«Багатель» [Джон Герберт Варли] (fb2) читать онлайн

Джон Варли. «Багатель»

На Лейштрассе, на сорок пятом уровне, прямо перед магазином подарков и цветов «Багатель»^[1], в сотне метров по аллее от площади Процветания, лежала бомба.

— Я — бомба, — говорила она прохожим. — Я взорвусь через четыре часа, пять минут и семнадцать секунд. Сила моего взрыва равняется пятидесяти килотоннам в тротиловом эквиваленте.

Лишь немногие останавливались, чтобы взглянуть на нее.

— Я взорвусь через четыре часа, четыре минуты и тридцать семь секунд.

Несколько человек забеспокоились, когда бомба не замолкала. Они вспомнили, что у них есть какие-то дела и поспешили уйти, в основном направляясь на железнодорожные станции Кинг-сити. Поезда постепенно переполнились, и началась легкая давка.

Бомба представляла собой металлический цилиндр, установленный на четырех поворачивающихся колесах: метр в диаметре, два в ширину. На верху цилиндра было закреплено четыре телекамеры, каждая наблюдала за девяностоградусным сектором. Никто не помнил, как бомба попала сюда. Она выглядела, как машина для очистки улиц, возможно, именно потому никто и не заметил ее.

— Мощность моего взрыва оценивается в пятьдесят килотонн, — с некоторой гордостью сказала бомба.

Вызвали полицию.

— Атомная бомба, говорите? — спросила начальник городской полиции Анна-Луиза Бах.

Она почувствовала боль в желудке и потянулась к коробочке с лечебными конфетами. Ей уже давно нужно было его заменить, но та быстрота, с которой Бах меняла желудки, и величина ее зарплаты вынуждали все больше и больше полагаться на такие временные меры. И к тому же, цена клонированных органов неуклонно росла.

— Говорит, что в ней пятьдесят килотонн, — сказал человек на экране. — Так что вряд ли это что-то другое. Если, конечно, не муляж. Скоро принесут датчики радиации.

— Кто «говорит»? Записка, телефонный звонок, или что?

— Нет. Бомба сама разговаривает. Она кажется даже дружелюбной, но пока что мы не просили, чтобы она сама себя обезвредила. Может статься, что ее дружелюбие не заходит так далеко.

— Скорее всего, — сказала Бах, съев еще одну конфету. — Вызывайте саперов. И скажите им, чтобы, пока я не приеду, ничего, кроме наблюдения, не предпринимали. Я сделаю несколько звонков и прибуду на место. Не более, чем через тридцать минут.

— Принято. Сделаю.

Кроме, как ждать помощи, им ничего не оставалось. На Луне еще не было взорвано ни одной атомной бомбы. Бах никогда с ними не сталкивалась, и ее саперная команда тоже. Она обратилась за помощью Центрального Компьютера.

Роджер Бирксон любил свою работу. Условия были ужасающие — но и преимуществ тоже хватало. Он находился на связи тридцать дней, двадцать четыре часа в сутки, но оклад шел ему просто астрономический. Затем он получал одиннадцать месяцев оплачиваемого отпуска. Зарплату ему платили весь год, вне зависимости от того, приходилось ему применять свои исключительные навыки за тридцать дней дежурства или нет. В этом смысле, он походил на пожарника. В какой-то мере, он и был пожарником.

Бирксон проводил свои длинные отпуска на Луне. Никто не спрашивал, почему он так поступал, а если бы и поинтересовались, то у него не нашлось бы ответа. Но причиной было его подсознательное убеждение, что в один прекрасный день планета Земля взорвется гигантским фейерверком. И когда это случится, ему не хотелось там оказаться.

Работой Бирксона было обезвреживание бомб от имени геополитического общества «Объединенная экономика Европы».

За смену он мог спасти жизни двадцати миллионам членов общества.

Из тридцати пяти земных экспертов по обезвреживанию бомб, находившихся на Луне в тот момент, ближе всего к месту предполагаемого взрыва на Лейштрассе оказался как раз Бирксон. Центральный Компьютер нашел его через двадцать пять секунд после того, как начальник Бах отправила первоначальный запрос. Бирксон готовился сделать удар на семнадцатой площадке подземного поля для гольфа «Горящее дерево», расположенном в полукилометре от площади Процветания, когда в его чехле для клюшек зазвенел звонок вызова.

Бирксон был богат. Он даже нанял живого кэдди вместо механического помощника. Кэдди опустил флаг и пошел ответить на вызов. Бирксон сделал пару пробных замахов, но понял, что уже не может сосредоточиться. Он решил сделать передышку и узнать, кто его беспокоит.

— Мне нужен ваш совет, — сказала Бах без всяких предисловий. — Я начальник городской полиции Нью-Дрездена, Анна-Луиза Бах. Мне доложили, что на Лейштрассе находится бомба, а у меня нет людей с опытом подобных ситуаций. Можете со мной встретиться на железнодорожной станции через десять минут?

— Вы с ума сошли? У меня уже семьдесят пять очков и еще две лунки: легчайший метровый удар на семнадцатой и нужно загнать последний мяч за пять ударов, а вы ожидаете, что я вместо этого буду участвовать в каком-то розыгрыше?

— Вы уверены, что это розыгрыш? — спросила Бах, надеясь, что он скажет «да».

— Ну, в общем-то, нет. Я ведь только что об этом узнал. Но девяносто процентов за то, что это обман.

— Отлично. Продолжайте свою игру. И раз вы так уверены, я закрою «Горящее дерево» на время чрезвычайной ситуации. Ну, чтобы вы точно никуда оттуда не делись.

Бирксон все обдумал.

— Как далеко до этого вашего «Лейштрассе»?

— Около шестисот метров. Пятью уровнями выше вас и одним сектором в сторону. Не беспокойтесь. Наверняка между вами и «муляжом бомбы» десяток стальных стен и перекрытий. Просто сидите там, хорошо?

Бирксон ничего не ответил.

— Я буду на станции через десять минут, — сказала Бах. — В специальной капсуле. Последней, прежде чем туннели закроются на пять часов.

Она повесила трубку.

Бирксон подумал о толщине стен подземного укрытия. Затем вернулся на траву и взмахнул клюшкой. Он ударил по мячику, направляя его в лунку, и услышал довольный стук, когда мячик достиг цели.

Нетерпеливо оглядев восемнадцатый флажок, Бирксон рванулся к зданию клуба.

— Я скоро вернусь, — крикнул он через плечо.

Капсула Бах опоздала на две минуты, но ей пришлось подождать еще одну, прежде чем объявился Бирксон. Она курила, стараясь не смотреть на наручные часы.

Он вошел внутрь, все еще держа клюшку в руке, и головы их дернулись назад, когда капсула снова начала набирать ход. Двигалась она недолго и вскоре остановилась. Дверь не открылась.

— Кажется, система, перегружена, — поерзав, сказала Бах.

Ей не понравилось, что городские службы отказывают в присутствии этого землянина.

— А-а, — сказал Бирксон, сверкнув улыбкой несчетным количеством квадратных зубов. — Паническая эвакуация, без сомнения. Вы не закрыли железную дорогу, не так ли?

