Предательство страсти [Настасья Бакст] (fb2) читать онлайн

Настасья Бакст Предательство страсти

1 Прелестная Лизхен

Баронесса Мари фон Штерн проснулась рано. Всю ночь ее мучили кошмарные видения, сути которых она не могла ни понять, ни вспомнить. Единственное, что осталось от тяжелых сновидений — чудовищное чувство одиночества и ощущение фатальной ошибки, которой сама Мари не помнит, но судьба настойчиво предъявляет свой счет… Голова болела ужасно.

— Грета! — баронесса крикнула служанку. — Грета!

— Да, ваша милость, — появилась в дверях девица в черном платье и белом переднике. Издали лицо ее могло бы показаться симпатичным, но вблизи оказывалось, что нос ее толст и курнос, нижняя челюсть слишком массивна, белые локоны чересчур сальные, а руки похожи на две квадратные лопатки.

— Почему я должна звать тебя по тридцать раз? Подай мне халат! — Мари села и сняла ночной чепец. Роскошные черные косы мягко легли на ее плечи. На фоне белоснежной ночной рубашки, волосы баронессы казались чернее угля.

— Да, ваша милость, — служанка подала хозяйке халат.

Мари подошла к умывальному столику и заглянула в пустой кувшин.

— Почему нет воды? — лицо баронессы стало злым, а между соболиными, изогнутыми бровями появилась глубокая складка. Серые глаза Мари в такие моменты становились блестящими и жесткими, как сталь, а красные губы правильной формы сжимались в нитку.

— Простите, ваша милость, — покраснела Грета, — но обычно вы никогда не просыпаетесь раньше полудня, вот я и боялась случайно вас разбудить…

— Дура! — выпалила в сердцах баронесса и тут же об этом пожалела. — Ох… Прости меня, Грета!

Служанка потупила взор и опустила голову.

— В последнее время я сама не своя, — вздохнула Мари, покачав головой. — Знаешь, иногда мне кажется, что лучше уж совсем не просыпаться…

— Что вы! Господь с вами! — вздрогнула Грета, и перекрестилась. — Грех так говорить.

Баронессе стало неловко, она потерла рукой лоб и сказала:

— Ну все, иди за водой! А то наслушаешься от меня всякого!

— Слушаюсь, ваша милость, — служанка вежливо присела, а затем бросилась исполнять приказание.

— И скажи Гансу, чтобы готовил экипаж! Я поеду в деревню! — крикнула ей вслед Мари. — Еще скажи Лизхен, пусть принесет мне синее платье!

Час спустя, баронесса фон Штерн выехала из ворот замка и столкнулась со своим мужем.

— Доброе утро, Рихард, — сухо поздоровалась она, не поворачивая головы.

— Ты так рано встала? — удивился тот, но без тени недоброжелательства.

— Я вернусь к обеду, — баронесса плотно сжала губы. — Поехали, Ганс!

— Слушаюсь, — раздался недовольный ответ.

— Ты не в духе?! — крикнул вслед жене Рихард, но она не удостоила его ответом.

Барон фон Штерн с тоской посмотрел вслед удаляющемуся ландо^[1]. Рихарда внезапно охватила досада. Ну почему она себя так ведет? Они могли бы стать прекрасной парой! Пусть Мари в последнее время избегает интимных отношений и всячески демонстрирует свою холодность, но, по крайней мере, на людях, могла бы вести себя дружелюбно по отношению к мужу. Барон фон Штерн не видел большой трагедии в том, что брак их приобрел платонический характер. В конце концов, супруги могут стать закадычными друзьями, которые помогают друг другу, поддерживают и доверяют все тайны, планы и надежды! Но Мари не такая… Рихард вздохнул. Но этот вздох был скорее попыткой успокоить себя, нежели сожалением. Барон решительно не понимал поведения своей жены. Более того, Рихарда это поведение раздражало, и чем дальше, тем сильнее. С каждым днем надежды на то, что их жизнь когда-нибудь наладится, становилось все меньше и меньше. Невозможность родить ребенка стала очевидной, а Рихард, разбогатев на поставках вина, теперь мечтал о сыне, маленьком бароне, которому можно будет передать родовой замок, земли и самый лучший на Рейне виноградник.

1765 год выдался необыкновенно урожайным на виноград. Висбаден, город на юге Пруссии жил предвкушением будущего виноградного сбора. Барон Рихард фон Штерн, занимавшийся поставками вина для армии Фридриха II и самого короля лично, смотрел в подзорную трубу на виноградники и молил Бога о том, чтобы осень была ранней и ударила заморозками перед самым сбором. Тогда вино, произведенное на его землях, приобретет нежный терпкий привкус, и надолго станет самым дорогим в Европе.

— Иногда и женитьба бывает крайне удачной, — сказал он управляющему и подумал, что стоит, пожалуй, преподнести жене какой-нибудь подарок. — Мари очень подавлена в последнее время.

Клаус кивнул, но пропустил сказанное хозяином мимо ушей. Высокого, рыжего, здорового как медведь баварца побаивались все виноделы, не говоря уже о сезонных батраках. Меньше всего Клауса Зиббермана волновала подавленность баронессы. Как можно думать о бабских капризах, когда соседи переманивают рабочих обещанием бесплатной кормежки, когда крестьяне подготовили слишком мало корзин, когда солнечных дней выдалось даже чересчур и виноград может увянуть?

— Вы говорили с Майгелями? — Клаус покачивался вперед-назад, сцепив огромные ладони за спиной.

— Ты все боишься остаться без сборщиков? — иронично спросил фон Штерн.

— Мне, господин барон, как бы это сказать, — Зибберман потер нос, — все равно. Ваши — виноградники, хотите — убирайте, хотите — нет, а только Майгели переманивают рабочих нечестными обещаниями.

— Ты о чем? — барон начертил палкой на песке букву «М».

— Да об этом их обещании кормить бесплатно, — Зибберман покраснел, что свидетельствовало о его крайнем возмущении. — Все знают, что Майгелям пришлось зарезать половину своих коров и овец из-за странной болезни. Животные переставали доиться, беспокоились, дрались. На бешенство не похоже, но, черт его знает. Майгели зарезали всю подозрительную скотину, а мясо продать не смогли. Пришлось солить его да вялить. Вот этой-то дрянью они и накормят рабочих!

Не кипятись, Клаус! Как только рабочие поймут, что их обманули, они уйдут от Майгеля, и тогда мы сможем нанять их за меньшие деньги, — приподнял брови Рихард.

Зибберман несколько секунд смотрел на хозяина в упор своими маленькими глазками, которые были так глубоко посажены, что казалось, смотрят из туннеля.

— Почему бы не заплатить им столько, сколько мы обещали с самого начала? — спросил он, наконец.

— Потому что, раз уж они приехали сюда, то должны заработать хоть что-нибудь, не возвращаться же им с пустыми руками к своим семьям, — спокойно ответил барон, которому такое решение казалось вполне логичным.

— Как знаете, — глухо прорычал в ответ Клаус. — А только, если они поймут, что их надули дважды — то могут подпалить виноградники и убраться преспокойно восвояси, оставив и вас, и мошенника Майгеля, без урожая.

— Ах, Клаус, — вздохнул Рихард, — ну разве ты до сих пор не научился понимать, когда я шучу, а когда говорю серьезно? Я вообще не собираюсь вмешиваться в твою работу. Ты отличный управляющий и у меня нет поводов для беспокойства. Поступай, как считаешь нужным, я тебе доверяю. Сколько времени?

— Без четверти два, — ответил управляющий.

— Пора возвращаться, — Рихард подошел к своему коню.

Клаус Зибберман молча подставил хозяину колено, чтобы тот мог забраться в седло.

— Сегодня Лизхен приказала готовить самых сочных кур особым индийским способом, с перцем и приправами, а на гарнир подать обжаренный рис с фруктами и карамелью, — сказал барон, — и еще густой суп из баранины. Его подают в горшочках. Никогда не мог определить точно, что именно в него кладут. Зеленые сливы, коренья, томаты, морковь, зеленый лук, кусочки тушеного баклажана… Что еще?

— Баранину для этого супа за день подвешивают внутри очага на специальный крюк, чтобы она как следует пропиталась дымом, а перед тем как варить из нее бульон — обжаривают на решетке, — пробасил Зибберман и сглотнул слюну. — Моя мать тоже готовит такую похлебку.

— Твоя мать все еще жива? — удивился Рихард.

— Слава Богу, — Клаус снял шляпу и перекрестился. — В нашей семье все женщины живут долго.

Мари фон Штерн, по пути от своих покоев к столовой, была поглощена совершенно иными мыслями. В последнее время она видела, как сильно муж желает рождения наследника, и безмерно страдала. Молодая баронесса винила себя в охлаждении семейных отношений и боялась, что любимый муж разведется с ней. Закон позволяет развод в случае бесплодия. Однако, опасения ее были совершенно напрасны. Барон даже не помышлял о расторжении брака.

Во время обеда, когда Мари напряженно вглядывалась в его задумчивое лицо, и ей кусок в горло не шел от мысли, что возможно именно сейчас Рихард подбирает слова, чтобы сказать жене о том, что он решил развестись с ней, тот мучился вопросом, что можно преподнести жене на их вторую годовщину? Подарок должен быть не слишком дорогим, но изящным, потому что Мари наверняка догадывается, какие доходы приносит мужу ее приданое. Особенно, после того как русские стали приобретать их вино. Почти все драгоценности своей матери Рихард фон Штерн подарил жене еще до свадьбы. Ему же нужно было ее очаровать! Он пристально посмотрел на супругу и подумал, чего не хватает в ее облике? Кожа Мари сверкала как нежно-розовый жемчуг, темно-синее строгое платье хорошо оттеняло ее цвет. Чудные темные волосы, собранные в высокую модную прическу, были столь тяжелы, что Рихард видел, как одна из боковых шпилек вот-вот не выдержит и выпадет, освободив непослушные пряди. Корсет делал стройную от природы талию такой тонкой, что казалось, ее можно обхватить пальцами. Пожалуй, изысканная сетка для волос из тончайших золотых нитей, украшенная жемчугом, мелкими бриллиантами и топазами — то, что нужно. Это большое, и в то же время легкое украшение, в котором много камней, но они должны быть маленькими.

— Можно узнать, почему вы с такой ненавистью на меня смотрите? — неожиданно спросила у него Мари, сидевшая на другом краю огромного стола, рассчитанного на тридцать персон, не считая хозяев.

Прежде чем изумленный барон смог что-либо возразить или ответить, его жена уже вскочила со своего места и быстро вышла, причем плечи ее вздрагивали. Она плакала. Рихард нахмурился. Эти неожиданные истерики его утомили. Он подумал, что возможно, Мари следует отправиться на воды, она стала слишком нервной.

Баронесса же заперлась в своей комнате. К ужину она не вышла, сославшись на головную боль. Она звала к себе Лизхен Риппельштайн, но ей ответили, что фройляйн нет в замке. Она уехала в деревню закупить все необходимое для кухни замка. Около девяти часов в спальню Мари постучал Рихард и спросил, может ли он войти.

— Нет! Вы мне противны! Лицемер!

Барон не стал выяснять, почему именно жена считает его лицемером, и удалился.

Мари же залилась слезами. Деторождение и плотская любовь были связаны в ее сознании в единое целое и второе без первого, казалось прелюбодеянием. Она не может родить Рихарду ребенка, следовательно, не должна принимать его как мужчину. Каждый ее отказ Рихарду в близости виделся Мари еще одним ударом по их и без того терпящему крушение браку, но она не видела выхода. Она ведь не может позволить, чтобы собственный муж считал ее распущенной! Мари бесконечно стыдилась своих интимных переживаний. Раньше, в самом начале их супружества, больше всего на свете она боялась, что Рихард заметит, какое наслаждение ей доставляют их занятия любовью, и с каким трепетом и нетерпением она ждет его каждый вечер на брачном ложе. Теперь же и это счастье казалось Мари потерянным навсегда. Тело ее томилось от нерастраченной страсти и нежности не меньше чем душа от потерянной любви.

Лизхен Риппельштайн с удовольствием разглядывала себя в зеркале. Белое вышитое белье из азиатского хлопка, ей чрезвычайно шло. Ее молочно-белое тело сияло той волшебной и притягательной красотой молодости, когда девочка-подросток становится привлекательной женщиной. Округлившаяся грудь и соблазнительные бедра подчеркиваются тонкой, изящной талией. Когда ветер приподнимает юбки Лизхен, то ее не слишком длинные, но крепкие и стройные ножки, привлекают внимание молодых и не очень молодых мужчин. Лизхен закусила ноготь указательного пальца правой руки, несколько секунд смотрела на себя, а затем, взвизгнув от удовольствия, подпрыгнула, сделала шаг назад и упала на кровать, что стояла близко от туалетного столика. Комнатка Лизхен вообще была маленькой, вся мебель впритык. Помещалось-то всего лишь платяной шкаф, да та самая кровать с туалетным столиком. Возле двери, правда, на табуретке стоял тазик, а в нем кувшин с водой.

Лизхен сильно сжала свои круглые и крепкие груди, не помещавшиеся в ее ладонях даже на половину, и с удовольствием ощутила сладкое томление внизу своего живота.

— Ах, Фредерик, Фредерик… — игриво прошептала она, обнимая себя руками и гладя свою шею.

Но нужно было вставать и одеваться, Мари ждет ее. Черт бы побрал эту Мари! С самого утра Лизхен на ногах. Нужно было поехать в деревню, чтобы посетить остановившегося в сельской гостинице купца, чтобы приобрести шелка и цветного бисера для рукоделий, а теперь еще идти в конюшни и распорядиться подготовить экипаж. Вот уж это Мари могла бы сделать и сама! С самого детства Лизхен играла в жизни подруги весьма странную роль. Будучи дочкой гувернантки, Лизхен сделалась будто любимой куклой. Мари с наслаждением нянчилась с ней и баловала. Теперь восемнадцатилетняя Лизхен состоит при ней одновременно и служанкой, и подругой, а иногда двадцатитрехлетняя Мари начинает вести себя по отношению к фройляйн Риппельштайн, словно заботливая мамаша. Впрочем, Лизхен не на что было пожаловаться. Ее хорошо одевали, почти как знатную девушку, она получила образование и обучилась хорошим манерам. Если бы не излишняя живость, порывистость движений и яркий румянец, Лизхен Риппельштайн вполне могла бы сойти за аристократку.

Надев скромное, но элегантное платье из светло-коричневой материи, отделанное бархатом, с эмалевыми пуговицами в тон, Лизхен поправила прическу — тяжелые соломенные локоны то и дело выскальзывали из-под шпилек. Еще раз, взглянув на себя в зеркало, она вздохнула. Те платья, которыми ее в изобилии снабжала Мари, Лизхен были не по вкусу. Ей казалось, что молодая баронесса нарочно старается одеть ее невзрачно и победнее, дабы подчеркнуть, что Лизхен всего лишь служанка. Фройляйн Риппельштайн мечтала об атласных французских платьях, или уж на худой конец о малиновом бархатном платье из мастерской Готфрида Люмбека. Лизхен вздохнула. На днях она снова заходила к мэтру в лавку-мастерскую. Какие он выставил амазонки для охоты!

Там есть одна — зеленая, отделанная бисером из драгоценных камней, золотыми пряжками. К ней шапочка с длинными фазаньими перьями и мягкие, длинные сапожки из зеленой замши. Такие же перчатки с большими раструбами и охотничья сумка. Фройляйн Риппельштайн представила себя в этой амазонке, скачущей на вороном коне, среди своры гончих и топнула ногой. Она на все готова, чтобы эта мечта сбылась.

Лизхен тряхнула головой, чтобы остановить поток собственной фантазии, потому что мысли о нарядах и украшениях могли поглотить ее полностью на весь день. Фройляйн Риппельштайн грезила, что однажды сама сможет придумывать изысканные туалеты, от образа и до самой последней мелочи. Отогнав соблазнительные думы о шелках, вышивке, кружевах и корсетах, Лизхен направилась в конюшню. С самого порога она услышала тяжелое сопение и беспрестанное хихиканье. Над кучей соломы в глубине конюшни, отчетливо были видны две толстые, белые женские ноги, и голый мужской зад меж них. Лизхен нисколько не смутилась, такие картины были ей привычны с детства. Простой народ не очень-то жаловал строгую протестантскую мораль, столь почитаемую и распространенную среди бюргеров и аристократов.

— Эй! А ну, прекратите! — грозно крикнула она, топнув ногой.

Смех тут же прекратился, а мужчина (это был кучер) мгновенно соскочил вниз, и тут же натянул брюки. Прежде Лизхен, однако, успела заметить, что желание его осталось неудовлетворенным. Женщина оказалась кухаркой Фридой, она тоже была явно недовольна появлением Лизхен. Прикрывая свою огромную грудь платьем, кухарка поглядела на молодую выскочку исподлобья. Слуги вообще не любили фройляйн Риппельштайн, которая, по их мнению, была одного с ними поля ягода, и не имела права помыкать и командовать как хозяйка. Только после того как барон при всех назначил Лизхен экономкой, они начали нехотя исполнять ее распоряжения.

— Запрягай новый экипаж, Ганс, — сердито приказала Лизхен. — Подашь его к террасе. Мы поедем в город на ярмарку, посмотрим на Марту фон Граубер.

Кухарка потупила взор, когда фройляйн Риппельштайн упомянула о несчастной фрау фон Граубер. Наказание было уж слишком суровым за то, что и преступлением-то назвать лицемерно.

Лизхен нашла Мари на террасе, как они и договаривались, но та почему-то лежала на скамейке, не закрывшись ничем от солнца, и тихонько стонала. Вначале Лизхен встревожилась, но, подойдя поближе, поняла, что Мари просто-напросто спит, и ей, похоже, снится кошмар. Фройляйн Риппельштайн постояла некоторое время неподвижно, наблюдая, как Мари сжимает губы и порывисто дышит, содрогаясь от внутренних рыданий, которые, видимо, надрывали ей сердце в том ужасном сне, который она видела.

Стук копыт лошадей, что были запряжены в экипаж по распоряжению Лизхен, отвлек ее от созерцания страданий Мари.

— Проснись! Проснись! — подруга-служанка принялась трясти хозяйку за плечо.

Мари открыла глаза, и увидела над собой обеспокоенное, и немного рассерженное лицо Лизхен.

— Что… что произошло? — Мари с трудом могла говорить, солнце слепило ей глаза, а голова просто раскалывалась от боли, словно в ней перекатывались туда-сюда острые цветные стеклышки.

Ты задремала, и, должно быть, у тебя случился тепловой удар! Мари, ну нельзя же спать на солнце, — Лизхен укоризненно смотрела на подругу. — Да и потом, твой корсет затянут до невозможности туго. Как ты вообще ухитряешься в нем дышать!

Мари смотрела на нее сквозь странную молочную пелену, что застилала глаза, и чувствовала себя в высшей степени необычно. Вроде бы все нормально… Просто задремала на ярком солнце. Все вокруг знакомо, и в то же время, как будто видится в первый раз. Она точно знает, что ее полное имя Мари Франсуаза де Грийе, дер Вильгельмсхафен, баронесса фон Штерн. Ее муж, барон Рихард фон Штерн, поставщик вина для армии Фридриха II и двора его королевского величества. Девушка, что разбудила Мари — ее молодая подруга Лизхен Риппельштайн, баронесса знает ее с детства. Мать Лизхен была гувернанткой в доме де Грийе. Кучер Ганс сидит на козлах новенького экипажа, запряженного парой красивых гнедых лошадей… И все же, будто все не по-настоящему, будто сон или видение.

— Не знаю. Не могу понять. Какое странное чувство… Я вышла раньше, чем мы условились, сейчас так жарко и я задремала. Мне приснился кошмарный сон. Я видела себя старой женщиной, мне было так одиноко, я страдала… Не могу вспомнить из-за чего, или из-за кого, живу не у нас в Пруссии, а где-то… Даже не могу сказать, где. Такой тесный дом, высоко-высоко над землей.

— Может быть, это ваше швейцарское шале? — нетерпеливо прервала ее Лизхен, слегка надув губы, которой вовсе не хотелось обсуждать кошмар подруги.

То ли дело скандал, связанный с Мартой фон Граубер. С ней разводится муж, обнаруживший ее в постели с каким-то французским актеришкой, к тому же оказавшимся и на пятнадцать лет моложе Марты. Несчастную выставили на рыночной площади, у позорного столба, как того требует закон. Марта простоит в одной рубашке, прикованная цепью целую неделю, и все это время прохожие, даже простолюдины, будут глумиться над ней, обливать помоями и кидать в нее камнями, обзывая шлюхой, ведь преступление, что совершила Марта, записано крупными буквами на доске, прибитой над ее головой.

— Послушай, ты себя хорошо чувствуешь? Может, нам не стоит ехать на площадь? — Лизхен нервно теребила дешевое простенькое кружево на своем ридикюле. Ей ужасно хотелось увидеть Марту фон Граубер привязанной к позорному столбу, грязную и оборванную. Это так забавно, что самая строгая, чопорная и заносчивая фрау в их провинции оказалась обычной шлюхой, спутавшейся с бродячим актером! Лизхен даже хихикнула.

— А зачем мы едем на площадь? — в голове у Мари был ужасный хаос, ах, да! Конечно… Они едут посмотреть на наказание Марты фон Граубер. — Нет, не отвечай, Лизхен, я вспомнила… Ты знаешь, никак не могу отделаться от этого ужасного ощущения.

— Что еще за ощущение? — голос Лизхен стал сердитым, но терзать кружево она перестала и тоскливо поглядела в сторону открытого экипажа, что ждал их обеих.

— Как будто я старая и брошенная. Всеми забытая. Ты знаешь, Лизхен, мне приснилось…. мне приснилось, будто бы я…. будто бы я хочу…. нет, даже, как будто на самом деле…

— Боже всемогущий! Ну не тяни же, Мари! Говори быстрее, что тебе приснилось. — Лизхен сделала несколько шагов в сторону экипажа. Мари действительно уже утомила всех вокруг своей нервозностью, предчувствиями, ощущениями, неожиданными всплесками эмоций, раздражительностью и плаксивостью.

— Мне приснилось, будто бы я в таком отчаянии… Будто бы я покончила с собой.

— Святые небеса! — Лизхен как-то странно посмотрела на Мари. — Послушай-ка, фрау фон Штерн, а ты… ты не думаешь, случайно, чтобы…. — Лизхен сделала рукой жест, имитирующий затягивание петли на шее. Действительно, после всего, что случилось в последнее время… Невозможность родить ребенка, внезапная холодность и отчужденность Рихарда…

— Нет! Господь с тобой, Лизхен! Нет! Никогда! — Мари схватилась за грудь, сердце ее забилось часто-часто. Внезапно баронессу фон Штерн охватил дикий, панический ужас, как будто вот-вот что-то неминуемо случится. Она вся сжалась в комок и задрожала, огромным усилием воли ей удалось подняться со скамейки и пройти несколько шагов до экипажа.

Расположившись на широком удобном сиденье, Мари нервно огляделась по сторонам, и, несмотря на все усилия, так и не смогла подумать ни о чем приятном. Перед глазами все стояла странная картинка из ее сна. Она, старыми морщинистыми руками, держит стакан с водой, в которой растворен белый, смертоносный порошок и точно знает, что, выпив это, умрет, и так все болит в груди, так одиноко, что смерть кажется избавлением, Божьей благодатью…

— Мне кажется, что Рихард хочет развестись со мной, — голос Мари прозвучал несколько сдавленно, потому что в последнее время она только об этом и говорила Лизхен. Та всплеснула руками.

— Мари, ну сколько уже можно говорить об одном и том же? Тебе все твердят, что Рихард может сделать все что угодно — завести любовницу, прижить внебрачного ребенка, уехать в Россию на полгода, все, что угодно — но он никогда, слышишь, никогда не разведется с тобой!

— От твоих слов не легче. Я теряю любовь мужа, человека с которым хотела прожить счастливо до конца своих дней, а ты говоришь, что он, не смотря ни на что, не разведется со мной! Какой смысл в мертвом браке?

— Мари, я не понимаю, что ты от него хочешь? — Лизхен вскипела. — Ты его отталкиваешь, он становится холодным. Ты не видишь смысла в «мертвом браке», и боишься, что Рихард захочет развестись.

— Но я люблю мужа, и не хочу его потерять! — в голосе Мари появились слезы.

Лизхен вздохнула и откинулась на спинку своего сиденья.

— Тогда перестань выпроваживать его из-под двери своей спальни, — сказала фройляйн Риппельштайн устало.

— Откуда… откуда ты знаешь?

— Мари! Да вся прислуга только и болтает о том, что хозяин и хозяйка уже несколько месяцев живут как святые. И винят в этом тебя. Если ты любишь Рихарда, почему не принимаешь его?

— Лизхен! Но…

Баронесса хотела сказать о том, что вера воспрещает плотскую любовь без намерения зачать, что это грех, но почему-то замялась и не смогла. Слишком уж раздраженно смотрела на нее Лизхен.

— Может быть ты, таким образом, надеешься разжечь его страсть? — вдруг спросила фройляйн Риппельштайн. От такого предположения у Мари перехватило дух. Как она могла такое подумать?!

— Лизхен! Ты просто… Просто не понимаешь, что говоришь! Я измучена этими ночными кошмарами. Теперь они начали донимать меня и днем. Я ездила в город, аптекарь дал мне настой опиума, чтобы избавиться от ночных кошмаров, но после этого настоя ужасно болит голова.

— Так прекрати его принимать!

Мари обиделась на Лизхен. Неужели так трудно проявить хоть немного чуткости? Баронесса поразилась бездушию фройляйн Риппельштайн. С другой стороны, проблемы Мари вполне могут казаться просто ерундой… Действительно, кого сейчас заботит такая мелочь как измены мужа? Баронесса представила себе Рихарда, обнимающего какую-нибудь девушку. На глаза Мари тут же навернулись слезы, снова вспомнился кошмарный сон про самоубийство.

Но вокруг пели птицы, а экипаж быстро катился по лесной дороге, что соединяла замок Штернов с городом, солнце светило ярко, а небо было голубым и безоблачным. Постепенно Мари успокоилась. Отчасти этому способствовал и встревоженный взгляд Лизхен, который та не отрывала от лица Мари.

— Ради Бога, Лизхен Риппельштайн, перестаньте на меня так смотреть, — Мари нахмурила брови, внутренние уголки которых тут же поползли вверх, из-за чего выражение лица баронессы фон Штерн стало совсем жалобным и беспомощным. Она словно умоляла Лизхен о помощи, та помедлила некоторое время, а затем, пересела к подруге, обняла ее и стала гладить по спине.

— Ну что ты, Мари? Посмотри, какой прекрасный день! Это всего лишь дурацкий сон…

— Ты не понимаешь, Лизхен! — воскликнула Мари. — Это был такой странный, ни на что не похожий сон. Меня окружали необычные вещи, каких я никогда в жизни не видела и даже не могу представить себе их предназначения! И самое кошмарное — это то дикое чувство одиночества, что поглотило меня с головой. О, Лизхен! Это было так ужасно!

— Успокойся, Мари. Все это всего лишь глупый сон, который абсолютно ничего не значит. Неужели ты целый день будешь думать только о том, что тебе приснилось?

— Лизхен! Но со мной никогда в жизни еще не было ничего подобного! Во-первых, это странное незнакомое мне место, во-вторых, я, это как будто не я, а кто-то совсем другой, и этот кто-то вот-вот умрет, а я не могу ничего предпринять!

— Мари, ты просто перегрелась на солнце, вот и все, — Лизхен пристально посмотрела на подругу. — Я не удивлюсь, если у тебя покраснеет лицо. Ты же знаешь, что солнце вредит коже. Ты становишься похожей на крестьянку.

— Лично я ничего плохого в этом не вижу, — Мари подумала, что нужно и вправду переключиться на что-то другое, забыть о своем сне. — Многие крестьянки выглядят очень привлекательно, благодаря своему красивому, нежному загару. Иногда мне даже кажется, что мы на их фоне — как покойницы в своих корсетах и с бледными лицами.

— Не нахожу ничего привлекательного в этих грубых и невежественных женщинах и девушках. Они выглядят как колоды — толстые, красные, с огромными ручищами.

— А мне кажется, что они просто здоровые и румяные, от этого наши мужья зачастую предпочитают их нам, — незаметно сама для себя вернулась Мари к «больному вопросу».

— Говори только за себя, баронесса фон Штерн. Когда у меня будет муж — я уж сумею сделать так, чтобы глаза его смотрели только на меня, — Лизхен подбоченилась.

— И как же ты это сделаешь, фройляйн Риппельштайн? — Мари точно так же подбоченилась и подмигнула Лизхен, изо всех сил стараясь сохранить тон своего голоса веселым и непринужденным. — Скажи мне. Я попробую это средство на своем Рихарде, и сообщу тебе, стоящее ли оно.

— Тебе не осилить. Слишком уж ты благовоспитанная жена, — ответила Лизхен.

Мари натянуто рассмеялась, в словах подруги чувствовалась изрядная доля желчи.

— Это почему же? — спросила она, стараясь казаться как можно более беззаботной и веселой.

— Потому, что ты, Мари фон Штерн, самая настоящая ханжа. Вот!

— Я?!

— Да, ты. Всегда такой была и такой останешься.

— Интересно, что это за способ такой привлечения внимания мужа, о котором не может думать благовоспитанная девушка? — Мари прищурила глаз, она понимала, что за шуточной формой разговора на самом деле кроется что-то серьезное. — Рассказывай Лизхен, а то я решу, что ты лгунья и просто хотела меня подразнить.

— Никакая я не лгунья!

— Тогда говори, как ты собираешься сделать так, чтобы глаза твоего мужа смотрели только на тебя?

— Очень просто. Муж только тогда не сможет оторвать от тебя взгляда, когда у него не будет уверенности в том, что кто-то другой не воспользуется его невнимательностью.

— О чем ты говоришь, Лизхен?!

— Ты прекрасно меня поняла.

— Нет. Говори яснее.

— О, Боже! Мари, ты в самом деле такая благонравная или прикидываешься? Рихард потому и не беспокоится за тебя, что не боится потерять!

Баронесса слушала Лизхен с большим удивлением. С чего она вдруг заговорила о таких вещах? Сначала упрекнула в холодности к мужу, а теперь намекает, что нужно завести любовника!

— Разве это плохо? Рихард мне доверяет…

— Да, он тебе доверяет. Поэтому считает, что может не появляться неделями, а иногда и месяцами, пока ты сидишь одна в этой деревне.

— Но мне тут хорошо, и Рихард…

— И ты считаешь, что можешь быть также уверена в верности Рихарда, как он уверен в твоей?

Мари насторожилась еще больше. Не в характере Лизхен болтать просто так. Слишком она деловитая для девушки. Снует целый день от замка к деревне, отдает распоряжения, ни с кем из женщин лишним словом не перемолвится. Даже сама баронесса иногда не может ее дозваться, а тут вдруг такие речи! Похоже, что фройляйн Риппельштайн что-то знает о Рихарде и пытается показать это Мари. Странно, но такое предположение показалось Мари оскорбительным. Пусть между супругами фон Штерн не все гладко, но она никому не позволит клеветать на мужа.

— Лизхен, Рихард меня любит, и я ему доверяю, — ответила Мари твердо. По крайней мере, ее домыслы — это всего лишь результат беспрестанной тревоги и отчаянья из-за невозможности родить ребенка. Муж по-прежнему говорит ей, что любит и всегда будет рядом. Разве что вид у него при этом утомленный, но, в конце концов, это может быть связано и не с ней, а с расширяющимся винодельческим промыслом. Не с ней…

— А почему ты тогда говоришь, что наши мужья предпочитают нам крестьянок? — прервала оптимистические размышления баронессы Лизхен.

Мари смешалась, не найдя, что ответить. Действительно, полной уверенности в супружеской верности Рихарда не было, но Мари старалась гнать от себя эти мысли. Конечно, отношения фон Штернов нельзя было в последнее время назвать не только страстными, но и хоть сколько-нибудь теплыми. Рихард не старался, во чтобы то ни стало, снова завоевать любовь Мари, но она приписывала это особенностям его характера, озабоченности предстоящим сбором винограда, и даже сложности политической ситуации в Европе. Ведь после того как Екатерина II окончательно подчинила себе всю европейскую политику, стало совершенно непонятно, какова в дальнейшем будет торговая и экономическая политика России, от хлеба которой зависели почти все европейские державы… Баронесса закрыла лицо руками. О чем она только думает? В последнее время Мари часто пыталась занять себя какими-нибудь странными мыслями о внешней политике, о французском просвещении, о равенстве людей перед Богом… Только бы не гадать — верен ли ей Рихард, или уже нет.

Экипаж въехал в город. До рыночной площади тащились медленно, шагом, потому, что улицы были уже запружены людьми, лошадьми, лотками торговцев, нищими, солдатами из местного гарнизона. Лавочники выставляли на улицу лотки со своим товаром и сажали своих крикливых жен, зазывавших покупателей пронзительными криками. Только по случаю дня святой Женевьевы, две пары холщовых брюк продавались за 10 марок, а из-за крестин сына виночерпия, бочку мальвазии можно купить почти совсем задаром, ну и конечно, каждый вторник аптекарь предлагает свое снадобье для продления молодости и улучшения цвета лица.

Головная боль Мари стала нестерпимой. Когда они проезжали мимо таверны, в нос ударил невыносимый запах рыбы.

— Русские осетры! Карпы в сметане! Марсельские угри! Норвежская сельдь! Заходите! Кварта светлого пива за счет хозяина каждому!

Баронесса закрыла нос веером, но перед глазами все равно возникали различные «рыбные» видения, от которых начинало тошнить. Особенно Мари было плохо от мысли об угрях.

Висбаден еще несколько лет назад был малюсенькой деревушкой, где проживали виноделы, но теперь, благодаря славе их напитка, а также целебным источникам и чудному климату, который обеспечивали густые хвойные леса, поселок разросся, и стал настоящим городом. Здесь была и ратуша, и большой рынок, и здание суда, и огромный костел, и даже парк с фонтанами. Деревянная пристань на Рейне превратилась в большой речной порт, где каждый день разгружались и загружались десятки судов.

Около рыночной площади, все улицы оказались забиты экипажами и телегами.

— Покупайте гнилые овощи для закидывания шлюхи! По два пфенинга за фунт! — раздался рядом звонкий голос мальчишки. — Всего два пфенинга за фунт! Есть гнилые помидоры, капуста. Тухлые яйца!

Лизхен высунулась было из экипажа, но Мари дернула ее обратно.

— Но я хочу купить! — недовольно воскликнула фройляйн Риппельштайн.

Приобретешь этой дряни и у нас провоняет весь экипаж! — ответила Мари, но на самом деле все внутри нее протестовало против истязания несчастной Марты фон Граубер, все преступление которой состояло в том, что она не сумела хорошенько скрыть свою измену от супруга! Мари знала, что очень многие жены не прочь наставить рога своим мужьям. Об этом все знают, но делают вид, как будто супружеских измен нет в природе вовсе. «Проклятый Лютер!», в сердцах подумала Мари, отец которой был католиком, и всю жизнь презрительно отзывался об экономной, «лавочной» религии «бюргеров», в которой ханжество, лицемерие и скупость представлялись добродетелями. Сама Мари формально была протестанткой, но сердце ее всецело принадлежало Риму и католицизму с его таинствами, фантасмагорическими хоралами, органной музыкой, чудесным запахом благовоний, величественной красотой соборов.

— Пойдем пешком, Мари, — Лизхен потянула подругу за руку, та отдернула кисть.

— Тебе так не терпится увидеть эту несчастную?

— А разве мы не за этим приехали? — Лизхен смотрела на Мари зло. «Какая же она ханжа!», мелькнуло у Риппельштайн в голове.

Мари не нашла, что ответить. Действительно, они приехали посмотреть на Марту.

С трудом протискиваясь между любопытными, женщины добрались до середины рыночной площади, где возвышался огромный позорный столб. Его сделали из ствола огромной осины, что стояла здесь до появления города. Ветки срубили, а ствол остался и корни в земле. Каждую весну столб позора покрывался маленькими тонкими веточками, это дерево упорно пыталось возродиться, но стражники начисто уничтожали молодую поросль. Столб должен был оставаться гладким и ровным. Внизу ствол дерева совершенно почернел, словно впитал в себя страдания тех, кого приковывали к огромной и тяжелой цепи на потеху толпе.

Мари первая увидела Марту и замерла в ужасе, а затем зажмурилась.

— Что там? Мари! Дай и мне тоже посмотреть! Боже мой!..

Даже Лизхен стало не по себе.

Несчастная «прелюбодейка», как гласила надпись на доске обвинений над ее головой, лежала ничком на земле, закрыв голову руками, и только болезненно корчилась, когда в ее сторону летели очередные помои. Вокруг Марты не было ни единого клочка чистой земли. Все покрывал слой гнили, которой торговки забрасывали бедную женщину. Тело Марты еле-еле прикрывали грязные лохмотья, сквозь которые просматривалось тело, все сплошь покрытое ссадинами и синяками. Чтобы разъяренная толпа не растерзала несчастную совсем, префект города приказал поставить возле нее стражников. Те, впрочем, больше заботились о том, чтобы гадость, летевшая в Марту, не запачкала их камзолов.

— Поганая шлюха! — раздался рядом женский визг. Мари обернулась и увидела старую торговку, от которой несло пивом. Ведьма держала в руке яйцо, судя по запаху, тухлое. — Получай! — крикнула она, и, прищурив один глаз, запустила в лежащую у подножья столба Марту своим снарядом. Яйцо попало прямо в голову, и старуха радостно хлопнула в ладоши.

— Пойдем отсюда! — Мари не могла дышать. Словно в легкие ей насыпали песка. Казалось, вся эта толпа держит ее за горло. Душит! — Лизхен! Уходим отсюда немедленно!

— Но мы только пришли…

— Если хочешь смотреть на это изуверство — оставайся! — Мари оттолкнула руку Лизхен и побежала в сторону экипажа. Ей казалось, что если она сейчас же не уедет прочь от этого ужасного места — то умрет.

Лизхен некоторое время колебалась, затем бросила полный сожаления взгляд в сторону турецких торговых лавок, расположенных метрах в ста позади позорного столба. Не видать ей сегодня шелка, мускуса и гвоздики. Топнув ногой от досады, Лизхен пошла вслед за Мари.

Та уже сидела в экипаже.

— Смотри, — показала она Лизхен в сторону колокольни. Лизхен прищурилась.

— Там мужчина… Похоже, он плачет… Кто это?

— Это Эрхард фон Граубер, муж Марты. Я узнаю его по сюртуку из кремового лионского бархата. Этот сюртук ему подарил Рихард.

— Ну что ж, его оскорбленное достоинство мужа, должно быть полностью удовлетворено. Марта вряд ли оправится после такого, — Лизхен пожала плечами.

— Нет… Похоже, он страдает… Посмотри. Он не находит себе места. Видишь? Мечется туда-сюда, сжимает голову. Похоже, ему жаль Марту. Трогай, Ганс! — крикнула Мари кучеру. Они медленно тронулись с места, но по мере того как экипаж отдалялся от центра города, скорость увеличивалась.

— Но зачем он тогда подверг ее наказанию?

— Можно подумать, у него был выбор! Его бы отлучили от церкви, не сделай он этого. Ты что, забыла? Эрхард занимается поставками для австрийского двора, его общественная репутация была кристально чистой. Тем более, что о совершении прелюбодейства ему сообщил не кто-нибудь, а родная мать. Старая Грауберша, если бы Эрхард отказался наказать Марту, сама бы, за волосы, приволокла невестку на площадь.

— Все равно, Марте не следовало принимать любовника в доме, где их могли застать, и застали. Это было глупо.

— Я думаю, она его любила.

— Простите, ваша светлость, но она просто дура, — категорично отрезала Лизхен.

— Боже мой! Лизхен, откуда в тебе столько злости? Бедный твой будущий муж!

— Вряд ли он у меня когда-нибудь появится, — Лизхен печально опустила голову.

— Ну-ну… Выше голову, подружка!

— Тебе легко говорить. Ты вышла замуж, твой муж богат, красив и влиятелен. А я простая приживалка при тебе. Не то прислуга, не то бедная родственница. Кому я нужна?

— Лизхен! Прекрати, ради Бога! Ладно… Я не хотела тебе говорить до твоего дня рождения, но раз ты так уж переживаешь из-за всего этого, скажу. Мы с Рихардом решили составить для тебя приданое. — Мари улыбнулась и пожала Лизхен руку.

— О, Боже! Мари! Это правда? — глаза Лизхен загорелись.

— Клянусь небом! У тебя будет порядка двух тысяч марок золотом и небольшой домик на границе моего поместья, тот, что был в моем приданом. Еще мы закажем для тебя целый новый гардероб и собственный экипаж.

— О, Господи! Мари! Прости, прости меня! Я не знала… Я была так расстроена, мне ведь уже семнадцать, а скоро будет восемнадцать…

Я уже решила, что мне не суждено выйти замуж и всю жизнь придется быть экономкой в твоем замке.

Мари нахмурилась.

— Ох, прости… Я не хотела показаться неблагодарной. Ты всегда была ко мне так добра, так много для меня сделала. Ведь благодаря твоему отцу я получила хорошее воспитание, да и ты сама одеваешь меня, а твой муж назначил экономкой. Извини. Просто… Я чувствую, что не создана для того, чтобы быть прислугой.

— А чего же ты хочешь? — Мари подумала, что Лизхен и вправду не похожа на большинство служанок. У нее слишком ясный ум, слишком самолюбивый характер и чрезмерно много гордости. В последнее время фройляйн Риппельштайн ведет себя так, словно в ее жилах течет благородная кровь.

Я всегда мечтала о собственной модной мастерской. Ты не представляешь, какие мысли иногда приходят мне в голову. К примеру, можно было бы сшить платье, на манер тех, что носят жены турок, живущих в Висбадене, только шире. Взять для этого бордового и зеленого бархата, а еще серебристой парчи. Ткань сшить полосками. Рукава в обтяжку, а на шею надеть огромное ожерелье из плотно прилегающих друг к другу пластин, как чешуя, и такие же браслеты на руки. На голове можно носить чалму с большим плюмажем из черного лебедя.

— И как, по-твоему, муж будет относиться к твоим занятиям? — Мари улыбнулась, представив себе такой наряд. Выглядеть будет богато, жены местных богатых пивоваров передерутся из-за такого платья. Лизхен, возможно, ждет успех.

— О! Когда он увидит, сколько я заработаю денег, то станет сам помогать мне, утюжить нижние юбки, — носик фройляйн Риппельштайн вздернулся вверх.

— Мне, конечно, будет тяжело без тебя, — Мари капризно надула губы. — Но раз уж ты такая эгоистка, что предпочитаешь какого-нибудь толстого бюргера, нашей дружбе, я не в силах тебя удержать.

