Интернат, или сундук мертвеца [Нина Степановна Васина] (fb2) читать онлайн

Нина Васина
Интернат, или сундук мертвеца

Посвящается всем, кто это читает

Женщине

Я только хочу, чтобы ты улыбнулась

Мужчине

Я только хочу, чтобы она улыбнулась

Часть первая СТАМБУЛЬСКИЙ СИНДРОМ, ИЛИ САГА О ДОХЛОЙ ЧЕРЕПАХЕ

Маленькая металлическая табличка, надраенная до блеска, отсвечивала на двери вечерним солнцем. Плотный мужчина с уютным животом, почти лишенный шеи, в отличных кожаных ботинках, длинном темном пальто тонкой шерсти и непременном шарфе белого цвета скреб подбородок, уставившись в раздумье на надпись. Рядом с ним стоял телохранитель, переводя взгляд с хозяина на табличку.

— Что-то не так? — Телохранитель на всякий случай медленно оглянулся по сторонам.

Да вот… По-русски написано… На табличке действительно было написано красиво и коротко:

Дэвид Капа Адвокат.

Конфиденциально и быстро.

Телохранитель вздохнул. Он был хорошим специалистом, но очень раздражался на дураков. Он считал своего хозяина не просто дураком, а утонченным придурком, «дураком с прибабахом высшего качества».

Вчера в аэропорту Стамбула хозяин топал ногами и орал неприличные слова, увидев в киоске газету с фотографией красивой бабы.

Он требовал, чтобы ему немедленно перевели, что там написано. К ним подбежали услужливые турки и залопотали что-то. Хозяин, тыча в фотографию пальцем и краснея пухлым лицом с небрежной щетиной, орал на турок. Турки уговаривали хозяина не беспокоиться — они найдут ему много красивых девочек, какие проблемы! Телохранитель наблюдал все это, продолжая внимательно следить за подходившими близко людьми и профессионально обшаривать их взглядом. Он почти понимал, что говорили турки на плохом английском. Для них его хозяин был толстым мешком с деньгами, которому немедленно нужна женщина. Теперь этого придурка не устраивает надпись на русском языке.

Телохранитель был отстрельщиком. Это значит, что он не принадлежал никому, у него не было своего хозяина, его нанимали за очень высокую плату и на короткое время. Если хозяин, к которому его наняли, погибал за время охраны, это означало смерть и охраннику.

Из окна второго этажа небольшого особняка, обложенного грубым камнем, на них смотрел худой до безобразия еврей.

Он медленно, словно каждое движение давалось ему с трудом, взял серебряный колокольчик и разбил тишину кабинета тонким сильным звуком.

— Ко мне там русский, — сказал он слуге. — Пусть войдет.

Слуга проворно сбежал вниз и открыл на себя тяжелую дверь.

Тучный русский как раз поднял руку, собираясь позвонить. Его телохранитель быстро закрыл собой хозяина.

Слуга и отстрельщик смотрели друг на друга несколько секунд. Потом слуга посмотрел на хозяина отстрельщика и чуть заметно усмехнулся Он удивился — как адвокат определил, что внизу русский? Конечно, этот идиотский белый шарф под темным пальто!

Телохранитель за эту усмешку простил слуге его узкоглазое лицо и обезьяньи движения суетливого китайца.

Русский поднялся по красивой лестнице, разглядывая темные полотна небольших картин, отдуваясь, уселся в кабинете в самое большое кресло, оглядел внимательно адвоката Дэвида Капу и сказал в обтянутые кожей скулы, в глаза тусклого неба над большим красивым носом — нос один выиграл от чрезмерной худобы, приобретя торжественное изящество.

— Я — Федя Самосвал. Я пришел от… — Федя назвал известную в Москве фамилию. — Мне сказали, что ты лучший — и тут, и там — у нас.

В кабинете наступила тишина. Даже телохранитель задержал дыхание.

Копошился в кресле Федя, снимая с шеи шарф. Слуга дождался, когда адвокат тяжело и красиво махнет рукой, приказывая ему выйти.

Федя пронаблюдал уход слуги, подумал немного и, к большому удивлению телохранителя, попытался изобразить тоже что-то подобное рукой с толстыми и короткими пальцами. А когда телохранитель не понял, то просто сказал ему грустно и убедительно:

— Выйди.

Обиженный телохранитель остался стоять за дверью, не отвечая на предложения китайца пройти в гостиную.

— Он не мой человек… — Федя решил объяснить адвокату изумление телохранителя. — Мне его купил мой секретарь только на Турцию. Беспокоится.

Дэвид Капа молчал.

— Мой друг сказал мне, что ты лучший для таких дел. — Федя вдруг засомневался, понимают ли его, — а вдруг адвокат не знает русского?

Дэвид Капа молчал.

— Сколько? — спросил Федя и вздохнул, не выдержав этой тишины и грустного взгляда старого дистрофика.

— Ну… — Адвокат пошевелился и соединил растопыренные пальцы подушечками. — Лучше будет, если вы расскажете все по порядку.

Он прекрасно говорил по-русски.

— С какого места?

— Мы будем кого-то искать или от кого-то прятаться? С этого и начните.

— Мне нужно найти двух человек. Мужчину и женщину. Я не знаю, живы ли они, знаю точно, что они оба тут, в Турции.

— Начните с женщины.

— Красивая, волосы темные…

— Минутку. — Адвокат медленно встал, Феде показалось, что он встал не весь, а как-то по частям.

Медленно передвигаясь, Капа прошел мимо Феди к камину и сел у огня, вытянув такие длинные ноги, что Федя с сомнением уставился на свои.

— Вы не в полиции. Назовите имя и род занятий, судя по всему она русская?

— Русская. Красивая. Старший лейтенант Ева Николаевна Курганова, уголовный розыск. Хорошо стреляет. Отстреливает в основном, так сказать, плохих мальчиков, которые не получили достаточный, по ее мнению, срок за свои преступления. Ее фотография есть во вчерашней газете, названия не помню.

— Почему она в Турции?

— А, это уже про второго человека. Он как раз плохой мальчик, сидел в тюрьме, я должен был устроить ему побег. Она пришла в тюрьму на полчаса раньше. И украла мальчика. Маленького роста. Некрасивый. Хорошо стреляет. Отстреливает в основном богатых авторитетов. Паша Закидонский, то есть Слоник. Паша любит Турцию, у него тут особнячок есть с бассейном и вид на жительство. А Еву увезли турки на корабле. Она говорит, что Слоника придушила и вывезла из тюрьмы уже труп.

— Об этом вашем Слонике и побеге тоже писали газеты. Что вы сами думаете, они живы?

— Я думаю, что девочка жива, а плохой мальчик — нет.

— Если я нахожу женщину, это понятно — я могу ее предъявить, а как быть с этим… Слоником? Если он мертв?

— Там посмотрим. Беретесь?

Адвокат у огня не двигался. Феде была видна только его голова над спинкой кресла, хорошо уложенные седые волосы с остатками былой курчавости.

— Я узнаю, что могу сделать. В принципе я могу все. Если мне это интересно. Но бывают такие случаи, когда моих связей и возможностей недостаточно. Таких случаев мало. Но они бывают. Завтра я скажу, буду ли я это делать. Скажите, где вы остановились. И… Зачем вам эта женщина?

Последний вопрос был задан вкрадчиво и еле слышно.

— Ну, это просто. — Федя встал, накинул шарф и посмотрел еще раз на длиннющие ноги в мягких туфлях. — Я просто… — Тут Федя вдруг понял, чего он хочет, и очень этому обрадовался. Хорош бы он был, объясняя этому адвокату, что хочет поговорить с Евой. — Я просто хочу ее трахнуть как следует, и все.

Адвокат неожиданно быстро вывернулся в кресле большим засушенным насекомым и уставился на Федю из-за спинки кресла.

— А остановился я у Хамида. Хамид-Паша — мой друг детства, у него здесь самый дорогой публичный дом. — Федя решил, что такое объяснение достаточно, чтобы… «Чтобы — что?» — Так что у меня на этот счет все в порядке, — добавил он.

Адвокат встал и засунул руки в большие карманы домашнего пиджака.

— Я берусь за это.

— Ты сказал — завтра?..

— Я берусь за это. Выписывайте чек.

— Наличными, — сказал все еще удивленный Федя, засовывая руку во внутренний карман.

— Такое количество вы могли принести только в сумке или чемодане. У вас нет сумки и чемодана. Приготовьте чек, да и у вашего друга должен быть счет в банке.

Федя уставился на адвоката, изумление сделало его лицо глупым и злым.

— Почему? — спросил он, встряхнувшись и задрав вверх подбородок.

— Вы меня заинтриговали. Скажи вы, что хотите отомстить, ну… это было бы неинтересно.

— Почему так дорого?! — спросил Федя осипшим голосом.

— У вас большое и тяжелое дело на межгосударственном уровне. Только моими талантами сыщика здесь не обойтись, оплачивать придется весьма дорогих чиновников безопасности, зато я обещаю, что, если этой женщины здесь не будет, я найду ее даже там, у вас. В России, — добавил адвокат, нависая над Федей. — Вы меня очень заинтересовали. Скажете вашему другу про меня?

— Нет. — Федя дышал тяжело и не двигался с места, хотя хозяин кабинета явно собрался его выпроводить. — Я это… Я не очень понял.

— Денег стало жалко? — спросил адвокат, зябко потирая руки. — Не лишайте меня удовольствия от этой работы, и потом… Только представьте, это же будет самый дорогой в мире трах! Подпишите договор.

— Чего? — Теперь Федя решил, что точно ослышался.

— Ничего особенного, но я теперь являюсь вашим адвокатом, если вы попадаете в историю, я решаю ваши проблемы. Это моя работа, я ведь и налоги плачу.

Федя сказал, что не подписывает никаких договоров с детства.

— Тогда поставьте крестик вот здесь, пожалуйста.

В тринадцать лет Федя подписал один договор, он запомнил его навсегда. Федя помнил даже цвет и запах листка в линейку. Листок был почти пустым, потому что написано было:

Договор

Я буду Драной Жопой, а не Федей Самосвалом, если дам учителю физкультуры сделать это.

И ПОДПИСЬ.

Всего листков было три. Текст одинаковый, подписи разные. Драной Жопой мог еще стать вальяжный черноглазый Хамид и огромный толстяк Макс Черепаха. Договоры упаковались в жестяную банку от чая — богатство Хамида, он хранил в ней несколько фотографий и кольцо-печатку — и были закопаны под деревом недалеко от железнодорожной станции.

Федя вдруг вспомнил отчетливо недоумение на отечном лице Макса Черепахи — тот не понял, что значит расписаться, тогда Хамид сказал ему:

— Поставь крестик…

Макс поставил крестик. Это было в 1964 году в маленьком провинциальном городке.

— Зачем мы это пишем, ведь его уже нет? — спросил рассудительный Хамид.

— Чтобы никогда не забыть и быть начеку, — сказал Федя.

Перед начищенной до блеска табличкой с именем Дэвида Капы стоял старый поляк и неуверенно смотрел на дверь. Почувствовав, что его разглядывают, поляк поднял голову и слегка кивнул иссушенному лицу в окне. Дверь открылась. Поляк оглядел китайца, вошел, все еще медля, но потом отдал слуге шляпу и фотоаппарат. Он завороженно разглядывал картины, пока поднимался по лестнице в кабинет адвоката, перед одной даже замер в благоговейном восторге, достал очки и внимательно изучил подпись художника.

— Казимир Вольшанский, — чуть кивнул старик, огляделся и сел в кресло, повинуясь слабому гостеприимному движению руки Дэвида Капы.

Хозяин кабинета перекладывал на столе бумаги, открыл и закрыл большую книгу, убедившись, что закладка — тонкая резная пластинка из слоновой кости — лежит ровно и там, где надо, потом откинулся на спинку стула, соединил пальцы подушечками, посмотрел в окно и замер, словно заснул.

Наступила тишина.

Старый поляк сидел расслабленно, ему очень нравилась обстановка кабинета и как пахли книги. Дэвид Капа, не двигаясь и не поворачивая головы, повел глазами и внимательно осмотрел Казимира. Казимир встретил его взгляд с невозмутимой старческой доброжелательностью.

— Ищете кого-то или прячетесь? — спросил адвокат, не отводя взгляда.

— Благодарю вас, ищу, — чуть наклонил голову Казимир.

— Почему вы решили, что я смогу помочь?

— А, простите, вот. — Казимир порылся сначала в одном кармане, потом в другом и достал визитную карточку. — Вот, пожалуйста, этот человек в Москве сказал мне, что вы лучший.

Адвокат внимательно прочел имя на карточке, посмотрел, вспоминая, куда-то мимо Казимира, чуть усмехнулся и кивнул.

— Чем больше вы мне расскажете, тем быстрее я смогу помочь.

— Понимаю, понимаю. Извольте. — Казимир наклонился, уперевшись локтями в колени, подался вперед и занервничал. — Я поляк, в Москве кормлю людей. Как это объяснить… Все, что я умею, — это вкусно готовить, вот и кормлю всех, кто приходит. Одинок. — Тут Казимир чуть замешкался и вздохнул. — Мне очень понравилась женщина, а ее почему-то увезли в Турцию. Она красива и… очень красива, только у нее трудная профессия — она, как это правильно… Она ловит преступников, она милиционер даже, только женского рода. Я хотел бы ее найти. Да! Она молода, темные волосы, и что самое главное — она ранена, да, да! В лице адвоката ничего не изменилось, он вдруг отрывисто и нервно издал странный звук, на который тут же открылась дверь и вошел китаец.

— Принеси хересу, — сказал адвокат и, сощурившись, посмотрел на Казимира. — Что делает эта женщина-милиционер, раненная, в Турции?

— Да, вы правы, это все очень странно. Понимаете, я живу спокойно, готовить люблю, вечером телевизор, по субботам музыка. Да! По воскресеньям мы с друзьями собираемся иногда поиграть у меня в карты. Я никогда не слушал, о чем беседуют мои клиенты, которых я кормлю, понимаете? А тут, сам не представляю, как это получилось, я вдруг понял, что говорят про нее. Она сильно навредила какому-то важному бандиту, что-то у него украла или кого-то пристрелила не того. Он хотел ее найти и разобраться, так они говорят — разобраться! Я приехал к ней, ее зовут Ева, Ева Курганова, привез деньги и сказал быстро бежать, я сказал даже, куда бежать, а она не успела. Я следил, я видел ее в аэропорту, я точно знаю, что она в Турции, потому что этот человек, который хотел с ней разобраться, он летел вместе со мной в самолете! Нет, послушайте! — Казимир протянул руки к адвокату, потому что тот встал и разливал херес темного золота в бокалы. — Мы полетели в одном самолете, этот человек здесь, если он ее найдет раньше меня, он может ее убить, понимаете?!

— Выпейте, — сказал адвокат, протягивая бокал Казимиру. — Вы не нервничайте так, выпейте со мной, я был в Польше некоторое время. Польша очень грустная страна, мы ведь почти ровесники, так ведь? — Он смотрел в растерянное лицо Казимира, чуть усмехаясь.

— Благодарю вас.

— Вы мне не все сказали. Кого эта женщина убила?

— Я не знаю. Я могу только предполагать, учитывая обрывки услышанного разговора. Этот большой человек, убийца, он должен был сделать побег, а Ева помешала, вот и все. Правда… Понимаете, я читаю газеты. В тот день сбежал «киллер номер один», как его у нас называют, я особо не вникаю. Как это объяснить, со мной что-то произошло. Я жил все время очень тихо и без проблем. Бандиты, киллеры, Господи помилуй! Я тут у вас сижу и не верю сам себе, что я здесь. Вот я кому-то все это рассказываю и сам слышу, что все бред, полный бред. Извините. — Казимир поднялся и стал искать, куда поставить бокал. — Я пойду, мне лучше уйти, я смешон сам себе.

— Я берусь за ваше дело, — сказал вдруг Дэвид Капа. — Только один маленький вопрос: зачем вы ищете эту женщину?

— А… Ну это очень просто. Она должна поехать в Польшу и родить там мне внуков.

— Она ваша дочь?

— Нет, что вы. Но ведь все может быть, так? Сколько я должен? — Казимир чудовищно устал.

— Нисколько. Считайте, что все уже оплачено. Только, если можно, припомните, пожалуйста, кроме этого бандита, как вы говорите, еще знакомые в самолете были?

— Да!.. Действительно. Ева приходила ко мне покушать с одной очень красивой молодой женщиной. Такая роскошная блондинка северного типа, она то ли психолог, то ли детский врач. Она была в самолете, я даже знаю ее имя, это редкое имя — Далила. Вам нужно имя того человека, который ищет Еву? Я его знаю.

— Нет. Я сам могу его назвать, да только к чему нам это. Прощайте. Зайдите на днях. Кстати, если мы подружимся, можно будет узнать адрес того места, где вы всех кормите?

— Бога ради, заходите! — Казимир выглядел и обрадованным, и смущенным.

— Это я к тому, чтобы и поесть, и посмотреть на красивых роковых женщин в одном месте. Да! Еще вот что. Если вы захотите здесь найти красавицу, идите сразу в дом развлечений Хамида.

Казимир, немного оторопев от такого приглашения, медленно спускался по лестнице и опять остановился у картины.

— Неужели настоящий Брейгель? — спросил он указав рукой, и только тут заметил, что все еще держит бокал Вино выплеснулось от резкого движения и залило брюки. Китаец кивал головой и смотрел на стекающие по сильным пальцам поляка капли хереса. Казимир отпил и отдал бокал слуге.

Внизу он медленно вытер руку платком, взял шляпу.

— Благодарю вас, — сказал старый поляк китайцу. У него не шли из головы слова про публичный дом, сказанные напоследок адвокатом. — Отличный херес…

Адвокат Дэвид Капа позвал слугу.

— Я выйду из дома, — сказал он, потирая руки в радостном возбуждении. — Мне нужны вчерашние газеты, а потом — плащ, трость и шляпа.

Китаец кивнул, он все не уходил, смотрел, как адвокат отошел в угол комнаты, к маленькому шахматному столику, и переставляет фигуры.

— Старый поляк вполне может иметь внуков, правда с сомнительной родословной, если бандит Самосвал найдет ее первой и сделает с ней то, что хочет. В публичном доме Хамида не держат беременных девочек.

Потом адвокат повернулся и заговорил, звонко выкрикивая звуки, по-китайски — слуга дернулся и побежал выполнять приказания.

Через полчаса адвокат прочел, что по линии Интерпола разыскивается офицер милиции, инспектор Московского уголовного розыска Ева Курганова, белая, темноволосая, предположительно ранена, некоторые следы в Москве ведут к турецкой антиправительственной группировке «Самах».

Молодая красивая женщина смотрела с фотографии с вызовом, чуть улыбаясь Дэвид Капа толчком указательного пальца уронил одну фигурку, фигурка покатилась.

— Для начала, — сказал адвокат, — я узнаю, есть ли тут кто лежачий.

Федя стоял на огромном белом балконе с колоннами и кормил чаек. Чайки орали и бросались на крошки, чуть сложив крылья. Они ни одной крошке не дали утонуть.

Федя так кормил чаек уже третий день.

Запах моря и резкие крики опротивели ему до тошноты, до безрассудного желания перебить посуду и поставить фингал жене.

Посуда была чужая. Дорогой фарфор с позолотой, чашки, тарелки, супницы и салатницы с изображением жанровых сцен из жизни императрицы Екатерины, украшенный серебром и бирюзой хрусталь бокалов. Хамид бы не понял. А жена сбежала в неизвестном направлении с хилым интеллигентом, снимающим кровавые фильмы ужасов, изготовителем редкой садистской порнографии Стасом Покрышкиным.

«Дай тебе Бог, жена, чтобы все синяки у тебя в жизни были такими же воображаемыми, как этот».

Федя разглядывал Стамбул в легкой утренней дымке. День еще не определился, солнце не решило окончательно, жарить или подремать в тонкой пелене облаков.

Пахло сухой чужой землей, немного пряностями и дорогими духами от строгой, по-европейски одетой женщины Лизы — секретаря Хамида. Федя по запаху определил, что она неслышно подошла и стоит сзади.

Лиза ненавидела Федю так же лениво и малообъяснимо, как Федя ненавидел запах моря и крики чаек.

— Что скажешь, стрекоза? — Федя обернулся и облокотился на ограждение балкона, разглядывая сухую, с идеальной осанкой Лизу.

Платиновые волосы уложены в прическу, собравшую безупречно все волоски. Лицо с тонкой пергаментной кожей удивляло необыкновенной синевой глаз. Минимум косметики. Полное отсутствие груди. Ноги от колен и ниже стройные, с удивительно тонкими щиколотками, завершались изящными открытыми туфлями на очень высоких каблуках. И только руки выдавали возраст Лизы. Руки были морщинистые, с множеством колец, но не просто перстней, а длинных золотых и платиновых напалечников от среднего сустава к ладони.

Как сказал Хамид, он сам смутно помнит, что лет десять назад пил за ее то ли семидесяти-, то ли шестидесятилетие.

— Вы, Федор Иванович, удивительно скучны и ленивы, что на это можно сказать?

Сказать на это действительно было нечего. Федя эти три дня провел на редкость бездарно. Сначала они с Хамидом пили и вспоминали прошлое. Хамид уверял, что его люди легко и просто найдут любую красивую русскую женщину в Турции.

Потом Хамид завел себя и ринулся на поиски лично. Два дня Федя его не видел. Сегодня ночью Хамид разбудил Федю. Он был злой. Он не нашел Еву.

— В Стамбуле убили немецкого посла и двоих русских, молодых и богатых, это все, что я откопал.

— Ты что, искал немецкого посла? Тебя попросили найти женщину, просто женщину. Хамид, я тебя не узнаю.

— Просто женщину, да? А почему, когда я начинаю о ней расспрашивать, мне говорят, что ничего не знают, но вот кто-то пришил посла?! Я иду дальше, копаюсь в этой грязи с послом, опять начинаю расспрашивать, мне сообщают, что да, есть такая красивая и опасная, вот тут недавно прикончили двух русских, зарвались мальчики, говорят. Чего это ты, Хамид, говорят, так интересуешься опасными девочками, ты что, шоу в своем борделе хочешь организовать?

— Что еще за шоу? — Федя спросонья тупо таращился на Хамида.

— Я тоже так спросил, что за шоу такое, мне интересно стало. Мне объяснили, что я могу, конечно, поиметь эту девочку у себя, но перед каждой встречей с клиентом она будет стрелять по яблоку на его голове, возбуждая его до крайней степени. Хочешь такую горячую девочку, Хамид, спросили меня, от клиентов отбоя не будет! Что я должен на это сказать? Вот именно. Ничего. Я и промолчал.

— Кто тебе говорил про стрельбу? — Федя с трудом выбрался из множества подушек и искал выпить. — Кто это говорил, тот что-то про нее знает!

— Федя, тут все что-то про кого-то знают, понимаешь, Федя. Приходишь к любому человеку, пока ты не задал свой вопрос, он не знает, чего ты хочешь, но как только ты сказал, все! Сразу все все знают, понимаешь? Не понимаешь.

— Если кто-то что-то знает, заплати и расспроси!

— А вот тут все не так просто. Платишь. Молчит. Еще платишь. Вздыхает и говорит, что так и быть, поделится особо секретной информацией. И посылает тебя к другому. Догадайся, что там происходит?

— И что там происходит?

— Спрашиваешь. Он все знает. Платишь. Молчит. Еще платишь, вздыхает и посылает к следующему!

— А по зубам? — с интересом спросил Федя.

— Это совсем неинтересно, это суд, адвокаты, снова платишь, потом миришься с ним, он вздыхает и говорит, что мало что знает, а вот есть один человек, который знает все!

— Ну и бардак тут у вас. — Федя вздохнул. — Давай мне телефон, я буду звонить.

— Федя, сейчас полчетвертого утра.

— Самое время, чтобы мой секретарь понял, насколько это важно.

Федя говорил недолго, в конце поинтересовался, не появилась ли жена Наталья.

Хамид ушел и лег в джакузи, которую он называл корытом. Маленькая заспанная китаянка играла ему на дудочке. Она сидела на краю бассейна голая, желтое тело завораживало — теплая статуэтка на холодной голубой плитке. Федю бросала в дрожь заунывная мелодия. Словно длинные и холодные пальцы трогали обнаженные нервы, не причиняя боли, но лишая покоя.

Федя вздохнул, глянув на часы. Секретарь не сможет ничего узнать, пока не откроются официальные учреждения, не раньше девяти.

— Федя, — расслабленно позвал Хамид, чуть двигаясь в горячих под напором снизу струях, — что ты так из-за бабы, Федя?! У меня есть мальчик, красивый, как ангел. Да не плюйся ты, я все понимаю, я предлагаю, чтобы он тебе почитал. Ты сам увидишь, это не объяснить.

Федя задумчиво оглядел щупленькую фигурку китаянки, хотел что-то ей сказать, но потом просто скинул в воду. Мучительные звуки прекратились.

— Ты, Федя, мне друг… — задумчиво сказал Хамид, наблюдая барахтанье китаянки в воде, — но очень некультурный. Ты только что испортил редкий музыкальный инструмент. Позови Илию, — сказал он китаянке, поднимая ее вверх, легко уместив аккуратную попку на ладони.

Пришел мальчик в набедренной повязке, с блестящим медальоном на худой шее и с огромной книгой. Поклонился, улыбнувшись.

— Хамид! — протестующе замахал руками Федя. — Может, я просто напьюсь как следует, только этого не хватало, что еще за книга?!

— «Преступление и наказание», — сказал Хамид и захохотал, видя лицо Феди. — Шучу! Шучу! Какая тебе разница, что за слова у песни соловья, а? Расслабься, Федя, это получше наркотика.

Федя сел в огромное кресло, качая головой.

— Хатыанку-ум алла-а-а! — пропел вдруг очень красивым голосом мальчик и раскрыл книгу. Он посмотрел на Федю большими черными глазами, потом прикрыл их длинными ресницами, глядя в книгу.

Рука его, изящная, с подвижными красивыми пальцами, захватила медальон за цепочку и покачивала туда-сюда. Федя хотел отвести взгляд от медальона, чтобы получше рассмотреть обладателя такого чудесного голоса, но не смог отвести взгляда от блестящего золотого круга.

Мальчик осторожно сел, сложив ноги, перед Федей и убедился, что Федя не отвел глаз от медальона. Он стал читать тише, его голос трудно было назвать как-то определенно, да он и не читал, а пел, покачивая кружочком, пока глаза Феди не стали отсутствующими, а сам он не обмяк в кресле, почти не дыша.

Мальчик встал, поклонился Хамиду и ушел.

А Федя вскочил из кресла и выбежал на большой, заросший одуванчиками луг. Он погнался за женщиной, трава была невысокой, Федя хорошо рассмотрел мелькавшие голые ноги, розовые пятки и крошечные пальцы, когда ступня почти приближалась к мокрому от росы подолу юбки. Женщина смеялась, но не оглядывалась, Федя бежал, срывая на ходу тяжелые желтые головки цветов и бросая их в женщину. Он искал глазами что-то потяжелее, чтобы попасть, чтобы она обиделась, заплакала, но оглянулась! Он должен был увидеть ее лицо, чтобы узнать, если случайно увидит, чтобы не потерять! Мелькала щека, один раз она почти повернулась, смеясь быстрым неуловимым профилем. Резкий неприятный запах от смятой травы вдруг стал невыносимым, Федя схватился за лицо, открыл глаза и обнаружил себя в кресле. Хамид в халате убрал от его лица синий флакончик, из которого так пронзительно пахло.

— Твой секретарь звонит, будешь говорить?

Федя бессмысленно осмотрелся и опустил глаза на запястье. Его часы показывали почти десять утра. Он взял трубку телефона, еще плохо соображая.

— Никитка, — сказал Федя, тяжело дыша, — я ее почти догнал!

— Все рассказывать или только то, что я об этом думаю? — спросил Никитка издалека.

— Как хочешь. — Федя понял, что не было луга и женщины.

— Там у тебя в Турции убили двух русских коммерсантов, не то чтобы уж очень важные люди, но и не шестерки. Здесь пустили слух, что это сделал Слоник, который сбежал и продолжает работать. Я думаю, что Слоник давно мертв, что это утка, чтобы списать на него еще два убийства и не засветить нового киллера. Еще я думаю, что теперь турки нашу Проблему выкинут, она им больше не нужна, раз Слоник для них жив и благополучно «добрался до Турции». У меня все. Учитывая ее послужной список, если она будет жива, когда ее выбросят, она кинется искать русское посольство. Я тебе помог?

Секретарь не угадал совсем чуть-чуть. Ева Курганова, в плотно облегающем грудь коротком топе, который открывал ее живот, с пластырем на боку, в короткой с оборками юбке, в чулках на резинках, выглядывающих из-под этой юбки, туфлях на высоком каблуке, пришла в полицию. Стучала кулаком по стойке дежурного, требуя старшего, и кричала, что она офицер полиции из России и требует помочь ей добраться до посольства.

Дежурный понял только слово «Россия». Он грустно вздохнул, отвел Еву в маленькую комнату и пригласил небольшого упитанного очкарика, который сел напротив Евы, открыл папку и стал читать по слогам, чудовищно коверкая слова:

— Вы добровольно прибывали в эту страну, надеясь на легкий заработок определенных женских профессий. Если вы имеете документы, предъявите их. Если вы не имеете документы, напишите на бумаге ваше имя, фамилию и отчество. Бумага будет направлена в отдел по претензиям нелегально прибывших в нашу страну иностранцев. На время рассмотрения этой бумаги вы будете помещены в изолятор.

Ева смотрела на очкарика с отчаянием.

— Минуточку, я хочу вам сказать, что я не прибыла сюда, надеясь на легкий заработок! Меня принудительно привезли, я знаю название судна, на котором мы плыли! Я офицер полиции, понимаете, мне нужен государственный чиновник!

Человек напротив Евы снял очки, внимательно посмотрел ей в лицо, улыбнулся и сказал, что не понимает по-русски.

— Пригласите кого-нибудь, кто понимает, это очень важно!

Ее оставили одну, заперев дверь. Ева испугалась. Она долго думала, оказавшись в таком наряде у мусорных контейнеров недалеко от большого рынка, как ей себя вести. Добраться своим ходом до посольства, не имея ни копейки денег и документов!.. Но и ее идея с полицейским участком, похоже, тоже не очень удачная.

Хамиду позвонили в полдень и спросили, не терял ли он девочку, красивую, одетую, как «уличная», русскую, которая сейчас в полицейском участке требует, чтобы ее отвели в посольство.

— Я поеду с тобой, — сказал Федя.

К адвокату Дэвиду Капе пришел невзрачный турок, отдал небольшой клочок бумаги, получив взамен деньги. Он не сказал ни слова, поклонился и цыкнул дырявым зубом, презрительно оглядывая китайца. Китаец смотрел бесстрастно, от гнилого запаха изо рта турка у него чуть шевелились широкие ноздри. Китайцу вообще показалось, что пахнет от турка тюрьмой, тут слуга подумал, что все тюрьмы пахнут одинаково, и китайские, и стамбульские, — он вообще был немного философ.

Еву посадили в общую камеру. Две старые проститутки, разглядев ее внимательно и ругаясь матом по-русски, подошли поближе. Одна из них обслюнявила палец и успела мазнуть Еву по щеке, прежде чем Ева завернула ей руку за спину, схватив другой рукой за волосы. Она удачно подставила проститутку подруге, та как раз размахивалась ногой. Удар пришелся в живот. Ева развернула взвывшую от удара женщину лицом к камере и толкнула на подругу. На несколько секунд наступила тишина. Потом все загалдели, двигаясь по камере, Ева забилась в угол. Она сразу определила странную направленность этого передвижения: вокруг нее образовывался полукруг, закрывая собой дверь и глазок в этой двери. Ева пожалела себя, свою только начавшую затягиваться рану в боку, скинула, сидя, туфли. Но тут дверь в камеру открылась. Вошли охранник и представительный большой человек в костюме с галстуком.

— Вы Ева Курганова? — спросил он, усмотрев сжавшуюся в углу фигурку.

Расступились и тихо разошлись по камере задержанные. Ева сглотнула выступившие мгновенно слезы радости, встала, взяла туфли в руки и почти подбежала к своему спасителю.

— Вы из посольства? Вы мне поможете? — Она надевала туфли на ходу.

Приехавший за ней остановился и долгим странным взглядом посмотрел в лицо. Потом быстро пробежал глазами вниз и опять — в лицо. За ними закрыли дверь камеры, длинный темный коридор, а там, впереди, — свет яркого теплого дня. Еве стало неудобно от этих глаз, но она подумала, что он сравнивает с тем, что мог увидеть на фотографии, ведь ее ищут! Разослали фотографии… Интерпол… Ева пошла помедленней, потом и вовсе остановилась.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? Я ведь никому не говорила свое имя и не писала это на бумажке?! Куда мы идем?

— На свободу, — сказал прятавший глаза Федя.

В шикарном лимузине у полицейского участка их ждал толстый усатый турок, радостно улыбающийся.

Рядом стояла еще одна машина, из нее медленно выползал длинный худой человек, опираясь на трость. Федя посмотрел на адвоката с ухмылкой, его так и подмывало показать противному адвокату кое-какую интернациональную неприличность, он уже было поднял руку, но не перехватил ее резко у локтя, а просто показал два пальца. Указательный и большой, чтобы адвокат понял, что он не упивается победой, то есть викторией, а просто напоминает, что ему нужны были два человека. Два!

Через полчаса приятной поездки — Ева с жадностью разглядывала улицы и дома чужого города — они подъехали к шикарному особняку с колоннами. Ворота, охрана.

— А ничего себе посольство! — успела удивиться Ева, прежде чем ей предложили ванну, массаж и хороший обед.

Казимир решил посмотреть на самый дорогой публичный дом и увидел подъехавшего на огромном автомобиле Федю. Было бы глупо просто прогуливаться рядом или пытаться проникнуть во дворец. Поэтому Казимир потолкался в узких и грязных улочках, пока не нашел лавку подержанных вещей.

Пытаясь извлечь из своего плохого английского хоть немного пользы, он помогал себе руками, мимикой, вдыхая пыльный запах уснувших в полумраке предметов, пока хозяин лавки не понял, что именно ему надо.

Казимир почувствовал восторг ребенка, разглядывая старый бинокль. Хозяин возился с микроскопом, устанавливая его на подставку около большой стеклянной колбы с заспиртованными лягушками.

Казимир расплатился, повесил бинокль на шею и вышел в каменный коридор улицы. Он шел, задрав голову и разглядывая вьющиеся растения на крошечном балкончике вверху. С ним столкнулся унылый сгорбленный старик. Отлетевший в сторону Казимир уцепился руками в бинокль, спасая его. Он ударился плечом о стену и поэтому не упал.

— Прошу пана, — пробормотал старик, не оглядываясь.

Казимир начал было отряхивать пиджак, но застыл и вгляделся в уходящего горбуна.

— Зика! — закричал он неуверенно, а потом громко и радостно, когда горбун словно споткнулся и застыл на месте. — Зигизмунд, это же ты!

— А, это ты, — сказал Зика бесцветно, когда Казимир подошел, радостный, поближе. — Все еще молодой и такой же дурень, как и был!

Казимир обнял сутулые плечи.

— Почему это я дурень? — спросил он, стараясь не выдать голосом тоску по давно прошедшим дням в давно забытой стране.

— А какой умный будет лазить в этом вонючем месте? Нацепив на шею дурацкий бинокль. — Зика сглатывал, пряча горлом подступившие слезы.

Они ощупали друг друга. Вдохнули запахи друг друга. Зигизмунд озадаченно вытер под носом рукой, учуяв дорогой одеколонный запах достатка и денег. На Казимира пахнуло нищетой и дешевым вином.

К вечеру Казимир со своим другом детства и юности пили дорогой коньяк в крошечной комнатке над хлебопекарней. Хозяин хлебопекарни удивился просьбе старого горбуна-поляка сдать ему на неделю квартиру, но, увидев друга горбуна, согласился, потребовав деньги вперед.

Открытое окно этой комнаты выходило на спокойную полоску залива, над заливом выступал огромным балконом белый особняк.

Казимир сразу опробовал бинокль и увидел, как скучный Федя кормит чаек. Казимир заулыбался, разглядывая лицо Феди. Еще на балконе стояла худая старая женщина, ее хорошо рассмотрел Зика, попросив бинокль.

— Так я и думал, — сказал он, продолжая разглядывать женщину. — Все дело в бабе!

Внизу под окном сидела на каменном бордюре Далила и ела только что купленный в пекарне горячий хлеб, запивая его молоком из бутылки. Она слышала русскую речь вверху, улыбалась, только не могла понять, что именно там делают двое стариков. Она от самого аэропорта следила за Казимиром, не отходила ни на шаг и устроилась в том же отеле, что и он.

Доев, Далила сладко потянулась и обнаружила, что собрала возле себя с дюжину детишек. Самый старший, уже не ребенок, но и не юноша, кудрявый, худой до такой степени, что можно было изучать на нем скелет, задумчиво во ковырял у себя в носу. Самая маленькая девочка, убрав с лица копну волос, осмелилась, подошла и потрогала тяжелые желтые волосы Далилы. Далила отошла от стены дома, закрылась ладонью от солнца и посмотрела в окно на втором этаже. Горбун Зика убрал бинокль и заметил высокую крепкотелую девушку в джинсах и безрукавке на голое тело, рассматривающую его в окне.

— Казик, — спросил он задумчиво, — тобой может интересоваться красивая блондинка метра два ростом?

— Навряд ли. — Казимир загрустил после рюмки коньяка.

— Это очень странно, Казик, но я видел ее и там, возле лавки, где мы встретились. Ее трудно не заметить.

Далила услышала, что старики разговаривают о ней, вошла в пекарню, поднялась по лестнице и постучала в дверь.

— Слушай, это она. Я удивился еще тогда, когда ее увидел. Потом я увидел тебя, все сходится, мне пора собираться в путь, — сказал горбун и испуганно посмотрел на дверь.

— Не выдумывай! Какого черта делать красивым блондинкам у нас с тобой? — отмахнулся Казимир.

— Привет, мальчики! — сказала Далила, не дождавшись ответа и открыв дверь.

— Ты пришла, — покорно сказал Зигизмунд и встал на колени. — Ты прекрасна, как и подобает смерти!

— Прекрати, Зика, что ты, ей-Богу, какой смерти, ты на нее посмотри, она сейчас лопнет от жизни! — Казимир встал, одернул светлый пиджак и слегка поклонился. — Не обращайте внимания, это только действие хорошего спиртного на плохой желудок, ну еще чуть-чуть несправедливости и горя, еще немного старости и… Проходите, садитесь. Я вас знаю. Я вас видел в самолете. Отдыхаете здесь?

— Нет. Мне показалось, что вы мне можете помочь, и я хожу за вами уже два дня, устала. Тайный агент из меня никудышный. Если вы меня прогоните, я просто уйду, и все.

Казимир смотрел на Далилу напряженно, как глухонемой, боясь пропустить малейшее движение на ее лице. Далила замолчала. Снизу поднимался душный и знакомый запах горячего хлеба. Ничего не понимающий горбун, приоткрыв рот, смотрел то на Казимира, то на высокую блондинку. Эти двое словно играли в неизвестную игру, забыв объяснить ему правила.

Казимир вздохнул, поднялся, снял с Зики бинокль и поманил Далилу рукой к окну.

Далила осмотрела балкон большого особняка. Непонимающе глянула на Казимира.

— Это мой единственный след, — сказал он. — Если он ошибочен, значит, все к смарке, так?

— К чертям собачьим, — уточнила Далила.

— Но если повезет!.. Этот человек, прилетевший вместе с нами в самолете, это он заказывал кражу Евы. Он и найдет ее быстрее. Если вы с нами, можно будет поделить дежурства. Один сидит здесь и смотрит в бинокль, другой должен быть недалеко от центральных ворот, чтобы просматривать приезжающих. Третий отдыхает, чтобы подменить.

— Что это за дом? — Далила сняла небольшой рюкзак и скинула туфли.

— Эй, что это вы тут делите на троих! — возмутился горбун. — Это дворец короля наслаждений, а проще — большой и дорогой публичный дом! И я там ничего не забыл, потому что самые жестокие и страшные здесь — это русские, а Хамид-Паша как раз прошел хорошее пионерское воспитание в России! А ты, ты посмотри на себя! — Зика возмущенно замахал руками. — Ты старый и больной придурок, покупаешь бинокль, обманываешь девочку! Да ты козявка перед ними. — Зика ткнул указательным пальцем в окно.

— Перестань орать и ложись спать! — Казимир рассердился. — Проспись и помоги нам, подменишь меня у ворот.

— А ты не командуй. Раскомандовался! Бинокль он купил, подумаешь! Я посмотрю на тебя у ворот! Ты бы еще смокинг надел! А эта девочка!.. Если она станет там топтаться, ее с радостью затащат внутрь!

— А это мысль, — задумчиво сказала Далила.

— Это не мысль. Это дерьмо. Лучше порвите мне немного штаны, а я испачкаю лицо. Зря только мылся в прошлую пятницу. Кому и просить милостыню в таком месте, как не проклятому вонючему горбуну. А если ты мне еще расскажешь, кого ты ищешь…

— Можно, я вас поцелую? — прошептала Далила.

Хамид-Паша действительно был принят в пионерскую организацию, а когда попал в специнтернат, среди его вещей был и замызганный красный галстук. В маленьком таджикском городе русская учительница называла Хамида Пашей, часто гладила по голове, дожидаясь, пока красивый мальчик вскинет на нее убойной силы огромные черные глаза.

Горячими и звездными летними ночами томящиеся пионеры-таджики развлекались затаскиванием в кусты припозднившихся молоденьких девушек, не успевших добежать до спасительных дверей в общежитие коврового комбината. Нехватку сил и отсутствие потенции пионеры компенсировали массовостью и дикой жаждой наблюдать тело девочки как таковое в момент щекотки или причинения серьезных повреждений. Кто уже мог, не стеснялся большого количества зрителей в слабом свете нескольких фонарей, а Хамид всегда только смотрел, усмиряя свою раннюю зрелость обливанием холодной водой или утомительными прогулками в горы.

Однажды многочисленная молодежь заигралась, жара была нестерпимой, хотелось чего-то необыкновенного, девушка стала кричать так визгливо и противно, что пришлось ее успокоить. Подъехавший милицейский наряд обнаружил тело девушки с множественными ножевыми ранениями и застывших возле тела в полном трансе двух мальчишек. Хамид ничего не говорил почти два дня. Когда накатывал воспоминанием тяжелый животный запах теплой крови, он дергался и мгновенно опорожнял желудок. А второй пионер стал рассказывать сразу и с подробностями.

Арестовали всех. Суд прошел вообще как-то мимо Хамида, а вот его последний разговор с отцом остался внутри навсегда с воспоминаниями рвотных конвульсий и решетки на окне.

Отец уже знал, что Хамид просто смотрел. Он не мог понять, почему сын не ушел.

«Я хотел посмотреть…» — сказал Хамид, судорожно сдерживая тошноту.

«Что ты хотел увидеть?» — спросил отец.

«Как она умрет…»

Отец Хамида был человек богатый, все в городе были уверены, что второго «просто смотревшего» посадят с остальными, а Хамида отец выкупит — все-таки младший, девятый, последний.

Но отец заявил, что его младший уже взрослый и все понимает. Пусть отвечает за свою глупость.

Хамида отвезли в специальный интернат для малолетних преступников, где он встретил Федю, а потом Макса.

Красивому мальчику повезло, потому что, когда он приехал, в интернате был самый настоящий тиф, никто не проверял на прочность новичка — крутые преступники от тринадцати до шестнадцати лет старались выжить любыми способами. Умерших детей вывозили в крематорий по ночам, тайком, сработавшийся коллектив исправительного учреждения не дал просочиться даже слухам, рискуя собственным здоровьем. Половина смотрителей обрилась наголо для профилактики, дежурили круглосуточно, в коридорах стоял страшный запах дезинфекции и смерти.

За неделю вши были истреблены, коллектив интерната пошел в подвалы старого здания войной на крыс.

Хамид хорошо помнил летний полдень слабого солнца, когда на прогулочный двор привели новичка.

Федя стоял, широко расставив ноги, голова опущена, вся его коренастая крепкая фигура говорила о готовности драться. Драться было особо не с кем. Здоровые затаились, тревожно вслушиваясь в организм, боясь спугнуть неосторожным контактом надежду не заболеть.

Хамид поднялся, оттолкнувшись спиной от стены, и пошел навстречу Феде.

— Привет, смертничек, — сказал он почти чисто по-русски.

— Это мы еще посмотрим — Федя показал большой кулак.

На близкой станции кричали залетные поезда, трепыхался на кочегарке грязным бинтом транспарант с красными подтеками букв:«ХАЙ ЖИВЭ РАДЯНСЬКА УКРАИНА!»

Ева заторможенно рассматривала маленькую невесомую кучку цветного шелка на полу. Она попросила что-нибудь поприличней из одежды, но когда рассмотрела, что ей принесла сухая и вредная старуха на каблуках, почувствовала, что тонкая болезненная ниточка дернулась внутри: опасность!

Из кучки выделялись два металлических предмета, два позолоченных конуса, на остриях висели на маленьких цепочках блестящие камушки. С двух сторон каждого конуса отходили еще цепочки потолще, с крючками. Ева удивленно разглядывала это, совершенно ничего не понимая, когда услышала противный голос старухи, почти шепот.

— Что, не ваш размер? — Лиза уже стояла рядом. Как она только ухитрялась подходить бесшумно?

Этот большой дворец не имел дверей внутри. Если не считать входную. Потом только арки, какие-то пологи, ковры, легкие прозрачные занавески.

Ева молчала. Она выпрямилась и смотрела на Лизу сверху, придерживая на груди полотенце.

— Это надевают на грудь. Если, конечно, грудь стоит, вы меня понимаете? Повернитесь, я вам помогу.

— А что, у вас тут в посольстве так всех гостей одевают или сейчас маскарад?

— Повернитесь. Вот так. — Лиза применила силу и сдернула полотенце. Она стояла сзади Евы, умело нацепила оба конуса ей на груди, переплела цепочки на спине и сцепила их между собой. — Вот видите, размер ваш. У вас лейкопластырь намок, сейчас сменим. А насчет посольства… Вас ведь Ева зовут? Вы, Ева, откуда?

Ева смотрела с удивлением, не понимая.

— Ну, я, к примеру, из Свердловска, то есть с Урала, а вы?

— Я из Москвы, — пробормотала Ева.

— Такая красивая девочка из столицы, а не может отличить публичный дом от посольства и не знает, что российское посольство не в Стамбуле, а в Анкаре.

— Нет!.. — сказала Ева, отмахиваясь руками, как от призрака. — Такого не может быть! Так не бывает.

— Ну, детка, не волнуйтесь так. Никто не собирается вас продавать в рабство. Вас искал друг моего хозяина, он вас нашел, теперь все в порядке. Эй, что это с вами? — Лиза успела подхватить Еву, но не удержала и положила на пол.

Она легко пошлепала ее по щекам, потом посмотрела внимательно на бледное лицо, вздохнула и взяла со столика кувшин.

Ева очнулась от холодной воды в лицо, она увидела стоящую рядом Лизу, раздраженную и злую.

— Хватит валяться, — сказала Лиза. — Ешь и оденься! С тобой хотят поговорить, а у меня дела. Мне надоело с тобой возиться. Ты слишком глупа и слишком красива, чтобы быть мне интересной. Я позову девушек, они ни слова не понимают по-русски, так что пропаганды не надо! Тебя оденут и отведут поесть, веди себя прилично, а то я тебя отшлепаю. Да, я не знаю, как у вас там, в Москве, обращаются с мужчинами, а у нас тут делают все, что они скажут, приготовься к послушанию. И будем считать, что я подготовила тебя, с меня хватит.

Как только ее каблуки затихли, прибежали три девушки, похожие на разукрашенных птичек, они что-то лопотали, ощупывая Еву и поглаживая ее. На Еву надели совершенно прозрачные шаровары и завязали их переплетенным золотом шнурком. Ноги просунули в мягкие тапочки с длинными острыми носками, украшенные вышивкой. Осмотрев Еву со всех сторон и ахая, они набросили сверху прозрачное синее покрывало и подтолкнули ее к арке.

На мягком ковре стоял стол с едой. Ева стала есть руками, отбросив покрывало. Несколько больших кусков баранины, виноград, лепешки. Уже давно Ева не получала такого удовольствия от еды.

Когда она устала жевать, девушки принесли большую блестящую посудину с водой и помыли ее руки Накинули покрывало. Подняли и подтолкнули к следующей арке.

В этой комнате на небольшом возвышении стоял деревянный стул, похожий на трон. В углу — огромная кровать. Ева с ужасом уставилась на кровать, но ее подвели к трону и посадили на него.

Откуда-то издалека послышались медленные и тяжелые шаги. Ева посмотрела на себя: сквозь тонкий рисунок шароваров и синее покрывало внизу живота темнел треугольник волос. В разные стороны торчали острые конусы, закрывая ее груди и чуть покачивая камушками на цепочках.

Федя остановился, тяжело дыша. Он ненавидел себя, свое огромное потеющее тело, мокрое напряженное лицо, стиснутые кулаки и чуть дрожащие колени. Еще один поворот в этом огромном доме, и… Не идти, не говорить с ней, потеряться в этом доме, подглядывая и запоминая жесты, случайно встречаться в бесконечных коридорах, красть одежду с ее запахом. Потом приручить. Долгие разговоры ни о чем и обо всем с неожиданным касанием руки…

Он повернул. Ева сидела на троне. Федя даже отсюда, издалека, почувствовал ее испуг, крякнул и неожиданно для себя усмехнулся.

Он подошел близко, дернул тихонько на себя покрывало. Рассмотрел цвет ее глаз, маленькие капельки пота над верхней губой. На секунду его отвлек странный острый лифчик, но тут Федя уловил почти незаметное дрожание ее бедер, притиснутых друг к другу. Он протянул руку.

Сначала Еве показалось, что Федя хочет помочь ей спуститься вниз, она могла поклясться, что почувствовала его волнение. Ева протянула ему ладонь, подняв ее вверх, как будто хотела что-то дать.

Федя быстро опустил свою руку, ухватил Еву за лодыжку и дернул ее вниз с такой силой, что она ударилась головой о спинку высокого резного стула Федя подхватил ее на лету, разорвал цепочки и сдернул дурацкие конусы. Обхватив голову Евы рукой, он прижимал ее лицом к груди, чувствуя, как она старается освободиться, впиваясь в кожу зубами.

Федя не пошел к кровати. Сопя и тихонько подвывая, он положил Еву на пол, стараясь справиться с ее ногами. Еве удалось освободить руки, и она ударила Федю по лицу, извиваясь под ним. Тогда Федя быстрым и предательским ударом кулака по пластырю добился того, что Ева потеряла сознание Он развел ее ноги, разорвал прозрачные шаровары и, совершенно не получив никакого удовольствия, освободился от переполняемого его желания в три коротких и сильных рывка, стоя на коленях и держа ноги Евы на весу.

Тяжело дыша и рассматривая лицо Евы в запрокинутых руках на полу, он вышел из нее и понял, что совершенно вылечился от этой проклятой женщины. Федя отбросил слабое и бесчувственное тело, с трудом встал.

— Ты тоже тварь, — сказала Ева чуть слышно.

А может, это ему только почудилось? Так или иначе, но Федя улыбнулся.

— Я знаю, как это делают с женщиной, но пробовать не собираюсь. — Кровати Хамида и Феди в интернате стояли рядом.

— Да я вообще могу это сделать себе сам! — шепотом заявил Федя. — На кой мне женщины?

— Нет, ты не понимаешь, должно быть что-то интересней.

— Что же это такое? — Федя приподнялся, подперев голову рукой, стараясь рассмотреть лицо Хамида.

— Если бы я знал, я бы попробовал… — Хамид говорил мечтательно. — Но это не смерть, это я уже знаю, в смерти нет ничего интересного, — авторитетно заявил он.

— Заткните хлебалы, умники, — приказано было из угла комнаты.

— Общение развивает умственные способности! — неожиданно для себя громко сказал Хамид.

— Если, конечно, эти способности имеются, — добавил Федя.

Феде и Хамиду стало страшно и весело. Они объявили войну, днем ходили в интернате всегда вместе, ночью спали кое-как и по очереди, пару раз были нещадно избиты, Феде сломали нос. Но теперь при малейшей опасности становились спинами друг к другу и оборонялись с неистовством, напоминающим психический припадок. Через несколько дней их оставили в покое, и долгие беседы полушепотом по ночам никто в комнате не пресекал.

Ева открыла глаза. Она услышала слабый запах горячего молодого тела и легкое осторожное дыхание. Повела глазами, не, поворачивая головы, и обнаружила красивое лицо мальчика, склонившегося над ней. С его шеи свешивался странный кружок желтого металла. Грубо обработанный, с арабской вязью.

Ева пошевелилась и застонала от боли в боку. Мальчик сидел на корточках и ласково смотрел на нее. Ева провела рукой у себя между ног, потом поднесла ладонь к лицу, понюхала ее и заплакала. До этого у нее еще была надежда на бред или сон.

Мальчик погладил ее волосы, рассыпанные на полу. Ева села, обхватила колени и запрятала лицо. Мальчик запел. Ева удивленно подняла голову, увидела покачивающийся медальон. Она перестала плакать и затихла, баюкая про себя боль, уговаривая ее заснуть. Не было на свете места, куда бы Ева хотела попасть, — так велико было ее отчаяние и обида. И мальчик понял, что медальон не действует. Он перестал петь и стал показывать Еве, как ползет змея, извиваясь длинным и худым телом. То прилипая к полу, то приподнимаясь над ним, плавно и неуловимо красиво. Его ладонь изображала голову змеи, настороженно взлетая и дергаясь, а потом медленно прячась.

Ева вздохнула и улыбнулась.

Пришел Хамид, взял мальчика за руку, выговаривая ему на незнакомом языке. Мальчик уходил, оглядываясь.

Хамид внимательно осмотрел Еву, вздохнул и задумчиво похлюпал большой нижней губой о верхнюю.

— Ты немного опоздал, — сказала Ева, чувствуя, как ненависть прогоняет боль. — Вторым будешь?

— Я с дохлыми рыбами не трахаюсь. Мне в этом деле нравится только игра, а не освобождение. Федя сказал, что ты никуда не годишься, но я тебя подлечу и попробую предлагать. Встань.

Ева встала. Хамид обошел ее вокруг, продолжая задумчиво хлюпать нижней губой.

— Можно выработать определенный стиль. Некоторым нравится. Ты действительно так хорошо стреляешь?

Ева молчала.

— А еще что-нибудь умеешь делать?

— Больше ничего.

— А танцевать? Танцевать! У тебя должно получаться очень даже ничего. Сдержанная страсть и отчаяние. — Хамид хлопнул в ладоши.

Прибежавшие девушки прикрыли Еву покрывалом и повели за собой, улыбаясь и поглаживая ей руки.

— Да! Имей в виду. Не знаю, что там у тебя с головой, если ты ничего, кроме стрельбы, не умеешь. Но ты влезла в мир мужчин, здесь свои правила. Главное — не навреди. Ты поняла? Завтра мой друг уезжает. Он большой человек там, в Москве. Раньше вы таких называли бандитами, а потом на их деньги делали себе политиков и власть. Но главное — он мой друг. Тебя оденут, и ты придешь попрощаться. Без фокусов и без обид. Может, мы с ним и не увидимся больше в этом мире. Он очень хотел тебя найти и поговорить с тобой, не просто бабу, понимаешь?

Ева остановилась, делая вид, что разглядывает узор на толстом ковре, и пряча глаза.

— Пусть он уедет в хорошем настроении. — Хамид махнул рукой, девушки увели Еву.

— Она нам не подходит. — Лиза подошла, как всегда, неслышно, Хамид дернулся от неожиданности.

— На всякую женщину есть свой ценитель, — раздраженно сказал он.

— Но она опасна, она принесет одни неприятности. Она слишком горда и не понимает наслаждения.

— Это вопрос времени и воспитания. — Хамид упрямился и раздражался, потому что Лиза была права.

— Илия не смог ее усыпить. Хамид удивленно посмотрел на Лизу. Вошел слуга и зашептал на ухо Хамиду. Потом поклонился и ушел.

Хамид поманил Лизу и прошел в противоположное крыло дома. Они встали у окна и услышали слабую красивую мелодию. Недалеко от ворот грязный горбун играл на губной гармошке. Ему аккомпанировала скрипка, натужно и тоскливо. На скрипке играла статная желтоволосая женщина, молодая и сильная. В черный пластиковый пакет на земле прохожие бросали деньги. Вдруг скрипка набрала силу и закричала неуместно и пронзительно знакомую старую мелодию. Лиза скривилась, Хамид тоже подумал, что это уже чересчур.

— Что это она играет такое знакомое, не уловить? — Хамид профессиональным взглядом осмотрел длинные крепкие ноги в джинсах, богатые волосы с вплетенными бусинами, красивые крупные руки, — А ведь хороша. Пусть спросят горбуна, сколько он хочет за скандинавку.

Ева дернулась, как от грубого прикосновения, услышав, как где-то далеко скрипка противно наигрывала «Подмосковные вечера».

— Кто это играет? — Ева схватила одну из девушек за руку, девушка бестолково улыбалась. — Позовите вашу главную, ну! — Ева уже кричала и топала ногами.

Лиза тронула ее за плечо. Ева дернулась к ней всем телом.

— Это играют «Подмосковные вечера», я хочу это слушать, покажите мне, кто это играет!

— Действительно. «Не слышны в саду даже шорохи». Я сразу не узнала. — Лиза задумчиво смотрела в возбужденное лицо Евы. — Что это ты так разволновалась, не дергайся, это на улице попрошайки играют. Горбун и деваха, кровь с молоком, не иначе из Рязани.

Ева выпрямилась.

— Можно посмотреть?

— Нельзя.

— Из Рязани — это когда волосы желтые, а лицо в веснушках? — Ева почувствовала, как тело ее ожило и привычно напряглось, словно в предчувствии знакомой трудной работы.

— Вроде того. И еще три года музыкальной школы.

— Я буду завтра танцевать. Я провожу этого… Федю. Только можно самой выбрать одежду?

— Ну-ну, — озадаченно сказала Лиза.

— Как зовут этого мальчика? С медальоном.

— Илия. Хочешь его?

— Да, — сказала Ева.

Далила устало смахнула волосы с лица. Она села на траву, рассматривая огромный белый дом, стараясь хотя бы немного объяснить себе логику архитектора. Дом был совершенно асимметричен и нелеп. Может быть, его надо рассматривать с вертолета?

Зигизмунд разговаривал с двумя женщинами-полицейскими. Пышнотелые, с кривыми ногами, турецкие женщины лениво жевали резинку, кивали головами, смотрели по очереди бумажку горбуна — вид на жительство, а потом честно поделили небольшие деньги. Горбун жестами показал Далиле, что надо уходить. Далила посмотрела на ворота. К ним, кланяясь и улыбаясь, подходил смешной толстяк в длинном халате. Он поговорил с Зигизмундом, поклонился еще несколько раз и профессионально раздел взглядом Далилу. Далила показала язык.

Они пошли по узкой улице, прижимаясь к шершавым стенам, когда проезжали потные велосипедисты или кто-то тащил тележку.

— Тебя хотят купить, — сказал Зигизмунд, остановившись передохнуть и утирая пот. — Ветер поднимается. Скоро зима, а у меня нет пальто.

— Мама, мама, ну что мы будем делать, когда настанут злые холода?! — закричала вдруг песню Далила, запрокинув голову. — У меня нет теплого платочка, у тебя нет теплого пальта!

На круглые камни упало несколько монет.

— А я не папина, да и не мамина! — орала Далила, веселясь. — Я на улице росла, меня курица снесла! — Она разрезала визгливой скрипкой застоявшийся воздух улицы.

Сквозь пыльные окна на них смотрели плохо различимые люди. Мужчина в майке и семейных трусах вышел на крошечный балкон. Далила играла, притопывая ногой, Зика тянул ее, испуганно схватив сзади за джинсовую безрукавку.

— И кому надо так орать? — крикнули ей с балкона, обрадовав одесским выговором. — Хочешь есть, поднимайся, только без урода!

Далила влетела в комнату над пекарней злая и потная. Она бросила скрипку на кровать и стала раздеваться, не обращая внимания на двух стариков.

Казимир стоял с биноклем у окна, Зика обессиленно сел на пол сразу у двери.

Голая Далила пустила холодную воду в крохотной душевой кабине, задвинула грязный полиэтилен занавесок.

— Сколько мы будем изображать бременских музыкантов?! Нет ее там! — крикнула она сквозь шум воды.

Горбун расслабленно вытянул ноги.

— Устал я, Казя. Староват для таких авантюр. Все сижу и думаю, что сейчас пальнут или схватят эту брандахлыстку. И я больше не могу слышать эту скрипку. Это невозможно. Она еще и поет! Откуда столько силы у женщины, прости меня Господи?

Казимир молчал, затаив дыхание. Он увидел на балконе Еву.

— Детка, — позвал он, — иди глянь, что-то у меня с глазами плохо. Как в тумане.

Далила подошла мокрая, тяжело дыша. Она взяла бинокль, и Казимир вздрогнул от прикосновения холодной ладони.

Зигизмунд с блаженным спокойствием на лице рассматривал голую женскую грудь с розовыми, приподнимающимися в такт дыханию сосками.

Казимир опустил глаза и видел хорошо только красивый сильный живот и капли воды, стекающие у пупка.

Далила, задержав дыхание, нашла биноклем балкон и две грустные фигурки на нем. Ева сидела на коврике с мальчиком-подростком, и ее лицо можно было рассмотреть, только когда они переставали разговаривать и поднимали головы или когда Ева поправляла волосы, проводя тыльной стороной ладони от щеки вверх.

Ева держала руки мальчика в своих руках и смотрела в безучастные глаза цвета густого шоколада.

Илия сказал, что он говорит с Хамидом по-русски и по-таджикски, потому что жил в Таджикистане, Хамид привез его оттуда.

— Когда ты жил там? — Они сидели на балконе на маленьких цветных подушках. — Где твои родители?

— Я жил там очень давно, когда был маленький. Родители продали меня Хамиду, я был не против, потому что Хамид пообещал мне вечную жизнь.

— Бред, — сказала Ева, нахмурившись.

— Нет, это правда, я всегда буду такой, как сейчас, я сам выбрал себе этот возраст, я дорос до него и больше не буду расти.

— Сколько же тебе лет?

— Не знаю, какая разница, однажды мы с Хамидом были в Египте, я видел, как строили пирамиды.

— Ты действительно в это веришь?

— Я могу попасть в любое место и в любое время! И привести туда кого угодно.

— Ты что, можешь усыпить кого угодно? — Ева взяла Илию за подбородок и постаралась поймать его зрачки.

— Это не сон, это исполнение желаний. Я умею это делать с любым человеком. Но у тебя болит бок и не дает тебе увидеть мечту.

— Когда Хамид тебя покупал, он знал, что ты умеешь это делать?

— Не знаю. Наверное, он понял. Он хотел мне сделать больно… как это… он хотел войти в меня, тогда я нашел его глаза и сделал все, что он хотел, но не наяву. Я показал ему в нем самом все, что он хотел.

— Откуда ты можешь знать, чего хочет взрослый мужчина?

— Да я не знаю этого! Я просто нахожу в нем самом то самое место, которое это знает, и усиливаю его! Я — король наслаждений!

— Слушай, король. Если ты такой старый и такой умный, какое твое любимое наслаждение?

— Делать все это! Ты веришь тому, что я говорю?

— Да. — Ева осмотрела спокойное море и другой берег залива.

— Мне никто не верит, и я еще ни разу не был с женщиной. Мне это не интересно, как только я чего-то хочу с женщиной, мне все время кажется, что она впадает в транс и делает не то, что хочет сама. Как бы это объяснить?..

— Да, я понимаю, тебе не нужна женщина, ты делаешь сам себе удовольствие собственными внутренностями. И тебе начинает казаться, что женщина просто повторяет то, что ты ей приказываешь.

— Да. Ничего нового. Не интересно. Я и про тебя все знаю, хотя, наверное, из-за боли ты не подчиняешься мне. Это очень привлекательно.

— Что ты про меня знаешь?

— Зачем это говорить? Я знаю даже то, что ты сама не знаешь, ты мне не поверишь.

— Я же верю тебе, ты должен чувствовать, когда тебе верят, а когда нет!

Илия задумчиво посмотрел вниз на воду сквозь столбики балкона.

— Ты испытываешь Бога, — сказал он наконец тихо, — и еще ты любишь женщину.

— О нет, только не это! — Ева схватила свои волосы и закрыла глаза. — Один раз я пришла к гадалке, это было ужасно, она сказала!.. Такая странная тетка, она сказала, что я закончу свою жизнь в публичном доме, меня посадят в железный ящик и бросят в море. Как тебе это объяснить?.. Я работала в полиции, ловила преступников, — Москва, разные проблемы. И тут эта гадалка с таким идиотским предсказанием. Теперь я здесь!.. Ладно, не будем об этом! Что делать, если ты чувствуешь, что кто-то совсем рядом пишет твою жизнь, а последние страницы тебе уже рассказали?

— Это просто. Нужно исполнить чье-то неисполнимое желание. Вот я, например, никогда не видел снега. То есть я его видел, снег лежал высоко в горах, в ясный день он светился и блестел, но я его не пробовал. И я почему-то думаю, что никогда не потрогаю. Пообещай мне снег, и все в порядке.

— Что в порядке?

— То предсказание, которое тебя испугало, не сбудется.

— Как я могу это обещать? Ладно, обещаю.

— Нет, не так. Смотри на мой медальон и захоти!

— Илия, перестань, ты меня не загипнотизируешь, и это не потому, что мне больно. Я сильней тебя!

— Смотри на медальон и думай про снег!

— Ладно. Твой медальон меня раздражает, я закрою глаза, хорошо? Вот я на даче… я маленькая… выпал снег и меня одевают.

— Мне не нужны твои воспоминания. Можешь открыть глаза. Мне нужны только твои желания.

— Илия, — тихо сказала Ева, — посиди у меня на коленях, ладно? Ну пожалуйста!

— Я не ребенок! — Щеки мальчика полыхнули, он вскочил.

— Тогда не получится снега, — вздохнула Ева. — Ты просто посиди, ну что тебе стоит!

Она потянула Илию за руку и усадила к себе. Он сидел напряженно, выставив острые коленки. Обхватив его руками, Ева вдохнула запах теплого тела, закрыла глаза и прислонилась к голой спине мальчика лицом, чтобы он не заметил ее слез.

Она думала о большой и противной твари, которая украла мальчика и сделала его королем наслаждений. Она стала тихонько покачиваться, баюкая и усыпляя спокойными нежными прикосновениями мечты Илии о женщине, которая будет неожиданной.

— Я вижу! — сказал Илия шепотом. — Я вижу снег!

— Ну, тогда я королева наслаждений! — сказала Ева.

В обед Федя пил водку, а Хамид — французское вино. После мяса и горячих лепешек, жирного плова с молодым барашком и черносливом, гороха с улитками, помидоров, фаршированных петушиными гребешками, Хамид уговаривал Федю пить кофе с халвой, а Федя мычал, качая головой. Он не ел сладкого после водки.

Порешили перейти на другой ковер и за фруктами вспоминать все хорошее, что было. Но, как это обычно водится, разговор тут же перешел на воспоминания о похоронах общих знакомых. Интернатовских осталось очень мало.

— Хамид, — сказал Федя, загрустив, — она убила Макса Черепаху. Я бы в жизни не поверил, что баба может убить Макса. Она сейчас мне сама сказала. Она сказала, что я тоже тварь! Говорю тебе, это она! А ведь Макс был такой… Нет, ты только подумай — свернуть Максу шею!

— Я никогда не любил Макса. — Хамид тоже загрустил. — Но благодарен ему за все.

— Я тут вспомнил, — Федя не стал уточнять, где именно он вспомнил, — про наши договоры. Помнишь, мы писали в интернате?

Хамид замер.

— Ладно, не вспоминай. Я знаю, тебе тяжело.

— Мне не тяжело. Я после этого все в жизни перепробовал, Федя. Ты знаешь, каких я мальчиков имел. Какие имели меня! Но я, наверное, так далеко забрался, чтобы никогда не услышать этих слов — учитель физкультуры.

— Брось, Хамид, ты, если что, сразу вспоминай, как Макс тогда первый раз в жизни поел от души!

— Родись заново счастливым, Макс, и пусть всегда тебя хранит Аллах! — Хамид поднял бокал вверх. — Да, он поужинал тогда на славу.

— Больше всего, — задумчиво вспомнил Федя, — ему понравилась печенка.

— Сырая печенка учителя физкультуры, — уточнил Хамид.

— А помнишь, как его привезли в интернат? Дебил дебилом…

— Стреляют наших… Какие времена, Федя! — Хамид утирал рот и облизывал пальцы. — Что смотришь? Думаешь, плохо воспитан? Нет, Федя. Здесь полагается после плова все пальцы облизать, а напоследок — большой, им и показать хозяину, как ты сыт и доволен.

Я иногда думаю про себя как не про себя. Будто не я это. Вдруг — раз! — ловлю себя на том, что пальцы облизываю. Или вот вчера: высморкался в халат. Это ужасно, Федя. Как будто я живу чужую жизнь. Если это — мое, тогда почему я это замечаю? И ты, Федя, скажу я тебе, другой ты стал. Разве ты когда раньше так делал с женщиной?

— Это ты про Евку, что ли? Сам удивился, но меня всегда природа выручала, выручила и сейчас, не дала в рабство к бабе попасть и в ногах у нее валяться. Я как проснулся! А ведь мог столько глупостей наделать! Ты пойми, если бы я с ней ласково, присох бы. А так мне самому не понравилось, но опорожнился хорошо. Здоров! А вот спорим, она от меня тащится!

— Есть такие женщины, — согласился Хамид, подумав, — полюбит, только когда ее побьешь. Любит хорошую тяжелую руку, ее это возбуждает. Но это не тот вариант.

— Тот, не тот. Она меня никогда не забудет. А я, поверишь, даже и видеть ее не очень хочу. Давай на спор!

— Про что?

— Придет прощаться! — Федя загнул палец и сыто отрыгнул. — Смотреть будет, как мартовская кошка. — Он загнул следующий. — И захочет прикоснуться! К ноге, к руке, но захочет!

— Да, я уже почти проиграл, — сказал Хамид, восторженно глядя на Федю. — Она уже попросила танцевать тебе вечером, сейчас тренируется. А на что хочешь?

— На мальчика твоего, Илию.

— Федя, как ты можешь?! Ты же знаешь, что я не могу отказать гостю ни в чем, ну почему ты попросил его?! Злой ты, Федя, все-таки.

— Я не злой, я победитель! Проси что хочешь!

— Нет такой вещи, — сказал грустно Хамид, — которую можно попросить взамен Илии. Хотя… — Он задумчиво рассматривал рисунок на ковре.

— Ну?!

— Если ты проспоришь, если ты вдруг проспоришь, я возьму себе Наталью.

— Как? — не понял Федя, потом откинулся на подушки и рассмеялся большим и глубоким ртом. — Да ты видел ее, знаешь, какая она стала?

