Уорвик поставил свой бокал, прикурил сигарету и, оглядев курительную комнату клуба, убедился, что по крайней мере поблизости от нас никого не было. Затем наклонился ко мне и в свойственной ему резкой, беспокойной манере спросил:
— Что случилось с Мендингэмом?
Я изумленно уставился на него, во многом также и потому, что именно в этот момент разразилась гроза и где-то у нас над головами сверкнула извилистая молния, вслед за которой громыхнул гром. Дождь хлынул как из ведра.
Я не без тревоги взглянул на Уорвика, потому что слишком хорошо знал это его выражение лица — расположение губ и всей челюсти, их странная неподвижность, почти окаменелость, которая охватила, казалось, даже его уши. Я не мог не признать, что коль скоро он вознамерился выяснить, что же произошло с Мендингэмом, никакие мои отговорки не помогут. Кроме того, оба мы располагали достаточным временем.
И все же…
Получилось так, что я встретил его почти в точно такую же ночь, как сейчас — грозовую, дикую и отвратительномерзкую, как выражаются матросы. Воспоминание об этом событии никогдане исчезало из моей памяти, а гроза лишь усиливала впечатление.
— Так что же случилось? — повторил Уорвик. — Ну выкладывайте же, я хочу знать как все было. Мне уже давно надо было бы что-нибудь написать, а в голове ни одной толковой идеи. Вы же знаете, что для пишущего человека это хлеб насущный, так что… — взмах его руки оказался красноречивее любых слов.
Я знаком показал ему, чтобы он пододвинулся ближе, и попросил официанта налить нам еще. Лишь после этого и ни минутой раньше я начал свое повествование:
— Я расскажу вам, Уорвик, — начал я, — одну из самых ужасных историй, которую мне когда-либо приходилось слышать.
Он с видимым удовольствием потер руки.
— Настолько ужасную, — продолжал я, — что даже не стану брать с вас слово, что вы никогда не станете использовать ее в своей работе — я просто уверен, что у вас даже не возникнет такого желания. Вы помните Грегори?
— Да, — кивнул Уорвик.
— Одно время мы с ним довольно часто встречались, но потом он куда-то исчез. У него еще была очаровательная, прямо-таки прелестная жена. Вот именно она стала причиной всех этих событий.
Уорвик хохотнул.
— Ах, так события все же были. Я так и думал.
— Да, но только не те, о которых вы подумали. Вы уехали за границу задолго до их развода.
— Значит, cherchez la femme! Я всегда считал, что имея такую соблазнительную супругу, Грегори ведет себя слишком беззаботно и чересчур хладнокровно. Он буквально напрашивался на неприятности.
— Возможно, но все же Мендингэм был его лучшим другом.
— А кроме того, чертовски симпатичным малым, который всегда не прочь был поглазеть на проходящих мимо дам, не так ли?
— Как вам будет угодно, но это все равно его не оправдывает. Мендингэм был и моим другом, однако я никак не могу допустить возможность совершения определенных поступков. Некоторые вещи никогда нельзя делать.
— Вроде?
— Вроде того, чтобы соблазнить жену лучшего друга и сбежать с ней, пусть даже она и не была особенно счастлива со своим супругом.
Уорвик слегка присвистнул.
— Именно это и послужило причиной всех бед, не так ли? — то ли спросил, то ли утверждающе произнес он.
Я кивнул, и он продолжал:
— Что ж, я отнюдь не изумлен. Меня всегда удивляло и до сих пор продолжает удивлять, как Мойра вообще могла выйти замуж за такого человека, как Грегори. Он всегда был каким-то чудиком: талант, переполненный грандиозными медицинскими и хирургическими идеями, и одновременно самый холодный и расчетливый субъект, которого мне когда-либо приходилось встречать — а поездил и повидал я немало. Вы когда-нибудь видели его в операционной?
Я уставился на него. Как и всегда, он задал свой вопрос в неожиданной и весьма смущающей собеседника манере. Мне даже показалось, что он знает гораздо больше, нежели хочет показать, и вновь у меня в мозгу всплыла та омерзительная сцена, когда… впрочем, я слишком забегаю вперед.
Я сделал большой глоток виски с содовой, и Уорвик, заметив мое возбуждение, открыто улыбнулся.