— По-правде говоря, ваша светлость, любой толстый бюргер для меня гораздо симпатичнее вас! — ответила острая на язычок Лизхен, и обе женщины рассмеялись.

У тебя будет муж, пивовар или винодел. Ты родишь ему много маленьких Гансов и Эльз, растолстеешь, поглупеешь и будешь жалеть, что бросила свою лучшую подругу ради замужества, — не унималась Мари. — У тебя не будет времени утюжить нижние юбки — все время уйдет на пеленки.

Лицо Лизхен внезапно стало серьезным. Мари сообразила, что сболтнула лишнее, но было уже поздно. Баронесса фон Штерн даже испугалась, так зло глядела на нее подруга.

— Лизхен, ну я же пошутила! Извини, я не хотела тебя обидеть. Ты же мне как сестра! Мы вместе выросли и всю жизнь были вместе. Ты и представить не можешь, как мне тяжело будет с тобой расстаться, вот я и подтруниваю над твоим будущим мужем. Лизхен! Я все понимаю и вовсе не хочу, чтобы ты была несчастной.

— Ничего, Мари. Ты очень часто говоришь не подумав. Я уже привыкла.

Оставшуюся часть пути они ехали молча. Мари все время поглядывала на Лизхен с виноватой улыбкой, ей было ужасно стыдно за свою глупую шутку. Лизхен же смотрела куда-то «внутрь себя», как говорит Рихард, и лицо ее было крайне напряженным. Мари увидела отчетливую вертикальную складку на лбу подруги.

— О чем ты думаешь? — осторожно спросила баронесса фон Штерн.

— Ни о чем серьезном, ваша светлость.

— Лизхен, я уже попросила прощения…

— Я знаю, и больше не сержусь.

— Вижу я, как ты несердишься.

Теперь Мари тоже разозлилась. Иногда Лизхен становится невыносимой. И откуда только в ней эта неуемная, несгибаемая гордость? Она чувствовала себя по отношению к Лизхен одновременно и матерью, и подругой. Неудивительно, что та ведет себя или как непослушный ребенок, или как упрямый и независимый подросток. Чувства Мари по отношению к Лизхен, похоже, передались и Рихарду, который иногда, в шутку, называл фройляйн Риппельштайн внебрачной дочерью жены и даже позволял иногда называть себя «дорогой отчим». Ну, ничего. Как только он подпишет все необходимые бумаги и Лизхен станет обеспеченной невестой, они быстро найдут ей мужа. Мари поежилась. Ведь если Риппельштайн не будет рядом, то баронесса останется совсем одна. Отчаявшись родить ребенка, Мари всю свою заботу сосредоточила на Лизхен, обучив ту различным наукам, игре на музыкальных инструментах, привив ей безупречный вкус… И все плоды ее стараний достанутся какому-нибудь полуграмотному виноделу, который только и знает, что гордиться своими барышами после ярмарки!

Лизхен так и не заговорила со своей подругой-матерью до самого замка. Она была полностью поглощена раздумьями.

— Рихард!

Мари быстро и легко спускалась навстречу мужу по главной лестнице. Она все еще была юна и свежа как шестнадцатилетняя девушка. Все думали, что они и Лизхен — одного возраста. Злые языки утверждали, что Мари специально не хочет рожать детей, чтобы сохранить девичью фигуру.

Барон приветствовал жену холодным, «приличным» поцелуем.

— Познакомься дорогая. Это граф Александр Салтыков, наш русский гость. Он приехал полчаса назад. Его светлость прибыл в Пруссию по важному делу и вот оказался в наших краях. Я предложил ему кров и счастлив, что он принял мое предложение. Ты же знаешь, как мы рады оказать услугу русскому вельможе.

Мари повернула голову туда, куда смотрел Рихард, и увидела красивого молодого человека в русской военной форме, который ей смущенно» улыбался. Она почтительно склонилась в изящном реверансе, и долго не вставала, потому что краска залила ее щеки. Гость был так молод и так красив, что само по себе представление его молодой, замужней даме уже могло показаться пикантностью. Собственная реакция на гостя показалась Мари странной. Она читала о таком в книгах, когда одного взгляда достаточно, чтобы сердечный ритм сбился с привычного такта, чтобы дыхание пресеклось, а весь мир на секунду потерял значение…

— Я счастлива приветствовать вас, граф Салтыков, в нашем доме. Надеюсь, что ваше пребывание в Висбадене будет приятным, — ответила баронесса, не поднимая глаз, и прижимая ладонь правой руки к груди.

— Спасибо, я уверен, что оно не может быть иным.

Молодой человек нагнулся, чтобы поцеловать руку Мари, затем вдруг поднял лицо и непозволительно долго разглядывал баронессу.

— Вы прекрасны, — чуть слышно прошептал он, так, чтобы не услышал Рихард.

Мари покраснела до корней волос, ведь муж мог все услышать! Какой ужас. Неудивительно, что эти русские так привлекают Рихарда.

Должно быть, в России большая вольность нравов, подумала Мари.

— Я распоряжусь об обеде. С вашего позволения, — сделав легкий, почтительный поклон мужу, баронесса фон Штерн быстро удалилась.

Едва войдя в собственную спальню, она прижалась спиной к двери, пытаясь унять сердцебиение. «Вы прекрасны, баронесса» — звучало в голове. И он прекрасен. Этот русский граф. Высок, строен, широк в плечах, наверное, очень силен… У него черные как смоль волосы, белая кожа, зеленые глаза, ослепительная улыбка. Он молод. Интересно, сколько ему лет? Двадцать пять? Мари сжала виски руками. Нельзя о нем так думать! Это непозволительно!

Она несколько раз глубоко вздохнула, и, подняв глаза, увидела себя в зеркале. Чудо Господне, как она преобразилась! Всего за несколько минут. На щеках появился легкий нежный румянец, «девичий», тот самый, что она считала потерянным навсегда. Несколько локонов выбились из прически, грудь вздымалась часто и высоко под жестким корсетом.

— Боже мой… — с ужасом прошептала Мари. Так она чувствовала себя лишь однажды. Когда влюбилась в Рихарда.

Это теперь он так холоден и невнимателен к ней, а два года назад все было иначе… Они встретились на балу. Он пригласил ее на все танцы, вызвав неудовольствие герцогини Брауншвейгской, что устраивала этот праздник, потому что нарушил все предписания этикета. Придворные правила предписывали ему приглашать разных дам, и только на последний вальс он мог пригласить какую-то из них повторно. У герцога Брауншвейгского было три дочери и восемь племянниц. Семейству угрожало разорение как в случае их замужества, так и в случае, если они останутся старыми девами. В первом случае, понадобилось бы все состояние, чтобы обеспечить этих уродин приданым, а девицы все вышли длинные, тощие с лошадиными лицами и дурным характером; во втором же случае, балы съели бы все доходы: Пока дочери не выйдут замуж, семейство обязано устраивать балы на их дни рождения, на день святой Каталины, на Рождество и один бал просто так, когда заблагорассудится. Герцогиня Брауншвейгская имела большие виды на Рихарда фон Штерна, который в тридцать лет был холост. Правда, его наклонности до определенного возраста внушали некоторые опасения. Барон остался сиротой и унаследовал от отца громадное состояние. Прежде чем король Фридрих II успел запустить руку в это наследство, ради ненасытных нужд своей армии, юный фон Штерн сам промотал почти все в Париже, истратив миллион на шикарные пирушки, французских актрис и карты. Однако в двадцать девять лет барон вернулся обедневшим, но остепенившимся.

Мари вспомнила, как трогательно Рихард говорил какие-то глупости, что выглядело ужасно забавно. Высокий, сухой, немного напоминающий породистую лошадь, барон фон Штерн подносил Мари маленькие пирожные. У него дрожали руки, он уронил одно из них. Ужасно смутился, а Мари его поцеловала. Из озорства, хотела смутить еще больше, но он вдруг бросил тарелку, и сжал ее в своих объятиях. Осыпая поцелуями ее шею и плечи, Рихард исступленно шептал слова любви и умолял выйти за него замуж. Мари полюбила фон Штерна, потому что он был первым мужчиной в ее жизни, который прислушивался к ее просьбам проявить благоразумие. Хоть она и видела, что он томится от желания, Рихард сдерживал свои порывы. Их помолвка длилась так долго, как хотела Мари. Каждый месяц барон дарил своей невесте изысканные старинные драгоценности и устраивал пиры в ее честь. Баронессе было особенно дорого ожерелье из огромных сапфиров, старинной огранки, которое Рихард подарил ей через месяц после их знакомства. К этому ожерелью прилагался еще браслет и длинные серьги. Золотые пластины оправы были плоскими, и соединялись между собой подобно звеньям кольчуги. Мари ужасно гордилась этим подарком. Ее отец, виконт де Грийе, видя, как сильно дочь влюблена в барона фон Штерна, не стал чинить препятствий к свадьбе. Приданое Мари составили два огромных виноградника на берегу Рейна, прилегавшие к замку будущего зятя. Небольшая винодельня между ними могла производить до двухсот бочек вина в год. Рихард оказался рачительным хозяином. Сразу после свадьбы он построил еще две винодельни, одна из которых предназначалась для производства коньяка. Этот напиток доселе умели производить только во Франции, но Рихард был уверен, что сможет повторить и даже улучшить способ изготовления этого ароматного, крепкого зелья. Уже второй год коньяк зрел в дубовых бочках.

Супруги познали радости взаимной любви только на брачном ложе. Опытный в любви барон фон Штерн бережно и нежно, медленно открывал своей жене все радости плоти. Его губы ласкали ее шею, словно два мягких бархатных бутона. Руки Рихарда сжимали ее тело. Постепенно его поцелуи становились все более решительными, Мари будто потеряла сознание. Так сильно было ее блаженство. Она уже не понимала, где находится, кто она, был только ОН — Рихард. Он был воздухом, что наполнял легкие, он был сердцем, что билось, заставляя бежать кровь. Мари вскрикнула, почувствовав боль, когда муж лишил ее девственности, но эта боль была такой сладостной… Боже милостивый, она бы все отдала, чтобы снова испытать эту боль. Наслаждение затопило ее, и Мари прижималась к Рихарду, желая отдаться ему навечно, всем существом…

На следующий день ей стало стыдно. Она поехала в церковь, где покаялась духовнику в том, что получила непозволительное наслаждение на брачном ложе. Тот выслушал ее и успокоил.

— Здесь нет греха, дочь моя. Хоть апостол Павел и говорит, что воздержание — лучшее, на что способен верующий, это не так. Брак дан людям Господом для взаимного познания радости любви. Радости давать новую жизнь. В браке должны рождаться красивые дети. Любовь — есть священный дар супругам, который сохранит их союз на долгие годы, до самой смерти. Радуйся, жена. Ибо если союз твой освящен любовью, и ты идешь на брачное ложе как королева, а не как рабыня. Прекрасен будет плод твоего чрева, радостен и счастлив будет твой муж. Я благословляю тебя. Радуйся любви, освященной церковью и Богом, Господь добр и милостив.

Мари ехала домой с замирающим сердцем, закрывая глаза и хватаясь за сиденье экипажа, каждый раз, когда представляла себе, что сейчас Рихард сожмет ее в своих объятиях и чудо повторится.

Точно так же она ощущает себя и сейчас. Как она могла! Рихард к ней так добр. Он даже не упрекает ее за бездетность, а она затрепетала от одного вида этого русского!

— Нет, Мари Франсуаза, ты не позволишь сатане завладеть твоей душой и телом, — сказала она своему отражению и стала убирать волосы. Нужно надеть закрытое платье, чтобы у этого графа Салтыкова даже и мысли не возникло…

Баронесса фон Штерн опустилась на колени У изголовья своей кровати и вознесла молитву Деве Марии, чтобы та уберегла ее от козней дьявола. Обычно Мари молилась на ночь, о смирении своей плоти. Уже почти полгода как муж не прикасается к ней; после того как врачи признали ее бесплодной, Рихард будто утратил к ней интимный интерес, хотя уверяет, что любит по-прежнему. Да и сама Мари не решалась сказать мужу, что хочет его любви не меньше, чем когда мечтала зачать ребенка. Это было бы неприлично. Рихард бы посчитал ее распущенной, но тело томилось и жаждало любви, ласки, нежности… Потому, баронесса гнала мужа от дверей своей спальни, даже если тот приходил просто пожелать ей спокойного сна. Чтобы не видеть его, чтобы не впасть в искушение греха. Что она говорит и кого пытается обмануть? Все ее тело только и жаждет этого греха!

— Святая Дева Мария, защити! — Мари воздевала руки к кресту, а перед глазами все было сатанинское наваждение — зеленые глаза графа Салтыкова, полные страсти, огня…

Баронесса истово молилась, осеняя себя крестным знамением.

Обед прошел в неловком молчании. Лизхен во все глаза таращилась на гостя, так, что Мари стало даже неудобно за нее. Рихард вообще не имел привычки разговаривать во время еды, а русский, похоже, был единственным из присутствующих, кто испытывал голод. Невольно Мари восхитилась тому, как граф Салтыков легко и с удовольствием поглощает огромные куски мяса, ломти белого хлеба, запивая все это чудесным легким белым вином. В прошлом году, благодаря тому, что сбор задержался до середины осени, виноград чуть подмерз, и это придало вину восхитительный аромат. Рихард распорядился оставить треть всех произведенных бутылок в подвалах замка. «Придет время, и оно будет цениться дороже золота», сказал он тогда управляющему.

— Превосходно, — сказал граф Салтыков, вытерев рот белоснежной салфеткой и бросив ее в тарелку. — Должен признать, дорогой барон, что зря моя матушка отказалась от немецкого повара.

— А много ли в России немцев? — поинтересовалась Лизхен, глядя на Александра томным, полным вожделения взглядом. Мари ужасно захотелось запустить в нее туфлей. Господи! Неужто она ревнует?

Очень много, и должен заметить, что некоторое из них занимают весьма и весьма высокое положение, — ответил Салтыков, губы его скривились в тонкой усмешке.

Барон несколько секунд смотрел на него, а потом зашелся сухим трескучим смехом. Мари вздрогнула, Рихард давно уже так не смеялся. Да, этот русский, вне всякого сомнения, не только красив, но и умен. Его намек на немецкое происхождение русской императрицы действительно следовало оценить.

— Принцесса Анхальт-Цербстская более не принадлежит своей скромной родине, — заметил Рихард.

— За здоровье ее величества, императрицы Екатерины Алексеевны! — гаркнул граф Салтыков и выпил свой фужер, стоя и залпом.

— Не удивительно, что русская императрица так могущественна, если ее подданные принадлежат ей душой и телом, — заметила Лизхен.

— Фройляйн Риппельштайн! — Мари сжала в руку салфетку. — Я бы просила вас соблюдать приличия. Граф Салтыков наш гость, а Россия — великая держава. Вы же не хотите, чтобы мы казались невежливыми/

— Но Мари, ты же сама недавно высказывала недовольство тем, что в России крестьяне являются рабами!

Баронесса опустила глаза, чувствуя себя в высшей степени неловко.

Салтыков, который наблюдал за всей этой сценой словно сторонний зритель, немного оживился.

— Вы совершенно правы. Императрица много размышляет о том, чтобы дать русскому народу общую вольную, но… Увы, народ к этому вовсе не готов. Проверьте, помещики не только используют крестьянский труд — они заботятся о своих людях, они думают о том, как собрать запасы хлеба на случай неурожая, как организовать работы, найти купцов для выгодной продажи. Русский мужик не может сам охватить своим темным умом все тонкости ведения большого хозяйства, да и не хочет этой хвори. Ее Величество думает о своем народе, как о собственных детях, поверьте. Однако я удивлен, что в Пруссии женщины думают о таких серьезных вещах, как внутренняя политика иностранных государств. Признаться, я поражен, и обязательно буду рассказывать об этом в России.

Салтыков наклонил голову, как бы выражая свое почтение Мари, но его улыбка! Почти незаметная, слегка кривящая чувственные губы, в сочетании с блеском в глазах и изогнутой правой бровью… Он издевается? Баронесса не верила, что он и вправду ею восхищен, а если и восхищен, то уж точно не умом! Мари никогда не видела таких мужчин, но много читала о них во французских романах. Такими завсегда описывают соблазнителей, вероломных похитителей девственности и брачных авантюристов. «Надо держаться от него подальше!», — подумала Мари.

— Не желаете ли взглянуть на моих лошадей? — прервал молчание Рихард, обращаясь к гостю.

Мари снова удивленно приподняла брови. Последний, кому предлагалась такая «честь» как увидеть любимых лошадей Рихарда, был герцог Брауншвейгский. Что бы это значило? Или этот русский чрезвычайно важен для Рихарда, или же он просто волшебник, раз сумел так очаровать ее мужа. Барон просто сиял, и даже его отвратительный монокль, что вечно блестел у него в правом глазу во время приемов, куда-то исчез. Рихард действительно был чрезвычайно взволнован, когда услышал, что известный всей Европе граф Салтыков, человек исполняющий личные поручения Ее императорского Высочества, самого сложного и деликатного дипломатического свойства, просит временно остановиться в их замке. Передняя ось его кареты треснула в двух милях от замка фон Штерна, и граф прискакал на лошади в надежде получить помощь. Барон не мог упустить такого шанса. Быть может, удастся стать поставщиком и русского двора, который задает сейчас тон в Европе, тогда процветание роду фон Штернов будет обеспечено на долгие, долгие годы. Хотя… Рихард постарался не думать сейчас об отсутствии наследника.

— Это было бы чудесно, — ответил Салтыков и с необыкновенной легкостью для человека только что проглотившего добрую половину поросенка и каравай хлеба, поднялся из-за стола. Мари еще раз поразилась его выносливости. Любой из их знакомых после такого обеда не смог бы и пошевелиться. От ее глаз так же не ускользнуло, что молодой граф бросил в сторону Лизхен пристальный взгляд.

— Ты видела, как он на меня посмотрел?! — Лизхен бросилась к Мари и схватила ту за руку. Глаза фройляйн Риппельштайн загорелись странным, торжествующим огнем.

— Я бы на твоем месте была поосторожнее. Этот русский граф привык к вольному обращению с женщинами, — баронесса нахмурилась и плотно сжала губы.

— Тебе-то откуда знать? — фыркнула Лизхен.

— Нынче русским можно все, — Мари отлично понимала, что злится из-за другого. Хоть она и не собиралась кокетничать с их гостем, но все же было бы, пожалуй, приятнее, если бы она оделась к ужину как подобает баронессе, владелице замка. Глупые страхи привели к тому, что Мари выглядела хуже своей экономки. Конечно, это не могло понравиться Рихарду. Он деликатен и не показал вида…

— Русские подчиняются императрице-немке. Причем обожают ее, прошу заметить, — Лизхен, присев в кокетливом книксене, поклонилась баронессе. — Я удаляюсь, ваша светлость.

— Лизхен, постой… Я хотела с тобой поговорить.

— После, Мари. Время отдать распоряжения на завтра.

— Ты уже стала настоящей хозяйкой в этом доме.

— Не говори ерунды, я всего лишь старшая служанка.

И Лизхен удалилась, шурша юбками. Мари почему-то показалось, что, выйдя за дверь, фройляйн Риппельштайн показала ей язык. Баронесса с тоской подумала: «Скоро слуги перестанут меня узнавать». Всем распоряжалась Лизхен, у нее хранились ключи от кладовых, она вела учет, планировала покупки, даже заказывала обед кухарке. Возможно, Мари не против, даже как раз наоборот, освободившись от всех домашних дел, она все свое время посвящала изучению книг, изысканным рукоделиям или же молитвам. Ее цепкий ум сейчас был занят трудами Вольтера и Дидро, но почему-то Мари чувствовала себя… лишней. Вольтер и Дидро это замечательно, но она так и не смогла родить Рихарду ребенка, да еще и свалила все свои обязанности по дому на Лизхен. — Бедная! — прошептала Мари, подумав о том, что фройляйн Риппельштайн не придется сомкнуть глаз до полуночи, отдавая распоряжения относительно завтрака, ванной для гостя, глажки его белья, починки кареты, кормления лошадей. Как всегда нужно не забыть назначить одну из младших служанок Салтыкову в горничные… Баронесса решила сегодня же решительно поговорить с мужем, насчет приданого своей «сестрички».

Кабинет мужа помещался на втором этаже. Несмотря на то, что на дворе стало уже совсем темно, Рихард продолжал сидеть там со своим гостем. Кухарка Фрида уже трижды готовила им закуски, искренне удивляясь гастрономическим способностям русского графа.

— Святой Иеремия! Как он ухитряется быть при этом стройным, словно молодой Иоанн Креститель. Господи, прости! — Фрида перекрестилась.

— Я сама отнесу этот поднос, ты можешь идти, Фрида.

Мари хотела уже идти наверх, но кухарка неожиданно ответила ей.

— Не могу уйти, ваша светлость, фройляйн Риппельштайн приказала, чтобы я оставалась тут, пока господин барон и господин граф не лягут спать. На тот случай, если понадобится еще готовить.

— Не понадобится. Если им что-то будет нужно, я подам сама.

— Но фройляйн Риппельштайн…

— Послушай-ка, Фрида, кто тут баронесса? Я или фройляйн Риппельштайн? — Мари гневно посмотрела на кухарку. Пожалуй, стоит для примера кого-нибудь выпороть, если уж дошло до того, что даже на кухне замка никто не слушает хозяйку.

— Вы, ваша светлость. — Кухарка поклонилась.

— Так-то, — Мари взяла поднос и пошла в кабинет Рихарда.

Еще в коридоре она услышала два возбужденных голоса. Говорили, похоже, по-русски. Мари не знала этого языка, но ей показалось, что граф Салтыков несколько раз произнес ее имя.

— Рихард…. — Мари толкнула дверь плечом, так как руки ее были заняты.

— Ах, Мари! Входи. — Рихард выглядел несколько растерянным. — Садись, пожалуйста. Мы не думали… А зачем ты сама принесла это? Ты могла бы послать Фриду, или Лизхен.

— Именно о ней и я хотела с тобой поговорить. Извини, но это срочно, — Мари смотрела в глаза Рихарду до тех пор, пока тот не отвел взгляда.

Мари старалась не поворачивать головы в сторону Александра Салтыкова, который развалился в кресле Рихарда, и довольно бесцеремонно на нее таращился.

— Наедине, — баронесса сердито нахмурилась. Черт побери, надо будет заодно узнать, какими такими услугами Рихард обязан этому графу, что позволяет ему вести себя в их доме, будто заезжему наследному принцу.

— Я полагаю, мне надо покинуть вас? — вмешался в разговор Салтыков.

— Прошу прощения, дорогой граф, видимо дело срочное и исключительной важности, если уж моя жена решилась побеспокоить нас, — учтиво и мягко ответил Рихард.

Тон, которым он произнес это, был ледяным, а взгляд, которым он наградил Мари — просто испепеляющим. Она невольно испугалась. «Боже! Он же меня просто ненавидит!» — мелькнуло у нее в голове. Что-то в Рихарде неуловимо изменилось в последние дни. Он был так же сдержан, спокоен, холоден… Слишком спокоен, как природа перед бурей. У Мари шевельнулось какое-то неясное, смутное предчувствие… Может быть, у Рихарда все-таки появилась какая-то женщина? Эти странные разговоры Лизхен, намеки, улыбки слуг. Об этом было невыносимо думать. Она даже забыла, что собственно собиралась сказать мужу.

Салтыков вышел прочь.

— Желаю вам нескучной ночи, господа, — бросил он, закрывая дверь. Щеки Мари тут же вспыхнули ярким румянцем. Каков нахал!

— Так о чем ты хотела поговорить со мной? — Рихард сел в свое кресло и положил ногу на ногу. Он смотрел в сторону, и был напряжен.

— Что случилось, Рихард? В последнее время, ты будто бы сам не свой.

— Так ты ради этого прервала нашу с графом беседу? Чтобы выяснить, почему я в последнее время «сам не свой»?! — барон еле сдерживал гнев. Мари увидела, что у Рихарда вздулись жилы на шее.

— Нет… Хотя мне кажется странным то, как много ты ему позволяешь. Может быть, расскажешь, почему он важен для тебя? Это как-то связано с твоей карьерой? Он занимает важный дипломатический пост? Или ведает торговым департаментом, что закупает вино? — баронесса неловко попыталась улыбнуться и обратить все в шутку, но предел терпения мужа был уже достигнут.

Выражение лица Рихарда стало еще более раздраженным.

— Можно прекратить уже эти дурацкие расспросы? Или говори, зачем ты сюда пришла, или ступай к себе! — барон вскочил. Последние свои слова он буквально выкрикнул.

— Да в чем дело? Что я такого сделала, что ты так зол? — Мари не могла ничего понять, чувствовала себя обиженной, ведь Рихард был к ней действительно несправедлив сейчас. Она не заслужила такого тона и обращения.

Барон долго смотрел на жену, как бык на тореадора. «Ты меня утомила своими капризами, истериками, нервными припадками, вечно унылой физиономией! Ты не может родить мне наследника! Не можешь даже быть помощницей в делах! Ты бесполезная, глупая, невыносимая женщина!» — все это Рихард чуть было не выкрикнул в лицо жене, но чудовищным усилием воли сдержался.

— Ты ничего не сделала. Ясно? Это пустой разговор, я иду спать.

— Я хотела поговорить с тобой о Лизхен, — чуть не плача выговорила Мари, у нее мороз пробежал по коже. Каким-то внутренним слухом она уловила все упреки мужа, и теперь была готова разрыдаться.

— Что опять? Вы не поделили бисер для вышивания? — издевательски спросил Рихард.

— Выслушай меня, пожалуйста. Я не знаю, в чем причина твоего плохого настроения, но точно знаю, что себя мне упрекнуть не в чем. И даже если кто-то сказал тебе обо мне гадость…

— Мари! У тебя мания! Тебе постоянно кажется, что все вокруг говорят о тебе гадости! — Рихард окончательно вышел из себя. Похоже, что клокотавшая в нем злоба, наконец, пробила брешь в стене его сдержанности.

Но разве твое поведение и твой тон, которых я не заслужила, не являются прямым свидетельством того, что я права? — Мари попыталась защищаться, но было уже поздно.

— Иди к себе! — Рихард встал и отвернулся.

— Но…

Он молча показал рукой на дверь.

Мари вышла, и пока она спускалась по лестнице, щеки ее пылали от обиды. Что, в конце концов, произошло? Это нужно выяснить, прежде чем… Она не знала, что может случиться, и от этого чувствовала себя совсем ужасно. Как будто ее подвесили на крюк, и она беспомощно болтает руками и ногами в воздухе. Если Рихард задумывался о разводе, то сейчас он, несомненно, принял решение… Мари нужно было с кем-то поделиться, найти сопереживание и понимание. Поэтому, не задумываясь, она направилась к Лизхен, как делала это всю свою жизнь, ведь та выросла рядом с ней и была как сестра.

Мари тихо шла по коридорам замка, ее ноги, обутые в мягкие домашние туфли из атласа и оленьей кожи ступали легко и неслышно. Из-за этих самых туфель служанка Грета, убиравшая в комнатах, чуть было не стала заикой, когда однажды Мари вошла в спальню, а Грета не услышала и, обернувшись, увидела перед собой хозяйку.

Поднявшись по лестнице к комнате Лизхен, Мари вдруг услышала мужской голос. Она вся задрожала. Внутри нее боролись два чувства — подслушать, что происходит за дверью, подобно любопытной прислуге, казалось отвратительным, но желание удержать Лизхен от возможной ошибки оказалось сильнее. Мари осторожно подошла к двери и отчетливо услышала.

— Да вы просто безумец, господин граф! Неужели вы собираетесь повторить это еще раз? Вижу, что русские не знают меры не только за столом, но не все немецкие женщины так ненасытны как ваша императрица.

— Заткнись, шлюха!

Мари отчетливо услышала звук пощечины.

Некоторое время была тишина, а затем кровать тяжело скрипнула, послышались вздохи Лизхен и рычание.

Мари вернулась в свою комнату оглушенная, раздавленная, не чувствуя под ногами пола. Вне всякого сомнения, в спальне Лизхен был граф Салтыков. Весь маленький мир баронессы фон Штерн опрокинулся сегодня. Муж возненавидел ее и даже не счел нужным объяснить, за что. В доме появился нахальный, неразборчивый развратник, потерявший голову при виде миловидной, доступной особы, а Лизхен, ее подруга, названная сестра, ради которой она была готова пойти даже на ссору с Рихардом… Боже! Она ведь только сегодня впервые увидела этого графа!

Мари закрылась руками и заплакала, но сквозь слезы ей почему-то представилось, что она сама на месте Лизхен и сильные руки молодого Салтыкова ласкают ее, его губы прижались к ее щеке и спустились к шее…

— Господи Иисусе и пречистая Дева Мария! Спаси и защити от дьявольского наваждения! — воскликнула Мари и бросилась на колени перед изображением Господа. «Это колдовство! Это колдовство!» — стучало у нее в голове. Конечно! Они все находятся под чьими-то злыми чарами. Она должна ненавидеть этого Александра, а вместо этого только и грезит о нем… Но, Боже, как же он красив! Настоящий сатана…. Ужаснувшись своим мыслям, Мари снова начала креститься и почти до самого утра простояла на коленях, читая все известные ей молитвы, охраняющие от дьявольских прелестей. Когда уже начало светать, она упала на постель, совершенно обессиленная, и мгновенно уснула.

— Мари, ты уже проснулась? — Рихард сел на край кровати и погладил жену по голове. — Прости, вчера я был с тобой резок. Даже не знаю, что на меня нашло. Просто я так не люблю, когда кто-то мешает моим планам, что совершенно разозлился, когда ты прервала нашу с графом беседу, из-за обычной своей ерунды. В последнее время ты ведешь себя очень странно. Я думаю, может быть тебе следует отправиться в Баден-Баден? Говорят, тамошние воды творят чудеса. Это могло бы помочь вернуть тебе равновесие, укрепить нервы…

— Ты считаешь меня истеричкой? — Мари почувствовала себя глубоко уязвленной. Неужели Рихард не в состоянии понять, как тяжело она переживает невозможность родить ребенка? Неужели ему не ясно, что его попытки делать вид, будто их семейная жизнь счастлива и безоблачна, сводят ее с ума?

Что ты, нет, конечно, — примирительно сказал барон, но между его бровей снова пролегла глубокая складка. Рихард подумал, что со стороны Мари не очень-то красиво вести себя так, будто он в чем-то перед ней виноват, но промолчал. После вчерашней ссоры, он не хотел расстраивать жену еще больше.

— Ничего, Рихард, — Мари все еще чувствовала себя очень слабой. — Это только лишний раз доказывает, что ты больше не любишь меня. Это, наверное, оттого, что я не могу родить тебе детей…

— Нет, что ты! — Рихард сказал это почти сердечно. — Мы же обсуждали это. Я смирился.

— Тогда скажи, что любишь меня!

— Мари, мне кажется, что в последнее время у тебя появилась очевидная склонность к истерике. — Рихард встал, сцепил руки за спиной и заходил по комнате. — Все эти твои книги! Разве можно прочитывать такое количество рыцарских романов? От этого любой начнет сходить с ума!

— Но они помогают мне успокоиться! Я сойду с ума, если буду постоянно думать о своем бесплодии! — Мари почувствовала, что все ее тело похолодело, покрылось испариной, и каждая его клетка мелко дрожит.

Я думаю, что тебе лучше уехать. — Рихард произнес это очень зло и отрывисто. — У тебя слишком много свободного времени. От безделья в твоей голове плодятся дурные мысли! Я думаю, что будет правильно, если ты уедешь на пару месяцев в Баден, к доктору Грассу. Я опишу ему ситуацию в письме и попрошу, чтобы он назначил тебе правильное лечение. Когда ты поправишься и вернешься обратно, мы решим, что делать…

Мари слушала и чувствовала, что та струна, что была все последние дни натянута до предела, лопнула! Он не сказал, что любит! Не захотел!

— Рихард, скажи мне, у тебя появилась женщина? — баронесса на минуту совсем потеряла голову. Да, она подозревала мужа в неверности, но по-настоящему, до конца, никогда в это не верила. Если она поверит — это разорвет ей сердце.

— Мари! Боже, ты невыносима! — Рихард топнул ногой и остановился. — Так что ты собиралась сказать мне вчера насчет фройляйн Риппельштайн?

Лизхен… — Мари задумалась. Лизхен ее разочаровала, но обещание… Баронесса подумала, что, пожалуй, стоит сдержать слово, данное подруге, и забыть о ней навсегда. В конце концов, ни воспитание, ни общение с Мари не смогли сделать Лизхен порядочной женщиной. — Я хотела поговорить с тобой о ее приданом. Ты обещал подписать все необходимые бумаги, чтобы она получила две тысячи марок золотом, домик в тех владениях, что были частью моего приданого, и гардероб, — баронесса фон Штерн решила идти до конца, как бы больно это ни было.

— Я дал тебе такое обещание и сдержу его. Сегодня же твоя драгоценная Лизхен получит свое приданое, и как только портные дошьют ее платья, может тотчас бежать под венец. Честно говоря, мне уже надоело, что она ведет себя как хозяйка. Распоряжается моими слугами, ездит в экипаже, только что фрейлину себе не заводит! Это неслыханно для дочери горничной!

— Но мы должны подыскать ей хорошего мужа. Кстати… — Мари вдруг пришла в голову безумная мысль. — Может быть, выдадим ее замуж за этого графа? Ты бы мог…

— Мари! Ты что, в своем уме? — лицо Рихарда совершенно вытянулось. — Да как тебе в голову такое могло прийти?

— А что, похоже, мне кажется, он ей симпатизирует, — заметила Мари, вспомнив вчерашнее.

Может быть, она ему, в известном смысле, нравится, но он никогда не женится на прислуге! Он русский аристократ, может тешить себя с кем угодно, но женится он по воле родителей и императрицы!

— Мы могли бы удочерить ее….

— Что?!! — Рихард чуть было не раздавил в руке свой монокль. — Ты сошла с ума! Мари, ты издеваешься надо мной?!

Некоторое время он смотрел на жену, словно громом пораженный, а затем повернулся и вышел. Мари еще несколько секунд слышала его шаги. Она откинулась на подушки и закрыла лицо рукой. Все это похоже на ночной кошмар. Это не может быть правдой.

— Как спалось?

Мари вскрикнула и натянула на себя покрывало. Рядом с ней сидел Александр Салтыков в одном халате, наброшенном на голое тело! Она зажмурилась, увидев его широкую, покрытую черными волосами грудь, и наглую улыбку. Зеленые глаза будто сверлили ее.

— Как вы посмели? Я позову мужа… Немедленно уйдите! — Мари показала Салтыкову на дверь, но покрывало тут же сползло, открыв одну из ее грудей, которую хоть и скрывала тонкая шелковая рубашка, но все же не настолько, чтобы это можно было назвать приличным.

— Он не придет, сударыня, — спокойно ответил Салтыков, ложась рядом и погладив бедро Мари. — Ваш муж, форменный осел, если оставляет вас одну и не ценит той изумительной красоты, что досталась ему совершенно законным образом, — и молодой наглец поцеловал руку Мари.

Она вся дрожала, не в силах ни закричать, ни пошевелиться. От прикосновений Александра по телу ее бежала огненная дрожь. Понимая, что должна кричать, что должна вскочить и бежать, что должна… Но она ничего не могла, глаза ее заволокло пеленой. «Это колдовство!» — стучало в висках, но сатанинское наваждение оказалось так сильно! Салтыков улыбался, его зеленые глаза горели как темные волшебные изумруды, что приводят купцы из далеких восточных стран…. Мари не могла противиться этому… Граф заключил ее в свои объятия и уже было прижался к ее полуоткрытым губам… Как сверху вдруг сорвалось тяжелое дубовое распятие и грохнулось Салтыкову прямо на спину!

— Господи помилуй! — Мари мгновенно очнулась от окутавшего ее наваждения. — Изыди! — крикнула она на русского красавца, держа перед собой нательный крестик на тонком шелковом шнурке, с которым не расставалась ни на минуту.

Салтыков изрыгал проклятия и громко ругался на русском языке, Мари не понимала, что именно он говорит, но чувствовала, что все до последнего слова — есть страшнейшее богохульство.

— Немедленно уходите!

— Перестаньте кричать, — прошипел граф. — Сбегутся слуги, и выйдет совершенно никому не нужный скандал. Подумайте о вашей репутации.

Салтыков встал с кровати и устроился в кресле напротив.

— Итак, раз уж небо противиться нашей любви, поговорим о вашем муже.

— Я требую, чтобы вы немедленно ушли, — Мари отвернулась в сторону.

— Вам больше все равно не с кем поделиться, почему бы ни поболтать со мной? — голос молодого графа, как ни странно, подействовал на Мари успокаивающе.

Странно, она как будто раздвоилась. Душа кричала и билась, требуя, чтобы этот наглец немедленно ушел, а тело словно впало в какую-то странную дрему, приступ чудовищной лени, когда не хочется ни разговаривать, ни шевелиться.

— Разве вам не интересно знать, почему он так странно себя ведет? А это странно — обладать такой замечательной красавицей женой, и избегать ее. Более того, я знаю, что он давным-давно охладел к вам, если вообще когда-нибудь любил.

— Вы говорите все это только ради того, чтобы добиться своей грязной цели! Вы хотите, чтобы я поверила вашей лжи, и…

— Поверьте, цель моя вовсе не грязная, а самая свежая и благоуханная…

— Уходите! Я закричу!

— Господи! Да не то уж вы совсем слепая или дура? Любящие мужья не отказываются признаться в этом своим женам, — халат Салтыкова расползся на груди так, что Мари увидела поджарый, крепкий живот графа и, помимо своей воли, подивилась опять, как при таком чудовищном аппетите, он умудряется сохранять безупречную форму. Но вслух она возмутилась.

— Вы подслушивали за дверью! Что ж… Для бесчестного человека это позволительно. Я не удивлена.

— Тогда и вы бесчестная женщина, Мари, — Салтыков сладко улыбнулся.

— Да как вы смеете? — она чуть не плакала.

— Вы вчера тоже подслушивали под дверью у своей экономки. Не отпирайтесь. Я нашел капли воска на полу. Слуги не пользуются восковыми свечами, значит, это были или вы, или Рихард. Муж ваш не пошел бы среди ночи в комнату к Лизхен, у него нет в отношении нее никаких желаний, я узнавал, прежде чем… ну, вы понимаете, — граф подмигнул совершенно покрасневшей от стыда и смущения Мари.

— В России такой обычай? Узнать у хозяина дома, не спит ли он со служанкой? — попыталась она защищаться.

— Насколько я понял, фройляйн Риппельштайн не служанка в этом доме, — невозмутимо ответил Салтыков, сделав вид, что не заметил едкого сарказма в тоне Мари. — Она что-то вроде… Мы называем это — «приживалка». Не служанка, а такая подружка, что всегда под рукой. Не так ли?

— Лизхен… Она мне как сестра, — еле выговорила Мари.

— Даже после того, что вы узнали сегодня ночью?

Баронесса фон Штерн не нашла, что ответить. Несмотря на всю наглость и развязность, русский граф продолжал ей нравиться, еще ни один из мужчин в ее жизни не предпринимал попытки поговорить с ней по душам. Впрочем, Мари много раз слышала от Рихарда, что русские очень странный народ. Они непредсказуемы в своих действиях и подчинены более чувству, чем разуму. Мари всегда хотелось встретить такого мужчину, который не прикидывал бы своей выгоды, вступая в отношения с женщиной. Увы, век трубадуров и прекрасных дам прошел, и меркантилизм воцарился в головах людей. Даже Рихард, будучи влюбленным, спокойно обсуждал с будущим тестем, виконтом де Грийе, вопросы приданого, торгуясь по каждому пункту, как истинный немец. Может быть, то безрассудство и внутренняя свобода, что горели в глазах Салтыкова и покорили сердце Мари? Впрочем, она не могла себе позволить такого легкомыслия как любовь с первого взгляда.

— Итак, вы по-прежнему не хотите поговорить со мной о вашем муже? Я мог бы поведать вам много интересного, — Александр сделал паузу. — Например, о молодой герцогине Браунгшвейгской… — добавил он с расстановкой.

Мари вздрогнула. Неужели ее предчувствие было верным?! Конечно, как она могла забыть о том, что Рихард женился против воли, хоть формального, но все же сюзерена. Вассальное право забыто, но его никто не отменял. Герцог Брауншвейгский не преминул воспользоваться бесплодием Мари…

— Что вы знаете о ней? — тревожно спросила баронесса.

— Ну вот. Это совсем другое дело. — Салтыков откинулся назад в кресле, и удобно устроившись, начал говорить. — Герцогиня очень богата по вашим меркам. Она вторая наследница в этом роду и ей, возможно, достанется до трех миллионов капитала, имение, может быть, виноградники. — Граф опять выразительно посмотрел на Мари. — Она не замужем.

— А хороша ли она собой? — чуть слышно спросила Мари.

— Нет, можно даже сказать, уродлива. С вами — ни в какой сравнение не идет. Она высока, желта лицом и тоща как жердь. В сравнении с приятною округлостью и свежестью ваших форм и дивным цветом кожи…

— Пожалуйста, дальше, — оборвала его Мари, хотя на щеках ее появился легкий румянец. Салтыков заметил, что его слова произвели нужное впечатление, и расплылся в широкой улыбке.

— А что, собственно, дальше?

— Ну, она и Рихард…

— Ах, это! — граф хлопнул себя по лбу, сделав вид, что совершенно забыл, к чему велся весь рассказ. Вид у него был прелукавый. — Ну конечно, они давным-давно состоят в тайном сговоре!

Мари почувствовала, как к горлу ее подкатил жесткий комок. Она схватилась рукой за грудь и с ужасом поняла, что не может вздохнуть. Затем подняла глаза на Салтыкова и увидела, что тот покраснел как рак, у него вздулись вены на шее, а в глазах стояли слезы. Мари хотела спросить, все ли с ним в порядке, но тут граф разразился таким хохотом, что казалось, стены задрожали.

— Вы что, меня разыграли? — она была полна возмущения, но, с другой стороны, ощутила огромное облегчение оттого, что сказанное Александром оказалось неправдой. — Вы наглый, самовлюбленный лгун! Эгоист! — Мари швырнула в Салтыкова подушкой, но, глядя как он корчится в приступе смеха, сама с трудом сдержала улыбку. Неожиданно, вместо того, чтобы увернуться от подушки, граф поймал ее и с силой запустил обратно в Мари. Та чуть не упала. С такой силой пуховый снаряд стукнул ее по голове.

— Да… Да как вы посмели? — отчаянно воскликнула она.

— «Как вы посмели!» — выпучил глаза, передразнивая ее, Салтыков.

Мари не выдержала и прыснула со смеху. Еще ни один мужчина не играл с ней как с ребенком! Положительно, эти русские совершенно непредсказуемы. Они смеялись, глядя друг на друга. Вдруг Александр замолчал и сделал движение в сторону Мари. Она тоже затихла, испуганно глядя на него и чувствуя себя маленьким кроликом, который смотрит в глаза удаву.

