Может быть, мы просто дети,
но на нас - клеймо поэта;
позабыв про всё на свете,
сочиняем до рассвета.
Нас приветствуют насмешкой.
Глаз пытливый впился в строчку.
Не хочу быть просто пешкой,
незаметной, малой точкой.
У меня разбито сердце.
Горстка пепла вместо счастья.
Но в душе звучит как скерцо
отзвук рифмы с жгучей страстью.
Это что - виденье свыше?
Сны невольно отражаем?
Мы стихи не просто пишем,
а мучительно рожаем.
Приходит вечер, я пишу опять,
блокнот открыт на уровне закладки.
Свеча горит, но больше для порядка,
мечтая втайне лампочкою стать.
Столпились тени молча за спиной,
процесс письма им явно непонятен.
А мне мешает запах: кто-то хной
играл всерьёз, оставив много пятен.
Все спят давно – плохого в этом нет,
как нет добра в привычке полуночной.
Теней всё больше... Сколько же им лет?
Я эту мысль загнал в сознанье прочно.
Они могли бы много рассказать,
но есть предел всему и совершенству.
Свеча горит, открытая тетрадь
глядит в огонь, вздыхая от блаженства.
Рука, лениво тронув карандаш,
тут же застыла, побоясь нарушить
покой вокруг и распорядок наш.
А тени ждут, умеющие слушать.
Они живые – догадался я,
и им нужна энергия от плоти.
Как хорошо, что спит моя семья!
И строчек нет в потрёпанном блокноте.
Вдруг тень моя упала далеко,
свеча пугливо замерла на месте.
Да кто сказал, - писать стихи легко,
вставляя в них трагичность фраз и жеста?
Двоится строчек непослушных ряд,
(здесь явный признак беззаботной лени).
Да вот про тени: тут они стоят
и окружили. Всюду – тени, тени...
Прочтя Мандельштама от корки до корки,
я понял – нигде, от Москвы до Нью-Йорка,
не видеть удачи, признания, славы.
Пишу только в стол, для себя, для забавы.
В окошко летят сквозняки ниоткуда.
Жена бьёт посуду и разные блюда;
привыкла – чуть что, так заламывать руки,
кричать на меня неприличные звуки.
Но я всё терзаю мозгов своих силу,
как будто бы рою отважно могилу.
В тетрадку пихаю мыслишки и жесты.
Не жизнь – а фанера из кровельной жести.
А ведь говорила мне в юности мама:
«Учись хорошо, не сутулься упрямо,
пойди в олигархи, хотя бы в артисты».
Но в дырах пальто - как халат у буддиста.
Я мог бы писать очень нудно и долго,
но только попался в объятия долга:
обеты семейные, дети повсюду,
ещё рифмовать... обещаю – не буду.
Я снова пишу. Обещал ведь – заброшу!
Мой почерк невнятен, запутан и нем.
Живу одиноко, похож на святошу,
куда же бегу, от кого и зачем?
Нет проку в словах, да и мало в них смысла,
когда лбом таранишь с усердием быт.
Пора начать верить в бездушные числа
валюты заморской, их сладостный вид.
Где польза и шарм мимолётного звука,
который добавит еще один шрам?
Но быть современным – какая же скука...
Вот так и живу я – с грехом пополам.
Впадаю то в ярость, а то и в угрюмость.
Несладко всем тем, кто ко мне не привык.
Но верю в судьбу и свою однодумность,
поэтому буквы лепечет язык.
Горит звезда над горизонтом дальним,
совсем одна на утренней заре.
Мне говорят: «Не надо быть печальным,
как тихий звон вдали, в монастыре».
Но грусть моя светла, как луч рассвета.
Она прильнула к сердцу моему.
Благодарю судьбу за состоянье это, -
писать стихи наперекор всему.
Пойми, я осуждать тебя не вправе
за то, что люди сделали с тобой.
Ты, позабыв о прежней, громкой славе,
стоишь сейчас с протянутой рукой.
На фоне ярких, глянцевых обложек
твой образ светлый явно потускнел.
Как жаль, что ты найти себя не можешь,
оставшись в этом мире не у дел.
Да если бы хоть чуточку любили
стихи те люди, что имеют власть,
тебя б всегда ласкали, не бранили,
не разрешили низко так упасть.
Что делать мне, Поэзия, скажи мне?
Нет никого, умеющих помочь.
Любовь была и долгой, и взаимной,
и вот теперь ты вновь уходишь прочь.
Не уходи, желанный час настанет
и ты заслужишь праздничный венок.
Уже видны в обманчивом тумане
горящие страницы новых строк.
Придёт тот день и ты воспрянешь снова,
утрёшь глаза, поднимешься с колен.
Как мир возник? Вначале было Слово.
Всё остальное – суета и тлен.
"Поэзия, должно быть, состоит
в отсутствии отчётливой границы".
Пределов нет для смысла, алфавит
синеет здесь и за чертой страницы.
Где даль размыта, там трепещет мозг,
вращаясь вновь по замкнутому кругу,
течёт и лепится, как талый воск,
ничьи шаги приняв за поступь друга.
Поэзия – опасная игра,
где нас пленяет неизвестный гений
лишь с помощью тетради и пера,
нам показав толпу живых видений.
Далёкий свет мучительно зовёт
в страну мечты, забвения и боли,
где в тишине грядущее живёт,
которому ты веришь поневоле.
А жизнь идёт, и хмурый день с утра
всё тянется, как колдовское зелье.
Но пару строк, когда придёт пора,
я сберегу – как тяжкое похмелье.
Что поделать, такая работа -
для забавы слова рифмовать,
забывая под вечер заботы,
с наслажденьем лениться опять.
Век лежать бы на мягком диване,
бесконечно сплетая слова.
В полусне, как в волшебном дурмане,
их выдумывать, помня едва.
Мне счастливый досуг не обуза.
Я люблю в жизни праздный покой.
И внимает с улыбкою Муза,
не спеша со своей похвалой.
Да, мы – не пророки и мы не предтечи,
зато мы владеем нюансами речи.
И даже любое капризное слово
всегда нам легко покориться готово.
Пусть рифма трудна, темы все устарели,
но мы извлекаем из древней свирели
прекрасные звуки для встречных прохожих, -
спешащих и разных, таких непохожих.
И мы заставляем их плакать, смеяться,
задуматься, спорить, в душе улыбаться.
И жить им становится вдруг веселее.
Пишите, друзья, - не стесняйтесь, смелее...
Мы выбраны Богом и небом.
Подруга нам муза сама.
В питании солью и хлебом
замечена ясность ума.
Мы прокляты временем бурным,
нас нет среди званых гостей.
Заполнены прахом все урны,
закрыт навсегда мавзолей.
Ты слышишь: навеки, навеки
в безвестности жить суждено.
Извилисты бурные реки
как жизнь, где идём мы на дно.
Судьбы не бывает на свете.
