КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Орниф, или Сквозной ветерок [Жан Ануй] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Жан Ануй. Орнифль, или Сквозной ветерок

Ornifle ou le Courant d’air de Jean Anouilh (1955)

Перевод С.Тархановой.


Действующие лица:

Орнифль.

Фабрис, его внебрачный сын.

Маштю, его приятель.

Графиня, его жена.

Мадемуазель Сюпо, его секретарша.

Ненетта, экономка.

Маргарита, невеста Фабриса.

Отец Дюбатон.

Профессор Галопен.

Доктор Субитес.

Фоторепортеры.

Девушка.

Действие первое

Кабинет Орнифля.

Орнифль прогуливается в роскошном халате. За роялем его аккомпаниаторша, она же секретарша мадемуазель Сюпо. С восхищением глядя на Орнифля, она берет несколько аккордов.

Орнифль (неожиданно начинает напевать на мотив, который она играла).

Праздность духа — отрава,
Чаша, полная слез,
Я по мягкости нрава
Жизнь пустил под откос…
Мадемуазель Сюпо (с восхищением). Ах, как это прекрасно!

Орнифль. Да, прекрасно! Только, к сожалению, это написал Рембо.

Мадемуазель Сюпо (сокрушенно). Какая жалость!

Орнифль. Всегда жалко, когда у человека нет таланта. Но в общем это не так страшно, как кажется на первый взгляд. Вполне достаточно, чтобы другие верили в твой талант, а уж это зависит от журналистов. Когда придут фоторепортеры?

Мадемуазель Сюпо. В полдень.

Орнифль. Цветной разворот и обложка! Да понимаете ли вы, мадемуазель Сюпо, что это гораздо важнее вдохновения?

Мадемуазель Сюпо (с обидой). Простите, но я не могу разделять ваш восторг. На прошлой неделе обложка журнала была посвящена Мари Тампон. Точнее, не столько Мари Тампон, сколько ее заду.

Орнифль. Мадемуазель Сюпо, не хулите зад Мари Тампон. Он, безусловно, талантлив. Иначе он не завоевал бы такую славу и его не стали бы воспроизводить в пятнадцати тысячах экземпляров. И я бы даже сказал, защищая его от наветов, что у этого зада очень приятный голосок!

Мадемуазель Сюпо (с ехидством). А если бы мадемуазель Тампон была дурнушкой?

Орнифль. Конечно, никто тогда бы не заметил, что у нее приятный голосок. Но мадемуазель Мари Тампон восхитительно сложена, что весьма существенно, и — благодарение небу — у нее к тому же еще и приятный голосок. Это лишь доказывает ее совестливость. Если бы этот зад фальшивил, с ее стороны это было бы безнравственно, тут я с вами согласен. Но, по счастью, он поет верно.

Мадемуазель Сюпо. Мне больно слышать, когда вы так говорите!

Орнифль. Мадемуазель Сюпо, мы с вами работаем уже десять лет, и я просто не в силах учесть все, что способно причинять вам боль. Вы не человек, а ходячая невралгия.

Мадемуазель Сюпо. Да, на свою беду я очень чувствительна. Не могу видеть, когда такой великий поэт, как вы…

Орнифль (прерывает ее). Мадемутеель Сюпо, во всем Париже, наверное, только вы одна еще считаете меня поэтом. Но если бы даже я был тем, за кого вы меня принимаете, то для физиономии любого поэта — большая честь прийти на смену заду обольстительной девицы на обложке популярнейшего парижского еженедельника. Больше того, удивительная честь, оказанная моей физиономии, вновь свидетельствует — если в этом еще есть нужда — о высоком уровне журнала. Во всяком случае, благодаря этому журналу в среду пятнадцать тысяч болванов сразу же уверуют на целую неделю, что я гений. Я прекрасно знаю, меня ждет та же участь, что и других «гениев» предыдущих недель: мой измятый портрет будет валяться в приемной какого-нибудь дантиста или даже в деревенском сортире на потребу публике. И все же таким путем я выиграю неделю бессмертия. А это уже много.

Мадемуазель Сюпо (вдруг кричит). Я бы умерла со стыда, вздумай кто-нибудь фотографировать мой зад!

Орнифль. Будьте спокойны, мадемуазель Сюпо, никому бы это и в голову не пришло.

Мадемуазель Сюпо (вскакивает). Как вы можете быть таким жестоким? Вы же никогда не видели моего зада! Никто его не видел!

Орнифль. Поэтому никому и не пришла бы в голову мысль его фотографировать! Надо быть логичной. Заметьте: я нисколько не сомневаюсь, что ваш зад очарователен. Опустите же его на стул, мадемуазель Сюпо, и, бога ради, не устраивайте истерики, а не то мы с вами потеряем много времени. Лучше сыграйте-ка еще раз последние такты.


Мадемуазель Сюпо, всхлипывая и глотая слезы, играет.


(Напевает.)

Юноша Счастье,
Смеясь, танцевал.
Юноша Честь
На пути его стал…
Мадемуазель Сюпо (в экстазе). О, как это прекрасно! О, как прекрасно!..

Орнифль. Да, восхитительно. Только это сочинил Пеги. Да и вообще — что нового можно придумать! Все самое лучшее уже расхватали другие.

Мадемуазель Сюпо (в отчаянии). Вы убеждены, что это не вы сочинили? Иногда так только кажется…

Орнифль. Увы, мне это не кажется. Это общеизвестно.

Мадемуазель Сюпо (рыдая, рухнула на клавиши, издавшие чудовищную какофонию звуков). О! Как бы я хотела, чтобы это написали вы!..

Орнифль (подойдя к ней, ласково гладит ее по волосам). Да я бы и сам хотел… Ну, хватит, хватит, мадемуазель Сюпо… Я прекрасно знаю, что вы тайно любите меня вот уже десять лет, — и это чертовски неудобно, — но верить вопреки всему, будто у меня есть талант, это уж слишком…

Мадемуазель Сюпо (выпрямляется, вся в слезах). У вас есть талант!.. Ведь я примчалась к вам, прочитав ваши первые стихи, потому что не сомневалась в вашем таланте. Я думала: я не могу стать его музой — для этого я слишком уродлива, — но я стану его секретаршей…

Орнифль (скучающим тоном). Вы вовсе не уродливы, дорогая. Зачем так преувеличивать. У вас прелестные глазки.

Мадемуазель Сюпо. Так всегда говорят дурнушкам. Я в первый же день готова была принадлежать вам. А вы до меня даже не дотронулись.

Орнифль. Вы поистине первая женщина, от которой я слышу подобный упрек! Вы же были девицей.

Мадемуазель Сюпо. Я и сейчас девица.

Орнифль (отпрянув от нее, сурово). Вы просто несносны, Сюпо! У меня и без того достаточно всяких обязательств в жизни. Не взваливайте на меня еще и это. В конце концов, я же не единственный мужчина на свете.

Мадемуазель Сюпо (вскрикивает). Нет, вы единственный!

Орнифль. Ну, если так, обождите немного! Не могу же я всюду поспеть, черт подери! Я обещал Маштю, что сегодня утром куплеты будут готовы, а скоро уже полдень. И с минуты на минуту явятся фоторепортеры.

Мадемуазель Сюпо. Если бы вы пораньше встали!

Орнифль. Я вчера очень поздно лег.

Мадемуазель Сюпо. Если бы вы пораньше легли!

Орнифль. Вечно вы что-нибудь выдумываете: если бы у меня был талант, да если бы я вставал на заре, да если бы я влюбился в вас, да если бы бросил курить… (Берет сигарету.)

Мадемуазель Сюпо. Не курите больше!

Орнифль. Буду.

Мадемуазель Сюпо. Вы себя убиваете!

Орнифль (закуривая). Только это мы все и делаем с первого дня нашей жизни, однако не слишком спешим. Растягиваем удовольствие.

Мадемуазель Сюпо. Со мной вы стали бы другим человеком.

Орнифль. Вот этого-то я и боюсь! Будьте добры еще раз сыграть начало.


Мадемуазель Сюпо играет.


(Напевает.)

Фанерные своды,
Сиянье кулис.
Здесь лучшие годы
Мои пронеслись.
Мадемуазель Сюпо(с опаской). А это ваши слова?

Орнифль. Ну да, мои! Черт возьми, разве это не видно? Записывайте!


Мадемуазель Сюпо стенографирует.


(Расхаживая по комнате, продолжает.)

На заднике, в рамке,
Тот брачный чертог
В раскрашенном замке,
Который стерег
Служитель театральный,
Любитель поесть…
Мир, как ни печально,
Такой, как он есть.
Ну вот, готовы куплеты для старого плута Маштю! Перепечатайте это в двух экземплярах и отошлите ему. А я пока приму ванну. Чтобы хоть на фото получиться чистеньким! (Смотрит на мадемуазель Сюпо.) Ну, что опять?

Мадемуазель Сюпо (топает ногой и кричит, заливаясь слезами). Не хочу, чтобы мир был такой, как он есть!

Орнифль. Мало ли чего вам хочется! Я-то что могу поделать? Я же не господь бог. Только он дарует нам желание. Впрочем, сегодня вам повезло: я погладил вас по волосам.

Мадемуазель Сюпо. По волосам…

Орнифль. Для девицы и этого много. Будем же осмотрительны. Я пошел в ванную. Фоторепортерам велите подождать.

Мадемуазель Сюпо (перечитывая текст в блокноте). Прекрасно! Как это прекрасно! И вы сочинили это за две минуты! Ах, если бы вы затратили хоть немного усилий…

Орнифль. Жизнь, мадемуазель Сюпо, не стоит тех усилий, которые мы на нее затрачиваем. Между нами, я считаю, что люди склонны придавать ей слишком большое значение. Кстати, когда я затрачиваю какие-то усилия, у меня ничего хорошего не получается. (Разматывает на шее шарф, открывая три ряда ожерелий.) Ну, как мои ожерелья?

Мадемуазель Сюпо. Порозовели! Какая мерзость!

Орнифль. Почему мерзость? Просто заметили, что от прикосновения к моему телу жемчужины оживают. Все парижские красотки приносят мне свои ожерелья, и я ношу их по утрам. По-моему, это очень мило.

Мадемуазель Сюпо. Это недостойно мужчины.

Орнифль. Кто может знать, что достойно мужчины, мадемуазель Сюпо?

Мадемуазель Сюпо (кричит). Я знаю!

Орнифль. Вот потому-то вы никак не найдете себе жениха! Я пошел купаться. (Уходит.)


Мадемуазель Сюпо разражается рыданиями. Входит экономка Ненетта, женщина средних лет, чрезвычайно степенная; видно, что она была очень хороша собой. Она несет на подносе кофе.


Ненетта (просто). Опять! Поберегли бы слезы, мадемуазель Сюпо! А то ведь потом не хватит.

Мадемуазель Сюпо (со вздохом, утирает слезы). Измучил он меня! Вот уже десять лет я терплю эту пытку! Но все равно — какое блаженство!

Ненетта. А я — так и все двадцать. Правда, я давно уже не мучаюсь. Да на беду, только я перестала страдать из-за него, как меня начал донимать ревматизм. Такова жизнь! Никогда не бываешь по-настоящему счастлив.

Мадемуазель Сюпо (возмущена). Сравнить его с каким-то ревматизмом!

Ненетта. А я и не думала сравнивать. Просто один сменил другого, вот и все. Ревматизм стал для меня вроде как бы вторым любовником. Только вот от ревматизма есть средство — салицилка, хоть немножко да помогает.

Мадемуазель Сюпо. Это правда, он и вас тоже заставлял страдать?

Ненетта. Меня взяли в дом помогать горничной. Страдания мои, как и радость, — все было урывками. У меня всегда дел было по горло.

Мадемуазель Сюпо. И госпожа так ничего и не узнала?

Ненетта. Госпожа? Которая? На моем веку их было три. Нынешняя ничего не знает. Когда она пришла в дом, он уже давно перестал подстерегать меня в коридоре. А первая госпожа — та обо всем проведала. Еще какой шум подняла! Мне пришлось на время перебраться в другой дом. А потом, когда здесь появилась вторая госпожа, он взял меня назад.

Мадемуазель Сюпо (с горечью). Вас-то он хоть обнимал.

Ненетта. Знаете, когда я молодая была, я не очень-то умела разговоры вести. Мы с ним все больше молчком. Да и потом, такая я была складная в ту пору, что даже оскорбилась бы, если бы он при наших встречах стал думать о чем-то другом. Да у нас никогда и не оставалось времени для разговоров. Любовь у нас знаете какая была — все, бывало, прислушиваюсь одним ухом да одним глазом на дверь поглядываю, не идет ли кто.

Мадемуазель Сюпо. Какой ужас!

Ненетта (пожимает плечами). Почему ужас? Все зависит от того, какие у кого запросы. Тогдашняя госпожа с ее ночными рубашками в кружевах, в ее роскошной, обитой шелком спальне ненамного больше моего имела… Знаете, милая, когда всю жизнь прослужишь у богачей, так во многом изверишься. От денег тоже прок невелик. Но из всех бедняков только мы о том ведаем, прислуга то есть. Ох, пойду-ка отнесу ему кофе.

Мадемуазель Сюпо. Он ванну принимает.

Ненетта. Подумаешь, какая важность! Теперь он мне все равно что сын. Случается, я ему и спину потру. Мадемуазель Сюпо. Я бы жизнь отдала, чтобы потереть ему спину!

Ненетта (выходя из комнаты, спокойно). Лучше для себя приберегите. Оно того не стоит.


Едва она исчезает, появляется графиня.


Графиня. Доброе утро, мадемуазель Сюпо. Граф закончил свои куплеты?

Мадемуазель Сюпо. Да, мадам. Они прекрасны. (Держа в руке блокнот, декламирует.)

Фанерные своды,
Сиянье кулис.
Здесь лучшие годы
Мои пронеслись.
На заднике, в рамке,
Тот брачный чертог
В раскрашенном замке,
Который стерег
Служитель театральный,
Любитель поесть…
Мир, как ни печально,
Такой, как он есть.
Графиня (с улыбкой). Неисправимый ребенок! Мир не такой, как он есть, мадемуазель Сюпо. Мир такой, каким мы хотим его видеть. Граф, наверно, принимает ванну?

Мадемуазель Сюпо. Да, мадам.

Графиня. А как поживает жемчуг? Все идет хорошо?

Мадемуазель Сюпо. Да, мадам. Жемчужины уже порозовели.

Графиня (все так же улыбаясь). Он, наверное, очень рад?

Мадемуазель Сюпо. Да, мадам.

Графиня. Значит, сегодня удачный день для всех нас, не так ли? Передайте графу, что я не хотела его беспокоить и вышла купить цветы. (Уходит, тоненькая, улыбающаяся так же, как вошла.)

Мадемуазель Сюпо (бросается к своей пишущей машинке и с ожесточением печатает. Окончив, перечитывает написанное). «Мир, как ни печально, такой, как он есть!» (Снова с рыданиями падает на каретку машинки.)


Входит Маштю, толстый, вульгарный. У него чудовищный южный выговор.


Маштю. Опять! Вы самая плаксивая из всех секретарш, которых я знал, мадемуазель Сюпо! Наверно, все ваши секреты печальные. Где он?

Мадемуазель Сюпо. Принимает ванну.

Маштю. А мои куплеты?

Мадемуазель Сюпо (чуть ли не бросает ему их, высокомерно). Вот! Только они слишком хороши для вас!

Маштю (молча читает куплеты; затем просто). Ладно. Вот только «театральный». Это нарочно? Здесь лишний слог.

Мадемуазель Сюпо. А его можно убрать. Это просто поэтическая вольность!

Маштю. Скажите пожалуйста! За те деньги, что я ему плачу, он мог бы сочинять для меня куплеты без всяких вольностей!

Мадемуазель Сюпо. Вы просто несносны! Попробовали бы сами что-нибудь сочинить!

Маштю. Это его ремесло — не мое. Мое дело — продавать куплеты. Попробовал бы он сам их продать, без меня!

Мадемуазель Сюпо. Но ведь мсье Орнифль — поэт!

Маштю. Поэты обычно пухнут с голоду и работают задаром. Я их презираю, хотя и преклоняюсь перед ними. А ваш патрон — самый дорогой в Париже «текстовик». Это совсем другое дело. Я покупаю его товар. А раз так, имею право обсуждать то, что покупаю. Таков закон торговли!

Мадемуазель Сюпо (вне себя). «Торговля»! «Текстовик»!

Маштю. Да, текстовик. Вот именно. Тот, кто изготовляет текст. Все в этом мире кем-то изготовляется. Надо, чтобы кто-то взялся делать тексты. Но за ту цену, которую я плачу, я хочу иметь текст без изъяна. Что, если бы я, выдавая чек вашему патрону, вдруг допустил бы вольность — позабыл проставить один нолик, а? Думаете, он был бы доволен?


Входит Орнифль, по-прежнему в халате.


Орнифль. Как дела, старый плут?

Маштю. Я же говорил, мне не нравится, когда ты зовешь меня старым плутом.

Орнифль. Это же я по дружбе.

Маштю. А по отношению ко мне это звучит слишком правдоподобно.

Орнифль. Ты стыдлив, как барышня, Маштю!

Маштю (с тревогой). Опять какой-то намек?

Орнифль. В общем, ты хотел бы быть благородным человеком?

Маштю. Да.

Орнифль. А я хотел бы быть тем вдохновенным бардом, каким представляюсь мадемуазель Сюпо. На самом же деле мы с тобою два старых плута, торгующие ветром. Прекрасно! (Весело потирает руки.)

Маштю (мрачно). Еще раз прошу тебя: не называй меня плутом на людях.

Орнифль. Мадемуазель Сюпо и без того давным-давно все известно. А на людях, как ты изволил выразиться, сам знаешь, ты именуешь меня «мой дорогой мэтр», а я тебя — «дражайший господин директор». Как водится в свете!

Маштю. Ты подписываешь свои стихи «Орнифль». Но твое полное имя — Орнифль де Сент-Уаньон. Твой папаша служил в кавалерии, ходил в бриджах, со стеком, носил орден Почетного легиона. Ты сам мне рассказывал, что на улице он раскланивался с каждой беременной женщиной. Он был полковником и графом. Ты можешь позволить себе грубое словцо. А меня зовут Маштю, другого имени у меня нет, мой отец был кузнецом, а любой беременной женщине он охотнее дал бы пинка в зад, чем поклонился. Свой первый миллион я нажил оптовой торговлей скобяными товарами. Мне всегда следует помнить о хороших манерах. Всегда носить темные костюмы, следить за своей речью. Мне надо на чем-то отыграться. А тебе нет. Потому-то я и прошу тебя: не зови меня плутом на людях. Ведь тех, кто знал меня до войны, это может навести на разные мысли!

Орнифль. Ты же всесилен! Что тебе стоило убрать всех свидетелей!

Маштю (озабоченно). После Освобождения суды расправились с некоторыми из них, но кое-кто еще остался. Всех не уберешь. Только уж теперь, когда кроме заведения в Сент-Уэне я стал еще и владельцем трех парижских театров, — теперь, когда я обедаю с министрами, я обязан своими манерами заставить их сомневаться, тот ли я Маштю, которого они знавали. Вот, например, даже подыхай я от жары в моем кабинете в Сент-Уэне, ни за что пинжак не сниму… Я взял себе это за правило. И каждую секретаршу зову «мадемуазель».

Орнифль (небрежно). Надо говорить «пиджак».

Маштю. Вот видишь. Человека всегда мелочь выдает. Приходится все время быть начеку. Так, значит, не зови меня больше плутом на людях, договорились?

Орнифль. Хочешь, чтобы я был с тобой учтив, тебе это обойдется еще дороже.

Маштю. Ты ведешь себя со мной не по-дружески.