— Она все равно от тебя ушла, я чувствую, что ты недоброе ей хочешь сделать.

— Нет, ты серьезно думаешь, что это все та же девочка сорок четвертого размера, с косой, ласточка поднебесная? Она двинулась на русском стиле, распухла, как сдохшая корова, а ко всему еще и стала извращенкой! — Федя совершенно искренне в этот момент ненавидел Наталью. — Если тебе все рассказать! Я велел привезти ко мне одного киношника, так, ничего особенного, соплей перешибешь, а ей, видишь, его интеллигентность понравилась. Он в рот ни капли не брал спиртного, снимал препоганейшие фильмы, из этих, умных страдальцев, на которых понос от свободы напал! Она ему водку с поцелуями вливала, нет, ты пойми, ну имела бы она его, черт с ним, так нет! То она лошадь с ним по первому снегу ищет, то в бане ему клизму делает! Я ее выпорол, потом в зоопарке павлина купил, ехал мириться, а она сбежала.

— У тебя всегда было плохо с воображением, — рассердился Хамид. — Ты поэтому и русскую эту так изнасиловал, что не можешь представить, что еще можно делать с красивой женщиной. Да, представь себе, да! Она все та же девочка с косой, та же ласточка!

— Принято! — сказал Федя одеревеневшими губами. — Но я обиделся на тебя, Хамид.

Извини меня, дурака. — Хамид сложил руки и поклонился. — Но я тоже почему-то подумал, что мы видимся в последний раз.

В интернат новеньких привозили редко. Милицейская машина тормозила сначала на пропускнике, потом въезжала во двор и почему-то всегда останавливалась посередине. Правонарушитель конвоировался до старых, разбитых дверей приемника, где проходило оформление, оттуда его проводили уже по внутренним коридорам.

Почти всегда интернатовские, умолкнув и словно впав в транс, внимательно следили за этой процедурой из окон с решетками. Отслеживалось все до последнего момента, когда «милицейка» разворачивалась и уезжала, увозя конвой, после этого наступал всеобщий тягучий вздох, несколько минут еще выветривалось странное ощущение проехавшей только что мимо свободы, а потом приходил черед любопытству.

Когда из «милицейки» вышел новый интернатовец, сначала все замерли от изумления, а потом раздался уважительный свист. Приехавший был ростом с милиционеров, но раза в два тяжелее. Огромная лысая голова врастала в плечи, руки висели почти до колен, потому что новенький стоял сгорбившись. Он словно что-то пристально рассматривал на утоптанном дворе.

Приехавшего звали Максим, фамилию свою он не знал, как, впрочем, не знал вообще ничего из реальной жизни: из-под узкого скошенного лба иногда быстро взглядывали и прятались маленькие глазки дебила. Он почти всегда подтекал слюной, дышал открытым ртом и говорил только одно слово.

— Ну, ты здоров! — уважительно сказал старший в комнате, юркий Севрюга.

— Черепаха, — спокойно ответил Макс.

— А я-Болт, деньги есть? — подошел высокий и худой Болт, потирая пальцы.

— Черепаха, — сказал Макс.

— Братцы, да он дебил! — радостно сообщил Севрюга, вывалил язык и скосил глаза к переносице.

Макс его не видел, смотрел мимо. Тогда Севрюга весь вывернулся, продолжая мычать и высовывать язык, стараясь поймать взгляд новенького. Макс сделал легкое движение рукой, словно убирая мешающую занавеску. Севрюга отлетел далеко и заскулил.

— Черепаха! — сказал Макс на этот раз с вызовом и вдруг ласково прикрыл рукой что-то у себя на груди.

До вечера никто не пытался с ним заговорить. Улегшись на кровать, Макс не смог вытянуть ноги: они не помещались. Он встал, осмотрел спинку кровати и легко разогнул металлические стержни. Лег еще раз, ноги высунулись наружу.

— Мама родная! — прокомментировал Севрюга, ощупав свою спинку у кровати. — А и воняет от него, братцы!

Запах действительно почувствовали все. И пахло не человеком.

Ночью Хамида опять преследовал теплый запах крови, он просыпался, сглатывал подступившую тошноту.

Севрюга и Болт тоже не спали. Они шептались.

Наталья сидела в маленьком итальянском дворике. Крошечный фонтан осторожно заливал умело выложенные камушки, в горшках покачивались от слабого ветра цветы. Во дворике стояло несколько летних столиков и плетеных стульев. По вечерам на столики приносили большие пузатые бокалы, в которые ставили свечки. Вчера вечером Наталья как раз отгоняла ночных бабочек от этого обманного света, она пила красное вино и веселила Стаса анекдотами, но вечер получился грустный: кончались деньги.

Муж Натальи Федя выпорол ее на дворе своего дома по первому снегу на глазах у немногих гостей и испугавшегося до столбняка Стаса Покрышкина — свободного художника, которого к Феде привезли насильно. Стас жил привольно и денежно, снимая крутую эротику и приключения «свежего мяса» — натуральные съемки, украшенные легендами о вампирах. Стас инсценировал на дне рождения Феди взрыв с живописно развороченной головой хозяина, за что был обласкан, а именно: схвачен в голом виде у себя дома, замотан в покрывало и привезен к Феде за город для поощрения. Поощрения не произошло, Стас научился пить водку и съел за неделю такое количество еды, что сам себе не верил. Через неделю Федя выпорол жену плеткой на улице, а Стаса завернули в то же покрывало и отвезли домой. Вот и все поощрение. Изнывая в непонятной тоске, Стас промучился один день, боясь закрыть глаза: в нем сразу же возникала крупная белотелая женщина, ее пшеничная коса с легким налетом слабой седины, мягкий влажный рот и непонятная тягучая тоска внезапной потери.

Как он оказался в аэропорту с Натальей, Стас помнил смутно. Он уехал в странном бреду расслабленного подчинения, а Италия была не хуже и не лучше любого другого места на земле.

Стас сейчас спал в номере дешевого отеля, потея и беспокойно ворочаясь на смятых простынях под дребезжание тележки с зеленью.

Наталья проводила взглядом эту тележку, рассмотрела раннее солнце сквозь кружево виноградных листьев. Этот декоративный виноград тоже рос из горшка. Она вздохнула.

Зеленщик разбудил хозяина ресторана. Зевая, хозяин вышел во двор, обсуждая погоду и цены на рыбу. Он учтиво поинтересовался здоровьем жены зеленщика и узнал, что она наконец сходила по-серьезному в туалет, теперь все будет в порядке.

Хозяин ресторана был француз. Он говорил на итальянском медленно, иногда путая слова, он подумал — может, чего-то не понял про освобождение жены зеленщика от недуга? Но на всякий случай поздравил зеленщика и улыбнулся.

За столиком сидела вчерашняя женщина. Хозяин наморщил лоб, потом обрадовался. Он думал, что все вчерашнее — шутка.

Вчера эта женщина пила вино, а ее мужчина быстро рисовал углем смешные портреты посетителей. Он нарисовал и хозяина, официант сказал об этом, улыбаясь. Хозяин подошел, пожелал хорошего вечера и увидел себя, с длинным утиным носом, мягкими извивающимися губами и очень большими удивленными глазами на голове-груше. Что-то доброе и уютное было в этом рисунке, а под этим листком лежал другой. Там один из посетителей — он сидел за соседним столиком — был вылитый конь! Посетитель заметил, что его разглядывают, хозяин показал ему рисунок. Странная породистость его крупной головы была заметна и так, а рисунок придал этой породистости важность и надменность американца. Американец молча взял рисунок, его лицо ничего не выражало, но он достал кошелек и заплатил.

Еще двое посетителей купили рисунки. Женщина, которая пила медленно и долго красное вино, задержала руку своего напарника, когда он хотел начать рисовать по просьбе одной из посетительниц, веселой, в кудряшках, туристки.

И художник извинился, нарисовал цветок и отдал бесплатно. И хозяин ресторана его понял, он готов был поспорить, что если бы женщина, которая пила красное вино, не задержала руку художника, то художник нарисовал бы капризную кудрявую болонку с задранным вверх приплюснутым носом, а еще не известно, понравилось бы это посетительнице.

Женщина, пившая красное вино, совершенно не тронула курицу с артишоками, которую заказала. Хозяин поинтересовался — почему, не нужно ли подогреть?

Женщина извинилась по-французски, и хозяин ресторана обрадовался.

Он сел к ним за столик, узнал, что женщина русская, а курицу не ест, потому что эта курица плохо приготовлена.

Хозяин ресторана опешил, он гордился своим умением готовить.

Женщина сказала, что в принципе, конечно, курица съедобна, но она совсем не пахнет, как должна пахнуть курица. При этом женщина понюхала курицу и подвинула тарелку хозяину.

Хозяин ресторана понюхал курицу.

Он думал ровно одну минуту. Сначала перед его глазами появилось лицо его мясника, большого рыжего человека, очень разговорчивого, как и все итальянцы. Неужели мясник его обманывает и продает замороженных кур?

Женщина сказала, что есть такое русское блюдо, очень дешевое, которое нравится всем. Это блюдо называется «блины». Она очень давно не ела блинов. Она скучает по блинам, поэтому, может быть, ей не пахнет эта курица.

Хозяин ресторана тут же предложил «изжарить» для нее блины.

Женщина прошла с ним в чистую и хорошо обустроенную кухню. Она вымыла руки и обрадовалась скисшему молоку, по поводу которого хозяин собирался ругаться утром с молочником.

В штате его ресторанчика работали пять человек. Готовил сам хозяин. Приходящая женщина убирала кухню, маленький зал для плохой погоды и дворик с фонтаном, чистила овощи и загружала посудомоечную машину. Два официанта обслуживали клиентов. Племянница хозяина помогала готовить и занималась поставками продуктов, потому что отлично говорила по-итальянски.

Женщина, которая сначала пила красное вино, а потом пришла в кухню приготовить себе блины, заняла сразу все пространство. Она взбивала венчиком яйца, добавляла туда кислое молоко и пела, а хозяин рассматривал уложенную на ее голове огромную косу необыкновенного цвета.

Женщина с косой показала ему на свет первый блин. Сквозь блин, как сквозь кружево молодых виноградных листьев, просвечивало солнце.

Хозяин достал вишневую наливку и рассказал про самый красивый в мире маленький приморский городок во Франции. Он спросил у женщины, которая умела печь такие блины, не искусственная ли у нее накладка на голове. А когда женщина вытащила шпильки и уронила на стул косу, предложил ей приходить к нему печь блины. Женщина смотрела серьезно, но они оба понимали, что это почти шутка.

Увидев ранним утром женщину с косой у себя во дворике за столом, хозяин ресторана глубоко вздохнул и мгновенно представил себе измененное меню, потом женщину, которую надо поставить печь эти самые блины на самом видном месте, потому что она переворачивает блин, подкидывая его на сковородке, а это надо видеть! Он заспешил к ней, быстро обдумывая, как бы потактичней попросить ее при этом не закалывать свою косу.

Федя оделся в дорогу и поэтому на прощальном ужине сидел не на ковре в подушках, а на стуле. Хамид лежал на низком диване, возле него на полу сидела китаянка и играла на дудочке. Федя морщился и вздыхал, до вылета его самолета оставалось три часа. Полчаса Федя выделил на посещение адвоката. Он собирался приказать ему явиться в Москву на этой неделе и подробно рассказать про исчезнувшего Слоника. И переписать чек.

Федя сам себе не хотел признаться, что поспешил одеться, потому что не хотел видеть обещанный танец. Он вообще не хотел больше видеть Еву, его грубая победа должна была остаться последней, что он должен был помнить об этой женщине. Но Хамид подмигнул и с насмешкой напомнил про пари.

Федя оделся в легкий серый костюм и шелковую рубашку темно-синего цвета. Он не любил галстуки, у рубашки был русский ворот. Федя похлопал себя по внутреннему карману пиджака и нащупал корочки документов. Он не носил портмоне, но на поясе висела маленькая кожаная сумка с деньгами, кредитными карточками и разрешениями на перевозку украшений и дорогих предметов. Сумка наполовину прикрывалась круглым и мягким животом. Сбоку от этой сумки на ее же поясе крепился любимый Федин старинный кинжал в инкрустированных ножнах. Кинжал не был виден из-под пиджака.

Китаянка перестала играть. Кто-то тронул струны незнакомого инструмента, похожего на мандолину. Вбежали, мелко семеня ногами, две девушки, быстро расступились перед Федей, и оказалось, что сзади них была Ева.

Она стояла замерев, пока девушки не сдернули с нее покрывало. Потом она стала переступать босыми ногами, звеня в такт струнам браслетами с колокольчиками на щиколотках.

Федя увидел эти крошечные колокольчики, а потом сразу посмотрел на ее лицо. Глаза Евы были закрыты. Лицо было странно разукрашено, веки подведены синим почти до висков, на крыльях носа прикреплены цепочки с золотыми болтающимися шариками, а пунцовые губы сверху помады были покрыты еще и блестками. На лбу висел сверкающей каплей бриллиант, волосы стянуты и напомажены, гладкая черная голова украшена только бусами мелкого жемчуга, из которых и свешивался прозрачный камень. Лицо Евы было неподвижно, да и вся она напоминала дорогую куклу, у которой завели механизм, но глаза не открылись, хотя она и начала танцевать.

Федя уже не мог отвести взгляда от ее лица, поэтому совершенно не заметил, во что она была одета ниже.

Хамид же с изумлением рассматривал простое европейское открытое платье на тонких бретельках, красно-оранжевое, очень короткое, необъяснимо возбуждающее именно с этими браслетами на босых ногах.

Он сел и потер руки, он понял, что эта женщина — находка, если она смогла так сама одеться.

Телохранитель Феди насторожился. Он хорошо видел натренированные ноги женщины в оранжевом, ступни были жилистыми и выдавали любительницу пробежать утром полчасика темповый кросс. Еще ему не понравилась одна мышца на предплечье, и потому, что он вообще ее заметил, телохранителю сразу надо было дать высший балл: это была мышца на правой руке, она шла по внутренней стороне от кисти к локтю и вырабатывалась от привычки держать на весу тяжелый для женщины предмет.

Отстрельщик посмотрел на Федю, на его гостеприимного друга. Телохранители Хамида стояли в дверях, скрестив руки. По бокам у них, утопая в атласных шароварах, висели кривые сабли. А у охранника Феди огнестрельное оружие в доме отбирали, и он сказал сам себе, глядя на эти яркие шаровары и запутавшиеся в них ножны с саблями, что в более идиотскую ситуацию еще не попадал, что сам он сейчас тоже идиот идиотом и идиота охраняет.

Ева двигалась, позванивая колокольчиками и подчеркивая механическую угловатость движений, все еще не открывая глаз. Федя смотрел завороженно: когда нога Евы поднималась высоко, мелькали черные кружевные трусики. Она подошла совсем близко к стулу, на котором сидел Федя, топнув посильней ногой и остановив этим звуком мелодию. Ева открыла глаза и уставилась на Федю.

Федя задержал дыхание. Он видел ее глаза, но поймать их взглядом не мог. Ева словно смотрела сквозь него, Федя даже подумал, что она в гипнотическом трансе — так странно неподвижно было ее лицо и не мигали заблудившиеся глаза.

Ева опять стала танцевать, стоя на месте, она отбивала дробь пятками, движения рук стали более плавными, потом подошла поближе, но так и не оживила застывших глаз.

«Проиграл», — подумал Федя, пугаясь этих глаз.

Ева встала на мостик совсем рядом с ним, он рассмотрел внизу у своих ног длинную шею и вздувшиеся на ней от напряжения вены. Он уже хотел протянуть руку и потрогать эту шею, когда Ева напрягла живот и плавно подняла ноги, оттолкнувшись ими почти незаметно от пола. Она постояла секунду на руках, потом загнула ноги, опустила их и оказалась сидящей у Феди на коленях, спиной к нему. Федя от неожиданности обхватил ее быстро и сильно, боясь уронить, у него закружилась голова от этой акробатики.

«Выиграл!» — подумал Хамид, потирая руки и сопя от возбуждения.

Потом Ева оказалась где-то внизу, в ногах Феди, она повернулась к нему лицом, Федя только протягивал руки, старался остановить ее и поймать глазами глаза, как она уже уворачивалась, поглаживая его плечи и живот.

Федя словно очнулся, почувствовав тишину. Не играла музыка, девушки замерли, уползла за диван китаянка.

Ева стояла очень прямо и держала кинжал Феди, прижимая его плоско к животу двумя ладонями.

Хамид хлопнул в ладоши, и охранники подбежали, красиво придерживая сабли. Они смотрели с интересом, телохранитель Феди не понимал, почему у них на лицах странное ожидание зрелища, а не тревога, он пошел ближе к Феде, но был остановлен вытянутой в сторону рукой идиота в шароварах.

Ева смотрела теперь в глаза Феди и слегка улыбалась блестящим ртом. Федя махнул рукой, останавливая своего телохранителя, выступившего вперед. Не отводя от нее взгляда, Хамид неуверенно дал знак охранникам не подходить. Ничего опасного не было, танцовщица стояла слишком далеко от Феди, чтобы наброситься и поранить его.

Он нашел взглядом Лизу, увидел злорадство на ее лице и понял, что они думают об одном. Только Хамиду было жалко терять такую способную и красивую девочку, которая сейчас покончит с собой, а Федя, похоже, ничего не имел против.

Ева призывно зазвенела колокольчиками, притопывая. Заиграли протяжные струны, Федя завороженно увидел, как Ева ласкает себя рукояткой, а потом проводит красную царапину от шеи к груди, сверху вниз, и как бежит, едва поспевая за тонким лезвием, темно-красная медленная капля.

Зашептались девушки, неслышно подошла Лиза и встала возле Хамида.

Ева закрутилась волчком, раздувая колоколом платье, и Федя вдруг заметил, что на полу валяется несколько апельсинов, между которыми она танцует. Это было последнее, что он увидел. Обожгло горячим шею, синее покрывало Евы окутало его голову и унесло зрение и слух, отказали ноги и не дали убежать, стали тяжелыми и ненужными руки.

Все, кто смотрел на танец, заметили резкое движение Евы, но продолжали загипнотизированно следить за яркой оранжевой куклой, и, только когда Федя захрипел, откидываясь, увидели красивую рукоятку кинжала, которая торчала из его шеи сбоку.

— Божечка моя, — прошептала одна из девушек, обхватив щеки ладонями. — Ой же, божечка моя. — Потом вздохнулаглубоко и пронзительно завизжала.

Телохранитель, словно не веря, смотрел во все глаза на Еву. Он, как и все, не отводил от нее глаз во время танца, но не заметил, как она метнула нож.

Ева, тяжело дыша, осматривалась, словно не понимая, где она. Хамид подошел к Феде.

— Ты проиграл, — сказал он Феде без выражения и повернулся к Еве:

— Ты убила моего самого близкого друга.

Потом он приказал Еву увести и запрятать до его решения, визжащей девчонке надавать пощечин, Лизе принести немедленно пленку из видеокамеры, которая записывала все это, и просмотреть вместе с ним, а после просмотра вызвать полицию.

Хамид остановил запись только в одном месте и смотрел на застывшую картинку почти минуту. Ева на этой картинке только что вышла из мостика и стояла на руках. Платье упало, закрыв ее голову оранжевым колоколом, из которого странным цветком вырастало длинное красивое тело с узкой черной оберткой трусов, выпрямившиеся в струнку ноги профессионально держали вытянутый подъем. Когда Хамид отпускал паузу, Ева запрокидывала ноги назад и тяжело садилась на колени Феди, расставив их немного перед самой посадкой. Удивленное лицо Феди, его растопыренные руки, вытаращенные глаза. И так несколько раз.

Наталья шла по ступенькам, разглядывая море в предвечерней дымке — легкие перышки парусников парили над серо-зеленой водой, — когда боль потянула слева в груди длинным и острым лезвием, пугая смертью. Наталья оступилась, но боль прошла неожиданно и бесследно. Наталья осторожно вдохнула мокрый запах моря и слабо улыбнулась. Она почему-то вспомнила Федю, первый раз без злости и отчаяния с того самого дня, когда ушла из дома.

Врач в интернате был щупленький, суетливый и вдовый. Его дочка часто приходила к отцу в изолятор. Если кому из интернатовских везло и он в этот день попадал в изолятор, то разговоры о дочке врача потом продолжались несколько ночей и с самыми невероятными, тут же сочиняющимися подробностями.

Из персонала никто тифом не заболел, но почти месяц дочка не приходила к отцу, ее вообще отправили из города к тетке.

Когда Хамид увидел перебегающую двор девушку с длинной желтой косой — она задорно размахивала портфелем, — он остолбенел и стоял в оцепенении у окна еще долго после того, как она скрылась в хозяйственном корпусе.

Он запомнил этот странный день навсегда. Хамид постепенно утратил где-то на грани реальности и воображения точную дату, время года и даже постепенно унич-тожил в себе болезненно врезавшийся в него рисунок замкнутого двора. Он только знал точно, что было светло, девочка бежала, размахивая портфелем, а ее коса жила как бы сама по себе — двигалась по спине медленно и лениво.

Вечером в этот день Болт и Севрюга решили точно выяснить, что прячет Макс на груди, отчаявшись выпытать что-либо и опасаясь подходить близко к дебилу.

В ночной темноте долговязая фигура Болта с небольшим пузырьком в руке показалась Феде страшной, он резко приподнялся, но Хамид взял его за руку.

— Тихо! Не дергайся, Болт посмотрит, что у Макса за пазухой.

— Скотина! — возмутился Федя.

— Я лично ничего против не имею, человек не может так вонять, я не сплю от этой вони уже два дня. Севрюга говорит, что Макс — оборотень, а я думаю, что у него рана гноится. Болт ищет деньги, как всегда.

Макс спал крепко, выставив из искореженной спинки кровати ступни.

Феде стало интересно, свет от фонарей делал лица поднявшихся интернатовцев застывшими, бледно-желтыми. Они обступили кровать Макса и несколько минут стояли замерев, вслушиваясь в его тяжелое дыхание.

Болт смочил большую тряпку хлороформом из пузырька и осторожно положил Максу на лицо.

Макс взмахнул руками, потом стал ощупывать тряпку, но как-то вяло, перепуганный Болт налил из пузырька сверху, приторный запах смешался со страшным запахом смерти, исходившим от Макса.

Подождали еще немного, некоторых повело в сторону, они сели на пол, но уходить не собирались.

Севрюга перекрестился и осторожно стал расстегивать казенную рубаху. Платок с головы Макса не убирали, он вдруг замычал и задергал ногами, а потом издал протяжный воющий звук.

— Быстрее! — приказал Болт.

Севрюга потянул за грязную бечевку и достал холщовый небольшой мешок. Сразу стало ясно, что вонь оттуда. У Болта загорелись глаза, он оттолкнул Севрюгу, Федя заметил, что его движения тоже стали вялыми, почти все непрерывно зевали, надышавшись хлороформа.

Сначала Болт ощупал мешок, принюхался и быстро закрыл рот рукой. Потом все-таки раскрыл грязную холстину, и некоторое время никто не мог понять, что там такое. Болт сел на пол и отполз от кровати, все желающие смогли, тщательно рассмотреть содержимое мешка.

— Западло!.. — пробормотал Севрюга, сдерживая рвоту.

Хамид стоял дольше всех, он рассматривал сдохшую черепаху с удивлением, черепаха почти вся спряталась внутри панциря, но задние лапы с большими коготками лежали сзади свободно и почти разложились.

Хамид же и спрятал черепаху в мешок и заправил его под рубаху.

Некоторые заснули на полу, Федя растаскивал их по кроватям, Болт грязно ругался, уже когда все улеглись. Плавая в наркотическом дурмане, Хамид чертыхнулся, встал, подошел к Максу и сбросил на пол тряпку с хлороформом.

Макс улыбался во сне.

Далила увидела в бинокль две полицейские машины, которые подъехали к шикарному особняку, и растолкала заснувших стариков.

Зика вырвал бинокль у плохо соображающего со сна Казимира и надолго припал к окулярам. Казимир получил бинокль, когда полиция уже вошла в дом, он внимательно, окно за окном, осматривал дом и балконы, у него громко застучало сердце и очень тяжело дышалось.

Далила высказала предположение, что кто-то из клиентов окочурился.

Казимир спросил, почему бы этого клиента не закопать просто ночью в саду, зачем полиция?

Тогда Зигизмунд, стуча себя по лбу костяшками пальцев и ругаясь по-польски, провел небольшой ликбез. И Далила, и Казимир поняли уже в первые три минуты, что их представления о публичных домах примитивны и основаны на скабрезных анекдотах, но Зигизмунд еще полчаса рассказывал, что это легальный и хорошо организованный бизнес и как важно в нем уважать закон.

Казимир не выдержал этих объяснений и сильно стукнул кулаком по столу. Зигизмунд сказал, что вот тут-то Казимиру самое время раскошелиться, раз уж он изображает миллионера, а у Казимира с собой, оказывается, денег совсем ничего, нужно идти в банк и пользоваться карточкой, тогда Зигизмунд снял с друга детства часы и массивный перстень, подрался из-за цепочки с медальоном, но Казимир цепочку отстоял.

Далила и Казимир пошли в банк, а горбун пошел добывать информацию.

Пожилой полицейский, составляющий протокол, выпил крошечную рюмку наливки и похвалил маленькую серебряную вазочку — всю из тонкого кружевного плетения. Он тут же получил вазочку в подарок, и она прекрасно легла у него за пазухой.

Тело Феди упаковали в мешок и вынесли на носилках. Хамид долго объяснял, что нужно дождаться решения родственников о месте похорон, полицейский причмокивал и сожалел, что убитый — иностранец, а неосторожная женщина, так плохо обращающаяся с кинжалом, покончила с собой, выбросившись из башенки в море.

Он поднялся в башенку и смотрел вниз. Лиза подробно рассказывала, как женщина, обезумев, убежала ото всех и бросилась в море.

Полицейский заметил, что внизу не море, а каменистый берег, на что Лиза ответила, что тело, конечно, прибьет прибоем где-нибудь на побережье.

Хамид отдал кассету, на которой подробно отображалась сцена убийства.

Полицейский поинтересовался, почему это все снимали.

Хамид сказал, что у него снимают везде, и показал на экране самого полицейского, тот как раз укладывал вазочку, улыбаясь в черные усы.

Полицейский заметил, что такая предосторожность излишняя, если дело касается представителей власти, тем более что уж очень профессионально вошел кинжал, ну прямиком в сонную артерию. Странное умение для нервной платной девочки. Хамид, кланяясь, согласился.

— Саксофон! — сказал Хамид, когда полиция и машина с телом уехали. — Водки! И это самое… Лиза! — Он оглядывался, не находя секретаря, словно потерявшись. — Где ты, сушеная гусеница! — А Лиза, как всегда, была сзади. — Я на вечер обещал двух девочек очень важному клиенту, проследи, и чтоб машина была «роллс-ройс»! А эту циркачку!.. Завтра, завтра решу.

Потом он плакал под саксофон и пил водку, не закусывая.

Сначала он вспомнил, как выглядела их спальня, когда Макс искал черепаху. Хамид иногда смотрел кино, но, имея Илию, смысла в разглядывании навязанного тебе изображения не понимал. А вот картина развороченной комнаты странно завораживала его до сих пор, возникая иногда перед глазами призрачным кино на грани ужаса и восторга.

Все кровати были выдраны из зацементированных гнезд и раскиданы как попало. Тумбочки разворочены, постельное белье и грязные темно-зеленые одеяла распластаны на полу, некоторые спинки кроватей скручены, Максу удалось даже погнуть металлические уголки у кроватных сеток.

Все двенадцать человек из этой комнаты стоят ровным рядом, преподаватель и надзиратель в растерянности застыли у дверей, в углу комнаты. Разбивая последнюю тумбочку, сопит Макс, он сидит на полу, расставив толстые ноги, и колотит тумбочкой об пол.

Надзиратель с промежутком в несколько секунд визгливо отдает приказание:

— Прекратить!

Макс сразу же спокойно отвечает:

— Черепаха.

Полная нереальность происходящего тошнотой подсасывала под ребрами, малолетние преступники стояли бледные и онемевшие.

— Может, уберут теперь от нас этого вонючего идиота! — шепотом сказал Болт.

— Как же, жди! Персоналу доплачивают за дебилов, мне врач говорил! — Это Севрюга, тоже шепотом, но так, чтобы слышал учитель.

— Прекратить! — Это надзиратель.

— Черепаха. — Это Макс, удовлетворенно — он наконец доломал тумбочку.

— А мусор уже вывозили? — спрашивает Федя и просится выйти.

Он роется в мусорных, баках, их два, из окна больничного изолятора сквозь решетку на него смотрит девушка Наталья с косой, удивленно и насмешливо. Федя чувствует ее взгляд, замирает, но не позволяет глазам найти красивое лицо, он специально смотрит выше, разглядывая узкие окна и старую кирпичную кладку между ними, отмечая боковым зрением странную неподвижность Натальи в окне, а на самом деле она показывает ему язык и пританцовывает слегка под музыку: в кабинете отца открыта дверь и немилосердно орет радио.

Феде непонятно, кто и когда успел выбросить черепаху, но он находит бумажный сверток и ощупывает твердый полукруг панциря, отворачивая лицо. Потом бежит через двор, держа черепаху обеими руками перед собой. Запыхавшись, Федя кладет бумажку перед Максом — тот все еще сидит на полу в задумчивом оцепенении.

— Самохвалов, встать в строй! — кричит ничего не понимающий надзиратель и зажимает нос.

— Да вы не понимаете, он же дальше по комнатам бы пошел, он черепаху ищет!

— Это полная антисанитария, немедленно выбросить!

Макс никого не слышит, он гладит холодный панцирь и улыбается.

— Когда он улыбается, — говорит Федя шепотом Хамиду, — он становится умней.

— Зачем ты это приволок, я не могу спать от вони, я с таким трудом выкинул эту гадость. — Хамид смотрит на Федю грустно, Федя страшно изумлен.

Макс встает, сопит, подходит к строю, отталкивает Хамида и становится рядом с Федей. Он ласково смотрит на Федю сверху, укладывает свое сокровище в холщовый мешок на груди и, конечно, говорит: «Черепаха».

Хамид обнаружил себя на ковре всего залитого слезами, из носа тоже текло, так много он не пил никогда. Молочный свет наступающего дня осторожно сочился в удлиненные арки окон. Хамид хлопнул в ладоши. Два прислужника подняли его и провели к бассейну. Хамид на ходу расстегивал пояс длинного халата, постоял у воды голый, заросший черными волосами, потом медленно упал, завалившись на бок и заливая выплеснувшейся водой красивый рисунок пола.

Привели телохранителя. Смертник смотрел спокойно, без паники.

— Я ее убью, — сказал телохранитель. — Почему никто не сказал, что у нее боевая подготовка, черт вас всех побери, почему ее пустили к хозяину так близко, почему твои люди с саблями оттеснили меня?!

— Я сам ее убью, — грустно ответил Хамид. — Все краски истребованы, — добавил он непонятно, — но красной для меня достаточно, поэтому твою участь решу не я. Сюда прилетает секретарь Феди и его доверенное лицо, пусть он решает с тобой.

— Я хочу видеть, как ты будешь ее убивать. — Телохранитель почему-то говорил с вызовом, словно сомневаясь в способности кого-либо вообще убить такую женщину.

— Никто не увидит ее смерти, ее запрут в сундук и бросят в море! — неожиданно для себя закричал Хамид. — Пошел вон! Попробуешь сунуться к ней — пристрелю!

Ну и дурдом! — заявил телохранитель, но Хамид этого уже не слышал — он опустился с головой под воду и скрутился, утробно согнувшись, сколько позволял живот, к коленям, пузыри воздуха щекотно пробегали по телу, шевеля черные жесткие волосы.

Далила и Казимир ждали Зику вечером в маленьком и очень шумном кафе. Пахло жженым кофе, мясом и табаком. Столик был грязный, Далила рассматривала тонкий стакан, в стакане в сомнительном коктейле утопился кружок лимона.

— Здесь воняет! — сказала она в третий раз.

Ее толкнул проходивший мимо молодой человек в очках. Она выслушала его бормотания, которые должны были, вероятно, означать извинения, дождалась, когда он уставился, моргая в стекла очков, в зал, отыскивая кого-то поверх голов, и небрежно выставила ногу. Очкарик споткнулся, залив ей джинсы водкой с апельсиновым соком. Далила обозвала все это «дерьмом».

Казимир сказал, что в приличное место горбуна Зику не пустят, и отговорил идти в туалет отмываться. Он полил ей на ногу из бутылки минеральную воду. Остаток воды в бутылке выпил из горлышка подоспевший запыхавшийся Зигизмунд.

Он был так возбужден, что бутылка тряслась, а вода заливала его старую рубашку на груди.

Часов и перстня, конечно, уже не было, но информация того стоила!

— Это были мои любимые золотые часы! — Казимир стукнул по столу.

— Что там часы, посчитай свои денежки, хватит ли тебе снять хороший катер на неделю! Нам придется теперь плавать туда-сюда по морю!

— Я не люблю морских прогулок, а часы — это еще и память!

— Хватит орать, друзья детства, — вмешалась Далила. — Давайте послушаем, что же он узнал за эти часы!

— Красивая русская с раной в боку в доме Хамида устроила танец с кинжалом и проткнула горло большому авторитету из России! — Зигизмунд был очень доволен собой.

— Потише, тебя же в Лондоне слышно! — зашипел Казимир.

— Да все не так было! — сказали им с соседнего столика. — Она зарезала его в постели, он ее хотел изнасиловать, а она сама из полиции!

— Жора, не трави тюльку, если не в курсе! — Это уже от другого столика. — Ее привезли специально, чтобы прикончить Федю Самосвала, он там помешал кому-то в русском правительстве!

Далила застыла, боясь оглянуться.

— Жалко девочку, — сказала ужасающих размеров женщина с крашеными рыжими волосами, которая вдруг подошла вытереть столик. — Ее теперь в сундук и за борт! Говорят, она супермодель. — Женщина собрала все стаканы, засунув в них пальцы, и елозила мокрой тряпкой, тряпка слабо пахла хлоркой.

— Ну что за люди, ничего не знают, а так говорят! Это турки наняли агента КГБ, красивую бабу, отличницу боевой подготовки, она убрала шишку-финансиста, он кому-то денег не дал на выборы! — Худой бородатый еврей в круглой шапочке на макушке жестикулировал, стараясь привлечь внимание Далилы.

— Нам пора, — сказал Казимир и первым вышел из кафе, не поднимая головы.

Далила высмеяла конспирацию Казимира и усадила друзей детства на скамейке возле фонтана. На скамейке уже сидела старушка и наблюдала за ребенком у воды.

— Вы говорите по-русски? — спросила Далила у старушки.

Старушка неуверенно улыбнулась и пожала плечами, с интересом наблюдая за ртом Далилы.

— Можно говорить. — Далила почти силой усадила стариков и села между ними.

— Нет, ну что в мире творится, а? Пернуть нельзя, чтобы тебе по-русски… — начал было Зика, но его быстро и громко убедили говорить по существу.

— Это какой-то стамбульский синдром русского присутствия! — не удержалась от диагноза Далила.

Зигизмунд, торопясь и глотая окончания слов, еще раз повторил добытую информацию.

— Ты хочешь сказать, — задумчиво начал Казимир, утирая лоб платком, — что русская девочка зарезала большого толстого русского и ее собираются утопить в сундуке, как сказали эти… эти люди в кафе?

— Ну да! Правда, про железный ящик еще не точно решено, но с предыдущими плохими девочками, у которых вдруг умирал клиент, так и делали! Ночью — в море!

— Ты хочешь сказать, — Казимир стал еще более задумчивым, — что эти люди в кафе!..

Я имею в виду, что они все это знали и нам так и сказали?!

— Ну да, — тихо ответил Зика.

— Тогда зачем ты лишил меня часов и кольца, идиот! — закричал Казимир и попытался вцепиться в Зику, но Далила мешала, отталкивая его руки. — Если все вокруг говорят про это на каждом шагу?!

— Нашелся умник! — закричал Зика. — Бинокль он купил! Пошел бы в кафе, залез на стол и спросил бы про все это громко! Нечего было меня посылать на такое опасное дело! — Зика отодвигался подальше на скамье, пока она не кончилась.

— Мои любимые часы! — Казимир вскочил, оттолкнул руки Далилы и подбежал к Зике.

Они сцепились, упав возле скамейки.

Неотработанный с годами внутренний комплекс вины на почве нереализованных амбиций детства, — объяснила Далила изумленной старушке, неуверенно улыбающейся и ничего не понимающей. — В принципе это излечимо, но только если они проживут вместе минимум год, тогда у них появятся новые впечатления. У вас ребенок залез в воду. — Она показала рукой на фонтан.

Хамиду сообщили, что Ева обмерена и одежда будет готова через два дня. В Стамбул прилетел Никитка, секретарь Феди. Он почти ничего не спрашивал, ел мало, спал часа два, съездил в морг и опознал Федю. Потом пришел в комнату, где заперли Еву Курганову, и начал читать вслух. Когда Ева, прикованная наручниками за одну руку к кровати, задремала, Никитка встал и ударил ее хлестко по щеке, не давая заснуть. Ева от неожиданности всхлипнула и в ужасе распахнула огромные синие глаза. Никитка купился: удовлетворенно отвернулся, чтобы пойти к своему стулу, и получил сильно и резко в задницу босой ногой. Он упал, едва успев выставить руки в последний момент. Рукопись рассыпалась.

Никитка сел, тяжело дыша. Ева смотрела весело.

— Что, радость моя, подраться хочешь? Тогда сними наручники. Ты хоть и хроменький, но все же мужчина!.. Давай без обид — один — один?

Никитка поднялся, собрал с пола листки, положил их на деревянный столик с ножками в виде когтистых птичьих лап, подошел еще раз к Еве, чтобы осмотреть повнимательней, хорошо ли прикреплены наручники.

Ева полулежала, поэтому для хлесткой пощечины ступней в красивое лицо Фединого секретаря ей потребовалось сделать легкое и сильное, но почти незаметное движение ногой.

Никитка отлетел к стене, размахивая руками, ударился головой и на секунду потерял сознание.

Он лежал, прикрыв глаза. Ева физически почувствовала ненависть — душной волной слабого пота сквозь дорогой одеколон.

— Два — один! — сказала она, все так же тараща глаза. — Еще раз подойдешь близко, счет поменяется! На расстоянии не считается, это я к тому, что, если ты меня сейчас пристрелишь, все равно будет два — один в мою пользу. А если хочешь развлечь, скажи сначала, что читаешь.

— Это роман о великом человеке, Феде Самосвале, — Никитка говорил вполне серьезно, но Еве стало смешно, — зарезанном стамбульской проституткой, офицером милиции. — Руки у секретаря тряслись, он заставил себя сесть на стул.

— Мама родная! — Ева закатила глаза. — Что же это за напасть такая, все пишут, ну все!

— Федя Самохвалов очень любил своего отца! — строго сказал Никитка.

И Ева поняла, что ей читают начало великого романа.

Просто сказать, что Федя очень любил своего отца, — это очень нейтрально, потому что любовь в их взаимоотношениях была запрятана. Взрослый мужчина толком не понимал, что ему делать с ребенком мужского пола, когда уже не надо стирать пеленки и вставать ночью укачивать. Мать Феди умерла при родах, многочисленная родня отца женского пола с радостью сюсюкала и опекала крепыша Федю, но образы их стерлись очень быстро из памяти — так теряет подросший человечек воспоминания беспомощного тела.

Отца арестовали зимой, Феде женщины ничего не сказали, это называлось сначала «отец в командировке», потом «небольшие неприятности», потом неожиданно и страшно «отец умирает».

Отец умирал в тюремной больнице. С трудом дыша отбитыми легкими — уголовники одинаково люто ненавидели насильников-педофилов и нелегальных кооператоров, — он цеплялся слабыми скрюченными пальцами за куртку сына.

— Сынок! Видишь, как оно, сынок. А я ведь ничего, я просто родину любил.

Федя с трудом понимал происходящее и не мог оторвать взгляда от конвоира у кровати.

— Ты тоже родину люби. — Отец цепко держал Федю воспаленными глазами. — Ты географию учишь?

— Как это? — глупо спросил Федя, его слегка подташнивало от запаха больницы.

— Я спрашиваю, — отец передохнул и крепче уцепился за одежду сына, — географию учишь?

— Да. Конечно, географию. Ну да!

— Учи. Только, ты это, хорошо ее учи. И запомни накрепко: самое главное у нас что? Полезные ископаемые, сынок, вот что! Нефть, газ, золото…

Федя не смог удержать слез. Они предательски выползли из-под крепко сжимаемых век.

— Да. Страна — она дура, а родина… На первом месте полезные ископаемые, а потом, значит, люди. Повтори.

— Сначала, — сглатывая горе, сказал Федя, — полезные ископаемые, а потом люди, это самое главное. Страна — она дура! — сказал он громче, испугавшись закрывающихся, глаз отца.

— Да ты не бойся, будешь это помнить, у тебя все получится. Полезные ископаемые и люди всегда покупаются и продаются, было бы на что. Так что соображай и не бойся. Страна знает своих героев. Ну, ты понял ли чего, сынок?

И только в этот момент Федя почувствовал серьезность разговора и казенный запах тюрьмы от конвоира. Он вспомнил лозунг про страну и героев и схватил отца за горячую ладонь.

— Ну вот. Я так и думал, ты понятливый. Не успел я тебя вырастить, расти сам, Федя, только не глупи.

Федя сглупил в тот же день. Он долго почти по слогам читал красивую вывеску районного совета, потом прошел мимо очереди, мимо запоздавшей секретарши в огромный кабинет большого чиновника, взял первый попавшийся в руку предмет — это оказался пузатый стеклянный графин с водой — и запустил им в наклеенную улыбку складчатого пухлого лица за длинным столом. Лицо метнулось в сторону, не получив серьезных увечий, сидевший с другого конца стола посетитель хватал Федю за руки и прижимал к себе. Федя кричал, что его отец очень любил родину. Прибывшие милиционеры удивились размерам и возрасту покушавшегося на убийство, пухлое лицо, прикрывая лоб полотенцем, шипело впавшему в транс Феде, что он сгниет, как отродье спекулянта, в тюрьме, а посетитель испорченным патефоном бубнил: «Это же просто ребенок. Это же просто ребенок. Просто ребенок. Ребенок…»

Суд Федя не помнит, тетушки давились рыданиями в кружевные платочки, адвокат невнятно лепетал о возрасте мальчика Феди, заседатели сдерживали зевоту.

Два года специального исправительного учреждения. Федя очень хотел попасть домой хотя бы на пять минут — убедиться, что его догадки верны, но был отконвоирован сначала в изолятор, а из изолятора в спецвагон. Когда поезд тронулся, Федя сидел на полу, наклонив голову и закрыв ее руками, конвойный пил кефир из бутылки и медленно жевал сдобную булку. «Сидеть!» — невнятным выкриком набитого рта пресек он Федину попытку глянуть в окно.

Феде удалось попасть в свою старую квартиру очень не скоро. Из трех тетушек осталась одна. Старенькая, в слезах счастья и удивления, она пришибленно смотрела, как подросший крепыш Федя отдирал со стены наклеенную его отцом фотографию.

Федя удивленно уставился на стену сзади фотографии, но там ничего не было, кроме более ярких по цвету обоев. Федя оборвал и обои, потом древние газеты. Стена смотрела в него оштукатуренной кирпичной кладкой. Он удивленно разглядывал эту стену, потом случайно посмотрел на фотографию. Его молодой отец стоял, обнявшись с незнакомцем, оба они были в армейской форме, серьезные и торжественные. Над ними полукругом шла надпись: «Страна знает своих героев!» Федя перевернул фотографию и обнаружил написанный там чернилами адрес и имя. Во дворе его ждали автомобиль, Хамид и восхитительная брюнетка с серыми глазами, маленькая и юркая, как сурок. Федя в спешке выгреб из карманов деньги, поцеловал тетку, суетливо крестившую его, и ворвался в автомобиле со своим другом и девушкой в огромный летний мир яркого солнца и исполнения желаний.

Адрес и имя ничего Феде не говорили, но открывший дверь сгорбленный старик был чем-то неуловимо знаком и близок. Федя протянул фотографию, старик сгреб его в охапку и затащил в маленькую квартирку в Клайпеде.

Федя, краснея и сглатывая, рассказал по-быстрому, как запустил графином в председателя райсовета, как провел полгода в интернате, как бежал.

— Где ж ты был пять лет? — удивленно спросил старик с легким акцентом.

— Хамид, мой друг по интернату, уговорил нас троих поехать к нему в Таджикистан. Отец у него клевый. Принял как родных!

Отец Хамида при встрече спросил только: «Досрочно?»

Хамид покачал головой, опустив глаза.

— Значит, ты вроде как теперь определился?

Федя, Макс Черепаха и Хамид стояли перед ним грязные и оборванные, обессилевшие от голода.

— Отец, — сказал тихо Хамид, — я многое понял, а пока спаси нас.

— Добро пожаловать, сынок, твои гости — мои гости.

Они прожили свои самые спокойные годы до шестнадцатилетия, работая физически как проклятые. Резкий запах животных под горячим солнцем, смешанный с запахом испеченных лепешек и таявшегом на них жиром каймака, — лучшие запахи на свете. Раскрытые головки хлопка снились Феде еще несколько лет.

Отец Хамида пришел к начальнику паспортного стола милиции, когда Хамиду и Феде исполнилось шестнадцать, а Макс о своем возрасте не помнил. Он уже легко проговаривал сложные предложения, веселил гостей, разбивая головой кирпичи и поднимая тяжести. Однажды свалил небольшое дерево, долбя его своим лбом. С зарезанных овец снимал шкурку чулком легким и ласковым движением, за Федей ходил покорной собакой. У Макса к тому времени было только два недостатка: он любил засовывать руку в животных и с наслаждением ковыряться во внутренностях, пока они умирали, и еще он стал острить.

— А что там было у твоего сына с этим исправительным интернатом? — поинтересовался начальник-таджик.

— Да сбежал он оттуда. Еще два года тому.

— Молодец, мужчиной растет!

Три краснокожих паспорта стоили не так уж дорого, Макс стал Максимом Черепаховым.

— Так что, — подытожил Федя, вывалив сбивчиво и нетерпеливо перед другом отца свои воспоминания, — начинаю новую жизнь, а деньги небольшие у меня уже есть, там земля хорошая, да и Афган рядом. — Он не стал вдаваться в подробности.

— У тебя, Федя, есть большие деньги. Я обещал твоему отцу. С чего начнешь?

Главное, — сказал Федя, улыбаясь, — полезные ископаемые. Потом — люди.

Никитка дочитал свой роман, он немного охрип, на затылке выросла и ныла небольшая шишка. Ева несколько раз во время чтения вставала и пользовалась эмалированным горшком — на желтом его боку храбро шли друг за дружкой бравые синие утята, утята напоминали холодные подмосковные рассветы и запах мокрой травы из окна дачи. Никитке журчание ее не мешало, он старался не поднимать на Еву глаз. Дочитав, Никитка обнаружил, что Ева лежит, закрыв глаза, дыхания ее он не услышал, осторожно расшнуровал ботинки, снял их и в носках сделал два шага к кровати. Ева, не раскрывая глаз, показала Никитке два пальца. Секретарь вздохнул и подошел к окну.

— Слабоват романчик. — Ева вздохнула и потянулась, насколько ей позволяли наручники. — Главное, социальный аспект плохо раскрыт. С черепахой все понятно, дружба выросла, так сказать, на крови, а вот откуда у Феди деньги, в принципе, чтобы покупать лидеров? Ну что, папочка клад оставил или храбрые мальчики после побега из интерната грабанули кого-нибудь? Еще, как мне кажется, явно не хватает противоположной стороны. — Никитка обернулся и посмотрел удивленно. — Ну, к примеру, бойца с преступностью, который в это время тоже растет в том же интернате, а когда вырастает, вопреки логике системы начинает бороться со злом.

— Ты что, интернатовская? — спросил Никитка, усмехнувшись.

— Упаси Боже, я девочка домашняя, любимая и благополучная.

— Чего ж ты мне предлагаешь мента из интерната?

— Только ради литературного контраста, только из любви к искусству. — Ева села поудобней. — Но я могу подробно проконсультировать тебя, как именно думает и действует борец с преступностью.

— Не успеешь, — усмехнулся Никитка, — твоя одежда почти готова.

— Мы можем заключить договор. — Ева говорила теперь очень серьезно.

— Слушай, девочка, — Никитка смотрел с жалостью, — не обольщайся, я сразу могу тебе сказать, с какой стороны ты представляешь ценность, собственно, не ты, а отдельные функции твоего организма.

Ева задумчиво грызла зубами прядку черных волос, рассматривая красивого секретаря на фоне окна с голубым вечерним небом.

— Ты хочешь сказать?.. — Она растерянно посмотрела в серые глаза пепельного, неприятного оттенка.

— Да, я хочу сказать, что повременил бы с твоей казнью, пока не выяснится, не будет ли у Феди Самосвала наследника, хорошенького такого мальчика.

Еве стало холодно, на руках приподнялись легкие волоски.

— Но навряд ли Хамид захочет нарушать свой раз и навсегда установленный порядок. — Никитка опять посмотрел на Еву с жалостью.

Ну, секретарь, ты меня просто убил наповал. Ладно, два — два!

Дэвид Капа пришел к старому ювелиру. Невзрачная лавка с крошечной витриной Капу не обманула, ювелира он знал давно. В лавке было сумрачно, пахло благовониями, кто-то в глубине помещения перебирал меланхолично струны гитары. Ювелир был еврей — старый, косматый, с чудовищными бородавками на коричневом лице и затасканной ермолкой на круглой плеши.

Адвокат долго устраивался в продавленном низком кресле, покрытом цветным пледом, пришлось хорошенько примериться и так расставить острые коленки, чтобы видеть собеседника. Ювелир прилег на диванчике, перебирая в бороде толстыми пальцами с огромными перстнями.

Они смотрели друг на друга в тишине. В маленьком окошке угасал теплый безветренный день, растекаясь кроваво-оранжевыми полосами по небу.

— У меня большой заказ, — сказал ювелир глухо, — не знаю, как и управлюсь. Адвокат молчал.

— Опять же вопрос с камнями… Одних бриллиантов сто сорок пять штук! Небольших, но все же. А из золота надо справить кольчугу. Небольшую, но все же. А потом, знаешь, еще наручники и головной убор, и все из золота! Вот иродово племя, показали бы хоть эту лярву, которая такое заказала.

Адвокат молчал.

— А ведь это семь с половиной килограммов! Без диадемы! В лучшем случае. Если удастся сделать кольчугу из золотой проволоки. Что это с женщинами делается, Дэвид?

Адвокат встал.

— Когда закончишь заказ? — спросил он.

— Трудный вопрос, Дэвид. Ты еще молодой, да и по профессии не знаешь вдохновения. — Адвокат вздохнул. — Может, завтра к вечеру мои мальчики и смастерят, что ж…

— Я тебе обязан, — поблагодарил адвокат и вышел из ювелирной лавки в крутую улочку, постукивая изящной тростью.

На рассвете другого дня мулла кричал с тонкого минарета в пространство начинающегося дня, в легкий туман, закрывающий старые и новые дома Стамбула, купола храмов, в растворенное в воде солнце.

Ева Курганова, по-прежнему прикованная наручниками к кровати, плакала под эти крики. Слезы щекотно сбегали по щекам, глаза ее были закрыты, тело неподвижно, дышала Ева спокойно и ровно. Может быть, она плакала во сне?

Мальчик Илия в легкой набедренной повязке и с медальоном на шее показывал охраннику у дверей в комнату Евы длинную и тонкую изумрудную змею с золотой головкой. Охранник улыбался, змея скользила по руке мальчика, угрожая иногда мгновенными выбросами крошечного языка. Илия протянул змею охраннику, охранник, как во сне, выставил руку и ощутил необъяснимое блаженство от холодного прикосновения. Змея спиралью оплела его руку, перебираясь все выше и выше к плечу, потом по шее на другую руку и опять движениями спирали вниз по руке. Охраннику вдруг показалось, что он слышит шорох упругих чешуек, видит прямо перед собой увеличенный во много раз желтый глаз змеи с длинным зрачком-лезвием. Он не почувствовал, как Илия снимает у него с пояса ключи.

Илия открыл дверь и подошел к плачущей Еве, Ева приподняла веки, и Илия в который раз поразился странному сине-фиолетовому цвету ее глаз. Он наклонился очень низко над ее лицом, они почти прикоснулись носами. Ева слабо улыбнулась. Илия высунул изо рта длинную булавку, держа ее крепко зубами. Ева взяла булавку в рот, прикусила зубами и втянула в себя, запрятав быстро под язык.

Илия выпрямился, отвернулся и вышел. Ева закинула свободную руку под голову и весело посмотрела в круглый глаз видеокамеры.

Мальчик прошел мимо охранника не останавливаясь, бросив ключи на пол, захватывая пальцами голых ступней толстый ворс ковра. Один раз он невзначай повернулся и плавным движением руки забрал себе змею. Охранник еще несколько секунд испуганно соображал, как он ухитрился заснуть на посту.

Далила варила кофе на крошечной газовой плите. Почерневшая от времени и страданий турка с длинной серебряной ручкой подловила ее и выплеснула убежавшую черную пену на огонь. Запахло горелым, закашляли старики за тонкой занавеской. Далила нарезала теплый хлеб, разорвала картонную коробочку с жареной рыбой, поставила на стол разномастные чашки и почти пустую бутылку коньяка.

Она отдернула занавеску. Казимир, щурясь, посмотрел на нее, страшно изумившись. По его лицу было видно, что ночь подарила Казимиру почти реальную иллюзию на грани воспоминаний, а теперь он с ужасом понимал, что все это совсем не сон, а даже наоборот.

На драном матрасе, брошенном на пол, свернулся горбун, спрятав руки и крепко прижав согнутые ноги.

— Детка, — сказал Казимир, стесняясь своего вида спросонья, — там коньяк остался? Далила подошла и помогла Казимиру сесть.

— Что-то у меня рука, — Казимир потирал левую руку, — немеет по утрам. Я стал путать сон и явь.

— Так в детстве бывает, — сказала Далила и помогла ему пройти к столу.

— В детстве он путал быль и фантазии! — заявил проснувшийся Зигизмунд. — Все сочинял, сочинял — досочинялся! Покупает бинокли, яхты, спасает красивых проституток от смерти, вот что значит много придумывать, влип в свои фантазии по уши! И коньяк весь не выпей, оставь чуток! А вот спроси у него… — Горбун с трудом встал и сморкался у раковины. — Спроси, чем живет, где семья? Нету!

— Заткнись! — Казимир говорил грустно и беззлобно. — Ты у нас был самый реалист!

Может, у тебя жизнь получилась? Молчишь? Вот и сходи за коньяком, а этот я сам выпью, мне нехорошо. Детка, — это Далиле, — достань мое портмоне, хватит там этому реалисту на бутылку, да еще немного денег надо на еду. Купим, вдруг плавать придется дня два. В дверь постучали. Старики молчали, тяжело дыша, явно ожидая неприятностей. Далила встала. В комнату вошел красивый смуглый молодой мужчина. Он удивленно разглядывал Далилу, неуверенно улыбаясь. Что-то сказал по-турецки.

— Это матрос с яхты. — Зика сел за стол и запихивал в рот жареную рыбу. — Спрашивает, какой причал нам нужен.

— Я не знаю, какой причал. Черт его знает, хотя… Нужно же и за домом этим следить.

Казимир успел схватить крошечную серебряную рюмочку с коньяком, Далила ждала с перевернутой бутылкой, пока выльется все, потом слизала быстрым розовым языком каплю с горлышка. Зика вздохнул, провожая взглядом рюмочку, матрос завороженно смотрел в лицо красивой женщине, ослепленный солнцем в ее волосах.

В это странное мгновение мир вокруг них словно застыл. Необъяснимая болезненная реальность была так возмутительно нереальна, что все они — и старики, и молодая пара — потерялись во времени и не совсем понимали, где именно существуют в пространстве. Легко и горячо дрожал прозрачный день между ними, снизу во дворе кричала визгливо жена булочника, прогоняя грязных детишек, таскающих у нее булки, еще дальше, следующим фоном, пытался завестись мотор машины, чихал и раздражал своего хозяина до ругани, еле слышной — далеко, а над этим пространством тяжелого старческого дыхания и легкого молодого, над безумным сказочным городом непристойно орали чайки.

И вдруг в ужившихся друг с другом звуках появился посторонний — шаркающие шаги и стук палки о тротуар.

Горбун, очнувшись от всеобщего оцепенения, закричал громко и зло матросу, матрос чуть поклонился и выскочил за дверь, Казимир выпил быстрым движением свой коньяк, а Далила подошла к окну и посмотрела вниз.

Адвокат Дэвид Капа поднял голову и увидел в окне второго этажа ожившую молодую фламандку со старого полотна с растрепанными волосами.

— Там дистрофик с тросточкой и в шляпе, — сказала Далила Казимиру, убирая остатки завтрака.

— Проси, — просто сказал Казимир.

Далила высунулась в окно, адвокат все стоял в оцепенении, задрав голову. Она оперлась о подоконник, постаралась закрутить мешавшие волосы.

— Вы подниметесь? — Волосы вырвались и закрыли ей лицо.

— Благодарю вас, у меня только сообщение. Это касается сегодняшнего вечера. — Он приподнял шляпу, с сожалением оторвал взгляд от женщины в окне и ушел по узкой улице, сердито протыкая тростью выбивавшуюся кое-где между камней траву.

Далила пожала плечами.

— Значит, сегодня, — покорно сказал Казимир.

Хамиду принесли платье для приговоренной женщины. Платье лежало на подносе, свешиваясь вниз, звенело и больше напоминало изящную кольчугу. Поверх платья лежала небольшая корона и наручники. Хамид долго гладил пальцами наряд, Лиза стояла рядом и улыбалась.

— Ты всегда улыбаешься, как ящерица. — Хамид даже не посмотрел на Лизу, он все равно знал о ее улыбке.

— Я всегда заранее могу предположить, что произойдет потом. Почти всегда угадываю. Вот ваш друг недавно чаек кормил, я подумала, что он умрет скоро. Это странно, такое чувство, и все. Когда я угадала, — а угадываю я почти всегда, — я благодарю судьбу и улыбаюсь.

— Тьфу, дура ты полная, и все! — Хамид разозлился. — Что толку улыбаться, когда ты ничем не помогла?!

— Судьбу не изменить, — со злорадной настойчивостью изрекла Лиза, — а вы к тому же не спрашивали.

— Да уж!.. Что толку?

— Вот, например, сейчас. — Лиза многозначительно замолчала.

— Ну! — заорал Хамид.

— Вот я вам сейчас могу сказать. Вы только не нервничайте, я точно знаю, что она не умрет.

Хамид смотрел в сухое лицо, сжав зубы.

— Вот это видишь? — Он взял с подноса и показал Лизе толстые золотые наручники. — Я никогда моих девочек не топил в наручниках, плохо там, — он показал пальцем вверх, — им будет в наручниках, а эту не пожалею!

— Наручники можно открыть. Шпилькой, например. — Лиза больше не улыбалась, она смотрела в пол. Обиделась за крик. — Или скрепкой! Заранее спрятать во рту.

Хамид молчал, тяжело дыша. Он вспомнил булавку, большую, с чуть заржавевшей на конце иголкой, вспомнил, как снимает ее девушка Наталья с черного форменного фартучка и протягивает Феде. Они бежали из интерната через хозяйственную пристройку. В коридоре от кухни до кладовки, словно исполняя нестерпимые желания Феди и Хамида, им попалась Наталья. Синие распахнутые глаза в желтых ресницах, легкая усмешка и стакан чая — толстый ребристый стакан в красивом подстаканнике. Она несла чай отцу в медпункт.

Несколько секунд полнейшего счастья, когда можно смотреть в глаза, стоя так близко. Наталья оглядела внимательно сначала Федю, потом Хамида, от горячего коричневого чая поднимался прозрачный парок. Хамид потерял способность передвигаться, а практичный Федя просто сказал, что они приедут за ней, когда разбогатеют. Наталья смеялась. Подняла школьный фартук, одной рукой нащупала булавку и отстегнула ее. Почему она решила, что именно булавки им не хватает? Протягивая расстегнутую булавку Феде, загипнотизированно уставилась на сопящего Макса. Булавка потерялась где-то в трудных годах, пока они богатели. Разбогатев настолько, чтобы купить по золотой брошке, приехали к ней вдвоем. Она взяла брошку у Феди.

Побег начался с учителя физкультуры. Уроков по физическому совершенствованию тела малолетних нарушителей закона не было давно: эпидемия. Справившись со смертями и переполненным изолятором, руководство интерната решило учебный процесс не нарушать. Бритый налысо, немного рыхлый мужчина пугал неподвижным взглядом мутноватых глаз и всегда потными ладонями. Хамид и Федя ничего не знали о его пристрастии — они были новенькие. Поэтому, когда учитель сказал, что Хамид должен быть наказан за плохое выполнение прыжков с места и разговоры в строю, большинство интернатовских злорадно улыбнулись и переглянулись, остальные сцепили зубы и опустили глаза, но никто не посмел предупредить Хамида. Болт и Севрюга не простили бы, лиши их, удовольствия отомстить Феде с Хамидом. Последние несколько дней под ногами еще болтался огромный дебил, не отходя от двоих, друзей ни на шаг и ужасающим образом воняя.

Хамид вернулся из кабинета учителя физкультуры через полчаса, его трясло, еле шевеля посиневшими губами, он попросил Федю снять одеяло с кровати и лег на бок, потом на живот. Федя стоял в раздумье. Макс вдруг принюхался и положил ладонь на подрагивающие ягодицы Хамида, как раз на темное расплывающееся пятно. Он потер пальцы, принюхался и даже лизнул их, потом показал Феде розовую застывающую сукровицу. Федя бросился в изолятор за врачом.

Хамида оставили в изоляторе, сухонький врач прятал глаза, когда Федя уж очень конкретизировал свои вопросы.

Ночью в комнате громкий мат прерывался веселыми предложениями встать в очередь желающим на нового петушка. Федя лежал, сцепив зубы, плача от бессилия. Хамида распределяли на несколько ночей вперед Севрюга и Болт. Совершенно неожиданно Макс Черепаха стащил со своей койки матрас и бросил напол возле кровати Феди. Он лег на спину, ласково прикрыл рукой бугорок на груди и заснул, громко и спокойно дыша. Разговоры прекратились. Федя, сдерживая тошноту, рассмотрел, свесившись вниз, спокойное лицо с открытым ртом и пухлые пальцы огромной ладони, вздохнул, разрешил себе расслабиться и даже неожиданно улыбнулся, пряча нос в одеяло.

Через пять дней Хамида выписали из изолятора. Он выглядел потерянным и почти не разговаривал. Присутствие Макса возле своей кровати воспринял равнодушно, хотя в первую ночь не успел добежать до туалета и его вырвало посередине комнаты.

Федя решил вплотную заняться воспитанием Макса. Он неутомимо доказывал Хамиду, что Макс не полный идиот.

Теплым майским днем нарушители расслабленно грелись на вытоптанном дворе. Хамид сидел, запрятав голову в колени. Федя внимательно следил за Максом, тот гонял сухой травинкой заблудившегося муравья.

— Он просто должен понять связь между словами и предметами! Как только он это определит, он начнет развиваться! У него все предметы существуют отдельно от признаков, но это же очень просто! — Федя всерьез увлекся.

Хамид молча вздохнул.

— Ну учат же как-то маленьких детей, — не сдавался Федя. — Первое слово, потом действие. Если бы он был совсем идиот, он бы не чувствовал опасности или угрозы.

— Он не умеет связать двух слов, он всегда говорит только одно! — не выдержал Хамид. — Предложи ему для интереса сказать хоть раз не «черепаха», а «моя черепаха».

— Это и так его черепаха, чего он будет еще говорить «моя»! Макс! — обратился Федя к сидящему толстяку. — Скажи что-нибудь!

— Хочу есть, — совершенно неожиданно пробурчал Макс.

Хамид удивленно поднял голову.

— Нет, ты слышал! — заорал Федя и вскочил. — Макс, скажи: «Я хочу есть!»

— Черепаха, — спокойно ответил Макс. Хамид опять опустил голову.

— Слушай, он действительно не наедается и ест ненормально. — Федя опять сел возле Хамида. — Только жидкость и хлеб, он ведь успевает сожрать весь хлеб со стола за минуту. А у супа оставляет гущу. И вообще не ест котлет! Я замечал, но не придавал значения. Макс, а что ты любишь есть?

Макс молча задумчиво посмотрел на Федю, потом опять занялся муравьем.

— Скажи ему: «Черепаха сдохла». Любой даже слегка нормальный балбес должен это понять, у меня уже желудок болит от рвоты по ночам! — Хамид размахнулся и закинул подальше выковырянный из земли камушек.

Макс посмотрел на них и быстрым ласковым движением ладони закрыл черепаху под рубашкой.

— Федя, — Хамид говорил тихо, не поднимая головы, — он теперь на тебя смотрит.

— Кто смотрит? — оглянулся Федя.

— Учитель. На уроке. Я видел. Я в коридоре стоял и видел.

— Брось, не думай об этом, — сказал Федя, но внутри у него все застыло.

— Сделай себе что-нибудь, чтобы на физкультуру не ходить. У меня освобождение на месяц, а потом… Этот врач, он ничего, только непонятно, почему он Болту медикаменты продает. И хлороформ… Он сказал, что поможет мне пока со справками насчет физкультуры. А ты, Федя, зря это сделал.

— Чего я сделал?

— Зря ты сразу врача. Теперь она узнает. Она ни за что ко мне не подойдет.

— Кто это «она»? — разгорячился Федя, хотя сразу понял, о ком речь. — Посмотрел бы ты, на себя, у тебя же кровь текла!

— Лучше бы я умер, Федя, только бы она не узнала, зря ты это. Возьми. — Хамид протянул Феде огромный гвоздь.

Федя задумчиво повертел гвоздь, вздохнул, разулся и быстрым движением вспорол кожу сбоку на ступне. Он сцепил зубы, ни один мускул не дрогнул на лице. Протянул гвоздь Хамиду и наткнулся на пристальный взгляд Макса. Тот смотрел, открыв рот и пуская, по обыкновению, слюну.

Федя улыбнулся ему слабо, почти незаметно, и Макс вдруг тоже немного разинул мокрый рот. Федя хотел сказать об этом Хамиду, но не мог говорить от боли. Зажав рукой рану, он заставил тело расслабиться, боль потихоньку сдалась, когда Федя убрал окровавленную руку, рана уже не кровоточила.

Федя получил справку. На уроке физкультуры он мыл котлы в столовой. Большая повариха подшучивала над ним, Федя настороженно вдыхал забытый запах горячей плиты и женского пота, передние зубы у поварихи были золотые. Выходя из кухни, Федя столкнулся с учителем. Застывшие мутные глаза смотрели куда-то в пространство над головой мальчика, слабый дух перегара и лука, потная сильная ладонь вцепилась в плечо.

— Болит нога? — спросил учитель тихо. Федя молчал.

— Зайдешь после уроков ко мне, расскажу, как правильно подкачать мышцы и понравиться девочкам. Ты так ничего, крепенький. — Быстрая рука ощупывала плечо все сильней. — Нагрузка нужна, каждодневная нагрузка.

Федя, плохо соображая, бросился искать Хамида.

— Мне нужен нож.

— Купить можно у Болта. — Хамид сразу все понял. — Сам хочешь порезаться или его? Это я к тому, что, если правильно себя проткнуть, можно пару месяцев в больнице проваляться. Если напасть на учителя, срок будет большой. Да и из больницы когда-нибудь выйдешь.

— Я пойду к директору и все расскажу, пойдешь со мной?

— Нет. — Хамид ответил тихо, но так уверенно, что стало ясно: он об этом уже думал. — Я никуда не пойду и ничего не буду говорить. И тебе не советую. И вот что… Я тут подумал… Возьми с собой Макса, скажи, что он тоже хочет позаниматься, а то очень слабенький.

Макс стоял рядом и невыносимо вонял дохлой черепахой.

Федя удивленно посмотрел в глаза Хамиду. Черные глаза с обреченно расширенными зрачками — длинные безупречные сливы в загнутых ресницах, первая морщинка у переносицы.

В кабинет учителя физкультуры Федя вошел с Максом.

— Выпроводи дебила в коридор, — спокойно сказал учитель.

— Он тоже хочет потрахаться, — неожиданно для себя сказал Федя. — Как тебе его задница, ничего, да?

— Я вижу, ты серьезный малый. — Учитель встал и расстегивал ширинку. — Я тебя немножко накажу, побью по попке за плохое поведение, так что снимай штаны. — Он накручивал на руку солдатский ремень с пряжкой.

Федя встал сзади Макса.

И Максу достался первый хлесткий удар ремнем. Макс удивленно вытянул вперед руку, прикрывающую черепаху на груди, и рассмотрел вздувшуюся багровую полосу.

Федя зажмурил глаза. Он надеялся, что Макс не даст себя ударить. Учитель размахнулся второй раз, Макс и теперь не закрылся, а протянул руки, словно в желании обнять, и сделал шаг вперед. Ремень пришелся ему по плечу. Макс нежно обхватил учителя руками и приподнял над полом, сжимая все сильней. Федя, стоящий сзади, увидел недоумение на рыхлом лице, вдруг проявился цвет глаз учителя физкультуры — болотные с желтизной, недоумение сменилось ужасом.

Раздался приглушенный хруст. Учитель завизжал тонко, негромко — ему не удавалось вздохнуть — и вдруг обмяк, уронив голову на плечо Макса. Желто-зеленые глаза все еще смотрели на Федю, изо рта вытекла струйка крови. Макс осторожно положил учителя на пол. Федя стоял неподвижно, трясясь всем телом. Макс провел рукой у себя по выпачканной щеке, понюхал кровь на ладони.

— Хочу есть, — сказал он задумчиво, разглядывая тело на полу.

Федя выскочил в коридор, его вырвало несколько раз, пока он бежал по коридору из учебного корпуса в спальный. Странно, но думал он только об одном: никогда в жизни его столько не рвало, сколько в этом проклятом интернате!

— Пойдем! — Это было все, что он сумел сказать Хамиду. Был Федя в тот момент бледный до синевы и трясся не переставая. С кроватей, прерывая свой послеобеденный детский отдых, поднялись еще человек пять. Остальные закрыли глаза и отвернулись.

— Не надо, — пытался удержать ребят Хамид, — туда не надо ходить, это наше дело.

— Не ссы, — отвел его руку Севрюга, — не заложим.

В переходе между корпусами им попалась учительница. Перепуганного Федю запрятали в середину.

— Уроки пойдем делать в класс, — объяснил доходчиво Севрюга, — контрольная завтра, боимся двойки получить.

Учительница прижалась к стене и долго смотрела им вслед.

В учебном корпусе стояла тишина. Макс сидел в коридоре на полу в своей любимой позе — вытянув широко расставленные ноги, привалившись спиной к двери в кабинет учителя физкультуры. Он был весь в крови.

Группа любопытных встала перед ним, тяжело дыша.

— Черепаха, — уважительно сказал Севрюга, не в силах отвести взгляд от окровавленного рта Макса, — дай пройти!

Макс не двинулся с места.

— Я поел, — вдруг сказал он и икнул.