— Не беспокойтесь, — произнес он. — Просто расскажите мне обо всем, что произошло. Я не стану перебивать, но, ради Бога, постарайтесь не сбиваться с темпа и поддерживать соответствующее напряжение.
Я воздержался от комментариев: жажда кровавых ужасов, свойственных в наше время многим досужим сплетникам, маскирующимся под журналистов, некогда представителей благородной профессии, не заслуживала того, чтобы я каким-то образом отреагировал на нее.
Вместо этого я поудобнее уселся в своем кресле и постарался, насколько это позволяли мне моя встревоженная память и бушевавшая за окнами гроза, передать всю историю собственными словами. Надо признать, что я испытал известное облегчение, когда позволил этим чувствам выплеснуться из моей груди, поскольку до настоящего времени оставался единственным хранителем этой тайны, каким-то образом обойденной вниманием прессы.
— Грегори задумал грандиозное путешествие, — начал я, — в самые дебри Борнео, к одному из по тем временам самых таинственных уголков нашей земли. Он был охвачен идеей отыскать представителей редкого племени, отставшего в своем развитии настолько, что, как ходили слухи, у них сохранились почти десятисантиметровые хвосты и склонность к людоедству. Ко всему прочему жили они на деревьях. В путешествие он отправился один — Мойра его не сопровождала, поскольку занятие было не для нее.
Уорвик снова продемонстрировал циничную ухмылку.
— Шанс для Мендингэма?
Я оставил его замечание без внимания.
— Грегори отсутствовал чуть больше года. По возвращении он за два дня до прибытия в Ливерпуль дал Мойре телеграмму, однако, когда судно пришвартовалось, на причале ее не было. Оказавшись в Лондоне, он немедленно отправился к себе домой на Харли-стрит. Дом был заперт, и в нем не чувствовалось ни малейшего присутствия жизни. Дверь он отпер своим собственным ключом. Практически вся мебель отсутствовала — исключение составляли лишь его спальня, кабинет и курительная. Остальные же комнаты были совершенно пусты и, более того, все покрывал толстый слой пыли. Первую ночь он провел в клубе, а сразу поутру отправился к своим агентам по торговле недвижимостью. Те ничего не знали и лишь сообщили, что плату за аренду они регулярно получают через банковские переводы. Ни в банке, ни у адвокатов он также не получил сколь-нибудь убедительных разъяснений случившегося.
Я сделал паузу; чтобы закурить, и между делом бросил взгляд на Уорвика. Тот был явно потрясен. С его лица не сходило выражение блаженного ликования, когда он слушал эту сенсационную трагическую историю про некогда знакомого человека.
— Откуда вам все это известно? — спросил он.
— От самого Грегори, — ответил я, задувая огонек спички. — Мы с ним довольно часто виделись, после того как он объявил охоту на свою жену.
— А Мендингем? — с нажимом спросил Уорвйк.
— Именно это-то и позволило ему получить хотя бы какую-то наводку. Мендингэм не показывался в тех местах, где обычно бывал, а когда они всё же встретились, выглядел каким-то рассеянным и неуверенным. На мысль о случившемся Грегори натолкнуло то обстоятельство, что Мендингэм ни разу не упомянул Мойру, хотя раньше неизменно расспрашивал о ней и постоянно подшучивал над их парой — красавицей, вынужденной пребывать в обществе зверя Грегори. Тогда Грегори подрядил сыщика, ну а конец был весьма банален: новоявленная парочка жила в небольшом уединенном коттедже в Нью-Форесте.
Уорвйк сделал большой глоток из своего бокала.
— Да что вы все кудахчете, переходите к делу, — резко проговорил он, ставя бокал на стол. — Можете опустить все эти истории про поиски — я всегда найду их подробное описание в любой подшивке газет, предназначенных для любителей «клубнички». Как маленькая девочка, которая держит в руках новую книжку, я хочу поскорее узнать ее конец.
В тот самый момент вся та скудная симпатия, которую я питал к Уорвику, вообще улетучилась. Он просто изнемогал в ожидании ужасов, и это вызывало во мне отвращение. Между тем настал мой черед улыбнуться.
— Зря вы будете искать в газетах, — довольно ядовито сказал я. Никакого бракоразводного процесса не было. Хотя именно с этого времени и начались основные события. После истечения положенного срока Мендингэм и Мойра вступили в законный брак и даже начали поговаривать о том, чтобы перебраться в город.