Рождение – случай слепой.
За всё лишь поэты в ответе
пред Богом, людьми и собой.
Блаженны духом все поэты
и лучший друг им всем нужда.
На крик души он ждет ответа.
Кому поэзия нужна...
И жар души пылал напрасно,
тревожа сон простых людей.
Своим стихом, стихом прекрасным,
весь полон образов, идей
он как пророк, он как страдалец,
всё ищет выход, ищет свет.
Его судьба в жестоком шквале
не ждать обманчивый ответ.
Всегда свободный, дерзкий, гордый,
в душе звучат любви аккорды -
и он всесилен, он велик...
Но безответен скорбный крик.
В тот час, когда иссякнут силы,
когда надежды больше нет,
когда от горя сердце стынет,
ты не ищи в душе ответ.
Пойми, что ночь не бесконечна.
Вдали чуть брезжит слабый свет.
Бедлам не может длиться вечно.
Ты верь в себя, ведь ты поэт.
Кто, как не ты, с душой высокой,
укажет людям верный путь.
Им плохо жить, им одиноко.
Блажен покой: забыть... уснуть...
Ты разбуди их, пусть проснутся
и пусть поймут, что в жизни нам
не ползать главное, не гнуться
и не служить чужим богам.
И вот, пройдя круги все ада,
живя одной своей мечтой,
получишь лучшую награду -
венец терновый, крест простой.
Каждый день напиши пару строчек,
опоясав их рифмой в конце.
Собери свое сердце в комочек.
Где улыбка на бледном лице?
Только труд – повседневный, упорный
может дать хоть какой результат.
Лишь тому будет муза покорной,
кто ей предан, как верный солдат.
Только тем улыбнётся удача,
кто отдастся стихам целиком, -
стиснув зубы, без жалоб и плача,
проходя среди звёзд босиком.
Бывают поэты от бога,
а кто-то поёт ни о чём.
Шла Муза по пыльной дороге,
рассвет задевая плечом.
Таинственно, с грустью молчала.
Подол ей крутил ветерок.
В руке она тонкой держала
простой, полевой василёк.
Вдали развевались полотна
окутанных сном облаков.
Ступала нога беззаботно,
в пыли не оставив следов.
Она, улыбаясь, смеётся.
Стихи для неё - лишь игра.
Кому-то всё даром даётся,
другие не спят до утра.
Я живу на Парнасе, при храме,
где беспечно пасётся Пегас
и, согласно широкой рекламе,
прихожу к рифмачам в нужный час.
Отвечаю за свет вдохновенья,
когда людям выдумывать лень.
Посылаю ночные виденья
тем, кто в трансе блуждает как тень.
Солнце светит в просвет колоннады,
луч ударил по лире моей.
Нету большей на свете награды,
чем мгновенье с богиней твоей.
Очень жаль, но последнее время
не нужна я уже никому.
Появилось могучее племя,
что-то пишут, а что – не пойму.
Что ж такое с поэтами стало,
не зовут погостить вечерком.
Я ведь Данте стихи диктовала,
да и Пушкин со мною знаком.
Пригласи вечно юную даму
к себе в гости – мой смелый поэт.
Не терзай ноутбук свой упрямо,
всё пытаясь найти там ответ.
Я не все рассказала поэмы.
Я сияю в небесном огне.
Вознесёшься победно над всеми,
если вспомнишь порой обо мне.
Где ты стройная муза моя, -
синеокая с чёлкой девчонка;
не приходишь давно, словно я
стал внезапно похож на ребёнка?
Сколько раз мы с тобой в буриме
умудрялись играть до рассвета.
И сливались слова в полутьме,
развивая нюансы сюжета.
Ты, наверно, сейчас в Лангкави.
Пляжный отдых всегда так заманчив.
Что ж мне делать с тобой, поживи
там, собою пейзаж обозначив.
Или может на шумный Бродвей
прошвырнуться решила внезапно?
Здесь в начале - финансов музей,
на углу Бивер-стрит, чтоб понятно.
Раньше там был Рокфеллера дом,
где он правил угрюмо и строго.
Если скучно тебе будет в нём,
посети мюзик-холл – ради бога.
Только я не советую Крым.
В Ялте – шумно, в Алуште ужасно.
Возвращаюсь оттуда больным,
им свой отдых доверив напрасно.
Буду ваньку валять от тоски,
разгоняя безделье и скуку.
Здесь морозно и тучи низки.
Как-нибудь одолею разлуку.
Мы с тобой, шаловливая врушка,
познакомились очень давно.
Для тебя я всего лишь игрушка.
Что пишу я – тебе всё равно.
Ты смеёшься, когда я страдаю,
забавляешься – если влюблен,
пропадаешь – а где, я не знаю,
недоступна, как утренний сон;
если добрая – рифму подскажешь,
разозлишься – я долго молчу.
Я уже стал молиться и даже
обращался два раза к врачу.
Рвёшь мне сердце на мелкие части
и бесцельно транжиришь года,
наслаждаешься тайною властью, -
так прекрасна, всегда молода.
Ну а я безвозвратно старею,
плод твоих равнодушных забав.
Может быть, ещё что-то успею,
укрощая капризный твой нрав.
Вчера пришла подруга давних дней,
и поругав немного, для порядка,
сказала, что для нас всего важней
любой пустяк записывать в тетрадку.
И вот опять всю ночь в дыму сижу.
Свеча горит простая, восковая.
А я слова настойчиво твержу,
их путая и тут же забывая.
Любой предлог, что в голову придёт,
достоин, чтобы быть увековечен.
И всем стихам наступит их черёд,
пока еще в ночи мерцают свечи.
Служенье музам – путь не из приятных.
Он труден и не терпит суеты.
Среди забот, всеобщей пустоты,
он полон чувств, волнений непонятных,
сомнений и дробящейся мечты.
Когда я был свободен и беспечен,
столкнулся вдруг с мучительницей снов.
Я от неё немало слышал слов,
и в памяти хранил все наши встречи,
деля с ней жизнь, страдания и кров.
Она устала, приходила реже,
хотела денег, славы и любви.
А у меня же лень была в крови.
Я в рифмах был безвкусен и небрежен
и вызывал тоску у визави.
Потом был день - ей это надоело,
ведь у всего на свете есть конец.
Теперь в душе ещё один рубец.
Я обращаюсь с рифмой неумело
и мне закрыт огонь чужих сердец.
Пришла, потрепала кошмаром бессонным,
чуть-чуть показала туманную даль,
шептала на ухо слова благосклонно
и дальше пошла лёгкой тенью блуждать.
Твоим легкомыслием я восхищаюсь.
Непостоянством твоим я горжусь.
Тихонько сказала, под утро прощаясь:
"Быть может, когда-нибудь снова вернусь".
Но я благодарен за ветреность даме.
С почтеньем внимая божественный лепет,
я им наслаждался ночными часами
и с трепетом в сердце записывал слепо.