— Он упо-по-требил глагол… в про-про-шедшем времени! — радостно сказал Федя, стуча зубами.

— Вот и хорошо, теперь тебе надо умыться. — Хамид взял руку Макса, стараясь на нее не смотреть, и потянул на себя.

Удивительно, но Макс поднялся. Сначала он встал на четвереньки, сыто рыгнул, потом поднялся.

Хамид повел Макса по коридору к туалету, остальные, толкая друг друга, ринулись в кабинет. Федя остался в коридоре, прислонившись к стене.

Сильный запах свежего мяса и крови, непонятные куски и части тела, разбросанные по комнате с застекленными полками, хранившими внутри себя кубки и награды бывшего бравого футболиста. Забрызганные фотографии любимой команды.

Интернатовцы стояли оцепенев, не в состоянии двинуться с места.

— Ништяк, — сказал шепотом Севрюга.

— Клево, — тоже шепотом согласился Болт, — засунем бутылку в задницу?

— Дурак! — осудил Севрюга. — Мальцам бежать надо.

— А мне мама рассказывала, — тонким, срывающимся голосом вдруг заговорил самый маленький и тощий из всех, — Самсон льва за пасть разорвал! А я не верил.

После этих слов все как по команде ринулись к дверям, толкаясь, высыпали в коридор и побежали, обгоняя друг друга, словно последний отдавался на заклание.

По коридору медленно шел отмытый Макс в мокрой до пояса рубашке. Он подошел, сел у самых, ног Феди, тяжело дыша, привалился спиной к стене и сразу задремал.

Хамид осторожно вошел в кабинет. Его долго не было, вышел он с ключами и стал замыкать дверь.

— Где ты взял ключи? — спросил Федя.

— Нашел в одной штанине. Пойдем отсюда. — Хамид потянул Федю за рукав.

— Он с нами, — сказал Федя, уперевшись глазами в глаза Хамида. Хамид первый отвел взгляд. — Ты ведь хотел. Хотел, да? — Федя почти кричал. — Хотел, чтоб он здесь заснул и его тут нашли, да? — Он с удивлением заметил, что едва сдерживает слезы.

— Брось. — Хамид говорил устало и грустно. — Я чувствую, что от него никуда не деться, если сможешь его разбудить, буди.

— Черепаха! — заорал Федя, склонившись над Максом.

Макс открыл глаза и посмотрел перед собой бессмысленно, быстро прикрыв рукой грудь.

— Надо идти. — Федя протянул ему руку, но Макс встал сам, перевалившись, как обычно, на бок и встав сначала на четвереньки.

— Правильно, так и разговаривай. Постепенно перейдем на предложения из двух слов, и главное что? Что он счастлив, а я, дурак, имея все, искал чего-то Смерть захотел рассмотреть. Рассмотрел. — Хамид размахнулся и выбросил в окно ключи от кабинета.

Они медленно шли по коридору, приноравливаясь к скорости Макса. Макс брел сзади.

В комнате их ожидал совет. Все сидели на кроватях.

— До конца тихого часа тридцать минут, — сказал Севрюга. — Вы ребята, конечно, крутые, но вам надо бежать. Поможем, чем можем.

Интернатовцы вставали по одному и подходили к кроватям Феди и Хамида.

Через пять минут на одеяле Феди лежали: небольшой компактный набор отмычек, две восхитительные финки — одна выстреливающая от кнопки, пять рублей и двадцать копеек мелочью, пачка печенья, маленькая шоколадка, шило, небольшой, остро заточенный крючок с привязанной к нему длинной веревкой и старая затрепанная книжка «Легенды и мифы Древней Греции». Книжку положил на кровать самый мелкий нарушитель и долго еще не мог отвести от нее глаз.

— Забери, — сказал Федя, у него еще не прошел шок, соображал он плохо.

— Вдруг пригодится, а я знаю ее наизусть.

Тяжело дышал Макс, пуская слюну во сне, он заснул, едва улегшись на матрас на полу.

— Готовы? — спросил Болт.

— Сейчас? — не понял Хамид.

— А ты думал, темной ночью? Нет, бежать нужно сразу и сейчас. Днем дежурят всего два надзирателя по корпусам, а ночью у каждой комнаты и на кухне. Я покажу пожарную дверь в хозяйственную пристройку, ее можно открыть отмычкой. Там кухня и изолятор. За кухней и туалетом кладовка. В кладовке есть окно. Там недавно вставляли решетку, делали ее изнутри. Остальные вделаны в кладку. Вперед, братцы, помоги вам Бог, но дебила возьмите с собой, без него вам решетку не сдернуть. А там уж смотрите сами, добирайтесь к железке.

— Как это? — тупо спросил Федя. — Какая решетка, почему сейчас?

— Буди Макса. — Хамид выгребал из своей тумбочки вещи. В красивой жестяной банке от чая у него было сделано второе дно, Хамид выковыривал его шилом. Под металлической заслонкой, в вате, чтобы не дребезжало, лежало большое кольцо с печаткой.

Болт, внимательно отследивший эту операцию, присвистнул.

— Не могу, — сказал Хамид, глядя в загоревшиеся глаза, — ну убейте меня, не могу! Это моего прадеда, он был шахом, честное слово, этому перстню двести лет!

— Я всегда знал, что чурка что-то прячет! — радостно сказал Болт. — Ладно, живи, шах гребаный!

Севрюга сам открыл отмычкой пожарную дверь в хозяйственную пристройку.

— Ну, бывайте! — Он стукнул Хамида и Федю по спине, оглядел засыпающего на ходу от сытости Макса, покачал головой и убежал.

Макс осмотрел дверь, выглянул в коридор и с собачьим изумлением уставился на Федю.

— Надо идти. — Федя кивнул головой на дверь.

Макс сполз по стене и сел на пол, расставив ноги.

— Он не пойдет, он все понимает! — закричал Хамид, Федя испуганно зажал ему рот рукой. Он походил немного туда-сюда и сел перед Максом на корточки.

— Макс. Это очень важно. Твоя черепаха умерла. Ты знаешь это, да? Она умерла. Все когда-нибудь умирают.

— Черепаха, — сказал Макс и закрыл сокровище рукой.

— Правильно, черепаха, но она умерла. Если ты ее любишь, то ее надо похоронить. Когда кто-то умирает, его надо хоронить. Под деревом, в тени, чтобы хорошо и удобно было. Ты видишь поблизости хоть одно дерево?

— Я поел, — сказал Макс.

— Прекрасно, а теперь похороним твою черепаху. Под деревом, в тени. Макс, скажи: «Хорошо!»

— Хорошо, — сказал Макс.

Федя вытер пот с висков.

— Нам надо пойти туда, где есть деревья, чтобы похоронить черепаху, правда, Хамид?

Макс поднял голову и посмотрел на Хамида.

— А как же! — Хамид вытаращил глаза и вздохнул. — Конечно, похоронить черепаху — первое дело. Но деревья очень нужны. Ну и бред, — пробормотал он сам себе.

Макс тяжело поднялся и первый вышел в дверь.

Их проводил оглушительный звон. Тихий час кончился. Правонарушители должны идти в цех работать, еще минут тридцать в запасе, пока их не хватятся.

В хозяйственном корпусе пахло по-другому, из кухни слышен был громкий разговор двух женщин. Кладовка закрыта на шпингалет. В крошечной захламленной комнате огромный Макс передвигался с трудом, до окна было три шага. Феде казалось, что черепаха воняла все сильней и сильней. Хамид стоял у дверей и обреченно смотрел на небольшое окно с решеткой.

Федя взялся за перекладину решетки и подергал ее.

Потом сел на коробку.

— Бесполезно, — сказал он.

Макс подошел к окну и легко раздвинул прутья решетки в сторону. Посмотрел назад.

— Нет, — привстал Федя. — Надо выдернуть всю, всю, понимаешь! Иначе не выбраться.

— Даже если он выдернет решетку, ему из этого окна не выбраться, слишком мало, — обреченно сказал Хамид.

Макс встал у окна, раздвинул ноги и хорошенько обхватил руками прутья решетки. Потянул на себя. Прутья стали прогибаться, Феде показалось даже, что решетка так и будет тянуться и тянуться черными толстыми нитями к Максу, но толстяк победил и выдернул ее с глухим звуком, взметнув штукатурную пыль.

— Господи, — прошептал Хамид.

Федя встал на коробку и высунул голову из окна. Они с Хамидом действительно пролезут без проблем, но вот Макс… Толстая старая кладка выглядела безнадежной.

— Лезь первым, — сказал он Максу.

Макс встал на коробку и тут же провалил ее. Хамид подтащил ведро и поставил его вверх дном. Макс высунул голову и убедился, что его плечи не пролезают. Он вылез в комнату, удивленно оглядел окно, засопел и стукнул кулаком в стену.

Несколько кирпичей обвалились.

— Теперь нам хана, — сказал Хамид, — сейчас сбегутся все на грохот!

— Быстрей! — закричал Федя Максу. Макс размахнулся и стукнул кулаком рядом с отбитыми кирпичами. Он рассмотрел окровавленную руку, подумал и ударил другой. Упало еще несколько кирпичей. Федя нашел табуретку, Макс стукнул ею по стене у окна — обвалился целый пласт. Поднялась пыль, Хамид закашлялся. Когда пыль улеглась, он увидел, как Макс вылезает в окно, извиваясь огромным червяком.

Он ждал их внизу и просто подставил ладонь, на которую Федя, а потом Хамид встали ногами. Макс опустил их осторожно на руке к земле.

— Ну что, — спросил Федя, весь седой от пыли, — свобода?

— Какая свобода, смотри! — Хамид показал рукой вдаль.

Интернат образовывал своими строениями замкнутый прямоугольник, внутри этого прямоугольника был двор, въезд был сделан в одной из сторон. Окна выходили только во двор, поэтому интернатовские не видели огороженного колючей проволокой пространства за прямоугольником. До проволоки было еще метров сто, вдали виднелся въезд и две покосившиеся вышки. Вышки были пустые.

— Пусть Макс потрогает проволоку, — сказал Хамид, задыхаясь, когда они бежали к ограждению. — Вдруг она под током, вышки-то пустые!

— Ну вот что, ты, конечно, у нас благородных кровей, это понятно. — Федя задыхался, они остановились у проволоки, тяжело дыша. — Ты себя должен беречь, а вот я простой гегемон, и я возьмусь за проволоку вместе с ним!

— Глупо, — сказал Хамид, оглядываясь, — давай хоть палкой сначала попробуем закоротить.

Ни палки, ни мало-мальски крупного камня вокруг не было.

Послышался далекий шум подъезжающей машины. По пыльной дороге от кочегарки екал к интернату грузовик.

— Нет времени, — сказал Федя и взялся рукой за проволоку.

Ничего не случилось, и, раздвинув ее, они пролезли на ту сторону жизни.

— Бежим! — крикнул Хамид.

— Черепаха, — не сдвинулся с места Макс.

Как только найдем дерево! Первое же попавшееся дерево, клянусь! — пообещал ошалевший Федя, он побежал за Хамидом не оглядываясь, и в этот момент ему действительно было все равно, бежит ли за ними Макс. Макс посмотрел на убегающих мальчиков, пощупал на груди черепаху и медленно побрел за ними.

В интернате еще полтора часа никто ничего не знал. Пустующий станок Феди не привлек внимания, Макс на станке не работал, а Хамида числили больным, он должен был вывозить мусор из цеха на тележке. Когда тележка переполнилась металлической стружкой, мастер подозвал надзирателя. Надзиратель выслушал, кивнул и собрался идти в спальный корпус. В этот момент все станки остановились. В полной тишине Болт визгливым, срывающимся от волнения голосом попросил привести старшего воспитателя.

— Продолжить работу! — крикнул мастер.

Правонарушители стояли у станков не шевелясь.

Через пять минут нашли старшего воспитателя, надзиратель осмотрел спальный корпус и учебный — Феди, Хамида, и толстого Макса нигде не было. Он побежал в цех, чтобы спросить у старшего, включать ли тревогу.

В цехе Болт вышел на середину, чтобы его было лучше видно, оглядел идеально выбритое лицо и седой ежик волос старшего воспитателя, внимательно осмотрел его слегка запылившиеся тупоносые ботинки и спецодежду серого цвета.

— Тут такое дело, значит. Учитель физкультуры, он, понимаете, наказал чурку Хамида за плохое поведение, да вы знаете небось, Хамид потом еще в изоляторе лежал.

— Короче! — Старший покачивался с пятки на носок, заложив руки за спину.

— Короче? А, ну он это… Сегодня, короче, он решил наказать за плохое выполнение прыжков Федьку Самохвалова и толстого Макса, у Макса тоже с физкультурой плохо. И пригласил к себе в кабинет. Наверное, они все там, я думаю, он их хорошенько наказывает, раз так долго.

— Отставить! — закричал старший воспитатель надзирателю, который ждал приказа звонить тревогу.

Старший воспитатель, надзиратель и еще двое охранников легкой трусцой бежали по переходу в учебный корпус.

— Продолжить работу! — приказал мастер.

— А можно нам подождать, пока сирену включат? — спросил весело маленький правонарушитель.

— Какую сирену, почему это? Отставить разговоры, приступить к работе!

Руководство интерната взламывало дверь в кабинет учителя физкультуры. Потом еще минут пять искало остатки взрывного устройства, которое так разнесло любителя «наказаний». После этого прозвучала наконец тревога, все правонарушители выстроились в большом спортивном зале и были пересчитаны. Еще десять минут поднятый на ноги персонал интерната обыскивал все корпуса, пока женщины из кухни не обнаружили проломленное окно в кладовке. Только тогда вызванный директор интерната объявил тревогу по городу, позвонив в милицию.

К этому времени сбежавшая троица похоронила дохлую черепаху под первым же попавшимся деревом недалеко от станции. Вместе с черепахой положили жестяную коробку с договорами. Хамид сказал прощальную речь:

— Спи спокойно, лучшая из лучших черепах!

— Садимся в первый же попавшийся товарняк и побыстрей из города! — Федя показал рукой на медленно проползавший мимо товарный поезд.

— Нет. — Хамид упрямо покачал головой. — Только на юг! Нам нужно добраться ко мне домой как можно быстрей, а там мы уж точно спасены.

А Макс ничего не сказал. Он смотрел на крошечный холмик земли под акацией, потел и пускал слюну.

У маленького причала недалеко от владений Хамида красивую темноволосую женщину одевали в золото и драгоценные камни. Она стояла совершенно голая в окружении мужчин. Из женщин была только Лиза — секретарь Хамида. Еве было холодно.

— Подними руки, — тихо, в самое лицо сказал ей Хамид.

Ева подчинилась и подняла руки.

— Встань на колени!

Ева опустилась на колени с поднятыми руками.

Хамид надел на нее короткую, чуть прикрывающую ягодицы кольчугу из золота. Кольчуга горела в засыпающем солнце бриллиантами и слепила глаза. Хамид взял в руки резную корону и пристегнул под подбородком Евы полукруглую застежку. Ласково поправил захваченные застежкой волосы, отошел чуть назад, полюбовался.

— Встань, женщина.

Ева встала, внимательно осматривая лица стоящих рядом мужчин. Рыжий секретарь Феди и его преданный летописец смотрел немного растерянно, он никак не мог решиться предложить Хамиду подождать и разобраться, не предвидится ли у Феди наследника. Незнакомый Еве худой и опасный мужчина — телохранитель неубереженного Феди — один смотрел на нее весело и без малейшего намека на плотский интерес. Он рассматривал ее пристально, любуясь отличным экземпляром физически развитой особи идеального исполнения. Остальные — охранники и гости — только что не пускали слюну. Хамид был грустен, но торжествен.

Он, кряхтя, встал на колени, ему поднесли подушечку, на которой лежали украшения для Евы, взял браслеты и надел ей на щиколотки. Встал, опять отошел назад, любуясь, взял наручники.

— Протяни руки.

Ева вытянула вперед руки.

— Разожми кулаки, растопырь пальцы! Ева раскрыла ладони и показала Хамиду — примерная девочка вымыла руки перед едой.

— Открой рот!

Хамид засунул в рот Еве указательный палец, провел им за зубами у щеки.

— Высунь язык.

Ева покраснела легкой краской ненависти и злобы, но язык вытянула далеко, с удовольствием подразнила быстрыми влажными движениями гостей. Легкий стон удовольствия у некоторых присутствующих.

— Руки назад!

Хамид зашел сзади и защелкнул наручники на ее запястьях.

— Вроде все. — Повернул ее и осмотрел со всех сторон. — Теперь так. Объясняю, что я делаю. Женщина, ты приговариваешься к смерти за то, что убила моих самых близких друзей. Ты свернула шею Максу Черепахе, так сказал Федя, хотя я не представляю, как тебе это удалось.

— Он жрал мозги у детей, твой лучший друг! — Ева почувствовала приближающуюся истерику, она решила, что лучше закричит и расплачется от унижения и обиды, чем позволит страху напасть на нее.

— Ты зарезала ножом Федю Самосвала, когда он смотрел на тебя и любовался! — продолжил Хамид.

— Твой второй лучший друг любил насиловать женщин, избив их перед этим!

— Молчи, женщина. Тебе дадут слово. За это ты приговариваешься к смерти. Но ты — та самая женщина, которую так хотел мой друг Федя, за тобой он и приехал сюда. Я хочу, чтобы ты встретила его в лучшем наряде там, где не бывают живые. А когда твое тело истлеет в этом сундуке, — Хамид показал рукой себе за спину, там стоял большой железный ящик, — и если вдруг найдут твои останки, никто не скажет, что Хамид пожалел денег на погребальное платье для женщины своего друга. А теперь ты можешь сказать, что хочешь, но это твои последние слова, не трать время на ругань!

— Я хочу тебе сказать, что ты Драная Жопа!

— Как? — обалдел Хамид. — Откуда ты?.. Как ты смеешь!..

Никитка закрыл лицо руками.

— Напомни себе, кто ты! Съезди при случае в тот городок, придурок, где закопал свою расписку, и прочти, кто ты есть на самом деле! А уж я постараюсь там с тобой встретиться!

— В сундук! — заорал Хамид, наливаясь краской и топая ногами. — В сундук немедленно!

От неожиданного крика его слуги еще несколько мгновений не двигались с места, Хамид схватился слева за грудь, упал и стал бросаться в них песком, бессильно воя:

— Уберите ее быстрей, изувечу! В сундук! Еву подхватили под руки. Она болтала в воздухе ногами и смеялась.

— До встречи, Драная Жопа! — успела она крикнуть, прежде чем стукнула тяжелая крышка и защелкнулся замок.

Двое слуг с трудом подняли тяжелый сундук и пошли по трапу на катер.

Хамид полулежал на песке, провожая их глазами и тяжело дыша.

— Как стемнеет — в море, — бормотал он. — Откуда она знает, она не женщина — она ведьма! Может, ее сразу удушить, чтоб потом не думать?..

— Извините! — Над ним склонилось рыжее лицо Фединого секретаря и тощее высохшее — Лизы. — Не обращайте внимания, — сказал секретарь Феди. — Это я ей свой роман прочитал.

Хамид смотрел, ничего не понимая. Лиза удивленно повернула голову и посмотрела на Никитку.

— Уйдите, — попросил Хамид, отмахиваясь от них руками, он плохо соображал, что происходит. — Позовите Илию! Какой роман, пошел вон, дурак!

— Я написал роман. — Рыжая голова секретаря Феди нависала косматым солнцем. — О детстве Феди, об интернате. И прочел ей, чтобы она знала перед смертью, кого убила! Это моя первая книга из трилогии о больших людях.

Хамид размахнулся, ослепленный солнцем и ненавистью, и ударил кулаком Никитку в глаз. Никитка упал затылком в песок, раскинув руки.

Хамиду стало намного легче. Он прикрыл глаза и только хотел подняться, как услышал странный визгливый смех.

Хохотала Лиза. Она шла по берегу, сняв туфли с каблуками, проваливаясь длинными ступнями в песок, и смеялась, иногда подвывая и наклоняясь вперед, прижав руки с туфлями к животу.

Хамид закрыл глаза и лег на спину рядом с Никиткой, также раскинув руки в сторону.

Орали чайки, шумело вечернее море, далеко-далеко уныло и тревожно завыли полицейские сирены.

Две полицейские машины ехали по вызову к богатому особняку. Недалеко от ограждения, за территорией особняка, в пыльных кустах был обнаружен большой перевязанный полиэтиленовый пакет с телом мужчины. Рядом с пакетом стоял полицейский, первым попавший к месту находки, и несколько зевак. Подвернувшийся удачно газетчик приготовил фотоаппарат.

Из подъехавших машин вышли четверо представителей закона и толстяк в штатском с чемоданчиком, переговариваясь, подошли к свертку. Зевак оттеснили, на ушлого газетчика наорали, но беззлобно — он был им знаком и хорошо платил за информацию, полиэтилен разрезали. Странно, но вони не было. На склонившегося над трупом врача чуть повеяло холодом. Убитый мужчина был невысок, телом крепок, с русыми, коротко стриженными волосами, совершенно голый, с глубокой сине-багровой полосой на шее.

— Чей это особняк? — спросил полицейский газетчика.

Газетчик ответил, щелкая фотоаппаратом.

Большой дом с открытым бассейном был расположен на склоне, архитектор учел это при постройке здания: дом был в несколько ярусов, удачно повернутых террасами к морю. Продолговатой каплей голубел бассейн.

Особняк принадлежал Паше Закидонскому, русскому, турецкому подданному, так некстати пропавшему с прогулочного двора тюрьмы в Москве за десять минут до организованного ему Федей побега.

— В бассейне вода, — заметил полицейский. — Там сейчас кто-то живет?

Ответа он не получил. Доктор сказал, что тело было хорошо заморожено и еще не отошло.

Ева Курганова лежала в сундуке на боку, прижав к себе колени. Она напряженно вслушивалась в звуки на катере и, наконец решившись, протащила сцепленные наручниками руки под ягодицами. Вздохнула несколько раз поглубже, задержала дыхание и сильно напряглась, подставив пальцы к анусу. Расслабилась, опять вздохнула и напряглась еще. Пришлось засунуть себе палец внутрь: булавка не выходила. Ева стала двигать мышцами живота и тужиться с короткими перерывами. Наконец она достала теплую булавку и разрешила себе отдохнуть. Потом подтащила коленки еще сильней к себе и провела кольцо сцепленных рук под ступнями. Теперь ее руки были перед нею, можно было спокойно попробовать открыть наручники.

Послышались шаги, кто-то подошел и встал возле сундука. Ева чертыхнулась про себя и уже хотела просовывать руки назад, но подошедший лениво пнул сундук ногой и отошел. Ева перевела дух, уговаривая себя успокоиться и думать только про замок наручников.

Стали затекать ноги. Надо было сжимать пальцы ступней, потом растопыривать их. Прижатой к стенке сундука спине стало холодно, Ева чувствовала, как впечатываются в кожу золотые сплетения ее наряда.

Щелкнул замок наручников. Ева вздохнула, закрыла глаза и заставила себя расслабиться. Завела руки назад и стала молить Бога, чтобы кто-нибудь открыл сундук перед тем, как бросить его в море. Сундук передвигали, относили куда-то. Завелся мотор, катер плавно развернулся и вышел в море, но никто не открыл тяжелый замок.

— Мадам! — Никитка опять протянул Лизе руку и галантно обхватил ее осиную талию. Лиза в третий раз ставила одну и ту же песню на кассете Танго «Черные глаза». Два секретаря плавно сливались щеками и скользили по толстому ковру, закрыв глаза в истоме. Дойдя до конца ковра, Никитка разворачивал невесомую партнершу и менял щеку с осторожностью: под левым, заплывшим глазом наливался огромный синяк. Лиза была босой, Никитка тоже скинул ботинки и танцевал в носках, ему приходилось наклоняться очень низко: Лиза без каблуков была маленькой, но усердно тянула вверх, к Никиткиной щеке, свое остроносое, в блаженной истоме лицо.

— Моя маши-и-на!.. — пропела Лиза, лихо переплетая изящную тонкую ножку с напряженной, более короткой от природы правой Никиткиной ногой.

Еще один разворот, щека к щеке, глаза закрыты. На одном из столиков стояли два тонких бокала и красивый геометрически безупречный огромный графин, играя в острых выступах прозрачной желтой жидкостью. Графин был почти пустой, что подтвердило бы подозрение любого, подсмотревшего этот танец, о полном опьянении танцующих. Но Лиза и Ни-китка были в огромном зале совсем одни.

Небольшая рыбацкая шхуна плавала на закате по побережью, разрезая неспешно багровую дорожку солнца на воде. Далила, замерев от восхищения, рассматривала длинные острые шпили минаретов, протыкающие закат. В красно-оранжевом цвете вечера город казался сказкой, смутным воспоминанием детства, а вода только подчеркивала его иллюзорность, превращая в мираж.

Быстро и неожиданно стемнело, город загорелся теперь ярче неба, поджигая и воду возле себя. Команда шхуны из пяти человек в двадцатый раз разворачивала суденышко недалеко от берега, люди устали догадываться, они только таращились на Далилу, Далила смотрела не отрываясь на город, Казимир смотрел в бинокль, а горбун спал, привалившись к свернутому большому канату на палубе.

От большого белого особняка отошел катер.

Три человека на катере везли ящик, напоминающий большой сундук с диковинным замком.

Казимир засуетился и достал водолазный костюм.

Далила сказала, что никогда не ныряла. Горбун проснулся и сказал, что он вообще не умеет плавать.

Казимир приказал капитану шхуны идти за катером полным ходом.

Капитан шхуны, издерганный бестолковым плаванием туда-сюда, сказал, что его шхуна не обгонит мощный катер, он жестикулировал, брызгал слюной, но Казимир все равно не понимал по-турецки, а Зика затеял перепалку с капитаном, и они поругались.

— Одевайся! — нервничал Казимир, надевая на Далилу баллоны акваланга. — Я объясню тебе еще раз в общих чертах.

«Это сон, такого не может быть!» — успокаивала себя Далила и старалась не попутать те «общие черты», которые сообщил о водолазном снаряжении Казимир.

Ее прикрепили веревкой, защелкнув на толстом поясе.

Обеспокоенный капитан уговаривал красавицу не прыгать в море, Казимир кричал и топал ногами, потому что катер уходил все дальше и дальше, а Зика, схватив бинокль, рассматривал стоящие в гавани большие корабли, от которых плыла по воде музыка и струился женский смех — там отдыхали!

Далила нацепила ласты и засунула в рот загубник, чтобы попробовать, насколько это вообще реально, а с катера сбросили в воду ящик.

Тогда Казимир быстро вложил ей в руку крюк с веревкой, зажал крепко и нервно ладонь с этим крюком и столкнул ее в воду. Далила барахталась в воде, не понимая своего тела, потом нащупала свободной рукой фонарик у себя на шапочке, покрутила его и страшно обрадовалась тусклому зеленому свету. Она вынырнула на секунду, чтобы сориентироваться, а потом быстро и красиво поплыла под водой большой русалкой, помогая себе изо всех сил ногами.

— Все в порядке, море такое спокойное, повезло нам, — сказал на всякий случай Зика, видя напряженное лицо Казимира. — Ты присядь, отдохни, что-то ты весь белый, вот сюда, здесь на канате очень удобно!

Далила подплыла к сундуку и зацепила крюк за дужку замка. Поплавала рядом, переворачиваясь, постучала ладонью по ящику.

Разматывались, дребезжа лебедкой на шхуне, две веревки. Потом остановка. И два рывка.

Катер развернулся и уходил, шхуна продолжала плыть, горбун сказал, что умеет делать искусственное дыхание, чтобы Казимир так не волновался.

Двое турок стали крутить лебедку, в свете небольших лампочек блестела потная темная кожа на руках и на груди.

Далилу тащило в воде, она смотрела вниз, ящик почему-то волокло быстрее, иногда он ударялся о камни и подскакивал.

Когда одна из веревок в лебедке пошла тяжело, вся команда подбежала к борту, о который тяжело и громко ударился большой предмет. Казимир почему-то не смог встать, ему показалось, что он сидит в воде, дышалось тяжело, в ушах стоял гул. Зика кричал громче всех, отдавая приказания.

Тянули веревку сообща, забыв про Далилу.

Когда ящик приподнялся настолько, что его можно было рассмотреть, Казимир протянул руку и хотел закричать, что ящик открыт!

Действительно, крюком вырвало дужку из замка, ящик открылся и был абсолютно пустой.

Далила вынырнула, сдернула маску. Огромный, как ей показалось снизу, ящик выливал из себя остатки воды, покачиваясь и пугая темным пустым нутром.

На шхуне наступила тишина.

Горбун неуверенно оглянулся на Казимира, удивляясь, что тот все еще сидит.

Подняли на борт Далилу.

— Что ты сидишь, чучело, ты что, не видишь, ящик открылся! У тебя ничего не получилось, как я и говорил, придурок, у тебя всегда все получалось, а теперь нет! Отвечай мне, старый идиот, и возьми себе на память это шкатулочку, ничего себе шкатулочка, да?!

— Замолчи, — сказала Далила, тяжело дыша. Она стояла на коленках возле Казимира и трогала его лицо. — Ты что, не видишь — он умер.

Остановили мотор. В наступившей тишине спокойно и ласково плескалась вода.

Далила свесилась вниз, разглядывая темное море.

— Ева! — закричала она пронзительно и отчаянно, и сразу же послышался странный звук, похожий на шлепок крыльев упавшей птицы.

А потом тишина. Далила села, обхватив колени. Пятнадцать минут полнейшей тишины, никто не двигался.

Горбун сидел возле Казимира, рассматривал внимательно лицо и руки своего друга.

На палубе остались двое матросов, они ждали приказаний.

Еще раз легкий шлепок по воде и слабый кашель. Далила вскочила, вцепившись в ограждение, и наклонилась вниз.

Один матрос сбросил веревку, а другой нырнул вниз, красиво и бесшумно войдя в воду. Казалось, что его не было целую вечность. Он выпрыгнул из воды далеко от шхуны, тряхнул резко головой, разбрасывая брызги, и опять ушел под воду.

Далила посмотрела на небо: вдруг сразу стемнело, вода стала черной. Нырявший матрос взбирался на шхуну. Он сгонял воду с тела резкими поглаживающими движениями ладоней. Поймав глаза Далилы — от слез горевший огнями город и темная блестящая поверхность воды слились в огромные дрожащие капли — она ничего не видела, матрос развел руками.

Шхуна сделала несколько кругов и пошла к берегу.

Тело Казимира несли на большом куске парусины, горбун потерянно брел сзади, он вцепился в мокрые широкие брюки Далилы и выглядел уродливым переростком, который боится остаться один.

Эту странную процессию с удовольствием наблюдал высокий худой старик в белом плаще, белой шляпе и с тросточкой. Далила прошла совсем рядом с ним, но не узнала. Он сам тронул ее, она резко дернулась, поворачиваясь, прямые тяжелые волосы обдали его брызгами и приторным запахом молодой женщины.

— Что с поляком? — спросил Дэвид Капа.

— Он умер, черт бы его побрал! — с ненавистью и слезами в голосе сказала Далила. — Он так и не нашел ее! А ты кто? — Далилу трясло от холода и горя.

— Похоронное бюро, — сказал Капа. — Пожалуйста, моя карточка, ваш поляк был у меня недавно и заказал свои похороны.

— Бред какой-то, — пробормотала Далила, прочитав: «Дэвид Капа, адвокат» — золотом на черном, и выбросила яркий кусочек картона.

Карточку тут же поднял отцепившийся от нее Зика. К Причалу подъехала санитарная машина. Тело Казимира увезли.

Далила и Зика брели по вечернему городу, по залитым огнями магазинов тротуарам. Их толкали, у расцвеченных кафе столики стояли почти на проезжей части. Далиле что-то кричали, маленький — ей до плеча — человечек, пританцовывая, протягивал бутылку с пивом. Далила смотрела, ничего не понимая.

На рассвете у моря было холодно. Серое пространство воды сливалось с серым, почти не раскрашенным небом. Адвокат Дэвид Капа впервые в жизни провел ночь на берегу. В четыре утра он позвонил и велел подать машину. Машина приехала к тому же причалу, с которого вчера адвокат отследил отъезжающую троицу, а потом увидел их возвращение. Капа взял бинокль и побрел по берегу, спокойно, с удовольствием раздумывая над превратностями судьбы.

Последние два года, когда он прекратил свои связи с Россией, интересных заказов было мало. Адвокат уже давно обеспечил себе старость с тем уровнем достатка, который представлялся ему наиболее приятным для мужчины. Но по интересным событиям тосковал. То, что на него свалилось за последние несколько дней, уже перестало быть просто интересными событиями, наступило странное состояние недоумения и легкого шока. Проще говоря, Дэвид Капа перестал верить в происходящее, он вполне серьезно опасался, что его воображение сыграло с ним препоганейшую шутку.

Офицер-проститутка и зарезанный ею в танце русский бандит, сумасшедший поляк, заказ богатого сутенера ценой почти в миллион долларов и весом в восемь килограммов, в котором танцовщицу утопили в ящике, — а что, если это бред, ничего этого нет? Ведь, если разобраться, к нему пришел заказчик, который потом умер. Потом пришел еще один заказчик на ту же женщину, и — что удивительно — тоже умер!

— Что же я делаю тут на рассвете с биноклем? — спросил сам себя адвокат, но холодный воздух вдохнул с удовольствием. — Предположим, все это мое воображение. Ну и кому какое дело, что я тут напридумывал?! Я взрослый человек, в конце концов!

Далеко впереди темнела куча водорослей. Адвокат жил у моря давно, он хорошо знал, чем оборачиваются вблизи такие вот кучи. Он прибавил шагу, помогая себе тростью.

На берег выбросило женщину. Из зелено-серой мокрой кучи торчали, раскинувшись, очень красивые сильные ноги с тонкими браслетами на щиколотках.

Адвокат отбросил трость, встал на колени и попробовал освободить женщину от водорослей. Он с удивлением нащупал в мягком месиве металлические колечки, потом стукнул себя по лбу, вспоминая заказ ювелиру. Водоросли отдирались плохо, адвокат убрал все с головы, хотел перевернуть тело на спину и послушать, жива ли женщина, но потом, к счастью, передумал, перекинул тяжелое тело через колено, нащупал снизу рот, просунул в него пальцы как можно дальше и не успел убрать. Изо рта хлынула вода. Адвокат попробовал еще раз залезть ей в рот, но зубы оказались крепко сжатыми. Перевернув женщину на спину, он убрал с лица темные волосы.

— Прекрасное лицо, — одобрил Дэвид Капа, прижал ухо к груди и послушал сердце.

Он ничего не услышал. Потащил женщину за ноги ближе к воде, ее сразу же окатила услужливая волна. Потом другая. Адвокат стоял по щиколотку в воде, замерев от восхищения. Ювелир постарался на славу. Под подбородком женщины лежала корона, она сползла с головы и превратилась в огромное ожерелье. Вся кольчуга состояла из маленьких колец, каждое третье было с камнем. Бледное спокойное лицо в черных мокрых волосах завораживало до невозможности отвести взгляд. Адвокат взял беспомощную руку с висевшими на ней наручниками и попробовал нащупать пульс. Аккуратно положил руку на песок. Сонные утренние волны подкатывали с легким шорохом. Адвокат сел на песок чуть поодаль, чтобы не достала вода, отвернулся от женщины и стал смотреть на пасмурный рассвет. Он был очень огорчен.

Дэвид Капа ни о чем не думал. Просто заставлял себя смотреть на воду. Потом он поймал себя на том, что совершенно не знает, что делать. Бросить тело здесь и уехать? Позвонить ювелиру? Найти эту желтоволосую с поляком и пусть они решают?

Ему послышался шорох сзади, но адвокат решил не поворачиваться.

Еву вырвало еще разводой, она привстала и сквозь легкую пелену в глазах осмотрела море и сидящего рядом человека в белом. Вытерла рот, нащупала мешавшую ей корону на шее, хотела снять, но сил не было. Проведя по губам, Ева увидела кровь на руке, нащупала языком царапину, потрясла головой и села, обхватив коленки.

Она увидела, что сидевший рядом с ней человек в белом медленно, как заторможенный, поворачивается.

— Протухшая бородавка, — сказала Ева, ее сразу же затрясло, как только она заговорила. — Вздувшаяся от обжорства свинья, черномазый извращенец, бандит, похититель детей! Гниющий заживо скунс!.. Блевотина обезьяны, — добавила она неуверенно, но потом попробовала закричать:

— Вонючая крыса! Отрыжка социализма!.. — Силы у нее иссякли, она легла на песок. — Драная жопа, одним словом, — добавила Ева почти шепотом. — А ты кто тут стоишь?

Адвокат не знал, смеяться ему или плакать, он встал и растерянно смотрел на женщину на песке.

— Эй, я уже умерла? — Ева закрыла глаза, свернулась, подтянула к себе коленки и обхватила их руками. — Холодно тут у тебя, я что, рай не заслужила?

— Ты жива, — сказал адвокат, быстро стаскивая с себя плащ и укрывая ее.

— Вот невезуха, — вздохнула женщина под плащом. — Отведи меня в любой милицейский участок, будь добрым дедушкой.

— Мне кажется, — задумался Капа, — что лучше в полицию не обращаться, турки очень односторонне воспринимают появление здесь русской женщины.

— Полная невезуха, — пробурчала женщина — я утонула, а до нашего берега так и не доплыла.

— у меня автомобиль, давай попробуем встать и дойти до него.

Сыпанул мелкий дождь. Солнце словно так и не пробилось на небо. По песку, почти у воды, по твердой мокрой кромке, навстречу им бежал легко и привычно немолодой мужчина.

— Нам надо уходить, — сказал адвокат. — Ты можешь встать?

— Я плохо вижу, меня стукнуло по голове крышкой сундука.

— Да, я понимаю, но нам надо уходить. — Капа помог Еве подняться и укутал ее плащом. — Я не смогу тебя нести, обопрись на меня и потихоньку, потихоньку, только не молчи, разговаривай.

— Очень тяжело, можно снять эту идиотскую распашонку? — Ева еле передвигала ноги.

— Сейчас нет. Что ты там говорила про скунсов и свиней?..

Бегун приближался. Мускулистые загорелые ноги, до пояса голый, легкая куртка обвязана вокруг пояса.

— Я знаю этого бегуна! — сказала Ева. — Заторможенный охранник, дилетант и кретин! Его тоже утопили? Его должны были убить!

— Тише!.. — прошипел оторопевший адвокат.

— Вам помочь? — Подбежавший мужчина смотрел доброжелательно и весело. — Вам к той машине?

Адвокат незаметно нащупал рукой свой пистолет. Бегун невесомо подхватил Еву на руки, прижал сильно к груди и повернул в обратном направлении.

— Ну что, танцорка, — прошептал охранник в мокрые черные волосы, — поймал я тебя!

— Это как посмотреть, — пробормотала Ева. — Можно так сказать, что ты на меня к своему несчастью напоролся. А тебя тоже топили?

— Нет. — Бегун запыхался, ему стало тяжело. — Отсрочка два месяца.

— С чего это? — удивилась Ева.

— Уговорил секретаря, он меня и нанимал. Показал ему одну рыбацкую шхуну и открытый сундук на ней с отбитым замком. Впечатляет. Решил прошвырнуться по берегу с утречка — и поймал! Ну, живи покедова, у тебя два месяца! Да, у старика этого оружие, поосторожней, — шепнул охранник, прислонив Еву к машине, у нее подкосились ноги, тогда он подхватил ее и прижал к машине своим телом. Посмотрел через плечо на запыхавшегося адвоката:

— Дед, подбросишь девочку куда захочет? У нее есть чем заплатить. Кстати, танцорка, одолжи сувенирчик, а то мне не поверят. — Это Еве. — Как открыла? — Он дернул за наручники.

Булавку в заднице запрятала.

В это пасмурное утро Хамид разодрал роман Никитки — первую книгу великой трилогии — на мелкие кусочки. Кучка рваной бумаги на огромном сине-белом ковре.

— Я не верю, — сказал Хамид, вороша изодранную бумагу ногой. — Я не верю, и все!

— Но это же твое! — Никитка показал одну дужку от наручников, он равнодушно наблюдал за раздиранием бумаги: в Москве лежали спокойно в столе несколько дискет.

— Не знаю, мало ли чудаков в Стамбуле заказывают себе золотые наручники, ну не верю я!

— Рукописи не горят! — заметил Никитка и зевнул. У него не бывало похмелья, просто он мог спать несколько суток после сильной выпивки.

— А тонут? — задумчиво спросил Хамид, захватил рваную бумагу сколько мог ладонями и отнес к бассейну. — Почему ты отпустил охранника? — крикнул он Никитке, засыпая воду бумажными обрывками своего детства.

— Он хороший специалист, очень дорогой, — неопределенно сказал Никитка.

— Кошачий хвост он, а не специалист!

— Он отстрельщик, знаешь таких?

— Нет. — Хамид вернулся и собирал остальные листки.

— Давно в Москве не был. Это такой тип охранников, их нанимают, когда тебя заказали. — Никитка пристально рассмотрел на свет бокал с апельсиновым соком. — Допустим, ты знаешь, что тебя заказали. Нанимаешь отстрельщика, он должен отстрелить киллера до того, как тот тебя убьет. Конкретно!

— И что, случается такое, что киллера отстреливают до того?

— Они почти все из органов, работают не столько телом, сколько информационно, у нашего хороший послужной список, а вообще он из ФСБ.

— Почему ты нанял отстрельщика, разве Федю заказали?

Никитка долго не отвечал. Он встал и подошел к бассейну, засыпанному рваной бумагой.

— А что, незаметно? — тихо спросил он в спину Хамида.

— Ты его отпустил на два месяца, чтобы он нашел женщину, так?

— Так, — согласился Никитка.

— Да он же ее сегодня утром нашел! — заорал Хамид рассерженно. — Ну и где она?

— Я не знал, что это будет так быстро, но слова своего не поменяю.

— А я тебе вот что скажу: любой, кто найдет ее, обязательно утащит в норку, чтобы раздеть, а когда разденет, никакие деньги за работу уже будут не нужны, больше ты своего отстрельщика не увидишь! И не верь его сказкам про всяких там стариков.

— На всякого отстрельщика есть свой застрельщик, — философски заметил Никитка.

— Это моя женщина! — Хамид топнул ногой.

— Так иди и найди ее, — вздохнул Никитка.

В прохладных сумерках кричал на минарете муэдзин. Адвокат и его слуга китаец стояли по обе стороны от огромной кровати. Звонко пробили где-то в доме старинные часы. Темная головка затерялась в подушках, из-под пухового одеяла высунулась заблудившаяся женская рука — сильно стиснутый кулак, с запрятанным внутрь большим пальцем. Ева открыла глаза и разжала кулак. Сначала она непонимающе оглядела, привстав, маленького невозмутимого китайца, потом оглянулась и увидела адвоката. Китаец отвернулся на секунду, чтобы взять серебряный поднос с чашкой бульона и гренками.

— Адвокат, — сказала еле слышно Ева.

— Дэвид Капа, — чуть поклонился адвокат. — Попробуйте что-нибудь съесть, потом опять можете спать.

Ева подняла одеяло и посмотрела под него.

— Я голая, — заявила она. — Еще кто-то всю меня изрисовал!

Ева увидела нарисованные черным иероглифы на груди и ровной полосой до лобка. Она провела рукой вверх, до шеи, и почувствовала пальцами неприятную шероховатость краски и у круглой впадинки под горлом. На самом деле у нее еще вся спина была расписана и ягодицы.

— Это сделал мой слуга. — Адвокат говорил тихо, смотрел куда-то мимо Евы застывшим непроницаемым взглядом. — Он сказал, что ты побывала в царстве мертвых, он тебя подготовил к царству живых, чтобы живые тебя узнали.

Китаец улыбнулся и поклонился.

— Хотела бы я найти этого чертового сочинителя! — возмущенно сказала Ева, прячась под одеяло.

— Какого именно? — так же тихо поинтересовался адвокат.

— Который все это про меня придумывает! Нет, ну почему я?! Плюхнуть бы его в эти придуманные миры, вот бы он там побарахтался! Сидит писателишка, кропает потихоньку с тоски, а потом это все происходит на самом деле! Где этот идиот, который все это со мной делает, или я совсем спятила, или… — Ева тщательно уложила одеяло под мышками и протянула руки за бульоном. — Или мы все умерли, а теперь изображаем видимость существования?! А может, это ты? — Ева пристально уставилась в лицо адвокату. — Это ты все про меня придумал, всю эту чушь с публичным домом, утоплением, золотой распашонкой! — Адвокат безучастно смотрел в пространство. — Старики всегда стараются восполнить недостаток интересных событий воображением!

— Я бы хотел, чтобы к завтрашнему утру ты хорошо отдохнула и смогла работать. — Адвокат наконец опустил глаза, он отметил нездоровый румянец и возбуждение Евы. — Ты очень возбуждена, ты сейчас на грани здравого смысла и заболевания, ты всего лишь маленькая девочка. Видимо, — продолжил он, помолчав, — слишком маленькая для мужских игр. Поэтому тебе надо выпить весь бульон. Весь! — Он вдруг повысил голос, и Ева испуганно допила из большой чашки. — Чтобы хорошенько заснуть и отдохнуть, пока твой рассудок не помутился.

Китаец забрал чашку из ослабевшей руки. Адвокат расплылся перед Евой огромным пятном, дрожащим и прозрачным, как в перегревшийся летний полдень.

Адвокат всмотрелся в расслабленное уснувшее лицо, прислушался к еле слышному дыханию, распрямился и вышел из комнаты. Китаец еще постоял немного, не шевелясь. Ева вдруг судорожно вздохнула, из-под одеяла высунулась рука, опять стиснутая в кулак. Китаец взял ее в свою и попробовал разжать пальцы. Рука поддалась сразу, китаец наклонился низко, рассматривая тонкие линии ладони, удивленно приподнял брови, покачал головой и запрятал руку под одеяло.

Потом он, бесшумно ступая, принес к кровати металлическую стойку с одеждой. На плечиках висел безукоризненный костюм бледно-желтого цвета с большими перламутровыми пуговицами — короткая юбка и приталенный длинный пиджак. Китаец открыл огромную шляпную коробку и коробку с обувью, поставил под стойку открытые лодочки на каблуках такого же перламутрового отлива, как и пуговицы. Он распаковал цветные коробки и повесил рядом с костюмом шелковую желтую рубашку на тонких бретельках. Чулки с резинками и трусы на выбор китаец оставил в распакованных коробках.

Он поклонился, повернувшись к кровати, как будто Ева могла его видеть, и вышел, пятясь, в дверь.

Адвокат вышел из своего кабинета — комнаты рядом со спальней для гостей, в огромной кровати которой затерялась сейчас Ева, и спросил по-китайски, напрягая горло:

— Она действительно спит? Китаец кивнул утвердительно и поклонился.

— Если ко мне будут посетители, — адвокат вдруг замешкался, словно что-то вспомнил, и пояснил:

— Красивая крупная блондинка, — разбуди, я пойду лягу.

— Прикажете приготовить еще одну комнату для гостей? — Китаец стоял в поклоне, адвокат не видел его лица. Он мог бы поклясться, что китаец издевается.

Адвоката разбудил странный звук. Не открывая глаз, он пытался нашарить на ночном столике часы-будильник. С годами зрение стало портиться, адвокат заставил себя открыть глаза и разглядел стрелки вблизи. Томная русалка обхватывала руками и рыбьим хвостом вокруг циферблата, который показывал три часа десять минут.

В камине светились красным угольки от сгоревших поленьев. В этом слабом свете адвокат с ужасом обнаружил странную фигуру у него в ногах на кровати.

— Извини, — сказала Ева, отхлебывая из бутылки и совершенно не борясь с отрыжкой, — я в неглиже! Из той одежды, которую ты мне приготовил, можно было выбрать только рубашечку. Халата я не нашла, но твой стиль мне нравится. Хотя это и не мой цвет! Будешь? — Она протянула ему почти пустую бутылку вина, адвокат, плохо соображая, покачал головой. — Как хочешь, отличное вино. Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится? Твой колпак!

Адвокат поставил на столик часы и медленно снял с головы мягкий фланелевый колпак с кисточкой на длинном свисающем конце. Он сел, откинув четыре одеяла, и потянулся за звонком.

— Не стоит! — Ева медленно покачала туда-сюда бутылкой. — Я очень хотела есть, проснулась и чуть не померла от голода. Пошла искать кухню, планировка твоего дома озадачивает. Почему у тебя спальня рядом с кухней? А кабинет рядом с моей спальней? Так или иначе, но я нашла кухню. Ничего себе кухонька. А твой слуга, этот японец, он не хотел, чтобы я ела салат. Конечно, он объяснял, почему это ему не понравилось, только, понимаешь, такая беда! — Ева подползла на огромной кровати вплотную к адвокату, ему вдруг показалось, что она хочет обнять его, он почувствовал запах вина, но Ева выдернула сзади него подушку, отползла обратно в ноги и приладила подушку себе под спину. — Такая вот беда: я же ни бум-бум в японском! Но Волков! — повысила она голос, заметив, что адвокат шевельнулся и хотел что-то сказать. — Он настоящий воин, его приемы какого хочешь японца сковырнут. А я еще и голодная была, ты же понимаешь.

— Этот Волков, он что, тоже в моем доме? — Адвокат не пользовался охраной уже давно: сомнительных дел не вел.

— Нет, это условно, просто я воспользовалась приемом, которому он меня обучил в Москве, поэтому ты не звони, твой японец не придет.

— А как ты хочешь, чтобы я тебя называл? — Адвокат понял, что Ева выпила слишком много. И салат, должно быть, не помог.

Ева впала в задумчивость. Адвокат нащупал выключатель и зажег настольную лампу. Он увидел ее в желтой шелковой сорочке, она сидела опершись спиной о подушку, расставив ноги и поместив между ними бутылку.

— А как меня зовут? — решила уточнить она на всякий случай.

— Тебя зовут Ева, ты очень пьяна, и это полная катастрофа.

— Как все странно, — пробормотала Ева, — почему это катастрофа?

— Через три часа нам надо было встать, подготовиться и ехать в морг.

— Волков не переносит морги, — заявила Ева категорично.

— К черту Волкова! — Адвокат спустил с кровати длинные ноги и нашаривал огромные тапочки.

— Этот салат был с рыбой, — грустно сказала Ева, укладываясь поудобней. — Меня тошнит, твой кореец был прав, что не давал его! Как я поеду в морг, если меня даже в твоей спальне тошнит?

Адвокат надел халат, обмотался длинным поясом и озабоченно склонился над Евой. Она засыпала. Адвокат вздохнул, постоял над ней немного и пошел на поиски слуги.

Китаец сидел в кухне, прислоненный к холодильнику. Его руки, заведенные назад, вытянутые вперед ноги и даже голова от подбородка до носа были обмотаны лейкопластырем.

Адвокат начал с рук. Минут через десять китаец занялся ногами. Когда он отдирал пластырь с лица, оттягивая кожу и сцепив зубы, он смотрел прямо в глаза Дэвиду Капе, а тому не оставалось ничего другого, как смотреть на китайца. У китайца дрожали руки.

Они прошли темным домом в спальню адвоката. Пока Капа открывал воду в ванной, китаец разглядывал женщину на кровати.

— Ее надо отнести в ванную, потом приготовить крепкий кофе, если не поможет — опять холодную воду и кофе. К шести она должна понимать вопросы и отвечать на них.

Двое мужчин стояли возле заснувшей Евы Китаец едва доставал адвокату до груди. Он спросил, не нужно ли ее раздеть. Адвокат впал в задумчивость, китаец не стал выводить его из этого утреннего оцепенения, взял женщину на руки, отнес в ванную. Подержал секунду, потом приподнял повыше и с наслаждением разжал руки.

Еве показалось, что она упала в водопад, надо было плыть и спасаться. Но руки ударились о твердые фаянсовые края, а вверху улыбалось узкоглазое лицо.

— У тебя в ванной еще один китаец! — решила предупредить она адвоката.

Китаец совершенно неожиданно для себя протянул руку и с наслаждением окунул голову Евы под воду. На одну только секунду. Улыбаясь. Он увидел, как всплывала дымком черная краска иероглифов с ее тела.

Ева вынырнула, схватилась за края ванны, но наклониться не успела. Ее стошнило. Салат и вино пошли фонтаном.

— Извини, — решила сказать Ева, откашлявшись и разглядев побледневшее лицо.

Китаец, не моргая и не сводя с нее глаз, расстегивал пуговицы легкой рубашки, роняя с нее непереваренные кусочки рыбы и морской капусты. Потом медленно, стараясь не испачкаться, стащил широкие свободные брюки. Подумал и снял носки. Бросил все на пол. Чуть поклонился открывшей от изумления рот Еве и вышел.

Адвокат повернулся на звук открываемой двери и непроизвольно схватился за подлокотники кресла, хотя падать было некуда. Китаец стоял перед ним в белых шелковых трусах до колен, свободного «семейного» покроя.

— Я доктор медицины, — сказал слуга возмущенно на прекрасном английском, вздернув голову и глядя на сидевшего адвоката сверху вниз, — я хороший повар и знаю четыре языка. — Он чуть поклонился и вышел, ступая бесшумно босиком.

Адвокат закрыл глаза и попытался убедить себя, что все это дурной сон.

Ева открыла посильней кран с горячей водой и запела.

В дверь позвонили. Адвокат сидел не шевелясь.

— Это женщина? — спросил он слугу, уже одетого и неслышно подходящего к нему по толстому ковру.

Китаец сказал, что к адвокату посетитель. Хромой и рыжий.

Хамиду позвонили ночью, около четырех. Хамид долго не понимал, чего от него хотят.

— Нам нужна женщина. Русская, которую ты упустил. — Голос спокойный и слабый, как у тяжелобольного. — Два дня тебе. Женщина нужна в шести частях.

— Минутку… — Хамид провел по лицу ладонью. — Позвоните моему секретарю, она занимается девочками на заказ. Откуда у вас этот телефон? — Он широко зевнул, просыпаясь окончательно. — И что это такое «в шести частях»?

— Ты меня понял. — Его не спрашивали, а просто сообщали информацию. — Она нас очень подвела.

Хамид понял, о ком ему говорят.

— Я ее утопил, — сказал он убежденно и сел на кровати. — Как и полагается, в сундук — и в море!

— Паша, — сказали ему уже с теплом в голосе, — мы тебя уважаем, но она должна получить свое. Ты сам не знаешь, во что вляпался. Два дня, и в шести частях. Оставь все части в людном месте, сильно не прячь, чтобы мы побыстрей узнали, что и как.

Трубку положили.

Хамид, упав и ударившись коленкой, не попадая руками в рукава легкого кимоно, бежал по своему большому дворцу. Он нашел спящего Никитку, с удовольствием пронаблюдал его скривившееся от яркой лампы лицо, кричал, топал ногами, потом ослабел, сел рядом и высморкался в кимоно.

— Еще раз сначала, — попросил Никитка, привыкший к припадкам Феди. — Только медленно и без комментариев.

Через сорок минут из дешевой гостиницы был доставлен удивленный отстрельщик.

Говорил Никитка, а Хамид, подвывая, ходил туда-сюда перед отстрельщиком и больше всего хотел размазать хорошей оплеухой ухмылку у того на лице.

— Я отзову свой заказ, договорюсь, тебя оставят в живых, — говорил Никитка. — Но на поиски женщины тебе два дня максимум.

Ее надо убить и представить в шести частях в людном месте, — говорил Никитка. — Я так думаю, что лучше всего ее подкинуть поближе к дому этого Слоника, которого она придушила в тюрьме, мне кажется, что вся заваруха из-за этого, — говорил и говорил Никитка. — Как только ты выйдешь конкретно на след, позвони, я подготовлю билет на самолет и твои документы. Если ничего не получится, все равно позвони через день, я скажу тебе, как ты умрешь. Вопросы?

— Что это такое «на шесть частей»? — поинтересовался отстрельщик.

— Голова — это раз! — заорал, не выдержав спокойной беседы, Хамид — Две руки и две ноги — это восемь! Что остается, а?!

— Мне нужны деньги и хорошая прослуш-ка. — Отстрельщик, не замечая Хамида, обращался к Никитке. — Из оружия — нож, я выберу его сам. Да! Еще… Большая дорожная сумка «Аэрофлот». — Он развел в сторону руки. — «Аэрофлот» — самая большая.

— Зачем тебе сумка?! — Хамид не выдержал и дернул отстрельщика за рукав.

— Догадайся, — сказал отстрельщик ласково, освобождая руку.

В начале шестого Зика проснулся и разбудил Далилу. Она смотрела перед собой остановившимися глазами, но приказания горбуна выполняла, в шесть они вышли из дома.

Дул холодный ветер. Зике пришлось вернуться и взять из вещей Далилы большой шарф и куртку. Не верилось, что недавно можно было плавать в воде и получать от этого удовольствие.

Зигизмунд оставил Далилу в маленьком кафе за столиком перед чашкой кофе. Она сразу обхватила чашку руками, все так же уставившись перед собой. В кафе заходили первые посетители — рабочие из соседней типографии, запахло жареной рыбой. Далила все смотрела в серое окно и грела руки.

Зика позвонил в дверь с начищенной до блеска металлической табличкой. Китаец, открывший дверь, невозмутимо провел его в гостиную. Зика протянул адвокату карточку и заговорил горячо и испуганно.

— Ну вот что, — адвокат поднял руку, приказывая замолчать, — я тебе дам денег на похороны, сделай все по-божески, как надо. А девочку посади в самолет сразу после похорон и отправь в Москву. А что она не в себе, так это поправимо. Сделаем так. Приведи ее к восьми часам утра вот сюда. — Адвокат быстро написал на бумажке адрес. — Возьми такси, не ходи пешком, это далеко. Она сразу поправится, уверяю тебя, да и мне польза будет. Да! И приоденься немного, будь так любезен.

Потом адвокат посмотрел на уходящего поляка в окно, подошел к шахматной доске и задумчиво покатал туда-сюда опрокинутую им недавно фигуру.

— Все очень непросто, очень даже непросто, — пробормотал адвокат. — И раз уж тут полно лежачих, убедимся, что они те, за кого себя выдают!

Он прошел на кухню, где Ева в его халате сидела за столом и ела. Адвокат подошел сзади, посмотрел на блестящие черные волосы и провел по ним рукой.

— Доброе утро, — сказал он в ее повернувшееся удивленное лицо. — Прошу познакомиться — это мой слуга, повар и доктор одно-временно. Все что угодно, только не воин. Ты ночью стукнула по голове и обмотала четырьмя рулонами лейкопластыря совершенно безобидного человека.

— Ну прости. — Ева весело посмотрела в застывшее лицо китайца. — Моргни, если ты меня понял! Да, а как его зовут, а то неудобно.

— Его имя переводится приблизительно как Грустный Олень. Не думаю, что ты сможешь даже при необходимости произносить это беспристрастно. Я вообще никак его не зову. Тебе лучше?

— О да! — Ева кивала с набитым ртом.

— Ешче кофе? — спросил по-русски Грустный Олень.

— Заканчивай завтрак, нам пора одеваться, — сказал Еве адвокат, оторвав удивленный взгляд от китайца.

— Я не против, только моя рубашка испорчена, он… меня в ней топил.

— Пять минут на одевание, жду тебя в кабинете.

Ева входила в дверь кабинета с опаской: она думала, что ее шляпа с огромными полями обязательно застрянет.

— Слушай, я в жизни не носила шляп! А эта еще и с вуалью! А мне идет? А почему она черная, это траур? Знаешь, желтый костюм и черная шляпа — это как-то странно. А перчатки надевать?

— Сядь и помолчи. — Адвокат показал на стул возле себя. — Мы едем в морг, там ты должна посмотреть несколько трупов и определить их приблизительный возраст и причину смерти.

— И что тогда будет? — спросила Ева оша-рашенно.

— Считай, что это твоя работа. Ты зарабатываешь на билет в Москву. Я приблизительно знаю, кто ты, так что работа как раз для тебя. Прояви свои таланты сыщика. Одно условие: ни с кем не заговаривать. Повтори.

— Ни с кем не разговаривать.

— Ты ведь хороший специалист — там? — спросил адвокат, вставая.

— Я понимаю приказы с одного раза и привыкла их выполнять, если ты это имеешь в виду.

— Прекрасно. Машина ждет.

— Ты уверен, что мне нужна эта шляпа?

— Опусти подбородок немного вниз. Вот так. Ты неотразима!

— Это, может, и так, но вот пролезет ли шляпа в машину? — Ева подняла глаза и коснулась полей кончиками пальцев. Адвокат накинул ей на плечи длинную, до пят, меховую накидку с прорезями для рук.

Так что перед открытой дверцей автомобиля Ева просто застыла, соображая, ей не хватало рук, чтобы ухватить длинную накидку и удержать шляпу. При этом еще очень хотелось провести посадку как можно элегантнее.

Адвокат стоял рядом, не торопя ее, и смотрел со скучающим видом перед собой. Ева подумала, что никогда еще не вползала в автомобиль с таким трудом. Когда снаружи осталась только нога в открытой туфле на каблуке, адвокат взялся за дверцу, чтобы ее захлопнуть.

К восьми часам у стамбульского муниципального морга, пристроившегося возле медицинского научного центра и центра судебной медицины, остановились: длинный медлительный «кадиллак» белого цвета с затемненными окнами, грязное желтое такси и красная спортивная машина, взятая напрокат. Из «кадиллака» вышел очень высокий и очень худой пожилой мужчина в черном легком пальто, в шляпе и с тростью, открыл дверь, протянул руку элегантной даме. Дама двигалась очень медленно, протаскивая наружу черную шляпу с огромными полями и вуалью, путаясь в длинных мехах. Из такси вышел нелепо одетый горбун — из красного пиджака торчал кружевной платок, на шее длинный шарф, обматывающий горло несколько раз, на ногах лаковые туфли.

Горбун затеял перебранку с шофером такси, пока они ругались, мужчина с тростью и дама прошли в стеклянные двери. Рассерженный таксист устал первым, он махнул несколько раз напряженной выставленной ладонью, словно отсекая что-то перед собой, горбун употребил парочку непристойных выражений в его адрес, открыл дверцу и выволок почти силой апатичную блондинку, высокую и эффектную, если бы не безвольные медленные движения испорченной куклы. Сидевший в спортивной машине крепкий мужчина средних лет выключил двигатель, уселся поудобней для длительного ожидания и включил радио.

Адвокат и Ева прошли длинным коридором Адвокат заговорил с дежурным, дежурный листал журнал, визгливо не соглашаясь с чем-то Ева смотрела в длинное пространство коридора с множеством дверей по обе стороны. Из одной двери вывезли накрытую простыней каталку. Две пышные женщины, смеясь, везли ее и говорили, перебивая друг друга Адвокат тронул Еву за руку и повел коридором, читая номера на дверях.

— Мы пришли как родственники одной погибшей женщины. Сейчас ты ее осмотришь, можешь говорить вслух, как мы и договорились, о причине смерти. Но меня интересует другое тело. Это мужчина, я покажу.

— А рыдать и кричать, надеюсь, не надо?

— Ты говорила, что хорошо выполняешь приказы. — Адвокат открыл дверь и остановился, приглашая ее войти.

В комнате не было окон. Яркий голубой свет ламп. Одна стена была полностью занята дверцами с номерами. Ева сначала не поняла, что это холодильник, потом увидела, как два санитара укладывают в выдвинутый длинный ящик тело с каталки.

Адвокат показал ей на каталки, стоящие в другом конце комнаты К ним подошел санитар, тихо спросил что-то у адвоката, подождал, пока Ева подойдет ближе, и открыл простыню. Ева смотрела на мертвую пожилую женщину несколько секунд. Показала жестом открыть простыню больше. На левой груди женщины запеклась аккуратная круглая дырочка. Ева сбросила нервным движением плеч на пол меховую накидку. Посмотрела на адвоката и стала медленно стаскивать — палец за пальцем — черные кожаные перчатки. Адвокат, очнувшись, заговорил с санитаром, санитар кивнул и вышел. Ева повертела перчатки в руках, потом бросила их на черный мех на полу. Она подняла вуаль, наклонилась над женщиной, надавила на подбородок, открывая рот.

— Белая женщина от пятидесяти до шестидесяти. Руки ухоженные, маникюр свежий, лицо с подтяжкой, работал хороший хирург. Смерть наступила предположительно от огнестрельного ранения в область сердца. Выстрел с близкого расстояния, метр, не дальше: края раны запекшиеся. — Ева ощупала ее шею и за ушами. Посмотрела внимательно ногти на руках. Показала жестами адвокату помочь, вдвоем они приподняли женщину. Ева удивленно смотрела на спину, кивнула, адвокат опустил тело. — Удивительно, но выходного отверстия нет, а я была уверена. Поверхностный осмотр не предполагает наличие яда или удушения. — Она показала на открытый рот. — Лимфатические узлы в момент смерти не были увеличены, как бывает от введения в вену воздуха. Вроде все, — закончила Ева, вопросительно посмотрев на адвоката.

— Благодарю. — Он огляделся. В комнате они были одни. — Прошу сюда.

Ева подошла к следующей каталке, сама откинула простыню и чуть не закричала. На нее смотрел полуоткрытыми мертвыми глазами Слоник.

Ева застыла на несколько секунд, успокоилась. Со спокойствием пришла злость.

— Мужчина белый, в меру упитанный, — сказала она, не прикасаясь к телу. — Ниже среднего роста, обритый налысо, что случается с заключенными под стражу нарушителями закона. По моим предположениям, смерть наступила от удушения его тонкой веревкой. Вероятно, перед удушением обездвижен, чтобы не сопротивлялся. Умер давно, предположительно был заморожен. — Ева нервно раздула ноздри.

— В какое место его могли ударить? — поинтересовался невозмутимо адвокат.

— Например, сзади, чуть ниже левого уха. — Ева показала резкое движение ладонью.

Адвокат посмотрел на нее долгим взглядом и повернул голову мертвого мужчины. Небольшая красно-синяя полоса под левым ухом наискосок.

В коридоре послышались шаги и голоса. Адвокат быстро накрыл тело Слоника простыней. Взял Еву под руку и подвел к валяющейся на полу шубе.

Вошли четверо: санитар, за ним усталый тучный мужчина, не успевший убрать полицейский жетон, — он спорил с молодым человеком, размахивая открытым кожаным футляром, — и очень красивая высокая девушка в черном. Поверх облегающего короткого черного платья на спине темно-красным золотом лежали гладкие длинные волосы. Через руку перекинуто зеленое пальто.

Они подошли к мертвому Слонику, санитар открыл простыню, девушка с наслаждением осмотрела мертвое лицо с полуоткрытыми глазами.

Ева и Дэвид Капа, поднявший ее шубу, смотрели на девушку.

— Это не он! — заявила та громко по-русски. Молодой переводчик, помогая себе жестами, переводил полицейскому. — Я заявляю, что это не Паша Закидонский!

— По каким признакам вы это определили? — перевел переводчик вопрос полицейского. — Есть приметы?

— Да! Конечно, есть… — Девушка задумалась на секунду. — У него на шее под ухом должно быть родимое пятно!

— Вы не смотрели у него шею, — заявил переводчик.

— А чего мне смотреть, я вижу, что это не Паша! А шею вы сами можете смотреть сколько вам хочется. Курить можно? — Она достала из маленькой сумочки сигарету и выжидательно смотрела по очереди на переводчика, полицейского и санитара, чуть шевеля тонкими пальцами с длинными лиловыми ногтями.

Полицейский сдвинул шляпу и потер лоб ладонью, санитар повернул голову Слоника на бок, потом на другой, посмотрел на разочарованного полицейского и закрыл тело простыней. Переводчик суетливо копался в карманах, пока не вспомнил, что он не курит.

— Простите, где здесь можно вымыть руки? — спросила вдруг громко Ева, опустив на лицо черную вуаль.

Девушка обрадованно подошла к ней, рассерженный адвокат предложил зажигалку.

Переводчик перевел вопрос Евы санитару и сообщил, что туалет в конце коридора налево. Ева посмотрела долгим взглядом в светло-коричневые раскосые глаза девушки, чуть усмехнулась, пожала плечами и вышла за дверь. Адвокат шел сзади, шипя от негодования. Проходя мимо открытой двери соседней комнаты, Ева увидела там много народу. Она уже почти прошла мимо, но вдруг словно споткнулась и вернулась обратно. Невысокий старый горбун в нелепом красном пиджаке что-то доказывал, сердясь, большой и желтоволосой красавице с зареванными глазами.

— А нам туда, случайно, не надо? — повернулась Ева к адвокату. — Можно, я там тоже посмотрю еще несколько трупов, ну пожалуйста, здесь у вас в Турции такая скука!

— В этой комнате умершие естественной смертью. — Еще немного — и адвокат отвесит пощечину. — Я же просил не разговаривать по-русски!

— Ну и ладно, какая разница! — Ева отвела его в сторону медленным, но сильным движением руки и вошла в комнату.

Она подошла к каталке, возле которой стояли горбун и молодая женщина, приподняла простыню и посмотрела на мертвого Казимира. Ничего не дрогнуло у нее в лице. Опустила простыню. Медленным движением убрала с лица вуаль и заставила себя поднять глаза. Далила посмотрела на нее и закрыла рот обеими ладонями, чтобы не закричать. По стиснутым пальцам стекали крупные слезы. Ева смотрела, сцепив зубы, в заплаканные глаза несколько длинных секунд, потом так же медленно опустила черную сетку и ушла.

— Марш немедленно в машину! — Адвокат говорил тихо и бесцветно.

— Мне надо в туалет. — Ева быстро шла в конец коридора.

— Иди в машину!

— Ну ты, конспиратор! — Ева остановилась и резко повернулась. — У меня здесь дело, понимаешь, одно маленькое дельце в туалете. Подожди меня, уж будь так добр, у входа, добрый дедушка!

Она отвернулась и быстро вошла в деревянную дверь — черный треугольник с шариком наверху нарисован краской на полированном дереве.

Красавица с волосами красной меди процокала каблучками мимо адвоката в туалет.

Она увидела Еву, раскрывающую дверцы кабинок резким и громким ударом ногой. Две кабинки были закрыты, Ева бралась за верхний край дверцы, подтягивалась и смотрела внутрь.

— Никого. — Она подошла к крану, открыла воду и застыла, разглядывая девушку, чуть двигая пальцами в холодной струе. — Как тебя зовут?

— Света, — девушка затушила сигарету о раковину и тут же достала другую, — Света Кошкина, для очень близких — Леша. Не Лёша, а кошка, понимаешь, Ле Ша.

— Я — Ева. Тебя специально привезли на опознание?

Ева смотрела завороженно в глаза цвета прозрачного гречишного меда. По краям радужная оболочка была почти черной. Леша смотрела в фиалковые глаза в густых ресницах. Она достала зажигалку и закурила. Когда тонкий язычок пламени мелькнул между ними, они вдруг обе улыбнулись.

— В каком агентстве ты работаешь? — Леша затянулась нервно и глубоко.

— Трудно сказать, где я сейчас вообще работаю. Вчера еще болталась в публичном доме, а месяц назад…

— Ты зачем в морге? — Леша нервничала.

— Опознавала. — Ева никак не могла нащупать нужный тон.

— Его? — Леша кивнула на дверь.

— Да. — Ева решила сыграть ва-банк.

— Опознала? — Леша замерла. С длинной сигареты упал пепел.