— Не надо… — тихо прошептала она.

Александр присел у края ее постели и протянул к ней руку; осторожно взяв ладонь Мари, он приподнялся, и нежно поцеловал ее в самую серединку, розовую и мягкую как живот новорожденного щенка. Мари почувствовала, как по всему ее телу пробежала легкая волна дрожи.

— Я дворянин, и никогда не посмею обидеть вас, — тихо и серьезно сказал Александр. Глаза его встретились с глазами Мари.

Но кто вы? И зачем прибыли к нам? Рихард так странно себя ведет… Может быть, он чем-то вам обязан? Скажите, — она говорила быстро, потому что волновалась. Александр все еще держал ее руку в своих огромных ладонях, и от этого возникало чувство удивительной защищенности. Она уже больше не могла не доверять ему.

— Всему свое время, однажды вы все узнаете. Но чтобы вы сильно не волновались, скажу только, что муж ваш мне ничем не обязан, а прибыл я сюда по одному очень важному делу. Барон фон Штерн великодушно пригласил меня к себе, так что это я ему признателен и даже, можно сказать, должник. Однако я думаю, что больше не могу оставаться в этом замке…

— Почему же? — вырвалось у Мари, она тут же пожалела о своей несдержанности, потому что зеленые глаза Салтыкова тут же сверкнули, а губы сложились в лукавую улыбку.

— А вы гораздо более страстная женщина, чем кажется сначала, — Салтыков поцеловал Мари руку и встал. — Ну что ж, коль скоро мы достигли мирного соглашения, я вас покидаю. Встретимся за обедом. Утром у меня дела. Фройляйн Риппельштайн вчера изволили хотеть новое платье от некого Готфрида Люмбека. До вечера, ваша светлость.

Граф Салтыков поклонился и направился к выходу. У самой двери он остановился, неожиданно обернулся к Мари, щеки которой пылали от стыда.

— Да, вот еще…

Мари подняла на него глаза, и в этот момент Александр распахнул свой халат, и несчастная баронесса фон Штерн увидела его тело. Надо сказать, что природа наградила графа Салтыкова отменным сложением — широкие плечи и грудь, узкие бедра, длинные стройные ноги, впалый живот. И к ужасу Мари, она сама задержалась глазами на огромном естестве молодого графа, которое ясно демонстрировало ей, что молодой Салтыков ею пленен и горит страстью…

Мари зажмурилась и закрыла глаза руками. Тут же раздался громоподобный хохот, потом легкий скрип, щелчок закрывшейся двери и удаляющиеся шаги по коридору.

— Он меня соблазняет! — Мари в сердцах стукнула кулачками по постели.

Но больше всего она злилась не на молодого русского графа, поведение которого, хоть и неприлично, но объяснимо и, по-животному, естественно, а на саму себя. Салтыков соблазнял ее — и ему это удавалось. Впрочем, после того как он появился в замке, Мари меньше думала о своих проблемах сРихардом. Ее мысли нет-нет, и возвращались к Александру. Его внимание было ей приятно. Баронесса так устала быть взаперти. С того дня как она вышла замуж, они с мужем посетили не больше трех званых приемов. Книги, науки, уединение — все это бесспорно пошло на пользу Мари, она стала взрослее, больше узнала о мире, задумалась о таких вещах как справедливость, смысл человеческого существования, неизбежность прогресса, необходимость коренной ломки сложившихся общественных институтов, потому что грядет новая эпоха, священность монархии… Но баронесса была молода, красива, полна жизни — ей хотелось общества, бесед, галантных кавалеров, внимания и поклонения! Того, что нужно любой молодой женщине, цветущей, полной сил. Салтыков — единственный посторонний мужчина, появившийся в ее жизни. Мари сама не осознавала, как ей важно покорить его, как ей важно почувствовать, что она способна волновать кровь, возбуждать страсть, любовь, что она женщина — настоящая, полная чувств, нежности, красоты. Поэтому она меньше думала о холодности Рихарда. В конце концов, может быть Лизхен и права. Ревность пойдет ему на пользу. Возможно, он снова влюбится в жену, когда вспомнит, что два года назад был вынужден блистать в обществе и осыпать ее подарками для того, чтобы она обратила на него благосклонный взор. Как все изменилось…

Прежде чем Мари успела прийти в себя, окончательно осмыслить события вчерашнего вечера и наступившего утра, в ее дверь постучали.

— Немедленно убирайтесь! — крикнула Мари и бросила в дверь подушку.

— Мари, я понимаю, ты сердишься, но ничего страшного не случилось! Позволь мне войти, и мы поговорим! — раздался голос Лизхен за дверью.

— Ах… Лизхен… Входи!

Подруга вошла. Вид у нее был виноватый.

— Мари, я знаю, что вчера ты приходила ко мне и все слышала. Представляю, как ты ко всему этому относишься, но пойми… Я ведь не благородная дама, а всего лишь служанка…

— Лизхен, прекрати. Я не собираюсь обсуждать с тобой этого и вовсе не сержусь.

— А почему же ты не хотела меня впускать?

— Я же не знала, что это ты! Я думала это вернулся… — Мари замялась.

— Так-так! — Лизхен упёрла руки в бока. — Кто это должен был вернуться? Значит, наша святоша, на самом деле жалкая лицемерка? — она лукаво прищурилась.

— Я думала, это вернулся Рихард, — неловко соврала Мари, неожиданно для самой себя.

— И ты кричишь ему, чтобы он убирался? — Лизхен буравила свою несчастную подругу глазами. — Это обычно для тебя, но не таким тоном.

— Ох, Лизхен… Хоть ты меня не мучай! Ты же знаешь, что между мною и Рихардом в последнее время дела совсем плохи. — Мари поднялась с кровати. — Сколько времени?

— Около двенадцати.

— Господи, неужели уже так поздно? Надо одеваться.

— Позвать горничную?

— Нет. Честно говоря, она только мешает, а хорошенько затянуть корсет у нее никак не выходит. Послушай, Лизхен, я хочу с тобой кое о чем поговорить.

— Уж не о русском ли графе? — Лизхен озорно улыбнулась. — Кстати, он сейчас внизу. Довел Фриду до истерики. Сидит за столом в одном халате, а под халатом ничего нет, — фройляйн Риппельштайн хихикнула.

Мари невольно улыбнулась и почувствовала, как кровь снова приливает к ее щекам. Молодой Салтыков действительно хорош.

— Лизхен, я запрещаю принимать тебе графа Салтыкова у себя в комнате, — неожиданно громко и властно сказала Мари.

— Что? — Лизхен, кажется, не поверила своим ушам.

— Это неприлично! Это бросает тень…

— Ваша светлость, — Лизхен выпрямилась, глаза ее сверкнули огнем. — Вы забываете, что я не аристократка, а всего лишь ваша экономка. Я обязана вам подчиняться, но у моего положения есть преимущества. Например, принимать у себя мужчин, не боясь осуждения…

— Лизхен! Боже мой! Как ты… Как ты можешь такое говорить? — Баронесса была искренне возмущена. Как Лизхен хватает наглости вести себя подобным образом? Ведь ей же обещано хорошее приданое, Мари позаботилась о ее будущем! — Чего тебе недостает? Я поговорила с Рихардом, он согласен выделить тебе приданое, я всегда относилась к тебе как к сестре…

— Перестань! Я буду делать, что хочу и с кем хочу! — Лизхен покраснела.

Мари отпрянула в ужасе, видя, что в ее подруге клокочет ненависть. Все в голове баронессы фон Штерн окончательно смешалось. Рихард, этот русский Салтыков, теперь Лизхен…

«За какие грехи небо отвернулось от меня?», — подумала Мари в отчаяньи. В ее жизни наступили самые черные дни.

— Лизхен, неужели ты… — Мари боялась даже предположить, что ее лучшая подруга приняла графа Салтыкова только из-за платья… И в то же время, внутри баронессы фон Штерн, словно гриб после дождя, неотвратимо росло отвращение к шлюхе, каковое есть несомненно у каждой порядочной женщины. Стараясь подавить это чувство, Мари закрыла глаза, и попыталась представить их детство, когда Лизхен спала в ее комнате, они вместе ели и слушали занудную грамматику господина Фильнера…. Мари вспомнила как она и Лизхен поклялись друг другу в вечной дружбе и верности. Нет! Нельзя допустить, чтобы их дружба разрушилась, нужно удержать Лизхен от первого шага в сторону ада.

— Что я? — Лизхен сжала кулаки и уперлась ими в бока. Эту позу сварливой крестьянки она унаследовала от своей матери, и никакое воспитание не помогло фройляйн Риппельштайн избавиться от привычки во время ссоры выставлять вперед правую ногу, наклонять вперед корпус и упирать в бока сжатые кулаки.

— Ну, может быть, ты…. Может быть, ты полюбила его? — Мари приподняла брови. Да, конечно, почему это сразу не пришло ей в голову! Хотя сердце ее наполнилось горечью.

— Полюбила? Ну, нет, ваша светлость, это, знаете ли, не для меня. Сегодня мы поедем в лавку господина Готфрида Люмбека, и этот русский купит мне красивое платье из малинового бархата, а затем сопроводит меня в имение вашего отца, дорогая баронесса фон Штерн.

Мари чувствовала, что все лицо ее пылает от гнева. Неужели все в этом доме потеряли разум? Не найдя что ответить Лизхен, она нервно спросила:

— А зачем ты едешь к папе?

— Твой муж поручил отвезти ему кое-какие документы, которые надо передать ему лично в руки.

— Я могла бы поехать с тобой… Мне тоже хочется повидаться с папой.

— Или провести время с молодым Салтыковым? — ехидно спросила Лизхен.

— Что?!

У Мари голова пошла кругом, и она опустилась в кресло.

— Да уж, лучше не придумать. Действительно, что может быть разумнее, чем благочестиво поехать к отцу, прихватив с собой меня? А если Рихард спросит что-нибудь про графа, то ты просто скажешь, что он увязался за шлюхой Лизхен.

— Лизхен, перестань! — Мари заплакала. — Откуда в вас всех взялось столько яда? Кто-нибудь объяснит мне, что происходит? Что я вам всем сделала?

Лицо Лизхен стало непроницаемым.

— У вас будут какие-нибудь приказания, ваша светлость?

— Нет, — еле слышно ответила Мари.

Когда Лизхен вышла, Баронесса фон Штерн вскочила и начала судорожно одеваться. У нее дрожали руки, а в горле застрял неприятный комок. Она чувствовала себя мышкой, которую поместили под стеклянный колпак.

— Между всем этим есть какая-то связь… — она сжимала руки и ходила из угла в угол своей комнаты. — Все началось с этого ужасного сна. Надо вспомнить… Комната, нет, скорее какое-то хозяйственное помещение. Очень тесно. Странные вокруг вещи. Стакан с отравой… Может, это предупреждение? Может, вещий сон? Потом мы были в городе. Там видели Марту. Почему Лизхен так хотела на нее взглянуть? Через некоторое время у нас в доме появился этот русский. И в первый же вечер сделал Лизхен своей любовницей… — Мари в сердцах топнула ногой. — Все это не случайно, не случайно…

Мари с силой сжала свои виски.

— Я схожу с ума, — прошептала она. Ведь кроме дикого безотчетного ужаса и предчувствия, что все происходящее не случайно — у нее не было никаких фактов или доказательств, что события последних дней связаны между собой. — Сон… Наказание Марты. Приезд русского. Может, Лизхен о нем знала? Но откуда?

Мари остановилась, чувство беспомощности было ужасным. Словно она бегает по лабиринту и каждый раз попадает в тупик. Но выход есть…

— Черт побери! — кровь виконта де Грийе, героя нескольких очень запутанных авантюрных историй взыграла в жилах Мари. Ее отец был храбр и безрассуден, и до сих пор не известно, по какой именно причине он уехал из Франции и оказался в Пруссии, поговаривали, что король Людовик XV, таким образом, спас его от мести недоброжелателей. — Я разберусь во всем этом!

Мари села перед зеркалом, исполненная решимости быть сегодня ослепительной, неотразимой, блестящей как никогда.

Собрав волосы в высокую прическу и украсив их нитями редких черных бриллиантов, свадебным подарком ее отца, Мари тщательно втерла в кожу травяную мазь, приготовленную для нее одним арабским фармацевтом. Эта мазь делала кожу гладкой, упругой, нежной, словно у ребенка. Затем баронесса фон Штерн аккуратно подвела глаза тоненькой кисточкой, обмакивая ее в миниатюрную чернильницу где была индийская сурьма. Немного кармина на щеки и нежные персиковые тени на веки. Смешав кармин с перламутром, Мари аккуратно нанесла получившуюся помаду на губы, придав им сочный, манящий блеск.

Декольте платья из черного сверкающего атласа, сшитого по английской моде, но без нижней рубашки почти ничего не скрывало. Это означало, что глубокий прямоугольный вырез открывал грудь почти до самых сосков. Белое тело с нежно-розовым отливом и тонкими голубыми прожилками вен, казалось изысканной фигуркой из слоновой кости, вложенной в драгоценный футляр. На ногах баронессы фон Штерн красовались маленькие сапожки из черной замши на высоких каблуках. Наконец, Мари надела тяжелую золотую цепь, звенья которой были усыпаны бриллиантами, застежка цепи была выполнена в форме баронской короны.

Мари окинула себя оценивающим взглядом и осталась довольна.

Из зеркала на нее смотрела прекрасная молодая женщина, настоящая богиня гнева. Сейчас она пойдет к Рихарду и заставит его объяснить, что, черт возьми, здесь творится.

Мари шла по коридорам и попадавшиеся навстречу слуги почтительно склонялись, чувствуя, как по их позвоночнику пробегает холодок.

— Что-то будет! — сказала горничная Тильда кухарке Фриде. — Ее светлость встали сегодня поздно, а из комнаты вышли, словно черная, грозовая туча. Мне кажется, что в замке что-то затевается, и как пить дать, сегодня произойдет что-нибудь интересное.

— Не болтай, — сердито буркнула Фрида.

— А что? Этой задаваки Риппельштайн сейчас нету. Она уехала с этим русским графом, — и Тильда прыснула в кулак.

— Что это ты заливаешься, Тильда?

Ты разве не знаешь? Фройляйн Риппельштайн вчера уже видела этого красавчика, в чем мать родила, даже без халата. Он ночевал в ее комнате, — и Тильда опять хихикнула.

— Не может быть! Да ну!

— Точно тебе говорю. Когда я утром несла ей, как обычно, кувшин с горячей водой, он вышел мне навстречу, в том самом халате, забрал у меня воду, и сказал, чтобы их пока не беспокоили. Представляешь?

— Похоже ее роману с Фридериком конец?

— А что мешает ей встречаться с ними обоими? — Тильда пожала плечами, презрительно скривив губы. — Я тебе вот что скажу: фройляйн Риппельштайн надо бы приковать к позорному столбу на рыночной площади!

— Это только для знатных, замужних дам, вроде несчастной Марты фон Граубер, нашей потаскухе Лизхен — не возбраняется.

— А ты когда-нибудь видела ее Фридерика?

— Нет, но знаю, что она от него была без ума. Как-то они поссорились, не знаю уж из-за чего, так я тогда нашла ее лежащей без сил в своей комнате, она рыдала всю ночь. Сказала мне, что на все готова, чтобы он остался с ней.

— Не надолго же ее хватило!

— Знаешь, Тильда, мне кажется, что здесь не все так просто… — Фрида поднесла палец к губам.

— А чего сложного? Потаскуха — она потаскуха и есть.

— Посмотрим.

Фриде было уже больше сорока лет. Муж ее погиб на войне, и Ганс быстро его заменил. Кухарка не только жила в замке фон Штернов дольше всей остальной прислуги, но и обладала редким талантом, помимо кулинарного. У нее была необыкновенная память — цепкая, долгая и умение слушать. Причем не только что говорит человек, но и как он это делает. Фрида поняла, что зачастую, жесты и поза значат больше чем слова. Когда она увидела Лизхен смертельно бледной, с черными кругами вокруг глаз — она поняла, что этот Фридерик потребовал от нее чего-то сверхъестественного, может быть, даже какого-то чудовищного преступления, и Лизхен не найдет в себе сил, чтобы ему отказать.

— Господин барон! — дворецкий церемонно вошел в кабинет Рихарда. — Магистр Луи Клод Сен-Мартен ожидает вас внизу, — объявил слуга и замер в почтительном поклоне, ожидая приказаний.

Сен-Мартен?! — Рихард чуть было не поперхнулся. Один из известнейших европейских мистиков, масон Сен-Мартен в его замке! Барон фон Штерн даже встревожился, с чего вдруг европейские авантюристы устремились в его замок. Рихард задумался. Если к нему пожаловал магистр великого ордена, то, может быть, и граф Салтыков появился не случайно? Вся сложность состояла в том, что барон фон Штерн не мог даже предположить, что именно их всех привлекло.

— Так что ему передать?

— Как что?! Пригласи его войти, болван!

— Слушаюсь, ваша светлость.

Дворецкий был удивлен. Приехавший господин, судя по его виду, не был ни богат, ни очень знатен. Он прискакал один, правда, на хорошей лошади. Костюм приезжего был простым и покрыт дорожной пылью. Гость был молод. Может быть, двадцати пяти лет, а, может быть и моложе. Из-под шляпы на его плечи падали спутанные светлые волосы, а подбородок был покрыт четырехдневной щетиной. Было видно, что этот Сен-Мартен проделал длинный путь. Тем не менее, приказ, есть приказ.

— Барон просит вас войти! — церемонно объявил дворецкий, спустившись вниз. На его удивление, никто не отозвался. Опустив глаза, слуга с удивлением увидел, что гость спит, сидя на лакейском пуфике у двери. — Господин! — дворецкий подошел поближе и позвал приезжего.

— Что? — тот открыл глаза и потер лоб.

— Барон просит вас, — повторил слуга с поклоном.

— Да, хорошо… Послушай, любезный, — гость вытащил из кармана золотую монету и сунул ее в руку дворецкому. Тот не поверил своим глазам. С чего вдруг такая щедрость? Но Сен-Мартен быстро вывел дворецкого из затруднительного положения, задав вопрос. — Русский граф, Салтыков, здесь?

— Да, — тут же ответил слуга, поспешно убирая деньги. — Русский господин здесь. Он гостит у нас уже второй день.

— Где он сейчас?

— Он уехал с нашей экономкой, фройляйн Риппельштайн.

— А куда? — гость вытащил из кармана вторую монету, но не отдал ее дворецкому, а просто показал. Слуга болезненно сглотнул и. опустил глаза.

— Этого я не знаю, господин. Простите. Сен-Мартен улыбнулся и протянул дворецкому второй золотой.

— Жди меня в коридоре. Твой хозяин не откажет мне в приюте, поэтому, когда я выйду от него — ты проведешь меня в комнату русского. Я щедро вознагражу тебя.

Дворецкий изумленно уставился на Сен-Мартена и кивнул.

Они поднялись по лестнице, внезапно из-за угла навстречу гостю стремительно вышла Мари фон Штерн, щеки которой пылали, а грудь высоко вздымалась.

— Ох! — Мари, столкнувшись с гостем, потеряла равновесие, и неминуемо упала бы, но тот, к счастью, успел подхватить ее.

Создалась неловкая ситуация. Оказавшись прижатой к незнакомому мужчине, Мари покраснела и попыталась восстановить равновесие, но для этого ей пришлось взять спасителя за плечи. Баронесса подняла голову и вдруг лицо ее просияло:

— Клод?!

— Мари? — Сен-Мартен выглядел менее удивленным, чем хозяйка.

— Боже мой! Клод! — баронесса не могла поверить своим глазам.

Это же Клод Сен-Мартен! Ее первая любовь… Как он возмужал! Сероглазый, мечтательный юноша, увлекавшийся мрачными историями и легендами о странствующих рыцарях, ундинах, любви, что никогда не умирает, духах, охраняющих могилы влюбленных. Перед глазами Мари возник запущенный парк кузины ее отца, матери Сен-Мартена, Матильды Сен-Мартен, у которой они гостили в 1717 году. Ей было пятнадцать лет, как и Клоду… Он каждую ночь пробирался в ее спальню и оставлял рядом со спящей Мари огромный букет роз. Это продолжалось до тех пор, пока в розарии тети Матильды не осталось ни одного цветка. Клод… Мари вспомнила, как она заявила отцу, что не выйдет ни за кого, кроме юного Сен-Мартена. Де Грийе рассмеялся в ответ на ультиматум дочери, сказав, что ровно через год она и думать забудет о Клоде. Но сейчас! Когда Рихард стал так холоден и груб…

— Клод! Боже, как хорошо, что ты приехал! — вырвалось у баронессы. — Ты не представляешь, что тут творится.

— Пока вижу только одно — моя прекрасная Изольда, что ты стала еще прекраснее, — Клод взял баронессу за руку и нежно ее поцеловал. Это была их игра. Он называл ее прекрасной Изольдой, женой корнуэльского короля, честь которой обязан защищать.

Поэтому, несмотря на свою великую любовь, не смеет прикоснуться к ней, нарушить ее чистоту.

Она не нашла что ответить. Поцелуй Сен-Мартена тронул ее душу, измученную сомнением и одиночеством, возродив память о чистой, романтической любви, клятвах на башне полуразрушенного замка, что возвышался на берегу реки недалеко от поместья тетушки Матильды. Они приехали туда ночью на двух белых конях, поднялись по полуразрушенной лестнице, и, стоя лицом друг к другу, поклялись в вечной любви.

— Я так рада тебе…. — чуть слышно сказала она и добавила, — Тристан…

Так Мари звала своего рыцаря, которому обещала когда-то любить вечно.

Дворецкий отвел глаза и слегка кашлянул. Он не понимал, что происходит, но старику хотелось поскорее получить обещанную награду. Ведь пока госпожа и этот приезжий обнимаются друг с другом, может вернуться граф Салтыков, а тогда не удастся проводить Сен-Мартена в комнату русского, значит и денег не видать.

— Извините, но вас ждет его светлость барон, — тихо напомнил он визитеру.

— Ox… — снова тихо вздохнула Мари, — прости…

Она осторожно высвободилась из объятий Клода.

Повернувшись спиной, слуга чинно продолжил свой путь в сторону кабинета. Клод улыбнулся, сверкнул блестящими серыми глазами и взял Мари за руку. От его ладони по всему ее телу пробежала волна радости. Ее рыцарь с ней! Он сумеет ее защитить.

— Браво, Мари! Ты прекрасно выглядишь. Хотел бы я знать, для кого все это — для меня или графа Салтыкова? — Рихард встретил Мари как всегда холодно, но все же не мог полностью скрыть своего восхищения ее внешним видом. Ей даже показалось, что в его глазах на секунду появился прежний огонь. — Я вижу, что вы уже познакомились с моей женой, господин Сен-Мартен. Я готов предоставить вам кров. Взамен на интересные беседы о мистике, конечно. Надеюсь, вы мне не откажете. Однако я сгораю от любопытства, чем обязан вашему визиту?

— Приветствую вас, барон, — Клод поклонился. — Благодарю вас за гостеприимство.

В ваших краях я оказался случайно. С вашей же очаровательной женой, я знаком почти с самого детства. Собственно, потому и приехал.

— Ах, оказывается, удовольствием видеть вас я обязан Мари! Что ж… Это приятно, когда, благодаря жене, удается собрать у себя интереснейших людей Европы, — ответил Рихард, бровь которого слегка дернулась. Это значит, что он занервничал.

— Клод — сын моей тетушки Матильды, вдовы Сен-Мартен, — поспешила объяснить все Рихарду Мари, которая чувствовала сильную неловкость за слова мужа. К счастью, ее «Тристане сделал вид, что ничего не понял. Или в самом деле не понял. Желая отомстить Рихарду за его колкость, Мари спросила. -Я бы хотела знать, для чего ты отправил Лизхен к моему отцу, да еще и в сопровождении этого таинственного графа? А заодно, ты бы мог рассказать о нем и побольше. Вот уже второй день, как он в нашем доме, а я до сих пор не знаю ни причины его визита, ни как долго он намерен задержаться, ни сколько служанок еще ему потребуется. Думаю, и Клоду будет интересно узнать побольше о нашем втором госте.

— Я отправил Лизхен к твоему отцу? — Рихард удивленно приподнял брови, не обратив никакого внимания на последнюю фразу жены. — Ты ничего не путаешь?

— Нет. Она сказала мне, что едет по твоему поручению, которое столь опасно, что граф Салтыков непременно должен ее сопровождать.

— Хм… Ну что ж. Это значит только то, что маленькая плутовка что-то замышляет против тебя, — ответил Рихард с показной веселостью, но Мари слишком хорошо его знала, чтобы заметить, как он сделал чуть заметное, но характерное движение шеей, означавшее, что он встревожен. — Я никуда не посылал ее, Мари. Думаю, ты можешь поехать к своему отцу и выяснить, в чем дело.

— В этом нет необходимости, — раздался громкий голос позади них.

Супруги фон Штерн обернулись, и увидели Александра Салтыкова, рядом с которым стоял виконт де Грийе, ее отец, собственной персоной!

Клод отступил в темный угол комнаты, и нагнул голову. Лицо его оказалось скрыто шляпой. Баронесса же была настолько удивлена приездом отца, что не успела выдать присутствия Сен-Мартена. Слишком много неожиданностей, для одного вечера.

— Папа! — от неожиданности Мари даже потеряла дар речи. — Что заставило тебя так срочно ехать к нам?

То, что дело срочное, было ясно, потому что расстояние между замком фон Штерна и имением родителей Мари неблизкое, и если Лизхен и граф Салтыков успели съездить туда и вернуться обратно с виконтом, это говорит о том, что всю дорогу они скакали галопом, а в карету отца было запряжено не менее шести лошадей.

Старый виконт, однако, не ответил на вопрос дочери. Он был бледен и весь дрожал.

— Боже! Ему плохо! Кто-нибудь, помогите же его усадить! — закричала Мари.

Салтыков помог старику сесть, Мари налила воды и поднесла стакан к губам отца.

— Папа, что случилось?

— Твоя мама, Мари… Она… Она… Она умерла, — слезы брызнули из глаз де Грийе. Мари почувствовала, что у нее кружится голова, и она вот-вот упадет в обморок. «Нет!». Она даже топнула ногой и пребольно закусила губу, так что даже почувствовала соленый привкус крови.

Обняв сотрясающегося в рыданиях отца, баронесса фон Штерн, тем не менее, отчетливо ощущала, что это еще не все.

Шуршание юбок заставило ее обернуться. В дверях стояла Лизхен в кричащем платье из малинового бархата и бриллиантовой тиаре.

— Берегись ее! Берегись! — судорожно обняв шею дочери, быстро прошептал виконт и потерял сознание.

— Господи! Доктора!

— Он не должен умереть! — закричала вдруг Лизхен, и в ее крике послышался стон загнанного животного.

— Уже послали, ваша светлость, — ответила ей Тильда, прибежавшая на крик.

— Папа! Папа! — Мари охватил страх, даже, скорее, безотчетный ужас. Словно все силы ада ополчились против нее, но она нашла в себе мужество сдержать чувства. — Лизхен! — гневно обратилась она к фройляйн Риппельштайн, которая стояла в дверях и, не отрываясь, следила за старым виконтом вытаращенными глазами. — Здесь и сейчас я требую объяснений! Почему ты обманула меня утром? Что ты сказала моему отцу? Что произошло в доме моих родителей? Отвечай, негодяйка! Или же я, как твоя госпожа, прикажу тебя выпороть!

— Не торопись, Мари, — зло ответила Лизхен, не отрывая взволнованного взгляда от бледного лица виконта де Грийе, который так и не пришел в сознание.

— Я прикажу пороть тебя до тех пор, пока ты не скажешь всей правды!

Мари была так прекрасна в гневе, что и Рихард и граф Салтыков смотрели на нее завороженными глазами.

— Правда тебе не понравится, — Лизхен сделал шаг вперед, не опуская головы. В глазах ее горела ярость.

— Граф! Вы сопровождали эту особу. Раз уж от нее мы не можем ничего добиться, поведайте хоть вы нам, в чем дело, — обернулась Мари к Салтыкову.

— Думаю, лучше нам подождать, пока ваш папа придет в сознание, — ответил Александр. — И вы сейчас так прекрасны! Мы любуемся вами, — он подошел в Мари, низко поклонился и поцеловал ей руку.

Лизхен вся задрожала от гнева.

— Ну, теперь этот маскарад уже вовсе ни к чему, Александр. Можешь не стараться.

— Кхм! — Рихард обратил на себя внимание и как-то странно посмотрел на Лизхен. Та опустила глаза и замолчала. — Мой тесть еще не пришел в себя.

Мари обернулась и увидела, что у Рихарда дергается щека.

— Послушайте, дополнительное волнение убьет моего отца! Я не понимаю, что тут происходит, но вижу, что он вам нужен живым. Думаю, сейчас самое время все прояснить. Граф, я вас слушаю. — Мари обернулась к Салтыкову.

— Да, надо признать, что в словах баронессы есть здравый смысл. Может быть, и следует все прояснить сейчас, пока он не пришел в себя, — обратился Александр к Лизхен. — Тем более что после того, как все откроется, госпоже фон Штерн, возможно, тоже станет нехорошо.

— Говорите же! Хватит предисловий! — Мари вскипела.

— Хорошо. Я в вашем доме гость и не знаю всей предыстории, но когда мы приехали в дом ваших родителей, баронесса, фройляйн Риппельштайн сказала вашему отцу только одно слово, я не разобрал какое. Он тут же смертельно побледнел. Вошла ваша мать, и спросила, в чем дело. Если я не ошибаюсь, ваша мать страдала сердечной болезнью? Это было видно по цвету ее лица.

Да, ей приходилось делать кровопускания, — Мари чувствовала, как во рту у нее все пересохло и словно растрескалось.

— Ваш отец сказал вашей матери дословно: «Она все знает, Гертруда не сдержала обещания». Сразу после этих слов, ваша матушка схватилась за грудь и упала на ковер. Несколько минут она страшно хрипела, а затем испустила дух. Вот, в сущности, и все.

— Боже! Боже! — Мари упала в кресла, не в силах поверить в то, что говорил Салтыков. — Мама! Моя бедная мама!.. Воды! Рихард!

Смертельно бледный барон фон Штерн напоминал натянутую до предела струну, которая вот-вот лопнет. Он не тронулся с места. Его окаменевшее лицо, похожее на посмертную гипсовую маску, было напряжено и неподвижно.

— Рихард, скажи ей все, — неожиданно произнесла Лизхен, усаживаясь напротив Мари, которая еле дышала.

— Почему она называет тебя просто «Рихард»? Или ты тоже проводишь ночи в постели этой шлюхи?! — Мари уже не чувствовала ног под собой, она полностью утратила самоконтроль.

Еще как проводит, и очень давно, сестричка, — насмешливо ответила Лизхен. — Он просто не хочет огорчать тебя раньше времени, ведь пока не ясно, умрет старый виконт или нет…

— Заткнись! — Рихард громко шипел, руки его были сжаты в кулаки. Таким Мари его еще никогда не видела.

— Говори! — баронесса фон Штерн не чувствовала своего тела, но держалась. Она вытерпит все. «Я сильная! Я смогу!» — мысленно кричала она на себя, судорожно вцепившись побелевшими руками в подлокотники кресла.

— Дело в том, дорогая сестричка…

— Не смей меня так называть! Тебя засекут как шлюху! — Мари не отдавала себе отчета в том, что говорила. Ей хотелось заставить Лизхен замолчать, любыми средствами. Баронесса задушила бы ее собственными руками, если бы не внезапная слабость, вызванная нервным потрясением.

Нет, я буду тебя так называть, потому что имею на это законное право. Видишь ли, Мари, вот этот старый развратник, — Лизхен показала на виконта, — не только твой отец, но и мой тоже. Так-то. Твой папочка женился на твоей красномордой мамаше по одной-единственной причине — виноградники. Кстати, забавно, что твой муж, женился тоже по этой же самой причине. Не так ли, Рихард? Как тут не поверить в старинную поговорку: по дороге матери пойдет и дочь. Наш с тобой, Мари, папочка, был большой охотник до юбок, и я не удивлюсь, если со временем найдется еще несколько наших сестер или даже, может быть, братьев, чего Рихарду, конечно, очень бы не хотелось. Правда, Рихард? Ну что ж, Мари, твой муж, похоже, язык проглотил. Сегодня печальный день для баронессы фон Штерн — одни неприятные сюрпризы, но на фоне смерти твоей красномордой мамаши, Мари, такой пустяк, как то, что твой муж никогда тебя не любил, думаю, не должен тебя сильно расстроить. Поскольку у тебя нет детей, чем Рихард крайне опечален, он может с тобой развестись. Но вот незадача…

— Заткнись! — Рихард неожиданно прыгнул в стону Лизхен и схватил ту за горло. Прежде чем кто-либо успел опомниться, она уже валялась бездыханной на полу. Барон фон Штерн свернул ей шею.

Мари смотрела на все это, не мигая, не в силах поверить, что все это на самом деле. У нее более не было сил. Глаза баронессы заволокло туманом и она потеряла сознание.

Поднялась невообразимая суматоха. Мари перенесли в ее спальню и наказали Тильде не смыкать глаз, пока госпожа не придет в себя. Старого виконта не решились трогать, потому что он был слишком слаб. Его сердце могло не выдержать. Тело Лизхен просто оттащили в сторону и накрыли скатертью, наскоро сдернутой со стола. Через два часа появился доктор, который только охал и разводил руками. Все его лекарства были укрепляющими. То есть виконту и его дочери надлежало самим справиться со своим нервным потрясением, прийти в себя, и только тогда они могли рассчитывать на успокоительные капли и некий чудодейственный бальзам из кедрового масла, вербены, пустырника и восточных пряностей. Успокоительные капли, впрочем, пригодились Рихарду, который вылил себе в бокал весь пузырек и проглотил залпом. Это ему не помогло. Руки барона продолжали трястись, а по его лицу мерно стекали струйки холодного пота. Салтыков посоветовал ему откупорить бутылку хорошего коньяка и выпить столько, сколько Рихард сможет. Барон так и поступил. Через сорок минут он упал замертво в кресло, рядом с виконтом, и захрапел.

Когда граф вернулся в свою комнату, то, несмотря на сильнейшую усталость, почувствовал сильную тревогу. Короткие волоски на шее Салтыкова встали дыбом. Он никак не мог понять, в чем дело. Вроде бы все его вещи на месте, комната была заперта на ключ. Все дело в каком-то неуловимом запахе… Кто-то был в спальне. Взгляд графа упал на его дорожный сюртук. Когда Александр уходил — перчатки лежали в правом кармане сюртука, а теперь… Они были на столе! Салтыков усмехнулся. Любопытная прислуга? Воры? Он слишком устал, чтобы разбираться сейчас. Граф скинул сапоги, верхнюю одежду и лег, но заснуть сразу не смог. Чувство опасности, интуиция, которая еще никогда его не подводила. Салтыков еще раз взглянул на перчатки, затем решительно задул свечу и закрыл глаза. По всему телу разлилось блаженство. Нужно поспать. По всей видимости, завтра предстоит очень тяжелый день.

Внимательно осмотрев вещи Салтыкова, Сен-Мартен хотел было уже лечь спать, но услышал крики и беготню.

— Что случилось? — он схватил за локоть служанку, которая бежала в сторону кабинета барона с графином воды.

Но она ничего не смогла сказать, только показывала рукой на шею и плакала.

Клод подумал, что нужно расспросить обо всем Мари.

— Где комната своей госпожи? — спросил он, тряхнув горничную за плечи.

— Наверху. Предпоследняя дверь в коридоре, — ответила девушка. Взгляд ее был стеклянным, как у всех переживших сильное потрясение.

Сен-Мартен решил сначала посмотреть, что происходит в кабинете. Возможная встреча с графом Салтыковым его не пугала. Завтра с утра Александр все равно узнает, что в замке появился гость. Однако Клод напрасно опасался. К этому времени Салтыков уже ушел к себе.

В кабинете изумленному взгляду Сен-Мартена предстало три неподвижных тела. Труп молодой женщины у окна, виконт де Грийе без сознания и мертвецки пьяный барон.

— Кто это? — спросил он у дворецкого, который, как ни в чем не бывало, убирал со стола бокалы.

Это наша экономка, фройляйн Риппельштайн, — невозмутимо ответил слуга. По правде говоря, он никогда не испытывал теплых чувств по отношению к странной, заносчивой и крикливой «подруге» баронессы, которая вела себя как хозяйка, хоть и была такого же низкого происхождения как и все слуги. Дворецкий еще не успел узнать всех подробностей убийства Лизхен.

— Риппельштайн?! — Сен-Мартен бросился к трупу и сорвал с него покрывало. — Как это случилось? Откуда… Расскажите мне о ней все, что знаете! — он вытащил из кармана три золотых и протянул слуге.

— О… — тот поставил поднос на столик и подошел к Клоду. — Конечно, я расскажу все что знаю. Кхм! Эта женщина — Лизхен Риппельштайн. Говорят, что ее мать была гувернанткой у нашей хозяйки и Лизхен выросла вместе с баронессой, которая к ней очень привязана и почитает за сестру. Фройляйн Риппельштайн получила воспитание, как благородная дама. Она прибыла в замок вместе с баронессой и тут же стала нашей экономкой. Она ведала всеми хозяйственными расходами….

— Как звали ее мать?! — нетерпеливо прервал его Сен-Мартен.

— Я точно не знаю… Кажется, Гертруда. Гертруда Риппельштайн.

Дворецкий удивленно наблюдал за гостем, глаза которого засверкали безумием. Слуга подумал, что все происходящее в замке до того странно, что вполне может быть дьявольскими кознями. На всякий случай он быстро перекрестился.

— Кто ее убил? Виконт? — правая рука Сен-Мартена сжалась в кулак, от напряжения он даже скрипнул зубами.

— О нет! Виконт де Грийе, отец нашей госпожи, приехал сегодня вместе с графом Салтыковым и фройляйн Риппельштайн…

— Черт побери!

Гость схватился за голову и быстро-быстро начал ходить между трупом Лизхен и столом.

— Что было дальше?

— Дальше… Я точно не знаю. Произошел страшный скандал! Наш хозяин, господин барон, сломал шею фройляйн Риппельштайн! Баронесса же лишалась чувств и до сих пор не пришла в себя. Говорят также, — дворецкий понизил голос, — что Лизхен была любовницей русского графа.

Сен-Мартен опустился в кресло и закрыл лицо руками. Скорее всего, он опоздал.

— Спасибо, любезный.

Клод поднялся к себе. Ему было не до сна. Тяжелые раздумья одолели Сен-Мартена. Если Салтыков получил то, за чем они оба охотятся, почему он до сих пор здесь? Почему не уехал? Зачем вернулся в замок? А старый виконт? Знает ли он о намерениях Александра?

— Нужно навестить Мари, — сказал вслух Сен-Мартен.

Поднявшись наверх, он без труда нашел спальню баронессы. Из-под двери пробивалась полоска света. Клод подкрался поближе и прислушался. Тишина. Он тихонечко приоткрыл дверь и увидел, что возле постели Мари спит служанка, а сама она лежит неподвижно. Лицо баронессы было таким же белым как простыни. Сен-Мартен вошел внутрь. Постояв несколько секунд рядом со своей «Изольдой», он невольно улыбнулся, вспомнив, как тогда, в детстве, забирался ночью к ней в постель и клал между ними деревянный меч, как в легенде. История ведь гласила, что рыцарь Тристан, которому было приказано охранять и беречь королеву Изольду, не мог ни уронить своей чести, ни сдержать страсти, потому спал в одной постели с возлюбленной, но клал свой меч посередине, как свидетельство невозможности их любви.

Мари тогда приезжала к ним со своим отцом, Лизхен Риппельштайн не было с ними. Сегодня Клод впервые узнал о ее существовании. Сен-Мартен потер лоб левой рукой. Еще раз взглянув на бледное лицо баронессы, он сделал несколько бесшумных шагов назад и вышел так же тихо, как и вошел.

Вернувшись в свою спальню, Клод ощутил сильнейшую тревогу. Он никак не мог понять, что именно происходит в замке, какую роль во всем этом играет граф Салтыков, что делать с Мари? Сен-Мартен не верил в простые совпадения. Он во всем видел Божий промысел, который нужно только распознать, угадать. Клод молился, чтобы Бог открыл ему истину, указал правильный путь.

Утром в замке появился префект, который выслушал внимательно сбивчивые объяснения барона о том, что фройляйн Риппельштайн помутилась в рассудке и стала опасна. Рихард рассказал о смерти своей тещи, которая наступила в результате, как он выразился «злонамеренной клеветы» со стороны Лизхен. Барону, который только что проснулся, все происходящее вначале показалось продолжением кошмарного сна. У фон Штерна затекло все тело от спанья в кресле, голова болела и он морщился от каждого звука, потому что любой шум тут же напоминал ему хруст шейных позвонков Лизхен.

Граф Салтыков сидел в халате на диванчике, ждал свой завтрак, и поглядывал на виконта. Де Грийе спал. Утренний свет делал его лицо совсем старческим. Салтыков впервые в жизни почувствовал себя виноватым. До вчерашнего дня он считал происходящее не более чем забавной игрой, что-то вроде шахмат. Однако Мари тронула его сердце. Еще никогда Александру не приходилось видеть женщины, которая бы столько страдала, и причем, незаслуженно. Ее чистота, природный ум, старомодные понятия о долге, честности, стремление вновь завоевать охладевшего мужа. Непостижимо, чтобы в испорченном либертинажем, философией разврата, XVIII веке существовала женщина, добровольно ограничившая себя только собственным мужем! Салтыкова поразило изумительное сочетание красоты и добродетели, дьявольской прелести и ангельского терпения, страсти и скромности, словно вода и огонь соединились в Мари. Александр с удивлением заметил, что когда он думает о баронессе фон Штерн, глаза его заволакивает полупрозрачной дымкой, а все происходящее перестает существовать. Это было новое, странное и очень волнующее чувство. Ранее он считал, что мужчины не могут испытывать ничего подобного к женщине. Однако встреча с Мари фон Штерн все изменила.

Рихард тем временем, заикаясь, рассказал о том, как был вынужден остановить Лизхен Риппельштайн, которая накинулась на его жену. Префект выслушивал все это без особого участия. Еще ночью, когда ему сообщили о произошедшем, он подумал, что, скорее всего, фройляйн Риппельштайн была любовницей барона и позволила себе лишнее в присутствии жены фон Штерна. Никому и в голову не придет судить барона за убийство. В худшем случае он заплатит небольшой штраф. Однако закон требует, чтобы префект «разобрался».

— Кто еще присутствует в замке? — задал он вопрос, принюхиваясь к запахам, доносившимся с кухни. Префекту было около сорока лет. За свою жизнь он научился одному — никогда ни во что не вмешиваться. Его плотное брюшко свидетельствовало о спокойной жизни, несоблюдении постов и нелюбви к передвижению пешком.

