния вы его довели! Палачи!

Беда испарился. Бело показалось, что перед ним стоит призрак бабушки. Впечатление, которое Жан-Марк производил не на женщин, а на Женщину с большой буквы, было действительно достойно изумления. Бело придвинул к себе одно из кресел, стоящих у маленького столика.

— Не стану отнимать у вас много времени. Как бы несправедливо вы о нас ни судили. — Он сокрушенно вздохнул и подумал: «Я слегка лицедействую, но почему это должно быть привилегией одних только преступников?» — Мы не хотим ничьей безвинной гибели. Я пришел, чтобы послушать вас. Это вам Жан-Марк доверял, и в ваших руках — его судьба.

— С чего вы взяли, что Жан-Марк мне доверял? — спросила госпожа Беда, тяжело опускаясь в кресло. — Говорить с вами непросто. Вы вызываете страх, а этот парнишка пуглив, как любая впечатлительная натура. Если с ним грубо обращаться, он может потерять самообладание и оговорить себя.

— Он доверил вам свои деньги, — пробормотал Бело, задыхаясь от лаванды.

— Именно так.

— Мы знаем сколько.

— В таком случае вы знаете больше, чем я. Мне известно только число конвертов. Их три. На каждом он написал своим великолепным почерком: «Собственность Жан-Марка».

— Вы могли бы мне их показать?

— Простите, нет. И ничто на свете не заставит меня это сделать. К тому же у меня плохая память, и я не помню, куда их положила. Прошу мне поверить.

— Не поверю, — ответил Бело. — Но, если они у вас, я за их судьбу спокоен. Вы защитите их от любого, как сейчас — от меня.

В голубых глазах госпожи Беда отразилось изумление, даже растерянность.

— Вы говорите, как адвокат. Необычно для полицейского.

— А вы — как ангел-хранитель. Тоже необычно для хозяйки гостиницы. Господин Беда, конечно, не знает, что у вас хранятся деньги Жан-Марка?

— Я не доверяю ворам.

— Вам известно, что это кругленькая сумма?

— Тем лучше для бедняжки. По крайней мере ему что-то останется после этой мерзкой истории. Он был такой счастливый! Когда мы остались наедине, говорил все время о вилле в Нейи, о коллекции, о ней!

— В воскресный вечер перед отъездом?

— Да, он как раз ехал в Лион, чтобы известить родных о свадьбе!

— Он был у нее?

Госпожа Беда кивнула.

— Она позвонила около полудня. К телефону подошла я. Беда по воскресеньям торчит в пивных с такими же бездельниками, как он сам. И в первый раз — вообразите себе — она назвала свою фамилию. Она всегда говорила только: «Попросите, пожалуйста, Жан-Марка». Я узнавала ее по голосу. А тут вдруг она сказала: «Говорит Сарразен. Я хотела бы поговорить с Жан-Марком Берже. Его можно пригласить?» «Конечно, — ответила я от всего сердца, — если он только не в ванной. Сегодня ведь воскресенье, а вдобавок вечером он уезжает». — «Я знаю, — ответила она, — и именно поэтому хочу с ним встретиться. Желательно, в середине дня». Я попросила ее подождать. Жан-Марк сразу спустился, они беседовали некоторое время, наконец он сказал: «Ладно, договорились» — и повесил трубку.

— Вернувшись, он говорил что-нибудь?

— Нет, я была уже в постели. При такой погоде я терплю крестные муки. Он всунул только голову в дверь и сказал: «До свидания, моя дорогая госпожа Беда, поправляйтесь поскорей!» — «И вы тоже! — ответила я. — Вы плохо выглядите, берегите себя, сынок, и возвращайтесь быстрее!»

Из закрытых глаз госпожи Беда скатились две слезы. Бело поблагодарил ее и вышел.

4

К вечеру результаты следствия были такие: машина Мерсье, если верить описанию Жан-Марка, носильщика Люсьена и полицейского Рауля Ляруа, соответствует той, на которой так называемый американец подвозил Жан-Марка в трагическое воскресенье. Ни в префектуре, ни в консульстве Соединенных Штатов даже не слышали о паспорте на имя Люзара или Мерсье в последние десять лет. Господин Шенелон и Симон Ривьер не нашли в бумагах Огюсты ничего интересного. Господин Шенелон очень постарел за последние несколько часов. Он уладил формальности, связанные с транспортировкой тела Огюсты в Лион, и отправился в гостиницу. Бабушка его не покидала. Во время второй встречи с Бело в полиции она заявила:

— Мне кажется, в похоронных машинах очень удобные сиденья. Вообще автомобиль — прекрасная вещь, но таким недотепам, как мои сыновья, никогда его не купить!

Бело не сообщил ей, что нашел мадам Б. Впрочем, она его и не спрашивала, сказала только:

— По-вашему, дело начинает проясняться?

Она хотела добавить «Фредерик», но взглянула на Симона и раздумала.

— Думаю, да, госпожа Берже, — ответил Бело.

— Хорошо. Я люблю смотреть правде в глаза. Хуже всего — неопределенность.

Из Вашингтона поступили две новые жалобы. Потом — из Милана и Монреаля. Все утро Бело напряженно ждал каких-нибудь известий из Нейи. К вечеру волнение стало невыносимым. В двенадцать ночи пришел Малькорн, усталый, но довольный. В руках у него был белый конверт.

— Это не деньги, — сказал он. — Это бумаги.

Их обнаружили в старом томе Вольтера, между страницами 276 и 277, на одной из верхних полок библиотеки. Бело взял конверт.

XIII Бурная встреча

1

Бело и Симон, оба в шляпах, появились в полночь в кабинете Пикара. Бело сказал:

— Пора, Блондель и Тюссен уже там.

— Лучше, если бы это произошло в другом месте, — пробормотал Пикар.

— Почему? Арест под музыку — совсем неплохая вещь.

— Особенно под свист пуль. Благодарю за такое удовольствие.

Бело покачал головой.

— Не беспокойся, в ресторане будут стрелять только пробки от шампанского.

— Твои слова да Богу в уши. Пойдем, перекусим, чтобы ожидание не подточило наших сил. Правда, Трюфло?

— Так точно. Хорошо поешь — хорошо поспишь.

Машину вел Лякруа. По дороге Симон спросил Бело:

— Вы суеверны?