Орнифль. Потому, что я завел речь о деньгах? Но ведь я тебя обожаю. Мы с тобой неразлучны, точно задница с панталонами…

Маштю (краснея). Вот видишь, ты опять бранишься, нарочно, чтобы меня смутить.

Орнифль. Это просто поговорка такая.

Маштю. Очень обидная. С грубым словцом, а может, еще и с каким намеком. А я не терплю намеков. Я понимаю в них ровно настолько, чтобы встревожиться, но не настолько, чтобы понять. Я ведь прекрасно знаю, что ты умнее меня!

Орнифль. Послушай, неужели ты веришь в этот самый ум? Это ведь так, одна видимость.

Маштю (ворчит). Видимость… Ты нарочно темнишь!.. Ты считаешь, что я мало тебе плачу? Я же заключил с тобой особый контракт на шикарных условиях. За такие деньги я имею право рассчитывать на твою дружбу.

Орнифль. Этот парень заморочил мне голову.

Маштю. А что еще остается!

Орнифль. А как тебе нравятся мои куплеты?

Маштю. Ты допустил вольность. И я этим недоволен. У тебя лишний слог в слове «театральный».

Орнифль. Лишний слог?

Маштю. Да. Вообще-то я мало что знаю, но в стилистике разбираюсь. И хочу, чтобы куплеты, которые исполняются в моем театре, были написаны по всем правилам. Я достаточно богат, чтобы оплатить стилистику.

Мадемуазель Сюпо. Я уже объяснила господину Маштю, что лишний слог в слове «театральный» — поэтическая вольность!

Маштю. Можешь допускать любые вольности в куплетах, которые сочиняешь для других. Сколько угодно. Но я же твой друг, и ты мог бы быть повнимательнее.

Орнифль. Он еще жалуется! Да я давно не писал таких удачных куплетов. Верно, Сюпо?

Маштю (оглядывает обоих, с какой-то смутной тревогой). На мой вкус, это слишком литературно, но что поделаешь, я знаю, такова сейчас мода. Сам понимаешь, если уж Маштю платит тебе такие огромные деньги, то только потому, что ты единственный текстовик, которого считают поэтом. Рано или поздно тебя пропихнут в академики, тогда я стану платить тебе еще больше. А покамест скажу: о своих личных вкусах я не забочусь. Прежде, когда в ходу были ягодицы, я промышлял ягодицами. А теперь, когда в ход пошла литература, я промышляю литературой. Видишь, я с тобой откровенен. Может, исправишь «вольность»? Это же минутное дело. Особенно при твоем-то уме.

Орнифль. Сам исправляй. Я никогда не вношу поправок в готовый текст, так только все испортишь. Но, может, ты предпочитаешь вернуть мне куплеты?

Маштю. Нет. Я их беру. Доверяю фирме. Но в другой раз ты уж получше для меня постарайся. Ну как, обедаешь сегодня со мной у «Максима»? Будем обмывать ленточку Пилу.

Орнифль. Ты добыл этому уголовнику награду?

Маштю. Да. Когда тебе понадобится орден, скажешь мне. Там, наверху, сейчас все мои просьбы — закон.

Орнифль. Идет, старый мошенник!

Маштю. Ну вот, ты опять!

Орнифль. Не можем же мы называть друг друга «сударь». Я уступил тебе «плута», так ты уж согласись взамен на «мошенника»!

Маштю. Господин граф Орнифль де Сент-Уаньон! Я всего-навсего простой жестянщик, это так, да и пороха я не выдумаю, а все же я тебе скажу: может, из нас двоих самый большой мошенник — это ты. (Уходит.)

Орнифль (провожая его улыбкой). Может, и так.

Мадемуазель Сюпо (негодуя). Он еще вас оскорбляет! Унес этот маленький шедевр, сам не понимая, что получил. Даже и друзья у вас недостойные!

Орнифль (берет газету и растягивается на диване). Сюпо, отвяжитесь!

Мадемуазель Сюпо. Нет, вы не заставите меня замолчать! Я — голос вашей совести! Его нельзя заглушить!

Орнифль (уткнувшись в газету). Нет. Но можно пропускать мимо ушей!

Мадемуазель Сюпо. О! (Бросается к своей машинке, вся в слезах, и начинает яростно стучать по клавишам.)


Входит Ненетта.


Ненетта. Мсье, к вам какой-то молодой человек.

Орнифль. Журналист?

Ненетта. Нет. Он очень вежлив и к тому же без фотоаппарата.

Орнифль. А каков он из себя?

Ненетта. Весь в черном, молодой, красивый и грустный. Хочет сообщить вам что-то очень важное.

Орнифль (содрогается от ужаса). Не иначе как почитатель! Брр! Господи боже, избавь нас от восторженных юнцов! Скажите ему, чтобы пришел в другой раз. Я жду фоторепортеров.

Ненетта. Хорошо, мсье. (Уходит.)

Мадемуазель Сюпо. Зачем обижать молодежь?

Орнифль. Чтобы научить ее уму-разуму.

Мадемуазель Сюпо. Может, этот мальчик прочел ваши юношеские стихи в библиотеке какого-нибудь провинциального городка. И вот он примчался к вам, горя восторгом и надеждой. А вы его гоните!

Орнифль. Слишком поздно он примчался. Те стихи уже мне не принадлежат. Я без ужаса слышать о них не могу. Вот когда я их писал в мансарде на бульваре Сен-Мишель и вздыхал на луну, вот тогда надо было ему прийти ко мне со своими восторгами. Восхищение заменило бы мне хлеб. Но тогда никто не пришел. А теперь восхищение наводит на меня тоску. Скатертью дорожка этому юнцу.

Мадемуазель Сюпо. Но его в ту пору, может, еще и на свете не было!

Орнифль (стоя перед зеркалом). Значит, ему следовало родиться раньше! Тогда сейчас он был бы таким же стариком, как и я, и не пришел бы ко мне выставлять напоказ свою молодость и юношеский пыл. Все это было бы у него в прошлом, как и у меня. И сейчас он тоже разглядывал бы себя в зеркало. Подумаешь, какая заслуга — молодость!

Мадемуазель Сюпо (кричит). Вы не старик!

Орнифль (тихо, разглядывая себя). Хуже, я старею. А шуту старость не к лицу.

Мадемуазель Сюпо (подходит к нему, тяжко дыша; почти отталкивающая в эту минуту). Вы несчастны, правда ведь?

Орнифль (глядит на нее). Вы этого хотели бы, бедняжка? Напрасно! Был у меня друг, быть может, единственный мой друг — он умер молодым, — как-то он мне сказал: «Господь отворачивается от людей старше сорока». Так вот, если господь отворачивается, я тоже отвернусь! Я буду преподлейшим старикашкой! (Вздрагивает.) Бррр! Я сегодня утром скучаю. Никаких развлечений. (Смотрит на нее.) А знаете ли, Сюпо, в общем, грудь у вас очень недурна.

Мадемуазель Сюпо (задыхаясь). О мсье…

Орнифль (не спеша подходит к ней). Этого-то вы и ждете, вот уже десять лет, не так ли? Минуты душевного смятения, когда я устрашусь своего одиночества и под рукой у меня будете только вы одна. Я ведь малодушен. И вы это знаете.

Мадемуазель Сюпо. Я вас люблю.

Орнифль (шепчет). Быть любимым — не знаю ничего скучнее! Любить самому — вот радость! Но боже, как редко это бывает!


Входит Ненетта.


Ненетта(объявляет). Мадемуазель Мари-Пеш!

Орнифль (вскакивает). Спасен! Проводите ее в маленький будуар, Ненетта! Я оставляю вас, мадемуазель Сюпо. Подготовьте тут с фоторепортерами все, что понадобится для съемок, меня позовете лишь в последний момент.


Ненетта уходит.


Мадемуазель Сюпо (ворчит, мрачно глядя вслед уходящему Орнифлю). Ох эта потаскушка!

Орнифль (любезно с порога). Мужам, томящимся от скуки, небо подчас ниспосылает хорошеньких потаскушек. Своих дев-воительниц оно приберегает для более высоких миссий. (Уходит.)


Слышно, как в вестибюле он приветствует Мари-Пеш.


Голос Орнифля. Добрый день, крошка. Значит, мы пришли насчет той маленькой рольки? Что ж, прошу ко мне, сейчас мы с вами ее попробуем.

Мадемуазель Сюпо (плюет в его сторону, у нее вырывается крик). Старый козел! (Вдруг осознает чудовищность своего поступка и, рухнув на колени перед портретом Орнифля, восклицает.) Прости меня, мой повелитель! Прости! Я сама не знаю, что говорю! Я так страдаю!


Входит Ненетта.


Ненетта (объявляет). Отец Дюбатон. (Уходит.)


Входит священник-иезуит. Мадемуазель Сюпо торопливо поднимается с колен.


Отец Дюбатон (успевший заметить, что она стояла на коленях). Я помешал вам молиться?

Мадемуазель Сюпо (смущенно). Нет, отец мой. Ваш визит — такая честь для нас! Мы могли бы и сами к вам зайти, в семинарию. Это ведь в двух шагах.

Отец Дюбатон. Здравствуйте, дорогая мадемуазель Сюпо. Можно ли видеть мэтра?

Мадемуазель Сюпо (смущенно). У него важная деловая беседа. Я никак не могу ее прервать. Но ждать придется недолго.

Отец Дюбатон. Вы уверены? Может, мне лучше зайти в другой раз, а то я спешу.

Мадемуазель Сюпо (с горечью). У меня есть опыт. Беседа такого рода редко занимает больше двадцати минут. В сущности, нужно уладить пустяковый вопрос, и они скоро договорятся.

Отец Дюбатон. Но ведь обычно не сразу приступают к сути дела. Начинают с обмена любезностями, с общих слов. Вы уверены, что есть смысл ждать?

Мадемуазель Сюпо. В беседах этого рода патрон привык обходиться без общих слов. (Вдруг разразившись рыданиями, в слезах падает на пишущую машинку.) О, как я несчастна!..

Отец Дюбатон(растерянно). Мадемуазель, я смущен… Если я чем-то могу вам помочь…

Мадемуазель Сюпо (выпрямившись, кричит ему). Спасите, его, отец мой!

Отец Дюбатон. Кого спасти?

Мадемуазель Сюпо. Мэтра! Ему грозит опасность!

Отец Дюбатон. Он болен?

Мадемуазель Сюпо. Душа его больна.


Пауза.


Отец Дюбатон. Увы, мадемуазель! Я пришел сюда не просто по соседски с дружеским визитом, истинная моя цель — разведать настроения мэтра. Католические круги встревожены. Мы возлагали на него большие надежды, когда он любезно согласился написать кантату о Блаженной Бернадетте Субиру. Однако с тех пор дух его творчества заметно переменился. Конечно, он отдал дань безумствам молодости, от которых не совсем излечился и в зрелые годы, все это мы учитываем, мы ведь не ханжи. Основа казалась нам здоровой. Но с некоторых пор, не стану скрывать, нас огорчают его писания. Мы сомневаемся, можем ли мы еще на него рассчитывать…

Мадемуазель Сюпо. Отец мой, помогите мне спасти его!

Отец Дюбатон. Но от чего, объясните?

Мадемуазель Сюпо. От легкомыслия!

Отец Дюбатон (со вздохом). Боюсь, что это и есть самое коварное обличье дьявола.


Входит Орнифль.


Орнифль. Отец мой! Каким счастливым ветром вас занесло?

Отец Дюбатон. О дорогой мэтр, какая приятная неожиданность! Я знал, что у вас посетитель, и полагал, что ваша беседа как раз в самом разгаре.

Орнифль. Да. Только дело не сладилось.

Отец Дюбатон. Бывают, знаете ли, такие дни… В подобных случаях лучше отложить дело до другого раза.

Орнифль. Именно так я и поступил.

Отец Дюбатон. Может, в ближайшем будущем обстоятельства сложатся более благоприятно…

Орнифль. Меня в этом твердо заверили.

Мадемуазель Сюпо (не в силах дольше терпеть, выбегает из комнаты с негодующим воплем). О-о-о-о!

Отец Дюбатон (провожая ее взглядом). У вашей милой секретарши что-то пошаливают нервы.

Орнифль. Да, пошаливают. Это продолжается уже десять лет. Вы не представляете, как это мешает моей работе.

Отец Дюбатон. Вы сейчас работаете над новым произведением?

Орнифль. Так, над всякими пустяками. Несколько, с позволения сказать, поэтических куплетов для нового спектакля Маштю.

Отец Дюбатон. А где же великое творение, которого мы все ждем?

Орнифль. Я и сам его жду.

Отец Дюбатон. Дорогой мэтр, не забывайте, что мы сделали на вас крупную ставку.

Орнифль. Я не хотел бы вас разорить, отец мой. На меня можно поставить. Но не рассчитывайте на верный выигрыш. Боюсь все же, что я не могу быть фаворитом.

Отец Дюбатон. Я не очень владею языком завсегдатаев скачек. Я знаю только одно: раньше в некоторых ваших вещах чувствовалось какое-то могучее… дуновение, все одушевлявшее.

Орнифль. Да. Но теперь этот порыв ветра улегся.

Отец Дюбатон. А темы? Великие темы! Отчего бы вам со всей смелостью не взяться за великие темы?

Орнифль. Да, знаю, сейчас они в моде, но, на мой взгляд, они слишком легковесны.

Отец Дюбатон. Вот как? Я мог бы предъявить вам встречный упрек. Ваша склонность к легковесному — как раз то, что нас тревожит.

Орнифль. С возрастом, отец мой, понимаешь, что только к этому и стоит относиться серьезно. Когда наступит час суда — того ли, который вы провидите, или другого, — все поймут, что истинную услугу людям оказывали лишь те, кто забавлял их на этой земле. Вечно чтить будут не реформаторов, не пророков, а немногих легкомысленных шутников. Только они помогают людям забывать про смерть.

Отец Дюбатон. Не нужно страшиться смерти.

Орнифль. Не смешите меня: у вас есть индульгенция, у меня ее нет! Я ведь никогда не скрывал, что я неверующий!

Отец Дюбатон. Вы просто недоверчивый человек, возомнивший себя неверующим! Мы охотно делаем ставку на таких.

Орнифль. Ставьте, отец мой, ставьте! В конце концов, я ничем не хуже любого другого, но повторяю: не слишком рассчитывайте на выигрыш.

Отец Дюбатон. Не стану лицемерить, случается, и я, просто так, без всякой цели, читаю в газетах отчеты о бегах. Если хотите, поговорим на жаргоне завсегдатаев скачек. Оставим небесных пастырей, всегда готовых позабыть об остальном стаде ради спасения одной-единственной заблудшей овечки.

Пора, в самом деле, несколько обновить наши притчи. Я могу выразить ту же мысль иными словами. Нас интересуют аутсайдеры. Что до остальных лошадей, то, конечно, бог мой, без них бега не состоятся…. Но мы достаточно хорошо знаем людские души — простите, я хотел сказать, лошадей — и понимаем: только у аутсайдеров есть надежда на первый приз.

Орнифль. Не преувеличивайте вашу смелость, отец мой. Вы ставите также на фаворита. У вас всегда есть в запасе какой-нибудь крупный католический писатель, осыпанный земными почестями.

Отец Дюбатон (с улыбкой). Мы помещаем капиталы как добрые отцы семейств… Предусмотрительно ставим крупную сумму на фаворита. Но все же мы не такие уж хорошие отцы семейств — мужчины, обузданные сутаной, мы в душе авантюристы, и все карманные деньги ставим на заблудшую овечку… То есть, я хочу сказать — на аутсайдера. (Протягивает руку Орнифлю.) Почему-то мне кажется, что мы еще вернемся к этому разговору.

Орнифль (с улыбкой). Мне тоже, отец мой. Таинственная, но вполне земная вещь — симпатия. (Провожая священника.) А если оставить в стороне спасение моей души, отец мой, чем еще я могу быть вам полезен?

Отец Дюбатон (после минутного колебания, как обыкновенный провинциальный кюре). Сейчас скажу. По примеру прошлых лет мы готовим к рождеству небольшой праздник для наших питомцев.

Орнифль (достает чековую книжку). Буду рад внести свою лепту.

Отец Дюбатон (протягивая руку за чеком). Вы чрезвычайно щедры, мы это знаем. Спасибо. Мы вечно попрошайничаем. Но мы надеялись получить от вас нечто большее, чем денежный чек. Наши псалмы прекрасны, но они устарели. Надо всколыхнуть молодежь. Нам нужен новый псалом, который бы больше соответствовал современным поэтическим вкусам.

Орнифль. Обещаю вам поразмыслить над этим.

Отец Дюбатон. Конечно… я слишком поздно к вам обратился… Я сознаю, что моя просьба нескромна… Праздник состоится уже в следующую среду. А у наших питомцев не слишком хороший слух… Я прекрасно понимаю, вдохновение.

Орнифль. Вы хотите, чтобы я сочинил вам псалом немедленно? Ничего не может быть проще. Вдохновение — выдумка людей, далеких от творчества. Мы поддерживаем эту легенду, чтобы набить себе цену, но, между нами, все это басни. Поэт знает только одно — заказ. (Зовет.) Мадемуазель Сюпо! За рояль! Можете остаться, отец мой…

Отец Дюбатон. Должен признаться, я несколько взволнован честью присутствовать…

Орнифль (любезно). Да что там, сами увидите. Это вам не месса! (Зовет.) Мадемуазель Сюпо!


Входит мадемуазель Сюпо.


Отец Дюбатон просит состряпать ему псаломчик на рождество. Заказ очень срочный. Мы сейчас же примемся за работу. Генеральная репетиция у них через три дня.

Отец Дюбатон. Простите, что я злоупотребляю…

Орнифль. Ничего, отец мой, я к этому привык. Я всегда сочиняю куплеты в последний момент. Маштю каждый день берет у меня два-три куплета. Я придумываю их, когда чищу зубы. Какой у вас сюжет?

Отец Дюбатон (с улыбкой). Да… все тот же…

Орнифль. Верно, у вас только один и есть. А мелодия?

Отец Дюбатон. О, насчет мелодии мы не очень требовательны. Мы всегда поем старинную музыку. Лучше всего взять какой-нибудь очень известный мотив. Нашим мальчикам будет легче запомнить. Что-нибудь повеселее… например… (Напевает псалом.) Тра-ля-ля-ля-ля-ля… тра-ля-ля-ля-ля…

Орнифль (подхватывает). Тра-ля-ля-ля-ля-ля… Тра-ля-ля-ля-ля… Вы знаете этот мотив, Сюпо? Ну-ка, проиграйте мне это па рояле.


Мадемуагель Сюпо играет.


(После короткого раздумья.)

— О, где ты, Спаситель?
Ты скрылся, увы!
У ясель столпились
Седые волхвы,
Святая Мария,
Иосиф святой
На ясли пустые
Взирают с тоской.
О господи, где ты,
Исчез ты куда?
— Я в сердце у бедных,
Я с ними всегда.
Второй куплет!

Отец Дюбатон. Восхитительно! Восхитительно! С вами божья благодать, сын мой!

Мадемуазель Сюпо (сквозь зубы). Какая уж там благодать! Только что из объятий этой потаскушки! Ловко устроился!

Орнифль. Тихо, Сюпо! Второй куплет!

Мадемуазель Сюпо (укрощенная). Мсье, я же записываю! (Перечитывает куплет, напевает).

О господи, где ты,
Исчез ты куда?
Отец Дюбатон и Орнифль (подхватывают).

— Я в сердце у бедных,
Я с ними всегда.
Отец Дюбатон (восторженно). И все за одну минуту! За одну минуту!

Орнифль. Да, ровно столько, сколько нужно, чтобы это спеть. Больше и не требуется, отец мой. Впрочем, к чему торговать шкурой неубитого медведя: может, второй куплет не удастся… Но — была не была — слушайте: второй куплет! Открою вам секрет производства: начинайте с любой фразы, а потом слова сами придут… или не придут… так ведь тоже бывает.

