Прочтя Мандельштама от корки до корки,
я понял – нигде, от Москвы до Нью-Йорка,
не видеть удачи, признания, славы.
Пишу только в стол, для себя, для забавы.
В окошко летят сквозняки ниоткуда.
Жена бьёт посуду и разные блюда;
привыкла – чуть что, так заламывать руки,
кричать на меня неприличные звуки.
Но я всё терзаю мозгов своих силу,
как будто бы рою отважно могилу.
В тетрадку пихаю мыслишки и жесты.
Не жизнь – а фанера из кровельной жести.
А ведь говорила мне в юности мама:
«Учись хорошо, не сутулься упрямо,
пойди в олигархи, хотя бы в артисты».
Но в дырах пальто - как халат у буддиста.
Я мог бы писать очень нудно и долго,
но только попался в объятия долга:
обеты семейные, дети повсюду,
ещё рифмовать... обещаю – не буду.
Я снова пишу. Обещал ведь – заброшу!
Мой почерк невнятен, запутан и нем.
Живу одиноко, похож на святошу,
куда же бегу, от кого и зачем?
Нет проку в словах, да и мало в них смысла,
когда лбом таранишь с усердием быт.
Пора начать верить в бездушные числа
валюты заморской, их сладостный вид.
Где польза и шарм мимолётного звука,
который добавит еще один шрам?
Но быть современным – какая же скука...
Вот так и живу я – с грехом пополам.
Впадаю то в ярость, а то и в угрюмость.
Несладко всем тем, кто ко мне не привык.
Но верю в судьбу и свою однодумность,
поэтому буквы лепечет язык.
Горит звезда над горизонтом дальним,
совсем одна на утренней заре.
Мне говорят: «Не надо быть печальным,
как тихий звон вдали, в монастыре».
Но грусть моя светла, как луч рассвета.
Она прильнула к сердцу моему.
Благодарю судьбу за состоянье это, -
писать стихи наперекор всему.
Он всё курил, курил, как ненормальный,
и мне в глаза заглядывал с мольбой.
Как он хотел любви моей печальной,
как он боялся участи иной.
Ходил, ходил, шагами робко мерил
весь этот им же созданный уют.
А я молчала, глаз поднять не смея,
считая бег томительных минут.
Но я могла лишь дать ему надежду:
холодную, как лунный, бледный свет.
Он говорил, что будет всё как прежде:
жизнь по привычке - много, много лет.
А я хотела только лишь вниманья,
немного ласки, счастья хоть глоток,
почаще слышать сладкие признанья -
всего того, что дать он мне не смог.
Ты молча присела за стол под окном, -
букет хризантем уж отцвёл.
И целый день думала только о нём, -
о том, кто сегодня ушёл.
Остались и стены, и шкаф, и диван,
ворсистый ковёр на полу.
И даже забытый его чемодан
стоит сиротливо в углу.
Здесь раньше царила всегда лишь весна
и часто – признанья в любви.
Теперь только ты и вокруг тишина;
ни звука – зови, не зови.
Ты смотришь в окно, обрывая цветок,
глаза утирая платком.
Вдали исчезают следы его ног
под льющим упрямо дождём.
Не смей замыкаться, носить всё в себе.
Прости ему прошлый обман.
А, может, вернётся он снова к тебе -
хотя бы забрать чемодан?
Я красивей ещё не встречал.
И в глазах её грустных, бездонных
я увидел, как плачет печаль,
словно скорбь вечно юной Мадонны.
Сколько раз провожала закат
в одиночестве снова и снова.
Но в душе уже струны молчат
и никто не услышит и слова.
Безмятежно проходят года
так спокойно и так незаметно...
И бежать бы, но только куда?
Подождать... Ожидание тщетно.
Сколько чувств нерастраченных ты
накопила за долгие годы, -
так от рос холодеют цветы,
утомлённые чувством свободы;
так под бледной, холодной луной
плачет иволга, спрятавшись в ветках;
так шумит, тихо плачет прибой,
птица бьётся в незапертой клетке.
Как хотелось бы счастьем с тобой
от души, хоть чуть-чуть поделиться,
погрузить твоё сердце в покой...
Понимаешь, мне тоже не спится.
Вот, опять появляются тени
и уходят, кого-то кляня.
Я прошу - не садись на колени,
ничего не проси у меня.
Обещала, что будет послушна,
и глаза были в нежную синь,
всё смотрела, да так простодушно,
словно солнце в окошках витрин.
Отшумело недолгое лето.
Землю скрыли сухие листы.
Но не смей говорить мне про это:
как любила поэзию ты.
Я не буду петь нежно и тонко,
неспособный бездумно любить,
потому что ты душу ребёнка
захотела в тюрьму посадить.
И, насмешек твоих не приемля,
хоть они и невинно тихи,
я прошу: опустись ты на землю...
И ужасные выбрось духи.
Ты уходишь, сжав бледные губы,
на прощанье сказав: «навсегда»,
не сумев отыскать в однолюбе
ничего, кроме холода льда.
Только знай - это вместе с тобою
жизнь беззвучно уходит моя.
Пусть же тополь заплачет листвою,
если это не сделаю я.
Я тебя никогда не забуду.
Ты уйдёшь – и я тотчас замру.
Может быть, ты уходишь отсюда
мимолётную кончив игру?
Или, может, от жизни устали
и напрасно мы отдыха ждём?
Только радости нет без печали,
одиночество легче вдвоём.
Я проснулся. Ты рядом лежала...
И знакомый узор на стене.
Слава богу, ты даже не знала,
что случилось со мной в этом сне.
В занавеске запутался ветер,
опьянённый цветущей весной.
Существует же счастье на свете,
если снова ты рядом со мной.
Мы были в модном ресторане
среди подвыпивших людей.
И каждый час иные грани
я открывал в душе твоей.
Рыдала скрипка, струны пели,
вздыхал и вторил ей рояль.
Вокруг смеялись и шумели,
не понимая их печаль.
Шопена нежные сонаты
звучали в душной полутьме.
А рядом голос пошловатый
бубнил, как поп в своём псалме.
И стало скрипке больно, больно...
Смычок испуганно затих.
И стали ближе мы невольно,
ведь пела скрипка не для них.
Перебирая наши встречи,
ты планы строила для нас.
Какой сегодня дивный вечер!
Какой вульгарный диссонанс...
Была весна. И у камина
сидели мы опять вдвоём.
Кончался день и вечер длинный
явился затяжным дождём.
Огонь горел. Уже поленья
пылали, сумрак разогнав.
Сливалась тень с другою тенью,
являя свой беспечный нрав.
Летели искры то и дело
и замирали на полу.
А ты сидела и смотрела, -
но не в огонь, а на золу.
О чём ты молча вспоминала?
Чьи лица плыли пред тобой?
Вокруг тебя всегда витала
святая тайна, ангел мой.
Любовь... Как первобытно-грубо
она владеет жизнью всей.
Чем больше женщину мы любим,
тем меньше знаем мы о ней.
Тут ум бессилен - только тело
познать способно как-то вас.
Куда же молча ты смотрела,
когда весенний день угас?
Ты уходишь в бездонную ночь,
не сказав на прощанье ни слова:
музы ветреной младшая дочь,
жизни радостной смысл и основа.
Кто мне будет тихонько шептать
с непонятной тоской и волненьем
о любви, чтоб простая тетрадь
отзывалась стихом совершенным?
Так возьми на прощанье ключи,
словно прошлого символ сакральный.
Может быть, как сегодня в ночи
вдруг вернёшься, мой образ печальный.
Ты вернёшься, как небо к земле, -
исхудалой, больной, одичавшей.
Ты ушла... И стоит на столе
роз букет - полумёртвый, увядший.
В ту осень так рано на тонкой берёзке
от холода вдруг пожелтели листы.
А мне не хватает иронии жёсткой
и критики – той, что давала мне ты.
О, как ты умеешь блестяще ужалить,
ведь до совершенства мне так далеко.
Хрустит под ногами осенняя наледь
так странно и гулко... Но сердцу легко.
И солнце приникло лучами так жадно
к багрянцу, что ссыпал раздевшийся клён.
А острое жало всегда беспощадно,
да только не страшно тому, кто влюблён.
Скупыми мазками рисую
лицо, что прекраснее нет.
Любить тебя буду такую
всю жизнь и ещё много лет.
Всё ближе портрет к завершенью,
становятся ярче черты.
Воздушною, лёгкою тенью
в подрамнике кажешься ты.
Но смотришь задумчиво, строго.
За что осуждаешь меня?
Осталось закончить немного:
добавить движенья, огня.
Последний мазок и готово:
лукавство в глазах, доброта.
Ты молча стоишь и ни слова, -
живая на фоне холста.
И смотришь с улыбкой беспечной,
как будто былого не жаль.
Так пусть же останется вечной
твоя красота и печаль.
Протрещала однажды сорока,
что любовь существует на свете.
Начиналось с простого намёка,
завершилось на бледном рассвете.