— Я была без полиции, с частным лицом.

— Так опознала или нет? — Это уже была почти истерика.

— Да. — Ева наконец отвела глаза.

— Ну и дура! — Леша швырнула сигарету в струйку забытой воды. — Черт! Если не везет, так уж надолго! — Она наклонилась, поправляя чулок.

— Подожди! — Ева поняла, что Леша сейчас уйдет, терять больше было нечего. — Я не модель, я из милиции, и это я его убила.

Леша так и застыла, нагнувшись. Медленным движением подняла голову и уставилась на Еву, открыв рот. Тяжелой завесой раздвинулись у лица волосы.

— Врешь! — вдруг по-детски восхищенно прошептала она, и Ева облегченно вздохнула.

— Сейчас нет времени, давай срочно встретимся. Почему тебя привезли?

— Я его девочка была уже год, нет, ты это серьезно?

— Потом! Говори, где и когда.

— Подожди, я опупела совсем, подожди… Если это ты, значит, ты… Ты знаешь, что он крашеный брюнет! Ты его куда пристрелила? — Леша, честно вытаращив глаза, ткнула себя в лоб.

— Ладно, перестань, никакой он не брюнет. — Ева почувствовала страшную усталость. — Я его придушила, а сначала вырубила.

— А ведь и правда! — обрадовалась Леша. — Слушай, меня пасут, но вечером я найду время, умереть мне на месте! На центральной площади есть отель и ресторан, помпезный такой, швейцары в ливреях. Я буду стоять там, у входа, ровно в восемь. Черная «тойота». Только подъезжай на своей тачке, моя уж точно вся увешана подслушками. Слушай, а я подумала, что ты модель, ну клево, я тебе скажу!

— Клево, — прошептала Ева, наклонившись над раковиной. Стукнула дверь. Леша убежала.

Адвокат в присутствии Далилы терял дар речи и впадал в оцепенение. Он почувствовал странную власть над собой этой женщины, еще когда увидел ее в окне. Сейчас она стояла перед ним у выхода из морга, нервно стиснув руки, чуть не пританцовывая от переполнявшей ее энергии. Горбун нудно и плаксиво перечислял необходимые на похороны затраты, к моргу то и дело подъезжали автомобили, их толкали спешившие родственники и медперсонал. Из красной спортивной машины с легкой дремой в глазах смотрел на оцепеневшего адвоката «мужчина в расцвете сил», как определил отстрельщика Дэвид Капа вчера на пляже. Капа поймал этот взгляд, попробовал даже вспомнить, почему ему стало не по себе, но серые глаза Далилы смотрели на него не отрываясь, она расцепила пальцы и потрогала рукав пальто адвоката. Адвокат уставился на это место на рукаве.

— Это правда, что Казимир приходил к вам и просил найти Еву? Это вы ее нашли? Можно, я вас поцелую? Это я прицепила крюк к сундуку, у него сломался замок, но он был пустой, когда мы его подняли, вы понимаете, пустой! Господи, как же это здорово, вы понимаете! Мы куда поедем? К вам? Она там? Я так обалдела, когда ее увидела, даже не поверила сразу, на меня столбняк нашел! Можно с ней поговорить? Она еще в морге?

— Я найду вас, — наконец выдавил из себя адвокат, — я сегодня же… — Он покачнулся и очень испугался упасть перед нею. — Простите, сегодня вечером обязательно. Я специально попросил вас сюда приехать, чтобы вы ее увидели и не переживали. А теперь уезжайте, у вас много дел.

— Ева видела Казимира, она знает, что он умер. — Далила не могла остановиться. — Пусть она будет на похоронах, вы ей скажете, ладно? Это так ужасно, он сел, понимаете, на канат!..

Горбун вдруг почувствовал странное напряжение адвоката, замолчал и потащил Далилу от морга.

— Подожди, оставь! Как вас зовут? Меня зовут Далила, идиотское имя, правда? Не уходите, нам нужно поговорить, мне кажется, что мы уже встречались, вдруг мы опять потеряемся?!

— Дэвид Капа, адвокат. — Капа приподнял шляпу и поклонился, закрыв глаза. Ему сразу стало легче, словно слова, которые составляли его имя, вернули ощущение реальности.

Ева вышла через несколько минут. Адвокат ждал ее в машине. Ева села на брошенные рядом с ним меха.

— Отстрельщик нас ведет, — сообщила она.

— Что это такое — «отстрельщик»?

— Ну этот, который меня на пляже донес на руках до машины, мне секретарь Феди Самосвала говорил, что он нанял для Феди специального охранника. Это он следит, сердечный.

— Ничего не понимаю. — Адвокат почувствовал опасность и занервничал. — Ты хочешь сказать, что этот мужчина в расцвете сил?.. Ну конечно! — Он ударил себя в сердцах по коленке. — Вот где я его видел! Получается, что он должен был охранять этого.

— Да, этого самого. Не повезло бедняге.

— Подожди, давай все сначала! — Адвокат уже приказывал.

— Будем по очереди. Вопрос — вопрос. Я тебе сказала про охранника, теперь твоя очередь. Кто эта женщина?

Адвокат так удивленно посмотрел на Еву, что она заподозрила у него скоротечный склероз.

— Ну как же… — Он провел длинными сухими пальцами по лбу. — Разве это не… Это же твоя знакомая из России.

— Как интересно. У меня профессиональная память, нет у меня таких знакомых, и я тебе скажу, что это отверстие входное очень настораживает. Стреляли с близкого расстояния, так? А ведь пуля не вышла! Да что такое, в конце концов?!

Адвокат продолжал смотреть на Еву с неподдельным изумлением, пока она не заговорила про входное отверстие пули Тут только он понял, что она говорит не о Далиле, а о женщине в морге. Было очень странно, что кто-то вообще может думать и говорить о ком-то еще. Адвокат очнулся и обнаружил себя болтающим громко и глупо в машине о делах, чего никогда себе не позволял раньше. Он внимательно посмотрел на Еву, потом увидел в маленьком зеркальце глаза шофера, огорчился и вдруг мгновенно постарел и обмяк.

— Домой! — приказал он бесцветным голосом.

В красной спортивной машине отстрельщик выслушал внимательно этот разговор, убрал антенну в похожем на мобильный телефон приборе, удивленно пожал плечами и поехал за «кадиллаком».

Невозмутимый китаец подал чай. Ева завороженно смотрела на огонь в камине. Адвокат сидел в кресле в теплом халате, с компрессом на голове. Китаец сделал чай в продолговатых высоких чашках с крошечными крышечками. Открыл одну из них, понюхал тонкий прозрачныи парок, взял изящные щипчики для сахара и вопросительно посмотрел на Еву Она оторвала взгляд от огня и расслабленно наблюдала его приготовления.

— Э? — Китаец чуть наклонил голову и показал щипчиками на сахарницу.

— А! — очнулась Ева. — Десять кусочков, пожалуйста.

Китаец потянулся к сахарнице, застыл и вопросительно посмотрел на адвоката. Адвокат полулежал в кресле, закрыв глаза. Тогда китаец смущенно улыбнулся и опять посмотрел на Еву.

— Да, да! — Она покивала головой. Китаец бросал кусочки сахара, пока чай не вылился через край.

— Десять! — удовлетворенно досчитала Ева. — Ну, Гордый Олень, колись немедленно! — Она встала с мягкого пуфика, взяла чашку без сахара. — Это же шутка была.

Китаец бесстрастно смотрел перед собой.

— В чем дело? — спросил адвокат слабым голосом.

— Твой слуга все понимает по-русски, так что, когда ты при нем вел секретные переговоры с клиентами, он все слышал и понимал!

Адвокат снял компресс с головы, вздохнул и внимательно посмотрел сначала на Еву, потом на слугу.

— Не думаю, — подвел он итог осмотра. Ева подкатила к нему столик с чаем.

— Странный ты адвокат, скажу я тебе. Я же только что доказала это экспериментально!

Адвокат махнул на нее рукой и поморщился. Взял чашку со стола, вытянул губы, понюхал парок и глотнул, закрыв глаза. Он подержал чай во рту, судорожно глотнул, закрыл рот рукой, поставил чашку.

— Что это было такое в чашке? — спросил он зловещим голосом.

— Это же наглядный результат эксперимента, я сказала по-русски, что хочу в чай десять кусков сахара, он насыпал именно десять, ты что, не слушаешь меня?

— Принеси мне нормальный чай, Гордый Олень, — сказал адвокат по-русски. Китаец поклонился и вышел.

— Почему ты решила проверить? — спросил Капа у Евы.

— Сегодня за завтраком ты удивленно уставился на него, когда он спросил «еще?». Я сделала вывод, что для тебя это новость. Ты говорил с ним при мне по-английски или по-китайски, я слышала.

— Ты хороший специалист, — похвалил адвокат.

Громко треснуло полено, рассыпав на плитках пола у камина золотые искры. Ева села на ковер у ног адвоката.

— Давай поговорим наконец, — предложила она.

— Насчет этой женщины в морге. Пулевое ранение. Знаешь, в чем проблема? Нет пули.

— Как это? — Ева подняла к нему лицо. У адвоката дернулась рука погладить безупречный овал, он сильнее сжал подлокотник.

— Вот так. Ко мне обратились родственники этой женщины. По результатам освидетельствования — пулевое ранение. Но пуля исчезла. И сквозного отверстия нет, ты видела. Что скажешь?

— Ну, что тут сказать, ты бы предупредил, надо смотреть результаты вскрытия. Зачем тебе эта пуля?

— Серийное убийство.

— То есть несколько таких убийств?

— Да. Выстрел с близкого расстояния, только входное отверстие и полное отсутствие пули. Мой клиент, родственник этой женщины, сказал, что ему бы только узнать калибр оружия, у негосвязи в полиции, но они бессильны.

— Так. — Ева быстрым движением заправила волосы за уши и села по-турецки, сложив ноги. — Вариант первый: медперсонал, проводящий вскрытие, уничтожает улики.

— Нет, отпадает.

— Ну, тогда вариант второй. Ледяная пуля.

— Как это? Это разве возможно?

— Охлаждаем углекислоту до жидкости, потом до твердого состояния в специальных формочках размера пули. Убойности особой эта пуля не имеет, но с близкого расстояния и при правильном попадании она смертельна. Дальше что получается?.. Из тела пуля не выйдет, она быстро испаряется при попадании в тело. При вскрытии ничего не находят. Поэтому мое предположение такое: эти серийные жертвы были убиты прямым попаданием в сердце или в голову. Ранений не было?

Адвокат молчал. Ева почувствовала тонкие крепкие пальцы у себя на макушке.

— Скажи, где делают таких специалистов? У меня какие-то устаревшие представления о правоохранительной системе России.

— Да нет, это просто я очень талантлива и имею чутье, — скромно сказала Ева.

— Мужчина в морге был Паша Закидон-ский? — спросил адвокат как бы между прочим.

Ева промолчала. Вошел китаец, принес чай.

— Если это был Слоник, почему девушка его не узнала? — Адвокат махнул рукой китайцу, чтобы он вышел.

— Ты неосторожен, адвокат. Что касается Слоника, она меня очень удивила. На этот счет тоже есть два варианта. Первый: девушка связана с людьми Слоника и не должна его узнать ни в коем случае. Пока не узнала, он как бы жив. Этот вариант слабоват, потому что зачем его тогда вообще было тащить из России и подкидывать здесь, в Турции? Но и здесь можно найти объяснение. Слоник был гражданин без комплексов, не отказывал никому. Не удивлюсь, если он работал одновременно на несколько групп, в том числе и на органы. Кто-то из них его «умирает». — Ева вздохнула и легла на ковре на спину, подложив руки под голову. — Вариант второй: это не Слоник. Этот человек был в тюрьме, я его оттуда вывезла в больничный морг, его потом приволокли в Турцию, но это не Слоник. Я должна это узнать точно. Адвокат, отпусти меня домой, — вдруг попросила Ева тихо и так грустно, что Дэвид Капа вздохнул.

— Хорошо, — сказал он и поставил чашку на столик. — Буду, как ты говоришь, добрым дедушкой. Но ты должна это отработать. Улетай хоть завтра утренним рейсом. Три килограмма героина.

— Как ты сказал? — Ева приподняла голову.

— Ты должна привезти в Москву наркотики. Три килограмма.

— Это полный бред, это же невозможно! — Ева улыбалась. — Натасканные собаки в аэропорту, бесконечный шмон, как ты себе это представляешь?

— Придумай сама. Ты же очень талантлива и имеешь чутье. О тебе, кстати, очень беспокоится твоя подруга Далила. Ты ее видела в морге. Зря ты так разволновалась, это я пригласил ее туда с горбуном специально, чтобы вы встретились. Ты мне испортила эффектную встречу «невзначай». Улетите вместе, если хочешь. Но за провоз… Кстати, я бы на твоем месте постарался улететь отсюда побыстрей. Ведь, кроме этой девушки в морге, только ты можешь сказать что-то внятное о Слонике. Это опасно. А насчет твоих опасений. Проверки в аэропорту, это да, это основная трудность, но обычно попадаются по наводке. Собаки — без проблем. Уже есть специальные жидкости.

Ева лежала, закрыв глаза. Потом она потянулась с удовольствием, встала и, резким движением дернув шнур, открыла тяжелую штору. Адвокат заслонился от света рукой.

— Бумагу и ручку, — сказала она.

Через десять минут адвокат прочел на листке бумаги:

«Специальные контейнеры, облегающие некоторые части тела. Стеганая безрукавка из прорезиненной ткани с упаковками по 30 граммов. Потеря: 40 — 60 граммов и 100 — 200 долларов. Деньги ок. 100 долл, на экипировку. Две большие полиэтиленовые сумки, как у челноков, заполненные дешевыми кожаными куртками и тряпьем».

— Я ничего не понимаю. — Адвокат скривился и постучал по бумажке пальцем. — Про контейнеры, допустим. Ты хочешь провезти это на себе. Но что такое «потеря»? Ты что, собираешься кому-то платить? Это глупо и ненадежно. Что такое экипировка?

— Ну вот что, я тебе дала список того, что необходимо, чтобы я в это вляпалась по уши и согласилась на твое предложение. Если тебя не устраивает потеря 60 граммов и 200 долларов, тогда извини. У меня свои секреты провоза наркотиков. Экипировка — это одежда, необходимая для всего этого спектакля. А рассказывать подробности я тебе не собираюсь. Я тебе не верю, адвокат. И китаец твой подозрительный.

— Ладно, ладно! Что ты разволновалась?!

— А ты думаешь, я только этим и занимаюсь, да? Шастаю туда-сюда по миру, отстреливаю бандитов, а при случае перекидываю наркотики, если по пути?! — Ева очень рассердилась и покраснела.

— Честно говоря, я в растерянности. Я думал, что мне придется разрабатывать план этой операции досконально. Такой активности я не ожидал. Возьми меня хотя бы в адвокаты, это-то можно? Когда тебя задержат, обыщут и предъявят обвинение, покажи мою визитную карточку, не отвечай на вопросы и требуй адвоката. Я прилечу через три часа.

— Идет! — Ева вздохнула и улыбнулась.

— Безрукавку я беру на себя, а вот насчет «некоторых частей тела» уточни.

— Грудь должна стать приблизительно четвертого размера. — Ева выставила перед собой растопыренные пальцы, показывая. — А попа приблизительно на пятьдесят четвертый. Прошу заметить, что наружная прокладка должна быть упругой, можно резиновой. Чтобы ничего не прощупывалось внутри при контакте, — уточнила она.

— У меня от всего этого заболела голова. — Адвокат потер виски. — Каком контакте? Я уже ничего не понимаю.

— А ты не задавай вопросы. Времени осталось очень мало. Давай сто долларов, мне пора в парикмахерскую.

Отстрельщик терпеливо объездил за Евой несколько дешевых лавок. Потом «линкольн» с шофером остановился у парикмахерской. Ева ушла в стеклянную дверь с нарисованными женскими профилями. Охранник зевнул. Через десять минут автомобиль адвоката с шофером, который возил Еву, уехал. Охранник удивился и занервничал. Он вспомнил, что Ева потащила в парикмахерскую большой пакет, выбежал из машины, толкнул стеклянную дверь.

Он увидел ее в большом зале сразу. Она сидела на кресле перед зеркалом и втолковывала жестами молоденькому мастеру, чего хочет. Щекастый коротконогий юноша кивал, вертел в руках ножницы и трогал черные мягкие волосы.

Отстрельщик вернулся в машину.

Парикмахер несколько раз клацнул ножницами у самого уха Евы. Она вздохнула, прощаясь с выстраданной почти двумя годами растрепанности и неопределенности прической.

Через час отстрельщик не выдержал и опять вошел в парикмахерскую. Он осмотрел все кресла, два туалета и небольшую комнату, где готовился обед для персонала. О» поднял все шесть сушилок и у двух посетительниц сдернул с головы полиэтиленовые колпаки. Евы не было. Путаясь в занавесках и ругаясь безбожно, отстрельщик нашел неказистую дверь и вывалился из нее в узкий и грязный двор.

— Ладно, танцорка, — сказал он, вернувшись к автомобилю и уговаривая себя успокоиться. — Куда ты денешься?!

Он поехал к дому адвоката.

Около восьми вечера Ева вышла из дверей с надраенной табличкой. Она была в длинной, до пят, черной облегающей юбке и коротком жакете белого с блестящим отливом песца. Огромная шляпа, под ней длинный шифоновый шарф, обмотавший голову, шею и свисающий сзади длинными парящими концами. Густая вуаль закрывала лицо. Ева прошла так близко от машины отстрельщика, что он рассмотрел близко плоский, играющий под эластичной тканью живот. Охранник подумал, что уже узнаёт эту походку — отлично натренированная легкость и чуть возбуждающее напряжение. «Линкольн» стоял неподалеку, Ева подождала, пока шофер выйдет и откроет ей дверцу. Она садилась медленно, придерживая шляпу.

Отстрельщик вытащил антенну из прослушивателя. Сквозь легкий треск голос Евы был почти не слышен. Она назвала известный отель. Отстрельщик успокоился настолько, что обогнал «линкольн» и подъехал к отелю с огромной вывеской ресторана и кегельбана первым.

Леша постучала в стекло дверцы длинными ноготками с черным лаком и висячими украшениями на каждом. Усаживаясь, она придирчиво осмотрела Еву и усмехнулась.

— Прячешься? — спросила Леша.

Сама она была одета скромно — черный обтягивающий костюм с яркими светящимися желтыми полосами на груди и плечах. Сверху совершенно прозрачное, шуршащее толстым капроном длинное пальто с вышитыми золотом цветами. На голове маленькая шляпка «таблеткой», распущенные волосы.

— Да, конспирация, так сказать. А ты что, с показа мод?

— Нет, это моя домашняя одежда. Насчет нашего разговора в туалете… — Леша достала сигареты и потрошила запечатанную пачку. — Как-то все это странно, тебе не кажется?

— Кажется. — Ева вздохнула и подняла мешавшую вуаль. — Это еще мягко сказано. Что-то случилось с миром вокруг, сплошная чушь и ужас.

— Расскажи о себе. — Леша выдохнула медленно и закрыла глаза.

— Я понимаю, что ты мне не очень веришь. Но если бы я сейчас тебе показала удостоверение или какие-то документы, это было бы очень странно, тебе не кажется?

— Ну… — неопределенно протянула Леша, Ева поняла, что опередила ее просьбу.

— Меня вывезли из России нелегально, украли, можно сказать, подстреленную. В трюме какого-то судна. Я пыталась доказать в полиции, что сама офицер, в результате попала в публичный дом. Оказывается, меня там ждал один бандит, специально прилетел. Я у него Слоника из-под носа увела.

— Как это? — Леша курила, не открывая глаз.

— Мне передали информацию о том, что готовится побег Слоника из тюрьмы. Он — тот, кто готовил побег. Я пришла в тюрьму раньше. Увела Слоника в прачечную и убила.

Тело вывезла на машине с бельем для стирки. Вот и все.

— Ну, он тебя нашел, этот бандит, и что?

— Пока трудно сказать. Я толком и не поняла, чего именно он хотел. Не успела. Пришлось его зарезать.

Леша распахнула глаза, насколько ей позволил длинный лисий разрез, и внимательно посмотрела Еве в лицо. Ева смотрела серьезно и грустно.

— Ты кто там у нас в органах? Киллер?

— Странно, что ты так сказала. Потому что Федя Самосвал был пятый. Пятый за два последних месяца.

— Ну, у вас же опасная работа, захваты всякие, чего тут удивляться. — Леша достала следующую сигарету и нервно теребила ее, рассыпая.

— Да нет, захваты тут ни при чем. На захвате я могу выстрелить профессионально, просто вывести человека из строя. Его же потом еще допрашивать, и чем скорее, тем лучше. Я их на допросах убивала. Когда понимала, что они смогут выкрутиться.

Леша теперь смотрела перед собой, на лице ее было удивление.

— А что, у нас теперь так ведут дела? — Она растрепала еще одну сигарету.

— Как? Нет, разрешения начальства у меня не было. Но и наказания особого не предвиделось. Первый раз на меня допрашиваемый напал по собственному желанию. Я его завела. Все как полагается, факт нападения зафиксирован. Потом пришлось спектакль с эротическим употреблением апельсина устроить. Потом просто вовремя успела воткнуть штык в глаз. Вот такие дела.

Пошел дождь, капли застучали по крыше и стеклу, отстрельщик обнаружил вдруг себя сидящим с открытым ртом, тупо уставившимся на радиоподслушку. Он вышел из машины в дождь, посмотрел невидяще на яркие огни гостиницы и потер ладонями лицо, словно умываясь дождем.

— Что это за хреновина? — спросил он сам себя. — Да кто она вообще такая?!

Леша откинулась на спинку сиденья и вдруг засмеялась, словно ей рассказали забавный анекдот.

— Что тут смешного? — удивилась Ева.

— Да нет, смешно, правда. Я тебе верю! Это очень смешно, но я тебе верю. Такое придумать не смог бы никто, такого не бывает, только в жизни иногда случается, а придумать — никогда! Ой, не могу, ну умора! Нет, просто я подумала, вдруг тебя специально подставили из меня сведения вытянуть, понимаешь, ведь этот полицейский в морге, он же мне не поверил, на что хочешь поспорю — не поверил. Он мог бы и подослать кого. Но придумать такое в здравом уме?!

— Зачем? Это же было просто опознание.

— Да-а уж, опознание. Я никому не верю, потому что знаю много. — Леша опять закурила. — А этого гада Пашу ненавижу. Он был не мужик, он был гад и скотина. Я еще полгода назад прокляла его. Я ему пожелала никогда не быть похороненным. Вот и пусть его зароют неопознанным. Не будет могилы с именем Паши Закидонского! — Леша порывистыми движениями руки заталкивала только что раскуренную сигарету в пепельницу в спинке переднего сиденья.

— Похоже, подружка, — сказала задумчиво Ева, — что я вроде как доставила тебе большое удовольствие, убив его.

— Нет слов! — согласилась Леша. — Нет, серьезно, так меня никто никогда не унижал. Я девочка без комплексов, бывает, капризнусь слегка, но ненадолго, потому что дело это в принципе люблю. Ты это любишь? С мальчиками, с девочками?

— Э… допустим. Да, люблю! — определилась Ева.

— Тогда ты меня поймешь. Если женщина этого не любит, она в принципе не понимает в этом деле унижения, для нее все — просто обязанность, выполняет все или не делает ничего. Если ты любишь, ты должна знать, что бывает такое, вдруг — раз! Барьер. Умрешь, а не сделаешь. Или мальчик не тот, или музыка паршивая, или пахнет дохлым жуком. И тебе уже кажется, что от тебя хотят Бог знает чего, что это унижение и несправедливость.

— Я тебя понимаю. — Ева сняла шляпу, подвернула под себя ногу и развернулась к Леше, чтобы лучше видеть ее горящее лицо.

— Ну вот, а Слоник, он бабник был, не смотри, что ростом не вышел. Как-то он подцеплял с ходу и напором, напором! Сначала мне было с ним хорошо. А потом, когда стали ближе, он показал, как любит больше всего. Скоти-и-ина, я тебе скажу!

— Что же он мог такое показать девочке без комплексов?

Леша тяжело дышала и кромсала золотой цветок на капроне.

— Он засовывал в меня свою руку, и… — Она не договорила.

Ева и Леша сидели на сиденьях сзади, перед ними были еще два сиденья, а потом уже место шофера. Шофер вынул огромный платок, снял форменную фуражку и вытер лоб Потом он повернулся назад, на Еву посмотрели умоляюще глаза пожилого турка.

— Не хотеть ли ви остаться на одиночестве? — спросил он жалобно.

— Пусть выметается! — сказала Леша Еве.

— Да, мы хотеть. — Ева вдруг поняла, что воспринимала этого человека как механическую приставку к рулю, а он еще и по-русски говорит!

Раздалось легкое жужжание, и позади шофера появилась толстая матовая перегородка.

Женщины сидели молча. Посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Знаешь, я тоже никак не могу привыкнуть, что здесь почти все знают русский, все наваливаю свой безупречный английский! — Леша говорила с облегчением, и Ева поняла, что момент откровения упущен.

— Будем говорить? — спросила она все-таки.

— Да что тут говорить. Он… Он занимался онанизмом во мне. Внутри меня, понимаешь?

— Нет, — озадаченно сказала Ева.

— И слава Богу, — порадовалась за нее Леша. — Как-нибудь вместе наклюкаемся, я тебе подробно расскажу. А когда я стала отказываться, он начал меня бить. Говорил, что ему только так интересно. Поэтому и не любит с мужчинами.

— Не любит с мужчинами? — Ева уже ничего не понимала.

— Ну да, у них же только одно отверстие, куда можно залезть. А ему для этого нужно было два и рядом!

— О Господи, давай правда не будем больше об этом говорить. Я поняла, почему его не надо хоронить под его именем.

Отстрельщик еще раз вышел на улицу, задрал голову вверх и несколько раз глубоко вздохнул и длинно выдохнул.

— О чем тогда говорить? — Леша смотрела в сбегающие по стеклу струйки воды. — Страшно, я тебе скажу. Понять бы, чего им всем надо!

— Кому это «всем»?

— Да всем! Турецкой полиции, нашей милиции, адвокату Слоника! Адвокат здесь, кстати. Оказывается, этот мудак всю жизнь хотел, чтобы о нем написали книгу. Сам-то он, конечно, в этом деле ни фига не смыслил, как и полагается бывшему милиционеру, но адвокату признался, что материальчик о своем великом прошлом копил.

— Слоник хотел, чтобы о нем написали роман? — спросила Ева.

— Ну! Что-то такое случилось, все пишут романы. А он чем хуже? Адвокат со мной говорил, спрашивал, не знаю ли я, где Слоник спрятал свои мемуары.

— А ты? — Ева не верила своим ушам.

— А что я? Скажу, что знаю и где, не жить мне и дня. Скажу, что не знаю, подрядят искать на всю оставшуюся жизнь. Здесь выход один: хорошо и правильно соврать. Ты вообще зачем хотела со мной говорить? — вдруг спросила Леша невпопад.

— Я очень испугалась там, в морге. Вдруг это действительно не Слоник. Похож, да, но я видела его в основном на фотографиях, все бывает. Тогда получилось бы, что придушила неизвестно кого — это раз, и снова искать его отдать должок — это два.

— Большой должок? — спросила Леша.

— Большой, ему не расплатиться. Он пристрелил моего напарника на захвате. Золото, а не мужик был.

— Ну вот и ладушки! — обрадовалась Леша. — Вот и образуется все. Бери себе.

— Что?

— Бери себе эти чертовы мемуары. Я несовременная. Это в каком-нибудь кино я бы сейчас тетрадочку добыла, именами в ней поинтересовалась и впала бы в беспросветный шантаж больших и толстых кошельков. Потом бы меня, понятное дело, искали, пытали и убивали.

— То есть ты не хочешь воспользоваться этим? — Теперь Ева отвернулась к стеклу, наблюдая дождь.

— Да чем тут можно пользоваться? Урвать миллионы и на Канары сгонять? Так я только что оттуда, скукотища, скажу тебе, еще та! Шубу из леопарда купить? Таскаю я эти шубы по подиуму, любители животных меня краской брызгают и матом ругаются. Остров купить, да? В океане. У меня аллергия на темнокожих. Я люблю в квартире замотаться в пуховый платок и книжку про любовь почитать с коробкой дорогих конфет. И чтобы тишина, чтобы телефон еще не провели. Можно еще в горячую ванну на часик и холодные апельсины есть, и чтобы в квартире, кроме мамы, ни души, уроки сделаны и завтра воскресенье…

— Как ты сказала? — Ева с ужасом уставилась в длинные коричневые глаза. — Апельсины? В ванной?

— Холодные, часика на три в холодильник, — уточнила Леша. — Так что, если есть нужда, дарю! Постреляешь еще кого-нибудь, там много интересного. Я не читала, я девочка осторожная, но Слоник старался, тщательно припоминал все имена, иногда позванивал, чтобы уточнить, если кого забыл. Там все его отцы, все, кто его сделал. Я ведь не знала, чем он занимается, пока мы не поругались. Допустим, — объяснила Леша, — ты та, за кого себя выдаешь. Тогда для тебя эта тетрадка — просто праздник души. Если ты подставная, чтобы у меня эту тетрадку добыть, так и черт с тобой! По крайней мере, ты русская, и на том спасибо.

— Где она? — Ева не могла во все это поверить.

— Она у него дома, спрятана в тайничке, я думаю.

— Ты что, не знаешь точно?

— Я не знаю, был ли там обыск, я не знаю, нашли ли ее. Я только знаю, что там у входа стоят два полисмена, поэтому ты пойдешь в дом и поищешь сама, а я расскажу где.

— Ты имеешь в виду виллу Слоника на берегу?

— Ты что, знаешь эту виллу? — очень заинтересовалась Леша.

— Я помню материалы дела, я видела фотографию. — Поехали, — заспешила Леша. — Как нам сказать шоферу, чтобы он поехал?

— Постучи в перегородку, — предложила Ева.

Леша постучала ладонью, потом ногой, потом двумя ногами. Шофер не шевельнулся. Она вышла из машины, подошла к переду и шлепнула рукой с растопыренными пальцами по стеклу, разбивая тонкий слой воды. Задремавший шофер в ужасе раскрыл глаза, ему показалось, что в стекло машины бьется огромная светящаяся рыба. Он закрылся руками. Потом с опаской всмотрелся в мокрое стекло.

Возмущенная Леша села к Еве, забрызгав ее. Запах дождя и улицы усилил запах приторных духов. Шофер опустил перегородку, Леша назвала адрес.

Отстрельщику адрес ничего не говорил, поэтому он просто повел «кадиллак», не скрываясь, ловя щупальцами фар силуэты женщин на заднем сиденье.

«Кадиллак» не проехал и двух улиц. Отстрельщик удивленно пронаблюдал, как из машины вышел на дождь шофер, а на его место села, как он про себя ее назвал, «райская птичка» — девочка без комплексов, но с принципами. Он проехал мимо растерянного старика медленно, шофер стоял в воде в легких ботинках и по-детски обиженно смотрел вслед «кадиллаку».

Отстрельщик потушил фары на длинном спуске к морю. У большой белой виллы светились слабым светом в полосе дождя два фонаря. Ева несколько раз оглянулась в заднее стекло машины.

— Ты чего вертишься, неужели «хвост?» — Леша вела машину нервно, но с удовольствием.

— За мной все время ходит охранник, я его когда не вижу, вроде что-то потеряла.

— Он тебя охраняет?

— Ну, трудно так сразу сказать, охраняет или гонит, но месяца два он мне пообещал.

— Он нам совершенно ни к чему. Но тебе видней. Мы приехали. Дальше нельзя, полицейские у дома заметят машину. Я туда не пойду ни за что. — Леша остановилась.

В наступившей тишине только дождь упорно шуршал, заполняя собой пространство. Машина висела внутри дождя огромной несуразной каплей, женщины молчали, Еву слегка мутило от сладкого запаха духов.

— Ну что, подружка, приступим? — Ева расстегнула длинную молнию на юбке, стянула ее вниз по ногам и оказалась в облегающих рейтузах. — Жаль, туфли на каблуках, не предусмотрела…

— Возьми мои. — Леша переползла к ней с шоферского сиденья и скинула узкие длинные лодочки.

— Велики. — Ева обматывала голову и лицо черным прозрачным шарфом. Леша заметила, что ее волосы были тщательно спрятаны под облегающую тонкую шапочку, потом уже голова укутывалась шифоном.

— Засунь салфетки. — Леша порылась в сумочке и бросила Еве на колени два носовых платка и несколько салфеток. — Вот ключи. Проходишь длинный коридор, считаешь двери. Третья справа. Это гостиная. Вот так — окна, окна и еще окна. Свет не зажигай, все равно не найдешь где чего, у него некоторые лампы включались, когда сядешь на определенное место или ногой на полу. Если будет совсем темно, значит, закрыли шторы, нащупай хоть одно окно и открой за шнур. От двери до противоположного окна метров пять. Вдоль стен стоят комоды, в них множество ящичков. Вытянешь руку, — Леша протянула руку с растопыренными пальцами и вдруг схватила Еву за запястье, уколов длинными ноготками с черным лаком, — и медленно проводишь по ним. Они все одинаковые, и только один комод маленький, он тебе и нужен. Выдвинешь самый нижний ящик, вытащи его совсем, нащупай пол. Маленькая щербинка в паркете. Вставь в нее ножик и поддень. — Леша всунула в руку Евы маленький декоративный маникюрный ножичек. — Там небольшое углубление в полу, величиной с книжку. Вот и все. Если, конечно, ты уговоришь полицейских тебя пропустить.

— Грустно все это, — сказала Ева, освобождая руку. — Если там стоят полицейские, значит, обыск был.

— Этот тайник с секретом. Если комод сдвинуть, половицы не откроются, там вся хитрость в том, что комод четырьмя ножками давит в определенные места. И только пока он давит, изнутри комода можно открыть легко пол. Но, конечно, если паркет выворачивали во всей комнате ломом, то искать нечего.

— Ну что, подружка, я пошла? — Ева посмотрела долго и внимательно в светло-коричневые глаза. — Сиди тихо, запри здесь все. Ничего не бойся — стекла пуленепробиваемые.

— Ладно, ты меня уже напугала, счастливо тебе, подружка.

И Ева вышла в дождь.

Отстрельщик хлопнул дверцей своей машины одновременно с ней. Он пробежал, согнувшись, к кустам вдоль подъезда к вилле и разглядел черный тонкий силуэт. Ева сначала тоже пробегала от куста к кусту согнувшись. Потом выпрямилась и пошла легко, почти пританцовывая. Охранник крался сзади. Он увидел освещенную двумя фонарями площадку перед входом на виллу.

— Хелло! — крикнула Ева и помахала рукой, подняв ее вверх.

И отстрельщик тут же заметил два силуэта, они вышли в дождь из-под козырька.

— Мальчики! — Ева была уже совсем рядом с полицейскими. — Не подскажете, как пройти в библиотеку? — весело спросила она.

Полицейские что-то радостно загалдели, приглашая ее под козырек. Ева подошла к ним, проводя рукой по лбу, словно сгоняла капли дождя. Ее спокойное плавное движение вдруг превратилось в сильный мгновенный бросок рукой с выставленными вперед напряженными пальцами. Она попала одному из полицейских точно в горло, он всхлипнул, выставил руки вперед и упал. Она стала падать назад вместе с ним, уперлась руками сзади себя в плитку пола и захватила двумя ногами ноги второго, дергающего нервно кобуру. Чтобы его повалить, Еве пришлось сильно напрячься, с выкриком, похожим на жалобу чайки, она перекрестила ноги и повалила полицейского, уже почти вытащившего оружие. Он стал падать, а Ева, оттолкнувшись руками, навалилась на него. Охранник видел четко, только как Ева, заведя одной рукой руку полицейского назад, другой сильно приложила его лбом об пол. Она встала, тяжело дыша. Охранник присел. Ева потрогала шею у первого, потом оттащила одного за другим мужчин к кустам. Она положила их рядом, достала оружие и забросила, не глядя, в кусты. Отстрельщик сидел на расстоянии вытянутой руки от неподвижных полицейских. Он почувствовал, что они живы, по его подсчетам, ей потребовалось на все около трех минут. Если бы у него была шляпа, он бы снял ее перед Евой. Ему все это так понравилось, что он совсем забыл, что идет за ней только для того, чтобы убить.

Ева открыла дверь и вошла внутрь огромного темного особняка. Охранник подбежал, потрогал захлопнувшуюся дверь. Надел перчатки и пошел вдоль здания, ощупывая окна.

Ева оказалась в кромешной темноте. Вдали светилось слабым светом окно. Она отдышалась настолько, чтобы суметь задержать дыхание и прислушаться. И сразу услышала слабое царапанье в дверь. Ева помедлила несколько секунд, раздумывая, отошла в сторону, приготовилась к броску и открыла бесшумно замок.

— Слава Богу, ты не ушла далеко! — Леша была мокрая и дрожала от страха. Она переступала длинными ступнями в колготках. — Здесь кто-то третий, он сразу пошел за тобой, как только ты вышла из машины! Он здесь! Он сидел в кустах и смотрел, как ты уложила полицейских, наверное, это еще один полицейский, а может, их здесь вообще целый взвод?!

— Успокойся. — Ева говорила шепотом, притянув голову Леши к себе и прижавшись губами к маленькому ледяному уху. — Этого не может быть. Полицейский, он бы не прятался, успокойся и расскажи все подробно.

Леша сняла в машине свое шуршащее пальто и стояла в обтягивающем костюме. Фосфорически светились в темноте желтые полосы. Она сдернула с головы шапочку, нервно закрутила длинные волосы в маленький пучок и тщательно натянула шапочку на голову, закрывая лоб.

— Что тут рассказывать! — шипела она возмущенно. — Кто-то шел за тобой, я увидела его сразу, вылезла из машины и кралась за ним. Он потрогал дверь и пошел направо вдоль дома! Я не останусь одна, мне страшно, я пойду с тобой!

— Подожди. — Ева отдирала от себя дрожащие цепкие руки. — Лучше всего выяснить, кто это. Я тихонько выйду на улицу, ты закроешь дверь и подождешь меня здесь. Можешь спрятаться. Я обойду дом и все выясню.

— Я не останусь одна! — Леша топнула босой ногой.

— Здесь есть черный ход?

— Здесь три парадных входа! Сорок окон только на первом этаже!

— Что толку стоять здесь и трястись? — Ева старалась говорить как можно тише. — И вдвоем нам делать нечего. Раз уж ты пришла сюда, иди в эту гостиную и возьми тетрадь. А я выйду на улицу, обойду дом, уж с одним-то мужиком как-нибудь справлюсь. Подожду тебя у двери с той стороны. Не выходи на улицу, сначала постучи, я отвечу. Три раза. Стукну сильно. Ну, не трусь!

— Я… Это… Что-то хотела сказать… А! Только в этой гостиной есть окно эркером. Выступающий эркер в три окна. Ты подойди к нему, чтобы я тебя увидела, мазни рукой по стеклу, я буду знать, что все в порядке.

Делай все очень тихо, возьми ключи, — прошептала Ева напоследок в холодное ухо.

Отстрельщик прошел вдоль здания, осматривая окна. Внизу за холмами тихо шумело море, ему вторил надоедливый дождь. Четвертое окно с решеткой. Пятое. Он сцепил зубы и уговаривал себя не нервничать. Главное, успеть к ее выходу из дома, если в окно не влезть, надо успеть подойти к двери. Он сразу же обнаружил еще одну дверь. Потом еще одну. Не может быть такого сплошного невезения! Она может выйти в любую дверь! Еще одно окно с решеткой. Наконец, почти отчаявшись, он увидел дверь и небольшое квадратное окно без решетки рядом с ней, вероятно, это была кухня или кладовая, в окно подавали коробки.

Отстрельщик прижал поплотней ладонь к стеклу в самом углу, а локтем этой же руки сделал резкое движение, ударив в другой угол окна. Стекло разбилось почти без звона. Отстрельщик спеша вытаскивал осколки. Он пролез с огромным трудом, в какой-то момент ему показалось, что он застрял. Упав руками на пол, извивался и кряхтел, подтягивая ноги.

Он увидел, что в доме очень темно. Сначала это показалось странным, потом отстрельщик понял, что это от уединенности особняка: не было рядом огней других домов или рекламы, окна смотрели на пустые холмы, только вдали мерцал у моря разноцветными декоративными огоньками причал.

— Черт! — выругался он, ему в голову не пришло захватить с собой фонарь.

Он сделал шаг и выругался еще раз: оглушительно, как ему показалось в пустом доме, лопнули под ногами упавшие стекла.

Пришлось идти, вытянув руки. Через минуту некоторые предметы стали слабо угадываться. Охранник обнаружил, что страшно таращит и напрягает глаза. Через три двери он попал в длинный коридор, занервничал, потеряв ориентацию, уговорил себя затихнуть и умереть на несколько секунд. Остановив дыхание и закрыв глаза, услышал слабое движение где-то вдали и пошел на него.

Он вошел в открытую дверь гостиной и сразу почувствовал возню где-то впереди. Женщина тяжело дышала, вытаскивая ящик из комода. Она стояла на коленях. Отстрельщик шел медленно, переступая плавно с пятки на носок, сдерживая дыхание. Опустил руку и вытащил из длинного кармана на джинсах сбоку у коленки тяжелый нож с чуть загнутым лезвием. Ему показалось, что женщина услышала это движение, она замерла. Отстрельщик почти прыгнул к ней, на ощупь захватил рот левой рукой, запрокинул голову и мгновенно перерезал горло.

Он почувствовал ее смерть слабым подергиванием тела, вцепившиеся ему в руку пальцы ослабли, и вдруг ощутил радость и удовлетворение, Когда она несколько секунд назад замерла и перестала возиться, он уже подумал, что без борьбы не обойтись. Отстрельщик ощупал тело. Проводя пальцами сзади по шее и надавливая, нащупал промежуток между позвонками, провел по нему лезвием с силой, потом еще раз по разрезу изнутри. Голова была отрезана. Он встал на колени, держа руки с ножом перед собой. Ладони были в теплой крови. Отстрельщик думал, удастся ли ему без света отсоединить ножом руки и ноги, перерезая суставные сухожилия, как вдруг услышал шаги где-то в коридоре. Все, что он мог предположить, — это еще один полицейский в доме. Не опасаясь шуметь, отстрельщик снял с себя огромную сумку, которая была надета на спину на манер рюкзака, и стал укладывать тело. Ноги пришлось согнуть, отчего сумка не закрывалась. Отстрельщик обнаружил, что женщина была без туфель, но удивляться было некогда. Отрезанную голову он положил на живот, на голову — руки. Сумка оказалась очень тяжелой.

Он выбежал в коридор, почти волоча сумку по полу. Открывая защелку замка на двери, все время ждал, что зажжется свет и начнут стрелять. Хлопнул дверью, не таясь, взял сумку на руки, прижав к себе у груди, и побежал, задыхаясь от странного запаха увядших пряных цветов, которыми пахла одежда и тело убитой.

— Ну что, танцорка, — шумно дыша, сказал охранник и остановился, — отстрелялась? — Он медленно опустил сумку на землю.

Ему очень не хотелось доставать тело и отделять руки и ноги.

Тонким воем завыли полицейские сирены. Внизу поднимались по дороге несколько машин с красно-синими мигающими огоньками.

Отстрельщик оглянулся. Кромешная темень. Разделкой заниматься некогда, надо было срочно уходить. Он решил бросить машину и спуститься к морю.

Ева обнаружила разбитое окно и залезла в него, не раздумывая. Она хрустнула разбитыми стеклами и вспомнила, что не отдала Леше ее маникюрный ножичек и на данный момент не имеет вообще никакого оружия, не говоря уже о фонаре.

Ева шла на ощупь в открытые двери, пока не попала в коридор.

Затаила дыхание и закрыла глаза, прислушиваясь. Пошла, осторожно переступая с пятки на носок, на слабые звуки возни где-то впереди.

Пройдя несколько шагов, услышала, как кто-то шумно вышел в коридор, волоча что-то тяжелое. Это не могла быть Леша, потому что ясно слышалась тяжелая поступь широких шагов в обуви. Ева прижалась к стене и стояла не шевелясь еще несколько секунд после того, как хлопнула входная дверь.

— Леша! — позвала она громко и в испуге закрыла рот рукой.

Тишина.

Ева пробежала к двери в гостиную, осторожно заглянула. Пошла, выставив руку с растопыренными пальцами, на слабоугадывающиеся прямоугольники окон. Споткнулась и больно ударилась обо что-то ногой. Опустившись, нащупала на полу ящик из комода, потом ощупала сам комод, пустое пространство на месте ящика и пол внутри. Она встала на колени, открыла ножичек и поддела небольшую щель. Несколько паркетин выскочили крышкой, как на пружине. Ева пошарила внутри небольшого тайника и вытащила тетрадь. Положила ее на пол, защелкнула крышкой-паркетом и засунула на место ящик.

В этот момент услышала полицейские сирены. Провела рукой по полу в поисках тетради и почувствовала, что ее руки и тетрадь выпачканы чем-то липким. Ева застыла. Провела испачканными пальцами еще дальше по полу. Поднесла руку к лицу, понюхала и лизнула. Ей пришлось ухватиться другой рукой за комод, чтобы не упасть. Это была кровь. Она стояла на коленях в луже крови.

Сердце застучало в висках. Ева ненавидела страх, она от него цепенела и теряла способность двигаться.

— Леша… — сказала она очень тихо, только себе.

Во входную дверь стучали. Ева встала с пола, засунула тетрадь за резинку рейтуз под свитер, выставила руки вперед и быстро обошла комнату, как слепая. Она убедилась, что на полу никто не лежит. Выбежала в коридор и побежала, касаясь стены, к кухне и разбитому окну.

Она вылезла и успела отползти к кустам, прежде чем из-за поворота дома показались двое разговаривающих полицейских.

У «кадиллака» тоже стояли полицейские и светили внутрь машины фонариками.

Ева спустилась, прячась, к дороге и сразу обнаружила красную спортивную машину. Она подошла осторожно. Машина была пустая и открытая. Ева убрала тормоз, попрыгала на сиденье, но машина стояла. Она вышла, уперлась руками, толкая ее сзади, скривив лицо в натуге и моргая от заливавшего глаза дождя. Машина двинулась нехотя, Ева успела добежать до открытой дверцы и схватить руль прежде, чем пошел резкий поворот и спуск.

Когда она смогла завести мотор и включить фары, то обнаружила себя вцепившуюся в руль с такой силой, что пальцы онемели. Коленки дрожали и жили как бы сами по себе — Ева пробовала бить их кулаком, стискивать, но дрожь не проходила.

Выехав на оживленную улицу, Ева заметила рядом с собой на сиденье что-то вроде телефона, схватила его обрадованно, но не нашла кнопок с цифрами. Она вытащила антенну и услышала треск.

«Вот почему ты все время был рядом, отстрельщик…» — Ева поняла, что не ориентируется в городе. Она не знала, куда ехать, поэтому остановилась в первом же попавшемся тихом и безлюдном переулке, тщательно вытерла все, к чему прикасалась руками, своей трикотажной шапочкой, скрывавшей ее новую прическу. Вышла в дождь и задумчиво посмотрела на задник машины, раздумывая, стоит ли вытирать его в такой дождь. Бросила в урну шапочку и пошла ловить такси.

Она назвала таксисту отель, где встречалась с Лешей, потом от отеля показывала пальцем, куда ехать. На знакомой улице сказала, расслабившись:

— Дэвид Капа, адвокат, конфиденциально и быстро.

Когда такси подъехало к знакомой двери, Ева приподнялась, протянула руку к рулю через плечо шофера и давила на клаксон, переполошив все стоящие рядом дома, пока из двери с табличкой не выскочил китаец с огромным зонтом.

— Заплати, — сказала она ему и пошла, еле волоча ноги, к двери, проигнорировав зонт.

Она стала снимать мокрую одежду сразу в прихожей. С лестницы в это время медленно спускался адвокат.

— У тебя неприятности, — сказала ему Ева. — Пришлось бросить машину у особняка Слоника, это где-то за городом, у моря, в машине мои туфли и юбка, еще песцовый жакет и пальто из капрона с золотыми цветами. На руле — отпечатки пальцев Светы Кошкиной, супермодели, которую, скорей всего, убили где-то там, рядом. — Ева стащила рейтузы, облегающий свитер, скинула лодочки Светы Кошкиной, потом размотала длинный шарф. — И великолепная шляпа тоже там! — сообщила она с грустью, стоя в одних трусиках и глядя на адвоката снизу вверх. — Вопросы есть?

— Что, ради всего святого, ты сделала со своими волосами?! — Адвокат в ужасе показал рукой.

На голове Евы висели мокрыми прядями плохо окрашенные в желтовато-белый цвет и завитые ядреной химией мерзкие волосы.

— Конспирация, — сказала Ева. — Наркотики везу? Ну так! Я разрабатываю специфический имидж. Мне вообще надо срочно бежать, адвокат, подсуетись, пока я погреюсь, сообрази паспорт и билет, а?

— Твоя экипировка готова, а билет можно заказать сейчас по телефону на первый же рейс. Но мы же не можем вот так расстаться? Ты мне должна все рассказать!

— Конечно, не можем! Принеси мне в ванную выпить, мне очень хреново, мне никогда не было так хреново, будь добрым дедушкой! А насчет рассказать, так завтра прочтешь все в газетах, придумай, как выкрутиться с машиной, я выкинула твоего шофера где-то на дороге.

— Света… как ее? Это девушка из морга? — спросил адвокат, протягивая Еве через две минуты крепкий коктейль и садясь на край ванны.

Ева молча кивнула. Из белой пены торчала ее голова с нелепой прической.

— Кто ее убил?

— Я думаю, отстрельщик. Туда приехала полиция почти сразу, наверное, сработала сигнализация, когда он разбил окно. Я еле выбралась на его машине, я ее протерла. Еще я думаю, какого черта он ее убил?

— Да, — сказал адвокат, — бежать надо срочно. Отстрельщика доставили сегодня ночью в публичный дом. Я не думаю, что он хотел убить эту девушку. У тебя прошел шок? Мне надо уехать на полчаса. Я прикажу никому не открывать дверь, но на всякий случай… У меня в ночном столике в спальне лежит револьвер. Попробуй поспать эти полчаса.

Адвокат Дэвид Капа поехал на такси в сомнительный квартал, поднялся по темной лестнице на второй этаж убогой квартирки над хлебопекарней. Он не успел постучать, как горбун открыл дверь. Вероятно, прислушивался к шагам на лестнице. И адвокат окунулся в золотое свечение Далилы, сразу ослабев.

Есть разговор, — сказал он, не в силах отвести глаз от лица женщины.

Отстрельщик приехал в аэропорт и позвонил из автомата Хамиду. Он хотел говорить только с секретарем Феди.

— Не теряй время, — настырно сказал Хамид. — Получилось или так звонишь, отметиться?

— Я все сделал, только одна неувязочка вышла. Было темно, я очень спешил, и шесть частей не получилось. Так что, если есть время, съезди к особнячку Паши Закидонского и отсоедини руки и ноги. Умеешь?

— Я с тобой, шестерка, препираться не собираюсь и отбросами, как ты, не занимаюсь. Ты ее убил?

— По крайней мере, голову я отрезал.

Наступило молчание. Отстрельщик слышал шумное дыхание Хамида, потом стук трубки. Через несколько секунд трубку взял Никитка.

— Ты отрезал ей голову, — не спрашивал, а грустно констатировал секретарь, — и она тебя не покалечила?

— Слушай, секретарь, я сижу в аэропорту возле камер хранения. У меня с собой несколько монет мелких, и все. Пришлешь человека с моими документами и деньгами. Подбери небольшую дорожную сумку, положи туда бритву, пару рубашек, любых, лучше в размер, носки, еще кое-какую мелочевку, журнальчики, свитер, шарф, можно кинуть упаковку презервативов. Короче, мужик оттянулся пару недель на отдыхе и летит домой, понял? Человек должен подойти к ящику номер тридцать семь, подергать дверцу. Пока она закрыта, там чьи-то вещи. Если так и будет закрыта, пусть постоит и почешет себя за ухом, я подойду к нему, если открыта — пусть поставит туда сумку и быстро уходит. И не шути со мной, секретарь. Я свою работу сделал. Ты обещал мне жизнь. Если у этого человека хоть слегка оттопырится пиджак или брючина внизу у носка, я тебя найду, секретарь. Сегодня же найду. А сегодня у нас кончается через полтора часа.

— Не нервничай, — сказал Никитка. — Все сделаю, как ты сказал. Мы тебя поблагодарим, когда все подробно узнаем. Я найду тебя в Москве.

— У меня грязная одежда, — сказал отстрельщик, — нужна еще куртка.

— Прощай, — сказал Никитка.

— Прощай, секретарь.

Отстрельщик после звонка пошел в туалет и с наслаждением вымыл лицо, шею и даже голову, заливая джинсовку водой. Он причесывал растопыренными пальцами волосы назад, когда заметил на руках небольшие, но глубокие царапины. Отстрельщик застыл, вспоминая, откуда это. Потом потряс головой. «Вспомню потом, сначала — нож». Он крепко обхватил рукоятку и ловил великолепным лезвием отсветы ламп. Вздохнул с сожалением, вошел в кабинку и положил нож на сливной бачок.

В туалет ввалилась большая компания молодежи. Они шумно разошлись по кабинкам, переговариваясь между собой. Когда ушли, отстрельщик вошел в кабинку. Ножа не было. Отстрельщик удовлетворенно кивнул.

Есть ему не хотелось, он начинал есть после убийства обычно только на второй день, а женщину мог захотеть не раньше чем через пять дней. Поэтому отстрельщик ходил от киоска к киоску еще с полчаса, тупо разглядывая журналы и не реагируя на предложения мелких торговцев с лотками на шее.

Через полчаса он сидел у камер хранения и боялся задремать. Ячейка 37 была пустой. Еще через полчаса к ней подошел невзрачный старый турок и поставил туда дорожную сумку. Не закрывая ячейку и не оглядываясь, он быстро ушел, а отстрельщик забрал сумку. В его паспорте лежала записка: «Билет на самолет на шесть десять заказан на твое имя». Денег секретарь выделил достаточно, не поскупился. И куртку положил не новую, а ношеную, как и полагалось. Отстрельщик надел ее и пошел к кассам, кривясь от чужого запаха: бывший владелец куртки курил.

Получив билет, он нашел место поспокойней в зале ожидания, с удовольствием вытянул ноги, поставил сумку на колени и устроился подремать. Он не разрешал себе думать о деле. Нужен был временной отрезок часов в пять-шесть, чтобы успокоились нервы и расслабилось тело. Потом — сожаления и предположения, как можно было бы сделать лучше. Потом.

Адвокат вернулся домой только через три часа. У входа стояли две огромные сумки. Пока адвокат медленно снимал пальто, по лестнице сбежала совершенно незнакомая женщина.

— Шо ж ты мне нервы портишь, а? Ты ж сказав, шо будешь через полчаса, опять по бабам шлялся, старый пень? — визгливо и быстро затараторила она,уставив руки в бока и гордо выпятив ужасающих размеров грудь.

Адвокат застыл, открыв рот. Пока он осматривал, начиная снизу, кроссовки, толстые вязаные рейтузы с начесом, свитер в тон рейтузам и нелепую стеганую дутую безрукавку поверх свитера, китаец стянул с него пальто. Адвокат дошел до лица женщины и вздрогнул, как будто его ударили. Лицо женщины было смуглым и раскрашено самым нелепым образом, глаза подведены так, что казались круглыми и удивленными. Рот намазан яркой лиловой помадой, рисунок — бантиком. Брови подведены нарочито сильно, наклеенные ресницы схлопывались с прилипанием. Но самым примечательным были волосы. У корней они призывно темнели, не сдаваясь никакому обесцвечиванию, к концам — почти сожжены до белого цвета. Такой пуделястой химической завивки адвокат не видел со времен своей молодости.

— Хрустный Олень, — сказала тем временем женщина, — у тебя хозяин сейчас шмякнется, так он удивился. Ну шо, адвокат, как я тебе, а?

— Ева? — Адвокат действительно нащупывал рукой позади себя пуфик.

— Шо-то я тебя не понимаю, я лечу или не лечу? Рассевся тут, давай баксы и вызывай машину! До самолета три часа!

— Минутку, позволь…

— Не, то ты позволь, ты ж мне так и не сказав, куда я эту шмотку должна привезти! — Ева потрясла на себе безрукавку.

— Принеси мне выпить, — попросил адвокат слугу, а когда тот ушел, поманил Еву к себе и взял за руку.

— Девочка, к тебе придут. Тебя найдут, ты ни о чем не беспокойся. Все заберут. На следующий день. Завтра. Будь вечером дома. Я привез тебе документы. Ты Пономарева Катерина из Краснодара, как и просила. Ничего не бойся. Машина ждет тебя на улице, ты великолепна.

— Будем прощаться или досвиданькать-ся? — спросила Ева своим голосом.

— Прощаться, — сказал адвокат, не отпуская ее руку. Он поднес ее к губам, чтобы поцеловать, споткнулся взглядом о нелепо раскрашенные ярким красным лаком короткие ногти. Ева потянула руку на себя, обхватила адвоката за голову и с чмокающим звонким звуком поцеловала в губы.

— Ну, прощавай тогда!

— Давай серьезно попрощаемся, Ева, — попросил адвокат, не отпуская ее, уже повернувшуюся к двери.

— Еще чего! — весело сказала Ева и освободила руку.

Дверь осталась открытой, адвокат слышал, как стукнула автомобильная дверца и завелся мотор. Китаец принес на маленьком серебряном подносе бокал.

— Я не буду пить, — устало сказал адвокат. — Запри дверь и приготовь мне постель. Лягу. До чего же я устал от этой женщины!

— Она не женщина, — неожиданно сказал китаец.

— Вот как? Впрочем, тебе видней. Кто же она?

— Судьба.

Адвокат задумался, уставясь перед собой.

— Она приказала, и я делать ей, как это?.. Клизма.

— Что ты сказал? — Адвокату показалось, что он слышит странный разговор-бред, где-то рядом разговаривают совершенно незнакомые люди.

— Я делать ей клизма.

— Ты делал ей клизму? — Адвокат внимательно осмотрел, словно только что увидел, почтительно застывшего с подносом в руке китайца.

— Если она попадаться, ее вывернут на-переизнанку. Залезут везде. Она хотеть быть в форме. Она говорит, что знает, как работают полицейские на перевозчиков. Как их осматривать, когда они попадаться. Во всех местах.

Адвокат встал, потом опять сел.

— Я пойду все же в спальню, — сказал он решительно и встал.

— Она говорить, что попадет в муху на стене, если станет вон там. — Китаец шел за адвокатом по лестнице шаг в шаг. — Я не верить, тогда она спорить, если она попадать в муху, я — делать ей клизму. — Китаец остановился на минуту, потому что адвокат внимательно разглядывал аккуратную дырочку на стене у лестницы. — Я говорить, что вы не хотите дырочку, она говорить — это память. Тогда я говорить, что у меня не бывает мухи, она говорить, что надо рисовать. Я рисовать муху, она в нее попадать вот оттуда и туда. — Китаец показал рукой.

— Замолчи! — закричал жалобно адвокат уже у двери своей спальни. — Ты только послушай, это же бред, бред!

— Но она попадать! — настаивал слуга, поставив поднос на столик у кровати и откидывая одеяла. — Поэтому я делать клизму.

— У меня горячка или я делаю что-то не то? — Адвокат с силой тер виски. — А! Я понял. Грустный Олень, ты не должен говорить по-русски.

— Я плохо говорить, я это знать.

— Слушай, да она тебе понравилась! — Адвокат направил в слугу длинный указательный палец.

Китаец надолго задумался.

— Я хотеть ее побить, — сказал он честно и улыбнулся.

— Побить?

— Йес! — Китаец улыбнулся еще шире, открыв розовые десны.

— Все! Уходи, а то я сойду с ума. Уходи! — Адвокат хотел запрятаться под одеяла, но слуга стал раздевать его, не обращая внимания на отталкивающие руки.

— Она стрелять только раз и попадать. — Китаец стаскивал брюки.

— Это невыносимо, — стонал адвокат, перестав сопротивляться. — Почему я вообще с тобой говорю? Ты же не знаешь русского языка! Ты хотел ее побить?! Хотя чего тут удивляться, ей-Богу?! Она тебя обмотала лейкопластырем, потом сблевала на тебя, потом еще заставила делать клизму…

— Я проигрывал. — Китаец поднял ноги хозяина и укладывал их на кровати. — Я сразу говорить, что не должен делать клизмы гостям. Она сказала, что попадать в муху, а я сказал…

— Заткнись, — жалобно попросил адвокат, — мне тоже жаль, что она уехала. Я хотел бы с ней жить, просто видеть ее по утрам, как она ест на моей кухне. Или залазит ко мне на постель и пьет вино ночью. Она очень красива, но еще больше опасна, понимаешь? Она просто притягивает к себе смерть! Ее нельзя держать возле себя.

— Она уехать, и ее могут проверять туда, где я делать клизму, — сказал с укором китаец.

— Она сама выбрала свою жизнь. — Адвокат закрыл глаза. — Убирайся, я только что попрощался с женщиной, которая может только сниться, ее не существует, вот тебе еще один урок: нельзя придумывать женщин, потому что, когда ты вдруг встречаешь похожую, каждое несоответствие выдумке заставляет мучительно страдать. Я сам ее выгнал, она тоже улетит сегодня. Они даже встретятся в самолете, она, моя выдумка, и Ева, хотя кто может узнать это страшилище с жжеными волосами?..

— Я рисовать самую маленькую муху на свете, — сказал китаец, — какую такую только уметь.

Ева Курганова — по паспорту Екатерина Пономарева — собралась стукнуть по стеклянной двери ногой, потому что обе руки были заняты сумками. Но двери сами распахнулись, как только она подняла ногу.

— От техника! — восхищенно сказала она чинной паре, выходившей из зала аэропорта. Ева купила в буфете яблоко, внимательно пересчитала сдачу, шевеля губами, закусила яблоко зубами и, держа его во рту, прошла, волоча сумки, к сиденьям в зале ожидания.

Зал был полупустой. Ева быстро осмотрела сидевших, выбирая жертву, и вдруг замерла: на одном из сидений дремал отстрельщик.

«Попался, специалист, — подумала она, — сейчас и проверим мою оберточку!»

Отстрельщик дернулся, когда его толкнули в ногу сумкой. Он вздохнул и открыл глаза.

— Тут у вас не занято? — спрашивала его намазанная челночница с родным хохлацким выговором.

Отстрельщик осмотрел почти пустой зал, вздохнул и поставил на сиденье рядом с собой сумку.

— Ты шо, по-русски не шпрэхаешь? — спросила надоедливая баба, впрочем, вполне грудастая.

— Занято, — буркнул отстрельщик.

— Я ж так и подумала — наш! Вещей у тебя нету, а так — наш. — Ева села рядом с его сумкой, оперлась на нее и доверчиво поманила к себе хмурого отстрельщика. — Слышь, как у них тут на досмотре насчет баксов, а? — шепотом спросила она.

На него смотрели вытаращенные карие глаза в липком оформлении наклеенных ресниц.

— Отвали, — лениво сказал отстрельщик, сложил руки на груди и закрыл глаза.

— Хрубиян, — обиделась Ева, — я ж по-хорошему спрашиваю, у меня лишку есть, мо-же, ты знаешь, как они тут, сильно шмо-нают?

Отстрельщик вздохнул и выдернул из-под ее руки свою сумку. Встал, оглядел зал и ушел подальше. Он сел, раздраженно сопя, прикрыл глаза, но успел профессионально на расстоянии одним взглядом охватить всю ее странную грудастую фигуру. Женщина жевала яблоко с открытым ртом, уместив сумки перед собой и держа их одной рукой за ручки. Она настороженно оглядывала каждого, кто подходил ближе чем на два метра. Отстрельщик хмыкнул, с досадой повертел головой и постарался задремать.

Он еще раз внимательно оглядел ее, ощутив смутное, ничем не объяснимое беспокойство, когда женщина, волоча сумки, прошла к телефонной будке и стала звонить. Она ни разу не посмотрела больше на него, отстрельщик внимательно осмотрел остальных ожидающих в зале. Беспокойство не проходило. Ему очень захотелось услышать, кому она звонит. Куда вообще, к черту, может звонить челночница, набирая такой длинный международный номер?!

«Домой она звонит, сказать, чтоб встретили! Да уж, когда все деньги на подсчете…»

Ева Курганова действительно звонила далеко, можно сказать, что и домой. Она назвала отдел, с которым ее надо было соединить, достала, ожидая, из кармана безрукавки зеркальце и подтирала яркий бантик на губах, рассматривая напряженное лицо отстрельщика далеко в зале. Потом она постаралась максимально правильно описать одежду отстрельщика и его внешний вид, а на вопрос с другого конца, кто это звонит, радостно сообщила:

— Так это ж анонимный звонок, чудило!

Оператору таможенной службы Шереметьева позвонили из отдела по борьбе с наркотиками и продиктовали информацию. В самолете, улетающем из Стамбула через полтора часа, будет курьер. Мужчина лет пятидесяти, русский, высокого роста, волосы волнистые, седые, зачесаны назад, на лбу залысины, одет в потертые джинсы, кроссовки и кожаную куртку, едет налегке — с собой только небольшая дорожная сумка. Оператор вздохнул. На прошлой неделе пустышек было три. Но звонили в шутку, обычно свои, местные. Здесь звонок был из Турции.

— Вызывать группу с собакой? — спросил оператор звонившего офицера.

— Сам не пойму, — сознался тот честно. — Это не наш информатор, он бы назвал кодовое слово. Звонила женщина. И не просто ноль-два. Набрала номер отдела главного управления. Я женщинам верю, они обиженные бывают очень злые и честные.

— Давай я подкину эту головную боль туркам, — предложил оператор, — позвоню сейчас им. Пусть сами там сейчас и разбираются. Хотя в принципе у нас хороший пес на багаже.

— Не надо туркам. Сами разберемся, он же русский, потом возись с ним через консульство. Сделаем так. Горячку не пороть, может, это шутка, а если что обнаружится, я сам и приеду, тогда сообразим, как рапорт составить по поводу этого звонка. Я задержусь со сменой и подожду до девяти. Ты там особенно не суетись, а то потом насмешек не оберемся.

В стамбульском аэропорту пассажиров пригласили на регистрацию и осмотр багажа. Ева подошла к стойкам одна из первых. Таможенников было трое, старик с медлительными движениями невыспавшегося сердечника и двое молодых. Старик посмотрел документы супружеской пары и отдал их одному молодому, посмотрел паспорт Евы и отдал другому. Первый таможенник почтительно заговорил с супругами по-английски, второй подмигнул Еве и сказал на родном русском, кривя рот в пренебрежительной усмешке:

— Ну, подружка, чего везешь?

— Та шо я могу везти, шмотки всякие, куртки купила родне, мелочевку разную.

— Открывай сумки. — Он пристально разглядывал ее округлые формы.

— Та шо тут открывать, усего две сумки, шо их там открывать, нема там ничего такого, шо вам трэба.

— А что ты так нервничаешь, подружка?

— Та не нервничаю я, шо мне нервничать… — забегала глазами Ева и нервно поправила грудь, чуть приподняв ее.

— Собери вещи, — сказал таможенник, перебросив несколько тряпок, — и пойдем со мной.

— Куда это? — Ева заталкивала быстро все обратно в сумки.

Таможенник, не отвечая, первым прошел через турникет, оглянулся, быстро окинул ее взглядом и кивнул головой на дверь.

В комнате сидели еще двое. Ева остановилась у двери.

— Здрасьте. — Она чуть кивнула головой, не выпуская сумки из рук.

Таможенник быстро говорил что-то сидящим, кивая на Еву, они стали смеяться и стучать его по плечу. Он повернулся к Еве.

— Садись, да брось ты свои сумки. Деньги и драгоценности везешь?

— Так ведь какие там деньги?.. Только шо указано в этой… как ее, забыла.

— Да не может быть. Не все, наверное, указано? Положи на стол.

Ева подошла к столу, внимательно посмотрела на сидящих, повернулась к ним спиной и залезла к себе в лифчик, просунув руку в оттянутый ворот толстого свитера.

— Вот. — Она положила на стол тонкую пачку долларов, завернутую в полиэтиленовый пакет.

— Достань. — Таможенник закурил и подмигнул остальным.

Ева потрясла пакетом, высыпая на стол деньги.

Таможенник разложил стодолларовые банкноты на столе.

— Десять. Это все?

— Усе. — Ева опустила глаза.

— Ну, подружка, вызывать девушку для осмотра или сама разденешься?

— Та вы шо, дяденьки?! Нема у мене ничого, сдохнуть на месте!

— Раздевайся! — приказал он и тоже сел, развернув стул поудобней.

— Я не можу! — убедительно сказала Ева. — Нехай они выйдуть!

— Это еще почему? — удивился таможенник. — Чем они хуже меня, ты что, к туркам чего-то имеешь?

— Вы при исполнении, а они нехай вый дуть! — Ева топнула ногой.

— Нехай! — передразнил ее таможенник. — Вот же дура. — Он повернулся и заговорил по-турецки с напарниками.

Турки уходили с сожалением, громко давая советы коллеге и показывая, в каких именно местах эти советы особенно хорошо применимы.

— Ну? — выжидательно поторопил ее таможенник, когда они остались одни.

— А они в дверь не будуть смотреть? — спросила Ева.

— Нет, у них своих радостей хватает, они за смену уже насмотрелись, раздевайся!

Ева сняла безрукавку, опустила ее на пол и медленно потянула свитер. Когда свитер поднялся до живота, она вдруг резко дернула его вниз.

— Я не можу! Ну не можу я! — закричала она вдруг так громко, что таможенник в испуге вскочил.

— Ты что, больная? — Он снял форменную фуражку и провел быстрым движением по волосам, потер лоб. — Что это ты устраиваешь? Я тебя трогаю? Я тебе…

— Я первый раз так еду, сами можете по-дывиться по документам, не торопите меня! Усе так раздеваются?

— Я тебя на обыск привел, если не хочешь по-хорошему, пригласим девушку, она осмотрит тебя голую и во всех местах! Я же вижу, у тебя рыльце-то в пушку! — рассердился таможенник.

— Какие вы, — обиделась Ева, — не надо кричать на меня, я попробую…

Она еще раз медленно потянула вверх длинный свитер, посмотрела пристально в напряженное лицо таможенника, закрыла глаза и дернула свитер вниз.

— Не можу! — сказала она медленно. — Пропади эти доллары, шо ж я за эти бумажки буду стыд терпеть?! — Она быстрым движением залезла еще раз в бюстгальтер и достала две сотенные, свернутые пополам. — От и весь ваш досмотр, не можно их провозить, да? Та подавитесь! — Ева разорвала доллары на мелкие кусочки.

— Ты… Ты что это творишь?! — Таможенник сгреб на столе в кучу зеленые обрывки.

— Все — позычила! Все — в долг! Ничого, пэрэживу! У нас же там — люди! — воспитывала его Ева, размахивая руками. — Они розумиють, шо можно, а шо — ни за що! Я расскажу. Они поймуть! Двести долларов, ой же мамочка моя! — Теперь она схватилась за щеки и села, обессилев, на стул.