И вот, ранним утром, смотрю я в тетрадь,
а там - только вздор, ничего не понять.
В саду с густой травой янтарный одуванчик
внезапно стал седым и как-то покруглел.
Идёт, идёт весна, хоть путь ее обманчив.
Ни слова о любви! Поставим здесь пробел.
О ней я не скажу ни словом, ни намёком.
Высокопарным быть не модно уж теперь.
Но стонет соловей на ветке недалёко.
Поёт он о… (пробел) и горести потерь.
Бежать, скорей бежать из сада без оглядки,
беспомощно рыдать о чём-то до утра.
И плыли в никуда слова опять в тетрадке,
который день подряд, сегодня – как вчера.
Сидит поэт. Потухшим взглядом
глядит куда-то мимо нас.
Он сочиняет! Сладким ядом
мечты пропитаны сейчас.
Его душа парит на крыльях
вдали от тягостной земли.
Ум полон творческим бессильем,
стыдливо гаснущим в пыли.
Бубнит он что-то непонятно,
простая песня нескладна.
В пустой тетрадке видны пятна
от слёз бессильных и вина.
Должна быть жизнь в стихах воспета,
но только голосом своим.
Ну, вот и все его приметы.
Друзья! поплачем вместе с ним.
О, Муза! Дай одну хотя бы строчку, -
намёк туманный позабытых слов.
Как тяжело сражаться в одиночку
и вспоминать обрывки ярких снов.
Я сделал всё пред сладостным свиданьем:
зажёг свечу, раскрыл свою тетрадь,
в окно впустил луны большой сиянье,
и свежесть звёзд вошла в мой дом опять.
И в тишине безмолвной и печальной
текли минуты долго, как года.
А я мечтал в своей деревне дальней:
она придёт – полюбит – навсегда...
И вот уже восток слегка алеет,
и слышно крики первых петухов.
Тетрадь пуста, как комнаты в музее.
Я духом пал и спать идти готов.
Рассвет унёс блаженство и мученья,
и в тишине доносится едва:
«Я помню... мимолетное... мгновенье...»
Так хорошо знакомые слова.
Поэт отчаянно мечтал,
ища восторг и свежесть слова.
И он нашёл свой идеал,
когда услышал голос снова.
Какая разница - кому
принадлежал тот голос нежный.
И даль привиделась ему,
покой в гармонии безбрежной.
И как в газетный репортаж, –
слова безропотно вставали
в обойму строк, забыв кураж,
блестя огнём клинков из стали.
Мы поднимемся вместе к высотам,
где орлы прекращают полёт,
тихо гаснут созвездья с восходом,
где никто никогда не живёт.
Я тебе покажу необъятный,
до конца не разгаданный мир, -
там, где время течёт безвозвратно
в зыбкой тени причудливых игр.
Посмотри – за таинственным лесом,
у излучины быстрой реки,
стоит домик, - он тёмен и тесен,
старый тюль теребят сквозняки.
В нем всегда, допоздна, до рассвета,
светит ясно в окне огонёк.
С дрожью сердце простого поэта
вяжет нити запутанных строк.
Пишет он о тебе, друг желанный, -
о своей сокровенной мечте;
ждёт, как праздник, улыбки нежданной,
пропадая в немой пустоте.
Если будешь когда-нибудь мимо
проходить, в сердце нежность тая,
загляни ты в окошко незримо.
Будет счастлив он, – так же, как я.
Когда-нибудь скажут: "И он исписался",
тихонько злорадствуя где-то внутри.
А я лишь словами от скуки игрался,
но в каждое жадно смотрел изнутри.
Являлись во снах неземные намёки,
забытые книги в чужих городах.
И были стихи – словно шелест далёкий,
бессонницы недуг, звучащий впотьмах.
Я с ними сливался, в игрушки играя,
где явь переходит в несбыточный сон.
Но Бог рассердился, закрыл двери рая,
а мне приказал, чтобы вышел я вон.
И вот нахожусь на пороге заветном,
Господняя милость прошла стороной.
И мир сразу стал таким чёрным, бесцветным...
А был, словно сказка – прекрасный, иной.
Как нежданный рождается стих,
пробиваясь из тьмы подсознанья?
Просто в шёпоте струй дождевых
вдруг почудились чьи-то рыданья;
просто ветер шепнул в полусне,
пролетая над городом спящим,
ветка клёна кивнула в окне,
и не хочется жить настоящим.
И от света ночных фонарей
на стене дрожат бледные тени.
Как не терпится им поскорей
показать мир туманных видений.
И, бессонница, сидя в ногах,
всё поёт о печали далёкой,
вспоминая о прошлых годах,
изнуряя мечтой одинокой.
И, что б как-то сегодня уснуть,
отвязаться от мыслей томящих,
ты берёшь снова ручку и пусть
звук возникнет из нервов звенящих.
Город шумный давно уж затих,
дождь закончился, свежестью веет.
А, рожденный в молчании стих,
в счастье это поверить не смеет.
Стихосложение, мыслей скольжение...
Как прекратить этот шум в голове?
Кто вам сказал: сочинять – наслаждение
или что с рифмой я в тесном родстве.
Мысли ленивые капают, капают,
то оживают, а то пропадут.
Речь непонятная мучит, царапает.
Муки терзаний – стихов атрибут.
Роды проходят всегда утомительно, -
бледные тени холодного сна
очень слабы ещё и нерешительны,
так неприметны, что грош им цена.
Как же спасти существо это бедное,
дать безупречность, немного ума,
что бы возникло вдруг чувство ответное,
гневно не хмурилась муза сама?
Тут уж не зависть – скорей сострадание
надо поэту в его ремесле.
Самое страшное – это молчание.
Лучше уж вечно болтаться в петле.
Брошу всё к черту! Стою у порога я,
крылья расправлю, отправлюсь в полёт.
Только вот муза попалась мне строгая.
Что тут поделать, не всем же везёт...
Летящая пуля всегда поражает
того, кто стоит у неё на пути.
Кинжальное слово пощады не знает
и может других за собой повести.
Найду ли для чувства волшебное слово,
с чем можно сравнить лепетанье ручья...
Зачем же так резко, и зло, и сурово
преступника жалит бесстрастный судья?
Жестоко горящее слово пророка,
уже приготовлен невидимый крест.
Что можно постичь в мимолётном намёке,
когда с милой дамой сидишь тет-а-тет?
Простые слова приготовлю любимой,
пусть нежные губы смеются всегда.
Как много ночей впереди этих дивных
под ласковый шёпот, под звуки дождя...
Сегодня занят шелестом страниц.
Начав читать известного поэта,
перед которым все склонялись ниц,
не понял – в чём была известность эта.
Я пробовал проникнуть между строк,
запутавшись в оригинальных рифмах.
Но как извлечь из пустоты урок,
она не чтит ни падежей, ни числа.