— Нет,-ответила Бах.-Я... думала, что у людей будет больше возможности убраться подальше на случай, если эта штуковина все-таки взорвется.

Бирксон покачал головой и снова ухмыльнулся. Он делал так после каждой произнесенной фразы, словно в качестве запятой.

— Вам лучше закрыть город. Если это обман, то от паники и давки в любом случае погибнут и пострадают сотни людей. Уже поздно проводить эвакуацию. Возможно, вам удастся спасти пару тысяч.

— Но...

— Пусть остаются на своих местах. Если бомба взорвется, эвакуация уже не поможет. Вы потеряете весь город. И никто не будет осуждать ваше решение, поскольку вы будете мертвы. А если нет никакой бомбы, то вас даже похвалят за предотвращение паники. Делайте, как я сказал. Поверьте мне.

Бах тогда начала сильно недолюбливать этого человека, но к совету решила прислушаться. В его словах была расчетливая, холодная логика. Она позвонила на станцию и распорядилась, чтобы линию закрыли. Теперь вагонов в туннеле не будет, и там останется только капсула начальника полиции.

Они использовали несколько минут задержки до исполнения приказа, чтобы присмотреться друг к другу. Бах увидела молодого блондина с квадратной челюстью в клетчатом свитере и брюках для гольфа. У него было дружелюбное лицо, и это сильно Бах озадачило. На нем не наблюдалось ни следа волнения. Руки спокойно сжимали стальную рукоятку клюшки. Бах не назвала бы его излишне самоуверенным, но он все же выглядел довольно расслабленно.

Только сейчас она поняла, что он рассматривал ее, и заинтересовалась, что же Бирксон такого увидел, раз положил руку ей на колено. Бах могла бы дать ему пощечину, но просто остолбенела от этой наглости.

— Что вы... уберите руки... вы, нахал!

Рука Бирксона двинулась вверх. Кажется, оскорбление его ничуть не смутило. Он повернул свое кресло и дотянулся до руки Бах. Его улыбка была ослепительной.

— Я просто подумал, что раз уж мы тут застряли, почему бы нам не узнать друг друга поближе. Что в этом плохого? Ненавижу тратить время впустую, вот и все.

Она вывернулась из его хватки и заняла оборонительную позицию, чувствуя себя словно в кошмарном сне. Но, получив отпор, Бирксон отступил, предпочитая больше не настаивать.

— Хорошо. Подождем. Но я бы хотел пропустить с вами по стаканчику, или, может быть, поужинать. Конечно, после того, как все закончится.

— Там же вот-вот... Как вы можете думать о таком, когда...

— Скоро может произойти взрыв? Знаю. Слышал уже. Просто бомбы меня заводят, вот и все. Ладно, оставлю вас в покое. — Бирксон снова ухмыльнулся. — Но, возможно, потом вы передумаете.

На секунду Бах показалось, что ее стошнит от отвращения и страха. Страха от бомбы, конечно, а не от этого противного человека. Ее желудок неистово крутило, а он тут сидит, думая о сексе. И все-таки, кто он такой?

Капсула дернулась, и они отправились в путь.

Опустошенная Лейштрассе теперь представляла собой мерцающий каркас из нержавеющей стали витрин и светящегося потолка. Со станции на площади к ней спешила странная пара: Бирксон в его нелепой одежде для гольфа, с шипами, скребущими по гладкому каменному тротуару, и Бах, на полметра выше него, стройная, как типичная лунианка. Она носила стандартную форму городской полиции, состоявшую из голубой повязки на руке и фуражки с эмблемами ее звания, а также наплечную кобуру, специальный пояс, с которого свисали блестящие и смертельно опасные на вид орудия труда сотрудников правопорядка, простые туфли без каблуков и несколько обрывков ткани в произвольных местах. В спокойной обстановке лунных коридоров, скромность давным-давно вымерла.

Они добрались до кордона, установленного вокруг бомбы, и Бах стала совещаться с офицером, который был там за главного. На улице слышалась неподходящая для такой ситуации музыка.

— Что это? — спросил Бирксон.

Офицер Уолтерс, человек, разговаривавший с Бах, оглядел Бирксона с ног до головы, прикидывая, как относиться к ухмыляющемуся чудаку. Очевидно, это тот специалист по бомбам, о котором Бах говорила в первый раз, но родился он на Земле и являлся гражданским. Уолтерс так и не мог решить, стоит ли говорить ему «сэр».

— Это бомба. Она поет уже пять минут. Думаю, у нее кончились заготовленные фразы.

— Любопытно.

Лениво раскачивая клюшкой из стороны в сторону, Бирксон подошел к ограждению из окрашенной стали и начал отодвигать одну из секций.

— Стойте... сэр, — сказал Уолтерс.

— Минутку, Бирксон, — поддержала Бах, подбегая к нему и чуть ли не хватая за рукав.

В последнюю секунду она все же решила этого не делать.

— На заграждении написано, что никто не должен пересекать эту линию, — добавил Уолтерс к вопрошающему взгляду Бах. — Потому что, если эта штуковина взорвется, вся ближняя сторона Луны взлетит на воздух.

— Что это, черт возьми, такое? — слезно спросила Бах.

Бирксон оставил в покое заграждение и, тактично взяв ее за руку, отвел в сторону. Он заговорил с ней так тихо, что лишь Уолтерс смог его расслышать.

— Это человек, превратившийся в киборга и подсоединенный к бомбе с, возможно, урановым зарядом, — сказал он. — Я уже видел такое. Одна из таких штук сработала в Йоханнесбурге три года назад. Не знал, что кто-то их еще делает.

— Я слышала об этом, — почувствовав холод и пустоту внутри, сказала Бах. — Получается, вы думаете, это действительно бомба? Откуда вы знаете, что это киборг? Разве это не могут быть просто кассетные записи или компьютер?

Бирксон воздел небу глаза, и Бах покраснела. Черт побери, это же разумные вопросы. К ее удивлению, у него не нашлось логически оправданных доводов. Ее заинтересовало, кто же он все-таки такой. Правда, ли он специалист, за которого она его принимает, или просто самозванец в клетчатом свитере?

— Можете назвать это чутьем. Я поговорю с ним, а вы пока распорядитесь, чтобы на уровень ниже притащили промышленный рентген. А на уровень выше — пленку. Поняли, в чем смысл?

— Хотите узнать, что у этой штуковины внутри. А это не опасно?

— Очень опасно. Но у вас же оплачена страховка?

Бах ничего не ответила, но приказы отдала. В ее голове крутился миллион вопросов, но она не хотела выставить себя глупой, задав один из дурацких, таких, как: сколько радиации выделяет промышленный рентген, пробиваясь через камень и стальной пол? Бах казалось, что ответ ей не понравится. Она вздохнула и решила позволить Бирксону делать то, что он хочет, пока она не почувствует, что он не справляется. Это была ее единственная надежда.

А в это время он беззаботно расхаживал возле ограждения, помахивая чертовой клюшкой и насвистывая мелодию, плохо сочетающуюся с музыкой, исходящей от бомбы. А что было делать офицеру полиции? Помогать Бирксону напевать?