Нам открылась чудесная тайна
и уснуло счастливое время.
Что возникло как будто случайно,
понеслось по накатанной схеме.
Были мы, как глупцы, безрассудны.
Так закончились муки поэта.
Дальше будут одни только будни,
только стоит ли дальше про это?
Ты вошла. В переполненном зале
столик наш был вдали, в глубине.
Я топил в тонкостенном бокале
наше прошлое, чуждое мне.
Подошла, и ничуть не печалясь
заказала Монтес Шардоне.
Ты всегда хорошо разбиралась
в дорогом и хорошем вине.
Я не выдам ни вздохом, ни словом
то, что вижу в больших зеркалах.
Назову себя именем новым,
чтоб в твоих не светиться глазах.
Нас любовь опалила случайно,
но день долгий прошёл и угас.
Только есть у меня одна тайна:
этот вечер последний для нас.
Как хорошо, когда не надо
мне помнить, как тебя зовут.
Пусть будет радостной награда
и лёгким одинокий путь.
Пускай с тобой, в холодном мире
печаль моя, как тень живёт.
Не сотвори себе кумира.
Всему свой срок и свой черёд.
В саду все так же ветер бродит,
кружась в тени густых ветвей.
Ничто не вечно, всё проходит,
оставив шрам в душе твоей.
Вот снова дождь идёт устало,
на окнах выбивая дробь.
Приходит осень запоздало,
в душе рождая грусть и скорбь.
Намокли листья сиротливо,
уже готовые опасть.
Такая, друг мой, перспектива:
дать прошлому над сердцем власть.
Или опять мечтать от скуки
под шёпот капель дождевых.
Томит любовь и боль разлуки,
и жаль желаний молодых.
Что остаётся в самом деле,
когда все ночи так глухи,
а звёзды тлеют еле-еле?
Писать задумчиво стихи.
И возникают на бумаге
её знакомые черты.
Но хватит ли руке отваги?
Прочтёшь ли эти строчки ты?
Священный закон Аравийской пустыни
пока запрещает пролить яркий свет.
Тут тайны заветные спят и доныне
под толщей барханов, под тяжестью лет.
Лежат фараоны в богатых гробницах,
проникшие в мудрость вчерашних основ.
А время неспешно листает страницы
пергаментной книги минувших веков.
Застыл молча Сфинкс, не спеша зарывая
тяжёлые когти в хрустящий песок.
На тайны загадочно нам намекая,
он пристально смотрит на Нил, на восток.
Под ним существуют подземные залы,
хранилище знаний пришельцев со звёзд.
Его охраняет дракон одичалый,
считая, что каждый – непрошенный гость.
Лежат там останки царей Атлантиды,
и тени живые ведут давний спор.
Ещё есть проход в самый центр пирамиды,
где сердце вселенной живёт до сих пор.
Клянусь я богами, что ныне забыты:
Осирисом, Гором и солнечным Ра, -
где древняя тайна надёжно зарыта
никто не узнает. Ещё не пора.
Мы стоим на пороге, где вечность
приоткрыла нам дверь вдалеке.
В пирамидах видна безупречность,
сфинкс под ними зарылся в песке.
Не старайся узнать его тайны,
просто время ещё не пришло.
Может быть, мы здесь просто случайно
или мало воды утекло.
Через бури, и счастье, и горе
мы идём к нашей давней мечте,
где сплетаются в чётком узоре
звёзды на густо-черном холсте.
Подожди, не протягивай руки,
эти звёзды умчались давно.
Может, наши далекие внуки
их коснутся, что нам не дано.
Осыпаются с розы устало
лепестки на простую тетрадь.
Слишком время прошло ещё мало
для того, чтобы тайны все знать.
У древних берегов пустынных рек
нашли плиту с немыми письменами.
Поэт безвестный начертал навек
на ней стихи бессмертными строфами.
И вот в музее, под простым стеклом
лежит плита, покрыта лёгкой пылью.
Предания, живущие в былом,
гласят о том, что стало скорбной былью.
И человек задумчиво поник
над ней в тиши старинного музея,
теряя всё за этот горький миг
и на глазах от ужаса седея.
Я живу как отшельник, на север от Трои,
где когда-то давно воевали герои,
не сумев поделить ни добычи, ни бабу,
что мозги мужикам выносила неслабо.
Деревянный был конь, также рота спецназа,
что сидела внутри, ожидая приказа,
спали сладко бойцы, башни, арки и своды...
Длилась эта война девять лет и полгода.
Помню, там ещё было огромное море.
Если плыть много дней, то в беспомощном взоре
не появится парус, дельфин или суша,
только ветер поёт и звенит прямо в уши.
Одиссей по нему путешествовал долго,
искал остров родной, утомленный от долга
рвался, но не спешил к своей верной царице.
(Он ее подзабыл – по словам очевидцев).
Это всё, что я знаю, окончивши школу.
Ветер выл в голове бестолковой и полой.
Пусть простит Посейдон, также древние греки,
я живу в двадцать первом, в безграмотном веке.
Со временем возраст бывает опасен,
как голос Сивиллы, что часто неясен.
Они жили в Греции – мудрые жрицы,
левее Стамбула, но справа от Ниццы.
О них написал еще древний Вергилий
в своей Энеиде без всяких усилий.
Хороший поэт - из языческой лавки.
Увы, не закончил сей эпос. (Для справки).
Свои предсказания делали в виде
бессвязных стихов. Неизбежность предвидя,
могли рассказать о печалях грядущих
и предупредить о друзьях ваших лгущих.
Прошло много лет, нету больше пророчиц
и мир летит к черту, слегка скособочась,
летит обречённо, летит неуклонно.
Я это постиг после ночи бессонной.
Чтоб это узнать – быть не нужно пророком.
Я просто внимаю чуть слышным намёкам.
Не видят, увы, современные люди
как шансы малы и не знают – что будет.
Не те времена и не те величины,
забыты слова и неясны причины.
А всё потому, что пропали Сивиллы.
Никто не расскажет – что будет и было.
Мой старый друг – отважный Архимед!
Тебя сегодня вспомнил поневоле,
когда жена готовила обед,
с набором слов, что не учили в школе.
Ты жил давно, под сенью Сиракуз,
в войне Второй Пунической прославлен,
дружил с числом, (какой отменный вкус),
был мудрецом торжественно объявлен.
Ты говорил, что мысли в голове
рождаются – когда сидишь ты в ванне,
к воде себя поставив во главе,
одев кольцо на палец безымянный.
«Опору дай – весь мир переверну!»
Тот, кто велик, он этим же и вечен.
Сегодня в ванне мерял глубину,
для вдохновенья и созданья речи.
«Мне мысль подвластна!» Это ложь.
Её возьми, отдай, помножь,
займи кому-то напрокат,
а будет тот же результат.
Она блуждает в голове,
в округлом сером веществе,
внутри тончайших капилляр,
как наказанье - или дар;
томится тайно в темноте,
кружась – как будто конь в узде.
За ней встаёт другая вдруг,
сплетаясь в цепь, неровный круг.
И их всё больше... Их полёт
то что-то шепчет, то поёт.
То понеслись куда-то вскачь,
то вдруг исчезли – хоть заплачь.
От них остался только след,
косноязычный, смутный бред.
И ты не знаешь, что сказать,
вдруг потеряв над ними власть.
Тогда загадочно молчи,
заветные не подбирай ключи.
«А вдруг сказать хочу я?» Что ж,
скажи о мыслях свою ложь.
Звёздною ночью при полной луне
долго я ей любовался часами.
Слышно, как сердце стучит в тишине,
тонкую нить протянув между нами.
Мучает тайно, покой не даёт
это сиянье луны серебристой,
словно она нашу Землю ведёт
к цели неведомой трассой лучистой.
Путь тот далёк, вереница веков
где-то уже растерялась в дороге.
А впереди – бесконечность часов
с космосом дальним в немом диалоге.
Здесь безграничность диктует закон,
время меняя в свободном пространстве.
Части вселенной звучат в унисон,
замыслом чьим-то придя к постоянству.
Протуберанцы свиваются в жгут,
солнце багровое дерзко венчая.
А за ним россыпью буйно цветут
яркие звёзды, в созвездья сплетаясь.
Мчимся и мчимся в космической мгле
между галактик и звёздных пульсаций.
Сколько ещё нашей грешной Земле
в поисках счастья бесплодно скитаться?
Глубокий смысл в любое время года
имеет всё, что видишь ты вокруг.
И дарит знаки мудрая природа
тому, кто выйдет за привычный круг.
Весь этот мир – божественная тайна,
возникший в непроглядной, вязкой тьме
из капель слёз, пролившихся случайно
Того, - кто в сердце, мыслях и уме.
И только Он подарит из каприза
кому-то рифму свежую во сне,
кому-то пальмы, лёгкий шёпот бриза,
кому-то радость с истиной в вине.
Благодарю тебя, – мой дом
за то, что ты один на свете
нас покрывал своим крылом
среди всех бурь.