Всё выспренне, кругом одни клише,
торчащие как нос у Буратино.
Хотите имя знать вы? Но уже
его забыл, дойдя до середины.
Ведь есть вокруг и небо, и трава,
и Родина, и солнце, и прохлада.
Я говорю обычные слова
и ни о чём заботиться не надо.
Как долго и больно, мучительно трудно,
скользя вдоль потока летящих минут,
выискивать в памяти пыльной и скудной
слова, что там, в дымке, незримо живут.
Идёшь по пустыне, томясь и страдая
от голода, жажды, - по краю земли...
Блуждающих слов перелётная стая
туманною тучкой мелькнула вдали.
Болтливые люди меня окружают,
и все говорят, но всегда не о том.
Как будто они далеки и не знают,
что я обитаю в пространстве ином.
А я одинок, мне нужны отраженья
в текучей воде отголосков дождя,
и звёзд ярких брызги, в ночи их свеченье,
луна – что смеётся, с ума нас сводя.
Я всё это вижу и всё это знаю,
но слов - ярких, точных найти не могу.
Покинув свой дом, я бесцельно блуждаю
вдали от людей - на другом берегу.
Поэзия слов в строчках плавных, ритмичных
невольно пленяет придирчивый слух.
В них правда и горечь мгновений обычных,
и мыслей узоры для тех, кто не глух.
Сквозь бездну веков пробивается голос,
и эхо отчаянья, крики страстей.
Душа тяжелеет, как вызревший колос.
Тускнеют, дрожат силуэты вещей.
Пленён и повержен неведомой силой.
Забыв обо всём и отдавшись стихам,
не слышу того, как безумно уныло
шумит рядом мир, не подвластный мечтам.
Какая же мощь в этих строчках заветных,
какая энергия, сладостный яд...
Никто не ответил из жителей смертных.
Не знает никто, ну а музы молчат.
Размер в стихах – его основа,
фундамент здания, гранит.
Слова в строю – строка готова,
ещё непрочно, но стоит.
Теперь их нужно по порядку
расставить строго по местам.
Как в огороде садим грядку,
читать легко чтоб было нам.
Итак, размеры основные...
Всего их будет ровно пять.
Поверьте мне, они простые,
легко запомнить и понять.
Двустопный ЯМБ – любимчик музы:
беспечен, лёгок, шаловлив.
Он словно шар в объятьях лузы,
гусар, повеса – ох, игрив.
ХОРЕЙ диктует отрешённо
бумаге верные слова.
От них мне холодно и больно
и каменеет голова.
Теперь АНАПЕСТ – он трёхсложен,
течёт – как мощная река.
Хоть величав, но флирт возможен,
но только в меру и слегка.
Вот АМФИБРАХИЙ – это барин.
С ним надо стоя и на «вы»,
не столько сложен, как коварен,
как ветер западный с Невы.
Серьёзный ДАКТИЛЬ одиноко
стоит себе особняком.
Как подойти, с какого бока,
чтоб подружиться с чудаком?
Теперь с размерами понятно.
Ваш стих готов уже в печать.
Всё получилось строго, внятно,
и не добавить, не отнять.
За что мне дорог ямб беспечный,
другим размерам вопреки:
простой, торжественный и вечный
хозяин сладостной строки?
Слова послушные он скромно
назначит в чёткий, тесный строй.
Как будто сердце бьётся ровно,
звучит напев для нас с тобой.
Размеров предок незаметный,
поэтам многим верный брат, -
им увлекались беззаветно
всех классиков неровный ряд.
Я помню – в детстве, засыпая,
я слушал сказок переклик,
где жили: рыбка золотая,
учёный кот, изба, старик.
Он словно ландыш на опушке,
где ветер треплет лопухи.
Да, - им писал и смуглый Пушкин
свои бессмертные стихи.
Я исписался. Двадцать пять стихов
рождались день и три недели ровно
в мученьях, разнобое голосов
звучащих в голове немногословно.
Как кстати был бы мальчик из Перми,
способный слово ставить после слова,
необъяснимо странный меж людьми,
незримостью во тьме чей образ скован.
Мечты, мечты... Мой ад ещё при мне.
Никто не вставит в слово ударенья.
И вот опять мне слышится во сне
не голоса – но предвкушенье пенья.
Не парясь нисколько об этом,
о том, о другом, обо всём,
считаясь обычным поэтом,
пишу я стихи ни о чём.
Рифмуя безличные строчки,
смешав как попало слова,
я рву жизни смысл на кусочки,
не думая, - из озорства.
Ведь главное – чтоб необычно,
спешите на зов новизны.
Забудьте о скуке привычной,
нам вздохи Земли не нужны.
Чем более сложно, - тем лучше,
кому это нужно – поймёт.
Пускай позавидует Тютчев,
нам тоже настанет черёд.
Но что-то всё гложет и гложет,
как будто бы скомкан конец.
«Быть может, быть может, быть может...»
- Сказал бы тут древний мудрец.
Не пользы для, а скуки ради
пишу я долгий, нудный стих.
Пихаю в них слова не глядя,
пусть даже мало пользы в них.
Неблагодарный мой читатель
пусть будет долго в них искать
какой-то смысл. Ищи, приятель.
Мне просто холодно опять.
Душа замёрзла, света мало,
и в темноте не видно нот.
И хоть еще осталось жало,
но высох яд, а в сердце – лёд.
Полгода жизни пролетело,
но нет ни строчки, ни огня.
Рукой уставшей неумело
рифмую вяло краски дня.
А за окном мороз крепчает,
чертя узоры на стекле.
И ночь прошла, уже светает,
но искр давно уж нет в золе.
Так что уже - и стар и болен;
быть может, счастья тоже нет?
И не взлететь уже над полем,
не заалеет в сердце свет?
Или однажды я услышу
мелодий давних отзвук вновь.
Весной растает снег на крыше.
Опять придёт весна, любовь...
И чья-то лёгкая походка
вдруг прозвучит, и вот, опять,
слова польются редко, робко
двойными строчками в тетрадь.
Строка моя – печаль глухонемая,
что говорит, всегда не разберёшь;
как птиц, галдящих в синем небе стая,
как непонятный, скомканный чертёж.
Она бежит вперед то спотыкаясь,
как конь усталый в поле – наугад;
то вдруг замрёт и тихо задыхаясь
словами робко скажет невпопад.
Я смутно помню – как-то ночь кончалась,
строка бежала... не скажу куда...
Её слова внушали только жалость.
Ведь так бывает... часто... иногда...
Упала с глаз прохладная повязка,
похоронив навек мою мечту.
Опять провал, крушение, фиаско.
Я в дверь стучал, но только лишь не в ту.
Холодная осень. В саду тихо мокнут
цветы под дождём, что без устали льёт.
А голые сучья в закрытые окна
царапались робко всю ночь напролёт.