Слуги, моя жена, у меня гостят граф Александр Салтыков, вот он, — барон показал на гостя, истомившегося в ожидании своего завтрака. — И еще вчера приехал племянник господина виконта. Некто Клод Луи Сен-Мартен.

— Что?!

Барон и префект обернулись на крик, и увидели, что граф Салтыков вскочил со своего места и смотрит на Рихарда безумными глазами.

— Сен-Мартен? Почему вы не сказали мне?!

— Но… было не до того, — развел руками барон. — А почему, собственно, это вас так волнует? — Рихард сжал виски руками, чувствуя приближение истерики. — И вообще, какого черта я должен вам объяснять, что Сен-Мартен делает у меня в замке?! Я этого, представьте себе, не знаю! Об истинных причинах его визита мне ничего не известно, как, между прочим, и о ваших! Думаете, я дурак? По странной случайности в течение двух дней мой замок превратился в проходной двор! У вас сломалась карета, Сен-Мартен проезжал мимо! Почему я должен давать вам объяснения, когда вы сами не удосужились даже рассказать откуда и куда вы ехали в той самой карете?!

Успокойтесь, дорогой барон, — Салтыков усмехнулся. Теперь понятно, кто вчера шарил в его вещах. Раз уж приехал один из масонских магистров, значит, дело, ради которого Александр уже месяц торчит в Пруссии, действительно очень и очень серьезно. Теперь остается только узнать, почему приехал именно Сен-Мартен. Вслух же, Салтыков произнес: — Конечно, вы расстроены всем произошедшим. Смерть вашей тещи в результате действий этой сумасшедшей, последовавшие за этим болезнь виконта и недомогание вашей жены… Все это тяжелое испытание, но поверьте, мой приезд не более чем случайность. Не знаю, как господин Сен-Мартен, но я впервые имел честь встретиться с вами и баронессой, и должен сказать, что случайность эта очень приятна. Вы совершили мужественный поступок, защитив жену от нападения этой ненормальной. Я присутствовал при этой сцене, господин префект, и даю вам слово дворянина, что барон фон Штерн защищал свою семью от нападения сумасшедшей, проявив при этом подлинное геройство.

— Что ж… У меня нет оснований не верить вашим словам, господа. Считаю дело ясным. Думаю, нужно похоронить несчастную фройляйн Риппельштайн и забыть обо всех ужасах вчерашнего вечера.

— Очень хорошо! — поспешно воскликнул барон, не дав префекту до конца произнести «оправдательный приговор». — Приглашаю вас, дорогой Патрик, присоединиться к нам за завтраком.

Префект облегченно вздохнул. На счастье, неприятная часть визита быстро закончилась, можно будет утолить голод и насладиться изысканными винами из погребов барона.

Салтыков тем временем подумал, что было бы желательно нанести «ответный визит» в комнату Сен-Мартена, чтобы учинить ответный досмотр вещам магистра. Затем нужно навестить Мари, Салтыков за нее очень переживал.

Мари приходила в себя медленно. Вначале она ощутила собственное тело, затем пошевелила пальцами рук, и только потом медленно, с трудом подняла веки. Солнце светило очень ярко, и вдруг исчезло. Над баронессой фон Штерн склонился граф Салтыков.

— Мне приснился кошмар, — чуть слышно произнесла она.

— Вы пролежали без сознания почти сутки, ваш отец же пришел в себя и, похоже, окреп.

— Мой отец…

Мари вскочила. Глаза ее лихорадочно блуждали.

— Так это был не сон?! Это был не сон… Боже! Бедная моя мама! Бедная моя мама! Рихард!..

И она снова потеряла сознание.

Александр Салтыков некоторое время пристально смотрел на нее, затем аккуратно приподнял ее за плечи и положил на подушки. Затем склонился над бледным и сильно осунувшимся за эти сутки лицом и прижался к губам Мари. Затем рука его скользнула вниз, он провел ладонью по ее груди и животу. Мари тихонько застонала. Салтыков улыбнулся.

— Не бойся, моя королева, — прошептал он ей в самое ухо. — Я на твоей стороне. Я с тобой. Я твой союзник. Знаю, что ты меня слышишь и все понимаешь. Я на твоей стороне. Я с тобой. Я твой союзник. Ты можешь мне довериться. Можешь довериться. Довериться. Доверяй мне…

Александр запечатлел еще один долгий поцелуй на губах Мари, а затем вышел из ее спальни и направился в кабинет к барону.

Мари открыла глаза. Сердце ее забилось так, что ей казалось, будто внутри появилась небольшая стенобитная машина.

— Яне должна…

Но теперь, когда Рихард признался в своей неверности, что же ее останавливает? Мари подумала о том, что сказал Салтыков, о его губах, нежных сильных руках… И внезапно в ее сердце черной ядовитой змейкой вполз страх. Страх, что когда-нибудь Александр предаст Мари так же, как и ее муж.

— Он ведь тоже был ее любовником, — прошептала баронесса. По ее лицу покатились слезы. Она ненавидела Лизхен Риппельштайн, даже мертвой Мари ненавидела эту женщину. Не столько за связь с Рихардом, сколько за убитую Лизхен надежду на счастье, на другую любовь, на искреннеечувство…

Однако больше чем Лизхен Мари ненавидела себя саму. Она плакала от обиды, от ощущения собственной ненужности, от чудовищной тоски, охватившей все сердце — все до единого мужчины в ее жизни предпочли Лизхен! Неужели мужчинам так мало нужно от женщины? Неужели все ее чувства и мысли не имеют для них никакого значения?

В это утро баронесса фон Штерн выплакала больше слез, чем за всю свою жизнь. Если бы Мари могла, то плакала бы кровью.

Завтрак проходил в гробовом молчании. Рихарду кусок в горло не лез, но, глядя, как префект с аппетитом уписывает блинчики с джемом, барон заставил себя проглотить несколько жирных кусочков теста. Рихард изо всех сил старался вести себя как обычно, поэтому его движения утратили всякую естественность. Барон поворачивался только всем корпусом, чашку держал так, будто его локтевой сустав утратил подвижность, а шею держал настолько напряженной, что периодически она сама непроизвольно дергалась.

Граф Салтыков спокойно положил себе в тарелку кипу блинов и потребовал икры. Грета подала маленькую хрустальную вазочку, которую гость счел порционной, придвинул к себе и спокойно выложил половину содержимого на верхний блин.

— Быть может, господин префект тоже желает попробовать блинов с икрой? — обернулся Салтыков к замершей в изумлении служанке. — Принесите порцию и ему тоже!

— Слушаюсь, — кивнула та и побежала обратно на кухню.

В России существуют десятки рецептов приготовления блинов, — сообщил присутствующим Салтыков.

— Это правда! — поспешно вставил Рихард.

Префект изобразил внимание и уставился на русского графа, который почти час увлекательно повествовал о блинах. Уезжая из замка фон Штернов, префект уже знал, что блины бывают сладкие и соленые, пресные и дрожжевые. Что сей продукт в России, как и многое другое, принято потреблять под водку, но с маринованной сельдью и огурцами блины не сочетаемы. Что жарят блины на сливочном масле, а мясные и рыбные на растительном. Что начинки для блинов готовят с вечера, чтобы сок ингредиентов перемешался… На фоне обилия такой полезной информации, которую префект собирался сегодня же подробно пересказать своей жене, чтобы та потом пересказала кухарке, а кухарка в свою очередь сделала бы те самые блинчики с мясом, которые, якобы, обожает Ее Величество императрица Екатерина II, — убийство Лизхен Риппельштайн стало казаться чем-то незначительным и не заслуживающим большого внимания. Кто будет преследовать благородного человека за то, что тот защищал свою честь?

— Итак, может быть, вы расскажете, почему свернули шею несчастной, прежде чем она успела договорить? Я оказал вам услугу, дав префекту слово дворянина, что девица была интриганкой и косвенно повинна в смерти старой графини дер Вильгельмсхафен, вашей тещи, и намеревалась причинить вред и вашей жене. Только поэтому вас и не арестовали по обвинению в преднамеренном убийстве. Вы мой должник, барон. — Салтыков положил ногу на ногу и откинулся назад в большом удобном кресле. — Не говоря уже о том, что у нас при дворе вовсе бы не хотели иметь дела с убийцей. Поверьте, если я и спрашиваю вас о причинах вашего поступка, то только потому, что хочу вас понять. У вас должны были быть очень веские причины для того, чтобы в присутствии троих свидетелей свернуть этой авантюристке шею. Расскажите о них. Вам станет легче, а я, в свою очередь, клянусь, что все сказанное вами, не выйдет за пределы этой комнаты.

Барон фон Штерн переставлял предметы на своем столе. Руки его чуть заметно дрожали, а лицо окончательно превратилось в череп, обтянутый кожей.

— Ну что ж… По всей видимости, у меня нет выбора… Я полагаюсь на ваше слово и вашу честь. Расскажу вам всю правду, потому как чувствую, что скрывать что-либо от вас бесполезно… Я, кажется, вспомнил, где и когда слышал о вас, — Рихард взглянул на собеседника. Странно, но барону вдруг показалось, что этот русский сыграет какую-то очень важную роль в их судьбе. Необъяснимо, но Рихард внезапно действительно почувствовал необходимость рассказать кому-нибудь о своих намерениях. Человеческая природа устроена таким образом, что даже самыми ужасными и отвратительными своими планами, люди хотят поделиться, чтобы другие могли оценить пусть чудовищное, но все же величие мысли. — Господи, дай мне силы!

Рихард сильно сжал голову руками, затем сложил их перед собой и начал медленно говорить.

— Я расскажу вам, граф. История моя может быть обычна, ибо я уверен, что многие из дворян, как в нашей стране, так и в других, совершали поступки и более ужасные. Может быть, даже найдутся те, кто сочтет мое преступление совершенно безобидным и в какой-то мере, страшно сказать, правильным. С чего начать? Пожалуй, с того, что я был очень богат, от моих родителей осталось огромное состояние, накопленное годами жестоких поборов с принадлежавших нам земель. Когда крестьяне начали протестовать, мой отец продал им свои земли и на вырученные деньги основал весьма выгодное предприятие — банк. Знаю, что у вас в России дворяне стыдятся заниматься чем-то кроме военной, дипломатической и государственной службы, но у нас…

— Да я знаю, ваши бароны и герцоги — первейшие ростовщики-процентщики! — на губах Салтыкова играла неясная усмешка. Сам он придерживался весьма крамольных для России взглядов. Александр считал, что лучше быть ростовщиком или фабрикантом, как многие из европейских дворян, чем казнокрадом, как это заведено у русских вельмож.

Да, в ваших словах есть правда, — Рихард, как ни странно, подумал то же, что и его собеседник: «лучше быть ростовщиком-процентщиком, чем казнокрадом!». — В общем, в результате я унаследовал от отца моего богатства, которые было очень легко тратить. Золото, серебро и драгоценности. Мать моя скончалась через неделю после смерти мужа. Оставшись один, я, не задумываясь, начал проматывать полученное наследство, ибо был молод и не загадывал каким будет завтрашний день. Постепенно я погрузился в порок и расточительство. Жил в Париже, Вене, бывал в Риме. Моими постоянными спутниками были актеры, легкомысленные и развратные кокетки, утонченно порочные дворяне. Мне льстило, что нас называли «либертинами». Теперь, из-за процесса маркиза де Сада, я этого стыжусь. Конечно, наши забавы было трудно назвать хоть сколько-нибудь приличными, но все же, они ни в какое сравнение не идут с тем, что творил маркиз.

Однако, сладостны только те пороки, что неизведанны. К тридцати годам я познал все, и мой образ жизни мне опротивел. Но когда наступило отрезвление, я понял, что издержал, практически, полученные мною средства, и мне грозит вскорости стать нищим. Собрав все душевные силы, чтобы не впасть в отчаянье, я начал искать пути восстановления моих богатств. Как раз в это время началась слава немецкого виноделия, и я обратил внимание, что это очень прибыльное дело. Как вы понимаете, собственных средств на покупку виноградников у меня уже не было. Обдумав все возможные варианты, я, наконец, пришел к выводу, что единственный путь для меня — это женитьба. Тогда я встретил Мари. Покорить ее не составило никакого труда. Ремесло развратника — прельщать женщин. Она была чудесна, прекрасна душой и телом… Но я старше и познал такие глубины порока, что ее любовь уже не могла тронуть мое огрубевшее сердце. Шаг за шагом я приближался к своей цели — ее приданому. Двум огромным виноградникам и винокурне. Мари, такая молодая и наивная, полюбила меня. Ее родители, добрые люди, любящие свою дочь, согласились на наш брак, хоть я и был на четырнадцать лет старше невесты.

Судьба оказалась ко мне благосклонна. Уже в первый год я продал вина на огромную сумму. Ваш двор приобрел у меня только четверть получившегося вина, можете себе представить, сколько его было всего? Дела мои поправились и пошли в гору. Конечно и торговая служба его величеству Фридриху, тоже помогала. Поставки для армии и двора всегда были выгодным занятием. В общем, я вложил довольно значительные средства в усовершенствование процесса винокурения, обучение рабочих, мелиорацию земель. Перестав бояться нищеты и поняв, что обеспечил себя, я стал думать о наследниках, и тут выяснилось, что Мари не способна зачать ребенка. Это стало для меня настоящим ударом. У меня даже случился приступ меланхолии. Кому же я оставлю хорошо отлаженное дело, приносящее бешеный доход? Вы еще молоды и возможно вас никогда не посещали мысли о бессмертии. Да-да. Истинном бессмертии, которое мы обретаем в своих детях. Ну да ладно… Не буду утомлять вас философскими измышлениями. По нашим законам, я могу развестись с Мари, по причине бесплодия, но тогда, по этим же законам, я должен буду вернуть ее отцу и приданое! А я уже вложил в него огромные средства, да и признаться, виноделие мой единственный источник дохода. При таких обстоятельствах, как вы понимаете, я не мог пойти на развод.

— Ситуацию изменил случай. Я давно уже… — барон замялся, — еще до свадьбы…

— Спали с Лизхен Риппельштайн, — закончил фразу Салтыков. — Не стесняйтесь, барон. Связь хозяина со служанкой нынче подразумевается, даже если на самом деле и никогда не имела места.

Да, но не в этом случае. Лизхен Риппельштайн выросла вместе с Мари, та считала ее сестрой. Они получили практически одинаковое воспитание, — хоть Рихард и произносил эти слова с самоосуждением, в глазах его мелькнул похотливый огонек.

— И, тем не менее, вы не устояли, это ведь так заманчиво, спать с двумя сестрами одновременно, — на губах Салтыкова заиграла тонкая насмешка, — некоторые находят в этом что-то кровосмесительное…

— Нет. Насколько мне известно, вы тоже, — вернул колкость гостю барон, намекая на то, что в первую же ночь Салтыков оказался в спальне экономки.

— Но я не знал, что Лизхен и Мари вместе выросли, и что они как сестры, — ответил граф.

— И, тем не менее, тоже не устояли перед фройляйн Риппельштайн, — барон не удержался от колкости.

— Так что же произошло? — вернул разговор к прежней теме Александр, подумав, что, пожалуй, не стоит заострять внимание на интимных подробностях его пребывания в замке.

Однажды Лизхен прибежала ко мне в кабинет в состоянии явно не нормальном. Она вся покраснела, бормотала что-то непонятное, и размахивала листком почтовой бумаги. Отчаявшись, что-либо понять с ее слов, я выхватил письмо и увидел, что она от матери фройляйн Риппельштайн. Я прочел его. Честно говоря, известие меня удивило не сильно. Якобы, виконт де Грийе — отец Лизхен. Я об этом много раз думал, иначе с чего бы старому пройдохе воспитывать дочку гувернантки как свою собственную? Меня привлекло другое. Гертруда сообщала, что имеет средство заставить виконта признать незаконную дочь наравне с Мари.

— Шантаж? — Салтыков чуть подался вперед. Несмотря на общую расслабленность его позы, барону стало ясно, что эта часть рассказа особенно заинтересовала Александра.

— Разумеется.

— Но чем же?

— О предмете шантажа ничего конкретного. Сказано было только, что у некоего нотариуса Батистена находятся некие бумаги, о тайне существования которых очень заботится старый маркиз.

— Так, и что дальше? — Салтыков весь превратился в слух.

А дальше вот что. При помощи опытных адвокатов, я отыскал в наших кодексах старый закон, который существовал еще во времена Оттона I, и его никто не отменял — о замене жены. Там говорилось, что если женщина оказалась бесплодной, то муж вправе потребовать от ее отца, предоставить ему сестру его жены, взамен бесплодной. Естественно, что приданое при этом не возвращалось. Я тут же принял решение жениться на Лизхен. Честно говоря, мне постоянно казалось, что каждый раз, когда она ложится со мной в постель — это ее месть моей жене. Лизхен хороша собой, образована, честолюбива, конечно, ее не устраивало положение служанки. Мы условились, что Лизхен поедет к этому Батистену, но тут появились вы… Лизхен испугалась, что моя жена может вами увлечься…. Ну, вы понимаете. Ведь для этого порою достаточно и нескольких минут. Где гарантия, что она не зачнет вдруг ребенка от вас? Вы извините мою прямоту, но вы сами настаивали на правде. Я слышал о подобных случаях, когда женщина, бывшая бесплодной долгие годы со своим мужем, потом вдруг внезапно беременела от другого мужчины. Но по закону — ребенок Мари, мой ребенок. Значит, у меня пропали бы официальные основания для развода, разве что баронессу бы уличили в прелюбодеянии, на что при ее набожности и благочестии рассчитывать не приходится. Лизхен понимала, что для меня главное не потерять виноградники и получить наследника. Фройляйн Риппельштайн же, видимо, не терпелось занять место Мари, стать баронессой. Поэтому она и бросилась, очертя голову, к старому виконту, требовать, чтобы тот признал ее.

Поведение Лизхен мне понятно. Она столько лет прожила в тени Мари и тут получила шанс отыграться за все. Ей не терпелось бросить в лицо своей «старшей подруге», что они равны. Злоба Риппельштайн не знала границ. Ей хотелось не просто добиться признания своего происхождения, но и лишить мою жену всего — мужа, приданого, возможно, и отца.

— Женская зависть — сильнейшее оружие, — вполголоса заметил Салтыков. Ему неоднократно удавалось использовать это. К примеру, когда ему поручили устранить авантюристку Рене Берти, которая шпионила в пользу короля Людовика XV при дворе императрицы Екатерины, он привел в салон Рене Инесс Полански, красивую польку, прелести которой расхваливал весь вечер в присутствии гостей. Особо граф тогда отметил «очарование юности», которое «не затмить ничем». Двадцативосьмилетняя Рене не могла противопоставить восемнадцатилетней Инесс ничего, кроме специфического опыта, который, к несчастью, наложил неизгладимый след на внешность мадмуазель Берти. Рене потеряла голову от черной зависти, и полностью погрузилась в интригу против Полански, забыв о цели своего приезда в Россию. Все кончилось тем, что Берти попыталась отравить соперницу, за что и была посажена в крепость. Шпионка была удалена от двора, и дипломатического скандала удалось избежать. Таким образом, граф Салтыков хорошо понимал, как далеко могла зайти Лизхен в своей войне против Мари.

— Не пойму только одного, — продолжал Рихард. — Она так и не посетила нотариуса Батистена.

— Все просто. Это заняло бы, как минимум, день. У Лизхен была вполне определенная цель — она должна была спровоцировать скандал, и сделать известным то, что содержалось в письме. Ваши отношения с женой стали бы невозможными, и тогда у Лизхен было бы достаточно времени, чтобы найти Батистена и забрать у него те самые бумаги, о которых писала ее мать. Я был с ней все это время…

Салтыков замолчал. Рихарду показалось, что граф чуть было не проговорился о чем-то важном, но настаивать на раскрытии тайны не стал. Барону сейчас было не до чужих интриг.

— Что произошло дальше, я не понимаю.

Судя по вашему рассказу, старая Вильгельмсхафен, моя теща, знала, что Лизхен дочь ее мужа, следовательно, она встревожилась из-за чего-то другого. Чувствую, что здесь есть еще какая-то тайна. В конце концов, чем-то же Лизхен собиралась припереть папашу, чтобы тот ее признал, черт побери!

— Да, но зачем вы тогда свернули ей шею?!

— Потому, что если бы старый виконт умер, не успев признать Лизхен, а та бы уже выболтала все в присутствии Мари, та могла бы уйти от меня и потребовать королевского суда! Получается ведь, что я действовал с Лизхен заодно. Король вполне мог бы дать Мари право на развод со мной и тогда я потерял бы все. Понимаю, вы разочарованы во мне…

— Отнюдь, дорогой барон. Вы обычный человек. Как же вас можно за это осуждать? Ваша страна не похожа на Россию. Дворянам нужно работать, нужно быть купцами или ростовщиками, у нас же требуется только высочайшая милость, но даже и без таковой, русский дворянин будет жить легче, чем ваш, пусть даже самый приближенный к королю. И после этого, вы еще смеете критиковать наш уклад! Да если бы в Пруссии было крепостное право…

— Но оно тормозит прогресс! Это… Это не достойно культурной страны!

— А свернуть девице шею из-за доходов с винокурни — достойное ли дело? — лицо Александра стала жестким.

— Но она интриговала, она хотела погубить собственную сестру!

— Только потому, что ваша ханжеская мораль не признает внебрачных связей. По крови она имела право на все то же, что и ваша жена — титул, наследство, деньги, а вынуждена была жить служанкой.

— Не будем спорить, — примирительно ответил Рихард. — Однако я хотел бы знать, кто прислал мне это письмо…

— В этом я берусь вам помочь, — неожиданно заявил гость.

— Вы?!

— Да, а что в этом странного? Я столько раз уже вас спасал, что это может войти в привычку.

— Но позвольте… Какая вам с этого выгода?

— Ах, немцы! — Салтыков вздохнул. — Представьте себе, никакой! Просто мне так хочется.

— Да, но…

— Ну, есть еще одно обстоятельство, Рихард, — граф лукаво посмотрел на своего собеседника.

— Какое же? — тон голоса барона стал привычно деловым.

— Полагаю, что после всех тех откровений, которыми вы со мною поделились, я тоже в определенной мере обязан быть с вами откровенным. После всего произошедшего, ваши отношения с женой…. Одним словом, я считаю, что вы больше не имеете права требовать от нее супружеской верности.

— Но моя честь!

— Ох, барон, оставьте. Ваша честь разлита по бутылкам и продается по всей Европе. И хорошо продается, — Салтыков посмотрел на Рихарда одним глазом.

— Да что вы хотите? — натянутая улыбка барона больше походила на оскал.

— Я хочу получить от вас полный карт-бланш в отношениях с вашей женой, — Салтыков поудобнее устроился в кресле.

— Что?! Это оскорбление! — Рихард вскочил, но тут же сел обратно, столкнувшись с ледяным взглядом графа.

— Дорогой барон, возможно, вы были бы правы, если бы не одно обстоятельство. Даже два, — Александр буравил фон Штерна взглядом.

— Извольте объяснить, — барон сидел спокойно, хотя голос его все еще вибрировал от гнева.

— Начну с практического. Если мы хотим найти того, кто послал вам это анонимное письмо, нам надо выведать у старого виконта, чем именно его шантажировала Лизхен, а сделать это можно только с помощью вашей жены, у которой к вам, барон, доверия, я думаю, осталось немного. Это первое, — граф подпер голову кулаком.

— А второе? — Рихард изумленно смотрел на своего русского гостя, но не мог не согласиться с разумностью его доводов.

— Второе… А второе обстоятельство, собственно в том, что я люблю вашу жену, вот и все.

Барон фон Штерн несколько секунд не мог вымолвить ни слова, а Александр Салтыков смотрел на него спокойными и ясными глазами.

— Как только я ее увидел — то сразу понял, что именно о ней были все мои мечты и грезы. Вы не поверите, но именно ее я видел в странных снах, будто пророческих. Я полюбил Мари давно, задолго до встречи, и теперь ни за что от нее не откажусь.

— Что ж… — Рихард чувствовал себя полным ослом. — Полагаю, что препятствовать вам глупо с любой точки зрения. Я бы только попросил… Как бы это сказать… Я бы только попросил… О соблюдении внешних приличий.

— О! Можете не беспокоиться. Ваше доброе имя останется незапятнанным в глазах света и на винных этикетках. А сейчас позвольте откланяться, у меня есть некоторые дела.

Александр Салтыков вышел от барона фон Штерна в настроении не только приподнятом, но, можно сказать, веселом. Возможно, скоро он сможет вернуться в Россию, поскольку дело его, несомненно, сдвинулось с мертвой точки.

— Ну что ж, матушка, Гертруда, берегись, — сказал он, сев в седло своего великолепного вороного коня. Путь его лежал в мастерскую Готфрида Люмбека.

Дорогой граф Салтыков постоянно думал о том, как странно иногда в жизни перемешано самое низкое и самое возвышенное, самое уродливое и самое прекрасное. Мари фон Штерн, несчастная со своим мужем, женившимся на ней по расчету, самая удивительная и совершенная из всех женщин, с которыми Александру приходилось сталкиваться, через пару лет может превратиться в одну из тех старых ханжей, которые одним своим видом вызывают смертную скуку. Женщина как вино, если она не растратит себя, одурманивая мужские головы, то превратится в уксус, годный лишь для консервирования.

В России у Александра Салтыкова было несколько относительно постоянных любовниц. Одна из них, княгиня Дашкова, как-то сказала графу:

— Однажды, мой друг, вы полюбите по-настоящему и забудете обо мне и других женщинах.

Салтыков тогда рассмеялся и ответил:

— Я никогда не смогу забыть ваши чудные родинки, Полина! К тому же, я уже слишком стар для восторженной любви, слишком много видел женщин, и они давным-давно утратили в моих глазах таинственность.

— Не зарекайтесь, мой друг, не зарекайтесь, — княгиня Дашкова была в тот день очень бледна.

Эта первая петербургская красавица, покорявшая и разбивавшая сердца десятков мужчин, первый раз влюбилась в тридцать. Ее избранником стал один молодой юноша, лейтенант лейб-гвардии, которому едва исполнилось девятнадцать. И впервые красота и могущество княгини не тронули мужское сердце. Юноша страшился внезапно вспыхнувшей к нему страсти со стороны стареющей могущественной камер-фрейлины и предпочел отбыть в действующую армию. Салтыков тогда подумал, что Полина возненавидит человека, нанесшего такой сокрушительный удар по ее самолюбию, но ошибся. Камер-фрейлина каждый день молилась за Николеньку и умоляла Екатерину прекратить войну с Турцией. Если бы не воля князя Потемкина, то, возможно, сердобольная Екатерина и выполнила бы просьбу ближайшей подруги. Тогда Россия могла бы на долгие годы лишиться Крыма и выхода в Черное море.

Странно, как человеческие судьбы порой влияют на историю целых государств!

2 Клод Сен-Мартен

Готфрид Люмбек появился в Висбадене примерно восемнадцать лет назад. Сейчас это уже был желчный старик, которому прочили дожить до ста лет и умереть богатейшим бюргером. Его лавка готового платья, пользовалась бешеным успехом у горожанок. Конечно, аристократки приобретали платья, изготовленные на заказ в Париже, но жены богатых виноделов, купцов, банкиров и судовладельцев, охотно пользовались услугами господина Люмбека. Он первым из всех портных города придумал нанимать на работу художников, которые садились в воскресный день на центральной улице Висбадена, где были расположены гостиницы, салоны, дорогие магазины и главная церковь, и зарисовывали туалеты самых богатых, знатных и элегантных дам города и приезжих. Затем Люмбек изучал эти рисунки, делал специальные чертежи и по ним изготовлял копии нарядов. Так герцогиня Брауншвейгская была в истерике, когда, проехав по улицам Висбадена повстречала целых десять женщин одетых в точные копии ее дорогих туалетов, приобретенных за бешеные деньги у Трике в Париже, который клялся, что более никто и нигде не будет иметь ничего похожего. Со временем Люмбек стал вносить свои элементы в наряды, делая их более «роскошными» и соответствующими вкусу местных дам. Вместо зеленого и голубого бархата, он использовал красный, малиновый, даже оранжевый, который, оказалось, можно легко получить из красного, если окрасить ткань специальной краской из охры. Но любимым материалом мэтра Люмбека стал атлас. Здесь потрясало буйство красок, обилие вышивки, использование кружева, бисера, меха… Готфрид Люмбек первым додумался составить из имевшихся у него рисунков альбом, который демонстрировался в зале, рядом с готовыми платьями, и любая дама могла не только купить понравившееся ей платье, но и заказать что-то из альбома.

Когда один французский делец посетил Висбаден и случайно наткнулся на магазин готового платья нашего предприимчивого господина Готфрида, он мгновенно сделал у того заказ на 200 нарядов, которые мгновенно были распроданы в Париже. Засилье испанского стиля в королевстве изысканной моды, привело к тому, что французские женщины стали жаловаться, что им просто не дают возможности показать свою красоту. Портной Люмбек превратился во владельца самой большой в Висбадене мануфактуры, производившей до 10 тысяч единиц готового платья в год. Готфрид придумал также разделить обязанности между портными так, чтобы один только кроил, другой сметывал, третий пришивал рукава, четвертый подшивал подол. Мануфактура работала день и ночь, сотни женщин и детей ежеминутно совершали сотню мельчайших стежков иголкой, ибо Люмбек требовал, чтобы швы были настолько мелкими, чтобы человеческий глаз с трудом мог их различить. Ежемесячно из восточных стран прибывал огромный торговый корабль, трюмы которого были набиты сказочным бархатом, атласом, парчой, шелками, бисером из драгоценных камней, пуговицами из серебра и слоновой кости. Люмбек стал титаном, но никто так и не узнал, откуда он появился.

— Добрый день, — граф Салтыков вошел в лавку, и уселся прямо напротив огромного стола, обитого сукном.

— Добрый день, господин… Простите, кажется вы вчера здесь были и сделали покупку. — Став очень зажиточным бюргером, Готфрид Люмбек продолжал сам встречать клиентов в своей лавке. Выглядел он дружелюбно, даже немного приторно. На его правой руке был огромный перстень с изумрудом.

— Да.

— Вы тот самый русский?

— Да.

— Прекрасно, а как поживает прекрасная фройляйн Риппельштайн?

— Вообще-то, не очень хорошо.

— Что же случилось? Простуда? Или головная боль?

— Вообще-то нет. Ей свернули шею.

— Ч-ч-…

Мэтр Люмбек потерял дар речи, судорожно схватившись рукой за горло, он несколько раз втянул воздух, смертельно побледнел, и как-то в одно мгновение превратился в дряхлого старика.

— Вчера, сразу после того как ваша дочь… Не отпирайтесь, я знаю, что Лизхен — ваша дочь, а не виконта де Грийе, но ему об этом знать было совсем не нужно, так ведь?

— Откуда вы знаете? Вы, должно быть, сам дьявол! — Люмбек вжался в кресло.

Салтыков улыбнулся.

— Честно говоря, я не знал. У меня просто была догадка, а вы ее так неожиданно подтвердили.

Готфрид почувствовал, как у него из-под ног уходит земля.

— Что вы хотите? И как обо всем узнали?

Я наводил некоторые справки. Ваши соседи рассказали мне, что вы здесь поселились восемнадцать лет назад. Кем вы были до этого — никому не известно. Лизхен же постоянно заводила со мной разговор о ваших платьях. Сначала я не обратил на это никакого внимания, подумал, что это обычный женский разговор, но затем меня насторожила частота, настойчивость и странность описания ею вашего дела. Вместо того чтобы болтать о том, насколько ваши платья соответствуют или не соответствуют модам, она постоянно расхваливала качество производства, оказалось, что она в курсе того, как искусно организован ваш процесс шитья, много внимания уделяла качеству тканей, и, наконец, постоянно упоминала о цене. Я расспросил некоторых ваших работников. В частности, почему они шьют так много одинаковых платьев, ведь их не будут покупать. На это он мне ответил, что большая часть того, что они шьют, предназначена для других стран. Тогда я подумал, что она хочет подтолкнуть меня заключить с ней договор о поставках ваших нарядов в Россию. Это показалось странным. Я решил было, что она получит некий процент, если вам удастся убедить меня купить эти платья. Я прямо сказал ей, что возможно, императорский театр и заинтересуется мэтром Люмбеком, но мне нужно встретиться с вами лично. Во время нашего визита, меня удивило несколько вещей. Во-первых, это то, как сердечно вы встретили фройляйн Риппельштайн. Она не могла быть вашей постоянной клиенткой, по ее словам — то платье, которое купил ей я, было первым нарядом вашего производства. Во-вторых, я обратил внимание на ваше удивительное внешнее сходство. Тогда у меня и закралось подозрение, что она помогает вам не только из корыстных целей. И, наконец, за небольшое вознаграждение, префект показал мне перепись населения Висбадена и его окрестностей. Угадайте, что я там нашел? Правильно. Ваше настоящее имя — Готфрид Риппельштайн. Все стало ясно — вы служили у виконта де Грийе, и были женаты на гувернантке Мари фон Штерн, следовательно, Лизхен ваша дочь.

Мэтр Люмбек развязал галстук на своей шее. Он был весь покрыт крупными каплями пота. Салтыков продолжил:

— Далее в замке фон Штернов вчера произошли крайне драматические события. Лизхен потребовала ее признания дочерью старого виконта; я был удивлен. Ведь, из всего мною увиденного ясно следовало, что она — именно ваша дочь. Вы с ней похожи! Ваша жена была уже беременна на тот момент, когда виконт решил с ней позабавиться, если что-то подобное, конечно, вообще имело место.

— Он заслужил всех несчастий, что обрушились на его голову! Он не щадил ни чьей чести, мы не были для него людьми!

— Я охотно верю, что де Грийе был далеко не самым образцовым христианином, но…

— Кипеть ему в аду!

— Но вы согласились молчать, а де Грийе воспитывал вашего ребенка, думая, что это его дочь?

— Да.

— Но вы так и не смогли простить вашей жене измену?

— Да.

Люмбек выглядел раздавленным.

— И каким-то образом, вам удалось заставить старого виконта дать вам денег на открытие своего дела и отпустить? Люмбек молчал.

— Отвечайте! — Салтыков вскочил и грохнул обоими кулаками по столу, так что все помещение лавки содрогнулось.

— Я ничего не знаю! — завопил вдруг несчастный. — Это Гертруда! Она что-то знала про виконта! Это она! Она боялась, что со временем станет очевидно, что Лизхен моя дочь! Вы же заметили, могли заметить и другие! Это она настояла, чтобы я убрался из замка! Она вынудила виконта дать мне денег! Она хотела для Лизхен счастья! Бедная… Бедная моя девочка! Они убили ее!..

Старый Люмбек разразился горькими рыданиями, от которых у любого сжалось бы сердце.

— Вы так сильно любили дочь?

— Вы еще спрашиваете… Я работал только ради того, чтобы однажды передать все ей… Чтобы она могла больше не быть прислугой у фон Штернов.

— Откуда Лизхен узнала, что вы ее настоящий отец?

— Лизхен считала ведь вас своим отцом до недавнего времени?

— Да, Гертруда рассказала ей, но мы почти не виделись. Малышка росла в имении виконта, а я был здесь. Только в последний год мы стали видеться чаще. Они приходила ко мне, и мы подолгу разговаривали. Ей очень нравились мои платья, она мечтала, что однажды тоже сможет придумывать наряды и продавать их… Но тут пришло это проклятое письмо!

— То самое, в котором Лизхен сообщили, что она тоже дочь виконта де Грийе?

— Да! Моя бедная девочка как помешалась. Без конца стала твердить, что тоже имеет право быть знатной дамой, что заставит Мари и ее родителей заплатить за все унижения, которые она пережила, будучи служанкой. Лизхен совсем сошла с ума. Она с чего-то решила, что сможет занять место Мари, и стать баронессой!

— У нее действительно такая возможность была, — заметил, как будто про себя, Салтыков.

— О чем вы говорите?

— Да так… Рихард фон Штерн мне кое-что рассказал, но это не важно. Так вы думаете, что это ваша жена, Гертруда, прислала письмо Лизхен?

— Вне всяких сомнений!

— Да… Все ниточки ведут к ней… Кстати, а где сейчас ваше жена?

— Я не знаю. В последний раз, Лизхен говорила мне, что получила от нее весточку из Англии.

— Англии?

— Да. Гертруда почему-то постоянно меняет место жительства.

— А почему она уехала отсюда?

— Сказала, что ей просто все надоело. И к тому же она получила наследство.

— Наследство? Но от кого? — Салтыков удивленно приподнял брови. История оказалась еще более запутанной, чем можно было ожидать.

— От нотариуса Батистена.

Салтыков вскочил со своего места и взволнованно забегал из угла в угол. Нотариус Батистен, это тот, от кого они получили пространное письмо, где шла речь о существовании архива виконта де Грийе, обладание которым могло бы быть бесценным. У графа в голове творилось что-то невообразимое. Вопросы продолжали сыпаться, а между тем ни одного ответа на них найдено пока не было.

— И давно он умер?

— Месяц назад.

— Месяц?

— Может, чуть меньше.

— Почему он оставил наследство вашей жене?

— Я понятия не имею, — пожал плечами Люмбек. — Известие об этом мне принес молодой капуцин, он поселился у нотариуса незадолго до его смерти и стал душеприказчиком покойного.

— Опишите мне этого капуцина, — Салтыков насторожился.

— Он довольно странный… Ему двадцать три, может быть, двадцать пять лет. Меня удивило выражение его лица. Слишком уж живое и умное для монаха.

— Я вижу, вы невысокого мнения о церкви, — заметил Салтыков. — Может быть, вы запомнили какие-нибудь детали его внешности? Цвет глаз, волосы, сложение?

— Я портной, ваше сиятельство, — грустно заметил Люмбек, — и на такие вещи обращаю внимание сразу. Рост — метр семьдесят восемь сантиметров, телосложение худощавое, волосы длинные, светлые, глаза серые, брови и ресницы черные, нос тонкий, прямой. Скорее всего, по происхождению, француз.

«Сен-Мартен!» — мгновенно догадался Салтыков. Это означало, что в российской тайной канцелярии есть масоны. Иначе кто известил орден об архиве де Грийе?

— Что он хотел от вас? — граф чувствовал, как по его спине ручейками сбегает пот.

— Ничего… Он пришел и сказал, что моя бывшая жена Гертруда Риппельштайн шлет мне привет, что нотариус Батистен умер и перед смертью завещал известить меня о том, что все свое имущество он завещал ей. Если она появится, то должна разыскать его…

Салтыков еле удержался от улыбки. Значит Сен-Мартен ничего не нашел у Батистена! Поэтому магистр и появился в замке фон Штернов. Однако это значит, что Мари грозит опасность.

— Где жил этот самый Батистен? — граф надел перчатки.

— Улица Францисканцев. Смотрите на вывески и не ошибетесь. Но вы можете хотя бы объяснить, что все это означает?

— Нет. И вот еще что, — Салтыков отвязал от пояса кожаный кошель, и раскрыл его перед Люмбеком. Внутри поблескивало золото. Граф перевернул мешочек и высыпал перед портным груду золотых рублей, бросив кошелек рядом.

— Боже! — у Люмбека перехватило дыхание.

— Это самые надежные деньги в мире. Я плачу их вам за то, чтобы ни одна живая душа не узнала о нашем разговоре, о Лизхен, о Гертруде. И знайте — если вы проболтаетесь, я вас убью. Понимаю, что вы задаетесь вопросом, почему же я не сделал этого сейчас. Ответ прост: императорские театры будут в восторге от ваших нарядов. Прощайте, мэтр Люмбек, не трудитесь меня провожать.

Как только граф вышел, Готфрид Люмбек мгновенно накрыл золото ладонями и сгреб его обратно в кошель. Быстро встал и направился в покои, что находились за лавкой. Там он тщательно запер тяжелый мешочек в нише, что была за гобеленом.

— Ох…

В груди было невыносимо тесно. Слезы брызнули из глаз Люмбека, в груди стало тесно.

— Лизхен… Моя девочка…

Он налил себе в стакан горького яблочного шнапса и выпил его залпом.

Готфрид Люмбек ясно представил себе, как старый маркиз убивает Лизхен. Де Грийе был глубоко ненавистен своему бывшему дворецкому. Старый маркиз никогда не расставался с записной книжкой, ему доставляло огромное удовольствие подсматривать и подслушивать. Де Грийе рылся в прошлом других людей, стараясь выискать самые неприятные, преступные, отвратительные моменты. Однако, как это часто бывает с циничными и беспринципными людьми, маркиз пламенно любил свою дочь. Он был готов ради нее на все. Люмбек был уверен, что его дочь убил де Грийе! Ведь Салтыков не сказал ни слова о том, что несчастная погибла от руки барона фон Штерна.

Но больше всех Готфрид Люмбек винил в произошедшем свою жену. Зачем она заронила в сердце Лизхен эти нелепые, губительные надежды? Зачем прислала это дурацкое письмо? Зачем, через много лет, снова вытащила эту ложь на поверхность? Когда-то де Грийе поверил, что гувернантка Мари беременна от него, и поддался на шантаж Гертруды, которая выкрала часть записных книжек хозяина и угрожала придать огласке их содержимое, но теперь… Враги маркиза, вероятно, состарились и больше не могли причинить ему вреда. Так думал Готфрид Люмбек.

— Ты мне за все ответишь, Гертруда! — яростно заорал он, и, разбив стакан о стену, позвал секретаря. — Закладывай карету! Я еду в Лондон! Да вызови сюда с мануфактуры Отто, будет за меня, пока я не вернусь.

— Слушаюсь, — пробормотал секретарь, который еще никогда не видел хозяина в подобном гневе.

Тильда вошла на кухню и зло стукнула по полу ведром с водой. Фрида хмуро взглянула на нее, но ничего не сказала. Кухарке хотелось скорее справиться с приготовлением обеда, чтобы уйти из замка в деревню. Абсолютно все обитатели родового поместья фон Штернов почувствовали на себе влияние тяжелого, гнетущего настроения, воцарившегося в замке. Дворовые собаки почти не лаяли, не затевали возни на соломе, во дворе не было слышно смеха прислуги и непристойных шуток. Баронесса не выходила из своей спальни и никого не хотела видеть, кроме своего отца и Клода Сен-Мартена. Даже горничную прогнала. Граф Салтыков упорно пытался поговорить с Мари, но каждый раз натыкался на ожесточенный отказ. В последний раз баронесса бросила в дверь вазу, когда Александр постучал и крикнула, что это он, Салтыков, привез в их дом несчастье.

Рихард не предпринимал каких-либо попыток объясниться с женой, не поднимался к ней и даже не поинтересовался у горничной как Мари себя чувствует. Утром барон уезжал на. винодельню, проводил целый день в разговорах с рабочими, объезжал виноградники, одним словом, занимался хозяйственными делами. Когда мэтр Боннер, потомственный винодел, тот самый, что привез рецепт изготовления коньяка из французской провинции Шарант, поинтересовался как здоровье баронессы фон Штерн, Рихард ответил загадочной фразой:

— Пожалуй, слишком хорошо.