— Как все. А почему ты спрашиваешь?

— Я подумал; нет дождя, значит, нас ждет удача.

— А если бы был, ты бы считал, что нас ждет неудача?

Симон задумался.

— Нет, пожалуй, я уцепился бы за что-нибудь другое.

— Это удобно, — сказал Лякруа, — но…

— Никаких «но»! — прервал его Бело. — Приметы существуют для того, чтоб нас поддерживать, а не наоборот.

— Я протестант, — сказал Лякруа.

После этого заявления воцарилось молчание. Когда проехали Большие Бульвары, Бело сказал;

— Подъезжая к улице де Мартир, высадишь нас перед Тур-де-Овернь. Потом поедешь на улицу Кондорсе. Первые двери налево — это служебный вход в ресторан. Поставь машину поближе, потому что из них мы будем выходить. Там ты найдешь Блонделя или Бешампа, а может, обоих.

Захлопнув двери, они издалека увидели цепь автомобилей у ресторана. На тротуаре крутилось двое нищих, один из них был Тюссен. Оба они держались на почтительном расстоянии от швейцара в парадном мундире. Увидев Бело и Симона, Тюссен не выдал себя ни малейшим движением. Значит, ему нечего было сообщить. Прекрасно! В противном случае операция оказалась бы под угрозой. Возможно, у швейцара есть какой-нибудь звонок в стене, и он может дать знак тем, кто внутри.

— Судя по фингалам, этот тип не прочь подраться, — шепнул Симон.

— И выпить, — ответил Бело.

— Добрый вечер, — сказал швейцар, приподнимая брови при виде их костюмов, далеких от торжественности. — Разрешите спросить, у вас заказаны столики? Ресторан полон.

— Нас ждут друзья, — ответил Бело.

Брови заняли место, определенное им природой. И все-таки великан продолжал следить глазами за необычными. клиентами. В маленькой раздевалке красивая молодая гардеробщица хотела принять у них пальто.

— Нет, благодарю вас, — сказал Бело.

— Но… — удивленно начала она.

— Эти господа разденутся прямо у столика, — сказал великан и снова зашевелил бровями.

— Ах, вот оно что, — произнесла она. — Я провожу вас.

Бело отодвинул портьеру. Его оглушили звуки джаза, смешанные с шумом разговоров, и ослепили ярко горевшие люстры. Заметив его, к нему направился какой-то человек, явно не кельнер. На нем был смокинг, а кельнеры носили белые пиджаки с золотыми эполетами.

— Господин Эрнест? — спросил Бело.

— Вы заходили утром, господа? Мне так неприятно, я ждал вас в восемь, а теперь… — смущенно начал Эрнест.

Его прервал резкий звон медных тарелок. Смолкла музыка, утихли разговоры, люстры пригасли. Танцевавшие пары почти на ощупь стали возвращаться к своим столикам, а на эстраде появился человек, ярко освещенный прожекторами, с микрофоном в руках.

— Дамы и господа, хоть я помешал вам танцевать, думаю, вы меня простите, — начал он.

— Я понимаю, что вы очень заняты, но… — сказал Бело.

— Ти-хо! — крикнул кто-то из-за соседнего столика.

Человек на сцене продолжал:

— Перед вами уже выступали артисты четырех стран света (удар тарелок), его центра, Парижа (два удара тарелок) и центра его центра — Монмартра (три удара тарелок).

— …но мы хотели бы видеть господина… — попытался Бело кончить оборванную фразу.

— Тише! — шикнули на него сразу из-за нескольких столиков.

— Но то, что вы сейчас услышите, — продолжал конферансье, — все равно приведет вас в восторг. Это прекрасная немка, несравненная Джина Герман!

Раздались аплодисменты, оркестр заиграл туш. И тут случилось нечто необыкновенное. Джина Герман не появилась на сцене. Это дало возможность Эрнесту и его злополучным гостям пройти через зал, обойти эстраду и скрыться в коридоре.

— Джина Герман! — повторил конферансье. Аплодисменты зазвучали с удвоенной силой, а оркестр заиграл еще громче.

— Теперь я могу сообщить вам, что мне известно, — сказал Эрнест.

— Потом, потом! — ответил Бело. — Вы ждали нас в восемь. Теперь вы можете идти, мы знаем, где находится контора господина Мерсье.

Эрнест вернулся в зал. Бело постучал в двери конторы и, не ожидая приглашения, вошел.

2

— Что произошло? — спросил Мерсье, направляясь к выходу. — Что это значит?

— Ничего, господин Мерсье, ровным счетом ничего, — сказал Бело, бросая шляпу на стул.

В комнату вошел Симон, закрыл двери и прислонился к ним. Мерсье бросил на него гневный взгляд.

— Мне нужно идти в зал!

— Джина Герман еще не начала петь, — сказал Бело.

— Что вам угодно? — спросил Мерсье, взяв себя в руки. — Я сказал вам все, что знал.

— У нас еще один вопрос. Когда вы в последний раз были в Соединенных Штатах?

— Очень давно, лет десять назад. Это было перед открытием моего первого ресторана «Четверка Треф». Я ангажировал в Америке людей для участия в спектакле.

— Занятно. И последние десять лет вы там не появлялись?

— Ваши люди могут проверить. У вас свои обязанности, а у меня — свои. Не понимаю, зачем с подобными вопросами являться среди ночи в мой ресторан!

— Для вас ночь — это день, чего нельзя сказать обо мне и моем коллеге, — заметил Бело. — Вы интересуетесь живописью?

Мерсье прикрыл глаза и напряженно ждал продолжения. Ему не пришлось ждать долго.

— Если точнее, живописью Ван Гога?

Мерсье открыл глаза.

— Ван Гога? Почему именно Ван Гога? Ах, да, да… Это все та же история, убийство мадемуазель Сарразен. Да, газеты подняли страшный шум вокруг ее коллекции!

— У нас есть основания считать, что, кроме оригиналов, у нее были и фальсификаты, и вы оказались настолько любезны, что продали их в Соединенных Штатах.

Лицо Мерсье выражало искренний интерес.

— Вы не сочтете за нескромность, если я спрошу, что это были за картины? А может, вы хотите сначала сделать у меня обыск?