— Пошла вон, — тихо и зло сказал таможенник. — Забирай свои шмотки, дура. Я же сразу понял, что ты больше объявленного везешь, спокойно бы разделась слегка, и все!

— Ага, слегка! Ага, усе! Отобрал бы все одно! — обиженно сказала Ева из-под ладоней. — Так и забирай, а стыд терпеть не буду! Вызывай свою девушку, нехай она меня теперь смотрит! Шо то за порядки такие, не можно две сотни лишку провезти!

Таможенник подумал, пройдясь туда-обратно по комнате, и смахнул обрывки в выдвинутый ящик стола.

— Будешь девушку звать, чи я пойду уже? — спросила Ева тихо, поднимая безрукавку с пола.

Отстрельщик увидел приставучую хохлушку, выходящую из служебного помещения, красную и растрепанную. Она вызывающе сдувала со лба свои обесцвеченные кудряшки и волокла по полу сумки. Отстрельщик почему-то не мог отвести от нее взгляда: что-то в ее походке было странным. Ева споткнулась о свою сумку, подвернув ногу, и упала руками на пол, встав на четвереньки.

— От же, боженька моя, — простонала она громко, обратив на себя внимание всех стоящих у стойки.

Отстрельщик закрыл глаза и покачал головой, отвернувшись. Когда он их открыл, на него шла высокая желтоволосая женщина с напряженно-безумным лицом заблудившейся иностранки. Рядом с ней пробежками перемещался старый горбун, одетый ярко и не по размеру.

Отстрельщик повертелся рядом с этой странной парой. Просто так. Потому что женщина была не правдоподобно хороша. Про себя он решил, что ему такую не одолеть, много возиться придется, да и интеллект потребуется. Он с удивлением услышал, что женщина сопровождает мертвеца. Горбун громко говорил со старым таможенником, женщина смотрела застывшим взглядом в спину хохлушке, подтаскивающей свои сумки к багажному контейнеру. Таможенник показал на бусы женщины, большие, в несколько рядов, он поманил ее пальцем к себе, доставая лупу. Далила оторвалась взглядом от невероятно округлого, уютного зада странной женщины и, увидев лупу, тут же достала из кармана бумаги. Таможенник ушел советоваться. Шептались двое негров, рассматривая ожерелье. Отстрельщик тоже присмотрелся. Крупные продолговатые бусины темного цвета, к тому же все разные, на массивной цепочке. На его взгляд, аляповато и странно для джинсового костюма и спортивной куртки. Далила заметила внимание окружающих, расстегнула две верхние пуговицы плотной джинсовой рубашки и запрятала бусы.

К ней подошли таможенник и строгий молодой человек. Он обратился к женщине по-русски.

— Здесь написано, что вы декларировали ожерелье при въезде и заплатили пошлину на вывоз.

— Наверное, — неопределенно пробормотала Далила.

— Извините, вам придется подождать. Это недолго, не беспокойтесь. Зачем вы привозили в нашу страну такой дорогой черный жемчуг?

Далила медленно подняла на таможенника серые утомленные глаза.

— Это ожерелье моей бабушки, — сказала она с вызовом. — Я не знала, что оно такое дорогое, я всегда его ношу на себе от дурного глаза!

— Вы везете с собой покойника, — задумчиво заметил молодой человек.

— А это пятый муж моей бабушки, мой незаконный родственник. Я его не декларировала при въезде в страну! Хотя он дороже ожерелья!

— Вы так не беспокойтесь, пройдите со мной, мы только проверим насчет ожерелья, специалист его посмотрит и определит, подлинное ли оно. У вас будут неприятности, только если оно поддельное, понимаете? Здесь написано, что вы ввезли подлинный жемчуг.

— Я ничего не понимаю. — Далила грустно махнула рукой.

Когда все пассажиры прошли в небольшой зал ожидания после таможенного досмотра, старый таможенник с молодыми напарниками прошел в комнату отдыха. Они пили кофе и обсуждали пассажиров. Старик говорил, что это был вполне спокойный рейс, если бы не пара с покойником и ожерельем.

— Это была не пара, женщина летела одна, — заметил молодой, который хорошо управлялся с английским, — горбун ее только проводил. Вероятно, — таможенник засмеялся, — он был у нее переводчиком, хотя его турецкий, скажу я вам! А почему они вас насторожили?

— Это просто, — уселся поудобней старик, — уловка. Красивая женщина, утомленная и нервная, везет на себе достаточно дорогую или необычную вещь. Иногда редкого зверька.

Она делает вид, что ничего не понимает или не помнит, короче, создает проблемы. Вызываем специалистов, рассматриваем эту вещь, проверяем документы. Время идет, у нее оказывается все в порядке, она может забыть какую-нибудь бумажку в сумочке, а потом найти, или ей становится плохо и нужна медсестра. Она отвлекает внимание и время. Все крутятся вокруг этой заметной вещи и небрежно проверяют остальной багаж.

— Но у нее же остальной багаж — это покойник? — удивился молодой русский.

— Вот я и занимался этим покойником, пока она нервировала вас своим ожерельем. Все в порядке. — Старик зевнул. — Такая куча денег на шее в дороге, знаете ли… А что у нее было в сумочке с собой? — поинтересовался он, прикрывая глаза.

— У нее был небольшой рюкзак, все нормально. Кое-что из одежды, косметики минимум, но она и не была накрашена, жевательная резинка, ручка и блокнот, немного денег и журнальчик комиксов.

— Комиксов? — удивленно спросил старик.

— Косметика?! — громко спросил русский, который хотел раздеть хохлушку.

— Да нормально, у нее в паспорте ребенок семи лет.

— А ты чего про косметику спросил? — поинтересовался старик, открывая глаза. Самолет на Москву пошел на взлет.

— Да так, — замялся русский, — я тут у женщины вещи проверял, русская, вы сами мне ее документы дали. Она раскрашена, а косметики никакой, только зеркальце в боковом кармане большой сумки.

— И что? — Старик окончательно проснулся.

— Она… Она везла с собой немного лишних денег в иностранной валюте. — Таможенник говорил неохотно. — Я как раз хотел с вами посоветоваться, как это оформить. Вот. — Таможенник подошел к столу и открыл ящик. Выгреб на стол мелкие обрывки долларов.

— Ну и? — Старик встал и рассмотрел внимательно бумажки. — Они настоящие, знаешь, что это значит?

— Нет, — понуро сказал молодой, он уже ругал себя последними словами. Надо было просто выбросить это и забыть.

— Позвони, — махнул рукой старик на дверь, — узнай, самолет улетел? Как у вас это по-русски? Ты сел на яйцо. Был обыск?

— Нет, она сама достала эти две лишние сотни, очень расстроилась, раскричалась и порвала.

— Самолет улетел, — сказали старику.

— Тут может быть все, — вздохнул старик, — но скорей всего, она этих денег провезла несколько тысяч. Не меньше десяти. Или что-то еще интересней на себе. Это известный трюк. Нервный пассажир рвет возмущенно сотню-две, когда нужно провезти много. Ладно, не огорчайся. За что ему выговор дадим? — спросил старик остальных.

— Не раздел женщину? — попробовал угадать знаток английского.

— Не угадал, — самодовольно улыбнулся старик.

— Мне выговор за то, что не сказал вам сразу про отсутствие косметики у раскрашенной женщины, — казнил сам себя таможенник.

— А вот это — в точку!

Хамид забылся тревожным сном только под утро. Он судорожно вздрагивал и вздыхал, ворочаясь на огромной кровати. Хамид всегда спал хорошо, сейчас, мучаясь и злясь, он спрашивал сам себя — за что наказан? Близко к глазам, как только он сжимал веки, подступало мутное пространство воды. В воде плавала, извиваясь, красивая женщина в золотой кольчуге и с короной на голове. Женщина улыбалась ему, грозила пальцем. Разворачиваясь, она показывала великолепный чешуйчатый хвост, который так пугал задремавшего Хамида, что он дергался, кричал и просыпался.

Тревожным колоколом прозвучал входной звонок. Хамид подождал несколько минут, лежа неподвижно. Не выдержал, вскочил и подбежал к окну, из которого виден въезд в ворота. Полицейская машина. Его человек уже шел по дорожке, из машины вышли двое и ждали за оградой.

Хамид быстро оделся, уговаривая себя не волноваться, приказал разбудить Никитку и приготовить угощение.

Полицейские не пошли в дом. Это было очень неприятно. Ему нужно было проехать с ними.

— Ты поедешь со мной! — прошипел он заспанному Никитке. — Одевайся быстро, я пока позвоню своему адвокату.

— Слушаюсь, господин, — съерничал Никитка, но оделся быстро.

Полицейские не разрешили секретарю сесть с ними, Никитка занервничал было, но к воротам подъехал огромный «роллс-ройс». Лиза открыла дверь и кивнула.

— Мы что, поедем в полицию на этом? — удивился Никитка.

— Пусть прочувствуют, да и адвоката нужно захватить по дороге.

Никитка, хмыкая, разглядывал огромный салон. На сиденьях навалены крошечные подушечки в бархате, подушечки пронзительно пахли сладким тягучим парфюмом.

В полицейском участке они сразу услышали громкий возмущенный голос Хамида. Хамид кричал по-турецки, его уговаривали успокоиться. Он вышел в коридор, адвокат Хамида прошел в кабинет к старшему офицеру.

— Дело такое, — сказал он, вернувшись через несколько минут, — ночью был найден труп молодой красивой женщины. Труп лежал в сумке недалеко от виллы одного не очень законопослушного гражданина из России. Они говорят, что ты должен проехать в морг, осмотреть тело и сказать, не твоя ли это девочка. Ты что-нибудь понимаешь? Я — нет, — категорично заявил адвокат. — Посиди, я сейчас оформлю протест, пусть покажут фотографию, и никуда ехать не надо. Дело вообще странное, потому что при ней найдены документы, она фотомодель из международного агентства. Если бы это была твоя девочка, какие могут быть документы?

— Помолчи, — сказал Хамид и задумался, — ничего не надо делать, я поеду и посмотрю.

— Зря, — спокойно сказал адвокат, — если уж мне ничего не известно, скажи конкретно, что надо делать? Зачем ты меня пригласил?

— Может так случиться, что это будет не модель, а именно моя девочка. Ну может же такое случиться?! — волновался Хамид, повышая голос.

— Если это твоя девочка, которая, как указано у них в протоколе, заколола клиента и покончила с собой, бросившись в море, то как она отрезала себе при этом голову, переоделась, взяла чужие документы и легла в сумку у виллы Паши Закидонского?!

— А это ты придумаешь там по ходу, может, она и не утонула?! — Хамид вопросительно смотрел на Никитку.

— Минутку, — сказала рассудительная Лиза, — вы должны ее видеть, а потом уже решим, что говорить.

— Заткнись, я и так знаю, что это она, моя девочка! — зашипел Хамид.

— Я должен тебя предупредить, — тронул Хамида за рукав адвокат. — Там очень молодой и очень подозрительный человек в кабинете старшего офицера. Он русский, одет с иголочки и разговаривает нагло, он очень интересовался тобой.

— Плевал я на всех подозрительных русских! Здесь все турки и те русские! Что он мне сделает? У меня турецкое гражданство! Я поеду смотреть.

Хамид прошел на опознание не один. К нему где-то незаметно присоединился идеально выбритый молодой человек.

«Не больше двадцати пяти, — определил про себя Хамид, — симпатяга!»

Молодой человек действительно имел очень располагающую внешность. Красиво уложенные русые волосы открывали высокий лоб. Голубые глаза смотрели сквозь круглые стекла очков удивленно и ласково, большие губы были все же довольно красиво очерчены, щеки на пределе приятной пухлости, руки у него были крупные, с сильными пальцами.

Он стоял рядом с Хамидом и улыбался. Санитар пришел с полицейским, сверился со своими записями и выдвинул совсем немного ящик с номером 505.

Голова Светы Кошкиной лежала чуть отдельно от туловища в тусклом золоте блестящих волос.

— Что это? — спросил Хамид и показал непроизвольно на нее пальцем.

— Это женщина, которую нашли сегодня ночью в сумке «Аэрофлот» возле виллы Слоника, — ласково улыбаясь, сказал молодой русский.

Хамид настолько опешил, что спросил совсем уж нелепо:

— А других женщин не было?

— Других не было. Узнаете эту женщину? — спросил русский, перестав улыбаться.

— Нет. Впервые вижу. Не узнаю, — он задержал руку санитара, — подождите, можно посмотреть дальше?

— Не стоит, уважаемый, — твердо сказал обаятельный русский, — кроме головы, ничего не отрезано, руки и ноги в порядке, — перечислял он монотонно. — Женщина обнаружена босой, приехала к особняку на огромном «кадиллаке», машина принадлежит известному в Стамбуле адвокату, он уже заявил о краже. Что странно, в «кадиллаке» есть туфли на высоком каблуке, но совершенно не подходят ей по размеру! Под ногтями кожа и кровь, она пыталась бороться. Значит, вы не узнаете эту женщину?

— Не узнаю, — подавленно сказал Хамид.

— И сумку не узнаете? — вкрадчиво и тихо спросил русский.

Хамид посмотрел в его лицо долгим спокойным взглядом.

— С кем я разговариваю? — спросил он тоже тихо.

— Василий Денисов, служба разведки ФСБ России, — представился русский. — Документы я могу показать вам в машине.

— В какой машине? Какой разведки? — не понял Хамид.

— Я хотел бы поговорить с вами, в моей машине удобно.

— Нам не о чем говорить. — Хамид решительно направился к дверям.

— Не хотите в машине, давайте здесь, у меня к вам несколько вопросов по поводу Федора Самохвалова, убитого у вас в доме. Я попрошу всех выйти, это ненадолго. — Он опять чуть улыбнулся.

— Две минуты, — сказал Хамид.

— Какие проблемы! Дело в том… — Денисов чуть замялся, словно подбирая правильно слова. — Я молодой сотрудник, — сказал он вдруг невпопад, — но дело это мне представляется запутанным. Вот, к примеру, что мы нашли на шее убитой женщины…

Хамид помедлил, но подошел к выдвинутому ящику.

— Посмотрите, — предложил Денисов, наклонившись и поманив Хамида рукой. — Как вы это объясните?

— Что? — Хамид наклонился пониже, рассматривая чуть кривой отрез на уже отмерших тканях.

— Что частей всего две? А не шесть? — спросил его русский и схватил за ухо.

Хамид только подносил, скривясь, руку к голове, а русский уже сделал молниеносное движение, уху стало горячо. Хамид сначала ничего не почувствовал, только увидел, как на мертвое лицо женщины брызнула струя крови.

Он приложил руку к пустому месту. Еще не веря, Хамид прижал ладонь сильней к тому месту, где только что было его ухо, и тут же почувствовал резкую сильную боль.

— Ах ты гаденыш! — закричал он. — Что же это ты сделал? — Хамид шагнул к русскому, тот, спокойно улыбаясь, показал ему отрезанное ухо и положил его на рассыпанные медные волосы. Потом медленно и с любовью провел пальцами по лезвию небольшого ножа.

— Я тебе, уважаемый, ухо отрезал. Ты не выполнил договор и убил совсем не ту женщину.

Хамид одной рукой прижимал изо всех сил рану, а другой нажал кнопку у себя на пейджере.

Через несколько секунд в комнату вбежала Лиза, держа двумя руками пистолет.

— Уже ухожу! Уже ушел! — радостно улыбаясь, сообщил ей Василий Денисов, показывая пустые руки и медленно подходя к двери. — Твой хозяин так расстроился, что не выполнил обещанного, представляешь, ухо отрезал себе от позора! Восток, что с него возьмешь?! Пусть, говорит, мое ухо похоронят с этой бедной девушкой, сердечный!

— Лиза! — крикнул Хамид. — Дай мне платок, в конце концов!

Никитка удивленно смотрел на скривившегося Хамида, залезающего боком в машину. Лиза рванула с места, Никитка навалился, падая, на Хамида, тот взвыл, прижимая к голове окровавленный платок.

— Что случилось? — Никитка показал жестом себе на ухо. — Это она там, скажи, это она?

— Оторви мне подол, — спокойно приказала Лиза.

— Какой по-подол, ей-Б-б-богу?

— Оторви мне подол на платье! До больницы еще минут десять! Он истечет кровью.

Никитка трясущимися руками рвал платье, хлопок трещал, но шел хорошо.

— Я убью твоего отстрельщика… Я его так убью! Я пока не придумал… — пробормотал Хамид я потерял сознание.

Отстрельщик сел в самолете рядом с красивой и желтоволосой, а хохлушка села перед ними. Он пил коктейль и косился на коленки соседки — коленкам не хватало места.

— Как вас зовут? — спросил он. — А то неудобно, лететь вместе почти три часа.

— Далила, — сказала она грустно.

— Виктор, — сказал отстрельщик. — В Москву?

Далила кивнула молча и закрыла глаза, выпрямившись поудобней в высоком кресле.

Отстрельщик смотрел на длинные кисти рук. Безупречной формы пальцы лежали расслабленно, не выделяясь суставами и к ногтю уменьшаясь с необыкновенностью, которую он видел только на картинах старых мастеров. Он думал, что такой формы пальцев не бывает. И вдруг вздрогнул. Он так дернулся, что Далила открыла глаза и посмотрела на побледневшего соседа.

— Вам плохо? — спросила она.

— Да… Нет… Извините, мне надо выйти. — Он с трудом пролез мимо ее коленок, ему стало душно, на лбу выступил пот.

В туалете он бросил сумку на пол, облился холодной водой и, как человек, привыкший ко всяким неожиданностям в работе, уговорил себя успокоиться и все хорошо вспомнить.

И он вспомнил.

Женщина вырубила двух полицейских, ударив одного известным ему приемом — напряженными пальцами в горло.

Она не смогла бы этого сделать, если бы у нее были длинные ногти.

Такие длинные, которые царапали ему руку, когда он закрыл ей рот.

Очень длинные ногти.

Он посмотрел на свои руки. Отчетливые глубокие царапины.

Накативший на него ужас медленно сошел холодным потом, отстрельщик успокоился и вернулся на свое место.

Далила улеглась в кресле поудобней, она повернулась на бок, подогнув одну ногу, и заснула, приоткрыв рот, занавесившись густыми желтыми волосами.

Отстрельщик не стал ее будить и сел на свободное место через проход.

Через час полного оцепенения он сказал сам себе:

«Я убил райскую птичку»«.

Еще час он думал, что с ним теперь сделают.

А через полчаса самолет приземлился в Шереметьеве.

На таможенном досмотре на вопрос: «Что везете запрещенного?» — неуемная хохлушка громко сказала: «Три кило наркотиков». Таможенник досадливо поморщился, видя, как ее равнодушно обнюхала невзрачная собачонка, обозвал «юмористкой» и махнул рукой: проходи, мол, и не мешай работать.

— А вас попрошу пройти со мной, — сказал он отстрельщику, и тот не сразу понял, что обращаются к нему, он вертел головой, боясь потерять взглядом грустную Далилу.

— Что случилось? — спросил отстрельщик с досадой спешащего человека.

— Нам надо осмотреть вашу сумку.

— Смотри, я не против! — Отстрельщик еще не почувствовал неприятностей.

— Откройте. — Таможенник нажал под стойкой кнопку срочного вызова.

Отстрельщик с удивлением смотрел на собачонку, которая вертелась около него и повизгивала.

Когда он открыл сумку и стал доставать свои так хорошо подготовленные вещи, то сразу же зацепил взглядом странный кожаный футляр от очков, которого не было, когда он осматривал сумку у камер хранения.

— Эй, ребята, — сказал он, — что это вы придумали? Это не моя вещь, у меня такого не было! — Он дернулся в сторону, прикидывая боковым зрением возможное для быстрого бега пространство, но почувствовал на плечах чужие руки.

— Да ты не дергайся, не твое так не твое, сейчас посмотрим. — Двое подошли к нему так неслышно, что он мысленно поставил себе двойку с минусом.

Сцепив зубы, отстрельщик лихорадочно соображал: как могло случиться, что в сумке, которую он не спускал с рук, появился посторонний предмет?! К нему даже никто не подходил, никто не терся подозрительно, имитируя давку в очереди! Или?.. Нет, не может быть, этого не может быть! Отстрельщик быстро нашел взглядом хохлушку, она стояла примерной девочкой возле сумок и внимательно наблюдала за происходящим. Только она садилась рядом с ним и облокачивалась на сумку!

— Почему? — кричал отстрельщик, вырываясь, когда его уводили. — Ну почему, сука, что тебе надо?!

Хохлушка посмотрела весело и вдруг шутливо застрелила его пальцем, вытянув руку и продув после этого несуществующее дуло.

Отстрельщик разом ослабел, ноги его подкосились.

— Обыщите ее, — попросил он почти шепотом, — ну пожалуйста, на ней золотая кольчуга и полкило бриллиантов! Ну обыщите ее, это же она! Или у меня крыша поехала…

— Мужик, да успокойся ты, мы же еще не знаем, что там у тебя в этих пакетиках, а ты уже в штаны наложил! — успокаивал его бравый спецназовец.

В пакетиках из футляра для очков было шестьдесят граммов героина отличной выработки. Поэтому задержание Хрустова Виктора Степановича, русского, майора в отставке, холостого, сорока девяти лет, было оформлено по всем правилам.

Ева Николаевна подъехала на такси к главному управлению и, еле волоча опротивевшие ей сумки, подошла к окошку дежурного. Она смотрела в незнакомое молодое лицо грустно.

— Курганова Ева Николаевна, из отдела по экономическим, мне нужно пройти в отдел по наркотикам, я притащила три килограмма героина и очень устала и замерзла.

— Ваши документы, пожалуйста.

Дождавшись, когда опешивший дежурный, не сводя с нее глаз, открыл паспорт несуществующей Катерины из Краснодара и потянулся к кнопке, она бросила сумки и взлетела по ступенькам на второй этаж. Она бежала между дверей по длинному коридору и вдруг обнаружила, что плачет. Слезы заполнили глаза, мешая смотреть.

Начальник отдела по борьбе с незаконным хранением и распространением наркотиков собрал на пятиминутку четверых своих сотрудников для обсуждения расширения контактов с наводчиками и информаторами, потому что без этих самых контактов и тем более без их расширения отдел практически мог похвастаться только случайными задержаниями мелких распространителей.

Дверь открылась сильным рывком, в комнату влетела взъерошенная женщина с впечатляющими формами и размазанной косметикой.

— Козлов, голубчик, это я! — почти зарыдала она, снимая дутую безрукавку и бросаясь обнимать опешившего Козлова.

— Гражданка, минуточку, — отбивался Козлов.

Женщина размазывала по лицу черные потеки слез.

— Это же я, Ева Курганова, я привезла три килограмма героина из Турции. Половина в безрукавке, половина на мне.

Женщина стащила вниз рейтузы и отдирала липучки, снимая накладки с ягодиц. Потом она расстегнула бюстгальтер сквозь свитер, ножницами из органайзера отрезала бретельки и вытащила накладки.

— Вот! — гордо заявила она, показывая пальцем на всю эту кучу, сваленную сверху безрукавки. — Если я расскажу, что со мной было, этому все равно никто не поверит, поэтому я буду рассказывать это только один раз и всем сразу! Зови моих, зови Лариску и Симакова, зови Гнатюка!

Из пятерых опешивших мужчин первым пришел в себя Козлов. Он встал, осмотрел, что Ева бросила на пол, не прикасаясь к этому, и подвинул стул.

— Садитесь, гражданочка, и поспокойней, поспокойней! Сейчас всех пригласим, все расскажем. Э… Оружие есть? — спросил он ласково, глядя ей в глаза.

— За гражданочку ответишь, Козлов! Нет у меня оружия, только наркотики.

— Из Турции?

— Из Турции.

— Каким рейсом, позвольте спросить, прилетели?

— Только что, утренним, я к вам сразу из аэропорта, ну Козлов, ну хватит, это же я!

— Да вы садитесь, я вас потрогаю немножко, вот так. — Козлов быстрым движением провел у женщины по бокам. Женщина схватила его больно за нос. Один из сотрудников вытащил пистолет.

В комнату вошли двое из отдела по убийствам, потом еще Лариска, Гнатюк и Симаков из отдела по розыску пропавших.

— Господи, как же я вас всех люблю! — сказала им женщина и собралась опять зареветь.

— Вот, — показал на нее Козлов, потирая нос, — говорит, что она Ева Курганова, и распускает руки.

— Еву убили в Турции, — тихо сказал Гнатюк, — утопили за Федю Самосвала.

— Я засунула булавку в задницу и открыла наручники, Далила сдернула крючком замок, я выплыла!

— У нее были волосы, — неуверенно сказала Лариска.

— У меня были волосы, прощай теперь мои волосы, остригусь налысо!

— Синие глаза, ни у кого не было таких синих глаз, — сказал совершенно незнакомый Еве сотрудник.

— Будут тебе глаза, только линзы вытащу, и так ничего не вижу, когда реву! — Ева вскочила.

— Сидеть! — негромко приказал Гнатюк. Ева, не сводя с него глаз, медленно залезла на стол. Выпрямилась.

— Ребята, — сказала она, — не злите меня! «Плохие мальчики!» Ну?! «И хулиганчики нам оставляют в вещдоках пальчики!» — Она отбивала чечетку, стол трясся. — Любимая припевка Николаева! Симаков! — закричала она вдруг закурившему от волнения Симакову. Он дернулся и встал по стойке «смирно». — Ты же не курил!

— Так точно, — улыбнулся Симаков, — не курил. Закуришь тут! Стреляли нас и резали, а теперь еще и топят в сундуке!

Ева вдруг прыгнула, расставив руки, на Козлова, словно хотела обнять его. Они упали на пол. Ева встала первой. У нее в руках был пистолет Козлова.

— Ложись! — закричала Лариска и первая бросилась на пол боком, обхватив живот.

За ней дружно и быстро улеглись четверо сотрудников Козлова. Сам Козлов лежал на боку, вытаращив глаза, и ощупывал пустую кобуру.

— Симаков, стоять! — крикнула Ева, заметив, что Симаков неуверенно опускается на колени. — Встань у стены в профиль ко мне и не шевелись. Сейчас я отучу тебя курить!

— Не надо, — процедил сквозь сильно сжатые зубы и почти перекушенную сигарету Симаков, боясь пошевелиться.

— Надо, Симаков, надо! — Ева выстрелила почти не целясь. Симаков ощутил лицом легкое движение воздуха и болезненные уколы штукатурки. С его сигареты пулей сшибло пепел.

— Ева! — крикнул Козлов и первый полез обниматься.

— Евушка!.. — удивленно сказал Гнатюк.

— Ой, подождите, сейчас зареву опять, дайте вытащить линзы! — попросила Ева, прежде чем на ней повисла, плача, Лариска.

Через пять минут экипировку Евы Николаевны отнесли на анализ, она вытащила линзы и смотрела на всех своими настоящими глазами, в комнату набилось огромное количество народу.

— Слушай, как же так, у меня по информации с этого рейса сняли курьера с мелочевкой? — не мог поверить в происходящее Козлов.

— Это я ему подложила в сумку, он у меня был уловкой номер один.

— А номер два?

— О! Это целый спектакль в Стамбуле, я в истерике порвала двести долларов. Ну как, Козлов, хорошая я ученица? Я подложила отстрельщику немного героина и сама на него донесла. Его шмонали, а меня не тронули, хотя я на нашей таможне честно сказала, что везу три килограмма. А ведь я только иногда забегала к вам чаю попить!

— Что за отстрельщик? — поинтересовался Гнатюк.

— Это длинная история и персонально для вас. Ребята, я ведь зарезала Федю ножом. Я метнула нож метра на два, первый раз в жизни в человека!

— У тебя и в манекен неплохо получалось!

— Ева, я брошу курить, — пообещал Симаков. — Все равно у меня теперь предынфарктное состояние.

— Слушай, Ева, у нас Козлов хохму такую изобразил. — Лариска схватила Еву за руку и не отпускала. — Написал заявление: «Прошу назначить меня начальником отдела по законному распространению наркотиков»! Ну, ты что, не понимаешь, законному!

— Ты как, будущая мамаша, в порядке? Чего, весело тут у вас? — спросила Ева.

— А то! — разволновался Козлов. — Пятый фээсбэшник за месяц с наркотой попался, двое мертвенькими!

— А Слоник в Стамбуле в морге лежит. — Ева осмотрела притихших ребят. — Секретарь Феди Самосвала пишет о нем роман-эпопею, отстрельщик попутал меня с красивой фотомоделью и отрезал ей голову.

— Куда нам до тебя! — грустно заметил кто-то от двери, Ева его не видела. — У нас тут скукотища.

— Разрешите доложить? — Оперуполномоченный Козлова протиснулся в комнату с трудом. — Три килограмма крахмала!

— Что? — спросила Ева, еще не веря и улыбаясь. — Да ладно тебе, не шути.

— Чистый крахмал, товарищ майор! Доллары в количестве тысячи — настоящие, а в контейнерах, или как это назвать, крахмал.

— Ничего себе подставочка в три килограмма! — с восхищением сказал Козлов. — Это кто тебя так?

— Адвокат Дэвид Капа, конфиденциально ибыстро, — пробормотала Ева механически.

— Да ты не огорчайся, меньше писанины, ты только представь, как бы мы это оформляли? Это же звездануться можно: офицер милиции провезла из Турции кучу наркоты! Тебя бы по комиссиям затаскали! Как бы ты это объяснила? Стала бы подробно описывать свои приключения? Психушка как минимум.

— Я ничего не понимаю, — совсем приуныла Ева. — Подождите! Если я сделала себе подставку, то может быть?.. А что, если и я была подставкой? Ведь он мне не поверил.

— Ты хочешь сказать… — начал было Гнатюк.

— Разрешите доложить! — радостно крикнул оперуполномоченный Козлова.

— Что еще? — Козлов смотрел в молодое веселое лицо подозрительно.

— Женщина на пропуске требует провести ее к инспектору Еве Кургановой, а у нас Ева Николаевна в коридоре висит в траурной рамке, она и давай рыдать!

— Кто-то по старым делам? — предположила Лариска.

— Он мне не поверил, — не слушала Ева.

— Она говорит, что она психолог! — крикнул оперуполномоченный.

— Как? — встал Гнатюк.

Далила! — закричала Ева и бросилась к двери, переползая через колени сидящих мужчин.

Далила шла по коридору в сопровождении двух милиционеров.

— Рыдает и рыдает чего-то, ничего не понимаем, — сказал один из них. — То в отдел убийств требует, то в экономические!

— Я так и знала, что это была ты! — закричала Далила и села на пол у стены. — Почему у тебя глаза были коричневые, я думала, что сошла с ума!..

— Далила! Что ты везла? Ты виделась ночью с адвокатом? Что ты везла?! — закричала Ева и встала возле Далилы на колени.

— Ожерелье. Комиксы. Пошлятина полная, только бумага хорошая. Я принесла. — Далила высморкалась и достала из рюкзака журнал.

— Ну конечно! Комиксы! У тебя же было настоящее ожерелье! Я тебя люблю! — Она выхватила журнал и потрясла его.

— А я тебя ненавижу. Я думала, что ты утонула! Почему ты не подплыла к нашей шхуне? Казимир умер. Что ты сделала с волосами? Это отвратительно…

— Здесь ничего нет! — Ева исступленно трясла журнал.

— Не дергай его. — Козлов отнял журнал.

— Вы живы, — сказал Гнатюк, улыбаясь. — Мне было так нехорошо на душе, когда я вас отпустил, а вы все сделали правильно. Психолог! — радостно сказал он, оглядывая стоящих. — Какой-то там психолог, понимаете? Да вы вставайте, что ж вы на полу.

— Меня ноги не держат.

— Пятьдесят листов с выпуклыми картинками, в каждой картинке впечатана таблетка. Итого — приблизительно тысяч на триста американских. — Козлов подбежал радостный, подмигнул Еве.

Далила смотрела непонимающе.

— У меня его смотрели на таможне и в Турции, и здесь.

— Снимаю шляпу перед тем, кто это туда вмазал. Почти сто таблеток на лист и качество отличное. Отрываешь картинку с зайчиком или белочкой и продаешь уже, так сказать, в упаковочке. Разрешите вам помочь? — Козлов протянул руку Далиле, предлагая встать. — Что, вообще не имели понятия или вас предупредили?

— Нет. — Она покачала головой. — Он на меня еще это ожерелье нацепил, с ним морока страшная, я не знала, что оно такое дорогое! Он на него все бумаги привез, я еще удивилась, столько бумаг… Он сказал, чтобы я этот журнал обязательно сохранила, написал на последней странице что-то по-латыни на память…

— Ожерелье, понятно… Какой наркотик провезли, знаете?

— Н-е-ет. — Далила все трясла и трясла головой.

— Вам нельзя домой, мы вас будем вести некоторое время.

— Ку-куда вести? — Далила беспомощно оглянулась на Еву.

— Ну, вести — наблюдать, а кстати, почему вы поехали в управление, если ничего не знали?

— Я ехала за ней! Я с самого аэропорта ехала за Евой, я подумала, что это она! А она висит в коридоре в рамке! Мне нужно где-нибудь помыться и поспать, а то сейчас начнется истерика, я чувствую! Проводите меня куда-нибудь, где есть ванная и постель.

— Какие идеи? — поинтересовался Козлов, оглядывая собравшихся.

— У меня есть идея. Но я никому не скажу, — честно сообщила Ева.

— Какие могут быть идеи, если мы не знаем, кто должен забрать наркотики? — логично удивился опер Козлова.

— Охрана, — загибал пальцы Козлов, — место отсидки, время, наблюдатели.

— Ничего не надо. — Ева с силой дернула на себя Далилу, поднимая ее с пола. — Охраной буду я, место отсидки у меня на примете есть, когда высплюсь и отдохну, позвоню, пришлешь охрану. Сейчас мы поедем повидаться с ребенком Далилы, потом в похоронную контору, а потом на отдых.

— Боюсь, что все не так просто. — Гнатюк вздохнул тяжело. — У вас, Ева Николаевна, нет документов и оружия, а у вашего начальства нет рапорта, и что вы тут решаете, никого не интересует. Вы можете сегодня отдохнуть, а завтра к восьми тридцати должны быть с докладом у начальника регионального управления по организованной преступности. Вас тоже приглашаю вместе с вашим курьером. — Он повернулся к Козлову и кивнул на Далилу, Далила обреченно стала сползать на пол. — Когда оформите протоколом изъятие. Кстати, ваш паспорт, Ева Николаевна, у меня, я его изъял в вашей квартире вместе с тремя тысячами долларов, рассыпанных на кухне, после того как вы были насильно увезены, то есть похищены. Если вы согласитесь на дактилоскопию, то через час вам вернут документы, после соответствующего протокола.

— Разрешите спросить? — вытянулась по стойке Ева. — Что еще интересного было обнаружено в моей квартире?

— Так, пустяки. — Гнатюк смотрел серьезно в лицо с плохо смытой косметикой. — Один очень нервный молодой человек двадцати пяти лет, сантехник по специальности, и у меня есть сильное подозрение, что он присвоил ваше оружие. Так что на вас еще ТТ, номер можете уточнить в канцелярии.

Часть вторая ДЕНОМИНИРОВАННАЯ ЖЕНЩИНА ПРОТИВ ЗОЛОТОЙ ЖАБЫ, ИЛИ МОСКОВСКИЙ ГОРОДСКОЙ РОМАНС

Далила уснула на заднем сиденье машины, Ева ехала медленно. Шел мокрый снег. Застряв у светофора, Ева потянулась назад и выдернула из-под головы Далилы ее рюкзак. Выпотрошила все, перебирая бумаги.

В бюро ритуальных услуг она почувствовала, что заболевает. С трудом ворочая языком, оформила доставку тела Казимира из аэропорта. Она забыла число и день недели. Глядя на прилизанный пробор молодого человека из похоронного бюро, с трудом сдерживала дрожь. Молодой человек был достаточно грустен и учтив, он все тщательно записывал на бумажку, а когда протянул Еве счет, она не поняла чисел.

— Что это? — спросила, сглатывая и обхватив рукой резко заболевшее горло.

— Вы сами просили гроб из хорошего дерева, — тихо и проникновенно говорил ей грустный клерк. — Это все — у, е., то есть условные единицы. Опять же погодные условия, если вы найдете место на кладбище, а если кремирование — это дешевле.

— А, ну да… — Ева встала и выпотрошила все из мужской ручной сумки, ее дал поносить козлов взамен двух огромных баулов, набитых турецким тряпьем.

Пересчитав все свои у.е., она извинилась, вышла на улицу и обшарила еще раз карманы и рюкзак Далилы. Далила проснулась, схватив ее за руку.

— Мне нужна целая куча у.е., — сказала Ева, напрягая вдруг севший голос. — Я не знала, что это столько стоит!

— Что «это»? — Далила спросонья не понимала, где она.

— Зарыть в могилу. Давай все, что у тебя есть, и побыстрей, у меня, по-моему, температура.

— Я пойду с тобой. — Далила вздохнула и потянулась. — Сколько надо?

— Я боюсь говорить, но если бы исполнительный Гнатюк не забрал у меня доллары из кухни, нам бы вполне хватило. Тем более что это были деньги Казимира.

В конторе Ева сразу села, предметы теряли свои очертания, поэтому она сначала ощупала высокий стул.

— Оставь обязательно на хорошую бутылку! — зашипела она и схватила Далилу за руку, когда та отсчитывала деньги.

Далила забрала одну бумажку обратно и расписалась не меньше семи раз.

Таким образом они оплатили пятьдесят процентов заказа.

— Позвольте вам предложить, — клерк осмелился совсем чуть-чуть, почти незаметно улыбнуться, — немного коньяку, у нас есть на такой случай.

Он достал початую бутылку и налил две красивые стопочки.

— А аспирина у вас нет? — спросила Ева.

— Нет, только валерьянка, — загрустил похоронный мальчик.

Ева посмотрела на Далилу.

— Ты пей, — сказала Далила, — я поведу машину.

И Ева выпила половину того, что было в бутылке, из горлышка.

Она вполне сносно дошла до дверцы машины, но не смогла открыть ее.

— Алкоголичка! — Далила втолкнула ее на заднее сиденье, потом затолкала ноги. — Не вздумай отключиться, скажи, куда ехать?

— К Казимиру, — сказала Ева, — блинчики с маринованными улитками, чернослив, начиненный свининой, в сахарной пудре…

— Я плохо помню, где это, я там была только раз, не засыпай!

— Я очень давно не ела. Я помню у адвоката салат из чего-то морского, но с ним мне не повезло, я его сблевала на китайца в ванной. Езжай по кольцу, потом у «Ударника» под мостом.

— Не молчи, — Далила обеспокоенно обернулась, — говори, говори!

— Этому китайцу, — послушно забормотала Ева, — ему вообще со мной не повезло. Он не верил, что я попаду в муху, он ее нарисовал. Ты представляешь! До чего дожили в Турции — ни одной мухи! Я попала, ему пришлось делать мне клизму.

— Зачем? — Далила еще раз оглянулась.

Ева лежала на спине, согнув ноги и выставив перед собой руки. Она делала руками такие движения, как будто ловила залетавшие в машину отблески вечерних фонарей.

— Ну, мне Козлов рассказывал, как досматривают наркокурьеров. Самое обидное знаешь что?

— Что это был крахмал, — убежденно сказала Далила.

— Нет. Я этого Грустного Оленя так здорово уложила! Одним приемом! Стала гордая-гордая, думала, что я уже воин. Волкова вспомнила, учителя. А китаец совсем не умел драться, представляешь, ну совсем! Разве такое может быть? Японец — и не дерется! У этого адвоката прихожая как раз восемь метров от стены до стены. Он не верил, что я попаду с такого расстояния в муху.

Далила быстро вышла из машины на светофоре и сгребла налипший на ветровое стекло снег.

— У тебя белая горячка, — сообщила она, садясь, запыхавшись, за руль.

— Почему? — Теперь Ева мотала быстро-быстро головой из стороны в сторону, прищурив глаза. Слепившие ее фонари тогда сливались в один дрожащий поток золота, раскручиваясь на поворотах картинками калейдоскопа.

— Ты что-то бормочешь про козлов.

— Козлов — классный мужик, — кивнула Ева.

— Или про оленей.

— Это имя такое — Грустный Олень! Я и выпила всего ничего, просто у меня температура. Мы едем в квартиру Казимира.

— Я поняла, — кивнула Далила, — неплохая мысль, если у него никто не живет.

Она въехала в заснеженный маленький двор. Подъезд Далила помнила. Ева прошла несколько шагов и повисла на ней.

— Какой этаж? — Далила чувствовала, что Ева с каждым шагом тяжелеет.

— Третий.

Перед дверью, обитой красным дерматином, Далила прислонила Еву к стене и стала копаться в рюкзаке.

— Какой кошмар! — обреченно просипела Ева. — У меня нет отмычки! Что же мы будем делать? Я плохо соображаю. Найди шпильку!

— Может, тебя устроят ключи? — Далила зазвенела тремя ключами на большом кольце.

— Нет, ключами нельзя, можно повредить замок, не делай этого, слышишь?!

— Но это ключи Казимира. — И Далила широко распахнула дверь.

Ева побрела по квартире, держась за стены.

— Одна кровать, — сообщила она через пять минут, — куча денег в секретере стола и письмо для меня. — Она обмахивалась конвертом. — Еда есть?

Далила покачала головой и вздохнула.

— А спиртное?

— Этого — навалом. Целый бар. Такое впечатление, что он не собирался возвращаться. Одни концентраты и приправы.

Ева стала раздеваться, разбрасывая одежду по пути в ванную. Далила шла за ней, подбирая.

— Не надо тебе в ванную. — Далила бросила охапку одежды в угол на полу и стала раздеваться сама, потрогав по ходу лоб у Евы. — У тебя температура, ты еще и выпила, давай лучше чаю, а, и в постель.

— У Казимира есть место на Котляковском кладбище, он написал, — сообщила Ева шепотом и открыла краны.

Далила принесла ей, утонувшей в пене, маленький поднос с чаем и открытой банкой черной икры. Из икры торчала крошечная ложечка.

— А говорила — есть нечего! — Ева протянула из пены руки с яркими красными ногтями.

— Консервы, — вздохнула Далила. — Знаешь, мне тоже нехорошо, я к сыну хочу.

— Классный мальчик, — согласилась Ева. — И главное, маму помнит!

— Не дерзи. — Далила зачерпнула пены и подула на нее. — Я еще помню твое лечение холодной водой. У тебя не меньше сорока, вот потеряешь сознание, что тогда будешь делать? Кто с тобой будет возиться?

Через полчаса Ева лежала на кровати окуклившейся гусеницей — замотанная в белую простыню. По лицу сбегали струйки пота, сухие губы потрескались. Далила лежала рядом, прислушиваясь к ее дыханию.

— Куда он дел мой пистолет? — вдруг спросила Ева.

— Пистолет? — шепотом удивилась Далила.

— Да. Твой брат. Он забросил мой пистолет тогда в комнате. Когда за мной пришли люди Феди. Куда он его дел?

— Мы не виделись с того дня.

— Детям нельзя оружие. — Ева повернула лицо к ней и смотрела в темноте блестящими глазами. — Мне надо к врачу. Меня изнасиловал Федя Самосвал. Я больше не смогу с твоим братом, понимаешь? Мне надо убедиться, что я здорова, и вообще…

— Он — тебя?.. И ты его зарезала ножом?

— Меткий бросок, — кивнула Ева, — сама не ожидала. А ты что так заинтересовалась, неужели профессионально?

— Нет, не профессионально, я просто думаю, насколько тебе проще жить. Хочешь с мужиком поиграться — играешься, хочешь серьезно — сразу любовь, изнасилуют — тоже нет проблем, перерезаешь горло!

— Ты все-таки пытаешься поставить диагноз!

— Не кричи, тебе вредно!

— Я не кричу, я шиплю, ты что, не слышишь?!

Они затихли, Ева вслушивалась в гулкие удары сердца, слизывая соленые капли пота с губ.

— Ева, — спросила вдруг Далила сонным голосом, — а как это, когда тебе совершенно незнакомый китаец делает клизму?

Ева задумалась. Она хотела вспомнить смущенного Грустного Оленя, но перед глазами плыло его удивленное лицо с приоткрытым ртом, когда он недоверчиво ощупывал аккуратную дырочку в дубовой панели у лестницы адвоката. Она улыбнулась и сказала шепотом:

— Это очень сексуально.

Отстрельщика допрашивал исполнительный до маниакальности следователь, приблизительно одного с ним возраста. Следователь так тщательно заполнял протокол, что отстрельщик впал в тягучее состояние тоски.

— Почему бы вам, — предложил следователь, медленно надевая колпачок на чернильную ручку, — не сказать мне правду, а?

На отстрельщика посмотрели утомленные глаза под тяжелыми веками.

— Правду? — задумался отстрельщик.

— Ну да. Начните с вашей отставки, вы же были офицер с заслугами.

— Ну, отставка. По болезни комиссовали. Заслуги тоже так себе, чин заработал — это да. — Отстрельщик расслабился на стуле и замолчал.

— А как к наркотикам пришли? — спросил после долгого молчания следователь, поняв, что по поводу отставки подследственный сказал все и жаловаться или негодовать на судьбу не будет.

— Правду? — спросил еще раз отстрельщик.

Следователь медленно кивнул.

— Ну, это ведь как бывает? Куда идет наш брат отставной? В охрану. Мне поначалу тоже предложили свои же из конторы место тепленькое. А когда я не дал этому тепленькому месту ограбиться, наказали. Материально и физически.

— Разве вас наняли не охранять?

— Очень хитро все. Охраняешь, охраняешь, а когда надо — устраиваешь небольшое, но убедительное ограбление.

— Так, значит, вы помешали ограблению и обиделись за наказание? — быстро строчил следователь.

— Обиделся. А тут один друг старый попался. Он тоже в больницу попал. Но его увечья хорошо и регулярно оплачивались. Он и рассказал, как можно заработать, применив раз-два в год свои способности и хорошую реакцию.

— Продолжайте, что же вы? — Следователь смотрел на замолчавшего отстрельщика, отстрельщик, играя желваками, смотрел в зарешеченное окно.

— Короче, стал я получать заказы. Сначала ерундовые, так, на мелочишку, приодеться, то-се. Потом посерьезней. А чтобы выполнять заказы посерьезней, надо было информацию в моей бывшей конторе оплачивать. Наладил связи.

— Какого рода заказы?

— В основном на перехват. Это значит, пугается, к примеру, коммерсант или политик, что его грохнут на днях, заказывает меня, я его пасу и охраняю, а перед этим прогоняю по каналам информации, насколько это реально, и стараюсь уладить все мирно. Если удается.

— Ну и?.. — опять не выдержал молчания следователь.

— Ну и нанял меня недели две назад секретарь одного авторитета. Тому приспичило в Турцию слетать за женщиной. Нет, — отстрельщик покачал головой, заметив взлетевшие брови следователя, — не за турчанкой. Он тут, в Москве, одну бабу потерял, а ее увезли в Турцию в публичный дом, он и поехал за ней. А что? Нашел! Видел я ее, ничего себе так, но очень вредная. Чуть что — стреляет. А этого вообще — ножом.

— Минуточку, — следователь перестал писать, — я потерял нить событий.

— Нить тут такая. Эту женщину мой охраняемый как-то так неудачно поимел, что она обиделась. Вроде как изнасиловал. Она расстроилась, значит, стала танцевать и зарезала его ножом. Метнула, — отстрельщик вдруг резко махнул рукой, следователь дернулся, — и прямиком в сонную артерию! Тогда хозяин публичного дома эту нарушительницу решил наказать и утопить в сундуке в море. А меня, понятное дело, должны были зацементировать в бочке и тоже туда же. Не уберег потому что охраняемого. Но у меня это первый случай. Из пяти, — уточнил, подумав, отстрельщик. — Чтобы она прилично выглядела, если ее обнаружат впоследствии, хозяин заказал золотую кольчугу с бриллиантами, корону, тоже из золота, наручники и браслеты на ноги. Да вы пишите, что же вы?

Следователь действительно перестал писать и сложил руки перед собой.

— Я слушаю, — сказал он.

— Ну вот, так оно и было. Уложили ее в сундук, отвезли на катере в море и бросили. Только я решил подстраховаться, ну, на случай — вдруг друзья появятся и помогут или не судьба ей быть утопленной, проследил немного. И точно! Выплыла! В этом золоте, в короне, значит, валяется на берегу. Подобрал ее адвокатишко местный, еврей, из русских. А мне секретарь-наниматель сообщает: два месяца на то, чтобы я ее нашел. То ли они еще раз захотели ее утопить, то ли не верили мне, что она жива, и хотели убедиться, но факт. Два месяца. И только я расслабился!..

— Хотите чаю, Виктор Степанович? — спросил следователь.

— Можно, — согласился отстрельщик, — только я перекрестился, что меня сразу топить не будут, — бац! Ночью вызывают. Что-то у них там случилось, уж не знаю что, только дают мне на все про все два дня и приказывают не просто эту метательницу ножа убить, а и расчленить на шесть частей.

— Вам сколько сахара? — Следователь раздирал бумажную упаковку.

— Спасибо, без сахара.

— На шесть, значит, частей ее надо было расчленить, — напомнил следователь, заметив растерянность на лице подследственного.

— Ну да. На шесть. Я ее отследил. Ночь. Дождь. Она встретила знакомую в морге, разговаривают. У меня прослушка, понятное дело, я за ними по Стамбулу мотаюсь — машину напрокат взял. Едем мы, значит, за город, на холмы, на виллу одного русского, но там никого, кроме полиции, нет, потому что этого русского как раз моя танцорка и ее знакомая в морге осматривали. Пошла она в дом, полицейских вырубила и оттащила в кусты, я за ней. Вроде все предусмотрел, а вот фонарь не взял. Это меня и погубило.

— А что у нас с наркотиками, Виктор Степанович? — спросил следователь.

— А я все по порядку. Все — сущая правда. Фонаря не было, женщину я нащупал в потемках, рот ей рукой закрыл и горло перерезал. Тут — полиция. Голову я отрезал, а ноги и руки отсоединять было некогда, я просто вытащил ее на улицу и оставил, как мне и приказали, на видном месте. В аэропорту ко мне подсела, вроде как для балды, хохлушка. Оперлась на сумку. Я уже думал: секунд пять, ну десять от силы! Она спросила что-то, я встал и ушел. Все.

— Не понял. — Следователь прихлебывал чай шумно, с удовольствием.

— Ну что тут непонятно, это же она была! А голову я по ошибке отрезал совсем другой бабе, но она тоже, скажу я вам!.. Хохлушка — это она, которую топили, которая зарезала в публичном доме…

— Минуточку. Вам подбросила наркотик в сумку некая хохлушка в аэропорту Стамбула. И зачем, интересно, она это сделала?

— Ну, блин, я же только что все рассказал! Меня нанял секретарь одного авторитета, чтобы я его охранял, пока он оттянется в публичном доме в Стамбуле. А он…

— Да это я понял, он ее изнасиловал, она его зарезала, ее в сундук — и в море, она выплыла и подсунула вам наркотик в сумку. Так и записать?

— Ну, вы же просили правду, — неопределенно пробормотал отстрельщик.

— Ну, Виктор Степанович, я не знаю, зачем вам это надо, но если вы настаиваете… Значит, начнем с того, что вы сознаетесь в убийстве некой женщины в Стамбуле.

— Непредумышленном! — Отстрельщик показал пальцем, что это надо записать.

— Как так? Вы же шли именно убить и расчленить!

— Да, но не эту!

— Виктор Степанович, я, конечно, обязан все это записать, хоть это и бред собачий. Правда, с публичным домом, танцем и сундуком — это вы здорово! Вот я и спрашиваю вас, вы за что хотите сидеть? За хранение и перевозку наркотика или за убийство с надругательством над трупом?

— Ну вы даете, — восхитился отстрельщик. — Покажите мне кого-нибудь, кто хочет сидеть! А насчет того, за что именно, — он улыбнулся и потер за ухом, — давайте по правде. За убийство!

В тяжелом мутном свете московского утра Далила открыла глаза и прислушалась. Она явно услышала чье-то тяжелое дыхание, проведя рукой рядом с собой, нащупала скомканную простыню.

Стоя перед открытой форточкой, Ева делала резкие движения руками, насильно задерживая вдохи и выдохи, все это — с закрытыми глазами.

— Немедленно в постель, — пробормотала Далила.

— Вставать надо на рассвете, чтобы — что? — Ева села на шпагат. — Вспомнила? Чтобы правильно использовать накопленную за ночь энергию!

— Ты не померла, — констатировала Далила, — мало того, ты еще и издеваешься. Знаешь что?

— Что?

— Ты невыносима.

— Вставай! — Ева легко вскинула ноги и стояла на руках, разглядывая возмущенную Далилу на перевернутой кровати в перевернутой комнате.

— Еще чего!

— Ты поедешь со мной в управление.

— Ни за что. На меня эти ваши казенные коридоры нагоняют сон и тоску, так и хочется потеряться где-нибудь и сделать пакость.

— Ты поедешь со мной, потому что я тебя охраняю, потом еще я себя плохо чувствую, и вообще, тебя нельзя оставлять одну!

— Я поеду к сыну.

— Ладно, одевайся.

Когда они стояли в коридоре, прислушиваясь к звукам за дверью, Ева достала наручники и пристегнула Далилу к себе. Ее левую руку к своей правой.

— Сними немедленно! — прошипела Далила, опомнившись.

— Ну вот что, психолог. Будешь дергаться, я тебя просто вырублю. Не веришь, можешь поэкспериментировать. Я постараюсь без синяков.

— Ты!.. Ты — чудовище!

— Да, чудовище, порожденное теми самыми сонными и скучными коридорами! Иди по лестнице спокойно и медленно, если будешь орать, придется тебе рот заклеить лейкопластырем.

В машину первой залезла Ева, переместившись по сиденью на водительское место.

— Не дергай меня, — предупредила она Далилу, затаскивая ее за собой. — Я вожу ничего себе, но вот со здоровьем что-то не в порядке, слабость, тошнота. Не дай Бог, авария, сама понимаешь!

— Можно вопрос? — спросила Далила, когда они подъезжали к управлению. Она всю дорогу вела себя очень тихо.

— Давай.

— Где ты взяла наручники, черт бы тебя побрал!!

— На тебе ожерелье в сорок тысяч долларов, где ты его взяла?

Далила так изумленно уставилась на Еву, потрогав свободной рукой расстегнутый ворот куртки, что Ева тяжело вздохнула. Она остановила машину, повернулась к Далиле и внимательно посмотрела в округлившиеся, удивленные глаза.

— Я!.. — начала Далила.

— Молчи. Пока ты ничего не сказала, я ничего не знаю, а только предполагаю. Ты можешь, конечно, разрыдаться и признаться, что все это делала, чтобы только спасти меня. Что тебе сказал адвокат? Ты должна провезти наркотики, чтобы меня спокойно отпустили? А на шее — это за труды или как? Кто должен прийти за журналом? Почему ты так спокойна, ты только что сдала ментам последнее достижение наркобизнеса — самый сильный синтетический наркотик! И твое состояние полной идиотки: «Хочу к сыну!» — передразнила Ева, — это что, профессиональный инфантилизм или просто ты в курсе, кто и когда?!

Далила смотрела неподвижным взглядом, стиснув зубы, сквозь работающие дворники.

В длинном коридоре Ева пристегнула дужку наручников к тяжелому стулу.

— Я хочу в туалет! — Лицо Далилы пошло красными пятнами.

— Потерпи, я быстро, только расскажу все подробно. — Ева подмигнула ей и, помедлив, проделав глубокий вдох и выдох, открыла дверь.

Она ожидала всего чего угодно — крика, тщательного выспрашивания и несчетного количества письменных объяснений, отставки и ареста, но только не полной комнаты радостно улыбающихся ей мужчин.

— Разрешите доложить… — Ева быстро осмотрела присутствующих, зацепившись за глаза Гнатюка, вытянулась по стойке «смирно».

— Проходите, путешественница! — К ней шел начальник регионального с покровительственной улыбкой. — Почему не в форме?

— Разрешите…

— Ничего, и так сойдет, присаживайтесь. Будем знакомиться.

— Валентин Мураш, МВД. — Мураш был серьезен и ничем не показал, что они знакомы.

— Василий Денисов, спецразведка. — Чистенький и веселый мальчик в безупречном костюме и галстуке с серебряным отливом слегка улыбался уголком рта.

— Ковалев Сергей! — громко отрапортовал самый высокий и строгий. — ФСБ!

— Волков Константин, частное детективное агентство. — Волков не смотрел на Еву, он был один в джинсах и ковбойке, на шее — узлом яркий шелковый платочек.

Ева, остолбенев, замерла на месте. Она ничего не понимала.

— Садитесь же, Ева Николаевна, — пришел ей на помощь Гнатюк, — разговор у нас серьезный будет.

Ева села.

Секретарь принес чай.

Когда он вышел, Ева отважилась и посмотрела внимательно на Волкова. Волков изучал тяжелые занавески на окне.

— Ева Николаевна, мы вас пригласили, чтобы представить этим молодым людям, потому что ваше досье, как бы это сказать… — Начальник регионального управления замолчал, подыскивая слова. — Соответствует требованиям той структуры, в которой эти молодые люди, которых вы видите, служат сердцем и душой. — Видя, что Ева молчит и не двигается, начальник вздохнул, словно выполнял тяжелую обязанность. — Ковалев, объясните.

Ковалев встал и сказал, что, по мнению специальной организации по искоренению преступности среди руководства страны и органов безопасности, Ева Николаевна Курганова заочно принята в члены «Белых погон».

Ева почувствовала, что с трудом сдерживает улыбку. Она испугалась истерики, сильно болела голова.

— Есть ли у вас вопросы? — поинтересовался Ковалев, серьезный и торжественный.

— Так точно. — Ева встала. — У меня будет новая форма?

В кабинете повисла тишина, Гнатюк укоризненно покачал головой, Волков перестал разглядывать занавеску и первый раз быстро и хищно пробежал взглядом по лицу Евы.

— Еще я хотела бы знать, по какому принципу происходит отбор в эту организацию по искоренению?

— Разрешите? — Улыбающийся Денисов легким движением правой руки потрепал узел галстука. — Любой член организации может рекомендовать любого из органов безопасности, разведки или охраны. Кандидатура рассматривается советом, новый член проходит испытательный срок и официально принимается в организацию. Но белые погоны вам на плечи не положат, Ева Николаевна, мы, хоть и не так секретны, как год назад, однако работаем только ради справедливости и выполняем свои обязанности в организации помимо основных, по месту работы. У нас уже достаточно обширный архив материалов, проходящих по тому или иному следствию, но не получивших полного развития. Мы собираемся, только когда требуется быстрый обмен информацией, оперативные действия либо экстренная помощь. И только когда закон бессилен или крайне неэффективен в силу своего несовершенства.

— А я здесь для экстренной помощи или обмена информацией? Кто порекомендовал меня?

Медленно встал со своего места Волков. Ева удивленно распахнула глаза.

— Это я рекомендовал вас, помимо вашего начальства, конечно.

— Волков, разве вас не уволили из органов? — Еве уже надоел этот спектакль.

— Я могу объяснить. — Ковалев поднял руку, как на уроке. — Константин Волков раскрыл за неделю одно очень важное преступление по бриллиантам из фонда Гохрана. Работал по частному заказу, чтобы оправдать незаконно обвиненного. Рекомендован мной, я в «Погонах» больше года. В данный момент Волков — лицо гражданское, ведет частный сыск и секцию восточных единоборств. Исполнителен, без вредных привычек, отличный борец и стрелок.

— Хорошо, допустим, но зачем вам я?

— Ева Николаевна, — Гнатюк тяжело встал и прошелся по кабинету, — мы специально пригласили вас сюда, чтобы предложить «погоны». Мне показалось, что в другом месте вы просто рассмеетесь. Но именно вы, как никто другой, подходите для этой неформальной организации. Еще никто, — Гнатюк оглядел тяжелым взглядом молодежь, — никто из них, таких молодых и красивых, не убил ни одного нарушителя закона помимо закона. Это понятно? На такое у нас в органах оказались способны только вы.

— И как это меня угораздило?.. — пробормотала Ева.

— Ну, я вас представил друг другу, теперь работайте. — Хозяин кабинета встал, разговор был окончен. — Ева Николаевна, задержитесь.

Тут вот какое дело, — сказал он, когда дверь закрылась и они остались одни. — У меня на вас есть особые виды, но пока мы будем разбираться, что там с вами и Далилой Мисявичус произошло в Турции, то есть я хочу сказать, что заведено дело по перевозке наркотиков, вы на это время отстранены от выполнения служебных обязанностей. Отдохните, присмотритесь к мальчикам, помогите им, если сможете. Я вас вызову через пару дней и подробно объясню задачу. Свободны.

Когда Ева, сцепив зубы, вышла из кабинета, она увидела, что молодые «белопогонники» кучкой стоят возле Далилы, пристегнутой наручниками к стулу.

— Девушка, кто это вас так? — интересовался Мураш, оглянувшись и не обнаружив охраны.

— Спаси красавицу, — предложил Денисов. — Кто первый отсоединит ее от стула, тот с ней обедает! Вы согласны? — Он склонился к Далиле. Далила сидела опустив голову, занавесившись желтыми волосами.

— Это моя женщина. — Ева растолкала освободителей и отстегнула наручники, тут же прикрепив Далилу к себе. — Ну, рыцари незаконной справедливости, кто хочет силой отнять добычу?

— Прекрати. — Далила потянула Еву к себе.

— Да ты только посмотри! Это же цвет нации! Всем до тридцати, красавцы как на подбор, страну любят, народу присягали! Вот, к примеру, Валя Мураш, как он загрустил, когда Николаева убили! Мураш, ты сколько захватов сделал? Неужели два? Три?! И что, орден не дали? Обиделся? — Ева резко дергала Далилу наручниками, Далила не выдержала и попыталась закрыть ей рот свободной рукой, Ева отмахивалась. — Ковалев Сергей, нет, ты только посмотри на этого Аполлона, метр девяносто пять, не меньше! Это же он нашел в прачечной веревку, понимаешь, не просто нашел, а и рапорт написал — мол, подозрительная веревочка! Не дергай меня! Он и Слоника в морге нашел, ну какой исполнительный, подумай! Закопали бы его как неопознанного, но Ковалев начеку! Написал начальству еще один рапорт, а ему — «спасибо, больше не надо», так? Он быстро в «погонники», чтобы исполнительность не пропадала зря! А Волков? Далила, ты же тестировала этого трупобоязненного мальчика, помнишь? Что он тут делает?

— Ева Николаевна, нам бы поговорить, — смущенно улыбаясь, сказал Денисов. — Здесь есть пустой кабинет, можете сейчас?

— Да… — Ева вдруг словно очнулась. — Извините, ребята, у меня нервы ни к черту, извините. Я поговорю. Должна же я понять, чего вам надо? Она пойдет со мной. — Ева притянула к себе Далилу.

— Исключено, — покачал головой Денисов.

— У меня нет секретов от страны. Я не могу ее оставить, она очень опасна, не успеешь оглянуться — уже кого-нибудь тестирует!

— Это вы были в Турции? — спросил Денисов, вздохнув, и оглядел женщину. Далила кивнула.

— Ладно, время. — Он постучал по часам.

В затхлом воздухе темного кабинета слабым светом светились занавешенные наглухо окна.

— Вы, Ева Николаевна, зря обвиняли своих знакомых. Я заварил всю эту кашу. — Денисов открывал шторы. — Отвечая на ваш вопрос, скажу: мне нужна информация. В Турции убили фотомодель Светлану Кошкину, некстати так убили, скажу я вам. Она не успела ответить на некоторые вопросы. Знаете, кто такая Кошкина?

— Как ее убили? — спросила Ева.

— Отрезали голову. Положили в сумку. Волосы цвета меди, рост метр восемьдесят семь, размер ноги сорок. — Денисов уселся поудобней, вытянув ноги.

— Тогда знаю, — вздохнула Ева.

Наступила длинная пауза. Мураш смотрел на Еву во все глаза. Волков опять изучал занавеску, Ковалев встал, прошелся по кабинету, пригладил черные волосы и сел напротив Евы.

— Это вы ее убили? — спросил он, глядя в фиалковые глаза.

— Нет. — Ева не удивилась вопросу, а Далила открыла рот и вытаращила глаза, переводя их с Ковалева на Еву.

— Знаешь кто? — Ковалев вдруг перешел на «ты», он не мог отвести взгляда, обмирая внутренностями: Ева смотрела в темно-коричневые глаза не мигая.

— Знаю.

— Ева Николаевна, что ж вы так неуверенно? — Денисов потеснил Ковалева и тоже сел напротив Евы. — «Нет», «да»! Давайте поточнее, это очень важно.

— Кому? — Ева не отводила взгляда от темных оцепеневших глаз Ковалева.

— Всем нам! — воскликнул Денисов.

— Волков, тебе это важно? — спросила Ева, оторвавшись наконец взглядом от Ковалева.

— Представьте себе, Ева Николаевна, очень важно.

— Валентин? — Ева удивленно посмотрела на Мураша. Тот утвердительно кивнул. — Ну, ребята, я, кажется, поняла, почему здесь представители нескольких структур. Получается, что и разведке, и службе безопасности, и органам что-то было надо от Светы Кошкиной. Что?

— Сначала вы, — предложил сделку Денисов.

— Логично. Ее убил охранник Феди Самосвала. Нечаянно, я думаю. Не рассчитал.

Далила смотрела на Еву, как на сумасшедшую.

— Зачем охраннику этого Феди убивать Свету? Она была девочкой Слоника, Федя Слонику побег делал, вы думаете, он потом?.. — Денисов недоуменно смотрел перед собой.

— Да нет, все проще. Охранник охранял Федю, когда я Федю убила, охранник должен был меня наказать. Мы со Светой познакомились случайно, поехали к морю прогуляться. Он просто нас попутал. Темно было, — уточнила Ева, оглядывая по очереди всех присутствующих. Дойдя до лица Далилы, Ева вздохнула и отстегнула наручники. — Ладно, иди отсюда. Подожди меня за дверью. И ни шагу никуда, поняла? Ты видишь, что творится вокруг?!

— Но этот охранник, кто он вообще такой? Он из Турции?

— Теперь моя очередь задавать вопросы. — Ева проводила взглядом Далилу.

— Нам нужно было найти записи Слоника. Есть такое предположение, что он вел записи, — решился после долгого молчания Денисов, оглядев напарников. — Кошкина могла знать о них. Я в случайности не верю, Ева Николаевна, когда такое вертится, странно предполагать, что человек гибнет случайно. Где, говорите, вы прогуливались? Как вы вышли на Кошкину?

— Я увидела ее в морге, она осмотрела мертвого Слоника и не опознала. Я пошла за ней выяснить, что бы это значило, мы договорились прогуляться и поговорить. Прогулка получилась неудачной. Зачем представителям разных структур нужны эти записи?

— Это не обсуждается, — быстро проговорил Денисов. — Мы получили задание, должны его выполнить. Насчет охранника неубедительно. Он остался в Турции? Как его найти?

— Чего его искать. — Ева зевнула и потянулась. — Он задержан в аэропорту, у него был героин, который я ему подложила.

— Разрешите? — Мураш, как самый младший по званию, не забывал вытягиваться в стойке. — Есть информация! Сегодняшняя. Задержанный наркокурьер, русский, сознался в убийстве молодой женщины в Турции. Он сразу сказал, что отсоединил ей голову.

— Что? — Ева не поверила своим ушам.

— Так точно! Там у них в наркотиках полное недоумение, по какой статье его вести. В перевозке, говорит, не виноват, а вот женщине одной голову отрезал.

— Ну какая удача! — издевательски протянула Ева, глядя в серые глаза Денисова. — Это очень подозрительно! Когда такое вертится, — перефразировала она, — случайности исключаются! Ребята, если у вас все, я пойду. У меня очень тяжелый день — после обеда похороны.

— Ева… Николаевна, — задержался с отчеством Ковалев, — приглашаем тебя с подругой на ужин, будет хорошая еда и песни.

— С кем это ты будешь петь песни?

— улыбнулась Ева уже от двери. Ковалев посмотрел на Волкова.

— И я приду, если вы не против. — Мураш открыл ей дверь.

— А у меня, извините, дела. — Денисов тоже засобирался, Ева поняла, что они не будут обсуждать ее информацию, а побыстрей разбегутся по своим отделам докладывать.

— Ладно, забирайте нас с Котляковского кладбища после четырех. Устроим поминки.

Далила ходила туда-сюда по коридору очень возбужденная.

— Ко мне подходили за наркотиками! — закричала она, увидев Еву.

— Что, здесь? — Ева замерла на месте.

— Пока ты там занималась болтовней, ко мне подошел ребенок и попросил журнал!

— Какой ребенок, какой тут может быть ребенок?!

— Я тебе говорю, это был ребенок, у него «заячья губа» прооперирована, он вот такой! — Далила опустила вниз руку. — Он сказал: «Тетенька, дайте журнальчик». Я сначала не поняла, он опять: «Тетенька, отдайте журнальчик!» Пока до меня дошло! Я его ведь прогоняла, я не поняла! Потом я говорю, вот так присела возле него и говорю: «Кто тебя послал? У меня нет, — говорю, — сейчас этого журнальчика!» Тогда он говорит: «Ладно, принесешь на кладбище». Все.

— Ты молодец! — Ева похлопала Далилу по плечу.

— Почему я молодец, что это за бардак?! В главном управлении по борьбе с преступностью ко мне подходит ребенок и!..

— Потому что не побежала за ним, не стала догонять, следить, молодец!

— Ну, не такая я и молодец, — пробормотала Далила. — Я вообще-то пробежалась по коридору. И по лестнице, — вздохнув, созналась она, — но он исчез.

Вася Денисов добился разрешения на допрос Хрустова Виктора Степановича через два часа. Он ехал по ветреной холодной Москве, нарушая правила дорожного движения и чертыхаясь у светофоров. У следственного изолятора, однако, выходить из машины не спешил. Еще раз вспомнил разговор с Кургановой, пожал плечами.

Просматривая протоколы допроса и ожидая подследственного, заметил, что нервничает. Происходящее не вписывалось в стандартную схему обычного преступления. Зачем Хрустову сознаваться в убийстве? Что не договорила Курганова? Почему и как Курганова оказалась в Турции рядом с Кошкиной?

Привели Хрустова. Денисов поразился его уверенности и нарочитому спокойствию. Хрустов садился медленно, устраивая зад долго и удобно на казенном стуле. Усевшись, посмотрел на Денисова серыми насмешливыми глазами.

— Денисов, управление разведки. Есть несколько вопросов, — представился Василий. Хрустов искренне удивился.

— Виктор Степанович, давайте сразу по делу, а? — Денисов решил разработать вариант честного мужского разговора.

— Это что, у вас ко мне дело? — удивился Хрустов.

— Да, уж так получилось. Прочел я протоколы, — Денисов махнул бумажками, — и очень удивился.

— Не поверили? — Хрустов спрашивал весело.

— Да в том-то и дело, что поверил. Да и свидетель есть.

— Вы хотите сказать, что есть свидетель, который видел, как я эту?..

— Да.

— Там было так темно, что я удивляюсь, как сам себе башку не отрезал, — пошутил отстрельщик.