Сказали дети,
что рано утром, выйдя в сад,
там фею встретили внезапно.
Роняя фразы невпопад,
я им подыгрывал невнятно.
Потом влетела к нам пчела,
косясь на нас безумным взглядом.
И отражали зеркала,
что счастье было где-то рядом.
Легкокрылые созданья
прилетели в старый сад.
Я хожу к ним на свиданья
третий день уже подряд.
Говорят, – их нет на свете,
только в сказочной стране.
Говорят, что только дети
видят их, и то во сне.
Только нет нежнее в мире
этих глаз - как изумруд.
И, в туманности эфира,
для себя они живут.
Только дарят им фиалки
аромат и много снов.
А они на звёздной прялке
шьют узор для поясков.
«Полюби,» - сказала фея, -
«этот светлый, летний день.»
«Это глупая идея», -
проскрипел трухлявый пень.
Феи громко рассмеялись
и сказали: «Это вздор!»
Пчёлы сонные боялись
прерывать их разговор.
Вот, уже шалуньи ближе,
миг – и спрятались в траву.
Почему же я их вижу
ясно, чётко, наяву?
Растёт подорожник у входа
в мой тёплый, приветливый дом.
Согревшись лучами восхода,
там феи живут под листом.
Они извлекают из лютни
тебе непонятную грусть.
У них под дождём так уютно,
как в храме изящных искусств.
Ведут там свои хороводы,
тоскуя в своей полутьме.
И, в шуме ночной непогоды,
играют всегда в буриме.
Когда мне слова неподвластны,
на сердце ложится печаль,
у них я ищу рифмы ясность, -
прозрачней, чем горный хрусталь.
И ставлю волшебное слово
в строку, вспоминая о них.
Вот так и рождается снова
мой светлый, задумчивый стих.
Бывают поэты от бога,
а кто-то поёт ни о чём.
Шла Муза по пыльной дороге,
рассвет задевая плечом.
Таинственно, с грустью молчала.
Подол ей крутил ветерок.
В руке она тонкой держала
простой, полевой василёк.
Вдали развевались полотна
окутанных сном облаков.
Ступала нога беззаботно,
в пыли не оставив следов.
Она, улыбаясь, смеётся.
Стихи для неё - лишь игра.
Кому-то всё даром даётся,
другие не спят до утра.
Сидит поэт. Потухшим взглядом
глядит куда-то мимо нас.
Он сочиняет! Сладким ядом
мечты пропитаны сейчас.
Его душа парит на крыльях
вдали от тягостной земли.
Ум полон творческим бессильем,
стыдливо гаснущим в пыли.
Бубнит он что-то непонятно,
простая песня нескладна.
В пустой тетрадке видны пятна
от слёз бессильных и вина.
Должна быть жизнь в стихах воспета,
но только голосом своим.
Ну, вот и все его приметы.
Друзья! поплачем вместе с ним.
В саду с густой травой янтарный одуванчик
внезапно стал седым и как-то покруглел.
Идёт, идёт весна, хоть путь ее обманчив.
Ни слова о любви! Поставим здесь пробел.
О ней я не скажу ни словом, ни намёком.
Высокопарным быть не модно уж теперь.
Но стонет соловей на ветке недалёко.
Поёт он о… (пробел) и горести потерь.
Бежать, скорей бежать из сада без оглядки,
беспомощно рыдать о чём-то до утра.
И плыли в никуда слова опять в тетрадке,
который день подряд, сегодня – как вчера.
Может быть, мы просто дети?
Но на нас - клеймо поэта.
Позабыв про всё на свете,
сочиняем до рассвета.
Нас приветствуют насмешкой.
Глаз пытливый впился в строчку.
Не хочу быть просто пешкой,
незаметной, малой точкой.
У меня разбито сердце.
Горстка пепла вместо счастья.
Но в душе звучит как скерцо
отзвук рифмы с жгучей страстью.
Это что - виденье свыше?
Сны невольно отражаем?
Мы стихи не просто пишем,
а мучительно рожаем.
За что мне дорог ямб беспечный,
другим размерам вопреки:
простой, торжественный и вечный
хозяин сладостной строки?
Слова послушные он скромно
назначит в чёткий, тесный строй.
Как будто сердце бьётся ровно,
звучит напев для нас с тобой.
Размеров предок незаметный,
поэтам многим верный брат,
им увлекались беззаветно
всех классиков неровный ряд.
Я помню – в детстве, засыпая,
я слушал сказок переклик,
где жили: рыбка золотая,
учёный кот, изба, старик.
Он словно ландыш на опушке,
где ветер треплет лопухи.
Да, - им писал и смуглый Пушкин
свои бессмертные стихи.
Я живу на Парнасе, при храме,
где беспечно пасётся Пегас
и, согласно широкой рекламе,
прихожу к рифмачам в нужный час.
Отвечаю за свет вдохновенья,
когда людям выдумывать лень.
Посылаю ночные виденья
тем, кто в трансе блуждает как тень.
Солнце светит в просвет колоннады,
луч ударил по лире моей.
Нету большей на свете награды,
чем мгновенье с богиней твоей.
Очень жаль, но последнее время
не нужна я уже никому.
Появилось могучее племя,
что-то пишут, а что – не пойму.
Что ж такое с поэтами стало,
не зовут погостить вечерком.
Я ведь Данте стихи диктовала,
да и Пушкин со мною знаком.
Пригласи вечно юную даму
к себе в гости – мой смелый поэт.
Не терзай ноутбук свой упрямо,
всё пытаясь найти там ответ.
Я не все рассказала поэмы.
Я сияю в небесном огне.
Вознесёшься победно над всеми,
если вспомнишь порой обо мне.
Лишь только искры не хватает
в стихах моих.
За рощей дальней солнце тает
и ветер стих.
Какие образы и темы
бурлят вокруг!
Я сын компьютерной системы,
железа друг.
Мне хакер дал свои программы
и вот теперь
стихи, экспромты, эпиграммы
пишу, как зверь.
Текут проворно электроны
по проводам.
Познал я мудрости законы,
рифмую сам.
Процессор мощный мне подскажет
любой сюжет.
Я знаю жизнь, любовь и даже
что счастья нет.
Винчестер молча сохраняет
тома стихов.
Он все их помнит, твёрдо знает
нюансы слов.
Поэты, критики, цитаты,
обложки вид,
статьи, рецензии и даты:
он всё хранит.
Проходят дни, мой софт быстрее,
и без помех
я стану скоро, по идее,
покруче всех.
Раскроет тесные объятья
безумный век.
И буду лучше сочинять я,
чем человек.
Сейчас пишу сонет о Боге,
да хакер мой
сказал, что глюки снова в проге.
Что ж, не впервой.
В бесконечно далёком просторе
затерялась родная планета.
Впереди, сочетаясь в узоре,
светят звёзды таинственным светом.
Нет границ в пустоте беспредельной,
и умолкло уснувшее время.
В жутком мраке, тоскуя смертельно,
не снимаю я тесного шлема.
В тусклом свете лишь отблеск приборов
освещает холодные стены.
На экранах моих мониторов
скачут цифры процессов системы.
Скука здесь, – в одиночном полёте.
Вяло тянутся долгие ночи.
Завершает компьютер подсчёты.
Что он там мне ещё напророчит?
По идее, осталось полгода
мне блуждать в безвоздушном пространстве.
А затем, как награда - свобода
на планете в зелёном убранстве.
Там живут очень странные люди.
Бесконечно сражаясь, без смысла,
всё хотят уничтожить, повсюду.
И у всех неприятные мысли.
Правда, есть там игра, что занятна,
и её называют стихами.
Я от скуки свой комп, вероятно,
научу – мы попробуем сами.
Я давно в Интернете блуждаю,
изучая объекты контакта.
Сеть уже там довольно большая,
и бывают занятные факты.
Этот опус – смекалки проверка,
первый шаг к пониманью друг друга.
Я приблизился, двигаясь сверху
траекторией ровного круга.
Из тьмы веков, стоящих за спиною,
окутанный в мистический туман,
выходит Блок, чтоб рядом встать со мною,
постигнув боль моих душевных ран.
Строг, молчалив, как был ещё при жизни,
задумчив, замкнут, в том же сюртуке.
Что хочет он найти в своей отчизне?
Что видит там, - в забытом далеке?
Он знал, что годы вихрем отбушуют
и станет мир весь из машин и войн.
Душа опять проводит дни впустую,
как принято в России испокон.
Он чувствовал, какие дни настанут:
«Земные силы оскудеют вдруг» ...
И мглой свинцовой небосвод затянут.
И выпал меч из ослабевших рук.
Молчит, молчит загадочно и странно,
а я не вижу, что скрывает мрак.
Так что же ждёт нас в синеве туманной,
какой незримо ты подашь мне знак?
Тут он сказал негромко, что: «мгновенья
пройдут и канут в тёмные века.
И мы увидим новые виденья.
Но будет с нами старая тоска».
Задумался и вспомнил вдруг о Блоке,
певце давно уже угасших лиц.
