Тамбовский волк [Виктор Васильевич Юнак] (fb2) читать онлайн

Тамбовский волк

Пролог

Волки ночью выли на луну. До жути, до дрожи человеческого тела. В эти минуты ни один, даже самый бесстрашный охотник не решился бы войти в лес. А лес на Тамбовщине знатный, такой же, как и её метровой толщины чернозём. Здесь растут не только знаменитые, многократно воспетые поэтами российские деревья-символы: дубы, берёзы, тополи, липы, ели, сосны, клёны, — но и, несколько странные для средней полосы России, пихта, лиственница, амурский бархат, дуб красный, ясень зелёный... Помимо знаменитых тамбовских волков, в здешних лесах запросто можно встретить кабана, лося, косулю, бобра, выдру, норку и выхухоль, чей мех ещё в начале ХХ века почитался одним из самых дорогих на Руси, а в тамбовском небе парят орлан-белохвост и скопа, змееяд и дрофа, беркут и стрепет, соколы сапсан и балобан.

Ещё до второй половины XVII столетия Тамбовский край был дремучим лесом и диким полем. Глушь в этих лесах стояла такая, что невольно наводила оторопь и суеверный страх на бортников и звероловов. Леса же тянулись непрерывною грядою от Хопра до Балтийского моря и от Волги до Дона. Сейчас лишь названия населённых пунктов напоминают об этом: Осиновка, Ольшанка, Ковылка, Берёзовка, Ивановы Кусты, Сосновка, Большая Липовица...

А ещё знаменита Тамбовщина степями. Помните никитинскую "Поездку на хутор": "На все стороны путь: ни лесочка, ни гор!// Необъятная гладь! Неоглядный простор!"? Степям здесь, и правда, конца и края не было. Куда ни посмотришь, всё гладко, всё распахано, кругом поля и глазу буквально не за что зацепиться до самого горизонта. Впрочем, возвышенности здесь тоже есть — иные аж до двухсот метров. Зато и рекам здесь приволье: в междуречье Оки и Дона происходит переплетенье их притоков: Цны, Вороны и Воронежа — почти соприкасающихся друг с другом. И, как ни парадоксально, именно с Тамбовского плоскоместья реки эти, берущие здесь начало, разбегаются в разные стороны и в направлении возвышенностей.

А ещё только здесь можно встретить такие замечательные природные блюдца-озера, одиночные, или даже целые поля таких озёр. Местами вся поверхность испещрена ими. Это особенно замечательно летом и осенью, когда голубизна озёр перемежается с зеленью или желтизной растительности. Чаще встречаются мелкие озерца диаметром от 10 до 70 метров и глубиной до 50-80 сантиметров. Вода в них стоит первые недели после снеготаяния, затем они постепенно обсыхают и, как правило, распахиваются. Но есть и крупные западины диаметром 100-200 метров и глубиной до двух метров, а то и до двух-трёх километров с глубиной до пяти метров. В таких западинах вода стоит всё лето, они имеют заиленное дно, покрытое осоково-кочкарными болотами, и заросшие ивняком или берёзовым криволесьем берега. Местные жители такие западины называют лиманами, а озерки воды, зарастающие по краям осокой и тростником — окладинами. Преобладают западины округлой или овальной формы, своего рода тарелкообразные углубления, однако встречаются блюдца и весьма причудливых очертаний. Многие крупные западины поросли зелёными купами осиновых деревьев, которые местные жители называют баклушами или солотями.

Кроме осины, достигающей 15-20 м в высоту, в баклушах можно встретить и другие деревья: дуб, вяз, липу, клён. Под пологом же осины нашли приют многочисленные плодово-ягодные растения: яблоня, груша, черёмуха, боярышник, смородина, ежевика, калина. Осиновые рощи по краям опоясаны лентами невысоких, но густых и труднопроходимых кустарников — ивы, шиповника, тёрна и крушины.

Ровность рельефа не препятствует проникновению сюда воздушных масс со всех сторон света. Поэтому в разные сезоны года погода на Тамбовщине является довольно неустойчивой. Да и осадков сравнительно немного. Потому и засухи случаются часто — через каждые два-три года, а иногда повторяются и два года подряд.

1

В последние февральские дни 1917 года Петроград бурлил. Всё началось с перебоев с подвозом хлеба. Французский посол в России Морис Палеолог, свидетель тех событий, в своём дневнике от 21 февраля записал: "Сегодня утром у булочной на Литейном я был поражён злым выражением, которое я читал на лицах всех бедных людей, стоявших в хвосте. Из них большинство провело там всю ночь...". Очереди для Петрограда той поры были явлением экзотическим, а потому и весьма неприятным. У многих это вызвало настоящее возмущение. Начались забастовки.

Тут подоспело и 23 февраля (то бишь 8 марта по новому стилю). Большевики воспользовались международным женским днём и вывели на улицы тысячи работниц. Они выкрикивали: "Хлеба!" и "Долой голод!". К ним присоединились и мужчины: в тот день в стачке участвовало около 90 тысяч рабочих. Министр внутренних дел Протопопов слёзно просит командующего Петроградским военным округом генерала Хабалова объявить населению, что хлеба хватит всем, что волнения вызваны провокацией. Однако это не помогло: уже на следующий день на улицы Петрограда вышло более 240 тысяч человек. Забастовочное движение росло, как снежный ком. На Невском проспекте и других главных улицах столицы начались митинги. В толпе уже мелькали красные флаги и слышались выкрики: "Долой войну!", "Долой самодержавие!". Демонстранты пели революционные песни. Движение трамваев, извозчиков и автомобилей сокращалось с каждой минутой. Улицы были переполнены пешеходами, собиравшимися по большей части в кучки. Кучки эти росли, превращались в громадные, останавливающие всякое движение толпы. Одна такая группа, возникшая на Невском, быстро выросла, перекрыв поперёк весь проспект. Разумеется, над толпой тут же возник агитатор. Так начался первый открытый митинг. Оратор призывал граждан к борьбе с самодержавием.

А самодержавие не заставило себя долго ждать: во время этой речи на толпу шагом двинулся взвод казаков. Но толпа не дрогнула. Оратор смолк, все ждали, как поведут себя казаки. Наступила глубокая тишина, раскалываемая звоном конских подков. Тысячи глаз следили за каждым движением подъезжавших казаков. Казалось, ещё мгновение и начнётся обычный для революционной России свист казацких плёток... Но свершилось чудо — казацкий взвод тихим рассыпным строем, разделившись поодиночно, но порядком прошёл через толпу. Вслед за этим из толпы грянули восторженные крики: "Да здравствуют казаки!" — и раздались аплодисменты. Когда казаки удалились, митинг продолжился. Стало ясно, что все эти забастовки и митинги — всерьёз. Вспять уже повернуть было трудно. Монархии в России приходил конец.

И только Николай Второй этого, похоже, не понял. Он слал из Ставки в Витебске телеграммы командующему столичным военным округом генералу Хабалову: "Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжёлое время войны". Генерал честно пытался исполнить приказание царя и 26 февраля арестовал около ста зачинщиков беспорядков, войска и полиция начали разгонять демонстрантов выстрелами (всего в эти дни погибло 169 человек, а около тысячи было ранено). Однако выстрелы толпу только раззадорили. Взбунтовались и перешли на сторону демонстрантов даже солдаты Преображенского, Волынского и Литовского полков. По столице Российской империи пошла гулять народная стихия. Необузданная и страшная! Трагические последствия которой не раз уже испытывал на себе русский народ. Но тем он и отличается от других народов на земном шаре, что собственная история его ничему не учит.

Последний Председатель Совета министров царской России князь Николай Голицын поставил вопрос ребром: Думу следует либо распустить, либо приостановить её деятельность. Председатель же самой Думы Михаил Родзянко связался со Ставкой в Могилёве, где в тот момент был царь, и передал Николаю просьбу "немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство".

Николай в сердцах отбросил листок с телеграммой и пожаловался адъютанту, принёсшему её:

— Опять этот толстяк Родзянко написал мне разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать.

Эти события застали врасплох практически все социалистические партии. Лишь спустя несколько дней, когда уже последний из Романовых отрёкся от престола, они пришли в себя и попытались возглавить бунт. К сожалению, им это сделать удалось. Они воспользовались ситуацией, когда правые партии решали, что им делать: возводить на престол Михаила Александровича, младшего брата царя, или объявлять его регентом при малолетнем Алексее Николаевиче, либо объявлять конец монархии и провозглашать республику; распускать Государственную Думу или считать её единственной легитимной властью в этот период безвременья, даже несмотря на то, что Николай своим указом от 26 февраля всё-таки распустил Думу. Практически одновременно, 27 февраля, в Петрограде возникли Временный комитет Думы в составе двенадцати человек, весьма разношёрстных по своим убеждениям (от ярого националиста и монархиста Василия Шульгина до социал-демократа, меньшевика Николая Чхеидзе и эсера Александра Керенского), и Совет рабочих депутатов во главе со всё тем же Чхеидзе. Да и заседали они в одном и том же Таврическом дворце.

В тот же день к Таврическому дворцу подошла 25-тысячная революционная демонстрация. Среди её участников было много вооружённых солдат. Депутаты Государственной Думы замерли в тревожном ожидании: кто мог предсказать дальнейший ход поступков этой пока никем ещё не обузданной массы черни? И здесь, пожалуй, впервые во всеуслышание заявил о себе думский лидер партии социалистов-революционеров Александр Фёдорович Керенский. Он, кажется, был единственным, кто не растерялся в тот момент. Слова и движения его были резки, решительны, глаза горели. Через главный вход Керенский выбежал навстречу народу. Его речь была встречена громогласным "ура!". Он немедленно начал отдавать распоряжения. Приказал бывшим в толпе солдатам установить революционный караул у входа во дворец, и те не посмели ему перечить: настолько его бледное, лихорадочное лицо в тот миг излучало магнетические токи и заставляло трепетать слушателей.

И опять-таки 27 февраля генерал Хабалов сообщал государю: "Исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог. Большинство частей одни за другими изменяли своему долгу, отказываясь сражаться против мятежников. Другие части побратались с мятежниками и обратили своё оружие против верных Его Величеству войск. Оставшиеся верными своему долгу весь день боролись против мятежников, понеся большие потери. К вечеру мятежники овладели большею частью столицы..."

И не просто овладели: они разгромили и подожгли, например, столичное охранное отделение. При этом сгорели его архивы, навсегда скрыв имена многих секретных сотрудников полиции. Интересное зрелище можно было наблюдать в эти дни: группы или даже целые толпы городовых, которых куда-то вели под конвоем. Кое-где городовые сами выстраивались в очередь, чтобы сдаться под арест и спастись от уличной расправы.

28 февраля в Таврический дворец добровольно явился и самый главный жандарм России — последний царский министр внутренних дел Александр Протопопов. Спасаясь от народного самосуда, он хотел сдаться новым властям. Но тот самый революционный караул, назначенный Керенским, окружив министра, едва не расправился с ним. Когда Керенскому доложили об этом, он мгновенно вскочил и помчался на выручку Протопопову. Он был бледен, глаза горели, рука поднята так, словно бы он ею разрезал толпу. Все его узнавали и расступались, просто испугавшись его вида.

— Не сметь прикасаться к этому человеку! — закричал Керенский, стремительно приближаясь.

Все замерли. Поравнявшись с Протопоповым и ни на миг не останавливаясь, он кивнул часовым, чтобы министра вели следом за ним. И толпа послушно расступилась. Когда же дверь за ними захлопнулась, обессиленный, измождённый Керенский плюхнулся в кресло и уже слабым голосом произнёс:

— Садитесь, Александр Дмитриевич!

Впрочем, когда эйфория от беспредела и всевластия толпы прошла, новые власти поняли, что порядок соблюдать и следить за ним необходимо. И 17 апреля 1917 года Временное правительство издало постановление, которое окончательно упразднило полицию и жандармерию, а взамен их для охраны порядка создавалась милиция из числа граждан-добровольцев. Впрочем, по свидетельству кадета Владимира Набокова, отца будущего известного писателя, личный состав полиции, оставшись без работы, "несколько месяцев спустя естественным образом влился в ряды наиболее разбойных большевиков".

Основная масса населения России встретила весть о падении самодержавия с радостью и воодушевлением. По всей стране внезапно воцарилась атмосфера большого народного праздника. Незнакомые люди поздравляли друг друга, плакали от счастья и целовались, как на пасху. В деревнях устраивали праздничные молебны, торжественно сжигали царские портреты, а заодно и помещичьи усадьбы. В народе твёрдо верили, что отныне жизнь станет легче и лучше. Все связывали с революцией осуществление своих чаяний. Крестьяне надеялись на скорую передачу в их руки помещичьей земли. Солдаты твёрдо рассчитывали на долгожданный мир. Интеллигенция после долгих лет борьбы, наконец, добилась своей главной задачи — завоевала широчайшие гражданские свободы. Всё это сплачивало людей самых различных сословий и убеждений. Подобные настроения хорошо отразил в своём дневнике князь Евгений Трубецкой: "Эта революция — единственная в своём роде. Бывали революции буржуазные, бывали и пролетарские, но революции национальной в таком широком значении слова, как нынешняя русская, доселе не было на свете. Все участвовали в этой революции, все её делали — и пролетариат, и войска, и буржуазия, даже дворянство..."

В полночь 2 марта 1917 года Николай II подписал манифест об отречении от престола в пользу своего брата, великого князя Михаила Александровича.

"В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, всё будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы. И в согласии с Государственною Думою признали мы за благо отречься от Престола Государства российского и сложить с Себя Верховную власть. Не желая расставаться с любимым Сыном Нашим, Мы передаём наследие Наше Брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на Престол Государства Российского...

Во имя горячо любимой родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним повиновением Царю в тяжёлую минуту всенародных испытаний и помочь Ему вместе с представителями народа вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.

2 марта, 15 часов 5 минут".

А в дневнике своём, который Николай вёл регулярно много лет, в этот день он записал: "... Нужно моё отречение... Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжёлым чувством пережитого.

Кругом измена, и трусость, и обман!"

Утром 3 марта Николай направил брату телеграмму:

"Петроград. Его императорскому величеству Михаилу Второму. События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом... Горячо молю Бога помочь тебе и твоей родине. Ники".

Однако великий князь Михаил Александрович колебался. Он никогда не рвался к престолу, и даже титул наследника, которым он обладал до рождения в 1904 году цесаревича Алексея, тяготил его. Михаил спросил у председателя Думы Михаила Родзянко, есть ли в городе надёжные части.

— Таковых частей нет, Ваше Высочество, — ответствовал Родзянко. — И ежели вы также не отречётесь, последует резня офицеров и всех членов дома Романовых.

После некоторых раздумий Михаил объявил своё решение ожидавшим его думцам:

— Я далеко не уверен в том, что принятие мною престола будет на благо родине, что оно может послужить не к объединению, а к разъединению. Посему я не хочу быть невольной причиной возможного кровопролития и отказываюсь от всяческих претензий на престол.

7 марта Временное правительство постановило: "Сослать отрёкшегося императора в Царское Село". Выполнение этого постановления в отношении императрицы было возложено на генерала Лавра Корнилова, к большому удовольствию самой Александры Фёдоровны. Что же касается Николая Второго, то его арест и препровождение к месту заключения возложили на четырёх депутатов Государственной Думы.

Так Россия перестала быть монархией!

Наступила эпоха полной амнистии (или анархии, кому как ближе): бывшие политические оппоненты царизма вместе с уголовниками возвращались из тюрем и сибирской ссылки, вернулись из зарубежья и политические эмигранты. Некоторые из этих эмигрантов спустя всего полгода поставили Россию на уши и перевернули вверх тормашками весь мир.

2

Можно сказать, что на самом первом этапе февральских событий наибольшую политическую выгоду получили социалисты-революционеры, или просто эсеры. И не могло быть иначе, поскольку в преимущественно крестьянской стране главным вопросом был и оставался вопрос о земле. А наилучшим образом искали ответ на него именно эсеры. Пока созданное 2 марта 1917 года Временное правительство, тон в котором задавали правые (кадеты и октябристы), спорило о портфелях, пока вновь назначенные министры призывали народ потерпеть до созыва Учредительного собрания, эсеры действовали решительно и напористо. Причём, в двух направлениях — в правительстве, где министром юстиции был назначен единственный социалист (он же — лидер эсеров) Александр Керенский, а чуть позже министром земледелия стал ещё один эсер — Виктор Чернов; и в Советах на местах. Именно в местных Советах главные рычаги власти оказались в руках партии эсеров. С учётом же того, что из царской ссылки вернулись тысячи отбывавших каторгу социалистов-революционеров, и благодаря массовому вступлению в эту партию новых членов, эсеры насчитывали в своих рядах к лету семнадцатого года почти 700 тысяч человек. Ни одна партия не росла так неудержимо и стремительно. Старый, испытанный и проверенный состав оказался размыт бурным притоком новых пришельцев. Это не могло не радовать лидеров, но одновременно и огорчало их, поскольку не всегда возможно было проверить в деле новичков.

Не обошлись без помощи эсеров и разбирательства крестьян с помещиками и их усадьбами.

Так, уже 8 марта 1917 года на имя Председателя Государственной думы Михаила Родзянко пришла срочная телеграмма от кирсановской землевладелицы Тамбовской губернии Марии Рейтерн: "Прошу назначить представителя правительства в Кирсанов Тамбовской губернии. Положение критическое. Солдаты запасного полка без начальства разъезжают по экономиям, требуют вино, деньги, продукты берут, взламывая замки. Прошу вашего срочного содействия". Не успел Родзянко отреагировать на этот сигнал, как на следующий день пришла подобная же телеграмма из того же Кирсановского уезда, но уже на имя Председателя Совета министров князя Львова: "В Тамбовской губернии Кирсановском уезде солдаты грабят имения. У меня в селе Вельможино взяли лошадей и сбрую, отдали мужикам, ограбили управляющего. Довожу до Вашего сведения. Горяинова". 11 марта: "Получил депешу из кирсановского имения моего, что какие-то солдаты разгромили контору, уничтожили все документы. Прошу меры охранения, иначе спасти хозяйство далее нельзя. Член Государственной думы Марков первый". 15 марта: "Господину губернскому комиссару Ю.В. Давыдову от Шацкого уездного комиссара Стахеева.

В Конобееве, имение Воронцова-Дашкова, волостной сход требует увольнения управляющего, сдачи имения конторщику. Агитация ведётся председателем комитета Пржевалинским и находящимся в отпуске военным врачом [фамилия неразборчива]. Телеграфировал в главную квартиру Воронцова. Настроение обострённое, те же требования предъявляются в некоторых других имениях, по ним организуются местные комитеты, работающие самостоятельно, подчиняясь постановлениям уездного комитета. Волостные комитеты в некоторых местах уже действуют самостоятельно, но всё это вносит в уездах анархию. Необходима присылка сознательных агитаторов. Местные авторитетом не пользуются".

И пошло-поехало. Из Петрограда тамбовскому губернскому комиссару Давыдову пришло грозное предписание самолично разбираться в местных делах, не напрягая столичные власти, у которых и других, государственных, дел невпроворот. Пришлось Юрию Давыдову 15 марта слать на места уездным комиссарам указание: "При необходимости в содействии войск для водворения порядка надлежит входить в соглашение с местной военной властью, при недостижении соглашения обращаться не в Петроград, а ко мне для сношения с командующим войсками". Подействовало! Русские силу и строгость любят. Уже спустя два дня Давыдов телеграфировал министру внутренних дел о новых настроениях крестьян: "Наступило полное успокоение, население возвратилось к мирному труду, в гарнизонах порядок. Потрясения ограничились беспорядками в Кирсанове и его уезде, произведёнными солдатами, оставленными в критический момент начальством без руководства и разбежавшимися по уезду. В грабежах имений Маркова, Рейтерн, Горяиновой Кирсановского уезда принимали участие только солдаты, из населения присоединились лишь хулиганы. В остальной части губернии эксцессы ограничились развозкой сена, заготовленного для армии в Шацком уезде, несколькими самовольными порубками. Крестьянство радостно восприняло весть о свободе, рабочие показывают замечательную дисциплинированность. Подробнее донесение почтой". Министру же юстиции Давыдов добавил: "Принятыми мерами разгром имений Кирсановского уезда прекращён, виновных задержано двадцать три, содержатся в тюрьме..."

Впрочем, чиновники на Руси всегда имели такую привычку, как втирать очки вышестоящему начальству. На самом деле, не всё прошло так гладко и не всегда виноватыми в разбое были только солдаты, крестьяне тоже славно поработали. Так, в апреле месяце по всей стране произошло 204 вспышки беспорядков и 51 усадьба оказалась либо захваченной, либо сожжённой (в этот период пострадала, кстати и усадьба великого русского учёного Владимира Вернадского, несмотря даже на его доброе отношение к своим крестьянам), в мае таких вспышек было уже 259, в июне 577, в июле 1122... Другой великий русский – писатель Владимир Короленко был свидетелем многих крестьянских погромов, а впоследствии занимался их расследованием. В своих заметках он, в частности, писал: "Оставаться в деревне стало опасно не только помещикам, вызвавшим в прежнее время недовольство населения, но и людям, известным своей давней работой на пользу того же населения... Порой там, где у близких и соседей не поднималась рука, — приходили другие, менее близкие, и — кровавое дело свершалось. Так была убита в своей скромной усадьбе целая семья Остроградских, мать и две дочери, много лет и учившие, и лечившие своих соседей. Когда помещичьи усадьбы кругом пустели, они оставались, надеясь на то, что их защитит давняя работа и дружеские отношения к местному населению... Но и они погибли...". И это происходило весной 1917-го года!

Чтобы покончить с опасной практикой разорения усадьб, партия эсеров вынуждена была выступить с обращением к крестьянам. Вот что, например, говорилось в Обращении Тамбовского губернского Совета рабочих и солдатских депутатов, бюро по организации крестьянского союза губернии, губернского комитета партии социалистов-революционеров, президиума губернской организации партии социал-демократов к земледельцам губернии от 29 марта 1917 года:

"Граждане земледельцы!

Старое правительство привело страну в тупик. Оно вело народ по пути страданий к гибели. По его вине страдала армия, по его вине наша богатая хлебом страна очутилась лицом к лицу с голодом.

Народ весь как один понял положение и с воодушевлением и жаром сбросил иго самодержавия, разбил оковы и цепи старого рабского строя. Народ добыл себе свободу. Судьба родины в руках самого народа. Но если у народа и армии не будет запасов хлеба, если не удастся устранить надвигающийся голод, то свободной России грозят опасности. Начинается посев хлебов. Пусть ни один плуг, ни одна борона не останутся праздными. Пусть все плуги и сохи глубже врежутся в матушку землю. Пусть побольше упадёт зёрен на пашню. Пусть никто не отказывает в помощи тем, кто не сможет сам засеять свою землю.

Граждане земледельцы! Помните, что с каждого клочка земли надо взять всё, что можно для блага родины, помните, что ваша надежда на всходы хлебов и овощей есть надежда на будущее благо свободной и счастливой России.

Безумные представители старого строя мало думали о посевах и сборах хлебов.

Царские ставленники умели только расточать народное достояние, народную силу. Новая власть пойдёт другой дорогой. Она приложит все усилия и поможет вам обсеменить поля. Много времени упущено, но, насколько сможет, власть постарается снабдить ваши хозяйства необходимыми для него предметами, орудиями и рабочими руками.

Сейте семена. Сейте больше. Сколько бы вы ни собрали урожая, сбыт его обеспечен: новое правительство, состоящее из народных избранников, по установленной справедливой оценке купит ваш хлеб, ваши овощи для армии и страны.

Граждане земледельцы, откликнитесь на призыв родины, залечите раны, нанесённые нашей родине старым правительством, помогите установить порядок. Дайте хлеба армии и городам, работающим на армию! Правда, земли мало в ваших руках, но обождите, она будет, её передадут вам в близком будущем.

Новая власть уже приняла меры к подготовке решения земельного вопроса, а окончательное решение его будет дано народным избранникам, которые соберутся в Учредительном собрании.

Земельные беспорядки, самовольный захват земли, погромы и поджоги экономий не допустимы.

Самоуправством нельзя решать земельной нужды, не допускайте беспорядков, этого требует благо родины.

Братья пахари! Свободная родина зовёт вас на стражу её будущего счастья.

Сомкните же тесные ряды многомиллионной трудовой семьи. Напрягите все ваши силы.

Память павших борцов за свободу, память героев, погибших в боях, голос ваших братьев и сынов из окопов требуют от вас удвоенного труда и порядка.

Граждане земледельцы! Если у вас окажется мало хлеба, этим могут воспользоваться тёмные силы. Они будут говорить, что новое правительство не лучше старого, а вы снова потеряете ту землю, которую вы получите в недалёком будущем и ту свободу, которую мы с таким трудом сейчас завоевали.

Вы, пахари — могучая сила.

От вас зависит спасение родины".

В тот же день Тамбовский губернский комитет партии эсеров обратился с большим обращением к гражданам губернии с обоснованием своей идеологической позиции.

В апреле правительство вынуждено было создавать выборные земельные комитеты, которые должны были примирять враждующие стороны и гасить беспорядки. Но напор крестьянской стихии был таким мощным, что сдержать его уже не могли никакие земельные комитеты. А зачастую именно комитеты вынужденно шли на поводу у крестьян и брали помещичьи земли и имения в свои руки. После этого власти часто арестовывали уже членов этих комитетов.

Наконец, 25 мая в Москве после десятилетнего перерыва триумфально собрался очередной III съезд партии эсеров. Съезд заявил о своей поддержке коалиционного правительства. Делегаты высказались также по самым главным вопросам, стоявшим тогда на повестке дня — о мире и земле. Мир мог наступить только после окончательной победы России и её союзников в войне. А что касалось земли, то эсеры вновь повторили свои старые, но не утратившие актуальности требования: земля должна принадлежать тем, кто её обрабатывает.

3

Горели окрестности Вернадовки. Пылали соседние деревни, особенно ближайшие — Пичаевка и Соседка. Мужики и бабы с детьми собрались на взгорке и молча наблюдали за пожаром. Радости не было ни на одном лице. Сплошная сосредоточенность и мысль. До них уже дошли известия, что после свержения царя во многих помещичьих усадьбах Тамбовской губернии (а значит, и по всей России-матушке) пошли погромы и праздники "красного петуха". Но местные, к радости управляющего Фрола Прокопьевича, то ли были нерешительными, то ли уважительными к своему барину.

Да и то сказать — барин у них какой, не чета всем остальным. Знаменитый во всей России учёный муж. Владимир Иванович Вернадский.

Владимир Иванович в 1885 году, после смерти отца и старшего брата, двадцатидвухлетним вступил во владение участком земли площадью свыше пятисот десятин в Моршанском уезде. Когда-то его отец, инженер-путеец, принимал активное участие в строительстве Сызрано-Вяземской железной дороги. В его честь и станцию так назвали — Вернадовка, и высочайшим указом одарили участком земли поблизости. Недавний студент Петербургского университета, участник студенческих народнических кружков, где только чудо спасло его от ареста вместе с Александром Ульяновым и его соратниками, нашёл отдушину именно прикоснувшись к земле. Уже через несколько лет Владимир Вернадский был избран гласным Моршанского уездного и Тамбовского губернского земского собраний. И с начала 1890-х годов он с головой ушёл в земскую работу.

С тех пор ровно двадцать лет он каждое лето проводил в Вернадовке. Был непосредственным свидетелем голода 1891 года. По его приказу в Моршанском и Кирсановском уездах были созданы столовые для голодающих и собрано для особо нуждающихся сорок пять тысяч рублей. Более шести тысяч тамбовских крестьян спас он тогда от голода. В селе Подъём молодой учёный построил на личные средства школу, которую и содержал до 1917 года. В округе же организовал целую сеть земских школ, создавал кружки грамотности, передвижные библиотеки. Всем своим существом Вернадский осознал тогда, как дорог ему этот народ, и то, что он — неразрывная часть его.

Вот вдали на дороге поднялась к небу пыль. А вскоре и всадник на лошади замаячил.

— Ктой-то скачет, — произнёс один из крестьян, Устин Подберёзкин.

— Вот только с хорошей весточкой али худой? — пробормотал еле слышно его сосед Иван Антипов.

Взгляды всех тут же устремились на всадника. Через какое-то время одна из баб, приложив ладонь ребром ко лбу и вглядываясь в дорогу, сказала:

— Кажись, Фомка Рябой из Пичаевки.

— Он и есть, — кивнул головой Антипов. — Глазастая ты баба, Нюрка.

— А будь иначе, к тебе бы посваталась, — хмыкнула Нюрка под негромкий гогот мужиков и хихиканье баб.

Однако было не до веселья, потому и утихло всё, едва начавшись. Даже Антипов, всегда колкий на язык, не нашёлся, что ответить в этот момент.

Вот и Фомка Рябой приблизился настолько, что потянул поводья на себя, осадив коня.

— Тпр-р-ру!

— Здорово, мужики! — крикнул он.

— Здорово, коли не шутишь, — за всех ответил Устин Подберёзкин.

— Какие уж тут шутки, мужики! Вона, как красный петух по окрестностям гуляет.

— Да уж смотрим. Не ты ли его и запустил? — грозно глянул на Рябого Устин.

— Бог с тобою, — отмахнулся Рябой. — Вот те крест, не моя работа, — перекрестился он и спрыгнул на землю, подходя к толпе. — Но знаю я, кто это сделал. И считаю, что правильно. Попили нашей кровинушки баре при царе, пора и честь знать. Или землю нам отдавай, или сгоришь в геенне огненной. Так рассуждаю, бабы?

Рябой обвёл глазами присутствовавших баб, но те молчали, ещё крепче обняв своих малолеток.

— Али я не прав, мужики? — растерянно произнёс он, теперь уже устремив взгляд на всю толпу сразу.

— Може, конечно, и прав, — раздумчиво протянул Устин Подберёзкин. — Токмо не нам, грешным, судить о том.

— Ежели не нам, так кому же тогда?

— Есть бог, он за нас и рассудит, — поддержал земляка Антипов.

— Чего ж твой бог не рассудил оставить твоих деток маленьких, померших от голодухи, — возразил Рябой.

— На то, знать, была воля божья, — вступила в разговор вместо мужа Иванова жена. — А коли богохульничать сюда прибыл, то иди себе подобру-поздорову, куда шёл.

— Так шёл я, собственно, к вам. Негоже, мужики, отрываться от всего уезда. Вона, как пылает. И ведь никто нам и слова не говорит. Знать, сила наша теперича, а, мужики?

— Мы своего барина жечь не будем! — сказал, как отрезал, Подберёзкин.

— Да, двое моих деток померли в девяносто первом с голодухи. Зато трое других, благодаря барину нашему, Владимиру Ивановичу, вона, какими лбами вымахали, — кивнул чуть назад и наискось Антипов, указывая на двух взрослых сыновей и дочь, стоявших чуть поодаль.

— Да у нас много таких, кого барин от голода спас, — заговорила Нюрка. — Почитай, вся Вернадовка будет, и Подъём весь.

— Да, небось, и у вас, в Пичаевке, таких немало, — добавила Анфиса, жена Антипова.

— И чем это замаслил вас ваш барин, что вы даже супротив всех уездных деревень идёте?

— Тебе того не понять, Рябой, — сказал Подберёзкин. — У тебя, чай, кроме одних портков да одной рубашки и надеть-то нечего. Значит, и терять ничего не потеряешь. А мы люд работный, у нас и в дому сытно, и на теле не худо. Ехал бы ты назад, Фома.

Фома обозлённо смотрел на толпу. Толпа молча смотрела на Фому.

— Холопы вы были, холопами и помрёте, — махнул рукой Рябой, взбираясь на коня. — Я-то уеду, мне чего, но красный петух ведь просто так не успокоится. Эта птица обжористая. Н-но! — ткнул пятками коню в бок Фома и поскакал прочь.

Спустя три дня в московской квартире Вернадского объявился Вернадовский управляющий Фрол Прокопьевич. Со слезами на глазах этот здоровенный бородатый мужик ввалился в кабинет к Владимиру Ивановичу и упал перед ним на колени, бия поклоны.

— Простите, барин Владимир Иванович. Виноват! Велите на смерть плетями меня забить. Не доглядел!

Вернадский не сразу пришёл в себя от неожиданности. Наконец, успокоился, подошёл к управляющему, попытался поднять его за плечи.

— Успокойся, Фрол Прокопьевич. Встань, и расскажи, что случилось.

— Сгорела, сгорела-то ваша усадьба, барин, — поднимаясь и отирая от слёз глаза и продолжая одновременно рыдать, произнёс управляющий. — Не доглядел я, барин. Виноват! Но не наши подожгли, вот вам крест, барин, не наши. Не иначе, как Фомка Рябой постарался. Мужики говорили, что накануне прискакивал он и всё понуждал...

— Ещё раз прошу тебя, голубчик Фрол Прокопьевич, успокойся, сядь, вон, на стул, и расскажи всё по порядку. А то ведь я так ничего и не понял.

После пожара ни разу больше Владимир Иванович Вернадский не посещал своё имение. И только спустя много лет, в августе 1943-го, возвращаясь в Москву из эвакуации, посмотрел он на родные и до боли знакомые ему места из окна вагона. Выйти не удалось — тот поезд на станции Вернадовка не остановился.

4

Едва известие о Февральской революции в России достигло Швейцарии, в Цюрихе был образован комитет по возвращению проживающих в Швейцарии русских эмигрантов, возглавили который меньшевик Семён Бронштейн (Семковский ) и большевик Сергей Багоцкий. Всего русских социалистов в то время в Швейцарии проживало свыше пятисот. Революция сблизила всех — вместе искали выход эсеры и бундовцы, меньшевики и большевики. Поначалу комитет (Владимир Ленин, кстати, в совещаниях комитета участия не принимал, отправлял туда вместо себя Зиновьева) попытался организовать возвращение русских в Россию через союзные Англию и Францию. Но после того, как выяснилось, что французы с англичанами будут чинить препятствия некоторым политическим группам среди эмигрантов (в первую очередь, большевикам, но и не только: тут же стало известно, что тогда принадлежавший к меньшевикам Троцкий при своём возвращении из Америки был интернирован в Англии; англичанами же было конфисковано несколько писем Ленина, которые тот посылал в Америку), комитет вступил в телеграфные переговоры с министром иностранных дел Временного правительства Павлом Милюковым, чтобы добиться пропуска через Германию, на условиях обмена на соответствующее число германских военнопленных или интернированных в России. Переговоры, однако, затянулись. Милюков ссылался на необходимость получить согласие на обмен у Совета рабочих депутатов, который возглавлял меньшевик Чхеидзе, а Совет вёл себя нерешительно. И тут лидер меньшевиков в эмиграции Юлий Мартов высказал мысль, которой сам же впоследствии и испугался: связаться непосредственно с германским посольством в Берлине и вступить с ним в переговоры об условиях пропуска русских эмигрантов через Германию. Поначалу абсолютно все эту идею отбросили. Но...

Едва получив сообщение о революции в России, Ульянов-Ленин срочно потребовал, чтобы в Цюрих приехал Зиновьев. Он стал рваться в Россию, понимая, что там творится история, к которой он пока не имел никакого отношения. Так ведь можно и остаться не у дел!

Сон у Ленина пропал напрочь. Вместо этого по ночам он строил самые невероятные планы возвращения в Россию. Можно перелететь на аэроплане. Но это же полный бред, который Ленин решился произнести вслух только своей жене, Надежде Крупской! Не хватало самой малости — денег, чтобы купить этот самый аэроплан, и разрешения швейцарских властей на пролёт над страной.

— Я боюсь, что выехать из этой проклятой Швейцарии не скоро удастся.

— Нужно достать паспорт какого-нибудь иностранца из нейтральной страны, — предложила Крупская. — Лучше всего шведа: швед вызовет меньше всего подозрений.

— Паспорт шведа можно достать через шведских товарищей, но мешает незнание языка, — возразил Ленин.

— Может быть, немого шведа?

— Можно и немого, но легко проговориться. Заснёшь, увидишь во сне меньшевиков и станешь ругаться: сволочи, сволочи! Вот и пропадёт вся конспирация.

Тем не менее, телеграмму в Стокгольм Якову Ганецкому (Фюрстенбергу), члену ЦК РСДРП(б) он послал: нельзя ли перебраться в Швецию через Германию как-нибудь контрабандой? "Какая это пытка для всех нас сидеть здесь в такое время", — добавил он.

Самые фантастические идеи рождались в голове у Ленина. Даже обратиться за помощью к своим противникам, но таким же политическим эмигрантам, как и он сам. В одном из писем к Инессе Арманд в те дни он писал:

"В Кларане (и около) есть много русских богатых и небогатых русских социал-патриотов и т.п. (Трояновский, Рубакин и проч.), которые должны бы (выделено мной — В.Ю.) попросить у немцев пропуска — вагон до Копенгагена для разных революционеров.

Почему бы нет? Я не могу этого сделать. Я "пораженец".

А Трояновский и Рубакин + Ко могут.

О, если бы я мог научить эту сволочь и дурней быть умными!..

Вы скажете, может быть, что немцы не дадут вагона. Давайте пари держать, что дадут!

Конечно, если узнают, что сия мысль исходит от меня или от Вас, то дело будет испорчено...

Нет ли в Женеве дураков для этой цели?.."

Параллельно комитет по возвращению принял решение при посредничестве швейцарских социал-демократов связаться-таки с германским посольством в Берлине и начать переговоры об условиях проезда через Германию. Только посредник должен быть человеком с именем и должностью — иначе немцы просто не пойдут ни на какие переговоры. Постановили, что таким человеком будет швейцарец Роберт Гримм, председатель Циммервальдского бюро II Интернационала. Впрочем, вскоре все убедились, что кандидатура оказалась не совсем удачной: то ли Гримм без особого энтузиазма выполнял это поручение, то ли на самом деле переговоры шли слишком трудно. К тому же, узнавший о подобных переговорах (ведь ещё в полном разгаре была война с Германией!) Павел Николаевич Милюков пригрозил предать суду по обвинению в измене Родине тех эмигрантов, которые посмеют ехать через Германию. В такой обстановке Ленин собирает у себя на квартире экстренное совещание группы большевиков, где принимается решение привлечь к ведению переговоров другого, более надёжного товарища. По всем параметрам здесь подходил Фриц Платтен, председатель Швейцарской социал-демократической партии, лидер её левого крыла — сторонник большевистских идей.

И в последних числах марта 1917 года Фрица Платтена вызвали на спешное совещание в "Айнтрахт" — Народный дом цюрихского революционного пролетариата. Был час дня и, придя в "Айнтрахт", Платтен застал Ленина, Крупскую, Зиновьева и Радека в ресторане за обедом. Швейцарцу пришлось присоединиться к русским. И вдруг Ленин спросил:

— Можно ли здесь где-нибудь переговорить в безопасности от непрошенных слушателей?

— Могу предложить кабинет правления.

— Прекрасно! Идёмте туда. Наденька, позвони-ка ещё нашему юному другу Мюнценбергу. Пусть тоже срочно явится сюда.

Вилли Мюнценберг, один из лидеров Социалистического Интернационала молодёжи, буквально через несколько минут прибыл в ресторан, обычное место встреч иностранных и швейцарских социалистов. В первой комнате он увидел за столом небольшое общество, в том числе и русских большевиков Крупскую и Зиновьева.

— Вилли, Старик ждёт вас в комнате секретариата, — тут же произнесла Крупская.

Мюнценберг, не мешкая, направился туда. В маленьком, но уютном кабинете находились только Ленин, Радек и Платтен. Вилли был несколько смущён. Он первый раз видел Ленина в крайне возбуждённом состоянии и очень разгневанным. Он ходил по комнате и стремительно выбрасывал фразы, точно рубил. Ленин протянул Мюнценбергу руку для приветствия, тут же коротко информировал его о состоянии переговоров с русским правительством и переговоров Гримма с германским правительством. Затем Ленин продолжил, вероятно, прерванный приходом Мюнценберга, разговор с Платтеном.

— Товарищ Платтен! Вы знаете, что Гримм, председательствовавший на Циммервальдской конференции, по поручениюрусских политических эмигрантов ведёт переговоры с германским посланником Ромбергом о пропуске русских эмигрантов через Германию. Дело не двигается с места. Мы уверены, что Гримм саботирует. Он прислушивается к нашёптываниям меньшевиков, которые всё ещё тщетно надеются на получение согласия Временного правительства, то есть Милюкова. Мы Гримму не доверяем. Я пригласил сюда вас, представителей твердокаменных швейцарских социалистов, чтобы посоветоваться о том, какие существуют ещё возможности для того, чтобы быстрее достигнуть благоприятного результата и, стало быть, скорейшего возвращения в Россию. Я тщательно взвесил все политические последствия, какие могла бы иметь поездка через Германию, и предвижу использование этого факта со стороны фракционных противников. Но мы должны, во что бы то ни стало, ехать, хотя бы через ад!

Наступила пауза, во время которой Ленин как-то загадочно поглядывал на Мюнценберга, а Карл Радек в это время уже набрасывал план необходимой агитации и кампании в прессе. Наконец, Ленин снова заговорил.

— Мы с Карлом подумали, что в таком деле нужен молодой инициативный товарищ, к тому же с хорошими политическими связями не только в Швейцарии, но и в самой Германии. И наш выбор пал на вас, товарищ Мюнценберг.

Предложение было столь неожиданным, что Вилли в первую минуту даже не нашёлся, что ответить. Впрочем, он довольно быстро овладел собой.

— Я очень тронут доверием, товарищ Ленин, и даже больше того, пользуясь этим доверием, хочу попросить и вас, и Карла написать по статье для "Интернационала молодёжи". Но быть посредником в переговорах с германским представителем я никак не могу, поскольку являюсь немецким подданным.

— И в самом деле, Владимир Ильич. Как бы здесь в таком случае не навредить? — поддержал своего швейцарского приятеля Радек.

— Ну что ж, — согласился Ленин. — В таком случае у нас остаётся последняя кандидатура, — он повернулся к Платтену.

— Мы просим вас быть нашим доверенным лицом в этом деле и взять на себя переговоры с Ромбергом. Мы уполномочиваем вас говорить с Ромбергом прямо от моего имени.

— Но совместима ли такая миссия с моей деятельностью как генерального секретаря швейцарской социал-демократической партии? Я должен подумать.

— А мы вас сейчас и не торопим, товарищ Платтен, — ухмыльнулся Ленин. — У вас есть целых три минуты.

Фриц Платтен понимал, чем рисковал бы в случае своего согласия. Ведь эта поездка, если она состоится, может серьёзно повредить его политической деятельности. Поэтому необходимо было немалое мужество, чтобы пойти на этот шаг. Тем не менее, после недолгого раздумья Платтен согласился. Ленин был чрезвычайно доволен и радостно потирал руки.

— Товарищ Платтен! Договариваемся сразу: имена остальных, кроме здесь присутствующих, едущих останутся неизвестными. Это архиважно! Переговоры должны ограничиться исключительно вопросами техники переезда.

— Понимаю, — кивнул Платтен.

Через три часа Ленин вместе с Платтеном выехали в Берн для встречи с послом Германии в Швейцарии Ромбергом, а оттуда в Берлин для окончательной утряски всего плана.

Впрочем, подозрительный и недоверчивый по натуре, Ульянов-Ленин не очень-то доверял и Фрицу Платтену, человеку, которому впоследствии он будет обязан не только своей успешной политической карьерой, но и жизнью (1 января 1918 года Ленин, Крупская и Платтен будут ехать в одном автомобиле на детское новогоднее представление и ёлку. Они попадут в засаду и раздастся выстрел: покушавшийся на Ленина был очень метким стрелком — если бы в самый последний момент Фриц Платтен не успел наклонить своей рукой голову вождя большевиков и принять выстрел на себя, возможно, триумфальное шествие советской власти, так и не начавшись, прервалось бы.). Во всяком случае, Ленин легко поддался уговорам Карла Радека привлечь к этому делу небезызвестного в Европе миллионера и кутилу, члена РСДРП и социал-демократической партии Германии, тайного агента немецкой разведки Александра Лазаревича Парвуса (Гельфанда).

При упоминании этого имени Ленин поморщился, но, после некоторого раздумья, согласился.

— Но учтите, Карл: я с этим человеком встречаться не буду. И он не должен знать, что я дал на это добро.

Парвус был одним из немногих людей, которых Ленин (подсознательно) боялся. Боялся именно его везучести и всесилия. Лидер большевиков знал, что именно Парвусу они были обязаны своим благополучием в последние годы пребывания в Швейцарии.

— Владимир Ильич, всё будет проходить в полной конспирации. Вы же меня знаете.

Ленин лукаво прищурился и дружески похлопал Радека по плечу. Ещё бы ему не знать Радека. Ведь именно Ленину тот обязан своим членством в РСДРП. После того, как в 1912 году Радек был пойман на воровстве партийных денег и части партийной библиотеки, члены ЦК социал-демократических партий Польши и Германии (в них обоих состоял Радек) исключили его из своих рядов по настоянию Розы Люксембург и с её же лёгкой руки среди социал-демократов пошла гулять новая кличка Карла — Радек-Крадек. Роза Люксембург настаивала на полном исключении Радека из социал-демократии и только Ленин сделал по-своему (преданные люди ему были нужны): он тут же кооптировал Радека в ЦК РСДРП(б).

Парвус с большим удовольствием откликнулся на предложение Радека. Он был умным человеком и не стал допытываться, кто уполномочивал Радека. И так было ясно, что без ведома Ленина контакты с ним не состоялись бы. Но, кроме всего прочего, Парвус был очень хитрым человеком (именно благодаря своей хитрости и нечистоплотности он и сколотил себе состояние, наследив не только в России и Германии, но даже и в безобидной Дании). И здесь Парвус понял, что пахнет большими деньгами, часть из которых пойдёт в карман ему лично.

Таким образом, переговоры Платтена изначально были обречены на успех, поскольку к ним тайно подключился Александр Парвус.

1 апреля в имперское казначейство ушла депеша следующего содержания:

"Берлин, 1.4.1917. Немедленно! Секретно!

Господину государственному секретарю имперского казначейства.

Имею честь просить выделить в распоряжение иностранной службы для целей политической пропаганды в России сумму в размере пяти миллионов марок из средств главы 6 раздела II чрезвычайного бюджета.

Был бы благодарен за возможно более быстрое исполнение.

Госсекретарь (подпись неразборчива)".

4 апреля прусский посланник в Мюнхене Тройтлер отправил срочную депешу в Берлин, в Министерство иностранных дел:

"Доктор Мюллер сообщил мне о намерении вернуть русских революционеров из Швейцарии через Германию и Скандинавию в Россию с тем, чтобы они там действовали в наших интересах. Они будут провезены в швейцарских вагонах. Агент Гельфанда, Георг Скларц, уже прибыл в Берлин, чтобы вести переговоры об этом путешествии...

Тройтлер".

В ленинском секретном архиве сохранился любопытнейший документ, датированный 16/29 ноября 1917 года: "Председателю Совета Народных Комиссаров.

Согласно резолюции, принятой на совещании народных комиссаров товарищей Ленина, Троцкого, Подвойского, Дыбенко и Володарского, мы произвели следующее:

1. В архиве министерства юстиции из дела об "измене" товарища Ленина, Зиновьева, Козловского, Коллонтай и др. мы изъяли приказ германского имперского банка №7433 от второго марта 1917 года с разрешением платить деньги тт. Ленину, Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, Суменсон, Козловскому и др. за пропаганду мира в России.

2. Были просмотрены все книги банка Ниа в Стокгольме, заключающие счета тт. Ленина, Троцкого, Зиновьева и др., открытые по приказу германского имперского банка за №2754. Книги эти переданы Мюллеру, командированному из Берлина.

Уполномоченные народным комиссаром по иностранным делам Е. Поливанов, Г. Залкинд"...

Фриц Платтен с успехом выполнил свою миссию. Из Берна пришло от него письмо, в котором значилось, что переговоры пришли к благополучному концу, и что осталось только определить, кто поедет в поезде. Каждый из отъезжающих должен был дать подписку следующего содержания:

"Я, нижеподписавшийся, удостоверяю своей подписью:

1) что условия, установленные Платтеном с германским посольством, мне объявлены;

2) что я подчиняюсь распоряжениям руководителя поездки Платтена;

3) что мне сообщено известие из "Petit Parisien", согласно которому русское Временное правительство угрожает привлечь по обвинению в государственной измене тех русских, кои проедут через Германию;

4) что всю политическую ответственность за поездку я принимаю на себя;

5) что Платтеном мне гарантирована поездка только до Стокгольма.

Берн-Цюрих, 9 апреля 1917 г."

На всякий случай, Ленин отобрал все эти подписки у каждого из подписавшихся ещё в Швейцарии. Немецкое правительство согласилось на все условия отъезжающих: признать за вагоном право экстерриториальности, не производить никакого контроля паспортов, пассажиры принимаются в вагон независимо от их взглядов по вопросу о войне и мире и т.д.

Ленин тут же сорвался с места и первым же поездом они с Крупской и другими прибыли в Берн, где в Народном доме уже собирались отъезжающие: Зиновьевы, Усиевичи, Инесса Арманд, Сафаровы, Мариенгофы, Сокольников, Цхакая, Розенблюм, Харитонов, Радек... Всего тридцать человек, сплошь большевики. Причём, все они были уверены, что их арестуют прямо при пересечении российской границы. Сопровождал их Фриц Платтен.

Перед самым отъездом скорого поезда №263 на Шафгаузен прибывшие на вокзал меньшевики, эсеры и даже некоторые большевики устроили антибольшевистский митинг, обвиняя возвращающихся в Россию через Германию в предательстве. К стоявшему уже одной ногой на ступеньке вагона Зиновьеву подбежал большевик Рязанов, тяжело дыша от возбуждения, и потянул его за рукав.

— Товарищ Зиновьев, Владимир Ильич увлёкся и забыл об опасностях. Вы хладнокровнее. Поймите же, что это безумие! Уговорите Владимира Ильича отказаться от плана ехать через Германию.

— Поздно, батенька! А вам советую этим же путём пробираться в Россию. Не то опоздаете.

Пробили склянки, прозвучал свисток кондуктора.

Но Ленин не торопился с посадкой. Он, как всегда, был в центре внимания, о чём-то оживлённо беседуя на платформе. Жесты у него были выразительные и быстрые, глаза живые с прищуром.

Посадка заканчивалась. Ленин взялся за поручни. И вдруг его взгляд остановился на одном из большевиков, который до сих пор категорически возражал против этой поездки, а теперь он садился в вагон. Лицо Ленина налилось краской, он тут же схватил критикана за шиворот и отбросил его на платформу...

Узнав о прибытии экстерриториального вагона в Германию за завтраком, кайзер Вильгельм заулыбался. Подозвал к себе одного из своих приближённых, Лерснера, и велел тому передать транспортируемым через Германию русским социалистам "Белые книги" преступлений царствовавшего дома Романовых, чтобы те могли на своей родине действовать разъясняюще.

— На случай, если русскому транспорту будет отказано во въезде в Швецию, — помолчав немного, продолжал кайзер, — Верховное командование вооружённых сил должно быть готово содействовать переходу путешествующих в Россию через линии немецких окопов.

Вильгельм внимательно посмотрел на остолбеневшего адъютанта.

— Вы меня поняли, Лерснер?

— Да, ваше величество.

Генерал Людендорф, получив информацию о субсидиях русским социалистам, тут же отбивает телеграмму госсекретарю по иностранным делам: "Заявляю о своей благодарности иностранной службе за то, что она внесла свой вклад в укрепление военных успехов на восточном фронте через усиление разрушительных элементов, прежде всего в Финляндии, путём не только советнического содействия во фронтовой пропаганде, но также и вследствие поддержки, оказанной минирующей работой секции политики — а именно большими денежными средствами".

Позднее генерал Людендорф, вспоминая, откровенничал: "Помогая Ленину проехать в Россию, наше правительство приняло на себя особую ответственность. С военной точки зрения это предприятие было оправданным. Россию нужно было повалить".

Содействуя отправке большевиков в Россию, правительство Германии взяло тем самым на себя большую ответственность. Это путешествие должно было оправдаться с военной точки зрения: нужно было, чтобы Россия была повержена.

Оказались напрасными страхи Ленина и его соратников об аресте. Возвращение в Россию оказалось триумфальным. Вот как описывает этот эпизод Павел Милюков:

"В воскресенье 22 апреля мы с Палеологом [послом Франции в России], Коноваловым и Терещенко пошли на Финляндский вокзал встречать Альбера Тома [министра вооружений Франции]. Я хорошо запомнил этот момент. Вокзал был расцвечен красными флагами. Огромная толпа заполняла двор и платформу: это были многочисленные делегации, пришедшие встретить — кого? Увы, не французского министра! С тем же поездом возвращались из Швейцарии, Франции, Англии несколько десятков русских изгнанников. Для них готовилась овация. Мы с трудом протеснились на дебаркадер и не без труда нашли Тома с его свитой. Хотя овация не относилась к нему, он пришёл в восторженное настроение. "Вот революция — во всём своём величии, во всей своей красоте!" — передаёт Палеолог его восклицания".

По иронии судьбы, в тот самый приезд Альбер Тома привёз с собой и передал министру-председателю Временного правительства некоторую, в высшей степени важную информацию о связях большевиков во главе с Лениным с многочисленными немецкими агентами. Однако передачу этих документов французский министр обусловил требованием, чтобы о том, что источником информации является именно он, сообщили лишь тем министрам, которые займутся расследованием обстоятельств дела. Через несколько дней на секретном совещании князь Львов поручил это расследование трём своим министрам — Некрасову, Терещенко и Керенскому.

Узнав об удачном завершении этой, в общем-то, авантюры большевиков, по уже проторённой дорожке отправились в Россию и подавляющее большинство остававшихся в Швейцарии русских политических эмигрантов.

5

Губернский город Тамбов, казалось, жил своей обычной провинциальной жизнью. Расположенный в котловине при реках Цне и Студенце, по пути из Москвы на Саратов, город изначально, с 1636 года, строился "для береженья от воинских людей". До построения города стольником Романом Боборыкиным в здешних местах вообще не было оседлого населения, и только по временам под Липовецкий лес высылались сторожи для наблюдения за ордынцами. Но и тогда, и позже Тамбов стоял на отшибе большой политики и большой экономики. И вплоть до семидесятых годов XIX столетия, когда через город прошла Рязано-Уральская железная дорога, Тамбов считался типичным провинциальным губернским городом, в котором преобладали деревянные, много реже кирпичные, дома, а знаменитая черноземная грязь весной и осенью затопляла улицы. За окраинными домами Тамбова простирались во всю ширь пшеничные поля. Ленивый цнинский ерик со щелястым деревянным мостом обтекал город с похожими на древнерусских богатырей в шлемах-куполах церквами, высокими заборами, за которыми, посреди садов и огородов, каждый жил сам по себе. Широкие и просторные улицы приводили к пороховому заводу, на западной городской окраине, окружённому пустырём. Лишь по выходным да праздничным дням оживлялся местный базар с его глуховатым гомоном, тележным скрипом да тоскливыми звуками гармоники.

В истории города недобрую память оставили по себе холерные бунты и пожары, уничтожавшие обывательские усадьбы. В марте 1708 года Тамбов целые десять дней осаждали войска народного вождя Кондратия Булавина.

Мирное полусонное течение жизни иногда лишь прерывалось звонкими выкриками вездесущих мальчишек, гонявших по улицам с газетами в руках и сообщавших о последних новостях из столицы, предлагая покупать экстренные выпуски. Если бы не это, тамбовчане, может, и не узнали бы в скором времени о революции в Петрограде и об отречении от престола царя. Это в Питере вершилась судьба России, это в Москве задумывались о дальнейшем ходе событий. А здесь, в провинции, жизнь текла своим чередом по установленному много десятилетий тому порядку. Даже Советы рабочих и солдатских депутатов здесь пока ещё не были созданы.

Впрочем, дыхание революции всё-таки чувствовалось и здесь. В город потянулись с начала апреля сибирские возвращенцы — осуждённые царским правительством ссыльные и каторжники. Пока вели они себя тихо, привыкая к жизни на свободе.

Невысокий, худощавый рыжеволосый с глубокими залысинами на лбу и ровным пробором слева, гладко выбритый, узколицый с чуть длинноватым носом, молодой человек двадцати девяти лет с небольшим кожаным саквояжем в левой руке поймал пролётку на площади у железнодорожного вокзала и зычным голосом скомандовал:

— Гони на Флотскую, 12, да поживее.

Молодой человек с удовольствием глядел по сторонам, отмечая про себя изменения, происшедшие в городе почти за десять лет его отсутствия. Он ехал и напевал:

Спустя немного времени ямщик натянул поводья и притормозил. Молодой человек спрыгнул на мостовую, сунул в руку ямщика полтинник и легко вбежал в открытую двустворчатую дверь старого, постройки прошлого века кирпичного дома. Здесь располагался губернский комитет партии социалистов-революционеров. У самого порога он остановился, глубоко вдохнул и выдохнул, чему-то улыбнувшись. Повертев головой, он осмотрелся, словно вспоминая свои прошлые визиты сюда. Внутри практически ничего не изменилось.

Мимо него прошёл плотный мужчина с зализанными назад волосами, внимательно с подозрением глянув на вошедшего. Мужчина шёл на второй этаж, но рядом с незнакомцем остановился.

— Вы к кому-то пришли, товарищ?

— Да... я н-не знаю, — от неожиданности вдруг замялся молодой человек, но, увидев, что мужчина настроен весьма решительно, тут же добавил:

— Мне бы найти кого-нибудь...

— Кого же?

— Либо Баженова, либо Махневича.

— А-а, тогда другое дело, — успокоился мужчина. — Приёмная товарища Баженова — третья дверь слева.

Мужчина пальцем указал направление движения, а сам со спокойной душой стал подниматься по лестнице.

— Спасибо! — крикнул ему вслед молодой человек и направился к нужной двери.

Он очутился в довольно просторной комнате, как оказалось, приёмной. У одной стены стоял обитый чёрной кожей диван, рядом несколько стульев. У стены с ещё одной дверью был стол, на котором возвышалась пишущая машинка. За столом с папироской в зубах сидела довольно миловидная хрупкая, черноволосая стриженая девушка и что-то печатала, то и дело двигая кареткой, иногда отвлекаясь, чтобы сбить пепел в пепельницу.

— Здравствуйте! — решительно произнёс вошедший.

— Здравствуйте, — не отрываясь от процесса печатания, но успев бросить на молодого человека резкий взгляд своих крупных чёрных глаз, ответила секретарша.

— Товарищ Баженов у себя?

— У себя, но он очень занят.

— Ну, тогда я пройду к нему, — он сделал несколько шагов в направлении кабинета.

— Ни за что! — вскрикнула секретарша, бросив печатать и вскочив на ноги.

Она вынула изо рта папироску двумя пальцами и словно бы нацелилась ею в наглеца.

— Я же вам сказала, товарищ Баженов, Михаил Антонович, очень занят.

— А вы доложите ему, что пришёл некто Антонов. Александр Степанович Антонов. Он меня примет.

— Михаил Антонович даже мне запретил в это время входить в его кабинет.

Молодой человек растерялся от такого напора секретарши.

— Ну, хорошо, — примирительно сказал он. — Тогда я, с вашего позволения, сяду и подожду, пока закончится совещание.

— Вот так-то лучше, — тяжело выдохнула секретарша и снова затянулась папироской.

В этот момент в приёмную вошёл мужчина с небольшой кипой бумаг в руке, приблизительно тех же лет, что и Антонов. Он несколько секунд был свидетелем препирательства постороннего с секретаршей, с удовольствием наблюдая за этой картиной. Когда же гость повернулся к нему лицом, мужчина мгновенно расцвёл в улыбке и, расставив широко руки, будто собираясь поймать гостя в свои сети, воскликнул:

— Антонов, ёлки зелёные, ты ли это?

Молодой человек на несколько секунд задержал свой взгляд на окликнувшем его, и тоже улыбнулся.

— Зоев? Вот уж не ожидал тебя здесь встретить.

Зоев положил свою бумажную кипу на край секретарского стола, Антонов поставил на пол саквояж, они приблизились друг к другу и крепко обнялись, похлопывая друг друга по спине.

— Почему же не ожидал? — не ослабляя объятий, спросил Зоев.

— Так ты же уехал в Нижний после экса, насколько я помню.

— Так то ж сколько лет назад было, Александр!?

Они наконец перестали обниматься и с удовольствием разглядывали друг друга.

— А ты каким ветром здесь? — поинтересовался Зоев.

— Да вот, амнистия вышла. Вернулся из Сибири и буквально с поезда сюда. Хотел зайти к товарищу Баженову, но у него здесь такой охранник. Видит бог, у нас в полицейском участке таких не было, — улыбнулся Антонов и с лёгким упрёком посмотрел на девушку.

Та обиженно хмыкнула от такого сравнения и резкими движениями затушила папироску о дно пепельницы.

— Лиза, Лизавета! — укоряюще заговорил Зоев. — Как же ты могла не пустить к Михаилу Антоновичу нашего старого боевого товарища, члена нашей партии с 1906 года.

— Откуда я знаю, — снова хмыкнула секретарша. — У него же на лице не написано, сколько лет он состоит в нашей партии. Да и документы свои он мне не показывал.

— Ладно, ладно, Зоев, — похлопал товарища по плечу Антонов. — Это даже хорошо, что у нашей партии, такие милые, но стойкие и решительные члены. Значит, враг здесь точно не пройдёт.

— Хорошо, будет тебе, Лиза. Вишь, защитник у тебя какой? — Зоев снова взял со стола свои бумаги. — Пойдём к товарищу Баженову. Я думаю, он тебе обрадуется не менее моего.

Александр Степанович Антонов родился в 1888 году в городе Кирсанове Тамбовской губернии в семье мещанина, слесаря-кустаря. Отец позаботился об образовании сына и устроил того в городское реальное училище. Однако Саше удалось проучиться там лишь пять лет. За плохое поведение и хулиганские проделки его из училища исключили. Вскоре Антонов уехал из Кирсанова и примкнул к шайке уголовников, грабивших людей. В 1905 году Антонов со товарищи "экспроприировал" несколько винных лавок и участвовал в ликвидациях некоторых полицейских чинов города. Именно это принесло ему славу в рядах социалистов-революционеров. Затем ему встретились идейные, представители эсеров. После соответствующих бесед, Александр принимает решение вступить в партию социалистов-революционеров. Случилось это в 1906 году. А дальше его ждала типичная судьба членов этой партии — задания, акты экспроприации, так называемые эксы, политические заказные покушения и убийства чиновников высокого ранга, аресты, допросы, суды и — каторга. Последний срок он отбыть не успел: грянула революция, свержение Николая Романова и всеобщая амнистия.

6

Эсеры, как и большевики, умели ценить свои дореволюционные кадры. В этом обе партии были схожи. А уж тем более член партии с более чем десятилетним стажем, да ещё и проявившим себя в деле, не мог оставаться на рядовых ролях. Потому и было принято решение кооптировать Антонова в состав губернского комитета партии социалистов-революционеров. Тем паче, что тамбовская организация считалась одной из самых сильных в России. Даже азефовщина (один из руководителей ПСР Евно Азеф оказался агентом царской охранки и после его разоблачения эсеры оказались в довольно плачевном положении) практически не отразилась на деятельности тамбовских эсеров. А всё потому, что Тамбовщина была одной из главных житниц Средней России и процент зажиточного крестьянства в губернии, основной питающей силы партии социалистов-революционеров, оказался выше среднего, чем в остальной России. Ещё задолго до Февральской революции семнадцатого года в Тамбовской губернии насчитывалось много крепких эсеровских ячеек, пустивших глубокие корни в гуще крестьянства. После же Февраля губерния и вовсе покрылась густой сетью эсеровских ячеек. Стоявшие у власти в Тамбовщине эсеры, разбрасывая своих агитаторов и организаторов по деревням, приобрели особенно большую популярность. Тем более, что такой усиленной работы среди крестьянских и рабочих масс другие партии там не проводили.

Кооптацию Антонова в губком ПСР поддержали и в Москве. Добро дала тамбовчанка Мария Спиридонова, а член ЦК Дмитрий Дмитриевич Донской лично прибыл в Тамбов, чтобы поддержать кандидатуру Антонова. Впрочем, никто и не возражал против такой кандидатуры. Благо и работу ему смогли подобрать сразу — незадолго перед этим освободилась должность помощника начальника 2-й части Тамбовской городской милиции. На эту должность и был назначен Александр Антонов.

Хотя кооптация Антонова и считалась в тот день главной в повестке дня заседания губкома, основным всё же был вопрос о поведении члена партии с 1905 года Ивана Егоровича Ишина.

Хваткий и сметливый молодой человек был почти сразу же замечен и спустя всего лишь полгода назначен казначеем в Кирсановской организации ПСР. Однако сметливость его была чрезмерной — сорок тысяч рублей партийных денег он с ловкостью фокусника сумел экспроприировать у родной партии и спрятать в надёжном месте. Тогда от партийного суда его спас арест в 1907 году и ссылка в Архангельск. Но, вернувшись уже через год в родные места, Ишин открыл на сохранённые деньги бакалейную лавку, а также снял в аренду сады и землю от 10 до 30 десятин. Благосостояние его росло чрезмерно быстрыми темпами.

Наконец, пришла пора расплачиваться за свои прежние грехи — в мае семнадцатого года он был арестован эсерами за утайку партийных денег в далёком уже теперь 1905 году. И именно вопрос о его аресте и решался на том же заседании. Горячо выступал Донской, доказывая, что партия не должна прощать воров и мошенников, присваивающих себе деньги, которые зарабатывали все члены партии. Аргументы члена ЦК подействовали и единогласно было принято решение Ишина арестовать и препроводить в тюрьму.

Впрочем, Ишин уже мог позволить себе откупиться от ареста и всего лишь через месяц был освобождён и даже поставлен на должность председателя волостного земства Курдюковской волости.

7

В милицию поступило сообщение о том, что ограблен ювелирный магазин Моисея Бронштейна, а сам хозяин тяжело ранен в грудь ударом ножа. Поиски по горячим следам никакого результата не дали. Начальник 2-й части, Приступкин зашёл в кабинет Антонова. Лицо его было красным от напряжения и постоянной, почти круглосуточной работы. Антонов сидел за столом и о чём-то негромко разговаривал с Зоевым.

— Товарищ Антонов! Поручаю тебе это дело.

Хриплый голос Приступкина, то ли от частого курения, то ли оттого, что сорвал его на постоянных собраниях и митингах, раздражал Антонова. Тем не менее, он уважал своего начальника хотя бы за то, что тот честно пытался разобраться в таком нелёгком деле, как организация работы милиции практически с нуля, поскольку все старые кадры сыщиков просто разбежались после февральских событий. То ли в страхе от народной стихии, то ли в желании пересидеть сумятицу и неразбериху, ожидая, когда их опыт и познания вновь окажутся востребованными.

— Бригада на месте уже была? — спросил Антонов.

— Была. Даже дважды, но ничего не нашли.

— Мне нужны люди.

— Бери, кого хочешь. Ты же знаешь, у нас специалисты наперечёт.

— Я не тех, не наших имею в виду.

— А-а, кого же? — не понял Приступкин.

— Мне нужны люди, которые работали в полиции раньше.

— А-а! — хрипло захохотал Приступкин. — Где ж я их тебе найду, Александр Степанович? Ты же знаешь, что все разбежались.

— Но если я кого-то найду, я могу воспользоваться их услугами?

— Товарищ Антонов, если ты найдёшь кого-нибудь из старых сыщиков и привлечёшь их к работе, я тебе премию выпишу.

— В катьках или в керенках? — улыбнулся Антонов.

— Действуй, товарищ Антонов, — посерьёзнел Приступкин, вышел в коридор и, помяв в руках папиросу, вставил её в рот и прикурил.

— Пошли, Зоев. Наведаемся к ювелиру.

Антонов вошёл в магазин через чёрный ход. Заглянул в подсобку, в другую. Зашёл в кабинет Бронштейна, сел за его стол. Повертел головой, оценивая обстановку. Зоев в это время осматривал витрины в торговом зале, хрустя битым стеклом, разлетевшимся по всему полу.

Вот за шкафом, стоявшим в углу кабинета, Антонов увидел большой сейф. Встал, подошёл к нему. Дверца сейфа, разумеется, была открыта. Он заглянул внутрь — сейф был пустой. Поводил рукой по нижней полке — ничего, по средней — тоже пусто. На всякий случай провёл рукой по верхней полке. И тут рука на что-то наткнулась. Он взял это что-то, вытащил на свет, пригляделся. Даже хмыкнул от удивления: это была деревянная, плохо сделанная, но, тем не менее, узнаваемая фигурка волка. С минуту он держал фигурку в руках, чуть подбрасывая её вверх и тут же ловя снова. Затем положил фигурку в карман и стал осматривать дверцу сейфа. Даже присвистнул от удивления.

— Зоев! — позвал Антонов.

Тот не откликался.

— Зоев, чёрт тебя подери! Ты где?

На этот раз Зоев отозвался почти сразу.

— Я здесь, в зале.

— Нашёл что-нибудь интересное?

— Пока нет!

— Тогда иди сюда!

Антонов услышал, как захрустели стёкла под подошвой Зоева, а вскоре тот и сам появился. Но, войдя в кабинет Бронштейна, Зоев не сразу заметил стоявшего за шкафом Антонова.

— Ты где, Александр?

— Здесь. Шкаф видишь?

Зоев подошёл к шкафу и увидел со всех сторон осматривавшего дверцу сейфа друга.

— Деньги нашёл, что ли? — хмыкнул Зоев.

— Да нет, деньги нашли до нас с тобой, — выпрямился Антонов, почёсывая затылок. — Но зато эти приступкинские раздолбаи, кажется, пропустили нечто важное.

— Что ты имеешь в виду?

— Посмотри на замок сейфа.

Зоев подошёл поближе, взялся рукой за дверцу и тут же присвистнул.

— Замок выплавили? — предположил он.

— Можно сказать и так, — согласился Антонов. — Слышал я на каторге, что появился такой аппарат, кислородный, который позволяет разрезать любой металл.

— Тогда воров довольно легко найти. Я не думаю, что в Тамбове много подобных аппаратов.

— А почему ты думаешь, что их было несколько? — спросил Антонов.

— Помилуй, Антонов, аппарат наверняка тяжёлый. Одному никак не унести. Это во-первых. Во-вторых, помимо аппарата из магазина унесли ещё и драгоценности. Это никак не под силу одному.

— Верно! — согласился Антонов.

Он замолчал, в задумчивости прохаживаясь по кабинету.

— Едем в участок. Нужно посмотреть протоколы обыска, да и попробовать допросить ювелира, если, конечно, он в состоянии говорить.

Антонову не давала покоя фигурка волка. Протоколы обыска ничего не дали. Свидетелей преступления, по сути, не было, хотя ограбление происходило днём. Сам ювелир Бронштейн пока ещё не приходил в сознание. Антонов пытался напасть хоть на какой-то след в картотеке, оставшейся ещё с царских времён, но она была настолько скудна, что Антонов быстро прекратил это бесплодное занятие — почти всю картотеку сожгли напавшие на полицейский участок амнистированные после Февраля уголовники. Кстати, интересно, а сам Антонов остался в полицейских архивах, или нет? Он стал разбирать бумажки, но снова быстро устал. И тут его осенило. Панкратов Константин Семёнович. Один из опытнейших сыщиков Тамбова, когда-то поймавший и посадивший его самого, Антонова. У этого человека наверняка остались какие-то списки уголовников. А если и не остались, то он их на всю жизнь мог сохранить в своей голове. Выяснить адрес места жительства Панкратова не составляло для него большого труда, но вот... как Панкратов отнесётся к нему, Антонову, лично, и захочет ли вообще с ним разговаривать? Впрочем, ведь Антонов теперь власть. И ссориться с ним бывшему царскому полицейскому не резон.

Антонов позвонил несколько раз. Спустя какое-то время тяжёлую дубовую дверь открыл невысокий, щуплый старичок с седой бородкой клинышком и в интеллигентном пенсне на переносице. Визит для него был неожиданным и он с любопытством снизу вверх осмотрел непрошеного гостя.

— Константин Семёнович? — Антонов также с интересом рассматривал старика. — Если бы встретил вас случайно на улице, ей богу, не узнал бы.

— Вы весьма комплиментарны, молодой человек, — уголки губ Панкратова изобразили жалкое подобие улыбки. — С кем имею честь?

— Впрочем, видимо, и я сильно изменился за те десять лет, что мы не виделись.

Панкратов промолчал в ожидании дальнейших слов гостя. Антонов тоже понял, что пора и представиться.

— Антонов Александр Степанович, заместитель начальника 2-й части милиции. В прошлом неоднократно ловимый вами эсер-боевик.

Панкратов поправил пенсне и снова, на сей раз внимательнее, присмотрелся к гостю.

— А, да, да! Что-то припоминаю. Чем обязан?

— Константин Семёнович, не будете ли вы так любезны пригласить меня в дом. У меня к вам профессиональный разговор.

— Не имею привычки впускать в свой дом воров и убийц.

Антонов мгновенно побледнел, но быстро взял себя в руки.

— Вы меня, видимо, не совсем расслышали. Я теперь сотрудник милиции и сам ловлю воров и убийц. А за то, в чём вы до сих пор меня упрекаете, я уже своё отбыл на каторге.

— Как в России всё быстро переворачивается с ног на голову. Бывшие преступники становятся следователями, а бывшие следователи вынуждены скрываться в своих норах. Но проходите, коли уж пришли, — Панкратов открыл пошире дверь, пропуская в прихожую Антонова. — Надеюсь, вы действительно пришли без злого умысла.

— Абсолютно! Мне нужно с вами посоветоваться.

Они прошли в гостиную и Панкратов жестом указал Антонову на стул, стоявший у стола, а сам уселся в стоявшее рядом кресло, накрывшись пледом.

— Извините, старческое недомогание. Зябну. Марфа! — позвал он домработницу. — Завари-ка мне и гостю чайку.

Пожилая домработница кивнула и тут же вышла на кухню. Панкратов устроился поудобнее и теперь уже по-хозяйски спокойно глянул на гостя.

— Ну-с, молодой человек, так я вас слушаю.

— Не знаю, слышали вы или нет, на Пензенской улице был ограблен ювелирный магазин Бронштейна. Сам хозяин тяжело ранен ножом в грудь.

Антонов сделал паузу и посмотрел на старого сыщика. По его лицу было видно, что он эту новость услышал впервые, но она его заинтересовала.

— И что с ним? Жив?

— Пока без сознания.

— Н-да, — побарабанил пальцами по подлокотнику кресла Панкратов. — Знавал я Моисея Соломоновича. Впрочем, кто в нашем городе не знает ювелира Бронштейна.

В это время Марфа принесла на подносе чай. Одну чашку с блюдцем и лежавшим на нём кусочком колотого сахару подала хозяину, другую поставила перед гостем.

— Спасибо, Марфа! Вы угощайтесь, Александр... как вас там?..

— Можно просто, товарищ Антонов, — Антонов придвинул к себе чай и смачно отхлебнул из чашки.

Панкратов брезгливо поморщился, взял сахар, бросил его в чашку и стал аккуратно, едва слышно размешивать ложкой.

— Ну, ну, я вас перебил. Прошу покорнейше извинить.

— Да, так вот. Я осмотрел место преступления и выявил кое-что интересное.

Панкратов молча пил чай, не сводя глаз с Антонова. Тот сделал ещё один глоток и отодвинул чашку подальше.

— Во-первых, сейф был вскрыт весьма необычным способом: замок был словно выплавлен неким аппаратом, способным разогревать металл до очень высокой температуры.

— Так, так!

— А во-вторых, — Антонов полез в карман кожаной куртки и достал деревянную фигурку волка. — Вот! — он протянул её Панкратову. — Вот это я нашёл в сейфе вместо драгоценностей.

Панкратов отставил в сторону на ломберный столик чашку с чаем, взял в руки фигурку повертел ею несколько секунд, затем вернул её Антонову.

— У меня тоже есть такая штучка.

Он встал подошёл к закрытому бюро из красного дерева, поднял крышку, поводил глазами, вынул откуда-то из глубины такую же фигурку и поставил на стол рядом с антоновской. Антонов с любопытством осмотрел второй экземпляр и удовлетворённо кивнул.

— Она! Один в один!

— Ну, не совсем один в один, ибо невозможно одному человеку сделать абсолютно идентичные образцы. Но то, что автор у этих игрушек один — несомненно.

— И кто же он? — Антонов заёрзал на стуле, даже не веря такой удаче — раскрыть преступление в один вечер.

— Видите ли... молодой человек, судя по почерку, по деталям, по вот этой фигурке и выплавленному замку, я бы мог сказать, что это — Лёнька Зверев, по прозвищу Волк, но меня смущает одно обстоятельство.

— Что за обстоятельство?

Панкратов снова вернулся в кресло и накрылся пледом. Он задумался ненадолго, потом спросил:

— Вы сказали, что ювелир Бронштейн ранен в грудь ножом?

— Совершенно верно!

— Так вот, Волк никогда не шёл на мокрое дело.

— Значит, кто-то хочет, чтобы мы подумали, что это Волк?

— Это ещё ничего не значит, молодой человек, — раздражённо ответил Панкратов.

— Почему?

— Да потому, что такой аппарат есть только один в нашем городе. И им обладает банда Лёньки Зверева. По крайней мере, до декабря шестнадцатого года обладала, когда я последний раз поймал его. Ему дали восемь лет по совокупности, но по милости революционеров, всего через каких-то полгода он уже вышел на свободу, и что в итоге? А в итоге мы имеем новое преступление.

Панкратов в очередной раз поднялся и стал нервно прохаживаться по комнате. Антонову страшно хотелось курить, но он почему-то (возможно, по старой памяти) боялся этого человека и даже боялся попросить у него разрешения закурить. Чтобы заглушить это своё желание, Антонов придвинул к себе чашку с остывшим чаем и сделал несколько глотков.

— Мне нужно побывать на месте преступления. Тогда я могу с большей или меньшей вероятностью ответить на вопрос: замешан ли в этом преступлении Волк. Как вы на это смотрите?

— Константин Семёнович, машина у подъезда и я буду весьма рад, если вы согласитесь со мной проехать к ювелирному магазину, — Антонов аж весь засиял от радости, потирая руки. Удача сама плыла к нему.

— Мне нужно пять минут, чтобы собраться.

— Я жду вас в машине, — Антонов поднялся и направился к выходу.

Десяти минут хватило Панкратову, чтобы осмотреть место преступления, при этом он недовольно качал головой.

— Это же безобразие! Так истоптать место преступления. Сколько ценных улик осталось на подошвах этих дилетантов.

Он вышел на улицу. Антонов за ним. Постояли несколько минут, дыша воздухом. Затем Панкратов направился к автомобилю. Остановился у самой дверцы.

— Процентов на девяносто — это Лёнька Зверев. А покушение на убийство ювелира? Возможно, он не вовремя появился в своём магазине. Впрочем, какие сейчас времена! Государственные перевороты, совершенные насильно никогда на пользу обществу не шли. Отвезите-ка меня домой, Александр... Степанович?

— Да, память у вас блестящая, Константин Семёнович, — усмехнулся Антонов.

Поймать Зверева было не так уж и сложно. Он особо и не пытался прятаться, полагая, что в этой анархии властям будет не до его персоны.

8

Начало июля 1917 года — пожалуй, первый момент истины для большевиков, наступивший после победы Февральской революции. Неудачная попытка государственного переворота едва не стоила жизни всей партии. Ведь тогда большевики были пока ещё на задворках социалистического движения. Так, на I съезде крестьянских Советов в мае семнадцатого года было всего лишь девять представителей РСДРП(б), а на I съезде рабочих и солдатских Советов в июне семнадцатого — всего лишь 105 делегатов из 1090. Да и в самих Советах заправляли меньшевики и эсеры, которые были на первых ролях и во Временном правительстве. Поэтому не мудрено, что любое недовольство проводимой правительством политикой автоматически списывалось на оппозиционеров-большевиков. И когда 3-4 июля в Петрограде вспыхнули стихийные волнения солдат, матросов и рабочих, в этом тут же обвинили большевиков. Справедливости ради нужно отметить, что последние не сразу определились с отношением к этим волнениям, но в конце концов возобладала точка зрения одного из большевистских вождей, Льва Каменева:

— Раз масса выступила на улицу, нам остаётся только придать этому выступлению мирный характер.

Однако и на этот раз, как и всегда в России, без кровопролития не обошлось. Подавление же беспорядков привело и к временному разгрому коммунистов.

По улицам столицы разъезжали грузовики с вооружёнными солдатами и матросами с развевающимися красными флагами. На одном из грузовиков висел плакат со словами: "Первая пуля — Керенскому!".

Кстати, Александру Фёдоровичу Керенскому в тот день по-настоящему повезло. Вооружённые матросы прибыли к зданию министерства внутренних дел, где почти целый день Керенский заседал вместе с другими министрами. Пытавшихся прорваться в здание большевиков остановили привратники.

— У нас есть приказ арестовать Керенского! — решительно произнёс старший из прибывших.

— Господин министр-председатель буквально несколько минут назад отбыли на железнодорожный вокзал, — ответил один из привратников.

Обвешанные пулемётными лентами люди почему-то безоговорочно поверили безоружным привратникам и, вернувшись к грузовику, скомандовали мчаться на вокзал в Царское Село. Но и туда они опоздали буквально на несколько минут, увидев лишь хвост уходящего поезда, в котором ехал Керенский.

6 июля правительственные войска захватили бывший особняк балерины Матильды Кшесинской, где находился штаб большевиков. Была закрыта газета "Правда" (впрочем, опять же, справедливости ради, спустя всего лишь несколько дней главный большевистский орган вновь начал выходить, правда, под другими названиями: "Рабочий", "Рабочий путь" и т.п.). Глава Временного правительства подписал приказ об аресте главных смутьянов. Среди руководства большевиков прокатилась волна арестов: в тюрьме оказались Лев Каменев, Анатолий Луначарский, Александра Коллонтай... Ленина и Зиновьева обвинили в том, что они не только проехали через Германию, но и получили от немцев крупные суммы денег. Поняв, что им угрожает смертельная опасность, оба вождя предпочли скрыться в шалаше на станции Разлив.

Лидер меньшевиков Церетели обозначил эту попытку государственного переворота следующими словами: "Это не только кризис власти; это — кризис революции. В её историиначалась новая эра". С этими мыслями, но, естественно, в собственной трактовке, согласился и Ленин, уже укрывшийся в шалаше от ищеек Временного правительства: "4 июля ещё возможен был мирный переход власти к Советам... Теперь мирное развитие революции в России уже невозможно, и вопрос историей поставлен так: либо полная победа контрреволюции, либо новая революция".

Но преследования большевиков начались не только в столице. Телеграммы о немедленном аресте всех представителей РСДРП(б), кто будет замечен в антиправительственных и антивоенных митингах и демонстрациях, разлетелись по всей стране. Дошёл такой приказ и до Тамбова. Заместитель начальника Тамбовской милиции Александр Антонов самолично возглавил отряд по контролю за беспорядками в городе.

На события 3-5 июля тамбовские эсеры и часть меньшевиков отреагировали специальным выпуском местных "Известий" с разгромными антибольшевистскими статьями. Выступали с такими же погромными речами и многие ораторы. Так, на военном Пороховом заводе (точнее, номерном заводе №43) выступил известный в Тамбове эсер доктор Чарноцкий, приехавший туда за мобилизованными. Он знал, куда ехал. Один из самых многотысячных по количеству на нём работающих заводов Тамбова, тем не менее, имел очень маленькую коммунистическую ячейку, и Чарноцкий поэтому вполне обоснованно считал, что его слова упадут там на благодатную почву. Так оно, по сути, и было, с маленьким, впрочем, исключением: один из будущих тамбовских коммунистических лидеров Гаврилов и его товарищ Носов не побоялись выйти перед оратором и воскликнуть:

— Мы хотели бы, чтобы почтенный доктор знал — и на нашем заводе есть большевики. Вот мы, например. Пусть наши товарищи, кто здесь присутствует, скажут, что мы шпики.

Рабочие дружно занекали. Чарноцкий, немного спасовал от такого непредвиденного им поступка двух не очень молодых рабочих, но быстро взял себя в руки:

— Мне известно, господа, что на вашем заводе нет шпиков. И уж точно вы, господа-товарищи, во всяком случае, не германские шпики, а рабочие завода №43.

Под одобрительный гул и лёгкий смешок присутствующих, Чарноцкий раскланялся и сошёл с трибуны.

Впрочем, на территории завода коммунисты могли чувствовать себя в относительной безопасности. За пределами же своих предприятий им следовало быть гораздо осторожнее.

Захар Устинович Подберёзкин вернулся с фронтов первой мировой членом партии большевиков. Штык в землю и братание с немцами — вот чем занимался он и его товарищи в последние месяцы. Затем он просто взял и ушёл. Ушёл в тыл. Вернулся в родной Тамбов и сразу же явился в губернский комитет РСДРП(б). Ознакомившись с его биографией, его тут же кооптировали в члены губкома и ввели в губернский Совет рабочих и крестьянских депутатов. И вот первое настоящее испытание выпало на долю Захара Подберёзкина. Он ходил по лезвию ножа, зная о существовании указа об аресте любого большевика, замеченного в подстрекательстве к беспорядкам. Но Захар любил рисковать — это разгоняло в его жилах кровь и насыщало его дух и тело новой энергией борьбы.

На рабочей окраине Тамбова собрался митинг, в котором участвовало две-три тысячи рабочих. Правда, не все из них сочувствовали большевикам. Немало было просто любопытных. Тем не менее, сам факт их присутствия на митинге позволял надеяться на то, что в будущем они вольются в ряды большевиков. Место было выбрано довольно удачно: с двух сторон находились заводские корпуса, с третьей стороны шумели ветвями на ветру деревья в парке. И лишь одна-единственная улочка соединяла это место с центром города.

— Товарищи! Предательская политика Временного правительства не позволяет России завершить войну с Германией и приступить к мирному строительству социализма!

Захар Подберёзкин стоял на импровизированной трибуне, а проще говоря, на поставленной стоймя бочке. Одет он был в простую косоворотку и в руках держал фуражку, скрывавшую и придававшую строгий вид его рыжим курчавым волосам, которые сейчас, на ветру, взъерошились и стали похожи на непоседливого мальчишку.

— Но если правительство не хочет что-то менять, а мы, рабочие и крестьяне уже не хотим жить по-старому, то налицо, товарищи, революционная ситуация. Только революция, только вооружённое выступление пролетариата способно разворошить этот улей соглашателей и капиталистических прихвостней.

В этот момент вдали послышалось ржание коней и цоканье копыт по булыжной мостовой. Охранявшие митинг рабочие замахали руками и закричали митингующим.

— Товарищи! Конная милиция!

Толпа загудела, подалась из стороны в сторону, но пока не расходилась, в ожидании команды оратора.

— Что делать, товарищ Подберёзкин? — спросил у Захара стоявший рядом с бочкой председатель заводского стачкома. — Вы ведь рискуете больше других.

— Ничего, я член исполкома Совета рабочих депутатов. Авось не тронут... Вот, товарищи, вам ярчайший пример демократии по-керенски. Нам, представителям губернского Совета рабочих депутатов, не дают даже просто выступить перед вами на митинге.

Конный отряд милиции приближался. Рабочие, охранявшие митинг уже смешались с толпой — охранять дальше не было смысла.

— И всё-таки я надеюсь на нашу с вами революционную победу, товарищи рабочие! — продолжал бросать лозунги Подберёзкин. — А сейчас, дабы не подвергать вас бессмысленной опасности, прошу разойтись. Но только без паники. Это всё-таки не царские казаки, а советская милиция. Стрелять и махать нагайками авось не станут.

Рабочие начали довольно быстро разбегаться в разные стороны: кто-то в парк, кто-то через проходную на территорию завода, желая там укрыться. Подберёзкин едва успел спрыгнуть с бочки, как на площади осадили коней милиционеры под командованием Александра Антонова.

— Ведём агитационную подрывную деятельность, товарищ большевик? У вас есть разрешение на проведение митинга?

— У меня мандат члена исполкома Совета рабочих и крестьянских депутатов, — с вызовом произнёс Подберёзкин.

— А у меня ордер на арест любого, кто нарушает спокойствие в городе, — спешившись, начал приближаться к организаторам митинга Антонов. — Любого, невзирая на все его должности.

— Митинг уже закончен, товарищ, — прикрывая собой Подберёзкина, которого потащили в толпу рабочие, заговорил председатель стачкома. — К тому же, митинг проводился практически на территории завода, и ничьего спокойствия мы не нарушали.

— Ладно, Никитич, — остановился Антонов. — Только из уважения к твоим заслугам перед пролетариатом я сделаю вид, что ничего не видел. Но предупреждаю, ещё раз нарушишь порядок и приведёшь на митинг большевистских провокаторов, арестую и тебя, и их. Понятно?

— Отчего ж не понять, Александр Степанович, — пожал плечами председатель стачкома.

— Ты меня знаешь, я слов на ветер не бросаю.

Антонов снова подошёл к своему коню и легко, вставив одну ногу в стремя, запрыгнул в седло.

9

5 июля Ленин, Троцкий и Зиновьев встретились в одном из многочисленных кабинетов Таврического дворца. Настроение у всех было препаршивое. Неудавшаяся попытка вооружённого переворота могла стоить всем большевистким лидерам не только прекрасного политического будущего, но и жизни (причём, не в политическом, а в прямом, физическом смысле). Позднее, Лев Троцкий в одной из своих книг предполагал, что, если бы властям удалось захватить Ленина в первые дни после июльского выступления, то с ним могли бы поступить так же, как менее чем через два года немецкие власти поступили с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург. И это были не пустые страхи: 7 июля министр юстиции Временного правительства Павел Малянтович подписал распоряжение всем отделам милиции Петрограда об аресте Ленина:

"... Постановлением Петроградской следственной власти Ульянов-Ленин подлежит аресту в качестве ответственного по делу о вооружённом выступлении третьего-пятого июля в Петрограде. В виду сего поручаю Вам распорядиться немедленным исполнением этого постановления".

— Да, наделали мы немало глупостей, — сокрушался Троцкий.

— Теперь они нас расстреляют, — с нервной дрожью в голосе произнёс Ленин. — Самый подходящий для них момент.

— И что же нам теперь делать? — растерянно спросил Зиновьев.

— Самое лучшее для нас сейчас — дать отбой, и уйти в подполье, — предложил Троцкий.

— Если это окажется необходимым, то да, — согласился Ленин. — Но, тем не менее, следует немедленно приступить к правильному заговору. Нужно застигнуть противника врасплох и вырвать власть, а там видно будет.

Ленин уже полностью успокоился и овладел собой. В нём заговорил оратор и организатор.

— Власть Керенского слаба. Нам нужно продлить время для её окончательного ослабления, дальнейшего разложения армии, дискредитации партий-соглашателей. Наступит момент, когда государственная власть будет просто валяться на булыжных мостовых столицы. Тогда наступит наш час!

Однако, пока этот час не наступил, необходимо было где-то укрыться.

Ночь с 6 на 7 июля Ленин провёл на квартире бывшего депутата III Государственной Думы, рабочего Полетаева. И вовремя, ибо в эту же ночь на квартиру Елизаровых, старшей сестры Ленина — Анны Ильиничны и её мужа, был направлен наряд юнкеров для ареста Ленина. С 7 июля он прятался на квартире старого большевика, рабочего городской электростанции Сергея Аллилуева, будущего тестя Сталина. В тот же день там же обсуждался и вопрос о возможной явке Ленина на суд. Решали даже выставить властям определённые условия ареста лидера большевиков в случае его добровольной сдачи: Ленин был согласен, чтобы его заключили в Петропавловскую крепость, где был расположен большевистски настроенный гарнизон. Но член президиума ЦИК и Петроградского Совета Анисимов приехавшим к нему на переговоры от имени Ленина Серго Орджоникидзе и Виктору Ногину заявил, что речь может идти только об одиночной камере тюрьмы для подследственных политических заключённых, которую в народе называют коротко — Кресты. И при этом никаких гарантий личной безопасности для Ленина Анисимов дать не мог.

— Поскольку я не знаю, в чьих руках буду завтра я сам, — развёл руками Анисимов.

— В таком случае, мы вам Ильича не дадим, — возмущённо ответил Орджоникидзе.

В таких обстоятельствах оставалось только одно — действительно, уйти в подполье.

Вечером 9 июля было решено уезжать из Петрограда. Ленин сбрил бороду, постриг усы, надел рыжего цвета пальто и серую кепку. Маскарад был закончен и ночью, в сопровождении Аллилуева, Сталина и Зофа, по специально выбранному маршруту Ленин вместе с Григорием Зиновьевым отправился к Приморскому вокзалу и на последнем в эту ночь поезде отправился в Сестрорецк. Там их встретил старый рабочий Николай Емельянов, с которым гонимые лидеры большевиков и добрались благополучно до станции Разлив, где и жил со своей семьёй Емельянов.

Первое время они скрывались на чердаке емельяновского дома. Стелили им прямо в стоге сена, для работы же поставили стол и стулья. Затем совместно с хозяином (и ради его же безопасности, поскольку питерские сыщики, кажется, уже напали на правильный след) приняли решение перебраться в знаменитый ныне шалаш, стоявший прямо на берегу озера Разлив, под видом финских косарей.

Ленин и там не терял зря времени: написал множество статей, но, самое главное, усиленно работал над, пожалуй, главной своей книгой — "Государство и революция".

В середине августа Ленин перебирается в Гельсингфорс (современный Хельсинки), а в конце сентября — в Выборг. Оттуда легче было осуществлять связь с ЦК и партийными организациями. В сентябре Ленин уже начал проявлять явное нетерпение. Он предчувствовал, что приближается критический момент, когда можно и нужно будет захватить власть.

10

Между тем, Временное правительство понимало, что, если не призвать народ к порядку (а в первую очередь, в порядке нуждалась могучая российская деревня), то в стране может наступить голод, спровоцированный все продолжавшимися погромами имений и усадеб, своевольничанием беднейшего крестьянства в отношении землевладельцев.

Так, в Спасском уезде Тамбовской губернии 17 июля в усадьбу помещицы Вяземской в деревне Корпеловке ворвались около десятка одетых в солдатскую форму людей и произвели полный разгром её дома, побив зеркала, посуду, окна, порвав подушки и перины. Уездный комиссар Хохлов, получивший о том сообщение, немедленно направил в деревню имевшихся у него под рукой троих солдат и двоих милиционеров. Однако, те прибыли уже, как говорится, к разбору шапок: разбойников и след простыл. Милиционеры, опросив местных жителей, установили нарушителей порядка, оставалась лишь самая малость: найти их и примерно наказать.

Практически в то же время в селе Липяги того же уезда крестьяне периодически забирались в сады помещицы Церетелевой, "помогая" той освободиться от урожая яблок, при этом ломая и сами деревья, и забор, мешавший им уносить яблоки. Произошло всё потому, что помещица сдала свои фруктовые сады в аренду не местным жителям, а людям со стороны. Это-то и взбесило мужиков.

Наконец, в ночь на 24 июля кто-то неизвестный поджёг сарай и конюшню в соседней усадьбе другой помещицы — Жилинской. Сгорело 900 пудов сена и шесть лошадей. Да, к тому же, и мужики там оказались весьма буйными. Отказались тушить пожар. Благо, помогли в тушении военнопленные германцы и австрийцы. Пришлось два дня подряд приезжать в Липяги самому Хохлову и пытаться уладить дело мирным путём. Когда же переговоры со смутьянами завершились безрезультатно, уездный комиссар Временного правительства направил в село уездного начальника милиции в сопровождении четырёх солдат и трёх милиционеров для производства тщательного дознания и привлечения виновных к уголовной ответственности. Однако спустя всего два часа Хохлову сообщили по телефону, что на посланный отряд при въезде его в усадьбу Жилинской напала разъярённая толпа мужиков с топорами, вилами и косами. Двух человек (солдата и милиционера) убили, остальные запросили немедленной помощи. Одному из милиционеров удалось вырваться и укрыться в соседнем имении княгини Церетелевой.

Мешкать было нельзя. Хохлов тут же собрал все наличные силы милиционеров и солдат, как находившихся в распоряжении военного коменданта, так и из эвакуированных добровольцев, и во главе отряда из сорока человек направился в Липяги, предварительно ещё и отбив телеграмму в Тамбов с просьбой о присылке пятидесяти кавалеристов или казаков.

Прибытие вооружённого отряда не столько напугало крестьян, сколько вызвало в их среде страшное раздражение. Дело запахло кровью. И Хохлов, выяснив обстановку и поняв, что никаких убийств двух служивых не было, а также получив заверения от волостного руководства о мирном решении конфликта, поскорее убрался назад, созвав тем не менее, экстренное совещание малого уездного комитета. На этом комитете было принято решение не спускать зачинщикам и главарям их поступки, иначе ситуация вообще может выйти из-под контроля. К тому же, уездному комиссару сообщили о том, что его просьба о выделении военной помощи уважена. С большим трудом, но порядок в Спасском уезде был восстановлен (пусть и на непродолжительное время).

Зато тут же подобные инциденты произошли в Лебедянском, Шацком, Борисоглебском, Кирсановском, Козловском уездах. Причём, в последнем — особенно сильные и длительные (так, за несколько дней сентября крестьяне сожгли в этом уезде двадцать четыре имения, при этом убивая и грабя землевладельцев; всего же с 1 по 18 сентября там было сожжено или разгромлено 54 имения): лишь в конце сентября удалось восстановить хоть какой-то порядок. И в целом на сентябрь в Тамбовской губернии пришлось больше всего разгромов имений — 89 (в октябре, например, всего 36, в ноябре — 75).

Утром 23 августа по набату в имении Лотарево князя Вяземского, что в Усманском уезде, собралось около пяти тысяч крестьян из окрестных сел. Огромный, почти двухметрового роста мужик с лопатообразной, наполовину седой бородой одним движением руки направлял всю эту массу. Они своей массой смели солдатский патруль из 30 человек, охранявший имение, ворвались в дом князя, которого разбудил набат и который не понимал, по какому поводу зазвучал этот набат. Князь Борис был в атласном длинном халате, причёсанный и ухоженный. Жена его болела и потому осталась в спальной комнате. Князь же вышел в гостиную, где и встретил непрошенных гостей.

— В чём дело? — грозно окрикнул он мужиков, но те были настроены решительно.

— А в том дело, барин, что хватит пить нашу кровушку, — за всех ответил тот самый мужик. — Намедни получил я весточку, что и второй мой сын погиб на фронте, а ты тут со своей барыней в масле катаешься. Нонче наша власть пришла! Хватай его, мужики!

Крестьяне тут же окружили князя, схватили его под руки и поволокли во двор под истошные его крики.

— Барыню ищите, княгиню! — командовал вожак.

Мужики разбежались по дому. Княгиню нашли в спальне и, как была в ночной рубашке с ночным же чепцом на голове, также вытащили её во двор.

— Пожалейте княгиню, она слаба, болеет, — попросил князь.

Мужики глянули на своего предводителя, ожидая указаний. Тот стоял, почёсывая затылок. Княгиня обезумевшими от страха глазами смотрела на взбунтовавшуюся чернь. Она была действительно больна и очень слаба, едва держалась на ногах.

— Ладно! Отвезите её в Коробовку и держите под арестом, как заложницу, — сжалился предводитель. — Князя же заприте пока в хлеву. И — гуляй, мужики!

Один из сбежавших караульных князя Вяземского (остальные перешли на сторону смутьянов) на лошади добрался до Усмани и сообщил уездному комиссару Русанову о происшедшем. У того волосы дыбом встали. Он тут же направил в Лотарево своего помощника с двадцатью солдатами. Отряд добрался в имение только к вечеру. Лишь к утру помощнику уездного комиссара удалось уговорить крестьян освободить князя с условием немедленной отправки его на фронт. Под конвоем милиционеров во главе с прапорщиком Петровым и выборных толпы князя Вяземского отправили на станцию Грязи. Несколько позже туда же отправился и помощник уездного комиссара с сорока солдатами и начальником уездной милиции. Задержка была вынужденной: ему сообщили, что взбунтовавшиеся мужики, снова ударив в набат, пошли громить соседнее имение князей Вельяминовых. Лишь успокоив с помощью солдат погромщиков, помощник уездного комиссара отправился на станцию Грязи. Однако он опоздал всего на несколько минут. Князь Вяземский был зверски забит до смерти солдатами из проезжавшего эшелона и толпой местных крестьян. Вернувшись в Усмань, помощник доложил своему начальнику о случившемся. Уездный комиссар Русанов по телефону связался с губернским комиссаром Временного правительства (так именовались руководители исполнительной власти на местах, которых затем сменили большевистские председатели исполнительных комитетов) в Тамбове Давыдовым и запросил срочной помощи в двести надёжных конных солдат, а ещё лучше казаков, а также потребовал от судебных властей немедленных арестов подстрекателей к убийству.

11

В Абакумовской волости Тамбовского уезда 9 августа был арестован житель села Гладышево Михаил Коньков за провокационные заявления по отношению к Временному правительству и пропаганду большевистских идей.

Унтер-офицер гвардейского егерского резервного полка двадцатилетний Александр Головачёв 9 августа прибыл из Петрограда в отпуск в родное село Гладышево. Как водится в таких случаях, земляки пришли с расспросами про столичное житьё-бытьё, про новую власть, про Керенского и немцев. Особенно обрадовался приезду своего друга детства Степан Куксов. Пригласил Головачёва к себе в дом. Но в саму избу не зашли, остановились у калитки. В это время проходили мимо земляки-односельчане и их ровесники Егор Мамонтов с Михаилом Коньковым, также нынешним питерцем, рабочим Путиловского завода.

— Здорово, служивый! — улыбнулся Мамонтов, радостно обнимая солдата.

— Здорово, Егор! Здорово, Михайла. Как вы тут живёте-можете?

— Можем помаленьку, — хитро сощурился Мамонтов.

— Разве ж это жизнь? — хмыкнул Коньков. — Ты же знаешь, Шурка, что в Питере смута. А всё из-за Временного правительства. Нельзя ему доверяться, и нельзя верить таким министрам, как Керенский и Чернов.

— За что ж ты на них взъелся? — удивлённо спросил Куксов.

— Как же! Они ж все буржуи, только рядятся в холопьи шкуры. Они неправильно поступают и ведут нас всех к гибели. Менять нужно такое правительство.

— Хорошо, если мы сменим новое правительство, и что же у нас тогда получится? Полная разруха. Так давай менять одно правительство на другое, — возразил ему Головачёв. — На фронте будет недовольствие и мы тогда совсем погибнем.

— А не погибнем, коли выберем кого надо.

— Кого же надо?

— А большевиков.

В это время к спорившим землякам подошли братья Егора Мамонтова Иван и Кузьма. Остановились, стали вслушиваться в разговор.

— Ты, товарищ, неправильно говоришь. Они же не хотят воевать с немцами. Ежели шагать по вашим программам, то придут немцы, заберут всё и будут властвовать над нами.

— Зато с немцем лучше будет жить, — пожал плечами Коньков.

— Если бы ты побывал в окопах, то не говорил бы этого, — возмутился Головачёв.

— Я не был на позициях, и не буду. И служить тоже не собираюсь. Всё равно к власти придёт Ленин, а Керенского и Чернова убьют. Тогда мы возьмём землю и наведём в стране порядок.

— Но вы же ходили в наступление на буржуев в начале июля, — вступил в перепалку Егор Мамонтов. — Почему же ни одного буржуя не избили и казаков не побили?

— Зато мы порвали на Чернове костюм, — с удовлетворением произнёс Коньков.

Действительно, 3-5 июля настроенная антиправительственно толпа агрессивно набросилась на вышедшего к ним министра земледелия эсера Виктора Чернова и в порыве манифестации порвала ему костюм. Это, пожалуй, был наибольший ущерб, который понесло Временное правительство во время этих событий.

— И за что же вы порвали на Чернове костюм? — поинтересовался Куксов.

— За то, что Чернов присоединяется к буржуазии. Большевики говорят, что крестьянам нужна земля, и эту землю нужно отобрать у буржуазии, а Чернов с этим не соглашается.

Такие слова мужикам не понравились. Расстались они, не попрощавшись. К тому же, братья Мамонтовы заглянули к своему старшему брату, Павлу, служившему в милиции и пожаловались на Конькова. Тот же взял с них письменные показания и доложил обо всём уездному комиссару Одинцову. Тот пустил дело по инстанции. Конькова арестовали. Судебный исполнитель открыл 25 августа дело по статье 403 Устава Уголовного судопроизводства. Конькова допрашивал судебный следователь 4-го участка Тамбовского уезда. Естественно, Коньков себя виновным не признал.

— Я не призывал к неповиновению Временному правительству, — доказывал следователю Коньков. — Я не говорил, что не следует идти в солдаты и что сам я не пойду на военную службу. Я не говорил о смене настоящего правительства, как состоящего из буржуев, я не говорил, что следует следовать призыву Ленина, а также я ничего не говорил об убийстве Керенского и Чернова. Разговаривая со своим односельчанами, я только высказывал свой взгляд на настоящее положение. Не принадлежа ни к какой партии, я только говорил, что самая справедливая и самая лучшая партия — большевиков, за которой идёт весь Петроград. Я им рассказывал про революцию 3 июля, в которой я сам участвовал против Временного правительства. Я говорил действительно, что господство Вильгельма лучше, но это я делал сравнение с бывшим царём Николаем.

Следователя не удовлетворили ответы Конькова и он выписал постановление, согласно которому мерой пресечения Конькову избрал залог в сумме 300 рублей, до предоставления которого Конькова заключить под стражу в Тамбовскую тюрьму.

Однако откуда у простого рабочего такая сумма. Ведь в то время за 300 рублей можно было купить неплохой дом, крытый железом. Но история сыграла за Конькова: 31 декабря 1917 года товарищ прокурора, большевик Лебедев пересмотрел это дело и решил прекратить его производство за отсутствием состава преступления, с отменой принятой против него меры пресечения — залога в сумму 300 рублей. Михаил Коньков вышел на свободу и тут же предложил свои услуги уездным властям.

12

Владимир Ленин выступил в качестве пророка в своём Отечестве ещё в июле, когда говорил о полной победе контрреволюции, либо новой революции. Естественно, многие столетия существования монархии в России не прошли бесследно. Республиканские идеи бродили в умах российских государственных деятелей всего век, монархия свергнута была всего полгода назад, и это не могло ещё пока стать государственной идеологией. К тому же, понятия чести и верности присяге были сильны в особенности в среде офицеров российской армии и большой части государственных и общественных деятелей. Необходимы были только лидеры, способные возглавить усилия монархистов. Такие лидеры нашлись — князь Владимир Львов и генерал Лавр Корнилов. В конце августа они и возглавили контрреволюционный переворот. Но прежде пытались привлечь на свою сторону министра-председателя Временного правительства Александра Керенского. Тот, однако, отказался. Более того, даже возглавил борьбу с корниловщиной.

Ленин понял, что у него вновь появляется реальный шанс прийти к власти относительно мирным путём. Всё ещё сидя в Разливе 30 августа он направил в Петроград письмо Центральному комитету РСДРП(б):

"Возможно, что эти строки опоздают, ибо события развиваются с быстротой иногда прямо головокружительной. Я пишу это в среду, 30 августа, читать это будут адресаты не раньше пятницы, 2 сентября. Но всё же, на риск, считаю долгом написать следующее.

Восстание Корнилова есть крайне неожиданный (в такой момент и в такой форме неожиданный) и прямо-таки невероятно крутой поворот событий.

Как всякий крутой поворот, он требует пересмотра и изменения тактики. И, как со всяким пересмотром, надо быть архиосторожным, чтобы не впасть в беспринципность...

Мы будем воевать, мы воюем с Корниловым, как и войска Керенского, но мы не поддерживаем Керенского, а разоблачаем его слабость. Это разница. Это разница довольно тонкая, но архисущественная и забывать её нельзя.

В чём же изменение нашей тактики после восстания Корнилова?

В том, что мы видоизменяем форму нашей борьбы с Керенским. Ни на йоту не ослабляя вражды к нему, не беря назад ни слова, сказанного против него, не отказываясь от задачи свержения Керенского, мы говорим: надо учесть момент, сейчас свергать Керенского мы не станем, мы иначе теперь подойдём к задаче борьбы с ним, именно: разъяснять народу (борющемуся против Корнилова) слабость и шатания Керенского. Это делалось и раньше. Но теперь это стало главным: в этом видоизменение".

Письмо Ленина, действительно, тогда опоздало. Ибо к тому времени, как его прочитали в ЦК, с корниловским мятежом было покончено. Да и сам Керенский проявил в этой ситуации не столько свою слабость, сколько государственную мудрость.

Очередной правительственный кризис делал невозможным сохранение старого состава Временного правительства, и Керенский начал формировать новый кабинет, разумеется, тоже коалиционный. Но в свете того, что Корнилова поддержали кадеты, эсеры и меньшевики объединились с большевиками в том плане, что в правительство нельзя ни в коем случае включать представителей конституционных демократов (в первую очередь, естественно, речь шла о Павле Милюкове), необходимо создать чисто социалистическое (или, как тогда говорили, демократическое) правительство. Керенский пытался объяснить своим оппонентам, что, отлучая кадетов от полноправного участия в создании нового политического, социального и экономического организма, правительство не только совершило бы преступление против страны, но и оказалось бы моральным банкротом.

— Я немало поездил по России и знаю, что кадетская партия в целом является активной, творческой и животворной частью тех сил, которые включились в строительство демократической политической системы в России. Милюков же и его группа составляют в своей партии незначительное меньшинство, партия же в целом отвергает любую форму диктатуры. Не забывайте, товарищи, что Петроград — это не вся Россия и потому Петроград должен прежде всего спросить всю Россию. Нас слишком обуревает жажда власти. У нас на глазах Зимний дворец, и мы слишком стремимся попасть в него. Провинция же его не видит, и потому она трезвее.

Поняв, что Керенский не отступит от своего плана и, в случае дальнейшего упрямства, партии эсеров и меньшевиков могут остаться без министерских портфелей, их представители сняли свои претензии. Тем более, что кадетам удалось уговорить своего лидера, Милюкова, отказаться от руководства партией и удалиться из столицы. К тому же, для Керенского это был самый верный шанс воплотить в жизнь свою давнишнюю мечту: дабы избежать в дальнейшем прочих монархических мятежей, необходимо провозгласить в России республиканскую форму правления. И на заседании Совета министров 31 августа 1917 года был утверждён окончательный проект "Провозглашения Республики", который был официально оглашён на заседании Всероссийского Центрального исполнительного комитета вечером 1 сентября.

Первого же сентября за подписями Керенского и министра юстиции Зарудного было опубликовано официальное заявление Временного правительства:

"Мятеж генерала Корнилова подавлен. Но велика смута, внесённая им в ряды армии и страны. И снова велика опасность, угрожающая судьбе родины и её свободе.

Считая нужным положить предел внешней неопределённости государственного строя, памятуя единодушное и восторженное признание республиканской идеи, которое сказалось на Московском Государственном совещании, Временное правительство объявляет, что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский, и провозглашает Российскую Республику.

Срочная необходимость принятия немедленных и решительных мер для восстановления потрясённого государственного порядка побудило Временное правительство передать полноту своей власти по управлению пяти лицам из его состава во главе с министром-председателем.

Временное правительство своей главной задачей считает восстановление государственного порядка и боеспособности армии. Убеждённое в том, что только сосредоточение всех живых сил страны может вывести родину из того тяжёлого положения, в котором она находится, Временное правительство будет стремиться к расширению своего состава путём привлечения в свои ряды всех тех элементов, кто вечные и общие интересы родины ставит выше временных и частных интересов отдельных партий или классов. Временное правительство не сомневается в том, что эта задача будет им исполнена в течение ближайших дней".

13

7 июля 1917 года генерал-лейтенанта Лавра Георгиевича Корнилова назначили командующим Юго-Западным фронтом. В тот же день он послал довольно резкую телеграмму Временному правительству, в которой сообщал о беспорядочном бегстве русских войск. А всё из-за полного отсутствия воинской дисциплины. "Это бедствие, — писал в этой телеграмме Корнилов, — или будет снято революционным правительством, или, если оно не сумеет этого сделать, неизбежным ходом истории будут выдвинуты другие люди". Спустя всего четыре дня Корнилов подписал другую телеграмму, ещё более резкую: "На полях, которые даже нельзя назвать полями сражения, царит сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия ещё не знала с самого начала своего существования. Необходимо немедленное введение смертной казни на театре военных действий. Смертная казнь спасёт многие невинные жизни ценою гибели немногих изменников, предателей и трусов". Если его требование не будет выполнено, Корнилов готов был уйти в отставку.

Но, несмотря на подобный тон в обращении к Временному правительству, Керенскому генерал понравился. И уже 19 июля Корнилова назначили Верховным главнокомандующим русской армией. Смертную казнь на фронте восстановили. После этого имя Корнилова стало очень популярным в офицерской среде, зато солдаты его возненавидели.

— Корнилов хочет войны, а мы желаем мира, — говорили они.

В конце июля Корнилову предложили войти в состав Временного правительства, но боевой генерал отказался.

— Нужно бороться, иначе страна погибнет, — беседовал он в эти дни со своим соратником, таким же боевым генералом Антоном Деникиным. — Предлагают мне войти в состав правительства... Ну уж нет! Эти господа слишком связаны с Советами и ни на что решиться не могут. Я им говорю: предоставьте мне власть, тогда я поведу решительную борьбу. Нам нужно довести Россию до учредительного собрания, а там — пусть делают, что хотят: я устранюсь и ничему препятствовать не буду.

Лавр Корнилов подал пример патриотизма и дисциплины, начав создание добровольных "ударных батальонов". Их иначе называли "батальонами смерти". Задавал тон в этом движении Корниловский ударный отряд, в августе выросший до полка. Была введена даже особая форма. Как и у всех бойцов "батальонов смерти", кокарда на фуражках корниловцев заменялась изображением черепа. Они носили черно-красные погоны с буквой "К" и эмблему на левом рукаве, которая представляла собой голубой (или чёрный) щит, на котором изображены белый (или жёлтый) череп со скрещёнными костями, два скрещённых меча и красная горящая граната. Поверху шла надпись: "Корниловцы". В армии по этому поводу сразу стали шутить:

Позднее, в Добровольческом корпусе Белой армии корниловскую форму возьмут за основу.

Тем не менее, постепенно Корнилов входил в силу и вскоре стал символом восстановления в стране истинного порядка. Когда 13 августа главковерх Корнилов прибыл в Москву на Государственное совещание, военные и либералы устроили ему торжественную встречу. Кадет Родичев на вокзале выступил перед Корниловым с целой речью:

— На вере в Вас мы сходимся все, вся Москва. И верим, что клич: "Да здравствует генерал Корнилов!" — теперь клич надежды — сделается возгласом всенародного торжества... Спасите Россию, и благодарный народ увенчает Вас!

Офицеры подхватили Корнилова на руки и перенесли в его автомобиль.

Керенский понял, что Корнилов готовит военный мятеж. В ночь на 27 августа министр-председатель разослал по всем воинским частям телеграмму, в которой объявил Лавра Корнилова мятежником и приказал сдать ему должность главнокомандующего. Но было уже поздно. Спустя всего сутки Корнилов отправил Керенскому свой, ставший тут же знаменитым, ответ:

"Русские люди!

Великая родина наша умирает. Близок час кончины.

Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского генерального штаба... Тяжёлое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей родины. Все, у кого бьётся в груди русское сердце, все, кто верит в бога, в храмы, — молите господа бога о явлении величайшего чуда, спасения родимой земли. Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне ничего не надо, кроме сохранения великой России, и клянусь довести народ — путём победы над врагом — до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы".

Одновременно с этим, Корнилов приказал двинуть на Петроград Дикую дивизию и другие подразделения 3-го Конного корпуса генерала Крымова. Однако уверенности в победе ни у Корнилова, ни у Крымова, ни у многих офицеров всё же не было. К этому добавилось также нежелание солдат идти на явную гибель, причём во главе с генералом, восстановившим смертную казнь. Этот фактор и оказался решающим. 31 августа все посланные части, не дойдя до Петрограда, остановились. Генерал Крымов отправился на встречу и переговоры с Керенским. Беседа проходила довольно бурно, в результате чего Крымов застрелился. Это была единственная жертва корниловского мятежа. Самого Лавра Корнилова 1 сентября арестовали в Могилёве, где находилась Ставка Верховного главнокомандующего. Вместе с ним под арест попали двадцать три его единомышленника, в числе которых было девять генералов (Антон Деникин, Александр Лукомский и другие).

Александр Керенский мог вздохнуть спокойно. Уже ничто не могло помешать ему провозгласить Россию республикой.

14

Готовилась к вооружённому восстанию и тамбовская эсеровская организация. Эсеров всегда роднило с большевиками именно это стремление к экстремальному решению насущных вопросов: будь-то акты разного рода экспроприаций, террора или вооружённого захвата власти. И этим обе партии отличались как от всех правых партий, так и от своих коллег по левому политическому спектру — меньшевиков, народных социалистов, и даже анархистов. Именно поэтому партия эсеров — единственная, кто продолжал бороться за власть с большевиками, даже вооружённым путём, тогда, когда другие политические течения уже канули в небытие — то есть уже в Советской России. И именно поэтому единственная партия, которой большевики устроили политический процесс, пусть и в большей степени сфальсифицированный (впрочем, как и все остальные политические судилища, устраиваемые после этого большевиками), не посмев просто разогнать эсеров, был процесс над партией социалистов-революционеров в 1922 году, когда они навешали на своих политических оппонентов огромное количество "собак", заставив отдельных представителей эсеров сознаться в существовавших и в несуществовавших грехах этой партии.

Несмотря на то, что эсер Керенский возглавлял в данный момент правительство, всё шло к тому, что социалисты-революционеры могли потерять власть. А терять власть никогда ни одной из партий не хотелось. Особенно здесь, на Тамбовщине, где позиции эсеров особенно сильны.

В кабинете городского головы Тамбова, разумеется, эсера, часто и подолгу засиживались на закрытых совещаниях начальник Тамбовского ударного полка (как товарищи по партии их называли — "ударников"), нерегулярной вооружённой воинской части, так называемой эсеровской гвардии, прапорщик царской армии Леонов, начальник Тамбовской милиции, член Тамбовского губкома ПСР Булатов, также член губкома, помощник начальника 2-й части милиции Александр Антонов и другие. Леонов и его заместители частенько наезжали в Петербург и Москву за инструкциями Центрального Комитета. Согласно этим инструкциям, в Тамбове, помимо ударников, которых, по неофициальным данным насчитывалось до пяти тысяч человек, необходимо было создать молодёжную дружину по охране города из трёхсот гимназистов и студентов, каждому из которых следовало, в случае необходимости, выдать по винтовке и по две обоймы патронов. А пока обучать юнцов обращаться с оружием.

Но где взять оружие? Да его полно в городе. Даже во дворе городской Управы целый склад имеется. Только нужно, разумеется, вывезти его так, чтобы комар носа не подточил. А то ведь большевики не дремлют: у них везде есть свои глаза и уши. К тому же, им самим нужно оружие, ведь их партия уже почти в открытую готовилась к вооружённому восстанию.

Но, как ни маскировались ударники Леонова, подавляющее большинство которых составляли дети крупной и мелкой буржуазии Тамбова, пытаясь ночью вывезти несколько возов винтовок со двора городской Управы, их всё же заметили рабочие. Они тут же сообщили об этом Ивану Гаврилову, тот же знал, что делать дальше. Дело было в начале октября. Накануне выпал первый, ещё робкий снежок, на котором и остались следы от тележных колёс. Уже на рассвете это стало известно большевикам и большевистская фракция городского Совета рабочих и солдатских депутатов сделала по этому поводу официальный запрос городскому голове на пленуме горсовета. Однако тогда ещё с большевиками было справиться довольно легко: и городской голова, и начальник милиции выдали депутатам официальную справку, что никакого оружия во дворе городской Управы никогда не было, и что, в силу этого, сообщение большевистской фракции — чистой воды провокация.

Зато, когда спустя всего несколько дней эсеровскими ударниками был обчищен Тамбовский артиллерийский склад, откуда вновь вывезли несколько возов винтовок и патронов, большевики действовали уже более решительно и по их настоянию горсовет создал специальную следственную комиссию. Впрочем, председателем комиссии был назначен тот же начальник тамбовской милиции, эсер Булатов, а одним из членов также эсер Антонов. Для виду, разумеется, было проведено целое расследование инцидента, а в заключении комиссии значилось, что факт действительно имел место, но ограбление склада было произведено приезжими из другого города. И найти "гастролеров" уже не представляется возможным. Депутаты городского Совета рабочих и солдатских депутатов были вынуждены принять выводы комиссии, а улыбающийся Булатов самодовольно переглянулся с Антоновым, и они пожали друг другу руки.

Тем временем, исторический поворот в судьбе России неумолимо приближался.

15

Утром, во вторник 24 октября 1917 года жители Петрограда были взбудоражены расклеенными на стенах и заборах, а также разбрасываемыми по улицам листовками. Любопытные останавливались и читали:

"К населению Петрограда!

Граждане! Контрреволюция подняла свою преступную голову. Корниловцы мобилизуют силы, чтобы раздавить Всероссийский съезд Советов и сорвать Учредительное собрание. Одновременно погромщики могут попытаться вызвать на улицах Петрограда смуту и резню.

Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов берёт на себя охрану революционного порядка от контрреволюционных и погромных покушений.

Гарнизон Петрограда не допустит никаких насилий и бесчинств. Население призывается задерживать хулиганов и черносотенных агитаторов и доставлять их комиссарам Совета в близлежащую войсковую часть. При первой попытке тёмных элементов вызвать на улицах Петрограда смуту, грабежи, поножовщину или стрельбу, преступники будут стёрты с лица земли.

Граждане! Мы призываем вас к полному спокойствию исамообладанию.

Военно-революционный комитет при Петроградском

Совете рабочих и солдатских депутатов".

По всему чувствовалось: назревало что-то грозное, роковое. Гораздо более ужасное, нежели в феврале.

На улице дул сырой промозглый ветер. Холодная грязь просачивалась в обувь даже сквозь подмётки. Две роты юнкеров, мерно печатая шаг, прошли вверх по Морской улице. Их ряды стройно колыхались в такт шагам. Они пели старую солдатскую песню царских времён. По улицам разъезжали конные милиционеры, вооружённые револьверами, упрятанными в новенькие блестящие кобуры.

С рассветом, как всегда, начали своё ленивое шествие по улицам трамваи, облепленные снаружи штатскими и военными в самых разнообразных, а порой и весьма заманчивых позах. Вдоль стен домов и заборов стояли рядами дезертиры, одетые в военную форму и торговавшие папиросами и семечками.

По всему Невскому в густом тумане толпы народа с боем разбирали последние выпуски газет или собирались у афиш, пытались разобраться в призывах и прокламациях, которыми были заклеены все стены. Здесь были прокламации ЦИК, крестьянских Советов, нескольких социалистических партий, армейских комитетов. Все угрожали, умоляли, заклинали рабочих и солдат сидеть дома, поддерживать правительство.

Какой-то броневик всё время медленно двигался взад-вперёд, завывая сиреной. На каждом углу, на каждом перекрёстке собирались густые толпы. Горячо спорили солдаты и студенты. Город был настроен нервно и настораживался при каждом резком шуме.

Так всегда бывало в Петрограде перед беспорядками.

Смольный институт для благородных девиц был превращён большевиками в свой штаб. Уже практически неделю попасть туда было не так-то просто. У внешних ворот стояла двойная цепь часовых, а перед главным входом тянулась длинная очередь людей, ждавших пропуска. В Смольный пускали по четыре человека сразу, предварительно установив личность каждого и узнав, по какому делу он пришёл. Выдавались пропуска, но их система менялась по нескольку раз в день, потому что шпионы постоянно ухитрялись прорываться в здание.

В то утро Лев Давидович Троцкий, должен был, как и все остальные члены Центрального Комитета РСДРП(б), перебраться в Смольный с тем, чтобы не покидать его до самой победы вооружённого восстания, в которой большевики были уверены. Но ему пришлось задержаться у внешних ворот. Он забыл пропуск. Троцкий рылся по карманам, тщетно пытаясь найти бумагу, а часовой раздражённо поторапливал его, заявляя, что ему не хватит смены возиться с каждым по стольку времени.

— Неважно! — сказал наконец Троцкий, плюнув на поиски. — Вы меня знаете. Моя фамилия Троцкий.

— Где пропуск? — упрямо твердил часовой. — Прохода нет, никаких я фамилий не знаю.

— Да я председатель Петроградского Совета.

— Ну, — отвечал солдат, — уж если вы такое важное лицо, так должна же у вас быть хотя бы маленькая бумажка.

Троцкий на удивление был весьма терпелив и спокоен.

— Пропустите меня к коменданту, — попросил он.

Солдат заколебался, потом тихо заворчал:

— Нечего беспокоить коменданта ради всякого приходящего.

В этот момент мимо проходил разводящий, заинтересовавшийся этим довольно долгим диалогом. Кивком головы часовой подозвал его. Троцкий объяснил подошедшему суть дела и закончил:

— Моя фамилия Троцкий.

— Троцкий? — почесал затылок разводящий. — Слышал я где-то это имя... Ну ладно, проходите, товарищ.

16

Всю ночь с 23 на 24 октября Александр Фёдорович Керенский, министр-председатель Временного правительства и одновременно Верховный главнокомандующий вооружённых сил, провёл в Главном штабе, что напротив Зимнего дворца. Он писал приказ за приказом, стремясь защитить Петроград от надвигавшейся революционной грозы.

Он приказал всем владельцам автомобилей доставить их в распоряжение штаба под угрозой "всей строгости законов". Запретил всякие выступления "под страхом предания суду за вооружённый мятеж". Приказал войскам не исполнять приказов, "исходящих от различных организаций". И, наконец, написал приказ, где строжайше приказывал исполнять приказы штаба Петроградского военного округа, указав, что "при штабе находятся комиссары ЦИК и, поэтому, неисполнение приказов будет считаться дезорганизацией и распылением революционного гарнизона..."

Керенский постоянно давил на командующего Петроградским военным округом полковника Полковникова, обвиняя того в бездействии. Министр-председатель ошибался. Полковников далеко не бездействовал. Он также писал и рассылал приказ за приказом. И порою, его приказы были более предусмотрительны, нежели указания самого главы правительства. К Петрограду незаметно стягивались самые надёжные и преданные Временному правительству полки, выбранные из разбросанных по всему фронту дивизий. В Зимнем дворце расположилась юнкерская артиллерия. На улицах впервые с дней Июльского восстания появились казачьи патрули. В 1 час 55 минут из Царского Села был вызван полк "увечных воинов", в 3 часа 15 минут — 1-я рота 2-й Петергофской школы прапорщиков, а в 4 часа 30 минут — батарея гвардейской конной артиллерии из Павловска. Одновременно с этим по телефону был вызван 1-й Петроградский женский батальон из Левашова.

Впрочем, из всех частей, вызванных в эту ночь, прибыл только женский батальон. Остальные либо отказались, либо были задержаны постановлениями местных Советов. Свыше тысячи "ударниц" выстроились для парада, как и было сказано, перед Зимним дворцом. Но когда они узнали, что цель вызова — защита Временного правительства, то единодушно потребовали отправки обратно, в Левашово. С трудом удалось удержать лишь одну полуроту в составе 136 человек, сказав им, что завтра они будут отправлены в Волкову деревню на охрану бензиновых складов Нобеля. "Ударницы" разместились на первом этаже Зимнего дворца, справа от Комендатского подъезда, в бывших квартирах царского министерства двора.

Полковников подписал очередной приказ:

"Приказываю всем частям и командам оставаться в занимаемых казармах впредь до получения приказа из штаба округа.

Всякие самостоятельные выступления запрещаю.

Все офицеры, выступившие помимо приказа своих начальников, будут преданы суду за вооружённый мятеж.

Категорически запрещаю исполнение войсками каких-либо приказов, исходящих из различных организаций..."

Но почва уходила из-под ног Временного правительства. Автомобилей после приказа Керенского не только не прибавилось, но стали загадочно исчезать даже те, которые уже стояли у ворот Главного штаба. Хотя на подступах к нему, на углу Морской улицы и Невского проспекта отряды солдат, вооружённых винтовками с примкнутыми штыками, останавливали все частные автомобили, высаживали из них седоков и направляли машины к Зимнему дворцу. На всё это с любопытством глядела большая толпа. Никто не знал, за кого эти солдаты — за Временное правительство или за Военно-революционный комитет. У Казанского собора происходило то же самое. Автомобили отправлялись оттуда вверх по Невскому.

Вдруг появилось пять-шесть матросов, также вооружённых винтовками. Взволнованно смеясь, они вступили в разговор с двумя солдатами. На их матросских бескозырках были надписи "Аврора" и "Заря свободы".

— Кронштадт идёт! — крикнул один из этих матросов.

К Зимнему дворцу подошли юнкера и сменили дежуривших там самокатчиков. Затем подошёл женский батальон, который, продемонстрировав верность правительству, тут же строем и удалился.

В Малахитовом зале Зимнего дворца Керенский срочно созвал министров, которые дремали по разным комнатам. Он предложил издать постановление о привлечении к суду членов Военно-революционного комитета за издание телефонограммы от 22 октября о неподчинении штабу округа, снова взять под стражу тех большевиков-участников событий 3-5 июля, которые были освобождены под залог в сентябре. А главное — закрыть большевистские газеты "Рабочий путь" и "Солдат". Для придания видимости объективности решено было закрыть одновременно и две черносотенные бульварные газетёнки "Новая Русь" и "Живое слово".

Но лишь последнее предложение Керенского не встретило возражений. Что же касается арестов, то министры высказали опасения, как бы они не вызвали вооружённых протестов и не спровоцировали начало выступления.

— Именно этого я и желаю, — слишком самоуверенно ответил Керенский, — ибо сил у Временного правительства достаточно, чтобы разгромить любое уличное выступление.

В конечном итоге, одобрив в принципе аресты членов ВРК, правительство всё же воздержалось от рекомендаций немедленно привести их в действие. А если бы не отказалось? Ведь на дворе пока ещё было 24 октября, и Ленин в Смольном отсутствовал. Но что бы сделал даже Ленин без арестованных ближайших соратников? Ведь его тогда ещё даже в лицо почти не знали.

17

Демобилизация старой армии, да ещё и большевизация её способствовали тому, что с фронтов в тамбовские сёла и городки хлынули массы солдат-большевиков. Тамбовский губком РСДРП(б) воспрянул духом. Появился реальный оппонент эсеровским идеям. Появилась возможность совершить переворот: ведь многие фронтовики вернулись с оружием. Решили попробовать в уездах: Козловском, Моршанском и других. В Кирсанове процент демобилизованных оказался самым большим во всей губернии. Возглавил военно-революционный комитет Кирсанова некто Трунин. Боевая дружина, собранная им, насчитывала несколько десятков человек. С красными флагами и транспарантами: "Вся власть Советам!" — они двинулись по центральной улице по направлению к зданию бывшей земской управы, где теперь располагался уездный исполнительный комитет. По обочинам толпились любопытные. Извозчики едва удерживали испугавшихся лошадей.

Лизавета, увидевшая в окно манифестацию, побледнела, затушила о край пепельницы папироску и забежала в кабинет председателя УИКома Баженова.

— В чём дело, Лиза? — недовольно проворчал Баженов, вздрогнувший от неожиданного появления секретарши.

— Товарищ Баженов! Михаил Антонович! Там большевики... с красными флагами... Идут сюда.

— Я знаю, Лиза. Я как раз сейчас звоню в губком и выясняю, выслали ли нам помощь.

Только теперь Лиза заметила, что Баженов держал в руках телефонную трубку.

— Да, да, всё в порядке, товарищ Фёдоров! Это моя секретарша излишне переволновалась. Как только прибудет товарищ Антонов, я вам тут же сообщу.

Баженов повесил трубку на рычаг, поправил причёску и громко выдохнул.

— Успокойтесь, Лиза. Ещё вчера вечером я узнал от наших агентов о намечающемся большевистском восстании и просил Тамбов прислать нам помощь. И вот только что, при вас товарищ Фёдоров мне сообщил, что товарищи направили на подавление восстания отряд милиции под командованием товарища Антонова.

— Александра Степановича? — обрадовалась Лизавета, впрочем, тут же осеклась и вновь посерьёзнела.

— Александра Степановича, — подтвердил Баженов, уловив секундную радость секретарши, и улыбнулся. — Поэтому успокойтесь и идите работать.

Однако не успела Лизавета вернуться в приёмную, как в здание исполкома ворвались около десятка вооружённых людей с красными повязками на рукавах. Трунин подошёл к Лизавете и строгим голосом спросил:

— Товарищ Баженов у себя?

— У себя, но он очень занят. Что вам угодно? — ничуть не испугавшись, спросила Лизавета.

— Нам угодно сообщить ему, что отныне власть в городе перешла в руки Совета рабочих и солдатских депутатов. И мы просим председателя исполкома освободить помещение. По решению Совета председателем уездного исполкома назначен я.

— Я — это кто, прошу прощения? — на пороге своего кабинета появился Баженов.

— Я — Трунин, член РСДРП(б). А вы, если не ошибаюсь, и есть товарищ Баженов, прихвостень Временного правительства?

Баженов побледнел от оскорбления, но сдержал себя.

— Нет, вы ошиблись. Моя фамилия, действительно, Баженов. Но только зовут меня не прихвостень, а Михаил. Михаил Антонович Баженов.

— Чего?! — не понял Трунин.

Он оглянулся на своих соратников, но те также непонимающе пожали плечами.