Сканирующие камеры наверху бомбы перестали двигаться. Одна из них начала следить за Бирксоном. Он засиял улыбкой и помахал рукой. Музыка прекратилась.

— Я — пятидесяти килотонная атомная бомба на основе урана-235, — проговорила она. — Оставайтесь за ограждением, поставленным тут из-за меня. Вы обязаны подчиниться этому приказу.

Биркин поднял руки, продолжая ухмыляться, и растопырил пальцы.

— Спокойно, дружище. Я не потревожу тебя. Просто восхищался твоей конструкцией. Отличная работа, Жаль ее взрывать.

— Спасибо, — сердечно ответила бомба. — Но это мое предназначение. Вы не отговорите меня.

— Даже и в голову не приходило.

— Отлично. Можете и дальше восхищаться мной, если хотите, но держите дистанцию. Не пытайтесь меня вскрыть. Вся основная проводка надежно защищена, а время отклика составляет три миллисекунды. Я сработаю, прежде чем вы успеете до меня добраться, но я не хочу делать этого, пока не пройдет отведенное время.

Бирксон присвистнул.

— Это довольно быстро, брат. Уверен, что гораздо быстрее, чем я. Наверное, отлично уметь так быстро двигаться после того, как неуклюже ковылял всю жизнь.

— Да, мне это кажется очень отрадным. Для меня это стало неожиданным открытием.

Уже лучше, подумала Бах. Нелюбовь к Бирксону не ослепила ее перед тем фактом, что он пытается подтвердить свою догадку. И она получила ответы на свои вопросы: никакая пленка не рассказала бы ей такого, и бомба, можно считать, призналась, что когда-то была человеком.

Бирксон сделал круг и вернулся туда, где стояли Бах и Уолтерс.

— Проверьте это время, — остановившись, тихо сказал он.

— Какое время?

— Когда, ты сказал, взорвешься? — прокричал Бирксон.

— Через три часа, двадцать одну минуту и восемнадцать секунд.

— Это время, — прошептал он. — Пробейте по компьютеру. Узнайте, не годовщина ли это какой-нибудь политической группировки, или события, по поводу которого у кого-то могут быть недовольства.

Бирксон было пошел, но затем кое-что вспомнил.

— И самое важное, проверьте даты рождения.

— Могу я узнать, почему?

Казалось, он задумался, но затем снизошел до ответа.

— Я просто пытаюсь разузнать о нем побольше. Мне кажется, это его день рождения. Узнайте, кто родился в это время, — вариантов будет не очень много, если проверить с точностью до секунды, — и попытайтесь найти всех. Тот, кто не найдется, и есть наш клиент. Могу поставить на это.

— Что поставить? И откуда вы знаете, что это он, а не она?

Снова этот взгляд, и Бах опять покраснел. Ну и черт с ним, ей все равно придется задавать вопросы. Почему она должна этого стесняться?

— Потому, что он выбрал мужской голос для своих динамиков. Знаю, это не очень убедительно, но со временем появляется нюх на такие вещи. Что касается того, что я ставлю... уж точно не свою жизнь. Я уверен, что справлюсь с этим парнем. Как насчет ужина сегодня вечером, если окажусь прав?

Улыбка была довольно коварной, но уже без следа распутства, которое, как показалось Бах, она видела прежде. Но ее желудок все еще крутило. Она отвернулась, оставив вопрос без ответа.

В следующие двадцать минут ничего особенного не произошло. Бирксон продолжал медленно расхаживать вокруг аппарата, время от времени останавливаясь, чтобы кивнуть в знак восхищения. Тридцать сотрудников полиции, не зная чем себя занять, напряженно стояли так далеко от бомбы, как только им позволяла гордость. Сидеть в укрытии не было смысла.

А в это время Бах из командного пункта, обустроенного неподалеку в туристическом агентстве «Рай», занималась закулисной координацией. В командном пункте были телефоны и доступ к Центральному Компьютеру. Бах ощутила упадок духа среди своих офицеров, которым казалось, что ничего не происходит. Знай они, что сканирующие лазеры повсюду суют свои носы, вымеряя все до тысячной доли миллиметра, то, возможно, чувствовали бы себя немного увереннее. Особенно с учетом того, что уровнем ниже теперь стоял промышленный рентген.

Через десять минут телетайп компьютера затрещал. Бах услышала его в тихом коридоре, находясь на полпути между туристическим агентством и бомбой. Она обернулась и увидела молодого полицейского с нашивкой новобранца. Рука девушки оказалась холодной, как лед, когда она передавала Бах лист желтой телеграфной бумаги. На нем было три имени, а под ними даты и список событий.

— Информация снизу взята из данных о четвертом этапе кризиса, — объяснила офицер. — Очень маловероятно. Эти трое родились в указанную секунду плюс минус три, в трех различных годах. Со всеми остальными уже связались.

— Продолжайте их искать, — сказала Бах.

Когда она отвернулась, то заметила, что молодая сотрудница полиции была беременна, находясь примерно на пятом месяце. Бах подумала о том, чтобы отослать ее с места происшествия, но потом до нее дошло, что смысла в этом мало.

Бирксон видел, как идет Бах, и перестал нарезать круги вокруг бомбы. Он взял бумагу и пробежал по ней глазами. Оторвал нижнюю часть еще до того, как ему сказали, что вероятность этого крайне мала, скомкал ее и бросил на тротуар. Почесывая голову, он медленно вернулся к бомбе.

— Ханс, — позвал Бирксон.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — спросила бомба.

— О, Ханс, мальчик мой, не считай нас совсем за дураков. Ты бы не начал все это, если бы не знал, что городская полиция способна проводить быстрые расследования. Конечно, если я тебя не переоценил.

— Нет, — призналась бомба. — Я знал, что вы выясните, кем я был. Но это ничего не меняет.

— Конечно же, нет. Но зато, облегчает общение. Как жизнь с тобой обходилась, друг мой?

— Ужасно, — простонал человек, ставший пятидесяти килотонной атомной бомбой.

Каждое утро Ханс Лейтер вставал с постели и шел в уютный туалет, который был не обычной моделью для жилых помещений, а специальным многофункциональным устройством, которое он поставил, как только въехал. Ханс жил один и это было единственным доступным ему элементом роскоши. В своем маленьком дворце, он сидел в кресле, массирующим ему спину, тем самым пробуждаясь ото сна, моющим, бреющим и напудривающим его, чистящим ногти, обрызгивающим парфюмом и, наконец, удовлетворяющим очень хорошей резиновой имитацией настоящего органа — Ханс стеснялся женщин.

Дальше он одевался, шел триста метров по коридору и вставал на эскалатор, доставлявший его прямо ко входу в туннель, ведущий в глубь Луны. Он позволял запустить себя по этому туннелю, как снаряд из пушки.

Ханс работал в литейном цехе. Его работой было чинить почти все, что сломалось. У него это хорошо получалось, — общество механизмов его устраивало гораздо больше, чем людское.