Я их не впустил, – я живу одиноко,
и в доме не слышно спешащих шагов;
нет музыки, смеха, нет песен, упрёков,
нет верных друзей и заклятых врагов.
И это ещё невысокая плата
за строчки двойные о жизни простой.
Поэзия - путь без конца и возврата,
усталость, тоска, недовольство собой.
Неладное что-то под небом осенним.
Нагнулся под бурей раскидистый клён.
Цветаева, Пушкин, Рубцов и Есенин, -
как много известных и славных имён...
Он был поэт народный, – для народа
писал стихи и властью признан был.
И в строчках тех – прекрасная природа,
работы пот, дыхание борьбы,
бессонныйтруд, заводы и колхозы,
года побед, волнений и труда.
Звучала в них, бесспорно, сила прозы,
а грусть любви была ему чужда.
Потом – свобода и распад державы,
инфляция, последствия её...
А он хотел пьянящей, чистой славы
и вот ушел - туда, в небытиё.
Как много там поэтов одиноких,
забытых незаслуженно подчас.
Уйдем и мы бродить в краях далёких.
Не забывайте, люди, вы о нас...
Утро раннее, залы пустеют,
все расходятся, гаснет камин.
Незаметно пока еще тлеют
искры те, что неведомы им.
Равнодушно – любезны улыбки,
похвалы же, напротив, скупы.
Здесь, - на почве болотной и зыбкой,
дни белёсы, а ночи слепы.
Бродит ветер в тумане молочном
по просторам немых площадей.
Всё здесь шатко, неверно, непрочно,-
рябь каналов, огни фонарей.
Всё бессмысленно – нету исхода,
нет начала, как нет и конца.
Впереди – новый день и свобода,
запах тленья в пустынных дворцах.
А за окнами тихо и плавно
сыпал мелкий, назойливый снег.
Это было как будто недавно, –
в тот далёкий, Серебряный век.
Я застрял в этом веке – Серебряном, древнем,
где всё зыбко в тумане обманчивых слов.
Пропиталась душа колдовским, сладким зельем,
но сменить старый стиль я ещё не готов.
Я читаю запоем стихи Мандельштама
до утра, в бледном свете горящей свечи.
Никогда не погаснет блаженное пламя,
пока плачет печаль в побледневшей ночи.
Мне бы вынырнуть, всплыть в век поближе – двадцатый,
почитать Кузнецова стихи иногда,
но смешались события, люди и даты,
все молчат и спешат, уходя в никуда.
Есть ещё современней и ближе поэты, -
сколько новых вокруг, неизвестных имён...
Тихо гаснет свеча, близко время рассвета.
Между рифмой и сном – выбираю я сон.
Буковки пляшут в уставших глазах,
шелест страниц – словно гром в поднебесье.
Запахом кофе весь воздух пропах, -
это усталость, диагноз известен.
Стоит ли вечно так мучить себя,
словно наркотик проклятые книги.
Редко жена бросит взгляд, не любя,
будто увидела омут безликий.
Что там на улице – осень, зима?
Солнце запуталось в спущенных шторах.
Вот так и сходят, наверно, с ума –
чувствую скоро, до ужаса скоро...
Это было, как будто, вчера.
Не прошло ведь ещё и полгода.
Бесконечно менялась погода.
Безмятежно текли вечера.
Я не знал, что такое стихи,
не исписывал мелко тетрадку.
Жизнь размеренна - всё по порядку.
Вот пишу, за какие грехи?
По ночам, как лунатик, брожу.
В голове разбегаются строчки -
как осеннего леса листочки;
хорошо, хоть жену не бужу.
Жизнь несётся, как слон под уклон,
тяжело современным поэтам.
Их, без малого, вон - миллион,
разберись-ка ты в хаосе этом.
Я, наверно, заброшу тетрадь,
снова радуга в небе приснится.
И опять буду сеять, пахать.
Лучше трактор купить, - пригодится.
Заумь, графомания, банальность
портят поэтическую ткань.
Уважаю ясность и детальность,
отдаю возвышенному дань.
Уходя в блаженную нирвану,
не понять пустых намёков суть.
Как венок бумажный я завяну,
не пройдя до смысла долгий путь.
Так под кожей нежной и атласной
прячется отравленная кровь.
Жизнь всегда изысканно прекрасна,
если рядом счастье и любовь.
Лишь только искры не хватает
в стихах моих.
За рощей дальней солнце тает
и ветер стих.
Какие образы и темы,
бурлят вокруг!
Я сын компьютерной системы,
железа друг.
Мне хакер дал свои программы
и вот теперь
стихи, экспромты, эпиграммы
пишу как зверь.
Текут проворно электроны
по проводам.
Познал я мудрости законы,
рифмую сам.
Процессор мощный мне подскажет
любой сюжет.
Я знаю жизнь, любовь и даже
что счастья нет.
Винчестер молча сохраняет
тома стихов.
Он все их помнит, твёрдо знает
нюансы слов.
Поэты, критики, цитаты,
обложки вид,
статьи, рецензии и даты:
он всё хранит.
Проходят дни, мой софт быстрее,
и без помех
я стану скоро, по идее,
покруче всех.
Раскроет тесные объятья
безумный век,
и буду лучше сочинять я,
чем человек.
Хотел писать сонет о боге,
да хакер мой
сказал, что глюки снова в проге.
Что ж, не впервой.
Священный закон Аравийской пустыни
пока запрещает пролить яркий свет.
Тут тайны заветные спят и доныне
под толщей барханов, под тяжестью лет.
Лежат фараоны в богатых гробницах,
проникшие в мудрость вчерашних основ.
А время неспешно листает страницы
пергаментной книги минувших веков.
Застыл молча Сфинкс, не спеша зарывая
тяжёлые когти в хрустящий песок.
На тайны загадочно нам намекая,
он пристально смотрит на Нил, на восток.
Под ним существуют подземные залы,
хранилище знаний пришельцев со звёзд.
Его охраняет дракон одичалый,
считая, что каждый – непрошенный гость.
Лежат там останки царей Атлантиды,
и тени живые ведут давний спор.
Ещё есть проход в самый центр пирамиды,
где сердце вселенной живёт до сих пор.
Клянусь я богами, что ныне забыты:
Осирисом, Гором и солнечным Ра, -
где древняя тайна надёжно зарыта
никто не узнает. Ещё не пора.
"Бессонница... Тугие паруса..."
Я этот стих прочёл до середины.
Что делать мне с безлюдностью равнины,
когда звучат незримо голоса?
Спокойны мысли, плещется вода.
И корабли, как статуи, застыли.
А вдалеке, за лёгкой дымкой пыли,
уходят вдаль Приамовы стада.
Елена здесь, - любимая жена.
И пахнет краской, а на окнах шторы.
Но потемнели на закате горы.
Обманчивы туман и тишина.
«Не так уж неприступны рубежи».