— Я был бы очень удивлен, — сказал Бело, — если бы после воскресной трагедии вы хранили что-нибудь у себя. У нас есть доказательства получше.

Мерсье расхохотался, но в глазах его была тревога.

— Свидетели! Вы привезли свидетелей из-за океана! Пусть войдут, я налью им и вам шампанского! Это подсластит им горечь бессмысленного путешествия, а вам — глупой ошибки.

— Избегайте напрасных трат, — сказал Бело, беря со стула шляпу. — Встреча произойдет в другом месте.

Мерсье перестал смеяться.

«Сейчас разыграется сцена из фильма, — подумал Бело, — в которой главарь банды вырывается из ловушки, убивая при этом десять человек. А нас только двое».

— Вы хотите вызвать скандал, после которого я вынужден буду закрыть ресторан? Вы желаете меня разорить?

— Только от вас зависит, чтобы этого не произошло. Пойдемте на улицу Конкорде, там нас ждет машина.

Мерсье глубоко вздохнул.

— Разрешите мне хотя бы предупредить метрдотеля.

— Этим займется наш человек.

— Так вы пришли с подкреплением? Ну, и как долго будет тянуться эта… очная ставка?

— Я вам желаю, чтобы все кончилось как можно быстрее.

Симон открыл дверь. Из зала слышался гром аплодисментов. В коридоре появилась Джина Герман.

— Что случилось, дорогой Мерсье? — бросила она. — Вы не пришли меня послушать?

— Все претензии — к этим господам, Джина. Меня похищают.

Она засмеялась. «Что за смех, — подумал Бело. — Перед ним меркнут грехи Содома и Гоморры!»

— Боже мой! — воскликнула Джина и сделала Симону глазки. — Вы гангстеры?

— Хуже, — сказал Мерсье.

— Господин Мерсье шутит, — отеческим тоном произнес Бело. — Мы его друзья. Идемте, господин Мерсье.

3

Сидя на краю нар, Жан-Марк уже целые сутки ждал, когда за ним придут.

Американец! Мысль о нем бросала его в дрожь. Этот выродок убил Югетту и надругался над ее трупом, сделал все, чтобы свалить на него это преступление, торговал в Америке его Ван Гогами! Почему полиция не расспрашивала его дальше, когда он по словесному портрету узнал американца? Все это подозрительно. К тому же его не выводят на прогулку. Он не дышит свежим воздухом, проводит время в полном одиночестве и в абсолютной тишине. Они хотят, чтобы он понемногу сошел с ума. Что он им всем сделал, что он сделал Югетте? Она стоит перед его глазами такой, какой он видел ее, убегая с улицы де ла Ферм, — безмолвная, с безграничным удивлением в глазах. Он не поступил бы так, если бы мог догадываться, что видит ее в последний раз! Он хотел послать ей телеграмму сразу по приезде в Лион. И что из того? Ведь ее рука лежала в чемодане! Нет, нет, она его не любила, только использовала! Встретив ее, он подумал, что избежит судьбы Берже — деда, отца, дяди! Они имеют то, чего заслуживают, а не заслуживают они ничего! Но он художник! Он заслужил, чтобы им восхищались, чтобы его выставляли в лучших галереях мира, где женщины, прекрасные, как Югетта, будут падать в обморок от восторга перед его «Берегами Соны» и «Люксембургским садом!» А на самом деле серьезно к нему относится только эта старая сумасшедшая, его бабушка! И что он получил, что выиграл? У Пижона он подделывал картины легально, а за это же самое занятие у Югетты — небо в клеточку! И еще одно непонятно… Если он теперь — обвиняемый, то почему комиссар не предложил ему поискать адвоката? Всматриваясь в дверь, он ждал, что в камеру войдет адвокат и скажет: «Мне поручено защищать вас!» Что толку от этих назначенных адвокатов? Им все равно, чем кончится процесс. Бабушка найдет ему хорошего адвоката и заплатит ему из своих сбережений. Да, из своих, потому что он не тронет того, что оставил у госпожи Беда. Об этом не может быть и речи! Никто не знает об этих деньгах, а госпожа Беда скорее даст разрубить себя на кусочки, чем выдаст его! Разрубить… Рука Югетты, отрубленная американцем! Теперь ясно, что не Огюста, а она сама была его любовницей. Теперь этого мерзавца наконец нашли, и никто не приходит, чтобы утешить его, Жан-Марка, чтобы признать его правоту!

Послышались шаги, щелканье засова, и дверь открылась. На пороге стоял караульный, держа наручники.

— Который час? — спросил Жан-Марк, не зная, что сказать.

Караульный понял это как упрек. Часы показывали половину первого ночи.

— Это исключительный случай, — сказал он.

Исключительный случай? У Жан-Марка на лбу выступил пот. Обычного мошенника не вызывают среди ночи. Случилось что-то важное.

— Куда его вести? — спросил караульный дежурного полицейского.

Полицейский указал на кабинет Пикара.

«Что-то случилось», — еще раз повторил себе Жан-Марк.

Караульный постучал в дверь.

— Войдите, — раздался тихий, спокойный голос Пикара.

«Если он так тихо говорит, значит, в кабинете мало народу», — смекнул Жан-Марк.

Караульный осторожно открыл дверь.

4

Жан-Марк ошибся. Народу в кабинете было полно. Кроме Пикара и беспрерывно писавшего Трюфло, там сидели Бело в непромокаемом плаще, Симон и Блондель. Никто не говорил ни слова. В воздухе можно было вешать топор. У Жан-Марка от дыма заслезились глаза. Караульный снял с него наручники, отдал честь и ушел.

— Садись, — сказал Пикар и указал ему на одно из кресел, стоявших напротив стола.

Симон и Блондель сели сзади. У Жан-Марка было такое чувство, словно они сидят у него на плечах. Одно кресло оставалось пустым.

— Трюфло, — тоном приказа произнес Пикар.

— Слушаюсь, — ответил Трюфло.

Трюфло открыл двери в небольшой зальчик, где вчера Жан-Марк провел много часов, прежде чем вошел в кабинет.

Появилось трое мужчин, но Жан-Марк видел только одного. На этот раз Симону и Блонделю действительно пришлось буквально сесть ему на плечи, чтобы удержать его на месте!

— Это он! Убийца! — выкрикнул Жан-Марк.