Один раз он поскользнулся, и нога попала под массивный вал. Инцидент оказался не очень серьезным, поскольку система безопасности выключила станок, прежде чем голова или тело могли пострадать, но боль была ужасная, ногу полностью раздробило. Ее пришлось ампутировать. Ханс ждал, пока вырастет клонированная конечность, и на это время ему сделали протез.

Это стало для него настоящим откровением. Словно сбылась его мечта: протез работал не хуже, чем старая нога, а. возможно, даже и лучше. Он соединялся с поврежденным нервом, но был оборудован специальным устройством, увеличившим болевой порог, и, когда он сильно ударился искусственной ногой, то заметил, что не почувствовал боли. Ханс вспомнил, что он ощутил, получив похожую травму прежней ногой, и поразился вновь. Еще он подумал об агонии, охватившей его, когда его нога попала в станок.

И вот, когда клонированная конечность была готова к пересадке, Ханс решил оставить протез. Это было довольно необычным, но прецедентом не являлось.

С этого времени, Ханс, которого коллеги и без того не считали общительным, еще больше отдалился от людей. Он говорил, только когда к нему обращались напрямую. Но многие замечали, как он разговаривает с прессом, кулером для воды и роботом уборщиком.

По ночам, привычкой Ханса было сидеть на вибрирующей кровати и смотреть трехмерный телевизор до часа ночи. В это время кухня готовила ему поздний перекус, подкатывая еду прямо к кровати, и затем он ложился спать.

Последние три года, Ханс пренебрегал включением телевизора перед сном. Но, тем не менее, он все равно сидел на постели, глядя на пустой экран.

Закончив читать распечатку персональных данных, Бах снова поразилась эффективности машин, находящихся в ее подчинении. Этот человек был практически никем, но, тем не менее, в документе, описывающем его ненасыщенную событиями жизнь, было девять тысяч слов, готовых к распечатке мучительно скучной биографии.

— ... итак, ты пришел к пониманию, что каждый шаг твоей жизни контролировали машины, — проговорил Бирксон.

Он сидел на одной из секций ограждения, качая ногами. Бах присоединилась к нему и предложила прочитать длинную распечатку. Он отмахнулся. Вряд ли она могла на него из-за этого злиться.

— Но это правда! — воскликнула бомба. — Нас всех контролируют, вы же знаете. Мы — часть огромного механизма под названием Нью-Дрезден. Нас передвигают, как детали на сборочной линии, моют, кормят, укладывают в постель и поют на ночь.

— А-а, — соглашаясь, протянул Бирксон. — Ты луддит, Ханс?

— Нет! — удивленным голосом сказала бомба. — Роджер, вы совсем меня не поняли. Я не хочу уничтожать машины. Я хочу лучше им служить. Я хочу стать машиной, как моя новая нога. Разве вы не видите? Мы — часть огромной машины, но часть-то самая неэффективная.

Они разговаривали, а Бах вытирала пот с ладоней. Она не понимала, к чему все это ведет, разве, что Бирксон на полном серьезе пытается отговорить Ханса Лейтера от того, что тот собирается сделать. — Она посмотрела на часы, — через два часа и сорок три минуты.

Это начинало сводить с ума. С одной стороны, Бах поняла, каким образом Бирксон пытается установить контакт с киборгом. Они уже перешли на «ты», и, по крайней мере, чертова машина старалась отстаивать свою позицию. А с другой стороны, что с того? Какой от этого толк?

Офицер Уолтерс подошел и что-то нашептал Бах на ухо. Она кивнула и похлопала Бирксона по плечу.

— Они готовы сделать снимок в любой момент, — сказала она.

Он отмахнулся.

— Не мешайте, — громко сказал Бирксон. — Становится интересно. Так, если то, что ты говоришь, правда, — обратился он к Хансу, встав и начав сосредоточенно расхаживать взад-вперед, только на этот раз уже за линией ограждения, — то, возможно, мне стоит заглянуть в твою душу. Тебе действительно больше нравится быть киборгом, чем человеком?

— Во много раз, — голосом полным энтузиазма, сказала бомба. — Теперь мне не нужно спать, не нужно беспокоиться о смерти или еде. У меня есть целый бак питательных веществ, постепенно поступающих в мозг и центральную нервную систему. — Он замолчал на какое-то время. — Я хотел избавиться от скачков гормонов и следующих за ними эмоциональных реакций, — признался он.

— Не везет в любви, да?

— Не в этом дело. Меня все время что-то отвлекает. Так что, когда я услышал о месте, где из меня могут сделать киборга и избавить от всего этого, я сразу же примчался туда.

Бездействие нервировало Бах. Ей нужно было что-то сделать или сказать.

— Когда ты собираешься закончить начатое? — отважилась влезть в беседу она.

Бомба начала что-то говорить, но Бирксон громко рассмеялся и сильно хлопнул ладонью Бах по спине.

— О, нет, начальник. Все гораздо сложнее, верно Ханс? Она пытается заставить тебя сдаться. Этого не произойдет, начальник. Незачем приплетать сюда честь.

— Кто это? — подозрительно спросила бомба.

— Позволь мне представить Анну-Луизу Бах, начальника полиции Нью-Дрездена. Анни, познакомься с Хансом.

— Полиция? — спросил Ханс, и по спине Бах побежали мурашки, когда она уловила нотку страха в его голосе.

Что этот маньяк делает, запугивая такого парня? Она уже была близка к тому, чтобы снять Бирксона с дела, но откладывала это потому, что заметила знакомую картину, нечто, в чем она может участвовать, даже пусть с некотором позором для себя. Это же был старый, проверенный трюк — хороший и плохой полицейский.

— Ой, не будь таким, — сказал Бирксон Хансу. — Не все копы плохие. Взять к примеру Анни, она — хороший человек. Дай ей шанс. Она только выполняет свою работу.

— Да я ничего не имею против полиции, — сказала бомба. — Без нее социальная машина не сможет работать. Закон и порядок — основа будущего механического общества. Рад с вами познакомиться, начальник Бах. Жаль, что обстоятельства сделали нас врагами.

— Я тоже рада, Ханс.

Она думала, осторожно подбирая слова, прежде чем задать новый вопрос. Ей не хотелось прибегать к суровому подходу, чтобы противопоставить себя приятному дружелюбному Бирксону. Ей не нужно быть враждебной, но не повредит, если она задаст вопросы, которые обозначат мотивы Ханса.

— Скажи, Ханс. Ты говоришь, что не луддит, что любишь машины. Знаешь, сколько механизмов ты разрушишь, взорвав себя? И, более важно, что сделаешь с общественным аппаратом, о котором ты говорил? Целый город будет стерт с поверхности Луны.

Бомба, казалось, обдумывала услышанное. Ханс замешкался, и Бах увидела проблеск надежды, впервые с тех пор, как началось это безумие.

— Вы не понимаете. Вы говорите с органической точки зрения. Жизнь важна для вас. Машину это не волнует. Повреждение для нее, даже для такой большой, как общественный аппарат, — то, что можно починить. Можно сказать, я надеюсь стать примером. Я хотел превратиться в машину, которая...