— Издевается, сволочь эсеровская, — наконец сообразил один из большевиков.

— Ах, издевается, — хмыкнул Трунин и вытащил из-за пояса маузер. — Ну, так мы тоже умеем издеваться. Освобождай кабинет. Я здесь сидеть буду.

— А мандат у вас есть? — тянул время Баженов.

Лизавета поняла это и также поглядывала в окно.

— Какой мандат тебе нужен?

— Ну, как же! — изобразил на лице искренность Баженов. — Откуда же я знаю, что вы именно тот самый товарищ Трунин, которого Совет назначил председателем исполкома.

— А, вы об этом, — успокоился Трунин. — Мандат у меня, конечно, имеется.

Продолжая держать в правой руке маузер, левой он достал из нагрудного кармана пальто сложенную вчетверо бумажку, встряхнул её, разворачивая, и протянул Баженову.

— Пожалуйста!

И тут на площади послышались выстрелы, ржание коней и какие-то крики. Трунин тревожно глянул в окно, но там практически ничего не было видно. Баженов тем временем с лёгкой улыбкой на лице продолжал читать мандат. Один из сопровождавших Трунина красногвардейцев выскочил на улицу и через минуту вернулся.

— Товарищ Трунин! Там отряд милиции из Тамбова. Наших окружили и требуют сдать оружие.

— Что значит, сдать оружие! — крикнул Трунин и, забыв о своём мандате, оставшемся в руках у Баженова, выскочил на площадь.

Баженов засмеялся и протянул вслед убегавшим красногвардейцам трунинский мандат:

— Куда же вы, товарищи? Документик заберите!

На площади, тем временем, сидевший на лошади Антонов продолжал убеждать красногвардейцев сдать оружие и разойтись по домам.

— Меня направил к вам губисполком! И властью, данной мне, я имею право расстрелять вас, как нарушителей общественного спокойствия. Я же пока не собираюсь применять против вас оружие и прошу мирно разойтись по домам.

— Вы кто такой, товарищ? — к Антонову подбежал Трунин, размахивая маузером. — Я — вновь назначенный председатель уездного исполнительного комитета Трунин, и приказываю вам, снять оцепление и освободить наших товарищей. Теперь мы будем следить за порядком в городе.

— Значит, вы — их начальник? — поинтересовался Антонов.

— Вы меня не поняли. Я — председатель Кирсановского УИКома.

— Сегодня утром, когда меня направляли сюда на подавление мятежа, мне в Тамбове сообщили, что председателем Кирсановского УИКома является товарищ Баженов. И именно в его распоряжение меня и направили. А вы — самозванец, Трунин. Арестовать его!

Антонов кивнул своим милиционерам.

— Не подходить! — Трунин выстрелил в воздух. — Как вы смеете? У меня мандат Совета...

— Нет у него мандата, товарищ Антонов, — крикнул в открытое окно Баженов. — Арестуйте его немедленно.

— Как это нет, — возмутился Трунин. — Вы же сами его читали.

И только теперь Трунин сообразил, что свой мандат он оставил в руках у Баженова. Но секундного замешательства Трунина было достаточно для того, чтобы к нему подбежали трое милиционеров, скрутили руки и отобрали маузер.

— Ничего, эсеровские лизоблюды! Недалёк тот день, когда мы, большевики, возьмём власть в свои руки. Тогда вы ещё меня вспомните.

— Не раздражай меня, Трунин, а то ведь я и застрелить тебя могу. И тогда ты не увидишь своих большевиков у власти.

Антонов спешился и направился в здание исполкома. Оставшиеся без своего вожака, красногвардейцы стали сдавать своё оружие и отходить в сторону. Кого-то из них отпустили, кого-то, вместе с Труниным, отправили в тюрьму. Мятеж кирсановских большевиков был подавлен, но на общую ситуацию в стране это никак не повлияло. Крейсер "Аврора" уже был готов к своему историческому холостому выстрелу.

18

На Невском проспекте юнкера задерживали рабочих. Казаки пытались неудачно развести Литейный и Троицкий мосты. Оружие из арсенала выдавалось с прежней интенсивностью. Петропавловская крепость по-старому кишела людьми.

В Зимний дворец из Главного штаба вернулся Керенский. Ему, как Верховному главнокомандующему и в связи с увольнением в отставку три дня назад военного министра Александра Верховского, было поручено Временным правительством организовать при Главном штабе надлежащее военное командование, не стесняясь, если бы это понадобилось по условиям момента, произвести необходимые личные перемены. Были высказаны мнения относительно отдельных лиц в Главном штабе. Однако Керенский доложил министрам, что всё в штабе и гарнизоне налажено и что он не нашёл нужным произвести какие-либо перемены лиц. Главные и руководящие обязанности в военном отношении были возложены на полковника Полковникова и генерала Багратуни. Каждые четверть часа чины штаба докладывали ему о настроении Петроградского гарнизона.

Перед тем, как снова покинуть Зимний, министр-председатель распорядился удалить из дворца всех женщин. Чем было вызвано это распоряжение, никто не знал. Но оно произвело панику. Зимний дворец очень быстро опустел.

Керенский позвонил министру юстиции и обер-прокурору Временного правительства Малянтовичу.

— Павел Николаевич! Почему до сих пор не пойман Ленин?

— Ищем, Александр Фёдорович! Кажется, уже напали на след, — ответил министр.

Интересная штука — матушка-история. Порою так переплетает судьбы совершенных антагонистов, что просто диву даёшься.

Нынче Керенский никак не может найти Ульянова-Ленина, а всего лишь каких-то тридцать лет тому отец Александра Фёдоровича, Фёдор Александрович Керенский, попечитель гимназии в Симбирске, где учился позже и сам будущий Председатель Временного правительства, собственноручно вручал золотую медаль выпускнику этой гимназии Володе Ульянову, младшему брату народовольца-цареубийцы Александра Ульянова.

Да и сам Павел Николаевич Малянтович оказался тесно связанным (пусть и опосредованно) с большевиками в бытность свою работы адвокатом.

В начале своей карьеры Малянтович был помощником присяжного поверенного у самого Плевако. Став же адвокатом, Павел Николаевич быстро завоевал известность в России участием в громких политических процессах. По просьбе Максима Горького, он защищал сормовских рабочих, среди которых был Пётр Заломов, прототип Петра Власова, героя горьковского романа "Мать", членов большевистской фракции Думы, участников восстания на крейсерах "Азов" и "Очаков"...

Особенно интересным было дело о ста тысячах рублей, завещанных в 1906 году промышленником Саввой Морозовым большевикам. Малянтович не только блестяще выиграл это дело, но и с риском для карьеры (партия ведь была нелегальной, значит охранка пыталась выяснить, куда уйдут эти деньги) получил всю сумму по доверенности, выданной ЦК РСДРП, и передал их в целости и сохранности большевику Леониду Красину.

Кстати, чрезвычайно интересен и ещё один факт биографии Малянтовича. До революции 1917 года в его юридической конторе, среди прочих, служили эсер Александр Фёдорович Керенский (тот самый!) и меньшевик Андрей Януарьевич Вышинский (тоже тот самый, ставший в тридцатых-сороковых годах генеральным прокурором СССР, а в июле 1917 года, будучи в должности комиссара милиции Якиманского района Москвы, подписавший приказ по району о розыске и аресте скрывавшихся от правосудия большевистских лидеров Владимира Ленина и Григория Зиновьева).

19 октября 1917 года Малянтович предписал прокурору судебной палаты сделать немедленно распоряжение об аресте Ленина. Прокурор судебной палаты, во исполнение этого распоряжения, обратился к главнокомандующему войсками Петроградского военного округа с просьбой приказать подведомственным ему чинам оказать содействие гражданским властям в производстве ареста и о доставлении Ленина в случае задержания его военными властями, судебному следователю по особо важным делам П.А. Александрову.

История эта имела продолжение после прихода к власти большевиков. 26 октября многих членов Временного правительства арестовали и препроводили в Петропавловскую крепость, Павла Николаевича Малянтовича по личному распоряжению Ленина на следующий день выпустили на свободу. Более того, Предсовнаркома собственноручно подписал и лично вручил Малянтовичу охранную грамоту, которой предписывалось не только не трогать его, но и не ущемлять жилищных прав (адвокат жил с семьёй на Пречистенке в семикомнатной квартире). Видимо, здесь свою роль сыграли те самые, удачно проведённые Малянтовичем в начале века процессы. Впрочем, никакая охранная грамота не помогла Малянтовичу в годы сталинских репрессий — в январе 1940 года после скорого суда его расстреляли. Причём, пока старый, больной, измученный пытками Малянтович ждал своей участи в камере смертников, его обезумевшая от горя жена писала отчаянные письма "милейшему Андрею Януарьевичу". Разумеется, эти письма остались безответными.

Спустя некоторое время Керенского в Главном штабе посетили представители американской миссии Красного Креста миллионер Томпсон и полковник Роббинс. Они настоятельно рекомендовали министру-председателю безотлагательно выступить в роли миротворца и немедленно издать указы о мире и о земле. Чтобы что-нибудь ответить, Керенский пообещал подумать над их словами. Но занимало его другое: он с минуты на минуту ожидал, что разрыв отношений между правительством и Военно-революционным комитетом вызовет отпор со стороны последнего.

А в самом Смольном беспрерывно шло заседание ЦК РСДРП(б) и ВРК. То и дело выступал Лев Троцкий, председатель Петроградского Совета, который, в отсутствие в штабе революции Ленина, пока возглавлял его.

— Нас спрашивают, — говорил Троцкий, прирождённый оратор, — собираемся ли мы устроить выступление? Я могу дать ясный ответ на этот вопрос. Петроградский Совет сознает, что наступил наконец момент, когда вся власть должна перейти в руки Советов. Эта перемена власти будет осуществлена Всероссийским съездом. Понадобится ли вооружённое выступление — это будет зависеть от тех, кто хочет сорвать Всероссийский съезд.

Пользуясь отсутствием Ленина и используя весь свой огромный, почти непререкаемый авторитет большевистского лидера, Троцкий говорил в данном случае от имени партии, пренебрёгши требованием Владимира Ленина начать восстание прежде, чем откроется Второй Всероссийский съезд Советов. Троцкого слушали внимательно и с уважением. Он, тем временем, продолжал:

— Нам ясно, что наше правительство, представленное личным составом временного кабинета, есть правительство жалкое и бессильное, что оно только ждёт взмаха метлы истории, чтобы уступить своё место истинно народной власти. Но мы ещё теперь, ещё сегодня пытаемся избежать столкновения. Мы надеемся, что Всероссийский съезд Советов возьмёт в руки власть, опирающуюся на организованную свободу всего народа. Но если правительство захочет использовать то краткое время — 24, 48 или 72 часа, которое ещё отделяет его от смерти, для того, чтобы напасть на нас, то мы ответим контратакой. На удар — ударом, на железо — сталью!

Троцкий был благоразумным политиком и, желая в первое время обойтись малой кровью, он тайно вступил в переговоры с лидерами меньшевиков Фёдором Даном и Александром Гоцем о совместном приходе к власти мирным путём до Учредительного собрания, свергнув исчерпавшее себя Временное правительство. Меньшевики на переговоры пошли, но и они преследовали в этом случае свои цели.

А в это время к Петрограду подходили два миноносца, посланные из Гельсингфорса Центробалтом. Никакого приказа по этому поводу из ВРК не поступало. В данном случае, председатель Центробалта Павел Дыбенко проявил инициативу и послал корабли под предлогом "приветствия" собиравшемуся II Всероссийскому съезду Советов.

"Приветствие" это было весьма кстати для большевиков, поскольку в штабе ВРК стало известно, что Временное правительство привело в боевое состояние все военные училища столицы и стало стягивать к Петрограду юнкеров из Петергофа, Гатчины, Ораниенбаума, Павловска и даже из Киева. Охрана Зимнего дворца была усилена также юнкерскими отрядами Михайловского и Павловского военных училищ. Матросы крейсера "Аврора" и 2-го Балтийского флотского экипажа, охранявшие до того Зимний, отказались от такой чести и были заменены юнкерами. Кроме того, в Зимний ввели взвод артиллерии из Михайловского артиллерийского училища. На Дворцовую площадь к самому Зимнему были стянуты английские броневики с английской прислугой. Керенский потребовал от Ставки Верховного главнокомандующего, располагавшейся в Могилёве, скорейшего продвижения корпуса, который ещё ранее предназначался для разгрома революционного Петрограда.

В коридоре Мариинского дворца, где должно было начаться заседание Совета Российской республики или, говоря иначе, предпарламента Временного правительства, американский журналист-социалист Джон Рид столкнулся лицом к лицу с невысоким человеком с крысиным лицом и в изящном сюртуке. Это был профессор Шацкий, один из лидеров кадетской партии. Они поздоровались, как старые знакомые, и Рид без обиняков спросил:

— Что вы думаете, господин Шацкий, о большевистском выступлении, о котором столько говорят?

Шацкий пожал плечами и усмехнулся.

— Это скоты, сволочь! Они не посмеют, а если и посмеют, то мы им покажем!.. С нашей точки зрения, это даже неплохо, потому что они провалятся со своим выступлением и не будут иметь никакой силы в Учредительном собрании...

В Учредительном собрании, созванном в начале 1918 года, большевики, действительно, не имели никакой силы. Потому что вся их сила была сосредоточена за пределами этого собрания...

Шацкий оживился, глаза его загорелись. Он взял Рида под руку и под размеренное вышагивание по длинному коридору разоткровенничался:

— Но, дорогой сэр, позвольте мне вкратце обрисовать вам мой план организации нового правительства, который будет предложен Учредительному собранию. Видите ли, я — председатель комиссии, образованной Советом республики совместно с Временным правительством для выработки конституционного проекта. У нас будет двухпалатное законодательное собрание, такое же, как у вас, в Соединённых Штатах. Нижняя палата будет состоять из представителей мест, а верхняя — из представителей свободных профессий, земств, кооперативов и профессиональных союзов...

Несмотря на две бессонные ночи, в Мариинский дворец приехал министр-председатель Временного правительства Александр Керенский с твёрдым намерением выступить перед депутатами Совета республики. Это было необходимо для него, ибо он хотел заручиться перед принятием крутых, беспощадных мер против ВРК поддержкой и одобрением этого высокого, демократического собрания. Выступал он долго, вложив в свою речь весь свой пыл.

— Временное правительство считает своей обязанностью охранять дарованные каждому гражданину права и свободы, осуществлять свои гражданские и политические права и поэтому остаётся, по-видимому, безучастным, несмотря на чрезвычайно резкие выступления, которые допускаются в печати, на митингах и собраниях. И в последнее время вся Россия и, в особенности, население столицы были встревожены и крайне обеспокоены теми открытыми призывами к восстанию, которые делались безответственной, отколовшейся от революционной демократии частью этой демократии... Я позволю себе для того, чтобы никто не мог упрекнуть Временное правительство в возведении на какую-либо партию неправильного обвинения или злостного измышления, процитировать здесь наиболее определённые места из ряда прокламаций, которые помещались разыскиваемым, но скрывающимся государственным преступником Ульяновым-Лениным в газете "Рабочий путь". В ряде прокламаций под заглавием "Письма к товарищам" данный государственный преступник призывал петербургский пролетариат и войска повторить опыт 3-5 июля и доказывал необходимость приступить к немедленному вооружённому восстанию...

Временный Совет Российской республики был образован после разгрома в сентябре 1917 года корниловского мятежа для усиления демократических институций. Но большевики с самого его открытия отказались от участия в работе Совета и их скамьи пустовали. Потому Керенский в своём последнем выступлении в качестве премьер-министра и мог свободно излагать свои мысли, не боясь, что его прервут.

— Одновременно с этими воззваниями происходит ряд выступлений других руководителей партии большевиков на собраниях и митингах, на которых они призывают к немедленному вооружённому восстанию. В особенности в этом отношении нужно отметить выступление председателя Совета рабочих и солдатских депутатов в Петрограде Бронштейна-Троцкого...

Мы имеем дело не столько с движением той или иной политической партии, сколько с использованием политического невежества и преступных инстинктов части населения; мы имеем дело с особой организацией, ставящей себе целью, во что бы то ни стало вызвать в России стихийную волну разрушения и погромов. При теперешнем настроении масс открытое движение в Петрограде неизбежно будет сопровождаться тягчайшими явлениями погромов, которые опозорят навсегда имя свободной России!

... После такого ряда открытых подготовительных действий и пропаганды восстания данная группа, именующая себя большевиками, приступила к его выполнению... Хотя было наличие всех данных для того, чтобы приступить немедленно к решительным и энергичным мерам, власть считала надобным дать сначала этим людям возможность осознать свою сознательную или бессознательную ошибку и представила срок для того, чтобы, если это была ошибка, от неё можно было свободно отказаться... Я вообще предпочитаю, чтобы власть действовала более медленно, но зато более верно и, в нужный момент, более решительно. В настоящее время прошли все сроки, и мы того заявления, которое должно было бы быть в полках, не имеем, но имеется обратное явление, именно самовольная раздача патронов и оружия, а также вызов двух рот на помощь революционному штабу. Таким образом, я должен установить перед Временным Советом Российской республики полное, ясное и определённое состояние известной части населения Петрограда, как состояние восстания...

Организаторы восстания не содействуют пролетариату Германии, а содействуют правящим классам Германии, открывают фронт русского государства перед бронированным кулаком Вильгельма и его друзей... Для Временного правительства безразличны мотивы, безразлично, сознательно или бессознательно это, но, во всяком случае, в сознании своей ответственности я с этой кафедры квалифицирую такие действия русской политической партии как предательство и измену Российскому государству... Я становлюсь на юридическую точку зрения: мною предложено немедленно начать соответствующее судебное следствие, предложено также произвести соответствующие аресты...

Граждане! Я обращаюсь к вам и ко всему населению Российского государства не для того, чтобы призывать вас к обострению какой-либо войны, а чтобы призвать вас к бдительности. Я пришёл сюда не с просьбой, а с уверенностью, что Временное правительство, которое в настоящее время защищает эту новую свободу, встретит единодушную поддержку всех, за исключением людей, не решающихся никогда высказать смело правду в глаза...

Временное правительство никогда не нарушало свободы граждан государства и их политических прав. Но в настоящее время Временное правительство заявляет, что те элементы русского общества, те группы и партии, которые осмеливаются поднять руку на свободную волю русского народа, угрожая одновременно с этим раскрыть фронт Германии, подлежат немедленной, решительной и окончательной ликвидации... Я прошу от имени страны — да простит мне Временный Совет Российской республики — требую, чтобы сегодня же, в этом дневном заседании Временное правительство получило от вас ответ, может ли оно исполнить свой долг с уверенностью в поддержке этого высокого собрания.

Оглушительные аплодисменты проводили бледного и задыхающегося министра-председателя и его офицерскую свиту.

Но эта речь почему-то взбесила лидера кадетской фракции Временного правительства.

— Неужели Керенский настолько туп, — воскликнул Павел Милюков, — что не понимает, что эти заявления нисколько не усиливают позиции ЦИКа Совета, и не ослабляют позиции большевиков? В действительности, они только лишают правительство в эту критическую минуту определённой и ясной собственной позиции и отнимают у него последних заступников, на которых оно могло бы ещё опираться.

Наивные господа демократы надеялись на такую же законопослушность большевиков.

— Политика большевиков, играющих на народном недовольстве, демагогична и преступна, — вторил Милюкову один из лидеров социалистов-революционеров Гоц. — Но несомненно, что целый ряд народных требований до сих пор остаётся без удовлетворения... Вопросы о мире, о земле и о демократизации должны быть поставлены в такой форме, чтобы ни один солдат, рабочий или крестьянин не мог питать никакого сомнения в том, что правительство твёрдо и неуклонно стремится к действительному разрешению этих вопросов...

Мы и меньшевики не желаем создавать министерский кризис, мы готовы всеми силами, до последней капли крови, защищать Временное правительство, но это только в том случае, если Временное правительство выскажется по всем этим жгучим вопросам теми точными и ясными словами, которых народ ожидает с таким нетерпением.

Не меньше был разгневан и лидер меньшевиков Юлий Цедербаум-Мартов:

— Слова министра-председателя, позволившего себе говорить о движении черни, когда речь идёт о движении значительной части пролетариата, хотя бы и направленном к ошибочным целям, являются словами вызова гражданской войны.

Меньшевик Фёдор Дан, заменявший в те дни уехавшего в отпуск на родину, в Грузию, председателя ЦИК первого созыва Чхеидзе, восклицал:

— Для того, чтобы справиться с восстанием, надо выбить почву из-под ног большевизма. Необходимо ясное выступление и правительства, и Совета республики, выступление, в котором народ видел бы, что его законные интересы защищаются именно этим правительством и Советом республики, а не большевиками...

В результате бурной, но короткой дискуссии была принята Резолюция "Формулы перехода к очередным делам":

1. Совет республики осуждает большевиков за подготовляемое вооружённое выступление, имеющее целью захват власти...

2. Совет Республики требует от Временного правительства осуществления мер, которые могут предотвратить восстание: немедленное издание декрета о передаче земли в ведение земельных комитетов; обращение к союзникам с предложением провозгласить условия мира и начать мирные переговоры...

3. Совет республики предлагает создать Комитет общественного спасения, который в контакте с Временным правительством должен бороться против возмущения народа..."

— Это вызов Временному правительству, — ознакомившись с Резолюцией, возмутился Керенский. — После такой резолюции правительство завтра же подаст в отставку.

— Мы всё же просим вас довести текст резолюции до членов Временного правительства, — спокойно ответствовал Дан. — Мы осведомлены гораздо лучше вас, и вы преувеличиваете события под влиянием сообщений вашего реакционного штаба. Эта неприятная для самолюбия правительства резолюция большинства Совета республики чрезвычайно полезна и существенна для перелома настроения в массах и её эффект уже сказывается, и отныне влияние большевистской пропаганды будет быстро падать.

Однако пока Дан подобным образом витал в небесах, на грешной земле России вооружённые отряды Красной гвардии занимали одно за другим правительственные здания.

— Большевики уже вступили с нами в переговоры, — продолжал Дан, — и изъявили готовность подчиниться воле большинства Советов и мы завтра же предпримем все меры, чтобы потушить восстание, вспыхнувшее помимо нашего желания и без нашей санкции.

— Все предпринимаемые вами меры к подавлению восстания только раздражают массы и вообще вы своим вмешательством только мешаете представителям большинства Советов успешно вести переговоры с большевиками о ликвидации восстания, — поддержал Дана Гоц.

А тем временем в Смольном продолжал руководить Троцкий. Ленину было запрещено выходить из квартиры Маргариты Васильевны Фофановой на Сердобольской улице, где он скрывался во избежание ареста и других возможных неприятностей. Связь с Лениным по постановлению ЦК имели право осуществлять только три человека — сама хозяйка квартиры, Надежда Крупская и финский большевик Эйно Рахья, на квартире которого в Финляндии одно время скрывался Ленин. Для Ленина — это время томительного ожидания было невыносимым. Для Троцкого — периодом его ораторского и организаторского триумфа. Он уже рассуждал о международной политике будущего советского правительства:

— Первым нашим актом будет призыв к немедленному перемирию на всех фронтах и к конференции всех народов для обсуждения демократических условий мира. Степень демократичности мирного договора будет зависеть от степени революционной поддержки, которую мы встретим в Европе; если мы создадим здесь правительство Советов, это будет мощным фактором в пользу немедленного мира во всей Европе, ибо правительство обратится с предложением перемирия прямо и непосредственно ко всем народам через головы правительств. В момент заключения мира русская революция всеми силами будет настаивать на принципе "без аннексий и контрибуций, на основе свободного самоопределения народов" и на создании Европейской федеративной республики...

В конце этой войны я вижу Европу, пересозданную не дипломатами, а пролетариатом. Европейская федеративная республика, Соединённые штаты Европы — вот что должно быть! Национальная автономия уже недостаточна. Экономический прогресс требует отмены национальных границ. Если Европа останется разделённой на национальные группы, то империализм будет продолжать своё дело. Дать мир всему миру может только Европейская федеративная республика, — Троцкий улыбнулся тонкой, чуть иронической своей улыбкой. — Но без выступления европейских масс эти цели не могут быть достигнуты пока...

Вот именно пока! Бронштейн-Троцкий зрил через десятилетия. Кто будет отрицать после знакомства с этими словами демона русской революции, что он был не прав? Разве не имеем ли мы в конце двадцатого столетия Европейскую федеративную республику (или, кому как больше нравится, Соединённые штаты Европы)?!

Смольный всё больше приобретал вид военного лагеря. Две роты Литовского полка расположились перед входом и внутри здания. Пулемёты литовцев и гренадеров стояли на чердаках Смольного и на ступенях лестницы. Вскоре подошёл отряд солдат 6-го запасного сапёрного батальона. У подъезда под чехлами чутко дремала трёхдюймовка. С 12 часов дня Смольный институт стал заполняться народом. Приходило всё больше депутатов Второго всероссийского съезда Советов, депутатов Петроградского Совета. В разных комнатах начали свою работу партийные фракции.

На заседании большевистской фракции снова выступал Троцкий, призывавший товарищей не торопиться с захватом власти.

— Арест Временного правительства не стоит в порядке дня как самостоятельная задача, — говорил он. — Если бы съезд создал власть, а Керенский не подчинился ей, то это был бы полицейский, а не политический вопрос.

Беспрерывно заседало и Временное правительство. Срочно делались перестановки. Кадета Николая Кишкина, министра социального призрения, одного из самых непопулярных членов кабинета, объявили диктатором, назначив чрезвычайным комиссаром по охране порядка в Петрограде. А тот определил в свои помощники столь же мало популярных Рутенберга и Пальчинского. Петроград, Кронштадт и Финляндия были объявлены на военном положении. По этому поводу буржуазная газета "Новое время" заявляла: "Почему осадное положение? Правительство уже перестало быть властью, оно не обладает ни моральным авторитетом, ни необходимым аппаратом, который дал бы ему возможность применить силу... В самом лучшем случае оно может только вести переговоры с теми, кто согласится разговаривать с ним. Другой власти у него нет..."

Полковник Полковников подписывал очередной приказ:

"Приказываю всем частям и командирам оставаться в занимаемых казармах впредь до получения приказа из штаба округа.

Всякие самостоятельные выступления запрещаю.

Все офицеры, выступившие помимо приказа своих начальников, будут преданы суду за вооружённый мятеж.

Категорически запрещаю исполнение войсками каких-либо приказов, исходящих из различных организаций..."

Но Полковников опоздал. Эти различные организации уже заняли почту, телеграф, ряд других правительственных учреждений. Более того, начались аресты некоторых членов Временного правительства, раньше времени покинувших Зимний дворец.

Владимира Ленина выводил из себя неспешный ход революции. Он предполагал, что если не удастся взять власть вооружённым путём до открытия Второго съезда Советов, то мирным путём на съезде взять эту власть уже не удастся. Слишком мало сторонников было у большевиков среди делегатов съезда. Поэтому он, в нарушение предписаний ЦК РСДРП(б), в момент очередной встречи со связным ЦК партии Эйно Рахьей потребовал от последнего проводить его в Смольный. Сказано это было таким ультимативным тоном, что бедный финн даже и не думал противоречить. Путь этот был слишком рискованным, но вся надежда — на русский авось.

Город жил своей обычной жизнью. Ходили трамваи, торговали магазины, работали учреждения, гимназисты и студенты продолжали своё обучение. На центральных улицах гуляла оживлённая публика. Но в воздухе уже пахло грозой. К вечеру буксирные катера доставили из Кронштадта баржу со снарядами. Они были быстро перегружены в корабельные погреба "Авроры". Караулы на борту были удвоены. Возле причала — у главных ворот Франко-Русского завода — у Калинкина моста расхаживали патрули.

На подходе к Литейному мосту Ленин и Рахья увидели группу солдат и красногвардейцев. Они стояли и никого не пропускали через мост. Рахья посоветовал Владимиру Ильичу не подходить к ним.

— Ничего, — ответил Ленин. — Где солдаты и красногвардейцы вместе, там нет опасности.

И быстро пошёл вперёд.

Подойдя к толпе, окружавшей красногвардейцев, они смешались с ней.

— Не вступайте в разговор, Владимир Ильич, — шепчет Рахья на ухо Ленину, — а не топропадём.

На сей раз Ленин внял просьбе своего провожатого — он бочком, бочком и быстро зашагал через мост. Рахья за ним. Дойдя до середины моста, они заметили на другом конце его солдат Керенского. Это была также охрана, требовавшая у прохожих пропуска. Солдат окружили рабочие и вели с ними оживлённый спор. Ленин, заметив рабочих, которых не пускали через мост, всё-таки решил попытаться пройти. Они с Рахьей подошли к группе спорящих. Оказалось, солдаты требуют пропуска, а у большинства их не было.

— Пропусками нужно было запасаться в штабе! — твердили солдаты.

Рабочие были возмущены и отчаянно ругали их. Ленин с Рахьей воспользовались суматохой и прошмыгнули мимо часовых на Литейный проспект, потом свернули на Шпалерную улицу и направились к Смольному.

Они прошли уже порядочное расстояние по Шпалерной, когда навстречу им выехало два верховых юнкера артиллерийского училища. Юнкера направились к ним и, поравнявшись с ними, один из них скомандовал:

— Стой! Пропуска!

— Идите, я с ними сам разделаюсь, — шепнул Ленину Рахья и незаметно передал один из двух липовых пропусков.

Сам же Рахья нащупал в кармане пальто холодную рукоять револьвера.

— Пропуск! — повторил своё требование, обращаясь к Рахье, юнкер.

— Что ещё за пропуск вам нужен? — в довольно грубой форме, на повышенных тонах ответил Рахья. — Человек с работы идёт.

Юнкер тоже повысил голос. Владимир Ильич тем временем зашагал дальше. Рахья подумал, что если только юнкера погонятся за ним, он будет стрелять. Но Рахье удалось своим вызывающим поведением отвлечь их внимание от Ленина. Один из всадников хотел было вытянуть Эйно нагайкой, но не решился. Поговорив о чём-то, они дали шпоры своим лошадям, и умчались, а Рахья пошёл догонять Ленина.

— Я не думал, что у них всё так гнило, — сказал Ленин догнавшему его спутнику.

Впрочем, гнильца была и у входа в Смольный. Иначе будущему вождю мирового пролетариата не удалось бы проникнуть внутрь здания.

Когда Рахья с Лениным дошли до Смольного, их в него не пустили так же, как раньше не пускали Троцкого. За время отсутствия Рахьи в Смольном, оказывается, поменяли мандаты делегатов Петроградского Совета. Вместо белых всем выдали мандаты красного цвета. Несмотря на это, Ленин сохранял удивительное спокойствие. Вера его в конечный успех революции была так глубока и непоколебима, что этот последний кордон, отделявший его от руководства штабом революции, казался бумажным. И вера эта, и спокойствие передались и Рахье. Смешавшись с толпой "белобилетников", Эйно поднял большой шум. В один момент толпа была взбудоражена и стала напирать на охрану. Та не выдержала напора, подалась в сторону, и толпа нахрапом хлынула внутрь. Подались за ней и Ленин со своим спутником. Рахья впереди, размахивая своим липовым пропуском, за ним Владимир Ильич, смеясь и приговаривая:

— Где наша не берёт!

Они вошли в Смольный, поднялись на второй этаж, зашли в одну из комнат. Работа в Смольном пошла полным ходом...

В 0 часов 15 минут 25 октября на стол верховному главнокомандующему положили срочную телеграмму главнокомандующего Петроградским военным округом Полковникова:

"Доношу, что положение Петрограде угрожающее. Уличных выступлений, беспорядков нет, но идёт планомерный захват учреждений, вокзалов, аресты. Никакие приказы не выполняются. Юнкера сдают караулы без сопротивления, казаки, несмотря на ряд приказаний, до сих пор из своих казарм не выступали. Сознавая всю ответственность перед страною, доношу, что Временное правительство подвергается опасности потерять власть, при чём нет никаких гарантий, что не будет попытки к захвату Временного Правительства. Главноокр петроградский полковник Полковников".

19

Баженов сдержал своё слово. Когда партия эсеров направила его на работу председателем Кирсановского исполнительного комитета, он обещал Антонову не забывать его. Приехав в уездный центр, осмотревшись какое-то время и вникнув в суть работы, Баженов потихоньку начал прибирать к рукам и сам город, и уезд в целом. Это "прибирание" подразумевало и расстановку своих людей на все самые важные посты. Сначала в уездный комитет по продовольствию он поставил, пусть и скомпрометированного присвоением партийной кассы, но всё же прощённого владельца нескольких бакалейных лавок Ивана Егоровича Ишина. Затем дождался, когда в Тамбов на повышение на работу в губкоме партии большевиков отозвали начальника Кирсановской милиции, и тут же предложил на эту должность Александра Степановича Антонова, которого положительно охарактеризовали в Тамбове. Поводов для отказа от такой кандидатуры не было и Антонов, практически единогласно, был утверждён в должности на уездном исполкоме.

Первым делом Антонов явился, прямо с вещами с железнодорожного вокзала в кабинет к Баженову. Тот крепко, по-дружески обнял его, вкратце обрисовал круг задач.

— Но главное, — сказал Баженов напоследок, — запомните, товарищ Антонов: через Кирсанов власти отправляют домой пленных чехословаков. И на начальнике милиции лежит важная миссия — разоружить бывших интервентов и отправить конфискованное оружие на оружейные склады с тем, чтобы передать его потом тамбовским властям.

Баженов подошёл вплотную к Антонову, взяв его под локоть, прошёлся с ним по кабинету вдоль окна и заговорщически негромко произнёс:

— Надеюсь, вы понимаете, Александр Степанович, что при этом не стоит забывать и интересы нашей родной партии.

Антонов понимающе кивнул головой и тут же спросил:

— Места для схронов уже определили?

— А вот этим также придётся заняться именно вам, голубчик.

Антонов усмехнулся и отвёл в сторону свободную правую руку.

— Нам не привыкать к трудностям. Тем паче, что края эти мне родные, знакомые с детства.

— Я рад, что ни я, ни партия в вас не ошиблись.

Баженов отстранился от Антонова и протянул ему руку для прощания.

Уездный город Кирсанов, что в 93-х вёрстах к востоку от Тамбова, раскинулся близ впадения в реку Ворону небольшой речушки Пурсавки. Поводом к основанию города послужило устройство здесь в начале XVIII века Красинского железного завода, уничтоженного в 1733 году. При заводе же водворены были крестьяне села Устье Елатомского уезда Рязанского наместничества. Первым же поселенцем здесь оказался крестьянин Хрисанф, в просторечии Кирсан, Зубахин и давший своё имя посёлку. По уничтожении завода селение обращено в дворцовое ведомство, а с 1779 года — селу придан статус уездного города.

Особой промышленности в городе никогда и не было (всю промышленность составляли, в основном, салотопенные и сальносвечные, да воскобойные заводики), зато значительна была торговля сырыми материалами — салом, кожами, шерстью, скотом, хлебом, воском и мёдом. От этой торговли до сих пор в городе сохранились Каменные торговые ряды постройки тридцатых годов XIX века с запоминающимися аркадными галереями. Привлекает внимание и бывшее здание земской управы, где и расположился нынче исполком, украшенное портиками ионического ордера.

Город красив в любое время года, но особенно прекрасен весной, когда утопает в зелени и бело-розовом цветении садов.

Антонов остановил извозчика у деревянного пятистенного дома с покатой крышей и небольшим крыльцом. Забор уже давно не крашен, дом, тем не менее, был крепок. Значит, хозяин в доме хороший. Не подверженный сантиментам, Антонов, тем не менее, почувствовал лёгкую дрожь в руках и ногах, когда открывал чуть скрипучую калитку. Войдя во двор, остановился, осмотрелся, вдохнул полной грудью, поднялся на крыльцо и толкнул дверь рукой.

— Есть кто дома? — крикнул негромко, но почувствовал, что голос оказался каким-то хриплым от всё того же волнения.

Оно и понятно — десять лет здесь не ступала его нога. Когда наводил справки, оказалось, что в доме хозяйничает лишь его младший брат — Дмитрий, учившийся на аптекаря. Его-то он и окликал сейчас. И верно, спустя мгновение, внутренняя дверь отворилась и на пороге показался такой же, как и он сам, невысокий, узколицый парень двадцати с небольшим лет: когда Антонов уходил из дома, тот был совсем ещё мальчишкой.

— Кто здесь? — спросил Дмитрий и, увидев Александра, застыл на пороге с открытым ртом.

Казалось, целую вечность они молча изучали друг друга, будто стараясь запомнить и оценить степень своей схожести и своего различия.

— Митяй!? — срывающимся голосом произнёс Антонов, поставив на пол саквояж с вещами. — Брательник мой.

— Ш-шура? — неуверенно произнёс Дмитрий, пытаясь воскресить в памяти засевшие в его мозгу десять лет назад родные черты лица старшего брата, бывшего кумиром его юности. — Неужто это ты вернулся?

— А то кто же? Я.

Они бросились друг другу в объятья, расцеловались и долго-долго похлопывали друг друга по спине. Отстранялись, смотрели друг на друга, затем снова обнимались. Антонов даже не думал прежде, что так обрадуется родному человеку.

20

Утро 25 октября (7 ноября по новому стилю) внешне ничем не отличалось от предыдущих дней. Этим хмурым утром Петроград продолжал жить своей обычной жизнью. Работали фабрики, магазины и рестораны, по городу спокойно ездили ярко освещённые трамваи, давали представления театры, шли уроки в гимназиях и школах, наряженная публика гуляла по Невскому и другим проспектам, толпилась возле электрических вывесок синематографов. Во всём городе было тихо. События бурлили только в Зимнем и Таврическом дворцах, в Генштабе и Смольном институте.

К десяти часам утра в штаб Петроградского военного округа был вызван адъютант управления заведующего автомобильной частью округа прапорщик Борис Книрш. Когда прапорщик вошёл в кабинет начальника штаба генерала Багратуни и представился, к нему обратился полковник Полковников:

— Господин прапорщик, я приказываю вам срочно достать два автомобиля, необходимые для министра-председателя господина Керенского, который должен ехать встречать подходящие к Тосно верные Временному правительству войска.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — вытянулся в струнку Книрш.

Впрочем, не так легко было выполнить это приказание. При штабе не осталось ни одной машины: одни уехали, другие были испорчены. Книрш пытался дозвониться до заведующего авточастью округа Подгурского, но адъютант полковника сообщил прапорщику, что его превосходительство только что лёг спать и не велел никому его беспокоить. Даже ссылки на приказ главнокомандующего округом Полковникова не помогли.

Прапорщику ничего не оставалось делать, как вернуться в штаб и доложить обо всём Полковникову. Тот вскипел.

— Я категорически требую исполнения приказания во что бы то ни стало, прапорщик!

— Вы рискуете своей карьерой, — поддержал Полковникова генерал Багратуни.

Присутствовавший в кабинете генерал-квартирмейстер подполковник Пораделов удивлённо воскликнул:

— Где Подгурский? Я его не узнаю, до чего он бездеятелен.

— Я не смог до него дозвониться, господин подполковник, — ответил Книрш.

— Послушайте, господа! Быть может, удастся достать машину в английском посольстве, — начал рассуждать вслух Полковников. — Или в каком-нибудь другом.

— Вы правы, Георгий Петрович. Это действительно выход, — согласился Пораделов. — Прапорщик, берите моего адъютанта прапорщика Соболева и займитесь поисками автомобилей.

— Слушаюсь! — щёлкнул каблуками Книрш и покинул кабинет.

Оба прапорщика вышли на улицу и решили, что вместо того, чтобы ехать на Французскую набережную в британское посольство, проще и быстрее пройти по Морской улице в итальянское посольство. В итоге же два автомобиля были найдены в американском посольстве — "Рено", и "Пирс Арроу" — у присяжного поверенного Сидамона Эристова, знакомого Книрша. Задание было выполнено, и прапорщики вернулись в штаб. Книрш отправился докладывать об этом Полковникову.

На капоте "Рено" трепыхался на ветру американский звёздно-полосатый флаг, шофёром был финн. Автомобиль долго стоял у главного подъезда штаба. В ожидании дальнейших распоряжений Книрш, покуривая, прохаживался вдоль машины. Через полчаса к нему вышел, наконец, одетый в форму морского офицера один из адъютантов Керенского Кованько и негромко произнёс:

— Поезжайте вслед за той машиной, которая сейчас выедет из ворот.

Кованько тут же побежал к воротам штаба, находящимся за углом и едва ли не на ходу вскочил в автомобиль с открытым верхом фирмы "Пирс Арроу". Прапорщик быстро взглянул в салон и заметил, что на заднем сиденье "Арроу" находились Керенский и генерал Козьмин, а кроме них были ещё два адъютанта Керенского — тот самый Кованько и поручик Виннер.

— Трогай! — крикнул Книрш шофёру-финну, но в последний момент к "Рено" подошёл прапорщик Брезе, адъютант Козьмина.

— Мне приказано составить вам компанию, прапорщик, — козырнул Брезе.

— Превосходно! — кивнул Книрш. — Может быть тогда вам ещё и сказали, куда нам ехать?

Брезе только пожал плечами.

— Ну, тогда пропустим вперёд машину главнокомандующего.

Они стали крутиться по Дворцовой площади на виду у немногочисленных прохожих, давая возможность машине Керенского проехать вперёд. Но на "Арроу" не торопились обгонять "Рено". Лишь спустя минуту Книрш понял, что на другом автомобиле желают, чтобы прапорщик возглавил мини-колонну. Но откуда он мог знать направление? И тогда Керенский приказал своему шофёру трогать в сторону арки, а там пропустить вперёд вторую машину. Книрш облегчённо выдохнул и кивнул водителю. Миновав Мариинский дворец, Книрш повернулся к Брезе:

— Куда же теперь?

— К Царскому, по Царскосельскому шоссе.

— Но я не знаю, как туда ехать. Может быть, всё-таки, мы поедем вторыми?

— Не нам с вами решать это, господин прапорщик.

Тем не менее, Книрш приказал водителю остановиться. Они ехали по Вознесенскому проспекту, рядом был какой-то магазин. Машина с Керенским поравнялась с "Рено", и Кованько махнул рукой, подзывая к себе Брезе.

— Езжай по Забалканскому! — приказал морской офицер.

И, тем не менее, Книрш переупрямил самого главнокомандующего. Машина с Керенским выехала вперёд, однако помчалась так быстро, что в иные моменты "Рено" отставала от неё едва ли не на четверть версты.

Миновав Забалканский проспект, машины свернули на Пулковское шоссе, ведущее в Гатчину, куда автомобили и прибыли около полудня. И сразу же направились во дворец.

Так, глава Временного правительства покинул столицу России в самый решающий момент. Ехал он, разумеется, за военной помощью, за войсками, оставшимися верными верховному главнокомандующему.

В Петрограде тем временем, события шли своим чередом.

21

Защищали Зимний дворец всего несколько сот юнкеров из юнкерских школ и около 130 женщин из так называемого "батальона смерти" под командованием легендарной Марии Бочкарёвой. В 1914 году эта бесстрашная женщина пошла на фронт добровольцем, четырежды была ранена, стала полным Георгиевским кавалером.

Объезжая фронт 1 мая 1917 года её приметил сам председатель Государственной Думы Михаил Родзянко, которому она и предложила создать женский добровольческий "батальон смерти".

— Ваша идея — великолепная, — поддержал её Родзянко.

Верховный же главнокомандующий генерал Алексей Брусилов, как кадровый военный, отнёсся к этим словам гораздо более скептически.

— Этот женский батальон будет первым в мире. Надеетесь ли вы на женщин?

— Ручаюсь, что мой батальон не осрамит России, — твёрдо отвечала Бочкарёва. — Солдаты в эту великую войну устали. Им нужно помочь нравственно.

Но в октябре семнадцатого женщины уже помогали Временному правительству не нравственно, а по-настоящему. Они — единственные из регулярных частей, кто до конца остался верен присяге, данной Верховному главнокомандующему Керенскому.

В 21 час 45 минут 25 октября в сторону Зимнего дворца раздался холостой выстрел крейсера "Аврора". Тут же по Зимнему стала стрелять артиллерия Петропавловской крепости. Но, к счастью, из 35 снарядов во дворец попали только два, которые не нанесли особого вреда. Это явилось сигналом к штурму цитадели Временного правительства.

Впрочем, сам штурм проходил весьма интересно. Задние двери дворца никем не охранялись, и через них свободно проходили повстанцы. Остановить их пытались только швейцары да служители в пышных ливреях, махавшие на красногвардейцев руками и кричавшие:

— Нельзя! Нельзя сюда!

Однако красногвардейцы входили в здание и тут же... сдавались юнкерам. Это красноречиво говорило о том, что все безумно устали от войны и не желали больше сражаться. На верхней площадке Зимнего юнкера задерживали всех, отнимали винтовки и отводили в сторону. К двум часам ночи таких пленников набралось уже более 400, то есть почти столько же, сколько во дворце было и юнкеров. Когда же численность красногвардейцев превысила число юнкеров, повстанцы набросились на защитников дворца и отобрали у тех не только их, но и свои винтовки. Тут как тут оказались и красные комиссары. Они возглавили эту разношёрстную красногвардейскую толпу и пошли обыскивать комнату за комнатой. Шум во дворце нарастал.

Юнкера пытались противостоять большевикам. Последний губернатор Петрограда и одновременно, комендант защиты Зимнего дворца Пальчинский вместе с офицером юнкерской школы поручиком Синегубом бегали из одной комнаты в другую, пытаясь организовать оборону. Однако у них мало что получалось. Революционные солдаты и матросы стали напирать, несколько юнкеров погибло. Пальчинский тем не менее не давал приказа открыть огонь, поскольку кабинет министров был против кровопролития. Наконец, Синегуб не выдержал.

— Кто сзади, зайдите в кабинет и просите разрешения открыть огонь, — зашептал он. — Ещё несколько минут, и этого нельзя будет сделать.

— Слушаюсь!

В зал заседаний ворвался один из юнкеров и, взяв под козырёк, спросил:

— Как прикажете, Временное правительство? Защищаться до последнего человека? Мы готовы, если прикажет Временное правительство.

А пока Синегуб отдавал приказ:

— Целься в матросов. Первый ряд в ближайших, второй — в следующих. По команде "огонь" дать залп. Без команды ни одного выстрела. Гранаты бросать первые к лестнице, а затем влево. Бросать — только стоя.

В это время за спинами красногвардейцев появился невысокий человек в круглых очках. Увидев его, толпа красногвардейцев загудела, затрясла винтовками и гранатами, готовые по первой же команде разнести в пух и прах это лежбище буржуазии.

— Спокойствие, товарищи! Спокойствие! — между тем произнёс человек в очках. — Товарищи! Да здравствует пролетариат и его революционный Совет. Власть капиталистическая, власть буржуазная у ваших ног, товарищи, у ног пролетариата. И теперь, товарищи пролетарии, вы обязаны проявить всю стойкость революционной дисциплины пролетариата Красного Петрограда, чтобы этим показать пример пролетариям всех стран. Я требую, товарищи, полного спокойствия и повиновения товарищам из операционного комитета Совета!

Однако большинство членов кабинета, поняв всю безысходность своего положения и надеясь на благоразумие большевиков, почти одновременно закричали:

— Этого не надо! Это бесцельно! Это же ясно! Не надо крови! Надо сдаваться.

Вся сцена длилась не более минуты. У двери зала раздался шум. В следующий миг дверь распахнулась, и в комнату влетел невысокий длинноволосый человек в круглых очках и фуражке в окружении солдат и матросов, словно вода во время паводка, мгновенно заполонивших зал заседаний.

Человек в очках от неожиданности и неуверенности остановился посредине, не находя слов. На него совершенно спокойно смотрели частью стоящие, частью сидящие министры.

— Временное правительство здесь, — подсказал ему заместитель министра-председателя Коновалов, продолжая сидеть. — Что вам угодно?

Казалось, человек в очках облегчённо выдохнул.

— Объявляю всем вам, членам Временного правительства, что вы арестованы. Я представитель Военно-революционного комитета Антонов-Овсеенко.

Министры послушно встали и отошли к дальнему углу. В 2 часа 30 минут арестованных министров отправили в Петропавловскую крепость.

22

С марта 1917 года партия социалистов-революционеров (в союзе с меньшевиками) задавала тон в Советах рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Эсеры вошли в коалиционное Временное правительство. Более того, один из представителей данной партии, Александр Керенский, вскоре возглавил его, другой, Виктор Чернов, стал министром земледелия, третий — Николай Авксентьев назначен министром внутренних дел. Что немудрено — ведь вопрос о земле значился едва ли не главным в программе партии эсеров. Однако, к сожалению, не всё проходило так, как хотелось бы эсерам: погромы и пожары в помещичьих усадьбах не вписывались в мирный ход земельной реформы. И Чернов вынужден был в августе подать в отставку со своего поста. К тому же, внутри партии появились расхождения не только по вопросу о земле, но и о мире. Часть руководящих работников всё чаще принимала сторону большевиков, поддерживая стихийное крестьянское движение.

Левое крыло ПСР возглавила Мария Спиридонова, к ней примкнули Борис Камков (Кац), и Марк Натансон. Впрочем, до ноября месяца 1917 года партия оставалась единой. И только октябрьский переворот привёл к окончательному расколу: правое крыло решительно выступило против революции, левое крыло эсеров поддержало большевиков. Основной причиной такой поддержки стало принятие большевиками "Декрета о земле", полностью повторявшего эсеровскую земельную программу.

— Как нам ни чужды грубые шаги большевиков, — отстаивала свою точку зрения Спиридонова, — но мы с ними в тесном контакте, потому что за ними идёт масса, выведенная из состояния застоя...

26 ноября открылся последний, IV съезд партии эсеров, делегаты которого определённо высказались за борьбу с большевиками под лозунгом "Вся власть Учредительному собранию!" Но на этом съезде уже не было представителей левого крыла, которые неделей ранее, 19 ноября, провели свой первый съезд. И поддержали принцип Советской власти, считая её более близкой к народу и крепко связанной с ним. Спустя всего три недели после этого, левые эсеры дали согласие войти в советское правительство, получив в нём почти половину портфелей.

23

Целые сутки эсерам и меньшевикам, заправлявшим в губернском исполнительном комитете Советов, удавалось замалчивать событие, происшедшее накануне, 25 октября, в Петрограде — вооружённый переворот и насильственный захват большевиками власти в стране. В тамбовском исполкоме было всего двое представителей от партии коммунистов, но это не означало, что в Тамбове вообще не было коммунистов. Были такие, например, на почте. Они-то и доставили пришедшую из столицы телеграмму за подписью Ленина о свершившемся перевороте. Тем не менее, до большевистского переворота в Тамбове было очень далеко.

Буквально на следующий день по всей губернии в спешном порядке были созданы "Комитеты спасения родины и революции" во главе с губернским комиссаром Временного правительства, избранным лишь в сентябре, Константином Шатовым, потомственным дворянином, членом партии эсеров с 1907 года. 28 октября к уездным земельным комитетам вынуждены были официально обратиться товарищ (заместитель) председателя губернского земельного комитета, член губкома ПСР Валентин Гроздов и представитель российского министерства земледелия Фёдор Чернышев:

"Во избежание гражданской войны в сёлах и деревнях, во имя спасения сельскохозяйственных ценностей в имениях, управа губернского земельного комитета просит управы уездных земельных комитетов немедленно же сплотить вокруг себя все организации небольшевистского толка, всех авторитетных лиц и повести самую решительную борьбу против безответственных лозунгов насчёт земли, которые будут бросать в деревню. Примите все меры, чтобы принять имения на учёт, имеющие большую ценность в первую очередь. Стоящие на точке зрения отмены частной собственности на землю, помните: социал-демократы-большевики делают последние усилия, чтобы помешать осуществлению великой земельной реформы. Это выступление началось в момент обсуждения законопроекта Временным правительством о передаче всей земли земельным комитетам. Выступление большевиков в Петрограде имеет целью, кроме того, сорвать Учредительное собрание и помешать организации твёрдой народной власти. Всю силу и всё влияние употребите на борьбу со стремлением большевиков".

Эсерами было быстро поставлено на ноги и приведено в боевую готовность всё, что только можно было поставить и привести. Главной их опорой был регулярный 7-й запасной кавалерийский полк, куда большевикам практически путь был заказан, так как полковой состав и полковой комитет сплошь состояли из эсеров и меньшевиков. Немалую силу представляли из себя и ударники, под командой прапорщика Леонова. Остальные части гарнизона, находившиеся под влиянием большевиков (а это несколько полков), как неблагонадёжные, были весьма мудро и своевременно обезоружены эсерами под разными благовидными предлогами. Оружие им было оставлено только в размерах, необходимых для несения караульной службы. Да и оставленное оружие способно было, как говорится, стрелять только через раз.

Позаботившись о разоружении своих главных оппонентов по власти внутри губернии, тамбовские эсеры с меньшевиками готовы были даже помочь своим товарищам из центра. Впрочем, сообразно демократическому принципу, эсеры сочли необходимым пригласить на проходившее в помещении Присутственных мест заседание "Комитета спасения родины и революции" и представителей большевиков. Посовещавшись в своём губкоме, большевики решили не отказываться от приглашения: всегда важно было знать, что готовят твои противники. На заседание Комитета были делегированы от городского Совета Гусев и от завода №43 Гаврилов с Носовым. Опять же, соблюдая приличия, заседание не открывали до тех пор, пока не пришли большевики. Как только трое большевиков прошествовали в зал заседаний, в коридоре появилось с полсотни кавалеристов, взявших здание под охрану. Впрочем, большевики решили, что это эсеры испугались их присутствия и, на всякий случай, выставили охрану.

— Правильно! — хихикнул Носов. — Охрана тут не лишняя, так как большевики без бомбы в кармане теперь не ходят, чего доброго взорвать могут!

Гаврилов с Гусевым также настороженно огляделись и, убедившись, что всё вокруг спокойно, великодушно хмыкнули на шутку своего товарища.

Заседание открыл эсер Попов. Начали издалека: разобрали несколько вопросов местного характера. После чего перешли к главному.

— Товарищи! — нацепил на переносицу круглые очки Попов. — К нам поступила телеграмма от наших московских товарищей, депутатов Московской городской думы. Разрешите, я её зачитаю.

Попов взял со стола небольшой листок бумаги, на который была наклеена телеграфная лента, и стал читать:

— "Несколько дней назад по окраинам Москвы появились вооружённые банды, которые нарушают спокойствие жителей. Прошу помощи. Председатель Московской городской думы Руднев".

Попов снял очки и, слегка прищурившись, посмотрел в зал.

— Руднев — кто? — Гаврилов глянул сначала на Носова, затем на Гусева.

— Если не ошибаюсь, эсер, — ответил Гусев.

— Товарищи, прошу высказываться по сути дела, — предложил Попов.

Завязались прения, основным выводом которых стало — необходимо оказать помощь москвичам. И в Тамбове есть для этого войсковые подразделения. С этим, в принципе, были согласны все, кто приняли участие в дискуссии. Однако не все приняли в ней участие.

— Кто ещё хочет высказаться? — спросил председательствующий.

В зале была тишина. Наконец, один из лидеров местных эсеров, Вольский, оглянувшись назад, предложил:

— Да вот, послушаем ещё, что скажут товарищи большевики.

Большевики не стали отказываться и от этого предложения. Со своего места поднялся Гусев, но даже не стал выходить на трибуну. Ответил с места коротко:

— Никаких бандитов в Москве нет. Есть — баррикадный бой. Мы — против посылки туда какой бы то ни было помощи!

— И всё же, товарищ Гусев, нам бы хотелось знать, что предпримет ваша фракция в Совете, если Комитет всё-таки решится послать помощь в Москву? — настаивал Вольский.

— Мы не можем ручаться за остальных своих товарищей, и не знаем, что они будут делать, — отвечал Гусев. — Мы же сами, ввиду глубокой ночи, направимся после собрания по квартирам. Спать!

Гаврилов с Носовым согласно закивали, поддерживая своего товарища. Больше большевики не произнесли ни слова. Впрочем, большего от них и не требовалось: они сами всегда пропагандировали при принятии решений принцип демократического централизма, то есть, когда меньшинство подчиняется решению большинства. А большинство членов Комитета спасения родины и революции проголосовало за оказание помощи Москве.

Однако, тройка коммунистов была не лыком шита: они тоже предусмотрели такой вариант. И после того, как собрание было закрыто и все его участники покинули Присутственные места, на выходе коммунистов ждал их партийный товарищ из 60-го полка.

— Ваша задача, — шептал ему Гаврилов, — проследить, когда будут отправлять в Москву кавалеристов и не прозевать, шепнуть им на ушко, куда и зачем их увозят.

— Понятно! — кивнул солдат и стрелой помчался в казармы, выполнять задание партии.

Операция большевикам удалась — на следующий день им сообщили, что два эскадрона кавалеристов отказались ехать в Москву и вернулись обратно с дороги.

Но если с Москвой тамбовские коммунисты разобрались, то с Тамбовом всё было не так просто: у их противников, эсеров и меньшевиков, в руках была хорошая дубинка — многотысячный отряд ударников. Нужно было думать, как их обезвредить и обезоружить. Разумеется, все те комиссии, которые проводили расследования по поводу хищения оружия и боеприпасов с городских складов, возглавляемые в своё время Булатовым и Антоновым, их никак не удовлетворяли. Они понимали, что оружие уходило к эсерам.

На помощь коммунистам пришли выборы в Городской Совет, состоявшиеся в конце ноября 1917 года. Большевики на этих выборах, наконец-то, получили большинство. И они тут же озадачились тем же — вооружением. Но, поскольку на тамбовских военных складах оружия уже практически не оставалось, приходилось изыскивать его в других местах. В той же Москве. И в начале декабря оружие было получено — 600 винтовок, двадцать тысяч патронов и три пулемёта. Всё это до поры до времени укрыли на территории завода №43. Было решено немедленно приступить к организации заводского отряда красноармейцев. И уже скоро под ружьём оказались около двухсот человек, в основном, старые солдаты с опытом боевых действий. Но численность отряда постоянно росла. Это уже была сила. Был назначен день разоружения ударников. Разрабатывалась целая боевая операция, которую предполагалось провести ночью, под прикрытием темноты. Но всё оказалось гораздо проще и прозаичнее. Обошлось даже без единого выстрела. Ударники просто-напросто спали. Спал даже штабной часовой, у которого, сонного, спокойно отобрали винтовку и прошли внутрь. Арестовали и самого прапорщика Леонова, и весь руководящий состав ударников, которых отправили в Тамбовскую тюрьму. Вышли они оттуда лишь в июне восемнадцатого, во время эсеровского июньского мятежа в Тамбове.

В декабре же большевики окончательно взяли власть и в губернском Совете. Председателем губернского исполкома стал большевик Михаил Чичканов, Баженов пока остался его заместителем.

24

В конце студёного декабрьского дня в приёмной председателя Кирсановского уездного исполнительного комитета появилась прилично одетая, благородного вида женщина, которая, судя по её нервному поведению, была чем-то явно то ли взволнована, то ли напугана. Лизавета, приехавшая в Кирсанов вместе со своим тамбовским эсеровским шефом Баженовым, поначалу ни в какую не хотела даже докладывать тому о ней.

— Вы мне, дама, сначала скажите, по какому вопросу вы хотите повидать товарища Баженова, а затем уж я решу, к вам ли ему нужно, или, может, вам в состоянии помочь кто-нибудь из его заместителей.

— Уж позвольте мне самой решать, кто мне сможет помочь, — женщина уже была на взводе и ей стоило немалых трудов сдерживать себя.

— Да поймите же вы, Михаил Антонович весьма занят, и не может принимать всех подряд, — Лизавета уже начала раздражаться от безосновательной настырности посетительницы.

И тут женщина перестала сдерживаться и разрыдалась.

— Я не всякая, — сквозь рыдания произнесла она, доставая из-под рукава вышитый носовой платок. — Не каждую барыню изгоняет из своего поместья мужичье, да ещё без средств к существованию.

Наконец Лизавета поняла, в чём дело. Она глядела некоторое время на плакавшую и периодически сморкавшуюся в платок даму, затем вздохнула, встала и вошла в кабинет к Баженову. Через минуту вновь вернулась в приёмную и, открыв настежь дверь кабинета, как можно вежливее произнесла:

— Пройдите дама. Михаил Антонович вас примет.

Услышав эти слова, посетительница мгновенно преобразилась. Она перестала плакать, успокоилась, и только красные пятна на лице да покрасневшие от слёз глаза выдавали её состояние.

Невысокий, круглолицый и наполовину лысый Баженов поднялся, пойдя ей навстречу, по-дворянски поцеловал протянутую ею для приветствия руку и, плотно прикрыв дверь, подвёл к стулу, приставленному к его столу, посадил её, а сам сел на своё место.

— Я вас слушаю, мадам.

— Вы — моя последняя надежда, как представитель законной ныне власти.

Баженов промолчал, не сводя глаз с посетительницы.

— Я — Мария Ивановна Олив, помещица села Нижние Пески Васильевской волости.

— Вот как? — искренне удивился Баженов. — И что же вас привело ко мне?

— Дело в том, что меня из моего поместья выгнали мои же крестьяне, — женщина снова готова была расплакаться. — Сказали — убирайся, покуда жива. Хватит, попила нашей кровушки. Более того, не дали мне забрать ничего для проживания в Кирсанове в моём доме, даже из движимого домашнего обихода.

— Интересное дело, — забарабанил пальцами по столу Баженов. — Это, естественно, никуда не годится. Не для того мы свергали дворянского царя, чтобы в России начал править царь мужичий. Конечно же, мы одёрнем ваших мужиков. Властью, данной мне в Кирсановском уезде, я вам это обещаю.

— Правда? — грустно улыбнулась Олив.

— Не далее, как завтра, я направлю в деревню отряд милиции.

Баженов поднялся, давая понять посетительнице, что разговор окончен. Дама также встала. Баженов кивком головы попрощался с ней. Олив вышла из кабинета. Баженов тут же снял трубку с телефонного аппарата и несколько раз покрутил ручку.

— Барышня, соедините меня с начальником уездной милиции.

Через короткое время на другом конце провода Баженов услышал знакомый голос:

— Антонов у аппарата!

— Александр Степаныч, дорогой. Это Баженов. У меня к вам очень срочное дело.

— Уже бегу.

Через двадцать минут Антонов вошёл в приёмную Баженова. Увидев его, Лизавета даже несколько растерялась и слегка покраснела. Одной из причин, по которой она согласилась уехать из Тамбова в Кирсанов, была та, что (она это знала) Баженов обещал перетащить сюда и Антонова. Ей нравился его взрывной, сумасшедший характер. И ей казалось, что и он в последнее время стал обращать на неё внимание.

— Александр Степанович? Вы так неожиданно.

— Здравствуйте, Лиза, — улыбнулся Антонов. — Увы, для меня тоже звонок товарища Баженова был неожиданным. Он у себя?

— У себя, — кивнула Лизавета.

Антонов приоткрыл дверь и заглянул в кабинет.

— Можно, Михаил Антонович?

— Да, да, товарищ Антонов! Заходите, я вас жду.

— Что случилось? — присаживаясь у стола Баженова, спросил Антонов.

— Случилось много чего, дорогой мой товарищ Антонов, — тяжело вздохнул Баженов, протягивая Антонову телеграфную ленту. — Вот, смотрите, гуком Шатов из Тамбова прислал телеграмму.

Антонов пробежал глазами по строчкам: "В имении Каржаевой с. Беляевке Трескинской волости разграблены дом, кладовые, прошу принять меры охраны содействия вывозу уцелевших вещей из имения".

Поняв, что Антонов закончил читать, Баженов устало произнёс:

— И вот таких сообщений по нескольку штук в день. Мне некогда другими вопросами заниматься.

— Я свяжусь с Токмаковым, начальником Трескинской милиции, пусть разберётся.

— Свяжитесь, батенька, Александр Степанович. И затем о результатах доложите лично мне.

— И тем не менее, я так предполагаю, что не поэтому вопросу вы пригласили меня так срочно.

— Не по этому конкретно, вы правы. Но, собственно, по такому же. Видите ли, товарищ Антонов. Тут вот, недавно меня посетила одна дама. Помещица из Нижних Песков Васильевской волости. Жаловалась на то, что её из её же поместья выгнали её же мужики...

— Видимо, надоела она им до смерти, — заулыбался Антонов. — Да и то сказать, не убили же они её и не ограбили, а просто выгнали.

— В том-то и дело, что ограбили, Александр Степанович, — осадил его Баженов. — И я обещал даме одёрнуть мужиков. В конце концов, не за свободу ли личности мы с вами революцию делали, а, товарищ Антонов?

Антонов только молча развёл руками.

— Короче говоря, товарищ Антонов. Бери своих милиционеров, езжай в Нижние Пески и пусть мужики сами отвезут своей бывшей барыне предметы движимого домашнего обихода, на какие она укажет.

— Понял!

Антонов встал и вышел из кабинета.

Когда в Нижние Пески прибыл отряд милиции во главе с самим Антоновым, местные мужики поначалу заупрямились:

— Мы тут всю жизнь свою трудились, мы и будем всем пользоваться.

— У меня не забалуешь, мужики, — расстегнул Антонов кобуру с наганом.

Однако и песковские были не лыком шиты. Тем паче, что заправляли здесь большевики, а уж они-то знали, что в Кирсанове верховодят эсеры. Они заранее приготовили винтовки и попытались оказать вооружённое сопротивление милиционерам, желая заставить тех отступить. Но Антонов предусмотрел и такой поворот событий, потому и разделил свой отряд на две части: когда одну окружили вооружённые песковцы, из укрытия возникла вторая часть отряда. Мужики поняли, что сопротивляться бесполезно.

— Чёрт с ней, с этой барыней! — чертыхнулся видимо старший. — Отвезём мы ей на своих лошадях в Кирсанов нужную ей обстановку.

— Так-то лучше, мужики! — усмехнулся Антонов. — И помните, Антонова сложно обмануть. Я лично всё проверю.

Он лихо вскочил в седло своего гнедого коня и, бормоча себе под нос свою любимую песенку: "Трансвааль, Трансвааль, страна моя, Ты вся горишь в огне... ", — ударил каблуками по конскому крупу.

25

В самом начале 1918 года Россия жила ожиданием созыва Учредительного собрания. Это, пожалуй, был один из последних шансов для российских политиков привить стране демократические устои. Стране самодержавной, артельной, привыкшей все дела решать таким образом, когда все за всех в ответе, но при этом страной правит один "небожитель" до самой смерти. Пора было положить этой многовековой традиции конец. Многие передовые мыслители именно на Учредительное собрание и возлагали особые надежды. Так, писатель Максим Горький в январе 1918 года писал: "Лучшие русские люди почти сто лет жили идеей Учредительного собрания. В борьбе за эту идею погибли в тюрьмах, в ссылке и каторге, на виселицах и под пулями солдат тысячи интеллигентов. На жертвенник этой священной идеи пролиты реки крови".

Горький имел в виду восстание декабристов в 1825 году. Но тогда воплотить мечту интеллигенции не позволило самодержавие. Да и нынче идея Учредиловки натолкнулась на сопротивление пришедших к власти большевиков. Они же понимали, что реально могут потерять власть. Ведь выборы в Учредительное собрание они проиграли с треском.

44 миллиона 433 тысячи проголосовавших россиян сделали свой выбор следующим образом: эсеры получили около 40 процентов голосов, украинские боротьбисты и другие близкие к ним группы национального и несоциалистического характера — около 14 процентов, большевики собрали 23 процента голосов, кадеты — менее 5 процентов, меньшевики и того меньше — всего три процента. В количественном отношении картина выглядела следующим образом: 370 эсеров, 175 большевиков, 86 представителей от национальных групп, 40 левых эсеров, 17 кадетов, 15 меньшевиков, 3 народных социалиста. Даже в случае объединения с левыми эсерами, большевики всё равно оказывались в меньшинстве. Нужно было срочно что-то предпринимать.

В ночь со 2 на 3 января (по старому стилю) состоялось совместное заседание ЦК РСДРП(б) и ЦК партии левых эсеров, на котором как раз и обсуждались вопросы об Учредительном собрании. Искали повод для разгона Учредиловки. После долгих споров пришли к выводу, что повод можно найти следующий: срочно составить нечто вроде проекта конституции, которая должна была законодательно закрепить завоевания Октябрьского переворота и провозгласить основные принципы и задачи социалистического государства. Такую конституцию ни эсеры, ни кадеты точно не поддержат. Значит, Учредительное собрание можно будет законно разогнать. Написать проект конституции поручили Ленину, в помощники ему назначили Бухарина и Сталина. И уже на следующий день ВЦИК большинством голосов принял "Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа".

Совет народных комиссаров назначил открытие Учредительного собрания на 5 (18 по новому стилю) января 1918 года. К открытию готовились обе стороны, ибо обе стороны понимали, что в этот день может решиться судьба России.

Большевикам стало известно, что их политические оппоненты готовят на этот день крупную политическую демонстрацию с применением военной силы, и, в первую очередь, броневиков: броневики держали в руках ключ к положению, — замечал очевидец тех событий американец Джон Рид, — за кого были броневики, тот мог распоряжаться всем городом. Броневики были под началом бывших офицеров царской армии. Однако управлять ими должны были простые солдаты, почти поголовно перешедшие на сторону большевиков. Таким образом, с помощью рабочих они превратили броневые машины в никому не нужную груду железа. Впрочем, это не испугало кадетов, эсеров и меньшевиков. Всё равно основной упор они сделали на мирную демонстрацию. Предвидя и это, ещё накануне, 4 января, большевистская газета "Правда" поместила на своих страницах грозную резолюциюПетросовета: "Это будет демонстрация врагов народа. 5 января на улицах Петрограда будут демонстрировать саботажники, буржуазия, прислужники буржуазии. Ни один честный рабочий, ни один сознательный солдат не примет участия в этой демонстрации врагов народа... Каждая попытка проникновения групп контрреволюционеров в район Таврического дворца будет энергично остановлена военной силой". В довершение ко всему, большевики объявили Петроград на осадном положении.

Тем не менее, рано утром, 5 января, когда избранные депутаты с горящими глазами и торжественным видом шествовали по Шпалерной улице к Таврическому дворцу, одновременно из разных концов города к Таврическому дворцу двинулись стройные колонны демонстрантов, немалую часть которых составляли те самые честные рабочие. Но подавляющее большинство всё же были представителями интеллигенции и студенчества. Всего демонстрантов было около шестидесяти тысяч человек. В руках они несли красные знамёна и большие плакаты с надписями: "Вся власть Учредительному собранию!" "Да здравствует народоправство!", "Земля и воля!".

Разговоры среди манифестантов были невесёлые, ведь уже стало известно, что вооружённая демонстрация отменена.

— Идём, точно бараны. Всё равно разгонят эти подлецы большевики, — негромко переговариваясь между собой, манифестанты, тем не менее, продолжали путь.

Кое-где по пути следования им встречались отдельные солдаты с красными повязками на рукавах, вооружённые с ног до головы.

— Предатели! — кричали им вслед из толпы.

Недалеко от казарм Петроградского полка манифестантов встретила большая группа солдат-красногвардейцев. Манифестанты даже чуть притормозили, не зная намерений этих солдат. Впрочем, они вели себя довольно мирно, лишь позволив несколько грубых выкриков:

— Буржуи проклятые, куда топаете?

— Вот задаст вам Ленин, будете знать!

— Контрреволюционеры! Прислужники Антанты!..

Поняв, что стрелять здесь в них не собираются, манифестанты ускорили шаг и до самого Невского проспекта шли беспрепятственно. Даже встретившиеся им несколько раз красногвардейские патрули не обращали на них никакого внимания.

Следующий инцидент, правда, приятный, произошёл, когда манифестация поравнялась с казармами Семёновского полка. Оттуда высыпало несколько сот солдат, большинство даже неодетых, без шапок и шинелей. Они провожали шествие сочувственными выкриками:

— Подай вам бог удачи. Разбейте большевиков.

— Берите в плен самого Ленина!

— Смотрите, защищайте хорошо Учредительное собрание!

— Пойдёмте с нами! Вы нам в этом поможете! — выкрикнул кто-то из толпы манифестантов.

— Не велено нам! Запрещено! — отмахнулись семёновцы.

Впрочем, всё-таки несколько десятков солдат рискнуло пойти к Таврическому дворцу, нырнув в толпу и затерявшись в ней.

Ближе к Таврическому дворцу, на Пантелеймоновской улице манифестацию, наконец, остановили вооружённые патрули с красной повязкой на рукавах.

Толпа напирала на патрули и прорывала неплотные цепочки красногвардейцев. В толпе сначала робко, затем всё громче раздавались выкрики:

— Долой большевиков! Долой советское правительство! Да здравствует Учредительное собрание!

На передних всё решительнее напирали задние. Наконец, краснофлотцы и красноармейцы, обвешанные пулемётными лентами, не выдержали и стали пятиться назад под натиском толпы вглубь по Литейному проспекту. Откуда-то сзади патруля раздалась команда:

— Пли!

В цепях вооружённых людей пауза нерешительности длилась всего несколько мгновений. Затем раздались первые выстрелы. Испуганная толпа дрогнула и отступила, оставляя за собой тела убитых и раненых. Снова выстрелы. Снова качнулась толпа. Закричала, застонала.

— Креста на вас нет, проклятые, — старая женщина, шедшая в толпе начала грозить своим маленьким кулачком. — Душегубы!

— Долой большевиков! Да здравствует Учредительное собрание! — в бессильном гневе кричат из толпы.

Один красногвардеец в серой куртке и белой шапке с красной полосой наискось вырывал красное же знамя у старика и бил его ребром шашки. Старик заплакал от боли, но знамени не выпустил. К нему на помощь бросилась какая-то женщина. Она стала просить красногвардейца оставить старика в покое. В ответ красногвардеец с исказившимся от злобы лицом ударил женщину шашкой по руке. Кровь брызнула из-под пальто. Старик, увидев это, задрожал, весь съёжился. Наконец, вырвав знамя у старика, красногвардеец чиркнул спичкой и поджёг его.

Однако демонстранты не собирались сдаваться так быстро. Сделав паузу после первых выстрелов, люди вновь и вновь поднимались с мостовой и пытались пройти вперёд, распевая те самые песни, с которыми большевики два месяца назад штурмовали Зимний: "Вихри враждебные веют над нами" и "Вы жертвою пали в борьбе роковой". Тем не менее, ни одной колонне демонстрантов так и не удалось прорваться к Таврическому дворцу. Большевистские патрули знали своё дело чётко.

В тот день погибло девять человек и более двадцати было ранено. По злой иронии судьбы похороны жертв сторонников Учредительного собрания состоялись 9 января, в тринадцатую годовщину "кровавого воскресенья" 1905 года.

Это сравнение не преминул обыграть в одной из своих статей, опубликованной спустя ровно год, 9 января 1919 года в газете "Новая жизнь" писатель Максим Горький: "... Итак, 5 января расстреливали рабочих Петрограда, безоружных. Расстреливали без предупреждения о том, что будут стрелять, расстреливали из засад, сквозь щели заборов, трусливо, как настоящие убийцы.

И точно так же, как 9 января 1905 года, люди, не потерявшие совесть и разум, спрашивали стрелявших:

— Что вы делаете, идиоты? Ведь это свои идут! Видите — везде красные знамёна, и нет ни одного плаката, враждебного рабочему классу, ни одного возгласа, враждебного вам!

И так же, как царские солдаты — убийцы по приказу, отвечают:

— Приказано! Нам приказано стрелять!

И так же, как 9 января 1905 г., обыватель, равнодушный ко всему, и всегда являющийся только зрителем трагедии жизни, восхищался:

— Здорово садят!

И догадливо соображал:

-Эдак скоро они друг друга перехлопают!

Да, скоро. Среди рабочих ходят слухи, что Красная гвардия с завода Эриксона стреляла по рабочим Лесного, а рабочие Эриксона подверглись обстрелу Красной гвардии какой-то другой фабрики.

Этих слухов — много. Может быть они — не верны, но это не мешает им действовать на психологию рабочей массы совершенно определённо.

Я спрашиваю "народных" комиссаров, среди которых должны же быть порядочные и разумные люди: понимают ли они, что, надевая петлю на свои шеи, они неизбежно удавят всю русскую демократию, погубят все завоевания республики?

Понимают ли они это? Или они думают так: "Или мы — власть, или — пускай всё и все погибают?"

Похороны жертв расстрела вылились в грандиозное многотысячное шествие, и на сей раз большевикам хватило такта не противодействовать этой манифестации.

Впрочем, в таком противодействии уже не было смысла. Учредительное собрание к тому времени уже приказало долго жить. В самом же Таврическом дворце было в тот день неуютно и мрачно. По его многочисленным залам бродило несколько иностранных корреспондентов, бродили сами депутаты, а также многочисленные красногвардейцы и матросы, большей частью пьяные, с пулемётными лентами крест-накрест, увешанные гранатами и наганами, лузгали семечки, сплёвывая прямо на пол, и стучали прикладами винтовок об пол. Во дворце густо висела площадная брань. Все ждали появления фракции большевиков во главе с Лениным, а большевики ждали результатов манифестации. Наконец, они прошли в зал заседаний и заняли свои места.

Открывал первое заседание Учредительного собрания в 16 часов председатель Всероссийского Центрального исполнительного комитета (ВЦИК) Яков Михайлович Свердлов. Причём, в самом начале произошла неожиданная сцена. Большевики, как обычно, запели "Интернационал". Однако эсеры и меньшевики не собирались отдавать им революционную песню, которую они также считали своей, и подхватили её. Они поднялись с мест и присоединились к общему хору. В единодушном пении, в едином порыве вдруг слились голоса непримиримых врагов — Ленина и Чернова, Бухарина и Церетели. Немногочисленные кадеты лишь саркастически при этом ухмылялись.

После этого на трибуну председательствующего поднялся Свердлов.

— Руки в крови! Довольно крови! — увидев его, зашумели и засвистели эсеры.

Но Свердлов был абсолютно спокоен. Дождавшись, пока буря утихнет, он произнёс:

— Товарищи депутаты, а теперь позвольте мне всё-таки открыть заседание и приступить к выборам председателя. У кого будут какие кандидатуры?

— Чернова! — предложили правые эсеры.

— Спиридонову! — не желали им уступать эсеры левые.

В итоге, что легко было предположить, учитывая их большинство, председателем выбрали одного из лидеров правых эсеров Виктора Чернова.

Начав своё выступление, Чернов сразу попытался примирить противников:

— Уже фактом открытия первого заседания Учредительного собрания, самим этим фактом провозглашается конец гражданской войне между народами, населяющими Россию!

Как, однако, он ошибался. Гражданская война ещё и не начиналась. Большевики не собирались просто так отдавать свою власть.

В ответной речи Николай Бухарин воскликнул:

— Вопрос о власти окончательно будет решён той самой гражданской войной, которой остановить нельзя вплоть до полной победы русских рабочих, солдат и крестьян. С нашими смертельными классовыми противниками мы клянёмся с этой трибуны вести гражданскую войну, а не примирение.

Всё заседание проходило чрезвычайно бурно. В зале то и дело вспыхивал невероятный шум, всех ораторов постоянно перебивали выкриками с мест и свистом. После каждой фразы выступающих со всех концов зала раздавались реплики — то иронические, то одобрительные, то гневные.

Во время заседания довольно странно вёл себя Владимир Ленин. Он был бледен и было видно, как он сильно волновался, обводя зал напряжённым взглядом. Однако постепенно он взял себя в руки и настолько расслабился, что почти разлёгся прямо на ковре на ступеньках возле председательской трибуны. Время от времени он весело смеялся над отдельными речами меньшевиков и правых эсеров.

Большевики тем временем перешли в наступление. Яков Свердлов предложил депутатам принять большевистскую Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа, в которой одобрялись и декреты о мире и земле. В зале повисла тишина. Все понимали, что наступил, пожалуй, самый решающий момент для Учредительного собрания. Если Декларацию принять, Учредительное собрание, по существу, тут же подписывало себе смертный приговор. Оно становилось не нужным и вся власть вновь переходила к Советам. Если же её не принимать, то у большевиков было бы полное основание воскликнуть: "Учредиловка отвергла завоёванные народом декреты о мире и земле!"

Виктор Чернов ловил взглядом своих товарищей по партии и единомышленников, они же напряжённо смотрели на него. От решения председателя зависело сейчас очень многое. Даже большевики затихли в ожидании. И тут Чернов предложил гениальное в своей простоте решение:

— Я предлагаю отложить обсуждение декларации.

Под шквал аплодисментов его предложение было принято. Это явилось ударом для большевиков, как ни странно, не предвидевших такого хода. Ленин поднялся со ступенек:

— Я требую объявить перерыв в заседании. Нашей фракции необходимо посовещаться.

Чернов не возражал. Он и сам устал.

Большевики прямо в зале окружили Ленина. Что делать? — читалось в их взглядах. Но Ленин уже принял решение.

— Пусть они наговорятся, — сказал он. — Не надо им в этом мешать, а завтра мы повесим замок на этом здании, когда они, устав от разговоров, разойдутся.

Фракция большевиков в полном составе отправилась на совещание.

26

В принципе, особой необходимости в созыве Учредительного собрания уже не было. Сама жизнь подсказала вполне эффективный орган народовластия — Советы. Ведь задумывалась Учредиловка ещё при Временном правительстве, летом 1917 года. Например, один из видных правых эсеров, депутат Учредительного собрания Борис Соколов вспоминал: "Не раз мне приходилось слышать от солдат, и притом наиболее интеллигентных, возражения против Учредительного собрания. "К чему какое-то Учредительное собрание, когда есть наши Советы, которые могут всё разрешить, во всём разобраться". Однако проблема-то была в том, что Советы всё более и более большевизировались, никакой демократией и многопартийностью там уже и не пахло, потому правые партии и возлагали на Учредительное собрание последнюю надежду мирным путём выбить почву из-под большевиков, по крайней мере, научить их прислушиваться не только к голосу своих вождей, но и представителей других партий. Впрочем, очень многое в этой надежде было наивного.

Срочно было созвано заседание ЦК РСДРП(б), на котором решался один-единственный вопрос — тактика по отношению к Учредительному собранию. Заседали долго, с 10 часов вечера до 1 часа ночи. Наконец, приняли решение. Ленин собственноручно написал Декларацию об отношении к Учредительному собранию. Однако, зачитать эту декларацию — полдела. А что же дальше?

— Да, надо, конечно, разогнать Учредительное собрание, — подытожил Ленин. — Но вот как насчёт левых эсеров?

— Даже если левые эсеры присоединятся к нам, мы всё равно будем в меньшинстве, — произнёс Лев Троцкий.

В самый напряжённый момент вдруг раздался стук в дверь, и в приоткрывшуюся створку просунулась лысая голова одного из старейших представителей левых эсеров Марка Натансона.

— Простите, товарищи, меня наша фракция направила к вам посоветоваться.

— Проходите, проходите, товарищ Натансон, — жестом руки пригласил его войти Ленин.

Большевики замолчали и устремили свои взгляды на гостя. А Натансон не стал затягивать разговор, и заявил сразу, без обиняков:

— А ведь придётся, пожалуй, разогнать Учредительное собрание силой.

— Браво! — воскликнул Ленин, прищурив глаза в улыбке. — Что верно, то верно! А пойдут ли на это ваши?

— У нас некоторые колеблются, — честно признался Натансон. — Но я думаю, что в конце концов согласятся. С ними сейчас очень интенсивно работает товарищ Спиридонова.

У большевиков отлегло от сердца. Всё же тот факт, что не они одни пришли к выводу о разгоне Учредиловки, позволяет им соблюсти хоть какое-то подобие демократии.

Было решено, что после перерыва в зал заседаний вернутся только два представителя фракции большевиков и один из них, матрос Фёдор Раскольников зачитает Декларацию фракции, а затем также покинет Таврический дворец.

— Громадное большинство трудовой России — рабочие, крестьяне, солдаты — предъявили Учредительному собранию требования признать завоевания Великой Октябрьской революции, советские декреты о земле, мире, рабочем контроле и, прежде всего, признать власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, — вещал с трибуны Раскольников. — Всероссийский ЦИК, выполняя волю этого громадного большинства трудящихся классов России, предложил Учредительному собранию признать для себя обязательной эту волю. Большинство Учредительного собрания, однако, в согласии с притязаниями буржуазии, отвергло это предложение, бросив вызов всей трудящейся России.

В Учредительном собрании получила большинство партия правых эсеров, партия Керенского, Авксентьева, Чернова. Эта партия, называющая себя социалистической и революционной, руководит борьбой буржуазных элементов против рабочей и крестьянской революции и является на деле партией буржуазной и контрреволюционной.

— Ложь! Ложь! — кричали из зала и рукоплесканиями пытались согнать оратора с трибуны.

Но Раскольников и не думал уходить. Он продолжал:

— Учредительное собрание в его нынешнем составе явилось результатом того соотношения сил, которое сложилось до Великой Октябрьской социалистической революции. Нынешнее контрреволюционное большинство Учредительного собрания, избранное по устаревшим партийным спискам, выражает вчерашний день революции и пытается встать поперёк дороги рабочему и крестьянскому движению...

Прения в течение дня показали воочию, что партия правых эсеров кормит народ посулами, но на деле решила бороться против Советов, против перехода земель без выкупа крестьянам...

И снова крики из зала:

— Ложь! Ложь! — и рукоплескания.

— ... против национализации банков, против аннулирования долгов!

— Болван! — прорезался резкий крик, но и он потонул в аплодисментах.

— Не желая ни минуты прикрывать преступления врагов народа, — заканчивал своё выступление Раскольников, — мы заявляем, что покидаем Учредительное собрание с тем, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания.

Раскольников сошёл со сцены и в сопровождении своего товарища по партии покинул зал.

Было уже около двух часов ночи. Депутаты устали, среди них воцарилось лёгкое замешательство: что делать? продолжать заседание или объявить перерыв до завтра? Впрочем, завтра ведь может и не наступить для Учредительного собрания. Правые эсеры это понимали и потому решили продолжить. Но в этот момент начался какой-то шум в рядах левых эсеров. Они всё ещё не пришли к общему согласию: покидать Таврический дворец или нет? Ведь крестьяне, избравшие их, требовали от своих избранников добиться права крестьянина на землю. И вот один левый эсер вдруг выхватывает револьвер и начинает угрожать другому. Сотоварищи едва успевают его обезоружить.

— Вы переполнили чашу моего терпения, — подошла к сцепившимся Мария Спиридонова. — Либо мы все, вся фракция левых эсеров, покидаем Учредительное собрание, либо я покидаю партию!

Последний аргумент сработал. Спустя час после ухода большевиков, Учредительное собрание покинули и левые эсеры.

Об этом тут же доложили Павлу Дыбенко, наркому по морским делам, возглавлявшему охрану Таврического дворца. Дыбенко немедленно отдал караулу приказ закрыть Учредительное собрание. Узнав об этом, предсовнаркома Ленин направил караульным предписание: "Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов".

Около четырёх часов утра 6 января к Виктору Чернову подошёл двадцатидвухлетний бравый матрос Анатолий Железняков, перепоясанный пулемётными лентами. Рядом с ним стояли несколько его товарищей с винтовками. Железняков тронул за руку председателя Учредительного собрания.

— Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал.

— Нам не нужно караула, — возразили матросу из президиума.

В зале же, естественно, ничего не было слышно, однако эсерам сразу же передалось волнение их председателя.

— Какую инструкцию, от кого? — спросил Чернов.

— Я являюсь начальником охраны Таврического дворца и имею инструкцию от комиссара Дыбенки.

— Все члены Учредительного собрания также очень устали, — возразил Чернов, — но никакая усталость не может прервать оглашения того земельного закона, которого ждёт Россия.

В зале поднялся страшный шум, послышались крики:

— Довольно! Довольно!

— Учредительное собрание может разойтись лишь в том случае, если будет употреблена сила, — повысив голос, заключил Чернов.

Снова шум и крики:

— Долой Чернова!

— Я прошу немедленно покинуть зал, — отрешённым голосом совершенно спокойно гнул свою линию матрос Железняков.

Зал стал быстро наполняться матросами и солдатами.

Заседание длилось уже двенадцать часов и сорок минут. Были приняты три закона — о мире, земле и республике. Депутаты действительно очень устали и Чернов принял решение закрыть заседание, назначив следующее на 17 часов того же дня.

Брезжил рассвет, в церквах зазвучал крещенский звон.

Всю эту ночь Ленин и другие руководители партии не сомкнули глаз. Они ждали реакции депутатов Учредительного собрания. Ведь Ленин прекрасно понимал, что, распустив Учредительное собрание, он перейдёт Рубикон, и гражданская война с неизвестным исходом станет неизбежной.

Ленин сидел за столом, обхватив голову руками. К нему подошёл Николай Бухарин, у которого в кармане оказалась бутылка хорошего вина. Бухарин предложил Ленину немного снять стресс. Владимир Ильич согласился. Они долго сидели за столом, говорили о чём-то несущественном. Под утро Ленин попросил повторить что-то из рассказанного о разгоне Учредиловки и вдруг рассмеялся. Смеялся долго, повторял про себя слова Бухарина и всё смеялся, смеялся. Весело, заразительно, до слёз хохотал. Присутствующие не сразу поняли, что это истерика, а когда поняли, то не сразу сообразили, что нужно делать.

В 17 часов явившиеся к Таврическому дворцу депутаты Учредительного собрания увидели двери дворца запертыми на замок. У входа стоял караул с пулемётами и двумя лёгкими артиллерийскими орудиями. Охрана сказала, что заседания не будет.

В ночь с 6 на 7 января ВЦИК принял написанный Лениным Декрет о роспуске Учредительного собрания. Это был первый сигнал к началу гражданской войны.

7 же января газета "Известия ВЦИК" удовлетворённо "потирала руки", сообщая своим читателям: "Учредительное собрание учинило над собой харакири, отвергнув требования трудящихся и предложив им снова безропотно вернуться под ярмо буржуазии, оно совершило над собой политическое самоубийство. Советской власти, представляющей интересы трудящихся масс, оставалось только зарегистрировать смерть этого Учредительного собрания от собственной неосторожности... Мёртвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий".

27

21 февраля в Тамбове проходило заседание временного Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Большевики, набиравшие в губернском Совете силу, настаивали на роспуске губернской земской управы.

— Власть должна перейти к трудовому народу, — доказывал Совету большевик Беляков. — Прежние кулаки, имевшие по шестидесяти десятин, попали во все уездные комитеты и земские управы и не дают хлеба. Нужна твёрдая власть Совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов. Белой гвардии доверять нельзя потому, что она вооружается против советской власти. Земля, воздух и вода принадлежат тому, кто на них работает, железнодорожные мешочники развелись потому, что хлеб выписывали на самогонку. У нас в губернии военно-революционный комитет издаёт одно, а Земство — другое. Нужна власть одна, советская, какую и приветствую. А губернскую земскую управу необходимо распустить.

— Управа, избранная первым демократическим губернским земским собранием, созванным на основе всеобщего голосования, не считает временный Совет полномочным устранять управу от земского дела, порученного ей населением, — возражал ему лидер губернского земства Константин Шатов. — Без ведома и согласия губернского земского собрания управа не может сложить с себя полномочия и уходить от исполнения своих обязанностей лишь ввиду невозможности противодействовать Совету в фактическом осуществлении его намерения — распустить управу.

Но борьба постепенно складывалась в пользу большевиков, перешедшим к самым решительным действиям.

В самом конце марта в Кирсанове была срочно созвана уездная конференция Кирсановской организации партии эсеров. После разгона в Петербурге Учредительного собрания вопрос для эсеров встал ребром — взаимоотношения с большевиками. Быть вместе с ними, вместо них или против них?

В конце концов, сошлись на том, что эсерам необходимо уйти со всех ответственных постов, чтобы не отождествлять себя и партию с большевиками. Главное же внимание необходимо уделить укреплению низовых партийных ячеек, организации боевых единиц и их вооружению. Только так можно противостоять большевикам: силой против силы.

— А я настаиваю на применении террора против большевиков, — вышел на трибуну помощник начальника городской милиции Гричин.

Его начальник, Антонов, не смог оставить свой пост в силу неожиданно обострившейся ситуации в Кирсановском кавалерийском полку.

— Товарищи! — успокаивая зал, бурно воспринявший слова Гричина, постучал карандашом по графину с водой председатель конференции Донской. — Я совершенно против предложения товарища Гричина. Провозглашая террор, мы, тем самым, можем оттолкнуть от себя население уезда, а население пока на нашей стороне. Следует выждать следующих шагов большевиков и тогда уже действовать.

— Чего выжидать? — выкрикнул с места Павел Перекальский. — Посмотрите, в Уисполкоме уже товарищ Баженов остался практически в одиночестве. Большевики всё делают для того, чтобы Михаил Антонович ушёл с поста председателя Уисполкома. И тогда уже им никто не сможет помешать...

— Так вот я и говорю, — спокойно убеждал конференцию председатель. — Социалистам-революционерам следует немедленно оставить все ответственные посты и дождаться ошибок и перегибов большевиков, а затем, используя эти ошибки, действовать по обстановке, вплоть до вооружённой борьбы. Слава богу, оружием нас пока исправно снабжает товарищ Антонов.

В зале начался шум, выкрики сторонников и противников террора заглушили голоса тех, кто пытался успокоить делегатов и вернуть их на путь спокойной дискуссии.

И тут обе половинки массивных дверей с шумом распахнулись и в зале появились несколько вооружённых милиционеров во главе с Антоновым и Баженовым. Скорой, нервной походкой они прошли через обескураженный этим появлением зал, замолчавший в полном недоумении, и взошли прямо на сцену.

Баженов подошёл к председательствующему на конференции, пожал ему руку и тут же сел рядом на освобождённый одним из членов президиума стул. Милиционеры, возглавляемые Зоевым, остались в зале, недалеко от сцены. Антонов же подошёл к трибуне. Помолчал, глядя в зал. Зал же с затаённым вниманием глядел на Антонова.

— Граждане! — наконец заговорил Антонов. — Мы с товарищем Баженовым прибыли на конференцию прямо с заседания Уисполкома. Нам нужна ваша помощь.

Антонов замолчал и исподлобья оглядел зал.

— Мы вас слушаем, товарищ Антонов, — крикнул Перекальский, и его поддержал весь зал, сначала зааплодировав, а затем так же резко замолчав.

Выждав, пока установится тишина, Антонов продолжил.

— Товарищи! Хочу доложить вам об одном чрезвычайном происшествии, произошедшем в Кирсановском кавалерийском полку. Там ещё со вчерашнего вечера началось брожение среди солдат из-за неправильных действий командира полка Михневича, по партийной принадлежности — меньшевика-интернационалиста. Когда мне вчера об этом сообщили, я немедленно явился в полк и узнал, что по приказу командира полка трёх человек — большевиков Плотникова и Лопатина, и левого эсера Прокофьева, — арестовали. Вся их вина заключалась в нарушении Устава. Я пытался объяснить Михневичу, что воинский устав царской армии в настоящее время отменен. Он мне ответил на это, что зато дисциплину в армии пока ещё никто не отменял. Тем не менее, он пообещал мне не передавать дело трёх солдат в трибунал, и ограничиться лишь дисциплинарным наказанием. Сегодня же, однако, мы узнали, что Михневич обманул нас. Тогда мы с товарищем Зоевым и отрядом милиционеров попытались силой освободить арестованных. Но Михневич выставил усиленный наряд часовых и не пустил нас. "Я освобожу арестованных только в том случае, если такое решение примет уездный исполком!" — сказал Михневич. Тогда я, оставив в качестве наблюдателя в полку товарища Зоева, направился в исполком, надеясь на его помощь. Мы с товарищем Баженовым пытались заставить членов УИКа принять постановление либо об освобождении арестованных, либо о выдаче их нам на поруки. Но исполком отказал. К сожалению, мы с товарищем Баженовым нынче там в меньшинстве. Потому и прибыли мы на конференцию с тем, чтобы с вашей помощью, товарищи, добиться освобождения арестованных.

Зал снова загудел. Антонов посмотрел в зал, затем повернулся к столу президиума. Переглянулся с Баженовым. Баженов склонился к уху председательствующего и стал что-то шептать. Тот слушал внимательно и пару раз кивнул головой. Наконец, поднял голову, постучал карандашом по графину, требуя тишины.

— Товарищи! Мы столкнулись с вопиющим случаем саботажа требованию начальника уездной милиции. Товарищ Антонов, будучи членом нашей партии и членом губисполкома ПСР, имеет полное право надеяться на нашу с вами поддержку. Я предлагаю — принять резолюцию конференции, адресованную уездному исполкому, в которой просить УИК выдать на поруки комитету партии эсеров под залог арестованных. Прошу голосовать за данное предложение.

Естественно, возражений не последовало. Зато упёрся уисполком — большевики почувствовали вкус власти, и теперь что им просьбы каких-то эсеров. Время эсеров кончилось, пришло время большевиков. И Баженову дали понять, что его дни на посту председателя уисполкома сочтены.

Антонов же закусил губу и затаил обиду на большевиков: он не любил так бесславно проигрывать. Он верил, что вскоре наступит и его, Антонова, время. И держись тогда большевики!

28

Эсеры усилили работу среди крестьянских масс. Им важно было показать, что партия эсеров — гораздо лучше заботится о мужике, нежели партия коммунистов. Для своего эксперимента они выбрали живописное село Пахотный Угол Тамбовского уезда, раскинувшееся на левом берегу речки Керша, притока Цны. Здесь была организована одна из первых, и весьма успешных, крестьянских коммун. Не коммунистическая — эсеровская. Посевная кампания прошла образцово, коллективное ведение хозяйства стало оправдывать себя.

Но эсеры понимали, что при том раскладе, в котором оказалась страна весной 1918 года, править в деревне им осталось недолго. И это несмотря на то, что только за май восемнадцатого года численность партии увеличилась почти на треть — с 60 тысяч до 80 тысяч. Ещё быстрее росло влияние левых эсеров в массах. Крестьяне, недовольные состоянием дел в стране, но поддерживающие советскую власть, переносили свои надежды именно на эсеров. Большевики всё это отчётливо видели и понимали, что нужно было немедленно устранить от власти своих пока ещё союзников, но уже конкурентов. Внутри Советов постепенно, но решительно устанавливался диктат большевиков. Видя это, Спиридонова возмущалась:

— Характерно, что, с усиливающейся паникой в их кругах, с увеличением тираномании, подозрительности и трусости, они морально падают всё глубже и для спасения, и для подкрепления себя идут на всё, что угодно, только не на настоящие средства, не на предпочтение настоящих путей спасения правительства, мыслящего себя революционным и социалистическим.

13 мая 1918 года ВЦИК и Совнарком совместно подписали декрет "О предоставлении народному комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими". Во всех губерниях стали создаваться реквизиционные продовольственные отряды (коротко называемые продотряды), в обязанность которым была вменена насильственная реквизиция хлеба у крестьян.

В Тамбове срочно созвали коллегию губернского продовольственного отдела, на котором и решался вопрос об организации военных отрядов для реквизиции хлеба. Было принято решение привлекать в продотряды по большей части жителей четырёх северных, нечернозёмных и в значительной массе покрытых лесами Шацкого, Елатомского, Спасского и Темниковского уездов. А поскольку, что вполне естественно, добровольно выращенный собственными руками хлеб отдавать никто не собирался, стали разворачиваться карательные операции. Так, выходившая в Москве всего полгода, независимая ни от кого либерального толка газета "Свобода России" 14 мая сообщала:

"Тамбов. Недавно волостной Совет с. Мучкап Борисоглебского уезда задержал 11 вагонов хлеба, адресованных для Тамбовского Совета. Никакие уговоры Тамбовского Совета не помогли, и для отобрания хлеба был послан специальный отряд из 300 человек с 11 пулемётами и трёхдюймовым орудием. Отряд окружил село и предложил крестьянам сдать оружие. Крестьяне во главе с местным совдепом наотрез отказались подчиниться этому требованию. Тогда по селу было сделано несколько выстрелов шрапнелью высокого разрыва. Крестьяне сдались и позволили взять хлеб".

Значит, левым эсерам нужно было позаботиться и о самозащите. Потому, в перерывах между работой в поле, все мужики и юноши от шестнадцати лет упражнялись в обучении воинскому строю и в умении владеть оружием. Благо, недостатка в оружии не было: милицейские кадры эсеров чётко знали своё дело. Как не было нехватки и в обучающих: с фронтов первой мировой в деревню возвращались не только солдаты и унтер-офицеры, но и дослужившиеся до офицерских погон крестьяне. К тому же, зажиточному мужику, а таких на Тамбовщине было весьма немало, было что защищать — по всей стране начали действовать продотряды, грабя село до последнего зёрнышка, прикрываясь официальным декретом о продразвёрстке. Поэтому мужики без всякого принуждения и шли обучаться военному делу.

С другой стороны, и руководство эсеров имело свою выгоду с подобных воинских упражнений. Когда большевики попробовали прибрать к рукам власть в Тамбове и Козлове, двух самых больших и важных городах губернии, да ещё чрезвычайно неумело провели первую мобилизацию в Красную Армию, там вспыхнули мятежи: в Козлове 16-го, в Тамбове — 17-18 июня. Как в дооктябрьский период в окопах и частях российской армии шныряли агитаторы-большевики, доказывая солдатам, что лучше проиграть мировую войну, чем её выиграть, так и в первой половине восемнадцатого года представители эсеров внедрялись в ряды новоявленных красноармейцев и объясняли им, что негоже воевать со своим народом. Как и в первом случае, так и во втором агитация делала своё дело. К тому же, и внешние факторы способствовали недовольству, зревшему в рядах красноармейцев.

Так, в Козлове солдаты Козловского гарнизона размещались в полуразрушенных зданиях, называвшихся казармами, сами же красноармейцы часто бывали разуты, раздеты и полуголодны. Зато за этими частями приглядывали бойцы так называемой "железной роты", содержавшиеся в гораздо лучших условиях, нежели все остальные. А тут ещё пришло сообщение, что с севера на юг направлялся отряд матросов-анархистов, по дороге самочинно реквизовавший имущество, разбивавший станции и тому подобное. В Козлове была получена телеграмма со станции "Богоявленск" с предложением готовиться к встрече и отпору этому отряду. Члены президиума Козловского уездного исполкома отправились с полученной телеграммой в казармы и получилось ещё хуже: среди красноармейцев пошёл слух, что эти матросы вызваны специально для того, чтобы отомстить Козловскому гарнизону за их нелады с уисполкомом. Солдаты арестовали двух из трёх руководителей исполкома и решили поднять восстание. Знаком к началу восстания должен был стать двукратный выстрел из пушки.

Был прекрасный праздничный воскресный день 16 июня. Жители дефилировали по улицам города, улыбаясь прохожим, приветствуя знакомых. Особенно многочисленны были толпы гуляющих в городском саду. Играли музыканты. Ближе к вечеру там намечалась праздничная программа. Мятежники, тем временем, окружили сад плотным кольцом, заняв и перекрыв все выходы. И тут по направлению к зданию, где размещался городской Совет, по Московской улице с гиканьем пронеслось несколько всадников. Публика из сада шарахнулась к выходам. Этого как раз и ждали восставшие. Ведь многих коммунистов знали в лицо. Их тут же арестовывали, избивали и отправляли в казармы.

Со стороны "Красных казарм", наконец, раздался двукратный выстрел из пушки. Тут же защёлкали выстрелы из винтовок. Восстание началось. Среди населения возникла паника. Многие разбежались по своим домам и закрыли наглухо все окна и двери. Мятежниками был занят городской Совет и городское Чека, в результате много дел было похищено или порвано. Благодаря осведомителю из рядов коммунистов, у мятежников в руках оказались адреса партийных руководителей города. В их квартиры и наведывались мятежники. Но не всегда заставали хозяев дома: большевики снова уходили в подполье, точнее в леса на берегу реки Воронеж. Там и пережидали смутные дни. Впрочем, некоторые, наиболее отчаянные, пытались что-то делать. Дождавшись ночи, они явились в почтово-телеграфную контору с намерением послать телеграмму в Москву или в Тамбов с извещением о происшедшем в Козлове, но вооружённые часовые были непреклонны:

— Уносите свои ноги, пока целы, а то мы вам зададим такую телеграмму!

С человеком с ружьём не поспоришь, пришлось уйти ни с чем. А на следующий день ведь почти весь город ликовал. Снова толпы народа дефилировали по улицам и площадям:

— Конец большевикам!

Однако уже ближе к вечеру положение в городе постепенно нормализовалось. На стенах домов и заборов появились объявления "от имени Советской власти". Восстание, так, по сути, и не начавшись, сошло на нет.

Оказалось, что двигавшихся на Козлов матросов-анархистов отогнал почти тысячный отряд латышских стрелков. Когда же начальнику латышей доложили о происходящих в Козлове беспорядках, он прекратил погоню за матросами и решил навести порядок в городе. Все арестованные коммунисты были освобождены. Началось следствие по делу о козловском мятеже. Во время следствия была перехвачена эсеровская переписка, устанавливающая связь козловских эсеров с московскими и тамбовскими. Оказалось, что эсерами заранее было намечено начать восстание в Козлове, а затем в Тамбове. Чекисты тут же бросились к телеграфу, чтобы предупредить своих тамбовских коллег, но было уже поздно: в Тамбове восстание началось всего на день позже, чем в Козлове — 17 июня. И в губернском центре оно также началось с недовольства красноармейцев своим положением и неудачной мобилизационной кампанией.

На понедельник, 17 июня, был назначен день мобилизации крестьян в Красную Армию. Но ни квартир, ни продуктов питания для всей этой крестьянской массы подготовлено не было. Ни руководство города, ни военком не ударили палец о палец, чтобы что-либо изменить. Как всегда, надеялись на русский авось. Уже с субботы по Тамбову бродили обозлённые призывники в поисках пропитания и жилья. Разумеется, многие из них тут же оказывались в объятиях эсеровских агитаторов. Агитация попала на благодатную почву. В городе начались беспорядки, стрельба. Как и в Козлове, мятежниками были арестованы и посажены городские власти: до тридцати человек коммунистов и комиссаров, во главе с председателем губисполкома Чичкановым и губернским военкомом Валабуевым. Правда, одному из руководителей губкома РКП Гаврилову удалось уйти и на поезде добраться до Кирсанова. С другой стороны, из тюрьмы были выпущены все те, кто был посажен туда коммунистами, в том числе и руководители тамбовских ударников во главе с прапорщиком Леоновым.

В Тамбове всё оказалось гораздо серьёзнее, нежели в Козлове. К полудню в городе началась пулемётная и ружейная стрельба. Это восставшие осадили бывшее Епархиальное училище, где засели пленные венгры и немцы, объявившие себя защитниками советской власти. Но уже через несколько минут многие из них были убиты или ранены, оставшиеся разоружены и отпущены. Через два часа всё было кончено. Город оказался в руках восставших. Военным комендантом города был объявлен бывший генерал Богданович, гражданским правителем — лидер местных эсеров, бывший прапорщик Кочаровский.

К утру 18 июня в Тамбове был опубликован бюллетень №1, в котором объявлялось, что переворот произошёл не только в городе, но по всей России и в центре. С властью большевиков покончено. Но уже в этот день у захвативших город эсеров начались сложности. Они пытались поставить под ружьё крестьян, которых хотели мобилизовать в Красную Армию большевики, но те, воспользовавшись ситуацией, довольно быстро разбежались по своим сёлам и деревням, и эсерам снова пришлось воспользоваться услугами бывших юных ударников. И снова коммунистам повезло: как говорится, пришла помощь, откуда не ждали.

На рассвете 19 июня город был разбужен перестрелкой. Как оказалось, окружённые охраной с пулемётами во дворе духовного училища взбунтовались двадцать пленных красноармейцев из Минского отряда. Улучив момент, когда охрана потеряла бдительность, они бросились к пулемётам, овладели ими и открыли стрельбу по своим охранникам. В ответ тут же началась стрельба за городом: это рассеявшиеся по лесу красноармейцы, соединившись вновь, начали наступление на город. Ударники в панике разбежались. И уже в 6 часов утра 19 июня над Колизеем снова развевался красный флаг. Спустя же два часа после этого из Кирсанова вернулся и Гаврилов с отрядом рабочих.

С восстаниями власти расправились довольно быстро и практически бескровно. Но, тем не менее, первый звонок для находившихся в эйфории большевиков на Тамбовщине уже прозвучал. Между тем, ни Советы, ни губчека, ни губисполком этого звонка вовремя не услышали.

В тот же день, 19 июня в селе Лысые Горы Тамбовского уезда произошло очередное столкновение с продотрядом. Всё началось с того, что продотрядовцы отобрали два пуда муки у одной вдовы, которая купила эту муку для своих детей. Вдова сначала попыталась объяснить бойцам происхождение этой муки, но те даже слушать её не хотели. Тогда она схватила кухонный нож и зарезала отбиравшего у неё муку красноармейца. Попытавшийся было арестовать женщину командир продотряда был тут же окружён крестьянами. Произошла вооружённая стычка. Продотрядовцы вынуждены были отступить и вызвать подмогу. Подоспевший вовремя отряд красноармейцев быстро восстановил порядок.

29

Один из идеологов левых эсеров, "живая легенда" социалистов-революционеров, которую известный американский публицист Джон Рид ещё в ноябре 1917 года назвал "самой популярной и влиятельной женщиной в России", Мария Александровна Спиридонова стала вдохновительницей идеологической и вооружённой борьбы левых эсеров с большевиками. Последней каплей, переполнившей чашу её терпения, стал принятый 11 июня 1918 года Декрет о комбедах (комитетах бедноты), которым передавалась вся власть в деревне. Левые эсерырасценили это, как объявление войны крестьянству.

Один из лидеров левых эсеров Борис Камков на 5-м Всероссийском съезде Советов пообещал, что крестьяне вышвырнут за шиворот всякие комбеды и продотряды.

— Беднота, это ведь не класс, — объяснял он. — Здесь и пьяница, и трудолюбивый неудачник, и батрак, и проходимец. Почему они становятся первыми фигурами в деревне? Товарищ Ленин из всех книжек, которые он давно прочитал и которые заставили его предлагать отрезки крестьянам, вспомнил, что есть беднейшие и трудовые крестьяне, что с беднейшими надо быть в полном контакте, а с трудовыми — в дипломатических отношениях, в каких вы находитесь с Мирбахом. И наша партия, которая знает трудовое крестьянство, утверждает, что это деление есть искусственное деление. Мы вам открыто заявляем, что не только ваши отряды, но и ваши комитеты бедноты мы выбросим вон за шиворот.

— Не плакаться надо, что в деревню наконец пришла классовая борьба, — возражал ему большевик Григорий Зиновьев, — а радоваться, что деревня начинает наконец дышать воздухом гражданской войны.

— Какая же это власть Советов, если Советы подменяются комбедами? — возмущалась Спиридонова, которая до последнего сопротивлялась решению ЦК партии левых эсеров о выходе из Совета народных комиссаров, считая уход из власти предательством эсерами крестьян. — Мы будем резко бороться против комитетов бедноты, этих сыскных отделений. Комбеды могут реквизовать каждый фунт спрятанной муки. В них вошли хулиганы, отбросы деревни. Наша единственная цель в борьбе с беками (так она называла большевиков — В.Ю.) — это перевыборы Советов при свободе. Основная задача — это углубление социализма и революции.

Уроженка Тамбовской губернии, тридцатичетырёхлетняя дворянка по происхождению Спиридонова не понаслышке знала о страданиях и тяжкой доле крестьян. Она всё это видела собственными глазами, хотя, разумеется, по происхождению своему не могла испытать это на себе. Настоящая "тамбовская волчица" в шестнадцатилетнем возрасте вступила в партию эсеров, изначально позиционировавшей себя как партия защиты крестьян.

Во время революции 1905 года на Тамбовщине, как и по всей стране, разгорелись крестьянские беспорядки. С ними боролись карательные отряды, которыми руководил губернский советник Г. Луженовский, устраивавший массовые общественные порки крестьян. Спиридоновой пришлось лично встречаться с мужиками, сошедшими с ума от истязаний, с обезумевшей старухой-матерью, у которой 15-летняя красавица дочь бросилась в прорубь после многочисленных казацких изнасилований... Эсеры постановили убить его. За исполнение приговора взялась Мария Спиридонова. 16 января 1906 г. она выследила свою жертву и пятью выстрелами из спрятанного в муфте револьвера тяжело ранила её. 10 февраля Луженовский скончался.

Её практически сразу же задержали, но тяжёлые испытания выпали на её долю ещё до суда, по дороге в тюрьму: при аресте казак оглушил Спиридонову ударом приклада, разбив в кровь её лицо. В вагоне её обыскивали и допрашивали казачий офицер Абрамов и помощник пристава Жданов. Раздетую, страшно ругаясь, они били её нагайками и приговаривали: "Ну, барышня, скажи зажигательную речь!" Один глаз ничего не видел, правая часть лица была страшно разбита. Они нажимали на неё и ехидно спрашивали: "Больно, дорогая? Ну скажи, кто твои товарищи?" В конце концов они над ней надругались.

И страшно поплатились за это: 2 апреля эсеры застрелили Абрамова, а 9 мая и Жданова. Саму же Спиридонову военный суд приговорил к смертной казни, которую позже заменили бессрочной каторгой в Акатуе, из которой её вызволила только Февральская революция 1917 года.

И вот теперь решительность Спиридоновой проявилась вновь в вопросе защиты крестьянства от комбедов. И единственным выходом, как казалось эсерам, из создавшейся ситуации, т.е. избавить деревню от комбедов, — это возобновление войны с Германией. 24 июня ЦК левых эсеров решил разорвать мир путём покушений на "виднейших представителей германского империализма". "Осуществление террора, — говорилось далее в постановлении ЦК, — должно произойти по сигналу из Москвы. Сигналом таким может быть и террористический акт, хотя это может быть заменено другой формой. Для учёта и распределения всех партийных сил при проведении этих планов в жизнь партия организует Бюро из трёх лиц — Спиридоновой, Голубовского, Майорова... Мы рассматриваем свои действия как борьбу против настоящей политики Совета Народных Комиссаров и ни в коем случае как борьбу против большевиков. Однако, ввиду того, что со стороны последних возможны агрессивные действия против нашей партии, постановлено в таком случае прибегнуть к вооружённой обороне занятых позиций".

В России таким представителем, естественно, был германский посол, граф Вильгельм Мирбах, а в Киеве — генерал-фельдмаршал фон Эйхгорн, которого 31 июля убил левый эсер Борис Донской. Спиридонова подчинилась решению ЦК и начала борьбу против заключённого мира, который она поначалу поддерживала. Из нескольких кандидатур выбрали две — восемнадцатилетнего Якова Блюмкина и его товарища Николая Андреева. За них сыграло то обстоятельство, что они служили во Всероссийской Чрезвычайной комиссии и мандаты Чека могли помочь им легально войти в помещение германского посольства. К тому же, заместителем председателя Чека служил член ЦК партии левых социалистов-революционеров В. Александрович. Именно он и должен был подделать документы. 4 июля Блюмкина вызвали в ЦК партии и сообщили о возложенной на него миссии. Блюмкин с готовностью согласился быть исполнителем этого решения.

Трагикомичность ситуации состояла в том, что Вячеслав Александрович ставил печать и подделывал подпись Дзержинского на документе в кабинете самого "железного" Феликса, который в этот момент ... мирно спал в своём кабинете за ширмой. Именно это впоследствии больше всего и угнетало Дзержинского, настоящего фанатика революции, человека убеждённого в правоте того дела, которому он служит (то есть, революции), и идейного. Это, в частности, отмечали многие его современники, хорошо его знавшие. Так, бежавший на Запад в тридцатые годы секретарь Сталина Борис Бажанов оставил такой портрет Феликса Дзержинского: "У него была наружность Дон Кихота, манера говорить человека убеждённого и идейного. Поразила меня его старая гимнастёрка с заплатанными локтями. Было совершенно ясно, что этот человек не пользуется своим положением, чтобы искать каких-либо житейских благ для себя лично".

Удостоверение, выданное Блюмкину, гласило: "Всероссийская Чрезвычайная комиссия уполномочивает её члена Якова Блюмкина и представителя Революционного трибунала Николая Андреева войти в переговоры с господином германским послом в Российской республике по поводу дела, имеющего непосредственное отношение к господину послу".

6 июля 1918 года около двух часов дня два чекиста, Яков Блюмкин и Николай Андреев, на автомобиле подъехали к германского посольству. Их встретили первый советник посольства доктор Рицлер и адъютант военного атташе посольства лейтенант Мюллер. Визитёры предъявили свой мандат и заявили, что им необходимо срочно встретиться с графом Мирбахом. Через несколько минут посол Германской империи спустился к ним в приёмную. Началась беседа. В какой-то момент Андреев сказал условную фразу:

— По-видимому, господину послу угодно будет знать меры, которые могут быть приняты по этому делу.

— Это я Вам сейчас покажу! — тут же воскликнул Блюмкин, вскочил со стула, выхватил из портфеля револьвер и выстрелил в посла, но промахнулся.

Блюмкин продолжал стрелять и в остальных, но стрелок из него был никудышный. Мирбах вскочил и побежал в другую комнату. Ещё два немецких дипломата, в присутствии которых велась беседа, в лёгком шоке остались сидеть в креслах, затем бросились на пол. Андреев бросил вслед Мирбаху бомбу, но она не взорвалась. Тогда Блюмкин схватил её и вновь швырнул об пол. Раздался оглушительный взрыв, из окон посольства вылетели стёкла. Мирбаха взрывом смертельно ранило в голову. После этого Андреев выпрыгнул в разбитое окно и полез через железную ограду — к машине. Блюмкин, инстинктивно, бросился за ним. Но в этот момент в террористов стала стрелять охрана, и Блюмкина ранили в ногу. Всё-таки ему удалось доползти до автомобиля. Шофёр доставил двух заговорщиков в штаб чекистского отряда в Трёхсвятительском переулке, дом 1, где он служил. Во главе отряда стоял левый эсер Д.И. Попов. Раненого Блюмкина они немедленно отправили в ближайшую больницу.

Яков Блюмкин понимал, что этот акт может стоить ему жизни, и в ночь на 6 июля написал предсмертное письмо. Имя адресата точно не установлено, но историки предполагают, что им был Борис Савинков. В своём письме Блюмкин писал: "Вы, конечно, удивитесь, что я пишу это письмо Вам, а не кому-нибудь иному. Вы ушли из партии, в которой я остался. Но, несмотря на это, в некоторых вопросах Вы мне ближе, чем многие из моих товарищей по партии. Я, как и Вы, — противник сепаратного мира с Германией и думаю, что мы обязаны сорвать этот постыдный для России мир каким бы то ни было способом, вплоть до единоличного акта, на который я решился...

Я — еврей, и не только не отрекаюсь от принадлежности к еврейскому народу, но горжусь этим, хотя одновременно горжусь и принадлежностью к российскому народу. Черносотенцы-антисемиты с начала войны обвиняли евреев в германофильстве и сейчас возлагают на евреев ответственность за большевистскую политику и за сепаратный мир с немцами. Поэтому протест еврея против предательства России и союзников большевиками представляет особенное значение..."

Тут же во все милицейские участки Москвы была направлена телеграмма следующего содержания: "Задержать и препроводить в уголовную милицию Якова Блюмкина. Приметы: высокого роста, голова бритая, обросший чёрной бородой, хромой, ввиду вывихнутой ноги. Одет в зелёный френч, может быть и синий костюм. У Блюмкина могут быть бланки Чрезвычайной комиссии". И тут же, следом, дополнение к телеграмме: "Роста Блюмкин выше среднего, чёрные волосы, лоб высокий, лицо бледно-желтоватое, густая круглая борода, у губ редкая. Тип еврейский. Одет в чёрную шляпу и синий костюм. Надлежит задержать ещё Николая Андреева. Приметы: небольшого роста, рыжеватый, нос горбатый, лицо тонкое, длинное, худощавый, глаза косят. Тип еврейский".

Вероятно, именно то, что Блюмкин оказался в больнице, помогло ему впоследствии избежать ареста. Хотя сам Блюмкин, готовый к самопожертвованию, и настаивал на своей выдаче чекистам. Андрееву удалось в тот же день бежать в Киев.

В тот же день ЦК ПЛСР выпустило своё ВОЗЗВАНИЕ:

В борьбе обретёшь ты право своё.

ПАРТИЯ ЛЕВЫХ СОЦИАЛИСТОВ-РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ

Ко всем рабочим и красноармейцам.

Палач трудового русского народа, друг и ставленник Вильгельма граф Мирбах убит карающей рукой революционера по постановлению Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров.

Как раз в этот день и час, когда окончательно подписывался смертный приговор трудящимся, когда германским помещикам и капиталистам отдавалась в виде дани земля, золото, леса и все богатства трудового народа, когда петля затянулась окончательно на шее пролетариата и трудового крестьянства, — убит палач Мирбах.

Немецкие шпионы и провокаторы, которые наводнили Москву и частью вооружены, требуют смерти левым социалистам-революционерам.

Властвующая часть большевиков, испугавшихся возможных последствий, как и до сих пор, исполняют приказы германских палачей.

Все на защиту революции.

Все против международных хищников-империалистов.

Все на защиту борцов против германских насильников.

Вперёд, работницы, рабочие и красноармейцы, на защиту трудового народа, против всех палачей, против всех шпионов и провокационного империализма.

Вперёд к свержению германского империализма, морящего нас голодом.

Смерть всем насильникам и палачам империализма.

Позор всем, кто вместе с немецкими шпионами идут на подавление восставших против Вильгельма рабочих и крестьян...

Да здравствует мировая социалистическая революция".

Спустя три часа после покушения в отряд явился лично Феликс Дзержинский в сопровождении трёх сотрудников ВЧК и потребовал немедленно выдать ему Блюмкина и Андреева (в германском посольстве остался их мандат, шляпы и красный кожаный портсигар, потому вычислить террористов не было никаких проблем). Но, чтобы не выдать своих товарищей по партии, эсерам пришлось обезоружить и арестовать самого Дзержинского.

— Где Блюмкин? — спросил Дзержинский, обратившись к Попову.

— Уехал больной на извозчике.

— Кто это видел?

— Заведующий хозяйством, — пожал плечами Попов.

— Позовите его! — приказал Дзержинский.

— Я здесь.

— Мне доложили, что Блюмкин скрывается здесь, — своим колючим взглядом пронзил хозяйственника председатель ВЧК.

— Нет, он уехал в больницу.

— В какую?

— Почём я знаю.

— Хорошо, — Дзержинский снова повернулся к Попову. — Дайте мне честное слово революционера, что Блюмкина у вас нет.

— Даю слово, что не знаю, здесь ли он.

— Тогда я осмотрю помещение.

— Пожалуйста, — разрешил Попов.

Дзержинский со своими сопровождающими стал осматривать каждую комнату. В это время в штабе Попова проходило внеочередное совещание членов ЦК партии левых эсеров. Наконец, Спиридонова решила, что хватит играть с Дзержинским в казаков-разбойников. Она направила к нему двух членов ЦК Прошьяна и Карелина, которые и сказали:

— Феликс Эдмундович, не стоит вам искать Блюмкина. Граф Мирбах убит им по постановлению ЦК нашей партии и, соответственно, всю ответственность берёт на себя ЦК.

Дзержинский едва заметно вздрогнул, глянул в ту комнату, откуда вышли Прошьян с Карелиным, и увидел там практически весь состав ЦК ПСЛР: Спиридонову, своего заместителя Александровича, Трутовского, Черепанова, Фишмана, Камкова.

— Хорошо, тогда я объявляю арестованными вас, — Дзержинский посмотрел на Прошьяна с Карелиным.

К ним было направились чекисты Трепалов и Беленький. Но эсеры, вместо того, чтобы проследовать за чекистами Дзержинского, быстро укрылись в комнате штаба, откуда прошли в другую комнату. Дзержинский пошёл за ними, но его не пустили часовые матросы с винтовками с примкнутыми штыками.

— Извините, товарищ Дзержинский, у нас приказ никого из посторонних сюда не пускать.

— Это я, председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии Дзержинский, здесь посторонний?

И тут вперёд решительно шагнул Дмитрий Попов:

— Товарищ Дзержинский, сдайте оружие.

Дзержинский обежал взглядом чекистов и с горечью воскликнул:

— Неужели вы позволите, чтобы какой-то господин разоружил меня, председателя Чека, в отряде которой вы состоите?!

Но едва он это произнёс, как на него накинулись чекисты-левые эсеры, схватили его за руки и обезоружили.

Однако Дзержинский, на удивление, ничуть не потерял самообладания. Он пришёл в ярость от такого поворота событий и обратился к Попову:

— Вам что, советская власть не нравится?

— Нет! Мы не против советской власти, но такой, как теперь, не хотим. Теперешняя власть — соглашательская шайка во главе с Троцким и Лениным, которые довели народ до гибели и почти ежедневно производят аресты и расстрелы рабочих. Если теперешняя власть не способна, то мы сделаем, что можно будет выступить против германца.

Дзержинский понял, что этих ребят не переубедить. И он решил идти ва-банк.

— Отдайте мне ваш револьвер!

— Зачем? — опешил Попов.

— Я вас расстреляю как изменника!

После небольшой паузы, чекисты рассмеялись от этих слов. Дзержинский, тем временем, взял себя в руки и уже спокойно продолжил:

— Разве так делают восстания? На вашем месте я расстрелял бы себя немедленно. Ну, чего же вы медлите? Вы — подлые трусы и изменники!

— У вас были октябрьские дни, у нас июльские, — вышла к Дзержинскому Спиридонова. — Мир сорван и с этим фактом вам придётся считаться. Мы власти не хотим, пусть будет так, как на Украине. Мы пойдём в подполье, пусть немцы займут Москву.

— И с чехословаками нам теперь не придётся воевать, — добавил Попов.

Позже Дзержинский признавался, что ему никогда не было так тяжело, как в этот день. Угнетало его и то, что он так опростоволосился, понадеявшись, на свой характер и на то, что в чекистском отряде не посмеют поднять руку на своего начальника. Но расстреливать его не стали. В тот момент ни Попов, ни его соратники не хотели проливать лишней крови.

Вслед за Дзержинским был арестован Мартын Лацис, назначенный временным председателем ВЧК, председатель Моссовета Смидович и ещё 27 коммунистов. Так началось восстание левых эсеров.

Узнав об аресте Дзержинского со товарищи, власти взяли под стражу всю левоэсеровскую фракцию съезда Советов, всего около 350 человек, включая и их лидера, Марию Спиридонову. Их арестовали прямо в зале заседания, в Большом театре. Слабые попытки левых эсеров протестовать против незаконного ареста, почему-то чрезвычайно развеселили Ленина и он в весёлом запале, хлопая себя по коленкам, воскликнул:

— Дайте, дайте Спиридоновой брому!

Когда об этом узнал Попов, он решил действовать. Вспыльчивый матрос-балтиец не задумывался о своих действиях, чутьё подсказывало ему верный путь.

— За Марию, — воскликнул Попов — я снесу пол-Кремля, пол-Лубянки, пол-театра!

Его отряд открыл беспорядочный артиллерийский огонь по Кремлю, но, к счастью, большого вреда снаряды исторической крепости не нанесли.

В то же время небольшой отряд во главе с левым эсером Василием Лихобадиным, членом ЦИК Всероссийского почтово-телеграфного союза, захватил здание Главного телеграфа, что было гораздо серьёзнее. По всей стране за подписью Лихобадина пошли телеграммы следующего содержания: "Всякие депеши за подписью Ленина, Троцкого, Свердлова, а равно и депеши, направленные контрреволюционными партиями правых социалистов-революционеров и социал-демократов меньшевиков, ненавистников Советской власти, и белогвардейцев, кадетов и монархистов, провоцирующих левых социалистов-революционеров, задерживать, признавая их вредными для Советской власти вообще и правящей в настоящее время партии левых эсеров в частности...".

Общее количество вооружённых сил левых эсеров в Москве насчитывало порядка двух тысяч человек.

Большевики бросили против левых эсеров свыше пяти тысяч человек, главную ударную силу которых составляли красные латышские стрелки во главе с Вацетисом. Руководство операцией по подавлению мятежа взял под личный контроль сам Ленин, обозвавший левоэсеровских лидеров в своём обычном стиле "безголовыми интеллигентами-истериками, оказавшимися пособниками белогвардейцев, помещиков и капиталистов". Утром, 7 июля латыши заняли телеграф. Из пушек они обстреляли здание штаба Попова в Трёхсвятительском переулке. К полудню всё было кончено, мятежники разоружены. Вечером того же дня к зданию, где располагался штаб заговорщиков, подъехали Ленин с Крупской. Любопытства ради. Ленину, безусловно, убийство Мирбаха пришлось весьма кстати — он использовал его, чтобы разгромить партию левых эсеров, как наиболее сильных оппонентов большевизма.

Следствие было проведено оперативно. И уже через день В. Кингисепп и Е. Розмирович подписали ЗАКЛЮЧЕНИЕ Следственной комиссии при ВЦИК, гласившее:

"Рассмотрев следственное производство:

1) по делу М.А. Спиридоновой, Голубовского, Майорова, Карелина, Камкова, Черепанова, Фишмана, Прошьяна, Магеровского и Трутовского по обвинению их:

а) в составлении тайного заговора для вовлечения Российской Советской Федеративной Социалистической Республики путём убийства германского посла графа В. Мирбаха в войну с Германией вопреки воле подавляющего большинства рабочих и беднейших крестьян, выраженной 5-м Съездом Советов;

б) в попытке путём вероломства, лжи и клеветы и вооружённого выступления свергнуть Рабоче-Крестьянское Правительство, творящее волю большинства Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов, и захватить власть.

2) по делу Ю.В. Саблина, Попова, Протопопова по обвинению их в руководстве вооружённым выступлением для захвата власти.

3) по делу Блюмкина и Андреева, обвиняемых в убийстве германского посла графа Мирбаха и признав, что данными следствия всё вышепоименованные лица вполне изобличаются в инкриминируемых им преступлениях,

ПОСТАНОВИЛА:

Привлечь в качестве обвиняемых М.А. Спиридонову, Голубовского, Майорова, Карелина, Черепанова, Фишмана, Прошьяна, Магеровского, Трутовского, Саблина, Попова, Протопопова, Блюмкина и Андреева; следствие заключить и следственный материал передать в обвинительную коллегию Трибунала при ВЦИК".

Мужественная женщина, Мария Спиридонова на допросе в следственной комиссии 10 июля, пытаясь спасти товарищей по партии, всё взяла на себя:

— Я организовывала дело убийства Мирбаха с начала до конца... Блюмкин действовал по моему поручению...

Однако не помогло. Через два дня по решению ВЧК 13 чекистов из отряда Попова были расстреляны как "изменники". Блюмкина заочно приговорили к трём года заключения. Всех остальных задержанных, в том числе и саму Спиридонову, (временно) выпустили на свободу.

Расстреляли без суда и следствия и Александровича (настоящая фамилия Дмитриевский) после краткого допроса и доверительной беседы с Яковом Петерсом. Причём, его расстрел удивил многих. Это был единственный член ЦК партии эсеров и, к тому же, практически непричастный к убийству Мирбаха. Спиридонова на вопрос об Александровиче заявила следователям:

— Мы от него скрывали весь мирбаховский акт, а другого ведь ничего и не готовилось. Он выполнял некоторые наши поручения, как партийный солдат, не зная их конспиративной сущности.

Другими словами, когда Александрович подделывал на удостоверении Блюмкина подпись Дзержинского, он даже не предполагал, что за этим последует.

Защищал своего теперь уже бывшего заместителя и сам "железный Феликс":

— Александровичу я вполне доверял, почти всегда он соглашался со мною.

Ещё сидя в тюрьме и читая советские газеты, Спиридонова не могла сдержать эмоций по поводу действий большевиков во время расследования дела об убийстве германского посла:

— Газеты читаем с отвращением. Сегодня меня взял безумный хохот. Я представила себе — как это они ловко устроили. Сами изобрели "заговор". Сами ведут следствие и допрос. Сами свидетели и сами назначают главных деятелей — и их расстреливают. Ведь хоть бы одного "заговорщика" убили, а то ведь невинных, невинных... Как их убедить, что заговора не было... Я начинаю думать, они убедили себя сами, и, если раньше знали, что раздувают и муссируют слухи, теперь они верят сами, что "заговор" был. Они ведь маньяки. У них ведь правоэсеровские заговоры пеклись, как блины.

27 ноября 1918 года состоялся революционный трибунал при ВЦИК, на котором разбиралось дело о контрреволюционном заговоре ЦК партии левых социалистов-революционеров. Но из всех обвиняемых (из тех, разумеется, кого не расстреляли ещё в июле) в зал заседания трибунала были доставлены лишь двое — Мария Александровна Спиридонова и Юрий Владимирович Саблин. Остальные ударились в бега. Да и оба присутствующих тут же заявили, что по постановлению партии левых социалистов-революционеров и по личным убеждениям они отказываются принимать участие в том, что происходит в этом зале. А происходит там всего лишь суд одной партии над другой, что совершенно недопустимо.

— Нашу междоусобицу, наш спор может решить только III Интернационал, поэтому я покидаю зал суда, — заявила Спиридонова.

Однако государственный обвинитель Николай Крыленко тут же успокоил подсудимых:

— Данный суд вовсе не есть суд одной партии над другой, а это есть суд, установленный Конституцией Российской Социалистической Федеративной Советской республики, поэтому я прошу у суда в ходатайстве обвиняемым отказать и дело слушанием продолжать, не мешая обвиняемым апеллировать к III Интернационалу.

