Последний бой майора Петтигрю [Хелен Саймонсон] (fb2) читать онлайн

Хелен Саймонсон

Это и сатирический взгляд на семейные дрязги, и серьезный разговор о культурных противоречиях, и трепетный рассказ о поздней любви.

Booklist

Умная, тонкая, обаятельная книга. Ни единого скучного слова, ни одной фальшивой ноты.

The New York Times

Случайная встреча может самым чудесным образом нарушить устоявшийся уклад жизни. А талантливо рассказанная история любви двух пожилых людей ничуть не менее увлекательна, чем история любви двадцатилетних.

The Washington Post

Последний бой майора Петтигрю

Глава 1

Майор Петтигрю, которому утром позвонила жена его брата, все еще пребывал в смятении, поэтому дверь он открыл совершенно автоматически. На мокрой кирпичной дорожке стояла хозяйка местного магазина, миссис Али. Увидев его, она почти незаметно вздрогнула и слегка приподняла брови. Майора захлестнула волна смущения, и он неуклюже попытался разгладить складки на своем малиновом домашнем халате с узором из клематисов.

— О, — сказал он.

— Майор?

— Миссис Али?

Последовавшая пауза разрасталась, словно Вселенная, которая, как недавно прочел майор, каждое мгновение, оказывается, все больше распухает. В воскресной газете этот процесс назвали «одряхлением» Вселенной.

— Я пришла получить деньги за газету. Разносчик заболел, — сказала миссис Али. Она выпрямилась, словно хотела казаться выше, и голос ее звучал отрывисто — совсем не так мягко и певуче, как во время обсуждения чайных смесей, которые она готовила специально для майора.

— Ах, да, разумеется. Прошу меня простить.

Он забыл оставить под уличным ковриком конверт с оплатой за газеты на следующую неделю. Майор принялся нащупывать карманы, затаившиеся где-то в малиновых складках. Внезапно он почувствовал, что в глазах собираются слезы. До карманов было не добраться — надо было снимать халат и тогда только возобновлять поиски.

— Прошу прощения, — повторил майор.

— Что вы, не беспокойтесь, — ответила миссис Али и сделала шаг назад. — Можете занести потом в магазин. Когда вам будет удобно.

Она уже повернулась, чтобы уйти, но он вдруг почувствовал непреодолимое желание объяснить свое поведение.

— Мой брат умер, — сказал он. Она остановилась. — Мой брат умер, — повторил он. — Мне утром позвонили. Я… не успел.

Когда зазвонил телефон, в ветвях гигантского тиса у западной стены дома еще не умолк рассветный хор птиц, небо все еще было розовым. Майор специально встал на рассвете, чтобы справиться с ежедневной уборкой, и только теперь осознал, что так и просидел все время после звонка в ступоре. Он беспомощно указал на свой странный наряд и утер лицо. Внезапно его колени подогнулись, и кровь отхлынула от головы. Он ударился плечом о дверной косяк, и миссис Али вдруг оказалась совсем рядом и поддержала его.

— Давайте-ка зайдем в дом, присядем, — сказала она сочувственно. — Если позволите, я налью вам воды.

Конечности майора почти потеряли чувствительность, и ему не оставалось ничего другого, как повиноваться. Миссис Али провела его по неровному каменному полу узкой прихожей и усадила в кресло с подголовником в светлой гостиной. Сиденье было бугристым, а подголовник неудобно впивался в затылок твердым деревянным ребром — майор недолюбливал это кресло, но в его положении выбирать не приходилось.

— Я взяла стакан на сушилке, — сказала миссис Али, вручая ему тяжелый стакан с толстым дном, в который он клал на ночь зубной протез. Майора замутило от слабого запаха мяты. — Вам лучше?

— Да, гораздо лучше, — ответил он, чувствуя, что глаза его по-прежнему полны слез. — Вы очень добры…

— Давайте я приготовлю вам чаю.

Это предложение немедленно заставило майора почувствовать себя дряхлым и жалким.

— Спасибо, — сказал он. Годится любой предлог, чтобы она вышла из комнаты и дала ему возможность собраться с силами и избавиться от халата.

Было странно вновь слышать, как женщина звенит посудой на кухне. С каминной полки улыбалась его жена Нэнси — волнистые каштановые волосы спутались, а веснушчатый нос слегка порозовел на солнце. В мае того дождливого года — 1973-го, кажется, — они отправились в Дорсет, и вышедшее ненадолго солнце осветило тот ветреный день, дав майору возможность сфотографировать ее, машущую рукой, точно девчонка, с зубчатой стены замка Корф. Шесть лет назад она умерла. Теперь умер и Берти. Они оставили его одного, последнего из их поколения. Он сжал кулаки, чтобы унять легкую дрожь в руках.

Разумеется, оставалась еще Марджори, жена брата, но, как и его покойные родители, он так никогда и не примирился с ней. У Марджори был громкий голос, говорила она с северным акцентом, царапающим барабанную перепонку, точно тупая бритва, к тому же речь ее не отличалась грамотностью. Майор надеялся, что она не рассчитывает на внезапное родственное сближение. Надо будет попросить у нее какое-нибудь недавнее фото Берти — и, конечно, охотничье ружье. Разделив пару ружей между сыновьями, отец совершенно ясно дал понять, что в случае смерти одного из них ружья вновь должны быть соединены, чтобы впоследствии передаваться из поколения в поколение внутри семьи. Ружье майора все эти годы одиноко лежало в ореховом ящике — пустующее углубление в бархате обозначало отсутствие его собрата. Теперь ружья вновь обретут свою полную цену, составляющую, как он подозревал, около ста тысяч фунтов. Не то чтобы он собирался когда-либо их продавать. На мгновение он ясно увидел себя на следующей охоте — возможно, на одной из кишащих кроликами ферм у реки — подходящим к группе людей с небрежно заброшенной за спину парой ружей.

— Господи, Петтигрю, это что, ружья «черчилль»^[1]? — спросит кто-нибудь, возможно, сам лорд Дагенхэм, если он присоединится к ним в тот день, и он невзначай взглянет на ружья, словно забыв о них, и ответит:

— Да, они самые. Неплохой орех был в то время.

А потом передаст ружья, чтобы все могли как следует рассмотреть их и выразить свое восхищение.

Эту приятную интерлюдию прервал какой-то стук. В комнату вошла миссис Али с чайным подносом. Она сняла зеленое шерстяное пальто и осталась в простом темно-синем платье, надетом поверх узких черных брюк. Узорчатую шаль она набросила на плечи. Майор вдруг понял, что никогда раньше не видел миссис Али без фартука, который она всегда носила в магазине.

— Позвольте вам помочь. — Он приподнялся с кресла.

— Я отлично справлюсь, — ответила она и поставила поднос на ближайший стол, сдвинув на угол стопку книг в кожаных переплетах. — Отдыхайте. У вас, должно быть, шок.

— Телефонный звонок был таким неожиданным. Еще не было и шести утра. Они, наверное, всю ночь провели в больнице.

— Это случилось внезапно?

— Инфаркт. Видимо, обширный, — он задумчиво провел рукой по своим жестким усам. — Странно, конечно, но в наше время почему-то ждешь, что от инфаркта можно спасти.

Миссис Али задела носиком чайника о край чашки. Майор испугался, что чашка разобьется, и с опозданием вспомнил, что ее муж тоже умер от инфаркта. Это произошло года полтора или два назад.

— Простите, я не подумал…

Она прервала его успокаивающим жестом и продолжила разливать чай.

— Ваш муж был хорошим человеком, — добавил он.

Отчетливо он помнил только, что тот был широкоплечим и очень сдержанным. После того как мистер Али купил старый магазин миссис Бридж, все пошло наперекосяк. По меньшей мере дважды майор видел, как мистер Али свежим зимним утром спокойно оттирал краску с витрины. Несколько раз майор Петтигрю присутствовал при том, как мальчишки на спор совали голову в дверь магазина и орали: «Паки, валите домой!» Мистер Али качал головой и улыбался, майор негодовал и бормотал извинения. Постепенно шум стих. Те же мальчишки по вечерам приходили в магазин, когда у их матерей заканчивалось молоко. Самые упорные жители устали преодолевать под дождем по четыре мили, чтобы купить лотерейные билеты в «английском» магазине. Деревенская элита под предводительством леди из различных деревенских комитетов компенсировала грубость низших слоев населения тем, что была подчеркнуто вежлива с супругами Али и всюду об этом рассказывала. Майор не раз слышал, как та или иная дама с гордостью упоминала «наших милых пакистанских друзей», тем самым доказывая, что Эджкомб-Сент-Мэри является истинным примером межкультурной коммуникации.

Когда мистер Али умер, все были подобающим образом огорчены. Деревенский совет, членом которого являлся и сам майор, бурно обсуждал возможность проведения поминальной службы, а когда эта идея провалилась (ни приходская церковь, ни паб не подходили для подобного мероприятия), в похоронное бюро был отправлен очень большой венок.

— Жаль, что не пришлось познакомиться с вашей милой женой, — сказала миссис Али, передавая майору чашку.

— Да, ее нет вот уже шесть лет, — сказал он. — Странно: это как будто произошло только что и в то же время целую вечность назад.

— Да, это совершенно непостижимо, — ответила она. Ее четкое произношение, которого так не хватало многим его соседям, напоминало майору чистый звон хорошо настроенного колокольчика.

— Порой мне кажется, что муж совсем рядом со мной, как вы сейчас, а иногда я словно одна во всей Вселенной, — добавила она.

— У вас есть ваша семья.

— Да, у меня довольно большая семья, — при этих словах ее голос словно стал звучать немного суше. — Но ведь это совсем не то, что глубинная связь между супругами.

— Вы прекрасно это сформулировали, — сказал майор.

Они пили чай, и он с удивлением подумал, что миссис Али, вырванная из контекста своего магазина и помещенная в неожиданную обстановку его гостиной, вдруг оказалась глубоко понимающей женщиной.

— Насчет халата, — сказал он.

— Халата?

— Ну, этой вещи, в которую я был одет, — он кивнул в сторону халата, теперь лежащего в корзине с журналами «Нэшнл джеографикс». — Моя жена любила возиться по хозяйству в этом халате. Иногда я, как бы сказать…

— У меня есть старый твидовый пиджак, который муж раньше носил, — мягко сказала она. — Иногда я надеваю его и брожу по саду. А иногда я беру в рот его трубку, чтобы ощутить горечь его табака.

Она слегка покраснела и опустила свои темные глаза, словно почувствовала, что сказала слишком много. Майор заметил, какая у нее гладкая кожа, какое выразительное лицо.

— У меня тоже остались некоторые вещи жены, — сказал он. — Прошло уже шесть лет, и я не знаю, пахнут ли еще они ее духами или мне просто кажется.

Он хотел рассказать ей, как иногда открывает шкаф, чтобы зарыться лицом в ее жакеты и шифоновые блузки. Миссис Али посмотрела на него, и, глядя в ее глаза с тяжелыми веками, он подумал, что, наверное, она сейчас тоже вспоминает что-то подобное.

— Вы готовы выпить еще чаю? — спросила она* и протянула руку за его чашкой.

Когда миссис Али ушла, извинившись за вторжение в его дом — он в ответ извинялся за то, что доставил ей хлопоты, — майор вновь натянул халат и отправился в чуланчик за кухней, чтобы завершить чистку ружья. Он чувствовал, что голова словно стянута обручем, а в горле слегка жжет. Это была тупая боль горя, каким оно бывает в реальности — скорее несварение, чем истинная страсть.

Рядом со свечой грелась фарфоровая чашечка с минеральным маслом. Он погрузил пальцы в горячее масло и начал втирать его в гладкую ореховую поверхность ружейного ложа. Это занятие успокоило его, и горе начало стихать, уступая место крохотным росткам любопытства.

Миссис Али была, судя по всему, образованной, культурной женщиной. Нэнси тоже принадлежала к этому редкому роду людей — она любила свои книги и камерные концерты в деревенских церквях. Но она оставила его в одиночестве терпеть грубоватое участие окружающих его женщин. Эти женщины любили поговорить на охотничьем балу о лошадях и ружьях и с наслаждением судачили о неблагонадежных молодых мамашах из муниципальных коттеджей, по вине одной из которых сорвалось заседание сельского клуба. Миссис Али больше походила на Нэнси. Она была бабочкой среди суетливых голубей. Он признался самому себе, что хотел бы снова увидеть миссис Али за пределами магазина, и задумался, является ли это доказательством того, что он еще не так закостенел, как предполагают его шестьдесят восемь лет и ограниченные возможности сельской жизни.

Взбодрившись этой мыслью, майор решил, что в состоянии теперь позвонить в Лондон своему сыну, Роджеру. Он вытер пальцы о мягкую желтую тряпочку и уставился на бесчисленные хромированные кнопки и жидкокристаллический дисплей беспроводного телефона, который подарил ему Роджер. Как сказал сын, скорость набора и функция голосовой активации делают этот телефон особенно удобным для старшего поколения. Майор Петтигрю не был согласен ни с предполагаемым удобством использования телефона, ни с подобной характеристикой своего возраста. Существовала раздражающая традиция, согласно которой, стоило детям вылететь из гнезда и обзавестись собственным жильем — в случае Роджера сверкающим пентхаусом в черно-медных тонах с видом на Темзу рядом с Патни, — как они решали, что родители их впали в беспомощную дряхлость, и принимались ожидать их смерти или, по крайней мере, пытались нанять им сиделку. Очень по-спартански, подумал майор.

Масляным пальцем майор нажал на кнопку с надписью «1 — Роджер Петтигрю, вице-президент, Челси-Партнерс», сделанную крупным детским почерком самого Роджера. Фирма Роджера занимала два этажа в стеклянном небоскребе в Докленде; и, слушая металлические гудки, майор представлял себе Роджера, сидящего в неприятно стерильном отсеке перед батареей компьютерных мониторов и пачкой бумаг, для которых высокооплачиваемый дизайнер не предусмотрел ящиков.

Роджеру уже сообщили.

— Джемайма взяла на себя звонки. Она в истерике, но тем не менее звонит всем и каждому.

— Легче, когда есть дело, — предположил майор.

— Скорее упивается ролью осиротевшей дочери, — сказал Роджер. — Не очень натурально, конечно, но они ведь все такие.

Его голос звучал приглушенно, и майор предположил, что он опять ест на рабочем месте.

— Прекрати, Роджер, — сказал он твердо.

В самом деле, его сын становится таким же несносным, как Марджори. Столица нынче переполнена бестактными высокомерными юношами, и Роджер к тридцати годам стал проявлять некоторые признаки того, что попал под их влияние.

— Извини, пап. Мне очень жаль дядю Берти. — Пауза. — Я все время вспоминаю, как он принес мне модель самолета для сборки, когда у меня была ветрянка. Он весь день со мной просидел, клеил эти крохотные детальки.

— А я помню, как ты на следующий день разбил самолетик об окно, хотя тебе запретили запускать его дома.

— Да, а ты бросил его в печку.

— Он разлетелся на куски. Зачем выкидывать дерево?

Это было привычное воспоминание, которое часто всплывало на семейных сборищах. Иногда все смеялись, а иногда историю рассказывали в назидание непослушному сыну Джемаймы. Сегодня между строк проскальзывал легкий укор.

— Ты приедешь вечером? — спросил майор.

— Нет, я приеду поездом. Слушай, пап, не жди меня. Я могу и застрять.

— Застрять?

— Я по уши в делах. Тут полный бардак. Два миллиарда долларов, закупка облигаций, и клиент жутко нервничает. То есть дай мне знать, когда дата будет назначена, и я помечу ее у себя в календаре как особенно важную, но сам понимаешь…

Майор мимоходом задумался, как обычно сын помечает его у себя в календаре. Он вообразил себя с приклеенной желтой бумажкой для заметок — возможно, на ней было написано «важно, но не срочно».

Похороны назначили на четверг.

— Так всем удобнее, — сказала Марджори во время их второго разговора. — У Джемаймы по понедельникам и средам занятия, а у меня во вторник турнир по бриджу.

— Берти не хотел бы, чтобы ты бросила бридж, — заметил майор и услышал в своем голосе ядовитые нотки.

Марджори наверняка назначила время похорон, сообразуясь со своим походом в салон красоты, чтобы ей заново уложили волосы жесткой волной и затонировали или залакировали кожу — или что там надо сделать с лицом, чтобы кожа казалась туго натянутой?

— А почему не в пятницу? — спросил майор. Он только что записался к доктору на четверг. Секретарша в приемной очень сочувственно отнеслась к его объяснениям и тут же передвинула на пятницу ребенка с астмой, чтобы освободить время для ЭКГ майора. Ему не хотелось все отменять.

— У викария заседание «Проблемных подростков».

— Я так понимаю, что проблемы у подростков бывают каждую неделю, — ядовито сказал майор. — Господи, это же похороны. Пусть хотя бы раз поступятся своими интересами ради других. Это их чему-нибудь научит.

— Директор похоронного бюро сказал, что пятница — слишком праздничный день для похорон.

— О!

Абсурдность этого довода лишила его слов.

— Ну что ж, тогда увидимся в четверг. Около четырех?

— Да. Роджер привезет тебя?

— Нет, он приедет из Лондона на поезде и возьмет такси. Я приеду сам.

— Ты уверен, что можешь сесть за руль? — спросила Марджори.

Ее беспокойство казалось искренним, и майор почувствовал прилив жалости. Конечно, ведь ей теперь тоже одиноко. Раскаявшись в своем гневе, он нежно уверил ее, что в состоянии вести машину.

— А потом приезжай к нам. Съедим что-нибудь немудрящее, выпьем. В семейном кругу.

Переночевать она не предложила. Придется возвращаться домой в темноте. Сочувствие майора мгновенно улетучилось.

— Может, ты захочешь взять что-нибудь из вещей Берти, — продолжила она.

— Спасибо, что предложила, — ответил он, пытаясь скрыть неуместный энтузиазм. — Я собирался обсудить с тобой этот вопрос, когда будет время.

— Ну разумеется, — ответила Марджори. — Ты же должен оставить себе какую-нибудь мелочь на память… Берти бы сам на этом настоял. У меня тут лежит пара новых рубашек, которые он так и не успел надеть… В общем, я подумаю.

Майор повесил трубку, чувствуя, как его охватывает отчаяние. Какая же она все-таки ужасная. Подумав о бедном Берти, он вздохнул — интересно, пожалел ли тот когда-нибудь о своем выборе. Возможно, не придавал этому особого значения. В конце концов кто думает о смерти, принимая решения всей своей жизни? А если бы о ней и думали, как бы это повлияло на решения?

От Эджкомб-Сент-Мэри до прибрежного городка Хэйзелбурн-он-Си, где жили Берти и Марджори, было двадцать минут езды. Городок представлял собой торговый и транспортный узел, где пересекались дороги половины графства, и его улицы вечно были переполнены туристами и покупателями, поэтому майор заранее прикинул, как проехать по городу, на какой из узких улочек рядом с церковью оставить машину и сколько времени потребуется на то, чтобы выслушать все соболезнования. Он твердо решил, что двинется в путь не позже половины второго. Несмотря на это, он все еще сидел в машине у своего дома, не в силах пошевелиться. Кровь, словно лава, медленно текла по жилам. Казалось, что внутренние органы тают, а в пальцах уже не осталось костей. С рулем ему точно не справиться. Майор попытался побороть панику с помощью серии глубоких вдохов и резких выдохов. Пропустить похороны собственного брата было немыслимо, но так же немыслимо было повернуть ключ зажигания. Не смерть ли это, подумал он. Жаль, что не вчера — его могли бы похоронить вместе с Берти и избавить всех от необходимости дважды ездить на похороны.

Кто-то постучал в окно, майор медленно, как во сне, повернул голову и увидел встревоженное лицо миссис Али. Он сделал глубокий вдох и с усилием поднял руку, чтобы нажать на кнопку и опустить стекло. Нынешняя мода автоматизировать все и вся долго вызывала у него недоверие, но теперь майор был рад, что ему не приходится крутить ручку.

— Майор, с вами все в порядке? — спросила она.

— Вроде бы, — ответил он. — Собираюсь с силами. Еду на похороны, сами понимаете.

— Понимаю, — сказала миссис Али. — Вы очень бледный. Сможете доехать сами?

— Выбора нет, моя дорогая, — сказал он. — Брат покойного.

— Может, вам стоит ненадолго выйти и подышать свежим воздухом, — предложила она. — У меня есть холодный имбирный эль.

В руках у нее была небольшая корзинка, в которой майор увидел сияющий бок зеленого яблока, бумажный пакет с масляными пятнами, намекавшими на то, что внутри какая-то выпечка, и большую зеленую бутылку.

— Да, пожалуй, — согласился он и вышел из автомобиля.

Корзина, как оказалось, должна была ожидать его на крыльце по возвращении с похорон.

— Я подумала, что вы можете забыть поесть, — объяснила миссис Али, пока майор пил имбирный эль. — После похорон мужа я четыре дня ничего не ела и в итоге попала в больницу с обезвоживанием.

— Вы очень любезны, — сказал он. Холодное питье освежило его, но дрожь так и не прошла. Он был слишком обеспокоен, чтобы чувствовать смущение. Автобус ездил раз в два часа, а по четвергам последний рейс возвращался в Эджкомб в пять часов вечера. — Наверное, я поищу такси. Не уверен, что стоит садиться за руль.

— В этом нет никакой необходимости, — сказала она. — Я сама вас отвезу. Мне все равно нужно было съездить в Хэйзелбурн.

— Но это совершенно невозможно… — начал майор.

Он ненавидел ездить с женщинами. Его раздражала их манера опасливо подкрадываться к перекресткам и напрочь игнорировать зеркала заднего вида. Ему не раз доводилось часами тащиться по узкой извилистой дороге вслед за женщиной и наблюдать, как она беззаботно трясет головой в такт радио, а плюшевые игрушки за задним стеклом приветливо кивают.

— Это совершенно невозможно, — повторил майор.

— Прошу вас, позвольте мне вам помочь, — сказала миссис Али. — Моя машина припаркована на улице.

Она вела как мужчина: агрессивно переключала передачи на поворотах, выжимала газ на прямых участках дороги и с явным удовольствием гнала по холмам свою маленькую «хонду». Под напором ветра из приоткрытого окна ее розовый шелковый шарф сполз, и на лицо упали несколько выбившихся черных локонов. Она нетерпеливо отбросила их назад, и машина на полном ходу влетела на маленький горбатый мост.

— Как вы себя чувствуете? — спросила миссис Али, и майор замялся.

От ее манеры езды его слегка тошнило, но это была приятная тошнота — того рода, что испытывают мальчишки на каруселях.

— Уже лучше, — ответил он. — Вы замечательно ведете.

— Мне нравится водить, — сказала она, улыбнувшись ему. — Быть наедине с мотором. Никто не говорит мне, что делать. Никаких счетов, никаких списков — только свобода и множество неизведанных путей.

— Пожалуй, — сказал он. — Вы много путешествовали?

— Совсем нет. Раз в две недели я езжу в город, чтобы пополнить запасы. На Миртл-стрит есть несколько индийских магазинов. В остальное время машину в основном используют для доставки покупок.

— Вы могли бы съездить в Шотландию или когда-нибудь еще, — сказал он. — Или поездить по автобанам в Германии. Говорят, это очень приятно.

— А вы сами много ездили по Европе? — спросила она.

— Нет. Мы с Нэнси все собирались. Проехать по Франции, может, заглянуть в Швейцарию. Но так и не собрались.

— Вы должны поехать, — сказала она. — Пока можете.

— А куда бы вам хотелось поехать? — спросил майор.

— Во множество мест, — сказала миссис Али. — Но ведь у меня магазин.

— Наверное, ваш племянник скоро сам сможет управлять магазином? — спросил он.

Она невесело рассмеялась.

— О да. Скоро он сможет сам управлять магазином, и нужда во мне отпадет.

Племянник был недавним и не слишком приятным прибавлением в деревенском магазине. Ему было лет двадцать пять, держался он очень холодно, и во взгляде его присутствовала постоянная готовность дать отпор. В нем не было и следа молчаливой грациозной кротости миссис Али или терпения покойного мистера Али. Неловко было справляться о цене мороженого горошка у человека, ожидающего от тебя оскорблений, хотя майор и понимал, что имеет полное право на подобный вопрос. Кроме того, в отношении племянника к тете мелькала сдержанная агрессия, и это майору совсем не нравилось.

— Вы уйдете от дел? — спросил он.

— Мне это предлагали, — ответила она. — Родственники мужа живут к северу от этих мест, и они надеются, что я соглашусь поселиться в их доме и занять положенное мне место в семье.

— Наличие любящих родственников, безусловно, компенсирует тяготы жизни на севере Англии, — сказал майор Петтигрю без особой убежденности. — Вы наверняка с наслаждением вступите в должность всеми почитаемой бабушки и главы семейства?

— У меня нет детей, а муж умер, — ответила она с горечью. — Меня скорее будут жалеть, чем почитать. От меня ждут, что я передам магазин племяннику, чтобы он смог привезти себе хорошую жену из Пакистана. Взамен мне достанется крыша над головой и, разумеется, почетная обязанность заботиться о детях моих родственников.

Майор потрясенно молчал. Ему не хотелось продолжать эту беседу. Вот почему люди обычно говорят о погоде.

— Они же не могут вас вынудить… — начал он.

— Законным образом — не могут. Мой милый Ахмед нарушил семейную традицию и оставил магазин мне. Но есть несколько невыплаченных долгов. Да и что такое закон по сравнению с семейным мнением? — Она повернула налево и ловко втиснулась в узкий промежуток в потоке машин. — Стоит ли бороться, если в итоге ты теряешь семью и нарушаешь традицию?

— Это просто немыслимо, — возмущенно заявил майор. Его костяшки пальцев побелели. В этом-то и беда с этими иммигрантами, подумал он. Они притворяются англичанами, некоторые из них даже родились здесь. Но на самом деле они продолжают исповедовать все те же варварские принципы и чужеземные обычаи.

— Вам, англосаксам, повезло, — заметила миссис Али. — В вашей культуре родственные связи уже в основном утрачены. Каждое поколение живет самостоятельно, и вы ничего не боитесь.

— Пожалуй, — сказал майор автоматически, хотя и не был полностью уверен в ее правоте.

Она высадила его на углу улиц в нескольких ярдах от церкви, и он записал на бумажке адрес.

— Наверняка мне удастся доехать обратно на автобусе, — сказал майор, но поскольку оба они понимали, что это не так, тема не получила дальнейшего развития. — Мы, наверное, закончим часам к шести. Вам это удобно?

— Конечно, — она на мгновение взяла его руку в свои. — Силы вашему сердцу. Пусть любовь поможет вам сегодня.

Майор почувствовал тепло на сердце и понадеялся, что сможет сберечь его до того момента, когда увидит окоченевшего Берти в ореховом ящике.

Служба представляла из себя тот же трагифарс, каким он запомнил похороны Нэнси. Подавляюще громоздкую пресвитерианскую церковь построили в середине века. Ее бетонную пустоту не способны были победить ни благовония, ни свечи, ни любимый витраж Нэнси, изображавший святую Марию. Здесь не было ни старинной колокольни, ни замшелого кладбища, умиротворяющего своей красотой и постоянством, с которым одни и те же фамилии веками появляются на надгробных камнях. Единственным утешением было то, что на службу собралось множество людей — были заняты даже два ряда откидных стульев у входа. Гроб Берти стоял на полу в небольшом углублении, напоминавшем сточную яму. В какой-то момент раздался механический шум, и гроб, напугав майора, внезапно поехал вниз. Он опустился не больше чем на четыре дюйма, но майор издал сдавленный вопль и непроизвольно кинулся вперед. К такому он был не готов.

Джемайма и Марджори выступили с речами. Он ожидал услышать нечто смехотворное, особенно когда Джемайма появилась перед ними в черной соломенной широкополой шляпе, более подходящей для шикарной свадьбы, чем для похорон, и объявила, что в память об отце прочтет стихотворение. Но, хотя стихотворение оказалось и вправду ужасающим (майору запомнились бесконечные плюшевые медвежата и ангелочки, никак не сочетающиеся с суровостью пресвитерианского учения), ее искреннее горе придало выступлению трогательность. Она размазала тушь по всему лицу, и ее мужу пришлось практически тащить ее с кафедры обратно на место.

Майора никто не просил подготовить речь. Он счел это серьезной оплошностью, и бессонными ночами изобретал все новые и новые пространные высказывания. Но когда Марджори вся в слезах после краткого прощания с мужем вернулась на свое место, наклонилась к майору и спросила, хочет ли он что-нибудь сказать, он отказался. К собственному удивлению, он снова чувствовал слабость, его голос дрожал, а зрение казалось размытым. Он схватил ее руки и сжал их. После службы, во время рукопожатий в полутемном холле, он заметил нескольких старых друзей и был тронут их появлением. С некоторыми он не виделся много лет. Мартин Джеймс, с которым они вместе выросли в Эджкомбе, приехал на похороны из Кента. Бывший сосед Берти, Алан Питерс, променявший свои успехи в гольфе на наблюдения за птицами, приехал с другого конца страны. Что самое удивительное, из Галифакса приехал Джонс — валлиец, старый армейский друг майора еще по офицерской школе, который как-то летом несколько раз встречался с Берти и потом каждое Рождество посылал им обоим открытки. Майор схватил его руку и покачал головой в безмолвной благодарности. Этот момент испортила вторая жена Джонса, незнакомая ни ему, ни Берти, которая, не переставая, надрывно всхлипывала в огромный носовой платок.

— Ну будет, Лиззи, — сказал Джонс. — Прости, она вечно так.

— Прошу меня простить, — сказала Лиззи, сморкаясь в платок. — Я и на свадьбах всегда плачу.

Майор был не в обиде. В конце концов она сочла нужным приехать. Роджер так и не появился.

Глава 2

Дом Берти — видимо, теперь следовало называть его домом Марджори — представлял из себя приземистую двухэтажную постройку, которую Марджори ухитрилась превратить в некоторое подобие испанской виллы. На крыше гаража устроили патио с кирпичной открытой беседкой и коваными перилами. Венецианское чердачное окно, обрамленное кирпичной аркой, с истинно испанской игривостью подмигивало простиравшемуся под ним приморскому городку. Сад перед домом был отдан под парковку, где машины двумя рядами выстраивались вокруг медного фонтанчика, изображающего тщедушную обнаженную девицу. Во второй половине дня похолодало, с моря приплыли облака, но Марджори не стала закрывать двери, ведущие на патио из гостиной. Майор забился в глубину комнаты, пытаясь согреться едва теплым чаем из пластикового стаканчика. «Что-нибудь немудрящее» в представлении Марджори выглядело как пышный банкет из множества блюд на картонных тарелках — яичный салат, лазанья, тушенный в вине цыпленок. Присутствующие пытались удержать в руках размокающие тарелки, на подоконниках теснились пластиковые стаканы и чайные чашки.

В дальнем конце комнаты началось какое-то волнение, и он увидел, как Марджори обнимает Роджера. Увидев своего высокого темноволосого сына, майор Петтигрю ощутил, как сердце его забилось быстрей. Он все-таки приехал.

После многословных извинений за опоздание Роджер торжественно пообещал Марджори и Джемайме помочь с выбором надгробного камня для дяди Берти. Он был обходителен, в дорогом темном костюме с неуместно ярким галстуком и в узких лакированных туфлях, своим щеголеватым видом буквально кричащих о своем итальянском происхождении. Лондон отполировал его до континентального лоска. Майор старался не осуждать сына.

— Слушай, пап, мы с Джемаймой поговорили о ружье дяди Берти, — сказал Роджер, когда они вдвоем присели на жесткий кожаный диван. Он потеребил лацкан пиджака и поддернул брючины.

— Я и сам собирался обсудить это с Марджори. Но сейчас не время, не находишь?

Он не забыл о ружьях, но сегодня все это казалось не важным.

— Они прекрасно осознают его цену. Джемайма изучила вопрос.

— Дело не в деньгах, — строго сказал майор. — Наш отец ясно дал понять, что ружья должны быть объединены вновь. Это семейная драгоценность, фамильное наследие.

— Да, Джемайма тоже считает, что ружья надо объединить, — согласился Роджер. — Их, наверное, надо будет подреставрировать.

— Мое ружье в отличном состоянии, — сказал майор. — Впрочем, Берти вряд ли занимался своим. Он не был заядлым стрелком.

— Понятно, — сказал Роджер. — Джемайма говорит, что рынок сейчас просто бурлит. «Черчиллей» такого качества не достать ни за какие деньги. Американцы встают за ними в очередь.

Майор почувствовал, что его лицо напрягается, а улыбка застывает в ожидании грядущего удара.

— В общем, мы с Джемаймой решили, что разумнее всего будет продать их прямо сейчас. Конечно, это будут твои деньги, но ты же все равно собираешься оставить их мне, так что я мог бы взять их сейчас.

Майор молча сосредоточился на дыхании. Раньше он не замечал, как много механических усилий требуется, чтобы обеспечивать работу легких. Роджеру хватило достоинства неловко поерзать. Он прекрасно понимает, что говорит, подумал майор.

— Извини, Эрнест, там внизу какая-то странная женщина, которая говорит, что ждет тебя, — сказала Марджори, неожиданно положив ему руку на плечо. Он поднял голову и откашлялся, чтобы оправдать влагу в глазах. — Темнокожая женщина в маленькой «хонде».

— Да, конечно, — сказал он. — Это миссис Али за мной приехала.

— Таксистка? — спросил Роджер. — Ты же ненавидишь, когда женщины водят.

— Она не из такси, — огрызнулся майор. — Это моя знакомая, она держит магазин.

— Тогда пригласи ее к нам выпить чаю, — сказала Марджори, всем своим видом изображая неодобрение. Она скользнула взглядом по буфету. — Ей наверняка понравится кекс с мадерой — все любят кекс с мадерой.

— Хорошо, спасибо, — сказал майор, поднимаясь.

— Вообще-то я собирался отвезти тебя домой, — сказал Роджер.

Майор пришел в замешательство.

— Ты же приехал на поезде, — сказал он.

— Я собирался. Планы изменились. Мы с Сэнди решили приехать вместе. Она сейчас ищет нам коттедж.

— Коттедж?

Это было уже чересчур.

— Да, Сэнди подумала, что раз уж мне все равно надо сюда приехать… Я давно хотел снять здесь что-нибудь. Мы были бы рядом с тобой.

— Коттедж, — повторил майор, силясь понять, что это за Сэнди.

— Я вас обязательно познакомлю. Она вот-вот придет, — Роджер пошарил взглядом по комнате. — Она американка, родом из Нью-Йорка. Важная фигура в модном бизнесе.

— Миссис Али ждет меня, — сказал майор. — Это невежливо…

— Она наверняка не обидится, — прервал его Роджер.

На улице похолодало. Темнота размыла вид на город и море. Миссис Али припарковала свою «хонду» у чугунных ворот, украшенных фигурами дельфинов. Она помахала и вышла из машины навстречу майору. В руках у нее была книжка в мягкой обложке и половинка чизбургера в пестрой промасленной обертке. Майор, как правило, весьма ядовито отзывался о бесчисленных кафе с фастфудом, постепенно захватывающих уродливый район между больницей и берегом, но подобная слабость со стороны миссис Али показалась ему очаровательной.

— Миссис Али, не желаете зайти и выпить чаю? — спросил он.

— Нет-нет, майор, спасибо, я не хочу досаждать своим присутствием, — ответила она. — Пожалуйста, не торопитесь. У меня все в порядке.

Она указала на книгу.

— Там много еды, — продолжил майор. — Даже домашний кекс с мадерой.

— Все хорошо, правда, — сказала она с улыбкой. — Спокойно общайтесь с родственниками, а когда закончите, я буду здесь.

Майор пребывал в замешательстве. Его одолевало искушение забраться в машину и уехать тотчас же. Когда они вернутся, будет еще достаточно рано, и можно будет пригласить миссис Али выпить чаю. Они могли бы обсудить ее книгу. Возможно, ей можно будет рассказать о забавных моментах сегодняшнего дня.

— Вы сочтете меня последним грубияном, — сказал майор. — Но мой сын все же сумел приехать. На машине.

— Вы, должно быть, очень рады, — сказала она.

— Да, и он хочет — то есть, конечно, я ему уже сказал, что уеду с вами…

— Нет-нет, вы должны поехать домой с сыном.

— Я прошу вас меня простить, — сказал он. — У него, кажется, завелась девушка. Они ищут себе дом.

— А! — она тут же все поняла. — Рядом с вами? Это же чудесно.

— Надо посмотреть, чем я могу им помочь, — сказал майор почти что себе под нос и посмотрел на нее. — Вы уверены, что не хотите зайти на чашку чаю?

— Нет, спасибо, — отказалась она. — Вам надо побыть в кругу семьи, а мне надо ехать домой.

— Я у вас в долгу, — сказал майор. — Не знаю, как отблагодарить вас за вашу помощь.

— Это пустяки, — сказала она. — Не стоит.

Она слегка кивнула ему, села в машину и развернулась так резко, что гравий полетел веером. Майор чуть было не помахал ей вслед, но почувствовал, что это нечестно, и опустил руку. Миссис Али не оглянулась.

Когда ее маленькая синяя машина тронулась с места, ему пришлось бороться с желанием побежать за ней. Перспектива обратной дороги была словно маленьким угольком в руке, согревавшим его в толпе. Вновь раздался визг шин, и «хонда» притормозила у ворот, пропуская большой черный автомобиль с овальными фарами, ни на мгновение не замедливший ход. Он спокойно проскользнул сквозь ворота и остановился на площадке перед входной дверью, которую остальные машины вежливо объезжали.

Майор с некоторым трудом вновь взобрался по гравийному склону и, слегка запыхавшись, подошел к автомобилю как раз в тот момент, когда его хозяйка спрятала серебряный футлярчик с помадой и открыла дверцу. Скорее инстинктивно он придержал дверь. Она удивленно на него взглянула, затем улыбнулась. Из кожаного салона цвета шампанского появились загорелые обнаженные ноги.

— Я не собираюсь разыгрывать сцену, в которой принимаю вас за дворецкого, а вы оказываетесь лордом таким-то, — сказала она, оправив простую черную юбку из очевидно дорогого материала, но неожиданно короткую. Помимо юбки на ней был облегающий черный пиджак на голое тело — по крайней мере, в вырезе не виднелось никакой блузки. Благодаря ее росту и головокружительным каблукам этот вырез располагался на уровне глаз майора.

— Меня зовут Петтигрю, — сказал он, не желая сообщать больше, чем это необходимо. Он по-прежнему пытался справиться с потрясением, вызванным ее американскими гласными и невероятно белыми зубами.

— Значит, я попала куда надо, — сказала она. — Меня зовут Сэнди Данн. Меня пригласил Роджер Петтигрю.

Майор на секунду испытал искушение сказать, что никакого Роджера здесь нет.

— Он, кажется, беседует сейчас со своей тетушкой, — сказал он, посмотрев через плечо в открытые двери дома, как будто это позволяло ему увидеть скрытую от глаз толпу на втором этаже. — Позвать его?

— Просто скажите, куда мне идти, — сказала она и двинулась к дому. — Это не лазаньей пахнет? Умираю с голоду.

— Входите, пожалуйста, — сказал майор.

— Спасибо, — бросила она через плечо. — Приятно познакомиться, мистер Петтигрю.

— Вообще-то не мистер, а майор… — начал он, но она уже ушла, постукивая шпильками по ярким бело-зеленым плиткам. В воздухе остался цитрусовый запах духов — не неприятный, но не оправдывающий возмутительных манер, решил майор.

Желая оттянуть момент встречи с неизбежным, майор бесцельно слонялся по холлу. На втором этаже его ждало знакомство с амазонкой. Невероятно, что Роджер пригласил ее. Она наверняка сочтет его сдержанность во время их встречи у автомобиля проявлением идиотизма. Американцы вообще поднаторели в искусстве публичного унижения. В американских комедиях, которые майору случалось видеть по телевизору, действовали исключительно инфантильные толстяки с выпученными глазами, сыплющие бесконечными шутками под металлический смех с записи.

Он вздохнул. Ради Роджера придется изобразить радость. Лучше сыграть развязность, чем оконфузиться на глазах у Марджори.

На втором этаже все постепенно веселели. Приглушив свое горе плотным обедом и взбодрившись выпивкой, гости незаметно перешли к обычным разговорам. Священник, стоя в дверях, обсуждал с одним из бывших коллег Берти, сколько бензина поглощает его новая «вольво». Молодая женщина с извивающимся ребенком на коленях расхваливала заторможенной Джемайме преимущества какой-то особой системы тренировок.

— Что-то вроде скручиваний, но мышцы верхней части тела нагружаются как во время бокса!

— Это должно быть нелегко, — сказала Джемайма.

Она сняла свою праздничную шляпу, и стало видно, что из пучка волос выбиваются мелированные пряди. Голова клонилась к правому плечу, как будто тонкая шея была не в состоянии выдержать ее вес. Младший сын Джемаймы, Грегори, расправился с куриной ножкой, сунул кость в руку матери и умчался к десертам.

— Главное не перестараться, — согласилась собеседница Джемаймы.

Мило, пожалуй, что друзья Джемаймы пришли ее поддержать. В церкви они держались вместе и заняли несколько рядов ближе к алтарю. Майор, однако, не понимал, почему они решили привести с собой детей. Один из младенцев во время службы то и дело принимался рыдать, а теперь трое перемазанных джемом детей сидели под столом, слизывая глазурь с пирожных. Покончив с этим, они побросали обслюнявленные пирожные обратно на блюдо. Грегори ухватил нетронутую булочку и побежал к французскому окну, рядом с которым стояли Марджори, Роджер и американка. Марджори отработанным движением остановила внука.

— Ты же знаешь, Грегори, мы не бегаем дома, — сказала она, держа его за локоть.

Мальчик завизжал, извиваясь, будто его пытают. Марджори слабо улыбнулась, притянула к себе внука, наклонилась и поцеловала его в макушку.

— Веди себя хорошо, дорогой, — сказала она. Грегори высунул язык и ретировался.

— Папа, иди сюда, — позвал Роджер. Майор помахал сыну и принялся неохотно протискиваться между группами людей, которых прибило друг к другу беседой, как порыв ветра сметает листья в кучи.

— Необычайно впечатлительный ребенок, — рассказывала Марджори американке. — Легковозбудимый, но очень умный. Дочь проверяла его коэффициент умственного развития.

Марджори не смутило появление незваного гостя — наоборот, она изо всех сил старалась впечатлить ее. Для начала Марджори всегда впечатляла людей рассказами о своем одаренном внуке, после чего ей обычно удавалось перевести разговор на себя.

— Папа, яхочу представить тебе Сэнди Данн, — сказал Роджер. — Она занимается связями с общественностью и организацией мероприятий в сфере моды. Ее компания работает со всеми знаменитыми дизайнерами.

— Привет, — сказала Сэнди, протягивая руку. — Я так и знала, что попадусь с дворецким.

Майор пожал ей руку и вскинул брови, предлагая Роджеру продолжить представление, хотя он и начал его не с той стороны. Роджер широко ему улыбнулся.

— Эрнест Петтигрю, — сказал майор. — Майор Эрнест Петтигрю, Королевский Сассекский полк, в отставке, — он заставил себя улыбнуться и добавил: — Роуз-лодж, Блэкберри-лейн, деревня Эджкомб-Сент-Мэри.

— А, да. Извини, пап, — бросил Роджер.

— Рада познакомиться с вами по всей форме, Эрнест, — сказала Сэнди.

Майор вздрогнул, услышав столь непринужденное обращение.

— Отец Сэнди — большая шишка в страховой компании в Огайо, — вставил Роджер. — А мать, Эммелин, член попечительского совета Ньюпортского музея искусств.

— Как повезло мисс Данн, — сказал майор.

— Роджер, здесь никому не хочется слушать обо мне, — Сэнди взяла Роджера под руку. — Я хочу узнать все о твоей семье.

— У нас неплохая галерея в ратуше, — заметила Марджори. — В основном местные художники. Но там есть прелестный Бугро — девушки на холме. Обязательно сводите туда свою мать.

— Вы живете в Лондоне? — спросил майор. Он напряженно выжидал любого намека на то, что они живут вместе.

— У меня квартирка в Саутуорке, — сказала она. — Рядом с новым Тейтом.

— Потрясающее место, — заявил Роджер.

Он был возбужден, как мальчишка, говорящий о своем новом велосипеде. На мгновение майор увидел его восьмилетним, с копной каштановых кудрей, которые его мать отказывалась стричь. Велосипед был красным, с толстыми шипованными шинами и амортизаторами, как у автомобиля. Роджер приметил его в лондонском магазине игрушек — кто-то исполнял на нем разные трюки прямо внутри магазина. Образ велосипеда полностью вытеснил из его головы все воспоминания о Музее науки. Нэнси, изможденная прогулкой по Лондону с маленьким мальчиком, в притворном отчаянии качала головой, пока Роджер пытался донести до них необходимость немедленного приобретения велосипеда. Разумеется, они не согласились. Можно было подкрутить сиденье нынешнего велосипеда, тяжеловесной зеленой машины, на которой в том же возрасте катался майор. Они с Нэнси хранили его в сарае замотанным в мешковину и раз в год смазывали.

— Единственная проблема — найти мебель подходящего размера. Приходится заказывать сборную мебель в Японии.

Роджер по-прежнему хвастался квартирой Сэнди. Марджори явно была впечатлена.

— На мой взгляд, в «Джи-Плане» делают неплохие диваны, — заметила она.

Берти и Марджори приобрели большинство предметов мебели в «Джи-Плане» — добротные мягкие диваны, солидные квадратные столы и комоды. Пусть выбор и невелик, говорил Берти, зато качество на века. Не понадобится что-либо менять.

— Надеюсь, вы заказали чехлы? — спросила Марджори. — Они гораздо долговечнее обивки, особенно если положить на спинку салфетку.

— Из козьих шкур, — гордо сказал Роджер. — Сэнди сказала, что я опережаю моду.

Майор задался вопрос, не был ли он чрезмерно строг с Роджером в детстве, спровоцировав тем самым подобное поведение. Нэнси, конечно, пыталась его избаловать. Сын родился поздно, как раз тогда, когда они уже оставили надежду на детей. Нэнси никогда не могла устоять перед искушением вызвать улыбку на маленьком личике, и майору частенько приходилось пресекать различные излишества.

— Роджер знает толк в дизайне, — заметила Сэнди. — Он мог бы быть оформителем.

— В самом деле? — спросил майор. — Это серьезное обвинение.

Вскоре они уехали. Сэнди передала ключи Роджеру и без дальнейших комментариев заняла место рядом с водителем, так что майору ничего не оставалось, как обосноваться сзади.

— Тебе там удобно? — спросил Роджер.

— Вполне, — ответил майор.

Однако удобство было весьма относительным. Сиденье автомобиля словно обняло его бедра, светлый потолок изгибался чересчур близко. Он чувствовал себя младенцем, путешествующим в роскошной коляске. Убаюкивающее урчание мотора также не улучшало положения, и майору пришлось бороться с подступающей дремотой.

— Простите Роджера за опоздание, — сказала Сэнди, с улыбкой обернувшись к нему. — Мы осматривали коттедж, и риелтор, то есть агент по недвижимости, опоздал.

— Осматривали коттедж? — переспросил он. — А как же работа?

— Там все решилось, — сказал Роджер, не отрывая взгляда от дороги. — Я сказал клиенту, что еду на похороны, поэтому пусть отложит вопрос на день или найдет кого-нибудь другого.

— И вы поехали осматривать коттедж?

— Эрнест, во всем виновата я, — вмешалась Сэнди. — Я думала, что заложила достаточно времени и успею вовремя довезти Роджера до церкви. Этот агент спутал нам все карты.

— Да, я собираюсь позвонить ему завтра и сообщить, как меня подвело его опоздание, — заявил Роджер.

— Не стоит, милый. Твоя тетя Марджори проявила полное понимание, — Сэнди положила руку на плечо Роджеру и улыбнулась майору. — Как и вы все.

Майор попытался разозлиться, но у него ничего не вышло. Сражаясь с дремотой, он подумал, что эта девушка наверняка преуспевает в связях с общественностью.

— Осматривали коттедж, значит, — пробормотал он.

— Конечно, нам не стоило ехать, но их вмиг расхватывают, — объяснила Сэнди. — Помнишь то милое место рядом с Кромером?

— Мы пока что посмотрели всего несколько домов, — перебил ее Роджер, бросая тревожный взгляд в зеркало заднего вида. — Но приоритет отдаем этой местности.

— Да, здесь куда удобнее, чем в Норфолке или Костволдсе, — согласилась Сэнди. — И, конечно, Роджера привлекает близость к вам.

— Привлекает? — переспросил майор. — Чтобы превзойти Норфолк, мне, пожалуй, придется подавать в саду чай со сливками.

— Папа!

— Твой отец — прелесть, — заявила Сэнди. — Обожаю такой сдержанный юмор.

— Да, он шутник. Да, пап?

Майор промолчал. Он устроился поудобнее и отдался умиротворяющему покачиванию. Слушая сквозь сон, как тихо переговариваются Роджер и Сэнди, он снова чувствовал себя ребенком. Это могли бы быть голоса его родителей, то утихающие, то вновь звучащие где-то вдали, пока они преодолевали мили на пути из интерната домой.

Они всегда приезжали за ним сами, хотя большинство мальчиков уезжали на поезде. Они считали, что хорошие родители поступают именно так; кроме того, директор очень гостеприимно встречал приезжающих родителей — в основном это были те, кто жил неподалеку. Родители были очень общительны и всегда приходили в восторг, если им удавалось заполучить приглашение на воскресный обед в какой-нибудь знатный дом. Ближе к вечеру, осоловевшие после ростбифа и бисквита со взбитыми сливками, они пускались в долгий путь до дома. Он засыпал на заднем сиденье. Как бы он ни сердился на них за то, что его заставляют терпеть эти долгие обеды в компании сына хозяев, также мечтавшего поскорее скинуть с себя эту обузу, он все равно засыпал; темноту прорезали длинные лучи фар, и родители разговаривали вполголоса, чтобы не разбудить его. В эти минуты он чувствовал любовь.

— Вот и приехали, — бодро сказал Роджер.

Майор заморгал и попытался притвориться, что он и не засыпал. Перед отъездом он забыл включить свет, и кирпичный фасад Роуз-лоджа был почти неразличим в серебряном свете луны.

— Какой прелестный дом, — сказала Сэнди. — Больше, чем я думала.

— Он был построен в XVII веке, но последующие «улучшения», как их называли георгианцы, сделали его более внушительным, — пояснил майор. — Проходите, будем пить чай.

— Вообще-то, если ты не против, мы поедем, — ответил Роджер. — Нам пора в Лондон, мы договорились поужинать с друзьями.

— Но вы туда только к десяти приедете, — возразил майор.

При одной только мысли о столь позднем ужине его желудок содрогнулся.

Роджер рассмеялся.

— Ну, учитывая, как водит Сэнди, раньше. Но мы не успеем, если не выедем прямо сейчас. Я тебя провожу.

Он выскочил из машины. Сэнди соскользнула на водительское сиденье, и ноги ее сверкнули, точно пара сабель. Она нажала на что-то, и окно опустилось.

— Доброй ночи, Эрнест, — сказала она, протянув руку. — Рада знакомству.

— Спасибо, — ответил майор. Он уронил ее руку и повернулся на каблуках. Роджер поспешил вслед за ним.

— Скоро увидимся! — крикнула вслед Сэнди. Окно вновь поднялось, исключая возможность дальнейшей беседы.

— Жду не дождусь, — пробормотал майор.

— Не оступись, пап, — сказал Роджер сзади. — Тебе нужно установить здесь фонарь с датчиком движения.

— Отличная идея, — ответил майор. — Здесь бегает столько кроликов, не говоря уж о соседском барсуке, что сад будет похож на дискотеку, вроде тех, на которые ты раньше ходил.

Он протянул руку к двери, намереваясь вставить ключ в скважину. Ключ со скрежетом проехал по двери и выскользнул из пальцев. Раздалось звяканье меди по кирпичу, а затем — зловещий глухой стук, возвещающий, что ключ упал куда-то на землю.

— Будь оно все проклято, — сказал майор.

— Вот видишь? — сказал Роджер.

Роджер, обломав в процессе поисков несколько листьев, обнаружил ключ под раскидистой хостой и безо всяких усилий открыл дверь. Майор вошел в темную прихожую и, вознося к небу молитвы, сумел найти выключатель с первой попытки.

— Пап, ты как?

Роджер остановился, положив руку на дверь, и вид у него был нашкодившего и осознающего это ребенка.

— Все в полном порядке, благодарю, — ответил майор.

Роджер отвел взгляд, но продолжил мяться на пороге, будто ожидая услышать какие-нибудь претензии или требования. Майор молчал. Пусть из-за угрызений совести поворочается пару ночей рядом с этими нечеловеческими сияющими американскими ногами. Приятно было сознавать, что Роджер еще не окончательно утерял моральные ориентиры. Сейчас майор был не в настроении отпускать грехи.

— Ладно, я тебе завтра позвоню.

— В этом нет необходимости.

— Но я хочу тебе позвонить, — настаивал Роджер. Он сделал шаг вперед, и майор вдруг оказался в угловатом, неловком объятии. Он схватился за край двери, чтобы та не закрылась, и заодно, чтобы устоять на ногах. Другой рукой он робко похлопал Роджера по доступной ему части спины, потом положил руку на выпуклую лопатку сына и вдруг почувствовал, что где-то там — маленький мальчик, которого он всегда любил.

— Тебе пора, — сказал он, яростно моргая. — Вам еще ехать до города.

— Я за тебя беспокоюсь, пап, — Роджер сделал шаг назад и вновь превратился в постороннего мужчину, существующего в основном на другом конце телефонного провода. — Я тебе позвоню. Мы с Сэнди разберемся с делами и через пару недель приедем к тебе.

— С Сэнди? Ах да. Это будет прекрасно.

Роджер широко улыбнулся и помахал на прощание, из чего майор сделал вывод, что сухость его тона осталась незамеченной. Он помахал в ответ, провожая глазами сына — тот уезжал довольный и уверенный, что мысль о предстоящем визите поддержит стареющего отца на плаву.

Оставшись в одиночестве, он ощутил, как на плечи тяжким грузом опускается усталость. Он хотел было задержаться в гостиной и выпить глоток живительного бренди, но в камине не было огня, и дом вдруг показался холодным и мрачным. Он решил направиться прямиком в постель. Небольшая лестница, покрытая вылинявшей дорожкой с восточными узорами, казалась неприступной, словно Эверест. Он ухватился за полированные ореховые перила и потащился вверх по узким ступеням. Он считал себя здоровым человеком и каждый день выполнял комплекс упражнений на растяжку, включая несколько глубоких приседаний. Но сегодня — видимо, из-за усталости — ему пришлось остановиться на середине лестницы, чтобы перевести дух. А что, вдруг подумал он, будет, если он потеряет сознание и упадет? Он увидел себя лежащим на ступеньках головой вниз с посиневшим лицом. Может пройти несколько дней, прежде чем кто-нибудь его найдет. Подобные мысли никогда раньше не приходили к нему в голову. Он встряхнулся, выпрямил спину и укорил себя за нелепые мысли. Не следует изображать из себя несчастного старика только потому, что умер Берти. Он поднялся по оставшимся ступенькам с возможной размеренностью и легкостью и не позволял себе пыхтеть, пока не добрался до спальни, где с облегчением рухнул на широкую мягкую постель.

Глава 3

Два дня спустя майор с неудовольствием сообразил, что миссис Али с тех пор так и не появлялась. Судя по тому, с какой яростью разносчик по утрам швырял под дверь «Таймс», его здоровье полностью наладилось. Впрочем, в одиночестве майора не оставляли. Накануне заходила Алиса Пирс из соседнего дома: она принесла с собой собственноручно нарисованную открытку с соболезнованиями, кастрюльку с домашней органической вегетарианской лазаньей и сообщила, что вся деревня знает, что он потерял брата. Буро-зеленой кашей в кастрюльке можно было бы накормить целый батальон любителей органической вегетарианской пищи. К сожалению, его друзья были куда менее богемны, чем друзья Алисы, и каша осталась постепенно скисать в холодильнике, сообщая свой неприятный запах молоку и маслу. Сегодня без предупреждения заявилась Дейзи Грин, жена викария, в сопровождении своей неизменной свиты из Цветочной гильдии — Альмы Шоу и Грейс де Вер. Дейзи настояла на том, чтобы собственноручно приготовить майору чашку чая на его собственной кухне. Обыкновенно майор посмеивался, глядя на то, как эта троица управляет общественной и административной жизнью деревни. Звание председательницы Цветочной гильдии Дейзи носила с царственным величием. Остальные леди плыли в ее кильватере, словно перепуганные утята, пока Дейзи раздавала непрошеные советы и рекомендации, которые проще было выполнить, чем отвергнуть. Майора забавляло, что отец Кристофер, викарий, полагал, что сам выбирает темы для проповедей, а Алека Шоу, бывшего служащего Английского банка, у которого была буквально аллергия на детей, заставили вступить в Комитет празднования Хэллоуина и устроить на общественном лугу чемпионат по детскому петанку. Чуть меньше его забавляло, что Дейзи и Альма рассматривали свою незамужнюю подругу как проект и заставляли Грейс играть на арфе или встречать посетителей на благотворительных мероприятиях, тогда как прочие старые девы занимались гардеробом и подачей чая. Даже сегодня они постарались подать Грейс в лучшем виде — она была наряжена, на чуть удлиненном лице лежал плотный слой бледной пудры, губы были накрашены розовой помадой, а под левым ухом кокетливым бантом торчал шарфик, как будто она собиралась на вечеринку.

В общем и целом Грейс представляла из себя вполне приятную и умную женщину. Она хорошо разбиралась в розах и в местной истории. Как-то раз майор застал ее в церкви, где она изучала записи о бракосочетаниях XVII века, и у них состоялась очень приятная беседа. На ней были белые нитяные перчатки, защищающие страницы от грязи, и она не обращала внимания на мягкую пыль, садившуюся на ее собственную одежду.

— Взгляните, — сказала она, поднося увеличительное стекло к выцветшим каракулям давно почившего викария. — Здесь говорится: «Марк Солсбери женился на Даниеле де Жюльен, уроженке Ла-Рошели». Это первое упоминание о гугенотах в нашей деревне.

Майор еще с полчаса понаблюдал, как Грейс благоговейно изучает записи давно ушедших лет в поисках ключей, которые помогли бы прояснить запутанные родословные местных семей. Он предложил ей взять почитать историю Сассекса — но у нее уже имелось именно это издание. Кроме того, у нее было еще несколько старинных книг, и майор в итоге сам взял их почитать. Потом он некоторое время подумывал продолжить дружбу. Но как только обо всем прознали Дейзи и Альма, они тут же принялись путаться под ногами. После жеманных перешептываний они снарядили Грейс на ланч с майором — ее накрасили и втиснули в уродливое шелковое платье. Вся в ленточках и рюшах, она напоминала жареного поросенка. Видимо, голову Грейс набили ценными советами, так как на протяжении всей трапезы она не делала ни единой попытки хоть как-то спасти умирающий разговор, полностью сосредоточившись на зеленом салате (без заправки) и рыбе. Майор жевал пирог с почками и стейк, напоминавший ботинок, и посматривал на стрелки часов, которые едва ползли по циферблату. Он попрощался с ней со смесью облегчения и сожаления.

Сегодня Грейс оставили с майором в гостиной, и она шелестела что-то о погоде, пока Дейзи и Альма на кухне звякали чашками, гремели подносом и во весь голос с ним переговаривались. Увидев, как Грейс обводит взглядом гостиную, он понял, что в доме и в нем самом ищут признаки запустения и упадка. Майор нетерпеливо ерзал в кресле, пока не принесли чай.

— Что может быть лучше хорошей чашечки чаю из настоящего фарфорового чайника! — заявила Дейзи, передавая ему его чашку и молочник. — Печенье?

— Благодарю, — сказал майор.

Они принесли с собой большую жестянку самого лучшего печенья. На крышке жестянки красовались домики под соломенными крышами, а сами печенья имели подобающе аппетитный вид: они были начинены помадкой, сбрызнуты пастельной глазурью или завернуты в разноцветную фольгу. Майор заподозрил, что выбирала их Альма. В отличие от своего мужа, гордившегося своим ист-эндовским прошлым, Альма изо всех сил пыталась забыть свое лондонское происхождение, но порой выдавала себя пристрастием к броскому шику. К тому же она любила сладкое со страстью человека, который в детстве жил впроголодь. Остальные дамы, подозревал майор, просто скрывали свои пристрастия. Он выбрал песочное печенье без украшений и откусил кусочек. Леди устроились в кресле поудобнее, сочувственно улыбаясь, словно наблюдали, как умирающий кот лакает молоко. Было нелегко жевать под их пристальными взглядами, и он сделал большой глоток чая, чтобы пропихнуть печенье внутрь. Слабый чай пах бумагой. Майор был ошарашен тем, что они принесли с собой чайные пакетики.

— Ваш брат был старше вас? — спросила Грейс, наклонившись вперед. Ее глаза сочувственно расширились.

— Нет. Моложе, на два года.

Последовала пауза.

— Он долго болел? — спросила они с надеждой.

— Нет, смерть была внезапной.

— Очень, очень вам сочувствую.

Она нервно теребила брошку из зеленого камня, прикрепленную к высокому воротничку блузки. Взгляд ее был устремлен в пол, как будто она надеялась обнаружить тему для беседы в геометрическом узоре линялого бухарского ковра. Две другие дамы деловито отхлебнули чай, и в воздухе так и повеяло желанием сменить тему. Грейс, однако, не сумела этого сделать.

— Его семья была с ним у смертного ложа? — в отчаянии спросила она.

Майора так и подмывало ответить, что Берти умер в одиночестве и его нашла уборщица несколько недель спустя. Хорошо было бы прикончить эту вялую беседу с особой жестокостью. Но в то же время он осознавал, что две дамы напротив наблюдают за муками Грейс и ничего не предпринимают.

— Насколько я понял, его жена поехала с ним в больницу, и его дочери удалось побыть с ним несколько минут, — сказал он.

— Это чудесно.

— Чудесно, — согласилась Дейзи и улыбнулась майору, словно разрешая ему больше не печалиться.

— Как приятно, должно быть, вам сознавать, что он скончался в кругу семьи, — добавила Альма и откусила большой кусок шоколадного печенья. Ноздри майора учуяли слабый химический аромат апельсина. Ему хотелось ответить, что ему позвонили только когда все уже было позади, что он не успел попрощаться со своим младшим братом и от этого еще больнее. Ему хотелось выпалить все это — но язык вдруг стал слишком толстым и отказался ворочаться.

— И конечно, с ним была милость Господня, — сказала Дейзи неловко, словно речь шла о чем-то не вполне приличном.

— Аминь, — прошептала Альма и взяла себе печенье с кремом.

— Большое вам спасибо, что пришли, — сказал майор. Теперь, когда дамы уходили, он был настроен куда более великодушно.

— Мы скоро придем снова, — пообещала Дейзи.

— Как хорошо, что Дева Клери все еще цветет, — добавила Грейс, касаясь стебля белой столистной розы.

Она проскользнула в калитку вслед за подругами, и майор пожалел, что тема роз не всплыла раньше. Беседа могла выйти куда приятнее. Конечно, их вины тут не было, они просто следовали общепринятым традициям. Им приходилось говорить тогда, когда бывали бессильны лучшие из поэтов. Возможно, они искренне ему сочувствовали. Наверное, он напрасно был так груб.

К удивлению майора, горе сегодня было сильнее, чем в предыдущие несколько дней. Он успел забыть, что страдание не затихает по прямой или медленно угасающей кривой из школьных учебников алгебры. Напротив, его тело представлялось ему компостной ямой, в которой встречались и плотные комья грязи, и острые шипы, коловшие его в самые неожиданные моменты. Если бы миссис Али заглянула к нему — тут майор вновь с легкой обидой подумал, что она этого так и не сделала, — она поняла бы его. Миссис Али позволила бы ему говорить о Берти — не о мертвом теле, разжижающемся в земле, а о живом Берти.

Майор вышел в опустевший сад, подставил лицо солнцу. Он закрыл глаза и медленно дышал, пытаясь не думать о Берти, лежащем в земле, о холодной зеленой плоти, превращающейся в студень. Он скрестил на груди руки и пытался не всхлипывать вслух, оплакивая Берти, себя самого и тот печальный конец, который уготовила им судьба.

Солнечное тепло взбодрило его, а крохотный бурый зяблик, раскачивавший листья ясеня, казалось, порицал подобные мрачные настроения. Майор открыл глаза и решил, что небольшая прогулка по деревне пойдет ему на пользу. Можно зайти в магазин и купить чаю. Весьма благородно с его стороны будет нанести визит и предоставить миссис Али возможность извиниться за то, что не навестила его.

Майор много десятилетий прожил в Эджкомб-Сент-Мэри — сначала мальчиком, потом мужчиной, но маршрут, пролегавший по холму и вниз, в деревню, не переставал его радовать. Склоны круто летели вниз по обе стороны от дорожки, как будто она была гребнем крыши погребенного в земле дома. Тис, боярышник и бук теснились друг к другу, образуя плотную живую изгородь, пузатые и самодовольные, словно средневековые бюргеры. Воздух был пропитан их сухим пряным ароматом. За садовыми воротами и подъездными дорожками мелькали ухоженные сады и газоны, усеянные клевером и одуванчиками. Майор любил клевер — тот тихо саботировал любые попытки облагородить пейзаж, постоянно напоминая о неизменной близости природы. За поворотом на смену живой пришла проволочная изгородь вокруг поля для выпаса овец. За крышами домов открывался вид на двадцать миль сассекского пейзажа. Над домом майора возвышались холмы с меловыми верхушками, чьи травянистые бока проредили кролики. Прямо перед ним лежали ржаные и горчичные поля Уилда. Майору нравилось останавливаться здесь и наслаждаться пейзажем. Что-то в этом пейзаже — совершенно особый свет или бесконечные переливы зеленого в листве деревьев и кустов — неизменно наполняло его сердце любовью к своей стране, любовью, которую ему было бы неловко высказать вслух. Сегодня он оперся на изгородь, надеясь найти утешение в ярких красках природы. Намерение навестить магазин почему-то взволновало его, и на смену тупому горю пришло беспокойство — впрочем, отнюдь не неприятное. До магазина отсюда было всего несколько сотен ярдов, и когда майор все же отпустил ограду и продолжил свой путь вниз по холму, ему на помощь пришла гравитация. Он обошел паб «Королевский дуб», чей деревянный фасад почти полностью был скрыт из виду корзинами с петуниями совершенно невероятных цветов, и показался магазин, стоящий на другой стороне общественного луга.

Оранжевая пластмассовая вывеска «Экономичный супермаркет» поблескивала на сентябрьском солнце. Племянник миссис Али приклеивал к витрине большой плакат, возвещавший о распродаже консервированной фасоли. Майор в нерешительности замер. Он бы предпочел дождаться ухода племянника. Майору была не по душе постоянная хмурость юноши, хотя, как он сам признавал, причиной ей могло быть неудачное расположение на лбу весьма выдающихся бровей. Он не раз стыдил себя за эту неоправданную и нелепую неприязнь, но, пока он шагал по траве ко входу, рука его напряженно сжала ручку трости. Звякнул придверный колокольчик, и юноша поднял голову от своей работы. Он кивнул, майор почти столь же энергична кивнул ему в ответ и принялся искать взглядом миссис Али.

В магазине было четыре ряда стеллажей. Помимо них имелись маленький прилавок и касса, за ними — витрина с сигаретами. Магазин предлагал приличный, но скучноватый выбор продуктов. Здесь продавали фасоль и хлеб, чай в пакетиках и макароны, замороженные продукты, картошку фри и куриные наггетсы для детских посиделок. Кроме того, здесь можно было купить шоколадки, конфеты, открытки и газеты. Только коробки с листовым чаем и поднос домашней самсы намекали на экзотическое происхождение миссис Али. В глубине помещения располагалась кладовка с крупногабаритными товарами: собачьим кормом, грунтом и упаковками консервированной фасоли. Майор затруднялся предположить, кто здесь мог покупать подобные вещи. Чтобы совершить масштабные закупки, все ездили в супермаркет в Хэйзелбурн или в новый торговый центр в Кенте. Кроме того, всегда можно было смотаться на дешевом пароме во Францию: он часто встречал соседей, которые тащили домой гигантские коробки стирального порошка или упаковки странных бутылок дешевого иностранного пива из супермаркета в Кале. Большинство жителей заглядывали в местный магазин, только когда у них что-нибудь внезапно заканчивалось — особенно вечером. Майор замечал, что они никогда не благодарили миссис Али за то, что она работает до восьми часов вечера по будням и открывает магазин утром в воскресенье, зато любили побрюзжать о высоких ценах и о том, сколько она зарабатывает на продаже лотерейных билетов.

Миссис Али не было слышно, и майор не ощущал ее присутствия в пустом магазине, поэтому вместо того, чтобы отправиться бродить между полок, он непринужденно зашагал к крупногабаритным товарам, игнорируя ящики с чаем у кассы. Рядом с кладовкой располагался офис — угол помещения был отгорожен занавесом из полос мягкого пластика.

Изучив цены на корм, грунт и консервы, майор принялся осматривать пирожки с ветчиной и яйцами на соседней полке. В этот момент миссис Али наконец-то появилась из-за пластикового занавеса, в руках у нее были разрисованные к Хэллоуину коробки с яблочными пирожками.

— Майор Петтигрю, — удивленно сказала она.

— Миссис Али, — ответил он, почти забыв о цели своего визита, потрясенный свидетельством вторжения американского праздника в мир британской выпечки.

— Как ваши дела? — она огляделась в поисках места, куда можно было бы поставить коробки с пирожками.

— Прекрасно, — ответил он. — Я хотел поблагодарить вас за вашу доброту.

— Не стоит.

Она, видимо, хотела махнуть рукой, но пирожки позволили ей лишь слабо пошевелить кончиками пальцев.

— И я хотел бы извиниться… — начал он.

— Пожалуйста, не стоит, — прервала его миссис Али, и ее лицо напряглось — она увидела что-то за его спиной.

Майор лопатками почувствовал присутствие племянника. Он обернулся. В узком проходе, племянник выглядел еще более широкоплечим, на его лице лежали тени. Майор сделал шаг в сторону, уступая ему дорогу, но молодой человек остановился и тоже отошел. Майору явно предложили пройти мимо него и покинуть магазин, но его ноги упорно не двигались с места.

Он понял, что миссис Али не хотела, чтобы он продолжал свои извинения перед племянником.

— Я хотел поблагодарить вас обоих за ваши соболезнования, — сказал он, особенно гордясь этим небрежным «вас обоих», изящно вошедшим в фразу, как аккуратно посланный мячик для гольфа. Племяннику пришлось вежливо кивнуть.

— Мы всегда рады вам помочь, майор, — сказала миссис Али. — Может быть, вы хотите свежего чаю?

— Мои запасы как раз истощились, — согласился майор.

— Хорошо.

Она подняла голову и, обращаясь к племяннику, смотрела куда-то поверх его головы.

— Абдул Вахид, принеси, пожалуйста, остальные товары к Хэллоуину, а я отпущу майору чай.

Она прошагала мимо них, по-прежнему прижимая к себе коробки с пирожками, и майор пошел вслед за ней, послав племяннику примирительную улыбку. Тот сердито зыркнул и исчез за пластиковым занавесом.

Миссис Али пристроила коробки на прилавок и принялась листать свою амбарную книгу.

— Уважаемая миссис Али, — начал майор, — ваша доброта…

— Я бы предпочла не затрагивать эту тему в присутствии моего племянника, — прошептала она, и по ее лицу пробежала тень неудовольствия.

— Я не вполне понимаю, — сказал майор.

— Мой племянник не так давно приехал из Пакистана и еще не вполне освоился здесь, — она подняла взгляд, чтобы удостовериться, что обсуждаемый племянник находится вне пределов слышимости. — Он беспокоится о благополучии тетушки. Ему не нравится, что я вожу машину.

— О!

До майора стало доходить, что опасения племянника могут относиться и к посторонним мужчинам, к числу которых принадлежит и он.

— Я, разумеется, не придаю этому особого значения, — сказала она, улыбнулась и потрогала волосы, словно проверяя, не растрепался ли пучок. — Но я стараюсь понемногу его перевоспитывать. Молодежь бывает страшно упрямой.

— Конечно. Я понимаю.

— Так что, майор, если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь, — сказала она.

Ее глаза были такими теплыми, такими карими, лицо светилось таким искренним состраданием, что майор, торопливо оглядевшись, отбросил всякую осторожность.

— Вообще-то, честно говоря, — забормотал он, — я хотел спросить, не собираетесь ли вы на этой неделе в город. Просто я еще не решаюсь садиться за руль, а мне надо повидаться с поверенным.

— Обычно я езжу в город по вторникам, но если вам неудобно…

— Вторник — это прекрасно, — быстро сказал майор.

— Я могу заехать за вами около двух, — сказала она.

Майор, решив быть максимально тактичным, понизил голос:

— Лучше я буду ждать вас на автобусной остановке на главной улице, чтобы вам не пришлось ехать до моего дома.

— Да, это будет прекрасно, — сказала она и улыбнулась.

Майор почувствовал, что вот-вот расплывется в дурацкой улыбке.

— Тогда увидимся во вторник, — сказал он. — Спасибо.

Выйдя из магазина, он сообразил, что забыл купить чай. Это, впрочем, было неважно, поскольку чай для себя у него был, а гости приносили свой. Майор упругой походкой шагал обратно по зеленому лугу и чувствовал, что на сердце у него становится легче.

Глава 4

Спальня тонула в синем полумраке. Лежа в душном коконе одеял, майор воображал, как тучи подплывают к краю долины и изливают на нее накопившуюся в них воду. Тяжелые потолочные балки словно всасывали влагу из воздуха. Пасмурный свет желтил полосатые обои, которые словно готовы были под грузом сырости оторваться от стен. Майор оцепенело лежал и наблюдал, как потоки воды на стекле уносят с собой его надежды на сегодняшний день.

Он проклинал себя за уверенность, что день будет солнечным. Возможно, размышлял он, в результате эволюции у англичан выработался какой-то адаптивный ген, позволяющий им строить радужные планы на выходные, невзирая на почти стопроцентную вероятность дождя. Ему вспомнилась свадьба Берти, которая была сорок лет назад: ланч на свежем воздухе во дворе маленького отеля, чей крохотный зал никак не мог вместить пятьдесят гостей, ищущих спасения от внезапно налетевшей грозы. Марджори рыдала, а ее угловатая фигура в нелепых пышных облаках мокрого тюля напоминая тающее мороженое. Обычно майор отличался предусмотрительностью: он всегда держал в багажнике желтый дождевик, а в прихожей хранил целую коллекцию зонтиков. Его не раз дразнили за то, что даже в самый жаркий день он приходил на крикетный матч со складной табуреткой с карманом на молнии, где лежала полиэтиленовая накидка. Но в этот раз он ни на миг не задумался о погоде и даже не подумал заглянуть в газету или послушать шестичасовые новости, потому что хотел, чтобы сегодня светило солнце, подобно Кнуду Великому^[2], требующему, чтобы перед ним расступились морские волны.

Хорошая погода должна была послужить предлогом для того, чтобы поездка в город превратилась в нечто большее. В такой солнечный день приглашение прогуляться по набережной прозвучало бы абсолютно уместно. Теперь о прогулке не могло быть и речи, и майор опасался, что приглашение выпить чашку чая в холле отеля прозвучит чересчур самонадеянно. Он резко сел, и спальня поплыла вокруг него. Вдруг из-за дождя миссис Али позвонит и отменит поездку? Придется перенести встречу с Мортимером или отправляться в город самому.

На случай, если поездка все же состоится, следовало привести в порядок себя и свою одежду. Майор поднялся, сунул ноги в кожаные марокканские тапочки и прошлепал к массивному сосновому шкафу. Он планировал надеть твидовый пиджак, шерстяные брюки и сбрызнуться праздничным одеколоном. Но от влажного твида исходил слабый запах. Не хотелось бы, чтобы в маленькой машине миссис Али пахло овцой, утопившейся в лавровишневой воде. Он в раздумье замер перед шкафом.

В зеркале отразилось его лицо, слабо освещенное тусклым утренним светом. Он подошел поближе и провел рукой по короткому ежику волос, пытаясь сообразить, когда же он успел так постареть. Он попытался улыбнуться — ушла угрюмость и небольшие брыли, но вокруг голубых глаз побежали морщинки. Решив, что так, пожалуй, немного лучше, майор испробовал несколько различных улыбок, но вдруг понял, как это глупо. Нэнси бы не одобрила подобное тщеславие — миссис Али наверняка тоже.

Пересмотрев свой гардероб, он решил, что сегодня у него есть прекрасный повод надеть дорогой акриловый свитер, который Роджер подарил ему на прошлое Рождество. Поначалу майор счел что свитер слишком облегающий, а узор из ромбов чересчур молодежный, но Роджера прямо-таки переполнял энтузиазм.

— Я получил его от итальянского дизайнера, с которым мы работаем, — объяснил он. — На его вещи весь Лондон записывается.

Майор, купивший Роджеру непромокаемую шляпу в «Либерти» и изящный томик сэра Эдмунда Хилари, с достоинством поблагодарил сына за прекрасный подарок. Из соображений вежливости он не стал высказывать свое мнение о мужчинах, которые записываются на свитера. К тому же Роджеру явно нелегко было расстаться с этой вещью. После Нового года майор убрал розово-зеленую полосатую коробку на верхнюю полку шкафа. Сегодня же он решил, что слегка молодежный стиль будет в столь сырой день вполне кстати.

Роясь в шкафу в поисках чистой белой рубашки, майор не в первый раз подумал, что, пожалуй, стоит перебрать вещи и кое-что выбросить. Ему вспомнилась Марджори, опустошавшая шкаф с одеждой Берти. Марджори всегда отличалась практичностью. Качество, достойное восхищения. Он представил себе ряд коробок, надписанных черным маркером, ожидающих следующей церковной распродажи.

К обеду майор был в необычайно нервозном состоянии и подпрыгнул, услышав телефонный звонок. Это оказался Алекс, который интересовался, не желает ли он, несмотря на дождь, сыграть партию в гольф.

— Прости, что не позвонил раньше, — сказал Алекс. — Альма мне все рассказала. Говорит, ты вроде держишься.

— Да, спасибо.

— Надо было позвонить раньше.

Майор улыбнулся, слушая, как Алекс корит себя за собственную неловкость. Никто из них не позвонил — ни Алекс, ни Хью Уэтстоун, его сосед, ни кто-либо из гольф-клуба. Майор был не в обиде. Раньше он поступал так же — держался подальше от чужого горя, предоставляя разбираться со всем Нэнси. Считалось, что женщины лучше умеют справляться с подобными ситуациями. Когда умерла старая миссис Финч, Нэнси еще две или три недели после похорон каждый день приносила мистеру Финчу суп или остатки их ужина. Майор всего пару раз приподнял шляпу, встретив старика на улице. Мистер Финч, тощий, как уличный кот, и явно не понимавший, где находится, одаривал майора абсолютно пустым взглядом и продолжал свой извилистый путь. Все испытали облегчение, когда дочь отправила его в дом престарелых.

— Мне надо в город, встретиться с поверенным, — сказал майор. — Может, на следующей неделе?

Он старался раз в неделю играть в гольф, что было нелегко при неустойчивой осенней погоде. С похорон Берти он уже две недели не был в клубе.

— Сегодня все равно земля раскисла, — согласился Алекс. — Я закажу нам раннее время на следующей неделе, и посмотрим, успеем ли сыграть партию до обеда.

К двум часам дня тучи решили угомониться и устроились на горизонте. На смену дождю пришел серый туман, похожий на холодный пар, который пригвождал к месту любой запах. Майор поморщился, услышав запах мочи, которую оставила бродячая колли, пометившая деревянный столб автобусной остановки. Трехсторонняя будка с дешевой рубероидной крышей не давала никакого укрытия от тумана и воняла креозотом и застарелой рвотой. Майор отпустил проклятие в сторону инстинктивной тяги к убежищу, которая вынудила его зайти на остановку. Перед ним красовались исторические свидетельства, выдолбленные на стене местной молодежью: «Джез и Дэйв», «Мик любит Джилл», «Мик — мудак», «Джилл и Дэйв».

Наконец маленький голубой автомобиль выехал из-за холма и остановился рядом с ним. Сначала майор увидел ее широкую улыбку, потом заметил переливающийся голубым и зеленым шарф, который миссис Али набросила на свои темные гладкие волосы. Она открыла пассажирскую дверцу, и он залез в салон.

— Простите, сейчас уберу, — сказала она и забрала с сиденья несколько книг в пластиковых библиотечных обложках.

— Спасибо, — он устроился на сиденье, стараясь не кряхтеть. — Давайте подержу.

Забирая книги, он обратил внимание на ее длинные тонкие пальцы с короткими ногтями.

— Ну что, в путь? — спросила она.

— Да, спасибо. Вы очень любезны.

Ему хотелось взглянуть на нее, но его смущала теснота салона. Она завела мотор и резко тронулась. Майор оперся на дверцу и посмотрел на книги. Это были толстые старые тома, их пластиковые обертки пожелтели от старости. Он принялся разглядывать названия: роман Колетт, рассказы Мопассана, сборник стихов. Майор перелистал Мопассана и с удивлением обнаружил, что она читала его в оригинале, а не в переводе.

— Эти книги явно не из передвижной библиотеки, — заметил он.

Миссис Али рассмеялась, и смех ее звучал как песня.

По вторникам рядом с муниципальными домами на краю деревни останавливался большой бело-зеленый фургон передвижной библиотеки. Майор предпочитал пользоваться своими книжными шкафами, где всегда мог найти утешение в компании верных друзей Китса и Вордсворта, а сэр Сэмюэл Джонсон, пусть и чуточку слишком самодовольный, всегда был готов порадовать острым словцом. Тем не менее он одобрял саму идею передвижной библиотеки и всегда навещал фургон, чтобы продемонстрировать свое одобрение, хотя скудный выбор старых романов был быстро исчерпан, а кричащие обложки бестселлеров и горы любовных романов наводили на него ужас. В последний свой визит к фургону майор, рассматривая большой альбом местных птиц, обратил внимание на маленького сопливого мальчика, который сидел на полных коленях своей матери и читал вслух книгу о поездах. Майор и библиотекарь как раз обменялись улыбками, говорящими, как приятно видеть ребенка, которого интересует что-то, кроме телевизора, — как вдруг мальчишка, возмутившись чем-то в книге, взял и отодрал у нее заднюю обложку. Разъяренная и смущенная мать под изумленным взглядом библиотекаря отвесила сыну звонкую оплеуху. Путь к выходу майору преграждали как провинившийся ребенок, ищущий спасения под столом, так и обширный зад его матери, которая с проклятиями тянула сына на свет божий, чтобы всыпать ему с большими удобствами; майору ничего не оставалось, кроме как держаться за металлическую полку и пытаться сохранять присутствие духа, несмотря на завывания мальчика.

— Конечно, я езжу в городскую библиотеку, — ответила миссис Али и спокойно обогнала огромный прицеп с сеном на самом узком отрезке трассы между двумя слепыми поворотами, — но даже там мне приходится в основном заказывать книги.

— Я пару раз пытался заказать книгу, — сказал майор. — Мне нужен был сборник статей Сэмюэла Джонсона для «Бродяги»^[3], определенное и не слишком известное издание. К сожалению, библиотекарь не оценил этот заказ. Казалось бы, после целого дня копания в дешевых любовных романчиках должно быть приятно заняться чудесной классикой, разве нет?

— Попробуйте заказать что-нибудь на другом языке, — предложила миссис Али. — Там есть библиотекарь, который каждый раз таращится на меня как на преступницу.

— А на каких языках, кроме французского, вы говорите? — поинтересовался майор.

— По-французски я говорю очень плохо. У меня лучше с немецким. И урду, конечно.

— Урду — это ваш родной язык?

— Нет, у нас в семье говорили по-английски. Мой отец настаивал, чтобы мы говорили на европейских языках. Его раздражало, когда мама с бабушкой шушукались на урду. Когда я была маленькой, отец был уверен, что ООН будет править миром. — Она потрясла головой и нравоучительно погрозила кому-то пальцем. — «Мы будем говорить на языках дипломатии и займем подобающее место в мире», — сказала она певуче и серьезно, а потом вздохнула. — Он верил в это до самой смерти, и мы с сестрой выучили шесть языков на двоих, чтобы почтить его память.