Прошли с тех пор года, века и сроки,
чернила стёрлись с выцветших страниц.
В какую даль неслись его мечтанья,
пред чем склонялся этот ясный ум?
Он смог познать бездонность всю страданья
в тюрьме своих бессонных чувств и дум.
Он знал и верил – что-то здесь случится,
страну постигнет дикий ураган.
Недаром же над северной столицей
край неба был тревожен и багрян.
Но даже он в дыму и круговерти
не осознал чудовищный циклон.
Ведь никогда подобной пляски смерти
не видел мир.
Пришёл Армагеддон.
Я беспечно со всеми по жизни шагал,
был такой же, как люди вокруг.
Ты единственный был для меня идеал, -
мой учитель и преданный друг.
Ты однажды сказал: «Помни - время придёт,
страх и гнев воцарятся в сердцах.
Будет бедность, работа всю ночь напролёт,
отблеск горя в уставших глазах».
Я смеялся, не верил, не слышал тебя.
Что там жалобный ветер наплёл...
И себя не жалея, и юность губя,
лишь закусками баловал стол.
Час пришёл – с гулом рухнул ослабленный строй,
не доживший до светлой зари.
И в туман лживых слов повели за собой
те, кто чёрен как ночь был внутри.
Кто кричал, кто смеялся, кто плакал навзрыд…
Кто-то дрогнул и сдался легко.
Были те, кто забыли про совесть и стыд
и взлетели, увы, высоко.
Только были напрасны усилия те,
все попытки покинуть тюрьму.
И пришёл новый бог, – на зеленом холсте,
поклоняться все стали ему.
Тут я вспомнил тебя и вернулся опять
к нашей дружбе, забытой давно.
Надоело бояться и нет, что терять,
всё сгорело и в поле темно.
Ты опять повторил мне: «Терпи и молчи.
Всё свершится в положенный срок».
Вот тогда мне от рая достались ключи.
И я запер железный замок.
Что нужно для счастья? Кусочек земли,
Три грядки под домом да небо вдали;
Костра трепетанье под сизый дымок,
Где алые искры ведут диалог;
Ещё соловья непонятную грусть,
Что знает секреты любви наизусть;
А в небе ночном –миллионы светил,
Которых достигнуть пока нету сил;
Большой и взъерошенный, с пчёлами сад,
Цветы у крылечка – живой аромат...
И чтобы любимая знала о том,
Что здесь её счастье. Что здесь её дом.
В деревне Бог всегда со мной как тень,
ведь здесь его и юность, и истоки.
К нему идти не надо в храм далекий,
вставать досрочно, запрягая лень.
Ему понятны крики петухов,
и шелест листьев, и язык звериный,
и голос звёзд – такой неповторимый,
и даже плач несозданных стихов.
Я это наблюдаю день за днем.
Здесь нет святош, а также атеистов.
И птичий хор напевом голосистым
о том поёт в смирении земном.
Негромок звук скрипящих половиц,
что по ночам меня уже не будит.
Но знаю я – Он был, и есть, и будет,
неразличим среди спешащих лиц.
Ночей бессонных бесконечен ряд,
как волн седых в провинции у моря.
Опять читаю строчки все подряд
о Горбунове, с тихой дрёмой споря.
Там Горчаков – основа всех основ,
их унисон от скуки только средство,
хоть диалоги не заменят снов.
Простак и циник – грустное соседство.
Их голоса звучат из темноты,
всегда со мной – захочешь, только свистни:
«Находчивость – источник суеты».
"Я не уверен в этом афоризме".
«Душа не ощущает тесноты».
"Ты думаешь? А в мертвом организме?"
Но обойдемся, впрочем, без имён,
ведь в сумраке неразличимы лица.
Живут в больнице. Впрочем, это фон
того, что утром явно растворится.
В бессоннице моей незримый знак,
хоть и порой бывает с нею тесно.
А их люблю всегда за просто так
и потому, что с ними интересно.
Мой трезвый быт расширился весьма,
вот голоса ко мне взывают снова.
Согласен с ними, - мир сошёл с ума.
И этот факт возьмём мы за основу.
Сейчас с тобой, Веня, отпразднуем праздник,
но только бы в наши дела не вмешался
насмешливый, строгий читатель – проказник,
кто творчеством нашим так долго питался.
Я нищий, слепец, я брожу по дорогам
в стране попрошаек, мышей и помоек.
Но верю, - с тобой мы здесь встретимся с Богом
и ноги ему мы слезами омоем.
Мы тронем руками далёкое эхо,
найдём тайный ход к неизвестной вселенной,
споём и попляшем... Вот будет потехой –
расстаться с Землёй нашей, грешной и бренной.
Какое везенье, что я тебя встретил!
Но только тот праздник убил кто-то третий.
Остались на память лишь горечь и пепел,
да краски стихов твоих – горстка соцветий.
Умную женщину ждёт одиночество,
ночи бессонные, море тоски,
памятник скромный, забытое творчество,
горечь стихов, боль звенящей строки.
Сердце нам трогает лёгкость стыдливая,
только смущает лишь чёрный наряд.
Как мне хотелось, чтоб Муза ревнивая
и на тебя бы свой бросила взгляд.
Мы говорим всё, а время так тянется,
воды несутся в родных берегах...
Где ты сейчас, молчаливая странница,
в чьих ты томишься задумчивых снах?
Людям всё грезятся тайны, пророчества.
Нет, не решаюсь я спорить с судьбой.
Просто я рад, что в стране одиночества
есть ещё праздники – встречи с тобой.
«На сырой, непротопленной даче
я живу без лирических строк.
Жизнь проходит здесь легче, иначе:
вот, опять подгорает пирог.
Скоро чуткие сумерки снова
постучатся и я отворю.
А вокруг - тишина, я готова
просветлённую встретить зарю».
Только в прошлое что-то скатилось.
Только нет ничего впереди.
И какая же страшная сила
вдруг скопилась в девичьей груди?
Может, нет в этой жизни и смысла,
может быть, от нее ты устала...
Исчезают и чувства, и мысли.
Кто-то шепчет: «Начни всё сначала».
Пойми, я осуждать тебя не вправе
за то, что люди сделали с тобой.
Ты, позабыв о прежней, громкой славе,
стоишь сейчас с протянутой рукой.
На фоне ярких, глянцевых обложек
твой образ светлый явно потускнел.
Как жаль, что ты найти себя не можешь,
оставшись в этом мире не у дел.
Да если бы хоть чуточку любили
стихи те люди, что имеют власть,
тебя б всегда ласкали, не бранили,
не разрешили низко так упасть.
Что делать мне, Поэзия, скажи мне?
Нет никого, умеющих помочь.
Любовь была и долгой, и взаимной,
и вот теперь ты вновь уходишь прочь.
Не уходи, желанный час настанет
и ты заслужишь праздничный венок.
Уже видны в обманчивом тумане
горящие страницы новых строк.
Придёт тот день и ты воспрянешь снова,
утрёшь глаза, поднимешься с колен.
Как мир возник? Вначале было Слово.
Всё остальное – суета и тлен.
"Поэзия, должно быть, состоит
в отсутствии отчётливой границы".
Пределов нет для смысла, алфавит
синеет здесь и за чертой страницы.
Где даль размыта, там трепещет мозг,
вращаясь вновь по замкнутому кругу,
течёт и лепится, как талый воск,
ничьи шаги приняв за поступь друга.
Поэзия – опасная игра,
где нас пленяет неизвестный гений
лишь с помощью тетради и пера,
нам показав толпу живых видений.
Далёкий свет мучительно зовёт
в страну мечты, забвения и боли,
где в тишине грядущее живёт,
которому ты веришь поневоле.
А жизнь идёт, и хмурый день с утра
всё тянется, как колдовское зелье.
Но пару строк, когда придёт пора,
я сберегу – как тяжкое похмелье.
Что поделать, такая работа -
для забавы слова рифмовать,
забывая под вечер заботы,
с наслажденьем лениться опять.
Век лежать бы на мягком диване,
бесконечно сплетая слова.
В полусне, как в волшебном дурмане,
их выдумывать, помня едва.
Мне счастливый досуг не обуза.
Я люблю в жизни праздный покой.
И внимает с улыбкою Муза,
не спеша со своей похвалой.
Да, мы – не пророки и мы не предтечи.
Мы просто владеем нюансами речи.
И даже любое капризное слово
всегда нам легко покориться готово.
Пусть рифма трудна, темы все устарели,
но мы извлекаем из древней свирели
прекрасные звуки для встречных прохожих, -
спешащих и разных, таких непохожих.
И мы заставляем их плакать, смеяться,
задуматься, спорить, в душе улыбаться.
И жить им становится вдруг веселее.
Пишите, друзья, - не стесняйтесь, смелее...
Мы выбраны Богом и небом,
подруга нам муза сама.
В питании солью и хлебом
замечена ясность ума.
Мы прокляты временем бурным,
нас нет среди званых гостей.