Суд принял, с одной стороны, решение — дело слушать, хотя обвиняемые и отказываются присутствовать в зале суда, с другой же стороны, в конечном итоге, обоих обвиняемых амнистировать. Остальных же приговорили: Попова, при поимке и установлении личности, к расстрелу, как врага трудящихся, оставшихся, опять же при поимке, заключить в тюрьму с применением принудительных работ на три года.

30

Председатель уездного исполкома города Кирсанова коммунист Сокольский, сменивший Баженова, пригласил к себе Антонова.

— Товарищ Антонов, здравствуй, — Сокольский встал, вышел из-за стола, приветствуя рукопожатием начальника милиции. — Присядем!

Сокольский жестом указал на два кожаных кресла на выбор. Антонов сел в одно из них, Сокольский удобно устроился в другом.

— Рад тебя видеть. Серьёзно рад, — улыбнулся Сокольский, заметив недоверчивую мину на лице Антонова. — Я ведь перед УИКом отстоял твою кандидатуру на этой должности. Доказал, что ты зарекомендовал себя настоящим, решительным руководителем столь важного участка в уезде.

— Спасибо, товарищ Сокольский, — кивнул Антонов.

— Я ведь ещё твоего отца знавал. Не скажу, что лично знал, нет. Мы всё-таки разного поля ягоды. Но пару раз приходилось пересекаться.

Сын известного до революции кирсановского фабриканта Яков Сокольский вряд ли где-то мог пересекаться со слесарем-кустарём, поэтому Антонов этим словам не очень-то и поверил. Хотя, впрочем, чего в жизни не бывает.

— Так вот, собственно, перехожу к делу, Александр Степанович.

Сокольский встал, заложил руки за спину и начал прохаживаться взад-вперёд перед сидящим Антоновым. Так ему, видимо, легче было выражать свои мысли.

— Ты, вероятно, слышал о том, что в нашей стране находится тридцатитысячный Отдельный Чехословацкий корпус.

Сокольский глянул сверху вниз на Антонова, тот утвердительно кивнул.

— В связи с Брест-Литовскими переговорами, проводившимися нашим центральным правительством с германской и австро-венгерской делегациями, мы добились от Антанты признания этого корпуса автономной частью французской армии и поставили перед французами вопрос о переброске чехословаков в Европу через Владивосток при условии их лояльности и сдачи основной части вооружения в назначенных для этого пунктах. Однако Антанта нарушила свои обязательства. Как нам стало известно, ещё 2 мая Верховный совет Антанты принял решение использовать чехословацкие части в качестве авангарда для своей интервенции в Советскую Россию. Эшелоны с чехословацким корпусом растянулись уже от Пензы до Владивостока. Мы должны с тобой, властью нам данной, воспрепятствовать этому стремлению буржуазии хотя бы на нашем маленьком участке советской России.

Сокольский сделал паузу, вновь наблюдая за реакцией Антонова. Тот сидел молча и внимательно слушал.

— Вынужден тебе сообщить, что эти приспешники буржуазии и капиталистов, чехословаки, до сегодняшнего дня уже захватили Челябинск, Новониколаевск, Пензу, Сызрань, Томск, Омск, Самару, Златоуст. Представляешь картину? Мною по телеграфу получен приказ из Тамбова от товарища Чичканова о том, что в Кирсанов завтра прибудет эшелон с полком чехословаков, и нам необходимо этот эшелон оккупантов разоружить. Я поручаю это ответственное задание тебе. Потому что верю, что ты с ним справишься.

— И каким же образом я должен это сделать? С моими двадцатью милиционерами разоружить целый полк регулярных частей? Я не самоубийца, товарищ Сокольский.

— Ну, во-первых, я тебе в придачу дам мобилизованных специально для этого задания рабочих-коммунистов. А, во-вторых, у тебя есть ещё целый день, чтобы наметить и обсудить план операции.

— Спасибо, успокоил, товарищ Сокольский, — хмыкнул Антонов.

Он понимал, что задача действительно сверхсложная, но также понимал, что такое количества оружия вскоре вряд ли ему удастся где-то раздобыть. А потому и верил в свою удачу.

— Оружие куда складывать? — поднялся Антонов, поправляя кожанку.

— Армейские склады города полупустые. И уже давно ждут, когда их заполнят, — Сокольский улыбнулся и протянул руку Антонову, прощаясь.

Осенью 1917 года из военнопленных австро-венгерской армии чешской и словацкой национальностей был создан Отдельный Чехословацкий корпус, общей численностью около тридцати тысяч человек, состоявший из двух дивизий и запасной бригады. Командиром корпуса был назначен генерал В.Н. Шокоров, а начальником штаба — генерал М.К. Дитерихс. До марта 1918 года корпус дислоцировался в тылу русской армии Юго-Западного фронта. Однако после заключения Брестского мира, 2 мая Верховный совет Антанты принял решение использовать чехословацкие части в качестве авангарда своих вооружённых сил на Севере и в Сибири. Соответственно, оружие сдавать советским властям чехословаки отказались. Корпус был разделён на четыре неравные части: западная группировка (около 8 тысяч бойцов) под командованием капитана Чечека расположилась от Пензы до Самары; уральская группировка (около 9 тысяч человек), которой командовал подполковник Войцеховский, остановилась в Челябинске; капитан Гайда возглавил в Новониколаевске (ныне Новосибирск) сибирскую группировку, общей численностью около 4,5 тысячи бойцов; и, наконец, самая крупная часть корпуса (около 14 тысяч чехословацких легионеров) под командованием генерала Дитерихса оккупировала Дальний Восток. Борьба с братьями-славянами разгорелась не на шутку. Уже одно то, что чехословаки отвоевали у большевиков почти весь золотой запас РСФСР и передали его адмиралу Колчаку, говорит о многом.

Эшелон подчинённых капитана Чечека и пришлось разоружать Антонову. Справился он с этим заданием блестяще, что лишний раз подтверждает его немалые организаторские способности и тактический, военный склад ума. Окружил он эшелон неожиданно, ночью, бесшумно снял часовых и арестовал нескольких офицеров, о местонахождении которых, разумеется, ему сообщили заранее железнодорожники.

— Предлагаю вам свободу в обмен на оружие! — предложил арестованным начальник кирсановской милиции.

Офицеры даже не особо сопротивлялись. И вот уже по вагонам пошёл приказ: всем высадиться на платформу и сдать оружие. Антонов радостно потирал руки. Присланные Сокольским коммунисты вызвались сопровождать возы с оружием до самих оружейных складов. Антонов не особо и противился этому: не было смысла, поскольку он с Гричиным и Баженовым заранее определил места для схронов, и по дороге к складам милиционеры сумели тайно, не привлекая излишнего внимания, часть экспроприированного оружия отправить в эти схроны. Была разработана целая схема отвлечения внимания сопровождавших груз коммунистов. И эта операция прошла блестяще.

31

Фома Рябой наконец получил короткий отдых. 18 августа церковный праздник, который ещё по старинке отмечал русский народ. Потому и работы в губернском комитете по продовольствию не было. Решил съездить к себе на родину — в село Пичаевку — с тем, чтобы уже на следующий день, с утра, заехать в Моршанск, где у него с недавних пор появился собственный дом. Но едва он успел раздеться, как в дверь постучал его помощник, молодой парень Михаил Коньков, несколько месяцев при власти эсеров в Тамбове отсидевший в тюрьме за большевистскую агитацию.

— Что случилось, Коньков?

— Фома Авдеич, в селе Алгасово наши пулемётчики в количестве трёх человек и одного пулемёта захвачены и обезоружены кулаками, и не известно, в каком они положении находятся.

— Погоди, Коньков, — удивлённо перебил своего помощника Рябой. — Что значит захвачены и обезоружены. Никаких пулемётчиков в Алгасово я не посылал, и даже не знаю о посылке таковых.

— Но не могли же они сами туда податься?

— За мной, Коньков! — Рябой напялил на голову кепку и выскочил во двор. Коньков за ним.

Они прибежали в уездный комиссариат продовольствия. С ходу проскочив в приёмной мимо секретарши, Рябой ворвался в кабинет к комиссару, который о чём-то беседовал со своим помощником.

— Товарищ Петухов, кто дал команду отправить в село Алгасово продотряд?

— Ты что шумишь, товарищ Рябой? — спокойно произнёс Петухов. — У меня вообще-то совещание с товарищем Акименковым.

— Какое, твою мать, совещание, когда в Алгасове разоружили наших пулемётчиков.

— Успокойся, товарищ Рябой! Я никуда никого не посылал, — Петухов глянул на своего помощника.

— Я тоже, — пожал плечами Акименков.

— Я не посылал, вы не посылали... Они что, сами по себе поехали в это проклятое село? — продолжал кричать Рябой, не в силах совладать с эмоциями.

— Сейчас, минуточку, — Петухов снял телефонную трубку. — Соедините меня с комиссариатом по охране уезда.

Пока уездный продкомиссар разговаривал по телефону, Рябой нервно вышагивал по кабинету, Акименков сидел в напряжении, вслушиваясь в разговор, а Коньков переминался у самой двери с ноги на ногу, разминая в руках фуражку.

— Ну вот, всё и объяснилось, — Петухов положил трубку и глянул на Рябого. — Действительно, товарищи из комиссариата по охране послали в Алгасово продотряд в количестве двадцати трёх человек с одним пулемётом и одним грузовиком. В их числе были и наши три пулемётчика.

— Поднимай карательный отряд. Надо вызволять наших, — рубанул рукой воздух Рябой. — Я сам поеду туда. Коньков, ты со мной.

— Слушаюсь, — выпрямился Коньков.

Спустя два часа карательный отряд был готов к выступлению. Тридцать человек от местного Совета, восемьдесят человек из стоявшего в Моршанске Московского отряда. Во главе встал лично председатель уездной Чека, да Рябой с Коньковым. Отряд на двух грузовиках и верхом на лошадях приехал на место быстро. Остановились, не доезжая до Алгасова версты полторы, прямо в селе Рыбном, на окраине которого поставили трёхдюймовое орудие и четыре пулемёта.

Осмотрев Алгасово в бинокль, командир карателей дал команду огонь. Четыре снаряда, один за другим, проухали над Алгасовым и упали за дальней околицей. Тут же вслед пулемёты прочертили несколько очередей.

— А теперь за мной! — скомандовал председатель Чека.

В село вошли без выстрела. Орудия и два пулемёта остались в Рыбном, вместе с Московским отрядом. В Алгасово направились только местные, моршанские. Напуганные сельчане уже ждали гостей. Впереди толпы стоял председатель сельсовета.

— Собирай сход! — прокричал ему чекист.

— А чё собирать? Все здеся, — председатель сельсовета обвёл рукой толпу.

— Очень хорошо! — председатель Чека осмотрел свой отряд и кивком головы подозвал к себе Рябого. — Это что же здесь за контрреволюция? Где бойцы продотряда и их пулемёт? Кто зачинщик смуты?

Мужики, нахмурившись, молчали.

— Пусть выйдет председатель комитета бедноты, — попросил Фома Рябой. — Есть такой?

— Нету у нас в селе комитета бедноты, — ответил председатель сельсовета. — Мы его распустили.

— То есть как распустили? — не понял чекист.

— А так и распустили, — выкрикнул из толпы один седобородый мужик. — Он неправильно действует по отношению к нам.

— Как это неправильно? Кто это решил? — удивлённо спросил Рябой.

Тут уже закричали все по очереди и наперебой. Рябой с чекистом только и успевали следить за ходом их мыслей. В итоге выяснилось, что контрибуцию собирали в большинстве с самых бедных, с которых и брать-то практически было нечего. Кроме того, они запугивают людей оружием, угрожают прислать красноармейцев, если кто будет противиться. Из реквизированного хлеба комбедовцы гонят самогон и устраивают едва ли не ежедневные пьянки-гулянки. Да и вообще, тот комитет, который мужики разогнали, никем не избирался, а избранных, по протоколу, просто не допускали к работе. Чекист по внешнему виду крестьян пытался понять, кто они, но поскольку шумели практически все, стало ясно, что тут не только кулаки, но и середняки с бедняками возмущены деятельностью комбеда.

— Так, я всё понял, — успокоился чекист. — С вашими комбедовцами мы разберёмся. Приведёте их ко мне, — обратился он к председателю сельсовета. — А теперь я всё-таки прошу указать зачинщиков разоружения наших товарищей из продотряда.

— И вообще, живы ли они? — спросил Рябой.

— Живые, хоша двое ранетые, — выкрикнул седобородый мужик. — В анбаре они сидят, рядом с церковью. Там же, в церкви и поп наш, который и подстрекал нас к контрреволюции.

Красноармейцы направились к церкви. Один из бойцов прикладом сбил амбарный замок. Первым вошёл внутрь Коньков, за ним Рябой.

— Товарищи, вы свободны, — произнёс он.

Чекист с двумя красноармейцами в это время уже находился в церкви. С попом разобрались быстро: взяли за руки и вывели на улицу. За ним выбежала, постоянно крестясь, но не проронив ни слова, его жена.

— Тебя, толстопузый, будет судить революционный трибунал, — пригрозил попу маузером чекист. — Грузи его в машину.

Но тут уже толпа пошла в наступление.

— Не бери грех на душу, комиссар, — просил один из мужиков. — Оставь батюшку в покое.

Красноармейцы тут же окружили чекиста с попом, ощетинившись штыками и отгоняя по-дальше сельчан.

— Бог, он всё видит, дети, — слегка повысив голос, произнёс поп. — На том свете всем всё зачтётся.

— Шагай, шагай, — подталкивал его в спину маузером чекист. — Пока мы ещё на этом свете, решать здесь буду я, — он выстрелил в воздух. — Ну-ка, разойдись, мужики.

32

Летом 1918 года большевики оказались вновь близки к тому, чтобы потерять власть. Главной причиной был подписанный ими Брест-Литовский мирный договор с Германией, что, по сути, явилось, сепаратным миром с воюющей страной и предательством союзных стран — Великобритании и Франции. Три четверти страны было оккупировано войсками стран Запада и Востока (целых четырнадцати стран!). Да ещё лето началось с убийства эсером Яковом Блюмкиным германского посла Мирбаха и расстрелом Николая Романова, отрёкшегося от престола российского царя. Именно партийная принадлежность Блюмкина (между прочим, чекиста) сыграла немаловажную роль в дальнейших трагических событиях конца лета — начала осени этого года.

Испугавшись потери власти, летом 1918-го большевики начинают ликвидировать социалистическую оппозицию: в июне запретили участвовать в работе Советов меньшевикам и правым эсерам, в июле разгромили и изгнали с правящих должностей и левых эсеров. Тем не менее, всё ещё не надеясь на окончательный успех, в августе месяце в швейцарские банки из России потекли денежные переводы, а многие большевистские вожди запросили для членов своих семей дипломатические паспорта.

Но на всякую акцию должна быть контракция: только в борьбе происходит развитие человечества.

В Петрограде запахло заговором. Бывшая столица Российской империи просто кишела заговорщиками. Заговоры были всякие: монархические и республиканские, пронемецкие и просоюзнические. Даже внутри большевистской партии произошёл раскол. Численность членов партии вдруг резко пошла на убыль — с полумиллиона до 150 тысяч. Да и в местных Советах большевики стали терять позицию за позицией: если в марте 1918 года у них было 66 процентов членов Советов, то к концу лета осталось всего 45 процентов. Крестьянские мятежи, рабочие забастовки, ухудшение материального положения населения, военные неудачи на фронтах гражданской заставили вождей революции вновь идти в массы: выступать на фабриках и заводах. Причём, порою по нескольку раз в день.

Так, на 30 августа в Москве было запланировано выступление Владимира Ленина сначала на митинге в Басманном районе, а ближе к вечеру — в Замоскворецком, на территории гранатного корпуса завода Михельсона. Обе речи были на одну и ту же тему — "Две власти: диктатура пролетариата и диктатура буржуазии".

Во дворе завода собралось множество народа. Не только рабочие, но и люди с окрестных районов Москвы. Послушать вождя большевиков и посмотреть его воочию доводилось не каждый день, потому и митинг был людный.

Ленин, как всегда, говорил спонтанно, решительно, резко разрубая воздух правой рукой.

— Нас, большевиков, постоянно обвиняют в отступлении от девизов равенства и братства. Объяснимся по этому поводу начистоту.

Какая власть сменила царскую? — Гучково-милюковская, которая начала собирать в России Учредительное собрание. Что же действительно скрывалось за этой работой в пользу освобождённого от тысячелетнего ярма народа?..

Недалеко от проходной стоял чёрный французский "Рено-40" с открытым кузовом-ландоле, на котором в тот год Ленин ездил по Москве. Этот автомобиль образца 1913 года достался председателю Совета народных комиссаров по наследству от Временного правительства, а тому — из гаража российского императора. Водитель Степан Казимирович Гиль сидел в машине за рулём и курил. Мимо прошли две дамочки средних лет, о чём-то весело переговариваясь. Одна была в шляпке и серой вязаной кофточке, другая в косынке и тёмном длинном платье. Поравнявшись с машиной, они остановились и одна из дамочек, блондинка в шляпке, спросила у водителя:

— Кого это вы привезли?

— Да я не знаю.

— Ладно, — засмеялась блондинка. — Сами узнаем.

Вскоре они скрылись в проходной. Это были Мария Попова, кастелянша Павловской больницы, с подругой, швеёй Клавдией Московкиной. Попова принесла Московкиной кружку молока и заказ на шитье рубашек. Затем предложила швее переночевать у неё, поскольку она в эту ночь оставалась дома одна. Московкина согласилась и пошла с Поповой. По пути-то у них и оказался завод Михельсона, куда они и решили зайти послушать Ленина. Правда, подоспели они уже к самому концу выступления. Да и пробиться поближе к трибуне не удалось.

— И, действительно, всюду идёт сплочение сил, — продолжал Ленин. — Благодаря отмене нами частной собственности на землю, происходит теперь живое объединение пролетариата города и деревни. Прояснение классового сознания рабочих всё рельефнее вырисовывается также и на Западе. Рабочие Англии, Франции, Италии и других стран всё больше обращаются с воззваниями и требованиями, свидетельствующими о близком торжестве дела всемирной революции. И наша задача дня: презрев все лицемерные, наглые выкрики и причитания разбойничьей буржуазии, творить свою революционную работу. Мы должны всё бросить на чехословацкий фронт, чтобы раздавить эту банду, прикрывающуюся лозунгами свободы и равенства и расстреливающую сотнями и тысячами рабочих и крестьян. У нас один выход: победа или смерть!

Последние слова утонули в громеаплодисментов и одобрительных выкриков.

По окончании выступления, Ленин спустился с трибуны и пошёл к выходу. Его обступили люди, пытаясь задавать вопросы. Ленин на них отвечал. Вот и Марии Поповой удалось приблизиться к нему уже на выходе из заводской проходной.

— Владимир Ильич, — тронула она его за рукав. — Вы вот в своей речи сказали, что теперь можно держать излишки хлеба, а муку всё равно отбирают.

— По новому декрету нельзя. Бороться надо.

В это время невдалеке от "Рено" остановилась какая-то женщина, одетая в длинное чёрное платье и, почему-то, с небольшим чемоданчиком и зонтиком в руке. Шофёр Гиль бросил на неё косой взгляд и тут же забыл о ней, поскольку к машине приближался Ленин. Народ вскоре заполнил всё пространство перед заводом. Ленин подошёл к машине и почти у самой правой дверцы остановился, продолжая разговаривать с Поповой. В этот момент раздался выстрел из браунинга.

На долю секунды наступила мёртвая тишина. И тут же её разорвал крик Поповой:

— Я ранена, ранена! Помогите!

Она схватилась за плечо и упала. Ленин повернул к ней голову, и именно этот поворот головы спас ему жизнь, ибо в следующие мгновения раздались ещё три выстрела. Одна пуля прошла навылет, две другие застряли в теле. Ленин упал навзничь. Позднее, желая подчеркнуть остроту ситуации и увеличить трагический налёт на это покушение, объявят, что пули были отравлены ядом кураре. Ничего подобного: в те годы отравлять пули ядом ещё не научились. Поэтому, к счастью для Ленина, он был ранен обычными пулями, да и, в общем-то, не тяжело.

Толпа в панике разбежалась. Гиль стоял в растерянности: он достал револьвер, но не знал, что делать — бежать ли за стрелявшим или спасать Владимира Ильича. В этот момент у него под ногами оказался браунинг, из которого стреляли. Гиль автоматически ботинком затолкнул его под машину. Кто-то погнался за стрелявшим и Гиль понял, что рядом с Лениным он нужнее. Он склонился к вождю, продолжая держать револьвер в руке, и почувствовал, что кто-то схватил его за ту руку, думая, что он хочет добить Ленина. Это был случайно оказавшийся рядом фельдшер 81-го эвакогоспиталя красноармеец Сафронов.

— Не волнуйтесь, я шофёр Ильича.

Он опустился на колени, склонился к Ленину и спросил:

— Вы ранены, Владимир Ильич?

Ленин был в сознании. У него даже хватило сил спросить:

— Поймали его или нет?

Именно так и спросил — ЕГО, а не ЕЁ. Вероятно, он вполне мог видеть стрелявшего. Но дальнейшие события развивались уже независимо от воли вождя, и в покушении на него обвинили женщину.

Гиль с помощью Сафронова и ещё двух добровольных помощников, подняли Ленина и посадили в машину. Попова продолжала стонать и просить окружающих отвезти её в Павловскую больницу:

— Я работаю там, мне там будет легче.

Однако некоторые оставшиеся на месте люди указывали на неё подоспевшим милиционерам и кричали:

— Это она! Она убийца! Она нарочно отвлекала товарища Ленина.

Попову отвели сначала в больницу на перевязку, а затем на допрос в ближайший военкомат. Впрочем, для неё всё закончилось удачно: её признали "лицом, пострадавшим при покушении на тов. Ленина", и поместили в лечебницу для излечения за счёт государства. Кроме того, Совнарком назначил ей единовременное пособие.

Думая, что Ленин ранен лишь в руку, Сафронов подвязал её своим носовым платком, и Гиль быстро рванул с места. Однако по дороге Ленину стало хуже, он начал кашлять кровью. Стало понятно, что дело с его ранением гораздо серьёзнее. Фельдшер стал упрашивать Гиля заехать в любую ближайшую больницу, а то как бы чего не вышло, но шофёр настоял на своём — он отвезёт Владимира Ильича только в Кремль. Благо, он уже был недалеко.

Менее удачно всё закончилось для той самой женщины в чёрном платье и с чемоданом, которая появилась в последний момент у машины. Услышав выстрелы, она, как и многие другие, бросилась бежать. Поскольку вид её сразу привлекал внимание, то и вполне естественно, что за ней началась погоня.

Преследователи выбежали на Серпуховку. Один из них, помощник военного комиссара 5-й Московской советской пехотной дивизии Батулин, добежав до так называемой Стрелки, увидел двух бежавших сломя голову девушек. Батулин остановился, поняв, что они бегут лишь потому, что за ними гонится толпа преследователей. В это время позади себя, около дерева, он заметил чёрную женщину с чемоданчиком и зонтиком. Странный вид её, насторожил Батулина. Он почему-то подумал, что это именно она и стреляла. Это была Фанни Каплан.

— Как вы сюда попали? — спросил Батулин.

— А зачем вам это нужно?

Тогда Батулин вытащил из кобуры наган, наставил на женщину и стал обыскивать её карманы, а затем отобрал у неё чемоданчик и зонтик.

— Следуйте за мной! — приказал он.

Она послушно пошла, даже не пытаясь бежать.

Пройдя некоторое расстояние, Батулин приблизился к ней и спросил:

— Зачем вы стреляли в товарища Ленина?

— А зачем вам это нужно знать? — снова вопросом на вопрос ответила Каплан.

В это время к Батулину подошло несколько человек, один из которых вроде бы узнал в ней ту, кто стрелял. После этого Батулин ещё раз спросил Каплан:

— Вы стреляли в товарища Ленина?

Женщина обвела глазами собравшуюся вокруг неё толпу. Она вдруг испугалась самосуда и, пожав плечами, негромко ответила:

— Это была не я.

— Ладно, там разберутся, ты или не ты, — крикнул кто-то из толпы.

Каплан доставили в военный комиссариат Замоскворецкого района. Там её, первым делом обыскали, раздев донага, и допросили. Там же она впервые и назвала своё имя.

Это была двадцативосьмилетняя тёмно-русая, кареглазая, с опущенными продолговатыми углами глаз женщина, ростом метр пятьдесят восемь сантиметров и с небольшим продольным рубцом над правой бровью. Это память о взорвавшейся в её руках бомбе, после чего она наполовину ослепла, стала хуже слышать и, в конечном итоге, попала на бессрочную каторгу в 1906 году.

33

Каплан привели в Замоскворецкий военкомат, заперли в комнате, стали звонить в ВЧК. Она села на диван, ей показалось, что в ботинке гвоздь колет ногу. Она сняла ботинок, заглянула под стельку, пощупала пальцем. Затем обвела взглядом стол и увидела на нём небольшую стопку серых конвертов со штемпелем военкомата. Она взяла два конверта, положила их в ботинок и снова надела его.

Позже это даст повод следователям искать сообщников Каплан среди сотрудников военкомата. Но, к счастью для последних, чекисты очень быстро поняли, что это заведомо ложный след и не дали ему ход.

Вскоре в военкомат прибыла группа чекистов во главе с председателем Московского революционного трибунала Александром Дьяконовым. Бегло пробежав глазами протокол допроса и обыска Каплан, он неудовлетворённо отодвинул их от себя и тут же приказал произвести новый обыск задержанной.

Каплан отвели на третий этаж, в ту же комнату, где её и обыскивали в первый раз. В этот момент на глаза Дьяконову попались две молодые женщины.

— Кто такие? — спросил он.

— Я — сотрудница военкомата Зинаида Лёгонькая, — ответила за всех самая боевая и старшая. — Мы занимались в инструкторской коммунистической школе красных офицеров. И вот, после первого перерыва, прибежал один курсант, наш член партии, и сообщил о покушении на товарища Ленина. Все тут же бросились в партийный комитет, а я направилась сюда.

— Очень хорошо, товарищ Лёгонькая. А эту барышню вы знаете?

— Да, это наша товарищ по партии Зина Удотова.

— Они обе являются сотрудниками военкомата, — подтвердил дежурный по военному комиссариату Григорий Осовский, который и проводил первый допрос и обыск.

— Очень хорошо! — кивнул Дьяконов. — Я даю вам в помощь товарищ Марту Кондулайнен. Вы обязаны, товарищи женщины, исполнить поручение партии и обыскать опасную преступницу, стрелявшую в товарища Ленина. Оружие у вас есть?

— У меня револьвер, — ответила Лёгонькая.

— Тогда вперёд! И обыскивайте тщательней, но будьте бдительны. Она может быть опасной.

Девушки внутренне напряглись. Они понимали, что значит для них этот приказ.

Они вошли в комнату, где уже сидела Каплан в красном кресле, стоявшем у письменного стола.

— Раздевайтесь! — приказала Лёгонькая.

Каплан послушно встала и начала расстёгивать кофту.

Сама Лёгонькая стала у двери, держа наготове револьвер. Две другие девушки подошли к задержанной и помогли ей раздеться. Обыскивали очень тщательно. Все вещи просматривались до малейших подробностей: рубцы и швы просматривались на свет, каждую складку разглаживали. Из ботинок вынули стельки и подкладки, подшивку вывернули наизнанку. Волосы были расчёсаны. Просмотрели даже голое тело: между ног, под мышками. Однако ничего найти не удалось. Всё, как и при первом обыске: в чемоданчике у Каплан находились — браунинг, записная книжка с вырванными листами, папиросы, железнодорожный билет, иголки, булавки, шпильки и всякая мелочь.

— Одевайтесь! — скомандовала Лёгонькая.

Девушки и тут стали помогать ей, подавая вещи. После этого Лёгонькая открыла дверь и позвала:

— Караул!

Вошли вооружённые часовые, после чего девушки покинули комнату и пошли составлять протокол.

Пока Каплан обыскивали, в военкомат прибыл практически в полном составе президиум Всероссийской чрезвычайной комиссии во главе с заместителем председателя Яковом Христофоровичем Петерсом. Закончив все формальности с обысками и протоколами, Петерс приказал доставить Каплан под конвоем в серое здание ВЧК на Лубянке, где до революции размещалось Российское страховое общество. Дзержинский поручил Петерсу лично вести дело о покушении на Ленина.

Как ни странно, у Каплан к Петерсу сразу возникла симпатия. И если она на первом допросе была всё-таки замкнутой и малословной, даже отказалась подписать протокол допроса, то на последующих она разговорилась и немало рассказала о себе этому чекисту.

30 августа 1918 года в 23 часа 50 минут Фанни Каплан ввели в кабинет Петерса. Помимо хозяина кабинета, там находились ещё Дьяконов, Яков Свердлов, Председатель ВЦИК, Варлаам Аванесов, член Президиума и секретарь ВЦИК, а также народный комиссар юстиции Дмитрий Иванович Курский. Каплан была похожа на затравленную волчицу — встрёпанная, бледная, в чёрной кофточке, наспех заправленной в чёрную же юбку. Войдя, она прислонилась к стене и чуть приподняла одну ногу. Заметив это, Петерс удивлённо спросил:

— Почему она стоит на одной ноге?

— Тут нашли кое-что, прятала в ботинке, — ответил Дьяконов.

Петерс молча кивнул и посмотрел на Курского, который дочитывал предыдущие протоколы допросов. Он должен был проводить допрос. Четверо мужчин поднялись и вышли из кабинета, оставив наркомюста один на один с арестованной. Курский допрашивал Каплан до двух часов ночи, но не добился ничего, кроме собственно признания в покушении на Ленина. Даже протокол она отказалась подписать.

— Приехала я на митинг часов в восемь. Кто мне дал револьвер, не скажу. У меня никакого железнодорожного билета не было. В Томилине я не была. У меня никакого билета профессионального союза не было. Давно уже не служу. Откуда у меня деньги я отвечать не буду. Я уже сказала, что фамилия моя Каплан одиннадцать лет. До этого я была Ройдман. Стреляла я по убеждению. Стреляла в Ленина я потому, что считала его предателем революции, и дальнейшее его существование подрывало веру в социализм. В чём это подрывание веры в социализм заключалось объяснить не хочу. Я не была знакома с теми женщинами, которые говорили с Лениным. Я подтверждаю, что я говорила, что я приехала из Крыма. Связан ли мой социализм со Скоропадским, я отвечать не буду. Я никакой женщине не говорила, что "для нас неудача". Я не слышала ничего про организацию террористов, связанную с Савинковым. Говорить об этом не хочу. Есть ли у меня знакомые среди арестованных Чрезвычайной комиссией, не знаю. При мне никого из знакомых в Крыму не погибло. К теперешней власти на Украине отношусь отрицательно. Как отношусь к самарской и архангельской власти, не хочу отвечать.

— Сумасшедшая какая-то. Или экзальтированная, — произнёс Аванесов, ознакомившись с протоколом допроса.

— Ну что ж, пойду продолжать начатое товарищем Курским, — поднялся Петерс и направился в свой кабинет.

Всю эту ночь Каплан допрашивали следователи, сменяя друг друга.

34

31 первого августа вечером к Петерсу заглянул Яков Михайлович Свердлов. Поинтересовался, как идёт следствие.

— Не всё так просто, как думалось.

— Яков Христофорович, нам некогда рассусоливать. Утром необходимо дать официальное сообщение в "Известия ВЦИК".

— И что я напишу, Яков Михайлович?

— Напиши коротко: стрелявшая — правая эсерка черновской группы, установлена её связь с самарской организацией, готовившей покушение, принадлежит к группе заговорщиков.

— Этих "заговорщиков" придётся выпустить, — возразил Петерс. — Против них ничего нет. Никакими связями ни с какой организацией от этой дамы пока не пахнет. А то, что она правая эсерка, сказал я. И вообще, таких дилетантов, как мы, самих сажать нужно.

Свердлов странно посмотрел на Петерса, но ничего не ответил. Зато запомнил эти слова и чуть позже, при случае, на вопрос управляющего делами Владимира Бонч-Бруевича, как идут дела на Лубянке, не удержался, чтобы не съязвить:

— А так, что всю ВЧК надо пересажать, а даму выпустить. И на весь мир покаяться: мы, мол, дилетанты-с, извините-с!"

Тем временем, Петерс вызвал Каплан на очередной допрос. И вдруг она разговорилась.

— Я — Фаня Ефимовна Каплан. Под этой фамилией жила с 1906 года. В 1906 году я была арестована в Киеве по делу взрыва. Тогда сидела как анархистка. Этот взрыв произошёл от бомбы, и я была ранена. Бомбу я имела для террористического акта. Судилась я военно-полевым судом в городе Киеве. Была приговорена к вечной каторге. Сидела в Мальцевской каторжной тюрьме, а потом в Акатуевской тюрьме. После революции была освобождена и переехала в Читу. Потом в апреле приехала в Москву. В Москве я остановилась у знакомой каторжанки Пигит, с которой вместе приехала из Читы. И остановилась на Большой Садовой, д. 10, кв. 5. Прожила там месяц, потом поехала в Евпаторию в санаторий для политических амнистированных. В санатории я пробыла два месяца, а потом поехала в Харьков на операцию. После поехала в Симферополь и прожила там до февраля 1918 года.

В Акатуе я сидела вместе со Спиридоновой. В тюрьме мои взгляды сформировались — я сделалась из анархистки социалисткой-революционеркой. Там же сидела ещё с Биценко, Терентьевой и многими другими. Свои взгляды я изменила потому, что я попала в анархисты очень молодой.

Октябрьская революция меня застала в Харьковской больнице. Этой революцией я была недовольна, встретила её отрицательно.

Я стояла за Учредительное собрание и сейчас стою за это. По течению в эсеровской партии я больше примыкаю к Чернову.

Мои родители в Америке. Они уехали в 1911 году. Имею четырёх братьев и три сестры. Все они рабочие. Отец мой еврейский учитель. Воспитание я получила домашнее. Занимала в Симферополе должность заведующей курсами по подготовке работников в волостные земства. Жалование я получала на всём готовом 150 рублей в месяц.

Самарское правительство принимаю всецело и стою за союз с союзниками против Германии. Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг ещё в феврале. Эта мысль во мне назрела в Симферополе, и с тех пор я начала подготавливаться к этому шагу.

Петерс ухватился за связь Каплан со Спиридоновой. Попросил арестованную вернуться к этому. Каплан не стала возражать.

— Ранней весной 1917 года освобождённые февральской революцией мы, десять политкаторжанок, выехали на телегах из Акатуя в Читу. Был мороз, ветер хлестал по щекам, все были больные, кашляли и Маша Спиридонова отдала мне свою пуховую шаль... Потом, в Харькове, где ко мне почти полностью вернулось зрение, я так хотела в Москву, поскорей увидеть подруг, и часто сидела одна, закутавшись в эту шаль, прижавшись к ней щекой... Там же, в Харькове, я встретила Мику, Виктора. Мы с ним вместе в шестом году работали в одной группе, готовили взрыв. Встреча была случайной, он остался анархистом, и я была ему не нужна. Даже опасна. Он сказал, что побаивается меня, моей истеричности и прошлого. А я тогда ничего этого не понимала. Как мне объяснить? Всё опять было в красках, всё возвращалось — зрение, жизнь... Я решила пойти к нему, чтоб объясниться. И перед этим пошла на базар, чтобы купить мыла. Хорошего. Просили очень дорого, и я продала шаль. Я купила это мыло. Потом... утром... он сказал, что не любит меня и никогда не любил, а произошло всё сегодня оттого, что от меня пахнет духами Ванды. Я вернулась в больницу, села в кресло и хотела закутаться в свою шаль, потому что я всегда в ней пряталась от холодной тоски. Но шали у меня больше не было, а было это мыло... И я не могу простить себя... Не прощаю.

Петерс понял, что из всей предполагавшейся им связи Каплан со Спиридоновой осталась лишь одна эта дурацкая шаль. Как эта женщина была ему сейчас омерзительна: шла убивать, а в голове... мыло.

35

2 сентября Свердлов созывает президиум ВЦИК, на который вызывает Петерса с докладом о ходе следствия. Петерс говорит, что появляются новые данные, что будет проведён следственный эксперимент и дактилоскопическая экспертиза. Но Свердлову хотелось побыстрее поставить точку.

— Я согласен, что следствие нужно продолжить. Однако с Каплан придётся решать сегодня.

— Но если следствие нужно продолжить, то как можно решать с Каплан, которая является главным обвиняемым по этому делу? — возразил Петерс.

— В деле есть её признание? — спросил Свердлов, и тут же сам ответил на поставленный вопрос. — Есть! Товарищи, вношу предложение — гражданку Каплан за совершенное ею преступление сегодня расстрелять.

— Но признание не может служить доказательством вины, — пытался доказывать своё Петерс.

— Нам объявили войну, мы ответим войною. И чем жёстче будет её начало, тем ближе станет конец, — сказал, как отрезал, Свердлов. — Мы должны начать осуществлять на всей территории Советской республики красный террор против врагов рабоче-крестьянской власти.

— Но с дела Каплан мы имеем шанс раз и навсегда отказаться от подмены закона какой бы то ни было целесообразностью, — отстаивал свою точку зрения Петерс.

Но, увидев поднятые вверх руки членов президиума ВЦИК, Свердлов не стал больше даже говорить на эту тему. Это было вполне в стиле Якова Михайловича. Точно так же, безапелляционно и практически самолично он принял решение не далее как в июле месяце о расстреле Николая Романова, бывшего российского императора.

Вечером того же дня на Лубянку приехал комендант Кремля Мальков с постановлением ВЦИК перевести Каплан из ВЧК в Кремль. Это был уже не первый в этот день визит в ВЧК Малькова. Сначала он пытался словами убедить Петерса в необходимости расстрела Каплан. Когда это не удалось, он вернулся за письменным постановлением.

Прочитав постановление, Петерс задумался. Он не знал, как ему в тот момент поступить: самому ли застрелить эту женщину, которую он ненавидел не меньше, чем его товарищи, или отстреливаться от своих товарищей, если они станут забирать её силой, или же... застрелиться самому.

Впрочем, минутный порыв прошёл и Петерс распорядился передать арестованную Каплан в ведение Малькова. Павел Дмитриевич Мальков привёз Каплан в Кремль и посадил в полуподвальную комнату под детской половиной Большого кремлёвского дворца. И стал ждать дальнейших указаний.

Утром 3 сентября Владимир Ленин впервые после ранения попросил доложить ему, как идут дела. Ленину доложили, что следствие по делу о покушении на него закончено, подозреваемая в покушении, Фанни Ефимовна Каплан арестована и созналась в преступлении.

— Что с ней? Надо бы сохранить ей жизнь, — попросил Ленин.

— Поздно, Владимир Ильич, — ответил Свердлов. — Она расстреляна.

В это время в кабинет к Малькову вошёл Аванесов. Он предъявил коменданту Кремля постановление ВЧК о расстреле Каплан.

— Когда? — коротко спросил Мальков.

— Сегодня, немедленно, — ни один мускул на лице Аванесова при этих словах не дрогнул.

Минуту помолчав, теперь уже спросил Варлаам Александрович Аванесов.

— Где будете расстреливать?

— Пожалуй, во дворе Автобоевого отряда. В тупике, — после некоторого раздумья произнёс Мальков.

— Согласен, — кивнул Аванесов.

В этот момент к Малькову заглянул и Свердлов. Он, как никто другой, торопился с исполнением приговора: то ли боялся, что его не выполнят, то ли не до конца доверял чекистам.

— А хоронить её где будем? — спросил Мальков.

Аванесов задумался, но молчание прервал Свердлов:

— Хоронить Каплан не будем. Останки уничтожить без следа.

И здесь Яков Михайлович не был оригинален: точно также он приказал поступить и с останками расстрелянной семьи Романовых.

Мальков несколько опешил от этих слов, но даже и не подумал ослушаться приказа. В четыре часа дня 3 сентября он велел начальнику Автобоевого отряда выкатить из боксов несколько грузовых автомобилей и запустить их моторы, а в тупик загнать легковую машину и повернуть её радиатором к воротам. В воротах гаража он поставил вооружённую охрану — двух латышских стрелков.

После этого лично отправился за Каплан, вывел её во двор и скомандовал:

— К машине! — указав на стоящий в тупике автомобиль.

Ничего не подозревавшая Каплан лишь судорожно передёрнула плечами и пошла в указанном направлении. Шаг, другой, третий. Мальков поднял пистолет и выстрелил. Позднее в своих воспоминаниях комендант Кремля напишет:

"Было 4 часа дня 3 сентября 1918 г. Приговор был исполнен. Исполнил его я, Павел Дмитриевич Мальков, — собственноручно. И если бы история повторилась, если бы вновь перед дулом моего пистолета оказалась тварь, поднявшая руку на Ильича, моя рука не дрогнула бы, спуская крючок, как не дрогнула она тогда..."

И плевать было ему, Павлу Дмитриевичу Малькову, на то, что никаких доказательств того, что именно Фанни Каплан, эта полуслепая и битая жизнью женщина, стреляла в Ленина, так найдено и не было.

Неожиданным свидетелем казни оказался живший в те годы в Кремле пролетарский поэт Демьян Бедный. Он всецело поддержал расстрел, ни секунды не раздумывая. Более того, после расстрела он помог Малькову оттащить тело казнённой в Александровский сад, помог ему найти пустую бочку, засунуть тело мёртвой женщины в эту бочку. Они облили её бензином и подожгли. И тут с поэтом случилась неприятность: почувствовав запах горелой человечины, весьма грузный Бедный упал в обморок.

Волна расстрелов "за кровь Ленина и Урицкого" с Каплан лишь началась. В Петрограде, только по официальным данным, было расстреляно 500 заложников, в Москве — более 100 человек. Всего же по России до конца 1918 года было казнено более пятидесяти тысяч человек.

Подобные действия Кремля возмущали не только врагов и оппонентов большевиков. Находились люди и в их рядах, которые не могли молчать по этому поводу. Так, старый большевик (член партии ещё с 1898 года), талантливый публицист Михаил Ольминский, кстати, сам пострадавший во время взрыва в 1919 году в Леонтьевском переулке, в здании Московского комитета РКП(б), когда был убит Загорский, смело заявил: "Можно быть разного мнения о красном терроре, но то, что сейчас творится, это вовсе не красный террор, а сплошная уголовщина". А красный командир и политработник Александр Дьяков пошёл ещё дальше, добившись приёма у Ленина, заявил, глядя ему в глаза:

— Разве вы не слышите голосов рабочих и крестьян, требующих устранения порядков, при которых могут человека держать в тюрьме, по желанию передать в трибунал, а захотят — расстрелять?

Правда, и Ольминскому, и Дьякову повезло — всё-таки Ленин, в отличие от Сталина, умел выслушивать прямую критику и не судить критикующих его. Оба этих деятеля умерли своей смертью.

36

Мария Спиридонова, была возмущена тем, что покушение на Ленина приписали социалистам-революционерам. Да, методы борьбы её партии изначально состояли из планирования и проведения террористических актов, но последние несколько лет тактика и стратегия развития ПСР изменились. Да, в июле месяце этого года она стала идейным вдохновителем вооружённой борьбы левых эсеров с большевиками, но только потому, что большевики узурпировали власть, довольно грубо отодвинув на задворки всех своих политических оппонентов. Тем не менее, после отречения царя социалисты-революционеры превратились в нормальную партию парламентского типа. А убийство эсером Яковом Блюмкиным германского посла в Москве Мирбаха было явно спровоцировано большевиками, чему свидетельством — кожаная куртка чекиста на Блюмкине. Без ведома Ленина этого покушения не могло произойти: слишком многое (и морально, и материально) связывало партию большевиков с немцами, им нужно как-то открещиваться от гуляющих по России слухов, а порою и доказательств, что большевики совершили октябрьский переворот на деньги, выделенные германским Генштабом. Но покушение на Ленина, да ещё совершенное по благословению ЦК партии социалистов-революционеров? Какой смысл совершать его эсерам, входящим в правительственную коалицию. Скорее, это покушение выгодно самим большевикам, чтобы совершить очередной переворот, очередной и окончательный захват единоличной власти, чтобы найти повод для начала своего красного террора.

Спиридонова читала статью Якова Свердлова о покушении, опубликованную в газете "Известия ВЦИК": "Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина... По выходе с митинга тов. Ленин был ранен. Задержано несколько человек. Их личность выясняется. Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов..." Тут же ниже помещено короткое сообщение ВЧК, уже установившей, что в Ленина стреляла женщина, отказавшаяся назвать свою фамилию, но по партийной принадлежности она — эсерка, связанная с самарской организацией. Спиридонова уже знала, что звали эту женщину Фанни Каплан. Она сидела, обхватив голову руками, и с остервенением посасывала папиросу. В это время к ней пришёл Дмитрий Дмитриевич Донской, военный врач, член ЦК, руководитель военной комиссии партии эсеров.

— Мария Александровна, голубка, что же вы себя травите табачищем. Пожалейте себя, ведь здоровье ваше и без того отравлено каторжными работами.

Донской подошёл к Спиридоновой, взял её правую руку в свои ладони и приблизил к губам.

— Димитрий Дмитриевич! — обрадовалась его приходу Спиридонова. — О каком моём здоровье вы ведёте речь, коли нашей партии угрожает смертельная опасность? Вы даже не представляете, что теперь может нас ожидать. Да нас обвинят во всех смертных грехах. Убийство Урицкого в Питере Каннегиссером, покушение Фани Каплан здесь, в Москве, на Ульянова-Ленина. И ведь всё это приписывается нашей многострадальной партии. Вы ведь тоже знаете эту Каплан, Димитрий Дмитриевич? Мне говорили, что вы с ней встречались несколько раз. Я проверила по картотеке, она действительно состояла в нашей партии, и даже за "экс" в Киеве в девятьсот шестом оказалась на каторге. Но после этого? И она на допросе в ЧК заявила, что действовала по заданию ЦК нашей партии. Как могло такое случиться?

Донской опустил глаза, прошёлся по кабинету, затем сел напротив Спиридоновой, поймав на себе её растерянно-вопросительный взгляд.

— Мария Александровна, Каплан сейчас не является эсеркой. Но я действительно с ней встречался. Она приходила ко мне несколько недель назад. Говорила, что готова убить Ленина, и просила, чтобы ЦК одобрил этот её поступок. Женщина довольно красивая, но, несомненно, ненормальная, да ещё с разными дефектами: глухая, полуслепая, экзальтированная вся какая-то. Словно юродивая! Меньше всего мне приходило в голову отнестись к её словам серьёзно. Я ведь, в конце концов, не психиатр, а терапевт. Уверен был — блажь на бабёнку напала!.. Помню, похлопал её по плечу и сказал ей: "Поди-ка проспись, милая! Он — не Марат, а ты не Шарлотта Корде. А главное, наш ЦК никогда на это не пойдёт. Ты попала не по адресу. Даю добрый совет — выкинь это всё из головы и никому больше о том не рассказывай!". Но я же не мог следить за ней, Мария Александровна.

— Да, да! — вздохнула Спиридонова. — Помнится, в марте семнадцатого на нескольких тройках из Акатуйской каторги в Читу отправились десять каторжанок. Перед отъездом мы навестили могилу декабриста Лунина, а 8 марта уже прибыли в Читу. Так вот, одной из этих десяти была я, а ещё одной — Фаня Каплан. Могла ли я тогда подумать... Впрочем, вы меня успокоили, Димитрий Дмитриевич, — грустно улыбнулась Спиридонова. — Попробую повстречаться с Лениным или хотя бы с Крупской и обелить нашу партию. В противном случае, всё для нас закончится непредсказуемо печально. И непременно следует опубликовать в печати о нашей непричастности к покушению и призвать, в ответ на выстрелы в Ленина, перейти к террору против цитадели отечественного и международного капитала. Нам необходимо упредить действия большевиков.

Большевики знали, что подозрение в подготовке покушения на Ленина эсерами упадёт на благодатную почву. Не так давно им стало известно, что ещё в начале 1918 года план пленения или убийства Ленина разработал Ф.М. Онипко, эсеровский депутат от Ставрополя и член военной комиссии Союза защиты Учредительного собрания. Впрочем, известно было и о том, что, когда Онипко обратился за одобрением в ЦК ПСР, члены ЦК пришли в ужас от самой идеи покушения, доказывая, что убийство эсерами Ленина и Троцкого обрушит на партию ярость рабочих. После этого Онипко распустил свою террористическую группу.

Спиридонова ещё со времён совместной борьбы с царизмом поддерживала довольно дружеские отношения с Ульяновым-Лениным. Последний не раз прислушивался к её советам и также ценил Спиридонову как настоящую революционерку. Более того, Мария Спиридонова была едва ли не единственной из эсеровских лидеров, кто поддержал большевиков во время подписания с Германией Брест-Литовского мирного договора. Она тогда сказала: "Мир оказался подписан не нами и не большевиками: он был подписан нуждой, голодом, нежеланием всего народа — измученного, усталого — воевать. И кто из нас скажет, что партия левых социалистов-революционеров, представляй она одна власть, поступила бы иначе?" Такие слова, тем более, если они сказаны в критические для правящей партии дни, не забываются. Именно это и позволяло ей надеяться на благоприятный исход такой встречи, хотя определённый риск её ареста и оставался. Но Спиридонова не знала, что события развивались уже независимо даже от воли Ленина. Пока Ленин был прикован к постели, заправляли всем Яков Свердлов, Феликс Дзержинский и Лев Троцкий. Но и они пока ещё находились в шоке от происшедшего.

Она смогла попасть к Ленину только в начале сентября, третьего числа, когда Ленину было позволено впервые после покушения встать с постели и когда Фанни Каплан, фактически без суда и следствия уже была расстреляна комендантом Кремля Мальковым (впрочем, последнее пытались скрыть, но безуспешно).

— Неужели, неужели вы, Владимир Ильич, с вашим огромным умом и личной безэгоистичностью и добротой, не могли догадаться не убивать Каплан?

Спиридонова сидела на стуле рядом с креслом, в которое усадили Ленина, и укрыли пледом. Надежда Константиновна Крупская сидела рядом. Было видно, как она необычайно расстроена. Ослабленный болезнью Владимир Ильич сидел, прикрыв глаза.

— Как это было бы не только красиво и благородно, — продолжала Спиридонова, — и не по царскому шаблону, как это было бы нужно нашей революции в это время нашей всеобщей оголтелости, остервенения, когда раздаётся только щёлканье зубами, вой боли, злобы и страха и... ни одного звука, ни одного аккорда любви.

— Так решил Центральный комитет, — слабым, слегка смущённым голосом ответил Ленин. — Я думаю, решение было бы более лёгким, если бы жертвой пули этой женщины был один из народных комиссаров.

Вошёл доктор и, извинившись, попросил Спиридонову уйти.

— Прошу прощения, но Владимир Ильич ещё весьма слаб, а вы говорите о довольно серьёзных вещах.

— Да, да, я понимаю, — поднялась Спиридонова. — Поправляйтесь Владимир Ильич, и поверьте мне, мы, левые эсеры, не меньше большевиков желаем вашего скорейшего выздоровления.

Ленин улыбнулся и, вынув из-под пледа свою тёплую правую руку, протянул её Спиридоновой. Она пожала его руку и вышла. Вслед за ней вышла и Крупская, оставив наедине с Лениным доктора.

— Милочка, Мария Александровна, — дрожащим голосом заговорила Крупская, — если бы вы знали, как мне жаль эту молодую женщину, Дору Каплан. Меня глубоко потрясает мысль, о революционерах, которых осуждает на смерть революционная же власть.

Крупская заплакала. Спиридонова подошла к ней, обняла за плечи, прижала к себе и тоже заплакала.

37

— Да, товарищ Сокольский, уже собираюсь. Буду у вас через двадцать минут.

Антонов положил телефонную трубку на рычаг и стал застёгивать верхнюю пуговицу на косоворотке. В этот момент дверь кабинета начальника Кирсановской милиции открылась и на пороге с длинной лентой телеграфного сообщения появилась Лизавета. Когда Баженова сняли с должности председателя Кирсановского уисполкома, Лиза, не раздумывая, перешла к Антонову. Не поняв, что вошла именно она, Антонов прикрикнул:

— Кто ещё там? Почему без стука!

— Саша, это я, — в растерянности остановилась Лизавета.

— А, Лиза. Извини. Тут такое. Позвонил председатель укома товарищ Сокольский. Срочно собирают всё руководство в помещении Чека, — Антонов поднялся, надел кожаную фуражку со звездой и стал оправлять гимнастёрку. — Наркомвнудел Петровский разослал всем местным советам какой-то важный приказ.

— Уж не этот ли? — Лизавета подошла к Антонову и протянула ему телеграфную ленту.

Антонов глянул сначала на женщину, затем на ленту, концы которой оказались на полу. Взял ленту в руки и начал бегать глазами по буквам.

"Убийство Володарского, убийство Урицкого, покушение на убийство и ранение председателя Совета народных комиссаров Владимира Ильича Ленина, массовые, десятками тысяч, расстрелы наших товарищей в Финляндии, на Украине и, наконец, на Дону и в Чехо-Словакии, постоянно открываемые заговоры в тылу наших армий, открытое признание правых эсеров и прочей контрреволюционной сволочи в этих заговорах, и в то же время чрезвычайно ничтожное количество серьёзных репрессий и массовых расстрелов белогвардейцев и буржуазии со стороны советов, показывает, что, несмотря на постоянные слова о массовом терроре против эсеров, белогвардейцев и буржуазии, этого террора на деле нет.

С таким положением должно быть решительно покончено. Расхлябанности и миндальничанию должен быть немедленно положен конец. Все известные местным советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейших попытках сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен приниматься безоговорочно массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявлять в этом особую инициативу.

Отделы управления через милицию и чрезвычайные комиссии должны принять все меры к выяснению и аресту всех скрывающихся под чужими именами и фамилиями лиц, с безусловным расстрелом всех замешанных в белогвардейской работе.

Все означенные меры должны быть проведены немедленно.

О всяких нерешительных в этом направлении действиях тех или иных органов местных советов Завотуправ обязан немедленно донести народному комиссариату Внутренних Дел. Тыл наших армий должен быть, наконец, окончательно очищен от всякой белогвардейщины и всех подлых заговорщиков против власти рабочего класса и беднейшего крестьянства. Ни малейших колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массового террора.

Получение означенной телеграммы подтвердите передать уездным советам.

Народный комиссар внутренних дел Петровский.

5 сентября 1918 года".

Дочитав до конца, Александр Антонов несколько времени стоял в задумчивости. В голове его зрело несколько вопросов по этому приказу, ответы на которые он и собирался получить на совещании Чека. Правда, вдруг у него промелькнула мысль, что, возможен и его арест прямо там, на совещании, благо, оно и назначено в помещении Чрезвычайной комиссии. Ведь в телеграмме шла речь об эсерах. И всё же, всегда осторожный и чуткий к любой опасности, Антонов на это раз поверил в свою удачу. К тому же, информация, о которой он узнает на совещании, вполне может ему пригодиться уже в ближайшем будущем. Положив на стол телеграфную ленту, он пошёл к двери кабинета. Подойдя к Лизавете остановился перед ней, заглянул ей в глаза, хотел что-то сказать, но вместо этого лишь робко, дрожащими пальцами провёл по её щеке. Затем махнул рукой и едва ли не выбежал в приёмную.

Вышел во двор. Осмотрелся вокруг, выискивая авто и шофёра.

— Редькин! — позвал он шофёра.

— За керосином он поехал, товарищ Антонов, — ответил сзади дежурный. — Обещался за пять минут управиться, а уже цельных двадцать нету его.

— Как появится, пусть к Чека едет. Я туда иду, — скомандовал Антонов и пошёл к дороге.

— Слушаюсь, товарищ начальник.

От милиции до Чека ходу было минут пятнадцать и Антонов даже обрадовался, что ему пришлось идти пешком. Будет время разобраться в своих чувствах к Лизавете. Сердцем он прикипел к ней, но головой понимал, что не время сейчас любовь крутить. Да и сама Лиза понятливая. Ни на чём не настаивает... Ну, если не считать того, что поехала с ним из Тамбова в Кирсанов.

Антонов шёл через людную площадь. Но, как ни странно, шум и гам, ржание коней не мешали ему думать о своём. Но вот его привёл в чувство ломающийся мальчишеский голос, раздавшийся едва ли не у самого уха:

— Дяденька милиционер, купите экстренный бюллетень уездного Чека!

Антонов глянул на рыжего веснушчатого парня, сунул руку в карман, вынул монетку, протянул юнцу и взял взамен листок небольшого формата.

— Откуда у тебя этот бюллетень? — удивился Антонов.

— Это мой секрет, дяденька милиционер, — хмыкнул мальчишка и тут же исчез в толпе.

Антонов остановился, собираясь хотя бы бегло просмотреть бюллетень, но тут его окликнул знакомый мужской голос. Это был крестьянин одной из деревень, в которой милиционеры Антонова ловили банду грабителей и насильников.

— Александр Степанович, а я смотрю, вы это или нет?

— Я, Федотов, я. А ты каким ветром в Кирсанове?

— Так ить на ярмонку товар привёз. А тут такое деется.

— Какое деется?

— Так ить, смотри, Степаныч, мы-то, мужики, грешным делом, злы на большевиков и евреев за то, что живут без веры, церкви рушат...

— Тихо, тихо, Федотов, — Антонов сложил листок, сунул его в карман, взял мужика под локоть и отвёл чуть в сторону, оглядываясь вокруг, не услышал ли кто эти слова. — Не будь это ты, я бы тебя арестовал и расстрелял за такие речи, как контру. Особливо сейчас, после покушения на Ленина и убийства Урицкого.

— Так ить, коли б ты меня не знал, я бы и не сказал бы того, — лукаво глянул Федотов на Антонова, но всё же заговорил тише. — Я об энтих покушениях и говорю. Когда мужики узнали, что в них стреляли евреи, так мы ж теперь и не знаем, что делать? Значит, не все евреи в большевиках-то?

— Значит, не все, — согласно кивнул Антонов.

— И скажи ты мне, Степаныч, теперича хоть чуточку получше будет, али ещё кто-нибудь злее Ленина найдётся?

— Н-да, — Антонов от неожиданности почесал затылок. — Вопросец ты мне задал, Федотов.

— Так ить не я это, это мужики пытают.

— Знаешь что, Федотов. Ты извини, мне некогда. Спешу я...

Антонов хотел было обойти мужика, но всё же прежде остановился и глянул на него:

— Жизнь покажет, Федотов. Так мужикам и передай.

Антонов развёл руками и ускорил шаг. Но слова крестьянина запали ему в душу. Да и сам он в последние два-три дня принял для себя окончательное решение. Ведь сколько сил ему потребовалось, чтобы отстоять своих товарищей по партии, которых местные чекисты пытались арестовать, обвинив их в участии в левоэсеровском мятеже. Впрочем, спасти удалось не всех.

38

Совещание в Чека уже началось. С трибуны, стоявшей на краю сцены, выступал какой-то незнакомец чуть ниже среднего роста, в кожаной куртке с маленькой бородкой и круглым пенсне на переносице. По окончании каждой фразы оратор словно бы рубил воздух рукой. Антонов с трудом протиснулся в зал и обвёл глазами президиум. Поймал взгляд Сокольского, тот едва заметно погрозил опоздавшему пальцем и пригласил пройти в президиум, указывая на свободный стул. Антонов, пробираясь, начал расталкивать локтями стоявших в промежутке между стеной и стульями людей. Некоторые из них шипели на него, другие отвечали таким же локтем.

— Опаздываете, товарищ Антонов, — пожимая Антонову руку, прошептал председатель исполкома.

— Я извиняюсь, товарищ Сокольский, но у меня авто сломалось, пришлось добираться пешком, — также шёпотом ответил Антонов. — А кто выступает-то?

— Ответственный товарищ из губчека. Тараскович. Вы о приказе товарища Петровского слышали?

— Читал, — кивнул Антонов и переключил внимание на оратора.

А тот продолжал резать рукой воздух.

— Преступное покушение на жизнь нашего идейного вождя, товарища Ленина, побуждает отказаться от сентиментальности и твёрдой рукой провести диктатуру пролетариата. Довольно слов!

Последние слова утонули в аплодисментах. Но чекист поднял руку, успокаивая слушателей.

— В силу этого, губернской Чрезвычайной комиссией уже расстрелян сорок один человек из вражеского лагеря. И это только в одном Тамбове.

Снова шквал аплодисментов. На этот раз чекист уже спокойно дождался, пока аплодирующие сами собой успокоятся. После этого продолжил немного осевшим от частых и продолжительных выступлений голосом.

— За смерть каждого нашего борца должны поплатиться тысячи врагов. Довольно миндальничать. Зададим кровавый урок буржуазии!

Снова аплодисменты. Антонов в президиуме переглянулся с Сокольским и только головой покачал. Антонов в этот момент даже посочувствовал Сокольскому, отец которого в конце XIX века был известным в Тамбовской губернии фабрикантом. Но младший сын не пошёл по стопам отца, а связал свою судьбу с революционерами. В те годы это, увы, было не только не редко, но даже и модно.

— За голову и жизнь одного из наших вождей, товарища Урицкого, должны слететь сотни голов буржуазии и всехеё приспешников. Как сказал товарищ Лацис: "Заложники — капитал для обмена"! Мы должны взять заложников из инженеров, купцов, священников, правых социалистов-революционеров. И, в случае, если буржуазный гад поднимет голову, то прежде всего падут головы заложников. Нужно арестовать жён и детей наших врагов и посадить их в тюрьму до явки их мужей. А коли те не появятся, то и расстрелять заложников, к чёртовой матери, не раздумывая. На белый террор мы ответим красным террором!

Антонов понял, что Россия, новая Россия, несамодержавная, тяжело заболела. Если страна начала брать в заложники собственный народ, значит, болезнь будет очень тяжёлой и практически неизлечимой, если не нейтрализовать в самом зародыше вирус этой болезни. Он полез в карман кожаного пиджака за папиросами и наткнулся на какой-то листок, сложенный несколько раз. Вытащил его из кармана, глянул — это был тот самый экстренный бюллетень уездной Чека по борьбе с контрреволюцией. Антонов поднял глаза, посмотрел сначала на Сокольского, затем на других членов президиума, в зал. С трибуны выступал уже какой-то другой оратор, говорил всё те же пламенные слова, клеймил врагов революции, призывал к красному террору. Представитель тамбовской Чека уже сидел на стуле в президиуме рядом с председателем Кирсановской уездной чрезвычайной комиссии.

Антонов неспешно, стараясь не шуршать, развернул бюллетень и стал читать.

"... Товарищи! Нас бьют по одной щеке, мы это возвращаем сторицей и даём удар по всей физиономии. Произведена противозаразная прививка, т.е. красный террор... Прививка эта сделана по всей России, в частности, в Кирсанове, где на убийство тов. Урицкого и ранение т. Ленина ответили расстрелом буржуазных элементов и контрреволюционеров Сёмина Леонтия Павловича, Корнилова Ильи Николаевича, Забродиной Амалии Фоминичны, Степанова Святослава Кондратьевича... И если ещё будет попытка покушения на наших вождей революции и вообще работников, стоящих на ответственных постах из коммунистов, то жестокость проявится в ещё худшем виде... Мы должны ответить на удар — ударом в десять раз сильнее..."

И вдруг, не дочитав до конца, Антонов снова переключился на фамилии расстрелянных людей. Кровь прилила к вискам. Корнилов Илья Николаевич! Это же один из лучших его людей. Они же с ним не одного бандита поймали. Да, Корнилов бывший подпоручик царской армии, бывший меньшевик. Но он полностью перешёл на сторону советов. В конце концов, он же служил в органах советской милиции. Только теперь Антонов понял, куда исчез Корнилов два дня назад. Его всё не могли найти ни дома, ни на работе, ни в городе вообще. А он уже несколько дней, как расстрелян. Без суда и следствия! И даже ему, начальнику Кирсановской милиции, о том не сообщили. Значит, тоже не доверяют. А возможно, и он сам уже находится в расстрельных списках Чека.

От такого предположения Антонов вздрогнул, автоматически повернул голову в сторону сидевших недалеко от него чекистов. Те, словно почувствовали его взгляд, тоже повернули голову к нему. Вслед за этим тамбовский чекист о чём-то спросил у кирсановского (может быть, о том, что за человек этот Антонов, начальник милиции). Антонов тут же глянул на Сокольского, который встал со своего места и прошёл к трибуне. "Завтра же возьму отпуск и скроюсь. Пора начинать действовать, не то будет поздно", — Антонов больше думал о своём, нежели слушал оратора.

— Товарищи! Мы здесь выслушали нескольких ораторов и поняли, что всё единодушно поддерживают требование вождей нашего государства и руководителей партии коммунистов о том, что в советской стране необходимо ввести красный террор. Да, наш террор вынужден, но это террор не Чека, как многие могут подумать, а рабочего класса. А значит, и проводить его нужно по-пролетарски беспощадно. У буржуазной змеи должно быть с корнем вырвано жало, а если нужно, и разодрана жадная пасть, вспорота жирная утроба. У саботирующей, лгущей, предательски прикидывающейся сочувствующей внеклассовой интеллигентской спекулянтщины и спекулянтской интеллигенции должна быть сорвана маска. Для нас нет и не может быть старых устоев морали и гуманности, выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации низших классов... Если для утверждения пролетарской диктатуры во всём мире нам необходимо уничтожить всех слуг царизма и капитала, то мы перед этим не остановимся и с честью выполним задачу, возложенную на нас Революцией.

Речь прервали бурные аплодисменты, но Сокольский поднял руку, желая на едином вдохновении закончить своё выступление.

— Я думаю, что пришло время лозунг "Вся власть советам!" заменить на лозунг "Вся власть чрезвычайкам!". Все чрезвычайные комиссии, железнодорожные, транспортные, фронтовые, всякого рода военно-полевые и военно-революционные трибуналы должны объединить свои усилия для осуществления красного террора. И земля задрожит от рабоче-крестьянского гнева, товарищи!

Таким словам зааплодировали даже чекисты. А Сокольский, явно удовлетворённый своим выступлением, пригладил ладонями волосы, поправил очки и сел на своё место. Антонов окончательно убедился, что он совершенно чужой на этом валтасаровом пиру. Он едва дождался окончания совещания.

39

Близость с Лизой произошла у Антонова как-то незаметно, обыденно.

Полдня Антонов находился в шоке от услышанного и прочитанного. Его затаённые чувства неприятия творимого большевиками беспредела окончательно вырвались наружу. Прикрываясь рабочими и крестьянскими лозунгами, они, на самом деле преследовали только свои, властные цели и амбиции. Им важна была власть сама по себе, и ни о каких рабочих и крестьянах они даже и не думали. Особенно о крестьянах, которых практически задушили продотряды, изымавшие мало-мальские излишки. И тревога мужика Федотова, которого Антонов встретил по пути в Чека, была тревогой всего крестьянства. И надежда на то, что после Ленина придёт другой, менее злой правитель, была весьма призрачной.

Единственным человеком, с которым Антонов мог безбоязненно поделиться этими своим мыслями, если не считать брата, была как раз Лизавета. Она весь вечер не отставала от него, пытаясь выбить признание, что же с ним произошло после возвращения. Он долго ругался на неё, выгонял из кабинета, но она настаивала на своём. Он плюнул на неё и уже в десятом часу вечера отправился домой. Она последовала за ним. И лишь в доме, несколько расслабившись, выпив стакан водки, он подошёл к Лизе, обнял её за плечи и посмотрел в глаза. Она выдержала взгляд. Затем губы их постепенно сблизились и, наконец, слились в страстном поцелуе. Потом они оказались в постели. И лишь глубокой ночью, устав от дневных переживаний и любовных утех, Антонов, повернувшись на спину, решился рассказать Лизе о том, что он услышал и увидел днём.

Внимательно выслушав, не перебивая Александра, Лизавета некоторое время молчала, затем повернулась к нему, приподнявшись на локте.

— Что же будет, Саша? И с нами, и с Россией?

— Не знаю, — всё так же, лёжа на спине и глядя в потолок, ответил Антонов. — Я чувствую здесь явный умысел большевиков расправиться со всеми партиями. Потому они и навешали собак на всех, даже на нас, своих союзников, левых эсеров.

— Но нужно же что-то делать?

Антонов минуту молчал, не то собираясь с мыслями, не то решаясь на признание Лизе. Ведь дальше темнить было бесполезно.

— Я словно чувствовал всё это. Написал заявление о предоставлении мне отпуска, и мне его подписали. Так что сегодня я отработал последний день и завтра же поеду в Тамбов в губком нашей партии за инструкциями. А потом... — он повернулся к Лизе. — А потом я уйду в леса, Лиза. Я поначалу возражал против инициативы ЦК и лично Спиридоновой начать вооружённую борьбу с большевиками. Надеялся на то, что кровопролития удастся избежать, хотя и подчинился решению Центрального комитета. Но теперь я понял, что Спиридонова была права. Теперь я начинаю свою борьбу с большевиками. Крестьяне — это главная сила в России. С их помощью мы должны сломать хребет большевикам. Ты... пойдёшь со мной... в леса?

Лизавета с любовью посмотрела на Антонова, провела ладонью по его волосам.

— Зачем ты меня об этом спрашиваешь, Саша? Даже если бы ты сказал мне, что пойдёшь на костёр за свободу России, я, не задумываясь, пошла бы за тобой.

40

Лишь после того, как Сокольский подписал Антонову заявление об отпуске, до него дошло, какую ошибку, возможно, ужасную, он совершил. Тамбов требовал беспощадной расправы над эсерами. Особенно, над эсерами, наделёнными теми или иными властными функциями. А тут эсером был целый начальник уездной милиции. Но сделанного — не воротишь. Наведались к Антонову домой, но там оказался лишь его младший брат, даже не знавший, что Александр ушёл в отпуск. Оставалось надеяться на то, что всегда осторожный Антонов ничего не заподозрит и вскоре вернётся домой.

Однако обстоятельства вынудили власти всё-таки инициировать поиск Антонова.

Назначенному всего лишь неделю назад председателем уездной чрезвычайной комиссии Меньшову несказанно повезло — чекистская агентура обнаружила в подъезде одного из домов весьма интересный портфель. Как он оказался утерянным, узнать было не суждено, но его содержимое заставило Меньшова едва ли не танцевать в своём кабинете: среди массы важных, не очень важных, а иногда и просто пустых документов оказалась секретная переписка эсеровских представителей (и кирсановских между собою, и кирсановских с тамбовскими, было даже одно письмо, отпечатанное на бланке ЦК ПСР), в которой говорилось о подготовке к разгрому уездного совета, о плановом терроре на ответственных работников уезда и тому подобное. Причём, одно письмо было подписано лично Антоновым. В нём начальник уездной милиции уверял заговорщиков, что вся уездная милиция будет поголовно на их стороне.

— Как можно было отпускать в отпуск такую контру, как Антонов! — возмущался вслух, вышагивая по своему кабинету, Меньшов. — Не иначе, как начальник Отдела Управления такая же эсеровская контра.

Меньшов открыл дверь и, не выходя из кабинета, повернул голову к сидевшему у стены за столом своему помощнику.

— Иванов! Мне срочно нужно личное дело начальника отдела Управления УИКа.

— Хорошо, Николай Павлович, — Иванов тут же записал указание в тетрадь.

Меньшов какое-то время постоял в дверном проёме, раздумывая о чём-то своём, затем закрыл дверь и вернулся за стол. Он немного остыл и у него снова заработала мысль. Он снял телефонную трубку, покрутил ручку аппарата.

— Товарищ женщина! Соедините меня с командиром Карательного отряда... Товарищ Нисневич? Меньшов у аппарата... Мне срочно нужен взвод твоих бойцов для проведения очень серьёзной операции... Я сам буду командовать. Лично! Завтра к семи ноль-ноль жду взвод у здания ЧК.

Меньшов в какой-то степени блефовал. Он торопился поймать Антонова, но ещё толком не знал, где его искать. Впрочем, тут же собрав совещание, он и намеревался выяснить местонахождение и самого Антонова, и всех его помощников, фигурировавших в найденных документах.

— Мне нужны данные о местопребывании Антонова, Лощилина и Зоева, — стуча кулаком по столу, требовал Меньшов.

Собравшиеся в кабинете у начальника чекисты молчали. Меньшов — сотрудник органов без стажа, партийный назначенец, многого в работе чрезвычайной комиссии пока ещё не понимает. Да, ему сопутствовала большая удача с этим портфелем, но это совсем не означает, что удача будет ему сопутствовать и дальше. А пороть горячку им, опытным чекистам, не хотелось бы.

— Когда мне передавали дела, товарищ Каминский уверял, что вы все — опытные чекисты, что у вас в руках весь уезд, — горячился Меньшов. — Вы же сейчас молчите, не зная, где может прятаться начальник уездной милиции. Это что — саботаж?

— Никакой это не саботаж, Николай Павлович, — вступился за всех один из его заместителей Шараков. — Мы предполагаем, где может находиться Антонов, а также Зоев с Лощилиным. Но, для того, чтобы убедиться в этом, нам нужно время.

— Нету у нас с вами времени. Нету! — снова стукнул кулаком по столу Меньшов. — Пока вы будете проверять, удостоверяться, эта контра сбежит в леса. И ищи-свищи их потом!

— Но мы не можем доверять слухам! — настаивал на своём Шараков.

— Значит, в этом случае придётся! Итак, где Антонов?

— Он часто любит ездить на свою родину в село Инжавино, — произнёс ещё один заместитель Меньшова. — Лощилин, скорее всего, там же — это его 4-й район. Зоев, вероятно, в своём Трескине, в 3-ем районе.

— Вот и отлично! — удовлетворённо выдохнул Меньшов. — Значит, завтра же, в семь ноль-ноль мы выступаем на поимку этой контры. Инжавинский отряд возглавлю лично я. За Зоевым отправляется... — Меньшов на секунду задумался, обводя глазами присутствующих, — товарищ Шараков. Мы возьмём эту сволочь! И будем судить их по всей строгости революционного трибунала. Всё! Совещание закончено!

Уж очень везучим оказался Меньшов. Чекисты только головой мотали.

Едва прибыв в Инжавино, чекисты окружили дом, в котором жил начальник местной милиции Лощилин. Им повезло — тот оказался дома.

— Лощилин! Я знаю, что ты дома! — закричал Меньшов. — Я — председатель кирсановской чека Меньшов. Ты окружён и в твоих интересах сразу сдаться.

— С чего ты взял, что это в моих интересах? — ответил Лощилин и выстрелил в сторону Меньшова.

— Ну, хорошо, гад! Не хочешь добровольно, возьмём силой.

Меньшов дулом револьвера поднял козырёк кожаной фуражки. Обвёл взглядом своих бойцов.

— Двое к двери! — приказал он. — Остальные — гляди в оба. Он в любое окно может выпрыгнуть. Вперёд, залётные!

Меньшов прыгнул поближе к дому и выстрелил в окно, из которого раздался первый выстрел Лощилина. Лощилин снова ответил. Тут же начали пальбу остальные.

Пока у дома Лощилина шла перестрелка, трое чекистов выискивали следы Антонова, расспрашивая местных жителей. Кто отвечал добровольно, а кто и под дулом пистолета.

Тем временем у Лощилина кончились патроны. Поняв это, Меньшов кивнул двум чекистам, стоявшим у двери.

— Вперёд! Брать живым!

Те мигом взломали дверь и ворвались в дом. За ними следом — Меньшов. Лощилин неожиданным ударом кулаком в висок свалил первого чекиста, но пока замахивался на второго, на него навалился довольно мощный Меньшов.

— Всё, Лощилин! Конец тебе.

Лощилин перестал сопротивляться и позволил связать себе руки за спиной.

— Где Антонов? — спросил Меньшов.

— Какой Антонов?

— Начальник твой бывший.

— Понятия не имею, о ком ты спрашиваешь, — хмыкнул Лощилин.

— Ладно, в Кирсанове вспомнишь. Веди его к подводе, — приказал Меньшов чекисту.

Лощилина вывели во двор. Меньшов вышел следом, сняв фуражку и утирая со лба пот тыльной стороной правой руки, в которой он продолжал держать револьвер. Тут же к нему подбежали двое из трёх чекистов, опрашивавших местных жителей.

— Ну что? Результаты есть? — спросил он их, надевая фуражку.

— Мужики говорят, что подался он в Солововский лес.

— Ни хрена! Достанем и там, — решительно произнёс Меньшов.

— Товарищ Меньшов, это самоубийство, — возразил один из этих двух. — Мы вовсе не знаем этого леса, да и нас очень мало, чтобы проводить там поиски. Нас же пересчитают, как кутенков.

— Ладно, — после короткой паузы согласился Меньшов. — Село всё обыскали?

— Всё. Здесь его точно нет, — ответил второй из подошедших.

— Тогда берите Лощилина и в Кирсанов. А я на помощь Шаракову. Четверо — за мной.

Впрочем, Шаракову помощь уже была не нужна: он также, используя фактор неожиданности, захватил Зоева.

Обоих благополучно доставили в Кирсанов и отправили в тюрьму. Впрочем, Зоеву с помощью верных людей в милиции, с подачи Антонова, удалось бежать. Лощилину повезло меньше: его уберегли от побега, а через день, по постановлению Чека, расстреляли.

41

В принципе, направление поиска Антонова было выбрано Меньшовым верно. Но только направление, поскольку беглый начальник кирсановской милиции мог свободно перемещаться по всему уезду. У него везде были свои люди, свои тайные явочные дома. Об этом он побеспокоился заранее, ещё будучи на своей должности. Тем более, что на Тамбовщине даже спустя почти год после большевистского октябрьского переворота были сильны позиции эсеров.

Самые излюбленные его убежища находились в южной части Кирсановского уезда, а также в граничащих с ним Тамбовском и Борисоглебском уездах: в сёлах Паревка, Иноковка, Рамза, Вяжля, Карай-Салтыки, Калугино, Курдюки, Трескино, Золотовка, Инжавино, Красивка, Чернавка, Перевоз... Основным же местопребыванием Антонова стали сёла Кашино и Афанасьево Каменской волости Тамбовского уезда, да бывшее имение Шашлавцева в деревне Белхоншино, где и устраивались тайные собрания, и хранилось оружие. У Антонова наблюдалась какая-то маниакальная ностальгия по этой своей малой родине. Дальше неё он практически никогда и не совал свой нос. Это было его огромным плюсом — он знал здесь каждую кочку, каждую выбоинку, каждого волка в лесу. Но это же было и его большим минусом, поскольку значительно облегчало его поиски. Впрочем, он действительно был хитрым и везучим человеком. Поэтому, даже зная район его местонахождения, найти его там, а особенно, изловить — было делом весьма нелёгким.

Узнав об аресте двух своих соратников, Лощилина и Зоева, Антонов понял, что отпуск у него оказывается бессрочным: возвращаться ему в Кирсанов уже нельзя. Разве что только во главе большого вооружённого отряда. Ну что ж! Значит, сам бог велел начать ему действовать. Благо, оружие было им припасено заранее. Осталось только сагитировать людей. Он сообщил о своём решении Баженову, отправив к нему брата. После чего велел Митяю немедленно возвращаться к нему: в Кирсанове брату государственного преступника делать уже абсолютно нечего. Сообщил также Антонов о начале своей подпольной деятельности и двум другим своим соратникам: бывшему начальнику волостной милиции, поручику царской армии Петру Токмакову, и Ивану Ишину. Они немедленно прибыли к Антонову. Через несколько дней к своим товарищам присоединился и бежавший из чекистской тюрьмы Зоев. Так, под крылом Александра Антонова собрался основной костяк его будущей Народной армии.

Антонов появился в селе Рудовка в северной части Кирсановского уезда практически в открытую. Чекисты несколько ослабили хватку после расстрела Лощилина, и Антонов не мог этим не воспользоваться. К тому же, у него в Кирсанове остались свои надёжные осведомители, сообщавшие ему о каждом шаге чекистов и нового начальника уездной милиции. С Антоновым был неизменный спутник подобных мероприятий — Иван Ишин, лучший оратор среди местных эсеров, а также верный оруженосец и биограф Дмитрий, младший брат.

Основная масса мужиков была в поле на ржаной уборке. Вдруг в местной церкви зазвонил колокол. Началась суета. Крестьяне не поймут, что случилось. Скорым шагом направились к центральной площади.

— Опять — либо яйца, либо масло, — предположил один, вышагивая по тропке.

— А чего ещё можно ожидать от этих Советов, — согласился другой.

— Да не, мужики, — покачал головой третий. — Глянь-ко на энтих гостей: не то солдаты, не то милиция, не то красноармейцы. Да и к чему набат?

— И то правда, ни на кого не похожи, — кивнул первый, всмотревшись в гостей.

— Видать, что-то не ладно, — снова согласился второй.

Без малого всё село собралось за короткое время. И попробуй не пойти: твой же сосед тебя и погонит. "Идти, так всем! Чем же ты счастливее?" Антонов, сидя в седле, обвёл глазами собравшихся мужиков и баб. У него даже сердце застучало учащённее: все, как на подбор, ладные, уверенные в себе, хотя и немного измученные, очевидно, нередкими визитами продотрядовцев. И таких людей, таких хозяев большевики хотят заставить уважать голодранцев? Да ни в жисть!

— Здорово, мужики! — крикнул Антонов.

— Здорово, коли не шутишь, — ответило ему несколько голосов.

— Коли есть дело к нам, говори скорее, и уходи с богом, — выкрикнули другие. — Работы у нас много, коли не знаешь. Некогда лясы точить.

— Дело у меня к вам, действительно, есть, — Антонов понял, что нужно сразу брать быка за рога. — Но сначала разрешите познакомиться. Меня зовут Антонов. Если кто не знает, ещё недавно я был начальником уездной милиции в Кирсанове.

— Почему был-то? Проворовался, что ль? — рискнул пошутить один из мужиков.

— Да нет, мужики! Большевикам не понравилось, что я заступался перед советами, перед властью за вас, мужиков. Требовал отменить все эти комбеды и продотряды. Вот они меня и прогнали. Даже убить хотели.

Мужики перестали перешёптываться и стали прислушиваться к словам нежданного гостя. Антонов понял, что он зацепил их. Значит, можно переходить и к сути.

— Неужели вам нравится то, что творится сейчас в нашей матушке России?

Антонов замолчал, ожидая хоть какой-нибудь реакции. И дождался.

— Кому ж такое может понравиться? Отродясь такого не было, чтобы голодранцы диктовали нам, что нужно делать!

— И то правда! Батрак хозяину не указ!

— Вот и я говорю, мужики, — заулыбался Антонов. — Пришёл конец нашему терпенью! Перебьём коммунию, освободим Россию! Лучшие земельные участки они отвели под коммуны и совхозы, крестьянство изнывает под бременем непосильных развёрсток. У тебя, трудящийся люд, они выгребали без меры хлеб, не считаясь с твоими нуждами, тащили плуги, сохи, бороны, хомуты, лошадей, корм, отбирали семена...

И тут на площади воцарилась мёртвая тишина. Крестьяне переваривали услышанное. Одним показалось, что они и сами думали именно так, только боялись вслух произносить такие мысли. Другие испугались. Третьи, самые осторожные, подумали: не провокация ли это? Но Антонов, не давая мужикам, как следует, переварить свои слова, продолжал:

— Не робейте, братцы! Ничего, что Россией правят Троцкие да Петерсы! Не надолго их хватит, измотаются, сукины дети. Намылим мы им верёвки! Не справиться Ленину с народом!

Последняя фраза потонула в сочувственном гуле. Рудовка была уже антоновской. Это стало понятно. Нужно было только объяснить мужикам, что делать. А делать особо ничего и не нужно было — только лишь идти на волость и убирать неугодную власть, да выбирать новые Советы, из своих людей, из хозяйских мужиков.

Соседние деревни Васильевка да Никольское поддержали и Антонова, и своих соседей. А вскоре забунтовали сёла Вышенка и Глуховка. Но силы были неравными, да и опыта бунташного у Антонова и у тамбовчан пока ещё не было.

Так Александр Антонов впервые во всеуслышание заявил о себе. Пускай людей у него было раз-два и обчёлся, а оружия у мятежников ещё меньше, пускай это, первое, его восстание продолжалось всего пару дней и было легко подавлено уездными властями (как пожалел Меньшов, что ему не удалось в тот раз сразу поймать Антонова), но он почувствовал, что люд тамбовский лёгок на подъём. Просто чуть-чуть рановато ещё. Пусть коммунисты побольше дров наломают. А он, Антонов, пока кликнет клич по губернии, да начнёт собирать людей. Желающие услышать его — услышат!

Он ушёл в инжавинские леса. Там его мог найти разве что волк или кабан.

42

Брошенные в землю ростки спустя всего неполные несколько дней дали новые всходы. Причём, практически в тех же местах.

2 ноября в селе Конобеево Шацкого уезда крестьянский сход принял решение идти в Шацк с целью свержения там советской власти. Узнав об этом, начальник местного милицейского участка Чекалин немедленно сообщил в уездный исполком и в Шацкую Чека. Там среагировали буквально на следующий день, отправив в Конобеево конный отряд численностью 30 человек. Но пока суд да дело, конобеевские мужики ворвались в помещение милицейского участка, обезоружили Чекалина и убили двух милиционеров, охранявших трёх арестованных накануне односельчан, освободив их. Чекалину, правда, удалось улизнуть от разбушевавшихся мужиков и он пешком подался в Шацк. Конный отряд прибыл слишком поздно: восстанием уже были охвачены, помимо Конобеевской, Нижне-Берёзовская, Ямбирнская и Шаморгская волости. Под натиском численно превосходивших сил повстанцев отряд вынужден был отступить.

Рано утром, 4 ноября тысячная толпа мятежников заняла предместье Шацка — Чёрную Слободу. Красноармейцам и милиционерам в тот день удалось отбиться. Причём, милиция огнём отрезала обходной манёвр мятежников с севера. Но к вечеру того же дня в город поступила информация о том, что поднялись против большевиков северные волости: Агишевская и Каверинская. Однако милиционерам вновь удалось отбиться. Утром, 5 ноября атаки на Шацк возобновились. К мятежу присоединились ещё несколько волостей. К вечеру на помощь обороняющимся пришёл отряд из Сасова с двумя грузовиками с пулемётами. Но до Шацка добрался только один автомобиль. Другой остановился с пробитым радиатором. Разумеется, повстанцы взяли себе оба пулемёта, находившиеся на борту грузовика. Впрочем, особого облегчения красным частям это не принесло. Милиции удалось занять все наружные посты в черте города. Но к утру 6 ноября к мятежникам подошли свежие силы из поднявшихся на борьбу сел Куликово, Белоречье, Вановье и ряда других. К концу дня, после многочисленных и почти беспрерывных атак, мятежникам, наконец, удалось захватить подбитый автомобиль с пулемётом и начать окружение города. Державшим оборону стало ясно, что, если к ним в ближайшие часы не придёт помощь, то город падёт от давления нескольких тысяч почувствовавших запах крови мятежников. Не стоило забывать, что это было аккурат накануне первой годовщины октябрьского переворота. Но в последний момент с боем, через восставшие северные волости, пробился к Шацку Тамбовский отряд с артиллерией. Первый же орудийный выстрел в сторону мятежников вызвал у тех сначала замешательство, а затем и страх. Утром 7 ноября повстанцы сняли с города осаду и ушли, однако уже днём в разные стороны по их следам отправились карательные отряды.

9 ноября в Моршанском уезде вновь с большой силой разгорелось крестьянское восстание. Антонову удалось привлечь на свою сторону солдат и унтер-офицеров ещё царской армии, мобилизованных в Красную Армию, но дезертировавших из её рядов. По слухам, на сторону восставших перешли даже некоторые офицеры, выпущенные из Тамбовского изоляционного лагеря.

Около семидесяти конных повстанцев во главе с Антоновым из Никольско-Кашменской волости снова направились в село Рудовку и опять с ходу захватили его. Оттуда они направились к селу Васильево. Красный отряд из города Кирсанова под командованием Краскина, видя преимущество противника в живой силе и количестве патронов, предпочёл с боем отступить назад, в село Шереметьево, потеряв четырёх бойцов и один пулемёт. У села Питим Антонов соприкоснулся уже с другим, Моршанским, отрядом и вновь заставил красных отступить. Впрочем, те отошли организованно, в Рудовку, уже покинутую Антоновым, оставив заставу в деревне Бадино и держа связь с Пензенским отрядом, находившимся на станции Вернадовка.

В ночь с 9 на 10 ноября из Моршанского уезда большой отряд повстанцев направился в Кирсановский. В Кирсанове все силы были приведены в состояние полной боевой готовности. Было принято решение выступить навстречу противнику, дабы не допустить его в город. По дороге к Кирсановскому присоединялись отряды коммунистов из многих волостей, общей численностью свыше трёхсот человек. Тем не менее, первая стычка с повстанцами 12 ноября закончилась разгромом коммунистических отрядов. К тому же, дорога на Кирсанов с правого фланга красных войск в селе Куравщина была отрезана. Лишь ценой неимоверных усилий красным удалось переломить ситуацию и отогнать повстанцев от Кирсанова.

Тем не менее, 12 ноября пошла цепная реакция, пока ещё, правда, стихийная. В Тамбовском уезде восстали Богословская, Покровско-Марфинская, Грачевская, Лавровская, Сосновская, Карианская волости, в Козловском уезде — Тютчевская волость. В Моршанском уезде заняты повстанцами (между прочим, вооружёнными и пулемётами) населённые пункты: Фитингоф, Дашково, Вернадовка, Бегичево, Таракса. В этом же районе в руках повстанцев оказалась железная дорога, часть пути которой в некоторых местах была разобрана. Железнодорожный отряд, охранявший пути вступил в бой с повстанцами, но был разбит, потеряв 6 человек убитыми и 16 ранеными, а также два пулемёта. Из Тамбова тут же был отправлен для подавления мятежа отряд в тысячу человек, в составе семи рот, пулемётной команды, команды связи, команды конных разведчиков при шести орудиях. Отряд двинулся от Большой Липовицы в трёх направлениях: первое — на Богословку и дальше на Грачёвку; второе — на Ольшанскую, и дальше на Покровско-Марфинское и Лаврово; третье — на Воронцово и Знаменское для охраны левого фланга отряда. Из Козлова на Тютчево тоже был отправлен отряд красноармейцев. В Моршанский уезд из соседнего, уже пришедшего в себя Шацка выслан отряд чекистов численностью около трёхсот человек, при двух орудиях и бронеавтомобиле. Туда же из Тамбова выехал отряд в двести пятьдесят человек с тремя пулемётами.

Тамбов был объявлен на осадном положении. Начал работу оперативный штаб во главе с губвоенкомом Шидаревым. Отряды местного гарнизона, вместе с отрядом губернской чрезвычайной комиссии были разосланы в места, охваченные восстаниями, с твёрдым приказом расстреливать смутьянов на месте без суда и следствия. На мятежные сёла и волости накладывались огромные контрибуции — от ста до пятисот тысяч рублей. Причём, на расчёт предоставлялось всего несколько дней. В некоторых волостях расстреливали по 40-50 человек, не особо выясняя, кто из них был настоящим зачинщиком, а кто случайным участником, которого заставили взять в руки оружие. В двадцатых числах ноября стихийно вспыхнувшие восстания во всех тамбовских уездах были полностью подавлены.

43

Дождь пронизывал до костей. Сумерки покрыли землю, хотя до вечера ещё было далековато. Ветер завывал так, как и тамбовскому волку не под силу. Казалось, сама стихия противостояла продотряду, прибывшему в Вернадовку изымать излишки хлеба. Но командир продотряда Моршанского уезда Фома Рябой был не из тех, кто покорялся стихии. Он гнал лошадь вперёд в предчувствии скорой остановки: Вернадовка, вон она, огни уже видать. За командиром тянулись подводы, на которых уселись бойцы его отряда. Вернадовка была уже третьей и последней деревней на их пути. План по изъятию излишков зерна они уже практически выполнили. А в том, что здесь они его и перевыполнят, Рябой нисколько не сомневался. Деревня эта зажиточная, да и знает он многих, знает и у кого что припрятано.

— Тпр-ру! — наконец осадил лошадь у бывшей помещичьей усадьбы Фома. — Приехали. Коньков, собирай народ!

— Може дождь переждём, Фома Авдеич? — запротестовал Коньков. — Кто ж сейчас соберётся, в такую погоду-то?

— Это приказ, Коньков, — манерно растягивал слова Рябой. — И изволь немедля выполнять его.

— Ай, — махнул рукой Коньков и повернулся к бойцам. — Товарищи красноармейцы, слышали приказ товарища Рябого? Выполняйте!

Бойцы нехотя, передёрнув затворами винтовок, разбрелись в разные стороны. Без оружия никто из продотрядовцев не ходил: уже несколько тысяч их товарищей сложили головы в борьбе за хлеб, и рисковать больше никому не хотелось. Почуяв чужаков, во многих дворах залаяли собаки, иные из которых даже из будки не вылезали.

— Эй, хозяин! Продотряд идёт! — подойдя ко двору Антиповых, крикнул Коньков, заглушая не только шум дождя и ветра, но и оголтелый собачий лай. — Приходи немедля к усадьбе, командир говорить будет.

Иван Антипов слегка отодвинул занавеску на окне в горнице и глянул на улицу. Естественно, что кричал незнакомец, он не расслышал, но по гимнастёрке и винтовке догадался, кто пожаловал к ним в гости.

— Чёрт бы вас побрал, душегубы треклятые! Мало вам наших загубленных жизней, так ещё и за хлебом явились.

— Никак снова беднота пожаловала? — Анфиса Антипова отвлеклась от шитья и подняла голову, посмотрев на мужа.

— Да не беднота, мама, а комбед, продотряд, — поправила мать дочка, хозяйничавшая у печки.

— Всё одно голодранцы, — вступился за жену Антипов. — Мы свой кусок хлеба собственными мозолями добываем, а они хочут всё готовое получить.

Коньков ещё раз прокричал, на всякий случай, и прошёл дальше. В соседнем доме он уже смог подойти к окну и постучал в него кулаком. Другие продотрядовцы шли по другим домам. Как тому ни сопротивлялись местные, но пришлось идти на сход: с заряженной винтовкой особо не поспоришь. К счастью, дождь стал успокаиваться и только неприятный ветер продолжать гнуть свою линию.

Когда Антиповы-старшие подошли к площади перед усадьбой, там уже собралась немалая толпа земляков. Увидев стоявшую несколько в стороне от остальных чету Подберёзкиных, Антиповы направились к ним.

— Здорово, Устин, — приветствовал соседа Антипов.

— И ты здоров будь, Иван, — ответил Подберёзкин.

А Нюрка с Анфисой просто облобызались.

— Видал, голодранец Фомка, при большевиках куда выбился-то? — кивнул в сторону Рябого Подберёзкин.

— Да уж, почитай, начнёт нас сейчас уму-разуму наставлять, — поддакнул Антипов.

— О прошлом месяце-то уже захаживал к нам, — Нюрка Подберёзкина куталась от неприятного ветра в платок.

— Так-то было о прошлом месяце, шо тады можно было с нас взять, — буркнул Подберёзкин. — А теперича маленько урожай подсобрали.

— Ну да, вот он сейчас нам его и посчитает, — хмыкнул Антипов.

— Прошу внимания, товарищи крестьяне! — наконец подал голос Рябой. — Все вы знаете, какое трудное положение сложилось у нас в стране. Контрреволюция поднимает голову. Интервенты из четырнадцати стран хочут поставить нас с вами на колени! Но мы не для того боролись с самодержавием и уничтожали в нашей стране капиталистов, чтобы снова возвращаться к прошлому. Советское правительство не допустит возврата угнетателей пролетариата и крестьянства, но стране сейчас трудно. Рабочие голодают! Красноармейцы сидят в окопах полуголодные. Много ли проку от таких защитников? Поэтому ВЦИК и Совнарком приняли решение о том, чтобы все излишки зерна и муки изымать в сёлах и деревнях. Только таким образом мы сможем прокормить рабочих и красноармейцев. У меня есть приказ — при малейшем неповиновении арестовывать укрывателей, пороть их при вселюдно, а при сопротивлении и открывать огонь. Многие из вас меня знают.

При этих словах Рябого толпа крестьян зашумела, но Рябой лишь повысил голос, продолжая свою речь.

— Я — человек решительный! Слов на ветер не бросаю. Потому прошу вас, земляки, не доводите меня до греха. Не заставляйте кровь проливать.

— Сколько ж можно из нас жилы тянуть? — крикнул какой-то мужик из толпы. — В прошлом месяце уже отдали всё, что было.

— А детей мы чем кормить будем? — вступила в перепалку и одна из баб.

— Вы отлично знаете, сколько вам нужно оставить зерна, чтобы прокормить и себя, и детей своих. А излишки отдайте нам. И буде кого заметим опосля за продажей зерна или муки, тут же расстреляем, как контру.

Снова поднялся шум. Каждый старался перекричать друг друга, но на этот раз Рябой молчал, давая всем выговориться и спустить пар. Он надеялся, что после этого все станут сговорчивее. Но не тут-то было! Никто и не собирался успокаиваться. Коньков уже с тревогой поглядывал на Рябого. Но тот пока ещё был спокоен.

Дождь тем временем почти совсем утих. Небо просветлело.

Недовольные крики продолжались. Тогда Рябой нащупал рукой висевшую на ремне через плечо деревянную кобуру, расстегнул её и вытащил наган. Подождав ещё секунду-другую, он поднял наган вверх и выстрелил. Толпа притихла.

— Товарищи крестьяне! Я даю вам час на то, чтобы вы добровольно, сами принесли сюда мешки с излишками зерна. Продотрядовцы тоже весь этот час не сдвинутся отсюда с места. Но потом пеняйте на себя. Я вас предупредил и буду действовать со всей строгостью советского закона.

Сразу же после этих слов толпа начала расходиться, ругаясь и поливая большевиков последними словами.

— Устинушка, может Фомка не тронет нас, а? — держала мужа под руку Нюрка Подберёзкина. — Он же знает наверняка, что наш Захарушка не последний человек в Танбове.

— И не вздумай поминать Захара при этом вшивом голодранце, — прикрикнул на жену Устин. — Я с ним как-нибудь сам разберусь.

— Ой, как бы беды не было, — прошептала Нюрка и перекрестилась свободной рукой.

Не многие крестьяне решились добровольно отдать комбедовцам своими кровью и потом добытое зерно. Да и сделали это те, кто всё же был победнее — не хотели они ссориться с новой властью. Поди знай, авось она пришла надолго. Более зажиточные, не говоря уж о кулаках, и не собирались делиться своим урожаем с голодранцами и неудачниками. А зажиточных в Тамбовском крае на плодородном чернозёме было немало.

Рябой к означенному времени добавил ещё час, однако хлеба не прибавилось. Тогда он подозвал к себе Конькова. Рябой расположился в одном из уцелевших помещичьих флигельков, в котором при Вернадских жила прислуга. Сидя за столом у окна он мог наблюдать всю картину и лицо его выражало явное неудовольствие происходящим.

— Вот что, Коньков, — заговорил Рябой, не отводя глаз от окна. — Здесь происходит явный саботаж. Кулаки и подкулачьи отродья прячут зерно и не хотят отдавать советской власти. Но здесь зерно есть! И много зерна! Я этих людей знаю уж не один десяток лет. Даже в самые неурожайные годы, они не пухли с голоду.

— И чего делать-то, Фома Авдеич?

— Слушай сюда! Бери с пяток бойцов и, первым делом, наведайтесь во дворы к Ивану Антипову и Устину Подберёзкину. Ищите везде, где только можно, весь двор с избой поставьте вверх тормашками, но хлеб найдите. Коли у этих найдём, да ещё и накажем привселюдной поркой за укрывательство и саботаж, другие сами свои излишки принесут, как миленькие. Ты меня понял, Коньков?

— Понял, товарищ начальник продотряда!

Коньков неумело козырнул, развернулся и выбежал на улицу. Через минуту Рябой услышал, как Коньков зычным голосом отдаёт команды, жестами указывая, куда кому следует идти, а вслед за тем сам направился в сопровождении шести бойцов ко двору Антипова.

Они обыскали всё: сарай, хлев, чулан, избу, погреб, огород, сад, конюшню. Даже собачью конуру. Злобный лай собаки, благоразумно посаженную на цепь Анфисой, недовольное мычание коров, растревоженное кудахтанье кур сопровождали все эти поиски. Но они оказались безрезультатными. Коньков стоял в задумчивости: что делать? Идти ли к Рябому за советом или начать поиски у Устина Подберёзкина? В конечном итоге, он решил отправить к Подберёзкину всех бойцов, назначив главным одного из них, а сам скорым шагом направился к начальнику. Нужно было спешить. Сентябрьский день уже клонился к вечеру. И не хотелось бы здесь оставаться на ночь.

А в это время во флигель, где сидел злой Фома Рябой, куривший папиросу за папиросой, робко вошёл один из местных крестьян. Остановившись на пороге, он снял картуз и робко переминался с ноги на ногу.

— Тебе чего надо? — увидев его, грубо спросил Рябой.

— Так это, хочу помочь тебе хлеб-то найти.

— Ты кто такой? — оживился Рябой. — Я чтой-то тебя не знаю?

— Так Евсей я, Лисов. Из местных.

— И чем же ты хотел, Евсей Лисов, мне помочь? Ты садись, Евсей, в ногах-то правды нет, — Рябой указал Евсею на стул напротив себя.

— Я знаю, где прячет хлеб Устин Подберёзкин, — Лисов не торопился садиться.

— Ну-ка, ну-ка? — Рябой даже закашлялся от неожиданности.

— Тока у меня условие одно.

— Говори своё условие, — насторожился Рябой.

В этот момент и появился в избе Коньков. Евсей Лисов тут же напрягся, но Рябой его успокоил.

— Говори, говори, это мой заместитель Коньков.

— Так это, вы люди пришлые. То есть, пришли, забрали хлеб и ушли, а эти-то здеся останутся, да и мне не резон отсюдова уезжать.

— Я понятливый, Евсей. Можешь дальше не говорить. Мы своих помощников не сдаём.

— А, наоборот, даже им помогаем, — вставил Коньков.

— Точно, — согласился Рябой. — Коли поможешь нам найти хлеб Подберёзкина, свой пуд зерна получишь, а имя твоё мы уже забыли.

— Тады слушайте, — Евсей на всякий случай глянул в окно, не видит ли его кто, затем оглянулся вокруг и, понизив голос, сказал:

— Зерно он закапывает на заднем дворе со стороны хлева, под самым домом.

— Почём знаешь? — недоверчиво покосился на него Рябой.

— Так я живу по-соседству и иногда ночью не спится, выхожу во двор. Да и пару раз наткнулся на то, как Устин с сынками своими землю-то копает.

— А он тебя видел? — поинтересовался Коньков.

— Не! — замотал головой Евсей. — Устин весьма крут на расправу. Коли увидал бы меня, думаю, я бы сейчас здеся, перед вами не сидел.

— Понятно! Всё слыхал, Коньков?

— Как не слыхать!

— Тогда действуй, чего стоишь!

Коньков развернулся и пулей выскочил на улицу.

Продотрядовцы к приходу Конькова осмотрели уже всё, что можно, но ни единого лишнего зёрнышка так и не нашли. Устин Подберёзкин с женой стояли рядом. Нюрка истово крестилась и вздыхала, а Устин лишь злобно усмехался, скаля зубы. Коньков глянул сначала на хозяев дома, затем на своих бойцов, потом подошёл к одному из них, взял у того из рук лопату, ткнул её штыком в землю, резко выдернул и, лихо подняв свою фуражку со лба на макушку, махнул свободной рукой в направлении избы.

— Коли перед домом ничего не нашли, товарищи, будем искать на заднем дворе.

И бросил косой взгляд на Подберёзкина. Но лицо последнего было всё ещё спокойным. Ухмыляться, правда, он уже перестал.

— Товарищ Коньков, чует моё сердце, что и там ничего не найдём, — вздохнул тот самый боец, у которого Коньков отнял лопату.

— Сердце, Денисенко, иногда тоже ошибаться может. Так-то! — произнёс Коньков и решительно направился на задний двор.

За ним последовали все бойцы и, естественно, хозяева.

Коньков, придя на место, остановился, сделал несколько шагов в одном направлении, затем в другом. Снова остановился, почесал затылок. Наконец, ткнул штык лопаты в землю и кивнул:

— Денисенко, копай здесь.

В этот момент лицо Подберёзкина перекосилось от злобы. Уловив это, Коньков понял, что попал в самое яблочко. Значит, не обманул их тот крестьянин, как его, бишь, зовут...

Денисенко стали помогать ещё двое бойцов и буквально через несколько минут один из них радостно, нервно заорал:

— Есть, товарищ начальник! Кажись, нашли!

Коньков победно посмотрел на вмиг побледневшего и сжавшего от злости кулаки Подберёзкина. Двое бойцов тут же сняли с плеча винтовки и передёрнули затвором, наведя стволы на Устина. В этотмомент во двор вошёл и Фома Рябой, держа в руке наган.

— Ну, как успехи, товарищи продотрядовцы?

— Есть! Нашли мы зерно! Вона, где его прятал, кулачья морда, — наперебой закричали бойцы.

— Этим же хлебом скольких голодных рабочих и красноармейцев накормить можно, — подытожил Коньков. — Здесь же центнера три, не меньше.

Рябой глянул в раскопанную яму, где на раскрытой парусине переливалось отборное, одно к одному, пшеничное зерно.

— Я же предупреждал всех, Устин, что слов на ветер не бросаю, — повернулся Рябой к Подберёзкину. — Не сдал хлеб добровольно, значит, будешь наказан. Схватить его и отвести на площадь.

— Не дам! — закричала Нюрка и заслонила мужа своим тучным телом от подошедших к нему продотрядовцев.

— А вот это лишнее! — недовольно поморщился Рябой. — Бабьи истерики нам совершенно ни к чему, — Рябой навёл на Нюрку наган. — Лучше не перечь мне, Нюрка, не доводи до греха, я ведь и стрелить могу.

— Да знаешь ли ты, голодранец, что наш сын, Захарка, в Танбове не последний человек, — и не думала отступать Нюрка. — Ежели он узнает, что ты на его родителев руку поднял, он же тебя...

— Заткнись! — перебил её Рябой и, подойдя к ней, пытался оттащить её в сторону, но в следующий миг (он даже не понял, что произошло) он отлетел на несколько метров назад.

Это Устин со всего маху осадил Рябого кулаком. На мгновение воцарилась тишина, затем пришедший в себя Рябой вскочил на ноги и заорал, вытирая кровь с губы:

— Чего стоите, как истуканы! Вяжите его и тащите на площадь! Пороть его будем! Привселюдно пороть.

Как ни силён был Подберёзкин, но справиться с десятком вооружённых мужиков и ему было не под силу. Даже выскочивший из дому сын ничем не смог помочь отцу. Подберёзкина повели со двора. Нюрка завизжала и бросилась за ним, повисла на руке у Рябого, но тот стряхнул её, даже не остановившись. Сын подбежал к матери, помог ей подняться. Лицо у Нюрки вдруг посуровело, глаза остались сухими. Она перекрестила уводимого мужа и повернулась к сыну.

— Седлай Звёздочку, Никитка. Едем в Танбов к Захарке. Надо отца выручать. А я пойду пару курочек зарежу для Захарки и жены его.

— Да, да, маменька.

Никита побежал в конюшню, задал гнедой кобыле с ослепительно белым пятном на лбу овса и погладил её по холке.

— Ешь, Звёздочка! Нам с тобой дальний путь предстоит.

44

Мать и сын Подберёзкины мчались всю ночь, едва не загнав любимую кобылу, но в Тамбов прибыли уже засветло и натянули вожжи, телега остановилась у старого, деревянного двухэтажного дома, где в квартире на первом этаже жил Захар Устинович Подберёзкин, член губкома РКП(б).

Между тем события в Вернадовке шли своим чередом. После обнаружения припрятанного зерна у Подберёзкина, нашли излишки ещё у двух хозяев. Ещё четверо решили не рисковать и сами привезли по пять мешков зерна к месту сбора. И только Антипов не шелохнулся. У него ещё раз перерыли весь двор, но зерна так и не нашли. Впрочем, Рябой был доволен и таким уловом. Это даже больше, пудов на сорок-пятьдесят, чем он предполагал здесь найти. Им в Тамбове будут довольны. Но оставалось последнее, что нужно сделать в Вернадовке — наказать врагов революции, укрывателей излишков зерна. Нельзя давать слабину нигде, иначе потом на шею сядут и никакого зерна нигде больше не найдёшь. Смущала Рябого лишь опустившаяся на землю темень. Опасно оставаться в деревне на ночь, но ещё опаснее с таким грузом отправляться в путь: говорят, бандитами кишат здешние леса, да и местные, зная все тропинки и обходные пути, просто так свой хлеб не отдадут — встретят и обложат в лесу, как дичь какую. Да, к тому же, небо опять затянули тучи. Того и гляди снова пойдёт дождь.

Рябой вышагивал вдоль подвод, груженных зерном, и покручивал свой маленький рыжий ус. Бойцы продотряда были настороже: глядели по сторонам, винтовки держали в руках и на взводе. Наконец, он принял решение: выпороть укрывателей сейчас, у подвод оставить усиленную охрану, а чуть начнёт светать, тут же отправиться в путь.

— Коньков! — приказал Рябой. — Готов плети! И народ созывай. Пусть видят, как советская власть наказывает тех, кто ей противодействует.

Коньков побежал выполнять приказ. Услышав слова Рябого, зашумели крестьяне, закрытые в бывшем помещичьем хлеву и дожидавшиеся своей участи. Руки у них были связаны, но ноги свободны. Половина из них были босы.

Не много желающих пришло поглазеть на расправу. Но это не смутило Рябого.

— Выводи, — кивнул он часовому у хлева.

Выводили по одному. Каждого привязывали к дереву. Когда всё было готово, Рябой первым подошёл к дереву, к которому привязали Подберёзкина и ухмыльнулся.

— Ну что, Устин? Вот и поквитаемся.

— Ой, смотри, Фомка. Как бы потом и мне должок не пришлось отдавать, — огрызнулся Подберёзкин. — Я ведь не люблю быть должником.

— А вот и проверим! Г-гэх-х!

Рябой размахнулся со всей силы и приложил плеть к спине Подберёзкина. Тот лишь глухо замычал, прикусив губу.

— Чего ждёте? Приступайте! — прикрикнул на своих Рябой и, ещё раз приложившись к спине Подберёзкина, отступил, уступая место одному из бойцов.

Завыли жёны и сёстры, стоявшие чуть поодаль, мужики сняли шапки и опустили головы. О подобных экзекуциях сюда слухи доходили. Мужики даже нашли какое-то противоядие от стегания кнутом: они надевали на тело по четыре-пять рубашек. Впрочем, и это спасало не надолго — от сильных ударов рубашки рвались и плеть всё равно достигала кожи.

Увидев в окне мать с братом, Захар Подберёзкин обрадовался. Растолкал жену, наказал ей самовар ставить на плиту, а сам, накинув на ночную рубашку кожаную куртку, пошёл открывать дверь.

— Мама, Никитка! Каким ветром вас занесло, — обрадованно обнимал родных Захар. — Проходите, проходите в дом. Мария сейчас самовар соорудит, чайку попьём. Как говорится, чем богаты, тем и рады.

— Да ты не волнуйся, сынок, — проходя в дом и с любопытством оглядывая небогатую обстановку, ответила мать. — Мы ж из деревни. Слава богу, пока не голодаем. А вот тебе-то, чай, сынок, не сладко. Мы тут кой чего вам привезли. Никитка, где мешок?

— Да вот он, — протянул мешок брату Никита.

— Чего тут? — недовольно спросил Захар.

В этот момент в комнату вошла Мария, неся в руках хлебницу и сахарницу.

— Здравствуйте, Анна Филимоновна, — поставив на стол продукты, слегка поклонилась Мария.

— Здравствуй, невестушка, — подошла к ней Нюрка. — Дай чуток тебя рассмотреть. Сынок ведь так и не удосужился нас с отцом с тобой познакомить.

— Некогда, мать, мне к вам в гости ездить. Сама понимаешь, время сейчас суровое и напряжённое. Партия требует, чтобы каждый её боец был постоянно на своём рабочем месте.

Захар с помощью Никиты развязал узелок на мешке и вынул оттуда две ощипанные курицы.

— За кур спасибо, но больше не надо таких гостинцев привозить.

— Почему же, сынок? — искренне удивилась мать. — Курочки свежие. Перед самым отъездом я их зарезала и ощипала.

— Да потому что, когда мои товарищи и подчинённые пухнут с голоду, не могу я есть мясо, понимаешь?

Мария держала по курице в каждой руке и ждала распоряжения мужа.

— Сегодня же отнесу этих кур в нашу губкомовскую кухню. Пусть сварят куриный бульон. То-то будет праздник для всех.

— Ну, хотя бы одну оставь себе, сынок, — умоляла мать. — У тебя же жена тяжёлая. Ей, и твому будущему дитёнку, тоже хорошо питаться нужно.

Захар на какое-то время задумался, затем кивнул головой.

— Хорошо, мать. Одну курицу Мария сварит, а вторую отнесу в губком.

— Как хочешь, сынок, — вздохнула мать.

— Вы садитесь за стол, мама, — пригласила Мария. — Никитка, и ты садись. Пейте чай, а я сейчас кур отнесу и приду.

Захар с матерью и братом сели за стол. Разлили в чашки кипяток.

— Сахарок берите. Это единственное, в чём мы себе не отказываем, — угощал родных Захар.

— Не пойму я тебя, Захарка. Ты, такой большой начальник, а живёшь плохонько, да и питаешься никудышно.

Нюрка сделала несколько глотков и откусила от сахарной головки маленький кусочек. Никита пил чай в прикуску и то смотрел на брата, то разглядывал обстановку.

— Не боись, маманя. Вот разгромим врагов, построим социализм, тогда и жить хорошо начнём. Выпишу вас с отцом к себе. Будете мне по хозяйству помогать, а? — улыбнулся Захар.

— А мы с сестрой как же? — поинтересовался Никита.

— Так ведь, Никитка, и деревню кому-то же подымать нужно. Вот подымете, тогда и в город поезжайте.

Вернулась Мария. Также села за стол и придвинула к себе чашку.

Они молча выпили чай. Мария убрала со стола, пошла мыть посуду. Захар откинулся на спинку стула и глянул на мать слегка потеплевшими глазами.

— Как там отец поживает? Алёнка?

— Трудно нам сейчас, сынок. Мы ведь неспроста к тебе чуть свет пожаловали.

— Я об этом догадываюсь. Случилось что-то?

— Случилось, сынок, — глаза Нюрки повлажнели.

— С отцом чего-нибудь? — встревожился Захар.

— Да нет, с отцом пока, слава богу...

— Мать, у меня слишком мало времени. На работу уж пора собираться. Говори, зачем приехали.

— Понимаешь, Захарка, — взял инициативу в свои руки Никита. — Приехал к нам комбед. Излишки хлеба требуют. Но ты же знаешь, мы зерно убираем вот этими руками, а значит, и нелишнее оно для нас.

— Так вот, комбед этот возглавляет Фомка Рябой, — продолжила Нюрка. — Ты его должен знать.

— Ну, слышал про такого, — поморщил лоб Захар. — Говорят, очень идейный товарищ. За советскую власть горы свернёт.

— Может оно и так, сынок. Только сначала он твоего отца заарестовал.

— Как заарестовал, за что?

— Так я ж тебе и говорю, Захарка, — опять заговорил Никита. — Нашли они в нашем схроне, на заднем дворе, зерно, на чёрный день припрятанное. Так и зерно забрали, и батяне руки скрутили. Говорят, революционным судом судить его будут.

— Помоги отцу, сынок. Высвободи его, — заплакала мать.

Выслушав родных, Захар встал, прошёлся по комнате. Остановился у окна, глянул на улицу. Задумался.

Наконец, повернулся к столу, за которым сидели мать и брат.

— Не могу я освободить отца.

— Это как же, сынок? — удивлённо подняла голову мать, кончиком платка утирая слёзы.

— Он повёл себя, как настоящая контра.

— Какая контра? Что ты говоришь, сынок? Это же твой отец!

— Пойми ты, мать, — стукнул кулаком по подоконнику Захар. — В стране голод и разруха. Весь мир воюет против нас. Контрреволюция подымает голову. Советской власти угрожает смерть. Вы же сами знаете: в наших вождей стреляют. Товарища Урицкого в Питере убили, товарища Ленина смертельно ранили. Товарищ Ленин, Владимир Ильич, нас учит, что только та революция чего-нибудь стоит, которая умеет защищаться. А для того, чтобы революции защищаться, ей нужен хлеб, чтобы накормить рабочего и красноармейца.

— А как же крестьянин, сынок? Ему не нужно есть? Ты же сам из крестьян.

— Сытый рабочий и красноармеец сумеют защитить и крестьянина.

— Но ограбленному, обозлённому и голодному крестьянину не нужна никакая защита. А помрёт крестьянин, подохнут с голоду и его защитники!

Захар с высоты своего роста посмотрел на Нюрку. Кровь прилила к его вискам. Но он сдержался, не стал продолжать спор.

— К сожалению, мне некогда с тобой спорить, мать. Передай отцу, что излишки зерна он должен добровольно сдать продотряду. Только тогда мне будет за него не стыдно.

— Ты же знаешь отца, сынок, — покачала головой Нюрка. — Он никогда этого не сделает. За своё зерно он глотку любому перегрызёт.

— Тогда я самолично приеду в Вернадовку и арестую его, как саботажника и контрреволюционера!

— Да отец проклянёт тебя, Захарка.

— Лучше не иметь отца вовсе, чем иметь отца-контру!

— Бог с тобой, сынок, — осенила его крестом мать. — Что ты такое говоришь? Одумайся!

— Маша! — позвал жену Захар, давая понять матери и брату, что разговор с ними он уже закончил. — Где мои штаны? Мне пора уже собираться.

45

Ночью в доме Устина Подберёзкина собрались мужики. Ровным счётом десять человек. Думали-рядили, что делать дальше.

— Вы как хотите, мужики, а я этого своего позора так просто не оставлю.

— Не суетись, Устин, — успокоил соседа Антипов. — Коль мы сюда пришли, значит, мы должны действовать едино.

— Правильно! Кто не хотит с нами, те сидят дома, укрывшись за бабью юбку, — поддержал его Ефим Кобылин, которого также высекли на площади. — Говори лучше, придумал чего?

— А чего тут особо думать! Вона, у меня жакан, — кивнул Подберёзкин в угол горницы. — Да ещё пару ножей возьму.

— Верно! Я своё ружьишко тоже взял, — сказал Антипов. — Да и у вас, мужики, небось, оружие имеется.

— А то! Все на охоту ходим, — закивали мужики.

— Тады сделаем так, — взял инициативу в свои руки Антипов. Он единственный из присутствующих, у кого зерна не нашли и кого, соответственно, не высекли. Однако все понимали, что и Антипов ни от чего не застрахован. — Каждый идёт по домам. Только тихо, чтоб ни одна собака не залаяла. Берёт оружие, ножи. Собираемся у рощицы близ имения. А за то время я накажу свому Стёпке, чтоб облазил флигель и окрестности, выяснил, где у них охрана, где обозы с хлебом, а где сами голодранцы ночуют.

— Ох, чует моё сердце, что ктой-то из них не проснётся, — Подберёзкин почёсывал свою волосатую грудь и зло ухмылялся.

— Так как с моим планом? — глянул на него Антипов.

— А чё с планом? План как план. Главное только, чтоб никто из них живым не ушёл.

— Так об том и речи быть не может, — пожал плечами Кобылин. — А то мы не понимаем.

Всё произошло даже гораздо быстрее, чем то предполагали Подберёзкин с Антиповым. Часовых убрали бесшумно, охотничьими ножами. Стали обкладывать соломой флигель.

— Зерно, зерно берегите, — шёпотом командовал Подберёзкин. — Стёпка, подводы отгоняй!

— Готово? — спросил Антипов у мужиков, укладывавших солому.

— Сей минут, — произнёс Кобылин. — Всё! Можно поджигать.

Подберёзкин чиркнул спичкой.

Тревожно было на душе у Фомы Рябого, оттого и не спалось ему. Он вышел из избы на воздух. Скрутил папироску-самокрутку, стал прохаживаться по аллее бывшей усадьбы. И вдруг его привлёк звук внезапно скрипнувшего тележьего колеса.

— Кто там? — крикнул он, вглядываясь в темень.

Снова всё затихло.

— Чёрт! Хоть бы одна звёздочка на небе была. Темно, как в бочке, — чертыхнулся Рябой и повернул назад, к флигелю.

В этот момент он и увидел огонёк от чиркнувшей спички.

— Кто там огнём балует? — снова крикнул Рябой. — Коньков, ты что ль?

И в этот момент, одновременно с нервным выкриком Подберёзкина: "Поджигай!" — вспыхнул огонь вокруг всего флигеля. Это с разных сторон подожгли солому.

— Именем революции, стоять! — завопил Рябой, хватаясь за кобуру.

Но в тот же момент в его сторону грянул выстрел. Рябой упал на землю, затем приподнял голову. Раздался ещё один выстрел. Во флигеле поднялся шум. Из дверей и окон стали выскакивать продотрядовцы, но тут же натыкались на мужицкие выстрелы. Проснулась вся Вернадовка, залаяли собаки, замычали коровы, заблеяли козы и овцы. Рябой вскочил на ноги, но тут же почувствовал острую боль в плече — шальная пуля всё-таки достала его. Рябой пощупал плечо и понял, что пуля прошла навылет. Он облегчённо вздохнул, оторвал кусочек от подола рубахи и прикрыл рану. Затем стоял несколько минут и смотрел на полыхавший флигель. Он понял, что это месть мужиков. Возвращаться и, значит, подвергать и себя смертельному риску не имело смысла. С другой стороны, он вернётся сюда с отрядом милиционеров или красноармейцев и тогда же отыграется по полной. Он ведь знает зачинщиков этого пожара. Он повернулся и побежал прочь отсюда.

— Кажись, всё? — глянул Антипов на Подберёзкина.

— Кажись, да, — кивнул тот. — Кто не успел выскочить, просто сгорел.

— Как там зерно, Стёпка? — оглянувшись назад, крикнул Антипов.

— Всё цело, батяня, — ответил Степан.

Подошли остальные мужики. Собрались в круг. Молча выкурили самокрутки. Молча смотрели на огонь. Кто-то крестился, кто-то ехидно поплёвывал на землю.

— А что теперича, мужики? — спросил Ефим Кобылин. — Большевики ведь этого так не оставят.

— Ой, не оставят, — кивнули другие.

Они вдруг испугались содеянного.

— Я вот что мыслю, мужики. Слыхал я намедни, что в Кирсановском уезде, в лесах, собирает недовольных советской властью бывший начальник милицейский. Шурка Антонов. Из местных, говорят. При царе на каторге был. Вы как хотите, а я к нему пойду.

— Так и мы с тобой, Устин. Мы ж теперь одной общей кровью повязаны, — поддержал соседа Антипов. — Да и не с пустыми руками придём: вона, сколько хлеба с собой привезём.

— Мы с тобой, Устин! — кивнули остальные.

— Вот и добре! — погладил Подберёзкин ложе своего жакана.

Рябой услышал за спиной топот конских копыт. Даже не оглянувшись, он припустил ещё быстрее. Всего в ста саженях от него была западина-лиман, поросшая ивняком. Там он и отсидится. Слава богу, ещё не совсем рассвело. Авось, его не заметят. То, что это была погоня за ним, он почти не сомневался. Наган свой он выронил ещё там, у флигеля, когда пытался спасти свой отряд. Поэтому даже застрелиться было нечем.

Но всадник приближался к Рябому быстрее, чем он сам к лиману. Давало себя знать ранение и потеря крови. Будь что будет, решил Рябой и, отпрыгнув чуть в сторону, грохнулся наземь, накрыв голову руками. Наконец, всадник поравнялся с ним и спешился. Он также видел бежавшего человека и его заинтересовало, куда это он вдруг исчез. Взяв в руку наган, всадник стал не спеша, сантиметр за сантиметром, обследовать местность, пока не наткнулся на лежавшего человека.

— Кто здесь!? — задрожавшим от нервного перенапряжения голосом спросил всадник. — Именем революции, встать и повернуться ко мне лицом!

— Слава богу, свой, — мелькнула мысль в голове у Рябого, да и голос ему показался знакомым.

Он медленно, стараясь не раздражать без надобности больное плечо, поднялся.

— Руки за голову! — командовал всадник и, на всякий случай, отступил на шаг назад.

— Коньков, ты, что ли? — наконец узнал всадника Рябой.

— Я, а ты кто?

Коньков удивлённо стал всматриваться в незнакомца.

— Это же я, Рябой, твой командир.

— Фома Авдеич, — голос Конькова снова задрожал, на сей раз от неожиданной встречи. — Вы тоже живы?

Коньков заплакал и бросился обнимать своего командира, но тот аж застонал от боли.

— Осторожнее, Коньков!

— Вы ранены?

— Да, в плечо.

— Так я сейчас осмотрю рану и перевяжу вас. Вы разрешите?

— Валяй, Коньков, — кивнул Рябой и сел на землю.

Коньков опустился на колени рядом с ним, оторвал от своей рубашки несколько полосок и оголил плечо Рябого.

— Как тебе-то спастись удалось?

— Так я это, до ветру вышел. Терпеть уж боле не мог. И, как говорится, бог спас. Да ещё рядом с лошадьми оказался. Отсиделся какое-то время и вперёд. А тут скачу, и чувствую, что впереди меня кто-то пеший бежит... А это вы оказались.

Коньков завязал на узел импровизированный бинт.

— Не больно?

— Всё нормально! Помоги-ка мне подняться, Коньков. Хорошо, что у тебя лошадь. На ней мы быстрее доберёмся до Тамбова.

— Вот и я говорю, хорошо, что возле лошадей оказался.

46

Антонов почувствовал запах крови. Пусть первый опыт закончился практически ничем, но это тоже опыт. Он понял, что с большевиками на местах можно бороться. Нужны только люди, оружие да положительный пример. Но и то, и другое, и третье возможно только в процессе действия. Сидя в лесу, ничего не приобретёшь. Получался замкнутый круг.

Наступила зима 1918 года. Тёплым своим одеялом матушка-зима заботливо укрыла степь и луга, а в лесах одарила кроны деревьев такими белыми, пуховыми платками, что им позавидовала бы любая модница-красавица. Птичий щебет да сорочий стрекот замерли до весны, лишь воронье, собираясь в кучи, сердито каркало на чью-то судьбу. Медведь залёг в свою берлогу сосать лапу, голодные и злые волки с лисами, в поисках пропитания, вынуждены всё чаще покидать лесные чащи и наведываться в крестьянские хозяйства. Впрочем, теперь уже и крестьяне не всегда могли "порадовать" зверье своей домашней живностью: частью живность погибла от суровых будней войны, частью её реквизовали новые власти, частью погибали на многочисленных войнах сами хозяева и хозяйки, чтобы хоть как-то прокормить немалочисленную семью, продавали, резали, кололи скот.

Разведка у Антонова изначально была поставлена на уровне. Поручик царской армии, крестьянский сын Токмаков смог убедить своего друга в старой, ещё римской, истине: кто владеет информацией, тот владеет миром. На информаторов не нужно жалеть ни денег, ни усилий. И первые плоды уже приносили прибыль — информаторы донесли Антонову, что в волостном центре с красивым и дорогим названием Золотое коммунисты перегнули палку. Особенно зверствовали 2-3 члена волостного Совета. Тамошние мужики уже созрели для того, чтобы покончить с ними. Выслушав донесение, Антонов переглянулся с Токмаковым.

— Сколько у нас сейчас людей? — спросил Антонов.

— Около ста уже будет? — ответил Токмаков.

— Как думаешь, Пётр, справимся с золотовскими?

— Запросто. Тем более, что особой красноты там пока не наблюдается. Один лишь взвод вохры охраняет волостной Совет.

— Тогда готовим операцию, и — вперёд!

Как всегда в подобных случаях, основная ставка делалась не внезапность нападения. Вохровцы даже толком не поняли, что произошло, как их несколько человек положили. Остальные просто попрятались и, дождавшись темноты, подались в Кирсанов, докладывать о своём позоре. Три члена волостного Совета тоже положили свои жизни, правда, обменяв их на нескольких антоновцев.

— Всё, мужики, советвласть в вашем селе свергнута! — Антонов был явно доволен собой. — Коммунистов объявляю недействительными. Никакой продразвёрстки отныне у вас не будет!

— Мы, антоновцы, теперь власть! — радовался, словно мальчишка, первому успеху Митяй Антонов.

— И то верно! — подхватил один из золотовских мужиков. — Что за власть была при коммунарах? Ты не мог собираться на мирные беседы, свободно думать, размышлять, говорить о правде, жаловаться на несправедливость, защищать свою личность, ибо за всё это тебя назовут контром, арестуют, посадят в подвал и поставят к стенке.

— Даёшь власть Шурки Антонова! — закричали сразу несколько мужиков.

Золотовские мужики встретили освобождение с радостью, мигом накрыв стол в сельской корчме. Там, за стаканом водки и хорошей закуской, решались и серьёзные дела.

— Я думаю, что нужно укрепить наши успехи в Золотом, — взял слово Ишин. — Надо бы организовать здесь штаб самообороны и следить за порядком, чтобы ни одна краснота сюда не пробралась.

— Так это, мы ж не против. Токмо как? — озадачился один из угощавших.

— Надоумьте, коли знаете, — поддержали его другие.

— А за нами не заржавеет, — Ишин допил стопку водки, закусил квашеной капустой, вытер руку о штанину и достал из кармана заранее заготовленный листок бумаги.

— Предлагаю избрать членами штаба восставших крестьян следующих мужиков: Ивана Николаева и Семёна Шквырина. Ставлю на голосование.

Оба были как раз осведомителями Антонова, разумеется, на них он и сделал ставку. А поскольку мужики были местными, уважаемыми людьми, то вроде бы и возражать ни к чему. Подумать, однако, надо было. Сход собрать. Хотя бы для приличия. Но думать-то им как раз и не дали.

— Кто за утверждение штаба, предложенного нами? — Митяй Антонов обвёл глазами присутствовавших мужиков.

Те молчали.

— Кто против?

Снова молчание.

— Значит, возражений нет, — наливал себе следующую стопку Ишин. — Считаем штаб избранным, а село — не признающим власть Советов.

— Но главное, чтоб о членах штаба не дознались коммуняки. Иначе, не сдобровать ни им, ни вам, — пригрозил Антонов.

Мужики понятливо закивали головами.

Конечно же, Антонов понимал, что его власть в Золотом долго не удержится. Но это первая ласточка, где реально он доказал и себе, и коммунистам, что вполне можно бороться и диктовать условия.

На следующий день они покинули село. А ещё через день в Золотое пришли красные каратели. У них тоже оказались свои осведомители. Мужиков, угощавших антоновцев в корчме, прилюдно высекли. Однако о членах антоновского штаба восставших крестьян никто из них так и не рассказал.

Председатель уездного Чека дал приказ найти и арестовать Антонова. Не тут-то было — он ушёл зимовать на хутора в Инжавинском районе, а там поди его найди. Антонов начал собирать силы.

К январю 1919 года в его распоряжении уже был летучий отряд численностью до 150 человек. Это позволяло решать кое-какие задачи, типа операции в селе Золотом. Но, разумеется, это было только началом.

Кроме Ивана Ишина и Петра Токмакова, к Антонову в ту зиму пришли Максим Юрин, кулак села Рамзы Кирсановского уезда, вернувшийся из германского плена и дезертировавший из российской армии; Пётр Давыдов, крестьянин села Чернавки Кирсановского же уезда, избранный в своё время от своего уезда депутатом Учредительного собрания. Впрочем, Давыдов уже участвовал вместе с Антоновым в нападении на Золотовский волсовет. Васька Карась и некто Аганец, в общем-то, скорее уголовные элементы, нежели идейные борцы с коммунистами. Но без этого не обходилось ни одно восстание (разве в рядах большевиков в октябре семнадцатого таковых было мало?). Фёдор Подхватилин — из села Чикаревка Бурнакской волости Борисоглебского уезда, член партии эсеров с 1905 года. Он сразу попытался войти в руководящее ядро антоновского отряда. Антонов не возражал — ему такие люди были нужны.

Но голове нужны были руки и ноги, чтобы двигаться. Такими руками и ногами стали многочисленные дезертиры, не желавшие больше воевать (за царя ли, за большевиков ли), но понимающие, что их-то в первую очередь новая, советская власть и рекрутирует в Красную Армию. Приходили и недовольные продразвёрсткой кулаки и середняки. Партизанская армия Антонова потихоньку росла в численности. Правда, оружия пока на всех не хватало, но оружие — дело наживное.

47

Река Ворона, правый приток Хопра, по-своему уникальна. Воронинская долина имеет впечатляющие по тамбовским меркам размеры — её ширина в отдельных местах достигает 6 километров, а врез в рыхлые четвертичные отложения — до 70 сантиметров. И, что интересно, общее снижение поверхности по течению реки привело и к уменьшению глубины вреза самой реки. Правобережные кручи сплошь испещрены обнажениями меловых пород и морены, а более пологий левый берег занят целой системой песчаных надпойменных террас. Верхняя, третья терраса постепенно переходит в полосу чудом сохранившихся фрагментов днища древней ложбины стока талых ледниковых вод, в которую, собственно, и была врезана современная долина реки Вороны. Широкая, до четырёх километров, воронинская пойма весьма живописна: сочная зелень пойменных лугов разрывается голубыми окнами многочисленных проток и старичных озёр, тёмно-зелёные пятна низинных болот чередуются с купами ивняковых зарослей, неуютные ольшаники сменяются пышными дубравами. Настоящим украшением этих мест служат крупные проточные озера, нанизанные на русло реки и представляющие блестящие звенья воронинского водного ожерелья.

