Мыс Рытый [Эрик Юрьевич Бутаков] (fb2) читать онлайн

Эрик Бутаков Мыс Рытый

Если Вам всё равно, где вы находитесь, значит, Вы не заблудились.

…Итак, мыс Рытый!

Написав эти три слова, вот уже час я, как перед незнакомой девочкой, сижу перед своим монитором и не знаю с чего начать. Ещё эта полуденная, июльская жара, которая облепила кожу, как полиэтиленовым мешком (а я сижу в одних трусах и изнываю от жары), и эти мысли, что лезут в голову со всех концов и из разных щелей памяти, путая текст и выпрашивая, чтобы и о них написали. Уже трижды я ходил курить, стараясь настроиться на нужный лад, а всё никак не могу понять с чего начать! Короче, без пива тут не обойтись — надо «брызнуть», чтобы ещё разок (теперь уже на бумаге) пройти и (как бы хотелось написать!) покорить это сакральное, на мой взгляд священное (но каким-то идиотом проклятое) место. Пойду за пивом — потом «пройду»!

— Тыщщщщьььььь — открылась баночка. (Это мой излюбленный прием!)

Ну во, теперь, скорей всего, пойдёт нормально. Итак, мыс Рытый! Что это? Ох, чего только не нагородили про этот мыс?! А про ущелье? Ну, да ладно. Всё по порядку. Поехали!..

Первый раз я узнал о мысе Рытом пятнадцать лет назад. (Всё-таки мысли из прошлого выпросили своё!) Как-то давным-давно, мы с другом Вовунькой проходили по берегу Байкала, и нам выпала удача, честь и случай заночевать в домике пастухов-охотников на мысе Рытом. В тот дивный майский вечер, поедая хозяйские лепешки и жареную нерпу, мы узнали куда попали. Но так как мы были уже порядком уставшими, протопав в тот день не менее тридцати, а то и больше, километров, мы не воспринимали рассказы местных жителей серьезно — наша цель тогда была нажраться от пуза и отдохнуть. Что мы и делали. А рассказы «сторожил» и «коренных жителей» нам уже были знакомы, и все они сводились к одному — всё вокруг священно, непознано, удивительно, опасно. Мы и сами это знали, поэтому не удивлялись ничему — ели и поддакивали. Подробно об этом написано в одной книжке под названием «Вокруг Байкала за 73 дня», но для тех, кто её не читал, я, пожалуй, «вырву» несколько страниц и вставлю их в конец этой книги — хуже не будет и многое чего непосвященным прояснит. Можно было бы конечно вкратце описать события тех лет, но там есть нечто такое, что даст понять, «почему» мы тогда проскочили, и плюс один персонаж, который встретится нам в этом походе (вместе с женой). Лишь по этой причине я не стал сокращать текст, а оставил его, как есть, как было издано.

Второй раз я попал на Рытый мыс в прошлом году. Не из-за лени, а чисто для экономии времени, бумаги и внутричерепных сил, я выдерну ещё несколько страниц из другой книги, названием «Одиннадцать». Там вообще ничего сократить нельзя — без того похода нынешнее путешествия не состоялось бы вообще. События двухнедельной давности не просто плотно переплетены с прошлогодними, а являются запланированным продолжением их. Все участники — те же. (Имя «главного героя» книжки необходимо, разумеется, изменить, чтобы было всё как на духу)… Вот! Хотя… Нет, лучше откройте сайт WWW.ERAST.RU, и прочитайте полностью обе книги, если хотите. (Боюсь, редактор (и особенно издатель) не одобрит, что я увеличиваю объем книги «старыми» повествованиями. Они же такие скурпулезные эти редакторы и издатели — за каждый рулон бумаги удавить меня готовы!. Давайте, на сайт — там много чего ещё есть, в том числе, и иллюстрации к этому тексту — точно-точно!)

(Ох, пивко что творит! Чудодейственный напиток! Пойду, ещё одну баночку возьму!)

Надеюсь, пока я отсутствовал, вы пробежались глазами по старым текстам. Если так, тогда всё значительно легче — продолжим без пояснений — Вы уже в курсе событий и готовы (если хотите) воспринимать информацию, зная кто есть кто, и почему мы тронулись в путь.

Собственно говоря, начинаем повествование!

Типа, эпилог

Я лучше сдохну, чем помру!

Представьте, что Вам сейчас Сорок Три года. Я говорю «представьте», для тех людей, которым сейчас значительно меньше, и они способны это представить. Для тех, кому сорок три уже было, говорить «вспомните» — бесполезно. Они в сорок три года, конечно же, такое творили и такое могли, будучи рысаками, что нет надобности, бередить их «героическое» прошлое. Поэтому, я говорю: «Представьте!» Вам — сорок три. Вы уже несколько лет ничего особого не делаете в силу ряда обстоятельств, которые называются «Государственной службой», «Природной ленью», «Необходимостью отпраздновать то и это, а уже после „подумать серьезно о здоровье“», «Отсутствием свободного времени» и другими отговорками, которые Вам позволяют ничего не делать. Кроме того, представьте, что иногда вы что-то пишите, как я сейчас, бегая к холодильнику за пивом, чтобы стимулировать этот самый процесс написания. Говоря по-иному, изящно (или как можете) сплетая фразы, услышанные звуки, известные символы и буквы разных алфавитов в художественно-повествовательную форму, Вы даете возможность читателям мысленно увидеть то, что другие люди пережили или придумали. Всё это вместе взятое не очень-то хорошо сказывается на вашем организме, заставляя его физически мало работать и безнадежно жиреть. Иногда, если на то есть причина, вы всё же играете немного в футбол или (чё к чему — с чего бы это?) бежите кросс. Но всё это единичные всплески, и без долгосрочного стимула ни к чему не приводят — вам сорок три, всё давно есть, даже внук, и Вы никуда не спешите. И вдруг появляется этот стимул: «А не тряхнуть ли?!» «А почему бы и нет?! — думаете Вы. — Ведь в молодости, когда я был рысаком… я такое творил! Точно! Почему бы и не попробовать? А? Надоело же уже всё — пора тряхнуть! Пора, брат, пора! Может больше-то уже и шанса-то не будет! Однозначно! Давай, тряхни — себя заодно проверишь!..» Сказано — сделано! И Вы надеваете кеды…

Само собой, я так не думал, иначе бы зачем бы я стал бы об этом писать (бы)? Я упорно и целенаправленно готовился к переходу. Я даже не курил три месяца, но потом нашел себе оправдание, что, якобы, ещё больше набрал вес, и… с удовольствием закурил. Но я честно бегал кроссы (чё к чему?) — от трех до семи километров три раза в неделю. И играл с дворовыми пацанами в футбол (которые легко меня оббегали и не задыхались так быстро). Ну и что? — это нормально. Зато я купил себе всё самое нужноё, легкое и практичное снаряжение, какое нашел в магазинах: от термо-носков до классной палатки — каждому же своё! И, самое главное, в мой голове появилась уверенность, что я — СМОГУ! А, как говорит мой друг Вовунька, сила не в мышцах, а в голове. Готов морально — пройдешь! Сомневаешься — выпей и будешь морально готов, но только тогда не трезвей, чтобы не нарушить свою готовность (это уже я придумал, глядя на открытое пиво). А если серьезно, то мне посчастливилось без выпивки быть морально готовым. Хотя… некоторые сомнения всё же были — Рытый ведь! Зато, как уже было сказано, я купил себе всё снаряжение!..

Глава первая (тестовая). Прилёт и Молокон

Сила появляется, когда она нужна.

Сил нет? Значит, надобность ещё не наступила.

Прикуси губу, терпи, иди! Придёт!

Самолет приземлился точно по расписанию (удалось даже сфотографировать на сотовый телефон этот зеленый лайнер, идущий на посадку), и рейс, естественно, «778». В порту самолет ждут два «Уазика» — «таблетка» и грузовой. На «таблетке» поедем сами, на грузовом — наши рюкзаки. Всё предусмотрено! В этот раз нас — встречающих — больше: я и мой прошлогодний оппонент по поиску троп в тайге и хороший парень (как выяснится) по жизни, старина Валентин Сивяков — как написал про него журнал «GEO» № 3 март 2007 года на 167 странице «геолог из Улан-Удэ, отличный организатор и таёжник»; с ним — ещё один Владимир Павлович, но уже Капанин — человек давно не видевший Байкал и приехавший просто отдохнуть, а не лазить с нами по горам (ему есть что делать); и ещё один человек — сотрудник Аварийно-спасательной службы Иркутской области Верюжский Николай Алексеевич с неподъемным рюкзаком длинной почти в два метра. (Спасателя специально заказали — на Рытый идем — все намного опасаемся чего-то!) Два водителя, естественно, тоже ждут. А встречаем мы московскую команду: Владимира Павловича Полеванова, Евгения Ефимовича Любимова, Андрея Валентиновича Подрябинникова.

Ждем, курим, болтаем, вспоминаем прошлый год, и просто так чего-то вспоминаем. Долго не выходят пассажиры — обычная история. Но всему бывает конец, и нашим ожиданиям тоже.

…И вышли бодренькие москвичи. Москвичи всегда бодренькими выходят из накопителя. Жители Тюмени или Якутии, да и мы с вами — всегда уставшие от перелёта, а москвичи всегда бодренькие, улыбающиеся, знающие, что их встречают — так заведено! Объятия. Рукопожатия. Ожидание багажа. «Как погода?», «Как долетели?», «Где наш транспорт?», «Куда всё это?», «Как?», «Чё?», «Знакомьтесь», «Все разместились?»… Что-то вибрировало в сумке Андрея Валентиновича. Оказалось, включилась зубная щетка. «Похоже на бомбу!» «Вот бы на таможне все одурели!» «Ха-ха!» «Ты про это не забудь написать!» «Напишу!» Написал.

Сели, поехали.

«Что у нас с продуктами?» Пять коробок «Пиломатериала» для «Парламентариев» 0,7 литра по 12 штук. «надо бы ещё пивка!» Взяли шесть коробок всякого дорогого. «Отлично!» Вот теперь уже точно поехали. Почему так много? Много? Да, разве ж это много? На Байкал же едем! Как бы ещё хватило! «Жратва?» «Жратвы — море! Всё, это самое, — как заказывали!» «Чудно!»

(На Байкал только люди приезжают — начинают жрать! Сидят на берегу, что-то там кромсают и жрут, у палаток что-то жарится — все ходят вокруг и жуют, корабль по морю идет — на корме люди хавают, песни поют, куда не посмотри — всюду жрут, жрут, жрут! Только приехали — откупоривай, по первой, что пожрать? Ни дышат, ни любуются, ни мечтают — с первой же секунды, сражу — жрут! Параллельно напиваются. А ночью… Впрочем, нам-то что? Мы — такие же!)

Вырвались из раскопанных дорог города на трассу, можно нормально, спокойно поговорить. «Где там пиво?» «Вот, ещё орешки!»

На пирсе в МРС нас ждал, конечно(!), «Фрегат». Причем слева (если смотреть на него с пирса), надпись гласила: «Фрега», а справа — нормально: «Фрегат».

— Ну, Фрега, так Фрега! Здорово, Андреич! Принимай гостей! Не ждал нас снова увидеть?!

— Почему же не ждал? Ждал, — «прошлогодний» капитан Александр Андреевич, казалось, даже помолодел за этот год — выглядел он свежо.

— Механика сменил?

— Да, механик другой, — ответил Андреевич, знакомя нас с новым механиком, тоже Александром.

Минут через сорок (часа в три) мы загрузились (пока затащили все баулы, коробки и тэ пэ, всё, что нам нужно будет в пути).

Гудок… и тот холмик, по которому я «бегал», тренируясь перед этим походом, когда приезжал на «нашу» базу в МРС в мае и июне, стал удаляться, превращаясь в маленькую складку местности. «Всё — оттренировался, посмотрим, что ты там натренировал!» — я глубоко выдохнул и закурил.

Всех попросили к столу — Андреевич выделил банку огурцов и свежесоленых хариусов с душком — по-Байкальски.

— Такого — не бывает! — удивились те, кто прибыл издалека.

— Ещё как бывает! Присоединяйтесь! — предложили им «бывалые» сибиряки.

— Его надо водкой запить, чтобы поноса не было, — зачем-то кто-то добавил, предупредив всех тех, кто хотел попробовать такого хариуса впервые. — С непривычки всякое может случиться.

Это предложение было одобрено, и рыбу запили водкой даже те, кто её ел не в первый раз и те, кто её («душистую») вообще есть не отважился, помяв в руках, слегка обнюхав.

Суденышко наше шлепало по глади штильного моря, унося всех нас на Север, к реке Молокон — решено было начать с Молокона. Там мы предполагали найти четырехсотметровый водопад под названием Стеклянная Лента (или как-то так — меня это не очень интересовало — я пошел в это приключение из-за мыса Рытый), и «размять» мышцы, проверив надежность снаряжения. После Молокона, план был таков: вернуться на корабле обратно к Рытому, пройти через ущелье (если Бог даст!), выйти к Лене, найти её действительный исток, и, через Шартлай, — вернуться обратно к Байкалу. Там нас подберет всё тот же «Фрегат», на нем мы махнем на Чивыркуй на теплые источники, потом — на Ушканьи острова — отснимем нерпу, после — на Ольхон или как получится, там видно будет. А пока — на Север, на Молокон, к Стеклянной Ленте.

Но первым делом, нужно подойти к Шаманке. Владимир Павлович много раз проходил мимо этой легендарной скалы, но ни разу не был на ней. «В этот раз мы обязательно должны побывать на Шаманке!» — сказал он. И корабль пошел по Малому Морю, к острову Ольхон — туда, куда «ему» сказали.

Когда причалили к Шаманке, москвичи спрыгнули на камни, поднялись на горку и стали фотографировать скалы и всё, что привлекало внимания. Этого — было много. Волны качали корабль и били о камень скалы. Валя, как он умет, издалека, говоря кому-то невидимому, произнес: «Надо бы позвать мужиков, это самое… как корабль бьет о камень — не повредить бы! А?»

— Позови, — ответил я ему, и сам спрыгнул на берег, и пошел фотографировать все, чего хотел.

Валя зашел в рубку. Раздалось несколько гудков. Но реакции на них не последовало.

Примерно через час все вернулись на корабль, оттолкнулись от камня и поплыли дальше.

И перед сном Палыч успел зачем-то прочесть две главы книги «Одиннадцать», где во второй главе написано почти про всех, кто находился на корабле (кроме нового механика), похвалил меня (что было воистину приятно), поужинал… И все, через какое-то время, отправились спать.

Когда и Солнце уходило «спать» за горы, заметно похолодало.

Я спустился вниз, в кают-компанию, где мне был предоставлен ночлег в виде койко-места, прикрученного к потолку на втором ярусе, и раздербанил свой хорошо упакованный рюкзак. Мои соседи уже мирно посапывали и похрапывали, устав от перелета и того, чем они хариус запивали, а я вытянул из своего баула красный «яхтенный» комбинезон — полезная, надо полагать, на корабле штука. Я его специально купил, чтобы не промокнуть ни в лесу, ни на палубе! А когда его ещё одевать, если не сейчас? И я оделся тепло и красиво… и вышел на палубу полюбоваться небом, просторами и пивка попить.

Евгений Ефимович тоже не спал. Этот человек вообще не спит, если рядом есть «красиво» — он тоже любовался вечером. Романтик! Мы разговорились (как обычно).

— Ну, как вам вечерок, Евгений Ефимович?

— Да, вечер — изумительный! — отвечает ЕЕ (для краткости так буду иногда его называть). — Я смотрю, и просто не могу оторваться! Вроде бы надо идти спать — а спать не хочется. Не хочется пропустить такую красоту! Не могу оторваться — Байкал все же!.. Природа!.. Море, вода, горы!.. Что-то такое есть!.. Вот всё так идеально, так гармонично, так идеально, так!.. — он развел руки, показывая, как всё так дважды идеально!

Иногда можно спросить серьезно:

— Может, водочки дёрнем?

— Нет, — отвечает он, — водку не хочу. Здесь такая энергетика…

— Тогда, может, пива? — перебиваю я его, чтобы не слушать про эту «Энергетику» — задолбало сие модное слово.

— Пива — можно, — соглашается он…

И я облегченно выдыхаю:

— А то — «Энергетика», «Креативный», «Позиционировать»…

— Да-да, — хмыкнув, улыбается он, понимая, куда я гну (мы с полуслова друг друга понимаем) и тихо повторяет: — Да-да, «Позиционировать»…

Открыли баночки («Тыыщщщщьььььь»), чокнулись, глотнули.

Я закурил.

…И мы продолжили беседу, кормя птиц…

Кости тухлого хариуса, летевшая за кораблем, чайка даже не собиралась ловить.

— Не видит, — сказал Евгений Ефимович.

— Видит! Обожралась сволочь — даже прыгать за ними не хочет! — уточнил я.

— Не видит, — всё же настаивал ЕЕ.

Тогда я стал кидать куски вкусного, деревенского хлеба, сорок булок которого (зачем-то) мы купили в Еланцах.

Чайка, как скотина, стала нырять за хлебом в волны, и соблазнила ещё нескольких, неизвестно откуда взявшихся, чаек.

— Ещё как видит! — показал я пальцем на птичек.

— Действительно, — согласился Евгений Ефимович.

И перестали их кормить. Птички тут же исчезли (через пару минут). Все!

В небе внезапно зажглись две звезды.

— Марс и Венера? — предположил я.

— Наверное, — согласился ЕЕ. — Это планеты, звезд ещё не видно.

Мы крутили головами, пытаясь разглядеть ещё звезды.

— Может, НЛО? — на всякий случай спросил я.

Мы подходили к Рытому, и самое время было об этом заговорить.

(Телефон, ещё почему-то работал, и я под влиянием воздуха, неба и нежных лирических чувств, отправил Зайчонку СМСку с банальными тремя словами, типа: «Я тебя…» и так далее. Не знаю до сих пор, получила ли она их! А спрашивать не буду — молчит, и пусть молчит. Просто, перед Рытым хочется чего-нибудь теплое сказать… на прощание).

Звезды оказались не НЛО. А заодно ЕЕ рассказал мне, как он однажды увидел НЛО, а после выяснилось, что это испытания ракетоносителя, и всего лишь преломления атмосферой визуального восприятия движения космического (советского) аппарата. Тема НЛО закрылась!.. Но воздух всё равно пьянил.

— Всегда жалко, что в такие моменты рядом нет любимой, — сказал Любимов.

Я улыбнулся (вспомнив СМСку) и согласился:

— Да. Хочется, чтобы она была рядом. Но в том-то и дело, что только хочется. Жаль, но она, скорее всего, этого не поймет!..

В моих мозгах тоже порой возникают такие смелые желания, но я реально рассуждаю, что если бы рядом с кем-нибудь сейчас была любимая, она бы ничего не поняла, что это такой за вечер, смотрела бы на всё это совершенно другими глазами и просила бы помочь застелить ей постель или вынести мусор. Романтика вечера — это не для двоих! Это для одного — одинокого, далеко идущего и скучающего. Бабам — вообще не понять, что такое закаты, если они сами не одиноки и не далеко оторваны от дома! Поэтому, вздохнув, я добавил: «Точно!»

— Да, лучше, когда ты один.

— Вы мои мысли читаете, Евгений Ефимович!

Мы выпили ещё пивка и потрепались о бабах (о женщинах, простите) и о их любви. Так часто бывает.

Потом стемнело. И мы отправились спать.

На море был штиль. Море тоже спало.

Утром мы подходили к Молокону. Мне вспомнилось, как пятнадцать лет назад, здесь с Вовунькой, вон — возле того зимовья, мы встретили Аркашу Машковцева и Александра Васильевича Саенко (читайте про них в «семидесяти трех днях вокруг Байкала»). Как переходили перешеек по воде «аки посуху»! Как мне было тогда ху… хуже не бывает после отравления. Черемша, омулевая икра, солонец, где-то там за зимовьем… Много чего вспомнилось, особенно эти леднички на горах в виде деревьев, поднявших «ветви» к небу. Но корабль уперся носом в гальку и мы, как всегда, по команде Палыча, «без объявления войны», моментально собрались и спрыгнули на берег, чтобы штурмовать Молокон. Вот только Валя с Палычем № 2 уже успели нажраться, и хулили капитана, который типа ввел их в заблуждение, сказав, что к Молокону мы прибудем к вечеру. Поэтому они и напились. Валя не пошел с нами — он бы и не смог. Оставили Валю. С нами был работник спасательного отряда — он заменит Валю! — решили мы… и спрыгнули на хрустящий берег с громыхающего трапа.

Я зарядил карабин.

Кстати, о карабине.

Мой старикашка-карабин служит мне с одна тысяча девятьсот девяносто пятого года от Рождества Христова по официально принятой в шестнадцатом веке версии светской хронологии Скалигера-Петавиуса. В общем, в девяносто пятом году я купил его в Нижнем Новгороде и с тех пор он мой спутник беспонтовых охот на крупную дичь. Однажды мне довелось из него подстрелить козу, но всем я говорю, что чего я только с него ни настрелял. Это не важно! Он есть, и в нужный момент он себя ещё покажет. Я взял его с собой — это был мой «пропуск» на это путешествие. Все вкладывали деньги, а моя обязанность — карабин и охрана жизни всех путешественников. Я постарался. Пули — полуоболочечные, редкие — для убийства морских котиков. Попав, такая пуля остановит даже слона! «Подтянул» их мне Вовуня. Это старый заказ ещё его отца. Но пули классные, и их у меня ровно двадцать две. Я, конечно, купил ещё пачку (двадцать штук) обыкновенных, стандартных полуоболочечных — но они фигня по сравнению с этими. Я с карабином, никто ничего не бойтесь, идем в тайгу, кто кинется — прошнурую — мало не покажется, хрен переварите такие пилюли! Мой старикашка (а зовут его «Тигр» то есть, практически, «СВД») со мной — трогаем!

Мы спрыгнули (да сколько ж можно?!) на хрустящий берег, я зарядил карабин.

Обходили это длинное утиное озеро. Километра полтора обходили. Вышли на конную тропу, заваленную, как говорил товарищ Бендер, конскими яблоками, прошли через благоухающие, в человеческий рост, травы изумительных полян, залезли с помощью «ДжиПиЭс» в дебри березового бора и заблудились. Вспотели сильно, как цуцики, с непривычки, выдохлись, и все бросились к картам ориентироваться. Не помогло — все умные. Опять лезли в дебри, набирая высоту, и все куда-то ни туда. Лазили, лазили, петляли, пить охота… Вновь привал, ориентация, GPS — херня полная! Потом плюнули на всё, услышали реку и вышли к реке. Обед!

Я разделся до трусов, выжимая майку. Я, конечно, читал где-то, что майку можно выжимать от пота, но сам я этому не верил, а вот теперь стою и выжимаю. Жирок мой потёк. Пузико моё розовенькое не ожидало такой нагрузки! Хорошо! Давайте позагораем и пожрем. Ботинки мои горные, носки и майка сохнут, залитые потом, а камни обжигают мне ступни — я не взял запасной обуви — это минус! Штанишки, которые я купил перед путешествием, как говорила девочка-продавщица, не должны промокать, должны проветриваться и всё такое… Они промокли насквозь от пота, да ещё и расходятся постоянно, потому что вместо ремня или резинки у них эта несчастная «держалка» виде липкой ленты. Не держит абсолютно! Они тоже сохнут на бревне. Всё сохнет! Закипает вода.

— Где чай?

А где чай? Нету чая — забыли.

— Валентин должен был положить.

— Кому?

— Кому?

— Вот, Валентин! Ё-маё, забыли чай!

— И сахар!

— И сахар?

— И сахар!

— Вот Валентин! Ё-маё! Как же так получилось?

Нарвали смородинного листа, выдрали брусники вместе с корнем, я достал «Колдрекс» — это заменило чай. Заменило — чего тут скажешь!

Заварили сублиматы. Ваау! Не лезет!

Я достал банку монгольской тушенки, чтобы пожрать нормально и меньше после тащить — 550 граммов весу как-никак.

Пауты задолбали! Огромные, полосатые, коричнево-оранжевые. После я узнал, что их величают «оленьими». Сволочи! Прошло три недели, а я до сих пор отковыриваю коросты с мест их укусов! И чешется! Ну, сволочи же!

Поели, попили, обсохли, собрались, тронулись. Всё только начинается! Вверх по Молокону, искать водопад. (Кому он нужен?) Пошли, нужно найти — чудо, а не водопад!

Через какое-то время все разделились. Владимир Павлович с Андреем Валентиновичем решили идти по воде — они купили себе «крутые» (ноу-хау, как сказал ВП) сандалики, в которых удобно ходить по воде — не скользят и носочки специально для них, как для водолазов, непромокаемые. Вот они и пошли по реке. У Евгения Ефимовича естественно тоже такие были, но он пошел по берегу (мы с ним вместе шли). А у Николая Алексеевича обнаружилась поразительная способность куда-то теряться, выискивая «хороший» путь. Но за ним почему-то никто не шёл, поэтому он просто время от времени куда-то пропадал и только его «индейское»: «Айяяяяя-Айя!» слышалось иногда из чащи.

С ЕЕ мы шли и болтали, пока не наткнулись на змею. Змея фотографироваться не захотела, слилась с землей и не получилась на видеокадрах. Застенчивая попалась гадина гадюка! Пока мы «ковырялись» со змеёй, появились все, и дальше мы уже пошли впятером, ломая упавшие ветки, до самых прижимов с нашей, с левой стороны (если идти против течения).

Прижимы! Всё — надо переходить реку, брод искать.

Палыч без разговоров зашел в реку и перешел Молокон, опираясь на свою лыжную палочку (как я её называю). Мы вначале не поняли, как так? Но и нам пришлось без страховки следовать за ним — он же перешел! (Сидит на той стороне, отдыхает, смотрит на нас). Мы с Андреем Валентиновичем сунулись в реку последними, после того, как Алексеевич и Ефимыч были уже на той стороне. Андрей Валентинович отстегнул от своего рюкзака вторую «лыжную» палочку и передал её мне: «Бери, пригодится, без неё не пройти». Я взял, настроил её под свой рост и пошел первым. Он следом. Палочка-то меня и спасла. Во время переправы был момент, когда я удержался только благодаря ей. Мои порванные в дебрях штаны, набрали в себя воды, увеличились в размере и понесли мое бренное тело, «запарусив». Лапки мои оторвались от скользких камушков, и только палочка чудом зацепилась за что-то, что и дало мне секунду, чтобы удержать равновесие и вновь ощутить опору под ступней.

Маленькое отступление:

Горные ботинки «Lowa», конечно, хорошие ботинки, но в них совершенно небезопасно ходить по мокрым камням, особенно если те покрыты тонким (или любым) слоем тины. В этом случае «наши» резиновые сапоги лучше. Это проверено в прошлом году на Шартлае, и наш компаньон Алексеич из спасателей тоже бродит по речным камням резиновых сапогах. Но лишь в этом случае сапоги «наши» полезней. Они же тонкие. Да, подошва облегает камень, когда вы на него наступаете, что и не даёт ей скользить. Зато, когда по косточке, сбоку прилетит соседний камушек, будет мало приятного, особенно, если он острый. То же касается и «крутых» сандалий для водных переправ, в которых гарцуют Палыч и Валентинович. Вот здесь-то преимущество горных ботинок неоспоримо!