Заполнены прахом все урны,
закрыт навсегда мавзолей.
Ты слышишь: навеки, навеки
в безвестности жить суждено.
Извилисты бурные реки
как жизнь, где идём мы на дно.
Судьбы не бывает на свете.
Рождение – случай слепой.
За всё лишь поэты в ответе
пред Богом, людьми и собой.
В тот час, когда иссякнут силы,
когда надежды больше нет,
когда от горя сердце стынет,
ты не ищи в душе ответ.
Пойми, что ночь не бесконечна.
Вдали чуть брезжит слабый свет.
Бедлам не может длиться вечно.
Ты верь в себя, - ведь ты поэт.
Кто, как не ты, с душой высокой,
укажет людям верный путь.
Им плохо жить, им одиноко.
Блажен покой: забыть... уснуть...
Ты разбуди их, пусть проснутся
и пусть поймут, что в жизни нам
не ползать главное, не гнуться
и не служить чужим богам.
И вот, пройдя круги все ада,
живя одной своей мечтой,
получишь лучшую награду -
венец терновый, крест простой.
Совершенная речь устраняет слова,
но ребенок лепечет, родившись едва…
Тот, кто знает – молчит, говорящий не знает;
тот, кто глуп – без нужды остальных повторяет.
Есть ли смысл в тех словах, что звучат как попало;
может смысл тот пропал, или смысла не стало?
И живут все слова где-то жизнью отдельной,
правят миром они, а не мы, безраздельно.
Ну а мы им нужны только лишь для того,
чтоб всю жизнь говорить, не сказав ничего.
Летящая пуля всегда поражает
того, кто стоит у неё на пути.
Кинжальное слово пощады не знает
и может других за собой повести.
Найду ли для чувства волшебное слово,
с чем можно сравнить лепетанье ручья...
Зачем же так резко, и зло, и сурово
преступника жалит бесстрастный судья?
Жестоко горящее слово пророка,
уже приготовлен невидимый крест.
Что можно постичь в мимолётном намёке,
когда с милой дамой сидишь тет-а-тет?
Простые слова приготовлю любимой,
пусть нежные губы смеются всегда.
Как много ночей впереди этих дивных
под ласковый шёпот, под звуки дождя...
Сегодня занят шелестом страниц.
Начав читать известного поэта,
перед которым все склонялись ниц,
не понял – в чём была известность эта.
Я пробовал проникнуть между строк,
запутавшись в оригинальных рифмах.
Но как извлечь из пустоты урок?
Она не чтит ни падежей, ни числа.
Всё выспренне, кругом одни клише,
торчащие как нос у Буратино.
Хотите имя знать вы? Но уже
его забыл, дойдя до середины.
Ведь есть вокруг и небо, и трава,
и Родина, и солнце, и прохлада.
Я говорю обычные слова
и ни о чём заботиться не надо.
Снова кинулись вниз индикаторы рынка.
Доу Джонсв понедельник рекордно просел.
Только вот у меня – не жена, а блондинка.
Очень жаль, что мой разум так поздно прозрел.
Неожиданно так возвратилась с курорта,
посетив по дороге "La Grande de Paris",
накупив барахлишка вторичного сорта,
подрывая тем самым мой личный престиж.
Все её чудеса описать невозможно.
И другой в этой жизни ей явно не стать.
У меня же контейнер завис на таможне.
Сколько стоит – вам лучше об этом не знать.
Бизнес мой хоть легальный, но всякого рода,
есть наличка в офшорах, немного богат.
Я же тачки меняю тебе раз в полгода,
да и окна выходят на старый Арбат.
Хоть заткнулась бы что ли, трещит как сорока.
Ну а деньги сосёт – пылесос отдыхай.
У меня с ней не жизнь, а сплошная морока.
Может в Вегас мотнуться, сказав ей гуд-бай?
А глаза как блестят, опустила смущённо.
Значит шлялась по клубам опять допоздна.
Мозг выносит неслабо и так извращённо,
но чертовски красива, хоть часто пьяна.
Гардероб поменять хочет, стиль - цвета хаки,
одеяло из шерсти овец Рамбулье…
Пристрелить бы ее, эту дрянь, как собаку,
только проще купить от Версаче колье.
Сменим пару поколений,
купим ворох громких мнений,
позабудем слово "честь".
Постепенно изменений
будет столько, что не счесть.
Правят нами ложь и зависть.
Что сюда еще добавить?
Деньги! Больше ничего:
Бог, которого восславить
я хочу лишь одного.
Деньги – идол, символ власти,
наслажденье, буйство страсти,
недоступная мечта.
Все мы знаем, хоть отчасти,
как сильна их красота.
Есть наличка – мир прекрасен,
беззаботен, безопасен,
вроде сказки без конца.
А пустой карман опасен,
словно девять грамм свинца.
Бедность может быть заразной,
неприличной, жуткой, грязной,
а страшней всего – навек.
Этой горечью опасной
весь отравлен человек.
На другом конце – элита,
так богата, знаменита,
не заботясь ни о чём,
реет в области зенита
ненасытным вороньём.
Так незримая граница
неразборчивые лица
делит честно пополам.
Деньги – нужная вещица.
Только где же взять их нам?
"И опять замирают рассветы..."
(Только, впрочем, об этом писал).
Надоела пока тема эта,
потускнел светлый мой идеал.
Я не выдохся, просто "аллегро"
поменял на "анданте" пока.
Так в ночи замирает шум ветра,
вдаль течёт безмятежно река.
Пригласили работать в охрану,
там мне дали большой пистолет.
Банк теперь по астральному плану
охраняет какой-то поэт.
Мне теперь сочинять невозможно, -
в банке тесно и полный аншлаг.
Ночью тени скользят осторожно,
замедляя бесшумный мой шаг.
Охраняю чужое богатство,
не имея совсем своего.
Только, впрочем, не надо злорадства.
Я стою за пределом всего.
Ведь банкиры – такие же люди;
ну, немножко богаче за нас.
Просто деньги берут отовсюду
и не прячут под грязный матрас.
У лохов отбирают изящно,
их на свете хватало всегда.
Так шакалы охотятся в чаще,
пропадая потом без следа.
Мне уже там вконец надоело,
стал таким же, – спасибо, привет!
Открываю своё бизнес-дело,
но оставлю большой пистолет.
Железные кони стоят под навесом,
сквозь грусть вспоминая пыль дальних дорог.
На взмахи фасадов смотря с интересом,
они ищут к бегу малейший предлог.
Забыл их хозяин. Застыв на асфальте
они здесь ночуют, они здесь живут.
А им бы лететь скоростной магистралью,
совсем не считая счастливых минут.
Что может быть лучше пустынной дороги
и ветра струи в лобовое стекло.
Но редкое счастье коснётся немногих,
а если случится – считай повезло.
Я расскажу вам про чердак,
пустынный храм под крышей прочной.
Сюда свалили кое-как
набор вещей не нужных точно.
Здесь света нет и только днём,
порывшись в порванных коробках,
возможно вырасти умом,
от разных книг, лежащих робко.
Ещё, я помню, видел здесь
набор игрушек новогодних,
газет, журналов разных смесь, -
полно комплектов прошлогодних.
Под грудой старых, пыльных книг
нашёл дневник свой старый, школьный;
открыл его и сразу сник,
блеснув в глазах слезой невольной.
Вот фотографии в углу:
листы, поблекшие без даты.
Я им воздал бы похвалу,
но запропали все куда-то.
Так обойдёмся без имён,
без биографий и заглавий.
Жизнь пролетит, как сладкий сон...
(Так подсказал мне ум лукавый).
Вернемся к списку всех вещей, -
он бесконечен словно небо,
Я ощущаю кожей всей,
что продолжать его нелепо.
Вчерашний день на чердаке
лежит, пылится понемногу.
Давно он скрылся вдалеке,
а я ищу туда дорогу.
И снова я в отчаянной отваге
терзаю свой потёртый ноутбук.
Как много мук досталось бедолаге
от набранных и стёртых лишних букв.
Опять весна приходит и уходит,
одев деревья в роще теневой.
Я постигаю сходство в антиподе,
где в мониторе виден облик мой.
За каждой буквой – целый сонм страданий,
сомнений мука, недоступность слов.
А за спиной - сто лет непониманий,
где каждый день был неподдельно нов.
Мы с ним делили трепет вдохновенья,
печаль души и песен дребедень.
Но он учил меня смиренью и терпенью
так много лет, - и каждый новый день.
Не знаю сколько жить ещё осталось.
В окне чуть брезжит серый, скучный день.
А жизнь была, иль только показалась,
как тень густая в кепке набекрень?
Я отплыву в назначенные сроки
к другим - небесным, дальним берегам.
Легко заплачет ангел одинокий,
благословив дорогу к небесам.
Он был со мной без видимой причины,
стоял всегда незримо за плечом.
И, как художник создаёт картины,
творил меня, забыв об остальном.
А дни текли неровной вереницей,
неотвратимо таяли вдали.