— А Грегори? — стремясь поскорее добраться до самой сердцевины этой истории, Уорвик мобилизовал всю свою сноровку и быстроту.
— Грегори, — медленно продолжал я, — постепенно превращался в затворника. Он перестал появляться в клубе, продал права на аренду дома, вместо которого приобрел ветхое строение на барже, стоявшей в малоизвестном и редко посещаемом затоне Темзы. Там он и прозябал, раз в неделю закупая в близлежащей деревне продукты, и продолжал работу над своим главным опусом отчетом о путешествии на Борнео. С точки зрения этнологии этот его труд до сих пор никем не превзойден.
— Вы что, читали его? — выстрелил вопросом Уорвик.
— Разумеется. После этого я на некоторое время практически потерял с ним всякую связь, тогда как счастливая парочка периодически попадалась мне на глаза. Мойра была просто без ума от Мендингэма. Затем я как-то услышал от Грегори, что он собирается за границу. Я пригласил его отобедать со мной накануне отъезда, но он отказался, и с тех я его не видел, вплоть…
И снова удар грома заставил меня вздрогнуть, отчего я чуть не выронил свой бокал. Уорвйк же не мог скрыть нетерпения.
— Совершенно точно установлено, что он купил билет до Конго, продолжал я, — но вот выехал ли он туда — это уже другой вопрос. Насколько было известно мне и некоторым другим людям, проявлявшим интерес к его судьбе, он попросту окунулся в волны безбрежной хандры.
— Эгоист, лелеющий свою печаль, — фыркнул Уорвйк. — Что за кончина для великого ума! Но какое отношение ко всему этому имеет Мендингэм?
Его дьявольская настойчивость определенно действовала мне на нервы.
— К этому я и перехожу. Только ради Бога — не перебивайте. Спустя примерно три месяца после предполагавшегося отъезда Грегори за границу Мендингэм исчез.
— Вы хотите сказать — умер?
Я гневно посмотрел на него.
— Нет! Не хочу! Я сказал — исчез. Как-то утром вышел из дома и с тех пор его никто не видел.
— Никто и никогда? — казалось, глаза Уорвика вылезут из орбит от чрезмерного напряжения.
— Никогда — до тех пор, пока я не обнаружил, где он находится, медленно ответил я. — Или, если выражаться точнее, нашел то, что от него осталось.
— Сгнившая масса, разложившаяся плоть или просто иссохшие кости? — спросил Уорвик, в экстазе едва не облизывая пальцы.
— Ничего подобного, — ответил я и погрузился в молчание, изнемогая от мучительных воспоминаний, сопровождающихся тошнотой от осознания присутствия рядом со мной этого ублюдка — смесь эта казалась мне невыносимой. Наконец я нашел в себе силы продолжать рассказ, отчасти поддерживаемый желанием освободиться от бремени мучившей меня тайны.
— Мойра, как вы сами понимаете, буквально обезумела от горя, а напряжение и неизвестность едва не доконали ее. Но она выжила, и главная заслуга в этом принадлежит, как мне представляется, ее неукротимому желанию докопаться до самых истоков тайны. Разумеется, и вы не можете оспаривать этого, вопрос об уходе к другой женщине не стоял. Мендингэм был по уши влюблен в-нее. Все это время я неоднократно видел Мойру и, как ни старался, так и не мог ничего понять по ее поведению. Полиция, радио, автодорожные службы — все были подключены, делали все возможное, но Мендингэм как сквозь землю провалился.
— Неужели даже на след не напали? — в тоне Уорвика сквозила смесь скептицизма и удовольствия.
— Нет, хотя слухи кое-какие ходили. Его видели чуть ли не в каждой части Англии, о нем сообщалось едва ли не в каждом полицейском рапорте, и все же это был не он. Как выяснилось, по всей стране у него оказалось чуть ли не несколько сотен двойников.
Следующим событием, также заслуживающим интереса, хотя и не вполне соответствующим ситуации, оказалось возвращение Грегори. Произошло это примерно через месяц, ну, может быть, чуть меньше после исчезновения Мендингэма.