— Давайте по пунктам, — предложил Денисов, не приняв шутку. — Вы ехали на автомобиле за танцовщицей, которая зарезала вашего охраняемого. Почему вы сразу не убили ее, как только она метнула нож?

— Да попробуй убей! Оружие отняли, — отстрельщик стал загибать пальцы, — подходить к ней близко нельзя было! И этот турок таджикский очень хотел устроить спектакль с утоплением в сундуке. Чего дергаться, если бы она и так утонула!

— Хорошо. Вы ее нашли живой, стали за ней следить, почему?

— Она из органов, — уверенно сказал отстрельщик.

— Почему так решили?

— Видели бы вы ее голой, сами бы так решили. Или из органов, или из спецназа. В стране бардак, может, они уже баб в спецвойска набирают! Я давно в отставке, не в курсе. У нее отличная подготовка, и она выбралась из запертого на замок сундука, открыв наручники! Полный цирк.

— Я не улавливаю логики. Предположим, вы знаете, что она из органов, ну и что? У вас ведь был заказ, как здесь написано, за заказ вам платят, а охраняемый убит?

— Выжить я хотел, вот и вся логика. Это мой пятый заказ. Я честно скажу, потому как материала вы на меня не найдете. Два заказа я решил путем мирных переговоров и сделок, информация была хорошая, а вот два других пришлось уладить, убив наемных киллеров. Работка была, я вам скажу, еще та! Они были профессионалы, через три часа слежки уже поняли, что я их веду. Когда я рассмотрел экипировку одного, я чуть мозгами не повредился, думал, что на компьютере переиграл. Он весь был в проводах, плюс система ночного видения, плюс оружие, у которого нет ствола и патронника, — ящик и все, плюс водоотталкивающий и запахонепроницаемый костюм! И я его приложил! Считай, сделал подарочек органам, потому что, скажу вам, киллер-профессионал — это почти миф. Потому как их очень мало, единицы, до десятка не дойдет, а отстреливают плохих мальчиков, считай, понедельно. Вот и нанимают случайных за небольшую плату, он, случайный, очень любит контрольный выстрел в голову, халявщик, и не находится потом потому, что случайный. Второй раз он на такую работу пойдет в крайнем случае. А этот терминатор был специалист. Меня за него вообще надо принять в «Белые погоны», если такие имеются, и это не очередная газетная романтическая история для обиженных преступностью дураков из органов.

— Э-э-э… Виктор Степанович! — Денисов достал платок и вытер лоб. — Разрешите вас перебить, я только хотел спросить, чем бы вам помогло выжить, окажись танцовщица из органов?

— Да это как дважды два. Я против органов не работаю. Я это сразу при контракте оговариваю. Нелогично было бы платить структуре за информацию, а потом по этой информации отстреливать кого-то из структуры, а? Я ж не совсем чокнутый. Я оговорил это и с секретарем Феди Самохвалова. Я так и прикинул, что, если эта танцовщица из органов выполняла свое задание, считай, я реабилитирован. Я ее пронаблюдал два дня: будь она на задании, не сидела бы у еврея, исчезла бы в три часа.

— Так… — Денисов, нервничая, перекладывал бумаги настоле. — Вы получаете приказ убить ее и расчленить, отслеживаете, а убиваете не ту. Странно для профессионала, и я вам не верю.

— Так ведь, гражданин Денисов, я вам тоже вроде как не верю, а разговор у нас все равно хороший получается. — Отстрельщик стал серьезен, смотрел напряженно.

— Ну, вы можете мне верить или не верить, это дела не меняет, вы меня видите первый раз.

— Второй, — сказал тихо отстрельщик. Денисов сдернул очки с круглыми стеклами и внимательно посмотрел на Хрустова.

— Я видел вас в Стамбуле. Есть там такая достопримечательность, городской морг.

Они замолчали. Денисов лихорадочно соображал, как ему дальше себя вести. Отстрельщик задумался, не навредил ли себе легким языком.

— Ладно. Я хотел вас спросить, прослушивали ли вы разговоры этой танцовщицы и убитой вами Кошкиной.

— Было дело. — Отстрельщик вздохнул с облегчением.

— Меня интересует, не говорила ли Кошкина о записях, которые вел ее любовник?

— Вспомнить надо, она столько наговорила, меня холодный пот прошиб. А уж эта танцовщица!.. Такого ей намазала. Она что, действительно из органов?

Денисов понял, что наступило время обмена информацией.

— Она офицер милиции, но задания убить Федю Самосвала у нее не было. У меня есть еще кое-что интересное для вас. Я говорил с ней пару часов назад, это она подложила вам наркотики в сумку, она думала, что везет большую партию, и подставляла вас для таможни.

— Я так и думал, — кивнул головой отстрельщик, — ее зовут?..

Денисов молчал, словно не слышал.

— Они ехали на виллу одного русского как раз за этой тетрадью. — Хрустов понял, что пора говорить. — Эта длинная рыжая знала, где тетрадь лежит, а эта… танцовщица, она должна была за ней пойти. Ночь была, и дождь хлестал. Фотомодель так трусила и нервничала, что я был точно уверен — из машины не вылезет. Не угадал.

— Ева Курганова сегодня ничего не сказала про тетрадь, вы уверены, что все правильно поняли? — Денисов смотрел застывшим взглядом в маленькое окно с решеткой.

— Я знаю, что они за ней ехали, но не уверен, что тетрадь найдена.

— И как же нам в этом убедиться? — вздохнул Денисов. Он очень устал.

— Так ведь, как это обычно бывает, только при следственном эксперименте! — Хрустов смотрел в холеное лицо с круглыми стеклами почти заискивающе. — На месте я быстрей соображу, а так трудно. В этом доме столько комнат, дверей, окон, рехнуться можно.

— Ну, допустим, комнату, где вы отрезали голову, найти легко. Вам нужно только вспомнить разговор, и все!

— Гражданин начальник, — убедительно произнес отстрельщик, — вы уж постарайтесь следственный провести, а? А уж я постараюсь все на месте вспомнить до мелочей.

— Не отходи от меня ни на шаг. — Ева вышла из автобуса, на котором привезли гроб с телом Казимира.

Далила шагнула, словно слепая, в запорошенную колючим снегом траву на обочине.

— Сейчас зареву, — предупредила она.

— Реви, только не потеряйся, — разрешила Ева.

Почти вся дорога у кладбища была занята дюжиной иномарок, они гудели попеременно, плотные мужчины в длинных пальто суетливо переговаривались, то и дело вытаскивая из карманов телефоны. Мимо автобуса пробежали двое молоденьких служивых, неся ящик водки.

— Ева, — Далила неуверенно показала на иномарки, — вдруг это к Казимиру?

— Навряд ли. — Ева, прищурившись, вглядывалась сквозь противный снег в кладбищенский ландшафт.

К ним подошел распорядитель. Он удивился, обнаружив, что провожают в последний путь только две женщины, сказал раз пять «ё-моё» и ушел за носильщиками.

Владельцы иномарок прошли мимо автобуса с Казимиром стройной шеренгой семенящих черных жуков Все были без головных уборов, Ева, сдерживая улыбку, подумала, что их стригут в одном месте — только одна голова из этой шеренги не была коротко выстрижена и украшена тройными складками на шее. Эта голова была огненно-рыжей. Шествие беременных жуков завершал хромающий Никитка. Он чуть задержался и изобразил поклон.

— Дамы, примите соболезнования, отличный повар был ваш старик, просто отличный. — Никитка говорил, не останавливаясь. — Да, кстати, я подойду к вам через полчасика насчет журнальчика, идет?

Никитка улыбался.

Далила судорожно вцепилась в Еву обеими руками.

— Да не трусь ты, вот все и определилось. — Ева отдирала ее руки. К ним подходили носильщики.

Подъехал еще один автобус. Из него, окрасив серый заснеженный полдень средневековыми немыслимыми нарядами алого и синего цветов с золотой вышивкой, мехами горностаевой пятнистости и конусами на головах женщин, вышли музыканты со скрипками и саксофоном.

Саксофон взвыл сразу, Далила дернулась и охнула, мужчины прижались подбородками к скрипкам, и, когда саксофон затих, ударили «Турецким рондо» по снежному пространству между небом и землей, между душами и бренными останками покоящихся в вечном оцепенении.

— Сюда! Сюда! — кричал из оград и надгробий черный беспокойный жук, размахивая рукой.

Седой скрипач в богатом камзоле и раздутых шароварах до колен подмигнул Далиле, проходя мимо. Он притопывал тупоносой туфлей с огромным бантом.

Последней шла женщина. Полная и степенная, она поднимала голову к летящему снегу и вытирала со щек особенно колючие снежинки махровой рукавичкой. Поверх длинного пальто до пят с меховой отделкой на спине лежала золотая пушистая коса. Она задержалась возле Евы, зацепившись за ее лицо спокойным глубоким взглядом, чуть поклонилась.

— Идемте, уже музыканты приехали, — заметив, что Ева смотрит удивленно, уточнила:

— вы Федю пришли проводить?

Теперь Ева уцепилась за рукав куртки Далилы. Она поняла, что хоронят Федю Самосвала.

Наталья пожала плечами и ушла, оглядываясь.

Из автобуса вытащили гроб с Казимиром.

Могилы Казимира и Феди разделялись двумя проходами. Стоя у открытой ямы, Ева пританцовывала от холода под веселого и торжественного Моцарта. Носильщики спешили, гроб спускали быстро и молча. Напротив разноцветная толпа заливала под музыку водкой яму для Феди.

Чисто и пронзительно запела женщина, потом опять играли скрипки.

Далила первой бросила комья земли, толкнула плечом оцепеневшую Еву.

Казимира быстро и как-то судорожно зарыли замерзшие носильщики, а возле могилы Феди только начались торжественные речи.

Ева с Далилой пошли к дороге. Разглядывая быстрым профессиональным взглядом шоферов в некоторых иномарках, Ева вдруг чертыхнулась, остановилась и вернулась к одной из машин.

На заднем сиденье пытался спрятаться, отворачиваясь, свободный художник Стас Покрышкин.

— Это же ты! — воскликнула Ева в его кислое лицо, когда он опустил стекло.

— Оправдан! — Стас нервничал. — Оправдан, совершенно невиновен.

— Ну, так уж и совершенно. Чего сбежал тогда?

— Я по личным мотивам уехал из страны. Искал себя. Накапливал вдохновение.

— И что ты делаешь на похоронах, накопив вдохновение? — Ева стояла наклонившись к открытому окну. Пританцовывала рядом Далила, иногда теребя ее за одежду. Стас молчал, глядя мимо Евы. — Свободный художник с оркестроподобной ориентацией, использующий шизофреника Ангела Кумуса, познакомься. — Она повернулась к Далиле и кивнула на Стаса. — Скажешь, что здесь делаешь, или пригласить в отделение?

— Я приехал с Натальей, женой Феди. Мы друзья. А вас я попрошу по моему поводу не беспокоиться. Перед законом чист. Если вы считаете, что я вам чем-то обязан, позвоните, поговорим по-дружески. Я в Москве всего два дня, Ангела не видел. Полная квартира оструганных кольев. Есть отличный коньяк. Я вас не боюсь, вы мне интересны только как социально гипертрофически развитая личность и, как следствие этого, — хозяйка красивого, отличной тренировки тела. Я бы вас слепил. У вас голова египтянки. — Стас протянул обалдевшей Еве визитную карточку. На зеленом фоне золотом шли письмена на русском и английском.

Ева дошла до теплого автобуса, так и сжимая в руке кусочек картона.

— Он стал совсем другой! — воскликнула она трясущейся Далиле.

В закрытые двери постучали.

Никитка с трудом поднялся по высоким ступенькам, впустив клубы холодного воздуха.

— Итак, — сказал он, усевшись, — вы живы и здоровы и полны творческого накала! Три — два!

— Как? — Еве показалось, что она ослышалась.

— Я сказал — три — два, я веду. — Никитка смотрел весело.

— Ладно, ты ведешь, потому что?.. — Ева дернула Далилу, которая ходила от окна к окну, осматриваясь. — Успокойся и сядь, я с оружием, если что — всех перестреляем, а последняя пуля тебе.

— Я веду, потому что ты протащила через границу кучу наркоты. И сделал это я.

— Понятно, значит, ты. И что, от скуки или с деньгами поиздержался?

— Адвокатишка меня разозлил. Ну очень раз-з-зозлил. Такую кучу денег у Феди взял, а работы — ноль. Федя, когда приехал в Стамбул, пошел к Капе, адвокату, и нанял его т-те-бя найти. Т-тебя и Слоника. Адвокат столько денег запросил, сколько даже у Феди никогда с собой не бывает. Пришлось взять со счета Хамида. Когда т-ты Федю пришила, я пошел к адвокату и сказал — пусть вернет деньги. Он — ерепениться, еврей, что с него взять! Тогда я обозлился, говорю, не хочешь по-хорошему, отправишь со своими девочками наркоту. И это уже по своему усмотрению, кто из них повезет, а кто отвлекать внимание будет.

— Адвокат заставил меня провезти три килограмма крахмала, потому что ты это ему велел? — Ева не верила.

— Про кэ-кэ-рахмал не знаю, а таблетки мои в журнале он взял. Я в аэропорту тебя не видел, решил, что тебя пришили-таки, а вот ее видел! — Никитка показал рукой в перчатке на Далилу. — Я так понял, что вы девочки сознательные, из аэропорта сразу побежали в милицию. Ну, хорошо я тебя наколол?

— Подожди, не понимаю, ты что, все это затеял, чтобы увеличить счет?

— Ды-да нет, не только. Журнальчик вернете? Или уже подшили к делу?

— Это все бред! — громко заявила Далила. — Мне адвокат ничего не говорил, я вообще не знала, что везу!

— Фактически ты провезла наркотик, на тебя заведено дело. Я пока занят — похороны, проблемы с разделом территории, а вот потом очень внимательно твое дело отслежу. Тебя обыскивали, когда ты в органы прибежала? Наверняка слезы, крики радости, а обыска-то и не было! Дело, оно завершения требует.

— Нет никакого дела! Ева, скажи!

— Есть дело, — сказала Ева, — секретарь прав.

— Я его убью, — шепотом проговорила Далила.

— 3-з-зачем меня убивать, я только дергаю за ниточки, не хочешь — не дергайся.

— Я адвоката убью!

— Это по-пожалуйста, только его отстрельщик раньше убьет. Кстати, Ева Николаевна, что там у нас насчет отстрельщика, он в безопасном месте? Или охотится за тобой?

— Он пока сидит. — Ева только теперь почувствовала холодный приторный страх и отвращение. Все было в работе, но так ее еще не подставляли.

— Сидит, значит. Ну и ладно! Подведем итоги? Вы возвращаете мне журнальчик, я говорю спасибо. Вы не возвращаете мне журнальчик, я не против, только будете мне должны. Придет время, я напомню про должок. А дело это заведенное отслежу, можно будет чего-нибудь добавить при случае.

— Ты знал, что мы сразу потащим наркотик в отдел, ты же знал! — Ева с трудом сдерживалась, чтобы не наброситься на Никитку.

— Да нет, — секретарь широко и белозубо улыбнулся, — я иногда смел помечтать, что вас обнаружат на таможне и посадят, вот это была бы настоящая хохма, праздник души, можно сказать! Ну, попрощаемся?

— Ты объявил мне войну, ты это понимаешь? — поинтересовалась Ева.

— Да? А я думал, что у нас спортивный турнир. Пока я веду! — Никитка постучал в дверь автобуса, когда она открылась, повернулся и помахал рукой.

— П-пока, девочки.

— Застрели его немедленно! — Далила стала трясти Еву. — Здесь, на кладбище!

— Ну да, размечталась! И тебя пришлют меня тестировать, да? Успокойся.

— Как я могу успокоиться, он же в любой день может подложить наркотик, позвонить, а на мне уже есть провоз!

— В этом провозе нас было двое. Ладно, извини меня.

— Что еще случилось?

— Ну извини, я плохо себя вела. Я тебе не верила. Мне надо отдохнуть.

— Это ты про наручники? — Далила глубоко вздохнула, успокаиваясь. — Да ладно, даже интересно. «Это моя женщина!» — передразнила она Еву. Смеха не получилось. Обе грустно улыбнулись. — Мы что, теперь здесь жить будем? — Далила показала рукой в окно. Мимо автобуса один за другим отъезжали шикарные машины.

Послышался пронзительный звук милицейской сирены. Автомобили притормозили.

К автобусу подкатил заляпанный гаишный «форд». Из него вышел Валя Мураш и постучал по автобусу.

Далила вышла первой.

— У вас все в порядке? Я насторожился — вроде сходка здесь, притормозил всех.

Слушай, может, прошвырнуться у них по багажникам? — Мураш показал Еве на застывшую шеренгу. — То-то железа нагребем!

— Не надо. Скажи, чтобы до города ехали сзади. — Ева спрыгнула в снег и пошла к «форду».

Через полчаса медленной «экскурсионной» поездки со скоростью не больше тридцати Мураш не выдержал:

— Хватит эскорта или еще прокатимся?

— Да черт с ними! — Ева махнула рукой.

— Нет, красиво же едем! — Далила смотрела в заднее стекло. Она насчитала на спуске четырнадцать машин. Они строго, одна за другой, плелись за гаишным «фордом».

Мураш нажал на газ, «форд» рванул радостно и плавно к зажженной огнями Москве.

Мураш привез женщин в небольшое казино на Ленинском. Тускло светилась синяя надпись на желтом фоне, холодный ветер прогнал с улицы всех прохожих. Внутри, за массивной дверью со швейцаром в ливрее, было тоже немноголюдно. Пахло дорогими сигарами и цветами.

— О черт! — Мураш споткнулся и стукнул себя по лбу. — Мужики сказали мне приготовить цветы для вас! — Он показал букеты в огромных напольных вазах.

— Мы любим розы! — заявила Далила, сдерживая дрожь. Она так и не согрелась. — А что мы здесь будем делать? И где они, эти мужики?

— Это такой закрытый клуб для своих, все будет очень уютно, вот только цветы!..

— На улице у ресторана продают в киоске. — Ева кивнула на дверь. — Эй, я люблю розы, и чтобы розовые были, обязательно розовые!

— Я мигом, пройдите вон туда, за портьеру, там дверь, вас ждут.

— Я — сначала в туалет, — сказала Ева, когда Мураш убежал.

В туалете она достала косметичку и за десять минут разукрасила себя под изумленным взглядом Далилы. Вытащила из сумки туфли на тонком каблуке.

— Поминки так поминки, — сказала она в свое обработанное лицо в зеркале и провела быстрым языком по кровавой помаде. — Запрячешься? — предложила она Далиле, протягивая косметику.

— Нет, спасибо, еще разревусь и потеку.

— Не потечешь, отличного качества товар, можешь обрыдаться и облизать кого угодно — следов не останется!

— Где ты это взяла?

— Ну, я же успела в парикмахерский салон перед похоронами!

— Разве что губы, — неуверенно всмотрелась в свое измученное лицо в зеркале Далила.

Сергей Ковалев расставлял в уютной комнате для гостей принесенные Мурашом розы.

Волков полулежал на длинном диване, перебирая струны гитары.

Дверь открылась. Первой вошла Ева, медленно стаскивая с головы теплый черный шарф. Мураш застыл со штопором в руке, Волков приподнялся, открыв рот.

— Вот это класс! — сказал Ковалев.

Голова Евы была выбрита, только на самой макушке топорщилась двухцветным невысоким ежиком симметричная пятиконечная звезда, одним лучом опускаясь ко лбу. Глаза Ева подвела очень сильно, растягивая темно-синюю окантовку к вискам, с висков свешивались два крошечных колокольчика на тонких цепочках. Она медленно, не дождавшись помощи от остолбеневших мужчин, сняла длинную меховую куртку и оказалась в черном облегающем платье.

Опомнившийся Мураш успел подхватить куртку Далилы. Далила была в белом. Матово темнели в золотой крупной цепи на груди огромные жемчужины, путаясь в тяжелых желтых волосах.

— Ну что, мальчики, обещали еду и песни! — Ева прошла к столу и выбрала место подальше от Волкова.

— Кто это тебя так… деноминировал? Поминать будем? — Ковалев поднял бутылку. Волков закрыл ладонью свою рюмку.

— Только без тостов, — попросила Далила, выпила темное густое вино и залилась слезами.

— Ну, ты уж совсем. — Мураш заволновался. — Я розы купил, смотри какие! Угодил?

Далила отворачивалась, вытирая лицо.

— Он купил бинокль, мы смотрели в него на этот дворец. Ты сидела с мальчиком на балконе, это было вот только что! — сказала она.

Ева стиснула зубы и показала Ковалеву налить ей еще.

— Отличные розы! — похвалила она Мураша, оторвав розовый лепесток и съев его. — Далила, будешь?

— Что? Нет. Он радовался как ребенок, когда тебя нашел. Знаешь, что я заметила? Старики, они становятся чересчур эгоистичны в своих желаниях. — Далила моментально захмелела, плакать перестала. — Этот их эгоизм, он такой странный, он раздражает. А у детей — нет. Тебя это не удивляет?

— Нет, — уверенно сказала Ева, обдирая вторую розу и закрывая от удовольствия глаза.

— Да смерть — это вообще не грустно. Это как необходимость! — Ковалев налегал на еду, Мураш заинтересованно смотрел, как от роз остаются култышки пестиков с анемичными тычинками по краям.

Волков не ел и не пил, он тихо перебирал струны, глядя не отрываясь на Еву.

— Волков, ты прикуси чего-нибудь, неудобно! — Ковалев толкнул его, Волков тут же покорно потянулся к тарелке с бутербродами.

— Ты съела три розы! — не выдержал Мураш.

— Я говорила, что очень их люблю! Кстати, попробуй, после вина — то, что надо! Царство ему небесное, Казимиру-страннику. Хватит реветь! — прикрикнула Ева на Далилу. — Лучше спой. У нее голос тягучий, как теплый мед, — объяснила она.

— Я не могу петь, когда плачу, я лучше буду есть.

— Пусть Ковалев споет, он у нас знаток сентиментального романса, — предложил Волков, протягивая гитару.

— Да, вот эту: «Большою мухой золотой нас заманила смерть с тобой…» — Мураш мечтательно пропел, дирижируя себе вилкой.

— Не надо про смерть! — попробовала возразить Далила с набитым ртом.

— У него все про смерть. Но очень красиво.

— «Под лунною льдинкой», — категорично заявил Волков.

— Да, не надо про смерть, давайте про льдинку. — Ева поудобней устроилась в кресле, она согрелась и расслабилась.

— Под лунною льдинкой, — проговорил Ковалев, не трогая струны, — нет женщины краше. Брюнетка? Блондинка? Моя или наша? — После секундной паузы он быстро и профессионально тронул струны и запел красивым высоким голосом:

— На звездной цепочке мгновенной любви меня за собой в черноту уведи!

— Это грустный романс, — попробовала протестовать Далила.

— Я так осторожен, почти что безгрешен! Погон запорошен и взгляд безнадежен. В колючей метели глаза, как угли. Исходом смертельным опять обмани! — Ковалев пел, глядя на Еву. — Я в пулю последнюю больше не верю. Я там, где стоят за простреленной дверью. — Теперь он резко отстукивал ритм ногой. — С клеймом на свободу, менты-сыскари! Смертельным исходом меня одари!

— Боже, какие страдания! — вздохнула после затянувшейся паузы Далила. — Мужчина, выпрашивающий смерть у женщины, — это очень нездоровое поведение.

— Только не надо анализировать! — возмутился Мураш. — Я не люблю, когда мне объясняют песни!

— Мальчики, — сказала шепотом захмелевшая Ева, — откуда этот невыносимый романтизм? Почему в органах самые отъявленные циники и самые сопливые романтики рядом? Далила, давай мою любимую! — приказала она и стукнула по столу кулаком.

— А какая это — твоя любимая? — заинтересованно спросила Далила, принимая у Ковалева гитару.

— «Ты моешь пол — я на тебя смотрю!»

— Это интересно. — Волков заговорил с полным ртом, он наконец принялся за еду и перестал смотреть на Еву. — Тяжелый женский труд, унижения, господство мужчин!

— Да нет, — успокоила его Далила, — это мужчина моет пол, а женщина на него смотрит.

— Так не бывает, — категорично покачал указательным пальцем Ковалев.

— Ты моешь пол — я на тебя смотрю, — запела Далила низким голосом. — Твой ловкий зад уже почти люблю. — Она подмигнула оторопевшему Волкову. — Вдруг обернешься, счастьем испугав, мой нежный страж, мой преданный слуга! Моя дыра в пространстве голубом, — проговорила она проникновенно речитативом, — а может, розовом, я не пойму каком! На Млечный Путь — квадратный поцелуй, — Ева подхватила любимую строчку, тихонько позвякивая вилкой о бокал, — к моей любви приставленный холуй! Таскаешь мне каштаны из огня и, бубенцом пронзительно звеня, изображаешь утром соловья.

Далила еще поиграла просто так, без слов, задумчиво глядя в темное вино своего бокала.

— Это что, хохма? — спросил Мураш.

— Это жизненная установка, — улыбнулась Далила.

— Нет, — усмехнулся недобро Волков, — это профессиональное заболевание.

— Может, и заболевание, — неожиданно легко согласилась Далила. — Главное в моей профессии — отношения между людьми, а люди — это мужчины и женщины.

— Слушайте, бравые красавцы, раз мы уже наклюкались, наелись и спели, пора перейти к обсуждению профессиональных проблем или к рассказыванию анекдотов, — предложила Ева.

— Нет, — Ковалев встал и включил магнитофон, — будем танцевать.

— Я буду танцевать с Волковым, — отвергла Ева руку Ковалева, — пусть он меня сразу придушит.

— Я не танцую, — буркнул Волков, глядя в тарелку.

— Он врет, он в школе был чемпионом по бальным танцам, только партнерш часто менял, — заявил Ковалев.

— Какое совпадение, я тоже занималась танцами, вот и оттянемся! — Ева раздвигала кресла, ей помогал Мураш.

Волков вспотел, как только взял руку Евы. Они несколько секунд потоптались на месте, приноравливаясь друг к другу, потом стали танцевать без касаний, повторяя зеркально каждое движение друг друга. Только через несколько минут Волков решился и, схватив поудобней партнершу за руку чуть повыше кисти, приподнял ее, уложил на себя спиной. Ева почувствовала, что он не дает ей ни секунды на собственное движение. Она только подчинялась. Переплетая ногу с его ногой и закидывая назад прогнувшееся тело, Ева почувствовала возбуждение Волкова, вскинулась и оттолкнула его двумя руками, но Волков и это ее движение обыграл, продолжив в танце шутливый поединок. Поймав удирающую партнершу и прижав к себе так сильно, что Ева услышала, как его сердце бьется ей в грудь, Волков приподнял женщину и поставил ее ноги на свои. Ева растерялась, прислушиваясь к себе.

Она словно отключилась, перестав сопротивляться, послушно вертелась и прогибалась на его руке, в этот момент она видела пространство подстолья, темный низ дивана и коленки Далилы, танцующей неуверенно с Мурашом.

Ковалев выключил музыку. Он был бледен, разлил оставшееся вино по бокалам и предложил выпить. Волков стоял, прижав к себе Еву. Она хотела освободиться осторожно, потом более уверенно. Волков держал ее крепко, не шевелясь, глядя спокойно куда-то вверх. Ева наступила тонкой шпилькой на узкий длинный носок блестящей туфли. Она услышала, как продавливается кожа и шпилька протыкает ногу.

Волков опустил глаза ей в лицо и чуть улыбнулся.

— Женские штучки! Отчего бы не применить кое-что из того, чему я вас учил? — Он разжал руки.

— А это будут уже мужские штучки, — сказала Ева, вытаскивая каблук.

— Мальчики, спасибо за все, нам пора, да? — сказала Далила, глядя на Еву.

— Я отвезу всех, я не пил. — Волков потянулся за курткой.

— Далила, — предложила Ева, когда Волков вышел, — помоги доброму дяде с машиной.

— Ладно уж, я могу и просто за дверью постоять! — обиделась Далила.

— Ну, солдаты свободы и незаконной справедливости, расскажите, что и зачем? — Ева смотрела на Ковалева и Мураша весело, совершенно трезвая.

Мужчины переглянулись.

— Я знаю только про Золотую Жабу, — вздохнул наконец Ковалев.

— Это разговор не для такого места! — воспротивился Мураш.

— Ну, в двух словах, — попросила Ева.

— В двух словах это так. В организации есть проблемы, но самая навязчивая — это использование полученных от всех структур сведений для собственной выгоды. Поступило несколько сигналов. Кто-то из «погон» пользуется информацией и предупреждает приговоренного за деньги. Мы условно обозвали его Жабой, а месяц назад узнали, что за один сигнал он получил столько, что теперь позолотел. Мы думали, что ты сможешь нам помочь.

— Слушай, Ковалев, ты меня извини, если я плюну в твою преданную дружбу, но одну Жабу я могу тебе назвать сразу.

— А ведь это Волков предложил тебя. Он сказал, что только полная и бессребряная идиотка сумеет в этом разобраться.

— Что, так и сказал — «идиотка»?!

— Так и сказал. Он сказал, что знает только одну такую. Принципиальную. А ты как раз тогда отстреливала на допросах плохих мальчиков. Ты пойми, — он задержал выходящую Еву и говорил ей тихо, в самое лицо, — мужику это не раскрутить, мы уже все, кто кого знает, друг друга обвинили, переругались и — по нулям. А тут такое дело, понимаешь, вот, к примеру, надо узнать у Феди Самосвала, кто ему заказал побег Слоника. Ты же понимаешь, разрабатывается план, начинает закручиваться клубок, а одна нервная девочка — раз! — перерезает Феде горло. Ладно, черт с ним, сказал тогда Денисов, не может же быть, чтобы она действовала по приказу, в конце концов найдем любовницу Слоника, у нее что-то должно быть. Сама знаешь, что было дальше. Без тебя, как говорится, никуда. Подожди, не беги. Я что хотел сказать… Поехали ко мне. — Ковалев сцепил зубы и отчаянно глянул в потемневшие глаза.

— Втроем, — сказала Ева, чуть улыбаясь.

— А она согласится? — обрадовался Ковалев.

— Я про Волкова. Ты, я и Волков. Ковалев посмотрел недоверчиво и с обидой.

— Почему Волков? Он говорил, что он… и ты… Вы…

— Поговори с ним. Я согласна только втроем.

— Да что такое, в конце концов! — закричал Ковалев.

— Пока, красавчик. — Ева провела быстрыми пальцами по его щеке и черным волосам у виска.

Женщин высадили в темном дворе, Ковалев проводил их до дверей на четвертом этаже, вернулся к машине, вытащил Волкова и размахнулся, готовясь припечатать кулак на удивленную физиономию.

Волков увернулся ловко и оттолкнул армейского дружка не очень сильно от себя. Потоптавшись, Ковалев пошел на второй заход.

— Эй, ребята, кончай дурить! — попросил обалдевший Мураш. — Ну, какие проблемы?

— Значит, втроем, да? — крикнул Ковалев и набросился на Волкова.

— Уймись! — Волков еще не понимал и избегал ударов медленными спокойными движениями.

— Значит, она хочет только с тобой, да?! — Ковалев разогнался и пошел на таран.

Побледневший Волков сделал незаметную подсечку ногой, сел сверху на мычавшего противника и завернул его руку за спину.

— Это она сказала? — спросил он, наклонившись.

— Убью! — промычал Ковалев. — Может, у меня любовь!

— Такое любить!.. Это надо быть больным. — Волков встал и поднял друга. — Ты захотел перепихнуться с ней, так ведь? И по глупости сразу же и сказал?

— Так и сказал, — подтвердил удивленно Ковалев. — А она говорит, что только втроем. С тобой. Нет, а в чем дело вообще? — закричал он усевшемуся за руль Волкову. — Ты же глаз с нее не сводишь!

— А я больной. — Волков завел мотор.

— Ребята, — сказал оперуполномоченный Мураш, — а я от психолога балдею!

Далила и Ева сидели в ванне в пене друг напротив друга. Ева ела апельсины, отдирая с гримасой липучки цепочек с висков. Далила пила сок.

— Что-то ты мне кажешься грустной, — предложила тему Далила.

— Да, грустновато, — согласилась Ева.

— Давай угадаю.

— Ну давай.

— Ковалев предложил тебе поехать к нему, а ты сказала, что хочешь к Волкову.

— Ну, знаешь! Ты мне просто подняла настроение! — Ева шлепнула в пену очищенный апельсин, Далила заслонилась от брызг.

— Тем, что угадала?

— Нет, тем, что не угадала. Я предложила ему втроем. С Волковым. Вот такая я зараза.

— Действительно озадачила. А зачем?

— Да так. Неистребимая тяга к красивым чувствам. Розы, вино, романсы, а в конце — поехали, мол, перепихнемся по-быстрому. Смешно стало. Я и сказала первое, что пришло в голову. Нет, а ты-то почему приплела сюда Волкова?

— Я видела в окно, как они дрались во дворе. Никакой интуиции у меня нет. Просто увидела и сделала вывод. Как оказывается — не правильный. Но тебе надо серьезно над собой поработать. Почему это в такой ситуации первое, что приходит тебе в голову, — это втроем?!

— Подожди. Помолчи. Это все ерунда. Есть проблемы посерьезней. Их две. На тебя завели дело, меня отстранили от работы.

— Делов-то! — храбрилась Далила.

— Сядешь на пару лет в тюрьму, не так заговоришь. Это же уголовное дело, чем бы оно ни кончилось, ты будешь на учете. Как только этот козел… этот рыжий хороший мальчик захочет тебе сделать плохо, он найдет способ. И я совершенно не знаю, чего хотят от меня. Жизнь перевернулась вверх тормашками.

— А мне пора сменить профессию, — вздохнула Далила. — Ты меня заразила, мне теперь хочется всех перестрелять. А странно, мне показалось, что он от меня балдеет. Совсем нюх потеряла!

— Ты о ком?

— Адвокат! Я тоже от него балдела. У меня такое чувство было, что мы потеряли память, но жили раньше вместе. Смотрим друг на друга, и каждый жест знаком.

— Вредное ископаемое насекомое твой адвокат! — Ева встала во весь рост. — Вот его слуга — это просто находка.

— Как же он мог так со мной обойтись? А у меня грудь больше! — Далила показала пальцем на таявшую на сосках Евы пену.

— А у меня красивей!

— А у меня ноги длинней, — не сдавалась Далила.

— Ну, у тебя и руки длинней! — Ева успела увернуться от брызг и выбежать из ванной.

Она проснулась ночью одна. Был сильный ветер, раскачивающиеся деревья, подсвеченные одиноким фонарем, мелькали длинными тенями по потолку и стенам. Ева включила свет и обнаружила записку.

«Мне осточертела эта конспирация, я поехала к сыну».

Ева вздохнула и увидела рассыпанные на полу черные жемчужины.

Утром следующего дня Ева Курганова, открыв дверь своей квартиры, обнаружила ее полностью разоренной. Обыск был такой тщательный, что сдирали обои со стен. Ничего не было поломано, но среди хаоса перевернутых и распотрошенных вещей не хватало только летающих перьев из подушки. Ева мысленно поставила себе три с плюсом за то, что заменила месяц назад перовую подушку на специальную поролоновую. Разглядывая то, что от этой подушки осталось, Ева заметила отчетливый мокрый след в прихожей. Она встала на колени, разглядывая мокрую грязь, потрогала это руками и села на пол, обхватив колени. Обыск был не тогда, когда ее увозили силой из квартиры, отрубив ударом по затылку красивого и глупого сантехника Володю, а только что, утром или ночью.

Она почувствовала, как сильней и сильней стало толкаться в коленки сердце. Ее не-дельное амебное состояние недоумения начало сменяться горячей злостью и желанием работы.

Она нашла телефон и, вдохнув глубоко несколько раз, проговорила в трубку почти спокойным голосом:

— Валентина Мураша, пожалуйста, Курганова просит. Это ты? Как самочувствие? Слушай, будь другом, подскажи, как связаться с Денисовым, у меня для него информация.

Ева услышала, что Денисов добился разрешения провести следственный эксперимент и улетает сейчас с сознавшимся в жутком убийстве Хрустовым в Стамбул.

Она прошлась по квартире, подбирая с пола некоторые вещи, потом приняла холодный душ, смахнула с кухонного стола на пол рассыпанные макароны и села с листком бумаги и карандашом.

Она начертила схему. Внутри, обведенное кружком, стояло имя Хрустова. От него шли несколько линий. Связь «Хрустов — Никитка» имела на линии надпись «Самосвал», а связь «Хрустов — Денисов» — «тетрадь».

Зазвонил телефон. Ева смотрела на аппарат и не двигалась с места. На двенадцатом звонке взяла трубку.

— Спите, Ева Николаевна? — Начальник регионального говорил ласково и тихо. — Отдыхайте, а после обеда зайдите ко мне.

— Разрешите спросить… — Ева замешкалась, но потом решилась. — У меня квартира обыскана, не знаете, чей приказ?

— Может, воры? — предположил ласковый голос.

— Нет, профессионально.

— Знаете, что искали?

— Трудно сказать. — Ева поддела ногой ящик из шкафа, валяющийся на полу, и подтянула к себе. В ящике лежали россыпью деньги и некоторые ее бумаги.

— Выясню, подъезжайте.

Ева порвала на мелкие кусочки листок и выбросила обрывки в унитаз. Быстро переоделась, собрала свою сумочку. Она провела ладонями по груди и бедрам, глядя на себя в зеркало. Ладони задержались у ремешка на талии. Ева вздохнула. У нее не было оружия, и в автобусе она просто врала.

Она вывела свою машину, с трудом очистив от снега ветровое стекло. Помоталась немного по городу. Не заметила слежки. Вышла у авто-Мата.

Ева стояла, прижав к себе трубку и замерев. Она никак не могла решиться, кому позвонить.

«Боже, — подумала она вдруг, — да я же совсем одна…»

С остервенением вытерев глаза, набрала номер.

— Лариска, — сказала тихо, — помоги. Найди кого-нибудь обнаружить прослушку в квартире. Только нелюбопытного.

— Какие проблемы! — Лариска почувствовала ее боль. — Я своему мужу недавно «пуговицу» пристегнула на одежду. Так, для хохмы. Такое про себя узнала! А главное, идиот, женщинами не интересуется.

— Я оставлю ключи у соседки напротив.

— Через сорок минут подъедем. Если найдем, через полтора часа заскочи, полный анализ изделия гарантирую. Снять или оставить?

— Снять!

В Стамбуле тоже шел снег, только мокрый и липучий. Он обреченно тыкался в темный асфальт, чтобы тут же растаять.

Виктор Степанович Хрустов ехал в наручниках на виллу Слоника. Он смотрел в окошко специального автомобиля весело. В самолете Денисов и два его подручных играли с Хрустовым в покер. Хрустов блефовал, умно острил и, если бы игра не была пустой, оставил бы любителей покера без гроша.

На вилле охрану сняли. В комнате с окнами эркером было убрано. Турки-полицейские потоптались и вышли. Денисов отправил своих ребят осмотреть дом.

— Ну? — сказал он тихо, постучав по циферблату наручных часов. — Время, время!

— Вроде здесь. — Хрустов огляделся и показал на резной комод.

Денисов молча смотрел на него, не двигаясь.

— Она как сказала тогда в машине, дайте припомнить?.. Значит, вытащить нижний ящик комода, потом ощупать пол…

Денисов бросился к комоду и встал на колени. Он быстро, стараясь не шуметь, вытащил ящик и стал шарить рукой по полу внутри комода.

— Щелочка там должна быть такая, вроде можно ногтем поддеть, — бубнил Хрустов, стоя над Денисовым.

Денисов вытащил, изменившись лицом, крышку тайника, положил рядом с собой и ощупал рукой углубление в полу.

— Пусто! — сказал он шепотом, не поворачиваясь.

— Ну как же так, должно быть, она тоже вот так сидела, значит, я подошел сзади…

— Заткнись, идиот, я тебе говорю, здесь пусто!

— Подошел сзади, — бубнил Хрустов, наклоняясь.

Когда возмущенный Денисов поднял голову, Хрустов закинул ему руки на горло и придавил цепочкой от наручников, одновременно прижав большой палец чуть пониже уха.

Затихшего Денисова прислонил к комоду. Огляделся. Стараясь ступать бесшумно, подошел к двери и открыл ее.

В коридоре стоял молодой напарник Денисова.

— Слушай, посмотри, что там с твоим начальником, — предложил отстрельщик.

Через несколько секунд он посадил паренька рядом с Денисовым, нашел ключи и открыл наручники. Покопался в карманах Денисова и забрал деньги в зеленом исполнении, пристегнул бравого офицера к напарнику, потер запястья и свободно, не таясь, вышел в коридор.

Хрустов заранее заготовил спокойную улыбку, но ему никто не попался навстречу. Второй сотрудник Денисова и турок-полицейский ушли смотреть бильярдную. Хрустов дошел до кухни. Окно не вставляли. Его просто заложили фанерой, закрепив несколькими гвоздями. У Хрустова на такие гвозди был большой ороговевший ноготь на мизинце правой руки.

Через час он подъезжал на такси к дому, обложенному грубо обработанным камнем, с массивной дверью и табличкой на ней. Табличка была тщательно натерта услужливым китайцем.

В кабинете начальника регионального управления Ева Курганова испытала сильный и долго не проходящий шок. Ласково улыбаясь, начальник сказал, что ее увольняют и предлагают работу в какой-то страховой компании.

— Объясняю задачу. Сначала вы должны просто исчезнуть из органов. Вас должны забыть. На новом месте можете вникнуть в работу, можете не вникать. На ваше усмотрение. Продолжать боевые занятия, держать себя в форме. У нас есть проблемы. Я хочу, чтобы эти проблемы решили вы. Вам не говорили ваши друзья из «погон» про Вареного Киллера?

— Нет. — Ева сглотнула и стала прислушиваться внимательней.

— Что, и про «жабу» не говорили? — не поверил начальник.

— Про Жабу было.

— Насчет Золотой Жабы — это внутренняя беда, когда большие деньги вертятся под ногами, а зарплата, сами понимаете… А вот Вареный Киллер — это проблема страны. Ничего определенного сказать не могу, но появился такой человек или несколько человек, которые устраивают неприятности на уровне высшей власти. У вас в управлении есть специалист, не человек — боевая единица. Его фамилия Карпелов. Он отследил странные самоубийства жен больших чиновников. Я предоставлю вам все материалы по этому делу. Работайте.

— Разрешите спросить? Я просто хочу уточнить, правильно ли поняла. Есть кто-то, кто инсценирует самоубийства жен? Доводит их до самоубийства?

— Ева Николаевна. Сначала попробуйте отстраниться от всего того, в чем вертелись последние два года. Уровень этого Вареного такой, что я лично — пас. Говорят, он красив как черт. Ни одна женщина не устоит. В вашу задачу входит просто узнать, почему и как. Но это потом. Сначала вас должны забыть. Поработайте в страховой компании, поищите Золотую Жабу, отдохните, в конце концов!

— Вы просто отстраняете меня от работы?

— Именно так. Отстраняю. А что я должен с вами делать? Если вас сейчас не запрятать поглубже, вас затаскают по комиссиям. Ведь на вас уголовное дело завели по убийству Федора Самохвалова. Не знаю уж какого бога благодарить — жена его приехала и написала, что ее мужа убили… как там, «по неосторожности при разврате его в публичном доме». А чего стоит ваша преданная подруга эта… психолог? Будет суд, Ева Николаевна, это я вам точно говорю, от суда ей не отвертеться! О какой работе может идти речь? Вы просто аккумулятор проблем!

— Я могу пользоваться картотекой и базой данных? — Ева почти смирилась.

— Без проблем. Для пользы дела сообщу, что в страховой компании работают два человека, которых надо «забыть» в спецразведке. Мужчина и женщина. Вычислите их, войдите в доверие, и у вас будет такая база данных!

— Я могу поддерживать связь хотя бы с одним человеком из своего отдела по убийствам?

— Да. Конечно. Можете, Ева Николаевна. Но с одним условием. Этот человек должен быть женщина. Я надеюсь, что правильно понят.

Адвокат Дэвид Капа рассматривал в лупу марку, осторожно держа ее за уголок пинцетом. На марке светилась редкими красками бабочка.

Вошел слуга и доложил о посетителе.

— Если русский, скажи, что не принимаю. — Адвокат сказал это, подумал немного и удовлетворенно кивнул, поздравив себя с такой решительностью.

Грустный Олень, спустившись вниз, никого не обнаружил. Он подумал, что русский ушел.

Запрятав редкую марку, адвокат приказал слуге разжечь в кабинете камин, а сам спустился вниз. Проходя мимо кухни, он услышал странные звуки. Стукнуло радостно и удивленно сердце, адвокат, не сдерживая улыбки, быстро открыл дверь и застыл на пороге.

Посередине кухни стояла стойка с висящими над нею лампами. За стойкой был человек в джинсовом костюме, поедающий что-то из пакета. Он приветливо кивнул адвокату.

— Позвольте… — Адвокат оглянулся, в доме было тихо. Вверху возился в кабинете слуга. — Как вы?.. Вы, вероятно, Волков? — неожиданно для себя спросил адвокат. Он сам не понял, как это так быстро и само собой всплыло имя, которое Ева несколько раз упомянула. Наверное, он надеялся увидеть здесь именно Еву, а обнаружив чужого человека, все же предположил, что он от нее.

— Ну что вы, адвокат, никакой памяти, ей-Богу! Как вы только еще практикуете? — улыбнулся отстрельщик, вытерев рот рукой.

Тут адвокат узнал его. Этот человек бегал по берегу в тот день, когда выбросило на берег Еву. Он отнес ее к машине… Он!.. Ева говорила, что он убил девушку на вилле Слоника. Вероятно, узнавание и ужас отлично были заметны на лице адвоката, потому что Хрустов улыбнулся еще шире.

— Ну, вот видите, вспомнили! Вы, адвокат, сделали мне такую большую бяку, что даже не знаю, как вас и наказать.

— Позвольте, милейший, я не имею с вами дел. — Адвокат, нервничая, прошел к холодильнику, достал бутылку с водой и дрожащими руками попробовал открыть. — Но если у вас проблемы и вам нужен адвокат…

— Ну, хорош! — восхитился отстрельщик. — Да нет, это у вас большие проблемы. И никакой адвокат вам не поможет.

Через час адвокат и отстрельщик сидели в кабинете перед горящим камином.

— Значит, — подвел итог отстрельщик, — вы ни сном ни духом про эти наркотики не знали?

— Уверяю вас, милейший, она должна была найти подставку в аэропорту! — Адвокат был совершенно пьян.

— А вы подсунули ей три килограмма крахмала? — уточнил отстрельщик.

— Совершенно верно, отборнейшего крахмала. Если уж подходить к этому делу творчески… Да, именно творчески, то я позволю себе сказать, что факт насмехательства над женщиной… Как бы это… произведен! Совершенно верно — произведен!

— Да зачем же вы это изобразили, неужто она вас так уж сильно достала?

— Достала?.. А, ну конечно, не просто достала, как вы изволили выразиться, а достала и покопалась внутри. Она избила моего слугу. Она испортила мне панели в гостиной! — неожиданно нашелся адвокат. — Она ненормальная, стрелять по таким дорогим вещам! У меня везде картины, антиквариат!

— Зачем ты ее вообще тогда притащил к себе? — перешел на «ты» начинающий хмелеть Хрустов.

— Професси-ик! — ональная тайна, — справился с икотой адвокат и поднял палец. — Работа у меня такая опасная, тащу что ни попа-дя… Да… А если серьезно, то на нее был заказ.

— Ну?! — поразился Хрустов. — Ее заказали?!

— Совершенно верно. За-заказали. Заказали найти и заплатили деньги. Я и нашел! Сплошные неприятности — это все, что я имею от такой находки, уверяю вас. Ко мне больше не ходят клиенты. Если ко мне кто-то идет русский, значит, это связано с ней. Это же уму непостижимо! Такой большой город, такой большой мир вокруг!..

— Выпьем за мир между народами! — кивнул отстрельщик.

— Да, любезный, мир — это… Во всем мире полно адвокатов, почему я?

— И ты ничем не можешь мне помочь, — не спрашивал, а грустно утверждал отстрельщик.

— Мой слуга, — адвокат доверительно склонился к Хрустову, — знает про нее все!

Он даже делал ей клизму! — Адвокат серьезно кивал головой, свернув губы трубочкой.

— Боже! — Отстрельщик откинулся в удобном кресле и потер лицо ладонями. — Чего только не делает с мужиком красивая баба!

— Он китаец, — уточниладвокат.

— А зачем она стреляла в доме, кого-то ловила? — Хрустов закрыл глаза, погружаясь в спокойную дрему. — У нее было оружие?..

— Нет. Она поспорила с китайцем. Китаец проспорил, а она прострелила мне панель. Дубовую. Сделана на заказ. Я до сих пор не знаю, как приступить к починке. А оружие это мое. Я им никогда не пользовался, так, держал на всякий случай.

— Лупу! — крикнул отстрельщик, резко выпрямившись в кресле. — Оружие! Сидеть! Я сам возьму!

Адвокат дернулся и заслонился руками.

Китаец принес пистолет, держа его, как и приказал отстрельщик, за дуло двумя пальцами. Китаец сказал, что именно так он и предпочитает носить «такой гадость».

Отстрельщик бережно брал пистолет, осторожно дышал на него, нашаривал на столе адвоката лупу и смотрел в нее.

Китаец раз десять повторил, что после выстрела Ева протянула ему пистолет, он взял его за дуло, держа от себя подальше, и отнес в столик тумбочки на место.

Китаец поднимал растопыренные ладони, демонстрируя белоснежные перчатки.

Адвокат уверял, что слуга всегда в перчатках.

Веселый отстрельщик выковыривал из панели пулю.

Адвокат не понимал совершенно ничего из происходящего. Он был пьян и радовался, что его не будут сегодня убивать.

Ева Курганова сказала Лариске, что письменный отчет по поводу найденных в ее квартире прослушек ей «на фиг не нужен», поэтому Лариска, по-кошачьи сыто жмурясь, ударилась в пространную лекцию о современных средствах прослушивания и довела Еву до полного оцепенения.

Они сидели в кабинете Лариски. Ева узнала, что в Пентагоне приспособились так заполнять пломбы в зубах, что туда помещаются…

— Минутку, подожди, скажи про меня!

— Про тебя все примитивно. У нас в стране хоть и царит полная неразбериха, но новейшие средства связи не проблема. Твои прослуш-ки поставили красивые мальчики-федеральчи-ки! Знаешь, это еще ничего — три прослушки, и все их, а вот в одной квартире было три прослушки из трех контор! Военная разведка, федералы и внутренние органы одно место слушали!

— Бывает, что ты ошибаешься? — прикинула несколько вариантов про себя Ева.

— Бывает, а как же. Например, эти прослушки мальчик-федеральчик подарил первому попавшемуся сантехнику, а тот влепил для балды. Это их методика, понимаешь? В этом я не ошибаюсь.

— При чем тут сантехники?! А если кто-то хочет, чтобы я думала так же, как ты?

— Да я не думаю, я смотрю и вижу, а ты делай что умеешь. А прослушки такие, что должны висеть на трубах.

— Я ухожу работать в страховую компанию.

— Да хоть в булочную, только будь поосторожней и не лезь на рожон. И знаешь что. Я в декрет не скоро. Если там тебе в булочной что-нибудь понадобится, звони. Тебе оружие дадут?

— Не знаю…

— Я могу дать телефон. Там все чистое. И недорого.

— Лариска, — Ева приблизила свое лицо близко к слегка отекшему лицу с припухшими глазами и дружными морщинками у рта, — я нигде и никто! На кой черт мне сдался пистолет?

— Все проходит, — любовалась Лариска цветом слегка разведенных чернил под длинными черными ресницами. — И любовь и радость. А оружие — вечно. Перетерпи, жёнка, и беда забудет про тебя.

— Спасибо тебе! — Ева взяла сухую крепкую руку в ладони и погладила.

— И тебе спасибо! Я как с испугу тогда в кабинете Козлова на пол шлепнулась, сразу вспомнила и про зарядку по утрам, и про быcтрую ходьбу по вечерам. И Симаков опять же теперь не курит. Кстати, зайди к себе в отдел. Тебя искали.

Оперуполномоченный Мураш не успел ничего сказать Еве Кургановой, ее позвал в кабинет Гнатюк.

— Прячься, Ева Николаевна. Хрустов сбежал. Смени квартиру.

— Чисто сбежал или с убийством? — Ева спросила механически, думая о своем.

— Его федерал жив. Этот дурак повез Хрустова в Стамбул на следственный эксперимент!

— Ну вот что, — Ева решительно стиснула кулак и заколотила невидимый гвоздь, — ничего я не буду менять. Ни от кого я не буду прятаться. Жду всех — федералов, бандитов, бывших военных, всех! Вас тоже приглашаю на чай. Вечером. У меня теперь новое место работы, коммуникабельность — главное. Буду учиться улаживать проблемы путем мирных переговоров.

Перепуганный и злой Денисов неделю гонял своих людей и лучшие силы стамбульской полиции по кругу от крупных магистралей до аэропорта. Обошли все гостиницы. Искали особо опасного преступника, отрезающего своим жертвам головы. Через неделю Денисов улетел, решив, что столько времени Хрустову отсиживаться негде, значит, он улетел в первые же два часа после побега.

Хрустов всю эту неделю беспробудно пьянствовал, а слегка просыхая, играл с адвокатом в шахматы. На третий день он предложил сыграть китайцу. Китаец оказался весьма меркантильным типом: он предложил играть на пистолет, который Хрустов любовно спрятал в коробку от обуви. Хрустов вполне оправданно заподозрил в китайце мастера по шахматам и предусмотрительно от сделки отказался.

Адвокат по утрам, мучаясь головной болью, пил специальные коктейли Хрустова — томатный сок, совсем немного водки и лимон. К обеду, обнаружив способность двигаться и соображать, рассматривал марки. После обеда начинался следующий этап, который длился часов до двух ночи. Во время этого играли в шахматы, плясали «камаринского», спорили о политике и еврейском вопросе. К двум часам Хрустов относил адвоката в постель, поражаясь тяжести длинного сухого тела при такой-то худобе.

Хрустов регулярно просматривал прессу. Двух женщин-турчанок обнаружили с отрезанными головами. Мать фотомодели Кошкиной не смогла точно сказать, ее ли это дочь. Фотографию свою Хрустов осмеял, поглаживая начинающий зарастать волосами подбородок. На фотографии он был моложе, темней волосами и очень грустный. Теперь его зачесанные назад волосы серебрились, вылезающая на подбородке щетина тоже радовала благородным серебром, а лицо всегда и везде улыбалось. Хрустов научился не спускать с лица улыбку. Даже при неожиданной боли или удивлении, когда нормальный человек становится некрасив напряженным лицом. Хрустов уверенно улыбался.

Через неделю его новые документы были готовы. Адвокат предложил забросить шахматы и перейти на карты. Хрустов перестал настаивать на дружной выпивке и разрешил привести двух напарников на игру. Один из них — старый классический еврей в ермолке — был ювелиром. Другой — его молодой и застенчивый сын. Хрустова представили как «русского, приехавшего по делам». Когда отстрельщика легко и красиво с первого же раза обыграли, он подумал, что просто хватит пить. Через пару дней, оценив необыкновенную память ювелира, его хватку и ловкие руки шулера, Хрустов старика зауважал и стал с ним понемногу разговаривать.

Так, скидывая по маленькой, он выяснил, сколько стоила одежда для обреченной на утопление в сундуке проститутки. Разузнав такие подробности, Хрустов с удивлением обнаружил, что впал в меланхолию. Он неожиданно связал в одно проступок женщины, тяжелый труд чернокожих Южно-Африканской Республики, добывающих алмазы, размеренную дорогую и беспросветную жизнь старого еврея-ювелира, беспокойные метания лиса адвоката и свою собственную пионерско-комсомольскую юность. Обнаружив, что все это прекрасно и красиво переплетается, перешел к обдумыванию влияния отдельной женщины, увешанной золотом и бриллиантами, на плавный и бесконечный ход вселенной.

Отрастив вполне приличную коротенькую бородку, подстригшись и нацепив на нос круглые стеклышки очков, Хрустов удивил своим интеллигентным видом даже самого себя. Он поставил непременным условием, чтобы адвокат его провожал в аэропорту, поэтому они подъехали на огромной красивой машине. Хрустов был в длинной черной сутане, изумительных туфлях итальянского мастера, в шерстяном пальто и с небольшим чемоданчиком в руках. Над ослепительным белым воротничком его лицо привлекало зубастой жизнеутверждающей улыбкой.

Адвокат, впавший в оцепенение, обнаружил, что ему жаль расставаться с убийцей женщин. Несмотря на весьма большую сумму, проигранную ювелиру в карты.

— Э-э… Голубчик, — теребил он рукав кашемировой шерсти, — возможно, вы встретите там одну женщину.

— Это уж непременно, как не встретить!

— Скажите ей… Хотя черт с ним со всем, прилечу-ка я в Москву, а? Очень хочу ее увидеть, просто сердце ноет.

— Ты уж поторопись, адвокат, если серьезно решил приехать. — Хрустов смотрел с жалостью. — А то я ее первый увижу.

— Понимаете, от этой женщины исходит просто золотое свечение! — неожиданно для себя впал в восторженное состояние адвокат.

— Да уж, не только золотое, но и бриллиантовое! Так ты поторопись, если хочешь ее увидеть.

Старый таможенник оценил безупречный наряд отъезжающего «венгра», быстро и профессионально осмотрел его руки. Руки были ухоженные, с сильными пальцами и идеальным маникюром. Он не стал досматривать багаж.

Страховая компания помещалась в одном здании с большим банком. Охрана была одна на всех. Ее документы просмотрели два охранника. Чуть шевельнув нервными ноздрями, Ева уловила запах французского одеколона и присмотрелась к охране повнимательней. Сытые круглые лица, холеные толстые пальцы. Заметив ее внимание, один из них подмигнул Еве. Ева сняла берет и подмигнула в ответ. Увидев ее голову, охрана напряглась и позвонила в компанию за подтверждением.

Из-за этого ее появления ждали. Маленькая женщина с телом гимнастки-подростка пошла к Еве, восторженно распахнув глаза.

— Вот это класс! — восхитилась она, проведя по своим коротким волосам и протягивая крошечную цепкую руку. — Зоя!

— Ева.

— За что тебя выперли? Кого-нибудь пристрелила не того?

— Зоя, прекрати. Что ты ко всем лезешь? — К Еве подходил молодой мужчина с нежной улыбкой и легким пушком на подбородке. Тонкими стружками взлетали при ходьбе кудряшки. — Аркадий, — представился он. — Проходите, не обращайте внимания, Зоя один раз неудачно выстрелила на прежней работе и вот теперь всем рассказывает. — Он классическим жестом очкарика приподнял дужку на переносице.

— В общем, она почти права. — Ева озиралась в поисках своего стола.

В комнате было четыре стола. Большое, во всю стену, окно щедро уставлено цветами. Преобладали кактусы. Кроме Зои и Аркадия, у окна сидела немолодая женщина. Она, не вставая, подняла руку.

— Марина. Добро пожаловать. Вы специалист или тоже из отставников?

— Да как вам сказать…

— Понятно, значит, мне никакой подмоги. Но вы красавица, хоть со страхованием поможете, — вздохнула женщина.

— Марина Дмитриевна, а разве я не красавица? — скромно потупил глаза Аркадий.

— Ладно, красавица, красавица, не отвлекай, пусть расскажет, что это такое — «почти права»? — не унималась Зоя. — Проходи, вот твой стол, здесь пока сидит секретарь, она сейчас вышла, ее в предбанник переводят, а тебя — сюда.

— Я нечаянно убила подсудимого на допросе, — пробормотала Ева, раздеваясь и вешая на вешалку куртку.

— Ну и?.. — Зоя вертелась около нее, заглядывая в глаза. — Что было?

— Да ничего особенного не было, я потом еще одного, как-то так получилось, — решилась Ева, предположив, что при большом желании все это можно узнать.

— Наш человек! — похвалила Зоя. — Нет, ты заметил, какая у меня интуиция? — Она толкнула в бок Аркадия.

— Ребята, как хотите, но вы мне обещали. Сегодня большая презентация, я хочу обработать парочку ловких мужичков. Аркадий? Вдвоем с Евой, а? — Марина смотрела просительно, но с укоризной.

— А что надо делать? — поинтересовалась Ева.

— Это я тебе сейчас объясню. — Зоя села на стол. — Надо одеться как последняя шлюха, пойти на светскую тусовку и прицепить на грудь табличку с наименованием нашей страховой компании. Когда Марина даст знак, подсунуть интересующему ее нужному мужичку документы на подпись. Она все делает сама, а ты только будешь улыбаться, пить шампанское и подсовывать бумаги.

— А Аркадий?

— Да то же самое, только он подсовывает большим старым тетям. — Зоя раздула щеки и показала руками полукруг. — Тети иногда тоже чего-то в бизнесе умеют. Скука, я понимаю, но есть некоторые плюсы. Попадаются очень интересные для отстрела личности, поняла? — Зоя подмигнула и состроила смешную гримаску.

— И часто тут такое? — Ева осмотрела компьютер с прекрасным большим монитором.

— Да нет, раз пять в месяц. Если Марина приходит с утра на работу, значит, вечером представление.

— Ева… Как вас по отчеству? — Марина задумчиво осматривала Еву. — Хороший макияж и достойное платье можете сделать на вечер или помочь? У меня на вас большие планы.

— А тебя не берут на вечера? — спросила Ева тихо, наклонившись к Зое.

— Нет. Я проблемная, могу сказать чего-нибудь. И потом, представь, я же умру от хохота, глядя на собственного мужа в таком амплуа! — Она показала на Аркадия.

Три дня подряд, не успевая смывать косметику и проваливаясь в сон одетой около четырех утра, Ева опаздывала на работу. Ей было неловко, но никто ничего не замечал.

— Я больше не могу, — призналась она, зевая, Зое. — У меня морды множатся и кружатся по кругу, как только закрою глаза!

— Терпи, сегодня Марины нет — передохнем. Она тебя хвалит, говорит, отбоя нет. Все равно это лучше, чем в налоговой.

— В налоговой? — Ева удивленно посмотрела на Зою.

— Ну да. В налоговой полиции. Таким, как мы, только два пути. В страховую или налоговую. Хочешь совет? Поучи языки, воспользуйся отличным тренажерным залом здесь, внизу, — банк себе для расслабухи сделал, закрути роман, в конце концов!

— А тут нет случайно тира для расслабу-хи? А ты чем занимаешься все дни напролет?

— Это большая государственная тайна, — предупредил Аркаша.

— У меня в последнее время сложилось такое впечатление, — задумчиво проговорила Ева, — что я и государство — вещи несовместимые.

— Тогда слухай сюда! — Зоя открыла толстую папку. — Страна делится. Под четким и умным руководством.

— Тоже мне секрет, не делится она, а разваливается на части. — Ева подвинула к себе папку и застыла. На первой же странице была нарисована схема. В центре схемы было написано несколько имен, они ничего не говорили Еве, а вот от этих имен шли линии к другим, и не именам, а кличкам. Федя Самосвал был один из шести. — Что это?

— План разделки туши Союза, — сказала Зоя.

— Вот здесь имена, это что?

— В центре большие дяди из правительства, по краям те, кто их кормит или привел к власти деньгами.

— А Федя Самосвал, он кого кормит?

— Ну, с Федей история тяжелая получилась, — включился в разговор Аркаша. — Богатенький Буратино и не дурак, только помер, сердечный. Придется Зойке перерисовывать схему. Она ее шестой раз перерисовывает. Мрут как мухи. Федя у нас кто был, Зой, по Уралу? Ну вот, хозяин уральских богатств. Негласный император Уральской республики.

— Нет такой республики, — удивилась Ева.

— А республика Донбасс есть? А Красноярская пойма? Все давно поделено, давно и тщательно. Теперь главное для них — вовремя и быстро поставить своего человека у власти. Одна проблема: стреляют братков, что ни день — то стреляют. Американская мафия делила сферы, понимаешь, сферы! А эти — страну! — Зоя раскраснелась.

— Ты просто наступила ей на любимую мозоль, если ты теперь распахнешь вот так глазки и спросишь: «Да как они смеют?» — или: «И когда это безобразие началось?» — считай, что угодила на все сто! — Аркаша смеялся, показывая на жену.

— Нет, действительно, когда? Подожди, а эти имена внутри? — Ева показала на схему.

— Сначала я называла их сердцевиной. Потом поняла, что они так прочно связаны с кликухами по кругу, что сердцевины нет. Вот, к примеру, из-за смерти Феди Самосвала вот эти два… нет, даже три имени можно зачеркнуть. Они провалились. Но сердцевина опасна идеологически. Если присмотреться внимательно, большая часть в середине — из военных. По моим прогнозам, сейчас у военной разведки самое сильное ядро. Прибавь к этому, что военным плохо живется экономически. Они с радостью пойдут на криминальные контакты, чтобы сменить власть.

— А вот это красным цветом — Машеров? Кто это? — Ева показала пальцем. — Почему он красный?

— С него все и началось. Конец семидесятых. Гибель большого государственного чиновника в автокатастрофе. Только представь, правительственные членовозы, охрана — и грузовик с картошкой! Я не знаю, так ли уж сильно помешал Машеров Брежневу или кому еще, может, просто был весьма любим народом. Но это я, я вычислила тогда первый контакт криминальных структур и власти. Был контакт! С него все началось. Власти казалось, что она держит все в своих руках. А ниточки уже подергивались. Структура убрала Машерова, не важно, чей это был приказ, но именно тогда запахло переменами. Да нет, я не говорю, что до того структура не убирала кого надо. Но своими руками! А тут пошла на криминальный контакт. Перестраховалась. Перемены начались тогда. Горбачев — политическая случайность или запрограммированная пешка в сценарии?

— От всего этого становится страшно. — Ева отложила папку. — Можно будет покопаться?

— Чем заслужила? — серьезно спросила Зоя.

— Ой, не знаю, как и сказать. А ты меня не прибьешь на месте? Это я Федю… Как это… Зарезала, короче. А он у тебя тут так красиво обозначен, придется все перечерчивать…

Наступила тишина. Аркаша сдернул с носа очки и задумчиво уставился на Еву.

— Позвольте поинтересоваться. — Зоя справилась с минутным шоком. — По политическим мотивам изволили Федьку прирезать или по личным?

— По личным, клянусь, по личным! В публичном доме, как сейчас помню! Какие у проституток политические мотивы могут быть?.. Ребята, да вы не унывайте, я совсем не страшная и в игры эти не играю. — Ева показала на папку. — Я с вами, ребята. Я, пожалуй, пойду посмотрю тренажеры в зале.

— Последний вопрос! — Аркаша поднял вверх указательный палец, остановив Еву уже у двери. — Дней десять назад директора банка шлепнули, как его, Зоя, напомни, он у тебя на сто сороковой странице объединен с нефтью…

— Звиняйте, дядечка, то не я! Я десять дней назад три кило наркоты волокла из Турции, дура дурой! — Ева вышла и сильно хлопнула дверью.

Притихший Денисов никак не мог согнать с лица выражение напряжения и злобы. Он позвонил Мурашу и узнал, что Ева Курганова больше не работает в МВД, дома на звонки не отвечает, но на следующий день должен был состояться суд над Мисявичус Далилой. Она должна там быть.

Денисов сел на телефон и прозвонил почти два часа, отрабатывая адреса и контакты Хрустова Виктора Степановича. Информации — ноль.

— Вот как у нас работают хорошие киллеры из органов! — кричал Денисов, призывая телефон в свидетели.

Он чувствовал, что тетрадь у Кургановой. Ничем не мог объяснить и доказать, но чувствовал и бесился.

Суд Тимирязевского района города Москвы приговорил Мисявичус Далилу Марковну к двум годам лишения свободы. Учитывая первое правонарушение и добровольную явку подсудимой, наказание объявлено условным.

Далилу, потерявшую дар речи и таращившую бессмысленно глаза, вывели под руки из зала после окончания получасового заседания Мураш и Ковалев. Ева увидела Денисова, спешащего к ним по коридору, хотела уйти, но Денисов уже махнул рукой и прибавил шагу.

— Ева Николаевна, — удивился Денисов, подбежав и уставившись на ее стриженую голову, — вас что, привлекали?

— Нет, Вася, я сама себя деноминировала. Убрала все лишнее. — Ева смотрела в голубые серьезные глаза тоже напряженно и очень серьезно.

— Есть разговор. — Денисов прикидывал, как бы им остаться вдвоем, но у Евы были свои планы.

— Мы как раз едем Далилу утешать, первый срок обмывать, как говорит Ковалев. Вы с нами?

Денисов подумал и кивнул.

В знакомой комнате в казино за тяжелыми занавесками все уселись за стол и замолчали. Мужчины изредка быстро взглядывали на Далилу и тут же отводили глаза. Ева заметила это и предложила надавать Далиле пощечин.

— Тогда, — сказала она, — у нее глаза начнут моргать.

Никто не захотел этим заняться. Принесли вино и фрукты, Ева попросила побольше кофе. Далила заметила бутылку и подтащила ее к себе. Молчаливый Волков помог налить первый бокал. Все остальные от вина отказались.

— Я должен сообщить, — сказал Денисов, — что Ева Николаевна скрывает достаточно серьезную улику. Возможно, — он повернулся к Еве, — вы никак не можете решить, в какое именно ведомство стоит отдать подобную информацию? Или решили заняться выколачиванием денег, потеряв работу? Вы можете хотя бы честно ответить на вопрос, имеется ли у вас вещественное доказательство — тетрадь Паши Закидонского?

— Имеется. — Ева откинулась на спинку высокого кресла и смотрела на Денисова спокойно и доброжелательно. — И ты совершенно прав, ну никак не могу решить!

— А вы… Ты знаешь, что мне пришлось сделать за эту неделю?! — Денисов говорил все тише и тише, Далила приканчивала бутылку.

— А как же, знаю. Вы потащили убийцу Хрустова, арестованного с моей помощью в аэропорту десять дней назад, в Турцию. Чтобы он тебе показал, где была зарезана Света Кошкина. На Кошкину тебе наплевать, а вот зарезана она могла быть при попытке достать то самое вещественное доказательство. Хрустов воспользовался твоей профессиональной безалаберностью и сбежал. Вот вкратце, что тебе пришлось пережить, бедному, за эту неделю. Взыскания не миновать. Здесь есть два непонятных момента. Первое, — Ева закинула ногу на ногу и слегка улыбнулась, — твоя безалаберность объясняется, возможно, договоренностью с Хрустовым. Вроде как вы вдвоем решили друг другу помочь, слетав в Турцию. И второе. Ты нигде в докладных не указывал, что летишь за тетрадью, отсюда — твое рыльце в пушку.

— Тетрадь! — сказал шепотом Денисов и стукнул ладонью по столу.

— Да, Ева, определись наконец, с кем ты? — Ковалев оглядел всех по очереди. — В этой тетради есть, вероятно, имена, они всем нам могут помочь…

— Тетрадь! — Денисов опять стукнул по столу.