— А самая лучшая, самая совершенная машина, — вставил Бирксон, — атомная бомба. Это — венец развития технологий.

— Вот именно, — довольным голосом сказала бомба, приятно, когда тебя понимают. — Я хотел стать самым сложным механизмом, которым только мог, и вариант у меня был лишь один.

— Прекрасно, Ханс, — выдохнул Бирксон. — Я тебя понимаю. И если мы продолжим логическую цепочку, то придем к заключению, что.— и тут он пустился в рассуждения о мире, в котором будут править машины.

Бах пыталась понять, кто из них более чокнутый, когда принесли еще одно сообщение. Она прочитала его и затем попыталась найти паузу, чтобы вклиниться в беседу. Но возможности так и не представилось. Бирксон, практически с пеной у рта, жестикулировал все больше и больше, открывая новые места соприкосновения их с Хансом точек зрения. Бах заметила, что рядом стоящие офицеры напряженно следили за беседой. По выражениям их лиц стало ясным — они боялись, что их предадут и когда настанет час «Ч», они все еще будут наблюдать за интеллектуальным пинг-понгом. Но еще задолго до этого поднимется бунт. Некоторые из полицейских уже теребили оружие, вероятно, даже не замечая.

Бах дернула Бирксона за рукав, но тот отмахнулся. Черт возьми, это уже слишком. Она схватила его и чуть не повалила на землю, разворачивая его до тех пор, пока ее рот не оказался рядом с его ухом, а потом заорала:

— Слушай меня, идиот! Они собираются сделать рентген. Отойди назад. Лучше, если мы все будем на безопасном расстоянии.

— Оставьте меня в покое, — вырываясь из ее хватки, отрезал он и, все еще улыбаясь, добавил, — все становится еще интереснее, — совершенно обычным тоном.

Бирксон в ту секунду был очень близок к смерти. Три пистолета нацелились на него из круга полицейских, ожидающих команды стрелять. Им не нравилось, когда к начальнику относились подобным образом.

Бах и сама была чертовски близка к тому, чтобы отдать приказ. Единственным, что сдерживало ее, являлось знание, что если Бирксон умрет, бомба может взорваться раньше положенного срока. Оставалось только каким-то образом убрать его с дороги и продолжать в одиночку, зная, что она обречена на провал. Но никто не скажет, что у специалиста не было возможности проявить себя.

— Но что не дает мне покоя, — проговорил Бирксон, — так это, почему именно сегодня? Что случилось в этот день? Разве сегодня Сайрус Маккормик изобрел комбайн? Или что?

— Сегодня мой день рождения, — немного стесняясь, сказал Ханс.

— Твой день рождения? — несмотря на то, что он знал это и так, Бирксон сумел сделать удивленное лицо. — Твой день рождения. Это же отлично, Ханс. Всего самого наилучшего, дружище! — Бирксон повернулся к офицерам и взмахнул руками. — Давайте, споем. Ну, это же день рождения Ханса, ради всего святого. С днем рождения тебя, с днем рождения тебя, с днем рождения тебя, дорогой ты наш Ханс... — фальшиво запел Бирксон, описывая руками большие круги и абсолютно не попадая в ритм.

Но его пример был так заразителен, что несколько офицеров сами не заметили, как стали ему подпевать. Он начал обходить полицейских, вытягивая из них слова зачерпывающими движениями рук.

Бах стиснула зубы, чтобы удержать себя в руках. И вдруг поняла, что тоже поет. Сцена была слишком фантастической и невероятно мрачной...

Не только она одна это почувствовала. Один из ее подчиненных, храбрый офицер, который на ее глазах неоднократно проявлял отвагу в бою, в обмороке рухнул на землю. Женщина-полицейский закрыла лицо руками и побежала по коридору, громко кашляя на бегу. Она добралась до ниши в стене, и там ее вырвало.

А Бирксон все продолжал скакать. Бах уже почти выхватила пистолет из наплечной кобуры, как он вдруг закричал:

— А что за день рождение без вечеринки? Давайте устроим праздник!

Бирксон огляделся вокруг и, наконец, его взгляд задержался на цветочном магазине. Он направился туда и, проходя мимо Бах, шепнул:

— Делайте рентген, живо!

Это оживило ее. Ей отчаянно хотелось верить, что он знает, что делает, как раз в тот самый момент, когда его безумие, казалось, достигло пика, Бирксон показал ей свой метод. Отвлечение. Пожалуйста, пусть это будет трюк... Она повернулась и дала офицерам, стоящим на краю площади Процветания, заранее подготовленный знак.

Бах снова направила взгляд на Бирксона как раз в тот момент, когда он клюшкой разбил окно цветочного магазина. Раздался оглушающий грохот стекла.

— Господи, — по-настоящему удивленно сказал Ханс. — Зачем ты это сделал? Это же частная собственность.

— И что? — прокричал Бирксон. — Черт, парень, ты собираешься сделать кое-что посерьезнее. Я только все подготавливаю.

Он зашел внутрь магазина и схватил охапку цветов, жестом показывая остальным делать тоже самое. Поначалу полицейским это не понравилось, но вскоре и они присоединились к разграблению магазина, выкладывая огромный венок вокруг ограждения.

— Думаю, ты прав, — запыхавшимся голосом сказал Ханс.

Вкус разрушений раздразнил его, пробуждая аппетит к большему насилию.

— Но ты напугал меня. Я действительно ощутил страх, впервые с тех пор, как перестал быть человеком.

— Тогда давай продолжим.

И Бирксон начал бегать по улице, круша витрины направо и налево. Подбирая в магазинах различные вещи, он бросал их на тротуар. Некоторые разбивались при ударе о гладкий камень.

Наконец, Бирксон прекратил бесчинствовать. Лейштрассе преобразилась. Будучи когда-то вычищенным и красиво обихоженным участком лунной поверхности, улица стала разрушенной, шаткой и беспорядочной, как и наполненная эмоциональным напряжением атмосфера, витавшая над ней. Бах содрогнулась и сглотнула подкатывающую к горлу желчь. Она была уверена, что это предвещало нечто плохое. Вид разграбленной Лейштрассе, бывшей когда-то образцом приличия и благопристойности, глубоко задел начальника полиции.

— Торт, — сказал Бирксон. — Нам нужен торт. Подождите минутку. Я сейчас вернусь.

Он быстро зашагал по направлению к Бах и развернул ее, задевая локтем и уводя за собой.

— Уберите отсюда полицейских, — сказал он, начиная разговор. — Они слишком напряжены и могут слететь с катушек в любую минуту. Вообще, — Бирксон одарил ее глупой ухмылкой, — они сейчас, вероятно, более опасны, чем бомба.

— Хотите сказать, это муляж?

— Нет. Настоящая. Мне знакома его психология. После всех пережитых несчастий, он больше не хочет быть неудачником. Другие обычно ищут внимания и не собираются никого убивать. Но Ханс не такой. Хочу сказать, что он у меня на крючке. Я могу с ним разобраться. Но не могу рассчитывать на ваших офицеров. Отзовите их и оставьте пару-тройку проверенных людей.

— Хорошо.