Затянувшееся пребывание в доме Сен-Мартена и Салтыкова начало барона раздражать. Оба этих господина, вполне очевидно, явились неспроста, но совершенно не считали нужным поставить в известность хозяина замка о целях своего приезда. Это не просто раздражало Рихарда — это приводило его в бешенство. Самоуверенный интриган Салтыков, решивший попутно приволокнуться за Мари, ведь что бы там ни было — она жена хозяина замка, где русский граф гость; масонский магистр Сен-Мартен, оказавшийся, по случайному совпадению, другом юности баронессы; старый виконт со своими пыльными любовными интрижками с гувернанткой! Барон чувствовал дрожь в руках, при одной мысли о том, что, если бы не смерть Лизхен, то всех этих заезжих «путешественников» можно было бы вышвырнуть к чертовой матери.

Благодаря стараниям Рихарда, вложившего в приданое жены все средства, что остались от огромного наследства банкира фон Штерна, виноградники приобрели ухоженный вид. Этот год обещал быть на редкость урожайным. Мэтр Боннер работал над выведением нового сорта винограда и если у великого винодела все получится, то Рихард больше не будет зависеть от капризов погоды. Барон фон Штерн остановил свою повозку на холме и встал. Он прикрыл глаза ладонью, чтобы солнце не слепило ему глаза. Глубоко вдохнув, Рихард почувствовал, как в ушах у него зашумело. Высокие изгороди, сооруженные из тонких, сухих жердей, пропитанных специальным составом против жуков-точильщиков, тянулись вдоль Рейна, насколько хватало глаз. Тяжелые виноградные грозди налились соком и уже почти готовы к сбору. Сотни батраков, нанятые управляющим со всей округи, через месяц заполнят выстроенные специально для них деревянные сараи.

Тысячи литров виноградного сока потекут в бочки, где через полгода созреет светлый, легкий, терпкий напиток. Рихард с замирающим сердцем и сознанием важности совершаемого дела, смотрел на простирающиеся вдоль Рейна угодья. Через много лет на этом месте будет самый плодородный в Германии виноградник. На каменной винодельне, под фундамент и подвалы которой рабочие уже вырыли огромный котлован, будут разливать десятки тысяч бутылок превосходного вина, что станет известно всему свету. Барон сжал кулаки. Он не может всего этого лишиться. Он не позволит своей жене разрушить мечту, ради которой Рихард женился на нелюбимой женщине, совершил убийство, и был готов убивать еще.

Объезжая виноградники, дабы лично убедиться, что все в порядке, Рихард напряженно обдумывал сложившуюся ситуацию. Барон понимал, что его совместная жизнь с Мари станет невыносимой. Фон Штерн ненавидел «женский характер». Рихард терпеть не мог слез, романтики, мечтательности, «предчувствий», «интуиции», нежностей, стихов, гуляний под луной, французского просвещения, одним словом, всего того, что любила его жена. От одной мысли, что придется всю оставшуюся жизнь наблюдать иссохшуюся от печали баронессу, которая всем своим видом будет выражать немой укор вероломному мужу, фон Штерна начинало тошнить. Барон был уверен, что иначе быть не может. О разводе с Мари не шло и речи, ведь в этом случае Рихард лишится виноградников, которые стали его страстью, смыслом жизни и, что более существенно, источником безбедного существования. Самой простой и логичной мыслью, барону фон Штерну показалось отправить жену куда-нибудь за границу. Скажем, во Францию; назначить Мари достаточное содержание и забыть о жене раз и навсегда. Однако, несмотря на всю соблазнительность такого решения проблемы, Рихард понимал, что баронесса молодая и красивая женщина, которая может влюбиться. Поскольку она будет вдалеке от мужа, то ей ничто не мешает отдаться своему чувству. Сам по себе этот факт барона нисколько не волновал, если бы не вероятность рождения ребенка. Барон неукоснительно помнил о тех случаях, когда бесплодные жены, обзаведясь любовниками, вдруг рожали своим отчаявшимся мужьям совершенно здоровых детей. Рихард был слишком искушен в интимных вопросах, чтобы не верить в бытующее мнение о том, что бесплодие бывает только женским. Просвещенный XVIII век изобиловал письменными свидетельствами того, что и здоровые мужчины иногда не в состоянии произвести потомства, хоть их «орудия производства» не дают к тому никаких подозрений. Впрочем, и вероятность того, что Мари родит от кого-нибудь ребенка, нисколько не взволновала бы барона, если бы не еще одно досадное, законодательное обстоятельство. Этот ребенок будет наследником фон Штерна, а вот этого барон меньше всего хотел. Значит о том, чтобы выпустить Мари из поля зрения, не могло быть и речи.

Рихард напряженно вспоминал все случаи, при которых он может развестись с женой, не возвращая ей приданого. Кроме замены бесплодной жены ее сестрой, Оттон I предложил своим потомкам небогатый выбор, развод без возврата приданого допускался лишь: с государственной изменницей, которую надлежит заточить в крепость или же казнить; в случае обнаружения мужем супружеской измены жены, но для этого требовалось, как минимум, три свидетеля; когда Бог наказывал жену безумием, а у нее уже к тому моменту были здоровые дети, приданое оставалось у мужа для их обеспечения.Внезапно барону пришла в голову мысль. Нужно установить за Мари слежку! В замке находятся Сен-Мартен, с которым баронессу связывают воспоминания о юности, вполне возможно, что между ними может что-то произойти. Если у фон Штерна будет достаточно свидетелей, то, возможно, удастся развестись на очень выгодных условиях. Ведь, учитывая обстоятельства, при которых обнаружилась связь Лизхен и Рихарда, Мари вполне может потребовать от короля Фридриха II признать брак недействительным, ибо Рихард солгал, принося брачный обет. Возможно, король и не согласится, однако нельзя исключать возможности давления со стороны герцогини Брауншвейгской, которая так и не смогла забыть потери одного из самых лучших женихов для своих дочерей. Если брак барона фон Штерн аннулируют, ему ничего не останется как жениться на одной из герцогских старых дев. Хотя бы уж, чтобы были средства на содержание фамильного замка. Рихард оказался в крайне сложном положении, но сдаваться не собирался. Жизнь приучила барона никогда не забывать про судьбу, которая в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях не раз приходила фон Штерну на помощь. Посему, барон взял себя в руки, и решил ждать удобного случая избавиться от жены. Подумалось и о том, что Мари вполне может покончить с собой, если ее существование станет достаточно невыносимым… Но это долгий и мучительные путь. Рихард был противником ненужной жестокости. Конечно можно привозить домой шлюх, поселить в замке любовницу, напиваться и бить жену… Но все это не эстетично, затратно и вредно для здоровья, а кроме того нет совершенно никакой гарантии, что в результате такого обращения Мари совершит самоубийство. Барон был рационален до мозга костей, предпочитая наиболее верные и легкие варианты решения проблем.

— Мари! — баронесса фон Штерн проснулась потому, что ее кто-то настойчиво тряс за плечо.

— Папа? — открыв глаза, она увидела отца, который сидел рядом с ней в дорожном костюме. — Куда ты собрался?

— Ш-ш! — виконт поднес палец к губам. — Я уезжаю, пришел попрощаться.

Папа! Как же я?! Я не могу больше оставаться в этом ужасном доме! — Мари хотела встать, но отец удержал ее. Странно, дочь злилась на отца из-за всего, что узнала. Она хотела сказать, как ненавидит его за то, что умерла мама, но сейчас, когда он сказал, что уезжает, Мари охватила страшная тревога.

— Мари, я виноват перед тобой. Вряд ли ты меня когда-нибудь простишь. Я совершил огромную ошибку… Нет, я говорю не о матери Лизхен — это уже было следствием.

— Папа, мне все равно, что ты совершил. Я ненавидела тебя несколько часов назад! Но не могла знать, что ты хочешь покинуть меня в такой час. Кроме тебя у меня никого нет! Неужели и ты предашь меня? — на глазах Мари появились слезы. — Возьми меня с собой! — она схватила отца за руку.

— Нельзя. Как это ни странно звучит, с Рихардом тебе сейчас лучше всего. Тихо! Не спорь со мной. Поверь, теперь, когда Лизхен больше нет, твоему браку ничто не угрожает…

— Но я не хочу жить с лжецом! Рихард меня предал! Я не хочу быть его женой, я пойду к королю…

— Нет, Мари! Ради всего святого, послушай меня! Сейчас тебе безопаснее всего ничего не знать и оставаться с Рихардом.

— Но папа… Я не понимаю…

Тебе лучше ничего не знать. Много лет назад я совершил ужасную ошибку, за которую расплачивался всю жизнь. Кроме тебя, Мари, у меня никого больше не осталось. Я не переживу, если и с тобой что-то случится по моей вине.

— Но в чем ты замешан?

— Я не могу тебе сказать. Не доверяй этому русскому графу, я знаю, что он тебе нравится.

— Вовсе нет! — возмутилась Мари.

— Он не может не нравиться, моя девочка, — печально заметил виконт. — Это его работа. Если он еще и не успел покорить твое сердце, то через некоторое время это обязательно произойдет. Я не против. Ты уже выросла и возможно общение с ним доставит тебе много приятных минут… Не смотри на меня так, дитя. Я, конечно, твой отец, но прежде — я француз.

— Я не собираюсь даже разговаривать с ним! В первую же ночь он был у Лизхен!

— Да? — де Грийе нахмурился. — Да, я еще в большей опасности, чем предполагал…

— Папа, может я могу…

— Мари, — отец взял ее за плечи, — что бы ни случилось, запомни одно. Сейчас Рихард — твой единственный защитник. Доверься ему.

— Но он не любит меня!

— Но он любит деньги, которые приносят ему твои виноградники, а это много лучше чем любая страсть! Он сделает все, чтобы ты осталась с ним. Не доверяй никому. Будь осторожна. Прощай, Мари.

Виконт порывисто обнял дочь, прижав ее к себе что было силы. По щекам Мари текли слезы, и почему-то она была уверена, что больше они с отцом никогда не увидятся. Де Грийе встал и быстро направился к выходу.

— И еще… Клод Сен-Мартен… Я его не видел, но слышал, что он в замке. Его ты должна опасаться еще больше, чем графа Салтыкова. Ни в коем случае, что бы он тебе ни сказал, не соглашайся ехать с ним в наш особняк.

— Но почему? — Мари ничего не понимала. Отец так любил Клода! Что произошло?

— Мари! Чем меньше ты будешь знать — тем лучше. Пожалуйста, просто никому не доверяй. Через некоторое время тебе нужно будет незаметно уехать из страны, я напишу тебе.

Старый маркиз поспешно вышел, и Мари услышала его быстрые удаляющиеся шаги в коридоре.

— Скажи мне, хоть куда ты едешь? — воскликнула она ему вдогонку, но ответа, конечно же, не последовало.

Баронесса фон Штерн встала с постели и посмотрела на часы. Два часа ночи. Сон полностью слетел. Она села в кресло возле окна и задумалась. Все произошедшее навалилось на нее многотонной тяжестью. Всего неделю назад жизнь казалась ей невыносимо скучной из-за своей размеренности и предсказуемости. Теперь же она отдала бы половину жизни за то, чтобы вернуть эти самые размеренность и предсказуемость! Мари подумала о своей матери, сердце которой не выдержало страданий.

— Нечастная моя мать, — прошептала Мари и вознесла горячую молитву Господу за упокой души несчастной. Слезы баронессы фон Штерн текли прозрачными ручейками, ибо горе ее оказалось бездонным.

Мари никогда не была особо близка с матерью и сейчас жалела об этом больше всего на свете. Невыносимый, жгучий стыд терзал ее изнутри, оттого, что больше всего на свете, до замужества она мечтала уехать от своей семьи. Мари, как и всем подросткам, казалось, что ее мать хочет ограничить ее свободу, что она завидует ее молодости и поэтому не позволяет дочери ярких привлекательных нарядов, что мать несправедлива и слишком строга. Теперь, когда ее не стало, а Мари повзрослела, те проявления заботы, что казались дочери глупыми ограничениями, вспомнились с особенной нежностью. Баронесса фон Штерн теперь жалела о каждом своем упреке, что несомненно больно ранил материнское сердце… О! Если бы можно было вернуть те дни! Мари закрыла лицо руками. Уже больше никогда не будет у нее шанса поговорить с мамой по душам, спросить совета или поделиться своими переживаниями. Мари словно осиротела. Она сейчас, может быть, простила бы даже и Лизхен, если бы та вдруг оказалась рядом. Лизхен… Баронесса фон Штерн до сих пор не могла поверить в то, что Лизхен, с которой они вместе выросли, которая была ей ближе всех на свете, была подругой и… сестрой…

Она долго сидела в мягком кресле, поджав под себя ноги, и бережно перебирая в памяти счастливые моменты детства, которое теперь, увы, безвозвратно отступило в небытие, словно превратившись в одну из детских сказок, которые все помнят, но никто уже в них не верит.

За окном начало светать. Мари чувствовала себя совершенно разбитой. Ей захотелось пройтись, немного подышать свежим воздухом, и размяться. Она оделась в простое, черное платье, в знак траура по своей матери, Лизхен и погибшим иллюзиям. Мир обрушился на молодую баронессу фон Штерн всей своей жестокостью в одночасье. Она уже никогда не станет прежней беззаботной и наивной девочкой, которая свято верила в добро, справедливость, счастье…

Спустившись в парк, Мари набросила на плечи теплую испанскую шаль.

— Не можете заснуть? — внезапно вывел ее из раздумий голос графа Салтыкова из окна его спальни на втором этаже, оно выходило прямо в сад.

— Вы меня испугали, — сердито ответила ему Мари.

— Подождите немного, я хотел бы составить вам компанию. Если вы, конечно, не против.

— А если я против? — Мари злилась на него, и сама не могла понять почему.

— У вас нет выбора! — крикнул ей Александр и… выпрыгнул из окна.

— Ой! — Мари вскрикнула и закрыла лицо руками.

Когда она вновь открыла глаза, граф стоял уже перед ней и улыбался.

— Но как…

— Мое мужество и любовь к вам принесли меня на крыльях Амура… — начал было Салтыков, но Мари заметила в его волосах соломинку. Быстро сняв ее, она молча поднесла «улику» к лицу графа.

— О! Да вы — просто полицейский агент! — рассмеялся он. — Ну что ж, придется открыться. В России подобным образом, я покорил огромное количество женщин, имевших неосторожность прогуливаться напротив моего дома. Кусты и куча соломы — вот, в сущности, и все, что нужно герою-любовнику.

— Вы несносны! — Мари гневно сверкнула глазами, отвернулась от графа и быстро пошла по аллее.

Тот догнал ее.

— И куда, интересно, вы меня заманиваете, о, прекрасная сирена? Не в самую ли глубь чащи, чтобы там вырвать мое трепещущее сердце?

— Оставьте меня в покое! — на глаза Мари навернулись слезы.

— Что случилось, может быть, я вас как-то обидел? — лицо Александра стало серьезным и даже немного печальным.

— Вы самый черствый, самый грубый и неотесанный мужлан из всех кого я знаю!

— Но, ваша светлость… Я могу узнать, чем заслужил такую лестную характеристику? «Грубый», «неотесанный», да еще и настоящий мужлан! Мечта любой знатной дамы…

Баронесса не позволила ему договорить.

— Вы гнусный интриган! Я все про вас знаю! — Мари впала в какое-то исступление. Внутри нее все бурлило и клокотало.

— Но…

— Из-за вас погибла моя мать, и бежал мой отец? Так ведь, правда?

— Виконт бежал? — Салтыков насторожился. — Вы ничего не путаете?

— Вы лишили меня семьи! Я вас ненавижу!

— Давно ли ваш отец покинул замок? — у графа между бровями резко обозначилась вертикальная складка.

— Вчера вечером, и вы его уже не сможете догнать! — крикнула Мари. Ей хотелось побольнее задеть этого надутого негодяя.

— Послушайте, дорогая, вам бы следовало обращаться со мною любезнее, — Салтыков сделал шаг вперед, Мари инстинктивно отступила и прижалась спиной к дереву. Александр приблизил свое лицо к ней. — Я ваш единственный друг теперь… Доверяйте мне. — Он нежно и легко коснулся ее губ, а затем быстро отошел.

Мари вся дрожала. Любовь и ненависть боролись в ней как два огненных дракона. Умом она понимала невозможность союза с этим наглым, ужасным… и таким прекрасным русским, но сердце ее отчаянно жаждало этого союза, стремилось и рвалось навстречу гибели.

— Я, собственно, хотел предложить вам помощь, — как ни в чем не бывало, начал разговор граф. — Во всей этой истории с вашими родственниками так много сложного и запутанного…

— Я даже не желаю разговаривать с вами об этом! — Мари отвернулась от Салтыкова, но все же заинтересовалась. Правда, отец, конечно, просил не доверять этому русскому, но… Он так обаятелен и мил. И потом, кто же ему доверяет? Она ведь пока просто слушает.

— Я уже, собственно, узнал кое-что интересное.

И Александр поведал Мари о своем разговоре с Люмбеком.

Баронесса слушала его и не могла поверить, что все это не сон. Временами она сильно сжимала сцепленные между собой пальцы, чтобы боль помогла ей осознать реалистичность происходящего. Когда Александр дошел до письма Гертруды, Мари сильно сжала руками виски, и покачала головой.

— Я потрясена, — сказала она, дослушав до конца. — Какой ужас… Выходит, Рихард зря убил эту несчастную и обрек свою душу на вечные страдания?

— До тех пор, пока мы не узнаем, чем мать Лизхен шантажирует вашего отца, вы в опасности, Мари.

— Но что же нам делать? — баронесса отошла немного в сторону, потом вернулась.

— Нам? — насмешливо переспросил граф. — Вы же не желаете, чтобы я вам помогал. Нет, моя дорогая, теперь вам придется попросить меня о помощи.

Мари покраснела, ей захотелось ударить этого самовлюбленного, эгоистичного негодяя.

— Мне не о чем вас просить, — она гордо поняла голову. — Я и сама могу во всем разобраться.

— Боже мой! Как вы строптивы! Рихард рассказывал, что более кроткой женщины, чем вы, нельзя и сыскать во всей Пруссии, а вы, оказывается, просто фурия, — в глазах Александра зажглись бесовские огоньки.

— Мне просто не оставили шанса, быть кроткой женщиной, — парировала баронесса. — И вообще, этот спор кажется мне пустым. Если вы хотите мне помогать — помогайте, а если нет — катитесь на все четыре стороны.

Мари горделиво отвернулась. Хватит ей уже быть игрушкой в мужских руках!

Салтыков сложил руки на груди и прищурился.

— Ну что же, в этом случае — прощайте, ваша светлость. Будем надеяться, что вы никогда не пожалеете о своей несгибаемой гордости.

Мари на секунду показалось, что Александр, как обычно шутит, но он пошел прочь и ни разу не обернулся. Мари осталась одна посреди аллеи. Сначала она хотела бежать вслед за графом, но, вспомнив слова отца, что Салтыков «не может не нравиться», и флирт графа с Лизхен, остановилась. Она не позволит его чарам восторжествовать над ней полностью. Пусть сердце ее колотится чаще при его приближении, путь от его поцелуев по жилам разливается огонь — но она никогда не отдастся ему, никогда не будет одной из . многих. Никогда.

Мари подумала о Клоде. Вспомнились их клятвы, долгие прогулки, его письма… Они до сих пор хранятся у нее в тайнике родительского дома. Может быть, ей не стоило предавать эту юношескую любовь? Мари брела по дорожке и думала о том, как иногда легко бывает ошибиться. Ведь Клод предлагал ей сбежать и тайно обвенчаться. Единственным препятствием к браку была бедность его матери! Де Грийе никогда не согласился бы выдать дочь замуж на сына несчастной вдовы, у которой есть только полуразвалившийся особняк, заросший сад, да несколько тысяч годового дохода, которых едва хватает на жизнь. Но дело не только в отце… Сама Мари, попав в общество, увлеченная балами и приемами, ослепленная блеском придворных кавалеров, забыла о бедном Сен-Мартене, который любил ее всем сердцем. Баронесса чуть было не заплакала. Она сама себе напоминала капризную принцессу, которая отвергла любовь прекрасного принца, и оказалась в итоге ни с чем. Рихард фон Штерн пленил ее рассказами о Париже, забавными анекдотами, порывами страстности, изысканными подарками… Это все был дым. Будущей баронессе ее жених казался идеальным. Он был словно из романа. Воплощение грез. Ни разу они не поссорились, он буквально угадывал ее желания, всегда был так мил и терпелив! Как же Мари не догадалось, что пылающий любовью мужчина не может быть таким. С Клодом они ссорились, после чего мучительно искали повод к примирению, и всегда находили. Это было похоже на страстный танец. Отношения же с Рихардом больше напоминали подъем по лестнице — от знакомства к браку.

Мари остановилась и снова сжала ладонями виски. Все это похоже на проклятие. За несколько дней вся жизнь ее обратилась в руины, оставив баронессу растерянной и оглушенной. Нужно было как-то начать жить по-новому, что-то придумать… Но ничего не приходило в голову.

— Я проклята судьбой, — тихо прошептала Мари. — Я проклята…

Клод… Нужно поговорить с ним! Он найдет выход, решение, или, по крайней мере, нужные слова, чтобы ей стало легче, чтобы избавиться от этого ужасного ощущения собственной никчемности, ненужности, одиночества. Рассветная прохлада и желание поскорее увидеться с другом заставили Мари поспешить в замок.

Утро следующего дня выдалось хмурым и пасмурным. Ласточки летали над самой землей, а наэлектризованный воздух был настолько тяжел, что его давление становилось нестерпимым. Все живое замерло в ожидании грозы. Ближе к полудню небо стало совсем свинцовым, но ветер так и не поднялся. Духота достигла наивысшей точки. Даже петухи не дрались и не взлетали на изгородь, чтобы огласить всю округу своими криками. Кучер Ганс распростерся на куче сена в конюшне и пытался уснуть. Тильда молилась о ниспослании дождя.

На башне замка стоял Сен-Мартен. Было похоже, что он просто любуется открывающимся видом, но слишком напряженное лицо Сен-Мартена говорило, что это не так. Магистр что-то серьезно обдумывал. Даже чуть слышный шорох приближающихся мягких шагов остался незамеченным.

— Здравствуйте, магистр. Удивительная нынче погода. Думаю, что вы к этому причастны. Откройте мне секрет, как вам удается наколдовать такое ласковое солнце и разогнать облака? — Салтыков неслышно подошел к Сен-Мартену. Клод вздрогнул, обернулся и посмотрел на Салтыкова с явной досадой.

— Я вам помешал? — спросил Александр, с нотками издевательства в голосе.

— Да, граф, вы мне помешали, — Клод хотел добавить, что Салтыков помешал ему гораздо сильнее, чем может предположить, но промолчал.

Внутреннее чутье подсказывало магистру, что Александр прекрасно знает, какие планы ордена расстроило его появление и не стоит лишний раз давать графу повода гордиться собой.

— Я далек от мысли, что вы сделали это не нарочно, — продолжил Сен-Мартен. — Поэтому будет лучше, если вы скажете то, зачем проделали путь в тысячу ступеней.

— Да, вы правы. Я выслеживаю вас уже второй день, но вы скрываетесь от меня в спальне баронессы, — Салтыков выглядел спокойным, веселым и расслабленным, но Клод, по опыту, знал, что это только видимость. Граф в любой момент готов отразить нападение, или атаковать противника сам. Александр продолжал, — кстати, может быть вы, заодно, расскажете и о способах приворота, которыми пользуетесь, чтобы пленять прекрасных женщин. Я был бы вам очень благодарен.

— Увы, мой друг, эти тайны доступны только членам ордена, — ответил Сен-Мартен, не надеясь, однако, так быстро и легко отделаться от русского агента.

— Может быть, членам ордена доступны так же тайны смерти нотариуса Батистена и пропажи архива виконта де Грийе? — задал вопрос «в лоб» Салтыков, глядя в глаза магистру.

— А что, разве виконт объявил о пропаже своего архива? — Сен-Мартен сделал невинно-удивленное лицо. — Что ж… Если его архив пропал, то почему же вы еще здесь, граф? Надо настичь и покарать негодяя! — тон был шутливым, но в серых глазах магистра зажглись недобрые искры.

— Я считаю, что вы не нашли у Батистена того, за чем приехали. Бедняга умер напрасно. Однако, дорогой магистр, вы не из тех, кто отступает, не так ли? Как удобно, быть знакомым с очередной жертвой с детства. Удивляюсь, что баронесса фон Штерн еще жива. Хотя, впрочем, это вероятно только потому, что она до сих пор вам ничего не рассказала, — Салтыков сделал шаг вперед и почувствовал как ему в грудь уперлось дуло пистолета. — Вы меня убьете? — лицо Александра было спокойным. Сен-Мартен не станет рисковать жизнями членов ордена в России. Ведь если масонский магистр убьет русского графа, его единомышленников начнут преследовать.

— Может быть, нет, — ответил Клод. — Если вы отойдете достаточно далеко, чтобы я мог промахнуться.

— Что с вами, магистр? Вы боитесь, что я сброшу вас с башни замка? — Салтыков улыбнулся. Развернувшись к Сен-Метрену спиной, Александр отошел к лестнице. — Можете не целиться мне в затылок, Клод, — сказал он, — все равно не будете стрелять. Думаю, вам лучше уехать, потому что я собираюсь поведать Мари об истинной цели вашего визита. Навряд ли ей понравится. Эта женщина не заслужила такой судьбы. Барон женился на ней из-за приданого, вы охотитесь за ее благосклонностью из-за архива де Грийе — она достойна лучшей участи.

— Вы ли это говорите? — губы магистра изогнулись в хищной усмешке. Было странно видеть, как молодое и красивое лицо Сен-Мартена мгновенно превратилось в дьявольский лик. — Видимо, дорогой граф, вы единственный среди нас, кто желает Мари счастья, но, по большому несчастью, она к вам не благоволит.

Уезжайте, Сен-Мартен! — крикнул Салтыков, которому стала невыносима тяжесть происходящего. Он всем сердцем жаждал защитить Мари, ведь второго удара она может не перенести! Что с ней станет, когда правда станет известной? Когда друг ее юности, Клод, получит то, зачем приехал — архив — и бросит Мари? — Что вы собираетесь делать с архивом де Грийе? Предать его содержимое огласке? Потребовать судить тех, чьи преступления изобличил виконт? Охотиться за ними?

— Если архив не представляет никакой ценности, зачем вы до сих пор здесь? — прервал Салтыкова Клод.

— У меня высочайшее указание, — ответил граф.

— Ну, вот видите, ваша императрица — мудрый политик. Если она послала вас, значит, архив имеет для нее огромную ценность. Я не смею спорить с мнением величайшего из европейских монархов, — Сен-Мартен склонил голову. — А теперь оставьте меня одного. Для молитвы.

— Надеюсь, что Бог найдет средство вас остановить!

Салтыков начал спускаться по лестнице, чувствуя огромное напряжение во всем теле. Если для магистра действительно так важно получить архив де Грийе, то Сен-Мартен не остановится ни перед чем. Тем более что великий мистик располагает огромными возможностями, на его стороне не только пистолет или нож, но и «ученое чародейство», так называют этот странный способ масонов устранять своих врагов. Не раздумывая ни секунды, Салтыков направился к Мари. Сен-Мартен постоял еще некоторое время на башне, а затем пошел следом. Вчера между ним и баронессой состоялся важный разговор. Точнее, говорила Мари, а Клод слушал. Так много слов о том, что им, возможно, следовало остаться вместе… Несколько лет назад Сен-Мартен был бы счастлив это услышать. После того как Мари уехала, не стала отвечать на длинные письма, которые он ей писал, забыла о нем — Клод безумно страдал. Именно тогда, разочаровавшись в любви к женщине, он начал искать истину. Так Сен-Мартен стал масоном. Знание оказалось более благодарным, чем женщина. Через год, после того как Мари вышла замуж за Рихарда фон Штерна, Клод стал магистром ордена. Вчера он испытал что-то вроде злорадства, слушая признания отчаявшейся, запутавшейся женщины, узнавшей о предательстве мужа, потерявшей родителей, женщины, которая некогда заставила Клода страдать. Она жалела о своей ошибке, но теперь уже поздно. Сердце Тристана больше не принадлежит ей. Нельзя сказать, чтобы Сен-Мартен возненавидел Мари… Нет. Он пережил любовь, отчаянье, ненависть, а теперь у него осталось только равнодушие. Узнав, что отец Мари владеет самым полным архивом, содержащим результаты расследований виконтом самых страшных, грязных и отвратительных преступлений разврата, совершенных русскими, английскими и французскими дворянами в начале XVIII века, Клод подумал только о том, что в жизни нет ничего случайного. Провидение вновь сталкивает его с Мари, которая была воплощением его самых романтических, нежных грез, но на этот раз совсем иначе. Теперь она — ключ к самым низменным свидетельствам человеческого порока.

Пару месяцев назад верховный магистр масонского ордена в Париже получил секретное донесение от одного русского члена общества. Тайная канцелярия получила письмо от некого нотариуса Батистена, в котором рассказывалось о том, что виконт де Грийе, в молодости отличался болезненной страстью исследования самых темных порывов человеческой души. Виконт расследовал более трехсот случаев жестокого насилия, убийств, похищения и подлогов детей, совершенных аристократами. Собранные им свидетельства могли привести на эшафот некоторых представителей самых знатных европейских фамилий. Нотариус Батистен предложил русской императрице купить «опись» этого архива, которую выкрала у своего хозяина некто Гертруда Риппельштайн. Слепой случай вновь столкнул Клода с Мари, имя которой он запретил себе даже вспоминать. Великий мистик почти физически ощущал присутствие судьбы, ее прикосновение.

— Баронесса, я намерен говорить с вами, и, черт побери, вам придется меня выслушать! — Александр распахнул дверь в покои Мари и увернулся от полетевшей в него щетки для волос.

— Вы еще до сих пор здесь? Господи, да такого наглеца как вы, не видывал свет! Уже почти неделю вы пользуетесь нашим кровом, ведете себя, словно находитесь дома! Это неслыханно! Убирайтесь, или я позову слуг, и вас вышвырнут!

— Все слуги в данный момент на кухне. Фрида приготовила свиное жаркое со сливочной подливкой, так что не надейтесь, что на ваш крик хоть кто-нибудь придет.

Салтыков запер за собой дверь. Мари молча отступила к окну.

— Что вы делаете? — она схватилась рукой за грудь. — Я буду кричать… Я позову на помощь… Клод! Клод!!

— Ваш друг юности, масон, сейчас молится на башне, чтобы его затея прошла удачно. Не надрывайте горло, — Александр сел в кресло и положил ногу на ногу. — Вы можете сесть? — он показал Мари на кресло против себя. — Я должен рассказать вам нечто очень и очень важное.

— Я не собираюсь слушать вас!

— Это зря, потому что Клод Сен-Мартен — масонский магистр, прибыл сюда отнюдь не ради ваших прекрасных глаз. Понимаю, правда может быть для вас горька, но тем не менее, лучше ее узнать.

— Масонский магистр? — Мари удивленно посмотрела на Салтыкова. Затем покачала головой. — Я вам не верю.

— Это ваше дело. Расскажу вам коротко суть дела…

— Немедленно оставьте меня!

— Черт возьми! Да выслушайте же вы! — Александр вскочил со своего места, подошел к баронессе и, преодолевая ее сопротивление, схватил за плечи.

— Помогите! Кто-нибудь! Клод!!

— Мари! — снаружи раздался крик. — Это я! Я слышал твой голос! Открой!

— Клод! Пожалуйста, помоги мне! Этот негодяй запер дверь изнутри!

В следующее мгновение прогремел выстрел, и дверь в покои баронессы распахнулась. Мари вскрикнула.

— Мне кажется, вам нужно уйти, — процедил сквозь зубы Сен-Мартен, вытаскивая из-за пояса второй пистолет и наводя его на Александра.

— Клод, не надо! — воскликнула баронесса.

— Он не выстрелит, — насмешливо сказал граф. — Не волнуйтесь. Но я бы на вашем месте, опасался его больше чем меня.

Салтыков спускался по лестнице, сжимая кулаки и с трудом удерживая ярость. Впервые в жизни он столкнулся с невозможностью защитить женщину от нее самой! Ослепленная своим несчастьем, она совершает безумство, словно напуганная пожаром лань, которая мчится в самое пекло, вместо того, чтобы броситься в реку! Самоубийство!

— Клод! Как я благодарна тебе! Должно быть, сама судьба послала тебя ко мне в этот миг! — Мари прижалась к груди Клода и внезапно ее охватило чувство неземного покоя. — Ты пришел… Ты сдержал свою клятву! Помнишь? Защищать меня до конца своих дней. О, Клод! Сама судьба привела тебя ко мне, сама судьба!

Сен-Мартен взял Мари за плечи и внимательно посмотрел ей в глаза. Баронесса испугалась, подумав, что Клод захочет поцеловать ее. Но это невозможно! Это лишит ее всякой опоры! Ей сейчас нужен друг, человек, которому она может довериться, а вовсе не любовник. Однако Сен-Мартен даже не попытался приблизить свое лицо к ней. Он отошел на шаг и вытащил из кармана небольшой серебряный медальон на цепочке. Держа его на уровне глаз Мари, Клод еще раз внимательно взглянул на нее, и тихо сказал:

— Смотри на этот медальон, — в его голосе ясно слышалось приказание. Баронесса почувствовала себя странно. Все происходящее осознавалось ею по-прежнему отчетливо, но в то же время, она как будто засыпала. Это было словно сон с открытыми глазами. Блестящий серебряный круг перед ее глазами приковывал внимание помимо воли. В центре медальона изображена пирамида на фоне восходящего солнца, в центре которой был глаз. Мари не знала, что видит перед собой тайный масонский символ. Серебряный круг медленно раскачивался из стороны в сторону.

— Мари, — Клод говорил очень тихо, но медленно и отчетливо, — я хочу, чтобы ты вспомнила свое детство. Тебе пять лет. Вспомни, видела ли ты когда-нибудь большие папки, расставленные или разложенные по алфавиту?

— Нет, — Мари отчаянно силилась вспомнить. Ее сознание словно раздвоилось. Одна Мари, совсем слабая, пыталась сопротивляться и была напугана поведением Клода, а другая Мари, словно заводная кукла, была готова выполнить любое его приказание.

— Я приказываю тебе — вспомнить. Архив. Большие папки, на которых нарисованы буквы. Внутри бумаги, документы, письма.

— Я не помню, — Мари смотрела на медальон, который продолжал мерно раскачиваться из стороны в сторону.

— В кабинете своего отца был потайной ход или тайник?

— Да, — баронесса слышала свой собственный голос как эхо. — Портрет Людовика XIV. За ним маленькая дверь, она ведет к лестнице. Внизу другой кабинет.

Мари, я хочу, чтобы ты внимательно выслушала меня, и сделала так, как я прикажу, — лицо Сен-Мартена снова приобрело то хищное, дьявольское выражение, что так поразило Салтыкова на башне.

— Да, — опять отозвалась, словно эхо, баронесса.

— Сейчас ты пойдешь к своему мужу и скажешь, что намерена ехать на похороны матери в родительское поместье. Ты скажешь Рихарду, что собираешься там остаться. Я поеду с тобой. Ты покажешь мне этот тайный кабинет и позволишь забрать все, что я захочу. Понятно?

— Да.

— Повтори, что ты должна сделать, — приказал Клод.

— Я должна сказать Рихарду, что поеду на похороны матери, и останусь в родительском поместье. Ты поедешь со мной. Я должна буду показать тебе потайной кабинет и позволить забрать оттуда все, что тебе нужно.

— Ты позволишь мне делать в доме твоих родителей все, что я захочу, и прикажешь слугам повиноваться мне!

— Да, — Мари кивнула головой.

— Хорошо. Сейчас я щелкну пальцами — и ты очнешься. Ты забудешь о нашем разговоре, понятно?

— Да, Клод.

Сен-Мартен щелкнул пальцами и быстро убрал медальон в карман своего камзола.

К несчастью, пару недель назад, Клод останавливался в одном дрянном трактире, и ночью подкладку этого кармана прогрызли мыши, пытавшиеся добраться до кусочка «Камамбера», который магистр положил в карман дорогой и забыл про него.

Сейчас, в спальне баронессы, медальон провалился сквозь подкладку и упал на пол. Мягкий ковер заглушил звук падения, и магистр ничего не заметил.

— Мари? — Сен-Мартен заботливо посмотрел на свою «Изольду». — Ты себя хорошо чувствуешь?

— Нет, — неуверенно сказала баронесса, присаживаясь на край постели. — Головокружение… Должно быть я переволновалась из-за этого русского наглеца. Потом выстрел… Словно я на минуту потеряла сознание.

— Ничего, это пройдет. Ты пережила слишком много горя в последние дни, — лицо Клода светилось нежностью и любовью.

— Но ты ведь сумеешь защитить меня? — баронесса с надеждой посмотрела на своего «Тристана».

Конечно. Я не покину тебя ни на секунду, — Клод опустился на колени рядом с Мари, и взял ее за руку.

— Боже мой… Я совершила ошибку. Как я могла забыть тебя? Прости, Клод. Нужны были все эти испытания, чтобы понять, что ты…. что твоя… твоя любовь была самым драгоценным даром. Нужно было бежать с тобой, обвенчаться тайно, мы были бы так счастливы!

Сен-Мартен поцеловал Мари руку и ничего не ответил.

— Клод, — голос Мари стал твердым, похоже, она приняла какое-то решение. — Я хочу пойти к Рихарду и сказать ему, что намерена навсегда покинуть его замок.

— Да? Но это же замечательно! — Клод выглядел очень радостным и изумленным. Мари покраснела. — Прости… Я не хотел тебя смущать. Конечно, такое решение… Это тяжело. Многие тебя не поймут. Но все же лучше жить одной, чем с таким лжецом как твой муж.

— И еще, — Мари опустила глаза. — Мне так нужна твоя поддержка… Если бы ты мог поехать со мной, — добавила она совсем тихо.

— Конечно, ты можешь рассчитывать на меня, — Клод смотрел в глаза Мари и держал ее за руки. — Ты помнишь нашу клятву? Любить до конца дней? Я не забыл ее. Я буду с тобой пока жив.

— Клод…. — в глазах Мари появились слезы. Как она могла забыть их клятву? Как могла влюбиться в Рихарда? — Спасибо. Спасибо, что ты все еще…

— Я люблю тебя! — воскликнул Сен-Мартен, прежде чем она успела закончить фразу.

— Я… Я постараюсь…. — баронесса не знала, что сказать. Она не любила Клода, но он был дорог ей. Мари вдруг подумала, что для счастья вовсе не обязательно любить самой. Достаточно только позволять кому-нибудь любить себя. Сен-Мартен понимает ее с полуслова, он любит ее, он готов ждать. Он ждал и надеялся столько лет.

— Ты полюбишь меня! Должно пройти время. Время залечит твои раны — и ты снова сможешь любить.

Клод исступленно целовал ей руки, а Мари не могла поверить, что счастье, которое она не распознала много лет назад, все-таки нашло ее.

— Я хочу поговорить с тобой, Рихард, — Мари вошла в кабинет мужа без стука и села в кресло против его рабочего стола. Барон поднял свою голову от папки с какими-то бумагами и вопросительно уставился на жену.

— О чем на этот раз? — спросил он.

— Поражаюсь твоему самодовольству. Ты ведешь себя так, как будто это я провинилась перед тобой.

— Послушай, Мари, я сожалею о случившемся. Больше это не повторится, если конечно, у тебя не обнаружатся еще сестры, — Ричард фыркнул как лошадь, довольный свой шуткой. — Я даю тебе полную свободу действий, при условии, как ты понимаешь соблюдения внешних приличий, конечно. Мы останемся жить вместе, но пусть у каждого будет своя жизнь. Я не буду вмешиваться в твою, а ты не будешь лезть в мою. Договорились?

Мари чуть не задохнулась от негодования. И как он только может так спокойно себя вести?! Да еще и высокомерно!

— Я ни о чем не собираюсь договариваться с тобой, барон фон Штерн. Ты человек без совести и чести! — смогла, наконец, выговорить она.

— Это как тебе будет угодно. Я предупредил — отныне у каждого из нас своя жизнь.

Мари болезненно сглотнула. В горле у нее стоял противный жесткий комок, который причинял ужасную боль. От обиды хотелось плакать, но она сдержалась. Встав и выпрямившись, став, словно натянутая струна, баронесса фон Штерн сказала:

— Завтра я еду на похороны своей матери. После, останусь в имении родителей, но прямо сейчас, я требую, чтобы граф Салтыков покинул наш дом! Ты должен отдать распоряжение, чтобы его вышвырнули вон!

— Этого не будет, — коротко отрезал Рихард.

— Тогда уеду я. Немедленно.

— Это, пожалуйста, — барон снова углубился в чтение бумаг. — Но мне почему-то кажется, что он захочет поехать вслед за тобой.

— Что?! Да как ты смеешь!

— Я все смею, моя дорогая. А сейчас, не будешь ли ты так любезна, оставить меня одного, я готовлю важное донесение для его величества Фридриха. Обсудим твой ультиматум позже, когда ты вернешься.

— Я же сказала, что поеду в свое имение и останусь там.

— Ты вернешься после похорон твоей матери, — спокойно продолжал настаивать Рихард.

— Повторяю, я останусь в доме своих родителей!

Мари, — Рихард положил ладони на стол. — Выслушай меня очень внимательно. Если ты сделаешь хоть что-то такое, что нарушит приличия, что-то неприемлемое или вульгарное, я поступлю с тобой, как того требует закон. Ты помнишь, что случилось с Мартой фон Граубер? — барон вопросительно посмотрел на жену. — Так вот, в твоих же интересах, делать так, как я тебе говорю. Понятно? Можешь одарить своей благосклонностью хоть друга юности Сен-Мартена, хоть графа Салтыкова — мне все равно, но втайне, осторожно. Ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится, меня это не волнует, но если только…

Мари не дала мужу договорить, не в силах сдержаться, она плюнула ему в лицо и направилась к выходу. У самой двери баронесса остановилась и крикнула:

— Я разведусь с тобой, Рихард фон Штерн! Слышишь? Чего бы это ни стоило мне, я не буду твоей женой! О твоем преступлении узнает король! Я добьюсь, чтобы тебя судили и признали убийцей!

Рихард вытерся своим чудным вышитым носовым платком.

— Этот плевок тебе дорого обойдется, баронесса фон Штерн, — тихо и зло сказал он вслед жене.

Рихард слишком хорошо знал Мари. Она сейчас не в состоянии совладать с обуревающими ее чувствами, у нее слишком живая душа… Барон обдумывал создавшееся положение и в голове у него созрел план… Поначалу Рихард отверг его, из-за чрезмерной, как бы это сказать, нечистоплотности, но вспомнив еще раз заявление жены, что она потребует развода, понял, что другого выхода нет. Да и времени тоже.