Ненетта (входя). Мсье, фоторепортеры и журналист уже здесь.

Орнифль. Какого черта! Скажи им — пусть подождут. Я занят!

Мадемуазель Сюпо. Но ведь это очень важно!

Орнифль. Я сейчас развлекаюсь, понятно? Это куда важнее! Видите ли, отец мой, господь бог далеко не всех сочинителей наделил талантом, но даже самым скромным из них он подарил несравненную радость…

Ненетта. Они говорят: если к часу у них не будет снимков, они не смогут дать их в номер.

Орнифль. Ладно! Пусть входят и расставляют свою аппаратуру. Только без шума. Скажите, что я сочиняю. Второй куплет.


Ненетта уходит. Входят фоторепортеры, молча и бесшумно расставляют аппаратуру. Орнифль, сочиняя куплеты, одновременно кивает знакомым репортерам, у одного берет сигарету, другому помогает установить аппарат. Орнифлъ поет, мадемуазель Сюпо торопливо записывает.


Орнифль.

Пречистая дева,
Томясь и скорбя,
Все бродит у хлева,
Все ищет тебя…
Иосиф в молитве
Склонился. Звезда
Померкла. Спаситель,
Исчез ты куда?
Печалью объяты
Сердца пастухов.
— Я — в душах распятых
На дыбе рабов.
Мадемуазель Сюпо (записывая).

Печалью объяты
Сердца пастухов.
Отец Дюбатон и Орнифль (дуэтом).

— Я — в душах распятых
На дыбе рабов.
Отец Дюбатон. Великолепно! Это великолепно!.. Я бы даже сказал, за внешней легкостью здесь скрыт глубокий смысл. И вы никогда прежде не обдумывали этот сюжет?

Орнифль. Никогда.

Отец Дюбатон. Сын мой, не иначе как это знак божий! Позвольте мне вас расцеловать!

Орнифль. Сначала закончим работу, отец мой! Вы не знаете, что такое театр: вы всегда рискуете потерпеть фиаско. Третий куплет!


Входит Маштю.


Маштю. Послушай-ка, чертов сын! Сегодняшние куплеты так и быть сойдут. Но вчерашние не годятся. Мари Тампон подняла шум, говорит, что петь их невозможно. О, простите, господин кюре!

Орнифль. Сядь где-нибудь в уголке и не шевелись, старый плут. Видишь, я сочиняю.

Маштю. Он сочиняет! А что ты сочиняешь, свинья ты этакая?

Орнифль. Псалом.

Маштю. Псалом? А моя монополия как же?

Орнифль. Бог превыше всего! Не правда ли, отец мой? (Знакомит их.) Господин Маштю — известный мошенник. Отец Дюбатон. Пристройся в уголке и помалкивай.

Маштю. А как же мои куплеты? Понимаете ли, отец мой, это очень мило, что он сочиняет для вас псалом, но вы ведь не по театральной части, и вам невдомек, каково иметь дело с женщинами. Если к двум часам куплеты не будут исправлены, Мари Тампон устроит истерику и сбежит с репетиции. А знаете вы, во сколько мне влетает такая репетиция с участием ста пятидесяти актеров?

Отец Дюбатон. Понятия не имею, господин Маштю. Но я и в самом деле не хотел бы злоупотреблять…

Маштю. Вот-вот, не злоупотребляйте! Пусть он сначала поправит мои куплеты! Вам-то что, у вас впереди целая вечность, чтобы воздавать хвалу господу. Когда состоится ваш спектакль?

Отец Дюбатон. В сочельник.

Маштю. Поздравляю!.. Вы еще позже моего спохватились! Вам ни за что не поспеть к сроку. И вы надеетесь собрать публику в первый же вечер?

Отец Дюбатон (слегка оторопев). Конечно.

Маштю. Предсказываю вам провал. (Орнифлю.) Исправь-ка быстро мои куплеты. Ты ведь у нас умник, у тебя это отнимет не больше минуты. А потом займешься святым отцом. (Фальшиво поет, глядя в бумажку.) Ах, крохотный шиньон

И белая юбчонка!..
Мне нравилась девчонка
По имени Лизон.
Начало сойдет. Тампонше нравится. А вот дальше ее не устраивает.

Орнифль. А что ее не устраивает?

Маштю. Она говорит, второй куплет слабоват.

Орнифль. Она права. Я и сам тебе это говорил!

Маштю. Значит, ты сбываешь мне слабые куплеты?

Орнифль. Чем богаты, тем и рады. Я ведь все равно что рыболов. То щука попадется, а то — старый башмак. Ты пришел ко мне в день, когда я выудил старый башмак, только и всего.

Маштю. Да, но чеки-то у меня одинаковые!

Орнифль. Подумаешь, заслуга! Подрисать чек всякий болван сумеет!

Маштю. Нет, правда, отец мой, трудно ему, что ли, поправить мой куплет! Ну, сами посудите!

Орнифль. Ненавижу исправлять!

Отец Дюбатон (подняв вверх палец).

Отделывайте стих, не ведая покоя,
Шлифуйте, чистите, пока терпенье есть!
Орнифль. Так делаются разные статьи или стихи Буало, отец мой, но хорошие куплеты — никогда!

Маштю. Будьте настойчивы, господин кюре! Убедите его. Если я рассорюсь с моей примадонной, это обойдется мне в целое состояние. Вы не представляете, каковы эти чертовы куклы!

Отец Дюбатон (примирительно). Может, мы послушаем второй куплет…

Маштю. Вот-вот! Вы сможете нам дать хороший совет, господин кюре! (Поет, глядя в бумажку.)

И каждый день воскресный
До наступленья тьмы
С Лизон моей прелестной
В лесу гуляли мы.
Орнифль (подхватывает и поет с гораздо большим изяществом, чем Маштю).

Измазанный помадой,
Ее я провожал.
Шиньон ее помятый
Неловко поправлял.
(Отцу Дюбатону.) По-вашему, этот куплет плох, отец мой?

Отец Дюбатон. По-моему, он очарователен… насколько я способен судить о мирской поэзии.

Орнифль. Вот видишь! Скажи своей Мари Тампон, что отцу Дюбатону куплет понравился! Что, в самом деле, ей нужно, этой дурехе? Знаете, отец мой, она совсем неплохая девка. Только весь ум в ляжки ушел.

Маштю. Ей хочетсячто-нибудь попикантней.

Орнифль (отцу Дюбатону). Что бы такое придумать для нее попикантней?

Отец Дюбатон. (с некоторым испугом). Не знаю!..

Репортер (уже много раз бросавший взгляд на часы, подходит к Орнифлю). Дорогой мэтр! Прошу извинить, но если мы немедленно не приступим к съемкам, то не сможем посвятить вам обложку нашего ближайшего номера… Завтра наша фотолаборатория закрывается после обеда.

Орнифль. Хорошо, начинаем! Я совсем было про вас забыл! Начинайте, пока я буду сочинять! Хоть на этот раз ваши снимки будут выглядеть правдоподобно! (Маштю.) Ты заставляешь меня думать, искать, никогда тебе этого не прощу! Ненавижу всякие усилия!

Репортер (подготовляет кадр). Ваша аккомпаниаторша… за роялем… вот так… А вы… будьте добры… небрежно обопритесь о рояль с этой стороны… так… вы сейчас сочиняете… Пожалуйста, дорогой мэтр, постарайтесь изобразить на своем лице напряженное раздумье… Это придаст жизненность сцене…

Орнифль (приглядываясь к смазливой девице, ассистентке фоторепортера). Я стараюсь изо всех сил, старина. А вы, мадемуазель, вероятно, только осваиваете профессию?

Девушка. Да, мэтр, это мой первый репортаж.

Орнифль (невероятно рисуясь). Ну что ж, приходите еще. Я не очень люблю позировать, но для вас я сделаю исключение.

Девушка. Спасибо, мсье.

Орнифль (отцу Дюбатону). Прелестная крошка.

Репортер. Знаете, мэтр, в Париже ходят легенды про ваши жемчужные ожерелья. Мы подумали, что нашим читателям было бы небезынтересно увидеть их на снимке. Это позволит дать великолепную подпись!

Орнифль. Извольте. Есть у меня такой скромный дар, и я им больше всего горжусь. (Сняв шарф, открывает шею, увешанную тремя рядами жемчуга.)


Отец Дюбатон, слегка удивленный, надевает пенсне.


(Продолжая позировать, объясняет.) Вообразите, отец мой, как-то раз одна молодая женщина — моя приятельница — обнаружила, кстати совершенно случайно, в одной из светских гостиных, что прикосновение к моей коже возвращает жемчугу утраченный блеск… Забавно, не правда ли?

Отец Дюбатон. Во всяком случае, любопытно.

Орнифль. И с тех пор все дамы по очереди вверяют мне свои ожерелья, чтобы я носил их но утрам. Надеюсь, в этом нет греха?

Отец Дюбатон (неуверенно). Нет… Во всяком случае, такой необычный случай никем не предусмотрен… Если вот только отнести это к разряду кокетства…

Орнифль. О, что вы! Я вовсе этим не кокетничаю… Как только жемчуг обретает былой блеск, я тут же возвращаю его хозяйке…


Вспышка магния. Входит Ненетта.


Ненетта. Мсье, опять пришел тот молодой человек в черном, который хотел вас видеть. Он настаивает на встрече. Говорит, что вы непременно должны его принять, что это очень важно.

Орнифль. Передайте ему от моего имени, что он еще очень молод и что на этом свете все не так важно, как это кажется. Скажите, пусть зайдет еще раз под вечер. А сейчас я беседую с моим духовником.


Ненетта уходит.


Орнифль. Ведь это почти что правда, отец мой! В наш век, сами знаете, приходится слегка подправлять истину…

Отец Дюбатон. Знаю… Знаю… Вы некоторым образом… перегружены… Мне неловко, что мое присутствие усугубляет… Думаю, что мне лучше прийти в другой раз.


Вспышка магния.


Орнифль (не меняя позы, кричит ему). Нет! Не уходите, отец мой! Я придумал!

Маштю (вскакивает). Мой куплет?

Орнифль. Нет! Конец псалма. Пишите, Сюпо! (Поет.)

Уходят, рыдая,
Домой пастухи.
(Маштю.) Вот видишь, и тут у меня поэтическая вольность! Но отец Дюбатон, в отличие от тебя, не поднимает шума

(Продолжает.)

Уходят, рыдая,
Домой пастухи.
Обратно, вздыхая,
Бредут старики.
Язычников скверных
Ликует толпа.
В сердцах правоверных
Печаль и тоска.
О где ты, Спаситель,
Где, господи? — Я —
В тебе, искуситель,
Отвергший меня.
Отец Дюбатон (искренне растроганный). Спасибо. Благодарю, сын мой. Вы сделали мне прекрасный подарок. И могу сказать, ничуть не преувеличивая, что вам многое простится за ваш маленький псалом, такой наивный и поэтичный… хотя, надо признаться, весьма… неортодоксальный.

Орнифль. Я запомню ваши слова, отец мой. Придет день, когда мне наверняка пригодится ваше прощение!


Вспышка магния. Орнифля просят переменить позу.


Маштю. Довольно. Теперь мой черед! Не хочешь, так не поправляй второй куплет, но придумай мне еще один, четвертый, чтобы намеки были пикантные! Всего четыре строчки, черт побери! Неужели ты не можешь придумать четыре строчки для своего друга! Ты же только что между делом сочинил целый псалом для святого отца!

Орнифль (по настоянию фотографов с каждым разом принимает все более нелепые позы, словно исполняя какой-то безмолвный смешной танец). Святой отец обещал мне индульгенцию. А что ты мне посулишь?

Маштю. Я удвою твой гонорар!

Орнифль. Спасибо. Это тоже пригодится. (Кричит, не оборачиваясь.) Сюпо, вы здесь?

Мадемуазель Сюпо. Да, мэтр!

Орнифль. Начнем!


Мадемуазель Сюпо играет.


(Поет.)

Измазанный помадой,
Ее я провожал.
Шиньон ее помятый
Неловко поправлял.
Кончалось воскресенье,
Прощались мы в тоске,
Сливаясь черной тенью
В укромном уголке.
Маштю (в восторге). Записывайте, записывайте, Сюпо! Вот это куплеты! Вот это намеки что надо!


Вспышки магния следуют одна за другой.


Орнифль и Маштю (хором повторяют куплет, кривляясь и приплясывая на манер Мари Тампон). Кончалось воскресенье,

Прощались мы в тоске,
Сливаясь черной тенью
В укромном уголке.

Отец Дюбатон, удрученно воздев руки к небу, выскальзывает за дверь.

Вспышки магния. Позы, которые с готовностью принимает Орнифль, на этот раз вместе с Маштю, становятся все более смешными и нелепыми. В комнату молча входит графиня с огромным букетом в руках, с легкой, чуть печальной улыбкой она наблюдает за этой сценой.


Репортер (незнакомый с нею). Удивительный человек! Просто чудо! Он каждый день устраивает вам такой спектакль?

Графиня (тихо). Да, каждый день. Я его жена.


Стремительно опускается занавес

Действие второе

Вечер. Те же декорации, скупо освещенные. Орнифль в костюме XVII века, рядом с ним на подставке — парик. Его личный врач, доктор Субитес, щупает ему пульс. Он тоже одет в костюм XVII века — черная мантия, брыжи и высокий колпак, наподобие тех, какие носили мольеровские врачи.

Орнифль. В последние дни у меня шалят нервы.

Субитес. Это от легких.

Орнифль. По утрам, стоит мне закурить, сразу же начинает кружиться голова.

Субитес. Все от легких.

Орнифль. Перед глазами вдруг появляется черная пелена.

Субитес. Это все легкие. Легкие…

Орнифль. И боль в левой руке.

Субитес (паясничая). Я же сказал — легкие! (Вынув из своей сумки аппарат для измерения кровяного давления, неожиданно спрашивает.) А ты слыхал анекдот про зайца и академика?

Орнифль. Нет! Ты все шутки шутишь! Чего доброго, еще напутаешь с давлением!

Субитес. Какие там шутки! Анекдотец и в самом деле презабавный! Рассказать?

Орнифль (в ярости). Нет! Когда ты всерьез займешься моим лечением?

Субитес. Когда ты будешь всерьез болен. Давай отложим до агонии. Ничего у тебя нет.

Орнифль. Мне нездоровится.

Субитес. Ты, приятель, видно, прочел медицинскую статью в журнале и просто-напросто струсил как баба. Следовало бы запретить этого рода писанину! Из-за нее-то люди и мнят себя больными. Впрочем, благодаря ей у нас не переводятся пациенты. Сейчас я измерю тебе давление, и, если оно нормальное, изволь вместе с нами ехать на бал. Мольеровский вечер в Во-Ле-Виконт! Мольер у Фуке! Мыслимо ли такое упустить? Что это на тебе за костюм?

Орнифль. Это костюм Мизантропа.

Субитес. Ты в роли Мизантропа! Неподражаемо! Ну и позабавимся мы сегодня!

Орнифль. Как сказать! Проделать сто километров туда и обратно при нынешней гололедице только ради того, чтобы увидеть друг друга в костюмах актеров «Комеди Франсэз»! Если уж на то пошло, я бы с большей охотой провел вечер в театре Ришелье. Все-таки поближе.

Субитес. Да, но зато мы сыграем более естественно! Там сегодня будут самые очаровательные женщины Парижа да еще несколько знаменитых острословов.

Орнифль. Может, мы и правда сыграем более естественно, но текст наверняка окажется хуже — ведь авторами будем мы сами.

Субитес. Вижу, ты уже всерьез вошел в роль Мизантропа. Какая муха тебя сегодня укусила? (Измеряет давление.) Сто сорок на семьдесят. Да у тебя юношеское давление!.. Скорей надевай свой парик, и поехали. У меня в машине сидит Галопен. Он мастер рассказывать анекдоты. Чудесная будет поездка!

Орнифль. Нет. Я остаюсь. Сердце болит.

Субитес. Но, черт побери, я же тебе сказал, что ты совершенно здоров! Уж как-нибудь я разбираюсь в сердечных болезнях!

Орнифль. Нет. То-то и оно, что нет. Это меня и пугает. Вы знаете наперечет все болезни, описанные в ваших книжках. Но стоит какому-нибудь сердцу не воспроизвести послушно все знакомые вам симптомы, и вы уже запутались. А что, если мое сердце не желает подлаживаться к вашим правилам?

Субитес. Сердце у тебя с левой стороны, пульс восемьдесят, меня это вполне устраивает. Надевай свой парик, и едем.

Орнифль. Нет.

Субитес. Ты, верно, считаешь меня ослом?

Орнифль. Я считаю тебя врачом, который спешит на бал. Ты осматривал меня всего каких-то тридцать секунд, да и то порывался рассказать анекдот…

Субитес. Ну ладно. А Галопену ты поверишь? Профессор Галопен — лучший в Европе кардиолог, можешь ты доверить ему свое драгоценное сердце? Я попрошу его подняться сюда, и, если он подтвердит мой диагноз, ты поедешь с нами. (Уходит.)

Орнифль (после минутного колебания зовет). Сюпо!


Мадемуазель Сюпо тотчас же появляется на пороге.


Мне что-то не по себе, Сюпо. Я не еду на бал. Но вы так или иначе можете быть свободны. Совершенно очевидно, что вечером я не стану работать.

Мадемуазель Сюпо. Нет. Я предпочитаю остаться: я могу вам понадобиться.

Орнифль. Рано обрадовались. До агонии как-никак еще далеко. Зря только будете скучать. Я вас не позову. Сходите лучше в кино. Так будет полезней для общего блага. Может, вы встретите там кого-нибудь с родственной душой, и он в темноте погладит вам коленку.

Мадемуазель Сюпо. Нет. Я останусь здесь до полуночи. Мне необходимо кое-что перепечатать.

Орнифль (глядя на нее, с гримасой). Уф! Преданность И трудолюбие. Трудолюбие и преданность. Все равно что кефир натощак.

Мадемуазель Сюпо. Я останусь, как бы вы ни кривлялись!

Орнифль. Ужасная Сюпо! Вы не знали бы соперниц в роли фронтовой сестры милосердия; монахини, ухаживающей за прокаженными; или деятельницы «Армии спасения» с огромной жестяной банкой для сбора денег, из тех, что высокомерно, но вместе с тем не щадя себя благодетельствуют бродяг. Жертвенность непривлекательна на вид. Это эгоизм худшего сорта.

Мадемуазель Сюпо (задыхаясь от возмущения). Эгоизм!

Орнифль. Да. Истинных эгоистов еще можно вынести. Все мы знаем правила игры, и все мы в ней участвуем, но филантропы всегда отвратительны. Нельзя же в самом деле думать только о себе!

Мадемуазель Сюпо. О, эти ваши вечные парадоксы!.. А я только и думаю, как вам помочь, как вас… (Плачет.)


Входят доктора.


(Уходит с громким ревом.) О-о-о-о!

Профессор Галопен (которого привел Субитес, входит, потирая руки. Он тоже в костюме молъеровского врача). Ну, где же больной? Приветствую вас, наш великий бард и друг! Что мне тут наговорил Субитес? Мы недовольны нашим сердцем?

Орнифль. Да, у меня частые головокружения.

Профессор Галопен (паясничая). Это от легких!

Орнифль. Боль в левой руке…

Профессор Галопен. Все от легких!

Орнифль. Пелена перед глазами…

Профессор Галопен (все больше увлекаясь ролью). От легких! От легких!


Доктор Субитес угодливо смеется над шутками своего патрона.


Орнифль (с горечью). Шутка весьма удачная! Но я уже слышал ее от Субитеса.