Я урылся на мокрых камнях ещё в начале Молокона, разбил колено, грохнул карабин о камни с большой силой и разорвал свои «пластиковые» штанишки. После этого я стал аккуратней ступать по мокрым камням в своих «Lowa». Опыт — дело наживное.

* * *

Значит, меня чуть не снесло, и я удержался, лишь благодаря «лыжной» палочке. Андрей Валентинович позже тоже сознался, что и у него был такой момент.

На противоположном берегу все мы поняли: без страховочного троса так больше делать не следует! И рюкзаки нужно расстегивать — если перевернет, так чтобы была возможность от рюкзака отделаться и выплыть. Но как убедить Владимира Павловича не кидаться с места в карьер — он наш Старшой, и если решил идти — идет первым, напролом и, как сохатый! Ладно, поживем — увидим.

Выжав насколько можно носки и штаны, надев всю эту мокрую одежду вновь на себя, мы побрели, хлюпая обувью, вверх по Молокону в надежде найти место для ночлега — пора уже и о ночлеге подумать — солнце скоро за гору зайдет и резко станет холодно и темно, а мы уже порядком подустали.

И как по заказу небольшая полянка, полная комаров, но довольно ровная, чтобы ею не воспользоваться, разбив лагерь. Но времени ещё мало, — не ожидали, что так скоро найдем полянку, — можно ещё шагать часа полтора-два, жалко время терять. А полянка хорошая!

После недолгого совещания, решили-таки пройти ещё немного, поближе к водопаду, чтобы завтра, налегке нам было меньше напрягаться к «Ленте». Пошли. И тропа тут же полезла вверх, на каменный завал, поросший деревьями плохо проходимый.

«Наломав» ноги на завале, примерно через час мы вышли на небольшую протоку и переправились по ней на ровненький остров, весь покрытый зеленью, абсолютно весь, небольшими сосенками с одного края и реликтовыми, толстенными и высоченными тополями с другого, полного сухого хворосту и ровным «полом» для бивака. «Всё! Здесь разбиваем лагерь!» — и не успели мы оглянуться, как Владимир Павлович поставил свою палатку.

Через минуту вырос «гриб», в котором будут ночевать Е.Е. и А.В.

Наш с Алексеичем «Bask» появился последним — Николай Алексеевич костер разводил, а я палатку ставил — нам предстояло ночевать вместе. Перед выходом, приподняв его миллионнокилограммовый баул, я предложил оставить хотя бы палатку: «У меня двуместная — поместимся!» Он согласился. И вот мы теперь будем коротать ночь вдвоем в довольно непросторном «Баске». Ничего — поместимся, теплее будет, где наша не пропадала?!

Как не старайся, как не обещай читателю не утомлять его перечислением увиденного, случаев в пути и прочей чепухой, но чем дальше в лес, тем больше рассказ становится скучнее и тянется, хоть и не совсем ровно, но все же в одном направлении, как река, вдоль которой мы идем. Разумеется, я тоже вижу и чудные растения, и необычные камушки, и много чего ещё, все это пытаюсь заснять и запомнить, но рассказывать об этом я не очень люблю, считая это сентиментальным и к делу-то, в общем-то, не сильно относящимся. Евгений Ефимович — тот умеет выразить в словах то, что он видит. Сидим мы, завариваем себе чертовы сублиматы на ужин, а он любуется, как красиво выточены вершины гор, подсвеченные заходящим солнцем. Просит у меня бинокль, который я купил специально перед путешествием, чтобы в ущелье реки Риты раньше увидеть медведя, чем он меня — мне почему-то кажется, что там много медведей. Я, естественно, достаю бинокль, который я зачем-то тащу, но им практически не пользуюсь, а оказывается, что у Андрея Валентиновича есть тоже бинокль, правда он десятикратный, а ни как у меня — двадцати двух. Поглядели мы с Е.Е. в мой бинокль на резные вершины гор, а потом взяли бинокль Андрея Валентиновича. Я решил после этого выкинуть свой бинокль (но жалко было — не выкинул). Его десятикратный, немецкий, фирмы «Лейка» — был именно таким, какие, наверняка, были у парней из команды «Эдельвейс»! Что это за команда? А я Вам скажу.

Готовясь к походу, я изучал по справочникам и книгам немецкую форму отрядов «Эдельвейс». Смотрел что, где и как расположено у них на форме (и на теле соответственно): где фонарь, где веревка, какая обувь, головной убор, рюкзак, да и что собственно за одежда. В прошлом году на Рытом я сорвал Эдельвейс, он до сих пор стоит сухой в вазочке — он-то и «предложил» мне посмотреть форму спецотрядов горных стрелков SS, и тех, кто искал сокровища и религиозные святыни (в том числе и в фильме про Индиану Джонса). А уж этих-то парней экипировали по-полной! Изучение всего этого материала пригодилось, естественно (С точки зрения подбора одежды).

Ну, да ладно — не отвлекаемся.

У Андрея Валентиновича, как у Паспорту в известном мультфильме и книге, есть в рюкзаке всё — это и потом станет ясно — он бывалый! В этот раз он «убрал» меня биноклем. Чего говорить — классный бинокль. Мы просматривали в него ни только горные «резные» соседние вершины, но и водопад, который падал с вершины горы напротив нашего лагеря, с левой (если по течению) стороны реки. Он был узкий, но очень длинный — метров четыреста, не меньше. Его не было на картах, и мы считаем, что мы его официально открыли. А по сему, сфотографировав его миллион раз и зафиксировав по GPS его местонахождение, решили мы назвать этот узкий, но длинный водопад «Фрегатом» — в честь корабля, который нас уже второй год по Байкалу таскает. Лично мне было бы интересней назвать его «Фрега», как одна из надписей на корабле, но Палыч сказал «Фрегат», стало быть, водопад теперь будет «Фрегатом» — запомните, люди! Вот за это, и просто так, мы выпили немножко коньячку! Уже одиннадцатый час — пора спать!

Пока все устраиваются на ночлег, пойду, разыщу свой блокнот — кажется, я в него записал точку, которую мы тут замерили по GPS. А то как-то неудобно получается — сказал, что официально зарегистрировали, а цифр не выдал. Пойду, поищу в рюкзаке! (Я его ещё не разобрал.)

Нашел блокнот, но не записал, оказывается, данные. Ничего — Палыч в журнале «GEO» или «Вокруг Света» обязательно это отметит — не сомневаюсь. Лажеца вышла!

После коньячка и нагрузок сегодняшнего подъема, мне лично спать совершенно не хотелось. Кроме того, я хотел досушить свои вещи и ботинки (берите граждане, в поход запасную обувь — у всех, даже у Алексеевича есть запасная обувь в виде тапочек и сандалий, а я сижу здесь и сушу свою «крутую» «LOWU» босой на радость комарам). План на следующий день был таков: поднимаемся к «Ленте» налегке, бросив всё здесь в лагере. Возвращаемся, обедаем, а потом куда-то к «изумительному» снежнику или наледи какой-то, и обратно. Ночуем, как я понял, ещё раз здесь. Я не очень-то слушал. Моя цель — Рытый. А всякая лабуда в виде снежничков, ручейков и водопадиков — закуска и тестовый маршрут, чтобы подогнать снаряжение, оборудование и жирок мой растрясти. Я сидел, курил, пил чай, который мы забыли и заваривали, как уже было сказано, всякие травки и корешки — фиточай — и прикидывал, что послезавтра, вернувшись на корабль, я нормально пожру тушенки, а ни эти пресные сублиматы! И пива напьюсь! Настроение было нормальное.

Примерно через час, пока ещё не сильно стемнело, накидав в костер побольше валежин, я протиснулся в свою палатку, где уже похрапывал богатырским сном Николай Алексеевич. Да уж — спать в такой палатке вдвоем не очень-то удобно. Честно говоря — не удобно ночевать в такой тесноте. Да ещё этот карабин…

Ночью кто-то ломанулся в кустах. С хрустом ломанулся! Скорее всего, копытные — медведь так не шумит. Палатки наши стояли в аккурат (как выяснится завтра) на звериной тропе. Пришлось насторожиться, медленно и бесшумно выползти из палатки, и подбросить в потухший костер дрова, озираясь с карабином в руках. Огонь тут же разгорелся, что сделало мою фигурку видимой из любого куста, а меня ослепило, «поплотнее задернув занавес ночи вокруг нашего лагеря!» Если бы Миша решил напасть именно сейчас, я не успел бы даже передернуть затвор, а не то, чтобы куда-то выстрелить. Глупо, коль уж боишься медведей и считаешь, что они обязательно нападут, вот так вылазить и «подставляться»! Я забрался обратно под свою «непромокаемую тряпочку» с храпящим спасателем, пообещав себе больше не вылезать до утра. Но всё равно, не приятно спать в тонкой палатке, когда рядом возможно бегает Миша — так и ждешь, когда его тень появится на пологе, отбрасываемая щелкающем костром, и, не дай Бог, он захочет укусить меня за ногу!.. Много разных гаденьких мыслишек… Но усталость берет своё, и ты вырубаешься чутким, беспокойным сном.

Утром, едва стрелки часов перевалили за цифру «6», мы быстро встали, пожрали — и в путь. Как всегда — «без объявления войны» по команде Палыча!

Шлеп-шлеп-шлеп, пара прижимов, пару раз поскользнулись, разок-другой перекурили, и вон за тем бугром должен показаться водопад — туда!

Дойдя до места, откуда с берега был виден водопад «Лента», я почувствовал, что прилично выдохся, хотя мы и шли налегке, оставив все наши рюкзаки (кроме «спасательного») в лагере. Видимо сказывался вчерашний день — день большого рывка «на свежака» и «неспокойной» ночи. К тому же у меня ещё был карабин — а это, как никак, килограмма четыре вместе с патронами. Короче, я выдохся. Палыч, как обычно, увидев водопад, не останавливаясь, полез в гору поближе к падающей струе за «чудными» кадрами. Все остальные последовали за ним. А у меня батарейки отсырели и сели, я остался без возможности фотографировать всю эту красоту, поэтому и смысла спешить к водопаду особого не было. Я положил оружие на «спасательный» рюкзак, который Алексеевич тоже сбросил на берегу реки, и немного поднялся на бугор, чтобы хотя бы в памяти запечатлеть прекрасные ландшафты. Усевшись удобно меж валунов, я курил и разглядывал горы, противоположный зеленый холм, ленту реки и мечтал. На ум (что и следовало ожидать) пришел кадр из фильма «Взвод», когда сержант пристрелил Гука, убегающего примерно вот по такой же реке, почти с такого же расстояния. Прикинув, попал бы я лично с такого расстояния в фигурку бегущего человека или нет, я решил, что попал бы, бросил окурок в струю потока, несущего воды «Ленты» в Молокон, поднялся и, не спеша, пошел догонять соратников.

Мои друзья упорно поднимались всё выше и выше, щелкая на ходу всё, что попадалось интересного. Они уже дошли до ледничка и скрылись за ним из виду. Довольно легко, прыгая по валунам, я поднялся к ним. Они, честно говоря, не ожидали, что я появлюсь — ещё с прошлого года у Владимира Павловича была навязчивая уверенность, что у меня что-то невпорядке с сердцем. Он постоянно меня об этом спрашивал, когда мы созванивались зимой, и требовал позаботиться о своем здоровье, в том числе срочно бросить курить. Видимо и в этот раз, когда я присел и не стал подниматься к водопаду, было решено, что у меня опять прихватило сердечко. А тут — бац! — я появляюсь. Это немного успокоило всех. И мы стали снимать друг друга на фоне водопада и просо так — на память. Надеюсь, они пришлют мне фотографии. (Обязательно пришлют!)

К десяти часам мы вернулись обратно в лагерь.

— Ну, и какие планы дальше?

Владимир Павлович задумался, попивая «чаёк».

Вот в чём преимущество самого младшего, а значить — самого «дохлого», самого не опытного, как всем кажется, и самого неуравновешенного в походе? Он может задавать глупые вопросы и говорить правдивые ответы.

— Ну, и какие планы дальше?

Владимир Павлович задумался, попивая «чаёк».

Через минуту он сказал:

— Есть два варианта: первый — идем на снежник и ночуем здесь; второй — идем на корабль.

Все посмотрели на меня.

— Если б мне было выбирать, — начал я подбирать слова, чтобы никого не обидеть и выразить общую точку зрения, — то я бы пошел сегодня домой — на корабль. Времени нам сегодня хватит, чтобы дойти, а вечером я бы лучше пил пиво, чем жрать снова эти сублиматы и валяться здесь в палатке. Не дай Бог, ещё дождь пойдет! — для убедительности добавил я.

Все посмотрели на Палыча.

Не дожидаясь других предложений, Владимир Павлович сказал:

— Хорошо, так и быть — идем домой!

Резко встал, и через минуту он уже собрал палатку.

Через десять минут все были готовы и собраны.

— Готовность — пятнадцать минут! — объявил Старшой.

Все с удовольствием свалились на свои рюкзаки.

Небольшие воспоминания обратного пути:

Сороки (или кедровки) заверещали слева недалеко. Моментально насторожившись, я поудобней взял оружие. Андрей Валентинович уловил мое движение. Потом что-то пронеслось слева направо параллельно нам.

— Кто-то там точно бегает, — сказал он, глядя в тайгу. — Медведь? — он перевел взгляд на меня.

Сороки закричали справа.

— Ушел, — не отрываясь взглядом от чащи, ответил я.

— Скорее всего, — согласился Андрей Валентинович. — Верхом прошел — нас слышал. А близко был!

— Близко, — согласился уже я, прикинув, что до нас ему было метров шестьдесят, максимум — сто, то есть, пара секунд, если он захочет.

Слава Богу, он не захотел!

— Ну, что идем?

— Отдохнем ещё немного — не на сдельщине, — Владимир Павлович вытирал пот со лба. — Ещё десять минут отдыхаем.

Ну, десять, так десять — лишь бы топтыгин не вернулся.

И десять минут «отдыха» пришлось не выпускать карабина из рук.

* * *

Не возможно зайти в одну реку дважды — это наблюдение сделано давным-давно учеными мужами человечества. Тем более — в Молокон. На обратном пути, то место, где мы переходили реку, оказалось уже не проходимым: то ли вода поднялась, то ли с этого берега брод смотрелся более свирепым, а может мы уже нешуточно устали? Решили не рисковать, спуститься чуть ниже по течению и проверить есть ли там подходящее место для переправы. Судя по туристической карте, которая была у Алексеевича, брод должен быть ниже по течению. И мы пошли.

Но не далеко мы ушли. Вновь, как и в первый раз, Владимир Павлович высмотрел место, которое ему показалось подходящим, и на полном ходу пошел штурмовать поток. Мы и рта не успели раскрыть, пытаясь предложить страховочный трос или вырубить ему подходящую палку для переправы, как Палыч уже присел на камушки противоположного берега и приготовился фотографировать наши прохождения реки. Что оставалось делать? Мы шагнули в холодную воду. К счастью, ожидая, что так всё и обернется, у нас самих уже были на руках приличные шесты, которые помогли нам переправиться. Вода хоть и была гораздо выше колен, как говорил один киногерой: «Вам по пояс будет», но мы шли вниз по течению, поэтому поток нас лишь подгонял, но не переворачивал. Однако факт остается фактом: нужно смотреть за Палычем в оба, и по возможности привязывать его к страховке. Но попробуй, привяжи его! Каждый про себя, наверное, что-нибудь отметил в сердцах, но реку, тем не менее, преодолели все и довольно быстро — в стиле Палыча: «Чего думать? — Идти надо!»

* * *

На обратном пути грибочков насобирали — много, почти котелок. Алексеевич их потом с картошечкой пожарил на корабле — пальчики оближешь! Под водочку — вообще! Вкуснятина! Жаль, пальцев мало!

Потеряли тропу. Нашли затеси на стволах — тропа. Пошли по ней. Через несколько метров наткнулись на капкан, в котором гнила тушка соболя (ещё рыжий мех и белые ребра сквозь него). Прошли метров триста-пятьсот — ещё один капкан. Там только лапка осталась.

— Стоп! Ну его на хер — это охотничья тропа! — сказал я. — Если мы по ней пойдем — в такие дебри залезем. Мы однажды с Вовунькой шли по такой тропе, пытаясь выйти к Байкалу, а когда оглянулись — Байкал был за спиной. Охотничья тропа не ведет к жилью — наоборот, в самую жо… жёлтую мглу — ну, вы меня понимаете, товарищи сержанты, — попытался сострить я, но никто не рассмеялся, и тогда я «переключил тумблер». — Охотник, видимо, умер, раз капканы не забирает. Капканы здесь дефицит — а эти с зимы стоят, и их никто не забирает. Умер хозяин… или забухал. Короче, кто его знает, что там дальше, куда заведет нас эта тропа — не дай Боже, если самолов или самострел он ещё на ней насторожил! Пошли, лучше, туристическую тропу поищем — она, наверняка, ближе к реке идет.

Все пошли за мной вниз, к реке, а Алексеевич нас на ходу «забавлял» рассказам, как однажды его компаньон попал вот на такой же охотничьей тропе в медвежий капкан, у которого к душкам были приварены полотна от пилы. Он смачно расписывал, как они два часа пытались с помощью лаг высвободить беднягу из капкана…

Нашли туристскую тропу. Хорошую, конную тропу! Заваленную «яблоками». И пошпарили по ней под дожем, не переобуваясь, хотя сырые ботинки нам уже порядком и давно натерли ноги.

Часа через два, мы вышли к озеру, увидели наш «Фрегат» и, быстро обходя болотце, поспешили к нашему пиву! (И к тушенке!) Ах, какоеблаженство выползти из тайги к нашему пиву! (И к тушенке!)

Казалось бы всё — рассказ о Молоконе можно завершать. Чего тут осталось — километр по прибрежной, хрустящей гальке, и мы на корабле. Так-то оно так, да вот только…

Нашу помятую и мокрую компанию увидели издали. На корабле люди занервничали, стали быстро передвигаться, засуетились. Причем половина (из двух) люди нам не знакомые. Лодка какая-то возле «Фрегата». Понятно, рыбаки прикормились на дармовой выпивке.

— Чё такие злые? — спросил нас какой-то молодой человек, когда мы поднялись на корабль.

— Вы кто? — задал ему встречный вопрос Владимир Павлович.

Парень попытался ответить, но Палыч его не дослушал и, обращаясь к нашему, плохо стоящему на ногах, бухому механику, добавил:

— Почему посторонние на корабле?

Механик Саша честно ответил:

— А мы вас завтра только ждали.

— Понятно. Молодой человек, я попросил бы вас покинуть корабль, — очень спокойно попросил Владимир Павлович непрошенного гостя.

— Пожалуйста, — ответил тот. — Я только Димку заберу.

Спустившись в кают-компанию, мы с Николаем Алексеевичем, мягко говоря, были обескуражены: весь стол был завален объедками рыбы, грязной посудой, бычками, бутылками из-под водки и пива, и плюс ко всему залит водкой и пивом и весь, если честно, но образно сказать, хоть и грубо, но откровенно, стол был в говне. Валя и Палыч № 2 спали богатырским сном на мягких лавочках около стола, а на месте Алексеевича лежал какой-то человек. Поставив рюкзак на пол, я попытался растормошить незнакомца. Тот, как ни странно, открыл глаза и спросил:

— Чего?

— Ничего — подъем.

— В смысле?

— В смысле, вставай, братишка, хозяева вернулись.

— А-ааааа… — понял «братишка»… и поднялся.

Мы стояли и ждали, когда он оденет свои носки, которые никак не хотели налезать на ногу, и покинет наше теплое место ночевки. Мы мокрые были… уставшие…и злые. Но контролировали себя — парень-то тут ни причем, а этих — хрен разбудишь, они — в стельку.

Парень кое-как собрался, извинился и ушел.

— Странно, — сказал я Алексеевичу, — как-то всё просто получилось.

Алексеевич согласно кивнул (он вообще ни много говорил).

Скинув мокрую одежду, переодевшись в сухое и переобувшись, мы наконец-то почувствовали себя людьми. Можно теперь сходить пожрать.

Вся корма была завалена рыбой. Капитан корабля Андреевич, причитая, что ждали нас только завтра, быстренько стал варить уху. Двое непрошенных ребят вернулись и, спросив, никого ли он тут «не огорчили», ушли, сели на свою лодку и уплыли к зимовью, в котором когда-то пятнадцать лет назад нас встретил Аркадий и Александр. Е.Е. попытался разбудить Валентина, но тот, приоткрыв глаза, спросил: «Вы пришли или мне это сниться?» Дальше с ним смысла разговаривать не было — он сам соскочил. Палыч № 2 попросил пива, и когда ему дали баночку, он серьезно спросил: «Сколько с меня?». Но подняться не смог. Валя, поняв, что не всем понравилось присутствие лишних на корабле (все-таки у нас тут и деньги и вещи), крутился вокруг Палыча и рассказывал, что нас ждали завтра, что они наловили рыбы и до двух часов её чистили, и что тут на берегу пасется такая интересная лошадь — вся «кофе с молоком», а хвост и грива черные. Кроме того: что они сварили себе уху только из хариусовых желудочков, и что Димка (тот, что спал в нашем кубрике) хороший парень — девятнадцать лет отсидел, вот только вышел — сейчас ему тридцать пять, а посадили в шестнадцать — это он точно сосчитал. И что Адреич (наш капитан) не пил! А Саня (механик) немного, конечно, под рыбу принял. И снова, что ждали нас только завтра! В общем, повеселил нас Валюха, особенно, когда мы отогрелись, кое-что на скору руку перехватили и выпили, его рассказы стали более интересны и смешны, чем в первые минуты. Поэтому, не очень-то его хуля, Палыч твердо, серьезно сказал:

— Назначаю Вас старшим братом Эраста.

— Это ещё почему, — не понял я.

— Имею право! — ответил Палыч.

— Как скажите, Владимир Павлович! — согласился мой «старший брат» и зачем-то подмигнул мне. — Это самое, щас уха будет готова — Андреич уже всё…. это самое… щас будет. Мы днем уху делали… из одних желудочков… Владимир Павлович, не поверите — из одних хариусовых желудочков… полная кастрюля. Это самое… рыбы наловили… до двух чистили! Парни молодцы! Димка — молодец! Мы, это самое… И жеребица, я скажу!.. Масть — кофе с молоком, а грива черная… не поверите… и хвост…, а сама — кофе с молоком, как майонез! Не поверите… молодцы… а мы вас завтра ждали! Щас, это самое, уха будет, Владимир Палыч… (Не буду продолжать, а то в типографии бумаги на мою книгу не хватит!)

Я посмотрел на Палыча, на Валентина, улыбнулся и честно изрёк:

— Ну, всё, Валюха! Пропал ты!

— Почему? — не поняли Палыч и Валюха.

— Имею право! — ответил я… и выпил водки для сугреву.

А вот теперь с Молоконом можно завязывать — теперь уже точно — всё! Завтра на Рытый… а там посмотрим!

Глава вторая (основная). Рита и Лена

Если Господь создал Землю и нас, то кто же тогда создал иную планету… и иных планетян? Надеюсь, у них Заповеди те же!

А поутру они проснулись. Больные они проснулись. И не потому, что выпили — выпили они не много, а вот находились по Молокону, нагрузили свои мышцы они много. Мышцы болели и ныли. И ещё ныли те, кто не ходил по Молокону — эти ныли и болели, потому что напились. Короче, утром всем было хреново. И тогда мудрый Владимир Павлович принял, как он сам говорит, «гениальное решение»: «Едем на Котельниковский в горячие источники, здоровье поправлять!» И корабль пошел туда, куда ему сказали! («Лапами грабастая»…)

Вы были на Котельниковском? Если нет, я Вам сейчас расскажу.

Короче, прямо возле берега в гравии выкопана яма. Вы можете тысячу раз мимо неё пройти, но так и не поймете, что это целебный источник — мутная вода, волны Байкала её иногда захлестывают, воняет чем-то, и всё такое. Но она — вода — там горячая и лечебная, ей богу. Рядом, естественно, строится какой-то санаторий: евроремонт, заборчик, трактора. Говорят, что он «Лужковский». Не стоит особо верить — здесь всё — то «Пугачихино», то «Лушковское», то «Шойгу». Не в этом дело. Дело в источнике. Заваливаемся мы туда, а вода там и впрямь горячая. А если ногами в ил «упереться», так там вообще — кипяток.

Мы повалялись минут двадцать, кто-то даже пивка попил (я ни то чтобы пить, курить не хотел, после тех нагрузок, что вытянул на Молоконе). А потом на корабль.

Алексеевич своих грибочков пожарил, Андреевич — рыбы. Поели, выпили… и лично я — пошел спать. Вырубился. Как отходили, помню смутно: посмотрел в иллюминатор — волны, берег куда-то «пошел», мотор тарахтит, всё в пелене какой-то. Устал я. Сил набирался. И весь день, практически проспал. Палыч, правда, попросил мою книжку и взялся её, от нечего делать, читать. А я — пожру, и спать. Проснусь, посмотрю, как ветер корабль шатает. Испугаюсь, помолюсь, погляжу на давно знакомые места в бинокль, и снова спать. Так до самого вечера, пока не пришли на мыс Покойники. Долго искали куда причалить (ветер мешал), а потом крикнули Налейкина, сказали, что уходим за мыс — он — на свой мотоцикл, где вместо люльки ящик для рыбы, а мы — на «Фрегате» за мыс. Там и встретились.

— Добрый вечер! — Налейкин был одет по форме, с кокардой.

— Здорово, Анатолий! — Андреич — наш капитан — Налейина знал давным-давно.

Налейкин громыхал сапогами по железном трапу.

— Разберитесь с пропуском, — попросил меня Владимир Павлович.

И я пошёл разбираться.

Мы присели в рубке у капитана.

Анатолий Налейкин был с женой Алёной.

Пьяный Саша-механик, которому сегодня — в пятницу тринадцатого — был день рождения, одарил хихикающую Алену яблоком, конфетами и чем-то ещё. (Имеет право!)

Налейкин важно сел и прочитал наш пропуск.

— Распишитесь, пожалуйста, — попросил я его, глядя, как Саня чего-то там рассказывает Алене.

Я помню эту женщину, когда ей было ещё девятнадцать-двадцать лет. Она «возмужала», но лицо осталось то же — как тогда из окошка. Я непроизвольно улыбнулся.

Налейкин меня тоже узнал (да и фамилия моя в пропуске), но пока молчал.

Он расписался в пропуске и начал рассказывать, что тут много медведей (шестнадцать штук он давича насчитал на поляне), а один — трехлетка — вообще обнаглел — поляков на крышу загнал! Те фотографируют его… Ничего не боится, только Костя его бензопилой и способен отпугнуть. Надо разрешение в Москве на отстрел попросить — как бы беды не было. Вон, слышишь собаки лают? Это он там шастает.