Барон позвонил в колокольчик. На зов пришел слуга.

— Где граф Салтыков?

— Граф Салтыков изволили покинуть замок. Его светлость поехали на конную ярмарку, в надежде приобрести хорошую лошадь, — монотонно сообщил лакей.

— Пошел вон!

Барон стукнул кулаком по столу. Затем еще раз позвонил в колокольчик.

— Слушаю вас, ваша светлость, — снова появился лакей.

— Скажи, чтобы отправили человека в город. Пусть он возьмет самую быструю лошадь и скачет не останавливаясь. Я напишу письмо префекту, а тот должен будет передать. Седлайте коня! Через двадцать минут посланник должен будет быть уже в дороге!

— Слушаюсь, ваша…

— Быстро!!!

Рихард грохнул кулаком по столу так, что тяжелая бронзовая чернильница, стоявшая у края, подпрыгнула и упала.

Наступил вечер. Сумерки уже плотно окутали замок. Рихард до сих пор не покидал своего кабинета. Барон напряженно перелистывал страницы «Прусских Законов» и делал какие-то записи. С минуты на минуту он ждал префекта с охраной.

В коридоре послышались гулкие шаги, через несколько секунд дверь распахнулась.

— Можно войти? — спросил граф Салтыков, усаживаясь против барона и вытягивая вперед ноги в длинных ботфортах для верховой езды.

Тот вздохнул.

— Конечно, располагайтесь поудобнее. Чувствуйте себя как дома, — Рихард злился. Такое впечатление, что кроме него одного, дел нет ни у кого больше. — Как конная ярмарка? Приобрели что-нибудь?

— Да, приобрел и весьма удачно, но, однако, вижу, что вы не в духе, барон.

— Приятного в моей жизни в последнее время мало, — ответил Рихард.

— Очень жаль, — сочувственно произнес Салтыков, — вот и я принес вам, собственно, еще одну плохую новость. Нужно было, конечно, сообщить вам об этом вчера, но вы уехали на свои виноградники. Понимаю, что вы расстроены. Ваши отношения с женой сильно разладились в последнее время, — граф улыбнулся, глядя на скривившееся лицо барона. — Думаю, вам будет тяжело узнать, что вы совершенно зря сломали шею несчастной фройляйн Риппельштайн.

— Граф, если вы решили шутить, то это не самая лучшая тема, — Рихард напрягся.

— Увы, дорогой барон, какие уж тут шутки! Виконт не был отцом Лизхен. Гертруда Риппельштайн уже была беременна от мужа на момент своей интрижки с виконтом. Вы могли бы потерять все и, причем, совершенно напрасно.

— Господи! — Рихард покрылся испариной. — Но как… Как вы это узнали?

— Готфрид Люмбек, бывший дворецкий де Грийе, муж Гертруды Риппельштайн, был очень расстроен, узнав, что его единственной дочери свернули шею, — Салтыков посмотрел на свои ногти.

— И вы сказали ему, что это сделал я?! — Рихард был в ужасе.

Готфрид Люмбек один из богатейших бюргеров Висбадена! Этот человек, хоть и не был знатного происхождения, благодаря своему состоянию пользовался огромным влиянием. Одно дело де Грийе, для которого незаконнорожденная дочь представляла угрозу. Все-таки виконт любил Мари и не хотел, чтобы та страдала. Но совершенно другое дело — Готфрид Люмбек. Барон нервно потер лоб. Такой враг ему вовсе не нужен.

— Нет, он, как ни странно, даже не спросил, кто именно убил Лизхен, а сразу подумал на старого виконта, посему де Грийе, ваш тесть, в большой опасности. Вы не знаете, когда он покинул замок? — Салтыков успокоил барона.

Рихард почувствовал незначительное облегчение, узнав, что хотя бы временно может не опасаться за свою безопасность, однако, рано или поздно, Люмбек обо всем узнает. Дай Бог, чтобы это произошло не в ближайшее время. Что ни говори, но знаменитый портной уже стар.

— Тильда сказала, что во время ужина он еще был здесь, а потом она видела свет в его комнате после полуночи, — рука барона фон Штерна сама потянулась к графину с коньяком.

— Что?! Но ваша жена заявила, что ее отец покинул этот дом вчера днем! — граф откинулся назад.

— Да? Ну что ж, это означает только одно — моя жена лжет. Кстати, она только что просила, чтобы я вас выгнал, — Рихард снял хрустальную пробку, но она выпала из его трясущихся рук.

— И что? — Александр почувствовал, что нерв на его правой щеке начал пульсировать.

— Я отказал ей, — пожал плечами Рихард, ставя на стол два фужера, — и тогда Мари заявила, что хочет перебраться в дом своих родителей, чтобы остаться там.

— Может быть, это и к лучшему… — пробормотал Салтыков себе под нос.

— Это действительно самый лучший выход сейчас, — барон налил темно-коричневую жидкость в фужеры и выпил свой залпом. — В последнее время она стала просто невыносима! Сначала я жалел ее. Вы ведь знаете, как это тяжело для женщины — не иметь детей. Тем более что моя озабоченность этим вопросом очевидна. Я уже не молод и хотел бы иметь сына, которого смогу воспитать достойным человеком.

— Тогда вам, дорогой барон, придется нанять ему пастора-гувернера, — мрачно пошутил Салтыков.

Рихард оставил эту остроту без ответа. Коньяк действовал на него успокаивающе.

— В любом случае, наш с вами уговор остается в силе, я не собираюсь вмешиваться и чинить вам какие-либо препятствия. Вы можете сопровождать ее, но у меня лично сложилось такое впечатление, что она вас терпеть не может, — сказал он графу. — У Клода Сен-Мартена перед вами явное преимущество. В любом случае, закон позволяет мне развестись с Мари, и я сделаю это в ближайший благоприятный момент. И мой вам добрый совет, граф, выбросьте мою жену из головы! Возможно вам, как человеку привыкшему к женской доступности, все ее выходки кажутся привлекательными. Возможно, вы думаете, что все это от ее честности и порядочности, но я вас уверяю — вы ошибаетесь. Мари склонна к истерике, к публичному проявлению бурных эмоций, к надуманным переживаниям. Она запоем читает рыцарские романы, и я уверен, примеряет на себя роли всех героинь без исключения! Если бы Мари занялась хотя бы вышиванием, или помощью городским сиротам, поверьте, это пошло бы ей только на пользу. Вы думаете, что у вас есть хоть какие-то шансы, против Сен-Мартена, этого «Тристана»? Мари, никогда не предпочтет вас ему, хотя бы уж потому, что дорогой Клод позволяет ей воображать себя страждущей Изольдой, которую ее рыцарь вызволяет из плена ужасного дракона, то есть меня! Рихард зашелся сухим нервным смехом.

— И тут появляетесь еще и вы! Ко всем своим нервным потрясениям, Мари получает еще похотливого Черного рыцаря, который мечтает заполучить ее в свой гарем!

— Похоже, что это так, — грустно ответил Александр, он был готов придушить барона фон Штерна, ноздравый смысл подсказывал графу, что не так уж тот далек от правды.

Несчастная женщина, которую лишили надежды на настоящую любовь, ищет спасения в чужих, придуманных страстях. Увы, таков удел многих женщин жестокого и циничного восемнадцатого столетия, когда деньги значат больше, чем душа. Ища спасения, пытаясь обрести утраченную веру в возможность земного счастья, Мари просто потерялась среди пожелтевших страниц и кожаных переплетов. Ланселот, Тристан, Ротгер — все эти образы были для нее всего лишь тенью того единственного, желанного мужчины, по которому тосковала ее измученная, такая одинокая душа. Возможно, такая иллюзия спасала ее от жестокой реальности, в которой есть Рихард, женившийся на виноградниках и думающий только о них, а еще о сыне, которого Мари никогда не сможет ему дать. Но есть и другая сторона. Заблудившись среди выдуманных героев, баронесса утратила возможность увидеть что-то настоящее, подлинное, что, возможно, находится совсем рядом… Граф Салтыков почувствовал, как болезненное чувство безысходности затопляет его сознание. Ведь он ничего не может сделать, чтобы спасти Мари от нее самой! Слишком много боли она пережила, слишком много разочарований, слишком много обманов. Все это заставило ее прижаться к Сен-Мартену, как частичке прошлого, в котором жили надежды, мечты и вера в любовь.

— Кстати, мне доложили, что баронесса покинула замок, — как ни в чем не бывало, сообщил Рихард своему гостю. — И Клод Сен-Мартен поехал с ней. Если вы еще рассчитываете занять место в ее сердце, то вам лучше поторопиться.

— Когда они уехали? — Александр вскочил, предчувствие неминуемой беды вдруг вспыхнуло в его сознании.

— Еще до обеда. Кажется, сразу после моего разговора с Мари, а это было в половине первого, — Рихард допивал третий фужер коньяка и, казалось, уже полностью забыл обо всех своих неприятностях.

— Черт возьми! — Салтыков вскочил. — Простите меня, барон! Я вынужден откланяться!

— Спокойной ночи! — крикнул Рихард вслед Александру.

Но тот его уже не слышал. Грохот его сапог стремительно удалялся.

— Скачи, скачи…. — пробормотал барон себе под нос.

Когда шаги графа затихли, барон отставил коньяк в сторону и позвонил. Полусонный лакей появился в дверях и привычно спросил, что желает его светлость.

— Прикажи закладывать экипаж. Четверкой. Как только появится префект — сразу проводи его ко мне.

Слушаюсь, — ответил слуга и удалился. — Ну и суматоха…. — пробормотал он себе под нос, спускаясь по лестнице. Сначала спешно уехали баронесса и этот Сен-Мартен, только что граф Салтыков крикнул, чтобы ему подавали оседланную лошадь, а теперь и сам барон куда-то собрался, на ночь глядя. — Эх, почему бы им было не уехать всем вместе? — лакей шел в конюшню, и всю дорогу ворчал о сумасбродности его господ.

Мари фон Штерн ехала в дом своих родителей, переживая полнейшее смятение собственных чувств.

Ее брак с Рихардом очевидно распался и уже вряд ли когда-нибудь удастся восстановить их отношения. Мари винила себя почти во всем. Что не была достаточно нежной и внимательной с ним, что отказывалась выезжать в свет, что не смогла произвести на свет ребенка. Но с другой стороны, ей беспрестанно грезился молодой Александр Салтыков. И она также отчаянно корила себя и за то, что отвергла его тогда, в этой аллее. Ведь кто знает? Может быть, он был искренен в своих чувствах? В любом случае, это теперь не имеет значения, когда рядом Клод. Мари больше не совершит ошибки. Нужно беречь любовь. Она не откажется от нее во второй раз. Тем более что судьба так великодушно даровала ей второй шанс.

Мари задумалась, как же ей жить дальше? Раньше рядом были родители, потом Рихард и Лизхен… Несчастная Лизхен! Можно ли поверить в то, что родная мать может так поступить со своим ребенком?! Обречь на душевные муки, вселив сомнения относительно своего происхождения, и тем самым привести к гибели. Мари искренне верила, что если бы не то роковое письмо от Гертруды Риппельштаин, то Лизхен была бы сейчас жива и, может быть, даже счастлива.

— Клод, я хочу спросить тебя, — баронесса обратилась к своему молчаливому спутнику, — о масонах. Расскажи, как ты стал магистром.

— Это скучно, Мари. Однажды я опубликовал небольшой трактат о провидении, о том, что нет ничего случайного в этом мире, что Бог играет нами словно кусочками мозаики, желая получить какую-то картину. Через некоторое время ко мне пришел человек и приказал следовать за ним. Не я выбрал орден — орден нашел меня.

— И это не случайно, — заметила Мари с улыбкой.

— Нет.

— И ты не случайно прибыл в наш замок?

— В понимании обычного человека, я действительно случайно проезжал мимо, но если подумать, то получится, что все это часть божественного замысла, — Клод засмеялся.

— Ив чем он, по-твоему, состоит? — Мари приподняла бровь.

— Подумай. Месяц назад, когда ты даже не подозревала, что в твоей жизни могут произойти такие события, верховный магистр отправил меня в Пруссию, с поручением. Я заблудился, перепутал дороги, и оказался неподалеку от замка фон Штерна именно в тот день, когда открылась связь твоего мужа с Лизхен Риппельштайн. Я спас тебя от Салтыкова, известного соблазнителя, и вот еду в дом твоих родителей, куда несколько лет назад меня отказались принять. Разве все это может быть простым совпадением? Разве ты не чувствуешь прикосновения судьбы? Все в чем ты была уверена, оказалось ложью. И вот мы с тобой снова вдвоем, как будто и не было этих лет, как будто все можно начать заново…

— Клод! Я не уверена, что готова к новым отношениям! Ты ждал столько лет, пожалуйста, дай мне немного времени. Нужно забыть о том, что сделал Рихард.

— Конечно. У тебя будет достаточно времени.

Разговор прервался. Сен-Мартен откинулся на спинку сидения экипажа, и его лица стало не видно. Мари некоторое время ощущала неловкость. Возможно, она обидела Клода, но затем баронесса подумала, что больше не будет скрывать своих чувств и желаний. Слишком дорого обходятся тайны. В любом случае, сейчас ее союз с Сен-Мартеном невозможен. Если он любит, то будет ждать.

За поворотом показался высокий, выстроенный в позднем готическом стиле, особняк, казавшийся теперь постаревшим юношей. Лепнина покрылась плесенью, местами осыпалась, статуи совсем потемнели, парадная лестница уже более не блистала великолепием, а ливрейные лакеи состарились вместе со своими ливреями. Мари даже удивилась тому, как быстро она отвыкла от этого места, хотя покинула свой дом чуть больше двух лет назад. Да! Оказалось очень легко и быстро привыкнуть к огромному, сверкающему замку фон Штерна, его парку, высаженному, словно по линейке, безупречным беседкам, фонтанчикам. С другой стороны, в запущенности родительского дома появился любимый германцами мрачный романтизм, связанный с духами, смертью, томящимися душами, кровавыми розами, мечами, торчащими из камня, заклятиями любви и полуразрушенными замками.

Навстречу Мари вышел дворецкий, Леопольд, у которого от старости уже дрожали колени.

— Госпожа! Мы так рады вас увидеть снова! Позвольте проводить вас в часовню, к телу вашей матушки…

— Не сейчас, Леопольд.

Мари самой казалось странным то, что она делает, но ее существо как будто стало чужим. Она шла по коридорам, прямо к кабинету своего отца.

— Это здесь, — сказала она Клоду. Баронессу удивило, что Сен-Мартену не кажется странным ее поведение, что он не задает ей никаких вопросов. Мари нажала потайной рычаг, спрятанный под рабочим столом в кабинете, отодвинула портрет Людовика, и легким движением руки, открыла потайную дверь. Клод зажег свечи, что пылились в подсвечнике с очень давних времен. Он спокойно вошел в дверь, и начал спускаться по лестнице; Мари последовала вслед за ним, чувствуя себя как сомнамбула.

Сен-Мартен спустился, и огляделся. Его внимание сразу привлек большой сундук, на котором красовался огромный замок. Клод огляделся в поисках ключа, но затем нетерпеливо вытащил пистолет и просто отстрелил замок. От выстрела Мари словно очнулась.

— Клод! Что ты делаешь? — воскликнула она, удивившись тому, что не захотела увидеть тело матери, а сразу стала показывать Сен-Мартену потайной кабинет.

— Это не твое дело, Мари, — последовал ответ. Клод вытаскивал из сундука папки, одну за одной, наскоро пробегал глазами их содержимое, а затем убирал папки обратно.

— Но… Я не понимаю…

— Позови слуг! — приказал Сен-Мартен. — Прикажи запрячь в экипаж свежих лошадей, четверку!

— Клод…

— Мари, — Сен-Мартен понизил голос, и отчетливо произнес, — делай все, как я говорю.

Баронесса в ужасе поняла, что не может сопротивляться приказаниям Клода! Словно чужим голосом она позвала Леопольда и отдала дворецкому те распоряжения, которых требовал Сен-Мартен.

На глазах у Мари слуги обвязали сундук цепью, а затем вынесли вон.

— Прощай, Мари, — Клод наклонился к ней и поцеловал в губы.

Она ничего не могла понять, но ее руки и ноги внезапно утратили подвижность, Мари не могла пошевелиться.

Сен-Мартен хотел было уйти, но остановился. Он задержал свой взгляд на баронессе, потом подошел ближе, и осторожно погладил ее по лицу. Мари смотрела на него словно загнанная лань, не в силах произнести ни слова, и только дрожь отличала ее в этот момент от холодной мраморной статуи. Клод провел рукой по груди баронессы. Затем прижался губами к ее рту. Внезапно острая головная боль пронзила магистра. Видение… Эти видения начались сразу после того, как Трисмегист напоил Клода человеческой кровью. Видения предупреждали об опасностях, о затаившихся врагах, о важных событиях, которые должны случиться скоро. Сейчас Сен-Мартен отчетливо увидел графа Салтыкова, скачущего по ночной дороге на лошади! Надо спешить!

— Жаль, Мари, ты была так доступна… — неожиданно магистр размахнулся, что было силы, и с размаха ударил баронессу по щеке. — Вот тебе! За два года страданий! За все письма без ответа! За лживые клятвы! Будь ты проклята! Ты отдашься первому, кого увидишь! Я приказываю! Ты не сможешь сопротивляться!

Клод некоторое время удерживал Мари, осыпая ее градом пощечин, плевков и ударов по голове и груди, а затем брезгливо отшвырнул:

— Я так любил тебя! Я считал тебя богиней! А ты всего лишь глупая, похотливая баба!

Мари лежала на полу не чувствуя его ударов, ей казалось, что она умерла. Должно быть, так чувствует себя расстрелянный, когда пули разрывают его тело, сердце, а щека касается земли. Боль, падение и… небытие…

Когда баронесса открыла глаза, она увидела, что лежит в постели.

— О, Боже! Наверное, меня перенесли слуги, — прошептала она сама себе, и собственный голос показался ей чужим и странным. Голова ужасно болела, словно внутри был алмазный стержень. Перед глазами начали медленно проплывать воспоминания вчерашнего вечера… Рихард, дорога, Клод, мама…

— Мама! — Мари попыталась подняться. Внезапно, события вчерашнего вечера ворвались в ее сознание, заставив окаменеть. Баронесса пыталась понять, было ли это правдой или просто кошмарным сном, видением…

— Мари! — вдруг раскатилось гулким эхом по коридору. — Мари, где ты?! Это я!

«Боже! Салтыков!» — Мари схватилась за грудь, изо всех сил пытаясь унять сердцебиение, чтобы румянец или излишняя порывистость дыхания не выдали ее взволнованности. Она сама не могла понять причины своей обостренной реакции. Словно она влюблена и с нетерпением ждала появления Салтыкова! Баронесса снова почувствовала себя будто бы в чужом теле.

— Я видел, что вы уже сделали попытку докопаться до истины, — насмешливо бросил Александр, входя в спальню. — Ваши слуги показали мне раскрытую настежь дверь в стене кабинета. Ну что ж, похоже, Клод получил то, что ему было нужно. Меня только интересует, были ли ему нужны вы… Или магистр настолько устал от вас в юности, что сбежал сразу, как только получил архив?

— Если вы явились только за тем, чтобы издеваться надо мной… — начала было Мари, но все тело ее горело. Такой страсти она не чувствовала уже давно! Баронесса попыталась молиться, но ничего не вышло, она смотрела на Салтыкова горящими глазами, и ничего не могла с собой поделать. Она его любит! Как это могло произойти?

Я пришел, чтобы вам помочь! Теперь вы убедились в том, что Клод Сен-Мартен имел вполне определенные, и не имеющие никакого отношения к любви, намерения?!

— Убирайтесь! — воскликнула Мари.

— Когда же вы, несносная девчонка, наконец, поймете, что весь ваш разум, тело и все существо ваше только и жаждет, что меня! Моей помощи, моей страсти! Я приехал за вами одной и только! В ту же секунду, как ваш муж сообщил мне, что вы уехали в дом своих родителей вместе с Сен-Мартеном, я понял, что архив для меня потерян. Тем более что в вашей спальне я нашел это! — Салтыков вытащил из кармана тот самый серебряный медальон, при помощи которого Клод заставил Мари подчиниться его воле.

— Уйдите немедленно! — Мари закричала, но граф зажал ей рот страстным, полным нежности поцелуем.

— Уходите… — она шептала это и таяла как восковая свеча в сильных мужских руках, что сжимали ее подобно гигантским змеям.

Мари казалось, что вся она растворилась в горячей волне наслаждения, она была словно легчайший эфир в потоке света. Каждая клеточка ее тела трепетала от властных, но бережных прикосновений. Салтыков любил ее так, словно умел угадать все-все ее тайные желания, даже те, в которых она сама себе стеснялась признаться. Его дыхание обжигало кожу, а тело оказалось таким тяжелым, что Мари невольно вздохнула. Когда она была уже более не в силах сдерживать себя и сжала его спину ногами, они мгновенно слились в единое целое, и словно одна, единая комета, помчались к блаженству. Мари почувствовала себя лежащей на вершине облаков…

— Я тебя люблю, — донесся до нее голос Александра. — Я полюбил тебя сразу, как только увидел. Мы уедем в Россию. Я возьму тебя в жены. Ты будешь моей прекрасной женой… — он долго рассказывал ей об удивительном чувстве, что открылось ему. Любовь…

Мари еще раз вздохнула. Реальность была так чудесна, что казалась не более чем наваждением сна, которое вот-вот растает. Она словно превратилась в свою собственную мечту. Солнце уже было в зените, а они все еще лежали в объятия друг друга, утопая в удивительном блаженстве, что даровал им Господь.

Мари очнулась от сладкой дремы. Что это было? Сон? Очередное наваждение? Александра рядом не оказалось. Баронесса была совершенно обнаженной. В ужасе натянув на себя рубашку, она вскочила, набросила на плечи шаль. Первая мысль ее была, что он уехал. Бросил ее! Что же с ней происходит? Она как будто не принадлежит себе, как будто сходит с ума!

— Негодяй! — в сердцах крикнула она.

— На кого ты так сердишься, душа моя? — раздался в ответ веселый и бодрый голос.

— Ох… Прости, я думала… Я думала, ты сбежал.

— По правде говоря, у меня была такая мысль, — прищурившись, ответил ей Салтыков, появившийся в дверях с подносом.

Мари смотрела на него непонимающими глазами, и чувствовала себя до невозможности беспомощной.

— Ты ужасно храпишь, — и Александр поставил на столик завтрак. — Вот, здесь холодная телятина, немного клубники, гренки, сливки, сыр, а еще я прихватил отличную бутылочку вина. — Салтыков вытащил ее из кармана.

Мари вдруг стало не по себе. Она закуталась в шаль и отвернулась.

— Что-нибудь не так?

— Это неправильно!

— Что неправильно? Ты хочешь другое вино? — Александр пытался отшутиться, хоть отлично понимал, о чем идет речь.

— Мы не должны были… Я нарушила священный обет. Я изменила мужу! Меня ждет вечный огонь, — Мари уже сама не понимала, что говорит, но чем больше она думала об адовом пламени, что неминуемо пожрет теперь ее тело, тем больше она осознавала тяжесть совершенного ею греха.

— Мари! — Салтыков напрягся. — Я люблю тебя, ты любишь меня, что тут постыдного? И потом, если мы поедем в Россию, ты примешь православие, и твой протестантский брак вообще не будет считаться законным! Ты станешь моей женой…

— Боже мой! Я так боюсь! — Мари прижалась головой к груди Салтыкова.

— Скажи, что нужно сделать, любовь моя, — граф опустился перед ней на колени и осыпал поцелуями ее ладони. — Я все исполню, только бы ты была счастлива.

— Помоги мне узнать, чем мать Лизхен шантажировала моего отца, — Мари посмотрела Александру прямо в глаза. — До тех пор, пока эта тайна не будет раскрыта, я не смогу спокойно спать. Ей только один раз стоило ворваться в мою жизнь — и все разрушено. Я не хочу повторений. Не хочу потерять тебя, как потеряла Рихарда! Боже, я не понимаю, что говорю! Вчера Клод увез из потайного кабинета небольшой, обитый кожей, дорожный сундук…

— Твой муж не любил тебя, Мари, он — глупец, — и Салтыков поцеловал ее столь нежно, что она забыла обо всех горестях, что приключились в ее жизни за последний год. Власть любви оказалась столь велика, что баронесса фон Штерн забыла обо всем на свете. Она была готова последовать за Александром куда угодно, в Россию, в Китай, на край света! Они снова любили друг друга. Сливаясь словно два бурных потока, познав вершины восторга страсти, оба словно начали жить заново. Будто бы и не было ничего. Никакого Рихарда, России, архива… Будто вся жизнь началась с этой ночи.

— Обещай, что мы всегда будем вместе? — попросила Мари, лежа на широкой груди Александра.

— Клянусь, что до тех пор, пока бьется мое сердце, оно принадлежит тебе, — был ответ.

— Этого недостаточно.

— Недостаточно? — граф посмотрел на свою возлюбленную. — Ах ты, плутовка! Из тебя бы вышла отличная ростовщица. Чего же ты хочешь еще?

— Пообещай, что всегда будешь со мной, никогда не покинешь!

Салтыков убрал свои руки за голову.

— Этого я не могу обещать.

Мари как будто упала с облаков на острые колья.

— Что? — она вскочила с кровати.

— Пожалуйста, успокойся! Сядь! Дай мне объяснить!

— Господи! Как я могла оказаться такой дурой! Я же видела тебя с Лизхен, и меня предупреждал отец! Боже мой, как можно быть настолько глупой! Я никогда себе этого не прощу…

— Мари, да успокойся же ты! Я не могу быть постоянно с тобой, не могу по долгу своей службы. Я выполняю приказания, и подчас должен сорваться и, бросив все, следовать в другие страны… Я сейчас не могу тебе всего рассказать, но умоляю тебя — давай поедем в Россию. Ты примешь крещение, я поселю тебя у своих родителей, где ты будешь в безопасности! Послушай меня, Мари!

— Ты не любишь меня, — Мари закрылась руками и заплакала.

Конечно же, люблю, — Салтыков отнял ее руки от лица, и старался губами осушить ее слезы. — Просто ты совершенно не представляешь себе, в каком водовороте оказалась, и насколько все может печально для тебя закончиться!

— Мне грозит опасность? — Мари встревожилась. — Даже здесь?

— Здесь в особенности; я приехал, чтобы увезти тебя как можно дальше от этого проклятого места.

— Но в чем дело? Что за опасность?

— Мари, пойми, чем меньше ты будешь знать, тем лучше для тебя.

— Ты говоришь сейчас в точности, как мой отец! Но я уже взрослая женщина и желаю знать всю правду.

— Черт побери! Это тебе только так кажется, что ты уже взрослая! Ведешь ты себя как сущее дитя! Сен-Мартену понадобился всего лишь серебряный медальон, чтобы заставить тебя сделать все, что ему было нужно!

— Что? Я не понимаю…

Салтыков протянул руку и взял со столика медальон Клода.

— Видишь? Глаз, пирамида, восходящее солнце. Символы масонов. При помощи вот такого нехитрого приема, — граф покачал перед глазами Мари блестящим предметом из стороны в сторону, отчего баронесса испытала легкую тошноту, — они умудряются, подчас, даже королей заставить им повиноваться. Конечно, для этого нужны специальные знания. Как говорить, в каком порядке произносить слова. Это похоже на магию, но чертовщины в этом приеме, я уверен, не больше, чем в моем мизинце. Они используют свое знание для того, чтобы манипулировать людьми. Клод ввел тебя в состояние транса, и внушил мысль, что ты должна показать ему потайной кабинет отца. Вот и все. А ты не могла сопротивляться, потому что он подавил твою волю.

— Я с места не сдвинусь, пока вы не поведаете мне всего, что знаете об этой истории! — Мари села на постели, и в этот момент что-то свистнуло рядом с ее ухом.

Салтыков мгновенно схватил баронессу за руку и увлек на пол.

— Что вы делаете?! — она хотела оттолкнуть его.

— Тихо, вас только что попытались убить, а вы мне все не верите!

— По-моему здесь только вы и пытаетесь меня убить!

Салтыков зарычал как медведь, Мари довела его до белого каления.

— Что за женщина! — воскликнул он, и поднял с пола небольшой свинцовый шарик.

— Что это? — Мари в ужасе уставилась на него.

— Мушкетная пуля.

— О, Боже, нам нельзя тут оставаться!

— А я вам о чем уже битый час толкую, черт побери!

— Но я думала, что вы как все мужчины — просто хотите избежать ответственности…

— О, женщины! — Салтыков вцепился в свои волосы, покраснев от ярости. Мари фон Штерн оказалась настоящим вулканом, от которого никогда не знаешь чего ожидать. За это граф Салтыков и полюбил ее. Сам обладал столь же порывистым и безрассудным характером, и терпеть не мог покорных, домашних женщин, который беспрестанно сватали ему родственники. Если он и женится, то только на этой строптивой, несговорчивой, непредсказуемой немке. С ней Александру нужно было постоянно быть наготове, на пике, на пределе. Чуть он ослабит свою хватку, и драгоценная птица ускользнет от него. — Вот. — Салтыков вложил в руку Мари небольшой пистолет. — Если понадобится, стреляйте. Отсюда есть еще выходы?

— По коридору до конца, а там, через галерею в сад… — прошептала Мари.

— Черт возьми! Мы в ловушке! Мари не успела ничего сказать, за дверью послышались быстро приближающиеся шаги большой группы людей. Салтыков забрал у Мари пистолет и прижав к губам палец, сделал ей знак спрятаться за кроватью. Сам он осторожно подкрался к дверям, и тут те с грохотом распахнулись… и в спальню ворвался Рихард с префектом и дюжиной солдат.

— Я прошу засвидетельствовать факт обнаружения супружеской неверности с поличным! — громко объявил Рихард.

Мари не услышала, что произошло дальше. Она потеряла сознание.

3 Александр Салтыков

Готфрид Люмбек сошел в Лондонском порту на берег совершенно измученным. Сильнейшие приступы морской болезни, продолжавшиеся все плаванье, истощили все его силы. Единственное, о чем он мечтал — это была ванная и постель. Огромный порт кишел всяким сбродом. Матросы всех национальностей и цветов кожи, купцы, шлюхи, мошенники, воры… Для начала нужно было найти приличную гостиницу. Окликнув проезжавший мимо экипаж, Люмбек приказал везти его туда, «где обильно и вкусно кормят, близко к центру и недорого берут».

— Вы немец? — вежливо приподнял шляпу извозчик.

— Да, — сухо ответил Люмбек.

— Тогда я отвезу вас в «Золотой Гусь», этот постоялый двор пользуется большой популярностью у ваших земляков.

— Надеюсь, так не будет русских? — сердито буркнул Люмбек, сам не зная почему.

— О, конечно же, нет! Русские живут в Англетере! Это очень и очень богатые люди.

— Бездельники и моты! — вспылил Люмбек.

— Это как вам угодно, мистер.

Добравшись до постоялого двора, Люмбек расплатился с извозчиком, и направился к трактирной стойке.

— Хозяин! — крикнул куда-то вглубь темного коридора, который, должно быть, вел или на кухню, или в кладовые. — Хозяин!

— Что вам угодно, сэр? — навстречу Люмбеку вышла полная, миловидная девушка, с круглым, блестящим лицом и вздернутым носиком, на котором красовались веснушки.

— Мне нужна хорошая комната, как можно более чистая, как можно дальше от кухни, чтобы ее убирали не менее чем трижды в неделю. Кроме того, я намерен завтракать и ужинать. Я намерен оставаться как минимум неделю.

— Плату за комнату мы принимаем вперед. Ужины и завтраки вы оплачиваете здесь же в трактире. Что-нибудь еще, сэр?

— Да! Я хотел бы принять ванну, немедленно!

— Хорошо, сэр. Я прикажу поставить воды и приготовить мыло. Пожалуйста, заплатите фунт.

— Я буду платить немецкими марками.

— Только если они золотые, сэр, — девушка вытащила из-под прилавка весы, похожие на аптекарские, на который в то время взвешивали различные монеты. Самым тяжелым и дорогим был русский империал, далее испанский дублон, дальше золотой фунт, и только в самом конце золотые марки. Благодаря взвешиванию денег, в трактире могли останавливаться и выходцы из североамериканских колоний, расплачивавшиеся просто золотым песком.

— Чистая комната на одну неделю с уборкой, плюс горячая ванна прямо сейчас, будут стоить вам 1 фунт и 20 шиллингов, ровно 2 золотых марки.

— Меня зовут Сесиль, если вам что-то понадобится, обратитесь.

Люмбек хотел возмутиться по поводу дороговизны и сказать, что в Германии он за эти же деньги мог бы получить горячую ванну каждый день, но так устал, что на пререкательства с буфетчицей у него просто не было сил. Расписавшись в книге постояльцев, он пошел вслед за мальчишкой, который тащил его саквояж.

Его проводили в самую дальнюю комнату, которая оказалась весьма недурна, с небольшим балкончиком, выходившим прямо на площадь. Едва Люмбек разложил свои вещи на кровати и огляделся, как к нему постучали. — Сэр, ваша ванна готова.

Невозможно передать словами, что означает горячая ванна для человека, перенесшего морское плаванье, вспотевшего и покрытого дорожной пылью! Если и существует на свете рай, то блаженство там должно быть точно такое же, а иначе и стремиться в Эдем не стоит. Вдоволь понежив в горячей воде свои старые кости, Люмбек переоделся в чистое белье, накинул халат и вернулся к себе в номер. Вероятно, будет очень непросто отыскать Гертруду в этом городе, где людей больше чем листьев на деревьях. Для начала он решил обратиться к Сесили. Раз «Золотой гусь» так привлекает немцев, может, она и слышала что-то о Гертруде.

Вынув из своих вещей маленький портрет Гертруды, написанный лет двадцать назад одним бродячим художником, Люмбек спустился вниз.

— Сесиль!

— Да, сэр.

— Подай мне пива, молодого сыра, бифштекс, фасоли, и побыстрее.

— Слушаюсь, сэр.

Тарелки с едой оказались перед голодным Люмбеком на удивление быстро.

— Сесиль! Поди сюда, — он жестом показал девушке на стул рядом с собой.

— Слушаю вас? — буфетчица кокетливо посмотрела на старого немца, кожаный кошель которого внушал ей симпатию. Девушка привыкла оказывать при случае и некоторые частные услуги, за отдельную плату, разумеется.

— Ты никогда не видела здесь этой женщины? — Люмбек показал ей портрет своей жены.

— О, Боже! — Сесиль вскрикнула, вскочила и осенила себя крестным знамением.

— Ты ее знаешь? Скажи мне, как ее найти? — Люмбек вцепился в руку служанки как бульдог и явно не собирался ее отпускать, пока та не скажет, где именно она видела Гертруду.

Но Сесиль только вращала глазами, и показывала пальцем в сторону двери. Люмбек, наконец, повернул туда голову и увидел, что на стене висит портрет это жены! С надписью:

«Разыскивается женщина. Немка, именующая себя Госпожа Аггрипина. По-английски говорит очень плохо, с сильным акцентом. Осуждена на смерть по обвинению в колдовстве. Для черной мессы использует кровь младенцев, умеет внушать мысли. Награда за поимку и передачу церковному правосудию 50 золотых».

— Вот дела! — присвистнул Готфрид Люмбек. Что ж, похоже, что жена его в поле зрения интересов очень многих людей.

— Что она сделала? — поинтересовался он у Сесили.

— О! Много ужасных дел! — затараторила буфетчица. — Варила приворотные снадобья, могла испортить свинину, заготовленную на зиму, лишала мужчин силы, похищала младенцев, готовила яды!

— Из всего этого Гертруда, помниться, умела только лишать мужчин силы, — буркнул себе под нос Люмбек. У него закралось подозрение, что может быть, это не его жена?

— А после чего именно появились эти портреты?

— Не знаю… — Сесиль смутилась. — Просто сегодня утром они появились на дверях немецких трактиров и некоторых лавок.

— Та-а-к… Час от часу не легче.

— Ив третий раз, я спрашиваю у вас, где находится часть архива вашего хозяина, виконта де Грийе, выкрав который, вы долгие годы его шантажировали? — епископ англиканской церкви был искренне возмущен тем, что его заставили делать. Даже если это дело государственной важности. Они допрашивают эту несчастную уже неделю, и так ничего и не добились. Максимилиан, епископ Готторпский, в сущности, был очень миролюбив, любил сельские виды и хоровое пение. В его собственном поместье крестьяне жили, словно в раю. Платя небольшую подушную подать и снабжая кухню замка, они имели право сами решать как им вести свое хозяйство. Епископ навлек на себя много критики со стороны лордов и самого короля, но от сложившегося уклада не отступил. Наверное, в отместку за своеволие разозлившийся Георг III и назначил его главным в следственной комиссии, по делу о ведьме Гертруде Риппельштайн, от которой на самом деле требовалось только выяснить, где архив виконта де Грийе.

История эта была странная и очень запутанная. Лорд Сазерленд, министр иностранных дел, получил письмо от русского канцлера, в котором речь шла о том, что виконт де Грийе в молодости развлекался тем, что собирал материалы о преступлениях «интимного характера», убийствах, изнасилованиях, подлогах… В общем, архив этот, будучи извлеченным на свет Божий из тайников виконта, мог бы наделать много нежелательного шума. В связи с этим русский канцлер просил разыскать некую Гертруду Риппельштайн, которая по его сведениям, живет в Англии, и выяснить, где она хранит похищенную ею у виконта часть архива, а также, возможно, сможет указать местонахождение всех документов. Русский канцлер сообщал, что фрау Риппельштайн служила у де Грийе гувернанткой, выкрала бумаги и затем долгие годы шантажировала своего хозяина. Мнительный и трусливый, Георг III тут же подумал, что это может быть как-то связано с мятежом в североамериканских колониях, может быть Франция, заполучив этот архив, попытается очернить английское дворянство в глазах жителей североамериканских колоний, в основном пуритан, и тем самым подорвать могущество Англии на новом континенте?

В результате монаршей подозрительности, эта самая Гертруда Риппельштайн, сидит в одной холщовой рубашке перед епископом Готторпским, который должен всеми имеющимися в его распоряжении «средствами убеждения», по приказу короля, вырвать у интриганки секрет местонахождения всего архива или хотя бы его части, что послужило поводом для шантажа виконта.

В письме русского канцлера утверждалось, что Гертруда украла тетрадь де Грийе, куда он заботливо записывал фамилии и преступления, совершенные представителями этих фамилий. Своего рода опись всего архива.

— Я повторяю свой вопрос, фрау Риппельштайн, где вы спрятали бумаги своего хозяина виконта де Грийе? — епископ потер свою переносицу. Максимилиан ненавидел это королевское поручение. Мучить эту несчастную было бессмысленно. Она действительно ничего не знала! Епископ слишком хорошо знал людей, и видел, что фрау Риппельштайн не обладает той силой духа, что свойственно людям сильным, отстаивающим свои убеждения, или готовых пострадать ради кого-то или чего-то важного в их жизни.

— Отпустите меня… — чуть слышно прошептала несчастная женщина. От голода и побоев, она уже почти ничего чувствовала. Гертруда день и ночь молила Бога, чтобы тот прекратил ее мучения и ниспослал ей смерть.

— Осталось последнее средство. Скажите нам, где искать бумаги вашего хозяина, и вас отпустят, к вам придет врач, вам дадут много денег! Черт побери! Не упорствуйте! Не заставляйте меня подвергать вас дыбе!

— Господь вам судья… — послышалось в ответ.

Епископ закрыл лицо руками и сделал знак палачу. Тот перенес Гертруду к огромному столу, и, бросив ее на него сверху, словно мешок с костями, закрепил ей руки и ноги. Приведя доску в вертикальное положение, палач занял свое место у рычага.

— На первый счет у вас растянутся мышцы, так что боль едва можно терпеть, — медленно и мрачно начал епископ. — На второй счет лопнут связки, на третий начнут разрываться сочленения суставов, на четвертый — вы умрете. Говорите сейчас!

— Мне нечего сказать, — последовал ответ, который епископ уже многократно слышал.

Раз, — скомандовал он. Гертруда издала дикий вой и безжизненно повисла на дыбе. — Приведите ее в чувство! — епископ вскочил со своего места. Он больше не мог находиться в застенке, наедине с палачом и несчастной жертвой европейской политики. Стражник выплеснул на неподвижное тело Гертруды ведро холодной воды.

— Опустите ее, — епископ встал со своего места, подошел к дыбе, и приложил пальцы к шее Гертруды.

— Все… — внутренне он испытал даже облегчение, что земные страдания этой женщины закончились. Епископ утешал себя тем, что муки, пережитые Гертрудой Риппельштайн на смертном одре, наверняка обеспечили ей место в раю. Тем более если она была и в самом деле ни в чем не повинна. Черт бы взял этот архив де Грийе, и самого старого виконта! Но что могло заставить эту несчастную так упорствовать? Ни одно человеческое существо не в силах выдержать такие муки, если только оно не преследует какую-то высшую цель или не защищает свое потомство…

Из состояния раздумий епископа вывел стражник.

— Ваше святейшество, у ворот стоит пруссак, утверждающий, что приходится мужем этой ведьме.

Епископ сжал виски. Неужели все сначала? Георг III и этого потребует допросить «всеми имеющимися средствами»?

Готфрида Люмбека проводили в кабинет епископа и предложили вина, но тот сидел как на иголках, и от вина отказался.

— Вы мистер Люмбек? — епископ вошел неслышно, мягко ступая по ковру.

— Ваше святейшество… Я…

— У нас ваша жена, Гертруда Риппельштайн, — коротко сообщил ему епископ.

— Я знаю, потому и пришел. Не мог бы я увидеться с женой? — Люмбек порывисто вскочил, затем упал на колени и поцеловал епископу руку и полы одеяния.

— Встаньте, ради Бога! Этого никак нельзя сделать. Ваша жена обвиняется в одном из самых тяжких преступлений — колдовстве, — Максимилиан чувствовал себя средневековым инквизитором. Эта роль ему совершенно не нравилась. Епископ Готторпский считал себя просвещенным и культурным служителем церкви. Что за время, когда даже духовное лицо не может противиться воле государя? — Садитесь, я прошу вас, — епископ сел в кресло, жестом приглашая Готфрида сесть в точно такое же кресло напротив.

— Но это… это нелепость, — нерешительно начал Люмбек». — Гертруда была неграмотной…

Неграмотной? — епископ удивленно приподнял брови. «Боже мой! Несчастная и знать не могла, что попало к ней в руки!», — сердце священника болезненно сжалось. — Но она могла выучиться! Вы ведь уже давно не живете вместе, насколько мы выяснили, — епископ цеплялся за малейшую надежду, что умершая была хотя бы немного виновной… Максимилиан, как это ни странно для епископа, верил в Бога, он боялся попасть в ад.