Профессор Галопен (с беспокойством оборачивается к Субитесу). Правда? Сегодня вечером нам нельзя появляться вместе, дражайший, не то весь эффект пропадет. Видели вы мою клистирную кружку? Великолепна, а? Бьюсь об заклад, что вы не догадались прихватить такую! Уверен, что против этого дамы не устоят! (Вновь оборачивается к Орнифлю.) Так где же наше сердце?

Орнифль (угрюмо). Слева.

Профессор Галопен (приготовляясь выслушать его). Это уже хорошо. (Когда он наклоняется, его островерхий колпак задевает Орнифля за нос.)

Орнифль. Колпак!

Профессор Галопен (выпрямляясь). Какой еще колпак?

Орнифль. Своим колпаком вы угодили мне в нос.

Профессор Галопен. Простите. (Оборачивается к Субитесу.) Вот вам лишнее доказательство, друг мой, если только в этом еще есть необходимость, что наши коллеги в семнадцатом веке не умели выслушивать больных! Я собираюсь написать небольшое исследование о состоянии кардиологии в ту эпоху. И эта мелкая деталь чрезвычайно ценна. Вот видите, какую роль играет случай в наших познаниях! Пастер сделал свое великое открытие, по рассеянности забыв пробирку в лаборатории. А я, нахлобучив на себя этот несуразный колпак, пытаюсь выслушать больного и убеждаюсь, что врач в семнадцатом веке был физически не в состоянии аускультировать больного!

Субитес (с тайной насмешкой). Это и в самом деле чрезвычайно любопытно.

Орнифль (с невинным видом). Может, они его снимали, когда выслушивали?

Профессор Галопен (оторопев). Что снимали?

Орнифль. Колпак.

Профессор Галопен (пораженный). О! В самом деле, может быть, они его снимали! Об этом я не подумал. (С неожиданной строгостью.) Расстегнитесь. Вот что я скажу вам, дражайший: на своем веку, как-никак, я достаточно повидал сердечников. Так вот: когда у человека поражено сердце, он никогда не испытывает боли в сердце. Боли бывают в желудке, в печени, даже в ноге, но только не в сердце!

Орнифль. У меня боль в спине.

Профессор Галопен. Посмотрим. (Выслушивает его в строгом молчании.)


По мере того как он слушает Орнифля, вид у того становится все более нездоровый. Субитес стоит в позе студента, с интересом наблюдающего в больнице за утренним обходом профессора.


(Продолжая выслушивать Орнифля, неожиданно.) Вы знаете анекдот про зайца и академика?

Субитес (стремясь угодить ему любой ценой). Нет, дорогой профессор…

Орнифль (выдавая его). Вот лгун! Всего минуту назад он пытался мне его рассказать!

Профессор Галопен (выпрямившись, обиженно, Субитесу). Ах вот как, вы тоже его знаете? Вот что, дражайший, нам сегодня решительно лучше держаться врозь…

Субитес (услужливо). Да, но зато ваш друг Орнифль не знает этого анекдота. Я не успел ему рассказать…

Профессор Галопен (просияв, оборачивается к Орнифлю). Значит, вы его не знаете? Правда? Ну, слушайте, дорогой: по набережной Конти проходит заяц, а навстречу ему идет академик в полном параде. Пораженный заяц застывает на месте. Академик тоже останавливается, прикладывает к глазам лорнет и бормочет: «Ах, это заяц!» А заяц, поглядев на академика, бормочет: «Ах, это салат!» (Разражается громким смехом.)


Субитес угодливо хихикает. Не смеется один Орнифль.


Субитес (со смехом). Прелестный анекдот, дорогой профессор! Я его знал и прежде, но вы рассказываете гораздо лучше меня!

Орнифль (учтиво). А что ответил академик?

Профессор Галопен (давясь смехом). Ничего! Он ничего не ответил! Но все непременно задают этот вопрос! А анекдот про девочку, которая проглотила кусок мыла, вы знаете?

Орнифль (раздраженно). Нет! Но что же все-таки с моим сердцем?

Профессор Галопен. Что с вашим сердцем? Ах, вы хотите знать, что с вашим сердцем? Ваше сердце в полном порядке! Хотел бы я иметь такое сердце! Если желаете, попейте липовый отвар. (Оборачивается к Субитесу.) Нам надо бежать, дорогой мой. Не то мы опоздаем. А когда на эти роскошные — как бишь их? — балы придешь с опозданием, всех хорошеньких женщин уже расхватают. Тот анекдот про девочку, которая проглотила кусок мыла, я расскажу вам в машине. (Орнифлю.) Ну как, мнимый больной, мы вас забираем?

Орнифль. Нет, ни в коем случае.

Профессор Галопен. Ну, как знаете! Прощайте, дорогой друг!

Орнифль. И спасибо!

Профессор Галопен (со смехом). Вот уж не за что!

Субитес. Напрасно ты отказываешься ехать с нами. Профессор — великолепный рассказчик. До скорого! Вот увидишь, соскучишься тут один и непременно приедешь на бал, я в этом уверен.

Орнифль. Не думаю. Прощайте. Больные не провожают своих гостей. Так сказано у Мольера.

Профессор Галопен (выходя вместе с Субитесом). Ладно! Ладно! Мы и сами помним классиков! Послушайте, а тот анекдот про лангусту, которая боялась привидений, вы тоже не слыхали?


Оба уходят. Входит Ненетта.


Ненетта. Мсье, опять пришел тот молодой человек. Сегодня он уже третий раз является. У меня просто не хватает духу сказать ему, чтобы он пришел в другой раз.


Входит графиня, тоже в костюме XVII века.


Графиня. Что я слышу? Вам нездоровится, и вы решили не ехать на бал?

Орнифль (Ненетте). Скажите молодому человеку, чтобы подождал. Я скоро его приму.


Ненетта уходит.


(Обернувшись к графине.) Да, дорогая, по зрелом размышлении я решил остаться. Мне что-то не по себе, я немножко отдохну.

Графиня (с улыбкой). Неужто господь бог решил наконец подарить мне приятный вечер?

Орнифль. Оставьте господа в покое. Он даром ничего не дает. Он еще заставит вас дорого расплатиться за этот приятный вечер. Поезжайте на бал. Все говорят, что там будет весело, к тому же платье у вас прелестное.

Графиня. Если вам нездоровится, мой долг — остаться с вами. Когда мы поженились, я говорила вам, что у меня очень развито чувство долга. К сожалению, с таким мужем, как вы, женщине редко доводится выполнять свой долг. Вы понимаете — для меня это неожиданная удача. Я остаюсь.

Орнифль (недовольно). Терпеть не могу, когда за мной ухаживают. При мне и так состоят Ненетта и Сюпо, упивающиеся своей преданностью. Наверно, они сейчас спорят о том, кто сварит мне липовый отвар. Уф! Не вмешивайтесь хоть вы в эту смехотворную возню, дорогая! Поезжайте на бал! Веселитесь, и пусть мне потом расскажут, что вы были прекрасны. Я еще больше стану вас уважать. И без того вокруг меня слишком много преданных женщин.

Графиня (неожиданно). Почему вы на мне женились, Жорж?

Орнифль (удивленно). Странный вопрос!

Графиня. Это пришло мне на ум, когда я взглянула на розы, которые стоят на вашем письменном столе. Я купила их сегодня утром, предвидя, что вы об этом не подумаете. Сегодня десятая годовщина нашей свадьбы.

Орнифль (после небольшой паузы подходит к розам, нюхает их). Как бежит время… Поистине моя забывчивость непростительна… К тому же дело осложняется тем, что мне всякий раз все прощают. Женщины просто обожают прощать.

Графиня. Вероятно, истинная причина вашего отказа ехать на бал в том, что вы боитесь встретить Клоринду. Говорят, будто позавчера она пыталась отравиться.

Орнифль. Мало ли что говорят в Париже!

Графиня. Мне рассказал об этом ее врач. Все-таки профессиональная тайна — вещь серьезная!.. Станет ли человек ее нарушать, чтобы сообщить другому ложную весть…

Орнифль. Мне тоже рассказали что-то в этом роде, но я не поверил.

Графиня. Вы ее больше не любите?

Орнифль (недовольно). Я никогда ее не любил… Ариана, поверьте мне, этот разговор между нами неуместен… Поезжайте на бал. Веселитесь хорошенько, а завтра утром я поздравлю вас с нашим юбилеем с опозданием на один день — это будет верхом утонченности. В одной из пьес Шекспира девушку спрашивают, долго ли она будет хранить любовь к суженому. Она отвечает: целую вечность и еще один день. Не правда ли, восхитительно? Вот поэтому-то я всегда отмечаю юбилей с опозданием на один день. Я отмечаю этот лишний день — только он один и представляет ценность.

Графиня. А может быть, Жорж, вы будете счастливее, если мы с вами расстанемся?

Орнифль. Нет, решительно, Ариана, сегодня вы задаете мне какие-то странные вопросы. Да я без вас был бы неприкаянным, как бездомный пес. Я бы изнемог под бременем своей свободы. За десять лет совместной жизни — а это немалый срок — мне ни разу и в голову не пришло, что я мог бы жениться на другой женщине.

Графиня. А приходило вам когда-нибудь в голову, что я могла бы стать женой другого мужчины?

Орнифль (с искренней убежденностью). Я не знаю другого мужчины, кроме меня самого, за которого стоило бы выходить замуж. Наверно, иногда я вас огорчаю, как, впрочем, и себя тоже, временами я вас разочаровываю, да я и сам нередко в себе разочаровываюсь. Но все же вам необыкновенно повезло. Представляете, если бы вы вышли замуж за грубияна или, что еще хуже, за серьезного человека. Вы умерли бы от скуки.

Графиня. Я часто думаю о том, почему вы держите меня при себе.

Орнифль. Что за отвратительное слово и к тому же лишенное смысла. Разве можно «держать при себе» свою душу? А вы — моя душа.

Графиня. Я не очень красива, а я знаю, что только совершенная красота могла бы вызывать ваше восхищение и после того, как первое любопытство будет утолено. Подчас, когда я при вас раздеваюсь — что случается все реже и реже, не сочтите это за упрек — и постепенно открываю вашему взгляду тело, линии которого далеко не безупречны, я чувствую, как вы все больше отдаляетесь от меня. Как странно и как несправедливо, что наше душевное счастье — ведь в конечном счете плотские радости не что иное, как радость души — зависит от простой арифметической пропорции. Потому что, как мне разъяснили, к этому и сводится красота. Заметьте, я не жалуюсь. Просто, на мой взгляд, это нелепо, только и всего.

Орнифль (после короткой паузы). Вы на редкость умны, Ариана. Но я не люблю, когда меня вынуждают над чем-то задумываться. Жизнь надо принимать легко, не размышляя. Поезжайте-ка лучше на бал, чем толковать о моей душе! Я с этой особой не в ладах. (Берет ее руку, целует, помогает графине встать.)

Графиня (встав, мягко). Но ведь у Клоринды все пропорции безупречны, с точностью до миллиметра. Золотое сечение!

Орнифль. Да. Но кроме пропорции нет ровным счетом ничего. А обозревать совершенные формы тоже надоедает. Ощущаешь себя туристом, недостает лишь фотоаппарата. (Поворачивает ее лицом к себе.) Послушайте, куда это вы клоните? Вы мне все уши прожужжали про эту девицу, с которой я больше не желаю вам изменять! Я знаю, по части взаимопонимания и предупредительности мы с вами исключительная пара. Но не будем все же потворствовать друг другу до омерзения. Адюльтер требует хоть минимума условностей.

Графиня. Я примирилась с вашим легкомыслием, но мне неприятна ваша жестокость.

Орнифль. Но ведь это одно и то же.

Графиня. Клоринда хотела покончить с собой потому, что она ждет от вас ребенка. Вы это знали?

Орнифль (на какое-то мгновение задумывается, потом, закуривая сигарету, спокойно). У нее есть хороший врач?

Графиня (быстро взглянув на него, мягко). В самом начале нашего супружества я была еще очень молоденькая и глупенькая и к тому же бесконечно вами восхищалась! Меня вы тоже, помните, как-то раз спросили, есть ли у меня хороший врач.

Орнифль (после непродолжительного молчания, просто). Я не выношу детей. И я не считал необходимым умножать на нашей земле число прохвостов, подобных мне. К чему этот запоздалый упрек? Поезжайте лучше на бал! Мы рождены, чтобы кружиться в вихре танца.

Графиня. И вы не боитесь когда-нибудь пожалеть о том, что, кружась в танце, лишь скользили по жизни?

Орнифль. Я знаю господа бога. Он, бесспорно, уже заготовил для меня кару. Он терпеливо оттачивает острие молнии, которая меня поразит, или смазывает оси колесницы, к которой в назначенный срок я буду прикован. В тот день я никому не стану жаловаться на свою судьбу. Я расплачусь сполна за все радости, которые я вкусил. Впрочем, я уверен: цена будет непомерно высокой. (Подходит к ней.) Уверяю вас, Ариана, нам с вами не пристало вести подобный разговор… Это уже начинает походить на мелодраму. В этой роли я смешон. Оставим это! Сознание нелепости этой роли причиняет мне невыносимую физическую боль!

Графиня. А вы научитесь это переносить. Я не раз думала о том, что вы были бы гораздо лучше, если бы не так боялись показаться смешным.

Орнифль. Я такой, какой есть. Мы оба и без того по горло заняты своими развлечениями, недостает только, чтобы мы еще занимались моим воспитанием. Если у Клоринды родится ребенок, у него не будет отца. Судите сами, какой из меня отец? Не можете же вы всерьез хотеть, чтобы мы с вами разошлись и я женился на этой дуре? Это было бы чудовищно несправедливо.

Графиня. По отношению к кому?

Орнифль (с притворной горячностью, усиливающейся по мере того, как он приводит аргумент за аргументом). Прежде всего, по отношению ко всем другим девицам, на которых я не женился. Вы и сами понимаете, что при моем образе жизни я наплодил кучу внебрачных детей, кое-кто из них, возможно, уже учится в Политехническом институте. С моей стороны было бы весьма несправедливо и даже гнусно, начни я вдруг заботиться только об этом ребенке. Потом, это было бы так же несправедливо по отношению к вам, Ариана, хотя мы с вами ни разу об этом не говорили. Я не выношу того серьезного тона, который мы с вами взяли, но что поделаешь — впервые в жизни поговорю с вами серьезно. Клоринда долго не решалась стать моей любовницей — из-за вас. Она вас боготворила. Мне пришлось целых два месяца дарить ей букетики фиалок и встречаться с ней в кондитерской Рюмпельмайера, точно какому-нибудь юнцу, прежде чем она согласилась оторваться от своих спасительных пирожных и последовать за мной в более укромное местечко. Эти укоры совести, против которых, признаюсь, я в ту пору отчаянно воевал, появились у меня позже, чем у нее, но так или иначе они налицо. (Лицемерно.) Уж если хотите знать, я порвал с ней из желания быть верным вам. Мы обязаны были принести эту небольшую жертву — дань восхищению, которое вы внушаете Клоринде.

Графиня (мягко). Вы заставили меня жестоко страдать, Жорж, но я продолжала вас любить. Однако, думаю, что моей любви пришел бы конец, если бы вы заслужили мое презрение.

Орнифль. Презрение? Сразу же громкие слова! (Улыбается, в глубине души чрезвычайно довольный, что она ему не верит.) Вам не нравится, когда я облачаюсь в тогу жертвенности и чести? А считалось ведь обычно, будто серое мне к лицу.

Графиня. Я примирилась с тем, что вы легкомысленны и жестоки, даже злы. Но, простите меня, лицемерия я не вынесу.

Орнифль (снова став самим собой, с улыбкой). Еще одно громкое слово! Необходимо время от времени, хотя бы для видимости, отдавать дань добрым чувствам, дорогая, а не то честные люди побьют нас каменьями. Ничто не внушает им такого страха, как правда. Но я готов признать, что не должен был разыгрывать эту маленькую комедию перед вами. Хотите начистоту? Судьба Клоринды и ее сосунка, родит она его или нет, мне совершенно безразлична. Я готов оказать ей помощь как в том, так и в другом случае, если ей понадобятся деньги. Вот и все. Одно время эта девушка олицетворяла для меня наслаждение, но это время давно прошло, и я намерен искать наслаждений в другом месте. Вот и вся моя мораль. Развлекаться и без того нелегко — вот уже два столетия, как люди утратили этот секрет; в наши дни все толкает нас к серьезному, а если еще позволить себе всякие укоры совести!.. Заметьте, я и себя подвергаю риску. Кто знает, вдруг завтра вместо тюбика с люминалом Клоринде придет на ум купить автоматический револьвер и, нажав на спуск, одним движением своего прелестного пальчика выпустить мне в голову шесть пуль. Любой суд под аплодисменты публики вынесет ей оправдательный приговор, и, по всей вероятности, это будет справедливо. Таким образом, наши с ней шансы равны. Поезжайте на бал, Ариана, и не занимайтесь больше моими делишками. Мне очень жаль, что бестактность этой юной особы заставила вас тревожиться. (Целует ей руку, провожает к двери.) Право, вы прелесть и к тому же единственная женщина, которая меня не разочаровывает. Хотел бы я знать, почему только я вам изменяю?

Графиня (тихо). Я не выношу вашей учтивости, Жорж. Вы мне гораздо больше нравитесь, когда хлопаете по животу своего приятеля Маштю.

Орнифль (со смехом). Вы вдруг возлюбили плебс? А сколько вы меня корили за вульгарность моего друга Маштю.

Графиня. Сегодня вечером я вдруг поняла, что в этой вульгарности есть что-то человечное.

Орнифль. Ну вот! Теперь мы перешли на философию! Что за пустая трата времени! Скорее поезжайте на бал! (Ласково, но уже с некоторым раздражением подталкивает ее к дверям.)

Графиня. Мне вовсе не хочется танцевать, уверяю вас. Это очень серьезно, Жорж, впервые в жизни я боюсь в вас разочароваться…

Орнифль. Из-за этой истории?.. Смешно! Мы с вами оба смешны! Но вы подали мне идею… (Зовет.) Мадемуазель Сюпо!..


Мадемуазель Сюпо тут же является на зов.


Позвоните, пожалуйста, господину Маштю. Если он не у себя дома, пусть его отыщут, где бы он ни был… и попросят немедленно приехать ко мне.

Мадемуазель Сюпо. Хорошо, мсье. (Уходит.)

Графиня. При чем тут Маштю?

Орнифль. Колумбово яйцо, дорогая! Достаточно разбить скорлупу с одного конца, и яйцо будет держаться. Надо было только до этого додуматься. Эта шутка сомнительного свойства не перестает удивлять мир. В конце концов, чего вы добиваетесь? Чтобы ваша молоденькая протеже была пристроена и чтобы впоследствии кто-нибудь покупал ее сыну буквари? И тут достаточно, по обыкновению, позвать Маштю. Маштю всегда все улаживает!

Графиня. Я вас не понимаю. Что может сделать Маштю?

Орнифль. Моя дорогая, господь бог позволяет нам потихоньку подличать по мелочам. Но у него нежное сердце, и, опасаясь, как бы мы не натворили бед, он подчас без нашего ведома старается подстелить соломки, чтобы мы, кувыркаясь, не свернули себе шею. Вы, видно, не знаете, что вот уже полгода Маштю безумно влюблен в Клоринду? Что он совсем потерял из-за нее сон и дважды умолял ее выйти за него замуж? Разумеется, меня все это крайне бесило, я даже грозился надавать ему по шее. Я был неправ. Страсть Маштю — это и есть промысел божий, и теперь я буду только приветствовать его ухаживания. Вот и все.

Графиня (восклицает). Но ведь девушка не любит Маштю!