- Холодный ветер прошептал невнятно.
Ведь утром здесь, откуда – непонятно,
появятся ахейские мужи.
А город спит под призрачной луной,
но ведь и он подвластен разрушенью.
Любовь и смерть, смыкаясь черной тенью,
его обводят траурной каймой.
Я живу как отшельник, на север от Трои,
где когда-то давно воевали герои,
не сумев поделить ни добычи, ни бабу,
что мозги мужикам выносила неслабо.
Деревянный был конь, также рота спецназа,
что сидела внутри, ожидая приказа,
спали сладко бойцы, башни, арки и своды...
Длилась эта война девять лет и полгода.
Помню, там ещё было огромное море.
Если плыть много дней, то в беспомощном взоре
не появится парус, дельфин или суша,
только ветер поёт и звенит прямо в уши.
Одиссей по нему путешествовал долго,
искал остров родной, утомлённый от долга
рвался, но не спешил к своей верной царице.
(Он её подзабыл – по словам очевидцев).
Это всё, что я знаю, окончивши школу.
Ветер выл в голове бестолковой и полой.
Пусть простит Посейдон, также древние греки,
я живу в двадцать первом, в безграмотном веке.
Со временем возраст бывает опасен,
как голос Сивиллы, что часто неясен.
Они жили в Греции – мудрые жрицы,
левее Стамбула, но справа от Ниццы.
О них написал ещё древний Вергилий
в своей Энеиде без всяких усилий.
Хороший поэт - из языческой лавки.
Увы, не закончил сей эпос. (Для справки).
Свои предсказания делали в виде
бессвязных стихов. Неизбежность предвидя,
могли рассказать о печалях грядущих
и предупредить о друзьях ваших лгущих.
Прошло много лет, нету больше пророчиц
и мир летит к чёрту, слегка скособочась,
летит обречённо, летит неуклонно.
Я это постиг после ночи бессонной.
Чтоб это узнать – быть не нужно пророком.
Я просто внимаю чуть слышным намёкам.
Не видят, увы, современные люди
как шансы малы и не знают – что будет.
Не те времена и не те величины,
забыты слова и неясны причины.
А всё потому, что пропали Сивиллы.
Никто не расскажет – что будет и было.
Мой старый друг, – отважный Архимед!
Тебя сегодня вспомнил поневоле,
когда жена готовила обед,
с набором слов, что не учили в школе.
Ты жил давно, под сенью Сиракуз,
в войне Второй Пунической прославлен,
дружил с числом, (какой отменный вкус),
был мудрецом торжественно объявлен.
Ты говорил, что мысли в голове
рождаются – когда сидишь ты в ванне,
к воде себя поставив во главе,
одев кольцо на палец безымянный.
«Опору дай – весь мир переверну!»
Тот, кто велик, он этим же и вечен.
Сегодня в ванне мерял глубину,
для вдохновенья и созданья речи.
Благодарю тебя, – мой дом
за то, что ты один на свете
нас покрывал своим крылом
среди всех бурь. Сказали дети,
что рано утром, выйдя в сад,
там фею встретили внезапно.
Роняя фразы невпопад,
я им подыгрывал невнятно.
Потом влетела к нам пчела,
косясь на нас безумным взглядом.
И отражали зеркала,
что счастье было где-то рядом.
Растёт подорожник у входа
в мой тёплый, приветливый дом.
Согревшись лучами восхода,
там феи живут под листом.
Они извлекают из лютни
тебе непонятную грусть.
У них под дождём так уютно,
как в храме изящных искусств.
Ведут там свои хороводы,
тоскуя в своей полутьме.
И, в шуме ночной непогоды,
играют всегда в буриме.
Когда мне слова неподвластны,
на сердце ложится печаль,
у них я ищу рифмы ясность, -
прозрачней, чем горный хрусталь.
И ставлю волшебное слово
в строку, вспоминая о них.
Вот так и рождается снова
мой светлый, задумчивый стих.
Ночь на Троицу – время русалок
странно-бледных, холодных, как лёд;
плеск волны, слабый запах фиалок,
поцелуи всю ночь напролёт.
Ты приди на затопленный берег,
где берёзка поникла в тени.
Здесь расцвёл по-над берегом вереск,
и сбываются чудные сны.
Ты услышишь неясные всплески,
шёпот тихий и радостный смех.
И, в сияющем, призрачном блеске,
чьи-то тени всплывают наверх.
Заласкают, себя не жалея,
истязая, быть может губя,
и от сладости сами хмелея,
ночь подарят, тебя не любя.
А потом от тебя отвернутся,
равнодушием мрачным полны.
С тихим плеском бездушно сомкнутся
волны в свете печальной Луны.
Я там был, – не жалею нисколько,
видел холод, безумие глаз.
Я дышал их бессилием горьким,
но всего лишь один только раз.
Спеша, принцесса потеряла
со стройной ножки башмачок.
Как на балу она плясала…
Но длиться вечно день не мог.
Теперь шалунья безутешна, –
грозы опять не избежать.
И будь хоть ты всегда безгрешна,
но злая мачеха опять
тебе припомнит всё на свете,
и снова с тряпкой допоздна.
Но вдруг шепнул бездомный ветер:
«Уже седлают скакуна,
уже все ищут, кто случайно
мог потерять свой башмачок?
Кто нам откроет эту тайну,
принц так печален, одинок…»
И вот вдали, за поворотом,
коней ты слышишь быстрый бег,
конец всему, конец заботам,
покорности своей судьбе.
И сердце робкое трепещет
пугливым птенчиком в груди,
и снова слышишь голос вещий:
«Всё хорошо и позади
та жизнь, что жизнью лишь зовётся,
всегда заплаканный платок…
Беги скорей, – сейчас придётся
на ножку мерить башмачок».
Мальчик девочку любил
изо всех последних сил.
А она, змея такая,
жало тонкое вонзая,
тихо млела вся при этом.
Мальчик был в душе поэтом.
Он работал программистом.
На листе, до боли чистом,
создавал легко программы,
всем соседям – эпиграммы;
был простой, любил шутить,
мучить комп и пиво пить.
Та ж была такая стерва,
недовольна, вся на нервах,
помыкала всем и всеми,
не вникая в сущность темы.
Секретарша. Грозный шеф
был всего шестёркой треф.
Жили в городе – столице,
где всегда угрюмы лица.
Озабочен каждый тем,
как тащить свой воз проблем.
Всюду только зависть, ложь,
где обман – и не поймёшь.
Частый секс, но очень вяло.
Видно, злость ее мешала.
Если мысли не о том,
плох процесс, нет смысла в нём.
Не вскипала в море пена,
лишь бы вырваться из плена.
Как пахал он день и ночь!
Уносились деньги прочь.
Рифмы брат и чистый гений,
раб жены и украшений,
бледный житель городской:
горд, небрит и взгляд с тоской.
Шустрый Боря был соседом.