Самое большое среди них — озеро Рамза, крупнейшее во всей губернии. Размеры его вроде бы и не велики: всего 2,5 километра в длину, около километра в ширину, да с максимальной глубиной около 10 метров, зато вода в озере мягкая и прозрачная. Почти везде можно разглядеть песчаное или илистое дно. Озеро соединяется с главной рекой Вороной реками Серебрянкой и Орловкой. К югу от Рамзы отходит протока к озеру Кипец, с которым они образуют единый проточный водоём с чистой зеркальной поверхностью. Несказанное раздолье для несчитанных бобровых и выхухолевых семейств, обитавших здесь сотни лет. Многие низменные участки побережий сильно заболочены, покрыты осокой, камышами, рогозом и тростником. Песчаные берега озера заняты непролазными зарослями ивняка, густыми ольховыми с черёмухой мелколесьями, которые выше по берегу сменяются богатейшими пойменными дубравами, перемешанными осиной, вязом и серебристым тополем.

На восточном берегу озера раскинулось старинное живописное село с таким же, непонятным для русского уха названием — Рамза.

Вся долина Вороны укрывается в густых пойменных лесах. Среди них выделяется широколиственный, преимущественно дубовый лес, так называемое урочище "Зайцев лес". На высоких, выровненных поверхностях поймы рядом с дубом соревнуются высотой и мощью ясень, вяз и остролистый клён. В таких дубравах древесные кроны соприкасаются друг с другом, закрывая солнце. И даже в самый жаркий летний зной здесь ощущаешь прохладу. Местами встречаются сплошные заросли крапивы и ежевики.

Более низкие приречные участки пойм заняли берёзовые рощицы и осинники. На редких здесь приречных возвышенностях можно встретить наших лесных красавцев-великанов — тополя серебристого и тополя чёрного. Кое-где, порой, чуть ли не в русле реки можно встретить и неохватные, с огромной раскидистой кроной ветлы. А сумрачные черноольховые леса и вовсе кажутся первозданными, девственными. Узкими лентами они жмутся к берегам проток. Чёрные стволы деревьев с густой листвой, увешанные гирляндами дикого хмеля, выбирающиеся из сплошного кустарникового полога смородины, калины и ежевики, перистые листья огромных папоротников, непередаваемые запахи и вовсе придают им какой-то совершенно сказочный доисторический облик.

Нагорные дубравы тяготеют к высокому правому берегу Вороны. Здесь снова дуб соседствует с ясенем. Стройные деревья с густой и развесистой кроной.

В лощинах, балках и их ответвлениях приютились байрачные леса: дуб, ясень, клён, липа, вяз, местами берёза и даже дикие яблони и груши высятся над колючими зарослями тёрна и боярышника.

Весной же, когда сходит снег, вся эта местность, словно волшебным нерукотворным ковром, покрывается разноцветьем трав и лесных цветов. Благодать и для глаз, и для сердца, и для души.

В эти-то места, пережив суровую зиму на хуторах, по весне и отправился Александр Антонов. Поди, сыщи его там. Самое приволье для мятежника.

Боевая дружина лесных партизан росла в численности, и без того немалая сеть осведомителей практически по всем городам и весям Тамбовщины всё больше расширялась. Клич Антонова становился всё более громким и настойчивым.

Поняв, что со стихией крестьянского бунта справиться на авось не получится, народный комиссариат внутренних дел в самом конце февраля 1919 года направил всем губисполкомам, горисполкомам, уездисполкомам циркуляр следующего содержания:

"В последнее время целый ряд губерний был охвачен восстанием. Ещё не закончено расследование событий, но уже с первых шагов следствия выяснилось, что наряду с работой контрреволюционеров, одною из причин восстаний была недостаточная тактичность в действиях представителей местной Советской власти, неумелое исполнение ими заданий Центра и непонимание характера своей работы. Особенно это обнаружилось при осуществлении декретов о сборе десятимиллиардного налога, наложении контрибуций и конфискаций, проведения мобилизации, отделения церкви от государства. Оценивая огромное значение для революции этих декретов в настоящий исключительный момент, создаваемый общим международным положением, необходимо помнить, что проведение декретов в жизнь должно совершаться с наибольшей пользой для укрепления власти на местах. Этого требует прежде всего необходимость создания единого фронта из всех элементов трудящихся масс для отпора мировому империализму. При проведении упомянутых декретов в жизнь надо работу свою строить на местах так, чтобы:

1) Более опытные товарищи, посылаемые на места, помогали, сотрудничали, направляли своим опытом и знанием местных товарищей. Задача их не командовать, а руководить. Это поведёт тогда не к обострению отношений среди рабочих и крестьян, а к усилению революционной работы среди них.

2) Предварительно осуществления задач, выраженных в декретах, необходимо всестороннее обсуждение в исполкомах того, как успешнее и полезнее его провести. При этом должны строго учитываться местные условия жизни, существующее соотношение сил, возможность осуществления его в известный период времени.

3) Представители исполкомов на местах должны разъяснять населению сущность декретов, цели их осуществления и вредные последствия их неисполнения для рабоче-крестьянской Республики.

4) При возникающих в связи с проведением декретов сомнений немедленно обращайтесь в Центр за разъяснением.

5) Не давая пощады буржуазным и кулацким элементам, будьте внимательнее, когда затрагиваются интересы среднего крестьянина. Привлекая их на свою сторону, не смешивайте их с контрреволюционными и кулацкими элементами. Только при такой работе возможно ближайшее достижение всех революционных задач, кои стоят перед Советским правительством в области освобождения трудящихся от гнёта эксплуататоров и обеспечение мирного развития страны.

Передайте в волости.

Наркомвнудел Петровский".

48

Захар Подберёзкин проводил совещание с руководителями Борисоглебского уезда. Отчитавшись о положении дел, составляли планы на год нынешний, 1919-ый. Думали уже о посевной. Слава богу, в уезде после коротких летне-осенних вспышек бунтарей, во время которых погиб председатель уездного исполнительного комитета Савин, всё было спокойно. Основная масса сел и деревень была лояльной к советской власти и потому можно было спокойно планировать будущее.

В кабинете председателя исполкома Рыжкова, помимо хозяина кабинета и Подберёзкина, находились также председатель Борисоглебского уездного комитета РКП(б) и председатель местного Совета.

— С урожаем озимых, я думаю, будут трудности, Захар Устинович, — докладывал Рыжков. — Сами понимаете, тогда не до сева было. Но яровые посеем вовремя. Это я вам гарантирую и как председатель УИКа, и как коммунист.

— Ты, товарищ Рыжков, человек преданный делу нашей партии, в этом никто не сомневается, но своих служащих распустил, — заговорил председатель укома РКП(б) Брызгалов.

— Что ты имеешь ввиду? — огрызнулся Рыжков.

— Позволяешь им говорить контрреволюционные речи без всяких для них последствий.

— Например?

— Ну, например...

Однако Брызгалов не успел договорить. В этот момент дверь отворилась и в кабинет вошёл секретарь Рыжкова.

— Сергей Сергеевич, Хренояровка на проводе.

— Что случилось?

— Мужики взбунтовались. Против сельсовета и секретаря партячейки.

— Хренояровка?! — удивился Рыжков и снял трубку. — Алло! У аппарата Рыжков. Кто со мной говорит?.. Слушаю тебя, товарищ Селиверстов... Да... Да... Когда началось?.. Чего хотят?.. Как это разогнать Совет! Хорошо, держитесь, пока я не приеду и не разберусь во всём... Я сказал, держитесь. И Удалову передай то же самое.

Рыжков положил трубку, тяжело выдохнул и обвёл глазами присутствующих.

— Хренояровские мужики бузу подняли. Хотят разогнать сельский Совет вместе с коммуной, и комячейкой недовольны, — Рыжков посмотрел на Брызгалова и тому показалось, что даже не без злорадства.

— Нужно срочно выезжать на место и во всём разобраться, — произнёс Подберёзкин. — Некстати ведь сейчас будет новый бунт.

— А бунт всегда некстати, — горько усмехнулся председатель Борисоглебского Совета Антюхин.

— Это правда, — согласился Подберёзкин. — У меня есть предложение. Поскольку речь идёт о сельском совете и о партячейке, то в Хренояровку должны поехать именно товарищи Брызгалов и Антюхин. Ну, и я, естественно. Товарищ Рыжков должен остаться. Оголять уезд ни в коем случае нельзя. Возражения есть?

— А может вам не стоит туда ехать, Захар Устинович? — спросил Брызгалов. — Рискованно всё-таки, а вы на такой должности.

— Вот именно потому, что я на такой должности, я и обязан самолично выехать на место и во всём разобраться, чтобы доложить в Тамбове, в случае чего. Предлагаю выезжать немедленно.

На машине уездное начальство до Хренояровки добралось быстро.

— Ведь что самое интересное — мы же здесь, в Хренояровке коммуну образцовую организовали, — рассказывал Подберёзкину в дороге Антюхин. — Всё хорошо было. И вот тебе раз.

— Явно кулачье сработало, — сквозь зубы процедил Брызгалов.

— Приедем на место, разберёмся, — заключил Подберёзкин.

Но они попали в самые разборки, происходившие на главной площади села, где собрались почти все жители. Споры были настолько жаркими, что никто даже не заметил подъехавших гостей. Когда они вышли из машины, Антюхин хотел было сразу протолкаться к сельскому руководству, но Подберёзкин жестом остановил его.

— Это даже хорошо, что так. Так легче нам будет понять суть конфликта.

И они пристроились к крайним сельчанам, вслушиваясь в крики толпы.

— Я для вас здесь и бог, и царь, и председатель сельсовета. Как решу, так и будете делать, а не будете делать — разорю во прах ваше крестьянство. Это моё дело, — покрикивал на толпу краснолицый то ли от мороза, то ли от возбуждения, коренастый мужик с аккуратно подстриженными усами. — Я сказал, что сумма чрезвычайного налога с каждого равняется тысяче рублям, значит, так оно и будет.

— Ты и так, Аким Иванович, изъял у нас излишки хлеба, а денег нам за это не уплатил ни копейки, — наступала толпа.

— За хлеб вы бесплатно получили мануфактуру, — вступил в разговор высокий худощавый с прыщеватым носом и гладковыбритый мужчина лет сорока.

Подберёзкин вопросительно посмотрел на Брызгалова.

— Кто такие?

— Краснолицый, это председатель сельсовета Селиверстов, а высокий — секретарь партячейки Удалов, — пояснил Брызгалов.

Подберёзкин кивнул.

— Брешешь, Семён! И ведь оба знаете, что ты брешешь, — выкрикнула одна из женщин. — Твоя мануфактура бесплатно досталась лишь самым бедным, те же, кто мог бы уплатить, но в тот момент не смог этого сделать, ничего не получили. Вот как мы, например.

— Да и выдавал ты лишь членам своей ячейки, коммунистам, — поддержала её другая женщина. — А мы что же? Куры ощипанные?

В толпе раздался смешок. И эти последние слова, и смешок несколько смутили Селиверстова с Удаловым. Они не сразу нашлись, что ответить. Положение спас Удалов, заметивший смешавшееся с толпой уездное начальство. Он тут же шепнул об этом на ухо Селиверстову. Тот также глянул поверх толпы.

— Товарищи! — крикнул он. — К нам подъехало начальство из Борисоглебска. Оно нас сейчас и рассудит. Прошу вас, товарищ Брызгалов и товарищ Антюхин, идите сюда.

Троица подъехавших переглянулась. Двинулась в сторону сельсовета сквозь расступившуюся перед ними толпу. По очереди поздоровались с местными руководителями.

— Товарищи, разрешите вам представить... — начал было Антюхин, но Подберёзкин снова его остановил и, повернувшись лицом к толпе, заговорил.

— Товарищи крестьяне! Я — заместитель председателя Тамбовского губернского исполнительного комитета Захар Устинович Подберёзкин.

При этих словах Селиверстов с Удаловым вздрогнули. Крестьяне же подались слегка вперёд: такой видный гость не каждый день приезжает к ним в хренояровскую глушь.

Между тем, Подберёзкин продолжал:

— Мы тут немножко с товарищами из Борисоглебска послушали, о чём вы спорите, и вот что я вам скажу — вы совершенно правы, товарищи! Вы, а не ваши горе-руководители.

При этих словах Селиверстов ещё больше покраснел, да и прыщеватый нос Удалова налился густой краской. Толпа подозрительно замолчала и подалась ещё чуть вперёд.

— Ведь что же получается? Мы с вами в октябре семнадцатого свергли власть буржуев и царя Николашку, а сейчас, в марте девятнадцатого некий гражданин Селиверстов во всеуслышание заявляет вам, что он для вас и царь, и бог. А знаете ли вы, гражданин Селиверстов, что и бога мы, большевики, отменили в октябре семнадцатого? — Подберёзкин развернулся вполоборота и поймал лицо председателя сельсовета.

Тот готов был провалиться сквозь землю и стоял, переминаясь с ноги на ногу, сняв шапку и теребя её в руках.

— Или до вашей Хренояровки такое известие пока ещё не дошло? — продолжал свой допрос Подберёзкин.

— Ай, да молодец! Вот это врезал нашему под самые яйца! Вот те и танбовские!

Зашумели, загоготали довольные сельчане. Но Подберёзкин уже вновь повернулся лицом к толпе.

— Много ли у вас в селе коммунистов, товарищи крестьяне? Что они из себя представляют и много ли хорошего для вас сделали?

— Да было-то много. Почитай, человек пятнадцать. Но все они теперь не коммунисты, — ответил один за всех. — После восстания и мобилизации выписались из ячейки.

— А когда были ими, то занимались только тем, что обижали нашего брата, мужика, — вставил второй. — Продавали наш скот, а постройки и одежду распределяли между собой. А опосля всё это самогоном заливали.

— Вот и сейчас хочут отобрать последние гроши. Говорят, какой-то чрезвычайный налог.

Здесь уже опустили головы и борисоглебские начальники. Они не ожидали таких слов, даже не знали, что здесь творится такое самоуправство. И самое главное, что на кулачество и прочую контру весь этот народный гнев не спишешь.

— Значит, вы что же, мужики, против коммунии, против большевиков? — попытался спасти положение Брызгалов, но тут же получил отпор.

— Мы не против большевиков, и коммуну поддерживаем по мере сил. Но мы против, чтобы всем этим заправляли коммунисты.

Толпа вновь зашумела. Выждав несколько минут, Подберёзкин поднял вверх руку, успокаивая людей.

— Вот скажи ты нам, гражданин хороший из Танбова, али мы не правы? — обратился к Подберёзкину один из крестьян.

— В данном случае, не правы, — решительно произнёс Захар.

— Как, то ись?

— А вот так. Я смотрю, что вы здесь не совсем понимаете, о чём спорите. Впрочем, не только вы, но и многие крестьяне в других сёлах и деревнях. Постараюсь сейчас всё объяснить. Кто же такие большевики и кто такие коммунисты? Вас это интересует, товарищи?

— Так! Это! — снова зашумела толпа.

— Большевики — это те, которые в октябре семнадцатого сбросили с плеч рабочих свору богачей, фабрикантов и купцов и передали в руки рабочих все фабрики и заводы. Большевики — это те, которые уничтожили власть помещиков над крестьянами, вырвали из рук помещиков и передали в руки крестьян всю землю безвозмездно, без всякого выкупа. Большевики — это те, которые уничтожили в России власть богачей и установили власть рабочих и крестьян, власть Советов. Большевики — это Ленин, Троцкий, Свердлов и другие.

Кто же такие коммунисты? Акоммунисты — это и есть большевики. Это большевики с прошлого года стали называться коммунистами. Почему же они переменили своё название? Да потому, что слово большевик — неясное. Оно означает только то, что людей, называющихся большевиками, было в партии большинство, но из самого слова "большевик" не видно, как большевики хотят устраивать жизнь и чего они добиваются. И вот решили они называться коммунистами. Из самого слова "коммунист" видно, что кто себя так называет, тот стоит за коммунизм, за коммуну.

Что такое коммуна? Коммуна — это такое устройство общества, где все должны работать. Всякий человек должен в поте лица своего добывать свой хлеб. В коммуне не место бездельникам. В коммуне кто не работает, тот ничего не получает. Тот не ест, кто не работает. В коммуне все равны. В коммуне нет власти богачей и помещиков. Коммуна — это то, что хотят устроить на земле большевики. А большевики — это и есть коммунисты. Коммунисты — это Ленин, Троцкий, Свердлов и другие. Против кого же боролись восставшие крестьяне? Кто же их обидел? На кого они ополчились?

Накопились в крестьянстве обиды на тех, кто в деревнях коммунистом назывался, а коммунистом на самом деле не был. Обижала бедноту всякая сволочь, присосавшаяся к коммунистической партии. Идя в партию коммунистов, нельзя думать о своих личных выгодах. Коммунист должен заботиться об общем благе. Кто думает о себе и о своих выгодах — тот не коммунист, того палкой нужно гнать из партии. Если вы, товарищи крестьяне-бедняки, видите, что те, которые называют себя коммунистами, не защищают ваших интересов, а только заботятся о своих выгодах и своём кармане, вы должны сообщать о таких коммунистах губернскому комитету коммунистической партии. Так, я лично вам обещаю доложить тамбовским товарищам о ваших бедах и обещаю, что мы там во всём разберёмся и беспощадно накажем виновных, если они действительно виноваты. Да здравствует Российская коммунистическая партия! Да здравствует её вождь товарищ Ленин! Да здравствует советская власть!

Зажигательность слов Подберёзкина была столь велика, что ещё некоторое время на площади царила мёртвая тишина, только снег поскрипывал под ногами переминавшихся крестьян, а затем поднялся невероятный одобрительный гул.

49

Весной и летом 1919 года в России свирепствовал страшный грипп, в простонародье называемый испанкой, последствие прокатившейся в 1918 году пандемии испанки, унёсшей в общей сложности до пятидесяти миллионов человеческих жизней. И в настоящее-то время не всегда медицина способна уберечь людей от этой напасти, а в те годы и подавно. Болезнь не выбирала людей — косила и крестьян и рабочих, и солдат и матросов, и простых и правителей. В тот год умер от испанки председатель ВЦИК Яков Михайлович Свердлов. Вместо него на должность "всероссийского старосты" выбрали коммуниста с большим стажем, бывшего тверского рабочего Михаила Ивановича Калинина.

Простой люд боролся с испанкой простыми же, старыми методами — заговорами да мольбой.

Была в уездном городке Шацке Тамбовской губернии церковь с особо почитаемой в народе Вышинской иконой Божьей Матери. Молитва перед этой иконой для многих казалась последним шансом в спасении больных. Упросили настоятеля церкви устроить для деревенских всеобщее молебствие и крестный ход. И двинулась толпа под песнопения и размахивания кадилом, с развевающимися на ветру церковными хоругвями вокруг деревни в надежде уберечь родных от свирепой старухи в белом балахоне и с косой.

Узнали о том чекисты, и тут же последовал приказ: всех попов и саму икону арестовать, мужиков и баб высечь прилюдно, дабы в другой раз неповадно было поповские россказни слушать.

До деревни добрались быстро, ворвались в церковь, вытащили за бороды попа и дьячка, вытолкали взашей молившихся внутри крестьян и добрались до иконостаса. Однако, едва старший из чекистов в кожаной куртке дотянулся рукой до Вышинской иконы, как услышал за спиной грозный окрик:

— Не сметь прикасаться к святыне, богохульник!

У чекиста даже рука дрогнула. Он полез за револьвером и обернулся. И увидел перед собой расхристанного, в разорванной рясе и уже без креста на шее настоятеля церкви. Каким образом он вырвался из рук вязавших его чекистов, было непонятно.

Настоятель приближался к иконостасу, вытянув вперёд руки.

— Назад! Стрелять буду! — крикнул старший. — Кто его отпустил?

— Так сильный оказался, как бык! Вырвался, товарищ Никанов.

Священник тем временем приблизился к старшему на опасное расстояние. Глянув в его безумные глаза, чекист дрогнул. Раздался выстрел. Один, второй, третий. В церковной пустоте звуки выстрелов казались особенно громкими и зловещими. Священник свалился замертво у самых ног чекиста. Откинув ботинком руку покойника, чекист развернулся и вновь подошёл к иконостасу. Теперь ему уже никто не мешал снимать икону. Затем он поднял её над головой и, радостно улыбаясь, вынес её на улицу.

— Ну что? — торжествующе крикнул он. — И вот этой деревяшке вы приписываете чудодейственную силу? Попы вам разум совсем помутили. Тьфу! — плюнул он сначала на землю, затем опустил икону и плюнул на неё.

Стоявшие вокруг селяне охнули и некоторые принялись истово креститься. Старший чекист тут же шваркнул иконой о землю.

— Кобылин, подними икону и к нам, в Чека. Да под замок, понял?

— Как не понять, товарищ Никанов.

— Кто здесь секретарь партячейки? — спросил Никанов, оглядывая стоявших вокруг крестьян.

— Я! — вышел вперёд усатый мужчина лет сорока в поношенной солдатской шинели. — Афанасий Вёшкин.

— Вот что, товарищ Вёшкин. Прикажи сейчас же церковь заколотить, а попа, который в ней остался, под твою личную ответственность, ни в коем случае не хоронить.

— Как же не хоронить человека-то? — выкрикнул кто-то из толпы.

— Поп — не человек, — оглянулся на выкрик Никанов. — Поп — служитель культа, одурманивающего народ. Ваш же, мужиков, одурманивает.

И вдруг в толпе крестьян произошла резкая перемена настроения. К площади перед церковью подтянулись почти все мужики и бабы, жившие здесь: слух о глумлении над священной иконой пронёсся быстро; нужен был только заводила. И такой заводила нашёлся.

— Стеной пойдём выручать Божью Матерь! — воскликнул седобородый, но ещё довольно крепкий и кряжистый мужик.

Он схватил в руку охотничье ружьё и направился к чекистам. Те же заметили его слишком поздно. Толпа уже была взведена и готова к бунту.

— Долой большевиков-антихристов!

— За нашу Божью матерь!

— К машинам, к машинам! — закричал Никанов. — Разворачивай машины и готовь пулемёты!

— Мужики, бабы! Да вы что? — пытался образумить селян Вёшкин.

Но его уже не слышали ни селяне, ни чекисты. Началась перестрелка. И прежде, чем чекисты успели добежать до двух грузовиков, на которых они приехали, двое из них упали замертво. Ранили в плечо и самого Никанова. Но уже в следующий миг застрочили пулемёты. Но селяне шли, ничего не замечая, по трупам своих земляков, по раненым. Лезли напролом. Глаза страшные. Матери выставляли детей перед собой и с криками:

— Матушка, заступница, спаси, помилуй, все за тебя ляжем!.. — сами падали на уже бездыханные тела своих детей.

Практически всё село было расстреляно. Кого не убили в тот раз, ушли либо в леса, к Антонову, либо подались в город на заработки или к родичам. Потому что здесь уже делать было нечего и жить не на что: в отместку за нападение на отряд, Никанов отдал приказ пройтись по каждой избе и взять оттуда всё, что представляло хоть мало-мальскую ценность.

50

Антонов заглядывал в сёла, ограбленные продотрядами, и сочувственно покачивал головой, глядя на смурные лица крестьян.

— Да вы не платите развёрстку, — советовал он.

— Долой Советы! Идите за нами, мы вам дадим всё: соль, керосин, защитим от красноты, — вторил ему брат Дмитрий. — У нас вы получите всё, чего не дают Советы.

Для тех сел, где было много дезертиров, главный пропагандист и идеолог Антонова Ишин придумал особый лозунг: "Да здравствуют дезертиры Красной армии!". Там же, где уже были организованы советские совхозы, годился клич: "Грабь совхозы!"

С подачи Дмитрия Антонова по окрестным сёлам пошёл гулять куплет:

Идея у Антонова была проста: объединить дезертиров; завоевать авторитет у тех, кто не хочет платить развёрстку (а таких на Тамбовщине было большинство); подходили и просто жулики, желавшие пограбить совместное имущество (значит, ничейное) совхозов. Пользуясь тем, что практически никто из селян дальше своего волостного, реже уездного центра носа никогда не совал (некогда особо было разъезжать), срабатывала и типичная дезинформация, подсказанная Антонову Ишиным, о том, что Советы-де остались только на Тамбовщине. В других губерниях их давно разогнали.

Мужики пошли за ним. Совхозы Кирсановского, Тамбовского, Борисоглебского уездов стали гореть ярким пламенем, кони, снаряжение и фураж перекочёвывали в леса к Антонову. Разгоняя Советы, Антонов не оставлял в живых и советских работников, в первую очередь, естественно, коммунистов. Сёла Туголуково, Каменка, Верхоценье и ряд других, уже к весне девятнадцатого года стали антоновскими. Особенно понравилась народному вождю Каменка, большое село в Тамбовском уезде. Её он и решил сделать своим опорным пунктом и разместить там свой штаб.

В Тамбове наконец-то спохватились. Поняли, что ситуация в губернии начала выходить из-под контроля. Перед губернской Чека была поставлена задача поймать Антонова и ликвидировать всю его банду. Но тут Меньшову отказала удача, видимо, прошлой осенью выбравшая весь свой лимит. Неподготовленный к серьёзному сопротивлению, слабо вооружённый и малочисленный отряд чекистов был разбит Антоновым наголову.

Он, конечно, понимал, что в открытом бою в чистом поле ему даже с таким малочисленным, но дисциплинированным отрядом справиться будет нелегко. Но у него уже была готова тактика борьбы с чекистами: он заманивал их в село, где каждый мужицкий дом становился крепостью. Крестьяне тут же меняли уставших коней на свежих, в безвыходных ситуациях прятали партизан у себя, да ещё и сами сбивали с толку красных, указывая им не те направления, куда уходили антоновцы. Таким образом, чекистов выматывали, заманивали в ловушку и расстреливали по одному. Всего лишь пару-тройку часов понадобилось Антонову, чтобы разгромить противника.

Сам победитель устроил по случаю такой победы пир.

— Поздравляю вас, друзья мои, с хорошей победой! Страшная тамбовская Чека разбита нами вдрызг. У коммунистов больше нет сил для борьбы с нами. А значит, перед нами открывается путь — на Тамбов! — на торжественном застолье в Каменке Антонов был счастлив. — Но нам следует быть настороже, ибо коммунары на этом не успокоятся.

И здесь Антонов оказался прав. Спустя несколько дней из Тамбова в Каменку были отправлены войска внутренней службы (ВНУС) для подавления партизан. Однако проку от них было ещё меньше, чем от разбитых чекистов. К тому же, основную часть внусовцев составляли те самые дезертиры, которых и призывал к себе Александр Антонов. Они-то первыми и стали сдаваться ему, вместе с оружием. Более того, Антонов отобрал у них штампы и печать, которыми впоследствии долго и успешно пользовался.

Восстание разрасталось. Из Тамбова направлялись новые части на борьбу с Антоновым. Но их трагедия заключалась в том, что власти не обеспечивали их всем необходимым для похода, и потому им приходилось пополнять запасы продовольствия и фуража на местах, а это означало, что вновь приходилось грабить крестьян. Таким образом, увеличивая среди них число сторонников партизан. В результате, почти всё крестьянство двух уездов — Козловского и Моршанского — перешло на сторону Антонова. Везде, где бы они ни появлялись, партизан встречали, как хороших гостей, вынося им прямо на улицу, то кружку молока, то стопку самогона, а то и добровольно отдавали своих лошадей.

Тем не менее, Антонов понимал, что для ведения настоящих боевых действий, а от таковых всё равно никуда не деться, ему нужен хороший военный стратег. Но где его взять? И тут Токмаков вспомнил, что в одном из сел Кирсановского уезда, живёт вернувшийся с фронтов первой мировой, крестьянский сын, бывший штабс-капитан царской армии Эктов. Кандидатура, как нельзя более подходящая. Антонов подумал немного и согласился.

— Ну что ж, Пётр, готов коней. Поедем с ним знакомиться, — приказал Антонов.

Токмаков, впрочем, уже был и так готов.

Павел Тимофеевич Эктов гостей не ждал и встретил их не очень дружелюбно. Время весеннего сева. Отдыхать и балагурить особо было некогда.

Крестьянин Тамбовской губернии, мобилизованный ещё перед японской войной на царскую службу. Дослужился, благодаря своей храбрости и отваге, до офицерского чина. Остался в армии. Первую мировую войну закончил в чине штабс-капитана. А когда русская армия прекратила своё существование вдруг понял, что он тоскует по земле. И вернулся на родину, делая всё возможное, чтобы в селе не узнали о его офицерском чине. Но слухами земля полнится. Ведь Токмаков и сам закончил мировую поручиком, а значит своего брата, офицера, чуял за версту.

— Я — Антонов. Слыхал про такого? — едва поздоровавшись, тут же спросил один из гостей.

— Слыхал, что власти тебя разыскивают, — глянул на него исподлобья Эктов.

— Разыскивают, да не находят, — ухмыльнулся Антонов. — Мне нужен начальник штаба. Пойдёшь ко мне?

— Нет, — без раздумий покачал головой Эктов. — Я уж лучше по хозяйству: поле вспахать, коней-коров на выпас отправить.

— Зря отказываешься, Павел Тимофеевич, — попытался его уговорить и Токмаков. — Всё равно тебе не сносить головы. Коли красные узнают про тебя — худо будет. А пойдёшь с нами, свергнем советскую власть и, пожалуй, ещё в генеральские чины выйдешь.

— Авось не узнают. А и узнают: чему быть, тому не миновать. Устал я, мужики, от войны. Уж, почитай, пятнадцать лет воевал.

Эктов повернулся к гостям спиной, надевая на коня хомут и другую упряжь. Антонов понял, что не уговорить им Эктова. По крайней мере, в этот раз. Он недовольно передёрнул плечами.

— Ну-ну, ну-ну, штабс-капитан! Как бы не пожалел потом.

— А двум смертям всё одно не бывать, — словно от мух, отмахнулся от гостей Эктов.

Тем пришлось возвращаться ни с чем.

51

Неудачи Красной Армии на фронтах гражданской войны, да ещё жестокая политика коммунистов в отношении крестьянства (а подавляющее большинство населения в России — были выходцы из деревни), приводили к тому, что рядовые красноармейцы массами дезертировали из армии и кто тайком, ночами, а кто и, не боясь ничего, явно бежали, и возвращались в родные места. На Тамбовщине таких встречали с распростёртыми объятиями — лишними крестьянские руки в деревнях никогда не были. К тому же, кулаки и середняки помогали таким дезертирам через своих людей в советских органах скрываться от красных карателей и советской власти, отправляя их в леса на сборные пункты антоновской армии. Одним из самых крупных таких пунктов были так называемые Трескинские луга в одноимённой волости Кирсановского уезда. К лету 1919 года дезертиров собралось там до двух тысяч человек. Антонов понимал, что это неоценимое пополнение его партизанской армии, но понимал он и что убедить их вновь взять в руки оружие будет не так просто. Здесь его невнятного красноречия не хватит. Тут нужна убедительная риторика Ишина. Да тот и сам это чувствовал. И вновь вся верхушка оседлала коней и направилась в Трескино: Александр и Дмитрий Антоновы, Пётр Токмаков, Фёдор Подхватилин и Иван Ишин. Летучая дружина Устина Подберёзкина в этом походе была и личной охраной, и "старой гвардией", и аргументом убеждения новобранцев.

Когда Антонов со товарищи прибыл к месту скопления дезертиров, он первое время даже не понял, куда попал: там царило веселье, рекой лился самогон, играла гармонь-трерядница, под музыку которой и выстреливали свои частушечные куплеты бывшие солдаты-красноармейцы:

Митяй Антонов спрыгнул с коня, подскочил к гармонисту, повернул его к себе, а сам тут же глянул на окруживших его дезертиров и тоже выстрелил своим куплетом:

Ему тут же ответил давно небритый мужик средних лет в шинели солдата первой мировой:

Ответом ему был громогласный хохот.

— И такую мужичью армию коммуняки хотели повернуть против таких же мужиков, как и они сами? — Антонов переглянулся с Ишиным и Токмаковым. — Я думаю, они все будут нашими. Представляете, какая здесь силища?

У Антонова даже глаза заблестели. Ишин согласно кивнул.

— Да, мы не ошиблись в том, что прибыли сюда. Однако, заставить их обратить на нас внимание сейчас будет не так-то просто.

— Это мы уладим, — Токмаков спрыгнул на землю и глянул снизу вверх на Ишина. — Ты, Иван, главное, речь готовь.

После этих слов Токмаков куда-то удалился, словно растворившись в толпе. Прошло около получаса прежде, чем он вернулся. Антонов всё это время сидел в седле, не решаясь по каким-то своим соображениям спуститься на землю, в то время, как Ишин с Подхватилиным, Подберёзкиным и его дружинниками уже давно спешились и стояли чуть поодаль, внимательно и с интересом наблюдая за происходящим. Здесь были даже бабы: молодые и средних лет. Очевидно, жёны, подруги и матери прятавшихся от советской власти дезертиров. Они тоже поддались общему веселью, даже пытались танцевать со своими подвыпившими дружками или мужьями.

Токмаков подошёл к Антонову, схватил его коня под уздцы, Антонов наклонился к своему соратнику и тот что-то негромко ему сказал. Антонов удовлетворённо кивнул и, наконец, спрыгнул на землю. Токмаков повернулся назад и махнул рукой кому-то из толпы. Оттуда тут же вышли три здоровых мужика, один из которых, судя по выправке, был явно офицером.

— Полковник Богуславский! — представился тот, кто показался Антонову военным, и Антонов был рад, что не ошибся в своей наблюдательности.

— Косовы! — коротко бросил один из двух мужиков, подошедших вместе с Богуславским.

Антонов внимательно оглядел их: было понятно, что один из них, тот, что постарше, отец, другой — сын.

— Косовы — семья местных кулаков, — негромко произнёс Токмаков. — Очень сильно обижены советами.

— Вы, что ли, это всё организовали? — Антонов посмотрел на Косова-отца и кивнул на веселящихся дезертиров.

— Мы вместе, — ответил за Косовых Богуславский.

В это время к Антонову подошли Ишин с Подхватилиным.

— Сможете их успокоить? — озабоченно спросил Антонов.

— Без проблем! — пожал плечами Богуславский и полез к ремню за пистолетом.

Пару раз выстрелив в воздух, он прогремел своим хорошо поставленным басом:

— Тих-хо, господа хор-рошие!

Как ни странно, шум постепенно стал утихать. И чтобы совсем успокоить всю эту пока ещё бесформенную массу, Богуславский ещё раз выстрелил в воздух и снова прокричал:

— Послушайте, что вам хорошие люди скажут!

Наконец, установилась полная тишина. Богуславский повернулся к Антонову и, словно приглашая того на трибуну, довольно развёл руками. Антонов был восхищен.

— Пойдёшь ко мне в командиры? — предложил он.

— Если позовёшь, — хитро улыбнулся Богуславский.

— Уже зову, — протянул ему ладонь для рукопожатия Антонов.

Богуславский для приличия выдержал паузу в нескольку секунд, затем крепко сжал ладонь Антонова, словно бы желая показать тому свою физическую силу. Но, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, Антонов выдержал рукопожатие, лишь улыбнувшись в ответ. Затем повернулся к Ишину.

— Ну что ж, Иван, народ ждёт, что ты ему скажешь.

Ишин обвёл глазами окруживших антоновцев дезертиров и подошёл к своему коню. Легко вскочил в седло. В данном случае конь послужил ему трибуной.

Иван Ишин — знаменитый деревенский говорун. Он мог говорить целыми днями, как заведённая машина. Причём, тему для разговора выбирал согласно ситуации и никогда заранее не готовил своих речей. Вот и сейчас он вначале поблагодарил дезертиров за то, что они послушались умных людей, и не разбежались по лесам и деревням, где всё равно, рано или поздно их могли поймать чекисты-каратели, а пришли сюда, на Трескинские луга. Здесь для них и спасение, и будущее.

— Причём, не только ваше будущее, но и будущее свободной от коммунистов России! Враги народа — коммунисты и их беспартийные приспешники, заполонившие все советы, рано или поздно будут уничтожены. И не смогут им помочь ни милиция, ни красные офицеры, ни даже красноармейцы, потому как восставшему народу и его друзьям им противопоставить нечего. Вот, истинные офицеры русской армии, — Ишин указал рукой на Богуславского и Токмакова. — Они и поведут нас с вами в бой за свободную Россию. Но, к сожалению, мы пока ещё не настолько сильны, чтобы противостоять коммунистам. Для этого мы и пригласили вас сюда, чтобы вы поняли, какая вы сила, если вы — вместе. Точнее, если мы — вместе!

Нам нужно отвоевать каждое село. А с такими мужиками, как Косовы, сделать это будет нетрудно. Сейчас вы должны вернуться каждый в своё село. Когда вы нам понадобитесь, мы кликнем клич. В каждом селе нужно назначить штаб из верных нам людей, после чего штаб назначит десятских из наиболее достойных. Десятские же, в свою очередь, назначат крестьян в подводы, то бишь на посты вокруг села, на наблюдательные пункты, под которые можно оборудовать мельницы, колокольни и другие помещения. Каждое село должно превратиться в боевой лагерь. Около штаба должны стоять пулемёт и десять-пятнадцать всадников. Вокруг села, по окраинам выставляются караулы из мужичков с вилами, кольями, топорами. Наблюдатели на мельнице или колокольне круглосуточно должны следить за тем, чтобы врасплох на село не налетела краснота. Коммунисты и сочувствующие им должны нас с вами бояться, как беззащитный мужик стаю волков.

Двухтысячная толпа, как заворожённая, слушала слова Ишина, и по их лицам Антонов понял, что толпа стала его. Антонов осмотрелся, нашёл Богуславского, стоявшего чуть в стороне. Подошёл к нему, слегка дёрнул за рукав и кивнул в сторону толпы:

— Принимай командование, Богуславский. Кто-то из них вернётся по сёлам, а кого-то и не отпустим. Мне сейчас нужны солдаты.

— И как же ты им объяснишь, кто они: белые, красные? — Богуславский своими острыми зелёными глазами сверлил Антонова.

А тот, словно заглянул в зелёную глубину глаз бывшего полковника, ухмыльнулся и коротко ответил:

— Пущай будут — зелёные.

— А какие же ещё в лесу могут быть люди? — поддержал старшего брата стоявший рядом Дмитрий.

Богуславский немного подумал и согласно кивнул.

— Зелёные, так зелёные!

52

Тем временем в стране полыхала гражданская война.

Самые безумные войны, которые когда-либо вело человечество, были как раз войны гражданские, ибо в огне этих войн братья убивали братьев, отцы — детей, дети — отцов. От рук своих же соотечественников погибал не только цвет, но и генофонд нации. Потому что, как правило, цвет и генофонд нации были самыми решительными в отстаивании своих идей и мыслей. А в победителях всегда оказывалась, почему-то, средняя серость, илистая муть, вымываемая на поверхность революционной стихией, всегда предшествующей гражданской войне.

Главнокомандующий Добровольческой армией генерал Антон Иванович Деникин готовился к решающему походу на Москву. А пока необходимо было обезопасить тылы, поскольку деникинская контрразведка донесла, что Красная Армия готовит контрнаступление. Для того, чтобы сорвать это контрнаступление белогвардейским штабом был разработан план длинных рейдов вглубь некоторых губерний. В этот план вошла, в частности, и Тамбовщина. Совершить рейд в дебри Тамбовской губернии было поручено пятидесятилетнему казачьему генерал-лейтенанту Константину Константиновичу Мамонтову, командиру 4-го Донского конного корпуса Южного фронта.

В своих "Очерках русской смуты" Антон Деникин писал об этом времени (лето 1919 года): "Никогда ещё до тех пор советская власть не была в более тяжёлом положении и не испытывала большей тревоги... Мы отторгали от советской власти плодороднейшие области, лишали её хлеба, огромного количества военных припасов и неисчерпаемых источников пополнения армий". Забегая чуть вперёд, отмечу, что белогвардейцы к октябрю девятнадцатого года заняли территорию 18 губерний с населением около 42 миллионов человек. Ведь почти одновременно с прорывом Мамонтова деникинцы 12 августа направили встык 13-й и 14-й советских армий 1-й армейский корпус генерала Кутепова и начали теснить правый фланг 13-й армии к Курску, а левый фланг 14-й армии — к станции Ворожба.

И вот утром, 10 августа 1919 года, 4-й Донской корпус Мамонтова в составе 6 тысяч сабель, 3 тысяч штыков, 12 орудий, 7 бронепоездов, 3 бронеавтомобилей, в районе Новохопёрска прорвал фронт обороны советских войск на стыке 8-й и 9-й армий и начал быстрое продвижение в тыл красных.

Тамбов был в шоке. До сих пор тамбовчанам казалось, что война проходит где-то там, за горизонтом их представления о ней, а она, оказывается, уже вот туточки, совсем рядом. И такая же страшная, как и старуха-смерть в белом балахоне и с косой. Год с небольшим назад, в июне восемнадцатого, коммунисты уже лишались власти в Тамбове и Козлове после эсеровского восстания. Но тогда это неудобство для них продолжалось всего несколько дней. Сколько же времени продлится белогвардейское пиршество сейчас, не мог сказать никто.

Так, не встречая достаточно организованного сопротивления, 18 августа белоказаки Мамонтова захватили Тамбов, важный железнодорожный узел, через который шло снабжение Южного фронта советских войск, и находилась база фронта; 22 августа — Козлов (современный Мичуринск), откуда незадолго до этого эвакуировался штаб Южного фронта. Заняв Козлов, белогвардейцы уничтожили находившийся в этом городе центральный пункт связи фронта, что крайне затруднило в дальнейшем управление войсками, и разграбили огромные военные склады. Вероятно, не без помощи этого буквально в считанные дни под ударами деникинцев, помимо Тамбовской, пали Рязанская, Тульская, Орловская, Воронежская, Пензенская губернии. На своём пути деникинцы разрушали железные дороги, мосты, узлы связи, захватывали склады и базы Южного фронта Красной Армии.

25 августа мамонтовцы, выйдя из Козлова, двинулись в направлении Липецк-Елец. Ленин занервничал. 28 августа он послал телеграмму Реввоенсовету Южного фронта: "Крайне обеспокоен успехами Мамонтова. Он может разрушениями дорог и складов страшно повредить нам. Все ли меры принимаются? Достаточно ли энергично и быстро? Извещайте чаще".

Ильич обеспокоен! Следовательно, нужно предпринимать самые решительные шаги, усиливать натиск...

В связи со всеми этими событиями ленинский Совет обороны объявил всё вышеперечисленные губернии на военном положении и ввёл в них общее руководство Реввоенсовета Республики. Командование Южного фронта образовало внутренний фронт по борьбе с конницей Мамонтова под командованием Михаила Михайловича Лашевича, члена коммунистической партии с 1901 года, выделив ему из фронтового резерва более десяти тысяч штыков, полторы тысячи сабель, бронепоезда и даже авицацию. Кроме того, в его подчинение было передано 11 тысяч красных добровольцев и частей особого назначения, а также временные сводные летучие группы Фабрициуса, Спильниченко и Скудры. Тем не менее, даже такой силище далеко не сразу удалось справиться с прекрасно обученными конными казачьими частями. Лишь спустя сорок дней после начала рейда Лашевичу удалось полностью окружить Мамонтова, но того спас генерал Шкуро, командующий 3-им Кубанским конным корпусом, брошенный Деникиным на помощь окружённому 4-му Донскому корпусу. Совместными усилиями они прорвали красное кольцо в районе Старого Оскола. Правда, из 9 тысяч начинавших рейд казаков, в конце его у Мамонтова осталось всего две тысячи. Сколько при этом погибло красноармейцев, увы, никто не подсчитывал.

Деникинцев погубило мародёрство и насилие. Их ведь встречали, как долгожданных освободителей, но они не смогли удержаться от грабежей. Вот, к примеру, как описывал эти события очевидец-журналист:

"Слёзы, восторженные крики радости, дикие возгласы о мести большевикам... Все высыпали на улицы, создавая небывалый подъём и неповторимую радость. Лёгкой рысью проносились по широкому проспекту сотни казаков; добродушные улыбки [донцов], загорелые лица офицеров и бесконечный восторг, неимоверное счастье освобождённых людей...

Но наутро другого же дня восторженность сменилась досадливым недоумением... Вся богатейшая торговая часть города, все лучшие магазины были разграблены; тротуары были засыпаны осколками стекла разбитых магазинных окон, а по улицам конно и пеше бродили казаки, таща на плечах мешки, наполненные всякими товарами. Грабёж шёл вовсю".

Да и сам Мамонтов слал радостную телеграмму: "Посылаю привет! Везём из Тамбова богатые подарки для родных и друзей".

Возможно, это и предопределило неожиданно скорый уход мамонтовцев из Тамбова. Штаб укрепрайона и красные части Тамбовского гарнизона, практически так и не вступив в бой с белогвардейцами, спешно покинули город. Но оказавшийся случайно (в командировке) в те дни в Тамбове, командир 29 стрелкового батальона Кочергин не растерялся и решил взять в свои руки его освобождение. Он организовал из отступавших красноармейцев небольшой отряд в 36 человек и пошёл в наступление. Это выглядело, как акт самоубийц, но в итоге смекалка и решительность Кочергина принесли успех. Несколько сот мародёров из окрестных деревень довольными возвращались домой, но их остановили выстрелы из револьвера.

— Именем советской власти остановитесь! — приказал Кочергин. — Я вас всех сейчас либо арестую за мародёрство, либо, по условиям военного времени, расстреляю без суда и следствия.

Кто-то бросился бежать, кто-то из баб запричитал:

— Нам жить не на что, а тем уже ничего не нужно — они были мёртвые.

Но большинство остановилось, увидев направленные в их сторону винтовки красноармейцев. И тут Кочергин решил воспользоваться ситуацией.

— Я могу вас отпустить, но при одном условии: вы поможете мне освободить Тамбов.

— С кулаками против пулемётов не попрёшь, — возразил один из мародёров.

— А вам и не нужно стрелять. Вы все сейчас рассыпитесь в цепь, а мои бойцы с винтовками смешаются с вами. Беляки увидят, какое количество на них наступает, и удерут.

— А нас не постреляют? — допытывался всё тот же мародёр.

— Ну, ежели свой лоб подставлять не будешь, не постреляют, — успокоил его Кочергин.

— Коли так, можем рискнуть, — согласился мужик.

Военная хитрость Кочергина, и правда, сработала. 21 августа с бою Кочергин вошёл в Тамбов. После чего тут же организовал для его охраны ревком и отряд из рабочих в триста человек, при 40 конных, двух брошенных мамонтовцами орудиях и пяти пулемётах.

Другие события тем временем развивались своим чередом. Антонов понял, какой прекрасный шанс подарил ему Мамонтов. С его помощью он мог гораздо быстрее добиться своей цели: свергнуть на Тамбовщине советскую власть. Да и Мамонтову с Деникиным союзники (пусть и не самые серьёзные в военном смысле) не помешают. Он отдал приказ как можно скорее установить контакты со штабом Донского корпуса. Для этих целей он направляет двух своих доверенных лиц, Василия Якимова и Фёдора Санталова, сначала в Балашов, где по сведениям Антонова располагался штаб белогвардейцев, а затем, спустившись вниз по Хопру, в Урюпинск, где, в конце концов, этот штаб и оказался. Там их поначалу встретили недружелюбно, даже настороженно-враждебно. Но в процессе переговоров, выяснились истинные цели Александра Антонова и делегатов от "зелёного" вождя даже соизволил принять лично генерал Мамонтов. Якимов с Санталовым передали генералу желание Антонова присоединиться к его частям, и поучаствовать в рейде по тылам Красной Армии. Но при этом Антонов не возражал бы и против того, чтобы Мамонтов каким-то образом помог ему. Например, прислал бы в помощь аэроплан. Мамонтов обещал подумать и связаться с главным штабом командующего Добровольческой армии. Делегатам Антонова велено было ждать ответа.

От Деникина пришло добро. Мамонтов велел передать Антонову, что главнокомандующий приказал снабдить зелёных партизан оружием и выделить аэроплан для проведения агитационных полётов над позициями красных войск. Антонов был необычайно доволен визитом своих эмиссаров к Мамонтову. Значит, успехи его партизанских отрядов признали даже бывшие царские генералы. Он приказал Митяю срочно изготовить листовки для передачи деникинцам. За младшим Антоновым дело не стало. Для него написать пропагандистский текст — одно удовольствие. И вот уже в Урюпинск, меняя в пути коней, помчался гонец с листовками. Политический совет Добровольческой армии текст листовки одобрил и приказал её размножить в армейской типографии.

В начале сентября над позициями красноармейцев, несказанно пугая их неизвестностью и непредсказуемостью действий, закружил белогвардейский аэроплан. Лишь не растерявшийся комиссар полка в одиночку из револьвера пулял в небо, то ли пытаясь подбодрить себя, то ли желая показать красноармейцам, что не так страшен аэроплан, как о нём вещают, то ли от безысходности. Пули, естественно, летели мимо, тем не менее, веселя укрывшихся в окопах солдат. И вдруг из-под небес на них посыпался дождь бумажных листовок. Поняв, что реальной опасности этот одинокий самолёт для них не представляет, красноармейцы выскочили из окопов и стали ловить бумажки. Тут же собирались в кружок вокруг одного грамотного, и тот начинал вслух читать:

"Братья красноармейцы!

Опомнитесь, с кем воюете Вы.

Это не банда, а восстание крестьян.

Мы для того восстали, чтобы освободить от коммуны граждан.

Красноармейцы, протягиваем вам братскую руку.

Давайте вместе вести борьбу.

Вместе сбросим эту муку.

И устроим по-хорошему жизнь свою.

Коммунисты-жиды нас стравили.

Мы друг друга убивать стали.

Эх! Сколько крови они нашей понапрасну пролили...

И мы им это прощаем.

Остановитесь. Остановитесь. Зачем братьев своих убиваем?

Мы хотим хорошую жизнь восстановить.

Нужда заставила нас воевать.

И вы, наши братья, решаетесь восстание подавить.

Братья, красноармейцы! Вы делайте наоборот.

Оружие сдавайте. Кто же ведь восстал — народ.

Так и Вы нам, партизанам, помогайте, не тушите.

Пусть пламя восстания горит ярче: народ восстал.

Спасать себя, этот пожар впереди жирную жизнь сулит.

Прекратится тогда надоедливая война, каждый из Вас за дело.

Все мы разойдёмся по своим домам.

Скоро опять промышленность разовьётся,

Ведь мешают этому коммунары, они озлобили крестьян,

Повыгребли у всех амбары.

Они поделали из народа партизан.

Вам надоело воевать.

Вас коммунисты мобилизовали, Вам оружие дали.

И на своих братьев воевать послали.

Кто сочувствует партизанам, ни разу в них не стрельнёт, а оружие им сдадут.

Кто стреляет, тот враг, тех партизаны побьют.

Да здравствует союз всех крестьян.

Да здравствуют наши братья красноармейцы,

Да здравствует вождь наш Антонов.

От автора: Красноармейцы, переписывайте и распространяйте среди товарищей наше воззвание к Вам.

С почтением, Молодой Лев".

Как ни пытались комиссары уничтожить все эти листки, сделать это было нереально: ведь и на следующий день над окопами красноармейцев летал этот же аэроплан с такими же листовками. Потом, впрочем, Мамонтову с Деникиным стало уже не до Антонова. Полёты агитсамолёта прекратились, но они сделали своё дело: попали на благодатную почву, лишили Красную Армию не одного бойца, да и Антонову помогли в увеличении боевого состава.

53

К Антонову привели тяжело дышащего, невысокого, коренастого крестьянина с бородой лопатой и лёгкой проседью.

— Кто таков? — поинтересовался Антонов.

— Говорит, из Островской волости... — начал было говорить бывший милиционер и водитель Антонова Редькин, но Антонов его прервал:

— Сам пусть говорит!

— Так, сход меня прислал. В село Луговой Дол прибыли продотрядовцы. Излишки требуют. Прослышали мы, что ты, Александр Степанович, с этими попрошайками крут на расправу. Умоляем, защити нас, — крестьянин едва не бросился на колени перед Антоновым, но Редькин вовремя успел удержать его.

— Не балуй, не балуй, мужик, чай не баре перед тобой, чтоб на колени бросаться, да шапку сымать.

— Прости, коли не так сделал, — тыльной стороной ладони крестьянин вытер выступивший на лбу пот. — Помоги, Александр Степаныч. А, не дай бог, у тебя будут худые времена, мы завсегда к твоим услугам.

— Сколько отсюда до твоего села?

— Вёрст сорок, не боле.

— А отряд какой?

— Не понял?

— Ну, сколько человек в продотряде?

— Кажись, и двух десятков не будет.

— Кажись или не будет?

— Прости, Степаныч, не больно силён в счёте я. Но отряд не так, чтоб велик.

Антонов задумался, прикидывая в уме расстояние, время и количество необходимых людей. Скрутил самокрутку. Затянулся пару раз.

— Добре, едем! Редькин, Санфирова ко мне!

— Слушаюсь!

— А ты, мужик, маленько отдохни, водицы попей. Поведёшь наш отряд.

— Так, завсегда готов, — мужик даже вытянулся в струнку перед Антоновым и облегчённо вздохнул.

Пока скакали к месту, мужик поведал Антонову, что из их села сделали, этот, как его, совхоз.

— Короче, записали нас в рабочий класс. Это нас-то, потомственных крестьян! Отобрали всю домашнюю живность. Спасибо, баб наших нам оставили. А то в других местах, говорят, и баб общими делают.

Антоновцы загоготали от этих слов.

— А чего вы ржёте? — обиделся мужик. — Вам гоготать, а мы не знаем, как нам быть? Вот, может, Александр Степаныч токмо и поможет.

— Хватит ржать! — поддержал мужика и Антонов. — Не боись! Приедем, разберёмся сначала с голодранцами из комбеда, а затем и с вашим этим совхозом... Тьфу, слово-то какое придумали.

— Так это, совместное хозяйство, говорят.

— А вы что-нибудь о Союзах трудового крестьянства слыхали?

— Как не слыхать, слыхали.

Вот впереди показался и Луговой Дол. Антонов натянул вожжи, останавливая коня. Его примеру последовали остальные.

— Значит так! Слушай мою команду! Отряд делится на три части. С одной пойду я, другую возглавит Санфиров. Налетаем и быстро окружаем центральную площадь, где сосредоточены обозы и большинство комбедовцев. Главное, не дать им опомниться и быстро всех разоружить. Третья часть во главе с Редькиным с помощью мужиков вылавливает голодранцев из тех дворов, где они в то время окажутся. Задача ясна?

— Как божий день!

— А мне-то что делать, Степаныч? — поинтересовался мужик.

— А ты-то как раз прямо сейчас возвращайся к себе и помогай моим отлавливать по дворам комбедовцев.

— Понял, Степаныч! Н-но! — стукнул каблуками по бокам своего коня мужик, стремглав помчавшись в село.

Антоновцы разделились на три части и в доскональности исполнили приказ своего начальника. Они налетели, словно коршуны. Окружили на главной площади обоз из четырёх уже гружёных мешками с зерном телег и бойцов продотряда. Те посрывали винтовки с плеч, но не успели даже передёрнуть затворами — на них уже были направлены винтовки, обрезы и револьверы антоновцев.

— Не дури, мужики! — громко и решительно заговорил Антонов. — Малейшее ваше движение и мы открываем огонь. Лучше по-хорошему сдайте оружие. Кто у вас старший?

Продотрядовцы стояли молча. Не шевелясь, но и не отвечая.

— Кто старший, я спрашиваю?

— А ты кто такой? — спросил в ответ довольно крепкий на вид продотрядовец в кожаной куртке и такой же фуражке с помятым козырьком.

— Я — Антонов! А ты кто?

— Я — Соловьёв, командир продотряда, и именем революции приказываю тебе самому сдаваться.

— Не похабь имя революции, урод!

— У меня мандат от партии и твоё неповиновение позволяет мне тебя расстрелять без суда и следствия, — продотрядовец, взвёл курок нагана и навёл его на Антонова.

Соловьёв был настроен весьма решительно. Секунда, и прозвучал выстрел. От неожиданности конь под Антоновым вздрогнул. Возможно, это и спасло жизнь седоку, пуля просвистела мимо. В следующий миг уже Антонов выстрелил из своего револьвера.

— А у меня мандат от народа! — Антонов следил за тем, как медленно оседает на землю продотрядовец. — Ты бы сначала стрелять хорошо научился.

Антонов выстрелил ещё раз и командир Соловьёв окончательно упал и замер.

— Кому ещё нужно что-то объяснять? — грозно посмотрел на продотрядовцев Антонов.

Повторять и объяснять больше не пришлось. Продотрядовцы стали дружно бросать винтовки к ногам антоновского коня. В этот момент к площади стали пригонять и находившихся в поисках зерна на крестьянских подворьях оставшихся продотрядовцев, также уже разоружённых. Сельчане были довольны. Хотя некоторые из них не были уверены в том, что последствия такого решения останутся безнаказанными. Уж больно круто вела себя советская власть в других местах. Но возобладала сиюминутная радость от мести.

Антонов, не слезая с коня, осмотрел поникших продотрядовцев. Сейчас они выглядели настолько беззащитными и безобидными, что ему вдруг стало их жалко.

— Ну что, мужики, — глядя на них, спросил Антонов, — всё оружие сдали?

— Всё, — буркнул за всех один из бойцов.

— А теперь — стройся!

С большой неохотой, но продотрядовцы всё же выполнили команду Антонова. Они понимали, что его сейчас лучше не раздражать. Да и потом, насмерть лучше всегда идти строем — есть возможность после падения одного товарища тут же вновь сомкнуть ряды.

— Кругом! — продолжал отдавать команды Антонов. — Не знаю, мужики, что-то со мной сегодня случилось. Прилив доброты у меня, — лукаво посмотрел на своих соратников и сельчан Антонов, и, разведя руками, прокричал:

— Шаго-ом арш!

Продотрядовцы поначалу не поверили своим ушам и продолжали стоять.

— Ну, вам же говорят, пошли вон, — перевёл слова своего командира на более понятный язык Редькин.

Продотрядовцы робко и недоверчиво глянули на него, затем оглянулись на Антонова и несмело сделали несколько шагов вперёд. Тут кто-то из антоновцев посвистел им вслед. Продотрядовцы ускорили шаг. Это вызвало хохот собравшихся сельчан. Уже несколько человек начали свистеть, продотрядовцы почти побежали, только пыль поднималась вверх от их сапог. Антонов молча смотрел им вслед до тех пор, пока не скрылся из виду последний боец. После этого повернулся к сельчанам.

— Ну что, сельские пролетарии? — съязвил он. — Так и будете чуть что за мной бежать?

— Так, а что нам делать, Александр Степаныч? — спросил тот самый мужик, который просил Антонова о помощи.

— Самим нужно решать свою судьбу. Нужно собирать сход и выбирать того, кому доверяете. Избирать правление Союза трудового крестьянства и жить по совести, как полагается, а не по-коммунистически. Кто у вас тут сейчас главный сов-хоз-ник, — по слогам произнёс Антонов. — Тьфу ты, слово-то какое матерное придумали эти коммуняки.

— Так, Митяй. Выхухолев, — ответил всё тот же мужик, оглядываясь назад и указывая на директора совхоза.

Мужики из толпы вытолкнули вперёд Выхухолева.

— Из местных, или пришлый?

— Так ить, как сказать, — продолжал мужик.

— Мать его нашенская была, а сам Митяй из волости прислан.

— Коммунист? — Антонов спешился и подошёл к Выхухолеву.

— Сочувствующий, — пробормотал тот еле слышно.

— Ну да, сочувствующий, — выкрикнул из толпы кто-то из баб. — С таким сочувствием указывал этим иродам-голодранцам, у кого можно зерно искать, а у кого всё равно ничего нету.

— Поня-ятно! — протянул Антонов, обвёл взглядом толпу и вновь оказался в седле. — Некогда мне тут с вами церемонии разводить и учить вас уму-разуму. Ликвидируйте вы на хрен этот совхоз, выбирайте новое правление и поставьте наблюдателей вокруг села, чтобы извещали о подходе продотрядовцев.

— Дело говоришь, Степаныч! — согласно закивали обнажёнными головами сельчане. — Токмо посоветуй, что нам с Митяем делать.

— А что с ним делать? — Антонов достал из кобуры револьвер и выстрелил в Выхухолева. Тот упал, как подкошенный, сельчане только выдохнуть и успели. — Похороните его по-христиански, да и живите, как вам совесть велит. Н-но, родимая!

Антонов пришпорил коня и помчался прочь. Весь его отряд последовал за ним.

54

В Каменке, раскинувшейся на правом берегу речки Савалы, появился неплохо одетый с аккуратно подстриженными усами и набитым бумагами и одеждой портфелем невысокого роста человек. С интересом озираясь по сторонам, он дошёл до избы, где располагался штаб Антонова, и потребовал у часового немедленно пропустить его к самому Александру Степановичу.

— А ты кто такой будешь, важный, что тебя я должен пропустить к Александру Степанычу? — спросил, оглядывая незнакомца с головы до ног, Степан Антипов, стоявший как раз в это время часовым у штаба.

— А не тебе меня допрашивать, — огрызнулся незнакомец. — Доложи Антонову, что, мол, прибыл к нему из села Калугино сельский учитель Иван Александрович Старых с полным портфелем важной информации.

Степан ещё раз оценивающе глянул на гостя и грозно потряс перед ним снятой с плеча винтовкой:

— Стой здесь, пока докладать буду, и гляди у меня.

— А ты не пугай.

Часовой исчез в избе и, пока его не было, Старых с любопытством рассматривал дом и ближайшие дворы. В одном из окон он увидел пулемёт, торчавший в сторону улицы. В соседнем же дворе был ещё один пулемёт, возле которого взад-вперёд вышагивал охранник из штаба охраны (ВОХР). Больше Старых ничего не заметил, хотя во всём селе чувствовал напряжённость и готовность при малейшем подозрении целиком встать на защиту своей свободы от советов и коммунистов.

Вернулся на своё место Степан Антипов. Вслед за ним в проёме двери показался Пётр Токмаков. Постоял с полминуты, разглядывая пришельца. Наконец спросил:

— Чего надо, учитель?

— Александр Степанович? — обрадовался Старых.

— Ну, предположим, — задвигал желваками Токмаков.

— Наконец-то я до вас добрался, — подошёл к нему поближе Старых. — Два дня шёл. От коммунистов устал. Готов предложить свои услуги партизанам. Я — учитель сельской школы и вполне могу пригодиться в разных ипостасях. К тому же, я не просто к вам шёл, а собирал информацию о положении в сёлах и деревнях.

— Хорошо, пойдём в избу, — Токмаков открыл дверь пошире, приглашая гостя войти.

О целом портфеле информации Старых, разумеется, сказал ради красного словца и для придания себе большей солидности, но в целом, кое-какие ценные сведения он, действительно, собрал. Пока Старых разговаривал с Токмаковым-Антоновым, настоящий Антонов стоял за ширмой и внимательно слушал, пытаясь в щёлку разглядеть учителя. Чем-то тот ему приглянулся. И когда Старых закончил свой рассказ, Антонов вышел к столу и, сев напротив учителя, глянул в его глаза и спросил:

— В адъютанты ко мне пойдёшь?

Старых опешил и едва не прикусил язык от неожиданности, переводя взгляд с Антонова на Токмакова. Токмаков довольно ухмыльнулся и произнёс:

— Вот это и есть Александр Степанович Антонов, главный зелёный командир здешних мест. И ежели он кому чего предлагает, нужно соглашаться. Потому как второй раз не предложит.

Старых пришёл в себя, сглотнул слюну и попытался улыбнуться.

— Понимаю. Конспирация.

— Вот такие понятливые мне как раз и нужны, — также улыбнулся Антонов.

— Я... согласен, — после короткого раздумья ответил Старых.

И тут в избу ворвался, будто ураган, Устин Подберёзкин.

— Степаныч, прибыл гонец со срочным сообщением... — начал было Устин, но тут же осёкся, увидев перед собой незнакомца.

— Говори, говори, Устин! Это Иван Александрович Старых, отныне мой адъютант. Прошу любить и жаловать.

— Понятно, — едва кивнул головой в приветствии в сторону Старых Подберёзкин.

— Под Курдюками цельный полк красноты бесовствует. Разогнали наш штаб и поубивали вохру. Взяли в заложники почти всех баб с детями и требуют выдать, как они говорят, всех бандитов. Иначе постреляют всех, кого взяли.

Антонов переглянулся с Токмаковым. Они поняли друг друга без слов. Токмаков тут же выскочил во двор отдавать распоряжения. Антонов же приказал Подберёзкину:

— Готовь свою дружину, Устин. Нынче же выступаем.

— А как прикажете мне быть? — спросил Старых.

— Адъютант всегда должен быть при командире.

— Понял! Вещи разрешите здесь оставить?

— Валяй! — кивнул Антонов, и тоже выскочил во двор.

На Курдюки двигалась тысячная толпа крестьян, вооружённая чем попало, вплоть до вил и обыкновенных дубин. Сзади них и по середине передвигался Антонов со своим отрядом, достигавшим уже нескольких сот человек, штабом и агитаторами, на лучших лошадях и хорошо вооружённые. Красноармейцы заметили эту толпу загодя и тут же доложили комполка. Тот немедля отдал приказ приготовиться к бою и встретить антоновцев в поле, не допуская их к селу, где для них каждый дом являлся бы крепостью. Красным это удалось. Заметив выдвинувшихся вперёд врагов, Антонов отдал приказ мужикам (как он их называл за глаза — вильники, от слова "вилы", главного мужичьего оружия) рассыпаться цепью и двигаться вперёд. Он надеялся на психическое воздействие на противника. Сам же с основной дружиной чуть приостановился, ожидая первых шагов красных. Те же, не мудрствуя лукаво, подпустив вильников на близкое расстояние, открыли огонь из винтовок, а затем пустили в атаку конницу. Некоторое время мужики держались, продолжая вышагивать по трупам своих товарищей, и даже встретив первый ряд красной кавалерии, схватившись с ней врукопашную. Но силы, разумеется, были неравными и вильники побежали. По сути дела на их плечах, красные добрались до антоновских дружинников. Бой был недолгим, ибо выучка красноармейцев не шла пока ни в какое сравнение с боевыми навыками вчерашних (да и сегодняшних, по большому счёту) крестьян. Антонов повернул назад.

Это был первый чувствительный щелчок по его самолюбию и вождистским амбициям. Он чётко осознал, что ему нужен опытный военный тактик и стратег, если он хочет захватить и удержать власть.

— В Инжавинский лес! — крикнул он своим соратникам и сам первым помчался в сторону этого леса.

За ним тут же припустился Дмитрий и новоиспечённый адъютант Старых.

Токмаков с Ишиным выводили дружинников из боя, прикрываясь всё ещё отчаянно дерущимися вильниками.

Тем ведь ничего не оставалось делать, как истово драться. Ушедшие на двадцать-тридцать вёрст от своих сел, крестьяне-вильники уже не решались возвращаться домой, понимая, что их там власти, как минимум, арестуют. Единственным выходом для них было оставаться при партизанском отряде Антонова, добывая себе в бою настоящее оружие.

55

Спрятавшись в таком родном для него Инжавинском лесу на давно готовом становище, Антонов вздохнул свободно. Здесь его никто не достанет. Он стал дожидаться подхода своих. Сильно потрёпанная, но сохранённая дружина под командованием Токмакова подошла спустя несколько часов. Вместе с дружинниками пришли и вильники. Увидев их, Антонов недовольно поморщился. Подозвал к себе Ишина.

— Гони ты в шею этих вильников, Иван. Если встретится надобность в этих лаптёжниках, то соберём их сколько хочешь.

Ишин кивнул. Он знал, как на таких мужиков воздействовать. Смело войдя в самую гущу разгорячённых боем и последовавшим отступлением мужиков, Ишин сначала поблагодарил их за помощь партизанскому командиру Антонову. Потом продолжил:

— Но нынче вам следует, мужики, вернуться домой для водворения порядка в тылу. Главное, чтобы этот временный и разовый успех коммунистов никак не повлиял на настроение наших мужиков. Мы побьём Советы обязательно, и установим свою власть, но как это сделать, если наши самые стойкие сторонники, то бишь вы, мужики, будут сидеть без дела в лесу.

Мужики были понятливы и живо закивали головами, соглашаясь.

— Чуток отдышимся и пойдём. Не боись, Иван Егорыч, за нами не пропадёт. Мы за Степаныча на смерть пойдём!

— Вы ему живыми больше нравитесь, — пошутил Ишин.

Шутка мужикам понравилась, и те захохотали.

Тем временем Антонов с Токмаковым вновь помчались на встречу с Эктовым. Сейчас они решили действовать более решительно и бесцеремонно. Другого выхода у них не оставалось.

— Ну, здорово тебе, Павел Тимофеевич! — войдя без стука в избу Эктова, Антонов поздоровался, сняв фуражку.

— Опять вы, — поморщился Эктов. — Я же сказал, устал я воевать и никуда из своего дома боле не пойду.

— А придётся, — решительно произнёс Антонов, доставая из кобуры револьвер. — Собирайся, поедем с нами. Даю тебе десять минут на размышление, а потом расстреляю, как изменника, если ты не согласишься. И никакие большевики тебя не спасут.

Антонов с Токмаковым не сводили глаз с Эктова. Тот понял, что отпираться бесполезно. Мать и отец ему здесь не помогут. Они и сами скорее станут на сторону Антонова, чем большевиков.

— Ежели же ты не согласишься, я и избу сожгу, и всех твоих родных перевешаю.

Последний аргумент подействовал на Эктова гораздо сильнее предыдущих. Он вздохнул и согласился.

— Десять минут на сборы мне дашь?

— Ждём тебя во дворе, — согласился Антонов и вышел, улыбаясь.

Начальник штаба его набирающей силы армии в чине армейского штабс-капитана — это звучит сильно. Он был доволен.

56

Деньги и продовольствие имеют такую привычку, как заканчиваться в один прекрасный день. Но жить же как-то нужно. Для того, чтобы привлекать к себе людей, необходимо было их агитировать, а агитацию без денег проводить невозможно. Да и самим антоновцам нужно питаться и нужно добывать оружие. Не всегда это возможно сделать силовым методом. Вот и вспомнил Антонов дореволюционные времена своей молодости и обычную практику социалистов-революционеров и большевиков (в этом обе партии были схожи) — экспроприацию.

В штабе Антонова разработали сразу несколько операций по изъятию денег из советских госучреждений — в Тамбове, Кирсанове и Инжавине. В разных местах специально, чтобы запутать большевиков и не дать им напасть на след.

Так, в Тамбове неделю с лишним следили за Губернским комитетом по продовольствию, ещё несколько дней потратили на то, чтобы завербовать охрану. Последнее взяла на себя Лизавета: она знала, как найти подход прямо к начальнику охраны. Будучи в своё время секретарём губкома ПСР, Лизавета помнила многие фамилии членов партии. Так вот, начальник охраны был в своё время сочувствующим эсерам. Впрочем, не всё оказалось так просто. Начальник охраны сообщил ей, что касса Губпродкома хранится в железном несгораемом шкафу, вскрыть который практически невозможно, ибо ключи находятся у самого председателя, к тому же только он и кассир знают коды.

Объяснив всё это Антонову, Лизавета едва не заплакала.

— К сожалению, Губпродком отпадает.

Антонов довольно долго прохаживался по комнате, скрестив руки на груди. Он остановился у окна, глянул на улицу. Там была гроза, шёл проливной дождь. Сверкнула молния, прогремел гром. И в этот самый момент Антонова осенило. Он улыбнулся и повернулся к Лизавете.

— Почему это отпадает? И что значит вскрыть невозможно? Всё возможно, Лиза!

Он подошёл к ней, обнял и поцеловал.

— Ты что-то придумал, Александр?

— Конечно! Я в семнадцатом году, когда работал в тамбовской милиции, расследовал одно преступление — ограбление ювелирного магазина некоего Бронштейна. Так вот, у него в магазине тоже был, судя по твоим описаниям, такой же несгораемый шкаф, где ювелир хранил свои драгоценности. Тем не менее, этот шкаф вскрыли. И знаешь, каким образом?

Лизавета молча преданно смотрела на Антонова.

— У воров был специальный аппарат с кислородом, который достигал очень высокой температуры и мог запросто расплавить металл. Так вот, с помощью этого аппарата вор... кажется, его звали Лёнька Зверев, выплавил замок в шкафу и, таким образом, добрался до бриллиантов. Говорят, у Лёньки такой аппарат был чуть ли не единственным во всём Тамбове. Нужно найти этого Лёньку и попросить, купить, одолжить, выкрасть, наконец, у него этот аппарат... Конечно, при условии что ещё живы оба — и сам Зверев, и его аппарат, в чём я не совсем уверен.

— А как же его найти?

— Этим займётся Зоев. Я напишу записочку для Зверева, авось вспомнит меня и не задержит обиды. Мы ведь теперь с ним где-то по одну сторону баррикад.

Зоев действительно нашёл Волка. И тот в самом деле вспомнил Антонова. Волк не был злопамятным, тем более, уважал людей, с которыми вступал в схватку и которые его одолевали в честном поединке. Он согласился дать аппарат Антонову, даже не вдаваясь в подробности — зачем он ему нужен. Однако согласился дать — за деньги.

— И сколько же он хочет? — спросил Антонов.

— Семь тысяч, — ответил Зоев.

— Странные есть всё-таки люди. Ведь понятно же, что аппарат нужен не для того, чтобы в нём разогревать щи, а для того, чтобы вскрыть несгораемый шкаф, в котором хранятся деньги. Значит, денег пока нет. Он не может подождать конца операции?

— Нет! — решительно покачал головой Зоев. — И у него здесь своя логика. Если люди просят какой-то товар, они должны за него сначала заплатить, а потом уже и получить его. Мы же не можем ему гарантировать, что наш экс закончится благополучно? А он не хочет рисковать.

— Ладно, — согласился Антонов. — Придётся идти к Донскому и просить у него ассигнования. Благо, он сейчас в Тамбове.

Донской, разумеется, ассигновал на аппарат семь тысяч рублей из партийной кассы. То, что эти деньги с лихвой окупятся, ни он, ни Антонов не сомневались. Теперь оставалась самая малость — пробраться к несгораемому шкафу, вскрыть его и достать несколько миллионов рублей. Лизавета возобновила контакты с начальником охраны. Тот, в качестве компенсации, потребовал для себя и своих помощников два миллиона рублей и чистые паспорта, чтобы они могли скрыться. Когда согласие Антонова было получено, начальник охраны назначил день и час операции.

Антоновым была составлена группа из восьми человек во главе с Лизаветой. Двое, Фёдоров и Зубков, обученные работе с нагревательным аппаратом и имевшие опыт работы с сейфами, должны были зайти внутрь, к кассе, остальные шестеро, вооружённые наганами, должны были охранять вход и сопровождать нагруженных деньгами соратников до явочной квартиры.

Однако операцию удачно завершить не удалось: Фёдорову с Зубковым не хватило умения обращения с аппаратом, то ли изначально неверно была просчитана толщина стенок шкафа — как бы то ни было, кислорода хватило только на то, чтобы расплавить замок лишь наполовину. Ещё какое-то время взломщики пытались открыть замок своими обычными методами. Но тщетно! Затею пришлось бросить. Лизавета готова была растерзать таких неумех. Но делать нечего, пришлось возвращаться ни с чем.

Впрочем, спустя несколько дней, уже в Кирсанове, антоновцами было успешно ограблено почтово-телеграфное отделение. Всю добычу — сто тысяч рублей — улыбаясь во весь рот от удовлетворения, Лизавета вручила Антонову.

В тамбовском же Губпродкоме начальнику охраны пришлось лично (отводя от себя всяческие подозрения) арестовать дежурных охранников за то, что они не воспрепятствовали ворам, проникшим в кассу.

Третий же подобный случай, с совершенно неожиданным финалом произошёл той же осенью девятнадцатого года в инжавинском отделении уездного комитета по продовольствию.

В то время уезд был на военном положении и в районе Инжавино работал ревком. В тот день был какой-то митинг в Народном доме. И, естественно, вся милиция и члены райкома большевистской партии находились там. В отделении же Упродкома проходило заседание коллегии под председательством председателя Пьяных. В 7 часов вечера в здании Упродкома оставалось человек 15 сотрудников и около 20 крестьян, получавших квитанции за сданный ими продналог.

Время антоновцами было выбрано удачно. Их отряд окружил отделение двумя цепями. Туда пропускали всех, оттуда не выпускали никого. Спустя некоторое время в само здание вошло человек семь, вооружённых до зубов: у каждого было по два-три нагана и браунинга в руках, за поясом или в голенищах сапог, да ещё у каждого за поясом торчало по гранате.

— Руки вверх! — приказали антоновцы всем, кто находился в зале.

Их команду выполнили беспрекословно. После этого двое вошло в комнату, где заседала коллегия, и также скомандовали "руки вверх". Все тут же подняли руки, кроме Пьяных, который автоматически полез в карман, где должен был находиться револьвер. Однако, председателя Упродкома спасло два обстоятельства: его забывчивость (он оставил своё оружие в кармане пальто, висевшем в другой комнате), и его находчивость. Увидев, что Пьяных опустил руки, один из напавших подскочил к нему, взвёл курок своего браунинга и навёл его на председателя с криком:

— Зачем полез в карман?

Покрывшись испариной, Пьяных, тем не менее, быстро нашёлся:

— За папиросами, — ответил он и вынул из кармана едва начатую пачку.

— А, это другое дело! — расслабился антоновец. — Тогда и нас угости.

— Кто из вас казначей? — спросил второй.

— Я! — не стал тянуть с ответом мужчина средних лет с крупными залысинами.

— Финансовый отчёт при тебе?

— Конечно, нет. Кто же носит с собой такие документы.

— Тогда иди за отчётом и пулей сюда, иначе пуля за тобой последует туда, — сострил антоновец.

Казначей исподлобья глянул на Пьяных, затем обвёл взглядом своих товарищей, поднялся и вышел в сопровождении первого антоновца, угостившегося папиросой самого председателя.

Проверив отчёт, антоновцы забрали из кассы все деньги — около миллиона рублей. После чего всех сотрудников и крестьян собрали в одну большую комнату.

— Коммунисты есть? — спросил старший, который и требовал отчёт.

— Я — коммунист! — после некоторой паузы отозвался один из сотрудников.

— В сторону!

К нему тут же подошли двое антоновцев и отвели в дальний угол.

— Ещё коммунисты есть?

Молчание.

— Ты что, хочешь сказать, что тебя, беспартийного, назначили начальником? — обратился старший антоновец к Пьяных.

— Да нет, конечно, я тоже коммунист, — сознался председатель.

Старший кивнул своим помощникам, те подвели Пьяных к первому коммунисту. В конечном итоге нашёлся ещё один, да к тому же, австрийский военнопленный. Всех троих расстреляли.

— А вы все слушайте меня! — обратился старший к остальным арестованным. — Кто ещё будет замечен в пособничестве большевикам, будет расстрелян так же, как и эти. Весь гарнизон Кирсанова на нашей стороне, ревком расстрелян, волисполком и милиция — арестованы. А теперь, мужики, марш по домам и милости просим к нашему Александру Степанычу.

Антоновцы заторопились. Запрягли пару упродкомовских лошадей, забрали все пишущие машинки, настенные часы, кое-какую одежду, даже умывальник с зеркалом (в лесном хозяйстве всё пригодится!), а также продналог, привезённый в этот день крестьянами — пуд соли, полтора пуда сахара, свежее мясо. Всё это уложили на подводу, сами сели на своих лошадей, у которых вместо седел были привязаны подушки, а стремена сооружены из верёвок, и ускакали.

Служащие тут же дозвонились до отделения милиции, милиционеры быстро бросились в погоню, но антоновцев уже и след простыл.

Однако месяца через два, при очередной облаве на Инжавинский лес чекисты напали на стоянку лесных людей. Самих партизан, человек двенадцать, задержать не удалось, зато была обнаружена их замаскированная трёхкомнатная землянка, в которой оказались практически все вещи, изъятые в своё время из инжавинского Упродкома. А кроме того, чекисты ещё и поживились собственно партизанским добром — тридцатью парами солдатских сапог, и таким же количеством винтовок.

57

Антонов стоял на вершине народного бунта. Где-то там, под ним, внизу копошились более или менее успешно другие крестьянские вожди, ещё не примкнувшие к нему, не вставшие под его начало, но неминуемо шедшие к этому, ибо все прекрасно понимали, что растопыренные пальцы одной руки выглядят куда менее грозно, нежели пальцы, собранные в кулак. Все полны решимости и амбиций. Впрочем, только такие люди и могли возглавить восстание (большое или маленькое, в данном случае, не суть важно). Среди них были: Колесников, братья Матюхины, Васька "Карась", Плужников, Бадов, семейство Косовых (отец, два сына и дочь — Маруся). Кстати, семейство весьма примечательное. Отец, Михаил Косов — довольно преуспевающий кулак и, соответственно, лютый враг советской власти. До революции он скупал в окрестных сёлах продукты и на двух телегах отправлял их в город на продажу. Таким образом, капитал его прирастал. Тем не менее, ненависть отца не помешала старшему сыну, Ивану, оказаться в рядах чекистов. Но даже кожаная куртка и удостоверение чекиста не помешали Ивану вместе с отцом удавить на шнуре сотрудника тамбовской Губчека, и остаться при этом безнаказанным. Два же других сына — Дмитрий и Константин — вместе с отцом взялись за оружие, и пошли воевать против коммунистов. Дочь же и сестра Косовых, Маруся, и вовсе оказалась легендарной личностью. Красивая, русоволосая, с длинной косой, волевая, в отца, девушка, завидная невеста в прежние годы, отличалась крутым характером и особой жестокостью в борьбе с коммунистами и советскими работниками. Её настоящую фамилию знали лишь приближённые. Для всех остальных она была просто Марусей. Даже тамбовские чекисты долго путались, пока не выяснили её настоящие корни: одни считали, что под этим именем скрывается эсеровская предводительница Мария Спиридонова, поменявшая столичный кабинет на деревянный сруб в тамбовском лесу; другие же были убеждены, что это известная анархистка Мария Никифорова. Впрочем, кто бы она ни была, за поимку Маруси тамбовские власти назначили щедрую награду любому, кто доставит её живой или мёртвой. Но, влюблённые в свою атаманшу, лесные братья берегли её, как зеницу ока, и близко никого из чужаков к ней не подпуская.

Однако, и Антонов не был кошкой, гулявшей самой по себе. Над ним, или за ним, тоже стояли люди. Донской, Баженов, другие руководители партии эсеров. Но в последнее время все концы нитей сходились к одному человеку — бывшему тамбовскому присяжному поверенному, бывшему домовладельцу и землевладельцу Фёдорову. Тоже, по-своему, замечательному типу.

Лето девятнадцатого года прошло для Антонова с переменным успехом, уж слишком чувствительным для него оказалось поражение под Курдюками. Нужно было исправлять положение. Поэтому в эсеровском губкоме долго ломали голову над тем, каким образом окончательно перехватить инициативу. Решение пришло неожиданно, но вполне в духе дореволюционных эсеровских боевых групп: необходимо уничтожить некоторых руководителей губернии. На террор коммунистов они ответят террором эсеровским. Общим голосованием остановились на нескольких кандидатурах: председателе тамбовского губисполкома Чичканове, уполномоченном ВЧК Шехтере и ещё некоторых лицах. Таким образом, этих людей приговорили к расстрелу. Оставалось лишь выполнить приговор.

Несколько дней выслеживали Михаила Чичканова. Полностью составили расписание каждого его рабочего дня. Осталось выбрать только день и время. Но Чичканов будто чувствовал, что за ним идёт охота. Он стал очень осторожен, да и охранять его стали тщательнее. Но ничто уже не могло его спасти. Пасмурным сентябрьским вечером раздался выстрел, и председатель Тамбовского губернского исполнительного комитета был убит.

Следующей жертвой стал, как и намечалось, уполномоченный ВЧК Шехтер. Всего же за месяц с небольшим антоновцами было уничтожено несколько десятков видных работников РКП и Советов разных уровней. А если ещё учесть, что наиболее активных деятелей мобилизовали из Тамбова либо в действующую армию, либо в Москву, то можно представить, какая в губернии сложилась обстановка — того и гляди коммунисты снова лишатся власти. К тому же, остававшиеся и шедшие на повышение на высвобождавшиеся вакансии сельские коммунисты не были готовы к таким самопожертвованиям, как их идейные товарищи по партии с ещё дореволюционным стажем. Кстати, таких как раз Антонов и не велел трогать — ведь лучшей дискредитации коммунистов и придумать было нельзя.

Необходимо было предпринимать самые решительные действия. Так, Феликс Дзержинский направил в Тамбов одного из самых своих проверенных людей — Кедрова. Из Саратова в Кирсанов, куда вновь скрылся Антонов, в распоряжение Кедрова направили отряд в двести штыков при двух пулемётах и 50 человек конницы. Однако московский чекист, оценив на месте обстановку, принял решение послать в инжавинские леса с их непроходимыми болотами отдельных разведчиков, целью которых было уничтожение Антонова, ибо воевать в этих местах бесполезно. А выманить Антонова из леса на открытое пространство — просто нереально.

Кроме того, в районы, где скрывался и действовал Антонов была срочно направлена выездная сессия губернской Чека, во главе с некими Мослаковым и Сачко. Действовали чекисты с беспощадной жестокостью. Десятки и сотни зажиточных крестьян, заподозренных в хотя бы малейшем сочувствии Антонову, были расстреляны или сосланы в концлагеря, почти вся боевая дружина партизан была уничтожена. Однако никого из главных антоновцев, как и самих братьев, захватить не удалось. Даже не получилось выйти на их след. Они словно сквозь землю проваливались. Более того, им удавалось даже освобождать своих из-под ареста.

Так, в селе Калугине был захвачен Подберёзкин. 10 сотрудников Особого отдела 56-й дивизии, захватившие такого пленника, специально, ради его охраны, остались ночевать в помещении волостного исполкома. Однако, около полуночи волисполком был окружён отрядом антоновцев во главе с Антиповым, численностью до 60 человек. Ворвавшись внутрь, они открыли дверь арестантской комнаты, выпустив на свободу всех, кто там был. Всех, но среди них не было Устина Подберёзкина. Антипов стал требовать у особистов освобождения Подберёзкина, но те в ответ начали стрелять. Перестрелка длилась несколько минут. Антипов выскочил на улицу и велел забросать волисполком гранатами. Одна из них, случайно угодила как раз в ту комнату, где держали связанного Подберёзкина. Взрывная волна его не только ранила, но и помогла избавиться от верёвки. Устин вскочил на ноги и выпрыгнул в окно, тут же очутившись в объятиях своих. Наскок на волисполком закончился удачей. Среди жертв было несколько партизан и трое чекистов.

Тем не менее, кое-чего чекистам добиться удалось: Антонов несколько снизил на время свою активность. Более того, можно сказать, что он даже на какое-то время испугался, что и его могут достать. Но свои чувства этот хитрый и волевой человек умел скрывать очень хорошо. Даже родной брат ничего не заподозрил.

В марте 1920 года обстановка несколько изменилась и выездная сессия Губчека была отозвана.

58

Тамбовщина бурлила. Восстание за восстаниями, волость за волостью, уезд за уездом. Александр Антонов чётко знал своё дело. Поводы для восстаний находились разные — мобилизация в Красную Армию, реквизиция скота, учёт церковного имущества — но результат всегда был один: вооружённое восстание и свержение местного Совета, а затем тут же молебен за упокой его, Совета, души (неужели прощать мужикам молебны, которые ознаменовывают падение рабоче-крестьянской власти?). Особенно горячим месяцем стал ноябрь 1919 года. Казалось, Тамбовская губерния вот-вот отделится от России и провозгласит свою независимость. Разумеется, Ленин такого стерпеть не мог. По его приказу на места двинулись десятки карательных отрядов, и вот весьма краткий перечень фактов из их кровавой деятельности, перед которым бледнеют даже ужасы, которые когда-то творил в этих же местах царский опричник Луженовский, погибший впоследствии от руки Марии Спиридоновой. Выдумывать и додумывать ничего не буду. Просто процитирую один документ, направленный в самом конце 1919 года в Совет Народных Комиссаров группой социалистов-революционеров:

"В Спасском уезде, во всех волостях, где только появлялись карательные отряды, шла самая безобразная, безразборная порка крестьян. По сёлам много расстрелянных. На площади города Спасска публично, при обязательном присутствии граждан-односельчан, было расстреляно десять крестьян вместе со священником, причём телеги для уборки трупов должны были предоставить граждане-односельчане. Расстрелянных за Спасской тюрьмой 30 человек заставили перед смертью вырыть себе одну общую могилу.

В Кирсановском уезде усмирители в своей безумной жестокости дошли до того, что запирали на несколько дней арестованных в один хлев с голодным экономическим хряком; подвергшиеся таким пыткам сходили с ума. Председатель Нащёкинского Комитета Бедноты продолжал расстреливать самолично уже после отъезда карательного отряда.

В Моршанском уезде сотни расстрелянных и тысячи пострадавших. Некоторые сёла, как, например, Ракша, почти уничтожены орудийными снарядами. Имущество крестьян не только разграблялось "коммунистами" и армейцами, но и сжигалось вместе с запасами семян и хлеба. Особенно пострадал Пичаевский район, где сжигали каждый десятый двор, причём женщины и дети выгонялись в лес. Село Перкино участие в восстании не принимало, однако там в это же время переизбрали совет. Отряд из Тамбова весь новый состав совета расстрелял. Из Островской волости в Моршанскую тюрьму доставлены 15 крестьян совершенно изувеченных усмирителями. В этой же тюрьме содержится женщина, у которой выдраны волосы на голове. Случаи насилия над женщинами надо считать десятками. На кладбище Моршанска израненные армейцами 8 крестьян (Марков, Сучков, Костяев, Кузьмин и др.) были полуживыми зарыты в могилу. Особенно отличились по Моршанскому уезду следующие усмирители: начальник отряда — Чуфирин — "коммунист", Чумикин (бывший уголовный), Парфенов (освобождённый из ссылки по ходатайству на Выс. имя), Соколов, бывший фельдфебель и ряд других.

В Тамбовском уезде многие сёла почти уничтожены пожаром и орудийными снарядами. Масса расстрелянных. Особенно пострадали сёла: Пахотный Угол, Знаменка, Кариан, Бондари, Лаврово, Покровское-Марфино и др. В Бондарях расстрелян весь причт за то, что по требованию крестьян отслужил молебен после свержения местного совета. В Кариане вместе с другими арестованными по делу восстания был расстрелян член I-ой Государственной Думы С.К. Бочаров. С какой вдумчивостью и серьёзностью отнеслась губернская власть к усмирению, можно видеть из того, что во главе одного отряда стоял 16-летний мальчишка Лебский, а Председателем районной Чрезвычайной Комиссии Тамбовского уезда состоял и до сих пор состоит А.С. Клинков, бывший крупный купец с. Токаревки, злостный банкрот, до октябрьской революции занимавшийся спекуляцией, круглый невежда, взяточник и пьяница. В его руках находились жизни арестованных, и он расстреливал направо и налево.

Кроме "специальных" карательных отрядов практиковалась также посылка на боевое крещение коммунистических ячеек и эти хулиганские банды устраивали по сёлам настоящие оргии — пьянствовали, занимались грабежом и поджогами, претворяя таким образом великий принцип "Братства, Равенства и Свободы" в ужас татарского нашествия. Необходимо также отметить кровавую работу латышских отрядов, оставивших после себя долгую кошмарную память. В настоящее время тюрьмы и подвалы чрезвычаек переполнены. Число арестованных по губернии нужно считать тысячами. Вследствие голода и холода среди них развиваются всякие болезни. Участь больше половины арестованных ясна — они будут расстреляны, если у власти останутся те же комиссары и чрезвычайные комиссии..."

Разумеется, у власти других комиссаров и чрезвычайных комиссий не было. Всё осталось по-старому. Такие же кровавые разборки с собственным народом прошли и в других уездах Тамбовщины — Козловском, Усманском, Борисоглебском и других. Что же касается Шацкого уезда, то, по свидетельствам очевидцев, он был буквально залит кровью. Расстрелы и порка — стали настоящим символом того времени. Секли розгами, шомполами, палками и нагайками. Били кулаками, прикладами и револьверами.

До Марии Спиридоновой дошло письмо одного из активистов левых эсеров, ставшего жертвой одной подобной экзекуции. Он писал своему лидеру: "Ставили нас рядом — целую одну треть волости шеренгой и в присутствии тех двух третей лупили кулаками справа налево, а лишь кто делал попытку улизнуть, того принимали в плети... Чрезвычайка запирала крестьян массами в холодный амбар, раздевала догола и избивала шомполами...".

Заработала и антоновская пропаганда — Молодой Лев, как себя с любовью именовал Дмитрий Антонов, с удовольствием занимался сочинительством листовок, взяв на себя обязанности главного партизанского пропагандиста:

"В БОРЬБЕ ОБРЕТЁШЬ ТЫ ПРАВО СВОЁ.

Товарищи крестьяне и рабочие!

Настал момент, когда, как широкое море, вся матушка Русь святая всколыхнулась из края в край. Настал момент и восстал народ. И вот мы, восставшие, пришли к Вам, братьям-мужикам, пришли крикнуть, что власть советов, власть обидчиков и грабителей быть не должна. И что времена насилия, их времена прошли. Пришли сказать, что уже 17-ть губерний борются с этими проклятыми захватчиками, которые всеми силами старались это пламя восстания затушить: жгут сёла, грабят и расстреливают население.

Друзья крестьяне и рабочие! Мы не бандиты, мы такие же крестьяне, как и Вы. Мы бросили жён, детей, бросили родные поля и взяли ружья. Взяли для того, чтобы победить или умереть. И так к нам, партизанам! В ногу вперёд! Впереди жизнь! Да здравствует учредительное собрание. Да здравствует союз трудового крестьянства.

Народная армия".

И тут же послание для красноармейцев:

"В БОРЬБЕ ОБРЕТЁШЬ ТЫ ПРАВО СВОЁ!

Мобилизованные красноармейцы!

Прочь своё несознание. Прочь свои подлые действия по отношению к крестьянству, а в особенности к восставшим. Время вам сознаться и опомниться в своих негодных поступках. Выступая в борьбу против крестьянских восстаний, вместе с коммунистами, людьми большей части уголовными преступниками и шарлатанами, Вы наводите народный гнев на себя. Разве Ваши отцы, братья и семейства находятся не при таких же условиях, как повстанческое крестьянство, всячески теснимые коммунистами и советами? Обратите своё внимание: где свобода слова, печати, союзов, собраний и вероисповеданий, неприкосновенность личности? Всё убито советами и вместо всего сказанного мы видим и Вы видите на каждом шагу произвольные аресты, расстреливают людей ни за что. Вам, мобилизованные, непростительно спокойно и равнодушно смотреть на этот ужасный кошмар, чинимый озверелыми коммунистами. Народная Партизанская армия заявляет Вам в последний раз и навсегда: покидайте ряды красной армии и идите домой с оружием в руках, создавайте партизанские отряды и сбрасывайте коммунистическое иго.

Время настало крикнуть: долой коммунистов. Долой подлые Советы. Да здравствует народная армия, да здравствует учредительное собрание.

Районный комитет".

Тамбовское крестьянство сделало свой выбор — оно тысячами побежало в леса. Крестьянская армия Александра Антонова росла буквально как на дрожжах. Дабы такая масса народу не стала неуправляемой стихией, была введена армейская дисциплина, а вся армия поделена на роты и батальоны. Пока армия сидела в лесах, но её дерзкие и неожиданные вылазки всегда были чувствительными для властей. Партизанская война на Тамбовщине начиналась. 1920-й год в этой войне оказался самым жестоким и решающим.

59

Какими путями добиралась до Антонова Маруся Косова, никому неведомо. Но рисковала она жизнью — это точно. И рисковала ради Антонова, потому как и её саму выслеживали. Конечно, она могла бы и послать какого-нибудь вестового сообщить Антонову, что против него готовится чекистская облава, но ей почему-то захотелось самой сообщить ему об этом. Значит, захотелось и повидаться с ним. Чему Антонов был весьма удивлён, но и обрадован одновременно.

— Почём знаешь об этой облаве? — спросил Антонов, скорее для приличия, с интересом рассматривая неожиданную гостью.

— Ты забыл, разве, что мой брательник, Иван, в Чеке служит? — вопросом на вопрос ответила та и сама улыбалась, поворачиваясь к Антонову то одним боком, то другим, словно демонстрируя себя.

— Тебя увидел, так всё напрочь и забыл, — хмыкнул Антонов.

— Неужто Антонов способен так быстро потерять голову при виде бабы?

— А где тут баба? — демонстративно повертел головой во все стороны Антонов. — Я вижу тут бесстрашного партизанского командира по имени Маруся.

— Ты эти свои буржуйские... кумплименты разные брось. Мы к ним непривычные.

Антонов приблизился к Марусе почти вплотную и горячо зашептал чуть ли не на ухо:

— А вот разгоним красноту, так и к кумплиментам привыкать начнут наши бабы.

Он хотел было обнять её, но она резко перехватила его руки и отбросила их в стороны.

— Но, но, не балуй, чай, я не шлюха какая. У меня жених есть, да и у тебя, слыхала, зазноба имеется.

— А об этом тебе тоже брательник-чекист сообщил?

— Для того, чтоб это знать, и вовсе не нужно быть чекистом. Об том все лесные братья знают.

— Допустим, но твой жених далеко, да и моя зазноба не рядом.

Ему всё-таки удалось обхватить её за талию и привлечь к себе, положив даже ладонь на её пышную грудь, но она каким-то неуловимым движением вытащила из-под кофты пистолет, и направила его дуло к самому подбородку Антонова.

— Говорю же тебе, не балуй, я энтого не люблю.

Антонов отступил на шаг и осклабился в улыбке.

— Впрочем, я своё дело сделала, предупредила тебя. Теперича мне пора уходить. Добираться к своим — не близкий свет.

Так же неожиданно, как и появилась, она исчезла. Антонов даже попрощаться с ней не успел. Хотя ему и не до прощания было: он был зол на своих осведомителей в Чека. Почему они ничего не сообщили ему о готовящейся облаве?

— Пётр! — позвал он Токмакова. — Свяжись срочно с Федотом, — назвал он кличку осведомителя. — Что за чертовщина! Почему он молчит? Или деньгами уже пресытился?

— Обязательно выясню, — согласился Токмаков. — А сейчас уходить нам нужно.

— Успеется! — отмахнулся Антонов.

Он ждал приезда Лизы. И когда говорил Марусе о том, что она далеко, то немного лукавил. Впрочем, даже он не ожидал, что Лиза уже была здесь и даже видела, как от него выходила Маруся. Разумеется, она не знала, кто это и никогда прежде её не видела, поэтому и предположила то, что всегда в таких случаях предполагает женщина. Она готова была закатить Антонову скандал.

— Так-то ты проводишь своё время без меня? — начала Лизавета.

— Ты о чём? — довольно правдоподобно Антонов изобразил на лице недоумение.

— Кто была эта баба?

— Ах, ты об этом, — хмыкнул Антонов. — Так то известная всем Маруся, наша бесстрашная атаманша. Можешь даже у Петра спросить. Или у Митяя.

Лизавета недоверчиво смотрела на Антонова, но тот выдержал её взгляд.

— Митяй! — позвала Лизавета.

Никто не отзывался.

— Митяй! — крикнул Антонов.

— Я тут! — наконец отозвался Дмитрий, появившись в горнице.

— Митяй, кто была та баба, которую я встретила возле вашей избы?

— Баба? Ну, какая ж то баба. Это же Маруся-партизанка.

— Да? — Лизавета ещё какое-то время сомневалась, но потом подошла к Антонову вплотную и придвинула свои губы к его губам. — Тогда здравствуй, миленький мой.

Горячо целуясь с Лизой, Антонов махнул рукой Дмитрию, чтобы тот оставил их.

Младший Антонов улыбнулся, вышел и закрыл за собой дверь.

60

Зима вступила в свои права. Снежный саван укрыл землю. Терпкий морозец похрустывал на ветру и несильно, но неприятно покусывал мочки на ушах и кончик носа. Стоило кому-либо только открыть рот, как оттуда вырывались наружу облака пара. Впрочем, русские любили такую, настоящую, зиму:чтоб и телу доставалось и за душу брало.

Очередной сезон охоты на крестьянских вождей Тамбовщины был открыт. Выездная сессия губчека чётко делала своё дело. Лазутчики и осведомители неустанно шли по следам Антонова, порою настолько опережая самих чекистов, что те даже не успевали приблизиться к тому месту, где засекали главного крестьянского бунтаря и, пока чекистский отряд прибывал к означенному месту, от Антонова уже и след простывал. Тогда чекист Мослаков несколько изменил свою тактику. Едва получив информацию о местонахождении "бандитов", Мослаков тут же телеграфировал или телефонировал в волостные комитеты компартии с приказом принять немедленные меры к задержанию или ликвидации опасного контрреволюционера Антонова. Так хотя бы появлялись хоть какие-то шансы на успех.

Получил такую телеграмму в первые дни декабря 1919 года и председатель Инжавинского волостного комитета партии Полатов. Он тут же собрал в своём кабинете волостной партактив и сообщил:

— Товарищи коммунисты! Перед нами поставлена серьёзная задача: обезвредить бандита Антонова, который вместе со своим братом и бывшим царским офицером Токмаковым окопались на ночь в одной из хат в Чернавке. Председатель выездной сессии Губчека товарищ Мослаков просил нас окружить эту хату и продержаться ночь, не выпуская бандитов. К утру в Чернавку должен прибыть сам товарищ Мослаков с чекистами и чоновцами. Нас здесь с вами пятнадцать человек. И, я думаю, с тремя бандитами мы справимся без труда.

— Конечно, справимся! — поддержали его партийцы.

К одиннадцати вечера отряд прибыл в деревню и окружил известный им дом. Украдкой заглянув в слабо освещённое и задёрнутое занавеской окно, Полатов убедился, что в избе кто-то есть.

Тьма стояла невероятная. Ни одной звёздочки на небе. Лишь одинокий месяц изредка выглядывал из-за туч, словно воевода осматривал свои дозоры. Полатов был слишком горяч и самонадеян. Ему хотелось самому получить лавры пленителя врага народа Антонова. Не будет он дожидаться приезда чекистов. Он ещё раз обвёл взглядом своих товарищей.

— Будем брать?

— Будем! — подтвердили те.

— Тогда, товарищи, вытягиваемся в цепь и окружаем дом.

Дождавшись, пока его команда будет выполнена, Полатов взял в руку наган, взвёл курок, подошёл к двери и забарабанил по ней свободной от оружия рукой.

— Именем революции, откройте дверь!

В доме тут же погас свет и всё затихло. Коммунисты приготовили оружие и навели стволы на дом.

— Хозяин, я знаю, что здесь находится бандит Антонов. Я, предволкомпарт Полатов, гарантирую вам неприкосновенность, если вы выдадите нам этого бандита и его приспешников. В противном случае, попадёте под суд революционного трибунала.

Тишина длилась около минуты. Полатов хотел было снова постучать, но в этот момент дверь резко распахнулась и показавшийся в проёме Антонов дважды выстрелил в Полатова. Тот упал. Бойцы его отряда опешили, не зная, что предпринять: то ли стрелять в Антонова, то ли спасать своего начальника. И этого замешательства вполне хватило для того, чтобы Токмаков с Митяем выскочили во двор вслед за Антоновым и мгновенно скрылись во мраке.

Коммунисты тут же разделились: часть ворвалась в дом, часть окружила Полатова, пытаясь понять, жив тот ещё или уже нет. В доме обнаружили бледного, дрожащего хозяина — мужика лет пятидесяти. Его тут же под дулами пистолетов вывели во двор.

— Живой? — спросил один из державших под прицелом хозяина.

— Кажись, ещё дышит, — ответил приложивший ухо к расстёгнутому на груди полушубку.

— У тебя лошадь с повозкой есть? — спросили у хозяина.

— Нет... то есть... да... кажись, — залепетал тот.

— Тогда так! — начал раздавать команды первый коммунист, взявший на себя командование. — Хозяин сейчас запрягает лошадь и везёт товарища Полатова в Карай-Салтыковскую больницу. А мы с вами, товарищи, все в погоню за бандитами. Мы должны их поймать и отомстить за нашего старшего товарища.

— А кто поедет в больницу?

— Я же говорю, товарища Полатова повезёт один хозяин дома.

Коммунисты помогли хозяину вывести из стойла лошадь, запрягли её, осторожно положили в повозку Полатова и после этого удалились во тьму, в сторону леса, куда и бежали антоновцы.

Хозяин же вывел лошадь за деревню, перекрестился, стеганул её плетью, чтобы шла вперёд, а сам тоже подался в леса. Естественно, лошадь никуда не доехала, утром её нашли на другом конце деревни. Полатов же, не приходя в сознание, умер. Да и инжавинские волостные партийцы не смогли даже догнать антоновцев.

А те, только им ведомыми тропами, благополучно к рассвету добрались до Иноковки, где у Токмакова был свой дом. Никем не замеченные, они пробрались в избу и, закрывшись на все засовы, залегли спать.

Однако, спустя сутки, по следам на снегу, их выследили. Были срочно мобилизованы все местные коммунисты и милиционеры из волости. И этот дом окружили. Каждое окно взяли на мушку. Казалось, уже всё: не уйти на этот раз Антонову. Начальник милиции даже заулыбался от хорошего предчувствия.

Милиционеры забарабанили в дверь.

— Открывай, Токмаков! Мы знаем, что ты здесь, — закричал секретарь местной партячейки. — И не дури! Дом окружён, вам никуда не деться.

Но в ответ было молчание. Секретарь партячейки переглянулся с начальником милиции.

— Придётся поджигать, — пожал тот плечами. — Давай! — скомандовал он.

Дом тут же обложили специально заранее приготовленной соломой и облили керосином. Всё это делали осторожно, стараясь не привлекать внимания сидевших в доме антоновцев. Кто-то чиркнул спичкой, и огонь тут же вспыхнул в этот морозный безветренный день, с удовольствием пожирая крепкое бревно, из которого был сложен токмаковский дом. К месту пожара тут же набежала толпа крестьян, повинуясь старому неписанному правилу: если у кого-то загорелась изба, нужно немедля бежать её спасать, ибо огонь легко может перекинуться на другие дома. Но в десятке метров от горевшего дома крестьян остановили вооружённые милиционеры.

— Товарищи крестьяне! Мы вынуждены пойти на крайние меры и поджечь дом, в котором засели бандиты, убивающие и грабящие вас же, мужиков, не щадящие при этом ни баб, ни детей. Кто попробует начать тушить пожар, будет тут же арестован, как пособник бандитов.

После таких слов, естественно, пыл у мужиков сразу же погас и они, словно заворожённые, только и смотрели на полыхающее пламя, языки которого вздымались к небу всё выше и выше.

Антоновцы, однако, не предпринимали никаких попыток сдаться. Начальник милиции начал было даже уже сомневаться, есть ли кто в доме. Но как раз в этот момент открылись сразу три окна, из которых в толпу милиционеров и коммунистов полетели бомбы. В толпе началась паника и суматоха. Воспользовавшись этим, братья Антоновы с Токмаковым выскочили из дома и, бросая в разные стороны гранаты, прокладывали, таким образом, себе путь. Никто не успел даже выстрелить. Когда же опомнились, антоновцы уже исчезли.

В очередной раз Антонов продемонстрировал коммунистам, кто является истинным хозяином положения. Волк снова оказался хитрее охотников.

61

И всё-таки Антонов где-то в подсознании испугался. Возможно, не выдержал постоянного стресса и постоянной охоты за собой. А возможно, и не уверен ещё был в своих соратниках и силах своей пока ещё не очень большой армии. Как бы то ни было, но в феврале 1920 года в Кирсанов пришло письмо на имя начальника уездной милиции, подписанное самим Александром Антоновым (правда, не исключено, что пусть мысли и были Александра, но пером водила всё-таки рука Дмитрия Антонова). Впрочем, это можно было воспринять и как вызов действующей власти: мол, я тебя не боюсь, но приглашаю к сотрудничеству. Кто теперь это поймёт?

"Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли — я не враг Советам, не бандит. Я всего лишь партийный противник. Я и сам готов бороться с бандитизмом, как я это и делал с успехом, находясь на должности начальника Кирсановской милиции. Надеюсь, об этом в Кирсанове ещё не забыли. А то, что вы называете антоновской бандой, — является Народной армией, не согласной с репрессиями, проводимыми продовольственными отрядами и наиболее отпетыми представителями Советвласти.

Готов предложить свои услуги и в дальнейшем, несмотря на все наши нынешние разногласия. Хотя, вы же понимаете, что нынче очень многое нас с вами разделяет, и, дабы быть уверенным в своей неприкосновенности, пусть руководство Кирсановского уезда опубликует в прессе заявление о неприкосновенности моей личности и моих ближайших сподвижников. Публикацию буду воспринимать, как согласие на сотрудничество. Отсутствие же оной, как указание к продолжению боевых действий..."

Начальник милиции тут же явился с этим письмом в Чека. Там созвали срочное совещание с приглашением всего руководства уезда.

— Ни в коем случае нельзя идти на поводу у этого бандита! — решительно произнёс Сокольский.

— Это вообще-то называется ультиматумом, — ответствовал председатель уездной Чека Меньшов. — И даже разговора быть не может ни о каком сотрудничестве с ним.

— А я воспринимаю это письмо, как крик отчаяния, — сказал начальник милиции. — Антонов понял, что ему с нами не совладать и предлагает свои условия для сдачи.

— Он должен сдаться без каких бы то ни было условий, и баста! — стукнул кулаком по столу Меньшов.

На том совещание и закончилось.

Ответ же властей на письмо Антонова оказался своеобразным: было принято решение на базе дислоцирующихся в Тамбовской губернии частей создать ударную кавалерийскую группу под командованием Дмитриенко в составе двух полков. Командиром первого стал Переведенцев, второго — Бриммер. Эти полки и были брошены на антоновцев.

Однако Дмитриенко зачастую излишне увлекался военными действиями, и чекисты не успевали зачищать освобождённые деревни от антоновской связи и, вследствие этого, в центр поступали не всегда достоверная информация об установлении советской власти на местах.

Особенно усердствовал в преследовании Антонова Бриммер. Он не давал ему покоя, но, тем не менее, всегда оказывался в проигравших — кони красной кавалерии были слабее откормленных лошадей антоновцев, которые без проблем уходили от погони. Антонов способен был делать в сутки рейды по 90-120 вёрст, красные же кавалеристы дотягивали едва до восьмидесяти. Более того, эта мобильность антоновцев приводила и к совершенно неожиданным результатам: он неожиданно окружал целые батальоны и, используя фактор внезапности, успешно разоружал их. Выездная сессия Чека не раз пыталась остудить пыл Дмитриенко, но тот формально не подчинялся чекистам, и выполнять их указания ему было необязательно. Такая несогласованность в действиях красных, разумеется, была только на руку Антонову. Он постепенно приходил в себя после зимней охоты на него, набирался силы и здоровой наглости.

62

В бывшее имение Матвеева Трескинской волости Кирсановского уезда снова приехал Антонов с братом Дмитрием, Иваном Ишиным и Петром Токмаковым и со своим адъютантом, бывшим сельским учителем Старых. Токмаков любил это место. Он здесь часто проводил часы отдыха ещё будучи начальником Трескинской милиции. Старый помещичий дом, чудом уцелевший после межреволюционных погромов и поджогов семнадцатого года (между синим Февралём и красным Октябрём), служил прекрасным местом, где можно было расслабиться, сплясать, попеть, а после этого затопить русскую баньку, да и оттуда, что называется, с огня — прямо в полымя, то есть в пруд голышом, особенно в зимнее время. Нет ничего прекраснее этого для русского человека! В такие минуты отдыхало не только тело, но и душа.

Токмакову удалось пристрастить к этому месту и своего друга Александра Антонова.

Дорогих гостей встретил, как и прежде, председатель Союза трудового крестьянства Трескинской волости Фомичев. Столы были накрыты и ломились от яствий и питий, несмотря на голодное время во всей остальной России. Рекой лился самогон и спирт, конфискованный с винного завода. Жирные мужицкие бараны здесь же резались и жарились на кострах. Баня была заранее истоплена, оставалось лишь в последний момент поддать жару. Самые лучшие девки из окрестных деревень и хуторов готовы были увеселять компанию хоть до зари.

Здесь они могли не беспокоиться о своей безопасности. Вокруг села, по окраинам, стояли караулы из мужиков с вилами, кольями, топорами и косами, те самые, которых Антонов прозывал "вильниками". На мельнице сидел наблюдатель, а в самом селе, у центральной усадьбы, которую антоновцы именовали штабом, стоял пулемёт и постоянно дежурило 10-15 всадников.

Веселье было в самом разгаре. Заиграли сразу четыре гармошки, запели "Шарабан".

— Где Надя? — крикнул подвыпивший Антонов.

— Я здесь! — из-за соседнего стола поднялась красивая, черноволосая с лёгкой проседью Надя Дриго, жена расстрелянного красными офицера.

— Давай ой-ру!

Офицерскую вдову не нужно было упрашивать несколько раз. Тут же снова заиграла музыка, Надя пустилась в пляс. Вскоре не выдерживает Ишин: он выскочил из-за стола, напялил на себя лисьи шубы и начал под ту же музыку бестолково, не всегда в лад, поскольку не мог уже себя, как следует, контролировать, топать, выбивая чечётку. Адъютант Главоперштаба Старых сидел на задней лавке с дочерью местного попа, робко, но напористо потискивая её. Та так же, как и её ухажёр, была подвыпивши, но всё же стыдливо похихикивала и ненастойчиво пыталась отбиться от назойливых рук антоновца.

— Ах, Иван Александрович, вы меня совсем засмущали. Что может подумать об нас с вами папенька?

— А что?! Я же н-не отказываюсь. Я, как любой честный мужчина, готов на вас жениться.

— Полноте, Иван Александрович. Я же знаю, что у вас в селе Калугино есть законная жена.

— Это-о... — Старых несколько замялся от неожиданности и даже икнул. — Так она же осталась в прошлом. Она ведь на сторону красноты перешла... Так что я теперь, можно сказать... вдов.

Он снова прижался к поповне и пытался целовать её в шею, едва торчавшую из-под высокого воротника.

Антонов какое-то время молча взирал на всё это пьяное веселье. Затем ему вдруг захотелось пофилософствовать. Он стал искать собеседника, точнее слушателя. По левую руку от него сидел брат Митяй, по правую — хозяин этого застолья Фомичев. К нему и решил обратиться Антонов.

— Понимаешь, брат Фомичев, я себя иногда чувствую Емельяном Пугачёвым в этой стране.

— Почему? — удивился Фомичев.

— Потому что я борюсь за то, чтобы у нашей страны было то правительство, которое наш мужик заслуживает, а не то, какое находится у власти сейчас.

Дмитрий, всегда носивший с собой в планшетке блокнот и карандаш, едва старший брат начал говорить, стал записывать его мысли: для будущего. Ведь он не сомневался, что и у Александра, и у него, Митяя, будет большое будущее.

— И кто же будет во главе? — вопрошал Фомичев.

— Не ты — точно! — хихикнул Антонов, а после паузы добавил. — И не я! Я себя вижу в роли Главнокомандующего.

— Шура, а как же Тарас Бульба, твой любимый герой? — осмелился спросить брата Дмитрий.

— Э-э, Митяй! Бульба воевал с ляхами, с ок-к-купантами, с чужеземцами. У нас же сейчас идёт война с внутренним врагом...

Антонов хотел было ещё что-то добавить, но в этот момент в толпе танцующих мужиков и баб кто-то прокричал частушку:

Ему тут же завторил другой мужик:

Частушечная перекличка разгоралась всё больше. Антонов уже забыл о своих философствованиях и с удовольствием слушал.

Наконец, в дело вступили и бабы:

Ей ответила другая:

— Ай, не то поёте! — закричал Иван Ишин. — Вот, как надо:

Он лихо отстучал ладонями по коленям и голенищам сапог и хитро поглядел на Антонова. Тот захохотал и зааплодировал.

И тут вошёл в раж Дмитрий Антонов. Он засунул блокнот с карандашом назад в планшетку, вскочил из-за стола и выкрикнул свою частушку:

Наконец Антонов почувствовал, что ему становилось скучно. Он стукнул кулаком по столу и поднялся.

— А как там, Фомичев, у нас с банькой?

— А банька давно готова, Александр Степанович, — живо откликнулся Фомичев и тут же подал знак стоявшему в стороне мужику.

Тот кивнул и побежал выполнять приказание.

— А не пойти ли нам тогда всем в баню, а?

Антонов глянул на веселящуюся компанию и нетрезвым шагом направился вслед за Фомичевым. За ним вереницей тут же потянулись его ближайшие сподвижники и выбранные ими бабы.

Баня была большой, барской. Влажный пар стоял стеной. Поначалу, с улицы даже дышать было трудно, но затем, попривыкнув, Антонов попросил ещё раз облить водой раскалённые камни. Он лежал на полке, покряхтывая от удовольствия и прикрыв глаза, а две голые бабы с двух сторон угощали его берёзовыми веничками. Рядом раздавался бабий визг и мужицкий хохот — это мужики щипали своих подруг за самые неприличные места.

— А теперь все в пруд! — Антонов вскочил на ноги и, как был, в чём мать родила, рванул на улицу и, пробежав метров пятнадцать, бултыхнулся в неглубокий пруд с заранее продолбленой прорубью с ледяной водой. — А-а! Благодать!

Его примеру последовали все парившиеся, и вскоре визг из закрытого помещения перенёсся сюда. Хмель постепенно выветривался из голов.

Однако недолго пришлось наслаждаться Антонову. Появился всадник с подушкой вместо седла — один из охранявших село партизан.

— Александр Степаныч! — спешился он и подбежал к заснеженному берегу, ища глазами Антонова. — Александр Степаны-ыч!

— Чего тебе? — наконец ответил Антонов.

— К селу приближается конница Бриммера.

Веселье тут же прекратилось. Антонов поплыл к берегу.

— Ты уверен? — спросил часового Токмаков, первым вышедший из пруда.

— Точно он.

— От, краснота! Даже расслабиться не дадут, — Антонов заворачивался в принесённую ему банщиком простынь. — Всем одеваться и по коням.

63

Поволжье бурлило второй год.

3 марта 1919 года в НКВД получили телеграмму Самарского губисполкома следующего содержания:

"3 марта в с. Ново-Майна Мелекесского уезда вспыхнуло восстание. Отказались допустить к учёту хлеба, дать подводы для срочных надобностей и выгнали продовольственных инструкторов, угрожая жизни. Были командированы в Ново-Майну заведующий уездным отделом управления, военный комиссар и два политических работника с отрядом кавалерии в 20 человек, по прибытии коих сделано собрание с целью уладить дело мирно, но со стороны толпы было произведено нападение на командированных заведотуправления, военкома. Отряд в это время был во дворе совета, вовремя не мог оказать помощи, в результате зав. отд. управл., военком отделались лёгкими побоями, двое агитаторов тяжело избиты толпой, отряд залпами рассеял толпу, есть раненые. Уездисполком высылает следственную комиссию с сильным отрядом, пулемётами. О результатах следствия телеграфно сообщим.

Заведгуботделуправления Л. Сокольский".

В Мелекесском уезде среди крестьян нарастало недовольство советской властью на почве экономических отношений. Так, помимо происшествия в селе Ново-Майна, 1 марта в селе Ериклы крестьяне пытались избить председателя военной комендатуры города Мелекеса, требовавшего у местных жителей выделения подвод для вывоза зерна, изъятого по продразвёрстке. Защищая своего командира, красноармейцы открыли стрельбу на поражение, ранив шестерых крестьян, двое из которых вскоре умерло. По той же причине в селе Ерзава были избиты два милиционера и жителями села захвачена 21 винтовка из местного бюро всеобщего военного обучения, введённого Декретом ВЦИК в 1918 году.

6 марта в Сенгилеевском уезде Симбирской губернии восстали Ново-Девиченская, Ягодинская, Бектяшинская волости. Поводом послужили попытки властей отобрать у крестьян зерно и скотину. Причём, волостная крестьянская организация села Новодевичье отправила председателю Симбирского губисполкома М.А. Гимову телеграмму с предложением уладить конфликт мирным путём:

"Никакого кулацкого вооружённого восстания не было. Возник конфликт с инструктором т. Беловым на почве неправильной реквизиции хлеба и скота, так как излишек хлеба и скота не был выяснен и учётные ведомости не были закончены, но т. Белов приступил к насильственной реквизиции. Но этот конфликт с т. Беловым в тот же день был улажен. Конфликт возобновлён был т. Алексеевым и Григорьевым, делегированными Сенгилеевским продкомом для улаживания означенного конфликта, которые вечером 4-го заявили, что всё будет улажено мирным путём, но 5-го утром т. Алексеев двинул продотряд к волостному совету и телеграфно затребовал другие отряды, после чего продотряд был разоружён. Волостной исполком с 3-го на 4-е марта скрылся, впоследствии найден и арестован. Новый избран, к приёму дел не приступал, просим распоряжения.

Приветствуем советскую власть. Долой коммунистов, анархистов-насильников, которые действуют против декретов. Да здравствует Советская власть на платформе Октябрьской революции".

Но поскольку Советская власть на платформе Октябрьской революции и те самые коммунисты являлись одними и теми же лицами, то никакого компромисса с тёмной крестьянской стихией и быть не могло. Так началась крестьянская война в Поволжье. Получившая название войны "чапанной".

Чапан на местном говоре означал крестьянский кафтан. Чапанами называли крестьян волжские горожане. А те, в свою очередь, обзывали городских — пиджаками.

Симбирская, Самарская, Саратовская, Казанская, Пензенская губернии заполыхали в народном гневе. Красноармейцы стреляли в крестьян, крестьяне кололи красных вилами. Причём, и те, и другие воевали за советскую власть, как они её понимали. И никакие доводы коммунистов о кулацком характере этого восстания здесь не работают. Вот, для подтверждения, два коротких обращения штаба повстанцев к крестьянам.

"Товарищи и братья-крестьяне всей России!

Мы, восставшие крестьяне-труженики, мы — сыны земли и главный фундамент государства, обращаемся к Вам и заявляем, что мы восстали против засилия и произвола тиранов, палачей коммунистов-анархистов, грабителей, которые прикрывались идеей коммунизма, присасывались к советской власти. Мы объявляем, что Советская власть остаётся на местах, советы не уничтожаются, но в советах должны быть выборные лица, известные народу — честные, но не те присосавшиеся тираны, которые избивали население плетями, отбирали последнее, выбрасывали иконы и т.п.

Товарищи и братья крестьяне! Мы призываем Вас и просим примкнуть к нам и сплотиться воедино в борьбе за справедливое дело. Да здравствует Советская власть на платформе Октябрьской революции!

Начальник штаба Крох".

И второе:

"Граждане! Обращаемся к вам и объявляем волю населения сел и деревень, восставших против диктатуры коммунистов. Население сел и деревень — всё единодушно заявили, что власть должна оставаться Советская.

1. Население в корне протестует против засилия коммунистов.

2. Население сел и деревень в корне протестует против убийств обезоруженных коммунистов и вообще против бесцельного кровопролития".

Да вот только беда в том, что сами коммунисты не считали зазорным убивать "обезоруженных" крестьян. Борьба заведомо была неравной. Крестьяне вынуждены были также вооружаться, чтобы хоть как-то противостоять карателям.

В конце марта "чапанная война" закончилась, утопленная в крови. Об этом эпизоде в истории России очень хорошо рассказал в своём романе "Россия, кровью умытая" Артем Весёлый. Единственным успехом этой кампании можно назвать признание, которое вырвалось у Ленина на Х съезде коммунистической партии о том, что "середняк нам не враг". Но это была всего лишь первая попытка поволжских губерний внести свою лепту в борьбу с диктатурой большевиков. Зимой и весной 1920 года таких восстаний было несколько, самым крупным из которых явилось так называемое "вилочное" или "восстание Чёрного орла-земледельца". В феврале-марте 1920 года оно охватило территорию Казанской, Самарской и Уфимской губерний, где проживало в то время около трёх миллионов крестьян. По масштабу, числу участников и ожесточённости оно вполне сопоставимо с антоновщиной. С той только разницей, что у Александра Антонова была идея, идеология борьбы и конкретные цели, а у волжан главной мыслью было очистить Советы от коммунистов и вернуть в них большевиков, совершивших октябрьскую революцию. Потому, в отличие от антоновщины, "вилочное" восстание длилось всего два месяца от силы.

Причины были всё те же, что и у антоновщины, что и у "чапанной войны", с тем только добавлением, что в этот раз разыгрывался, пусть и не в явной форме, и национальный вопрос. Да и лозунги повстанцев одинаковы: "Да здравствует Красная армия! (единственное отличие от антоновщины) Долой большевиков-угнетателей!", "Долой коммунистов!". В Бугульме, например, численность повстанцев враз достигла пяти тысяч. Не меньшее количество было и в других районах восстания. Командование повстанцами в Самарской губернии взял на себя некий полковник Буров.

Весьма красноречиво, в красках описал настроение крестьян Самарской губернии на примере своего уезда председатель Бузулукского уездного исполкома 23 февраля 1920 года:

"Что я могу сообщить о настроении крестьянских масс Бузулукского уезда? По уезду до выкачивания хлеба было всё совершенно спокойно, и если, раскрасив уезд в три цвета: красный, розовый и белый, то нужно было бы отнести часть уезда к красному и часть к розовому, чисто белогвардейских волостей совершенно не было. Теперь в связи с продовольственной диктатурой и с мобилизацией подвод, нужно отметить, что настроение крестьян изменилось и очень резко. Последнюю мобилизацию по приказу губисполкома и реввоенсовета за №1 можно отметить как факт, разлагающий крестьянские массы, ибо нужно сказать, что Бузулукский уезд всегда являлся исполнителем, и всё-таки такая мобилизация непосильна, ибо, по моему мнению, мобилизовать крестьян на один месяц немыслимо. Месячная же мобилизация, безусловно, прошла бы без шероховатостей. Объяснить это нужно тем, что подготовка крестьян к запашке хлеба совершенно отнимает время для хозяйственных работ, тем самым нужно ждать недосевов, а может быть, худших последствий. Нужно отметить, что эта мобилизация необходима, но всё же она подрывает совершенно продовольственную кампанию не только в тех волостях, в которых будет проводиться, но и в соседних..."

В конце февраля Центральный повстанческий штаб выпустил воззвание:

"Зачем мы восстали?

Кто мы? Кто наши враги?

Мы — многомиллионное крестьянство. Наши враги — коммунисты. Они пьют нашу кровь и угнетают нас, как рабов. Они отбирают наш последний кусок для того, чтобы вести гражданскую войну. Для чего ведётся гражданская война? Когда подохнем от голода и болезней.

Товарищи, братья и граждане, пожалейте наших сынов и братьев, которых бьют, как мух. Они умирают от голода и болезни, как скотина.

Избавимся от этого ужаса. Восстанем как один.

И снимем коммунистическую петлю.

Все к оружию как один. Спасайте от голода ваших сынов и от подлой смерти наших сынов.

Долой коммунистов. Долой гражданскую войну.

Только выборные от всего народа в этом собрании установят порядок.

Вперёд".

Вслед за этим была выпущена и Инструкция Центрального штаба повстанцев по организации боевых сил "Армии Чёрного орла":

"1. Во всех селениях должны быть организованы военные комиссариаты, в состав которых должны входить: военный комиссар, секретарь и делопроизводитель, который обязан немедленно зарегистрировать всё мужское население от 18 до 45 лет и вести подробный правильный учёт.

2. Из всех лиц, принятых на учёт, назначить отряды, одну третью часть с таким расчётом, чтобы по выступлении в бой одного отряда оставались наготове на случай потребности ещё два отряда, причём один из этих отрядов должен быть составлен исключительно из лиц, проходивших военную службу.

3. Из лиц, проходивших военную службу, должны быть назначены начальники отряда, отделённые, ротные командиры, преимущественно знакомые со строевой службой; последние обязаны вести сформированные отряды по назначению.

4. Во всех сформированных отрядах должны состоять не менее десяти человек конных, вооружённых по возможности соответствующим для верховой езды оружием, как-то: револьверами, пиками, железными вилами и т.п., удобными для ношения на плече.

5. Все сформированные войска, по получении от начальника штаба распоряжений, должны выступать в бой без замедления, причём о выдаче фуража и кормового довольствия со дня выезда их начальники отрядов должны обращаться к начальнику штаба.

6. Принять неуклонные меры, чтобы по всем дорогам днём и ночью были прочные караулы, которые не должны пропускать без пропуска никого; подозрительных лиц обыскивать и предоставлять в распоряжение начальника штаба.

7. Принять все усилия, чтобы пьянство, бесчинство, самоуправное действие и другие беспорядки ни под каким видом не допускались, о возникновении таковых доносить начальнику штаба.

8. Все состоящие на должности советских учреждений от мобилизации должны быть освобождены и должны оставаться на своих местах исполнять возложенные на них обязанности.

Подлинную подписал начальник штаба Терехов".

По всему было видно, что восстанием руководил опытный человек. Повстанцами было занято несколько уездных центров. Особенно обидным для красных стало падение Белебея 1 марта: ведь его захватили плохо вооружённые и малообученные военному ремеслу крестьяне. По этому поводу весьма жёстко высказался сам Троцкий:

"Временная сдача Белебея почти невооружённым бандам представляет факт неслыханного позора. Предлагаю Реввоенсовету Туркфронта через безусловно компетентных следователей трибунала выяснить обстановку сдачи Белебея для привлечения виновников как изменников и предателей. О ходе следствия доносить по телеграфу каждые три дня".

И снова поднялись Самарская, Саратовская, Симбирская губернии. К ним присоединились Казанская и Уфимская. Положение в советских частях становилось критическим: так, за апрель месяц только из частей, дислоцированных в Саратовской губернии дезертировало около пяти тысяч солдат. Немногим лучше было положение и в других губерниях. А тут ещё в городе Бузулук Самарской губернии создал свою Красную армию "Правды" бывший командир Красной Армии Сапожков, которого достало постоянное вмешательство в боевые дела некомпетентных политработников, и за которым пошли несколько тысяч человек.

64

В мае 1920 года партия эсеров вновь во всеуслышание заявила о себе. Вновь, как и в восемнадцатом году, эсеры раскололись — одни считали, что пора вернуться к конструктивному сотрудничеству с коммунистами и вновь войти в состав Советов разных уровней; другие полагали, что ни на какие компромиссы и уступки с коммунистами идти нельзя ни в коем случае, и лучшим исходом этой борьбы будет победа (чья именно — коммунистов или эсеров, в данном случае, не уточнялось).

С одной стороны, в Москве было создано Центральное организационное бюро под председательством Иосифа Штейнберга, призвавшее левых эсеров к легальной работе и прекращении борьбы с большевиками; с другой стороны, Спиридонова оставалась непримиримой. Под её руководством 13 мая ЦК ПСР издал директиву о создании подпольных "Союзов трудового крестьянства", которые, по мнению эсеров, должны были стать альтернативой Советам крестьянских депутатов, и о проведении антисоветской агитации. Специально вопросом создания "Союза трудового крестьянства" Тамбовской губернии и, заодно, общим руководством восстанием должен был заниматься присланный из Москвы специальный уполномоченный ЦК ПСР Юрий Подбельский.

Идеологию же крестьянского мятежа антоновцев разрабатывали тоже в ЦК эсеров. Разумеется, главной задачей (и, естественно, главной целью СТК) там считали свержение советской власти в том виде, в каком она оказалась в 1920 году.

Вот что было записано в Программе губернского комитета СТК:

"Союз трудового крестьянства ставит своей первой задачей свержение власти коммунистов-большевиков, доводящих страну до нищеты, гибели и позора. Для уничтожения этой насильственной власти и её порядка Союз организует добровольческие партизанские отряды, ведёт вооружённую борьбу и преследует следующие цели:

1. Политическое равенство всех граждан, не разделяя на классы, за исключением дома Романовых.

2. Всемерное содействие для установления прочного мира со всеми иностранными державами.

3. Созыв учредительного собрания по принципу всеобщего, прямого, равного, тайного голосования, не предрешая его воли в выборе и установлении политического строя с сохранением права за избирателями отзыва представителей, не выражающих их воли.

4. Впредь до созыва Учредительного собрания установление временной власти на местах и в центре на выборных началах союзами и партиями, участвовавшими в борьбе с коммунистами.

5. Свобода слова, совести, печати, собраний и союза.

6. Проведение в жизнь закона о социализации земли в полном его объёме, принятого и утверждённого бывшим Учредительным собранием.

7. Удовлетворение предметами первой необходимости, в первую очередь продовольствием, населения города и деревни через кооперативы.

8. Урегулирование цен на труд и продукты производства фабрик и заводов, находящихся в ведении государства.

9. Частичная денационализация фабрик и заводов. Крупная промышленность, каменноугольная и металлургическая должны находиться в руках государства.

10. Рабочий контроль и государственный надзор над государством.

11. Допущение русского и иностранного капитала для восстановления хозяйственно-экономической жизни страны.

12. Немедленное восстановление политических и торгово-экономических сношений с иностранными державами.

13. Свободное самоопределение народностей, населяющих бывшую Российскую империю.

14. Открытие широкого государственного кредита личности.

15. Свободное производство кустарной промышленности.