Потом Андреевич предложил всем выпить за встречу. Я отказался, я пошел спать, поблагодарив за предложение присоединиться (я пить не хотел — перегрузился на Млоконе!)

— Это вы книжку написали? — спросил меня Налейкин, когда я уже выходил из рубки.

— Я.

— А я смотрю, лицо знакомое. Я читал.

— Я знаю, — ответил я, и остановился.

Но больше ничего не последовало.

— Спокойной ночи, — пожелал я. — Ещё увидимся.

— А может?… — Налейкин кивнул на бутылку.

— Нет, спасибо. Я — спать. Завтра день будет трудный — на Рытый идем.

— На Рытый?

— В ущелье.

— А-а! Трапезников прошлый раз оттуда школьников привел.

— В смысле?

— Ну, школьников. После школы. Он всё время кого-то водит. Прошлый раз — школьников. Посадил их на корабль, а сам — обратно.

— Через ущелье Риты?

— Да. Через ущелье. А что?

— Так там же, пишут, человек не ходил.

— Ходил, Трапезников ещё тогда и двух священников провел, когда они часовню на истоке Лены освящали. Трапезников там постоянно ходит.

— То есть, оно проходимо?

— Конечно.

— А почему никто ничего не знает?

— А кто знать должен?

— Ну, не знаю. В книгах пишут — инопланетяне, медведи и всё такое.

— Не знаю — не ходил.

Налейкин испортил настроение.

— Значит, мы — не первые.

— Трапеза постоянно ходит.

— Понятно, — я протянул ему руку. — Спасибо за информацию. Я — спать.

Анатолий криво улыбнулся и пожелал мне спокойной ночи.

Зайдя в каюту к Палычу с сотоварищами, я рассказал про Трапезникова. Эта информация немного огорчила всех. Но…

Но всё равно пойдем — мы официально заявились! А если, кто и ходил, так на Земле везде кто-нибудь где-нибудь ходил. (Хотя, конечно, жаль, что мы не первые!) Посмотрим!

(Так рассудил Палыч).

Каждый из нас, конечно, нервничал, когда мы подходили к мысу Рытому. В пошлом году, стоило нам ступить на этот мыс, нас «встретила» медведица с медвежонком. Ну, и это ещё не самое главное. Чего только не написали про этот мыс, а уж тем более про ущелье. Мы же парни грамотные, читать умеем, а там: инопланетяне, полтргейс, шаровые молнии — огни святого Эльма, огромные пчелы-убийцы, духи, база НЛО, медведи-людоеды, радиация, змеи или черви ядовитые, резко поднимающийся уровень воды и затопляющий практически всё V-образное пространство, и прочие неприятности всякие, которых никому не избежать, как не старайся, и что, кто бы в ущелье не зашел, жить ему осталось максимум год (При условии, что он вообще живой оттуда выберется)! Всё это вкупе, для нас — маленьких несмышлёнок, которые вдруг рискнули пройти такое ущелье, не посоветовавшись со «всезнающими» шаманами — ТРУБА! То, что Трапезников ходил — может и это тоже замануха — кто знает? Мы нервничали. И поэтому!..

— Чё так воняет?!

Саня-механик — забегал!

Всё в дыму, туалет и душ — в пару, двигатель работает как-то странно, гудит — масло гонит!

Устранили неполадку.

Ветер. Корабль качает, хотя на небе ни облачка! Корабль качает — пристать некуда.

Конус выноса, чем, в сущности, и является мыс Рытый, не заканчивается на глади, на зеркале воды. Там, под водой — сразу семьдесят метров глубины, а потом всё больше и больше, до восьмисот, — так что конус, даже с верху огромный, а под водой — это не конус — это навал в несколько сот метров! Какая же сила «выплюнула» из ущелья этот неимоверно огромный массив каменно-песчаной смеси, чтобы получился Мыс Рытый. Куда причалить? Ни одного мало-мальски подходящего места. Ветер и волны положат корабль или камни процарапают ему днище. Ну, хоть как-то, на несколько минут причалить, чтобы мы спрыгнули, а уж потом — идите на Анютху, на отстой, пока ветер не стихнет. Ждите нас два дня здесь — на Рытом. Если не выйдем за два дня — значит, прошли. Через два дня — идите на Шартлай — мы там спустимся, если пройдем. Но пару дней ждите здесь — мало ли что!

— Понятно?

— Конечно!

Причалили. Собрались выходить. Пиздыкс! Трап вырвало, и он упал в воду! Как его вообще можно было вырвать — специально захочешь, не вырвешь. А тут, как игрушку — хлоп, и его «зализывают» волны.

— Начинается — Мыс рытый!

Час возились, чтобы поймать, поднять (тяжелая сволочь!) и ввернуть на место трап. Саша-механик выкупался после своего дня рождения, доставая и привязывая упавшую эту долбанную деталь корабля — вытрезвителя не надо. Замерз! Задубел! Промок, как цуцик.

Еле-еле установили его на место, а волны колотили наш корабль о прибрежные валуны. Пришлось «катапультироваться» на резиновой шлюпке.

* * *

Выходя на мыс Рытый, я прихватил с собой чьи-то старые шлепанцы. Тестовый поход показал, что без сменной обуви делать нечего в тайге. Ну, ни тяжеленные же кроссовки мне тащить? Прихватил шлепанцы — вернусь, верну. В прошлый раз я вязанную шапочку брал (В прошлом году. Вернул). Теперь — тапочки, всё, как и должно было быть!

* * *

Стоило мне с карабином (в третьем заезде) спрыгнуть в лодку — появились егеря! Вот их-то кто просил появляться? Я с оружием, мы в заповеднике, увидят — столько визгу будет!

Стоило появиться егерям, визг начался и без того: «Кто разрешил?! Где Ваше разрешение? Сюда приставать нельзя — запрещено! Что это за роспись? Кто это вообще расписался? Какое вы имели право, не отметившись, причалить в заповеднике? Что такое?!» Ля-ля-ля, фа-фа-фа, дю-дю-дю…

Мы им говори, что отметились уже у Налейкина. А они всё равно ни в какую: почему да почему, кто разрешил, да не положено!..

А у меня всё это время карабин лежит на дне резиновой лодке, в воде (волной захлестнуло через борт), и я его не достаю, чтобы егеря вообще не чиканулись. Но невозможно же вообще сидеть в лодке и не вылазить — это подозрительно, особенно, если учесть, что волны лодку бьют о берег, а люди почему-то упорно в ней сидят. Пришлось изловчиться и выпрыгнуть, пряча телом и рюкзаками карабин. Получилось — не заметили. Но ныть егеря не перестали и всё чего-то требовали им пояснить, почему им приходится жечь государственный бензин, вылавливая нас?

Евгений Ефимович, хоть и был человеком романтичным и сдержанным, но в этой ситуации…

Это мне напомнило фильм «Властелин Колец», первую часть. Там старый хранитель кольца (какой-то Бильбо, кажется) отдавал «своё сокровище» молодому Фродо, и вдруг, на секунду передумал! Его лицо моментально приняло звериное, страшное выражение… но через мгновение он был снова «добряком». Тоже произошло с нашим уважаемым «Кусто»!

— Ты чё разорался-то, майор?! Ты по-нормальному спросить не можешь?! Ты за кого нас принял?

— Вы не отметились! — майор выпятил грудь (а почему, собственно, майор?). — Я жгу государственный бензин, езжу здесь по морю…

— Слышали уже! — перебил его Евгений Ефимович. — А ты, на какой службе, майор? Ты же на государственной службе! Какой же ты ещё-то бензин должен жечь? Это твоя работа! Езди и проверяй! Только по-человечески! Нечего пену пускать — мы тебе не пацаны, у нас всё оплачено и разрешения есть! Не веришь — лезь на корабль, проверяй! А на нас не ори! Понял?! А то, ни дай Бог, мы заорем! Вопросы есть? (Некоторые выражения и обороты, отпущенные им в сторону проверяющих, я на всякий случай пропустил — сообщество может не одобрить).

«Майор» не нашелся что ответить, развернул лодку и направился к кораблю.

Лицо Евгения Ефимовича вновь приняло выражение «добряка».

Пошарахавшись по палубе, полепетав с Андреичем, егеря сели обратно в лодку и ушли по своим делам (снимать свои сети, как выяснилось с помощью бинокля).

— Вот они для чего государственный бензин жгут! — хмыкнул ЕЕ.

А мне пришлось разбирать и чистить в полевых условиях карабин, который захлестнула волна, то есть, ещё терять время, вместо того, чтобы быстрее двигаться — день же не резиновый!

«Полевой» шомпол, а точнее, веревочка с косичкой из конского волоса, не проходила по каналу ствола. Ну, застряла, сволочь! Видимо, нужно было сначала маслицем косичку смазать. Я намотал край веревки на подобранную палочку и попытался всё-таки вытянуть. С большим трудом мне это через какое-то время удалось.

— Фу, ты! Протянул! — я вытер пот со лба и поднял голову.

Все, затаив дыхание, смотрели на меня.

— Вот так больше делать не надо, — сказал Евгений Ефимович. — Мы же на Рытом. А если б застряла?

— Не застряла бы!

— Ну, не скажи. Мы — на Рытом. И остаться без оружия… Не делай больше так. Хорошо?

— Хорошо. Не буду.

Я спрятал чистящие принадлежности в рюкзак, проверил ещё раз карабин — всё, готов.

— Почистил?

— Почистил.

— Держи.

Мне передали пластиковый стакан с водкой.

Встав на правое колено (как читал), я брызнул водки духам, собрался и пошел. Все уже давно были готовы и только ждали меня — все пошли.

«Для начала — до скалки перед ущельем, не показывая карабин, — там разберемся — главное сейчас от егерей уйти побыстрее. А в ущелье они за нами не пойдут — испугаются. Пошли! — Владимир Павлович определил задачу. — Валентин! Вперед!»

Жарко, душно, шагать неудобно по вывороченным камням, но упорно идем, не останавливаясь. Прошли километра полтора-два, привал под желтой скалой, что справа от входа в ущелье вздымается из безлесого склона холма. Никто нас не догоняет (видимо улов в заповедных водах большой), можно расслабиться и прикинуть по карте и GPS где мы, что нас ждет дальше, и воды с удовольствием жадно попить!

* * *

От берега до белой скалки, как было сказано, ходу примерно километра полтора-два, т. е., минут двадцать-тридцать. И чем дальше мы отходили от берега, чем больше было расстояние между нами и егерями, и вероятность, что они увидят карабин даже в бинокль, уменьшалась, тем больше нас тревожили другие мысли. Становилось жарко. Вокруг стрекотали кузнечики, а под ногами в сухой траве хрустели маленькие камни. Белые эдельвейсы мы пытались не давить своими шагами, но их было очень много, и это не всегда удавалось. Дорога по мысу далеко не идеальная, вся в рытвинах и небольших, заросших травой навалах камней — нужно под ноги глядеть. Тем не менее, вход в ущелье приближался. И вот тут-то пришли те самые тревожные мысли. Что нас там ждет? Лично я знал (точнее, слышал от «очевидцев» и читал), что там нам наверняка встретятся различного рода неприятности, а то и того хуже. Не даром же мыс нас с такой неохотой впустил на берег, учитывая все поломки и егерей — так это, надо полагать, цветочки, по сравнению с тем, что будет дальше. В прошлом году где-то на этом примерно месте мы встретили медведицу с медвежатами. В этом году, говорят, медведей ещё больше! Что ещё? Я шел и внимательно смотрел в траву возле ног — первое, что может быть — змеи… и клещи. Это уже «утомляло». Потом ненароком вспомнились все рассказы: огромные пчелы со «смертельным» укусом, шаровые молнии, радиация. Но, как человек опытный, каким я себя считал, в этом деле первопроходцев, я отчетливо понимал, что самая большая неприятность, это подвернутая нога. Подвернул ногу — как выбираться? А не дай Бог!.. (Даже думать не буду, чтобы не сглазить!). Медведи — вот реальная опасность — это да! В узком проходе ущелья (а мы хорошо изучили ущелье по карте) встреча с косолапым ничего хорошего не сулит. Помнится, как в Баргузинском заповеднике, медведи, сколько не ори, специально выходят на голос посмотреть, что там за дебилы «на ужин зовут»? Здесь, скорее всего, тоже самое, — они здесь не пуганые, раз люди не ходят в ущелье, более того, — здесь тоже заповедник. Говорили же ещё в девяносто втором пастухи, что все коровы и лошади, которые в ущелье зашли, не возвращались — медвежий угол. А те, которых мы видели гниющими на берегу в то далекое время — разве не подтверждение их слов? Медведи, ох уж эти медведи?! Что делать, если выскочит? Что делать? — стрелять! Выскочит, без разговоров буду стрелять — плевать, что заповедник! После разберемся. Да и кто пойдет в ущелье смотреть, настрелял я там медведей или нет? Так что, коль уж тащу карабин, так стрелять буду — зря что ль на меня мужики надеются? Лишь бы не сейчас, ни сразу — а то на канонаду егеря точно сбегутся, а им потом докажи, что ты «не хотел». И «звериный оскал» Ефимыча здесь не поможет. Вот — тоже метаморфоза Рытого: добрейший человек может превратится… Хорошо, что мы с ним в одной команде! Что-то мне всё это «Сталкера» напоминает: я и хруст травы под ногами слышу, и как егеря рыбу вытаскивают из сетей, и птицы не поют, и в команде у нас тоже есть писатель-неудачник, ищущий новых ощущений, и вместо гайки с марлевой вязочкой у нас Валюха с рюкзаком и сигареткой вперед, как заводной, «летит». Всё, как в кино. Сам себе наворачиваю? Возможно. Но пытаюсь-таки шутить. Мне когда страшно или неуютно — я всегда пытаюсь шутить. Не плакать же? Вот. И сам с собой разговариваю. Тоже — вот. Молодец! Но с медведями, всё же, держи ухо востро! А инопланетяне? Инопланетяне — это даже интересно! Вот уж кто меня меньше всего беспокоит — так это инопланетяне. Очень любопытно, если что. Посмотрю, что это такое, если появятся. Специально, во время ночевки буду во все глаза и уши смотреть, чтобы их увидеть. Да, хоть бы тарелочку маленькую засечь — а то, всё никак не получается. Миллион человек на Байкале «видели» тарелки, а я — нет! Не порядок! Ну, всё — хорош шугаться! Кажется, к скалке подходим, сейчас перекурим, сориентируемся по карте, как мои товарищи любят с помощью GPS, и рванем по бездорожью в самую клоаку! Прорвемся! А другого выхода нет — только вперед, потом ещё внукам будем рассказывать, что и как было! Всё — спокойно, Первопроходимец, всё нормально будет, не буксуй.

Пот течет ручьем — не вру, мы действительно выжимали майки! Алексеевичу хреново (он вчера зря так активно праздновал день рождение механика!), и мешок у него самый нелегкий. Но он идет, кряхтит и, если спросить: «Как ты, Алексеич?», отвечает: «Ничё-ничё — нормально-нормально!». Но видно же, что скоро его сердечко щелкнет… (Тьфу, тьфу, тьфу — чего я несу? — только этого не хватало! Нахер ты вообще пил, Алексеич?! Как бы самого спасателя спасать не пришлось. Тьфу-тьфу-тьфу, ещё раз! Не думай о плохом.)

Как пишется в журналах «GEO», я — волнуюсь. Конечно, волнуюсь! Алексеич всё отстает, а вполне возможно, что в каждом кусте по медведю — они там от жары прячутся и валяются, отдыхают со своими бабами и ребятишками. Алексеич, сокращая дистанцию, попрет напролом, их потревожит, и тогда!.. Я иду настороже, оглядываюсь, ищу глазами белую панамку старика между трепещущей листвы, и в открытую, «поигрываю» карабином! Внимательно смотрю я и по впередистоящим кустам — что-то же должно случиться — Мыс Рытый это, или что?! Тут — не балуй! Заходим в ущелье!

* * *

Я жалел старика, на сердце его грешил. Мы все его ждали, теряя время. А лишь после выяснилось, что… «Он с собой две бутылки пива взял!» — сказали нам на корабле после возвращения. А! Ясно! Вот что было причиной отставаний! Так что, граждане-туристы, если найдете в кустах в самом начале ущелья реки Риты бутылку-другую из-под пива — не судите нас строго — не углядели мы, каюсь! А Алексеичу действительно хреново очень было, и правильно он сделал, что пару бутылочек для опохмелки взял — он-то свой организм знает. Не было бы у него пива, что тогда? Нормально-нормально, Алексеич! Кто тебя осудит — сами такие же. А ты — имеешь право.

Когда со стороны моря смотришь на ущелье Мыса Рытый — идти туда совсем не хочется. Особенно, если в непогоду или в шторм если смотришь на ущелье. Скалы стоят, острые, как бритва, четко вертикальные и высоченные, как душки капкана, как дверцы ловушки насторожены! Кажется, они только и ждут нелепого путника, чтобы захватить его, и чтобы навеки он исчез в этом жутком месте, в этой западне! Но!

Но стоило пройти нам эти «пружины капкана» в виде двух противоположных утесов-скал, которых шаманы называют братьями Азмэ и Алмэ (так кажется?), как мы попали в «Булонский лес»! Тополя, вековые реликтовые тополя росли в ущелье! Птицы разноголосо пели. Речка Рита неглубокая, чистая и юркая, журчала, омывая стены каньона; солнце искрилось в её водах и в молодой листве деревьев. Здесь не было могучих и грозных сосен, угнетенных лиственниц и всего такого, что заполняет другие ущелья, что является неотъемлемой частью Сибирской тайги, и что должно было быть и здесь, но здесь этого не было. (Все эти «эндемики» Сибири росли лишь высоко на склонах гор, ближе к ледникам, но не в распадках). Яркий день, радостные солнечные зайчики на гладких стенах прижимов, одуренно голубое небо — солнце, лето, жара, кайф, отличное настроение и красивейшие пейзажи! Сюда нельзя пускать туристов — всё загадят — правы шаманы — святое, необычное место — не пускайте сюда никого, и сожгите мою книгу, чтобы никто не попер смотреть то, о чем я только что накалякал! И еще: не верьте, что батыры дрались на Рытом за обладание ущельем, как охотничьим угодьем, чтобы добывать здесь соболя и белку — откуда соболь и белка в тополях? И вообще, мне кажется, что все, кто что-либо про Рытый писавший и утверждавший, что он в это ущелье ходил — лукавит. Я нигде не строчки не видел про тополя — а не заметить их, не обратить на это внимание — невозможно! Тополя, молодые осинки… и камни, застрявшие на уровне человеческого роста в их ветвях и между стволов. Потоки, значит, тут действительно, бурные бывают! Но тополя не заметить — не возможно! А это удивляет тех, кто это видит!

После Молокона путь по реке Риты мне кажется не сложным. Конечно, каньон становится всё у’же, и путь становится всё круче и круче, и нам порой приходится лазать по огромным камням и перепрыгивать реку туда-сюда-обратно по курумнику. Иногда мы выходим на склон и идем по звериной тропе — разные способы преодоления пространства. Но «Гениальное решение» Палыча прогнать нас вначале по другой реке, чтобы «разогреть» нужные группы мышц, а уж после «кидаться» в ущелье Риты, было как нельзя очень полезным. Академик — чего тут скажешь! Да! После Молокона (задолбал уже этот Молокон!) здесь идти совсем не сложно (пока, не сложно). Но это «пока» продлится ли до вечера?

На всем протяжении пути я не курил — мне даже не хотелось курить. На всем протяжении пути я искал следы или что-нибудь, что говорило бы, что здесь до нас были люди — и не находил! Ни бычка, ни бутылки, ни ниточки, ни старого костровища — ничего! Справедливости ради скажу, что в реке мы нашли кусок резины — старый, стлевший кусок. Но он мог попасть сюда с весенним потоком, или с соседних гор, или с верховья, или откуда угодно — ни факт, что здесь его «специально» потеряли. И что это за изделие было — невозможно понять: ни сапог, ни камера, ни что другое. Даже, не презерватив, если кто об этом спросит. Просто, стлевший черный кусок резины, застрявший в потоке реки меж камней. Всё! Больше ничего!

Однако повод для размышления есть! Всё равно же, ничего не происходит. Река — вон, как круто вверх пошла — сплошные навороты камней. Вряд ли здесь медведи будут кувыркаться. А что — идиоты что ли? Кому надо? Я вообще думаю, что здесь только маленькие медведи и гасятся от свирепых больших. «Наш» прошлогодний медвежонок — ему сейчас года два, небось? — он, наверное, здесь и гадит. (Иногда попадается помётик). А большим что здесь делать — кормовая база ноль. А для юных — спасение. Рыбы в река тоже, судя по всему, ноль. Но не будем отвлекаться — откуда здесь резина? И что это, от чего?

Версий несколько.

А) Могли ли здесь сплавляться туристы? Исключено! Ни та река, чтобы по ней сплавляться. Значит — это не кусок резиновой лодки или плота. Но, если все-таки это — он, то занесло его сюда с верховьев Лены — там все сплавляются, а паводки тут бывают — ой-ё-ёй! Может, как-то и затянуло в эту реку. Другого — не дано с точки зрения сплава. Однозначно!

Б) Может это чей-то сапог? Может. Чей? Трапезников потерял? Или те, кого он водил: школьники, священнослужители? В принципе, может. Но сразу два вопроса: Как человек пошел в одном сапоге? И почему сапог бросили, а не сожгли или с собой не забрали — Трапезников не позволил бы «сорить» в этих местах! И если на первый вопрос есть ответ: «С ним поделились друзья, дав ему что-то из запасной обуви», то на второй вопрос — ответа нет. Трапезников бы не позволил сорить! Это тоже однозначно! Значит, сапог сюда попал случайно — его тоже потоком занесло.

В) Что там — наверху? База НЛО? Зачем им резина? А если там просто какие-то «установки» стоят? Может быть и так. Тогда, попав с бокового тока, этот кусок резины «лично» здесь находится — человек — его хозяин — здесь не был. Опять же версия паводка или бурных дождей. Это нормально — это то, что надо, это значит, что ещё ничего не доказывает про посещения этих мест другими (кроме Трапезникова и тех, кого он, возможно, водил) людьми.

Г) И самое интересное под литерой «Г». Это уже, чисто, чтобы время сократить. Версия — «Презерватив»! Судя по размерам — это очень большой самец должен быть. Ящер какой-нибудь. Хотя, ящеры — они каждый год свои яйца откладываю — зачем им презерватив? — им надевать его некуда. Ящер — отпадает. Инопланетянин? Не приведи, такого встретить! Отметаем эту версию сразу же! Тфу-тфу-тфу, через левое плечо. Медведь-гигант? Это уже теплее. Тогда, почему черного цвета? Траур? Видимо, что-то случилось? И сразу после такого вопроса возникает в памяти: «Есть у меня один могильничек!.. За сущие копейки!» — лицо Вадика Галыгина, волосатого и хитрого. Непроизвольно улыбнувшись, «добиваешь» версию вопросом: «Зачем медведям предохраняться?» Нет, версия с презервативом — тоже не прокатывает. Значит, остается только весенний поток или жуткий ливень! На том и остановимся! Перекур.

К вечеру мы уже ничего плохого не ждали от этого места. Нам оно даже очень нравилось. Примерно десять-двенадцать километров — тополиная роща — чего тут плохого? Мы фотографировали и фотографировали — хорошо, что аппараты цифровые — пленки пришлось бы тащить кулей шесть, не меньше! А на ночевку мы остановились на «стрелке» реки, на высоте 1177, где был, как специально для нас, ровный берег в небольших зарослях ольхи, сломанный тополь, водопад (как уже бывало) напротив и, каким-то чудом оказавшийся здесь розовый камень кубической формы с острыми углами, высотой ровно такой, чтобы стать фуршетным столом. Как он тут оказался, да ещё такой острый, когда в округе все камни «облизала» река? Розовый стол точно на стрелке, перед водопадом, на высоте именно 1177, у разбитого (видимо, молнией) огромного тополя — ну, ни мистика ли?! Вот тебе и Рытый! Думайте, чего хотите.

То, что нас сюда Рытый «пропустил» дало нам право (и повод) выпить коньячка. (И водочки немножко — она осталась после «брызганья» на самом мысе, когда мы сошли на берег с корабля). Поужинали, посушили вещи у костра, полюбовались вечереющим небом, и пошли спать — посмотрим, как ночь проходит в, так называемом, «проклятом» месте. Посмотрим! Пока повода для беспокойства не было. Необычное место — кто спорит? Но плохое ли оно? Вот это — очень спорный вопрос. Ну, поглядим, «что ночь грядущий нам готовит»?!

— Валь, подбросишь дров в костер, чтобы ночью не потух?

— Конечно.

— Ну, давай, брат! Я — спать!

— Давай!

Ночь прошла спокойно. Никто вокруг не бегал, не орал, не улюлюкал — не о чем было беспокоиться — мы просто «мирно» спали.

То, что река была рядом, то, что водопад шумел в распадке напротив, то, что иногда задувал шальной ветерок и шелестел листвой, было причиной и следствием каких-то звуков. Я, разумеется, прислушивался в темное, чтобы попытаться уловить нечто необычное. И мне иногда «слышались» голоса детей, лай собак, какие-то обрывки музыки, и много что ещё. Но это — не в счет! При желании, любой из нас может журчание реки, шум ветра и водопада «превратить» в любые звуки. «Настраиваешь» на определенную волну свою фантазию — и всё! Можешь рассказывать всем, что в ущелье Риты ты слышал голоса инопланетян. Ничего подобного — журчание воды, водопад и ветер! Надеюсь, этими строками я сразу предупредил различные вопросы, типа: «Ну, и как там ночью? Страшно? Слышал что-нибудь?» Слышал. Обычные звуки тайги.

Утром, рано, наскоро позавтракав, мы двинулись в путь. Осталось нам совсем немного, судя по карте, но то, что осталось — не самое простое.

Менее чем через километр мы уткнулись в стену. Река здесь раздваивалась. Один, более тонкий исток падал между камней слева, второй — по правую сторону стены, но он был более напорист и многоводен. Судя по всему, здесь заканчивается «Булонский лес» — наша тополиная роща. Стена-скала покрыта кедровым стлаником, как все пространство по боковым подъемам и там далее, на водоразделе, выше, у истока Риты. Что ж, будем обходить стену.

Валентин логично предположил, что по узкому и менее водному потоку подниматься будет легче, и пошел по левому рукаву. Мы направились за ним. На нас налетели несметные полчища комаров! На стену подниматься было трудно — не сложно, а трудно: крутой подъем, скользкие камни потока и заросли кедрового стланика. Но, выйдя на плато, мы поняли, что это только цветочки — впереди подъем к водоразделу. Может, нужно было идти по правому рукаву? Может там была какая-нибудь звериная тропа, или тропа Трапезникова, или может быть там вообще полегче продираться сквозь заросли гибких веток, может там и вовсе путь легче? Кто знает? Легко рассуждать, когда ты идешь вторым или третьим или шестым. Первому сложнее. Если он идет по тропе, всем кажется, так и надо. Если он потерял тропу, все в душе злятся на него — как можно было тропу потерять? А если вообще нет никакой тропы, то всем кажется, что он ни туда забрел. Но Валя опытный первопроходец, и обязательно должен нас куда-нибудь вывести. А куда выводить? Вот склон, поднимемся на него, и всё — ущелье позади, а впереди останется только исток Лены. Но как туда продраться?