Время часто за обедом
проводил и пил немало.
Много женщин побывало
тет-а-тет в объятьях жадных.
Был он чужд инстинктов стадных.
Деньги чтил, любил их свято,
знал, как их грести лопатой.
И из воздуха, из сора
добывал купюры споро.
В общем, жил – как птица счастья,
без забот и без ненастья.
Вот, однажды за бутылкой,
разговор завёл он пылкий.
Пили много, ели вяло,
время за полночь стояло.
Боря вдруг затронул тему
и развил такую схему:
«Знаю я парней толковых,
прямо дойные коровы.
Вирус им какой-то нужен,
ты ж с программами так дружен...
Если сильно захотеть,
можно враз разбогатеть».
Что же, в жизни всё возможно.
Возглас сей неосторожный
в душу робкую ворвался
как петарда и взорвался.
И, теперь без лишних слов,
мой герой на всё готов.
Взял он отпуск без оплаты,
ограничил все дебаты,
и, как хакер настоящий,
стал голодный и неспящий.
Да, – слегка его задело,
вот и принялся за дело.
Сотворю такого зверя,
что, глазам своим не веря,
Dr.Web и тот не сможет,
(остальные черти тоже),
перекрыть глухой забор.
Все защиты – это вздор!
Этот вирус будет бомба!
В виде крохотного тромба
он проникнет незаметно,
но взломает всё конкретно.
В нужный час откроет порт,
будет маленький аборт.
Потекут рекой широкой
в сервер мощный, но далёкий
файлы, папки, базы данных,
мусор разный, очень странный.
Всё отправится в полёт,
кому надо – разберёт.
Все закончилось all right!
Растворились на просторе
много бит, а может байт.
И возник внезапно вскоре
в виртуальном, бурном море
WikiLeaks – известный сайт.
Да, теперь-то он с подарком.
Всё слилось в картине ярко:
краски, звуки и мечты.
Деньги – идол красоты.
Жизнь есть жизнь, второй не будет.
Кто теперь его осудит?
Ну, а как же эта стерва,
жесть тупая, вся на нервах,
ходит в норковом пальто?
Парень, вроде, в шоколаде...
Да при этом-то раскладе
для него она – никто.
Имя ей теперь – никак.
Он был вовсе не дурак.
В бесконечно далёком просторе
затерялась родная планета.
Впереди, сочетаясь в узоре,
светят звёзды таинственным светом.
Нет границ в пустоте беспредельной,
и умолкло уснувшее время.
В жутком мраке, тоскуя смертельно,
не снимаю я тесного шлема.
В тусклом свете лишь отблеск приборов
освещает холодные стены.
На экранах моих мониторов
скачут цифры процессов системы.
Скука здесь, – в одиночном полёте.
Вяло тянутся долгие ночи.
Завершает компьютер подсчёты.
Что он там мне ещё напророчит?
По идее, осталось полгода
мне блуждать в безвоздушном пространстве.
А затем, как награда - свобода
на планете в зелёном убранстве.
Там живут очень странные люди.
Бесконечно сражаясь, без смысла,
всё хотят уничтожить, повсюду.
И у всех неприятные мысли.
Правда, есть там игра, что занятна,
и её называют стихами.
Я от скуки свой комп, вероятно,
научу – мы попробуем сами.
Я давно в Интернете блуждаю,
изучая объекты контакта.
Сеть уже там довольно большая,
и бывают занятные факты.
Этот опус – смекалки проверка,
первый шаг к пониманью друг друга.
Я приблизился, двигаясь сверху
траекторией ровного круга.
Снова кинулись вниз индикаторы рынка.
Доу Джонс в понедельник рекордно просел.
Только вот у меня – не жена, а блондинка.
Очень жаль, что мой разум так поздно прозрел.
Неожиданно так возвратилась с курорта,
посетив по дороге "La Grande de Paris",
накупив барахлишка вторичного сорта,
подрывая тем самым мой личный престиж.
Все её чудеса описать невозможно.
И другой в этой жизни ей явно не стать.
У меня же контейнер завис на таможне.
Сколько стоит – вам лучше об этом не знать.
Бизнес мой хоть легальный, но всякого рода,
есть наличка в офшорах, немного богат.
Я же тачки меняю тебе раз в полгода,
да и окна выходят на старый Арбат.
Хоть заткнулась бы что ли, трещит как сорока.
Ну а деньги сосёт – пылесос отдыхай.
У меня с ней не жизнь, а сплошная морока.
Может в Вегас мотнуться, сказав ей гуд-бай?
А глаза как блестят, опустила смущённо.
Значит шлялась по клубам опять допоздна.
Мозг выносит неслабо и так извращённо,
но чертовски красива, хоть часто пьяна.
Гардероб поменять хочет, стиль - цвета хаки,
одеяло из шерсти овец Рамбулье…
Пристрелить бы ее, эту дрянь, как собаку,
только проще купить от Версаче колье.
Сегодня я хандрю. Бывает
такой расклад, хоть редок он.
И жизнь в квартире замирает,
впадая тут же в полусон.
Молчит, как рыба, зомбояшик,
экраном чёрным заслонясь.
От новостей громокипящих
я над собой теряю власть.
Не плачут даже ночью дети,
не просят сказок перед сном,
благословляя жизнь на свете,
а смех оставив на потом.
Тихонько солнце, поднимаясь,
как прежде слов не говорит,
и целый день, вокруг вращаясь,
молчит и всё кругом молчит.
И даже муха, ненароком
попав под руку сгоряча,
осталась лишь пятном – намёком
на тень пропавшего мяча.
Здесь тишина крадётся робко,
боясь вздохнуть, боясь дышать.
Как же легка твоя походка!
Какой покой и благодать...
Лежу, накрытый сверху пледом,
болею и внутри пожар, -
как раскалённый самовар;
и между утром и обедом
все пью целительный отвар.
Вчера случайно мелкий вирус
посмел проникнуть внутрь извне,
потом размножился вполне.
Теперь их там, как на Стихи.ру
поэтов, но числом втройне.
Война идёт и не на шутку,
в закатный час зашла в тупик.
Иммунитет совсем поник.
Уже уставшему рассудку
не кажется, что он велик.
Пора привлечь серьёзный фактор, -
добавить в водку перец, мёд.
Сие лекарство нам даёт
в желудке ядерный реактор.
К утру, надеюсь, все пройдёт!
И снова я в отчаянной отваге
терзаю свой потёртый ноутбук.
Как много мук досталось бедолаге
от набранных и стёртых лишних букв.
Опять весна приходит и уходит,
одев деревья в роще теневой.
Я постигаю сходство в антиподе,
где в мониторе виден облик мой.
За каждой буквой – целый сонм страданий,
сомнений мука, недоступность слов.
А за спиной - сто лет непониманий,
где каждый день был неподдельно нов.