— Потрясающе, — сказал майор.

— И совершенно бесполезно при управлении магазином, — сказала миссис Али с печальной улыбкой.

— Чтение классики не может быть бесполезным, — запротестовал майор, взвешивая книгу в руках. — Ваши достижения вызывают у меня огромное уважение. В наши дни немногие способны наслаждаться благами культуры.

— Да, это одинокое путешествие.

— В таком случае мы — счастливое меньшинство — должны держаться вместе, — заключил майор.

Она рассмеялась, и он взглянул в окно, на влажные от тумана зеленые изгороди. Ему теперь не было холодно. Изгороди уже не были мокрыми и мрачными — каждый листок был оторочен мельчайшим бриллиантовым узором из капель. От земли шел пар, и лошадь, стоящая под деревом, встряхнулась, словно собака, и принялась жевать свежеполитые одуванчики. Поляостались позади, и автомобиль в последний раз перед спуском и расширением дороги поднимался в гору. В долине вдоль побережья раскинулся город. От ломаной линии пляжа за горизонт уходило бесконечное серое море. Сквозь прорехи в тумане пробились солнечные лучи и засверкали в воде. Пейзаж был прелестен и нелеп, словно иллюстрация к викторианскому гимну, которой не хватало только архангела с упитанными херувимами и цветочными гирляндами. Перевалив через гребень холма и направляясь вниз по склону, маленький автомобиль набрал скорость, и майор почувствовал, что день в любом случае удался.

— Где вас высадить? — спросила она, когда автомобиль встроился в медленный поток машин, идущих в город.

— Неважно. Где вам удобно.

Он тут же пожалел о сказанном. Вообще-то было очень важно, где он выйдет — или, вернее, где они встретятся потом, так как он собирался пригласить ее на чай. Но просить подвезти его к определенному месту было бы невежливо.

— Обычно я еду в библиотеку, а потом хожу по магазинам на Миртл-стрит, — сказала она. Майор не представлял себе, где находится Миртл-стрит, но предполагал, что речь идет о бедных кварталах выше по склону, возможно, неподалеку от знаменитого кафе «Карри Винда-Линда на вынос» рядом с больницей. — Но я могу высадить вас где угодно, главное, определиться, чтобы не пришлось разворачиваться.

— Ах да, одностороннее движение, — сказал майор. — Помнится, мы с женой как-то раз так застряли в Эксетере. Она упала с лошади и сломала палец, и мы целый час кружили по городу вокруг больницы, но никак не могли подъехать ко входу. Чувствовали себя шариками в лабиринте.

Позже они с Нэнси смеялись, представляя, как Данте переписывает «Чистилище», изображая его как район с односторонним движением, проезжающие по которому то и дело видят святого Петра и сверкающие врата где-то за разделительными барьерами. Он вдруг почувствовал укол совести, поняв, что уже не испытывает неловкости, говоря с миссис Али о жене, что потери обоих стали удобным связующим звеном.

— Как насчет торгового центра? — предложила миссис Али.

— Как насчет берега? Вам не надо будет делать крюк?

Он понимал, что, конечно, ей придется сделать крюк. Пешком до набережной было всего несколько минут, но правила дорожного движения предполагали поворот налево и длинную петлю по старой части города. Ей же нужно было подняться вверх по холму, вглубь города. Вся жизнь теперь протекала в глубине города, как будто город повернулся к морю спиной.

— Отлично, — согласилась она, и вскоре автомобиль остановился у парковочного автомата рядом с пляжем. Не выключая двигатель, она уточнила: — Встречаемся через полтора часа?

— Договорились, — сказал он, передал ей книги и открыл дверь.

Он пытался найти подходящую формулировку, чтобы пригласить ее выпить чаю, его мысли метались, но ни одна из них так и не оформилась в слова. Проклиная себя, он помахал миссис Али и пошел прочь.

Юридическая контора Тюкзбери и Тила размещалась в лимонно-желтом особняке, построенном в эпоху Регентства, на маленькой площади в двух кварталах от моря. В центре площади располагался крохотный опрятный скверик с высохшим фонтаном и газоном, надменно поглядывавшим из-за витой чугунной изгороди. Окружавшие площадь особняки, ныне переделанные в конторы, казалось, до сих пор населяла именно та порода людей, для которых их построили. Здесь обитали юристы, бухгалтеры и случайно затесавшаяся актриса в пору увядания — все они оберегали атмосферу преуспевания, несколько омраченную постоянно доносящимся шумом людских амбиций. Мортимер Тил оставался все тем же слегка гротескным персонажем.

Майор пришел раньше положенного и теперь наблюдал за эркером соседнего магазина интерьеров, где дородная женщина в зеленом парчовом костюме яростно взбивала гору подушек. Две брехливые бородатые собачки бросались на бахрому. Майор, опасаясь, что, если задержится подольше, непременно увидит, как одна из них подавится шелковой пуговицей, пошел дальше. Рядом с клубнично-розовой виллой, где обитали бухгалтеры, молодящийся мужчина в ярком полосатом пиджаке с мобильным телефоном размером с футляр для губной помады уселся в шикарный черный спортивный автомобиль. Майор заметил, что кок напомаженных черных волос был зачесан назад, чтобы скрыть лысину на затылке, и с неудовольствием понял, что мужчина напомнил ему Роджера.

Старый мистер Тюкзбери, тесть Мортимера, был представителем если и не принципиально другой породы людей, то, по крайней мере, более счастливой, образованной и расслабленной версии обитателей площади. Семья Тюкзбери занималась юриспруденцией с начала XX века, и с тех самых пор Петтигрю пользовались их услугами. За это время они прославились тем, что преуспевали во всем, за что ни брались, и не гнались за славой. Отец, сын и внук не забывали о своих гражданских обязанностях (например, оказывали бесплатные юридические консультации городскому совету), но отказывались выступать на судебных заседаниях, возглавлять комитеты или фотографироваться для газет. В детстве майор восхищался неторопливой речью мистера Тюкзбери, его скромной одеждой и тяжелыми серебряными часами.

Их с Берти озадачило решение Тюкзбери взять себе в партнеры Мортимера Тила. Тот возник ниоткуда и сразу же приударил за дочерью и единственной наследницей Тюкзбери, Элизабет. Люди поговаривали, что он приехал из Лондона, при этом неодобрительно кривясь, словно речь шла о мрачных закоулках Калькутты или о колонии бывших преступников вроде Австралии. Мортимер питал пристрастие к аляповатым галстукам, был чрезвычайно привередлив в еде и так усердно расшаркивался перед клиентами, что майору на ум приходило слово, которое до сих пор он вспоминал только когда оно появлялось в воскресном кроссворде — «елейный». Он женился на Элизабет, что дало ему возможность вторгнуться в клан Тюкзбери. В конце концов старый Тюкзбери скончался, и молва гласила, что Мортимер добавил свое имя на дверную табличку, пока вся семья была на похоронах.

Майор подумывал найти себе нового поверенного, но ему не хотелось прерывать семейную традицию. В моменты искренности он признавался самому себе, что избегает встреч с Мортимером. Вместо этого он напоминал себе, что Мортимер — отличный специалист (что было правдой) и что несправедливо питать неприязнь к человеку только за то, что носовой платок у него фиолетовый в горошек, а ладони неизменно влажные от пота.

— Рад нашей встрече, майор, даже при столь печальных, печальных обстоятельствах.

Мортимер прошагал навстречу майору по темно-зеленому ковру и пожал ему руку.

— Благодарю.

— Ваш брат был прекрасным, прекрасным человеком, и для меня было большой честью называть его своим другом, — Мортимер бросил взгляд на стену, увешанную фотографиями в позолоченных рамках, где были изображены мэр и различные местные чиновники и сановники. — Я только вчера говорил Марджори, что он многого бы достиг, если бы к этому стремился.

— Мой брат разделял неприязнь мистера Тюкзбери к местным властям, — сказал майор.

— Конечно, — сказал Мортимер, вновь устраиваясь за своим столом и указывая майору на кресло. — Я все время твержу Элизабет: будь моя воля, давно бы ушел на пенсию.

Майор промолчал.

— Что ж, приступим? — Мортимер вытащил из ящика папку цвета слоновой кости и, привстав, положил ее на середину разделявшего их широкого стола, причем накрахмаленные манжеты поползли вверх, открывая взору пухлые запястья, а пиджак наморщился на плечах. Он открыл папку и повернул ее в сторону майора. Титульный лист, гласивший: «Последняя воля Роберта Кэролла Петтигрю», теперь был украшен отпечатками толстых пальцев Мортимера.

— Как вы знаете, Берти назначил вас своим душеприказчиком. Если вы готовы выступить в этой роли, я дам вам некоторые документы, которые потребуется подписать. В этом случае вы должны будете проследить за выполнением распоряжений, которые касаются благотворительности и сберегательных счетов. Ничего утомительного. Как душеприказчику, вам по традиции полагается некоторая компенсация расходов, но, возможно, вы захотите отказаться…

— Я, пожалуй, прочту завещание, — сказал майор.

— Конечно, конечно. Не торопитесь.

Мортимер откинулся в кресле и сцепил пальцы на пухлом жилете, словно намереваясь вздремнуть, но не отрывая при этом от майора цепкого взгляда. Майор встал.

— Я почитаю у окна, там светлее, — пояснил он. От большого окна, выходившего на площадь, его отделяла всего лишь пара футов, но это расстояние создавало хотя бы иллюзию уединения.

Завещание Берти занимало всего лишь полторы страницы. Все его имущество отходило его любимой жене, и он просил своего брата взять на себя обязанности душеприказчика, чтобы снять с нее бремя забот в эти непростые дни. Существовал сберегательный счет, созданный для Грегори и других внуков, которые могли появиться на свет позже. Также было сделано три благотворительных распоряжения: приготовительной школе отходила тысяча фунтов, еще две получили церковь, в которую ходил Берти, и церковь святой Марии в Эджкомбе-Сент-Мэри. Майор хмыкнул, видя, как Берти, который под напором Марджори давно стал примерным пресвитерианином, на всякий случай налаживает отношения с Всемогущим. Дочитав, он принялся читать сначала, чтобы убедиться, что не пропустил ни абзаца. Потом он лишь притворялся, что читает, пережидая, пока утихнет смятение.

В завещании не было никаких указаний касательно отдельных предметов. Об этом упоминалось в одной строчке: «Моя жена может распоряжаться моими личными вещами по своему усмотрению. Она в курсе моих пожеланий на этот счет». Туманность этой фразы никак не сочеталась с остальным текстом завещания; в этих нескольких словах майор увидел и капитуляцию брата перед женой, и скрытое извинение перед ним самим. «Она в курсе моих пожеланий», — прочел он снова.

— О, чай. Спасибо, Мэри.

Мортимер прервал свое деликатное молчание, когда вошла худенькая секретарша с позолоченным подносом, на котором стояли две фарфоровые чашки чая и блюдце с двумя сухими бисквитами.

— Молоко свежее?

Приглушенный шепот демонстрировал, что пора бы Петтигрю закончить с чтением и перейти к делу. Майор неохотно отвернулся от окна.

— Нет ли здесь пропусков? — спросил он наконец.

— Это полный текст, — ответил Мортимер. Было видно, что он не собирается сгладить неловкость ситуации и помочь майору прояснить интересующий его вопрос.

— Как вы знаете, существует вопрос с охотничьими ружьями нашего отца, — сказал майор, чувствуя, как лицо его багровеет, но намереваясь идти до конца. — Все знали, что в случае смерти одного из нас ружья должны были быть вновь объединены в пару.

— А-а, — медленно произнес Мортимер.

— У меня создалось впечатление, что в завещании Берти должны были содержаться указания на этот счет — как и в моем.

Майор уставился на Мортимера. Тот осторожно поставил на стол чашку, сцепил пальцы и глубоко вздохнул.

— Как вы видите, — сказал он, — подобных указаний здесь нет. Я просил Берти быть максимально точным в том, что касалось любых ценных предметов, которые он хотел передать по наследству…

Его голос угас.

— Эти ружья нам передал наш отец, — сказал майор, стараясь держать себя в руках. — Перед смертью он сказал нам, что мы должны хранить эти ружья у себя, а затем вновь объединить их в пару для передачи следующим поколениям. Вы это прекрасно знаете.

— Да, так я представлял себе эту ситуацию, — согласился Мортимер. — Однако, поскольку отец отдал вам эти ружья лично, когда был болен, в его завещании нет указаний на этот счет, а следовательно…

— Но Берти должен был упомянуть об этом в завещании, — сказал майор и с досадой услышал в своем голосе просительные нотки.

Мортимер ответил не сразу. Он уставился на медный подсвечник, как будто искал подходящую формулировку.

— Мне практически нечего сказать на этот счет, — произнес он наконец. — Могу только заметить, что в некоторых случаях — в самом широком смысле — устранение одного из супругов от решения тех или иных вопросов может стать для некоторых пар проверкой на лояльность.

Он скроил заговорщическую гримасу, и майор услышал слабый отголосок пронзительного голоса Марджори, рикошетящего в гладких стенах конторы.

— Моя золовка… — начал он. Мортимер протестующе поднял руку.

— Я не уполномочен комментировать заявления клиентов и делать предположения, — сказал он. — Могу лишь сказать, что мне бесконечно жаль, когда мои руки так связаны и я не могу даже предупредить дорогого клиента, что ему, возможно, следует изменить завещание.

— Все знают, что это мое ружье, — сказал майор. Он ослабел от боли и ярости. — Оно вообще должно было быть моим — я ведь старший сын. Не то чтобы я когда-либо предъявлял Берти претензии, но он никогда не был охотником.

— Что ж, полагаю, что вам с Марджори следует дружески обсудить этот вопрос, — предложил Мортимер. — Уверен, что она что-нибудь придумает. Возможно, следует отложить ваше вступление на должность душеприказчика до решения этого вопроса.

— Я знаю свои обязанности, — запротестовал майор. — Я выполню волю своего брата вне зависимости от исхода данной ситуации.

— Конечно, я в этом уверен, — согласился Мортимер. — Но в случае, если вы подадите протест, возникнет конфликт интересов.

— Вы имеете в виду суд? — переспросил майор. — Мне бы и в голову не пришло так уронить имя Петтигрю.

— Что вы, конечно, — сказал Мортимер. — Было бы крайне неловко представлять в суде одну сторону семьи, выступающую против другой. Это не в традиции Тюкзбери и Тила.

Он улыбнулся, и майор заподозрил, что Мортимер был бы счастлив выступить в суде против него на стороне Марджори и использовать все доступные средства, чтобы одержать победу.

— Это немыслимо, — сказал он.

— Тогда вопрос решен, — заключил Мортимер. — Просто обсудите это с Марджори. Так мы сможем убедиться, что с вашей стороны не возникает конфликт интересов. Мне скоро нужно будет официально утвердить завещание, так что, если вы сообщите…

— А если она не согласится отдать мне ружье? — спросил майор.

— Тогда в интересах дела я порекомендую вам отказаться от выполнения обязанностей душеприказчика.

— Это невозможно, — сказал майор. — Я обязан выполнить свой долг перед Берти.

— Понимаю, понимаю, — сказал Мортимер. — Мы с вами люди долга, люди чести. Но мир изменился, дорогой майор, и я был бы негодным юристом, если бы не посоветовал в этом случае Марджори оспорить вашу способность выступить в данной роли.

Пытаясь говорить как можно деликатнее, он выдавливал слова изо рта, как выдавливают из тюбика остатки зубной пасты. На лице его застыло остекленевшее выражение человека, рассчитывающего, какая ширина улыбки будет уместна в данном случае.

— Мы не можем допустить, чтобы возникло даже подозрение в неблагородности наших намерений. Это вопрос ответственности, как вы понимаете.

— Очевидно, я ничего не понимаю, — сказал майор.

— Поговорите с Марджори и сразу же мне позвоните, — заявил Мортимер, поднялся с кресла и протянул руку.

Майор тоже встал. Он жалел, что не надел костюм вместо этого дурацкого свитера. Мортимеру тогда не удалось бы выставить его как мальчишку.

— Так не должно быть, — сказал он. — Контора Тюкзбери вот уже несколько поколений представляет интересы моей семьи…

— И это большая честь для нас, — ответил Мортимер, словно услышал от майора похвалу. — Теперь мы несколько более связаны существующими правилами, но можете быть уверены, Тюкзбери и Тил всегда сделают для вас все, что в их силах.

Майор подумал, что, когда все будет позади, ему надо будет найти себе другого поверенного — что надо было сделать уже давно.

Выйдя на площадь, он моментально зажмурился. Туман отступил к морю, и бледные оштукатуренные фасады домов сохли под дневным солнцем. Почувствовав неожиданное тепло, мышцы лица расслабились. Он глубоко вздохнул, и соленый воздух унес с собой запах полировочного воска и алчности, которым была пропитана контора Мортимера Тила.

Глава 5

Заявив, что никогда не жалел, что одно из ружей досталось Берти, майор солгал. Он сидел на набережной, откинувшись на спинку деревянной скамейки и подставив лицо солнцу. Свитер впитывал тепло, словно черный пластиковый пакет. Хорошо было сидеть в укрытии, где рыбаки сушили свои просмоленные сети, и слушать, как волны разбиваются о гравий.

Природа щедра, подумал майор. Солнце безвозмездно отдает свет и тепло. По сравнению с этим сам у себя он вызывал омерзение — словно слизняк, засохший на солнце. Он сидит здесь, жив-здоров, и греется на осеннем солнышке, а Берти мертв. И все же даже теперь майор не мог думать о том, что ружье досталось Берти, без мелочной досады — той же, что чувствовал все эти годы. Не мог он и избавиться от недостойной мысли, что Берти знал об этой досаде и решил таким образом отомстить за нее.

Стоял летний полдень, когда мать позвала их с Берти в столовую, где их отец умирал от эмфиземы на взятой напрокат больничной койке. Розы в то лето цвели особенно пышно, сквозь распахнутые окна лился аромат их склоненных головок. На резном буфете по-прежнему стояли бабушкина серебряная супница и подсвечники, но половину места занимал кислородный аппарат. Он все еще сердился на мать за то, что она позволила доктору объявить, будто отец уже слишком слаб, чтобы сидеть в кресле. Как хорошо было бы сейчас вывезти его в сад и устроить в залитом солнцем углу террасы. Даже если бы он простудился или устал — что с того? Каждый день они бодро сообщали отцу, что он сегодня отлично выглядит, но за пределами комнаты никто не притворялся, что не понимает: дело идет к концу.

К тому времени майор имел чин младшего лейтенанта. Ему дали увольнительную на десять дней. Время тянулось медленно, шепот в столовой и толстые сэндвичи в кухне сплетались в единую тихую вечность. Пока отец, которому порой недоставало теплоты, но который все же сумел обучить сыновей понятиям долга и чести, с хрипом доживал последние дни, майор пытался не поддаться чувствам, угрожавшим захлестнуть его. Мать и Берти частенько уходили в свои спальни, чтобы омочить подушки слезами, но он предпочитал читать отцу вслух или помогал сиделке. Отец вопреки всеобщим предположениям вовсе не выжил из ума и прекрасно понимал, что умирает. Итак, он послал за сыновьями и своими заветными ружьями марки «Черчилль».

— Я оставляю вам эти ружья, — сказал он, открыл медный замок и поднял недавно смазанную крышку. Ружья блестели на красных бархатных подушках, изящная резьба на затворе не потускнела со временем.

— Отец, не обязательно решать это сейчас, — сказал майор. Но он встрепенулся, может, даже шагнул вперед, заслонив младшего брата.

— Я хочу, чтобы они остались в семье, — сказал отец, озабоченно глядя на них. — Но я же не могу выбрать одного из вас и отдать ему оба ружья.

Он взглянул на мать, и та нежно похлопала его по руке.

— Эти ружья очень важны для вашего отца, — сказала она наконец. — Мы хотим, чтобы каждый из вас взял себе одно на память о нем.

— Магараджа сам вручил мне их, — прошептал отец.

Эту историю они слышали много раз, и она так истерлась от многочисленных пересказов, что края ее залоснились. Почетный момент: индийский принц оказался настолько благороден, что решил вознаградить британского офицера за храбрость, хотя все вокруг боролись за изгнание британцев. Так его отец соприкоснулся с великим. Старые медали и форма пылились на чердаке, но ружья содержали в полном порядке и регулярно их смазывали.

— Ты хочешь разъединить пару?

Он не сдержался, хотя и видел неодобрение на бледном лице матери.

— Вы завещаете их друг другу, чтобы они перешли следующему поколению парой — по линии Петтигрю, разумеется.

Это был единственный раз на его памяти, когда отец струсил.

Ружья не числились частью поместья, которое перешло в пожизненное пользование матери, а затем отошло к старшему сыну. Берти жил на проценты с капитала. Когда двадцать лет спустя мать скончалась, капитал был практически исчерпан. Обветшал и дом. Некоторые балки XVII века подгнили, традиционный для Сассекса кирпичный фасад нуждался в дорогостоящем ремонте, а мать задолжала денег местному совету. Дом по-прежнему солидно высился среди крытых соломой собратьев, но, как он сказал Берти, такое наследство было скорее бременем, чем прибылью. В качестве символического жеста он отдал брату большую часть материных драгоценностей. Кроме того, он не раз пытался выкупить у брата ружье — и в то время, и позже, когда для Берти наступали тяжелые времена. Младший брат, впрочем, всегда отклонял его щедрые предложения.

Гортанно крикнула чайка, и майор вздрогнул. Чайка ковыляла по дорожке, расправив крылья, и пыталась отогнать голубя от валявшегося на земле рогалика. Голубь хотел подхватить рогалик и удрать, но ему не хватало сил. Майор топнул. Чайка презрительно на него глянула и отлетела на несколько футов. Голубь, не выказывая ни малейшей признательности, погнал рогалик клювом по дорожке.

Майор вздохнул. Он всегда стремился выполнять свой долг, не ожидая ни благодарности, ни даже признания своих заслуг. Не мог же он восстановить против себя Берти?

Он не позволял себе испытывать вину за то, что является старшим братом. Разумеется, порядок, в котором дети появляются на свет, случаен, но ведь случайностью было и то, что он не родился в семье с пышным титулом и богатым поместьем. Он никогда не питал злобы к тем, кто был от рождения выше него по социальному положению. Они с Нэнси не раз спорили на этот счет. На дворе были шестидесятые, она была молода и считала, что любовь — это жить на одной фасоли, как поется в народных песнях. Он терпеливо объяснял ей, что беречь честь семьи и управлять поместьем — это тоже проявление любви.

— Если мы продолжим делить все на куски, чтобы с каждым поколением все больше народу могло урвать свой кусок, все исчезнет без следа.

— Необходимо перераспределять блага, — протестовала она.

— Нет, необходимо сохранить род Петтигрю, необходимо помнить о моем отце и его отце. Наше поколение уничтожает память о прошлом из чистого эгоизма. В наше время никто не понимает принципов разумного управления.

— Я так люблю, когда ты становишься таким чопорным консерватором!

Она смеялась и смешила его. Она заставляла его убегать с дежурства, чтобы встретиться с ней. Она заставляла его носить по выходным невозможные рубашки и носки. Как-то раз она позвонила ему из полицейского участка после студенческой забастовки, и ему пришлось явиться туда в форме. Ей сделали внушение и отпустили.

Потом они поженились, и несколько лет у них не было детей, но затем на свет появился Роджер. Теперь у них был ребенок, и вопрос о собственности отошел на второй план. В память о том, как Нэнси относилась к щедрости, он добавил в свое завещание указание о небольшой сумме в пользу племянницы, Джемаймы. Кроме того, он указал, что она должна получить второй из двух лучших сервизов его бабушки по материнской линии. Берти не раз намекал, что ему нравятся эти тарелки, но майору претила мысль отдать старинный сервиз, пусть выцветший и в царапинах, на произвол Марджори. Она так часто била посуду, что на каждый званый вечер в доме Берти появлялся новый сервиз.

Майору всегда было важно вносить в завещание дополнения по различным вопросам. Будучи военным (и зная толк в опасностях, как ему нравилось говорить), он испытывал удовлетворение, когда открывал маленький железный сейф, извлекал из него завещание и перечитывал список распоряжений и указаний. Для него это был список достижений.

Надо поговорить с Марджори начистоту. Сейчас она пока не может мыслить ясно. Надо будет снова объяснить ей смысл отцовских указаний. Кроме того, надо донести это до Роджера. Он не собирался сражаться за объединение ружей ради того, чтобы Роджер продал их после его смерти.

— Вот вы где, майор, — раздался голос. Он выпрямился и моргнул. Рядом с ним стояла миссис Али, держа в руках большую сумку и библиотечную книгу. — Я не нашла вас на парковке.

— А который час? — спросил майор и в ужасе взглянул на часы. — Я потерял счет времени. Прошу меня простить.

Теперь, ненамеренно добившись того, о чем никогда не осмелился бы просить, майор пребывал в совершеннейшем смятении.

— Ничего страшного, — сказала она. — Я знала, что вы придете, и раз уж выглянуло солнце, решила прогуляться и почитать новую книгу.

— Я, разумеется, оплачу парковку.

— В этом нет никакой необходимости.

— Тогда позвольте мне хотя бы угостить вас чашкой чаю? — спросил он так быстро, что слова вылетели из его рта, толкаясь и спотыкаясь. Она колебалась, и он продолжил: — Если, конечно, вы не торопитесь домой.

— Нет, я не тороплюсь, — сказала она и огляделась по сторонам. — Если погода не испортится, можно прогуляться до кафе в саду. Если вы не против, конечно.

— Это было бы прекрасно, — сказал он, хотя и подозревал, что в этом кафе чай подается в пластиковых стаканчиках с порционными сливками, которые совершенно невозможно открыть.

Они брели по набережной в сторону востока, и вокруг них разворачивалась трехмерная панорама истории Хэйзелбурна. Выложенные на просушку сети и рыбацкие лодки, возле которых сидел майор, были частью старого города, дома которого теснились вдоль узких мощеных улиц. В витринах кривобоких магазинчиков времен Тюдоров лежали пыльные кучи дешевого хлама.

Дальше начинался город побогаче. Сначала шла викторианская набережная: медные крыши, белые стены и причудливые кованые ограды у самого канала. Вдали от набережной особняки и отели становились еще более величественными. Каменные портики и темные навесы, нахлобученные на высокие окна, казалось, выражали неодобрительное отношение зданий к суете, царившей внутри. Каждый из отелей занимал по кварталу; их разделяли площади, окруженные особняками, или широкие улицы с самыми обычными жилыми домами. По мнению майора, архитектурные красоты были безнадежно испорчены обилием припаркованных автомобилей, натыканных тут и там, точно изюм в булке.

После «Гранд-отеля», носившего свое имя совершенно заслуженно, экскурс в историю города внезапно прерывался: здесь начинались меловые скалы. Майор частенько проходил по набережной из конца в конец и каждый раз думал, что эта картина символизирует отказ природы подчиниться гордыне человека.

В последнее время его беспокоило, что прогулка и эта метафора настолько сплелись, что застряли у него в мозгу. У него уже не получалось гулять и думать о результатах скачек, например, или о том, что пора перекрасить гостиную. Он винил в этом отсутствие собеседника, которому можно было бы высказать эту мысль. Возможно, если за чаем возникнет пауза в беседе, можно поделиться своим наблюдением с миссис Али.

Миссис Али шагала неторопливо, а майор шаркал рядом, пытаясь идти с ней в ногу. Он уже забыл, каково это — подстраиваться под женскую походку.

— Вы любите гулять? — спросил он.

— Да, я стараюсь выбираться на утренние прогулки три-четыре раза в неделю, — сказала она. — Я та самая безумная леди, которая бродит по лугам на рассвете и слушает птичий хор.

— Нам бы всем следовало к вам присоединиться, — сказал он. — Эти птицы каждое утро творят чудеса, и весь мир должен проснуться и услышать их.

Он часто не спал по ночам, прикованный к постели бессонницей. Не в силах пошевелить пальцем, он чувствовал, как бежит по венам кровь. Так он лежал, глядя на бледные очертания окна, ожидая появления солнца. Но прежде, чем небо начинало светлеть, просыпались птицы. Сначала — обычное чириканье, а затем трели и свист превращались в поток музыки, в хор, пение которого лилось из кустов и деревьев. Услышав эти звуки, он вновь обретал способность пошевелиться, потянуться, и паника отступала. Взглянув в окно, где небо уже голубело, он засыпал.

— Мне, наверное, стоит завести собаку. Никто не считает собачников ненормальными, даже если они гуляют в пижамах, — заметила она.

— Что вы сегодня взяли в библиотеке?

— Киплинга, — ответила она. — Библиотекарь взял на себя труд сообщить мне, что это детская книжка, но дело в том, что ее действие происходит в этих местах, — она показала майору обложку «Пака с холмов», которого он много раз читал в детстве. — Раньше я читала только его индийские книги, вроде «Кима».

— Я привык считать себя поклонником Киплинга, — сказал майор. — Боюсь, в наше время он вышел из моды.

— Вы имеете в виду, что он не популярен среди нас, бывших туземцев? — спросила она, подняв бровь.

— Нет, что вы… — замялся майор.

Он не был готов отвечать на такой прямой вопрос. Его мысли лихорадочно метались, и на мгновение ему показалось, что в конце набережной, повернувшись в сторону города, стоит Киплинг — в коричневом костюме и с пышными усами. Он бросил взгляд вперед и понадеялся, что разговор увянет сам собой.

— Я и в самом деле лет двадцать его не читала, — сказала миссис Али. — Он казался частью мира, который отказывался переосмыслять значение империи. Но с возрастом, боюсь, я стала сентиментальной. Нелегко во всем сохранять юношеский пыл, правда?

— Я преклоняюсь перед вашей логикой, — сказал майор, подавив в себе желание выступить в защиту империи, которой служил его отец. — У меня лично никакого терпения не хватает анализировать политические взгляды писателей. Он написал тридцать пять книг — их и анализируйте.

— Кроме того, мой племянник будет вне себя, когда увидит книгу, — сказала миссис Али с легкой улыбкой.

Майор не был уверен, стоит ли спрашивать что-нибудь о племяннике. Он сгорал от любопытства, но задавать прямые вопросы было неловко. Познания о родственниках его деревенских знакомых были весьма обрывочны. Информация собиралась, словно бусины, одна за другой нанизываемые на леску, и он частенько забывал более давние сведения по мере поступления новых, поэтому никогда не обладал полной картиной. Например, он знал, что дочь Альмы и Алека Шоу живет в ЮАР, но не помнил, то ли она замужем за пластическим хирургом в Йоханнесбурге, то ли за торговцем пластиком в Кейптауне. Он знал, что в последний раз она приезжала домой еще до смерти Нэнси, но об этом не говорилось в открытую; он только догадывался о том, как страдают ее родители.

— А есть у вас другие племянники и племянницы? — спросил он.

Его беспокоило, нет ли даже в столь невинном вопросе намека на отсутствие у нее детей и на то, что она, должно быть, родом из большой семьи.

— Племянник только один. У его родителей — это брат моего мужа и его жена — еще три дочери и шесть внучек.

— Должно быть, он их любимчик, — сказал майор.

— В детстве он был моим любимчиком. Боюсь, мы с Ахмедом ужасно его избаловали. — Она прижала книгу к груди и вздохнула. — Господь не дал нам своих детей, а Абдул Вахид был точной копией мужа в детстве. Он был сообразительным и восприимчивым мальчиком. Я надеялась, что когда-нибудь он станет поэтом.

— Поэтом? — переспросил майор, пытаясь представить себе сердитого юношу, слагающего стихи.

— Мой деверь положил конец этим глупостям, как только Абдул Вахид вырос настолько, чтобы помогать в магазине. Наверное, это было наивно с моей стороны. Мне так хотелось познакомить его с миром книг и мыслей и передать ему то, что досталось мне.

— Благородный порыв, — заметил майор. — Но мне после войны довелось преподавать английский язык в пансионе. Так вот, заставлять читать мальчишек старше десяти лет — безнадежное дело. У большинства из них не было ни одной собственной книги.

— Не могу такого даже представить, — сказала она. — Меня вырастили в доме, где были тысячи книг.

— В самом деле?

Он не хотел, чтобы его вопрос прозвучал слишком удивленно, но раньше ему не приходилось слышать о лавочниках с большими библиотеками.

— Мой отец был ученым, — сказала она. — После раздела Индии он стал преподавать прикладную математику. Мама рассказывала, что при переезде ей было позволено взять с собой два котелка и фотографию родителей. Все ящики были забиты книгами. Моему отцу было очень важно прочесть все.

— Все?

— Да. Художественная литература, философские и научные труды — конечно, это весьма романтическая миссия, но ему удалось прочесть поразительное количество книг.

— Я стараюсь читать по книге в неделю, — сказал майор. Он гордился своей небольшой библиотекой, в основном состоящей из книг в кожаных переплетах, купленных во время поездок в Лондон у немногих достойных книготорговцев, кто еще работал на Чаринг-Кросс-роуд. — Но, надо признаться, сейчас я в основном перечитываю давних любимцев — Киплинга, Джонсона; никто не сравнится с великими.

— Не могу поверить, что вы любите Сэмюэла Джонсона, майор, — сказала она со смехом. — Он совсем не следил за гигиеной и ужасно грубил бедному Босвеллу.

— Увы, гениальность и личная гигиена зачастую находятся в обратной зависимости, — сказал майор. — Мы бы многое утратили, если бы в погоне за общественными приличиями порастеряли гениев.

— Ну, они бы хоть иногда мылись, — сказала она. — Вы правы, конечно, но я считаю, что неважно, что человек читает — каких авторов любит, какие темы, — главное, чтобы он что-нибудь читал. Необязательно даже иметь собственные книги.

Она с печальным видом погладила библиотечную обертку книги.

— Но что же с библиотекой вашего отца? — спросил майор.

— Ее больше нет. Когда он умер, мои дядья приехали из Пакистана, чтобы разобраться с делами. Как-то раз я вернулась из школы и увидела, что мама с одной из тетушек протирают пустые полки. Дядя их продал чуть ли не на вес. В воздухе стоял запах дыма, а когда я подбежала к окну…

Она умолкла и медленно вдохнула.

Воспоминания, подумал майор, напоминают фотографии на надгробиях — краски не меркнут, сколько бы грязи и песка их ни покрывало. Достаточно лишь немного потереть, и вот они уже снова сияют.

Она вскинула голову.

— Не могу передать вам, какое чувство меня охватило — мне было так стыдно видеть, как в саду сжигают книги. Я умоляла мать остановить их, но она только склонила голову и продолжила оттирать полки.

Миссис Али остановилась и повернулась к морю. Грязная пена волн ползла по темному ребристому песку — время отлива. Майор вдохнул острый аромат водорослей и подумал, не погладить ли ее по плечу.

— Мне так жаль, — сказал он.

— Не могу поверить, что рассказала вам все это, — сказала она и повернулась к нему, вытирая глаза. — Прошу прощения. Я становлюсь глупой старухой.

— Моя дорогая миссис Али, вас никак нельзя назвать старухой, — сказал он. — Для вас наступила пора цветения, пора зрелой женственности.

Сказано чересчур помпезно, но он надеялся, что она зардеется от удовольствия. Она, однако, расхохоталась.

— Да, майор, я никогда раньше не слышала, чтобы кто-нибудь настолько льстиво описывал морщины и жировые отложения, присущие пожилым дамам. Мне пятьдесят восемь лет, и, боюсь, для меня пора цветения уже позади. Теперь остается только надеяться, что, увянув, я стану букетом из сухоцветов.

— Что ж, я старше вас на десять лет, — сказал он. — Видимо, меня уже следует считать окаменелостью.

Она снова рассмеялась, и майор понял, что главная его задача — смешить миссис Али. Они шли по набережной мимо лотков с мороженым и билетных киосков, и с каждым шагом его тревоги словно меркли и съеживались. Сегодня ему хотелось вальсировать.

Они вошли в городской сад, начинавшийся с большой клумбы желтых хризантем, а потом расходившийся двумя расширяющими дорожками, узкий треугольник между которыми был поделен на зоны и уровни. На лужайке стоял павильон для оркестра. Пустые шезлонги хлопали на ветру холстиной. Недавно городской совет предпринял третью или четвертую попытку расставить повсюду пальмы в цементных ящиках. Среди членов совета существовало непоколебимое убеждение, что пальмы превратят город в средиземноморский рай и привлекут сюда туристов более высокого класса. Деревья быстро умирали. Путешественники в дешевых футболках по-прежнему заглядывали сюда на денек, расхаживали повсюду и норовили перекричать чаек. В дальнем конце парка, на круглой лужайке, выходящей к морю, пинал мяч худенький темнокожий мальчик лет четырех-пяти. Он возился с мячом неохотно, будто по принуждению. Когда он пнул мяч, тот ударился о бронзовую табличку с надписью «ИГРЫ С МЯЧОМ ЗАПРЕЩЕНЫ» и подскочил к майору. Майор попытался игриво отбить мяч, но промахнулся, и мяч ударился о декоративный валун и закатился в куст гортензий.

— Эй, здесь нельзя играть в футбол! — раздался голос из маленького зеленого киоска с изогнутой медной крышей и ставнями. Там продавали чай и выпечку.

— Прошу прощения, — сказал майор и помахал руками, пытаясь включить в поле действия своего жеста и серолицую пухлую леди за стойкой, и мальчика, который смотрел на куст гортензий так, как будто это была непроницаемая черная дыра. Майор подошел к кустам и принялся искать взглядом красный отблеск мяча.

— Что это за парк, если шестилетка не может поиграть здесь в мяч? — спросил кто-то резко.

Майор поднял взгляд и увидел молодую женщину, очевидно индийского происхождения, но одетую в универсальный костюм всех молодых и разочарованных: на ней была мятая парка цвета нефти, полосатые лосины и тяжелые сапоги. Короткие вихры нимбом стояли вокруг головы, как будто она только что вылезла из постели, а хорошенькое личико было искажено яростью.

— Цветов не останется, если дети будут тут носиться со своими мячами, — заявила продавщица. — Не знаю, как принято там, откуда вы приехали, но мы здесь стараемся соблюдать порядок.

— Что вы сказали? — переспросила девушка, и майор услышал в ее голосе металлический северный акцент, который у него ассоциировался с Марджори. — Что вы сказали?

— Ничего я не сказала, — ответила продавщица. — Не надо на меня бросаться, не я устанавливаю правила.

Майор вытащил из кустов грязный мяч и передал его мальчику.

— Спасибо, — ответил тот. — Меня зовут Джордж. Я не очень люблю футбол.

— Я тоже, — сказал майор. — Единственный вид спорта, за которым я слежу, — это крикет.

— Блошки тоже спорт, — сказал Джордж с серьезным видом. — Но мама сказала, что я растеряю в парке все фишки.

— Кстати, ни разу не видел в парке знак «Игра в блошки запрещена», — заметил майор. — Может, стоит попробовать.

Он выпрямился, и девушка подбежала к ним.

— Джордж, Джордж! Я же сто раз тебе говорила: нельзя беседовать с незнакомыми людьми, — сказала она голосом, который выдавал в ней мать, а не старшую сестру, как сначала решил майор.

— Я прошу прощения, — сказал он. — Это моя вина. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз играл в футбол.

— Нечего этой старой корове соваться в чужие дела, — заявила девушка. — Думает, что на ней полицейская форма, а не передник.

Это было сказано с таким расчетом, чтобы продавщица все слышала.

— Очень неудачно вышло, — сказал майор как можно более уклончиво. И подумал, что лучше им с миссис Али поискать другое кафе. Продавщица смотрела на них в упор.

— Часто приходится сталкиваться с невежеством, — тихо сказала миссис Али, строго глядя на девушку. — Мы должны стараться не замечать его, тогда оно и вправду не будет иметь значения.

Майор приготовился услышать оскорбительный ответ, но, к его удивлению, девушка слегка улыбнулась.

— Моя мама всегда так говорит, — сказала она тихо.

— Никто не слушает матерей, — сказала миссис Али с улыбкой. — Пока собственные дети не появятся.

— Пора идти, Джордж. Мы опоздаем к чаю, — сказала девушка сыну. — Попрощайся с этими милыми людьми.

— Меня зовут Джордж, до свиданья, — сообщил мальчик миссис Али.

— Меня зовут миссис Али, приятно познакомиться, — ответила она.

Девушка вздрогнула и более пристально посмотрела на миссис Али. С мгновение она колебалась, как будто хотела что-то сказать, но затем словно решила не вступать в беседу. Она схватила Джорджа за руку и быстро зашагала к выходу из парка.

— Какая порывистая юная дама, — заметил майор. Миссис Али вздохнула.

— Такое желание отстаивать собственную позицию, конечно, похвально, но, боюсь, приносит множество неудобств в повседневной жизни.

Продавщица по-прежнему бормотала что-то про людей, которые считают, что нынче тут все принадлежит им. Майор выпрямился и заговорил самым внушительным своим голосом — таким голосом он наводил порядок в комнате, полной мальчишек.

— Это настоящие кружки или мои глаза подводят меня? — спросил он, указывая тростью на ряд тяжелых глиняных чашек и большой коричневый чайник.

— У меня нет пластиковых стаканчиков, — ответила продавщица, чуть смягчившись. — Чай в них на вкус словно политура.

— Как вы правы, — сказал майор. — Два чая, пожалуйста.

— Лимонный кекс совсем свежий, — сообщила продавщица, разливая по кружкам чай, и, прежде чем майор успел кивнуть, она уже отрезала два куска.

Они пили чай, сидя за металлическим столиком под сенью огромной гортензии, цветы которой уже порыжели. Они молчали, и миссис Али спокойно ела кекс, а не клевала по крошке, как это принято у женщин. Майор смотрел на море и испытывал удовлетворение, о котором уже успел позабыть. Джин с тоником в гольф-клубе с Алексом и остальными не давал того ощущения покоя, какое овладело им сейчас. Его поразила мысль, что зачастую даже в окружении друзей он чувствовал себя одиноким. Он вздохнул, и миссис Али, приняв это за намек, взглянула на него.

— Простите, я не спросила, как у вас дела, — сказала она. — Наверное, нелегко было говорить с поверенным?

— Это надо было сделать, — сказал он. — Но все вечно так запутанно. Люди не всегда оставляют четкие указания, и душеприказчикам приходится во всем разбираться.

— Ах, душеприказчикам.

Сухое звучание этого слова пробудило в мозгу майора образ: серые люди суетятся в разоренных комнатах в поисках спичек.

— К счастью, я являюсь душеприказчиком своего брата, — сказал он. — Но он не оставил указаний по паре вопросов. Боюсь, что понадобятся переговоры, чтобы все устроить.

— Как хорошо, что у него такой честный душеприказчик, — сказала она.

— Это очень любезно с вашей стороны, — ответил он, стараясь не ерзать на месте от внезапно нахлынувшего приступа вины. — Я постараюсь быть максимально объективным.

— Но вам нужно действовать быстро, —продолжала она. — Прежде чем вы сделаете опись вещей, серебро исчезнет, скатерти переместятся на другие столы, а маленький медный единорог с его стола, дешевка для всех, кроме вас, окажется в чьем-нибудь кармане, и никто не поймет о чем речь, когда вы начнете расспрашивать, где что.

— Вряд ли моя золовка унизится… — его вдруг охватила паника. — Я имею в виду ценные предметы. Вряд ли она будет что-нибудь продавать.

— И все понимают, что произошло, но никто об этом больше не говорит, и в семье возникают новые тайны, невидимые, но раздражающие, словно песок в туфлях.

— Должен быть какой-то закон на этот счет, — сказал майор.

Миссис Али, на несколько мгновений погрузившаяся в свои мысли, снова взглянула на него.

— Разумеется, закон есть, — сказала она. — Но мы же уже говорили с вами о том, как порой давит на тебя семья. Это самое старое из правил, и оно незыблемо.

Майор кивнул, хотя понятия не имел, о чем она. Миссис Али вертела в руках пустую кружку и почти неслышно постукивала ей о стол. Ему показалось, что она помрачнела, но, возможно, дело было в том, что на небо вернулись облака.

— Похоже, мы уже насладились лучшей частью этого дня, — сказал он, смахивая крошки с коленей. — Не пора ли нам возвращаться?

Обратно они шли в напряженном молчании, как будто перед этим слишком глубоко заглянули в личное пространство друг друга. Майору хотелось спросить мнения миссис Али о ситуации с ружьями, поскольку он был уверен, что она с ним согласится, но ее торопливая походка говорила о том, что она по-прежнему погружена в собственные мысли. Он не собирался дальше расспрашивать ее о семье. Между ними и так уже возникла неловкая близость, словно их прибило друг к другу в толпе. Это была одна из причин, по которой он избегал женщин с тех пор, как умерла Нэнси. Без невидимой защиты супружества самый банальный разговор с женщиной мог внезапно превратиться в трясину жеманных намеков и неверно истолкованных фраз. Майор предпочитал избегать ситуаций, в которых мог выглядеть нелепо.

Сегодня, однако, его обычная осторожность вступила в конфликт с неожиданным безрассудством. Пока они шли, в его мозгу неотступно крутилась одна и та же фраза: «Скажите, не собираетесь ли вы на следующей неделе в город?», но он не мог заставить себя произнести ее вслух. Они подошли к маленькому голубому автомобилю, миссис Али открыла дверцу, и майор ощутил внезапную печаль. Он вновь восхитился ее ровными бровями и блестящими волосами, наполовину скрытыми шарфом. Почувствовав его взгляд, она выпрямилась. Она была невысокой, и ее подбородок уже не был виден из-за крыши автомобиля.

— Майор, — сказала она, — могу ли я обсудить с вами Киплинга, когда дочитаю книгу?

С неба посыпались крупные капли, и порыв холодного ветра закрутил вокруг его ног пыль и мусор. Печаль исчезла, и он подумал, что сегодня все же отличный день.

— Моя дорогая миссис Али, буду счастлив, — сказал он. — Я в вашем полном распоряжении.

Глава 6

Гольф-клуб стоял на обращенной к морю стороне Южной Гряды^[4], на низком мысу, оканчивающемся поросшими травой дюнами. Порой внезапные порывы ветра свирепо швыряли пригоршни песка прямо в лицо. Тринадцатая лунка прославилась благодаря Леди Юнис, крупной ромнийской овце, которая съедала всю траву в пределах досягаемости своей ржавой цепи. Посетителям, особенно американцам, объясняли, что шарики овечьего навоза на поле для гольфа — это своего рода национальная традиция. В ящике поблизости хранился ржавый совок для уборки, там же можно было вымыть мячи. Некоторые новички, бывало, жаловались на Юнис; они опасались, что в эпоху элитных курортов для гольфа и корпоративных матчей из-за нее клуб будет выглядеть слишком убого. Майор был на стороне защитников Юнис и полагал, что взгляды новичков свидетельствуют лишь о том, что комитет клуба отбирает новых членов без былой тщательности. Кроме того, ему нравилось упоминать о том, что Юнис «не портит экологии».

Утреннее солнце и ароматы моря и травы взбодрили майора, и, уводя Юнис от южной кромки поля, где лежал его шар, он украдкой потрепал ее по боку. Алек косил траву своей клюшкой. Его лысина сверкала на солнце. Майор терпеливо ждал; закинув на плечо короткую клюшку, он любовался изогнутой линией гавани: мили песка и бесконечное пространство воды, залитой серебром пасмурного дня.

— Чертова трава. Весь изрежешься, — сказал побагровевший Алек и затопал, чтобы стряхнуть комья грязи, прилипшие к ботинкам.

— Берегись, старина, женский комитет охраны природы не дремлет, — заметил майор.

— Чертовы бабы! Чертовы дюны! — выпалил Алек и затопал еще сильнее. — Не совались бы, куда не просят.

В последнее время дамы активно выступали за более ответственное обращение с полем для гольфа. На досках объявлений то и дело возникали отпечатанные на компьютере объявления, призывавшие членов клуба беречь дюны и не разорять птичьи гнезда. Альма принадлежала к числу самых ярых агитаторов, и гольф-клуб поручил Алеку возглавить группу по охране природы. Похоже, бедняга угодил между молотом и наковальней.

— Как Альма? — спросил майор.

— Жить не дает, — ответил Алек. Теперь он уже стоял на четвереньках. — То природа, то этот чертов бал. Она меня в гроб вгонит.

— Ах да, наш ежегодный бал, — улыбнулся майор и тут же подумал, что надо быть добрее. — А какую тему выбрали в этом году?

Майора не переставало раздражать, что некогда изысканный бал, где подавали стейки и играл хороший оркестр, превратили в костюмированные вечера, темы которых становились все изощреннее.

— Ну, к окончательному решению они пока не пришли, — ответил Алек. Сдавшись, он выпрямился и стал отряхивать колени.

— Сложно будет переплюнуть «Последний день Помпеи».

— Не напоминай. Мне по-прежнему по ночам снится, будто я застрял в костюме гладиатора.

Альма заказала костюмы по телефону, их доставили из Лондона, и бедному Алеку пришлось весь вечер проходить в слишком тесном для него металлическом шлеме. Под конец шея у него совсем опухла. Для себя Альма выбрала костюм Леди Тайны, который оказался по-куртизански прозрачной тогой с аляповатым рисунком. Поспешно добавленные лиловая водолазка и велосипедные шорты помогли мало.

Карнавальные костюмы и открытый до полуночи бар приводили к поразительному раскрепощению. Вечера, где по традиции шутили, говорили комплименты и изредка позволяли себе фривольные жесты, превращались в настоящие оргии. Старый мистер Перси как-то раз так напился, что отбросил свою трость и рухнул на стеклянную дверь, гоняясь по террасе за визжащей женщиной. Хью Уэтстоун поскандалил с женой, и оба ушли с бала с новыми спутниками. Даже отец Кристофер в кожаных сандалиях и рясе из дерюги, выпив лишнего, уселся в кресло и принялся разглядывать трещину в стене, так что в конце вечера Дейзи пришлось силой вести его к такси. Следующая воскресная проповедь призывала прихожан к аскезе и была произнесена хриплым шепотом. Все это было совершенно недостойно старого гольф-клуба, и майор подумывал написать возмущенное послание. Мысленно он уже сочинил несколько серьезных, но едких писем.

— Хорошо было бы в этом году вернуться к обычным танцам, — сказал он. — Надоело надевать костюм и без конца отвечать на вопросы, кого я сегодня изображаю.

— Они встречаются сегодня утром, чтобы решить все окончательно, — сказал Алек. — Когда закончим, можешь заглянуть к ним и внести свое предложение.

— Вряд ли, — в ужасе сказал майор. — Может, ты сам намекнешь Альме?

Алек фыркнул, вытащил мяч из кармана и кинул его за плечо.

— У тебя штраф в один удар, то есть получается плюс четыре к пару^[5], так? — спросил майор, записывая цифры в книжечку в кожаной обложке, которую хранил в нагрудном кармане пиджака для гольфа. Пока что он был на пять ударов впереди.

— Может, победитель поговорит с моей женой? — ухмыльнулся Алек.

Майор аж вздрогнул. Он отложил записную книжечку и примерился к мячу. Удар был слишком быстрым и чересчур низким, но мяч задел распускающийся одуванчик и все же нырнул в лунку.

— Неплохо, — сказал Алек.

На шестнадцатой лунке, которая находилась на пустыре рядом с заполненным водой карьером, Алек спросил, как у него дела.

— Жизнь продолжается, — сообщил он спине Алека. Тот сосредоточенно примерялся к мячу. — Бывают хорошие дни, бывают похуже.

Алек сделал сильный удар, и мяч улетел вдаль — почти в нужную сторону.

— Ну, хорошо, что тебе лучше, — сказал Алек. — Похороны — жуткая штука.

— Спасибо, — ответил майор и принялся устанавливать свой мяч на подставке. — А ты как?

— Внучке, Анжелике, уже лучше. Ногу удалось спасти.

Последовала пауза, во время которой майор примерился и сделал удар. Мяч приземлился невдалеке, на границе основной зоны.

— Жуткая штука эти больницы, — сказал майор.

— Да уж, — сказал Алек.

Они взяли сумки и пошли к косогору.

Когда они прошли восемнадцатую лунку и добрались до здания клуба, большие часы над террасой показывали 11.45. Алек устроил целое представление, сверяя свои наручные часы с большими.

— Как раз пора выпить и подкрепиться, — сказал он, как говорил каждую неделю, вне зависимости от того, во сколько они заканчивали. Как-то раз они заявились в бар в одиннадцать утра. Майор не стремился повторить этот результат. Ланч подавали только с полудня, и в тот день они с Алеком успели выпить по несколько порций, что в сочетании с бокалом вина к куриным фрикаделькам в сливочном соусе привело к несварению.

Оставив тележки в пристройке, они направились в гриль-бар. Когда они проходили мимо веранды, где раньше располагался женский бар (до того как в гриль-бар стали пускать женщин), раздался стук и пронзительный женский голос крикнул:

— Эй, Алек, идите к нам!

Альма поднялась им навстречу из-за круглого стола и яростно помахала мужу. Дейзи Грин повелительно их поманила, а остальные женщины холодно посмотрели в их сторону.

— Может, сбежим? — прошептал Алек и помахал жене, не переставая шагать в сторону гриля.

— Боюсь, мы окружены, — сказал майор и шагнул к стеклянной двери. — Не бойся. Я тебя прикрою.

— Может, сделаем вид, что нам срочно потребовалось отправиться по нужде?

— Ради всего святого, дружище, это всего лишь твоя жена. Выше нос.

— Если я еще выше подниму нос, у меня сведет шею, — сказал Алек. — Но пусть будет по-твоему. Сразимся с врагом.

— Нам нужно мужское мнение, — заявила Дейзи Грин. — Вы со всеми знакомы?

Она показала на женщин за столом. Среди них была пара незнакомых лиц, но они, казалось, слишком боялись Дейзи, чтобы потребовать представления.

— Это надолго? — спросил Алек.

— Мы должны определиться с темой вечера сегодня, — сказала Дейзи, — но не можем выбрать между двумя идеями. Хотя у моей, скажем так, больше приверженцев, надо обсудить все возможности.

— Поэтому мы хотим, чтобы вы выбрали, что вам больше нравится, — сказала Грейс.

— Да, мы хотим услышать ваше мнение, — сказала Дейзи и нахмурилась. Грейс покраснела. — В подтверждение нашим аргументам.

— Мы как раз говорили о том же, — вмешался майор. — Обсуждали, как было бы чудесно вернуться к старому доброму балу. Я имею в виду смокинги, шампанское и тому подобные вещи.

— Что-то в духе Ноэля Кауарда^[6]? — спросила одна из незнакомок, молодая рыжеволосая женщина с густым макияжем, не скрывавшим, однако, веснушек.

Майор гадал, не существует ли негласного правила, согласно которому молодым женщинам, чтобы быть допущенными в комитет Дейзи, следует носить уродливые панамы и в целом выглядеть как можно старше.

— Мы сейчас не обсуждаем тему Ноэля Кауарда, — отрезала Дейзи.

— Смокинг — это не тема, — сказал майор. — Это форма одежды хорошо воспитанных людей.

В комнате повисла мертвая тишина. Молодая женщина в уродливой шляпе так широко распахнула рот, что майор увидел дырку в одном из ее коренных зубов. Грейс закашлялась, прикрывая рот платком. Майор подозревал, что она смеется. Дейзи притворялась, что сверяется с какими-то записями в блокноте, но при этом так вцепилась в край стола, что ее костяшки побелели.

— Он имеет в виду…

Алек умолк, не в силах придумать достаточно дипломатичного объяснения.

— Следует ли понимать, что вы не одобряете наших стараний, майор? — тихо спросила Дейзи.

— Нет, конечно, — вмешался Алек. — Слушайте, дамы, нам лучше в это не лезть. Главное, чтобы бар был открыт, и мы будем довольны, так ведь, Петтигрю?

Майор почувствовал, как его толкнули в бок — Алек подавал сигналы к отступлению. Майор отодвинулся и посмотрел на Дейзи.

— Я хотел сказать, миссис Грин, что хотя тема предыдущего года была весьма необыкновенной…

— Да-да, необыкновенно интересной, — встрял Алек.

— …не всем гостям удалось остаться в рамках приличия — безусловно, вопреки вашим ожиданиям.

— Комитет здесь ни при чем, — сказала Альма.

— Разумеется, — кивнул майор. — Однако было весьма печально видеть дам вашего положения, вынужденных наблюдать бесчинства, неизбежные на всякой костюмированной вечеринке.

— Вы совершенно правы, майор, — сказала Дейзи. — В самом деле, я думаю, что майор очень своевременно высказал свои соображения и нам следует пересмотреть свои темы.

— Благодарю вас, — ответил майор.

— Я уверена, что только одна из наших тем подразумевает приличные наряды и достойное поведение. Таким образом, мы можем вычеркнуть «Флэпперов и гангстеров»^[7] и «Пастораль».

— Но ведь «Пастораль» безупречна, — вмешалась Альма. — Деревенские танцы — это ужасно весело…

— Мужчины в килтах и прогулки по вересковым пустошам? — переспросила Дейзи. — В самом деле, Альма, ты меня поражаешь.

— Можем погулять по вересковым пустошам и дома, если желаешь, — подмигнул Алек жене.

— Заткнись, — выпалила она. На щеках у нее вспыхнули красные пятна, слезы казались неизбежными.

— И у нас остается «Вечер при дворе Моголов» — самая изысканная тема, — подытожила Дейзи.

— Мне казалось, что тема называлась «Могольские пляски»? — спросила панама.

— Рабочее название, — ответила Дейзи. — «Вечер при дворе» задаст подобающий тон. Надо поблагодарить майора за его предложение.

Дамы зааплодировали, и майору, потерявшему дар речи и осознавшему, что возражать бессмысленно, пришлось кивнуть в ответ.

— Майор — индиец, так что он вам много чего может посоветовать, — заявил Алек и хлопнул его по спине.

Это была старая шутка, затертая от долгого употребления — она была в ходу, еще когда майор был лопоухим мальчишкой, страдавшим в новой для него обстановке.

— Вы действительно индиец? — поинтересовалась панама.

— Алек шутит, — выдавил майор. — Мой отец служил в Индии, и я родился в Лахоре.

— Но не найти никого англичанистее наших Петтигрю, — заявил Алек.

— Не осталось ли у вас каких-нибудь вещей с того времени? — спросила Дейзи. — Какие-нибудь ковры, корзины — что-нибудь, что могло бы послужить декорациями?

— Шкуры львов, — предложила панама.

— Увы, нет, — ответил майор.

— Надо поговорить с миссис Али, хозяйкой магазина, — сказала Альма. — Может быть, она смогла бы обеспечить индийскую еду или посоветовать, где можно недорого купить что-нибудь индийское — например, статую с кучей рук.

— Вы имеете в виду Шиву, — сказал майор. — Одного из верховных богов в индуизме.

— Да, точно.

— Боюсь, миссис Али мусульманка, как и Моголы, и ее оскорбит подобная просьба, — сказал он, пытаясь скрыть раздражение. Не стоило давать этим дамам повод заподозрить его в интересе к миссис Али.

— Что ж, не следует оскорблять единственную знакомую нам индианку, — сказала Дейзи. — Я надеялась, что она найдет нам каких-нибудь барменов подходящей наружности.

— Как насчет заклинателей змей? — вмешалась панама.

— Я немного знакома с миссис Али, — сказала Грейс. Все повернулись в ее сторону, и она принялась теребить платок, смущенная этим неожиданным вниманием. — Меня интересует местная история, и она любезно показала мне старые учетные книги из магазина. У нее есть записи до 1820 года.

— Как интересно, — сказала Альма, закатив глаза.

— Может быть, я поговорю с миссис Али? Возможно, майор мог бы помочь мне сформулировать нашу просьбу, чтобы не обидеть ее?

— Да я… да я не мастер формулировок, — сказал майор. — К тому же я считаю, что не стоит беспокоить миссис Али.

— Чушь, — отрезала сияющая Дейзи. — Отличная идея. Мы должны все записать. Грейс, а вы с майором посидите и подумайте, как обратиться к миссис Али.

— Если мы вам больше не нужны, нас ждут в баре, — сказал Алек.

— Теперь о цветах, — продолжила Дейзи, отпуская их взмахом. — Я думаю, это будут пальмы и, может быть, бугенвилеи?

— Попробуйте найти бугенвилеи в ноябре, — фыркнула панама, и майор с Алеком ускользнули.

— Ставлю пять фунтов, что они ее с грязью смешают, — сказал майор.

— Племянница лорда Дагенхэма, — сказал Алек. — Она, кажется, живет сейчас в его особняке и занимается всем подряд. Дейзи в ярости, так что поберегись. Она на всех срывается.

— Меня нисколько не страшит Дейзи Грин, — соврал майор.

— Тогда выпьем, — заявил Алек. — Полагаю, следует выбрать джин с тоником.

Гриль-бар представлял из себя зал в эдвардианском стиле с высокими потолками. Из застекленных дверей открывался вид на террасу, восемнадцатую лунку и море за ними. За дверями в восточной части зала находилась пристройка со сценой, которую использовали во время многолюдных мероприятий — таких, как ежегодный бал. Стена за длинной ореховой стойкой была увешана портретами бывших председателей клуба, под портретами тесными рядами стояли бутылки. Портрет королевы (дурная репродукция в дешевой рамке) висел точно над группкой ликеров кислотных цветов, к которым никто никогда не прикасался. Майор усматривал в этом некий намек на измену короне.

Обстановка состояла из жмущихся друг к другу потертых и продавленных кожаных кресел и нескольких столов у окон — зарезервировать их можно было только через бармена Тома. Это помогало предотвратить монополию дам, которые в противном случае заказывали бы места по телефону и оккупировали бы их. Вместо этого заканчивавшие игру первыми заглядывали к Тому, который откладывал тряпку или вылезал из погреба, чтобы занести имена в амбарную книгу. Многие члены клуба стремились попасть в число избранных счастливцев, чьи имена Том записывал лично. Майор к ним больше не принадлежал. Со времен эпизода с куриными фрикадельками он предпочитал перехватить бутерброд у барной стойки или усесться в кресла вдалеке от столов. Это спасало их с Алеком не только от комковатого соуса и жиденького крема, но и от мрачного обаяния официанток, вечно пребывающих в состоянии с трудом сдерживаемого бешенства. Многие из них явно страдали из-за болезни, приводящей к появлению многочисленных дыр на лице: майор не сразу догадался, что правила клуба запрещают его работницам носить украшения и эти дыры были всего лишь следами от вынутых сережек.

— Доброе утро, джентльмены. Как обычно? — спросил Том, уже ставя стакан рядом с зеленой бутылкой джина.

— Мне двойную порцию, — ответил Алек, картинно вытирая лоб носовым платком. — Господи, едва ноги унесли.

— А мне половину, пожалуйста, — сказал майор.

Оба они заказали сэндвичи с сыром и ветчиной. Алек попросил принести ему салат и кусок рулета с джемом, который подавали только по пятницам и чрезвычайно быстро разбирали.

Алек твердо верил, что придерживается здорового образа жизни. На обед он всегда заказывал салат, хотя неизменно ограничивался тем, что съедал декоративную помидорку. Он упорно настаивал, что употребляет алкоголь исключительно во время принятия пищи. Как-то раз майор застал его в незнакомом пабе — в тот момент в роли пищи выступали свиные шкварки и маринованные яйца.

Едва они устроились на высоких стульях, когда в бар вошли четверо, все еще смеясь после какого-то происшествия на поле. Майор узнал отца Кристофера, Хью Уэтстоуна и — с удивлением — лорда Дагенхэма, который крайне редко посещал клуб и играл в гольф настолько плохо, что порой некоторые игроки все же нарушали этикет. Сопровождал их незнакомец, чьи широкие плечи и неуместно розовая тенниска выдавали в нем американца. Двое американцев за две недели — признак начинающейся эпидемии, подумал майор.

— Шоу, майор, как поживаете? — Дагенхэм хлопнул Алека по спине, после чего сочувственно сжал плечо майора. — Соболезную вашей потере, майор. Чертовски жаль терять такого человека, как ваш брат.

— Благодарю, ваша светлость, — майор встал и наклонил голову. — Вы очень добры.

Лорд Дагенхэм умел возникать вдруг из ниоткуда, будучи в курсе, однако, всех последних деревенских новостей. Майор порой гадал, не посылает ли его секретарь в Лондон факсом сводки последних событий. Его тронули слова лорда — так же как и его неизменно уважительное обращение. Он мог бы спокойно называть его Петтигрю, но, тем не менее, предпочитал называть по должности. И майор в свою очередь никогда не позволял себе фамильярности по отношению к лорду Дагенхэму, даже за его спиной.

— Фрэнк, позволь представить тебе майора Эрнеста Петтигрю, Королевский Сассекский полк, и мистера Алека Шоу — раньше он участвовал в управлении банком Англии. Господа, это мистер Франк Фергюсон, он приехал к нам из Нью-Джерси.

— Приятно познакомиться, — сказал майор.

— Фрэнк занимается недвижимостью, — добавил лорд Дагенхэм. — Один из крупнейших застройщиков на Восточном побережье, специализируется на курортах и торговых центрах.

— Да ладно, Даг, не преувеличивай, — вмешался Фергюсон. — Всего лишь небольшое семейное дело, которое мне оставил папаша.

— Вы занимаетесь строительством? — поинтересовался майор.

— Вы меня раскусили, Петтигрю, — сообщил Фергюсон и треснул майора по спине. — Перед вами, бриташками, нет смысла выделываться, верно? Вы за версту чуете, из какого класса человек, словно гончая чует зайца.

— Я вовсе не имел в виду… — пробормотал майор.

— Так точно, Фергюсоны — простые строители.

— Мистер Фергюсон знает своих предков вплоть до клана Фергюсонов в Аргайле^[8], — сообщил Хью Уэтстоун, который имел привычку разнюхивать всю возможную информацию о предках своих знакомых, чтобы в нужный момент обратить эти сведения против них.

— Они, конечно, этому не сильно рады, — сказал Фергюсон. — Мой предок в Крыму притворился убитым, а сам сбежал в Канаду, оставив за собой, насколько я понимаю, долги и парочку разъяренных мужей. Однако они с готовностью приняли мое предложение купить их замок в Лох-Брае. Подумываю снова устраивать там охоту.

— Майор тоже охотник, причем выдающийся, — заметил лорд Дагенхэм. — Он бьет кролика с сотни ярдов.

— Да здесь в деревне вообще не люди, а сплошные алмазы, — заявил Фергюсон. — Я на прошлой неделе познакомился с одним егерем, так он стреляет белок мушкетом времен Якова Второго. А вы из чего стреляете, майор?

— У меня старое отцовское ружье, — ответил майор, которого так расстроило сравнение с каким-то деревенским чудаком, что он твердо решил не льстить Фергюсону попытками впечатлить его.

— Скромен как всегда, — вмешался лорд Дагенхэм. — На самом деле у майора замечательное ружье — «Парди»^[9], так ведь?

— «Черчилль», — поправил его майор, втайне раздраженный тем, что Дагенхэм упомянул более знаменитую марку. — Менее известные, — добавил он, обращаясь к Фергюсону, — но у них были отличные ружья.

— Никакие ружья не сравнятся с английскими своим качеством, — сказал тот. — Во всяком случае, так нам говорят, когда заявляют, что смогут сделать пару ружей только через год.

— Кстати, у моего ружья, скорее всего, снова появится пара.

Майор не смог устоять перед возможностью сообщить эту информацию лично лорду Дагенхэму.

— Ах да, конечно, вы же наследуете ружье от брата, — ответил лорд. — Поздравляю вас, старина.

— Все еще не решено окончательно. Моя золовка, знаете ли…

— Разумеется, надо подождать. После похорон всегда так нелегко, — сказал отец Кристофер и повернулся к бару. — Принесите нам выпить, пожалуйста. У вас найдется столик для лорда Дагенхэма?

— Пара «черчиллей»? — переспросил американец с улыбкой, в которой явно читался его возросший интерес.

— Да, примерно 1946 года или около того. Сделаны для Индии, — объяснил майор, не позволяя прокрасться в свою интонацию даже намеку на гордость.

— Хотелось бы мне как-нибудь взглянуть на них в действии.

— Майор к нам частенько заходит, — сказал Дагенхэм. — Том, стакан каберне, пожалуйста, и… Фрэнк, что для вас?

— Тогда увидимся на охоте у Дага, одиннадцатого. Фергюсон протянул пятерню, и майору волей-неволей пришлось участвовать в нелепом рукопожатии, словно они только что договорились о продаже коня. Тем временем Дагенхэм сунул руки в карманы. Майор перестал дышать: он понимал, что в данный момент находится в довольно унизительном положении, но, судя по всему, его светлости тоже было не по себе. Перед лордом Дагенхэмом стояла непростая задача — тактично объяснить своему американскому гостю, что упомянутая охота устраивается исключительно для деловых партнеров, в основном тех, кто приедет на день из Лондона. Больно было видеть, как достойный человек становится жертвой дурных манер невежи. Майора подмывало вмешаться и прояснить ситуацию, но ему не хотелось своим поведением намекать на то, что его светлость якобы не может самостоятельно выпутаться из этого положения.

— Разумеется, приходите, если сможете, Петтигрю, — сказал Дагенхэм наконец. — Ничего особенно увлекательного, конечно, не будет, мы просто постреляем уток у пруда.

Егерь Дагенхэма выращивал три разные породы уток в озерце на вершине невысокого холма, увенчанного рощей. Он собирал в инкубатор брошенные яйца, кормил утят с руки и каждый день навещал своих питомцев — частенько в сопровождении восторженных школьников, — пока те не приучались слетаться на его голос. Раз в год Дагенхэм устраивал у пруда охоту. Егерь с парой специально нанятых помощников вспугивали уток: громко вопили, размахивали граблями и крикетными битами. Птицы, возмущенно крякая, летали по роще, после чего знакомый свист егеря созывал их домой. Майор слегка досадовал, что его никогда не приглашали на эту охоту, начинавшуюся со встречи на ступеньках усадьбы и заканчивавшуюся сытным завтраком, но его досаду смягчало презрение к так называемым спортсменам, которым надо было подгонять дичь прямо к прицелу. Нэнси часто шутила, что лорду Дагенхэму следует покупать замороженных уток, чтобы егерь подбрасывал их в траву после выстрелов. Майора смущали эти шутки, но он соглашался, что такая охота не имеет ни малейшего отношения к честному соревнованию человека и дичи, на котором он бы с гордостью продемонстрировал свое ружье.

— С удовольствием приду, — ответил майор.

— О, кажется, Том уже накрыл наш стол, — сказал лорд Дагенхэм, не обращая внимания на надежду, вспыхнувшую на лицах викария и Уэтстоуна. — Пойдемте?

— Тогда увидимся одиннадцатого, — заявил Фергюсон, вновь хватая руку майора. — Я буду ходить за вами, словно медведь за медом, чтобы как следует осмотреть эти ваши ружья.

— Благодарю за предупреждение, — ответил майор.

— Ты вроде говорил, что с ружьями возникли какие-то проблемы? — спросил Алек тихо, пока они жевали сэндвичи, стараясь не глядеть на компанию лорда Дагенхэма. Уэтстоун хохотал громче американца, чтобы все в баре знали, за каким столиком он сидит.

— Что ты будешь делать, если не удастся их достать?

Майор уже пожалел, что рассказал Алеку о завещании Берти. Он проговорился где-то в районе девятой лунки, когда его вдруг заново поразила несправедливость сложившейся ситуации. Не следует доверяться людям. Вечно они все запоминают, а потом вы много лет спустя встречаетесь на улице, и по их приветствию и рукопожатию ты понимаешь, что с твоим лицом прочно ассоциируются все те же сведения.

— Я все объясню, и проблем не будет, — сказал майор. — Хотя бы на этот раз она мне позволит его взять.

Марджори всегда относилась к титулам с почтением и не знала, что лорд Дагенхэм хоть и аристократ, но обедневший: почти вся усадьба, за исключением одного крыла, была сдана под школу для детей от трех до тринадцати лет, а большинство полей стояли невспаханные, обеспечивая только выплату субсидий от Евросоюза. Майор был уверен, что сможет вознести лорда Дагенхэма до графских высот и впечатлить Марджори честью, которая оказана этим предложением всей семье. А когда ружье будет у него в руках, он сможет преспокойно откладывать решение вопроса о собственности — возможно, бесконечно. Он принялся жевать быстрее. Если поторопиться, можно успеть к Марджори сегодня днем и сразу решить вопрос.

— О, майор, я надеялась вас здесь увидеть.

Это была Грейс — она стояла у стойки, прижав к себе огромную сумку, словно спасательный круг.

— Я позвонила миссис Али, и мне удалось ее уговорить.

— Замечательно, — ответил майор, стараясь, чтобы голос его звучал максимально спокойно, но без пренебрежения. — Все решено?

Он надеялся, что их разговор не долетает до столика лорда Дагенхэма.

— Вначале она была довольно холодна, — принялась рассказывать Грейс. — Сказала, что не занимается поставкой на вечеринки. Я была разочарована, Потому что мне казалось, что мы с ней неплохо ладим.

— Вас чем-нибудь угостить, Грейс? — спросил Алек, помахав ей половинкой сэндвича. Кусочек маринованного огурца приземлился в опасной близости от руки майора.

— Нет, благодарю вас, — ответила она.

Майор хмуро зыркнул на Алека, предложение которого счел невежливым. Грейс принадлежала к тому редкому типу женщин, которые питают истинно дамскую неприязнь к барам. К тому же невозможно представить себе леди, сколь-либо грациозно карабкающуюся на высокий барный стул, да и чувствовала бы она себя неловко, оказавшись единственной женщиной в мужской компании.

— Как бы то ни было, затем произошла очень странная вещь. Я упомянула ваше имя — сказала, что мы вместе занимаемся этим мероприятием, — и она вдруг передумала. Стала очень любезна.

— Рад, что у вас все получилось, — сказал майор, надеясь закончить разговор, прежде чем Грейс выскажет какие-нибудь свои соображения на этот счет.

— Не знала, что вы знакомы с миссис Али.

Она колебалась, но в ее тоне определенно читался вопрос.

— Не слишком близко, — ответил он. — Я часто покупаю у нее чай, и мы обсуждаем разные сорта чая. Я не очень хорошо ее знаю.

Грейс кивнула, и майор почувствовал укол вины из-за того, что так легко отрекся от миссис Али. Тем не менее, утешил он себя, раз Грейс не показалось странным, что ее дружба имеет меньший вес, чем безличные разговоры о чае, лучше оставить эту тему.

— В общем, она сказала, что созвонится со своими знакомыми из города, после чего сможет предложить меню и назвать цены. Я сказала, что нам в основном понадобятся закуски, и не слишком острые.

— Не хотелось бы в итоге получить козлиную голову в карри и жареные глаза, — вмешался Алек.

Грейс проигнорировала это замечание.

— Она сказала, что позвонит на следующей неделе. И устроит дегустацию. Я ответила, что мы с вами с удовольствием придем.

— Со мной? — переспросил майор.

— Я боялась, что если скажу, что приеду одна, миссис Али вновь потеряет интерес.

Майор не нашелся, что ответить.

— Похоже, ты в кулинарном комитете, Петтигрю, — сказал Алек. — Попробуй протолкнуть ростбифы, а? Хоть что-то съедобное будет.

— Послушайте, я вряд ли смогу вам помочь, — сказал майор. — Вы понимаете, я только что потерял брата… столько дел… семейные вопросы и все такое.

— Понимаю, — ответила Грейс.

Она посмотрела на него, и в ее взгляде он прочел разочарование такой банальной отговоркой. Он, конечно, имел полное право так поступить. Люди всегда так делают: все признавали, что существует определенный период, которым может воспользоваться родственник усопшего, сроком не более пары месяцев со дня похорон. Разумеется, некоторые злоупотребляли этим, и год спустя все еще таскали за собой своих мертвецов, то и дело предъявляя их в качестве оправдания недоплаченных налогов или пропущенных визитов к дантисту. Майор никогда бы не позволил себе подобного.

— Я постараюсь справиться, — сказала Грейс уныло, словно уже предвидя неизбежное поражение. — Мне просто не хотелось снова подводить Дейзи, но, разумеется, я не могу от вас чего-либо требовать, ведь у вас такое горе. Прошу меня простить.

Она слегка коснулась его плеча. Ему вдруг стало стыдно.

— На самом деле к следующей неделе я уже освобожусь, — сказал он хрипло и похлопал ее по руке. — К тому времени все вопросы должны решиться.

— О, благодарю вас, Дейзи будет так рада.

— Не стоит, — сказал он. — Может, мы могли бы решить это между собой, не привлекая ее?

Алек пихнул его локтем в ребра, и по нежному румянцу Грейс майор вдруг понял, что его слова можно интерпретировать по-разному. Ему хотелось пояснить свою мысль, но она уже шагала прочь, по пути ударившись костлявым бедром об угол стола. Майор застонал и взглянул на свой сэндвич, выглядевший примерно столь же аппетитно, как пара ворсистых придверных ковриков. Он отодвинул тарелку и попросил Тома принести еще пива.

Глава 7

Когда его автомобиль уже притормозил возле фонтанчика Марджори, а в окне эркера над входной дверью мелькнуло чье-то лицо, из чего было ясно, что его появление заметили, майор вдруг с запозданием пожалел, что не позвонил перед приездом. Легенда, согласно которой он как член семьи мог забегать в любое время, существовала только до тех пор, пока оставалась легендой.

Вскоре после женитьбы Берти стало очевидно, что Марджори не намерена изображать кроткую золовку и планирует отмежеваться от остальных родственников. Они с Берти самым современным образом образовали ячейку, вмещающую лишь двоих, и принялись обставлять свою квартирку уродливой новой мебелью и приглашать в дом коллег Берти из страховой компании. Они тут же наплевали на семейную традицию воскресного ланча в Роуз-лодж, предпочли заглядывать ближе к вечеру и вместо чая просить смешать им коктейль. Его мать попивала чай, застыв от неодобрения, а Марджори засыпала их перечнем новых покупок. Он выпивал стаканчик хереса — липкий и малоприятный компромисс. Вскоре Нэнси утратила свое обычное терпение, начала называть Берти и Марджори «Петтигнусью» и, к ужасу майора, стала подначивать Марджори, чтобы та как можно подробнее рассказывала, сколько за что она заплатила.

Входная дверь оставалась закрытой. Возможно, ему только почудилось это лицо в окне, или же его просто не хотели видеть и затаились за диваном в надежде, что он позвонит еще пару раз и уедет. Он позвонил снова. Вновь раздались первые такты «Оды к радости» и отозвались эхом где-то в глубине дома. Он постучал в дверь молотком — медной гроздью винограда с ручкой в виде бутылки вина — и уставился на дубовую дверь. Где-то в доме открылась другая дверь, по плитке наконец простучали каблуки, и на пороге появилась Джемайма в серых спортивных штанах и черной майке без рукавов. Волосы ее были стянуты надо лбом белой лентой, и майор подумал, что племянница напоминает монашку самого спортивного вида. Она взглянула на него с тем же видом, с каким встретила бы продавца пылесосов или проповедника-евангелиста.

— Вы с мамой договаривались о встрече? — спросила она. — Я только что уговорила ее прилечь.

— Боюсь, что нет, я заглянул на всякий случай, — сказал майор. — Я могу приехать попозже.

Он осторожно оглядел ее: без макияжа, с неуложенными волосами, она напоминала ту долговязую сутулую девочку-подростка, какой была когда-то, угрюмая, но зато со светлыми глазами и сильным подбородком, доставшимися ей от Берти.

— Я занималась йогой, — сказала она. — Но раз уж я здесь, лучше заходите. Не хочу, чтобы маму беспокоили, когда меня нет.

Она повернулась и ушла в дом, предоставив ему самому закрыть дверь.

— Вы, наверное, хотите чаю? — спросила Джемайма, когда они вошли в кухню.

Она поставила чайник и встала за кухонным столом, на котором лежал какой-то хлам, предназначенный для разбора.

— Мама в любом случае скоро встанет. Она в последние дни просто не может лежать спокойно.

Она опустила голову, выбрала из кучи несколько карандашных огрызков и присоединила их к кучке между батарейками и разноцветными тесемками.

— А где Грегори? — спросил майор, усаживаясь на деревянный стул у окна.

— Моя подруга заберет его из школы, — ответила она. — Мне многие помогают — с ребенком, и еще приносят салаты и другую еду. Я уже неделю не готовила.

— Неплохо ради разнообразия, верно? — сказал майор и получил в ответ испепеляющий взгляд.

Чайник закипел, Джемайма достала две большие уродливые кружки какого-то странного оливкового оттенка и цветастую коробку с чайными пакетиками.

— «Ромашка», «Ежевичная бодрость» или «Лопух»? — спросила она.

— Просто чай, если у вас есть, — попросил он. Она достала из глубины шкафа коробку с простыми чайными пакетиками, уронила один из них в чашку и залила кипятком. В воздухе немедленно распространился запах мокрого белья.

— Как твоя мать? — спросил он.

— Странно, что все меня спрашивают: как твоя бедная мамочка, как будто меня это все не касается.

— Как вы тут? — исправился он, чувствуя, как сводит скулы от усилий сдержаться и не сказать что-нибудь резкое. За столь очевидным намеком на людскую неделикатность не последовал вопрос о его самочувствии.

— Она страшно взволнована, — доверительно сказала Джемайма. — Возможно, папе дадут премию Королевского института страхования. Оттуда три дня назад звонили, но, видимо, все еще не решено. Они выбирают между папой и каким-то профессором, который придумал новый способ страховать взносы по страхованию жизни для иммигрантов из Восточной Европы.

— Когда же будет известно решение? — спросил майор, а про себя подумал, что общество всегда выжидает, пока человек умрет, чтобы воздать ему должные почести.

— Дело в том, что у второго кандидата случился инсульт, и он на аппарате искусственного вентилирования.

— Какой ужас.

— Если к двадцать третьему числу — это конец финансового года — он еще не умрет, премию отдадут папе. Видимо, они предпочитают посмертные премии.

— Какая неприятная ситуация.

— Просто кошмар, — согласилась она, отхлебнула чаю и вытащила из чашки пакетик. — Я даже позвонила в больницу в Лондоне, но мне там отказались сообщать о его самочувствии. Я сказала, что, учитывая мамины страдания, они могли бы проявить побольше чуткости!

Майор потянул за нитку, и распухшее брюхо пакетика заколыхалось в бурой воде. Он не знал, что сказать.

— Эрнест, рада тебя видеть. Зря ты не позвонил и не предупредил, что приедешь.

В кухню вошла Марджори, одетая в широкую черную шерстяную юбку и плоеную черно-лиловую блузку, выглядевшую так, будто ее наспех сметали из обивки для гроба. Он встал, соображая, следует ли в данных обстоятельствах обнять ее, но Марджори уже проскользнула мимо стола и встала рядом с Джемаймой, после чего они обе уставились на него, словно он пришел на почту за марками. Майор решил держаться деловито.

— Прости, что приехал без предупреждения, Марджори, — сказал он. — Но мы с Мортимером Тилом начали разбираться с завещанием, и мне понадобилось прояснить с тобой пару моментов.

— Ты же знаешь, Эрнест, я ничего не понимаю в таких вещах. Пусть Мортимер со всем разбирается. Он такой умный.

Она выудила из кучи на столе клубок бечевки и уронила его обратно.

— Пожалуй, но он не член семьи, а потому, так сказать, не в курсе всех деталей.

— По-моему, папино завещание составлено вполне ясно, — вмешалась Джемайма, глаза которой сверкали, словно у чайки, осматривающей гору мусора. — Нет никакой необходимости мусолить очевидные вещи и расстраивать маму.

— Согласен, — сказал майор и медленно вдохнул. — Куда лучше решить все внутри семьи. Чтобы не было никаких неловкостей.

— Все это и так чрезвычайно неловко, — сказала Марджори, утирая глаза бумажным полотенцем. — Как Берти мог так со мной поступить…

Она разразилась хриплыми неблагозвучными всхлипываниями.

— Мама, я просто не могу, когда ты плачешь, — сказала Джемайма и обняла мать за плечи, одновременно удерживая ее на расстоянии и успокаивающе похлопывая по плечу. Лицо ее исказилось то ли от огорчения, то ли от отвращения — майор не был уверен наверняка.

— Я не хотел тебя расстроить, — начал он. — Давай я приеду попозже.

— Все, что вы хотели обсудить с мамой, вы можете обсудить в моем присутствии, — заявила Джемайма. — Я не желаю, чтобы кто-нибудь беспокоил ее, когда она одна.

— Джемайма, не груби дяде Эрнесту! — сказала Марджори. — Теперь у нас немного осталось друзей. Он будет приглядывать за нами.