Если и не столь общительный как прежде, он, однако, по возвращении из-за границы уже не казался таким отшельником. Снова стал появляться в клубе, видели его и в городе — в театрах, на выставках и тому подобное. Он продолжал содержать ту баржу, на которой и проводил основную часть времени.
Дня через три после его возвращения мне позвонила Мойра; женщина находилась в истерике, это можно было почувствовать по ее голосу. Она хотела, чтобы я немедленно приехал к ней, потому что получила… что именно — я не мог разобрать, поскольку она сбилась на задыхающийся стон. Разумеется, я поспешил к ней. Мойра была явно не в себе. Говорить она не могла и лишь с побледневшим, совершенно каменным лицом указывала на сверток, лежавший на диване в гостиной, одними лишь широко раскрытыми глазами, а губы ее беззвучно шевелились. Я подошел и взял его в руки; затем, будучи готовым к тому, что это окажется бомбой или ядовитой змеей, бросил на пол и закричал — в нем лежала кисть человеческой руки.
— Только Одна? — в голосе Уорвика явно послышалось неудовлетворенное предвкушение.
— Боже мой! — не удержался я. — Да вам что, недостаточно того, что ее отправили по почте? Иссохшую, обескровленную, лишенную кожи руку?! Представьте себе, как Мойра открыла эту посылку! Шок, потрясение, но затем — только вообразите себе весь кошмар — это оказалась рука Мендингэма с тем самым кольцом-печаткой на мизинце, которое она подарила ему.
На какое-то мгновение мне показалось, что Уорвик несколько сник, но вскоре оправился и снова стал самим собой.
— И больше ничего? — спросил он. — Ни традиционной записки или какого-то мистического знака?
— Абсолютно ничего — лишь кисть руки с кольцом. Я позвал кого-то, чтобы побыли с Мойрой, уложив в коробку жуткую ношу и отправился в Скотланд-Ярд. Больше мне ничего не оставалось — пускай теперь они попробуют разобраться. Ни отпечатков пальцев, ни каких-либо других улик — один лишь почтовый штемпель Белхэма.
— А что было потом? — поинтересовался Уорвик, и я не без удовольствия заметил, что он все-таки немного подавлен.
— Неделю спустя, — продолжал я, предварительно осушив свой бокал, Мойра получила еще одну посылку. В ней лежала кисть другой руки и авторучка Мендингэма с выгравированной фамилией, и Мойра сразу же опознала ее. По штемпелю на марте можно было определить, откуда она отправлена; кроме того, на коробке была этикетка того самого магазина, где Мойра накануне купила несколько мотков шерсти для вязания. То есть, когда она открыла ее, у нее не было каких-либо сомнений или подозрений на этот счет.
— Она послала за вами?
Я кивнул.
— А вы? Что вы сделали? — спросил Уорвик, с трудом подавляя возбуждение.
— То же, что и раньше. И результат оказался как и в прошлый, раз никаких улик.
— Но ведь за ней, наверное, установили наблюдение? — дрожащим голосом предположил Уорвик. — Дальше, наверное, было намного проще?
— Полиция тоже так думала, но они ошибались. Как они могли установить, кто именно вступал в контакт с Мойрой, проходил мимо нее в магазине, в поезде, на автобусной остановке? Им бы пришлось вести наблюдение за сотнями людей.
В общей, они сдались. Мойра уехала в деревню и в течение месяца ничего не случилось. Сам я оставался в городе, и так получилось, что за это время дважды встречался с Грегори, хотя не затрагивал в разговоре с ним этого вопроса. Вскоре после того, как Мендингэм исчез, Грегори отпустил по этому поводу несколько замечаний, но я тогда никоим образом не увязал их с происходящим.
— Да уж! — Уорвик предложил мне сигарету и выбросил свою, так и не зажженную, которую он всю изжевал.
— Затем, — продолжал я, — Мойра по почте получила ступню ноги, а спустя некоторое время еще одну — на сей раз ее доставили с нарочным. Женщина едва не сошла с ума, что, впрочем, неудивительно. Следующими поступили предплечье правой руки и левая нога, отрезанная по колено. При этом каждый раз к посылке была приложена какая-нибудь личная вещь Мендингэма, хотя, как мне кажется, не было никакой необходимости в столь изощренном демонстрировании подобной жестокости.