— Красивые вы мои белопогонники. — Ева закинула руки и потянулась. — Никому эта тетрадь не может помочь сейчас. Кроме одного человека. Больше всего она нужна Золотой Жабе. Есть там очень неприятная для Жабы статистика. Слоник был человек слова: если брал деньги, то работу делал. Но несколько раз он получал задание, а потом его отговаривали. Он называл это «погонной возней», ничего, да? Почти «белопогонной возней». Вы заигрались. Обмениваясь информацией, вы в то же время попытались эту информацию выгодно продавать. Купив информацию, приговоренный человек включал свои связи, отыскивая киллера.

— Ты что, назвала меня Жабой? — уточнил Денисов, краснея лицом.

— Да вы только представьте себе! — Ева мечтательно обвела комнату руками. — Объединившись для торжества справедливости, вы включили все шестеренки всех информационных отделов. Сколько вас таких бравых? Десяток? Два? Три? Вы варите свой пудинг в разоренной стране, считая, что работаете на ее безопасность. Почему бы иногда не поправить слегка свое материальное положение, когда у тебя в руках такая информация?! Или, к примеру, одна контора решает «замолчать» зарвавшегося журналиста, а другая идет с ним на переговоры, предупреждая о намечающемся убийстве. Журналист платит информацией, тогда третья контора нанимает Слоника и обвиняет вторую контору, что убила она, потому что виноват тот, у кого бумаги журналиста! То-то весело! Как это в средствах информации называется: «ведется следствие», да? Да вы знаете, что у отстрельщика Хрустова был один важный принцип? Не идти против контор. Никогда. Он спасал приговоренного кем-то, но только не конторой! Бедолаге пришлось отказываться почти от каждого третьего дела! Получается, что каждый из вас хоть раз, но квакнул!

— Все, — Денисов стукнул по столу третий раз, — ты мне надоела.

— И мне надоела, — стукнула по столу Далила, — я ведь из-за тебя поехала в Турцию, тебя спасать! Теперь вот имею судимость! — Она всхлипнула и заплакала с удовольствием.

— Знаете, мальчики, что такое Золотая Жаба? Это вполне реально существующая лягушка, она живет в мокрых лесах. В этих лесах все время капает. Дожди такие, что заливают иногда деревья до кроны, тогда деревья превращаются в водоросли на месяц, и рыбы прячутся в ветках и дуплах, плавают у их корней. Это очень красивая лягушка, но светятся золотой кожей только самцы. Самки неприметны. Вы все светитесь, мальчики! Вот что интересно. Вы все — Жабы. Вы все и давно перешли на уровень отношений купи-продай. Пошли, страдалица, хватит рыдать. За примерное поведение тебе могут скостить срок. — Ева встала, протягивая руку Далиле.

— Сидеть! — крикнул Денисов.

— Ты постарайся успокоиться. Вот Далила проспится, поможет тебе с решением психологических проблем. Ну что, пытать будешь? — Ева смотрела на Денисова сверху. — Квартиру ты уже обшарил, хочешь личный досмотр провести? Ты, Денисов, путаешь работу и образ жизни. Сейчас у нас с тобой как бы жизнь. Ты должен разговаривать со мной ласково и терпимо, а то я могу надавать тебе пощечин. А вот если ты достанешь бумажку — ордер на мой арест, тогда можно организовать допрос с пристрастием. — Ева подняла Далилу и повела ее.

— Да я тебя просто убью, — сказал Денисов, — не нужно мне никаких бумажек для этого!

— Это можно, — согласилась Ева, — только я стреляю лучше. Хотя ты — мастер из-за угла.

Денисов бросился к Еве, Волков быстро и почти незаметно встал между ними и скрутил руку Денисову. Мураш бросился на выручку Денисову, а Ковалев, подумав, решил помочь Волкову.

— Два на два! — заорал он, изображая дурашливость, и сломал стул о спину Мураша.

— Что это? — спросила ничего не понимающая Далила, которую Ева тащила по затемненному залу. Играла красивая музыка.

— Это вестерн! — крикнула ей в ухо Ева, помогая одеться.

— Сто лет в кино не была, — мечтательно вздохнула Далила.

Отстрельщик Хрустов пронаблюдал уход женщин из казино-бара, сидя в потрепанном старом «жигуле». Через пару минут он с удивлением услышал милицейскую сирену. К казино подъехал наряд. Хрустов так изумился, что вышел из машины.

Подравшихся представителей разных ведомств выводили по-дружески, руки не заламывали, разговаривали ласково.

Высокий брюнет, вытирая с губы кровь, божился, что они не поделили бабу. Молчаливый и крепкий в джинсовом костюме, выйдя на улицу, быстро и осторожно осмотрелся. В разговоре не участвовал. А шляпа Денисов размахивал руками, ругался матом и грозился всех перестрелять. Его уговаривал замолчать молоденький и застенчивый.

Отстрельщик сел в машину. Наряд уехал: все драчуны были абсолютно трезвые.

Четверка бравых защитников закона прошла близко от машины Хрустова.

— Еще раз тронешь ее или рядом встанешь, я тебя сделаю калекой, — неожиданно сказал молчун в джинсовой теплой куртке. — Только я могу решить, когда ее убить и как.

Молчун обращался к Денисову.

Денисов, конечно, послал молчуна громко и далеко.

— Волков, ты что, сдурел?! — Высокий брюнет взял молчуна за рукав и потащил к машине.

Денисов оглянулся и пошел к подворотне.

Хрустов завел мотор.

Вася Денисов, бормоча ругательства, пристроился отлить возле мусорного бака.

Хрустов подъехал к нему почти бесшумно, не зажигая огней. Он остановился, потом посмотрел и подал чуть назад, чтобы Денисов оказался как раз напротив задней дверцы. Вышел, стараясь не шуметь. Подождал, пока Денисов закончит мочиться и начнет застегивать ширинку. Вася Денисов машину заметил.

— Сейчас, — сказал он, — чего в подворотню заперлись, выезжать полчаса будем.

— Не будем, — сказал Хрустов, ударил по затылку Васи небольшим гаечным ключом и быстро уложил тело в машину.

Он не стал выезжать из подворотни. Въехав в небольшой темный двор, подрулил к нескольким машинам у подъезда, выключил огни и свет в салоне Накрыл лежащего Денисова одеялом и вышел из машины. После чего спокойно пошел к подворотне, встретив по дороге двоих знакомых Денисова. Они кричали «Вася» и слегка дурели.

Отстрельщик подошел к киоску на освещенной улице, купил бутылку пива, не спеша открыл ее и побрел назад во двор.

Напарники Денисова веселость к этому времени утратили и стали проявлять явные признаки беспокойства. Они трусцой пробежались по подъездам, потом вдоль машин, спросили женщину с собакой, не видела ли та красивого и нервного мужчину.

Она сказала, что видела всех мужиков вообще в гробу.

Посовещавшись, ребята медленно вышли из двора. Отстрельщик сел в машину и выехал на освещенную улицу. Он насвистывал понравившуюся мелодию и очень старался не нарушать правила движения.

Далилу в это время рвало на оживленной магистрали. Ева терпеливо смотрела на пробегающие машины, открыв окно.

Когда они остановились в третий раз, Ева предложила залезть Далиле внутрь и прекратить это безобразие.

— Мне плохо, а ты еще ругаешься? Тебе меня не жалко? — возмущалась Далила, вытираясь.

— Мне вино жалко, отличное было вино.

— Замолчи! — закричала Далила, закрывая рот рукой.

— Подумай о чем-нибудь хорошем, — предложила Ева, — иначе ты будешь блевать всю оставшуюся жизнь. Я не психолог, но, по-моему, у тебя вполне понятная и здоровая реакция на самый гуманный суд в мире.

Далила собралась зареветь.

— Ладно, — сказала она, сглатывая слезы, — давай поговорим. Что ты такое сказала этим красивым мальчикам, что они подрались? Я как-то не уловила.

— Я сказала, что они жабы.

— Что, все наклюкались до такой степени? — удивилась Далила.

— Нет, никто, кроме тебя, не пил. У нас был деловой разговор. Он окончился небольшим скандалом. Куда тебя отвезти?

— Куда хочешь.

— Куда я могу хотеть? У меня в квартире только что сдернули прослушки, убийца Хрустов сбежал. Поехали к Казимиру, соберем твои бусы.

— Нет. К Казимиру я не хочу. Давай посидим в машине немного — и домой. Я всю ночь не спала, волновалась. Поеду спать. Я успокоилась. Вот что хотела спросить… Можно тебя спросить про работу? — Далила посмотрела на Еву внимательно.

— А тебя опять не стошнит? — уточнила Ева. — Тогда давай.

— Что ты говорила про журналиста там, в баре?

— Зачем тебе?

— Ну, мне интересно, должна же я знать, что вообще происходит вокруг! — Далила вдруг разволновалась. — Я перестала понимать, где я живу. Ты только представь. Однажды утром ты включаешь телевизор…

— Я не включаю телевизор по утрам, — перебила Ева.

— Ну ладно, а тут включила. И вдруг замечаешь, что тебе начинают в новостях рассказывать что-то такое странное. Ну, например, что какой-нибудь Коля Клюшкин спит с Машей или Дашей и по этому поводу жена Клюшкина подала в суд, а дети Клюшкина застрелили учительницу русского языка.

— Кто это такой — Клюшкин? — насторожилась Ева.

— Да он никто, понимаешь, ну, напряги мозги, он образ, только образ! Он выдуман, его нет, а ты слушаешь про него новости каждый день! Ты знакома с президентом Америки?

— Нет, — неуверенно сказала Ева.

— Тебе каждый день талдычат про него по радио и телевизору, что он с кем-то там в молодости развратничал! Он для меня все равно что Коля Клюшкин, понимаешь? Я его не знаю, я не понимаю, почему мне говорят про грехи его молодости! Но наступает такой день, нет, ты подожди! — Далила положила свою руку на руку Евы, не давая ей говорить. — Наступает такой день, и я ловлю себя на том, что прислушиваюсь, хочу знать, чем там кончится суд над Клюшкиным! Это та самая «сплошная жуть и ужас», как ты это говоришь.

— Ладно, ладно, успокойся, ты еще во время рекламы прокладок не звонишь девять-один-один? Я тебя поняла, я только не могу уяснить, что ты хочешь знать про журналиста?

— Я хочу знать, кто убил журналиста.

— Э-э… Которого? — уточнила Ева.

— Про которого вы говорили. Там. В казино!

— Да это просто по тетрадочке Слоника получается, если я правильно все расшифровала, что военная разведка заказала одного журналиста за то, что он раскопал на военных компромат. Я понятно говорю?

— Вполне, — кивнула Далила.

— Ну вот, об этом узнало МВД, то есть органы, они должны журналиста охранять. Это тоже вполне понятно. Внутренние органы журналиста спросили, за что его хотят убить, то есть «почём у тебя рыльце в пушку?». Журналист рассказал. Ему пообещали охрану и воспользовались некоторыми сведениями из тех, что журналист дал. А федералы обиделись, и киллер сработал. Теперь представь того следователя, который это дело сможет раскрутить!

— Это все у нас? — уточнила Далила.

— Федералы, ну фээсбэшники. Это все у нас. Но я тебе рассказала только предположения. Мои. Тебе это поможет теперь смотреть телевизор?

— Я устала. — Далила откинулась назад. — Как я могу помогать людям, когда я ни черта не понимаю вообще.

— Я знаю, в чем твоя беда. Ты не должна говорить про проблемы мира. Ты должна помогать отдельно взятым людям с их отдельно взятыми проблемами. У кого-то запор, кто-то зарезал любимую жену или стреляет подсудимых на допросах. Мне, например, ты помогла.

— Да? И как это?

— Понимаешь, я когда их теперь нечаянно убиваю, я делаю это настолько спонтанно и бездумно, как будто выпадаю из времени на это мгновение. Вроде это и не я, а просто мое тело. Само.

— Раздвоение личности, полный примитив, — вздохнула Далила.

— Далила, где твой брат? Нужно найти его и забрать пистолет. Это серьезно, правда, отстрельщик сбежал. Он будет меня искать.

— С моим братом все беспросветно. Он ударился в разврат, как только узнал, что ты жива и здорова. А до этого беспробудно пьянствовал. Если ты сунешься на дачу, тебе придется выкидывать оттуда нескольких краснозадых девиц, ядреных и весьма в теле. Мне это уже надоело. А твой пистолет у меня. Я тебе обязательно его верну, как только пристрелю этого… как его, рыжего. Спонтанно и бездумно. Ладно, не нервничай. Шутка. Дай мне свои ключи от квартиры, я завтра же заброшу по дороге на работу.

— Ты должна быть очень осторожной. Отстрельщик иногда путает женщин.

Отстрельщик Хрустов, привязав Васю Денисова к шведской стенке в спортивном зале, сидел напротив на стуле и прислушивался к шуму проезжающих за окном машин.

Окна спортзала, с вычурными решетками, выходили на улицу почти на уровне земли. Уставшие шины изможденно месили и месили снег.

Хрустов посмотрел на часы и решил потревожить Денисова. В темном и большом пространстве зала огни недалеко проезжающих машин бегали где-то под потолком. В их беспокойном свете Хрустов увидел, что Денисов очнулся и смотрит осторожно из-под прикрытых век.

Хрустов удовлетворенно кивнул и вернулся к стулу. Он решил все-таки зажечь свет. Включив две направленные лампы, разложил на стуле оружие — свой любимый «кольт» новой модификации и старый «вальтер», который он осторожно вывалил из коробки.

Денисов закрыл глаза, попробовал расслабиться. Ему не дал это сделать страшный и неприятный звук. Открыв глаза, Денисов в ужасе увидел, что Хрустов тщательно натягивает резиновые перчатки.

— Хрустов, — сказал он быстро, — кончай спектакль. Я же сделал все, как ты хотел, я отвез тебя в Турцию! Что ты задумал?

— Ты меня совершенно не интересуешь, — ответил Хрустов, подошел к Денисову и заклеил ему рот, надорвав зубами липкую ленту.

После этого он осторожно взял со стула старый «вальтер» и попробовал прицелиться. Прицел был ни к черту. Хрустов удивился, вспомнив простреленную Евой муху на стене. В «вальтере» был только один патрон. Если Хрустов не убьет одним выстрелом — а в голову Хрустов страшно не любил стрелять, — придется добивать Денисова. Это было очень некстати.

Сначала Хрустов, тщательно прицелившись, растопырив пальцы, осторожно нажал на курок старого «вальтера». Он должен был попасть Денисову в сердце. Прислушиваясь, в паузе между проехавшими шинами, Хрустов услышал всхлипывающее тяжелое дыхание. Он чертыхнулся, прошелся туда-сюда, успокаиваясь. Осмотрел стену сзади лестницы. Пуля не вышла. Взял свой «кольт», любовно погладил его, встал боком, расслабился и выстрелил еще раз.

Денисов затих. Но, потрогав его шею, Хрустов удовлетворенно покачал головой: он заметил, что пуля из его «кольта» прошла навылет и застряла в стене сзади шведской стенки.

Он отвязал Денисова, уложил его на полу. Достал отвертку и пинцет. Расковыряв достаточно большую дыру, осторожно потащил на себя пинцетом пулю. Приладить ту, которую он любовно вез в нагрудном кармане из Стамбула, ему удалось тоже не сразу.

Осмотрев напоследок зал, Хрустов выключил свет.

Внизу, пнув ногой лежащего на полу лицом вниз охранника, Хрустов решил воспользоваться телефоном. Он набрал сначала ноль-два, потом попросил соединить его с отделом убийств. Мимо стеклянных дверей проехала машина с мигалкой. Хрустов поймал себя на том, что даже не занервничал.

Он сказал в трубку спокойно и весело, что красивая баба привела мужика в спортзал, они поругались, и она его пришила. Его спросили, кто звонит.

— Охранник этого самого спортзала и звонит, — сказал Хрустов. — Ребята, они оба вроде как из органов, ваши! Так что вы уж сами разбирайтесь. Что? Зачем пропустил? Дак она меня по башке огрела, а потом заклеила лентой везде. Лежу вот теперь, вас дожидаюсь!

Маленькие круглые часы над дверью показывали полтретьего.

Выехавшая по звонку группа обнаружила в здании банка, в подвале, оборудованном под спортзал, труп мужчины. Тело лежало на полу. Недалеко от двери валялся на полу пистолет, из которого, как предварительно предположил старший в группе, и был убит Денисов Василий. Рассмотрев документы убитого и тяжело вздохнув, старший в группе попробовал добиться хоть чего-нибудь от охранника, которого нашли связанным. Того привели в чувство, но охранник никого не видел. Его ударили сзади по голове. Это все, что он помнит.

— Телефон! — крикнул инспектор, показывая на аппарат. — Звонили отсюда, посмотри отпечатки.

Бледный до синевы оперуполномоченный Мураш ходил туда-сюда и путался под ногами.

— Что ты нервничаешь, убитого знаешь? — спросил старший в группе, вздохнув и достав листы бумаги.

— Так точно. Знал, — кивнул Мураш. — Сегодня вечером мы… Он пошел отлить…

— Если ты последний, кто его видел, напиши подробно рапорт, а пока помоги с оружием. Да, и скажи, пусть забирают тело, медик уже пишет.

Монотонно бубнил другой опер, описывая место преступления.

— А что еще в этом здании? — спросил инспектор на выходе у охранника.

— Два этажа банк, а выше — страховая контора.

В квартире Евы Кургановой телефон зазвонил в восемь тридцать. Ева, только что приняв душ, задумчиво разглядывала пустой холодильник.

— Это я, — сказала она в трубку, — если у вас что-то важное, постарайтесь побыстрей, у меня еще есть шанс не опоздать на работу.

— Ничего не говори и не задавай вопросов. Офицер Василий Денисов из службы безопасности застрелен в спортивном зале одного известного банка. Оружие было брошено там же и имеет не совсем отчетливые, но вполне идентифицируемые отпечатки. Я несу отчет Гнатюку. Эти отпечатки твои. — Лариска говорила тихо и очень быстро. — Был звонок ночью, сказали, что мужчина и красивая женщина стреляют в подвале банка.

— Это мое табельное оружие?! — в ужасе спросила Ева.

— Нет, это старый «вальтер» со сбитым прицелом. Думай. Уйди из квартиры. — Она положила трубку.

Ева сползла по стене и села на пол, обхватив колени. Она несколько секунд в полном оцепенении смотрела на все еще разоренную квартиру. Встала, опять вошла в душ и включила холодную воду. Зазвонил телефон. Ева не отреагировала. Он звонил и звонил. Ей пришло в голову, что стоит все-таки взять трубку и выяснить, кто еще с ней дружит. И тут, начиная замерзать под шум воды и звон телефона, Ева вдруг отчетливо вспомнила старый «вальтер» со сбитым прицелом и себя, веселую и в химической завивке, стреляющую по нарисованной мухе.

Ева закрыла воду, быстро вытерлась и оделась. Она успокоилась, почти все поняла и теперь прикидывала свои дальнейшие действия с прежним азартом расследования убийств.

Выглянув перед выходом в окно, Ева не заметила ничего подозрительного. Народ дружно хлопал дверью подъезда, торопясь на работу. Никаких заблудившихся алкоголиков, подпирающих стену, никаких осанистых дворников с новенькими лопатами. Она рискнула и просто вышла из подъезда и уехала на своей машине.

Через сорок минут Ева звонила в хорошо укрепленную дверь. Звонить пришлось долго, Ева уже стала доставать блокнот, чтобы написать записку, но тут услышала лязг отпирающихся запоров.

В узкое пространство, удерживаемое цепочкой двери, на нее смотрел заспанный Стас Покрышкин.

— Привет! — Ева дождалась, пока он откроет дверь. — Мне нужна твоя профессиональная помощь и нора, чтобы отсидеться.

Она сняла куртку, бросила ее на пол и пошла искать холодильник.

Изумленный свободный художник плелся за ней, запахиваясь в оранжевое с фиолетовыми цветами кимоно.

Ева задумчиво осматривала огромное пространство холодильника, заполненное едой.

— Яичницу будешь? — спросила она. Стас покачал головой, отказываясь, и откупорил банку с соком.

Из белой комнаты с огромной кроватью на постаменте послышался капризный тонкий голосок.

— У тебя там кто? Девочка? Стас кивнул.

— Хочешь, чтобы я ее выгнала, или сам прилично проводишь? Ты не обижайся. — Ева улыбнулась, увидев вытаращенные глаза Стаса. — Но меня никто тут не должен видеть. Это что такое? — Она показала на вакуумную упаковку с непонятными белыми кусочками в красноватой жидкости.

— Лягушачьи лапки, — наконец-то открыл рот Стас.

— А колбасы у тебя не найдется? С голоду помираю. — Ева быстро затолкала упаковку обратно в холодильник.

— Посмотри внизу. Ангел кормит докторской колбасой лягушек в аквариуме.

— Да, кстати, где Кумус? — Ева с облегчением нарезала колбасу.

— Не знаю. Он уходит всегда очень рано. Объясни, что тебе надо, а потом я решу, выгонять ли актрису.

— Ну, — Ева села и задумалась, — я попала в трудную историю. Выйти из нее я смогу только с твоей помощью. Ты хороший художник по фильмам, можешь делать ужасы. Смерть сумеешь изобразить?

— С чего бы мне этим заниматься?

— Мне нужна смерть на завтра к вечеру. До этого я в твоем распоряжении. Выдумывай что хочешь. Делай, лепи, рисуй.

Стас, подумав несколько секунд, вышел в большую комнату. Ева услышала, как он уговаривает с отеческим терпением возмущенную девочку. Закрыв дверь, Стас вернулся в кухню с пачкой фотографий. Дождавшись, пока Ева прожует, он протянул ей несколько.

— Перерезанное горло с отворотом тканей и просвечиванием позвонков, вскрытие грудной клетки с подробным расположением внутренних органов, — комментировал Стас монотонным голосом, сдерживая судорогой рта зевоту, — снесенная взрывом часть головы с разбрызгиванием мозга и свисающими зубами, это у меня было последнее. — Он показал пальцем.

Застывшая от ужаса, Ева уставилась на фотографию.

— Но это же!.. — сказала она неуверенно, просмотрев следующие, где голова, только что развороченная взрывом, приобрела нормальный вид и улыбалась пухлым лицом Феди Самосвала.

— Да. Делал на заказ. День рождения был, заказчикпопросил чего-нибудь этакого. Всем понравилось. За это меня выдернули голого из дома, отвезли к нему за город. Хотели наградить. — Стас грустно смотрел перед собой. — Жизнь — вещь непредсказуемая, — неожиданно закончил он, протягивая Еве чашку. Ева налила кофе из турки.

Стас сидел такой грустный и несчастный, расставив ноги и забыв про распахивающееся кимоно, что Ева не удержалась и засмеялась, показывая на его повисший в русых кудряшках унылый член.

Стас внимательно рассмотрел свой орган, вздохнул, пожал плечами.

— Я с ними сплю, — он кивнул назад, предполагая, вероятно, свою огромную кровать, — потому что страшно одному спать. Понимаешь? А так я совершенно безопасен. Я стал извращением. И никто не может мне помочь. Позировала когда-нибудь?

— Нет. — Ева покачала головой. — А что такое в твоем понимании извращение? — спросила она, все еще не в силах перестать улыбаться.

— Это когда я смотрю на тебя, понимаю, что вижу совершенство, а хочу большую, толстую и старую женщину.

— Может, это профессиональное заболевание? — предположила Ева, принявшись за банку с красивой клубничиной на этикетке. — Ты переел красивого.

— Красота здесь ни при чем. Ладно, давай оговорим дела. Как желаешь умереть?

— В ванне, — махнула Ева огромной ложкой, — выстрел в голову с близкого расстояния, мозги, как там у тебя, запах и все такое.

— Почему в ванне?

— Ну, я так представила: лежу я в ванне, видна только моя голова, как я дышу — не видно, воду можно сделать красной. Я доедаю? — Она показала почти опустевшую банку.

Стас махнул рукой и наконец запахнулся.

— А что там насчет запаха? — решил уточнить он. — Запах — это очень дорого.

— Хочу запах! — потребовала Ева. — Для правдоподобия и по необходимости сигнала.

Ну представь, — улыбнулась она изумлению Стаса, — лежу я в воде целый день, а никто ко мне не приходит! Придется позвонить, как бы жалоба соседей, что воняет. Стас задумался.

— Ты не знаешь, сколько тебе надо будет так лежать?

— Не знаю, — вздохнула Ева.

— Как ты выйдешь из этой ситуации?

— Не знаю!

— Что у вас делают с трупами, когда их осмотрят?

— Грузят на каталку и увозят в морг.

— На каталку, — задумался Покрышкин, — значит, голую и мокрую — на каталку. Предположим, что за время погружения на каталку ты ни разу не захихикаешь от щекотки, но что потом? В морге?

— Ну не знаю я! Посмотрю по обстоятельствам. Я думаю, что в квартиру приедет мой начальник из отдела убийств. Я ему подам какой-нибудь знак! Потому что цель всего — не напугать. А сделать вид, что я умерла, и исчезнуть до более подходящего времени!

— Значит, получится так, что твой начальник глянет на тебя в ванне, а ты подашь ему знак, да? Предупреждаю, подморгнуть видным глазом ты не сможешь! Он у тебя не будет моргать еще часа три после укола.

— Какого еще укола? — повысила голос Ева.

— Ладно, давай работать, у меня на два часа назначена важная встреча. Ты сможешь отсидеться в гардеробной. А пока раздевайся. Ты носила когда-нибудь шляпы?

— О, шляпы! — мечтательно сказала Ева. — Огромные шляпы, вуали, «кадиллаки»…

Виллы, бассейны, наемные убийцы, отрезанные головы!..

— Неплохо, — похвалил Стас, — с ассоциациями у тебя неплохо.

Начальник отдела убийств в пятый раз перечитывал докладную оперуполномоченного Мураша. Мураш честно и подробно описал, как Ева Курганова и Вася Денисов поссорились в баре казино «на тему предательства и коррупции». Имена свидетелей этой ссоры прилагались.

Наряд, посланный в квартиру Евы Кургановой, обнаружил эту квартиру пустой, в смысле, без хозяйки, но ужасно разворошенной. Гнатюку доложили, что обыск у Евы был еще вчера, до убийства. Одна из сотрудниц отдела, поколебавшись, сообщила, что сняла в квартире Евы по ее просьбе прослушки.

Гнатюк впал в задумчивость. Поколебавшись, позвонил Далиле Мисявичус, которая указывалась в докладной как свидетель ссоры.

— Чушь собачья, — сказала Далила в трубку, когда ее нашли с трудом в школе для недоразвитых детей. — Пистолет у Денисова был?

— Как? — удивился Гнатюк.

— У этого убитого Денисова было оружие?

— Минутку. — Гнатюк посмотрел отчет места происшествия. — Да, оружие имелось. В кобуре.

— Значит, он не стрелял? Этого не может быть. Все, что я помню, это как он кричал, что не собирается Еву арестовывать, а просто убьет, и все. Получается, что, если бы он захотел ее убить, он бы достал оружие, а уже потам она бы выстрелила. И с какой стати ей тащить его на свое новое место работы?

— Минуточку, я не спрашиваю вашего мнения, я только хочу знать о ссоре. Что это вы так уверены в самообладании Кургановой, забыли свой отчет?

— Порвите и выбросьте, — сказала Далила и положила трубку.

Гнатюк рассердился, но неожиданно подумал, с чего это Курганова стреляет несколько раз? Ей всегда вполне хватало одного — и промеж глаз!

Он набрал номер и приказал провести тщательную экспертизу оружия и пуль. Вызвать специально баллистов и чтобы с полным отчетом о расстоянии выстрела.

Ему принесли ордер на арест Кургановой Евы Николаевны, старшего лейтенанта милиции, временно отстраненной от работы.

Ева спала, свернувшись калачиком на полу в гардеробной. Она лежала на шкуре белого медведя, медведь угрожал мертвым оскалом, демонстрируя длинные желтые клыки.

Гардеробная была без окон, почти все пространство занимали стойки с костюмами на плечиках, пахло духами и пылью. Светились разноцветными огоньками маленькие лампочки у самого пола. Когда к Стасу пришли, Ева закрылась в гардеробной и попробовала еще раз проанализировать ситуацию, в которую попала. У нее было три варианта происшедшего. Первый: исходя из того, что в деле пистолет адвоката, значит, пистолет привезли в Москву. Допустим, это сделал Денисов. Тогда тот, кто его убил из этого оружия, должен был стереть отпечатки. А они есть, и неплохие. Получается, этот человек должен знать Еву, знать о ссоре, он из тех, кто был в баре. Вариант второй: оружие привез отстрельщик, и он же убил Денисова, подставив ее специально. И третий: Денисова убил кто-то по его «жабским» делам, воспользовался пистолетом случайно, взяв его у Денисова, который, в свою очередь, мог отобрать оружие у адвоката и подставлять ее не собирался.

Она с удивлением обнаружила, что совершенно спокойна — вот что значит хорошая нора! Если не считать легкого расстройства желудка и странной раскраски лица — Стас сам сделал ей макияж, любуясь отстраненно своими мазками и напряженно дыша в лицо, — Ева чувствовала себя прекрасно. Заснув, она дышала спокойно и почти неслышно, во сне расслабленно раскрылся сжатый кулак.

Из большой комнаты слышалась тихая музыка. Дверь гардеробной открылась, осветив на мгновение ярким светом лежащую на шкуре женщину.

На нее задумчиво смотрел взъерошенный Ангел Кумус. Он держал за длинную лапу обвисшую белую лягушку.

Ева проснулась и сощурилась от света.

— Приветствую тебя, доктор Кумус, уничтожитель вампиров. — Ева потянулась и зевнула.

— Мне нужна моча девственницы, — сказал Кумус, проигнорировав приветствие.

— Извини, Ангел, чего нет, того нет. — Ева встала и вышла в большую комнату.

Стас Покрышкин провожал у дверей крупную женщину с длинной желтой косой по спине. Женщина оглянулась и встретилась глазами на одно мгновение с глазами Евы. Она тут же отвела взгляд, протянула руку и погладила Стаса по щеке, притянув его голову к себе. Что-то прошептала ему на ухо, еще раз быстро и осторожно глянула на Еву и вышла.

Стас показал Еве, чтобы она прошла за ним в кухню.

— Ты прячешься, потому что убила Федю? — Он, дергаясь лицом, протягивал Еве фотографии, где улыбающийся довольно Самосвал щурил маленькие глазки. — Ты что, не нашла лучше места? Почему — я?!

— Остынь. Федя тут ни при чем. Я пришла к тебе, потому что мне нужно изобразить мою смерть, понимаешь?! Не бойся, к Феде это не имеет никакого отношения. Почти, — добавила Ева, подумав. — Ладно, если ты так переживаешь, я могу тебе все подробно рассказать.

— Нет! — закричал Стас тонко и протестующе замахал руками. — Ничего не желаю знать! Люди Феди знают, где я живу! Они могут наведаться ко мне, понимаешь? Мне только что сказали, что это ты… Федю!

— Те, кто меня сейчас ищет, никогда в жизни не догадаются, что я здесь. Клянусь, — сказала Ева серьезно и строго.

— Ладно, — вздохнул Стас и махнул рукой, внезапно успокоившись и заблудившись на лице Евы глазами. — Один раз помирать… Иди в ванную, будем репетировать. Как ты реагируешь на сильные болеутоляющие средства?

— Что? — испугалась Ева.

— Местная анестезия! Переносишь?

— Да. А что ты собираешься делать?

— Я собираюсь качественно и красиво изобразить развороченную выстрелом голову. Но предупреждаю, врач, который начнет вскрытие, сразу обнаружит, что ты жива!

— Спасибо тебе, я надеюсь, что до этого не дойдет.

— Подожди, — Стас остановил Еву, направившуюся в ванную, — у меня есть пистолет. Я сейчас его принесу. Ты умеешь стрелять, как я слышал в тюрьме. Просьба такая. Воспользуйся, пожалуйста, этим своим умением, если начнут вышибать дверь.

— Это — всегда пожалуйста! Я только хотела спросить — зачем Ангелу моча девственницы?

— Не могу сказать точно, по-моему, для снадобья против ведьм. Сушеная мышиная лапка, кожа лягушки, еще что-то и моча девственницы. — Стас говорил очень серьезно, обмеряя голову Евы портняжным метром. — Где стриглась? Салонная работа, — похвалил он звезду на макушке. — Странно, — пробормотал он, — у мужчины голова — шар, у женщины — конус…

— А у меня? — удивилась Ева его замешательству.

— У тебя — шар.

— Ну, как приятно знать, что и у меня есть физические недостатки!

— Значит, так. Лежать ты будешь в воде комнатной температуры. Из ванны вытащим наружу руку. Ложись, чего ждешь? Руку сюда. По этой руке, надеюсь, будут проверять, бьется ли у тебя пульс. На руке сделаем наклейку. Пульс не прощупается. Но на всякий случай и на шею нужно будет наложить резиновую кожу. С той стороны, где шея будет присутствовать. Сделаем открытый глаз, хочешь?

— Как это, разве такое возможно? — удивилась Ева. — А я моргну?!

— Не моргнешь. Сделаем пару уколов и закрепим веко. Один глаз у тебя вообще как бы вышибет, а второй наколем и закрепим. Полуприкрытое веко, а? Зато ты сможешь видеть всех, кто к тебе подойдет. Да, насчет запаха. Это очень дорого, но можно. Я против, поэтому за запах будешь платить сама.

— Идет, — кивнула Ева, — черным жемчугом возьмешь?

— Все равно, — пробормотал Стас, не удивившись. — Но дело в том, как ты сама выдержишь этот запах. И вообще, насчет дыхания. Дышать ты можешь, но медленно и размеренно. Вывод трубки будет под резиной назад, к затылку. Какой специалист, ты говорила, будет тебя смотреть? — спросил Стас.

— Не знаю, но до медэксперта, который пощупает кое-где поверхностно, меня точно посмотрят несколько человек немедиков.

— Тогда тебя можно будет всю обвешать слезающей от разложения кожей. А что? Может, ты в очень горячей воде застрелилась! Это облегчит тебе жизнедеятельность, под слезающей кожей можно и пошевелиться слегка.

Отстрельщик Хрустов начал следить за Далилой, как только убедился, что приехавший в квартиру Кургановой наряд никого там не обнаружил. Только около одиннадцати утра с большим трудом, назвавшись братом, ему удалось уговорить кого-то из института Далилы сказать, где она. Он покопался в справочнике, ничего там не нашел и позвонил из автомата по ноль-девять. Там тоже долго искали, но наконец Хрустов получил адрес и телефон специального интерната для недоразвитых детей. Далила напросилась работать туда. Хрустов пожал плечами, поехал к интернату и только после шести увидел Далилу. Красавица вышла из интерната грустная и уставшая. Прижимая к себе сумку, попробовала голосовать. Потом побрела к автобусной остановке.

Хрустов перегнулся назад в машине, достал теплую шапку с большим нависающим козырьком, надел очки с обыкновенными стеклами и подкатил к ней за две минуты до автобуса.

Она села к нему не одна, пока раздумывала, в машину быстро просочился озабоченный интеллигентный старик.

Отстрельщик отвез ее домой. Копаясь в карманах в поисках денег, Далила извинялась, роняла что-то из сумки, наклонялась, чтобы это поднять, заполнив все пространство автомобиля вывалившимися из капюшона тяжелыми волосами, которые пахли вкусно и тепло, вздыхала и чертыхалась. Он мог поклясться, что женщина ни разу не глянула ему в лицо. Отстрельщик подождал немного, наблюдая, как она плетется к подъезду, и сцепил сильно зубы: у него стали дрожать руки и заныло в низу живота. Это еще не было желанием, это было предупреждение о желании.

Он видел ее силуэт в светлом окне. Она прощалась с большим и бесформенным силуэтом, — и действительно, из подъезда через несколько минут вышла тучная женщина в шляпке с перышками. Потом Далила носила на себе ребенка, ребенок сидел впереди, обхватив ее ногами и руками. Отстрельщик устроил поудобней машину, достал одеяло и выключил свет. Он был уверен, что пока танцорки здесь нет.

К половине второго ночи — он не стал рисковать и включать печку — забрал одеяло и ушел в подъезд. Расстелив газеты, сел у батареи и обдумал свои шансы на то, чтобы отглядеть возмездие лично. Вариантов было ноль. Даже если Курганова не легла на дно и не спряталась, ее могли арестовать в другом месте. Отстрельщик утешал себя тем, что сделал все возможное. Он решил проводить Далилу завтра утром на работу и прекратить слежку. Придется дернуть за кое-какие ниточки в органах, чтобы просто получать свежую информацию.

Стас Покрышкин собирал большой чемодан, Ангел Кумус паковал камеру. Ева, нервно сжимая руки, не находила себе места.

Красивые часы с бесконечно двигающимися по кругу шариками на эллипсоидных орбитах пробили два раза.

— Два часа ночи, — сказал Стас. — Ну что еще? — Он заметил расширившиеся в ужасе глаза Евы.

— Оружие! Господи, у меня нет оружия. Чем же я застрелюсь?!

— Какие проблемы, возьми мой пистолет, он мне не нужен. Я все равно стреляю хреново. — Покрышкин протянул Еве пистолет. — Осторожно, заряжен.

— А он чистый? — спросила Ева.

— Вытри, — предложил Покрышкин.

— Да я не про то, — махнула она рукой, — из него никого не?..

— Как ты помнишь, я любитель высасывания крови. Он не мой. Забыл один парень. Три года назад. Его уже нет в живых. СПИД. Ну что, вперед?

Втроем они спустились во двор и уселись в машину Евы.

— Я живу вон в том подъезде, — показала Ева рукой, когда они подъехали к ее дому. — Вы как предпочитаете — лезть со мной через соседний подъезд по чердаку или просто войдете в квартиру?

— Я по чердаку не полезу, — отказался Стас. — Давай так. Мы войдем в твой подъезд и посидим на ступеньках. В квартиру я тоже без тебя не пойду. А как только ты проберешься…

— Четвертый этаж, — сказала Ева, — но вы поднимитесь выше, на пятый. Ждите меня там.

Она осмотрела внимательно двор и могла поклясться, что никто ее не ждал. Стало даже немного обидно.

Стас Покрышкин и Ангел Кумус пошли спокойным шагом к подъезду, Ева пробежалась к соседнему.

Она поднялась на последний этаж и обнаружила, что предусмотрительные жильцы поставили решетку между лестничной площадкой и ступеньками вверх к чердаку. В какой-то момент ей захотелось на все плюнуть и спокойно войти в свой подъезд со двора. Она вздохнула глубоко и достала отмычки.

Пробравшись на чердак, Ева несколько секунд привыкала к темноте и большому захламленному пространству. Она пошла почти на ощупь, этот путь был ей знаком: дважды она попадала в свою квартиру таким образом, через чужой подъезд.

Ангел Кумус услышал возню над головой и посмотрел вверх. Он толкнул Покрышкина, Стас поднялся по лестнице к чердачному люку.

Люк был массивный, с длинной щеколдой и пузатым навесным замком.

Свободный художник и оператор — гроза вампиров, подняв головы и открыв рот, пронаблюдали, как люк приподнялся, в образовавшуюся щель просунулась рука с отмычкой и стала открывать замок.

Они стояли в оцепенении, даже когда Ева не удержала замок и он с грохотом, похожим в ночной тишине на взорвавшуюся бомбу, упал к ногам зрителей.

Ева спустилась вниз, подняла замок, опять взобралась по ступенькам и стала его закрывать.

— Вы что, заснули? — Она смотрела сверху и улыбалась. — Я иногда так прихожу домой, сейчас из той квартиры, у лестницы, раздастся вопль. Я всегда роняю замок, понимаете?

— Проститутки, педерасты! — страшным голосом заорал кто-то из-за двери у лестницы.

Стас Покрышкин и Ангел Кумус, как по команде, дернулись и, подхватив чемодан и камеру, побежали вниз.

Ева открыла дверь квартиры и вошла первой.

Стас, увидев разоренную прихожую, попытался бежать, но Ева удержала его за рукав и сказала, что у нее всегда так.

Она занавешивала окна, Ангел Кумус доставал камеру, Стас Покрышкин, поколебавшись, сбросил все со стола и открыл на нем чемодан.

— Полтора часа, — сказал он. — Максимум, — добавил, подумав.

— Надо было брать бутафора, — сказал Кум-ус. — Позвони ему сейчас, пусть приходит. Все-таки специалист.

— Я сам делал отрезанную голову, — отказывался Стас.

— Но взрыв на дне рождения делал он! Какой план хочешь?

— Смотри на натуру! — Покрышкин кивнул на раздевающуюся Еву.

— Это не натура, — пробормотал Кумус, пристраивая на нее камеру, — это насмешка Господа над всеми остальными людьми. А свет ни к черту!

— А что это будет? — поинтересовалась Ева.

— Клип это будет, — подумав, сказал Стас, — клип про несчастную любовь. Ну что, садись, клей готов. Осторожно! — Он показал на пузырек, который Ева чуть не задела. — Разобьешь запах!

Через час Ева, с прикрепленной на правой стороне головы иллюзией смерти, бродила по квартире от зеркала в ванной до зеркала в прихожей. Особенно ее восхищал выпавший и болтающийся глаз.

Она легла в ванну, Кумус, наставив лампы, снимал, Ева болтала ногами и показывала пальцами фигурки собак и птиц на стене.

— Ну что, — вздохнул Стас, — скоро пять. Ты поспи немного, а услышишь шум у двери — действуй по плану.

— Минутку, я пойду пальну. — Ева закрылась в туалете и выстрелила в четыре тома «Введения в юриспруденцию», сложенных друг на друга. — Значит, по плану. — Она положила пистолет на пол возле ванны и расставляла книги на полке, зажав в руке пулю. Ей приходилось высоко поднимать голову и смотреть одним глазом. Она достала магнитофон и пристраивала его в углу комнаты среди валяющейся одежды.

— Ну, давай укол, и будем прощаться. — Стас достал шприц.

— Пожелай мне удачи, — прошептала Ева, скривившись под резиной, когда тонкая игла проткнула кожу у брови.

— Позвони, как все было. — Стас стоял у двери и прислушивался. — Поправь внизу под подбородком, добавь немножко слизи. И не болтай сильно головой, глаз отвалится.

Отстрельщик, зевая, смотрел, как Далила грела мотор своего «Москвича» и копалась под капотом. Кричал и прыгал около нее желтоволосый мальчик. Далила отвезла сына в садик, за два квартала, вырулила на магистраль и почти потерялась, потому что отстрельщик не успел проскочить за ней на светофоре. Он успокоился через несколько минут: ее остановил гаишник. Далила размахивала руками, мотала головой, взметая волосы, и кричала. Гаишник стоял невозмутимый, как бегемот, выпятив большой живот и с интересом наблюдая реакцию нарушительницы.

Отстрельщик проехал вперед, а когда она его обогнала, с досадой подумал, что и следующего гаишника ей не миновать.

Далила ехала к дому Кургановой. Отстрельщик почувствовал удачу. У него так бывало, когда нужный человек не находился по несколько дней, а потом вдруг предчувствие — легкое возбуждение и уверенность.

Далила въехала во двор, вышла из машины и посмотрела на окна Евы. Запирая машину, скользнула взглядом по его «Жигулям» и вдруг нахмурилась и остановилась. Отстрельщик наклонился в машине вниз. Когда он поднял голову, Далила уже входила в подъезд.

Отстрельщик стал устраиваться поудобней, как вдруг услышал шум открывающегося окна. Он осторожно выглянул и увидел Далилу, распахнувшую окно и схватившуюся рукой за горло.

— Помогите! — простонала она в пустой двор. — Господи, помогите!..

Отстрельщик удивленно поднял брови.

Далила не успела отойти от окна, ее вырвало. Она, плохо видя сквозь пелену слез, нащупала телефон и замерла, прижав к себе трубку. Потом судорожным движением выпотрошила свою сумочку, нашла клочок бумаги и стала набирать номер, всхлипывая.

— Ва-валентина Мураша, пожалуйста! — заплакала она в трубку. — Как не работает? А, спасибо.

Мураш сегодня должен выйти только в ночь.

— Он должен быть дома, он должен быть. — Далила путалась в цифрах. — Мураш? Мураш, миленький, приезжай скорей, я не знаю, кому звонить! Ева… — Она заплакала. — Ева застрелилась!.. Врача? Не думаю, она в голову, Мураш, кому мне звонить? Как это? А! Нет, не трогала. Здесь так пахнет, я ничего не понимаю. Хорошо, я выйду на улицу и там подожду!

Она медленно подошла к двери ванной, закрыла рот рукой и, плача, выбежала из квартиры, оставив дверь открытой.

Хрустов увидел выбежавшую из подъезда Далилу, согнувшись, она сдерживала рвоту, кое-как дошла до скамейки у грибка с песочницей, нащупала ее, села и заревела.

Хрустов сидел, постукивая пальцами по рулю. Когда он почти решился пойти в квартиру Кургановой, во двор на бешеной скорости влетела машина. Из нее выбежал высокий красавец брюнет, которого отстрельщик видел у казино, паренек помоложе и защитник Евы в джинсовой куртке. Далила бросилась к ним, они побежали в подъезд, не дожидаясь ее.

Отстрельщик неуверенно улыбнулся и решил подождать, что будет дальше.

370

Ковалев вбежал в открытые двери квартиры первый. Он зажал нос и почти влетел в ванную. Первое, что он увидел, — полуприкрытый фиолетовый глаз, который смотрел в него. Ковалев отшатнулся, столкнувшись с Волковым.

Волков постоял несколько секунд, трясясь и закрыв глаза. Потом заставил себя их открыть. У него помутилось в голове. Ева лежала в красной воде, половину головы ей разнесло выстрелом, из ванны свешивалась рука, на руке облазила кожа. Он упал, как стоял, назад, в коридор, потеряв сознание, ударившись подпрыгнувшей при падении головой. Мураш, один сохраняющий спокойствие, обошел Волкова, потрогал свисающую руку, нащупывая пульс и зажимая нос. Он опустился на колени и понюхал дуло, почти ткнувшись в него носом.

Потом нашел телефон и позвонил в отдел убийств. Ему повезло — Гнатюк был на месте. Мураш подробно описал увиденное.

— Ты ее опознал? — спросил Гнатюк. — Что ты там говоришь про развороченную голову?

— Так точно, — сглотнул Мураш, — можно сказать, опознал.

— Оружие трогал? Это ее табельный ТТ?

— Никак нет! Это не ТТ, я ничего не трогал.

— Ты вот что… Ты подними ее и посмотри, есть ли шрам на боку. От пулевого ранения. Я подожду у телефона.

371

— Слушаюсь, — пробормотал Мураш и осторожно положил трубку рядом с телефоном.

Ковалев, утешающий Далилу, сначала отказывался, но когда Мураш пригрозил, что попросит Гнатюка с ним поговорить, пошел с Мурашом в ванную.

Они постояли несколько секунд, сдерживая дыхание. Потом Мураш нащупал ноги, удивившись, что вода теплая, а Ковалев просунул руку под спину Евы, удивившись, что тело теплое. Ковалев кивнул Мурашу, они быстро подняли тело, с которого стекала розовая вода. Голова запрокинулась назад, сдвинулся на развороченных мышцах и белеющих осколках костей в крови и слизи вывалившийся глаз.

Бросив тело обратно в воду, Мураш прислонился к стене, тяжело дыша, Ковалев бросился в туалет.

— Так точно, — сказал Мураш в трубку, — есть шрам от пулевого ранения. — Тут он вдруг увидел на своих руках тонкие, похожие на истлевшую резину кусочки кожи и слизь, бросил трубку, и его наконец вырвало.

— Алло! — кричал Гнатюк в трубку. — Куда ты пропал?

— Слушаю, — сказал бледный до синевы Мураш.

— Сделаем так. Кто обнаружил труп? Понятно… Я постараюсь приехать через полчаса. Ничего в квартире не трогать, ты с кем? И Волков там? Забирай своих друзей, уходите из квартиры, а то вы так натопчете… Оставь этого… психолога. Какой может быть запах?! Ее еще вчера не было в квартире!

— Я не останусь! — кричала Далила. — Не останусь!

— Нам надо вынести Волкова, не кричи, кто-то должен быть в квартире, подожди хотя бы десять минут.

— Хорошо, — поникла вдруг Далила. — Конечно, идите. Я посижу. Этого не может быть, — вскинула она на Мураша глаза в дрожащей пелене слез. — Понимаешь, просто не может быть… Это не она!

Мураш выходил из кухни с вымытыми руками. Ковалев поднимал Волкова.

Отстрельщик пронаблюдал торжественный вынос храбреца в джинсовой куртке на улицу. Его били по щекам, положив на улице на скамейку, потом поддерживали под спину, пока он таращился бессмысленно на своих друзей.

— Ну все, — не выдержал отстрельщик, — хватит с меня этого цирка! — Он решительно вышел из машины и спокойно прошел к подъезду.

Подойдя к приоткрытой двери, удивленно принюхался. Пахло вполне разложившейся человечинкой. Отстрельщик осторожно приоткрыл дверь и вошел. Он быстро осмотрел коридор. Из комнаты на него смотрела заплаканная Далила.

— Она там, — махнула Далила рукой. — Врач с вами?

Отстрельщик пошел к ванной.

Он смотрел несколько секунд на бесформенное месиво на месте головы, наклонился, внимательно заглянул в полуприкрытый глаз. Приподнял и бросил руку.

Распрямился и улыбнулся во весь рот. Вышел в коридор, расстегнул куртку и встал вполоборота к ванной, расставив ноги.

— Вставай, — сказал он. — Хватит мокнуть.

Далила встала и выглянула в коридор. Сначала было тихо, потом она явственно услышала, как плещется вода. Боковым зрением Далила заметила движение в ванной. Она резко развернулась всем телом и увидела, как Ева с развороченной головой медленно встает, стекая розовыми струями. Ева осторожно ступила ногами на пол, голая, выпрямилась и застыла.

— Подними пистолет, танцорка, — сказал отстрельщик. — Ты мне надоела.

Ева медленным движением стащила с головы бутафорскую накладку, как снимают противогаз. Ее левый глаз не двигался, половина лица застыла и не ощущалась.

Далила глотала воздух, переводя взгляд с отстрельщика на Еву.

— Можно, я надену халат? — с трудом спросила Ева, дрожа всем телом.

— Давай. — Отстрельщик достал оружие.

Ева протянула плохо двигающуюся руку за длинным махровым халатом, висевшим на крючке. Она одевалась медленно, ее трясло. Запахнувшись, спрятала руки в карманы.

— Э-э-э… А-а-а… — замычала Далила, делая странные жесты.

— Отойди. — Отстрельщик отстранил Далилу рукой, не отводя взгляда от Евы.

Ева медленно наклонилась, тоже не сводя глаз с отстрельщика, и подняла с пола пистолет Стаса Покрышкина.

— Делаем так, — сказал отстрельщик, — ты стоишь там, я — здесь. На счет «три» — кто кого! Согласна? — Он достал свой «кольт».

Ева кивнула, устраивая поудобней замерзшие пальцы на оружии.

— Раз! — сказал отстрельщик, чуть приподняв руку с оружием.

Ева, не шевелясь и не поднимая правую руку с пистолетом, выстрелила через карман халата левой своим табельным ТТ.

Отстрельщика отбросило назад, он упал, взмахнув руками.

— Ну ты и сука, — прошептал он, его лицо сводила судорога, изо рта показалась струйка крови.

— Ты убил Денисова? — спросила Ева плохо шевелящимися губами.

— Я убил… Пистолет адвоката… — Он закрыл глаза и обмяк.

Ева подошла к окну и посмотрела во двор.

Далила, сцепив руки у горла, бессмысленно таращилась на нее.

— Это я… Э-э… А-а-а… Твое оружие… Вчера… В карман халата… Ты его? Да?

— Жив пока что, а тебе лучше потерять сознание, — сказала Ева и ударила ее в подбородок. Далила послушно упала в стоящее сзади кресло.

Ева погладила желтые волосы изуродованной рукой, потом натянула на лицо свою страшную маску. Висячий глаз где-то потерялся. Сняла халат, положила на пол пистолет Стаса и опять легла в воду.

Во дворе Ковалев и Мураш посмотрели на открытое окно.

— Вроде стреляют? — удивился Ковалев.

— Психолог, — шепотом сказал Мураш и бросился к подъезду.

Во двор въехали две милицейские машины. Волков увидел Гнатюка и показал рукой на подъезд.

Гнатюк, оперуполномоченный и врач медленно поднялись на третий этаж.

Онемевшие Ковалев и Мураш стояли у хрипящего на полу Хрустова. Ева Курганова по-прежнему лежала в ванне с развороченной головой, в кресле без сознания раскинулась психолог Далила.

— Что тут у вас такое? — спросил Гнатюк, показывая на отстрельщика.

— Да вот, товарищ подполковник… Вышли на десять минут, не пойму никак, откуда он взялся?! — Обалдевший Мураш смотрел то на отстрельщика, то на Далилу.

— Вероятно, прострелено легкое, у нас есть часа два, не больше. — Врач поднялся с колен, показывая на Хрустова.

— Носилки, срочно, — приказал Гнатюк и пошел к ванной.

Совершенно замерзшая Ева приподняла ногу и выставила коленку из розовой воды.

— Ну, тут все ясно, — сказал Гнатюк, многозначительно кивая головой и неожиданно для всех становясь радостным. — Раненого немедленно в больницу, приставить охрану, всем из квартиры выйти! Всем! — повысил он голос и показал на дверь. — Скажите там, внизу, эксперту по отпечаткам: пусть подождет, пока я все буду смотреть, потом позову.

Далила открыла глаза и увидела над собой лицо Евы.

— Слава Богу, я думала, что ты впала в летаргический сон! — Ева собирала вещи в большую дорожную сумку.

— Ева, ты не представляешь… — начала было Далила, но потом огляделась и поняла, что весь этот кошмар был наяву. — Ты! Гадина, сволочь, паразитка… — прошептала она, обессилев. — Ты скотина, использующая людей, ты не человек!

Ева подошла к ней, лежащей в кресле, наклонилась и крепко прижала к себе ее голову. Она зарылась лицом в желтые волосы и с трудом сдерживала слезы.

— Спасибо, — сказала она шепотом, — ты спасла мне жизнь.

— Будь проклят тот день, когда я увидела тебя в управлении! Чтоб тебе гореть в аду вечным огнем, пусть все черти на свете поджаривают тебя, пусть самый сильный ветер раздувает огонь под сковородой, пропади ты пропадом, чтобы мне тебя больше никогда не видеть!..

— Когда ты принесла мой ТТ? Почему ты положила его в халат?

— Ты самое страшное чудовище на свете, ты что, не замечаешь, что тебя невозможно убить?! Куда я должна была его положить? Посмотри, что у тебя творится в квартире! Я держала его у себя в ванной в халате, в халат и положила!

— Ты молодец!

— Нет, — Далила закрыла лицо руками, — я не могу тебя видеть, я тебя не вижу! Не… ненавижу, — поправилась она.

— Ну, все не так и плохо. Когда меня на самом деле пристрелят, ты просто в это не поверишь. Видишь, во всем есть и хорошая сторона! Идти можешь?

— Куда?!

— Возьмешь мою сумку и отвезешь к Казимиру. Тебя на улице ждут встревоженные мальчики. Если спросят про сумку, скажи, что это мои вещи на память. — Ева укладывалась на носилки в большой прорезиненный мешок с молнией. — Всех выгони, останься одна. Сиди там спокойно, собирай свои бусы. Я буду через полчаса.

— Нет, я не верю, — простонала Далила. — Это что, все со мной происходит?

— Девочки, если вы закончили, — в комнату вошел Гнатюк, — то стоит поторопиться.

— И вы тоже? — грустно спросила Далила. — Я вас предупреждала, что она опасна?!

— Да-да, осторожно по лестнице. Скажите внизу, чтобы забрали носилки. — Он поддержал пошатывающуюся Далилу.

— В морг ее, — бормотала Далила, спускаясь. — В холодильник, на ночь!

378

На улице она огляделась, глубоко вздохнула и неожиданно для всех закричала:

— Приказано забрать носилки с этой гадиной, которая как бы мертвая!

Мураш подхватил сумку, крепко схватив ее под руку.

— Господи, ну как же мне плохо, нет, я точно ее убью! — У Далилы подкашивались ноги.

— Далила, успокойтесь, — заволновался за ее рассудок Мураш. — Все забудется постепенно, все пройдет, вот увидите!

— А ты!.. Нет, ты где работаешь?

— Пойдем в машину, все хорошо…

— А я-то, я-то! У меня же медицинское образование! Страна в опасности! — заявила Далила грустному Ковалеву и бледному Волкову. — Когда такие люди ее защищают и лечат. Хотите анекдот? Про суслика! Пришел суслик в морг…

— Далила, куда тебя везти? — Ковалев смотрел в зеркальце на заднее сиденье.

— Приказано к Казимиру. Как только она оживет, она там непременно появится.

— Может, напьемся? — предложил тоскливо Мураш, наблюдая, как из подъезда выносят на носилках закрытый черный мешок.

— Нет, ребята, у меня такое чувство появилось, что я умею сама вырабатывать любые галлюцинации, никакого наркотика не надо. Очень спать хочется, и подбородок болит. Не могу вспомнить, врезала она мне или я сама?.. — Далила устраивалась поудобней на плече Мураша.

379

— Где это — Казимир? — спросил Ковалев.

— Мы их отвозили уже, ты еще там подрался с Волковым, — шепотом напомнил Мураш.

Ковалев ехал некоторое время за санитарной машиной, увозившей мешок с Евой, потом словно очнулся и развернулся назад.

«Санитарная» выехала за кольцевую. Гнатюк, сидевший с телом, постучал в перегородку. Машина остановилась. Он расстегнул мешок, обнял Еву и открыл створки. Ева спрыгнула на землю. Гнатюк смотрел грустно.

— Запомнила название пансионата? — спросил он.

Ева кивнула.

— Я тебе позвоню туда через недельку. Ева кивнула.

— Будь поосторожней.

— Можно просьбу? — Она смотрела на Гнатюка снизу вверх, светились в сером мареве холодного полдня фиолетовые глаза. — Лариска ребенка ждет, намекните ей, что все хорошо, ладно?

Гнатюк помахал рукой, закрыл створки.

«Санитарная» тронулась.

Водитель, рассмотрев внимательно в зеркальце оставшуюся на дороге женщину, спросил санитара, завтракал ли тот сегодня.

— Не успел, — сказал санитар. — Так, чаю выпил.

— Тогда ты посмотри, осталось ли чего в этом черном мешке, который мы затащили в машину.

— Это что, серьезно? — удивился санитар.

— А то!

Санитар послушно отодвинул стеклянную перегородку и пробрался в салон с носилками. Носилки были пустые. Санитар озадаченно почесал затылок. Посмотрел на милицейского чина, сидевшего рядом.

Гнатюк смотрел на санитара серьезно и строго.

— Никого, — доложил санитар, пробравшись на свое место.

— Я так и думал, — уверенно кивнул водитель. — Мне главврач говорит, чтобы я поспокойней относился к работе. Не нервничал. Я и не нервничаю. Так просто, интересуюсь иногда.

Гнатюк постучал в перегородку и вышел в центре.

— Что это такое было? — решил все-таки прояснить обстановку санитар. — Труповозку же вызывали… Мы вроде несли…

— Есть кто сзади? — спросил водитель.

— Никого, — ответил санитар, осмотревшись.

— Значит, никого и не было, — уверенно кивнул шофер.

Ева примеряла перед зеркалом парик платинового цвета.

— Не пей. — Она отобрала у Далилы бутылку.

— Уйди, — отмахнулась Далила, — от тебя воняет!

— Будешь грубить, надаю пощечин!

— Только тронь меня! Ненавижу!..

— Жаль. — Ева красила глаза. — Я хотела с тобой поговорить по делу.

— Не желаю иметь с тобой никаких дел! — Далила нашла у Казимира огромную раковину и ссыпала туда продолговатые жемчужины.

— Мне надо уехать. На юг. На пару месяцев. — Ева сдерживала дыхание, подводя глаза карандашом. — Поехали со мной.

— Лучше я промолчу, ладно?!

— Там хорошо. Пансионат. Можно с детьми. Кроме того, ты сможешь там заниматься работой. Там есть интернат для недоразвитых.

Далила заткнула уши большими пальцами, расставив ладони в стороны и помахивая ими.

— Поехали?.. — Ева повернулась к ней ослепительной блондинкой с ярким макияжем. — Я тебя люблю.

Далила вытащила пальцы из ушей, свалилась в кресло и залилась слезами.

Ева села рядом на пол, обхватив ее колени и глядя снизу виноватыми глазами.

— Ну откуда я могла знать, что ты сунешься ко мне в квартиру? Что ты явишься первая?

Далила заревела во весь голос.

— Я ду-думала, что ты умерла-а-а!..

— Я не умерла.

— Я думала, что это не т-ты!

— Это не я! Поехали в гости к Ангелу Ку-мусу, мне вечером надо улететь.

— Ни-никуда я не поеду! Ни в какие гости! Через час они звонили в квартиру свободного художника Стаса Покрышкина.

Наталья смотрела на Еву спокойно и ласково. Ева занервничала, не находя себе места. Через несколько минут она не выдержала внимательного взгляда.

— Ева. — Она протянула руку и подхватила поднимающуюся большую и мягкую ладонь. — Идиотская ситуация, я не знаю, что вам сказать.

— Наталья, — Женщина наконец отвела глаза и показала рядом с собой на кресло.

Стас Покрышкин сидел расслабившись и изредка быстро и жадно взглядывал в круглое лицо в золотых кудряшках. Ангел Кумус смотрел, как загипнотизированный, на Далилу. Ева попросила чаю, ей было немного странно: мужчины не обращали на нее никакого внимания.

Когда Стас, вздохнув, с трудом поднялся и ушел, она повернулась к Наталье и оглядела ее внимательно и открыто.

— Хороша? — грустно усмехнулась Наталья, перебросив со спины тяжелую косу на грудь, на вышитое серебром платье.

Ева улыбнулась и кивнула.

— Тебе без парика лучше. Ты уж больно роковая в парике, — сказала Наталья.

— Я была у Хамида.

Наталья кивнула, показав, что знает.

— Я хочу забрать у него мальчика. Илию. — Ева спокойно выдержала удивленный взгляд. — Они с Федей поспорили. На меня. Если бы Федя выиграл, он бы забрал Илию себе.

— А если бы выиграл Хамид? Что он попросил у Феди? — Наталья удивленно приподняла брови.

— Тебя. — Ева опустила глаза.

— Меня?! — Наталья так удивилась, что спросила шепотом.

— Хамид сказал — тебя. Федя согласился. Мне это сказала секретарь Хамида.

— Лиза-попрыгунья, — задумчиво протянула Наталья, — подружка сердечная.

— Попроси у Хамида Илию. Он тебя послушает. Мальчику там нельзя. Он совсем свихнется.

— Как ты можешь знать, где ему хорошо? — Наталья протянула руку и подняла голову Евы за подбородок вверх, заставляя ее поднять глаза.

— Ладно, допустим, я этого не знаю. Но пусть он хотя бы сам это решит! Он не может выбрать место, так пусть выберет человека! — Ева медленно отвела руку Натальи.

— Ты думаешь, он выберет тебя? — Наталья вздохнула. — Хотя так и должно быть. Кто от тебя откажется? Что ты будешь с ним делать, ведь он не ребенок, как ты говоришь, и привык жить в роскоши?

— Придумаю что-нибудь.

— Как это по-детски. Может, ты и права: у него должно быть право выбора. Ладно. Спасибо тебе за новости. А вот и чай. — Наталья убрала со стеклянного журнального столика несколько фигурок черного дерева на пол. Стас поставил поднос. — С меня причитается. — Наталья смотрела серьезно. — Может, тебе интересно, Хамид приезжает. Хочет посетить места своего детства. Сначала съездит на место, где был интернат, потом к родне.

Ева прикусила губу и не смогла сдержать улыбку.

— Спорим, — сказала она, — что я знаю, зачем он едет туда, где был интернат!

— Чего мне с тобой спорить, — улыбнулась ее улыбке Наталья, — я не азартная. Я тоже туда с ним приеду. Хочу встретить на этом месте Новый год.

— А ты знаешь, что секретарь Феди, этот…

— Никитка?

— Да, он пишет роман о Феде, Хамиде и о тебе, об интернате и вообще про жизнь.

— Охламон недоделанный, — вздохнула Наталья. — Вот я ему космы рыжие повыдергаю!

Ева вытащила из сумки большой пакет с накладкой, изображающей ее смерть.

— Я так и не нашла глаз. Представляю лицо уборщицы… Я заказала уборщицу. — Ева осторожно заглянула в пакет и, вздохнув, поставила его на пол.

Стас разглядывал восхищенно жемчужину, закрепленную в золотые извивающиеся лепестки. Далила целовала Ангела Кумуса и вытирала после поцелуя розовый след помады на щеке. Кумус смущенно опускал глаза и осторожно трогал ее волосы. Ева встала и попрощалась с Натальей.

Стас Покрышкин протянул Еве переделанный паспорт. Они по-московски сгрудились у дверей и тут напоследок разговорились вовсю.

— Почему тебя Хамид не убил после Феди? — поинтересовалась Наталья.

— Как это не убил? Убил. Посадил в сундук, как у него это принято, и утопил в море. — Ева подмигнула изумленному Стасу.

— То-то у меня рука не поднимается тебя перекрестить на дорожку! — покачала головой Наталья.

— В золотых наручниках, короне и кольчуге с бриллиантами. Куда тебе, свободный художник, такое придумать! Фантазии не хватит. А вообще, спасибо. — Ева протянула Покрыш-кину руку.

Покрышкин отрицательно покачал головой.

— Я женщинам руки не жму, а целую. А тебя я боюсь. И знаешь что, этот твой новый стиль… Парик платиновый и такая раскраска… Ты отталкиваешь.

— А запах! — закатила глаза Далила.

— Она сама захотела, — оправдывался Стас.

Ангел Кумус молча протянул Далиле кол. Сантиметров тридцать пять, отлично обработанныи, влажный, пахнущий приторно живой осиной.

— Вот и проверим сегодня, что это такое встало из ванны, — пригрозила Далила Еве.

— Встретимся как-нибудь. — Ева окинула уже с лестничной клетки огромное пространство белой комнаты, вспоминая свой первый приход сюда.

Ева Курганова, по новому паспорту Курчатова, проснувшись в номере пансионата «Южная звезда», обнаружила, что проспала почти двое суток. Она сомнамбулой прошлась по толстому ковру, раскрыла занавески и от души потянулась, зевая и щурясь от ослепительного солнца.

Выйдя на балкон, она оглядела со смешанным чувством недоверия и восторга мокрый асфальт внизу, легкий тающий снег на зеленом газоне, изумрудные кипарисы и работающие фонтаны. Фонтаны поразили ее больше всего.

Ева обнаружила, что на часах половина третьего, что она совершенно выспалась и успокоилась, что хочет есть до головокружения.

Огромное здание пансионата было почти пустым. В столовой — одних окон три десятка — накрытыми стояли четыре столика. При ее появлении человек пятнадцать подняли головы от тарелок и уставились, развернувшись поудобней, на цокающую каблуками Еву. Ева замерла, стукнуло невпопад сердце: на нее смотрели старческие лица с патлами седых волос или сверкающие розовыми лысинами.

— Привет, мальчики-девочки! — сказала она, неуверенно улыбаясь. — Хорошего вам обеда. Что дают вкусного?

Ее продолжали жадно рассматривать.

Ева села за стол с двумя старыми женщинами. Посмотрела на тарелку. В полной тишине отпила несколько глотков минеральной воды. Ей вдруг показалось, что за время, пока она спала, мир раскрутился быстрей и все в нем постарели. Захотелось ощупать свое лицо и крикнуть погромче, чтобы вспомнить свой голос.

Она обошла город за три часа. Новостройки ее не интересовали. Съела несколько пирожков, пила из бутылки воду. Когда подступили прозрачные осторожные сумерки, поняла, что долго здесь не выдержит. Пошла на яркие огни большого ресторана. Осмотрела наполовину заполненный зал, томную певицу в теле и ансамбль стареющих музыкантов сзади нее. Певица пела низким голосом про любовь.

— Вы одна или ждете кого?

Еве пришлось опустить голову вниз, чтобы рассмотреть спрашивающего. На нее восхищенно смотрели желтыенеподвижные глаза над коротким вздернутым носом. Мужчина был так неуловимо уродлив и привлекателен одновременно подвижностью стареющего лица, что Ева засмотрелась.

— Я просто пришла поесть, — вздохнула она.

— Разрешите вас пригласить за наш столик! — Мужчина показал в глубь зала, сложил вместе ладони плотно одна к другой, словно собираясь молиться, и заискивающе улыбнулся.

— Спасибо, я поем, а потом, если хотите, приду к вам пообщаться.

— Пообещайте мне танец. — Он шел рядом с ней, странно подпрыгивая. — Я здесь лучший танцор.

Ева пожала плечами. Она быстро окинула взглядом его тощую маленькую фигурку и не смогла сдержать улыбки, представив себя в паре с этим мужчиной.

Жареный цыпленок был очень хорош. У Евы поднялось настроение, она заказала сухого вина и отварную цветную капусту. Очень молодая официантка, подходя к ней с заказом, краснела и дрожала напряженной рукой, когда ставила тарелку. Ева удивленно вскинула на нее глаза и увидела совсем детское личико с неумелой косметикой.

— Как тебя зовут? — Она взяла девочку за тонкое запястье.

— Руся… — Девочка решилась и заглянула Еве в глаза. — А вы артистка?

— Я танцорка, — вспомнила Ева отстрельщика.

— Вот здорово! А от нас стриптизерша ушла.

— Ну, я не до такой степени танцорка.

— Жаль. — Девочка заботливо расправила льняную салфетку. — К нам бы очереди стояли. Как вас зовут?

— Ева.

— Наш главный интересовался. — Девочка кивнула за столик, куда Еву приглашали.

— Руся, а ты что так волнуешься?

— Я не волнуюсь. Просто вы очень красивая.

— Интересная мысль, — пробормотала Ева. Она посмеялась про себя. Никуда не деться от профессионального рвения. Если бы на нее вот так отреагировала официантка в Москве, Ева уже приготовила бы оружие. Такая нервозность могла означать для Евы только опасность.

— Песня для нашей гости Евы! — вдруг провозгласил в микрофон один из музыкантов.

— Представляю, — пробормотала Ева, найдя глазами расплывающегося от удовольствия бородача, вероятно того самого «главного».

Но она тут же застыла от удивления. Певица, откашлявшись, профессиональным и сильным голосом запела «Аве Мария». Ей аккомпанировала виолончель. Когда низкий голос певицы шел в один звук с инструментом, у Евы пробегали мурашки по телу.

— Класс! — не удержалась она и показала большой палец поклонившейся певице.

— Вы еще не слышали нашего трубача! — Бородач подошел незаметно.

— Спасибо вам, мне стало намного лучше. — Ева показала на стул, приглашая его сесть.

— Вы к нам в командировку или отдохнуть? — Бородач, не спрашивая разрешения, закурил.

— Здоровье поправляю. — Ева медленным движением вытащила у него сигарету изо рта и затушила ее в тарелке.

— Ну прости! — Бородач не обиделся, взял ее руку и поцеловал раскрытую ладонь.

— Ресторан твой? — Ева показала глазами в зал.

— Я тебе скажу, что здесь не мое. Я никакого отношения не имею к больнице и моргу! — Он затрясся всем телом, всколыхнулся под натянутой жилеткой живот, из бороды показались длинные зубы — бородач смеялся.