Ах, ангел мой, печально-бледнолицый,
как много дел закончить мы могли…
Не оставляй меня в дороге дальней,
прости за всё, как я другим простил.
Ты почему сейчас такой печальный,
в сиянье двух своих незримых крыл?
Я могу писать глубже, полнее –
берега моей жизни круты.
Только время летит всё быстрее,
громче гул городской суеты.
Вот и ангел печальный, блаженный
незаметно покинул зенит,
на прощанье сказав: «Неизменны
только звёзды в пределах орбит».
Ангел мой – ты вернешься, я знаю,
просто длинная эта зима.
Я замерз. Может быть и оттаю
или просто сойду здесь с ума.
Кто по ночам ко мне приходит
и вдохновляет сладкий сон?
Кто неприятности отводит,
вокруг воздвигнув бастион?
Кто терпеливо мне ответит
на самый глупый мой вопрос,
и в горести всегда утешит,
когда темно в глазах от слёз?
И кто всегда незримо слышит
всех мыслей хаотичный бег,
со мной согласно, дружно дышит,
оберегая мой ночлег?
Кто служит твёрдою опорой,
когда приходит трудный час,
следит за мной незримым взором,
тихонечко в душе звуча?
...Мой самый ласковый и нежный,
кто слит со мной так много лет, -
печальный Ангел белоснежный.
Всегда со мной, - как ясный свет.
Почему-то ось земная
отвернулась от меня.
Я грядущего не знаю
и не вижу красок дня.
Всё вдруг стало чёрно-белым,
ветер сильный, дождь косой.
Не могу заняться делом
и хожу небритый, злой.
Непонятно в чём же дело.
Где искать причины суть.
На измученное тело
вдруг легла седая муть.
И кивает ангел падший
в фиолетовом дыму:
«Пил ты жизнь из полной чаши,
не молился никому.
Не привычный ждать и верить
в душной, пасмурной тюрьме,
не хотел открыть ты двери
и прислушаться ко мне;
и пошёл не той дорогой,
сбился с верного пути,
не искал прозренья, Бога,
рвал весенние цветы.
И теперь душа измята,
безучастна, счастья нет.
Что ж молчишь ты виновато?
Верь, молись и жди ответ».
Был день как день. В открытые глаза
ломилась грубо жизнь с окраской серой.
И понял я, что дальше так нельзя, –
жить без любви, без прошлого, без веры.
И стал искать, куда бы мне пойти,
кому открыть души моей сиротство,
и груз грехов на пройденном пути,
и с миром этим горькое несходство.
Но все вокруг глядели грустно вслед,
не выражая явно интереса.
А что сказать, - ведь счастья в жизни нет,
как в пепле нет ни радости, ни веса.
Так день прошёл – один из многих дней
бессмысленных и сердцу непонятных,
без радости, успехов и гостей,
весь в пролетевших мутно-чёрных пятнах.
В лампадке медной теплится огонь
и смотрит Он печально и сурово.
Ведь подают в открытую ладонь,
когда найдёшь ты правильное слово.
Я ушёл от людей и от Бога
и живу у земли на краю.
Пусть над пропастью вьётся дорога,
усмиряя гордыню мою.
Здесь безлюдно, спокойно и сонно,
и доступней всех мыслей полёт.
Далеко мир остался огромный.
Даже слышно, как сердце поёт.
Постепенно с души опадает,
словно пена морская, вся грязь;
всё, – о чем даже разум не знает,
что годами лежало, пылясь.
Дни за днями летели как птицы,
что под осень стремятся на юг.
Я листал своей жизни страницы.
Тихо сосны шумели вокруг.
И когда в голове стало ясно,
мысли все догорели дотла,
понял я – жизнь безумно прекрасна.
И в ней больше добра, но не зла.
Но напрасно я думал, что буду
за порогом, за гранью всего.
Бог везде, - он же здесь, он же всюду,
просто раньше не слышал его.
Просто раньше в делах суетливых
голос истины был приглушён.
Просто крики постыдной наживы
там звучали и ночью, и днём.
Почему нужно жить так убого?
Всё на свете измерить рублём,
уходить от людей и от Бога,
чтоб узнать, что спасенье лишь в Нём.
О грустном, печальном и скорбном
сегодня мне хочется петь:
как звезды горят в небе чёрном,
сплетаясь в холодную сеть;
как плачет порывистый ветер,
припомнив о прожитом дне;
как тени лежат на паркете
и зябнут при бледной Луне;
как скуден оплывший огарок
дымящейся, тонкой свечи...
Да, жизнь – это вам не подарок,
а звуки, что плачут в ночи,
прошедшего смутное эхо,
бездушного сумрака лёд,
да призрак чужого успеха,
что в доме со мною живёт.
Сидим мы с бессонницей рядом
и шепчемся вновь меж собой,
незримым пропитаны ядом,
обижены скучной судьбой.
Под утро тихонько вползает
в окно еле видный рассвет.
А будет ли лучше, кто знает?
Не слышу я ясный ответ.
Молчат звёзды, медленно тают,
туманы плывут от полей.
Спокойная радость, простая,
проходит всё мимо дверей.
Два друга преследуют вечно меня,
как будто два чёрных и тощих коня,
как будто два неба и два фонаря,
как будто две жизни, пропавшие зря,
как будто в ненастье - наряд и вуаль,
два спутника с детства – тоска и печаль.
Хоть женского рода они, но никак
от вечного боя, рассветных атак
ни скрыться, ни спрятаться в той стороне,
где темень в душе, только город – в огне.
Там плавятся люди и даже гранит,
а кто-то безмолвно за этим следит.
Но я продолжаю ночную войну,
расплату мою за чужую вину,
хотя не желаю долги искупать,
чужие ошибки – опять и опять...
И я задыхаюсь, немею и лгу
и больше нет сил замерзать на бегу.
А время смыкает безжалостно круг
и льётся сквозь пальцы измученных рук,
мне шепчет тихонько: «Не шарь в пустоте,
уже времена здесь другие, не те».
И ветер уносит всё светлое вдаль,
а им никого здесь не жалко... не жаль.
Низкие тучи над хмурым заливом,
сумрачно, грустно, день рано погас.
В жизни короткой не стал я счастливым,
счастье не очень-то балует нас.
Если оно и придёт ненароком,
тут же и скроется в прошлом далёком.
Серые будни настанут опять.
Что остается? Безмолвствуя ждать.
Сердце с годами дает перебои,
жизнь пролетает как призрачный сон,
хочется мне тишины и покоя
и что б торжественным был небосклон.
Сколько же ждать и во что еще верить?
Кто мне откроет заветные двери?
Снежные чайки над пеной морской
плачут надрывно с мольбой и тоской.
В своей избушке, сидя за столом,
склонившись над исписанной страницей,
дописывал я стих. Уже кругом
светало, щебетали громко птицы
в лесу необозримом и глухом.
Журчал ручей, невидимый в кустах,
и ветерок, играя занавеской,
мне прошептал о чем-то впопыхах
и улицей помчался деревенской,
взъерошив листья по пути в садах.
Здесь пишутся стихи всегда легко.
В лесу сосновом воздух чуткий чище.
Деревья спят и шепчутся тайком.
И, кажется: порой мы время слышим,
которое здесь бродит босиком.
Полней наливаются яблоки соком,
устало склоняются ветви к земле.
Невольно опять возвращаюсь к истокам,
где вижу ребёнком себя я во сне.
И нет ни проблем, ни забот, ни печали,
и вечно вокруг всё поёт и цветёт.
Бегу босиком, выбирая едва ли
тропинку, что после травой зарастёт.
А после, набегавшись в рощице вволю,
тепло ощутив материнской руки,
так сладко идти, забавляясь мечтою,
попутно срывая цветов лепестки.
Стихи разлетелись на весь Интернет.
Смешно и досадно – какой я поэт?
Живу я в деревне, читать недосуг,
мозоли не сходят с натруженных рук.
То крыша течёт, надо красить забор
и времени нет расширять кругозор,
болеют цыплята, растут сорняки,
а в доме углы заплели пауки.
Чтоб всё переделать, не хватит ни сил,
ни время, ни денег, что ты накопил.
Зимой снег засыплет и выйти нельзя, -
какая свобода, какие друзья?
И если вам скажут: «деревня… шарман…»
не верьте вы в сказки, – обман всё, обман.
Здесь пыльно и грязно, полно комаров,
скребут тихо мыши и нет докторов,
стучит ночью рама, (наверно сквозняк),
кругом – тишина, за окном сонный мрак.
И тело так ноет от сделанных дел...
Одно в голове: «Что ещё не успел?»
Как всё надоело, хоть прыгай в петлю…
За что ж я деревню так сильно люблю?
По-прежнему живу в деревне скучной,
где в мудрость переходит плавно лень,
где только солнце – друг мой неразлучный,
приходит в гости каждый божий день.
Вокруг пейзаж застыл в глазах надолго
без лирики и всяческих примет.
Петух поёт, но лишь из чувства долга
о вечности, приветствуя рассвет.