За ее улыбкой читалась стальная решимость. Майор понял, что угодил в ловушку — он был не в силах придумать хоть один уместный способ попросить свое ружье у плачущей вдовы его брата.

Внутренним взором он уже видел, как ружье ускользает, как бархатная выемка в футляре так и остается пустой, а его собственное ружье так и не обретает собрата. Ему вдруг стало очевидным его собственное одиночество — он вдруг осознал, что так и будет жить без жены и семьи, пока его не положат в холодную землю или не предадут более уместному огню. Глаза его увлажнились, а среди разнообразных запахов кухни вдруг словно возникла пепельная нотка. Вновь поднявшись со стула, он решил больше никогда не возвращаться к вопросу о ружьях. Вместо этого он вернется домой и попробует найти утешение в одиночестве. Может, он даже закажет футляр для одного ружья с простой серебряной монограммой и чуть более сдержанной обивкой, чем темно-красный бархат.

— Не буду вас больше беспокоить, — сказал он. Чувство собственного благородства разливалось по сердце приятной теплотой. — Мы с Мортимером проведем все необходимые процедуры; думаю, мы во всем разберемся.

Он шагнул вперед и взял Марджори за руку Она, видимо, только что покрасила ногти в розовато-лиловый цвет — от них пахло лаком. Волосы ее благоухали лавандой.

— Я обо всемпозабочусь, — пообещал он.

— Спасибо, Эрнест, — еле слышно ответила Марджори, крепко держась за его руку.

— А как насчет ружей? — спросила Джемайма.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал майор.

— Приходи еще, — сказала она. — Твоя поддержка меня так утешает.

— Что с ружьями?

Майор понял, что не может дольше игнорировать ее голос.

— Необязательно говорить об этом прямо сейчас, — процедила Марджори. — Обсудим попозже, хорошо?

— Мама, ты же знаешь, что нам с Энтони нужны деньги. Частные школы стоят недешево, а нам уже надо вносить залог за Грегори.

Похоже, что медсестра ошиблась, заявив, что у него просто замечательная ЭКГ, подумал майор. Грудь его словно стиснуло обручем, и в ней в любой момент была готова вспыхнуть боль. Ему даже в благородном самопожертвовании отказано. Теперь ему придется отказаться от собственного ружья, вместо того чтобы спокойно уйти. В груди запылала не боль, но ярость. Он расправил плечи — это движение всегда помогало ему расслабиться — и попытался принять максимально спокойный вид.

— Потом разберемся, — повторила Марджори, похлопывая Джемайму по руке: майор заподозрил, что на самом деле она украдкой щиплет дочь.

— Если будем откладывать, он что-нибудь придумает, — прошипела Джемайма так громко, что ее шепот мог бы наполнить весь Альберт-холл.

— Насколько я понимаю, вы желаете поговорить об охотничьих ружьях моего отца? — майор старался, чтобы его голос, несмотря на бурлившую в нем ярость, звучал по-военному сухо и спокойно. — Разумеется, я не хотел затрагивать эту тему в такое сложное для нас время…

— Да, у нас еще будет случай, — поддакнула Марджори.

— И все же, раз вы ее затронули, давайте проясним этот вопрос — по-семейному, — сказал он.

Джемайма бросила на него сердитый взгляд. Марджори по очереди посмотрела на них обоих и несколько раз сжала губы, прежде чем заговорить.

— Что ж, Эрнест, Джемайма считает, что мы выиграем, если продадим ружья вашего отца парой.

Он промолчал, и она торопливо продолжила:

— Я имею в виду, если мы продадим твое и наше ружье, то это будет очень выгодно, а я бы хотела помочь Джемайме со школой для Грегори.

— Твое и наше? — переспросил он.

— Ну, одно у тебя, другое у нас, — пояснила она. — Но порознь они стоят гораздо меньше.

Она смотрела на него широко распахнутыми глазами, словно ожидая подтверждения своим словам. Майор почувствовал, как изображение у него в глазах плывет, теряя четкость. Его мозг бешено работал, пытаясь изобрести способ уйти от разговора, но это было уже невозможно. Придется высказать свое мнение.

— Раз уж вы об этом заговорили… У меня сложилось впечатление… У нас с Берти существовала негласная договоренность касательно, так сказать, распоряжения ружьями.

Он набрал воздуха и приготовился броситься прямо в пасти нахмуренных женщин.

— Я считал… Мой отец желал… чтобы ружье Берти перешло ко мне — и наоборот — в случае соответствующих обстоятельств.

Наконец-то! Слова полетели в них, словно булыжники из катапульты, теперь остается только удержать занятую позицию и приготовиться к контратаке.

— Ну разумеется, я знаю, что ты всегда мечтал об этом старом ружье, — сказала Марджори.

Его сердце замерло — неужели победа все-таки возможна?

— Именно поэтому, мама, я и не хочу, чтобы ты говорила с кем-нибудь, когда меня нет рядом, — вмешалась Джемайма. — Ты готова все что угодно раздать первому встречному.

— Не преувеличивай, Джемайма, — сказала Марджори. — Эрнест вовсе не пытается забрать у нас что-либо.

— Вчера ты почти позволила этой женщине из Армии спасения унести мебель из гостиной вместе с мешками с одеждой! — Она повернулась к майору. — Как вы видите, мама не в себе, и я не позволю никому воспользоваться этим, пусть даже родственникам.

Майор почувствовал, как ярость плещется у него в горле. Если он сейчас умрет от кровоизлияния в мозг прямо на кухне, это послужит Джемайме хорошим уроком.

— Твои намеки оскорбительны, — пробормотал он.

— Мы всегда знали, что вы имеете виды на папино ружье, — продолжила Джемайма. — Как будто недостаточно, что вы забрали дом, фарфор, все деньги…

— Послушай, я не знаю, о каких деньгах ты говоришь…

— Так вы еще постоянно пытались выманить у папы ружье, которое ему оставил его отец!

— Джемайма, довольно, — сказала Марджори.

Ей хватило совести покраснеть, но она смотрела в сторону. Ему хотелось тихо спросить: неужели эта тема, которую они, очевидно, многократно пережевывали вместе с Джемаймой, обсуждалась и с Берти? Возможно ли, что Берти все эти годы молча таил обиду?

— Я не раз предлагал Берти купить у него ружье, — произнес он сухими губами. — Но всегда по рыночной цене.

Джемайма неприятно хрюкнула.

— Ну разумеется, — сказала Марджори. — Давайте спокойно все обсудим. Джемайма говорит, что если мы продадим пару, то получим гораздо больше.

— Возможно, я бы мог сам сделать вам некоторое предложение, — сказал майор, понимая, что его слова звучат неубедительно. В его голове уже крутились цифры, и он пока что не мог придумать, где ему взять необходимую сумму. Военная пенсия, несколько вкладов и небольшая рента, доставшаяся ему от бабушки по отцовской линии (и в самом деле не учитывавшаяся при оценке родительского состояния), позволяли ему вести вполне достойный образ жизни. Но он не стал бы рисковать и трогать капитал без крайней на то необходимости. Возможно, ему удастся заложить дом? Майор поежился от неудовольствия.

— Я не стану брать у тебя денег, — сказала Марджори. — Просто не смогу.

— В таком случае…

— Надо проявить смекалку и назначить самую высокую цену из возможных.

— Надо обзвонить аукционные дома, — предложила Джемайма. — Получить оценку.

— Значит, так, — сказал майор.

— Твоя бабушка как-то продала чайник в «Сотбис», — обратилась Марджори к дочери. — Ей он никогда не нравился — слишком вычурный, а это оказался майсенский фарфор, и они неплохо заработали.

— Разумеется, понадобится заплатить комиссию и все такое, — сказала Джемайма.

— Ружья моего отца не будут выставляться на публичном аукционе как какое-нибудь имущество разорившейся фермы, — твердо заявил майор. — Имя Петтигрю никогда не появится в каталоге.

Лорд Дагенхэм преспокойно выставлял на аукцион предметы из наследия Дагенхэмов. В прошлом году инкрустированный стол времен Георга II уехал на «Кристис». В клубе майор вежливо слушал, как лорд Дагенхэм хвалится тем, сколько заплатил какой-то русский коллекционер. В душе, однако, его беспокоил образ изящного столика, замотанного в одеяло и заклеенного скотчем, уезжающего в прокатном мебельном фургоне.

— А что ты предлагаешь? — спросила Марджори. Майор подавил в себе желание сообщить, что предлагает им пойти к черту.

— Я предлагаю вам дать мне возможность навести справки, — сказал он тем голосом, каким успокаивают расшумевшихся собак и капризных детей. — Недавно я познакомился с одним коллекционером оружия из Америки. Возможно, я дам ему взглянуть на них.

— Американец? — переспросила Марджори. — А кто он?

— Вряд ли его имя что-то тебе скажет, — сказал майор, импровизируя на ходу. — Он предприниматель.

Это звучало более весомо, чем «строитель».

— Звучит многообещающе, — сказала Марджори.

— Мне, разумеется, понадобится вначале взглянуть на ружье Берти. Боюсь, что потребуются некоторые реставрационные работы.

— То есть вы хотите, чтобы мы отдали вам ружье прямо сейчас? — спросила Джемайма.

— Думаю, так будет лучше всего, — ответил майор, предпочитая не замечать звучащую в ее голосе издевку. — Разумеется, вы можете сами отдать его на реставрацию, но боюсь, это вам обойдется в приличную сумму. Я могу сам его отреставрировать совершенно бесплатно.

— Это очень мило с твоей стороны, Эрнест, — сказала Марджори.

— Это меньшее, что я могу для вас сделать, — ответил майор. — Берти был бы рад.

— Сколько времени вам понадобится? — спросила Джемайма. — Оружейный аукцион «Кристис» состоится в следующем месяце.

— Что ж, если вы хотите заплатить пятнадцать процентов комиссии и удовольствуетесь предложенной вам ценой… — протянул майор. — Лично я не отдал бы свое ружье на милость рынка.

— Пусть Эрнест сам все сделает, — сказала Марджори.

— Кстати говоря, в следующем месяце я буду на охоте у лорда Дагенхэма. У меня будет возможность показать этому американцу ружья в действии.

— Сколько он заплатит? — поинтересовалась Джемайма, тем самым продемонстрировав, что несклонность Марджори к обсуждению финансовых вопросов не передалась ее потомкам.

Когда Грегори вырастет, он не будет срезать с одежды ценники, а на окне его немецкого спортивного автомобиля будет красоваться наклейка производителя.

— Это, моя дорогая Джемайма, деликатный вопрос, который уместно будет затронуть после того, как ружья будут продемонстрированы в действии.

— Мы получим больше денег, потому что вы побегаете по грязи и постреляете куропаток?

— Уток, моя дорогая Джемайма, уток.

Он выдавил из себя короткий смешок, призванный показать его незаинтересованность в данном вопросе, и почувствовал уверенность в том, что победит. Две пары глаз напротив сверкали от жадности. На мгновение он ощутил восторг и азарт профессионального афериста. Возможно, у него было качество, позволяющее убеждать старушек спасать замороженные счета нигерийских банков или заставить поверить, что они выиграли в австралийской лотерее. Газеты пестрели подобными историями, и майор всегда дивился такому легковерию. Однако в данный момент возможность взять ружье Берти и увезти его была так близка — он практически чувствовал аромат ружейного масла.

— Решение за вами, милые дамы, — сказал он, одергивая пиджак и готовясь уходить. — Я не вижу, почему бы вам не дать мне восстановить ружье и позволить взглянуть на него одному из богатейших в Штатах оружейных коллекционеров во время званой охоты.

Он уже видел мысленным взором охоту: остальные поздравляют его, а он скромно отрицает, что подбил больше всех дичи за день. «Может быть, собака по ошибке принесла мне вашего дикого селезня, лорд Дагенхэм», — скажет он, а Дагенхэм согласится с ним, хотя и будет знать, что селезень пал, попав под мушки превосходного «черчилля» майора Петтигрю.

— Как вы думаете, он платит наличными? — вернула его Джемайма с небес на землю.

— Думаю, он будет так ослеплен блеском происходящего, что даст за ружья любые деньги — в наличных ли, в золотых ли слитках. Или нет. Не буду ничего обещать.

— Давайте попробуем, — сказала Марджори. — Мне бы хотелось получить максимальные деньги. Я хочу поехать в круиз зимой.

— Не торопись принимать решение, Марджори. Теперь он играл: рисковал уже выигранным призом ради дрожи азарта.

— Нет-нет, забери ружье, осмотри его и проверь, не надо ли его отправить в ремонт, — заявила Марджори. — Не стоит терять времени.

— Оно в обувном шкафу вместе с крикетными битами, — сказала Джемайма. — Сейчас сбегаю.

Майор утешился, подумав, что в общем и целом сказал правду. Он покажет ружья Фергюсону, пусть даже и не собирается их продавать. Более того — стоит ли проявлять щепетильность с людьми, хранящими хорошее охотничье ружье в обувном шкафу? Он решил, что поступает так же, как если бы спасал щенка у злобного старьевщика.

— Вот оно, — Джемайма протянула ему сверток. Он принял его и опустил стволом в пол.

— Спасибо, — сказал майор, словно ему вручили подарок. — Большое спасибо.

Глава 8

Всего лишь чашка чая и беседа. Ставя стул так, чтобы с него открывался вид на верхнюю полку шкафа, где стоял фарфор, майор проклинал себя за стародевичью суетливость. Он твердо вознамерился не волноваться из-за визита миссис Али. По телефону она в самой что ни на есть прямолинейной манере спросила, найдется ли у него в воскресенье время, чтобы обсудить только что прочитанного ею Киплинга. По воскресеньям магазин не работал, и майор понял, что племянник позволяет ей отлучиться на пару часов. Он столь же непринужденно ответил, что ничем не занят в воскресенье и с удовольствием угостит ее чаем. Она ответила, что придет к четырем, если ему это удобно.

Разумеется, на носике белого фарфорового чайника немедленно обнаружился омерзительный скол, а внутри поселился налет. Майор осознал, что носик пострадал уже давно, но он закрывал глаза на недостатки чайника, чтобы не покупать новый. Двадцать лет назад они с Нэнси потратили больше года, чтобы найти простой белый чайник, который бы хорошо держал тепло и не расплескивал чай. Он прикинул, не найти ли за оставшиеся несколько дней новый, но бесполезно было пытаться что-либо найти на бесконечных полках магазинов «дизайна интерьера». Можно себе представить: чайники с невидимыми ручками, с птичьими свистками, украшенные изображениями пляшущих девушек и изящными, но неудобными ручками. Он решил, что вместо этого подаст чай в серебряном сервизе, оставшемся от матери.

Рядом с серебряным чайником — добротное гладкое брюшко, крышка обрамлена тонким узором из листьев аканта — чайные чашки смотрелись, словно пузатые унылые крестьяне. Майор задумался, не стоит ли достать лучший фарфор, но понял, что не сможет сохранять непринужденность, если в руках у него окажется поднос со старинными чашками с золотой каемочкой. И тут он вспомнил о чашках Нэнси. Их было всего две — Нэнси купила их на блошином рынке перед их свадьбой. Она обожала эти огромные бело-синие чашки в форме опрокинутых колокольчиков с блюдцами, по размерам больше похожими на суповые тарелки: их изготовили еще в те времена, когда люди переливали чай в блюдца. Нэнси купила их задешево, потому что они были не совсем одинаковыми и к ним не было ни чайника, ни сахарницы, ни молочника.

Как-то раз она приготовила ему чай, просто чай, и поставила эти чашки на сосновый столик, который стоял у окна в ее комнате. Его мундир и хорошие манеры убедили квартирную хозяйку в том, что он джентльмен, и она позволяла ему навещать Нэнси и засиживаться до темноты. Они занимались любовью в потоках полуденного света и, когда хозяйка нарочито скрипела половицами за дверью, прыскали со смеху в покрывало. Но в тот день в комнате царил идеальный порядок, книги и рисунки, обычно валявшиеся кучами, были аккуратно расставлены по местам, и Нэнси, забрав волосы в гладкий хвост, приготовила им чаю в прелестных просвечивающих чашках — старый фарфор удерживал тепло и заставлял дешевый чай светиться янтарным светом. Торжественно-медленно, чтобы не пролить, она наливала ему молоко. Он поднял чашку и вдруг совершенно ясно понял — и осознание это, вопреки предположениям, не испугало его — настал момент попросить ее выйти за него замуж.

Чашки задрожали в его руках. Майор наклонился и осторожно поставил их на буфет. Нэнси относилась к ним без трепета, иногда подавала в них бланманже. Она бы ни в коем случае не стала требовать, чтобы с ними обращались как с ценностью. И все же, доставая блюдца, он пожалел, что не может спросить у нее разрешения.

Он никогда не верил, что мертвые витают рядом, раздавая позволения и осуществляя общий надзор. Когда в церкви загудел орган и не было уже надоевших соседей, а были только чистые сердца и ясные голоса, поющие гимн, он принял ее уход. Он представлял ее в раю, каким воображал его с детства: зеленый луг, голубое небо, легкий ветерок. Представить местных жителей с какими-либо нелепыми украшениями вроде крыльев не получалось. Вместо этого он видел Нэнси в простом узком платье, в руке она держит туфли, вдали колышется дерево. Но видение не задержалось, и она ушла, как и Берти, и он остался один в пустом океане неверия.

Серебряный чайник, старые синие чашки и полное отсутствие еды. Майор с удовлетворением осмотрел результат своих стараний. Отсутствие еды задаст нужный тон, подумал он. Некая смутная мысль подсказывала, что мужчине не пристало чрезмерно заботиться о мелочах, и если он начнет готовить мини-сэндвичи, это будет уже слишком. Он вздохнул. Когда живешь один, приходится следить еще и за этим. Держать марку, не распускаться. Однако не преступая грани, за которой начинается излишняя суетливость. Он взглянул на часы. До прихода гостьи оставалось несколько часов. Он решил, что следует, пожалуй, ненадолго переключиться на чисто мужское занятие и починить сломанную доску в ограде, а затем наконец-то осмотреть ружье Берти.

Вот уже десять минут он неподвижно сидел в кладовой. Он вошел в дом, развернул ружье, после чего задумался, глядя на узорчатые обои, пока бесчисленные изображения Виндзорского замка не поплыли у него перед глазами. Майор моргнул, и узоры снова заняли свои места на потрепанных обоях. Ему пришлось напомнить себе, что подобные старческие провалы не подобают его чину. Он не хотел превратиться в полковника Престона. Его недостаточно интересовали домашние растения.

Два раза в месяц, по пятницам, майор навещал своего бывшего командира, полковника Престона, ныне прикованного к коляске болезнью Альцгеймера и нейропатией. Полковник беседовал с папоротником по имени Матильда, с удовольствием изучал обои и извинялся перед мухами, когда те врезались в оконные стекла. Подобие нормальной жизни бедняга Престон вел только благодаря жене Хелене, очаровательной полячке. Когда она трясла его за плечо, полковник немедленно поворачивался к вошедшему и изрекал, как продолжение беседы: «Едва успел до прихода русских. Сменял документы на разрешение на брак». Хелена картинно качала головой, гладила полковника по руке и поясняла:

— Я работала в папиной мясной лавке, но он считает, что я Мата Хари.

Хелена мыла его, стирала ему одежду и следила, чтобы он принимал великое множество лекарств. После каждого визита майор принимался усердно делать гимнастику и решать кроссворды, чтобы отсрочить подобное размягчение мозга. Он также с тревогой задумывался, кто будет мыть ему шею, если он станет таким же беспомощным.

В кладовой царил полумрак. Майор выпрямился и пообещал себе непременно просмотреть все имеющиеся в доме гравюры и в случае необходимости нанять реставратора.

Он перевел взгляд на ружье Берти. Не стоит тратить время, пытаясь понять, почему Берти не следил за ним все эти годы и почему оно лежало заброшенным в шкафу, в то время как Берти раз за разом отвергал его предложения о покупке. Вместо этого майор принялся бесстрастно проверять, что нуждается в починке.

Дерево посерело, пересохло и местами потрескалось. Накладка слоновой кости на прикладе пожелтела. Патронник потускнел, но, слава богу, не заржавел. Искусная резьба, изображающая царственного орла в окружении цветов хурмы, почернела от времени. Он потер под когтями орла и, как и следовало ожидать, обнаружил там элегантную монограмму «П», вырезанную отцом. Он испытал удовлетворение — он смел надеяться, что это было удовлетворение, а не гордыня — при мысли, что магараджи и их царства канули в Лету, в то время как Петтигрю не сдаются.

Он открыл футляр и положил ружье рядом со своим для сравнения. И тут же расстроился. Они ничем не напоминали друг друга. Его ружье выглядело сытым и ухоженным и чуть ли не дышало, лежа на своей подставке. Ружье Берти выглядело как набросок, как неумелая модель из дешевых материалов. Майор убрал свое ружье и закрыл футляр. Он не будет сравнивать их, пока не сделает все, чтобы восстановить ружье Берти. Он погладил его, словно тощую бродячую собаку.

Он зажег свечу, чтобы нагреть масло, вытащил из ящика кожаный футляр с приспособлениями для ухода за ружьем и почувствовал себя лучше. Надо просто разобрать его, а потом очистить каждую деталь и собрать заново. Он сделал мысленную пометку уделять этому занятию по часу в день, и немедленно ощутил спокойствие, которое приходит, когда разрабатываешь разумный план.

Когда в середине дня зазвонил телефон, майор пребывал в таком благостном расположении духа, что против обыкновения не насторожился, услышав голос Роджера. Его не вывело из себя даже худшее, чем обычно, качество связи.

— Судя по звуку, Роджер, ты звонишь с подводной лодки, — весело сказал он. — Видимо, белки снова погрызли провода.

— Может, это из-за того, что я говорю по громкой связи, — сказал Роджер. — Мой мануальный терапевт запретил мне придерживать телефон плечом, а мой парикмахер говорит, что из-за гарнитуры волосы пачкаются быстрее и происходит истончение фолликул.

— Что?

— Поэтому я стараюсь по возможности использовать громкую связь.

Раздался легко узнаваемый шорох бумаг — усиленный динамиками громкоговорителя, он напомнил майору школьные пьесы, в которых участвовал Роджер: шум дождя в них изображался шуршанием газет.

— Ты занят? Может, перезвонишь, когда закончишь работу?

— Да нет, просто мне надо прочесть контракты — проверить, все ли запятые в десятичных дробях на местах, — ответил Роджер. — Но я могу читать и говорить одновременно.

— Как рационально, — сказал майор. — Может, мне почитать «Войну и мир», пока мы разговариваем?

— Пап, на самом деле я звоню, чтобы сообщить тебе прекрасные новости. Мы с Сэнди нашли в интернете отличный коттедж.

— В интернете? Берегись, Роджер, говорят, там сплошная порнография и азартные игры.

Роджер рассмеялся, и майор хотел рассказать ему об ужасном случае с Хью Уэтстоуном, но подумал, что сын только еще больше развеселится. Бедняга Хью купил через интернет какую-то книжку, после чего с его кредитной карточки полгода снимали взносы за членство в клубе «любителей пушистых друзей» — оказалось, что это не очередное благотворительное предприятие его жены, а общество людей с куда более экзотическими интересами. Впрочем, милосерднее было бы вовсе не поминать эту историю: в деревне ее пересказывали как предупреждение об опасностях интернета, но некоторые жители теперь подзывали к себе своих собак, когда встречали на улице Уэтстоуна.

— Папа, это уникальная возможность. Какая-то дама хочет сдать и, возможно, продать коттедж своей тетки, но не хочет связываться с агентами. Мы могли бы сэкономить.

— Прекрасно, — сказал майор. — Но если у вас не будет агента, как вы можете быть уверены в адекватности цены?

— В том-то и дело! — воскликнул Роджер. — У нас есть шанс перехватить его сейчас, пока никто не понял его истинной цены. Все отлично, пап, и он совсем рядом, возле Литл-Падлтона.

— Не понимаю, зачем вам все это нужно, — сказал майор.

Ему приходилось бывать в Литл-Падлтоне — по выходным отдыхающие наводняли несколько магазинов с керамикой и единственную кофейню, торгующую кофе в зернах по возмутительным ценам. В беседке на лугу устраивались превосходные камерные концерты, а в местном пабе подавали moules frites^[10] и тарелки с закусками, на которых еда была навалена идеально круглой горкой, словно ее доставали из водосточной трубы. Литл-Падлтон был тем местом, где люди покупали цветущие розы новейшего сорта самых модных оттенков, а в конце лета выдирали их из лакированных итальянских жардиньерок и выбрасывали в компостные кучи, словно отцветшие петунии. Соседка майора, Алиса Пирс, прославилась своими ежегодными набегами на эти компостные кучи и в прошлом году подарила ему два куста редкой черной чайной розы, которые теперь цвели у него возле теплицы.

— Я всегда буду рад видеть тебя и твою подругу здесь, у себя, — добавил он.

— Мы обсуждали это, — сказал Роджер. — Я сказал Сэнди, что у тебя масса места и ты планируешь отделить заднюю часть дома, чтобы оборудовать отдельную квартиру.

— Отдельную квартиру? — переспросил майор.

— Но Сэнди сказала, что это будет выглядеть так, как будто мы пытаемся отселить тебя в каморку для стариков, и что нам нужно подыскать собственное жилье.

— Как мудро, — сказал майор. От негодования его голос словно стал выше.

— Пап, мы бы очень хотели, чтобы ты приехал и высказал свое мнение, — продолжил Роджер. — Сэнди положила глаз на какой-то коровник возле Солсбери. Я бы предпочел поселиться рядом с тобой.

— Благодарю, — ответил майор.

Он понимал, что Роджер скорее нуждается в деньгах, чем в его мнении; но, с другой стороны, он мог бы попросить денег и на коровник в Солсбери, так что, возможно, ему и правда хочется жить ближе к дому. От этого намека на сыновнюю любовь у майора потеплело на сердце.

— До Сассекса куда легче добраться, к тому же, если я несколько лет буду членом твоего гольф-клуба, меня потом могут принять в серьезный клуб.

— Что-то не понимаю, о чем ты, — сказал майор. Огонек сыновней любви погас, не успев разгореться.

— Если мы будем жить в Солсбери, я запишусь в лист ожидания для вступления в местный клуб. Ваш не считается престижным, но начальник моего начальника играет в Хенли, и он слышал о вашем клубе. Назвал вас сборищем упрямых старых пердунов.

— Это был комплимент? — уточнил майор, пытаясь понять, о чем идет речь.

— Слушай, ты сможешь в четверг приехать в Литл-Падлтон, чтобы встретиться с миссис Огершпир? — спросил Роджер. — Надо просто пройтись по дому, посмотреть, нет ли плесени и всего такого.

— Я в этом не разбираюсь, — сказал майор. — Я не знаю, что сейчас сколько стоит.

— Дело не в этом. Дело в том, что эта миссис Огершпир — вдова. Она хочет продать коттедж «достойным» людям. Я хочу, чтобы ты пришел туда с нами и показал себя с самой достойной стороны.

— То есть ты хочешь, чтобы я приехал, целовал ручки бедной вдове, словно какой-нибудь жиголо, чтобы она от смущения приняла ваше грабительское предложение и отдала все, что у нее есть?

— Именно, — ответил Роджер. — В четверг в два часа — идет?

— Лучше в три, — сказал майор. — У меня днем встреча в городе, и я могу задержаться.

Последовало молчание.

— Ничего не могу поделать, — добавил он.

Это была правда. Хотя ему и не хотелось сопровождать Грейс на встречу со знакомыми миссис Али, он согласился помочь ей и теперь не мог разочаровать ее, дав задний ход.

— Тогда мне придется позвонить ей и попробовать передоговориться, — сказал Роджер.

По его голосу было ясно, что он не верит в то, что у отца могут хоть сколько-нибудь важные встречи, но твердо решил проявить снисходительность к капризам старика.

Миссис Али сидела в гостиной и ждала, пока он нальет им чаю. Заглянув в дверь, он на мгновение залюбовался тем, как она разглядывает старый альбом фотографий Сассекса. Солнечные лучи, проникая сквозь старые стекла, очерчивали ее профиль тонким золотым штрихом. На ней был костюм из шерстяного крепа сумеречно-синего цвета, с плеч складками ниспадала лиловая шаль.

— С молоком или с лимоном? — спросил он. Она подняла взгляд и улыбнулась.

— С лимоном и постыдным количеством сахара, — ответила она. — А когда я прихожу в гости к друзьям-садоводам, иногда прошу их сорвать для меня листик мяты.

— Мяты? Перечной или душистой? У меня тут еще растет какое-то нахальное лиловое капустоподобное растение — жена божилась, что это разновидность мяты, но я так ни разу и не отважился его попробовать.

— Звучит интригующе, — сказала она. — Можно на него взглянуть?

— Разумеется, — ответил майор, судорожно размышляя о неожиданной перемене планов.

Он планировал пригласить ее осмотреть сад, если позже в разговоре вдруг возникнет пауза. Если они пойдут сейчас гулять по саду, чай перестоит, и его невозможно будет пить, и что же делать, если пауза все же возникнет?

— Просто посмотрим на него и сразу вернемся, пока чай не перестоял, — добавила она, словно услышав его мысли. — Но потом мне бы хотелось совершить полноценную прогулку по саду.

— С удовольствием, — сказал он. — Давайте пройдем через кухню.

Майор рассудил так: пройдя через кухню и кладовую, попадаешь в боковой сад с пряными травами и кустами крыжовника, а демонстрацию сада за домом можно отложить на потом: наилучший вид на него открывался из французских окон гостиной. Разумеется, оба сада разделяла довольно низкая ограда, но когда миссис Али увидела кустики мяты, разноцветный шалфей и несколько уцелевших стеблей бурачника, она деликатно не стала заглядывать за ограду.

— Видимо, это и есть ваша загадочная мята, — сказала она, растирая в пальцах морщинистый листок крепкого лилового растения. — В самом деле, для чая это, пожалуй, слишком.

— По-моему, это слишком для чего угодно, — заметил майор.

— Мне кажется, она бы прекрасно подошла для ароматической ванны. Должно хорошо взбодрить.

— Ванны? — переспросил майор, силясь придумать непринужденную реплику, уместную при обсуждении ароматических ванн. Внезапно он понял, каково это — чувствовать себя голым под одеждой. — Вечно чувствуешь себя в них чайным пакетиком.

— Это правда, — сказала она. — К тому же ужасно утомительно вычищать слив от размокших листьев.

Она нагнулась и сорвала два бледных листочка перечной мяты.

— Ну что, пойдемте выпьем чаю, пока он не остыл? — спросил майор, сопроводив свои слова пригласительным жестом левой руки.

— Вы поранились? — спросила она.

— Нет-нет, ничего, — ответил он и торопливо спрятал руку за спину. Он надеялся, что она не заметит уродливый розовый пластырь между большим и указательным пальцами. — Случайно ударил себя молотком.

Майор налил им по второй чашке чая, от всей души желая, чтобы существовал способ остановить путешествие вечернего света по гостиной. В любой миг золотые лучи могли добраться до книжных полок, напомнив миссис Али о времени. Он боялся, что она прекратит чтение.

Она читала низким, чистым голосом, очевидно глубоко вникая в текст. Он почти разучился наслаждаться чтением вслух. За годы учительства в подготовительной школе святого Марка его уши постепенно потеряли чувствительность от монотонных и бессмысленных мальчишеских голосов. Для них Et tu, Brute^[11] имело ту же эмоциональную ценность, что и призыв кондуктора: «Оплатите ваш проезд». Пусть многие обладали благозвучным аристократическим произношением — они с тем же усердием обращали в прах величайшие тексты. Порой он не выдерживал и просил их прекратить — для учеников это была победа. В год, когда в школе разрешили вносить в библиографию работ по литературе фильмы, он ушел на пенсию.

Миссис Али пометила некоторые страницы оранжевыми закладками, и ему удалось уговорить ее почитать вслух понравившиеся ей места. Никогда прежде Киплинг так ему не нравился. Теперь она читала один из его любимых рассказов, «Старики в Певенси», действие которого происходило вскоре после нормандского завоевания. Майору всегда казалось, что в этом рассказе говорится нечто очень важное об устройстве мира.

— Я думаю не о себе, — читала она за Де Акилу, хозяина замка Певенси, — не о короле и не о ваших землях. Я думаю об Англии, потому что о ней не думают ни бароны, ни король. Я не нормандец, сэр Ричард, и не саксонец, сэр Хью. Я англичанин.

Майор чересчур громко проглотил чай. Тем не менее, только благодаря этому неделикатному звуку ему удалось сдержать неуместное «да!», которое так и рвалось у него из сердца. Миссис Али подняла взгляд от книги и улыбнулась.

— Его персонажи — неисправимые идеалисты, — сказала она. — Дожить до таких лет, как этот рыцарь, столько пережить на своем веку и по-прежнему всем сердцем быть преданным своей земле. Возможно ли это вообще?

— Возможно ли ставить любовь к стране выше личных интересов? — уточнил майор. Пытаясь сформулировать ответ, он в задумчивости поднял взгляд на потолок и заметил, что в углу между окном и прихожей появилось бледное, но подозрительное пятно — на прошлой неделе его там не было. Патриотизм мгновенно отступил перед лицом более срочных проблем с трубами.

— Знаю, что многие в наши дни считают такую любовь к своей стране нелепой и наивной романтикой, — сказал он. — Патриотизм теперь — прерогатива шелудивых гнилозубых парней в тяжелых ботинках, которые мечтают только о том, чтобы самим жить получше. Но я считаю, что люди, верящие в ту Англию, которую любил Киплинг, еще есть. Хотя, боюсь, мы всего лишь пыльная кучка пережитков прошлого.

— Мой отец в это верил, — сказала она после паузы. — Он надеялся, что однажды Англия примет нас — ведь когда-то стали англичанами саксонцы и нормандцы. Он только и ждал, что в один прекрасный день Де Акила пригласит его седлать коня, чтобы вместе объезжать маяки.

— Это замечательно, — сказал майор. — Хотя в наше время за маяками уже не следят. Сейчас время атомных бомб и тому подобного.

Он вздохнул. Грустно было видеть, как маяки, стоявшие цепочкой вдоль южного берега Англии, постепенно превратились в аттракционы, в фейерверки, зажигаемые лишь перед телекамерами — в честь миллениума или юбилея королевы.

— Я говорила скорее метафорически, — сказала она.

— Разумеется, моя дорогая. Но куда радостнее представить его себе, летящим к Чертовому Рву^[12] с факелом наготове. Вообразите: позвякивает упряжь, стучат копыта, кричат собратья-англичане, пылает факел, освещающий флаг святого Георга…

— Думаю, его устроило бы, если бы коллеги всего лишь не забывали о нем, договариваясь выпить в пабе.

— О, — сказал майор.

Сейчас уместно было сказать, например, как счастлив был бы он сам выпить пива с ее отцом. Однако это было совершенно невозможно, так как по какой-то неизвестной причине ни майор, ни кто-либо из его знакомых никогда не приглашали с собой в паб ее мужа. Разумеется, причины тому были исключительно социальные, цвет кожи тут ни при чем. К тому же мистер Али и сам никогда не заглядывал в паб, чтобы, так сказать, разбить лед. Может, он вообще был трезвенником. Ни одно из этих соображений не годилось для того, чтобы высказать его вслух, и майор чувствовал себя выброшенным на берег карпом — он то открывал, то закрывал рот, глотая бесполезный ему кислород.

— Моему отцу понравилась бы эта комната.

Взгляд миссис Али блуждал по комнате: камин, высокие книжные полки, удобный диван и разрозненные кресла, каждое с отдельным столиком и лампой для чтения.

— Благодарю вас за ваше любезное приглашение.

— Нет-нет, — запротестовал майор, краснея при мысли о том, как запоздало это приглашение. — Я счастлив вас принимать и бесконечно сожалею, что мне не довелось пригласить вас с мужем. Крайне сожалею.

— Вы очень добры, — сказала она. — Хотела бы я, чтобы Ахмед увидел этот дом. Я всегда мечтала, что мы когда-нибудь купим настоящий сассекский домик — с белым фасадом и окнами в сад.

— Но ведь, должно быть, очень удобно жить над магазином? — спросил он.

— Там тесновато, но это ничего. Правда, теперь приехал племянник… И там не хватает места для книг.

Она улыбнулась, и он был счастлив, что они разделяют страсть к книгам.

— Мой сын говорит, мне надо половину выбросить, — поделился он. — Освободить место для музыкального центра и большого телевизора.

Роджер уже не раз предлагал ему проредить коллекцию книг, чтобы осовременить комнату, и даже говорил, что сам купит большой телевизор, чтобы отцу «было чем заняться по вечерам».

— Это закон природы: в какой-то момент молодежь пробует заставить родителей жить по-своему, — заметила миссис Али. — С тех пор как приехал племянник, я уже не живу собственной жизнью. Потому и вспомнила старую мечту о собственном доме.

— Даже в вашем доме они достанут вас по телефону, — сказал майор. — По-моему, сын пытается управлять моей жизнью, потому что это легче, чем управлять своей. А так у него есть чувство, что он хоть что-то в мире контролирует.

— Очень глубокая мысль, — сказала миссис Али после паузы. — И что же нам противопоставить этому поведению?

— Я планирую сбежать и найти себе тихий дом в каком-нибудь укромном местечке, сообщать ему в открытках, что у меня все в порядке, и слать их через Австралию.

Она рассмеялась.

— Можно к вам присоединиться?

— Буду счастлив, — ответил майор, и на мгновение ему представился низкий домик с соломенной крышей, поросший утесником холм, дикие чайки на тонкой полосе пляжа, дым из трубы, возвещающий, что на плите стоит источающий ароматы котелок. Они возвращаются вдвоем с долгой прогулки, а дома их ждут книги, свет лампы, бокал вина на кухонном столе…

Осознав, что он снова погрузился в размышления, майор усилием воли вернулся к настоящему. Роджера выводило из себя, когда отец внезапно погружался в раздумья, — ему, по-видимому, это казалось первым признаком старческого слабоумия. Майор понадеялся, что миссис Али ничего не заметила, и тут же с удивлением обнаружил, что она и сама задумчиво смотрит в окно, словно тоже витает где-то в облаках. На минуту он залюбовался ее профилем: прямой нос, сильный подбородок и, как он заметил, изящные уши под густыми волосами. Как будто почувствовав его взгляд, она повернулась.

— Не желаете ли прогуляться по саду? — спросил майор.

Клумбы сражались с первыми осенними заморозками. Красные и золотые хризантемы все еще держались, но большинство роз уже отцвело, а гвоздики простирались по земле голубым ковром. Пожелтевшие лилии и обрезанные стебли золотых шаров выглядели на редкость уныло.

— Боюсь, сад сейчас не в лучшей форме, — заметил майор, шагая вслед за миссис Али по гравийной дорожке.

— Он прелестен, — сказала она. — Эти лиловые цветы на стенах напоминают драгоценные камни.

Она указала на последние цветы клематиса. Стебли его напоминали ржавую проволоку, листья пожухли, но огромные бархатные цветы по-прежнему сияли на фоне старой кирпичной стены.

— Его вырастила моя бабушка, — сказал майор. — Мне так и не удалось выяснить, как называется этот сорт, но это большая редкость. Когда он рос перед домом, прохожие вечно им восхищались. Мама очень терпеливо встречала тех, кто приходил про него расспросить.

Он вспомнил длинные ножницы с зелеными ручками в прихожей, тянущуюся к ним руку матери… Память попыталась достроить остальные детали, но воспоминание уже ускользнуло.

— Времена меняются, — сказал он. — В конце семидесятых нам пришлось пересадить его за дом — как-то ночью к нам забрался воришка с секатором.

— Чтобы украсть клематис?

— Да, был ужасный скандал. Это все, конечно, часть общего упадка. Мама всегда винила во всем переход к десятичной системе.

— В самом деле, это же настоящая катастрофа, когда всех вдруг заставляют считать десятками, а не дюжинами, — сказала она с улыбкой и принялась рассматривать сморщенное яблоко на перекрученной ветке яблони в конце лужайки.

— Моя жена точно так же смеялась надо мной, — сказал он. — Говорила, что, если я не преодолею свою нелюбовь к переменам, в следующей жизни стану гранитным пьедесталом.

— Простите, я не хотела вас обидеть.

— Нет-нет. Мне приятно, что мы достигли такого уровня… — он замялся в поисках нужного слова, так как «близость» казалась сейчас вульгарно-липкой. — На уровень выше простого знакомства.

Они стояли у низкой ограды, и майор вдруг заметил, что один из вбитых им гвоздей сильно погнут и буквально вопиет о его, майора, неумелости. Он понадеялся, что она будет занята открывающимся перед ней видом овечьего пастбища с маленькой овчарней и дубовой рощей меж двух холмов. Миссис Али оперлась на шаткие перила, глядя на синеющие в сумерках деревья. Трава на западном холме уже потемнела, в то время как на восточном по-прежнему переливалась золотом. От земли шел пар, небо на востоке наливалось темнотой.

— Как здесь красиво, — сказала она, подпирая рукой подбородок.

— Вид здесь скромный, но мне никогда не надоедает приходить сюда вечером и смотреть на закат, — признался майор.

— Мне не кажется, что лучшие пейзажи в мире обязательно должны быть грандиозными или экзотическими, — сказала она. — Мне кажется, что их могущество заключается в том, что они неизменны. Глядя на них, понимаешь, что они так выглядят уже тысячу лет.

— И все же иногда удается взглянуть на них по-новому, — заметил майор. — Например, глазами нового друга.

Она повернулась к нему, но выражение ее лица скрывала тень. Повисла пауза.

— Как странно вдруг понимать, что ты еще можешь заводить новых друзей, — сказала она. — В определенном возрасте приходится примириться с тем, что уже выбрал полагающуюся тебе норму друзей. Привыкаешь к тем, что есть. Конечно, бывают и потери: люди переезжают, погружаются в свои дела…

— Иногда уходят от нас, — добавил майор, чувствуя комок в горле. — Крайне неделикатно с их стороны.

Она словно потянулась рукой к его руке, но не коснулась ее. Он вдавил носок ботинка в землю, словно пытаясь раздавить чертополох.

Несколько мгновений спустя она сказала:

— К сожалению, мне пора уходить.

— Главное, обещайте, что вернетесь, — сказал он, и они пошли к дому.

В саду темнело, миссис Али куталась в шаль.

— Когда Ахмед умер, я поняла, что мы с ним были совсем одни. Мы были заняты магазином и счастливы друг с другом и совсем перестали поддерживать отношения с друзьями.

— Да, порой застреваешь в привычной колее, — согласился майор. — У меня, конечно, был Берти. Мне это было важно.

Сказав это, он неожиданно понял, что так и было. Учитывая, как мало времени они с Берти проводили вместе, это утверждение могло показаться странным, но все же он всегда чувствовал близость к брату — как будто они все те же мальчишки с грязными коленками, которые тузят друг друга за теплицей. Ему пришло в голову, что, похоже, он тем лучше относится к людям, чем меньше их видит. Этим можно было объяснить его панику от бесконечной череды соболезнований.

— Вам повезло, что у вас столько друзей в деревне, — сказала миссис Али. — Я вам завидую.

— Можно и так сказать, — согласился майор, открывая высокие ворота и пропуская ее вперед.

— Теперь, когда меня просят подумать над тем, где и как я планирую провести следующую главу своей жизни, — продолжила она, — мне не только выдается случай обсудить с вами книги, но и мисс де Вер просит меня помочь ей устроить танцы в гольф-клубе.

Ее утверждение звучало скорее вопросительно, но он не понимал, какого ответа она ждет. Ему захотелось предупредить ее остерегаться подобных контактов.

— Эти дамы просто неутомимы, — сказал он. Это не прозвучало одобрительно. — Столько добрых дел и прочих мероприятий.

По улыбке миссис Али было ясно, что она поняла его.

— Мне сказали, что вы предложили обратиться ко мне, — сказала она. — Грейс де Вер всегда была очень любезна. Может быть, для меня это будет возможностью немного сблизиться со всеми. Пуститькорни.

Они уже подошли ко входной калитке. Уже почти совсем стемнело. Вдали между деревьями мерцал один-единственный рыжий огонек. Майор вдруг понял, что миссис Али почти ничего не связывает с деревней. Некоторое давление со стороны родственников, очередная грубость от неблагодарного покупателя, и она исчезнет. Большинство даже не заметит — а если и заметят, то только для того, чтобы в очередной раз с наслаждением посетовать на общий упадок нравов, проявившийся на этот раз в грубости ее племянника. Эгоистично было бы убеждать ее остаться только ради того, чтобы иметь возможность наслаждаться ее компанией. К тому же майор не мог позволить, чтобы его имя связывали с Дейзи Грин и ее бандой. Куда с большей радостью он бы объявил себя членом бандитской шайки или запрыгнул в клетку к белому медведю в зоопарке Риджентс-парка. Она взглянула на него, и он понял, что его мнение будет воспринято крайне серьезно. Он принялся вертеть в руках задвижку на калитке.

— Так получилось, что я случайно заявил себя в числе участников, — сказал он наконец. — Кажется, я согласился участвовать в дегустации.

Он понимал, что голос его звучит слегка неестественно. Миссис Али смотрела на него с удивлением.

— Грейс очень поможет ваш опыт, — продолжал он. — Но должен вас предупредить, что избыток энтузиазма у членов комитета в сочетании с полным отсутствием каких-либо знаний по данному вопросу может привести к несколько театральному результату. Мне бы не хотелось, чтобы вам причинили какое-либо огорчение.

— Тогда я скажу Грейс, что она может на нас рассчитывать, — сказала она. — Возможно, нам троим удастся спасти империю Моголов от очередного краха.

Майор прикусил язык. Пока они жали друг другу руки и обещали встретиться снова, он не стал озвучивать свое тайное убеждение: Дейзи Грин представляет куда большую угрозу империи Моголов, чем принцы-раджпуты^[13] и Британская Ост-Индская компания вместе взятые.

Глава 9

«Дворец Тадж-Махал» занимал бывший полицейский участок в середине Миртл-стрит. Над входной дверью красного кирпичного здания по-прежнему красовалась надпись «Полиция», лишь частично прикрытая неоновой вывеской, на которой поочередно сменяли друг друга сообщения: «Работаем допоздна — Блюда на вынос — Напитки». Голубой бокал для мартини, украшенный желтым зонтиком, сулил неземные наслаждения — по мнению майора, крайне неубедительно. На большой раскрашенной вывеске значилось название ресторана и предлагались воскресные обеды, халяльное мясо и свадебные банкеты. Чтобы втиснуть автомобиль в узкий проем между фургоном сантехника и мотороллером, майор обернулся, ухватившись за спинку пассажирского сиденья, что заставило Грейс взвизгнуть и зарумяниться, словно он схватил ее за бедро. Миссис Али улыбнулась ему с заднего сиденья, куда села после долгого и путаного монолога Грейс о том, кому куда сесть, и почему она совсем не против сесть сзади, и что майору не годится сидеть впереди одному, словно таксисту. Майор пытался предложить ей поехать на своей машине, потому что потом ему надо было ехать в Литл-Падлтон встречаться с Роджером, но Грейс тут же объявила, что ей тоже необходимо попасть в Литл-Падлтон, чтобы заглянуть в местный магазин пряжи. Теперь майор молился, чтобы ему удалось припарковаться с одной попытки.

У входа в ресторан их ждала хорошо одетая улыбающаяся женщина в горчичной шали. Ее ножки в туфлях на шпильках были такими крошечными, что майор невольно задумался, как она умудряется держать равновесие, но когда она пошла к ним, выяснилось, что она двигается с легкостью воздушного шарика. Помахав пухлой ручкой, унизанной кольцами, она широко улыбнулась.

— А вот и моя подруга миссис Расул, — сказала миссис Али и помахала в ответ. — У них с мужем два ресторана и турагентство. Они опытные бизнесмены.

— В самом деле? — Грейс потрясенно смотрела на женщину, семенящую в их сторону. — Они, должно быть, очень энергичные люди.

— О да, Найва — сгусток энергии, — рассмеялась миссис Али. — Помимо этого, она одна из самых жестких людей, кого я знаю. Но не передавайте ей мои слова. Она всегда притворяется, что все решает ее муж.

Выйдя из автомобиля, миссис Али тут же исчезла в бурном горчичном объятии.

— Найва, познакомься с майором Петтигрю и Грейс де Вер, — сказала она, по-прежнему держа подругу за руку.

— Мой муж, мистер Расул, и я — мы счастливы принять вас в нашем ресторане и банкетном зале, — сказала миссис Расул, с энтузиазмом пожимая руки им обоим. — У нас здесь все скромно, все делается вручную, но мы принимаем по пятьсот человек, и еда всегда свежая. Проходите, пожалуйста…

Не успев закончить фразу, она уже устремилась внутрь, жестами приглашая их за собой. Майор пропустил своих спутниц и вошел вслед за ними.

Несколько столов было занято. Двое женщин за столиком у окна кивнули миссис Али, но улыбнулась при этом только одна из них. Майор почувствовал, что остальные посетители украдкой обменялись взглядами. Он принялся разглядывать плитку на полу, стараясь не чувствовать себя лишним.

По отметинам на плитке можно было понять, что некогда здесь был полицейский участок, а несколько кабинок в глубине зала раньше явно были камерами или помещениями для допросов. Стены были выкрашены в жизнерадостный оранжевый цвет — на банках с краской, без сомнения, было написано «Манго» или «Хурма», — зарешеченные окна украшали ярко-желтые шелковые занавеси. По мнению майора, эффект портил только избыток пластмассовых цветов самых неестественных оттенков. Связки розовых и лиловых роз свисали с потолка и теснились в бетонных напольных вазах, а в мозаичном фонтане оранжевые лилии сгрудились у стока, словно дохлые карпы.

— Как здесь уютно, — сказала Грейс, вытягивая шею, чтобы рассмотреть огромные железные подсвечники, оплетенные плющом и лилиями.

Такое искреннее восхищение, подумал майор, неуместно со стороны женщины, предпочитающей в одежде темные цвета. Например, сегодня на ней были темно-зеленые чулки и тусклая блузка темных тонов — в сыром лесу ее было бы не разглядеть.

— Да, мой муж считает, что цветов должно быть много, — ответила миссис Расул. — Прошу, я хочу вас познакомить.

Она провела их в просторную кабинку, частично отгороженную от зала резной деревянной ширмой и еще одной шелковой занавеской. За столом сидела пожилая пара и худой лысеющий мужчина, который встал гостям навстречу и сдержанно кивнул. Его рубашка была так накрахмалена, что создавалось впечатление, что он живет в ней, как в раковине.

— Мистер Расул, это майор Петтигрю и мисс де Вер, — представила их миссис Расул.

— Добро пожаловать, — сказал мистер Расул. — Позвольте представить вас мистеру и миссис Расул, моим родителям, основавшим наш ресторан.

Пожилая пара поднялась из-за стола.

— Рад с вами познакомиться, — сказал майор, с трудом дотянувшись через широкий стол до руки мистера Расула.

В ответ раздались невнятные приветствия. Майор подумал, что они напоминают две половинки грецкого ореха, сморщенные и практически неотличимые друг от друга.

— Присаживайтесь, — сказал мистер Расул.

— Стоит ли утомлять твоих родителей долгими разговорами? — спросила мужа миссис Расул.

По ее тону и приподнятой брови майор догадался, что стариков не приглашали.

— Мои родители счастливы помочь нам принять таких важных клиентов, — ответил мистер Расул, обращаясь исключительно к майору и стараясь не встречаться взглядом с женой.

Он сел рядом с матерью и жестом пригласил остальных присоединиться.

— Надеюсь, миссис Али предупредила вас, что мы весьма стеснены в средствах? — спросила Грейс, с величайшей осторожностью присаживаясь на край банкетки.

Майор попытался пропустить вперед себя миссис Али — как из соображений вежливости, так и из-за того, что предпочитал сидеть с краю, но миссис Расул жестом предложила ему сесть рядом с Грейс. Сама она и миссис Али сели на стулья.

— Прошу вас, — сказал мистер Расул. — Оставим эти деловые разговоры. Сначала, надеюсь, вы попробуете наше скромное угощение. Моя жена заказала для вас несколько образцов наших блюд, и моя мама заказала еще несколько.

Он хлопнул в ладоши, и из кухонных дверей вышли двое официантов с серебряными подносами, накрытыми серебряными крышками. За ними следовала пара музыкантов — барабанщик и человек с чем-то вроде ситара. Они уселись рядом с кабинкой и завели какую-то бойкую атональную мелодию.

— Мы нашли для вас музыкантов, — сказала миссис Расул. — И, надеюсь, вам понравятся наши декорации.

Видимо, она смирилась с присутствием свекров. Майор знал, что конфликты между поколениями — неотъемлемая часть любого семейного бизнеса, но очевидно компетентную миссис Расул эта ситуация, наверное, раздражала особенно сильно. Пожилая дама помахала пальцем и что-то быстро сказала миссис Расул.

— Мама настаивает, чтобы наши гости сначала поели, — сказал мистер Расул. — Неучтиво говорить о делах, не приняв людей как следует.

Мать хмуро взглянула на майора и Грейс, как будто они уже совершили что-то непозволительное.

— Разве что попробовать, — сказала Грейс, доставая из сумки блокнотик и тонкую серебряную ручку. — Я обычно почти не ем днем.

Дымящиеся чаши с едой споро сменяли друг друга. Все блюда были яркими и пряными — специи словно были знакомыми, но названия не вспоминались. Грейс все записывала, упрямо сжимая губы при виде особенно необычных и острых кушаний. Майор весело наблюдал, как ее почерк становился все более и более причудливым по мере того, как она после нескольких перемен блюд и порций пунша явно начала клевать носом.

— Как пишется «гошт»? — спросила она в третий раз. — И что это за мясо?

— Козлятина, — ответил мистер Расул. — Самое традиционное мясо.

— Козий гошт? — с очевидным трудом переспросила Грейс, после чего несколько раз моргнула, словно ей сообщили, что она ест конину.

— Курица тоже популярна, — вмешалась миссис Расул. — Не желаете ли еще пунша?

В первом же стакане пунша, который миссис Расул рекомендовала в качестве слабоалкогольного освежающего напитка, майор распознал слабый аромат можжевельника. Напиток подали в изящном резном кувшине, украшенном ломтиками огурца, ананаса и гранатовыми зернами. Но, по-видимому, жест, которым она сопроводила заказ второго кувшина, обозначал сигнал облегчить переговоры с помощью щедрой порции джина. Огурцы побледнели от изумления, а майор почувствовал, что от запахов еды и мягкого света, льющегося через шелковые занавеси, его самого клонит в сон. Расулы и миссис Али пили только воду.

— Родители всегда подают это на блюде, — сказал мистер Расул. — Большое глиняное блюдо, а вокруг серебряные мисочки с гарнирами — семечки, ломтики хурмы, чатни из тамаринда.

— По-моему, это немножко слишком остро для главного блюда, — сказала Грейс, прикладывая к губам руку, словно маленький мегафон. — Как вы считаете, майор?

— Это только дураку не понравится, — сказал майор и яростно кивнул миссис Али и миссис Расул. — Разве что…

Он не знал, как сформулировать свою уверенность в том, что гольф-клуб будет в ярости, если им предложат на горячее рис вместо хорошего куска мяса. Миссис Расул вопросительно приподняла брови.

— Разве что это недостаточно просто? — спросила она.

Майор виновато улыбнулся.

— Понимаю, — сказала миссис Расул и махнула рукой. Официант поспешил в кухню, музыканты прекратили играть и заторопились следом.

— Вкус очень интересный, — вмешалась Грейс. — Мы вовсе не хотим причинять вам излишнее беспокойство.

— Разумеется. Надеюсь, вам понравится другое блюдо — оно пользуется куда большей популярностью.

Официант вернулся бегом, держа перед собой серебряный поднос, на котором красовались аккуратный йоркширский пудинг, ароматный кусок розоватого мяса в темной подливке, изрядная порция пахнущей зирой картошки и лист салата с кусочками помидора, красного лука и карамболи. Все молча созерцали облака пара, подымающиеся над подносом.

— Потрясающе, — выдохнула Грейс. — А картошка очень острая?

Старший мистер Расул что-то сказал сыну. Миссис Расул коротко рассмеялась — смех ее напоминал шипение.

— Вовсе нет. Я вам дам с собой фотографии, — сказала она. — Итак, договорились: куриные шашлычки, самса и куриные крылышки на закуску, а потом говядина. На десерт предлагаю вам взять бисквит с кремом.

— Бисквит? — переспросил майор. Он надеялся, что впереди ждут образцы десертов.

— Одна из лучших традиций, которую мы у вас унаследовали, — сказала миссис Расул. — Мы подаем бисквит с тамариндовым джемом.

— Говядина и бисквит, — протянула Грейс, затуманенная едой и пуншем. — И это будут настоящие могольские блюда?

— Разумеется, — ответила миссис Расул. — Все поужинают, как правитель Шах-Джахан, и никому не будет слишком остро.

Майор не обнаружил в голосе миссис Расул ни малейшего намека на издевательство. Она казалась совершенно готовой услужить. Мистер Расул кивнул и что-то записал в свой блокнот. Только пожилая чета выглядела довольно кисло.

— Как насчет музыки? — спросила миссис Расул. — Вы хотите послушать ситар или предпочитаете танцевальную музыку?

— Только не ситар, пожалуйста, — запротестовала Грейс.

Майор с облегчением вздохнул, услышав, как миссис Расул и Грейс пустились обсуждать, как сложно найти тихий ансамбль, который разбирался бы в классических мелодиях, но мог бы привнести немного экзотики в атмосферу вечера.

Решив, что в этом обсуждении он участвовать не обязан, он воспользовался возможностью и подвинулся к миссис Али.

— В детстве, когда мы жили в Лахоре, по праздникам мы ели на десерт расмалаи, — прошептал он. Это было единственным местным блюдом, которое его мать допускала на их шикарную белую виллу. Обычно они, как и большинство соседей, ели пудинги с джемом и мясные пирожки с густой подливкой. — Наш повар всегда клал в сироп лепестки роз и шафран, а молоко для сыра давала коза.

Вдруг ему вспомнилась эта коза — сварливое животное с кривой задней ногой и неизменными засохшими испражнениями на свалявшемся хвосте. Кажется, вместе с козой во дворе жил какой-то мальчик, который за ней ухаживал. Этими воспоминаниями майор решил не делиться с миссис Али.

— Когда я его заказываю теперь, вкус вечно оказывается другим.

— Да, так бывает с детскими воспоминаниями, — улыбнулась миссис Али. — Я верю, что невозможность воссоздать блюда из детства связана скорее с упрямством памяти, а не с ошибками в готовке, но все же мы не оставляем попыток.

Она повернулась к миссис Расул и тронула ее за рукав.

— Найва, нельзя ли угостить майора знаменитым расмалаи твоей свекрови? — спросила она.

Невзирая на протесты майора, утверждавшего, что он не сможет съесть больше ни грамма, официанты принесли миски с сырными шариками, плавающими в ярко-розовом сиропе.

— Моя свекровь сама это готовит, — сказала миссис Расул. — Она любит готовить.

— Вы очень талантливы, — сказала Грейс старой даме медленно и громко, словно обращалась к глухой. — Мне вечно не хватает времени на готовку.

Старая дама уставилась на нее.

— Тут в основном надо наблюдать за тем, как стекает сыворотка, — сказала миссис Расул. — Но ей так удобнее приглядывать за тем, что происходит на кухне, правда, мама?

— Мои родители нам очень помогают, — сообщил мистер Расул, нерешительно похлопывая жену по руке.

Майор попробовал десерт и с наслаждением ощутил на языке мягкость сыра, сладость сиропа, а вслед за ними пришло узнавание — то ли вкуса, то ли запаха.

— Почти идеально, — тихо сказал он миссис Али.

— Прелестно, — заявила Грейс, попробовав крохотный кусочек сыра. — Но, по-моему, бисквит подойдет гораздо лучше. — Она отодвинула свою тарелку и хлебнула пунша. — Давайте теперь обсудим украшение зала.

— По просьбе миссис Али я навела необходимые справки, — сказала миссис Расул, — и вначале мне показалось, что это будет очень дорого…

— Но затем произошло замечательное совпадение, — продолжил мистер Расул. — Наша знакомая предложила свою помощь.

— Дело в том, что наш бюджет… — начала Грейс.

— Конечно, конечно, — сказал мистер Расул. — Позвольте представить вам нашу знакомую миссис Хан, супругу доктора Хана — он работает в больнице Хилл. Очень известная у нас семья. У нее свой бизнес, она занимается оформлением интерьеров.

Он помахал кому-то, и майор увидел, как от приоконного стола поднялись две женщины. Старшая помахала в ответ и что-то сказала своей спутнице, которая торопливо вышла из ресторана.

— Саадия Хан? — тихо спросила миссис Али. — Найва, ты уверена, что это хорошая идея?

Найва Расул страдальчески улыбнулась.

— Мой муж говорит, что она горит желанием нам помочь.

— Миссис Хан даже намекнула, что могла бы помочь на безвозмездной основе, — сказал мистер Расул. — У ее мужа множество знакомых среди членов вашего уважаемого клуба.

— В самом деле? — спросила Грейс. — Что-то не припомню, чтобы мне доводилось слышать его имя. Доктор Хан, так ведь?

— Да, он очень известен. Его жена много занимается благотворительностью. Ее очень заботит благополучие наших молодых женщин.

Миссис Хан крайне впечатляющим образом возвышалась над столом. На ней был твидовый костюм с тяжелой золотой брошью на лацкане, на одной руке сверкало простое золотое кольцо, на другой переливался огромный сапфир в массивной оправе. В руках она держала большую сумку и туго свернутый зонтик. Майор подумал, что для ее возраста кожа у нее довольно гладкая; ее волосы, уложенные лакированными волнами, напомнили ему бывшую первую леди Великобритании. Он попытался подняться с банкетки, чтобы встать рядом со стулом миссис Али, больно ударился бедром о край стола и несколько раз моргнул. Расулы тоже поднялись со своих мест.

— Рада познакомиться с вами, майор. Прошу вас, называйте меня Сэди, меня все так зовут, — сказала миссис Хан, расплывшись в широкой улыбке, от которой на ее гладком лице не прибавилось ни одной морщинки. — А с вами, мисс де Вер, мы, кажется, встречались на том ужасном приеме в саду, который устраивала прошлым летом торговая палата.

— Да-да, конечно, — ответила Грейс, и по ее голосу было ясно, что она не припоминает ничего подобного. Миссис Хан наклонилась через голову миссис Али, чтобы пожать Грейс руку.

— Ужасная толкучка, но мы с мужем считаем себя обязанными поддерживать подобные мероприятия, — добавила миссис Хан.

Она отступила назад и словно бы в первый раз увидела миссис Али.

— О, Жасмина, и ты здесь! — воскликнула она.

Майор понял, что подобное обращение к миссис Али было демонстрацией неуважения, но он был рад, что наконец узнал, как ее зовут. Ее имя звучало прелестно — даже произнесенное столь неучтиво и недоброжелательно.

— Саадия, — сказала миссис Али, снова наклонив голову.

— Ты, наверное, ужасно рада, что сумела вырваться из-за прилавка, — продолжала миссис Хан. — Приятно отвлечься от мороженого горошка и газет, а?

— Вы, наверное, взяли с собой образцы тканей? — спросила миссис Расул.

— Конечно, — ответила миссис Хан. — Норин, моя помощница, и ее племянница сейчас все принесут.

В тяжелые двери ресторана вошла женщина, с которой миссис Хан сидела за столом во время обеда, за ней следовала еще одна, помоложе. В руках у обеих были стопки альбомов и коробок с тканями. Шествие замыкал маленький мальчик, который бережно нес огромную книгу. Майор тут же узнал в нем мальчика с набережной и ощутил прилив совершенно подростковой паники при мысли, что их с миссис Али сейчас раскроют. Разумеется, они всего лишь пили чай в общественном месте, а не предавались какому-нибудь разгулу. И все же, пока маленькая процессия медленно двигалась к ним по залу сквозь строй любопытных взглядов, майора мучила мысль, что их дружба может стать достоянием гласности. Он не мог пошевелиться и изо всех сил вцепился в спинку стула миссис Али, гадая, какие мысли таятся в ее голове.

— Господи, ее племянница притащила с собой ребенка, — громко прошептала миссис Хан. — Я сейчас его вышвырну, она что, с ума сошла?

— Ничего страшного, — ответила миссис Расул и положила руку на рукав миссис Хан. — Все в порядке.

— Я стараюсь помочь ей, хотя бы ради Норин, — сказала миссис Хан. — Но с этой девушкой мне нелегко.

Она тревожно взглянула на майора и Грейс.

— Какой прелестный малыш! — воскликнула Грейс, глядя, как мальчик пытается вслед за женщинами положить свой груз на стол. — Как его зовут?

Последовала короткая пауза — знакомство явно не предполагалось. На лице Норин был написан испуг. Она нервно пригладила свои жидкие седые волосы и бросила взгляд на миссис Хан. Та сжала губы в тонкую линию.

— Не могла же я оставить его в машине, — сказала молодая женщина, тоже глядя на Саадию Хан.

Негодование читалось на ее лице так же ясно, как кротость на лице ее тети.

— По-моему, его зовут Джордж, — сказала миссис Али, разом снимая возникшее напряжение. Она встала, подошла к мальчику, и они обменялись рукопожатием. — Мы уже встречались в парке. Мяч больше от тебя не убегал?

Молодая женщина нахмурилась и притянула Джорджа к себе.

— В тот день — нет, но на следующий день он потерял его в канаве, когда мы пошли по магазинам.

Майору она ничего не сказала, поприветствовав его лишь коротким кивком. Сегодня на ней было длинное бесформенное платье и лосины. Впечатление портили только высокие ядовито-малиновые кеды. Волосы частично скрывала эластичная бандана. Она явно постаралась одеться более-менее прилично, но майору показалось, что ее бунтарство точно так же просчитано. В ресторане она смотрелась так же неуместно, как и на набережной, когда скандалила с продавщицей.

— Жасмина, по-моему, Амина и Джордж родом из твоих мест, они тоже с севера, — сказала миссис Хан елейным голосом. — Возможно, ваши семьи знакомы.

Майор не понимал, сердится миссис Али или забавляется. Она сжала губы, словно пытаясь подавить смешок, но ее глаза при этом сверкнули.

— Вряд ли, Саадия, — ответила она. Майор заметил, что она не пользуется сокращением «Сэди». — Там живет много народу.

— Вообще-то, мне кажется, у вас был племянник, примерно мой ровесник. Мы с ним могли вместе ходить в школу, — заметила Амина.

Ее тетушка, Норин, задрожала, словно листок, и принялась копаться в альбомах с тканями.

— Возможно, но он уже уехал оттуда, — ответила миссис Али. В ее голосе звучала предостерегающая нотка, которой майор раньше не слышал. — Он некоторое время учился в Пакистане.

— А теперь, насколько я знаю, живет с тобой, — сказала миссис Хан. — Какая удача, что ему повезло перебраться в Сассекс. Я занимаюсь благотворительностью на севере, и там сейчас очень много проблем.

Она похлопала Амину по руке, как будто та была виновата в большинстве этих проблем. Та открыла рот, словно ее раздирало желание одновременно поговорить еще с миссис Али и дать отповедь Сэди Хан. Прежде чем она успела что-либо сказать, тетушка яростно дернула ее за руку. Амина захлопнула рот и принялась разворачивать свертки ткани.

— Ну что, обсудим украшение зала? — спросила миссис Расул. Ей явно не нравилось происходящее.

Вскоре миссис Хан, миссис Расул и Грейс уже горячо обсуждали сравнительные характеристики переливчатой органзы и тяжелого тика с восточным узором. Амина и ее тетушка Норин молча разворачивали ткани и листали альбомы с образцами, причем губы Норин были крайне неодобрительно сжаты. Майор вернулся на свое место, и официанты принесли стаканы с горячим чаем. Не обращая внимания на Расулов-старших, майор наблюдал, как миссис Али уговаривает Джорджа сесть к ней на колени.

Она протянула ему ложку меда, и он осторожно ее лизнул.

— Джордж любит мед, — сказал он с необычайно серьезным видом. — Это органический мед?

Миссис Али рассмеялась.

— Кажется, мне не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь накачивал пчел антибиотиками, — сказал майор, который был всецело за то, чтобы давать лекарства больному скоту, и всегда приветствовал использование вылежавшегося навоза.

Джордж нахмурился, и на мгновение майор увидел перед собой хмурого племянника миссис Али.

— Мама говорит, что органическая еда лучше, — сказал Джордж и запустил ложку в рот. — Моя няня кладет мед в чай, но она умерла.

Миссис Али торопливо поцеловала его в макушку.

— Вы с мамой, должно быть, расстроились, — сказала она.

— Мы стали одинокими, — сказал Джордж. — Мы теперь одиноки во всем мире.

— Ты хотел сказать «одни»? — уточнил майор, понимая, что проявляет излишнюю педантичность.

Он подавил в себе желание спросить об отце. В наше время лучше не задавать подобных вопросов; к тому же, судя по всему, отца в этой семье не было.

— Можно мне еще меда? — спросил Джордж, тем самым с детской непосредственностью закрыв обсуждение.

— Разумеется, — сказала миссис Али.

— Вы мне нравитесь, — заявил Джордж.

— У тебя прекрасный вкус, юноша, — заметил майор.

Сияющая Грейс вернулась в кабинку и сообщила, что миссис Хан пообещала предоставить им драпировки и занавеси по себестоимости скатертей, которые наверняка будут заляпаны.

— Это такая старая и уважаемая организация, — сказала миссис Хан. — И у моего мужа столько друзей среди ее членов. Мы рады помочь.

— Все будут вам очень благодарны, — сказал майор и приподнял бровь, глядя на Грейс. Та ответила невыразительной улыбкой. — Грейс, вам же, наверное, понадобится получить одобрение других членов комитета?

— Что? Ах да, разумеется, — спохватилась Грейс. — Но я уверена, что они будут в восторге.

— Если понадобится, мы с мужем с радостью придем поприветствовать ваших коллег, — сказала миссис Хан. — Мы со многими знакомы и будем рады помочь им освоиться с восхитительными блюдами Расулов. Признаюсь, я сама не раз прибегала к услугам миссис Расул.

Майор заметил, что миссис Расул взглянула на миссис Али и закатила глаза. Та, подавив смешок, сняла с колен Джорджа, который тут же побежал к матери.

— Прекрасно, — вяло ответила Грейс.

Пожимая руку миссис Хан, майор пожалел ее. Несмотря на выдающиеся качества ее мужа, было маловероятно, что Дейзи или комитет будут всерьез рассматривать их кандидатуры для приема. Майор надеялся, что у членов комитета хватит совести отклонить щедрое предложение Ханов и вместо этого заплатить наличными. Он подумал, что надо будет обсудить этот вопрос с Грейс.

Глава 10

На пути в Литл-Падлтон Грейс вызвалась сесть на заднем сиденье, раскинулась там под странным углом и после недолгой заминки на выезде из города объявила, что ей самую капельку нехорошо.

— Может быть, остановить машину? — спросил майор не вполне искренне.

Время уже близилось к трем, и ему не хотелось разочаровывать Роджера своим опозданием. Увидев, что дорога свободна, он нажал на газ и погнал автомобиль по склону.

— Нет-нет, я просто посижу с закрытыми глазами, — слабо прошептала Грейс. — Все в порядке.

— У меня есть с собой ароматизированные салфетки, — сказала миссис Али.

Она порылась в сумке и протянула Грейс украшенную камнями косметичку. Автомобиль наполнился слабым запахом цветов и спирта.

— Замечательно, — сказала Грейс. — Через минутку я уже буду как огурчик. Скорее бы показать вам ту пряжу из альпаки, миссис Али. Это будет кульминацией нашего дня.

— Меня посвятят в радости вязания, — сказала, улыбаясь, миссис Али майору.

— Мои соболезнования, — ответил он.

На протяжении долгого спуска в Литл-Падлтон майор старался не снижать скорость и не обращать внимания на сдавленные стоны с заднего сиденья. Он был уверен, что Грейс почувствует себя лучше, как только он высадит их обеих у магазина. Ее взбодрит один вид разноцветных клубков.

Как и помнилось майору, вся растительность в деревне была педантично подстрижена. Свежепокрашенные в белый цвет столбики с цепочками со всех сторон ограждали аккуратные газоны. Бронзовые знаки призывали пешеходов не ходить по траве, за исключением дней концертов. Гравийные дорожки извивались подобно таинственным диаграммам Венна^[14]. На берегу овального пруда возвышалась беседка, в пруду плавали три лебедя — судя по всему, крашеных. Их всегда было три, и майор вечно гадал, кто из них был лишним и почему он не оставит в покое остальных двух. Дома дружелюбно жались друг к другу. Армии фигурно стриженых деревьев в керамических горшках охраняли входные двери нежных пастельных цветов. Вьющиеся растения живописно оплетали сверкающие окна.

Магазины располагались на узкой улочке, уходящей прочь от садов. Майор остановился перед дверью «Имбирного уголка». В окна виднелось изобилие наволочек, молящих о вышивке, кукольных домиков, тоскующих без мебели, и корзин, забитых мотками пряжи всех цветов радуги.

— Мы на месте, — объявил майор, как он надеялся, бодро и радостно. — Давайте договоримся, что я вернусь за вами через час.

В ответ с заднего сиденья раздался стон. В зеркале заднего вида он увидел отражение серого лица, на котором розовая помада выделялась ярким пятном.

— Или раньше, — добавил он. — Мой сын хочет, чтобы мы вместе взглянули на один дом. Кажется, он решил, что я произведу хорошее впечатление на хозяйку.

— Грейс, мне кажется, что на свежем воздухе вам станет легче, — сказала миссис Али сочувственно, повернувшись к заднему сиденью. — Я помогу вам выйти.

— Нет-нет, — прошептала Грейс. — Я не могу выйти здесь, на глазах у всех.

Майору казалось, что улица практически пуста. Внутри «Имбирного уголка» бродила пара женщин.

— Что нам делать? — спросил он у миссис Али. Часы на церкви показывали три, и он начал паниковать. — Меня уже ждут.

— Давайте поедем туда вместе, — сказала миссис Али. — Вы войдете, а мы с Грейс пройдемся по лужайке. Грейс, вы не против?

С заднего сиденья донесся очередной неразборчивый стон.

— Разве здесь вам не лучше? — в ужасе спросил майор. — У пруда есть чудные скамеечки.

— Она замерзнет, — сказала миссис Али. — Нам лучше не отходить далеко от машины.

Она сурово на него взглянула.

— Если вы не боитесь, что наше присутствие испортит впечатление.

— Вовсе нет, — ответил майор, представляя, как Роджер поднимет брови. Он понадеялся, что ему удастся припарковаться подальше от дома и дойти до него пешком.

Дом стоял в конце узкого переулка, упиравшегося в ворота, за которыми простиралось поле. Майор оказался на месте прежде, чем успел остановиться. «Ягуар» Сэнди был припаркован у края поля, а рядом с калиткой оставалось место еще для одной машины. У майора не было выбора. За изгородью он видел темную голову сына, а рядом — белокурые волосы Сэнди. Коричневая шляпа сигнализировала о присутствии третьего человека — видимо, это была вдова Огершпир. Его сын кивал, глядя на крышу дома, словно разбирался в гнилых крышах.

— Мы на месте, — сказал майор. — Я ненадолго. Машину запирать не буду.

— Да-да, идите, — сказала миссис Али. — Грейс после прогулки станет лучше.

Пока майор выбирался из автомобиля, Грейс снова застонала. Он торопливо зашагал к дому, надеясь, что ее стоны не будут разноситься слишком далеко.

Миссис Огершпир была родом из Борнмута. У нее было длинное хмурое лицо и тонкие, постоянно поджатые губы. Одета она была в костюм из черной шерсти, пучок черных перьев на шляпе свешивался на ее сморщенный лоб.

— Мой отец был полковником, — сказала она после того, как их представили друг другу. В каких войсках он служил, она не уточнила. — Но состояние он сколотил на шляпах. После войны европейские шляпы пользовались большим спросом. Когда отец умер, дело перешло к моему мужу.

— Так сказать, с военных сборов к головным уборам, — сказал майор.

Роджер уставился на него, словно услышал что-то оскорбительное, после чего с широкой улыбкой взглянул на дохлую ворону, нависающую надо лбом миссис Огершпир.

— Сейчас уже шляпки не те, что раньше, — сказал он.

Его улыбка замерла, словно Роджер позировал для фотографии. Майору показалось, что его зубы стали крупнее и белее, но, возможно, причиной тому были неестественно растянутые губы.

— Вы правы, молодой человек, — согласилась вдова. — Когда я выходила замуж, у меня была шляпка из лебединых перьев. Но сейчас лебединых крыльев не достать. Ужасно жаль.

Майору представились бескрылые лебеди, плавающие в пруду Литл-Падлтона.

— Это настоящая винтажная шляпа? — спросила Сэнди. — Мне надо послать ее фотографию подруге, она редактор в журнале «Вог».

— Да-да, разумеется, — сказала вдова, кокетливо наклоняя голову, пока Сэнди фотографировала ее на свой крохотный телефон. — Мой отец сделал ее к похоронам матушки. Она была такой красавицей. А потом он отдал шляпку мне, на память о маме. В прошлом месяце я надела ее на похороны тети.

Она вытащила крохотный кружевной платок и высморкалась.

— Мои соболезнования, — сказал Роджер.

— Она не умела носить шляпы, — продолжала вдова. — Она не была леди, в отличие от моей матушки. Моя мать никогда не пользовалась телефоном. И если продавцы подходили к передней двери, а не ко входу для слуг, она прогоняла их метлой.

— А разве шляпное дело — это не торговля? — спросила Сэнди. — Своего мужа она тоже отправляла ко входу для слуг?

— Разумеется, нет, — ответила вдова. Перья затрепетали, а Роджер выглядел так, словно его сейчас стошнит. — Мой отец делал шляпы для благородных людей.

— Давайте пройдем в дом, — сказал Роджер, пытаясь незаметно для вдовы послать Сэнди взгляд. — Сэнди была бы счастлива проболтать с вами до завтра, миссис Огершпир, но мне бы хотелось увидеть все при дневном свете.

Майору дом показался сырым и неухоженным. В нескольких углах штукатурка вспучилась подозрительными пузырями. Балки, судя по всему, прогнили, а полы на первом этаже были выложены неровной уличной плиткой. Камин выглядел более закопченным снаружи, чем изнутри. Окна были старинными, но рамы так перекосились, что создавалось впечатление, будто под малейшим дуновением ветерка стекла могут вылететь.

— Возможно, я решу продать часть обстановки новым жильцам, — сказала миссис Огершпир, разглаживая кружевную салфетку на спинке линялого кресла. — Разумеется, если это будут достойные люди.

Майор не понимал, почему Роджер с такой готовностью закивал в ответ. Имущество покойной тетушки состояло из дешевой сосновой мебели, пляжных сувениров и набора тарелок со сценами из знаменитых кинофильмов. Среди этих предметов не было ни единого, который отвечал бы вкусам Роджера и Сэнди, однако его сын тщательно осматривал все.

Оказавшись в большой пустой кухне, к пластиковому потолку которой были приклеены дешевые балки, майор заглянул в населенную мышами кладовку и насчитал на полках одиннадцать коробок порошкового куриного супа. Больше там ничего не было. Печально, что постепенно жизнь истончается до таких пределов. Он осторожно закрыл дверь кладовой.

— Я бы не стала тут ничего менять, — громко говорила Сэнди миссис Огершпир. — Только поставила бы холодильник в тот угол.

— Матушка очень высоко ценила наш холодильник, — сказала миссис Огершпир и отдернула клетчатую занавеску, за которой прятался маленький зеленый холодильник с ржавыми краями. — Вы, молодежь, конечно, предпочитаете готовую еду.

— Мы собираемся закупаться в местных магазинах, — заявил Роджер. — Что может быть лучше свежих овощей?

— Цены здесь просто бессовестные, — отрезала вдова. — Специально, чтобы грабить тех, кто приезжает из Лондона на выходные. Я там ничего не покупаю.

— О, — протянул Роджер и бросил безнадежный взгляд на майора, который тем временем пытался справиться со смехом.

— Это отличный стол, — продолжала миссис Огершпир, постучав по пластику. Стол был по-прежнему покрыт клетчатой клеенкой. — Я собираюсь его продать.

— Мы, наверное, купим в комиссионном магазине дубовый стол и пару традиционных английских скамеек, — сказала Сэнди. Она повернула тусклую ручку и задумчиво изучала сочащуюся из крана бурую воду. — Моя подруга, арт-директор, знает одного отличного столяра.

— Мне бы хотелось, чтобы стол остался здесь, — продолжала вдова, словно не слыша ее. — По-моему, он хорошо здесь смотрится.

— Конечно, — сказал Роджер. — Мы можем поставить дубовый стол в гостиной, так ведь, Сэнди?

— Пойдемте в гостиную, — согласилась вдова. — Но там уже стоит прекрасный современный гарнитур.

Она отперла дверь и жестом велела им следовать за собой. Роджер пошел первым. Майор сделал шаг в сторону, чтобы дать пройти Сэнди, и в этот момент вдова сообщила:

— Я собираюсь продать гарнитур.

— Как вы считаете, тетушка умерла в своей постели? — шепотом спросила Сэнди. — Она не собирается случайно продать нам ее матрас?

Майор не удержался и рассмеялся.

Когда они уже собирались двинуться по неровным ступенькам на верхний этаж, Роджер бросил ему умоляющий взгляд — словно джек-рассел-терьер, который просится на улицу. Майор распознал этот зов и с удовольствием подумал, что все еще читает по лицу сына.

— Дорогая миссис Огершпир, — сказал майор. — Не были бы вы так добры показать мне сад? Думаю, молодые люди вполне способны осмотреть второй этаж самостоятельно.

Вдова подозрительно на него взглянула.

— Это было бы чудесно, — тепло сказала Сэнди. — Мы бы заодно все обсудили.

— Я обычно не оставляю посетителей одних, — сообщила миссис Огершпир. — В наше время ни в ком нельзя быть уверенным.

— Я, со своей стороны, могу вас уверить в абсолютной благонадежности этих молодых людей, — сказал майор. — Было бы чудесно, если бы вы составили мне компанию.

Он подставил ей руку и подавил желание подкрутить усы, опасаясь, что предположительно очаровательная улыбка выглядит скорее как оскал.

— Что ж, пожалуй, — ответила вдова и взяла его под руку. — В наше время так редко выпадает возможность приятно побеседовать.

— Только после вас, — заявил майор.

После затхлого дома свежий воздух пах как чистый кислород. Майор с благодарностью сделал глубокий вдох и был вознагражден ароматами эвкалипта, боярышника и прелых дубовых листьев. Миссис Огершпир повернула вправо и двинулась мимо вымощенной замшелыми плитами дорожки к главной части сада, нежно прильнувшего к дому. В маленькой беседке на краю сада сидели миссис Али и Грейс. Майор с тревогой заметил, что последняя с закрытыми глазами раскинулась на деревянной скамье. Миссис Али считала ее пульс.

— Очень грубо являться вот так, без предупреждения, — сказала миссис Огершпир, ускоряя шаг. — И вечно это бывают какие-нибудь неподходящие личности.

— Они пришли не по поводу дома, — сказал майор, но вдова его не слушала.

— Дом не сдается! — воскликнула она, размахивая руками, словно прогоняя непослушных цыплят. — Пожалуйста, уходите.

Грейс открыла глаза и отпрянула. Миссис Али похлопала ее по руке, встала и шагнула вперед, словно намереваясь защитить ее от сердитой дамы, семенящей в их сторону.

— Все в порядке, миссис Огершпир, — сказал майор, наконец-то догнав ее. — Они со мной.

Грейс взглянула на него с благодарностью, но миссис Али продолжала смотреть на вдову.

— Моей подруге Грейс потребовалось присесть, — сказала она. — Мы подумали, что никому не помешаем.

Грейс громко икнула и зарылась лицом в носовой платок.

— Что же, — протянула вдова. — Здесь вечно ходят посторонние. Одна пара пошла прямо на кухню, а потом они заявили, что думали, будто дом стоит пустой.

— Раз мы доказали свою благонадежность, можно нам стакан воды? — спросила миссис Али.

— Конечно, — ответила вдова. — Подождите, сейчас принесу.

Она торопливо зашагала к дому, и воцарилось неловкое молчание.

— Ужасная женщина, — сказал майор наконец. — Простите. Надо было отвезти вас домой.

