Эрик Симон
Беседы в пути
Первый уровень
Космический корабль назывался «Звездолет первый», поскольку впервые люди отважились покинуть свою только еще частично освоенную и тем не менее уже становящуюся тесной для них Солнечную систему, вознамерясь пересечь бездну, разделяющую Солнце и альфу Центавра. Лишь немногим из них, из тех ста четырнадцати, что стартовали с Земли, предстояло дожить до возвращения. Свету нашего Солнца требуется около четырех с половиной лет, чтобы достигнуть Проксимы, а пока тот же путь проделает с неимоверной быстротой летящий «Звездолет первый», на его борту пройдет тридцать четыре года.
Однажды, на девятнадцатом году полета, одиннадцатилетний Рауль вернулся домой лишь поздно под вечер, взволнованный и счастливый, с растрепанными волосами и не слишком-то чистый. Что ж, в этом не было, пожалуй, ничего необычного. И все-таки мама придала своему лицу как можно более строгое выражение, хотя еще большой вопрос, удалось ли ей это достаточно убедительно.
— Поздненько же ты, однако, — сказала она требовавшим объяснений тоном и на несколько мгновений прервала свои манипуляции на домашнем коммутаторе связи, с которого можно было позвонить знакомым, передать управляющую команду на их квартирный серворобот или затребовать дополнительные роботы со станции бытового обслуживания, а также воспользоваться компьютерами исследовательских подразделений и главной электронной памятью космолета либо просто заказать на кухне ужин. Последнее-то как раз и думала сделать Света.
— А мы были внизу, в парке, — сообщил Рауль, так, словно все было в полном порядке.
— С самого обеда? — поразилась мама. — И чем же это столь важным ты там занимался?
— Ох, да ничего такого особенного… В футбол играли, вот и все. На спортплощадке. С Мишей и с остальными.
— Прямо во всем этом, — ужаснулась Света. Для сервоматов, разумеется, не составляло труда привести выпачканную одежду в надлежащий вид, причем быстро и основательно. Но подобное, в конце концов, никуда не годилось: то, что мальчик, если потребуется, может всякий день получать новые вещи, — дело одно, и совершенно другое — никчемное расточительство. Ведь должны же где-то экономия и дисциплина начинаться, и мама Рауля полагала, что начинаться им следует именно в этом пункте. Пареньку уже ясно было, что головомойки не избежать, однако появление отца прервало на время Светины педагогические усилия.
— Привет, — сказал Карел, вернувшийся после работы в одной из ботанических лабораторий, о чем ясно говорил его желтый халат, который он не успел еще снять.
— Вет-вет! — откликнулся сын.
— Ну, как прошел день? — поинтересовался Карел, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Можно и не спрашивать. — Света кивнула в сторону Рауля. — Так выглядят герои, возвращающиеся после футбола домой.
— Хм… — неопределенно отозвался Карел и прошел в соседнюю комнату. — И кто же выиграл? — спросил он через незакрытую дверь.
— Да мы, конечно! — бодро объявил Рауль.
— Что значит — конечно? — изображая удивление, потребовал объяснений отец. — Вы что же, такие непобедимые?
— В любом случае ты мог бы все-таки и умыться, — вставила Света, понятным образом имея в виду Рауля.
— Само собой, — ответил мальчик, и не определить было, высокая ли это самооценка футболиста или выражение согласия по части проблем гигиены. Вполне возможно, и то и другое, поскольку он тут же вышел из квартиры и зашагал в направлении умывальных помещений четвертого уровня.
Когда он шел назад, навстречу ему в слабоосвещенном главном переходе попался их домашний сервомат. Приземистый, снабженный колесами и манипуляторами бытовой робот направлялся, видимо, за готовым ужином. Личный состав «Звездолета первого» жил в соответствии с оказавшимся оптимальным 28-часовым суточным циклом, при котором 20 часов составляли «день», а 8 принадлежали «ночи». На время этих восьми часов освещение в первом и втором уровнях, то есть в обоих внешних этажах имевшего цилиндрическую форму корабля, приглушалось — в тех этажах, где находились парк, спортивная площадка, плавательный бассейн, театр и другие центры общественной жизни. Да и помещавшиеся над ними, дальше от периферии, в глубине расположенные уровни 3-й и 4-й, жилые этажи, в ночное время также затемнялись, по крайней мере главные переходы, ведшие к отдельным квартирам. Здесь освещение включалось посегментно, когда по коридорам проходил человек. Впрочем, срабатывать эту механику заставляли и сервоматы, и теперь навстречу сопровождавшей мальчика на обратном пути в квартиру световой волне катилась вместе с сервоматом другая волна приглушенного света. Робот посторонился, пропуская человека, когда они повстречались на одной стороне коридора, и обе движущиеся капсулы света, слившись на несколько мгновений в одну, снова разделились и побежали прочь друг от друга.