Здесь даже ум пытливый неспособен
себя занять. Он пуст, как небосклон.
И каждый день себе весьма подобен,
как ропот волн, поющих в унисон.
Крестьянин на поле выходит
и смотрит задумчиво вдаль:
«Озимые вымерзли вроде...
Опять пересеивать... Жаль».
Заводит свой старенький трактор.
Дым сизый валит из трубы.
«Кажись, подгорели контакты.
На цепь не хватает скобы».
Идёт огородом к соседу.
Тот гонит как раз самогон.
Они затевают беседу,
используя местный жаргон.
Потом дегустируют смачно
напиток хмельной не спеша.
Вся комната в дыме табачном.
Парит в эмпиреях душа.
Уходит оттуда под вечер,
бредёт, спотыкаясь, домой.
Он счастлив и где-то беспечен.
Как клёво в деревне весной!
Кончается зима. Уже расцвёл подснежник
и мир меняться стал со скоростью пике.
Куплю себе очки взамен разбитых прежних,
чтоб лучше видеть пруд и рощу вдалеке.
Я выйду со двора к дороге непроезжей,
где бродит, точно тень, немая тишина.
Вокруг застыл пейзаж – всё то же, что и прежде,
безлюден горизонт, гуляй хоть допоздна.
Я привлекаю слух, и нюх, и зоркость взгляда.
В окрестностях села не видно ни души.
Да, кстати о весне... Тебе весьма мы рады.
Ты приходи скорей родная, поспеши.
Как медленно, плавно, легко и бездумно
плывут облака над моей головой.
Куда мне спешить в этом мире безумном,
когда уже тонко запахло вербой,
когда солнце радостно землю прогрело
и ландыш душистый сияет в траве, –
как символ весны – запоздалой, несмелой,
что бродит в саду между тёмных ветвей.
И шепчет капéль что-то тихо, невнятно,
жалея о белом, сияющем льде.
А солнце бросает лиловые пятна
на снега остатки, что тают везде.
Светлеет. За мшистой оградой
спокойное солнце встаёт.
Остывшему сердцу так надо
весенний, звенящий разлёт.
Уже распускаются почки.
Обильная утром роса.
И снова неровные строчки
ложатся в тетрадь. Небеса
покрыты туманною дымкой.
Как хочется пашне дождя!
И снова любимой тропинкой
брожу, старый сад обходя.
Об осени было немало
написано, – манит простор.
Но также роняет устало
лес снова багряный убор.
К словам донельзя безразлично
природа жила и живёт.
И снова на лужах привычно
хрустит под подошвою лёд.
Волнистые тучи несутся,
цепляясь за крыши собой.
И хочется снова вернуться
в палящий, полуденный зной.
Мне лета сейчас не хватает,
зелёных и шепчущих трав,
прохладного дождика в мае,
обыденных сельских забав.
Вернуть уходящие тени
нельзя никогда, никогда…
Мы вкус этой жизни не ценим.
И в этом вся наша беда.
Осень жёлтые листья роняет,
словно слёзы, на землю кругом.
Журавли собираются в стаи,
до весны покидая свой дом.
Дни короче, а ночи длиннее.
В поле голо, в низинах туман.
Скоро с севера холод повеет
из далёких, заснеженных стран.
Голос ветра поёт безмятежно
песню долгую тихо без слов.
И мерцают так слабо и нежно
звёзды в небе меж чёрных стволов.
Я прощаюсь с обманчивым летом,
понимая, как жизнь коротка.
Вот и дождик приходит с рассветом,
только неба не видно пока.
С шелестом чуть слышным падают листы.
Отцвели, поникли поздние цветы.
Растворяясь в дымке нежно-голубой,
вдаль уходит лето тропкой полевой.
Птиц уже не видно, в роще тишина.
Холодно и грустно. Стала жизнь скучна.
Проплывает в небе крики журавлей.
Возвращайся, лето, только поскорей.
Я тебя, как чуда, буду с грустью ждать,
вспоминать и молча дни перебирать.
И однажды рано, на рассвете дня,
вдалеке зажгутся отсветы огня.
Защебечут птицы, зажурчит ручей,
запоёт, заплачет праздный соловей.
Развернётся снова книга Бытия.
Оживёт природа – оживу и я.
Мой милый друг! Пишу тебе письмо,
в деревне тихой молча прозябая.
Здесь хорошо жить сумрачной зимой,
листы пером беспомощно марая.
Но жарким летом – мухи, комары…
Никак не дописать вторую строчку.
Унынье, скука, приступы хандры;
и водку пью, как сволочь, в одиночку.
Здесь все безлюдно, тихо, как в раю:
гулящий кот, пугливые соседи;
зато покой, – я спешки не терплю,
веду с тетрадью чинные беседы.
Проходят дни, опять тоска и тишь,
шальное солнце катится по кругу.
Ну как же тут, мой друг, не загрустишь
в безмолвный час вечернего досуга…
Сказать тебе, мой милый брат,
я так устал, везде разлад,
кругом всё дорожает.
И жизнь проходит стороной.
Что делать нам с больной страной
никто уже не знает.
Так нравственность упала,
а им все мало, мало…
Молюсь я часто, каждый день;
вот в церковь не хожу, мне лень,
не вижу улучшений.
Читаю Пушкина опять,
но раньше стал ложиться спать, –
в объятьямилой лени.
И каждый день смотрю закат,
и этой жизни очень рад.
Но иногда щемит в груди:
что ждет нас завтра впереди?
Уже бушует кризис.
Жена опять всё за своё:
«Ну что за жизнь, кругом жулье…»
Так, женские капризы.
На огороде весь бурьян
посох и по утрам туман.
Вот завтра выборы у нас.
Тот пыл, что прежде, весь угас;
кого избрать, не знаю.
Они все обещают рай,
лишь побыстрее выбирай,
вот и сижу, гадаю.
У нас в деревне, как в стране, –
всё пусто и уныло.
Но я доволен всем вполне,
вчера не лучше было.
Что-то осень нынче рано наступила.
Ветер носится в саду, ломая ветки.
Я в деревне что-то вроде старожила,
типа чижика без крыльев в тесной клетке.
Вот пишу письмо тебе, мой друг заветный:
приглашаю поскучать до лета вместе.
Мы затеем разговор с тобой предметный,
пока куры отдыхают на насесте.
Я полезу в тесный погреб, где хранится
пыльный строй бутылок гордых и солений.
Будем есть и пить, пока не задвоится,
аксиомами стирая пыль сомнений.
Сколько тем пока блуждает без ответа:
о политике, о вечности, погоде.
Мы ж не стоики с тобою, мы эстеты.
И кинзу всегда берём на огороде.
У камина так приятно расслабленье.
Лепестки огня творят волшебную картину.
Мысли вдаль бегут, меняя направленье,
словно в небе ткут лениво паутину.
Понимаю, развлечений не хватает
здесь в провинции и далеко от моря.
Будем ждать, пока весною снег растает
и напьемся просто так, по-русски, с горя.
Не предлагали мне высокий чин.
Избавил бог от орденов, медалей.
Не зная скуки, не боясь печали,
под грозным небом был всегда один.
Играл словами, хоть невнятна речь
в стихах безвестных, серых и туманных.
Но избегал сюрпризов, выстрелов нежданных,
не верил в сказки и случайность встреч.
И не имел почтения к вождям
ещё с тех пор, как Брежнев был в почёте.
Я видел сны и ангелов в полёте,
и даже смерть, что ходит по пятам.
Там слышал звук – начало всех начал,
где тьма сменялась Первозданным Светом.
Священным следую с тех пор заветам,
и только в них я вижу идеал.
Так и живу – в поношенном пальто,
поэму дней люблю, не проклинаю.
И верю в то, что будет жизнь иная…
Ну а пока – спасибо и за то.
Уж не звенит в моей душе струна
в последний час вечернего заката.
Сейчас совсем другие времена.
Уже и молодость ушла куда-то.
Неугомонно гонят как рабов
нас мысли вдаль, не разбирая лица.
Среди полей и в гуле городов
не спрятаться и не остановиться.
Мне не оставить даже зыбкий след
меж полюсами молодого века,
и не услышать искренний ответ
от грешника, поэта, человека.
Всего верней – я пасынок, и здесь
мне неуютно, словно в саркофаге.
Эх, жизнь моя, ты явно – просто жесть,
изложенная кратко на бумаге.
Вот вечер приходит и снова, и снова
сижу, добиваясь прозрачности слова.
Да, русский язык – он великий, могучий,
но ветер с востока несёт грозно тучи.
И я разрываюсь меж этими - теми,
пытаясь найти как-то сходство в системе
двух разных позиций в запутанном споре,
где доблесть сильней, чем великое горе.
А прошлое кажется смутным и странным.
Но что впереди? Не хватает мне данных.
Вот так и живу – не спеша, понемногу,
надеюсь и жду, уповая на Бога.
Лишь бы ворчать… Только сердце устало.