— Нет-нет, что вы, мне гораздо лучше, — прошептала Грейс. — Видимо, мне стало не по себе от каких-то пряностей.

— Боюсь, что мы испортили хорошее впечатление, о котором заботился ваш сын, — заметила миссис Али.

— Что вы. Даже не думайте об этом, — ответил майор. — Роджер будет счастлив вас видеть.

Он рассеянно помахал тростью и незаметно для себя обезглавил три запоздалых георгина. В этот момент Роджер потрусил к ним, расплескивая воду из стакана. Выглядел его сын озабоченно, если не сказать угрюмо.

— Миссис Огершпир сказала, что твоей знакомой нужна вода, — сказал Роджер и добавил уже тише: — Ты что, пригласил сюда людей?

— Роджер, вы знакомы с мисс де Вер, — объявил майор и передал стакан Грейс. — А это миссис Али, хозяйка магазина у нас в деревне.

— Очень приятно, — сказала миссис Али. — Простите за вторжение.

— Ну что вы, — равнодушно ответил Роджер. — Я ненадолго украду у вас папу.

— Помню, каким ты был в детстве, Роджер… — сообщила Грейс, утирая глаза. — Такой прелестный лохматый мальчуган.

— Она что, пьяна? — прошептал Роджер майору. — Ты привел сюда пьяную?

— Нет, конечно, — ответил майор. — Она просто съела что-то не то за ланчем.

— А помнишь, как вы в детстве курили в лесу сигары? — вопросила Грейс. — Твоя бедная мама была уверена, что ты залез в какой-нибудь брошенный в овраге холодильник и не можешь выбраться.

— Простите, дамы, мне пора, — сказал Роджер уже на ходу. Двинувшись следом за ним, майор услышал, как Грейс продолжает:

— Стянули их из пальто викария во время службы, а потом всех тошнило…

— Роджер, ты очень грубо себя вел, — сказал он.

— Грубо? — переспросил Роджер. — Зачем ты их сюда привел? Миссис Огершпир ужасно разнервничалась. Все время выглядывает из окна.

— Почему?

— Понятия не имею. Но мы теперь для нее уже не достойные люди, а подозрительная компания. Ради бога, о чем ты думал, когда тащил сюда пьянчужку и какую-то пакистанку?

— Чушь, — отрезал майор. — Я не позволю оскорблять моих друзей.

— Ты обещал помочь мне, — продолжал Роджер. — Друзья для тебя важнее? И с каких пор ты дружишь с продавщицей? Вы и с молочником теперь лучшие товарищи?

— Как ты прекрасно знаешь, в Эджкомб-Сент-Мэри вот уже двадцать лет нет молочника, — ответил майор.

— Дело не в этом, папа, — сказал Роджер, открыл дверь и помедлил, словно запуская в дом напроказившего ребенка.

Майор вошел внутрь, кипя от злости.

Сэнди с застывшей улыбкойна лице сидела на колченогой софе. Миссис Огершпир вновь глядела в окно.

— Мне просто довелось понервничать за последние пару недель, — поделилась она, прижав руку к сердцу.

Сэнди с видимым сочувствием кивнула.

— Миссис Огершпир только что рассказала мне, какие грубияны приходили смотреть коттедж на прошлой неделе.

— Я просто сказала им, что, раз они привыкли жить в теплом климате, мой дом может показаться им чересчур сырым. И я такое выслушала в ответ!..

— А откуда они приехали? — спросил Роджер.

— Вы, кажется, говорили о Бирмингеме, миссис О? — спросила Сэнди, невинно распахнув глаза.

— Приехали они с островов. Из Вест-Индии. Такая грубость — и это доктора. Я сказала им, что сообщу в медицинский совет!

— Поэтому миссис Огершпир, естественно, опасается незнакомцев, — пояснила Сэнди. — Но только пока ей их не представят.

— Леди чувствует себя спокойно только в обществе людей, которым была подобающим образом представлена, — заявила миссис Огершпир. — Я с гордостью могу заявить, что отнюдь не отличаюсь предвзятостью.

Майор взглянул на Роджера, который открыл рот, но не издал ни звука. Сэнди была абсолютно невозмутима — она словно бы наслаждалась происходящим.

— Миссис Огершпир, вы просто жемчужина, — заявила она. — Мне так хочется узнать ваше мнение… да буквально обо всем!

— Для американки вы очень вежливы, — ответила миссис Огершпир. — Ваша семья родом из Европы?

— Роджер, ты уже закончил осмотр? — спросил майор.

Он надеялся, что его тон звучит достаточно сухо, чтобы обозначить неприязнь к вдове, не вступая в открытую конфронтацию. Миссис Огершпир одарила его рассеянной улыбкой, означавшей, что он не был груб, но и неодобрение свое выразить не сумел.

— Не будем больше отнимать у вас время, — сказал Роджер и погладил Сэнди по плечу. — Ты готова, милая?

Майора неприятно поразило такое открытое выражение привязанности — как если бы он увидел, как ключи от родового гнезда преспокойно отдают случайному прохожему.

— Мы готовы въехать сию секунду, — сказала Сэнди. — Что скажете, миссис О? Вы считаете нас достойными людьми?

Миссис Огершпир улыбнулась, но ее глаза при этом неприятно сощурились.

— Важно найти подходящих людей… — начала она.

Сэнди повернулась к Роджеру и тронула его руку жестом матери, напоминающей сынишке о приличиях.

— Конечно, совсем забыл, — спохватился Роджер и вытащил из кармана коричневый конверт. — Мы с невестой захватили чек на шесть месяцев предоплаты — на случай, если мы сразу договоримся.

Он открыл конверт и вручил чек восхищенной миссис Огершпир.

— Роджер, ты уверен, что все хорошо обдумал? — спросил майор, пытаясь осмыслить слово «невеста».

Он уставился на вдову, тщательно изучавшую чек со всех сторон. Глаза ее сверкали. Она сжала губы и нахмурилась.

— Что ж, думаю, мы можем договориться на шесть месяцев — на испытательной основе, конечно, — сказала она. — Но у меня не будет времени на ремонт. Мне понадобятся все силы на то, чтобы упаковать вещи моей дорогой тетушки.

— Нас все устраивает как есть, — сказала Сэнди. Вдова старательно убрала чек в карман пиджака.

— Мне понадобится несколько дней на то, чтобы решить, с чем из вещей я готова расстаться.

— Не торопитесь, — сказал Роджер, пожимая ей руку. — Ну что, не выпить ли нам теперь где-нибудь чаю, чтобы закрепить сделку?

— Звучит прекрасно, — согласилась миссис Огершпир. — Здесь поблизости есть гостиница, где подают прекрасный чай. Так где договор о найме?

Майор подумал, что скорее бы согласился съесть крапивы и запить ее водой из канавы, чем наблюдать, как вдова макает свои перья во взбитые сливки.

— Майор, у вас такой вид, как будто вы куда-то опаздываете, — заметила Сэнди и подмигнула ему.

Роджер посмотрел на него умоляюще.

— Мне надо отвезти дам домой, — сказал майор. — Грейс что-то нездоровится.

Открылась дверь, и в комнату заглянула миссис Али.

— Простите, что беспокою, — сказала она. — Хотела сказать, что Грейс уже гораздо лучше.

Майор почувствовал приступ паники. Он едва удержался от того, чтобы не замахать протестующе руками. Однако, видимо, он все же издал какой-то непроизвольный звук, потому что она тут же мягко сместила акценты.

— Но все-таки лучше было бы как можно скорее отвезти ее домой.

Она протянула пустой стакан, и вдова торопливо забрала его.

— Мы как раз закончили, как раз закончили, — сказала миссис Огершпир. Сэнди и Роджер подписали договор, и она забрала свою копию. — Конечно, отвезите вашу подругу. Мы и не мечтали, что вы захотите поехать с нами.

Пока они стояли на лужайке, а вдова запирала дом, Роджер так и светился от радости.

— Потрясающе! Это потрясающий коттедж! Не могу поверить…

— Дорогой, это совершеннейшая дыра, — прервала его Сэнди. — Но это наша дыра, и я что-нибудь из нее сделаю.

— Ей больше понравился другой дом, — пояснил Роджер. — Но я сказал ей, что уверен: мы возьмем этот.

— Вы потом приедете ко мне? — спросил майор. — Мы бы обсудили вашу помолвку.

Он надеялся, что Роджер услышит ядовитую нотку в его голосе, но тот расплылся в улыбке.

— Прости, пап, надо возвращаться в город. Но мы обязательно скоро приедем.

— Потрясающе, — сказал майор.

— Да, я хочу забрать пару вещей — мой старый стол и дубовый сундук с чердака. Они будут хорошо здесь смотреться.

— У меня есть право вето, — заявила Сэнди. — Не собираюсь забивать дом уродливой мебелью только потому, что ты в детстве вырезал на ней что попало.

— Конечно, — сказал Роджер. — Прошу, миссис О.

Вдова надела широченное твидовое пальто с воротником, напоминавшим дохлую лису.

— Приятно было познакомиться! — крикнула Сэнди миссис Али и Грейс, которые уже забрались в автомобиль майора, и помахала им.

Миссис Огершпир со всеми предосторожностями усадили на переднее сиденье, Сэнди залезла на заднее, и мотор взревел так, что с изгороди вспорхнула стайка птиц.

Майор был рад, что на обратном пути его спутницы сидели тихо. Он устал, и у него болела челюсть — он только что осознал, что все время крепко сжимал зубы.

— Что-то не так? — спросила миссис Али. — Вы как будто чем-то расстроены.

— Нет-нет, все в порядке. Просто это был долгий день.

— Ваш сын снял дом, не так ли? — спросила она. — Он, кажется, остался очень доволен.

— Да, они все подписали. Он очень рад.

— Как чудесно.

— Просто все было как-то впопыхах, — сказал майор, резко сворачивая направо прямо перед носом у трактора на узкую дорогу, ведущую в Эджкомб-Сент-Мэри. — Они, судя по всему, обручены.

Он обернулся и посмотрел на Грейс, надеясь, что она не начнет снова стонать. Эти звуки очень затрудняли управление машиной.

— Вам уже лучше?

— Гораздо лучше, спасибо, — ответила Грейс, хотя лицо ее все еще выглядело серым и осунувшимся. — Мои поздравления, майор.

— Надеюсь, они знают, что делают, — продолжал он. — Уже снимают вместе дом. По-моему, несколько преждевременно.

— Кажется, в наши дни так происходит даже в лучших семьях, — сказала Грейс. — Не стоит расстраиваться по этому поводу.

Его выводили из себя это предложение и нервное трепетание ее платочка в зеркале заднего вида.

— Со временем у них появится возможность купить этот дом, — сказал майор. — Роджер говорит, что это очень выгодное вложение.

— Когда настоящая любовь сочетается с финансовым интересом, не должно быть никаких препятствий, — заметила миссис Али.

— Это ваша национальная поговорка? — заинтересовалась Грейс. — Очень уместно.

— Нет, я просто поддразниваю майора, — ответила миссис Али. — Не так важны обстоятельства, как тот факт, что ваши сын и будущая невестка теперь будут жить рядом с вами, майор. За такую возможность надо хвататься, не так ли, мисс де Вер?

— Конечно, — сказала Грейс. — Хотелось бы мне, чтобы у меня были дети, которые жили бы неподалеку.

В ее голосе была слышна боль, не имеющая ничего общего с пищеварительными проблемами.

— Я стараюсь смотреть в этом свете на присутствие моего племянника, — заметила миссис Али. — Но молодежь не всегда облегчает нам эту задачу.

— Я последую вашему совету и попытаюсь воспользоваться тем, что мой сын будет жить неподалеку, — сказал майор и нажал на газ, чтобы скорее покинуть пределы Литл-Падлтона. — И буду надеяться, что ему от меня потребуется что-нибудь, кроме моей мебели.

— Обязательно приведите сына и его невесту к нам на танцы, майор! — воскликнула Грейс. — Представите их всем. Все так расслабляются, когда надевают маскарадные костюмы, не правда ли?

— Да, но, боюсь, на следующий день мало что помнят, — заметил майор. Миссис Али рассмеялась.

— Я, наверное, снова надену свое викторианское платье, — сказала Грейс. — Может быть, удастся одолжить у кого-нибудь пробковый шлем или что-нибудь в этом духе.

— Если хотите, буду рада одолжить вам сари или тунику с шалью, — предложила миссис Али. — У меня есть несколько очень строгих вариантов, они лежат где-то на чердаке, потому что я их не ношу.

— В самом деле? Все в клубе будут потрясены: я — и вдруг настоящая супруга магараджи!

— Думаю, вам с вашим ростом сари очень пойдет, — добавила миссис Али. — Я подберу несколько вещей и привезу их вам.

— Вы очень добры, — сказала Грейс. — Приходите, выпьем чаю, и вы выскажете свое мнение — вдруг я буду выглядеть глупо.

— Замечательно, — согласилась миссис Али. — Обычно я свободна по четвергам и воскресеньям.

Майор вновь стиснул зубы — перспектива еще одного воскресного обсуждения Киплинга таяла на глазах. Он сказал себе, что должен радоваться тому, что миссис Али заводит новых друзей в деревне, но при мысли о ней в чьем-то доме его сердце обливалось кровью.

Глава 11

Больше других недостатков майор презирал в мужчинах непостоянство. Привычка то и дело менять свое мнение при малейшем признаке противодействия; постоянная перемена увлечений, приводящая к тому, что в гараже копятся заброшенные клюшки для гольфа и ржавые ножницы для травы; маневры политиков, от которых у всей страны бежали мурашки по спине. Подобная разболтанность всегда коробила майора. И все же после поездки с миссис Али и Грейс он и сам несколько дней чувствовал искушение предаться этому пороку. Он не только позволил втянуть себя в дурацкую историю с танцами, но и сам вел себя как последний дурак по отношению к миссис Али. Их дружба казалась ему никак не связанной с деревней, однако она уже грозит потонуть в повседневных делах местных жительниц. Конечно, одно приглашение на чай еще не значит, что миссис Али непременно окажется втянутой в водоворот общественной жизни, но майор все равно был удручен.

Воскресенье тянулось мучительно. Майор в одиночестве уселся в кресло, положил на колени великий роман Киплинга «Ким» и попытался не думать о том, как она смеется, держа в руках чашку чая, пока Грейс кружится в своих вышитых нарядах. Когда во вторник у него закончилось молоко, вместо магазина он поехал на заправку и купил молоко, стоявшее в холодильнике рядом с витриной, где были выставлены банки с машинным маслом. Когда Алек позвонил, чтобы договориться поиграть в гольф в четверг, майор попытался сослаться на боли в спине.

— Если будешь сидеть, только хуже станет, — сказал Алек. — Одна партия, и ты в форме. Давай сделаем девять лунок, а потом пообедаем.

— Честно говоря, я сейчас не в духе, — признался майор. Алек громко рассмеялся.

— Если боишься наткнуться на дамский комитет, не беспокойся. Дейзи потащила Альму в Лондон, смотреть костюмы. Я сказал Альме, что, если она привезет мне что-нибудь кроме пробкового шлема, я позвоню своему адвокату.

Майор позволил уговорить себя. К черту этих женщин, думал он, пытаясь отыскать сумку с клюшками. Куда лучше посвятить себя мужской дружбе, этому фундаменту тихой и спокойной жизни.

Майор пришел на игру пораньше и застал подготовку к «Вечеру при дворе у Моголов» в полном разгаре. В пристройке за гриль-баром, где для гольфистов обычно выставляли термосы с чаем и кофе, столы стояли вдоль сцен. В центре зала репетировали крайне сосредоточенные официантки в прозрачных шарфах: они топали ногами, словно пытаясь раздавить ползающих по полу насекомых. На лодыжках у них были браслеты с крохотными колокольчиками, чей беспрерывный нестройный звон удачно маскировал тот факт, что все они двигались вразнобой. Амина, та самая девушка из ресторана «Тадж-Махал», выступала в роли тренера. Джордж устроился на вершине стопки стульев и рисовал что-то карандашом в толстом блокноте.

— Пять, шесть, семь… Восьмерку задержите на два такта… Держите ритм!

Амина возглавляла толпу женщин, неловко пытающихся повторять ее шаги. Майор подумал, что было бы лучше, если бы она повернулась лицом к своим подопечным, но, возможно, ей было слишком тяжело подолгу смотреть на эти потные лица и неловкие движения. Пока он оглядывал комнату в тщетной надежде обнаружить чайник, крупная девушка в заднем ряду возмущенно заявила:

— Если здесь будут толпиться посторонние, я ухожу! Нам сказали, что на репетиции никого пускать не будут.

— Да, мы тут босиком, между прочим, — поддержала ее другая.

Все возмущенно уставились на майора, как будто он вломился в женскую раздевалку. Джордж приветливо помахал ему, и стулья предательски зашатались.

— Простите, я искал чайник, — сказал майор.

Девушки продолжали на него таращиться — ради репетиций их освободили от обычных обязанностей, и они явно не собирались как-либо помогать члену клуба.

— Девушки, у нас всего две недели, — сказала Амина, хлопая в ладоши. — Давайте прервемся на пять минут, а потом обсудим, как нам почувствовать ритм.

Майор и не предполагал, что неряшливость и эксцентричность могут сочетаться с такой властностью. Еще больше его поразило то, что остальные девушки беспрекословно засеменили в сторону кухни. Майор попытался не думать о сотне потных следов на полу кухни.

— Майор Петтигрю, так ведь? — спросила Амина. — Вы были в «Тадж-Махале» с мисс де Вер и той самой миссис Али?

— Рад снова видеть вас с Джорджем, — сказал майор и помахал Джорджу, намеренно оставив без ответа ее вопрос. — Могу ли я поинтересоваться, чему вы пытаетесь научить наших очаровательных дам?

— Я пытаюсь научить их хотя бы основным движениям национальных танцев, чтобы они выступили на вечеринке, — ответила Амина с горьким смешком. — Сэди Хан сказала мисс де Вер, что я танцую, и меня попросили помочь.

— Мне ужасно жаль, — сказал майор. — Она возложила на ваши плечи непосильную задачу.

— Если бы это было просто, я бы не взялась, — нахмурилась она. — Я не беру подачек.

— Разумеется.

— Хотя кого я обманываю? Деньги мне нужны, — продолжала Амина. — И они не так уж и плохи — если не просить их делать больше трех шагов за раз. Поэтому большую часть времени мы просто будем трясти бедрами, и я, наверное, найду шарфы побольше.

— Да, чем больше покрывал, тем лучше, — согласился майор. — Босые ноги и так произведут достаточно сильное впечатление.

— Вы хорошо знаете миссис Али? — спросила она коротко.

— У миссис Али замечательный магазин, — автоматически уклонился майор от ответа на прямой вопрос. — В наше время деревенские магазины вымирают.

Последовала краткая пауза.

— А вы танцовщица по профессии? — попытался он сменить тему.

— Танцы, йога, аэробика. За танцы мало платят, поэтому я преподаю все подряд, — ответила она. — Вам нравится миссис Али?

— Сразу видно, что вы профессионал, — сказал майор.

Девушки уже возвращались, и он чувствовал, что к их разговору прислушиваются несколько пар ушей.

— Я надеялась, что вы сможете рассказать мне о ней, — сказала Амина. — Я хотела увидеться с ней. Ей, говорят, нужен помощник в магазине.

— Помощник? — переспросил майор, не в силах представить ее в белом фартуке, расставляющей консервы и вежливо беседующей с пожилыми леди. С другой стороны, вряд ли она окажется хуже угрюмого племянника. — Могу сказать вам, что миссис Али — очень приятная женщина. И у нее замечательный магазин, — повторил он.

— Конечно, мне бы не хотелось постоянно работать в магазине… — она словно бы говорила сама с собой. — И я могла бы работать только во время школьных уроков, иначе мне бы пришлось таскать с собой Джорджа.

— Надеюсь, у вас все получится с работой, — сказал ей майор и повернулся к двери, словно приветствуя воображаемого знакомого — невидимого Алека, благодаря которому можно было бы сбежать отсюда. — Мне пора идти искать своего партнера.

— Вы не могли бы подвезти нас после игры? — спросила Амина.

Майор знал, что надо что-нибудь ответить, но не мог придумать, как отказать в такой прямой просьбе от постороннего человека, и просто уставился на нее.

— Отсюда до Эджкомба нет прямого автобуса, — пояснила она. — Нам придется ловить попутку.

— Это невозможно, — сказал майор. — Это небезопасно, особенно с ребенком.

— Спасибо. Тогда я буду вас ждать.

— Я не знаю, когда освобожусь, — начал он.

— У меня еще куча работы впереди, — сказала она. Комната уже почти наполнилась сутулыми девушками. — Нас пообещали накормить, а потом мы подождем вас в вестибюле.

Несколько человек уставились на них, и майор почувствовал себя так, будто его застукали, когда он назначал тайное свидание. Он торопливо ускользнул, чтобы найти свою сумку и подождать Алека где-нибудь в укромном уголке.

— Ах вот ты где! — воскликнул Алек. — А почему ты слоняешься возле изгороди? И ты в курсе, что твоя замшелая сумка видна за километр?

— Я не слоняюсь, — сказал майор. — Я наслаждаюсь редким моментом единения с природой — в компании своей заслуженной сумки, о которой ты втайне мечтаешь и поэтому над ней смеешься.

Они оба уставились на предмет обсуждения — старую сумку хорошей кожи, которая принадлежала еще отцу майора и на которой сохранилась рифленая эмблема лахорского спортивного клуба «Джим-хана». К сумке прилагалась старинная тележка с деревянными колесами и бамбуковой ручкой. Майор очень ей гордился.

— Я просто подумал, что ты прячешься от секретаря. Он тебя ищет.

— С чего вдруг? — спросил майор, пока они шли к первой лунке.

— Может, хочет поговорить насчет твоего сына. Тут была какая-то путаница, когда он приезжал, так?

— Мой сын? — удивленно переспросил майор.

— А ты не знал, что он здесь был? — спросил Алек, и его брови поднялись, словно два кролика потянулись со сна.

— Да, разумеется, то есть нет — в смысле, мы говорили, что он может вступить в клуб, — сказал майор.

— Он приезжал в воскресенье. Я как раз здесь был. Секретарь немного удивился. Ты же о нем не говорил…

Алек умолк, перебирая клюшки. Майор заметил легкое беспокойство в его голосе.

— Слушай, Петтигрю, он же твой сын. Я думаю, вам надо об этом поговорить.

— Ты о чем? — спросил майор, чувствуя, как его желудок словно бы едет вниз на медленном лифте. — Это было в прошлое воскресенье?

Роджер позвонил и извинился, что они не приедут, так как весь день помогали вдове Огершпир освободить дом. Он сказал, что они слишком устали и поедут прямиком в Лондон.

— Да, в воскресенье днем. Дело в том, что он, видимо, думал, что надо будет просто что-нибудь подписать и его уже возьмут, — сказал Алек. — Секретарь был в шоке.

— О господи, — вздохнул майор и помахал клюшкой. — Я совсем забыл. Надо будет все уладить.

— Да все и так уладилось. Пришла племянница лорда Дагенхэма, Гертруда, и все было очень мило. Секретаря это успокоило.

— Очень любезно с ее стороны, — сказал майор. — Я же едва ее знаю. Видимо, они благодарны, что я помогаю с танцами.

— Все-таки скажи Роджеру, что здесь не пользуются всякими новомодными клюшками.

— Он привез с собой клюшки? — спросил майор, не в силах скрыть свое неодобрение.

— Ну вряд ли он собирался сразу же играть, — дипломатично сказал Алек. — Может, хотел показать свое снаряжение профессионалу. Но в воскресенье в мастерской никого не было.

— Конечно, — согласился майор, уныло гадая, есть ли предел наглости Роджера. — Я с ним поговорю.

Он так яростно ударил по мячу, что тот взлетел вверх и приземлился куда-то в бурьян.

— Не повезло, — прокомментировал Алек, но было непонятно, говорит он об ударе майора или же о его сыне. Сегодня, подумал он, верны оба толкования.

Закончив игру, майор не обнаружил в баре Амину и Джорджа. Он не слишком тщательно поискал их взглядом и подумал, что теперь ему представился случай потихоньку сбежать.

И тут он услышал ее голос — он прилетел из-за дверей клуба и заставил нескольких посетителей поднять взгляды от их шоколадных пудингов.

— Не смей выгонять моего сына к входу для слуг, холуй! — кричала она.

— Этот вход не для слуг, а для работников клуба, — запротестовал секретарь, миниатюрный человечек в форменном зеленом жакете, который он носил с гордостью, словно святое облачение. В данный момент он чуть ли не подпрыгивал на месте от ярости. — Главный вход предназначен только для членов клуба и их гостей, а не для работников.

— Не смейте называть моего сына ни слугой, ни работником!

Амина уронила свою тяжелую спортивную сумку прямо на ногу секретарю. Тот отпрыгнул.

— Нас попросили помочь с организацией вечера, — продолжала она. — Так что не смейте обращаться с нами как с грязью!

— Девушка, вы здесь работаете и не имеете права разговаривать со мной в таком тоне, — пробормотал секретарь. — Иначе вас уволят.

— Так уволь меня, старый кретин, и побыстрее, а то тебя сейчас удар хватит.

Лицо секретаря и даже просвечивающая под реденькими светлыми волосами кожа на черепе уже и в самом деле налились необычно лиловым цветом, дисгармонирующим с цветом его галстука. Майор в ужасе замер. Бестактности Роджера было достаточно, чтобы заслужить нотацию секретаря, а теперь его имя будет связано с этой скандальной девицей. За тридцать лет с ним не случалось ничего подобного.

— Я требую, чтобы вы немедленно покинули помещение! — заявил секретарь.

Он изо всех сил выпятил грудь и, как решил майор, стал походить на пухлую белку.

— С удовольствием, — ответила Амина, подхватила сумку и забросила ее себе на плечо. — Пойдем, Джордж.

Схватив сына за руку, она вышла через главный вход.

— Но эта дверь предназначена только для членов клуба… — понесся им вслед слабый крик секретаря.

Майор, который до этого момента стоял как вкопанный, внезапно вспомнил, что за ним — полный зал людей, которые могут решить, что он дрожит от ужаса. Он демонстративно взглянул на часы, похлопал себя по карманам, словно в поисках чего-то, и повернулся на каблуках, чтобы вновь пересечь бар и выйти на террасу. Он надеялся, что сумеет незаметно запихнуть этих двоих к себе в машину и уехать, не привлекая ничьего внимания.

Амина ждала его на парковке. Она сидела на бетонном столбике, скрестив руки на груди. Он заметил, что пальто на ней совсем тонкое, а волосы на сыром воздухе обвисли. Джордж сидел на корточках возле ее ног, пытаясь укрыть свой альбом от дождя. Избежать встречи было невозможно, поэтому майор помахал им, словно ничего не случилось. Амина повесила на свое тонкое плечо огромную спортивную сумку и подошла к нему.

— Я уже думал, что вы ушли, — сказал майор, отпирая дверь автомобиля. — Я вас везде искал.

— Нас вышвырнули, — сказала она и с грохотом опустила свою сумку в багажник, прямо на клюшки. — Какой-то холуй в бабочке заявил, что мы должны ждать у входа для прислуги.

— О, я уверен, что он не хотел показаться невежливым, — сказал майор, который совершенно не был уверен ни в чем подобном. — Мне жаль, что вас… — он поискал подходящее слово: «выгнали» и «оскорбили» чересчур точно описывали ситуацию и не оставляли простора для удобной расплывчатости, к которой он стремился, — …обидели.

— Не беспокойтесь. Я даже не пытаюсь смириться со всеми старыми кретинами, которые пытаются меня обидеть, — заявила Амина, складывая руки на груди. — Я научилась различать людей, которые могут по-настоящему меня обидеть, и тех, кто просто хочет потешить свое самолюбие.

— Зачем же противостоять им, если они безобидны? — спросил майор, вновь вспомнив негодующую продавщицу на набережной.

— Потому что это агрессоры, а я учу Джорджа бороться с агрессией — правда, Джордж?

— У них нет мозгов, — машинально сказал Джордж.

Судя по скрипу карандаша, он продолжал рисовать.

— Они ждут, что ты сбежишь или будешь перед ними унижаться, — продолжила Амина. — А когда нападаешь на них в ответ, они тут же тушуются. Но вы же вряд ли это пробовали, так ведь?

— Нет. Меня учили прежде всего стремиться к вежливости, — сказал майор.

— Попробуйте как-нибудь. Это ужасно весело.

В ее голосе прозвучала тоскливая нотка, заставившая майора усомниться, так ли ее веселят подобные стычки. Некоторое время они ехали в тишине, и вдруг она повернулась на сиденье и уставилась прямо на него.

— Вы не собираетесь расспрашивать меня про Джорджа, так ведь? — спросила она тихо.

— Это не мое дело, юная леди.

Он постарался, чтобы его голос звучал как можно более нейтрально.

— Женщины вечно задают кучу вопросов, — сказала она. — У моей тетушки Норин вечно бывают мигрени, когда очередная возмущенная курица спрашивает ее обо мне.

— Мигрени — это ужасно.

— Мужчины никогда не задают вопросов, но сразу ясно, что они придумывают про нас с Джорджем целую историю.

Она отвернулась и дотронулась до стекла — по другой его стороне стекали струйки дождя. Первым побуждением майора было заявить, что он никогда не думал о них, но она была слишком наблюдательна. Он прикинул, как бы ответить поубедительнее.

— Не хочу говорить за всех мужчин или женщин, — сказал он после паузы, — но мне кажется, что в наше время все слишком увлеклись взаимными признаниями. Как будто проблемы исчезнут, если рассказать о них кому-нибудь. Исповеди приводят только к тому, что увеличивается количество человек, которых заботит та или иная проблема.

Он умолк, чтобы справиться с особенно сложным поворотом через оживленное шоссе в узкий переулок.

— Лично я никогда не стремился посвящать посторонних в подробности своей жизни и не имею ни малейшего желания копаться в их жизнях.

— Но вы же так или иначе судите о людях — и если не знать всего…

— Моя дорогая, мы же с вами абсолютно посторонние люди, не так ли? Разумеется, мы делаем поверхностные и зачастую ошибочные выводы друг о друге. Я, например, уверен, что вы относите меня к числу старых кретинов, не так ли?

Она промолчала, но ему показалось, что он заметил на ее лице виноватую усмешку.

— Но мы не имеем права требовать друг от друга большего, не так ли? — продолжал он. — Я уверен, что вам живется нелегко, но я также уверен, что у меня нет причин думать об этом, а у вас нет права требовать от меня этого.

— Мне кажется, что у всех есть право на то, чтобы их уважали, — сказала она.

— Ну разумеется, — он покачал головой. — Молодежь вечно требует уважения к себе, не пытаясь его заслужить. В мое время к уважению стремились. Им можно было пользоваться, но нельзя было его требовать.

— Вы знаете, хоть вы и старый кретин, но почему-то мне нравитесь, — сказала она, слабо улыбаясь.

— Спасибо, — удивленно ответил он.

Не меньше его удивило то, что он на самом деле почувствовал себя польщенным. Ему тоже нравилась эта вспыльчивая молодая женщина. Впрочем, он не собирался высказывать свое мнение вслух, чтобы она не восприняла это как приглашение поделиться с ним своими проблемами. Затормозив у магазина миссис Али, он почувствовал изрядное облегчение.

— А комиксы там есть? — спросил Джордж.

— У меня нет денег, поэтому будь хорошим мальчиком, и дома я испеку тебе пирог, — ответила Амина.

— Удачи! — сказал им майор.

Амина неподвижно стояла перед магазином, держа сына за руку. Он заподозрил, что она пришла сюда не только ради работы. Что бы ни было у нее на уме, она, казалось, боялась миссис Али куда больше, чем секретаря клуба.

Он уже вернулся домой и заварил чай, но еще не успел налить себе чашку, как к тревоге, которую он испытывал с тех пор, как оставил эту странную девушку и ее сына у порога миссис Али, прибавился внезапный ужас: он осознал, что сегодня — третий четверг месяца. Он подошел к календарю, и его опасения подтвердились. В третий четверг каждого месяца автобусная компания перенаправляла все дневные автобусы на какие-то иные неведомые маршруты. Даже приходскому совету не удалось выяснить, куда же они деваются. Компания отвечала, что это «рационализация», направленная на «улучшение обслуживания малообслуживаемых районов». Поскольку в остальные дни автобусы останавливались в Эджкомбе раз в два часа, майор и остальные жители не раз намекали, что их деревню вполне можно отнести к разряду «малообслуживаемых», но впустую. Пока его соседка Алиса предлагала устроить забастовку у входа в совет, он, как и большинство жителей, довольствовался комфортом собственного автомобиля. Алек пошел дальше и приобрел полноприводной джип, заявив, что в один прекрасный день он может послужить деревне, раз уж нельзя целиком положиться на автобусы.

Майор был уверен, что Амина не солгала Джорджу, заявив, что у нее нет денег. Такси она точно не сможет себе позволить. Он накрыл чайник чехлом и с неохотой, смешанной с любопытством, натянул пальто. Надо хотя бы предложить отвезти их обратно в город.

Сквозь толстое стекло он увидел, что миссис Али прислонилась к стойке, словно у нее закружилась голова. Ее племянник выглядел напряженным — в этом не было ничего необычного, но он смотрел куда-то за майора, уперев взгляд в какую-то далекую точку. Амина с по-стариковски опущенными плечами смотрела вниз, на свои ярко-алые ботинки — вся ее поза выражала поражение. Это было не собеседование. Майор уже подумывал тихо исчезнуть, как вдруг раздался громкий голос:

— Майор!

Он обернулся и увидел Дейзи, Альму, Грейс и племянницу лорда Дагенхэма, Гертруду. Они сидели в «мерседесе» Дейзи — он был так набит пакетами и свертками, что дамы напоминали фарфоровые фигурки, упакованные в коробку.

— Как хорошо, что мы вас встретили, вы-то нам и нужны, — добавила Дейзи, пока все четверо пытались выбраться из машины, не растеряв свои покупки.

Ситуация вышла неловкая: майор открыл дверь для Альмы и, пытаясь не глядеть на ее пухлые колени, бросился ловить ярко-желтый шелковый тюрбан, который грозил свалиться в лужу.

— Вижу, вы нашли костюм для Алека, — сказал он.

— Хорошо, что мы встретились, — повторила Дейзи. — Мы хотели рассказать вам о нашей новой идее.

— Она и вас касается! — воскликнула Альма, словно желая его порадовать.

— Мы как раз думали, достаточно ли будет народных танцев, чтобы задать атмосферу вечера, — продолжила Дейзи. — И сегодня утром, пока мы завтракали у лорда Дагенхэма, нам пришла в голову отличная мысль.

— Гертруда, завтрак был просто замечательный, — сказала Альма племяннице. — Чудесное начало дня.

— Благодарю, — ответила Гертруда. — Чаще всего я завтракаю сэндвичами в конюшне, а не принимаю других леди. Мне жаль, что так вышло с копченой селедкой.

— Ерунда, — заявила Альма. — Это я виновата — не надо было жевать так быстро.

— Я хотела попробовать прием Хаймлиха^[15], но мне чаще приходится сталкиваться с кашлем у лошадей.

— Леди, леди, — прервала их Дейзи. — Давайте не отклоняться от нашей темы. — Она сделала паузу. — Мы решили поставить несколько сценок — весьма изящных — и думали, как привязать их к теме вечера.

— Расскажи, Грейс, это ведь и твоя идея, — добавила Альма.

— Что вы, — запротестовала Грейс. Она стояла в стороне, переминаясь с ноги на ногу.

Майора раздражала такая нервозность в женщине, которая во всех остальных отношениях казалась вполне здравомыслящей.

— Просто мы обсуждали, что нас здесь связывает с Индией, — продолжила она, — и я упомянула вашего отца. Я, собственно, ничего не предлагала.

— Моего отца? — переспросил майор.

— Давайте я объясню, — вмешалась Дейзи, остановив Грейс взглядом. — Мы вспомнили, как ваш отец храбро служил магарадже, и решили отразить эту историю в трех-четырех сценках. Это будет кульминацией праздника.

— Нет, нет, нет, — запротестовал майор, чувствуя, как у него кружится голова при одной мысли об этих сценках. — Мой отец жил в Индии с тридцатых по сороковые годы.

— И что? — спросила Дейзи.

— Империя Моголов прекратила свое существование в середине XVIII века, — продолжал майор. От отчаяния он оставил попытки быть вежливым. — Так что это все никак не связано.

— Ну, это одно и то же, — сказала Дейзи. — Это ведь тоже Индия, не так ли?

— Это совсем не одно и то же. Моголы — это Шах-Джахан и Тадж-Махал. Мой отец работал вплоть до момента раздела Британской Индии. Это был конец Англии в Индии.

— Тем лучше, — сказала Дейзи. — Тогда мы заменим «Моголов» на «магараджу» и отпразднуем независимость, которую мы дали Индии и Пакистану. Новая эра и все такое. По-моему, это самый разумный вариант.

— И это бы решило вопрос с костюмами, — сказала Альма. — Я пыталась сказать Хью Уэтстоуну, что пробковые шлемы стали использовать только в девятнадцатом веке, но он и слышать ничего не хочет. Если мы обратимся к «Последним дням», дамы смогут надеть свои летние платья с «Чарльза Диккенса».

— Хотя в прошлом году у нас возникли проблемы с «Последними днями», — рискнула заметить Грейс.

— Это неважно, — отрезала Альма.

— Раздел произошел в тысяча девятьсот сорок седьмом году, — сказал майор. — Тогда носили формы и короткие сюртуки.

— Мы не будем строго придерживаться исторических рамок, майор, — сказала Дейзи. — Насколько я понимаю, у вас сохранились ружья вашего отца? А форма у вас есть? Он ведь был по меньшей мере полковником, не так ли?

— Нам, конечно, потребуется кто-нибудь помоложе, чтобы сыграть его, — продолжила Альма. — И нам потребуются люди, которые изображали бы разъяренную толпу.

— Может быть, ваш сын Роджер принял бы участие? — спросила Гертруда. — Это было бы очень уместно.

— В роли разъяренной толпы? — уточнил майор.

— В роли полковника, конечно.

— Наверняка у официанток есть какие-нибудь мрачные дружки, которые могли бы изобразить толпу, — сказала Дейзи.

— Мой отец был очень закрытым человеком, — сказал майор. Он чуть ли не заикался от ощущения, что все вокруг сошли с ума. Одна мысль о том, что он или Роджер будет участвовать в какой-либо театральной постановке, была непереносима.

— Мой дядя считает, что это замечательная история, — добавила Гертруда. — Он хочет вручить вам какое-то серебряное блюдо в конце вечера. Признание доблести Петтигрю, что-то в этом роде. Он будет ужасно разочарован, если мне придется сообщить ему, что вы отклонили это предложение.

Она взглянула на него широко распахнутыми глазами, и он заметил, что она держит наготове мобильный телефон. Майор замялся.

— Возможно, надо дать майору время освоиться с этой мыслью, — громко сказала Грейс. Теперь, когда она встала на его защиту, ее ноги перестали дергаться. — Это все же очень большая честь.

— Конечно, конечно, — сказала Дейзи. — Не будем об этом больше, майор.

Она глянула в окно магазина и помахала миссис Али.

— Давайте заглянем в магазин и удостоверимся, что миссис Али по-прежнему собирается нам помочь.

— Это же Амина, та самая девушка, которая учит танцевать наших официанток, — вдруг сказала Гертруда, тоже глядя в окно. — Что она делает в Эджкомбе?

— Это очень маленькая диаспора, — с видом знатока сказала Альма. — Они все друг другу кем-то приходятся.

— Возможно, сейчас не лучший момент, — вмешался майор, стремясь избавить миссис Али от нашествия. — Они сейчас обсуждают деловые вопросы.

— Отличная возможность поговорить с ними обеими, — заявила Дейзи — Давайте, заходим!

Майору пришлось придержать им дверь, и его внесло внутрь магазина вместе с дамами. В суматохе вокруг стойки ему пришлось встать так близко к миссис Али, что он даже не смог приподнять шляпу.

— Простите, — прошептал он. — Мне не удалось их задержать.

— Чему быть, того не миновать, — устало сказала она. — Не в нашей силе остановить их.

Она взглянула на Амину, с которой в этот момент говорила Дейзи.

— Какая удача, что вы тоже здесь, — сказала Дейзи. — Как проходят танцы?

— Учитывая, что у них у всех обе ноги левые и никакого чувства ритма, — неплохо, — ответила Амина. — Но ваш менеджер вряд ли теперь впустит меня в клуб.

— Вы имеете в виду секретаря? — спросила Гертруда. — Да, по телефону он просто кипел, — она хихикнула. — Но не волнуйтесь насчет этого человечка. Я сказала ему, чтобы он проявил терпение, учитывая, как вам нелегко приходится и как мы все нуждаемся в вашем таланте.

— Нелегко? — переспросила Амина.

— Ну, вы же мать-одиночка, — объяснила Гертруда. — Боюсь, я чересчур красочно все расписывала, но мы так хотим, чтобы вы продолжали занятия. Думаю, нам удастся выделить чуть больше денег, раз мероприятие получается таким масштабным.

— Ты танцуешь за деньги? — спросил племянник миссис Али.

— Я учу их основным движениям, — ответила она. — Я не танцую.

Он промолчал, но нахмурился еще сильнее, и майор в очередной раз подивился, сколько времени и сил некоторые тратят на то, чтобы порицать окружающих.

— Она учит наших девочек трясти бедрами, — вмешалась Альма. — Прекрасная демонстрация вашей культуры.

Она улыбнулась миссис Али и ее племяннику. Тот буквально побурел от злости.

— Теперь, миссис Али, мы хотели узнать, будете ли вы присутствовать на нашем вечере.

— Не знаю, — сказала миссис Али, и ее лицо вдруг словно осветилось от скрытой радости.

— Моя тетушка не участвует в прилюдных танцах, — заявил Абдул Вахид.

Майор слышал, что его голос дрожит от ярости, но Дейзи взглянула на него снисходительно, словно на продавца, ненароком забывшего правила хорошего тона.

— Мы и не ожидаем, что она будет танцевать, — сказала она.

— Нам нужна богиня, которая стояла бы в нише рядом со стойкой для шляп и приветствовала гостей, — пояснила Альма. — А миссис Али — настоящая индианка, вернее, настоящая пакистанка.

— Вообще-то я родилась в Кембридже, — тихо сказала миссис Али. — Городская больница, третья палата. Никогда не выезжала дальше острова Уайт.

— Но ведь этого никто не знает, — сказала Альма.

— Миссис Хан сказала, что нам нужен кто-нибудь, кто встречал бы гостей и забирал их шляпы и пальто, — пояснила Дейзи. — Они с мужем будут гостями, поэтому не смогут этим заняться. Она предложила вас, миссис Али.

Миссис Али побледнела, и майор почувствовал, как ярость поднимается уже в нем самом.

— Моя тетушка не работает на вечеринках… — начал племянник, но майор так громко откашлялся, что юноша удивленно замолк.

— Она будет занята, — сказал майор, чувствуя, что краснеет. Все смотрели на него, и он чувствовал, как в нем борются желание немедленно сбежать и потребность вступиться за друга. — Я уже пригласил миссис Али сопровождать меня.

— Потрясающе, — сказала Дейзи и умолкла, словно ожидая, что он вдруг внезапно передумает.

Племянник взглянул на майора так, словно вдруг обнаружил в ванной какого-то странного жука. Альма не могла скрыть своего изумления, Грейс отвернулась, как будто ее вдруг привлек заголовок в одной из местных газет на стойке с прессой. Миссис Али покраснела, но гордо вздернула подбородок и взглянула на Дейзи.

— Миссис Али в любом случае украсит наш вечер, — провозгласила Гертруда, таким образом неловко, но весьма уместно нарушив смущенное молчание. — Мы будем счастливы принимать ее в качестве посла как Пакистана, так и Кембриджа.

Она улыбнулась, и майор подумал, что недооценивал характер этой рыжей девушки. Она обнаружила как некоторую властность, так и деликатность, которая со временем могла свести Дейзи с ума. Оставалось только дождаться этого дня.

— Ну что ж, тогда у нас больше нет вопросов, — сказала Дейзи раздраженно. — Нам надо обсудить остальные планы и договориться с майором, когда можно будет поискать у него дома форму и другой реквизит.

— Я позвоню Роджеру, и мы вместе уговорим майора, — заявила Гертруда и заговорщически улыбнулась ему. — Привлекать молодежь к организации — мой долг, а он, как новый член клуба, наверняка будет счастлив помочь.

— Никогда не понимала, почему так сложно привлечь мужчин к делу, — сказала Альма, когда они двинулись к выходу, громко обсуждая свои планы.

— Благодарю вас за вашу стремительную реакцию, майор, — сказала миссис Али. К его изумлению, она как будто теснила его к двери. — Вам что-нибудь еще нужно? Я хочу ненадолго закрыть магазин.

— Я пришел узнать, не нужно ли подбросить Амину в город, — сказал майор. — Сегодня днем не ходят автобусы.

— Я этого не знала, — сказала Амина и взглянула на миссис Али. — Тогда, мне, наверное, лучше поехать с майором домой.

— Нет, останьтесь, нам надо поговорить, — сказала миссис Али.

— Пусть уходит и возвращается к своей матери, — яростно заявил Абдул Вахид.

— Моя мать умерла два месяца назад, — сказала Амина, глядя на него. — Тридцать лет на одной и той же улице, Абдул Вахид, и всего шесть человек пришло на похороны. Как ты думаешь, почему?

Ее голос дрогнул, но она не отводила от него взгляда. Чтобы прервать мучительную тишину, майор спросил:

— А где Джордж?

— Джордж на втором этаже, — сказала миссис Али. — Я нашла для него несколько книг.

— Мне жаль, что твоей матери пришлось нести на себе позор, — сказал племянник. — Но я тут ни при чем.

— Твои родственники говорят то же самое, — ответила Амина. По ее худым щекам текли слезы. Она подхватила рюкзак. — Мы с Джорджем уходим, и больше никогда вас не побеспокоим.

— Зачем ты вообще сюда пришла? — спросил он.

— Я хотела сама убедиться, что ты меня больше не любишь! — Она вытерла лицо рукавом, и полоска грязи на лице вдруг сделала ее лицо детским. — Я не поверила, когда они сказали, что ты уехал по своей воле, но теперь я вижу, что ты достойный член своей семьи, Абдул Вахид.

— Уходи, — сказал Абдул Вахид и отвернулся, но его голос дрогнул.

— Нет-нет, останьтесь, мы поднимемся к Джорджу и что-нибудь поедим, — вмешалась миссис Али. — Так нельзя.

Она была явно взволнована.Покусав нижнюю губу, она взглянула на майора с натянутой улыбкой.

— Спасибо за предложение, майор, но у нас все хорошо. Мы разберемся.

— Если вы в этом уверены, — сказал майор. Он чувствовал неуместное возбуждение — словно водитель, который тормозит, чтобы поглазеть на аварию. Миссис Али пошла к двери, и ему пришлось проследовать за ней.

— Я зря их сюда привез? — спросил он шепотом.

— Нет-нет, мы счастливы их видеть, — сказала она громко. — Мы, кажется, родственники.

Последний кусочек мозаики встал на место, и перед мысленным взором майора появился маленький Джордж, который в точности напоминал Абдула Вахида. Он открыл рот, чтобы заговорить, но лицо миссис Али представляло собой изможденно-вежливую маску, и он удержался, чтобы не нарушить хрупкое равновесие.

— Лишние родственники всегда пригодятся — есть с кем сыграть в бридж на семейных вечеринках, у кого взять почку для пересадки, — пробормотал он. — Поздравляю вас.

На ее лице мелькнула улыбка. Он мечтал взять ее за руку и попросить рассказать ему обо всем, но племянник по-прежнему таращился на них.

— Спасибо вам за вашу рыцарскую ложь, майор, — добавила миссис Али. — Дамы, разумеется, не имели в виду ничего дурного, но все же я рада, что могу отклонить их предложение.

— Надеюсь, что вы не выставите меня лжецом, миссис Али, — ответил он, стараясь говорить тихо. — Я буду счастлив и горд сопровождать вас на вечер.

— Моя тетушка и не думает туда идти, — громко сказал Абдул Вахид, выдвинув вперед челюсть. — Это неуместно.

— Абдул Вахид, не тебе диктовать мне, что уместно, а что нет, — резко сказала миссис Али. — Я сама разберусь, что мне делать, спасибо.

Она повернулась к майору и протянула руку.

— Майор, я принимаю ваше любезное приглашение.

— Это честь для меня, — ответил майор.

— И я надеюсь, что мы сможем продолжить обсуждать книги, — продолжила она громко. — Мне не хватает наших воскресных встреч.

Говоря это, она не улыбалась, и майор ощутил укол разочарования при мысли, что она использует его, чтобы досадить племяннику. Приподняв на прощание шляпу, он заметил, что в воздухе вновь чувствовалось напряжение. Или же это было не напряжение? Шагая обратно к автомобилю, он подумал, что это было скорее подавленное отчаяние. У троих, оставшихся в магазине, впереди были долгие и мучительные часы. Б окне магазина отражалось сверкающее небо.

Глава 12

Сезон для крикета был неподходящий, поэтому, услышав, что кто-то вколачивает в землю воротца, майор пришел в замешательство. Звук прилетел из травянистой части поля у сада и вспугнул нескольких голубей. Майор отправился на разведку, держа в руках кружку чая и утреннюю газету.

Он увидел высокого человека в резиновых сапогах и желтом дождевике, который сверялся с теодолитом и планшетом, в то время как двое других, повинуясь его указаниям, вбивали в землю колышки с оранжевыми наконечниками.

— Майор, нельзя, чтобы они вас видели, — сообщил ему бесплотный голос громким театральным шепотом. Майор оглянулся.

— Я за изгородью, — пояснил голос, который, как он догадался, принадлежал его соседке Алисе. Он подошел к изгороди и заглянул за нее.

— Не смотрите на меня! — прошептала она отчаянно. — Они, наверное, уже вас заметили, поэтому продолжайте стоять, как будто вы один.

— И вам доброго утра, Алиса, — сказал майор, отхлебывая чай и пытаясь выглядеть так, как будто рядом никого нет. — По какому поводу вся эта конспирация?

— Если мы будем предпринимать боевые действия, лучше, чтобы они не знали нас в лицо, — объяснила она ему, словно ребенку.

Она сидела, скрючившись на складном стуле, втиснутом в узкий промежуток между компостным ящиком и изгородью, отделявшей ее участок от поля. Запах гниющих овощей словно бы совершенно ее не беспокоил. Майор украдкой бросил взгляд в ее сторону и обнаружил замаскированный в листве телескоп на треноге. Также он заметил, что конспирация Алисы не распространялась на ее одежду, состоящую из малинового свитера и мешковатых оранжевых брюк.

— Боевые действия? — переспросил он. — Какого рода?

— Майор, они проектируют дома, — сказала Алиса. — Они хотят залить бетоном все поле.

— Не может быть, — сказал майор. — Это земля лорда Дагенхэма.

— А лорд Дагенхэм намеревается продать свою землю, построить на ней дома и хорошенько заработать, — пояснила Алиса.

— Может, он решил обновить коммуникации.

Майор всегда чувствовал, что в разговорах с Алисой старается придерживаться самых рациональных позиций, словно ее беспорядочное воодушевление может передаться и ему. Она ему нравилась, даже несмотря на самодельные плакаты, которыми оклеивала свои окна, и некоторую чрезмерность ее сада и характера. И тот, и другой страдали от излишка идей и от приверженности органическому движению.

— Коммуникации! — фыркнула Алиса. — Мои источники предполагают, что здесь замешана Америка.

Майор почувствовал, как у него внутри что-то зашевелилось. К несчастью, она была права. В последнее время по Англии медленно катилась разрушительная волна: поля делились на мелкие прямоугольные участки, словно загоны для овец, и застраивались одинаковыми домиками из красного кирпича. Майор поморгал, но люди на поле никуда не делись. Внезапно ему захотелось залезть в постель и с головой накрыться одеялом.

— Раз уж они все равно видели ваше лицо, пойдите допросите их, — сказала Алиса. — Вдруг расколются.

Майор вышел в поле и спросил, кто среди них главный. Ему показали на высокого человека в очках — под его желтым дождевиком скрывалась опрятная рубашка с галстуком. Он был необычайно вежлив, пожал майору руку, но отказался как-либо объяснить свое присутствие.

— Боюсь, это конфиденциальное дело, — сказал он. — Клиент против огласки.

— Понимаю, — сказал майор. — Большинство здешних жителей питают нелепую неприязнь к любым переменам и могут оказаться крайне докучливыми.

— Именно так, — согласился его собеседник.

— Когда мы с Дагенхэмом будем охотиться одиннадцатого, я попрошу его дать мне взглянуть на планы, — сказал майор. — Я интересуюсь архитектурой — на любительском уровне, конечно.

— Не могу обещать, что архитектурные планы уже будут готовы. Я только инженер. Мы делаем замеры, а потом понадобится подсчитать интенсивность движения на местных дорогах для размещения рекламы. На это уйдет какое-то время.

— Конечно, на рекламу понадобится несколько месяцев, — согласился майор. У него закружилась голова. — Что мне сказать соседям, если они будут задавать вопросы?

— Скажите, что мы меняем коммуникации, — сказал инженер. — Все будут рады.

— Благодарю вас, — сказал майор, отворачиваясь. — Скажу лорду Дагенхэму, что вы тут за всем следите.

— И скажите, чтобы не выдергивали колышки, — инженер задрал голову, услышав, что к ним приближается маленький самолет, и показал пальцем в небо. — Аэросъемка завершенных участков. Помогает против вандалов.

Вернувшись в свой сад, майор ощутил внезапный укол горя. В последние дни он чувствовал себя лучше и теперь с удивлением понял, что его тоска по брату никуда не исчезла — она просто скрывалась где-то, ожидая удобного случая, чтобы внезапно на него напасть. Глаза его увлажнились, и он изо всех сил сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладонь, чтобы удержать слезы. Он хорошо помнил, что совсем рядом притаилась Алиса.

— Мой осведомитель вернулся, — сообщила она в свой мобильный. Майор не сомневался, что ей бы больше пришлась по душе рация. — Мне надо выслушать его доклад.

— Боюсь, вы правы, — сказал майор, стараясь не смотреть в ее сторону. Вместо этого он смотрел на залитые солнцем дома, толпящиеся по кромке поля, как стадо неподвижных спящих коров. — Они собираются разрекламировать это место и продавать тут дома.

— Господи, да они целый город выстроят, — сказала Алиса в телефон. — Нельзя терять ни минуты. Необходимо немедленно принять меры.

— Если вас кто-нибудь спросит, я сказал вам, что меняют трубы, — сказал майор, собираясь вернуться в дом и налить себе еще чаю. Он чувствовал себя совершенно больным.

— Вы не можете просто так уйти, — запротестовала Алиса. Она поднялась, не отнимая от уха телефон. Ему представилось, что на том конце провода сидит толпа лысых хиппи в рваных джинсах. — Вы с нами, майор?

— Я так же расстроен, как и вы, — сказал майор. — Но у нас недостаточно информации. Надо связаться с советом и выяснить, что у них с разрешением на строительство.

— Ладно, майор отвечает за связь, — сообщила Алиса в телефон.

— В самом деле… — начал майор.

— Джим спрашивает, — прервала его Алиса, — можете вы быстренько смастерить несколько постеров?

— Я на такое не способен, — ответил майор, гадая, кто этот Джим.

— Официально майор колеблется, — сообщила она своему собеседнику. — Учитывая его связи, он мог бы стать нашим осведомителем.

В трубке раздались какие-то возмущенные протесты. Алиса смерила майора оценивающим взглядом.

— Нет-нет, на него вполне можно положиться. Она отвернулась, и майор уже не слышал, что она бормочет под прикрытием копны кудрей. Он наклонился к ней и услышал:

— Я за него ручаюсь.

Майора и удивило, и тронуло, что Алиса Пирс ручается за него. Он был далеко не уверен, что ответил бы ей в случае необходимости тем же. Он присел на ручку скамейки в тени изгороди и со вздохом опустил голову. Алиса захлопнула свой телефон, и он почувствовал на себе ее взгляд.

— Я знаю, что вы любите эту деревню больше, чем кто-либо, — сказала она. — И я знаю, как много Роуз-лодж значит для вас и вашей семьи.

В ее голосе звучала необычная нежность. Он взглянул на нее и был тронут, поняв, что она говорит совершенно искренне.

— Спасибо, — ответил он. — Вы ведь тоже уже давно живете в этом доме.

— Я смогла стать здесь счастливой, — сказала она. — Но я живу здесь всего двадцать лет, это вряд ли серьезный срок по тутошним меркам.

— Чувствую себя старым дураком, — признался майор. — Мне казалось, что всеобщий прогресс не затронет наш уголок.

— Дело не в прогрессе. Дело в жадности.

— Я отказываюсь верить, что лорд Дагенхэм способен вот так взять и отдать свои земли, — сказал майор. — Он всегда помогал деревне. В конце концов, он же охотник!

Алиса встряхнула головой, словно удивляясь его наивности.

— Мы все выступаем за охрану деревни, пока не видим, сколько денег можно заработать, если достроить и надстроить что-нибудь или застроить свой сад. Все поддерживают экологию, а их маленький проект, говорят они, ни на что не повлияет. Не успеем мы оглянуться, как по всей деревне будут красоваться гаражи на две машины и пристройки для тещ.

Она взъерошила пальцами свои кудри и вновь их пригладила.

— Все мы не лучше Дагенхэма — он просто действует в другом масштабе.

— А он утверждал, что выступает за разумное руководство, — сказал майор. — Он наверняка передумает, когда все осознает.

— Мы будем сражаться! — воскликнула она. — Пока нас не смяли бульдозерами и не бросили в тюрьму — никогда не поздно.

— Ценю ваш энтузиазм, — сказал майор и выплеснул остатки чая в увядшие нарциссы. — Но никак не могу помочь вам в организации беспорядков.

— Беспорядков? Да это война, майор, — фыркнула Алиса. — Пора строить баррикады и готовить коктейль Молотова!

— Делайте то, что считаете нужным, — сказал майор. — Я, пожалуй, напишу ядовитое письмо инженеру по планированию.

В тот же день майор отправился к почтовому ящику и ненадолго замер перед ним, держа в руке свое письмо. Возможно, оно вышло чересчур прямолинейным. В нескольких местах он вычеркнул слова «мы требуем» и заменил их на «мы просим», но все равно чувствовал, что ставит инженера в неловкое положение. В то же время он опасался, что Алиса не оценит его вежливость, поэтому добавил пару фраз о необходимости информировать население и об ответственности совета за управление землей. Он поиграл с выражением «священная земля», но решил, что оно является прерогативой священнослужителей и заменил «священная» на «древняя». Кроме того, он поразмышлял, не отправить ли копию письма лорду Дагенхэму, но решил, что это можно безо всяких угрызений совести отложить до охоты. Ему всегда нравилось опускать аккуратно сложенное письмо в новый конверт, и теперь, глядя на конверт, он решил, что верно подобрал слова и письмо вышло уместно немногословным и серьезным. Он удовлетворенно сунул конверт в ящик и решил, что все это дело решится в дружественной манере, присущей здравомыслящим мужчинам. Дело было сделано, и теперь он мог решить — якобы внезапно — навестить миссис Али и ее племянника.

Миссис Али сидела за стойкой и выкладывала маленькие шелковые лоскутки в плетеные корзинки, в которых она обычно продавала сандаловые свечи и упаковки туберозовых и эвкалиптовых солей для ванн. Завернутые в целлофан и перевязанные бантиками корзинки пользовались популярностью. В прошлом году майор купил две штуки и подарил их Марджори с Джемаймой на Рождество.

— Они, должно быть, неплохо продаются, — сказал он вместо приветствия.

Мадам Али вздрогнула, словно не слышала дверного колокольчика. Возможно, она просто не ожидала его прихода, подумал он.

— Да, это лучший подарок для тех, про кого вы совершенно забыли, — сказала миссис Али. Она явно была взволнована и нервно крутила одну из корзиночек длинными тонкими пальцами. — Чужая забывчивость может принести неплохой доход.

— Вы вчера, кажется, были расстроены, — заметил майор. — Я пришел спросить, как ваши дела.

— Все… непросто, — сказала она наконец. — Непросто, но, возможно, очень хорошо.

Он подождал объяснения, чувствуя совершенно непривычное любопытство. Он не поторопился сменить тему, как сделал бы, если бы Алек или кто-нибудь другой намекнул на свои личные проблемы. Вместо этого он ждал и надеялся, что она продолжит.

— Я протер все яблоки, — сообщил чей-то тоненький голос. Из глубины магазина вышел Джордж — в одной руке он держал чистую тряпку, а в другой мелкое зеленое яблоко. — Это яблоко меньше всех остальных, — добавил он.

— Тогда оно маловато для продажи, — ответила миссис Али. — Не желаешь ли его съесть?

— С удовольствием, — согласился Джордж и расплылся в улыбке. — Пойду помою.

Он ушел, и миссис Али проводила его взглядом, а майор наблюдал за тем, как на ее лице расцветает улыбка.

— Вы прекрасно обращаетесь с детьми, — сказал майор. — Хотя о случаях откровенного подкупа, пожалуй, не следует судить поспешно.

Он хотел насмешить ее, но когда она повернулась к нему, ее лицо было совершенно серьезно. Она огладила юбку, и он заметил, как дрожат ее руки.

— Мне надо кое-что вам сказать, — начала она. — Мне нельзя говорить об этом, но если я вам расскажу, возможно, это поможет…

Ее голос утих, и она принялась рассматривать свои руки, словно пытаясь найти потерянную мысль в лабиринте голубоватых вен.

— Вы не обязаны мне ничего говорить, — сказал он. — Но будьте уверены, все, что вы скажете, останется строго между нами.

— Как вы видите, я в полном замешательстве, — сказала она, глядя на него с тенью обычной улыбки. Он ждал. — Амина и Джордж сегодня ночевали у нас. Оказывается, Джордж — моей внучатый племянник. Он сын Абдула Вахида.

— Неужели? — сказал майор, изображая удивление.

— Как я могла не увидеть, не почувствовать этого? — продолжила она. — И все же теперь я испытываю глубочайшую любовь к этому ребенку.

— Вы уверены, что это правда? — спросил майор. — Бывают же случаи, когда люди хотят воспользоваться… вы меня понимаете.

— У Джорджа нос моего мужа.

Она моргнула, и по ее левой щеке скатилась слеза.

— Я просто ничего не замечала.

— Вас можно поздравить? — спросил майор, хотя намеревался придать фразе утвердительное звучание.

— Благодарю вас, майор, — ответила она. — Но нельзя отрицать, что эта история — позор для моей семьи, и я пойму, если вы предпочтете не продолжать наше знакомство.

— Ерунда, мне это и в голову не пришло, — заявил майор и почувствовал, как краснеет от этой лжи.

Он изо всех сил старался побороть неловкое желание выскользнуть из магазина и не иметь дела с этой, как ни посмотри, неприятной ситуацией.

— Подобные вещи не случаются в достойных семьях, — сказала она.

— Да это происходит постоянно, — перебил ее майор, чувствуя необходимость успокоить как ее, так и себя. — Викторианцы были хуже всех.

— Но позор кажется таким незначительным по сравнению с этим прелестным ребенком.

— Люди всегда жаловались на падение нравственности, — продолжал майор. — Но моя жена всегда говорила, что предыдущие поколения были такими же распущенными — они просто лучше маскировались.

— Я знала, что Абдула Вахида отослали, потому что он влюбился в какую-то девушку, — продолжала она. — Но я не знала, что у них родился ребенок.

— А он знал? — спросил майор.

— Говорит, что нет, — она еще больше помрачнела. — В семье сделают все, чтобы защитить своих детей, и я боюсь, что этой девушке пришлось нелегко.

Последовала пауза, во время которой майор тщетно пытался подобрать слова утешения.

— Как бы то ни было, теперь Амина и Джордж здесь, и я должна постараться все исправить.

— Что вы будете делать? — спросил майор. — Вы же почти не знаете эту девушку.

— Я знаю, что должна оставить их у себя, пока все не уладится, — сказала миссис Али, решительно и совершенно очаровательно вздернув подбородок. Перед ним была женщина, намеренная достичь своей цели. — Они останутся здесь по крайней мере на неделю, и если Абдулу нравится спать в машине — пусть поступает как хочет.

— Спать в машине?

— Мой племянник утверждает, что не может спать под одной крышей с незамужней женщиной, поэтому он ночевал в машине. Я указала на очевидные нестыковки в его логике, но его недавно проснувшаяся религиозность позволяет ему проявлять упрямство.

— Но почему вы хотите, чтобы они остались? — спросил майор. — Почему они не могут приходить в гости?

— Я боюсь, если они уедут, то снова исчезнут, — призналась она. — Амина живет практически на пределе и говорит, что ее тетушка от постоянных расспросов на грани истерики.

— По-видимому, снять комнату в пабе они тоже не могут, — сказал майор.

Хозяин «Королевского дуба» предлагал постояльцам две оклеенные цветочными обоями комнаты и обильный завтрак, подающийся на липкой барной стойке.

— Абдул Вахид угрожал поехать в город и попросить пристанища у имама. Тогда наши проблемы станут предметом пересудов всей диаспоры, — она закрыла лицо руками и тихо сказала: — Почему он такой упрямый?

— Послушайте, если вы непременно хотите удержать их здесь, пусть ваш племянник поживет несколько дней у меня.

Майор был потрясен собственным предложением, которое словно само собой вырвалось наружу.

— У меня есть свободная комната, он мне ничуть не помешает, — добавил он.

— Майор, это чересчур, — сказала миссис Али. — Я не могу так злоупотреблять вашей добротой.

Но ее лицо словно осветилось изнутри. Майор уже решил, что устроит молодого человека в бывшей комнате Роджера. В гостевой комнате было холодно, поскольку она выходила на север, а в ножке кровати образовалось несколько подозрительных дырок, которые он все планировал изучить. Нехорошо, если гость свалится на пол посреди ночи.

— Мне это совсем не сложно, — сказал он. — И если это поможет вам решить ваши проблемы, я буду очень рад.

— Я у вас в долгу, майор, — ответила она, подошла ближе и положила руку ему на плечо. — Не знаю, как выразить свою благодарность.

Майор почувствовал, как по его плечу разливается тепло. Он замер, словно ему на руку присела бабочка. На мгновение окружающий мир перестал существовать — осталось только ее дыхание и отражение его лица в ее темных глазах.

— Тогда договорились.

Он быстро пожал ей руку.

— Вы невероятный человек, — сказала она, и майор осознал, что теперь, когда она доверяет ему и чувствует себя его должницей, он, как порядочный человек, в ближайшее время не имеет права даже попытаться ее поцеловать. Мысленно он назвал себя дураком.

Уже стемнело, когда Абдул Вахид постучался в дверь Роуз-лодж. С собой он принес несколько вещей, туго завернутых в молитвенный коврик. По его виду казалось, что всю его жизнь можно упаковать в такой сверток.

— Входите, — пригласил его майор.

— Вы очень добры, — сказал молодой человек, не прекращая хмуриться.

Он осторожно снял поношенные коричневые туфли и поставил их под вешалкой. Майор знал, что этот жест символизирует уважение к дому, но его смутила интимность созерцания влажных носков на ступнях постороннего человека. Внезапно он представил себе деревенских дам, оставляющих на его полированных полах следы в виде ведьминых кругов, и порадовался, что обут в солидные шерстяные шлепанцы.

Поднимаясь на второй этаж, он решил все-таки устроить племянника в гостевой комнате. Старый голубой ковер и добротный письменный стол с лампой в комнате Роджера внезапно показались чересчур шикарными для этого сурового юноши.

— Подходит? — спросил он и незаметно пнул ножку кровати, проверяя, не посыпятся ли опилки из дырочек. Тощий матрас, сосновый комод и единственный рисунок, висящий на стене, казались сейчас уместно аскетичными.

— Вы бесконечно добры.

Абдул Вахид осторожно положил свои пожитки на кровать.

— Сейчас принесу постельное белье и оставлю вас, — сказал майор.

— Спасибо, — ответил юноша.

Вернувшись с постельным бельем и тонким шерстяным одеялом, которое он выбрал вместо шелкового пухового, майор обнаружил, что Абдул Вахид уже устроился. На комоде лежал гребешок, мыльница и Коран. Картинка на стене была завешена большим полотенцем с узором. На полу лежал молитвенный коврик, казавшийся крошечным в море потертого паркета. Абдул Вахид сидел на краю кровати, положив руки на колени, и смотрел куда-то в пространство.

— Надеюсь, вы не замерзнете, — сказал майор и положил принесенное на кровать.

— Она всегда была такой красавицей, — прошептал Абдул Вахид. — Рядом с ней я просто голову терял.

— Если ветер будет дуть в эту сторону, окно начнет дребезжать, — добавил майор и поправил щеколду на раме.

Его слегка беспокоило присутствие в доме столь эмоционального юноши, и, боясь сказать что-нибудь не то, он решил вести себя безразлично и весело.

— Они говорили, что я ее забуду, — сказал юноша. — Я забыл. Но теперь она здесь, и у меня весь день кружится голова.

— Может быть, у вас понижено давление, — предположил майор и выглянул в окно — не идут ли грозовые тучи. — У моей жены всегда болела голова, когда падал барометр.

— Быть в вашем доме — большое облегчение для меня, майор, — сказал Абдул Вахид. Майор удивленно повернулся к нему. Юноша встал и коротко ему поклонился. — Оказаться в убежище, скрытом от женских голосов, — бальзам на израненную душу.

— Не могу ничего обещать, — сказал майор. — Моя соседка, Алиса Пирс, имеет обыкновение петь народные песни своему саду. Считает, что растениям это полезно.

Майор часто гадал, как фальшивое исполнение «Зеленых рукавов» может увеличить урожай малины, но Алиса утверждала, что этот метод действует куда лучше химических удобрений. Урожая некоторых фруктов и ягод хватало на пирог.

— Никакого слуха, но масса энтузиазма, — добавил он.

— Тогда я добавлю к своим молитвам просьбу о дожде, — сказал Абдул Вахид.

Майор не понял, говорит ли он вполне серьезно.

— Увидимся утром, — подытожил он. — Обычно я ставлю чай около шести.

Оставив гостя и спустившись в кухню, он почувствовал, как измотал его неожиданный поворот событий. И все же его радовала мысль о том, что этот поступок проложил ему путь к сердцу миссис Али. Он действовал спонтанно. Он настоял на своем. Он планировал отпраздновать собственную удаль большим стаканом виски, но, оказавшись на кухне, решил из соображений благоразумия довольствоваться большим стаканом минеральной воды.

Глава 13

Утро субботы выдалось солнечным, и майор как раз складывал в тележку листья, когда услышал голос сына. Майор рассыпал уже набранную на грабли очередную кучку. Он не предполагал, что Роджер приведет в исполнение свою угрозу нанести визит, и не предупредил сына о том, что принимает гостя. Судя по крикам в доме и грохоту падающей мебели, Роджера и Абдула Вахида следовало поскорее утихомирить.

Торопливо шагая к дому, он проклинал Роджера за то, что тот никогда не предупреждал о своем приезде и приезжал, когда ему вздумается. Майору давно хотелось организовать систему предварительных оповещений, но ему никак не удавалось найти верные слова, чтобы донести до Роджера: дом его детства уже не открыт круглые сутки. Майор не был знаком с правилами этикета, определяющими, когда допустимо лишать детских привилегий, но знал, что в данном случае все сроки уже давно вышли.

Теперь Роджер будет дуться, словно он тут хозяин, а майор и его гость посягают на чужую собственность. Стоило майору подойти к двери, как из нее с громким пыхтеньем вывалился красный и злой Роджер с мобильным телефоном в руках.

— В твоем доме какой-то мужчина, говорит, будто он тут живет, — сообщил он. — Сэнди отвлекает его разговорами, а я готов позвонить, если потребуется, в полицию.

— Ради бога, не надо никуда звонить, — сказал майор. — Это просто Абдул Вахид.

— Какой еще Вахид? — воскликнул Роджер. — Кто он вообще такой? Я его чуть стулом не ударил.

— Ты с ума сошел? — спросил майор. — С чего ты вообще принял моего гостя за грабителя?

— Ты считаешь, это более странно, чем то, что мой отец внезапно подружился с половиной Пакистана?

— Ты оставил Сэнди наедине с моим «грабителем»? — спросил майор.

— Да, она разговаривает с ним об одежде, — сказал Роджер. — Заметила, что его старый шарф — это часть национального костюма, и он как-то успокоился. А я решил узнать, кто он и что он.

— Прошли времена рыцарей, — заметил майор.

— Ты же сам сказал, что он не опасен, — сказал Роджер. — Так кто он такой и что он здесь делает?

— Не понимаю, почему это тебя так беспокоит, — сказал майор. — Я решил помочь знакомой и приютил у себя ее племянника на пару дней — самое большее на пару недель. Она хотела пригласить его невесту к себе и… В общем, это долгая история.

Он почувствовал, что ступает на зыбкую почву. Объяснить свои мотивы было нелегко: он сам не вполне понимал, что двигало миссис Али, когда она пригласила Амину и Джорджа переехать к ней. Когда она смотрела на Джорджа, взгляд ее менялся. Майор не сразу распознал этот взгляд. Нэнси иногда смотрела так на Роджера, когда думала, что никто ее не видит. Так она смотрела на него, когда он родился. Так она смотрела на него, умирая. В ее палате пахло хлоркой, белые лампы мигали, и по кричащим новым обоям ползли ярко-лиловые штокрозы. Роджер, как обычно, болтал о своих делах, как будто бодрое обсуждение его перспектив могло отвлечь от того, что происходило. Нэнси смотрела на него так, словно хотела выжечь его образ в своем угасающем сознании.

— Чушь какая-то, — заявил Роджер так высокомерно, что майор прикинул, как он отреагирует на внезапный удар граблями под колени. — Но раз мы с Сэнди приехали, можешь выставить его под этим предлогом.

— Было бы непростительной грубостью вот так вот взять и «выставить» его, — сказал майор. — Он принял мое приглашение, которое я, возможно, и не сделал бы, если бы знал, что вы собираетесь приехать.

— Я же сказал, что мы скоро приедем. Когда мы были в коттедже.

— Если бы я планировал свои выходные, ожидая, что ты вдруг выполнишь свое обещание и действительно приедешь, я был бы одиноким стариком, чахнущим над горой чистого белья и черствеющих кексов, — сказал майор. — По крайней мере, Абдул Вахид откликнулся на мое приглашение.

— Послушай, я уверен, что он отличный парень, но в твоем возрасте лучше не рисковать, — сказал Роджер и огляделся, словно в поисках шпионов. — В последнее время аферисты часто нападают на пожилых людей.

— Что ты имеешь в виду под словом «пожилых»?

— А с иностранцами надо быть особенно осторожным.

— К американцам это относится? — спросил майор. — Потому что я как раз вижу американку.

Сэнди стояла в дверях и изучала занавески. Майор пожалел, что маковый узор выгорел по краям.

— Не говори ерунды, — сказал Роджер. — Американцы такие же, как мы.

Его сын поцеловал Сэнди в губы и обнял. Майор же остался переваривать это решительное отрицание различий в национальных характерах англичан и энергичных американцев. Ему многое нравилось в Америке, но он чувствовал, что эта страна все еще переживает период детства — родилась она где-то за шестьдесят лет до начала правления королевы Виктории. Америка всегда была щедра — он до сих пор помнил банки с какао и восковые карандаши, которые им раздавали в школе в течение нескольких послевоенных лет, — но несла свою мощь с такой уверенностью, что напоминала ему двухлетнего ребенка, завладевшего молотком.

Он был готов признать свою предубежденность, но как еще относиться к стране, чья история либо хранится в парках аттракционов, работники которых носят домашние чепцы и прячут под длинными юбками кроссовки, либо раздирается на куски?

— Ты в порядке, милая? — спросил Роджер. — Оказывается, Абдула сюда пригласил отец.

— Ну конечно, — ответила Сэнди и повернулась к майору. — Эрнест, у вас замечательный дом.

Она протянула руку, и майор взял ее, заметив, что теперь у нее розовые ногти с широкими белыми кончиками. Мгновение спустя он понял, что они раскрашены так, чтобы напоминать настоящие ногти, и вздохнул при мысли о бесконечном количестве женских ухищрений. У его жены, Нэнси, ногти были чудесной овальной формы, словно миндальные орехи, и она только полировала их маленькой пилкой и коротко стригла, чтобы удобнее было копаться в саду или играть на пианино.

— Спасибо, — сказал майор.

— Чувствуется аромат эпохи, — сказала Сэнди, одетая, словно персонаж романа о сельской жизни. На ней были коричневые туфли на высоких каблуках, узкие брюки, рубашка с узором из кленовых листьев. На плечи она набросила кашемировый свитер. Не похоже было, чтобы она готовилась к прогулке по раскисшему полю до паба. Майор тут же почувствовал зловредное искушение предложить именно этот вид досуга.

— Давайте отметим ваш неожиданный приезд, — сказал он. — Можем прогуляться и пообедать в «Королевском дубе».

— Вообще-то мы привезли еду с собой, — сказал Роджер. — Купили все в том шикарном новом магазине в Патни. Все продукты доставили ночью из Франции.

— Надеюсь, вы любите трюфельную пудру, — рассмеялась Сэнди. — Роджер заставил посыпать ей буквально все, кроме мадленок.

— Можешь пригласить этого Абдула пообедать с нами — в качестве извинения, — добавил Роджер, словно обиду юноше нанес именно майор.

— Называть его Абдулом невежливо, — сказал майор. — Это значит «слуга». Надо использовать полное имя — Абдул Вахид. «Слуга Господа».

— Ему это важно, да? — заметил Роджер. — А его тетя работает тут в магазине, да? Это та самая, которую ты притащил в коттедж и напугал миссис Огершпир?

— Миссис Огершпир — возмутительная особа.

— Это само собой разумеется, пап.

— То, что это само собой разумеется, не значит, что об этом нельзя говорить. Или что нельзя отказаться иметь дело с подобной личностью.

— Зачем устраивать скандал и упускать выгодное предложение? — спросил Роджер. — Куда приятнее утереть нос и получить свою выгоду.

— И какова же философская база этой теории? — спросил майор. Роджер слабо махнул рукой, и майор заметил, как он закатил глаза — так, чтобы видела Сэнди.

— Папа, это обычный прагматизм. Это называется реальный мир. Если мы не будем заключать сделки с не слишком высокоморальными личностями, количество сделок сократится, и хорошие парни вроде нас станут нищими. И что с нами тогда будет?

— Возможно, вы окажетесь в достойной компании высокоморальных личностей? — предположил майор.

Роджер и Сэнди отправились за корзиной с продуктами. Майор пытался не думать о трюфелях, которых всегда избегал — ему казалось, что от них пахнет потными гениталиями. Из дома вышел Абдул Вахид. Как обычно, он нес под мышкой какие-то пыльные религиозные книги, и вид у него был крайне угрюмый — майор уже понял, что причина его постоянной хмурости кроется не в неприятном характере, а скорее в постоянных размышлениях. Майор считал, что современная молодежь слишком много думает. Результатом этого вечно становились какие-то нелепые повстанческие движения или, как в случае с несколькими его учениками, отвратительные вирши.

— К вам приехал ваш сын, — сказал Абдул Вахид. — Я должен оставить ваш дом.

— Нет-нет, — запротестовал майор, уже привыкший к лаконичности Абдула Вахида и не находивший ее оскорбительной. — В этом нет никакой необходимости. Я же сказал: живите здесь столько, сколько вам понадобится.

— Он привез с собой невесту, — заметил Абдул Вахид. — Поздравляю вас. Она очень хороша собой.

— Да, но, с другой стороны, она американка, поэтому вам нет причин уходить.

Было что-то нелепое в том, что этот юноша шарахался от каждой незамужней женщины.

— Вам потребуется гостевая комната, — ответил Абдул Вахид. — Ваш сын сказал, что они будут жить у вас несколько выходных подряд, пока не отремонтируют их коттедж.

— В самом деле?

Майор не знал, что сказать. Он сомневался, что в этом случае кому-то понадобится гостевая комната, но понимал, что подобная информация только ускорит побег Абдула Вахида, а ему самому будет неловко обсуждать такие подробности жизни сына.

— Я вернусь в магазин, а Амина и Джордж уедут обратно к своей тетушке, — твердо сказал Абдул Вахид. — Глупо думать, что мы снова можем быть вместе.

— Многих глупцов впоследствии называли гениями, — заметил майор. — Нет смысла торопиться, так ведь? Ваша тетушка, кажется, считает, что ваши родственники изменят свое мнение. И она полюбила маленького Джорджа.

— Она обсуждала эту историю с вами? — спросил Абдул Вахид.

— Я знал вашего дядю, — ответил майор, но почувствовал, что это прозвучало фальшиво, и отвел глаза.

— Моя тетушка всегда протестовала против нормальных и необходимых ограничений. Для нее это словно миссия, — сказал он. — Но я считаю это потаканием своим слабостям, и если я не положу конец этой истории, боюсь, ее сердце будет разбито.

— Почему бы вам не пообедать с нами? А потом я вас провожу, — предложил майор.

Он опасался, что Абдул Вахид прав. Если миссис Али будет продолжать видеть в Джордже воплощение своей мечты о детях и внуках, ее сердце может разбиться. Но ему не хотелось, чтобы молодой человек ускорил развязку. Кроме того, ему не терпелось натравить своего гостя на Роджера или же стравить их друг с другом — вдруг удастся немного сбить спесь с обоих.

— Мне бы хотелось, чтобы вы спокойно познакомились с моим сыном.

Абдул Вахид издал странный мычащий звук, и майор вдруг понял, что юноша смеется.

— Майор, ваш сын и его невеста привезли вам кучу паштетов, ветчины и других свиных продуктов. Мне едва удалось сбежать с кухни.

— Мы сделаем вам бутерброд с сыром или что-то в этом духе, — сказал майор. Абдул Вахид переминался с ноги на ногу, и майор почувствовал, что надо поднажать. — Мне бы хотелось, чтобы вы разделили с нами трапезу.

— Раз вы этого хотите, я, конечно, согласен, — сказал он. — Если можно, я бы выпил чаю.

На кухонном столе лежала незнакомая майору дерюга в синюю полоску. Рядом с кислотно-зелеными пластиковыми тарелками стояли его лучшие винные бокалы, которые он доставал только на Рождество. В винном ведерке, которым он никогда не пользовался и в которое был навален, похоже, весь лед из холодильника, торчала бутылка газированной воды. В фарфоровых чашечках для омовения пальцев лежала какая-то подозрительная горчица. Из незнакомой вазы, напоминающей корягу, свисали желтые каллы, почти касаясь скатерти. Сэнди украшала увядающими лилиями безделушки на каминной полке. В камине горел неуместный, но приятный огонь, и майор подумал, что дрова, видимо, приехали из Патни. Роджер возился у плиты.

— Роджер, у тебя тлеет пиджак или ты жаришь что-то твидовое? — спросил майор.

— Несколько ломтиков трюфеля с фуа-гра и щавелем, — пояснил Роджер. — Мы пробовали их на прошлой в неделе в ресторане, и было так вкусно, что я решил попробовать сделать то же самое.

Он взглянул на чернеющую сковородку.

— Хотя в ресторане пахло как-то по-другому. Может, надо было взять гусиный жир вместо свиного сала.

— Сколько человек мы ждем к обеду? — спросил майор. — К нам собирается заглянуть группа туристов?

— Папа, я рассчитывал, что что-то останется и тебе будет, чем перекусить в будни, — сказал Роджер, вывалил содержимое сковородки в миску и сунул черную шипящую сковородку в раковину, где она продолжала дымиться.

— Эрнест, у вас есть штопор? — спросила Сэнди, и майор, возмутившись было, что его считают человеком, который не в состоянии сам себе обеспечить пропитание, вспомнил, что главное сейчас — уладить межкультурные разногласия.

— С нами будет обедать Абдул Вахид, поэтому я лучше заварю чаю и принесу кувшин лимонада, — спросил майор.

Сэнди замерла, прижав к себе бутылку вина.

— Слушайте, а обязательно… — начал Роджер.

— Пусть мое присутствие не стесняет вас, — сказал Абдул Вахид. — Пейте что хотите.

— Отлично, старина! — воскликнул Роджер. — Если бы все вели себя так разумно, мы бы уже завтра разрешили кризис на Ближнем Востоке.

Он беззаботно улыбнулся, продемонстрировав неестественно белые зубы.