Заросли стланика хреновая штука! Ветки-хлысты гибкие, но, легко отогнув их, ты вдруг чувствуешь «откат», и они тебя почти сбивают с ног. Кто не ходил по дебрям стланика, тот не поймет. Кто ходил — тому объяснять не надо. А тут в руках ещё карабин. Нужно пролазить через заросли, и следить, чтобы ствол твоего оружия не был направлен в сторону человека. А как? Человеки кругом — мельтешат меж кустов — идем-то змейкой, постоянно каждый выискивает хоть какую-то «щель» для себя между упрямых веток. Получается, что карабин — это такой четырехкилограммовый, чертовски неудобный спортивный снаряд, что-то наподобие гантели, который нужно раз тысячу отжать каждой рукой, пока доберёшься до верха. Да ещё отжимать эту «гантель» нужно с определенными правилами, которые называются «техника безопасности при использовании, владении и переносе огнестрельного оружия в условиях непролазной тайги». Дополнительный кайф!

Почти на водоразделе мы нашли старую ржавую банку — ну вот, хоть какое-то доказательство, что здесь бывал человек. Однако, на самом верху — ещё не означает, что этот человек уходил в ущелье, может, он здесь ягоду собирал — кустов смородины хватает и брусникой всё «засеяно». Короче, нам очень хочется, чтобы считалось, что кроме нас — не было некого там, в низу, в каньоне легендарной, овеянной мифами и сплетнями реки.

— А Трапезников?

— Что, Трапезников? Ну, Трапезников! Где он тут священников проводил? В рясах что ли?

— Почему бы, и нет?

— Ну, Трапезников — Трапезников — Это его работа! Мы-то — официально заявились! Значит — мы первые! Или есть другие мнения? — Владимир Павлович посмотрел на всех.

Других мнений не было.

— Ну, вот! Имеем право! — добавил он.

Кто бы возражал? LET IT BE!

Всё! выползли на верх! Кончился стланик! «Дыра» ущелья, такая же неприглядная и непривлекательная, как вход со стороны моря, — уже под нами. Теперь понятно, почему мало кому хочется в неё «нырять» — там должно быть жутко и страшно, там должна подстерегать смертельная опасность, туда ходить нельзя — табу! «Куда?! Остановись, несчастный! Стой, тебе говорят!» Такова видимость!

Теперь, сидя над каньоном, наконец-то закурив, мы рассуждаем, что же может быть в действительности опасного там — внизу. И на ум приходит лишь одно, но, как нам кажется, наиболее верное объяснение. Если пойдет хотя бы небольшой дождь, вода, стекая с боковых ручьев и водопадов, резко наполняет реку, а плато, которое мы только что пролезли, какое-то время, видимо, дождевую воду копит и держит, а потом она, прогнув ветви стланика, срывается вниз, и ужасным потоком летит по узкому ущелью. Получается: вода ни только с боков углубляет реку, но и огромный поток с верховьев смывает всё на своем пути, и если кто остался в каньоне в это время — тому несдобровать! Помните, камни между стволов и в ветвях тополей, о которых я вскольз упомянул? Вот — всё к тому и идет, всё от этого исходит. Нам повезло — полтора дня ни капельки с неба. А вот сидим, курим, а дождь собрался и пошёл! Сейчас там будет светопредставление! А мы уже прошли! Повезло! Спасибо, Рытый, — пропустил! Ну, всё — пошли где-нибудь найдем воду, и уже пообедаем на маленьком ручейке, питающем теперь великую Лену. «Готовность — пять минут!» — командует Палыч, мы встаем и закидываем на себя рюкзаки — кормильцев-лентяев, сидящих на наших шеях, фигурально выражаясь. Мы — первопроходцы! Как не крути, мы — молодцы! Настроение хорошее, хоть и серо всё в этом мире от туч и хлябанья болот. (Шлеп по щеке — и 15.07.2007. ещё одного комара не стало!)

Что еще сказать про каньон реки Рыты?

* * *

Ощущение такое, что просто открылись ворота: ну, идите! Вас не напугал «пожар» в машинном отделении, вам нипочем физическая невозможность спуститься на берег, вас не остановили представители власти — вы всё стерпели, и доказали, что очень хотите. Хорошо! Ворота открыты — заходите!

В других местах что-то всё время было: усталость, раздражение, оводы, змеи, битое стекло, бурные потоки, небольшие ушибы, травмы, свежий медвежий помет, и шум его «хозяина» в кустах — всякая чепуха. А здесь — ничего! Абсолютно ничего! Тишина, спокойствие, умиротворение. Воздух — не иначе — лечебный! (Радиация? Может быть!) Речка журчит среди необыкновенных, неестественно цветных камней в тополиной реликтовой роще. И вкус воды у реки — тоже необыкновенный! И небо — необыкновенное! И скалы каньона — необыкновенные! И травы, и листья, и снова камни — всё, как в сказке! Да — камни, камни, камни кругом!..

Из такой груды нагромождения камней, я, какую хочешь, зависимость выведу, любую историю сочиню: будет и календарь, и посадочный маяк, и древнее городище, и акрополь — чего хочешь! Про «рисунки» на камнях — я и не говорю — обработав их в «фотошопе», можно обнаружить «азбуку» инопланетян либо их послания-письмена нам — землянам. Всё, что угодно — была бы фантазия, «фотошоп» и народная молва, что «там что-то есть!» — придания седых веков далеких. Утверждать это, как один из первопроходцев, — имею право! Как имею право — наврать! Чтобы вокруг имени своего мифов нагнать, и запугать тех, кто хочет прогуляться по ущелью «с девочками и с баяном». Воспользуюсь ли им? Подумаю! В общем-то, я уже всё Вам рассказал. Верить или нет — ваше право. А мы — сделали, чего хотели. И нам — просто открылись ВРАТА! Нам — Повезло. Спасибо, РЫТЫЙ!

Поехали дальше!

Разведя костер у небольшого озера, пообедав, допив остатки водки из той бутылки, которую начали мы на мысу, пригубили на ночевке и донесли сюда — до конца маршрута, отдохнув, как следует (дождик то капал, то прекращался, особо нам не мешая), мы потихоньку собрались и пошли дальше — к нужному нам (судя по карте) истоку Лены. Сегодня спешить уже некуда, найдем подходящее место, разобьем лагерь, «подлатаемся», а завтра, налегке, сгоняем к действительному истоку, сделаем замеры и записи, отметим его на карте и приклеим табличку, которую в этом году Валя не позабыл, а уж потом пойдем искать наш «Фрегат». Но это будет потом, а пока мы, не спеша, идем по белому полю ягеля, петляя меж карликовых березок, и любуемся великолепными видами.

* * *

Плато (теперь он справа от нас) над ущельем Риты почти ровное и лысое, согласно крупномасштабной карте. А холмы, как вышки — одинаковой высоты, что трудно не заметить. Само плато со стороны Байкала и ущелья — неприступная скала и завалы, а со стороны Лены — заросшие густым кедровым стлаником крутые подъемы. Чтобы подняться на плато, нужно специальных несколько дней. Для любопытных, это привлекательное место. Но, если задуматься, поднимешься — и что увидишь? Посадочную полосу НЛО? Ракетную межконтинентальную установку, которую охраняют вышки-холмы и парни в камуфляже с большими бицепсами? А может там вертолетная площадка для международного трафика запрещенного зелья — места-то глухие. Зачем тебе это видеть? — иди себе дальше спокойно — ты своё дело сделал — пугайся медведей и не суй нос, куда собака…

Через час или два или три или четыре (шли мы долго, перекуривали много, никуда не торопились) мы нашли классное место на берегу «Лены», если позволите назвать этот неширокий ручей, который легко перейдет в брод пятилетний мальчишка с пластмассовой машинкой на ниточке. И лениво, но основательно обустроили место ночевки (двух ночевок).

Сидя у костра, от нечего делать, мы просматривали в бинокль все ближайшие холмы и поглядывали в карту, прикидывая, что нас ждет завтра. Выяснилось, что ничего особенного не ждет — километров восемь пути по «реке», примерно за ближайшим склоном река делает поворот вправо, а там — рукой подать — из восьми, четыре останется. Никаких трудностей — завалов нет, практически тундра, ягель и всю дорогу лишь небольшой подъем. Можно, конечно, встретить медведя. Но и к этому мы давно готовы. Звери в тайге они появляются как: идешь-идешь, вдруг — О-па! — стоит! Откуда? Никого же не было! А стоит! Ещё и с ландшафтом сливается. Всегда, почему-то, кажется, что зверь — будь то медведь, олень, коза, да кто угодно — мокрый. Почему так? Может, правда, они потеют? Вроде, не должны! Может, их шкура таклосниться от сала и сытости. Не знаю. Но не об этом хочется сказать. Главное вот в чём: Он-то тебя уже давно слышал и видел, а ты его увидел невзначай, и сразу испугался, остановился, и начал ускоренно думать, кто это? а, поняв кто, прикидывать — что делать?… насторожился, скажем так (хотя, порой бывает и сердечко колотится, и ещё кое-что бывает — смотря кого увидишь!). Поэтому, бродя по тайге, будьте настороже — неровен час… Здесь ещё непролазная тайга — одно слово — заповедник. Оглянитесь!

* * *

Интересно, как незнакомая местность искривляет пространство. Мы смотрели в бинокль на холмы, которые казались очень далекими, и в каждом необычном или темном камне нам казался зверь: медведь или олень. Завтра мы узнаем, что эти холмики совсем близко, совсем маленькие и камушки, которые нам казались зверями, есть всего лишь камушки. Но в незнакомой местности, когда тебе ещё предстоит идти за поворот, всё кажется большим, значимым и немного опасным. Вечером следующего дня все эти холмы будут… впрочем, они будут в тумане… Не будем спешить, читаем, как оно было…

Утро. Часов семь, наверное (я часы на корабле оставил — должен же был что-то оставить). Подъем, завтрак, и быстро в путь. Как всегда! Вот, Палыч — раскачиваться не дает — такой уж у него характер. Встал, поел, собрался! Погода прекрасная, пошли!

Перешли ручей-реку.

Сразу за рекой оказался лагерь геологов: зимовьё, сарай, приспособления какие-то и тропы во всех направлениях — пешие и конные. Мы вчера до него совсем немного не дошли. Жаль — в зимовье ночевать лучше, чем в палатке. Хотя, если зимовье всё уделанное, то лучше в палатке, чем всю ночь «вынюхивать» запахи гнилого дерева и разложившихся отходов человеческой жизнедеятельности. Спорный вопрос. Валя — геолог от Бога — сразу определил — «наш брат стоял»! Естественно — кто ж ещё? Покуда у нас были другие планы, в зимовье сворачивать не стали — на обратном пути разведаем что там. Чуть дальше — 800 метров, как и утверждал Валентин — будет ещё одно строение с шиферной крышей.

И оно появилось.

— О, — сказал Валентин, — склад ВВ.

— Что такое «ВВ»?

— Склад Взрывчатых Веществ. По технологии его строят в восьмистах метрах от лагеря и обязательно с шиферной крышей, — Валя всё знает.

Его мы тоже пропустили, сворачивая за холм по течению реки направо.

— А почему обязательно с шиферной крышей?

— Так взрывчатка же! Она, это самое, не имеет право промокнуть! На вертолетах, но шифер завозили… раньше. По технологии, — объяснил мне непросвещенному Валентин.

— Понятно, значит, если в тайге дом с шифером, то это склад ВВ!

— Именно так.

Вот, товарищи-туристы! Если Вам попадется в глухомани зимовье с шиферной крышей — будьте осторожны — это склад ВВ, скорее всего. И уж если вы решили растопить костерок и подбросить кусочек «пластилина», найденного в этом зимовье, не обижайтесь, если он вдруг как… пизьдякнет (извиняюсь за выражение, но пишу это специально в таком виде, чтобы вы запомнили навсегда!) Мало ли — какой-нибудь пластид, толуол или динамит там окажется! Не рискуйте, очень Вас прошу! И резко дверь у таких «домиков» не открывайте! А вдруг взрывчатку вообще не вывезли? Забыли! Так тоже бывает.

А мы идем дальше, фотографируя и любуясь плоскими просторами и белым ягелем — красота, чего не говори! «Хрусь-хруст» — под ногами. Пахнет болотными травами. Солнышко греет. Ветерок обдувает нежно…

Впереди между деревьев мелькнуло что-то рыжее!

— Зверь! — встал, как вкопанный, Валентин.

Я шел третьим за ним и ВП. Машинально я сделал шаг и оказался перед Палычем. Лишь после этого я увидел, что межу деревьев красуется изюбрь. Грациозный (иначе не скажешь), рыжий, пугливый олень остановился, оглядываясь, выбирая, куда бы ему смыться. Довольно долго — несколько секунд — он крутил своей безрогой башкой.

— Изюбриха, — я опустил карабин.

— Не путайтесь под ногами! — раздался голос Палыча у меня над головой — он пытался достать фотоаппарат.

Я отступил на «свое» место.

Услышав человеческий голос, олениха метнулась в кусты — и больше её мы не видели.

Когда (через минуту) мы двинулись дальше, я спросил:

— А что значит «не мешайтесь под ногами?»

— «Не путайтесь», — поправил меня Палыч.

— Ну, хорошо — «не путайтесь», пусть так. Что это значит?

— Фотографировать мешаешь — это самое, обзор закрыл! — оглянувшись на ходу, пояснил мне-тупому Валентин.

— Спасибо, Валя! Вообще-то я думал, что это медведь.

— Да какой же это медведь?! — Валя разговаривал со мной, посмеиваясь. — Видно же, что, это самое, изюбрь. Рыжий же. Медведь!.. — хихикнул он.

— А я думал — медведь, когда ты крикнул: «Зверь».

— Да изюбрь — видно же сразу. Это самое…

— Короче, завидуйте молча! — перебил я Валю. — Я, как нормальный человек с ружьем, завидев опасность, бросился прикрывать грудью руководителя группы. Откуда я знал, что это олень? А если б Миша? А мне — «Не мешайтесь под ногами!»

— «Не путайтесь», — ещё раз уточнили сверху.

— Какая разница?! — я плюнул в белый, хрустящий под ногами ягель. — Не ценят нас — бдительных охранников!.. и спасателей! Правильно я говорю, Алексеич? — я повернулся к представителю «Спасательной службы», шагающему последним с моим рюкзачком.

(Мы шли налегке, взяли лишь один рюкзак с пропитанием — мой. Его тащил Алексеевич. Я тащил карабин).

Улыбнулся Николай Алексеевич… «но ничего старику не ответила рыбка»…

Через пару километров — привал. Классное место — маленькая скала и небольшой снежник «замыкают» юную Лену. Мы остановились, фото всех немыслимых ракурсов и видов. Здесь даже стланик, высотой всего в двадцать сантиметров, но весь в шишках — торопится природа разродиться, пока лето, пока тепло. Сбросив рюкзаки, потянувшись, кто курил — закурили, кто не курил — достали бутылочку с водичкой. Заодно, опять сверились по картам и GPS (а как без них?) куда путь держать. Стало ясно, что исток Лены где-то вон там — один из двух рукавов, что спускаются с горки километрах в трех перед нами. В бинокль Палыч определился, что с правого, видимого нам ручья, не должно быть основного русла — суховато. Скорее всего, основное русло — в левом истоке. Но нам его плохо видно — холм прикрывает. Подойдем ближе — увидим. «Оно там!» — так решил Палыч. И мы встали и пошли проверять его предположение.

1000-летний коньяк, разбавленный 20-тилетним — этим мы отметили нахождение и официальное регистрирование истока Лены (высота 1670). Их было два — два последних рукава, которые оба могли стать официальными истоками реки. Пришлось разделиться, что обследовать оба. Владимир Павлович с Валентином пошли по левому (если против течения смотреть, как мы поднимались) рукаву, а Евгений Ефимович с Андреем Валентиновичем отправились по правому ручью. Мы с Николаем Алексеевичем остались на развилке дожидаться обе группы, чтобы потом с одной из них совершить восхождение к действительному, на их взгляд, истоку. Еще внизу, глядя в бинокль, если Вы помните, Владимир Павлович решил, что верный тот, по которому он сейчас пошел. Евгений Ефимович наоборот был уверен в том, что правильный исток тот, по которому они с Андреем Валентиновичем отправились. Теперь осталось дождаться спорщиков и выяснить, кто прав.

Скинув обувь, мы с Алексеичем валялись в траве, греясь на солнышке и «кайфуя» под голубым малооблачным небом. Немножко вздремнули.

Первыми вернулись Палыч с Валентином.

— 1648 метров, — объявил Владимир Павлович, показывая показания GPS. — Посмотрим, что у них там.

Минут через десять появилась вторая группа.

— Сколько? — сразу задал вопрос Владимир Палыч.

— 1670 — это небольшое озерцо, но есть и выше, но там вода потом уходит под камни.

— Нужен постоянный, действительный ток, — сказал Владимир Павлович.

— Тогда — 1670, - ответил Евгений Ефимович.

Владимир Павлович задумался, что-то высчитывая в уме.

— Завидую вам! — вдруг произнес Евгений Ефимович. — Вы увидите и тот, и другой исток. А нам придется довольствоваться только одним.

— Это самое, — заулыбался Валентин, — это точно! Мы оба увидим!

Владимир Павлович оторвал взгляд от GPS и тоже разулыбался.

— Да, получается, мы с Валей все истоки Лены увидим.

— Получается так, — вздохнул Евгений Ефимович. — Повезло вам.

Я непроизвольно засмеялся:

— Да Вы, батенька, дипломат! — обратился я к Евгению Ефимовичу. — Очень остроумно — всё ненавязчиво объяснили Владимиру Павловичу. В коем веке, он оказался неправ, а Вы ему: «Повезло Вам!» Очень остроумно. И Палычу не обидно, и заодно он теперь знает, что все истоки увидит, и что ему повезло больше, чем другим, и спор вроде он не напрасно «проиграл». Технично, Евгений Ефимович! Очень технично! Четыре балла!

Все поняли сказанное, хмыкнули и расцвели в улыбках. Понял и Владимир Палыч, довольно кивая. А ЕЕ хитро поглядел на меня… Чем ещё больше рассмешил.

А уж когда поднялись к небольшой луже, когда приклеили табличку (моего имени, к сожалению, там не оказалось, но сфотографироваться на фоне её вместе со всеми, мне было позволено), уж тогда мы «сбрызнули» победу 1000-летним коньяком. (Палычу бутылку его подарили, откопав где-то в захоронениях или со дна морского подняв — я, к сожалению, не запомнил тогда. Правда это или нет — решайте сами. Мне-то наплевать — я его пил на халяву, и во славу победителей, и не спрашивал. А если Вы спросите: «Чем отличается?» Я отвечу: «Не понял». Я же не знаю, в каких пропорциях его разводили. К тому же Палыч сказал, что когда его привезли, это был почти что гель, почти твердый. Я — не сомневаюсь. А Вы… Решайте сами! А что ещё из «съестного» может храниться тысячу лет?).

— За победу!

Тут же над нами пролетело два бомбардировщика — как ждали. Таких самолетов в России всего шестнадцать (по данным рядом стоящих знатоков). Два из них — над нами!

— Обратите внимание, произнес Владимир Павлович, поглядывая на часы, — ровно тринадцать ноль-ноль.

— И самолеты, как по заказу…

— Дежурят.

— Ровно час!

— Н-да, — согласился Старшой. — И ещё магия цифр: Сегодня шестнадцатое ноль седьмого, а исток мы нашли на высоте шестнадцать семьдесят — цифры те же, и комбинация почти такая же. А?

— Н-да! — теперь согласились все, — интересно получилось!

Каждый задумался на несколько секунд, поглядывая на часы и в небо, прикидывая комбинацию цифр — 13.00. Но никуда 13 и 00 не влазело.

— Давайте я лучше ракету запущу, — предложил я.

— Имеете право! — все оторвались от циферблатов.

И я выпустил ракету.

Ракета, в честь открытия истока, обожгла мне ладонь. Кожа стала, как у подпаленной свиньи. Но не было больно, как и не было после волдыря или другого признака ожога. Чудеса!

«Выжжжжж, — зашипела ракета, уходя вверх. — Бдах!» — хлопнула она в голубизне неба.

— Хорошо, что самолеты уже пролетели! А то бы сейчас как дали ответный залп! — своеобразно пошутил Андрей Валентинович.

— И стало бы русло реки Лены ещё на полкилометра больше — по диаметру воронки!

— Нет уж — пусть летят они по своим делам — не надо нам ответного залпа!

— Ну, как скажите, Владимир Павлович. Может, чайку?

Мы решили попить чайку. И запалили костер на этом месте — это теперь НАШЕ место! Но не успели, как следует развести огонь и вскипятить воду, грянула гроза, и нас залило дождем — хорошим дождем! Если вспомнить, что утором погода была благодать, то и оделись мы соответственно — всё легкое и не для дождя. А тут — как дало! Мы поспешили обратно в лагерь. Но как изменилась природа! Вместо веселого, летнего дня всё стало по-осеннему хмурым и мерзким. Нас заливали струи воды, и скоро мы должны замерзнуть, судя по всему. Поэтому, не останавливаясь — домой, домой, домой. Обратный путь был быстрым, но очень склизким. Хотелось быстрее в лагерь, и переодеться в палатке. Здесь нет пасмурного неба — мы на горе. Мы в самой туче! Ничего не видно — все в тумане, точнее, внутри тучи. Все холмы, которые мы разглядывали вчера в бинокль, теперь перестали существовать — белая пелена, молоко и мир сузился до неимоверно маленьких размеров — только твои ноги внизу мелькают по мокрым растениям, да товарищи — позади и впереди неровно дышат. А по бокам — хлябь, сырость и пелена густого тумана. Одежда — насквозь! Спина мерзнет — рюкзаков-то нет! С рукавов капает. По лицу текут струи, как под душем. Из «непромокаемых» ботинок выдавливается мелкая пена при каждом шаге. Хуже — не бывает! Куда подевалось радостное солнышко? Где летняя жара? Во — уже склад ВВ. Через восемьсот метров будет зимовьё. Плевать — не до них! Быстрей домой!

Перед самым лагерем гроза ушла, и одежда «запарила». На теле не успеет высохнуть — придется опять сушить! Запарила уже!

— А куда у нас опять подевался Николай Алексеевич?

Николай Алексеевич вернулся из «разведки» в зимовье геологов. Он, все-таки, мимо не прошел. Он притащил пластиковую бутылку с солью и разорванную пачку чая.

— Там всё разворочено, — сказал он. — Тушенка на полу… Но бомбажная. Вот соль нашел, и чай собрал рассыпанный. Лет двадцать там никого не было.

— Ну не двадцать, — усомнился я. — Двадцать лет назад пластиковых бутылок тут и в помине не было. Мы с Вовой пятнадцать лет назад по Байкалу шли с армейскими фляжками. Были бы тогда пластиковые бутылки, фляжки бы мы не брали.

Ещё он притащил газеты 1989 года издания — Советские. Это его и сбило с толку. Газеты мы с интересом читали. Теперь всё это кажется юмором. А сколько тогда судеб решалась?!

— О, — произнес Евгений Ефимович, — «Восточно-Сибирская правда». Знаешь такую? — обратился он ко мне.

— Ещё бы! Посмотрите, кто главный редактор.

Вопросы были сняты.

И снова хлынул дождь.

Все быстро «катапультировались» по палаткам, прихватив с собой недосушенные вещи.

Я заполз в свою. Сырые шмотки утрамбовал ногами в дальний угол, чтобы со спальником не соприкасались — потом, даст Бог, досушу.

Время в мокрой палатке противно и неизбежно медленно тянется. Снаружи по пологу колотит монотонный дождь, внутри всё отсырело от конденсата. Неудобно постоянно лежать на спине и смотреть в серый полог, и чего-то ждать. Чего ждать? Скорей бы вечер! А зачем? Что будет, что изменится вечером? Ещё только три часа, до вечера — как до луны, а… что потом? Ужин? Ну, ужин. Сублиматы, которые и в глотку-то не лезут, и чай без сахара, и орехи с сушеными бананами уже достали… Так что, от вечера особо ждать нечего, особенно, если дождь к тому времени не закончится. Но всё же, хочется, чтобы быстрее наступил вечер — стемнеет, а там посмотрим — может, усну. Хотя, если похолодает к вечеру, станет тоскливо и одиноко. Чем же заняться?

В такой обстановке опытный путешественник гонит от себя липкие мысли о прошлом (вспоминается что кто-то когда-то его предал, изменил, чего-то не додал, подставил, не понял и не оценил, и прочая чепуха, не имеющая ровным счетом теперь уже никакого значения), и начинает «развлекаться», как умеет.

«Куда я задевал блокнот? Вечно, когда он нужен, его — хрен найдешь! С другой стороны — в таком положении что-то карябать на сырых страницах не очень удобно. Ладно, оставим блокнот. Надо было газету взять почитать. Хотя, чего там читать?»

И тогда я вспомнил, что один мудрый и известный философ, типа Шопенгауэра, утверждал, что умный человек, когда есть время, не читает, а размышляет. Я решил, что я умный человек, и начал размышлять… вспоминать и сочинять всякую фигню.

Первое, что пришло на ум — рассказ Сальвадора Дали. Сальвадор писал (кажется, в «Дневнике одного гения» — я не фиксирую прочитанных книжек и не записываю их краткое содержание — я просто пропитываюсь прочитанным, а потом считаю, что и я такого же мнения): (Примерно так — не дословно, естественно) «Нет ничего проще, как написать сценарий к фильму, который запомнили бы все! Я уже писал такой сценарий вместе с Бонюэлем. Это заняло сорок минут, но фильм запомнили на века — „Андалузский пёс“. Хотите, я прямо сейчас Вам расскажу, что нужно снимать?» Ему ответили: «Да!». «Хорошо! Представьте, Альпы, только что сошла лавина, всё белым-бело, снег, холод, крик ребенка: „Помогите!“ Где-то в снегу, под лавиной кричит девочка. Она задыхается! Снег давит её! Ей остались считанные минуты! Что делать? Кто поможет? Крупным планом: несется сербернар с бочонком рома на ошейнике. Он упрямо и натружено скачками пытается пробраться к слышащемуся крику! „Помогите!“ — задыхается девочка. Сербернар бежит, скачет сквозь глубокий снег — упрямо, нацелено, бочонок с ромом бьет его по груди, качаясь при каждом прыжке. „Помогите!“ — голос всё тише и тише. Крупные планы: глаза сербернара, его дыхание с паром, его упругая шерсть, снег отлетает от лап при каждом прыжке — он спешит, спешит, чтобы успеть. „Помогите!“ — уже, почти, шёпот. Сербернар копает снег. Быстро копает, как он умет, как его учили — чтобы успеть, пока девочка не задохнулась. Потом он ныряет в дыру, которую выкопал, вытаскивает за воротник маленькую, несчастную девочку, вытаскивает её наружу из лавины… Набрасывается на неё и съедает! Хруст, кровь на снегу, девочка уже не орет, а воет и хрипит! Потом — резко тишина — сдохла! Всё! Облизывается. Он её сожрал! Ну, разве такое не запомнится?!»