— Ах ты сволочь! — в ту же самую минуту завопил Мерсье.

Тюссен и Бешамп схватили его за руки.

— Садитесь, господин Мерсье, — сказал Пикар. — Если вы немедленно не успокоитесь, нам придется принять меры.

У Бешампа и Тюссена была нелегкая задача: выпустить на арену разъяренного зверя и не дать ему никого сожрать.

Мерсье, весь красный, задыхался от бешенства, а его белая рубашка из-за наручников, надетых на него Блонделем, напоминала смирительную.

— Вы защищаете от меня эту мразь! Этого мерзкого труса, этого подонка! — орал он.

— Это убийца, — тихо повторял Жан-Марк.

Мерсье выглядел как сумасшедший, а Жан-Марк чувствовал себя сумасшедшим. В этом прокуренном помещении он встретился наконец лицом к лицу с чудовищем, подстерегавшим его в то страшное воскресенье. Ужас приковал Жан-Марка к креслу. Не было больше нужды держать его. Мерсье связали.

— Все произошло так, как я думал, — начал Пикар. — Знакомить вас не пришлось. Вы настолько любезны, что обвиняете друг друга в убийстве, которое мы расследуем. По крайней мере Берже обвиняет вас, господин Мерсье. Вы пока ограничиваетесь оскорблениями, сильными, но малообоснованными.

Он вызвал реакцию, которую ожидал. Мерсье, несколько притихший, чтобы лучше слышать, снова впал в ярость:

— Это уже предел всему! Малообоснованные оскорбления? Да нет такого слова, которого бы этот мерзавец не заслужил! Убийца? Да, конечно, он убийца. Но для меня, любившего эту женщину с юности, хоть и тайно, ее ужасная гибель, вид ее мертвого тела, нечто большее, чем убийство, понимаете?! И эта маленькая гнида, укравшая ее любовь, ее ласки, использовавшая ее, как только было возможно…

Казалось, он зарыдает. Зубы его стучали.

— Это неправда… Это неправда… — шептал Жан-Марк.

— Ты скажешь, когда я спрошу, — сказал Пикар, неотрывно глядя на Мерсье. — Так вы, господин Мерсье, признаете, что были на месте преступления? Мы вернемся к этому позже.

Мерсье взял себя в руки. Осанкой и поведением он напоминал великих итальянских певцов и говорил как бы «в сторону».

— Когда я увидел тело, я сразу подумал, что должен поймать убийцу любимого существа, так ужасно поплатившегося за свои иллюзии, сделать так, чтобы мерзавец не ушел от людского суда, прежде чем предстанет перед Божьим.

— Вы верующий? — спросил Пикар скептически.

Мерсье хотел сделать красноречивый жест рукой, но ему помешали наручники.

— В этот момент я понял, что да, — сказал он торжественно. — Я был послан туда высшей силой. В меня вселился дух мести.

Пикар дал знак, чтобы с него сияли наручники. Бело тем временем избавился от плаща. Мерсье, потирая запястья, продолжал:

— Я шел туда, гонимый неким предчувствием. В день открытия «Утки-Баламутки» мадемуазель Сарразен поднялась наверх, чтобы поговорить со мной. Она наконец решила прекратить торговлю фальшивыми картинами. Я давно уговаривал ее сделать это, хотя сам оказывал ей помощь в торговле. Я не мог ей ни в чем отказать. Ее толкнул на такое дело этот негодяй, которому она, в свою очередь, тоже не могла ни в чем отказать.

Потоки слов, возбудившие в слушателях нечто большее, чем профессиональный интерес, время от времени прерывались жалобным рефреном Жан-Марка:

— Это неправда… Это неправда… Лжец, мерзкий лжец…

— Она уведомила меня о своем решении, — продолжал Мерсье, — но ему это не было на руку. Он не мог смириться с мыслью, что лишится возможности набивать себе карманы. Она сотни раз говорила, что он любит деньги, как Гобсек, как скопидом, — иначе, чем мы. Нам они нужны были, чтобы их тратить. А он копил… Ты сказал ей: «У меня будет своя копилка!» — бросил Мерсье в лицо Жан-Марку. — Ты спрятал где-нибудь эту копилку? Не бойся, ее найдут!

— Уже нашли, — невозмутимо произнес Бело.

— Как?! — вырвалось у Жан-Марка.

— Тем лучше, — сказал Мерсье. — Для него это удар! Но вернемся к делу: обозленный таким оборотом, он воспользовался обычным оружием трусов — пригрозил, что донесет. Если до следующего дня, то есть до воскресенья, она не изменит решения, он, прежде чем уехать в Лион, пойдет с доносом!

Жан-Марк прикрыл глаза. Его губы повторяли: «Это неправда, это неправда!» — но уже беззвучно.

— Я должен был ее как-то успокоить, — продолжал Мерсье. — Зная малодушие этого ничтожества, я посоветовал ей, чтобы и она ему пригрозила. Я сказал: «Намекни, что в это замешано много людей и что если ты сообщишь нам о его намерении, мы с ним посчитаемся!» Я не знал, что его реакция будет так ужасна! И все-таки во мне жила какая-то тревога, и в воскресенье, около пяти, я отправился к ней. — Он помолчал несколько минут, глядя перед собой. — Когда я пришел, было уже поздно.

— Кто вам открыл?

— Двери дома были не заперты.

— А калитка?

— У меня был ключ.

— Где вы нашли жертву?

— В большой гостиной, на тахте. Она лежала навзничь, и в ее неподвижных глазах читалось безграничное удивление. Я не видел раны, но кровавое пятно на уровне шеи говорило само за себя.

— Вы не пробовали ничего сделать? Вам сразу стало ясно, что это бесполезно?

— Конечно. Я был на войне и знаю, как выглядят мертвые.

— И вы не сочли нужным известить полицию?

— Я уже говорил вам и снова повторяю, что думал только о нем! Ее левая рука опустилась на коврик. Казалось, она показывает на убийцу.

— Объясните свою мысль.