Орнифль. Бог мой! К чему вдаваться в такие тонкости!.. А меня она любила? Любят, дорогая, только в бульварных романах. Мы разыгрываем комедию страсти, как на собачьей свадьбе. Я тебя почуял, ты — меня; я то отбегаю, то возвращаюсь — нет, не хочу, да, хочу! А раз я хочу, значит, это на всю жизнь… Потом, глядишь, кто-то дернет поводок, и собачонку, размечтавшуюся о вечной любви, оттаскивают прочь… В другой раз случай или же хозяин, который ее прогуливает, раздумывая о своих делишках где-то там наверху, на уровне одного метра семидесяти пяти сантиметров от земли, сам того не замечая, подводит нашу собачонку к другой собачонке. И тогда возобновляется та же комедия, с теми же клятвами, пока еще раз не дернут поводок, вторично оборвав уже знакомую игру. Такова любовь, дорогая, будь то у собачонок или у людей. Только на этот раз я сам дерну поводок. И подведу собачонку Маштю к собачонке Клоринде.

Графиня. И вы полагаете, что Маштю согласится воспитывать вашего ребенка?

Орнифль. А почему бы и нет? Я привык сплавлять ему мою продукцию. А потом, о святая простота, можете не сомневаться: я приложу все усилия к тому, чтобы он поверил, будто это его ребенок. Даром, что ли, я столько лет занимаюсь театром? Ах, мне не терпится сообщить ему счастливую весть! Уж как он обрадуется, этот старый мошенник, что у него будет сын — весь в папашу! Вы правы, как приятно делать добро! Надо делать его почаще!


Входит мадемуазель Сюпо.


Мадемуазель Сюпо. Господин Маштю ужинал у «Максима». Он сам подошел к телефону. Через минуту он будет здесь.

Орнифль. Вот видите, все улаживается в этом лучшем из миров. Сделайте мне одолжение, Ариана, поезжайте танцевать.

Графиня (молча глядит на него, потом вдруг спокойно). Я еду танцевать, Жорж. В первый раз в жизни я буду танцевать.

Орнифль (провожает ее со смехом). Ну вот, теперь уж вы стали говорить загадками! Надеюсь, вы все же не собираетесь изменить мне на этом балу только потому, что я отказываюсь жениться на другой? Это было бы неслыханно!.. Я провожу вас к автомобилю… (Спохватывается.) Нет. В прихожей дожидается какой-то юнец, любитель автографов, он сразу на меня набросится. Простите меня. Веселитесь и ни о чем не думайте. Вы сегодня прелестны… (Неожиданно, чуть ли не с нежностью.) Прошу вас, когда вернетесь, постучитесь ко мне и разбудите меня. Мне хочется знать, имели ли вы успех…


Графиня, не отвечая, уходит.


(Поворачиваясь, видит мадемуазель Сюпо, которая поджидает его, скрестив руки на груди, точно статуя Командора.) Ну, что еще?

Мадемуазель Сюпо. Я все слышала.

Орнифль. Вы подслушиваете за дверью?

Мадемуазель Сюпо. С тех пор, как я вас люблю, я взяла себе это за право!

Орнифль. Сюпо, хоть вы и моя секретарша, но секретов вы знаете слишком много! Смотрите, как бы вам не угодить в каменный мешок!

Мадемуазель Сюпо. Что ж, попытайтесь заточить свою совесть! Вас это очень устроило бы, не так ли?

Орнифль. Перестаньте отождествлять себя с моей совестью! Моя совесть — очаровательная, безукоризненно воспитанная особа. Я научил ее никогда не подслушивать за дверью. И никогда не требовать у меня отчета.

Мадемуазель Сюпо (с мрачной усмешкой). Хороша же ваша совесть!

Орнифль. Вот именно — она восхитительна! И не смейте говорить от ее имени!

Мадемуазель Сюпо (кричит). Я вас ненавижу!

Орнифль. Это единственная услуга, которую вы можете мне оказать, не считая секретарских обязанностей!

Мадемуазель Сюпо. Если вас не покарает господь, быть может, я сама когда-нибудь стану орудием возмездия, когда переполнится чаша моего терпения!

Орнифль (мягко, с улыбкой). Нет, Сюпо. Вы слишком уродливы, чаша вашего терпения никогда не переполнится. Может, и впрямь мне суждено умереть от руки какой-нибудь красотки, да только не от вашей. Вы все будете надеяться, что я когда-нибудь брошу вам кость!

Мадемуазель Сюпо. Убийца!


Входит Маштю во фраке. Мадемуазель Сюпо исчезает.


Маштю. Что случилось? Ты заболел?

Орнифль. Да нет, старый плут, просто я по тебе соскучился.

Маштю (разводя руками). Я обмываю у «Максима» орден Пилу в обществе трех министров, в том числе министра юстиции — ведь в прошлом у Пилу не одна судимость, — а ты срываешь меня с места в самый разгар пира только потому, что ты по мне соскучился! Капризы примадонны!

Орнифль. Я люблю тебя, Маштю. Ты мой единственный друг.

Маштю. Тебе что, деньги нужны?

Орнифль. Представь себе, нет. Я хочу оказать тебе услугу совершенно бескорыстно.

Маштю. Чего-чего, а этого от тебя не дождешьсн! Говори! Чего ты ходишь вокруг да около? Опять ты что-нибудь натворил! Сколько тебе надо?

Орнифль. Ничего.

Маштю. Ты меня пугаешь. Боюсь, как бы это не обошлось мне еще дороже. Выкладывай, что там у тебя.

Орнифль(неожиданно). Скажи, Маштю, ты что, ослеп?

Маштю. Нет, с чего ты взял?

Орнифль. Ты что, совсем ничего не замечаешь? Не видишь, что на девчонке лица нет?

Маштю. Это на какой же девчонке?

Орнифль. На Клоринде.

Маштю. Вы что, опять с ней поцапались? На днях я пригласил ее обедать, что-то она мне грустной показалась.

Орнифль (суховато). Ты не говорил мне, что она с тобой обедала.

Маштю (с легкой запинкой). Да, не говорил… Я не обязан докладывать тебе о каждом своем шаге!

Орнифль. Обязан, коль скоро это касается Клоринды. Этого требуют законы чести.

Маштю (ворчит, все же пристыженный). Законы чести… Законы чести… Любишь ты громкие слова! Я же не сделал ничего плохого!

Орнифль. Кто из нас знает, когда он творит добро, а когда зло? Там, где речь идет не о деньгах, ты слеп, Маштю. У себя под носом ничего не видишь!

Маштю. А что я должен видеть?

Орнифль (вздыхает). Бедная девушка!.. Я не святой. Более того, все считают меня легкомысленным, но даже я иной раз прихожу в ужас от твоих поступков. Есть прелестная пьеса Мюссе, которую, кстати, всегда отвратительно играют. Она называется «С любовью не шутят». Это — о таких, как ты. Тебе следовало бы ее перечитать. Или, точнее, прочитать, потому что, боюсь, ты о ней даже не слыхал.

Маштю (настороженно). Ты хочешь, чтобы я поставил пьесу Мюссе? Этот автор давно не делает сборов, уже много лет. Хотел бы я знать, на какие шиши он живет!

Орнифль (сурово). Перестань хитрить, Маштю. Речь вовсе не о пьесе Мюссе. Ты прекрасно понимаешь, что речь пойдет о Клоринде, и знаешь, за что я тебя корю.

Маштю (после небольшой паузы, несколько сникнув). До чего же людишки рады посплетничать! Видели, как я раз-другой с ней обедал, и наплели тебе невесть чего! Надеюсь, ты не усомнился в моей дружбе, Жорж? Дружба для меня священна!

Орнифль (мягко). А любовь тоже для тебя священна?

Маштю. Что, любовь? Ты просто извел девчонку. Когда ее ни встретишь, она все плачет. Я стал ее жалеть, вот и все. Сам знаешь, с моими тремя театрами у меня смазливых девчонок хоть отбавляй! С какой стати я буду отбивать любовниц у друзей! Но Клоринда — дело другое. Я вижу, она несчастна. Ты вечно оставляешь ее одну… Ну и вот, иной раз, когда она себе места не находит, я приглашаю ее в какой-нибудь шикарный ресторан. Сам знаешь, каковы эти бабы: стоит им увидеть, как вокруг столиков суетятся официанты — глядишь, они и развеселятся. Кстати, у официантов всегда мрачные рожи, но женщин все равно не поймешь… Одним словом, я заказываю черную икру, печеночный паштет, шампанское, самое дорогое, что есть в меню, чтобы только развеселить Клоринду. Она съедает кусочек-другой, а потом начинает реветь — вот до чего ты ее довел.

Орнифль. А ты уверен, что это я ее довел?

Маштю. А кто же, по-твоему?

Орнифль. Может, ты.

Маштю. Но ведь я ни разу не обижал Клоринду! Я всегда был с ней ласков.

Орнифль. Вот именно. Слишком ласков. Нельзя так играть сердцем женщины. Ты всегда был с ней ласков, добр, даже нежен, как ты сам признался, не правда ли? Ну вот, я с сожалением вынужден объявить тебе, что ты своего добился. Клоринда тебя полюбила.

Маштю (растерянно). Но это невозможно… она же твоя любовница…

Орнифль (суховато). Сама ситуация и без того тягостна для меня, зачем лишний раз это подчеркивать. Да, Клоринда была моей любовницей. Но все это в прошлом.

Маштю. Ты мне ничего не говорил.

Орнифль. Когда меня бросает женщина, я не имею обыкновения трубить об этом на всех перекрестках. Как только я понял, что Клоринда меня разлюбила, я вернул ей свободу. За кого ты меня принимаешь? Она теперь точно раненая пташка, не знающая, где искать пристанища, а я лишь пытаюсь ее утешить. Она сейчас для меня все равно что сестренка! Вот почему я так свободно говорю с тобой о ней, словно я ее старший брат. Ты злоупотребил ее молодостью и простодушием, Маштю, ты сделал ее своей игрушкой!

Маштю. Своей игрушкой?

Орнифль. Да. Ты что, боишься слов?

Маштю. Нет, не боюсь, если только я их понимаю.

Орнифль. Хочешь, чтобы я сказал еще яснее? Верно ли, что ты даже сватался к ней?

Маштю (уничтоженный). Ты и это знаешь?

Орнифль (ледяным тоном). Да, Я все знаю.

Маштю (сконфуженно). Она так рыдала в тот день… Я расчувствовался, что правда, то правда. Я сказал, что ей нужен друг, на которого она могла бы опереться, покрепче тебя, понадежнее, но… Это же правда! Любой на моем месте сказал бы ей то же самое. Думаешь, она могла примириться с жизнью, на которую ты ее обрек? Все только жди и жди, когда ты соблаговолишь позвонить и назначить свидание… Я видел, что она совершенно подавлена…

Орнифль (строго). Маштю, ты пытаешься со мной хитрить! Ты приглашал ее в ресторан не только из одного сердоболия. Просто ты был в нее влюблен!

Маштю (на его лбу выступили крупные капли пота). Да, но я не хотел, чтобы ты это знал, и я сказал сам себе…

Орнифль (с неожиданным раздражением). Никогда ничего не говори сам себе, бедняга! Все равно ты будешь нести чушь! И вообще — брось ты разговаривать сам с собой! Сделай вид, будто ты с собою незнаком! Лучше посоветуйся с кем-нибудь другим.

Маштю (со стоном). Войди в мое положение! Не мог же я просить совета у тебя!

Орнифль. Совесть в тебе проснулась, не так ли? Давай поговорим без околичностей. Забудь, кто я! Ты желал ею обладать?

Маштю (пот градом стекает у него со лба). Да.

Орнифль. Правду говори. Ты сделал ей ребенка?

Маштю (вскакивает с места). Жорж! Ты что? Клянусь, я даже не прикасался к ней!

Орнифль (облегченно вздыхает). Хорошо. Так-то лучше. А то сам понимаешь, ни с того, ни с сего человек не проглотит два тюбика люминала. Для этого должна быть серьезная причина. Вот я и доискиваюсь…

Маштю (бледнеет). Клоринда проглотила два тюбика люминала?

Орнифль. Да, позавчера. Но успокойся, ее спасли.


Пауза.


Маштю. Что же теперь с ней будет?

Орнифль (озабоченно морщит лоб). Поскольку попытка самоубийства не удалась, можно надеяться, что вторичноона такой штуки не выкинет. Но ты и сам знаешь, как бывает с этими девчонками, когда они в отчаянии… Боюсь, достанется первому встречному. А потом кому-нибудь еще. И пойдет по рукам. А ведь Клоринда из хорошей семьи, отец у нее чиновник, сама она со средним образованием. Такое чистое создание. (Вздыхает.) Ветреник ты, Маштю.

Маштю (после небольшой паузы). Чем я могу помочь? В делах я не оплошаю, в момент приму любое решение. А вот когда касается чувств, я теряюсь. Известное дело, без привычки.

Орнифль. При твоем образе жизни это не первая твоя интрижка. Не мне давать тебе советы. Ты взрослый человек, сам умеешь исправить свой промах.

Маштю. С другими было не так… Я прекрасно понимал, что им нужны только мои деньги…

Орнифль (еще мягче). Вечно ты воображаешь, будто всем нужны твои деньги. Надоело, в конца концов! У всех есть деньги!

Маштю (уязвлен). Поменьше, чем у меня!

Орнифль. Поменьше, чем у тебя, но все же достаточно! Красота, дружба, талант — вот это редкость! И если именно твоим деньгам оказывают предпочтение, значит, тебя любят, значит, ты чей-то избранник. Тебе это никогда не проходило на ум, так ведь?

Маштю. Нет. Мне всегда надо все объяснять. Я тугодум. К тому же при моей собачьей жизни, сам понимаешь, я все время должен был обороняться…

Орнифль. Знаю. Тебе нелегко было пробиться. И не всегда ты имел дело с деликатными людьми. От тех времен у тебя осталась подозрительность, вполне законная, но подчас огорчающая твоих истинных друзей. (Вздыхая, подходит к Маштю, кладет руку ему на плечо.) Наверно, иногда ты и сам не рад своему богатству, мой бедный Роже! Воображаешь, будто всемогущ. А самое главное при этом упускаешь.

Маштю (напряженно размышляя). Самое главное, говоришь?

Орнифль (с улыбкой). Ну да. Не ищи здесь задней мысли. Я говорю о том, что всего важнее в жизни. Бескорыстное существо, которое тебя любит. Семейный очаг. И кто знает, может быть, ребенок… Уверен, что ты хотел бы иметь ребенка, Маштю!

Маштю (смущаясь точно барышня). Я не женат…

Орнифль. Этакий маленький Маштю, упрямый крепыш, как и ты, только, может, чуть более утонченный — твой сын, которого ты сам обучишь всем правилам борьбы. Милый крошка, я словно вижу его наяву… Наверно, ты ничего бы для него не пожалел, Маштю?

Маштю (поняв наконец, вдруг рычит). За сына я отдал бы половину моего состояния!

Орнифль (вздыхает с фарисейской улыбкой). Если бы только это зависело от меня, Маштю…

Маштю. Черт побери! Будь у меня сын, вот шум поднялся бы!

Орнифль. Дети всегда поднимают шум! Но я убежден, что твой сын был бы необыкновенным ребенком…

Маштю. Уж будь спокоен, я бы огреб деньгу для малыша Маштю! А уж честности я обучил бы его с пеленок!

Орнифль (помолчав). Что ж, прекрасная мечта! Хватит. Возвращайся на свой банкет. Наверно, там уже удивляются, куда ты пропал. Ступай обмывать орден этого старого мошенника Пилу. Закати им такую речь, чтобы они все полегли. Пусть ты и не самый счастливый из смертных, но зато ты определенно знаешь, что в Париже можешь добиться всего, что захочешь. Только в другой раз не играй столь бездумно сердцем юного, беззащитного существа, не закаленного в борьбе, подобно тебе, и мечтавшего лишь об одном — о счастье… (Вздыхает.) Господи, до чего же нелепа жизнь… Ну пойдем, я тебя провожу…

Маштю (останавливает его). Жорж…

Орнифль (останавливаясь). Что?

Маштю. По-твоему, мы все в жизни одиноки?

Орнифль. Как в пустыне.

Маштю. А если я в пятый раз приглашу ее к «Максиму» и задам ей все тот же вопрос, думаешь, на этот раз она согласится?

Орнифль. Убежден, что на этот раз она согласится!

Маштю. А если она опять молча станет плакать, как прежде, и ничего не ответит?

Орнифль. Это все равно будет означать, что она согласна, болван ты этакий! Ты знавал одних потаскух, где тебе понять порядочную женщину! Даже если она скажет «нет», все равно это значит «да».

Маштю. Ты так думаешь?

Орнифль. Это же очевидно. И почему ты придаешь такое значение этому слову? Это же ребячество! Действуй так, словно она сказала «да», и дело с концом!

Маштю. Но если мы пойдем в мэрию, черт побери, должна же она там выговорить это слово!

Орнифль. В мэрии она его выговорит. В мэрии все его выговаривают… Но если стыдливость и застенчивость девушки, боящейся произнести это слово, тебя так смущает, то послушай меня. Я ее хорошо знаю — и к тому же теперь я все равно что ее старший брат, — и я за нее скажу тебе «да». (Пожимая ему обе руки, торжественно.) «Да, Роже Маштю, я согласна быть вашей женой!» Вот! Теперь ты спокоен? Ты получил свое «да».

Маштю. Жорж, ты истинный друг!

Орнифль. А ты только сейчас это понял. Слишком ты недоверчив, Маштю. Пожалуй, это единственный твой недостаток. Всех ты подозреваешь. Но раз уж ты, наконец, удостоил меня своим доверием, я отплачу тебе тем же. Ключ от квартиры Клоринды все еще у меня. Я думал сегодня вечером ее навестить, разумеется лишь на правах старого друга, после вот этого самого бала, на который я теперь окончательно решил не ехать. Что-то мне нездоровится. Она меня ждет. Возьми ключ. Поезжай к ней. Скажи ей, что я не приду, никогда больше не приду. Так будет лучше. Надеюсь, ты скажешь ей все, как надо, и она поймет. Так честнее. Конечно, я никогда о себе не говорю, мои мучения не идут в расчет, но у меня нет больше сил страдать…

Маштю. Жорж… если тебе так тяжко… дружба священна!..

Орнифль (преисполнен благородства). Нет. Не будем думать обо мне. Меня нет. Я стушевываюсь. Я никогда больше ее не увижу. Это решено. Скажи, что я просил тебя ей это передать. Наверно, она поплачет, может, даже станет нести какой-нибудь вздор, на что-то намекать… Не старайся вникнуть в ее слова. Впрочем, тебе бы это и не удалось. Лучше попытайся ее утешить, будь с ней поласковей, так, как ты умеешь. Она, наверно, приготовила скромный ужин для нас двоих, расположись поуютнее, веди себя как дома… даже если она сама тебе этого не предложит. Она ведь так застенчива, так робка… Может, она даже не посмеет тебя пригласить… Но это ничего… Поужинай с ней… И… оставайся.

Маштю. Думаешь… можно?

Орнифль. Я в этом уверен. Только — видишь, я оказываю тебе доверие, потому что знаю твою порядочность, — сделай так, чтобы я потом в тебе не разочаровался. Женись на ней! Право, сейчас это вопрос чести.

Маштю (с трудом удерживаясь от слез). Спасибо тебе, Жорж, за доверие. Дай, я тебя расцелую. Я старый плут. И мне вечно кажется, будто меня хотят провести. Я всегда начеку… Но таких друзей, как ты… (ищет подходящее сравнение; в конце концов) таких просто не бывает!

Орнифль (с улыбкой, в которой сквозит печаль). Да, мой бедный Маштю. Таких не бывает. Ты выразил сейчас, сам того не сознавая, глубоко верную и весьма печальную истину. Но довольно. Возвращайся к «Максиму». А не то и я тоже раскисну. (Выпроваживает его, подталкивая в спину; на пороге.) Ключ не забыл?


Оба уходят. Возвращается мадемуазель Сюпо, ее губы сурово сжаты, очки сверкают.