Мне, конечно, далеко до Сальвадора Дали, но и я в приступе лени начинаю «импровизировать». Приступ Лени — ПреступЛение! А? Ну, чем не хорош каламбур?! Улыбаясь, я начинаю продолжать: Мы вышли на мыс в выходные (в субботу). Выходные — значит, выходим. Сейчас началась новая неделя (понедельник). Неделя — неделание. Во! Как интересно! Вспомнился Фоменко и Носовский. Неделя — ничего не делаем, выходные — выходим дань собирать! В нашем случае — просто выходим, чтобы выйти из ущелья. А теперь — неделание ничего — палатка, дождь и тихое сумасшествие среди тайги, болот и ягеля. (Размышления на эту тему могут занять несколько часов!) Или вот ещё: Пиджак для хиппи. Хипарям что надо? Чтобы на них обращали внимание, и чтобы они всех раздражали. Особый упор они всегда делали на одежду. Пиджак для хиппи: телесного цвета кожа, с синими прожилками вен, с угрями на спине (некоторые уже выдавлены, и кровь гадко размазана) Можно и фурункул куда-нибудь присобачить. Или парочку. Пошлую наколку, вместо броши. И уж для полной мерзости — впереди соски, а под мышками — волосы! Фу, какая гадость! Зато хиппи — хиппуют! Или вот ещё: к тебе пришла пьяная подруга… Размышляя про это, я уснул.

Безделье, точнее, «ничегонеделание», также скрашивают какие-нибудь рассказы. Не важно про что, главное, чтобы они были. Еще лучше — беседа. И чтобы было с кем поговорить… или поспорить. Ох, как «горит» время во время споров!.. Просто за ушами свистят минуты и часы!

Я проснулся, когда спор между Евгением Ефимовичем и Андреем Валентиновичем был в самом разгаре. Дождь прошел, видимо, давно. Выползая из палатки, прихватив сигаретки и кружку, я ещё толком не понимал, чего это они так разошлись? Набрав чайку, закурив, я присел на поваленный ствол у костра и навострил уши.

— Так ты мне скажи, История, по-твоему, это не наука?! — спрашивал АВ.

— Не наука, я считаю, — отвечал ЕЕ.

— То есть, всё, что было описано, исследовано и доказано — всё это не соответствует действительности? Так что ли?

— Ну, не совсем не соответствует, кое-что соответствует, но в целом факты подгоняются под идеологию, под политический взгляд правящей верхушки страны. И необязательно мы говоримо о нашей стране — любой страны. Как выгодно и надо, так и преподносится, так называемая, история.

— То есть, если я тебя правильно понял, — нет истории! Нет Древней Греции, Рима……

— История-то есть, другое дело как она преподносится в данный, отдельно взятый период времени. Сто лет назад говорили так. Сегодня, когда есть цифровые технологии и спектральный анализ — эдак. Каждый автор, желая прославиться, пишет по-своему. Каждый «ученый-историк» доказывает, что он прав. И не важно, так ли это на самом деле? «Историку» нужно имя. Он чего угодно докажет, лишь бы угодить тем, кто подтвердит защиту его диссертации или научной работы — а тут, как вы знаете, без политики не обойтись. Вот и получаем мы политизированную «историю»…

— Жень, ты писал диссертацию?

— Я — нет. Но какая разница. Кому не известно, что кандидатский минимум включал в себя «Научный коммунизм»? Заметьте — «Научный»! И где сейчас коммунизм?

— Это совсем другое дело…

— Это — не другое дело! Это то, о чем мы говорим. Кандидатская по физике или химии, а «Научный коммунизм» сдать обязательно нужно! «Каждый обязан знать свою „Историю“!» Ни так?

— Мы уходим от темы! «История» — это наука или нет?! Вот, что мы пока выясняем.

— Мы не выясняем, мы пока рассуждаем…

Наклонив голову, покуривая, я с интересом слушал спорщиков.

Иногда своё слово вставлял Владимир Павлович, давая точные формулировки, как из энциклопедии, что означают понятия «Наука», «История» и прочее, прочее, прочее, чего мой маленький умишко может выслушать и понять, но процитировать дословно — не способен. Можно, конечно, заглянуть в словари, но там (я более чем уверен) будут именно те же слова, что произнес Палыч, причем, до последней буквы и запятой, совпадающие со сказанным. В словари лезть лень. Но слушать их было интересно. Один доказывал свою точку зрения, второй опровергал её и настаивал на обратном. Они спорили порой довольно агрессивно, чаще — остроумно, но всегда точно понимая что именно говорят. Андрей Валентинович, в силу своих профессиональных навыков, задавал вопросы, которые исключали возможность после увильнуть. Евгений Ефимович дипломатично обходил такие постановки и отвечал, что он ведет беседу, высказывает свою точку зрения на данную проблему, и не более того, и не готов однозначно отвечать, как на допросе. Если кому-то не нравится, как он формулирует свою мысль, пусть его поправят или не слушают вообще, но уж если решили опровергнуть его слова, то не стоит загонять его в угол однозначными «Да-Нет». Вопросы, в которых уже есть ответ и иного не дано, ему не кажутся правильными во время данной беседы. Зачем утверждать то, в чем все здесь сидящие — не специалисты, а лишь любители, хотя и довольно начитанные? Палыч вставлял, что ай нет — здесь два академика: из них, один — ученый-математик (коим являлся Андрей Валентинович), второй — «наш покорный слуга» — он сам. Евгения Ефимовича это не смущало и ровным счетом ничего не говорило. Ну, математик и геолог-минеролог, а причем тут История?… И все начиналось сначала.

Я курил уже далеко не первую сигарету, а они все никак не могли решить свою «проблему». Главное-то, что цели в таком споре нет, нет результата, нет победителя. Никто ничего никому не докажет! Зато — время убьют и мозгами поработают. В лесу, на природе, когда делать нечего — наверное, это нормальное занятие.

— Это такая интеллектуальная игра, — после объяснил мне Евгений Ефимович. — Есть тема и собеседники. Каждый отстаивает свою точку зрения, даже если она официально неправильная. Интересно иногда получается, что тот, кто заведомо неправ, логично объясняет свой взгляд! Иногда так далеко заходишь!.. Мы дома часто в такие игры играем.

Чем бы дитя не тешилось… «Дома играем!» Странно. Хотел бы я посмотреть, как мы дома с Вовунькой в такие игры играем. Или с… Да, с кем угодно! Наши беседы, под водку и пиво, совсем о другом. И заканчиваются, как правило, вызовом тачки: «Шо, они уехали?» «Да!» «Номер запомнила?» «Да — 38 Рус!»…

А что ещё делать в тайге, когда накрапывает нудный дождь?

Вещи бы надо просушить, пока дождик не сильный.

Я вытянул из палатки своё тряпье. За них зацепился один пакетик…

— Смотрите, какая у меня штука есть! — я, развесив над огнем сырую одежду, достал из кармана этот небольшой полиэтиленовый пакет. На нем надпись: «Автономный источник тепла».

— Что это?

— Сам ещё толком не знаю. Купил вот. Говорят, хорошая штука. Два пакетика, а стоит-то всего девяносто рублей.

— Каждый?

— Пара.

— И как она работает?

— Не зная ёще, проверю — расскажу…

Каждый покрутил пакетик в руках.

Валентин с Алексеевичем подозрительно как-то копошились у своей палатки.

— Чего у вас там?

— Палатка протекает. Все промокло — полный полог воды — сплошная лужа. Спальники все промочили.

Они выкидывали из палатки всё, что там было. И выжимали.

Хреново дело, когда палатка протекает. Надо что-то придумывать, пока светло. Ночью уже придумывать будет некогда, особенно в дождь. А к утру мужики, в лучшем случае, простынут. Долго ли? В сыром-то…

У меня в рюкзаке было, так называемое, космическое одеяло — такая большая бело-желтая золотинка. В инструкции написано, что если хочешь согреться, обернись белой стороной к телу, если хочешь охладиться — желтой к телу. В данном случае, мне показалось, что она сгодиться стать дополнительным покрытием поверх Валиной палатки. Я достал её из рюкзака и протянул Валентину.

— На, брат. Накрой палатку сверху — может, чуток поможет. Вот у меня ещё и шнур есть — пригодиться.

Золотинка оказалась коротковатой.

Поднялся Андрей Валентинович, молча заполз в свою палатку, и достал откуда-то точно такое же одеяло, только немецкого производства (у меня — китайская золотинка, но они даже по цвету отличаются, хотя предназначены для одного и того же).

Два одеяла, практически, металлических — это уже дело. Валентин с Николаем Алексеевичем соорудили дополнительный навес, и (как выяснилось утром), больше палатка не протекала. Голь на выдумки хитра. А тут ещё такие «подручные» средства иностранного производства!

— Удивили, Андрей Валентинович, — сказал я. — И откуда у вас всё есть? Как, у Паспорту.

АВ улыбался, не разжимая губ, но глаза его довольно искрились. Еще днем он мне показывал ручку, способную писать даже под водой. А до этого, на истоке, он достал и специальный клей, и резиновые перчатки. Я тогда первый раз вспомнил про Паспорту. И вот — опять! Удивили, удивили — ничего не скажешь. Четыре балла!

Ночью было холодно. Что ж, значит пришло время испытать «автономный источник тепла». Где он? Разорвав в темноте пакет, встряхнув и размяв порошкообразное содержимое, я почувствовал ладонями, как «приходит» тепло из этой маленькой подушечки. Говорили мне, что самое лучшее, такую подушечку надеть между первой и второй парой носков, чтобы ступни грела. Вот только корячиться ночью в спальном мешке совсем не хочется. Собственно говоря, и так, стоило ладоням почувствовать тепло, как по всему телу пробежал «ток», и похорошело замерзающей тушке. Помню, как-то в армии, на гауптвахте, зимой закрыли нас в холодную камеру, в которой лишь еле-еле и кое-как грела маленькая труба отопления. Так мы — человек пять солдат — всю ночь стояли, держась за этот автономный источник тепла, и думали, что греемся. Вот тогда мы испытали такой же эффект, когда через ладони по всему телу проходила «тоненькая струйка» тока, и нам казалось, что не холодно. А ноги? Ноги прыгали и шевелились, чтобы не замерзнуть. Теперь вместо трубы у меня в руке был небольшой мешочек с каким-то химическим реактивом гораздо большей температуры. Куда его деть, если не под носки. Положил в нагрудный карман. Через пару минут «сердцу» стало жарко. Тогда, решив не «напрягать» своё сердечко, я зажал мешочек-подушечку между ног (но не там, где можно подумать, а гораздо ниже — в районе коленей) и спокойно уснул до утра.

Проснувшись утром в сырой палатке, первое, что появляется перед глазами — напившийся кровью комар, нагло и смело сидящий на потолке. Моей кровью! Моментальная реакция — раздавить гада! Комаров, мошек, жучков всяких — да любую живность и пакость — в палатках безжалостно давят! Вот и тут, первая реакция — раздавить! Но застегнут спальный мешок, и тепло там в нём, внутри, и руки вытаскивать не охота — лень с утра даже шевелиться, на бок перевернуться лень. А тут — дави! Руки-то так и чешутся… а заспанный, рассудительный Мозг им говорит: «Зачем? Чего он уже такого тебе сделает, чтобы его давить? Он же уже напился твоей крови. Раздавишь — палатку только испачкаешь. Какой смысл? Да к тому же, это не комар, а комариха. Ей рожать надо, потомство выращивать, детей кормить — вот она, рискуя жизнью, и лезет в палатки, чтобы крови отсосать и потом потомство развести. А теперь уже всё — она своего добилась, тебе больше больно не сделает, а, раздавив её, ты убьешь ни одну жизнь, а целое поколение комаров! К тому же, ты сегодня-завтра уйдешь от сюда. Так что комары, которые вылупятся, благодаря твой крови, тебе тоже будут не опасны. Кроме того, заметь, „благодаря твоей крови“ — может, это будут твои кровные братья?!.. И сестры! Так зачем же вытаскивать руки из теплого мешка, чтобы испачкать полог палатки собственной кровью? Пусть живет! Те, которые будут жужжать всю ночь — вне сомнений, гады — дави их безжалостно! А этого — зачем? А? Понимаешь?»

Рука соглашается, останавливается на полпути, и лениво расслабляется, падая куда-то на место.

А разум на радостях начинает попутно рассуждать об эко-туризме и (по-буддистски) о том, что все твари земные — братья наши небесные, и жить тоже очень хотят!

… Через какое-то время, собирая палатку, я совершенно забыл про неё (про комариху) и, видимо, задавил впопыхах. Но это уже совсем другая история. И разум тогда уже не был заспанным и ленивым — он хотел побыстрее собрать палатку и свалить отсюда на берег Байкала, на «Фрегат» пить пиво… а до комара ему и дело не было, наплевать ему было на комара!

Далее.

Пока не пошел дождь (а всё вокруг в тумане), мы быстро скидали наши полусухие вещи в рюкзаки, разобрали лагерь, перекусили, чем могли, и отправились в путь по высокой мокрой траве. Через пять минут нашли конную тропу, вихляющую между деревьев параллельно реке, и настроение улучшилось — по такой дорожке к Байкалу можно шагать посвистывая.

На поляне стояли два огромных лося с большими лопатами рогов.

— Лоси! — я машинально схватился за карабин, так как в первую секунду и не поймешь, что за зверь перед тобой возник — просто темное пятно, а уж кто это — фокусируется позже. — Фотографируйте!

Не успели мои спутники достать фотоаппараты, звери растворились в кустах. Только рога поверх веток выдавали, что лоси ещё не ушли.

Андрей Валентинович щелкнул пару раз «для профилактики». Лоси вновь вышли из кустов, поглазели, услышали наши голоса и, перекидывая «театрально» свои длинные конечности, ускакали куда-то по своим делам.

— Успели? — спросил я у АВ, кивая на фотоаппарат.

— Далеко. Но, кажется, что-то успел. Дома разгляжу.

— Ну, хоть так.

Андрей Валентинович улыбнулся глазами, не разжимая губ.

Тропинка «нырнула» в реку.

Ну, вот кони — они же сволочи, по идее-то! Вот они же!.. Им не надо лапки сушить, они идут — бац — в воду залезли, переправились и вышли на той стороне, где посчитали нужным. А люди идут по их тропе, подходят к реке — и где тут переправляться? Начинаются метания по берегу. Переправились, нашли-таки эту «конью» тропу, а она — опять в воду! И вновь метания!

— Надо вдоль склона идти! — предложил Алексеич. — Там, наверняка, тропа есть.

— Сходите, проверьте, — Владимир Павлович стягивал рюкзак. — А мы вас здесь подождем.

И пошел Алексеич проверять своё предположение. (Он один у нас на сдельщине).

Тропинку нашел, но звериную. Зато, она идет по склону, а далее, скорее всего, на реке прижим. Тропинка в этом случае пригодиться.

Все поднялись, не дав отдышаться Алексеичу, и пошли к склону.

Действительно, прижим. Действительно, пригодилась. А виды-то какие! Где карта? Где GPS? Где мы сейчас?

— Вот, это самое, примерно тут, — Валентин крутил головой, сверяя увиденных холмы с линиями карты.

— Да, где-то тут, — согласился ВП.

— Я, это самое, предлагаю сейчас пойти вот так, — Валя провел по карте пальцем.

— Давайте посмотрим, — Владимир Павлович стал прикидывать.

Они минут пять обсуждали что-то там, пока остальные «жгли пленку», сверху снимая верховья Лены.

— Всё, я принимаю гениальное решение! — объявил Владимир Павлович. — Идем вот по этому распадку и выходим вот сюда.

Многие бросились смотреть на карту, куда это мы идем и куда выходим. Многие, да не все. Не нравилась мне эта геологическая идея идти куда-то «вот по этому распадку». Я постарался высказаться.

— Может, мужики, пойдем по тропе. Дойдем до главной — туристской. Она, говорят, торная и сухая. А уж по ней выйдем на Покойники. Не нравится мне идея с тропы сворачивать.

— Так, это самое, мы крюк делаем километров восемь. А так — на прямую. Сократим. Вот здесь по ручью к Байкалу выйдем.

— «Вот здесь по ручью», Валя, ты выйдешь к Байкалу знаешь куда? Там такие отвесы! Ты не помнишь, какие там скалы? Мы же вчера там проходили. Помнишь? Там — сплошняком стена! Чего здесь придумывать — люди не зря тропу натоптали!

— Та тропа идет к истоку, к, это самое… к часовне. Поэтому её и натоптали.

— Тропа была, когда часовни в помине не было. Давайте по тропе! — я обращался за помощью ко всем. — Мужики, я точно говорю, пошли по тропе.

— Всё! Готовность — три минуты. Идем в распадок. Валентин, ты готов? — Владимир Павлович когда от своих гениальных решений отказывался?

Я подчинился воле большинства и их авторитета. Правда, когда я поднимался, я смачно плюнул в траву, как умею! А уж после рюкзак напялил.

Валя усиленно крутил головой, прикидывая, как лучше нам идти.

— Веди, Сусанин! — сказал я, проходя мимо. — Чё потерял?

И Сусанин повел!

Мы долго петляли по тайге.

Тайга, конечно, в этих местах красивая, но когда по ней носишься в поисках какого-то распадка или ручья, и не находишь его — не до красоты! Вот, если бы остановились и бивак разбили, — тогда да! А так… Шли, вроде бы правильно, только то, что нарисовано на карте, никак не появлялось. Остановки стали чаще, чтобы свериться и зафиксировать, а после и вовсе каждые двести-триста метров мы начали «приваливаться». А как ещё? Деревья — стеной, ни одного ориентира, а GPS упорно показывает, что мы ходим «челноком».

На одном из таких привалов я не выдержал.

— Дозвольте слово молвить? — попросил я.

— Давайте, — Владимир Павлович оторвался от карты и посмотрел на меня.

— Я конечно парень колхозный, — из далека пришлось заворачивать. — В нашей деревне GPS никто никогда не видел, но, право-слово, по тайге мне доводилось хаживать. Я как думаю? Короткий путь — он не самый легкий и быстрый. Не будем мозги е… компостировать — пошли, вернемся, выйдем на тропу. Ну и что, что крюк? Зато надежная тропа. Чего мы выиграли, пока петляли?

— Мы не петляли.

— Ну, хорошо — не петляли. «Змейкой» ходили. Мы, в нашей деревне, по лесу так и ходим — знаем куда надо, и ищем тропу. А здесь тропы — все к Байкалу ведут. Или я не прав?

— Может, по Шартлаю спустимся? — кто-то предложил.

— Так, это самое, всё равно возвращаться надо. Я в воду больше не полезу! С моими ногами!.. И спина!.. Я в воду не полезу! Я возвращаться не буду! — Валя закурил вторую.

— Во, как?! — для меня это была новость. — То есть, Валя, если все решат, что возвращаемся — ты остаешься. У нас у всех так? То есть, если я решу, что эта тропа мне не подходит — могу не идти? Не понял? Мы вместе принимаем решения или каждый выбирается, как умеет?

— Не горячитесь, — Владимир Павлович посмотрел на часы. — На Шартлай мы не пойдем. Возвращаться — тоже нет смысла — мы уже далеко ушли. Будем искать здесь дорогу. Попробуем выйти вот сюда.

Он ещё раз ткнул в карту, и опять почти все в неё посмотрели.

— Ну, как знаете! — а что ещё оставалось говорить? — Лишь бы дождя не было.

Небо, то прояснялось, то затягивало. Теперь его — небо, похоже, надолго затянуло. Пахло травами — а это первый признак дождя.

— Давайте тогда хоть идти, а не падать на траву каждые сто метров, — всё что мог, я предложил.

— Да, это хорошее предложение.

— Ну, хоть что-то, — буркнул я и взвалил свой мешок на спину.

Мы пошли.

И дождь пошел! Хороший дождь!

И я иду, и рассуждаю, чтобы не злиться на Валю, который тянет нас непонятно куда по моим представлениям:

«Вот мне сорок с небольшим хвостиком лет. А вот мужики — каждому — под шестьдесят. Валюха только на пятерку меня старше… А остальные… Палычу, Ефимычу — скоро шестьдесят. Валентинычу и Алексеичу — уже. Они идут! Идут, не буксуют, идут, за Валюхой идут! Пусть, даже понимают, что что-то не совсем правильно, но идут. Нахера, спрашивается? У них — команда (не считая Алексеича). Они знают друг друга тысячу лет — поэтому идут. Был бы я с Вовунькой — тоже бы спокойно шел. Интересно, через пятнадцать лет, когда мне будет столько же, сколько им сейчас, буду я так ходить по тайге или нет? Я — младше их. Стало быть — моложе, сильнее. Люди — пенсионного возраста. Старики, грубо говоря. Но идут! Откуда здоровье? В башке! В башке здоровье! Прав Вова — сила в голове! Ну, попробуй, возьми шестидесятилетних с нашего Постышева, и отправь их в этот бурелом. Через час — трое сдохнут, двое обосрубятся от усталости и жалости к себе, остальные — не пойдут. А эти — прут, как танки! Палыч — здоровый, как скала! Идет, потеет, вытирает пот со лба и говорит: „Имеете право!“ А если опасность или преграда — так первый ныряет в поток! Андрей Валентинович — титановый наш — вот характер и стойкость! (Леща кидаю? Ничего подобного! После такой операции — я любого уважать буду и первым руку подам, если он хотя бы километр пройдет на своих двоих!) Евгений Ефимович — двадцатилетним не советую проверять его на прочность! И это у него ещё только тренировка — все отдыхают, отхаркиваются, а он любуется природой — „усталость“ — он даже такого слова не знает! Алексеич — тот вообще без стокилограммового рюкзака в тайгу не ходит — легенд я про него наслушался. Валя — сигарета в зубах, а он скачет по камням, как сайгак — здоровья — на семерых. (Сайгаки по камням не скачут, но в словосочетании „горные козлы“ есть нечто обидное, что к Валентину не относится!) И тут такой я — доходяга! Нет, конечно, если бы я был старшим группы, а вокруг все младше меня лет на пятнадцать, я бы, естественно, нашел что им сказать. „Готовность — пять минут!“, „Идем в распадок!“, „Имеете право!“… Но самый молодой сегодня — я. Вроде бы — обидно! Но с другой стороны — почему я здесь? Они же меня держат за самого известного проходца Байкала. Значит — надеются. Значит — верят! Если что — у меня пушка, и я не подвиду. Значит — я их безопасность, если не считать Алексеича. Так чего ты буксуешь? Иди, и будь горд, что с этими „парнями“ в одной „связке“. Придет тебе шестидесятник — вспомнишь, как с этими шел. Доживи ещё! Не спейся! И не ожирей! Выше голову, малыш! На тебя люди надеются! А Валя — чуток заблудился — бывает — он же, тоже, не волшебник, а только учится — смотри, какие травы впереди! Какие озера!»… Ё-маЁ!..

Вот только болота нам не хватало! Мы уткнулись в болото.

Спрятавшись от проливного ливня (который нас уже порядком «уделал») на пригорке под лапами ели, всё учащенно дышали.

Пока все дышали, неугомонный Алексеевич пробежался и… о счастье! — нашел тропу.

— Встаем?

— Встаем.

— Жрать охота!

— Выйдем куда-нибудь — там пожрем.

— Хорошо.

— Ну, раз хорошо, тогда — пошли!

Через час тропа, по мокрому и теперь же скользкому ягелю, по краю болотины, привела нас к старому разрушенному зимовью. Крыша зимовья провалилась и раздавила печурку, деревья проросли сквозь лаги, но запчасти капканов и груда пустых бутылок, как и положено, валялись везде. Когда-то оно грело путников, теперь оно только воняет плесенью и гнилью — рассадник комаров. Зато от него идет старая тропка. По ней, глядишь, и выползем из зарослей. Тоскливо! Но надежда есть!

Покормив кровососов, вспомнив и порассуждав о том, что здесь не всегда был заповедник, а потому и охотничье зимовьё, промокшие до нитки и голодные, мы двинулись дальше, надеясь выйти к туристской тропе, а уж там приготовить обед. По ней мы спокойно выйдем на Покойники. А покуда остались время и силы, нужно идти до неё — до этой туристской, будь она неладна, тропы. В крайнем случае — прямо на ней и заночуем! (Лучше, если она будет ладной — я погорячился!)

— Всё, вперед!

Неожиданно, обогнув бугорок, мы выходим к чудному озеру, на той стороне которого стоит крепкое зимовье с шиферной крышей.

— Опачки! Склад ВВ или жилой? — я присмотрелся к трубе. Дыма не было, но лес за трубой «извивался» — значит, печка топится. — Там люди…

Не успел я это произнести, из дверей дома вышла женщина в камуфляжной одежде. Посмотрела на нас…и снова зашла.

Я мигом скинул карабин и, замотав его в желтую противодождевую накидку рюкзака, приторочил сбоку своей ноши. Так он в глаза не бросается, и умный человек, даже если и поймет, что это оружие, вопросов не задаст. А вот если у тебя на плече пушка, а ты в заповеднике — грех не спросить, какого хера вы тут с оружием бродите? Так что из вежливости, по умолчанию, я убрал с глаз долой ствол, и теперь уже спокойно подходил к усадьбе.

Из дверей вышли двое: та же женщина и лысый бородатый мужик в свитере.

Мы поздоровались и попытались объясниться… Но первый вопрос был: «Ваше разрешение?»

— Мы его на корабле оставили.

— Не понял? — мужик поднял брови. — Вы ходите по заповеднику без разрешения?

— У нас есть разрешение, но оно на корабле.

— Оно должно быть у вас всегда с собой — это заповедник!

— Вы не Трапезников случайно? — спросил я, пытаясь сбить тон и показать, что мы кой-кого всё же знаем.

— Нет, я заместитель директора заповедника Мельников.

— О…

— Академик Полеванов, — представился Палыч, перебив меня. — У нас действительно есть разрешение, но мы его оставили на корабле. В прошлом году корабль оштрафовали за то, что он стоял без разрешения. В этом году мы специально на корабле его оставили…

— Нам Налейкин уже отметку поставил, — теперь я перебил Палыча. — Будем выходить, он ещё раз отметит.

— А откуда вы идете? — недоверчиво пока ещё смотрел бородач.

— Через мыс Рытый поднялись по ущелью, нашли новый исток Лены и вот сюда вышли, — успел вставить Палыч.

— Налейкин не мог вам отметку поставить — нет его на Рытом! — скривил улыбку товарищ Мельников.