Бах снова решила доверять Бирксону — по большей части из-за чувства беспомощности, чем чего-то другого. Он устроил неплохое представление с цветочным магазином и рентгеном.

— Может быть, уже все сделано, — продолжил он, когда они дошли до конца улицы и свернули за угол. — Зачастую рентгена хватает самого по себе. Он расплавляет проводку и приводит устройство в негодность. Я надеялся убить его сразу, но он защищен. О, возможно, он получил смертельную дозу, но пройдет много дней, прежде чем он умрет. В этом нет ничего хорошего. Но повреждена ли проводка, мы узнаем, только когда выйдет время. Нам стоит придумать план получше. Вот что я предлагаю.

Бирксон вдруг прервался и расслабился, прислонившись к стене и начав рассматривать деревья и окружающий пейзаж. Бах слышала, как поют птицы. Раньше ее это успокаивало. Теперь она думала только о том, как людей пожрет пламя. Бирксон загибал пальцы, расписывая все по пунктам.

Бах внимательно его слушала. Часть плана была довольно странной, но не хуже, чем то, что она уже видела. Он и правда составил целый план. Чувство облегчения оказалось таким сильным, что чуть не вызвало эйфорию, которая, в сложивших обстоятельствах, была бы не совсем оправданной. Бах коротко кивала на каждое высказанное Бирксоном предложение и затем, повторяя те же движения своему офицеру, стоявшему рядом, подтверждала то, что он сказал, и обращала это в приказы. Молодой полицейский помчался исполнять их, а Бирксон собрался вернуться к бомбе. Бах остановила его.

— Почему вы не дали Хансу ответить на мой вопрос о том, кто сделал его бомбой? Это было частью плана? — настойчиво спросила она.

— О, да. Частично. Я просто ухватился за возможность сблизиться с ним. Но вам не стоило спрашивать такое. Уверен, что у него есть блокировка на подобные вопросы. Возможно, если он попытается на них ответить, сработает детонатор. Ханс — маньяк, но не нужно недооценивать тех, кто помог ему тут очутиться. Таким образом, они защищают себя.

— «Они» — это кто?

Бирксон пожал плечами. Это был будничный, беззаботный жест, один из тех, которые так раздражали Бах.

— Понятия не имею. Я не разбираюсь в политике, Анни. Я не отличу движение за запрет аборта от лиги за свободу Мавритании. Они их конструируют, я обезвреживаю. Все просто. Найти, кто это сделал — ваша работа. Думаю, вам уже пора бы начать.

— Мы уже начали, — призналась она, — я просто думаю... ну, прилетев с Земли, где это случается постоянно, вы, возможно, знаете... черт побери, Бирксон. Почему?! Почему так происходит?

Он рассмеялся, а Бах покраснела и стала медленно закипать. Любой из ее подчиненных, видя ее в таком состоянии, направился бы в ближайшее укрытие . Но Бирксон продолжал смеяться. Ему вообще до чего-нибудь есть дело?

— Извините, — выдавил он. — Меня уже об этом спрашивали другие начальники полиции. Это — хороший вопрос.

Он сделал паузу, все еще слегка улыбаясь. Когда Бах ничего не сказала, он продолжал:

— Вы не с той стороны на это смотрите, Энн.

— Ты обязан говорить «начальник Бах», черт тебя побери.

— Хорошо, — тихо сказал он. — Так вот, вы не видите, что это ничем не отличается от гранаты, брошенной в толпу или от бомбы, посланной по почте. Это — форма общения. Просто в наши дни, когда вокруг столько людей, приходится кричать немного погромче, чтобы привлечь внимание.

— Но... кто? Они так и не назвали себя. Вы говорите, что Ханс лишь инструмент в их руках. Из него сделали бомбу, воспользовавшись его собственными мотивами для ее взрыва. Очевидно, его собственных возможностей для этого бы не хватило. Это мне понятно.

— О, думаю, мы скоро узнаем, кто. Они даже не ждут, что он добьется успеха. Ханс — предупреждение. Если бы они действовали на полном серьезе, то нашли бы кого-нибудь другого, идейного фанатика, готового умереть ради общей цели. Конечно, их не волнует, что бомба и правда может взорваться: их это приятно удивит. Тогда они смогут встать и постучать себя в грудь. Стать знаменитыми.

— Но где они взяли уран? Его же хорошо охраняют...

Впервые Бирксон проявил раздражение.

— Не глупите. Все началось в 1945-ом году. Этого никак нельзя было предотвратить. Наличие инструмента подразумевает его использование. Как ни старайся держать его только в кругу доверенных людей, со временем он попадет не в те руки. И в нашем случае — тоже самое, вот что я хочу сказать. Атомная бомба — просто оружие. Словно камень, упавший в муравейник. Да, для одного муравейника — это больше несчастье, но для всего вида — это не угроза.

У Бах не получалось думать таким образом. Она пыталась, но для нее это все равно оставалось кошмаром невиданных прежде масштабов. Как он может сравнивать убийство миллионов людей со случайным актом насилия, где трое-четверо пострадавших? Последнее ей знакомо. В ее городе, как и любом другом, бомбы взрывались каждый день. Везде были недовольные.

— Я могу пойти вниз... нет, вверх по улице, так? — в ту секунду Бирксон размышлял о культурных различиях. — В любом случае, дайте мне кучу денег и, могу поспорить, что, даже прямо сейчас, пойдя в ваши трущобы, я сумею купить столько урана и плутония сколько захочу. Кстати, это то, чем должны заниматься вы. Купить можно все. Абсолютно все. При наличии денег, на черном рынке можно приобрести вещество боевого класса образца года так 1960-го. Да, это будет дорого, поскольку его мало. Вам придется подкупить много людей. Но пока... в общем, подумайте об этом.

Бирксон закончил говорить, казалось, смутившись, что его так понесло.

— Я об этом немного читал, — извинился он.

Бах обдумала его слова, ведя его обратно к ограждению. То, что он сказал, было правдой. Когда оказалось, что контролируемый синтез слишком дорог для широкого использования, человечество выбрало реакторы на быстрых нейтронах. Другого варианта не было. И с той поры, атомные бомбы в руках террористов стали ценой, на которую согласились люди. Решением, за последствия которого придется платить еще долго.

— Я хотела вас еще кое о чем спросить, — сказала Бах.

Бирксон остановился и взглянул на нее с ослепительной улыбкой.

— Спрашивайте. Так вы собираетесь принять пари?

Она не поняла, про что он говорил.

— О, вы хотите сказать, что поможете нам найти подпольную лабораторию по обогащению урана? Я была бы вам благодарна...

— Нет, нет. Я и так это сделаю. Уверен, что смогу выйти с ними на связь. Прежде, я уже делал это. Я хотел спросить, примите ли вы пари, что я не смогу ничего найти? Поставим, скажем... ужин вдвоем, как только я их найду. Скажем за семь дней. Как вам?

Бах казалось, что у нее лишь два варианта: уйти от него подальше или пристрелить на месте. Но она нашла и третий.