— А с кем вы, собственно, сражались? — поинтересовался Карел, когда они втроем сидели за ужином.
— С девчонками, — ответил Рауль.
— Хм… — пробормотал отец.
— И как же вы сыграли?
— Пять — четыре.
— Так это же почти вничью… — с сомнением оценил Карел.
— Да, но нас-то ведь было меньше! Бен, Эдди, Юань, Миша, Джон, Герт и я против девяти девчонок!
— Что за Джон? — удивленно вмешалась в разговор Света. Не то чтобы она особенно увлекалась футболом, но одно ей было известно точно: никакого Джона на борту нет.
— Да Юс, — с готовностью пояснил Рауль.
— Ты имеешь в виду Юсуфа? — догадался Карел. — С какой стати вы его Джоном величаете?
— Да потому, что он такой здоровенный. Как Маленький Джон.
— А это еще кто такой? — изумилась мать Рауля.
— Ну, тот самый Маленький Джон, который воевал вместе с Робином Гудом против шерифа из Ноттингема. У Вена есть такая старинная книга, в которой рассказывается о приключениях Робина Гуда. Он говорит, ей чуть ли уже не сто лет, этой книге. А сами истории намного старей. Робин и Маленький Джон, ну и другие там, жили все время в лесу и помогали крестьянам, защищали их от шерифа. В настоящем лесу! Вот здорово, а?
— И где же это происходило? — спросил отец и прикинул, стоит ли съесть еще чего-нибудь или лучше уж воздержаться.
— Да на Земле, конечно! — воскликнул удивленный вопросом Рауль.
— И где на Земле?
— Где? Хм… не знаю. На Земле, и все.
Карел и Света молчали.
— Ну да, где-то там на Земле, где есть настоящий лес, — продолжал Рауль. — Он намного больше, чем парк, намно-о-го больше. Самое маленькое… в сто раз больше. И без второго уровня сверху.
Позднее, когда Рауль уже заснул, родители еще сидели в гостиной. Света, быстро нажимая клавишу управления, проецировала на небольшой экран какую-то энциклопедию, и после каждого нажима страница на экране сменялась следующей.
— Послушай, — обернулась она к мужу, — а ты не знаешь, что там за история, с этим Робином Гудом?
Карел отложил в сторону теоретическое исследование о направленных мутациях у кониферов. Со стола упала при этом другая книга; сервомат активировался, поднял ее и вернулся на свое место в стенной нише.
— Представления не имею, — сказал Карел. — А в чем дело?
— Да нет, так, ничего, просто подумалось… — Она приостановилась, размышляя, надо ли опять начинать все сначала. — Это было вроде того, как недавно… ну ты ведь помнишь, когда малыш явился с тем стихотворением, о мигающих звездах… да ты знаешь, о чем я. Когда он спросил, как это звезды могут мигать.
— Мне казалось, что я ему все объяснил, — чуть недовольно произнес Карел.
Она опустила плечи и кивнула устало; она понимала, что нет, в сущности, никакого смысла опять ворошить прежнее.
— Да, — сказала она, — ты объяснил ему, что происходит с переменными звездами: изменение блеска и тому подобное.
— Совершенно верно, — подтвердил он и хотел снова приняться за тетрадь с заметками своего коллеги Гюнтера, без сомнения, прямо околдованного этими кониферами, как видно, его давнишним хобби. «Наверное, удалось бы провести по меньшей мере одну серию опытов с семенами и полученными из них саженцами, — думал Карел. — Досадно, что нельзя высеять облученный семенной материал в парке; времени хватило бы вполне… да нас туда, конечно, и близко не подпустят, места-то ведь совсем нет. И что только Гюнтер себе возмечтал…»
— Не надо было этого делать. Так не надо было, — не успокаивалась Света.