Вскоре входит Орнифль.


Мадемуазель Сюпо. Это подлость!

Орнифль. Опять вы подслушивали за дверью? Да, на этот раз признаюсь — это аморально. Хотя никто точно не знает, что означает это слово. Когда он меня расцеловал, я едва не почувствовал угрызений совести.

Мадемуазель Сюпо (свистящим шепотом). Иуда!

Орнифль (разводя руками, тихо). Не могут же все быть Иисусами!

Мадемуазель Сюпо. Значит, вы совсем ни во что не верите?

Орнифль. Я верю в то, что дважды два — не обязательно четыре, а дважды четыре — не обязательно восемь.

Мадемуазель Сюпо. Что это значит?

Орнифль. Догадайтесь! (Вдруг хватает свой огромный парик эпохи Людовика XIV и, подойдя к зеркалу, нахлобучивает его.) А что, я сейчас отлично себя чувствую! Еду на бал! Для того мы и живем, чтобы кружиться в танце! (Неожиданно заключает мадемуазель Сюпо в объятия.) Приглашаю вас, Сюпо! Потанцуем! Глядя в зеркало, напугаем друг друга. Ужасная пара! Гоп-ля!

Мадемуазель Сюпо (тяжело дыша, вырывается из его объятий). Нет! Не хочу с вами танцевать!

Орнифль. Вы упускаете единственную возможность побывать в моих объятиях!

Мадемуазель Сюпо (кричит ему). Никогда я еще не встречала такого подлеца, как вы!

Орнифль (насмешливо). Это оттого, что вам не случалось путешествовать. Я нисколько не подлее любого другого. Просто я иногда делаю то, о чем другие только мечтают. (Снова заключив ее в объятия.) А вы когда-нибудь делаете то, что вам хочется, Сюпо?

Мадемуазель Сюпо (со стоном). Редко…

Орнифль (удерживая ее). Я доставлю вам это редкое счастье. Один раз. Один-единственный раз. Потом вы опять — уже навсегда — станете прежней Сюпо.

Мадемуазель Сюпо (шепчет в изнеможении). Я познаю жизнь…

Орнифль. Хорошо вам в моих объятиях, дуреха вы этакая? Уютно вам, наконец? Успокаиваются ваши нервы, натянутые как струны? Вы заново рождаетесь, Сюпо. Вылезайте, наконец, из своего кокона. Может, вы даже похорошеете… Для этого достаточно одной малости: избавиться от своей души. Согласны? Надо отказаться от спеси и от всех нелепых мелочей, благодаря которым вы — в своем жалком мирке — мните себя человеком, от ваших всегда безукоризненно чистых перчаток, от проездных билетов в первом классе метро, от воскресной мессы в кругу других почтенных дам, от добропорядочных книг и от добродетельных чувств… Надо снять очки, три нижних юбки и все те удобные и гигиеничные вещи, в которые вы наверняка засупонены, и раздеться донага — вы должны стать просто плотью, Сюпо.

Мадемуазель Сюпо (неожиданно отпрянув от него, поправляет растрепавшиеся волосы, кричит). Пустите меня!

Орнифль (невозмутимо). Вы умрете старой девой.


Входит Ненетта.


Ненетта. Мсье, я не знаю, как быть с тем молодым человеком! Он мечется, точно лев в клетке! Я уже не смею выйти в прихожую!

Орнифль. Просто какой-то бешеный поклонник! Проведите его ко мне, а Жюлю скажите, чтобы вывел из гаража машину. Я еду на бал.


Ненетта уходит.


(С минуту стоит не двигаясь, потом, вдруг просияв, приказывает.) Сюпо! Возьмите блокнот и записывайте. Я сочинил три восхитительных куплета! (Злорадно напевает, подбирая одним пальцем на рояле мелодию.) Прелести напудренной старухи

Пахнут, как жасмин.
Тянет к ним трясущиеся руки
Дряхлый господин.
Мадемуазель Сюпо (записывая, стонег). О!..

Орнифль (передразнивая ее). Почему вдруг «о!»? Вам что, не нравится?

Но напрасны все его потуги —
Счастью не бывать.
И любовь бежит от них в испуге,
И скрипит кровать…
Мадемуазель Сюпо. О-о!..

Орнифль (с какой-то невыносимой мукой, прячущейся за его гримасами и злорадством).

Все кричат: «Чудовище! Уродка!
До чего страшна!»
Знаю я один — была красотка
В юности она.
Мадемуазель Сюпо (вопит). Чудовище! Это вы чудовище!

Орнифль (надевая шляпу с пером и охорашиваясь перед зеркалом). Почему? Потому, что я сочинил эту песню, или потому, что у меня всегда хватает честности и твердости делать то, что мне нравится?

Мадемуазель Сюпо. Несчастное чудовище. Мне вас жаль!

Орнифль (вдруг обернувшись, резко кричит). Ну уж нет, милейшая! Этого я вам не позволю.

Мадемуазель Сюпо (задыхаясь). Мне всегда будет вас жаль, потому что я вас люблю. Но господь, возможно, не станет вас жалеть и в один прекрасный день покарает вас…

Орнифль (пожимая плечами). Оставьте господа бога в покое, Сюпо. Мы с ним как-нибудь сами поладим.


Входит Ненетта, ведя, за собой красивого юношу в черном костюме.


(Сняв шляпу, подходит к нему.) Входите, мсье. Простите, что я заставил вас долго ждать! У меня сегодня дел по горло. Как видите, я принимаю вас в парике… Собираюсь на бал. (Делает знак рукой.)


Ненетта и мадемуазель Сюпо уходят.


Чем могу вам служить? Садитесь, пожалуйста.

Юноша (холодно). Я не желаю сидеть. Меня зовут Фабрис де Симьёз. Это имя вам ничего не говорит?

Орнифль. Нет… Но оно мне что-то напоминает.

Фабрис. Мою мать звали Жислена де Симьёз. Это ее девичья фамилия. Другой она так и не обзавелась. И эту фамилию она передала мне.

Орнифль (разводит руками). Возможно, я знавал кого-то с такой фамилией, но я не совсем уверен.

Фабрис. Зато я уверен. Ровно двадцать лет назад моя мать училась в Луврской художественной школе. Она была очень одаренной акварелисткой. Один из театров объявил конкурс на лучшие декорации к балету, сочиненному вами. Кажется, это было ваше первое произведение. Моя мать получила на том конкурсе первую премию.

Орнифль (встает и с приветливым видом подходит к юноше). Боже мой! Как давно все это было!.. Жислена де Симьёз! Как же я сразу не вспомнил! Конечно, я хорошо знал вашу матушку! Как она поживает?

Фабрис. Она умерла.

Орнифль (осекшись). Простите. Я и не подозревал…

Фабрис (прерывает его). Мы никого не извещали о ее смерти. Она давно порвала все отношения с родными. Да к тому же у нас вообще мало знакомых. Мадемуазель (делает ударение на этом слове) Жислена де Симьёз покинула сей мир, как жила, — тихо и незаметно.


Пауза.


Орнифль. Она не была замужем?

Фабрис. Нет.


Снова пауза.


Орнифль. Между тем могу засвидетельствовать — ведь я знавал вашу матушку, когда ей было двадцать лет, — она была прелестна.

Фабрис. С тех пор она уже ни от кого не хотела слышать, что она прелестна. Вот почему она так и не вышла замуж.

Орнифль(ласково). Очень жаль.

Фабрис. Впоследствии я понял, что она уже считала себя замужней — перед богом. Она посвятила всю свою жизнь и свой талант художницы тому, чтобы вырастить меня. В этом она видела свой долг.

Орнифль(несколько неуверенно). А где же ваш отец?

Фабрис. Лет до десяти я думал, что дети рождаются без отца. Потом мальчишки в школе разъяснили мне, что я — внебрачный ребенок. Из-за этого мне пришлось много раз менять школу.

Орнифль. Почему?

Фабрис. Потому что мне вечно приходилось драться с мальчишками и меня выгоняли за это из школы. Это обстоятельство нанесло известный ущерб моему образованию. Но благодаря маминому искусству акварелистки — она расписывала тарелки для фешенебельных магазинов — мне даже удалось поступить на медицинский факультет. К тому времени, как она умерла с кистью в руках, измученная непосильным трудом, я уже почти кончил курс. Она еще успела вкусить эту радость, одну из немногих, выпавших на ее долю! Я всегда помнил ее только печальной, но, говорят, в юности она была очень веселой.

Орнифль (растроганно). Очень веселой, да, верно. Очень веселой и такой очаровательной… Боже, до чего нелепа жизнь!.. Как же это ваша матушка ни разу не обратилась ко мне?..

Фабрис. Вы были последним, к кому она решилась бы обратиться. Мама отличалась необыкновенно гордым нравом. К тому же вы были единственным мужчиной в ее жизни. Вы любите Грецию?

Орнифль. Странный вопрос!

Фабрис. В самом деле, дурацкий вопрос. Вы не можете не любить Грецию, раз вы уехали туда на две недели, а пробыли три года. Греция, наверно, прекрасна… Мама всегда повторяла: «Вот скопим денег и поедем в Грецию. Конечно, это самая прекрасная страна на свете…» Но почта, видимо, там работает плохо.

Орнифль. Почему вы так думаете?

Фабрис. Потому что вы, должно быть, так и не получили письма, в котором мама сообщала вам о своей беременности. И теперь, через двадцать лет, я вынужден явиться к вам, чтобы сказать: мсье, мама была беременна.

Орнифль (после небольшой паузы встает, резко). Вот что, юноша, я не в первый раз сталкиваюсь с шантажистами. У меня для них всегда один ответ: я вынужден просить вас выйти вон. Мне очень жаль, что судьба вашей матушки сложилась так печально… Будь мне это известно, я, бесспорно, сделал бы все, чтобы ей помочь. Но я ничего не знал. По вине вашей матушки. А теперь я ничего уже не могу сделать ни для нее, раз вы говорите, что она умерла, ни для вас.

Фабрис (тихо). Я пришел не для того, чтобы о чем-то просить. Я пришел, чтобы вас убить.

Орнифль (подскакивает). Вы изволите шутить?

Фабрис (по-прежнему спокойно). Нисколько. Думаете, приятно убивать человека? Но что поделаешь. Я поклялся это сделать. В десять лет. А я привык держать слово. (Вдруг другим тоном.) Снимите ваш парик, вы смешны. Не могу же я убить вас в таком виде.

Орнифль (в ярости надвигается на него). Сопляк несчастный, погоди, сейчас ты у меня получишь парочку хороших затрещин! Кто вам дал право врываться в чужой дом и устраивать скандал? Прежде всего это нелепо! Я соблазнил вашу матушку. Так. Она родила ребенка. Так. Но ведь прошло двадцать лет! С чего это вы вздумали свалиться мне на голову почти четверть века спустя?

Фабрис. У меня не было вашего адреса. Ваше имя я узнал только после смерти матушки.

Орнифль. А где порука, что за эти двадцать пять лет у вашей матери не было другого любовника?

Фабрис (тихо). Порукой ее честь. Матушка была человеком чести. Я ведь уже сказал вам: она почитала себя замужней перед богом.

Орнифль (насмешливо). Честь… Честь… Как это все легко!

Фабрис (серьезно, он немного смешон). Нет. Трудно. Поверьте мне, даже чертовски трудно! Думаете, у меня только и дел в жизни, что вас убивать? Я собирался жениться, да я и не все экзамены еще сдал!

Орнифль (берет его за руку). Ну вот что, юноша, доставьте мне удовольствие, сначала женитесь, что всегда неплохо, затем сдайте все экзамены и выкиньте из головы эти глупости! Деньги вам нужны?

Фабрис. Нет.

Орнифль. Что же вам нужно?

Фабрис (с большой простотой). Быть человеком чести. Отойдите, не могу же я стрелять в упор. И снимите парик. Я не хочу, чтобы мертвый вы были смешны. В конце концов, вы мой отец. (Неожиданно срывается на крик.) Ну, живо, снимите парик, это в ваших интересах! Я больше не могу ждать. Не хотите? Ну что ж, придется застрелить вас так. Пеняйте на себя! Вид у вас будет смешной! (Вытаскивает из кармана револьвер, целится в Орнифля и нажимает курок. Осечка. Еще раз нервно нажимает курок. Снова осечка.)


Орнифль, не двигаясь, глядит на него, потом вдруг валится на пол.


(Кричит.) Постойте, я ведь еще не выстрелил! (Осматривает свой револьвер.) Хотел бы я знать, куда девались патроны! Наверно, опять проделки Маргариты! (В ярости швыряет в сторону револьвер, но, заметив недвижимого Орнифля, распростертого на, полу, бормочет про себя.) Сердце у него, видно, слабое. (Поднимает Орнифля с полу, укладывает его на диван, долго выслушивает его сердце, потом, предварительно сверившись с книжкой, которую достал из кармана, констатирует.) Сужение левого желудочка. Митральная атония. Перемежающаяся тахикардия. Сомнений нет. Это болезнь Бишопа. (Заключает.) Повезло ему, что рядом оказался врач. В машине у меня припасена камфара. Сейчас сделаю ему укол. (Подняв с полу револьвер, выходит.)


Орнифль все так же лежит на диване. Входит мадемуазель Сюпо, бледная как мел и совершенно нагая, нелепо закутанная в столовую скатерть.


Мадемуазель Сюпо (стоит на пороге, выпрямившись во весь рост, словно предлагая себя в дар). Я согласна. Я — плоть.


Орнифль, распростертый на диване, по вполне понятным причинам не отвечает.


Занавес

Действие третье

Комната Орнифля.

Орнифль, обложенный подушками, лежит на кровати с балдахином, стоящей посреди сцены. Его окружают домочадцы, Маштю, Фабрис. Картина эта удивительно напоминает «последние мгновения Людовика XIV».

Орнифль (растроганно любуясь Фабрисом). Милый мальчик, поверь, мне и самому наконец хотелось бы быть хорошим, добрым отцом… Сколько тебе было лет, когда ты решил меня убить?

Фабрис. Десять.

Орнифль. Десять! Великолепно! Чудо-ребенок, маленький вершитель правосудия! Люблю, когда дети радуют своих родителей! И с тех пор ты ни разу не менял своего решения?

Фабрис. Ни разу. Слово есть слово.

Орнифль. Слышишь, Маштю?

Маштю. Да.

Орнифль. Честь превыше всего!

Маштю. Да.

Орнифль. Так и запиши. Есть у тебя карандаш?


Маштю лихорадочно роется в карманах, но, отчаявшись найти карандаш, безнадежно машет рукой.


Хорошо, когда чувство чести столь сильно у молодежи, даже если последствия этого не всегда нам приятны. Честь — это честь. Понял, Маштю?

Маштю. Да, Жорж.

Орнифль(сурово). Запиши.


Маштю в замешательстве. Для виду он снова принимается искать карандаш, но вскоре опять оставляет свои попытки.


(Оборачивается к Фабрису.) А теперь, мой мальчик, веди-ка сюда свою невесту. Разве можно было оставлять ее мерзнуть в машине… Бедная девочка, наверно, ужасно волнуется, что ты так долго меня убиваешь… Скорей веди ее сюда. Я хочу дать ей свое благословение. (Делает рукой изящный жест.)


Фабрис уходит.


(Непринужденно оборачивается к остальным; доверительно.) Наверно, она восхитительна. Мне не терпится ее увидеть. Так или иначе, я дам им денег и поженю их. Семья невесты, кажется, против этого брака из-за того, что мой бедный мальчик — незаконнорожденный! Я устраню все препятствия! Как хорошо быть хорошим! И как легко! Надо бы догадаться об этом раньше. Друзья мои, я сильно виноват перед всеми вами. Да. Да. Не спорьте. (Констатирует.) Впрочем, вы и не спорите. Я прежде всего обращаюсь к вам, Ариана.

Графиня. Не утомляйте себя, Жорж, прошу вас. Ваши доктора обещали приехать сразу же после бала.

Орнифль. Они смогут лишь подтвердить диагноз, о котором я подозревал уже давно. Я на всех вас смотрел словно издали. Я не понимал, откуда во мне эта все возрастающая легкость… Точно я мыльный пузырь пли сквозной ветерок… Просто я уже не от мира сего — этим все сказано.

Графиня. Жорж! Но ведь вас только вчера вечером осматривали врачи!

Орнифль. Вы не знаете этих людей! Человек стоит одной ногой в могиле, а они помышляют лишь о собственных развлечениях. Их занимало только одно: как бы не опоздать на бал. На бал-маскарад! Боже, до чего суетны люди! Ты читал Паскаля, Маштю?

Маштю. Какого Паскаля?

Орнифль. Просто Паскаля.

Маштю (колеблясь). Н… нет. Кое-что. Отрывки читал в каком-то журнале…

Орнифль. Непременно прочти всего Паскаля. Запиши себе фамилию.


Маштю опять без всякой надежды начинает искать карандаш.


Графиня. Будьте же разумны, Жорж. Этот юноша признался, что он только на третьем курсе… Его диагноз может быть неточен…

Орнифль. Нет-нет. Он все показал мне по своей книжке. (Нащупывает ее под подушкой.) Я держу ее при себе, чтобы посрамить этого болвана Галопена. Вот она: «Курс общей терапии» Дебова и Салара. Отличная книжонка. Удобна, портативна, в ней перечислены все виды смерти — выбирай себе по вкусу! Страница сто шестьдесят четыре. Я тут отметил. (Читает.) «Митральная атония. Сужение левого желудочка. Перемежающаяся тахикардия». В точности все, что я чувствую. Болезнь Бишопа. Скоротечная форма. Бывает еще и хроническая, но я выбрал первую. Она мне больше по вкусу. (Читает.) «Синюшность конечностей». (Рассматривая свои пальцы, осведомляется у Маштю.) Что, посинели у меня пальцы?

Маштю (констатирует). Скорей, пожелтели.

Орнифль. Это от того, что я слишком много курю. Уж лучше бы они посинели.

Маштю. А что, нельзя курить?

Орнифль(строго). Много чего нельзя, мой бедный Маштю. Если я выкарабкаюсь после этого приступа, мы с тобой начнем новую жизнь. (Читает.) «Тусклый взгляд». (Смотрит на Маштю.)

Маштю. Нет, взгляд у тебя живой!

Орнифль. Да, но это еще хуже. Вот смотри в конце страницы сто шестьдесят пять: «Иногда приступ сопровождается лихорадкой, которая может обострить болезнь». Ты бы купил себе эту книжицу, Маштю, чтобы несколько умерить свою наглую жажду деятельности и могучее здоровье. Кстати, как ты себя чувствуешь, вот сию минуту? Выглядишь ты неважно. Что-нибудь болит у тебя?

Маштю (быстро). Ничего не болит. Я чувствую себя прекрасно.

Орнифль. Это еще ничего не значит. Я тоже чувствую себя хорошо. Никогда в жизни я еще не чувствовал себя так хорошо. Но это, видно, очень дурной признак.

Графиня (неожиданно). Жорж, прошу вас. Прекратите эту игру, мои нервы не выдерживают.

Орнифль(ласково). Не надо ни криков, ни слез, дорогая. Вся наша жизнь была лишь легкой комедией. Сохраним же этот тон до конца.

Графиня. Подождите по крайней мере, пока Субитес и Галопен не выслушают вас еще раз!

Орнифль. Опять стетоскопы? Зачем? Эти приборы просто непристойны! Я всегда подозревал, что женщины мечтают о подобных штуках — более совершенных, разумеется, — чтобы проверять, любят их или нет. Они незаметно вынимали бы их из сумки, глядя, как мы улыбаемся, болтая с какой-нибудь девушкой в кондитерской, и небрежно приставляли бы микрофончики к нашим сердцам!

Графиня (улыбается, радуясь этой разрядке). Я ни за что не решилась бы приложить свой стетоскоп к вашему сердцу, Жорж. Мне было бы слишком страшно.