— А вы любите делать ставки. Кажется, я знаю, почему. И это то, что я хотела у вас узнать. Как вы остаетесь таким спокойным? Почему вас это не пугает, как меня и моих людей? Я не поверю, что вы просто к этому привыкли.

Бирксон подумал об этом.

— И почему нет? Знаете, можно привыкнуть ко всему. Так как насчет пари?

— Если вы не прекратите об этом спрашивать, — тихо сказала она, — я сломаю вам руку.

— Хорошо, я все понял.

Бирксон больше не проронил ни слова, а она ничего не спрашивала.

Огненный шар за доли секунды превратился в пылающий ад, который вряд ли можно описать понятными для людей словами. Раскаленные газы и плазма просто поглотили все в радиусе полукилометра: бетонные опоры, застекленные окна, пол и потолки, трубы, провода, баллоны, механизмы, миллионы всяких безделушек, книги, записи, квартиры, мебель, домашних животных, мужчин, женщин и детей. Им повезло больше остальных. Сила взрывной волны сжала две сотни уровней, расположенных под поверхностью, словно гигант, усевшийся на сэндвич, проделывая отверстия в стальных плитах, под воздействием ужасного жара превращающихся в шпатлевку, с легкостью иголки прокалывающей фольгу. Наверху, где царила лунная ночь, поверхность вздыбилась и раскололась, обнажая белый ад внизу. Оттуда вылетали куски размерами с городские кварталы, прежде чем центральная часть провалилась вниз, оставив кратер, чьими стенами стали лабиринты жилых помещений и коридоров, которые капали и растекались, как теплый желатин. В радиусе двух километров от взрыва не осталось и следа человеческих тел. Они умерли практически без страданий, а их тела превратились в невидимый слой органической пленки, созданной сочетанием высокой температуры и давления, пробивавшегося через стены и входившего в комнаты, двери которых были заперты. Вдали только одного звука хватило, чтобы заморозить тела миллионов людей, прежде чем их зажарило, а взрывная волна сорвала мясо с костей, оставляя лишь сморщенные чучела. Тем не менее, прохождение ударной волны через коридоры, которые были такими прочными, что уцелели, ослабило последствия взрыва, и эта прочность стала катастрофой для обитателей лабиринтов подземных помещений. В двадцати километрах отэпицентра, стальные перегородки лопались, как воздушные шарики.

После всего этого осталось пять миллионов обожженных изувеченных трупов и десять миллионов людей, пострадавших так ужасно, что они умрут в течение нескольких часов или дней. Бах неслась сквозь пустоту вместе с пятнадцатью миллионами призраков, следующих за ней, и каждый держал праздничный торт. Они пели. Она присоединилась к ним:

— С днем рождения тебя, с днем рождения...

— Начальник Бах.

— А?

Она почувствовала, как по телу пробежала холодная дрожь. Секунду она просто смотрела на лицо Роджера Бирксона.

— Вы в порядке? — спросил Бирксон.

Выглядел он обеспокоенным.

— Я... что случилось?

Он похлопал ее по плечам, а затем сильно встряхнул.

— Ничего. Вы задремали. — Бирксон прищурился. — Кажется, вы просто мечтали. Я хочу быть дипломатичным, говоря о... а, к чему это я... Я уже видел такое раньше. Думаю, вы хотели от нас сбежать.

Бах растерла руками лицо.

— Кажется, да. И меня занесло куда-то не туда. Но сейчас я в норме.

Теперь она вспомнила все и поняла, что не отключилась и не оказалась полностью оторванной от происходящего. Бах уже это видела. Воспоминания взрыва, такие четкие и ясные секунду назад, стали лишь закончившимся кошмарным сном.

Плохо, что она не проснулась в лучшем мире. Это чертовски несправедливо. В конце кошмара всегда наступает облегчение, разве не так? Ты просыпаешься и понимаешь, что все в порядке.

Вместо этого здесь оказалась долгая линия полицейских в форме, несущих праздничные торты пятидесяти килотонной атомной бомбе.

Бирксон сказал офицерам, чтобы на Лейштрассе выключили освещение. Когда приказ не был исполнен, он начал разбивать лампы клюшкой для гольфа. Вскоре, один из офицеров взялся ему помогать.

Теперь, некогда одна из самых красивых улиц Нью-Дрездена, Лейштрассе, превратилась в мерцающий туннель, ведущий через ад. Свет от тысячи крошечных свечек, воткнутых в пять сотен праздничных тортов, залил все красно-оранжевым светом и превратил людей в отбрасывающих тени демонов. Офицеры продолжали прибывать, принося наспех завернутые подарки, цветы и воздушные шарики. Ханс, человечек, от которого остался лишь мозг и нервная система, плавающие в свинцовом контейнере, Ханс, являющийся причиной всего этого, именинник собственной персоной, с нескрываемым удовольствием наблюдал за процессом с помощью батареи двигающихся телекамер. Он громко пел.

— Я — бомба! Я — бомба! — кричал он.

Ханс никогда еще так не веселился.

Бах и Бирксон покинули место представления и укрылись в темной нише цветочного магазина «Багатель». Там был установлена голографическая модель цилиндра-бомбы.

Рентгеновский снимок, снятый с использованием движущейся пластины, позволял компьютеру создавать трехмерную модель. Они наклонились над цистерной и стали ее рассматривать. К ним присоединились сержант Маккой, местный специалист по бомбам и человек, присланный лунной радиационной лабораторией.

— Это — Ханс, — сказал Бирксон, перемещая красную точку в цилиндре при помощи манипулятора на торце. Точка мерцала вокруг чего-то серого с размытыми краями, из которого выходило несколько десятков проводов. Бах снова попыталась понять, что может заставить человека захотеть избавиться от своего тела и существовать в таком вот виде. В свинцовом сосуде плавала только основа человека: мозг и центральная нервная система.

— А вот сама бомба. Два куска урана, каждый из которых меньше критической массы. Обычная взрывчатка в качестве детонатора, таймер и защитная оболочка, которая на данный момент снята. Почти такую же сбросили на Хиросиму.

— Уверен, что она сработает? — вставила Бах.

— Абсолютно. Черт, да почти любой мальчишка сможет собрать такую у себя в ванной, если у него будет уран и некоторое защитное оборудование. А теперь давайте посмотрим.

Бирксон рассматривал то немногое, что осталось от человека, вместе с экспертами отслеживая, куда ведут провода. Они обсуждали возможности, направления атаки, недостатки каждого варианта. Наконец, казалось, они пришли к единому мнению.

— Я думаю, есть только один вариант, — сказал Бирксон. — Нужно попробовать лишить его контроля над бомбой. Я почти уверен, что мы нашли главный кабель, ведущий от него к детонатору. Перебьем его, и он ничего не сможет сделать. Затем мы сумеем вскрыть эту консервную банку обычным способом и обезвредить заряд. Маккой?

— Согласен, — сказал Маккой. — У нас будет целый час, и я уверен, что мы сможем это сделать без проблем. Когда Ханса превратили в киборга, все управление передали ему. Они не стали устанавливать никаких блокировок, поскольку Ханс, как предполагалось, сможет взорвать бомбу, прежде чем кто-либо доберется так близко, чтобы успеть навредить. Оставив его без управления, нам только нужно будет вскрыть цистерну паяльной лампой и передвинуть рычажок.