— Да уж, не очень удачно вышло. Я и сам знаю, что в стихотворении говорилось вовсе не о переменных, а о самых что ни на есть обыкновенных звездах, и о рассеянии световых лучей в земной атмосфере я тоже сообразил. После. Ну и что? Здесь одно объяснение стоит другого. Мальчуган видел звезды только на телеэкране, и там они не мигают. Но ты это знаешь, в конце концов, не хуже меня. И я не понимаю, к чему весь этот сыр-бор.
— Дело не в этом одном объяснении. Но я не хочу, чтобы у мальчика сложилось искаженное представление о Земле. Сегодня вот опять эта история с лесом. «Настоящий лес», — сказал он. А ты понял, как он его себе представляет? Вроде парка, только побольше. «В сто раз больше», — говорит он, и для него это уже невообразимо много. А ведь ни один человек не назовет лесом кучку деревьев, будь их хоть в тысячу раз больше, чем в парке. Я имею в виду — если он знает, что такое настоящий лес.
— Вот именно, — сказал с ударением Карел. — Если он знает, что такое настоящий лес. Рауль не знает, и что же? Не думаешь ли ты, будто человек, не видевший леса, хуже того, который видел? Но ведь это абсурд! Даже и на Земле были времена, когда иные из горожан в глаза не видали леса, ни разу в жизни не выбирались за пределы своих городков. Но мы уже столько раз говорили о том, что нет никакого смысла цепляться за вещи, которые теперь все равно далекое прошлое. И тем более это относится к мальцу. Пойми же, вот этот вот корабль — его обычная среда, и нет никаких причин для того, чтобы ему здесь было плохо. А часто ли, кстати сказать, ты думаешь о Земле? Может, каждый день? Или каждый час? — Он говорил негромко, но настойчиво, как и всегда, когда речь заходила об этой стороне их жизни.
Света хотела что-то ответить, но передумала. В самом деле, не впервые слышала она этот аргумент, да и Карел был прав: разлука с Землей не отзывалась той болью, о какой она со страхом думала иногда вначале, в первые годы полета. Воспоминания потихоньку бледнели, и заботы дня связаны были с кораблем.
— И все-таки Земля наша родина, — сказала она, и ее «все-таки» было ответом на его вопрос. — Я не хочу, чтобы наш сын считал своей родиной корабль, всего лишь металлический осколок, не хочу, чтобы Земля и человечество стали для него пустыми абстракциями! Не хо-чу! А человечество? Знаешь ли ты, что для него такое — человечество? Это мы здесь, наши полторы сотни экипажа. Конечно, ему известно и о тех, на Земле, но что с того? Он не знает ни одного из них, для него они лишь имена. Будто все они давным-давно умерли, будто их уже больше нет, не существует, а может, и не было никогда. Им просто нет места в его мире.
— Верно, потому что его мир — этот корабль! Мы уже тысячу раз толковали об этом, и ничего нового все эти копания и разговоры не принесли. Да, мир Рауля — наш корабль. А чего ты, собственно, хочешь? Чтобы он рвался к чему-то, возможно даже — тосковал и горевал о чем-то, что ему так или иначе доведется увидеть не раньше, чем через энные десятки лет? Зачем? Для чего? По временам я даже спрашиваю себя о том, не лучше ли было бы вообще, если б он не натыкался беспрестанно на наши воспоминания о Земле? Так ему недалеко и до ощущения, будто его ограбили, обделили в чем-то, и все только из-за того, что мы придаем этому обстоятельству непомерно большое значение и без нужды лишний раз сосредоточиваем на нем его внимание. Только понапрасну запутываем детей.
— Как хочешь, а мне от всего этого не по себе. Иногда… Что будет, когда мы вернемся? Как ему найти себя и свое место на чужой для него Земле, с которой он ничем не связан? Не останется ли тогда родиной для него корабль? Понимаешь, я не хочу, чтобы он горевал тогда об утраченном мире, в котором до неба можно добраться с помощью лестницы. Парк на первом уровне — пятнадцати метров высотой, в остальных уровнях не будет и трех. Для нас корабль — всегда и только — средство передвижения, пользуясь которым горстка людей отправилась в путь. Да, мы обвыклись и тут, и все же для нас здесь не дом. А вот как насчет наших детей? Замечаешь ли ты, как далека для них Земля? А корабль — не маловата ли чуточку такая родина? И не маловат ли чуточку экипаж для человечества?