— Не так давно она прислала мне письмо…

— Вот видите! Она умела писать, значит, была грамотна!

— Да нет же! Взгляните, ваше святейшество.

И Люмбек вывалил на стол груду писем.

— Взгляните! Они все написаны разным почерком, и все с печатями разных нотариусов! Когда Гертруде требовалось написать письмо, она просила нотариуса это сделать. Пока она жила в Висбадене, всякие бумаги ей писал нотариус Батистен…

— Батистен? Где он сейчас? — епископ припомнил, что в злополучном письме канцлера речь шла именно о неком Батистене.

— Он умер недавно…

— Понятно. Жаль. Мистер Люмбек, скажите, у вас были дети? — епископ внимательно посмотрел на гостя и подумал, что следует его отпустить.

— Дети… — Готфрид задумался. Действительно, в свете последних событий, не так уж просто стало отвечать на этот вопрос.

— Вообще-то да… Но…

— Что «но»?

— Есть вероятность, что наша дочь были ребенком де Грийе, — пробормотал Люмбек.

— Простите? Ваша жена родила дочь от де Грийе?

— Но это не доказано! Старый виконт не признал Лизхен! И к тому же это уже не важно… Ее более нет в живых.

— Интересно, — епископ нахмурился. — И что же произошло?

— Старый виконт свернул ей шею, — глаза Люмбека загорелись ненавистью. — Но хоть Гертруда и утверждает, что Лизхен от де Грийе, в душе я всегда верил, что это моя дочь!

— Прискорбно. А где сейчас де Грийе? И есть ли у него дети? — Максимилиан задавал эти вопросы, и мысленно молил Бога, чтобы оказалось, что у старого виконта нет детей. Ведь король Георг не остановится на фрау Риппельштайн.

— Где старый виконт, мне неизвестно. У него осталась дочь в Висбадене. Мари Франсуаза баронесса фон Штерн.

— Не хотели бы вы нам помочь? — неожиданно вкрадчиво начал епископ, у него появился план, как уменьшить количество жертв этого рокового увлечения де Грийе.

— Я бы хотел сначала увидеться со своей женой… — Люмбек мял в руках свою войлочную шляпу, предмет насмешек над немецкими бюргерами.

Европейцы говорили, что чем беднее одет немец, чем больше заплат на его одежде и чем больше потрепана его войлочная шляпа — тем больше золота он хранит в своих подвалах.

— Это невозможно, — епископ отвернулся от пруссака и мысленно попросил Господа послать тому сил, выдержать предстоящую боль.

— Почему же? — у Люмбека в груди похолодело, предчувствие говорило ему, что он опоздал, да и вообще, вряд ли что-то мог сделать.

— Она умерла, — его преосвященство перекрестился.

— Но…

— Мы ничего не могли поделать. Последние ее слова были: «Проклятый де Грийе». Выходит, что старый виконт погубил всю вашу семью, мистер Люмбек.

— Что я могу сделать? — Готфрид сжал в кулаке свои перчатки.

— Вы можете помочь нам…

Люмбек говорил с Максимилианом больше часа. Затем он покинул дворец епископа. Сесиль очень удивилась, когда увидела, что господин, уплативший за неделю вперед, съезжает. И по его лицу было видно, что он чем-то сильно огорчен. Но так как постоялец не стал требовать возврата денег, то буфетчица с радостью присвоила их, и была очень рада неожиданному везению.

Мари очнулась от холода и тут же увидела, что на ней сидит огромная крыса. Завопив, что было силы, она забила руками и ногами, и тут же выяснилось, что все ее конечности закованы в кандалы. Мари судорожно заметалась из стороны в сторону. Под ней был жесткий, каменный пол. Она потянула за цепь, что сковывала ее ноги и, перебирая одно за другим ее звенья, добралась до кольца в полу. Ужас, охвативший баронессу фон Штерн, не поддавался описанию. Она пыталась кричать, но только хватала ртом воздух. Отовсюду несло гнилью и плесенью.

— Боже мой, лучше смерть, чем такой страх! — прошептала она.

Поднявшись на ноги, Мари стала ощупывать стены своей камеры, которая оказалась простым каменным мешком с одной дверью, что вела в коридор. Сев возле этой двери, Мари стала прислушиваться к шорохам вокруг. Отчетливо слышался крысиный писк и шуршание их лап. Баронесса фон Штерн вся съежилась в комочек, время от времени топая ногами, чтобы отпугивать крыс. Мысли были настолько запутанными и одна другой ужаснее, что хотелось как можно скорее проснуться и узнать, что все это подземелье с крысами и вонью, было не более чем ночным кошмаром! Рядом будет он — Александр. Он сумеет ее защитить. Он обещал, что никогда ее не бросит… От этого болезненно сжалось сердце, но Мари изо всех сил цеплялась за свою веру в Салтыкова, который сумеет ее отовсюду вызволить, сокрушит все преграды… Но что, если!.. Мари вспомнила, какое лицо было у Рихарда, когда он вошел в их спальню с вооруженными людьми. Господи! Как же она могла влюбиться в такого негодяя! Как же она могла позволить ему одурачить себя? Несчастная женщина жестоко корила себя за собственную глупость, но разве можно винить ее? Рихард был так мил, казалось, что он умирает от любви, он носил Мари на руках, сдувал с нее пылинки, готов был выполнить малейший ее каприз. Как же ему было не поверить?

— Боже! Что со мной будет? — Мари в ужасе сложила руки и вознесла к Богу горячую молитву о милости и прощении.

Утром, когда дверь ее камеры отворилась, стражники нашли пленницу лежащей на каменной ступени возле самого порога.

— Вставай! — грубо пихнул ее сапогом один.

Мари вскрикнула и открыла глаза. Над ней стояли два неотесанных болвана, которые явно упивались своим положением надсмотрщиков.

— А она ничего, эта шлюшка, — подмигнул один из них другому. — Может, мы сами позабавимся с ней пока? А? Что скажешь?

Мари от ужаса лишилась дара речи, и почувствовала, как тело ее медленно холодеет от кончиков пальцев ног, выше и выше…

— После, может быть, — ответил второй тюремщик. — Сейчас велено тащить ее к префекту.

Мари грубо подняли за локти и потащили по длинному слабо освещенному коридору.

Зажмурившись от яркого света, который ударил ей в глаза, как только они вышли из подвала префектуры, который служил городской тюрьмой, Мари тут же подверглась атаке со стороны толпы. Гиканье и улюлюканье неслось со всех сторон. В несчастную полетели объедки и камни. Стражники, размахивая древками алебард, с трудом проложили себе путь к высокому помосту, где уже сидел префект. Мари подняла глаза и увидела там же закованного в наручники Александра; тот стоял, опустив голову и даже не показывал вида, что замечает ее. Внутри у молодой баронессы все оборвалось. Неужели и он предаст ее? Но она все еще надеялась, что он любит ее. Любит. Ради этого можно вынести любые мучения!

— Мари Франсуаза де Грийе, дер Вильгельмсхафен, баронесса фон Штерн, вы обвиняетесь в тягчайшем преступлении — прелюбодеянии. — Багровое лицо префекта выглядело сегодня особенно грозно, из-за жары кровь ударила ему в голову. — Вина ваша не требует доказательств, потому что вы были застигнуты на месте преступления. Однако формальности закона требуют, чтобы вы прилюдно назвали полное имя своего любовника. Говорите.

Мари опустила голову.

— Послушайте, нельзя ли без этого… — смущенно проговорил Рихард, восседавший на помосте в качестве пострадавшей стороны. — Может быть, мы ограничимся только порицанием и разводом? К чему вся эта средневековая жестокость?

— Не-е-ет!! — взревел префект, который был уже основательно пьян. — Я, как представитель закона, не потерплю, чтобы хоть одну запятую его презрели! Говори, прелюбодейка!

— Но вы же видите, что я не в состоянии… — еле-еле пролепетала Мари.

— Не вижу. Вы только что произнесли целую фразу. Говорите, или я прикажу сечь вас розгами.

— Спросите у него самого, — предложил Рихард, указывая на графа Салтыкова, который стоял у края помоста с совершенно отсутствующим видом.

— Но закон требует, чтобы именно она назвала имя любовника! — продолжал настаивать блюстительпорядка.

— Хорошо, — Рихард сделал примирительный жест руками, — давайте я назову его имя, а Мари только подтвердит? Хорошо?

— Ну… Только из уважения к вам, барон, — нехотя согласился префект. Рихард встал и обвел глазами толпу вокруг. Когда стало тихо, он громко и отчетливо произнес.

— Этот человек, русский граф Александр Салтыков.

Некоторое время была тишина, а потом откуда-то послышался тихий, идиотский смех.

— Что это? Кто смеется? — Рихард обернулся в ту сторону и увидел, что какая-то нищенка, лицо которой было скрыто, смеется. — Почему эта ненормальная смеется? Эй!

Нищенка хотела было скрыться, но ее вытолкнули на середину, перед помостом, где сидел префект, и у подножия которого стояла несчастная Мари.

— Как твое имя? — обратился к ней префект.

— У меня нет имени, — последовал ответ, а следом все то же идиотское хихиканье.

— Это Марта фон Граубер! — выкрикнул кто-то из толпы.

Мари в ужасе подняла глаза на то, что осталось от блестящей, изысканной фрау Марты. Боже! И ее ждет такая судьба… Нет! Лучше смерть!

— Откройте ей лицо, — приказал префект.

Стражник бросился вперед и отодрал от лица нищенки тряпку, которой она прикрывала его нижнюю часть. Мари еле устояла на ногах — такая ужасная картина открылась ее взору.

У Марты был отрезан нос и губы! Так жестоко глумилась над ней толпа, когда истек срок ее казни у позорного столба.

— Почему ты смеялась, отвечай! — Рихард вскочил со своего места.

— Потому, что ты, ваша светлость, назвал Фредерика — графом! — и безумная снова зашлась хохотом.

По толпе прокатился удивленный вздох. Неужто в их городе еще одна благородная дама спуталась с актером?

Мари подняла глаза на Александра, но тот словно превратился в каменный столб!

— Это ложь! — закричала она что было силы. — Это ложь! Это все подстроил Рихард, чтобы получить свои виноградники!

— Что несет эта несчастная?! Заткните ей рот! — Рихард вскочил и сбежал вниз к подножию помоста и влепил своей жене такую затрещину, что она тут же упала замертво. — Ничего, отойдет… — бросил он стражникам.

— Итак, — префект устроился в кресле поудобнее, всем своим видом показывая, что суд продолжается. — Почему ты, Марта, говоришь, что стоящий здесь человек не граф Салтыков.

Марта опять залилась хохотом.

— Да потому, что всем известно, что это Фредерик Зиммель, бродячий актер. Дружок моего Анри!

В толпе началось бурное волнение.

— Чем ты можешь подтвердить свои слова, женщина?

— Анри рассказывал мне, что у любовника Лизхен Риппельштаин, его дружка Фредерика, на правом бедре шрам от турецкой сабли, а на руке, чуть повыше локтя, нарисован морской крест, потому что он когда-то был матросом. Да я и видела их вместе с Лизхен! Как они обнимались в его фургоне.

— Проверь! — бросил префект стражнику. Тот мгновенно бросился стаскивать с Салтыкова штаны и рубашку.

— Есть! — крикнул стражник. — И шрам, и якорь. Дурочка говорит правду! Это Фредерик Зиммель, актер бродячего театра.

— Ха! — префект хлопнул себя по животу. — Однако, ну вы и опростоволосились, мой дорогой барон! Притащили в дом бродячего актеришку, представив его как графа! Конечно, ваша молодая жена не могла устоять!

Я бы попросил вас! — Рихард стал белым, как мел, переводя полные ужаса глаза с лица Салтыкова на Мари. Да как такое могло произойти? Ведь будучи в России, он много слышал об Александре Салтыкове, молодом человеке, которому доверялись только самые важные и деликатные поручения из области внешней политики, и барону описывали Салтыкова именно так, как выглядит этот молодой человек! — У него должны быть документы! Обыщите его вещи!

— Обыщите!

Стражник приблизился к Салтыкову, но тот не позволил себя обыскивать. Он молча вытащил из внутреннего кармана паспорт и отдал стражнику. Тот передал его префекту. На площади воцарилось гробовое молчание. Первым его нарушил префект, издав звук, напоминающий поросячий визг.

— Фредерик Зиммель! Актер! — еле-еле заставил себя произнести вслух префект. Рихард выхватил у него из рук бумаги, и замер, словно восковая фигура. В паспорте было написано, что предъявитель сего документа Фредерик Зиммель, актер… И далее подробное описание, полностью совпадавшее с гостем барона фон Штерна!

Итак, я выношу решение! — префект грохнул деревянным молотком и сделал знак, чтобы все замолчали. — По законам нашего города, знатная дама, совершившая прелюбодеяние с простолюдином, приговаривается в ста ударам плетью и недельному пребыванию у позорного столба, где каждый сможет выказать ей свое презрение. После этого она лишается всех титулов, а брак ее, по желанию, высказанному мужем, будет расторгнут. В случае расторжения брака по причине: совершение супругой прелюбодеяния с простолюдином, ее приданое остается у мужа, как компенсация за ущерб, нанесенный его чести. Актера Фредерика Зиммеля, мы приговариваем к выдворению из наших земель с запретом появляться здесь вновь когда-либо. Если он нарушит этот запрет, то будет подвергнут наказанию плетьми, в количестве двухсот ударов!

Мари в отчаянии устремила свой взгляд на Александра, или Фредерика, она уже не знала…

— Скажи, что это неправда! — собрав все свои силы, закричала она, протягивая к нему руки. Бросилась вперед и упала на ступеньки, сраженная ударом кулака ближайшего из стражников.

— Завтра на рыночной площади, Мари Франсуаза де Грийе, будет подвергнута наказанию плетьми! — объявил глашатай. — Объявляю слушание следующего дела! Ведите обвиняемого.

Мари вновь швырнули на пол ее камеры. Она так и осталась лежать ничком, не шевелясь, не реагируя даже на крыс. Пусть он оказался обманщиком, пусть! Пусть он не мог защитить ее. Пусть! Но хотя бы один взгляд! Один взгляд, чтобы она знала, что любима! Чтобы у нее были силы вытерпеть весь этот позор! Мари проклинала себя за то, что даже такого Салтыкова, никакого не графа, а бродячего актера Фредерика Зиммеля, она любит, любит всем сердцем и безответно. Он обошелся с ней, как с игрушкой! Они все — Рихард, Клод, Александр, даже ее отец! У них всех были какие-то свои игры, в которых Мари оказалась легкой былинкой, чья жизнь ничего не стоит.

Внезапно дверь ее камеры распахнулась. На пороге возник силуэт стражника.

— Вот она! Но, похоже, вам придется ее нести.

— Я справлюсь, — последовал ответ. Голос показался Мари знакомым.

— Кто вы? — в действительности ей уже было все равно. Единственное, чего она жаждала всем своим существом — смерти.

— Это Готфрид Люмбек, — последовал ответ. — Я вам помогу, сейчас.

Мари показалось, что все это снова лишь сон. Ее подхватили чьи-то руки, вынесли из камеры. Вдоль стен мелькали факелы, и был виден нервно оглядывающийся стражник. Они вышли из здания тюрьмы через потайной ход. Мари всей грудью вдохнула свежий ночной воздух, который показался ей милее всего на свете после сырого и затхлого подземелья.

— Держите ее, — сказал Люмбек кому-то, и Мари почувствовала, как ее передают с рук на руки, двоим другим мужчинам.

— Вот твоя оставшаяся половина! — послышался звон. Стражник удовлетворенно крякнул. Видимо, герр Готфрид обеспечил его до конца дней.

Мари лежала на дне лодки, по-прежнему в кандалах.

— Как мне благодарить вас, мэтр Люмбек? — собрав последние силы, прошептала несчастная баронесса. Вместо ответа она получила увесистую оплеуху.

— Из-за архива твоего отца погибли моя жена и дочь! И я, черт побери, заставлю мерзавца за это ответить! Если бы не старый виконт, Лизхен была бы жива! Бедная моя девочка!

— Но Лизхен убил Рихард! — воскликнула Мари, отчаянно цепляясь за малейшую надежду на спасение.

— Барон? Я тебе не верю, — но все же Люмбек не стал больше бить свою пленницу, а уселся на скамейку напротив нее.

— Это был Рихард! Лизхен сказала при всех о том, что она моя сестра, и что Рихард может жениться на ней, но не успела рассказать всего. Рихард бросился на нее и свернул ей шею!

Люмбек задумался.

— Кто бы ни был повинен в ее смерти, это уже не имеет значения. Никто не вернет мне дочь и не исправит искореженные судьбы людей, которые пострадали из-за старого де Грийе, с этими его бумагами. Он должен быть наказан.

Мари впала в отчаянье, осознав, что к уже обрушившимся на нее страданиям и несчастьям, ей еще предстоит сыграть роль приманки в западне для ее собственного отца!

Граф Салтыков словно обезумел. Впервые в жизни он в полной мере познал муки любви и совести.

— Вы должны мне помочь! Я должен ее спасти! — кричал он в лицо русскому посланнику при дворе Марии-Терезии.

Нарышкин-младший, боязливо отодвигался от разъяренного Салтыкова.

— Но мы не можем вмешиваться во внутренние дела! — посланник все еще пытался образумить графа, хоть и видел ясно, что сделать это невозможно. — Тем более, сейчас, когда Пруссия и Франция на гране войны из-за северных земель!

— Черт возьми! Когда вам нужно было получить архив, вы не очень-то заботились о политических приличиях! — Салтыков грохнул кулаком по столу, стоявший на нем графин подпрыгнул и опрокинулся.

— Простите, граф, но ваш невинный флирт не входил в планы внешнеполитического ведомства, — Нарышкин решил вести себя жестче. В конце концов, Салтыков сам виноват не только в несчастьях баронессы фон Штерн, но и в провале своей миссии. Ведь для государыни будет иметь значение только судьба архива, а не какой-то несчастной немецкой баронессы!

— Это не флирт, как вы говорите! Это настоящая любовь, хоть вы, может быть, и не знаете, что это такое! Я хочу увезти Мари в Россию, я хочу на ней жениться!

И тем самым объявить всей Европе, что архив де Грийе в наших руках, когда мы его вообще даже и не видели! Вы хотя бы представляете, что вас ждет в России?! Вы не выполнили волю государыни! Вы пожертвовали делом ради женщины! Вы будете умолять государыню не лишать вас головы, а отправить в Сибирь на поселение! — посланник почувствовал страх, ведь если Салтыков натворит глупостей, которые осложнят взаимоотношения России и Пруссии, отвечать придется Нарышкину.

— Виконт приедет за дочерью! Пусть архив теперь в руках масонского ордена, но де Грийе, черт его дери, помнит же, о чем этот архив! У меня будет Мари, а вы сможете получить интересующие вас сведения, что называется из уст следователя. Может быть, старый виконт расскажет вам что-то такое, что он не записывал, чего в бумагах нет! — Салтыков пытался найти хоть какую-нибудь зацепку. Все происходящее напоминало попытку взобраться на совершенно гладкую, отвесную скалу!

Что вы хотите от меня, граф? — посланник сделался мрачнее тучи. — Чтобы я направил в Висбаден солдат и взял штурмом городскую тюрьму? Граф, ваше безрассудство когда-то должно было повлечь за собой невинные жертвы. Вас и эту женщину муж застал, простите, голыми в постели! Сам префект засвидетельствовал акт прелюбодеяния! Да, кстати, еще скажите мне, с какой стати вам пришло в голову проникнуть в Пруссию под видом актера?! Если бы вы могли подтвердить официально свое положение, возможно дело бы ограничилось денежным штрафом в пользу этого барона. Какого хрена вы назвались этим… Как его?

— Фредериком Зиммелем, — четко выговорил граф.

— Да хоть лысым чертом! — в сердцах посланник сорвал с себя парик, несколько секунд он мял его в руках, а затем обернулся к Александру, лицо его заметно смягчилось, и даже выразило страдание. — Думаете, мне не жаль эту несчастную? Думаете, сердце мое не сжимается, когда я представлю, каким издевательствам ее подвергнут эти протестантские ханжи? Их женщины столь же лицемерны, как и распутны…

— Вы ли это говорите? А я-то думал, что вы более высокого мнения о немецких женщинах, — не удержался от колкости Салтыков, имея в виду причину отъезда посланника из России, а именно: несчастную влюбленность в императрицу, которая со временем стала ей докучать.

— Не вам меня судить, — оборвал его посланник. — Так можете ли вы объяснить, за каким чертом вы отказались от привилегий путешествия под своим настоящим именем, и назвались актером? Поскольку мы с вами из одного ведомства, полагаю, вы можете быть откровенны.

Что ж… Извольте. В начале этого года к нам попало письмо от некоего нотариуса Батистена. Точкой отправления его значился Висбаден. В этом письме нотариус рассказывал, что некто Гертруда Риппельштаин передала ему на хранение бумаги, компрометирующие ее хозяина, виконта де Грийе, и бумаги эти, как писал достопочтенный мэтр Батистен, очень были бы интересны для России и еще ряда европейских держав. Уже много лет витали слухи о том, что де Грийе собрал какие-то колоссальные сведения, компрометирующие некоторые европейские семьи. Как вы понимаете, ценность такого архива огромна! Честный нотариус предложил нам купить этот архив за баснословную сумму, иначе он угрожал передать его англичанам. Кроме того, он сообщил, что сама Гертруда Риппельштаин и не подозревает, что на самом деле она выкрала у своего хозяина, потому что неграмотна. Де Грийе сказал шантажистке, что это всего-навсего его долговые расписки. Хорошо, нотариус приобрел привычку читать все документы, которые оставляли ему на хранение!

Посланник невольно улыбнулся.

— Да уж! Первое время я никак не мог привыкнуть к тому, что каждое мое высочайшее донесение государыне прочитывается как минимум канцелярией Марии-Терезии, ею лично, верховным канцлером и еще парой-тройкой генералов. У нас конечно, тоже читают… Но не до такой же степени! Но я отвлекся, продолжайте, мой друг. Дело в высшей степени интригующее.

Прошу только помнить, что одной очень дорогой мне женщине, оно может стоить жизни, — и Салтыков многозначительно посмотрел на своего собеседника. — Так вот, чтобы не привлекать к себе внимания и выяснить обстоятельства дела, я проник в город вместе с бродячим театром, назвавшись Фредериком Зиммелем. Очень быстро я выяснил, что нотариус Батистен уже умер, а Гертруда Риппельштайн давным-давно бесследно исчезла. Тогда я начал искать, кто бы мог указать ее местонахождение. По счастливой случайности, один из актеров театра, Анри, как-то вечером сказал, что на меня положила глаз одна чудная крошка. И попробуйте угадать, кем она оказалась? Дочерью Гертруды Риппельштайн! Прелестная Лизхен была очень мила, она сообщила, что ее мать находится в Англии. Еще я узнал, что сама Лизхен служит у баронессы фон Штерн, и спросил, как давно. Она ответила, что с самого детства. Девичья фамилия ее госпожи — де Грийе. Тогда у меня снова появилась надежда. Я решил использовать слепо влюбленную в меня Лизхен Риппельштайн, чтобы подобраться поближе к баронессе фон Штерн, дочери виконта. Для этого я написал Лизхен письмо от имени ее матери, ведь Гертруда, как вы помните, была неграмотной, где наплел несусветную чушь о том, что на самом деле отцом ее является виконт де Грийе, что, кстати, учитывая ее репутацию, могло по случайному стечению обстоятельств, оказаться правдой. Чтобы узнать попутно, действительно ли архив имеет такую ценность, я написал, что, когда Лизхен будет требовать ее признания дочерью наравне с Мари Франсуазой, ей нужно сказать только: «теперь бумаги у меня». Конечно же, первое, о чем подумала Лизхен, это — деньги. Ведь если она станет богатой и знатной, ей удастся удержать столь страстно любимого Фридерика Зиммеля подле себя. Я всеми средствами поддерживал в ней эту уверенность, постоянно угрожая бросить ее ради женитьбы на какой-нибудь богатой и знатной даме. Однако, замечал я, Лизхен молода и красива, а значит, было бы много приятнее жениться на ней, чем на какой-нибудь карге. Бедняжка совсем сошла с ума. Я предложил ей действовать сообща, сказав, что если попаду в замок, то обязательно соблазню Мари фон Штерн, так, чтобы об этом узнал ее муж, и тогда у него будут все основания для развода. Это была полная чушь, но, тем не менее, Лизхен неожиданно быстро и цепко за нее ухватилась. Откуда мне было знать, что эта плутовка давным-давно крутит шашни с Рихардом фон Штерном? В общем, узнав от Лизхен, когда барон будет дома, я предстал перед ним под своим настоящим именем. Мне помогло, что фон Штерн многократно бывал в России и много обо мне слышал. Оказавшись в замке барона, я встретился с Мари фон Штерн. Надо сказать, что впечатление она на меня произвела удивительное. Редкая красота и грация, в сочетании с природным умом и тонкими чувствами… Я сам не заметил, как влюбился. Однако ревность Лизхен смешала мне все планы. Вместо того чтобы очаровывать баронессу, я был вынужден первую же ночь провести в спальне фройляйн Риппельштайн, чем сильно повредил своей репутации в глазах Мари. Далее, неудачи посыпались на меня одна за другой. В дело вмешался сам барон фон Штерн, со своей собственной интригой. Лизхен, которая была и его любовницей, сообщила барону, что тоже является дочерью де Грийе и может заставить его признать себя. Барон же отчаянно хотел наследника, которого Мари не смогла ему родить. На этом основании он мог развестись с женой, но тогда он был бы обязан вернуть де Грийе и приданое его дочери. На помощь пришел средневековый эдикт о том, что бесплодная дочь может быть заменена сестрой, без возращения приданого. Фон Штерн ухватился за это и сообщил Лизхен, что женится на ней, в случае, если де Грийе признает ее своей дочерью. Поэтому она так быстро и согласилась на мое предложение.

— Господи Боже! Французские интриги просто меркнут перед вашим рассказом, граф! В Петербурге эта история будет иметь огромный успех! Но как эта Риппельштайн планировала потом избавится от мужа, чтобы жить с вами? — посланник был чрезвычайно заинтригован.

— Не знаю. Но думаю, что она не остановилась бы ни перед чем.

— Убийство?

— Скорее всего, но старый барон не заслуживает жалости. В общем, когда Лизхен потребовала от виконта имя, и сказала что «бумаги теперь у нее», его реакция превзошла все ожидания. У жены его случился сердечный приступ, закончившийся печально, а сам он пережил сильнейший удар. Ситуация окончательно вышла из-под контроля, когда Лизхен в присутствии Мари, ее отца и барона стала обличать последнего в неверности и планах о разводе. Рихард, испугавшись, что потеряет жену, а виконт так и не признает Лизхен, в состоянии панического страха, сломал несчастной шею. Мой единственный шанс отыскать Гертруду Риппельштайн был потерян. В довершение всего в замке появился Клод Сен-Мартен, собственной персоной!

— Масонский магистр?

Да, оказавшийся, к тому же, другом юности баронессы фон Штерн. Кажется, у них был некий опыт романтических отношений, я бы сказал, в высшей степени романтических. Представьте себе клятвы в вечной любви, верности, слезы, терзание плоти, стремящейся к другому, но сдерживаемой колоссальным усилием воли. Конечно, Мари, ослепленная своим горем, тут же бросилась искать у Сен-Мартена утешения. В ее памяти он оставался тем самым идеальным мужчиной, который был готов ради нее на все и совершенно ничего не требовал взамен. Мари не знала о том, что Клод стал масоном, и, конечно же, не могла знать об истинной цели его визита. Я решил непременно защитить несчастную Мари фон Штерн от мужа, который поставил целью себе от нее избавиться, и от магистра, который явился за тем же что и я. Увы, Клод воспользовался излюбленным оружием масонов — медальоном.

— Гипноз?

— Он заставил Мари поехать с ним в дом ее родителей, и указать местонахождение тайного кабинета виконта. Я опоздал. Единственное, чем я смог себя утешить — это то, что Мари, наконец, поняла, что я люблю ее, и ответила мне взаимностью…

— Вы слишком молоды и горячи, граф. Не смогли удержаться, чтобы не выразить свои чувства. Что ж… Невинная жертва юной баронессы фон Штерн полностью лежит на вашей совести. А что архив?

— Бесследно исчез, вместе с магистром Сен-Мартеном. Но какое это теперь имеет значение? Умоляю вас! Я буду вашим вечным должником! Помогите мне спасти Мари фон Штерн!

— Я бы рад вам помочь, мой друг, но увы… Интересы государства стоят превыше личных, и даже превыше жизни отдельного человека. Мы не можем допустить, чтобы Мария-Терезия узнала, что вы в действительности искали во владениях прусского короля Фридриха. Старуха и так уверена, что вся ее свита кишит шпионами!

— Ну что ж… Тогда я сам, — Салтыков встал и направился к выходу.

Посланник печально посмотрел ему вслед.

— Вы поступаете как благородный человек, граф, — сказал он, наконец, — но совершаете огромную ошибку. Хоть я и пытался вас образумить, но с самого начала был уверен, что все мои уговоры не возымеют никакого эффекта. Вы поступаете так, как единственно возможно поступить для истинного дворянина.

Ответа не последовало.

Мари совсем осунулась и исхудала. Люмбек передал ее капитану английского судна, и более она его не видела. Узнав, что ее везут в Англию, Мари не удивилась и вообще никак не отреагировала. Душа ее умерла вместе с последним проблеском веры в любовь. Каждый вечер перед отходом ко сну баронесса молила Бога о смерти.

Капитан судна как-то принес ей книгу и сказал на ломаном немецком:

— Хороший книга, очень интересный роман. Я читать много раз и сильно восхищаться.

— Спасибо, — ответила ему Мари по-английски, — не утруждайте себя нашим чудовищным языком, я прекрасно говорю по-английски.

— Это хорошо, — вздохнул капитал с облегчением. — В этой книге рассказывается о человеке, который попал на необитаемый остров, но жил надеждой…

— Простите, капитан, но мне сейчас совсем не хочется читать никаких романов, — вздохнула Мари. Воспоминания о рыцарях из прочитанных ею книг казались баронессе мучительными. Она чувствовала себя обманутой. Ей было стыдно, как человеку, попавшемуся на глупый и жестокий розыгрыш.

Капитан улыбнулся.

— Это совсем другой роман, он совсем не похож на те, что издавались прежде, поверьте.

Вы не найдете там обычных любовных похождений, приключений и амурных историй. Эта книга о силе духа, о том, что человек, даже попав в самые невыносимые условия, может найти в себе силы и преодолеть обстоятельства. Можно быть покорным судьбе, а можно делать ее своими руками.

Мари посмотрела на это человека, пропитанного соленой водой и запахом моря.

— Только мужчина мог написать такую книгу, — печально сказала она. — Женщине никогда бы не пришло в голову ничего подобного. И только прочитавший ее мужчина может делать такие выводы. Женская судьба полностью зависит от воли мужчины, если, конечно, она не монахиня.

— Мне кажется, что вы слишком хороши для того, чтобы подарить себя Богу, — сказал капитан и, очевидно смутившись, удалился.

Баронесса фон Штерн пережила легкий шок. Конечно, она слышала о том, что англичане первейшие безбожники и зачастую относятся к религии презрительно, но фраза, сказанная капитаном, застала ее врасплох.

Мари опустила глаза и заметила, что ее руки стали похожи на сухие ветки. Кожа пожелтела, потрескалась, а под ногтями скопилась грязь.

Баронесса встала и подошла к тазику с водой. Осторожно вымыв руки, она начала втирать в них масло, оставленное матросом для небольшой лампадки в углу каюты.

Она не стала читать роман, чувствуя, что ее воображение пока не готово к новым впечатлениям.

Через два дня судно причалило в Лондонском порту глубокой ночью. Мари завязали глаза. Ее долго вели по каким-то доскам, затем по мостовой, мощенной булыжником, затем посадили в карету. В руках баронесса сжимала небольшой узелок, в котором лежала подаренная ей капитаном книга.

Сопровождавший ее человек всю дорогу не проронил ни слова. Баронесса вскоре уснула. Разбудили ее звуки человеческих голосов.

— Епископ уже ждет вас.

— Хорошо, надеюсь, что с ней не случится ничего плохого. Эта женщина оказалась заложницей обстоятельств и даже не знает, в чем, собственно, ее вина.

— Не волнуйся, здесь ей будет хорошо. По крайней мере, ее никто не найдет и не сможет причинить вреда. Отныне она будет под защитой англиканской церкви.

Мари вздрогнула.

Ее повели по песчаной дорожке, скорее всего среди цветов, потому что утренний воздух был напоен сладким, чуть горьковатым ароматом.

— Снимите повязку, — раздался откуда-то сверху приятный мужской голос, в котором послышалось сочувствие.

— Слушаюсь, ваше высокопреосвященство, — ответил охранник, и в ту же секунду Мари зажмурилась от ударившего ей в глаза света. Даже серое, хмурое, туманное утро показалось баронессе слишком ярким.

— Здравствуйте, дорогая баронесса, — обратился к ней высокий, хорошо сложенный мужчина в епископском облачении. — Прошу прощения, что пришлось подвергнуть вас таким испытаниям, но с этого момента вы под защитой англиканской церкви и английской короны. Я епископ Готторпскии, но вы можете звать меня просто Максимилиан.

— Не могу сказать, что я рада, — после путешествия в закрытой каюте и «глухом» экипаже, от обилия свежего воздуха, Мари стало дурно.

Заметив, что она резко побледнела, епископ сбежал со ступенек и едва успел подхватить на руки обессиленную женщину.

— Я хочу исповедаться… — прошептала она чуть слышно перед тем, как лишиться чувств.

Англичане обращались со своей пленницей не дурно, обеспечивая ей минимальный комфорт. Ее поселили в одном из монастырей, в маленькой келье, где стояла кровать, туалетный столик, кресло, прибор для умывания. Только решетка с внешней стороны окна и караул у дверей напоминали ей о том, что она пленница.

— Если в вашем отце есть хоть капля любви к вам, то он появится, как только узнает о том, какая участь постигла вас.

Епископу Готторпскому понравилось бывать у этой красивой, гордой женщины, которую не удалось сломить даже самым тяжким испытаниям, выпавшим на ее долю. В присутствии Мари фон Штерн святой отец ощущал то, что давным-давно счел безвозвратно утерянным — величие человеческого духа. Епископ даже строил некоторые планы на ее счет. Если де Грийе не объявится в ближайшие годы, о его дочери все забудут, и тогда ее можно будет отвезти в его лондонский дом. В конце концов, не имея в жизни иной опоры, она, может быть, и полюбит старого епископа? Кто знает.

— Это низко и отвратительно, использовать любовь родителя к своему ребенку, чтобы заманить его в ловушку, как вы поступили с Гертрудой Риппельштайн, — ответила Мари и отвернулась.

Ей по-прежнему хотелось только одного — умереть.

— Вы очень много пережили, для такой молодой женщины. Время и Бог залечат ваши раны, — примирительно сказал святой отец.

— Я разочаровалась в Боге, — сухо ответила Мари.

— Выбирайте выражения, баронесса. Такие речи вполне могут привести вас на эшафот, — епископ нахмурил брови.

— Я не боюсь смерти.

— Интересно, что может заставить молодую и красивую женщину настолько отчаяться в жизни? — Максимилиан попытался улыбнуться. В солнечный, погожий день, когда даже немой монастырский дворник замычал некое подобие песни, епископу стало особенно жаль свою пленницу, заложницу европейских интриг.

— Предательство, — спина Мари вытянулась в струну.

Мужчина? О… Как же я сразу не догадался, — Максимилиан грустно улыбнулся. — Милая моя баронесса. Никогда не дарите своего сердца тому мужчине, которого любите вы. Ибо женская любовь не знает границ, пределов, невозможных жертв, мужская же любовь, напротив, скоротечна, хоть может пленять своею страстностью и чувственностью.

— Но он любил! — вырвалось у Мари помимо ее воли. Она ведь знала, она чувствовала, не могла ошибиться!

— Да, вполне возможно. Он любил. Но в том и разница, что вы все еще любите, и, может быть, так никогда и не сможете его забыть, а он уже забыл. То, что мужская любовь коротка, вовсе не означает, что она не настоящая. Наслаждайтесь ею, но не позволяйте себе увлечься слишком серьезно. Рано или поздно он разобьет вам сердце и не потому, что жесток — Бог создал его таким, и не в ваших силах противиться воле Создателя.

Мари больше не могла сдерживать слез.

Епископ Готторпский вышел. Он переживал странное состояние, как будто судьба дает ему последний шанс. Ведь он говорил сейчас и о себе. Себе самому он тоже никогда не позволял увлечься, берег свое сердце ради служения Богу. Может быть сейчас, во искупление своих грехов, он должен позаботиться об этой женщине?

Оставшись в одиночестве, Мари попыталась молиться, но вместо этого душу ее смущали сладостные воспоминания о той ночи, что они провели в старом, заброшенном доме. Только по-настоящему влюбленный мужчина мог играть на ее теле как виртуозный музыкант на своем любимом инструменте, так, чтобы тот рождал музыку, подобной которой нет, и не может быть на земле.

Она вспомнила, как его пальцы пробежали по ее шее, как небрежно потянул он шнуровку платья, как зарылся лицом в ее волосы и жадно вдыхал ее запах. Помимо своей воли Мари оказалась вся охвачена любовным пылом, остудить который не могли ни молитвы, ни горькие воспоминания.

Совершенно измучившись, она упала на колени и вознесла горячую молитву о том, чтобы Бог освободил ее от всяких чувств. На следующий же день она решила просить, умолять епископа о том, чтобы тот разрешил ей стать монахиней в этом монастыре.

Епископ Готторпский выслушал просьбу своей узницы без малейшего удивления. За тридцать лет он повидал немало женщин, которые хотели залечить свои сердечные раны, обратившись к Богу. Надо сказать, из них никогда не получалось хороших монахинь, но в случае с Мари, в дело примешивался и еще один аспект — политический. Ведь если баронесса фон Штерн примет обет, то никто и никогда не сможет поднять вопроса о ее похищении. Кроме того, она точно останется рядом со старым епископом, чему тот был искренне рад.

— Ну что ж… Если решение твое окончательно и бесповоротно…

— Я не знаю, что сможет вернуть меня в мир! Желание мое искренно. Или я стану монахиней, или умру! — отчаянье переполняло сердце Мари.

Она надеялась, что Господь залечит ее сердечные раны и успокоит жар молодого тела, которое, несмотря ни на что, требовало любви. Дьявольское наваждение рук, губ, порывистого дыхания преследовало ее ночами. Но баронесса фон Штерн решила, что больше никогда в жизни не будет принадлежать ни одному мужчине. Чтобы избавить свое тело от дьявольского искушения, Мари решила посвятить себя Богу. Она искренне верила, что Господь поможет ей и простит те невольные прегрешения, что она совершила, находясь в плену страсти и западне чужих интриг.

— Господь заслуживает лучшего сравнения, — сухо заметил епископ.

— Простите, я так подавлена, — Мари действительно так побледнела и исхудала, что более походила на тень самой себя. — Вся моя жизнь рухнула всего за несколько недель.

Святой отец кивнул головой, и подумал, что по странному велению рока, судьба жестоко обошлась с этой красивой и молодой женщиной, которая, единственная из всех, кого доселе видел епископ, совершенно таких ударов не заслужила.

На следующий день епископ сам провел церемонию посвящения Мари в послушницы. Она была несколько расстроена тем обстоятельством, что послушник еще имеет возможность оставить монастырь и вернуться к мирской жизни, но ей объяснили, что это дополнительное испытание воли, твердости решения.

Осень выдалась удивительно погожей и теплой. Мари потихоньку привыкала к монастырской жизни, хотя сестры говорили между собой, что долго она не протянет. Послушница таяла как восковая свеча, и, взяв на себя обет строго поститься, соблюдала его столь истово, что епископу уже не раз жаловались, что новая сестра хочет уморить себя голодом.

Про историю с архивом уже как-то начали забывать, гораздо большее же распространение получила печальная история, которую дамы пересказывали друг другу в салонах. О том, как один русский граф прибыл в Пруссию с тайным заданием, влюбился в замужнюю даму, и в решающий момент, когда нужно было спасти ее от позора, не смог раскрыть свое инкогнито. Кто-то не верил, старухи осуждали, а девицы плакали. Отголоски этой истории докатились и до ушей епископа. Оказывается, граф Салтыков прибыл в Висбаден через неделю, имея на руках все документы, подтверждающие его происхождение и полномочия, обратился к городским властям с требованием выдать ему Мари фон Штерн как двойную шпионку, для того, чтобы ее могли судить в России. Он приводил самые абсурдные доводы, грозился убить префекта; чтобы усмирить Александра, понадобилась вся стража префектуры. Салтыков успокоился только тогда, когда убедился, что Мари нет ни в тюрьме, ни на рыночной площади, ни в замке фон Штерна. Граф поклялся разыскать свою возлюбленную, даже если это будет стоить ему жизни.

— Умно, но безрассудно, — заметил святой отец леди Сазерлэнд, которая и привезла ему этот рассказ.

— О! Этот юноша совершил еще большие безумства! Так, например, он добился ареста барона фон Штерна, на основании того, что тот пытался добиться незаконного развода с ней при помощи Лизхен Риппельштайн, а также хотел убить жену.

— Убить? — епископ посмотрел на леди Сазерленд с огромным изумлением.

Да, на процессе он утверждал, что кучер барона, Ганс, рассказал ему, что фон Штерн специально ждал того момента, когда Салтыков уедет вслед за его женой, а затем, выждав немного, взял с собой префекта Висбадена и потребовал, чтобы тот помог ему уличить прелюбодеяние. Префект не мог отказаться. Когда они уже подъехали совсем близко к имению де Грийе, барон, через открытое окно спальни, увидел, как граф обнимает Мари, и в ту же минуту у него созрел план. Ведь если он застрелит жену сейчас, то станет ее наследником, и никто не посмеет осудить его, потому что он защищал свою честь. Барон выхватил у стражника мушкет и выстрелил, но промахнулся. Граф представил пулю из этого мушкета. Это выглядело как аффект ревнивца, поэтому префект не придал этому инциденту никакого значения.

— И что же постановил суд, леди Сазерленд?

— Суд вынес барону фон Штерну оправдательный приговор, но с условием, что если его жена Мари будет найдена, то он обязуется выплатить ей все доходы с ее виноградников за все годы их супружества.

— Да… Барон может вылететь в трубу, если Мари фон Штерн найдется, — заметил епископ.

Леди Сазерленд рассмеялась.

— Бросьте, Максимилиан, только глухой нынче не знает, что Мари фон Штерн живет в вашем монастыре.

Епископ удивленно приподнял брови. Леди Сазерленд откинулась назад в кресле.