— Садитесь рядом со мной, Абдул Вахид, — сказала Сэнди. — Я хочу еще порасспрашивать вас о ткацких традициях в Пакистане.

— Вряд смогу чем-то вам помочь, — ответил Абдул Вахид. — Я вырос в Англии. В Пакистане меня считали туристом и англичанином. А шарф свой я купил в лахорском универмаге.

— Что может быть лучше стакана чистой воды! — воскликнул майор, пытаясь отыскать в ящике штопор.

Сэнди передала ему вино и села рядом с Абдулом Вахидом.

— Отец, ты же не будешь отказываться от «Марго» семьдесят пятого года, — сказал Роджер. — Я специально для тебя его выбрал.

Майор не привык пить в середине дня по два полных бокала хорошего кларета. Однако он признал, что вино изрядно облегчило атмосферу за ланчем. Безукоризненно накрашенное лицо Сэнди под воздействием вина стало казаться мягче. Нахальные указания Роджера — он требовал, чтобы они покачивали бокалы и нюхали содержимое, словно им раньше не доводилось пробовать выдержанных вин, — казались почти забавными. Майор гадал, так ли ведет себя его сын со своими друзьями в Лондоне и прощают ли ему такое поведение или просто украдкой смеются над его попытками всеми командовать. Абдул Вахид не смеялся. Он выглядел менее угрюмо — возможно, предположил майор, его ослепил вид белокурой ухоженной Сэнди. Он попивал лимонад и чай и бесконечно вежливо отвечал на ее вопросы.

Роджер нарочито не обращал внимания на гостя и болтал об их новом доме. За эту неделю они с Сэнди нашли плотника и бригаду маляров.

— Не каких-нибудь старых маляров, — уточнил Роджер. — Эти просто нарасхват, оформляют галереи и рестораны. Сэнди знает их по работе, — он взял Сэнди за руку и нежно улыбнулся. — Такое впечатление, что она знает всех на свете!

— Чем больше знакомств, тем меньше друзей, — сказала Сэнди, и майор услышал в ее голосе горечь, которая показалась ему искренней. — Так приятно просто сидеть с друзьями и родными, как сейчас.

— А где ваши родственники? — спросил Абдул Вахид.

Его вопрос пробудил майора от надвигающейся дремоты.

— Нас разбросало по миру, — ответила она. — Отец живет во Флориде, мать переехала на остров Родос. У меня есть брат в Техасе, а в прошлом году моя сестра переехала с мужем в Чикаго.

— И какова, если можно спросить, ваша религия?

— Настоящие англиканцы, — вяло заметил Роджер. — Расскажи отцу о том, как твоя мать фотографировалась с архиепископом Кентерберийским.

— Да, моя мама как-то раз проникла в мужской туалет, чтобы сфотографироваться с архиепископом, — Сэнди закатила глаза. — Видимо, решила, что это зачтется всей семье. По-моему, сейчас среди нас один буддист, два агностика, а остальные — обычные атеисты.

— Непрактикующие англиканцы, — сказал Роджер.

— Слово «атеист» подразумевает что-то другое, Роджер, — заметил майор.

— Роджер не любит говорить о религии, так ведь? — спросила Сэнди и принялась загибать пальцы. — Никакой религии, никакой политики, о сексе только вполголоса — неудивительно, милый, что в Британии все сдвинулись на погоде.

Услышав снова это обращение, майор моргнул. Видимо, пора было привыкать.

— Я считаю, что важно обсуждать наши религии, — сказал Абдул Вахид. — Но в Британии такие вещи хранятся за закрытыми дверями. Я не нашел никого, с кем можно было бы об этом поговорить.

— Господи, мусульманин-экуменист, — фыркнул Роджер. — Вы уверены, что говорите о той религии?

— Роджер! — воскликнула Сэнди.

— Все в порядке, — сказал Абдул Вахид. — Я предпочитаю подобную прямоту. Невозможно защищать свою религию, если тебе говорят лишь пустые вежливые фразы, за которыми кроется презрение.

Майор почувствовал, что пора срочно сменить тему.

— Вы уже назначили дату свадьбы или хотите сделать еще один сюрприз? — спросил он.

Роджер опустил глаза и принялся вытирать хлебом тарелку. Сэнди сделала большой глоток вина, и майор с удовлетворением счел этот жест трещиной на ее невозмутимом фасаде. Последовала пауза.

— Нет, разумеется, — сказал Роджер наконец. — Мы пока не собираемся жениться. Я бы тебя предупредил.

— Не собираетесь? — переспросил майор. — Боюсь, я не совсем понимаю.

— Ну, как только ты женишься, все вокруг начинают считать тебя «семейным человеком», и не успеешь оглянуться, как карьера уже попахивает подгузниками, — сказал Роджер, не выпуская из рук винную пробку, которой он сминал хлебные крошки в тугую лепешечку. — Я видел, как люди из-за этого оказывались прикованными к их нынешней должности.

Сэнди молча рассматривала свой бокал.

— Брак — замечательная часть жизни, — сказал майор.

— Как и пенсия. Но лучше отложить их на попозже.

— А ты не боишься, что подобное поведениеприведет тебя к поверхностности и моральной неустойчивости? — спросил майор, силясь скрыть свое возмущение. — Подобное отсутствие обязательств ослабляет характер.

— Как человек, который проявил слабость, могу уверить вас, что на этом пути нет счастья, — тихо сказал Абдул Вахид.

— Конечно, я не имел вас в виду, — сказал майор в ужасе при мысли, что он нечаянно обидел своего гостя. — Вовсе нет.

— Сэнди сама себе начальник, и ее это все не волнует, — сказал Роджер. — Скажи им, Сэнди.

— Вообще-то это моя идея, — сказала Сэнди. — У меня на работе проблемы с визой, поэтому идеальным вариантом было обручиться с британцем. Простите, если я вас задела, Абдул Вахид.

— Вовсе нет, — сказал Абдул Вахид. Он несколько раз моргнул и сделал глубокий вдох. — Но иногда, выбрав подходящие нам правила, мы впоследствии обнаруживаем, что утеряли что-то очень ценное.

— Но все оттягивают свадьбу, как могут! — воскликнул Роджер. — Взгляните, например, на королевскую семью.

— Роджер, я не потерплю подобного неуважения с твоей стороны, — строго сказал майор. Нынешняя мода на анекдоты про членов королевской семьи вызывала у него отвращение.

— Мне пора возвращаться в магазин.

Абдул Вахид встал из-за стола и поклонился майору и Сэнди. Майор поднялся, чтобы проводить его.

— Надеюсь, мы еще встретимся, — сказала Сэнди.

— Что у него случилось? — спросил Роджер, когда майор вернулся.

— Абдул Вахид только что обнаружил, что у него есть сын, — объяснил майор. — Это должно послужить нам предупреждением: неофициальные романтические связи тоже могут привести к последствиям.

— Ты прав, по крайней мере когда речь идет о рабочем классе и иностранцах, — сказал Роджер. — Им наплевать на контроль над рождаемостью. Но мы с Сэнди не такие.

— Когда речь идет о романтических отношениях, все люди одинаковы, — сказал майор. — Пугающая неспособность контролировать свои порывы в сочетании с полной близорукостью.

— Послушай, пап, мы посмотрим, как все пойдет с коттеджем, — заверил его Роджер. — Может, через полгода мы уже будем готовы.

— К свадьбе?

— Или хотя бы к тому, чтобы купить вместе дом, — сказал Роджер.

Сэнди молча осушила свой бокал.

После обеда Роджер захотел выкурить сигару в саду. Майор заварил чаю и попытался отговорить Сэнди мыть посуду.

— Пожалуйста, не надо убираться, — сказал он. Предложения помощи по хозяйству по-прежнему казались ему выражением жалости и приводили в смущение.

— Я люблю мыть посуду, — ответила Сэнди. — Вы сочтете меня ужасной янки, но меня правда приводят в восторг местные крохотные домики, где все делается вручную, без каких-либо агрегатов.

— Должен заметить, что Роуз-лодж считается довольно просторным домом, — сказал майор. — И, между прочим, у меня есть весьма продвинутый паровой утюг.

— Вы не отдаете свою одежду гладить?

— Когда моя жена болела, к нам приходила какая-то женщина. Но она до блеска заглаживала стрелки на брюках. Я выглядел как какой-нибудь певец.

Сэнди рассмеялась, и майор обнаружил, что уже не вздрагивает при звуках ее смеха. Либо он начал к ней привыкать, либо вино еще не выветрилось.

— Может, не покупать в коттедж посудомойку? Пусть все будет как встарь.

— Учитывая, сколько посуды использует мой сын, посудомойка вам пригодится, — сказал майор, пытаясь отодрать со дна сковородки пригоревшие остатки. Он повысил голос, чтобы его услышал пришедший из сада Роджер.

— На прошлой неделе я был в клубе, — сообщил Роджер и взял протянутое ему кухонное полотенце, но вместо того, чтобы вытирать посуду, уселся на стол.

— Я слышал, — сказал майор. — Почему ты не позвонил мне, чтобы я мог тебя представить, как полагается?

— Извини. Просто проезжал мимо и подумал, раз они столько лет меня знают, можно просто узнать, что к чему.

— И что? — спросил майор.

— Секретарь — просто идиот, — заявил Роджер. — Но я встретил Гертруду Дагенхэм-Смайт, и она мне помогла. Я уже говорил Сэнди: очень смешно было наблюдать, как секретарь перед ней стелется. Он в мгновение ока заполнил все бумажки.

— Мне надо будет написать поручительство, — сказал майор. — Не стоило огорчать секретаря.

— Вообще-то Гертруда сказала, что ее дядя за меня поручится, — сообщил Роджер и широко зевнул.

— Лорд Дагенхэм?

— Ну, я решил, что, раз уж она предлагает, лучше, чтобы поручителем был самый старший член пищевой цепочки.

— Но ты даже ее не знаешь, — сказал майор. Он по-прежнему думал о Гертруде как о девушке в панаме.

— Мы несколько раз видели ее в городе, — сказала Сэнди. — Она тут же вспомнила Роджера и все смеялась, что была влюблена в него.

Майору вдруг вспомнилась высокая тонкая девочка в зеленых очках со слабым подбородком, которая как-то летом постоянно ошивалась у них на лужайке. Нэнси, кажется, пару раз приглашала ее в дом.

— Помню, Роджер был очень груб с ней, — сказал майор. — Как бы то ни было, это невозможно. Не принято, чтобы твоим поручителем был тот, кто не приходится тебе родственником.

— Если ты настаиваешь, — ответил Роджер, и майору оставалось только негодовать, осознав, что он как будто умоляет сына не бросать его на пути к успеху.

— Помнишь, как она вечно выглядывала из-за ограды и заваливала меня подарками? — продолжил Роджер. — Она была совершенно никакой, и я отстреливался от нее горошком.

— Роджер! — воскликнул майор.

Статус племянницы лорда Дагенхэма сам по себе был некоторым достоинством — пусть и не делал девушку более красивой.

— Теперь он к ней весьма внимателен, — сказала Сэнди. — Она попросила его помочь с вечеринкой, и он тут же согласился. Хорошо, что я не из ревнивых.

— Мне не нравится эта затея с танцами, — сказал майор. — Возникла нелепая идея, осуществлению которой мы с тобой вместе могли бы воспрепятствовать.

— Я с тобой, — сказал Роджер. — Не хочу, чтобы возникли какие-нибудь идиотские отклонения от главной темы — прославления имени Петтигрю.

— Но именно это я и хотел предотвратить. Мне не нравится, что из истории нашей семьи сделают дешевый фарс.

— Но как нам еще прославиться? — спросил Роджер. — Меня попросили сыграть дедушку Петтигрю. Это успех.

Он снова зевнул.

— Это позор, — заявил майор.

— Это поможет мне продвинуться и не будет стоить тебе ни гроша, — запротестовал Роджер. — И ты лишишь меня этого шанса?

— Мы будем выглядеть смешно.

— В этой стране все выглядят смешно. Смысл в том, чтобы смешаться с толпой — тогда тебя ни в чем не заподозрят.

Майору захотелось умерить эгоцентризм сына, хорошенько стукнув его по голове только что отчищенной сковородкой.

— У тебя потрясающий отец, — сказала Сэнди, когда они устроились пить чай в гостиной. — Как приятно познакомиться с настоящим человеком.

— На этой неделе мы встречались с одним из крупнейших коллекционеров живописи в Нью-Йорке, — сообщил Роджер. — Занимает целый дом рядом с Риджент-парком.

— Твоему отцу вряд ли бы там понравилось, — заметила Сэнди.

— У него шесть Пикассо и все ручки в туалетах украшены аметистами. Они с Сэнди десять минут поговорили, и она получила заказ на полный гардероб для его подружки.

— Люблю мужчин, которые не останавливаются на полпути, — вставила Сэнди.

— Ты бы позвонила ей, дорогая, и попыталась выдавить из нее приглашение на ланч.

— Только не на ланч, — запротестовала она. — За ланчем придется разговаривать. Я не вынесу очередного описания всех ее сумочек.

— Это окупится, если она пригласит нас в свой шатер на ярмарке, — сказал Роджер. — Если мы все сделаем правильно, то следующим летом будем плавать на яхте по Черному морю или нас хотя бы пригласят на выходные в Пул.

— По-моему, в мое время не трудились так над связями, — заметил майор. — Это считалось несколько вульгарным.

— Да ладно, так всегда делали, — сказал Роджер. — Либо ты в игре и заводишь нужные связи, либо остаешься где-то на обочине и дружишь с какими-нибудь продавщицами.

— Это грубо, — сказал майор и почувствовал, что краснеет.

— По-моему, твой отец прав, — вмешалась Сэнди. — Чтобы быть интересной личностью, необходимо общаться с самыми разнообразными людьми. Это помогает быть ко всему готовым.

— Сэнди просто мастер общения, — сообщил Роджер. — Все вокруг считают, что нравятся ей.

— Но мне правда все нравятся, — запротестовала Сэнди и покраснела. — Ладно, кроме того русского. Если ты мечтаешь о путешествии на воде, лучше наймем каноэ.

— Жена моего босса ест у нее с руки. Сначала мне не удавалось с ним даже чашки кофе выпить, и тут вдруг он меня приглашает на охоту вместе со своим клиентом. Не стоит недооценивать женскую мафию.

— Помнится, один маленький мальчик рыдал над мертвым дятлом и клялся, что больше не возьмет ружья в руки? — сказал майор. — Ты правда отправляешься на охоту? — Он нагнулся к Сэнди и подлил ей чаю. — Так ни разу больше и не удалось взять его с собой, — добавил он.

— Еще бы, ты все время говорил: «Захвати с собой Вуди», — сказал Роджер. — Это была моя первая охота, и я подстрелил редкую птицу. Забыть об этом мне не давали.

— Надо учиться переступать через такие вещи, мальчик мой, — сказал майор. — Прозвища приклеиваются только к тем, кто это позволяет.

— Узнаю своего отца, — закатил глаза Роджер. — Приверженец той школы, где утешают с помощью холодных ванн и едких насмешек.

— Теперь Роджер ходит на охоту, — сказала Сэнди. — Мы три часа провели в магазине на Джермин-стрит — выбирали ему охотничий костюм.

— Костюм? — переспросил майор. — Я мог одолжить тебе пиджак и галифе.

— У меня есть все, что нужно, спасибо, — сказал Роджер. — Кроме ружья, конечно. Я надеялся, что ты одолжишь мне ваши с дядей Берти ружья.

Просьба была высказана исподволь. Майор поставил свою чашку с блюдцем и уставился в безмятежное лицо сына, чувствуя одновременно гнев и изумление.

Роджер никак не дал понять, что чувствует всю наглость своей просьбы. Для него это все было все равно, что просьба одолжить пару галош в дождь. Майор прикинул, как сформулировать отказ, чтобы его прямолинейность произвела впечатление на сына.

— Нет.

— В смысле?

— Нет, я не одолжу тебе ружья, — сказал майор.

— Но почему? — спросил Роджер, округлив глаза. Майор собирался ответить, но вдруг понял, что его заставляют оправдываться. Любые объяснения означали бы готовность к переговорам.

— Давай не будем говорить об этом в присутствии нашей гостьи, — сказал майор. — Это не обсуждается.

Роджер так резко встал, что пролил чай в блюдечко.

— Почему ты вечно меня подводишь? — спросил он. — Почему ты никогда даже не попробовал поддержать меня? Речь идет о моей карьере.

Он грохнул чашкой о блюдечко и отвернулся к камину, сжав руки за спиной.

— Уверен, что приглашающая сторона предложит гостям замечательные ружья, — сказал майор. — Кроме того, новичку просто смешно размахивать ценными ружьями. Ты будешь выглядеть нелепо.

— Спасибо, папа, — сказал Роджер. — Приятно, что ты, как всегда, предельно откровенен.

— Я уверена, что твой папа не имел этого в виду. Судя по всему, Сэнди вдруг вспомнила, почему деловые связи в конечном итоге лучше семейных.

— Я просто пытаюсь оберечь твою репутацию, — сказал майор. — Что это вообще за охота? Если вы будете стрелять по тарелочкам, хозяева наверняка приготовят все необходимое.

— Вообще-то это будет деревенская охота, — сказал Роджер и умолк, словно не желая проговориться.

Майора охватило ужасное предчувствие. Ему захотелось заткнуть уши, чтобы не слышать больше ни слова.

— Я сказала Роджеру, что вы будете за него рады, — вмешалась Сэнди. — Но он всю неделю боялся, что вы обидитесь, что после всех этих лет пригласили его, а не вас.

— На следующей неделе я еду к лорду Дагенхэму, — сказал Роджер. — Прости, пап, но я просто не смог отказаться.

— Ну конечно, — ответил майор.

Он тянул время, мысленно перебирая возможные варианты. Сначала он попытался представить, смогут ли они с Роджером ни разу за этот день не встретиться. Потом ему пришло в голову промолчать сейчас, а потом разыграть удивление, наткнувшись на Роджера в день охоты, но эту идею пришлось оставить, так как от сына нельзя было ожидать безусловно достойной реакции.

— Я хотел попросить Гертруду внести в список еще одного человека, но количество охотников ограничено, — продолжил Роджер. — Было невежливо настаивать.

Он покраснел, и майор с удивлением понял, что склонность стесняться своих родственников распространяется на все поколения. Его ужасала мысль о Роджере с ружьем в руках, и на мгновение он представил, как оправдывается над тушкой мертвого павлина на лужайке. Поэтому идею скрыть свое родство с Роджером пришлось отвергнуть. Надо будет за ним присмотреть.

— Не беспокойся, — сказал майор наконец. — Мой старый друг, Дагенхэм, какое-то время назад попросил меня заглянуть и помочь ему задать нужный тон.

Он сделал паузу, чтобы усилить эффект своих слов.

— Сказал, что надо показать вам, городским, как это делается.

— Замечательно, — сказала Сэнди. — Как хорошо, что все так устроилось.

Извинившись, она сделала неопределенный жест, который, как понял майор, являлся всемирным женским сигналом, обозначающим необходимость освежиться, и вышла.

— Жду не дождусь, когда снова пущу в ход своих «черчилли», — сказал майор, который встал вместе с Сэнди. — Держись поближе, Роджер, я тебе подброшу в сумку пару птичек.

Роджер выглядел так, словно его сейчас стошнит, и майор почувствовал, что зашел слишком далеко. Его сын не терпел, когда его дразнили.

— Вообще-то там будет один американец, который хочет купить ружья, и я хочу продемонстрировать их во всем блеске, — сказал он.

— Ты собираешься их продать? — взбодрился Роджер. — Это просто отлично. Джемайма уже начала бояться, что ты с ними сбежишь.

— Ты говорил с Джемаймой за моей спиной?

— Да нет, — сказал Роджер. — Просто… на похоронах мы решили, что надо не терять друг друга из виду, раз уж у нас у обоих одинокие родители. Она беспокоится за свою мать, а я… с тобой сейчас все в порядке, но ведь и с дядей Берти все было в порядке. Никогда не знаешь, когда понадобится помощь.

— Немею от благодарности.

— Какой ты язвительный! — сказал Роджер.

— Какой ты корыстный, — сказал майор.

— Папа, это нечестно. Я же не Джемайма.

— В самом деле?

— Слушай, я просто прошу о том, чтобы ты поделился со мной ненужными тебе деньгами, когда продашь ружья, — продолжал Роджер. — Ты даже не представляешь себе, сколько стоит успех в городе. Все эти костюмы, рестораны, загородные вечеринки — чтобы продвигаться, нужно вкладываться, и, честно говоря, мне даже с Сэнди нелегко состязаться.

Он сел и ссутулился, на мгновение напомнив подростка.

— Так, может, тебе стоит немного умерить свои аппетиты? — искренне спросил майор. — Жизнь не ограничивается вечеринками и знакомствами с богачами.

— Так говорят тем, кого не приглашают, — по-прежнему мрачно ответил Роджер.

— Я бы никогда не пришел на мероприятие, на которое мне бы пришлось выпрашивать приглашение, — заявил майор.

Сказав это, он вновь уверил себя, что ничего не сделал, чтобы получить приглашение на охоту. На самом деле, вспомнил он, это была совершенно спонтанная идея лорда Дагенхэма.

В комнату вошла Сэнди, и они умолкли. Свежо пахнуло ее духами, и майор подумал, что надо бы почаще проветривать комнаты. Он изо всех сил старался поддерживать чистоту, но, наверное, живя в одиночестве, невозможно избежать легкой затхлости.

— Нам пора идти, если мы хотим застать маляров, — сказала Сэнди.

— Хорошо, — согласился Роджер.

— Вы сказали Абдулу Вахиду, что будете здесь жить? — спросил майор.

Роджер с Сэнди обменялись осторожными взглядами. Майор почувствовал себя ребенком, которого стараются оградить от взрослых разговоров.

— Я объяснил ему, что нам понадобится место, где мы могли бы остановиться на время ремонта коттеджа, — сказал Роджер. — Он согласился, что всем вместе нам здесь будет неудобно.

— Ты совершенно прав, — сказал майор. — Как я сказал Абдулу Вахиду, вам с Сэнди будет гораздо удобнее в пабе.

— Подожди-ка, — сказал Роджер.

— Дорогая, обязательно попросите хозяина дать вам синюю комнату, — обратился майор к Сэнди. — Там кровать с балдахином и, насколько я помню, джакузи.

— Я не собираюсь жить в этом чертовом пабе! — воскликнул Роджер негодующе.

Недостойно, конечно, радоваться негодованию своего отпрыска, но Роджер вел себя чересчур самоуверенно и нуждался в хорошем щелчке по носу.

— Хотя от использования джакузи трясется весь бар, — продолжал майор, словно хорошенько обдумав вопрос.

Он заметил, что Сэнди с трудом сохраняет серьезность. Она оценивающе на него смотрела, и уголки ее губ подрагивали от смеха.

— Моя невеста не может жить в одном доме с каким-то пакистанским продавцом! — брызгал слюной Роджер.

— Полностью согласен, — сказал майор. — К сожалению, я уже пригласил его и, боюсь, не смогу выставить только потому, что мой сын не одобряет происходящее.

— Он вообще может оказаться террористом! — воскликнул Роджер.

— Ради бога, Роджер, поезжай к своим малярам, пока они не отправились реставрировать Ватикан, — сказал майор резче, чем собирался.

Он понес чайный поднос обратно в кухню. Из гостиной доносились приглушенные голоса, после чего Роджер сунул голову в кухню и сообщил, что они с Сэнди уезжают, но непременно вернутся на ночь. Майор молча кивнул.

Его расстроила собственная вспышка. Ему хотелось чувствовать ту связь с Роджером, которую чувствовала Нэнси. Увы, теперь, когда не стало его жены, которая умела сплотить всю семью, у них с Роджером было мало поводов продолжать общение. Эта мысль тяжелым грузом легла на душу. Теперь, когда рядом не было ни Нэнси, ни Берти, было особенно грустно осознать, что он равнодушен к собственному сыну.

Глава 14

— А зачем нужна эта штука? — спросил Джордж и протянул майору пластмассовый диск, который он обнаружил в упаковке с воздушным змеем, приобретенным специально для сегодняшней экспедиции.

— Может быть, это часть упаковки, — предположил майор. Он пытался импровизировать на ходу, так как инструкции к сборке были на китайском языке. Дешевый лилово-зеленый змей затрепетал у него в руке. Он отмотал шнур и передал катушку Джорджу. — Готов?

Джордж схватил катушку и зашагал по газону. В это солнечное воскресенье парк был переполнен людьми, которые заняли весь мыс. Это место подходило для воздушных змеев, но не для игры в гольф: многие мячики в этот момент катились по склону, угрожая то ли умчаться в сторону леса, то ли упасть с обрыва. Объявления предупреждали людей, что меловой склон постоянно подвергается воздействию ветра и воды. Маленькие кресты и охапки сухих цветов сообщали о тех, кто ежегодно встречал смерть на острых камнях. Каждая мать в парке непременно кричала своему ребенку, чтобы тот был осторожнее. Эти крики сливались в хор, заглушавший шум прибоя.

— Эдди, отойди от края! — закричала женщина с соседней скамейки. Ее сын, размахивая руками, словно ветряная мельница, мчался за какой-то собачонкой. — Эдди, я кому сказала!

Однако она не потрудилась подняться со скамейки и продолжала жевать огромный сэндвич.

— Если они так боятся за детей, зачем приходят сюда? — спросил майор и передал миссис Али змея. — Ну что, Джордж, ты готов?

— Готов! — воскликнул Джордж.

Миссис Али подбросила змея. Несколько томительных мгновений он парил в воздухе, а затем, к бесконечному удовлетворению майора, взмыл в небо.

— Так держать! — крикнул майор Джорджу, который продолжал разматывать шнур. — Еще отмотай!

— Не отходи слишком далеко, Джордж, — вдруг встревоженно воскликнула миссис Али. И тут же закрыла рот ладонью и виновато взглянула на майора.

— И вы?

— Видимо, это инстинкт, — сказала она со смехом. — Универсальная связь между всеми женщинами и детьми, о которых они заботятся.

— Больше похоже на универсальную истерику, — сказал майор. — До обрыва еще несколько сотен ярдов.

— А вас этот вид не сбивает с толку? — спросила миссис Али, глядя на гладкий газон, резко обрывающийся над морем. — Я практически чувствую, как земля вертится у меня под ногами.

— В этом-то все и дело, — сказал майор. — Потому люди сюда и приходят.

Он взглянул на зеленый холм, на огромную чашу неба, на море, подыскивая подходящую цитату.

— Римлянки, думаю, тоже призывали своих детей к осторожности, — заметила миссис Али. — Это Киплинг?

— Да, — сказал майор, вытаскивая из кармана маленький красный томик. — Это из стихотворения «Сассекс», которое я надеялся прочесть с вами за чаем.

Она позвонила, чтобы отменить их встречу, объяснив, что пообещала отвести Джорджа на прогулку. Майор, не желая разочаровываться второе воскресенье подряд, неожиданно для самого себя спросил, может ли он присоединиться.

— Как удивительно, что мы планировали прочесть его в доме, — сказала миссис Али. — Его написали здесь, и здесь в нем чувствуется гораздо больше силы.

— Тогда давайте пойдем вслед за мастером Джорджем, и я прочту вам его целиком, — предложил майор.

Когда стихотворение было прочитано, змей еще несколько десятков раз взлетел в воздух, а Джордж устал от беготни, майор предложил выпить чаю. Взяв поднос с чаем и кексами, они устроились на террасе в кафе на краю мыса. Миссис Али разрумянилась от ходьбы, но выглядела немного усталой. Джордж чуть ли не целиком проглотил булочку, залпом выпил стакан лимонада, после чего ушел разглядывать бродившего неподалеку щенка.

— Мне предложил прийти сюда племянник, — сказала миссис Али. — Сказал, что он ходит сюда по пути из мечети, потому что здесь можно представить, будто Мекка прямо за горизонтом.

— Боюсь, ее заслоняет Франция, — ответил майор и прищурился, пытаясь представить, где точно находится Саудовская Аравия. — Но в духовном смысле обрывы всегда заставляют нас почувствовать близость Господа. Думаю, дело в отрезвляющем чувстве собственной ничтожности.

— Я рада, что ему захотелось, чтобы Джордж побывал здесь, — сказала она. — По-моему, это хороший знак.

Майор подумал, что куда лучшим знаком было бы, если бы Абдул Вахид сам отвел сюда Джорджа, но промолчал, не желая портить ей настроение.

— Еще раз спасибо вам, что приютили моего племянника, — сказала она. — Так Амина с Джорджем могут оставаться со мной, а у Абдула Вахида есть шанс лучше узнать своего сына.

Майор проверил цвет чая, остался недоволен и поболтал чайником.

— Главное, он не против того, что Амина живет у вас.

— Магазин — странное место, — сказала миссис Али. — Мне всегда казалось, что это своеобразный островок свободы в нашем строгом мире.

— То есть это не просто продажа яиц и работа по праздникам?

— Островок компромиссов, — добавила она. — Это сложно сформулировать.

— Компромиссы часто основываются на недосказанности, — сказал майор. — Думаю, понимаю, о чем вы.

— Мы никогда не говорили об этом с племянником, — продолжила она. — Но все же вам я по секрету скажу, что возлагаю на магазин определенные надежды. Надеюсь, что здесь Абдул Вахид познает свой настоящий долг.

— Думаете, он любит ее? — спросил майор.

— Я знаю, что раньше они были сильно влюблены друг в друга, — сказала она. — Я также знаю, что родственники очень много сделали, чтобы разлучить их.

— Кажется, он считает, что, несмотря на вашу протекцию, семья вашего покойного мужа никогда не примет Амину, — сказал он, разливая чай.

Она взяла у него чашку, и их пальцы соприкоснулись. У майора внутри что-то дрогнуло — и это, несомненно, было счастье. Ее словно встревожил его вопрос, и, прежде чем ответить, она отпила чаю и осторожно поставила чашку на поднос.

— Боюсь, я страшная эгоистка, — сказала она.

— Не могу позволить вам так говорить, — запротестовал майор.

— Это так. Я сказала Абдулу Вахиду, что написала родственникам. Я в самом деле написала.

Она снова умолкла, обхватив себя руками и уставившись в глубину аллеи.

— Но каждый день меня что-то отвлекало, и я так и не отправила письмо, — докончила она, не глядя на него.

Покопавшись в сумочке, она достала мятый конверт и протянула его майору. Тот осторожно взял его.

— Неотправленное письмо — это тяжкий груз, — сказал он.

— И с каждым днем он все тяжелее, — согласилась она. — Мне тяжело, потому что я понимаю: долго так продолжаться не может. И в то же время каждый день я чувствую давно забытую легкость.

Она смотрела на Джорджа, который, усевшись на траву, болтал с хозяином щенка. Сам щенок запрыгивал на колени то к одному, то к другому.

— Как долго можно откладывать этот разговор?

— Я надеялась, вы скажете, что его можно откладывать вечно, — ответила она. — Боюсь, что письмо все испортит.

Она повернулась к нему с печальной улыбкой.

— Моя дорогая миссис Али…

— Я боюсь, что у меня все отнимут, — сказала она тихо.

Майор испытал сильнейшее желание выбросить чертово письмо в ближайшую урну — вместе с бумажными тарелками и липкими обертками от мороженого.

— Если бы только можно было забыть о них навсегда, — сказал он.

— Это невозможно, — ответила миссис Али. — Я знаю, что моему племяннику надо многое в себе преодолеть, и он не сможет этого сделать без отцовского благословения.

Она забрала конверт и засунула его в сумку.

— Может, по пути домой нам попадется почтовый ящик.

— Надеюсь, это письмо будет воспринято благосклоннее, чем вы ожидаете, — сказал майор.

— Моя вера допускает случайные чудеса. Надеюсь только на то, что они вдруг осознают, что были несправедливы. Конечно, если ничего не выйдет, я готова договариваться хотя бы о внешних уступках.

— Как ужасно, когда приходится торговаться с собственными родственниками.

Майор вздохнул. Чувствуя себя трусом, он не ответил уже на два звонка Марджори — наконец-то пригодился определитель номера. Он понимал, что не сможет дольше откладывать неизбежный разговор о ружьях — как и хрупкая миссис Али не сможет противостоять напору своих родственников.

— Кто-то должен вступиться за Джорджа, — сказала она. — В исламе не позволяется возлагать на ребенка грехи его родителей. Ему пришлось видеть, как на похороны его бабушки пришла всего жалкая горстка народу. Это был большой позор.

— Кошмар, — сказал майор.

— Боюсь, что родственники мужа усугубили этот позор, распространяя лживые слухи, — продолжила миссис Али. — Надеюсь, Абдул Вахид понимает это и сможет принять верное решение.

— Судя по всему, он привязан и к ней, и к мальчику, — сказал майор.

— Рада, что вы так думаете, — ответила миссис Али. — Я надеялась, что вы поговорите с ним об этом. Ему нужно услышать мужское мнение.

— Боюсь, я не в том положении… — начал майор, которого привела в ужас одна мысль о разговоре на столь личные темы.

Он бы не смог поговорить об этом даже с собственным сыном, не говоря уже об упрямом и молчаливом юноше, проживающем в его гостевой комнате.

— Вы военный, а значит, лучше многих понимаете, что такое честь и гордость, — сказала миссис Али. — Я все-таки женщина и к тому же готова отринуть что угодно, лишь бы удержать при себе этого мальчика. Абдул Вахид знает это и не верит, что я способна понять его точку зрения.

— Я не знаток веры, на которую он опирается, — сказал майор. — Я не могу поучать его.

Но он был так доволен лестными словами миссис Али, что понимал: долго сопротивляться он не сможет.

— Я прошу вас только поговорить с ним — как один благородный мужчина с другим. Абдул Вахид все еще выстраивает отношения со своей верой. Все мы в конечном итоге создаем свои собственные религии, не так ли?

— Вряд ли бы с вами согласился аятолла или архиепископ Кентерберийский, — сказал майор. — Ваш подход противоречит всем канонам.

— Я просто трезво смотрю на вещи.

— Не думал, что магазинами управляют такие еретики, — сказал майор. — Я в ужасе.

— Вы поговорите с ним ради меня? — спросила она, не отводя взгляда.

— Я сделаю все, о чем вы попросите, — ответил он. Теперь она смотрела на него с благодарностью и как будто даже с надеждой. Он отвернулся и добавил, тыкая в землю своей тростью:

— Знайте, что можете полностью мной располагать.

— Вижу, что рыцарство еще живо, — сказала она.

— Я — ваш рыцарь, — ответил он. — Только не просите меня биться на турнирах.

Стоило майору подумать, что у него уже много лет не было такого чудесного воскресенья, как по газону прошагала какая-то женщина и утащила мальчика со щенком подальше от Джорджа. Они направились к выходу из парка, но, пройдя пару сотен футов, остановились, и женщина принялась сердито выговаривать ребенку, дергая его за руку. Затем мальчика отпустили, и он помчался за своим щенком. Джордж наблюдал, как они уходили, а потом, опустив плечи, медленно пошел к скамейке.

— Что случилось, Джордж? — спросила миссис Али. — Эта женщина нагрубила тебе?

Мальчик пожал плечами.

— Говори же, — сказал майор, стараясь, чтобы его голос звучал не слишком сердито. — В чем дело?

— Ни в чем, — вздохнул Джордж. — Его мама сказала, что ему нельзя со мной играть.

— Бывают же невежи, — фыркнул майор и привстал со скамьи.

Это была та самая женщина, которая незадолго до того звала Эдди. Можно было бы поговорить с ней, но она была очень крупной и, несмотря на свою неуклюжую медлительность, могла оказаться агрессивной.

— Мне очень жаль, Джордж, — сказала миссис Али и положила руку на руку майора, словно желая остановить его.

Майор снова сел.

— Дома тоже никто со мной не играл, — сказал он.

— Да ладно, я уверен, что у тебя полно друзей, — сказал майор. — Таких же молодых людей, как ты.

Джордж с жалостью на него взглянул, словно он был стариком, а майор — неразумным ребенком.

— Если у тебя только мама, а папы нет, с тобой никто не будет играть, — объяснил он. — Можно мне еще булочку?

Майор был так потрясен, что молча передал ему тарелку. Только когда Джордж вгрызся в глазурь, он вспомнил, что никогда не позволял своему сыну съедать больше одной сладости за чаем, а иногда вообще не давал ему сладкое, чтобы случайно не разбаловать. Сейчас же лишняя булочка казалась единственным возможным утешением.

Миссис Али вскочила, подбежала к мальчику, встала на колени и обняла его.

— Но ведь твоя мама и тетя Норин так тебя любят, и няня тебя очень любила, — сказала она. — И я тебя тоже очень люблю.

Она поцеловала его и погладила по голове. Джордж пытался увернуться, чтобы уберечь булочку от прядей ее длинных волос.

— Не забывай об этом, даже если другие будут к тебе жестоки, — добавила она.

— Ты кажешься умным юношей, — сказал майор, когда миссис Али отпустила Джорджа.

Мальчик взглянул на него с подозрением, и майор решил не вспоминать пословицу «Собака лает — ветер носит». Вместо этого он взял мальчика за грязную липкую ладошку.

— Буду польщен, если ты будешь считать меня своим другом.

— Ладно, — сказал Джордж и пожал ему руку. — А во что вы умеете играть, кроме воздушного змея?

Миссис Али рассмеялась, но майор изо всех сил постарался сохранить серьезное выражение лица.

— Ты когда-нибудь играл в шахматы? — спросил он. — Я бы мог тебя научить.

По пути домой Джордж уснул на заднем сиденье, утомленный играми и переполненный булочками. Майор выбирал самые живописные дороги, миссис Али, словно зачарованная, следила за окрестностями. На одном из перекрестков она увидела старый круглый почтовый ящик, и он остановил машину. На мгновение она замерла с письмом в руке, задумчиво опустив голову, и он задержал дыхание. Он вдруг представил себе весь путь, который проделывает письмо: сначала почтовый ящик, из железной пасти которого письмо уже невозможно достать, затем неизбежное путешествие из сумки в сумку, пока человек в грузовике не подъедет к чьей-то двери и не пропихнет в почтовую щель стопку конвертов. Вдруг его ужаснула мысль, что произнесенные слова не вернешь, а мысли не имеют той же утешительной силы. Когда миссис Али опустила конверт в ящик, вокруг словно потемнело.

Несколько дней майор пытался придумать, как ему завязать непринужденную беседу, в результате которой молодому человеку может захотеться принять от постороннего человека советы по устройству его жизни. Это казалось малоосуществимым — даже если найти верные слова. Абдул Вахид рано вставал и не выпивал перед уходом даже чашки чаю. Как правило, он ужинал в магазине, возвращался поздно и тут же ускользал к себе в комнату, где читал на ночь свои религиозные книжки. О его возвращении иногда возвещали только оставленные на кухонном столе знаки признательности: кулек с новым сортом чая, упаковка печенья или пакет яблок. Непривычными были только его ботинки, которые он на ночь ставил к черному выходу, и слабый запах лаймового лосьона после бритья, витавший в ванной, которую каждое утро Абдул Вахид оставлял безупречно чистой. Майор отчаялся придумать вступление к разговору и, чтобы все же выполнить свое обещание миссис Али, стал по вечерам готовить чай и поджидать гостя, надеясь перехватить его по пути в спальню.

В один из вечеров, когда на улице лил ливень, майору повезло. Абдул Вахид задержался в прихожей, чтобы отряхнуться и повесить на вешалку свой дождевик. Видимо, его ботинки промокли насквозь — майор услышал, как он набивает их скомканными газетами. Он поставил чайник на плиту, выставил заварочный чайник на середину стола и достал две кружки.

— Не хотите выпить со мной чашку чаю? — спросил майор Абдула Вахида, когда тот заглянул на кухню. — Жуткая погодка.

— Мне бы не хотелось вас беспокоить, — ответил молодой человек неуверенно.

Он дрожал от холода. Майор подумал, что тонкий свитер, который тот надел поверх рубашки, совсем не соответствует погоде.

— Вы и так уже делаете для меня больше, чем я заслуживаю.

— Вы бы меня очень обязали, если бы посидели со мной, — сказал майор. — Я сегодня весь день один и был бы рад вашей компании.

И он, словно уже получил согласие, стал кочергой шевелить дрова в камине. Глядя на огонь, он понял, что сказал правду. Хотя он и стремился вести насыщенную жизнь, заниматься делами, играть в гольф, ходить на встречи и принимать гостей, порой выдавались дни вроде этого, когда шел дождь, и его мучило ощущение, что чего-то не хватает. Когда на клумбах начинала пузыриться грязь, а солнце пряталось за тучами, он скучал по жене. Он даже скучал по Роджеру и по тому, как трясся дом, когда по лестнице взад-вперед носились чумазые мальчишки. Теперь он жалел, что так часто одергивал Роджера и его друзей, не понимая, сколько радости им приносит весь этот шум.

Абдул Вахид сел за кухонный стол и взял себе чашку чаю.

— Спасибо. Сегодня довольно сыро.

— Да уж, не слишком приятно, — согласился майор, гадая, надолго ли они застряли в неизбежных разговорах о погоде.

— Забавно, что вы устали от того, что весь день были одни, — сказал юноша. — А я устал от того, что весь день был в магазине. Хотелось бы мне поменяться с вами, чтобы иметь время для чтения и размышлений.

— Не спешите меняться местами со стариком, — сказал майор. — Молодость — дивное и бурное время. Это пора возможностей, новых знакомств и приключений.

— Я скучаю по студенческим годам, — сказал Абдул Вахид. — Мне не хватает горячих споров с друзьями и долгих часов наедине с книгами.

— Да, жизнь порой мешает нам читать, — согласился майор.

Они молча пили чай, слушая, как трещат поленья в камине.

— Мне жаль оставлять вас, майор, но я решил переехать обратно в магазин, — сказал наконец Абдул Вахид. — Я слишком долго обременял вас своим присутствием.

— Вы уверены? — спросил майор. — Вы можете жить здесь столько, сколько пожелаете. Уверяю вас, Роджер и Сэнди не собираются приезжать сюда дольше, чем на пару дней, и вы можете брать с моих полок любые книги.

— Спасибо, майор, но я решил, что буду жить в пристройке за магазином, — ответил Абдул Вахид. — Там есть окошко и туалет. Надо только убрать оттуда сломанный трактор и пару клеток для кур, покрасить стены, и это будет практически такая же комната, как та, в которой я жил, когда учился в университете. Она станет моим пристанищем, пока все не решится.

— То есть вы еще не связывались со своими родственниками, — сказал майор.

— Пришло письмо.

— О, — протянул майор. Абдул Вахид молча уставился на огонь. После бесконечно долгого молчания майор спросил: — Надеюсь, с добрыми вестями?

— Судя по всему, нравственные противоречия могут быть преодолены, — ответил Абдул Вахид и скривился, словно попробовав что-то кислое.

— Но это чудесно, не так ли?

Майора удивляло очевидное уныние молодого человека.

— Скоро вы будете со своим сыном и, возможно, даже переселитесь из курятника в дом.

Абдул Вахид встал, подошел к камину и, присев на корточки перед огнем, протянул руки к огню.

— Вы бы вряд ли одобрили, случись это с вашим сыном, — сказал он.

Майор нахмурился, борясь с ощущением, что молодой человек прав. Он задумался над правдивым, но в то же время уместным ответом.

— Я не хотел вас обидеть, — добавил Абдул Вахид.

— Вы меня не обидели, — ответил майор. — Вы правы, по крайней мере теоретически. Мне бы не хотелось, чтобы мой сын оказался в подобной ситуации, и меня, как и многих других, можно обвинить в самодовольной мысли, что уж в наших-то семьях такого никогда не случится.

— Я так и думал, — сказал Абдул Вахид.

— И вы на меня не обижайтесь, — сказал майор. — Я хотел сказать, что все так думают — в теории. Но когда жизнь предлагает вам что-то конкретное — что-то реальное, вроде маленького Джорджа, — все теории летят к черту.

— Я не ожидал, что они во всем согласятся с моей тетушкой, — сказал он. — Я надеялся, что они облегчат мое решение.

— Я понятия не имел, что вы не хотите жениться на Амине, — сказал майор и поставил кружку, чтобы подчеркнуть свою поглощенность беседой. — Видимо, я сделал ошибочный вывод.

— Не то чтобы я не хотел на ней жениться, — начал Абдул Вахид, усаживаясь обратно в кресло. Он сложил кончики пальцев и тихо на них подул. — В ее присутствии я просто теряюсь. У нее такие глаза. И она всегда была такой смешной и неуправляемой. Она как молния, как взрыв.

Он улыбнулся, словно вспомнив какой-то конкретный взрыв.

— По мне, это описание звучит поразительно похожим на любовь, — заметил майор.

— У нас не принято жениться по любви, майор, — сказал Абдул Вахид. — Я не хочу стать одним из тех мужчин, которые гнут и крутят правила своей религии, словно лозу для корзин, чтобы оправдать свое существование и удовлетворить свои телесные желания.

— Но ведь ваша семья дала свое разрешение? — спросил майор. — Вам дали шанс.

Абдул Вахид взглянул на него, и майор с удивлением увидел на его лице скорбь.

— Я не хочу, чтобы из-за меня моя семья унизилась до лицемерия, — сказал он. — Нас разлучили из-за веры. Мне это не понравилось, но я понял и простил их. Теперь же я боюсь, что они перестали возражать, чтобы получить финансовую выгоду.

— Ваша тетя пообещала поддержать вас, — сказал майор.

— Если вера стоит меньше, чем магазинчик в уродливой деревушке, в чем тогда смысл моей — да и любой — жизни? — спросил Абдул Вахид и словно обмяк.

— Она отдаст магазин, — сказал майор.

Это не был вопрос, потому что он уже знал ответ. Его привело в ярость то, как пренебрежительно и походя Абдул Вахид отозвался и о жертве своей тети, и о пасторальной красоте Эджкомб-Сент-Мэри. Он долго смотрел на юношу, снова видя перед собой вечно угрюмого упрямца.

— Она отдаст магазин, что, конечно, бесконечно щедро с ее стороны, — сказал Абдул Вахид. — Остается только решить, где она будет потом жить, — он вздохнул. — Но чего придется лишиться мне?

— Можете начать со своей гордыни, — сказал майор, не заботясь о том, чтобы скрыть свое раздражение.

Абдул Вахид потрясенно взглянул на него, и майор не без злорадства понял, что задел его.

— Что вы имеете в виду? — спросил юноша, хмурясь.

— Очень удобно видеть в жизни только черные и белые краски, — сказал майор, пытаясь смягчить свой тон. — Особенно этим увлекаются молодые люди, которые только и ждут, когда они наконец избавятся от своих стариков.

Он хотел выразить свои мысли как можно короче — длинных высказываний молодежь не любит.

— Однако столь жесткий подход обычно свидетельствует о недостатке образования или жизненного опыта. Бывает, такие молодые люди предпочитают странные прически и терпеть не могут мыться. Впрочем, это не ваш случай. Вы очень чистоплотны.

Абдул Вахид озадаченно смотрел на майора. Все лучше, чем его обычный угрюмый вид.

— Вы странный человек, — проговорил он. — Вы хотите сказать, что это неправильно и глупо — пытаться жить по своей вере?

— Думаю, это прекрасно, — ответил майор. — Но мне кажется, что жить по вере — это прежде всего помнить, что скромность стоит первой в списке добродетелей.

— Я живу так просто, как только могу, — сказал Абдул Вахид.

— Я восхищаюсь этим вашим качеством, и мне очень приятно и непривычно видеть молодого человека, который не гонится за материальными благами.

При этих словах ему вспомнился Роджер, и он ощутил во рту горький привкус.

— Я только прошу вас подумать — просто подумать, так ли скромны ваши мысли, как ваши привычки.

Абдул Вахид взглянул на майора и издал очередной короткий лающий смешок.

— Майор, сколько же еще веков британцы будут учить нас скромности?

— Я вовсе не об этом, — в ужасе ответил майор.

— Шучу, — сказал Абдул Вахид. — Вы мудрый человек, и я очень серьезно — и скромно — подумаю над вашими словами.

Он допил чай и встал из-за стола.

— Но я должен спросить вас, знаете ли вы, что это значит: любить неподходящую вам женщину?

— Мой мальчик, а разве бывают другие женщины? — спросил майор.

Глава 15

Утопающее в тумане красное солнце едва успело подняться над изгородями, а майор уже шагал по подернутой инеем траве. Он решил добраться доусадьбы по полю, намереваясь опередить остальных участников охоты. Из куста остролиста малиновка насвистывала свою песню холмам, словно нарисованным на небе акварелью.

Майор слишком долго ждал этого события и совсем не хотел торопить начало, прибыв на место действия в шумном и вонючем автомобиле. Он не боялся, что его «ровер» будет жалко смотреться среди роскошных автомобилей лондонских жителей. Мелкой завистью он никогда не мучился. Ему просто хотелось пройтись пешком. Он чувствовал тяжесть ружей, висящих у него на локте. Ружье Берти было хорошо смазано и сверкало почти так же, как и его собственное. Старая охотничья куртка поскрипывала на швах, карманы оттягивали медные гильзы со стальной дробью. Старая охотничья сумка хлопала при ходьбе по бедру. Возможно, в ней сегодня и не появится никакой дичи — наверняка у Дагенхэма подстреленных птиц собирают загонщики, — но было очень приятно щелкать ее пряжкой. К тому же в сумке хранился мятный батончик, который он неизменно брал с собой на охоту. Он заказывал мятные батончики, потому что их можно было есть аккуратно и без стеснения предлагать окружающим — не то что мятые сэндвичи, которые фермеры вытаскивали из сумок и рвали запачканными порохом руками на части. Сегодня, впрочем, вряд ли у кого-то обнаружатся мятые сэндвичи или чуть теплый чай.

Перешагнув через ограду и устремившись вперед по глинистой дорожке, он пожалел, что миссис Али не может видеть его прямо сейчас, в охотничьем костюме. Киплинг бы оделся именно так, чтобы отправиться на охоту с Сесилом Родсом^[17], подумал он. Он почти видел, как они поджидают его, чтобы узнать его мнение о затруднениях, с которыми столкнулся Сесил, создавая новую империю.

Майор немедленно одернул себя за подобные фантазии. Век героев давно прошел — ум и прозорливость одного человека уже не могли изменить судьбу мира. Он родился в куда более мелкий век, и никакие мечты не изменят этого факта. Как и пара хороших ружей не делают никого более достойной личностью, напомнил он себе и твердо решил держаться скромно, несмотря на комплименты, которыми его будут осыпать.

На краю приусадебного парка, вернее, того, что от него осталось, майор вошел в короткую аллею ветвистых вязов. Это было все, что сохранилось от подъездной дороги длиной в милю. Деревья явно вот уже больше десяти лет не стригли. Трава была истоптана овцами и пахла навозом и мхом. За деревьями виднелись грубые белые клетки и маленький генератор, что свидетельствовало о том, что тут выращиваются утки. Клетки были пусты. Весной там должны появиться птицы и яйца. Егеря, который заодно присматривал за всем домом и садом, нигде не было видно. Майор был разочарован. Он надеялся на беседу о здоровье овец и планах на сегодняшнюю охоту. Он смутно надеялся, что после подобной беседы подойдет к дому вместе с егерем и тем самым покажет всем приехавшим из Лондона, кто тут свой человек. В разросшейся изгороди из рододендронов что-то зашуршало, и его надежды воспряли, но, стоило ему подобающим образом улыбнуться и приготовить слова приветствия, из кустов вывалился маленький бледный мальчик и застыл, уставившись на ружья.

— Привет, ты кто? — спросил майор, стараясь скрыть неодобрение, возникшее у него при взгляде на мешковатую школьную форму мальчика — изношенный воротничок, узкий галстук и толстовка вместо подобающего джемпера или пиджака. На вид мальчику было пять или шесть лет, и майор вспомнил, как они с Нэнси спорили, отсылать ли Роджера в школу в одиннадцать. Ей бы было что сказать об этой школе и ее крохотных учениках, подумал он.

— Не стоит играть в прятки во время охоты, — сказал он мальчику. — Ты потерялся?

Мальчик завизжал. Этот визг напоминал звук, с которым электропила вгрызается в ржавое железо. Майор от испуга чуть не уронил ружья.

— Охота еще не началась, — сказал он, но мальчик не слышал его из-за собственных воплей.

Майор сделал шаг назад, но уйти не смог. Этот визг словно пригвоздил его к месту. Над ними пролетела стая уток и устремилась ввысь, словно крылатый лифт. Неподалеку был пруд, и крики мальчика вспугнули всю стаю.

— Тихо, тихо, — сказал майор, пытаясь говорить властно и спокойно. — Давай не будем пугать уток.

Мальчик посинел. Майор прикинул, не побежать ли в сторону дома, но оставил эту идею, опасаясь, что мальчик последует за ним.

— Что случилось? — послышался из-за изгороди знакомый женский голос.

Раздался шорох, и перед ними появилась Алиса Пирс — в бугристых оранжевых и лиловых цветах на ее вязаном пончо застряло несколько веточек. Волосы Алисы частично сдерживал изумрудно-зеленый шарф, зеленые же штаны были заправлены в черные сапоги.

— Что ты здесь делаешь, Томас? — спросила она и нежно взяла мальчика за руку.

Тот захлопнул рот и показал на майора. Алиса нахмурилась.

— Слава богу, что вы здесь, — сказал майор. — Он безо всякой причины начал вдруг кричать.

— То есть посторонний мужчина с парой огромных ружей — это не причина?

Она насмешливо приподняла бровь и укутала мальчика в свое пышное пончо. Тот тихонько хныкал, и майор понадеялся, что это признак того, что он успокаивается, а не задыхается. Спорить с Алисой ему не хотелось.

— Почему ты не в автобусе, Томас? — спросила она и погладила ребенка по голове.

— Прошу меня простить, молодой человек, — сказал майор. — Не хотел вас пугать.

— Я не знала, что вы будете здесь, — тревожно сказала Алиса.

— Вы имеете в виду — на охоте? — спросил майор. — Вы наверняка осуждаете меня.

Ничего не ответив, она нахмурилась, как будто ей в голову пришла новая мысль.

— А вы что здесь делаете? — спросил майор. — Присматриваете за детьми?

— Не совсем, — рассеянно ответила Алиса. — Пойду, пожалуй, отведу Томаса.

В кустах снова что-то зашуршало, и перед ними появились лорд Дагенхэм и егерь.

— Что здесь, черт возьми, происходит? — спросил лорд Дагенхэм.

— Майор напугал Томаса своими ружьями, — сказала Алиса. — Но все уже в порядке. Мы подружились, так ведь, Томас?

Томас взглянул на майора из-под прикрытия рук Алисы и показал ему язык.

— Предполагалось, что их погрузят в автобус десять минут назад, — сказал лорд Дагенхэм. — Мои гости уже начали собираться.

— Никто не пострадал, — вмешался майор.

— Все не так просто, — заявила Алиса. — Вполне понятно, что дети расстроены.

— Господи, я их отправляю играть в боулинг, а потом есть мороженое! — воскликнул Дагенхэм. — С чего они вдруг расстроены?

Алиса сузила глаза, и майор понял, что это признак надвигающейся опасности.

— Они знают об утках, — прошептала она, отодвинув мальчика. Тот вновь захныкал. — Пусть они еще маленькие, но они не дураки! — добавила она уже громче.

— На ужин будет утиный суп, — тихо сказал Дагенхэм.

Алиса бросила на него убийственный взгляд, и они с мальчиком исчезли за изгородью.

— Слава богу, майор, что они встретили только вас. Иначе вышло бы неловко.

— Рад, что преградил им путь, — ответил майор, решив принять слова Дагенхэма за комплимент.

— Я подумал, что это чертовы пикетчики, которые требуют оставить в покое их деревню, — сказал Дагенхэм. — Эти идиоты бросаются на машины моих гостей. Боялся, что они проникли в парк.

— Надеюсь, никто не пострадал, — сказал майор.

— Да нет, у лимузинов достаточно прочные бамперы, — сказал Дагенхэм. — Ни царапины.

— Очень хорошо, — рассеянно ответил майор, гадая, как проникла в парк Алиса и что у нее на уме.

— Ну что, пойдем в дом? — спросил Дагенхэм. — Надеюсь, жена Морриса уже все проветрила.

Егерь Моррис кивнул.

— Мы открыли окна в пять утра, — сказал он. — Воспитательница была недовольна, но я сказал ей, что свежий воздух еще никому не вредил.

Пока они шагали к дому, Дагенхэм добавил:

— Никогда бы не подумал, что школьники в платных школах так плохо пахнут. Я думал, что школа лучше дома престарелых, но ошибался, — вздохнул он и сунул руки в карманы. — Старичков хотя бы можно утихомирить успокоительным, и всем будет наплевать. Дети такие энергичные. Хуже всех — учительница рисования. Вечно их поощряет и развешивает их рисунки в холле. По всем стенам скотч и булавки. Я говорил воспитательнице, пусть учат что-нибудь полезное — греческий там или латынь. Ну и пусть им по шесть лет, никогда не рано.

Он умолк, расправил плечи и полной грудью вдохнул прохладного утреннего воздуха. Майора слегка мутило, потому что он понимал, что должен сказать что-нибудь в защиту Алисы — хотя бы упомянуть, что она его соседка и они дружат. Но он не знал, как это сделать, чтобы не обидеть лорда Дагенхэма. Поэтому промолчал.

Когда они вышли во внутренний двор георгианской усадьбы, майор вдруг осознал, что его желание исполнилось. Их уже ждали несколько человек, попивая кофе и опустошая тарелки с едой, а рядом парковались несколько шикарных автомобилей, которые прибыли как раз вовремя, чтобы увидеть его вместе с егерем и хозяином дома. Это был бы идеальный момент, если бы не два минуса. Первым был отъезжающий от дома старый зеленый автобус, в окнах которого виднелись сердитые детские личики. Вслед за автобусом бежала Алиса Пирс и махала им вслед. Другим минусом было то, что Роджер как раз вылезал из чьего-то автомобиля, одетый в новехонькую охотничью куртку, на подоле которой еще болталась бирка. Не заметив отца, он кинулся приветствовать приехавших в следующем автомобиле. Майор решил, что тоже не будет замечать Роджера. Он слабо надеялся, что за ближайшие полчаса новенькие бриджи и куртка сына приобретут хотя бы несколько достойных складок на локтях и коленях.

— Доброе утро, майор. Не хотите перед началом выпить чаю и съесть сэндвич с беконом?

Майор обнаружил, что рядом с ним стоит слегка встревоженная племянница лорда Дагенхэма.

— Боюсь, я несколько перестаралась с легким завтраком, — сообщила она и потащила его в величественный холл, где в белом мраморном камине горел огонь, лишь символически согревая холодный воздух, остывающий у черно-белого каменного пола и беспрепятственно циркулирующий между огромными старыми окнами. Из мебели в холле остались лишь два огромных резных кресла, которые, видимо, были слишком тяжелыми или слишком безвкусными, поэтому их никуда не убрали.

У стены стоял длинный стол, на котором возвышалась гора сэндвичей с беконом. Кроме этого, легкий завтрак состоял из огромного блюда с сосисками и корзины пухлых американских кексов. Гигантский самовар и несколько термосов с кофе выстроились в ряд, словно ожидая прибытия толпы куда более многочисленной, чем собравшиеся пара десятков человек. Запах волглого твида мешался с неизгнанными школьными ароматами капусты и хлорки.

— Дядя считает, что это чересчур, учитывая, что мы будем завтракать после охоты, — сказала Гертруда.

— Но, кажется, все решили подзаправиться уже сейчас, — ответил майор.

В самом деле, лондонские банкиры так наполняли тарелки, будто не ели уже несколько дней. Майор гадал, как они собираются с набитыми животами орудовать тяжелыми ружьями; сам он выпил чашку чая и съел самый маленький сэндвич, какой удалось найти. Пока он ел, к входной двери подкатил кремовый «бентли», и к ним присоединился Фергюсон — тот самый американец.

Майор взглянул на Фергюсона, который пожимал кому-то руки, и перестал жевать. Американец был одет в охотничью куртку из тартана, цвета которого были незнакомы майору: красно-коричневый фон пересекали зеленые и оранжевые линии. Толщина ткани была уместна скорее для армейского одеяла. К этой куртке американец выбрал бурые галифе и кремовые чулки, заправленные в сверкающие ботинки. На голову он надел ярко-зеленую охотничью кепку, а на шелковой рубашке цвета слоновой кости светился желтый галстук. Он напоминал циркового зазывалу, подумалось майору, или опустившегося актера, изображающего сквайра в летней постановке Оскара Уайльда. Когда американец вошел комнату, все притихли, даже банкиры оторвались от еды. Фергюсон сорвал кепку и помахал всем присутствующим.

— Доброго всем утра! — воскликнул он. Заметив Дагенхэма, он потряс перед ним кепкой, словно собака, похваляющаяся пойманным зайцем.

— Слушай, Даг, надеюсь, это не наши утки сейчас снялись и улетели в сторону Франции?

Со всех сторон раздался сдержанный смех. Присутствующие словно приняли коллективное решение не обращать внимания на дикий наряд Фергюсона. Напряжение ощутимо спало, и понемногу вокруг вновь завязалось несколько бесед. Фергюсон пожал руку Дагенхэму и громогласно представил ему своего юного компаньона, мистера Стерлинга. Дагенхэму, казалось, потребовалось больше усилий, чем остальным, чтобы справиться с потрясением. Майор воспринял это как знак того, что в жилах лорда все-таки течет кровь истинного джентльмена.

— Как вам мои тряпки? — Фергюсон повертелся, чтобы продемонстрировать свой наряд со всех сторон. — Решил выгулять старый семейный тартан.

— Очень уместно, — сдержанно сказал лорд Дагенхэм.

— Понимаю, что это чересчур пышно, чтобы просто пострелять уток, но мне хотелось проверить, каково в этом ходить. Я подумываю запустить линию высокотехнологичной спортивной одежды.

Он поднял руки и продемонстрировал длинные боковые вставки, напоминающие медицинский корсет. Майор подавился чаем.

— А вот и майор! — воскликнул Фергюсон и протянул ему руку.

Майору пришлось одновременно справиться с кашлем, положить сэндвич на блюдце и пожать руку американцу.

— Старина майор! Как вам мои неопреновые вставки?

Он хлопнул майора по спине.

— Они могут пригодиться, если придется нырять за утками, — сказал майор.

— Вот что мне нравится в этом парне, Стерлинг, — сообщил Фергюсон. — Его сдержанный юмор. Вы просто уникум, майор.

— Благодарю, — ответил майор и заметил, что многие украдкой слушают их разговор.

Он почувствовал, как его меряют оценивающими взглядами, и услышал, как по комнате пронесся одобрительный гул. Он заметил, как какой-то старик о чем-то спрашивает Роджера, а тот хмурится, и понадеялся, что сына спросили, кто этот благородный джентльмен, который смеется с Дагенхэмом и Фергюсоном.

— Кстати об уникумах! Разрешите мне взглянуть на ваши ружья, — сказал Фергюсон.

— Точно, мы же все умираем от нетерпения! — подтвердил Дагенхэм. — Знаменитые ружья Петтигрю, подарок от благодарного магараджи. Ну что, господа, начнем?

Майор много лет мечтал об этом моменте. Пока он шагал к стойке, где все оставили свои ружья, вокруг него образовалась небольшая толпа. Многие потянулись пожать ему руку, и он тут же запутался, где чья, после чего обнаружил, что жмет руку собственному сыну.

— Отец, я бы хотел познакомить тебя с моим боссом, Норманном Суизерсом, — сказал Роджер, указывая на бочонкообразного мужчину в помятом охотничьем костюме и носках с логотипом какого-то банка.

Он помахал рукой и даже сумел растянуть свои обвислые щеки в улыбке. На смену обычной снисходительности Роджера пришла искренняя уважительность, и майор на мгновение ощутил торжество и позволил подвести себя к боссу. Но его радость мгновенно улетучилась, как только Роджер тихо спросил:

— Почему ты не сказал, что близко знаком с Франком Фергюсоном?

Стрелков разместили вдоль невысокой изгороди, отгораживающей узкое поле к востоку от пруда. На другой стороне поля росла густая роща. Над полем утки пролетали к небольшому пруду почти идеально круглой формы — с одной стороны его окаймлял ряд деревьев и густой неухоженный подлесок. За ним виднелась вязовая аллея — там выращивали утят. Подойдя к ограде, майор увидел, что и пруд, и подлесок кишат утками. Стойки разделялись зелеными веревками и, в отступление от привычных майору правил (обычно участники охоты вытягивали колышки, чтобы определить, кто где будет стоять), участки были уже помечены их именами. Каждому предоставили складной стульчик и ящик для дичи. Приглашенные из окрестных ферм юноши были готовы помочь с зарядкой ружья. Как того требовал этикет, когда все встали на свои места, разговоры стихли.

— Удачи, — нервно прошептал Роджер, заняв свое место рядом с прудом.

Майор отправился дальше, к своему куда более выгодному месту в конце ряда. Он был одновременно польщен и раздражен, обнаружив, что рядом с его участком располагается участок Фергюсона. Ему не улыбалось провести все утро под пристальным взглядом этих глаз-бусинок. Он опасался, что американцу хватит наглости попросить одолжить у него ружье. Майор кивнул рыжеволосому юноше и молча протянул ему одно из ружей и коробку с гильзами.

— Хорошо устроились, Петтигрю? — спросил его тихо лорд Дагенхэм, проходя мимо, и похлопал майора по спине. — Покажите нашему американцу, как надо стрелять, ладно?

Ружья были заряжены, майор вдохнул холодный воздух и ощутил подъем духа. Солнце грело все сильнее, и от поля начал подыматься пар. При мысли о скором начале охоты начал бурлить адреналин. Он представил себе миссис Али, мирно спящую за своими цветастыми занавесками. Скоро ее разбудят выстрелы. Он позволил себе вообразить, как ввалится к ней в магазин после охоты, пропахший порохом и мокрой кожей, а из сумки его будет торчать восхитительный селезень, переливающийся всеми цветами радуги. Это будет приношение женщине и самая примитивная демонстрация его намерений. Хотя, подумал он, в наше время сложно предсказать, не обидится ли кто, получив истекающую кровью утку, набитую дробью и перепачканную собачьей слюной.

Из-за пруда раздался громкий треск, и утки практически вертикально взлетели в воздух. Егерь Моррис начал колотить в старый масляный бак крикетной битой — уток приучили улетать при этом звуке прочь. Они улетели к югу от леса, и их крики, напоминающие скрип старых петель, постепенно стихли вдали. Подняв ружье к плечу, майор почувствовал, что весь мир вокруг словно задержал дыхание, и принялся старательно вдыхать и выдыхать, стараясь расслабить плечи и пальцы.

Вдали вновь послышались крики уток, а потом и хлопанье крыльев. Стая пролетела над лесом и начала снижаться над полем, готовясь вновь занять свой любимый пруд. Грохнул первый выстрел, и вскоре уже стреляли все вокруг. В воздухе запахло порохом, и на пожухлую траву начали шлепаться тушки. Майор выстрелил в толстого селезня и промахнулся. Фергюсон тоже промахнулся, после чего сбил селезня майора. Тот подождал, пока покажется следующая птица. Увидев ее, он навел ружье, спустил курок, ощутил тугую отдачу в плечо и с удовлетворением увидел, как утка падает на траву. Фергюсон подстрелил вторую утку — она летела так низко, что этот выстрел едва-едва можно было назвать достойным. Майор вскинул ружье и выстрелил в трудную цель — утка летела вверх и слегка в сторону. Она упала на дальней стороне поля, и майор запомнил место, прежде чем поставить на стойку свое ружье и взять ружье Берти. В третий раз он промахнулся, но ружье работало безупречно и надежно лежало у него в руках. Он вдруг подумал, как много эти ружья значили для его отца, вспомнил о Берти и о том, как они, словно эти ружья, были разделены в течение последних, впустую потраченных лет. Он прицелился в очередную утку, но стрелять не стал; потому ли, что стая уже заметно поредела, или потому, что на него вдруг нахлынули эмоции, он сам не понимал. Фергюсон подстрелил отбившуюся от других утку, и она медленно хлопала крыльями, словно отказываясь мириться со смертью.

Было слышно, как на пруду плещутся утки: многие из них пробились через линию огня и шумно, словно политики, обсуждали дальнейшие действия. Через несколько минут Моррис вновь ударит битой по баку, и утки вновь отправятся в свое самоубийственное путешествие. Пока же помощники бросились на поле, где принялись собирать синие и зеленые тельца и перебрасывать их через ограды соответствующих участков. Рыжий парень подмигнул майору и бросил ему сбитого Фергюсоном селезня.

— Думаю, это ваша, — сказал он и передал селезня американцу.

— Боюсь, я тогда вторгся на вашу территорию, — ответил Фергюсон, светясь от удовольствия, и запихал птицу в свой ящик. — Просто не мог его упустить.

— Ничего страшного. Мы здесь не строго соблюдаем правила, — сказал майор, пытаясь быть вежливым и одновременно выразить свое недовольство.

— Приезжайте как-нибудь пострелять ко мне в Шотландию, заодно покажете всем класс. Мой егерь как-то накричал на меня прямо перед гостями за то, что я стрелял не туда, куда надо.

— Мой отец отлично разбирается в охоте, — заявил Роджер, вдруг возникнув из ниоткуда с протянутой рукой. — Роджер Петтигрю, приятно познакомиться.

— О господи, так вас тут несколько поколений одновременно! — воскликнул Фергюсон, пожимая ему руку. — И как окружающие выживают под натиском вашего семейного чувства юмора?

— Роджер утверждает, что у него нет чувства юмора, — ответил майор, перезаряжая ружье. Он вытер руки о специальную тряпочку, которую хранил в кармане охотничьего пиджака. — Он считает, что это мешает чувству собственного достоинства.

— Я из компании «Челси партнере», — сообщил Роджер. — Мы страховали вашу сделку по очистным сооружениям на Темзе.

— А, так вы из ребят Дикого Норма, — сказал Фергюсон. Майор и представить себе не мог, что мог сделать внушительный и неразговорчивый начальник Роджера, чтобы заслужить подобное прозвище, — разве что он каждый день носит такие дурацкие носки. — Мы не встречались на заключительном ужине? — продолжал Фергюсон. — Вы еще сломали руку, когда ныряли на Большом Барьерном рифе.

Майор с печальным изумлением наблюдал, как меняется лицо его сына, сигнализируя, что он явно готов подтвердить предположение Фергюсона.

— Нет, меня на том ужине не было, — ответил наконец Роджер — в нем победила то ли честность, то ли страх, что обман раскроется. — Но я надеюсь, мы скоро устроим еще один ужин.

Майор облегченно вздохнул.

— Возможно, повод подвернется раньше, чем ты думаешь, — сказал Фергюсон и обнял Роджера за плечи. — Думаю, ты сможешь помочь мне со следующей сделкой.

— Правда? В смысле, конечно! — воскликнул Роджер, улыбаясь во весь рот.

— Продавец попался упрямый, — ухмыльнулся Фергюсон и взглянул на майора. — Думаю, тут дело не только в цене.

Роджер сиял, словно ему предложили оформить покупку небольшой страны. Майора они оба ужасно раздражали.

— Думаю, мистер Фергюсон надеется, что ты убедишь меня продать ему мои ружья, — сказал майор. — Могу уверить вас, мистер Фергюсон, что в этом деле Роджер будет полностью на вашей стороне.

— Что… вот как, — Роджер покраснел. — Вы и есть тот самый американский покупатель?

— Надеюсь им стать, — сказал Фергюсон. — Проверни мне эту сделку, сынок, и я уж добьюсь, чтобы Норм поставил тебя во главе своей команды.

До них вновь донесся грохот ударов биты по баку, утки с шумом снялись с места, и все вокруг умолкли.

— Я буду счастлив помочь вам, — уверил Роджер Фергюсона.

— Роджер, иди на свое место, — прошипел майор. — Потом поговорите.

— Точно, надо бы подстрелить еще пару уток, — сказал Роджер.

По его тону майор понял, что он еще не подстрелил ни одной.

— Не забудь, что надо вести ружье за птицей, — сказал ему майор, и Роджер благодарно кивнул ему.

— Ох уж эта энергичная молодежь, — сказал Фергюсон. — Он хороший стрелок?

— С первой же охоты принес домой отличную добычу, — сказал майор, мысленно извиняясь перед покойным дятлом.

— А я на своей первой охоте попал егерю в задницу, — сообщил Фергюсон. — Отец уйму денег выложил, чтобы его заткнуть, а потом три шкуры с меня спустил. Я сразу стал куда более метким стрелком.

— А вот и они, — сказал майор, втайне гадая, не отучила бы американца еще одна порка от привычки сбивать чужих птиц.

Из-за деревьев уже показалась галдящая стая уток, когда майор заметил у леса какое-то движение. Приглядевшись, он с ужасом увидел, как из леса высыпали маленькие фигурки и врассыпную бросились по полю.

— Не стрелять! — закричал майор. — Не стрелять! На поле дети!

Фергюсон нажал на курок и сбил утку. Раздалось еще два выстрела, и с поля понеслись крики. Одетые в форму дети носились и прятались в траве. Со стороны рощи двинулась группа людей, некоторые из которых несли какие-то плакаты — правда, прочесть их на таком расстоянии было невозможно. От группы отделилась Алиса Пирс во всем своем оранжево-зеленом великолепии и бросилась к детям, крича и размахивая руками.

— Не стрелять! — прорычал майор, бросил свое ружье и толкнул Фергюсона.

— Какого черта! — воскликнул тот, вынимая из уха гигантскую оранжевую затычку.

— На поле дети! — закричал майор.

— Не стрелять! — объявил Моррис.

Он спустил своих собак, и те побежали вдоль изгороди, чем привлекли куда больше внимания, чем плачущие дети на поле.

— Да что такое происходит? — крикнул Дагенхэм со своего места. — Моррис, что они делают?

Моррис свистнул, помощники высыпали на поле и принялись сгонять детей в кучу, словно непослушных овец. Майор увидел, как мускулистый парень отнюдь не нежно уронил на землю щуплого мальчишку. Алиса Пирс издала яростный вопль и бросилась на парня. С громкими криками вышедшая из рощи группа накинулась на помощников, орудуя плакатами, словно вилами. Собаки лаяли и хватали всех за лодыжки, пока Моррис не отозвал их свистком. Майор узнал хозяина паба, который бежал вдоль изгороди. В руках у него был плакат: «Не уничтожайте нас». Женщина в аккуратном пальто и кожаных перчатках, в которой майор вдруг с ужасом узнал Грейс, колотила какого-то юношу плакатом «Мир против прогресса». Ближе к пруду стояли еще два члена группы, в которых майор почти с полной уверенностью узнал викария и Дейзи. У них не было плакатов, и они явно о чем-то спорили.

— Господи, эти демонстранты совсем с цепи сорвались, — сказал Фергюсон. — Я позову охрану.

Он порылся в кармане и вставил в ухо наушник.

— Моррис, скажи этим людям, что они находятся на чужой земле! — крикнул Дагенхэм. — Пусть их всех арестуют!

— Может, просто пристрелить их? — предложил какой-то банкир. Раздались одобрительные возгласы, и пара человек навели ружья на поле.

— Спокойно, господа, — сказал Моррис.

— Слишком много идиотов хотят разрушить нашу жизнь! — раздался чей-то голос.

Кто-то выстрелил в воздух. На поле раздались крики, помощники и демонстранты прекратили драться и попадали на землю. Майор услышал радостные возгласы и язвительные комментарии охотников. Дети продолжали бегать по полю. Большинство плакало. Томас стоял посреди поля — его беспрерывный визг посеял панику в рядах уток, и они суматошно носились над полем.

— Вы с ума сошли? — воскликнул майор.

Он перелезал через ограждающие веревки и хватал за руки тех, кто еще не положил свои ружья.

— Опустите ружья! Опустите ружья!

Краем глаза он видел, что Моррис занимается тем же самым на другом конце поля.

— Смотрите, кого толкаете, — сказал Суизерс. Майор понял, что это он выстрелил в воздух.

Он наградил Суизерса уничижительным взглядом, и тому хватило совести принять смущенный вид и опустить ружье.

— Ради бога, там же женщины и дети, — сказал майор.

— Никто ни в кого не стреляет, — сказал Роджер слегка насмешливо, что должно было намекнуть окружающим, что он никак не отвечает за поведение отца. — Просто хотим их припугнуть. Незачем так переживать.

— Моррис, я хочу, чтобы их немедленно арестовали, — заявил Дагенхэм, покрасневший от ярости и стыда. — Не стой там, сделай что-нибудь.

— Пока все не уберут ружья, я не могу вызвать полицейского, — сказал Моррис. Он повернулся к полю и громко свистнул. Все помощники обернулись. — Давайте, ребята, оставьте детей в покое.

— Возможно, нам следует вернуться в дом? — предложил подошедший Фергюсон. — Остыть и все такое.

— Будь я проклят, если спасую на своей земле, — сказал Дагенхэм. — Да что там делает Моррис?

Егерь направился на поле. Демонстранты с радостными воплями поднялись. Банкиры сгрудились вместе, разряжая ружья и что-то горячо обсуждая.

— Я согласен с мистером Фергюсоном: вернуться домой сейчас — не значит спасовать, — сказал майор. — Это было бы только верно — сохранить спокойствие и обеспечить безопасность женщин и детей.

— Они убили наших уточек! — взвыл какой-то ребенок, держа в руках окровавленную тушку.

Демонстранты побросали плакаты и принялись собирать детей в кучу. Из леса выбежала их воспитательница, следом за ней мчался какой-то мужчина, видимо, водитель автобуса.

— Думаю, гостям будет лучше дома, — сказал майор.

— Он прав, — согласился Фергюсон.

— Ну хорошо. Все в дом, пожалуйста! — крикнул лорд Дагенхэм. — Завтрак готов.

Банкиры с готовностью зашагали прочь. Майор заметил, что возглавляет толпу Роджер.

— Майор Петтигрю, вы здесь? — послышался голос Алисы Пирс.

Она решительно приближалась к изгороди, размахивая довольно грязным белым платком. Когда она подошла ближе, майор увидел, что женщина вся дрожит.

— Майор, бедные малютки, — сказала она. — Воспитательница говорит, что они сбежали из автобуса, и она понятия не имела, куда они направились.

— Ради бога, — сказал лорд Дагенхэм. — Я вас всех привлеку к ответственности за халатность — за то, что вы позволили невинным детям угодить в это безумие.

— Халатность? — переспросила Алиса. — Да вы в них стреляли.

— Мы в них не стреляли! — воскликнул Дагенхэм. — Ради бога, женщина, они бежали под пули. Кроме того, вы все вторглись в частные владения.

— Они никуда не вторглись, они здесь живут, — ответила Алиса.

К ним подбежала воспитательница и сказала, что детей надо отвезти в дом и, возможно, вызвать к ним врача.

— Мы только на минутку остановились, — сказала она. — Томасу стало плохо, его стошнило на водителя, и нам пришлось выйти. И тут они высыпали из автобуса и куда-то убежали, и мы понятия не имели, где их искать.

Она остановилась, чтобы перевести дух, и приложила костлявую руку к своей узкой груди.

— Они всегда так привязываются к уткам — кормят их целый день и выращивают утят в классах под лампами, но таких проблем никогда не было.

Алиса сделала вид, что ее это никак не касается. Майор не сомневался, что она использовала несколько своих уроков, чтобы научить детей правде жизни.

— Кто-то науськал этих паршивцев, — вмешался водитель. — Кто заплатит мне за химчистку?

— Я помогу вам отвести их в школу, — сказала Алиса воспитательнице.

— Нельзя пускать их в дом. Мои гости завтракают, — сказал Дагенхэм, преграждая воспитательнице дорогу к дому. — Отведите их обратно в автобус.

Майор прочистил горло и поймал взгляд Дагенхэма.

— Могу ли я предложить, лорд Дагенхэм, чтобы вы позволили детям поесть и отдохнуть в своих комнатах под присмотром воспитательницы?

— Ну ладно, — сказал Дагенхэм. — Но ради бога, впустите их через задний вход и проследите, чтобы они не шумели.

— Пойдемте, — сказала Алиса, и они с воспитательницей повели детей к дому.

Дагенхэм осматривал поле, на котором демонстранты уже построились в шеренги. Теперь они начали приближаться к ограде, выкрикивая: «К черту Дагенхэма!» и «Наша деревня — не ваш трофей!». Последняя фраза показалась майору весьма интересной.

— Где полиция? — спросил Дагенхэм. — Пусть их всех арестуют.

— Если вам все равно, Даг, лучше копов не впутывать, — сказал Фергюсон. — Нам ни к чему такое внимание. Не то чтобы мы были виноваты, конечно, но нашему проекту сейчас не нужна огласка, — он хлопнул Дагенхэма по спине. — Вы нас развлекли. Так накормите нас теперь!

— А с ними что делать? — спросил Дагенхэм, кивая в сторону приближающихся демонстрантов.

— Да пусть себе протестуют, — сказал Фергюсон. — Мои ребята не дадут им подойти к дому. Я всегда считаю, что людям надо дать почувствовать свою значимость.

— Похоже, вы хорошо в этом разбираетесь, — заметил майор.

— Да сейчас нельзя и квадратного фута построить, чтобы не разворошить местное осиное гнездо, — пояснил Фергюсон, явно не услышав неодобрения в голосе майора. — У нас разработана целая система, как контролировать этих людей, как их локализовать и как прогонять.

— Майор, на вас можно положиться, — сказал Дагенхэм. — Думаю, Фергюсон, что мы должны пригласить майора на краткий инструктаж после завтрака. Вы сможете задержаться, майор?

— Буду рад, — ответил майор, гадая, зачем может понадобиться какой-то инструктаж, но одновременно гордясь, что его пригласили.

— Заметано, — сказал Фергюсон. — Майор, если хотите, приводите с собой сына.

Они шагали к дому, крики демонстрантов уже почти не были слышны, и радость майора омрачало только гнетущее подозрение, что Алиса Пирс будет недовольна. Как правило, он не искал ее одобрения, поэтому чувство это было новым и совершенно неожиданным. Они прошли мимо большого черного джипа, где сидели двое охранников. Фергюсон кивнул охранникам, и машина проехала вперед, блокируя дорогу, по которой они только что прошли. Очевидно, началась операция по локализации местных.

Завтрак подавали в изысканной гостиной, выходившей на террасу. Сердечная атмосфера подогревалась изрядными порциями «кровавой Мэри» и горячего пунша. В холле на смену сэндвичам с беконом пришли подносы с сосисками, беконом и омлетом, от которых валил пар, блюда с копченым лососем и мраморные доски с мясной нарезкой и пикантными сырами. В центре стола горделиво возвышался огромный кусок говядины, окруженный печеной картошкой и йоркширскими пудингами. Официант в белых перчатках нарезал сочащееся кровью мясо. К башне нарезанных фруктов и чаше с йогуртом никто не притронулся.

Гертруда не села за стол вместе со всеми — она бегала туда-сюда, присматривая за специально нанятыми официантами и здороваясь с гостями; пробегая мимо майора, она шепотом извинилась перед ним за то, что мясо чуть-чуть недоготовили. Но недоволен остался только лорд Дагенхэм — он отправил свой кусок на кухню, где его довели в микроволновке до темно-коричневого цвета. Банкиры перебивали друг друга, рассказывая все более и более длинные и похабные анекдоты, поэтому детей на втором этаже совершенно не было слышно.

— Не понимаю, зачем я все эти годы посылал их на море за свой счет, — сказал Дагенхэм, когда подошло время шоколадных эклеров и бисквита с кремом. — Мне просто не приходило в голову, что можно запереть их с сэндвичами и цветными карандашами! — Он рассмеялся. — Нельзя, конечно, жалеть о таких вещах. Но на требованиях правительства можно разориться.

Гертруда снова вошла в гостиную.

— Дядя, демонстранты просили поблагодарить тебя за бутерброды и пунш.

— Ты что, послала им еду? — потрясенно спросил Дагенхэм.

— На самом деле это Роджер Петтигрю — он сказал, что это поможет сгладить неловкость, — сказала она и улыбнулась Роджеру. Тот поднял бокал.

— Ну и ловкачи эти Петтигрю, — подмигнул майору Фергюсон.

— Констебль сказал, что это очень благородный жест, — добавила Гертруда. — Его тоже угостили, а тот, кто его вызвал, не захотел докучать ему жалобами во время еды.

— Я же говорил вам, Фергюсон, моя Гертруда — умная девочка, — сказал Дагенхэм. — Ее мать — моя сестра — была чудесной женщиной. Я ее обожал.