— А исследователи, которые шли на многолетнее заключение, чтобы проверить возможность работы в изоляции? Подумала ли ты и о них? Таку Исихара четыре года прожил с семьей на старой космической станции, без каких-либо контактов с другими людьми, даже без радиосвязи. И там не было парка, не было бассейна, щедро оснащенных лабораторий… Разве они жаловались? Не работали разве изо всех сил? Или, может быть, в течение этих четырех лет худо воспитывались дети? А они находились там всего только вчетвером! Но и для четверых там не было по-настоящему достаточно места: ты прекрасно знаешь, что представляла из себя старая космостанция. Да как же нам тут жаловаться?!
И это он также говорил не раз… Света знала, что он прав, но не менее хорошо знала она и то, что будет сомневаться в этом, опять и опять сомневаться в этом. Карел продолжал:
— И для них это был действительно всего лишь эксперимент, им было известно, что четырехлетнее добровольное заточение не имеет другого смысла, кроме проверки собственной их реакции на него. У них не было цели.
— А у нас?
— Через пятнадцать лет мы достигнем планет альфы Центавра.
— Раулю к тому времени исполнится двадцать шесть, — тихо сказала Света.
Второй уровень
Шел девятнадцатый год полета. Случившееся было столь экстраординарным, что Астронавтический центр спешно командировал на станцию инспектора. Он прибыл с очередным рейсом ракеты обеспечения: высокого роста, с темно-русыми волосами, сухощавый мужчина под пятьдесят, чье и без того непримечательное лицо имело такое выражение, будто он вот-вот задремлет. Теперь он восседал в кабинете станционного психолога — среднего роста южанина одного примерно возраста с инспектором, мускулистое тело которого выказывало первые признаки тучности. Руководитель станции, сопровождавший инспектора и представивший ему психолога, успел уже скрыться из кабинета под предлогом неотложной работы, препоручив наиболее неприятную часть беседы своему подчиненному.
— Отчет ваш я прочел, — веско заметил инспектор. — И все-таки я просил бы вас еще раз вкратце описать ход событий. Надеюсь, это поможет нам разобраться в случившемся и избежать в дальнейшем повторения подобных ситуаций. Или нет, поступим иначе: я расскажу вам, что сумел уяснить из вашего сообщения, а вы, коль скоро потребуется, дополните мое изложение. Психолог согласно кивнул.
— Прекрасно, — продолжал инспектор. — Итак, Хвитби работал на станции с четвертого августа. Он выполнял свои обязанности к полному удовлетворению начальства, не проявляя каких-либо признаков психической неустойчивости. Что подтверждалось и обычными периодическими обследованиями. А затем, двадцать третьего августа, произошел…
Тут психолог прервал его, отрицательно покачав головой, и сказал:
— Считаю необходимым указать на то, что здесь, на станции. Хвитби подвергался лишь тесту Г-четыре, как это обыкновенно практикуется по прибытии нового персонала.
— Насколько мне известно, Г-четыре — всего только соматический контроль общего состояния? — удивился инспектор, и психолог отметил про себя, что собеседник сказал «насколько мне известно». Сам инспектор, похоже, не был специалистом. Подобное случалось.
— Совершенно верно, — подтвердил он. — Так предусмотрено служебными инструкциями, поскольку при перелете к станции могут возникнуть определенные нарушения в физическом состоянии сотрудников, но крайней мере теоретически. Первый психический тест, как правило, Б-семь либо Б-одиннадцать — выполняется после четырехнедельного пребывания здесь. По данной причине, — речь психолога зазвучала категоричнее, он говорил теперь чуть медленней, хотя и не настолько, чтобы это обращало на себя внимание, — по данной причине я и не мог обследовать Хвитби прежде, чем случился известный инцидент. Сотрудники станции, все без исключения, проходят перед вылетом к нам фундаментальное обследование в Центре, так по крайней мере значится в предписании. И если коллеги на Земле… Впрочем, я не хотел бы строить необоснованных гипотез. До сих пор они направляли к нам отборные кадры.
Инспектор извлек из среднего кармана своей модной пуловеретки небольшой блокнот и сделал в нем короткую запись, не слишком возбудившую любопытство его собеседника. «Пожалуй, и в самом деле не из наших специалистов, — думал психолог, — скорее какой-нибудь тип из администрации, воспользовавшийся оказией, чтобы самолично отправиться в космос, этакий несостоявшийся покоритель вселенной».