Человек из радиационной лаборатории кивнул:

— Хотя я не так уверен, что мы нашли нужный кабель, как мистер Бирксон. Если бы у нас было больше времени...

— Мы уже истратили целую кучу времени, — решительно сказала Бах.

Она сменила гнев на милость по отношению к Роджеру Бирксону: от отвращения к полному доверию. Он остался единственной надеждой. Она знала, что сама ничего не может поделать с бомбой, и поэтому ей пришлось кому-то довериться.

— Значит, за работу. Ваша команда на месте? Они знают, что делать? И самое важное, они хороши? Надеюсь, что да. Второго шанса не будет.

— Да, да и да, — ответила Бах. — Они справятся. Мы знаем, как резать камень на Луне.

— Тогда сообщите им координаты и выступаем.

Бирксон, казалось, немного расслабился. Бах заметила, что его охватило некоторое напряжение, даже если это было всего лишь волнением от предстоящего испытания. Он недавно отдал последний приказ. Теперь от него уже ничего не зависело. Фаталистический инстинкт игрока занял место бесконечно кипящей энергии. Оставалось только ждать. Бирксон был в этом хорош. Он уже пережил двадцать один напряженный обратный отсчет.

Он повернулся к Бах и начал что-то говорить, но затем резко прервал себя. Она впервые увидела на его лице сомнение, отчего по спине побежали мурашки. Черт побери, она думала, что он уверен.

— Начальник, — тихо сказал он. — Хочу извиниться за то, как я к вам относился последние часы. Я не могу это контролировать, когда работаю. Я...

Теперь настал черед Бах рассмеяться, и облегчение, которое за этим последовало, можно было сравнивать лишь с оргазмом. Словно она миллион лет не смеялась.

— Простите меня, — сказала она. — Я видела, что вы заволновались, и подумала, что это из-за бомбы. Было большим облегчением узнать, что это не так.

— О, да, — развеяв оставшиеся сомнения, сказал Бирксон. — Сейчас уже нет смысла беспокоиться. Либо ваши люди справятся, либо нет. Если нет, то мы и не узнаем. Я хотел сказать, что это просто выше меня. Честно. Меня это заводит. Я становлюсь одержимым, напрочь забываю о других людях, кроме тех, что связаны с бомбой. Так вот, хочу сказать: вы мне нравитесь. Рад, что вы вытерпели меня. И больше я не буду вам докучать.

Бах подошла и положила руки ему на плечи.

— Могу я звать вас Роджером? Спасибо. Слушайте, если все получится, я с вами поужинаю. Дам вам ключ от города, устрою в вашу честь парад, огромную премию за работу в качестве консультанта... и мою вечную дружбу. Мы не слишком-то ладили. Давайте забудем о последних нескольких часах.

— Хорошо.

На этот раз его улыбка была немного иной.

Снаружи, все происходило очень быстро. Команда с лазерной дрелью расположилась под бомбой, работая с данными о расстоянии и наводя свое орудие на нужную точку с максимально возможной точностью.

Менее чем за десятую долю секунды луч пробился сквозь слой камня и появился в воздухе Лейштрассе. Потом луч прошел через металлическую оболочку дна бомбы, жизненно-важный кабель, противоположную сторону бомбы и крышку, словно всего этого там вообще не было. Прежде чем его выключили, он пробил еще один уровень.

Был виден сноп искр, послышался резкий скользящий звук, а затем глухой стук. Весь корпус бомбы содрогнулся, облако дыма вырвалось из просверленных отверстий вверху и внизу. Бах не совсем поняла, что это значит, но осознала, что, раз еще жива, то все хорошо. Она повернулась к Бирксону и, при виде него, у нее чуть не остановилось сердце.

Его обескровленное лицо стало пугающей серой маской. Рот открылся. А сам Бирксон покачнулся и чуть не упал. Бах поймала его и помогла сесть на тротуар.

— Роджер... в чем дело? Она все еще... может взорваться? Отвечай, отвечай! Что мне делать?

Бирксон слабо отмахивался, перебирая руками. Бах поняла, что он пытается успокаивающе похлопать ее. Но получалось у него не очень хорошо.

— Опасности нет, — пытаясь вновь обрести дыхание, прохрипел он. — Опасности нет. Не тот кабель. Мы перебили не тот кабель. Чистая удача, только и всего, нам просто повезло.

Бах вспомнила. Они хотели лишить Ханса контроля над бомбой. Так он все еще может ею управлять? Бирксон ответил, прежде чем она открыла рот.

— Он мертв. Хлопок... Это взорвался детонатор. Он отреагировал слишком поздно. Мы перебили обезвреживающий предохранитель. Специальная пластина сдвинулась так, что два куска урана не смогли бы соединиться, даже если процесс был бы запущен. Что он и сделал. Он запустил бомбу. Этот звук — «ммммммммооуууууууф!»...

Бирксон, кажется, не понимал, где находится. Он смотрел в прошлое, в место, которое его так напугало.

— Я уже слышал этот звук... детонатор... раньше, по телефону. Я инструктировал одну женщину, не старше двадцати пяти, потому что не смог добраться туда вовремя. У нее было только три минуты. Я услышал этот вой, а затем — тишина...

Бах села на тротуар рядом с ним, а ее команда начала разбирать завалы, унося бомбу, чтобы окончательно ее обезвредить, истерически смеясь и шутя от внезапного облегчения. Наконец, Бирксон смог взять себя в руки. От бомбы не осталось никаких следов, кроме некоторой пустоты в его глазах.

— Пойдемте, — сказал он, поднимаясь на ноги с небольшой помощью Бах. — У вас двадцатичетырехчасовой выходной. Вы заслужили его. Мы возвращаемся в «Горящее дерево», и вы будете смотреть, как я доигрываю партию. Затем мы поужинаем. Знаете какое-нибудь местечко?

Bagatelle, (Galaxy, 1976 № 10).

Перев. Андрея Бурцева и Игоря Фудим.

1

Багатель (фр. bagatelle, от итальянского «bagattella») — маленькая изящная вещь, безделушка; пустяк, безделица; мелкая интрижка, волокитство, шашни. Кроме того, багатель - небольшая, легкая в исполнении музыкальная пьеса, главным образом для фортепиано, наиболее известными стали багатели великого немецкого музыканта Людвига Ван Бетховена. Название «багатель» также получила появившаяся в конце 18 в. настольная игра, воплотившая в себе оттенки гольфа, бильярда и боулинга, в которой шар, отскакивая от препятствий, попадал в лузы, обладавшие разной ценностью (прообраз современного пинбола); игра была завезена в Новый Свет во время вступления Франции в войну за независимость США и стала настолько популярной, что на ее тему стали рисовать политические карикатуры. В американской культуре слово «багатель» обрело и литературное значение - короткое произведение (проза, стихи) в легком, игривом стиле. (Прим. перев.)

(обратно)

Оглавление

Джон Варли. «Багатель»

*** Примечания ***