Орнифль. Ариана, мы во что бы то ни стало должны избежать трогательной сцены, вызванной тем, что я узнал о своем недуге. Не то мы погрешим против хорошего тона, а я хотел бы до самого конца избегать грехов подобного рода; впрочем, это единственные грехи, которых я всегда стремился избежать. Но я о многом успел поразмыслить — не стану преувеличивать, только за последние два часа… Вы единственная, кого я когда-либо любил.

Графиня (мягко). Я должна вас поблагодарить, Жорж?

Орнифль (неожиданно). Мадемуазель Ариана де Сен-Лу, согласны ли вы стать моей женой?

Графиня (с улыбкой). Да, мсье,

Орнифль. Вот так, преисполненный самых добрых намерений, я пустился в путь с этой молоденькой незнакомкой, исполненной романтических мечтаний. Наверно, вы были со мной очень несчастливы?

Графиня (мягко). Несчастлива — не то слово. Просто я растерялась.

Орнифль. Растерялась?

Графиня. Да, Жорж. То вы были самым лучшим человеком на свете, то самым худшим. Иногда эти образы чередовались, а иногда в зависимости от того, куда в этот день подует ветер, — сливались в один. Вы несколько ошеломили меня. Я живу в этом доме вот уже десять лет, сную по нему взад-вперед, угощаю чаем наших друзей, отдаю распоряжения слугам. Я добросовестно покупаю себе наряды, стараясь все же быть красивой, и неизменно сохраняю на лицо улыбку — по вечерам, когда я ложусь в постель, у меня болят щеки, — но я подавляю все душевные порывы — боясь, что мои руки обнимут пустоту. Странное ощущение, в конце концов.

Орнифль. Пощадите меня, Ариана…

Графиня (снова улыбается). Вы столько выслушали женских упреков, Жорж. А мои упреки так скромны.

Орнифль. Они верны. Потому-то они меня и пугают. Я привык к рыданиям, к преувеличенным обвинениям. Куда легче, когда мне раздирают ногтями лицо или угрожают самоубийством… вот тут я спокоен… (Вновь перейдя на серьезный тон, тихо.) Так или иначе, я должен сделать вам признание, по-моему, довольно милое, не знаю, обрадует оно вас или нет — с вашей сестрой ни в чем нельзя быть заранее уверенным, — вы единственная женщина, с которой я сошелся не только удовольствия ради.

Графиня (после небольшой паузы, мягко). Меня это радует, Жорж!

Орнифль (неожиданно шутливым тоном). Послушайте, Ариана, хранительница порядка, куда вы задевали мою душу? Кажется, я препоручил ее вам еще в первые дни нашего союза, лет десять назад, когда она начала причинять мне беспокойство. Вы не могли бы вернуть мне ее ненадолго? Боюсь, что в скором времени она мне понадобится.

Графиня (после небольшой паузы). Как бы вы ее не напугали! Она ведь совсем отвыкла от вас.

Орнифль (продолжая игру). Мы быстро сойдемся заново! А как поживает ваша душа? Помнится, у вас была прелестная душа…

Графиня (мягко). Она умерла, Жорж.

Орнифль (продолжает шутливо, не глядя на нее). В самом деле умерла? Бедняжка! Отчего же она умерла?

Графиня (еле слышно, но почти с улыбкой). От голода.

Орнифль. Подумать только, до чего хрупки эти создания!


Короткая пауза.


(Оглядывая присутствующих, шепчет.) У каждого из вас есть душа! Скажи на милость! Даже у Сюпо! Даже у Маштю! (Строго смотрит на Маштю, который все больше смущается.) У тебя есть душа, Маштю, и ты ни разу мне об этом не сказал!

Маштю. Видишь ли…

Орнифль. Проклятие! Где же ты ее прятал? Я что-то ни разу ее не замечал.

Маштю. Сам знаешь, когда ведешь дела…

Орнифль. Надо будет нам всерьез заняться твоей душой, если только я выкарабкаюсь из этой истории. У тебя, как и у меня, рыльце в пушку. Кстати, вчера вечером я дал тебе ключ. Теперь тебе никак нельзя им воспользоваться. Верни мне его.


Маштю поначалу колеблется, затем, не выдержав сурового взгляда Орнифля, роется у себя в кармане и возвращает ключ.


(Кладет его под подушку.) Благодарю.

Маштю (робко). Ты оставишь его себе?

Орнифль. Увидим. Сначала надо упорядочить нашу жизнь. Когда мы наведем порядок, настанет время решений. (Серьезным тоном.) Тебе, видно, ни разу не приходило на ум, что и у владелицы этого ключа тоже есть такая штука?

Маштю. Ключ?

Орнифль. Да нет. Душа, болван ты несчастный.


Входит Фабрис, один. Растерянно останавливается на пороге.


Ты один?


Фабрис молчит, словно в оцепенении.


Ну же, отвечай! Ты что, онемел? Где она?

Фабрис (с минуту колеблется, затем, зарыдав, вдруг падает в стоящее рядом кресло). Она ушла…


Всеобщее замешательство.


Орнифль (восклицает). Так! Только этого недоставало. Возьми себя в руки, сынок! (Кричит остальным.) Займитесь же им! Утешьте его! Вы же знаете, что я не могу пошевельнуться!

Графиня (подходит к Фабрису). Мсье…

Орнифль (в бешенстве кричит ей). Да не называйте же вы его «мсье», Ариана!.. Он вообразит, что его и впрямь постигла беда. Лучше дайте ему шоколадку.

Фабрис (встает с оскорбленным видом). Я должен идти…

Орнифль. Не отчаивайся, сынок! Сразу видно, что у тебя нет опыта по этой части! Она ушла оттого, что замерзла в машине. А может, ей попросту стало скучно. Женщины не выносят ожидания. Эту пытку они предоставляют нам.

Фабрис. Нет. Все это гораздо серьезнее! Маргарита покинула меня навсегда. Она оставила письмо на руле машины. (Письмо у него в руках.)

Орнифль (выхватывает его). А ну-ка, дай сюда… (Пробегает глазами письмо.) Бедный мой мальчик, это же очень милое письмецо: она пишет, что ненавидит тебя… Знаешь, когда человек всерьез порывает с другим, он непременно обещает ему вечную дружбу и потом ни разу о нем даже не вспоминает. А уж если она тебя ненавидит — значит, завтра же к тебе прибежит!

Фабрис (упрямо). Нет. Завтра она уедет!

Орнифль. Куда?

Фабрис. В Южную Африку!

Орнифль. Да, дело осложняется! Где ты откопал девчонку, которая при первой же размолвке удирает в Южную Африку?

Фабрис. Ее отец не хочет, чтобы мы поженились. Он отсылает ее на два года к дяде, который давно живет в Африке. Он взял ей билет на самолет. Но раньше Маргарита меня любила. Тогда она говорила, что скорее сбежит из дому, чем подчинится отцу. Мы решили бежать вместе и скрываться где-нибудь целый год, пока она не станет совершеннолетней…

Орнифль (восхищенный, остальным). Никаких сомнений! Это и в самом деле мой сын! Я увез точно таким же образом с полдюжины девиц, на которых должен был жениться через год!

Фабрис. Но когда Маргарита узнала, что я намерен сдержать свою клятву, она взбунтовалась. Меня, мол, арестуют, и ей придется уйму лет провести в одиночестве… Я пытался ей объяснить, что честь превыше всего, что она не должна мешать мне сдержать мою клятву, а потом — пусть ждет, если она и вправду меня любит…

Орнифль. Ошибка! Я же сказал тебе: женщины не выносят ожидания! Иная готова на все, даже умереть с тобой, если надо, но при одном условии: незамедлительно!

Фабрис. Перед тем, как я пришел сюда, мы с ней ужасно повздорили в автомобиле… Маргарита сказала: если я поднимусь наверх, она покинет меня навсегда.

Орнифль. И ты все-таки поднялся?

Фабрис (еле слышно). Да.

Орнифль (строго). Слышишь, Маштю?

Маштю (пристыженный). Слышу.

Орнифль. Пусть это будет для тебя первым уроком чести. Намотай себе на ус.


Небольшая пауза.


Фабрис (отступает к двери). Не буду дольше мешать… Простите за беспокойство, которое я вам сегодня причинил… Наверно, и в самом деле смешно: ввалиться в дом спустя двадцать лет, размахивая револьвером… револьвером, который к тому же не был заряжен… Пожалуй, Маргарита была права. (Слегка, улыбается Орнифлю.) Простите меня. Лечитесь как следует! Скажите вашим докторам, что я вспрыснул вам только камфару, и, видимо, инъекция купировала приступ… Это, пожалуй, хороший признак. Впрочем, может, я и в диагнозе тоже ошибся… (Идет к выходу. Дойдя до порога, вдруг падает.)

Орнифль (привстав с постели). Так! И этот сердечник! Проклятая наследственность! Нас преследует рок! Мы разыгрываем греческую трагедию! Уложите его скорей! А теперь — одеколон! Йод! Или еще что-нибудь! Да уложите же его скорей, черт побери! Крепче держите его, Сюпо! Знаю, вам без привычки, но мужчины не такие уж тяжелые, как вы думаете! Расстегни ему рубашку, Ненетта, я знаю, ты этого не испугаешься! Ариана… смените эту дуру Сюпо! Я же ничем не могу вам помочь! Если я шевельнусь, вы будете иметь дело с двумя трупами. Маштю, беги за врачом! Нет! Спокойно! Возьмем его книжечку и попытаемся установить, что с ним такое!.. Ищи, Маштю!

Маштю (которому он протянул книгу). А в каком разделе искать?

Орнифль. Болезни врачей!


Маштю отыскивает соответствующий раздел.


(Ненетте.) Загляни в его сумку, Ненетта, может, там еще осталась камфара. Похоже, что это хорошее средство…

Ненетта (заглянув в сумку, с криком выпускает ее из рук). Господи!

Орнифль. Что там еще?

Ненетта. Револьвер.

Орнифль (машинально поднимаясь с постели). Он не заряжен. А все же лучше дай-ка его сюда, чтобы этот болван не вздумал пустить его в ход, возвратясь домой… Бедный мальчуган! Теперь, когда он не пытается изображать мужчину, ему на вид не больше двенадцати лет. Как все-таки приятно иметь сына! (Обернувшись к Маштю, сурово.) Напомни мне потом… у меня еще будет с тобой разговор!.. Негодная девчонка!.. Устроить ему такую пакость с этой Африкой!.. Он приходит в себя…

Фабрис (открыв глаза, бормочет). Простите…

Орнифль. Да не извиняйся ты каждую минуту! Надоело! Что у тебя, сердце шалит? Где в твоей книжке об этом сказано?

Фабрис (с улыбкой). Да нет же… Смешно… Это простая слабость… Волнение… Я не обедал…

Орнифль. Немного же тебе надо, чтобы упасть в обморок!

Фабрис. Как сказать… У меня сейчас туго с деньгами… Я два дня ничего не ел…

Орнифль (обернувшись к Ненетте, в бешенстве кричит). Ну, чего же ты ждешь?


Ненетта поспешно выходит.


(Ворчит.) Два дня ничего не ел, оттого что не было денег… Не совестно тебе, Маштю?.. А ведь стрелять в собственного отца — тоже дело нелегкое… Маргарита знала, что ты голоден?

Фабрис. Конечно, нет. Она питается у своих родителей…

Орнифль (вне себя). Мадемуазель питается у своих родителей. У мадемуазель в сумочке билет на самолет в Южную Африку, и она грозит им воспользоваться, чуть что не так! Она доводит моего сына до голодного обморока в чужой квартире!.. Что это за девица, хотел бы я знать! Поддержи его, Маштю… Освободи вон тот столик! Сейчас мы его утешим шампанским и гусиным паштетом! Это еще лучше камфары!

Маштю (помогая Орнифлю). Наверно, такая мода пошла у нынешних девиц… Пилу сегодня сказал, что его дочка тоже летит в Южную Африку…

Орнифль (отпустив Маштю, налетает на Фабриса). Проклятье! Как фамилия твоей Маргариты?

Фабрис. Пилу.

Орнифль (выпрямившись в своем халате, строго глядит на Маштю). Маштю!

Маштю (смущенно). Да.

Орнифль. Этот уголовник Пилу отказывается выдать свою дочь за моего сына?

Маштю (смущаясь все больше и больше). Почем я знаю… Вот что, Жорж, мы с тобой свои люди, надо смотреть правде в глаза… Ты, видно, не совсем представляешь, кто такой в Париже этот Пилу. Он не только хозяин Центрального рынка. Он еще и владелец газеты. И цементных заводов. В прошлом году мы обмыли его первый миллиард. А уж если он признался, что у него есть миллиард, сам понимаешь!..

Орнифль. Плевал я на его миллиард! Поди скажи ему, что это я запрещаю моему сыну жениться на его дочери! Он же известный мошенник, твой Пилу!

Маштю. Верно, но с сегодняшнего дня он еще и кавалер ордена Почетного легиона!

Орнифль (с презрением). Подумаешь, ленточка! Мелочь! Ничего ею не прикроешь! Другое дело — галстук командора!

Маштю (с искренним негодованием). Как? Ты даже орден Почетного легиона ни во что не ставишь? Есть для тебя что-нибудь святое?

Орнифль (грозно). Любовь! Честь юноши из хорошей семьи. Вот что, Маштю… садись в свою машину, такую большую и нелепую, что ее даже негде бывает поставить, правда, она хоть быстроходная. Поезжай мигом к Пилу, скажи, что его дочь совратила моего сына, и немедленно вези ее сюда!

Маштю. Жорж! Поверь, ты просто не понимаешь, кто такой Пилу!

Орнифль (с полным спокойствием). Маштю, с тех пор как мы с тобой неразлучны, точно задница с панталонами… — я тебе уже не раз это говорил, и ты счел это выражение вульгарным — так вот, за это время я успел о тебе узнать очень многое… Наверно, ты в свою очередь мог бы порассказать о своем друге Пилу еще больше… Я вам не мешаю, я даже нахожу вас забавными, пью ваше шампанское у «Максима» и при случае занимаю у вас деньги, все это так, но не вынуждай меня объяснять, что есть мафия пострашнее вашей, — это общество порядочных людей…

Маштю (сраженный). Ну вот, чуть что, ты сразу бранишься… Вcе же согласись, что миллиард — это кое-что…

Орнифль. Жалкие вы людишки!.. Вы ослеплены блеском своих монет… Дайте мне сюда ваш миллиард, я берусь просадить его за три года! (С величественным жестом.) Вези сюда дочку Пилу!

Маштю (насмешливо склонив голову в знак покорности). Будет исполнено, господин граф!

Орнифль. И поживее, приятель!


Маштю идет к выходу, пожимая плечами, всем своим видом показывая, что его не обманешь.


Фабрис (обхватив голову руками, стонет). Что мне согласие ее отца! Вы не знаете Маргариту!..

Орнифль. Нет. Но зато я знал многих других женщин. Можешь на меня положиться… (В восторге потирает руки.) Ах, как забавно иной раз позаботиться о ком-нибудь!.. Вы должны быть довольны, Ариана! Эдакая идиллия! Ромео и Джульетта! Отрадная перемена в репертуаре! Не правда ли, я словно переродился?

Графиня. Передо мной опять тот самый юноша, которого я когда-то очень хорошо знала…

Орнифль. Проклятие! Не хотите ли вы сказать, что изменяли мне с ним?

Графиня. Да, Жорж, в первые месяцы нашего брака. Потом он умер. С тех пор, сами того не подозревая, вы живете с его вдовой…

Орнифль. Пусть вдова возликует! Блудный сын возвратился домой! Отныне мы будем все дни отмечать закланием жирного тельца. Пока нас не стошнит, дорогая! Единственная опасность: кажется, я становлюсь таким добродетельным, что могу всем наскучить… Вот увидите, вы еще пожалеете о прежнем Орнифле… Пойдите отдохните хоть немного, Ариана. По моей вине вы провели ужасную ночь. Галопен с Субитесом ни за что не откажутся от последнего вальса и лишь потом пожалуют сюда посмотреть, отдал ли я богу душу. Уж я-то их знаю. (Проводив ее до двери, целует ей руку.)


Появляется Ненетта с подносом, который она ставит на низенький столик перед Фабрисом, потом уходит.


Орнифль (заметив мадемуазель Сюпо, выталкивает ее за дверь — все это разыгрывается в очень живом и быстром темпе — и весело кричит ей). На место, Сюпо! К вашей замочной скважине! На этот раз вам предстоит увидеть поучительную сцену! (Оборачивается к Фабрису.) Вот, наконец, мы с тобой остались вдвоем!.. Теперь, когда знакомство состоялось, нам о многом надо потолковать… Налегай на паштет и пей шампанское!

Фабрис (сурово). Нет. Я не притрагиваюсь ни к водке, ни к вину.

Орнифль. Бог с ней, с водкой! Но вот насчет вина — жаль. Я тебя перевоспитаю.

Фабрис. Маргарита уже пыталась это сделать. Но когда мне было пятнадцать лет, после моих первых эскапад с друзьями, я поклялся маме, что никогда не потоплю своей жизни в вине…

Орнифль. Наверно, вся твоя жизнь состояла из сплошных клятв.

Фабрис. Да.

Орнифль (налив себе вина, ласково). Знаешь, сынок, прежде чем потонуть, всякий корабль долго плавает по волнам. И не каждый капитан терпит кораблекрушение…

Фабрис. Вам тоже не следует пить…

Орнифль. Один стаканчик, доктор! И так уж не весело умирать, а если еще во всем себе отказывать… (Глядя на сына, пьет вино и вдруг заливается ласковым смехом.)

Фабрис (настороженно). Что это с вами?

Орнифль. Смотрю на тебя. Тешу свое отцовское чувство. Это одно из редких удовольствий, которые мне не довелось изведать… Пытаюсь представить себе того мальчугана, которого никогда уже не увижу. Подумать только, что не я учил тебя играть в стеклянные шарики!

Фабрис. Я никогда не отличался особой ловкостью в этой игре.

Орнифль. То-то и оно! А я был мастер! Я бы научил тебя всем приемам. Сколькому мне еще придется тебя учить! Я чувствую себя рядом с тобой мудрым и многоопытным, как старый, седой утес. Ты так скован и так раним… Нелегко быть мужчиной, да?

Фабрис. Да.

Орнифль. Девушек учить почти что нечему — это все равно, что учить реку струиться… А юноша хочет во что бы то ни стало прошибить стену лбом. И вот я встретился с тобой как раз в деньтвоего первого настоящего горя! Ничего не поделаешь, начнем курс с конца! Я научу тебя самому главному. Научу избегать страданий.

Фабрис(сухо и недоверчиво). Я не боюсь страданий.

Орнифль. Да, разумеется. Иначе ты заслуживал бы презрения. Но если бы ты знал, какая это трата времени!

Фабрис(враждебно). А как не доставлять страданий другим — этому вы тоже меня научите?

Орнифль (просто). Это — пустая затея. Люди жаждут страданий. Зачем же лишать их этого удовольствия и осложнять себе жизнь? Ну, возьми же паштет. Ты ничего не ешь!

Фабрис(вынув из своего чемоданчика папку, швыряет ее Орнифлю). Держите!

Орнифль (читает надпись на папке). «Агентство „Лазурь“. Расследования. Слежка. Разводы». Это что такое?

Фабрис. Ваша жизнь. Незадолго до смерти мама получила небольшое наследство. Когда она умерла, я употребил остаток этих средств на то, чтобы собрать подробные сведения о вашей жизни. Я не хотел необдуманно убивать вас, если вдруг вы исправились.

Орнифль. И ты рассчитывал узнать от агентства «Лазурь», исправился я или нет?

Фабрис (с некоторой тревогой, совсем как маленький мальчик). Да. А что, серьезная это фирма?

