Стихи — это то, что от жизни осталось... Избранное [Николай Васильевич Панченко] (fb2) читать постранично

Николай Панченко. Стихи — это то, что от жизни осталось Избранное

Страна лесов,

Страна полей,

Упадков и расцветов,

Страна сибирских соболей

И каторжных поэтов,

Весь мир хранит твои меха,

Но паче дух орлиный —

Он знает стоимость стиха

И шкурки соболиной.

И только ты, страна полей,

Предпочитаешь сдуру

Делам своих богатырей

Их содранную шкуру.

1949

Предисловие

«Коля, идет книга» — говорила Надежда Яковлевна Мандельштам. Я еще не был читателем стихов Николая Панченко, но запомнил её серьезные слова. «Идут стихи» было ярким состоянием в жизни поэта. Стихи были важнейшим в жизни: на войне, во время короткой оттепели (когда удалось издать «Тарусские страницы») и долгих заморозков, в несовершившихся «перестройках», в строительстве лодок и в отношениях с учениками. Было острое переживание неожиданного подарка продления жизни, готовность рисковать и вставать под пулями.

Остались стихи. Настоящие.

Никита Шкловский-Корди

«Мы свалились под крайними хатами…»

Мы свалились под крайними хатами —

малолетки с пушком над губой,

нас колхозные бабы расхватывали

и кормили как на убой.

Отдирали рубахи потные,

терли спины — нехай блестит!

Искусали под утро — подлые,

усмехаясь: «Господь простит…»

А потом, подвывая, плакали,

провиантом снабжали впрок.

И начальнику в ноги падали,

чтобы нас как детей берег.

1941–1943

Баллада о расстрелянном сердце

Я сотни верст войной протопал.

С винтовкой пил.

С винтовкой спал.

Спущу курок — и пуля в штопор,

и кто-то замертво упал.

А я тряхну кудрявым чубом.

Иду, подковками звеня.

И так владею этим чудом,

что нет управы на меня.

Лежат фашисты в поле чистом,

торчат крестами на восток.

Иду на запад — по фашистам,

как танк — железен и жесток.

На них кресты

и тень Христа,

на мне — ни Бога, ни креста:

— Убей его! —

И убиваю,

хожу, подковками звеня.

Я знаю: сердцем убываю.

Нет вовсе сердца у меня.

А пули дулом сердца ищут.

А пули-дуры свищут, свищут.

А сердца нет,

приказ — во мне:

не надо сердца на войне.

Ах, где найду его потом я,

исполнив воинский обет?

В моих подсумках и котомках

для сердца места даже нет.

Куплю плацкарт

и скорым — к маме,

к какой-нибудь несчастной Мане,

вдове, обманутой жене:

— Подайте сердца!

Мне хоть малость! —

ударюсь лбом.

Но скажут мне:

— Ищи в полях, под Стрием, в Истре,

на польских шляхах рой песок:

не свист свинца — в свой каждый выстрел

ты сердца вкладывал кусок.

Ты растерял его, солдат.

Ты расстрелял его, солдат.

И так владел ты этим чудом,

что выжил там, где гибла рать.

Я долго-долго буду чуждым

ходить и сердце собирать.

— Подайте сердца инвалиду!

Я землю спас, отвел беду. —

Я с просьбой этой, как с молитвой,

живым распятием иду.

— Подайте сердца! — стукну в сенцы.

— Подайте сердца! — крикну в дверь.

— Поймите! Человек без сердца —

куда страшней, чем с сердцем зверь.

Меня Мосторг переоденет.

И где-то денег даст кассир.

Большой и загнанный, как демон,

без дела и в избытке сил,

я буду кем-то успокоен:

— Какой уж есть, таким живи. —

И будет много шатких коек

скрипеть под шаткостью любви.

И где-нибудь, в чужой квартире,

мне скажут:

— Милый, нет чудес:

в скупом послевоенном мире

всем сердца выдано в обрез.

1944

Егерь

Обломали парня в лагерях.

Ходит нынче парень в егерях.