Он промокнул глаза салфеткой. Майор счел это высказывание несколько неожиданным: все в деревне знали, что Мэй Дагенхэм в юности сбежала с каким-то певцом, и семья от нее практически отреклась. Гертруда никак не ответила на дядины слова, только чуть поджала губы, а в ее глазах, как показалось майору, промелькнул огонек гнева. Ему снова вспомнилась неловкая девочка в бесформенном комбинезоне, шатающаяся по лужайке в надежде встретить Роджера. Он взглянул на сына, который потчевал своих коллег неправдоподобной историей о том, как Суизерс столкнул дерзкого мальчика-кедди в пруд. Пусть Роджер был несносен: по крайней мере он был полон жизни. Майору это было больше по душе, чем тихое страдание Гертруды.

— Для вас, британцев, семья — это святое, — сказал Фергюсон. — Я пока только надеюсь обзавестись своей.

Это утверждение вызвало очередной взрыв смеха, и гости перешли к кофе и сигаретам.

После завтрака, который продлился так долго, что незаметно превратился в обед, большинство банкиров уехали. Роджер прощался с Гертрудой, когда Суизерс постучал его по плечу и довольно грубо попросил остаться. Роджер расцвел и направился к майору.

— Я остаюсь, чтобы обсудить кое-какие делишки с Фергюсоном, — сообщил он. — Будут только старшие банкиры. Видимо, он собирается рассказать о своем следующем проекте.

Он выкатил грудь колесом, грозя лопнуть от радости.

— Тебя кто-нибудь отвезет домой?

— Меня тоже пригласили остаться, благодарю, — ответил майор, стараясь говорить нейтрально и не намекать на то, кому Роджер обязан своим приглашением, чтобы не портить ему момент торжества.

— Правда? Ты же ничего не поймешь, — сказал Роджер. — Тогда держись рядом со мной, и я буду объяснять тебе непонятные слова.

— Именно это я и сказал Дагенхэму и Фергюсону, когда они спросили меня, приглашать ли тебя тоже, — сказал майор. Его слегка смущало, что его благие намерения так быстро испарились, однако, решил он, легкий щелчок по носу мальчику не повредит. — Ну что, пойдем?

В старой каменной маслобойне стоял стол, покрытый куском нейлона, под которым бугрился какой-то крупный предмет. В помещении едва хватало места, и гости теснились по углам. От каменных стел исходил ледяной холод. В углу яростно, но тщетно пыхтел вонючий обогреватель неопределенного возраста.

— Простите за такие условия, господа, но здесь надежнее, чем в доме, — сказал лорд Дагенхэм. — С одобрения мистера Фергюсона, вернее, лорда Фергюсона, лэрда^[18] поместья в Лох-Брае — Фергюсон заморгал и протестующее поднял руки, не скрывая, однако, своего удовольствия, — представляю вам величайший проект по освоению сельской местности со времен осуществления Его Высочеством проекта в деревне Паундбери^[19].

Они с Фергюсоном стянули ткань со стола.

— Представляем вам деревню двадцать первого века — Эджкомбский анклав!

Взорам собравшихся предстала модель деревни. Майор тут же узнал складки и изгибы знакомого рельефа. С одной стороны модель оканчивалась склоном холма, с другой — полем. Он увидел общинный луг и выкрашенный в бледно-зеленый цвет паб, рядом с которым выросли какие-то красные пристройки. Он увидел дорогу, ведущую к Роуз-лоджу, и даже свой собственный сад, обрамленный крохотными пушистыми изгородями и украшенный моделью дерева. Но по-чему-то в деревне появилось сразу несколько Дагенхэм-маноров. Казалось, что практически одинаковые усадьбы с одинаковыми подъездными дорожками, квадратными садами, конюшнями, окруженные крошечными автомобилями и даже посеребренными прудами, на каждом из которых сидело по три селезня, отражают друг друга. Один такой дом стоял на поле за домом майора, другой — на месте автобусной остановки. Автобусная остановка и главная улица исчезли — их передвинули на самый край модели. Майор пристальнее вгляделся в луг в поисках магазина. Его с трудом можно было узнать — стеклянная витрина уступила место арочным окнам и бирюзовым ставням. Вывеска гласила: «Гаррис Джонс и сыновья. Поставщики продуктов и выпечки». У стеклянной двери стояла плетеная корзина с яблоками и старая железная тележка с цветочными горшками. Рядом располагались кафе, шляпный магазин и магазин упряжи и оружия. Майор замер.

— Беспокоясь о будущем своего поместья, — начал Фергюсон, — мой добрый друг лорд Дагенхэм спросил меня, как ему позаботиться о земле, чтобы одновременно упрочить финансовое положение поместья и сохранить нетронутой местность.

— Я сказал: только никаких торговых центров! — вмешался Дагенхэм. Несколько банкиров рассмеялись.

— Я не мог ответить этот вопрос, пока не приобрел замок Лох-Брае и не понял, что это значит — управлять сельской местностью, — Фергюсон сделал паузу и прижал руку к сердцу, словно давая клятву верности. — Нести ответственность за жизни фермеров и за саму землю, взывающую к нам о защите.

Банкиры выглядели озадаченными, словно американец обращался к ним на иностранном языке.

— Итак, вместе мы разработали идею потрясающего проекта, не имеющего аналогов в Великобритании. Благодаря тому, что нам доступны разрешения на планировочные работы для создания новых поместий, имеющих важное архитектурное значение, моя компания, «Сент-Джеймс хоумс», выстроит целую деревню, состоящую из престижных усадеб, и перепланирует деревню, чтобы обслуживать эти усадьбы.

Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание. Банкиры отталкивали друг друга, пытаясь лучше рассмотреть макет. После плотного завтрака это была задача не из легких, поэтому задаваемые вопросы сопровождались всеобщим пыхтением.

— Какова будет цена?

— Будет ли автомагистраль?

— Сколько будет стоить квадратный фут по сравнению с Танбридж-Уэллс?

— Господа, господа, мы с моим коллегой мистером Стерлингом будем счастливы ответить на все ваши вопросы, — объявил Фергюсон, улыбаясь, словно сделка была уже подписана. — У меня в доме есть информационные буклеты. Предлагаю всем осмотреть макет и переместиться в дом, чтобы обсудить все в тепле.

После того как все ушли, майор задержался у макета. Оставшись наедине со своей деревней, он сунул руки в карманы, чтобы избежать соблазна поотламывать все лишние усадьбы и поставить на их место несколько деревьев.

— Сигару?

Он обернулся и увидел рядом с собой Дагенхэма.

— Благодарю, — ответил он, взял сигару и прикурил.

— Вы, конечно, просто в ужасе, — сказал Дагенхэм и покосился на модель.

Он говорил так спокойно, что у майора не хватило духа ответить откровенно.

— Скажем так, я не ожидал такого, — сказал он осторожно. — Это все довольно… неожиданно.

— Я видел ваше письмо, — сказал Дагенхэм. — Я сразу сказал Фергюсону: майор будет в ужасе. Если мы не перетянем его на свою сторону, можно сразу бросить эту идею.

Майор покраснел, смущенный упоминанием этого вероломного поступка.

— Честно говоря, я сам в ужасе.

Дагенхэм наклонился к макету и передвинул одну из усадеб поближе к деревьям.

— Беда в том, что даже если бы я просто не вылезал отсюда, мне бы все равно не удалось спасти дом, — криво улыбнулся он. — Во всяком случае надолго.

Он подошел к окну и приоткрыл его.

— Мне жаль, — сказал майор.

— Усадьбы вроде моей сейчас переживают кризис по всей стране, —продолжал Дагенхэм. Его вздох прозвучал совершенно искренне, и майор заметил, как он помрачнел. — Мы не можем содержать их на доходы от ферм и при этом не можем даже дерева срубить без разрешения. Охота на лис запрещена, а утиная охота вызывает массу протестов — вы сами сейчас видели. Нас заставляют открывать кафе и парки развлечений, устраивать экскурсии и музыкальные фестивали. В итоге все вокруг завалено обертками от мороженого, а на газонах паркуются машины.

— А как же Общество охраны памятников? — спросил майор.

— Да, они вечно кружат поблизости и выжидают случая отнять усадьбу и засунуть наследников в каморку для прислуги на чердаке, — злобно сказал Дагенхэм. — Но теперь они требуют еще и оказывать материальную поддержку. Говорю вам, майор, мы сейчас наблюдаем последние годы этой войны. Очень скоро старые семьи просто исчезнут, вымрут, словно додо.

— Британия тогда обеднеет, — сказал майор.

— Вы меня понимаете, майор, — Дагенхэм хлопнул майора по плечу. Он уже выглядел чуть более оживленным. — Вы не представляете, как мало тех, с кем я могу об этом поговорить.

Он оперся на края макета и окинул его взглядом, словно Черчилль, нависший над военной картой Европы.

— Вы, наверное, единственный человек, который может помочь мне объяснить это все жителям деревни.

— Понимаю ваши затруднения, но боюсь, что не смогу объяснить, как этот роскошный проект поможет сохранить то, что мы с вами любим, — сказал майор. Он вновь взглянул на макет и не смог удержать презрительной гримасы. — Не скажут ли люди, что это все для нуворишей, которые губят Англию?

Он гадал, удалось ли ему достаточно корректно сформулировать свою мысль.

— В том-то и заключается изящество моего плана! — воскликнул Дагенхэм. — Эта деревня будет доступна только для людей со старыми деньгами. Я строю убежище для тех старых семей, которых налоговики, политики и европейские бюрократы заставили покинуть их усадьбы.

— Они все приедут в Эджкомб-Сент-Мэри? — уточнил майор. — Но зачем?

— Потому что им больше некуда идти, понимаете? — ответил Дагенхэм. — Их выгоняют из их собственных домов, а я предлагаю им место, которое они смогут назвать домом. Землю, где они смогут поселить людей со схожими взглядами. — Он показал на большой новый амбар рядом с одной из ферм. — У нас будет достаточно людей, чтобы завести псарню и конюшни. А здесь, рядом со школой, можно будет устроить техникум, где местные будут учиться класть кирпичи, штукатурить, работать на конюшне, стричь изгороди или работать дворецкими и конюхами. Мы будем обучать их всем профессиям, которые требуются в усадьбах, и у нас будет готовая рабочая сила. Понимаете? — Он поправил дерево, стоящее рядом с общинным лугом. — У нас будут нужные нам магазины, и мы организуем архитектурный комитет, который будет следить за внешним видом зданий. Переделаем этот ужасный магазин и заведем в пабе нормального повара — может быть, со временем даже получим мишленовскую звезду^[20].

— А что же будет с теми, кто уже живет в деревне? — спросил майор.

— Они останутся, — ответил Дагенхэм. — Надо, чтобы все было аутентично.

— А как же миссис Али, хозяйка магазина? — спросил майор, чувствуя, как горит его лицо; чтобы скрыть свои чувства, он внимательно уставился на макет.

Дагенхэм задумчиво на него посмотрел. Майор изо всех сил старался сохранять нейтральное выражение лица, но боялся, что вот-вот начнет косить от чрезмерных усилий.

— Здесь мне и понадобится ваш совет, майор. Вы ближе к людям, чем я, и могли бы помочь мне продумать такие детали, — сказал Дагенхэм. — В любом случае нам понадобится сохранить некоторую мультикультурность, и, разумеется, мы можем пойти на некоторые уступки, если будем, как бы это сказать, заинтересованы.

Майор с разочарованием понял, что Дагенхэм подразумевает обычную практику «услуга за услугу». Это было более тонко, чем те взятки, которые ему приходилось отклонять за годы работы за границей, где подобная практика считалась нормальной, но суть была та же. Он прикинул, сколько веса будут иметь его просьбы в обмен на поддержку, которую он сможет оказать. Взгляд его постоянно возвращался к дому на поле за Роуз-лодж.

— Уверяю вас, это все еще не окончательно решено, — сказал Дагенхэм.

Их внимание привлек какой-то шум снаружи. За углом дома промелькнул некто в зеленом.

— Кто это, интересно? — сказал Дагенхэм.

— Может, это один из помощников Морриса? — предположил майор.

Он был уверен, что это Алиса Пирс, сбросившая свое яркое пончо. Он с трудом сдержал усмешку, подумав, что она специально оделась ярче, чем обычно, а вниз надела маскировочную зеленую одежду, чтобы оставаться незамеченной, словно десантник в джунглях.

— Чертовски сложно сохранить это все в тайне, — сообщил Дагенхэм и поднял с пола покрывало. — Фергюсон не хочет раскрывать карты раньше времени.

Майор помог ему укрыть макет и был рад, когда искалеченная деревня скрылась под серой тканью.

— Неужели нет другого выхода? — спросил он. Дагенхэм вздохнул.

— Не будь Гертруда такой унылой, мы могли бы склонить нашего американского друга к более традиционному плану.

— Вы имеете в виду брак? — спросил майор.

— Вы же знаете, ее мать была такой красавицей. Но ей больше нравится копаться в навозе. В мое время это не было бы проблемой, но теперь мужчины хотят, чтобы их жены были такими же роскошными, как и их любовницы.

— Поразительно, — сказал майор. — Как же они будут их различать?

— Вот и я о том же, — ответил Дагенхэм, не заметив иронии. — Ну что, пойдемте в дом, посмотрим, не выжал ли Фергюсон из кого-нибудь еще денег?

— Возможно, они уже начали занимать дома, — сказал майор.

При одной мысли об этом его охватило уныние.

— Боже упаси! Банкиров здесь не будет, — ответил Дагенхэм. — Хотя с Фергюсоном, боюсь, придется смириться.

Он рассмеялся и обнял майора за плечи.

— Если вы меня поддержите, майор, я позабочусь, чтобы Фергюсон не оказался вашим соседом!

Пока они шагали к дому, им навстречу вышел Роджер, который искал Дагенхэма. Банкирам не терпелось с ним поговорить. Дагенхэм пожал ему руку и удалился, и майор остался наедине с сыном.

— Этот проект поможет мне подняться, — сказал Роджер, прижимая к груди синюю папку с монограммой Дагенхэма и надписью «Эджкомб-Сент-Мэри, анклав Англии». — Фергюсон ко мне так внимателен. Начальник наверняка поставит меня во главе команды.

— Этот проект разрушит твой дом, — сказал майор.

— Да ладно, когда все будет построено, мы сможем получить за Роуз-лодж кучу денег, — ответил Роджер. — Только подумай, какие это будут деньжищи.

— Ничто не разъедает душу сильнее денег, — возмущенно сказал майор. — И не забывай, что Фергюсон так ведет себя только потому, что хочет купить мои ружья.

— Это правда, — согласился Роджер. Судя по складке между бровями, он глубоко задумался. — Слушай, он говорил, что в январе пригласит нас в Шотландию пострелять куропаток. Пообещай, что не продашь ему ружья до этого.

— А я думал, ты ждешь не дождешься, когда я их продам, — заметил майор.

— Конечно, — ответил Роджер и повернулся, чтобы уйти. — Но как только ты их продашь, Фергюсон про нас забудет. Так что надо подольше подержать его на крючке.

— А как же Марджори и Джемайма? — спросил майор удаляющегося сына.

— Если понадобится, подадим жалобу в суд по наследственным делам, чтобы потянуть время, — крикнул Роджер. — В конце концов, папа, все же знают, что дядя Берти должен был оставить ружье тебе.

Сделав это выдающееся заявление, Роджер исчез, и майор, у которого от удивления кружилась голова, решил, что настало время забрать свои ружья и удрать домой.

Глава 16

Он планировал прийти к миссис Али с дюжиной длинных роз, перевязанных лентой. Но теперь надо было забирать ее от Грейс, а в доме Грейс розы смотрелись бы неуместно. В конце концов он решил принести им по абрикосовой розе на тонком стебле.

Путь до машины он преодолел бегом, чтобы не попасться на глаза Алисе Пирс — за демонстрацией на охоте Последовали сбор подписей на петиции против «Сент-Джеймс хоумс» и ряд протестных митингов. Пока что все складывалось не слишком удачно. Викария застали за разговором с архитектором — он неожиданно решил обсудить шпиль церкви, который давно нуждался в реставрации. После этого он отказался выступить на митинге, сославшись на то, что церковь должна обеспечивать любовь и духовное утешение всем конфликтующим сторонам. Многие, включая майора, с радостью приняли плакаты «Спасите нашу деревню», но далеко не все сочли уместным вывесить их на всеобщее обозрение. Майор повесил свой плакат в боковое окно, выходившее на гараж, а не на улицу. Алиса продолжала носиться по деревне с группкой последователей, питавших явное предпочтение к вязаным пальто. Она, похоже, и не догадывалась, что, хотя соседи и поддерживали ее, те, кто планировал посетить ежегодные танцы в гольф-клубе, старались ее избегать.

Поправив бабочку и в последний раз одернув смокинг, майор постучал в фанерную, сделанную под георгианскую эпоху дверь дома Грейс. Открыла миссис Али — лицо ее было наполовину в тени, но майору показалось, что на ее губах поблескивает помада.

— Прошу, — сказала она и отвернулась. Глубокий вырез вечернего платья частично оголял ее спину, и лопатки четко очерчивались под шифоновой накидкой. Между темной тканью платья и низким пучком мерцала бронзовая кожа. Когда они вошли в гостиную, она сделала шаг в сторону, подол платья взвихрился вокруг ее лодыжек и вновь прилег на носы туфелек. Это было темно-синее платье из шелкового бархата. Декольте частично прикрывала шифоновая накидка, не скрывая, впрочем, выступающих ключиц. Платье было присобрано под грудью, где сверкала старинная бриллиантовая брошь.

— Грейс еще собирается? — спросил он. Он не решался на комплимент, но и отвернуться был не в силах.

— Нет, Грейс пришлось уйти пораньше, чтобы помочь с приготовлениями. Миссис Грин недавно ее забрала. Так что я осталась одна.

Она запиналась, а на ее скулах расцвел румянец. Майор подумал, что она выглядит совсем юной. Хотел бы он сейчас снова стать порывистым мальчишкой. Мальчишке была бы простительна неуклюжая попытка сорвать поцелуй — но, увы, не увядающему лысеющему мужчине.

— Я счастлив, — сказал майор. Не зная, что делать с двумя розами, он протянул их ей.

— Одна из них предназначается Грейс? Я поставлю ее в вазу.

Он открыл рот, чтобы сказать, что она прекрасна и заслуживает целого букета, но слова не шли, заблудившись в тех частях мозга, которые лихорадочно работали, подсказывая, как не выглядеть смешным.

— Боюсь, они чуть-чуть увяли, — сказал он. — Цвет все равно не подходит к платью.

— Вам оно нравится? — спросила она, опуская глаза. — Я одолжила наряд Грейс, а она настояла, чтобы я взамен взяла что-нибудь у нее.

— Оно прекрасно, — сказал он.

— Оно принадлежало двоюродной бабушке Грейс — она жила в Баден-Бадене и считалась довольно фривольной особой. У нее было два слепых терьера и целая куча любовников.

Она вновь подняла взгляд, на этот раз тревожный.

— Надеюсь, этой накидки будет достаточно.

— Вы потрясающе выглядите.

— Я чувствую себя обнаженной. Но Грейс сказала, что вы всегда на таких мероприятиях в смокинге, поэтому мне хотелось надеть что-нибудь, чтобы сочеталось с вашим костюмом.

Она улыбнулась, и майор почувствовал, как годы отступают. В нем вновь поднялось мальчишеское желание поцеловать ее.

— Кроме того, — добавила она, — в моем случае шаровары и туника вряд ли были бы костюмом.

Неожиданно приняв решение, майор взял ее руку, поднес к губам и, закрыв глаза, поцеловал. От нее пахло розовой водой и чем-то чистым и пряным — может быть, цветущей липой. Открыв глаза, он увидел, что она отвернулась. Но отнять руку не пыталась.

— Надеюсь, я вас не обидел, — сказал он. — Перед лицом красоты мужчины теряют голову.

— Вы меня не обидели, — ответила она. — Но, думаю, нам пора отправляться на танцы.

— Если это необходимо, — сказал майор, сражаясь с боязнью выглядеть смешно. — Хотя кто угодно был бы счастлив просто остаться здесь, чтобы весь вечер сидеть и любоваться вами.

— Если вы будете осыпать меня такими цветистыми комплиментами, майор, — сказала миссис Али, снова краснея, — мне придется переодеться в огромный черный свитер и, возможно, шерстяную шляпу.

— В таком случае, давайте немедленно уйдем отсюда, чтобы избежать этой устрашающей перспективы, — ответил он.

Сэнди ждала их у входа в дом. Когда машина остановилась, она зашагала к ним по тропинке, плотно завернувшись в шерстяное пальто. Ее лицо в тусклом свете выглядело еще бледнее, чем обычно, и на нем резко выделялись кроваво-красные губы. Ее волосы были уложены налаченными волнами и перехвачены узкой лентой. Из-под воротника толстого пальто виднелась серебристая шифоновая оборка. Она напомнила майору фарфоровую куклу.

— Простите, что вам пришлось делать крюк, — сказала она. — Я говорила Роджеру, что возьму такси.

— Ничего страшного, — ответил майор, которого просьба Роджера на самом деле возмутила. — Как бы вы могли приехать без сопровождения?

Его сын сказал, что ему совершенно необходимо уехать пораньше, чтобы принять участие в примерке костюмов. Он сказал, что Гертруда не сможет без него справиться с группой дружков официанток, которые согласились поучаствовать в постановке за пиво и сэндвичи.

— Я ведь делаю это для тебя, папа, — умолял он. — А если мы хотим, чтобы что-нибудь получилось, Гертруде без меня не обойтись.

— Я был бы рад, если бы «это» отменилось, — ответил майор. — Не могу поверить, что ты согласился в этом участвовать.

— Слушай, если это неудобно, Сэнди просто возьмет такси, — сказал Роджер.

Майор пришел в ужас от мысли, что его сын позволит своей невесте приехать на танцы в одном из местных пропахших табаком такси. Ими управляли водители, которые часто бывали не трезвее пассажиров. Ему пришлось согласиться забрать ее по пути.

— Простите, что Роджер вас нагрузил, — повторила она, закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья. — Я хотела остаться дома, но это было бы слишком просто, — не без язвительности добавила она.

— Надеюсь, вы и ваш жених довольны домом? — спросила миссис Али.

Майору удалось справиться со всеми тревогами по поводу вечера, но тут он вдруг забеспокоился, вспомнив о том, как Роджер порой бывает груб.

— Все прекрасно, — сказала Сэнди. — Конечно, это просто аренда — мы не хотим слишком привязываться.

В зеркале заднего вида майор увидел, как она поплотнее заворачивается в пальто. Она напряженно смотрела в окно, за которым простиралась одна только непроглядная тьма. Остаток пути они проделали в молчании.

Гольф-клуб, который обычно выглядел скромно, сегодня переливался яркими огнями, блистал, словно провинциальная пенсионерка на дешевом курорте в Тенерифе. Каждое окно светилось, прожекторы заливали лучами стены, а деревья и кусты были оплетены сверкающими гирляндами.

— Похоже на круизный теплоход, — заметила Сэнди. — Я просила их не увлекаться прожекторами.

— Надеюсь, предохранители выдержат, — сказал майор.

Они шли по гравийной дорожке, окаймленной факелами. За углом они наткнулись на полуобнаженного мужчину, на шее которого висел большой питон. Еще один с энтузиазмом дул в деревянную флейту. Третий, устроившись между двумя полувековыми рододендронами, глотал горящие головни, причем делал это совершенно небрежно, словно таксист, поедающий чипсы.

— Господи, что за цирк! — воскликнул майор, когда они подошли к фонтану, освещенному оранжевыми прожекторами и заваленному разноцветными кувшинками.

— По-видимому, мистер Расул одолжил им свои кувшинки, — ответила миссис Али, пытаясь не рассмеяться.

— Я как-то была на подобной свадьбе в Нью-Джерси, — сказала Сэнди. — А ведь я предупреждала Роджера, что надо соблюдать границу между роскошью и вульгарностью.

— В этом-то и была ваша ошибка, — ответил майор. — Это одно и то же.

— Туше, — сказала Сэнди. — Пойду поищу Роджера. Не буду портить ваш торжественный выход.

— Ну что вы… — начал майор, но она уже взбежала по ступенькам и скрылась в сверкающем клубе.

— Очень приятная девушка, — сказала миссис Али тихо. — Она всегда так бледна?

— Я не настолько хорошо ее знаю, чтобы судить, — ответил майор, слегка стесняясь того, что на самом деле Роджер так и не дал ему возможности поближе узнать его невесту. — Ну что, закружимся в вихре удовольствий?

— Как мы и собирались, — ответила миссис Али, но не двинулась с места.

Вместо этого она замерла на границе круга света. Майор, чувствуя легкое пожатие ее руки, тоже остановился. Она не шевелилась.

— Насколько я понимаю, это и есть лучший момент вечера, — сказал он. — Когда можно перевести дух перед полетом.

Он услышал, как в гриль-баре заиграл вальс и с облегчением понял, что сегодня планируется и нормальная музыка.

— Я не знала, что так испугаюсь, — сказала она.

— Моя дорогая, чего же? Разве что вы боитесь затмить остальных дам.

Из открытых дверей до них доносился гул, напоминающий шум прилива: десятки мужчин уже боролись за шампанское у барной стойки, а десятки женщин обсуждали наряды и целовали друг друга в щечку.

— Впрочем, судя по всему, там жуткая давка, — добавил он. — Мне тоже не по себе.

— Вы надо мной смеетесь, — сказала миссис Али. — Но вы должны понимать, что это вовсе не то же самое, что прогулка по набережной или разговор о книгах.

— Боюсь, я не понимаю, что вы имеете в виду. Майор притянул ее к себе и кивнул проходящей мимо паре. Те в изумлении на них уставились, а потом одновременно кивнули и заспешили к входу. Майор был уверен, что именно это она и имела в виду.

— Я даже не танцую, — сказала она. — Не танцую на людях.

Он почувствовал, что она дрожит. Она напоминала попавшую в кошачьи лапы птичку, каждое перышко которой молило о пощаде. Он боялся выпускать ее руку.

— Послушайте, там много народу, и все это устроено довольно безвкусно, но бояться тут нечего, — сказал он. — Я был бы счастлив вовсе туда не идти, но Грейс будет вас искать, а я пообещал, что в ходе развлечений приму их дурацкую награду.

Он умолк, чувствуя, что говорит глупости.

— Я не хочу вас стеснять, — сказала она.

— Тогда не заставляйте меня идти туда в одиночестве, — сказал он. — Когда мне вручат мое серебряное блюдо, я хочу вернуться на свое место рядом с самой элегантной женщиной в зале.

Она слегка улыбнулась и расправила плечи.

— Простите, — сказала она. — Не знаю, что на меня нашло.

Он прижал к себе ее локоть, и она позволила ему повести ее ко входу. Он шагал быстро, чтобы она не успела передумать.

Двери в бар придерживали две огромные медные кадки с пальмами. Вход окаймляла алая ткань, перехваченная золотыми косичками, бамбуковыми бусами и кисточками. В нише стояла большая елка с феей на макушке — чтобы придать ей вид, более соответствующий теме праздника, ее увешали крохотными индийскими туфельками и подарками, завернутыми в бумагу с изображениями Тадж-Махала.

В центре зала Грейс раздавала обеденные карточки и программки. На ней была длинная вышитая блуза и темно-лиловые пижамные штаны, на ногах — украшенные камнями сандалии. Волосы ее были уложены более естественно, чем обычно, а на лице в кои-то веки не было толстого слоя пудры.

— Грейс, вы сегодня восхитительно выглядите, — сказал майор и ощутил радость от того, что произносит комплимент по-настоящему искренне.

— Дейзи пыталась все испортить — хотела нацепить на меня гирлянду бумажных цветов, — ответила Грейс, обращаясь скорее к миссис Али, чем к майору. — Пришлось утопить их в цветочной вазе.

— Отличный ход, — сказала миссис Али. — Вы прекрасно выглядите.

— И вы, — ответила Грейс. — Я не была уверена насчет шали, но на вас, дорогая, это платье выглядит еще более соблазнительно. Вы выглядите как королева.

— Ну что, пойдемте с нами? — предложил майор, глядя на разноцветную толпу, осаждавшую бар.

— Я обещала Дейзи, что пробуду здесь еще полчаса, — сказала Грейс. — Идите, пусть наш Великий визирь вас объявит.

Миссис Али покрепче взяла его под руку, словно опасаясь упасть, и улыбнулась скорее решительно, чем радостно. Когда Рубикон в виде алого ковра перед входом был перейден, майор прошептал:

— При чем тут вообще Великий визирь?

У входа их ожидал хмурый Алек Шоу в огромном желтом тюрбане. Заплетенная в косички борода сочеталась с вышитой шелковой мантией и туфлями с загнутыми носами, которые были очевидно ему малы. Выглядел он крайне недовольным.

— Ничего мне не говорите, — заявил он, поднимая руки. — Все, после вас я отсюда сваливаю. Пусть Дейзи ищет другого идиота стоять здесь.

— А по-моему, ты выглядишь вполне убедительно, — сказал майор. — Эдакий Фу-Манчу^[21] сегодняшнего вечера.

— Я говорил Альме, что борода тут ни к чему, — сказал Алек. — Но она припрятала ее еще со времен «Микадо» и так крепко приклеила, что теперь, видимо, мне придется ее сбривать.

— Попробуйте вымочить ее в большом стакане джина, — предложила миссис Али. — Клей размякнет.

— Твоя спутница, судя по всему, не только прелестна, но и весьма умна.

— Миссис Али, думаю, вы знакомы с мистером Шоу, — сказал майор.

Миссис Али кивнула, но Алек уставился на нее из-под покосившегося тюрбана, словно не веря своим глазам.

— Господи, — сказал он и покраснел. — Альма говорила, что вы придете, но я бы никогда не узнал вас — я имею в виду вне контекста.

— Слушай, может, обойдемся без объявлений и просто пойдем выпьем? — спросил майор.

— Ну уж нет, — ответил Алек. — У меня последние полчаса не было никого интересного. Сейчас на нас все будут смотреть.

Он подхватил медный рупор, украшенный бумажными цветами, и заревел в него, перекрывая музыку:

— Майор Эрнест Петтигрю в костюме редкого индостанского пингвина и его спутница, великолепная королева провианта, миссис Али!

Оркестр заиграл следующую мелодию, танцоры притормозили, чтобы почувствовать новый ритм, и многие повернулись, чтобы поглазеть на пришедших.

Скользя взглядом по лицам, майор кивал и улыбался. Ему помахал и подмигнул старый мистер Перси, танцевавший с загорелой женщиной с обнаженными плечами. Ему кивнули две знакомые по клубу пары и тут же принялись перешептываться. Майор покраснел. Где-то в толпе ему почудилась знакомая прическа, и он задумался, не привиделась ли ему его золовка, Марджори. Он вечно находил предлоги не приглашать ее и Берти, опасаясь, что она распугает всех его друзей своим крикливым голосом и вечными разговорами о деньгах. Казалось невозможным, чтобы она пришла сюда именно сегодня. Он моргнул и снова увидел ее, танцующей с тучным джентльменом, прославившимся на весь клуб своими вспышками ярости и тем, что утопил в море несметное количество клюшек. Танцоры закружились под быстрый свинг, Алек стянул тюрбан и провел рукой по влажному лбу.

— Я пошел. Если он вам надоест, найдите меня, и я о вас позабочусь, — сказал он и протянул влажную руку.

Миссис Али пожала ее не моргнув глазом, и майор подивился, где она берет душевные силы.

— Ну что, ныряем? — сказал он. Музыка становилась все громче. — Думаю, нам сюда.

В зале было слишком много народу. В восточной части помещения двери были распахнуты, на сцене у дальней стены расположился маленький оркестр. По периметру танцпола стояли группки людей, втиснутые между танцорами и круглыми столами, каждый из которых был украшен желтыми цветами и свечкой в виде минарета. Официанты пробирались сквозь толпу, держа высоко над головой подносы с закусками, словно соревнуясь, кто сможет пройти по залу взад-вперед, не лишившись ни одной тарталетки. Дурманяще пахло орхидеями. Воздух был влажный — то ли от испарений человеческих тел, то ли от тропических папоротников, в изобилии свисающих с пенопластовых колонн.

Миссис Али помахала миссис Расул, которая, стоя у дверей в кухню, по одному посылала в зал официантов, словно гонцов то с поля битвы, то на поле. На их глазах она отправила в бой мистера Расула-старшего; он опустил поднос слишком низко и добрался только до первого ряда столов, где и был безжалостно ограблен. Миссис Расул с привычной деликатностью увела его обратно на кухню.

Майор медленно вел миссис Али вокруг танцпола. Соседняя с кухней барная стойка скрывалась за батальонами умирающих от жажды гостей, и он решил направиться ко второй стойке, надеясь, что потом им удастся устроиться на относительно тихой террасе. Майор уже забыл, как тяжело пробираться через толпу, пытаясь оберегать свою спутницу и от равнодушных спин разговаривающих, и от локтей танцоров. Но зато ему приходилось прижимать к себе руку миссис Али, и это было достаточным утешением. Он мимоходом понадеялся, что кто-нибудь толкнет ее прямо к нему в объятья.

Костюмы варьировались от дорогих и взятых напрокат до торопливых импровизаций. Рядом с колонной, увитой виноградными лозами, стоял Хью Уэтстоун в охотничьей куртке и азиатской шляпе.

— Это тоже осталось с «Микадо»? — прокричал майор.

— Сувенир из Гонконга, — ответил Уэтстоун. — Я отказался тратить деньги на костюм, после чего моя супруга пошла вразнос и купила себе весь наряд махарани^[22].

Они оглядели комнату. Майор увидел миссис Уэтстоун в пронзительно-зеленом сари — она беседовала с Мортимером Тилом, который сменил свой традиционный костюм на наряд, состоявший из пиджака, желтого галстука и потертых спортивных штанов, заправленных в сапоги для верховой езды. Он с удовольствием посматривал на декольте миссис Уэтстоун, вызвавшее у майора ассоциации с кондитерской выпечкой. Сама миссис Уэтстоун с радостью рассказывала Мортимеру о своей временной татуировке в виде змеи, которая поднималась из ложбинки между грудями и вилась до самой ключицы.

— Ну куда она его теперь наденет? — сокрушался Хью.

Майор покачал головой. Хью счел, что майор разделяет его недовольство, тогда как на самом деле майор осуждал и Хью, который даже не обращал внимания, что кто-то заигрывает с его женой, и Мортимера, который никогда по своей воле не выходил в свет со своей супругой.

— Используйте его вместо покрывала, — предложила миссис Али.

— Прошу прощения! Миссис Али, вы знакомы с Хью Уэтстоуном?

Майор надеялся избежать необходимости представлять их друг другу: Хью уже заметно покачивало.

— Боюсь, что не имел удовольствия, — сказал Хью, явно не узнав миссис Али.

— Обычно я взвешиваю вам полфунта бекона, три унции горгонзолы и полдюжины тонких сигар, — сказала миссис Али, приподымая бровь.

— Господи, вы же работаете в магазине, — сказал он, пялясь на нее уже в открытую. — Напомните мне, чтобы я теперь брал побольше.

— Нам пора идти, — сказал майор и втиснулся между миссис Али и Хью, который славился тем, что щипал всех дам за ягодицы.

Больно было думать, что придется весь вечер представлять миссис Али людям, которые уже много лет покупают у нее молоко и газеты.

— Недешево, должно быть, обходится аренда туземной принцессы! — проревел им вслед Уэтстоун.

Прежде чем майор успел придумать достойный ответ, музыка остановилась, и из толпы на них внезапно, словно гончая, почуявшая лисенка, вынырнула Дейзи Грин. Она была одета женой посла: белое платье, синий кушак и множество загадочных медалей и булавок. Голову ее украшала наколка, украшенная пером павлина, которым она то и дело тыкала в лицо окружающим.

— Миссис Али, вы не в костюме? — сказала она таким тоном, как будто указала на волочащийся по полу шарф или застрявший между зубов листик шпината.

— Мы с Грейс обменялись костюмами, — ответила миссис Али с улыбкой. — Она взяла мою тунику и шаровары, а мне досталось платье ее тети.

— Какая жалость, — сказала Грейс. — А мы надеялись увидеть вас в вашем национальном костюме. Правда, Кристофер?

— Что? — переспросил викарий, вылезая из ближайшей кучки гостей.

В сапогах для верховой езды, неглаженном мундире, ярком полосатом галстуке и пробковом шлеме он выглядел как-то помято и напоминал скорее пьяного любовника жены посла. Майор представил себе, как Дейзи и Кристофер возобновляют эту игру, вернувшись домой, и улыбнулся.

— Петтигрю!

Майор молча пожал протянутую ему руку: как всем было известно, в шумных компаниях викарий мгновенно глох. Это доводило до колик многие поколения мальчиков-певчих, которые любили вдруг заговорить одновременно и устраивали соревнования, кто произнесет больше всего непристойных слов во время репетиции хора и останется незамеченным.

— Разумеется, с вашей фигурой вы можете носить любой цвет, — Дейзи, оказывается, все еще говорила. — Конечно, жаль бедняжку Грейс, но, с другой стороны, фиолетовый цвет сложно обыграть.

— Думаю, Грейс сегодня выглядит потрясающе, — сказал майор. — Как и миссис Али, разумеется. Миссис Али, вы, наверное, знакомы с отцом Кристофером?

— Ну разумеется, — ответил викарий, слегка скосив глаза, что было явным признаком того, что он вообще не понимает, кто перед ним.

— Тетушка Грейс прославилась своими экстравагантными вкусами, — сообщила Дейзи, осматривая миссис Али с ног до головы, словно прикидывая, не надо ли внести какие-нибудь изменения в ее наряд. — Грейс говорила мне, что ей ни разу не хватило храбрости надеть что-нибудь из ее нарядов. Она очень чувствительна даже к малейшим намекам на нарушение приличий. Но вам, моя дорогая, он очень идет. Надеюсь, вам понравится вечер.

Она уже ускользала обратно в толпу.

— Пойдем, Кристофер!

— Кто все эти люди? — вопросил викарий.

— Как хорошо, что я не пью, — сказала миссис Али, когда они вновь углубились в толпу.

— Да, Дейзи на многих так действует, — согласился майор. — Простите, пожалуйста.

— Прошу вас, не извиняйтесь.

— Простите, — повторил майор прежде, чем успел себя остановить. — Мне кажется, барная стойка где-то тут, за пальмой.

Возле бара народу было меньше, но пространство между майором и выставленными на стойку коктейлями занимали приунывшая Сэди Хан и ее муж. Доктор Хан был так напряжен, что напоминал окоченевший труп. Это был приятный мужчина с густыми короткими волосами и большими карими глазами, но голова у него была слишком маленькая, и он так отчаянно тянул шею, словно боялся собственного воротника. Одет он был в белую форму с короткой алой мантией и плотно сидящую шляпу, украшенную медалями. На миссис Хан было плотное, как ковер, пальто с густой вышивкой и несколько жемчужных нитей.

— Жасмина, — сказала миссис Хан.

— Саадия, — ответила миссис Али.

— Миссис Али, вы просто потрясающе выглядите, — сказал доктор и низко поклонился.

— Благодарю.

Миссис Али поплотнее завернулась в накидку, защищаясь от восхищенного взгляда доктора. Сэди Хан поджала губы.

— Майор Петтигрю, разрешите представить моего мужа, доктора Хана.

— Приятно познакомиться, — ответил майор и потянулся пожать руку доктору Хану.

— Майор Петтигрю, сегодня, кажется, мы сидим за одним столом, — сказала Сэди. — Вы же за шестым столом?

— Не знаю.

Он порылся в кармане в поисках карточки, которую Грейс вручила ему в вестибюле, и разочарованно уставился на изящно выписанную зелеными чернилами шестерку.

— По-моему, ваша знакомая Грейс де Вер тоже к нам присоединится, — сообщила Сэди и потянулась мимо миссис Али, чтобы взглянуть на его карточку. — Очень достойная дама.

Ударение на слове «дама» было практически незаметным, но майор заметил, что миссис Али покраснела и слегка напряглась.

— Кто-нибудь хочет шампанского? — спросил один из официантов миссис Расул и навис над ними с подносом. — Розовое — это фруктовый пунш, — тихо сообщил он миссис Али.

— Тогда, думаю, мы все будем пить розовый пунш? — спросил майор; он полагал, что никто из них не употребляет спиртное, и хотел из вежливости к ним присоединиться, хотя и гадал, как справится с сегодняшним вечером без алкогольной поддержки.

— Вообще-то я бы выпил еще джина с тоником, — сказал доктор Хан. — Не присоединитесь, майор?

— Ладно уж, мужчины, пейте что хотите, — сказала Сэди и шлепнула мужа по руке сумочкой из крокодильей кожи. — Не стесняйтесь, майор.

Пока разливали напитки, все молчали.

— Вы, наверное, с нетерпением ждете представления перед десертом, — сказала наконец Сэди Хан, помахивая программой с надписью «Программа вечера во дворце магараджи». Она указала нужное место своим толстым большим пальцем с цитриновым кольцом, и майор посмотрел, куда указывал ее длинный ноготь.

ПОЛКОВНИК ПЕТТИГРЮ СПЕШИТ НА ПОМОЩЬ

Постановка, основанная на традиционных танцах Моголов, продемонстрирует нам историю блестящего сражения, в котором герой наших мест, служивший в Индии полковник британской армии Артур Петтигрю дал отпор целому поезду отчаянных головорезов и спас младшую жену местного магараджи.

За свой героизм полковник был награжден британским орденом «За заслуги» и парой английских охотничьих ружей лично от благодарного магараджи.

После разделения Индии магарадже пришлось отдать свою провинцию, но он переселился в Женеву, где и жил со своими женами и многочисленными родственниками.

После танцев почетный член нашего клуба лорд Даниэль Дагенхэм вручит семье полковника Петтигрю серебряный чайный поднос.

— Ваш родственник? — спросил доктор Хан.

— Мой отец, — ответил майор.

— Такая честь. Вы, должно быть, в восторге, — сказала миссис Хан.

— Меня это все несколько смущает, — ответил майор, чувствуя, однако, легкое удовлетворение.

Он взглянул на миссис Али, чтобы проверить, какое все это производит на нее впечатление. Она улыбнулась, но ему показалось, что она с трудом удерживается от смеха.

— Они подняли такую шумиху, — заявила миссис Хан. — Моему мужу страшно неловко, что они на всю обложку кричат о спонсорах.

Все взглянули на обложку программки — отведенные спонсорам строчки к низу страницы становились все уже и уже. На первой строчке крупными буквами значилось «Сент-Джеймс хоумс», а в самом низу, прямо под «Уходом за газонами, Джейкс и сыновья» стояла крохотная надпись курсивом: «Пластическая хирургия „Первая лига“». Это, видимо, было заведение доктора Хана.

— Что это за «Сент-Джеймс хоумс»? — спросил доктор Хан, но майор не собирался его просвещать.

— Они хотят застроить Эджкомб-Сент-Мэри большими домами, — сказала миссис Али. — Продавать их будут только богатым людям с хорошими связями.

— Какая интересная идея, — сказала миссис Хан мужу. — Надо узнать, какого размера будут эти дома.

— Это затея лорда Дагенхэма, — добавила миссис Али.

— Насколько я понимаю, лорд Дагенхэм сегодня будет лично вручать вам награду, — обратилась миссис Хан к майору. — Мой муж очень рад, что ему не придется этого делать. Он всегда поддерживает подобные начинания, но терпеть не может оказываться в центре внимания.

— Конечно, лордам не приходится ни за что платить, — сказал доктор Хан, одним большим глотком допил свой коктейль и принялся махать официанту.

— Мой муж очень щедр, — добавила миссис Хан. Их разговор прервала барабанная дробь. Алек Шоу, снова в тюрбане, возвестил о прибытии самого магараджи и его придворных. Оркестр заиграл какую-то смутно знакомую мелодию.

— Это Элгар^[23]? — спросил майор.

— По-моему, это из фильма «Король и я»^[24] или чего-то в этом роде, — ответила миссис Али, уже открыто посмеиваясь.

Толпа на танцполе расступилась. Майор оказался зажатым между эфесом меча доктора и пышным бедром миссис Хан. Он выпрямился, стараясь избежать неприятного соприкосновения. Миссис Али тоже выглядела недовольной — ее прижало к доктору с другой стороны.

В зал вошли два официанта со знаменами, вслед за которыми шли лорд Дагенхэм и Гертруда в роскошных костюмах. Дагенхэм, одетый в лиловую тунику и тюрбан, с явным трудом оберегал свой ятаган от своих же шпор. Гертруде, судя по всему, велели размахивать руками, чтобы показать во всей красе развевающиеся рукава: она держала руки под углом в 30 градусов и шагала по ковру, словно на ней по-прежнему были шлепанцы, а не атласные туфельки. За ними семенили две шеренги пританцовывающих официанток под руководством легконогой Амины в ярко-синем наряде. Она спрятала волосы под атласный шарф, и хотя ее лицо было скрыто шифоновой вуалью, оставляющей открытыми только подведенные глаза, она выглядела прелестно. Девушки двигались вполне прилично, и по мере того, как они шагали мимо, майор понял, что их построили в соответствии со степенью их энтузиазма: первые энергично извивались, последние же еле двигались от смущения.

Вслед за танцовщицами шли два барабанщика и музыкант с ситаром, за ними — еще два официанта с флагами, пожиратель огня и, наконец, акробат, сделавший пару трюков на месте, чтобы дать процессии время продвинуться. Знаменосцы с трудом протиснулись сквозь дверь, и майор ощутил слабый запах паленого, сигнализирующий, что пожиратель огня не утерпел. Лорд Дагенхэм и его племянница взошли на сцену с противоположных концов и встали за Алеком, который низко им поклонился и чуть не уронил микрофонную стойку. Ее поймал лорд Дагенхэм.

— Дамы и господа, объявляю этот восхитительный вечер открытым! — провозгласил он. — Прошу к столу!

Глава 17

Шестой стол располагался на весьма заметном месте недалеко от сцены; чета Ханов осталась очень довольна.

— Приятно познакомиться с коллегой-спонсором, — сказал доктор Хан сидевшей за их столиком паре — это были мистер и миссис Джейкс, которые уже освоили содержимое хлебной корзинки.

— Мы каждую весну даем им скидку на средство против сорняков, вот они нас и приглашают. Моя жена любит танцевать, — сообщил мистер Джейкс.

Он был в одет в тунику простые бежевые шаровары и ботинки с темными носками. Жена была одета так же, но на ногах у нее были золотые сандалии на танкетке, а прическу украшала широкая золотая повязка. Майор подумал, что они похожи на пару хирургов в соответствующих облачениях.

— О, играют мамбу! — воскликнула миссис Джейкс и подскочила в кресле так, что звякнула посуда на столе. Майор торопливо встал следом.

— Прошу нас простить, — сказали Джейксы и ускользнули на танцпол.

Майор снова сел, жалея, что не может пригласить танцевать миссис Али.

К ним подошла Грейс и представила мистера Стерлинга, одетого в старый желтый китель, украшенный черной тесьмой, черную фуражку и черно-желтый шарф, свешивающийся ему на спину.

— О, вы американец, — сказала миссис Хан, протягивая ему руку. — Какой прелестный костюм.

— Это форма бенгальских улан — знаменитого британского-индийского полка, — сообщил юноша и указал на свои пышные белые бриджи. — Хотя лично я не понимаю, как британцам удалось завоевать целую империю в этих клоунских штанах.

— И это говорит представитель нации, завоевавший Запад в кожаных гамашах и беличьих шапках, — заметил майор.

— Рад снова вас видеть, майор, — сказал Стерлинг, протягивая ему руку. — С вами надо быть начеку.

— А где мистер Фергюсон? — спросила Грейс.

— Он обычно опаздывает из соображений безопасности, — сообщил Стерлинг. — Не хочет привлекать к себе внимание.

В это мгновение в дверях появился сам Фергюсон. Пышность его мундира заставляла поверить в его подлинность. Поверх он набросил алую накидку, подбитую горностаем. Под левым локтем он зажал высокую треуголку, а правой рукой набирал что-то на телефоне. Его поддерживала Сэнди — в облаке сизо-голубого шифона и в розовых перчатках.

— Взгляните, майор, это не Роджер идет с Фергюсоном?

Это в самом деле был Роджер, туго затянутый в костюм своего деда. Он по-собачьи трусил за Фергюсоном. Когда тот остановился, Роджер чуть не врезался в него. Сэнди с явным усилием сохраняла на лице сдержанную улыбку.

— Мистер Фергюсон превзошел великолепием даже нашего магараджу, — сказала миссис Хан.

— Где он, интересно, взял такой наряд? — спросил доктор Хан. Видно было, что он уже не был так доволен своим костюмом.

— Красиво, правда? — сказала Грейс. — Это мундир лорда Маунтбаттена^[25].

— Очень уместно. Вы шутите, я надеюсь, — сказала миссис Али слегка напряженно.

— Не настоящий, конечно, — сказал Стерлинг. — Остался от какой-то постановки Би-Би-Си.

— Майор, ваш сын изображает придворного Маунтбаттена? — спросил доктор Хан.

— Мой сын, — начал майор, стараясь говорить медленно и спокойно, — одет, как полковник Артур Петтигрю, которого он будет изображать в сегодняшней постановке.

За столом повисло молчание. Роджер, так и следовавший за Фергюсоном, выглядел скорее как слуга, чем как полковник. Он был плотного телосложения, и мундир сидел на нем слишком туго, что заставило майора подумать, не был ли его отец тоньше и меньше, чем ему запомнилось.

— Роджеру очень идет мундир, — сказала Грейс. — Вы, должно быть, так им гордитесь.

Она поймала взгляд Роджера и помахала ему. Тот скорее с неохотной, чем радостной улыбкой направился в их сторону. Глядя на него, майор старался ощущать только гордость, к которой, однако, примешивалось смущение при виде сына в форме, на которую он не имел никакого права. Роджер наотрез отказался пойти по военной части. Майор вспомнил спор, который состоялся в ветреный день во время пасхальных каникул. Роджер приехал из колледжа с кучей учебников по экономике и новой мечтой стать финансистом и на корню обрубил все робкие надежды майора.

— Армия либо для бюрократов, либо для идиотов, — сказал Роджер. — Карьеру там не сделаешь.

— Так ты служишь своей стране, — сказал ему майор.

— Так я рискую застрять там же, где и ты!

Роджер был бледен, но в голосе его не было ни извиняющихся, ни виноватых ноток. Его слова больно ударили.

— Так ваш дед был полковником? — спросила миссис Хан, когда Роджера представили всем присутствующим. — Как чудесно, что вы следуете семейной традиции.

— Традиции — это очень важно, — добавил ее муж.

— Вообще-то Роджер работает в Сити, — сообщил майор. — Он банкир.

— Хотя мне иногда кажется, что мы сидим в траншеях, — сказал Роджер. — Зарабатываем шрамы в сражениях с рынком.

— Банки играют в наше время очень важную роль, — сказал доктор Хан, с воистину политической ловкостью меняя тему. — У вас есть возможность завязывать самые важные знакомства.

Все взглянули на лорда Дагенхэма, стол которого стоял на небольшом помосте в центре зала.

— Я видел Марджори, — сказал майор, отводя Роджера в сторону. — Это ты ее пригласил?

— Господи, нет, конечно, — ответил Роджер. — Это Фергюсон. Она сказала, что получила от него очаровательное приглашение.

— Зачем это ему понадобилось?

— Думаю, он хочет надавить на нас по поводу ружей, — сказал Роджер. — Будь тверд, папа.

— Я так и планировал, — ответил майор.

Ужин протекал слегка хаотично. Официанты протискивались между гостями, не желавшими сидеть на своих местах. Танцпол был забит, но многие только притворялись, что идут туда, а вместо этого бродили от столика к столику, здороваясь со знакомыми и демонстрируя свои костюмы. Даже чета Ханов, которые сообщили, что собираются станцевать ча-ча-ча, вскоре были замечены в группе, столпившейся вокруг лорда Дагенхэма. Вокруг него собралось так много народу, что майор заметил, как сидящая между Дагенхэмом и Фергюсоном Сэнди просит официанта передать ей очередное блюдо через стол, а не пытаться подойти к ее месту. Когда подошло время есть горячее, стало ясно, что официанты слишком заняты, разливая окружающим вино, чтобы помнить о фруктовом пунше для миссис Али.

— Давайте я сбегаю в бар, если вы не против меня подождать, — предложил он.

— Хорошо, мы с Грейс пока что посплетничаем, — ответила миссис Али.

— Мне ничего не берите, — сказала Грейс. — Мне одного бокала хватит на весь вечер.

После этого она взяла свою сумочку и, извинившись, торопливо удалилась в дамскую комнату.

— Возможно, надо предупредить ее, что каждый раз, как она отворачивается, официант подливает ей шардоне, — заметил майор.

Пробиваясь через толпу к своему столику, майор остановился за кадкой с саговым деревом, чтобы взглянуть на миссис Али — сидя за столом в одиночестве, она казалась совсем маленькой. Лицо ее сохраняло равнодушно-вежливое выражение, взгляд был направлен на танцующих. Майор видел, что здесь, в этом теплом зале она выглядела куда менее уверенно, чем на ветреной набережной, заливаемой дождем. Он уже не раз замечал, что люди, сидящие в одиночестве, зачастую кажутся менее привлекательными, чем те, кого окружают восхищенные спутники. Миссис Али вдруг широко улыбнулась, враз обретя всю свою красоту. К ней наклонился Алек Шоу, и, к удивлению майора, она встала, приняв приглашение на довольно быстрый фокстрот. Алек взял ее за руку и обнял ее тонкую талию — и тут кто-то хлопнул майора по плечу.

— Ну что, майор, вам весело? — вопросил Фергюсон. В руках у него был стакан виски, в зубах — сигара. — Я как раз собирался покурить.

— Вполне, вполне, — ответил майор, пытаясь не упустить из виду Алека и миссис Али, которые чересчур оживленно кружились по залу.

— Я рад, что ваша золовка смогла прийти, — сказал Фергюсон.

— Прошу прощения? — переспросил майор, не отрывая взгляда от танцпола. Как он и думал, она танцевала необычайно легко, и платье синими волнами колыхалось вокруг ее ног.

— Она рассказала, что хочет отправиться в круиз, когда у нее будут деньги.

— Какие деньги?

Майор разрывался между внезапным желанием удушить Алека и требованиями внутреннего голоса, велевшего прислушаться к Фергюсону. Сделав над собой усилие, он отвернулся от танцпола.

— Не беспокойтесь.

Теперь Фергюсон, кажется, тоже следил глазами за миссис Али, которая плыла сквозь толпу танцующих.

— Я буду играть честно, если и вы со мной по справедливости, — продолжил американец. Фергюсон взглянул на майора в упор. — Я уже сказал Стерлингу, что мог бы заплатить вдове за ее ружье прямо сейчас, а потом вычесть это из доли Петтигрю, но зачем? Майор ведь джентльмен и не будет пытаться меня надуть.

— Вы пригласили ее сюда, — сказал майор.

— А как же? — ответил Фергюсон и снова хлопнул его по спине. — Надо же было, чтобы все Петтигрю видели, как вам вручают премию.

— Конечно, — сказал майор. Его подташнивало.

— После представления сразу забирайте ружья, — добавил Фергюсон, уходя. — Она очень интересовалась их местонахождением.

Майора так потрясла скрытая угроза в словах американца, что он вновь укрылся в тени занавеса, чтобы прийти в себя. Так ему удалось избежать встречи с Дейзи Грин, которая прогуливалась по залу в компании Альмы. Она тоже заметила Алека и миссис Али, остановилась и схватила Альму за руку.

— Смотрю, она окрутила твоего мужа.

— По-моему, она чудесно выглядит, — сказала Альма. — Я попросила Алека за ней поухаживать, чтобы ей не было одиноко.

— Я просто говорю, если бы Грейс была поумнее, он бы не стал увлекаться экзотикой.

— Кто, Алек?

— Да при чем тут Алек, дурочка.

— По-моему, Грейс переживает из-за морщин на шее, — сказала Альма, поглаживая собственную шею, задрапированную в лиловый атласный шарф, окаймленный тихо звенящими шариками из оранжевого стекла.

Она нарядилась в викторианскую блузку с высоким воротником и широкую мятую бархатную юбку, явно пережившую множество нападений моли.

— Ей будет из-за чего переживать, когда эта ее так называемая подружка уведет его и утрет всем нам носы, — прошипела Дейзи.

— Если она выйдет за него замуж, нам, видимо, придется пригласить ее в клуб садоводов? — спросила Альма.

— Нам, разумеется, придется соблюсти свой христианский долг, — сказала Дейзи.

— Его жена не слишком увлекалась клубами, — сказала Альма. — Может, и эта не будет.

— К сожалению, будет неправильно приглашать ее в общества, деятельность которых связана с церковью, — неприятно улыбнулась Дейзи. — Поэтому большинство комитетов будет для нее закрыто.

— А может, она покрестится, — захихикала Альма.

— Даже не вздумай так шутить, — сказала Дейзи. — Будем надеяться, это просто прощальная гастроль.

— Воспоминания о грехах юности, — добавила Альма.

Они рассмеялись и углубились в толпу. Мгновение спустя майор сумел пошевелиться и отлепить свое застывшее тело от холодного стекла двери. Подумав, что, может, не стоило приглашать миссис Али на вечер, он тут же устыдился себя и вместо этого разозлился на Дейзи и Альму. Как вообще можно было выдумать такую чушь про него и миссис Али.

Он всегда считал, что сплетни — это злобные нашептывания неудобных истин, а не дурацкие выдумки. Как защитить себя от таких клеветников? Разве недостаточно того, что он старается жить безгрешно, чтобы выдуманные истории не передавались под видом фактов? Он оглядел зал, набитый людьми, которых он считал своими друзьями. На мгновение они все показались ему незнакомцами, да к тому же еще пьяными. Он уставился на дерево, но разглядел только бирку, сообщающую, что оно сделано из пластика и произведено в Китае.

Он вернулся за стол как раз когда Алек галантно усаживал миссис Али на место.

— Помните, что я вам сказал, и не обращайте на них внимания, — сказал он. — Твоя спутница, Эрнест, замечательно танцует.

На этом Алек скрылся в толпе.

— О чем он? — спросил майор, поставив на стол бокалы, и сел рядом с ней.

— По-моему, он пытался меня приободрить, — ответила она, смеясь. — Он попросил меня не волноваться, если некоторые ваши друзья поначалу будут держаться натянуто.

— Какие друзья? — спросил майор.

— А у вас нет друзей? Кто же тогда все эти люди?

— Будь я проклят, если знаю, — сказал он. — Кстати, я не знал, что вы танцуете, а то пригласил бы вас.

— А теперь вы меня пригласите? — спросила она. — Или возьмете еще порцию ростбифа?

Вокруг них кружили официанты миссис Расул с тарелками в руках.

— Вы окажете мне честь?

Музыканты заиграли медленный вальс, и он повел ее танцевать.

Какая странная вещь эти танцы, думал майор. Он уже забыл, как начинает бежать по венам ток, когда в твоих руках вдруг оказывается та самая женщина. Теперь он понимал, почему вальс когда-то вызывал такое же неодобрение, как и нынешние дикие пляски. Он чувствовал, что существует только в круге, внутри которого они вращаются, и остальные танцующие расступались перед ними, словно волны. Ничто в мире не существовало, кроме ее улыбающихся глаз; в зале не было никого, кроме них двоих. Он и не предполагал, что может держаться так прямо и кружиться так быстро.

Проплывая мимо сцены и бара, он не видел, как двое сплетничают за его спиной, но в краткую музыкальную паузу до него донесся мужской голос:

— Как думаешь, его попросят уйти из клуба?

И второй голос громко ему ответил:

— Я бы не стал, но секретарь говорит, что это та же история, что и с Джорджем Тобином.

Майор почувствовал, как пылает; когда он рискнул взглянуть на бар, мужчины уже отвернулись, и он не был уверен, о ком они говорили. Он оглянулся, надеясь увидеть, что кто-нибудь другой может заслуживать подобного порицания, и увидел, как старый мистер Перси кружит свою спутницу. Платье на ней перекрутилось, и пышная грудь грозила вот-вот вырваться наружу над молнией, а на спине возвышались два бугорка. Майор с облегчением вздохнул и подумал, что, возможно, клубу не повредило бы чуть ужесточить правила.

Однако ему по-прежнему не давала покоя мысль о Джордже Тобине, который женился на чернокожей актрисе, звезде популярного сериала. Проблема, разумеется, возникла только из-за всеобщего стремления обезопасить свою личную жизнь: все страшно возмутились, когда Тобин своим браком поставил весь клуб под возможный удар внимания со стороны папарацци и жадной до знаменитостей публики. Как уверял майор расстроенную Нэнси, комитет яростно отрицал, что все это дело имеет хоть какое-нибудь отношение к цвету кожи. В конце концов семья Тобина вот уже несколько поколений состояла в клубе, и все к ним очень хорошо относились, хотя они и были католиками ирландского происхождения. Тобин с радостью ушел из клуба, поскольку ему обещали принять в члены его сына от предыдущего брака. Ситуация разрешилась ко всеобщему удовлетворению, но Нэнси с тех пор отказывалась посещать клуб, и у майора в душе остался какой-то неприятный осадок.

Майор, словно вынырнув из мыслей о клубе, вновь обратил внимание на миссис Али. Она выглядела слегка озадаченной, как будто заметила, что он погрузился в свои мысли. Проклиная себя за то, что тратит мгновения танца понапрасну, он широко улыбнулся и так закружил ее, что земля начала ускользать из-под их ног.

Барабанная дробь возвестила о конце вальса, свет вспыхнул ярче и погас: настало время представления. Во внезапно наступившей темноте кто-то взвизгнул, кто-то вполголоса выругался, а из дальнего угла зала раздался звон бьющейся посуды. Все пытались найти свои места, а старый мистер Перси продолжал кружить свою даму, пока, один из официантов не согнал его с танцпола. Майор приложил максимум усилий к тому, чтобы без происшествий довести миссис Али до их стола.

Музыканты ударили в литавры, заиграла записанная музыка, и засвистел поезд. Проектор осветил белый экран, на котором появились пожелтевшие от времени фотографии Индии, которые сменялись так быстро, что невозможно было понять, что на них изображено. Майор с ужасом узнал их. Откуда-то приплыло воспоминание о том, как он маленьким мальчиком сидит на разрисованном слоне, и он понял, что Роджер похитил с чердака жестяную коробку с семейными фотографиями и выставил их на всеобщее обозрение.

Грохот аплодисментов заглушил слабое позвякивание колокольчиков; свет загорелся вновь, и зловеще-зеленый луч указал на танцовщиц, покачивающихся в ритме движения поезда и размахивающих самыми разными предметами — корзинами, коробками и множеством плюшевых куриц. Роджер сидел на чемодане, курил чрезмерно изогнутую трубку и просматривал газету, явно не замечая царящего вокруг разноцветного хаоса. Амина плавным жестом указала куда-то в сторону горизонта. Музыка, свистки поезда и мигающий экран вместе создавали куда более эффектное зрелище, чем предполагал майор, и он решил простить Роджеру кражу фотографий.

— Неплохо, правда? — сказал он миссис Али, и услышал горделивую и несколько нервозную нотку в своем голосе.

— Очень правдоподобно, — заметила миссис Джейкс. — Прямо как в Индии.

— Лично я никогда не сажусь в поезд без курицы, — сказала миссис Али, напряженно глядя на танцоров.

— Это произошло перед самым концом империи…

Дейзи Грин визгливым голосом пересказывала историю молодого британского офицера, который, ничего не подозревая, возвращался в Лахор в том же поезде, что и прелестная новая невеста магараджи. Тем временем Амина исполнила небольшой танец. Ее вуаль взвивалась светящимися арками.

— Она потрясающе танцует, — сказала Грейс, пока все аплодировали. — Как настоящая балерина.

— Разумеется, в то время танцевали только куртизанки, — сообщила соседям по столу Сэди Хан. — Жена магараджи никогда не стала бы так себя вести.

— Пути перекрыты! Пути перекрыты! — завизжала Дейзи.

Танцовщицы затопали своими звенящими ножками и принялись еще энергичнее размахивать курицами и корзинами. Роджер продолжал внимательно читать газету, не замечая ничего вокруг. Майор начал испытывать нетерпение. Он был уверен, что его отец куда быстрее бы сообразил, что атмосфера в поезде изменилась. Ему хотелось кашлянуть, чтобы привлечь внимание Роджера.

— Толпа головорезов напала на мирный поезд! — вскричала Дейзи.

В зал влетели одетые в черное дружки официанток с палками в руках.

— Наверное, не следовало давать им пиво до выступления, — заметила Грейс.

— Я бы и с дубинками был поосторожнее, — сказал майор и покосился на миссис Али, но она не улыбнулась его шутке.

Она напряженно смотрела на сцену, и лицо ее было неподвижно, словно гипсовая маска.

Фотографии замелькали еще быстрее, и головорезы предприняли серию вялых нападений на извивающихся девушек. Услышав со сцены веселый визг и хохот, майор нахмурился. Амина пустилась в энергичный танец с двумя нападающими, которые подбрасывали ее, когда она за них хваталась. Майор подумал, что ее исполнение вытягивает всю сцену. Наконец она вырвалась, бросилась в сторону и упала к Роджеру на колени. Роджер поднял голову от газеты и изобразил приличествующее случаю удивление.

— Жена магараджи молит британского офицера о защите, — продолжала Дейзи. — Он единственный мужчина в вагоне. Но он англичанин!

Аудитория разразилась одобрительными возгласами.

— Потрясающе, — сказала миссис Джейкс. — У меня просто мурашки по коже.

— Возможно, это аллергическая реакция, — мягко заметила миссис Али. — На Британскую империю, например. Такое бывает.

— Он переодел махарани как офицера… — продолжала Дейзи.

Майору не хотелось критиковать происходящее, но все же игру Роджера он никак не мог одобрить. Во-первых, он явно ориентировался скорее на образ Джеймса Бонда, а не британского полковника. Во-вторых, он отдал Амине свой плащ и ружье, а себе оставил пистолет; майор счел это непростительной тактической ошибкой.

Грохот выстрелов заглушил музыку и визг. Прожекторы засияли красным, и экран погас.

— Когда прибыла помощь, храбрый полковник защищал принцессу, — сказала Дейзи. — Он отстреливался до последнего патрона.

Зажегся свет, и зрители увидели лежащую на сцене груду мужских и женских тел. Над ними возвышался Роджер — с пистолетом и потерявшей сознание махарани на руках. Хотя пара девушек хихикала — видимо, потому, что на их ногах лежали молодые люди, — майор услышал, как тихо стало в зале, словно все присутствующие затаили дыхание. Вслед за этим последовал взрыв аплодисментов, и свет снова погас.

Когда он зажегся, Амина сидела у ног лорда Дагенхэма и Гертруды. Надевшие яркие шарфы и сверкающие ожерелья танцовщицы выстроились на сцене и ступенях. Алек, снова в обличье Великого визиря, держал на вытянутых руках ящик с ружьями; Роджер стоял по стойке смирно и отдавал монархам честь. На экране за ними отображалась фотография точно такой же сцены. Майор со смешанным чувством гордости и горечи узнал фотографию, которую его мать, не желая прослыть гордячкой, повесила в темном углу.

Засверкали фотовспышки, из динамиков громко полилась азиатская музыка, и завыл какой-то певец. Все зааплодировали, и танцовщицы в лучших традициях Болливуда рассыпались по залу, выдергивая из публики мужчин и вовлекая их в свои пляски. Привыкнув к яркому свету, майор заметил, что на сцену влез какой-то человечек и, громко крича что-то на урду, пытается отнять микрофон у Дейзи Грин.

— Убирайся, паршивый старикашка! — визжала Дейзи.

— Это ведь отец Расула! — воскликнул доктор Хан. — Что он там делает?

— Понятия не имею, — сказала миссис Хан с необычайно довольным видом. — Какая катастрофа для Найвы.

— Пойдем потанцуем, — сказала миссис Дрейк мужу и потащила его на танцпол.

Доктор встал.

— Кто-то должен убрать этого старого дурака. Он нас всех позорит.

— Пожалуйста, не вмешивайся, — запротестовала миссис Хан и протянула руку к мужу, чтобы дотронуться до его плеча — но не дотронулась.

Майор часто замечал между супругами такие недожесты. Доктор снова опустился на свое место.

— Мой муж просто не может оставаться в стороне в такие моменты, — поведала миссис Хан.

— Видимо, профессиональная деформация, — пояснил доктор Хан.

Мистер Расул уже завладел микрофоном и теперь грозил пальцем перепуганной Дейзи Грин. Теперь он кричал по-английски, и так громко, что у всех заболели уши. Его голос с треском и запинками пробирался по звуковой системе.

— Вы оскорбили нас всех, — кричал он. — Вы смеетесь над тем, как мы страдали.

— Что он делает? — спросила Грейс.

— Возможно, его оскорбило то, что кровавые бесчинства, сопутствовавшие разделу империи, низвели до обычного спектакля, — сказала миссис Али. — Или он просто не любит музыку бхангра^[26].

— Но что же тут оскорбительного? — спросила Грейс. — Это главное достижение семьи майора.

— Мне очень жаль, — сказала миссис Али и сжала руку майора. Он покраснел и подумал, что, возможно, она извиняется не перед ним, а за него. — Пойду помогу свекру Найвы. Он не в себе.

— Не понимаю, какое вы имеете к этому отношение, — злобно сказала Сэди Хан. — Я считаю, пусть люди из клуба разбираются.

Но миссис Али уже встала, не глядя на майора. Помедлив, он поспешил за ней и, пробираясь через толпу, услышал мужской голос:

— Отпустите его, а то я вам руки переломаю.

Абдул Вахид надвигался на группу официантов, танцовщиков и музыкантов, державших за руки мистера Расула-старшего.

— Имейте уважение к старому человеку!

Мужчины встали стеной.

— Что ты здесь делаешь? Мы же договаривались, что ты будешь ждать снаружи!

Майору казалось, что он слышит голос Амины — она схватила Абдула Вахида за руку. Но, может быть, он только прочел ее слова по губам, так как грохот музыки продолжал перекрывать все звуки.

— Не говори со мной, — отрезал Абдул Вахид. — Ты и так все испортила.

Заметив суматоху у сцены, пары стали отходить к своим столикам.

— Этот старик сошел с ума, — слабо простонала Дейзи Грин. — Кто-нибудь, вызовите полицию.

— Пожалуйста, в этом нет никакой нужды, — запротестовала миссис Расул. — Мой свекор немного забылся. Его мать и сестра погибли в таком поезде. Простите его.

— Он забылся куда меньше, чем большинство присутствующих, — прорычал Абдул Вахид. — Он хочет, чтобы вы знали: ваши забавы оскорбляют его.

— Да кем он себя возомнил? — воскликнул Роджер. — Это подлинная история.

— Вот именно, кто его вообще спрашивает? — выкрикнул кто-то из толпы. — Чертовы паки.

Официанты повернулись в сторону кричавшего, и худой бледный человечек юркнул за спину своей жены.

— Это никуда не годится, — заявил Алек Шоу из-под своего сползшего тюрбана.

Даже в самый разгар драки майор помнил, что впоследствии от него потребуют точно воспроизвести подробности ее начала. Он увидел, как низенький мужчина ударил Абдула Вахида и тот упал на одного из официантов. Он увидел, как другой официант шлепнул танцовщика по лицу белым полотенцем, словно вызывая его на дуэль. Он услышал, как Дейзи Грин хрипло призывает всех вести себя цивилизованно, а в это время разгорается драка. Все вокруг было словно размыто — женщины визжали, мужчины кричали. Было произведено множество безрезультатных ударов по спинам и беспорядочных пинков.

Мелодия стала еще более пронзительной, и майор с изумлением увидел, как какой-то крупный пьяный мужчина сорвал тюрбан, сунул кальянную трубку своей спутнице и с размаху бросился в самую гущу, словно это была какая-то веселая игра. Викарий попытался ухватить его за штаны и оттащить, но получил пинок, отлетел на Альму и так запутался в ее зеленом сари, что Мортимер Тил стал бросать на него завистливые взгляды. Алек Шоу спас викария и оттащил обоих к барной стойке, которую оккупировали лорд Дагенхэм и Фергюсон, словно готовясь держать оборону.

— Пожалуйста, ведите себя спокойно! — кричала Дейзи.

Двое дерущихся отлетели в сторону и свалились на стол, который немедленно рухнул, а с ним и вымазанные подливкой тарелки. Несколько запыхавшихся бойцов пинали чужих противников, придерживая своих за руки, чтобы не получить по лицу.

Большинство гостей забилось в углы зала, и майор гадал, почему те, кто стоят ближе к двери, все еще не сбежали. Он предположил, что они еще не съели десерт и к тому же не хотели уходить без обещанных сувениров.

Драка могла перерасти во что-то более опасное, если бы кто-то не обнаружил нужную кнопку и не выключил наконец музыку. Во внезапной тишине дерущиеся принялись оглядываться, и кулаки замерли в воздухе. Старый мистер Перси, который во время драки бродил по периметру поля битвы и колотил всех без разбору курицей, нанес финальный удар. Курица взорвалась миллионом пенопластовых шариков. Вымазанные в подливке, а теперь еще и усыпанные шариками бойцы, казалось, поняли, что выглядят глупо, и накал начал спадать.

— Прошу меня простить, — сказала миссис Расул. Они с мужем поддерживали Расула-старшего. — Моему свекру было всего шесть лет, когда убили его мать и сестру. Он не хотел срывать представления.

Старик покачивался и выглядел до прозрачности бледным.

— Он все испортил! — взвизгнула Дейзи.

— Вы же видите, ему плохо, — сказала миссис Али. — Надо его увести.

Майор поискал взглядом путь к выходу, но вокруг по-прежнему растаскивали драчунов, а толпа, получившая возможность выйти из углов, заняла все не залитые подливкой участки пола.

— Миссис Расул, давайте отведем его на веранду, — взяла Грейс инициативу в свои руки. — Там тише.

— Почему вы не ведете его на кухню? — визжала Дейзи им вслед.

— Это, наверное, старческое слабоумие? — громко спросила мужа миссис Хан.

— Да нет, Дейзи всегда была такой, — ответил майор не задумываясь.

— По-моему, можно считать вечер законченным и звать уборщиков, — сказал лорд Дагенхэм, оценивая ущерб.

Было перевернуто пять-шесть столов, разбита посуда, кто-то перерубил пальму и сорвал занавески у входа. Этим нанесенный клубу урон в основном исчерпывался. На танцполе остались следы крови из чьих-то разбитых носов и грязные следы.

— Я принесу сувениры и отошлю всех домой, — предложила Гертруда.

— Чушь! Никто никуда не идет. Сейчас будет десерт, а потом мы будем вручать награду майору Петтигрю, — отрезала Дейзи. — Где распорядитель? Где музыканты?

— Я здесь, и моя команда готова работать, — доложила миссис Расул, возникнув рядом с Дейзи. — Мы закончим работу так же профессионально, как и начали.

Она повернулась к официантам.

— Мальчики, вы меня слышите? Приведите столы в порядок. И без глупостей, пожалуйста. Дамы, пожалуйста, отведите своих молодых людей за сцену, располагайтесь там, а мы перейдем к десерту.

Музыканты собрались на сцене и заиграли крайне неуместную польку. К изумлению майора, официанты взялись за работу. Они что-то бормотали себе под нос, но послушались миссис Расул: несколько человек принялись переворачивать столы, остальные скрылись на кухне. Танцовщицы выражали свое неодобрение куда более отчетливо и не желали оставлять своих раненых друзей, но примерно половина все же повиновалась миссис Расул. Остальные пошли утешать пострадавших бойцов за сцену. Гости растекались к барным стойкам, а несколько человек помогали переворачивать столы. Уборщик протанцевал по залу с огромной мокрой тряпкой, вышел в сад и исчез в ночи.

— Миссис Расул, вам бы следовало быть генералом, — сказал потрясенный майор, наблюдая за тем, как все вокруг начинает обретать нормальный вид, а официантки вносят подносы с пирожными.

— Майор Петтигрю, приношу мои извинения за беспокойство, — сказала миссис Расул, отведя его в сторону. — Мой свекор в последнее время плохо себя чувствует, и горы трупов были для него шоком.

— Почему вы извиняетесь? — вопросил Абдул Вахид, напугав майора, который не слышал его приближения. — Ваш свекор говорил чистую правду. Это они должны извиниться перед ним за то, что делают фарс из нашей трагедии.

— Ты не имеешь права называть это фарсом, — сказала Амина дрожащим от усталости и гнева голосом. — Я работала как сумасшедшая, чтобы это все было хоть немного похоже на правду.

— Абдул Вахид, думаю, тебе пора отвезти Амину домой, — вмешалась миссис Али. Абдул Вахид явно хотел еще что-то сказать. Амина колебалась. — Вам пора идти. Больше мы обсуждать это не будем, — добавила миссис Али, и в ее голосе зазвучала сталь, которой майор раньше не слышал, и ее послушались.

— Послушайте, в другой ситуации я бы, конечно, сказал, что надо продолжать, — сказал лорд Дагенхэм. — Но, может, мы на этом закончим, чтобы больше не было никаких ссор? Тихонько вручим майору его поднос.

— Я совершенно не против, — сказал майор.

— Чушь! — заявила Дейзи. — Нельзя позволить, чтобы поношения какого-то старика помешали нам, майор.

— Люди могут подумать, что он прав, — добавил Фергюсон.

— Я не понимаю, что в этом оскорбительного, — сказал Роджер. — Мой дед был героем.

— Вы же понимаете, что многие люди до сих пор оплакивают тех, кто погиб в то время, — сказала миссис Али примирительно. — Погибли тысячи, включая большинство тех, кто был в поезде с вашим дедом.

— Не мог же один человек защитить весь поезд, — возразил Роджер.

— Ну разумеется, — согласился Дагенхэм и хлопнул майора по спине. — Я лично думаю, он предпочел бы выпрыгнуть из окна и дать деру.

— Жаль, что его не предупредили, — сказал Фергюсон. — Он мог бы организовать пассажиров, чтобы те выломали сиденья и забаррикадировали окна. Или придумал бы, как ими обороняться.

— Вы, должно быть, американец, — сказала миссис Али. Теперь она выглядела рассерженной. — Такие вещи куда лучше получаются в кино, чем в настоящей войне.

— Послушайте, правда остается за тем, кто убедительнее, — сказал Фергюсон. — В газете появится наша фотография с серебряным подносом, вечер будет считаться удавшимся, и этот конфликт забудут.

— Тогда давайте возьмем поднос, ружья и попросим танцовщиц закругляться, — согласился Дагенхэм. — Надо будет пригласить сфотографироваться доктора и его жену и нашу прелестную миссис Али, и все будет замечательно.

Фергюсон, Дагенхэм и Роджер удалились за сцену. Миссис Хан поправила прическу и пододвинулась к Дейзи.

— Мы не хотели бы оказываться в центре внимания, — жеманно прощебетала она. — Может быть, нам позволят встать позади всех?

— Ваша красота ослепит всех даже оттуда, — заметила миссис Али.

— Странно, что вы не знали, что старик не в себе, — сказала Сэди Хан ледяным голосом. — Вы так дружите с Расулами.

Она наклонилась к Дейзи.

— В наше время никогда нельзя быть уверенной в поставщиках.

К ним подошел Роджер с ружьями в руках и сообщил, что фотограф уже готов.

— Я не буду фотографироваться, — сказала миссис Али.

— По религиозным причинам? — поинтересовался Роджер. — Конечно, мы вас понимаем.

— Нет, просто у меня нет желания выступать в роли декорации, — ответила миссис Али. — Тут вам придется положиться на Саадию.

— Как это невежливо, — заявила Дейзи Грин. — Зачем приходить к нам на вечер и жаловаться на все вокруг?

— Дейзи, это грубо, — вмешалась Грейс. — Миссис Али — мой друг.

— Что ж, Грейс, это значит, что тебе надо чаще выбираться в свет, — ответила Дейзи. — Так ты скоро садовника на чай пригласишь.

Наступило ошеломленное молчание, и майор почувствовал, что обязан высказать свое неодобрение.

— Думаю, Грейс может приглашать на чай кого хочет, — сказал он. — И кто это будет — не ваше дело.

— Ну разумеется, — ответила Дейзи, неприятно улыбаясь. — Мы все в курсе ваших предпочтений.

Майора охватило отчаяние. Он вступился не за ту женщину. Кроме того, он поощрил Дейзи продолжать свои оскорбления.

— Майор, я еду домой, — сказала миссис Али дрогнувшим голосом и взглянула на него со слабой улыбкой. — Меня отвезет племянник. Вы должны остаться и принять награду.

— Нет, что вы, — сказал майор.

Он понимал, что должен убедить ее уехать с ним, но не удержался и бросил быстрый взгляд на Роджера. Нельзя было оставлять ружья у него, пока в здании находятся Марджори и Фергюсон.

— Оставайтесь со своими друзьями, а я пойду догоню Абдула Вахида, — сказала она. — Я должна быть со своей семьей.

— Папа, тебе сейчас нельзя уходить, — зашипел Роджер. — Это будет крайне неучтиво по отношению к Дагенхэму.

— Позвольте хотя бы вас проводить, — сказал майор вслед уходящей миссис Али. Последним, что он услышал, был голос Сэди Хан, а вслед за ним громкий и ясный ответ Дейзи:

— Разумеется, моя дорогая, вы бы подошли нам куда больше, но у нас сейчас и так много врачей, а мы стараемся, чтобы членами клуба были люди разных профессий.

Рассыпавшиеся по холодному небу звезды только подчеркивали болезненность момента. Миссис Али замерла на ступеньках, и майор стоял рядом, онемев от стыда за свою глупость.

— Мы с вами, кажется, все время разговариваем на улице, — сказала она наконец.

У нее изо рта шел пар, глаза сверкали, словно налитые слезами.

— Я все испортил, — сказал он.

Где-то неподалеку ругались Амина и Абдул. Миссис Али вздохнула.

— Я чуть сама все не испортила, — сказала она. — Теперь я понимаю, что мне делать. Я должна положить конец семейным ссорам и помочь устроиться этим двоим.

— Они такие разные, — заметил он. — Думаете, они смогут ужиться?

— Как странно, — сказала она тихо. — У пары может не быть ничего общего, кроме цвета кожи и страны предков, но весь мир будет считать, что они подходят друг другу.

— Это несправедливо, — сказал он. — Но ведь необязательно должно быть так.

— Возможно, они будут спорить по каким-то крупным поводам, но все же их всегда будет объединять их культура. Наверное, я недооценивала такие вещи.

— Я могу прийти к вам завтра? — спросил он.

— Не стоит, — сказала она. — Я буду занята — мне надо собрать вещи. Я уезжаю к родственникам мужа.

— Не могу в это поверить. Вы уезжаете? А как же наши воскресные чтения?

— Майор, я буду вспоминать о вас всякий раз, когда буду читать Киплинга, — сказала она с печальной улыбкой. — Спасибо, что попытались быть моим другом.

Она протянула ему руку, и он снова приложил ее к губам. Несколько мгновений спустя она мягко высвободила свои пальцы и спустилась по ступеням. Он хотел помчаться за ней, но не мог сдвинуться с места и продолжал стоять, освещенный светом из дверей — из клуба лилась музыка, и гости ожидали его возвращения.

— Я приеду завтра с утра, — крикнул он ей вслед. — Мы можем поговорить.

— Возвращайтесь в клуб, майор, — сказала она. — Вы простудитесь.

Она зашагала прочь, ее синее платье растворилось в темноте, и он почувствовал себя дураком. Но в тот момент он не понимал, как ему стать кем-то еще.

Глава 18

Миссис Али покинула деревню. Майор не проводил ее. Он хотел прийти в магазин, но так расстроился и разозлился на самого себя, что, в полном соответствии с ее равнодушным предсказанием, заболел и пролежал в постели три дня. Пока он дремал в мятой пижаме, не обращая внимания на телефонные звонки и сводящее с ума тиканье часов, миссис Али уехала на север, к родственникам мужа, и когда он достаточно окреп, чтобы выйти на улицу, было уже поздно.

Майор стиснул зубы и приготовился пережить подарочную лихорадку, которая теперь охватывала Англию каждое Рождество — хотя раньше эта страна довольствовалась парой шерстяных носков и пудингом, в котором всего лишь было больше изюма, чем морковки. Каждый день он просыпался с надеждой почувствовать себя здоровым, но никак не мог избавиться от сухого кашля и апатии. Он был так изможден, что чувствовал, что вот-вот сойдет с ума от дребезжащей музыки в магазинах и на улицах. Чем веселее окружающие хохотали, распевали рождественские песни и закупали подарки, упаковки пива и корзинки с неудобоваримыми лакомствами разных стран, тем сильнее его охватывало ощущение никчемности мира.