Получивший такую оценку инспектор снова захлопнул свой блокнотик и продолжал рассказывать психологу о том, что сам узнал лишь из представленного им же отчета. Тот терпеливо слушал доклад, пока человек с Земли не добрался наконец до финала.
— И потому для меня по-прежнему необъяснимо, как это Хвитби оказался привлечен в качестве наблюдателя к осуществлению столь важного проекта, каким является операция «Звездолет первый». Что, собственно, сам он сказал по поводу происшедшего? Ведь вы же в итоге пишете, что человека этого, несмотря на случившееся, следует считать вполне вменяемым. Но тогда — почему он так поступил?
— Внушил себе, будто мы не имеем никакого права на то, чем тут занимаемся.
— И решил проникнуть через главный шлюз в космолет, подвергнув угрозе весь эксперимент?! Из-за того только, что у него, видите ли, возникли сомнения? Просто в голове не укладывается!
«Этот человек действительно никакого представления не имеет о здешней обстановке, — подумал психолог. — Сознаваться он в этом, разумеется, не желает, да и мне не стоит слишком высовываться после всего, что произошло».
— Вы совершенно правы, — поддержал он инспектора, — проект наверняка стал его тревожить не вдруг. Напротив, нам следует предположить, что его отношение к проекту было двойственным с самого начала, еще на Земле, с того момента, как ему стало известно об истинном положении дел. Впрочем, достаточно вероятно, что и для него это стало ясно не сразу, а таилось скорее в подсознании. Ну а здесь, на станции, его внутренний конфликт обострился. Ему было, по-видимому, совсем не легко.
— А не мог ли он с самого начала замышлять удар по проекту? Как вы считаете? Мне это кажется логичным.
— Нет, нет. Человек ведь мыслит не строго логически, по крайней мере реагирует не так. Что происходит вдали от него, эмоционально затрагивает его меньше, чем в том случае, когда разыгрывается на его глазах, в особенности если он получает обо всем лишь весьма абстрактную, тщательно отредактированную информацию. Далеко не одно и то же: узнать, из осторожных объяснений специалистов, о том, что тут девятнадцать лет крутится на земной орбите космический корабль, экипаж которого воображает себя в полете к альфе Центавра, находясь на Земле или сидя здесь, наверху, на станции, в непосредственной, так сказать, близости. Чертовски, признаться, странное ощущение, когда дежуришь в одной из наблюдательских кабин и видишь, как за стеной из титанового сплава живут люди, полностью изолированные от внешнего мира и обманутые так, что иной скорее предпочел бы оказаться в гробу, чем в этом титановом цилиндре. Хотелось бы вам находиться там, внутри, на подобных условиях? — психолог движением головы указал вверх, туда, где находился, как известно было обоим, корпус «звездолета», оплетенный конструкциями наблюдательной станции, словно захваченное в паучьи тенета насекомое.
— Мм… не то чтобы я… — начал прибывший с Земли гость и, не закончив начатой фразы, продолжил: — Но, так или иначе, наблюдатели проходят ведь тщательную проверку. Это же, в конце концов, отборные кадры. Наверняка и вашему Хвитби разъяснили, что… да, что эксперимент необходим. Сегодня ведь ни для кого не секрет, что наиболее значительный фактор ненадежности в астронавтике отнюдь не техника, а неизменно сам человек. Мы просто не можем позволить себе угрохать столько сил и средств на такой проект, как первая интерстелларная экспедиция, без твердой уверенности в том, что он не пойдет прахом из-за человеческой несостоятельности. И потому необходимо с надежностью обеспечить, чтобы группа находящихся в полете людей представляла собой, э-э, социологически стабильную систему; а поскольку нельзя в столь дорогостоящем предприятии слепо идти на риск, то все и должно быть проверено заранее, не так ли?
«Кого он, собственно, желает убедить, меня или себя? — подумал психолог. — Или, может, он и в самом деле такой… словоохотливый? Ну да пусть себе поговорит…»
— А что первоначальных экспериментов для этого недостаточно, также вполне очевидно. Далеко не одно и то же, проводит ли горстка людей в изоляции года три-четыре, или сто пятьдесят человек — десятилетия, не так ли? Тем более в первом случае экипажу было известно, что при возникновении серьезной опасности они могут рассчитывать на помощь с Земли. Тесты такого рода не могли, естественно, дать исчерпывающих результатов, потому-то и оказалось необходимым опробовать психосоциологическую нагрузочную способность такой системы на втором, более высоком уровне!