— А он нам не на Рытом поставил — он в Покойниках поставил. Мы с Севера шли, два или три дня назад к нему заходил, — всё ещё пытаясь объяснить суть дела непонятливомузаместителю директора заповедника, снова втиснулся я. — Поверьте, у нас есть разрешение.

— На каком корабле вы пришли?

— На «Фрегате»! — хором ответили мы.

Лицо мужика изменилось, он улыбнулся, открыл дверь дома и сказал совершенно другим тоном: «Проходите, отогрейтесь, сейчас чаёк вскипит!»

— Вы Андреича знаете? — спросил Палыч, наклоняясь, чтобы пройти во внутрь дома.

— Знаю, он два дня назад в Покойниках стоял. Налейкин его заправлял…

— А он — Налейкина, — съехидничал я.

Мужик улыбнулся, поняв, о чём это.

— Мы сами позавчера оттуда вернулись — тридцать килограммов продуктов в гору тащили… на карачках. Так что, чайку я вам налью, а вот…

— Нет-нет, нам ничего не надо — обогреемся и — всё… а чаек — это хорошо. Хотите, мы вам продуктов дадим?

Хозяева переглянулись. Они, явно, хотели.

— Сейчас, — Палыч поднялся. — Где наши сублиматы?

Он пошел на выход, чтобы достать из оставленных на улице рюкзаков наши сублиматы. Но на выходе, не рассчитав высоту дверного косяка, он так сильно, жестко (с хрустом) ударился о дверь, что даже у нас голова заболела.

Возникла долгая, немая пауза, в течение которой бедный Палыч мужественно терпел боль, сильно зажимая ушиб на голове и, одновременно, пытаясь растереть место удара.

Когда он выдохнул, выдохнули все.

И все бросились к своим мешкам за сублиматами.

— Вот так всегда! — Палыч поднимал и опускал брови. — Всегда рассчитать высоту не могу.

Он круговыми движениями пальцев потирал голову, чуть выше лба.

— Осторожней надо, — сказал хозяин. — Больно?

— Больно, — Палыч посмотрел на него, не понимая, зачем он говорит об осторожности — коню понятно. — Но вернемся к сублиматам.

Мы завалили егерей своими пакетами. А они на радостях выставили перед нами котел с гречкой и тушенкой, а Палычу позволено было пить чай с сахаром.

Потом Палыч одарил их всех, как он любит, дорогими и значимыми подарками: женщине фонарик на 25 часов беспрерывной работы с мигалкой, а мужику — швейцарский, классный нож с миллионом всяких дополнительных прибамбасов — от шила до ножниц. Все остались довольны. Особенно, продуктами!

Прощались мы уже, как друзья.

Егеря объяснили нам, как быстрее выйти на тропу, посоветовали быть осторожными, потому что там, в низу у медведей сейчас свадьба, и они бегают, пугают людей («Мы позавчера сами на них наткнулись — они сейчас активные, сразу не уходят — пришлось покричать!»). Хорошенький рассказ! Никто «не заметил» что у меня ствол торчит из-под накидки. И мы пожали друг другу руки.

Удалившись за озеро, когда нас было уже почти не видно, я вытянул карабин из накидки, зарядил и закинул на плечо — бережёного Бог бережёт.

Потом я вдруг врубился и непроизвольно улыбнулся:

— А знаете, уважаемые, почему его настроение изменилось, когда он узнал про «Фрегат»?

— Почему? — все притормозили, слушая ответ.

— А потому что сам Мельник давал нам разрешение на проход — его роспись стоит на бумаге. Он сам её подписывал!

Все улыбнулись.

— А хижина у него хорошая. Хижина Мельника — из бывшего склада ВВ. Правильно я говорю, брат мой старшой Валюха?

— Абсолютно верно — это бывший склад геологов — это самое, я узнавал.

— Я слышал.

Я действительно слышал, как Мельник объяснял, что это зимовье переделано из склада геологов. Все это слышали, хоть и ели в то время хозяйскую кашу. Валя молодец — он узнавал. Благодаря ему, мы наткнулись на заветную тропу.

Вначале (с горы) тропа была очень крутая. Но завалы выпилены, а где надо — щебень уложен. (Как они тут свою жрачку тащили?) Но чем ближе к берегу, тем больше опасность выхода медведя на тропу — лес, который был внизу под обрывом, стал «дотягиваться» до уровня тропы — тропа становилась более пологой, сглаживаясь с рельефом. Я крутил головой, постоянно, будучи на стороже — на «свадьбу» у нас приглашений не было!

Пару раз приходилось «перекуривать» — «не на сдельщине же»!

— Геологам приходится по этим горам лазать, брать пробы каждые пятьсот метров — удивил меня сообщением ВП.

«Бедные геологи, — думал я. — И хочется же вам ползать по таким крутым склонам. Хорошо, что мы-то вниз идем!»

Примерно на середине пути, практически на самом побережье, у подножья горы с которой мы сошли — бивак: столик, скамейки из бревен, место для костра. Надо полагать, это для усыпления бдительности несмышленых туристов, идущих с берега: как бы, вы уже прошли полпути, ещё столько же осталось, но вы ни сном — ни духом, что вторая-то половина крутая, очень крутая, и вам придется карабкаться, чуть ли не ползком. «Ну, что — отдохнули? Ну, с Богом!»

Первый выход на связь. 20.00. — как договаривались, но не разу ранее не получилось. Может, в этот раз получится, очень хочется, чтобы «Фрегат» ждал нас не на Шартлае, а здесь — на метеостанции, на мысе Покойники. А он должен быть на Шартлае. Нам спускаться ещё час-полтора, если выйдем на связь, скажем, чтобы шел к нам, в Покойники. («Мы слезли с Лены, скоро будем на Покойниках!» — кто-то пошутил). К тому времени, как мы выйдем на берег, «Фрегат» должен как раз подойти. Скинули мешки, закинули антенну на сосну, настроили волну: «Линия Один, линия Один, я линия Два! Как слышите меня, приём?» В микрофоне шипение и щелканье. Опять: «Линия Один, линия Один!..» и так десять минут без перерыва.

Когда уставший, да ещё промоченный перед этим сибирскими дождями, скидываешь со спины рюкзак, то через несколько минут тебя начинает бить озноб — от сырости и усталости организма. Так что, связь связью, а нужно идти, хотя бы для того, чтобы согреться. Всё, мы готовы собрать бесполезную рацию и спускаться дальше.

— Ну, они хоть услышали тебя? — спросил Палыч у Валентина (он у нас выходец на связь).

— Ну, это самое, включение какое-то было. Я сказал, что мы идем на Покойники.

— На всякий случай, нужно сказать, что следующий сеанс связи через час — в 21.00. — Палыч вытирал пот со лба. — Скажите им это Валентин.

Валя успел несколько раз добавить сиё дополнение в шуршащий эфир, прежде чем смотать «удочки». Всем нам показалось, что это бесполезная была затея — ещё раз останавливаться и закидывать антенну никому не хотелось. Если нас слышали, то и так придут на Покойники, а если нет, то и в девять на связь никто не выйдет — уговора такого ранее не было. Но что делать? Палыч сказал: «Люминь!» — значит, «Люминь!» Пошли.

Я забрал котелок у Валентина, чтобы приторочить его к своему рюкзаку, сделав его выше — когда выйдем на егерский кордон и метеостанцию, не гоже появляться в заповеднике с оружием. Высокий рюкзак поможет мне срыть карабин, обмотанный желтой противодождевой накидкой, как я делал это у хижины Мельника. А пока карабин может пригодиться — не ровен час, мишка выскочит — я ещё помнил рассказ Налейкина, как трехгодовалый «глупый» медведь поляков на крышу загнал прямо на метеостанции. Если это чмо выпрыгнет из-за кустов, придется стрелять (хотя бы в воздух, чтобы отпугнуть, а то Налейкин говорит, что тот вообще ничего, кроме бензопилы не боится).

Послышался шум мотора — кажется, машина идет на встречу (мы уже вышли на какую-то дорогу) Меж кустов показался «Уазик». Сбросив рюкзак, я принялся быстрее заматывать в накидку (и маскировать) карабин. Мужики, прикрывая мое «грязное» дело, остановили Уазик и, обступив его, начали расспрашивать о чем-то шофера. Когда я закончил и подошел к ним, я узнал Налейкина, сидевшего за рулем, и услышал только последнюю часть беседы:

— Далеко ещё до метеостанции?

— Ну…

— Нет-нет, нас не надо подвозить — мы сами дойдем. Просто, сколько ещё?

— Ну, ребята. Учитывая, сколько вы сегодня уже прошагали, осталось совсем немного. Я сейчас поляков увезу и вернусь. Идите по дороге, не сворачивайте.

И он, кивнув мне «здрасти», умчался вверх по дороге, которая, по моим подсчетам, должна кончиться метров через пятьсот.

— Куда это он их повез? Спросил я у Евгения Ефимовича.

— К биваку видимо, — ответил тот.

— Тут дороги-то осталось.

— А что ему — они платят, он возит.

Я засмеялся — мне пришла в голову веселая мысль.

— А где гаишники? Ездят тут всякие без номеров, без поворотников!.. Дорога есть, автотранспорт, а ни светофоров, ни знаков, ни гаишников.

— Да уж, — согласился ЕЕ — Единственная машина весь мыс. Её и не существует, наверное, вовсе. Собрал из всего, что было, теперь ездит.

— Губернатор острова Борнео Толя Налейкин на своем автотранспорте возит по заповедным местам иностранных туристов. Красота! Чтоб я так жил, как он мучается! «Техосмотр когда последний раз проходили? А? Пройдемте, товарищ!»

Евгений Ефимович устало улыбался:

— Да уж, только техосмотра ему и не хватало.

Слева из ничего появились кони! Я поначалу от неожиданности схватился за оружие! Но потом, поняв, что это только кони, успокоился, хотя молоток мой колотил в груди. Как его успокоить? А вот так: «Раз кони спокойно стоят, значит, мишки рядом нету — они бы зачуяли». Это успокоило «молоток».

В девять мы уже почти вышли на берег. С моря дул холодный ветерок. Сбрасывать рюкзаки с мокрых спин было мало приятного. Но Палыч настоя на связи, хоть ему и поясняли, что это бесполезное дело. К тому же выяснилось (я не слышал, пока возился с карабином), что Налейкин сообщил, что «Фрегат» до вчерашнего дня стоял здесь, а вчера ушел на Рытый.

— Зачем на Рытый? — не понял я. — Мы же ему говорили ждать нас на Шартлае.

— Налейкин сказал, что он ушел на Рытый.

— Да нет, — вставил Валентин. — Он, это самое, на Шартлае — Налейкин перепутал.

— Да нет же, — подтвердил Андрей Валентинович. — Налевайкин сказал, что корабль ушел на Рытый.

— На хера? — не унимался я.

— Кто его знает.

— Тем более, нужно на связь выходить — пусть сюда идет, — сказал Владимир Павлович.

— Если они нас не слышали, то в девять на связь никто не выедет, — пытались объяснить Владимиру Павловичу.

— Выйдут, — утверждал тот. — Валентин, доставайте рацию!

И пришлось сбрасывать рюкзаки!

Пока Валя, покуривая, лениво информировал в микрофон «Линию Один», что он «Линия Два, прием», мы живо обсуждали, на хера «Фрегат» поперся (если он действительно поперся) на Рытый? Версий было несколько:

а) Корабль никуда не поперся, и он на Шартлае — перепутал Налейкин;

б) Там все ужрались (вместе с Налейкиным ещё здесь вчера) и всё перепутали;

в) Придем на метеостанцию — узнаем, может. Валя докричится в свою беспонтовую рацию;

г) Дежавю — такое уже было в прошлом году, почем бы и в этом не повториться?

Остановились сразу на всех версиях.

Валя «линию Один» не докричался.

Уныло, устало, еле-еле, замерзшие мы пошли на метеостанцию: приедет Налейкин — разберемся. А пока бы хоть отогреться. (Ещё была вероятность погреться в баньке — должен же Налейкин сделать выводы из моих написаний прошлых лет).

* * *

Жарко было — воду хлебали ведрами, потели. (На Молоконе и на Рите) Дождь шёл — потели сильно, но воды почти не пили, один раз у старого, развалившегося зимовья. Даже в бутылки не набирали. Хотя теряли влагу куда больше! Почему?

Метеостанция. Знакомое убогое место.

Тоскливый дом — типа гостиница с надписью «Солнечная». После поляков стол завалин пакетиками с «их» супами и что-то протухшее в кружке. На полу навалены матрацы, одеяла, подушки. Побеленные стены. Надпись в облачной рамке сине-красного цвета на желтом фоне: «Галя ты мой свет, без тебя мне жизни нет!» («Я это запомню и, если разрешите, воспользуюсь — мою жену тоже Галя зовут», — почти серьезно говорил Полеванов пьяному автору этих строк, некому Косте, когда мы чуть позже остались одни в этом доме, и надо было как-то развлекаться и время коротать). Вообще, комната с надписью на стене была когда-то женской комнатой: бледно розовым покрашено окно и косяк двери. Наверное, Костя любил свою Галю. «Город заманил!» — сказал он Палычу, когда тот спросил, где сейчас Галя? Палыч даже вздохнул — жаль парня.

Тоска, если смотреть из окна на серый Байкал. Волны лижут камни, ветер вечно дует, никого в море нет — хоть вешайся! Но печь нагрела стену, и я прижался к ней спиной! Хорошо всё же в доме, пусть даже и в таком, — куда лучше, чем в палатке!

Прижавшись спиной к теплой стене, я закрыл глаза.

Всё-таки какой это кайф… Нет, ни так! Какая благодать, вот так прижаться усталому, прозябшему путнику спиной к теплой побеленной стене. Пусть дом неказист и стар, пусть немного воняет чем-то тухленьким, пусть на полу навалены вещи и пол давно не подметался, пусть всё — но какая благодать, выйдя из тайги, прижаться к теплой стене. Там за окном вечереет, и ветер рвет короткие волны, метая их пенные брызги на галечный берег. Там сейчас холодно и неуютно. Единственное, что спасло бы нас в такую погоду — огромный костер. Но мы бы не стали дотягивать себя до такого состояния, когда морозит не от холода, а от усталости. Мы давно бы уже разбили лагерь и завалились у костра, попивать чаёк. Однако, зная, что здесь, на метеостанции мы найдем крышу и стены, мы шли упорно, долго и целеустремленно. И вот дошли. Но всё равно морозит, и даже представить страшно, что сейчас делать вне стен и крыши. Алексеича жалко, как он сейчас там?…

— Вы у нас спасатель, — сказал Владимир Павлович, обращаясь к Николаю Алексеевичу, — спасайте нас.

— Всегда готов, — ответил старик, вытягивая из рюкзака тапочки. (Свои сапоги он поставил к печке сушиться). — Что нужно сделать?

— Нужно с хозяином до «Фрегата» съездить. Тащите корабль сюда, нечего ему там до утра стоять.

— Прямо сейчас? — не понял Алескеевич.

— А чего тянуть?

Старик посмотрел в окно. На море шторм, холод и лодочка «хозяина» железная — хороший хозяин собаку в такую погоду из дома не выпускает, а тут…

Алексеич вздохнул, запихал обратно пластиковые шлепанцы и пошел одевать сапоги.

Через десять минут лодка прыгала по волнам, унося беднягу Алексеевича и обнадеженного дармовой «дозаправкой» Налейкина, куда-то в ночь, в холод, к Рытому, за которым прятался «Фрегат», за сорок километров по бурлящему морю. Никто из нас не хотел бы оказаться сейчас на месте Алексеевича, но то, что он часа через два будет на корабле водочкой греться, давало нам повод думать, что ему не так уж плохо. Хотя, какой там «не так уж»… Ладно, зато корабль придет. Может, он вообще на Шартлае, тогда им и ехать-то минут сорок. Куда денешься — будем ждать! Тем более что они уже уехали.

Отогнав налетевшие было печальные мысли, мы все немного решили покемарить, пока нагревается банька.

На дверях, в которые упирается кровать, «Дикая Орхидея» в прозрачных на лобке трусишках, заманчиво изгибалась над днями недели июля давно прошедшего года. Легко представить, как много грез она кому-то подарила в этой тоскливой вселенной! А ведь предназначение календаря ещё и в том, чтоб точно знать, когда покос!

Мокрые носки, майки, штаны — всё над печкой, над котелком, в котором скоро забурлит вода, чтобы мы смогли приготовить чай. А где заварка? Нет заварки! Отдали всё Мельнику, как оказалось. Заварили какой-то местный «Курильский» чай. Получилась какая-то лажа в котелке — поверх плавали, похожие на опилки, соломинки, которые не заваривались и не тонули. Но, добавив пачку «Колдрекса», мы добились некого вкуса, и кипяток пошел за милый мой!

Костя «пригласил» нас ещё в «не остывшую баню», как он выразился, («дамы мылись недавно перед вашим приходом»). Банька была не очень-то, мягко говоря. Пол холодноват, и горло першило от едкого дыма, который проникал в парилку, стоило дунуть ветерку. А ветерок всё сильнее дул и дул (как там наши на лодке?) Но и то хорошо — как-никак, согрела банька и грязь недельную отмыла.

Валентин увлеченно рассказывал ЕЕ, как он у себя дома сделал дверь в бане. Долго, внятно и подробно объяснял, как «мастер» вместо деревянных клинышков прикрутил поперечины металлическими саморезами. «Теперь пришлось дверь разбирать, это самое, переделывать». Евгений Ефимович зачем-то задавал встречные вопросы, понуждая Валю ещё более подробно всё описывать, а сам, тем не менее, внимательно слушал. Он, вообще, умеет слушать.

Я слушать утомился, и ушел!

* * *

Ботинки безнадежно не просыхают!

ЕЕ сказал: «Ботинки говорят о многом. Где был их хозяин, как жил, чем занимался, что за человек. Ботинки говорят о многом!» Он прав, его «прошлогодние» ботинки, теперь с заплаткой, могли бы рассказать, как в прошлом году их хозяин штурмовал горы на Шартлае. А о чем могут рассказать лакированные коры? Или рваные кеды? Или остроносые «турецкие» ботики «стильных пацанов»? Наверняка, о многом. Характер хозяина даже в стоптанности ботинок проявляется. Говорят, можно узнать, некоторые болезни по сношенности каблука. Так ли это? Опытный следопыт узнает пол и возраст животного по следам, почему бы, не вычислить ангину по ботинкам? Шутка? Куда уж там — остроглазое наблюдение. Сфотографируйте свою обувь — посмеетесь через десяток лет, в чём вы ходили. Ботинки говорят о многом!

Мы уже крепко спали, когда раздался грохот открывающейся двери, звон бутылок и пьяные голоса наших «ходоков».

— Просыпайтесь! Хорош спать! Мы приехали! — Налейкин здесь был хозяином, и ему положено было орать. — Вставайте, надо отметить знакомство!

Нехотя, почти все поднялись. Мне вставать было — в лом. Я решил не бухать — желания нет, спать охота. Да и о чем сейчас говорить? К тому же, я здесь со всеми знаком! И я рубанулся дальше.

Бедные мои компаньоны. Им тоже не хотелось бухать, а спать хотелось очень, но законы гостеприимства гнали их к столу. Кряхтя, все расселись. Налили (это было слышно). Они говорили слова благодарности хозяину за приют, за тепло за баню, хвалили дом и его гостеприимство… А он почему-то наглел и говорил, чтобы Костя принес ему зачем-то какой-то его пистолет, и что он всем, если надо, покажет, кто здесь хозяин! Но Костя пистолет не нес, поэтому напряжение, возникшее было после таких слов, спало. Вновь стали благодарить хозяина… А он опять чему-то был не доволен. Всё это порядком начинало надоедать, и я хотел было выйти, но решив, что мой приход только подхлестнет новые темы для разговоров и продлит время пьянки, остался. Оставалось ждать, когда это всем надоест или когда хозяин угомониться. К счастью, напился наш хозяин довольно быстро, и кое-как ушел. Все мои компаньоны облегченно выдохнули и разошлись по койкам, досматривать сны. Но не надолго…

Рассвело, и вновь появился Налейкин.

Палыч, как настоящий командир, взял его на себя. Он встал, молча прошел к столу, достал бутылку и налил себе и хозяину. У них завязалась беседа. Палыч говорил, что именно нужно сделать, чтобы жизнь в заповеднике и на метеостанции стала совсем другой. И правильные вещи он говорил. Да вот только хозяин его почти не слушал.

Зато мы все слушали. Это было бесплатное «радио» шоу! Как такое пропустить?!

— Тебе нужно поставить здесь космическую тарелку! — говорил Владимир Павлович, заменив слово «спутниковую» на «космическую» (Налейкин, как мне кажется, вообще не понимал, что это за тарелка).

А ведь и вправду, с телевизором, как окно в мир прорубили бы. Может, их жизнь с Алёной приобрела бы какой-то цвет? Палыч обещал дать денег на тарелку. Налейкин ерепенился и говорил, что и сам может заработать. «Но нахер она нужна?»

— Нужна, нужна, обязательно нужна. Ты увидишь, как все изменится. Ты же здесь всё знаешь. Такие красоты у тебя, а даже телевизора нет! Поставь, обязательно поставь! Хочешь, я помогу.

Налейкин мычал и задавал вопросы не в тему:

— Ты в Тибете был?

— Нет.

— А Мишка Степанцов — был.

— Ну и что? К тебе люди сами едут — Байкал же! Здесь такая природа и атмосфера. Люди мечтают быть на Байкале! А как ты живешь? Ну, напиши книгу про Байкал, ты же много знаешь. Напиши, я помогу — будут к тебе приезжать люди — всё изменится. Понимаешь?

— А ты чё — деловой что ли?

Палыч решил смягчить.

— Ну, за хозяев! — предложил он.

Выпили.

Пауза (видимо закусывали).

Потом беседа продолжилась, где Палыч ещё раз попытался убедить Налейкина, что на его кордоне, где он с начала основания заповедника работает, можно всё изменить — всё изменить к лучшему. И вновь предлагал свою помощь.

— А ты что, хохлятское отродие? — вылепил Налейкин, поняв вдруг, что его собеседник произносит «г», как «х».

И тут ещё Палыч сдержался и вежливо объяснил нахалу, что он родился в Харькове.

Услышав слово «Харьков», Налейкин что-то только ему известное вспомнил и уточнил:

— А я бурят!

Он мало походил на бурята, но Палыч согласился — бурят, да бурят.

— Я бурят! — настаивал Налейкин. — А ты хохлятская отродие! Деловой, да? Такой деловой? Чё, думаешь, ты такой деловой? Хохлятская рожа!

Слушатели из соседних комнат затаили дыхание — решали: выйти и выкинуть Налейкина или ещё подождать, чтобы уж потом ещё и… по полной программе?

Палыч (видимо, замахнув) вдруг спокойно так, но твердо и членораздельно говорит «Губернатору мыса Покойники»:

— Ещё раз нахамишь, я дам тебе в морду! Хочешь получить в торец? А? Ещё раз нахамишь — получишь в торец! Понял? Получишь в торец! Точно тебе говорю!

В ответ — молчание.

«Он понимает, он понимает, профессор!» — пронеслось в головах слушателей, как кадр из фильма «Собачье сердце».

«Шариков», судя по всему, действительно всё понял и «поджал хвост»! А профессор, уловив это дело, расправил плечи, стукнул кулаком по столу: «Получишь в торец»! Теперь он был хозяином положения. Никакой пистолет теперь Налейкину не поможет — Палыч «навалился» на беднягу! Всё, что он говорил до этого добрым тоном, стало говориться по-другому и боле доходчиво, объясняя хозяину, что живет он, в сущности, как свинья. И если он ничего не хочет менять — хрен ему кто поможет, и само ничего не изменится. Ему помощь предлагают, дело говорят, советы дают, а он хамит! Причем, не уважая возраст и положение собеседника, произносит мерзкие слова, за которые, не будь он здесь хозяином, получил бы давно и много! Воспитание и законы гостеприимства не позволяют это сделать! «Слушай, чего тебе говорят! И вникай! Всё польза!» Вот теперь до Налейкина дошло, он расстроился, выпил и ушел. Наконец-то и у Палыча выдалась минутка (или часок) отдохнуть. Закрыв дверь за хозяином, Палыч тяжело пошел к кровати. Слушатели расслабились. Концерт окончен!

Когда все проснулись, выяснилось что Налейкин вернулся, и пил уже тихо и в одиночестве, пока не пришло время всем вставать и уходить на корабль.

Он тяжело и печально сидел.

Собрав вещи, я вышел из «своей» комнаты чего-нибудь перекусить, пока другие собираются. На столе стояла тушенка и пиво. Где они достали такую тушенку? Тушенка с капустой, морковкой, луком и другой жухлой травой! Гадость полная! Но и это лучше, чем сублиматы! Я зацепил грязной вилкой кусочек мяса и закусил им пиво.

— А ты зачем так про меня написал? — вдруг спросил Налейкин.

— Не понял? — я посмотрел на печального человека. — Что-то ни так? Я что-то соврал?

— Ты плохо про меня написал, — Налейкин нахмурился. — Сам-то такой же.

Толя-Толя! Ты намекал, что и я сейчас живу с женщиной, которая меня на двадцать лет моложе.

— Да, здесь ты прав. Сам — такой же, — согласился я. — А всё остальное?

— А что остальное? — не понял Налейкин.

А действительно, что остальное? Во всем остальном Налейкин в моей книжке выглядел даже очень неплохо — зимовье нам своё «предоставил», потом ещё спрашивал, как дела. Ну, девчонка у него была молодая. А ведь живут же до сих пор — ей теперь тридцать пять, а лицо не изменилось — я её сразу узнал. Значит, всё дело только в том, что я написал о разнице в двадцать лет. Хорошо! Но когда тебе двадцать восемь, то здесь понятно, что сорокалетние кажутся стариками — сейчас они такими не кажутся. Что ж тогда, прости, Налейкин, за ту книжку. А за эту — я в следующей извинюсь!.. Если «космическую» тарелку поставишь и бухать прекратишь!.. Или если я сам сопьюсь! До новых встреч, губернатор!

* * *

Уходя в «кипящее» море от дома Налейкина с надписью «Солнечная», ощущаешь, что мир ещё не пропал. Зато, пропала тоска! Ни то что, когда из его окна глядишь на пустынный берег, холодное море и черную гору далекого Святого Носа. А что там ему ещё делать? Каждый корабль — новость из Мира — ждешь его, как подарка (яблочки, конфеты для Алены) и дармовую возможность бухануть. Он здесь главный! Можно и поссорится с пассажирами корабля, показать свои права: «Ты чё, деловой, что ли?! Костя, где мой пистолет?» Палыч забыл у него свою «лыжную палку». Во — тоже подарок! Все что-нибудь забывают. Вот только зачем ему эта палка нужна? Хотя, в хозяйстве всё сгодится! Тоска там, в «Солнечной» И непроглядная вечная безнадега. Да ещё обнаглевший молодой медведь на крышу людей загоняет!

Кажется — аллес! Приключения окончены! Осталось поваляться на солнышке недельку и попить пивка, вспоминая наши переходы. Впереди — Чивыркуй, Ушканьи, Ольхон. Впереди штормило Море!