16. Свободное преподавание в школе и обязательное обучение грамоте.

17. Организованные и действующие ныне партизанские добровольческие отряды не должны быть распускаемы до созыва Учредительного собрания, разрешения вопроса о постоянной армии".

Всё это, как говорится, некоторое подобие эсеровской конституции. Впрочем, в заграничной эсеровской газете "Воля России" о программе тамбовского СТК сказано довольно резко, что она "полуграмотна и пестрит нелепостями". Тем не менее, эта программа стала руководством к действию не только в Тамбовской, но и в соседних с ней губерниях — Воронежской и Саратовской.

К разосланной директиве о создании СТК прилагалось особое циркулярное письмо, подготовленное зарубежным бюро ПСР во главе с Виктором Черновым, объяснявшее линию поведения СТК, и указывалось на необходимость приговорного движения. Это движение заключалось в том, что на крестьянских сходах должны были выноситься суровые осуждения советской власти и требования созыва Учредительного собрания. Причём, когда речь шла об СТК, правые и левые эсеры заключили тактический союз на паритетных началах.

"Приговорная кампания должна создавать в деревне атмосферу общего политического подъёма и оживления, — писали лидеры эсеров. — Она должна создавать первоначальную арену для развёртывания сил отдельных передовых крестьян, способных выработаться в самостоятельных вожаков. Беспартийные Союзы Трудового Крестьянства должны объединять все активные силы деревни в предстоящей политической борьбе. Организация чисто партийных ячеек должна явиться передаточным механизмом для проведения в эту среду идей и лозунгов партии...

Крестьянский Союз должен быть беспартийным, чтобы снова сблизить между собой элементы, распавшиеся после проведения Всероссийского Совета Крестьянских Депутатов, и либо разошедшиеся по разным партийным группировкам (с.-р., левые с.-р., народники-коммунисты, боротьбисты и т.д.), либо отошедшие от всяких партий, или даже ушедшие от политики в "толстовство", сектанство, анархизм и т.п.".

Впрочем, несмотря на подчёркивание внепартийности Союзов Трудового Крестьянства, лозунг у них был самый что ни на есть политический: "В борьбе обретёшь ты право своё!".

Председателем губернского комитета СТК был избран Иван Ишин (от Кирсановского уезда), которого вскоре сменил Григорий Плужников (делегат от Тамбовского уезда). Помимо них в Губком СТК также вошёл Шамов (от Борисоглебского уезда). В каждом уезде, волости и деревне были созданы филиалы Союза трудового крестьянства, во главе которых Антонов и руководители губкома ПСР поставили своих людей.

10 июня 1920 года в селе Каревка Александровской волости, Тамбовского уезда, состоялся съезд делегатов партии эсеров от Тамбовщины, на котором было принято решение немедленно организовать две роты, численностью в четыреста человек из числа членов эсеровской партии и дезертиров из Красной Армии в придачу к отрядам Александра Антонова. Начало вооружённых действий намечалось на 13-15 июля в деревне Синие Кусты Туголуковской волости, Борисоглебского уезда. Но тогда эта попытка сорвалась. Мятеж начался чуть позже.

К лету 1921 года ячейки СТК действовали уже (помимо Тамбовской) в большинстве уездов Воронежской, Орловской, Самарской, Саратовской и ряде других губерний Поволжья, где руководители Поволжского СТК (во главе с эсером Серовым) пытались даже образовать антибольшевистскую "Саратовскую республику"; и в Сибири, где в Омске летом 1920 года появился "Сибирский крестьянский союз", ставший центром собирания антикоммунистических сил в Сибири. В основе программы деятельности этого Союза также лежала идея свержения советской власти и установления "крестьянской диктатуры — истинного народовластия".

Под руководством местных отделений СТК в 1920-1921 годах то и дело в указанных губерниях вспыхивали крестьянские мятежи: Сапожкова (в Поволжье), Западносибирский, Меркуловский (в Приморье), "Вилочный" (в Казанской и Самарской губерниях), Гоцинский (на Северном Кавказе)...

Разумеется, крестьяне брались за оружие не просто так. Репрессии коммунистических продотрядов становились всё более невыносимыми. Дезертирство из рядов Красной Армии принимало невиданный дотоле размах.

Тамбовский губпродкомиссар Гольдин не скупился на издевательства и жестокие репрессии. Складывалось впечатление, что этот человек поставил своей целью либо окончательно разорить зажиточного тамбовского мужика, либо унизить его до такого состояния, когда он перестанет ощущать себя хозяином земли. Дезертиров же Антонову через своих людей во властных структурах удавалось определять на так называемую "оборонку" — то есть на разработку торфа, дров и прочие работы, дававшие право на освобождение от мобилизации. Таким образом, дезертиры были обязаны Антонову и в нужный для него момент готовы были в любое время явиться туда, куда он им прикажет. С другой стороны, он таким образом, заботился и об обеспечении своей армии фуражом, продовольствием, лошадьми.

65

Полномочный представитель Тамбовского Губчека Михаил Поколюхин возглавил карательный отряд, в задачу которого входило отлавливание увеличившегося числа дезертиров, укрывавшихся в Инжавинском лесу, в нескольких партизанских лагерях Антонова, и в близлежащих поселениях. Антонов окончательно поверил в свою силу: его армия уже насчитывала несколько тысяч человек, и, хотя нормальным оружием снабжена была едва ли треть партизан, с этим уже невозможно было не считаться. Когда же на собственной шкуре это прочувствовали на себе и чекисты, тамбовские власти запросили помощи у центра.

В конце июля 1920 года отряд Поколюхина добрался до села Каменки. То ли до него ещё не дошла информация, что это село облюбовал именно Антонов, сделав его своей резиденцией, то ли он слишком был самоуверен и самонадеян. Такую дерзость коммунистов Антонов простить не мог. Прикинув обстановку и численность красных карателей, Антонов понял, что можно обойтись малыми силами, и отдал приказ Богуславскому разобраться с чекистами. Что тот и сделал быстро и успешно, неожиданно налетев и окружив Поколюхина с подчинёнными. С добрый десяток чекистов полегло в том бою. Сам Поколюхин чудом уберёгся от пули. Бежав без оглядки до самого Сампура, он лишь там дал себе и своим подчинённым передышку, одновременно телеграфировав в Тамбов о происшедшем, срочно затребовав помощи. Прочувствовав серьёзность создавшегося положения, Губчека послала в Каменский район более сильный отряд из батальона ВНУС, во главе с самим комбатом Рамошатом и чекистами Шаровым, Нестеренко и Адамовым.

Впрочем, о посылке против него внусовцев Антонов практически тут же узнал от своих осведомителей в Чека и, разумеется, подготовился к встрече.

Когда красный отряд вступил в Каменку, то был поражён необычайной тишиной и спокойствием. Только птичий щебет нарушал тишину, да редкие собаки перебрёхивались в разных концах села. Молодого комбата эта тишина нисколько не насторожила, даже несмотря на предостережения более опытных Шарова с Нестеренко.

— И чего этот Поколюхин поднял панику? —удивлялся Рамошат. — Чудное село, красивые дома. Благодать!

— А ты глянь-ка в окна этих домов: не наблюдают ли за нами чёртовы кулаки? — предостерёг его Шаров.

— Именно эта тишина меня больше всего и тревожит, — поддержал товарища Нестеренко.

— Но ведь мы уже полсела проехали — и никого! — спокойно ответил комбат.

И в этот самый момент вдруг всё переменилось. Куда делись спокойствие и благодать? Словно гром среди ясного неба, словно смерч из ниоткуда, родились дикий свист, ужасный гам, грозный топот трёх десятков всадников. Тут же зазвучали выстрелы, и в мгновение ока красный отряд оказался в полном окружении антоновцев. Улочка была узкая — не развернёшься. И чекисты стали отличной мишенью для не совсем метких стрелков-партизан. Рамошату оставалось только надеяться на удачу и жесточайший напор. Словно раненый зверь огрызались красные, прорывая кольцо антоновцев. Не всем удалось пробиться: кто-то погиб, кто-то был ранен, а кого-то и захватили в плен. Безусловно, наиболее важным пленником оказался молодой коммунист, помощник уполномоченного Губчека Евгений Адамов. Узнав о пленении такой важной птички, его запросил к себе сам Антонов.

Допрос Адамова вёл Токмаков. Антонов со своим адъютантом сидели тут же за столом, наблюдая за допросом. Впрочем, наблюдать было особо не за чем: чекист молчал.

— Может он язык проглотил? — поинтересовался Старых.

— А вот мы сейчас проверим. Открой рот! — крикнул Токмаков.

Но чекист даже глазом не повёл.

— Ну всё, сволочь, ты меня завёл!

Токмаков взял лежавшую на табурете близ Антонова шашку и, не вынимая лезвия из ножен, тупым концом этой шашки стал безжалостно хлестать пленника. Тот, наконец, не выдержал и застонал, затем стал издавать непонятные звуки.

— О, ты смотри, значит, и язык есть, — как ребёнок, обрадовался Старых.

— Он мне сейчас не только язык покажет, — продолжал избиение Токмаков.

Вскоре чекист замолчал, потеряв сознание.

— Довольно! — произнёс Антонов, поднимаясь с табурета. — Дай ему отпускной билет. Всё равно мы от него ничего не добьёмся.

Антонов вышел из избы во двор. Старых же с явным удовольствием достал из своего портфеля, который всегда был при нём, лист бумаги и карандаш, и старательно, каллиграфическим почерком вывел: "Дано сие такому-то пленному в том, что он уволен в бессрочный отпуск по месту жительства".

Старых положил "отпускной билет" на грудь пленному, Токмаков же вышел в сени и крикнул фельдшера, Павла Галактионовича Полякова, крестьянина села Калугино, земляка антоновского адъютанта, перешедшего к Антонову в Инжавине. Тот выслушивает чекиста, щупает пульс и делает своё заключение:

— Пульс бьётся нормально. Жить будет.

— Так эта собака ещё и притворяется, — восклицает Токмаков и кричит в окно Антонову:

— Степаныч! Можно его отвести в яругу? Для примера. Чтобы не притворялся.

— Хорошо! — ответил Антонов.

Токмаков со Старых взяли Адамова под руки и потащили его на улицу. Спустя всего полчаса молодой чекист уже лежал на дне оврага с разрубленной головой к вящему удовольствию круживших в небе стервятников.

Участь Адамова постигла и председателя Александровского волисполкома Тамбовского уезда (именно в этой волости находилась Каменка) коммуниста Владимирова с помощниками Зайцевым и Прозоровым.

В течение недели вся южная и юго-западная части Кирсановского уезда, северо-западная Борисоглебского, южные и юго-восточные волости Тамбовского уезда были охвачены стихийным движением, направленным к свержению советской власти. На узкоколейке Тамбов-Тулиновка антоновцы несколько ночей подряд пытались устроить крушение поезда, ведущего каждый раз до пятидесяти рабочих. Усиленно жглись заготовки торфа, дров и лесные делянки тамбовских лесничеств. Участились грабежи и нападения на всех проезжих дорогах. Губернские чекисты, не говоря уже о других советских и партийных работниках, были захвачены врасплох. Губернский комитет РКП выдвинул лозунг: "На ликвидацию мятежа!"

В Тамбове срочно создаётся военный совет в составе губернского военкома Шиндарева, временного исполняющего обязанности председателя Губчека Тарасковича и комбрига ВНУС Благонадеждина. На места (в Рассказово и Сампур) высылаются военные штабы и выездные сессии Губчека и Реввоентрибунала. Двинуты отряды и мобилизованных коммунистов.

В это время Михаил Поколюкин с остатками своего отряда был переброшен в Рассказово. Там же находился и военный штаб, во главе с бывшим председателем Тамбовского Уисполкома Смоленским, и кавалерийский милицейский эскадрон под командованием Морозова и его помощника Шевякова.

Поколюхину принесли простую телефонограмму, переданную из Тамбова. В ней сообщалось, что постановлением губкома РКП, Губисполкома и Губчека для более успешной борьбы с бандитизмом и суровой революционной расправы над руководителями и участниками его, создаются выездные сессии Губчека с присвоением им прав Коллегии Губчека. Первая — в районе Рассказово-Инжавино в составе Ивана Кирьянова (коммунист-рабочий), Алексея Евплова (коммунист-рабочий) и чекиста Михаила Поколюхина; вторая — в районе Сампур-Жердевка в составе Суворова, Жирова и Летуновского (все чекисты, члены РКП). Обеим сессиям приказано немедленно приступить к работе.

Буквально на следующий день в Рассказово прибыли Кирьянов с Евпловым. Быстро из местных кадров были созданы разведывательно-оперативный и следственный аппараты. И уже через пару дней начались первые суды над теми, кого обвиняли в участии в вооружённом мятеже или, хотя бы, в пособничестве ему. Милицейский же кавалерийский эскадрон делает неожиданный налёт на село Верхнее Спасское, где захватывает целую толпу партизан с холодным оружием.

Впрочем, эти меры лишь несколько отсрочили готовившееся полномасштабное начало открытых боевых действий Александра Антонова с советской властью. Война партизанская вот-вот должна была превратиться в войну открытую.

На Тамбовщине стояло жаркое лето двадцатого года. В воздухе запахло порохом.

Антонов собрал в штабе всех своих соратников и отдал им устный приказ:

— Всех, кто словом или делом будет мешать нам, — в яругу и башку долой. Семьям дезертиров приказать, чтобы их ребята явились домой, а штаб должен прислать их ко мне. В сёла никого не впускать, а то коммунисты будут шпионить. Установить своим пропуск, а чужих — задерживать. Если придёт малый отряд красноты — обезоружить и в яругу. Если сильный отряд явится, попрятаться и донести мне. А в случае, кто будет выдавать красным наших, — беспощадно рубить. Оставшееся имущество врагов народа — конфискуется. Отныне мы здесь будем устанавливать свою власть. Мы начинаем серьёзную войну с Советами.

Делал свою работу и эсеровский тамбовский губком "Союза Трудового крестьянства". Был составлен текст воззвания, рассчитанный на мобилизованных большевиками красноармейцев (думаю, ради исторической правды, стоит сохранить оригинальную орфографию):

"ВОЗЗВАНИЕ.

Друзья моболезованные, пора проснутся довольно слушать нахалов коммунистов порозитов Всего трудового народа. Долой порозитов, Всего трудового Народа, долой братоубийственную войну, друзья моболизованные бросте оружья идите домой защищать свой хлеб, добытый потом и кровью своего гражданского права. Вспомни брат моболизованный дай справедливый отчёт что Вы делаите, за что Вы защищаете этих нахалов коммунистов-террористов Всего трудового народа, Долой Лениных еврейских декретов и поганый совет. Да здравствует комитет учредительского собрания.

Губком".

66

Момент для открытого вооружённого выступления Антоновым был выбран очень и очень удачно. Продразверстковый пресс советской власти развёртывался со всей энергией идиотизма. Армейские регулярные части были выведены из губернии и брошены сразу на два фронта — против Врангеля и Польши. В Губчека одну часть мобилизовали на тот же польский фронт, а другая часть была арестована за шантаж. Губернский комитет РКП также был ослаблен многочисленными и крупными мобилизациями. С другой стороны, в это же время в Тамбове и Тамбовском уезде были разбросаны и расклеены эсеровские прокламации, в которых гражданская война именовалась "нелепой чехардой", а красноармейцы призывались к братанию с белогвардейцами. И эти прокламации также сыграли свою роль. К Антонову хлынул новый поток недовольных советской властью.

В тамбовских архивах сохранились копии докладов в Москву военного командования тамбовскими частями периода весны-лета 1920 года (сначала Аплока, затем Редзко), из которых была ясно видна беспомощность и несостоятельность командования, к тому же располагавшего маленькой горсткой плохо вооружённых, плохо обмундированных и, как тогда говорили, политически несознательных красноармейцев. Сил тамбовского гарнизона хватало лишь на то, чтобы гонять антоновцев из района в район. Но это только утомляло самих красноармейцев, а также раздражало крестьянское население, которое, к тому же, лишь укреплялось во мнении, что повстанческое движение непобедимо.

С мая месяца в лесах и оврагах практически всех уездов Тамбовщины собирались на общие собрания мужики из окрестных сел и деревень для обсуждения плана общих действий. Посланники Антонова в эти дни не знали продыху. В начале августа антоновцы начали регулярные налёты на организованные коммунистами совхозы — Степановский и Александровский Борисоглебского уезда.

Собственно вооружённый мятеж антоновцев начался 15 августа 1920 года в селе Хитрово, где комитет "Союза трудового крестьянства" разоружил и арестовал прибывший туда продотряд. 19 августа сто пятьдесят мятежников захватили село Каменку Тамбовского уезда, которое Антонов тут же официально назначил своей "столицей". Здесь председатель губернского СТК Плужников огласил на сходе программу Антонова, в общем-то, повторявшую общую эсеровскую, и провозгласил лозунги, под которыми и должны воевать бойцы крестьянской армии — "Долой продразвёрстку!", "Да здравствует свободная торговля!". В ту же ночь партизаны напали на Ивановский совхоз с целью захвата племенных лошадей. Это был своего рода акт мести ивановцам за то, что председатель совхоза Гаранин за несколько дней до этого убил заехавшего в село для разведки эсера Корнюхина и захватил находившиеся при нём фальшивые документы для дезертиров. Нападение на ивановцев тогда ограничилось лишь уводом нескольких лошадей и убийством двух коммунистов, включая и самого Гаранина.

Буквально на следующий день, 20 августа, председатель Тамбовского уездного исполнительного комитета Беляков собрал совещание, на которое пригласил председателя Губчека Тарасковича, губернского военкома Шикунова, председателя Губисполкома Шлихтера, секретаря губкома РКП Райвида и командира ВОХРа Благонадеждина. Обменявшись мнениями, участники совещания постановили организовать Военный совет по борьбе с бандитизмом, организовали штаб Военсовета, объявили на военном положении Тамбовский, Борисоглебский и Кирсановский уезды и выслали роту 21-го полка в Сампур. С этой ротой отправились и сам Беляков и Шикунов.

В это время уже произошло столкновение отряда мобилизованных коммунистов и продотрядовцев с отрядом антоновцев, численностью в триста человек, у села Александровки. Под натиском партизан красные отступили. Антоновцы же направились на станцию Верхоценье-Чакино, туда же по железной дороге Шикунов немедленно направил и роту 21-го полка. Однако об этом передвижении агенты немедленно сообщили Антонову, он выслал наперерез поезду ещё один свой отряд. На сей раз уже регулярная красноармейская часть также была бита. Шикунов затребовал у Военсовета подкрепление. На станцию Сампур немедленно направили находившихся под рукой курсантов 16-й пехотной школы и караульные команды из Борисоглебска и Кирсанова.

Тем временем партизаны со станции Чакино частью вернулись в своё родное гнездо — Каменку, а частью рассеялись по другим сёлам и лесам. Зато Антонов немедленно организовал новые полки в районе Инжавино и Княже-Богородицкое, захватив волисполком и сельсоветы.

Вскоре мятеж охватил практически всю губернию (Кирсановский, Тамбовский, Моршанский, Козловский уезды) и перекинулся в северо-восточные районы соседней Воронежской губернии.

Это заставило Москву 22 августа ввести на Тамбовщине осадное положение и срочно увеличивать свои силы. 1 сентября 1920 года Тамбовская ЧК отдала приказ: "Провести с семьями восставших красный террор. Арестовать в таких семьях всех с 18-летнего возраста, не считаясь с полом. Если бандиты выступления будут продолжать, расстреливать их. Сёла обложить чрезвычайными контрибуциями, за неисполнением которых будут конфисковываться все земли и всё имущество".

И вторично, после весны семнадцатого года, запылали сёла на Тамбовщине. Фома Рябой оказался в своей стихии. 5 сентября сожжено пять сел; 7 сентября расстреляно более 250 крестьян. В одном, Кожуховском, лагере под Москвой (в 1921-1922 гг.) содержалось 313 тамбовских крестьян в качестве заложников, в числе их дети от 1 месяца до 16 лет. Среди этих раздетых, не имеющих тёплых вещей, полуголодных заложников осенью 1921 года свирепствовал сыпной тиф. В этом и подобных лагерях вводится даже особая рубрика для некоторых заложников: "приговор к расстрелу условно".

Расстреливали и детей и родителей. Расстреливали детей в присутствии родителей и родителей в присутствии детей.

67

То ли у Антонова слегка закружилась голова от первых реальных успехов в стычках с регулярными частями Красной Армии, то ли больше в качестве пропагандистской акции, целью которой было показать свою силу и слабость Советов, он приказал идти в поход на Тамбов. Дальнейшие события показали, что всё это в тот момент было очень несерьёзно: полуорганизованная крестьянская толпа с кольями, дубинами, вилами и рогатинами прошествовала всего лишь несколько десятков вёрст от Княже-Богородицкого до села Козьмина Гать, где остановилась и, после недолгого размышления, практически полностью рассеялась, несмотря ни на какие угрозы антоновских командиров. Оставшаяся же часть всё-таки двинулась дальше, но у села Коптева наскочила на красноармейцев и была ими бита.

Второй щелчок Антонов получил под Инжавином, где двухтысячный отряд антоновцев начал поход на Кирсанов, но тоже напоролся на регулярные части красных и, потеряв триста человек убитыми и около ста пленными, отступил в леса.

Эктов поставил Антонову ультиматум: или Антонов принимает условия Эктова, то есть вводит армейский порядок и армейскую дисциплину, или Эктов просто-напросто складывает с себя обязанности помощника начальника главного оперативного штаба и уходит восвояси. Поняв, что и в самом деле без порядка и дисциплины, он ничего не добьётся, Антонов вынужден был согласиться с Эктовым. И вот уже в Народной армии появились первые роты, полки, поименованные по названиям тех местностей, откуда родом большинство бойцов (самым первым стал 1-й Каменский полк во главе с Богуславским), и дивизии. Остались и боевые летучие дружины (как у Устина Подберёзкина), не привязанные к местности и легко перебрасываемые в случае надобности в разные районы. И красным сражаться с такой организованной силой стало гораздо труднее.

На Тамбовщину стремительно надвигалась осень. Пора сбора урожая и очередной продовольственной кампании большевиков. Эсеровский центр понимал, что, сорвав продовольственную кампанию коммунистам, он значительно осложнит им жизнь. Понимал это, естественно, и сам Антонов. Он отдал команду усилить борьбу с продотрядовцами и, одновременно, перекрыть железнодорожную линию, связующую Тамбовщину с Москвой. Вплоть до разборки рельсов. Последнее он поручил сделать отряду под руководством Маруси Косовой.

Одновременно бои начались и на других направлениях.

19 августа боевая дружина Григория Плужникова напала на деревню Бахарево Протасовской волости, где безобразничал красный продотряд. Силы были неравными и продотрядовцы довольно быстро оказались разбитыми. Часть их Плужников обезоружил, двух взводных-коммунистов расстрелял. Однако половине отряда, прикрываясь пулемётными очередями, всё-таки удалось уйти и двинуться в сторону волости.

Григорий Плужников собрал на сход жителей окрестных сел (Каменка, Кашинка, Афанасьево) и объявил:

— Началось крестьянское восстание против советской власти!

Довольно крупные отряды мятежников, состоявшие из всадников по 300-400 человек, вооружённые винтовками и пулемётами, захватывали сёла, громили волостные и сельские Советы, разоряли коммуны и совхозы.

20 августа ровно в полночь в селе Токаревка была получена срочная телеграмма-приказ из Тамбова — в течение двенадцати часов сформировать отряд в 60 штыков и выступить на станцию Ржакса. В ту же ночь в Токаревке была объявлена мобилизация коммунистов в радиусе сорока пяти вёрст. Коммунисты явились по первому зову. Село превратилось в военный лагерь. Но ровно в полдень 21 августа лагерь был оставлен и маленький боевой отряд коммунистов, во главе с Николаем Жиркуновым выступил в направлении на Большую Лозовку и Каменку. В Токаревке же остался лишь крохотный гарнизон.

По пути к Каменке токаревцы встретили остатки того самого бахаревского продотряда. Жиркунов предложил им объединиться, но продотрядовцы отказались. Спустя несколько суток стало известно, что их окончательно разбили и обезоружили, отобрав, в том числе, и пулемёт.

От села Протасово до самой Ржаксы Токаревский коммунистический отряд шёл, словно оккупант по чужой земле. Везде их встречали враждебно, старались не попадаться им на глаза, а попавшиеся на глаза старались не отвечать на их вопросы. От такого отношения своих же земляков просто оторопь брала: и это для них, угрюмых мужиков и баб, мы, коммунисты, устанавливали советскую власть? Впрочем, и без ответов на вопросы было понятно, что токаревцы двигались по следам антоновцев.

22 августа отряд, наконец, прибыл на станцию Ржакса, где располагался Оперативный штаб Тамбовского командования. Там его включили в реестр командования под наименованием "Первый коммунистический Токаревский отряд". Практически сразу по прибытии отряд отправили в погоню за партизанами в район станции Орловка. Путь лежал через село Нижне-Шибряй. Едва завидев красных, в селе подняли тревогу и немедленно отправили Антонову сообщение. Тем временем Жиркунов приказал привести к нему на допрос местных жителей. Первым привели сельского дьякона, затем ещё нескольких мужиков. Все они в один голос отвечали, что никаких бандитов у них в селе не было и нет. Впрочем, они были недалёки от правды, поскольку, естественно, ни антоновцы, ни красные себя бандитами не считали и не именовали. У каждого было своё, особое, имя.

— Темнят, сволочи! — ругался Жиркунов, оставшись один. — Эсеро-кулацкие подпаски!

Но токаревцам ничего не оставалось, как заночевать в этом селе. И ночью же на токаревцев налетела разведка Антонова. Впрочем, как налетела, так и улетела: после короткой перестрелки, разведчики скрылись. Погоня за ними оказалась безрезультатной: ночь и лес, поди найди лесных жителей. Но тут Жиркунову повезло. Утром, 23-его, к нему, тайком от мужа, пришла жена местного кордонщика.

— Спасите мужика моего неразумного от бандитов, — со слезами на глазах и с мольбой в голосе обратилась она к красному командиру. — Антоновцы выкопали у нас весь картофель в огороде, да ещё и мужа застращали, и всех наших, чтобы молчали о них.

— Успокойтесь, женщина, — обрадовался Жиркунов. — И ни о чём не беспокойтесь. Мы для того и пришли сюда, чтобы избавить вас от бандитов.

— Только мужику моему не говорите, что я у вас была-то. Запорет ведь меня, несчастную.

— А вот этого мы не позволим! — заверил её Жиркунов.

— Ну да, это вы сейчас не позволите, — плакала женщина, — а завтра уйдёте, и кто ж ему сможет запретить...

— Вы меня не совсем поняли, товарищ женщина, — Жиркунов взял её под руку, подвёл к стулу и посадил на него. — Мы, коммунисты, пришли всерьёз и надолго. Уйдём мы, здесь останутся наши товарищи. Мы не для того революцию совершали, чтобы позволять всяким несознательным мужьям измываться над жёнами. Вот построим социализм и все, даже вы, даже любая кухарка сможет управлять государством нашим.

И тут женщина испугалась. Перестала плакать, испуганно глянула на Жиркунова и перекрестилась.

— Свят, свят! И что же вам кухарка направит? — она встала и направилась к выходу, бормоча про себя:

— Богу богово, кесарю кесарево.

Жиркунов тут же связался с ближайшим продотрядом Попова и отрядом Кирсановского уездного военкома, запросив у них подмоги. По прибытии помощи Жиркунов направил объединённый отряд в лес, в котором и скрылись антоновцы. Под угрозой расстрела в проводники были взяты местные крестьяне, а также тот самый кордонщик. Впрочем, и поляки в своё время брали в проводники местного костромского крестьянина Ивана Сусанина! Разумеется, мужики повели красноармейцев обходными путями, а самым коротким, в то же время, направили к Антонову осведомителей. Таким образом, антоновцы уже ждали гостей. Но особо упираться им не было резона: главное, заманить красноту поглубже в лес. Поэтому, после непродолжительной перестрелки, антоновцы вброд перешли реку Ворону. А после переправы разделились на две группы — одна направилась через село Перевоз в Тамбовский уезд, в село Хитрово, а другая — на Каменку.

25 августа усиленный отряд Жиркунова перебросили на станцию Сампур, на которую, по данным разведки, антоновцы готовили наступление. Живописное место на реке Цне, более приспособленное для поэтических мечтаний и грёз, волею рока стало местом сражений гражданской войны.

Желая предвосхитить удар Антонова, Жиркунов отдал команду идти в атаку на село Караул, где по его данным, осел один из отрядов антоновцев. Атака удалась и антоновцы отступили, укрывшись в бывшем имении помещика Н.В. Чичерина.

Николай Чичерин приобрёл эту усадьбу ещё в сороковые годы XIX столетия. Замечательный человек, Чичерин дружил с поэтом Баратынским, имение которого находилось не так уж и далеко отсюда, в деревне Софьинка Умётского уезда, и являлся отцом известного русского учёного-государствоведа, одного из виднейших идеологов российского либерализма второй половины позапрошлого века, основоположника "государственной школы" в российской историографии, юриста, историка, философа Бориса Чичерина, а также двоюродным дедом народного комиссара по иностранным делам Г.В. Чичерина, который и сам неоднократно гостил в этой усадьбе.

Белый, высокий дом, похожий на английский коттедж. С просторной террасы, сложенной из тяжёлых плит шероховатого тёмно-рыжего камня, открывался вид в ясную погоду вёрст на двадцать. Но в те времена было не до любования шедеврами архитектуры. Шла война и лилась кровь.

Именно сюда и отступили антоновцы под ударами красных. Впрочем, разведка подвела Жиркунова — отступившие в имение Чичерина партизаны были всего лишь передовым отрядом основных сил Антонова, которые были уже на подходе к соседнему селу Периксы. Там и завязался двухчасовой бой. Обманув красных, антоновцы заняли стратегически более удобную позицию для боя, да и численный перевес был на их стороне, что, в конечном итоге, и привело к закономерному результату — понеся большие потери, токаревцы вынуждены были отступить.

Антонов перешёл в наступление практически на всех фронтах.

68

К августу 1920 года армия Александра Антонова достигла пятнадцати тысяч человек. Правда, оружие имела едва ли пятая часть. Поэтому одной из главных задач на этом этапе являлась — добыча оружия. Для чего совершались нападения на небольшие части Красной Армии с целью их разоружения. Кроме того, нужны были деньги, а просто так деньги давать никто не собирался. Нужно было отнимать силой. Как и оружие, как и провизию. Тем не менее, дисциплина была по-военному жёсткая. Заняв какой-либо важный населённый пункт, антоновцы тут же приступали к созданию нового отряда. Отряды постепенно сводились в полки до тысячи человек. Главной ударной силой являлись кавалерийские полки общей численностью от полутора до трёх тысяч человек.

К концу года все отряды были объединены Антоновым в армию, возглавлял которую главный оперативный штаб, куда вошли старые боевые соратники Антонова и товарищи по партии социалистов-революционеров: Богуславский, Гусаров, Токмаков, Митрофанович. Численность вооружённых сил достигла двадцати тысяч. Правда, огнестрельное оружие было едва ли у трёх тысяч мятежников. Командующим был назначен Пётр Токмаков, крестьянский сын, дослужившийся до чина подпоручика царской армии, а в 1918-м — начальник милиции Трескинской волости; сам Антонов взял на себя функцию начальника главного оперативного штаба. Впрочем, спустя всего несколько месяцев, к январю двадцать первого года численность мятежников увеличилась до пятидесяти тысяч человек и Антонов, по совместительству, взял на себя ещё и командование этой второй армией. А увеличились силы за счёт воронежского отряда Колесникова, возглавившего крестьянский мятеж в Воронежской губернии, но разбитый силами 14-й отдельной кавалерийской бригады Красной Армии. Сам Колесников с остатками своего отряда переместился в Тамбовскую губернию и составил основу второй армии Александра Антонова.

Не мудрствуя лукаво, Антонов построил свои войска по принципу Красной Армии, вплоть до политсоветов и военных трибуналов. Впрочем, и у батьки Махно, и у сибирских повстанцев армии строились абсолютно одинаково, и не имело смысла изобретать велосипед. Мудрость же Антонова проявилась в том, что свои части он выстраивал по территориальному принципу: каждая часть квартировала в том городе, из какого уезда были её бойцы (так, основой антоновской армии стал 1-й Каменский полк Революционной Народной Армии). В этом же уезде пополнялись и людские, и конские силы. В общем и целом, в составе обеих армий было 14 полков, численностью от 400 до одной тысячи человек, отдельная Козловская кавалерийская бригада, отряд Колесникова и несколько летучих отрядов, "боевых дружин", как их называли эсеры, а также подразделения, действовавшие в смежных губерниях (Воронежской, Саратовской, Пензенской). В 1-ю армию, которую возглавил бывший полковник царской армии Александр Богуславский, входило девять полков: 1-й Каменский, 2-й Борисоглебский, 3-й Пановский, 6-й Савальский, 7-й Тамбовский, 10-й Больше-Карачанский, 11-й Павлодарский, 12-й Токаревский, 13-й Витюговский. Во 2-ю армию, командиром которой был назначен Пётр Токмаков, входило 4 полка: 3-й Кирсановский, 4-й Низовой, 8-й Пахотноугловский, 9-й Семёновский.

Единственным отличием повстанческой Народной армии от Красной было наличие у антоновцев штатной должности "палача", в обязанности которого входила расправа с пленными красноармейцами и коммунистами. Да ещё он должен был следить за нарушителями воинской дисциплины в собственных рядах.

Только таким образом и возможно было удержать крестьянскую стихию в армейских рамках. Думается, небезынтересно будет познакомиться с таким документом, как:

"Временный устав наказаний, подсудный армейским судам":

"§ 1. Оставление цепи в бою с умыслом (побег). Нак. — 1) плети 25, 2) плети 50, 3) расстрел.

§ 2. Продажа партизанами оружия (торговля). Нак. — 1) плети 25, 2) плети 50, 3) расстрел.

§ 3. Грабёж (бандитство). Нак. — 1) плети 50, 2) расстрел.

§ 4. Продажа оружия между частными лицами. Нак. — 1) убеждение, 2) плети.

§ 5. Грабёж населения. Нак. — 1) плети 50, 2) расстрел.

§ 6. Грабёж с убийством. Нак. — расстрел.

§ 7. Неисполнение приказа по боевой обстановке. Нак. — 1) плети, 2) расстрел.

§ 8. Оставление оружия в бою, когда его можно было спасти. Нак. — 1) плети 25, 2) плети 50.

§ 9. Самогон, когда его гонят по просьбе партизан. Нак. — 1) плети 15, 2) и выше до расстрела.

§ 10. Самовольное оставление постов и халатное отношение к сторожевой службе. Нак. — 1) при халатном отношении плети 25 и выше, 2) самовольное оставление постов — а) плети 50 и б) расстрел.

§ 11. Халатное отношение к разведочной службе. Нак. — плети от 25 и выше.

§ 12. Кража оружия частными лицами у воинских частей. Нак. — плети от 25 и выше.

§ 13. Спекуляция лошадьми (партизанами). Нак. — 1) плети 15, 2) плети 25, 3) отправление в пешую команду и возмещение хозяину убытков.

§ 14. Шпионаж партизанами. Нак. — расстрел.

§ 15. Пропаганда коммунизма в войсках. Нак. — расстрел.

§ 16. Подстрекательство среди партизан и оставление рядов в войсках. Нак. — плети.

§ 17. Спекуляция захваченным в бою имуществом, военным и частным, при отправлении в штаб. Нак. — при военном имуществе — плети. Нак. — при расх. частн. имущества — плети.

§ 18. Неисполнение боевых приказов командным составом. Нак. — 1) выговор, 2) предупреждение, 3) разжалование.

§ 19. Самовольное отлучение из боя без приказания командира для низшего командного состава. Нак. — 1) предупреждение, 2) разжалование. Нак. для высшего комсостава — 1) выговор, 2) предупреждение.

§ 20. Грубое обращение с населением. Нак. — 1) выговор, 2) предупреждение, 3) разжалование.

§ 21. Самовольная конфискация частного имущества, когда в нём нет боевой необходимости. Нак. — 1) убеждение, 2) разжалование.

§ 22. Спекуляция взятым в бою и у частных лиц имуществом и захват его для собственных нужд. Нак. — 1) разжалование.

§ 23. Ненаблюдение за сохранностью и исправностью оружия и конского состава высшими командными лицами. Нак. — 1) выговор, 2) предупреждение, 3) разжалование.

§ 24. За неправильное и несвоевременное доставление сведений в штаб о своём местонахождении, о своих действиях и численности своей части, сведений о противнике, оперативных действиях. Нак. — 1) выговор, 2) предупреждение, 3) разжалование.

§ 25. Питье самогона. Нак. — 1) убеждение, 2) разжалование в рядовые.

§ 26. Укрывательство коммунистов частными лицами в организованных местностях. Нак. — 1) плети, 2) расстрел.

§ 27. Укрывательство шпионов в организованных местностях, когда укрыватель заведомо знает шпиона. Нак. — расстрел.

§ 28. Укрывательство воров, грабителей и подозрительных. Нак. — плети.

§ 29. Угроза со стороны партизан частному лицу с умыслом. Нак. — расстрел.

§ 30. Угроза со стороны партизан частному лицу без умысла. Нак. — 1) убеждение, 2) плети.

§ 31. Способствование укрывательству и побегу коммуниста. Нак. — 1) плети, 2) расстрел.

§ 32. Шпионаж, пропаганда коммунизма. Нак. — расстрел.

§ 33. Подстрекательство между частными лицами против существующего порядка и стремление подорвать партизанское движение. Нак. — плети.

§ 34. Вывоз хлеба в неорганизованные местности. Нак. — 1) конфискация хлеба, 2) штраф.

§ 35. Самовольный выезд в неорганизованные местности. Нак. — 1) внушение, 2) плети.

§ 36. Выдача бойцов партизанского движения частными лицами красным. Нак. — расстрел.

§ 37. Грубое обращение с пленными в организованных местностях со стороны жителей и самовольная расправа с ними. Нак. — плети 8-10 и выше".

Причём, была своя градация и в количестве назначаемых розог: так, командир отделения имел право назначать до пяти розог, взводный — до десяти, эскадронный до пятнадцати. Наказания следовали и за весьма необычные, на первый взгляд, проступки. Для примера, приведу один из приказов по Мало-Алабушскому отряду:

"Партизан Глинчиков за халатное отношение по службе, выражающееся в плохом уходе за лошадьми, побои спины седлом, о чём не докладывал начальству, наказан 15 розгами, а командир взвода Пивоваров за незнание обязанностей подвергнут наказанию 15 розгами".

Если кому-то покажется, что в Народной армии Антонова дисциплина была чересчур жёсткой, то можно привести высказывание Ленина в октябре 1921 года о ситуации в Красной Армии: "В Красной Армии... применялись строгие, суровые меры, доходящие до расстрелов, меры, которых не видело даже прежнее правительство. Мещане писали и вопили: "Вот большевики ввели расстрелы". Мы должны сказать: "Да, ввели, и ввели вполне сознательно". После той расслабленности, которая была в армии в первые послереволюционные месяцы, когда рядовой боец панибратствовал с командиром, только такая жёсткость, порой переходящая в жестокость, и могла снова наладить железную армейскую дисциплину. А без железной дисциплины ни одна армия мира не может добиваться побед. Это понимал Владимир Ленин. Это, разумеется, понимал и Александр Антонов.

Это была настоящая крестьянская армия и настоящая крестьянская война, каких в России уже было несколько, но с какой сравниться может, разве что самая первая — вошедшая в историю, как война под руководством Ивана Болотникова. Всё же остальные, которые возглавляли Кондратий Булавин, Степан Разин и Емельян Пугачёв, подходили скорее под категорию крестьянско-казацких войн. И не только потому, что их возглавляли казацкие атаманы, но и потому, что основной, ударной силой тех армий были именно казаки, более обученные военному делу. Крестьяне же там присутствовали постольку, поскольку казаки отстаивали и их правду, воевали и за их, крестьян, свободу. Да и цель у всех этих войн была одна — плохого царя заменить на хорошего.

Основанные в Тамбовском, Борисоглебском и других уездах Тамбовщины СТК превратились в опорные пункты мятежа. Всё это легло на благодатную почву: ведь в Тамбовской губернии удельный вес зажиточных крестьян был весьма значителен. Эсерами были вновь, как и два года назад, захвачены многие волостные и сельские Советы. Ближайшие же задачи виделись в следующем: срыв выполнения продразвёрстки и других повинностей, налагаемых советской властью; уничтожение представителей РКП(б) и советской власти; нападения на небольшие отряды Красной Армии с целью их разоружения; порча железных дорог, уничтожение складов и баз. Ушедший в подполье эсеровский губком во главе с Баженовым, Махневичем и Зоевым являлся координатором и связующим звеном между Антоновым и ЦК. Разработку же тактики этой борьбы идеологи-цекисты передали непосредственно Антонову и его Главному оперативному штабу, не последнюю роль в котором играл бывший штабс-капитан ещё царской армии Эктов. Исходя из своих возможностей, антоновцы не стали изобретать велосипед, а выбрали самую настоящую партизанщину: уклонялись от боя с крупными частями Красной Армии; вступали в бой только при полной уверенности в победе и обязательно при превосходстве своих сил; в случае же необходимости, выходили из неудачно сложившейся боевой обстановки небольшими группами и в разные стороны с последующим сбором в заранее условленном месте.

До поры до времени такая тактика приносила Антонову успех. Численность двух его армий (двадцать один полк и отдельная бригада) возросла до пятидесяти тысяч человек. Слава о борце с Совдепией Антонове пошла гулять по Центральной России. Не только тамбовские и воронежские мужики шли к нему, но и липчане, саратовцы, из других окрестных губерний.

Восстание охватило три наиболее хлебородных уезда Тамбовщины: Тамбовский, Кирсановский и Борисоглебский. Красные военные силы в тот момент составляли всего около 3,5 тысячи человек. Туда входили отряды тамбовских курсантов, продовольственные отряды и отряды подкрепления, присланные ВЧК из Рязани, Ряжска, Тулы и Саратова. Для укрепления командования, в Тамбов прислали нового командующего вооружёнными силами губернии. Им стал начальник Орловского сектора ВОХР Юрий Аплок. Но этих сил было слишком мало. К тому же, особое беспокойство вызывали 11 тысяч дезертиров из Тамбовского 21-го запасного полка, которые в любую минуту могли перейти на сторону мятежников. В Москве пообещали помочь тамбовчанам.

69

На эсеровской конференции в сентябре было принято решение о том, что "с современным режимом партия социалистов-революционеров будет бороться, как с самой уродливой фальсификацией социализма, как с азиатски-деспотическим, проеденным насквозь бюрократическим и плохо замаскированным демагогией государственным коммунизмом". Для такой борьбы как нельзя лучше подходила организованная на Тамбовщине Народная армия Антонова.

К концу сентября двадцатого года Каменский и Сампурский районы Тамбовского уезда были полностью очищены Антоновым от большевиков. Соответственно, последние были лишены возможности собирать в этих местах продразвёрстку. Более того, вообще вся продовольственная кампания коммунистов на Тамбовщине была поставлена под угрозу срыва, поскольку часть железной дороги, ведущей с юго-востока страны в центр была просто отрезана партизанами, а часть и вовсе разобрана. Немногочисленным регулярным частям, имевшимся в распоряжении тамбовского командования никак не удавалось перехватить инициативу, а на помощь из Москвы расчитывать не приходилось и подавно — в полном разгаре были бои в Крыму с белым бароном Врангелем, да и в Польше Юзеф Пилсудский не собирался сдаваться на милость красным оккупантам, а как раз наоборот — после успеха в Варшавской и Львовской операциях, поляки перешли в наступление и не только очистили от Красной Армии территорию Польши, но и заняли часть Западной Украины и Западной Белоруссии. Поэтому тамбовчанам приходилось надеяться только на свои силы и внутренние ресурсы.

Антонов определил следующим районом для установления своей власти — Токаревский. Тем более, что "Первый Коммунистический Токаревский отряд", по сути, был им разгромлен. На Токаревку было направлено два антоновских полка — один из Пановых Кустов под командованием Кости Баранова, второй из Туголукова, командиром которого стал некий Максим. Стараясь добиться успеха малой кровью, Антонов запустил в Токаревский район двух агитаторов, бывших коммунистов — Сторжева и "Монаха". Они везде появлялись под усиленной охраной антоновцев. За агитаторов, разумеется, был и начавшийся очередной разгул продотрядовцев.

Токаревский райком РКП связался с Сампуром и добился возвращения домой Жиркунова с остатками своего отряда. Это было необходимо для создания второго Токаревского отряда и удержания в своих руках Токаревки. Впрочем, тридцати человек, мобилизованных коммунистами, всё равно было явно недостаточно. Был брошен клич и за пару недель отряд вырос до полутысячи человек. Это уже, по крайней мере, было что-то. Жиркунов разделил отряд на три группы, одну из которых отправил на прикрытие сахарного завода, другую — на охрану Берёзовского винокуренного завода, третью, самую многочисленную — на оборону станций Токаревка, Рымарево и Ястребовка. Но вся трагедия токаревцев состояла в том, что тамбовское командование не внесло их отряд в реестр регулярных частей Красной Армии, а считало всего лишь "красным партизанским отрядом". В соответствии с этим токаревцев не поставили на довольствие, и им приходилось самим обеспечивать себя продовольствием и фуражом. А это снова означало грабёж сельского населения. Тем не менее, коммунисты держались стойко.

Через две-три недели сахарный завод и вся Токаревка оказались на осадном положении. Уже в октябре пришлось полностью эвакуировать все волостные исполкомы. Советская власть здесь была лишь номинальной. Четыре антоновских полка (Битютский, Баранова, Тюкова и Панича), общей численностью в четыре тысячи человек полностью взяли в кольцо Токаревку, которую защищали лишь пятьсот человек. Три с лишним месяца продолжалась эта осада. 7 января 1921 года состоялось решающее сражение за Токаревку. Бой продолжался шесть часов с переменным успехом. Никакой паники у токаревцев не было. Когда же они поняли, что у антоновцев заканчивается запас патронов, токаревцы кинулись на них в атаку. И антоновцы, не ожидавшие такой дерзости от кучки коммунистов, дрогнули и побежали. Токаревка оказалась Антонову не по зубам. Зато местные коммунисты получили в руки хороший козырь.

Но это был, пожалуй, один случай из немногих в этот период крестьянской войны успешного противодействия Антонову.

21 сентября разбитый под Туголуковом и потеряв убитыми почти пятьсот человек, Антонов, под покровом ночи и с помощью помогавших ему крестьян вышел на дорогу Балашов-Тамбов. Утром он занял два села — Загряжское и Знаменское, что в 30 вёрстах южнее Тамбова. Поняв, что есть возможность атаковать и сам губернский центр, Антонов смело двинулся вперёд, приблизившись к заветной цели ещё на 10 вёрст и заняв село Рождественское. Но здесь его встретили высланные из Тамбова красные части, и после ожесточённого боя Антонов вынужден был отступить, потеряв убитыми ещё 160 человек, 2 аппарата "морзе", 30 повозок, 12 лошадей и 36 винтовок.

В то же время в районе деревни Золотое, что в 10 вёрстах от станции Чакино, другой отряд Антонова, под командованием Токмакова, численностью в 1000 пехотинцев и 600 всадников при двух пулемётах "максим", неожиданно атаковал красные войска. Те вынуждены были отойти на несколько вёрст.

70

Тревога в Тамбове нарастала с молниеносной быстротой. На экстренном заседании президиума Тамбовского губкома РКП 21 августа был создан чрезвычайный военно-оперативный штаб по подавлению мятежа, куда вошли представители от губчека и губернского военного руководства во главе с губернским военным комиссаром Шикуновым.

Губисполком выпустил воззвания к трудовому крестьянству, в одном из которых говорилось:

"Товарищи крестьяне!

Вновь среди вас появились вооружённые враги Советской власти, которые под руководством золотопогонников-врангелевцев и эсеров совершают различные преступления — грабят советское хозяйство, убивают советских работников и вас подговаривают присоединиться к их бандам... Советская власть так сильна, что свергнуть её не смогут не только крестьяне одного уезда или губернии — капиталисты всего мира поломали свои зубы об её скорлупу. Именем Советской власти губернский исполнительный комитет приказывает всем примкнувшим к бандитским шайкам немедленно прекратить свои преступные действия и вернуться к честному крестьянскому труду... Губисполком предупреждает, что раскаявшиеся и явившиеся с повинной получат полное прощение, но упорствующие бандиты и их укрыватели понесут суровейшее наказание как тяжкие преступники перед трудящимися".

30 августа губком РКП (б) признал необходимым усилить оперативный штаб. В его состав были введены секретарь губкома партии Н. Райвид и начальник Тамбовских командных курсов Л. Зенкович. Кроме того, 500 коммунистов города были переведены на казарменное положение. К борьбе с антоновщинойподключались всё новые группы сельских коммунистов, комсомольцев, отряды ЧОН, состоявшие из добровольцев-активистов, полковая школа 21-го запасного полка, пехотные курсы, Борисоглебские кавалерийские курсы, Кирсановская и Борисоглебская караульные роты. Всего 1500 человек. Но пока ничего не спасало: по сведениям губчека к 5 сентября мятежников, вооружённых огнестрельным оружием, насчитывалось уже около четырёх тысяч человек. Их отряды находились всего в 15 вёрстах от города.

8 сентября председатель Тамбовского губисполкома Александр Григорьевич Шлихтер созвал экстренное заседание президиумов губкома и губисполкома, на котором обсуждался один-единственный вопрос: как ликвидировать мятеж, поднятый эсером Антоновым? На его подавление уже были брошены немногочисленные воинские части, но их действия оказались безуспешными. Накануне заседания, рано утром 8 сентября Военный совет при губчека направил на борьбу с Антоновым ещё свыше двух тысяч бойцов из местного гарнизона. Но, судя по всему, и этого тоже будет недостаточно.

— Я думаю, нам нужно немедленно направить в Москву телеграмму, раскрывающую тяжёлую обстановку в губернии, а также командировать туда товарища Шлихтера для личного доклада, — предложил Захар Подберёзкин.

— Тем более, что Александр Григорьевич, лично знает Владимира Ильича, — после некоторой паузы поддержал Подберёзкина секретарь губкома Николай Яковлевич Райвид.

На том и остановились. Срочно был составлен текст телеграммы, который гласил:

"Тамбовская губерния. Кирсановский, Борисоглебский, Тамбовский уезды, в течение трёх недель происходит крупное восстание крестьян и дезертиров под руководством правых эсеров. Вследствие острого недостатка войск, винтовок и патронов губернии организованному губисполкомом Военному совету не удалось своевременно задавить повстанческое движение, которое теперь разрослось до громадных размеров и имеет тенденции разрастаться, захватывая новые территории. В ряде случаев войска отступали перед бандами повстанцев из-за недостатка винтовок и патронов. В результате восстания бандами расстреляно свыше 150 деревенских коммунистов и продработников и отнято у наших мелких отрядов до 200 винтовок и два пулемёта. Разгромлены четыре совхоза. Вся продработа остановилась. Неоднократно обращались Орел окрвоенка (к Орловскому окружному военному комиссару была приписана тогда Тамбовская губерния — В.Ю.) и сектор ВОХР, Москву ВЧК и ВОХР, однако до сих пор нами не получено достаточного количества надёжных войск и, главное, винтовок. Поэтому обращаемся Вам как последней инстанции, могущей оказать нам помощь..."

На следующий день в Москву с докладом Военного совета выехали Шлихтер и Райвид. Ленин их принял. Они оставили письменные отчёты, в которых вновь подчеркнули, что продразвёрстка в губернии находится под угрозой срыва, а подавление антоновского мятежа и выполнение наряда Наркомпрода зависят исключительно от получения быстрой военной помощи и дополнительных сил продармейцев. Но вся их беда состояла в том, что на западе страны в это время наступали белополяки, а на юге шли жаркие бои с бароном Врангелем. Москве было не до Тамбова.

Однако мятеж разрастался так быстро, что уже 24 сентября заместитель председателя Тамбовского губисполкома Мещеряков, находясь в Москве снова попросил встречи с Лениным.

"Со времени Вашего разговора с Шлихтером о нашем восстании, — писал он Ленину в записке, — положение наше ухудшилось (разоружены наши 2 роты; взято, таким образом, 400 винтовок и 4 пулемёта и вообще противник окреп). Я был у главкома, получил обещание послать в Тамбов 1 батальон и 300 винтовок; но по вопросу о продотрядах до сих пор ничего не вышло. Нам не дали ничего. И ссыпка идёт по 20-22-25 тысяч пудов в день вместо 200-250 тысяч нужных.

Имею просьбу Шлихтера и губкома переговорить с Вами на эту тему, ибо положение худое".

Это уже было похоже на панику. Но Ленину недосуг было принимать тамбовчанина. Другие, не менее срочные, дела поглотили его всецело. Он адресовал записку Мещерякова заместителю председателя Реввоенсовета республики Склянскому и председателю ВЧК Дзержинскому со своей резолюцией: "Надо принять архиэнергичные меры! Спешно!"

Дзержинский со Склянским решили срочно направить в Тамбов командующего войсками внутренней службы республики (ВНУС, так с сентября 1920 года стали именоваться прежние войска внутренней охраны республики, ВОХР), члена коллегии ВЧК Корнева для уточнения обстановки на месте и подготовки доклада на коллегии.

Вернувшись, Корнев доложил:

— Ознакомившись с ведением операции товарищем Аплоком по подавлению восстания, я нашёл, что неуспех в полном уничтожении бандитов объясняется неиспользованием в полной мере всех средств и ресурсов губернии, непривлечением к борьбе местных властей, слабым комсоставом и крайне слабой войсковой разведкой. Для устранения всех этих недочётов мною проведена в жизнь организация военных советов, вовлечены в работу местные силы, даны указания об учёте всех сил и ресурсов губернии с целью их целесообразного использования, обращено внимание на улучшение войсковой разведки с привлечением к массовой работе всего комсостава, неиспользованного полностью до сего времени для боевых операций, и, наконец, пользуясь прибывшим пополнением приступлено к переформированию двух батальонов и одного полка, вследствие чего значительно усиливаются действующие силы. Кроме того, даны товарищу Аплоку общие директивы по скорейшему подавлению остатка ядра восстания.

Выслушав доклад Корнева, Дзержинский понял, что следует ещё раз срочно приглашать в Москву руководство губернии и обстоятельно выслушать их в расширенном составе.

71

Начальник контрразведки Народной армии доложил Антонову о ситуации в Поволжье, где восстание всё ещё не было подавлено властями.

— Я считаю, нам необходимо установить контакты с волжскими партизанами и объединить свои силы, — убеждал командующего Донской. — Представляешь, Степаныч, какая силища тогда у нас будет! Ни один Ленин ни с каким Троцким с нами тогда не справятся.

— Ты прав, Николай, — после небольшого раздумья согласился Антонов. — Неплохо было бы нам наведаться в те края. Контакты контактами, но пора уже и выходить за пределы Тамбовщины, коли хотим завоевать Россию. Только сам не прись туда. Ты мне здесь нужен. Отправь кого-нибудь из самых надёжных своих людей. Есть у тебя такие?

— А то!

Донской согласился сразу. К этому он, собственно, и подводил Антонова, делая ему доклад. Уж очень ему хотелось окунуться ещё в ту войну. Для начала, в сентябре, решено было в Балашовский уезд Саратовской губернии забросить отряд прикрытия. Как говорится, для отвода глаз. Чтобы мог скрытно внедриться в губернию один из лучших контрразведчиков Антонова — Смирнов-Рябинин. Коммунисты, недолго думая, по народившейся уже традиции признали целесообразным захватить местных кулаков в заложники, обвинив их в пособничестве антоновцам, на случай новых нападений. Но у Антонова уже были несколько другие планы.

29 сентября красные части перешли в наступление у села Ново-Никольское, занятое Антоновым. Потеряв 70 человек, Антонов отступил к селу Козьмодемьянское, что в 15 вёрстах северо-западнее Инжавино. Поймав кураж, красные завязали бой и в Козьмодемьянском. Особенно лихо вела себя красная кавалерия. Упорный бой длился пять часов. И лишь небольшой группе антоновцев во главе с Токмаковым удалось уйти. Красным в качестве трофеев достались до 100 повозок с лошадьми, фураж, мануфактура, медикаменты, телефонный аппарат, две тысячи патронов и канцелярия штаба, а также труп одного из адъютантов Антонова — Каменского.

Однако, радоваться было рано: оказалось, что главные силы антоновцев, вместе с самим Антоновым и Богуславским, а также с целым обозом раненых, не останавливаясь в Козьмодемьянском, ушли на юг. Пройдя село Богдановское, Антонов разделил отряд на две части. Меньшая, под командой Богуславского, включая раненых, пройдя Лукино, что в 10 вёрстах от станции Чакино, перешла полотно железной дороги балашовской ветки на 60-й версте у села Губаревки, скрылась, оставляя раненых на лечение в деревнях в районе Каменки и Афанасьевки. Когда группу обнаружили красные, вдогонку ей направили 1-й сводный полк 1-й группы.

Вторая, большая часть антоновского отряда, во главе с самим Антоновым, в количестве около трёхсот человек, пройдя Богдановское, повернула на восток к селу Покровскому и, уходя от преследования красных, вышла на Кулевчу, что в 13 вёрстах юго-восточнее Инжавино, а далее на Балакирево и укрылась в районе озера Рамза. 3 октября, узнав о приближении Антонова, командир батальона Московского полка ВОХР, стоявшего на станции Инжавино, по собственной инициативе двинул свой батальон навстречу Антонову и вступил с ним в бой. Антонов с боем отошёл к деревне Дербень под городом Кирсанов. 4 октября, под покровом ночи и пользуясь знанием местности, Антонов вывел своих в село Иноковку, но там нарвался на дивизион конницы Запасной армии. Загнанные красной конницей в кольцо, антоновцы сочли благоразумным укрыться вновь в инжавинских болотах: зализать раны и подготовиться к броску в Саратовскую губернию.

Тем временем красные войска, получившие хорошее пополнение, 6 октября начали сужать кольцо окружения в районе деревень Дашкова, Архангельское, Никольское, в районе Инжавино, Троицкое, Семёново и Земляное, а также сел Паревка, Вильяминовка и Ново-Посёлок... Кольцо обложения постепенно сужалось. Красные разведчики в сопровождении местных жителей вели поиск местонахождения партизан.

Спустя неделю после засылки Смирнов-Рябинин начал своё дело на Саратовщине: донесения с мест помогали Антонову хорошо ориентироваться в незнакомых ему пока ещё краях. Выход туда ему нужен был ещё и потому, что тамбовские руководители стали потихоньку выдавливать его из губернии. Попытки были, правда, очень слабые и неорганизованные, но Антонов решил, что пора уже подыскивать пути отхода в случае окружения его частей. И вновь первым на его пути оказался соседний с Борисоглебским уездом Балашовский уезд Саратовщины, в районе сел Верхний Шибряй — Красное Колено. Там он и появился со своим многотысячным отрядом 5 октября. С ходу взял село Макарово, направив туда 200 всадников. Обстреляли волостной военкомат, переполошив всех его сотрудников, выскакивавших из здания военкомата в окна. Похитили штамп и печать волости, сожгли все бумаги, расправившись с коммунистами, евреем-дантистом и начальником почты, найдя у последнего на столе депешу, посланную волвоенкомом своему начальству в Балашов. Расстреляли и оказавших сопротивление милиционеров. Обменяв своих уставших коней на свежих у местных крестьян, через три часа покинули Макарово, продолжив свой путь в направлении Сердобска, заняв при этом несколько районов Балашовского уезда. Сердобск тут же объявили на осадном положении. В городе началась паника.

Находившаяся несколько в стороне от их пути Петроградская коммуна, едва заслышав о приближении антоновцев, в полном составе сама разбежалась. Одновременно, с другой стороны фронта, у станции Тамала, появился ещё один отряд Антонова. Появилась угроза окружения и захвата целого уезда.

Военный комиссар Балашова Колесов, не имея в наличии воинских подразделений, немедленно запросил у Саратова помощи. Штаб красных войск перебазировался из Балашова на станцию Ртищево, чтобы, в случае чего, иметь возможность быстро ускользнуть по железной дороге от поймавшего кураж крестьянского предводителя. В распоряжении у штабистов на станции оказалась и срочно прибывшая из Кирсанова бронелетучка. Губчека выделены два чекистских батальона. И в самом Ртищево началась лёгкая паника: станция осталась без наблюдения, посты, находящиеся у водокачки, что в трёх вёрстах от Ртищево в балке, слишком слабы (всего пять человек), да к тому же охотно вступающие в разговор с любым приблизившимся к ним человеком.

Саратовское губчека выделило для руководства операцией по подавлению антоновского набега заведующего секретно-оперативным отделом Ермилова, вошедшего в состав временного Балашовского реввовенсовета. Он-то и вычислил партизанского контрразведчика Смирнова-Калинина. Однако брать сразу его не стали. Важно было определить все адреса и явки антоновцев, а также их осведомителей в рядах красных частей и советских учреждений.

Антонов начал свой рейд по соседним губерниям с размахом и по всем правилам военного искусства. 80 диверсантов в составе нескольких групп, хорошо ориентирующихся на местности, направил он в Саратовскую, Тамбовскую, Воронежскую и Пензенскую губернии. В каждой группе был старший, каждый человек имел условный значок: в шинели на левом лацкане около петли и крюка продернуты две толстые нитки — одна красная, другая светло-жёлтая. Если же диверсант был в штатской одежде, то нить была только красной. С обратной стороны нитки завязаны так, чтобы было можно быстро их вырвать. Общий пароль — "Шпан". Перед каждой группой Донской, вместе с Ишиным, поставили разные задачи, но общее, что их объединяло — это вербовка в партизанскую армию, вплоть до вступления в РКП. И действительно, впоследствии выяснилось, что к Антонову присоединялись даже коммунисты.

Тем временем, советское командование в Саратовской губернии стало понимать, какую опасность таит в себе рейд тамбовского волка Антонова. В ряде уездов стали вспыхивать беспорядки и крестьяне вливались в Народную антоновскую армию. Из Саратова в мятежные Балашовский и Сердобский уезды направили свежие части. Но несколько сот человек, даже при наличии десятка пулемётов и нескольких орудий, всё равно не могли справиться с несколькими тысячами повстанцев. Они просто не могли за ними угнаться: Антонов всю свою пехоту сажал на лошадей и, постоянно меняя уставших на свежих, преодолевал таким образом до 60 вёрст в сутки.

Одновременно отряд антоновцев численностью до 800 человек появился в Воронежской губернии, в районе Шиповых лесов, где хозяйничали отряды зелёных. На помощь антоновцам пробился и отряд Ивана Колесникова. Правда, вскоре воронежскими чекистами был пойман один из диверсантов, некто Самарцев, близкий приятель Ивана Ишина, который показал, что в селе Манино имеется схрон с большим количеством оружия. Естественно, это оружие чекисты изъяли.

В Керенском и Чембарском уездах Пензенской губернии антоновские диверсанты также сделали своё дело — в середине октября несколько волостей сразу отказалось от выполнения продразвёрстки и взялись за оружие. Чембар лично посетил Антонов, на целых два дня став полноправным хозяином уезда. Отряд из 400 чекистов и 20 кавалеристов, присланных из Пензы в Чембарский уезд, разбежался под ударами антоновцев. Они захватили несколько сел: Марьевка, Ершово, Ольшанка, Грязнуха. Волче-Вражская волость, воспользовавшись этим, полностью прекратила продовольственную развёрстку. Уездные власти попали в дурацкое положение: с одной стороны, местные жители просят защитить их и их жилища от антоновцев, с другой же стороны, они же и ругают власти за то, что те не могут их защитить.

Александр Антонов умело воспользовался тем обстоятельством, что у советских частей не было единого командования: боями против него руководили из Пензы, Саратова и Симбирска. Пока до мест доходили приказы (а шли они порою целые сутки), антоновцы оказывались уже в совершенно других местах. Уездные руководители стали бить тревогу и направлять телеграммы в Москву, требуя передать командование местным военачальникам. Только так можно было справиться с партизанами. Москва задумалась. Наконец, дала добро на общую координацию и единое командование. Только после этого у красных появились первые успехи. К тому же и сами крестьяне, с наступлением холодов и грязи, вынужденные отдавать не только свежих лошадей, но и продовольствие с тёплой одеждой, несколько изменили своё отношение к повстанцам. И постепенно, к концу октября-началу ноября Антонова стали выдавливать на Тамбовщину. Но ещё до самого конца ноября 1920 года в уездах, где побывал Антонов царила лёгкая паника, то и дело возникали слухи о том, что Антонов вернулся и занял то или другое село.

Ленина страшно возмутила такая беспомощность чекистов. Он направил Дзержинскому письмо: "Захвачены Болдыревские (Рассказовские) фабрики (Тамбовской губернии) бандитами.

Верх безобразия.

Предлагаю прозевавших это чекистов (и губисполкомщиков) Тамбовской губернии:

1) отдать под военный суд,

2) строгий выговор объявить Корневу,

3) послать архиэнергичных людей тотчас,

4) дать по телеграфу нагоняй и инструкции".

Видимо, получив тот самый нагоняй и строгий выговор от своего шефа Дзержинского, спустя два дня Василий Корнев лично в докладной записке докладывал Ленину о принятых против Антонова мерах:

"Для скорейшей ликвидации восстания в Тамбовской губернии 22 октября отправлено в эту губернию на усиление действующих там войск пять полуторатонных автомобилей, вооружённых пулемётами с сильной командой.

Кроме того, вследствие невозможности получить кавалерийские части как из состава войск внутренней службы, так и военного ведомства, приступлено к формированию нового эскадрона, который будет сформирован и отправлен в Тамбовскую губернию к 26 октября.

Об изложенном доношу вследствие вашего приказания о принятии крайних мер к ликвидации восстания".

Для скорейшей ликвидации восстания были собраны все боевые силы красных в районе Кирсанова. Причём, конным силам было дано приказание, наседая на противника, бросать его на приготовленную к схватке пехоту. Концентрированными таким образом силами конных и пеших советских частей удалось окружить отряд Антонова в районе сел Лохматовка и Скобельцовка (в 22 вёрстах восточнее Кирсанова). Но Антонов давно уже выработал свою партизанскую тактику: по возможности в открытый бой с противником не вступать, а после короткой боевой перепалки рассеивать свои части на несколько групп, уходить от преследования и вновь собираться в заранее обговорённом районе и снова соединяться в единый кулак. И в то время, как советским военачальникам казалось, что они одержали победу, победа ускользала от них в последний момент. Порою, момент этот наступал уже после того, как в Кремль были направлены победные реляции. Поняв это, Ленин принял решение собрать в Москве совещание по борьбе с антоновщиной с приглашением тамбовских товарищей.

72

На дворе стоял октябрь 1920 года. Первые ночные заморозки прихватили землю, в воздухе изредка кружили снежинки. Свежесть была приятной.

Захар Подберёзкин пришёл домой в каком-то странном возбуждении. Жена Мария, кормившая восьмимесячного сына, от удивления даже отняла у ребёнка грудь. И только после того, как мальчик, приоткрыв сонные глазки, захныкал, стала вновь его укачивать и опять дала грудь.

— Захарка, что-то случилось? Ты какой-то...

— Какой? — хитро полюбопытствовал он.

— ... светящийся весь!

— Будешь тут светиться, Маша, — довольно громко начал было он, но тут же осёкся, увидев поднятую вверх руку жены.

Захар присел на край кровати и заглянул в лицо малыша.

— Как он?

— Животиком опять мучился. Молоко, видать, слишком жирное.

— Ничего! Переборем любой недуг с таким вождём, как в нашей стране.

— Погоди маленько!

Мария встала, подошла к детской люльке, бережно и аккуратно положила ребёнка, предварительно поцеловав и поглаживая его по животику. Затем выпрямилась, оправила платье, подошла к мужу, взяла его за руку.

— Пойдём в другую комнату.

— Представляешь, Маша! Мы едем в Москву, в Кремль. Сам Ильич вызывает нас.

— Кого вас? — не поняла Мария.

— Нас, всё руководство губернии. И партийное, и исполком, и чека. Короче, совещание будет с нами по вопросу, что делать с антоновщиной. Представляешь, Маша, предисполкома товарищ Шлихтер поручил мне сделать доклад, как председателю комиссии по борьбе с кулацко-эсеровским мятежом.

— Самому Ленину докладывать будешь?

— В том-то и дело! А ты спрашиваешь, почему я такой. А каким же мне быть сейчас!?

— И когда едете?

— Поезд через два часа.

— Ой ты, господи, что же мы сидим тогда. Тебя же собрать нужно в дорогу. Путь-то неблизкий.

Всё тамбовское руководство сидело в одном из залов Совнаркома в ожидании московских товарищей. Они молчали: во-первых, сказывалось волнение, поскольку в том, что сейчас происходило в губернии, и они, частично, были виноваты — не предусмотрели заранее и не предотвратили вовремя; во-вторых, всё, о чём хотелось сказать друг другу, обсудили в дороге. Роли были распределены заранее: первое слово скажет председатель губисполкома Шлихтер, затем секретарь губкома Райвид дополнит. Основной доклад за Подберёзкиным и, коли понадобится, председатель губчека доложит ситуацию последних дней.

Наконец, дверь открылась и в зале появился Феликс Эдмундович Дзержинский, невысокий, с едва заметным животиком, но подтянутый и с узнаваемой издалека бородкой клинышком. За ним член Совета труда и обороны и заместитель председателя Реввоенсовета республики Эфраим Маркович Склянский, и начальник ВНУС, член коллегии ВЧК Василий Степанович Корнев.

— Здравствуйте, товарищи! — поздоровался Дзержинский. — Владимир Ильич с минуты на минуту подойдёт.

Тамбовчане поднялись, приветствуя вошедших. Поздоровались каждый с каждым, при этом называя себя. Едва все расселись по своим местам, высокая двустворчатая белая дверь отворилась и в зал вошли Калинин, Антонов-Овсеенко и Ленин. Быстрой, решительной походкой предсовнаркома направился к заранее известному ему креслу, бросив на ходу:

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравствуйте, товарищ Ленин.

— Ну-с, можем приступать! Прошу заметить, товарищи, что данное совещание архиважно для всех нас и для судьбы революции и советской власти в самом центре России. Мы должны положить конец кулацко-эсеровским бандитским выступлениям, чтобы другим неповадно было. Я бы хотел услышать товарищей из Тамбова. Свежие новости да ещё из первых уст — всегда архиценны.

Ленин замолчал и своим характерным прищуром глаз осмотрел тамбовчан.

— Я попрошу выступать коротко, чётко давать свои оценки и предлагать выход из создавшегося положения, — взял слово Дзержинский.

— В котором, кстати, есть доля вины и присутствующих товарищей, — добавил Склянский.

— А вот мы сейчас и разберёмся, есть ли в этом доля вины товарищей из Тамбова, — вступился за гостей Ленин.

Как заранее и предполагалось, первым слово взял руководитель делегации Александр Григорьевич Шлихтер, которого, кстати, Ленин очень хорошо знал по прежней работе: в первые годы советской власти Шлихтер был наркомом земледелия и наркомом продовольствия РСФСР, чрезвычайным комиссаром по продовольствию в Сибири, наконец, наркомом продовольствия Украины.

— Откровенно говоря, Владимир Ильич, мятеж в губернии застал нас врасплох. Конечно, мы знали о существовании банды Антонова — немало коммунистов и советских активистов погибло от его рук. Но то, что её действия примут такой размах, было для нас совершенно неожиданным. Отсюда и трудность борьбы с ним. Боюсь, что мы не справимся местными силами.

Разговор складывался правильный, деловой. Ленин и Дзержинский неоднократно прерывали выступавших, задавая интересующие их вопросы по ходу, или прося уточнить те или иные детали. Наконец, дошла очередь и до Захара Подберёзкина.

— Вот тут товарищ Склянский пытался обвинить нас в том, что и мы-де виноваты в создавшейся у нас в губернии обстановке, — начал своё выступление Подберёзкин. — Но я скажу так: виновата, скорее, экономическая ситуация, исторически сложившаяся в Тамбовской губернии. Нашу губернию по её хозяйственным условиям надо считать исключительно аграрной. Промышленность у нас слабо развита, рабочий класс слишком малочислен. Из трёх миллионов шестисот тысяч жителей Тамбовской губернии крестьяне составляют 92, 7 процента. Подавляющая же часть рабочих (из общего числа пятьдесят пять с половиной тысяч человек) занята на мелких и средних предприятиях, которые находятся в сельской местности и носят кустарный характер. Посему партия эсеров и пустила в губернии глубокие корни. Тамбовская же организация социалистов-революционеров наиболее крепкая из всех...

Захар посмотрел на Ленина. Тот, иногда согласно кивая, что-то строчил своим мелким бисером на лежавших перед ним листках бумаги.

— Я бы даже сказал, — перебил Подберёзкина председатель Тамбовской губчека Тараскович, — что на губернскую организацию эсеров не повлияло даже известное дело Азефа десять лет назад.

— Да, да, — кивнул Ленин. — С такими лидерами, как Виктор Чернов, Мария Спиридонова, Архангельский, можно пережить любого Азефа. Ведь все они, если я не ошибаюсь, из Тамбова?

— Из Тамбова, — кивнул Подберёзкин.

— Продолжайте, продолжайте, товарищ... Подберёзкин, — Ленин на какой-то миг замялся, но тут же, без чьей бы то ни было подсказки, вспомнил фамилию докладчика, и у Захара от этого по телу разлилась приятная сладость.

— На нашу губернию руководящие круги эсеров обратили внимание ещё и потому, что мы являемся основной сырьевой и продовольственной базой, питающей Красную Армию и советскую промышленность. И эсерам всегда удавалось влиять даже на выборы сельских и волостных Советов, в результате чего председателями этих Советов оказывались кулаки, враждебно относящиеся ко всем мероприятиям центральных властей. Именно жертвой эсеров стал и товарищ Губанов, наш предгубисполкома. Я предлагаю товарищам ознакомиться с Анкетой обследования Управляющего делами Тамбовского губисполкома, из которой очень многое становится ясным.

Подберёзкин встал и положил перед Лениным несколько листков жёлтой бумаги с анкетой.

— Ну-ка, ну-ка! — Ленин заинтересованно придвинул к себе анкету. — А вы продолжайте, товарищ Подберёзкин.

Быстро пробежав глазами по анкете, Ленин передал её Дзержинскому, тот — пустил по кругу. Захар, между тем, продолжал:

— Потому и кампания комбедов в губернии в виду жестокого сопротивления эсеров и их приспешников и кулаков, не дала положительных результатов и на ответственных местах в сельских и волостных советах по-прежнему продолжают крепко сидеть кулаки...

— У меня есть данные о массовых вхождениях эсеров в коммунистическую партию, — вставил Дзержинский и устремил свой колючий, выворачивающий наизнанку взгляд на секретаря Тамбовского губкома.

— Да, Феликс Эдмундович, — грустно кивнул головой секретарь губкома Райвид. — Были у нас случаи, когда почти целиком эсеровская ячейка переходила в ряды РКП. Впоследствии же выяснилось, что многие из них вошли с исключительной целью дискредитации коммунистов в глазах населения. Во всех советских органах, не исключая и губчека, эсеры имели своих агентов.

Дзержинский теперь уже грозно посмотрел на председателя губчека, но тот, не опуская глаз, выдержал взгляд Дзержинского и заверил:

— Это была наша недоработка, Феликс Эдмундович, но мы её исправили.

— Ну, коли исправили, то хорошо, — успокоился Дзержинский.

— Однако я бы на вашем месте не успокаивался, товарищи, — взял слово Ленин. — Вы уверены, что выявили всех предателей в ваших рядах?

— А мы и не успокаиваемся, товарищ Ленин, — ответил Тараскович, — мы теперь ещё зорче следим за каждым человеком.

Ленин кивнул. Подберезин продолжал:

— До осени 1920 года антоновское движение не имело характера широкого массового движения, а носило характер скорее политического бандитизма, имевшего целью тормозить на каждом шагу политическую, хозяйственную и культурную работу Советов, причинить максимальный ущерб делу обороны на фронтах гражданской войны, переходя часто в чисто уголовный бандитизм с издевательствами, пытками и убийством коммунистов и совработников, ограблением школ, клубов, и других культурно-просветительских учреждений. Теперь же это движение приобрело целенаправленный массовый характер. И произошло это именно потому, что его подготовила и возглавила реакционное, контрреволюционное движение партия социалистов-революционеров. Совсем недавно, как вы знаете, эсеровское ЦК приняло программу "Союза трудового крестьянства", которая опробуется именно в Тамбовской губернии. Потому и не одолеть нам Антонова без помощи центральных властей, товарищи!

Склянский что-то усиленно писал на лежавшем перед ним листке бумаги, затем поднял голову, обвёл присутствующих и произнёс для всех, но глядя на Ленина:

— Я вот тут, товарищи, всё внимательно слушал. И вот какая мысль мне пришла в голову. А что, если нам провернуть операцию по дискредитации бандитов. Ну, якобы под их флагом, от имени Антонова пройтись по сёлам и тихонько нашёптывать мужикам о том, чтобы расправляться с кулаками и попами, как с якобы несогласными с его политикой.

— Вы имеете в виду провокацию? — уточнил Дзержинский.

— Её именно, — кивнул Склянский.

И тут Ленин вмиг повеселел, откинулся на спинку стула и заложил большие пальцы обеих рук за поля жилетки.

— Прекрасный план! Доканчивайте его вместе с товарищем Дзержинским. Под видом "зелёных" (мы потом на них и свалим) пройдём на 10-20 вёрст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия: сто тысяч рублей за повешенного.

— Что нужно сделать, по-вашему, для подавления мятежа, для обеспечения продразвёрстки? И вообще, какими силами располагает губерния? — Ленин вновь обратился к тамбовчанам.

Подберёзкин глянул на Шлихтера и тот кивнул: отвечать будет он, Шлихтер. Буквально несколько секунд председатель губисполкома собирался с мыслями, затем ответил:

— Наши силы составляют в настоящий момент около трёх с половиной тысяч человек. В это число входят отряды тамбовских курсантов, продовольственные отряды и подкрепления, присланные по нашей просьбе ВЧК из Рязани, Тулы и Саратова.

Ленин внимательно слушал и моментально делал нужные пометки на листе бумаги.

— С такими силами мятеж, конечно, можно подавить, но на это уйдёт много времени, — продолжал Шлихтер. — А главное, из-за военных действий продовольственная работа во всём огромном районе мятежа уже прекращена. Если меры не будут приняты в ближайшее время, то выполнить продразвёрстку будет невозможно.

— И какой же помощи вы ждёте от нас? — спросил Ленин.

— Нам необходимы, во-первых, надёжный батальон войск внутренней охраны, во-вторых, продовольственные отряды численностью до двух тысяч и два эскадрона кавалерии и, в-третьих, вооружение для коммунистов: тысяча винтовок, сто револьверов, не менее двадцати пяти тысяч патронов. Только тогда могут быть использованы имеющиеся местные силы. Лишь при этих условиях мы, местные работники, считаем обеспеченной не только действительную ликвидацию мятежа путём окружения его участников в местах скопления, но и выполнение наряда Наркомпрода по развёрстке.

— Оформите, пожалуйста, высказанные соображения в виде докладной записки Совнаркому и Реввоенсовету Республики, — ответил Ленин. — Что же касается военной помощи, товарищи, то вы же знаете, что обстановка на фронтах сейчас напряжённая, и рассчитывать надо, прежде всего, на местные силы, искать резервы, усилить агитационно-массовую работу, больше разъяснять крестьянам сущность Советской власти, её политику, трудности текущего момента.

Совещание продолжалось допоздна, пока не приняли соответствующую резолюцию и наметили конкретные шаги по ликвидации антоновского мятежа. Ленин поручил Дзержинскому и его заместителям Склянскому и Корневу ускорить разгром Антонова. В декабре 1920 года Ленин подписал постановление Совнаркома о создании штаба войск Тамбовской губернии для, как было сказано в постановлении, "ликвидации бандитизма". В январе 1921 года Оргбюро ЦК РКП с участием Дзержинского, Корнева и главнокомандующего Вооружёнными силами РСФСР Сергея Сергеевича Каменева обсудило с руководством Тамбовской губернии ход борьбы с Антоновым. В феврале в Тамбов была направлена комиссия ВЦИК во главе с Владимиром Антоновым-Овсеенко, бывшим ещё до апреля 1920 года председателем Тамбовского губисполкома (тем самым Антоновым-Овсеенко, который в октябре семнадцатого года арестовал Временное правительство). По итогам работы этой комиссии, Совнаркомом и Советом трудовой обороны, который также возглавлял Ленин, было принято специальное постановление о досрочном прекращении взимания продразвёрстки в Тамбовской губернии. ЦК РКП(б) срочно мобилизовал в помощь тамбовчанам около трёхсот коммунистов из Москвы, Петрограда и Тулы. Антонов-Овсеенко был назначен председателем Полномочной комиссии ВЦИК по борьбе с бандитизмом в Тамбовской губернии.

К 1 марта 1921 года силы тамбовского командования Красной Армии были доведены до 32,5 тысячи штыков, 7948 сабель, 463 пулемётов и 63 орудий. К 1 мая силы были увеличены ещё на 5 тысяч штыков и 2 тысячи сабель. Сюда же необходимо добавить 3 бронепоезда, 3 бронеотряда, несколько пулемётных отрядов на грузовиках и целый авиаотряд. Однако бездарность красных командиров не позволяла им, даже при таком преимуществе, добиться впечатляющих успехов в борьбе с Антоновым.

73

12 октября Шлихтер шлёт новую телеграмму Ленину, в которой просит усилить воинские части губернии кавалерией и создать единое командование против сил мятежников в Тамбовской и соседних с ней, Воронежской и Самарской, губерниях.

"Окончательная ликвидация бандитского движения задерживается за отсутствием достаточного количества кавалерии. Бандиты продвигаются со скоростью 60-100 вёрст в день, наши пехотные части иногда теряют соприкосновение с ними. В последнее время шайки перебрасываются в Воронежскую и Саратовскую губернии, оттуда обратно в Тамбовскую.

Несогласованность с нами действий воронежского и саратовского командования, невозможность добиться полного согласования выдвигают вопрос о создании общего командования трёх губерний. Исходя из изложенного, губисполком постановил просить Вас срочно усилить действующие против бандитов части сильным кавалерийским отрядом; объединить вооружённые силы Тамбовской, Воронежской и Саратовской губерний одним командованием, причём руководящий центр командования следует оставить в Тамбове в целях преемственности работы, тем более, что очагом движения является Тамбовская губерния...

Телеграфируйте о Вашем распоряжении".

15 октября Ленин в ответ на телеграмму Шлихтера отправляет Склянскому записку: "Дайте РВСР поручение или, вернее, точный приказ добиться быстрой и полной ликвидации. О принятых мерах мне сообщить.

Председатель Совета Обороны Ленин".

В тот же день главнокомандующий войсками Республики Сергей Каменев отдал приказ командующему войсками ВНУС республики Корневу о принятии решительных мер по ликвидации антоновщины: "Предсовнаркома т. Ленин приказал в кратчайший срок ликвидировать бандитизм в Тамбовской, Воронежской и Саратовской губерниях, согласно телеграмме предгубисполкома т. Шлихтера № 13434 от 12 октября... Приказываю для ликвидации бандитизма в указанном районе принять самые крайние меры и срочно донести о принятых уже мерах и о тех, кои предложено предпринять".

Василий Степанович Корнев, в свою очередь, 19 октября направляет свой приказ тамбовскому командованию: "Товарищ Ленин вновь приказал подавить восстание скорейшим и примерным образом... Послать в данный момент подкреплений не представляется возможным. Посему используйте крайние меры для получения ресурсов из своей же губернии. Используйте весь имеющийся конский состав как военных учреждений, так и гражданских, равно отобранный у Антонова, а в необходимых случаях крестьянские средства для образования ездящей пехоты. Результаты вашей работы ожидаю в ближайшие дни".

Однако, в жизни всё оказывалось не так просто, как это представляли, сообразно письменным телеграммам и запискам, в Кремле. Против советской власти поднялись не единичные "бандиты" — поднялась крестьянская сила.

К середине ноября 1920 года, по данным архивов ВЧК, Александр Антонов практически полностью занял три уезда Тамбовской губернии. Причём, в тех же архивах приводится и цифра добровольно перешедших на сторону Антонова крестьян. Данные, сами по себе, весьма интересные и стоят того, чтобы их привести.

Итак, в Тамбовском уезде к означенному периоду антоновцами были заняты следующие сёла: Каменка (число крестьян, добровольно вступивших в Народную Армию, составило 5 процентов от общего числа жителей), Афанасьевка (30 процентов жителей), Александровка (25 процентов), Степановка (5 процентов), Хитрово (40 процентов), Протасово (10 процентов), Волхонщино (3 процента), Верхоценье (40 процентов), Понзари (40 процентов), Осиново-Лазовое (2 процента), Пановы-кусты (25 процентов), Павлодарово (40 процентов), Перикса-Гавриловка (0,5 процента), Княже-Богородское (1 процент), Коптево (3 процента). Причём, интересна и другая статистика: из общего числа мужиков в этих сёлах кулаки составляли всего 35 процентов, бедняки — 25, середняки, соответственно, 40 процентов.

В Борисоглебском уезде были заняты сёла: Туголуково (50 процентов добровольно перешло на сторону Антонова), Пустовалово (60 процентов), Репное (25 процентов), Моисеевская-Алабушка (1 процент), Подгорное (1 процент), Чикаревка (30 процентов), Отхожее (3 процента), Семёновка (3 процента), Берёзовка (1 процент). Процентное соотношение крестьянских слоёв в этих сёлах: кулаков — 50, бедняков — 20, середняков — 30.

В Кирсановском уезде установлена власть Антонова в сёлах: Инжавино (1 процент добровольцев), Трескино (30 процентов), Курдюки (25 процентов), Калугино (50 процентов), Богословское (50 процентов), Озерки (40 процентов), Лукино (20 процентов), Перевоз (3 процента), Чернавка (3 процента), Богданово (3 процента), Ржакса (3 процента), Паревка (30 процентов), Рамза (30 процентов). Здесь проживало 35 процентов кулаков, 25 — бедняков и 40 процентов середняков.

Чтобы окончательно закрыть вопрос о "бандитах-антоновцах", как их называли вожди большевизма, отметим, что из всей этой перечисленной массы добровольцев кулаки составляли всего 50 процентов. Мне кажется, лучшей характеристики того, что восстание Антонова являлось настоящей крестьянской войной, а не мятежом кучки (хороша кучка в десятки тысяч человек!) недовольных советской властью кулацко-эсеровских бандитов, и не может быть.

Коммунисты стали работать активнее. Одна за другой проводились уездные партийные и беспартийные конференции, выпускавшие по итогам этих конференций воззвания к трудовому крестьянству. Состоялась и губернская конференция. Она пришлась для коммунистов весьма кстати именно в тот момент, когда многотысячная армия Антонова, пожалуй, впервые с начала активных действий столкнулась с нехваткой зерна и других продуктов питания: грабившиеся ими до этого колхозы и совхозы были уже попросту обобраны, пришлось реквизировать запасы отдельных крестьянских хозяйств.

Тем не менее, Антонов готовил нападения на Тамбов, Кирсанов и Рассказово. Наиболее успешной была атака на Рассказово, пожалуй, самое слабое звено на Тамбовщине: там рабочие начали общую забастовку против властей из-за регулярного недополучения продовольственного пайка. Естественно, Антонову и не составило большого труда ворваться в этот городок, пополнив запасы ценного имущества и боеприпасов. Этот факт стал известен Ленину. В записке Дзержинскому он назвал это "верхом безобразия" и предложил "прозевавших это чекистов (и губисполкомщиков) Тамбовской губернии примерно наказать, послать туда архиэнергичных людей тотчас... дать по телеграфу нагоняй и инструкции".

Многие сельские учителя и фельдшеры переходили на сторону мятежников. И даже возглавляли сельские штабы, превращавшиеся затем в комитеты СТК.

Тридцать-сорок всадников врывалось в очередное село, собирали крестьянский сход, на котором и решались поставленные задачи, объединённые единым лозунгом: "Мы, антоновцы, теперь власть!". Выходили из подполья антоновские агенты и принимали на сходе резолюцию: "Долой вампиров-коммунистов! Долой Советы! Да здравствует Учредительное собрание! Все в ряды партизанской армии Антонова!".

Под всеобщее молчание принималась эта резолюция. Но мужики не расходились, ждали, что же будет дальше.

— Первым долгом нужно собрать всех коммунистов, советчиков, милиционеров, агентов разных и прочих кровопивцев, а там видно будет. Понятно всем?

Чего ж такое не понять. Мужики согласно кивали. А дальше было уже не для всех.

— Ну, расходись, мужики, а штаб останься.

Толпа расходилась, но не везде одинаково. Где молчком, где с одобрением, а где и с вопросами:

— Что, бишь, такое? Это что ж получается: коммунистов теперича не будет?

— Нам-то, пожалуй, всё равно. Кто бы ни был, хоть чёрт, лишь бы не трогали.

— Нет, старики, нам не сдобровать через эту шпану, — осмелился им возразить двадцатилетний парень, о котором в деревне знали, что это комисованный с фронта по болезни красноармеец.

Мужики оглянулись вокруг, нет ли рядом глаз и ушей антоновских: тогда ведь и им не сдобровать. Однако красноармейцу было всё равно. Он продолжал гнуть своё, но уже ни к кому не обращаясь:

— Видно, отсюдова нужно удирать подобру-поздорову, а то придётся с вами вместе расплачиваться перед своими же товарищами.

Мужики же решили, пока не поздно, разойтись по своим домам:

— А ну, как в штаб этот донесут, пропадёшь не за понюх табаку.

Значительное оживление стало наблюдаться на хуторах между Верхоценьем и Александровкой, вплоть до Каменки. Так, на Козолаевских и Олонцовских хуторах эсер Александр Павлович Олонцов с сыном Иваном организовали свой отряд. В районе же деревни Александровка создан отряд под командованием Гаврилы Сергеева и фельдшера Ивана Морозова. В деревне Бахаревка верховодил Егор Камбаров...

Из многих волисполкомов стали поступать донесения о налётах антоновцев. Началась лёгкая паника. Волостные исполкомы вновь начинают стихийно эвакуироваться. Вот выдержки из донесения Каменского волисполкома, эвакуировавшегося на станцию Чакино:

"Особо уполномоченному Губвоенсовета и Губкомпарта т. Белякову. Донесение. Работа ВИК идёт совершенно плохо ввиду частого появления разведки банд Антонова. Работу производим почти подпольно. Вывоз продовольствия невозможен без реальной военной силы ввиду угроз со стороны населения и банды. В населении волости идёт полная анархия. Лес при дер. Волхонщине вырублен почти до основания. ВИК приостановить не в силе. Канцелярских принадлежностей нет. Некоторые отряды Красной армиипроизводят полное безобразие".

Из других волостей сводки были почти идентичными. Действия красноармейцев только подливали масла в огонь. К концу октября начались усиленные нападения антоновцев на волостные исполкомы с захватом в плен и убийством ответственных работников. Коммунисты вынуждены были все волисполкомы эвакуировать, а вместо них на местах организовать ревкомы со всеми их правами и полномочиями. Декретом же губернского ревкома объявлена добровольная явка дезертирам и всем мятежникам, сознательно или бессознательно пришедшими к Антонову. Ревкомы были созданы в Сампуре, Ивановке, Знаменке, Княже-Богородском и Большой Липовице под общим руководством Сампурского ревкома. Впрочем, являться с повинной партизаны пока особо не спешили. Не пришло ещё, видно, время.

74

В первых числах ноября 1920 года отряд Григория Колесникова напал на продотряд в воронежской слободе Старая Калитва. Из 60 продотрядовцев в живых осталось только сорок. А 7 ноября, в день третьей годовщины октябрьского переворота, рано утром, будоражащие душу звуки набата понеслись над соседней слободой Новая Калитва и её окрестностями.

Крестьяне, привыкшие ко всяким неожиданностям, с тревогой выскакивали из своих жилищ. Уж не пожар ли? К счастью, ни кровавого зарева, ни его отблесков вокруг не было видно. Лишь по улице скакали всадники, громко покрикивая на мужиков:

— Все на площадь! На сход!

Довольно быстро площадь заполнилась людьми, зашумела, заколыхалась. Ни одного милиционера, ни одного работника слободского Совета и видно не было. Их своевременно разогнали конники, с карабинами за плечами и обрезами в руках.

— Тише! — вдруг пронеслось над толпой.

Люди притихли, повернули головы в сторону слободского Совета, на крыльце которого показалось несколько человек.

— Граждане слобожане! Сейчас вам скажет слово командир повстанцев революционного времени Григорий Колесников, — выкрикнул стоявший на крыльце довольно щуплый, с трясущейся бородкой и обрезом в руке мужичок.

— Гляди-ко, Петро, и вправду Гришка Колесников, — толкнул локтем в бок соседа лохматый, крепкий мужик.

— Он! — подтвердил сосед. — Токмо ещё весной, кажись, служил он у красных.

— А тут либо у красных, либо против. Кому как ндравится, — вступил в разговор третий.

Колесников же уже начал говорить, выступив чуть вперёд. Сначала посочувствовал братьям-крестьянам, хозяйство которых подорвала сначала война, а потом голодранцы-большевики. Затем прошёлся по городским рабочим, привыкшим бездельничать и сидеть на шее у мужика-пахаря.

— Те, кто хорошо работал, позволяли себе покупать продукты у крестьян, а бездельники-голодранцы, как в селе, так и в городе, привыкли сидеть на шее у крестьянина. Комиссары совершили захват власти именно с помощью таких голодранцев, а когда поняли, что хлеб им просто так никто отдавать не будет, ввели свою продразвёрстку, подчистую выгребая из наших закромов всё, что мы собрали своими руками.

— Правильно говоришь, Григорий! — выскочил на крыльцо дородный мужик, слегка оттеснив Колесникова. — Самим жрать нечего, а коммунисты твердят одно: "Давай хлеб!" Надо смертью казнить тех, кто за ним из городов пришёл. И тем, кто городским комиссарам помогает, пощады не давать!

— Верно гутаришь!

— Бей комиссаров!

— Бей продотрядчиков!

Колесников подождал, пока утихнет шум, и продолжил:

— Мы сами должны защитить себя от комиссародержавия! Кроме нас этого никто не сделает! К оружию, мужики! И горе тому, кто откажется идти с нами!

Мужикам всё стало ясно. Отстаивать своё добро, конечно, хорошо. Но где гарантия, что завтра тебя в Чека не загребут? С другой стороны, не пойдёшь к Колесникову, и хату спалят, и детей не пощадят...

В один день к Колесникову присоединилось почти тысяча человек. Но эта силища повернула по-своему. Местных кулаков не устраивала фигура Григория Колесникова как верховного атамана. Как говорится, рылом не вышел. И сход тут же предложил свою кандидатуру — однофамильца Григория, Ивана Колесникова, бывшего унтер-офицера царской армии, убеждённого эсера, сына богатого кулака, дезертировавшего год назад из Красной Армии.

В помощь Ивану Колесникову был создан военный совет из пяти человек, куда вошёл и Григорий Колесников. Так начался в Воронежской губернии колесниковский мятеж. Как водится, поначалу советские власти не придали серьёзного значения этому мятежу. На его подавление были брошены лишь разрозненные подразделения Красной Армии и отдельные отряды, сформированные из местных коммунистов. Куда таким бойцам до организованных мятежников, к тому же, быстро, как на дрожжах, растущих количественно: уже буквально через две недели к Старокалитвенскому полку присоединился Новокалитвенский; во главе первого Иван Колесников поставил своего однофамильца Григория, второй возглавил некий Пархоменко. Спустя некоторое время у мятежников появляется и своя кавалерия во главе с Иваном Поздняковым. И лишь после этого воронежские власти спохватились.

На юг губернии выехали губвоенком Фёдор Мордовцев и заместитель председателя губисполкома, бывший председатель губчека Николай Алексеевский, которого на этом посту сменил Дмитрий Кандыбин. На станции Евстратовка они создали штаб по борьбе с бандитизмом и срочно сформировали две ударные группировки — северную и южную. При каждом уездном военном комиссариате сформированы кавалерийские отряды численностью в 30-50 человек. Кроме того, в распоряжение Мордовцева и Алексеевского прибыли фронтовая кавалерийская бригада, батальон 22-х воронежских пехотных курсов комсостава с пулемётной командой, артиллерийские батареи и бронепоезд.

Такой силище противостоять было сложно. И вскоре мятежников выбили из Старой и Новой Калитвы. Пытаясь вырваться из окружения, Колесников бросился в сторону Богучара, но и здесь потерпел поражение. Сильные бои шли под Евстратовкой, Криничной и Твердохлебовкой.

Однако решающего перелома всё не наступало. На смену погибшим повстанцам приходили новые.

В начале декабря из Воронежа пришла срочная телеграмма. Разрабатывавших решающую операцию по борьбе с группировкой Ивана Колесникова Мордовцева и Алексеевского срочно вызывали в Воронеж на пленум губисполкома, намеченный на 12 декабря. Оба поспешили на пленум, взяв с собой лишь небольшой отряд для охраны.

К вечеру кони притомились, шагая по глубокому снегу. С большим трудом добравшись до деревни Скнаровки, решили здесь остановиться и заночевать. Об этом тут же стало известно Колесникову. Не долго думая, тот направил в Скнаровку один из своих отрядов. Бой был коротким — силы оказались слишком неравными. Мордовцев, Алексеевский и весь их отряд был разгромлен. В плен не брали никого.

Колесников торжествовал. Он получил не только хорошую передышку, но и быстро пополнил ряды своего поредевшего в беспрестанных боях войска.

75

Дзержинский собрал правление ВЧК с приглашением на него руководства тамбовской и воронежской губернских чрезвычайных комиссий. Необходимо было что-то срочно решать в связи с мятежом Антонова, во-первых, и во-вторых, появилось важное сообщение из Тамбова. "Железный" Феликс, по просьбе Ленина, взял ситуацию с антоновщиной под личный контроль и делом его чести было выйти из этой ситуации победителем. И предпосылки к тому появились именно сейчас, осенью двадцатого года.

— Я бы хотел, чтобы товарищ Тараскович доложил нам об успехах тамбовских чекистов. От этого может зависеть и общий успех в борьбе с эсеро-кулацким бандитизмом Антонова.

Дзержинский обвёл своим острым, колющим взглядом присутствующих и оценил их спокойствие и решительность. Когда его подчинённые находятся в таком состоянии, с ними можно горы свернуть. Наконец Дзержинский глянул на Тарасковича и тот понял, что он может начинать доклад.

— В октябре сего года нашими, тамбовскими, чекистами были ликвидированы два областных эсеровских комитета, которые политически руководили восстанием. После этого разгрома по всем нашим данным в городе не должно было остаться ни одной эсеровской организации. Все, даже неактивные, эсеры, были взяты под тщательнейшее наблюдение. Но наблюдение какое-то время не давало никаких результатов. Между тем, антоновский главный оперативный штаб и волостные повстанческие организации по-прежнему получали из Тамбова весьма точные сообщения о состоянии и передвижениях Красной Армии. Из Тамбова же приходили в деревню политические директивы повстанцам и призывы — не падать духом, так как "помощь близка", "в Москве и Питере власть большевиков уже свергнута" и т.д. В целях обнаружения источника и авторов этих документов нами были сделаны по городу Тамбову массовые изъятия политически подозрительного элемента. Оно обнаружило: первое, что кое-кто из членов партии, в том числе и весьма ответственных работников, поддерживали такие "связи", которые уже сами по себе являются подозрительными; второе, что ключ к разгадке на этот раз надо искать не среди эсеров или меньшевиков, а — правее.

Тараскович сделал паузу, вытерев носовым платком выступившие на лбу капельки пота. Остальные присутствовавшие молчали, ожидая продолжения доклада. Дзержинский закурил, отгоняя от себя рукой дым от папиросы.

— Искусными приёмами, пользуясь эсерами, перешедшими на нашу сторону, губчека в конце концов, раскрыла секрет. И теперь, товарищи, я с гордостью могу сказать, что нам удалось выйти на резидента антоновцев в Тамбове, через которого бандиты получали директивы эсеровского ЦК и вообще были связаны с внешним миром. Его дом был тем каналом, по которому в тамбовские леса направлялись боевики, агитаторы, пропагандистская литература, медикаменты оружие, донесения эсеровской разведки и прочие сведения воинского характера.

— Вы нас уже заинтриговали, товарищ Тараскович, — заговорил Склянский. — Может теперь уже и фамилию этого человека назовёте?

— Конечно, назову. Это — довольно известный адвокат Фёдоров. Весьма замечательная личность, между прочим. Проходимец ещё тот! У антоновцев он известен, как эсер под фамилией Горский, хотя на самом деле является видным кадетом и ярым врагом Советской власти.

— Вы можете коротко охарактеризовать его? — попросил Дзержинский.

— Да, конечно! Гражданин Фёдоров — бывший тамбовский присяжный поверенный, бывший домовладелец и землевладелец, устроившийся в Тамбове под видом представителя Петроградской конторы по закупке лошадей. Как я уже сказал, он известен у эсеров под фамилией Горский, и, по нашим данным, является фактическим руководителем главного оперативного штаба Антонова. Кроме того, он держит прямую связь с петроградскими контрреволюционерами, а также со знаменитым Всепрокукишем, а через главного воротилу Всепрокукиша, кстати, также бывшего тамбовского землевладельца и кадета Кишкина держит связь с заграничными центрами белогвардейщины. Фёдоров чрезвычайно искусно конспирировал, имел несколько квартир, держал связь с советскими работниками, изображал из себя самого последнего спекулянта, которому в высокой степени наплевать на все политические вопросы. Впрочем, почему изображал? Он им и является: он широко известен спекуляцией золотом и драгоценными камнями, а в последнее время ещё и лошадьми, которые бандиты ему сдавали на комиссию для продажи. От бандитов Фёдоров тщательно скрывает своё лицо. Но мы его всё-таки вычислили. Брать пока не стали. Установили постоянную слежку. Нам важно нащупать его контакты и связи. И наша неспешность, в данном случае, принесла свои плоды. Нам удалось выследить неоднократно посещавшего Фёдорова-Горского начальника связи главного оперативного штаба бандитов, эсера Донского.

— Вот как? Это уже интересно! — Дзержинский затушил папиросу о дно пепельницы.

— Да, именно так, Феликс Эдмундович, — Тараскович перебирал несколько листов бумаги, лежавшие перед ним.

— Занятная история, — кивнул Склянский. — Вы продолжаете следить за Фёдоровым-Горским?

— Разумеется!

— Это очень хорошо! — резюмировал Дзержинский. — Мы должны через него или даже с его помощью проникнуть в антоновский главоперштаб. Под любым предлогом нам нужно вывезти в Москву этого "главнокомандующего" Антонова и его ближайших сподручных. Это сложная и рискованная операция. Для её осуществления нужен человек, беспредельно преданный Советской власти, с железными нервами, готовый на мучительную смерть за дело революции, хорошо политически подготовленный, знающий программные и тактические установки партии эсеров. Понимаю, что поиск такого человека может затянуться, но нужно искать, товарищи. Ищите в Москве, в Тамбове, в Воронеже, где угодно. Считайте это поручением партии и Владимира Ильича.

Совещание закончилось далеко за полночь. Довольный своим докладом, Тараскович направился к телеграфу, отбивать телеграмму в Тамбов.

76

В ноябре 1920 года Антонов перешёл в решительное наступление, на сей раз на Тамбовщине. Сил у него уже было достаточно для того, чтобы не бояться сражений даже с немаленькими соединениями Красной Армии, да и неплохо пригодился опыт, полученный в боях с регулярными частями в Саратовской и Пензенской губерниях. 14 ноября на заседании командного состава всех партизанских отрядов была образована единая партизанская армия Тамбовского края и создан главный оперативный штаб из пяти человек во главе с Антоновым. Кроме него, в состав главоперштаба вошли: Токмаков, Богуславский, Губарев, Митрофанович.

В очищенных от коммунистов сёлах антоновцы осуществляли мобилизацию всего мужского населения в возрасте от 18 до 55 лет, создавая, таким образом, из мобилизованных мужчин нескольких сел целый полк. Всякое уклонение от мобилизации каралось немедленной расправой. Впрочем, не лучшим образом поступали и коммунисты. Расправа же с последними и вовсе была жестокой. Так, один из чудом уцелевших от такой расправы антоновцев коммунист в декабре 1920 года докладывал в ЦК РКП (б) и ВЧК следующее: "В деревнях при поимке товарищей коммунистов они терзают их, отрезая сперва конечности, выкалывая глаза, вскрывают живот и, набив бумагой и опилками, зажигают живые факелы; насытившись вдоволь муками своих жертв, они изрубливают их и оставляют трупы на земле для кормёжки собак, и под страхом смерти никто не смеет убрать трупы, пока банда не скроется. Жертвою этих зверей падают не только товарищи коммунисты, но также и их семьи, и их имущество, и сами жилища сжигаются дотла".

Антонов сумел наладить прекрасно работавшую систему оповещения и организованную сеть информаторов. Суть её состояла в следующем: в каждом селе он создал комендатуру, следившую за всеми передвижениями красных и державшую связь с основным ядром партизанской армии, передавая всякого рода сведения от деревни до деревни довольно точно; насадил сеть вооружённых команд для охраны внутренней безопасности и связи — "ВОХРА"; создал ряд центров, которые вели чисто политическую работу: подготавливали созывы съездов крестьян и вырабатывали разного рода воззвания и инструкции, распространявшиеся среди крестьянства. Впрочем, и чекисты не сидели сложа руки: довольно скоро у них появились списки всех комендантов и других ответственных работников СТК и партизанской армии.

Под селом Богословка антоновцы напали на пехотный полк под командованием некоего Воробьёва, практически разбили его наголову и отбили артиллерийское орудие. Под прикрытием пушки, Антонов начинает действовать гораздо смелее: разбирает железнодорожную ветку Тамбов-Балашов, по которой постоянно курсировала бронелетучка красных, лишив, тем самым, своего врага преимущества в технической оснащённости. Причём, не мудрствуя лукаво, антоновцы гнули рельсы в дугу при помощи лошадей, разбирали пути на расстоянии 10-15 вёрст с двух сторон. Таким образом, они пытались полностью обезопасить себя от угроз со стороны бронепоезда. Впрочем, командир бронелетучки Соленков каким-то чудом спасает своё бронедетище от уничтожения: красноармейцы, под градом пуль и не считая жертв, прокладывали рельсы заново и двигали бронелетучку навстречу своим частям. Этот "железнодорожный" бой длился почти шесть часов с короткими перерывами, и закончился спасением красного бронепоезда.

К тому времени части Отдельной конной группы под командованием Бриммера прибыли на станцию Чакино, где предполагали сделать небольшой привал и дать отдохнуть не только бойцам, но и лошадям. Но не тут-то было. К Бриммеру явился посыльный от командующего войсками Воронежского военного округа Редзко с приказом немедленно, в течение 24-х часов отбить у Антонова орудие, потерянное в селе Богословка полком Воробьёва. Впрочем, прежде, чем пакет с приказом командующего доставили Бриммеру, с его содержанием ознакомился Александр Антонов, поэтому все передвижения красноармейцев ему были известны заранее. И когда красноармейцы появлялись в нужном месте, антоновцев там уже не было: меняя свежих лошадей в сёлах, они делали перегоны по 60-100 вёрст в сутки. Из Кирсановского уезда мчались в Борисоглебский, оттуда в Моршанский, затем в Козловский, Тамбовский и обратно, заглядывая даже в Воронежскую и Пензенскую губернии. Во время же непродолжительных стоянок, Антонов приказывал по-прежнему разбирать железнодорожные пути, совершать набеги на совхозы и устанавливать в сёлах свою власть. Этим он добивался того, что красная кавалерия, не имея возможности менять коней, выбивалась из сил. Именно это больше всего и злило Бриммера. Он искал какого-то противоядия, неожиданного хода. Держал в тайне от всех свои планы.

Наконец, это сработало. Неожиданным наскоком 11 ноября он оказался рядом с одним из антоновских полков у сел Верхоценье-Понзари. Несмотря на почти двукратный численный перевес антоновцев, разозлённый Бриммер решил-таки дать им бой. Наглость и напор красного командира обратили в бегство антоновцев: из полутора тысяч партизан, почти триста остались лежать изрубленными на земле. В качестве трофеев Бриммеру досталась та самая пушка Воробьёва, да ещё в придачу много винтовок, пулемётных частей, лошадей и повозок.

Однако этот частный успех красноармейцев пока ещё не мог переломить общую ситуацию. Пополнив свои отряды в сёлах Паревка и Рамза, Антонов двинулся на Инжавино. Конница Бриммера вновь потеряла из виду антоновцев и, вследствие этого, не смогла защитить этот важный торговый центр Кирсановского уезда.

Но, несмотря на это, маленький гарнизон, состоявший в основном из чекистов, восемь часов удерживал Инжавино. Тем не менее, село было взято антоновцами. Практически все чекисты погибли. Железнодорожную станцию и все пакгаузы сожгли. Всех коммунистов и советских служащих ждала плохая участь — антоновцы не пожалели даже четырнадцатилетнего мальчика, служившего рассыльным в политотделе. На волне этого успеха, антоновцы ворвались в село Верхнее Спасское Тамбовского уезда, где также вырубили весь чекистский гарнизон. Только одному удалось вырваться и бежать ночью, в лютый мороз, босиком и раздетому, целых семь вёрст до Рассказово.

Лишь поздно вечером красная кавалерия подошла к Инжавину. Антоновцев, естественно, там уже не было. Не дав, как следует, отдохнуть своим бойцам, Бриммер приказал идти по следу партизан. Глубокой ночью, усталые и измученные, красные вошли в село Болотовку, где всё-таки и остановились на отдых. Выслали разъезды и выставили посты. Был отдан приказ задерживать всех, кто конно или пеше будет проходить через село или его окрестности, и доставлять их в штаб конной группы.

И здесь красным, пожалуй, впервые за последнюю неделю повезло: один из разъездов остановил подводу с двумя седоками и доставил их в штаб.

— Кто такие? — грозно спросил пленников Михаил Дударев, комиссар конной группы. — Куда путь держите?

Мужики молчали. Впрочем, Дударев обратил внимание, что один из двух готов заговорить, но его удерживает другой.

— Если вы бандиты, то лучше сознаться сразу и раскаяться, тогда оставим вас в живых.

— Крестьяне мы, — наконец, не выдерживает наиболее слабый. — Из села Озерки.

Дударев молчал, ожидая дальнейшего рассказа. Но второй мужик грозно глянул на своего односельчанина и тот снова замолчал.

— Приходько! — позвал часового Дударев. — Уведи этого, — кивнул он на второго мужика.

Оставшись наедине с комиссаром, первый мужик снова заговорил.

— Ехали мы в Осиновку с приказом от Александра Степаныча к Токмакову.

— А что в Осиновке?

— Так это, Токмаков там квартирует со своим штабом.

— Приказ где?

Мужик молчал, опустив голову.

— Приказ где, спрашиваю? — сурово прикрикнул Дударев и расстегнул кобуру. — Отвечай, коли жить хочешь.

— Выбросили мы его.

— Как выбросили? — опешил Дударев.

— Когда ваши нас хотели заарестовать, Потап и велел выбросить пакет в снег.

— Где это было?

— В пяти вёрстах от Болотовки, около двориков.

— Место указать сможешь?

— Так темно же было.

Дударев вынул из кобуры револьвер и покрутил им перед лицом мужика.

— А я сейчас тебе вот этим посвечу.

— Но на память я покуда не жалуюсь. Попробую вспомнить.

— Попробуй, попробуй, — довольно кивнул Дударев и вновь позвал часового.

— Приходько! Немедленно ко мне Сныткова.

Явившемуся к нему командиру отделения, Дударев приказал:

— Снытков, сажай своё отделение на коней, бери с собой вот этого красавца, за которого отвечаешь головой, и дуй с ним к Болотовке. Он должен найти то место, куда они выбросили один очень важный документ. Всё понял?

— Так точно!

— Документ доставишь в штаб к товарищу Бриммеру, я тоже иду к нему.

— Слушаюсь!

Отделение скрылось в ночи. И вернулось уже утром, когда ленивое зимнее солнце опускало на землю свои жёлтые ноги-лучи. Вернулись счастливые, с чувством выполненного долга. Снытков лично вручил пакет Константину Бриммеру. Тот, вдруг задрожавшими пальцами, вскрыл почти не промокший, несмотря на то, что всю ночь пролежал в снегу (снег, правда, был сухой) пакет, пробежал глазами по строчкам боевого приказа Антонова командующему 2-й Народной армией Токмакову. Передал бумагу Дудареву, сам отошёл чуть в сторонку и стал разминать в руках папиросу. Прикурил.

Дударев тоже стал читать:

"Инжавинский гарнизон разбит, красноармейцы перерублены, взято 3 пулемёта, всё оружие, станция разрушена. Наши силы несокрушимы. Краснопузые тают, как снег весною. Нам для подкрепления своих сил оружием необходимо занять город Кирсанов. Вам я приказываю немедленно выступить по направлению к г. Кирсанову и повести наступление с северо-восточной стороны, а я буду наступать с южной, не теряйте времени, скоро встретимся. Лица, посылаемые мною с этим боевым приказом, вполне надёжные. Действуйте.

Начальник штаба Революционной Народной Армии Антонов".

Снова отдых откладывался на неопределённое время. Бриммер срочно собирает штаб и отдаёт приказ: 1-й кавполк Переведенцева срочно выслать в Осиновку — отрезать путь Токмакову, напасть неожиданно и разбить. Остальные части бросить на главные силы Антонова, который находился в Озерках.

Неожиданность сыграла свою роль, но лишь частично: полк Переведенцева действительно застал Токмакова под Осиновкой, и после жестокого боя нанёс ему чувствительное поражение — было убито несколько сотен партизан, захвачено три пулемёта, много патронов, винтовок-обрезов и обоз. Зато главные силы кавалерийской группы во главе с самим Бриммером в село Озерки опоздали — Антонов оттуда уже ушёл.

Впрочем, и ещё одна цель этого рейда была достигнута — нападение антоновцев на Кирсанов не состоялось. Точнее, оно было перенесено Антоновым на более поздний срок.

Одновременно Александр Богуславский действовал на другом направлении — в Жердевском районе он захватил село Сукманку, установив там власть Союза Трудового крестьянства, после чего двинулся на Мучкап. Большевики здесь и в других местах, борясь с антоновщиной, использовали свою уже испытанную тактику: брали заложников из местных жителей и держали их до тех пор, пока село или деревня не выдавала семьи партизан.

25 декабря 1920 года Ленин уважил просьбе делегатов от Тамбовской области, присутствовавших на проходившем в те дни в Москве VIII съезде Советов, и встретился с ними. Главное, о чём просили председателя Совнаркома тамбовчане, было выделить дополнительные военные силы.

— Оружие, войска мы вам пришлём, — ответил Ленин. — Но мне кажется, что мятеж можно подавить не только силой.

— А как же ещё бороться с врагами? — удивился глава делегации Шлихтер.

— Убеждением.

— Антоновцы зверствуют.

— Но состав мятежников не однороден. Подавив мятеж силой, мы ещё не добьёмся победы. Не забывайте психологию крестьянина. Страшна не та "сухаревка", которая была на Сухаревской площади Москвы, а та "сухаревка" страшна, которая сидит в душе каждого единоличного крестьянина.

И Ленину хотелось поглубже окунуться в эту крестьянскую душу. Он попросил делегатов, напоследок, направить к нему в самое ближайшее время группу тамбовских крестьян, сочувствующих антоновцам. В этом смысле Ленин был весьма дотошным человеком, он стремился дойти до всего сам, своим умом, своими наблюдениями.

77

Ещё летом 1920 года в Омске эсерами был организован "Сибирский крестьянский союз", ставший центром антибольшевистских сил в Сибири. Возглавил его бывший член ЦК партии народных социалистов В.И Игнатьев. В основе программы деятельности этого союза лежала идея и тамбовского СТК — свержение коммунистической диктатуры пролетариата и установление "крестьянской диктатуры — истинного народовластия".

Во второй половине 1920 года была создана широкая сеть его местных органов: практически во всех губернских центрах Западной Сибири (Омске, Новониколаевске, Барнауле, Красноярске, Тюмени, Тобольске и Акмолинске) появились губернские же отделы СКС. Далее, по нисходящей — уездные комитеты, волостные "десятки" и сельские "пятёрки". В сентябре того же года к Союзу примкнула офицерская монархическая организация во главе с Н. Густомессовым, кадры которой оседали в деревнях под видом демобилизованных из Красной Армии родственников местных жителей. Главной их задачей была военная подготовка к мятежу.

Сибирский крестьянский союз работал весьма успешно, тем паче, что большевики своими ошибками сами помогали увеличивать число своих противников, не только, разумеется, среди кулаков, но и среди середняков и даже части бедняков. Лозунги были всё те же: "Долой продразвёрстку!", "Советы без коммунистов!", "Да здравствует Учредительное собрание!".

Наконец, в самом начале 1921 года пришла пора действовать. Согласно полученным директивам от заграничного центра эсеров, возглавляемого Виктором Черновым, в некоторых уездах Тюменской, Челябинской и Омской губерний были проведены демонстрации женщин против продразвёрстки. К началу открытого вооружённого восстания, 31 января, были образованы сельские и волостные штабы мятежников, а их отряды (учитывая уже богатый тамбовский опыт Александра Антонова) сведены в роты, батальоны, полки и дивизии по типу территориально-милиционных формирований. Общая численность мятежного войска, буквально за считанные недели, достигла ста тысяч человек. Во главе его встал главком Владимир Родин, бывший поручик колчаковской армии. Он разбил свою армию на четыре фронта.

Уже к середине февраля Ишимо-Петропавловский мятеж (как его официально именовали) охватил почти всю Тюменскую, значительную часть Омской губерний, Курганский уезд Челябинской губернии, Камышловский и Шадринский уезды Екатеринбургской губернии, наконец, район нижнего течения реки Обь, Кокчетав и Петропавловск. Численность восставших достигла нескольких сот тысяч человек. Ещё в начале февраля мятежники перерезали железнодорожную магистраль Омск-Челябинск на участке станция Петухово — станция Лебяжье и три недели удерживали её в своих руках, лишив центр России не только железнодорожной, но и телеграфной связи с Восточной Сибирью. Железнодорожные пути разбирались, рельсы увозились в неизвестном направлении, телеграфные столбы спиливались, мосты разрушались. 21 февраля под ударами мятежников пал Тобольск, затем Петропавловск, Ишим, Ялуторовск. В осаде оказались Курган и Акмолинск. Жестокости хватало с обеих сторон. За эти три недели мятежники убили около пяти тысяч партийных и советских чиновников. Были разгромлены и разграблены продуктовые склады.

По указанию Москвы, Сибирское бюро ЦК РКП (б) стало предпринимать срочные меры для ликвидации мятежа. 12 февраля при Сибирском революционном комитете была образована полномочная тройка в составе председателя Сибревкома Смирнова, помощника главнокомандующего Красной Армии по Сибири Шорина и председателя сибирской ЧК Павлуновского. Этой тройке переподчинили все имевшиеся в наличии в Сибири вооружённые силы и местный административный аппарат в районах, охваченных мятежом. Везде было введено военное положение и проведены мобилизации. Кроме того, в Сибирь были переброшены части стрелковых дивизий, несколько кавалерийских и стрелковых полков, четыре бронепоезда и многочисленные войска ЧОН. Опять же, наученные горьким опытом пока безуспешной борьбы с антоновщиной, большевики стремились одним махом уничтожить "эсеровско-кулацкую заразу".

В тот же день, 12 февраля, Сибревком издал приказ: "В последние дни замечается порча железнодорожного пути на разных участках Омской железной дороги. Отдельные группы белогвардейцев распространяют среди населения слухи о том, что Советская власть в Омске, Екатеринбурге и Челябинске пала, и понуждают население разрушать путь, угрожая наказанием за отказ от участия в разрушениях. Сибирский революционный комитет объявляет, что все лица, захваченные во время нападения на железную дорогу, будут расстреливаться на месте без суда. Жители сел и деревень, расположенных в десятивёрстной полосе по обе стороны от железной дороги, несут ответственность жизнью и имуществом за целость железнодорожного пути и телеграфной сети.

Настоящий приказ прочитать во всех сёлах и деревнях, расположенных вдоль Омской ж.д., и расклеить на всех станциях и разъездах".

Если же учесть, что в это время на Тамбовщине антоновцы перерезали часть Юго-Восточной железной дороги, то большевики оказались в незавидном положении: хлеб в центр не поступал ни с юга, ни из Сибири, основных житниц России. 16 февраля Ленин отправил срочную телеграмму в Сибирский комитет по продовольствию:

"Ввиду обострившегося до крайности положения (с) продовольствием республики, предписываю (в) порядке боевого приказа, напряжением всех сил повысить погрузку (и) отправку хлеба центру до максимума. Ежедневно (по) прямому проводу сообщайте лично мне и Наркомпроду: первое — наличие на станциях желдорог, второе — количество подвезённого (к) станциям хлеба за сутки, третье — погрузку хлеба за сутки, отдельно — центру, отдельно — местная; четвёртое, если был недогруз — причины последнего. Предсовобороны Ленин".

Но, видимо, угрозы большевиков подействовали сильнее, чем угрозы мятежников. Уже к 18 февраля была разгромлена одна из крупных группировок партизан численностью до трёх тысяч человек, располагавшаяся вдоль железнодорожной линии Омск-Тюмень с центром в селе Голышманово. К 26 февраля железнодорожный путь в Москву был практически восстановлен и даже отправлены первые семь эшелонов с хлебом. В первых числах марта восстановлен путь Омск-Челябинск. В конце марта-начале апреля вся Ишимско-Петропавловская группировка была разгромлена большевиками. К середине мая восстановлена советская власть в Тобольском и Кокчетавском районах. Дольше всего сопротивлялись партизаны на севере. В низовьях Оби — едва ли не до середины лета. В этой глубинной российской междуусобице погибло не менее двух тысяч красноармейцев, свыше пяти тысяч советских и партийных работников и десятки тысяч крестьян, точное количество жертв среди которых никогда в истории России (ни до, ни после этого) и не считали.

Тем не менее, и это восстание сыграло против большевистской политики продразвёрстки. Она была отменена и заменена продналогом.

78

В начале 1921 года общая численность армии Антонова достигла почти 50 тысяч человек. Он разделил армию на четыре крупные подвижные группировки. К югу от Кирсанова (в районах сел Рамза — Инжавино) действовала группа под командованием самого Антонова, к югу от села Рассказова — группа Токмакова, к северу от Тамбова (в районе Чернёное — Пахотный Угол) действовала группировка Селянского, наконец, в районе станции Жердевка — отряд Богуславского. В январе-феврале девятитысячный отряд Антонова вторгся в Балашовский и Сердобский уезды Саратовской губернии и захватил станцию Ртищево, вновь перерезав железнодорожную ветку до Москвы. В марте им же был занят Чембарский уезд Пензенской губернии. Кроме того, в Воронежской губернии, в Бобровском и Новохоперском уездах, действовал пятитысячный отряд Ивана Колесникова. Он разбил свой отряд на четыре кавалерийских полка, имел несколько десятков пулемётов и даже целую батарею из четырёх орудий. Ещё осенью Колесников установил связь с Антоновым и его штабом, который присвоил отряду Колесникова наименование 1-го Богучарского полка. В марте же Колесников захватил и какое-то время удерживал несколько населённых пунктов Воронежской губернии. Лишь с большим трудом и немалыми потерями красноармейцам удалось их освободить. После чего Колесников окончательно перебрался на Тамбовщину к Антонову.

Собственно же саратовский отряд возглавлял также кулак Попов, который тоже весной влился в собственно Народную армию.

Обеспокоенный медлительностью военного командования и незначительностью успехов в борьбе с Антоновым, Ленин 6 февраля отправил Эфраиму Склянскому свою очередную записку: "Пусть два раза в неделю мне дают краткие, самые краткие итоги борьбы с бандитизмом". В тот же день тому же адресату прислал ещё одну:

"Закажите мне краткий доклад Главкома (с краткой схемой размещения банд и войск) о том, что делается.

Как используется вполне надёжная конница?

— бронепоезда? (Рационально ли они размещены? Не курсируют ли зря, отнимая хлеб?)

— броневики?

— аэропланы?

Как и сколько их используется?

И хлеб и дрова, всё гибнет из-за банд, а мы имеем миллионную армию. Надо подтянуть Главкома изо всех сил".

В январе части Красной Армии предприняли против антоновцев две крупные операции, в феврале — четыре, в марте — целых восемь. В конце февраля они сильно потрепали трёхтысячный отряд партизан под селом Богуславским. Пытаясь выйти из-под удара, антоновцы отступили в Чембарский уезд Пензенской области. В марте шеститысячный отряд антоновцев потерпел поражение под Тамбовом.

В январе 1921 года сильно истощились губернские продовольственные запасы. А это, в свою очередь, заставило большевиков резко увеличить объем продразвёрстки для того, чтобы обеспечить города губернии хлебом и продуктами питания (вместо заявленных ранее 50 процентов урожая ярового хлеба во многих уездах, в том числе объятых мятежом, стали взимать все сто процентов). Дополнительная развёрстка, естественно, усилила недовольство крестьян, что резко увеличивало численность Народной армии Антонова.

С 20 января была прекращена выдача хлеба гражданскому населению Кирсановского уезда, за исключением детей.

Совет Народных комиссаров в конце января срочно направил в Тамбов своего полномочного представителя — наркома просвещения Анатолия Луначарского. Тот был поражён состоянием дел, голодом среди рабочих и служащих, нехваткой топлива, и 2 февраля направил срочную телеграмму в Кремль:

"...В Тамбове находится значительное количество хлеба, фуража, между тем рабочие не получают пайков около двух месяцев, сильное недовольство, особо нежелательное ввиду тяжёлого военно-политического положения. В Костроме, Рязани при малых запасах рабочие получают фунт в день, очевидно, какое-то нелепое недоразумение, требуется распоряжение центра, немедленно установить нормальный паек фабрично-заводским рабочим крайне важно".

7 февраля народный комиссариат по продовольствию в лице руководителя отдела по распределению продовольствия А.Б. Халатова дал директиву тамбовскому губпродкомиссару: "Принять решительные меры по удовлетворению рабочих бронированных предприятий Тамбовской губернии, членов их семей продпайком по нормам, указанным распоряжением Наркомпрода и срочно сообщить о ресурсах, имеющихся в тамбовском губпродкоме".

12 февраля Центральная межведомственная комиссия по борьбе с бандитизмом под председательством Феликса Дзержинского приняла решение усилить тамбовскую Губчека опытными работниками и послать в губернию как можно большее число ответственных организаторов-коммунистов, численностью до пятисот человек. От ВЧК в Тамбов был делегирован уполномоченный Я. Б. Левин. Председателем тамбовского губчека, взамен Тарасковича, был назначен М.Д. Антонов, начальником Особого отдела в армии стал Г.Н. Чибисов, а начальником политотдела армии — А.И. Жабин.

16 февраля в Тамбов прибыл Антонов-Овсеенко, который, по решению политбюро ЦК и Совнаркома, должен был возглавить Полномочную комиссию ВЦИК по борьбе с бандитизмом. В состав комиссии, помимо председателя, вошли также секретарь Тамбовского губкома Б.А. Васильев, председатель губисполкома А. С. Лавров, сменивший к тому времени Шлихтера, командовавший в то время войсками Тамбовской губернии А.В. Павлов и начальник политического отдела войск А.И. Жабин.

На борьбу с мятежом тамбовские власти мобилизовали половину состава Губчека, 30 процентов сотрудников уголовного розыска, четверть состава органов милиции, а также по двадцать коммунистов-крестьян от каждого северного уезда губернии, не затронутых мятежом. Военному командованию предписывалось выделить одну тысячу надёжных красноармейцев, губисполком выделил 5 миллионов рублей.

Проблема советских властей на Тамбовщине усугублялась ещё и внутрипартийной борьбой: спорили между собой сторонники "рабочей оппозиции" и "демократического централизма" и официальной линии ЦК РКП (б). Первые в конце двадцатого года стали брать вверх, одолевая присланных из Москвы председателя губисполкома Шлихтера и бывшего председателя Мещерякова. Для "разруливания" ситуации, в Тамбов, по поручению ЦК, вновь прибыл нарком просвещения Луначарский. К нему, сразу после прибытия в город, присоединился и Антонов-Овсеенко. Общими усилиями, они одолели оппозиционеров. Было выбрано новое губернское руководство: секретарём губкома назначили специально присланного для усиления парторганизации из Донбасса Б. А. Васильева, новым председателем губчека стал М. Д. Антонов, председателем губисполкома А. С. Лавров. Новый состав губкома РКП (б) тут же потребовал от Тамбовского, Кирсановского и Борисоглебского уездных комитетов партии организовать политическую работу "исключительно интенсивно, под непосредственной ответственностью укомов, бросить на неё максимум сил, не останавливаясь перед закрытием учреждений... сосредоточиться на переломе настроения крестьян".

В конце марта по приказу Антонова-Овсеенко, был объявлен двухнедельник амнистии для антоновцев. Коммунисты начинали серьёзную борьбу за перелом настроения крестьянства. И постепенно они перехватывали инициативу у Антонова.

79

Меры агитации и пропаганды, предпринятые Антоновым-Овсеенко (причём, здесь, в Тамбове, впервые в России использовались аэропланы для раскидывания листовок по деревням и городам: сначала это сделал Антонов с помощью авиации Деникина, затем Антонов-Овсеенко), постепенно стали также давать свои плоды. Кроме того, Москвою была обещана Тамбовщине помощь в посевной кампании с зерном. Крестьяне стали больше задумываться и чаще переходить на сторону большевиков. По крайней мере, внешне. Стали проводиться собрания и сходы крестьян. В феврале месяце двадцать первого года в Тамбове прошла наиболее крупная конференция беспартийного крестьянства Тамбовского и Лебедянского уездов о бандитизме. После многочасовых споров и криков, была принята резолюция:

"Заслушав доклад о крестьянских волнениях в Тамбовской губернии широко беспартийная конференция крестьян и крестьянок Тамбовского и Лебедянского уездов устанавливает, что эти волнения вызваны преступной заговорщическою деятельностью агентов партии социалистов-революционеров, которые, воспользовавшись темнотою трудовых крестьян, в интересах кулачья, российских помещиков и капиталистов, подбили крестьян против Советской власти.

Конференция выражает своё глубокое сожаление, что некоторые из тамбовских крестьян поддались на буржуйский обман, из-за чего пролилась и льётся братская трудовая кровь.

Конференция не закрывает глаз на то, что советские учреждения работают далеко не так, как желательно, что в них имеются и бестолковые работники и примазавшиеся преступники. Но конференция выражает свою твёрдую уверенность, что сейчас, когда после войны можно будет вернуть часть опытных, честных работников с фронтов и заняться вплотную улаживаньем наших внутренних хозяйственных и общегосударственных незадач — что теперь со всеми недостатками своего государства рабочие и крестьяне справятся быстро. Надо только не складывать рук, каждому принять самое деятельное участие в обсуждении и решении всех государственных вопросов на беспартийных конференциях, съездах Советов, посевкомах и так далее, да проводить строгий контроль и требовать обстоятельной отчётности по отношению ко всевыборным работникам. Лозунг учредительного собрания, которым социалисты-революционеры хотят прикрыть правительство из противосоветских партий, то есть партий буржуазии и помещиков, не должен обманывать ни одного крестьянина, какими бы красивыми словами этот лозунг не выговаривался.

Честному трудовому крестьянству нужна Советская власть, нужны Советы, в которые нет доступа буржуазии, которые часто собираются, часто переизбираются и на которых обсуждаются и решаются все важные вопросы народной жизни, где, согласно воле депутатов от трудового населения, исправляются все допущенные ранее ошибки и неправильности.

Конференция горячо призывает повстанцев-крестьян опомниться, отойти от предателей родины и революции социалистов-революционеров, прогнать от себя этих волков в овечьей шкуре, помочь Советской власти в её труднойработе по строительству рабоче-крестьянского государства и сейчас особенно заняться подготовкой весенней посевной кампании.

Конференция с радостью констатирует, что волость за волостью начинают отказываться от социалистов-революционеров, и горячо призывает всех честных крестьян, примкнувших к эсеровским "дружинам" — прекратить кровопролитие, нужное только российским и европейским буржуям, сдать оружие красному командованию и взяться вместе с Советской властью за скорейшую работу по исправлению ранее допущенных ошибок, на борьбу с хозяйственной разрухой.

Конференция обращается к товарищам красноармейцам, как к честным детям трудового народа, с просьбой: поскорее очистить Тамбовскую губернию от шаек социалистов-революционеров и бандитов, действовать в борьбе с ними твёрдо и беспощадно. Именем всего честного беспартийного трудового крестьянства конференция обещает товарищам красноармейцам в этой борьбе полное содействие и поддержку.

Конференция обращает внимание уездного исполнительного комитета, что до сих пор связь уисполкома с волостями была очень слабой, вследствие чего подчас преступные элементы ускользали от рук рабоче-крестьянского правосудия и, с другой стороны, честный труженик-крестьянин не получал своевременно необходимой поддержки и помощи.

Конференция обращает внимание, что уездный исполком должен озаботиться установлением самой тесной товарищеской связи с крестьянскими низами, самого внимательного отношения ко всем запросам и заявлениям крестьянина.