— Разумеется, — послушно согласился психолог. — Испытуемая группа должна была по-настоящему верить в то, что совершает интерстелларный полет, если мы хотели провести эксперимент в чистоте. И ведь это, в конце концов, ради поистине великой цели, не так ли? Эксперимент служит подготовке настоящего полета. Что и было, я полагаю, разъяснено наблюдателю Хвитби?
— Да, конечно, — ответил психолог и подумал: «Хвитби в сравнении с ним был прямо-таки стоик. Хотелось бы мне взглянуть на этого субъекта в шкуре наблюдателя, за три минуты он трижды сказал «не так ли». Или уже четырежды?» — Во всяком случае, мы вправе из этого исходить, — продолжал он. — Все подробно разъясняется каждому будущему сотруднику станции, и сюда попадают лишь те, кто твердо убежден в необходимости этого.
«Или те, кому это, в общем-то, до лампочки, вроде нашего брата». Так, во всяком случае, было до сих пор.
— Мы позаботимся о том, чтобы так было и впредь, — заявил инспектор. — В дальнейшем мы еще скрупулезнее будем производить отбор, даже пользоваться при необходимости гипнотической блокадой. Если, конечно, и в самом деле ничего другого не останется. Естественно, на строго законных, то есть добровольных, основаниях. А вам придется каждые две недели выполнять тестирование по шкале Б, в том числе и среди наблюдателей. Письменную инструкцию вы в самое ближайшее время получите.
— Поговаривают, будто наблюдательские должности вообще упразднят? — с неопределенно-вопросительной интонацией произнес психолог.
— Ну, это, разумеется, чепуха. Вы и сами знаете, что, кроме спецреле в схемах сервороботов, мы на борту корабля никаких приборов для наблюдения не устанавливали: опасность обнаружения была бы чересчур велика. В тем большей степени нам приходится опираться на наблюдения с помощью периферийных систем; иначе мы совсем не имели бы представления о том, что происходит внутри корабля. Нет, нет, наблюдатели остаются. Но мы позаботимся о том, чтобы в будущем кто попало не мог но своему капризу открыть главный шлюз — изнутри это, понятно, и сейчас не так просто. Даже не вообразить, что могло произойти, справься Хвитби еще и с внутренней дверью шлюзовой камеры: все десятилетия труда над проектом — впустую! Не говоря о годах предварительной подготовки, об изматывающей, кропотливой работе в условиях строжайшей секретности… Этот человек просто сошел с ума — да, да, знаю, ваше заключение, я ничего такого сказать не хотел. Нет, как угодно, а я его не понимаю.
— Я тоже, — заверил психолог, — но так или иначе, а я рад, что через полгода меня уже здесь не будет. И, ей-богу, не хотелось бы мне присутствовать при том, когда откроют шлюз и те, внутри, все узнают. Но когда-то ведь это должно произойти.
— Это нас не касается, — сказал инспектор.
Третий уровень
Через три недели после своего визита на космическую станцию инспектор принимал психолога в командном центре проекта «Звездолет», на Земле.
— Вы удивлены, что мы вас отозвали досрочно, — говорил он. — Однако, смею заверить, мы полностью удовлетворены вашей работой. Дело в том, что у нас есть для вас другое задание. Не согласитесь ли вы, скажем, возвратиться на станцию, но уже не в качестве психолога?
— В качестве кого же?
— Допустим, в качестве наблюдателя?
— Наблюдателя? Но я ничего в этом не смыслю. Я не обучен обращению с приборами, да и не думаю, чтобы это могло меня заинтересовать. Для человека моей специализации довольно однообразная работа. Весьма сожалею, но это не для меня.
— Должен все же сказать, что работа, которую мы предлагаем, не обычная работа наблюдателя. Говоря точнее, вам надлежит заручиться союзниками среди других наблюдателей, ну или вообще среди станционного персонала…
Жужжание зуммера переговорного устройства на столе прервало его на полуслове, и из динамика раздался голос:
— Прибыл ли уже коллега Санчес?