— На Рождество она получила от него дешевое колечко, которое очень любила. Фантазия богатой женщины… И как раз это колечко, «кошачий глаз», пропало с ее пальца. Я подумал: это невозможно. Он не настолько глуп, чтобы унести колечко с собой. Колечко где-то здесь. В одном я был уверен: эта рука его обвиняет! Я должен был найти кольцо, надеть его на палец, а все остальное представлялось мне мелочью. Я действовал как во сне. Поднялся на второй этаж…

Жан-Марк открыл глаза и уставился на Мерсье со знакомым Бело выражением перепуганного зверька. Губы его уже не шевелились.

— Я перетряхнул в комнате все ящики, — продолжал Мерсье. — Наконец я нашел его. Не в шкатулке с драгоценностями, а среди белья, в складке китайского халата. И тогда у меня созрел план!.. Нельзя, чтобы убийца улизнул и понарассказал Бог знает чего своей семье. Родные, конечно, не многим его лучше, и он быстро их обработает. Я пошел на чердак и выбрал там небольшой чемоданчик. Двери в ателье, где он фабриковал свои фальшивки, были открыты, и я увидел этот страшный разгром. Мои подозрения подтвердились! Однако, чтобы не отвлекать внимания полиции, я закрыл двери и поставил ящики на место.

— Спасибо за оказанную помощь, — сказал Пикар.

— Я взял в ее комнате китайский халатик и два полотенца в ванной. Потом в гостиной я надел ей на палец колечко, что было непросто. Топорик я взял на кухне. И одним ударом…

— Не оставляя нигде отпечатков пальцев…

— Вероятно, на мне были водительские перчатки. Я не помню. Потом я поехал.

— Куда?

— Искать его. Сумасшедший план, а все-таки он мне удался. Доехав до улицы Бонапарта, я стал кружить вокруг отеля. Я увидел его около шести. Он возвращался домой с этим своим идиотским выражением. Думаю, на гильотине у него будет такое же.

— Нет! Нет! — воскликнул Жан-Марк.

— Вы его узнали? — спросил Пикар. — Вам было знакомо его лицо?

— Мадемуазель Сарразен показала его мне как-то через окно, когда он от нее уходил.

— Продолжайте.

— Я ждал его на некотором расстоянии от гостиницы. До четверти одиннадцатого. В воскресенье был такой ливень, что на меня никто не обратил внимания. Наконец он вышел и встал под навесом с каким-то типом. Потом тот ушел в отель. Я был как пьяный! Я играл с ним, как кошка с мышкой. Притворился американцем…

— У вас была возможность наблюдать за ним, — заметил Пикар.

— В нужный момент я сделал вид, что у меня сломался автомобиль, — продолжал Мерсье. — На Лионском вокзале я вместо его собственного подсунул ему тот чемодан. У меня хватило выдержки, даже мужества, чтобы не удушить его собственными руками. Это был бы слишком легкий для него конец!

— А если бы он покинул Париж раньше, чем вы его нашли?

— Не знаю. Я бы его под землей достал. Сложность заключалась в том, чтобы заставить его открыть чемодан публично! Это могло произойти в поезде, в кругу семьи, в такси. Где бы это ни произошло, он все равно пережил бы шок и не сумел этого скрыть.

Пока Мерсье произносил свою обвинительную речь, Пикар ни разу не взглянул на Жан-Марка. Теперь он слегка повернул свое кресло и посмотрел на него. Пикар не произнес ни слова, но жеста было довольно. Жан-Марк только этого и ждал.

— Это неправда… Это все неправда… Он ее убил. Убил, а потом отрубил руку… Мы поссорились с ней, признаю, страшно поругались, чуть не подрались… Я ушел, я был сыт всем этим, но не больше. Клянусь своей сестричкой. Когда я уходил, Югетта стояла. Не лежала, а стояла у тахты. Она как раз встала, чтобы дать мне шлепка, как мальчишке, и поэтому я быстро вышел. Она была так удивлена, что не промолвила ни слова. Когда я обернулся у дверей на секунду, она стояла и смотрела на меня…

XIV Две стороны медали

1

— Вы чуть не подрались? — с интересом спросил Пикар.

Жан-Марк, чтобы успокоить комиссара, а заодно и себя, попробовал улыбнуться.

— Ах, господин комиссар, я просто неудачно выразился. Я как раз ушел, чтобы не произошло ничего такого. Сами знаете, милые бранятся…

Мерсье тяжело дышал.

— «Чуть не подрались», — повторил Пикар, не желавший ничего слушать. — Объясни-ка поподробнее, что ты имел в виду. До сих пор ты упорно твердил, что ваша последняя встреча носила самый идиллический характер, что ты пошел к ней только для того, чтобы попрощаться перед отъездом. Верно?

— Я это и собирался сделать, господин комиссар! Так и должно было все произойти. А получилось по-другому только по моей вине! Я не понимал ее и не хотел понять! Даже здесь, в камере! И понял только сейчас, после всех этих наглых обвинений!

Симон и Блондель положили руки на плечи Мерсье.

— Что ты понял? — спросил Пикар. — Что она действительно хотела покончить с фальсификацией, хотела сделать это для тебя, по любви?

— Господин комиссар! — не выдержал Мерсье.

— Ни слова, Мерсье, иначе вас отведут в камеру.

Бело поднял два пальца. Пикар кивнул.

— А разговор, который ты нам вчера пересказывал, — спросил Бело, — когда она просила прощения, обещала покончить с мошенничеством, в ближайшее время обвенчаться с тобой, уехать в Голландию — он произошел именно в то роковое воскресенье, а не на неделю раньше, как ты утверждал, верно?

Жан-Марк посмотрел на него с таким изумлением, как будто увидел волшебника.

— Да, правда. А как вы узнали?

— Это все, — бросил Бело Пикару.

— Зачем ты так идиотски солгал? — спросил Пикар Жан-Марка.