— Получается, отправитель словно подчеркивал моральный аспект своей мести, так ведь — с некоторой нерешительностью предположил Уорвик.
— Совершенно верно. Но последняя посылка переполнила чашу терпения. Мойра потеряла сознание и ее отвезли сначала в какой-то приют, а затем в психбольницу, где она стала утверждать, что является женой фермера, все время требовала, чтобы ей дали нож для мяса, и беспрестанно охотилась за «тремя слепыми мышами».
Я сделал паузу и поднес руки к глазам.
— Мойра всегда мне нравилась, и одно время я даже рассчитывал на некоторую взаимность с ее стороны.
Несколько минут в комнате были слышны лишь раскаты грома, треск взрывающихся молний и шум ливня за окном. Наконец Уорвик нарушил наше молчание.
— Это все? — спросил он.
Я отвел руку от лица.
— Я молил Бога, чтобы так оно и было! Вам что, требуется продолжение?
— Но вы могли бы снять с души и это воспоминание, спокойно проговорил он. — Хотя должен признать, что это действительно самая жестокая и печальная история, которую мне когда-либо приходилось слышать.
Я постарался взять себя в руки. В принципе, я почти все уже рассказал и полагал, что по завершении этой истории мы выпьем еще.
— Так вот, после того как Мойра оказалась в психбольнице, посылки больше не поступали. Она продолжала получать письма, однако ни одной ужасной передачи типа предыдущих. Неожиданно это обстоятельство поразило меня, и в мозгу словно вспыхнуло слово: «Месть».
— Грегори! — только и смог прошептать Уорвик.
— Да. Именно так мне все это виделось. Действительно, он был весьма хладнокровным человеком, хотя по-своему любил Мойру, пусть даже в его чувстве было что-то собственническое. Если выражаться вульгарно, она и Мендингэм попросту облапошили его, и он вознамерился отомстить им обоим. Это должна была быть жестокая, хитрая и долгая месть. И еще одна мысль посетила меня: не могло ли так получиться, что Мендингэм все еще жив? В конце концов, Грегори был хирургом, к тому же очень талантливым. Мендингэма же пока никто не обнаружил — ни живого, ни мертвого. В посылках же не было ни одной жизненно важной части тела. И еще я тогда подумал и буквально содрогнулся от чудовищной мысли: промежуток времени между этими посылками был достаточен, чтобы Мендингэм мог оправиться и набраться сил для того, чтобы перенести очередную операцию.
В тот самый день мы обедали с Грегори — это было впервые после его возвращения из-за границы. Совершенно случайно я обратил внимание на то обстоятельство, что Грегори не стал заказывать мясное блюдо, хотя на аппетит за столом в общем-то не жаловался. В беседе я упомянул Мендигэма, но он ограничился вежливой ремаркой. Затем я коснулся Мойры, но и эта тема его не увлекла. После этого мы стали обсуждать его новую книгу — здесь он заметно оживился, стал по-настоящему разговорчив. В частности, с жаром восхвалял моральные принципы этого племени, члены которого, по его словам, не лгали и не воровали, а супружескую измены считали самым смертным грехом. При этом они без малейших колебаний применяли смертную казнь, если считали это уместным. Если верить ему, люди эти были не аморальны, а как бы над моралью, и в подтверждение своих слов он сослался на один довольно-таки скандальный бракоразводный процесс, к ходу которого в то время было приковано всеобщее внимание. «В подобном случае», — начал он было, но затем неожиданно умолк, устало взмахнув рукой над головой и смертельно побледнев. Через пару минут он поднялся, пробормотал какое-то извинение насчет того, что мол, забыл о важном свидании, и в спешке покинул клуб. Меня тогда это откровенно поразило, я был во власти самых разных догадок и решил попытаться выследить его. На улице стояла омерзительная погода: лил дождь, грохотал гром, сверкали молнии.
— Как сейчас? — спросил Уорвик, сидя неестественно прямо и настолько крепко обхватив колени руками, что побелели суставы пальцев.