Глава третья (отдыхающая). Чивыркуй, Ольхон и «Фрегат»

Даже в беззаботности ты не можешь унять свою суету. Зачем тебе знать, почему на той стороне лает собака?

На корабль добирались на резиновой лодке — море кипело.

В кубрике пахло… нет-нет — воняло!.. тухлой и свежей рыбой, перегаром, куревом (хотя я и «гонял» за это Палыча № 2, но он всегда забывал, что курить не стоит в «спальном» помещении), сырой обувью и носками, и разлитой по столешнице водкой. Спать здесь будет невыносимо, но необходимо. «Потом я к этому запаху привыкну» — казалось мне. Но я ошибся — так и не привык. Зато в памяти он осел навсегда! Запах покорителей ущелий и первопроходцев! (Что же тогда твориться у космонавтов, особенно, после полета?!)

У Палыча № 2 — нашего горя-связного — под глазом был огромный синяк, и правая половина лица распухла. Я непроизвольно рассмеялся.

— Где ж ты так, уважаемый?

— А!.. — Палыч-2 махнул рукой. — Упал. Запнулся об этот люк и об тот ударился. Как так получилось? — он, как дитя, удивленно развел руки.

— Что, даже подставить ладошки не успел? — мне уже было смешно — я представил, как всё это произошло… и какой стоял «звон» от удара по всей пустотелой «банке».

Палыч-2 вздохнул:

— Не успел. Как так получилось?…

«Ещё один комический персонаж» — понял я, а вслух сочувственно добавил:

— Как же ж так? Аккуратней бы надо. Голову себе разобьете, Владимир Павлович. Не бережёте Вы себя!

— Уже разбил, — хмыкнул тот, и пошел помогать прибывшим в новой партии на шлюпке.

Теперь мне скучно не будет!

Весь путь поперек Байкала от мыса Покойники до Чивыркуйского залива корабль болтало на короткий и крутых волнах Большого Моря. Если взайти на капитанский мостик, что над рубкой, и посмотреть на нос корабля, увидишь, как он ныряет в волны, брызгами обдавая всё, что лежит на носовой палубе. Но не стоит смотреть на корму! Она вихляет и качается, как задница модницы — того и гляди оторвется. Зрелище не очень спокойное, если учесть что часа два с половиной — три нужно будет пересекать Байкал. (А ветер может и усилиться!) Чтобы всего этого избежать, не лезьте на капитанский мостик! Идите на корму к своим товарищам и напейтесь — так легче пересекать «бурные воды».

Я слез с мостика и пошел к друзьям на корму.

Разговоры на корме сводились к тому, как все слышали, и очень всем понравилось, когда Владимир Павлович сказал: «Хочешь в торец?» Было много интерпретаций услышанного, так как из разных комнат и мест ночлега нашей команды прозвучавшие слова «нескучной» беседы воспринимались по разному, но ясно было одно, что никто из нас не пропустил это «утреннюю программу». Теперь все об этом только и говорили. Потом, обратив внимание на скалы, что падали в море сплошными уступами леве Покойников, стали обсуждать, а как бы мы по ним спускались, выйдя мы на них? Все сошлись на мнении, что — никак! Валя, размахивая правой рукой, указательным и большим пальцем, часто произнося: «Это самое», чистосердечно сознался, что именно он сразу понял, что сюда идти нет смысла. Он поведал нам, как он нас вел по тропе, стараясь увести от этих склонов к туристской тропе, как он предвидел, что мы можем застрять на них, и если будет плохая погода, то нам придется «осуществлять „холодную“ ночевку». Он сомневался, нужно ли так идти, и, когда понял, что нет смысла, он убедил-таки Владимира Павловича сделать так, как он предполагает — свернуть влево, к тропе, что собственно говоря, в конечном итоге у Вали и получилось! Он много чего рассказывал, доказывал и приводил факты, из чего всем нам стало ясно, что: правда — эластична!

Так незаметно, качаясь на волнах, выслушивая и высказываясь, поднимая тосты и поздравляя всех, кто принял участие в нашей экспедиции, мы добрались до Чивыркуя, и воткнулись в песчаный берег бухты «Змеиная», в аккурат напротив малого целебного источника: хочешь, выходи с корабля и плюхайся в горячую воду (если очереди не будет). Всё — мы на Чивыркуе, теперь несколько ленивых суток. Отдыхаем!

После тех дней, что пришлось нам помокнуть и потаскать по сопкам свои баулы, здесь всё казалось раем. Да это и был Рай! Всегда солнечно, всегда спокойные воды и тёплые к тому же, дорогие корабли и яхты, люди в чистых ярких одеждах или практически без ничего (особенно девочки с загорелыми ножками и всем, что ещё у них там есть для загара), музыка, крики чаек и подвыпивших компаний, гул моторных лодок, и запахи готовящихся шашлыков и копченой рыбы. Ну, чем не Рай?!

Скинув в душном кубрике с себя лишнюю одежду, в шлепанцах, человек выходит на палубу, потягивается до хруста в суставах, разминая шею, осматривает всё кругом, пока ещё не прошли синие блики в глазах от резкого потягивания, и закуривает. Ветерок приятно обдувает его незагорелую кожу, глаз ласкают круглопопые купальщицы, и он, непроизвольно улыбнувшись, вспоминает как …

Владимир Павлович, глядя на холодную воду, тогда ещё речушки, Лены, в месте их двухдневной ночевки, сказал примерно так: «Много мыслей закрадывается в голову, когда видишь эти прозрачные, чистые воды реки, которая с каждым метром набирает величие, становясь могучей, судоходной и одной из самых больших рек мира — на ней даже мостов нет!» (В этом месте кто-то позволил усомниться в данном предположении, напомнив, что Байкало-Амурская магистраль должна пересекать Лену, следовательно, как минимум один железнодорожный мост есть!) Подумав, Владимир Павлович согласился, но мысль свою продолжил: «Эти солнечные блики, эти гладкие камушки на дне, это журчание — всё это успокаивает душу, наполняет энергией человека, заставляя задуматься, вспомнить прошлое, вспомнить детские годы, близких и любимых людей, приятные события и многое, многое другое, что оседает в памяти, как положительные, благотворные и очень значимые для каждого человека мгновенья. Даже думая о будущем, даже фантазируя возле таких вод, человек думает и представляет лишь самое сокровенное, чего бы он хотел достичь, понять, увидеть. Вот, Вы, о чём думаете, Эраст Юрьевич, когда смотрите на воды этой реки?»

«О купании рабынь!» — ответил ему собеседник.

Над лагерем раздался долгий смех!

… Человек спускается, держась за железные поручни, по трапу на песчаный берег. «Ах, как приятно мелкий песочек хрустит под ногами! На хрен эти шлепанцы! Ах, как приятно обжигает песок стертые ступни!» Человек садиться на лавочку, и ждет, когда из «ванны-канавы» выскочат «купающиеся рабыни». И дожидается, незаметно разглядывая их. Потом он медленно опускается в горячую воду. «О… ка-айф! Тихонько, теперь по плечи… Ка-айф!» Кожа становиться гусиной. Но это же и есть ка-айф! Напротив, в метре, ветерок морщит холодную воду залива, а человек лежит, закрыв глаза, и лишь кожей лица чувствует этот ветерок, да ещё волосы, давно немытые, треплются от его дуновений. Понежившись чуток, привыкнув к температуре воды, человек опускается в «ванну» с головой, и… кайф увеличивается. Теперь мокрая голова ещё больше чувствует прохладу ветерка, а всё остальное тело — как горяча и приятна водичка в этой луже. Но пора вылезать — перебор — тоже нехорошо. И человек в мокрых трусах, прихватив свои шлепанцы, осторожно поднимается по трапу, чтобы не поскользнуться, а на палубе быстро надевает шлепанцы — железо раскалилось, и стоять на нем босыми ногами не возможно — капли, падающие с невыжатых трусов, чуть ли не с шипением, моментально высыхают. И человек бежит, обдуваемый холодным бризом, в душ — выжимать трусы. И уже через пять минут он сладко спит, забыв про усталость, про морскую качку, про холодную ночевку в палатке, про невкусные сублиматы, про опасность встречи с медведем, про… Он спит, и ему сняться купающиеся круглопопые рабыни в горячих водах далекой сибирской речки.

* * *

На Чивыркуе я поймал ужа. Перед этим Валя рассказал всем, что всех ужей на Чивыркуе истребили, чтобы они отдыхающих не пугали в теплых ваннах. Раньше их много было, а потом их уничтожили всех. Да, раньше их много было! Года три назад я, валяясь в горячем источнике, вытащил из-под себя скользкую змею. Уж — ни уж, там разбираться некогда — выкидываешь его быстрее, и тут же чувствуешь, как по телу озноб пробежал! После такого — купаться мало хочется. Но через пару «заплывов» к ужам привыкаешь, и с интересом наблюдаешь, как они иногда валятся с глиняной стенки к тебе в «ванну», и не выбрасываешь их, а, тупо улыбаясь, дивишься их способности так необычно плавать. Но, выслушав брата-Валю, я, в свою очередь, не удержался на всякий случай поведать, что ужи все-таки ядовитые змеи: их зубы вовнутрь загнуты, и они жалят жертву тогда, когда её заглатывают. Так что пальцы в рот ужам пихать не рекомендую! Однако добрый друг мой Валя говорил: «Спасибо тебе! Спасибо. Ты нам показал, что не всех ужей ещё истребили. Это меня очень радует! Я думал всех. А оказалось — не всех. Вот за это, тебе огромное спасибо!» (Когда он не подбирает слова, чтобы точнее выразить свою мысль, а говорит честно и спонтанно, он забывает вставлять «это самое» — хороший признак).

Так что, это самое, приятно, что я Вале угодил!

Зато щук я в тот первый вечер не поймал. Это была бредовая идея, если учесть, что наш капитан корабля Андреич и его помощник Александр просто-таки заваливали нас рыбой, ежевечернее ставя «сетёшки». Но как, будучи на Чивыркуе, не пойти ловить щук? Выбрав один, из миллиона валяющихся на корме, спиннинг, я направился вдоль берега попытать рыбацкое счастье. Можно, конечно, и с корабля покидать, но тогда на тебя все зырят и ждут, что ты что-то вытянешь, а ты не оправдываешь их ожидания. И тогда досадно им и неприятно тебе, что ты такой лох, даже щуку поймать не способен. Я пошел вдоль берега. Удилище оказалось очень длинным. А берег был очень крутой и резко падал в воду — найти место, чтобы попытаться закинуть блесну в ближайшем километре не оказалось возможным. Я упылил в самый конец залива, где много прибрежной тины и берег не менее крут, зато народу нет и никто не видит как я ловлю-лажаюсь. Ни тут-то было! Стоило приноровиться закидывать блесну, примчалась лодка с мужчиной и женщинами, и с громкими песнями в стиле шансон. Кто вообще их слушает? Редко когда что-то хорошее прозвучит, чаще — всякая ерунда. Даже представлять не хочется, как здоровый молодой мужик жалуется всему миру: «Вот, суки, меня окружили, повязали, повезли»… (Чего не отстреливался?). Или: «Мама, мама, на последние гроши я куплю тебе цветы, на могилку маме унесу»… (А чё ты на последние-то покупаешь? Не работаешь — так воруй! Ты же, типа, жиган. Чего ты про маму вспомнил, когда у тебя бабки кончились? Ещё поешь про это жалостливым голосом. Сейчас, мы расплачемся! Не чморись — сделай вещи, и поставь матери памятник путевый, раз уж так получилось, что она тебя-балбеса не дождалась!) А уж когда они начинают завывать про любимых!.. И где они только находят девушек с такими именами? Не понимаю я это шансон… А бабы на приплывшей лодке весело визжат, а мужик матерится и обещает им рыбу поймать — в прошлый раз он здесь килограммов на восемь вытащил! У них там громко — они меня не слышат. А я знать все их личные секреты не желаю. А интимные подробности вчерашней ночи у меня могут рвоту вызвать — я сматываю удочки и ухожу! Всё, комары, нажрались моей крови — хватит! Пойду, поем жареных окуней — Палыч № 2 их уже, наверное, сготовил.

Больше на рыбалку я не ходил.

Про Палыча номер два надо бы пару слов сказать.

Пока мы шарахались по тайге, не было времени с ним поближе познакомиться. То мы резко поднялись и ушли, то он ещё (или уже) спит, когда мы бодрствуем в коротких перерывах между походами. С пивом он тогда конечно насмешил, когда хотел Ефимычу за пиво денег отдать. Но большей частью я переживал, что он вывалится за борт — а это раздражало. Даже Валюха как-то забегал, когда не нашел его на привычном месте лежанки. Но, к счастью, всё обошлось. Ещё он «забывал», что в нашей «спальне» курить не рекомендуется. И всё такое делал он, что делает человек в легком и разном состоянии алкогольного опьянения, когда рядом трезвые или мало выпившие соратники. Но он приехал на Байкал не в горы лазить, а отдохнуть, расслабиться, оттянуться, как умеет — человек много лет в отпуске не был. «Имеет право!» — как любит говорить Владимир Павлович номер один. Откуда у него такое выражение? Ещё с Магадана. Он рассказывал, что как-то у него на вокзале, когда он был ещё молодым начальником приисков, а, стало быть, на Магадане человеком очень известным, к нему подошел один деятель и сказал: «Привет».

— Здравствуй, — ответил Палыч.

После короткой беседы выяснилось, что когда-то этот деятель бичиватого вида где-то вместе работал с Палычем, а значит, тот его должен знать.

— Возможно, — сказал ему Палыч.

Тогда человек, удовлетворенный его ответом, произнес:

— Тогда вы имеете право занять мне десять рублей!

И Палыч дал ему денег.

На вопрос, вернули ли ему деньги, ответ был очевиден:

— На Магадане люди постоянно становятся неожиданно богатыми. Десять рублей даже по тем временам — тьфу! Через какое-то время, какой-то парень пришел и принес деньги, сказав, что это от того-то, того-то, которому вы тогда-то на вокзале заняли. Вот и всё. Но «Вы имеете право занять мне десять рублей!» — это больше чем фольклор! Это — жизнь!

С тех пор, чего бы не делал любой из нас и вообще любой — он — имеет право!

Вот и Палыч № 2 — имеет право расслабиться и отдохнуть, как он хочет. К тому же, они вместе с нашим Старшим не один год проработали на Магадане, не один пуд соли съели — что можно тут сказать? Какое нам дело, как кто отдыхает? — нам же никто не указывает что делать! А если кому что не нравиться — скажите ему, он не будет курить в кубрике.

Палыч № 2 частенько веселил нас своим внешним видом (синяк почернел, а глаз налился кровью, но хоть опухоль спала), когда, выходя на берег принять ванну, он начинал общаться с девушками. Прости, Палыч, но это было забавно и смешно смотрелось, особенно — удивленные глаза купальщиц. И чего, интересно, ты им там говорил?

Но пик его словесных оборотов, вершина его остроумия, фраза, которая стала фразой всего нашего путешествия, это когда Палыч № 2 за ужином, покручивая рюмку в руках, вдруг спросил:

— А чего вы там ели?

— Сублиматы.

— Так они же — … Их жрать не возможно.

— Возможно. К тому же, они практически ничего не весят. Развел водой — получилась полноценная порция пищи.

Палыч № 2 вопросительно посмотрел на говорящего, потом перевел взгляд на свою рюмку и произнес:

— А водка сублимированная есть?

Мы долго хохотали и обсуждали, как бы действительно такой прозрачный порошочек изобрести. Тогда, и это — безусловно, наркотики бы исчезли с лица планеты! Сублимированная водка — вот над чем нужно задуматься ученым! И катанки тогда — тоже не будет! И тару не надо! И металл на пробки не тратится! И перевозить легче и в большем количестве. А уж в походах!.. Да, вообще, если поразмыслить трезво — столько преимуществ! Ай, да Палыч! Всё-таки, остроумный ты мужик, наш бедолага-Палыч № 2! «Гениальная фраза!» — оценил его тезка. Дай Бог тебе здоровья, Палыч!

Три дня и две ночи мы провели на Чивыркуе. Никаких происшествий, никаких событий, ничего — лень и полный отдыхэйшн! Единственное, что нас всех беспокоило, так это здоровье нашего спасателя Николая Алексеевича. Старик, казалось, совсем сдал. Он практически не выходил из каюты. Он постоянно спал. Выйдет, покушает мало-мало и вновь спать. На вопрос, «как ты Алексеич?» Он по привычке отвечал: «Нормально-нормально, всё нормально». И не поднимался с кровати. «Перенапрягся, видимо, мужик, — думали мы. — Как бы сердечко не отказало!» Переживали.

А в остальном — ничего особенного. Беседы, размышления на вечерней палубе… Кто-то книжку читал под названием «Одиннадцать», кто-то чинил движок корабля, кто-то валялся в теплых ваннах — безделье, одно слово! Кайф… И жара!

Однако и такие деньки есть часть нашей жизни, и они бесполезно не проходят.

Лично я очень многое узнал про Эльбрус, благодаря ЕЕ и АВ, которые неоднократно спускались по склонам этой горы, прежде, поднявшись на неё пешком и с лыжами на спине. Но больше, конечно, «напитывал меня информацией» про Эльбрус Евгений Ефимович. Выяснилось, что он первый человек, который по северному склону Эльбруса съехал на горных лыжах. Андрей Валентинович там тоже не мало чего «вытворял», но Любимов, то есть, ЕЕ — это легенда Эльбруса, особенно с точки зрения спуска на горных лыжах по его склонам. Северный склон вообще считается там самым опасным. В среднем по двадцать человек в год гибнет на Эльбрусе, большинство именно на северном склоне… А они по нему на лыжах! А ещё он рассказал, какой прекрасный борщ готовят там его друзья!.. Судя по всему, не мне одному сублиматы в глотку не лезут.

Вечерами, надев теплую куртку, прихватив сигареты и пиво, я взбирался на капитанский мостик, поудобней устраивался на спасательных кругах, выложенных Евгением Ефимовичем виде кресла, смотрел на прекрасное закатное небо и гонял свои необузданные мысли.

Небо на Чивыркуе перед закатом — картины Сальвадора Дали — не меньше! «Буйство красок» — так бы про это небо написал хороший писатель (я так не умею). У меня всё проще. Я даже про Рытый жути нагнать не могу, хотя — «имею право». А чего там прогонять? Мы готовились, мы чего-то опасались, даже немного очковали… Если это касается только меня, топозволю себе усомниться. Ещё весной я предлагал взять на всякий случай обвязки и шнур, чтобы, если пойдет неожиданно бурная вода, успеть «прилипнуть» к скалам. И ЕЕ и АВ — я знаю — обвязки с собой привезли. Но было принято решение взять в поход спасателя. По началу даже двух запрашивали. Хотя все знали, что и сами сможем организовать себе всё без помощи других, но спасателя взяли. Разве это не показатель того, что ни я один серьезно относился к сакральному ущелью? Все немножко очковали. А теперь, когда всё позади?.. Вот я сижу на корабле, любуюсь небесами, а за «моей спиной» ещё один необычный поступок, как сказал Палыч: «Вы в очередной раз попали в историю Байкала». И что? Изменился мир? Нет. Люди, шарахающиеся по берегу или поющие на соседнем корабле, даже не подозревают, что рядом с ними «крутые» парни, которые пару дней назад развеяли легенду. Людям — плевать! Каждый сам — с усам. А то, что мы опять залезли и кого-то опередили, будет только раздражать этих Неуспевших. «Зачем тебе это надо было?» — часто спрашивают меня знакомые, когда речь заходит о проходе вокруг Байкала. Я не знаю, что ответить. Наверное, мне нужно было, чтобы меня именно об этом и спрашивали. А что ещё? Я ничего не открыл, я ничего никому (кроме себя) не доказал. Есть, правда, люди, которые, начитавшись моих предложений, потом берут ненадежную лодку, и с сыном на этой скорлупке рискованно проходят вокруг Озера. И сегодня, пока я сижу здесь и лениво мечтаю на теплом железе, этот человек штурмует Хубсугул на своей лодчонке. Зовут его Виктор Мочкалян. И, может быть, он знает смысл всех этих преодолений? Надо будет его спросить.

С другой стороны, осознание того, что ты что-то сделал нестандартное, необычное, да ещё и впервые, как-то тебя «раздувает» в собственных глазах и сознании. Но это же Гордыня — один из самых больших пороков человека. Получается, что если есть только желание это сделать, а цели за этим желанием не стоит — это грех. Вот мужики — мои сегодняшние компаньоны — совсем другое дело. У них план побывать на истоках десяти самых крупных рек Земли. Они скоро отправятся в Южную Америку, и там будут ползать по горам, пытаясь дойти до истока Амазонки. Здесь их цель была Лена. В прошлом году они дошли до истока Енисея. И так будут дальше, пока не выполнят свою цель. Может быть, потом задумаются: «Для чего?». А пока, они делают свое дело и делают его целенаправленно. Алексеич — понятно, он на работе. А я? Мне исток Лены был мало интересен — я шел только из-за Рытого. Ну вот — прошел. Могу спать спокойно? В принципе, могу — имею право. Ещё могу книжку про это написать — что и делаю. А смысл? Будут спрашивать: «Зачем тебе это надо было?», что отвечать? Тем писательских не хватает? Да, сколько угодно! Хороший писатель, глядя в окно, напишет шедевр. Но так то — писатель. А я? Сижу тут и хнычу, что такой молодец — прошел. Да — прошел. Теперь имею право похвалить свою толстую тушку за это. Могу написать про неё так:

«Моя тушка хоть и неказистая, но она уже доказала, что способна своего хозяина вытаскивать в трудные минуты из нехороших ситуаций. Много раз. Так что, жаловаться на то, как я скроен, мне — грех. То же самое — и о „персональном компьютере“, прибитом к ней сверху, можно сказать».

— Во, брат — тебя уже и на «компьютер» занесло! Гордыня! Ты ещё скажи, что шел на Рытый, чтобы преодолеть самого себя, свои страхи, свои сомнения. Ну, может быть, шел, чтобы была возможность понять, что ты ещё на что-то годишься в свои сорок три. Напиши об этом как-нибудь завуалировано! Короче, иди-ка спать! Ты уже нажрался, как свинья, и несешь чё попало! Иди, проспись, утром на солнышке все забудешь. Тебе ещё раз через Байкал на этом тарантасе болтаться — этого бойся, и молись, чтобы дизель не заглох! Всё, давай — иди! Спокойной ночи.

— Подожди! Видишь, какой корабль пристает.

Рядом с нашим кораблем пришвартовался корабль «А. Бурмейстер».

— И что?

— А ничего. Вспомнилось.

— Что вспомнилось?

— Пятнадцать лет назад, здесь же на Чивыркуе, мы с Володей застряли на том берегу, не зная, как выбраться. Впереди нас «ждали» либо болота, либо Баргузинский перевал. Мы сидели в домике лесника и гадали, как бы переправиться на Святой Нос, чтобы и полуостров посмотреть и как-то путь себе облегчить. Вдруг, подходит «Ярославец». С него по трапу сходит солидного вида мужчина, а к нему со всех концов небольшого населенного пункта — бывшего жилого поселка Чивыркуйского рыбзавода — мчаться люди и собаки. Причем, собаки — колли. Мы поняли, что это Бурмейстер — легенда Байкала, о нём нам много чего порассказывали на разных берегах разные люди. Мы подошли к нему, попросили перевести нас на Святой Нос, а он без лишних слов сказал: «Залезайте». Мы шмыгнули на корабль и через час-полтора были уже на Носу. Болота — побоку! Перевел — пошел в… Нам повезло! А человек нам пожал на прощание руку, когда мы сходили с трапа, и пожелал удачи и быть осторожными. Я видел его при жизни, а вот теперь он — корабль. Ну, разве это ничего не значит, когда ты пятнадцать лет назад здесь первопроходишь и встречаешь Бурмейстера, теперь — опять, и именно здесь же, даже если Бурмейстер теперь ходит по Байкалу в железном обличие? Как это назвать? Совпадение? А вот нет! Пойду, пожму руку его сыну, поблагодарю за отца!

— Иди-иди, и книжку ему ещё прихвати! Он там с «форинтами» — нужен ты ему со своей благодарностью и воспоминаниями. К тому же — ты пьян. Сходи, покажи свою кислую рожу. Дыхни на него. Выступить опять решил? — дескать, здрасти — это я! Младший Бурмейстер сам считается легендой Байкала, а тут ты ещё припрешься. Две «легенды» на одном корабле — ни многовато ли? Иди спать лучше. Утром, если решишь, — поздороваешься и познакомишься.

— Да, наверное, ты прав. Ревностно относятся к Байкалу те, кто хоть раз на Байкале побывал. А что уж говорить о «легендах»?

— Вот именно! Ты сам этому тоже подвержен — вспомни табличку с именами на истоке Лены. Как тебе хотелось, чтобы и твоё имя там было?!

— Это совсем другое дело!

— Ничего другого! Иди — спи! Достал ты уже!..

— …………………….!

Вредно безделье первопроходцам — они сами с собой начинают бухие спорить.

Утром мы рано отчалили, пошли на Ушканьи острова фотографировать нерпу. Мне оставалось только взглядом попрощаться с кораблем-Бурмейстером и мысленно поблагодарить его за помощь в прошлом, пожелав ему, как человеку — Царствия Небесного, а как кораблю — семь футов под килем.

Сделав «ознакомительный» круг по всему Чивыркуйскому заливу, дав возможность «московским гостям» пофотографировать утёсы и бакланов, которые вернулись таки через пятьдесят лет домой — на Байкал, Бог знает, откуда, наш корабль наконец-то направился на Ушканьи Острова.

Чайки неслись за нами орущей оравой. А мы их кормили.

Чайки за объедками рыбы даже не ныряли, а вот за гнилой хлеб дрались! (Как и в первый вечер.) Они дикой ордой шли, как истребители, за каждым куском, потом вновь орали, просили ещё, и опять вырывали друг у друга куски, давясь, но, глотая, и снова громко требовали хлеба. А брошенную им недоеденную рыбку или кости, они провожали изгибом головы и не удосуживались за ней нырять. Почему?

А вот меня, откровенно говоря, разновидность рыбных блюд периодически спасала. Хотя особого голода я не ощущал — видимо, мой внутренний запас жира «горел» пока я прыгал по ухабам, но на корабле, когда нечего делать — только и жрешь. Не представляю, если бы и на корабле нам пришлось бы есть лишь сублиматы. Хотя… у меня достаточно «внутренних запасов орбина»! Даром что ли птицы жиреют, прежде чем лететь в дальние края? Так и я, перед походом не стараюсь особо худеть! Рекомендую — проверенно.

На Ушканьих островах очень много муравьев. Владимир Павлович говорит, что самая большая плотность на один метр леса по всему Байкалу (Если Байкал рассматривать ни только как водное пространство).