Конференция обращается с горячим призывом ко всем честным крестьянам: "Мы внимательно и всесторонне, без всякого принуждения и стеснения обсудили все наши наболевшие вопросы и говорим прямо и открыто — крестьянству не нужно никакой другой власти, кроме Советской".

Итак, товарищи крестьяне и крестьянки — к миру, к труду и весеннему севу, в общей, дружной работе на пользу рабоче-крестьянского Советского государства, на пользу всех трудящихся!".

— Я так думаю, мужики, нам бы с энтой резолюцией прямо в Москву ехать нужно, к товарищу Ленину, — предложил один из делегатов конференции, Авдей Кобылин.

— Так тебя туды и пустют. В Москву. Да ишо к самому Ленину, — возразил другой.

— А и пустют, — заупрямился Кобылин. — А хош, и тебя с собой возьму.

Ленину важно было знать обстановку на Тамбовщине после всех предпринятых чрезвычайных мер. Но кто может лучше поведать об этом, если не тамошние жители? Причём, не руководство губернии, не совслужащие, не партийные товарищи, а люди, что называется, от сохи, самые что ни на есть мужики. Он всегда после прихода к власти любил встречаться с ними. Помимо свежей, не цензурированной информации, он ещё впитывал в себя и их энергию, их здоровый интерес к жизни и подслушивал их идеи, нередко невзначай вылетавшие из их уст — мужики сами этого не понимали, говорили о наболевшем, а вождь, таким образом, имел возможность их идеи выдавать за свои мысли. И, в общем-то, в этом не было ничего плохого: истинный лидер государства на то и лидер, чтобы брать все лучшие идеи у народа и воплощать их в жизнь в целом государстве.

Поэтому, когда Владимиру Ильичу доложили, что в приёмной его дожидаются ходоки-крестьяне из Тамбовской губернии резолюцию которых он только что внимательно прочитал, он приказал немедленно пропустить их к нему. Ведь именно Тамбовщина сейчас, после фактического окончания гражданской войны, была одной из самых кровоточащих ран на теле многострадальной России. И именно в Тамбовщине Ленин впервые провёл эксперимент по замене продразвёрстки продналогом — если эксперимент окажется удачным, его можно распространить на всю страну. Ходоков к Ленину подбирали с умыслом — всего шесть человек, по два кулака, середняка и бедняка.

Было 14 февраля 1921 года.

Ленин поздоровался с каждым, пожал руки и пригласил сесть. Затем, без всяких вступлений попросил:

— Крестьяне-тамбовцы, дорогие товарищи, объясните, какое у вас неудовольствие, и что такое банда Антонова и что она делает?

— Так ить, дорогой ты наш Владимир Ильич, как получается? — первым взял слово крестьянин лет пятидесяти, Бочаров. — Банда грабит советские хозяйства и потребиловки, и частных граждан, у крестьян отымает скот, лошадей, сбрую, фураж. А посля приходят красные, и тоже обижают крестьян.

Ленин поначалу слушал молча жалобы и рассказы мужиков о житье-бытье, о тяжёлой судьбе, о поборах и коммунистов, и антоновцев, об экспроприациях и мобилизациях, всё это аккуратно записывая.

— Так ещё же наложили непосильную продразвёрстку, — продолжал Бочаров.

— А в 1918 и девятнадцатом годах вы без скандала выполнили развёрстку? — поинтересовался Ленин.

— Без скандала. Но только в этом году был сильный неурожай и развёрстку выполнить было невозможно, а агенты продорганов не считались ни с чем, требовали и брали, а власти не обращали внимания.

— Вот и ломаем мы себе мужичьи головы, — заключил один из ходоков, длиннобородый с сильной проседью коренастый мужик. — Кому верить? Советска власть дерёт нещадно мужика, Антонов также дерёт. И оба говорят, что ради нас же, мужиков, они то и делают. Разъясни хоть ты, Ильич, коли сможешь. Говорят, ты многим умные советы даёшь.

Ленин отнёсся к этим словам довольно серьёзно. Он сидел в кресле за столом, поддерживая голову одной рукой, другая лежала на столе, рядом с бумагой и карандашом.

— Вас как зовут, батенька? — обратился он к спрашивавшему его мужику.

— Авдей, Андреев сын. По прозвищу Кобылин.

— Так вот, Авдей Андреевич. Очень правильно вы поставили свои вопросы, — Ленин откинулся на спинку кресла и пытался одновременно охватить взглядом всех шестерых мужиков. — И то, что вы мне рассказали — архиважная информация для меня. Я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Были перегибы у Советской власти, есть и присосавшаяся к нам контрреволюция, которая и мутит омут в чистой воде. Но мы с этим боремся. Вот сейчас заменили продразвёрстку натуральным налогом. Хотим посмотреть, легче ли станет от этого крестьянину. Как вы считаете, легче вам стало или нет?

— Да пока ещё не понять, — ответил один из мужиков. — Урожая-то нет. Озимых-то. Стало быть, и брать с нас пока особо нечего.

— Вы правы, но я всё же хочу объяснить вам нашу нынешнюю позицию. Да, на почве усталости и истощения рождается известное настроение, а иногда и отчаяние. Но крестьянство должно было спасти государство, пойти на развёрстку без вознаграждения, но оно уже не может выдерживать такого напряжения, и потому в нём растерянность духа, колебания, шатания, и это учитывает наш с вами враг-капиталист, который говорит: лишь бы колебнуть, шатнуть, а потом уже покатится... Вот что значит один из последних и решительных боев, который мы ведём в Тамбовской губернии, потому что эту мелкобуржуазно-анархическую стихию мы пока не победили и от победы над нею сейчас зависит судьба революции.

— Агенты продотрядов, — заговорил другой мужик, такой же бородатый середняк, — не считаясь ни с чем, требовали и брали, а власти не обращали внимания. И ещё очень обидно, что, бывает, берут картошку, мы её свезём, где картошка гниёт, и нас же опять заставляют очищать это место.

Ленин взял, записал: "Сгноили картошку. Берут. Гноят", — затем ответил:

— А вы выбирайте в Советы самых лучших и добросовестных людей, которые могли бы защищать интересы честных земледельцев.

Ленин сделал паузу, посмотрев на ходоков: понятны ли тем его слова. Мужики слушали внимательно и молча, изредка переглядываясь друг с другом. Ленин подумал, что, возможно, они хотят по ходу его о чём-то спросить, потому и замолчал.

— Хлеб у нас отбирают по продразвёрстке, прямо варежкой выметают из амбара, — впервые за время этой встречи решился вставить слово один из двух присутствовавших кулаков.

И Ленин тут же раскусил его положение в селе и позицию здесь, но ответил всё так же спокойно:

— А из ям спрятанный хлеб чем выгребают?.. Зачем прячете, от кого прячете и гноите хлеб, когда рабочие Москвы, Иванова, Тулы голодают?.. Заблудились вы, против законной советской власти воюете, и это только на Тамбовщине. Вы же проезжали Рязанскую губернию, и Московскую, везде спокойно, а у вас подбивают крестьян воевать. Где же мы будем брать хлеб, чтобы кормить армию, рабочих, как не у тамбовских крестьян, имеющих много земли и запасов хлеба?.. Берём мы всё взаймы, в долг, всё вам вернётся машинами, одеждой, обувью и другими товарами через кооперацию. Скоро весна. Вам нужно готовиться к севу. Скоро будет издан декрет о новой экономической политике, по которому продразвёрстка отменяется и крестьяне будут уплачивать налог, а все излишки хлеба могут продавать по своему усмотрению. Я попрошу Лидию Александровну Фотиеву принести законопроект и прочитать вам его вслух.

Нужно отметить, что за два дня до этой встречи, 12 февраля, Ленин распорядился, в порядке исключения, отменить продразвёрстку в Тамбовской губернии. И теперь ему легче было разговаривать с этими бородатыми мужиками. После небольшой паузы предсовнаркома продолжил:

— Товарищи, вопрос о замене развёрстки налогом является прежде всего и больше всего вопросом политическим, ибо суть этого вопроса состоит в отношении рабочего класса к крестьянству. Нет сомнения, что социалистическая революция в стране, где громадное большинство населения принадлежит к мелким земледельцам-производителям, возможно осуществить лишь путём целого ряда особых переходных мер, которые были бы совершенно не нужны в странах развитого капитализма, где наёмные рабочие в промышленности и земледелии составляют громадное большинство. В России же мы имеем меньшинство рабочих в промышленности и громадное большинство мелких земледельцев. Посему социалистическую революцию в такой стране может спасти только соглашение с крестьянством. И так прямиком, на всех сходах и собраниях, вы должны это говорить. Мы с этим должны считаться, и мы достаточно трезвые политики, чтобы говорить прямо: мы будем нашу политику по отношению к крестьянству пересматривать. Так, как было до сих пор, — такого положения дольше удерживать нельзя. Мы должны сказать крестьянам, то есть вам: Хотите вы назад идти, хотите вы реставрировать частную собственность и свободную торговлю целиком, — тогда это значит скатываться под власть помещиков и капиталистов неминуемо и неизбежно. Целый ряд исторических примеров и примеров революций это свидетельствует. Весьма небольшие рассуждения из азбуки коммунизма подтвердит неизбежность этого. Давайте же разбираться. Расчёт ли крестьянству расходиться с пролетариатом так, чтобы покатиться назад — и позволить стране откатываться — до власти капиталистов и помещиков, или не расчёт? Рассчитывайте и давайте рассчитывать вместе.

Ленин снова сделал небольшую паузу, но теперь уже просто, чтобы передохнуть. Годами накопившаяся усталость и последствия ранения всё больше начинали сказываться на его здоровье.

— И мы думаем, что если рассчитывать правильно, то при всей сознаваемой глубокой розни экономических интересов пролетариата и мелкого земледельца расчёт будет в нашу пользу. Поезжайте к себе домой и расскажите всем, всем, что сами себя разоряете. Нужно приняться за восстановление хозяйства, организовать кооперативы для совместной обработки земли. Помогайте советской власти налаживать всё народное хозяйство.

— Если же теперь крестьяне будут обижены властью, сообщайте в губернию, — Ленин прощался с крестьянами. — Он встал и провожал их до двери. — А если губернская власть не примет во внимание, обращайтесь в Москву, в Кремль, ко мне. Можно письменно и лично.

Мужики не всё поняли из того, что сказал Ленин. Но сам факт того, что он их принял сразу и с любопытством сначала выслушал, а потом уж высказался сам, подействовал на них благоприятно. В конце беседы они пожали ему руку и, поклонившись едва ли не до земли, вышли в коридор.

— Вот это правитель, вот это действительно голова государства, с этим не пропадём, — в восхищении покачивал головой Кобылин, пытаясь найти поддержку у своих земляков.

Троцкий иногда подшучивал над уступками Ленина, когда тот встречался с мужиками из деревни.

— Как до мужика дело дойдёт, Ильич всегда оппортунист, — с усмешкой приговаривал Лев Давидович.

80

Гражданская война почти везде в России уже завершилась. Советская власть не только в центре, но и на местах постепенно укреплялась. Необходимости в огромной армии уже не было. Для того, чтобы бороться с отдельными очагами сопротивления достаточно было сконцентрироовать в эпицентре этих очагов отдельные части, усиленные всевозможной техникой. Вот и в Средней Азии война закончилась. Набеги отдельных отрядов басмачей — это всё-таки не крупномасштабные войсковые операции. Половина частей Красной Армии была переведена в места постоянной дислокации (и совсем не обязательно на территории Средней Азии), в оставшейся же половине прошли массовые сокращения численности красноармейцев и увольнение их в запас.

Летом 1920 года уволился в запас и тамбовчанин Василий Кубляков, служивший в хлебном городе Ташкенте. Да только вот напоследок подцепил тропическую малярию. Месяц провалялся в военном госпитале, потом упросил начальника госпиталя выписать его: дома, мол, и болезнь быстрее отступит, да и уход за ним будет, не чета здешнему. Доктор поддался на уговоры. И вот, в самом конце сентября прибыл демобилизованный красноармеец Кубляков на станцию Вернадовка. Там же ему и сообщили, что в его родной губернии вовсю идёт партизанская война с советской властью.

Ничего, отлежусь, вылечусь, авось ещё и помогу родной власти навести порядок уже в своём доме, — подумал Кубляков; и с такими мыслями добрался до своей родной деревни Орловки Бондарской волости Тамбовского уезда. Всю оставшуюся часть осени и зиму приходил в себя бывший красноармеец. Когда же наступил март, стал подумывать о том, как бы покинуть это осиное гнездо антоновщины. Но куда там: деревня есть деревня — здесь все всё обо всех знают. И о том, что к Николаю Кузьмичу Кублякову вернулся из Ташкента больной сын-красноармеец, естественно, тоже все давно знали. Но не трогали до поры до времени: пусть, мол, человек встанет на ноги, а там и выбор сделает — с нами ли, или с краснотой. Как-никак, Кубляковы — семейство не бедное: есть своя мельница, домашняя скотина.

И вот, на семейном совете собралась вся мужская часть семьи Кубляковых — отец, старший сын, тот самый Василий, а также младшие сыновья, Александр и Степан. Решали, что делать. Решили, что житья здесь, в Орловке, Василию не будет, а из-за него плохо будет и всем остальным, потому как уже неоднократно всей семье угрожали: либо они выдадут Василия, либо их дом сожгут. К тому же, стали "реквизовать" у них домашнюю скотину. Наконец, все вместе пришли к согласию на время покинуть родные места. Отъезд назначили на 14 марта, на первый день великого поста, когда многие мужики и бабы будут заняты другими заботами, и им будет не до надзора за Кубляковыми.

Но не тут-то было. Каким-то образом антоновцам стало известно о дате отъезда (ведь сборы в дорогу такой большой семьи всё-таки хлопотное дело, а может, просто так совпало), и накануне , 13 марта, на любимый русским людом праздник — прощёный день масленицы, на дом Кубляковых совершил налёт небольшой отряд антоновцев из семи человек, во главе с Иваном Антиповым. Впрочем, удача сопутствовала Антипову уже в дороге: они наткнулись на Василия на дороге, когда он возвращался с мельницы, принадлежавшей его отцу, в Орловку. Окружив Василия, антоновцы отобрали у него книжку с документами и под конвоем вернули на мельницу. Но там никого, кроме матери, не было.

— Где Николай? — спросил Антипов у Кубляковой.

— Разве ж он мне докладает, куды ходит, — ответила женщина и стала креститься.

Трогать её не стали. Антипов кивком головы указал двум своим людям оставаться в доме в качестве часовых, а сам с остальными бросился на поиски старшего Кублякова. Спустя некоторое время привели и его самого.

— Ну что, коммунарский прихвостень! — воскликнул Антипов. — Счастливой жизни при обшем хозяйстве захотелось?

Антипов посмотрел на своих людей и те в голос захохотали.

— Чтоб и мельница твоя, и коровы с лошадями, и баба твоя были общими для всей Орловки!

Взрыв хохота снова потряс дом.

— Ну что, Николай Кузьмич, може, прежде, чем делиться с коммунарами, поделишься и с нами?

Антипов подошёл к Кублякову-старшему и плёткой чуть приподнял ему подбородок.

— Нету у меня ничего, — уставшим голосом ответил Кубляков. — Всё, что было, забрали либо ваши, либо коммунары.

— Врёшь, поди! — не поверил Антипов.

— Ну, тады ищите сами.

— А и найдём, — обозлился Антипов и со всего маху врезал Николаю Кублякову плёткой. — Гуляй, мужики, — подал он команду.

Дважды повторять не пришлось. Пятеро принялось рыскать по дому, а ещё один присоединился к своему вожаку в стегании плёткой хозяина дома. Когда же сундуки со скрабом были опустошены, Антипов велел пойти в деревню и найти две подводы с подводчиками.

Уложив всё награбленное в одну подводу, отцу и сыну Кубляковым велели садиться в другую.

— Трогай к Кочетовке! — приказал Антипов подводчикам.

Но тут один из них, парнишка лет шестнадцати, Тимофей Морозов, стал отказываться. Между Орловкой и Кочетовкой была большая глухая лощина и все местные знали, что партизаны любили расправляться со своими врагами именно в таких лощинах.

— Мужики, берите лошадь с подводой, — заскулил парень. — Мне батя не велел из дому надолго отлучаться.

— Ты, щенок, перечить нам будешь?! — взорвался один из партизан и, не раздумывая, огрел парня плёткой. — Я те покажу, батя не велел. Бери вожжи в руки и вперёд.

Парнишке ничего не оставалось делать, как сесть в подводу и стегнуть лошадь вожжами. Партизаны проявили благородство, разрешили родным попрощаться с увозимыми. Рядом с подводами стояли, все в слезах жена хозяина, его дочь и племянник.

— Ну, прощайтесь с ними, больше вы с ними никогда не увидитесь, — произнёс Антипов. — Да не сердитесь на нас, а то мы ещё к вам приедем завтра.

Рыдания и выкрики женщин, молчаливые объятия мужчин. Спустя пару минут подводы тронулись. Кубляковы железным усилием воли старались держать себя в руках, чтобы никто из конвоиров не заметил даже малейшего их волнения. Отъехав саженей 50 от дома, Василий предложил:

— Ну, папаня, давай в последний раз покурим, что ли!

Отец вынул из кармана пальто кисет, свернул папироску. Хотел свернуть ещё одну, но кончилась бумага.

— Будем курить одну, — успокоил его Василий.

Курили по очереди, по несколько затяжек. И смотрели, как ехавший сзади бородатый партизан то и дело вынимал из ножен шашку, размахивал ею в воздухе и проговорил, глядя на пленников:

— Вот ваша смерть!

— И за что же это вы нас хотите зарубить? — сделав последнюю затяжку, спросил Василий у того самого, грозившего им шашкой, мужика.

Но тот лишь погрозил им кулаком и промолчал.

Стали приближаться к лощине. Скоро начнёт темнеть. Самое время и место для расправы. И тут не выдержал Николай Кубляков.

— Мужики, бог свидетель, — стал он креститься, — ни в чём же мы не виноваты перед вами.

— Закрой свою пасть, продажная тварь! — крикнул Антипов, а ехавший сзади вновь погрозил ему обнажённой шашкой.

Вот и пустынная, занесённая снегом лощина с едва заметной дорогой, в полутора вёрстах от Орловки. Предзакатное солнце заливало блеском и без того ослепительно белый снег. Не слышно ни шороха, ни волчьего воя, ни вороньего карканья. Остановились. Две лошади с пугливо жмущимися к ним подводчиками, да семь лесных братьев-партизан, два приговорённых к смерти. Вот и все живые души, собравшиеся здесь в тот момент.

Трое партизан соскочили с коней, передав поводья подводчикам. Сами торопливо, дрожащими руками стали отвязывать два конца верёвок, которыми были связаны пленники. Затем раздели их, оставив в одном нижнем белье, и снова стали связывать им обоим руки назад.

Пятидесятидвухлетний Кубляков-старший вновь не выдержал, упал на колени и запричитал:

— Мужики, не убивайте! Пощадите меня, старика. Всё оставшееся добро берите, только жизнь оставьте, и детей моих не трогайте.

Антоновцы рассмеялись.

— Чего у тебя брать-то? Уж всё, что можно, коммуняки забрали. А нам, вон, только на полподводы хватило.

И здесь не выдержал Василий.

— Послушайте, зачем вам старик? Ну, я — коммунист, и зарубите вы меня, как коммуниста. Но ведь он — не коммунист. За что же вы его хотите рубить? Рубите меня, его же оставьте, не оставляйте семьи бесприютной. Если вы решили бороться с коммунистами, то убивайте меня, а не его.

Но лесные братья были непреклонны.

— Он, старая собака, узнает, как в бога ругаться.

Партизаны загоготали и тут же сами стали материть и бога, и мать, и коммунистов, и всю свою нынешнюю жизнь. Василий понял, что пререкаться с ним бесполезно и принял для себя решение, больше не произносить ни слова и всецело подчиняться их приказаниям.

Связав Кубляковым руки, их развели в разные стороны: отца направо от дороги, шагов на двадцать, сына — налево. На Василии ещё оставались сапоги и брюки, поэтому, отведя его уже в сторону, ему приказали сесть, чтобы удобнее было снять и то, и другое. Но если с левой ноги сапог снялся легко и быстро, то с правой почему-то не получалось.

— Да отруби ты ему ногу, — предложил один из мятежников тому, кто во время пути всё угрожал Кубляковым шашкой.

— И то верно! — обрадовался тот, и уже вынул было шашку из ножен, но Василий остановил его:

— Тяни уж! — сказал он. — Отрубишь ногу, всё равно сапог пропадёт, потому что и вовсе не вынешь ноги. Упирайся в мою ногу и снимай!

Бородатый на секунду задумался и согласился, тут же убрав шашку в ножны. Таким образом сапог был снят вместе с носками и брюками и Василий, как и его отец, тоже остался в одном нижнем белье. Отца же в это время не было видно. Только слышалось хлестанье плетей и его душераздирающие крики. Слышали эти крики даже в деревне.

Раздев, Василия также бросили в снег лицом и также стали стегать его плетью. Но тот, закусив до крови губы, не проронил ни звука, чем ещё больше раззадоривал палачей. Наконец, антоновцы устали махать плетьми. И один из бивших его вынул шашку из ножен. Василий инстинктивно приготовился встретить удар: втянул как можно глубже голову в плечи. О чём он думал в этот момент? Ни о чём, и в то же время о многом. Вся его жизнь в секунду прокрутилась в его мозгу. И в этот момент он почувствовал первый, наиболее сильный удар. К счастью, он пришёлся не в сонную артерию, а в затылочную часть черепа. Боль была страшная, в глазах у него сразу потемнело и посыпались искры, миллионы искр. Остальные удары Василий уже не чувствовал и даже не считал, сколько их было всего. Наконец, палач вложил шашку в ножны и стал садиться на коня. Отъехав, он присоединился к поджидавшим его товарищам.

Ужасная боль пронзила всё тело Василия, леденящий холод охватил его. Даже сознавая, что любое движение причинит ему новые страдания, он попытался пошевелиться. Но это движение тут же было замечено, и вот уже до ушей Василия донёсся окрик Антипова:

— Ванька, ехай переруби ему горло, а то он ещё живой!

Да, Василий Кубляков, несмотря на восемь нанесённых ему в голову ран, оставался ещё живым. Видно, не пришло время умирать. И, услышав окрик Антипова, он пошёл на хитрость: при приближении палача ещё раз слегка пошевелился, вздохнул, дёрнулся и, притаив дыхание, замер.

— Он сдох, — увидев это, крикнул Ванька. — А если ещё не сдох, то всё равно замёрзнет. Едемте!

И они уехали.

81

Сколько ещё так лежал Василий Кубляков, он не помнил. Дождался, когда в лощине стало совершенно тихо. Прислушавшись, он решил приподняться, чтобы убедиться, действительно ли все уехали. Приподнявшись, он едва поначалу не потерял сознание — голова сильно кружилась и перед глазами стояла пелена. Привыкнув немного к такому положению, тело успокоилось и Василий вновь открыл глаза. В лощине действительно не было никого, лишь разбросанные в разные стороны носки с портянками, да лежавший в стороне отец, издававший предсмертные хриплые звуки. С огромными усилиями Василий приподнялся на колени. Он попытался доползти до отца: если и суждено умереть, то на его трупе. С другой стороны, на пока ещё тёплом отцовском теле можно было хоть на некоторое время дольше продержаться.

Но сил долго стоять на коленях не было. Руки были связаны, концы пальцев окоченели. Попытки их развязать ничего не дали. Изрубленная голова падала на грудь, заливая его всего кровью. Василий лёг, ногами сдвинул портянки, положил на них голову, а в шапку засунул ноги. Теперь и помирать не так страшно.

Вдруг, некоторое время спустя, послышался скач верхового, который, спустившись в лощину, проезжал по дороге мимо Кублякова. Василий чуть приподнялся и узнал мужика из села Максимовки Алексея Пимочева. Он неоднократно приходил молоть хлеб к ним на мельницу. Кубляков знал, что Пимочев воевал на стороне антоновцев, но ему очень хотелось выжить.

— Алексей, — слабо позвал его Кубляков.

Пимочев вздрогнул, подъехал поближе к лежавшему и спрыгнул с коня.

— Василий, ты ещё жив?

— Да, жив. Развяжи мне руки. Мне неудобно лежать. Да и скажи ты мне, пожалуйста, за что вы меня изрубили? Ты же сам знаешь, что я никогда никому ничего плохого не делал.

— Я в этом не участвовал, — отвёл глаза в сторону Пимочев. — И когда узнал, что вас хотят зарубить, то поскакал, чтобы заступиться, да не успел.

— Развяжи всё-таки мне руки, — снова попросил Кубляков.

Но Пимочев вновь вскочил в седло и уже сверху крикнул:

— Зачем? Тебе всё равно умирать.

И поскакал дальше.

Кубляков тихо застонал и лёг на спину. Он снова остался один в ночной безмолвной лощине. Потерял сознание. Привёл его в чувство какой-то шум. Он открыл глаза. Со стороны деревни раздавался топот многих человеческих ног и слышались голоса. Хотел было опять приподняться, но его покинули последние силы. Люди подошли сначала к старшему Кублякову, затем к Василию. Окружили его со всех сторон.

— Василий, ты жив?

Кубляков не узнал мужской голос, но ответил:

— Жив пока. Развяжите мне руки, мне больно.

Крестьяне вдруг замолчали, стали о чём-то перешёптываться друг с другом. Постояли ещё немного и ушли. И вновь в лощине установилась тишина, как в могиле. И вдруг — вороний крик.

— Прилетели, стервятники, — одними опухшими губами зашептал Василий. — Я ещё не ваш, врёте.

Всё это время братья и сестра Кубляковы бегали по Орловке в поисках лошади, чтобы привезти тела отца и брата домой. Но никто им так и не решился дать свою лошадь, боясь последующей за этим расправы. Из всей деревни дерзнул лишь один крестьянин, Морозов. Кубляковы и не знали, как его благодарить.

Минут через двадцать к Василию подошла ещё одна группа людей. Так же, как и первая, посмотрела на Василия, поинтересовалась, жив ли, поговорила с ним и так же ушла. Василий понял, что они просто боятся забирать его: видимо, им пригрозили антоновцы. Впрочем, ему теперь уже стало всё равно. Тела своего он уже не чувствовал. Он замерзал.

Но вот вновь бегут люди, вновь окружают его, склоняются к нему, спрашивают, жив ли. Будто издевались. Василий открыл глаза, еле слышно ответил:

— Живой.

Наконец-то ему стали развязывать руки, надели на руки перчатки, на ноги носки. Ещё один крестьянин укрыл его шинелью. После этого, посоветовавшись между собой, они решили нести Василия на руках домой. Несли его с трудом. Пиджак, используемый носильщиками, как носилки, был коротким. Подхватят его под голову, Василий чуть не плачет:

— Ребята, бросьте, вы разрываете мне раны.

Опустят ниже, у Кублякова голова болтается и мешает им идти, при этом, углы пиджака выскальзывали из перчаток, а нести без перчаток тоже невозможно — руки моментально замерзают. Но, несмотря на это, у них даже мысли не возникало бросить Василия. Почти полдороги уже прошли, когда перед ними остановилась подвода с братьями Кубляковыми. Обрадовавшись, что Василий жив, они переложили его в подводу и помчались домой. Внесли его в избу, положили прямо на пол посередине комнаты, передали в заботливые руки матери и сестры, а сами вернулись в лощину за телом отца.

Но какие муки ещё раз пришлось испытать Василию, когда он в тёплом помещении стал согреваться! Всё внутри него дрожало. Дрожал каждый нерв, каждый кусочек тела. В то же время в отмороженных частях щемящая боль становилась всё более невыносимой. Он стал кричать.

— Снегу, снегу принесите! Тело разотрите! И печь затопите.

Сестра мигом выскочила во двор, принесла в ведре снег и стала растирать. Мать подбрасывала в печь свежие дрова. Обе в голос плакали, причитая. От снега Василию стало легче и он попросил положить его на кровать.

Едва Василия уложили на кровать, привезли и труп отца с перерубленной шеей. Всю ночь семья Кубляковых, мать, дочь, два сына и племянник, не сомкнули глаз, по очереди дежуря у постели раненого. Как только Василий отогрелся, у него вновь открылось кровотечение. Чтобы хоть отчасти приостановить его, Мария изорвала рубашку и забинтовала брату голову. Впрочем, самодельный бинт мгновенно окрасился кровью. Послали двоюродного брата Матвея в деревню поискать свинцовой примочки. Примочки не нашлось, но дали французский скипидар. Этим самым скипидаром залили все раны и снова перевязали голову. Голова горела, словно в огне, но кровотечение, тем не менее, продолжалось. Изрубленная шея и голова, а также избитая плетью спина не давали Василию возможности спокойно лежать. Матери и сестре всю ночь пришлось поворачивать его с боку на бок. К утру, из-за большой потери крови, Василий стал терять сознание. Из последних сил он подозвал к себе среднего брата, Александра:

— Шурка, я, должно быть, умираю. Отомсти за меня и за отца.

Это были последние его слова. Он потерял сознание.

Очнулся Василий от настойчивого голоса брата, который, пытаясь привести Василия в чувство, всё время звал его по имени и тормошил. Наконец, Василий открыл глаза.

— Василий, мы лошадь достали. В больницу тебя повезём.

— Да, нужно в больницу, иначе я умру.

Родные помогли Василию одеться и, взяв под руки, отвели во двор к подводе. Было десять часов утра. И Кубляковым несказанно повезло: в два часа дня антоновцы вновь нагрянули к ним в дом, искали Василия. Не нашли. От злости избили плетью и прикладами мать. Сестре удалось вовремя убежать и спрятаться в надёжном месте.

Кубляковы везли брата в Бондари, где была больница. Но они не знали, что там в это время шёл бой между Московским отрядом и антоновцами, наступавшими на него с трёх сторон. Красноармейцы стали отступать, теснимые партизанами. Антоновцы же, растянувшись цепью, вошли и в тот конец села Вердеревщины, где в тот момент остановились братья Кубляковы. Пока средний, Александр, решал, что делать дальше, младший оказался сообразительней: он мигом полетел к председателю волостного исполкома Шитову, исполнявшему в то время ещё и обязанности коменданта Бондарей, и потребовал у него пропуск через деревни, занятые красными. Таким образом, братья повернули лошадь в сторону села Нащёкина. Там они нашли фельдшера и, едва ли не силой, заставили того сделать Василию перевязку. Тот перевязывал, но при этом ворчал:

— Напрасно всё это. Всё равно он у вас дорогой умрёт. Не довезёте вы его до больницы!

— Довезём! Он у нас живучий, — ответил Степан.

Таким образом Василия всё-таки довезли до больницы в селе Саюкино. Там ему немедленно промыли все раны и зашили. И опять, осмотрев Кублякова, заведующая больницей сказала фельдшерице:

— Зашейте ему раны, Вера Степановна, как-нибудь. Всё равно он к вечеру умрёт.

Но и эта врач оказалась посрамлённой. Василий не умер. Четыре дня он лежал без чувств. Не мог ничего есть, поскольку ему не удавалось никак стиснуть зубы. На пятый день пошло на поправку. Да так хорошо, что уже через две недели он начал вставать с постели и ходить.

82

Над Поволжьем витало тревожное ощущение наступления грядущего голода. С видами на урожай озимых уже были проблемы, да и ярового посевного зерна явно не хватало. Советы стремились заполнить закрома конфискованным у крестьян зерном, те пытались воспротивиться этому, даже атаковали ссыпные склады и возвращали зерно себе. Естественно, росло недовольно, с одной стороны, крестьянства, с другой — самих властей. Никак — такая ситуация закончиться не могла. Начались новые крестьянские волнения. Воспользовался этим и Александр Антонов, вновь появившийся в Балашовском уезде Саратовской губернии. За три дня, с 1-го по 3-е февраля 1921 года, он захватил 38 населённых пунктов, в том числе, на некоторое время занял узловую станцию Ртищево. И снова обманул власти. Они предполагали, что Антонов подастся дальше в Сердобский уезд и направили туда дополнительные силы, а он возьми и вернись в свой родной Кирсановский район. Несостоятельность красных войск в поимке Антонова происходила от того, что не хватало кавалерии, пехота же была малоподвижной.

Дабы исключить вероятность новых нападений антоновцев, власти приняли решение в каждом селении брать по 120 заложников. Но, спустя два дня, поскольку Антонов ушёл, вынуждены были этих заложников освободить, однако этими арестами своей цели всё же добились: крестьянство на власть озлобилось и с нетерпением стало ждать новых пришествий партизан, способных отомстить за их унижение.

И Антонов наведывался на Саратовщину и Пензенщину вновь и вновь: с февраля по апрель он то появлялся там, то исчезал снова. В апреле даже пытался соединиться с шеститысячным повстанческим отрядом саратовцев под командованием Попова, державшим в напряжении губернию в течение целого полугода, но командованию красных войск удалось помешать этому. Оно ведь понимало, что тогда угроза свержения власти коммунистов в этих краях была бы весьма явственной. Потерпев поражение от красных в районе Хвалынска, отряд Попова рассыпался на несколько составляющих и направился в пределы Донской области.

Всего несколько сот антоновцев 5 февраля совершили налёт и захватили довольно укреплённую узловую станцию Ртищево, разбили несколько паровозов и нанесли ей огромный ущерб. И это несмотря на то, что саму станцию охраняли три батальона внутренней службы и три бронелетучки, а в окрестных сёлах дислоцировались ещё четыре подобных батальона. Затем напали на деревню Алабушку Балашовского уезда. Крестьяне многих сел и деревень едва ли не поголовно тут же переходили на сторону Антонова, едва его отряды появлялись там: за несколько дней отряд из 30 человек мог увеличиться до ста, а то и двухсот всадников.

11 марта трёхтысячный отряд Антонова вновь захватывает на несколько дней город Чембар Пензенской губернии, после чего часть отряда идёт прямиком на Сердобск, где снова, как и прошлой осенью, началась паника. К концу марта серьёзные волнения на почве голода начались в Ставропольском, Бузулукском, Бугурусланском, Самарском уездах. Толпы крестьян в несколько тысяч человек собирались на сходы в волостях и требовали от советских властей хлеба. Антонов в который раз умело этим воспользовался. В ситуацию вынуждены были вмешаться лично главнокомандующий Красной Армией Сергей Каменев и 1-й помощник начальника штаба РККА Борис Шапошников.

Тем не менее, Антонов довольно вольготно себя чувствовал в этих краях до мая месяца. Под угрозой оказалась посевная кампания. Власти предпринимали все возможные усилия, чтобы сохранить продовольственные запасы, таявшие с каждым новым рейдом партизанской армии.

На границу Тамбовской и Саратовской губерний командующим войсками Заволжского округа, помимо уже находившихся там двух полков ВНУС, 215 батальонов и нескольких рот 228 полка общей численностью около 1100 бойцов, были двинуты: из Уральска — один полк пехоты, кавалерийский дивизион и батарея; из Сердобска — один батальон; из Саратова — 226-й полк; из Оренбурга — особый отряд в составе одного батальона и одного эскадрона; из района станции Красный Яр — 3 эскадрона и один взвод конницы. Однако все эти части оказались недостаточно надёжными, чтобы напрочь лишить Антонова возможности просачиваться в Саратовскую губернию. Пришлось лично Главкому Каменеву ходатайствовать перед Реввоенсоветом Республики об усилении политической работы и надлежащей строевой подготовки в войсках. А на это требовалось время.

83

Председатель коллегии Воронежской губчека запросил по телеграфу Дзержинского.

— Дзержинский на проводе, я весь внимание, — ответили из Москвы.

— Феликс Эдмундович, это Кандыбин из Воронежа. Мы нашли человека для выполнения поставленной вами задачи.

Пробежав глазами телеграфную ленточку, Дзержинский тут же передал свой вопрос.

— Человек надёжный, проверенный?

— Абсолютно! С его биографическими данными это для нас настоящая находка. Уверен в нём, как в себе.

После некоторого раздумья Дзержинский ответил:

— Тогда действуйте! Пришлите мне его данные. И держите меня постоянно в курсе. Всё!

Евдоким Фёдорович Муравьёв очень удивился, когда его пригласили на беседу к председателю Воронежской Губчека. Но, не чувствуя за собой никакого особого греха, он явился на встречу в назначенное время. Нужно сказать, что Муравьёв был весьма колоритной фигурой: длинные волосы, небольшие усы и бородка, очки в позолоченной оправе. Прямо-таки дореволюционный интеллигент-народник.

В кабинете председателя губчека Дмитрия Кандыбина, кроме руководителя отдела ВЧК по борьбе с контрреволюцией Тихона Самсонова, находились также член бюро губкома партии Григорий Баклаев, председатель губисполкома Агеев и новый председатель Тамбовской губчека Антонов. Муравьёв с недоверием посмотрел на Баклаева и как-то настороженно глянул на чекистов. Но Кандыбин, увидев остановившегося в дверях гостя, дружелюбно улыбнулся, встал и пошёл навстречу Муравьёву, заранее протягивая ему руку для приветствия.

— Здравствуйте, товарищ Муравьёв. Рад, что вы пошли нам навстречу и заглянули ко мне.

— К вам ведь коли добровольно не заглянешь, силком приведёте, — немного успокаиваясь и пожимая в ответ руку Кандыбина, пошутил Муравьёв.

Его шутку оценили и все остальные, заулыбались. Кандыбин же, вернувшись на своё место, тотчас принял серьёзный вид и произнёс:

— Вы для нас, Евдоким Фёдорович, как бог у Вольтера.

Муравьёв несколько опешил от такого сравнения и посмотрел на Баклаева. А тот и сам не ожидал такого сравнения, удивлённо покосившись на председателя губчека. Тот же, как ни в чём не бывало, продолжил свою мысль:

— Вольтер как говорил? Если бы бога не было, его надо было бы выдумать. А тебя нам и придумывать не пришлось: ты оказался именно таким, каким нам и нужен.

— Вы меня совсем запутали, товарищ Кандыбин. Нельзя ли чуть пояснее выражаться, — попросил Муравьёв.

— Ну, а если пояснее, Евдоким Фёдорович, — взял слово Баклаев, — то мы тебя просим помочь в деле, от которого зависит быстрейшая ликвидация антоновских банд.

Муравьёв откинулся на спинку стула и, слегка побледнев, устремил взгляд на Баклаева.

— Но какое отношение я имею к Антонову?

— Пока никакого, — согласился Кандыбин. — Но у нас есть план, согласно которого, если ты, конечно, согласишься, ты будешь иметь к Антонову самое непосредственное отношение. Если ты не возражаешь, Евдоким Фёдорович, с ним тебя сейчас ознакомит товарищ Самсонов.

Выходец из семьи крестьянина-середняка Рязанской губернии, Муравьёв окончил Рязанскую учительскую семинарию, учился в Воронежском учительском институте и, как многие студенты той эпохи, пристрастился к политическим событиям: в 1916 году вступил в партию эсеров, стал выступать против царизма. Как член Воронежского военно-революционного комитета, Муравьёв участвовал в подготовке революционного переворота в Воронеже и установлении там советской власти. Накануне октябрьского переворота был исключён из партии "за дезорганизаторскую деятельность и разложение партийных рядов". Тем не менее, и после исключения продолжать считать себя эсером. Когда же партия раскололась на правых и левых, примкнул к левому крылу и вошёл в состав Воронежского комитета городской организации левых эсеров. До середины 1918 года работал в Рязани председателем губернского Совета крестьянских депутатов и губревкома. В феврале 1921 года готовил конференцию левых эсеров в Воронеже, на которой должен был решиться вопрос об их коллективном выходе из партии эсеров и вступлении в РКП (б). К тому же, уже несколько лет Муравьёв считал себя сочувствующим коммунистам. Поэтому, и в самом деле, для чекистов он стал настоящей находкой.

— Так вот, — заканчивал пояснения Самсонов. — Нам стало известно, что в Воронеж должен прибыть связной антоновцев, чтобы наладить связь с местными эсерами. Вот на него вам, товарищ Муравьёв, и нужно будет выйти. Для этого немедленно следует начать работу по оживлению местной левоэсеровской группы, чтобы показать её гостю. А затем, через антоновского посланца, нужно будет проникнуть в стан мятежников и завершить второй этап операции — вывезти руководителей главоперштаба в Москву.

Самсонов замолчал, Кандыбин решил на всякий случай ещё усилить слова Самсонова, вновь перейдя с Муравьёвым на "вы":

— То, что вы делаете сейчас здесь, в Воронеже, полезно. Но не это сейчас главное. Во сто крат важнее подавить эсеровский мятеж на Тамбовщине. Там сейчас главный фронт борьбы с контрреволюцией. Эсеро-кулацкое восстание — это нож в спину пролетарской революции. По указанию из Москвы, из ВЧК, мы предлагаем вам принять участие в операции по ликвидации антоновских банд. В какой форме будет выражаться ваша помощь, мы договоримся позже. Сейчас важно получить ваше принципиальное согласие.

Молчал, задумавшись, Муравьёв. Он понимал, ЧТО ему предстоит, в какую авантюру ему предлагают втянуться чекисты. Ведь гарантировать успех операции они не могут, а значит, и гарантировать ему жизнь. С другой стороны, он понимал, что, раз обратились за помощью к нему, эсеру, значит, решили идти ва-банк, раскрыв все карты. Впрочем, понимал он и то, что рано или поздно с Антоновым и антоновщиной покончат, уж слишком неравными были силы: целое государство против не очень организованной, пусть и довольно большой крестьянской вооружённой массы. И при этом, в этом противостоянии, гибнут зачастую и вовсе невинные люди. Что ж, если судьба распорядилась так, что выбрала его в поводыри, он не имеет права отказываться от этой роли. Всё, он принял решение и просветлевшимиглазами глянул на чекистов.

— Кто будет связным?

Кандыбин удовлетворённо выдохнул, будто с его плеч целая гора свалилась.

— Пока мы ещё не знаем. Но наши люди, совместно с тамбовчанами работают в этом направлении.

Михаил Антонов согласно кивнул.

— Хорошо, я согласен. Что сейчас от меня нужно?

— В таком случае, Евдоким Фёдорович, вы поступаете в распоряжение товарища Самсонова. Он даст вам все инструкции, адреса, явки. А дальше очень многое будет зависеть лично от вас.

84

Связным оказался начальник антоновской контрразведки Н.Я. Герасев, он же Донской. Остановился тамбовский гость на квартире Марии Цепляевой, ближайшей помощницы Муравьёва, с согласия чекистов также посвящённой в тайну операции.

Муравьёв, действительно, развил бурную деятельность по реанимации левоэсеровской организации в Воронеже. Активисты партии, ничего не подозревавшие, были только рады этому: они стосковались по настоящей работе. С помощью чекистов, Муравьёву удалось даже войти в состав губернского исполнительного комитета. И когда Донской появился в Воронеже, ничего выдумывать не нужно было. Он порадовался за соседей: совещания и митинги, боевые резолюции и действующий эсеровский клуб, где велись жаркие диспуты с большевиками. Муравьёв, радушный хозяин, представил Донского товарищам по партии, пригласил его поучаствовать на одном из собраний, дал ознакомиться с протоколами и резолюциями предыдущих. Словом, антоновец мог возвращаться в Тамбов с чувством глубокого удовлетворения. Впрочем, перед отъездом Муравьёв пообещал Донскому весьма неожиданную, но радостную встречу.

— Вы меня заинтриговали, Евдоким Фёдорович, — блеснул стёклышками очков Донской.

Муравьёв в ответ загадочно улыбнулся и после небольшой паузы произнёс:

— Так совпало, Николай Яковлевич, что накануне из Москвы приехала комиссия из ЦК нашей партии с проверкой деятельности нашего комитета. Если желаете, я вас познакомлю с товарищами членами ЦК.

— Да что вы говорите? Какие могут быть сомнения в моих желаниях.

— Ну, тогда пойдёмте в гостиницу, — развёл руками Муравьёв. — Вы же понимаете, таким людям нежелательно светиться в Воронеже. Чекисты не дремлют.

— Да, да, конечно! — согласился Донской.

Менее чем через полчаса они прибыли в гостиницу и, поднявшись на второй этаж, остановились у одной двери. В руках у Муравьёва был чем-то набитый саквояж. Сделав маленькую паузу, словно набираясь храбрости, Муравьёв постучал условным стуком — три раза коротко.

— Да, да, войдите, — послышалось из-за двери.

Муравьёв открыл дверь и любезно пропустил вперёд Донского, затем вошёл сам и, осмотрев коридор, плотно прикрыл дверь.

— Товарищи, — произнёс он, — разрешите вам представить одного из руководителей главного оперативного штаба Народной армии Александра Антонова Николая Яковлевича Донского, нашего товарища по партии, прибывшего накануне прямо, как говорится, из тамбовских лесов.

— Очень приятно! — кивнул один из "членов ЦК" и протянул Донскому руку для приветствия. — Семёнов.

— Попов, Михаил Григорьевич, — представился другой.

Расчёт был верный — ну откуда лесной брат может знать фамилии настоящих членов эсеровского ЦК? Да ему и в голову не придёт перепроверять их после того, что он видел в Воронеже. Да и список сотрудников воронежской Чека, которую и представляли "члены эсеровского ЦК", тоже, разумеется, был недоступен антоновцам.

— Так совпало, что вы прибыли в Воронеж практически одновременно, — произнёс Муравьёв. — И я, естественно, не мог не воспользоваться случаем, чтобы вас не познакомить.

— И правильно сделали Евдоким Фёдорович! Партия должна знать своих героев, что называется не только по именам, но и в лицо, — напыщенно произнёс Семёнов. — Мы в Москве внимательно следим за развитием событий на Тамбовщине и весьма радуемся каждому, даже минимальному, успеху товарища Антонова.

— Да и мы стараемся не ударять в грязь лицом, — Донской был явно доволен похвалой. — Хотя нам бы и хотелось получать больше помощи от Москвы.

— Должны вам сказать, — заговорил Попов, — что в Москве как раз готовится в ближайшее время всероссийский съезд представителей всех антибольшевистских сил, на котором весьма необходимо присутствие делегатов от тамбовских и воронежских эсеров и обязательно, — Попов сделал решительный жест рукой, — от антоновской освободительной армии.

— Я обязательно передам ваши слова Александру Степановичу, — кивнул головой Донской.

— Товарищи, вынужден вас прервать, — вмешался в разговор Муравьёв. — Что мы, не русские, что ли, разговор всухомятку ведём, да и знакомство нужно отметить.

Муравьёв вопросительно посмотрел на Семёнова, затем на Донского.

— Что ж, мы не против, — кивнул Семёнов.

— Разумеется, за такое знакомство следует и выпить, — поддакнул Донской. — Только вот...

— А вот об этом, я, на правах хозяина, побеспокоился заранее, — улыбнулся Муравьёв и поднял вверх свой саквояж.

Все засмеялись.

Возвращался Донской в Тамбов в полной уверенности, что установлена прочная связь с ЦК партии левых эсеров. У него установился полнейший контакт и доверие с Муравьёвым, которому антоновский посланец сообщил тайные явки в Тамбове, в том числе и пароль в дом адвоката Фёдорова, уже известного чекистам. Договорились, что Донской встретится с Антоновым, проинформирует его о деятельности воронежских левых эсеров, а затем вернётся в Воронеж, чтобы сопроводить Муравьёва в тамбовские леса уже для установления личного контакта с Антоновым.

Но дни шли, миновало две недели, а Донской всё не появлялся. И Муравьёв, и Кандыбин уже начали волноваться, не раскусили ли их трюк антоновцы.

— Может быть, у антоновцев есть канал постоянной связи с Москвой и они уже выяснили, что никто из членов ЦК левых эсеров в Воронеж не выезжал, что никаких партийных и антибольшевистких съездов не предвидится и что вся эта затея — дело рук ВЧК? — стал вслух рассуждать Кандыбин.

— Отчего же тогда Донской так откровенно радовался установлению связи с левоэсеровским ЦК? — спрашивал скорее сам себя Самсонов, и тут же сам же и отвечал: — Значит, связи у них нет!

— Но почему же Донской не едет? — повторял свой вопрос Кандыбин.

— Нет, не следует всё чрезвычайно усложнять, — успокаивал товарищей Муравьёв. — В Воронеже всё прошло чисто. Донской уехал, не подозревая о ловушке.

— Тогда почему он не прибыл для связи вторично? — по-прежнему твердил своё Кандыбин.

После недолгих раздумий, решено было идти на риск. Приняли решение, что Муравьёву самому стоит поехать в Тамбов, тем более, имея на руках явки и пароль для встречи с их связным Фёдоровым. Но, дабы поднять престиж Муравьёва (которому придумали псевдоним — Петрович), решили отправить его к Антонову не только как председателя Воронежского комитета левых эсеров, но и как уже члена ЦК партии левых эсеров, избранного туда на всероссийском съезде партии в Москве. Однако, для подстраховки вместе с Муравьёвым отправили двух проверенных чекистов — Чеслава Тузинкевича и Бронислава Смерчинского.

— Смотри, Евдоким, — напутствовал Муравьёва Кандыбин, — ты едешь в логово зверя и кладёшь голову в его пасть. Малейшая твоя ошибка может привести к срыву, к провалу важной операции ВЧК. А тебе эта ошибка будет стоить жизни. Помни: главари антоновщины — это матерые, опытные эсеры. Да и сам Антонов не простофиля, если ему удалось организовать и возглавить такое крупное антисоветское движение. Ты должен перехитрить их.

85

Народная мудрость гласит: "Русский мужик долго запрягает, да быстро едет". Такому долготерпению, как в России, не обучена ни одна нация мира. Но уж если терпение у русских кончилось, то лучше сразу уйти с его пути — снесёт, как ураган хилую хибарку. Но куда уходить своим? Некуда деться было Григорию Распутину и долго боролся он за свою жизнь, но одолели его те, кому совсем уж невмоготу было терпеть этого русского хама у трона. Некуда деться было царю Николаю Романову, который считал, что Россия уж никуда и никогда без него не сможет — смогла. Об Октябре семнадцатого много писалось уже и на страницах этого романа: никуда не деться было от передела власти в образовавшемся хаосе двоевластия или безвластия, как кому угодно. Казалось бы, большевики к двадцатому году разбили всех своих врагов: и внешних, и внутренних. Всё? Как бы не так. Те, ради которых, якобы, и совершали вооружённый переворот и насильственный захват власти большевики-ленинцы, и даже более того, те, кто совершал этот переворот, вдруг, на четвёртом году советской власти, поняли, что они не за то боролись: не за то, чтобы пришедшие на их крови к власти люди, жили в своём, ином мире, переселившись в буржуйские дворцы и оставив для простых смертных старый, голодный и неприкаянный мир хижин и лачуг.

Гражданская война фактически закончилась, а военный коммунизм, продразвёрстка, голод и холод продолжались. Вопрос стоял ребром: либо окончательную победу одержит народ, либо его одолеют собственные "слуги", как себя стали называть кремлёвские сидельцы. Именно это и стало причиной продолжавшихся крестьянских восстаний. Именно это и явилось поводом для начала неожиданного для советских руководителей Кронштадтского восстания матросов Балтийского флота, главной движущей силы октябрьского переворота семнадцатого года. Ударом ножом в спину революции назвали это восстание не чуждые литературных метафор вожди большевиков. Они даже не понимали, что били ножом в спину собственного народа именно они сами, вожди, "слуги" народа.

Продотряды по-прежнему отбирали у крестьян "излишки" зерна, но, тем не менее, рабочие получали всего лишь скудные пайки. В стране нарастало недовольство: народ терпел, когда была война и интервенция, однако, когда большевики объявили о своей победе, но продолжали крахоборничать, терпежу уже не стало. 24 февраля 1921 года начались стачки рабочих Петрограда. Бастовали под лозунгами: "Хлеба!", "Пусть работают те, у кого комиссарские пайки!". Но эти волнения власти подавили довольно быстро, круто расправившись с зачинщиками.

Узнав об этом, открыто возмутились матросы Кронштадта, главной базы Балтийского флота. Команды линкоров "Петропавловск" и "Севастополь" приняли резолюцию с экономическими и политическими требованиями. 25 февраля на общих собраниях обоих линкоров было принято решение послать в Петроград делегатов для выяснения причин волнений на фабриках и заводах. Вернувшиеся делегаты рассказали обо всём, что увидели. Это стало последней каплей. 28 февраля на общих собраниях команд линкоров, а 1 марта на общегородском митинге на центральной площади Кронштадта — Якорной — были приняты резолюции с требованиями свободы деятельности "левых социалистических партий, упразднения комиссаров, свободы торговли и перевыборов Советов". 2 марта матросы и штатские жители города, расположенного на небольшом балтийском острове Котлин, избрали временный революционный комитет (ВРК) в составе 15 человек. Председателем ревкома стал матрос Степан Петриченко. Кроме моряков, в него вошли четверо рабочих, санитар и директор местной школы. 3 марта был создан штаб обороны, куда вошли бывшие офицеры российской армии — капитан Е. Соловьянов, бывший командующий артиллерией крепости генерал-майор А. Козловский, подполковник Б. Арканников, адмирал Дмитриев и другие. В руках мятежников, а это порядка 27 тысяч солдат и матросов, оказались два линкора, другие боевые корабли, до 140 орудий береговой охраны, свыше ста пулемётов.

В эти дни в газете восставших "Известия ВРК" писалось: "...Полная шкурников партия коммунистов захватила власть в свои руки, устранив рабочих и крестьян, во имя которых действовала. Пришло время свергать комиссародержавие. Зоркий часовой социальной Революции — Кронштадт — не проспал. Он был в первых рядах Февраля и Октября. Он первый поднял знамя восстания за Третью Революцию трудящихся, власти Советов". В воззвании ВРК "ко всем крестьянам, рабочим, морякам и красногвардейцам" говорилось, что "на горьком опыте трёхлетнего властвования коммунистов мы убедились, к чему приводит партийная диктатура, и поэтому выступаем против контрреволюции слева и справа". Выдвигался лозунг "третьей революции", дабы убедить трудящихся в России и за рубежом, что "всё, творившееся до сего времени волею рабочих и крестьян, не было социализмом".

Тут же был выдвинут лозунг: "Вся власть Советам, а не партиям!", который, кстати, большевики извратили (как, между прочим, и многие здравые идеи и мысли коммунистической теории), изображая его в виде лозунга: "За Советы без коммунистов!" А это, согласитесь, большая разница. К восставшим присоединились и около трети городских коммунистов, а ещё около сорока процентов называли себя "нейтральными". То есть, больше половины коммунистической ячейки Кронштадта! Среди остальных произвели аресты, но никто из арестованных восставшими за время восстания расстрелян не был.

Большевики пытались предотвратить мятеж. Они некоторое время решали, кого бы из вождей направить на переговоры в Кронштадт. Важно, чтобы этот человек не вызвал отторжения у мятежников. В итоге все сошлись на председателе ВЦИК Михаиле Ивановиче Калинине, тверском крестьянине и бывшем рабочем. И верно, матросы встретили "всероссийского старосту" очень тепло. Быстро собрали на Якорной площади пятнадцатитысячный митинг. Они, наивные, думали, что Михаил Иванович им сейчас расскажет, как Совнарком и ВЦИК собираются облегчить положение рабочих и крестьян. Но Калинин ничего об этом не сказал. Вместо этого он ударился в воспоминания о революционных заслугах кронштадтцев. Поняв, для чего прибыл к ним председатель ВЦИК, его стали освистывать.

— Хватит похвал!

— Тебе-то тепло, Калиныч!

— Сытый голодного не разумеет!

— Когда с продразвёрсткой покончите? Когда продотряды уберёте?

— Почему вы расстреляли наших отцов и братьев в деревне? Вам тепло, вы и комиссары живете во дворцах... — выступил один из членов ревкома. — Товарищи! Надо положить конец расстрелам наших братьев!

Все члены делегации, прибывшие на остров вместе с Калининым, кроме самого председателя ВЦИК, были арестованы.

— Вы затеваете опасную игру против Советской власти, товарищи! — пытался воздействовать на них Калинин.

Но всё было бесполезно.

Тем не менее, Калинину и остальным позволили покинуть остров беспрепятственно.

Едва Калинин со товарищи покинули Котлин по Кронштадту пошла гулять частушка:

Остров Котлин, площадью всего 16 квадратных километров, находится от устья Невы в каких-то 27 километрах, то есть, в пределах досягаемости боевых орудий. К тому же, остров соединялся дамбой с северным побережьем Финского залива. Следовательно, возникла реальная угроза для Петрограда. 2 марта срочно был созван Совет труда и обороны под председательством Ленина. Результатом совещания стало объявление Петрограда на осадном положении. 3 марта советские газеты сообщили, что в Кронштадте вспыхнул белогвардейский мятеж во главе с матросом Петриченко и генералом Козловским. Вся страна оказалась в шоке.

Восстал Кронштадт! Свидетель тех событий, журналист З. Арбатов вспоминал: "Самое важное было то, что восстал именно Кронштадт, тот самый Кронштадт... И слова "Кронштадт восстал!" как бы торжественно переплетались с храмовыми звуками "Христос воскресе!". Самое ценное то, что Кронштадт, а не какой-нибудь Орел или Рыбинск!".

Разумеется, лишней крови мятежники проливать не хотели. Одну за другой они выслали две делегации для переговоров. Но коварство большевиков, загнанных в угол, не знало границ. Обе делегации парламентёров были арестованы, а позднее и расстреляны. Народный комиссар по военным и морским делам Лев Троцкий направил кронштадтцам требование немедленно сложить оружие. "Только безусловно сдавшиеся могут рассчитывать на милость Советской Республики", — писал он в своём ультиматуме. Кроме того, в самом городе неизвестно каким образом появились листовки с угрозой перестрелять мятежников, "как куропаток".

В Кронштадт к мятежникам прибыли эмиссар английской разведки, посланец лидера эсеров Виктора Чернова, а также бывший командир линкора "Петропавловск" барон Вилькен, который от имени Американского Красного Креста предложил помощь продовольствием из Эстонии и Финляндии.

5 марта была восстановлена 7-я армия под командованием Михаила Тухачевского. 7 марта город начали обстреливать. По этому поводу ревком сделал заявление: "Фельдмаршал Троцкий, весь в крови рабочих, первым открыл огонь по революционному Кронштадту!" К руководству операцией привлекли ещё и бывшего главнокомандующего Красной Армией Сергея Каменева.

В ночь на 8 марта три полка 7-й армии и отдельные отряды Красной Армии (всего около трёх тысяч человек) предприняли попытку штурма Кронштадта, однако из-за недостатка сил и слабой подготовки атака захлебнулась. Это придало сил и уверенности мятежникам и, одновременно, заставило власти несколько изменить тактику.

Участвовавший в этом походе будущий маршал Иван Конев так вспоминал о нём: " Положение было сложное, настроение неустойчивое, некоторые курсанты отказывались наступать, некоторые артиллеристы отказывались стрелять". Несколько красноармейских полков открыто заявили, что "не желают воевать против братьев-матросов". К тому же, многие просто боялись ступать на непонятно какой лёд. С такими частями разбирались по-большевистски просто: их разоружали, каждого десятого расстреливали, остальным предлагали "смыть позор кровью", идя на приступ в первых рядах.

К тому же, начавшийся в тот день (8 марта) Х съезд РКП призвал коммунистов встать на защиту революции и организовать из делегатов съезда революционный коммунистический отряд в помощь армии Тухачевского. Отряд из 279 делегатов возглавил Климент Ворошилов. Кроме того, в Петрограде была объявлена очередная мобилизация коммунистов. Дыбенко, Бубнов, Путна, Фабрициус, Федько, Баранов, Затонский — все эти, не последние лица в государстве были спешно направлены на подавление мятежа. Численность красных войск достигла 45 тысяч человек. Причём, командованию снова пришлось вести серьёзную борьбу с красноармейцами, вновь отказывавшимися идти в наступление из-за "лёдобоязни". Тем не менее, 16 марта Кронштадт был вновь подвергнут артиллерийскому обстрелу и даже налёту авиации. И снова обратимся к мемуарам маршала Конева: "Канонада буквально глушила нас мощью бризантных 12-дюймовых снарядов. Это и на берегу не слишком приятно, когда хлопнет такая дура, в чьей воронке и в ширину, и в глубину можно разместить целый двухэтажный дом, а на льду-то ещё чувствительнее... Но самое трагическое заключалось в том, что каждый снаряд независимо от того, наносил или не наносил он поражения, падая на лёд, образовывал огромную воронку, и её почти сейчас же так затягивало битым мелким льдом, что она переставала быть различимой. В полутьме, при поспешных перебежках под огнём, наши бойцы то и дело попадали в эти воронки и тут же шли на дно..."

Более того, во время артобстрела Тухачевский приказал выпустить по мятежникам два снаряда с химической начинкой. Слава богу, его приказ отменил Троцкий, имея ввиду, что негоже травить газами делегатов съезда, прибывших на подавление мятежа. Иначе последствия такой бомбардировки могли быть непредсказуемы.

В ночь на 17 марта Тухачевский назначил второй штурм. Для этого 7-я армия была разбита на две группы — Южную, с дислокацией в Ораниенбауме, во главе которой был поставлен Александр Седякин, дослужившийся ещё в 1-ю мировую войну до чина штабс-капитана, а с октября 1920 года командовавший стрелковой бригадой; и Северную, дислоцированную в Сестрорецке, командиром которой был назначен Евгений Казанский, также участник германской войны в чине штабс-капитана, в гражданскую воевавший на Кавказе. Обе группы параллельно, по льду под сильным артиллерийско-пулемётным огнём мятежников штурмовали кронштадтские форты. Наступавшие продвигались тихо, одетые в белые маскировочные халаты. Путь предстоял неблизкий и опасный — 10 километров по непрочному льду. В конце концов, кронштадтцы их заметили и открыли огонь. Впрочем, первые ряды наступавших уже подошли к городским стенам. Несмотря на большие потери, утром, 17 марта, части Красной Армии всё-таки ворвались в город. Но о победе пока было говорить ещё рано. Уличные бои шли до позднего вечера.

Сам командующий, Михаил Тухачевский, был поражён стойкостью защитников города: "Я был пять лет на войне, но я не могу вспомнить, чтобы когда-либо наблюдал такую кровавую резню. Это не было большим сражением. Это был ад. Матросы бились, как дикие звери. Откуда у них бралась сила для такой боевой ярости, не могу сказать. Каждый дом, который они занимали, приходилось брать штурмом. Целая рота боролась полный час, чтобы взять один-единственный дом, но когда его наконец брали, то оказывалось, что в доме было всего два-три солдата с одним пулемётом. Они казались полумёртвыми, но, пыхтя, вытаскивали пистолеты, начинали отстреливаться со словами: "Мало уложили вас, жуликов!".

18 марта весь Кронштадт оказался в руках красноармейцев. Успех был предрешён тем, что правительственные войска прибыли и сосредоточились раньше, чем восставшим удалось сорганизоваться и овладеть техникой крепостной обороны. В этом бою погибло свыше тысячи мятежников, ранено свыше двух тысяч, и около трёх тысяч вместе с оружием были захвачены в плен. Но, к счастью, большая часть восставших (около восьми тысяч) вырвалась из крепости и по льду ушла в Финляндию. Среди ушедших оказались и Петриченко с Козловским. Там они сдались финским властям. Участь же сдавшихся советским властям была незавидной: к лету 1921 года более 2100 кронштадтцев расстреляли, в лагеря отправили ещё шесть с половиной жителей Кронштадта. "Миндальничать с этими мерзавцами не приходится", — констатировал бывший балтийский матрос Павел Дыбенко.

С другой стороны погибло свыше полутысячи красноармейцев и около трёх с половиной тысяч было ранено.

Кронштадтская неприятность для советской власти осталась позади. Но в дни этого мятежа, 6 марта, общее контрнаступление всеми имевшимися у него силами начал на Тамбовщине Александр Антонов. В марте-апреле в Тамбовскую губернию прибыло восемь ответственных эмиссаров ЦК ПСР с заданием во что бы то ни стало усилить здесь сопротивление советской власти.

86

Ленин был в раздумьях. Что-то не так складывалось, как он предполагал. Триумфальное шествие советской власти всерьёз омрачалось последними событиями. В марте 1919 года волнения и забастовки рабочих, недовольных своим тяжёлым положением, прокатились по Астрахани. Они требовали права свободно ловить рыбу и закупать хлеб. Десять тысяч рабочих собрались в центре города. И только решительность Сергея Кирова, направленного партией на подавление рабочего восстания, расстрелявшего около четырёх тысяч человек, успокоила обстановку в этом южном городе. Но спустя год (в 1920-1921-м) всё Поволжье охватил страшный голод, бороться с которым пришлось уже с помощью всего мира. Был создан Комитет помощи голодающим (Помгол). Комитетчики-помголовцы позже вспоминали, что при встречах знакомых или друзей на вопрос: "Как здоровье?" — в лучшем случае отвечали: "Ничего, слава богу, худею", а в худшем: "Плохо, начал пухнуть".

А тут ещё идиоты и дураки, работающие на местах, доводят социалистическую идею до полного опошления и идиотизма. Ленин вспомнил, как недавно наткнулся на одну телеграмму, присланную из его родной Симбирской губернии:

"Комитет бедноты дер. Медяны Чимбелеевской волости Курмышского уезда Симбирской губернии произвольно ввёл национализацию женщин, распоряжаясь судьбой молодых женщин деревни, отдавая их своим приятелям, не считаясь ни с согласием родителей, ни с требованием здравого смысла. Протестуя против грубого произвола комитета, настойчиво просим срочного распоряжения отмены действия комитета и привлечения виновных к революционной ответственности.

Кумысников А., Байманов, Рахимова".

Пришлось, естественно, давать жёсткие указания наказать этих мерзавцев сурово и быстро и оповестить об этом всё население.

Однако особенно чёрным стал для советской власти 1921-й год. Поражение в Польше. Мятеж в Кронштадте, устроенный самыми, казалось, революционными матросами Балтфлота в марте месяце. До сих пор на столе у Ленина лежала газета кронштадских повстанцев "Известия ВРК", выходившей под шапкой: "Вся власть Советам, а не партиям!". Ленин даже отчеркнул цитату из одной статьи: "...Полная шкурников партия коммунистов захватила власть в свои руки, устранив рабочих и крестьян, во имя которых действовала. Пришло время свергать комиссародержавие. Зоркий часовой социальной Революции — Кронштадт — не проспал. Он был в первых рядах Февраля и Октября. Он первый поднял знамя восстания за Третью Революцию трудящихся. Настало время подлинной власти трудящихся, власти Советов..." Или вот этот короткий куплет из песни, опубликованной в другом номере:

Поддержку матросам Кронштадта оказали и в Петрограде. Особенно неожиданным для Ленина стало выступление на Х съезде РКП(б), проходившем как раз в дни противостояния с Кронштадтом, так называемой "рабочей оппозиции", которую возглавили Александра Коллонтай и Александр Шляпников. Коллонтай высказывала сожаление, что партийные "верхи" оторвались от рабочих. Причину этого она видела в том, что слишком много уступок было сделано другим классам — крестьянству, бывшей буржуазии, "спецам"... Здесь уже самому Ленину, к счастью, без кровопролития, а лишь благодаря своему ораторскому дару удалось расправиться с этими деятелями. Само название оппозиции рождало вопрос: если в партии "рабочая" только оппозиция, то какова же сама партия? "Нет другого, более худшего и неприличного названия для членов коммунистической партии, чем это".

На Дальнем Востоке пришлось даже учредить Дальневосточную республику, иначе Россия просто могла потерять этот регион. Нестор Махно на Украине не успокаивается. Теперь эта "антоновщина" на Тамбовщине. И везде ведь, в принципе, одни и те же лозунги: "За Советы, но без большевиков!", "Долой продразвёрстку!"... Появилась опасность, во много раз превышающая всех Деникиных, Колчаков и Юденичей, сложенных вместе. Создалась реальная угроза потери власти. И это в период, когда уже казалось, ничто большевикам не угрожает. Нужно, действительно, что-то менять. Но что и как?

"Мы переживаем период кризиса, когда от нас зависит, пойдёт ли пролетарская революция так же неуклонно к победе, как шла в последнее время, — размышлял Ленин, — или колебаниями, шатаниями вызовет победу белогвардейцев, которая не изменит тяжести положения, а только на много десятков лет отодвинет Россию от революции".

"Только та революция чего-нибудь стоит, которая умеет защищаться!" Здесь уже нужна именно защита, а не нападение. Следует прислушаться к голосу низов и поменять политику. Внутреннюю политику, экономическую политику. Да, да, именно экономическую! Нужна новая экономическая политика. Следует заменить продразвёрстку продовольственным налогом, тогда, по крайней мере, середняк повернётся лицом к советской власти. Это в деревне. А в городе тот же самый средний класс возродится, и будет определять успехи в развитии экономики. Правильно! Эпоха военного коммунизма уже своё отжила, она была хороша во время иностранной интервенции. Военный коммунизм окончательно подрубил древо самодержавия, показал русскому народу то, что Россия может жить и развиваться без царя.

Однако теперь нужно показать тому же русскому народу, что даже без царя в России — сильная власть. Нужно самым решительным, самым жестоким образом покончить и с последствиями Кронштадта, разобраться и с батькой Махно, и с "батькой" Антоновым. Самым жестоким образом! Если понадобится, брать в заложники родственников бандитов и, в случае, если бандиты и после этого не будут сдаваться, расстреливать этих заложников ко всем чертям. А самих бандитов... травить газами. Как англичане немцев, например, в шестнадцатом году под Ипром. Только так можно подавить волю к сопротивлению. Только так можно достичь полной и окончательной победы Советской власти!

Он по-настоящему боялся этой взбунтовавшейся народной стихии — шутка ли по всей России сотни тысяч крестьян искали правду в оружии и борьбе. Ленин понимал, что если, не дай бог, найдётся человек, способный объединить всю эту стихию под одним, общим знаменем (будь-то Антонов, батько Махно, Сапожков или кто другой), найдёт единую, общую идею для этой борьбы — власть большевиков рухнет, как карточный домик. Ибо это не Деникин с Колчаком, не Врангель с Юденичем. Те — белые генералы, белая кость, буржуи, а эти — плоть от плоти народа, его дух и его мысль. Потому и необходимо с такими бунтарями расправляться беспощадно, даже не задумываясь. Пока, на его, Ленина, счастье, такого Болотникова или Пугачёва у взбунтовавшихся крестьян не находилось. Пытающиеся взять вожжи в свои руки предатели-эсеры смогли кое-чего добиться только на Тамбовщине. Но именно там пока и всё гораздо серьёзнее.

Ленин принял решение, закончил вышагивать по кремлёвскому кабинету, сел за стол, придвинул к себе чернильный прибор и положил рядом чистые листы бумаги. Ведь нужно записать все свои мысли и протолкнуть их на ЦК.

В этом смысле и матросы Кронштадта, и батька Махно, и бойцы Народной армии Александра Антонова добились своего, пусть и ценой собственных жизней.

87

Рано утром бригада была поднята по боевой тревоге. Разведка донесла, что в десяти вёрстах от села Вязовая Почта, где и квартировала 14-я отдельная кавбригада обнаружено сосредоточение до трёх тысяч сабель антоновцев. Приказ комбрига — 1-ому кавполку следовать из Вязовой Почты в левой колонне; правее, в 4-5 километрах, двигаться 2-ому кавполку. 3-ему — оставаться в резерве. Эскадрон Георгия Жукова при четырёх станковых пулемётах и одном орудии, двигался по тракту в головном отряде.

Разведка не ошиблась. Пройдя не более пяти километров, эскадрон встретился с отрядом антоновцев примерно в 250 сабель. Но, несмотря на численное превосходство противника, красный комэск не испугался.

— Орудия и пулемёты к бою! — приказал он. — Шашки во-он! Даё-ёшь!

Жуков первым вынул из ножен саблю и помчался навстречу антоновцам. Его примеру последовали другие. Не ожидавшие подобной атаки, антоновцы попытались сначала отстреливаться, однако затем повернули назад и отступили, неся потери. Красноармейцы преследовали их, в боевом экстазе пиная каблуками лошадиные бока.

Вот уже первые ряды красных поравнялись с последними всадниками антоновцев. Жуковцы поначалу от удивления даже приостановились: у большинства антоновцев вместо седел к крупам лошадей были привязаны обыкновенные подушки.

— Ну, и кавалерия! — усмехнулся Жуков.

Завязывалась рукопашная. Впрочем, менее обученные владению холодным оружием, мужики-антоновцы больше полагались на винтовки и обрезы. Из одного такого обреза был убит конь под комэском Жуковым. Падая, конь придавил седока. Рядом с ним оказался антоновец, занёсший уже шашку над головой будущего маршала, которым Жуков мог бы и не стать, если бы не подоспевший в последний момент эскадронный комиссар Ночёвка. Сильным ударом клинка, он зарубил повстанца и, схватив за поводья его коня, помог Жукову сесть в седло.

— Нас окружают! — вдруг закричал один из красноармейцев.

Жуков поднял голову, утирая лоснящийся от пота лоб тыльной стороной ладони, в которой он держал саблю. Действительно, целая свежая рота антоновцев пыталась зайти во фланг эскадрону.

— Пушки и пулемёты развернуть! По бандитам огонь! — приказал комэск. — Стрельцов! Немедленно скачи в штаб и доложи обстановку Дронову, — отправил он связного.

Бой разгорелся с новой силой. К антоновцам подошли свежие силы. Ещё немного, и красный эскадрон будет смят. Но тут подоспели остальные части полка. Завязался жестокий огневой бой.

В это время 2-й полк бригады, столкнувшись с численно превосходящим противником, вынужден был отойти назад. Воспользовавшись этим, часть антоновцев ударила во фланг 1-му полку. Дабы избежать окружения, комполка-1 приказал развернуть полк на сто восемьдесят градусов и отходить обратно в Вязовую Почту.

— Мы заманим противника на невыгодную для него местность, — пояснил Дронов. — Жуков, ты со своим эскадроном должен прикрывать выход полка из боя.

— Есть!

— Увидишь, что мы отошли, своих также выводи. Справишься?

— Обязан справиться!

Комполка развернул коня и, пришпорив его, помчался вперёд.

— Удачи! — слегка ткнул в плечо Жукову его товарищ Ухач-Огорович, с которым они вместе учились на курсах красных командиров.

— И тебе также, — ответил Жуков своему комвзвода.

Но антоновцы быстро заметили манёвр полка и тут же всеми силами навалились на оставленный в арьергарде эскадрон. Бой был крайне тяжёлым для красноармейцев. Повстанцы наседали, используя своё численное преимущество. Жукова спасало то, что у него оставалось 76-мм орудие и четыре станковых пулемёта с большим запасом патронов. Свинцовый огонь поливал антоновцев. Но те тоже были не лыком шиты. Постепенно поле боя покрывалось трупами с обеих сторон.

Вот упал с коня Ухач-Огорович, сын полковника царской армии, перешедшего на сторону советской власти и преподававшего в последнее время на Рязанских командных курсах. Увидев это, Жуков спрыгнул с коня и, сняв будёновку, подбежал к другу.

— Напиши маме, — теряя сознание, прошептал Ухач-Огорович. — Не оставляй меня бандитам.

Впрочем, отходя вслед за полком, Жуков приказал увезти с собой на пулемётных санях и орудийном лафете всех раненых и убитых.

Погода внесла коррективы в планы комполка Николая Дронова: он предполагал форсировать по льду реку Савалу и затем ударить по антоновцам с тыла. Но весенний лёд не выдержал массы людей и лошадей, утащив нескольких на дно, и полку пришлось отходить до самой Вязовой Почты.

Жуков догнал полк уже в самом селе. У антоновцев словно открылось второе дыхание. Они стали давить красноармейцев. Даже подобрались к эскадронному пулемёту. Увидев это, Жуков бросился на целую группу повстанцев, но те, выстрелом из винтовки, снова подстрелили лошадь красного комэска. С револьвером в руках Жукову пришлось отбиваться от целого взвода антоновцев, пытавшихся взять его живым. Но здесь снова, как некий ангел-хранитель, объявился комиссар Ночёвка с тремя бойцами. Подмога подоспела вовремя, командир эскадрона был спасён, повстанцы частью были убиты, частью ретировались. Да и собственно бой вскоре завершился победой красноармейцев.

В этом бою эскадрон Жукова потерял десять человек убитыми и пятнадцать ранеными, трое из которых также умерли на следующий день.

Спустя почти полтора года, 31 августа 1922 года в приказе РВСР за № 183, в частности, отмечалось:

"Награждён орденом Красного Знамени командир 2-го эскадрона 1-го кавалерийского полка отдельной кавалерийской бригады Жуков Георгий Константинович за то, что в бою под селом Вязовая Почта Тамбовской губернии 5 марта 1921 г., несмотря на атаки противника силой 1500-2000 сабель, он с эскадроном в течение почти 7 часов сдерживал натиск врага и, перейдя затем в контратаку, после 6 рукопашных схваток разбил банду".

88

Чекисты начали широкомасштабное наступление на Антонова. Своих агентов они внедряли не только, что называется, в верхушку партизан, но и засылали к ним в тылы. Одним из последних оказался Иван Панкратов, которого командировали для борьбы с антоновщиной в Больше-Липовицкий район, который он знал, как свои пять пальцев: все овраги, леса, лощины да и многих людей.

30 марта Панкратов прибыл в село Липовицы, куда за день до него вошла 14-я Смешанная сибирская бригада во главе с комбригом Войковским. Именно этот факт и послужил поводом к тому, что местные мужики стали смотреть на Панкратова, как на врага: куда только делась их прежняя дружелюбность и разговорчивость. Пытаясь хоть как-то переломить настроение крестьян, Панкратов призвал всех сельчан прийти на митинг. Но из шести тысяч явилось от силы сто пятьдесят. Но делать нечего, пришлось выступать и перед таким количеством.

Сначала выступил Войковский, рассказавший о целях прибытия сюда сибиряков — ни в коем случае не будет никаких карательных операций, наоборот, они пришли, чтобы охранять здесь порядок, и не дать возможности бандитам совершать безнаказанные набеги на село.

— Может, кто хочет высказаться из вас, мужики? — с надеждой посмотрел на толпу крестьян Панкратов.

Но мужики молчали.

— Мне, вот, например, не понятно, за что вы на меня обиделись, что не привечаете, — продолжал уговаривать Панкратов. — Я же местный. Мой отец из этих краёв, да и меня вы знаете, как облупленного. Ещё в прошлый мой приезд в Липовицы мы были с вами друзьями и кумовьями, а сейчас — хуже врагов стали. Или вам советская власть разонравилась?

— А которая власть совецка? — выкрикнул кто-то из толпы. — Мы её и не видим. Вот, Шурка Антонов говорит, что её и нету вовсе.

— У нас, к примеру, соли нету, керосину нету, мануфактуры нету, дёгтя нет, колёс нетути! — поддержал земляка другой. — Ваша власть токмо говорит, что всё у нас будет, а вместо этого последний хлеб реквизуют.

— Говорят: для того, чтоб совецка власть не загнулась! — прокричал третий.

— Хороша власть, коли без последних крестьянских крох загнуться может, — добавил первый.

По толпе пробежал хохот вперемежку с ропотом. Панкратов переглянулся с Войковским. Стало понятно, что крестьяне запуганы антоновцами и сбиты с толку их агитацией и нужно было как-то их убедить в прочности новой власти и стремлении коммунистов навести порядок в стране в целом и в этом селе, в частности. Панкратов поднял руку, успокаивая толпу.

— Товарищи крестьяне! Послушайте, давайте по душам поговорим о нашем с вами житье-бытье.

— А у нас с комиссарами разное житьё-бытьё, — снова прокричал первый крестьянин. — Вы таперича властью стали, заместо царя, а мы как были быдлой, так ею и остались.

— Вы совершенно не правы, — старался перекричать вновь зашумевшую толпу Панкратов. — Мы, большевики, совершали в октябре семнадцатого переворот не для того, чтобы народ оставался, как вы сказали, быдлой, а для того, чтобы он почувствовал себя хозяином в своей стране, в нашей с вами стране, в России! Но нам сейчас трудно. Вы же знаете, что помещики и капиталисты просто так не хотели отдавать свои богатства, награбленные у нас с вами, простых мужиков. Вы же меня знаете, я такой же крестьянин, как и вы, только идейный, партейный, знаю, за что бороться: чтобы в нашей стране не было богатых, чтобы все жили в равных условиях. И капиталисты с помещиками тоже знали, за что им бороться, потому и затеяли гражданскую войну. Да ещё попросили помощи за границей, у тамошних буржуев. В результате, страна оказалась в разрухе, которую ещё больше усугубляет разгулявшийся в нашей губернии бандитизм. Поехайте к соседям, посмотрите, как они живут: у них уже нет ни голода, ни холода, потому как там наша власть, советская! Вот, спросите у товарища Войковского, комбрига славных сибиряков, есть ли порядок у них в Сибири? И он вам ответит — есть! Так, товарищ Войковский?

— Так! — кивнул комбриг.

— А всё потому, что там, у них, в Сибири, уже советская власть. А вы здесь, в своём родном доме, можно сказать, сами себе гадите, покрываете бандитов и не даёте нам установить такой же нормальный порядок, как и везде.

Панкратов замолчал и окинул взглядом толпу. Мужики и бабы успокоились и, судя по их поведению, даже стали прислушиваться к словам чекиста. На некоторых лицах Панкратов даже усмотрел задумчивость. Сейчас важно было закончить на этой же ноте, давя на их сознательность и совесть.

— Короче так, граждане мужики и бабы! Некогда нам тут с вами долгие разговоры водить — дел невпроворот. Мы пришли сюда надолго и хотим установить здесь советскую власть. Но напоследок хочу вам сказать следующее: обязательно передайте бандитам-антоновцам, что, если на территории Большой Липовицы будет убит хоть один советский работник или коммунист, или пострадают их семьи, то сурово будут караться крестьяне, живущие в Липовице, а семьи бандитов будут подвергнуты тому же, чему подвергнуты выше указанные работники советской власти.

Панкратов был доволен своим выступлением. Он понял, что ему удалось заглянуть в тёмную крестьянскую душу местных мужиков, пусть и далеко не ко всем, но народная почта донесёт его мысли и до остальных.

И в том, что он оказался прав, Панкратов убедился в тот же вечер, когда к нему в дом робко постучался один из местных мужиков.

— Заходи, заходи, Гаврила Иванович, — обрадовался гостю Панкратов.

Крестьянин Винокуров зашёл внутрь, но остановился у самого порога, сняв шапку и робко переминаясь с ноги на ногу.

— Ты тут давеча, Иван Ефимович, распинался перед нами, называл бандитами. А я тебе так скажу — наши мужики не все бандиты, но раскрыть бандитов не могут. Ты вот погостюешь здесь, а потом со своим красным войском уйдёшь. А антоновцы придут и перерубят нас за это.

Винокуров наконец вошёл в комнату и сел на табурет у стены, предложенный хозяином.

— Антоновские шпионы, знашь, следят за нашими мужиками почище, чем ваши красноармейцы, и каждый шаг, каждое слово немедленно передают самому Шурке.

— Значит, ты не веришь, что у нас хватит сил переловить и перебить всех бандитов?

— Да ты у любого спроси, каждый ответит, что не верит. Потому как бандиты ходют среди ваших же красноармейцев, а те не обращают на них никакого внимания. Они живут открыто и только тогда прячутся, когда им попадается на глаза знакомый человек из красноармейцев или местных коммунистов.

— А ты-то сам тогда зачем ко мне пришёл? Не боишься, что и тебя выследят бандиты?

— А я уже своё отбоялся. Два моих сына погибли в германскую, ещё один в гражданскую. Вот мы с моей старухой и остались вдвоём куковать на старости лет. А пришёл к тебе, потому как жалко тебя стало. Ты, по всему видать, неплохой человек. Да к тому же, сам крестьянский сын. Вот что я хочу тебе сказать по секрету.

Винокуров привстал, глянул в окно, не подслушивает ли кто и не подсматривает ли, затем снова сел ипоманил к себе пальцем Панкратова. Когда тот подошёл, громким шёпотом продолжил:

— Могу назвать тебе нескольких бандитов.

— Почему не всех? — также шёпотом спросил Панкратов.

— Потому что всех тебе никто не назовёт. Всего по Липовице бандитов человек шестьдесят. Но я знаю только нескольких.

Винокуров вдруг замолчал и посмотрел прямо в глаза Панкратова:

— Скажу токмо, ежели ты не проговоришься обо мне. Иначе меня зарубят.

— Гаврила Иваныч, ты же несколько минут назад говорил, что меня знаешь, что я неплохой человек. И вдруг такое недоверие.

— Ладно! — хмыкнул Винокуров. — Не обижайся. Слушай. Для вас представляет явный интерес Хромой, ну, то ись, Борецков. Дальше: Папок-Миломаев, Анцыферов. Но особо — семейка Косовых. Ихний вожак Василий Михайлович, атаманша и шпионка Мария Михайловна...

— Не та ли это Маруся, слушай? — вдруг осенило чекиста.

В чека ведь до сих пор так и не знали её настоящей фамилии. А всего какой-то месяц назад был, наконец, арестован и расстрелян за предательство и убийство сотрудников чрезвычайной комиссии Иван Косов. Из этой же семьи.

— Може и та, а може и нет, — пожал плечами мужик. — Я ж не знаю, о ком ты говоришь.

— Да, извини, продолжай.

— Так вот, я и продолжаю. Брательники все ихние, Дмитрий да Константин. Вся семейка пошла в банду мстить за своего отца, кулака и спекулянта, убитого чекой.

Закончив, Винокуров попрощался с Панкратовым, острожно вышел из дому и, озираясь во все стороны, незаметно шмыгнул к дороге. Панкратов же, быстро переварив всю только что полученную информацию, вышел следом и направился в штаб бригады к Войковскому.

Стали составлять план действий по поимке антоновцев, но неожиданно возникшие обстоятельства сыграли им на руку.

15 апреля, когда Панкратов назначил очередной митинг, в Липовицы из села Ольшанки были привезены на подводе трупы целой семьи Серебряковых — матери и двух её сыновей красноармейцев. Сыновей убили за то, что они не пошли к Антонову, а мать за то, что не давала их убивать.

— Что вы делаете, грабители, — кричала она в исступлении.

Сыновей изрешетили пулями, а матери перерезали горло. Много людей собралось к трупам, Панкратов попросил крестьян-охотников зарыть их. Моментально вызвалось 12 человек, которые, вместе с Панкратовым, и вырыли могилу. После этого всё-таки состоялся и планировавшийся митинг, на который пришло уже гораздо больше народа. Вечером того же дня Панкратову сообщили и дополнительные сведения об антоновцах. Войковский с Панкратовым приняли решение о наступлении.

16 апреля в 3 часа ночи вся бригада выступила из Липовицы в направлении деревни Кузьмина-Гать. Вместе с Панкратовым пошёл и его старый товарищ, друг детства Михаил Данилов. Решено было, что они пойдут отдельно от сибирской бригады — у каждого были свои цели в этом походе: у красноармейцев прямое вооружённое столкновение, в случае обнаружения антоновцев, у чекиста Панкратова — разведка в тылу.

Впрочем, чекистская школа дала себя знать: Панкратов решил не задерживаться на ночь в Кузьминой-Гати, а остановиться в соседней деревушке Камбарщине, где, по слухам, часто появлялась Маруся Косова. В Камбарщине нежданных гостей встретили весьма недружелюбно, что, однако, не очень расстроило Панкратова: за последние недели он к такому приёму уже привык. Хоть их здесь никто и не знал, но в дом квартирантов пускать не торопились, хлеба также не давали, но весной особенной необходимости для Панкратова в этом и не было.

22 апреля утром на улице Камбарщины собралось много людей. Другие просто сидели у оград своих домов. Было воскресенье. Крестьяне отдыхали. На примелькавшихся за неделю пребывания в деревне Панкратова с Даниловым уже мало кто обращал внимания. Этого, кстати, и добивался чекист. Два старых друга также неспешно прогуливались по неширокой, но ухоженной улочке. И вдруг Данилов толкнул Панкратова в бок и тихо шепнул:

— Знаешь, Панкратов, во-он девушка пошла. Посмотри-ка!

— Эка, какая диковина, — хмыкнул Панкратов. — Вон ещё пять сидят, посмотри-ка сам!

— Да ведь это, мне кажется, Маруся Косова, — неуверенно произнёс Данилов.

И это заставило Панкратова вздрогнуть. Он остановился и устремил взгляд на Марусю, стараясь всё же делать это так, чтобы она не заметила. Она шла одна, о чём-то задумавшись, широкая коса её лежала спереди на плече.

— Уверен? — тихо спросил он Данилова.

— Я её близко никогда не видел, но вроде бы она.

Задами дворов он пробежал наперерез Марусе, затем вышел на дорогу и пошёл ей навстречу. Продолжая задумчиво идти вперёд, Маруся вскоре поравнялась с Панкратовым и едва не столкнулась с ним.

— Маруся? — поинтересовался Панкратов, стараясь говорить, как можно спокойнее.

Та пришла в себя, подняла голову и с досадой проговорила:

— Что тебе узка, что ль, дорога? Идёшь прямо на человека, невежа!

— Извини, коли помешал. Ты ведь тоже не особо глядела перед собой.

Маруся присмотрелась внимательней к Панкратову и узнала его. Спросила, улыбнувшись:

— Как ты сюда попал, Панкратов? Ты, ведь, заядлый был коммунист, а теперь неужели перешёл к нам?

— Да, я сейчас нахожусь там, где и вы, но только задания у нас разные, — Панкратов держал правую руку в кармане, где у него был наган. — Поэтому именем закона я вас арестую.

— Ты что, с ума сошёл, чтобы между наших ты мог меня арестовать? — недоверчиво хмыкнула она. — Да мне стоит только свистнуть, и сюда примчатся мои верные люди.

— А вот этого не стоит делать! — Панкратов вынул наган и приставил к её животу. — Оружие есть?

— Нет!

— В ваших интересах соблюдать спокойствие и следовать моим указаниям, — произнёс Панкратов. — Иначе я тут же пристрелю вас.

Он взял женщину под руку левой рукой, в правой продолжая держать наган, и направился к Данилову.

— Иди за мной, Михаил, — скомандовал Панкратов, поравнявшись с другом, но не останавливаясь.

Вместе с Даниловым стоял в тот момент председатель сельсовета Камбарщины. Увидев Марусю под конвоем, тот растерялся, но Данилов кивнул ему и потащил за собой за рукав. Так, вчетвером, они отправились на пороховой завод, находившийся в ближайших окрестностях, где и сдали Марусю в особый пост №1 под расписку. А особый пост тут же отправил её в Тамбов в губчека, где после нескольких жестоких допросов, знаменитую тамбовскую атаманшу и расстреляли.

Узнав о том, что их любимую Марусю поймали, её люди подняли всю Камбарщину и Кузьмину-Гать, поставили всех на уши и бросились мстить за неё в село Бокино, где зарубили 47 коммунистов и советских служащих.

Немедленно покинули Камбарщину и Панкратов с Даниловым. Пешком, так как их лошадей попросту угнали, они тронулись в сторону Кузьминой-Гати. Им повезло, что антоновцы с ними разминулись.

89

5 апреля 1921 года командир бронелетучки №7 Войтенков получил устное распоряжение от командира 2-й группы немедленно отправиться со своей бронелетучкой в направлении села Баланды для укрепления красных частей, ожидавших приезда к месту боевых столкновений с антоновцами самого Наркомвоенмора Троцкого.

Бронелетучка прибыла к мосту 75-й версты уже поздно вечером, часам к одиннадцати, и остановилась. Впереди, освещая половину вечернего ясного неба, полыхало зарево. Антоновская контрразведка и на сей раз сработала прекрасно, своевременно узнав о готовящемся приезде Троцкого. Мост подожгли с обеих сторон. Осмотрев местность в бинокль, насколько это было возможно, используя свет от пожара, и убедившись, что вокруг всё тихо, Войтенков отдал команду своим бойцам подключиться к тушению моста, выставив вокруг охрану.

Когда мост был потушен с обеих сторон, воцарилась полнейшая тьма. И тишина. От скованной ледовым панцирем реки поднималась прохлада, неприятно прорывавшаяся под одежду. Вдруг вдали послышалось какое-то гиканье и шум. Бойцы насторожились. Комиссар бронелетучки подошёл к Войтенкову.

— Не лучше ли двигаться куда-нибудь?

— Двигаться всегда лучше, — кивнул головой Войтенков. — Вот знать бы только, куда.

— Нам нужно выполнить задание и прибыть на станцию Баланда.

— А мне нужно ещё при этом и сохранить людей. Ты уверен, товарищ Лацис, что с той стороны нас ждут наши, а не бандиты Антонова.

— Не уверен, но мне кажется, что мост бандиты тушить не стали бы.

— А ты крестись, Юозас, когда тебе что-то кажется. Крестись. Сейчас всё равно темно и этого никто не увидит.

— Я тебя не понимаю, товарищ Войтенков.

— А тут и понимать нечего. У меня нет связи с полевыми войсками и я не знаю, что нас ждёт там, за мостом. К тому же, некоторые брусья, державшие рельсы, перегорели. Мы отходим в безопасное место. Кабаков, — позвал Войтенков своего помощника, — приказ машинисту: отъезжать версты на полторы назад, там есть видное, повыше, место, и там остановиться.

— Есть! — взял под козырёк Кабаков и побежал выполнять приказ.

Войтенков отошёл от комиссара.

— Всем садиться! — приказал он.

Бронелетучка остановилась именно там, где и приказал командир. Спустя несколько часов прибыл бронепоезд №34. Войтенков доложил командиру бронепоезда обстановку. Совместно приняли решение подъехать к мосту и обстрелять из пулемёта прилегающую местность, а из пушек — село Баланду. После прекращения стрельбы Войтенков предложил командиру бронепоезда отъехать до станции Лысые Горы для того, чтобы можно было разъехаться и пропустить бронепоезд вперёд.

— Не пойдёт! — не согласился командир бронепоезда. — К чему рисковать. Не лучше ли дождаться рассвета, исправить мост, и направиться к мосту 76-й версты?

— Пожалуй, лучше, — подумав некоторое время, согласился Войтенков.

К 8 часам утра 6 апреля мост починили и бронелетучка вновь двинулась в заданном направлении. Однако, едва отъехав от восстановленного моста на несколько сот метров, бронелетучка попала под сильный ружейный огонь. Стреляли из расположенных вдоль полотна железной дороги кустарников. Первым же залпом был сражён канонир Захаров.

— Машинист! — закричал Войтенков в переговорное устройство. — Осади бронелетучку назад!

Стрелять из пушки было неудобно: из пульманов, т.е. вдоль полотна железной дороги, никакого обстрела в сторону антоновцев не было. А это значило, что следовало установить на орудийной платформе пулемёт. Однако под беспрестанным огнём сделать это было не так-то просто. После нескольких залпов уже установленный пулемёт оказался повреждённым: пули попали между приёмником и соединением короба с кожухом. Между тем антоновцы всё ближе подбирались к мосту. Тогда орудийный начальник Козанкин открыл артиллерийский огонь картечью. В это время пулемёт сбили с платформы. Козанкин спрыгнул на землю, чтобы поднять его, но мгновенно был подстрелен. Ранен был и пулемётчик.

— Машинист, трогай к Лысым Горам! — не выдержав напряжения боя и поняв, что им не удастся прорваться, скомандовал Войтенков.

Откатившись до станции Лысые Горы, бронелетучка всё-таки добилась того, что вперёд пошёл бронепоезд.

Довольный своей победой, Богуславский утирал пот с лица. Убрав в футляр бинокль, он скомандовал своему отряду отход.

90

Рано утром 8 апреля в больницу, где лежал Василий Кубляков пришла вся в слезах, измученная и еле державшаяся на ногах, его мать. Да и не мудрено: от деревни Берёзовка, где она сейчас жила, до Саюкино не много, не мало — пятнадцать вёрст. Едва увидев сына, она с криком бросилась ему на шею.

— Сынок, нету больше наших Сашеньки и Стёпы!

— Погодите, мама. Что значит, нету? — слегка отстраняя мать, спросил Василий.

— Бандиты зарубили их насмерть.

— Откуда вы об этом узнали? Может неправду кто сказал?

— Да как же неправду, сынок. Я же ещё в здравом уме.

— Расскажите всё-таки, что вы знаете, — попросил Кубляков.

— Мука у нас вся вышла, и Саша со Стёпой пошли в Любовку, Нащёкинской волости. Два пуда купить хотели. Рано утром и отправились в дорогу. Да пошли не по проезжей дороге, а лощиной, чтоб быстрее было. Да когда подошли к самой деревне, были замечены караулом бандитов. Те признали, кто они, схватили их и изрубили. Услыхав об этом, я и бросилась прямо ночью к тебе. А уже половодье началось, так все лощины водой полны. В одной чуть было не утонула, чудом выбралась.

Честно говоря, Василий не очень-то поверил матери. Он знал, что братья — ребята проворные, просто так их не поймать. Однако буквально на следующий день в больницу к Василию пришла в чёрном платке жена Александра и подтвердила, что и её муж, и Степан действительно погибли. Василий стал рваться из больницы на фронт. Но его не выписывали, больно слаб ещё. А спустя день и вовсе пришлось уходить из больницы вместе с матерью и двоюродным братом — 11 апреля Антонов занял Рассказово, и красные в спешном порядке покинули село Саюкино.

Руководил нападением на Рассказово лично Александр Антонов. 10 апреля Антонов со своей армией прошёл из района деревни Трескино в район Ново-Никольское. В ночь на 11 апреля он неожиданно поворачивает на северо-запад в направлении на село Рассказово. Рано утром, когда землю едва покрыли ещё полусонные лучи солнечного света, одному полку Антонов приказал повести наступление на Нижне-Спасское, где по данным его разведки дислоцировались две красные роты. Красноармейцы, спросонья особо не разобравшись, в чём дело, тут же запросили помощи из Рассказова. В этом селе был довольно приличный гарнизон: 7 рот пехоты 2-го полка ВЧК, полубатарея, автопулемётный взвод на грузовике, Коммунистический отряд и штаб бригады Заволжского Военного округа со всеми командами. Эти части были расквартированы в лучших домах по 2-3 человека. Потому и не было страха перед партизанами. Откликнулся командующий и на просьбу из Нижне-Спасского, тотчас же выслав в помощь целую роту чекистов.

Однако, едва свежая рота добралась до Нижне-Спасского, как Антонов резко переменил направление движения и повёл наступление на само Рассказово, причём сразу с двух сторон — с севера и юга, оставив в резерве два своих лучших полка. Красные части же в это время продолжали громить антоновцев в своих снах. Даже сообщение о приближении Антонова к селу особо не обеспокоило командующего. Двумя колоннами в конном строю антоновцы вошли в Рассказово. Не оказав им никакого сопротивления, пехота бросилась врассыпную. Артиллеристы, успевшие навести на окраину села одно орудие и даже сделать несколько выстрелов, увидев бегущих пехотинцев и отсутствие общего командования, также поддались общей панике. Небольшие группки красноармейцев направились к станции Платоновка, где также стоял красный гарнизон. Антоновцы окружили штаб бригады, где пытались, одновременно отстреливаясь, по телеграфу связаться со штабом командующего.

Без большого труда, малой кровью, благодаря помощи помощника командира Коммунистической роты Слюняева и сподвижников Фёдорова-Горского, бывшего полковника царской армии и фабрикантов Черёмушкиных, пятитысячный отряд Антонова занял село и целый день чувствовал себя в нём полноправным хозяином. Комбригу Дмитриенко понадобилась помощь четырёх аэропланов и автоотряда, чтобы освободить Рассказово. Слюняев, естественно, ушёл вместе с Антоновым. Захватив одно орудие, 11 пулемётов, 300 снарядов, 70.000 патронов и сжёгши один автомобиль, убив свыше тридцати красноармейцев и захватив около трёхсот пленных, большей частью потом отпущенных по домам, антоновцы под бомбометанием ушли в южном направлении. 12 апреля красные части настигли их у села Никольское, навязав бой, в результате которого партизаны потеряли 6 пулемётов и 200 винтовок и ушли в район станции Отхожая.

15 апреля, окружённый с трёх сторон у деревни Абакумово красной конницей (кавалерийскими группами Дмитриенко и Семёнова и кавалерийской бригадой 14-й дивизии), Антонов принимает решение разделить свой полк на две группы: так легче выйти из окружения. Первая группа, в количестве двух тысяч человек при одном орудии вырвалась в район деревни Куньи Липяги, что в 30 вёрстах от Козлова. Там к ней присоединился отряд Васьки Карася. Совместными усилиями они прорывают кольцо и движутся к месту встречи со второй группой в район станций Бенкендорф-Сосновка-Новые Пупки, куда и прибывают 19 апреля.

Вторая же группа, в количестве одной тысячи человек, одновременно с первой двинулась в восточном направлении и утром 17 апреля оказалась в районе станции Ржакса, по пути разбив не ожидавшие её части 15-й кавдивизии. За ней в погоню бросились остальные красные соединения, но, умело маневрируя, и вступая в короткие и при этом не совсем удачные для неё бои с противником, 19 апреля также оказалась в районе Новых Пупков.

Пока шла перегруппировка и переброска красных частей на новый участок, Антонов, объединив обе группы, ушёл в село Пахотный Угол, в 30 вёрстах от Тамбова, где к нему присоединился ещё отряд Селянского. Кроме того, Антонов предпринял и срочные меры организационного характера: он подписал указ, согласно которому каждая деревня, выставлявшая прежде 5 человек, в теперешний период должна выставлять 50. Кроме того, выставлять известное количество пополнения конским составом, продовольствием и обмундированием.

Окрепнув количественно, Народная армия двинулась на север в сторону Моршанска. Искусно маневрируя в различных направлениях, Антонов 23 апреля небольшой конной группой делает демонстративный налёт на станцию Вернадовка. Главные же его силы, общей численностью в семь тысяч бойцов, при этом готовятся к более важной боевой операции.

24 апреля Антонов предпринял наступление на свою бывшую вотчину — Кирсанов. Антоновская контрразведка сработала отлично: именно в эти дни в рядах Красной Армии происходила смена частей со всею сопутствующей ею неразберихой. Вперёд Антоновым был отправлен авангард, численностью всего в 250 человек, возглавил который Селянский. Ему было приказано, используя фактор внезапности, захватить город и удерживать до прихода основных частей.

В три часа ночи раздался первый пушечный выстрел. Это комендант Кирсанова давал сигнал к сбору. Антоновцы были уже в непосредственной близости к городу. Но пушечный сигнал раздался слишком поздно: первые ряды партизан уже оказались рядом с орудиями. Артиллеристы и батальон чекистов Московского полка ВЧК выскакивали на улицу прямо в нижнем белье. Картечью и пулемётным огнём пытались отбить атаку.

Антоновцы окружили город с трёх сторон. Повстанцы двинулись с Кладбищенской улицы по направлению на пригородную слободу Хохульщину, где и располагались на постое чекисты, оттуда вышли на Тамбово-Саратовскую, затем по Монастырской двинулись на Большую улицу и к Оперштабу. После этого — лугом, прилегающим к железной дороге, вышли на Грязную улицу. Вскоре повстанцы оказались на центральной площади города, в торговых рядах. Кинулись к зданию, где находились арестованные прежде их товарищи по оружию, сбили замки и в возбуждении закричали:

— Ура, товарищи! Выходи, бей комуньков! Даёшь Кирсанов! Да здравствует Учредительное собрание!

Но тут со стороны деревни Пурсовки открылась пулемётная стрельба по антоновцам. Это к красным подоспела помощь. Приближались к городу конница кавгрупп Дмитриенко и Семёнова, а также 14-й дивизии. Селянский приказал части своих двигаться по направлению к Советской улице и на Коммунистическую вниз. Но там оказалось болотистое место и немало партизан с лошадьми загрузло в нём. Остальные бросились было к стоявшим на площади бронемашинам, но прятавшиеся в здании уездного комитета партии коммунисты стали отстреливаться. Подбадриваемые скорой подмогой, коммунисты залегли в цепь и открыли беспрерывный огонь по партизанам. Тем пришлось отступить от торговых рядов и отойти к церкви. Но вскоре коммунары вплотную подошли к церковной ограде. И тут антоновцы не выдержали, побежали.

Бой в городе длился менее получаса.

А в это время основные силы Народной армии, численностью до семи полков и семи тысяч человек, находились на Кобяковской дороге и готовились к наступлению со стороны Пурсовки. Вместе с Антоновым, вёл на Кирсанов свои полки и Васька-Карась. Занимался рассвет. Весенняя свежесть пробирала до костей. Люди грелись, прислоняясь к крупам лошадей и дымя самокрутками. Но, как часто бывает на войне, паника одного, даже маленького отряда может передаться нескольким тысячам их товарищей. И никакая сила не может этому воспрепятствовать. Так случилось и на этот раз с антоновцами. Увидев бегущих собратьев по оружию, партизаны остановились. Вобрав в себя отступающую массу, вся их лавина, вопреки воле командира, также повернула назад. И ничего не смог с ними сделать сам Александр Антонов.

— Стоять! — перекрикивал паникёров командующий. — Мужики, кого испугались? Горстки комуньков?

Но его никто не слушал. Чтобы сохранить своё войско, Антонову пришлось отойти в район деревни Кобяки, в десяти вёрстах северо-западнее Кирсанова.

Кирсанов остался в руках красных. Некоторые из антоновцев, взятые в плен, показали, что осведомители партизан не так уж и хорошо сделали своё дело: антоновцы шли на Кирсанов наверняка, считая, что в городе нет никаких воинских частей, кроме вооружённого отряда коммунаров. Потому и не ожидали такой "огненной" встречи.

В конце апреля в Козловском уезде появились лазутчики Антонова, получившие приказ с боем проникнуть на территорию Рязанской губернии с целью разведывания обстановки в этой, совершенно прежде неизвестной ни Антонову, ни Донскому местности. Партизанам удалось захватить село Старо-Сеславино и там остановиться на привал. Но в данном случае, красное командование сработало оперативно: моментально к селу был выдвинут 478-й стрелковый полк Орестова, в распоряжение которого были приданы ещё несколько рот 480-го полка, полуэскадрон Рязанского губчека и 45 конных милиционеров. Неожиданно напав на Старо-Сеславино, Орестов разбил дислоцировавшихся там антоновцев, захватив при этом в плен 15 партизан во главе с их командиром Павловым. На допросе пленные рассказали, что основная часть антоновцев осела в районе Сеславинского леса. Искусно распределив свои силы, Орестов окружил лес и уже 18 мая разбил отряды антоновцев, а далее, преследуя их неотступно, выгнал за пределы Рязанской губернии.

Но, тем не менее, последние рейды Антонова на Рассказово и Кирсанов в очередной раз заставили Москву предпринимать решительные меры. 23 апреля Центральный комитет РКП (б) направил всем губкомам страны телеграмму следующего содержания: "Бандитизм, организованные кулацкие восстания до сих пор не ликвидированы. Объединяющим центром организованного кулацко-эсеровского бандитизма являлась в последние месяцы и является до сих пор Тамбовская губерния. Опыт борьбы с мелкобуржуазной контрреволюцией и уроки Кронштадта заставляют быстро и полностью ликвидировать остатки антоновских и других банд... ЦК постановил немедленно провести мобилизацию коммунистов для Тамбовской губернии".

Вскоре в Тамбов прибыло 1200 мобилизованных коммунистов из разных районов страны, которые в качестве усиления были распределены по воинским формированиям Красной Армии. К тому же, из Орловского округа в Тамбов прибыла кавалерийская бригада Григория Котовского.

27 апреля вопрос о ликвидации антоновщины опять, в очередной уже раз, рассматривался на заседании политбюро ЦК РКП (б). В обсуждении этого вопроса приняли участие Ленин, Ворошилов, Калинин, Менжинский, Смидович, Сталин, Фрунзе и другие. Тщательно ознакомившись с обстановкой в губернии, Центральный Комитет постановил ликвидировать антоновщину в течение месяца. Дополнительно было решено командировать в Тамбовскую губернию 300 партработников, 1000 военных политработников и 30 коммунистов с опытом руководящей работы губернского масштаба. Политбюро поручило Эфраиму Склянскому принять все необходимые меры для срочного продвижения в Тамбов командированных коммунистов, а также немедленно отправить туда бригаду красных курсантов.

В начале мая по предложению Ленина решением политбюро ЦК РКП (б) и Совета труда и обороны единоличным командующим войсками Тамбовской губернии был назначен победитель Кронштадтского мятежа и невольный неудачник польской кампании, будущий красный маршал Михаил Николаевич Тухачевский, с абсолютными полномочиями и указаниями за месяц ликвидировать все банды Антонова. Его заместителем стал Иероним Петрович Уборевич.

Перед отъездом Тухачевского в Тамбов Ленин пригласил его к себе.

— Товарищ Тухачевский, вы — наша главная надежда. Для нас архиважно как можно скорее положить конец этому мужицкому кулацко-эсеровскому бандитизму. Усмирять безжалостно, но против масс репрессий не применять, а пытаться отрывать повстанцев от населения, безжалостно уничтожая бунтовщиков.

— Я выполню задание партии, Владимир Ильич, — выпрямился по стойке "смирно" Тухачевский. — Но, для этого мне нужно, осмотревшись на месте, сделать определённые указания и по личному составу и по плану операции.

— Я распоряжусь, чтобы все ваши приказы исполнялись неукоснительно.

6 мая Тухачевский вступил в командование войсками Тамбовской губернии.

91

Бои регулярных частей с партизанской армией Антонова разгорались всё серьёзнее и становились всё более ожесточёнными. Ни тем, ни другим терять уже было нечего. Вернее, наоборот, в случае поражения и те, и другие теряли практически всё. Потому и дрались с остервенением приговорённых на смерть.

К северу от Тамбова, в районе села Чекмари успешно дрался со своим отрядом Бадов. Регулярными налётами на окрестные сёла и деревни, он наводил панику на местные власти, забирал скот, разбирался с коммунистами и крестьянами, поддерживавшими их. Для его поимки в конце апреля из Тамбова советским командованием был отправлен смешанный отряд, состоявший из: эскадрона кавалерии, батареи пушек Маклина, двух бронеотрядов и нескольких аэропланов. Тактика заключалась в следующем: сначала выпускаются аэропланы в разных направлениях, которые должны были установить скопление партизан, затем они тут же сообщают об этом наземным частям. Красноармейцы немедленно выдвигаются в сторону партизан, но при этом один из бронеотрядов идёт окружным путём с намерением ударить в тыл или во фланг противника. Остальные же идут кратчайшим путём. Чем быстрее движение и чем внезапнее удар, тем лучше результаты.

Впрочем, Бадова таким образом осилить не удалось. Он просто передислоцировался южнее, в район села Черняное. Туда же, вслед за ним, перевели и сводный отряд. Близ села Горелое решено было дать бой Бадову. Местные жители подтвердили, что антоновцы собираются напасть на село ближе к ночи.

И вот, в девять часов вечера красноармейцы, разбившись на три части, выступили одновременно по трём дорогам: бронеотряд пошёл прямо на село Горелое, полуэскадрон с полубатареей двинулся на Духовку, соседнюю деревню, с целью охватить антоновцев с западной стороны, другой же полуэскадрон с полубатареей, где находился и штаб отряда с одним легковым автомобилем, тронулся по лесу, через кордоны.

Бронеотряд, пройдя большую часть Горелого, получил сведения от крестьян, возвращавшихся из лесу, о том, что Бадов действительно находится в лесу, недалеко от опушки, и собирается напасть на село Куксово. Впрочем, командир бронеотряда не поверил мужикам, заподозрив в них партизанских лазутчиков, желающих сбить красноармейцев с верного курса, и отдал приказ арестовать их.

В это время подошёл полуэскадрон с полубатареей со стороны Иноземческой Духовки. Если предположить, что отряд, шедший по лесу, подходит на линию Горелое, то Бадов со своими людьми очутился бы между двух отрядов, но всё дело в том, что бронеотряд не мог пройти по мосту через реку Цну и в лес были направлены только полуэскадрон с полубатареей, а для связи с правым отрядом был послан разъезд через Куксово-Карнажай. Как выяснилось позднее, отряд, двигавшийся по лесу, застрял и своевременно на линию села Горелое не вышел. Этим и воспользовался Бадов, успевший выскочить из предполагаемого окружения.

Как только Горельский полуэскадрон прошёл мост через Цну, по нему со стороны опушки леса был открыт огонь. Значит, арестованные крестьяне говорили правду. Красная кавалерия, не останавливаясь, рассыпалась и бросилась к опушке, но там никого уже не оказалось. Тогда кавалеристы, построившись в колонну, пошли по дороге на Горельский кордон и обрадовались, увидев впереди, у самого кордона, подводы с партизанами. Но радость была преждевременной — они нагнали лишь отставшие повозки с крестьянами. Сами антоновцы бросились на север, на Хмелину. Арестованные и допрошенные партизаны заявили, что отряд Бадова состоит всего лишь из 60 человек, причём, только половина из них — на конях. Наступление красных оказалось для них неожиданным и напугало их. Командир тут же приказал полуэскадрону с батареей продолжать преследование по лесу, а бронеотрядам двигаться на село Черняное, всё время наблюдая за опушкой леса с тем, чтобы не пропустить антоновцев через тракт.

У кордона Голдым удалось нагнать отряд Бадова. Пешие партизаны, отстреливаясь, рассыпались по лесу, а конные бросились к селу Троицкая Дубрава. Во время перестрелки было убито два партизана. Остальным удалось уйти. Ещё долго, целое лето красным пришлось гоняться за бадовцами.

Тем не менее, Антонов продолжал наступление. Под селом Золотое отряд под его личным командованием случайно наткнулся на Коммунистический отряд имени товарища Троцкого и наголову его разгромил.

Объединёнными усилиями командующему Павлову удалось зажать армию Антонова в треугольнике Саратовской и Балашовской железных дорог на востоке Тамбовщины. Но тому смелым, неожиданным прыжком через Саратов удалось прорвать кольцо и уйти на север.

92

В апреле месяце, как обычно, по всей Тамбовщине начиналась подготовка к посевной кампании. Заготавливалось зерно, ремонтировались нехитрые крестьянские орудия труда. На большей части России 1921 год был первым спокойным годом весеннего сева. Однако неурожаи и военная разруха предыдущих лет не могли пройти бесследно: именно в этом году Россию потряс ужасный голод. Люди пухли, зародилось людоедство. Советское правительство вынуждено было даже обратиться к буржуазному миру за помощью.

28 апреля 1921 года командующий войсками Тамбовской губернии отдал приказ: "... Наступило время посева, бандиты, называющие себя Союзом трудового крестьянства, руководимые партией эсеров, во многих местах губернии учащают насилия над мирными пахарями, сгоняют с полей работающих крестьян, отбирают у них лошадей и т.д...

Приказываю: всем войсковым начальникам во всех случаях идти на помощь трудящемуся крестьянству, предоставляя им по мере возможности лошадиную и ручную силу красноармейских частей..."

На Тамбовщине же, одной из главных житниц страны в то время, и вовсё было не до сева. Там продолжалась другая битва: обиженных крестьян с обидевшей их властью. Борьба нешуточная, с обильными потерями с обеих сторон. Бой Давида с Голиафом, с той лишь разницей, что в нашем случае могучий Голиаф одолел маленького Давида. Впрочем, всё же не без потерь для себя.

Советское правительство вынуждено было пересмотреть свою экономическую политику и, особенно, своё отношение к крестьянству. Продразвёрстка была отменена и забыта. И пусть пока ещё избытки зерна крестьянин не мог продавать на рынке (пока бал правил продовольственный налог), но всё шло к этому. Соответственно, несколько изменилось и отношение крестьян к советской власти. Мужики поняли, что они заставили коммунистов прислушаться к своему мнению, пусть и ценой собственной крови и собственных жертв. Сыграли свою роль, естественно, и угрозы и шантаж местных комитетов и исполкомов. Всё чаще тамбовские мужики отказывали в верности Антонову и всё больше стали поворачиваться лицом к Советам. Это не могло не сказаться на успешности боевых действий. Но, тем не менее, крестьянская война продолжалась.

И упорнее других держалась антоновская столица — село Каменка. Ведь здесь был организован не только Первый Каменский полк, но и находились волостной, районный и губернский комитеты "Союза трудового крестьянства". Жители Каменки даже пошли на хитрость. Они официально заявили на сходе, что признают советскую власть, а Каменку отныне считают советским селом. В доказательство выбрали у себя сельский Совет и послали ходоков в уездный исполком.

Однако при этом не распустили и СТК, продолжавшие руководить восстанием, а просто перевели их на нелегальное положение. В Тамбове только этого и ждали: в село тотчас направили красный гарнизон. Появились и чекисты. Наученные горьким опытом, чекисты уже ничего не принимали на веру. И вскоре они обнаружили обман Каменки, её двуличие. Не получится и нашим, и вашим! — заявили чекисты. Начались обыски и определённая работа, в результате чего удалось найти списки семей, члены которых воевали у Антонова. Тут же последовали аресты, обыски, травля. Члены семей мятежников были взяты в заложники и им заявлено, что они будут уничтожены, если не выдадут антоновцев. Не все смогли выдержать чекистские издевательства и пытки. Спасая свои жизни и жизни своих родных и близких, включая и детей, некоторые крестьяне указали на подземелье, в котором скрывались до 80 партизан. Кроме них, были арестованы 20 бойцов Вохры, во главе с её начальником, весь состав губернского СТК (кроме председателя Плужникова), председатель районного комитета Союза трудового крестьянства, начальник штаба и помощник командующего 1-й Народной армией Богуславского. Поняв безвыходность ситуации в Каменке, добровольно сдались ещё 72 антоновца.

Но председатель губчека Антонов чувствовал, что самая большая рыбка где-то здесь прячется. И пока её не поймают, Каменка не будет сломлена.

— Ищите Плужникова! — приказал он своим людям. — Я чувствую, что он где-то здесь. Допрашивайте местных, берите заложников. Используйте любые методы — мне нужен Плужников, живым или мёртвым.

Чекистские ищейки углубились в окрестный лес, называемый Волхонщинским. По сведениям каменцев Плужников прятался именно там. Уйти он не мог, они бы об этом узнали. Местных жителей взяли в качестве проводников. И спустя несколько дней поиски увенчались успехом. На одной из небольших, практически неприметных лесных полян была обнаружена хорошо замаскированная яма. В ней и нашли Григория Плужникова вместе с сыном Василием. Сопротивляться они не стал из-за бессмысленности этого.

В течение нескольких недель в других укромных местах были найдены и арестованы чекистами ещё несколько видных деятелей СТК — Гавриков, Коновалов и другие. Чекист Антонов радостно потирал руки: если пала столица и обезглавлен идеологический центр боевых действий, то и до конца войны осталось не так уж и много времени.

И всё же крестьянский вожак Александр Антонов пока сдаваться не собирался. У него было ещё достаточно сил для сопротивления.

93

В начале мая на Тамбовщине иногда дуют ещё холодные ветра. Но уже чувствуется полновесное дыхание весны. В степях — зелень, на сколько хватает взгляда. В лесах уже не так угрюмо и невесело. В садах яблони грозятся вот-вот покрыться цветом.

Тухачевский прибыл на своём поезде на станцию Жердевка, что близ села Вязовая Почта. Он любил ездить в этом поезде. Считал его своим вторым домом. А с ним ездил и его старший брат, талантливый учёный-математик Александр, которому здесь, под крылом у младшего брата было гораздо спокойнее — по крайней мере, не убьют и не ограбят. Весь состав 14-й отдельной бригады был выстроен для встречи с главнокомандующим. Двухметроворостый красавец-шатен, с родинкой на правой щеке и аккуратным пробором на прилизанной голове, был необычайно живым и умным военачальником. Будучи подпоручиком царской армии, он ещё в 1915 году попал в плен к немцам. А перед тем, провоевав всего полгода в гвардейском Семёновском полку, успел получить шесть боевых орденов: три ордена Святой Анны, два — Святого Станислава, и один — Святого Владимира. Это, пожалуй, был единственный подобный случай.

Однако и в плену Михаил Тухачевский не собирался сдаваться: четыре раза он безуспешно пытался убежать, его ловили и возвращали обратно. После чего заперли в крепости Ингольштадт, окружённой со всех сторон широким рвом с водой. И только пятая попытка, совершенная в октябре 1917 года, стала удачной. Но в стране тогда уже пылала революция.

Кстати, в плену он познакомился с пленным же французским капитаном. Оба офицера были высокими, стройными, оба с детства грезили военной службой. Возможно, поэтому они и сошлись. Тухачевский учил капитана русскому языку, капитан Тухачевского — французскому. Звали французского капитана Шарль де Голль.

Принял ли Тухачевский революцию? Сын небогатого помещика и крестьянки, он не так далёк был от нужд простых людей. К тому же, ещё сидя в крепости, в плену, он делился своими мыслями с ещё одним французским товарищем по несчастью — Пьером Ферваком. Он говорил:

"России нужна твёрдая, сильная власть. Россия ещё не знает, какую симфонию подарит миру, поскольку не знает и самоё себя. Но увидите — в один прекрасный день все будут поражены ею. Задача России сейчас должна заключаться в том, чтобы ликвидировать всё: отжившее искусство, устаревшие идеи, всю эту старую культуру... С красным знаменем, а не с крестом мы войдём в Византию! Мы выметем прах европейской цивилизации, запорошившей Россию... Мы встряхнём весь мир!"

И дальше, о Ленине: "Если Ленин окажется способным избавить Россию от хлама старых предрассудков и поможет ей стать независимой, свободной и сильной державой, то я пойду за ним".

Разговоры шли зимой семнадцатого года. Россия тогда ещё оставалась романовской империей, а революцией (февральской) тогда ещё только-только начинало пахнуть! О Ленине же вообще мало кто тогда знал и слышал.

Тухачевский обошёл строй красноармейцев, оценивая на глаз их состояние. По выражению его лица сложно было понять, понравилась ему бригада или нет.

— Проводите меня в штаб! — приказал он комбригу.

В штабе Тухачевский попросил собрать всех красных командиров бригады и объявил приказ Совета Трудовой Обороны, подписанный лично Владимиром Ильичем Лениным о скорейшей ликвидации бандформирований Антонова.

— Товарищ Ленин приказал отменить продразвёрстку в Тамбовской губернии. Это должно привлечь на нашу сторону местных крестьян и оттолкнуть их от бандитов. Владимир Ильич считает необходимым как можно быстрее ликвидировать кулацкие мятежи и их вооружённые банды. И воевать с ними мы должны жестоко. Никогда не нужно делать невыполнимых угроз. Раз сделанные угрозы необходимо неуклонно, до жестокости проводить в жизнь до конца. На вас возложена ответственная задача, товарищи. Надо всё сделать, чтобы выполнить её как можно быстрее и лучше.

— Не беспокойтесь, товарищ Тухачевский. Нам не впервой! — ответил комбриг.

— Врангеля били, бандитов Фостикова и Крыжановского, разобьём и Антонова, — добавил командир эскадрона Георгий Жуков.

— Кто такой? — Тухачевский взглянул на коренастого с чуть вытянутым, но круглым, решительным лицом командира.

— Командир второго эскадрона 1-го полка Жуков, — встав по стойке "смирно", представился будущий маршал.

— Участник германской?

— Так точно! Унтер-офицер, кавалер двух Георгиевских крестов.

— Ну, с такими командирами Красная Армия победит любого врага, — улыбнулся Тухачевский.

С приездом Тухачевского тамбовское командование было переподчинено непосредственно центру. И, таким образом, любое распоряжение командующего тут же выливалось в определённые действия, и вся информация о борьбе с партизанами моментально становилась известной в Москве. Раньше же информирование шло по четырём каналам, которые затем перепроверялись и сводились воедино несколькими людьми. Во главе командования была поставлена полномочная комиссия ВЦИК, в состав которой вошли член ВЦИК Антонов-Овсеенко (председатель), командующий войсками Тухачевский (заместитель председателя), председатель Тамбовского губисполкома и секретарь губкома РКП. Руководить Тамбовской чрезвычайной комиссией прибыл из Москвы полномочный представитель ВЧК, непосредственно контактировавший и с Антоновым-Овсеенко, и с Тухачевским.

Изначально Тухачевским и Антоновым-Овсеенко было установлено, что борьбу необходимо вести одновременно в двух направлениях: уничтожение живой силы мятежников и создание перелома в среде, питавшей мятеж. Войска разделили на группы, районы на участки и началось уничтожение живой силы. Одновременно брались в заложники члены семей и сочувствующие партизанам и полностью конфисковывалось их имущество.

На местах создавались участковые политические комиссии в составе начальника боевого участка, начальника Политотдела, начальника Особого отделения, председателя уездного исполкома, секретаря уездного комитета РКП и председателя Ревтрибунала. При каждом боевом участке создавались военные посевные комитеты. Из войсковых частей, которых к этому времени было уже вполне достаточно, создавались летучие колонны, которые должны были действовать совместно с оккупационными отрядами, находившимися на местах. Впрочем, не всё и не всегда получалось так, как задумывалось, ибо антоновцы, подобно волкам из волчьей стаи, могли распыляться не только на мелкие группы, но и по одному, а затем, уйдя от преследования, снова воссоединялись и становились прежней боеспособной единицей.

12 мая 1921 года новым командованием был издан следующий приказ:

"Победы Рабоче-Крестьянской Красной Армии над капиталистами и помещиками, после трёхлетней кровопролитной войны, позволили, наконец, Советской Республике перейти на путь мирного хозяйственного строительства.

Первой заботой Рабоче-Крестьянского Правительства было улучшение и поднятие на должную высоту разорённого крестьянского хозяйства. Была организована выдача крестьянам семян и, наконец, продовольственная развёрстка была заменена продовольственным налогом с предоставлением крестьянам права свободно распоряжаться излишками (продавать, выменивать и проч.). Продовольственный налог установлен в самом незначительном размере.

Все крестьяне Советской России с удвоенной силой взялись за полевые работы, за улучшение сельского хозяйства.

Лишь в Тамбовской губернии, где себе свела гнездо партия эсеров, партия предателей рабочего класса и крестьянства, развился бандитизм, который грозит окончательно разрушить и без того разорённое сельское хозяйство Тамбовскойгубернии. Русские помещики, бежавшие за границу, торжествуют теперь в своих газетах, надеясь на анархию в Рабоче-Крестьянском Государстве и на возврат потерянных ими имений.

Рабоче-Крестьянское Правительство решило в кратчайший срок искоренить бандитизм в Тамбовской губернии, проведя в жизнь самые решительные меры.

Во исполнение сего и по постановлению полномочной комиссии ВЦИК приказываю:

1. Войскам Тамбовской губернии с полученными ими подкреплениями решительными и быстрыми действиями уничтожить бандитские шайки.

2. Всем крестьянам, вступившим в банды, немедленно явиться в распоряжение Советской Власти, сдать оружие и выдать главарей для предания их суду Военно-Революционного Трибунала. Добровольно сдавшимся бандитам смертная казнь не угрожает.

3. Семьи не явившихся бандитов неукоснительно арестовывать, а имущество их конфисковывать и распределять между верными Советской власти крестьянами, согласно особых инструкций полномочной комиссии ВЦИК, высылаемых дополнительно.

4. Арестованные семьи, если бандит не явится и не сдастся, будут пересылаться в отдалённые края РСФСР.

5. Бандитов, не явившихся для сдачи, считать вне закона.

6. Честные крестьяне не должны допускать мобилизации и формирования банд в своих деревнях и о всех бандах должны доносить войскам Красной Армии.

7. Всем без исключения войсковым частям Красной Армии оказывать крестьянам всяческую поддержку и неуклонно защищать их от нападения бандитов.

8. Настоящий приказ является последним предупреждением перед решительными и суровыми действиями, и будет проводиться в жизнь строго и неуклонно.

Приказ прочесть на сельских сходах и собраниях".

94

Заштатный городок Рассказово раскинулся в 40 километрах восточнее Тамбова на правом притоке Цны, реке Лесной Тамбов при впадении в неё речки Арженка. Село Рассказово основал в 1698 году моршанский крестьянин Степан Рассказ. С XVIII века село славно было своими кустарными промыслами — вязкой чулок, выделкой кож, производством свечей и мыла.

Именно многочисленные реки, речки и речушки (а их в окрестностях Рассказова наберётся с добрый десяток) придают здешним местам особый колорит и небывалую свежесть воздуха. В четырёх же вёрстах к югу от Рассказова находится огромный участок леса под названием "Бездушный куст" со следами старинного, некогда весьма знаменитого Астраханского соляного тракта. По преданию, в этом лесу скрывались отряды Емельяна Пугачёва. Помнят эти места ещё и Кондратия Булавина, другого предводителя другой крестьянской войны. И вот теперь, несколько столетий спустя, в этих лесах обосновались новые мятежники — крестьянское войско Александра Степановича Антонова.

В Рассказове разместился красноармейский гарнизон, прикрывавший собою красный карательный батальон, так называемый ЧОН (часть особого назначения). Отсюда, по приказу Антонова-Овсеенко, периодически совершались карательные операции по деревням. Александр Антонов направил в городок целый полк в количестве пяти тысяч человек. Главная задача, поставленная Антоновым, состояла в разгроме гарнизона, и в пленении карательного батальона. Он решил идти по пути Советов — взять батальон в заложники для обмена на крестьянские семьи и целые деревни-заложники. Командиру приказал строго-настрого удерживать своих людей от самосуда. Но ему неожиданно и несказанно повезло — на сторону партизан решил перейти Пётр Слюняев, коммунист, командир роты ЧОН в Рассказове. Он же и помог антоновцам почти бескровно взять город и пленить почти целый красный батальон.

— Только главный оперативный штаб может решать, что делать с этими карателями. Ясно?

— Куды ж яснее, — кивнул Устин Подберёзкин, командовавший этим отрядом.

Антоновцам удалось ночью незаметно подойти к городку, и на рассвете, с криками и посвистами, они ворвались в жилые кварталы. Другая часть повстанцев сразу окружила казармы, где расположился карательный батальон. Завязался самый настоящий бой. Гарнизон, хоть и был захвачен врасплох, но без боя сдаваться не собирался. Чоновцы тоже приняли бой. Несмотря на большое численное превосходство, антоновцам никак поначалу не удавалось переломить ход сражения. Потери их росли. И всё же фактор неожиданности да и предательства Петра Слюняева, в конечном итоге, сыграл свою роль. Гарнизон был практически весь уничтожен. Подберёзкин перебросил освободившиеся части к казармам ЧОНа.

— Ждать, пока у них закончатся патроны! — приказал он.

Антоновцы стреляли только для приличия, чтобы означить своё присутствие. Выстрелы из казарм раздавались всё реже и реже, пока совсем не прекратились.

— Сдавайтесь! Вы полностью окружены! — выкрикивал Подберёзкин.

— Выходи по одному и сдавай оружие! — добавил его земляк и командир другого отряда Иван Антипов.

Минут пять никакого движения в казармах не наблюдалось.

— Уж не перерезали ли они друг дружку из страха за месть? — вглядываясь в окна, скорее риторически, спросил Антипов.

— Эти? Ни в жисть! — замотал головой Подберёзкин. — Это они наших мужиков жизни лишают не задумываясь, а сами за свою шкуру трясутся.

Вскоре Антипов убедился, что Устин был прав. Вот на улицу вышел, робко переставляя ноги, один из чоновцев, подняв пустую левую руку и правую, всё ещё сжимавшую винтовку.

— Оружие бросай и ступай вон к той стене! — приказал один из антоновцев, стоявший ближе всех к казарме.

Красноармеец бросил винтовку к ногам антоновца и отступил в указанном направлении. Подберезин с Антиповым, держа наготове обрезы, приблизились к казарме. К ним подтянулись ещё с десяток бойцов. Из казармы начали выходить остальные.

— Начальник у вас кто? — спросил Подберёзкин.

— Он там, внутри, — кивнул назад один из красноармейцев.

— Начальника сюда давай, командира! — приказал Подберёзкин.

Внутри казармы возникло некоторая пауза, затем появился невзрачный человек в кожаной куртке. Это был Фома Рябой.

— Ба-а-а! Кого я вижу! — едва не задохнулся от восторга Подберёзкин, переглянувшись с Антиповым.

Рябой выглядел жалким и разбитым. Лицо его было изрезано мелкими осколками стекла, вероятно, летевшими в него от разбитого окна. Кожаная фуражка осталась где-то в казарме, всклокоченные от пота волосы переплелись и торчали в разные стороны.

— Ну, вот и снова встрелись, Фомка. Здорово! — продолжал радоваться, как дитя, Подберёзкин.

Рябой в ответ только хмыкнул. Глянув на кучу лежавшего оружия, он бросил туда же свой наган и лишь после этого поднял глаза. Но посмотрел не на Подберёзкина, а на Антипова.

— Куда идти-то?

— А пока никуда не идти, — ответствовал Антипов. — Становись рядом со своими живодёрами. А там, как командир решит.

Антипов глянул на Подберёзкина, но тот лишь повёл плечами.

— Как решу! У меня приказ начальника оперативного штаба взять в плен весь батальон и доставить всех в Каменку.

— Ну, значит, так тому и быть, — кивнул Антипов. — Мужики, стройте антихристов в колонну и шагом марш!

Дважды отдавать команду не пришлось. Чоновцы сами послушно построились и неспешно двинулись вперёд, окружённые со всех сторон антоновцами. Оружие красноармейцев собрали и аккуратно положили на две телеги, приставив к каждой также усиленную охрану.

До леса шли молча. Когда оказались на опушке, Иван Антипов решился наконец задать Подберёзкину вопрос, мучивший его всё это время.

— Неужто так и доставишь в Каменку Фомку? Цельным и невредимым? А, Устин?