— Так как-то… Предыдущее воскресенье было таким приятным… Я послал телеграмму в Лион… Мне хотелось выбросить из памяти тот последний день…

— Когда вы «чуть не подрались», — раздраженно закончил фразу Пикар. — Если ты дальше будешь крутить…

— Нет, господин комиссар, нет! Она позвонила мне утром, чтоб я пришел в середине дня. Калитка была отперта. Я замкнул ее за собой. А двери она открыла мне сама. На ней был прелестный халатик. Она взяла меня за руку и сказала: «Идем». Поднявшись на вторую ступеньку, она повернулась. Она часто так делала, чтобы быть со мной одного роста и смотреть прямо в глаза. Взяв меня за лацкан пиджака, она сказала мне все то, о чем я вам уже говорил. Потом, не ожидая моего ответа, произнесла почти сурово: «Сейчас же идем наверх!» Мы поднялись на третий этаж. Там в камине догорала моя копия. Я хотел ее спасти, но Югетта так резко захлопнула дверцу, что чуть не сломала мне палец. Я впал в бешенство и стал кричать: «Давай уж тогда уничтожим все!» Я порвал холст, разломал палитру, растоптал тюбики. «Ты не хочешь со мной работать, относишься ко мне, как к слепому орудию!» — выкрикивал я. А она повторяла растерянно: «Ты что, с ума сошел? Ведь это я делаю для тебя!»

Роли поменялись. Теперь Мерсье кричал:

— Ложь! Неправда! Велите ему замолчать!

Однако никто не мог бы заставить замолчать возбужденного Жан-Марка.

— Я не верил ей, не мог поверить, — продолжал он. — Мы отправились в ее комнату. «Иди ко мне», — сказала она. Я не хотел. Я вынул из бумажника ее фотографию в купальном костюме и поставил на камин. «Ты любишь только себя», — сказал я. Тогда она сорвала с пальца колечко с «кошачьим глазом» и бросила в ящик с бельем. «Уходи!» — резко сказала она. Потом воскликнула: «Не уходи, я тебе запрещаю!» — «Я стольким тебе обязан, что ты имеешь право силой задержать меня», — ответил я. Ее лицо словно заледенело. Иногда она могла быть страшной. «Дурак», — процедила она сквозь зубы. Мне показалось, что она хочет меня ударить. «Не прикасайся!» — закричал я и, чтобы ее напугать, взял со столика нож для разрезания бумаги.

— Скотина! — взорвался Мерсье. — Этот ножик я сам сделал из немецкого снаряда и послал ей с фронта в подарок!

— Возможно, но это не имеет значения! — пробормотал Жан-Марк. — Я не собирался им воспользоваться. Когда она сделала такое движение, словно хотела дать мне пощечину, я заслонился одной рукой, а другую вытянул, чтобы ее оттолкнуть. Я уверен, что не дотронулся до нее! Она только взглянула на меня удивленно, а я, застыдившись, убежал на улицу.

Жан-Марк начал всхлипывать. Пикар молчал несколько минут. Мерсье, от которого все ждали нового взрыва, удивленный тишиной, неотрывно смотрел на Пикара.

— Тогда она была уже мертва, — сказал наконец тот.

— Ничего подобного! — с глубокой убежденностью ответил Жан-Марк. — Возвращаясь пешком в гостиницу, я позвонил ей из какого-то кафе. Она взяла трубку…

— Исключено, — сказал Пикар.

— Клянусь, господин комиссар! Но она не сказала ни слова, как я ни просил!

Пикар посмотрел на Мерсье, знаками дававшего понять, что это он подошел к телефону. Жан-Марк тоже обратил внимание на его жесты.

— Так это он не позволил ей говорить со мной?

— Нет, — ответил Пикар, открывая папку с документами. — Она уже была мертва.

— Так, значит, он ее убил?

— Нет. Ты.

— Как это? Если бы даже, допустим, я порезал ее ножиком, то это не могло вызвать серьезных последствий! Но я даже не почувствовал, что коснулся ее! К тому же она бы крикнула… Или застонала…

— Она умерла. Вот заключение медицинской экспертизы. Ты попал ножом в особое место; рана, нанесенная туда, приводит к мгновенной смерти.

— Но была бы кровь, поток крови! — воскликнул Жан-Марк в ужасе.

— Необязательно. Она не сразу упала и, когда ты выходил, производила впечатление живой. Это тоже характерно.

Жан-Марк заломил руки. На его лице было написано отчаяние.

— Господин комиссар, может, я ее только ранил? — спросил он, всхлипывая. — Может, это он ее добил? Не побоялся же он отрубить ей руку!

Мерсье не шелохнулся.

— Нет, это ты убил, — сказал Пикар.

Жан-Марк зашатался в кресле.

— Что ты сделал с ножом? — донеслось до него откуда-то издалека.

— В первую же канаву, — прошептал он и, как тогда на улице Дюмон, рухнул на пол.

— Тюссен, Бешамп, — приказал Пикар, — отнесите его в тюремную больницу. Мне он больше не нужен.

2

Жан-Марка вынесли. Казалось, кабинет опустел, хотя там оставалось еще шесть человек. Мерсье облегченно вздохнул и положил ногу на ногу. Он уже ничем не напоминал буйного сумасшедшего, и его щегольской белый костюм не был похож на смирительную рубашку.

— Я вам бесконечно благодарен, господин комиссар, что вы позволили мне услышать эту мерзкую исповедь. Она многое для меня прояснила, — сказал он.

Пикар не ответил. Он закрыл папку с документами, касающимися вскрытия, и сидел неподвижно, с отсутствующим выражением. Бело тоже молчал. Трюфло, отложив перо, подпер щеку рукой. Рядом с ним стояли Блондель и Ривьер. В этой сцене было что-то нереальное, словно кабинет заполняли восковые фигуры. Мерсье, однако, не пожелал мириться с ролью манекена.

— Итак, — начал он, — с моей стороны было бы наивно думать, что вы после истории с фальшивками выпустите меня на свободу. Верно ведь?

Пикар только рукой махнул, как бы говоря: «А вы что воображали?»

— Даже если бы я представил доказательства, что сам был обманут? — не сдавался Мерсье.

Пикар не мог удержать усмешки и сухо прибавил:

— Еще есть отрубленная рука. Надругательство над трупом, с точки зрения закона.

— А если я сделал это только из любви? — Он глубоко вздохнул и сделал такое движение, словно хотел встать.

— Сидите, — сказал Пикар. — Наш разговор не окончен. Комиссар Бело хочет вам кое-что сообщить.

Бело вынул из бумажника толстый конверт, который он вчера получил от Малькорна.

— Это письмо, — сказал он, — обращено к нам, хотя тут и нет фамилии адресата. Вы хорошо знакомы с автором и даже издали узнаете почерк.

Блондель и Ривьер снова встали за спиной Мерсье, который напряженно следил за Бело, достававшим из конверта бумагу.