Мы с ним делили трепет вдохновенья,
печаль души и песен дребедень.
Но он учил меня смиренью и терпенью
так много лет, - и каждый новый день.
С утра внезапно отключили Интернет.
Напрасно съеден был и завтрак, и обед,
а солнце улыбалось мне ехидно.
Мир к чёрту катится и жизнь не удалась,
точнее – кончилась, а было же вчерась
такой уют, что и конца не видно.
Я человек простой. Любитель перемен
есть антипод мой. Как блистательный Шопен,
живу в плену томительных прелюдий.
Темно, ночь близится, кругом одна тоска,
как раньше жить могли, в те – прежние века?
Не объяснить словами горе, люди.
Достал донельзя одиночества холод!
Пусть ты и не стар, но уже и не молод,
но скучно и грустно, и всё надоело.
Устала душа и измучилось тело.
На полках – сплошные хореи и ямбы.
Царит полумрак от приглушенной лампы.
И всё уж готово к волнующей встрече.
Скорей догорай в южном городе вечер.
Поэзии радость сидит со мной рядом,
и снова дышу упоительным ядом,
и лёгок мой путь, он всегда одинаков, –
от Пушкина я подхожу к Пастернаку.
В безмолвьи мечтаю, читаю запоем
про смех и печаль и про счастье чужое;
про то, как любовь людям кровь колобродит...
А где же моя до сих пор ещё ходит?
Ещё год промчался галопом, -
ни лучше, ни хуже других.
Ушёл президент ненароком,
но стоит ли помнить о них?
В деревне всё так же рассветы
сменяют закаты опять.
И снова ищу я ответы,
да только откуда их взять?
Здесь только бурьян у ограды,
дорога, - что летом пылит,
да сумрак зелёного сада,
и речка, за лугом, вдали.
На сердце тревожно и пусто.
По небу идут облака.
Какая ж причина для грусти?
Откуда такая тоска?
Опять день прошёл, солнце село,
тускнеет за окнами свет.
На "Кто виноват?" и "Что делать?" –
хоть кто-то найдёт мне ответ?
Живу как все: пылю без вдохновенья;
ну, в общем, так – впустую, день за днём.
Жизнь приучила к боли и смиренью.
Судьба ведёт извилистым путём.
Глаза закрыв и сжав плотнее губы,
ищу с людьми распавшуюся связь.
«Отстань от нас..» – Все говорили грубо,
и пробегали мимо, торопясь.
Друзей сейчас заводят в Интернете.
Мир виртуальный ближе и родней.
Ну что за век! Всё в чёрно-белом цвете,
без красоты и праздничных затей.
"И опять замирают рассветы…"
(Только, впрочем, об этом писал).
Надоела пока тема эта,
потускнел светлый мой идеал.
Я не выдохся, просто "аллегро"
поменял на "анданте" пока.
Так в ночи замирает шум ветра,
вдаль течёт безмятежно река.
Пригласили работать в охрану,
там мне дали большой пистолет.
Банк теперь по астральному плану
охраняет какой-то поэт.
Мне теперь сочинять невозможно, -
в банке тесно и полный аншлаг.
Ночью тени скользят осторожно,
замедляя бесшумный мой шаг.
Охраняю чужое богатство,
не имея совсем своего.
Только, впрочем, не надо злорадства.
Я стою за пределом всего.
Ведь банкиры – такие же люди;
ну, немножко богаче за нас.
Просто деньги берут отовсюду
и не прячут под грязный матрас.
У лохов отбирают изящно,
их на свете хватало всегда.
Так шакалы охотятся в чаще,
пропадая потом без следа.
Мне уже там вконец надоело,
стал таким же, – спасибо, привет!
Открываю своё бизнес-дело,
но оставлю большой пистолет.
Была привычная жара,
и ветер дул – но только южный,
такой горячий и ненужный,
что понял я – и мне пора.
Пора менять своей судьбы
тот путь – извилистый, неровный,
как пляска пламя над жаровней,
и отказаться от борьбы.
Борьбы бесплодной за успех,
за те блага, что нам реклама
вбивает в головы упрямо,
но возбуждает только смех.
От суеты пустой устал.
Ошибкам счёт давно потерян.
Как мы живем? Во что мы верим?
Не жизнь – а сумрачный вокзал.
О, быт! Этот быт, что повсюду
меня окружил и пленил.
То надо мне драить посуду,
постель застилать... Нету сил!!!
Жена говорит, что на свете
нет места ленивым, - а я?
Зимой я мечтаю о лете,
а летом – рыбалка, друзья…
Сидеть у костра бесконечно,
на пламя смотреть и смотреть,
играть на гитаре беспечно,
о том, что прошло, не жалеть.
Покроет туманом глубоким
под утро остатки огня.
О, быт! Перестань быть жестоким.
Пусти на свободу меня!
Уйти в луга и до рассвета
там жечь костер, и у огня
мечтать о том, что есть на свете
любовь, что где-то ждёт меня;
забыть про всё, что было раньше,
про все ошибки на пути,
и верить в то, что будет дальше
лишь та судьба, что смог найти;
лишь то, что пóтом достаётся,
к чему идут сквозь снег и град,
что счастьем солнечным зовётся,
чему всегда ты будешь рад.
И время проходит, слегка спотыкаясь
на частых ошибках, что свойственны мне.
Как много поступков, в которых я каюсь.
Как мало друзей, что желанны вполне.
Что жизнь без любви, словно парус без ветра, -
безжизненный город, пустые дома.
Любовь – как палач, но она же и жертва,
что будет чрез миг - вряд ли знает сама.
А было всё так же, как было и прежде, -
ты молча вязала под шёпот дождя.
Пока жизнь идёт, не обманут надежды.
И будет удача, но чуть погодя.
Пусть годы летят, сердце биться устало,
но фото любимой всегда на столе.
Есть дом, есть семья, разве этого мало
для счастья простого на грешной Земле?
Всё реже стал я сочинять стихи
на склоне лет, на неизбежном склоне.
Я знаю - Бог простит мои грехи
за то, что ямб ко мне был благосклонен.
Мне говорили: «Брось ты, не пиши...»
так много раз, жалея матерински,
что я уже и сам себе решил, -
пора уйти с истоптанной тропинки.
Щипцами вырву собственный язык,
уйду в бомжи... Я говорю серьезно.
Всё суета – и это я постиг.
Но очень жаль, что было это поздно.
Железные кони стоят под навесом,
сквозь грусть вспоминая пыль дальних дорог.
На взмахи фасадов смотря с интересом,
они ищут к бегу малейший предлог.
Забыл их хозяин. Застыв на асфальте
они здесь ночуют, они здесь живут.
А им бы лететь скоростной магистралью,
совсем не считая счастливых минут.
Что может быть лучше пустынной дороги,
и ветра струи в лобовое стекло.
Но редкое счастье коснётся немногих,
а если коснётся – считай повезло.