Родина есть и её вдруг не стало.
Солнце сияло, но скрылось за тучей.
Карлик горбатый забился в падучей.
Тут тараканы сквозь узкие щели
выползли дружно, наметили цели
и растащили – до капли, до крошки
всё из избушки на курячьих ножках.
Двинулись дружно тяжёлые танки.
Хлынули деньги в распухшие банки.
Будто бы в шапке они – невидимке.
Лихо взымают с меня недоимки.
Я же, замызганный житель обочин,
вижу прекрасно, как мир стал непрочен.
Стал он какой-то козлино-звериный.
Поздно искать неурядиц причины.
Вот, существую с улыбкой безверья,
тихо печалясь за запертой дверью.
Вьюжит позёмкой в степи дикий ветер.
Вырвались вдруг из меня строчки эти.
Сегодня я выпью не так, как обычно,
не так, как приходится пить каждый день.
Я выпью за тех, кому стало привычно
с усмешкой смотреть на нужду деревень.
За тех, кто сегодня дорвался до власти,
в своём вероломстве не зная границ.
Какую страну разорвали на части,
коварно сплетая узор небылиц!
Пришла вдруг орда непонятного цвета
с фальшивыми лицами сытых зверей.
Я громко кричал, только нету ответа.
Закрыл кто-то веки отчизны моей.
Так выпьем за то, что в итоге осталось:
потухшие взгляды бессильных старух,
людей нищету и за дикую жалость
к правителям нашим, кто к этому глух;
за тех подлецов, что открыли ворота
Империи нашей себе на беду.
Смеялись при этом: "То воля народа!"
Прощайте, Иуды! До встречи в аду.
Воротишься на родину. Ну что ж,
найди попробуй прошлого приметы.
Она – твоя отраднейшая ложь,
забытые в изгнании предметы.
Как хорошо, что некого винить
и не держать в своей душе обиду.
Как хорошо, – её похоронить
уже успели, спевши панихиду.
Пойми, изгнанник, - родине конец.
И пустяками ум пытливый занят.
Купи вина - непонятый беглец,
потом поплачь, возможно легче станет.
Теперь придётся с чистого листа
построить образ огненный и нежный.
А может быть всё было неспроста,
и ты предвидел случай неизбежный?
Храня в душе обид холодный свет,
вернись домой, к былому нет возврата.
Ответь негромко голосу в ответ:
«Я потерял здесь и жену, и брата.»
И на вокзал отправься не спеша
благочестивым, мудрым и смиренным.
Я понимаю, что твоя душа
не рада этим новым переменам.
В прошлом осталось былое величье.
Что происходит? Бездонные дыры
всех поглощают, забыв о приличье.
Нет никого. Так уходят кумиры,
мятым плащом закрывая обличье.
Новые лица и новые звуки.
Будни и беды – синоним единства.
И, без сомненья, победы науки,
буйство стихий и маразмы бесчинства.
В общем – эпоха удушья и скуки.
Я с ней на ты, потому что я болен
так же, как страны, и люди, и звери.
Лозунг "свобода" давно замусолен,
а в "демократию" можно не верить.
Только дурак настоящим доволен.
Что-то не так, только жить всё же надо.
Противогаз – лучший способ защиты.
Нет, не хочу я ни рая, ни ада.
Лучше всего – притвориться убитым
и переждать все движения стада.
Я живу в странном веке. Засилье идей
переполнило склады, ума, Колизей.
То бишь, время Фейсбука – от слова прогресс.
Но за новым айфоном не виден мне лес.
Я в трёх соснах брожу, не заметив пейзаж,
и мотает на ус время длинный мой стаж,
вжился очень легко, изучив эту роль.
Но в душе пустота, - жирный с дырочкой ноль.
И трагедия вдруг превращается в фарс.
Бесконечность видна теперь только в анфас.
Этот век, этот мир, эта масса людей
устремляется в пропасть быстрей и быстрей…
Я найду доски, гвозди – построю забор,
не замечу прогресс, даже глядя в упор,
буду только следить за движением дней
вдалеке от истории новых идей.
Люди, люди – что же с вами?
Поменялись вы местами
со зверьём, одев их маски,
без приказа, без указки.
Трудно жить без револьвера
офигенного размера
в мире столь материальном,
безнадёжно аморальном.
Нет ни счастья, ни покоя.
И вонючею трухою
оказалась жизни фаза.
Но ведь нет противогаза.
Как холопу прокормиться,
словно я лесная птица;
словно я не звук – а эхо,
отблеск, тень былого смеха.
Вот, строчу из пулемёта
строчками в лицо блокнота;
кипячусь, да толку мало.
Просто вдруг обидно стало.
Молодой лейтенантик в запасе,
что забыл ты в далёком Донбассе?
Может быть, тут родился и вырос,
день грядущий готовя на вырост?
В детстве в Кальмиус гордо и смело
окунал своё бледное тело?
Или, - в шахте глубокой, покатой
довелось поработать лопатой?
Может здесь родились твои дети,
что сейчас сладко спят на рассвете?
Или давние, славные предки
похоронены в селищах редких?
Нет, тебя привезли в "гумконвое",
осовевшего от перепоя,
чтоб нашёл тут духовные скрепы,
посмотрел на раздольные степи.
Ты пришёл убивать меня – брата,
стадионы жечь, старые хаты.
Всё затмил сладкий голос наживы,
словно морок - обманчивый, лживый.
Может быть, на приземистом танке,
я в Воронеж вломился по пьянке?
Или тупо за женские спины
ставил "грады" без веской причины?
Или я с непонятным упорством
занимался в ночи мародёрством;
грабил скрытно не сено с подводы,
а станки, лес-кругляк и заводы?
Ты гордишься, – заоблачный воин,
сбив легко из Малайзии Боинг?
Кто наметил тебе эти цели, -
лица детские в мощном прицеле?
Захотелось вдруг неба чужого?
Ты навеки отрёкся от Бога.
И теперь на лугу, у дубравы,
над тобой растут буйные травы.
И застыла в глазах льдинка неба
той страны, где ты даже и не был,
отражая усмешку урода,
что поссорил два братских народа.
Уже скоро год, как война на пороге
и, кажется, рухнул привычный уют.
Предчувствием боли, морозом тревоги
пронизаны цены и курсы валют.
А сводки с Востока опять горем дышат,
и беженцы снова идут и идут...
Устал я молиться, да Он и не слышит...
Ведь лучше не знать, что свершается тут.
И вот день рожденья – итог давней даты,
в бокалах вино и горит яркий свет.
Но дарят не книги, как было когда-то,
а крестик нательный и бронежилет.
Неприязнь к вам не приемлю.
Не держа иных талантов,
защищаю нашу землю
от войны, от оккупантов.
Вы мою украли юность
и мечты о прежней жизни.
Оборвались звонко струны
на моей печальной тризне.
В день мятежного волненья
дай покой душе смиренной.
Есть судьба, но нет прощенья
на виду у всей Вселенной.
У преддверия могилы
я хотел бы помолиться
за врагов. И дай мне силы
их не видеть больше лица
на земле моей усталой.
Сгущаясь, тучи грозовые
накрыли поле спелой ржи.
Живём мы в годы роковые
среди предательства и лжи.
Они опять пошли в атаку.
Бил беспрерывно миномёт.
Но ждали все, внимая знаку,
мечтая ринуться вперёд.
Потом вмешалась наша арта,
наполнив трупами пейзаж.
Их снайпер в приступе азарта
стрелял упорно в наш блиндаж.
Гремели древние куранты:
у нас к врагам прощенья нет.
А молодому лейтенанту
пробил свинец бронежилет.
Пройдя рубеж огня и стали,
прольёмся мы дождями в муть.
В селе далёком провожали
друзья его в последний путь.
Была война, в атаку шли,
горели танки.
Но вдруг застряли поезда
на полустанке.
Стоят вагоны там с углём –
под ним патроны.
Уснули пушки до поры,
и батальоны.
И загрустил внезапно тот,
кто был при власти;
порвался бизнес вдруг по швам,
откинув ласты.
Купцом ты был, ростовщиком,
а стал барыгой.
Но родились мы не в степях –
а в поле Диком.
А в этом поле и один –
могучий воин.
Тот, кто свободу полюбил –
её достоин.
Терпенье наше изошло,
а с ним и Божье.
Вы мчитесь смело поезда
по бездорожью.
Забрали всё. В измученной стране
прошёл тайфун чудовищный и буйный.
И брат - как враг, явившийся извне,
войной наполнил праздники и будни.
А сердце спит, – не радо ничему.
Как странно кровь моя похолодела.
Мир превратился в мрачную тюрьму,
где усыпляют разум мой умело.
И только совесть яростно бурлит,
как будто ищет ясного ответа:
Ну почему очередной бандит
опять остатки пилит от бюджета?
И сколько нужно им ещё украсть,
чтоб родине закрыть навечно веки?
Но что сильнее, чем над жертвой власть...
Причём тут Бог? Всё дело в человеке.