— Идешь и ловишь себя на мысли, что стараешься на них не наступать. Но как? Это будет выглядеть весьма не нормально, если пытаться на них не наступать, — читая мои мысли, произнес Евгений Ефимович, когда мы шли по дощатому тротуару на другой конец острова фотографировать лежбище нерпы.

Муравьи кишели на досках — шагу не было возможности ступить, чтобы под ногой не оказалась сотня-другая этих балбесов.

— Они — идиоты, Евгений Ефимович! Нет, чтобы под досками ползать, так ведь лезут под ноги! Прыгать что ли? Как их тут не раздавить?

— Вот именно. А жаль.

— Жаль. А что делать?

И мы продолжали путь, безжалостно, но, не желая, давить этих глупых… балбесов.

Разумеется, во время съемки нерпы у меня опять сели батарейки. Пришлось просто наблюдать, а потом задавать вопросы проводнику:

— Самое большое количество нерпы на этих камнях сколько?

— Я однажды девяносто штук насчитал.

— А вообще на Байкале сколько её?

— Примерно тысяч триста.

— Триста?!

— Триста тысяч.

— Ну, я про то же. Это много!

— Это очень много. Считается, что достаточно — сто тысяч. А последние годы её развелось слишком много. Триста тысяч — это придел. Кормовой базы может не хватить, чтобы ей прокормиться. Естественных врагов у неё в природе нету, кроме человека, вот она меры и не знает.

— Так, отстреливать надо.

— Отстреливают. Но последнее время, больше сеткой ловят — так надежней.

— И всё равно плодится?

— Всё равно плодится.

— Т! Вот какая! Кормовой базы может, и вправду, не хватить! Я вижу, у вас тут и у муравьев естественных врагов в природе, кроме человека, нету. Может, их тоже — сеткой?

Проводник улыбнулся:

— Сеткой их не поймаешь.

— Жаль.

После просмотра всех Ушканьих Островов было принято «гениальное» решение вернуться обратно на Святой Нос, но уже со стороны Баргузинского залива и там заночевать. Такая перспектива не очень радовала. Во-первых, мы и так уже намотали лишних морских миль, пока кружили по Чивыркую и вдоль Островов, более чем достаточно. Во-вторых, что-то там с горючкой у нас были проблемы, и нам приходилось постоянно её перехватывать у разных кораблей и в разных населенных пунктах. Благо, Андреича здесь каждая со… все знают. Ещё на Котельниковском выяснилось, что те, кто заказывал для нас корабль, вместо Молокона капитану сказали, что корабль пойдет в Онгурёны. Не мудрено перепутать девочке из турфирмы такие названия — Молокон-Онгурён — она Байкал видит, только когда её туда любимые возят. Про карты я не говорю — только пасьянс! Вот Андреич и залил, сколько надо до Онгурён. Вся остальная горючка — подарки друзей и знакомых по ходу пьесы. В-третьих; пока погода хорошая, лучше махнуть сразу на Ольхон. А там — хоть трава не расти! В случае шухера, и по берегу можно уехать на материк — всё-таки уже «родные» места — не забудьте, что наш дизель уже капризничал возле Рытого, да и на Чивыркуе Саня его чего-то там латал. Плюс ко всему, встать на ночь на Святом Носе со стороны Баргузинского залива негде. Дунет ветер — положит корабль. Вот такие аргументы! И это ещё только начало, если забыть про взятые уже билеты на самолет обратно, и что обязательно нужно умудриться двадцать второго быть в МРС. А если непогода, тогда!..

Но до кого достучишься?

Вернулись на Святой Нос в Баргузинском его исполнении. Подошли к берегу. Все спят, кроме меня и Палыча. Команда корабля, естественно, волнуется, глядя, как волнуется море. Андреич — мудрый человек — говорит Палычу, указывая на Юг:

— Видишь, там светло — всё разогнало! Сейчас от туда как дунет Култук, и прямое попадание в нас! Пристать негде, ночевать негде — положит нас на камни!

Палыч внимательно посмотрел на Юг, почесал затылок и принял очередное своё решение:

— Раз, всё равно все спят, и всё проспят — идем на Ольхон!

Всё-таки, молодец Палыч — когда надо, он готов поменять маршрут — имеет право! Правда, когда все через десять минут проснулись и удивились, почему это Святой Нос удаляется от нас, он объяснил: «Это Эраст Юрьевич меня уговорил — все претензии к нему!»

— Ха-ха — какие ко мне претензии? Спать надо меньше! Всё — идем домой!

— На Ольхон!

— Какая разница?

И мы пошли на Ольхон, потеряв массу времени, километров, горючего и нервов. Главное — всё срослось, как желалось! Андреич лукаво мне подмигивал, а я объяснял непонятливым: «Стоило ли спорить с дядькой? Пока погода есть и волны небольшие — это лучшее решение! Ге-ни-аль-но-е!»

И люди снова шли спать. Жарко же!

В резиновой лодке, что стоит посреди катера, мы с ЕЕ, укутавшись в одеяла, как индейцы, пили пиво, говорили о путешествиях, и он просвещал меня, как нужно управлять лодками в узких ущельях во время сплавов. Оказывается, он и там побывал! А что ещё было делать пять часов, пока наш «Фрегат» ковылял на Ольхон?

Еще он сказал интересную вещь:

— На Средиземном море — бросишь с корабля в воду что-нибудь в виде очистков или объедков — какую-нибудь биологическую пищу — вода сразу тут же кишит, кипит! Всякая живность, от маленьких головастиков до огромных монстров, появляется в одну секунду. И вокруг начинается такая какофония — даже видеть жутко!.. Так что, ни всё так просто. Обманчиво, что вода спокойна. Гладь, вроде, тишь и штиль, но… постоянно в воде кто-то на стороже, кто-то ждет.

— Вываливаться — не стоит?

— Вываливаться — не стоит! Сразу сожрут. Моментально! Я думаю, здесь — так же.

(Объедки с нашего стола и кости рыбы валялись, белея в глубине на песчаном дне возле Ольхона на последней стоянке, пока мы там стояли почти сутки. Сомневаюсь, что у нас здесь кто-то так же кишит, как на Средиземном море. Хотя, если человек тонет — Байкал его не отдает. Но это всё бокоплавы и бормыш — монстров тут нет, если не считать нерпу и прочих большеньких рыбешек. Не знаю… Наши объедки долго белели! Однако, рассказ интересный — красочный).

К закату мы добрались до подходящей бухты, на северной оконечности Ольхона со стороны Большого Моря, и бросили якорь… И сети.

Долгожданное душевное спокойствие — теперь вдоль берега мы по-любому, всяко-разно, как угодно додолбим на нашем кораблике, не смотря ни на что, до МРС! Тут осталось-то!.. Предпоследняя ночевка. А воздух-то какой?! Родные скалы!

— Но утром мы обязательно должны взойти на остров!

— Нет возражений, Владимир Павлович! Естественно! Иначе, зачем мы сюда причаливали?

— Вот именно!

За время странствий мы не поймали, даже, не видели ни одного клеща. (В прошлом году, кстати, тоже.) Для полноты картины, на Ольхоне, где обязаны пастись несметные стада крупнорогатого домашнего скота, эта маленькая тварь должна была нам доставить неприятности. Заправить штаны в носки нам не удалось — одежда была несколько иная. И, тем не менее, мы бодро вышли на берег из резиновой шлюпки и полезли в гору.

С высоты острова воды Байкала смотрятся абсолютно ни так, как с корабля. Но и степь ольхонская — совершенно иной ландшафт, чем тот, который окружал нас всё время приключений. Естественно, мои московские друзья (а пошли только они — остальные на корабле, кто «освежался», кто продолжал болеть) сразу схватились за фотоаппараты. Казалось бы, чего снимать в степи? Много чего: цветочки, изгибы тропинок, небольшие рощицы, одиноко стоящие деревца, дальнюю, разбитую временем кошару. Для любопытного человека много чего интересного даже в степи. Евгений Ефимович не очень любит, как мне кажется, когда их группу называют «москвичами», «моими московскими друзьями», и тому подобными штампами. Он как-то сказал, незаметно намекая на то, что вычитал в моей книжке, когда я их команду назвал в самом начале повествования «деловыми москвичами»: «Для всех, куда бы мы ни приехали, поначалу про нас говорят: „клятые москали“. Но это же — ни так». Конечно, ни так. А вот «Москвичи»… А как ещё назвать группу людей, приехавшую из какого-то города? Поименно перечислять — язык устанет и бумага кончится. А посему — москвич, значит, москвич. Ну, не «запорожец» же ведь? Хотя, если человек прибыл из Запорожья… Для меня вы более чем приятели — я с вами из одного котелка хлебал и прошел места, куда нога человеческая очень редко ступала. Мы из одной команды. Короче, вы снимайте тут свои цветочки, а я пошел к кошаре — посмотрю, что интересного в этом развалившемся доме. (Развалившиеся дома в пустынных и безлюдных местах всегда привлекают) Это интересней, чем рассуждать, почему москвичам кажется, что их не очень-то любят в других регионах.

* * *

С дверного проёма старинного, загаженного изнутри зимовья-кошары, с окнами, заделанными кирпичом (кто-то же его сюда тащил?), и забитыми тряпками, (на одном окне вместо тряпки картина, написанная маслом, но масло потрескалось и картину не возможно разглядеть), я оторвал кованный дверной крючок вместе с кованным гвоздем. Решил, что дома в коридоре прибью — красиво будет. А здесь, для красоты, над дверями зимовья прибит череп какого-то рогатого скота. Крыши у дома нет, печь вывезли, зато есть груды пустых бутылок, железные, ржавые сетки и спинки кроватей, и это прекрасное, выбеленное временем и ветром, тотемное украшение над дверным проемом. Местные жители считают, что так надо! Это вам не Швейцария!

— Вот бы перенести всё это в Швейцарию! — помечтал ЕЕ. — Совсем бы всё по-другому было.

— Не дай Бог, Швейцарию переместить сюда! — охладил я его. — А то тоже, всё изменится.

— Ох, как бы удивились Швейцарцы? — засмеялся АВ.

— А как бы одурели Ольхонцы?! — вспомнил я шутку из КВН.

Все согласились с этим, весело продолжая развивать тему, что лучше у «них», чем лучше у «нас».

В городе в небо, как не взгляни, всё стрижи носятся — эдакие, юркие буковки «Э» А здесь… Мы стояли с ЕЕ на вершине живописного утеса, похожего на балкон, на северной оконечности Ольхона со стороны Большого Моря и любовались расстилающимися до горизонтов просторами. Внизу носились стрижи — городские, «обычные» стрижи. Наблюдать их сверху не менее занятно, чем, когда делать нечего, дома с балкона на них смотреть. Ещё внизу, на морской глади качались маленькими рассыпанными бусинками табунчики уток, и носились от утеса к утесу неугомонные чайки. Все выращивают птенцов!

Легкий ветерок, небольшими участками, то здесь то там, морщил зеркало Озера, а серебряная дорожка солнца убегала на противоположный берег, далеко-далеко, маня за собой романтиков. «И почему люди не летают, как птицы?!» — липло на ум. Всё было вокруг спокойно, благодатно, красиво и надежно, как сам Байкал, — всё было хорошо!

Из-за пригорка на дорогу, ведущую к нам, вышел Андрей Валентинович. Он медленно брел, опираясь на палочку, и улыбался нам, когда поднимал голову в нашу сторону.

— Во, странствующий рыцарь, — произнес Евгений Ефимович.

— Да, очень, похож, — согласился я.

— А так и есть! — чуть повысив голос, чтобы звучало убедительней, сказал ЕЕ. — Он, действительно — РЫЦАРЬ.

— Вы имеете в виду его титул? — я краем уха на корабле прослышал, что АВ каким-то образом был посвящен в рыцари, но что и как, толком я не знал. Интересно было бы узнать. Поэтому я добавил: — Ему английская королева меч на плечо положила?

— Нет, не английская. Он, так сказать, немецкий рыцарь, из Габсбургов.

— О как! И за какие заслуги? — вопрос был не очень корректный, но я его уже ляпнул.

— В силу профессии, — коротко ответил Евгений Ефимович.

Выждав паузу и не услышав больше пояснений, я не стал уточнять, что это за «сила профессии», однако поинтересовался:

— И есть какая-то грамота, диплом или документ, подтверждающий это?

— Конечно, есть. И грамота и орден.

— Орден даже?! Солидно. Красивый.

— Красивый.

— Это очень приятно, наверное?

— Конечно, приятно. Ещё как!

Андрей Валентинович, уже поднимался на наш утес-балкон.

Не знаю, слышал он разговор или нет, но он, как обычно, улыбался.

— Сэр, идите, посмотрите, какая у нас красота. Да осторожней — тут высоко! — не удержался я, чтобы не вставить слово «сэр».

Андрей Валентинович, не смотря на наши предупреждения об осторожности, завороженный раскинувшимися красотами, ходил по самому краю обрыва, перелезая с камня на камень в поисках лучшего ракурса, и «жег пленку», забыв про опасность. А чего им — рыцарям — бояться высоты? Они уже давно на высоте, а падать им — не позволено ни при каких обстоятельствах. Даже, с утеса! Статус, титул и положение в высшем обществе всегда поддержат рыцаря на высоте!

А, впрочем, чепуха всё это. Лучше, посмотрите вокруг.

Через минуту, мы втроем молча сидели на камнях над обрывом, и смотрели с раздумьями в море. Больше нечего было сказать — всё сказано, слушайте тишину! И пусть кричат стрижи, и пусть гогочут чайки, и пусть бусинки уток качаются на волнах, пусть ветер морщинит серебряную дорожку солнца — всё вместе это не отвлекает нас слушать вечность!

Через какое-то время к нам присоединился Владимир Павлович, и теперь мы уже вчетвером, пока позволяет время, пошли бродить по острову, рассуждая о смысле бытия, о красоте природы и не рациональном использовании её, и неэффективной охране. Опять вспомнили, как все организовано в Швейцарии и других странах Европы, где гораздо меньшие просторы, но охрана природы поставлена на куда более качественный уровень. Мы могли бы еще долго «жаловаться» друг другу о подобных проблемах, если бы, случайно махнув палкой, не спугнули большой выводок куропаток. С бешеным шумом они сорвались из травы в метре от нас. Так и заикой можно остаться! Евгений Ефимович тут же вспомнил, как однажды на Кавказе, поздно вечером его напугал вот такой же выводок. Перед этим он видел следы барса, а ещё раньше ходили слухи, что появился барс, и что он может напасть на человека или наделать других бед. ЕЕ сознался, что подобный выводок в вечерней мгле очень похож первую секунду на барса, а уж потом хочется побыстрее добежать до дома, чтобы самому «не наделать бед».

И уже на закусочку, на обратном пути мы наткнулись на «Ведьмин круг». Иногда грибы почему-то растут точно по окружности. Здесь, на Ольхоне мы наткнулись на такой полукруг из крупных, размером с теннисные мячики, дождевиков. «Я лишь однажды видел полный круг!» — сказал Андрей Валентинович. Почему они так растут — предположений ни у кого не было. А для меня это вообще было новостью.

Через час мы были на «Фрегате», и отчаливали от этого места, чтобы причалить на последнюю ночевку поближе к «Ольхонским воротам», в бухте, про которую капитан нашего корабля Александр Андреевич сказал так: «Неповторимое место. Там есть, где рыбу закоптить. Не пожалеете. Да и отдохнете напоследок».

Расположившись на своем излюбленном месте, на капитанском мостике в удобно уложенных спасательных кругах, я смотрел на «проплывающие» мимо берега Острова. Тени от деревьев, лежали под деревьями, как выжженная земля — но то был оптический обман. Просто это редколесье Ольхона со стороны Большого Моря в это время года под данным освещением дает такой эффект. Ерунда, в другой бы момент я и не заметил этого, но сейчас, от нечего делать и от осознания того, что завтра я буду уже в своем душном городе, хотелось уловить и зафиксировать всё, что кажется необычным. Вот я и размечтался, попивая пивко.

Вспомнилось «Золото Маккены» — старый фильм «про индейцев». Его недавно (как и должно было быть по закону парных случаев) показали по СТС — фильм уже смотрится наивным, но в детстве он был источником романтического вдохновения. Именно поэтому, время от времени, его сюжеты появляются из дальних уголков памяти и возбуждают мыслительный процесс размышлениями о лошадях, ковбоях, «винчестерах», вигвамах, просторах прерий, свободе и воле выбора направлений и действий. Скачешь так на мустанге, а навстречу егерь.

— Почему в заповеднике с оружием, где разрешение?

А ты, поигрывая «кольтом», закуриваешь тонкую сигару и отвечаешь:

— Какое тебе дело, Коко? Я вольная птица — скачу, куда хочу!

И если до него не дошло, то можно нашпиговать его «свинцовыми пилюлями, которые он не переварит»! А если дошло… Всё равно нашпиговать!

И ещё здесь главное — конь! На себе все не тащить. И Воля! (Чуть не написал «Валя»! Валя у меня уже есть — вон он рассказывает, это самое, как они что-то там в тайге прошлый раз какое-то золото нашли. Тоже — Маккена!). Короче, «Вновь, вновь золото манит нас! Вновь, вновь золото, как всегда, обманет нас!»

Бухта, про которую говорил Андреич, оказалась воистину классным местом. Белые камни, почти круглой формы, песчаное дно под кораблем, резко, уходящий вверх, склон горы, и старый маяк, что тоже красиво. Все, как по команде, с фотоаппаратами поспешили на берег. Даже наш спасатель Николай Алексеевич перестал болеть, схватил свою камеру и ушел куда-то вдоль берега. Разумеется, мне тоже хотелось запечатлеть эту бухту.

«Я уеду к морю, чтоб зеленело лето!» — слышался мне голос Антонова, когда я бродил по хрустящей гальке, омываемой чистыми водами Священного. Отличное настроение. О, что это?

* * *

Найдя на берегу джинсы, выброшенные морем, я первым делом проверил содержимое их карманов. Пусто! Жаль. Видимо, кто-то повешал штанишки сушиться на каком-нибудь корабле, а их ветром сдуло. Потом море выбросило штанишки на этот берег. Жаль, что пусто. Хотя, судя по всему, джинсы женские, скорее — девичьи. Что у них могло быть в карманах? Ничего! Девочкам нужно, чтобы джинсы плотнее обтягивали их попки и облегали ножки (или наоборот?), так что в карманы они ничего не пихают. Жаль, очень жаль — всегда приятно что-нибудь хорошее найти на пустынном берегу. Пришлось выкинуть джинсы.

Потом пришло время обследовать маяк. Обследовал. И что-то вдруг мне подсказало, что здесь уже возможно есть связь с «внешним» миром. Я смотался на корабль за сотовым телефоном. Но связи не было — «антенна» была на нуле. «Ну, на берегу может и не быть — сопка закрывает. Судя по карте, Хужир, практически, напротив, на той стороне острова за сопкой. А там стоит вышка — это я точно знаю. Значит, нужно подняться на гору и связь заработает». Сказано — сделано. И я, как был в кроссовках и без оружия, пошел в гору. Две недели назад в такую гору я поднимался бы, обливаясь потом и отдыхая семьсот тысяч раз, часов пять, наверное. Сегодня, практически в последний день путешествия, я влетел на неё, как молодой архар, не запыхавшись. Правда, за этой сопкой оказалась вершина другой — с моря кажется, что гора одного «роста», а стоит на неё взойти, выясняется, что это только начало. Возвращаться смысла не было, раз уж я сюда залез — полезли выше. Связи всё не было. Но лес становился гуще. Вороны стали орать, неожиданно увидев меня. Пришлось поглядывать, не появится ли медведь, а если появиться — куда бежать. Точнее, на какое дерево залазить. Потом я решил, что медведей на Ольхоне быть не должно, так как им даже берлогу выкопать негде — везде шарахаются люди. Это меня немного успокоило, но я все равно внимательно поглядывал — кто их знает, этих медведей — есть они или нет? Но и на самой вершине, с которой было видно Малое Море, но не виден Хужир, закрываемый ещё одним холмом, связи так же не оказалось. Жаль. Придется возвращаться обратно. А как было бы приятно, чтобы я дозвонился, и мой зайчонок увидела на своем телефоне мои позывные. Она бы сразу поняла, что я где-то уже рядом и обрадовалась бы. Но не судьба! Ладно, завтра позвоню из МРС или около того, когда связь появится. А сегодня — облом.

* * *

Окунь горячего копчения, жареный окунь, жареный хариус, соленый хариус, расколодка из хариуса, омуль жареный и малосольный — вот чем мы по полной программе объедались, будучи на корабле. Андреич и его помощник Александр не дня не оставляли нас без «деликатесов Моря» Хлеб, правда, был с зелеными крапинками пенициллина. Но причем тут вообще хлеб?

Костер уже горел во всю, а Андреич достал свою «волшебную» коптильню. Со вчерашнего дня в эмалированном ведре просаливались желтоглазые окуня. Сейчас они станут коричнево-золотистыми, нужно только побольше шишек собрать.

— Собирайте старые шишки, чтобы смоль не давали, — предупредил нас Андреевич.

И многие стали собирать только старые шишки.

А мы с Евгением Ефимовичем, заодно собирали бутылки, банки и пластиковые ёмкости, коих в избытке валялось на берегу и в прибрежных кустах. Бутылки били в полосе прибоя, который их за неделю обточит, а банки и полиэтилен жгли в костре.

Помнится, я бросил бутылку, пытаясь попасть в камень, торчащий из воды. Но не попал. Она не разбилась, а плавала рядом. Вторая бутылка попала точно в неё. Я выполнил задание — обе разбил в полосе прибоя! Молодец я. Ещё бы, неудобно бы получилось, если бы промахнулся и не разбил, так как ЕЕ буквально за минуту до этого мне говорил: «Вот у меня, такие друзья! Возвращаясь с горы, они всегда попутно собирают бутылки и мусор. Потом все, что собрали — в контейнер или в костер. Ох, столько мусора человек оставляет в лесу. Неужели трудно забрать с собой и выбросить, где надо, или сжечь? Я и мои друзья, как-то уже не задумываясь, поднимаем мусор — привычка, выработанная годами. Вот такие у меня друзья!» (Поэтому и я вместе с ним стал собирать на берегу мусор и бутылки. Я же почти ему друг! Да и о чистоте природы родного края я крайне пекусь! Верите, нет?)

Ах, какие вкусные были окуньки!

Ах, какие вкусные!

Ах, какие!

* * *

Вечером мимо моего иллюминатора проплыли две байдарки: двойка (груз по середине) и одиночка (груз перед гребцом). Они разбили лагерь там, где мы поставили сети. Утром ЕЕ заметил, что в книге «11» я накосячил про байдарки. Я это и сам понял, когда увидел те две. Но всё взаимосвязано — ещё одно подтверждение «закона парных случаев» который вывел мой друг Вовунька.

На сон грядущий мы смотрели по видику художественный фильм «Рыба-меч». Алексеечу совсем похорошело, он днем даже искупался в Байкале, и вот довольный и бодренький, завалившись на свой топчан, смотрит кино. Ну, хвала небесам, хоть старик отошел. Завтра будем дома. Нужно скорее проспать эту ночь. Завтра будет ванна, домашний халат, домашняя пища и кое-что ещё, о чем в подобных «путевых заметках» упоминать не корректно. Спать!

Напоследок, видимо, чтобы мы не расслаблялись, Байкал приготовил нам «сюрприз» виде утреннего шторма. Корабль наш так «воткнуло» в берег, что задний ход только мутил воду, но сдвинуть с места железную махину «Фрегат» долго не мог. Потом сдвинул. И мы, качаясь на волнах, «погнали» со скоростью 17 километров в час к Ольхонским воротам в сторону конечного пункта деревни Сахюртэ или по простому МРС.

Вот и все приключения. Стоит ли писать, что у нас зазвонили телефоны, стоило появиться нам зоне приема сотовой связи. Что «Уазики» нас уже поджидали. Что мы долго прощались с капитаном, одновременно перетаскивая наши «похудевшие» баулы. Что пили пиво в кафе и ели позы «на дорожку». Что мчались по раскаленному асфальту в Иркутск. И что в Иркутске прощались уже со мной, как с верным соратником и оруженосцем, желая всего, что в таких случаях желают, обоюдно приглашая в гости, и обещая писать, звонить, высылать отснятый материал. Всё! Теперь остается отдышаться немного, потом сесть за компьютер, и отпечатать всё это.

Но прежде — баночка пива: «Тыыыщщщщььььь!»

* * *

— Миллион — это очень много! — сказал Николай Алексеевич. — Я даже не представляю, сколько это! Мне никогда не заработать таких денег.

Мы подъезжали к Иркутску в пыльном «Уазике».

— Да, в общем-то, не очень, — пожал плечами Владимир Павлович.

— Для Москвы — возможно, — вежливо не согласился Алексеевич.

— Почему только для Москвы?

— Я где-то читал, что книга в миллион страниц, — Николай Алексеевич поморщил лоб и потер его, припоминая, — будет высотой… Не помню.

Владимир Павлович заинтересовался, какая же будет высота у такой книги?.. И быстренько прикинул вслух.

— Так! Но-ка дайте мне книгу… Сколько здесь страниц? Триста с… Примерно, два-два с половиной сантиметра. Так. Пусть тысяча страниц будет шесть сантиметров. Тогда миллион страниц?… Тысяча тысяч… Шесть тысяч сантиметров… это — шесть сотых метра умножаем на тысячу… получаем ШЕСТЬДЕСЯТ МЕТРОВ! Ого! Действительно, большая книга!

— И я о том же! — Николай Алексеевич удовлетворенно откинулся на спинку сидения. — Две девятиэтажки! С лишним…

— Н-да! — Владимир Павлович почесал вспотевший затылок.

— Мне никогда таких денег не заработать, — вздохнул Алексеевич и отвернулся к окну.

Владимир Павлович молчал, глядя на книгу.

А остальные в уме пересчитывали, правда ли миллион, — это шестьдесят метров?!

Вместо эпилога

Вернувшись домой, я узнал что 15 или 16 июля мой пес Сальвадор умер. Черный, уже здоровенный пес — немецкая овчарка — пяти месяцев от роду, без каких-либо видимых причин, встал утром вялый, а к вечеру дух испустил. Что это? В эти дни мы были на Рытом.

Через несколько дней я созвонился с Евгением Ефимович. Его любимец, ездовая лохматая лайка, которую боготворил он, когда с придыханием рассказывал о ней тогда, в резиновой лодке между Святым Носом и Ольхоном, также ушла в мир иной. Это было трагедией для всей его семьи!

Позже, позвонил Владимир Павлович, сказал, что отправил мне фотографии, попросил выслать ему новую книгу Бурмейстера, в которой тот что-то там написал про инопланетян на Рытом… и, между делом сообщил, что и его домашний пес отдал концы.

Вот такие дела! Рытый — он всё-таки Рытый! Осторожней там, туристы!

Оглавление

…Итак, мыс Рытый!

Типа, эпилог

Глава первая (тестовая). Прилёт и Молокон

Глава вторая (основная). Рита и Лена

Глава третья (отдыхающая). Чивыркуй, Ольхон и «Фрегат»

Вместо эпилога