Перед приготовлениями к празднику в Эджкомбе все прочие заботы, казалось, отступили. Даже кампания против «Сент-Джеймс хоумс» отошла на второй план. Расплодившиеся после охоты в окнах плакаты «Спасите нашу деревню» теперь терялись среди переливающихся гирлянд, аляповатых Санта-Клаусов на лужайках и светящихся оленей, безостановочно покачивающих рогами. Даже Алиса Пирс заменила один из трех плакатов нарисованной на доске голубкой, которая несла в клюве ленточку с надписью «Счастья вам». По вечерам ее освещала пара розовых флуоресцентных ламп, которые, повинуясь встроенному таймеру, то вспыхивали, то гасли с мучительно медленной периодичностью.

В магазине, который майор как можно дольше старался обходить стороной, за рождественскими украшениями уже было не разглядеть и следов миссис Али. Бумажные цепи, покачивающиеся украшения из фольги и гофрированные шары с рекламой пива превратили магазин в настоящий праздничный кошмар. Рядом с упаковками мясных пирожков уже не лежала слепленная миссис Али самса. На смену банкам с чаем пришли коробки конфет, чей размер гарантировал всем детям счастье, сопровождаемое неминуемым расстройством желудка. Вместо скромных подарочных корзинок, которые майор собирался купить, на прилавках теперь стояли большие дешевые корзины самых невообразимых расцветок, завернутые в желтый целлофан; каждую корзину украшала бамбуковая палочка, на которую был насажен пластмассовый мишка, оклеенный чем-то, напоминающим обои. Майор не в силах был представить человека, которого обрадовал бы мишка на палочке. Он рассматривал бедняжек, пока морщинистая старуха, до того спокойно вязавшая за прилавком, не поинтересовалась, хочет ли он купить такую корзину.

— Нет, спасибо, — сказал он.

Старуха уставилась на него. Судя по всему, она умела вязать вслепую — так как яростное постукиванье спиц ни на секунду не умолкало. Из глубины магазина появился Абдул Вахид, холодно поприветствовал майора и представил ему свою двоюродную бабушку.

— Очень приятно, — солгал майор.

Двоюродная бабушка кивнула, но на мгновение показавшаяся улыбка тут же уступила место недовольной гримасе — видимо, более ей привычной.

— Она почти не говорит по-английски — мы только недавно уговорили ее переехать из Пакистана, — сообщил Абдул Вахид и достал из-под прилавка пакет. — Рад, что вы зашли. Меня просили вам кое-что передать.

Майор взглянул на пакет и увидел томик Киплинга, который он дал почитать миссис Али.

— Как она? — спросил майор, стараясь звучать спокойно.

Бабушка внезапно разразилась длинной тирадой. Абдул Вахид кивнул и виновато улыбнулся.

— У нас все хорошо, спасибо, — сказал он, и тон его словно бы добавил еще один кусочек в стремительно растущую между ними стену, в которой майор не видел ни единой трещинки, куда могло бы проскользнуть хоть что-то человеческое. — Бабушка спрашивает, чем мы можем вам помочь.

— Мне ничего не надо, спасибо, — ответил майор. — Я заглянул, чтобы, э-э, взглянуть на украшения.

Он махнул в сторону особенно крупного бумажного шара, на котором была изображена толстогубая подмигивающая девчонка в остроконечной шапке с бубенцами. Абдул Вахид покраснел, и майор добавил:

— Когда того требует коммерческая необходимость, все средства хороши.

— Я не забуду вашего гостеприимства, майор, — сказал Абдул Вахид. В его голосе наконец зазвучала какая-то личная нотка, но в то же время это скорее походило на прощанье, словно майор тоже собирался навеки покинуть деревню. — Вы были очень добры ко всей моей семье, и мы надеемся, что вы останетесь нашим покупателем.

Майор почувствовал, как у него перехватывает горло, а в глазах собираются слезы — потерян контакт даже с этим странным юношей. Слабый человек схватил бы его за рукав и стал умолять о снисхождении — все же он привык к присутствию Абдула Вахида, если не к его дружбе. Он нашел в кармане носовой платок и громко высморкался, предварительно объяснив, что никак не выздоровеет. Бабушка и Абдул Вахид отшатнулись от невидимой угрозы его микробов, и ему представился повод сбежать из магазина, не потеряв достоинства.

Он все же надеялся найти дух Рождества в церкви, куда отправился как-то утром, чтобы добавить к церковному вертепу пару деревянных верблюдов — начало этой традиции положил еще его отец. Каждый год он извлекал завернутых в полотенце верблюдов из сундучка на чердаке и натирал их воском.

По счастью, в церкви не оказалось ни одного фабричного украшения. Самый простой вертеп, по обе стороны алтаря стояли две медных кадки с остролистом. Сам алтарь был украшен белыми розами. Поперек бокового нефа висела леска, к которой прищепками были прикреплены открытки, нарисованные учениками воскресной школы. Майор все еще не оправился от болезни и присел на скамью, чтобы передохнуть и поразмышлять в тишине.

Из ризницы вышел викарий со стопкой брошюр в руках, на секунду приостановился, словно сомневаясь, и направился к майору.

— Вижу, вы принесли своих дромадеров, — сказал он и сел рядом с майором.

Тот молча смотрел на солнечный свет, разлившийся по мощеному старыми плитами полу. В лучах света роились пылинки.

— Рад снова вас видеть, — продолжал викарий. — Мы слышали, что вы заболели после танцев, и Дейзи все собиралась навестить вас.

— В этом не было никакой необходимости, поэтому не за что извиняться, викарий, — ответил майор.

— Неразбериха вышла с этими танцами, — сказал викарий после паузы. — Дейзи очень расстроилась.

— В самом деле? — сухо спросил майор.

— Вы же знаете, как она переживает по любому поводу, — сказал викарий. — У нее такое доброе сердце.

Майор в изумлении взглянул на него и подумал, что в основе многих необъяснимых союзов, возможно, лежат подобные трогательные заблуждения. Очевидная любовь Кристофера к жене вызывала симпатию. Викарий набрал полную грудь воздуха.

— Мы слышали, что миссис Али уехала к своим родственникам?

Он смотрел на майора нервно и испытующе.

— Так говорят, — ответил майор и услышал в своем голосе горечь. — Ее здесь ничто не держало.

— Жить со своей семьей — это хорошо, — сказал викарий. — Среди своих людей. Ей повезло.

— Мы могли бы стать ее людьми, — сказал майор тихо.

Последовала пауза. Викарий ерзал на твердой скамье, несколько раз открывал рот, но потом закрывал его, не издав ни звука. Майор наблюдал за тем, как он мучается, словно муха, застрявшая в паутине.

— Послушайте, я всем сердцем за экуменизм, — сказав это, викарий сложил руки на коленях и прямо посмотрел на майора. — Мне не раз приходилось благословлять смешанные пары, и вы сами были на нашем межрелигиозном молодежном фестивале.

— Особенно мне понравился оркестр с Ямайки, — язвительно заметил майор.

Многие годы прихожане словно не догадывались, что распевание гимнов в сельском клубе под эгидой местной католический церкви в строгом смысле не отображает всего разнообразия мировых религий. В последнее время викарий, несмотря на протесты, решил расширить диапазон. В прошлом году Алек Шоу предложил пригласить проповедника-индуиста. Прихожанам показала пару песнопений и упражнений для растяжки подруга Альмы, которая ознакомилась с индуизмом, когда поехала в 60-е годы в Индию вслед за «Битлз». Кроме того, мировые религии были представлены изображениями иностранных детей, сделанными учениками воскресной школы, и вышеупомянутым концертом.

— Не смейтесь, — сказал викарий. — Всем понравилось. Следующим летом мы снова их пригласим.

— Можете пригласить миссис Али, — сказал майор. — Она будет торговать лотерейными билетами.

— Я понимаю, вы чувствуете, что потеряли друга, — сказал викарий, замявшись перед последним словом, словно майор только что пережил бурный роман. — Но все к лучшему, поверьте мне.

— О чем вы?

— Я просто пытаюсь сказать, что вижу, как люди вступают в отношения, обладая разным прошлым, разной культурой и так далее, как будто все это не имеет значения.

— Возможно, они хотят продлить счастливое неведение, — сказал майор.

— О да, — согласился викарий. — Но потом оказывается, что мать или бабушка вычеркнули их из завещания, а друзья забывают приглашать их в гости. Тогда они в слезах приходят ко мне. И хотят, чтобы я уверил их, что Бог их по-прежнему любит.

— Насколько я понимаю, это не так? — спросил майор.

— Разумеется, он любит их. Но это не значит, что спасены будут оба. Они хотят услышать, что встретятся в раю, а я даже не могу пообещать, что их похоронят рядом. Они не хотят, чтобы я твердил им об Иисусе — как будто он всего лишь один из множества вариантов.

— Этакое ассорти, — заметил майор.

— Вот именно, — согласился викарий и взглянул на часы, словно прикидывая, не слишком ли рано, чтобы выпить. — Мне часто кажется, что они вообще ни во что не верят и приходят ко мне только для того, чтобы убедиться, что я тоже ни во что не верю.

— Никогда не слышал от вас подобных речей, Кристофер, — сказал майор.

Викарий сник, явно сожалея о сказанном.

— Тогда, Эрнест, буду говорить начистоту, — сказал он. — Моя жена плакала после того дурацкого вечера. Она считает, что вела себя не совсем правильно.

Он умолк. Они оба понимали, что такое признание от Дейзи, пусть и не совсем отражающее суть дела,случай исключительный.

— Не передо мной ей следует извиняться, — сказал майор наконец.

— С этим грузом моей жене придется жить, — сказал викарий. — Но как я сказал ей, лучший способ выразить наши сожаления — не усложнять несправедливость ложью.

Он выдвинул челюсть вперед и выглядел так решительно, как никогда раньше.

— Я не буду притворяться, что хотел бы, чтобы все вышло иначе.

Тишина, казалось, достигла стен церкви и стала подыматься к окну-розетке. Мужчины не двигались. Майор понимал, что должен прийти в ярость, но чувствовал только усталость. Люди обсуждали их с миссис Али, и так бурно, что викарий счел нужным высказать свое мнение.

— Я огорчил вас, — сказал наконец викарий, подымаясь со скамьи.

— Не буду притворяться, что это не так, — сказал майор. — Ценю вашу искренность.

— Я подумал, что с вами я должен быть честен. Люди никогда не говорят напрямую, но вы же понимаете, что в таких сообществах, как наше, подобные вещи вызывают осложнения.

— Следует ли понимать, что вы не собираетесь читать проповедь об этом случае теологической несовместимости? — спросил майор.

Он не чувствовал гнева, просто между ним и этим человеком, некогда бывшим ему другом и советчиком, теперь пролегла ледяная пустыня. Викарий словно говорил с ним по дурно работающему телефону с арктического айсберга.

— Разумеется, нет, — сказал викарий. — Церковь недавно провела исследования, доказавшие, что чрезмерно суровые проповеди негативно сказываются на пожертвованиях.

Он похлопал майора по плечу.

— Надеюсь, мы увидим вас здесь в воскресенье?

— Наверное, — сказал майор. — Хотя, если честно, я бы предпочел чрезмерно суровую проповедь — обычно ваши проповеди нагоняют на меня сон.

Он с удовлетворением увидел, как викарий краснеет, не переставая, однако, улыбаться.

— Я подумал, что ваша искренность заслуживает взаимности, — добавил он.

Выйдя из церкви, майор обнаружил, что шагает в сторону дома Грейс. Ему срочно требовалось обсудить с кем-нибудь свой разговор с викарием, и он оптимистично полагал, что Грейс разделит его возмущение. Кроме того, он надеялся, что она перескажет ему последние сплетни. Оказавшись у ее входной двери, он на мгновение замер — ему вспомнился вечер танцев и восхитительное предвкушение неизвестности. Позвонив, он оперся на дверь и закрыл глаза, словно пытаясь усилием воли вызвать сюда Жасмину в темно-синем платье. Но дверь оставалась на месте, а за ней уже слышались шаги Грейс. Он обрадовался, что застал ее дома. Она нальет ему чаю, согласится, что викарий ведет себя просто нелепо, поговорит с ним о Жасмине и посетует на ее отъезд. Взамен, решил он, надо будет пригласить ее к Роджеру на Рождество.

— Какая приятная неожиданность, майор, — сказала Грейс. — Надеюсь, вам уже лучше?

— Мне кажется, что вся деревня против меня, — выпалил он. — Кругом одни идиоты.

— Тогда входите, я налью вам чаю, — сказала она. Грейс не притворилась, будто не понимает, о чем он, и не спросила, входит ли она в число тех, от кого он так решительно отрекается. Пройдя в узкую переднюю, майор порадовался, что в Англии еще не перевелись разумные женщины.

Майор при полном одобрении Грейс решил, что будет глупо и неосторожно сторониться магазина, поэтому время от времени заходил туда, хотя эти визиты приносили ему боль, как будто он ковырял старую ссадину. В будние дни и по вечерам в магазине сидела Амина — ее волосы теперь лежали гладко, и она больше не носила яркую одежду или нелепую обувь. В присутствии старой бабушки Абдула Вахида она держалась сдержанно.

— Как поживает маленький Джордж? — спросил майор, когда они остались наедине. — Давно его не видел.

— Все в порядке, — ответила она, так ловко упаковывая пирожные и пару апельсинов, словно всю жизни работала продавщицей. — В первый день в школе его обижали, и прошел слух, что одна из семей хочет забрать своих детей. Но директриса сказала, что тогда они не получат бесплатный проездной на автобус, и все успокоились.

— Вы так невозмутимо об этом говорите.

Куда исчезла ее обычная вспыльчивость? Она взглянула ему прямо в лицо, и на мгновение ее глаза полыхнули знакомым гневом.

— Я сделала свой выбор, — сказала она тихо. — Теперь Джордж живет здесь, и у него есть отец, который неплохо зарабатывает.

Она оглянулась, нет ли кого рядом.

— Если ради этого мне пришлось прикусить язык и перестать бросаться на окружающих — что ж, пусть так.

— Мне очень жаль, — сказал майор.

— И если ради этого мне пришлось бросить танцы и носить старушечью обувь… — она заговорщически улыбнулась майору. — Я это переживу.

Несколько дней спустя, в сочельник, он встретил ее рядом со своим домом. Она, дрожа, прислонилась к ограде и курила. Когда он улыбнулся, она тревожно взглянула на него.

— Я бросила курить, — сказала она и раздавила окурок каблуком своей практичной туфли. — Как только мы поженимся, заставлю Абдула Вахида отослать эту старую крысу домой. Меня от нее в дрожь бросает.

— Вы не уживаетесь? — спросил майор, на одну безумную секунду понадеявшись на возвращение миссис Али.

— Говорят, она была у себя в деревне повитухой, — сказала Амина, словно говоря сама с собой. — Думаю, у них так принято называть ведьм.

Она сердито взглянула на майора.

— Если она еще раз ущипнет Джорджа, я дам ей пощечину.

— Вы не знаете, как поживает миссис Али, Жасмина? — спросил он, отчаявшись перевести разговор на нее. — Может, она вернется и поможет вам.

Амина замялась, словно не желая отвечать, но затем торопливо выпалила:

— Они говорят, что, если Жасмине не нравится там, где она живет, пусть отправляется в Пакистан и живет со своей сестрой.

— Но ведь она никогда не хотела жить в Пакистане, — в ужасе сказал майор.

— Я не знаю. Это не мое дело, — ответила она и отвернулась — как показалось майору, устыдившись. — Пусть разбирается сама.

— Ей было важно ваше счастье, — напомнил майор, надеясь вызвать схожий отклик в душе Амины.

— Жизнь не сводится к такой простой штуке, как счастье, — ответила она. — Вечно приходится идти на какие-нибудь мерзкие компромиссы — например, соглашаться торчать всю жизни в богом забытом магазинчике.

— Я обещал, что научу Джорджа играть в шахматы, — сказал майор, осознавая, что цепляется за последнюю ниточку, связывающую его с Жасминой.

— Он сейчас очень занят, — чересчур поспешно ответила она. — А свободное время проводит с отцом.

— Конечно, — ответил майор. Его надежды растаяли.

Он протянул руку, и Амина с удивленным видом пожала ее.

— Восхищен вашим упорством, юная леди, — сказал он. — Вы из тех, кто добивается собственного счастья. Джорджу повезло.

— Спасибо, — сказала она. Поворачиваясь, чтобы уйти, она скорчила ему гримаску:

— Джордж бы с вами не согласился. Поскольку теперь мы живем с его отцом, я сказала ему, что Рождество — это только украшения в магазине, ничего больше. Теперь мы не будем подсовывать подарки ему под подушку.

Глядя ей вслед, майор поймал себе на том, что прикидывает, успеет ли он съездить в город и купить Джорджу шахматы — красивые, но не слишком дорогие. Со вздохом он отказался от этой затеи, решив не потакать дурацкой привычке лезть туда, куда никто не звал. Он напомнил себе, что, вернувшись домой, надо будет убрать томик Киплинга, который до сих пор лежал на каминной полке. Внутри не обнаружилось никакой записки (он потряс книгу, надеясь обнаружить там краткое прощальное письмо), и глупо было хранить ее на виду, словно талисман. Он уберет ее, а потом отправится в Литл-Падлтон, чтобы выбрать рождественский подарок Грейс — что-нибудь простое и достойное, демонстрирующее крепость их дружбы и ни на что не намекающее. Пятидесяти фунтов должно хватить. Потом он позвонит Роджеру и сообщит, что приведет с собой на Рождество еще одного человека.

Глава 19

Сначала ему показалось, что их нет дома. В окне светилась единственная лампа — многие так поступают, когда уходят из дома, чтобы отпугнуть грабителей и не спотыкаться в темноте по возвращении. В прихожей и спальне было темно, и не слышалось ни музыки, ни бормотания телевизора.

Все же майор постучал и с удивлением услышал скрип стола и звук шагов. Заскрежетал замок, дверь открылась, и он увидел Сэнди: она была в джинсах и белом свитере, а в руках сжимала держатель для скотча. Выглядела она бледной и несчастной, на лице не было ни грамма косметики, а прядки волос выбивались из-под повязанной на голову косынки.

— Не стреляйте, — сказал он, приподняв руки.

— Извините. Входите, — пригласила она, положила скотч на пристенный столик и впустила его в тепло дома. — Роджер не сказал, что вы зайдете.

Она обняла его, что было неожиданно, но отнюдь не неприятно.

— Он не знал, — ответил майор и повесил пальто на крючок, вырезанный из кости какого-то животного. — Я просто ходил по магазинам и подумал, что надо бы занести вам подарки и пожелать вам хорошего сочельника.

— Его нет, — сказала она. — Но мы с вами можем выпить.

— Я бы не отказался от хереса, — ответил он и вошел в скудно обставленную гостиную, где замер, глядя на гигантский черный ершик, который, видимо, символизировал рождественскую елку.

Ершик достигал потолка и был украшен исключительно серебряными шарами разных размеров. Кончики его многочисленных ветвей светились синим светом.

— Бог ты мой, это что, Рождество в Аиде? — спросил он.

— Это выбрал Роджер. Считается, что это очень шикарно, — пояснила Сэнди, пытаясь справиться с пультом от электрокамина. В белых камешках вспыхнули языки пламени. — Я хотела, чтобы тут все было более традиционно, но эта штука обошлась нам в целое состояние, а к следующему году она уже выйдет из моды, поэтому я сунула ее в машину и привезла сюда.

— Обычно я только приветствую экономию, — с сомнением сказал майор, глядя, как Сэнди наливает ему херес.

Она положила в стакан столько льда, что необходимо было либо пить залпом, либо смириться с изрядным количеством воды.

— Согласна, это какой-то кошмар.

— Может, весной вам удастся сдавать его напрокат для прочистки труб?

— Простите, что мы не пригласили вас раньше. Она указала ему на белую кожаную тахту с низкой спинкой и без подлокотников, напоминавшую банкетку в дамском обувном магазине.

— Роджер хотел все обставить прежде, чем приглашать гостей, а потом мы погрязли в череде банковских приемов и тому подобных мероприятий.

Она говорила тихо и монотонно, и майор забеспокоился, хорошо ли она себя чувствует и в силе ли их планы на рождественский ужин. Она налила себе бокал красного вина и свернулась калачиком на металлическом шезлонге, покрытом чем-то, напоминающим лошадиную шкуру. Она повела рукой вокруг, и майор попытался охватить единым взглядом стриженый белый мех ковра, стеклянный журнальный столик и цветные пластины торшера, сверкавшие, словно временный светофор.

— Чем меньше вещей, тем меньше приходится смахивать пыль, — заметил он. — Пол выглядит очень чистым.

— Мы сняли семь слоев линолеума и столько лака, что я боялась, что мы вот-вот докопаемся до земли, — сказала она, глядя на бледно-медовые доски пола. — Подрядчик говорит, что теперь они нам долго прослужат.

— Сколько усилий ради съемного дома.

Майор хотел сказать ей что-нибудь приятное и разозлился на себя, услышав, что снова заговорил все тем же осуждающим тоном.

— Я хотел сказать, надеюсь, вам удастся его купить.

— Поначалу мы так и планировали, — сказала она. — Теперь, наверное, Роджер попробует купить его и тут же перепродать.

— Что-что?

К его удивлению, она расплакалась. Слезы тихо бежали по ее щекам. Прикрыв лицо рукой, она отвернулась к огню. Она сидела неподвижно, только покачивалось вино в бокале, который она продолжала держать в другой руке. Ее сгорбленные плечи, острые ключицы наполовину в тени — все выражало отчаяние. Майор проглотил свой херес и, прежде чем заговорить, осторожно поставил бокал на столик.

— Что-то случилось, — сказал он. — Где Роджер?

— На вечеринке у лорда Дагенхэма, — ответила она коротко и горько. — Я сказала ему, чтобы шел, если хочет. Он и ушел.

Ерзая на неудобной тахте, майор размышлял над услышанным. Никогда не стоит вмешиваться в домашние ссоры: сначала вас перетягивают на одну из сторон, а потом пара мирится и обращается против того, кто осмелился высказывать критические замечания. Однако он опасался, что его сын что-то натворил, раз уж такая хладнокровная женщина стала вдруг такой хрупкой.

— Чем я могу вам помочь? — спросил он, протянув ей чистый носовой платок. — Вам принести воды?

— Спасибо, — она взяла платок и принялась медленно вытирать лицо. — Дайте мне минутку. Простите, что веду себя так глупо.

Когда он вернулся из кухни, оформленной в сельско-космическом духе — деревянные шкафы словно парили в воздухе, — она уже взяла себя в руки, хотя и выглядела напряженной. Она пила воду так жадно, словно уже давно хотела пить.

— Теперь легче? — спросил он.

— Да, спасибо. Простите, что поставила вас в такое положение. Обещаю, не буду рассказывать о проблемах вашего сына.

— Что бы он ни сделал, я уверен, он извинится, — сказал майор. — Сейчас же сочельник.

— Это теперь неважно. Когда он вернется, я уже уеду, — сказала она. — Я как раз упаковывала свои вещи, чтобы он мне их потом выслал.

— Вы уезжаете? — спросил он.

— Сейчас я еду в Лондон, а завтра улетаю домой, в Штаты.

— Но как же так, сейчас же Рождество.

Она улыбнулась, и он увидел, что у нее потекла подводка. Видимо, на его платке остались следы.

— Странно, не правда ли, как люди тянут время до окончания праздников, — сказала она. — За праздничным столом будет пустое место, дети расстроятся. Не бросай его под Новый год, а то не с кем будет поцеловаться в полночь.

— Одному на Рождество тяжело, — сказал майор. — Может быть, получится все уладить?

— Не так уж и тяжело, — ответила она, и по ее лицу он понял, что это будет не первое одинокое Рождество. — Всегда есть великолепные вечеринки, куда можно пойти, чтобы повращаться среди великолепных людей.

— Я думал, что вы были… привязаны друг к другу, — сказал он, избегая напрямую упоминать любовь и брак.

— Это так.

Она окинула взглядом — не стильную обстановку, но тяжелые балки, гладкий пол и старые ставни на кухне.

— Я просто забыла, зачем это все затевалось, и немножко увлеклась этим местом. — Она отвернулась, и ее голос задрожал. — Вы себе не представляете, майор, как тяжело бывает иногда не отставать от мира, не отставать от самих себя. Я просто позволила себе представить, что могу ненадолго выйти из игры.

Она снова вытерла глаза, встала и одернула свитер.

— Дом в деревне — это опасная мечта, майор. Теперь, если вы не возражаете, я бы хотела дособирать вещи.

— Я могу чем-нибудь помочь? — спросил майор. — Может быть, привезти его сюда? Мой сын во многих отношениях идиот, но я знаю, что вы ему нужны, и если вы забудете о нем, нам придется забыть о вас, и все мы трое только проиграем.

Он чувствовал, словно его оставляют на пристани, в то время как все вокруг отправляются в путешествия. Это было не чувство потери, а обида на несправедливость того, что ему вечно приходится оставаться.

— Нет, не надо, — сказала она. — Все решено. Нам обоим надо вернуться к своей обычной жизни.

Она протянула ему руку и поцеловала его в обе щеки. Ее ладонь была холодной, а лицо — влажным.

— Если я успею на пересадку в Нью-Йорке, то, может быть, смогу на несколько дней присоединиться к нашим русским друзьям в Лас-Вегасе. По-моему, пора перенести центр мировой моды в Москву. Вы так не считаете?

Она рассмеялась, и майор понял: она надеется, что свежий макияж, новый наряд, суета стюардесс в салоне первого класса помогут ей забыть про рану в сердце.

— Я завидую вашей молодости, — сказал он. — Надеюсь, вы когда-нибудь обретете свое счастье.

— Надеюсь, вы обретете кого-нибудь, кто приготовит вам индейку, — сказала она. — Вы же знаете, что на Роджера нельзя полагаться.

В Рождество майор проснулся с ощущением, что сегодня барометр настроения упадет необычайно низко. Выбравшись из постели, он подошел к окну и прислонился лбом к холодному стеклу, глядя на мрачную морось. В поле уже выкопали ямы, а рядом с его изгородью — словно в надежде укрыться от ветра — стояла огромная буровая установка с длинной стрелой, видимо, предназначенной для того, чтобы брать пробы почвы. Ветви деревьев поникли под непрерывным дождем, между плит дорожки текла грязь, как будто земля вдруг начала таять. Ничто в окружающем пейзаже не предполагало, что наступил день рождения того, кто открыл миру новый путь к Богу.

Все утро майора терзал вопрос, когда лучше позвонить Роджеру. Медлить было нельзя, но кому достанет храбрости пробудить ото сна пьяницу и напомнить ему, что, несмотря на похмельные муки и страдания по ушедшей любви, духовку для индейки надо разогреть до двухсот градусов по Цельсию и не пересушить потрошки? Его подмывало вообще не звонить сыну, но ему не хотелось, чтобы Роджер опозорился перед Грейс. Кроме того, он надеялся получить свой рождественский ужин. Ситуацию осложняло то, что он не имел представления, птицу какого размера купили Роджер и Сэнди. Рискнув предположить, что они бы вряд ли взяли индейку больше пятнадцати фунтов, он дотянул до последнего момента и начал набирать номер только в половину девятого. Ему пришлось дважды перезванивать, прежде чем ему ответил хриплый голос.

— Алло, — слабо простонал призрак Роджера.

— Роджер, ты поставил индейку?

— Алло, — повторил призрак. — Кто это… Какое сейчас число?

— Четырнадцатое января, — ответил майор. — Ты немножко проспал.

— Какого…

— Сегодня Рождество, и время близится к девяти, — сказал майор. — Поднимайся и ставь индейку.

— По-моему, она в саду, — сказал Роджер.

Майор услышал, как его тошнит, и с омерзением отодвинул трубку от уха.

— Роджер?

— По-моему, я выбросил ее из окна, — сообщил Роджер. — Или бросил в окно. Тут такой сквозняк.

— Так пойди и подбери ее, — сказал майор.

— Папа, она ушла, — прошелестел Роджер. — Когда я вернулся, ее не было.

Майор услышал всхлип и с раздражением почувствовал, как в нем поднимается жалость к сыну.

— Я знаю, — сказал он. — Прими горячий душ, выпей аспирина и переоденься. Сейчас я приеду и сам всем займусь.

Он позвонил Грейс, чтобы сообщить, что утром его не будет дома, но в полдень, как и было условлено, он за ней заедет, и торопливо обрисовал ситуацию, чтобы она могла при желании отказаться от участия в празднествах.

— Не могу гарантировать, что ужин удастся, — сказал он.

— Может быть, я приеду и помогу вам? Или мое присутствие смутит Роджера? — спросила она.

— Если он будет так глуп, что начнет смущаться, мы не будем его поощрять, — заявил майор, который, по правде сказать, не был уверен, что помнит, как готовить подливку и сколько печется пудинг.

Собственно говоря, он не был уверен, что их вообще ожидает пудинг. Вдруг его охватил страх, что Роджер и Сэнди выбрали какое-нибудь экстравагантное «рождественское полено» под стать своей жуткой елке или вообще решили подать на ужин что-нибудь экзотическое — например, манго.

— Мне бы не хотелось испортить вам праздник, — добавил он.

— Майор, я готова к приключениям, — сказала она. — Должна признаться, что собралась уже давно и теперь сижу и ровным счетом ничего не делаю. Так что позвольте мне прийти к вам на помощь в эту трудную минуту.

— Я сейчас за вами заеду, — сказал майор. — Думаю, фартуки лучше захватить с собой.

Может ли успокаивающее тепло огня и ароматы готовящегося ужина заставить ненадолго забыть даже о самых мрачных невзгодах? Майор размышлял об этом, потягивая шампанское и разглядывая увядший сад Роджера из окна его кухни. За его спиной на плите дребезжала кастрюля, в которой подходил пудинг; Грейс процеживала подливку через сито. Спасенная из-под забора индейка оказалась органической — то есть дорогой и костлявой; кроме того, у нее не хватало одного крылышка. Однако ее как следует помыли, слегка нафаршировали черным хлебом и каштанами, и теперь она постепенно обретала приятный карамельный оттенок. Под ней на противне запекались овощи. Майор заглянул к Роджеру и увидел, что тот спит с открытым ртом и всклокоченными мокрыми волосами.

— Хорошо, что у вас оказался лишний пудинг. Майор обыскал шкафы Роджера, но нашел только разнообразные орехи и сухое печенье.

— Хорошо, что моя племянница всегда посылает мне всякие лакомства, а не приезжает в гости, — ответила Грейс и приподняла свой бокал в ответ.

Она привезла с собой большую сумку, набитую разной снедью, и уже выложила на крекеры копченых устриц, налила пряный клюквенно-апельсиновый соус в хрустальную вазочку и поставила взбитые сливки охлаждаться на подоконник. На десерт планировались рахат-лукум, масляное печенье и полбутылки портвейна для улучшения пищеварения. Майор даже освоил стереосистему, на которой не было ни одной кнопки: она подчинялась тому же пульту, что и камин. После нескольких фальстартов — хуже всего было, когда внезапно грянул громкий рок, а в камине вдруг засверкал салют, — ему удалось организовать спокойное пламя и тихий рождественский концерт Венского хора мальчиков.

Майору не пришлось будить сына: прозвонил телефон, и он услышал, как Роджер берет трубку. Он вносил последние поправки в убранство стола, поправляя аккуратно расставленные Грейс веточки остролиста, когда в комнату, приглаживая волосы, вошел Роджер в синем свитере и брюках.

— Я слышал, как вы пришли, — сказал Роджер, с отвращением оглядывая стол. — Ты что, приготовил ужин?

— Мы с Грейс вместе все приготовили, — ответил майор. — Ты готов к шампанскому или предпочтешь содовую?

— Пока что я ничего не буду, — сказал Роджер. — Не готов.

Он нерешительно топтался на месте, словно официант в ожидании заказа.

— Что, Грейс тоже здесь?

— Она приготовила большую часть еды и привезла с собой пудинг, — сказал майор. — Присядь, а я позову ее.

— Дело в том, что я не думал, что вы будете так утруждаться…

Роджер глядел в окно, и майор почувствовал, что у него начинает сосать под ложечкой.

— Я думал, что все отменилось.

— Слушай, если ты не хочешь есть, это легко понять, — сказал майор. — Посиди, приди в себя, а потом, возможно, тебе захочется съесть сэндвич с индейкой или что-нибудь в этом духе.

Говоря, он чувствовал, что Роджер словно ускользает от него. Он смотрел отсутствующим взглядом и так переминался с ноги на ногу, как будто готов был в любой момент сорваться с места или же боялся, что пол ускользнет у него из-под ног. Поскольку землетрясения не ожидалось, майору оставалось предположить, что Роджер собрался уйти. Рядом с домом остановился маленький автомобиль — его крыша едва виднелась за воротами.

— Дело в том, что за мной приехала Гертруда, — сказал Роджер. — Я был сам не свой из-за ссоры с Сэнди, а Гертруда оказалась такой понимающей…

Он умолк. Майор, чувствуя, как от ярости у него набухают вены на шее и перехватывает дыхание, тихо сказал:

— Грейс де Вер приготовила тебе рождественский ужин.

В этот момент из кухни вышла сама Грейс, вытирая руки о полотенце.

— Привет, Роджер, как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Неплохо, — ответил Роджер. — Спасибо большое за ужин, Грейс. Я, правда, вряд ли смогу сейчас что-нибудь съесть.

Он выглянул в окно и помахал Гертруде, которая улыбалась им из-за ворот. Она помахала в ответ, и майор машинально поднял руку в приветствии.

— А отец не сказал мне, что вы приедете, и я пообещал Гертруде, что поеду с ней к лорду Дагенхэму играть в бридж.

По покрасневшим ушам майор понял, что Роджер осознает, как он себя ведет. Он вытащил из кармана мобильный телефон, словно предъявляя улику.

— Она так мило пытается помочь мне…

— Ты никуда не поедешь, — прервал его майор. — Это невозможно.

— Только не надо оставаться из-за меня, — вмешалась Грейс. — Я сама вторглась на вашу территорию.

— Ничего подобного, — сказал майор. — Вы наш друг, и мы считаем вас членом нашей семьи, не так ли, Роджер?

Тот так фальшиво улыбнулся, что майору захотелось ударить его.

— Разумеется, — с энтузиазмом сказал Роджер. — Я бы никуда не поехал, если бы не знал, что ты остаешься с Грейс.

Он обошел диван, взял Грейс за руку и громко чмокнул ее в щеку.

— Вы с Грейс заслуживаете того, чтобы спокойно поужинать и не слышать моих стонов.

Он уронил ее руку и отправился к двери.

— Я бы остался, но Гертруда с дядей на меня рассчитывают, — сказал он. — Я вернусь максимум через несколько часов.

С этими словами он скрылся, и майор услышал, как открывается входная дверь.

— Роджер, ты ведешь себя как свинья, — сказал он, шагая вслед за сыном.

— Оставьте всю уборку на меня, — крикнул Роджер и помахал ему от ворот. — Если решите не дожидаться меня, просто захлопните дверь.

С этими словами он запрыгнул в автомобиль Гертруды и отбыл.

— Ну все, — сказал майор, вернувшись обратно в гостиную. — С этим молодым человеком покончено. Он мне больше не сын.

— Майор, — сказала Грейс. — Я думаю, что ему сейчас плохо и он сам не понимает, что делает. Не будьте к нему слишком строги.

— Он с детства не понимает, что делает. Надо было оставить его в бойскаутах.

— Вы хотите ужинать или уже не будем? — спросила Грейс. — Я могу убрать все в холодильник.

— Если вы не против, мне бы не хотелось ни минуты дольше оставаться рядом с этой ужасной елкой, — сказал майор. — Предлагаю завернуть все в фольгу и переместиться в Роуз-лодж — там у нас будет настоящий камин, маленькая, но настоящая елка и славный ужин на двоих.

— Это просто чудесно, — сказала Грейс. — Но, может, оставить что-нибудь Роджеру?

— Я оставлю ему записку с предложением поискать в саду крылышко индейки, — сказал майор. — И развлечется, и поужинает.

Глава 20

Вскоре после Нового года майор осознал, что ему грозит поддаться неизбежности. В отношениях с Грейс появилась своеобразная гравитация, вроде той, что притягивает к планете заблудившийся спутник. Будучи поглощен своим горем, он позволил себе покориться этой силе. После рождественского ужина, изобиловавшего шампанским и извинениями с его стороны, майор позволил Грейс принести ему на второй день Рождества холодный пирог с дичью и заливным. Кроме того, он принял приглашение на «скромный тихий ужин» в новогодний вечер и в ответ дважды пригласил ее на чай.

Она показала ему набросок вступления к своему исследованию местных родословных и дрожащим голосом спросила, не хочет ли он с ним ознакомиться. Он согласился и был приятно удивлен, увидев, как хорошо и легко она пишет. Предложения были короткими, но в них не было ни академической сухости, ни избытка велеречивых эпитетов, которых можно было ожидать в любительском историческом труде, написанном женщиной. Майор подумал, что с его помощью эту работу даже можно было бы опубликовать. Перспектива совместного труда несколько освещала грядущие темные зимние месяцы.

Сегодня, однако, он уже второй раз за эту неделю был приглашен поужинать у нее — и согласился. Майор осознавал, что ему следует определиться со своими намерениями.

— Я сегодня утром видела в библиотеке Амину и Джорджа. Они копались в каких-то жутких книжках, — сказала Грейс, когда они расправились с приготовленной на пару треской, картошкой с маслом и зимним салатом. — Не понимаю, кому пришло в голову, что дети должны учиться читать по книжкам с какими-то чудовищами.

— Да уж, — согласился майор, выбирая из своей порции салата пухлые золотистые изюминки.

Изюм принадлежал к тем немногим вещам, которые майор просто не выносил. В компании Грейс он чувствовал себя достаточно свободно, чтобы отложить изюминки в сторону. Она никак не прокомментировала его действия, но он догадывался, что в следующий раз в салате изюма не будет.

— Я посоветовала библиотекарше уделять больше внимания подбору книг, — продолжала Грейс. — Она ответила: мол, если мне что-то не нравится, я могу сама встать на ее место, и вообще скажите спасибо, что кто-то берет книги, не только диски.

— Очень грубо.

— Я это заслужила, — сказала Грейс. — Куда легче диктовать остальным, как им работать, чем исправлять собственные недостатки, правда?

— Когда у человека так мало недостатков, как у вас, Грейс, он может позволить себе высказывать претензии к окружающим.

— Вы очень добры, майор, и я считаю, что вы также хороши таким, какой вы есть.

Она принялась собирать пустые тарелки.

— В конце концов у всех должны быть недостатки — они делают нас живыми людьми.

— Это точно, — сказал майор.

После ужина майор уселся в кресло, слушая, как Грейс, звеня посудой, готовит чай на своей маленькой кухне. Она отказалась от его помощи, а разговаривать через маленькое окошко между гостиной и кухней было затруднительно, поэтому он задремал, убаюканный пляской голубых огней в газовом камине.

— …но Амина сказала, что Жасмина не приедет на свадьбу, — сказала Грейс. Майор вскинулся, понимая, что услышал только окончание какой-то длинной фразы.

— Простите, я не расслышал, — сказал он.

— Я сказала, что надеялась повидаться с Жасминой, когда она приедет на свадьбу, — сказала Грейс. — Когда она мне написала, я тут же ответила и пригласила ее к себе.

Она отошла от окошка, и майор услышал поскрипывания и щелчки, возвещающие о запуске посудомоечной машины.

— Она вам писала? — спросил он.

Грейс не ответила — она была слишком сосредоточена на том, чтобы пронести слишком большой серебряный поднос по узкому коридору. Он подошел к двери и забрал у нее поднос, с трудом протиснув его в дверной проем.

— Надо бы купить маленький пластмассовый поднос, — сказала она. — Этот ужасно неудобный, но это чуть ли не последнее, что у меня осталось от мамы.

— Она вам писала?

Майор старался, чтобы его голос звучал ровно, хотя у него перехватило дыхание — ему было трудно об этом спрашивать. Он осторожно поставил поднос на журнальный столик.

— Она написала мне и извинилась, что не успела попрощаться. В ответ я отправила ей рождественскую открытку — без религиозных намеков, конечно, — но она мне не ответила, — сообщила Грейс и разгладила юбку на коленях. — А вам она писала?

Майору показалось, что она как-то неестественно застыла в ожидании ответа.

— Она ни разу мне не написала, — сказал он. Огонь в камине неприятно зашипел.

— Очень странно, — сказала она и после паузы добавила: — Вы скучаете по ней.

— Простите? — переспросил он, не в силах придумать подходящий ответ.

— Вы скучаете по ней, — повторила Грейс, теперь глядя на него в упор. Майор опустил глаза. — Вы несчастливы.

— Тут не о чем говорить, — сказал он. — Она сделала свой выбор.

Он надеялся, что они сменят тему, но Грейс молча подошла к окну, отдернула кружевную занавеску и выглянула наружу, в блеклый вечер.

— Тут ничего и поделать нельзя, — признался он.

Стены словно давили на него. Тикали овальные каминные часы, не замечая напряженности, повисшей в воздухе. Обои в цветочек, которые еще недавно казались такими уютными, выдыхали пыль на блеклый ковер. Остывал чайник, и майор буквально чувствовал, как покрываются пленкой сливки в сливочнике. Ему вдруг представилось, что вся его жизнь отныне будет протекать исключительно в таких комнатах, и его охватил ужас.

— Мне кажется, она несчастлива там, где сейчас живет, — сказала Грейс. — Вы должны навестить ее по пути в Шотландию. Вы же собираетесь туда на охоту, не так ли?

— Я не имею права вмешиваться, — сказал он.

— Жаль, что вы не можете просто ворваться туда и увезти ее обратно, — задумчиво сказала Грейс. — Спасти принцессу, заключенную в башню.

— Жизнь — это не голливудское кино, — огрызнулся майор, гадая, с чего вдруг она вообще об этом заговорила. Она что, не поняла, что он уже почти готов признаться ей в своих чувствах?

— Я всегда ценила в вас то, что вы человек здравомыслящий, — сказала она. — Иногда вы предпочитаете не вмешиваться, но обычно знаете, как следует поступить в том или ином случае.

Он почувствовал, что сейчас услышит вовсе не похвалу. Но она сдержалась и вздохнула.

— Наверное, никто из нас на самом деле не знает, как следует поступать.

— Вы тоже здравомыслящая женщина, — сказал майор. — Я пришел Сюда не для того, чтобы говорить о миссис Али. Она сделала свой выбор, и мне давно пора сделать свой. Присаживайтесь, дорогая Грейс.

Он показал на соседнее кресло, и она села рядом.

— Я бы хотела, чтобы вы были счастливы, Эрнест, — сказала она. — Мы все этого заслуживаем.

Он похлопал ее по руке.

— Вы очень добры ко мне, Грейс, — сказал он. — Вы умная, привлекательная и добрая женщина.

Всякий разумный человек был бы рад назвать вас своей.

Она рассмеялась, но в ее глазах засверкали слезы.

— Эрнест, вы только перечислили качества, необходимые для соседки, но хуже повода для страсти придумать сложно.

Слово «страсть» шокировало его и словно прорвало несколько рядов условностей одновременно. Он почувствовал, как краснеет.

— Мы с вами, наверное, уже слишком… зрелые люди, чтобы подчиняться порывам, — сказал он с запинкой — подбирал синоним к слову «старый».

— Говорите только за себя, — сказала она мягко. — Я отказываюсь изображать высохшую розу и соглашаться на умеренную жизнь при комнатной температуре.

— Но ведь в нашем возрасте брак скрепляется более надежными вещами, чем краткое пламя страсти?

Она замялась, и обоим показалось, будто произнесенное им слово тяжело повисло между ними. По ее щеке сбежала слеза, и он увидел, что она по-прежнему не пользуется пудрой и все так же хороша даже в этой чрезмерно ярко освещенной комнате.

— Вы ошибаетесь, Эрнест, — сказала она наконец. — Только страсть и имеет значение. Без нее двое живущих вместе могут быть более одиноки, чем поодиночке.

В голосе ее звучала мягкая непреклонность, как будто он уже надевал пальто и собирался прощаться. Дух противоречия, а возможно, и гордость, заставили его упереться перед лицом, как он понимал, правды.

— Я пришел сюда, чтобы предложить вам свою дружбу, — сказал он. — Я надеялся, что это перерастет в нечто большее.

Он не мог заставить себя повторить слово «брак», так как планировал куда более постепенное сближение и не был готов к радикальным заявлениям.

— Этого не будет, Эрнест, — сказала она. — Вы мне очень дороги, но я не хочу, чтобы остаток моей жизни был компромиссом.

Она вытерла глаза рукой, словно ребенок, и улыбнулась.

— Поезжайте за ней.

— У нас ничего не выйдет, — сказал он так горестно, что ненароком подтвердил правоту Грейс.

Он в ужасе взглянул на нее, но она была спокойна.

— Нельзя знать наверняка, если не попытаться, — сказала она. — Пойду принесу ее адрес.

Грейс, сложив руки на груди, наблюдала, как он пытается втиснуться в пальто, не въехав локтем в какую-нибудь из картинок на стенах. Несмотря на усилия, он все же задел изображение овцы на утесе, и Грейс шагнула вперед, чтобы поправить рамку. Оказавшись вдруг так близко к ней, он вдруг устыдился собственной корявости и взял ее за руку. На мгновение все сказанные до того слова повисли в воздухе; ему надо было только сжать ее руку, и она утратила бы всю свою решимость. Какая хрупкая штука любовь, подумал майор: все решения принимаются и нарушаются в моменты, когда вдруг забываешь о здравомыслии. Она отстранилась.

— Будьте осторожны, майор, там лед.

У него был наготове остроумный ответ, но он сдержался.

— Вы потрясающая женщина, Грейс, — сказал он и, сгорбившись под порывами ветра и грузом собственных неудач, шагнул в ночь.

Майор решил, что не стоит по телефону сообщать Роджеру, что во время поездки в Шотландию они заедут и к миссис Али. Поэтому в воскресенье перед отъездом майор постучал в его дверь. Было по-прежнему холодно, и в полуденном небе солнце едва просматривалось; он подышал себе на руки и потопал по холодной земле, с неодобрением оглядывая увядший остролист и засохшие белые розы, лежащие за окнами с Рождества. Стекла были грязными, как и крыльцо: с тех пор как Сэнди уехала, о доме, судя по всему, никто не заботился.

Он постучал снова и услышал, как от изгородей срикошетило эхо. В соседнем доме отодвинулась занавеска. Изнутри раздались шаги, удар, проклятия, и дверь открыл закутанный в одеяло Роджер.

— Ты еще спишь? — сказал майор раздраженно. — Уже одиннадцать.

— Извини, у меня похмелье, — ответил Роджер и, не закрывая дверь, побрел обратно в гостиную, где рухнул на диван и застонал.

— Это теперь привычное для тебя состояние? — спросил майор, оглядывая комнату.

На журнальном столике валялись коробки из-под еды, елка по-прежнему мрачно сверкала, но ее нижние ветви укутывала пыль. Кушетка и шезлонг уже не стояли под идеально выверенным углом, а косо приткнулись на ковре.

— Комната выглядит просто ужасно, — добавил он.

— Не кричи, — взмолился Роджер, прикрывая уши. — Умоляю, только не кричи. По-моему, у меня из ушей идет кровь.

— Я не кричу, — сказал майор. — Ты наверняка не завтракал, так? Иди оденься, а я пока что приберу и поджарю тосты.

— Не надо убираться, — ответил Роджер. — Ко мне завтра придет уборщица.

— Неужели? Она, должно быть, обожает понедельники.

Роджер вылил из бака всю горячую воду и, судя по запаху, дорогой мужской гель для душа, после чего босиком выполз на кухню, одетый в узкие джинсы и облегающий свитер.

— Почему у тебя имеется гора дизайнерской одежды и совершенно нечего поесть, а молоко прокисло? — спросил майор, размазывая по тосту остатки маргарина.

— В Лондоне мне все доставляют на дом, — сообщил Роджер. — Девушка приходит и расставляет все по местам. Я, конечно, люблю иногда заглянуть в магазин деликатесов и присмотреть себе выдержанную гауду, но кому охота тратить время на кукурузные хлопья и жидкость для мытья посуды?

— А как, по-твоему, справляются другие?

— Видимо, тратят всю свою жизнь на хождение по магазинам с авоськой. Всем этим занималась Сэнди, и у меня еще не было времени во всем разобраться.

Он взял тост, майор налил ему чаю без молока, нарезал маленький подсохший апельсин.

— А ты не мог бы покупать мне что-нибудь из еды — например, по пятницам? — спросил Роджер.

— Не мог бы, — ответил майор. — Не хватит места в авоське.

— Да я не это имел в виду, — сказал Роджер. — Там в шкафчике нет аспирина?

Майор успел осмотреть шкафчики и сложить грязные тарелки в посудомоечную машину, пока Роджер мылся. Он достал большой пузырек аспирина и вытер стакан для воды.

— Спасибо, пап, — сказал Роджер. — А почему ты так рано приехал?

Майор, стараясь изъясняться как можно туманнее, объяснил, что в четверг придется выехать пораньше — по пути в Шотландию ему надо навестить знакомого, и он заедет за Роджером на рассвете.

— Без проблем, — ответил Роджер.

— Учитывая, с каким трудом я поднял тебя сегодня в одиннадцать, хотелось бы рассчитывать, что ты не подведешь, — заметил майор.

— Без проблем — я все равно с тобой не поеду, — сказал Роджер. — Гертруду попросили приехать пораньше, и она предложила мне составить ей компанию.

— Ты едешь с Гертрудой?

— Ты будешь рад узнать, что я заказал нам в дорогу кучу еды. Забью корзину для пикника пирожками, рулетиками с уткой, вишневым чатни и холодным шампанским, — сообщил Роджер и жадно потер руки. — Долгие путешествия необычайно подогревают отношения.

— Но ты же сам просил взять тебя с собой, — сказал майор. — Я рассчитывал, что мы будем вести по очереди и нам не придется останавливаться.

— Ты все равно никогда не останавливаешься, — парировал Роджер. — Помню, как мы ездили в Корнуолл, когда мне было восемь. Ты согласился поискать туалет только в Стоунхендже. С удовольствием вспоминаю ту дикую боль из-за воспаления мочевого пузыря.

— Вечно ты преувеличиваешь, — сказал майор. — От антибиотиков все тут же прошло. И потом, мы же купили тебе кролика.

— Спасибо, я предпочту взять с собой Гертруду, утиную ножку и обойтись без камней в почках.

— Тебе не кажется, что рановато ухаживать за другой женщиной? — спросил майор. — Сэнди только уехала.

— Она сделала свой выбор, — заявил Роджер. Майор с грустью узнал знакомые слова. — Я не собираюсь терять время попусту. Как мы говорим о неудавшихся сделках: пересчитай активы и снова в путь.

— Иногда не следует их отпускать, мой мальчик, — сказал майор. — Иногда надо пускаться вдогонку.

— Не в этот раз, пап.

Роджер взглянул на отца с некоторой неуверенностью и тут же опустил голову. Майор понял: сын считает, что он не хочет говорить на такие темы.

— Мне бы хотелось знать, что у вас случилось, — сказал он, отворачиваясь к раковине. Всегда было легче разговорить Роджера во время автомобильной поездки или другого занятия, не предполагающего зрительного контакта. — Мне она нравилась.

— Я все испортил и сам этого не заметил, — сказал Роджер. — Думал, мы обо всем договорились. Откуда мне было знать, чего она хочет, если она сама поняла это слишком поздно?

— А чего она хотела?

— Видимо, она хотела замуж, но молчала.

Роджер вгрызся в свой тост.

— А теперь уже поздно?

Когда Роджер заговорил снова, его голос звучал серьезно.

— У нас вышла неприятность. Ничего страшного, конечно. Мы обо всем договорились.

Он снова повернулся к майору.

— Я поехал с ней в больницу. Сделал все, как полагается.

— В больницу? — переспросил майор.

— Ну, в женскую, — пояснил Роджер. — Не делай такое лицо. Сейчас это нормально — у женщин есть право выбора и все такое. Она сама так решила, — он умолк, а потом поправился: — То есть мы все обсудили, и она со мной согласилась. Я сказал, что это было бы неразумно на данном этапе нашей карьеры.

— Когда это произошло? — спросил майор.

— Мы узнали перед танцами, — ответил Роджер. — Решили вопрос перед Рождеством, и она ни разу не сказала мне, что что-то не так, как будто ждала, что я прочту ее мысли, как какой-нибудь Шерлок Холмс.

— По-моему, ты что-то путаешь, — сказал майор.

— Да ничего я не путаю. Я разработал план, держался его, и все было нормально.

— То есть тебе казалось, что все нормально, —уточнил майор.

— Она ничего не говорила. Иногда казалась какой-то притихшей, но откуда мне было знать, о чем она думает.

— Ты не первый, кого ставит в тупик манера женщин выражать свои чувства, — сказал майор. — Мы видим спокойное море, им же кажется, что в этот момент они взывают о помощи, а потом оказывается, что все уже утонули.

— Именно так, — согласился Роджер. — Я попросил ее выйти за меня замуж, представляешь? На Рождество, перед той вечеринкой у Дагенхэма. Понимал, что все пошло не так, и готов был придерживаться наших планов.

Он пытался говорить безразлично, но голос его дрожал. Майор ощутил такой прилив чувств, что тут же принялся вытирать руки.

— Я сказал ей, что можно попробовать в следующем году, если с Фергюсоном все выгорит и я получу повышение.

Роджер вздохнул, и взгляд его мечтательно затуманился.

— Может, сначала сына, хотя тут не угадаешь. Назвать его Тоби. А потом девочку — Лору или, может, Бодвин, — и я сказал ей, что маленькую спальню можно использовать вместо детской, а потом пристроить веранду, будет игровая комната.

Он смущенно взглянул на майора:

— Она дала мне пощечину.

— Ох, — сказал майор. — Правда?

— Я попросил ее выйти за меня замуж, а она отреагировала так, словно я предложил ей поесть человечины! Я выложил ей свои мечты и планы, а она принялась кричать, что в моих глубинах потонет разве что мотыль, такая я мелкая личность. Что это вообще значит?!

Майор жалел, что не знал обо всем этом в тот вечер, когда он заехал за Сэнди в этот мрачный дом. Он жалел, что не сказал ничего на танцах, когда миссис Али заметила, что у Сэнди что-то не так. Тогда можно было что-то сделать. Не он ли виноват в том, что Роджер своей восприимчивостью может сравниться разве что с цементной глыбой?

— Роджер, боюсь, ты выбрал неудачное время, — тихо сказал майор, чувствуя, как где-то в районе сердца копится печаль за сына, и гадая, как и когда он забыл или не сумел научить мальчика состраданию.

— В общем, такие драмы никому не нужны, — заявил Роджер. — У меня было много времени, я все обдумал и всерьез собираюсь попытать удачи с Гертрудой. — Он приободрился. — Из такой фамилии, как у нее, можно много выжать, и я ей всегда нравился. При соблюдении ряда условий я мог бы сделать ее очень счастливой.

— Нельзя обсуждать любовь, словно торговую сделку, — в ужасе сказал майор.

— Это правда, — согласился Роджер, с довольным видом роясь в пакете в поисках яблока. — Любовь — это такой бонус, который ты надеешься получить после того, как определишь основные условия сделки.

— В твоей душе нет поэзии, Роджер.

— Любовь, как роза красная, цветет в моем саду — Сэнди меня бросила, к Гертруде я пойду! — продекламировал Роджер.

— Роджер, так не годится, — сказал майор. — Если ты не питаешь страсти к Гертруде, не соединяй с ней жизнь. Вы оба только обречете себя на пожизненное одиночество.

Он печально улыбнулся, слыша, что повторяет слова Грейс. Только что они стали для него откровением, и вот он уже сам раздает такие советы. Так, подумал он, все и воруют чужие идеи, а потом еще ими похваляются.

Когда майор уже собрался уходить, Роджер внезапно спросил его:

— Кстати, кого ты собираешься навестить по пути в Шотландию?

— Одна знакомая переехала на север. Грейс просила меня узнать, как у нее дела.

— Снова эта женщина, — сказал Роджер, прищурившись. — У которой сумасшедший племянник.

— Ее зовут Жасмина Али, — твердо сказал майор. — Потрудись запомнить ее имя.

— Что ты творишь, папа? Тот кошмар в гольф-клубе тебя не заставил одуматься? Это плохая идея.

— Плохая идея — заставлять шимпанзе писать стихи, — сказал майор. — Слушать твои советы по вопросам личной жизни — идея не просто плохая, а ужасная. Заехать на часок к старому другу — это хорошая идея и совершенно не твое дело.

— Старый друг! Я видел, как ты смотрел на нее на танцах. Все видели, что ты готов в любую минуту опозориться.

— И, разумеется, «все» были возмущены, — сказал майор. — Из-за цвета ее кожи.

— Ерунда, — заявил Роджер. — Секретарь клуба сказал мне, что цвет кожи тут абсолютно ни при чем, просто в клубе сейчас нет никого, кто бы работал в торговле.

— Клуб может идти к черту вместе со своими членами, — сказал майор, заикаясь от ярости. — Буду рад, когда они меня выгонят.

— Господи, да ты в нее влюблен.

Майор хотел было возразить, но пока он пытался придумать достаточно правдивый и вместе с тем сдержанный ответ, Роджер продолжил:

— И чего ты, интересно, хочешь добиться?

Майор ощутил прилив такой ярости, какой никогда не испытывал по отношению к сыну, и не в силах был больше сдерживаться.

— В отличие от тебя я не пытаюсь рассчитать, в чем выгода тех или иных отношений, — сказал он. — Понятия не имею, чего я хочу добиться. Мне просто необходимо ее увидеть. Это и есть любовь, Роджер: ты не можешь ясно мыслить, все хитрости и уловки проваливаются, а заготовки летят к чертям, и ты немеешь в ее присутствии. Стоишь и надеешься, что она тебя пожалеет и бросит тебе несколько добрых слов.

— Да скорее рак на горе свистнет, прежде чем ты онемеешь, — сказал Роджер, закатив глаза.

— Когда я впервые увидел твою мать, я онемел. Забыл все свои остроты и таращился на нее как дурак.

Майору вспомнилось ее тонкое синее платье на фоне ярко-зеленой летней лужайки и вечернее солнце, золотившее ее волосы. В одной руке она держала сандалии, в другой — стакан пунша и морщилась, потому что пунш был слишком сладкий. Увидев ее, он немедленно запутался в сложной истории, которую рассказывал своим товарищам, скомкал финал, а потом краснел под их хохот. Она подошла к их кружку и обратилась к нему напрямую:

— Здесь есть что-нибудь выпить, кроме этого сиропа?

Ее слова прозвучали для него музыкой, и он увел ее в буфетную, где раздобыл виски и слушал ее болтовню, пытаясь не таращиться на то, как платье обрисовывало мягкие пирамиды ее груди, словно шарф, спадающий на грудь мраморной дриады.

— Что бы сказала мама, если бы увидела, как ты гоняешься по всей Англии за какой-то продавщицей? — вопросил Роджер.

— Если ты еще раз назовешь ее «продавщицей», я тебя ударю, — сказал майор.

— А если ты на ней женишься и она тебя переживет? Если она не согласится отдать дом? После того шума, который ты поднял по поводу ружей, удивляюсь, как ты готов довериться постороннему человеку.

— Ах, так проблема не в верности, а в наследстве, — сказал майор.

— Дело вовсе не в деньгах, — возмущенно ответил Роджер. — Дело в принципе.

— В таких делах никогда не бывает полной ясности, Роджер, — сказал майор. — И, раз уж мы заговорили о твоей матери, ты помнишь, как она умоляла, чтобы я не оставался один, если я встречу достойную женщину.

— Она умирала, — сказал Роджер. — Она умоляла тебя снова жениться, а ты поклялся, что не женишься. Меня бесило, что мы потратили столько бесценного времени на заведомо невыполнимые обещания.

— Твоя мать была бесконечно великодушной женщиной, — произнес майор. — Она говорила искренне.

Наступила тишина, и майор подумал: помнит ли Роджер тот запах карболки и роз, стоявших на тумбочке у ее кровати, видит ли он зеленый больничный свет и тонкое и прекрасное лицо Нэнси, на котором только глаза продолжали пылать жизнью. В последние часы они оба пытались найти хотя бы какие-нибудь неизбитые слова. Тогда слова его оставили. Перед ужасающим ликом смерти — таким близким и таким невозможным — он давился ими, словно рот ему забили сеном. Цитаты и стихи, которыми он утешал других на поминках и в бессмысленных письмах с соболезнованиями, казались теперь лицемерными. Он сжимал хрупкие пальцы своей жены, а в голове у него стучали тщетные мольбы Дилана Томаса: «Не гасни, уходя во мрак ночной»^[27].

— Пап, все нормально? Я не хотел тебя обидеть.

Голос Роджера привел его в себя. Он сфокусировал взгляд и взялся за спинку дивана.

— Твоя мать умерла, Роджер, — сказал он. — Твой дядя Берти умер. Думаю, мне не стоит терять время.

— Может, ты и прав, пап, — сказал Роджер и на мгновение задумался, что удивило майора, а потом подошел к нему и протянул руку. — Слушай, я желаю тебе удачи с твоей дамой, — сказал он. — Пожелай мне удачи с Фергюсоном. Ты же знаешь, как важна для меня эта сделка.

— Ценю твой жест, — сказал майор, пожимая ему руку. — Для меня это очень важно. Я желаю тебе удачи, сын. Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе.

— Я надеялся это услышать, — сказал Роджер. — Слушай, Гертруда говорит, что для тех, кто приедет пораньше, будет небольшая охота. Можно я возьму твои ружья?

Майор возвращался домой, оставив ликующему сыну ящик с ружьями, и к нему постепенно приходило тяжелое осознание того, что он опять поддался на манипуляцию. Перед мысленным взором вертелись одни и те же образы: Роджер скрючился в лодке на рассвете; Роджер поднимается, чтобы выстрелить в стаю селезней; Роджер спотыкается о металлическую скамейку и падает; ружье с неслышным плеском уходит в бездонные воды озера.

Глава 21

Удалось бы Дон Кихоту или сэру Галахаду сохранить рыцарский пыл, если бы их путь к приключениям лежал через бесконечные пробки, мимо полчищ дорожных заграждений, изрыгающих дым грузовиков и безликих заправок? Эти благородные образы служили майору путеводной звездой, пока он продирался по трассе М25, то и дело напоминая себе, что именно эта трасса опоясывает пригороды и не дает им расползтись и окончательно поглотить остатки сельской местности. Когда направлявшиеся на юг автомобили свернули, майор попытался не терять духа, глядя, как мчатся на север бесчисленные фуры, словно торопятся доставить на другой конец света донорские органы, а не упаковки с холодным чаем, замороженной курятиной и электроприборами. Сомнения окончательно одолели его в одном из придорожных кафе где-то в глубине страны, где майор был всего лишь очередным пожилым водителем с пластиковым подносом в руках.

Он никому не сообщил о своем приезде. Да будет ли миссис Али вообще дома? Шотландия, где майора ожидали ужин в замке и охота в вересковой пустоши, манила, и он был почти готов сдаться, но тут он слишком сильно нажал на крышечку упаковки с молоком, забрызгал пиджак и вдруг понял, что именно благодаря миссис Али окружающий мир приобрел новые очертания. Благодаря ей он сам словно стал другим. Он допил еле теплый чай и поспешил дальше.

Пытаясь отыскать улицу и номер дома, указанные в письме, которое дала ему Грейс, майор чувствовал себя крайне неловко. Среди прохожих преобладали темнокожие женщины с детьми в колясках. Головы некоторых были повязаны платками на мусульманский манер. Некоторые щеголяли в коротких стеганых куртках и золотых сережках. Проезжая мимо нескольких юношей, столпившихся вокруг открытого капота, майор почувствовал, как его провожают взглядами. Он проскочил нужный дом, но не решился вновь объезжать квартал и припарковался на ближайшем свободном месте.

На одном конце улицы стояли два обветшалых викторианских здания, на другом высилась красная кирпичная стена, отгораживавшая жилой массив из шестиэтажных домов. Материальных и творческих возможностей местной администрации хватило на то, чтобы раскрасить оконные рамы и входные двери домов в три цвета. Между этими двумя представителями процветания и упадка индустриальной эпохи тянулась череда домов, построенных перед войной для представителей среднего класса с претензиями: три спальни, две маленькие гостиные, водоснабжение и приходящая горничная.

Некоторые из домов успели изрядно видоизмениться со времен своего расцвета: двойные стеклопакеты, приземистые пристройки и застекленные двери сделали их практически неузнаваемыми. Краска на немногих сохранившихся деревянных окнах облупилась. Хуже всего, на взгляд майора, было то, что многие владельцы — как богатые, так и бедные — забетонировали выходящие на улицу садики, чтобы ставить под окнами машины.

Дом семьи Али был из числа самых зажиточных. Перед ним сохранилась половина сада — вторую засыпали гравием, и там стоял двухместный спортивный автомобиль. Элегантность автомобиля и белых окон затмевал соседний дом, чьи ворота были украшены танцующими дельфинами, а ставни выкрашены в темно-лиловый цвет. При виде этой явно чужеземной пышности майор позволил себе неодобрительно хмыкнуть. Из дома вышла белая женщина с мелированными волосами, одетая в розовый меховой жакет, зеленые джинсы и черные лакированные сапоги, уселась в маленькую зеленую машину с наклейкой «Я люблю Ибицу» и укатила прочь.

Мысленно извиняясь перед жителями района, майор подошел к тяжелой дубовой двери и замер, глядя на медный дверной молоток. Ему вспомнилось, как они с миссис Али стояли у дверей гольф-клуба, дрожа от охвативших их предчувствий. Теперь он был уверен, что предчувствия никогда не оправдываются, и готов был поклясться, что сегодняшний день не будет удачным. Он оглянулся, думая, не сбежать ли. Мимо медленно проехал юноша на велосипеде, разглядывая его и пожевывая жвачку. Майор кивнул и, стесняясь уйти, постучал в дверь.

Ему открыла беременная девушка в мягком черном платье и узорчатых черно-белых лосинах. Взлохмаченные по современной моде волосы были повязаны шарфом, а лицом она напоминала Абдула Вахида.

— Добрый день, меня зовут майор Эрнест Петтигрю. Я пришел к миссис Али, — сказал майор как можно более уверенно.

— Вы из самоуправления? — спросила девушка.

— Господи, нет, конечно, — сказал майор. — Неужели я похож на работника самоуправления?

Девушка смерила его взглядом, в котором отчетливо читалось, что именно на работника самоуправления он и похож.

— Я знакомый миссис Али, — добавил он.

— Моя мать ушла в магазин, — сказала девушка. — Вы подождете?

Она не пропустила его внутрь и не вышла на крыльцо, и майор понял, что она смотрит на него крайне подозрительно.

— Я не к вашей матери, — пояснил он, осознав свою ошибку. — Я пришел к миссис Жасмине Али из Эджкомб-Сент-Мэри.

— Ах, к ней, — сказала девушка. — Войдите. Я позвоню отцу.

— Она здесь? — спросил майор, когда его провели в просторную, казенно обставленную комнату, явно предназначенную только для приема гостей. У маленького газового камина друг напротив друга стояли два дивана, обитые алым шелком с узором из роз и покрытые полиэтиленом. Кремовые стены украшали два узорчатых ковра и большая картина, на которой был изображен серо-голубой пейзаж. Книг здесь не было, а на многочисленных столиках стояли декоративные камни, куски хрусталя и чаши с ароматическими семенами и веточками. Эркер был задрапирован синими шторами с ламбрекенами; стеклянная матовая дверь вела в следующую комнату. Главным предметом роскоши в комнате был восточный ковер — восхитительный хаос вывязанных вручную узоров различных оттенков синего цвета. Такая комната, подумал майор, понравилась бы Марджори, и, хотя сама она никогда бы не стала укрывать свою мебель полиэтиленом, ее бы втайне восхитила такая практичная элегантность.

— Я принесу вам чаю, — сказала девушка. — Пожалуйста, подождите здесь.

Она удалилась, закрыв за собой дверь. Майор выбрал один из стульчиков рядом с диванами. Они казались пугающе неустойчивыми, но он не хотел садиться на диван: боялся, что полиэтилен будет противно скрипеть. В комнате стояла полная тишина. Стеклопакеты блокировали уличный шум, на каминной полке не было часов. Здесь не было даже телевизора, хотя откуда-то доносилась музыка. Он прислушался и решил, что телевизор работает где-то в глубине дома, за матовыми дверьми.

Он встал, и тут двери открылись. Все та же девушка принесла медный поднос, на котором стояли чайник и два стакана в серебряных подстаканниках. Вслед за ней в комнату с хихиканьем вбежали двое детей и уставились на майора, словно на диковинного зверя.

— Мой отец вот-вот придет, — сказала девушка, указывая на диван. — Он будет рад с вами познакомиться, мистер… как вас зовут?

— Майор Петтигрю. Что, миссис Али нет дома? — спросил он.

— Мой отец сейчас придет, — повторила она и налила ему чаю.

Затем, вместо того чтобы налить чаю себе, она выставила детей из комнаты и вышла вслед за ними, снова закрыв за собой дверь.

Прошло еще несколько минут. Майор чувствовал, как комната давит ему на затылок, как время бежит у него по пальцам. Он намеренно не смотрел на часы, но это не мешало ему буквально чувствовать, как где-то в Шотландии собираются гости. Стол с холодными закусками наверняка все еще накрыт, и гости вешают свои пальто или наслаждаются прогулкой вокруг озера. Ему раньше не приходилось бывать в замке Фергюсона, но наверняка там были и озеро, и холодные закуски. Здесь же майор ни в чем не мог быть уверен. Обстановка была незнакомой, а значит, тревожной. Вдруг он услышал, как в замке поворачивается ключ. Входная дверь открылась, и в холле раздались взволнованные голоса и сердитый шепот.

Дверь в комнату вновь открылась, и перед майором предстал широкоплечий мужчина в рубашке и галстуке, с тщательно подстриженными черными волосами и аккуратными усами. На груди его все еще красовалась пластиковая бирка, гласившая, что ее обладателя зовут, как ни странно, Дэйв. Он был невысок ростом, но, судя по его уверенной манере и намечающемуся двойному подбородку, этот мужчина привык командовать.

— Майор Петтигрю? Меня зовут Дэйв Али. Это большая честь для меня — принимать вас в своем скромном доме, — сказал он тем тоном, который, как майор начал понимать с годами, значил, что говорящий считает свой дом превосходящим многие. — Мой сын рассказывал мне о вас. Он у вас в долгу.

— Ну что вы, — сказал майор, обнаруживая себя снова на стуле с новой порцией чая. Он никогда не любил сокращенные имена, а краткое «Дэйв» никак не подходило мистеру Али. — Ваш сын — очень серьезный юноша.

— Он запальчив и упрям. Мы с его матерью просто не знаем, что с ним делать, — сообщил Дэйв, якобы огорченно покачивая головой. — Я говорил ей, что в его возрасте был таким же и волноваться тут не о чем. С другой стороны, она уже тогда присматривала за мной, а Абдул Вахид — что ж, иншалла^[28], после свадьбы он тоже возьмется за ум.

— Мы все очень ждем Жасмину — миссис Али — на свадьбе.

— Ну конечно, — уклончиво ответил Дэйв.

— У нее много друзей в деревне, — поднажал майор.

— Боюсь, она не сможет приехать, — сказал Дэйв Али. — Мы с женой поедем в «триумфе», а туда еле-еле поместится наш багаж. К тому же кто-то должен присматривать за моей матушкой, она очень слаба, а Шина со дня на день должна разрешиться…

— Понимаю, все это непросто, — вмешался майор. — Но ради такого события, как свадьба…

— Моя жена, майор, сама доброта. Она сказала: пусть Жасмина едет, а я останусь с матушкой и Шиной. Но я спрашиваю вас, майор, как можно не отпустить мать, которая работает семь дней в неделю, на свадьбу ее единственного сына?

Он утер лицо гигантским носовым платком и задумался над безграничной жертвенностью своей жены.

— Ну разумеется, — согласился майор.

— Кроме того, церемония будет самой скромной, — сообщил Дэйв и отхлебнул чай. — Я был готов разориться ради этой свадьбы, но жена говорит, что в данных обстоятельствах не стоит устраивать шумиху. Поэтому все пройдет очень буднично — символический обмен подарками и самые минимальные церемонии.

Он сделал паузу и бросил на майора многозначительный взгляд.

— Мы полагаем, что Жасмине следует полностью порвать со своим прошлым — чтобы достичь счастья в будущем.

— Порвать? — переспросил майор.

Дэйв Али вздохнул и с сожалением покачал головой.

— Когда мой брат умер, она очень много на себя взвалила, — медленно сказал он. — Женщине не пристало нести на своих плечах такой груз. Теперь мы хотим, чтобы она забыла обо всех заботах и, как полагается, была счастлива в кругу своей семьи, а уж мы позаботимся о ней.

— Вы очень великодушны, — сказал майор.

— Но от старых привычек сложно избавиться, — продолжал Дэйв Али. — Сам я жду не дождусь того дня, когда смогу передать дело Абдулу Вахиду и уйти на покой, но первое время наверняка буду путаться у всех под ногами и переживать из-за того, что за меня принимают решения.

— Она умеет приспосабливаться к обстоятельствам, — сказал майор.

— Мы надеемся, что со временем она обретет счастье в семейном кругу. Моя матушка уже не может без нее обойтись, она каждый день читает ей Коран. Я отказался давать ей работу в своем магазине. Я сказал ей, что теперь пришло время отдохнуть и предоставить другим заботиться о себе. Куда лучше жить в кругу семьи, сказал я ей. Никаких тебе налогов, никаких счетов, бухгалтерских книг, никакого груза ответственности.

— Она привыкла к определенной независимости, — заметил майор.

Дэйв пожал плечами.

— Она постепенно осваивается. Уже прекратила предлагать моей бедной жене изменить нашу систему снабжения. Теперь она во что бы то ни стало хочет завести себе собственную библиотечную карточку.

— Библиотечную карточку? — переспросил майор.

— Я не понимаю: где взять время для чтения? Но если хочет, то пусть, так я ей и сказал. Мы сейчас очень заняты: впереди свадьба, а в следующем месяце мы открываем новый магазин, но жена пообещала ей помочь подтвердить факт проживания, и пусть себе читает целыми днями.

В холле раздался какой-то шум. Сначала майор не мог ничего разобрать, затем он услышал знакомый голос:

— Что за чушь! Я не собираюсь спрашивать разрешения.

Двери распахнулись, и в комнату вошла миссис Али — все еще в плаще, шарфе и с покупками в руках. Она разрумянилась — то ли от свежего воздуха, то ли от спора у входа — и смотрела на майора так, словно хотела впитать его одним своим взглядом. Стоящая за ней беременная девушка что-то прошептала, и миссис Али вздрогнула.

— Все в порядке, Шина, дай ей войти, — сказал Дэйв, поднимаясь и показывая жестом, что отпускает девушку. — Нет ничего дурного в том, чтобы поприветствовать старого друга твоего дяди Ахмеда.

— Это вы, — сказала она. — Я увидела шляпу в прихожей, и сразу поняла, что она ваша.

— Мы не знали, что ты уже освободилась, — сказал Дэйв. — Майор заглянул к нам по пути в Шотландию.

— Я должен был вас увидеть, — сказал майор.

Ему отчаянно хотелось взять ее за руку, но он сдерживал себя.

— Я как раз говорил майору, что ты безумно любишь читать, — продолжал Дэйв. — Мой брат говорил мне, майор, что Жасмина вечно погружена в свои книги. Не страшно, говорил он, если мне придется поработать побольше, главное, чтобы у нее было время для чтения. Она у нас умница.

Слово «умница» он произнес с явным сарказмом, и майор вдруг почувствовал сильную неприязнь к Дэйву Али.

— Он совсем себя не щадил, — добавил Дэйв, промокая лицо платком. — Потому и покинул нас так рано.

— Даже для тебя это низко, — сказала миссис Али тихо. Последовала пауза, во время которой они напряженно смотрели друг на друга. — Шина сказала мне, что у тебя деловая встреча, — добавила она.

— Шина такая заботливая, — сообщил мистер Али майору. — Вечно стремится всех защитить. Иногда она даже заставляет посетителей дожидаться меня на улице.

— Грейс хотела, чтобы я вас навестил, — сказал майор миссис Али. — Она так ждала, что вы ей напишете.

— Но я писала ей несколько раз, — сказала она. — Значит, я не зря беспокоилась, что не получаю ответов. — Она презрительно взглянула на шурина. — Странно, Давид, правда?

— В самом деле, почта работает просто отвратительно, — согласился он и поджал губы, словно его оскорбило такое обращение при посторонних. — Это я вам говорю как владелец трех почтовых отделений. Мы раскладываем письма по мешкам, но дальше мы бессильны.

— Мне бы хотелось поговорить с майором наедине, — сказала миссис Али. — Нам остаться здесь или мне показать ему наш район?

— Ну разумеется, здесь, — торопливо сказал Давид Али. Его явно привела в ужас мысль о том, что они будут прогуливаться вдвоем у всех на глазах — это и насмешило, и задело майора. — Все равно майору пора ехать — сейчас такие ужасные пробки.

Он подошел к матовым дверям и распахнул их.

— Мы оставим вас на несколько минут.

В дальней комнате тихо работал телевизор. В кресле с подголовником полулежала старая женщина, рядом с креслом стояли ходунки. Она выглядела едва живой, но майор заметил, как она сверкнула в их сторону черными глазами.

— Если вы не против, я не буду просить матушку выйти из комнаты. Она вам не помешает.

— Мне не нужна надсмотрщица, — яростно прошептала миссис Али.

— Ну разумеется, — сказал Давид. — Но мы стараемся, чтобы матушка чувствовала себя полезной. Не беспокойтесь, — сказал он майору, — она совершенно глухая.

— Спасибо за гостеприимство, — сказал майор.

— Вряд ли мы увидимся снова — новая жизнь, сами понимаете, — сказал Давид Али, протягивая руку. — Был рад познакомиться с другом моего брата. Польщен тем, что вы проделали такой путь, чтобы навестить нас.

После того как Давид Али прошептал что-то своей матери и вышел, майор и миссис Али устроились на скамейке у окна, как можно дальше от открытых дверей. Она поставила под скамейку пакет с покупками, который до сих пор держала в руках, и скинула пальто.

— Мне как будто все это снится, — сказала она.

— Вряд ли им понравится, если я вас ущипну, — ответил он.

Минуту они сидели в тишине. Майор понимал, что сейчас нужно выйти за границы привычной светской болтовни и сделать какое-то заявление, но он никак не мог подыскать нужные слова.

— Этот дурацкий бал, — сказал он наконец. — Я так и не извинился перед вами.

— Я не виню вас за чужую грубость, — сказала она.

— Но вы уехали. Не попрощавшись.

Она отвернулась к окну, и он получил возможность вновь изучить изгиб ее щеки, густые ресницы, прикрывающие карие глаза.

— Я позволила себе забыться, — произнесла она и улыбнулась ему. — На мгновение поверить в чудо. Но потом очнулась и вспомнила, что должна вести себя разумно… и еще кое-что.

Улыбка исчезла. Теперь она выглядела серьезно — словно пловец перед прыжком в воду, словно солдат, которому дали приказ открыть огонь.

— Я много лет назад связала свою судьбу с семьей Али, и теперь пришло время отдать свой долг.

— Когда вы послали мне Киплинга, я решил, что вы презираете меня.

Он понимал, что говорит как обиженный ребенок.

— Послала Киплинга? — переспросила она. — Но я потеряла его при переезде.

— Мне передал его Абдул Вахид, — пояснил он, ничего не понимая.

— Я думала, что он лежит в моей сумочке, но, оказавшись здесь, уже не смогла его найти.

Глаза ее вдруг расширились, а губа задрожали.

— Она украла у меня книгу.

— Кто?

— Моя свекровь, мать Давида, — сказала она, кивая в сторону дальней комнаты.

Майор попытался разделить ее возмущение, но он был слишком счастлив, узнав, что она не хотела возвращать ему Киплинга.

— Ваши письма перехватывают, вас не пускают на свадьбу к племяннику, вас выжили из собственного дома, — сказал он. — Вы не можете оставаться здесь, моя дорогая. Я этого не позволю.

— Что же мне делать? — спросила она. — Я должна отказаться от магазина ради Джорджа.

— Если вы мне позволите, я увезу вас отсюда сегодня же, сейчас же, — сказал он. — Выдвигайте любые условия.

Он взял ее руки в свои.

— Если бы эта комната не была такой уродливой, я бы попросил вас о большем. Но мне важнее увезти вас отсюда, чем объясниться, и я не буду обременять вас сейчас своими излияниями. Просто скажите: что мне сделать, чтобы увезти вас отсюда куда-нибудь, где вы сможете вздохнуть спокойно? И не оскорбляйте меня уверениями, что вы здесь не задыхаетесь.

Теперь он сам практически задыхался, а сердце колотилось в груди, словно пойманная птица. Она подняла на него мокрые от слез глаза.

— Мы сбежим в тот домик, о котором когда-то говорили? Где нас никто не будет знать? И будем посылать всем открытки без обратного адреса? Я бы бросила все и отправилась туда немедленно.

Он схватил ее за руки и не отреагировал, услышав, как старуха в соседней комнате сначала забормотала что-то на урду, а потом заверещала:

— Давид! Сюда, быстро!

— Давайте уедем, — сказал он. — Я увезу вас, и, если захотите, мы останемся там навсегда.

— А свадьба? — спросила она. — Мне надо знать, что они благополучно поженились.

— Так поедем на свадьбу! — счастливо вскричал он, забывая от радости все предосторожности. — Только давайте уедем сейчас, и обещаю, что бы ни случилось, я вас не оставлю.

— Я поеду с вами, — тихо сказала она, встала, надела пальто и подхватила свои покупки. — Надо бежать сейчас, пока они не попытались меня остановить.

— Разве вам не нужно собрать вещи? — спросил он, на мгновение смешавшись: порыв страсти вдруг начал обретать черты реальности. — Я подожду вас в машине.

— Если мы начнем действовать практично, я никогда отсюда не уеду, — сказала она. — Слишком разумно было бы остаться. Разве вас не ждут в Шотландии? Разве я не должна помочь с обедом, а потом почитать вслух Коран? Разве в Англии не идет дождь?

Дождь в самом деле шел, и тяжелые капли бились о стекло, словно слезы.

— Идет дождь, — сказал он. — И меня ждут в Шотландии.

Он успел забыть об охоте и теперь, глядя на часы, понял, что, если все началось, как обычно, рано, он уже не успеет к ужину. Он заметил, что она колеблется. В любой момент она может вновь опуститься на скамью, и безумие развеется. Он почувствовал, что настало то краткое мгновение, после которого провал неизбежен. На миг он замер — просторная комната, повисшая между ними тишина и завывания из соседней комнаты. В холле раздались шаги. Майор схватил ее за руку.

— Едем, — сказал он.

Глава 22

— Мне нужен телефон, — сказал он. Они уже выехали из города и теперь направлялись на запад. Окошки были слегка приоткрыты, и воздух казался чище и холоднее. — Надо будет найти паб или что-нибудь в этом роде.

— У меня есть телефон, — она покопалась в сумке и вытащила оттуда маленький мобильник. — Они купили его мне, чтобы следить за мной, но я никогда его не включала.

Она нажала несколько кнопок, и телефон разразился писком.

— Какой ужас, — сказал он.

— Десять сообщений на автоответчике. Видимо, они меня ищут.

Под вывеской «Информация для туристов» располагались небольшая парковка, туалеты и старый вагон, превращенный в информационный пункт, ныне закрытый на зиму. На парковке никого не было. Миссис Али ушла в уборную, а майор принялся нажимать крохотные кнопки с цифрами. Со второй попытки ему удалось набрать нужный номер.

— Хелена? Эрнест Петтигрю. Простите, что я как снег на голову…

К тому моменту, как миссис Али вернулась, он уже получил подробнейшие указания, как добраться до рыбацкого домика полковника Престона, как найти ключ — под каменным ежиком у сарая и где лежат парафиновые лампы — в раковине, так безопаснее. Хелена благородно не стала интересоваться, с чего вдруг ему так срочно понадобилось пристанище, хотя и отказалась от предложения майора привезти полковнику его удочку.