— Ну, разве вы не знаете, как это бывает? Леди МакКарсон заказывает у ваших монашек кружева, монахиня раз в неделю приносит ей образцы, ну и конечно, новости о монастырской жизни. За ужином леди МакКарсон сказала об этом мужу, тот в свою очередь на следующий день поделился со всеми джентльменами из клуба, а те, придя домой, также рассказали своим женам, а до того как прийти домой — любовницам. В результате через два дня вся Англия знала, что Мари фон Штерн, «пленница архивов», как ее называют, находится у вас.

— И ваш муж, министр иностранных дел, так же поделился с вами?

— Нет, я узнала у кузины Бетти, а та у своего брата.

«Бетти», герцогиня Кентерберийская, подруга леди Сазерленд и самая любопытная женщина во всей Англии. Говорят, будто бы эта дама, рискуя жизнью, как-то пробралась по карнизу четвертого этажа, только для того, что узнать, спит ли епископ Нотингхилла со своим племянником, или же это только досужие сплетни.

— Ну что ж, раз король в курсе, значит, де Грийе тоже знает, что его дочь у нас. Люмбек напал на его след где-то во Франции, но так и не сумел настичь, — Максимилиан нервно постучал пальцами по столу.

— Люмбек? Кто это? — о! Леди Сазерленд сейчас охотно рассталась бы с одной из своих бриллиантовых диадем, только бы узнать какую-нибудь новость об «этом деликатном деле» первой.

— Родной отец той самой Лизхен Риппельштайн, с которой и началась вся эта история… — епископ хотел рассказать про путаницу, которая вышла с письмом несчастной Гертруды Риппельштайн, но не успел.

— Ваше святейшество! — в комнату вошел секретарь. — К вам виконт де Грийе, и посланник Ее императорского Высочества Екатерины III.

— О, Боже! — леди Сазерленд пересела на диван. — Даже не пытайтесь меня прогнать, Максимилиан! — предупредила она просьбу епископа. — Как можно уйти, когда на твоих глазах вот-вот произойдет развязка драмы, потрясшей всех женщин Европы?!

Епископ вздохнул. Леди Сазерленд следовало бы самой возглавить министерство иностранных дел, вместо своего меланхоличного мужа.

— Просите немедленно, — сказал он секретарю.

Перед епископом Готторпским возник небольшого роста сморщенный старичок, лицо которого выражало страдание. Его сопровождал высокий, красивый молодой человек с пронзительно-зелеными глазами и заметной проседью в густых черных волосах, промеж его бровей пролегла глубокая морщина.

— Чем обязан, господа? — хмуро приветствовал их Максимилиан.

— Нам известно, что Мари фон Штерн, дочь господина де Грийе, содержится в вашем монастыре как узница. Мы требуем ее выдачи, — отчеканил молодой человек.

— С кем имею честь? — холодно поинтересовался епископ, хоть уже и догадался, кто перед ним.

— Посланник Ее императорского Высочества Екатерины II, граф Александр Салтыков.

— А-а… Ну что же, юноша, я вынужден вас разочаровать, — епископ почувствовал, что у него вспотели ладони. С чего он так волнуется? — Мари фон Штерн действительно живет в нашем монастыре, но по доброй воле, как послушница. Она решила посвятить себя Богу. Испытания, выпавшие на ее долю, оказались слишком тяжелы, — епископ многозначительно посмотрел в глаза Александру.

— Но… — Салтыков выглядел растерянным. — Мы хотели бы услышать это от нее самой, — граф сел в кресло, демонстрируя, что не намерен уходить без Мари.

Вы мне не верите? — епископ презрительно смерил с ног до головы этого русского юнца, который посмел явиться к нему в обитель как в свою казарму и вести себя как хозяин.

— Послушайте, — в разговор вмешался де Грийе. — Я думаю, вас, как и всех остальных, интересует мой архив. Он находится у главы масонского ордена; что смог вспомнить, я рассказал русскому канцлеру. Поверьте, в этих бумагах нет ничего интересного. Половина из перечисленных там преступников, уже умерли. Все эти «тайны порока» не так уж ужасны, как вы себе представляете. Рассказав о своем архиве и некоторых случаях, которые не были мною записаны, взамен я просил защиты для себя и своей дочери. Но когда получил все необходимые высочайшие повеления и всемилостивейшее прощение, в Петербург прибыл граф Салтыков, который поведал мне, что уже поздно — Мари пропала. Мы всеми силами пытались ее разыскать, и вот — нашли.

— Но как же те бумаги, что Гертруда Риппельштайн хранила у нотариуса Батистена, и по поводу которых он писал свои донесения?

— Мы предполагаем, что перед тем как явиться в замок фон Штерна, Сен-Мартен под видом монаха-капуцина проник в дом Батистена и отравил несчастного, после забрал бумаги, — сказал Салтыков.

— Это хорошая версия, но ее недостаточно, — ответил он де Грийе.

— Позвольте мне хотя бы увидеть дочь! — воскликнул несчастный виконт. — Я уже стар, мне осталось совсем недолго…

Епископ Готторпский задумался. В конце концов, раз уж они пришли и им точно известно, что Мари фон Штерн находится здесь, какой смысл это отрицать?

— Хорошо. Я прикажу позвать ее, — Максимилиан позвонил в колокольчик.

— Слушаю, ваше святейшество!

— Пригласите в мой кабинет послушницу Франсуазу.

Секретарь кивнул и беззвучно удалился.

— Она пожелала назваться своим вторым именем, — пояснил епископ присутствующим.

Салтыков, однако, уже его не слушал. Все его внимание было приковано к звукам, доносившимся из темного коридора. Вот-вот там раздадутся легкие шаги… Вот-вот они снова встретятся, он сожмет ее руку и будет умолять о прощении до тех пор, пока она не поймет и не простит его! Ухо его уловило чуть слышный шорох. Мари идет к нему. Не в силах сдерживать себя, Салтыков вскочил и бросился к двери.

— Сядьте! — резко и неожиданно громко одернул его епископ.

Леди Сазерленд следила за происходящим, затаив дыхание. Никогда она еще не видела Максимилиана таким. Похоже, эта Мари фон Штерн имеет для него куда большее значение, чем просто новая сестра для его обители! Леди Сазерленд ощутила даже легкий укол ревности. Много лет она пыталась увлечь Максимилиана. Нет, не для того, чтоб сделать его любовником, просто, когда тебя любит епископ, то кажется, что и Бог тоже.

Салтыков не сел обратно в кресло, но остановился возле самого порога.

Она вошла, потупив глаза. Графа словно не заметила. Леди Сазерленд отметила, что бледность и неподвижность ее лица скорее есть следствие величайшего внутреннего напряжения, чем подлинного смирения и безразличия.

— Мари! — виконт вскочил со своего кресла и порывисто прижал ее к себе. Она не реагировала. Салтыков беспомощно протянул к ней руки и заметался, словно вдоль невидимой преграды. — Мари, ты не узнаешь меня? Это же я — твой отец!

— Мари! — Салтыков упал перед несчастной на колени, и, обхватив ее ноги, просил, умолял простить его.

— Оставьте ее! — епископ вышел из-за своего стола и протянул послушнице Франсуазе руку. Усадив ее в кресло, он внимательно вгляделся в ее лицо, и от него тоже не ускользнула странность взгляда. Стеклянные, неподвижные глаза словно скрывали целый вулкан, бурю эмоций, которая, в случае выхода, могла бы погубить несчастную, лишить ее рассудка.

— Мне кажется, ей лучше вернуться к своим обычным делам, — заметил он присутствующим.

— Дайте мне поговорить с ней! — Салтыков бросился к епископу.

Тот обернулся, и леди Сазерленд, следившая за происходящим затаив дыхание, почувствовала, что будь оба этих мужчины сейчас вооружены, то сошлись бы в смертельном поединке. К счастью, Максимилиан никогда не носил при себе оружия, а всех посетителей просили оставлять шпаги, ножи и пистолеты у входа в святую обитель.

— Максимилиан! — жена министра внутренних дел больше не могла оставаться в стороне. — Ради всего святого! Оставь их наедине!

— Но я в ответе за ее душу и ее разум, — был непреклонный ответ.

Максимилиан, ты же не только священник, ты — джентльмен! Ты не имеешь права обречь эту несчастную на монашеское существование, если она не готова. Это испытание ее решения, твердости ее духа! Если сейчас она не найдет в себе сил отказаться от мирского счастья, то кто даст гарантии, что она не станет тосковать о нем позже! Максимилиан! Боже, так часто мужчины решают за женщин их судьбу, поэтому многие из нас несчастны. Так часто вы думаете о политике, вместо того, чтобы подумать о чувствах, о счастье! Дай ей шанс!

Леди Сазерленд столь надрывно говорила в этот момент, что святой отец вспомнил, какую неприятную роль ему пришлось сыграть в ее замужестве. Воля короля была такова, что Елизавета Ланкастер, одна из самых блестящих невест Англии, представительница древнейшего рода и очень богатая наследница, стала женой неприметного лордаСазерленда и тем самым навсегда выбыла из очереди на наследование престола. Если бы король умер неожиданно, не успев родить наследника, то герцогиня Ланкастерская была бы третьей в очереди на престол. Даже если бы наследник родился, то по малолетству не мог бы управлять страной. В таких случаях Парламент назначает регента. Елизавета, знатная и умная женщина, имевшая значительные связи в среде банкиров и промышленников, вполне могла бы претендовать на регентство. Однако замужество избавило бы кое-кого из влиятельных аристократов от опасной конкурентки. Максимилиану, другу семьи и талантливому проповеднику, поручили устроить брак Елизаветы с лордом Сазерлендом, который был красив, приятен в общении, одним словом — настоящий денди. Девушка увлеклась, но если бы не вмешательство Максимилиана, ее отношения с лордом не продлились бы долго, но священник был настойчив, ведь наградой за успех служил сан епископа. Максимилиан уговорил герцогиню Ланкастер, и всю оставшуюся жизнь испытывал перед ней мучительный стыд. Она поняла и простила Максимилиана, и даже научилась извлекать из его совестливости выгоду. Как сейчас.

Епископ Готторпский метнул в сторону Салтыкова ненавидящий взгляд, сложил руки за спиной и вышел, все остальные последовали за ним. В кабинете святого отца остались только Мари в белых послушнических одеяниях и Александр Салтыков.

Она отвернулась и вцепилась руками в ручку кресла. Граф заговорил первым. Он так много думал о том, что скажет Мари, когда они встретятся, но сейчас… Слова замирали у него в горле, все подготовленные фразы казались искусственными и неискренними… Александр сделал несколько порывистых движений, будто зверь, посаженный в тесную клетку. Мари в этих белых одеждах! Не то невеста, не то признак, напоминающий убийце о его преступлении!

— Мари, я приехал забрать тебя! Я увезу тебя в Россию! Я хочу, чтобы ты стала моей женой… Мари, я так искал тебя, я был готов горы свернуть, — Александр встал перед ней на колени и осыпал поцелуями холодные ладони своей возлюбленной.

— Не трогайте меня! — закричала она вдруг так жалобно, словно он причинял ей острейшую боль.

— Я знаю, что мне, возможно, не хватит всей жизни, чтобы загладить перед вами свою вину. Но в тот момент я должен был думать о том, как мне скорее освободиться, чтобы вызволить вас. Я не мог открыться, ведь кроме долга перед вами у меня был еще и долг перед родиной, которой я принес присягу! Поймите же! Ваша жизнь и воля принадлежат только вам, а моя еще и императрице!

— Перестаньте! Лжец! Лжец! — из глаз Мари брызнули слезы. — Хотя бы взгляд, один твой взгляд на меня у подножья этого помоста! — обвинение сорвалось с ее губ помимо воли. — будьте же верным до конца своему долгу! Своей императрице! Своей Родине!

— Мари, вы не в себе, это пройдет. Я увезу вас. У меня внизу карета… — Салтыков сделал попытку взять ее на руки, но она стала кричать и отбиваться.

— Помогите! Максимилиан!

На ее крик вбежал епископ, виконт, слуги.

— Прекратите! Вы немедленно покинете пределы этой обители!

— Я уйду только вместе с ней, даже если для этого мне понадобится вас убить! — заревел Салтыков.

— Хорошо, — епископ внезапно смягчился. — Обещаю, что вы беспрепятственно уйдете отсюда, вместе с этой женщиной, если только она сама сейчас скажет, что хочет этого. Иначе, это будет похищение.

— Но она не может! Она не здорова! — Александр прижал Мари так, словно хотел удержать покидающую его душу.

— Позвольте ей самой решить и, ради Бога, дайте ей сесть.

Александр осторожно опустил Мари фон Штерн в кресло. Смертельная бледность на ее лице сменилась лихорадочным румянцем.

— Итак, Мари, за вами выбор, — епископ отвернулся. — Если вы все еще любите этого человека, то я не могу, и не имею права более удерживать вас, если же нет — тогда сердце ваше чисто и открыто для Бога.

Мари фон Штерн взглянула в этот момент на Максимилиана, и увидела у него в глазах то отчаянье, какое бывает у приговоренного, который все еще надеется на помилование. «Никогда не дарите сердца тому, кого любите вы…», вспомнила она его слова. Нет, она более не сделает этой ошибки. Она останется с Максимилианом, который любит ее! Он, вне всякого сомнения, любит ее, но будучи связан своим саном и обетом безбрачия, никогда в этом не признается. И хорошо! Жизнь, лишенная потрясений и чувств, предсказуемая, простая! Жизнь под защитой монастырских стен!

— Я… Я… хочу… — в кабинете повисла мертвая тишина. — Я хочу остаться, — вымолвила Мари и лишилась чувств.

Леди Сазерленд почувствовала, как по ее левой щеке скатилась слеза. Ну почему? Почему эта женщина так и не сумела понять, что достойна счастья? Почему в самый последний миг испытаний не нашла в себе сил бороться?

Всю обратную дорогу Елизавета Ланкастер графиня Сазерленд провела в тяжелых раздумьях. То, что вначале казалось захватывающей любовной историей, предстало перед ее глазами, как настоящая человеческая трагедия, в которой никто не виноват, и виноват каждый. Елизавета вспомнила о тех далеких днях, когда ее выдали замуж за Реджи, так в семейном кругу называли лорда Сазерленда. Реджи был мил, красив, обаятелен, но пуст как картонная коробка. Он мог блистать в салонах или в опере, но в повседневной жизни оказался невероятно скучным и серым человеком. Реджи относился к числу тех людей, которые снимают с себя характер вместе с платьем. В парадном камзоле Реджи превращался в этакого светского льва, сыплющего шутками и пикантными анекдотами, переодеваясь в военную форму, лорд Сазерленд становился немногословным патриотом, верным Англии и королеве, а дома, надевая бархатный халат или пижаму, Реджи сливался с мебелью. Он замолкал, обсуждать мог только вечерний наряд, и давать указания дворецкому насчет обеда. Лорд Сазерленд не интересовался ни политикой, ни экономикой, хоть и служил министром иностранных дел. Можно сказать, что департаментом руководил секретарь Реджи — Эндрю.

— Я понимаю ее, — покачала головой Елизавета. — Ни одна женщина не может противиться мужской воле, если не хочет стать отщепенкой.

Леди Сазерленд подумала о том, что сами женщины не принимают и сторонятся тех, кто поступает иначе, кто пытается бороться за свою свободу и право на счастье. К примеру, многие женщины их круга имеют любовников, но если это предается огласке, то «подозрительной и аморальной особе» немедленно отказывают в приеме. Немыслимое ханжество! Все знают, что так происходит, сами поступают подобным образом, но делают вид, будто бы ничего этого нет в их жизни! В то же самое время, мужчина не обязан ограничивать себя в связях с женщинами. Самое худшее, что с ним может случиться — дуэль. Но это только в том случае, если муж пожелает придать неверность супруги огласке и тем самым лишить ее дороги в высший свет. Этого же, как правило, не хотел никто. Ведь женщины, хоть формально и не обладали никакой властью, все же во многом определяли политику страны, а главное — мнение света по различным вопросам. Именно в шикарных салонах «Бетти», Елизаветы и еще нескольких аристократок, за чашкой чая или партией бриджа зачастую решались вопросы войны и мира, торговли и промышленности, распределялись государственные должности и привилегии. Однако если вдруг Реджи захочет развестись с Елизаветой, или же уличит ее в неверности— она станет изгоем. Если Реджи захочет завести себе любовницу, которую будет содержать на приданое жены — леди Сазерленд ничего не сможет сказать, а тем более сделать. Как и Мари, баронесса фон Штерн, которой остается только одно — смириться со своей судьбой и попытаться достойно сносить выпавшие ей испытания…

— Нет! Это невыносимо! — Елизавета в сердцах стукнула кулаком по бархатной подушке на сиденье кареты.

Как леди Сазерленд ни пыталась убедить себя в «нормальности» мироустройства, у нее не получалось. Неужели нет никакого средства вызволить баронессу фон Штерн из сетей европейской тайной дипломатии и позволить ей жить нормальной, полной жизнью?! Быть может, она забудет обо всем этом кошмаре и со временем снова сможет обрести счастье.

— Надо будет поговорить с Реджи, — в глазах Елизаветы зажглись злые огоньки. На этот раз она не уступит.

Она добьется, чтобы Мари фон Штерн отпустили на свободу. И Бетти в этом поможет. Елизавета улыбнулась, представив себе лицо сердобольной старой Бетти, когда она услышит трагическую историю несчастной девушки. Леди Сазерленд была готова поспорить, на что угодно, Бетти будет утирать слезы платочком, и организует целую кампанию по освобождению баронессы фон Штерн.

— Как она? — епископ не спал уже вторую ночь.

— Горячка не проходит, она бредит, говорит что-то о смерти, о судьбе, о своем муже, но смысла не разобрать, — ответил лекарь, не покидавший пределы монастыря с того момента, как его вызвали к Мари.

— Странно, — епископ подумал об одержимости, но тут же отогнал эту мысль. Честно признаться, он не особенно верил во всякую чертовщину, хоть и был священником самого высокого ранга.

— Нервное истощение, — констатировал доктор Морриц, специалист по нервным болезням, приглашенный епископом час назад.

— Это я и сам вижу! — вскипел священник.

— Можно подумать, что эта женщина имеет для вас какое-то особенное значение! — всплеснул руками врач. — Только сон и хороший уход могут ей помочь. Снотворное я оставляю здесь на столике. По три капли на стакан воды трижды в день. Этого хватит, чтобы она сутками спала как младенец. Через три недели все пройдет. Только скажите сестрам, чтобы ни в коем случае не увеличивали дозу. Это крепчайший настой опиума. Если хоть немного переборщить, может выйти непоправимый вред. Вы меня поняли?

Епископ кивнул, словно школьник, стоящий у доски.

— Я провожу вас, — очнулся он, наконец, и повел доктора Моррица к выходу.

Оставшись одна, Мари отрыла глаза. Какое чудовищное чувство безысходности! Когда ее спросили, любит ли она Александра — единственным истинным ответом было «да»! Но как она могла последовать за ним, когда в ее сердце более не было той слепой веры в него? Когда в ней поселился страх, что в любой момент он может исчезнуть, испариться, предать? И в то же время она не имеет права остаться в этой обители, ибо Господь читает в ее сердце и знает, что не искренней любовью к Нему дышит каждая клеточка тела Мари, но безумной страстью к мужчине! Какое-то странное чувство… Как будто это уже было… Как будто она уже ошибалась! Конечно, тот сон, что так испугал ее… Белладонна…

Мари с трудом поднялась с постели и чудовищным усилием преодолела несколько шагов до столика, где стояла зеленая склянка. Дрожащей рукой вылив все ее содержимое в стакан, Мари закрыла глаза и в два глотка проглотила мутную коричневую жидкость до капли. Последнее, что она увидела в своей жизни — это как стакан, выпавший из ее руки, ударился о каменные плиты и разлетелся на мельчайшие кусочки стекла. Мари Франсуаза де Грийе дер Вильгельмсхафен, баронесса фон Штерн, погрузилась в черноту.

4 Мари

Ей не суждено было умереть.

Мари проснулась на следующий день. На табуретке, положив голову на руку, опиравшуюся на кровать пленницы, спал епископ Готторпский. Он просидел возле нее все эти страшные ночные часы, когда доктор Морриц, вместе с монастырским лекарем пытались спасти жизнь баронессы фон Штерн. Максимилиан сам приносил воду, помогал провести очищение желудка, выполнял всю работу, которую ему поручали оба врача.

Около четырех утра доктор Морриц сказал, что теперь все в воле Божьей. Услышав это, Максимилиан молился с таким жаром, что Бог мог не услышать этой молитвы только в одном случае — если Бога нет. Но Мари пришла в себя. В рассветных лучах солнца усталое лицо епископа вызвало у нее неожиданный прилив нежности. В руке Максимилиан сжимал четки.

Женщина повернулась на бок и задумчиво посмотрела на своего ангела-хранителя, который дважды спас ее жизнь.

— Если я не умерла, значит, Господь считает, что мое место здесь, — сказала она чуть слышно.

Затем осторожно встала. Во всем теле чувствовалась ужасная слабость. Мари сделала несколько шагов по направлению к двери, но у нее закружилась голова и она остановилась, схватилась за спинку кресла и с большим трудом села в него.

Максимилиан проснулся и, увидев перед собой пустое ложе, схватился за сердце.

— Мари! — воскликнул он.

— Я здесь, — ответил ему слабый, но, без всякого сомнения, живой, человеческий голос.

— Хвала Всевышнему! Ты жива! Боже! Как же я испугался! — Максимилиан подошел к Мари, бросился перед ней на колени и порывисто обнял. — Ты не можешь себе представить, как я боялся тебя потерять!

Баронесса собрала все свои силы и оттолкнула епископа.

— Нет! Я прошу, не надо! Неужели вы не понимаете, что я никогда не буду вашей! Зачем вы меня мучаете? Зачем губите свою душу? — крик Мари походил на стон загнанной лани.

Епископ залился красной краской и встал.

— Прости, — он отошел назад, ощущая жгучий стыд за собственную несдержанность. — Я так переживал… Когда мы нашли тебя, я обезумел!

— Нет, это вы меня простите, я не хотела никого пугать, — Мари забралась в кресло с ногами и обняла свои колени.

Повисло неловкое молчание. Максимилиан мялся с ноги на ногу, затем спросил:

— Может быть, тебе что-нибудь нужно? Только скажи, любое твое пожелание!

— Я хочу побыть одна, — последовал ответ.

— Но… — в голосе епископа ясно прозвучала тревога. — Мне кажется…

— Вы боитесь, что я задушу себя? — усмехнулась баронесса фон Штерн. — Не беспокойтесь. Господь этой ночью ясно дал понять, что пока не ждет меня к себе. Я больше не буду искушать судьбу.

— Тогда я пришлю доктора Моррица, чтобы он вас осмотрел, — утвердительно сказал Максимилиан и стремительно вышел, пока баронесса не успела возразить.

Епископ Готторпский, покинув келью послушницы, почувствовал себя несколько обескураженным. Не то чтобы его задело всякое отсутствие благодарности, он его и не ожидал, глупо думать, что человек, решивший расстаться с жизнью, поблагодарит за спасение. Епископа задела странная, пугающая решимость, чувствовавшаяся в баронессе. Максимилиан был уверен, что она приняла какое-то очень важное решение.

— Хотелось бы знать, какое, — задумчиво сказал он вслух.

— Вы что-то сказали, ваше преосвященство? — обратилась к нему одна из монахинь, стоявших неподалеку.

— Ничего, — поспешно ответил епископ и, желая избежать расспросов, ускорил свой шаг.

Монахини переглянулись.

— Совсем помешался на этой юбке, — зло прошипела одна из них. — Он навлечет на себя гнев Божий, вот увидите!

Днем в монастыре случилось нашествие. Первой прикатила золоченая карета Бетти, герцогини Кентерберийской, следом за ней появилась герцогиня Йоркширская, сестра королевы, и, наконец, появилась леди Сазерленд. Все три дамы решительным строем двинулись в приемную Максимилиана.

По всей видимости, там состоялся весьма жаркий разговор. Монахини, собравшись под окном и припав ушами ко всем возможным скважинам и щелкам, жадно прислушивались к происходящему. Вначале стороны обменялись обязательными ничего не значащими репликами о погоде, курсах акций Ост-Индской компании, некоторых общих знакомых и состоянии здоровья королевской четы. Затем Бетти задала епископу прямой вопрос:

— Итак, намерены ли вы и дальше удерживать в своих стенах баронессу фон Штерн?

Максимилиан попытался прекратить этот разговор, сообщив, что Мари находится здесь по своей воле и ее никто насильно не удерживает. Однако в ответ на это все три женщины заявили, что хотят немедленно ее увидеть.

— Это совершенно невозможно! — воскликнул епископ.

— Почему? — глаза Бетти сузились до размера прорезей в копилке.

— Она… она нездорова.

Леди Сазерленд увидела, что руки Максимилиана задрожали, а на его шее отчетливо выступили капли пота.

— В чем дело, Максимилиан? — спросила Елизавета, глядя на старого друга в упор. — Я знаю тебя уже больше двадцати лет и теперь уже с точностью могу определить, когда ты что-то скрываешь!

Елизавета, я прошу тебя, — епископ посмотрел на леди Сазерленд и осекся. Такого выражения лица он не видел у нее никогда.

— Послушайте, ваше преосвященство, — вступила в разговор герцогиня Йоркширская, — если Мари, баронесса фон Штерн, сейчас сама скажет нам, что желает остаться в вашей обители, мы без промедления оставим вас в покое, принеся извинения за это вторжение. Но если вы удерживаете ее силой или… какими-то сведениями…

— Как вы смеете упрекать священника в шантаже?! — епископ вскочил и начал нервно ходить туда-сюда. — Неужели вы не понимаете, что я не уполномочен единолично решать это дело?!

— Если вы о Реджи, — отозвалась леди Сазерленд, — то он уже на все согласился, а если вздумает чинить какие-нибудь препятствия, то может попрощаться с коллекцией охотничьих ружей, которые достались мне от отца. По закону, это часть моего приданого и я могу распоряжаться ею совершенно самостоятельно. Если, Реджинальд, вдруг, что очень мало вероятно, передумает, то я продам эти ружья принцу Уэльскому, который, как вы знаете, тоже большой любитель старинного оружия.

— Невероятно! — Максимилиан обреченно взмахнул руками. — Вы восхищаете меня, дорогая Елизавета!

Реджинальд Сазерленд — фанатичный любитель охоты на лис и всего, что с ней связано. Он объездил всю Европу, собирая лучших гончих, лошадей и егерей. Однако коллекция ружей, доставшаяся Елизавете от отца, приводила Реджи в священный трепет. Он мог часами рассказывать о каждом экземпляре, заказал специальные шкафы для хранения коллекции, зимними вечерами самолично чистил и смазывал механизмы.

Оставалось только подивиться, насколько причудливо личные дела смешиваются с большой политикой. Кто бы мог подумать, что судьбу «пленницы архивов», которую граф Салтыков безуспешно пытался вызволить, подключив могущественную российскую коллегию иностранных дел, тайную канцелярию, самого министра иностранных дел Безбородко, — решит пристрастие лорда Сазерленда к охоте и его любовь к старинным ружьям?

Через полтора часа жаркого спора, в котором леди Сазерленд впервые открыто упрекнула Максимилиана в том, что он способствовал ее неудачному замужеству в своих целях, а епископ впервые в жизни открыто сказал леди Сазерленд, что он не тащил ее к венцу силой, и что если бы она не была увлечена Реджи, то никому и в голову бы не пришло выдавать ее замуж…

— Но ты же не мог не видеть, что мое увлечение Реджи не продлится долго! — кричала Елизавета, забыв о приличиях. — Неужели…

Она стучала кулаком по столу и пересыпала свою речь бранными словами, чем вызвала немое восхищение герцогини Йоркширской и полный паралич у Бетти.

— У меня нет дурной женской привычки все додумывать! — отвечал ей Максимилиан. — Обыкновенно, приходится верить в то, что говорят люди! Если вы рассчитывали только развлечься с молодым лордом Сазерлендом и не собирались за него замуж, то достаточно было одного вашего слова правды — и ничего не случилось бы! Но нет! Вы ведь промолчали! Вы ведь вышли замуж за Реджи! Устроили пышную свадьбу!..

Елизавета неожиданно замолчала. Епископ увидел в ее глазах немой укор. Она ведь не может при Бетти сказать Максимилиану, что он слишком часто приглашал ее и Реджи в свой охотничий замок, что Максимилиан слишком часто оставлял их одних… Когда Елизавета поняла, что беременна, лорд Сазерленд сделал ей предложение, от которого, что называется, «нельзя отказаться». Нет, Максимилиан не тащил Елизавету к алтарю силком, он не заставлял ее вступать в брак с Реджи.

Максимилиан просто приглашал их двоих в свой охотничий замок, лорд Сазерленд хотел жениться на Елизавете, а она была слишком чувственна, молода и хотела острых впечатлений… Нет, Максимилиан ни в чем не виноват.

Епископ замолчал. Он не стал больше спорить.

— Баронесса фон Штерн пыталась покончить с собой, — сказал он, наконец, правду, и как ни странно, почувствовал облегчение.

— Что?! — женщины замерли, повисла мертвая тишина, а затем заговорили все сразу.

— Несчастная! — причитала Бетти, утирая глаза платочком. — Конечно, она не выдержала визита этого подлеца…

— Вы должны немедленно ее освободить! — требовала герцогиня Йоркширская.

Леди Сазерленд молча смотрела на Максимилиана. Тот взглянул в ее блестящие, прекрасные глаза, которые совершенно не изменились за все эти годы, и не смог выдержать этого обвинительного женского взгляда, который сказал ему больше, чем недели раздумий, молитв и чтения философов. Епископ смотрел в глаза Елизаветы и понял, что не имеет права принести еще одну женщину в жертву своей политической карьере.

Максимилиан сдался.

Разбирательство тянулось долго. Граф Салтыков четыре месяца находился в Петербурге под домашним арестом, а затем, как только лег снег и стало возможным передвигаться на санях — был сослан в Сибирь в один из опасных отдаленных гарнизонов. Оглушительного провала ему не простили, но он и сам утратил всякое желание оставаться в Петербурге.

Княгиня Дашкова, провожая его карету в дальний путь, сказала ему напоследок:

— Помните, мой друг, я говорила вам, чтобы вы не зарекались от любви? Вы посмеялись и ответили, что с вами такого никогда не случится?

Салтыков улыбнулся ей в ответ.

— Беру свои слова обратно.

— Если бы вы знали, как я завидую той женщине! — вдруг воскликнула княгиня, и порывисто схватила Салтыкова за руку. — Ей выпало величайшее счастье — любить и быть любимой! За это можно вытерпеть любые страдания!

Вы читаете слишком много романов, моя дорогая Полина, — помрачнел граф. — Поверьте, ни одна из известных мне женщин, а я их знаю не мало, не вынесла бы и десятой доли тех страданий, что выпали на долю Мари. Если бы я знал, что моя смерть избавит ее от этих страданий, то незамедлительно пустил бы себе пулю прямо в лоб.

— Простите, — княгиня покраснела. — Мне бы не хотелось расстаться с вами на такой ноте. Пожалуйста, скажите, что я могу для вас сделать. Обещаю, что бы это ни было — я сделаю!

— Обещайте мне, что если когда-нибудь Мари фон Штерн придет к вам за помощью — вы выполните ее просьбу, — ответил граф.

— Я знала, что вы попросите именно это! — воскликнула графиня. — И мне кажется, что она обязательно придет!

— Это безумие — верить в то, что она еще когда-нибудь захочет меня увидеть, но…

Салтыков отвернулся. Княгине показалось, что он стер слезу, скатившуюся по его щеке.

— Прощайте, Полина! — граф захлопнул дверцу кареты. — Трогай!

Кучер взмахнул бичом, и почтовая четверка рванулась с места.

Княгиня села в свою карету и заплакала. Граф Салтыков ведь мог просить о помиловании, мог броситься в ноги государыне, мог воспользоваться своими связями! Но предпочел Сибирь, маленький военный гарнизон, постоянную опасность погибнуть или от холода, или от вражеских пуль. Почему?

— Неужели его жизнь так пуста без этой женщины? — Полина почувствовала сильный укол ревности, но тут же устыдилась своего черного чувства. Княгиня поняла, что просто завидует Мари фон Штерн, которая любит и любима, которой выпало великое счастье, за которое стоит бороться.

Всемогущая фрейлина Дашкова завернулась в свою соболью шубу и приказала кучеру:

— Во дворец!

Екатерина II ожидала ее.

Елизавета рассказала Мари, каких невероятных усилий стоило графу Салтыкову добиться приезда в монастырь. Она рассказала, что он поплатился своей карьерой и растратил почти все свое состояние на то, чтобы получить согласие всех дипломатов, заинтересованных в этом деле. Александр пошел на огласку своей тайной деятельности, что вызвало чудовищный дипломатический скандал. Он даже добился признательных показаний у представителей масонского ордена, в том, что архив де Грийе находится у них и не представляет в настоящий момент никакой угрозы. Баронесса фон Штерн слушала рассказ Елизаветы в полнейшем изумлении.

— Господи… Но почему он не сказал мне об этом?! — воскликнула она, когда леди Сазерленд закончила.

— Но, дорогая, вы просто не дали ему шанса, — ответила та с легким укором.

Почти полгода Мари добивалась разрешения приехать в Россию. Историю с архивом уже почти забыли, всех занимала надвигавшаяся война между Францией и Пруссией. Неожиданно, в начале зимы, когда Мари уже почти отчаялась получить разрешение на приезд в Россию, ей пришел положительный ответ. Не думая о предстоящих трудностях, баронесса фон Штерн, приняв щедрую помощь леди Сазерленд, которая приютила ее в Англии и великодушно снабдила средствами к существованию, отправилась в путь.

Петербург поразил баронессу своей пышностью и торжественностью. Перед глазами Мари предстало поистине фантастическое зрелище. Огромный, покрытый инеем, дворец небесно-голубого цвета возвышался над рекой, закованной во льды. Гранитные набережные, вдоль которых тянутся великолепные дворцы, гигантские площади и удивительные памятники. Особенно баронессу поразил памятник Петру I. Она долго пыталась понять, как он сохраняет равновесие, но так и не смогла.

Прямо в порту Мари встретил приятный высокий офицер, который представился графом Нестеровым и проводил ее во дворец княгини Дашковой.

Когда перед баронессой открылись огромные дубовые двери, она замерла в восхищении перед титанической мраморной лестницей, украшенной прекрасными статуями и барельефами.

Дворецкий провел гостью по длинной анфиладе залов, заполненных великолепными картинами, хрусталем, изумительной мебелью и позолоченными безделушками. Мари приходилось бывать во дворце прусского короля, и до этого момента она считала, что большей пышности невозможно себе представить. Баронессе стало стыдно за свое измятое дорожное платье и простую прическу.

Полина Дашкова встретила ее в своем кабинете. Княгиня некоторое время смотрела на Мари, затем разочарованно вздохнула.

— К сожалению, вы гораздо красивее, чем я вас себе представляла.

Мари почтительно присела, но головы не опустила.

— Один человек, которого вам довелось близко знать, просил меня выполнить любую вашу просьбу, — княгиня села, брови ее слегка нахмурились.

Приезжая немка держалась слишком независимо.

— Наверняка, у вас такая просьба есть, — продолжила Дашкова. — Вы можете изложить мне ее суть, а я, со своей стороны, постараюсь незамедлительно исполнить.

Мари глубоко вдохнула, а затем громко и отчетливо произнесла:

— Я хочу, чтобы вы помогли мне найти графа Салтыкова и остаться с ним в России, — баронесса сделала паузу, а затем добавила чуть слышно, — если он, конечно, этого пожелает…

Княгиня внимательно посмотрела на баронессу фон Штерн, чье имя полгода назад было на устах у всей Европы. Эта женщина прошла сквозь пламень и теперь готова бороться со снегом и льдом.

— Граф Салтыков сослан в Сибирь, — сказала Дашкова, не отрывая глаза от лица Мари.

Та не вздрогнула, не испугалась, не проявила никакого замешательства.

— Значит, я хочу поехать вслед за ним, — спокойно ответила она.

Вы хотя бы представляете себе, что это значит?! — княгиня встала и отвернулась к окну. — Я могу сделать вас камер-фрейлиной, я могу обеспечить вас до конца дней, могу выдать замуж за человека самого — благородного происхождения! Подумайте еще раз, у вас только одна просьба, а вы собираетесь выбрать себе смертный приговор!

— Я хочу поехать вслед за графом Салтыковым, туда, куда он сослан, — повторила Мари.

Дашкова вздохнула, затем обернулась к баронессе фон Штерн. Выражение лица княгини смягчилось. Она подошла к Мари и взяла ее за плечи.

— Простите, что я была так резка, но мне хотелось убедиться в том, что вы его тоже любите…

Тут княгиня осеклась, но было уже поздно. Предательское «тоже» сорвалось с ее уст. Полина опустила глаза и отошла.

— Идите, вам покажут вашу комнату. До тех пор, пока вам не оформят паспорт и проездные документы, живите здесь. Я снаряжу вас в путь, дам все необходимое. Лошадей, одежду, слуг… Ну, иди же!

Княгиня топнула ногой и судорожным движением вытерла слезы.

Мари фон Штерн ехала в санной карете по нескончаемой дороге. Заунывная песня ямщика, топот лошадиных копыт, потрескивание угольев в печке — все это казалось ей настоящей симфонией свободы.

ним учить русский язык. Дорогой просила охрану разговаривать с ней, чтобы выучить слова и фразы. Нестеров, которому поручили сопровождать баронессу до самого гарнизона, терпеливо объяснял гостье, почему некоторые слова из тех, что она часто слышит на стоялых дворах, нельзя повторять знатной даме.

Прошел еще месяц. Карета пересекла, наконец, «каменный пояс». Здесь Нестеров передал охрану Мари начальнику гарнизона и приказал ему проводить баронессу фон Штерн к месту службы графа Салтыкова — Орлиной заставе.

— Так ведь там людишек лихих много, — крякнул Бровин, — надо бы солдат тогда оставить, я еще своих добавлю. Мало ли что…

Нестеров подумал и ответил.

— Пожалуй, тогда и я поеду с вами. Сколько дней пути до Орлиной заставы?

— Если дорога в порядке, тогда неделя, — Бровин бросил любопытный взгляд на Мари. Она смутилась и опустила глаза.

— Тогда завтра отдыхаем, а послезавтра в путь, — Нестеров обернулся к баронессе и увидел, что та мелко дрожит.

— Вы замерзли? — спросил он.

— Нет, — отрывисто ответила Мари. — Пожалуйста, покажите мне мою комнату.

Последний день пути Мари едва сдерживала нарастающее волнение. Что если он забыл ее? Что если затаил обиду? Что если у него появилась женщина? Все эти «если» сводили баронессу с ума. Карета, в которой она провела почти два месяца, вдруг показалась Мари ужасно неудобной, тесной, душной и вообще непригодной для путешествий.

Пытаясь справиться с волнением, баронесса стала смотреть в окно, в надежде, что однообразный ряд проносящихся мимо гигантских елей успокоит ее. Однако внимание Мари привлек какой-то странный человек, который бежал по снегу за первым рядом деревьев. Неожиданно сзади раздался громкий свист, потом сбоку, потом впереди.

— Гони во всю! — раздался голос капитана Бровина.

Карета баронессы понеслась по заснеженной дороге с бешеной скоростью. Мари попыталась выглянуть, но в этот момент с окошком поравнялся всадник на черной лошади, который взмахнул топором. Раздался крик, перед глазами Мари мелькнуло что-то черное. Только спустя секунду она поняла, что это было тело кучера. Лошади неслись во весь опор.

— Держитесь! — с другой стороны появился Нестеров, баронесса увидела у него в руках пистолет.

Грянул выстрел, следом за ним стон. Тот самый всадник, что убил кучера, упал с лошади. Нога его застряла в стремени. Мари зажмурилась. Ей никогда не забыть лицо этого человека и кровавого следа, что оставляла его голова на белоснежном снегу, пока обезумевшая лошадь волокла за собой безжизненное тело.

Со всех сторон раздавалась пальба. Мари слышала, как граф Нестеров отдает приказания держаться ближе к карете, как он кричит на второго кучера, чтобы тот пригнул голову и ни за что не отпускал вожжей. Хриплый голос капитана Бровина осыпал кого-то теми самыми словами, которые знатной даме нельзя повторять; карета содрогнулась от удара, Мари поняла, что это один из разбойников прыгнул на крышу.

— Гони!! — кричал Нестеров.

Внезапно раздалось оглушительное конское ржание, сильный удар! Карета перевернулась, уголья из маленькой печки под сиденьем Мари высыпались и бархатная обивка моментально вспыхнула. Мари дико закричала.

Разбойники свалили дерево за самым крутым поворотом. В это дерево и врезались с разлета лошади.

— Не отступать! Стоять насмерть! — донесся голос графа Нестерова.

Мари начала кашлять, дым быстро подбирался к ее ногам. Она кричала, но к ней никто не мог прийти на помощь. Солдаты попали в засаду и теперь пытались спасти свою жизнь.

— Ребята! Не сдаваться! — орал Бровин где-то далеко позади.

Гвалт грубых, похожих на собачье гавканье голосов постепенно нарастал, заглушая все остальные звуки. Мари попыталась подняться, чтобы выбраться из кареты лежащей на боку, но сиденья уже были охвачены пламенем.

Внезапно снаружи раздался дикий крик, исполненный ужаса, затем другой.

— В лес! Уходим в лес! — понеслись крики.

— Там женщина в карете! — кричал кому-то граф Нестеров.

— Достанем женщину! — гаркнул в ответ голос, от которого у Мари сердце чуть было не выпрыгнуло из груди….

— Поберегитесь, мадам! — повторил тот же голос, и в следующее мгновение баронесса почувствовала, что кто-то поднимает лежащую на боку карету!

— Во-о-от так! — протяжно ухнул он и, вырвав дверь, вытащил из объятой пламенем повозки Мари.

Она подняла глаза и увидела… его!

— Мари? — Салтыков пошатнулся и закрыл глаза рукой, потом отнял ее и снова посмотрел на свою возлюбленную. — Мари!

Он сжал ее в объятиях и осыпал поцелуями, исступленно повторяя ее имя, покрывая поцелуями ее лицо, волосы, шею…

— Я приехала, — Мари старалась тщательно выговаривать русские слова, — говорить: «Я тебя люблю!».

— Говори, говори! — воскликнул Салтыков, подхватив свою будущую жену на руки и кружа по воздуху.

— Я тебя люблю! — повторила баронесса фон Штерн и вдруг поняла, что язык, на котором она сейчас говорит — самый прекрасный и великий на земле.

Примечания

Note1

Открытый экипаж.

(обратно)

Оглавление

1 Прелестная Лизхен

2 Клод Сен-Мартен

3 Александр Салтыков

4 Мари

*** Примечания ***