— Даже хуже, — ответил я продолжал: — Спустя часа полтора я оказался поблизости от его баржи и увидел объект своего наблюдения: Грегори плыл на небольшой шлюпке к дальнему краю судна. Естественно, я был лишен возможности преследовать его и потратил не менее получаса, чтобы аналогичным способом добраться до баржи, что в конце концов мне удалось. В одном из окон, тщательно закрытом плотными занавесками, я разглядел луч света. Мне не надо было особо заботиться о бесшумности своего продвижения, поскольку шум дождя заглушал все остальные звуки. Я подобрался к окну и попытался заглянуть внутрь, но смог разглядеть лишь пустой угол какой-то комнаты. Однако я продолжал ждать, словно приклеенный к тому месту. Вскоре до меня донесся специфический запах, как будто что-то поджаривали на огне, и я готов был поклясться, что несмотря на завывание ветра, я расслышал поистине зловещий смех. Не могу сказать, сколько времени я так прождал, но внезапно почувствовал, что меня сковала жестокая судорога. Я попытался было встать, но одна нога отказывалась служить и я всем телом навалился на раму длинного окна. Запор не выдержал, окно распахнулось, и я ввалился в комнату. В следующее мгновение я, невзирая на боль в ноге, поднялся и оказался лицом к лицу с Грегори, который взирал на меня как дьявол во плоти.
За его спиной виднелся большой камин, встроенный в стену баржи. Огонь, очевидно, отгорел, и теперь очаг был полон полыхающих жаром углей. На каминной решетке я увидел то, что мне показалось солидным куском говязьей туши.
Несколько секунд я сидел, молча облизывая пересохшие губы. На Уорвика было страшно смотреть — настолько исказилось его лицо. Сквозь плотно сжатые зубы он с трудом пробормотал:
— Продолжайте.
— Не говоря ни слова, Грегори бросился на меня, держа в руке огромный кухонный нож. Мне каким-то образом удалось увернуться и, метнувшись в сторону, я изловчился и что было силы ударил его кулаком в лицо. Он рухнул как подкошенный. То, что он сошел с ума, до меня дошло почти сразу тогда же я понял, что в этом помещении было нечто такое, что ему хотелось скрыть во что бы то ни стало. Но что именно?
— Мендингэм? — прошептал Уорвик трясущимися губами.
Несколько секунд я не мог ответить. Весь охваченный жуткими воспоминаниями, я лишь кивнул головой. Наконец, собравшись с силами, я продолжал:
— Тот кусок туши, что жарился на огне — это был Мендингэм, точнее все, что от него осталось — его туловище. А с потолка свисала его изуродованная голова. Боже! Это было ужасно, настоящий ад! Я почувствовал, что сейчас мне станет плохо. Чуть придя в себя, я заметил, что и к Грегори вернулось сознание. Он встал на колени, затем разогнулся в полный рост, все время громко похохатывая. После этого он двинулся во мою сторону, по-прежнему сжимая в руке нож. Я стоял неподвижно, словно страх и безграничный ужас парализовали меня. Еще ближе, еще два шага и… он свалился на пол прямо в лужу крови, медленно капавшей из отрубленной головы, лицом уткнувшись в самую середину алеющих угольев.
— Да? — Уорвик возбужденно вцепился в оба моих запястья, его глаза вперились мне в лицо. — И что же дальше?
— У меня не было времени на раздумья, — хрипло прошептал я. — Я должен был воспользоваться своим шансом. Ставкой была моя собственная жизнь, тогда как Грегори явно сошел с ума и к тому же стал каннибалом. Одним словом, я не испытывал никаких колебаний. Я приподнял ногу, опустил ее ему на затылок и стал вжимать, втискивать его лицо в угли камина.
Уорвик отпустил мои руки и издал громкий вздох облегчения.
— Молодчина! — наконец проговорил он. — Отчаянный поступок. Ну, а дальше? Нельзя же было оставлять все как есть.
— Разумеется, — ответил я. — И ради меня самого, и ради него. Я огляделся и увидел две канистры с керосином, обе полные. Вылив их содержимое, я чиркнул спичкой. Но прежде обошел все помещение и в соседней комнате обнаружил лежавшую на столе раскрытую тетрадь Грегори. Одно место было подчеркнуто жирной чертой — то самое, где он писал, что члены того племени прибегают к каннибализму лишь в одном-единственном случае и при этом рассматривают всю процедуру как некий торжественный ритуал. Это было наказание за супружескую измену и…
Уорвик взмахнул рукой:
— Довольно, — проговорил он. — Ради Бога, дружище, закажите еще по стаканчику!