— Вы же понимаете: как только он возьмет ее в руки, то сразу поймет, что никогда не сможет ей воспользоваться, — сказала она. — Пусть еще потешит себя мечтами.

Когда они прощались, она добавила:

— Я никому не скажу, зачем вы звонили.

Глядя на телефонную трубку, он задумался, не были ли те истории полковника правдой.

— Все решено, — сказал он. — Боюсь, туда час-другой езды. Это рядом с…

— Пожалуйста, не говорите мне, где это, — попросила она. — Мне бы хотелось ненадолго спрятаться даже от самой себя.

— Отопления там нет, конечно. Может, в сарае найдется уголь. Зимой никто не рыбачит.

— А у меня с собой еда, — сказала она, глядя на пакет с покупками, словно он вдруг возник из ниоткуда. — Я не знала, где окажусь сегодня, но, судя по всему, на обед у нас будет курица балти^[29].

Он поставил пакет в багажник, чтобы молоко и курица не нагревались. Помимо молока и курицы там лежали помидоры, лук, пакетики с приправами и какими-то сушеными листьями. Кроме того, майор учуял запах кинзы и нащупал очертания коробки из кондитерской, от которой отчетливо пахло миндалем.

— Нам, наверное, надо заехать куда-нибудь, чтобы купить вам… что-нибудь, — сказал майор, пытаясь справиться с образами дамского белья в голове и гадая, попадутся ли им по пути магазины.

— Давайте не будем портить безумие побега походом в универмаг, — сказала она. — Давайте просто исчезнем с радаров.

Больше всего дом напоминал ветхую овчарню. Массивные каменные стены венчала кривая шиферная крыша. Оконные рамы и двери отличались удивительным разнообразием и явно прибыли сюда из разных мест. Дубовая входная дверь была украшена резным узором из желудей и листьев, но окно рядом с ней было наполовину забито досками, а одно стекло просто отсутствовало.

Солнце уже практически село за горы на западе, а почти округлившаяся луна пустилась в путь по небу. Бугристая лужайка за домом спускалась к небольшой бухточке у озера, которое в темноте казалось морем. Майор вгляделся, пытаясь найти среди мягких очертаний деревьев и кустов прямые линии сарая. Он уже собирался объявить поиски вышеупомянутого каменного ежика, когда вдруг сообразил, что может воспользоваться выбитым окном.

Похолодало, и миссис Али зябко куталась в свое тонкое шерстяное пальто. Ее шарф развевался на ветру. Закрыв глаза, она глубоко дышала.

— Сегодня, пожалуй, будут заморозки, — сказал он и шагнул к ней, опасаясь, что ее пугает состояние дома. — Может, вернемся в деревню, которую сейчас проезжали, и поищем гостиницу?

Она открыла глаза и тревожно улыбнулась.

— Нет-нет, здесь так красиво, — сказала она. — И, признаться, даже в моем возрасте меня смущает перспектива встречи с персоналом гостиницы.

— Тогда, пожалуй… — Он покраснел. — Не знаю, останетесь ли вы при своем мнении, когда мы встретим в доме белок.

Он ухватил покрепче фонарик, который отыскал в бардачке, и задумался, свежие ли там стоят батарейки или из них вот-вот потечет кислота.

— Пожалуй, пора предпринять экспедицию внутрь.

Ему удалось дотянуться до замка, просунув руку в окно; он открыл дверь и шагнул в стылую темноту. Фонарик давал лишь тоненький синеватый лучик света, и он шел вперед с протянутыми руками, чтобы не стукнуться обо что-нибудь коленом и не влететь головой в низкую балку. Луч плясал по стульям, столу, плетеному дивану со сломанной спинкой, железной раковиной и шкафчику с занавесками вместо дверец. Большой камин был весь в саже и источал запах мокрого угля. В угол камина был вмонтирован оцинкованный чан, расположенный так, что пламя должно было нагревать его. Пара труб с вентилями уходили в скрытую от глаз ванную комнату, что позволяло надеяться на возможность хотя бы быстрого душа. В арочном проеме виднелась спальня. За еще одной странной дверью — одна створка была сдвижная, а другая представляла собой половинку французского окна — сверкало озеро, и широкий треугольник лунного света стекал на пол, освещая сумки с рыболовными принадлежностями, брошенными здесь так непринужденно, словно их хозяин собирался вот-вот вернуться на озеро. Майор, как и ожидал, нашел на каминной полке спички, а в низкой комнате для стирки обнаружилась, как и было обещано, цинковая раковина с тремя парафиновыми лампами.

— Надеюсь, вы не ждете, что при свете это место будет выглядеть лучше, — сказал он, чиркнув спичкой и взяв в руки ближайшую лампу.

Она рассмеялась.

— Не видела парафиновых ламп с детства. Папа рассказывал нам, как их в девятом веке изобрел один багдадский алхимик, который пытался получить золото.

— А я думал, что их изобрели в Шотландии, — заметил майор, попытался зажечь вторую лампу, обжегся и уронил спичку. — Все самое удивительное придумали на Востоке, пока мы возились в своих землянках и пытались отыскать сбежавших овец.

Он зажег новую спичку.

— Жаль, что изобретения не засчитываются, если вы не успеете получить свой патент до американцев.

Лампы были зажжены, в камине горел огонь, и могильная сырость стала понемногу уходить из комнаты.

— Если прищуриться, тут даже становится вполне уютно, — заметил майор, откупоривая бутылку кларета, которую вез в подарок Фергюсону.

— Главное, не забывать протирать все, к чему собираешься прикоснуться, — ответила она, ссыпая лук в сковородку с растопленным маслом. Шаткая плитка работала от баллона со сжиженным газом, стоящего под кухонным окном. — Здесь вековая пыль.

— Мой бывший командир, полковник Престон, последние пару лет уже не тот, — сказал майор, глядя на коллекцию удочек на стене. — Вряд ли он сюда еще приедет.

Он подошел к камину и потрогал водонагреватель тыльной стороной руки. После чего он встал спиной к огню и, попивая вино из кружки, наблюдал за плавными движениями ножа, которым она нарезала помидоры, покачивая в такт головой.

— Жаль, конечно; он говорит об этом доме, как вы или я могли бы говорить о… в общем, самом дорогом нам месте.

Он сочувствовал полковнику, но никак не мог на нем сосредоточиться, потому что ее прядь выскользнула из-под заколки, и она провела рукой по лбу, отправив прядь на место. Курица в пряностях шипела на сковородке, и когда она накрыла ее крышкой, он уже не помнил другого места, к которому испытывал хоть какую-то привязанность. Мир словно сжался и теперь превосходно умещался в этой комнате.

— А у вас есть такое место? — спросила она, уменьшила огонь под сковородкой и с улыбкой выпрямилась. — О себе я знаю, что ничему не принадлежу.

— Я всегда полагал, что принадлежу Эджкомб-Сент-Мэри, — сказал он. — Моя жена похоронена у церкви, и для меня там тоже заготовлено место.

— Безусловно, это привязывает, — согласилась она, после чего в ужасе округлила рот. Он рассмеялся. — Нет, я не это хотела сказать.

— Почему же, я именно это и имел в виду. Мне всегда казалось, что важно знать, где тебя похоронят, а потом уже планировать жизнь в обратном порядке от этой точки.

Они поужинали, подтирая соус миндальными рулетиками и запивая еду вином. Она согласилась выпить немного вина, чтобы согреться, и разбавила его водой, как делают француженки.

— Значит, раз вы решили, что вас похоронят в Сассексе, вы бы не стали переезжать, например, в Японию? — спросила она.

— Я отказываюсь отвечать, поскольку теперь предпочел бы остаться здесь с вами и тем самым лишить своего присутствия и Эджкомб, и Токио.

— Но мы не сможем здесь остаться, майор, — печально сказала она. — Как и полковнику, нам придется навсегда покинуть этот дом.

— Это правда.

Он оглядел пляшущие тени на каменных стенах, отблески света от парафиновых ламп на низком потолке и огонек оплывшей свечи в треснутом блюдце. Они разложили одеяло из спальни на спинке дивана, чтобы проветрить его, и красная фланель словно согревала комнату.

— Дайте мне время подумать, — сказал он.

— Тело моего мужа отправили в Пакистан и похоронили там. Для себя бы я этого не хотела, поэтому рядом с ним покоиться я не буду. На уютном сассекском кладбище меня тоже не похоронят.

— Иногда — его жена называет эти дни тяжелыми, хотя, возможно, это как раз счастливые дни, — полковник думает, что он вернулся сюда, в этот дом, — сказал майор.

— Он воображает себе жизнь, которая ему уже недоступна?

— Именно. Но мы, хотя и можем делать все что угодно, не претворяем в жизнь свои мечты только потому, что это было бы непрактично. Так кого же следует жалеть?

— В жизни все сложнее, — сказала она со смехом. — Представляете, если все решат завтра переехать в рыбацкий домик где-то в английской глуши?

— Вообще-то это Уэльс, — заметил майор. — И здесь не любят туристов.

Он отдал ей лучшую из своих двух пижам, синюю с белым кантом, халат из верблюжьей шерсти и пару шерстяных носков и порадовался, что все же захватил лишний комплект. Нэнси часто подшучивала над этой педантичной запасливостью, как она ее называла, и его манерой во все путешествия брать с собой кожаный чемоданчик. Он терпеть не мог современных путешественников с их огромными бесформенными вещмешками, забитыми кроссовками, скомканными спортивными костюмами, эластичными многофункциональными штанами и специальными немнущимися платьями с потайными карманами, которые они без всякого смущения надевали потом и в театр, и в приличный ресторан.

Майор достал из чемодана кожаную косметичку, упакованную в саржевый мешочек, принадлежавший еще его отцу, и выложил мыло, шампунь, зубную пасту и маленькое полотенце из египетского хлопка, которое возил с собой на всякий случай.

— Схожу в машину, — сказал он. — У меня в аптечке есть запасная зубная щетка.

— Вместе с фляжкой бренди и запасным томиком Шекспира? — спросила она.

— Вы надо мной смеетесь, а ведь если бы у меня не было в машине одеяла, я бы сегодня ночью замерз на этом диване.

Ему показалось, что она покраснела, но это мог быть просто отблеск пламени свечи.

Когда он вернулся, она уже переоделась в пижаму и халат и расчесывала волосы маленьким неудобным гребешком. Шерстяные носки опали складками вокруг ее изящных лодыжек. Майор почувствовал, как по телу словно пробежал ток, а дыхание перехватило.

— Это на редкость неудобный диван, — сказала она. В скудно освещенной комнате ее глаза казались совсем темными, и когда она подняла руки, чтобы отбросить назад волосы, изгибы ее тела ясно очертились под мягкой пижамой. — Вам здесь будет холодно.

Майор понял, что сейчас совершенно необходимо кивнуть и удержать челюсть от падения.

— Зубная щетка, — с трудом проговорил он и протянул ей эту щетку, держа ее за самый кончик. Он понимал, что не должен касаться ее руки, если хочет сохранить самообладание. — Хорошо, что у меня с собой кашемировое одеяло. Мне будет тепло.

— Хотя бы возьмите свой халат.

Она встала, и халат соскользнул с ее плеч, и этот жест показался майору таким чувственным, что он впился ногтями в ладони, чтобы побороть жар, который уже начал разливаться по всему телу.

— Вы очень добры.

Паника захлестывала его от одного ее присутствия. Он попятился в сторону крохотной ванной.

— Пожелаю вам спокойной ночи сейчас, на случай, если вы сразу ляжете.

— Здесь так красиво, что я была бы рада всю ночь наблюдать за отражением луны в озере, — сказала она, шагнув в его сторону.

— Лучше отдохнуть, —сказал он, кое-как нащупал дверь ванной и заперся там, гадая, сколько времени ему предстоит провести здесь, изображая водные процедуры, пока она не уснет. На мгновение он пожалел, что не захватил с собой книжку.

Мыло и вода привели его в чувство и заставили почувствовать себя дураком. Он в очередной раз позволил своим страхам, а в этом случае заодно и своим желаниям заглушить голос разума. Миссис Али ничем не отличается от других женщин, напомнил он себе и шепотом отчитал свое отражение в тусклом зеркале:

— Она заслуживает уважения и защиты. В твоем возрасте вполне можно провести ночь под одной крышей с представительницей противоположного пола и не сходить при этом с ума, как прыщавый подросток!

Нахмурившись, он провел рукой по волосам, которые стояли, словно щетка, и определенно нуждались в стрижке, и решил по возвращении немедленно сходить к парикмахеру. Сделав глубокий вдох, он приказал себе промаршировать мимо спальни в гостиную, по пути бодро пожелать ей спокойной ночи и держать себя в руках.

Выйдя из ванной с лампой в руках, он обнаружил, что она сидит в постели, оперевшись подбородком о колени. Волосы ее рассыпались по плечам, и она казалась очень юной — или, может быть, очень ранимой. Когда она подняла на него взгляд, ее глаза сияли.

— Я думала о здравомыслии, — сказала она. — О том, как зыбко все будет, когда мы вернемся в реальный мир.

— Надо ли думать об этом сейчас? — спросил он.

— И я подумала: не лучше ли будет, если мы с вами займемся любовью сейчас, пока еще пребываем в этом прекрасном сне.

Она посмотрела ему прямо в глаза, и он понял, что нет нужды отворачиваться. Волна восторга пробежала по нему, словно прилив прошуршал по песку, и он увидел, как его желание отразилось в румянце у нее на щеках. Не было ни суеты, ни волнения. Он не стал обесценивать ее слова, переспрашивая, уверена ли она. Он просто повесил лампу на крюк, опустился на колени, взял ее руки в свои и поцеловал ее ладони и запястья. Когда он поднял к ней лицо и ее волосы, словно темный водопад, опустились вокруг них, слова внезапно оказались не важны — поэтому он не сказал ничего.

Ранним утром он на одной ноге стоял на гладком валуне у озера и наблюдал, как солнце искрится в заиндевелых камышах и растапливает ледяное кружево на глинистом берегу. Было холодно, но сухой воздух был просто божественным, и он поднял лицо к небу, чтобы ощутить тепло солнечного света. На плечах стоящих вдалеке гор лежали снежные эполеты, и гора Сноудон пронзала синее небо своими острыми белыми гребнями. Одинокая птица, ястреб или орел, с пушистыми кончиками гордых крыльев, парила на восходящих потоках воздуха, обозревая свое королевство. Воздев руки к небу и растопырив пальцы, он вдруг спросил себя, ликует ли сейчас сердце этой птицы, как его собственное, когда он стоит, опираясь ногами о землю, ставшую новой и юной. Не так ли, думал он, чувствовал себя первый человек на земле; правда, Эдем всегда рисовался ему теплым июльским садом со спелыми персиками и жужжанием ос. Сегодня же он был скорее первопроходцем, в одиночку столкнувшимся с суровой красотой загадочного нового мира. Он чувствовал себя полным жизни и был рад усталости и легкому зуду в мышцах, которые всегда следуют за физической нагрузкой. Приятное тепло внутри было единственным напоминанием о ночи, которая словно стерла много лет из его возраста.

Он взглянул на стоящий на пригорке домик, мирно дремлющий под подернутой инеем крышей. Из трубы, лениво изгибаясь, подымался дым. Он оставил ее спящей — она лежала на животе, обхватив подушку, волосы ее совсем спутались. Избыток энергии не давал ему оставаться в постели, и он как можно тише оделся, развел огонь и поставил чайник с водой на маленькое пламя, чтобы он медленно закипал, пока он гуляет. Ему хотелось разобраться в событиях ночи, упорядочить и каталогизировать свои чувства, но этим утром он был способен лишь ухмыляться, хихикать и махать пустому миру в приступе дурацкого счастья.

Пока он глядел на дом, французское окно отворилось, и она вышла в сад, щурясь на солнце, уже полностью одетая. На плечи она набросила одеяло, а в руках несла две кружки чая, над которыми поднимался пар. Улыбаясь из-под спутанных волос, она осторожно ступала по каменной тропинке. Он замер, словно малейшее неловкое движение могло вспугнуть ее.

— Надо было меня разбудить, — сказала она. — Надеюсь, ты не собирался потихоньку ретироваться?

— Мне надо было немного попрыгать, поколотить себя в грудь, огласить окрестности победными воплями, — пояснил он. — Мужские традиции, сама понимаешь.

— Ну-ка, ну-ка! — со смехом сказала она, глядя, как он выделывает полузабытые танцевальные па, прыгает с кочки на кочку и, наконец, с боевым воплем пинает большой камень. Тот плюхнулся в озеро, а майор моргнул и потряс ушибленной ногой.

— Пожалуй, это максимум, на который я способен, — признался он.

— Теперь моя очередь, — сказала она, протянула ему кружки и закружилась в сторону озера. Встав в ледяную воду, она испустила долгий переливчатый крик, который звучал так, словно исходил из глубины самой земли. В воздух вспорхнула стая уток, и она со смехом махала им вслед, глядя, как они летят над водой. Затем она подбежала к нему и с разгону поцеловала — он тем временем, раскинув руки, пытался удержать равновесие.

— Тише-тише, — сказал он, чувствуя, как выплескивается на руку горячий чай. — Страсть — это прекрасно, но не стоит разливать чай.

Потом они нашли два больших валуна и сидели на них, попивая чай и закусывая двумя последними миндальными пирожными, слегка зачерствевшими, смеясь и время от времени разражаясь криками и восклицаниями. Он изобразил йодль, а она в ответ спела ему пару фраз из песенки, которую ей пели в детстве. Озеро плескалось у их ног, горы поглощали их крики, небо раскинулось над ними, словно синий парашют, и он думал: как все же прекрасно, что жизнь в конечном итоге оказалась куда проще, чем ему казалось.

Глава 23

По дороге в Эджкомб он впервые в жизни не чувствовал, что возвращается домой. Казалось, что, чем ближе они подъезжали к деревне, тем более неосуществимыми казались его надежды, а в животе что-то напрягалось, и во рту появлялся привкус желчи. Он пообещал Жасмине, что отвезет ее на свадьбу, и вместо того, чтобы уехать накануне вечером, они встали еще до рассвета. Теперь они ехали на юг, проносясь по центральным графствам, и даже проигнорировали соблазнительный зов Стратфорда-на-Эйвоне, хотя оба загляделись на манящий поворот. Он мрачно проехал мимо лабиринта лондонских аэропортов и впервые в жизни не воодушевился, завидев первые приметы южного побережья.

— Мы совершенно не опаздываем, — сказала она с улыбкой. — Надеюсь, Найва не забыла приготовить мне одежду.

Она позвонила по мобильному телефону и договорилась, что миссис Расул даст знать родственникам, что она появится на свадьбе, и подготовит для нее подходящий наряд. Во время разговора она рассмеялась, а потом объяснила ему, что миссис Расул приготовит на обед лишнюю порцию расмалаи — в его честь.

— Ее очень огорчает моя свекровь, которая без конца меняет меню и порывается пересчитать все зубочистки, чтобы не заплатить лишнего, — добавила она. — Поэтому она обрадовалась, узнав, что мы будем представителями сопротивления.

— Ты уверена, что мне надо с тобой идти? — спросил он. — Ужасно будет, если они из-за этого решат все отменить.

— Найва устроила так, что мы можем подождать прихода имама и войти после него, — сказала она. — Тогда уже будет невозможно что-либо отменить. Они будут вне себя от злости, чему я рада, но им придется подписать все бумаги, и магазин перейдет Абдулу Вахиду, так что они уже ничего не смогут сделать.

Она умолкла, глядя в окно.

— Ты уверена насчет магазина?

— Мой муж наверняка был бы рад, что его дело перешло по наследству. Он легко отдал этот магазин мне, а я так же передам его Абдулу Вахиду, чтобы они с Аминой и Джорджем могли жить своей жизнью — так же, как это когда-то удалось мне.

— Подобное бескорыстие в наши дни редкость. Я тобой восхищен.

— Эрнест, ты и сам бескорыстен. Ты отказался от Шотландии, чтобы спасти меня.

— Если бы все бескорыстные поступки вознаграждались подобным образом, — сказал он, — мы были бы нацией святых.

Они въехали в деревню по узкой задней улочке. В бледных лучах солнца Роуз-лодж выглядел весьма приветливо, и они поторопились войти внутрь, чтобы избежать взглядов соседей.

На кухонном столе стоял теплый чайник, рядом валялись остатки сэндвича с ветчиной и помятая газета. В раковине громоздились грязные тарелки и стояла жирная картонка с высохшими остатками жареного риса.

— Здесь кто-то был, — обеспокоенно сказал майор и огляделся в поисках кочерги, собираясь осмотреть дом.

— Привет, — раздался голос из коридора, и перед ними появился Роджер с кружкой и тарелкой с тостом. — А, это ты. Надо было предупредить, что приедешь, я бы убрался.

— Надо было тебя предупредить? — переспросил майор. — Это мой дом. Почему ты не в Шотландии?

— Мне захотелось домой, — сказал Роджер. — Но, видимо, теперь меня здесь уже не ждут.

Он уставился на Жасмину, и майор прикинул, хватит ли у него сил схватить Роджера за грудки и выбросить на улицу. Он решил, что это ему по силам, но возня может привлечь внимание соседей.

— Тебе здесь рады, только если ты будешь вести себя вежливо, — сказал он. — У меня сегодня нет времени на твои обиды. Мы с миссис Али идем на свадьбу.

— Тебе, разумеется, плевать, что моя жизнь пошла крахом, — сказал Роджер, пытаясь казаться суровым, но эффект был несколько смазан тостом, который свалился с тарелки и проехался масляной стороной по его брюкам. — Черт, — буркнул Роджер, поставил тарелку и кружку и попытался стереть масло рукой.

— Может, присядешь? — спросил майор, изучая содержимое чайника. — Мы выпьем чаю, и там нам с Жасминой все расскажешь.

— О, уже Жасмина? — поинтересовался Роджер, пока майор разливал чай и раздавал чашки. — Не верю, что у моего отца появилась подруга — в его-то возрасте.

Он покачал головой, словно это был последний гвоздь в гроб его разрушенной жизни.

— Я против того, чтобы меня называли таким липким двусмысленным словом, — сказала Жасмина, повесила свое пальто у двери и прошла к столу. Она улыбнулась Роджеру с полным самообладанием, но майор заметил, что ее подбородок слегка напрягся. — Я бы предпочла слово «любовница». Майор подавился чаем, а Роджер рассмеялся.

— Это лишит всю деревню дара речи, — сказал он.

— Вот было бы чудесно, — ответила она и отпила чай.

— Забудь о нас, — вмешался майор. — Что случилось в Шотландии и где мои ружья?

— Узнаю своего отца, — сказал Роджер. — Сразу переходит к делу.

— Ты продал их? Отвечай.

Майор напрягся в ожидании ужасных новостей — так напрягаются перед тем, как оторвать пластырь с кожи.

— Я их не продал. Я сказал Фергюсону, куда он может засунуть свое предложение, и привез их домой.

После паузы он добавил:

— Ну, может не так прямо. Я приехал сюда на поезде и убил кучу времени на пересадки.

— На поезде? А где Гертруда?

— Она подвезла меня до станции, — ответил Роджер. — Прощание было весьма трогательным, учитывая, что она незадолго до этого отказалась выйти за меня замуж.

— Ты просил ее выйти за тебя замуж?

— Да. К сожалению, я был вторым в очереди, и мои характеристики, как оказалось, не соответствовали стандартам.

Он отодвинул чашку и с убитым видом опустил голову.

— Она выходит замуж за Фергюсона.

Майор, не веря своим ушам, выслушал рассказ Роджера о том, как Гертруда одержала победу в Шотландии. Судя по всему, она захватила территорию, очаровала управляющего так, что тот согласился на большинство предложенных Фергюсоном идей по ремонту имения, и даже уговорила егеря заново заселить болота куропатками. С помощью жены егеря она нашла нового повара, и вместе они закатывали такие пиры, каких в замке Лох-Брае не видели уже много лет.

— На второй день Гертруда уговорила Фергюсона надеть какой-то идиотский замшелый твидовый костюм, и один из слуг расплакался, так что его пришлось поить виски и хлопать по спине, — продолжал Роджер. — Гертруда отыскала этот костюм на чердаке, его когда-то носил тридцать седьмой баронет — они охотились в Балморале с самим королем. Слуга заявил Фергюсону, что он просто вылитый портрет старого хозяина, и видели бы вы лицо Фергюсона!

— Если это положит конец предприятию по пошиву охотничьей одежды, — сказал майор, — мы все будем очень благодарны Гертруде.

— Видимо, дело в том, что она там была в своей стихии, но она день ото дня становилась все симпатичнее, — несчастным голосом сказал Роджер. — Это было ужасно.

— А мистер Фергюсон? — спросила Жасмина. — Он считает ее симпатичной?

— Он был ошеломлен, — сказал Роджер. — Она даже не высокая, ничего такого, но она расхаживала в сапогах и плаще с таким видом, будто всю жизнь там жила, и за неделю умудрилась сделать больше, чем ему удалось сделать за год. Было смешно, когда к нему пришел какой-то слуга и поблагодарил его за «эту рыжеволосую леди». Фергюсон аж подпрыгнул. Через несколько дней он уже ходил за ней повсюду, и она заново его знакомила с его же людьми.

— Она нашла себе подходящую обстановку, — сказал майор. — Свой дом.

Он ясно представлял, как она шагает по вереску, как ее бледное лицо сочетается с туманно-серым северным светом, как волосы ее вьются во влажном тумане и как ее слегка коренастая фигура идеально подходит к стелющемуся вокруг пейзажу.

— Я все испортил, — сказал Роджер. — Надо было сразу все понять, но она же с ума по мне сходила, и я думал, что могу не торопиться.

— И она влюбилась в другого, — сказал майор. — Я же говорил тебе, что любовь — это не торговая сделка.

— В том-то и дело, они, по-моему, даже не любят друг друга, — сказал Роджер. — Это хуже всего. Они просто друг другу подходят. Она может жить за городом и управлять поместьем, а она именно этого и хочет, он же получает репутацию, о которой мечтал, и наверняка сможет жить в городе своей жизнью, если будет соблюдать секретность, — он вздохнул. — Отлично все вышло, конечно.

— Но если бы вы любили ее, — сказала Жасмина, — она могла бы сделать лучший выбор.

— Такие, как мы, против них никто, — горько ответил Роджер. — У них есть деньги, у них правильные имена. Бесполезно было говорить ей о любви, даже если это и было бы правдой.

— А что с ружьями? — спросил майор.

— Я сказал Фергюсону, что он их не получит. Ему досталась Гертруда. Он отменил проект в Эджкомбе, словно это заказ в магазине. Он забрал все. Да будь я проклят, если отдам ему последнее, что у меня есть. Если Джемайма хочет продать ружье своего отца — пусть продает сама.

— Он не будет здесь строиться? — уточнила Жасмина. — Разве их с Гертрудой брак не упростит дело?

— Раз они женятся, он планирует, что здесь будет жить куча его наследников, — фыркнул Роджер. — Теперь это священная земля, которую надо оберегать любой ценой.

— Но ведь у него уже есть титул, — сказала Жасмина.

— Шотландские титулы — это совсем другое, — пояснил майор.

— Особенно если покупать их через интернет, — добавил Роджер.

— Не могу поверить, — заявил майор. — Потрясающие новости. Честно говоря, я с ужасом ждал, что, когда все узнают об этом ужасном проекте, придется принимать чью-то сторону.

— Выбор был бы не таким уж сложным, — заметила Жасмина. — Я знаю, как ты любишь эту деревню.

— Разумеется, надо поступать по совести, — согласился майор, но втайне испытал облегчение от того, что от него ничего подобного не потребуется.

— Рад, что ты доволен, но я как же? — вмешался Роджер. — Я планировал получить на этом деле большой куш, но теперь мне вряд ли удастся сохранить работу.

— Но вы приехали сюда, домой, в Эджкомб, — сказала Жасмина. — Почему?

— Видимо… — начал Роджер, оглядывая кухню словно в удивлении. — Видимо, я был так расстроен, что захотел просто уехать домой, и я никогда не переставал считать этот дом своим домом.

Он выглядел потерянным, словно ребенок, заблудившийся в саду. Майор взглянул на Жасмину, она взяла его за руку и кивнула.

— Милый Роджер, — сказал майор. — Этот дом всегда будет твоим.

Последовала пауза. На лице Роджера отразились, сменяя друг друга, самые разные эмоции. Потом он улыбнулся.

— Папа, ты даже не представляешь, как много значат для меня твои слова.

Он встал, обошел стол и обнял майора.

— Это же естественно, — сказал майор хриплым от попыток скрыть радость голосом и похлопал сына по спине.

Роджер отпустил его и утер слезинку. Он повернулся, чтобы выйти из комнаты, а потом обернулся и добавил:

— Как ты думаешь, может, тогда заглянем к Мортимеру Тилу и все оформим?

Майору потребовалась доля секунды, чтобы понять, что он видит перед собой нечто более серьезное, чем простую помеху дорожному движению. Перед магазином, сверкая огнями, стояла пустая машина скорой помощи с распахнутыми дверьми, а рядом с ней дорогу перегораживал полицейский автомобиль, также со включенными огнями. Внутри сидел юный рыжеволосый полицейский и с жаром говорил что-то в рацию.

— Что-то случилось, — сказала Жасмина и, как только майор притормозил, выскочила из автомобиля и бросилась к полицейскому.

Когда майор подошел к ним, она как раз умоляла стража порядка пропустить ее в магазин.

— Мы пока что не понимаем, что здесь происходит, мэм, и сержант приказал никого не пускать.

— Джордж здесь? Что с ними случилось? — спрашивала миссис Али.

— Ради бога, она хозяйка этого магазина! — вмешался майор. — Кто-нибудь пострадал?

— Леди и ее сын, — ответил полицейский.

— Я бабушка этого мальчика, — сказала она. — А девушка сегодня днем должна выйти замуж за моего племянника.

— Мы как раз вас искали, — сказал полицейский и схватил Жасмину за руку. — Где вы были полчаса назад?

— Она весь день была со мной в Роуз-лодж, и мы были вместе последние два дня, — заявил майор. — В чем дело?

В этот момент из магазина вышел сержант с лохматыми бровями, напоминавшими нестриженую изгородь, но с добрым лицом. На руках он нес плачущего Джорджа с повязкой на левом плече. За ними следовала тетка Амины, Норин, одетая в белые с золотом шальвары и тунику, обильно украшенную у ворота сверкающими брошками и безнадежно испорченную большим пятном крови и несколькими кровавыми отпечатками рук, по размеру напоминавшими ладошки Джорджа. Увидев Жасмину, Джордж испустил вопль:

— Тетя Жасмина!

— Это ее семейки рук дело, — заявила Норин, указывая на Жасмину. — Все они преступники и убийцы.

— Эта дама напала на вас с мамой? — спросил полицейский, продолжавший держать Жасмину.

Джордж замотал головой и протянул к ней руки. Полицейский отпустил ее, и она шагнула вперед, чтобы взять на руки Джорджа, но Норин протестующе выставила вперед руки.

— Дамы, мальчику нужно в больницу, — сказал сержант.

— Что здесь произошло? — воскликнула Жасмина. — Я требую ответа.

— Как будто сама не знаешь, — ответила Норин. — Предала нас своим враньем.

— Насколько мы поняли из слов мальчика, мэм, — начал младший полицейский, — старая леди ударила его мать вязальной спицей, после чего сбежала с мужчиной, который, видимо, является отцом мальчика. Где они сейчас, мы не знаем.

Двое врачей подвезли каталку, на которой лежала Амина, покрытая простыней, в кислородной маске и с капельницей. Увидев их, она издала слабый звук и попыталась поднять руку.

— Мамочка! — закричал Джордж, и Норин с добрым сержантом еле удержали его на месте.

— Пусть сначала твоей мамочке помогут, — принялась уговаривать мальчика Норин.

Майор подошел к каталке и взял Амину за руку.

— Как она? — спросил он дюжего врача, который, видимо, был здесь старшим.

— Спица прошла мимо сердца, иначе она бы не выжила, но может быть внутреннее кровотечение. Рана маленькая, сложно сказать.

— Где Джордж? — прошептала Амина. — Он в порядке?

— Он здесь, — сказал майор, — с твоей тетей Норин и Жасминой.

— Пожалуйста, найдите Абдула Вахида, — прошептала Амина. — Он думает, что это его вина.

— Ее сейчас отвезут в больницу, сэр, — сообщил сержант, сочувственно сдвинув брови.

— Я поеду с вами, — сказала Жасмина. — Он мой внучатый племянник.

— Нет уж, — вмешалась Норин. — Держись от нас подальше и страдай в одиночестве.

— Это вина не моя и не Абдула Вахида. Норин, как ты можешь так думать?

— Вы знаете, куда мог пойти ваш племянник, мэм? — спросил сержант, записывая что-то в блокнот. — Он, кажется, исчез вместе со старой дамой.

— Понятия не имею, — ответила Жасмина. Мужчины загрузили каталку в машину скорой помощи. Она утерла Джорджу слезы и спросила:

— Джордж, куда пошел твой папа?

— Он сказал, что идет в Мекку, — ответил Джордж. — Я хочу к маме.

— Мекка — это ресторан или магазин? — спросил молодой полицейский.

— Думаю, он имел в виду город, — ответила Жасмина, и майор ощутил на себе ее взгляд.

— Он сказал, что пойдет в Мекку, — повторил Джордж, икая сквозь слезы.

— Ну, пешком они далеко не уйдут, — ухмыльнулся полицейский.

— А папа ушел со старой тетей? — спросила Жасмина.

Джордж разрыдался еще громче:

— Она воткнула в маму спицу и поцарапала меня! Дрожа всем телом, он показал на свою повязку.

— Он может защищать своего отца. Дети что угодно скажут, если им страшно.

Молодой полицейский начинал действовать майору на нервы.

— Мой племянник тут ни при чем, — заявила Жасмина.

— Посадите ее и всех ее родственников в тюрьму! — потребовала Норин, пока сержант передавал ей Джорджа. — Они все преступники.

— Мы сейчас ничего не можем решить.

Сержант захлопнул дверцу скорой помощи, и водитель включил сирену.

— Надо найти вашего племянника.

— Я не знаю, где он, — ответила Жасмина, и майора поразил ее ясный взгляд и непроницаемое выражение лица. — Вряд ли он действительно пошел в Мекку.

— Тут нельзя быть уверенным — может, он попытается покинуть страну, — сказал сержант и повернулся к своему подопечному. — Надо разослать по аэропортам предупреждение и ориентировку. У него есть машина, мэм?

— Нет, у него нет машины.

Майор заметил, что Жасмина не упомянула свою голубую «хонду», которой не было на парковке. Она пошатнулась, словно готова была упасть без сознания, и он обнял ее за талию.

— Господа, это для нас серьезное потрясение, — сказал он как можно более уверенно. — Я отвезу ее домой.

— Вы живете в деревне, сэр? — спросил сержант, и майор продиктовал им свой адрес, после чего усадил Жасмину в автомобиль.

— Оставайтесь дома, — добавил младший полицейский. — Нам может понадобиться снова с вами побеседовать.

Остановившись у Роуз-лоджа, майор выскочил из автомобиля, не выключая мотор, и бросился в кладовую, где достал ящик с ружьями и переложил одно из них в холстяной дорожный чехол, после чего достал из ящика коробку с патронами, вытащил несколько и сунул их в карман брюк. Затем он взял бинокль, флягу с водой, сунул их в кожаную охотничью сумку и положил сверху маленькую аптечку и мятный батончик. Он надеялся, что достаточно подготовился к встрече с сумасшедшей старухой. На обратном пути он столкнулся в коридоре с Роджером.

— Куда ты? Я думал, вы пляшете на свадьбе.

— Сначала надо найти жениха, — сказал майор. — Возможно, Абдул Вахид решил спрыгнуть со скалы.

Убегая, он услышал голос Роджера:

— Какой радикальный способ все отменить. Почему он просто не послал ей сообщение?

Глава 24

Майор знал, что едет куда быстрее, чем стоит ехать в сгущающихся сумерках, но ему не было страшно. Рев мотора выражал всю его ярость. Не было нужды говорить. Он чувствовал, как дрожит Жасмина на соседнем сиденье, но не отрывал взгляда от дороги, будучи полностью сосредоточенным на стоящей, перед ним задаче. Когда они выехали на ведущую к холмам тропу, он ощутил солдатскую гордость за успешно достигнутую цель.

— А если мы опоздали? — прошептала Жасмина. В ее голосе слышался страх, и майор едва не растерял свое самообладание.

— Мы должны гнать от себя эти мысли и концентрироваться только на следующем шаге, — сказал майор, остановившись на пустой парковке. — Мы делаем то, что можем, остальное — дело Господа.

Утес, на котором они так весело резвились с Джорджем, теперь выглядел весьма мрачно. Нависшие над ним серые облака, чьи края обтрепал нарастающий ветер, тяжело тащили свои опухшие от дождя черные брюха. Где-то на горизонте струи дождя уже хлестали покрытое рябью море. Было недостаточно темно, чтобы огонь маяка выглядел хоть сколько-нибудь внушительно, и недостаточно светло, чтобы в сердце проснулась надежда. Пока они вылезали из автомобиля, на ветровое стекло хлынул холодный дождь.

— Надо взять плащи, — сказал майор и полез в багажник.

— Эрнест, нет времени, — запротестовала она, но остановилась на краю дороги.

Он повесил на плечо охотничью сумку, забросил за спину ружье и подхватил свой охотничий плащ и шляпу. Передавая плащ Жасмине, он понадеялся, что она не заметит ружье. Она закуталась, вроде бы ничего не заметив.

— Здесь так пусто, — сказала она, оглядывая окрестности в поисках Абдула Вахида. — Как мы их найдем?

— Мы поднимемся на смотровую площадку, — сказал он, нахлобучил шляпу и взглянул на небольшое, огороженное низкой каменной стеной возвышение, где стоял платный телескоп. — Сверху видно лучше.

— Эй! Куда это вы направились?

Из одного из домиков выглянул низкорослый мужчина.

— Здесь сегодня опасно, слишком сильный ветер. Он был одет в прочные сапоги, джинсы, короткое пальто и большой светоотражающий жилет, в котором напоминал тыкву. На шее болталась рация, а в руках он держал планшет.

— Вы правы, — сказал майор, — но нам надо найти одного отчаявшегося юношу.

— У нас нет времени, — Жасмина тянула его за руку. — Надо идти.

— Хочет спрыгнуть? — спросил мужчина и заглянул в свой планшет. Жасмина слабо застонала. — Я представитель Добровольческой команды спасения самоубийц, так что вы пришли по адресу.

Он что-то записал на планшете.

— Как его зовут?

— Его зовут Абдул Вахид, ему двадцать три, и мы думаем, что с ним его бабушка.

— Мало кто решается спрыгнуть со скалы со своей бабушкой, — заметил мужчина. — Как вы сказали, Абдулла?

— Ради бога, просто помогите нам его найти, — взмолилась Жасмина.

— Мы начнем поиски, — сказал майор. — Вы можете позвать еще добровольцев?

— Я позову подмогу, — согласился мужчина. — Но вам туда нельзя. Гражданским лицам опасно там находиться.

Он шагнул в их сторону и махнул на них руками, словно пытаясь отогнать овец.

— Я не гражданское лицо, я майор Британской армии, — заявил майор. — В отставке, конечно, но в отсутствие подтверждения ваших полномочий приказываю вам дать нам пройти.

— Там кто-то есть, Эрнест.

Жасмина бросилась в сторону через дорогу. Чтобы отвлечь человека с планшетом, майор отдал ему честь — тот неуверенно поднял руку в ответ — и побежал за ней.

Вскоре стало понятно, что мужчина, бегущий к ним по склону со стороны рощи, это не Абдул Вахид. Он тоже был одет в светоотражающую ветровку, и майор уже было приготовился обогнуть его, но он принялся так размахивать мобильным телефоном, что майор понял: их просят о помощи.

— Только не он, — сказал человек с планшетом, который трусил рядом с майором. — Брайан, ты же знаешь, что тебе сюда нельзя.

— Этот чертов телефон опять не ловит, — сообщил Брайан. Хотя он выглядел подтянутым и спортивным, он уперся руками в колени, пытаясь перевести дыхание после подъема по склону. — Там у нас очередной самоубийца, — продолжал он, показывая пальцем через плечо. — Мне так и не удалось к нему подобраться. Какая-то вооруженная старуха рядом с ним угрожала проткнуть мне яйца.

— Это Абдул Вахид, — сказала Жасмина. — Он здесь.

— Брайан, тебе запрещено принимать участие в спасательных операциях, — сказал человек с планшетом.

— И что, ты не поможешь мне ее скрутить? — спросил Брайан.

— Мы не должны приближаться к вооруженным или психически ненормальным людям, — сообщил его коллега с гордостью человека, хорошо выучившего урок. — Надо вызвать полицейское подкрепление.

— Джим, спецназ сюда вряд ли пришлют. Пока сюда доберутся двое полицейских на «купере-мини», можно спасти десять человек.

— У нее вязальная спица? — спросил майор.

— Они в той роще? — одновременно с ним спросила Жасмина.

— Да, там.

— Не говори им ничего! — вспыхнул Джим. — Они гражданские лица.

— Ты собираешься вызвать подмогу или мне бежать к телефонной будке и звонить по телефону доверия? — поинтересовался Брайан.

— В штаб-квартире прием лучше, — сказал Джим. — Но мы пойдем туда все вместе. Гражданским лицам нельзя разгуливать здесь в одиночестве. Хватит с нас твоего самоуправства, Брайан.

Он шагнул к Жасмине, словно собираясь ее схватить.

— Пожалуйста, мне нужно к племяннику! — взмолилась она.

— Брайан, вы кажетесь мне решительным человеком, — сказал майор и как можно более небрежно достал ружье. — Почему бы вам с Джимом не отправиться за подмогой, а мы пойдем туда и спокойно убедим старушку вести себя пристойно.

— Черт, — сказал Джим, глядя, как зачарованный, на ружье.

Жасмина вскрикнула и, воспользовавшись возможностью, бросилась прочь.

— Черт, — повторил майор. — Мне надо за ней.

— Так идите, — сказал Брайан. — Я прослежу, чтобы этот планшетник позвонил куда надо.

— Оно не заряжено, — сообщил майор, отправляясь вслед за Жасминой. О патронах в кармане он упоминать не стал. — Но эта старуха уже проткнула одного человека своей спицей.

— Не видел я никакого ружья, — отмахнулся Брайан.

Майор пустился бежать, игнорируя опасность подвернуть лодыжку в одной из многочисленных кроличьих нор, и услышал, как Брайан говорит ему вслед:

— А Джим меня поддержит, потому что иначе я расскажу им, как он позволяет мне спасать людей в его смену и присваивает себе все заслуги.

— Это было один раз, — запротестовал Джим. — Девчонка была не в себе, и я даже не понял, что ее уже спасли. Пришлось два часа с ней разговаривать.

— Да, я слышал, что она чуть не попыталась снова спрыгнуть, — донесся ответ.

А потом майор добрался до рощи, и их голоса утихли.

Сразу за рощицей майор увидел маленькую «хонду» Жасмины, уткнувшуюся носом в заросли дрока; судя по гребню собравшейся в складку глины, машину занесло, и перед остановкой она резко повернула. Возможно, Абдул Вахид собирался отправиться в Мекку на колесах.

В двухстах метрах от машины стоял на коленях Абдул Вахид — рядом с обрывом, но не настолько близко, чтобы это представляло какую-либо опасность. Он, видимо, молился, уткнувшись лбом в землю, и не подозревал, какие драмы разыгрываются вокруг. Между ним и майором росли два больших куста дрока — узкий проход между ними, шумно дыша, охраняла старуха с тем же, что и всегда, непроницаемым выражением лица. В руке она вполне профессионально держала спицу, зажав ее в кулаке, как кинжал, и направляя на Жасмину, и майор был уверен, что она готова воспользоваться ей в любой момент.

— Тетушка, что вы делаете? — взывала к ней Жасмина, умоляюще раскинув руки. — Зачем нам стоять здесь под дождем?

— Я делаю то, чего вы сделать не можете, — ответила старая леди. — Все вы позабыли, что такое честь.

— Но Абдул Вахид?.. — вопросительно произнесла Жасмина, после чего позвала уже громче:

— Абдул Вахид, прошу тебя!

— Ты что, не знаешь, что нельзя беспокоить мужчину во время молитвы? Он молится, чтобы взять на себя все бремя и восстановить семейную честь.

— Это безумие. Так проблему не решить, тетя.

— Так решались проблемы всегда, дитя мое, — протянула старуха. — Когда мне было шесть лет, мой отец утопил мою мать в бочке с водой.

Она присела на корточки и очертила в траве круг кончиком спицы.

— Я это видела. Я видела, как он держал ее лицо под водой одной рукой, а другой гладил по волосам, потому что он очень любил ее. Она смеялась с торговцем коврами и медными горшками и подавала ему чай в лучших чашках своей свекрови.

Она вновь поднялась на ноги и добавила:

— Я всегда гордилась отцом и его жертвенностью.

— Мы цивилизованные люди, а не какие-нибудь крестьяне, застрявшие в прошлом, — сдавленным от ужаса голосом сказала Жасмина.

— Цивилизованные? — прошептала старуха. — Ты мягкая и испорченная женщина. Все приходит в упадок, от этого и моя племянница, и ее муж ослабели. Они жалуются и жульничают, но своему единственному сыну делают только поблажки. И хотя мне уже давно пора поедать инжир в собственном саду, приходится наводить порядок своими руками.

— Они знали о твоих планах? — спросила Жасмина.

Старуха рассмеялась, и в ее смехе слышалось что-то звериное.

— Никто ничего не хочет знать, но я все равно прихожу к ним — когда рождается слишком много щенков, когда у дочери начинает расти что-то в животе. И после моего прихода они ничего не говорят, просто посылают мне козу или кусок ковра.

Она взяла спицу за кончик и принялась медленно двигаться вперед, поводя ей в воздухе, словно пытаясь загипнотизировать Жасмину.

— Они плачут и кричат, притворяются, что им стыдно, но они дадут мне мой маленький домик в холмах, и я буду выращивать инжир и целыми днями сидеть на солнце.

Майор вышел из кустов и твердо встал, отставив ногу и положив руку на приклад ружья, по-прежнему лежащего у него на сгибе локтя.

— Это зашло слишком далеко, мадам, — сказал он. — Прошу вас выбросить вашу спицу и спокойно проследовать с нами к полиции.

Она отступила на несколько шагов, но самообладания не потеряла, и по лицу ее поползла злобная усмешка.

— А вот и английский майор, — сказала она и помахала спицей, словно подзывая его к себе. — Так это правда, Жасмина, что ты сбежала из своей семьи, чтобы блудить и развратничать?

— Как вы смеете! — сказал майор, шагнул вперед и вскинул ружье.

— Так и есть, тетушка.

Глаза Жасмины гневно сверкнули. Она тоже шагнула вперед, вздернув подбородок, волосы ее развевались на ветру.

— Рассказать, как это сладко, рассказать тебе с твоим скукоженным телом и высушенным сердцем? Ты ведь никогда не знала счастья. Рассказать тебе, каково это — быть обнаженной с мужчиной, которого любишь, жить и вдыхать саму жизнь? Рассказать, тетушка?

Старуха взвыла, будто от боли, и бросилась на Жасмину, которая протянула к ней руки, не пытаясь уклониться. Майор бросился к ним, двигаясь от страха необычайно быстро, и ударил старуху по голове прикладом. Удар вышел скользящий, но то, что она при этом двигалась, решило дело. Она уронила спицу и рухнула на землю. Жасмина с размаху села на траву и принялась смеяться неприятным металлическим смехом с призвуком истерики. Майор поднял с земли вязальную спицу и сунул ее к себе в сумку.

— О чем ты думала? — спросил он. — Она могла тебя убить.

— Она мертва? — спросила Жасмина.

— Конечно, нет, — ответил майор, но, тем не менее, встревоженно ощупал морщинистую шею в поисках пульса. — Я стараюсь не убивать дам, какими бы сумасшедшими они ни были.

— С вами можно идти в бой, — раздался голос Брайана. Он подошел к ним и наклонился, разглядывая старуху. — Хорошая работа.

— А где тот, второй? — спросил майор.

— Он вызвал сюда других добровольцев, но все еще ждет. Ну что, пойдем поболтаем с вашим племянником, спросим, чего он хочет?

— Вы знаете, что делаете? — спросил майор.

— Вообще-то нет, — бодро ответил Брайан. — За последние десять лет я человек пятьдесят уговорил не прыгать с этого чертового обрыва, но хоть убейте, не знаю как. Природный дар, видимо. Главное, вести себя спокойно и не делать резких движений.

Вместе они осторожно двинулись по склону в сторону Абдула Вахида. Тот закончил молиться и теперь, неестественно замерев, смотрел на море. Несмотря на холод, он не ежился, хотя на нем не было пальто. Вышитый подол его длинной туники хлопал на ветру.

— Он в свадебных одеждах, — сказала миссис. Али. — Бедный мой, бедный мальчик.

Она протянула к нему руки, и майор перехватил ее, опасаясь, что она бросится к племяннику.

— Тихо, — сказал Брайан. — Дайте мне привлечь его внимание.

Он шагнул вперед и тихо свистнул — как будто подзывая собаку, подумал майор. Абдул Вахид слегка повернулся и увидел их.

— Привет, — сказал Брайан и медленно помахал рукой. — Хотел спросить, можно ли с тобой немножко поговорить.

— Вы, наверное, хотите мне помочь? — спросил Абдул Вахид.

— Вообще-то да. Что тебе нужно?

— Мне нужно, чтобы вы увели отсюда мою тетю. Ей не нужно это видеть.

— Абдул Вахид, что ты делаешь?! — вскричала Жасмина. — Я тебя тут не оставлю.

— Уведите ее, — повторил Абдул Вахид, не глядя на нее. — Ей нельзя на это смотреть.

— Так ты не хочешь с ней говорить? — спросил Брайан. — Ладно. Если майор ее уведет, ты согласишься со мной поболтать?

Абдул Вахид, казалось, задумался.

— Пожалуйста, Абдул Вахид, пойдем домой, — плача, проговорила Жасмина. Майор протянул руку, опасаясь, что она может броситься к племяннику. — Я тебя не оставлю.

— Я бы предпочел поговорить с майором, — сказал Абдул Вахид наконец. — С вами я говорить не буду.

— Тогда я отведу твою тетушку в какое-нибудь теплое сухое место, а ты пока что спокойно посидишь тут и поболтаешь с этим джентльменом, так?

— Да.

— А ты знаешь, что у него есть ружье? Уверен, что ему можно доверять? — спросил Брайан.

— Что вы делаете? — яростно прошептал майор. — Пытаетесь его спровоцировать?

Как ни странно, Абдул Вахид издал свой обычный короткий лающий смешок.

— Вы боитесь, что он меня застрелит? — спросил он. — Вряд ли это нарушит мои планы.

— Тогда ладно, — сказал Брайан. — Договорились. Повернувшись к майору, он прошептал:

— Смех — хороший знак. Думаю, надо продолжать в том же духе.

— Я никуда не уйду, — заявила Жасмина. Она повернула залитое слезами лицо к майору, и он ощутил всю тяжесть возложенного на него задания. — Я просто не смогу себя простить.

— Если вы не уйдете, тогда наверняка себя не простите, — сказал Брайан. — Лучше всего выполнять все их просьбы. Хотя я, конечно, ничего не обещаю.

— Если я оставлю его с вами, а вы его не спасете… — начала она и отвернулась, не в силах продолжать.

— Вы меня никогда не простите, — договорил майор за нее. Слова были горькими на вкус. — Я понимаю.

Она взглянула на него, и он добавил:

— Кто бы здесь ни остался, боюсь, что его смерть встала бы между нами, дорогая моя.

Он взял ее за руку и крепко сжал.

— Дайте мне сыграть свою роль и сразиться за Абдула Вахида — и за нас, любовь моя.

— Держите, — сказал Брайан, доставая что-то из своего большого рюкзака. — Иногда они соглашаются выпить чаю. У меня всегда с собой термос.

Он подождал, пока Брайан и Жасмина поднимутся по склону. По пути они подняли оглушенную старуху. Они не оглядывались. Краем взгляда он продолжал наблюдать за Абдулом Вахидом, который оставался неподвижным. Наконец он повернулся и медленно двинулся к нему, держась левее и стараясь соблюдать уважительную дистанцию.

— Спасибо, — сказал Абдул Вахид. — Это не место для такой женщины, как она.

— Это не место ни для кого из нас, — сказал майор, заглядывая в пропасть, на дне которой пенились белые барашки и торчали острые камни. — Подобные драмы вредны для пищеварения.

Он потянулся.

— Кстати, я так и не пообедал.

— Мне жаль, — сказал Абдул Вахид.

— Вы не хотели бы выпить чашку чая? — спросил майор. — Этот человек, Брайан, дал мне термос с чаем, и у меня есть мятный батончик.

— Вы что, смеетесь? — спросил Абдул Вахид. — Я что, ребенок, которого можно уговорить с помощью лакомства?

— Нет, конечно, — ответил майор, отбросив непринужденный тон. — Мне просто страшно, как легко можно догадаться, и немного холодно.

— Сейчас холодно?

— Сейчас очень холодно. Может, нам пойти в какое-нибудь теплое место и обсудить все за горячим ужином?

— Вы видели Амину? — спросил Абдул Вахид. Майор кивнул. — Она будет жить?

— Она звала вас, — сказал майор. — Я мог бы вас к ней отвезти. Я на машине.

Абдул Вахид потряс головой и вытер глаза тыльной стороной руки.

— Этому не суждено было сбыться, — сказал он. — Каждый день все больше сложностей, все больше компромиссов. Теперь я это понимаю.

— Это неправда, — сказал майор. — Вы ведете себя как дурак.

В своем голосе он услышал отчаяние.

— Столько стыда, — продолжал юноша. — Он висит на мне, словно кандалы. Скорее бы смыть его в море и очиститься перед…

Он резко умолк, и майор понял, что он считает себя недостойным даже произносить имя Создателя.

— О стыде мне кое-что известно, — сказал майор. Он собирался напомнить, что самоубийство в исламе запрещено, но в условиях ветра, дождя и пятисот футов до моря казалось излишним цитировать известные обоим собеседникам правила. — Все мы его иногда чувствуем. Все мы ограниченные людишки и ползем по миру, пытаясь урвать свою выгоду, и делаем те же ошибки, за которые презираем своих соседей.

Он рискнул глянуть в пропасть, и его желудок сжался при виде оскаленных каменных зубов. На мгновение он потерял ход мысли.

— По-моему, мы каждый день просыпаемся с самыми лучшими намерениями, а к закату, как обычно, не оправдываем своих ожиданий. Иногда мне кажется, что Господь создал тьму только для того, чтобы не смотреть на нас круглосуточно.

— Это общие рассуждения, майор. А как же личный стыд, который нестерпимо жжет душу?

— Что ж, если вам хочется конкретики, — начал майор, — взгляните на это ружье, которым я так горжусь.

Они оба посмотрели на полированный приклад и тусклое стальное дуло, усеянное каплями дождя.

— Мой отец перед смертью отдал это ружье мне, а другое такое же — моему младшему брату. Я обиделся, что он не отдал мне оба, и я обижался, пока он умирал у меня на глазах, пока писал его некролог, и будь я проклят, если не был все еще обижен этой осенью, когда умер мой брат.

— Вы имели право на оба ружья, вы же старше его.

— Я гордился этими ружьями больше, чем твоей тетей, Жасминой. Ради этих ружей я подвел любимую женщину на глазах у целого общества, большинство членов которого я терпеть не могу. Я позволил ей уехать, и мне всю жизньтеперь жить с этим стыдом.

— Я позволил ей уехать, чтобы завладеть ее имуществом, — тихо сказал Абдул Вахид. — Когда я умру, и этот долг будет оплачен.

— Это не выход, — сказал майор. — Единственный выход — все исправить или хотя бы постараться все исправить.

— Я пытался, майор, — сказал он. — Но мне так и не удалось примирить свою веру и свою жизнь. Так по крайней мере долг чести будет отдан, а Амина и Джордж смогут жить дальше.

— А как самоубийство может что-то примирить? — спросил майор.

— Я не покончу с собой, — сказал Абдул Вахид. — Это харам^[30]. Я просто буду молиться здесь, на краю обрыва, и ждать ветра, который унесет меня куда-нибудь. Может быть, даже в Мекку.

Он раскинул руки, и тяжелая ткань туники захлопала на ветру, словно парус. Майор почувствовал, что возникшая между ними слабая связь рвется. Он огляделся, и ему показалось, что за кустами чьи-то лица. Он энергично замахал руками, но это было ошибкой. Абдул Вахид тоже увидел добровольцев и тут же помрачнел.

— Мы слишком долго говорим с вами, майор, — сказал он. — Мне пора возвращаться к молитве.

Он шагнул вперед, и майор нащупал в кармане патроны, вставил два в ружье. Несмотря на завывания ветра, щелчок прозвучал довольно громко. Абдул Вахид остановился и обернулся, а майор немного спустился по склону и принялся боком двигаться на позицию между юношей и обрывом. Он с ужасом чувствовал, как крошится у него под ногами неровная почва, у него напрягались все мускулы. Вдруг правую лодыжку свело. Абдул Вахид мягко улыбнулся ему и спросил:

— Что, майор, вы все же решили меня пристрелить?

Он вновь раскинул руки, ветер надул его тунику, и он шагнул вперед.

— Нет, я не собираюсь в вас стрелять, — ответил майор и протянул ему ружье — прикладом к юноше. — Возьмите.

Когда приклад уперся Абдулу Вахиду в живот, он с озадаченным видом взял ружье. Майор шагнул назад, все время осознавая, что в грудь ему направлены два ствола.

— Теперь, боюсь, вам придется меня пристрелить.

— Я не способен на насилие, — сказал Абдул Вахид, опуская ружье.

— У вас нет выбора, — ответил майор, снова шагнул вперед и поднял ствол, нацеливая его к себе на грудь. — Я не позволю вам упасть с этой скалы и готов, если понадобится, всю ночь простоять между вами и обрывом. Чтобы вас случайно не сдуло ветром. Конечно, вы можете спрыгнуть, но вы же не планировали это делать?

— Глупости. Я никогда не смогу причинить вам вред, майор.

Абдул Вахид отодвинулся назад.

— Если вы сегодня погибнете, ваша тетя, Жасмина, будет навсегда для меня потеряна, а я не хочу жить без нее, — сказал майор, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. — И я не смогу сказать вашему сыну, Джорджу, что я позволил его папе убить себя.

Он вновь шагнул вперед, заставляя Абдула Вахида отступить. Тот перехватил ружье поудобнее, и майор понадеялся, что его пальцы не на спусковом крючке.

— Ваш стыд не умрет вместе с вами, Абдул Вахид. Он ляжет на вашего сына, Амину и на вашу тетю. Ваша боль будет преследовать их всю жизнь. Ваше желание умереть — это эгоизм. Я сам эгоист — стал им за годы одинокой жизни. Я не хочу дожить до того момента, когда ваше желание осуществится.

— Я не буду в вас стрелять.

Абдул Вахид почти плакал. Лицо его было искажено страданием и мучительным сомнением.

— Либо стреляйте в меня, либо выбирайте жизнь, — сказал майор. — Иначе я не смогу смотреть в глаза вашей тете. Странно, конечно, думать о нас как о паре.

Абдул Вахид застонал и отбросил ружье. Оно ударилось о землю прикладом и один из стволов разрядился.

Раскаленная добела сталь пронзила его правую ногу. Его развернуло, и он тяжело упал, скользя по траве, чувствуя, что земля под ним исчезает. Ноги его повисли в пустоте. Не было времени осознавать боль — он судорожно шарил руками и вдруг почувствовал, как ударился левым локтем о железный столб, на который когда-то крепилась проволочная изгородь. Он ухватился за этот столб. Поначалу столб выдерживал вес его тела, а потом зашатался — металл скрипел, словно тупой нож. Вдруг что-то упало на его левую руку, и чьи-то пальцы вцепились ему в спину. Он поджал ноги и ударился левым коленом о камень. Боль пламенем вспыхнула в голове. Майор услышал, как посыпались камни. Все происходило так быстро, что он не успел ничего понять, только удивился и почувствовал запах мела и мокрой травы.

Глава 25

Майор с радостью отринул бы саму идею боли, которая начала пробираться к нему в голову вместе со светом. В теплой темноте сна ему было удобно и хорошо, и он попытался задержаться там. Судя по звукам — чьим-то голосам, позвякиванию металлических тележек и стуку колец отодвигаемых занавесок, — он находился в аэропорту. Почувствовав, как дрожат его веки, он попытался зажмуриться и перевернуться на бок, но ощутил такую дикую боль в левом колене и правом боку, что судорожно втянул воздух. Пошарив вокруг, он нащупал тонкую простынку, лежащую на скользком матрасе, и постучал обо что-то металлическое.

— Он приходит в себя.

На его плечо легла чья-то рука, и тот же голос попросил:

— Не шевелитесь, мистер Петтигрю.

— Майор… — попытался сказать он. — Майор Петтигрю.

Из его губ — по ощущениям, сделанных из бумаги — донесся только хриплый шепот. Он попытался облизать губы, но язык лежал без движения, словно дохлая жаба.

— Вот вода, — сказал голос, и в его рот пролезла соломинка для питья. Он втянул в себя теплую воду. — Вы в больнице, мистер Петтигрю, но с вами все будет хорошо.

Он вновь провалился в сон, надеясь, что проснется уже в своей комнате в Роуз-лодж, и испытал большое разочарование, когда вновь услышал всю ту же какофонию вокруг и почувствовал, что в лицо ему светят лампы дневного света. На этот раз он открыл глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Роджер, который, как увидел майор, разложил на его кровати «Файненшнл таймс», используя его ноги в качестве подставки.

— Не отвлекайся ради меня от сводок, — прошептал майор. — Сколько я уже здесь?

— Около суток, — ответил Роджер. — Ты помнишь, что случилось?

— Мне выстрелили в ногу, не в голову. Она, кстати, на месте?

— Нога? На месте, конечно. А ты ее не чувствуешь?

— Чувствую. Но не хотелось бы никаких неприятных сюрпризов.

Говорить оказалось ужасно утомительно, но он попросил еще воды. Роджер помог ему попить из пластикового стаканчика, хотя большая часть стекла ему по щеке в ухо.

— Тебе кучу всего вытащили из ноги, — сообщил Роджер. — Тебе повезло, что артерии не пострадали, и доктор сказал, что задет только край правого яичка, хотя он и не считает, что это важно в твоем возрасте.

— Большое спасибо, — сказал майор.

— Еще ты порвал связки в левом колене, но операция в данном случае необязательна, поэтому они сказали, что все либо заживет само, либо ты можешь встать в очередь на операцию, и ее сделают примерно через год.

Роджер наклонился и, к удивлению майора, сжал его руку и поцеловал его в лоб.

— Все будет хорошо, пап.

— Если ты меня еще раз так поцелуешь, я решу, что ты врешь, и на самом деле я в хосписе, — проворчал он.

— Ты просто меня напугал, — сказал Роджер и принялся складывать газету, словно смущенный таким проявлением чувств. — Ты всегда был незыблемым столпом… и вдруг ты старик, опутанный какими-то трубочками. Ужасно.

— Мне еще ужаснее, — ответил майор.

Он поколебался, прежде чем задать вопрос, ответ на который, возможно, ему не хотелось знать. Мысль о том, чтобы снова уснуть и оттянуть момент, была ужасно соблазнительной. Должно быть, все плохо, подумал он, раз здесь больше никого нет. Он попытался сесть, и Роджер нажал на стене какую-то кнопку, после чего спинка кровати поехала вверх.

— Я хочу знать, — начал он, после чего словно подавился. — Я должен знать. Абдул Вахид спрыгнул?

— Учитывая, что он выстрелил в моего отца, я бы не огорчился, — сказал Роджер. — Но, судя по всему, он бросился к тебе, когда ты упал, и успел тебя схватить. Это было опасно — ветер, скользкая земля. Какой-то парень, Брайан, бросился сверху на Абдула, а потом пришел кто-то еще с веревкой, и вместе они вытащили тебя и нашли носилки.

— Так он жив?

— Жив, но, боюсь, у меня для тебя плохие новости, — сказал Роджер. — Я хотел сказать позже, но…

— Амина умерла? — спросил майор. — Это его невеста.

— А, которую проткнули? Нет, с ней все в порядке. Они все сейчас у нее, в женском отделении.

— Все — это кто?

— Миссис Али, Абдул Вахид и этот малец, Джордж, который постоянно стреляет у меня монетки для автомата, — пояснил Роджер. — Потом там еще чья-то тетя — Норин, по-моему — и родители Абдула. Там собралась половина Пакистана.

— Жасмина там? — переспросил майор.

— Когда ей удается от тебя оторваться, — сказал Роджер. — Когда я сюда приехал вчера ночью, ее пытались от тебя увести, и с тех пор я никак не могу от нее избавиться.

— Я собираюсь попросить ее выйти за меня замуж, — отрывисто сказал майор. — Что бы ты об этом ни думал.

— Тебе нельзя волноваться. Яичко еще на вытяжке.

— Что-что на вытяжке? — спросил чей-то голос, и майор покраснел, увидев, как к нему подходит улыбающаяся Жасмина в нежно-желтой тунике и шароварах. Волосы ее были влажными, и от нее пахло карболовым мылом и лимоном.

— Вы наконец съездили домой и приняли душ? — спросил Роджер.

— Старшая медсестра сказала, что я пугаю посетителей своей залитой кровью одеждой. Она пустила меня в душевую для врачей.

Она подошла к кровати майора, и он почувствовал себя таким же слабым, как в день смерти Берти, когда она помогала ему удержаться на ногах.

— Он не спрыгнул, — удалось ему проговорить, сжимая ее теплую руку.

— Не спрыгнул, — подтвердила она, поцеловала его в щеку, а потом в губы. — И он обязан тебе своей жизнью, и мы никогда не сможем тебя достойно отблагодарить.

— Если он хочет меня отблагодарить, пусть женится поскорее, — сказал майор. — Что нужно этому мальчику, так это женщина, которая будет за ним следить.

— Амина еще слаба, но мы надеемся, что они поженятся прямо здесь, в больнице, — сказала Жасмина. — Мой брат и золовка поклялись, что останутся здесь, пока они не устроятся.

— Звучит прекрасно, — сказал майор и повернулся к Роджеру, который возился со своим мобильным. — Но ты сказал, что есть какие-то плохие новости?

— Это так, Эрнест, — сказала Жасмина. — Приготовься.

Она взглянула на Роджера, и тот кивнул, словно они уже успели обсудить, как сообщить больному что-то ужасное. Майор задержал дыхание, готовясь к удару.

— Ружье, пап, — сказал Роджер наконец. — Боюсь, что, пока тебя спасали, оно отлетело в сторону или что-то в этом роде и упало с обрыва. Абдул Вахид сказал, что видел, как оно разбилось о камни.

Он умолк и опустил голову.

— Его не нашли.

Майор закрыл глаза и увидел всю сцену. Он вновь ощутил запах мокрого мела, почувствовал, как дергаются его ноги в поисках опоры, как мучительно медленно скользит тело, словно море, как магнит, притягивает его, и краем глаза он видел, как ружье все быстрее скользит по мокрой траве, обгоняя их, и падает.

— Как ты, Эрнест? — спросила Жасмина.

Он моргнул, не будучи уверенным, было ли это воспоминание или видение. Запах мела исчез, и он замер, ожидая прилива горя, но с удивлением понял, что чувствует только слабое разочарование — словно случайно постирал любимый свитер с белыми вещами, и тот сел так, что теперь налезет только на собачку.

— Меня накачали какими-то лекарствами? — спросил он, не открывая глаз, и Роджер ответил, что сейчас проверит. — Просто я ничего не чувствую.

— Господи, его парализовало, — охнул Роджер.

— Да нет, насчет ружья. Я не расстроен.

— Сколько я помню, ты мечтал об этой паре, — сказал Роджер. — Ты без конца рассказывал мне, как дедушка разделил их, но однажды они снова будут вместе.

— Я мечтал о том, как обрету важность в глазах людей, которые мне тогда казались важными, — сказал майор. — Это тщеславие. Наверное, передается по наследству.

— Так и надо говорить с тем, кто всю ночь бдил у твоего изголовья, — заметил Роджер. — О, мне написала Сэнди.

— Вы же, кажется, недавно предложили руку и сердце другой женщине? — спросила Жасмина.

— Да, но прошлой ночью у меня было время подумать, и я решил, что длинное письмо, написанное у изголовья умирающего отца, может многое исправить.

— Прости, что подвел, — сказал майор. — А мог бы разжалобить ее некрологом.

— Мне жаль, что ты потерял свое ружье, Эрнест, — сказала Жасмина. — Но ты потерял его, спасая жизнь человеку, и для меня и всех вокруг ты настоящий герой.

— Вообще-то это было ружье Берти, — сказал майор, зевнул и почувствовал, что снова засыпает. — Оно лежало ближе. На дне Английского канала не мое ружье.

— Серьезно? — спросил Роджер.

— Ия рад, — сказал майор. — Теперь мне ничто не будет напоминать, что иногда оно было для меня важнее брата.

— Черт! — воскликнул Роджер. — Теперь нам придется выплатить Марджори пятьдесят тысяч фунтов!

— Страховка все покроет, — сказал майор, пытаясь держать глаза открытыми, чтобы видеть улыбающуюся Жасмину.

— Страховка? — недоверчиво переспросил Роджер. — Все это время они были застрахованы?

— Да, страховка, это само собой, — ответил майор и прикрыл глаза. — Когда умер отец, мама продолжала платить взносы, а потом это делал я.

Он открыл глаза, чтобы сообщить Жасмине важную вещь.

— Я горжусь тем, что плачу по всем счетам.

— Ты устал, Эрнест, — сказала она. — Тебе надо отдохнуть.

Она положила руку ему на щеку, и он почувствовал себя ребенком, чей жар отступает от прикосновения материнской руки.

— Я собирался попросить тебя выйти за меня замуж, — сказал он, уплывая. — Только не в этой жуткой комнате.

Когда он снова пришел в себя, повсюду уже погасили свет, только в конце коридора светилась лампа над столом медсестры. На тумбочке рядом с кроватью тускло мерцал ночник, и тихий шум труб напоминал спокойное дыхание спящих пациентов. Кто-то сидел в кресле рядом с койкой.

— Жасмина? — спросил он тихо.

Когда она приблизилась, он увидел, что это Амина в больничном халате и ночной рубашке.

— Привет, — сказала она. — Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, — прошептал он. — А вам уже можно вставать?

— Нет, я сбежала, — она осторожно присела на край койки. — Мне хотелось повидать вас перед отъездом. Поблагодарить за то, что вы спасли Абдула Вахида, и за все остальное, что вы делали.

— А куда вы едете? — спросил он. — У вас же завтра свадьба.

— Я решила, что свадьбы все-таки не будет. Завтра утром тетя Норин заберет нас с Джорджем, и мы будем у нее дома прежде, чем поднимется шум.

— Но с чего вдруг? Нет никаких препятствий вашему браку. Даже родители Абдула Вахида теперь на вашей стороне.

— Я знаю, — ответила она. — Они без конца извиняются, заваливают нас подарками и обещаниями. По-моему, они уже решили, что Джордж будет учиться на врача.

— Я уверен, что они ничего не знали про ту старуху, — сказал майор. — Этого просто нельзя было предположить.

— Всякое бывает, — сказала она. — Но я буду думать, что они этого не хотели. Ее сегодня депортируют.

— Разве ее не посадят в тюрьму?

— Оружие не нашли, и я сказала им, что это был несчастный случай.

Судя по взгляду Амины, она прекрасно знала, где именно лежит вязальная спица.

— Мне не хотелось навлекать еще больший позор на Абдула Вахида, и мне нравится, что его семья теперь обязана мне.

— Вы уверены? — спросил он, и она кивнула. — Так зачем же вам уезжать?

Она вздохнула и принялась собирать катышки с больничного покрывала.

— Когда думаешь, что умираешь, все вокруг предстает в непривычном свете.

Она взглянула на него, и он увидел, что в ее глазах стоят слезы.

— Я любила Абдула Вахида всегда и думала, что пожертвую чем угодно, лишь бы быть с ним.

Она дернула за нитку, и в покрывале появилась маленькая дырочка. Майора подмывало успокоить ее нервные руки, но он не хотел ей мешать.

— Вы представляете меня в магазине? — спросила она. — Чтобы я раскладывала товар по полкам, болтала со старушками-покупательницами, вела учет…

— Абдул Вахид любит вас, — сказал он. — Он вернулся с самого края, чтобы быть с вами.

— Я знаю. Не надо на меня давить, ладно? — Она попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло. — Но для любви этого недостаточно. Важнее ваш досуг, совместные занятия, выбор друзей, а самое важное — это работа. Я не могу без танцев. Если я брошу танцы, чтобы всю жизнь заворачивать пирожки и взвешивать яблоки, я возненавижу его. И хотя он говорит, что мне не обязательно бросать танцы, он ждет, что я стану работать с ним в магазине. Он тоже возненавидит меня. Лучше пусть наши сердца разобьются сейчас, чем иссохнут со временем.

— А как же Джордж?

— Я хотела, чтобы у него была настоящая семья — мама, папа, щенок и, может быть, братик или сестричка. Но это всего лишь фотография в рамке на чьей-то каминной полке. Это не настоящая жизнь.

— Мальчику нужен отец, — сказал майор.

— Если бы я этого не знала, я бы уехала в Лондон завтра же, — сказала она, обхватив себя руками. Следующие ее слова прозвучали так, что он поверил, что она много думала об этом. — За последние годы меня многие осуждали, но большинство понятия не имели, о чем они говорят. Они не знают, каково это — вырасти без отца, а половина из них своих отцов вообще не выносит.

Наступило молчание; майор подумал о сдержанности своего отца.

— Мне кажется, что своих родителей надо знать, даже если вы их не любите, это помогает ребенку осознать свое происхождение, — сказал майор. — Мы меряем себя по своим родителям, и каждое поколение старается быть лучше предыдущего.

Сказав это, он вновь задался вопросом, когда же он упустил Роджера.

— У Джорджа будут родители, просто они не будут жить под одной крышей. В городе у него будем мы с тетей Норин, а в Эджкомбе у него будут папа и Жасмина. Надеюсь, что и вы будете за ним присматривать. Надо же ему научиться играть в шахматы.

— Жасмина так за вас сражалась, — тихо сказал майор. — Она будет в отчаянии.

— Не всегда можно все исправить, — сказала Амина. — Жизнь не всегда похожа на книги.

— Это правда.

Он взглянул на уродливую желтую монтажную пену между плиток потолка, но не нашел там вдохновения.

— Я очень благодарна Жасмине за все, что она для нас сделала, — продолжала Амина. — Я хочу, чтобы у Джорджа было как можно больше родственников.

— Не хотелось бы говорить за кого-то, кроме себя, — сказал он. — У меня еще не было случая официально попросить Жасмину выйти за меня замуж.

— Старый вы лис, — сказала она. — Я знала, что у вас все получится.

— Оставим в стороне вопрос о ваших неподобающих манерах, юная леди, — сказал он как можно более строго. — Хочу уверить вас, что вы с Джорджем всегда будете желанными гостями в нашем доме.

— Вы очень хороший человек, майор, — для старого кретина.

Она встала и наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб. Глядя, как она удаляется, как длинные пляшущие тени ее ног отражаются на блестящем линолеуме, он думал о том, сколько же любви и горя может вместить одно человеческое сердце.

Эпилог

Из окна уставленной книгами комнаты, теперь называвшейся «утренней гостиной сквайра», открывался вид на происходящее на террасе и лужайке перед главным домом. Майор видел, как ослепительная миссис Расул в шафрановой блузке и ярко-зеленых шелковых штанах громко и весело спорит с кем-то. Микрофон от гарнитуры к мобильному телефону сидел у нее на щеке, словно жирная муха. Она помахала планшетом, и двое помощников в смокингах кинулись рассаживать вновь прибывших гостей на белые складные стулья, полукругом стоявшие перед низким помостом под простым холщовым тентом, который колыхался на легком майском ветерке. Майор, полускрытый светлыми льняными занавесками, радовался моменту уединения, который ему удалось улучить перед свадьбой. Они планировали маленькое, совершенно не официальное торжество для близких друзей, и все, даже погода, сыграло им на руку. Однако его все равно страшила предстоящая церемония.

Дверь открылась; повернувшись, он увидел, как Жасмина проскользнула в комнату и осторожно закрыла за собой створку. Она была одета в блузу и брюки из старого шелка, светящегося мягким рубиновым светом, словно хороший портвейн. Тончайшая паутина бледно-синего шарфа оплетала ее волосы. Ее туфли мягко простучали по ковру, и она встала рядом с ним.

— Тебя здесь быть не должно, — сказал он.

— Я решила, что не стоит оставлять ненарушенной даже самую крохотную традицию, — сказала она с улыбкой, взяла его под руку и они в молчании принялись наблюдать за прибывающими гостями.

Роджер говорил с музыкантами, арфистом и двумя ситаристами. Он пробежал пальцами по струнам ситара, видимо, проверяя, настроен ли инструмент, и комментируя выбор музыки. Отведенная гостям жениха сторона партера понемногу заполнялась. Мужчины были практически незаметны среди пышных дамских шляп. Майор увидел Грейс, беседующую с Марджори — та яростно кивала головой в такт своим словам. Майору оставалось только надеяться, что, согласившись прийти на свадьбу, она сумеет сдержаться и не станет обсуждать со всеми, насколько жених с невестой не подходят друг другу.

Викарий выглядел совершенно потерянным. Дейзи отказалась прийти. Альма и Алек сидели в первом ряду, не обращая друг на друга никакого внимания. Майор был благодарен Алеку, который встал на защиту их дружбы и буквально заставил жену прийти сюда, но понимал, что теперь им придется всю церемонию смотреть на их кислые лица и слушать ее смиренные вздохи. Из французских дверей на лужайку вышла его соседка Алиса, одетая во что-то вроде палатки из батика и конопляные сандалии. Следом за ней шел лорд Дагенхэм, который недавно вернулся из ежевесенней поездки в Венецию. Он заранее сообщил, что хотел бы поучаствовать в празднике, но теперь, казалось, с тревогой глядел на незнакомцев, толпящихся на его лужайке.

— Как думаешь, нравится Дагенхэму то, что здесь устроили Расулы? — спросил майор.

— После того происшествия со школьниками и утками он должен радоваться, что все решилось таким выгодным для него образом, — ответила Жасмина.

Прослышав о происшествии на утиной охоте, местные власти закрыли школу. Только недавно долгосрочный план Гертруды, жены лэрда замка Лох-Брае, начал претворяться в жизнь, и супруги Расул взяли в аренду большую часть поместья (за исключением восточного крыла) и превратили его в гостиницу. Это принесло лорду Дагенхэму столько денег, что он мог и дальше спокойно делить свое время между Эджкомбом и разнообразными светскими мероприятиями.

Гости невесты толпились на террасе, словно отделенные от остальных невидимым забором. Их было мало: помощник имама по имени Родни, Амина и ее тетя Норин, родители миссис Расул и человек, поставлявший в магазин замороженные продукты и выпросивший приглашение. В нужное время Абдул Вахид должен был, согласно обычаю, провести их на места. Он стоял в стороне, как обычно, нахмурившись и словно не одобряя всеобщего легкомысленного настроения. На Амину он не глядел. Они настолько старательно избегали друг друга, что было совершенно очевидно: их по-прежнему друг к другу тянет. Абдул Вахид, надо думать, не одобрял оголенные колени и пышные груди гостий со стороны жениха. Юноша взъерошил волосы сыну — тот прислонился к нему, галстук его съехал набок. Не обращая внимания на происходящее, Джордж читал какую-то большую книгу.

Майор вздохнул. Жасмина рассмеялась и взяла его за руку.

— Разношерстная и изрядно потрепанная компания, — сказала она. — Но это все, что у меня осталось, когда были отринуты все условности.

— Хватит ли этого? — спросил майор, накрывая своей рукой ее холодные пальцы. — Хватит ли этого нам в будущем?

— Для меня этого более чем довольно, — ответила она. — Мое сердце и так полно.

Ее голос дрогнул. Майор повернулся к ней и нежно убрал прядь волос с ее щеки. Придет время, и они поговорят об Ахмеде и Нэнси. Теперь же между ними разливалось тихое молчание, словно солнечный свет на ковре.

Арфист выдал стремительное глиссандо. Не оглядываясь, майор понимал, что гости рассаживаются поудобнее и ждут начала церемонии. Ему бы хотелось навсегда остаться в этой комнате и вечно смотреть в светящееся любовью лицо и улыбающиеся глаза, но это было невозможно. Он расправил плечи, склонил голову и предложил ей руку.

— Миссис Али, — сказал он, с удовольствием называя ее этим именем в последний раз. — Не пора ли нам с вами пожениться?

Примечания

1

Английская ружейная компания «Э. Д. Черчилль» производит ружья с XIX века и считается одной из лучших.

(обратно)

2

Кнуд Великий (994–1035) правил в Англии, Дании и Норвегии. В хрониках Генриха Хантингдонского рассказывается о том, как он приказал морю разойтись и не мочить его ноги. Море, впрочем, не повиновалось.

(обратно)

3

«Бродяга» (The Rambler) — газета, которую Сэмюэл Джонсон издавал с 1750 по 1752 год.

(обратно)

4

Южная Гряда — одно из четырех отложений мела в Южной Англии.

(обратно)

5

Пар — предполагаемое количество ударов, которое требуется, чтобы загнать мяч в лунку.

(обратно)

6

Ноэль Кауард (1899–1973) — популярный в Англии драматург. В своих пьесах часто изображал представителей высших слоев.

(обратно)

7

В 20-х годах XX века флэпперами называли эмансипированных девушек, которые коротко стриглись, ярко красились и носили платья чуть ниже колен. Кроме того, флэпперы отличались необычайной свободой взглядов — именно они стали свободно встречаться с мужчинами наедине и позволять им куда больше, чем было принято у поколения их родителей.

(обратно)

8

Аргайль — графство в Западной Шотландии.

(обратно)

9

«Джеймс Парди и сыновья» — крупная английская оружейная фирма.

(обратно)

10

Жареные мидии (фр.).

(обратно)

11

«И ты, Брут» (лат.). Имеется в виду цитата из пьесы Уильяма Шекспира «Юлий Цезарь» (Акт III, сцена 1).

(обратно)

12

Чертов Ров — ущелье в меловых холмах Сассекса.

(обратно)

13

Раджпуты — этно-сословная группа в Пакистане и Северной Индии.

(обратно)

14

Диаграммы Венна демонстрируют все возможные виды отношений между множествами или событиями в виде эллипсов.

(обратно)

15

Прием Хаймлиха — резкий толчок под диафрагму, самый эффективный способ помочь человеку, который подавился.

(обратно)

16

Р. Киплинг «Сассекс» (пер. В. Потаповой).

(обратно)

17

Сесил Джон Родс (1853–1902) — политический деятель, возглавивший колонизацию Великобританией Южной Африки.

(обратно)

18

Лэрд — помещик в Шотландии.

(обратно)

19

Образцовая деревня, построенная принцем Чарльзом.

(обратно)

20

Здесь имеется в виду система рейтинга ресторанов «Мишлен».

(обратно)

21

Фу-Манчу — персонаж многочисленных романов английского писателя Сакса Ромера, злой гений криминального мира, воплощающий в себе все коварство Востока.

(обратно)

22

Махарани — супруга магараджи.

(обратно)

23

Эдуард Элгар (1857–1934) — знаменитый английский композитор-романтик.

(обратно)

24

«Король и я» (1956) — музыкальный фильм о жизни английской учительницы при дворе короля Сиама.

(обратно)

25

Луис Маунтбаттен (1900–1979) — последний вице-король Индии, которая обрела независимость в период его правления.

(обратно)

26

Бхангра — популярный в Великобритании народный танец, придуманный эмигрантами из штата Пенджаб, и музыка, под которую он исполняется.

(обратно)

27

Перевод С. Золотцева.

(обратно)

28

Если на то будет воля Божья (араб.).

(обратно)

29

Тип пряных блюд в кухне британских выходцев из Индии.

(обратно)

30

Запретный поступок в мусульманстве.

(обратно)

Оглавление

Последний бой майора Петтигрю

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Эпилог

*** Примечания ***