— Мне пора. — Ева встала. — Отсыпаюсь, надо лечь пораньше.

— Ну, так не пойдет! — Бородач все еще не мог отсмеяться, встал и подошел очень близко.

— Я буду отдыхать долго. — Ева смотрела в большое косматое лицо с легкой улыбкой. — Давай привыкать постепенно.

Городские власти явно экономили электричество. В двух шагах от ресторана начиналась сплошная темень, кое-где в ней светились расплывающимися пятнами одинокие фонари.

— Сколько? — Ее взял под руку мужчина. Он шел некоторое время сзади, Ева его слышала.

— Два раза по физиономии, если не уберешь руку. — Ева уговаривала себя не смотреть ему в лицо.

— Что, деловая? — обиделся мужчина, но руку убрал.

Ева осмотрелась. Мужское население курортного города сегодня явно вышло погулять. Она вспоминала, в какую сторону удобней идти к пансионату. Выбрала более-менее быстрый шаг. За первым же поворотом ее ждали. Три молодые женщины под фонарем, в мехах, блестках и на высоких каблуках.

— Девочки, — вздохнула Ева, — сдохнуть мне на месте, я просто пришла поесть!

— Наколи падлу! — сказала ласково одна из них. На Еву смотрели бессмысленно глаза с крошечными зрачками наркоманки.

Ее подружка дернула рукой, выбрасывая лезвие из небольшого ножа.

Третья стала заходить сзади.

— Нет в мире совершенства, — вздохнула Ева, опуская сумку на землю и прикидывая расстояние до той, что зашла сзади. Она легко оттолкнула наркоманку, захватила руку другой проститутки, выкручивая нож. Та, что зашла сзади, размахнулась сумкой, и Ева не успела увернуться — сумка задела ее по лицу.

— Ну, девочки, вы сами напросились! — Ева заставила себя собраться и провела несколько показательных приемов, отбросив подальше ногой нож.

Завыла сирена милицейской машины. Девочки с неожиданным рвением расползлись в стороны, потом побежали. Ева подняла свою сумку, оправила одежду и встала в ожидании, чуть наклонив голову.

В машине было трое. Шофер и два молодых милиционера.

— Новенькая? — спросил один, не выходя, в открытую дверцу.

— Садись, — приказал другой в окно с переднего сиденья. Он смотрел на Еву неподвижным взглядом, играя желваками.

Ева подошла медленно и наклонилась, оглядывая сидящих.

— А ничего себе девочка! — восхитился шофер.

— Как тебя зовут? — спросила Ева того, что улыбался в открытую дверь.

— Коля, — удивился тот.

— Проводи меня, Коля, до пансионата «Южная звезда», я там здоровье поправляю. Вот, вышла погулять не вовремя. А я тебе по дороге документы покажу и вообще поболтаем… Страшно тут у вас в городе по вечерам на улицах. — Ева вытаращила глаза и кивнула Коле, чтобы выходил.

— Так ведь я на дежурстве, — опешил Коля. Сидевший впереди внимательно смотрел на Еву, раздумывая.

— Во дает! — восхитился шофер.

— А ты подежурь, помоги женщине, будь защитой и опорой. — Ева выпрямилась и отошла на шаг от машины. Она сразу почувствовала, что садиться в нее нельзя ни при каких обстоятельствах.

— Так я пойду? — радостно спросил Коля впереди сидящего. — Защищу!

— Лучше в отделение и зарегистрировать, — пробормотал его напарник.

— Разберемся! — Коля вышел и захлопывал дверцу. — Как ты сказала, «Южная звезда»? Запросто!

— Коля, ты мороженое любишь? — ласково спросила Ева, беря его под руку.

Она вошла в пансионат, еле волоча ноги. Подойдя к стойке за ключом, увидела в холле чемоданы и спящего возле них в кресле мальчика.

— Кеша! — прошептала она радостно, присев возле ребенка.

— Я, — согласился мальчик.

— Кешка, ну как же я тебя люблю!

— Лучше накорми, чем обниматься, — грустно заявил Кеша.

— А где Далила?

— Мама ушла давно, сказала, что поищет еду.

— О нет, только не это! Вставай, я тебя отнесу в постель. — Ева взяла мальчика на руки, он обхватил ее ногами.

Она оглянулась на открывающуюся дверь и увидела Далилу с огромным пакетом. Ее сопровождал очень знойный мужчина. Далила радостно помахала Еве рукой. К удивлению Евы, мужчина галантно поклонился и ушел.

— Слушай, — сказала веселая Далила, — тут такие воспитанные мужики в городе! Вот что значит провинция! Спокойный, тихий городок. Боже, у тебя синяк под глазом намечается! Когда ты только успеваешь?

— Далила, ты не представляешь…

— Это ты не представляешь, чего мне стоило взять отпуск! Я прошла врача, у меня даже есть диагноз — невроз! У меня плохие реакции. В Москве метет вовсю, а здесь еще цветут цветы! Отпусти ребенка, а то я заревную.

Ева положила Кешу на кровать в своем номере. Медленно подошла к Далиле и обняла ее. Они стояли, прижавшись друг к другу, сдерживая дыхание.

— Если бы ты не приехала, я бы сошла с ума. Мне здесь сидеть и сидеть, а я за один день чуть не тронулась. — Ева откинула голову и посмотрела в близкие серые глаза, в чуть заметную россыпь веснушек на скулах и на носу.

— Не хандри. — Далила отвела осторожно искусственную прядь с виска Евы. — Сорок восемь дней полного спокойствия в маленьком тихом городке, полный отсыпон и обжираловка, займусь ребенком, гулять будем у моря!

За три дня Далила посетила театр, цирк и картинную галерею. Ева предпочитала отсиживаться в номере. Дважды приходил исполнительный милиционер Коля. С ним Еве удалось спокойно поесть шашлыков и выпить хорошего вина. Во второй раз Ева попросила послушать певицу в ресторане. Коля пришел не один. С ним был его напарник, старший по званию, тот самый, с неподвижным взглядом Он почти ничего не сказал за вечер, провожая ее к пансионату, отослал Колю за цветами, а сам быстро и грубо прижал Еву к стене, задирая вверх юбку. Ева чертыхнулась про себя, сопротивлялась осторожно, больше стараясь успокоить.

— Ты что, из органов? — спросил он придушенным голосом, пытаясь освободить заведенную назад руку. Ногой Ева взахлест держала его ногу.

— Почти. — Ева отпустила его и улыбнулась. — В страховой компании работаю, знаешь, какие злодеи попадаются! — нашлась она.

— Ну у вас в Москве и жизнь! — посочувствовал он, поводя плечом. — Ладно, я сглупил. Давай по новой. Посношаться хочешь? — В нее смотрели неподвижные полуприкрытые глаза.

Ева совсем приуныла, у нее началась бессонница. Она отказалась от парика и совсем перестала краситься. Завязывала голову платком назад, опуская его низко на лоб. В сумерках не выходила из гостиницы. Несмотря на это, в три часа дня на главной площади, у автобусной станции, ей пришлось отбиваться от четырех озабоченных подростков, которые, только ее увидев, немедленно предложили раскурить с ними травку и «полетать».

— У меня проблемы. — Ева свалилась в кресло. — Что-то со мной не в порядке.

— Это потому, что ты сидишь взаперти, никуда не выходишь, — авторитетно заявила Далила, строя себе в зеркале глазки.

Ева внимательно рассмотрела красивое лицо.

— К тебе не пристают мужики? — спросила она задумчиво.

— Нет, представь себе, они за мной ухаживают!

— И что, никто не предлагает… — Ева замешкалась, посмотрев на Кешу.

— Почему не предлагают — предлагают. Замуж зовут. С родней познакомиться. — Далила смотрела на Еву почти покровительственно.

— А что со мной происходит, черт побери? Я не могу никуда выйти!

— Ага! — закричала радостно Далила. — Теперь ты поняла?

— Что еще я должна понять? — удивилась Ева.

— Ты социально недоразвита, дефицит коммуникабельности, полная неприспособленность к нормальным женским проблемам! Ты реально и полноценно существуешь только в определенных условиях профессиональной необходимости. Без них ты не личность вообще. Я была права. — Далила кричала, уставив в Еву указательный палец.

— А что это ты орешь с таким чувством глубокого внутреннего удовлетворения?! — возмутилась Ева.

— Вот, можешь ознакомиться, у меня с собой отчет по твоим проблемам! — Далила, покопавшись в чемодане, достала папку. На ней большими буквами красным фломастером было написано «Ева К.». — Я все это предполагала еще тогда, когда занималась тобой в управлении!

— Проницательная ты моя! — Ева свалила Далилу на кровать, удерживая захватом руки. — Значит, еще тогда ты могла предугадать, что на отдыхе ко мне все мужики будут относиться как к ходячей резиновой кукле?! — Она захватила ртом кожу на шее Далилы чуть ниже подбородка.

— Что это ты делаешь?!

— Проявляю естественные женские низменные инстинкты — зависть и месть! — Ева любовалась красным продолговатым пятном. — Теперь объясняй каждому из своих поклонников, откуда это взялось!

— Ну, знаешь… — Далила освободилась и ошарашенно осматривала шею. — Ты не правильно выбрала пансионат. Легочные заболевания здесь ни при чем. Тебе надо знаешь куда?

— Хватит читать всякую дрянь! — Далила отобрала у Евы книжку в яркой обложке с пистолетами, автомобилями и кровавыми расплывшимися пятнами.

— Я сходила в библиотеку.

— Одевайся, поедем в интернат.

— Библиотекарь — мужчина. — Ева легла на спину и грустно смотрела в потолок. — Представляешь, я подумала: наверное, это единственная библиотека в стране, где библиотекарь — мужчина. Именно в нее я и пришла.

— Ты хочешь сказать, что и он?.. — Далила легла рядом.

— Он инвалид. Если не подходить к нему на расстояние костыля…

— Я все осмотрела. Погода испортилась. Пора приниматься за дело. Поехали в интернат. Туда ходит автобус четыре раза в день.

— Что я буду делать в интернате для недоразвитых детей? — зевнула Ева.

— Учиться приспосабливаться к жизни!

Интернат поразил их обилием ковров, цветов в горшках, хорошей современной кухней с новенькими посудомоечными машинами.

— Спонсоры, — вздохнула старшая сестра-хозяйка. — Милиция опять же помогает. Если конфискует фрукты какие или шмотки, везет сюда.

Заведующая долго и тоскливо разглядывала документы Далилы.

— Из Москвы? — спросила она в пятый раз. Далила уже просто кивала головой.

— И значит, из Москвы, из Института социальных проблем — к нам. И просто так, без оплаты.

— Диссертацию пишу, мне нужен именно этот аспект — адаптация умственно недоразвитых детей.

— А в Москве у вас с умственно недоразвитыми детьми, значит, проблема?

— Да нет, там с этим явный перебор, просто я сейчас в отпуске, хотелось бы позаниматься с детьми, понаблюдать их.

— И значит, детей любишь? — Заведующая наконец вскинула на Далилу отекшие глаза.

— Может, и люблю, — пожала плечами Далила, — я еще этого не знаю. У меня только один ребенок был на наблюдении до этого времени.

— Хоть честно! — вздохнула, вставая, заведующая. — Я не верю, когда с ходу начинают про любовь к детям. А вы, значит, тоже консультант? — Она посмотрела на Еву.

— Нет. — Ева перестала рассматривать наглядные пособия. — Я вроде массовика-затейника для более сильного контакта. Буду петь, танцевать, играть, пока психолог наблюдает реакции.

— Это, значит, вы тоже здоровье в отпуске поправляете? Ладно, если хотите петь и танцевать, у нас есть хорошие костюмы. Присмотрите себе. Какой возраст берете?

— А какой самый трудный? — спросила Далила.

— Везде интересно, — вздохнула заведующая, — но подростки уже трудно поддаются обучаемым контактам. Хотя вы женщины эффектные, внимание зацепите.

— Пойдем к подросткам, — уверенно кивнула Ева.

Далила пришла в игровую комнату, оглядела пятнадцать девочек и мальчиков, настойчиво что-то разбирающих, сидя на ковре.

Она ничего не сказала, села за небольшой стол, достала ручку и бумагу. Некоторое время делала вид, что занята, рисуя на листке профили красивых дам. Потом осторожно стала осматривать подростков.

Никто не обращал на нее внимания.

Самая высокая девочка неприкаянно бродила у окна. Она остановилась, поудобней расставила ноги и достала из трусов прокладку. Понюхала ее, заправила обратно. Так через каждые пять минут.

Открылась дверь и вошла Ева. В русском сарафане до пят и со стриженой головой.

— А пчелка золотая, — проговорила она тихо, хлопая в ладоши и оглядывая комнату. — А что же ты жужжишь?

Дети подняли головы, посмотрели на нее. Далила тут же заметила нескольких из них, которые обменялись удивленными взглядами друг с другом. Остальные смотрели на Еву, оставив пластмассовые конструкции, бессмысленно и спокойно.

— Около лятаешь. А в дом не лятишь. — Ева прошла по комнате, минуя ковер, который мешал ей отстукивать каблучками ритм. — Жаль, жаль, жалко мне, а в дом не лятишь.

Она покружилась красно-золотым цветком и села, спрятав голову в колени, на пол. Дети вставали, подходили к ней по очереди. Кто-то первым потрогал стриженую голову, за ним потянулись другие руки.

— Тульская губерния, фольклор. — Ева подняла к Далиле лицо с испуганными глазами. — Как ты думаешь, если я зареву, это нарушит условия контакта?

— Веди себя естественно, — вздохнула Далила, — видишь девочку у окна? Она очень напряжена.

Ева постояла около девочки и поймала ее руку, когда она в очередной раз полезла в трусы. Девочка подняла на нее глаза.

— Чечетка, — Ева отстучала по паркету каблуками, — теперь ты!

Девочка нахмурилась и посмотрела на ноги Евы.

На следующий день Далила привезла в интернат Кешу. Он подрался, отнимая конструктор у длинного нескладного мальчика с отвисшей нижней губой. Кеша яростно отстаивал право на конструктор, потому что два раза попросил и сказал «пожалуйста». Как только Кеша размахнулся, мальчик закрыл худыми руками голову и настороженно следил за ним из-под локтя. Кешу такое поведение удивило, он стал убирать руки мальчика от лица, предлагая честно подраться.

Ева перешла от фольклора Тульской губернии к частушкам. За ней уже ходили, восторженно притопывая, несколько девочек и очень маленький подвижный мальчик. Мальчику лучше всех удавалось поймать ритм.

Далила выделила группу из трех девочек и двух мальчиков. Это они всегда искали глазами друг друга, когда происходило что-то интересное или необычное. Она упросила заведующую показать их личные дела, ссылаясь на необходимую информацию о состоянии здоровья. Изучив тонкие папки, уехала из интерната раньше, вечером выпила бутылку вина.

— Ну что, не идет работа? — спросила Ева, заметив, что Далила не повеселела от выпитого.

— Да, трудно очень. Умственно отсталых детей меньше половины группы. Остальные поступили совершенно нормальными.

— Почему же это нормальных — в такой интернат?

— Разные причины… — Далила уставилась в окно. — Во-первых, значительная доплата персоналу за больных детей, они заинтересованы в комплектации групп. А воспитатели в обычных детских домах заинтересованы в том, чтобы проблемных и неуправляемых детей — просто детей с трудным и неуживчивым характером, понимаешь? — держать где-нибудь подальше! Вот и ставят диагноз: умственное отставание.

— Интересные дела, — задумалась Ева, — а эти нормальные, но проблемные дети, они отличаются сейчас по интеллекту?

— В этом и состоит мой интерес — узнать, что происходит в таких группах. Я предполагала раньше, что происходит сглаживание. Ну, то есть ненормальные дети стараются подтянуться до уровня нормальных, а нормальные — слегка опуститься в развитии. Я была не права.

— Так что же получается?

— Я пока точно не знаю. Предположим, ты попала в джунгли к обезьянам. Ты должна бороться за выживание, а еще наблюдать: как они добывают пищу, как играют, как спасаются. Если их поведение покажется тебе приемлемым, ты перестанешь через год разговаривать и совершенно изменишь свое отношение к жизни. Но кто скажет, что ты стала глупей или деградировала? Кто определяет уровень приспосабливаемости?

— Окружающие! — авторитетно заявила Ева.

— А если тебя окружают обезьяны?

Через три недели у Евы появились свои поклонники и поклонницы, но основная масса детей робко и осторожно прилепились к Далиле глазами и — в буквальном смысле — руками. Они старались всегда прикоснуться к ней, потрогать, погладить. Одна девочка, стоило Далиле присесть с ними за стол, подходила сзади и сворачивала из волос Далилы прядку с жесткой кисточкой на конце. Она проводила этой кисточкой себе по лицу, шее и рукам, закрыв глаза.

Ева в это воскресенье прощалась. Надела обтягивающий гимнастический купальник и впала в полный сюрреализм, показывая возможности своего тела.

В напряженной музыке «Продижи» бились бутылки и печатала старая пишущая машинка.

Воспитательница, пронаблюдав несколько минут ее то ли танцы, то ли цирковое представление, решила сбегать за заведующей, чтобы та сама решила, можно ли показывать такое «дитям».

В дверях комнаты скоро столпилась почти вся смена интерната. В то время, когда взрослые тети в белых халатах и колпаках, доктор мужчина с забытыми на лбу очками, няни, стаскивающие в трансе огромные черные перчатки, заведующая, перепуганно кутавшаяся в пуховый платок, просто стояли, замерев и открыв рот, все — все дети группы — медленными, плавными танцевальными движениями двигались в пространстве игровой комнаты, пугая легкими улыбками и белками закатившихся глаз на блаженных лицах.

Выходя из шпагата перекатом в стойку на плечах, Ева смахнула пот со лба. Еще раз раскрутившись на спине уже с согнутыми ногами, Ева встала на руки и выпрямила ноги в струнку. Она посмотрела на опрокинутую комнату и столпившийся у двери персонал. От их перевернутых лиц ей стало грустно.

— Ладно, не падайте в обморок, я закончила. — Ева встала с пола, тяжело дыша и вытирая тыльной стороной ладони лоб.

Она подошла по очереди к каждому из детей. У тех, которые опускали голову, поднимала ее рукой за подбородок и смотрела в глаза.

— Удачи тебе, — сказала она пятнадцать раз.

Малорослый мальчик с плешинами на голове вцепился в нее, обхватив колени. Ева стояла, застыв и не трогая его очень долго, пока он не отвлекся. Она ушла, тихо закрыв дверь за собой.

Ее ждали. Заведующая и врач сообщили, что они не считают ее действия по отношению к детям развратными. «В целях более разностороннего воспитания, — монотонно и без выражения бубнила заведующая, — я бы даже хотела, чтобы дети поконкретней ознакомились с нестандартным поведением взрослых особей, учитывая отсутствие семейного воспитания. Но для этого необходимо медицинское заключение о состоянии здоровья и психики этих самых взрослых особей». Ева ушла не прощаясь.

Далила наблюдала, как Ева собирает свои вещи в дорожную сумку.

— Ну что еще случилось? Что-нибудь в интернате?

— Все в порядке. Попрощалась с детьми. Я уезжаю. — Ева вздохнула и улыбнулась в обиженную спину отвернувшейся к окну Далиле. — Извини, но я совершенно не знаю, как долго я буду…

— Как долго ты будешь решать свои проблемы, да? Я хотела встретить с тобой Рождество.

— Извини.

— Ты могла бы и предупредить меня!

— Извини.

— Ладно, только не надо изображать раскаяние, у тебя такой довольный вид, как будто ты принята обратно в отдел по убийствам! Ты что это замыслила?

— Забрать у одной Драной Жопы ребенка.

— Тебе придется помыть рот мылом, — весело сообщил Еве Кеша.

— Ничего не поделаешь, скажи маме, что это имя собственное.

— Не слушай ее! А ты не смей мне портить ребенка!

— Ладно, давай попробуем не ругаться перед отъездом. У нас еще уйма времени до вечера. — Ева села на подлокотник кресла и наклонилась над Далилой. — Что рисуешь?

— Так просто. Некоторые соображения. — Далила нервным движением отодвинула от себя листы. — Возьми жемчуг и постарайся вернуться.

— Подожди, это же… Ты что, схему криминальных контактов изобразила?

— Не дразни меня. Это приблизительная схема отношений в группе.

— А что это вот тут: «посредник», «исполнитель», «захватчик», «гений» — это клички?

— Это условные обозначения! Гений один. Исполнителей пятеро. Захватчиков четверо. Посредники самые опасные. Ну вот смотри. «Исполнители» не любопытны, но хорошо подчиняются, «захватчики» либо стараются любой ценой привлечь внимание, как в этой группе, либо, как бывает у взрослых и умных дядей и тетей, захватывают должности, блага и сокровища. «Посредники» всегда налаживают контакты, в группе эти дети стараются понравиться воспитателям, они умеют разъяснить другим, чего хотят взрослые, и — заметь! — не всегда делают это ради собственной выгоды, чаще — из чувства сострадания или ответственности.

— Ну хорошо, почему у тебя нет лидера?

— Лидер — фигура, которую делает сам коллектив. Если коллективу на определенное время нужен клоун, им будет клоун. Соответственно — умник либо силач. Крайне редко на это место пробиваются те, кто сам решил править в силу собственной значимости. Зато у меня есть гений. Он объяснил мне, как надо относиться к условным понятиям. У него диагноз — дебилизм. Если хочешь, ты тоже поймешь, это элементарно на примере математического анализа.

— Нет, я очень тупая, — засмеялась Ева.

— К твоим проблемам мы еще вернемся. Так вот. Эти дети худо-бедно обучаются грамоте. У них даже есть школьные программы, специально составленные. Представь себе, я нахожу в этих программах для шестого года обучения алгебру! И вот я начинаю объяснять ребенку, что значит к а прибавить а. Я говорю ему, что а плюс а будет 2а. А он говорит, что а плюс а все равно будет просто а. Так мы интеллектуально спорим дня три-четыре. На четвертый я понимаю, что он прав! Если к одной относительной условности прибавить другую условность, получится все равно условность! Не две условности, понимаешь, а просто все та же условность.

— Логично, — согласилась Ева. — Но скажи тогда, какое место в этих твоих схемах может занимать агрессор, насильник, убийца?

— Это либо несостоявшийся гений, либо опозоренный посредник, либо уставший исполнитель. Им может стать выбранный насильно коллективом в клоуны умник!

— Любой, значит?

— Любой, — кивнула Далила.

— Прекрасно, тогда из кого получаются охотники на агрессоров?

— Из несостоявшихся гениев, опозоренных посредников и так далее.

— Ты ставишь на одну ступеньку агрессора и охотника на него?!

— В этом и заключается либо мой прокол, либо открытие в области групповой терапии. Ты, конечно, понимаешь, что мы предполагаем идеальные условия. Агрессор в таких идеальных условиях страшный и плохой, а охотник на него честный, принципиальный и ловкий. А что это ты так взволновалась? Уж не оскорблен ли неотразимый охотник на агрессоров?

— Все психологи ненормальны. — Ева раскраснелась и стала возмущенно жестикулировать. — В силу своих профессиональных условий психолог не может быть нормален! Он с удовольствием заражается, объясняя это рвением в работе или более тщательным изучением болезни. И вот что я тебе скажу! Я не знаю, когда вернусь. Я не знаю, что со мной может случиться. Если я не приеду сюда до окончания твоих исследований в интернате, жди меня в Москве и никогда не верь сообщениям о моей смерти. Но к нашей следующей встрече подготовь подробный отчет, из кого и как получаются психологи!

За четыре дня до Рождества сторож огромного ангара, пустующего в это время года, зевая, обходил свою территорию. Он приволакивал ногу, был в плохом настроении и достаточно сильно распространял вокруг себя запах вчерашней выпивки и намоченных во сне штанов.

Сторожа звали Аркадий Павлович. Конечно, Аркадия уже никто не помнил, он был просто Палыч и брел сейчас по ангару только с одной-единственной целью: выяснить, как ушли под утро его знакомые, свояк с любимой женщиной, — через дверь или через разбитое окно? Он обнаружил открытую дверь, поднатужился и закрыл ее, задвинув большой засов. Теперь Палыч мог с чистой совестью уйти к себе в караулку и повесить штаны на печку.

Проходя через огромное пространство ангара с полукруглым застекленным верхом, Палыч повел носом, скривился и отчаянно чихнул. Ему показалось, что пахнуло цветами, как весной.

— Будьте здоровы, — сказал кто-то приятным женским голосом.

— Благодарствую, — пробормотал Палыч, вглядываясь в конец ангара.

Там, вдали, чуть освещенная бледным светом зимнего дня, сидела на ящике женщина. Она закинула ногу на ногу, и были эти ноги в обтягивающих черных кожаных брюках. Еще на ней был черный свитер и черная вязаная шапочка. Потом, позже, Палыч разглядел женщину поближе и во всем винил тяжелое похмелье, но в первый момент, когда она так завораживающе переместила в пространстве свои ноги, Палыч отчетливо углядел сатанинский облик и небольшие копытца. Он присел, охнул, развернулся и побежал как только мог быстро, помогая плохо двигающейся ноге руками.

— Аркадий Павлович, — крикнула женщина, вставая, — выпить не желаете?

Палычу понадобилось меньше минуты, чтобы правильно ответить и сообразить, что Аркадий Павлович — это он.

Через час Палыч рассказывал историю своего трудного детства, уважительно покачивая головой и причмокивая после каждого глотка дорогого коньяка. Описывая в подробностях голод и послевоенную разруху, Палыч судорожно прикидывал, что же именно надо этой корреспондентке. Он косился на небольшой магнитофон и старался не проговориться о тюремном прошлом. Духи женщины вызывали у него непреодолимое желание почесать нос.

Ничего толкового про шахтерский городок, который был его родиной уже тридцать лет, он сказать не мог. «Корреспондентка» спросила про музеи. Палыч надолго задумался. Если бы она искала какого-нибудь старожила или расспрашивала про несчастные случаи в шахтах, он бы понял ее интерес. Но Палыч совершенно не подозревал о наличии в городе музеев.

— Аркадий Павлович, — Ева встала и открыла дверь каморки, глубоко выдохнула, выгоняя из себя запах сторожа, — вы приехали сюда в шестьдесят каком?

— В каком? Дай подумать… Ну, аккурат в шестьдесят первом, да, я тогда еще палец повредил, а мой кореш…

— И что интересного было тогда в городе? — Ева прислонилась к притолоке и посмотрела в гулкое обнаженное пространство пустого ангара.

— А ничего не было интересного, потому как города тут не было. Был поселок, город рядом был, за шахтами, да и не город, а так, пристройка к тюрьме и шахтам.

— Значит, здесь были только две шахты и тюрьма?

— Две… Две или три. И тюрьма для детей, интернат назывался. А ты не родственника, часом, ищешь? Я тут всех знал раньше. Это сейчас, последние десять лет, понаехали новые, а раньше, считай, всех знал.

— Да нет, меня интересуют только достопримечательности вашего города, интересные факты и события из прошлого. — Ева не сдержалась и зевнула. — Наливайте, Аркадий Павлович, отменный коньяк.

Палыч быстро налил в красивую зеленую рюмочку — корреспондентка достала рюмки вместе с бутылкой и нарезанной копченой колбасой из яркого полиэтиленового пакета. Он честно вспоминал, но через несколько минут досадливо покачал головой.

— Корова, помню, на рельсах застряла. В семьдесят восьмом… нет, шестом. Шуму было! Начальника шахты сняли за пьянку, он достал пистолет и пострелял немного. А насчет музеев всяких. Ничего не скажу, может, сейчас и завели чего, а раньше только в школе была комната боевой славы, а потом в ней историк сделал… как это, по изучению края?

— Краеведение.

— Вот, музей краеведения. Но все про войну там осталось. Ребятишки откопали как-то пулемет и скелеты в касках. Что началось! Считай, все вокруг перерыли. Одного оружия нашли целый арсенал. Пацаны подрываться стали — в костер бросали находки. А этот учитель, он только к нам приехал, молоденький, чистенький. Отругали его. Приказали больше самому с детишками землю не копать. Отобрали все оружие и мины. Оставили бумажки, какие нашли у скелетов, каски простреленные, так, чего по мелочам.

— А этот интернат для правонарушителей, он куда делся? — Ева вздохнула и присела, прислонившись к притолоке спиной.

— Да ты не брезгай, садись на диван!

— Ничего, мне так удобно.

— Ну, если удобно… Интернат сделали сначала, считай, тюрьмой, потом комиссиями его завалили: то ли помер кто у них, то ли съели кого с голодухи… Но это я точно не скажу, так, слухи. А сейчас там спортивная школа. Тот же интернат, только без надзирателей. Спортсменов учат.

— А где раньше станция была? — Ева встала. — Выйдем на воздух, Аркадий Павлович?

Палыч жалобно посмотрел на пузатую бутылку с тонким длинным горлышком. Его злили такие маленькие рюмочки.

— Чего не выйти, давай выйдем. У меня смена кончится через час. Я тебя только попрошу, не называй ты меня по имени-отчеству. Отвык, даже пугаюсь. Вроде как у следователя на допросе. Палыч, и все. А микрофон свой заберешь? — Палыч показал на стол.

— Да, хорошо, Палыч. — Ева сдержала улыбку. — И что следователь, сколько дал?

— Баба была, — помрачнел Палыч, — злющая… Я свое прошлое не скрываю, чего там. Меня хозяин ангара, когда нанимал, спрашивал, я честно сказал: сидел, мол, при советском социализме. Он говорит, мол, так даже интересней. Такие дела. Тридцать лет скрывал, что сидел, а теперь хучь кричи на каждом углу для фасону. А баба в органах — это чистый ужас, скажу я тебе. Чего-то бабе не хватает, если она идет в милицию. — Он неторопливо хромал за Евой к выходу. Поднатужился и медленно открыл тяжелую металлическую створку огромных дверей.

— Вот он, край родной, — вздохнул Палыч.

Ева осмотрела слегка запорошенное снежной крупой поле и убогие сарайчики недалеко от ангара. Ее удивила отличная новая дорога, проложенная сюда. Невдалеке светилась разноцветными вывесками новенькая бензоколонка. Далеко у горизонта виднелись конструкции шахты, по тонкой ниточке скользила вагонетка.

— А вроде здесь станция была раньше? — спросила Ева закурившего Палыча.

— Была. Большая станция была, кое-что и сейчас осталось. Мой хозяин не дурак же. Он ангар из-за железки построил тут, к нему вагоны переводят, они сюда и подъезжают. Если обойдешь ангар сзади, увидишь подъезд. А сама станция в городе. Ты не на поезде приехала? Вот там теперь и станция. А вон там, слева, интернат виден. К нему еще городскую баню приделали.

— Голо тут у вас. — Ева потянулась от души. — Ни одного деревца!

— Это да, это есть. За шахтами у полей абрикосы в посадках растут. В городе тоже есть деревья во дворах. А тут пустошь. Летом в жару деваться некуда. Последняя акация засохла лет двадцать назад.

— Где была акация? — спросила Ева, не оборачиваясь к Палычу.

Палыч сплюнул и медленно затоптал окурок.

— Интересное дело, — сказал он. Ева обернулась и увидела его хитро прищуренный глаз.

— Ну да, — сказала она, улыбнувшись, — дело о засохшей акации.

— Ты не тянешь на интернатскую, — авторитетно заявил Палыч.

Ева почувствовала, что вопросы задавать не надо. Она молчала и смотрела, чуть улыбаясь, на Палыча. Палыча одолевали сомнения.

— Ты его дочка! — предположил он, промучившись в ожидании вопросов.

Ева молчала. Она расстегнула сумочку на ремешке и достала нераспечатанную пачку «Мальборо». Медленно отсоединила и пустила в свободный полет тонкую прозрачную полоску целлофана. Достала себе сигарету, чуть прикусила ее зубами и протянула пачку Палычу. Пока он суетливо копался в кармане в поисках спичек, Ева втягивала ртом запах сушеного табака сквозь фильтр. Палыч закурил и протянул ей спичку, спасая огонек грубой ладонью. Ева задула огонек, не прикурив.

— Я люблю только запах. Кури, не обращай внимания.

Они стояли в тишине. Палыч затягивался, Ева нюхала сигарету.

— Деньги обесценились, — изрек Палыч, докурив.

— Факт, — согласилась Ева.

— Тыща рублей тогда, это знаешь!.. Я курятник построил с курами и индюшками.

— Он был один? — спросила Ева.

— Куда там — один! — вроде даже обрадовался Палыч вопросу. — Шофер у него был и два мужика в бицепсах. А машина наша была, местная по номерам. У нас тут работа кипела, утро было, лето. Он стал спрашивать у всех чего-то, ребята-грузчики отправили ко мне, как к самому старому, значит. «Где дерево?» — спрашивает. Я опупел. А тогда он сказал, что сам интернатовский. Бутылки достал, закуску. Скатерть! Скатерть расстелил на ящике. Культурный человек. Поговорили.

Палыч замолчал.

Ева достала пачку пятидесятирублевок в банковской упаковке.

Палыч уставился на деньги и вспотел.

— Ты это… знаешь! Ты не того. Он тоже деньги достал, а потом драться полез! Топал ногами и матерился очень.

— Я не буду драться и материться, — пообещала Ева.

— Так нету же дерева!

— Я тебе за интересные факты плачу.

— Нету никаких фактов. Я ему сразу сказал, когда понял, за что он меня кормит и поит, что дерево засохло, а на его месте теперь стоит ангар и проходит дорога. — Палыч для убедительности топнул ногой, показывая пальцем вниз. — Он говорит: «Покажи немедля, где это дерево было!» А я помню? Я только помню, что корень неделю выкорчевать не могли. А спилили за пять лет до того! Тут он орать и драться… Пошел к хозяину.

— Неужели копал? — Ева с трудом сдерживала смех.

— А то нет?! Притащил два бульдозера, отковырял вход. «Я, — говорит, — за день все перекопаю, а потом обратно зацементирую!» Во, что на свете бывает!.. И все тут засыпал бумажками. Хозяин мой молодой еще, глупый, давай грозить! Потом, конечно, когда его водой отлили, он хотел даже на колени стать, только чтобы ничего не рушили. Я и докумекал. Отвел этого короткошеего в сторону, а сам боюсь, ужас! И говорю так тихонько. Мол, дерево спилили, корень вытащили, а ежели там какой клад был, надо идти в исполком, он ведает всеми ценными находками. Так что вроде и копать тут ни к чему, только намусорим. Если что было, давно нашли или затоптали. Но если клад большой, лучше по-тихому купить у хозяина ангар.

Палыч достал еще одну сигарету, хотел отдать Еве пачку, но она отвела его руку.

— Поверил? — спросила она.

— Успокоился. Да… Посмирнел, отдышался. Мне дал тыщу, хозяину оставил все, что набросал на землю, вроде как за ущерб, и укатил, как его и не было. Мой хозяин еще тогда сел, за голову держится и спрашивает слабенько так: «Что это, — говорит, — было такое?»

— Палыч, — сказала Ева, — ты чего алкоголиком прикидываешься с такой памятью?

— Я пью заради здоровья, — обиделся Палыч. — А ты чего журналисткой прикидываешься? Что я, журналисток не видал! Очень меня эта история расстраивает, потому что непонятная совсем! Если там клад, чего он ангар не скупил? А какой такой клад мог зарыть мальчонка интернатовский? А если там ерунда какая была, чего так волноваться? И денег твоих мне не надо, подумаешь, деньги. Хоть бы кто объяснил, что там было под деревом этим? Разве что так, пару сотен на корм индюшкам. Поросенка можно купить… Я тебя только сразу хочу предупредить, что, ежели ты хочешь этот вопрос с хозяином решать — ну там попросишь его пол отковырять, а потом зацементировать, — так это не советую. Он после того случая в трясучку впадает от одного упоминания про дерево. Запросто пальнет!

— Спасибо, Палыч. Не нужен мне твой хозяин. Деньги возьми и отработай. Я тебе могу рассказать, что он искал, а ты мне поможешь, только вопросов много не задавай. Ну что еще? — засмеялась Ева, видя, как Палыч в сердцах стукнул об землю замусоленной шапкой.

— Да провалиться мне на этом месте и век бутылки не видать, если ты не из милиции!

Ева Николаевна провела почти три часа в библиотеке, перебирая давние местные газеты. Как ни странно, но у старенькой женщины-библиотекаря работы было много. Улучив минутку, Ева предложила выпить чаю и достала коробку дорогих конфет.

— У вас всегда так многолюдно? — посочувствовала она.

— Ой, не говорите, прикрепили ко мне училище, а эти пэтэушники такой народ! Буду помощника требовать, умаялась совсем.

— А в школе есть библиотека? — поинтересовалась Ева.

— Ну, там шикарная библиотека, только она вроде школьная, а вроде и нет. Ее собрал наш учитель, историк. Считай, все книги его, на собственные деньги купленные.

— Он местный? — Ева старалась не смотреть в маленькие старушечьи глазки, чтобы не выдать интерес.

— Вроде местный, а вроде и нет. Мало кто знает, что он здесь в интернате в детстве содержался. Правонарушителем был. Года два. Потом уехал, а вернулся недавно, лет десять тому. Культурный человек, образованный. Все хотел архив интерната найти. Сгорел архив в семьдесят пятом.

— За что же его в интернат?

— Говорит, ошибка вышла, а там кто его знает? — вздохнула библиотекарь. — Он и детишкам часто рассказывает про свое детство, про интернат, не скрывает. Вроде родителей лишили прав за пьянку, а его не довезли до места назначения в детский дом. Да. Все бывает. — Женщина осторожно зевнула, закрываясь пуховым платком. — Да вы что газеты роете? Он вам лучше любой газеты про наши места расскажет! Познакомьтесь, он мужчина культурный. Я ему раньше английские журналы заказывала. Хотите, записочку напишу, если вам неудобно идти к незнакомому мужчине? Вроде по делу пойдете. Он почти всегда в школе.

— Спасибо. — Ева встала, прощаясь. — Мне удобно. Как его по имени-отчеству?

— Болтнев Никита Иванович.

Учителя, однако, в школе не оказалось. Осмотрев небольшие окна частного дома, Ева тронула калитку. В доме тренькнул звонок.

— Прошу вас, проходите, я без собак живу. — На порог вышел невысокий, но ладненький мужчина с бородкой.

Ева вошла в дом.

— Если обувь промокла, снимайте, сушить будем, а если неудобно, так и не снимайте! — На нее смотрели открыто темные глаза из-под сросшихся бровей.

— Спасибо. — Ева огляделась в прихожей и присела на один из стульев, стоящих вдоль стены.

Небольшой круглый стол тоже стоял близко к стене, застеленный белой с вышивкой скатертью. На столе лежали стопкой тетради, несколько карандашей и ручек. Ева задержалась взглядом на странной пепельнице, которую учитель употреблял для хранения скрепок. Хорошо отполированный и покрытый лаком довольно крупный панцирь черепахи.

— Вы — приезжая, из большого города, приехали в командировку или по учительским делам! — весело сообщил учитель из-за перегородки, где он собирал чай.

— Дедуктивный метод, понимаю. — Ева напрягла голос. — Я тоже так умею!

— Давайте, — разрешил учитель, выглядывая.

— Вы — Болт.

За перегородкой установилась полная тишина. Где-то громко и миролюбиво тикали часы.

— Не угадали, — учитель вышел к ней, медленно снимая с пояса фартук, — распространенная ошибка определять зависимость клички от созвучия в фамилии. Я Болтнев, а кличка у меня была Скиф. У Болта была фамилия Проколов. Был у нас мальчик-таджик Хатуров, а звали его Чурка. Правда, например, Самосвал имел фамилию Самохвалов, созвучно. А вы кто?

— Я — Апельсин, если вы имеете в виду кличку. Дали мне такое вот название на некоторое время, к фамилии действительно не имеет никакого отношения, — улыбнулась Ева. — А Севрюга?

— Это — в точку. Севрюга был Севрюгин. — Учитель взял стул и сел напротив Евы. — Можно, я еще попробую угадать? Вы — из архива по моему запросу!

— Нет, — Ева отрицательно покачала головой, — я из уголовного розыска.

— Интересное дело, — задумчиво пробормотал учитель.

— А почему — Скиф? — спросила Ева, не давая ему задуматься.

— Я был мелкий, хилый, но очень начитанный мальчик. Спасался тем, что рассказывал на ночь истории разные. Очень любил про древних греков и про скифов. А чем, собственно говоря, я могу помочь уголовному розыску?

— Чистосердечным признанием.

— Вот так, значит, — пробормотал учитель, не удивившись.

— Вот так, — кивнула Ева.

— И как же вы на меня вышли? Вы не подумайте, я спрашиваю для интереса, потому как перед законом чист. Я Максу эту бумажку отправил просто так, для установления контакта.

— Просто так, значит, отправили Максу бумажку из банки, которую откопали со своими пионерами-следопытами? — Ева смотрела насмешливо. — Почему Максу первому, а потом Феде?

— Ничего я Феде не отсылал. Только Максу. Когда нашел эту банку… Как это объяснить? Я ведь понял, что там было написано. Вы так странно со мной разговариваете, как будто знаете, о чем речь в этой бумажке!

— Так почему Максу первому, Никита Иванович?

Учитель встал, помедлил, потом, словно решившись, ушел в другую комнату. Он шелестел бумажками, Ева взяла в рукипепельницу-панцирь.

— Вот. — Учитель положил перед Евой два листка из тетради.

— Понятно. — Ева посмотрела листки, не прикасаясь к ним. — Значит, Феде вы ничего не посылали, почему же он приехал сюда искать дерево?

— Не знаю. Он не приходил ко мне. Я принял меры предосторожности и отправил Максу письмо из районного центра. Я написал, что, если он интересуется двумя другими бумажками, пусть напишет до востребования на почту в центре.

— Написал?

— Скорей, нарисовал. Очень впечатляющий рисунок. Не могу показать, потому как уничтожил его, да и женщине не надо видеть такое… Неприличность абсолютная. Я подумал, что он так и… Ну, понимаете?

— Так и остался дебилом? — пришла на помощь Ева.

— Вроде того. И вдруг узнаю, что был скандал на складах у старой станции. Спустя месяца три после получения мной ответа.

— Значит, у вас не получилось, — задумчиво протянула Ева. Учитель молчал.

— Сколько вы хотели с них содрать, Никита Иванович? Учитель молчал.

— Ну что вы стесняетесь, это же наверняка не себе, а на школьные нужды, на книги, оборудование, так ведь?

— Мы можем с вами поспорить насчет состава преступления. Я в этих делах не очень разбираюсь, но даже с моим убогим опытом юридических отношений могу предположить, что обнаружение мною жестяной банки и то, что я отослал письмо… Вряд ли это уголовно наказуемый поступок.

— Тут вы абсолютно правы, — согласилась Ева. — А почему вы вообще это сделали? Можно было бы предположить, что Макс содержится в психлечебнице, как вы нашли его?

Учитель встал и еще раз ушел в другую комнату. Он вернулся со старой газетой. С довольно качественной фотографии на Еву смотрел Федя Самосвал, угрюмо и вызывающе. Сзади выпирало удивленное вспышкой фотоаппарата лицо Макса Черепахи.

— Скандальчик был небольшой. Здесь написано. — Учитель показал пальцем на небольшую статью.

В статье коротко и без подробностей говорилось о том, что сделка между двумя известными банками по покупке акций никелевого комбината признана недействительной. Один из соучредителей банка подал в суд. Офис и служебные помещения банка опечатаны.

— Я его сразу узнал. Макса. Я понял, что он так и остался с Федей. А Федю нашел просто по фамилии и году рождения. Государственная справка тогда еще работала исправно.

— Никита Иванович, вы кому именно адресовали письмо?

— Я же говорил, Максиму Черепахову! — Учитель устал и занервничал.

— Не сходится, Никита Иванович. Или у вас есть еще одна газетка с именем и фамилией Макса, или вы что-то недоговариваете. Почему вы решили, что его фамилия именно Че-репахов? Вы для этого искали архивы интерната? Вы не могли знать потому, что Максу эту фамилию дали только при получения им паспорта.

Учитель запрятал лицо в ладони.

— Вы действительно из органов или пришли по приказу Феди? — спросил он глухо.

— Я действительно из органов, но у вас по личному делу. Привлечь вас за шантаж я не смогу. Я просто прошу все рассказать. Мне это необходимо. Для другого дела.

— А если я скажу, что нанял человека, что, допустим, этот человек поехал в Москву и там узнал, как живет Федя и какая фамилия Макса?.. Получится ведь, что я задумал все умышленно, или как там у вас?

— Я точно уверена, что вы собирались шантажировать эту троицу, но, как бы это сказать, ненавязчиво, осторожно, да? Просто попросить помощи, вспомнить детство. Вы потому и написали первому Максу — попробовали, что получится. Все-таки Федя был уже фигура.

— Он меня убьет? — спросил учитель. — Я уже успокоился, я после его приезда почти год ждал, что меня убьют. Когда узнал, что он приезжал и искал дерево, избил человека.

— Нет, он вас не убьет. А бумажки придется изъять. Я оформлю протокол, если хотите.

— Нет, не надо протоколов. Откуда вы? Как вы все это узнали? Мне это очень интересно, понимаете, я пишу книгу…

Ева закрыла глаза. Ей захотелось немедленно уйти и как следует помыться.

— Банку, — сказала она, вставая.

Учитель вышел и принес жестяную банку. Она проржавела насквозь боками, но сохранила остов, дряхлая и неприятная, как разоренный и умерший дом. Ева завернула ее осторожно в газету вместе с бумажками, бережно посмотрев перед этим сложенные в несколько раз листки.

— Это все? — спросила она и посмотрела на пепельницу.

Учитель помедлил, потом вздохнул и, проведя ладонями по панцирю, словно обтирая его, протянул Еве.

— Не провожайте, я сама. И собаки у вас нет.

— Подождите! — крикнул ей учитель уже с порога. — Как-то странно, вы не назвали свою фамилию! Как вас зовут?

Ева уходила, осторожно ступая в темноте, к горящим фонарям.

— Это же не правильно! — не унимался учитель. — Вы кто вообще? Вы родственница?

Все окрестные собаки радостно завелись, поддерживая друг друга громким лаем.

Хамид хорошо выспался в самолете, а в маленьком аэропорту областного шахтерского центра увидел Наталью еще в иллюминатор.

Он сразу нашел глазами ее высокую фигуру среди жалкой толпы встречающих за небольшим ограждением.

Первой неприятностью было то, что к самолету не подали автобус, расстояние до здания аэропорта было всего ничего, встречающие махали руками. Хамид стоял, не веря, что эти триста — четыреста метров надо идти ногами. Рядом прятал замерзающее на ветру лицо в воротник пальто Никитка. В его рыжих волосах путался колючий снег. Два охранника равномерно двигали челюстями, перемалывая жвачку. Илия, закутанный теплее всех, открыв рот, рассматривал изумительной выкройки снежинку на темной поверхности рукава дубленки.

— Вон Наталья стоит, — сказал Никитка, показывая рукой.

Хамид вздохнул и пошел через летное поле, придерживая шарф и отворачиваясь от ветра.

Наталья протянула руки, обняла его и трижды поцеловала в холодные щеки. Хамид взял ее лицо в ладони и постарался поймать глазами ускользающий взгляд женщины. Наталья отворачивалась и смеялась.

Хамид понемногу успокоился, дрожь и слабость в ногах прошли. Илия без конца смотрел то вверх, улыбаясь холодным прикосновениям слабого снега, то под ноги, где снега не было в помине: снежинки умирали, ткнувшись в асфальт.

— Я наняла микроавтобус, — сказала Наталья, — я здесь с обеда вас жду, а в гостинице номеров приличных нет.

Никитка с одним охранником принес два чемодана. Они летели в этот город с пересадкой, чемоданы обросли ярлыками.

Хамид, кряхтя, усаживался на неудобное сиденье. Один из охранников вошел первым, другой — после всех.

Чуть отъехав от светящегося здания аэропорта в набегающую темень плохой дороги, шофер автобуса закурил.

— Не надо курить, — сказал Хамид. — Я не люблю.

Шофер удивленно оглянулся, словно не поверив, что это говорят ему.

— Я тебе говорю, не кури. Шофер хмыкнул, но выбросил сигарету. Минут десять ехали молча, дружно подергиваясь на ухабах.

— А мне по фигу! — вдруг зло сказал шофер. — Я подрядился возить, и все! Хочу и курю!

Илия, словно очнувшись, удивленно посмотрел в круглый затылок над засаленным воротником.

Шофер, не поворачиваясь, достал сигарету и зажал ее во рту.

Ехавшая навстречу машина ослепила его близким светом фар.

— Останови, — сказал Хамид. Резко затормозивший автобус бросил Наталью к сидевшему напротив нее Никитке.

— Что, выходите? Валяйте! — заводил сам себя шофер. — Всякие там турки будут мне по-русски приказывать не курить!

Охранник вопросительно посмотрел на Хамида, Хамид едва заметно кивнул.

Охранник вышел из автобуса, обошел его спереди и подергал дверцу шофера.

Шофер почувствовал неладное и дверь не открыл. Тогда другой охранник захватил рукой его шею сзади. Через минуту шофера выкинули на асфальт, он старался выкашлять попавшую ему в горло сигарету. За руль сел охранник, который вышел на улицу, автобус плавно и медленно отъехал, Наталья осуждающе покачала головой, Никитка зевнул, еще преодолевая самолетную тошноту, Хамид вздохнул, устроился поудобней и почувствовал подступающие неприятности.

Осмотрев в гостинице снятые Натальей пять номеров, Хамид приказал привести к нему администратора и снял весь этаж. Охранники выкатили кресла, поставили их с двух сторон коридора и уселись неподвижно, закрывая вход с лестниц.

Через два часа к гостинице подъехала громкая милицейская машина.

Никитка объяснялся больше часа. Даже шофер почти поверил, что он сам вышел на дороге из аэропорта, потому что был пьян и не мог вести машину.

— Хотите, — предложил милиционерам Никитка, — мой хозяин купит у этого алкоголика его автобус и подарит его вашему отделению? Будете на выходных за город ездить.

Милиционеры выходили на улицу и внимательно осматривали автобус. Шофер и хозяин автобуса говорил, что ему все по фигу, и закуривал через каждые тридцать секунд новую сигарету.

Сошлись на том, что шофера оштрафуют за езду в пьяном виде, а автобус Хамид подарит совершенно новенький, если органы правопорядка помогут им с утра благополучно добраться до небольшого шахтерского городка и найти место, где лет тридцать назад росла недалеко от станции акация.

Милиционеры соглашались, а уже наступила полночь, и еле ворочавший от усталости языком Никитка сам понимал, что начинает заговариваться, но остановиться не мог. Милиционерам пришлось выслушать невероятную историю про любителя старых акаций, они слушали молча, не удивляясь. Никитка с раскалывающейся от боли головой попытался после этого заснуть, милиционеры глубоко вздохнули после его ухода, прошли в бар гостиницы и за бутылкой пива обменялись некоторыми замечаниями в адрес русских богатых иностранцев.

В шесть утра у гостиницы стоял старенький автобус с трафаретами бегущих детей на желтом боку. Рядом с ним ожидали любителей старых акаций два автомобиля с синими мигалками. Никитка первый, зевая, вышел на неумолкающий клаксон.

Хамид не поверил, что им придется ехать в таком автобусе.

— Зато с охраной из милиции и шофер некурящий! — уговаривал секретарь.

Хамид потрогал легонько рукой пластырь на том месте, где у него раньше было ухо, задумчиво посмотрел на Никитку. Никитка от такого взгляда занервничал.

— Мне неудобно как-то с тобой, — сделал вывод Хамид. — Все что-то не так, ну неудобно мне!

— Да ты просто давно у нас не был, — успокаивал его Никитка.

— Ты приносишь мне одни неприятности и не можешь обеспечить простые удобства! Я не могу ехать в таком автобусе! Найми нормальные машины, я не знаю!..

— Пока я буду искать машины, пройдет полдня. Автобус самое объяснимое на дороге, если он сопровождается милицией! Просто ты нервничаешь. Не нервничай, уладится как-нибудь…

— Что тут может уладиться, когда такие придурки пишут непотребные сочинения и читают их проституткам! — заорал Хамид, ткнув Никитку пальцем в грудь. — У меня Илия молчит, как онемел! Как из дома уехали, так и молчит! Ни слова за два дня. У меня плохие предчувствия, — закончил он уже тихо и устало.

— Так мы едем или нет? — Никитка сдерживался из последних сил, уговаривая себя потерпеть еще этот день и распрощаться с капризным таджиком. У него было очень сильное предчувствие необычайных приключений при раскапывании давнего захоронения под акацией. Если бы не этот странный азарт, Никитка давно бы сказал Хамиду, что им не нанят и терпит его выходки только из любопытства.

Из гостиницы вышла Наталья с мальчиком. Шофер автобуса завел мотор.

Сторож Палыч, прищурившись, старался разглядеть дорогу. Возле ангара стояла «Волга» хозяина. Сам он прохаживался туда-сюда по пустому гулкому пространству со своим напарником и тихо что-то объяснял. Палыч заметил милицейские мигалки, крепко зажмурился, потер глаза и еще раз, упорно моргая, уставился в ветреное утро.

— Ох ты, нелегкая, — пробормотал он, оглянувшись на хозяина, — хоть бы он уехал, вот ведь принесла нелегкая…

Хозяин уезжать не собирался. Он подошел к дверям и что-то спросил у Палыча. Палыч от волнения не расслышал. Хозяин ангара тоже посмотрел на дорогу и удивился. Круглый автобус и две милицейские машины ехали точно к ангару.

— Приспичило мне что-то, — пробормотал Палыч и, приволакивая ногу, побежал от ангара, забыв надеть шапку. Хозяин его с удивлением разглядел на автобусе знак, указывающий на перевозку детей, и махнул напарнику, чтобы тот зашел внутрь.

Палыч спешил, но все равно передвигался очень медленно. Он расстегнул ватник и уговаривал себя двигаться равномерно, чтобы быстро не устать. Через десять минут он был у переезда и, задыхаясь, еще минуты три просто сидел в домике стрелочника. Потом он набрал на телефоне четырехзначный номер и слушал длинные гудки, вдруг совершенно успокоившись. Ему стало все равно, возьмет ли трубку красивая милиционерка или ушла куда и прозевает то, за чем приехала.

— Слушаю, — сказала Ева в трубку.

Хамид вышел из автобуса, угрюмо посмотрел на ангар. Потом он прошелся туда-сюда, разминая ноги и осматриваясь. Дул сильный ветер. Щурясь и закрываясь воротником дубленки, Хамид почувствовал, как заныло сердце, угадав далеко на горизонте трехэтажное старое кирпичное здание и трубу кочегарки возле него. Он еще раз оглянулся. Ни одного дерева поблизости. Хамид посмотрел на Никитку. Никитка с большим интересом наблюдал за лицом Хамида.

У входа в большой ангар стоял, засунув руки в карманы брюк и расстегнув полушубок, крепкий невысокий мужичок, покачиваясь с пятки на носок.

— Милейший, — сказал ему ласково Хамид, — мне бы хозяина этого склада.

Мужичок молчал, продолжая спокойно разглядывать большого Хамида с пластырем на голове и красивого Никитку с развевающимися рыжими кудрями. Потом он посмотрел куда-то за них, Хамид проследил его взгляд и увидел, что из автобуса вышла Наталья и расплачивается с милиционерами. К их удивлению, она спросила номер счета управления и название банка.

— Лапушки, — сказала Наталья, заметив их растерянность, — я не могу столько денег вам на асфальт вывалить. Я переведу их из Москвы на покупку вашим управлением автобуса. А это вот лично вам за беспокойство в выходной день. — Она протянула пачку долларов, перетянутую тонкой розовой резинкой.

— Тогда уж просто в фонд помощи семьям погибших милиционеров! — сказал один «лапушка», почувствовав себя патриотом.

— Надо было забирать автобус у водилы возле гостиницы, — пробормотал второй, — пусть бы с ним турок сам разбирался.

— Милейший! — повысил голос Хамид и сжал кулаки. — Позови хозяина!

— Слушаю вас, — сказал хозяин, проследив отъезд милицейских машин.

— А скажи мне, милейший, где здесь росла раньше большая акация, а?

Мужичок неуверенно улыбнулся уголком рта, кивнул, словно соглашаясь, — мол, «как же, росла!» — и, ухватив незаметно правой рукой ручку тяжелой металлической двери, вдруг толкнул створку.

Дверь ударила Хамида по лбу. Если бы не выступающий мягкий живот, принявший удар первым, Хамид не отделался бы просто рассеченным лбом.

Охранники, успевшие за это время помочиться у автобуса и засунуть в рот по новой жвачке, шли к Хамиду, оглядывая окрестности, не вызывающие у них ни малейшего чувства опасности. Они услышали гулкий протяжный звук — это лоб соприкоснулся с металлом — и увидели, как Хамид падает навзничь, взмахнув руками.

Охранники побежали, пригнувшись и вытаскивая на ходу оружие. Удивленная Наталья поспешила в автобус к Илие, мужичок тянул на себя тяжелые створки дверей, закрывая их изнутри, и только рыжий секретарь не сдвинулся с места и стоял на ветру удивленным рыжим клоуном.

Охранники бились некоторое время в дверь, потом стрельнули по ней пару раз. Никитка решил оттащить Хамида к автобусу, но тот открыл глаза.

— Что это было? — спросил он, проведя ладонью по лбу и разглядев кровь на пальцах.

— Этот мужик, хозяин ангара, — объяснял Никитка, отодвинув на всякий случай лицо подальше от Хамида, — он натурально долбанул тебя дверью, а сам заперся.

— Почему? — удивился Хамид, пытаясь сесть.

— Может, он не любит, когда его называют «милейшим»? — предположил Никитка.

— А это что? — спросил Хамид, показывая пальцем.

Никитка оглянулся. К ним спешил, приволакивая ногу, запыхавшийся старик.

— Родимые, — говорил он, глотая холодный воздух, — родимые, не стреляйте, не надо! У него двое детей, он просто… Он свою собственность защищает!

— Мне плохо, — сказал Хамид. — Я ничего не понимаю — что надо этим людям?

— Я опоздал чуток, не надо было спрашивать у хозяина про дерево! — сказал старик, наклонившись к сидящему Хамиду и разглядывая его лоб. — Спроси у меня, спроси!

— Что ему надо? — слабым голосом поинтересовался Хамид у Никитки.

— Он, хочет, чтобы ты у него спросил про акацию, а у хозяина не надо было спрашивать, его хозяин этого очень не любит!

Противный старик перестал двоиться у Хамида в глазах. Понемногу почувствовался холод твердой земли и пропал шум в голове.

Охранники, обежав ангар, не нашли входа и стреляли в обложенные железом стены.

— Скажи этим бестолочам, — показал на них Хамид, — пусть подойдут.

Секретарь крикнул. Охранники подбежали, двигая челюстями.

— Я хочу с ним поговорить, — сказал Хамид, — а вы уж постойте рядом, придурки. — Он отвел рукой от себя дуло пистолета и направил на старика.

— Да я всегда пожалуйста, я смирный, — испугался старик. — Это мой хозяин не любит, когда его про акацию…

— Что ты там бормочешь про акацию? Ты знаешь, где она росла? — Хамид показал Никитке жестами, что хочет встать, Никитка поднимал его сзади под мышки.

— Конечно, знаю! А еще говорят, у нас музеев нету! Тут никаких музеев не надо, просто поставить табличку: тут, мол, в этом месте, росла акация!

— Где? Она? Росла? — тихо и зло проговорил Хамид.

— Да кто ж это точно знает?! Но росла, это точно! Если все время приезжают, кричат, дерутся и спрашивают про нее, как не расти! Где-то тут и росла, только все теперь зацементировали, застроили. Ты экскаваторы будешь пригонять? — На Хамида смотрели прищуренные выцветшие глаза.

Хамид медленно размахнулся, приготовив кулак, но Никитка схватил его сзади за руку.

— Минутку, кто это приезжает и дерется? — спросил он.

— Да вот такой же короткошеий, злой и богатый! Сначала культурно так, бутылку поставил с закуской, а потом драться полез, ну точно как этот! — Палыч на всякий случай стал отступать спиной к ангару, не сводя глаз с дула направленного на него пистолета.

— Подожди, никто тебя не тронет, — пытался остановить его Никитка.

— Ты кого это обзываешь короткошеим! — брызгал слюной Хамид, наступая.

Послышался тяжелый скрежет. Все обернулись на звук и увидели, что створки дверей открываются. Хамид, собиравшийся обозвать как следует старика, так и остался с вытянутыми губами, застывшими на звуке «о». В открывшемся пространстве ангара на них смотрело дуло пулемета.

— Палыч, — крикнули оттуда, — беги сюда, я тебя прикрою!

— Ложись! — Один из охранников бросился на Хамида и повалил его, закрывая собой. Никитка неуверенно опустился на колени. Старик спокойно похромал в ангар.

— Ну я как чувствовал! — шипел охранник в лицо Хамиду. — Ну как чувствовал. — Он раскрыл сжатую ладонь и показал лимонку. В Хамида смотрели близкие бешеные глаза. — Щас повеселимся!

— Да что же это такое, кто-нибудь мне объяснит?! — Хамид спихивал с себя молодое тяжелое тело. — Брось гранату, идиот!

Охранник потянулся к кольцу, Хамид взвыл и упал на его руку с гранатой, закрывая ее телом.

— Голубчик, миленький! — Он тяжело дышал, в глазах плыли синие круги. — Не надо бросать, это я пошутил, спрячь, спрячь, родимый, она нам еще пригодится…

— Мальчики-красавчики! — услышал он веселый женский голос. — В войну играете? Вы не поверите, но мне что-то совсем сегодня стрелять неохота!

Хамид моргал, сгоняя капли пота с ресниц, пока Ева не определилась в зимней серости знакомым силуэтом у ангара. Узнав ее, он тяжело встал. Никитка тоже встал и улыбнулся во весь рот.

Ева стояла, чуть склонив голову набок, и прижимала к себе небольшой газетный сверток. Хозяин ангара отошел от пулемета и осторожно выглянул.

— Стреляй в нее, — шепотом сказал Хамид лежащему охраннику, пнул его ногой и заорал громко, как мог:

— Пристрели эту суку, я ее больше видеть не могу, стреляй!

— В бабу? — не поверил охранник, глядя то на Еву, то на Хамида.

— Не стреляйте! — услышали все детский голос. От автобуса бежал Илия. Наталья не поспевала за ним.

— Зря ты так, Хамид, я к тебе с предложением. — Ева подняла сверток. — Меняться будешь? Твоя жестяная банка у меня. — Ева медленно развернула газету, и газета унеслась тут же, схваченная ветром. — Я тебе ее отдаю. А ты мне мальчика. Посмотри, это твое! Хочешь зачитаю?

— Стреляй!.. — выл Хамид. Охранник неуверенно прицелился, все еще лежа на земле.

— Тока стрельни! — закричал хозяин ангара. — Я вас всех в клочья разнесу! — Он отбежал в ангар. — Палыч, будешь ленту держать! В слабую, беззащитную женщину, гады!

Илия подбежал к Хамиду и обхватил его, прижавшись всем телом. Он что-то горячо ему доказывал, подняв вверх лицо. Подбежавший Никитка перестал улыбаться. Ева с удивлением увидела, что Хамид, а потом Никитка считают на пальцах. После этого уже Хамид обхватил мальчика, встав на колени. Никитка пошел к Еве. Он остановился за несколько шагов перед ней.

— Банку! — Протянутая рука чуть дрожала.

— Я отдам это Драной Жопе. Лично.

— Ладно, не нагнетай обстановку, а то беда случится. Мальчик хочет к тебе. Хамид его отпускает. — Никитка смотрел на Еву снизу вверх и улыбался. — Ничья! — сказал он. — Я помогу материально, нуждаться никогда не будешь, — добавил он совсем уж не к месту.

Ева удивиться этим словам не успела, она расставила руки и поймала подбежавшего Илию, подняла его и закружила. Упала на землю ржавая банка. К банке бежал, спотыкаясь, Хамид.

— Вишь, как оно все вышло, не баба, а смерч, и бумаги нашла, и ребеночка забрала! — вытирал неожиданные слезы Палыч, обращаясь к хозяину ангара. — Ну чистая опера!

— Бежим! — сказал Илия и схватил Еву за руку.

Наталья посмотрела на удаляющиеся темные фигурки, присела возле Хамида и обняла его за плечи.

— Я ненавижу это место, — сказал Хамид, стоя на коленях и кроша ржавую труху банки. — Я ненавижу эту страну, почему он ушел? Ты хоть знаешь, что он мне сказал?! «Я ненавижу Новые годы и дни рожденья».

— Вставай. — Наталья потянула его за руку.

— Я хочу уехать отсюда и забыть. — Хамид глубоко вздохнул, закрыв глаза, а когда открыл их, увидел двух охранников. — Никитка! — крикнул он, наливаясь кровью. — Ну где ты взял этих недоносков?!

— По телефону заказал в Москве в охранном агентстве. «Эгида-минус» называется, ничего себе мальчики, да? — Никитка брел к автобусу, пританцовывая, засунув руки в карманы пальто и распахнув его полы черными крыльями.

— Я не могу их больше видеть.

— Уволь! — Никитка подпрыгнул в воздухе, насколько ему позволяла короткая нога. — И меня тоже уволь, пожалуйста!

— Свободны! — крикнул Хамид.

— Перестань кричать наконец, горло простудишь. — Наталья поправляла ему белый шарф.

— Пошли вон! — закричал Хамид, отстраняя осторожно Наталью.

Хозяин ангара стоял в дверях, задумчиво почесывая за уходом и наблюдая медленный отход врагов.

— Мужики, — крикнул он неуверенно, — может, посидим по-хорошему, а? Без обид!

Все остановились и медленно повернулись к нему.

— Пошли, Паша, посидим, — сказала Наталья, — а потом к интернату сходим, погуляем.

Повалил густой мокрый снег. Неожиданно и вдруг. Стоящие на дороге перестали видеть друг друга. Хамид испуганно посмотрел на валящееся сверху искромсанное небо и схватил руку Натальи, чтобы не потеряться.

Ева уговаривала Илию переночевать в гостинице, но он сказал, что уехать надо немедленно. Ева побросала вещи в дорожную сумку и собралась за две минуты.

— Всегда меня слушайся! — похвалил ее Илия.

— А вот и снег! — Ева подняла вверх лицо. Они стояли на ступеньках гостиницы, в трех метрах ничего не было видно.

Через час они вошли, отряхивая одежду, в поезд и искали свои места в плацкартном вагоне.

Илия озирался вокруг настороженно.

— Что, и спать тут же будем, при всех? — спросил он удивленно. Ева кивнула и обняла его. — Они бы тебя пристрелили, — сказал Илия, глядя в окно на бесконечно длящийся снег.

— Ну ты же меня спас! — Ева погладила жесткие волосы мальчика, открыла лоб и поцеловала его.

— У тебя даже не было оружия! — сказал он с укором.

— Зато я провела блестящее расследование. За два дня нашла эту чертову банку!

— А если бы не нашла?

— А, придумала бы что-нибудь. Кстати, я ему не все отдала. Кое-что оставила на память. — Ева покопалась в куртке и достала панцирь. — А что это ты такое сказал Хамиду, что он тебя сразу отпустил?

— Да так, пустяки. Я сказал, что ты летом, в июле приблизительно, станешь мамой близнецов.

— А я думала, ты никогда не врешь! — восхищенно сказала Ева.

— Я никогда не вру, — вздохнул Илия, не глядя на нее.

— Но про близнецов к июлю?.. Подожди. — Ева загибала пальцы, потом, замерев, весело посмотрела на мальчика и толкнула его в плечо. — Вот что они считали! Ну, ты силен! Только получается, что у меня сейчас должно быть уже месяца три беременности, в натуре, выражаясь их языком. Получается, что ты соврал!

— Я не соврал, — терпеливо объяснял Илия, — я не говорил, что ты беременна. Они об этом не спрашивали. Я сказал, что ты будешь мамой — не надо тебя убивать, а я необходим для ухода за детьми.

— Понятно… — протянула Ева, — а где я возьму близнецов?

— Об этом можешь не беспокоиться. Будут у тебя близнецы.

— Ну прекрати, честное слово, ну что ты еще придумал? Какие близнецы?

— Все в жизни случается, — вздохнул Илия. — Какая-нибудь твоя знакомая умрет при родах, например. Не отдавать же их в детский дом.

На Еву пахнуло холодом, она застыла, уставившись на Илию:

— Прекрати придумывать такое, это не смешно!

— Я ничего не придумываю и ни в чем не виноват. Я просто знаю. Не хочешь — не верь. Не надо на меня злиться, как будто я это делаю!

— Ладно, сменим тему. Чем хочешь заняться в Москве, когда нагуляешься?

Илия посмотрел так грустно, что у Евы сжалось сердце.

— Твоя подруга с желтыми волосами, она еще на скрипке играла, помнишь?

— Далила! — обрадовалась Ева. — Ты ее разве видел тогда? Она в порядке, вернулась в Москву, сейчас еще, наверное, отдыхает.

— Ты ее любишь, — сказал, как приговорил, Илия.

— Люблю, заразу! — согласилась Ева и засмеялась. — А что она будет делать… ну, например, в сентябре?

— В сентябре? — Илия задумался. — Она будет греть бутылочки и показывать близнецам «Плейбой»: «Смотрите, малыши, это ваша мамочка на обложке, видите, хоть в журнале на нее посмотрите, раз ее нет никогда дома!» — Илия кривлялся и строил рожи.

Ева засмеялась, закрывая ему рот ладонью:

— Ах ты противный выдумщик!

Женщина, сидевшая напротив, покачала укоризненно головой и развернула бумагу с едой. Она отрезала прямоугольный кусок черного хлеба, от души уложила на него розовые полоски сала и зеленые перышки лука.

— Поишь, хлопчик. — Илия завороженно смотрел, как на него надвигается через стол этот бутерброд. — Поишь, а то все говоришь, говоришь, а худой какой!

— Спасибо. — Илия сглотнул и взял бутерброд.

— Спасибо, — кивнула Ева. — Мы так торопились, я совсем…

Женщина приложила палец к губам.

Илия прожевал только первый кусок. Он привалился к Еве и заснул, словно его отключили. В одной ладони у него лежал бутерброд, другой он прикрыл его сверху. Ева, не шевелясь и скосив глаза, смотрела на эти руки, бережно закрывшие еду так, как она бы никогда не сделала. Она подняла глаза на окно и заметила, что снег не только падает вниз, а еще и летит вверх вопреки всем законам притяжения, путая землю и небо. Поезд дернулся и поехал, за окном ничего не было видно в белой пелене, можно было и не угадать, вперед или назад они едут, вверх или вниз, если не прислушиваться к собственному телу, которое чувствовало правильное движение.

Март 1998

Оглавление

Часть первая СТАМБУЛЬСКИЙ СИНДРОМ, ИЛИ САГА О ДОХЛОЙ ЧЕРЕПАХЕ

Часть вторая ДЕНОМИНИРОВАННАЯ ЖЕНЩИНА ПРОТИВ ЗОЛОТОЙ ЖАБЫ, ИЛИ МОСКОВСКИЙ ГОРОДСКОЙ РОМАНС