— Дата точная. «Вербное воскресенье, 19.30», — сказал он. — Прошлая неделя. День убийства.

Он стал читать вслух, очень отчетливо, без какой-либо определенной интонации.

«Поскольку с момента пробуждения меня мучат злые предчувствия, я считаю, что должна написать о своих подозрениях. Если они подтвердятся, не думаю, чтобы кто-то, кроме полиции, имел возможность перевернуть весь дом, в том числе и библиотеку. Это письмо я спрячу в одну из книг.

Вчера вечером я была на открытии „Утки-Баламутки“, нового ресторана, который Поль открыл на улице де Мартир. Я всегда была с ним искренна. Как бы мы иначе находили общий язык? Чем больше у человека тайн, тем больше ему нужен друг, с которым можно быть откровенным. Сегодня я пришла к выводу, что Поль со мной искренним не был.

Я люблю Жан-Марка. Сомнений в этом быть не может. За долгие дни и месяцы я проверила истинность своего чувства. Да, я люблю его бесконечно. Все, что было в прошлом, не может с этим сравниться. Я сказала ему, что хочу выйти за него замуж. Он не поверил. Сегодня вечером я скажу ему, чтобы он покончил с фальшивками. Это убедит его в серьезности моих намерений. Мне стыдно, что я не ввела его в свой круг, скрывала от друзей. Я попрошу у него прощения. Мы немедленно поженимся. Небо Ван Гога благословит нас. Пусть он рисует что хочет и как хочет. Возможно, из него выйдет толк. Мне надо скорее заплатить компенсацию всем, кто приобрел фальшивки. Копии так хороши, что дело вряд ли бы раскрылось само собой, но я боюсь доноса. Донести может только Поль. Кроме нас троих, об этой истории никто не знает. О своем решении я сказала Полю вчера вечером в его квартире на втором этаже. Под предлогом, что ухожу, я покинула зал и попросила его, чтобы он на несколько минут поднялся со мной наверх. Мне кажется, он сразу догадался, о чем пойдет речь. С начала нового года наши отношения испортились. Я никогда никого, кроме него, не любила, хотя, по правде говоря, уже давно не любила и его. У него могло быть сколько угодно женщин. Я не придавала этому значения. Он видел, что я к нему охладела, но был спокоен, потому что я не любила никого другого. Вначале Жан-Марк казался ему подарком судьбы. Идея торговать копиями исходила от него. Мысль, что он не сможет брать из моих денег столько, сколько пожелает, была выше его сил, а я была уже не так богата, как прежде. Он сказал, что нам с Жан-Марком ничего не грозит, что всю практическую сторону дела он берет на себя. Я согласилась и, если честно, почувствовала облегчение. Я боялась, что Поль рано или поздно заставит меня продавать картины из коллекции. Я не считала большим грехом обводить вокруг пальца так называемых коллекционеров, для которых иметь дома картины знаменитых художников — вопрос престижа, не больше. Уже после первой удачной пробы я вошла в азарт. Для меня это было такой же затягивающей игрой, как для Поля — рулетка. Я видела, как рождался Ван Гог! Жан-Марк мастерски пользовался его техникой. Не стану, однако, анализировать свои чувства. Когда я сказала, что не буду больше торговать фальшивками, Поль впал в неописуемую ярость. Я боялась, что он меняубьет. Дело было не только в деньгах. Он понял, что я по-настоящему полюбила Жан-Марка. Конечно, у себя он убить меня не мог. Но здесь, в доме, от которого у него есть ключ? Поразмыслив, я поняла, что он собирается с нами обоими покончить одним ударом и сделает так, чтобы подозрение в убийстве пало на Жан-Марка. Когда я уходила из „Утки-Баламутки“, он сказал: „Смотри! Если ты будешь упрямиться и лишишь меня денег, вы оба поплатитесь!“ Я хочу увидеться сегодня с Жан-Марком, поговорить с ним. К тому же я не хочу быть одна, я, так любившая одиночество! Я давно завещала свое состояние и коллекцию Национальному музею. У меня осталась только жизнь. Если я умру насильственной смертью, то, независимо от улик, знайте: убийца — Поль Мерсье!»

3

Бело стал складывать листочки в конверт. Казалось, это занятие поглотило его полностью. Пикар смотрел на Мерсье, лицо которого побагровело. Он закусил нижнюю губу и не произносил ни слова.

— Что скажете, господин Мерсье? — спросил Бело.

Веки Мерсье задрожали, но на губах появилась ироническая ухмылка.

— Представляю, как бы я влип, если бы вы не зачитали эти бесспорные показания в моем присутствии!

— Ваше присутствие тут — не случайность, — заметил Пикар. — Можно считать, что вы как следует влипли!

— Вы пришли, чтобы ее убить, правда? — тихо сказал Бело. — Ах, ради Бога, не изображайте ярость! Тут уже нет никого, кого бы вы могли запугать. Она была умная женщина и сама догадалась, что так будет. Вы убили бы ее, а потом ждали бы на улице де ла Ферм прихода парнишки, как ждали на улице Бонапарта. Он вошел бы в дом, вы — за ним, поймали бы его «на месте преступления» и вызвали полицию, верно?

— И вы не нашли бы этого письма? — спокойно спросил Мерсье. — И парень признался бы в убийстве? Я должен был повредиться в уме, чтобы так поступить.

— Вы повредились в уме, — сказал Бело. — К тому же вам и в голову не приходило, что может быть какое-то письмо. А может… Может, весь этот разгром в квартире вы учинили в поисках письма, а не колечка? Да, вы повредились в уме, и тут нечему удивляться! Вы хотели совершить убийство и направить подозрение на кого-то другого, а между тем кто-то другой уже убил и направил подозрение на вас, воспользовавшись ножом, который сделали вы!

— Вы хотите обвинить меня в намерении убить, опираясь на письмо ослепленной женщины, которая хотела меня погубить? Ни один суд не удовлетворится подобной «уликой»! Вы правы лишь в том, что я хотел отвести от себя ложные подозрения. А разве невиновный не может защищаться? Если бы не рука в чемодане — жаль, что я не отрубил ту, которая писала всю эту мерзость обо мне, — вы уверены, что схватили бы убийцу?