— Може и доставлю, а може и нет. Ещё не решил, — хитро, но неопределённо ответил Подберёзкин.

— Никитка! — через какое-то время, когда отряд уже углубился в лес, Подберёзкин позвал сына.

Тот тотчас же приблизился к отцу. Устин что-то долго шептал ему на ухо. Несколько раз Никита чуть отодвигался от отца, чтобы глянуть в его лицо, затем снова подставлял ухо. Наконец Никита кивнул, отъехал чуть в сторону, спешился и передал коня одному из бойцов. А сам догнал колонну пленных, нашёл в ней Фому Рябого и довольно грубо выдернул его оттуда. Колонна остановилась, но Никита тут же скомандовал:

— Шагай, шагай вперёд!

Подталкиваемые стволами винтовок, пленные чоновцы медленно продолжили свой путь. А Никита с Рябым, которого он держал за локоть, остановились чуть в стороне от дороги, дожидаясь, пока с ними поравняются Подберёзкин с Антиповым.

Устин остановился напротив Рябого, но даже с коня слезать не стал.

— Ну-ка, разверни его лицом ко мне, Никитка, — приказал Подберёзкин.

Никита послушно развернул Рябого. Несколько минут длилось молчание. Подберёзкин оглядывал с ног до головы Рябого, тот пытался поймать взгляд Устина.

— Ну что, Фомка, говорил я тебе, что ещё встренемся на узкой лесной тропинке.

— Нынче твоя взяла, Устин. Но надолго ли?

Было видно, что Фома уже полностью овладел собой и не выглядел таким подавленным, как во время пленения. И всё же слышались в его голосе нотки безысходности.

— Убить хочешь? — спросил Рябой.

— Я?! Убить!? — изобразил на лице искренность и удивление Устин. — Господь с тобой! Уж не спутал ли ты меня со своими живодёрами? Нет! Сегодня был хороший бой, у меня отличное настроение. Отпущу-ка я его, а, Иван? — посмотрел Подберёзкин на своего друга-земляка.

— А и то верно! — быстро раскусил Устина и поддержал его игру Антипов. — Отпустим его. Пущай расскажет в своей Чеке, какие, мол, антоновцы, благородные.

Антипов засмеялся. Подберёзкин захохотал.

— Развяжи-ка его, сынок, — справившись с порывом хохота, приказал Подберёзкин.

Никита послушно разрезал ножом кожаные ремни, которыми связали за спиной руки Рябому.

— Иди! — сказал Подберёзкин.

— Нет уж! Стреляй, сволочь, в лицо! Хочу видеть твои глаза, когда будешь вершить самосуд.

— Какой самосуд? — опять удивился Подберёзкин. — Я же тебе говорю, я тебя отпускаю. Фома неверующий, а, Иван? — Устин опять переглянулся с Антиповым. — Никитка, разверни его и дай ему пинком под зад.

Никита выполнил просьбу отца с огромным удовольствием и вложил в удар ногой столько силы, что Фома отлетел на несколько метров и, если бы не попавшийся по дороге куст, наверняка бы уткнулся носом в землю. Подберёзкин с Антиповым загоготали. Никита был явно доволен собой и тоже смеялся. Тем временем, Рябой поднялся, глянул назад и, увидев расслабившихся от смеха врагов, вдруг подумал, что у него, и верно, есть шанс спастись. Перепрыгнув через куст, он быстро набрал ход и помчался к спасительным деревьям.

— Батя, уйдёт ведь, стреляйте! — Никита снял с плеча обрез и стал целиться в бегущего.

— Не уйдёт, — спокойно произнёс Антипов. — От твоего батьки, Никита, ещё ни один зверь не уходил.

Подберёзкин кивнул, снял с плеча обрез, прицелился и выстрелил. Пуля попала в спину с левой стороны и прошила сердце Рябого. Тот, в горячке, пробежал ещё несколько метров и, достигнув первого дерева, упал замертво.

— Сбежать хотел, живодёр проклятый! — смачно сплюнул на землю Подберёзкин, вновь забросил обрез за плечо и пришпорил коня.

Пора догонять ушедшую вперёд колонну. Никита подбежал к повстанцу, державшему под уздцы его коня, вскочил в седло и они погнались за отрядом.

95

Ещё в конце апреля 1921 года приказом по 1 Конному корпусу из состава 17 кавалерийской дивизии был выделен сводный кавалерийский отряд под командованием Григория Ивановича Котовского с целью переброски её на Тамбовщину для борьбы с антоновщиной. Спустя месяц после этого, 21 мая, командующий войсками Тамбовской губернии Тухачевский подписал приказ о назначении командира сводного кавалерийского отряда 17 кавдивизии Котовского комбригом отдельной кавбригады. А уже на следующий день сводный отряд бригады Котовского во главе с помощником комбрига Криворучко направился в село Покровское, где по разведданным, засел отряд антоновцев под командованием Селянского, общей численностью до 1000 человек. Селянский намеревался ударить в тыл красной конницы, находившейся в деревне Шереметьевка. Неожиданным ударом Криворучко не только выручил своих товарищей в Шереметьевке, но и нанёс чувствительное поражение Селянскому, уничтожив свыше семисот человек.

Это был один из первых успехов котовцев в борьбе с крестьянской армией Александра Антонова. Сам выходец и бессарабских крестьян, Григорий Котовский стал в гражданскую войну поистине легендарной личностью.

Огромный, слегка заикающийся комбриг, которому не слабо было в один присест съесть яичницу в двадцать пять яиц, был весьма любим своими бойцами. Они готовы были пойти за него в огонь и в воду. Да и в войсковых операциях ему по большей части сопутствовала удача, а иногда выручала и природная смекалка.

96

Штаб 58-го полка Красной Армии размещался в Моршанске, в двухэтажном каменном доме на углу Почтовой и Лотиковской улиц. Полк остался без командира. И потому бездействовал в тот самый момент, когда по всей Тамбовщине шла война с партизанской армией Александра Антонова. Комиссар полка Бычков уже несколько раз звонил комиссару боевого участка Сергееву с одним и тем же вопросом:

— Сколько ещё ждать? Когда же командующий пришлёт нам комполка?

— Скоро прибудет, — успокаивал Бычкова Сергеев. — Едет уже. Тухачевский сказал, бывалый, опытный. Представлен к награде за Кавказ. Воевал он с ним там, знает его хорошо.

Бычков кивнул. Едет — это хорошо. А что бывалый — так это ещё лучше.

Сам Сергей Васильевич Бычков прибыл в расположение 58-го полка всего три недели назад, в самом начале мая. Поначалу всё вроде бы было хорошо. Полк насчитывал две с половиной тысячи бойцов, при ста двух командирах, пулемётной роте и кавалерийской разведке в девяносто сабель. Но в крупных боях полку пока участвовать не доводилось. Так, всё больше мелкие стычки. Однако и в них были немалые потери среди личного состава: не столько гибло, сколько дезертировало. Бычков относил это к низкой политической сознательности красноармейцев. Этим-то он и должен заняться.

Места здесь были не чужие. Сам ведь из тамбовских. Наверное даже знакомых каких-то повстречать можно. Первым делом решил сходить на базар. Ведь испокон веку в России базар — своего рода биржа, экономическая и политическая. По тому, чем там торгуют и о чём говорят, всегда можно судить о настроении людей. Но первое, что его поразило, когда он вошёл на территорию базара, — это количество красноармейцев. Они торговали кусочками сахара, кнутами, консервами, даже женскими кофтами и ситцевыми платками.

Вернувшись в штаб, Бычков тут же взял с собой взвод солдат с оружием и оцепил рынок. По его приказу всех находившихся там в этот момент красноармейцев задержали. На допросе выяснилось, что задержанные оказались бойцами недавно присланного резервного подразделения.

— Откуда сахар? — спросил Бычков у одного из задержанных.

— Мой паек. Менял на табак, — набычившись и не опуская глаз, ответил боец.

— А консервы? — продолжал допытываться Бычков.

— Опять мой паек. Получил взамен котлового довольствия. Что в котёл кладётся, никто не видит, а тут каждый получает своё. Хочет — ест. Не хочет — меняет.

Вполне логично и правильно, подумал про себя Бычков. За поваром не всегда уследишь. Однако же, это не положено по уставу. И потому он вслух произнёс:

— Но ведь если ты меняешь, то сам остаёшься голодный?

— Зачем, — хмыкнул красноармеец. — Хозяйка, если попросить, накормит. А то как же? Для того и на квартире стою. Вон, даже в газете пишут... "Губизвестия" читали? "Надо прокормить Красную Армию".

— А салопчик бабий ты тоже вместо котлового довольствия получил? — поинтересовался Бычков.

— С салопчиком, врать не буду, грех вышел, — боец наконец опустил глаза.

Разговор заставил задуматься. Так недолго и к мародёрству перейти. Да и не дело, когда котловым довольствием красноармейцы на рынке торгуют.

97

Несмотря на объявленную месячную амнистию для партизан, особых успехов добиться не удалось. Разумеется, несколько тысяч антоновцев, сдавшихся властям, тоже могли убивать коммунистов и красноармейцев, а так жизни многих были спасены. И всё-таки не на это надеялись власти. Они предполагали запугать мятежников угрозами репрессий, но те пока ещё не очень испугались. И, таким образом, поставленная Лениным и Совнаркомом задача — за месяц покончить с антоновщиной — оказалась сорванной. Нужно было срочно менять тактику и предпринимать какие-то новые шаги. Да, конечно, создание полномочной комиссии ВЦИК с приданием ей едва ли не правительственных полномочий было удачным решением вопроса борьбы с Антоновым. К тому же, роли в этой комиссии были также верно распределены: в качестве председателя комиссии — член ВЦИК Антонов-Овсеенко, в качестве членов — командующий войсками и одновременно заместитель председателя Тухачевский, председатель местного губисполкома и секретарь местного губкома РКП (б). При этом командующий получал достаточно авторитетное и самостоятельное положение, вполне гарантирующее ему полную свободу действий. Вместе с тем, вполне сохранялся и обеспечивался принцип непосредственного участия местной административно-политической власти в деле управления, укреплялся её авторитет в глазах местного населения. Но нужно было искать какой-то выход из создавшейся ситуации. Ради этого и собралась верхушка командования в штабном купе Тухачевского.

— Занятие того или иного пункта, ранее занятого бандитами, считалось уже за крупный успех, — начальник штаба Николай Какурин сидел за столом, подперев голову руками, упираясь локтями о стол, и смотрел на карту боевых действий с различными синими и красными стрелками.

Кроме него, на совещании присутствовали, разумеется, сам командующий Тухачевский, Антонов-Овсеенко, заместитель командующего Уборевич и начальник Оперативного управления штаба армии Тищенко.

— Вообще, то, как вели боевые действия наши товарищи до нас, можно уподобить борьбе льва с тучей комаров: удар лапы льва либо рассеивал тучу без особого вреда для неё, либо приходился впустую, а туча собиралась в другом месте. Рассеять банды — ещё совершенно не значит уничтожить их.

— Я согласен с Николаем Евгеньевичем, — поддержал своего непосредственного начальника Тищенко. — Мне кажется, что, кроме очистки тех или иных районов от бандитов, необходимо ещё обеспечить эти районы за собою.

— Что-то вроде оккупации, — несколько оживился Тухачевский. — То есть нейтрализация жизненных бандитских центров и их тайных баз. Только при соблюдении этих условий, оккупация даёт наилучшие результаты, сопряжённые при этом с наименьшим расходом живой силы.

— Да, но ограничиться одним оккупационным методом борьбы с бандитизмом нельзя, — возражал Антонов-Овсеенко, — он слишком растянет борьбу во времени, а мы и так уже сорвали приказ товарища Ленина, и потребует слишком крупных сил для своего полного осуществления. А у нас таких сил нет.

Тухачевский на некоторое время задумался. Все молчали, ожидая его слова.

— Верно! — наконец произнёс он. — Параллельно с оккупацией должны быть приняты и другие способы борьбы. Например, применение летучих колонн (почему бы нам здесь не поучиться у того же Антонова и не ударить по нему его же оружием?) и отрядов, неотвязно преследующих банды до полного их уничтожения.

— Присосаться, как пиявки? — предположил Иероним Уборевич.

— Да, если хотите, — кивнул Тухачевский. — И чем гуще будет сеть этих "пиявочных" отрядов, чем организация их будет более гибка и подвижна, тем труднее будет бандам, особенно лишённым своих жизненных центров, благодаря оккупации, избегать столкновений с такими отрядами. Численный состав таких отрядов, их количество, преобладание в них того или иного рода оружия будут зависеть, конечно, от условий данной обстановки и количества и состава вооружённой силы, имеющейся в нашем распоряжении.

— Думаю, что приблизительно численность отряда должна зависеть от средней численности банд, действующих в данном районе, — Какурин делал карандашом пометки в своём блокноте. — Он никогда не должен быть настолько слаб, чтобы допустить разбить себя бандой средней численности, вместе с тем, он не должен быть и чрезмерно велик, иначе это неизбежно отразится на его гибкости и подвижности. Да и подвижность такого отряда, по возможности, должна превосходить или, во всяком случае, соответствовать подвижности банд.

И тут Уборевич широко заулыбался и, по-мальчишески (да он и был, по сути, ещё мальчишка — всего-то двадцать четыре года от роду), взглядом победителя обвёл глазами присутствующих:

— Товарищи, а не кажется ли вам, что вы сейчас обрисовали точный портрет объединённой автомобильно-кавалерийской группы?

Тухачевский внимательно посмотрел на радующегося Уборевича и тоже непроизвольно улыбнулся в ответ.

— Вот вы и возглавите эту группу, Иероним Петрович.

— С превеликим удовольствием!

Все эти спонтанно вспыхнувшие мысли необходимо было зафиксировать на бумаге и донести до войсковых частей. Так и родилась инструкция, впоследствии корректировавшаяся в соответствии с менявшейся обстановкой на фронте борьбы с антоновщиной.

"На задачу искоренения бандитизма следует смотреть не как на какую-нибудь более или менее длительную операцию, а как на более серьёзную военную задачу — кампанию или даже войну.

Местность, охваченная бандитизмом, должна быть как бы вновь возвращена государству. Для этого требуется, во-первых, разбить живую силу бандитских вооружённых шаек и, во-вторых, овладеть источниками питания бандитской войны, так сказать, жизненными центрами бандитизма.

Эти занимаемые нами жизненные центры должны быть не только задавлены вооружённой силой, но и местное население искусными мероприятиями должно быть излечено от эпидемии бандитизма.

Таким образом, в занимаемых бандитских областях надо организовывать не только вооружённое сопротивление возможности нового появления бандитизма, но, главное, надо создать "сопротивление среды" появлению этого бандитизма.

Вполне понятно, что такая сложность задачи заставляет чрезвычайно тщательно подготовить военные действия против бандитов в организационном, административном, оперативном и строевом отношениях — как в чисто военной, так и в политической стороне дела.

Не следует увлекаться мелкими оперативными задачами в ущерб общей подготовке в начальный период боевых действий.

Операции против бандитов должны вестись с непогрешимой методичностью, так как бандитизм лишь тогда будет сломлен морально, когда самый характер подавления будет внушать к себе уважение своей последовательностью и жестокой настойчивостью. Ведение же малой войны против шаек не может искоренить бандитизма и, как показывает опыт, только раздувает разбойничий и партизанский пыл бандитов.

Как уже упоминалось выше, военные действия против бандитов заключаются: а) в операциях по уничтожению главных масс живой силы бандитских шаек и б) в занятии и закреплении за собой источников питания бандитизма.

Первая задача, с точки зрения военной, наиболее простая и не заключает в себе ничего специфического, ничего специального противобандитского. Как и всегда, надо хорошо организовать разведку, иметь образцовую связь и внимательно нести службу охранения. Банды, как только они будут обнаружены, должны немедленно и стремительно атаковываться и уничтожаться. Преследование должно вестись неотступно до окончательного распыления банды.

Вторая задача гораздо труднее, и от неё почти всецело зависит исход борьбы с бандитизмом. Этот период борьбы мы называем обыкновенно оккупацией. Вся территория, охваченная бандитизмом, разделяется на участки, охранение спокойствия в которых поручается особым войсковым начальникам и подчинённым им войскам.

На основе этого военного обеспечения вновь восстанавливается советская власть, которая и организует сопротивление среды возникновению бандитизма.

Военные действия во время операции будут не только узко-территориальные, ограниченные границами участка, но будут также действиями вполне самостоятельных отрядов, непрерывно преследующих странствующие, наиболее важные, банды.

Обыкновенно банды бродят по всему району бандитизма. Войска каждого участка оккупации должны неизменно атаковывать эти банды и стремиться уничтожить их в пределах своих границ. Таким образом, банды попадают в серьёзный переплёт. Однако, переходя из участка в участок, они находят всё-таки время для отдыха, оправляются, пополняются местными кулаками и потом вновь начинают активно проявлять себя.

Для того, чтобы избежать таких явлений, необходимо против каждой выдающейся банды выделять особый надёжный и сильный отряд, который должен иметь своей целью непрерывное преследование и наседание на банду, должен не давать ей нигде останавливаться и отдыхать, а тем более комплектоваться.

При такой организации борьбы главнейшие банды, как, например, Антонова и проч., берущиеся в переплёт оккупирующими войсками участков, в то же время непрерывно преследуются индивидуальными "пиявочными" отрядами, которыми и сводятся окончательно на нет.

Оккупирующие войска по участкам не должны ни в коем случае распыляться на мелкие отряды.

Каждый отдельный отряд такого участка должен быть в состоянии вести самостоятельно бой с любой шайкой бандитов, а потому размеры таких банд и определяют минимальные размеры отдельных отрядов оккупирующих участков.

Распределение сил участков по территории должно быть произведено по следующим соображениям: с одной стороны, как уже упоминалось выше, отдельные отряды не должны быть слабее бандитских шаек, а с другой стороны — эти отряды должны поспевать своевременно в любое место своего участка. При наличии крупных шаек бандитов, незначительных наших сил и обширных участков, эти два условия могут стать в противоречие друг с другом. Поэтому вопрос распределения сил должен быть тщательно изучен и войска должны быть распределены не равномерно по всем участкам, а в зависимости от интенсивности бандитизма в том или ином районе. Если войсковые средства позволяют, то распределение сил необходимо совершить из расчёта времени, в какое должен поспеть отряд к самому отдалённому месту участка... По мере того, как сил будет не хватать, одинаковых результатов придётся достигать за счёт форсировки передвижений отрядов.

Остальные отряды, выделенные участками, точно также получают участки, в которых они отвечают за ликвидацию банд. Эти отряды уже не должны дробиться, так как иначе отдельные их части будут поодиночке биться бандами. Эти отряды должны располагаться кучно, но зато по всему своему участку они должны тщательно организовывать разведку и связь, чтобы в любую минуту хорошо знать, где и что на участке делается, и чтобы немедленно атаковать банду, если таковая где-нибудь появится.

От отрядов должны обязательно выставляться охраняющие части, и вообще служба охранения должна нестись более чем тщательно.

Таковы, в общих чертах, военные действия при проведении оккупационного метода борьбы против бандитов. Мы видим отсюда, что воинские части могут бороться только лишь с создавшимися уже шайками, но не могут предотвратить их создание всюду, так как располагаются кучно, в определённых пунктах, и на всём своём участке, конечно, не углядят за населением.

Эту работу по недопущению возникновения бандитизма, по созданию того сопротивления среды, о котором говорилось выше, ведут уже не войсковые части, а органы советской власти, опирающиеся на гражданскую вооружённую силу — советскую милицию.

Формирование милиции в бандитских районах должно вестись не на общих основаниях. Она ни в коем случае не должна состоять из местных уроженцев, должна быть обильно разбавлена коммунистами и надёжным командным составом. Её численность должна быть значительно повышена, в сравнении с установленными нормами.

Эта гражданская вооружённая сила послужит уже не сгруппированной, а, наоборот, децентрализованной опорой для местной низшей советской власти.

Работа милиции, вместе с впечатлением непоколебимой мощи Красной Армии, которое обязательно должно быть внушено крестьянам нашими войсками, создаст то устойчивое, успокаивающее настроение, которое должно быть затем закреплено работой ревкомов.

Для внушения вышеупомянутого уважения к силе советской власти и Красной Армии необходимо провести следующие меры: 1) никогда не делать невыполнимых угроз; 2) раз сделанные угрозы неуклонно, до жестокости, проводить в жизнь до конца; 3) переселять в отдалённые края РСФСР семьи не сдающихся бандитов (товарищу Сталину впоследствии не надо было ничего выдумывать, когда он занялся переселением целых народов в отдалённые края! — В.Ю.); 4) имущество этих семей конфисковывать и распределять между советски настроенными крестьянами, — это внесёт расслоение в крестьянство, и на это может опереться советская власть; 5) советски настроенные крестьяне должны прочно и надёжно охраняться нашими силами от покушений бандитов; вообще, проведение успокоения сразу создаст много сторонников советской власти среди крестьян, так как бандитизм и утомителен, и разорителен для крестьянской массы; 6) советски настроенных крестьян надо всячески втягивать в советскую работу, в организацию разведки против бандитов и пр., — это поставит между этими крестьянами и бандитами непреодолимую грань.

Вот те руководящие начала, на основании которых будет вестись борьба по искоренению бандитизма в Тамбовской губернии..."

Добавить к этому больше нечего, а вот прокомментировать, пожалуй, стоит. Самое употребляемое словосочетание в данной инструкции — "бандитские шайки". Хороши шайки в десятки тысяч человек. Хороши шайки, когда, ради их подавления, создаётся целая специальная армия с пехотой, кавалерией, бронетехникой и даже авиацией, разрабатываются настоящие войсковые операции с привлечением лучших военных умов (причём, не только того времени, но и будущего). Ведь помимо Тухачевского, Какурина и Уборевича в подавлении крестьянской Народной армии Александра Антонова поучаствовали: Григорий Котовский, Георгий Жуков, Иван Конев, Иван Федько... даже семнадцатилетний командир 58-го Нижегородского отдельного особого назначения полка в городе Моршанске Аркадий Голиков, позднее взявший себе литературный псевдоним Гайдар. Причём, рекомендуя в июне месяце Голикова комиссару полка, лично главнокомандующий Тухачевский, знавший юного комполка ещё по Кавказскому фронту, охарактеризовал его как бывалого, опытного командира. Разумеется, осуждать всех этих военачальников за подавление народного бунта глупо — они всего лишь солдаты, и выполняли приказ главнокомандующего (правда, выполняли с невиданной дотоле жестокостью). Ведь не осуждаем же мы сейчас гордость русской военной мысли, генералиссимуса Александра Суворова за то, что он, по приказу императрицы Екатерины Второй, поспособствовал победе регулярных войск над армией Емельяна Пугачёва, или утихомирил Польшу во время освободительного восстания в 1863 году под руководством Тадеуша Костюшки. Кстати, и тогда повстанцы назывались официальными лицами бандитами и татями. Когда идёт гражданская война, ни одна из сторон не обладает полной монополией на правду. Неправы обе стороны. Причём, не правы абсолютно. Ибо никому не дано права, во имя каких бы благих целей это не делалось (ведь у каждой из противоборствующих сторон благие цели — свои), убивать себе подобных, да ещё и говорящих на одном языке друг с другом.

98

С приездом Тухачевского порядка в тамбовском командовании стало намного больше. Согласно его плану, борьбу вели одновременно в двух направлениях: уничтожение живой силы противника и оккупация освобождённых районов, что должно было способствовать созданию перелома в среде, питавшей повстанцев. Пошла ожесточённая борьба с подпольными организациями антоновцев, вплоть до арестов членов их семей и укрывателей и сжигания их домов с разграблением (или, как это называлось у большевиков, конфискацией) их имущества. Во главе боевых участков, их всего было шесть, поставлены, например, такие известные в стране военачальники, как Котовский, Федько, Тюленев и другие. При боевых участках стали создаваться военные посевные комитеты. На борьбу с крестьянской армией были направлены лучшие на тот момент военачальники Красной Армии и последние достижения военной техники и тактики. И даже в этом случае сопротивление такой махине продолжалось не один месяц.

Из войсковых частей, которых к этому времени прибыло в Тамбов вполне достаточно, были составлены летучие колонны, которые должны были действовать совместно с оккупационными отрядами, находившимися на местах. Впрочем, не всегда такая тактика срабатывала, ибо партизаны имели возможность распыляться не только на мелкие группы, но и по одному. И поди их тогда вылови. Уйдя же от преследования, они вновь собирались в заранее условленных местах и снова превращались во вполне действующую партизанскую боевую единицу.

Тем не менее, в апреле-мае в Тамбов прибыли ещё и курсантские части Московского и Орловского военных округов. Формально — для отбытия учебного лагерного сбора. Однако расквартировали их в самом эпицентре антоновских войск — в деревнях Каравайня, Трескино и Калугино.

19 мая курсанты после парада в Тамбове направились к месту своей дислокации, куда прибыли 24 числа. А накануне, 23 мая, им даже пришлось вступить в бой с 16-м Золотовским полком армии Антонова. Бой закончился ничем — антоновцы благополучно ушли в леса, а курсанты прибыли в свой лагерь.

Но нахождение курсантов в этих районах заставило антоновцев передислоцироваться — основные силы повстанцев ушли на юг, к деревням Хитровщина, Каравайня, Паревка, а затем ещё ниже — на Никольский Перевоз и далее, через железную дорогу, на самый юг Тамбовщины.

Стали помогать властям и крестьяне. Так, с их помощью, в течение мая месяца в Козловском уезде было выловлено более полутора тысяч антоновцев, в Борисоглебском уезде — до 500 человек.

Решительные действия против антоновцев начались в конце мая.

Первый удар был нанесён по 2-й армии мятежников, возглавляемой Антоновым, вблизи Инжавино на реке Вороне. Под началом у Антонова было около трёх тысяч человек. Против него действовали кавалерийская бригада Григория Котовского, 7-е Борисоглебские кавалерийские курсы, 14-я отдельная кавбригада и несколько отдельных летучих полков. Пытаясь уйти от окружения, Антонов перешёл в Саратовскую губернию, но Тухачевский предвидел такой манёвр и мгновенно перевёл туда свои части: кавалерийские бригады Котовского, Ковалева, Дмитриенко, три автобронеотряда под общим командованием Уборевича. Особенно успешно действовала бронекоманда, от которой уйти антоновцам было практически невозможно. В течение девяти дней отряд из семи машин с 47 красноармейцами участвовал в шести боях с партизанами, нанося им чувствительные поражения.

В конце мая удалось нанести поражения повстанческим отрядам под командованием Богуславского и Матюхина. 2 июня Иероним Уборевич настиг под Сердобском, у села Елань, что в Саратовской губернии, главное ядро антоновской армии, куда входили полки: Особый, 4-й Паревский, 3-й Низовский, 9-й Семёновский, 7-й Верхоценский, 14-й Нару Тамбовский и другие, — и в ходе ожесточённого сражения одержал победу. Более двухсот партизан было убито и ранено, захвачен их обоз, более трёхсот лошадей, 2 пулемёта, 150 винтовок. Через несколько дней недалеко от деревни Киселёвки был окружён и сброшен в реку Сердобу кавалерийский полк, которым командовал лично Антонов. В этом бою антоновцы потеряли до 600 человек и 9 пулемётов из 16. Сам Александр Антонов был ранен и вынужден был бросить свою армию, чтобы с наиболее верными своими частями уйти из Саратовской губернии в свою родную Тамбовскую. Но и там их ждала жестокая битва. У леса близ Рамзы их ждали красные курсанты. Отбившись от них, антоновцы повернули на юг и скрылись в Чернавском и Пущинском лесах, где и начали вновь собирать силы. Через несколько дней там сосредоточилось уже порядка полутора тысяч партизан. Тухачевский приказал немедленно их уничтожить, для чего выделил особую группу.

В конце же мая в районе сел Покровское и Шереметьевка, Тамбовского уезда, был окончательно разгромлен отряд Селянского. Преуспел в боях с Селянским 58-й полк, которым командовал юный Аркадий Голиков (будущий писатель Гайдар). Раненый чуть позже комполка писал из госпиталя домой: "В течение всего лета не слезал с коня. Был назначен врид командующего боевого участка... Живу хорошо".

Всего же за время с 6 мая по 14 июня потери антоновцев составили 3783 человека убитыми, 2585 — пленными. Добровольно, с оружием в руках сдалось ещё 1169 человек.

Ленин беспокоился о положении дел на Тамбовщине, постоянно спрашивал у Склянского:

— Как дела у Тухачевского? Всё ещё не поймал Антонова? Нажимаете ли Вы? Когда доклад в Политбюро?

1 июня к Ленину обратился с письмом секретарь Тамбовского губкома РКП (б) Васильев: "Мы просим Вас взять дело борьбы с антоновщиной также под Ваш персональный контроль и руководство". В тот же день Ленин написал записку секретарю ЦК Вячеславу Молотову:

"... прошу

1) либо поставить в Оргбюро проверку (исполнения поручения Цека о том, чтобы кончить с Антоновым), либо секретариату ЦК произвести эту проверку путём ознакомления с документами и вызовом т. Склянского и ещё кого-либо;

2) переслать прилагаемое секретно и лично т-щу Склянскому с тем, чтобы он прочёл и вернул мне, добавив (Вам; копию мне), какие меры нажима он принял".

Тухачевский же докладывал 9 июня на заседании Полномочной комиссии ВЦИК:

— Бандитизм не удалось ликвидировать согласно заданию ЦК в месячный срок, так как сосредоточение сил закончилось только в двадцатых числах мая. Кроме того, до самого последнего времени операции не были достаточно согласованы... Теперь надо учесть прошлый опыт, предусмотреть допущенные ошибки, в первую очередь произвести разгром живых сил Антонова одним или несколькими оглушающими ударами.

После фактической ликвидации 2-й армии Антонова, главные свои силы, в том числе и автобронеотряды, Тухачевский перебросил против 1-й армии Богуславского, состоявшей из четырёх полков (1-го, 5-го, 7-го и 20-го) общей численностью около двух тысяч человек и располагавшейся в районе деревень Семёновка, Каменка и Михайловка Тамбовского уезда. К ней присоединились остатки полков 2-й армии. Кроме того, в этих краях постоянно передвигались мелкие отряды партизанской ВОХРы. В Каменке всё ещё работал в подполье Губернский Комитет Союза Трудового Крестьянства.

В состав сводной группы Красной Армии по уничтожению армии Богуславского, которую также возглавил Уборевич, вошли две кавалерийские бригады (Котовского и 14-й кавдивизии) общей численностью до 1900 сабель с 5 орудиями, а также три бронеотряда из 20 броневиков и боемашин с двумя пулемётами на каждой.

Уборевич приказал окружить Богуславского в районе деревень Каменка-Михайловка. Для этого кавалерийским бригадам приказано выступить из занимаемых районов на рассвете 15 июня и стремительно наступать широким фронтом в западном направлении, уничтожая по пути мятежников. К 9 часам утра указанный район необходимо было занять. Для охвата с запада бронеотряду №52 ВЧК следовало атаковать через деревню Пановы Кусты район Каменка-Фёдоровка. Бронеотряду №1 через Павлодарово атаковать Волхонщина-Мордвиновка. Третий бронеотряд оставался в резерве. Но каково же было удивление, когда вся эта красная махина пошла в наступление, а ей никто не оказывал сопротивления в силу того, что в Каменке просто никого из регулярных антоновских частей не осталось.

Богуславский перехитрил красных: ещё в ночь на 14 июня вся партизанская армия тихо снялась и незаметно вышла из окружения, уйдя за Дон. Уборевич был в бешенстве. Как можно было прошляпить уход целой многотысячной армии? Бросил в погоню бронеотряды, которые 16 июня и настигли партизан у деревни Поспеловка. В полуторачасовом бою антоновцы потеряли около 150 человек убитыми и ранеными, бросили весь свой обоз и пять пулемётов, тем не менее, остальные успешно переправились на левый берег Хопра и ушли в Воронежскую губернию.

Автобронеотряд ВЧК им. Свердлова бросился в погоню и 17 июня в селе Калмык разгорается новый бой с частями Богуславского. На этот раз противостояние длилось целых пять часов. Антоновцы вынуждены были снова отступить и рассеяться по берегу реки Хопёр. 18 июня красные без боя занимают станицу Урюпинскую и переправляются через Хопёр к хуторам Батраков и Бубновский, а затем продвигаются до станицы Карогонной, где вновь вступают в схватку с Богуславским. После нескольких часов боя, красным удалось окружить остатки войск Богуславского и прижать их к реке. 20 июня под Урюпинском 1-я армия повстанцев была практически уничтожена.

21 июня начальник штаба РККА П.П. Лебедев докладывал Ленину:

— В общем, операции против банд за истекший с начала июня период свелись к следующему: в северной части губернии ликвидировано несколько мелких партий во главе с главарями; в Козловском районе спокойно; в Тамбовском районе наши части имели ряд успешных боев с бандами, входящими в состав 1-й и 2-й партизанских армий; банде Карася нанесено значительное поражение; в Борисоглебском районе полностью уничтожена банда Богуславского; в Кирсановском районе идёт ликвидация остатков банды Антонова, крестьяне окрестных деревень принимают участие в вылавливании бандитов. В Тамбовском, Моршанском, Козловском и Кирсановском районах продолжается добровольная явка значительного числа бандитов и дезертиров, продолжается вылавливание бандитов нашими отрядами.

23 июня части Красной Армии окружили район Чернавка, Троицкая-Караул, Усть-Панна Богданова, Ивановка, Никольская-Ржакса и Никольская-Перевоз и начали сходиться к центру. Во время этого движения происходили постоянные столкновения с антоновцами. Перестрелки заканчивались тем, что последние просто рассеивались в лесах.

Эскадрон Казанского полка в направлении на Чернавку-озеро Ильмень, был встречен эскадроном антоновцев в количестве сто человек, бросившимися в атаку на высланный вперёд авангард. Однако, услышав шум и стрельбу. Основные силы казанцев тут же предприняли своё наступление и отогнали партизан в Чернавский лес. Там они перегруппировались и снова бросились на красных. Те не ожидали такой дерзости. Начали было отступать, но в этот моментстоявшая в арьергарде батарея открыла огонь по антоновцам. А вскоре подоспел и 1-й эскадрон 1-го кавполка. Антоновцы окончательно скрылись в лесу, оставив на поле битвы 8 убитых и 15 лошадей.

Владимирский пехотный батальон, двигавшийся на деревню Картавцево, был атакован эскадроном повстанцев, численностью в 100-110 сабель. Но и здесь на выручку своим подоспел взвод Саратовской артиллерийской батареи и Рязанский эскадрон.

Отдельная кавбригада Григория Котовского освободила от повстанцев деревни Никольская-Перевоз и Лебяжье. Антоновцы ушли в лес.

К ночи 23 июня лес был окружён. 24-го на рассвете артиллерия открыла огонь по заранее намеченным квадратам. После двухчасовой артподготовки пехота цепью двинулась прочёсывать эту местность.

От деревни Троицкая-Караул на юг по правому берегу реки Вороны были двинуты коммунары. По левому берегу от Нащёкина к озеру Ильмень шла Курская рота. Через Пущинский лес двигались Рязанская и Владимирская роты. Коммунары в районе плотины столкнулись с небольшим отрядом партизан, с которыми не стали церемониться, открыв по ним залповый огонь. Партизаны бросились вброд и вплавь на левый берег Вороны, но там их перехватили другие две роты — коммунаров и Курская. То же самое происходило и с другими партизанскими отрядами, в большинстве своём одетыми, несмотря на жару, в кожаные куртки и красные фуражки: пытаясь спастись, они метались с одного берега реки на другой, но их частично расстреливали, частично они сами гибли вместе с лошадьми в водах Вороны.

Результатом этой операции явилось частичное уничтожение Особого, 9-го, 4-го и 17-го полков Народной армии Антонова. В цифрах это выражалось так: убито 270 партизан, захвачено в плен 38, взято лошадей 168, винтовок — 206 и один пулемёт.

После этих боев зачистка лесов продолжалась. В результате были пойманы или убиты члены губернского комитета СТК или руководители партизанских отрядов: братья Санталовы, Попов, Макаров, Митин, врач Шалаев и один из адъютантов Антонова — Козлов. Именно от Козлова были получены сведения о том, что Антонов уехал из этих мест ещё вечером 22 числа.

В первых числах июля бригаде Котовского, борисоглебским курсантам и Орловскому батальону поставлена задача уничтожить части 16-го Золотовского и 14-го Нару-Тамбовского полков, находившихся в районе сел Золотое и Хитровщина. Бригада Котовского в районе деревень Берёзовка-Туменские Дворики удачными действиями уничтожила большую часть этих полков. Зато борисоглебские курсанты были наголову разгромлены антоновцами в районе деревни Фёдоровка-Мордва. Погибли, в том числе, командир полка, старший врач и многие младшие командиры.

В приказе Полномочной комиссии ВЦИК по результатам последних боев отмечалось: "Кончил "гулять" Антонов. Железные кони Красной Армии взяли верх над награбленными конями белых бандитов... Сдавайтесь! Руки назад вашим организаторам, командирам, ведите их в красный штаб, сдавайте оружие. Советская власть будет милостива к тем, кто раскается и проявит своё раскаяние. Советская власть будет беспощадна к нераскаявшимся злодеями".

Всего с мая по август 1921 года добровольно сдались советским властям около 15 тысяч (!) антоновцев.

99

В конце мая Александр Антонов со своей 2-й армией, куда входили лучшие, отборные его полки (Особый, 4-й, 10-й, 15-й и 3-й) общей численностью до трёх тысяч сабель при 12 пулемётах, отдыхал в районе сел Никольское — Перевоз-Никольское — Пущино-Никольское — Ржакса. Здесь он мог быть спокоен за себя и свою армию: помимо того, что население было полностью на его стороне, хорошо работали местные ячейки СТК, так ещё и местность была удобной: лесные берега реки Вороны укрывали партизан не только от неожиданного набега красных, но и лишали манёвра их автомобильные части. Да и с аэропланов не сразу заметишь партизанский лагерь.

Получив подкрепление в людях и лошадях и пользуясь недостаточной активностью противника на этом участке, Антонов планировал своё контрнаступление. Для этого он вызвал к себе командующего 1-й армией Богуславского, сгруппировавшего своё войско в районе сел Верхоценье-Бахарево. Целью была назначена станция Ржакса. Тактика была прежней: учитывая то, что партизаны были вооружены лишь наполовину, да и патронов у этой половины не густо, от решительных боев с красными всячески уклоняться. Наносить лишь резкие, но чувствительные уколы и использовать внезапность нападения и скорость передвижения, для чего постоянно менять лошадей в деревнях.

Особые надежды Антонов возлагал на Особый и 4-й полки своей армии, общей численностью до 1000 сабель. Они и вооружены превосходно, и преданы ему лично. Два таких полка были и у Богуславского. Их и решено было оставить в резерве.

Однако передислокацию антоновцев заметили и красные: на сей раз их разведка сработала на "отлично". Для операции по разгрому Антонова со стороны советских войск были выделены три кавалерийских бригады. Бригада Дмитриенко, численностью до 2000 сабель, из Сампура переброшена в район станций Ржакса — Елакалатка. Бригада Котовского до 1000 сабель из района станции Ломовис направлена в район сёл Золотое — Серебряное. Наконец, 14-й кавбригаде также численностью до 1000 сабель приказано выдвинуться из района деревни Карай-Пущино на фронт реки Балыклейка, притока Вороны.

Для успешности действий первые две бригады 27 мая были сведены в особую группу под общим командованием Уборевича. Группе ставилась задача неотступно преследовать Антонова комбинированными действиями двух кавбригад, заставить его принять бой и уничтожить. В случае же отступления Антонова, не дать ему возможности возвратиться в Тамбовский и Кирсановский уезды, а гнать его в районы, где у него нет такой поддержки населения. Например, в Саратовскую губернию.

Естественно, едва Антонов понял, что его хотят окружить, он начал тут же уходить из занимаемого района. Сначала бросился на север, но столкнулся там с разъездами котовцев. После этого повернул на восток и отошёл в район Балыклей — Маркуни — Сольино, сделав в первые сутки стовёрстный переход. Но красная кавалерия на сей раз не отставала: бригада Котовского шла следом по пятам, а бригада Дмитриенко двигалась параллельно, отсекая Антонову возможный путь на юг.

К рассвету 29 мая антоновцы переправились через реку Хопёр и, минуя деревню Перевесенка, попытались скрыться в густом лесном массиве. И вроде бы им это удалось: бригада Дмитриенко, сделав за 18 часов непрерывного движения переход на 90 вёрст, всё-таки попала к переправе на целых два часа позже Антонова. Тогда Уборевич принял решение окружить партизан в самом лесу у Перевесенки, для чего приказал Котовскому, переправившись у Гривки и выдвинувшись с деревни Ключи, атаковать Антонова с севера. Дмитриенко же, переправившись у Покровского и обойдя Перевесенки с юго-запада, завершить окружение. Обратную переправу через Хопёр прикрывал экспедиционный коммунистический отряд под командованием Платонова, занявший Перевесенку.

Но и на этот раз бригада Дмитриенко опоздала перекрыть путь выхода антоновцев из леса. И Котовскому ничего не оставалось, как лишь ударить в хвост уходившего противника. Дмитриенко же лишь к ночи настиг левофланговый полк антоновцев и с бою атаковал его. Но усталость сказалась на эффективности удара. Антонов снова ушёл и, сделав многовёрстный ночной переход, быстро оторвался от преследователей. 31 мая бригада Дмитриенко продолжила преследование антоновцев, бригада же Котовского остановилась на днёвку.

Уборевич просчитал вероятную возможность того, что Антонов захочет вернуться в Тамбовскую губернию через Кирсанов, как это он уже проделывал неоднократно. Чтобы не допустить этого, в этот район с фронта реки Балыклейка была переброшена 14-я кавбригада. С той же целью частям Пензенского гарнизона приказано наблюдать участок Пенза — Сердобск, заняв район Краснополье — Князевский умёт. Для встречи Антонова с востока частям Саратовского командования приказано занять населённые пункты Сергиевское, Старый и Новый Чардынь. Таким образом, кольцо должно было замкнуться.

Однако Уборевич понял и ещё один момент: одними кавалерийскими частями бороться с антоновцами невозможно: те всегда уйдут от преследования. Следовало придумать что-нибудь необычное, что могло бы снивелировать скорость передвижения антоновских войск в 120-130 вёрст в сутки. Естественно, этим необычным могли стать только технические средства. И, в первую очередь, бронемашины. Как раз 31 мая в 17 часов в Перевесенку прибыл отряд ВЧК под командой Юлиана Конопко в составе семи полуторатонных "фиатов", вооружённых двумя пулемётами каждый, нескольких легковых машин, одной вспомогательной и одной машины-цистерны. В данном случае инициативу по привлечению этого отряда проявил начальник 1-го боевого участка, слушатель военной академии Ивана Федько. Уборевич несказанно обрадовался этому. Теперь исход окружения и погони за Антоновым мог быть предрешён в пользу красных частей.

После боя у Перевесенки Антонов, как и обычно, оторвался от преследователей и скрылся в неизвестном направлении. Прибывший в село автоотряд собственными силами произвёл разведку и установил направление движения противника. Следы его обнаружены аж под Еланью. Уборевич приказал комбригу Дмитриенко и Юлиану Конопко начать преследование Антонова с целью окончательно его уничтожить. Чтобы преградить путь отступления Антонову и не дать ему вернуться из Саратовской в Тамбовскую губернию, бригаде Котовского приказано прикрыть район Ртищево — Вайка.

1 июня, в самый полдень, когда солнце нещадно жарило землю своими лучами и любое движение давалось с большим трудом, автоотряд настиг Антонова, отдыхавшего в селе Елань, раскинувшейся вдали от всех водных и сухопутных дорог. Потому и не ожидал здесь Антонов никакого подвоха от красных. Наконец-то он помылся в бане и попытался за много бессонных дней и ночей отоспаться. Однако именно в этот день и час в деревню ворвались три боемашины, расстреливая партизан, панически забегавших по улицам и дворам Елани. Остальные четыре машины обошли деревню с востока и севера. Их появление было так неожиданно и ново, что антоновцы, бросая обозы, оружие, лошадей мчались к лесу. Но на опушке леса их уже ждал командующий Антонов. Успокоил, как мог своих бойцов. Для прикрытия их отступления, он развернул на лесной опушке два полка. К этому времени половина пулемётов на машинах перестала работать из-за отсутствия патронов, но, тем не менее, машины ход не снижали и попытались обойти антоновцев с фланга. Желая избежать окружения, Антонов приказал отходить. Но преследование продолжалось на протяжении 25-30 вёрст, отделявших Елань от Сердобска. Бригада Дмитриенко снова запаздывала. Потому Антонову удалось укрыться в лесной чаще близ Сердобска, куда добраться машины Конопко не смогли. Тем не менее они своё дело сделали: впервые в открытом бою столкнувшись с грозной железной техникой, партизаны стали бояться даже одного её вида.

Однако ночь в лесу прошла относительно спокойно. Автоотряд Конопко заночевал в деревне Валтинка, бригада Котовского — в деревне Байка, бригада Дмитриенко — в Елани. Но обе стороны понимали, что день 2 июня может стать решающим в этом многодневном преследовании.

Поняв, что с запада его отрезали, Антонов бросается на восток, взрывая за собой мосты, лишая тем самым возможности автоотряду преследовать его. К 16 часам 2 июня Антонов прибыл в деревню Бакуры Сердобского уезда. Опросив местных крестьян, разведчики автоотряда доложили Конопко направление движения антоновцев. Но быстрому преследованию помешали разрушенные мосты. Пришлось сделать круг через Малую Сердобу на Бакуры. И всё же автоотряд появился в Бакурах всего лишь спустя час после антоновцев. К тому же красные ворвались в село с северо-востока, откуда их совсем не ждали. К этому времени партизаны вытягивались в колонну для дальнейшего следования в сторону Малой Сердобы. Открыв огонь по антоновцам, автомобилисты загнали их обратно в село. Вначале антоновцев охватила паника. Они бросались к избам, огородам и в разные концы села. Но Антонову довольно быстро удалось восстановить порядок и завязать уличный бой. Бронеотряд обстреливали со всех видов вооружений: пулемётом с колокольни, ружейным огнём со всех изб. Красногвардейцам пришлось пустить в ход гранаты. Конопко смотрел на часы. Вот-вот должен был появиться Котовский со своей бригадой.

Желая поскорее прийти на помощь своим, Котовский выслал вперёд один эскадрон, который, под прикрытием своей артиллерии, переправился на северный берег реки Сердобы и ворвался в село с востока. Но опять же, полностью замкнуть кольцо окружения не удалось и, несмотря на весьма чувствительные потери (до 600 человек погибших, а также 9 пулемётов, множества винтовок и 300 лошадей), большинству партизан во главе с самим Антоновым удалось вырваться на оперативный простор и, добравшись до лесного массива, несколько передохнуть. Сработала его прежняя тактика: отряд разбился на несколько групп. Одна, спустившись в овраг, направилась к селу Баклуши, где и была перехвачена бригадой Котовского и бросившимися вдогонку двумя боевыми машинами. Этим повезло меньше, чем другой группе, возглавленной самим Антоновым, которая бросилась лощиной по правому берегу Сердобы по направлению всё к той же Малой Сердобе. Автоотряд открыл огонь. Антонов огрызался — ранен был сам командир автоотряда Юлиан Конопко.

Этот бой под Бакурами вошёл в историю советской военной мысли. Это была историческая операция. Впервые за время гражданской войны руководители Красной Армии применили тактику, которая будет принята на вооружение разных армий гораздо позже: в этом бою были проведены совместные действия конницы и механизированных частей. На обыкновенные, потрёпанные войной грузовики было установлено по два пулемёта, станковый и ручной. Грузовики прицельным огнём "загоняли" антоновцев, наводя на них ужас, а затем конница довершала разгром партизан. С тех пор, кстати, антоновцы до смерти боялись любого, даже легкового автомобиля: они были убеждены, что против них снова направлялись броневики.

Тем не менее, битва продолжалась. Правда, с перерывом на один день. И красной коннице Котовского, и Народной армии Антонова нужен был отдых. Автоотряд в тот день, 3 июня, также не двигался с места: ждали запчастей и бензина. Зато 4 июня всё началось сызнова.

Стараясь преградить путь Антонову на Запад, Уборевич сосредоточил на участке Пенза — Соловка бронепоезд и бронелетучку Войтенкова. Пензенский гарнизон в тот же день выслал в район станции Крицино небольшой отряд. Автоотряд Конопко к вечеру 7 июня достиг деревни Кандель. Бригада Котовского — деревни Васильевка. Бригада Дмитриенко — станции Колышлей. Но все их потуги оказались напрасными: разведка донесла Антонову, что в позициях пензенцев есть разрыв. Партизаны немедленно бросились в образовавшуюся дыру. Узнав об этом, Уборевич бросает в погоню Дмитриенко. Но тот в очередной раз опаздывает и ему остаётся лишь тащиться в хвосте антоновцев. Лишь к полудню 6 июня в селе Чернышово Антонова удалось догнать автоотряду. Четыре машины атакуют конный отряд антоновцев, численностью в тысячу сабель. Но повстанцам вновь удалось вырваться и уйти в Ширяевский лес. Правда, в этом бою Александр Антонов был ранен в голову.

Опоздавшая в Чернышово ровно на один час, бригада Дмитриенко стала преследовать теперь уже отступавших антоновцев. Чтобы закрыть южный и юго-западный выходы из Ширяевского леса, автоотряд перебазировался в деревню Пересыпкино. В этот же день туда же прибыла и находившаяся в резерве группа Федько в составе 14-й кавбригады и одного автобронепоезда. Один полк этой группы занял деревню Ширяево, другой полк — Ершово, третий — Ольшанку. В районе деревни Пересыпкино стоял ещё и 3-й полк ВЧК. Лес обложили полностью. Первая попытка вырваться из него окончилась для антоновцев неудачей: они потеряли 70 человек и вернулись в лес. Но на помощь партизанам пришла сама матушка-природа: в тот сухой июнь дождь был большой редкостью. Но именно в ту ночь началась сильная гроза. Командир 3-го полка ВЧК, видимо, испугался замочить ноги и голову, и отвёл свою часть в деревню. Этим и воспользовался Антонов. Группа в 200 человек проскользнула лесистым берегом Вороны в южном направлении и, достигнув Чутановского леса, скрылась в неизвестном направлении.

Выход из этого леса сторожила бронелетучка, курсировавшая между станциями однопутной дороги Умёт и Кирсанов. Однако для пропуска поезда Иеронима Уборевича Войтенкову приказали снять бронелетучку с колеи. А поскольку дело происходило ночью, то случилась какая-то непонятная накладка и бронелетучка столкнулась с поездом. Пока между Уборевичем и Войтенковым происходил разбор полётов, оставшиеся в лесу части Антонова спокойно ускользнули от красных. Оккупировавшие же лес от Пересыпкино до Рамзы части конной бригады Дмитриенко, 14-й бригады и бригады ВЧК смогли изловить лишь до двухсот укрывавшихся в Чутановском лесу партизан.

Впрочем, это не помешало Уборевичу доложить Тухачевскому о разгроме 2-й армии Антонова. 10 же июня командующий войсками Тухачевский и начальник его штаба Какурин отправили из Тамбова в Москву, главкому РККА Сергею Каменеву следующее донесение:

"Тов. Уборевич уже прибывает в Тамбов. Тов. Федько энергичный и стремительный начальник. Группа Уборевича расформирована.

Дело сводится к очищению лесов, и лишь вдоль р. Ворона отступало 8 июня 150 сабель Антонова, преследуемых 14 кавбригадой. Бригада Дмитриенко очищает район Пересыпкино — Васильевка, бригада Котовского со ст. Колышлей в движении по железной дороге на ст. Обловка для сосредоточения в районе оз. Лебяжье.

Тов. Федько приказано быть при 14 кавбригаде. Считаю, что банда Антонова, хотя разбита и рассеяна, но собраться может, и это я учитываю, почему никогда и не доносил об уничтожении банды.

Полагаю, что ввиду изложенного вы не будете настаивать на выезде Уборевича в 14 кавбригаду".

Тухачевский совершенно верно отдавал себе отчёт в том, что успех Уборевича ничуть не означал поражения Антонова. Тем более, что пока в целости была 1-я партизанская армия Богуславского, хозяйничавшая в Тамбовском и Борисоглебском уездах. Как показали дальнейшие события, вся борьба была ещё впереди.

100

Сразу после окончания школы "Выстрел" Аркадий Петрович Голиков получил в командование 23-й запасной полк, стоявший в Воронеже. Командиру было всего шестнадцать лет, а ему доверили командовать четырьмя тысячами бойцов, собранных, как говорится с миру по нитке: выписанные из лазаретов, остатки истреблённых , разбитых красных частей, пойманные дезертиры. С такими и человек в годах не справится, а тут мальчишка. Тем не менее, он не привык жаловаться на судьбу. К тому же, ждал нового назначения. Бывший командующий Кавказским фронтом Михаил Николаевич Тухачевский, где воевал и сам Голиков, обещал не забывать его.

И вот, наконец, в начале июня долгожданный вызов в Тамбов. Летел, как на крыльях, по-мальчишески радуясь своей удаче. Но прибыл в Тамбов и... целый день промаялся в ожидании. Лишь через день Тухачевский потребовал его к себе. Но когда адъютант командующего провёл его в кабинет, Голиков даже растерялся. Он остановился в нерешительности у двери, глядя на Тухачевского, работавшего за большим столом, на котором аккуратно были разложены папки, карты, книги, отпечатанные на машинке стопки бумаг.

Услышав, что кто-то вошёл, Тухачевский поднял глаза. Их взгляды встретились. Да, он всё такой же, — отметил про себя Голиков. Такая же, как и там, на Кавказе, гимнастёрка без карманов. Только вместо металлического флажка, на груди красовался орден Красного Знамени. Увидев Голикова, Тухачевский поднялся во весь свой громадный рост, вышел из-за стола и, устало улыбнувшись, протянул руку для приветствия.

— Рад вас снова видеть, Аркадий Петрович.

— Взаимно!

— Вот вы и снова мне понадобились, — Тухачевский указал рукой на стул, приглашая Голикова сесть.

Разговор с Тухачевским вышел коротким. Да особо и рассказывать было не о чем. Коротко обрисовав сложившуюся на Тамбовщине обстановку, командующий резюмировал:

— Хотя мятеж, как таковой, в целом ликвидирован, работы всё равно ещё много. Прячутся и сопротивляются те, кому терять уже нечего, то есть люди самые опасные. И потому первейшая наша с вами задача — привлечь на нашу сторону всё население.

— Задача ясна! — кивнул Голиков.

— Должен вас сразу предупредить, что 58-й полк, куда вы направляетесь, полк трудный. Там чуть не произошла катастрофа, но об этом лучше всего расскажет комиссар полка, которому и удалось катастрофу предупредить. Он уже предупреждён о вашем приезде. До свидания, товарищ Голиков, — Тухачевский дал понять, что разговор окончен.

Голиков встал, щёлкнул каблуками, став по стойке "смирно".

— Разрешите идти, товарищ командующий?

— Идите!

101

Лето полностью вступило в свои права. Листва на деревьях шумела и резвилась, словно маленькие дети на природе. На ветвях фруктовых деревьев давно уже завязались и стали наливаться силой и цветом плоды. Земная ягода, в тех местах, где её ещё не успели вытоптать беснующиеся в своей ненависти люди, давно уже краснела, призывая к себе сборщиков урожая.

Июнь в тот год был сухим и жарким.

Отряд пехоты в сотню человек и конной разведки в дюжину всадников под командованием Буянова, сформированные из Отдельного и Коммунистического батальонов Тамбовского порохового завода, выступил на поимку отряда Васьки-Карася, державшего в напряжении село Большая Липовица. А это целых двенадцать вёрст от завода.

К Липовице подошли на рассвете. Остановились. Конные разведчики въехали в село, разбившись на две группы. Одна из них, куда вошли сам Буянов и ещё двое разведчиков, поехали по середине села. На первый взгляд, всё было спокойно. Проехав всё село от начала до конца и ничего подозрительного не заметив, Буянов приказал уже поворачивать обратно. Но тут все трое увидели семь всадников, ехавших им навстречу. На обдумывание ситуации у Буянова ушло всего несколько мгновений. Сомнений быть не могло — перед ними явно были повстанцы.

— Вперёд! — скомандовал он и первым помчался на противника.

Семеро антоновцев, также заметившие красных, на какое-то время остановились, вероятно, тоже раздумывая, что делать. Но затем у них сработал инстинкт самозащиты: увидев мчавшихся на них конников, пусть их было всего трое, они повернули назад. Этого только и надо было Буянову.

— Гони их, гони их прямо на наших! — кричал он своим в радостном порыве.

Однако, выехав на конец села, антоновцы вовремя заметили засевших там красноармейцев и резко свернули в сторону.

— Огонь! — скомандовал командир отряда пехоты.

Раздался залп из винтовок и трое партизан упали с коней на землю. Но остальным удалось скрыться за косогором. Поняв, что они уйдут, почуявший азарт преследования Буянов помчался им наперерез. Разведчики устремились за своим командиром. Пехота прекратила стрельбу, боясь попасть в своих. Оглянувшись несколько раз, антоновцы поняли, что им не уйти от погони и решили действовать хитростью: пан или пропал. Они остановились и подняли руки вверх. Буянов обрадовался, что удалось разобраться с антоновцами, вложил шашку в ножны и осадил коня. Не спеша он приближался к ним, довольно улыбаясь. И тут раздался выстрел — Буянов был сражён наповал. Тут же, пришпорив коней, повстанцы бросились в село. Но им навстречу помчался десяток конных разведчиков, желавших отомстить за гибель своего командира. Произошла схватка, в ходе которой трое повстанцев и один разведчик были убиты. Из семи антоновцев удалось уйти только одному.

Когда разведчики вернулись к лежавшему на земле Буянову, тот, окинув склонившихся над ним бойцов остывающим взглядом своих серых глаз, произнёс:

— Ребята, не выдай!.. Да здравствует революция!..

Судорога прошла по всему его телу. Через несколько секунд он умер.

Оставшийся в живых партизан добрался до штаба своего командира Васьки-Карася и сообщил ему о происшедшем.

— Наглеет краснота! — сквозь зубы процедил Карась. — Ничего, мы ещё своё возьмём!

14 июня разведчики из села Пады донесли Ивану Панкратову, что Карась приехал туда со своим отрядом и готовится зарубить тридцать семей красноармейцев и советских служащих. Панкратов тут же послал вестового на пороховой завод просить подкрепления. В 2 часа ночи 15 июня в село Кузьмина-Гать, где обосновался Панкратов, прибыла рота численностью в 75 человек, которую Панкратов присоединил к своему отряду из десяти чекистов. После этого он, взяв с собой двух человек, лично отправился на разведку. В Пады. Ехать нужно было через лес. Углубившись в чащу, разведчики пришпорили коней. Но было тихо и спокойно. Только полная луна изредка пробивалась своим серебром сквозь густые кроны деревьев.

Дорогой один из товарищей-разведчиков, Фёдор Штыркин, сообщил, что им на помощь послана была не одна, а две роты. Вторая, у неё кавалеристов больше, другой дорогой пройдёт, наверное, прямо на Пады.

— Это хорошо. Спокойнее.

Подъехав к краю леса, Панкратов оставил третьего разведчика дозорным и связным между ним и идущей ротой, а сам со Штыркиным, через луг, направился к мельнице Серова, стоявшей на самом краю Падов. Однако, не доехав до мельницы нескольких сот метров, они увидели, что село занято чьей-то кавалерией.

— Это не ваша кавалерия? — спросил Панкратов у Штыркина, вглядываясь вдаль.

— Чёрт её знает! — пожал плечами Штыркин. — Как будто бы наша...

В это время у мельницы появились два кавалериста. У ворот их встречал сам Серов с ещё двумя мужиками.

— Хозяин, что за кавалеристы находятся в Падах? — на свой страх и риск крикнул Панкратов.

Но Серов промолчал. Зато один из кавалеристов повернул голову в сторону разведчиков и крикнул своему товарищу:

— Это наши или красноармейцы?

— Чёрт, своих не узнаешь? — ответил второй. — Сам подумай, зачем к тебе поедут два красных дурака на наших пятьсот человек. Это наша разведка возвращается.

И только тут до Панкратова со Штыркиным дошло, что они угодили в самое логово антоновцев. Штыркин быстро повернул коня назад, панкратовский конь также сам повернул вслед за первым. И они понеслись бешеной скачкой, перепрыгивая невысокие кустики и сигая через немалые ложбины. Поняли свою оплошность и партизаны. Мгновенно вскинули свои карабины и выстрелили вослед. Затем один из них, на белом холёном коне, прижавшись к самой холке, помчался вдогонку и почти совсем уже догнал беглецов. Затем спешился, взял на мушку сначала одного, затем другого и в каждого выстрелил по три раза. Пули просвистели у самой головы красных разведчиков, но, к счастью для них, никого не задев. Партизан не стал больше гнаться за ними — откуда он мог знать, есть там засада или нет. Влетев в лес, Панкратов со Штыркиным на ходу выкрикнули оставленному здесь третьему своему товарищу:

— Немедленно на коня и за нами!

До того, в общем-то, не сразу дошёл смысл этого окрика, тем не менее, он вскочил на своего коня и подался за остальными. В результате этой бешеной скачки у Панкратова из-за пояса выскочил наган. Пришлось остановиться и вернуться назад. В поисках нагана Панкратов обнаружил на песке много свежих следов от копыт в направлении на Пады, только левее той дороги, по которой скакали они (здесь дорога раздваивалась). Вероятно, это была та самая вторая рота, шедшая им на помощь. Панкратов, вновь засунув наган за пояс, вскочил в седло и произнёс:

— Здесь много свежих следов конских ног. Необходимо немедленно вернуться к Падам по другой дороге, чтобы наши не нарвались на бандитов так же, как нарвались мы.

С ним спорить не стали и все трое молча повернули коней. Они скакали по следам и на опушке леса, наконец, догнали своих. Рота беспечно отдыхала, не чуя никакой опасности.

— Где командир роты? — на ходу спросил Панкратов.

Один из красноармейцев указал рукой в сторону широкого старого дуба, под развесистой кроной которого обустраивалось несколько человек.

— Вы командир? — спешился Панкратов, обратившись к военному в офицерской портупее, со звездой и двумя квадратами фиолетового цвета на рукавах.

— Да, а вы кто? — насторожился тот.

— Я уполномоченный Тамбовской губернской чрезвычайной комиссии Панкратов. Вы прибыли в моё распоряжение. Приказываю немедленно привести роту в боевой порядок. В селе Пады находится крупная банда Васьки-Карася и с минуты на минуту она может оказаться здесь.

— Рота, подъём! — скомандовал ротный.

Они успели рассредоточиться как раз вовремя. Через некоторое время послышались выстрелы со стороны Падов. Ротный переглянулся с Панкратовым.

— Вероятно, вторая рота, идя другой дорогой, столкнулась с бандитами, — предположил ротный.

Панкратов, чуть подумав, согласно кивнул:

— Будем наступать на Пады.

— Рота, шаго-ом марш! — скомандовал ротный.

Осторожно передвигаясь, рота дошла до ручья и остановилась. И тут раздались залпы сзади, из леса. Пока разворачивались и принимали боевой порядок, по ним начали стрелять спереди.

— Нас окружили! — выкрикнул кто-то из бойцов.

— Прекратить панику! — жёстко и решительно произнёс ротный.

Они действительно оказались в окружении. Это ударил из Липовиц отряд Ивана "Папка", численностью в 160 человек. Дело усугублялось ещё тем, что их кони не приучены были залегать и начали беситься от каждой, близко пролетавшей пули. Пришлось в спешном порядке спешиваться, надевать повод на руку и залегать по берегу ручья, одновременно отстреливаясь. Некоторые молодые бойцы, скрывшись с головой под берег, пускали пули в небеса. Пришлось их успокаивать и приободрять. Но тут антоновцы пошли в атаку с криками и посвистами.

— Бей комуньков! Долой красную заразу!

— Товарищи, усильте огонь и стреляйте правильней! — командовал ротный, перекрикивая атакующих. — Наше спасение зависит от меткости!

Огонь со стороны красноармейцев участился и эту атаку они отбили.

— Рота, вперёд! — не желая давать антоновцам передышки, скомандовал комроты.

Рота встала и пошла, не заметив, что пулемёт завяз в болоте. Впрочем, и кавалеристам приходилось несладко — лошади практически везде вязли по самые уши. А дорога шла мимо засевших в лесу антоновцев. Спасало красноармейцев только разделявшее их болото. Панкратов оглянулся и понял, что нужно пулемётчикам помочь.

— Товарищи, вынесут ли вас лошади вслед за моей?

— Должны! — ответили те.

Панкратов пришпорил своего коня, пулемётчики своих и, под градом пуль, они влетели в лес, где остановилась, дожидаясь их, рота. Затем командир разбил свою роту на несколько групп, одну из которых возглавил Панкратов, и красноармейцы пошли в атаку. Партизаны дрогнули и бросились врассыпную, оставляя в лесу подушки, служившие им вместо седел.

Одновременно вторая рота дралась в Падах с отрядом в триста человек под командой Карася. В общем и целом бой длился три с половиной часа. Воспользовавшись численным превосходством, красноармейцы заставили партизан бежать. 16 июня были заняты Пады, но антоновцев там уже не было. По-свойски разобравшись с имуществом, принадлежавшем семьям партизан, Панкратов попрощался с кавалеристами и вернулся в Кузьмину-Гать.

20 июня в Большую Липовицу прибыла бригада Дмитриенко. Он сразу стал устанавливать советскую власть известными методами. Велел Панкратову собрать на сход всех липовчан. Когда же все собрались, жёстко потребовал:

— Мне нужны списки бандитов, их семей, их шпионов и их укрывателей!

— Товарищ комбриг, — подошёл к Дмитриенко Панкратов, — такие списки у меня уже имеются. Могу вам их предоставить.

— Если у вас имеются, то у меня не имеются, а потому прошу в мои дела не вмешиваться, — сурово глянул на чекиста комбриг.

Панкратов удивлённо пожал плечами и отошёл в сторону. Дмитриенко подождал ещё несколько минут и, увидев, что крестьяне не очень-то торопятся выполнять его приказ, повернулся к своим помощникам:

— Взять по счёту из каждых десяти человек одного заложника и отвести их в амбар!

Затем снова обратился к селянам:

— Даю вам три четверти часа на составление списков и если у меня к этому времени списков не будет, все заложники будут расстреляны.

Эти слова потонули в гуле и роптании селян — заложников ведь оказалось ни много, ни мало 156 человек.

— Вот те, бабка, и власть совецка! — крякнул один из мужиков, посмотрев на стоявшую рядом жену.

Но делать ничего не оставалось. Крестьяне расселись в кружки и начали писать. Некоторые позвали Панкратова с просьбой помочь им. Списки были составлены вовремя.

— Очень хорошо! — произнёс Дмитриенко. — Но ещё лучше будет, ежели вы, граждане крестьяне, и сами примете горячее участие в деле поимки бандитов. А заложники пока останутся в амбаре.

Делать нечего, мужики стали уговаривать своих соседей и родственников, ушедших было в леса, вернуться и по-хорошему сдаваться красным.

— Амнестию обещали. Расстреливать, то ись, не будут, — аргументировали они.

Партизаны потихоньку и, в основном, ночами стали выходить из лесу и сдаваться властям.

102

Несмотря на всю жестокость, а возможно, благодаря ей, крестьянская война на Тамбовщине и в Воронежской губернии не утихала. В ряды Народной армии Антонова все прибывали и прибывали новые люди. К концу мая под началом у Антонова всё ещё было порядка 27 тысяч повстанцев. Усилия Тухачевского и Антонова-Овсеенко подавить восстание пока особых успехов не приносили. Крестьяне озлобились. Губернским коммунистам приходилось не сладко. В ответ на репрессии против крестьян, последние резали и убивали коммунистов. Коса нашла на камень.

Антонов-Овсеенко понял, что если так пойдёт и дальше, задание партии в месячный срок покончить с антоновщиной он не выполнит. Под угрозой окажется вся его дальнейшая карьера. Он приехал на авто к поезду Тухачевского, вошёл в его купе-штаб, и они долго, мучительно совещались, советовались друг с другом, как им быть, какие меры предпринять. Тухачевский сослался на свой опыт подавления Кроштадтского мятежа. Результатом этого совещания явился приказ, подписанный обоими 12 июня 1921 года, где объяснялось, как проводить "зачистку сел от бандитов":

"... По прибытии на место волость оцепляется, берутся 60-100 наиболее видных лиц в качестве заложников. Собирается полный волостной сход. Жителям даётся два часа на выдачу бандитов и оружия, а также бандитских семей. Если население бандитов и оружия не указало, взятые заложники на глазах у населения расстреливаются. После чего берутся новые заложники и собравшимся на сход вторично предлагается выдать бандитов и оружие..."

В тот же день Михаил Тухачевский подписал оперативно-секретный Приказ №0116, каковой он призывал подписать ещё в Кронштадте, но тогда этого приказа испугались и не рискнули выполнять: подавляя матросский мятеж, Тухачевский приказал обстрелять два мятежных линкора газовыми снарядами. Тогда, повторюсь, этого не сделали. Но здесь, в Тамбове, и сейчас командующий не собирался отступать от своей задумки, поэтому в приказе и появились следующие строки:

"Остатки разбитых банд и отдельные бандиты, сбежавшие из деревень, где восстановлена Советская власть, собираются в лесах и оттуда производят набеги на мирных жителей.

Для немедленной очистки лесов ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами, точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая всё, что в нём пряталось.

2. Инспектору артиллерии немедленно подать на места потребное количество баллонов с ядовитыми газами и нужных специалистов.

3. Начальникам боевых участков настойчиво и энергично выполнять настоящий приказ.

4. О принятых мерах донести".

Но ведь, хочется верить, что и сам Тухачевский знал, что "пряталось" в лесу много чего живого — птицы, звери, земноводные. Люди (между прочим, свои же, русские люди) ведь там, в лесу, пришлые: сегодня пришли, завтра уйдут. Но это не волновало припёртого к стенке красного командира. Ему нужно было выполнить приказ Москвы. Причём, выполнить ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ. В качестве ядовитого газа применяли хлор марки Е 56, разъедающий всё, к чему он прикасался.

Если в Кронштадте у Тухачевского всё-таки не хватало полномочий, чтобы применить газ, то здесь, в Тамбове, у него таких полномочий, выданных лично Председателем Совета Народных комиссаров Лениным, было с лихвой. И вот уже 20 июня из Москвы в адрес Тухачевского полетела срочная телеграмма:

"Главком приказал срочно выслать в распоряжение Тамбовского губернского командования 5 химических команд с соответствующим количеством баллонов с газами для обслуживания боевых участков.

1-й помощник начальника Штаба РККА Шапошников".

Инспектор Артиллерии Республики Шейдеман в тот же день телеграфировал начальнику штаба Орловского военного округа: "Ввиду возможного получения боевого задания химическую роту, находящуюся в лагерях Орловского округа, надлежит срочно доукомплектовать личным составом. По укомплектовании приступить к интенсивному ведению занятий".

И пошло-поехало по всем инстанциям вниз.

24 июня инспектор артиллерии Тамбовской армии С. Касинов в рапорте командующему войсками Тамбовской губернии Тухачевскому докладывал: "Относительно применения газов в Москве я выяснил следующее: наряд на 2000 химических снарядов дан и на этих днях они должны прибыть в Тамбов. Распределение по участкам: 1-му, 2-му, 3-му, 4-му и 5-му по 200, 6-му — 100. Инструкцию для применения представляю на Ваше рассмотрение, после чего разошлю её начальникам артиллерии участков".

Ознакомившись с инструкцией лично, Тухачевский дал добро на рассылку её боевым частям. Вследствие этого, тот же Касинов 28 июня издал приказ войскам 6-го боевого участка Тамбовской губернии, штаб которого находился в селе Инжавино:

"Для сведения и руководства объявляю краткие указания о применении химических снарядов.

1. Химические снаряды применяются в тех случаях, когда газобаллонный выпуск невозможен по метеорологическим или топографическим условиям, например: при полном отсутствии или слабом ветре и если противник засел в лесах в местах, труднодоступных для газов.

2. Химические снаряды разделяются на 2 типа: удушающие и отравляющие.

3. Быстродействующие снаряды употребляются для немедленного воздействия на противника, испаряются через 5 минут.

Медленно действующие употребляются для создания непроходимой зоны, для устранения возможности отступления противника, испаряются через 15 минут.

4. Для действительной стрельбы необходим твёрдый грунт, так как снаряды, попадая в мягкую почву, не разрываются и никакого действия не производят. Местность для применения лучше закрытая, поросшая негустым лесом. При сильном ветре, а также в жаркую погоду стрельба становится недействительной.

5. Стрельбу желательно вести ночью. Одиночных выстрелов делать не стоит, т.к. не создаётся газовой атмосферы.

6. Стрельба должна вестись настойчиво и большим количеством снарядов (всей батареей). Общая скорость стрельбы не менее трёх выстрелов в минуту на орудие. Сфера действия снаряда 20-25 квадратных шагов. Стрельбу нельзя вести при частом дожде и в случае, если до противника не более 300-400 шагов и ветер в нашу сторону.

7. Весь личный состав батарей должен быть снабжён противогазами".

И, напоследок, хочется привести Донесение командира батареи Белгородских артиллерийских курсов начальнику артиллерии 6-го боевого участка от 3 августа 1921 года:

"По получении боевого задания батарея в 8-00 2 августа выступила из с. Инжавино в с. Карай-Салтыково, из которого после большого привала в 14-00 выступила на с. Кипец. Заняв позицию в 16-00, батарея открыла огонь по острову, что на озере в 1,5 вёрстах северо-западнее с. Кипец. Выпущено 65 шрапнелей, 49 гранат и 59 химических снарядов. После выполнения задачи батарея в 20-00 возвратилась в Инжавино".

103

Волки ночью выли на луну. До жути, до дрожи человеческого тела. В эти минуты ни один, даже самый бесстрашный охотник не решился бы войти в лес. А лес на Тамбовщине знатный, такой же, как и её метровой толщины чернозём. Здесь растут не только знаменитые, многократно воспетые поэтами российские деревья-символы: дубы, берёзы, тополи, липы, ели, сосны, клёны, — но и, несколько странные для средней полосы России, пихта, лиственница, амурский бархат, дуб красный, ясень зелёный... Помимо знаменитых тамбовских волков, в здешних лесах запросто можно встретить кабана, лося, косулю, бобра, выдру, норку и выхухоль, чей мех ещё в начале ХХ века почитался одним из самых дорогих на Руси, а в тамбовском небе парят орлан-белохвост и скопа, змееяд и дрофа, беркут и стрепет, соколы сапсан и балобан.

Становище партизан-антоновцев мирно спало. Только часовые, периодически сменяя друг друга, ходили вокруг лагеря, держа на изготовке винтовки, с гранатами за поясом и охотничьими ножами в чехлах. Таких лагерей по тамбовским лесам было несколько. Этот считался наиболее крупным. Несколько десятков землянок, деревянных, сделанных на совесть, срубов, словом, целый партизанский городок. С пушками и пулемётами. С двух сторон подступы охранялись болотом, с двух других — многочисленные засеки, ловушки и капканы. Да и забор крепкий, из стволов молодых деревьев. Чужой здесь не пройдёт. Да и не чужому не каждому суждено без провожатого. Это понимал Тухачевский, потому и не совался в леса. Потому и приказал травить леса газом.

Лизавета, находившаяся здесь по приказу Антонова, проснулась от жуткого воя. Затем вдруг всё стихло и в лесу воцарилась мёртвая тишина. Лиза открыла глаза, несколько минут ещё лежала, пытаясь уловить хоть какой-то шум. Но даже открытое настежь окно не пропускало ничего. Она встала, надела через голову на белую ночную сорочку синюю юбку, вышла в соседнюю горницу. Там спал на кровати в одежде, сняв лишь сапоги, Зоев, комендант всего лагеря. Именно под его начало и отправил Антонов Лизу. Рот Зоева был чуть приоткрыт и он то ли похрапывал, то ли посапывал, раскинув руки.

Лизавета подошла к нему, присела на самый край кровати и стала его расталкивать.

— Зоев! Зоев, проснись!

Но тот лишь закрыл рот, сглотнув слюну, и повернулся к Лизавете спиной, продолжая спать.

— Да проснись же ты, Зоев! Или не слышишь ничего?

Она хлопала его по плечам, по спине, пока тот, наконец, не проснулся и не вскочил испуганно. Онповодил сонными, полуоткрывшимися глазами по комнате, пока не увидел перед собой Лизавету, уже поднявшуюся и вытащившую из кобуры наган.

— Слава богу, проснулся. Я уж из нагана хотела тебя будить.

— Лизавета? Ты чего?

— Спать ты дока, Зоев.

— Прости, две ночи не спал. А сейчас никак очухаться не могу, — Зоев спустил ноги на пол, позёвывая и похлопывая себя по щекам, разгоняя сон. — Случилось что?

— Кажись, случилось.

— Кажись, или случилось? — встревожился Зоев, натягивая на ноги сапоги. — Часовые перерезаны?

— Да нет, — Лизавета положила наган назад в кобуру и Зоев застегнув ремень, начал крепить к нему и кобуру. — Ты прислушайся.

Она замолчала, поводя вокруг головы пальцем и глядя на Зоева.

— Ничего не слышу, — покачал головой Зоев.

— Вот и я ничего не слышу, — кивнула Лизавета. — Но мы с тобой в лесу живём. Здесь птицы, зверье разное. Почему все молчат?

Теперь уже Зоев проснулся окончательно. И встревожился не на шутку.

— Подымай людей! Неспроста всё это! Дозор вперёд и гонцов в Главоперштаб немедленно!

Зоев выскочил в переднюю и отдавал приказы вестовому. Тот выскочил из избы, подбежал к привязанному к толстой ветке дуба рельсу и начал колотить в него, что есть мочи. Лагерь тут же проснулся. Через пару минут гонец вскочил в седло и помчался в Каменку к Антонову. Но ни он, ни другие обитатели лагеря не знали, что жить им оставалось считанные минуты.

Облако хлора уже покрыло лес вокруг на несколько вёрст. Задохнувшиеся от газа птицы падали прямо под ноги людям. Наконец, необычный запах достиг и самого лагеря. У многих началось головокружение и рвота. Никто не понимал, что происходит. Ни одного врага не было вокруг, но силы отряда таяли на глазах. Больше везло тем, кто находился в землянках. До них газ почти не доходил, но многие, после рельсового гонга уже выскочили наружу. Через какое-то время началась паника.

— Зоев, что это? — кричала Лизавета, кашляя до выворачивания нутра.

— Я не понимаю, — качал головой Зоев, держа в руках наган. — Уходить надо. Всем уходить надо! — закричал он во весь голос. — Разбегайтесь в разные стороны! Бабы, детей прячьте!

— Так куды ж их, Матвей, спрячешь, — прикрывая семилетнюю девочку своим телом, завопила одна из баб.

Газ сделал своё дело. Постепенно накрыл весь лес и всё, что было в нём живое, просто задохнулось. Погибли, разумеется, и Зоев с Лизаветой.

Александру Антонову сообщили о том, что Тухачевский отдал приказ травить его армию газом. Он только сжал кулаки в бессильной злобе и заскрежетал зубами.

— Если встречусь с ним где-нибудь, убью, не задумываясь!

— Людей травить газом? Свой же народ! Такого я ещё не слыхал, — заморгал воспалёнными от хронического недосыпания глазами Пётр Токмаков.

104

К двадцатым числам июня 1921 года от мощной партизанской армии Александра Антонова практически ничего не осталось. Да и те отряды, что ещё оставались верными крестьянскому вождю, по большей части оказывались сильно деморализованными. Добрая половина командиров была перебита, многие арестованы, третьи стали приходить к властям с повинной сами. Бывали случаи, даже когда отец сам приводил своего сына к командирам красных частей (принимайте, мол, очередного бандита) и просил наказать его построже. Отец, таким образом, сразу убивал двух зайцев: и сына своего спасал от возможной гибели либо в бою, либо в тюремных застенках, и сам как бы заявлял о своей лояльности к советской власти.

Но не все решались являться с повинной, зная не понаслышке о крутом нраве новых хозяев России. Кто-то замуровывался в глухой землянке и дышал через тростниковую трубочку, кто-то пытался отсидеться в многочисленных болотах, кто-то по-прежнему легче и спокойнее чувствовал себя в лесах.

В деревне Муравьёвке Ивановской волости Тамбовского уезда комсомольцы задержали сельского учителя А.Г. Богомолова и Остроуховского священника Валерия Серебрякова, до недавних пор служивших в штабе Народной армии. В это же время, в Каменском районе задержан член уездного комитета партии социалистов-революционеров, секретарь антоновского трибунала П.А. Акимов.

В селе Хитрово Тамбовского уезда по наводке одной из женщин чекистами был произведён обыск в местной церкви. Церковный причт заверял, что в церкви ничего нет. Но женщина клялась, что попы врут. В результате же обыска действительно было обнаружено немало интересного: под алтарём полевой телефонный аппарат, в отдушине печки — бархатное красное знамя с нашитой надписью: "В борьбе обретёшь ты право своё. Центральный комитет партии с.-р.-интернационалистов — Союзу Трудового Крестьянства, тамбовским борцам за свободу", а также эсеровская литература, несколько номеров эсеровской же газеты "Знамя труда", листовки к трудовому крестьянству, резолюция Кронштадтского Повстанческого комитета, брошюры "Долой Чрезвычайки", копировальная бумага с оттисками печатанного на машинке протокола губернского съезда социалистов-революционеров с представителем ЦК левых эсеров, СТК и партизанской армии. Священнослужитель был немедленно арестован и препровождён в тамбовскую Чека.

Но в последнем случае интересен один факт: губернский съезд левых социалистов-революционеров, состоявшийся в Тамбове в конце июня, был организован не кем иным, как Евдокимом Муравьёвым, ради этого перебравшимся сюда из Воронежа. И проведён он по плану ВЧК, решившей, что пора, наконец, заканчивать с антоновщиной и попытаться вытащить в Москву самого Антонова и всех его ближайших сподвижников. То есть, чекисты на местах не всегда знали о планах своего губернского начальства. Поэтому и данный протокол съезда был причислен ими к компромату на священников.

Таким образом, Дзержинский дал понять тамбовским и воронежским чекистам, что пришло время ему лично пообщаться с Антоновым. А поскольку Донской всё никак не появлялся у Муравьёва, пришлось самому Муравьёву выходить на связь с представителями Александра Антонова.

Поэтому в доме присяжного поверенного адвоката Фёдорова, назвав пароль, появился "член ЦК партии левых эсеров" Петрович с чрезвычайными полномочиями установить контакт с руководством крестьянского восстания и лично с Александром Степановичем Антоновым. Разумеется, роль Петровича исполнял Муравьёв. Конспирация и рекомендации были настолько великолепны, что даже многоопытный подпольщик Фёдоров ничего не заподозрил. К тому же, Фёдорову о Петровиче в своё время докладывал Донской.

Интересно было наблюдать момент встречи Фёдорова с Муравьёвым: первый, выхоленный интеллигент с аккуратно подстриженной бородкой, в хорошо отглаженном чесучовом костюме, напоминал по своему виду дореволюционного барина; второй, как уже отмечалось, был вылитый народник. Тем не менее общий язык они нашли практически сразу. И Фёдоров-Горский не стал таиться перед Муравьёвым-Петровичем, в первой же беседе заявив о своей ненависти к большевикам и советской власти.

— Знаете ли вы, товарищ Горский, что за границей ведутся переговоры между социалистами и кадетами о том, чтобы создать единый антибольшевистский центр в эмиграции?

— Если это так на самом деле, то вы пролили настоящий бальзам на мою душу, голубчик, — Фёдоров засиял от восторга и слегка тронул собеседника за рукав, что должно было означать высокий элемент доверия к нему. — Скажу вам по секрету, что в недавние времена я был не последним деятелем кадетской партии. И рад, что хотя бы сейчас, после большевистского переворота наши две партии нашли общий язык ради общей борьбы.

Муравьёв, естественно, от чекистов знал, о кадетском прошлом Фёдорова-Горского, но не ожидал, что тот сам раскроется перед ним в первой же встрече. Значит, в чека не ошиблись, и с помощью этого человека Муравьёв должен попасть к антоновцам. А поняв это, Муравьёв решил сразу брать быка за рога.

— Это всё, конечно, хорошо. Но все эти заграничные переговоры и объединения абсолютно ни к чему не приведут, если мы здесь, в России, не начнём объединяться. Видите ли, товарищ Горский, членам ЦК нашей партии не нравится то, что антоновцы имеют тенденцию вариться в собственном соку и не хотят налаживать связь с Москвой. Связь с вами, товарищ Горский, это счастливое исключение. При вашем авторитете в Москве, где теперь также наблюдается тяга к объединению всех антибольшевистских организаций, можно добиться многого. И ЦК мне рекомендовало пригласить вас в Москву.

Эти слова польстили Горскому-Фёдорову, как и всякий политик, не чуждому тщеславия. Он понял, к чему его подводил Петрович. И переправил Муравьёва на один из лесных хуторов, вёрстах в двадцати от Кирсанова. Муравьёв взял с собой помощника, чекиста Чеслава Тузинкевича, который должен был выполнять роль связного между ним и чекистами. Вдвоём они прибыли на хутор довольно удачно: там как раз проходило совещание штаба Народной армии, проводил которое Донской. Тот, увидев своего воронежского друга, необычайно этому обрадовался.

— Товарищ Петрович! Как я рад! — Донской стал обниматься, целоваться и пожимать руку Муравьёву. — Как хорошо, что вы прибыли к нам. Я, к сожалению, так и не смог к вам выбраться, как обещал. Задержали непредвиденные обстоятельства. Вот он, тот самый большой друг, — закричал Донской, повернувшись к своим, — председатель Воронежского комитета эсеров, о котором я вам говорил!

— Поднимай выше! — спокойно ответил Муравьёв. — Я теперь и член Центрального комитета.

— Да ты что? Когда же тебя выбрали?

— А помнишь, члены ЦК, приезжавшие в Воронеж, говорили о предстоящем всероссийском съезде? Ну так вот, съезд уже состоялся. Там меня и избрали.

Муравьёв облегчённо вздохнул. Пока всё шло хорошо. И Тузинкевича, которого Муравьёв представил антоновцам как Андреева, также усадили за стол президиума.

— Ну что ж, товарищи, наступил решающий момент, — Муравьёв решил сразу брать быка за рога. — В Москве готовится съезд всех антибольшевистских сил России. И, разумеется, тамбовские товарищи будут в числе наиболее уважаемых делегатов. Однако меня в Москве просили заранее прислать для подготовки съезда кого-нибудь из руководителей партизанского движения Тамбовщины. И мне кажется, что вы, Николай Яковлевич, как нельзя лучше подходите для этих целей. Поэтому, как только мы здесь управимся, я бы хотел, чтобы вы незамедлительно отправились в Москву. Все пароли и явки, соответственно, я вам сообщу.

Донской переглянулся с присутствовавшим здесь Ишиным. С одной стороны, рискованно было покидать родные места. Но, с другой стороны, в Москве возможно наладить какие-то связи и установить непосредственные контакты с нужными людьми. Поэтому и согласился.

— Но сейчас, самое главное, я бы хотел всё-таки повидаться с Александром Степановичем. По всем вопросам, касающимся борьбы с большевиками, ЦК поручил мне переговорить лично с Антоновым, — подчеркнул Муравьёв.

— Увы, это невозможно, — развёл руками Донской.

— Это почему же? — заподозрил что-то неладное Муравьёв.

— Антонова нет. Он в Саратовской губернии наводит порядки, — улыбнулся Донской.

— Очень жаль, — искренне покачал головой Муравьёв. — А я так с нетерпением ожидал нашей с ним встречи.

— Ничего, чем дольше ждёшь, тем желаннее встреча, — произнёс Ишин.

— Действительно, ничего не поделаешь. Придётся подождать, — сокрушённо, но решительно сказал Муравьёв. — Впрочем, у нас с вами пока работы хватит и без Антонова.

Но он понимал, что, в таком случае, ему самому придётся задержаться у антоновцев. А это значит, лишний риск. К тому же, он вдруг заметил на себе косой взгляд Ивана Ишина. Неужели что-то заподозрил?

Дзержинский решил, что достаточно играть с Горским-Фёдоровым в кошки-мышки. Пора его брать. А заодно с ним и одного из руководителей антоновщины — Донского-Герасева. И Муравьёву была дана команда отправить их в Москву под любым благовидным предлогом.

Их арестовали (порознь, конечно) едва они переступили порог якобы конспиративной квартиры антибольшевистской организации. И если с Донским всё было более-менее для чекистов ясно (начальник антоновской контрразведки не стал слишком долго упираться и заговорил почти сразу, надеясь на благосклонность чекистов к нему за то, что решил сотрудничать со следствием), то с Фёдоровым им пришлось поработать. Первое время он либо молчал, либо упорно всё отрицал. Даже факты, предъявленные ему, не могли поколебать его. Пришлось прибегнуть к последнему аргументу: в Воронеже арестовали его жену, которая, под пытками, и показала, что её муж никакой не эсер Горский, а действительно кадет Фёдоров, ярый антикоммунист и враг советской власти. Отпираться дальше было бесполезно. Фёдоров выругался, сознался и, в дальнейшем, начал давать показания о деятельности антибольшевистского подполья, направляемого из-за рубежа эмигрировавшими лидерами партии.

105

Но дальше у Муравьёва работа была более сложная: заставить поехать в Москву самого Антонова, или, если это уж никак невозможно, то ближайших его соратников. Вот в этом направлении он и начал действовать. Его возили по всем районам, где антоновцы установили свою власть. Знакомили с местными командирами, показывали свои силы. Сначала Муравьёва сопровождал Василий Матюхин, начальник антоновской милиции, младший из братьев, затем Матюхина сменил Ишин. Вот этого как раз больше всего и боялся Муравьёв. С первой же встречи, на том самом хуторе, Ишин признал в Муравьёве-Петровиче члена ЦК, имеющим право на руководство партизанским движением, был с ним вежлив и внимателен, однако не единожды пытался поставить гостя в такое положение, при котором человек может смутиться, если он является не тем, за кого себя выдаёт. Муравьёв от этого так издёргался, что боялся сорваться в самый неподходящий момент.

Так, во время одной из поездок, Муравьёву пришлось заночевать с Ишиным в одной крестьянской избе. Утром проснулись, а Ишин смотрит на Муравьёва и ухмыляется:

— А вы, оказывается, во сне гутарите...

Муравьёв едва заметно вздрогнул, но, к счастью, в тёмном углу избы Ишин этого не заметил, а Муравьёв быстро взял себя в руки:

— Мешал спать?

— Да не так уж чтобы...

— Ну, тогда всё в порядке.

Кажется, на сей раз пронесло. Но с тех пор Муравьёв, если приходилось ночевать с кем-то из антоновцев, старался просто не смыкать глаз. И от этого ещё больше нервы расшатывались.

В другой раз Ишин во время ужина начал неторопливо, не упуская подробностей, рассказывать, каким образом антоновцы пытают взятых в плен красноармейцев. Не отрывая взгляда от лица "члена эсеровского ЦК", он говорил о том, что на днях участвовал в особенно интересном деле.

— Наши-то удальцы пилили красноармейцу шею пилой. Кричал он, ох, кричал, мать честная, — не без удовольствия рассказывал Ишин. — И то сказать: пила была тупая да ржавая, ею нешто сразу перепилишь. Да и шея — не дерево, пилить неудобно.

Тем не менее, на лице у Муравьёва не дрогнул ни один мускул. Увидев это, председатель губкома СТК сразу замолчал.

Муравьёв-Петрович продолжал ездить по сёлам и деревням. В одном из сел попали как раз на митинг. Пришлось выступить и Муравьёву по личной просьбе Ишина. Но не успел он разговориться, как вдруг прозвучал удар церковного колокола — знак тревоги для антоновцев. Участников сходки как ветром сдуло.

— Красные! — крикнул кто-то из антоновцев.

Ишин побежал, увлекая за собой Муравьёва. За ними побежала охрана. Конский топот всё приближался.

Антоновцы огородами пробрались в противоположный конец села и вбежали в убогую избёнку. Не обращая никакого внимания на хозяйку, прижавшуюся к стене, один из партизан мигом бросился к печке, стал на колени и начал выгребать из-под печи мусор. В образовавшееся отверстие полез сначала Ишин, затем Муравьёв, а за ним уже все остальные. Под печью оказался глубоко вырытый тайник, в котором запросто могло разместиться до десяти человек. Последний из антоновцев завалил за собой отверстие хламом.

Долгое время антоновцы сидели в полной темноте, молча, вдыхая запах плесени и мышей. Наверху слышны были топот сапог красноармейцев и их разговоры.

— Туточки воны, десь у сэли. Конэй побросалы, та поховалыся.

По украинскому говору было ясно, что в селе появились котовцы. Они обыскали практически все дома, где жили мало-мальски зажиточные крестьяне. И невдомёк им было заглянуть в эту убогую хижину, где жила одна забытая всеми старушка. Впрочем, именно на это и делали ставку антоновцы, когда рыли в её доме укрытие.

Впрочем, не меньше антоновцев не желал быть обнаруженным в данном случае и сам Муравьёв: ведь в случае их поимки, красноармейцы не будут разбираться, кто есть кто. А о том, что Тухачевский приказал не брать пленных, а расстреливать всех подряд, Муравьёв прекрасно знал. Не найдя никого, котовцы покинули село.

Муравьёв решил, что пора уже приступать к самому главному: попытаться вывезти в Москву хоть кого-то из руководителей антоновщины. Он попросил собраться весь штаб Народной армии и там огласил новость, якобы привезённую им из Москвы, из ЦК партии левых эсеров:

— Товарищи, на конец июня в Москве намечен съезд антибольшевистских сил. Члены нашего ЦК крайне заинтересованы в том, чтобы тамбовские товарищи были на этом съезде широко представлены. Но чтобы соблюсти демократические принципы, нам нужно провести губернский съезд СТК, на котором и избрать делегатов на московский съезд. ЦК партии делегировал мне полномочия по подготовке и проведению губернского съезда, но вы же понимаете, что без вашей помощи мне провести его не удастся.

— Так какие проблемы у вас, товарищ Петрович? — председатель тамбовского губернского СТК Иван Ишин посмотрел в лицо Муравьёву. — Съезд мы организуем живо и без всяких проволочек. И место подберём, чтоб никакая чека не подобралась. Дату только назовите.

— Дату? Дата должна быть как можно ближе к дате проведения московского съезда.

— Стало быть, в двадцатых числах сего месяца? — уточнил Ишин.

— Стало быть так, — подтвердил Муравьёв-Петрович.

Действительно, собрать губернский съезд Союза трудового крестьянства для председателя СТК Ишина труда не составило. 27 июня 1921 года на опушке леса недалеко от села Хитрово собралась внушительная группа людей, где были широко представлены практически все полки и летучие отряды Народной армии Александра Антонова. Не было только самого главнокомандующего. Но он залечивал тяжёлые раны, полученные им в Саратовской губернии, когда вырвался из окружения. Его верный оруженосец и брат Дмитрий, разумеется, находился рядом с ним. Его познания в аптекарском деле, конечно же, помогали в лечении. Антонов был весьма хитёр и очень осторожен. Почти никому не доверял даже из своего ближайшего окружения. А тем, кому доверял (Петру Токмакову, да своему адъютанту, сельскому учителю Старых), приказывал быть рядом. Потому этих людей также не было на "съезде". Но потому никто и не знал, даже из Главоперштаба Народной армии, где конкретно в этот день находится Антонов.

Естественно, такой поворот не очень устраивал Муравьёва. Его сбивало с толку даже отсутствие чёткой информации о здоровье Антонова: может быть он при смерти, а может и вовсе уже умер. Тогда и воевать вроде бы как не с кем. Но ничего не поделаешь, приходится с этим мириться и действовать по запасному варианту.

Съезд уже продолжался целый час. Серьёзные меры безопасности, предпринятые Ишиным, позволяли чувствовать себя спокойно всем участникам съезда. Часовые кольцом охватили группу делегатов и внимательно следили даже за тем, как ведут себя птицы в небе и на ветках, и звери в лесной чаще.

После своего вступительного слова, Иван Ишин представил делегатам присланного из самой Москвы члена ЦК партии левых эсеров Петровича.

Муравьёв сразу предупредил, что долго говорить не будет: не та ситуация, да и обстановка к этому не располагает. Но заявил, что не будет и привирать об успехах борьбы антибольшевистского подполья.

— Таких успехов, практически нет. Восстания в Сибири и на Дальнем Востоке подавлены, Кронштадт разгромлен. Белые атаманы на Дальнем Востоке настолько дискредитировали себя среди простых людей, что рассчитывать им больше не на что. И только доблестная Народная армия в Тамбовской губернии, ваша армия, друзья мои, пока ещё не сломлена, хотя против неё и брошена вся огромная махина освободившейся от других забот Красной Армии. Но нельзя сказать, что антибольшевистских сил в России больше нет. Это будет неправдой. Ещё бьётся с коммунистами на Украине Нестор Махно. Есть вы! Есть организация нашего с вами товарища по партии, социалиста-революционера Бориса Савинкова. Есть кадетское подполье. И так далее. Заграничные центры также не оставляют нас в одиночестве: помогают и деньгами, и идеями, и даже, по возможности, людьми. Вот для того, чтобы скоординировать все эти силы, объединить все эти идеи и было принято решение организовать в Москве, в условиях строжайшей конспирации, съезд антибольшевистских сил. И ЦК нашей партии направило меня к вам именно для того, чтобы от вашей армии попали на съезд самые лучшие представители. Я и предлагаю вам сейчас без всяких, как говорится дискуссий, выбрать двух представителей для поездки в Москву. Но единственная моя просьба — эти люди должны быть действительно самыми лучшими и авторитетными среди вас. К сожалению, сам Александр Степанович, вы это знаете лучше меня, в Москву поехать не сможет.

Муравьёв замолчал и отошёл в сторону, предоставляя антоновцам самим разбираться в выборе кандидатур. Однако те не изъявляли особого желания голосовать. Оно и понятно: кто из них сейчас захочет покинуть такие родные тамбовские леса и отправиться в непонятную далёкую, шумную Москву. Звучали из толпы какие-то незнакомые Муравьёву фамилии. И он этого боялся: зачем в Москве нужны никому не известные повстанцы. С такими пусть разбирается тамбовская чека. Впрочем, даже эти незнакомые ему люди либо сами отказывались от такой чести (представлять целую армию), либо их забраковывали сами партизаны. И это облегчило работу Муравьёву. Он понял, что пора снова брать бразды правления в свои руки.

Подняв правую руку, успокаивая расшумевшуюся толпу, Муравьёв снова заговорил.

— Я не ожидал, честно говоря, такого от вас. Вы что же, смеяться вздумали над целым всероссийским подпольем? Или, возможно, вы просто струсили? Представляете реакцию в Москве, когда я объявлю там, что представители Народной армии Антонова не прибыли на съезд потому, что там все трусы и ренегаты?

Антоновцы зашумели. Их задело обвинение в трусости, но ещё больше оскорбило непонятное для них слово "ренегат".

— А ты не ругайся, — выкрикнул кто-то из толпы. — Мы люди лесные, ко всяким столичным штучкам не привычные. Потому и не знаем, что там за съезд, и нужон ли он нам.

— Тише, мужики! — попытался успокоить своих Ишин. — Не бузите! Я думаю, Александр Степаныч, когда поправится, будет ужасно недоволен, если мы отправим в Москву не того, кого надо. Это и хотел нам сказать товарищ Петрович. Или я не прав?

Ишин посмотрел на Муравьёва и тот кивнул.

— Правильно, Иван Егорович!

На небо набежали тучки, прикрывшие солнце. Зелень зашумела, гонимая лёгким ветерком.

Муравьёв снова взял слово. Он решился на отчаянный, но вполне оправданный в создавшейся ситуации шаг.

— Товарищи! Давайте я облегчу ваши муки выбора. На основании данных мне Центральным комитетом полномочий я предлагаю направить в Москву председателя губернского комитета Союза трудового крестьянства Ивана Ишина и заместителя начальника главоперштаба Павла Эктова. Надеюсь, против этих кандидатур вы возражать не будете?

Разумеется, против таких кандидатур никто возразить не посмел. Да и, к тому же, пусть лучше они поедут, чем кто-то из них. На том и порешили. Муравьёв уже практически ничем не рисковал, так как знал, что Донской с Горским арестованы и надёжно охраняются: то есть его, Петровича, никто не сможет подставить.

Ишина и Эктова переправили в Москву вместе с двадцатью отборными телохранителями-боевиками. Разумеется, их сопровождал сам Петрович. На вокзале их встретили чекисты, рядившиеся в тоги антисоветчиков. Препроводили обоих на "конспиративную квартиру" в одном из переулков на Цветном бульваре. Их встретили те самые Попов и Семёнов, которые в Воронеже беседовали с Донским. Они объяснили антоновцам, что, к сожалению, обстоятельства заставили провести антисоветский съезд несколько ранее намечавшейся даты, и он закончился всего несколько дней назад.

— На съезде был избран центральный повстанческий штаб, мы имеем честь его представлять, — произнёс Попов. — Члены штаба поручили нам встретить вас и проводить на другую конспиративную квартиру, где члены штаба с удовольствием выслушают доклады ближайших помощников славного крестьянского полководца Александра Антонова о событиях на Тамбовщине. Но это всё завтра. Вы с дороги устали, вам нужно отдохнуть. И вашим людям тоже. За безопасность не волнуйтесь: у нас охрана надёжная, ни одна мышь не проскочит к вам.

Телохранителей антоновских лидеров ещё по прибытии на вокзал отделили и увезли, якобы на другую конспиративную квартиру, где они смогут отдохнуть. Квартирой оказалась Лубянка, а отдыхали они на нарах в двух больших камерах. Самих Ишина с Эктовым на следующий день привезли на новое место, где "члены штаба", сотрудники ВЧК, выслушали подробный политический доклад Ишина и военное сообщение Эктова. Антоновцам было задано множество вопросов. Все их ответы тщательно протоколировались, и в дальнейшем были приложены к обвинительным материалам на судебном разбирательстве над эсерами.

По окончании "заседания" Ишин и Эктов были арестованы. Ишина вскоре расстреляли, а чистосердечно раскаявшемуся Эктову, после помилования, предложили сотрудничество с Советской властью. Он согласился. Да и руководству Тамбовской армии это было выгодно: Павла Эктова знали все антоновцы, а он знал также всех партизанских командиров, что могло сыграть положительную роль при проведении тех или иных операций. Да и по сути военный руководитель антоновщины прекрасно знал о всех планах Главоперштаба и о методах его действия.

На этом миссия Евдокима Муравьёва была закончена. С ним пожелал встретиться лично Феликс Дзержинский. Сначала председатель ВЧК поздравил Муравьёва с успешным завершением операции, выслушал его доклад о том, как всё происходило, попросил рассказать об отношении тамбовских крестьян к антоновцам. Наконец, спросил:

— Евдоким Фёдорович, вы блестяще справились с заданием, но всё-таки почему вам не удалось вывезти в Москву Антонова?

— В одном из боев с частями Красной Армии Антонов был тяжело ранен и отлёживался в тайном лесном убежище, — ответил Муравьёв.

— А что оказалось наиболее трудным в вашей, так сказать, командировке?

— Боязнь заснуть, — вздохнул Муравьёв, улыбнувшись. — Иногда я во сне разговариваю, и это могло меня погубить. Вот я и не спал толком полтора месяца.

106

В середине июля отряд Васьки-Карася численностью в 150 сабель объявился в районе деревни Березнеговатка. Для его ликвидации начальник 2-го боевого участка 16 июля направил два эскадрона: один из 3-го кавалерийского полка из деревни Становое в направлении на станцию Добринка, другой — из 4-го кавполка, стоявшего в деревне Шехман, в направлении на станцию Хворостянка.

Однако Васька-Карась ушёл от преследователей, миновав село Ивановское и укрывшись в родных местах, в лесах у деревни Лавровка. Когда командующему доложили об этом, он тут же направил в погоню курсантов из дивизионной школы сибирской кавдивизии со взводом комендантского эскадрона. Кроме того, наперерез партизанам, в район села Ивановское высланы ещё два эскадрона по одному из 4-го и 1-го полков.

В то же время в районе деревни Грязнуша стоял отряд железнодорожной милиции в 170 штыков, охранявший уборку урожая. В районе той же Ивановки, помимо прочего, находился небольшой отряд пехоты 2-го боевого участка. Вся эта сила и была брошена на поимку партизан.

Узнав, что Карась в Александровке меняет лошадей, командир 3-го кавполка Кузнецов во главе полутора эскадронов тут же выступил наперерез в направлении деревни Толмачёв. К восьми часам вечера 16 июля он подошёл к назначенной деревне, где встретился с эскадроном 4-го кавполка. Получив сведения, что Карась уже прошёл на восток и преследующая её дивизионная школа сибиряков находится в районе деревни Никольская, отряд Кузнецова направился в деревню Княжая, где и заночевал, а эскадрон 4-го кавполка, под командой военного комиссара 2-й кавбригады Чибаря, направился как раз в деревню Лавровка, где также остановился на ночлег.

Отряд Карася, пытаясь двигаться незаметно и заметать следы, шёл по бездорожью, стараясь практически в каждой деревне менять лошадей. Но ему укрываться становилось всё сложнее: отряд железнодорожной милиции не упускал его из виду, а "присосавшаяся" дивизионная школа и вообще шла по пятам, редко отставая более, чем на 5 вёрст.

На рассвете 17 июля у деревни Ивановка на большой дороге отряд Карася столкнулся с тем самым отрядом красной пехоты. Началась перестрелка. Стараясь избежать столкновения в открытом бою, антоновцы бросились назад, в соседнюю деревню Голодай. Но было уже поздно: они оказались в довольно плотном кольце. Разъезд дивизионной школы, следовавший в непосредственной близости, заметив манёвр Карася, предупредил свой отряд, ночевавший в деревне. Красноармейцы быстро собрались и атаковали партизанскую конницу, гоня её на запад. Но партизаны вновь ушли от них, благодаря свежести своих коней.

Но как раз в это время эскадрон 4-го кавполка, ночевавший в Лавровке, заметил скачущий отряд противника и атаковал её левый фланг. Ядру же антоновцев, во главе с самим Карасём, удалось-таки бежать на юго-запад, в сторону деревни Княжая. Однако Карась, видимо, не знал ещё, что там уже ночевал отряд Кузнецова. И к семи часам утра Кузнецов атаковал остатки отряда Васьки-Карася в сорок пять человек. Этот бой стал последним для одного из антоновских командиров — в перестрелке Карась был убит.

107

Используя выработанный штабом Тухачевского принцип "пиявочной" борьбы, бригада Григория Котовского уже вторую неделю преследовала полк Матюхина, гоняясь за ним по лесам и степям Тамбовщины в бассейне реки Вороны. Однако 15 июля Тухачевский передал Котовскому приказ срочно явиться на станцию Инжавино с тридцатью отборными кавалеристами. Отобрав самых надёжных своих людей, заинтригованный комбриг прибыл на станцию точно в срок.

Доложив о своём прибытии Тухачевскому, Котовский пожал протянутую командующим руку.

— Присаживайтесь, Григорий Иванович.

Пока Котовский садился, Тухачевский сделал знак своему адъютанту, тот понимающе кивнул и вышел.

— Командование решило поручить вашей бригаде ответственную и секретную операцию. Речь идёт об уничтожении банды Ивана Матюхина. Есть такая идея. Но чтобы воплотить её в жизнь, я должен вас познакомить с одним человеком. Он не наш, не коммунист. Это бывший помощник начальника антоновского штаба, в прошлом штабс-капитан, Павел Тимофеевич Эктов.

В этот момент в штабное купе вошёл невысокого роста, густо заросший седеющей бородой человек.

— Вот, знакомьтесь, — произнёс Тухачевский. — Это — Котовский. А это — Эктов.

Оба они оценивающе осмотрели друг друга, после чего Эктов снова вышел, а Тухачевский вкратце рассказал комбригу его историю.

— Но самое главное, — сказал в заключение командующий, — что наши чекисты так грамотно провели операцию по его аресту, что укрывающиеся по лесам антоновские банды ничего не знают о его пленении. И я предлагаю вам, Григорий Иванович, использовать это для какой-нибудь операции по своему усмотрению. Эктов поступает в ваше полное распоряжение. Но держите при этом меня в курсе дела.

После этого Котовский в сопровождении своего отряда и вместе с Эктовым вернулся к месту своей дислокации в село Золотое. Всю обратную дорогу Котовский думал, как лучше использовать неожиданный подарок командующего. Эктов, действительно, может послужить ключом для отпирания любой лесной "шкатулки", но только вот не ошибиться бы в выборе этой самой шкатулки. Матюхин ведь необычайно хитёр и осторожен.

— Бывший вахмистр. Вожак без идей, с уголовными наклонностями. До революции был конокрадом, угодил в Сибирь, из ссылки бежал. Скрытный, властный, хорошо знающий крестьянскую психологию, человек огромной физической силы, скорый на расправу. После революции пробрался в продотряды, бесчинствовал, был арестован, но Антонов, будучи начальником Кирсановской милиции, освободил Матюхина. Тогда, очевидно и началось их сближение. Однако на Антонова смотрит, как на соперника.

Впрочем, Эктов рассказал Котовскому и ещё об одном качестве антоновского командира, которое может сыграть на руку красным кавалеристам — он был чересчур амбициозен и, вследствие этого, не очень долюбливал Антонова, как командующего Народной партизанской армией.

— Однажды между ними была даже крупная ссора: Матюхин отказался поделиться с другими полками захваченными им трофеями. Тщеславен и властолюбив.

Вот и можно сыграть на его амбициозности и самолюбии. У Матюхина под началом было четыреста пятьдесят человек, это 14-й и 16-й кавалерийские полки, составлявшие 4-ю кавгруппу; практически столько же, сколько и у Котовского. Да и выучка почти одинакова. Значит, решающее значение будет иметь военная хитрость.

Эктов, в одной из бесед, рассказал Котовскому, что накануне своего бегства в леса Антонов для поддержания духа партизан распустил слух, что на Кубани и на Дону разгорается восстание против советской власти, что якобы он получил сведения, что на помощь повстанцам движутся с юга восставшие донцы и кубанцы под командой казачьего атамана Фролова.

— Я точно знаю, что Матюхин слышал эти слова Антонова, — уверял Котовского Эктов. — Правда, не могу сказать, поверил он им или нет.

Котовский обрадовался.

— Бивал я этого Фролова на Дону. Но идею, Павел Тимофеевич, вы подсказали мне замечательную.

Вот он, тот самый ключ! Котовский передал командование бригадой одному из командиров полков, а сам лично отобрал несколько десятков своих молодцов, хоть как-то знакомых с казачьими повадками, и велел им срочно переодеваться: с фуражек сняли красные звёзды, на штаны нашили казачьи лампасы и надели погоны. В ночь на 19 июля новоявленные казаки в сопровождении Эктова выступили в путь по направлению к селу Кобылинка, что в 20 вёрстах северо-западнее станции Сампур. В село отряд прибыл на рассвете. Встречавшим их крестьянам они заявили, что являются авангардом прорвавшегося с Дона и Кубани для соединения с армией Антонова казачьего отряда войскового старшины Фролова. Им нужна связь с Матюхиным.

Котовскому повезло, что один из жителей села опознал в лицо Эктова, который был заранее, ещё в Москве предупреждён, что если он хоть чем-то выдаст себя и подставит красных командиров, первым, кто будет убит — это он сам. Не обойдут стороной репрессии и всю его семью. Да Эктов и сам прекрасно понимал это.

Эктов переговорил с местным антоновцем и выяснил, что где-то в окрестностях села прячется начальник местной антоновской милиции Михаил Матюхин, родной брат командира 4-й антоновской группы. Им помогли встретиться.

— Здорово, Михаил Сергеевич! — дружески похлопывая по плечу младшего Матюхина, улыбался Эктов.

— Здорово, коли не шутишь, — отвечал Матюхин. — Какими ветрами тебя сюда задуло, Павел Тимофеевич?

— Да вот, ездил я, по поручению Степаныча, на Кубань для связи с атаманом Фроловым. Слыхал, небось, что казачки поднялись и нам на помощь идут? — Эктову важно было узнать реакцию Матюхина на это сообщение: сработает хитрость Котовского, или нет?

Кажется, сработала, потому что Михаил Матюхин поскрёб своей загрубелой ладонью затылок и слегка поморщился.

— Чего-то слыхал. Кажись, брательник мой о том говорил. А ему — сам Шурка Антонов сказал.

— Ну вот! — обрадовался Эктов. — Так слушай дальше. О том пока даже сам Антонов не знает. Мощное войско атамана Фролова движется сейчас на выручку нашим, и я сам вместе с передовым отрядом этого войска, — Эктов указал рукой назад, где дожидался исхода его переговоров с Матюхиным Котовский (при этом жесте Котовский, естественно, не слыша разговора, насторожился и кивнул своим бойцам), — прибыл сейчас сюда для того, чтобы связаться с твоим бесстрашным брательником. Помоги с ним связаться. Письмецо у нас есть для него.

— Что ж, письмо передать можно, — согласился Михаил Матюхин. — А уж там брательник пущай сам решает.

— Разумеется.

— Сегодня ночью за письмом я пришлю к вам парнишку.

— Договорились.

Довольный результатом переговоров, Эктов вернулся к Котовскому и вкратце пересказал ему весь разговор. Котовский кивнул и они все вместе вернулись в избу, где остановились на ночлег. Ночью, действительно, в окно негромко, но решительно постучали. Ординарец Котовского-Фролова глянул в окно, увидел мальчишку, понятливо кивнул и зажёг керосиновую лампаду.

— Гонец от Матюхина прибыл, — шепнул он на ухо Котовскому.

Комбриг передал ему незапечатанный конверт с вложенным письмом, ординарец передал его мальчишке и тот тут же скрылся во мгле. Оставалось только ждать.

Иван Матюхин не без какой-то неуверенности вскрыл письмо, придвинул поближе к глазам свечку и стал читать, шевеля губами. Сразу глянул на подписи — там стояли фамилии атамана Фролова и помощника начальника Главоперштаба Народной армии Эктова.

В письме, в частности, было написано: "... Мы Антонова и за человека не считаем. Одна надежда на тебя, Иван Сергеевич. Ведём с собой два казачьих полка: Кубанский и Донской. Давай и ты своих ребят — мы в два счета покончим с большевистской заразой в Тамбовской губернии. Будет тебе в лесу, как волку, прятаться. Хозяина нет в Тамбовской губернии, кроме тебя: ждёт тебя народ. А там, того и гляди, на Москву пойдём, на весь мир прославимся. Большевиков прогоним, а народ нас уж потом не забудет"...

Расчёт был верен: честолюбия у Матюхина хватало. Впрочем, дальнейшего плана у Котовского пока ещё не было. По сути дела, затеянная им авантюра всецело зависела теперь от решения самого Матюхина. Ночь проходила в тревожном ожидании, ответа всё не было. Того и гляди, заря начнёт одеваться в свои пурпурные одеяния. А это значит, что придётся здесь сидеть ещё целый день. Котовский переглядывался с Эктовым. Тот лишь пожимал плечами: не мог Матюхин раскусить их план. Он хоть хитёр и осторожен, но не является провидцем. Поэтому, стоит ещё немного подождать.

Наконец, появился долгожданный парнишка-гонец. Привёз ответ от Матюхина. Дрожащими руками Эктов развернул бумагу и стал считать письмо вполголоса. Матюхин, несомненно, поверил Эктову, но всё же решил перестраховаться: поблагодарив атамана Фролова за честь и послав тысячу проклятий советской власти, Матюхин предлагал атаману через неделю прибыть в село Кобылинку, что в восьми вёрстах от тамбовского леса. К этому времени он обещал прислать туда своих представителей для переговоров о совместных действиях. Котовский был не совсем удовлетворён таким ответом, всё-таки он ожидал большего доверия к нему, казачьему атаману. Но рыбка тем не менее клюнула на наживку. Нужно было немедленно возвращаться в село Золотое и готовиться к операции.

Причём, операция должна проводиться в строжайшей тайне: никто даже из соседних красноармейских частей не должен был узнать о ней. Иначе возможна была утечка информации. Разумеется, полная самодеятельность исключалась, и Котовский вызвал к прямому проводу Тухачевского, которому и сообщил:

"Выступаю на рассвете в секретную операцию, подробности которой из соображений конспирации не решаюсь передавать по телеграфу. Прошу дать распоряжение всем частям, оцепляющим тамбовский лес, чтобы они в течение недели не предпринимали никаких активных действий и пропустили к лесу белую казачью банду атамана Фролова, которая подойдёт к ним с тыла. Кроме того, прошу с завтрашнего дня ежедневно по всем частям, расположенным по линии железной дороги, утром и вечером в течение часа производить стрельбу холостыми зарядами из орудий, пулемётов и винтовок. Если всё это будет исполнено, банда Матюхина будет уничтожена через пять дней".

Белая лента со стороны командующего войсками несколько минут выходила пустой. Тухачевский вышагивал взад-вперёд, скрестив руки на груди и думал. В конце концов, он решил всецело положиться на опыт Котовского. В соответствии с этим и ответил:

"Я верю вам и верю храбрости вашей героической бригады. Все ваши просьбы будут исполнены".

Котовский светился от счастья. Операция "Атаман Фролов" имела шанс закончиться полным успехом с его стороны.

19 июля Котовский созвал командный и политический состав всей бригады и, не вдаваясь в особые подробности, приказал уничтожить все значки и спрятать знамёна бригады.

— Первому полку нашить красные лампасы, которые приготовить из околышей фуражек. Второй полк одеть в бараньи шапки и папахи, — отдавал приказы комбриг.

О присутствии в стане котовцев начальника антоновского штаба Эктова никто не знал. Он спокойно расхаживал по расположению полков, имея на поясе разряженный наган. Вместе с ним, не отходя от него ни на шаг, всегда находилось пятеро чекистов.

108

В тёмную ночь на 20 июля бригада Котовского в полном составе с пулемётами, но без артиллерии и обозов выступила в поход. Путь до Кобылинки был неблизкий — около десяти часов. Были приняты все меры предосторожности, чтобы никто из местных жителей не заметил маскарада и не донёс об этом антоновцам. И лишь покинув пределы села Золотое на несколько вёрст, Котовский остановил бригаду, собрал вокруг себя своих верных бойцов и объяснил сложившуюся ситуацию и предстоящую операцию, о которой до этого знало лишь несколько человек.

— Товарищи! Запомните: с этого момента не существует ник-какого К-котовского, а есть только атаман Фролов и донские и кубанские полки, во главе которых стоят сотники, хорунжие и есаулы. А вы никакие не красные ка-кавалеристы, а казаки. Винтовки взять по-казачьи на ремень — дулом книзу. И ещё, товарищи, познакомьтесь, — Котовский поманил к себе пальцем Эктова. — Вот бывший начальник штаба антоновской армии Павел Тимофеевич Эктов, который осознал всю бессмысленность борьбы с советской властью и перешёл на нашу сторону. Он будет помогать нам в поимке банды Матюхина.

Котовцы, привыкшие ко всему, были несколько ошарашены этими словами своеголюбимого комбрига. Но они понимали, что раз Котовский так решил, значит так надо.

— Товарищи! — продолжал Котовский. — Мы с вами брали в конном строю бронепоезда, заходили в тыл противнику на несколько сот километров, вырубали тысячами и петлюровцев, и махновцев, и поляков, и деникинцев, и других бандитов. Нас сейчас шестьсот сабель. В банде Матюхина не менее полутора тысяч человек. Для нас соотношение сил нормальное. Но для данной операции нужны ещё и выдержка и хитрость. Один болтун или растяпа может погубить всё дело. С настоящей минуты мы — к-казаки и ярые противники советской власти.

Котовский замолчал. Тревожная тишина покрывала лес. Близился рассвет.

— Пусть те, кто у нас настоящие казаки, расскажут остальным, какая есть казачья жизнь, так, чтобы каждый, если придётся, мог наврать бандитам с три короба. А теперь, кто трусит, пусть едет обратно к обозу. Обиды ни на кого не будет! — закончил свою речь Котовский.

Подождав несколько минут, бригада в полном составе двинулась в путь. К полудню 20 июля котовцы прибыли в село Кобылинку, в пяти вёрстах от которого, в лесу, скрывался Матюхин со своим отрядом. Тотчас по прибытии село было оцеплено пикетами и заставами, закрыт выход из него, на чердаке ветряной мельницы поставили наблюдательный пост-секрет. Установили связь и с ближайшей красной пехотной частью, стоявшей в семи вёрстах от села, сохранив, тем не менее, в полной тайне цель операции.

На явочной квартире антоновцев Эктов выяснил, что часа за два до прибытия сюда котовцев, село лично посетил командир 4-й группы Народной армии Иван Матюхин, оставивший письмо атаману Фролову. Но сложность была в том, что письмо оказалось не в самом селе, а у четверых преданных Матюхину партизан, которые не очень-то доверяли вновь прибывшим казакам и скрывались в глубокой лощине за селом. Пришлось затратить целый день на переговоры через особых посланцев, чтобы убедить их, что прибыли действительно их единомышленники и друзья.

К пяти часам вечера антоновцы согласились встретиться, но потребовали, чтобы к ним прибыли только войсковой старшина Фролов и начальник штаба антоновской армии Эктов.

— Если вас явится больше, — предупредили они, — письма мы вам не дадим, а сами уйдём от вас в лес.

Выхода не было. Пришлось освободить Эктова от опеки чекистов и выдать ему самую плохую лошадь.

— Павел Тимофеевич, предупреждаю вас, — заговорил с Эктовым Котовский, находясь уже в открытом поле, — всякая попытка к бегству или разоблачение меня, грозит вам немедленным расстрелом.

— Я понимаю, — кивнул Эктов.

Вёрстах в трёх от села к ним подъехали четверо здоровенных, вооружённых до зубов партизан. Как потом выяснилось, это были командиры антоновских дивизионов. Они вручили Котовскому-Фролову письмо своего командира Ивана Матюхина и поехали вместе с прибывшими в Кобылинку.

Въехали в село, вошли в дом кулака, где остановился "атаман Фролов" (хозяин этого дома — богатый кулак, владевший двумя паровыми мельницами). Пока гости обустраивались, Котовский распечатал письмо. Из него выяснилось, что Матюхин приглашает казачков пожаловать для соединения в лес, считая для себя небезопасным покидать его. Однако же такой вариант никак не устраивал Котовского, понимавшего, что в лесу, где партизанам знакома каждая лесная тропинка, воевать с ними будет бессмысленно: они просто растворятся в лесной чаще. Поэтому Котовский-Фролов решил обратиться к Матюхину с новым письмом, в котором писал, что его боязнь выйти из леса он считает трусостью, и что ему со своим отрядом, имеющим пулемёты на тачанках и большой обоз, отбитый у 4-й красной кавбригады в бою в районе Каменка-Обловка, трудно будет двигаться лесом. Котовский настаивал в письме на прибытии Матюхина со своей войсковой группой этой же ночью в село, откуда они и начнут совместные действия против красных частей. Письмо, помимо "атамана Фролова", подписал и Эктов и отослали его вместе с комиссаром одного из полков кавбригады Захаровым, ставшим есаулом, и командиром взвода Симоновым, новоиспечённым хорунжим, которые, в сопровождении одного из четырёх антоновцев, доставивших письмо Матюхина, и отправились в лес.

Три оставшихся антоновца захотели ознакомиться с прибывшими "казаками". Естественно, Котовский не вправе им был отказать. После осмотра партизаны были в восторге.

— Да все ваши казачки, по своей выправке и молодцеватости, больше похожи на офицеров, чем на солдат.

Котовский от такого комплимента заулыбался.

После осмотра вернулись в штаб бригады. Стол в это время был уже накрыт: самогон, жареные куры, баранина — всё честь по чести. Выпив и расслабившись, партизаны разговорились. С их слов стало ясно, что Матюхин поверил письму "атамана Фролова" и Эктова лишь наполовину: слишком многим он рисковал, выходя из лесу. Однако многие партизаны уже начинали роптать: им надоело сидеть в лесу, как волкам. Зато с наслаждением рассказывали, что пленных красноармейцев, попадающих им в руки, они не рубят и не расстреливают, а просто откручивают им головы. Особенно славится своей свирепостью их командир, Иван Матюхин. Но была получена в этой пьяной беседе и более ценная для Котовского информация: адреса явок и места, откуда повстанцы получают оружие, подковы и другую утварь, необходимую для борьбы. На застолье присутствовал и Эктов, но он старался по большей части молчать.

— Нам бы сейчас помощь не помешала. Но прежде, чем наступать на Тамбов, надо во что бы ни стало разгромить бригаду Котовского, — произнёс один из антоновцев.

Его тут же поддержал другой:

— Да, а то эта сволочь уложила уже несколько тысяч наших ребят.

Котовцы переглянулись между собой, при этом сам Котовский едва заметно улыбнулся.

— Ничего, справимся и с Котовским, — заверил он партизан.

Тем временем приближалась полночь, а посланцы к Матюхину всё ещё не возвратились. Котовский уже начал волноваться: как бы их не разоблачили и не расправились с ними.

И лишь в 3 часа ночи Захаров с Симоновым вместе с посланцем Матюхина вернулись в Кобылинку. Привезли ответное письмо. В нём сообщалось, что 14-й и 16-й партизанские полки во главе с командованием и политсоставом под командой самого Ивана Матюхина стоят от села в двух вёрстах и что Матюхин, желая убедиться в своих будущих союзниках, требует, чтобы к нему явились лично атаман Фролов и Павел Эктов.

Котовский понимал, что в этой ситуации он ставит себя под удар: стоило Эктову только лишь намекнуть Матюхину о том, кто рядом с ним, и с Котовским вмиг расправятся с особой жестокостью. Но отступать было не в правилах Григория Ивановича. К тому же, Эктов давно уже мог раскрыть котовцев, но до сих пор этого не сделал. Красный комбриг немедленно согласился.

Он оседлал своего любимого коня Орлика и, в сопровождении Эктова, Захарова и Симонова, отправился на встречу с Матюхиным. Выехав из села, Котовский, поравнявшись с Эктовым, заговорил:

— Я трезво учитываю положение, вероятным выходом из которого считаю смерть, отдаю себе отчёт о своих действиях и на безумный шаг иду сознательно. Но имейте ввиду, Павел Тимофеевич, что при первой же попытке предательства вы будете мною немедленно убиты. И ещё: в тот момент, когда мы будем подъезжать к бандитам, вы не должны отрываться от меня ни на одну секунду и я должен чувствовать ваше стремя своим, иначе вас ждёт немедленная смерть.

— Я отношу ваши последние угрозы в мой адрес, Григорий Иванович, к тому, что мы действительно оказались в критической ситуации. Но на меня ваши угрозы уже практически не действуют, — ответил Эктов. — Неужели вы до сих пор мне настолько не доверяете?

Эктов глянул на Котовского, но тот, ничего не ответил, пришпорил своего Орлика и вырвался вперёд.

Вдруг из темноты вынырнула группа всадников, моментально окружившая подъехавших. И тут многие из них с радостными возгласами приблизились к Эктову и стали пожимать ему руки. Дальше поехали все вместе. Впереди их ждала большая группа всадников, вытянувшаяся колонной по шести. Подъехали к небольшой группе командиров и политработников. Во главе этой группы восседал на коне здоровый, рослый мужчина со звереобразным лицом. Сам Иван Матюхин — догадался Котовский. Хорошо подтянут, в полуофицерском френче хорошо отутюженном. Вокруг него человек 15 командиров и политработников партизанской группы.

Котовский решил действовать прямо и решительно. Первым подъехал к Матюхину и крепко пожал ему руку, тут уже упрекнув за недоверие.

— Столько дорогого времени мы с вами потратили на пустые разговоры вместо того, чтобы бороться против красных частей.

— Бережёного бог бережёт, — ответил Матюхин, внимательно вглядываясь в лицо "атамана".

Котовский стал пристально изучать Матюхина. Сам человек немаленький, рядом с этим антоновским вожаком красный комбриг на какой-то миг почувствовал себя котёнком рядом с тигром. Матюхин заметил этот миг и незлобно усмехнулся. Но Котовский уже в следующую секунду резко поворачивает лошадь и приглашает следовать за собой.

— Справа по три, шагом марш! — командует Матюхин и вся колонна, приблизительно человек в двести, трогается.

Впереди колонны — Котовский, слева от него Матюхин, справа Эктов, чуть позади весь командный и политический состав антоновцев. И лишь за ними Захаров с Симоновым. Котовский периодически взглядывает на Эктова и несколько раз сильно нажимает на его ногу, словно напоминая об угрозе тут же убить его при первой же попытке предательства. На боку у Котовского висит маузер, застёгнутый наглухо, в правом кармане наган, на взводе которого лежит его палец. Нервное напряжение огромно, но, собрав в кулак всю свою силу воли, красный комбриг держит себя в руках и тихо, спокойно переговаривается с Матюхиным, рассказывая тому о своих успехах в борьбе с красными.

Тут раздаётся окрик одной из выставленных вокруг села застав котовцев:

— Стой! Кто едет?

— Киев, — произносит Котовский.

— А что за отзыв? — вновь вопрос командира заставы.

— Корсунь! — спокойно отвечает Котовский.

Теперь уже ему бояться нечего — он среди своих.

Постепенно втянулись в село, в ту его часть, которая доходила до самого леса. Гостей встречают "казачьи" квартирьеры.

— Как у вас поставлено дело охранения? Останутся ли за селом заставы? — поинтересовался осторожный и всё ещё подозрительный ко всему Матюхин.

— Об этом лучше спросить одного из ваших бойцов, которые привезли мне письмо и сами видели наши охранения, — ответил Котовский.

— Сюда и муха не пролетит, Иван, а не то, что пролезут красные, — успокоил Матюхина один из его посыльных-командиров.

Лишь после этого Матюхин успокаивается, разрешает отвести своих людей по квартирам. После этого Котовский предлагает всему командному и политическому составу и партизан, и казаков перебраться на другую сторону села, где Котовский-Фролов разместил свой штаб. Матюхин согласно кивает. Берёт свою личную охрану, около 65 человек, и вскакивает в седло.

Около штабной избы своего комбрига уже дожидается полуэскадрон одного из полков. Вся делегация приближается к дому, спешивается и входит внутрь. Хозяин радушно всех приветствует и стол заставляется богатым и разнообразным угощением. Однако Котовский грозно указывает хозяину:

— Сначала дело, угощение потом!

Перед операцией Котовский ознакомил своих штабистов с планом задержания Матюхина. И сейчас главное — не спугнуть его в последний момент. Поэтому и решено было сначала провести совещание, а потом уже приступить к трапезе. В этот момент со стороны железной дороги стала явственно слышна артиллерийская и пулемётная стрельба. Антоновцы насторожились, а Котовский незаметно для других удовлетворённо улыбнулся: командующий Тухачевский выполнил его просьбу по поводу стрельбы холостыми. Но он тут же взял себя в руки и успокоил Матюхина и его людей:

— Всё в порядке! Это мои основные части дерутся возле станции Сампур с красным бронепоездом и с бригадой Котовского.

Поймав на себе настороженный взгляд Матюхина, Котовский заключил:

— Я за этот участок спокоен: мои ребята справятся с красной сволочью.

— Хорошо, коли так, — кивнул Матюхин. — Можем начинать совещание.

Село Кобылинка — довольно крупное. Состоит из трёх почти прямых параллельных улиц. В центре, как и обычно в русских сёлах, — церковь, окружённая большим, густо разросшимся садом. От церкви идёт овраг, пересекающий всё село. На центральной улице через овраг переброшен мост. План Котовского состоял в следующем.

Оба полка бригады располагаются по крайним улицам и осовобождают среднюю для размещения антоновцев. Тотчас же после прибытия отряда Матюхина в центре села, в одной из изб, принадлежащих отцу антоновского эскадронного командира, созывается совещание командного состава. Как только совещание откроется, оба пулемётных эскадрона бригады, а это сорок станковых пулемётов на тачанках, выводятся за село с тем, чтобы встретить ураганным огнём антоновцев, если только они попытаются уйти в лес. Второй кавалерийский полк делится на два дивизиона, один из которых спешивается, залегает в засаду в овраге и по сигналу приступает к повальному обыску в селе и к истреблению противника. Второй же дивизион в конном строю должен оцепить село и не выпускать из него ни одного партизана. Первый кавалерийский полк в полной боевой готовности, с осёдланными лошадьми должен ожидать распоряжения и находиться в резерве комбрига. Этот же полк выставляет взвод к штабу бригады.

Для участия в совещании со своей стороны Котовский выделил одиннадцать человек, не раз проверенных им в боях. Следовало затянуть совещание с таким расчётом, чтобы бой начался с рассветом, ибо в темноте легче скрыться. Ещё до встречи с Матюхиным Котовский приказал своим штабным:

— Пока я не застрелю Матюхина, пусть никто из вас не смеет стрелять. Пароль для начала стрельбы в помещении штаба: "Довольно л-ломать комедию".

И совещание шло по заранее намеченному сценарию.

В самом начале военный комиссар бригады Борисов прочитал декларацию объединённого штаба боевых подпольных эсеровских дружин, якобы выработанную в Москве на межпартийном антисоветском съезде и привезённую сюда Эктовым. После этого Котовский разложил на столе карту-десятивёрстку, над которой тут же склонились главные лица с обеих сторон.