— Да, — ответил в микрофон инспектор, — я как раз начинаю знакомить его с нашим предложением.
— Информирован ли он уже о характере предложения?
— Нет, к этому мы еще не подошли.
— Прекрасно, поговорим об этом у меня в кабинете. Лучше всего прямо сейчас.
Раздавшийся щелчок оповестил о том, что невидимый собеседник разъединил связь, и инспектор вновь обратился к своему посетителю:
— Это был коллега Хвайт, руководитель нашего проекта. Разрешите проводить вас в его кабинет. Он хочет сам переговорить с вами. Прошу сюда, нам прямо.
Проходя по коридору административного здания, Санчес спросил:
— Что вы имели в виду, говоря о союзниках?
— Директор вам это сейчас объяснит, — ответил инспектор. — Вы должны повторить попытку Хвитби, желательно вместе с несколькими другими… Вот мы и пришли.
Они пересекли пустую приемную, и инспектор распахнул следующую дверь.
— Нет, нет, пожалуйста, вы. Знакомьтесь — коллега Хвайт, наш директор. Коллега Санчес.
Санчес, ничего не понимая, глядел на человека, поднявшегося при их появлении и теперь с улыбкой шагнувшего навстречу из-за письменного стола, приветствуя гостей.
— Вы?.. Коллега Хвитби? — Психолог не находил слов. — Что все… Выходит, вы…
— Это действительно я, — сообщил директор, довольно молодой еще человек, не старше тридцати пяти. — Я всего лишь играл роль наблюдателя Хвитби, и причину вам предстоит сейчас узнать. Однако располагайтесь, прошу вас.
Он жестом указал на кресла, сгруппированные в углу кабинета вокруг небольшого стола, и, когда психолог и инспектор сели, тоже присоединился к гостям. Затем он продолжал:
— Итак, по порядку. Вы знаете: прежде чем отправить экспедицию к звездам, необходимо убедиться, в состоянии ли подобная человеческая группа вообще выдержать время полета и сумеет ли она сохранить функциональную активность. Следовательно, необходима проверка, и проверка в таких условиях, когда можно наблюдать поведение людей, находящихся на борту космического корабля, а в случае катастрофической необходимости также и вмешаться в происходящее. Это означает потребовать от испытуемых громадной жертвы, даже не предупредив их о том, насколько она велика. Можно, вероятно, сказать — жестокой, чудовищной жертвы.
— Будучи Хвитби, вы это сказали, и не только это, — вставил психолог.
— Да, — Хвайт игнорировал его реплику, — это жестоко, но в то же время необходимо. И кроме того: кто пускается в подобный полет, готов приносить и жертвы — ради того, чтобы люди достигли звезд; это-то он и делает, на иной лад, но с тою же целью. Однако и сама жертва оказалась бы бессмысленной, если вследствие какого-то сбоя пришлось бы до времени прекратить испытание.
— Я, к сожалению, не вполне улавливаю ход вашей мысли, — отчужденно заметил Санчес. — Мне казалось, ваши действия в роли Хвитби были направлены именно на то, чтобы прекратить эксперимент.
— В том-то и дело, что нет! Совсем наоборот! — впервые подключился к беседе инспектор. — Все было тщательнейшим образом продумано.
— Несомненно, — со сдержанной вежливостью поддакнул психолог.
Директор, по-прежнему непринужденный, продолжал развивать свою аргументацию, явно подработанную заранее либо уже обкатанную им при других обстоятельствах.
— Все очень просто. Во избежание неудачи по ходу испытаний предварительно должны быть испытаны сами условия испытаний. То есть, прежде чем отправить испытуемых в мнимый полет к звездам, необходимо вначале…
— Нет, — глухо произнес Санчес. Он понял.
— Да. Мы в настоящий момент проверяем, способны ли мы в принципе обеспечить гарантированно незаметное, бесперебойное наблюдение за тест — группой…
Психолог, вновь быстро овладевший собой, перебил директора:
— Не люди в космолете проходят проверку, а мы! Наблюдатели, вообще станционный персонал. Вот уж действительно… Да, но как вы заменяете людей в корабле? Коли они водят нас за нос, значит, должны быть в курсе; никто в подобной ситуации не согласится на девятнадцать лет изоляции, а то и больше. Тогда как же вы заменяете их, а наблюдатели ничего не замечают?