— Мы доложим префекту полиции о вашем плодотворном сотрудничестве, — сказал Пикар. — Он пришлет вам в тюрьму благодарственное письмо.

— Вы беситесь, потому что не можете обвинить меня в убийстве. — Мерсье усмехнулся. — Слава Богу, что не можете!

— Да, — сказал Пикар, — у вас действительно есть причины благодарить Бога. Трюфло! Вызовите двух караульных, пусть отведут господина Мерсье в наш ночной ресторан! Все положенные бумаги будут готовы утром.

— Я не взял ничего из дома, — сказал Мерсье. — Ни пижамы, ни обычного костюма.

— Смокинг — ваша рабочая одежда. А что до пижамы… Чистая совесть позволит вам спать спокойно.

Двери открылись. Мерсье, уверенный в своей победе, взглянул на Пикара с нескрываемой ненавистью. Предвкушая свой триумф, он добавил:

— Я тут долго не задержусь. В этом бесценном документе, с которым вы так носитесь, говорится о выплате компенсации тем, кто купил копии. Уже завтра мой адвокат попросит господина Браве, нотариуса покойной, чтобы ее последняя воля была как можно скорее исполнена. А в этом случае, я полагаю, все претензии ко мне отпадут сами собой.

— Позаботьтесь об этом господине, — сказал Пикар караульным.

Старший отдал честь и, рявкнув: «Слушаюсь», — вынул из кармана наручники.

4

— Ну, теперь поезжайте бай-бай, — сказал Пикар Блонделю и Симону. — Приказываю вам хорошо выспаться. Уже четыре утра.

— Спасибо, — ответил Блондель. — Ну и скотина этот Мерсье!

— Можно подумать, Берже симпатичнее! — воскликнул Симон, который не мог забыть смерти Огюсты.

— Берже. — Блондель печально вздохнул. — Из такой приличной семьи и такой способный! Вам не кажется, господин Бело, что эта женщина его развратила?

— Если уж мы говорим о влиянии женщин на него, — ответил Бело, — то была только одна, которая могла сделать из него прекрасного человека.

— Кто это?

— Его бабушка.

— Ох, шеф! — воскликнул Блондель. — Бабушка!

Они рассмеялись и пожали друг другу руки. Дело было закончено. Бело и Пикар, несмотря на усталость, не могли расстаться. Трюфло приводил в порядок свои записи.

— Дорогой Трюфло, не достанете ли вы где-нибудь бутылочку пива? — спросил Пикар. — Здесь такая жара!

— К сожалению, это невозможно. Разве что открыть окно?

— Откройте, пожалуйста.

— Некоторые считали его виновным, потому что у него в чемодане была рука любовницы, — вслух размышлял Бело. — Другие по этой же причине считали его невинным. Он считал виновным Мерсье, потому что тот положил руку в чемодан. А теперь мы узнаем, что один нечаянно убил, а другой нечаянно не убил.

— Вы думаете, Мерсье сухим выйдет из воды? — спросил Трюфло, занимавшийся перед окном дыхательной гимнастикой.

— Азартные игры и ночные рестораны не являются смягчающими обстоятельствами, — сказал Бело. — Судьи не относятся к тем, кто просаживает деньги в злачных местах.

— Если б Господь сделал меня судьей… — начал Пикар.

— Ты выражаешься, как Мерсье, — прервал его Бело.

— Большое спасибо за комплимент. Если б Господь сделал меня судьей, я обоих бы наказал прежде всего за вранье, и оба получили бы одинаковый срок.

При этих словах Трюфло отвернулся от окна.

— Если вы разрешите мне высказать свое мнение, — робко произнес он, — то вранье вранью рознь. Молодой Берже не всегда лгал — он мечтал. Как бы писал свою жизнь заново.

— Меня удивляет ваша снисходительность, Трюфло, — серьезно изрек Пикар. — А мне от свежего воздуха расхотелось спать. Это плохо. Как раз пора в постель.

— Я хотел бы сперва проучить одного из своих коллег, — сказал Бело.

— А что я такого сделал? — встревоженно спросил Пикар.

— Речь не о тебе, а о комиссаре Тевене. Во вторник вечером…

Пикар хлопнул себя по лбу.

— Напрочь забыл! Тевене просил позвонить ему сразу, как мы закончим дело, безразлично, днем или ночью. Соедините меня с его квартирой, Трюфло. Говорить с ним будешь ты. Он тебя любит.

— У господина Тевене пока никто не подходит к телефону, — сказал Трюфло через минуту.

Пикар и Бело взяли трубки. Некоторое время слышались долгие гудки.

— Алло! — произнес наконец заспанный голос. — Тевене слушает.

— Извините, вас беспокоит Фредерик Бело по инициативе Пикара, который тоже у телефона.

— Ты мне за это заплатишь! — прошептал Пикар, прикрыв ладонью трубку.

Тевене уже проснулся.

— Какие новости?

— Вам придется уйти на пенсию, — серьезно сказал Бело.

— Что-о?!

— Вы обещали это сделать после нашего прекрасного обеда во вторник.

— Я? Обещал?

— Вы сказали: «Если американец существует…»

— Так он существует? — потрясенно спросил Тевене.

— Он не настоящий американец, но тем не менее существует. Он у нас.

— Быть не может! Но… убийца все-таки молодой Берже?

— Да, — несколько менее уверенно ответил Бело. — Да.

— Ну, — сказал Тевене, — вы мне вернули веру в себя!

Оглавление

I Три акцента

  1

  2

  3

  4

II Еще и это!

  1

  2

  3

  4

III Мудрый совет

  1

  2

  3

IV Улица через большое и маленькое «у»

  1

  2

  3

V Осмотр места происшествия

  1

  2

  3

  4

VI Огюста

  1

  2

  3

  4

VII Возвращение в Париж

  1

  2

  3

VIII Блондель совершает открытие

  1

  2

  3

  4

IX Оказывается, что все — это не все

  1

  2

  3

  4

X Две необычные женщины

  1

  2

  3

  4

XI Лион вторгается в Париж, а Париж врывается на Монмартр

  1

  2

  3

  4

XII Сюрприз в «Утке-Баламутке»

  1

  2

  3

  4

XIII Бурная встреча

  1

  2

  3

  4

XIV Две стороны медали

  1

  2

  3

  4