— Основываясь на данной декларации, я предлагаю временно отказаться от открытой вооружённой борьбы с Советами и перейти в подполье, — заговорил Котовский.

— Нет! — не согласился с ним Матюхин. — Я категорически против. Ближайшей своей задачей я ставлю свержение советской власти в Тамбовской губернии. А там посмотрим! Как бог даст.

Началась дискуссия. На карте появились первые разноцветные стрелки в направлении Тамбова.

Где-то спустя два часа Котовского знаками вызвали в сени. Докладывал помощник командира 1-го полка.

— Надо кончать, Григорий Иванович, — шептал он, — у нас небольшие неприятности. Бандиты по квартирам не располагаются, некоторые даже не слезают с коней. В общем, настроение у них нервное, по-видимому что-то всё-таки подозревают. А тут ещё, по неизвестной причине, между нашими коноводами и денщиками матюхинских командиров произошла ссора, перешедшая в драку. Наши бесшумно передушили и перерезали четырнадцать бандитов, приставленных к коням. Трупы пока зарыли в сено, но вдруг кто-нибудь из бандитских атаманов хватится своего ординарца. Вы, товарищ Котовский, больше в избу не возвращайтесь, нечего рисковать своей жизнью. Мы сами справимся с головкой.

Оказалось, что Матюхин тоже решил схитрить: в само село вошла лишь треть прибывших с ним партизан. А основная часть, около шестисот сабель, осталась на конях дожидаться окончания совещания.

— Нет, от принятого решения я отступать не буду, — решительно зашептал Котовский. — Кроме того, хочу лично убедиться, что Матюхин убит.

Котовский вернулся в избу. Совещание было в самом разгаре. Маленький, чернявый Николай Гарри, которого Котовский приблизил к себе ещё в Бессарабии, прикинулся махновцем и, размахивая руками, хвастливо описывал свои подвиги в составе армии батьки Махно.

— Я сегодня же начну наступление против красных! — крикнул Матюхин, постучав по столу рукояткой маузера. — Освобожу концлагерь и через короткое время создам новую армию в десять тысяч человек.

За селом занимался рассвет. Пора было уже и заканчивать совещание. Котовский глянул на своих помощников. Те были настороже и готовы к стрельбе.

Внезапно Котовский резким движением отодвинул табурет, на котором сидел, и встал во весь свой огромный рост, почти подпирая потолок. Поднялись и все антоновцы. Они ожидали, что атаман Фролов скажет напутственное слово прежде, чем закончить совещание. Матюхин даже хлопнул в ладоши требуя тишины.

— Пора к-кончать, — сказал Котовский, слегка заикаясь. — Довольно л-ломать комедию! Я — Котовский! А этих мерзавцев нужно расстрелять!

С этими словами Котовский направил дуло своего нагана в грудь Ивана Матюхина. Нажал на курок. Антоновцы застыли в оцепенении. Котовцы тоже ждали выстрелов своего командира, чтобы затем и самим вступить в схватку. Но произошло чудо: наган дал осечку. Перед самой операцией весь командный состав бригады получил в штабе армии новое оружие и проверить его не успели. Котовский вновь нажал на курок. И вновь осечка. Ещё раз, и снова неудача. Котовский в бешенстве бросил наган на пол и стремительно отстегнул деревянную кобуру, чтобы вынуть свой старый, проверенный в боях маузер. Однако в этот момент антоновцы наконец опомнились. Один из них пнул ногой в обеденный стол, тот перевернулся, лампа упала и погасла. Но темнота держалась в избе всего несколько мгновений. Затем стало светло, как днём, от многочисленных вспышек выстрелов. Перестрелка продолжалась не более двух минут. Один из выстрелов попадает в Котовского — пуля раздробила ему правую руку у плеча. Но он продолжал стрелять левой. Другая пуля попала ему в грудь. Матюхин, получивший четырнадцать огнестрельных ран, выскочил в окно, выбив головой раму, и скрылся в овраге. Впрочем, жить ему оставалось недолго, хотя продал он жизнь не за дёшево: отлежавшись в лесу, он организовал новый отряд и стал ещё более осторожным и ещё более свирепым. Чтобы окончательно с ним покончить, пришлось проводить новую операцию.

Стрельба в избе закончилась. Оставшиеся в живых котовцы вышли во двор. Вышел живым из этой огненной мясорубки и Эктов. Котовский потребовал себе коня, но едва к нему подвели Орлика, как он потерял сознание.

Оба полка котовцев и отряд тачанок за время совещания успели окружить село, и через какой-то час после ожесточённой винтовочной и пулемётной стрельбы с отрядом Матюхина было покончено.

Раненого Котовского доставили на станцию Сампур.

Весть о разгроме отряда неуловимого Матюхина мигом облетела всю Тамбовскую губернию.

20 сентября 1921 года заместитель председателя Революционного Военного Совета Республики Э. Склянский и Главнокомандующий всеми вооружёнными силами Республики С. Каменев подписали приказ № 264:

"... Награждается Почётным Революционным Оружием:

командир отдельной кавалерийской бригады т. Котовский Григорий Иванович, — за личное руководство 20 июля с.г. выдающейся по смелости операцией у д. Дмитровское (Кобылинка), в результате которой были уничтожены главари крупных шаек, а сами шайки в значительной мере изрублены, рассеяны и совершенно деморализованы. Тов. Котовский, будучи ранен, тем не менее, не оставил руководство вверенными ему частями, благодаря чему операция была закончена столь успешно".

109

Михаил Тухачевский сидел за длинным столом, откинувшись на спинку стула и закинув ногу на ногу. Он проводил у себя в поезде очередное заседание штаба командования и лицо его было мрачнее тучи. Докладывал начальник Оперативного Управления штаба армии Тищенко. Известия были нерадостные.

— На этом участке Юго-Восточной железной дороги антоновские бандиты разобрали несколько вёрст рельсов и шпал и вывезли их в неизвестном направлении. Снова сорваны поставки хлеба в столицу. В коммуне "Луч", близ села Рассказово, сожжено правление, изба-читальня и убиты бандитами все члены коммуны, включая детей...

Тухачевский выпрямился и зло стукнул ладонью по столу.

— Иероним Петрович! — обратился он к своему заместителю Уборевичу. — С Рассказово это происходит вторично. Неужели нам мало одного случая, и мы по нескольку раз будем наступать на одни и те же грабли.

— Михаил Николаевич, проблема в том, что бандитов в Рассказове не было до последнего дня. Мы держали ситуацию под контролем. Но три дня назад связь с селом оказалась прерванной, причина обнаружилась быстро — антоновцы, прежде чем напасть, уничтожили телефонные и телеграфные провода. Меня, однако же, больше беспокоит другое. Мы иногда не предполагаем, куда устремят свой удар бандиты и откуда они при этом выскочат. Антонов же знает о практически каждом нашем шаге, о каждой нашей операции.

— Это говорит только об одном, товарищ Уборевич — в нашей армии у них имеются свои агенты, свои осведомители.

— Значит, необходимо провести тщательную чистку наших рядов, — стукнул по столу Антонов-Овсеенко. — И начать необходимо со штаба.

— Вот прямо сейчас и начнём, — вспыхнул Уборевич. — Если бандиты узнают о том, что мы здесь сейчас планируем, значит, точно — в наших рядах укрылась контра!

— Товарищ Уборевич! — снова взял слово Тищенко. — Вся проблема в том, что бандиты прячутся в лесах, как волки, а в сумерках вылезают, делают своё подлое дело, и снова прячутся.

— А вы выманивайте их из леса, — возразил Тухачевский. — Вон, как комбриг Котовский Матюхина. Или травите сволочей газом.

— Но мы даже не знаем, сколько их.

— Так узнайте, чёрт возьми! — снова хлопнул ладонью по столу Тухачевский и встал, пройдясь несколько раз по штабному купе. — Кто из нас начальник Оперуправления, а, товарищ Тищенко? Или прикажете нам с товарищем Уборевичем заниматься разведкой, а затем, на основе её данных отдавать вам распоряжения?

Тищенко стоял у вывешенной на стене карты Тамбовской губернии, опустив голову. Пауза несколько затянулась. Наконец, Тищенко поднял голову.

— Товарищ Тухачевский, разрешите мне лично произвести разведку.

— И каким образом вы собираетесь это сделать? — удивлённо посмотрел на него командующий.

— Я полечу на аэроплане. Сверху можно увидеть то, что с земли никогда не увидишь.

— А это не опасно для вашей жизни? — Тухачевский перевёл взгляд с Тищенко на Уборевича, затем на начальника штаба Николая Евгеньевича Какурина, бывшего полковника царской армии, ещё в 1910 году окончившего Академию Генштаба.

— Думаю, что в предложении товарища Тищенко есть рациональное зерно, — поддержал своего подчинённого Какурин. — Для бандитов это будет неожиданно, да и не думаю, что они поймут, для каких целей над ними будет кружиться аэроплан. Уж если они любой автомобиль нынче принимают за броневик, то аэроплана и подавно испугаются.

— Можно рискнуть, — согласно кивнул головой и Уборевич.

— Ну что ж, — Тухачевский снова сел на своё место и, немного подумав, тоже согласился. — Так тому и быть. Завтра я жду доклада по результатам вашей воздушной разведки, товарищ Тищенко.

Всегда после тревожных волнений и совещаний Тухачевский любил уединяться в одном из купе своего вагона, где была его мастерская. Ещё в раннем детстве столбовой дворянин Чембарского уезда Пензенской губернии Миша Тухачевский остался без матери. Его воспитывал отец и, пожалуй, даже больше, чем отец, француженка-гувернантка. Она и старалась привить Мишелю хороший вкус и сделать его всесторонне развитым мальчиком. Ради этого и наняли ему учителя музыки — гувернантке хотелось, чтобы Мишель научился играть на скрипке. Да и у самого мальчика было к этому стремление: рояль казался ему слишком прост, а вот извлекать музыку из скрипки, где не были обозначены лады, и скрипачу следовало полагаться только на свой слух, — это ему казалось большим искусством. Откуда было знать француженке, что скрипка окажется для Миши непосильной. В гневе, он даже разбил ни в чём не повинный инструмент. Однако чуть погодя, словно устыдившись этой своей минутной слабости, он собрал осколки инструмента и попытался их склеить. И, как ни странно, нашёл в этом занятии много прелести. С тех пор это стало его любимым делом: в минуты отдыха он делал скрипки. И, как признавали некоторые музыканты впоследствии, весьма неплохие. Их у него было много. Сам, разумеется, он на них не играл, но любил дарить друзьям и знакомым.

Вот и сейчас, приняв решение о воздушной разведке, но мучимый какими-то сомнениями в успешном её завершении, Михаил Николаевич уединился в купе-мастерской и занялся своим любимым делом — ведь все необходимые атрибуты для этого он всегда возил с собой.

Сборы в разведку были недолгими. Тищенко проверил планшет, надел на голову шлем и залез в кабину.

— От винта! — скомандовал лётчик.

Пропеллер закрутился, самолёт стронулся с места и, после непродолжительного разбега, взлетел. Сверху открывался великолепный вид на тамбовские степи и леса. Какое зелёное раздолье на сотни вёрст вокруг. Погода стояла прекрасная. Тищенко залюбовался пейзажем, даже забыв на какое-то время о цели своего полёта.

— Красота какая! — крикнул он лётчику.

— Что? Не слышу, — слегка повернул голову лётчик.

— Я говорю, красиво-то как! — ещё громче, перекрикивая шум мотора, повторил Тищенко.

— Это верно! — согласился лётчик.

И тут впереди замаячило какое-то селение, раскинувшееся недалеко от леса и какой-то небольшой конный отряд.

— Что за селение? — тронул лётчика за плечо Тищенко.

— Загрятчино, — повернув голову, чтобы его лучше было слышно, ответил лётчик.

Тищенко раскрыл планшет, вынул карту, достал карандаш, поводил им по карте, сделал отметку и снова глянул вниз. И вдруг мотор аэроплана как-то странно заурчал, зафыркал, сама машина несколько раз качнулась вниз-вверх, словно проваливаясь в некую воздушную яму.

Пилот замотал головой.

— Что случилось? — встревожился Тищенко.

— Надеюсь, ничего страшного, товарищ командир.

Самолёт вроде бы успокоился и они продолжали полёт. Тищенко даже заметил посреди леса антоновский лагерь с суетящимися людьми и конями.

— Вот, где, сволочи, обосновались, — заговорил сам с собой Тищенко, ориентируясь по карте и делая в ней отметки карандашом.

Но тут снова самолёт начало швырять в разные стороны и вверх-вниз, мотор заработал с перебоями.

— Товарищ Тищенко, сесть бы надо. На земле посмотрю, что случилось. Не то не долетим.

— Дотянешь до какого-нибудь населённого пункта?

— Постараюсь.

До населённого пункта, однако, дотянуть не удалось. Не желая рисковать, лётчик стал заходить на посадку. Сели в поле. Сзади — лес, впереди — деревня Загрятчино. Тищенко глянул на часы. Без двадцати минут шесть. Лёгкие сумерки покрывали окрестности. Тёплый ветерок освежал лицо. Солнце в такие минуты уже встречается с луной, создавая картину необычной красоты. Тищенко спрыгнул на землю и подошёл к лётчику, копавшемуся в моторе.

— Разобрался, в чём дело?

— Пока ещё нет, товарищ командир.

— А ты поторопись, а то как бы нам с бандитами разбираться не пришлось.

— Нешто я не понимаю.

Тищенко отошёл немного в сторону, вытащил из кармана мятую пачку папирос, достал спички. Закурил. И вдруг откуда-то со стороны леса послышалось лихое гиканье всадников. Тищенко глянул туда и побледнел. К самолёту приближался летучий отряд антоновцев. Видимо, они тоже следили за их полётом и поняли, что с машиной что-то неладно.

— Ч-чёрт! — нервно чертыхнулся Тищенко. — Что там у тебя, Москалёв?

— Кажись, начинаю понимать, товарищ Тищенко. Свечу продую и порядок.

Но Тищенко уже понял, что торопить лётчика бесполезно. Всадники с каждым мгновением были всё ближе. Он достал револьвер и бросился на землю, прильнув к колёсам аэроплана.

— Кончай ковыряться в моторе, Москалёв. Нас окружают бандиты.

Лётчик вздрогнул и поднял голову. Увидев гикающих, размахивающих шашками антоновцев, спрыгнул на землю и лёг рядом с Тищенко.

— И что же нам теперь делать, а?

— Остаётся только подороже продать свои жизни, — хмыкнул Тищенко и взял на мушку ближайшего всадника.

Раздался выстрел. Всадник упал. Выстрелил и лётчик. Однако силы были неравными. Антоновцы кружили на конях вокруг аэроплана, укрываясь от пуль, до тех пор, пока не поняли, что у красных закончились патроны. Затем спешились и приблизились к лежавшим на земле противникам.

— Ну что, товарищи комиссары, сломался ваш ероплан? — спросил один из антоновцев.

Раздался взрыв хохота.

— Ну, конечно, кони, они надёжнее.

— Достаньте их! — приказал командир антоновской роты.

Шестеро дебелых партизан нырнули под аэроплан и, после непродолжительного сопротивления, худых и невысоких Тищенко и лётчика вытащили на поляну и поставили их на ноги.

— Ну-ка, что у него там в планшетке?

Тищенко пытался сопротивляться, но ему быстро заломили за спину руки, да ещё надавали тычков. Один из шестерых сорвал с плеча Тищенко планшет и подал своему командиру, огромному, двухметровому детине с заросшим до самого лба лицом, с огромными, со штыковую лопату ладонями. Это был Иван Матюхин, только-только пришедший в себя после ранений, полученных в схватке с Котовским. Он развернул карту, поводил по ней пальцем, понимающе покивал головой и посмотрел на Тищенко.

— Понятно! Я-то думал, они просто на ероплане катались, а они выслеживали наших товарищей.

— И что с ним делать, командир?

— Можно, мы ему на спине красную звезду вырежем?

— Или пятки отрежем, чтобы боле не то что летать, ходить не мог.

— Ты кто такой? — обратился Матюхин к Тищенко.

Тот молчал, уставившись в землю.

— Не иначе, красный командир, — предположил антоновский командир. — Ну-ка, мужики, пощекочите ему шашками бока.

— А, это мы завсегда, — обрадовались антоновцы, державшие Тищенко, и стали тыкать в его тело клинками.

Гимнастёрка Тищенко тотчас же побурела от крови, сам Тищенко лишь слегка застонал и тут же прикусил губу. Один из антоновцев изловчился и отсек Тищенко подошвы сапог вместе с пятками.

— И этого тоже, — кивнул на лётчика Матюхин.

— Меня-то за что, мужики, — стал извиваться ужом лётчик. — Моё дело маленькое, мне приказали, я полетел.

— Молчи, сволочь! — крикнул Тищенко.

Но антоновцы уже вошли во вкус. Они стали тыкать шашками и в лётчика. Затем содрали с Тищенко гимнастёрку и, под шумные одобрительные возгласы, один из них стал вырезать ножом на спине у Тищенко звезду. Тот застонал и едва не потерял сознание.

— Ты кто есть таков? — повторил свой вопрос старший антоновец.

— Начальник Оперативного Управления штаба командующего Тамбовской армией. Если товарищ Тухачевский узнает о ваших издевательствах надо мной, он вас всех уничтожит.

— Ой, запугал, — хмыкнул ротный. — Авось, не узнает!

— Каку птичку поймали! — удивлённо закачал головой один из антоновцев.

Наконец, Тищенко потерял сознание, обмяк и опустился на колени. Совсем упасть на землю ему не давали державшие его за руки антоновцы. Матюхин спрыгнул на землю. Подошёл к Тищенко, присел перед ним на корточки, поднял за волосы голову и внимательно посмотрел в его окровавленное лицо.

— Вам всё равно скоро конец, — выдавил из себя, давясь кровью и слюной Тищенко. — Советскую власть вам не победить.

Антоновец встал, отпустил волосы Тищенко, вытащил из ножен саблю и резким взмахом отрубил ему голову.

— А с этим что делать, Сергеич? — кивнул на лётчика один из антоновцев.

— То же самое, — махнул рукой Матюхин. — Зачем он нам нужен.

— Не убивайте меня, — закричал лётчик. — Я починю аэроплан и ещё пригожусь вам.

— А зачем нам, лесным людям, твой ероплан? — вскакивая в седло, спросил Матюхин, поигрывая серебристым пистолетом, который конфисковали его люди у лётчика.

И, не дожидаясь ответа, повернул коня в сторону леса.

— Кончай его! — сказал своему товарищу один из державших лётчика.

Тот взмахнул шашкой и голова лётчика откатилась к самым шасси самолёта.

Через несколько минут антоновцы скрылись в лесу.

110

В июле 1921 года Тухачевский по сути уже мог праздновать победу над Антоновым. И весомый вклад в эту победу внёс его заместитель Иероним Уборевич, который одновременно возглавил и действия хорошо обученной сводной кавалерийской группы, куда входили отдельная кавбригада Григория Котовского, 14 отдельная кавалерийская бригада (где служил комэском Жуков), 15-я Сибирская кавалерийская дивизия, 7-е Борисоглебские кавалерийские курсы и некоторые другие части. Кроме того, кавалеристам были приданы и войска ВЧК, ВОХР и ЧОН и, как оказалось впоследствии, главная ударная сила группировки — автомобильная часть, без устали гонявшая по лесам и степям партизан. Имея такую силищу, не мудрено, что практически за полтора месяца с многотысячной Народной армией было практически покончено. Это стало настоящим ударом для повстанцев. Хотя совсем не означало того, что они сдались окончательно.

Небольшие отряды продолжали совершать партизанские наскоки на красноармейцев и даже имели некоторые успехи. Многие местные жители активно (или пассивно, что для властей равнозначно) по-прежнему помогали повстанцам. Да и как могло быть иначе: ведь в рядах повстанцев зачастую воевали их отцы, мужья, братья, свояки, зятья, друзья, наконец.

И всё это приводило в бешенство местные власти. Не только тамбовские, но и московские.

11 июня полномочная комиссия ВЦИК издала указ по Тамбовской губернии № 171:

"... Банда Антонова решительными действиями наших войск разбита, рассеяна и вылавливается поодиночке. Дабы окончательно искоренить все эсеро-бандитские корни и в дополнение к ранее отданным распоряжениям, полномочная комиссия ВЦИК приказывает:

1. Граждан, отказывающихся называть своё имя, расстреливать на месте без суда.

2. Селянам, у которых скрывается оружие, объявлять приговор о взятии заложников и расстреливать таковых, в случае несдачи оружия.

3. В случае нахождения спрятанного оружия, расстреливать на месте без суда старшего работника в семье.

4. Семья, в доме которой укрылся бандит, подлежит аресту и высылке из губернии, имущество её конфискуется, старший работник в этой семье расстреливается на месте без суда.

5. Семьи, укрывающие членов семей или имущество бандитов, рассматривать, как бандитские, и старшего работника этой семьи расстреливать на месте без суда.

6. В случае бегства семьи бандита, имущество таковой распределять между верными советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать или разбирать.

7. Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно.

Председатель полномочной комиссии ВЦИК Антонов-Овсеенко

Командующий войсками Тухачевский

Председатель губисполкома Лавров

Секретарь Васильев.

Приказ прочитать на сельских сходах".

Почти сразу же местные власти и чекисты приступили к выполнению этого приказа: сотни крестьян расстреляны выездными сессиями ревтрибуналов и губчека, тысячи пали безоружными под пулемётами курсантов и красноармейцев и десятки тысяч сосланы в северные губернии с семьями, а имущество их сожжено и разграблено.

Перед эскадроном Георгия Жукова была поставлена задача ликвидировать "банду" Зверева, насчитывавшую до 150 сабель. Разведчики выяснили, где устроил свой лагерь Зверев. Эскадрон тут же был поднят в седло, и спустя два часа деревня с повстанцами была окружена. Но прочёсывание ничего не дало — ни отряда, ни самого Зверева там не оказалось.

— Не может быть! — не верил своим глазам комзвода разведчиков. — Я знаю, что бандиты засели здесь. Их прячут.

Жуков сидел за столом, обхватив голову руками. Он тоже понимал, что бандиты прячутся в крестьянских домах. Но как это выяснить? Путь один — в соответствии с указом спецкомиссии ВЦИКа пройтись по домам и взять в заложники часть крестьян.

— Будем брать заложников! — наконец объявил Жуков. — У нас мало времени на выполнение приказа. И поэтому некогда церемониться. Всех людей из первых десяти изб доставить сюда.

Командиры взводов тут же поскакали выполнять приказ. Вся деревня загудела, завыла, залаяла, заревела. Где-то прозвучали и выстрелы. Через сорок минут на площади у центральной усадьбы, где обосновал свой штаб командир эскадрона, собрали первых заложников: старики, женщины, подростки, дети — исключений ни для кого не делали.

Жуков осмотрел крестьян, но, встретив на себе их явно враждебные взгляды, вскоре отвёл глаза. Снял фуражку, вытер носовым платком потные затылок и лоб, снова надел головной убор и прокашлялся. Прошёлся несколько раз перед ними взад-вперёд, наконец, остановился и заговорил:

— У нас есть данные, что в вашей деревне окопался Зверев со своими бандитами. Я получил приказ их уничтожить и уничтожу! Но, во избежание лишнего кровопролития, надеюсь на то, что вы проявите благоразумие и укажете мне дома, в которых спрятались бандиты.

Жуков снова обвёл взглядом всех заложников, но те не произнесли ни слова. Выждав пару минут, Жуков объявил о своём решении:

— В таком случае, я объявляю вас всех заложниками. И если в течение часа вы не выдадите мне местонахождение Зверева, я вас всех прикажу расстрелять, а вместо вас в заложники будут взяты жители следующих десяти домов. И так до тех пор, пока либо бандиты не объявятся, либо всех вас не перестреляем. И предупреждаю: миндальничать с вами я не буду!

Он прошёлся вдоль толпы и остановился напротив одного седобородого и седовласого старика.

— Тебя, отец, я отпускаю для того, чтобы ты объявил мою волю всей деревне. Иди!

Дочь, сама уже женщина в годах, заплакала и бросилась на шею отцу. Старик обнял её, поцеловал, перекрестил и пошёл по домам объявлять волю красноармейцев. Обойдя практически всю деревню, еле волоча ноги и тяжело дыша, старик вернулся к своей дочери.

— Зачем вы вернулись, папа? — зашептала ему на ухо плачущая дочь.

— На всё воля божья, дочка. А зачем мне жить, коли тебя устрелют.

Час времени истекал. Никаких движений в деревне не было видно. Жуков явно нервничал. Но слабость свою нельзя было показывать ни бойцам, ни, тем более, селянам. Всегда нужно быть хозяином своего слова.

— Ну что ж! — вздохнул Жуков и глянул на одного из взводных — Николаев! Бери первую группу заложников и веди на окраину. Час прошёл, бандитов нет!

— Слушаюсь! — Николаев вытащил из-за пояса револьвер и кивнул красноармейцам своего взвода.

Те быстро отделили от толпы человек десять и повели на расстрел, даже не дав попрощаться с родными и земляками. И тут уже в голос заголосили все бабы. Заплакали дети. Заложников выстроили в ряд. Напротив них стали красноармейцы. Винтовки были сняты с плеча и передернуты затворы. Оставалось лишь дать команду "пли!". И в этот момент с гиками и залихватскими посвистами в деревне появились повстанцы во главе с самим Зверевым. Шашки наголо, на лицах решительность. Казалось, ничто их остановить не в силах. Но Жуков не терял бдительности: два взвода он оставил на лошадях, рассчитывая именно на внезапное нападение зверевцев. И вот уже оба взвода поскакали наперерез повстанцам, также размахивая шашками.

— Эскадро-он! К бо-ою! — прокричал своим зычным голосом комэск и сам тут же вскочил в седло.

Расстрельный взвод успел сделать лишь пару выстрелов и Николаев тут же развернул своих бойцов и бегом бросился к лошадям. Тем не менее, седобородый старик и его дочь как раз и оказались жертвами этих выстрелов. Остальных бог миловал, они сели на землю и стали креститься, отбивая поклоны.

Завязалась рукопашная. Довольно быстро сказалась отменная выучка жуковцев. Повстанцы повернули обратно и погнали лошадей к спасительному лесу.

— Быстрей! Быстрей! — командовал Жуков, сам пришпоривая своего коня. — Не дать им уйти в лес!

Жуков вытащил револьвер и выстрелил. Один из повстанцев упал. Другие также начали стрелять. Впрочем, и зверевцы отстреливались. Одна их пуля достала и Николаева, который упал замертво. Лес был всё ближе, но красноармейцы всё же настигали повстанцев. Поняв, что укрыться в лесу они не успеют, Зверев приказал отряду развернуться и атаковать красных. Началась рукопашная сеча. Бой длился около часа. Сгущались сумерки. И здесь Жуков начал брал верх. Поняв, что всё кончено, Зверев развернул коня и помчался к лесу. С ним ещё четверо. Увидев это, Жуков окликнул ближайших красноармейцев:

— За мной, в погоню!

Но слишком далеко оказался Жуков. А тут ещё, откуда ни возьмись, из соседнего села выскочило несколько броневиков. Жуков опешил и резко осадил коня.

— Что за чёрт! Откуда взялись эти броневики? — чертыхнулся комэск.

— Неужто бандитам помощь пришла? — спросил остановившийся рядом с командиром боец.

Зверев со товарищи, тем временем, уже скрылись в лесу.

— Да откуда у Антонова броневики?! — засомневался Жуков. — Здесь что-то не то!

Броневики, увидев впереди себя конный отряд, заняли выгодную позицию и повернули в сторону эскадрона пулемёты. Однако не стреляли ни те, ни другие. Пауза несколько затягивалась. Наконец, Жуков подозвал к себе двух бойцов.

— Винтовки снять и спешиться! — приказал он. — Нужно узнать, кто в броневиках. Остальные все наготове!

Связные ушли вперёд, постоянно оглядываясь: и то сказать, поди знай, кто там прячется в этих стальных машинах.

К счастью, недоразумение вскоре прояснилось. Увидев идущих к ним связных, командир бронеотряда, послал им навстречу своих. Оказалось, что в головной машине находился сам Иероним Уборевич. Узнав, что зверевцы ушли в сторону леса, он также попытался их перехватить. Но слишком поздно выехали: Жуков практически справился своими силами, если не считать, что упустили самого Зверева, да ещё четверых.

Впрочем, долго ли они смогут отсиживаться в этом лесу?

Таким образом, произошла самая первая встреча Георгия Жукова с Иеронимом Петровичем Уборевичем. Позднее, в тридцатых годах они снова окажутся рядом — Уборевич будет командовать Белорусским военным округом, а Жуков, под его началом, командовать кавалерийской дивизией.

111

В ночь на 21 июля Аркадию Голикову из штаба 5-го боеучастка пришёл приказ: "По сведениям войсковой разведки, в районе села Хмелино оперирует банда Коробова — Попова численностью до 300 всадников.

Приказываю командиру 58-го полка тов. Голикову:

К 5 часам 21.VII выслать команду контрразведчиков вверенного вам полка не менее 50 всадниковпри двух пулемётах в село Перкино. По прибытии контрразведчиков 58-го полка в село Перкино вести беспрерывную разведку в южном, юго-восточном и юго-западном направлениях. В случае обнаружения банды, не дожидаясь особых приказаний, немедленно атаковать её и уничтожить".

Войсковая разведка оказалась права: двинув к селу Хмелино, помимо отправленных к Перкино разведчиков, ещё один эскадрон, Голиков понял, что там действительно были антоновцы. Впрочем, после короткой перестрелки, антоновцы, как всегда, растворились в окрестностях. У Голикова оставалась надежда лишь на разведчиков. Раз какая-то часть повстанцев оказалась в этих краях, значит, поблизости должен быть и весь отряд Коробова. Главное, не упустить его. Вскоре полковая разведка прислала Голикову донесение, что в районе Николаевского кордона (а это десять вёрст восточнее Перкино) растворившиеся было антоновцы вновь собрались в один кулак. Тут же прозвучала команда к выступлению и сам комполка Голиков возглавил операцию.

К Перкинскому лесничеству добрались часам к шести вечера. Поначалу Голиков решил было дождаться темноты и затем ударить. Но комиссар Бычков резонно возразил:

— В темноте и атакующим труднее. Будь то деревня, тогда ещё куда ни шло. А тут — лес. И потом, в лесу темнеет намного раньше.

Подумав, юный комполка согласился со своим комиссаром. Стали подсчитывать, сколько времени понадобится, чтобы окружить лесничество.

— Атака начнётся минут через пятьдесят, — Голиков оглядел разом свой комсостав, и предупредил:

— Обход делайте как можно скрытнее, иначе Коробов уйдёт, не приняв боя...

По сути дела, это был первый по-настоящему серьёзный бой, который предстоял 58-му полку под командованием Аркадия Голикова. И, естественно, не нужно говорить, насколько важным он был для самого семнадцатилетнего комполка. Ведь только после него и Бычков, и весь комсостав смогут сказать, достоин ли Голиков звания командира, или ещё слишком юн для этого.

Голиков глянул на часы. Время, отпущенное им на окружение, истекало. Через пару минут можно давать команду: "К бою!". Двое спешенных разведчиков вернулись из лесничества и доложили:

— Всё вроде бы спокойно. Бандиты что-то варят, на поляне пасутся стреноженные кони. Часовые покуривают.

"Это хорошо, что покуривают, — подумал Голиков. — Значит, не ждут нас".

Он снова посмотрел на часы и кивнул командиру конной разведки:

— Пора.

Весь отряд беззвучно тронулся. Через несколько минут реденький лесок кончился. Дальше в лесничество вела прямая дорога, а значит, была опасность, что их могут заметить. Голиков остановился, подождал, пока подъедут остальные.

— Можно? — спросил командир разведки.

— Можно! — кивнул комполка.

Командир разведки негромко приказал:

— Приготовить бомбы!

Тут же щёлкнули воспалённые запалы и бойцы рванулись с места в направлении лесничества.

Всё лесничество — это несколько сараев и домиков да пара полуразвалившихся стогов сена. У одного из сеновалов раздались первые выстрелы. Красный отряд рассыпался, спасаясь от пулемётных очередей, и с гиканьем и свистом, с ружейными выстрелами и грохотом бросаемых на землю бомб-гранат тут же ворвался в лесничество. Такой неожиданный шум способен был поднять из могилы и мертвеца. Но на живых действует гипнотически, парализует волю и вводит в дрожь тело. Нужно быть очень сильным, чтобы выдержать первые минуты такого ада. Но, видимо, среди партизан здесь таковых не оказалось. К тому же, подобный шум и грохот спустя несколько минут раздался и с других сторон. Антоновцы стали выпрыгивать из окон и дверей своих деревянных укрытий с криками:

— Окружили! Красные окружили!..

Аркадий Голиков выбрал себе неплохую позицию немного в стороне от завязавшегося боя, откуда, не слезая с коня, мог спокойно наблюдать за ходом событий. Рядом находился комиссар Бычков и пара вестовых, готовых в любой момент отправиться в гущу боя с приказами своего командира. Солнце уже скрылось за деревьями. Вечерние сумерки опустились на лес. Птицы, испуганные грохотом боя, замолчали. Звери ушли подальше.

Впрочем, бой продолжался не очень долго. Результаты боя хоть и оказались не такими, как хотелось бы (сам Коробов с сотней своих людей ушёл от преследования), тем не менее, шесть антоновцев убито, в несколько раз больше пленённых, а в числе трофеев три лошади, шесть сабель, двадцать пять винтовок, две тысячи патронов. Но главным итогом для него, Голикова, лично стало признание его командирских качеств его подчинёнными. Дальше уже было проще.

Так, 1 августа он писал в Арзамас своему другу детства Шурке Плеско: "...Воевать кончено. Мною уничтожены банды Селянского, Жирякова и Митьки Леденца. Работы много. В течение всего лета не слезал с коня. Был назначен врид командующего боевого участка...".

112

Александр Богуславский с остатками своей армии был похож на раненого волка. Засев в лесах, он огрызался на каждого, кто пытался его зацепить.

Но раненый зверь опасен вдвойне. Это понимали и красноармейцы. С особой осторожностью они выслеживали отряд Богуславского с целью нанести ему последний и решающий удар. Избегать боя дальше было невозможно. Но, к счастью, подтянулись и остатки второй армии Антонова. Сам Александр Степанович отправился в Каменку, где его уже ждали представители ЦК партии левых эсеров, чтобы совместно выработать тактику дальнейшей борьбы.

А вести её становилось всё труднее: отмена продразвёрстки на Тамбовщине и, главное, жесточайший красный террор сделали своё дело — антоновцы гибли тысячами, десятками тысяч, но их ряды уже практически не пополнялись. Силы повстанцев таяли ежедневно. Даже дезертирство началось.

Несколько дней назад Устин Подберёзкин обнаружил, что исчез Иван Антипов со своими сыновьями.

— Никита, не видал ли ты Антиповых? — спросил у сына Подберёзкин.

— Сам удивляюсь, батяня. То Стёпка Антипов вечно рядом крутился, проходу не давал, даже к бабе моей за мной увязывался, а тут гляжу, уже два дня не видать его и не слыхать.

— Что ж, вольному воля! — вздохнул Устин. — А я до конца биться буду с этими антихристами.

Прибежал вестовой от Богуславского: велено всем командирам отрядов собраться в штабной избе.

Никита Подберёзкин пошёл к лиману, берега которого поросли ивняком. Лес был совсем рядом, рукой подать. Лесная глушь лишь немного скрадывала жару. И то лишь тем, что закрывала землю своей тенью. Но ветра не было, и дышать даже здесь, в лесу, было практически нечем. Птицы, утомлённые жарой, укрылись в своих гнёздах, а звери спрятались в норах. Лишь крайняя нужда да жажда охоты вынуждала их покидать свои жилища.

Никита остановился, так и не дойдя до берега. Услышал весёлый девичий смех и замер. Затем украдкой, стараясь, чтобы ни одна веточка под его ногами не хрустнула, подобрался поближе и, скрываясь в кустах, потихоньку раздвинул ветки. Так и есть — его Дарья с Машуткой Пименовой совершенно голыми бултыхались недалеко от берега, обрызгивая друг дружку водой и весело переговариваясь. Какое-то время Никита молча любовался девичьими забавами, затем, оглянувшись, нет ли кого рядом, резким движением стащил с себя рубаху, развязал верёвку на штанах и, прокравшись незамеченным к воде, нырнул под воду.

— Что это, Дарья? — услышав резкий всплеск, вздрогнула Марья.

— Где? — не поняла Дарья.

— Нешто не слыхала, как чегой-то булькнуло?

— Не, не слыхала, — мотнула головой Дарья и вдруг почувствовала, как кто-то под водой потянул её за ноги. — А-ай! Спасите! — крикнула она и окунулась с головой.

— Дарья, что с тобой?! — не на шутку переполошилась Марья Пименова.

Но в следующий миг над синей водой лимана появилась заливающаяся от смеха голова Никиты Подберёзкина. Тут же вновь вынырнула и Дарья, широко открывая рот, заглатывая воздух, словно рыба, выброшенная из воды.

— Напугал я вас, девоньки, а?

И тут Марья завизжала во весь голос и, прикрывая груди руками с этим же визгом побежала к берегу.

— Дур-рак! Охальник! Дур-рак! — била Никиту ладошками по спине, едва не плача, Дарья.

— Совсем стыд потеряли, мужики! — выбираясь на берег и тут же ныряя в густые заросли ивняка, крикнула Марья и, уже будучи в кустах, повернулась в сторону Никиты и покрутила указательным пальцем у своего виска.

Но Никита уже не обращал на неё никакого внимания. Он смотрел на Дарью влюблёнными глазами и, заискивающе, произнёс:

— Не серчай, Дашутка! Люблю я тебя, вот те крест, люблю.

Она заглянула в его глаза и взгляды их встретились. Казалось, время остановилось для влюблённых. Губы их начали сближаться. Но в последний момент Дарья опомнилась.

— Отвернись, Никитка! Дай мне выйти и одеться. Не позорь меня.

Никита опустил голову и послушно отвернулся. Дарья направилась к берегу. И тут тишину леса прорезали выстрелы. Залпом — один, второй, третий. Затем застрочил пулемёт. Дарья ещё не успела дойти до берега. Остановилась, оглянулась назад.

— Стреляют, Никита.

А тот уже и сам это слышал. Рысью рванулся он к берегу.

— Засиделся я тут с вами. А там батяня, небось, меня обыскался. Снова порку устроит.

Они оба вышли на берег и стали одеваться.

— Извини, Дашутка, бежать мне надо, — быстро одевшись и схватив обрез, Никита помчался к лесу, перепрыгивая через кусты.

— Береги себя, Никитка! — закричала ему вслед Дарья, отжимая волосы и заплетая косу.

Красная кавалерийская бригада и часть особого назначения из самого Тамбова гонялись по лесам в поисках остатков антоновских войск (или банд, как их называли официальные власти) с целью окончательного их разгрома. Тамбовскую ЧОН возглавлял лично заместитель председателя губисполкома Захар Устинович Подберёзкин. Его отряд отличался особой дисциплиной и жестокостью. Да и красноармейцы, которым надоели постоянные лихие вылазки антоновцев, тоже были полны решимости разделаться с ними. Потому и была дана им в придачу тачанка. Пусть в лесу это и не совсем удобно, зато, когда выманят бандитов в поле, тачанка будет в самый раз.

Впрочем, совсем врасплох застать антоновцев красным не удалось. Свой лагерь повстанцы охраняли денно и нощно. Первые дозоры стояли чуть ли не в версте от самого лагеря. Вот и сейчас дозорные увидели конницу противника загодя. Однако хитрость состояла в том, что чоновцы пробирались к лагерю совсем с другой стороны и их никто загодя не увидел. Не иначе, как кто-то из антоновцев предал своих и рассказал о местоположении лагеря. Вот и оказались они в окружении. Главной целью чоновцев было — выдавить повстанцев из леса на голое место. А там с ними расправиться будет просто, ведь у красного отряда было большое численное преимущество.

Никита подоспел, кажется, вовремя. Ещё издали углядел он седую голову отца. Хотел было уже его окликнуть, но заметил, как один из красноармейцев взял Устина на мушку. Подберёзкин же как раз и не видел этого, он смотрел в другую сторону. Тут же, навскидку, практически не целясь, Никита приподнял обрез и нажал на спусковой крючок. Выстрел — и красный конник упал с коня замертво. Устин глянул сначала на упавшего, затем оглянулся на того, кто его спас.

— Это я, батяня, — смущённо произнёс Никита, подбегая к отцу совсем близко.

— Где тебя леший носит, Никитка. Оборался тебя. Уж думал, подстрелили антихристы.

— Ну да! — хмыкнул Никита. — Меня за просто так не возьмёшь.

И тут оба заметили, как на них несётся несколько всадников сразу. Отец с сыном выстрелили одновременно: один попал в коня, который, упав, придавил собою седока, другой — во всадника.

— Уходим отсюда! — Устин ещё раз выстрелил и побежал в сторону от этого места.

Красным удалось главное — выманить антоновцев из леса. Да и раздробили их на несколько небольших групп. Об общем командовании антоновцев и, соответственно, о какой-то определённой единой тактике речи уже и быть не могло. Каждая группа отбивалась, как могла, сама. В плен никто не сдавался: это было бесполезно, ибо антоновцы прекрасно знали, что ничего, кроме пыток и издевательств, а затем и казни, их не ожидает. На это было специальное распоряжение спецкомиссара Антонова-Овсеенко. Поэтому и дрались антоновцы, как одержимые, не на жизнь, а на смерть.

Бой длился уже час. Потери с обеих сторон были немалые. И всё же выучка и численное превосходство красноармейцев делали своё дело — силы повстанцев таяли всё быстрее. Вот Устин заметил, как человек пять из его отряда вскочили на коней, отбитых у красных, и направились в сторону леса.

— Правильно, Антон! — кивнул головой Подберёзкин. — Шурке Антонову силы ещё нужны будут. Уходи-ка и ты в лес, Никитка.

— Только с тобой, отец!

— Не спорь! — прикрикнул на сына Устин. — Говорю, уходи, значит, уходи. А я останусь. Знать, время моё подошло, и богу то угодно. Иди, сынок! — Устин повернулся к сыну, перекрестил его и тут же, взяв обрез в правую руку, вскочил, собираясь перебежать в другое место, к кустам крушины.

Но в этот момент Никита увидел, как навстречу несётся с поднятой шашкой в руке чоновец в чёрной кожаной куртке и такой же фуражке с красной звездой. За ним ещё один.

— Батяня, берегись! — крикнул Никита, щёлкая затвором обреза.

Но Устин и сам уже всё видел и успел выстрелить. Первый всадник упал, но второй так же стремительно приближался. Устин хотел было передёрнуть затвор, но его заело. Поняв это, Никита приставил к плечу свой обрез. И тут он почувствовал, что лицо приближавшегося всадника ему весьма знакомо. Это же был его старший брат.

— Захар! — заорал Никита, стараясь перекричать шум боя. — Батяня, это же Захарка!

Но Захар, раскрасневшийся от жары и боя, никаких лиц перед собой не видел, и не собирался различать: для него все, кто скрывался в лесах, были бандитами и врагами советской власти, которых необходимо было безжалостно уничтожать. Не слышал окрика Никиты и сам Устин, всё ещё пытавшийся справиться со своим обрезом. А Захар был всё ближе. Наконец, Устину удалось передёрнуть затвор. Но было уже поздно.

— Захар, не смей! Это же наш отец! — закричал не своим голосом Никита.

Но именно в этот момент Захар махнул шашкой и голова Устина раскололась надвое от сильного удара.

— Заха-ар! Ты кого уби-ил! — Никита выстрелил вслед брату, промахнулся, передёрнул затвор, снова выстрелил.

Кто-то выстрелил и в самого Никиту. Из плеча пошла кровь. Но он даже не заметил этого. Он упал рядом с мёртвым отцом, обнял его и, уткнувшись в его грудь, зарыдал.

113

В рядах отряда Ивана Антипова уже несколько месяцев шли разброд и шатания. Обстановка изменилась. И на фронте (красные добились решающего преимущества), и в деревне (продразвёрстку отменили, мужику дали возможность торговать излишками), а значит, пропал главный стимул восстания, главная цель становилась расплывчатой. И, к тому же, лозунг Союза Трудового крестьянства: "В борьбе обретёшь ты право своё!" — по сути дела оказался выполненным. Именно борьбой с Советами всего этого повстанцы и добились.

Антипов уже давно стал замечать, что ряды его отряда потихоньку тают. Причём, тают не после боевых столкновений, а в короткие минуты отдыха от боев и преследований. Значит, мужики потихоньку бегут, дезертируют. Антипов понял, что и ему помирать пока не резон. Ещё детей нужно крепко на ноги поставить. Вот и принял он решение идти в Инжавино с повинной. И своё решение вынес на суд мужиков из своего отряда. Для себя он решение уже принял, а что касается остальных, пусть решают все вместе. Неволить никого не будет.

— И то правда, — спорили между собой мужики. — Може и хватит воевать. За что? Большевики, вона, развёрстку налогом заменили.

— В моих Курдюках, весточку мне прислали, цельную неделю почти сотня красных работала на пятнадцати лошадях и трёх самокосках, помогали урожай собирать.

— Да и в Пересыпкино моём красноармейский отряд хлеб убирал, да землю пахал и засеял озимые.

— Неужто не понимаете, что всё это — пыль в глаза. Большевикам ведь что сейчас нужно? Мужика на свою сторону завоевать, да нас с вами, партизан, объегорить. Мол, хватит воевать, видите же, мы уже за крестьян. Но стоит нам прекратить сопротивление, и всё вернётся на круги своя.

— Може ты и прав, Данила, да уж больно война эта опостылела.

— Правильно Иван предложил. Идти нужно с повинной к властям. Авось не накажут. Авось помилуют.

— Всё бы вам на авось надеяться. Тьфу! — сплюнул Данила. — Не верю я Ленину. И буду с нашим Степанычем до последнего.

— И я с тобой, Данила, — подошёл к нему бородатый, со взъерошенными волосами повстанец.

— Кто ещё с нами?

Возникла пауза, во время которой каждый для себя решал, с кем ему оставаться. К удивлению, спор происходил довольно мирно, никто даже и не думал хвататься за оружие или за грудки. Возможно, потому, что практически все были из одного района и потому знали не только друг друга, но и их семьи.

Так и разошлись они: кто остался у антоновцев и присоединился к Подберёзкину, кто же, вскочив на коней, подался вслед за Антиповым в село Инжавино сдаваться Советам.

Увидев приближающийся отряд антоновцев, инжавинцы перепугались. Они явно не ожидали появления партизан. Председатель местного исполкома едва успел скомандовать тревогу. Отряд самообороны и находившиеся в селе малочисленные красноармейцы в самый последний момент заняли боевые позиции.

— Без моей команды не стрелять! — крикнул командир отряда. — Пущай поближе подойдут.

Тревожная пауза, впрочем, длилась недолго. Один из красноармейцев вдруг высунул голову из-за укрывавшего его дерева и громко произнёс:

— Глядите, товарищи! Да у них белые флаги на обрезы намотаны.

Всё ещё пристальнее вгляделись в приближавшихся всадников и, верно, заметили, что у двух первых всадников в правой поднятой руке были винтовки с привязанными белыми исподними рубашками. В следующий миг до них донёсся крик Ивана Антипова:

— Не стреляйте! Не стреляйте! Мы идём сдаваться.

— Товарищи, ура! Ещё одна банда решила сдаться, — выскочил из-за своего дерева красноармеец, первый заметивший белые флаги.

— Назад, Сидоренко! Назад! — крикнул командир. — Не верю я им. Возможно, это ловушка. Чтобы выманить нас.

— От бандитов всего можно ожидать, — согласился находившийся рядом с командиром предисполкома, держа на мушке Антипова.

Вскоре Антипов приблизился на такое расстояние, с которого становился лёгкой добычей любого красноармейца. Он осадил коня и, покружив какое-то время на одном месте, крикнул:

— Кто здесь старший?

Немного выждав, всё ещё предполагая какую-то ловушку, командир глянул на предисполкома и шепнул ему:

— Если что, сразу стреляй в него.

— Да уж не промахнусь.

— Я — старший! — вышел из-за угла конюшни командир, оправляя гимнастёрку. — Красный командир Евсевич. А ты кто?

— Я — Иван Антипов. Со мной восемьдесят человек партизан. Мы решили сдаться властям и надеемся на ваше снисхождение.

Антипов слез с коня и бросил винтовку к ногам Евсевича. Затем вытащил из-за пояса револьвер и также бросил его на землю. Примеру Антипова последовали и его соратники. Пока куча оружия собиралась у ног красного командира, к нему подошёл сначала предисполкома, а затем и другие красноармейцы и местные мужики.

— Вот это дело! Давно бы так! — одобрительно выкрикивали они.

— Товарищ Губанов, примите пленных, — обратился Евсевич к председателю исполкома. — А я займусь оружием.

114

20 июля Антонов-Овсеенко сообщал в Москву: "Банды Антонова разгромлены. Шайки Богуславского уничтожены. Банда Карася вместе со своим атаманом ликвидирована. Бандиты массами сдаются, выдавая главарей. Само крестьянство окончательно отшатнулось от эсеро-бандитского предательства. Оно само вступает в решительную борьбу с разбойными шайками". Тем не менее, о самом главном, чего так ждал Ленин — о поимке Александра Антонова — известий всё не было. Ленин торопил Тухачевского с Антоновым-Овсеенко. Он понимал, что пока знамя антибольшевистской борьбы на Тамбовщине не спущено (то есть, пока Антонов не ликвидирован), ни о какой победе не может быть и речи. Понимали это и в Тамбове. Но Антонов был неуловим.

В конце июля, наконец, были найдены следы его самого и его ближайших сподвижников. Они укрылись в Рамзинских болотах, в окрестностях сел Рамза-Паревка Кирсановского уезда. Операцию по захвату штаба Антонова поручили лучшим курсантским частям. Район немедленно оцепили, отдельные роты направили в самые болота. И они в течение целой недели рыскали по ним, передвигаясь по пояс в воде, в поисках партизан. К операции привлекли и всю имевшуюся в наличии у курсантов военную технику — артиллерию, пулемёты, аэропланы с бомбами. Однако добычей красных стали лишь сто пятьдесят партизан убитыми и ранеными. Сам Антонов с девятью ближайшими помощниками, с успехом отсидевшись в кочках, скрылся.

Но 30 июля его следы вновь обнаружились. На сей раз в районе озера Змеиное. Район этот был примечательным, будто созданным для игры в кошки-мышки. Низкая котловина, размером шесть на двенадцать вёрст, ограниченная с запада крутым берегом реки Вороны, с востока — широкой открытой равниной и рядом деревень, вдоль которых лежали глубокие озера, соединённые рукавами между собой и с рекой. Внутри — сплошное болото, поросшее густым камышом, и ряд небольших островков под общим названием Сухие Дубки. Тут же несколько небольших озёр с поэтическими названиями — Ясное, Лебединое, Змеиное... В наиболее узком месте котловины была расположена мельница кулака Прокудина с мостом через реку. Несколько севернее находилось излюбленное место партизан — так называемая Тюремная, или Золотая (кому как больше нравилось), Клетка: лесистый островок, окружённый со всех сторон глубокой водой.

Тухачевский подписал приказ о немедленном окружении этого района: Золотая (Тюремная) Клетка — Рамза — Троицкое — Сергеевское — Карай-Пущино — Архангельское — Карай-Салтыково — бывшее имение Петрово-Соловово, затем, по западной опушке леса, что восточнее деревень Дашково и Семёновки, далее на Паревку, мельницу Прокудина и вновь Золотая Клетка, где кольцо и сжималось, — для чего выдвинул туда 1-ю бригаду ВЧК 1-го боеучастка, кавбригаду Котовского, пешие эскадроны Борисоглебских и Орловских кавалерийских курсов, две роты Рязанских пехотных курсов, две роты Владимирских курсов, две роты Иваново-Вознесенских курсов и Рязанский кавалерийский эскадрон. На всех местных дорогах и в населённых пунктах составлены сильные отряды — на случай, если антоновцы попытаются пробиться из окружения.

— Это же надо: на моих 180 молодцов такую силищу направил! — осклабился Антонов, узнав об этом.

— Знать, боятся нас, — поддержал брата Дмитрий.

— А то! — хмыкнул Токмаков. — На одного медведя охотники всегда целую свору выпускают. А нас сколь здесь?

— Ну, мы, пожалуй, на медведей не потянем, а вот волки — пожалуй! — резюмировал Антонов. — Но где наша не пропадала, а?

Разведчики доложили командиру красного соединения о том, что следы от лодок в камышах показывали, что часть партизан ушла на север, в направлении Сухих Дубков. Другая же, по кочкам, двинулась на юг, к имению Петрово-Соловово. Но поди знай, в какой из этих групп был сам Антонов! Осмотр же Тюремной Клетки ничего не дал.

По реке Вороне, вдоль озёр на юг были пущены разведчики на лодках с пулемётами, по лесным тропинкам — особо отобранные пешие разведчики.

Разведчикам 2 августа удалось захватить в камышах нескольких партизан, пытавшихся на лошадях переправиться на другой берег Вороны, которые показали, что в районе озера Змеиное действительно скрывается около сотни антоновцев, среди которых находится и сам Антонов. Ещё около 80 человек ушли на юг. Красным кавалеристам также удалось установить, что ещё один отряд антоновцев под командованием Ворожищева скрывается в районе Кулевча. Добровольно сдавшиеся в ту же ночь с десяток антоновцев также подтвердили, что их командир находится в районе озера Змеиное. Тогда 3 августа в район озера на 15 лодках с пулемётами были направлены охотники. Но едва они подобрались к предполагаемому месту, где скрывался Антонов, как попали под плотный ружейный и пулемётный огонь партизан. Красные отступили. Ближе к вечеру они повторили попытку, но с тем же успехом. Тогда они запросили помощи.

Утром, 4 августа, из Тамбова подоспела трёхдюймовая конная батарея, а также прилетели аэропланы с бомбами. Начался массированный артиллерийский обстрел озера Змеиное с постоянной корректировкой огня, производимого сбросившими бомбы аэропланами. После обстрела пошла в наступление пехота. Но, впрочем, вскоре остановилась, поскольку осколки от своих же снарядов уложили нескольких красноармейцев. С наступлением темноты и всю ночь артиллерия редким огнём продолжала обстреливать участок.

Но, оказалось, почти всё прошло впустую: жертв среди антоновцев практически не было. Хотя к утру 5 августа с поднятыми руками вышло из окрестных болот несколько десятков человек. В тот же день красные курсанты на лодках в третий раз попытались пробраться на озеро Змеиное. Огонь антоновцев уже не мог их остановить. Добравшись до кочек, красные курсанты захватили в плен четырёх партизан, оставленных Антоновым охранять продовольственные запасы. Место действительно было искусно оборудовано: на крупных кочках были устроены шалаши с настилом, который мог выдержать довольно большую тяжесть. Везде, с кочки на кочку, перекинуты мостки из жердей, покрытыми ветвями, палками, соломой, листьями. По ним совершенно спокойно можно было ходить. На настиле стояли шалаши из тростника и даже камышовая церковь. Продовольствие и запасы вооружения были спрятаны внутри самих кочек, превращённых в цейхгаузы, открытая земля из которых была выбрана. По показаниям пленных, остальные, а вместе с ними и Антонов, на лодках ушли в камыши. С ним были его брат Дмитрий, адъютант Старых, денщик Алёшка, Востриков, комендант Трубка с женой и сестрой, и Пётр Ивановский.

Две роты, погрузившись по пояс в воду, прочесали район озера, выловив из него ещё несколько десятков партизан. Но главная добыча, Антонов, вновь ускользнула. Впрочем, не совсем верно. Антонов с товарищами прекрасно видели вышагивавших в воде красных курсантов: они в это время укрывались внутри кочек, где заблаговременно были вырыты норы, в которых свободно мог разместиться человек. Накрывшись верхушкой — шапкой и оставив небольшую щель для притока воздуха, в таком укрытии можно было долгое время оставаться никем не замеченным. Когда же красные ушли, антоновцы выбрались из своих укрытий и на вытащенных из схронов в камышах лодках убрались восвояси.

7 августа к операции по поимке Антонова привлекли и Котовского. Его бригада шла по суше вдоль берега Змеиного и Вороны. Одновременно по озеру с юга на север плыли лодки с пулемётами. По пути зачищались все населённые пункты. 8 августа дошли до мельницы Прокудина и решили повернуть обратно.

— Алёшка! — негромко произнёс Антонов. — Возьми ещё трёх мужиков и иди сдаваться красным.

— Александр Степаныч, да как же это? — моргая длинными ресницами своих зелёных глаз, денщик вопросительно посмотрел на своего начальника. — Я лучше здесь, в бою, с вами погибну, нежели добровольно в руки красных отдамся.

— Иди, иди! Дело говорю, — настаивал Антонов. — Вас они не убьют, им нужен я, да вон, брательник мой, а внимание от нас отвлечёте. И не вздумайте о нас что сказать. Спросят: не знаем, мол, не видели. Ясно?

— Яснее и не выдумаешь, — вздохнул антоновский денщик.

Со злорадной усмешкой наблюдали руководители антоновщины, стоя по горло в воде и прячась в камышах, как красноармейцы окружили его людей и, приняв от них оружие, увели на берег.

Ночью командир роты доложил в штаб, что пойман денщик Антонова Алёшка. На допросе он показал, что ночью застрелился брат Антонова, Дмитрий, и ещё двое или трое. Самого же Александра Антонова с ними на озере не было. Когда нашли трупы партизан, оказалось, что Дмитрия Антонова среди них нет, а застрелился комендант Трубка и другие помощники Антонова. Стало быть, Антонов опять ушёл. Признав здесь свою неудачу, начальник боеучастка Павлов приказал 10 августа прекратить поиски.

Впрочем, неудача была относительной: из 178 антоновцев было убито или захвачено в плен 167.

115

Председатель Тамбовской губчека Павел Антонов, и его ближайшие помощники Михаил Поколюхин, Павел Нейберг, Николай Боярский, а также командир взвода из бригады Котовского Перепеченов остановились в селе Никольском Кирсановского уезда. Они направлялись в Трескинскую волость, где дислоцировалась кавбригада Григория Котовского. После обеда и небольшого совещания, стали собираться в путь. Ехать предстояло через село Новгородовку, однако секретарь местной партячейки сообщил, что там замечено 15 конных антоновцев, во главе с Иваном Ситниковым, председателем местной ячейки СТК.

— На переговоры с нами они пока не идут, — сообщил секретарь.

— Едем туда немедленно, — решает без раздумий Антонов. — Я уверен, что мне удастся уговорить этих бандитов сдаться.

Отговаривать своего начальника никто не осмелился и, усевшись на две подводы, вся команда направилась в Новгородовку.

До села оставалось не больше версты, как вдруг Поколюхин заметил мчавшегося им навстречу всадника.

— Товарищ Антонов, кто-то едет впереди.

Все глянули туда, куда указал Поколюхин. Антонов поднял руку. Группа остановилась. Стали ждать. По виду бородатый всадник на подушке вместо седла явно смахивал на антоновца. Придержав поводья, партизан остановился, решительно спросил:

— Вы кто?

— Я — председатель Тамбовской чрезвычайной комиссии Антонов. Это — все наши чекисты. А ты кто?

— Рядовой Новгородской организации, партизант Яков Сысоев, — не тушуясь, ответил дозорный.

Затем, оглянувшись назад и по сторонам, предупредил:

— Вам сюда ехать нельзя. Здесь стоим мы, и наш организатор Иван Ситников приказал никого в село не впущать.

— Послушай, Яков Сысоев, — заговорил Антонов. — Мы ничего плохого вам не сделаем, но нам нужно проехать через Новгородовку. К тому же, как видишь нас только пятеро, а вас пятнадцать, мы вооружены лишь наганами и едем на мужицких подводах, а вы — кавалерия.

Молодой парень даже не обратил внимания на такие познания чекистов, как знание их количества и вооружения. Он задумался, как ему поступить. В это время Поколюхин закрутил самокрутку, сделал ещё одну и протянул её Сысоеву.

— Закури, Яков.

Тот не отказался. И, кутаясь в клубах дыма, принял решение:

— Хорошо, ждите здеся. Я доложу Ситникову о вас. А там уж он пущай решает, как быть.

— Вот и хорошо! — кивнул Антонов.

Они направились в село. Понятно было, что они слишком рисковали, учитывая реальное численное превосходство антоновцев, да ещё их озлобленность за последние неудачи. Но другого выхода не было. Да и Антонов полагался на свою фортуну.

Спустя полчаса Сысоев вернулся. Улыбается.

— Можно!

Все шестеро неспешно направились вперёд. Чекисты всё это время пытались разговорить партизана, узнать его мнение о добровольной явке антоновцев. Сысоев поначалу отмалчивался. Затем не выдержал.

— Ребята-то, пожалуй, не прочь хоть чичас сдаваться, а вот организатор-то, Иван Николаевич, и говорить про это не велел. Известно дело — им это не под шерсть. Нам-то всё равно!..

— А поехали с нами? — предложил парню Антонов.

— Не, пока погодите. Если я чичас уеду, так семейство побеспокоит Иван Миколав. А вот сговоримся с ребятами, да тогда все сразу и махнём.

— Логично, — согласился Антонов.

Въехали в село. Притормозили у первой же каменной избы.

— Послушай, Сысоев, мы здесь остановимся. И сами устали, и лошадей покормить нужно.

— Что ж, можно, — кивнул Сысоев.

— Передай, пожалуйста, своему организатору Ситникову, что мы хотим с ним поговорить.

Сысоев вновь кивает головой и уезжает. Через некоторое время возвращается. Да не один, а ведёт с собой ещё одну лошадь без всадника.

— Иван Миколав с ребятами хочут поговорить с товарищем Антоновым, но с одним. Они просят его приехать к ним и — не беспокоиться.

Чекисты переглянулись. Риск был слишком велик: верить ли этим людям? Но Антонов колебаться не любил. Уже в следующий миг он вскочил в седло и скомандовал Сысоеву:

— Поехали!

Тревожное ожидание длилось до самого вечера. Чекисты прислушивались к каждому шороху и завыванию ветра: всё им чудился щелчок от выстрела. Наконец, вернулся Антонов. Явно удовлетворённый беседой, улыбается во весь рот.

— Всё нормально, Товарищи! Я переговорил практически с каждым. Ребята действительно не прочь сдаться, но не желают сдаваться своим, сельским. Говорят, личные счета будут. Вот кабы губернской власти — это понадёжнее. Мы с вами, мол, лучше во всём разберёмся. Я обещал.

— А что Ситников? — поинтересовался Поколюхин.

— Этот, видимо, вообще против сдачи, но встретился со мной лишь потому, что его очень просили мужики.

Едва успели обменяться мнениями между собой, как увидели двух приближающихся всадников. Одного узнали сразу — Сысоев. Вторым оказался его приятель Семён Павлов.

— Как хотите, товарищ Антонов, — на правах старого знакомого заговорил Сысоев, — а мы решили ехать с вами. Только бумажку дайте, чтобы наши семейства не беспокоил ревком.

— Да никаких проблем, — ответил Антонов, доставая из планшетки лист бумаги. — Только есть одно условие.

— Какое?

— Перетяните на сторону советской власти всех остальных ребят.

— Пускай Иван Николав остаётся один, если не хочет сдаваться, — заявляет Павлов. — А ребята все сдадутся. Я сейчас к ним поеду.

И действительно: через час-полтора, крадучись в сумерках, по одному, по двое, к чекистам стали приходить местные мужики. Последним из кавалеристов приехал сам Ситников и бросил к ногам Антонова свой обрез. Узнав об этом, безо всяких переговоров из своих укрытий вышли и сдались ещё семеро пехотинцев, или, как их называли партизаны "конурщиков".

Таким образом, без единого выстрела чекисты очистили от антоновцев село Новгородовку.

С облегчением вздохнули и легли ночевать, тем не менее, выставив у дома охрану. Наутро отправились по своему маршруту в Трескино. Там задача была гораздо серьёзнее — хорошо вооружённый конный отряд антоновцев под командованием Афанасия Евграфовича Симакова, по кличке Грач, любимца Александра Антонова, председателя районного комитета СТК и начальника местной антоновской милиции. Для борьбы с ним и был выделен Котовским целый эскадрон. Взводный котовец и вёз вместе с чекистами приказ своего комбрига.

Грач своих ребят держал в строгости. Дисциплина была железная. Но и, благодаря этому, ни одного явившегося с повинной к властям пока не числилось. Да они и не знали практически ничего о происходившем окрест: Грач постоянно курсировал по многочисленным яругам и зарослям. Его боялись, как огня. Потому и чекистам было сложно внедриться в его отряд.

Отчаявшись взять антоновца нахрапом, как это получилось с Ситниковым, Павел Антонов, засобиравшись в Тамбов, приказал оставляемому за главного Поколюхину:

— Во что бы то ни стало Грача взять!

Целый месяц Поколюхин с десятком котовцев разъезжал по Трескинской волости, расставляя сети, создавая свою, параллельную Грачу, связь в надежде, что рано или поздно антоновцы попадутся. И эти усилия не пропали даром: действительно, вскоре на удочку попались четверо связных Грача, все его земляки — Зайцев, Воронин, Куренков и Ключков.

— Обещаю вам свободу в обмен на жизнь Грача, — предложил пленным Поколюхин.

Те думали долго и уже готовы были согласиться, но Поколюхин видел, что гложут их сомнения.

— Что не так? — спросил он.

— Да, видишь ли, хитёр наш Афанасий! Как бы не ушёл. Да и, коли об нас узнает, худо дело будет.

— Авось не узнает, — успокоил их Поколюхин. — В своих ребятах я уверен, да и вас никто с нами не видел. Так ли?

— Так! — согласились они.

На том и порешили. И вот, в одну из тёмных ночей в начале сентября перевербованные антоновцы донесли Поколюхину, что Грач с остатками своего отряда гуляет на хуторе Катино, что в семи вёрстах от стоянки чекистов. Поколюхин немедленно отправил туда десять курсантов во главе с сотрудником губчека Цветковым.

— Устрой там засаду и жди на рассвете меня с кавалеристами, — напутствовал Поколюхин.

Он бы и сам поехал, да из Тамбова получил срочное задание — найти следы ещё одного антоновского командира, Ивана Кузнецова, якобы оказавшегося в Трескинской волости.

Но пока Поколюхин гонялся за призраком Кузнецова, Цветков с курсантами пощипал отряд Грача. Именно что только пощипал: удалось убить только его помощника, Петра Гачина, да взять брошенные антоновцами трофеи — два пуда коровьего масла, более двух тысяч куриных яиц, около восьми пудов ржи да три пары сапог. Сам Грач с десятком своих людей ушёл.

Но на третий день после этого к Поколюхину явился перевербованный им Алексей Куренков, также ходивший в помощниках Грача, и предложил чекистам выдать своего командира. Естественно, Поколюхин только этого и ждал. Но проходит день, второй — Куренкова всё нет.

Наконец, пришло от него сообщение, что Грач находится на одном из хуторов у своей любовницы. На заре на указанный хутор врывается взвод красных кавалеристов во главе с Поколюхиным. Грач даже глаз толком разомкнуть не успел — его нашли в риге, зарытым в солому. Это был сорокалетний кряжистый мужик с серыми хитрыми маленькими глазами. Увидев окруживших его кавалеристов с обнажёнными шашками, он побледнел и затрясся от испуга. Затем взял себя в руки и глянул на бывших своих бойцов. Он понял, что без предательства здесь не обошлось.

— Вас тоже не лучшая участь ждёт, чем меня.

Лично Поколюхин доставил Грача в Тамбов. Председатель губчека Антонов был доволен. Но Грач оказался крепкой птичкой: ни слова не произнёс о своём командующем Александре Антонове. Осознав бесплодность всех попыток разговорить его, Антонов приказал его расстрелять.

116

Котовцы взяли в плен большой отряд партизан Михаила Матюхина. Таким образом, было покончено с ещё одним, пожалуй, самым последним из командиров Народной армии Антонова. Старший брат, участвовавший в перестрелке с самим Григорием Котовским, дырявый, как решето, тем не менее, ушёл в лес, где и, укрывшись в берлоге, зализывал раны и копил новые силы и злость. Младший же, взяв бразды правления отрядом в свои руки, должен был быть здесь. Однако, среди пленных его не было. По просьбе Котовского, сбежавшего из госпиталя к своим молодцам, Эктов лично обошёл ряды пленников, выискивая Михаила Матюхина, но так и не увидел его.

— Нету, — развёл руками Эктов. — Как сквозь землю провалился.

Котовский, с перебинтованной грудью и согнутой правой рукой, поддерживаемой повязкой за шею, глянул в необъятную степь и о чём-то задумался. Там, впереди, ближе к горизонту, воздух был настолько прозрачен, что даже клубился кверху. В небе кружил орёл. Суслики, вытягивали вверх мордочки, обнюхивая окрестности и тут же, буде для них появилась хоть малейшая опасность, ныряли в свои норы. В полуверсте отсюда мирно паслись чьи-то коровы. Пастуха, впрочем, нигде не было видно.

Котовский провёл правой рукой по своей лысой голове и чему-то усмехнулся.

— Как сквозь землю, говорите?

Эктов перехватил устремлённый на него насмешливый, с хитринкой, взгляд красного комбрига.

— Ну, да! Опросил почти всех бунтовщиков. Никто не видел и не знает, где их атаман.

— Значит, действительно, сквозь землю провалился. Там его и следует искать.

Эктов непонимающе пожал плечами, но Котовский уже повернулся в другую сторону и пальцем подозвал к себе ординарца. Тот мигом подбежал и Котовский что-то долго негромко ему объяснял. Тот слушал молча и только кивал.

— Слушаюсь, товарищ Котовский, — наконец звонко выкрикнул ординарец и помчался исполнять приказание комбрига.

А приказание было нехитрым. Котовский уже знал, что немало антоновцев укрывались в болотах и землянках, дыша через трубочки, и таким образом дожидаясь, пока опасность их минует. И сам Антонов так неоднажды поступал, и многие его командиры. Вот и приказал Котовский каждому бойцу и командиру обследовать каждый метр луга в окрестностях двух вёрст, то есть как раз в том квадрате, который и окружила его бригада. Окружила таким плотным кольцом, что ни одна мышь полевая не могла прошмыгнуть незамеченной. Значит, и Матюхин не смог. Где-то здесь и затаился.

Пока пленных матюхинцев допрашивали, осматривали, решали, что с ними делать: кого можно отпустить, а кого расстрелять, основные силы бригады не спеша, метр за метром, обследовали каждую кочку, каждый окоп, каждую землянку, каких немало было вырыто здесь. И вот на всю степь послышался радостный крик:

— Нашё-ёл! Здеся он!

— Товарищ Эктов, прошу вас опознать бандита и, ежели это он, значит, будем решать с этими и — на покой, — кивнул Котовский на пленных.

Эктов тут же подошёл к своему коню и вставил ногу в стремя.

На окрик товарища сбежалось немало красноармейцев, и вдруг степь содрогнулась от дикого, развесёлого солдатского хохота.

— Что за ч-чертовщина там? — Котовский, приложив ребро ладони ко лбу, глянул вперёд. — Ну-ка, погодите. И я с-с вами.

А хохотать было отчего. Картина, представшая перед глазами красноармейцев, а за ними и Котовского с Эктовым, была, с одной стороны, трагичной, но, с другой, ничего, кроме хохота, и вызвать не могла. Матюхин, действительно, пытался пересидеть опасность в одной из землянок. Там было запаса еды и воды в таком количестве, что одному человеку можно было протянуть дня три. Вход в землянку был заложен щитом с укреплённым на нём сверху дёрном. На самом же верху были, незаметные для простого, невнимательного глаза, дырочки, в которые и вставлялись тростниковые или камышовые трубочки для дыхания. При беглом осмотре такую землянку, пожалуй, было и не заметить. Но, в данном случае, Матюхину не повезло. Пасшаяся поблизости корова облюбовала здешнюю траву. А поскольку наполненному желудку необходимо было освободить место для очередной порции зелени, корова, недолго думая, и выпустила из себя лепёшку. И так получилось, что коровий экскремент угодил прямо в то место, где торчала из земли дыхательная трубочка Матюхина. И тот, сделав очередной вдох, втянул в лёгкие и горячее жидкое коровье дерьмо. Задыхаясь, закашлявшись, а значит, и заглатывая при этом внутрь себя, он пытался вырваться на воздух, но, пока открывал вход, окончательно задохнулся. Так его и нашли: голова торчала из-под земли, во рту трубочка, а на трубочке уже практически застывшийкусок коровьей лепёшки.

— Жил, как шакал, и подох, как шакал, — зло сплюнул Эктов.

Котовский расхохотался.

— Никогда не видел шакала, обосранного к-коровой.

Дружный гогот котовцев не на шутку испугал степных обитателей. Даже коровы странно покосились на людей.

Миссия котовцев была на этом закончена. Сам комбриг поскакал на доклад к главнокомандующему, приказав своим помощникам довести пленных антоновцев до оврага и расстрелять. Никого не жалеть — время для амнистии закончилось, у Котовского был приказ главнокомандующего пленных не брать.

Несколько десятков пленных погнали котовцы через весь луг на расстрел. Шли не спеша: спешить ведь теперь было некуда. Не налетят из лесу неожиданно антоновские партизаны, не отобьют своих бойцов. Некому было уже налетать. Понимали это и пленные антоновцы. Они уже простились и друг с другом, и с жизнью. И никто из них не жалел о пройденном. Они дрались за свою свободу и проиграли. Такова война!

И тут кто-то из пленных натужно затянул заунывную песню, родившуюся в самом его сердце:

Песню подхватило ещё несколько голосов:

Красноармейцы не прерывали. Даже сами заслушались. Приговорённые к смерти имели право на последнее слово.

117

Великий русский философ Николай Бердяев как-то заметил: "В большевиках есть что-то запредельное, потустороннее. Этим жутки они".

Глядя на ход российской истории после октября семнадцатого года, убеждаешься в этом. Восстания менее крупные, чем в Тамбовской губернии, с регулярной периодичностью вспыхивали в Орловской, Астраханской, Брянской, Пензенской, Воронежской губерниях, на Дону, в Ставрополье, Поволжье, в Западной Сибири (знаменитое Ишимское восстание в Тобольской губернии), в которых участвовало, порою, и до нескольких десятков тысяч человек. В 1921-1922 годах военное положение сохранялось в 36 губерниях советской России. В двадцать первом году, когда фактических внешних фронтов уже не было, потери Красной Армии составили 171.185 человек. И это без учёта потерь войск ВЧК, ЧОН и специальных коммунистических отрядов. По данным Народного Комиссариата по военным делам за 1921 год к апрелю того года в стране действовало до 140 антисоветских эсеро-кулацких отрядов общей численностью, по далеко неполным данным, более 118 тысяч человек. Большевики обозлились до беспредела. Ленин гораздо спокойнее относился к оккупантам и даже к Деникину с Колчаком и Врангелем, но простить крестьянским массам антисоветские выступления — не желал. Он никак не мог понять, против чего они бунтуют: ведь он совершал вооружённый переворот в семнадцатом году и для них, мужиков, тоже. Поэтому — никакой пощады мужикам-бунтовщикам!

Председатель Московского комитета Красного Креста знаменитая Вера Фигнер в сентябре 1921 года направила в Ревтрибунал Республики письмо, где говорилось: "В местах заключения г. Москвы содержится в настоящее время большое число крестьян Тамбовской губернии, высланных "тройкой" 4-го боевого участка в качестве заложников за родственников до ликвидации антоновских банд.

Так, в Ново-Песковском лагере содержится 56 человек, в Семёновском — 13, в Кожуховском — 295 чел., в том числе стариков свыше 60 лет — 29 чел., малолетних до 17 лет — 158 чел., и между ними не достигших 10 лет от роду — 47 человек, а пятеро не достигли и одного года. Все эти люди прибыли в Москву в самом плачевном состоянии — оборванные, полуголые и голодные настолько, что маленькие дети роются в выгребных ямах, чтобы найти себе какой-нибудь кусочек, который можно было бы съесть...

По изложенным основаниям Политический Красный Крест ходатайствует о смягчении участи вышеозначенных заложников и о возвращении их на Родину в свои деревни..."

Кстати, Политический Красный Крест, который возглавляла первая жена Максима Горького, Екатерина Павловна Пешкова была довольно странной организацией: в стране, жившей по понятиям, женщины-правозащитницы пытались воевать за права человека в 20-е-30-е годы. Такая борьба известно, чем заканчивалась: из всех членов этой организации Сталин оставил в живых только её руководительницу.

Крестьянской кровью оказались залиты Тамбовская и соседние губернии. Левый социалист-революционер Ган на процессе, устроенном большевиками против левых эсеров в июне 1922 года, заявил: "Сотни крестьян расстреляны выездными сессиями ревтрибуналов и губчека; тысячи пали безоружными под пулемётами курсантов и красноармейцев и десятки тысяч сосланы в северные губернии с семьями, а имущество их сожжено и разграблено. Подобные картины по имеющимся у партии левых социалистов-революционеров данным могут быть нарисованы по целому ряду губерний: Самарская, Казанская, Саратовская". Так, в Бузулуке в 1920 г. расстреляны 4.000 повстанцев, в Чистополе — 600, в Елатьме — 300, причём, эти "триста" предварительно должны были самим себе вырыть могилу... И это только Центральная Россия!

118

Сентябрь месяц проходил под знаком добровольной сдачи остававшихся пока ещё в лесах партизанских формирований. Так, в Кирсановском уезде сдались уполномоченному ВЧК Мальчевскому со всем комсоставом и снаряжением два потрёпанных полка из партизанской группы Кузнецова, тень которого месяц назад ловил другой чекист — Поколюхин. Правда, сам Иван Макарович Кузнецов пока оставался верным Александру Антонову. В Инжавинское Особое отделение № 6 добровольно явились командиры особого полка Народной армии Яков Санфиров, Низовского полка — Востриков, политический руководитель одного из антоновских полков Пётр Ишин, родной брат расстрелянного в Москве главного идеолога СТК Ивана Ишина. К Мальчевскому же явились командиры Борисоглебских полков — Кулдашин и Ворожищев. К Поколюхину с повинной явились адъютант Антонова, калугинский учитель Иван Старых и жена Ишина. Наконец, окончательно был ликвидирован уже несколько месяцев работавший в подполье Тамбовский губком Союза Трудового крестьянства. 21 сентября в Тамбов на лошадях прибыл 161 партизан и добровольно сдались лично начальнику губчека Антонову.

Но братья Антоновы оставались неуловимыми. Их следы исчезли.

Как оставался на свободе и продолжал свою борьбу воскресший из мёртвых Иван Матюхин.

В отряде Матюхина было около ста человек, которым уже нечего было терять. Хорошо вооружённый, обученный, подвижный, спаянный круговой порукой, он мог появиться внезапно в самых неожиданных местах. Уничтожить отряд в открытом бою не представлялось никакой возможности. Сам командир стал ещё более осторожен.

Операцию по ликвидации Ивана Матюхина поручили двум чекистам — Василию Георгиевичу Белугину и Чеславу Марьяновичу Тузинкевичу. Главным для них было каким-то образом внедриться в отряд и встретиться с его руководителем. Причём, чекисты надеялись на то, что Тузинкевичу (Андрееву) удастся быстрее войти в контакт с Матюхиным благодаря его старому знакомству с партизанским командиром во время первого визита в стан антоновцев вместе с Муравьёвым-Петровичем.

Однако, не всё складывалось гладко и быстро. Вначале тамбовская чека вышла на лесника Александра Похрушева, по прозвищу Сашка Леший. Выяснилось, что как раз он был связным между Матюхиным и внешним миром. После серьёзной проработки, ему не оставалось выбора: либо сотрудничать с чека, либо... Разумеется, он выбрал первое. С его помощью в Тамбов нелегально переправили для лечения раненого в руку начальника матюхинской милиции Ивана Карпова. Рана была настолько серьёзной, что начиналась гангрена. Лишь немедленное хирургическое вмешательство могло спасти ему руку. Но даже под угрозой потери руки Карпова, ярого антикоммуниста, никак не удавалось завербовать. И Белугину с Тузинкевичем ничего не оставалось, как раскрыть все свои карты.

— Выбирай, — предложили они ему в итоге, — или немедленный суд и расстрел, или помощь чека в уничтожении Матюхина и всей его банды. И тогда советская власть будет снисходительна к тебе. Во всяком случае, жизнь гарантируется.

— Мне нужно подумать, — прорычал загнанный в угол Карпов.

— Хорошо, мы думаем, одного дня тебе будет достаточно.

Идеи идеями, но жизнь всё же дороже, решил Карпов и согласился на сотрудничество с чекистами.

Вскоре выписанный из больницы начальник матюхинской милиции вернулся в лес, к своему начальнику. Да не один — с двумя "представителями" давно уже не существовавшего эсеровского центра из Москвы. Риск был огромный: ведь Карпову, вернувшемуся в родные края, ничего не стоило выдать чекистов Матюхину. А тот, после случая с Эктовым уже не доверял практически никому. Но в Карпове пока ещё не сомневался. И Белугин с Тузинкевичем оказались неплохими психологами: Карпов их не выдал. Да и Матюхин узнал Андреева, в его глазах ничем себя не скомпрометировавшего.

"Представители" центра предложили Матюхину выйти из тамбовских лесов в воронежские степи, где объединения с его отрядом уже дожидаются другие повстанцы. Подозрительно глянув на нежданных гостей, Матюхин наотрез отказался. Для него, как и для Антонова, тамбовский лес — и мать родная, и сестра, и жена.

Тогда чекисты поняли, что Матюхину нельзя больше предлагать такие варианты, если они не хотят себя окончательно дискредитировать в его глазах. Пришлось идти другим путём. Через того же Сашку Лешего им удалось вызвать из Тамбова небольшой отряд красноармейцев, который расположился неподалёку от места стоянки Матюхина. Красноармейцам был сообщён план операции. Сигналом к бою являлся выстрел Василия Белугина в Матюхина.

И выстрел не заставил себя долго ждать.

Мирно беседуя о чём-то далёком от боевых раскладов, Белугин вдруг резко выхватил маузер и со словами: "Именем революции!" — выстрелил в Матюхина.

Услышав выстрел, вскоре подоспели и красноармейцы. Огромный труп Матюхина был единственным прикрытием чекиста от пуль партизан.

Бой был коротким, но жарким. В ходе его погибли практически все руководители партизанского отряда. Был убит и Чеслав Тузинкевич. Обыскав после боя карманы Матюхина, Белугин в одном из них обнаружил тот самый серебристый пистолет, который Матюхин конфисковал у лётчика, казнённого антоновцами вместе с Тищенко.

5 октября 1921 года Полномочная комиссия ВЦИК во главе с Антоновым-Овсеенко окончательно отменила амнистию для добровольно сдавшихся антоновцев. С этого дня всех, кого отлавливали в тамбовских лесах и болотах без суда и следствия расстреливали. Антоновская эпопея на Тамбовщине (а если шире, то и во всей России) завершилась. Общее количество жертв с обеих сторон мы уже никогда не узнаем.

Очередная большая трагедия великой страны становилась достоянием отечественной истории.

Тамбовщина вновь обрела статус губернии, вывозящей зерно. Однако это, в пределах всей России, мало что меняло.

119

Пока Москва тратила деньги и силы на то, чтобы в Европе победила "мировая революция" и эшелоны с хлебом и металлом один за другим шли в Германию (на Германию, как и на Турцию, в тот год обрушился голод), в самой России обстановка была хуже некуда. В 1921-1923 годах Украину, Северный Кавказ, Поволжье охватила страшная засуха и наступил жестокий голод, который не могла преодолеть даже новая экономическая политика, поскольку у народа не было денег, чтобы купить себе продукты.

Уже в 1920 г. в России выпало очень мало дождей. Зима же двадцатого-двадцать первого года даже в северных губерниях выдалась малоснежная. С первых дней марта начались сильные пригревы. Где на восемь дней, а где и на целый месяц раньше положенного прилетели первые грачи, вылезли зеленовато-чёрные весенние мухи, вскрылись реки, зацвёл подснежник, к двадцатым числам марта возле Москвы полностью сошёл снег и установилась тёплая ясная погода. Если до этого россиян на прочность испытывала гражданская война, то теперь — сама природа.

В апреле средняя температура вместо четырёх градусов была выше семнадцати, а в мае — вместо четырнадцати около двадцати пяти. Из-за жары и бездождия крестьяне не смогли закончить весенний сев и почти не посадили картофеля. К концу мая хлеба стали желтеть и быстро колоситься, а выколосившись, колос сох, словно чахоточный. Жара и отсутствие дождя превратили траву в сухие былинки, уныло торчащие из выжженной и растрескавшейся земли. Листья деревьев свернулись и побурели.

В июне жара усилилась: средняя температура месяца была такой, как в Египте. Дождями даже не пахло. Начались пожары. Горели и выгорали целые сёла. Такая же жара и засуха продолжалась и в июле.

26 июня 1921 г. газета "Правда" сообщала о том, что по всей России голодает 25 миллионов человек. Люди пухли от голода, у всех клочьями лезли волосы, даже говорить они уже не могли, а лишь натужно ныли.

Вот как, к примеру, 8 октября 1921 года писала об этом симбирская большевистская газета "Заря":

"Голодные дети ходят как скелеты, косо, головой вперёд, оставляя туловище и ноги позади, ходят, наклонившись к земле кривым углом. Пухнут, понимаете, пухнут, а потом умирают. Ужас!"

В своём коллективном письме в Москву поволжские крестьяне писали:

"В тысяча девятьсот двадцать первом году на наших полях выросло только одно растение — голод".

Когда надежды на урожай окончательно рухнули, люди стали собирать всё, что было возможно есть. В пищу шли неочищенные колосья, солома, лебеда, колючка, жёлуди, корни, опилки, глина, известь, выветрившиеся кости. Всё это перемалывалось или толклось в ступе и вместе с водой и добавленной "для связи" щепоткой ржаной муки вымешивалось в тесто, из которого пекли то чёрные, как земля, то зелёные, как трава, горькие лепёшки. У людей, которые ели эти лепёшки, животы раздувались и становились багровыми.

Шли жуткие вести о людоедстве. Со всех концов страны в Москву посыпались обращения с просьбой о немедленной помощи. Ленин без устали рассылал ответные телеграммы: "Советской властью принимаются самые спешные и решительные меры. Повсеместно объявлены сборы. На днях к вам выедут уполномоченные". Но помощь из Москвы оказывалась мизерной. Голод свирепствовал всё больше. Эпидемия тифа, развившаяся от массового поедания падали, косила людей тысячами. Мертвецы валялись на центральных улицах городов. Деревни почти полностью вымирали.

Владимир Ленин, писатель Максим Горький, Георгий Чичерин, народный комиссар иностранных дел РСФСР писали письма мировому сообществу с просьбой помочь голодающим и умирающим россиянам. Чичерин направил письмо Фритьофу Нансену в Нансеновский комитет, помогавший многим нуждающимся людям из разных стран. Настоящая слава к Нансену как к общественному деятелю пришла тогда, когда он добился от советского правительства возвращения из Сибири 200 тысяч военнопленных. Известный полярный исследователь воспринял это обращение, как собственную боль. Нансен тут же поехал в Россию, посетил самые отдалённые уголки и пришёл к выводу, что цифры, названные советским правительством, несколько заниженные. По его подсчётам, голодало в России около тридцати миллионов человек. В 1921 году он объездил Лондон, Париж, Женеву, Гаагу, Стокгольм, Вашингтон и везде пытался организовать комитеты для помощи голодающим россиянам. Москву и охваченные голодом районы России он посещает множество раз. Сотрудники его миссии работают среди холеры, чумы, малярии, от тифа умирают 10 из 60 добровольных помощников, да и сам Нансен едва избегает смерти. Наконец, он добивается разрешения выступить с трибуны Лиги наций в Женеве 12 ноября.

— Во имя человечества, во имя всего, что для вас свято, я апеллирую к вам, имеющим жён и детей. Я хочу, чтобы вы поняли, что значит видеть миллионы гибнущих женщин и детей. С этого места я обращаюсь к правительствам, к народам, ко всему миру и зову на помощь. И я спрашиваю: найдётся ли здесь, среди вашего собрания, хоть один человек, который посмеет сказать, что он скорее готов допустить гибель двадцати миллионов человек от голодной смерти, нежели окажет помощь советскому правительству?.. Правда ли, что в настоящий момент правительства никак не могут выделить пять миллионов фунтов? Они не могут сообща набрать эту сумму, а ведь она составляет лишь половину того, во что обходится постройка одного боевого корабля!.. Я требую от этого собрания ответа на мой вопрос...

Ответ ему был дан тут же устами сербского (! — как ни странно это звучит, учитывая историческую взаимосвязь двух государств и двух народов, Сербии и России) делегата Сполайковича:

— Я предпочёл бы, чтоб вымер весь русский народ, чем рискнул бы оказать какую бы то ни было поддержку советскому правительству!

Лига же Наций вынесла окончательное постановление: в отпуске средств отказать.

И тем не менее, слова Фритьофа Нансена возымели действие. На его имя со всего света хлынули пожертвования голодающим России. Был создан Международный комитет помощи России, куда вошли 22 Союза милосердия со всего мира (поучаствовал в этом даже Ватикан), возглавил который Нансен, а среди его членов были такие личности, как Альберт Эйнштейн, Анатоль Франс, Бернард Шоу, Линкольн Стеффенс.

Естественно, советское правительство не имело никакого морального права отказываться от этой милосердной акции, но Ленин быстро оценил создавшуюся ситуацию и распорядился создать Всероссийский комитет помощи голодающим, имевший право организовывать за границей филиалы. Возглавили комитет некие Прокопович, Кускова, Кишкин, кстати, сторонники кадетской партии. В кремлёвском обиходе комитет этот называли по начальным слогам фамилий руководителей — "Прокукиш". Впрочем, Ленин прекрасно понимал, что представители этого комитета тешили себя надеждой на то, что создавшаяся ситуация поможет свергнуть большевиков. (Один раз в российской истории такое уже было — двухлетняя засуха и неурожаи, а вследствие этого и страшный голод помогли противникам руками Лжедмитрия свергнуть не успевшую утвердиться на российском престоле династию Годуновых.) Поэтому, с другой стороны, по поручению Исполкома Коминтерна, был создан так называемый Межрабпом (Комитет международной рабочей помощи), занимавшийся тем же самым, но уже снизу, непосредственно через профсоюзы и рабочие комитеты. Возглавил Межрабпом Вильгельм Мюнценберг, бывший председатель Социалистического, а затем и Коммунистического Интернационалов молодёжи, тот самый, которого Ленин в апреле семнадцатого года хотел привлечь к переговорам по поводу выезда группы большевиков из Швейцарии в Россию. Комитеты помощи голодающим Поволжья были образованы во многих странах мира. Даже буржуазные правительства, не признававшие советское правительство красной России, не могли с безразличием наблюдать за всем этим. Так, английские профсоюзы направили в Россию целую экспедицию, а американская компания АRА (Американская администрация помощи), которую, кстати, возглавлял министр торговли и будущий президент США Герберт Гувер, в тот же Симбирск 16 октября 1921 года отправила первый состав продовольственной помощи из 29 вагонов. Разгрузкой эшелона, боясь мародёрства, руководили сами же американцы. В вагонах были мука, рис, рыба, мясо, какао. Причём, помощь предназначалась не только детям, но и взрослым и на тех же условиях, на каких АRА действовала в десяти других странах Европы, где после окончания первой мировой войны были накормлены три с половиной миллиона детей.

Поняв, что американцы не шутят и, в случае неприятия их условий, они от помощи откажутся вовсе, Ленин написал письмо Чичерину:

"Ввиду того, что подлые американские торгаши хотят создать видимость того, будто мы способны кого-то надуть, предлагаю формально предложить им тотчас по телеграфу от имени правительства за подписью Каменева и Чичерина (а если надо, и моей, и Калинина) следующее:

мы депонируем золотом в нью-йоркском банке сумму, составляющую 120% того, что они в течение месяца дают на миллион голодных детей и больных...

Этим предложением мы утрём нос торгашам и впоследствии осрамим их перед всем миром".

Но и здесь не обошлось без споров. Сталин, ссылаясь на то, что, по его мнению, это не благотворительность, а самая настоящая торговля, предложил взимать плату за провоз посылок от границы и за пользование складами. Слава богу, Ленину удалось убедить Сталина и других в их неправоте:

"... (если даже цель — торговля, то мы должны сделать этот опыт, ибо нам дают чистую прибыль голодающим... Посему брать плату за провоз и за склады не следует)".

В целом АRА накормила в тот год 10 429 399 россиян! А всего продуктов питания, медикаментов и одежды американцы тогда поставили на 63 миллиона долларов. Даже Межрабпому Вилли Мюнценберга такое было не под силу.

Однако, ещё не выехали из страны последние сотрудники АRА, как руководство РКП(б) начало кампанию по дискредитации американцев: многим могло показаться странным, что американская буржуазия помогает Советской России. Но это объясняется просто: ей надо было изучить Россию, найти её слабые места, прощупать измученный разрухой и голодом российский народ... Уже в октябре 1921 г. Троцкий писал, что все эти благотворительные организации помогают России только для того, чтобы снова втянуть её в сферы своих интересов. (Впрочем, всё это была игра на публику, и американцы, кстати, это понимали. Потому что на самом деле 10 июля 1923 года от имени русского народа Советом Народных Комиссаров руководителю ARA Герберту Гуверу и всем сотрудникам этой организации была направлена резолюция со словами благодарности:

"Если сейчас миновала опасность голода и громадные успехи ARA приблизились к концу, Совет Народных комиссаров считает своим долгом от имени миллионов спасённых и от имени трудящегося населения Советской России выразить свою глубокую благодарность этой организации, её руководителю Герберту Гуверу, её представителю в России Колонелю Гаскеллу и всем её сотрудникам и заявить, что народ Советской России никогда не забудет, какую помощь ему оказал американский народ через ARA, и что в этом видится залог для будущей дружбы между обеими нациями").

Решил делом помочь голодающим россиянам и старый друг большевиков и лично Ленина Фриц Платтен. На собственном примере он решил показать, как надо вести хозяйство. Осенью 1923 года он организует в Заволжье сельскохозяйственную коммуну "Солидарность", состоящую исключительно из швейцарских рабочих, откликнувшихся на призыв своего партийного лидера и изъявивших желание переехать в советскую Россию. Для этого им был выделен земельный участок в 626 десятин и имущество в бывшем имении графини Катковой Новая Лава, в шести десятках вёрст от Сызрани. Вступили в коммуну 77-летний Петер и его жена Паулина Платтены, отец и мать Фрица Платтена. Они, как сказано в одной из книг о Фрице, "решились оставить родные места, чтобы на старости лет увидеть зарю новой жизни". В 1924 г. к ним присоединился и Георг, сын Фрица Платтена.

Работали коммунары не покладая рук, по 10-12 часов в сутки. Никакого личного подсобного хозяйства они не имели. Распределение было уравнительным — по едокам. Любопытна система учёта труда: мужчина в коммуне рассматривался как "фактор", то есть полный работник, а женщина — как 0,8 "фактора". Каждому коммунару на руки выдавалась рабочая книжка, в которую он сам записывал, что сделано. Проверку и учёт сделанного осуществлял Совет товарищества.

Чуть позже, вспоминая коммунаров, Фриц Платтен, прозванный коминтерновцами "партийным Одиссеем", писал: "Мои товарищи, так упорно отстаивающие свои идеалы, достойны восхищения".

Через несколько лет коммуна перебазировалась в Московскую область и была преобразована в сельскохозяйственную артель, а потом и в совхоз имени Межрабпома, председателем которого Платтен был до 1930 года. После этого он перешёл на научную работу в Московский международный аграрный институт. В 1934 году в журнале "Аграрные проблемы" была опубликована статья Платтена, в которой он, анализируя состояние дел в сельском хозяйстве Швейцарии, доказывал, что капиталистическое развитие неминуемо ведёт к разорению мелких крестьянских хозяйств, и звал трудящихся крестьян Швейцарии встать на советский путь — объединяться в колхозы.

120

Мирная жизнь постепенно налаживалась. Новая экономическая политика, изменение тактики властей делали своё дело — крестьяне в очередной раз поверили большевикам. И всё-таки тамбовский губком партии и губисполком считали своим долгом, во избежание каких-то очередных провокаций, отправлять по городам и весям совпартработников, которые должны выступать на митингах, рассказывать о достижениях советской власти и призывать крестьян активнее вступать в коммуны, совхозы и создавать на местах партячейки — ведь сообща всегда легче достигать поставленных целей. А цель у советской России была одна — построить социализм.

Захар Устинович Подберёзкин заехал в Вернадовку из Пичаевки, где он выступал на митинге, призывая крестьян активнее участвовать в посевной. Родное село не стояло в планах его поездки, но, проезжая мимо, он не мог не заехать в родной дом, навестить мать, братьев и сестёр. Об отце он даже вспоминать не хотел: ради победы революции и построения социализма, он отказался от отца, ставшего врагом советской власти и убивавшего коммунистов. Но мать есть мать. Да и сёстры ни в чём не виноваты.

Но, узнав о приезде такого важного гостя, как Захар Подберёзкин, секретарь Вернадовской партячейки, разумеется, не простил бы себе, если бы Подберёзкин уехал, не выступив перед земляками. Подойдя к дому Подберёзкиных, секретарь остановился, прокашлялся и нерешительно постучал в окно. Нюрка тут же выглянула в окно.

— Чего тебе? — недовольно спросила она.

— Мне бы с Захаром Устиновичем переговорить.

— Занят он. Устал очень. Отдыхает.

— Кто там, мама? — Захар сидел на лавке за столом и потягивал чай из блюдца да наворачивал варенье деревянной ложкой.

Горячий самовар стоял рядом. Тут же сидела и младшая сестра, с умилением смотревшая на такого важного брата, да прижимала к сердцу небольшую фотографию Захаркиного сына, своего племянника.

— Витька Коновалов пришёл, тебя видеть хочет.

— Кто такой?

Услышав вопрос Подберёзкина, секретарь закричал прямо в приоткрытое окно.

— Я секретарь вернадовской партячейки, Коновалов. Захар Устинович, мне коммунисты не простят, зная, что вы к нам приехали, если я не уговорю вас выступить перед сходом.

Подберёзкин отставил блюдце в сторону, поднялся и подошёл к окну. Глянул сверху вниз на Коновалова, почесал в задумчивости затылок. Действительно, товарищ Коновалов прав. Посетить родное село и не рассказать землякам об успехах советской власти — нехорошо.

— Ладно! Собирай сход через час. Я, конечно же, выступлю.

— Спасибо, товарищ Подберёзкин! — просиял Коновалов. — Вы не сомневайтесь, у нас тут советская власть нынче крепкая, но мужикам будет приятно видеть, каких высот достиг их земляк.

— Ладно, ладно! — усмехнулся Подберёзкин.

— Может, отказался бы ты, сынок, — попробовала отговорить его Нюрка. — Устал ты. Да и как бы чего не вышло.

— Чего не вышло, мать? — сурово глянул на Нюрку Захар.

— Вы тоже скажете такое, мама, — недовольно произнесла дочь.

— Ну, хорошо, хорошо. Это я так... Ляпнула, не подумавши. А всё от того, что редко тебя вижу, сынок.

Захар подошёл к матери, обнял её за плечи и поцеловал в щёку.

— Чаще, к сожалению, приезжать не могу. Вы же знаете, как я занят.

Нюрка лишь молча кивнула, да утёрла заслезившиеся краешки глаз уголком головного платка.

Дарья прибежала из лавки в свой дом и стала кликать Никиту. Всего два месяца назад они обвенчались, мужики помогли им срубить избу на самой окраине Вернадовки. И они стали жить там, практически не общаясь с Нюркой. Никита рассказал матери о том, как погиб Устин, и что его зарубил Захар. Мать тяжело вздохнула, перекрестилась, поплакала, но простила Захара.

— Не кори Захарку, сынок. Ты же сам сказал, что он не видел, кого рубил шашкой. Это война. Отец твой воевал за свои идеи, а брат за свои.

— Мама, что вы говорите? — едва не задохнулся от возмущения Никита. — Испокон веку отцеубийство считалось едва ли не самым страшным грехом.

— Я думаю, бог простит Захарку, а Устинушка попадёт в рай.

— Плевал Захар на нашего бога. У него теперь свой, земной, бог — Ленин, и своя молитва — Тырционал. Как знаете, но я Захару убийство отца никогда не прощу. И с вами жить не буду, коли вы такая.

Никита повернулся, вышел из комнаты и со злостью хлопнул дверью. Нюрка заплакала, пошла в красный угол, где висела икона Николы-угодника, припала на колени и зашептала молитву.

— Никита, ты где? — кричала Дарья.

— Здесь я, Дашутка, на огороде.

Дарья выбежала на задний двор и увидела стоявшего с лопатой на одной из грядок Никиту.

— Что случилось, люба моя?

— Была я сейчас в лавке, разговор слышала. Твой брат, Захар, приехал и собирается выступить перед мужиками на сходе. Коновалов всех собирает.

Никита побледнел.

— Верно говоришь? — переспросил.

— Говорю же тебе, в лавке самолично слышала.

Никита отбросил в сторону лопату, выпрямился и направился к избе. Дарья почувствовала неладное. Не надо было ей говорить об этом. Она встала на пути мужа, обняла его за шею.

— Никитка, не ходи туда, не надо.

— Не могу, Дашутка. Отцов зов с неба слышу. Он мне такой случай придумал. С Захаркой-то.

Никита попытался освободиться от объятий жены. Но та ещё теснее прижалась к нему.

— Никитка, чего скажу, — улыбнулась Дарья.

— Ну?

— Кажись, понесла я от тебя.

Никита вздрогнул, слегка отстранился от жены и улыбнулся.

— Верно говоришь? — переспросил он.

— Задержка у меня уже вторую неделю. Не ходи, Никитка, милый.

— Теперь точно пойду. Что я сыну своему скажу, коли спросит он о деде? Что, мол, убил его твой дядька на моих глазах, а я и не пикнул при этом? Так, да?

— А если дочка родится?

— Да какая разница, Даша? Я должен отомстить за отца.

— И оставить нашего ребёнка сиротой? — заплакала Дарья.

Но Никиту уже было не остановить. Он спустился в погреб, нашёл в укромном месте замотанный в парусину, хорошо смазанный обрез, развернул его, вытер масло, нежно погладил. Там же взял несколько патронов, сунул их за пазуху и поднялся наверх. Дождался, когда Захар пришёл на площадь и стал говорить речь. Огородами, прячась за деревьями и избами, стараясь быть незамеченным, пробрался в толпу. Всё село заворожённо слушало своего знаменитого земляка. А Захар умел и любил говорить, при этом помогая себе жестикуляцией.

— Мы теперь, покончив с белогвардейцами на фронтах и их кулацко-эсеровскими прихвостнями здесь у нас, в губернии, перешли от продразвёрстки к натуральному налогу, который в два раза почти меньше требует от крестьянина хлеба и других продуктов. Кроме того, мы стали постепенно вводить товарообмен города с деревней через кооперацию. Но много ещё есть крестьян, которые не отдают себе в этом отчёта. Они так привыкли к тому, что по развёрстке у них брали сельхозпродукты, что теперь даже, когда мы приступаем к сбору продналога, они сплошь и рядом не могут установить разницу между продразвёрсткой, которая была вынужденной, необходимой мерой во время гражданской войны, и продналогом, который заменил собою продовольственную развёрстку после войны.

Никита огляделся вокруг. Всё село слушало Захара и на него, Никиту, не обращало никакого внимания. Это было на руку. Он отошёл подальше. В конце площади стоял старый, морщинистый, раскидистый, в три обхвата дуб, вокруг которого вернадовцы в дни народных гуляний всегда водили хороводы. Сейчас этот дуб и поможет ему свершить правосудие. Никита взобрался на толстую нижнюю ветку, всего в метре от земли. Достал из-за пазухи обрез. Прицелился. Сквозь мушку прицела ему было хорошо видно, как на крыльце усадьбы, словно на невысокой трибуне, стоит, разрезая воздух рукой, его старший брат. Никита опустил обрез, повернулся спиной к стволу дерева, опёрся об него, глянул в небо, покрытое лёгкими, бегущими на восток белыми облаками. Затем на мгновение прикрыл глаза.

"Пора!" — шепнул он сам себе. Снова повернулся в сторону усадьбы, приставил к плечу обрез, прицелился и взвёл курок.

— Это тебе за батяню, братан. Надеюсь, ты меня поймёшь.

Раздался выстрел. Захар почувствовал в животе резкую боль, схватился за него обеими руками и тут все увидели, как из-под ладоней Захара Подберёзкина начала сочиться кровь. Стоявшие рядом коммунисты только ахнули.

— Захара, убили! — крикнула одна из баб.

И тут все заверещали, зашумели, кто-то из последних стал крутить головой, ища того, кто бы мог стрелять в Захара.

А Никита громко выдохнул, дунул в дымящийся ствол, быстро сунул его за пазуху, спрыгнул с ветки на землю и, так же огородами, помчался прямо к лесу.

— Вона, вона он! Держи его! — закричали мужики, и человек пять из толпы ринулись в погоню.

Виктор Коновалов подхватил терявшего сознание Захара и аккуратно положил его на крыльцо.

— Фельдшера! — закричал он. — Где Арефьев?

— Сынок! Захарка! — зарыдавшая в голос Нюрка, расталкивая толпу, стала продираться к сыну.

— Коли поймаете его, не казните самосудом, — шептал побледневшими губами Захар. — Его должен судить наш советский суд... Обещай мне...

— Хорошо, хорошо, Захар Устинович, не волнуйтесь, — кивнул головой Коновалов, державший голову Подберёзкина на своих ладонях. — Вам нельзя сейчас разговаривать. Сейчас придёт фельдшер, а потом мы отправим вас в больницу, в Тамбов. Всё будет хорошо, Захар Устинович. Вы обязательно поправитесь.

Захар улыбнулся, кивнул и закрыл глаза. Он потерял сознание.

121

8 июня 1922 года в Москве, в Колонном зале Дома Союзов (бывшем Дворянском собрании), открылся знаменитый, получивший широкую огласку в мире, так называемый процесс эсеров. На скамье подсудимых оказались 34 эсера, в том числе 12 членов ЦК во главе с Абрамом Гоцем и Евгением Тимофеевым. Большинство из них находились в тюрьме ещё с 1919 года, но к самому процессу было привлечено 177 человек. Сам процесс, естественно, готовился загодя.

О предстоящем суде над эсерами советские власти через газеты сообщили ещё 28 февраля 1922 года. Спустя всего месяц после этого в Европе поднялся шум. В Берлине в апреле открылось срочное совещание сразу трёх Интернационалов, протестовавших против подобного процесса. Под их давлением представители Коминтерна Николай Бухарин и Карл Радек даже вынуждены были дать письменные заверения, что к подсудимым не применят смертную казнь, что, кстати, очень возмутило Ленина. Он-то как раз предполагал, что эсерам воздастся по заслугам.

В Центральном архиве ФСБ России хранятся 113 томов материалов следствия, стенограммы суда, агентурного обслуживания и документы о деятельности партии правых эсеров. К 1921 году секретным отделом ВЧК были арестованы многие члены ЦК этой партии, до тех пор ещё остававшиеся на свободе. Следствие, которое вёл известный в то время мастер политического сыска Яков Агранов, было закончено 21 апреля 1922 года. Наиболее обличительные материалы о террористической деятельности правых эсеров содержались в брошюре "Военная и боевая работа партии социалистов-революционеров за 1917-1918 гг." Григория Ивановича Семёнова (Васильева), эсера с 1915 года, возглавлявшего в 1917-1918 годах боевую эсеровскую группу; и в письме в ЦК РКП(б) Лидии Васильевны Коноплевой, эсерки с 1917 года, но в 1921 году по рекомендации Николая Бухарина и ещё нескольких видных большевиков вступившей в РКП(б). Однако о "ценности" обоих документов свидетельствует тот факт, что брошюра Семёнова была отпечатана в типографии ВЧК на Лубянке, 18, а Коноплева и вовсе с осени 1918 года активно сотрудничала с ВЧК, а с 1922 года работала в 4-м Управлении штаба РККА. Причём, оба были арестованы в 1918 году, но в 1919 году не только были выпущены на свободу, но и вступили в члены РКП(б). Да и на самом процессе они были полностью реабилитированы.

Верховный трибунал при ВЦИК по этому делу заседал 48 дней — с 8 июня по 7 августа. Главный упор делался на участии эсеров в покушениях на лидеров советской власти: "покушении" Фани Каплан на Ленина, убийстве Урицкого и Володарского, покушениях на Троцкого и Зиновьева.

Как раз во время процесса, 20 июня исполнилось четыре года со дня убийства Володарского. На Красной площади в тот день состоялся трёхсоттысячный митинг с требованием казни подсудимых. Затем режиссёр спланировал так, что митингующие направились к зданию суда, где и произошла следующая сцена. Подсудимых подвели к распахнутым окнам, они оказались лицом к лицу с бушующей толпой, требовавшей их смерти. Но митингующие не ограничились только словесными оскорблениями: они начали швырять в подсудимых заранее приготовленные предметы. Так, например, в Гоца попала брошенная с улицы кем-то доска с надписью "Смерть социалистам-революционерам!" Затем демонстранты вошли в зал суда и до поздней ночи требовали казни контрреволюционеров. Разумеется, ни о какой состязательности процесса уже в то время говорить не приходилось. На следующий день после этого инцидента, все адвокаты подсудимых отказались участвовать в таком суде. За это их арестовали на несколько месяцев, а затем выслали из страны.

Против суда над эсерами резко выступил писатель Максим Горький. Он даже направил суровое письмо исполнявшему обязанности председателя Совнаркома (по причине обострившейся болезни Ленина) Алексею Рыкову, в котором писал:

"Если процесс социалистов-революционеров будет закончен убийством — это будет убийство с заранее обдуманным намерением, гнусное убийство. За время революции я тысячекратно указывал Советской власти на бессмыслие и преступность истребления интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране. Ныне я убеждён, что если эсеры будут убиты, — это преступление вызовет со стороны социалистической Европы моральную блокаду России".

Но не Горький был в стране Советов властителем дум, а те, кто заседал в Кремле и на Лубянке. Ознакомившись с этим письмом спустя ровно месяц после вынесения приговора, больной Ленин писал Бухарину записку: "Я читал поганое письмо Горького. Думал было обругать его в печати, но решил, что, пожалуй, это чересчур".

А социалистическая Европа направила в Россию своих наблюдателей — Эмиля Вандервельде и Теодора Либкнехта (брата убитого Карла Либкнехта). На вокзале в Москве их встретила свистящая толпа с плакатами: "Адвокатам контрреволюции. Господин министр Вандервельде, когда Вы будете на скамье подсудимых Революционного Трибунала? Теодору Либкнехту — Каин, Каин! Где твой брат Карл?! Смерть убийцам и предателям!". Приехал на процесс по приглашению Горького и французский писатель Анатоль Франс. Но все они, поняв запрограммированность результатов этого процесса, уехали в свою Европу задолго до вынесения приговора.

Разумеется, не обошлось на суде и без самооговора подсудимых — всем этим людям была обещана свобода, если они оговорят и себя, и своих руководителей. Несмотря на то, что эсеровские вожди с фактами на руках доказывали, что Каплан не являлась членом их партии (этого, кстати, не смог доказать даже Петерс, непосредственно допрашивавший её), суд счёл слова оговорщиков вполне убедительными. Припомнили, конечно же, эсерам и Кронштадтский мятеж, и Западно-Сибирское восстание, и только что побеждённую (несмотря на то, что сам главнокомандующий Народной армии не был ещё пойман) антоновщину. Всё было свалено в одну кучу.

7 августа председатель суда Георгий Пятаков объявил своё решение: 12 подсудимых приговорены к расстрелу.

Впрочем, с исполнением приговора власти медлили. ВЦИК решил приостановить его. От партии эсеров потребовали прекратить борьбу в обмен на освобождение от высшей меры наказания руководящих членов. Вожди эсеров, разумеется, отказались от такого блага. Тем не менее, в 1924 году приговор смягчили, и осуждённых эсеров отправили в ссылку. Всё-таки двадцать четвёртый год — не тридцать седьмой. Хотя многие из тех осуждённых эсеров, кто дожил до тридцать седьмого, ощутили потом на себе его смертельное дыхание.

Таким образом, практически перестала существовать партия, наиболее яростно конкурировавшая с большевиками в борьбе за умонастроения, в первую очередь, крестьянства и интеллигенции, но и не только, а также в борьбе за власть.

122

Александр Антонов своим волчьим чутьём предчувствовал близкий собственный конец. Но, тем не менее, он с маниакальным упрямством кружил по Тамбовщине в поисках убежища. То в одном уезде спрячется, то в другом. Ему бы уйти отсюда подальше: хоть на юг, хоть на север, да хоть в Сибирь бескрайнюю. И там спокойно пережить лихие годы. Россия ведь страна огромная, кто его узнает, кто его увидит. Ан, нет! Для него, по-видимому, другой земли, кроме тамбовской, не существовало.

Уставшие, оголодавшие, обозлённые братья Антоновы наконец-то увидели впереди окраинные дома села Нижний Шибряй, что в Борисоглебском уезде. Это всего в десяти вёрстах от Кирсанова. Был конец мая 1922 года. Зелень на деревьях и на земле радовала глаз беглецов — ведь она позволяла им уходить в тень и прятаться в случае, если увидят что подозрительное.

Район лесистый. По обеим берегам реки Вороны, вплоть до сел Инжавино, Паревка и Рамза — трудно проходимый. Потому и легко здесь укрываться.

— Не боись, Митяй. Остались на этой земле ещё люди, готовые ради нас пожертвовать собой и дать нам убежище, — успокаивал младшего брата Антонов.

Дмитрий — единственный человек, в преданности которого он был уверен до конца, да и сам Дмитрий остался единственным, кто не разочаровался в Александре и кто верил в его правое дело.

— Даже если таких людей и не осталось, ты можешь быть уверен во мне, — ответил Дмитрий.

Антонов улыбнулся и похлопал брата по плечу.

Братья остановились на самой опушке. Антонов поднял голову и глянул на красноватый диск заходящего солнца. До окончательных сумерек оставалось полчаса не более. Он прислонился спиной к дереву и на секунду прикрыл глаза. Дмитрий сел на траву рядом, вытянув ноги.

— Митяй, помнишь дом Катасоновой? — спросил Антонов.

— Конечно!

— Как окончательно стемнеет, доберёшься до её дома, выведаешь, нет ли у неё кого, да нет ли в селе красноты. Да и сам постарайся никому не попадаться на глаза. Кто их теперь знает, этих мужиков. Порядки сейчас здесь советские.

— Надолго мы к ней?

— Скажешь, пару ночей переночуем, отдышимся. Затем уйдёмснова в лес. Днями нас у неё не будет, так что может не волноваться.

— Понятно.

Но как ни старались оставаться незаметными братья Антоновы, в деревне сложно утаиться. Особенно, когда почти в каждом доме живут наблюдатели или тайные агенты. Вот и новость о том, что в доме Наталии Ивановны Катасоновой в Нижнем Шибряе объявились Антоновы, буквально спустя несколько дней после этого стала известна в Губотделе ГПУ, который возглавлял Михаил Поколюхин. Поколюхин велел тщательно перепроверить информацию — не хотелось в очередной раз попасть впросак при поимке Антонова. 13 июня информацию подтвердили: Антоновы действительно ночуют в селе Нижний Шибряй Борисоглебского уезда в доме Наталии Ивановны Катасоновой, муж которой был одним из командиров полков Антоновской армии, но погиб в бою ещё в прошлом году.

Тут же возникли споры о том, как, каким образом брать Антонова, чтобы на этот раз он не ушёл. Наконец, нашли общий язык, и начальник отдела Сергей Полин вынес решение:

— Товарищу Поколюхину поручается выполнить задачу по поимке бандита Антонова (желательно живого), а "молодого льва" — как придётся, организовать наружную разведку, сформировать отряд из тех, кого он сам сочтёт нужным. На подготовку я даю ровно сутки.

Главное — сохранить в тайне операцию, поскольку наверняка у Антонова в губотделе ГПУ до сих пор оставались осведомители. Потому о поездке Поколюхина в Нижний Шибряй известили весьма ограниченное количество сотрудников (только по мере надобности) телеграфно или нарочными. Собственно оперативный отряд Поколюхин составил из девяти человек: помимо себя, он привлёк сотрудника своего отдела Беньковского, трёх бывших партизан из отряда Грача — Егора Зайцева, Егора и Алексея Куренковых, сдавшихся лично ему, Поколюхину, в 1921 году, бывшего командира Особого антоновского полка, перешедшего на сторону советской власти Якова Санфирова, Михаила Ярцева из отряда Матюхина, а также двоих "вильников" из села Паревки, участвовавших в антоновском мятеже с первых дней 1920 года. В желании выслужиться перед советской властью бывших антоновцев чекисты нисколько не сомневались, им нужно было окончательно загладить свою вину.

— Покажите нам его, и мы голыми руками его задушим, — уверяли бывшие антоновцы.

Десятым членом отряда стал начальник милиции 1-го района Борисоглебского уезда, коммунист Сергей Кунаков — человек, прекрасно знающий местность. Впрочем, Поколюхин прекрасно понимал, трое из этого отряда могли быть лишь наблюдателями, надежды на них было мало, но они нужны ему были именно для того, чтобы опознать Антонова в случае чего, да и, при необходимости, чтобы обмануть его — Антонов не мог знать, за кого сейчас эти люди: остались ли они ему верны, или перешли на сторону Советов.

Впрочем, отряд должен был собраться в таком составе лишь в непосредственной близости, в селе Уварово. Из Тамбова же вечером 14 июня Поколюхин выехал с четырьмя своими сотрудниками-оперативниками на автомобиле. По пути он должен был с их помощью наладить разведку.

Изначально путь чекистов лежал в Рассказово. Ехали ночью, через лес. Свежий воздух и тишина. Риска уже не было никакого: антоновских партизан выгнали отсюда ещё почти год назад.

Ровно десять дней пришлось Поколюхину ездить по сёлам, налаживая сеть разведки. Но больше его поражали другие картины. В то время на Тамбовщине, как и во многих других частях страны, свирепствовал страшный голод. Хлеба не было совершенно. Люди ели траву и любую живность, бегавшую в округе. В сёлах практически не оставалось ни собак, ни кошек. Тем не менее, тысячами пухли от голода и умирали. Чекисты взяли с собой в дорогу три пуда хлеба, однако этих запасов хватило не надолго. Они-то рассчитывали, что пополнить их смогут в сёлах. Но, как оказалось, хлеб можно было купить только в Инжавине или в Уварове, а это вёрст 30-40 от тех мест, где находились чекисты. Да ещё за немалые деньги. Вот и им пришлось поголодать.

Тем не менее, все приготовления к началу операции были сделаны, о чём Поколюхин и сообщил в Тамбов телеграфом. 22 июня Полин вместе с оперативным комиссаром Беньковским отправился на автомобиле в село Уварово. Ехали конспиративно, под видом "господ из треста".

Прибыли в Уварово 23 июня. Огромное село чуть ли не семи вёрст в длину. С вызовом остановились перед первым же попавшимся на глаза кулацким домом и заявили, что они едут в Балашов, но у них сломалась машина и её придётся чинить. Да и бензина не хватает, а сзади едет грузовик с бензином. Попали даже более чем удачно: оказалось, что в доме коротала дни одна "соломенная вдова", брошенная мужем.

Хозяйка оценивающе оглядела с ног до головы нежданных гостей, но ничего подозрительного не заметила. Пригласила в дом. Едва расположившись, Полин извинился перед хозяйкой и, оставив в доме Беньковского, пошёл прогуляться и подышать свежим воздухом. Отвязав хозяйский велосипед, сел и, крутя педали, доехал до центра села. Ему необходимо было вызвать Поколюхина, но как это сделать, не вызвав подозрений и не спугнув, тем самым, Антоновых?

Слез с велосипеда. Село Уварово стояло на холме. Глянул вниз и вдаль и ахнул — Нижний Шибряй, как на ладони. Внизу течёт река Ворона, устало неся свои воды, сквозь луга и леса. Вокруг — леса, овраги, заросли. Красота неописуемая! Даже обидно стало, что нельзя пока ещё в этих местах ходить безбоязненно простому человеку. Поговорил с некоторыми селянами о житье-бытье и осторожно выведал, что собеседники его были осведомлены о том, что в селе находятся чекисты.

"Узнает ведь Антонов — уйдёт!" — Полин заволновался. Кое-как, сохраняя конспирацию, ему удалось сообщить через милиционеров Поколюхину о своём прибытии и о необходимости с ним немедленно увидеться.

Поколюхин нашёл его и доложил о ситуации.

— Двое наших живут в лесу на "бандитских началах". Днём были в Шибряе, назвавшись плотниками из голодных мест, ищущими работу, они великолепно осветили деревню и дома, где скрывается Антонов.

Полин молча выслушал, опустив голову, затем поймал взгляд подчинённого. Также молча долго смотрели они друг другу глаза в глаза. Наконец Полин протянул руку Поколюхину.

— Ну что ж, Миша. Могу тебе пожелать только одного — удачи. И береги себя!

— Постараюсь, Сергей Тимофеевич.

— Как сказали бы до революции — с богом! — улыбнулся Полин.

123

Разведка сообщила, что Антонов с братом ночью с 23-го на 24 июня снова пришли из леса в Нижний Шибряй, а на следующую ночь, с 24-го на 25-е, собираются снова уйти в лес. Сам Антонов болен малярией, одолевающей его своими приступами, но брат ухаживает за ним, как мать за ребёнком. Это сообщение Поколюхин получил в четыре часа вечера 24 июня. Так получилось, что он сам находился в Уварове, а весь остальной отряд — в селе Перевоз. А это без малого двадцать вёрст. Но другого выхода не было, к операции следовало приступать немедленно, пока светло и пока они окончательно себя не раскрыли.

Поколюхин бросился к автомобилю и уже через полчаса был в Перевозе. Ещё через сорок пять минут весь отряд вернулся в Уварово. Там все переоделись в рабочую одежду, взяли в руки топоры и пилы, револьверы засунули под рубашки, карабины положили в мешки и на двух телегах тронулись к месту — пройти нужно было вёрст шесть. Операция началась.

Шли быстро и молча, стараясь не привлекать ничьего внимания. Только пыль с просёлочной дороги клубилась за ними. И, тем не менее, всё-таки, видимо, было в них что-то необычное, ибо местные мужики, встречавшиеся им по пути, подозрительно осматривали их с головы до ног. В эти дни ночи самые короткие в году и это играло на руку чекистам: ведь в темноте проще скрыться от преследования. Наконец, в районе восьми часов они оказались Нижнем Шибряе. Одними кивками головы Поколюхин расставил посты в нужных местах, перекрыв все возможные пути отступления братьев Антоновых.

Вот и изба Катасоновой. Поколюхин с Санфировым подошли к двери и первый постучал. Хозяйка дома довольно быстро вышла наружу.

— Что вам нужно? — подозрительно глядя на незнакомых ей мужчин, спросила она.

— Кто у вас в доме? — задал вопрос Поколюхин.

— Никого нет.

Однако по лицу женщины пробежали волны тревоги и это не прошло мимо внимания Поколюхина.

— И всё-таки у меня есть сведения, что в вашем доме скрываются бандиты.

— Кто вы такой и что вам нужно? — женщина уже и не пыталась скрыть волнение.

Весь разговор, прислонившись к оконной раме и держа наготове браунинг, слушал Александр Антонов. Он понял, что это очередная облава на него, но первым стрелять не стал, предполагая, что это просто случайная проверка дома чекистами. Тем не менее Антонов переглянулся с младшим братом и, жестом руки с браунингом, показал ему на сени. Дмитрий кивнул и, щёлкнув затвором своего браунинга, вышел в сени, направив оружие на дверь.

— Я — уполномоченный губотдела ГПУ Поколюхин. Вам лучше сказать мне правду.

Женщина на несколько секунд задумалась, опершись спиной о дверь. Наконец, решилась.

— Несколько часов назад ко мне в дом ворвались двое каких-то вооружённых мужчин. При них два больших пистолета и два маленьких, да патронов целые сумки.

"Два больших — это десятизарядные автоматические маузеры, два маленьких — браунинги", — соображал Поколюхин. Глянул на Санфирова. Тот кивнул головой, что должно было значить, что и он это просчитал.

— Ещё кто из домашних есть? — снова спросил у хозяйки Поколюхин.

— Нет никого, — ответила Катасонова.

— Наталия Ивановна, я предлагаю вам пойти в дом и передать этим вооружённым мужчинам записку.

— Что за записку?

— Ультиматум о сдаче без боя.

— И не подумаю! — решительно произнесла Катасонова. — Да они меня просто убьют.

— И всё-таки я настаиваю на этом.

И в это время дверь избы резко открылась, отбросив женщину в сторону (Катасонова, потеряв равновесие упала, но именно это и спасло ей жизнь), и одновременно раздалось несколько выстрелов. Поколюхин с Санфировым не успели и шага сделать, как Дмитрий Антонов резко захлопнул дверь и закрыл её на крючок. Поколюхин с Санфировым открыли огонь из карабинов по двери и окнам, сразу выпустив каждый по обойме из пяти патронов. И тут же отбежали в сторону.

— Бросай гранату! — крикнул Поколюхин.

Санфиров тут же вырвал чеку и бросил гранату в окно. Однако, обладая резкой реакцией, Антонов на лету схватил гранату и швырнул её в направлении чекистов. Но те успели спрятаться и взрыв не принёс им никакого вреда. Тем временем им удалось перезарядить карабины и снова открыть огонь по окнам.

— Яшка, Васька, что вы делаете? Кого вы бьёте! — крикнул на своих бывших соратников Антонов.

— Довольно, Александр Степаныч! Поиграл и будет! — ответил Санфиров.

Перестрелка длилась несколько минут. Пули сыпались из маузеров, как горох. Катасонова ползком добралась до хлева и, придерживаясь за стену, поднялась и укрылась за углом. Оценив ситуацию, Поколюхин понял, что так им не достать Антоновых.

— Поджигай избу! — крикнул он Санфирову. — Я тебя прикрою.

Санфиров отбежал к концу двора, где стояла копна сена, вырвал клочок, туго скрутил его, положил на землю. Затем чиркнул спичкой, дал разгореться, подбежал к торцу избы, вне зоны видимости Антоновых, размахнулся и бросил горящий факел не соломенную крышу. Минут через пятнадцать красный петух лизал своим языком уже всю крышу. Вся деревня собралась на центральной площади, слушая и наблюдая за происходящим в катасоновском доме. Смотрели, как заворожённые. Не все понимали, в чём дело, что произошло.

— Чегой-то там происходит?

— Бандиты с бандитами стреляются, я так думаю.

— Ну, так быстрее бы уж перестреляли друг дружку. Сколько ж можно терпеть?!

Обстрел, тем не менее, продолжался и бушевавший огонь ему пока не был помехой. Бой длился уже час. К счастью для обеих сторон, пока обходилось без жертв. Но вот в избе загорелся потолок. Становилось всё жарче. Вот уже весь дом объят пламенем. Чёрный густой дым стелется по земле.

— Шура, не пора ли нам уходить? — взмолился Дмитрий. — Дым глотку дерёт.

— А ты задерживай дыхание, Митяй, — остервенело произнёс Антонов, перезаряжая маузер.

— Он что, решил себя заживо сжечь? — не выдержал Санфиров.

— Ты стреляй, стреляй, Санфиров, — продолжая обстрел, прокричал Поколюхин. — Антонов не так-то прост. Мы его, помню, в двадцатом годе также захватили с Токмаковым в Рамзе. Атаковали, зажгли, и всё-таки он ушёл, разогнав наших.

Санфиров ухмыльнулся. Тоже вспомнил этот случай. Тогда Антонов, вернувшись в лагерь, живописно рассказал про это. Но и Поколюхина тот случай многому научил. Он понимал, что Антонов дождётся, пока дым укроет весь двор, выскочит из избы, и был таков. Однако сегодня все возможные ходы отступления уже перекрыты. Авось, не проскочит.

— Ты отвлекай его стрельбой, Санфиров, а я посты проверю. Ведь темнеет уже.

Поколюхин понимал, что дым, плюс сумерки — два самых главных помощника Антоновых. Ему важно было поэтому проверить посты. Сначала обошёл дом и вышел на задний двор, где пока ещё стрельбы не было. Там дежурил Беньковский. И в этот момент именно здесь открылось окно, и замаячила фигура кого-то из братьев.

— Огонь! — скомандовал Поколюхин.

Беньковский тут же нажал на спусковой крючок своего карабина. В тот момент, когда Поколюхин отбежал к огороду, чтобы проверить другой пост, в избе обвалился горящий потолок.

— Пора, Митяй! — выкрикнул Антонов.

Они оба мгновенно, без сапог и шапки, вылетают в пока ещё не обстреливавшееся окно со стороны поста Куренкова и Кунакова, посылая пули направо и налево. Вдруг Поколюхин заметил, как милиционер Кунаков стал отползать от дома. И на этого человека он больше всего надеялся.

— Стой, куда, Кунаков! — закричал Поколюхин, одним прыжком оказавшись рядом с ним.

— Затвор заело, — начал было оправдываться Кунаков.

Но Поколюхину уже было не до него, он понимал, что Антоновы могут уйти. Он через соседний двор бросился на выручку Куренкова. Выскочил на улицу и неожиданно для себя и для Антоновых, оказался у них в тылу, шагах в десяти. Братья стояли рядом и в упор расстреливали лежавшего перед ними Егора Куренкова.

Дмитрий краем глаза увидел появившегося Поколюхина и успел крикнуть:

— Вот он! Бей его!

И первым открыл огонь по Поколюхину. Тот вовремя успел укрыться за забором. Покрутил барабан — в его револьвере оставалось всего два патрона. Мгновенно оценив ситуацию, Поколюхин начал пятиться вглубь двора, а затем, развернувшись, во весь дух понёсся к дому Катасоновой, где оставались расставленные им посты. Антоновы погнались за ним, осыпая его пулями из своих маузеров. К счастью для чекиста, ни одна пуля в него не попала. Поняв, что их снова загоняют в ловушку, Антоновы подались обратно во двор и другой стороной, через огород понеслись по направлению к лесу. Но и этот вариант предусмотрел Поколюхин. И там он поставил свой пост — одного из двух бывших антоновских "вильников". "Вильник"-то и поднял тревогу.

— Сюда, сюда! Они здесь! Уходят!

Поколюхин, Санфиров и Ярцев тут же бросились в погоню. Снова началась перестрелка. Стали догонять беглецов: тем ведь было сложнее, они постоянно оборачивались для стрельбы. До леса оставалось совсем чуть-чуть.

— Уйдут ведь! — воскликнул Санфиров.

И вдруг братья, как по команде, один за другим рухнули на землю. Это приостановившийся для лучшего прицеливания, Ярцев поразил их по очереди. Но огонь по лежавшим Антоновым не прекращался ещё минут десять. Лишь только после этого, осторожно, они стали приближаться к братьям. На сей раз те были действительно мертвы.

Утерев пот со лба, трое преследователей закатились нервным смехом. Успокоившись, Поколюхин подал условный свист. Весь отряд, кроме погибшего Куренкова, уже через несколько минут собрался вокруг трупов.

— Берите их и несите на площадь, — пряча револьвер в кобуру, приказал Поколюхин. — Хорошо бы и все обоймы собрать.

Пока на площади собирались все крестьяне, чтобы лично убедиться в том, что Антоновы действительно мертвы, Поколюхин подсчитывал собранные обоймы — только из маузеров братья произвели не менее двухсот выстрелов.

Собравшиеся крестьяне внимательно всматривались в трупы, и, убедившись, что это действительно Антоновы, отходили в сторону. Кто-то при этом крестился, кто-то плевался, кто-то благодарил освободителей. Трупы братьев положили на одну из телег, на другую сели сами победители и неспешно, провожаемые до самого конца села крестьянами, поехали в Уварово. Лошадьми, которые везли мёртвых Антоновых, управлял Яков Санфиров. И до ушей его спутников донеслись незамысловатые слова частушечного куплета, тут же им сочинённого:

Санфиров, Ярцев, Зайцев, бывшие соратники Александра Антонова, участвовавшие в последней облаве на своего бывшего командира и убившие его, радовались, понимая, что теперь-то их точно ждёт полное прощение от советской власти. Плакал только Алексей Куренков, потерявший в этом последнем бою родного брата. Поколюхин, Беньковский и Кунаков не без основания предвкушали триумфальное возвращение в Тамбов и новенький орден на груди за поимку самого главного на Тамбовщине бандита. В Уварово трупы братьев перенесли в автомобиль, на котором приехали сюда Полин с Беньковским, а дальше — 120 вёрст просёлочной дороги, три часа с полной нагрузкой — аж до самого Тамбова.

Дело было 24 июня 1922 года в селе Нижний Шибряй Борисоглебского уезда Тамбовской области. Стрелки на часах показывали десять вечера.

Так закончилась история антоновщины — последней крестьянской войны в России, и самого Александра Степановича Антонова, её предводителя.

Лес погрузился в ночной мрак. Волки завыли. Ночные хищники пошли на охоту.

Москва, 2003-2004 гг.

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

88

89

90

91

92

93

94

95

96

97

98

99

100

101

102

103

104

105

106

107

108

109

110

111

112

113

114

115

116

117

118

119

120

121

122

123