— Никак. Просто в корабле никого нет. То, что видят наблюдатели, всего лишь заранее подготовленные сцены. Кинофильмы, записи информданных, подаваемые на терминалы наблюдения.
— Но я собственными глазами видел в архиве несколько сюжетов из корабля, несколько этих самых, как вы говорите, кинофильмов. Разумеется, как материалы, «отснятые» на борту корабля приборами наблюдения. Они относятся к совершенно разным годам, и видно, как люди на самом деле стареют, как подрастают дети!
— Ничего удивительного. Предварительные работы по проекту начаты десятки лет назад; съемки мы вели в течение тридцати лет, отсняты различные варианты.
— Сработано основательно.
— Только работая основательно, мы справимся с нашей ответственной задачей, — раздался опять голос инспектора. Санчес несколько растерянно взглянул на него, ожидая какого-то продолжения. Но тот молчал. Вместо него пояснил директор:
— Нам необходимо выявить реакции наблюдателей на различные ситуации, возникающие на борту космического корабля: иные из этих ситуаций и впрямь, как мы полагаем, драматичны, а то и просто угрожающи. Позднее, в ходе проведения основного теста, мы должны иметь возможность срочного вмешательства на случай экстремальных обстоятельств, но мы не вправе допустить, чтобы кто-нибудь попытался, например, проникнуть в космолет и нарушить ход эксперимента лишь потому, что у него сдали нервы.
— Однако вы сами…
— Сам я — в качестве наблюдателя Хвитби совершил такую попытку, чтобы установить, как поведет себя остальной персонал. Понимаете ли, чтобы обеспечить надежность в дальнейшем, сейчас мы должны понизить порог раздражения. Мы намеренно создаем ситуации, чреватые срывом. И если станция преодолеет их, как преодолела она «Хвитби», тогда мы можем быть спокойны.
— Ну, вас-то мы накрыли довольно быстро, — не без хорошей доли злорадства напомнил психолог.
— Тем лучше. Но необходимо испытать систему на прочность под более жесткой нагрузкой. И это предстоит сделать вам: вернуться на станцию «наблюдателем» и побудить нескольких коллег к новой, на сей раз организованной попытке оборвать эксперимент. Мы пустим фильмы, которые облегчат вашу задачу. Вы, разумеется, единственный посвященный, остальные будут думать, что там, в корабле, и в самом деле подвергаются испытанию люди.
— Вы желаете выяснить, удастся ли мне сколотить группу противников эксперимента?
— Да, и сумеете ли вы с ними пройти защитные устройства.
— Что за устройства?
— Этого вам знать не нужно. Ведь все должно быть как можно более настоящим. Но могу вас заверить: какая-либо опасность для жизни и здоровья не грозит никому.
— Что ж, весьма обнадеживает.
— Значит, беретесь за выполнение задания?
— Нет. Я психолог, мое дело наука. А вам тут нужен актер. Вроде тех, что разыгрывали сценарий на борту космолета. Или отчего бы вам не сделать все самому, предварительно заменив на станции персонал?
— Лично я исключаюсь. Ведь я уже вам сказал: лучше не знать предохранительно-защитных систем. Мне они известны. Кроме того, хотелось бы максимально ограничить круг посвященных, а вы знакомы с условиями и обстановкой на станции. Естественно, нет необходимости решать сию же минуту. Если вам нужно подумать неделю или, скажем, две… Мы не торопимся.
— Что верно, то верно. Перед интерстелларным полетом чуть ли не полувековой тест, перед основным тестом — еще один, тест теста, а до него… А почему вы, собственно, уверены, что и сами не являетесь всего лишь…
Он не завершил начатой фразы, с откровенно иронической усмешкой глядя на директора Хвайта. Но тот озадаченно молчал. Вместо него ответил инспектор, определенно и твердо:
— О, разумеется, нет, это было бы абсолютно бессмысленно! Да и времени у нас такого нет. В ближайшие годы мы ждем результата изысканий от нашей физической группы. — Он несколько мгновений помолчал, затем добавил: — Я говорю о решении технических сторон проблемы: возможно ли в принципе осуществление интерстелларных перелетов.
Он с удовлетворением констатировал, что ни со стороны Санчеса, ни со стороны Хвайта не последовало преувеличенных реакций.
1973–1978