Орнифль. Вовремя же ты меня об этом спрашиваешь! И дорого они с тебя взяли?

Фабрис. Все.

Орнифль. Сколько же это?

Фабрис. Сто пятьдесят тысяч франков.

Орнифль (неожиданно). Скажи, нравятся Маргарите кольца?

Фабрис (растерянно). Да. Но почему вы спрашиваете?

Орнифль (в ярости). Тебе не кажется, что лучше было бы купить на эти деньги Маргарите кольцо? А не швырять сто пятьдесят тысяч франков каким-то грязным шпикам, чтобы они подтвердили, что твой отец негодяй! Пришел бы ко мне, и я сообщил бы тебе то же самое, только даром!

Фабрис. Долг чести требовал, чтобы я знал все точно.

Орнифль. Никто никогда не знает ничего точно, дурачок. И это тоже мне придется тебе объяснить. На нашем втором уроке.

Фабрис. Так или иначе, перед нами ваша жизнь. Хотите, перелистаем ее? Даже при беглом просмотре картина не из приятных! Сплошная цепь подлостей!

Орнифль (примирительно). Ты придаешь слишком большое значение мелочам. А жизнь надо видеть в целом!

Фабрис. Совершенно верно! Сейчас мы ее увидим. (Берет папку.) Бросив мою мать, вы отправились в Грецию, но это была вовсе не деловая поездка, как вы сказали маме. Первая ложь. За ней последуют другие!

Орнифль (со вздохом). Весьма вероятно… Но знаешь ли, иногда ложь — одно из обличий истины.

Фабрис. Нет! Ложь — это ложь!

Орнифль (сокрушенно). Ах, ты слишком молод, чтобы понять. Чувствую, что мне придется подохнуть от угрызений совести. Продолжай.

Фабрис. В Афинах вы были не один. Вы остановились в отеле «Акрополь» вместе с некоей Люсеттой Персеваль..

Орнифль (ест и запивает вином; восхищенно). Высокая блондинка, глупая, с восхитительными ляжками… Надеюсь, это указано в твоем досье?

Фабрис (с серьезным видом просматривает бумаги). Нет. Эта деталь не сохранилась в памяти привратника, которого расспрашивали детективы спустя двадцать пять лет…

Орнифль. Он не слишком наблюдателен. Ничем другим моя спутница не выделялась. Я и в самом деле сел в «Восточный экспресс» с парой восхитительных ляжек. К сожалению, они достались мне с принудительным ассортиментом в виде молодой белокурой особы, и я решительно не знал, что с ней делать в дневные часы. Ты скажешь, что с этими ляжками не обязательно было пускаться в столь дальний путь — я мог бы, например, съездить в Виль-д-Авре, — но что поделаешь, я был молод и не знал меры.

Фабрис. Спустя две недели вы усадили эту особу в поезд и отправили домой — потому что познакомились с дочерью секретаря бельгийского посольства, которая нередко навещала вас в отеле.

Орнифль (махнув рукой). Еще одна дура. Я и позабыл о ней… Разве всех упомнишь!

Фабрис. Под конец вы взяли в любовницы торговку устрицами и поселились с ней в маленькой комнатушке в Пирее, где ваш след затерялся. Однако вскоре после этого вы очутились в больнице для иностранцев — вас доставили туда с ножевой раной.

Орнифль. У торговки устрицами был еще другой любовник, которого звали Софоклом — совсем как того, настоящего, — только этот чересчур серьезно относился к любви! Ты, может быть, не заметил, что греческий театр совершенно не признает любовных сцен. Древние греки были воспитанными людьми!

Фабрис. Оправившись от болезни, вы поселились у одной англичанки, сестры милосердия той же больницы — некоей Бетти Брук!

Орнифль. Я все еще нуждался в уходе. У нее была прелестная грудь, все остальное — так себе… Но это была самая красивая грудь, какую я когда-либо видел… (Лицемерно вздыхает.) Как все это, должно быть, суетно, господи! (Неожиданно с ликующим видом.) А следующая кто?

Фабрис (вдруг выйдя из себя, отшвыривает папку). Вы омерзительны!

Орнифль (удивленно). Но почему?

Фабрис. Я надеялся, что чтение этого досье заставит вас устыдиться.

Орнифль. Устыдиться? Чего? Я готов устыдиться, я полон решимости устыдиться, я глубоко убежден, что время для этого уже настало, но я хочу точно знать, чего именно я должен стыдиться?

Фабрис. Я надеялся, что вы наконец осознаете всю бесплодность жизни, отданной наслаждениям!..

Орнифль (мягко). Наслаждения никогда не бывают бесплодными, по крайней мере в момент, когда их вкушаешь… О каком еще, пусть более достойном, занятии человека можно сказать то же самое? Или ты считаешь, что я лучше доказал бы свое преклонение перед красотой, осматривая греческие храмы? (Добродушно.) Некоторые из этих молодых женщин были прекраснее статуй, если это может тебя утешить…

Фабрис (вынув еще один листок из своей папки, агрессивно). Странное противоречие — этот постыдный период жизни в Греции вдохновил вас на создание стихов, самых чистых, самых волнующих со времен Аполлинера. В те дни весь Париж приветствовал в вас надежду молодого поколения!.. Спустя три месяца после появления вашей книги, из-за которой две восторженные провинциалки покончили с собой, вы взялись писать куплеты для нового обозрения в парижском казино!

Орнифль (разводит руками). Ну да… Во-первых, не будем все валить в одну кучу. Эти две провинциалки были, видно, дуры набитые. А я к тому времени уже убедился — гораздо раньше моих критиков, — что я не гений… А просто способный поэт, сам понимаешь, немногого стоит!.. К тому же эти волнующие стихи нимало не взволновали моих кредиторов, а ведь я был в долгу как в шелку… Наконец, — что тут поделаешь? — я обожал атмосферу парижского казино! Как же ее звали — а ну-ка, загляни в свое досье — молоденькую танцовщицу-англичанку, которая в ту пору родила тебе братца?

Фабрис (с серьезным видом листая бумаги). Береника Смит.

Орнифль (восхищенно). Береника! Ну, вот видишь! Все же я старался держаться в рамках литературы. Люди всегда лучше, чем их изображает молва!

Фабрис (вдруг срывается на крик). Но моя мать вас любила! Из этой суетной жизни она смогла бы сотворить великую любовь!

Орнифль (мягко). Как ты думаешь, уехал бы я, если бы любил твою мать? Любовь — дар божий! Я говорю об этом, конечно, понаслышке, но знаю, что никто еще от любви не отказывался. Но я не любил твою мать… Ты истратил кучу денег, чтобы узнать об этом с некоторым опозданием. А если бы я женился на ней и мы вместе стали бы тебя растить, ты, без сомнения, все понял бы гораздо раньше и заплатил бы за это еще дороже — маленький невинный рекрут, ввязавшийся в эту сомнительную битву… Был бы ты счастливее? Не уверен. Сказать по правде, положение сироты имеет свои выгоды.

Фабрис (оскорбленно отшатывается от него). Вы — чудовище!

Орнифль (словно охваченный вдруг усталостью). Ничуть! Этим словом слишком уж злоупотребляют. Разве я виноват, что мы живем на Луне? Ты ведь читал Жюля Верна: поднимешь руку, чтобы помахать кому-нибудь в знак приветствия, и… фюйть… Ты уже далеко! Страшная вещь — изведать счастье. Убеждаешься, что жизнь невесома… Ты любишь Маргариту?

Фабрис. Всей душой и навсегда!

Орнифль. И тебе никогда не хочется застонать при виде другой девушки, которая пройдет по улице, взмахнув рукой? Девушки, которая никогда не будет твоей, потому что ты уже отдал свое сердце другой?

Фабрис. Нет, никогда.

Орнифль (улыбнувшись, хлопает его по плечу; с некоторой сухостью). Значит, ты не ведаешь своего счастья. Ты избежишь многих каторжных мук. Тебе уготовано место на небесах, а на земле — уважение сограждан. (Подойдя к окну, прислушивается.) Я слышал, как хлопнула огромная дверца огромного автомобиля Маштю. Через мгновение Маргарита будет здесь, и, самое позднее через двадцать минут, твой отец — старый фокусник — вернет ее тебе. Но впереди у тебя целая жизнь, и ты можешь снова потерять ее. Жизнь — долгая штука. Остерегайся, как бы Маргарите не было с тобой скучно, — это единственное, чего женщины нам не прощают.

Фабрис (не сдаваясь, упрямо кричит). Мне все равно, скучно с70о мной или нет!

Орнифль (ласково улыбаясь). Разумеется, дружок. Да только женщинам не все равно!


Входят Маштю и Маргарита. Она очень молоденькая и очень хорошенькая. Чувствуется, что Орнифль это заметил.


Маштю. Вот девица, господин граф! Но дело вовсе не в согласии Пилу. А в ее собственном. Она раздумала выходить за твоего сына!

Орнифль. Все равно она восхитительна!

Фабрис (бросается к Маргарите и хватает ее за руку). Почему ты меня не дождалась?

Маргарита (так же сердито, как и он). А зачем ты вошел в этот дом? Я же тебе сказала: если ты переступишь порог, значит, ты меня не любишь и я порываю с тобой навсегда. Я тебе кричала это в окошко автомобиля, пока ты звонил у двери. А ты притворялся, будто не слышишь! Тогда я распахнула дверцу и даже ступила ногой на тротуар. Может, посмеешь сказать, что я коварно тебя обманула? Ты меня видел, но даже не обернулся!

Фабрис. Я думал, ты просто делаешь вид, будто хочешь выскочить из машины!

Маргарита. А я думала, что ты делаешь вид, что хочешь войти! Но дверь распахнулась, и ты вошел. Я думала, ты спрятался за дверью, чтобы меня напугать. Я даже сосчитала до ста пятидесяти.

Фабрис (вдруг растерянно). Почему до ста пятидесяти?

Маргарита (с большим достоинством). Обычно я считаю до ста, пока ты не уступишь, но, учитывая серьезность обстоятельств, я подумала, что, может быть, сто — это мало. Мне стало жалко тебя.

Фабрис (с горечью). Сто пятьдесят! Вот вся твоя любовь!.. Любила бы ты меня — вообще не стала бы считать!..

Маргарита (у которой вдруг на глаза навертываются слезы). Кстати, если хочешь знать, я потом снова сосчитала до ста пятидесяти, совсем-совсем медленно. Любящая женщина становится такой малодушной! Но когда я поняла, что ты ни за что не вернешься, я написала тебе эту записку и пошла, одна, среди ночи по улицам… Ко мне подошел какой-то мужчина…

Фабрис (подскакивает). Что ему от тебя было нужно?

Маргарита. Сто франков. Он только что вышел из больницы, и дети его умирали с голоду. Но у меня в сумочке не было ни одного су. Даже билета на метро. Мне пришлось идти пешком до самого Отейля. А эти новые туфли так жали… Я ведь тебе говорила днем, когда мы их покупали, что они мне малы… Но тебя послушать — ты всегда прав! Ну как любить человека, который считает, что он всегда прав?

Фабрис (в замешательстве). Маргарита…

Маргарита (трагическим тоном). Когда не стало больше сил терпеть, я сняла туфли и пошла босиком. Чулки на мне изорвались в клочья. И ноги были в крови…

Фабрис (потрясенный до глубины души). Маргарита… Если у тебя поранены ноги, это очень опасно… У меня с собой ртутная мазь…

Маргарита (отшатываясь от него). Не дотрагивайся до меня! Не смей больше никогда до меня дотрагиваться! Твои руки убийцы внушают мне ужас…

Фабрис (со стоном). Но ведь я же не убил своего отца!..

Маргарита (пожимая плечами). Я прекрасно знаю, что ты его не убил, ведь я вынула все пули из револьвера! Но ты же хотел его убить и был готов потерять меня навсегда! Из нас двоих ты выбрал его! Вот чего я тебе никогда не прощу!.. Завтра в это время я буду уже в самолете, совсем одна, с разбитым сердцем. Я постараюсь уснуть. Но мне это не удастся. А самолет, возможно, потерпит аварию…

Фабрис (ломая руки, кричит). Маргарита!

Маргарита (уже отрешенно). Все пассажиры завопят от страха. А я нет. После всего, что я выстрадала, смерть покажется мне избавлением… Я улыбнусь, и все изумятся моему спокойствию… К сожалению, никто не уцелеет и некому будет тебе рассказать: «В то самое мгновение, когда самолет уже падал в темную пучину моря, она улыбалась». Я хочу, чтобы эта картина навсегда отравила тебе жизнь! Прощай, Фабрис! (Гордо поворачивается и уходит.)

Фабрис (вскакивает и с воплем устремляется за ней). Маргарита!

Орнифль (удерживает его). Не бойся! Эта дверь ведет в ванную комнату. Маргарита сейчас вернется.

Маштю (расчувствовавшись). До чего же они милы!

Орнифль. До чего же они глупы! Вот она какова, эта любовь!


Снова появляется Маргарита.


Маргарита (несмотря на свою ошибку, держится по-прежнему гордо). Простите. Я по ошибке зашла в ванную комнату. Где здесь выход?

Орнифль. Я вас провожу. Но прежде я хотел бы сказать вам два слова. Вы разрешите?

Маргарита (смерив его взглядом). Фабрис дал мне прочесть отчет агентства «Лазурь», и я знаю, что вы мастер беседовать с девушками… Но если вы надеетесь меня переубедить, то вы заблуждаетесь. Когда у женщины разбито сердце, словами дела не поправишь…

Орнифль (сочувственно). Увы, я это хорошо знаю! (Сняв с нее пальто, наливает ей шампанского.) Но, думаю, вам не повредит, если после всех тревог вы выпьете со мной бокал шампанского? Клянусь, я не стану читать вам морали, я и сам не знаю, что это такое… Просто мне обидно, что из-за глупого поведения моего сына я лишусь удовольствия познакомиться с девушкой, которая, несмотря на свое разбитое сердце, по-прежнему восхитительна!

Маргарита (враждебно). Вы отстали от жизни. После двух мировых войн девушки уже не клюют на комплименты.

Орнифль (удрученно). Вижу, передо мной сильный противник… Маштю! Уведи-ка Фабриса в соседнюю комнату — посмотреть картины. Уверен, что два столь могучих интеллекта сумеют обменяться интереснейшими суждениями о современной живописи… (Подталкивает обоих, провожает до двери. Затем возвращается к Маргарите.)

Маргарита (вздыхает). Еще одно заблуждение! Фабрис ничего не смыслит в живописи!

Орнифль. И Маштю тоже!.. Вот почему их беседа наверняка будет увлекательной. Существуют же неискушенные художники, чьи картины стоят миллионы. Почему бы нам не ценить столь же высоко суждения неискушенных любителей?

Маргарита (снисходя до улыбки). Знаете, чем он заставлял меня любоваться в Лувре? «Похищением сабинянок»!

Орнифль. Его интересовали сабинянки?

Маргарита. Нет, римляне. Фабрис слишком уж увлекался римской историей в школе. Это навсегда отравило его.

Орнифль (подавая ей бокал, восхищенно). Послушайте, а ведь у современных девчонок под «лошадиными хвостиками» головки неплохо варят!

Маргарита. Вы только сегодня это заметили?

Орнифль. В мои годы поневоле общаешься с замужними женщинами. Девушки для меня — китайская грамота. Я с восхищением слушаю вас.

Маргарита. Кажется, вы хотели мне что-то сказать?..

Орнифль (с улыбкой). Да, но теперь я понял, что мне еще нужно многое узнать. Лучше уж я послушаю, что скажете вы.

Маргарита. Это нетрудно: я болтаю без умолку. Фабрис этого тоже не выносит. Он говорит: кто все время болтает, тому некогда думать. А я утверждаю обратное: когда я молчу, я ни о чем не думаю. Но стоит мне раскрыть рот, и я начинаю думать. Мы часто спорим из-за этого. Но все кончается хорошо, такой спор никогда не заходит далеко.

Орнифль. А у вас много причин для споров?

Маргарита. Мы насчитали сто две постоянные причины. Я не говорю о случайных спорах, которые могут вспыхнуть по любому поводу.

Орнифль (серьезно). Наверно, это не жизнь, а сущий ад?

Маргарита (вздыхает). Да, это был ад! Поэтому нам лучше расстаться!

Орнифль. Но предположим, самолет не разобьется — это, конечно, чистое предположение — и вы окажетесь в Южной Африке. Сколько вам потребуется времени, чтобы забыть Фабриса?

Маргарита (искренне). Мне и в голову не приходило, что самолет может не разбиться!

Орнифль. А все же, вдруг он не разобьется? Ведь и так бывает!.. Вы подадите в суд на авиакомпанию, потребуете, чтобы вам вернули деньги… А дальше что?

Маргарита (вдруг растерявшись и чуть не плача). Хорошо вам смеяться надо мной! А думаете, легко быть женщиной!

Орнифль (растроганно). Нет, птенчик мой. Ничего нет труднее на свете. Читали вы историю про двенадцать кесарей?

Маргарита (упрямо). Нет. Ничего я не читала. Я сдала первый экзамен на бакалавра потому, что улыбнулась соседу, а он подсунул мне свой черновик. А второй я сдала потому, что вогнала в краску экзаменатора. Он уже не знал, на каком он свете. Сам ответил вместо меня, и сам выставил себе восемнадцать баллов по философии. Вот эта отметка меня и вывезла. А я невежда! Я ничего не знаю! И поэтому тоже Фабрис меня не любит! Сам он знает решительно все!

Орнифль. Ну так вот, читая Светония…


Маргарита смотрит на него.


(улыбается в ответ) или не читая его, мы узнаем, что именно это сочетание чрезмерного могущества и слабости, присущее хорошеньким девушкам, так же как и кесарям, делает их жизнь такой трудной… Юноша должен из кожи вон лезть, чтобы всякие там чиновники признали его человеком… А девчонке, которая еще вчера играла в классы, достаточно взбить волосы и появиться перед тобой — и ты уже чувствуешь, что готов ее выслушать.

Маргарита. Неужели вы не понимаете, что и это тоже порой приводит в отчаяние?

Орнифль. Что?

Маргарита. Благосклонность мужчин. Поэтому-то я и полюбила Фабриса. Потому что у него мои уловки успеха не имели. (Неожиданно восклицает, топнув ножкой.) Только уж слишком он скучен!

Орнифль (декламирует).

Юноша Счастье,
Смеясь, танцевал.
Юноша Честь
На пути его стал.
Маргарита (смотрит на него, немножко повеселев). Очень мило. Это вы сочинили? Фабрис говорил мне, что вы писали когда-то очень милые стихи.

Орнифль. Все думают, что это я сочинил. Вот забавно. Но, увы, это стихи Пеги.

Маргарита (удивленно раскрыв глаза). Пеги?

Орнифль (с улыбкой). Да. Вижу, вам я мог бы сказать, что стихи мои. (Вздыхает.) Но два часа назад я решил, что отныне буду честен во всем, и я попробую продержаться еще хотя бы немножко. (Повторяет.)

Юноша Счастье,
Смеясь, танцевал.
Юноша Честь
На пути его стал…
Улавливаете смысл?
Маргарита (в свою очередь улыбается, видя, куда он клонит). Теперь вы объясните текст и выставите мне восемнадцать баллов, как тот, другой… От этого лет спасения!

Орнифль (с улыбкой). Спасение будет, когда вы состаритесь — ведь и вас со временем настигнет старость. А пока что надо смириться с высокими баллами, которые вы незаслуженно получаете. Но это не избавляет вас от выбора. Юноша Счастье и Юноша Честь. Их двое, и, увы, они никогда не сольются в одно лицо: придется выбирать.


Маргарита не отвечает.


За что вы полюбили Фабриса?

Маргарита (тихо, после минутного колебания). Он был беден, он презирал деньги… А в нашем доме с детских лет я без конца слышала разговоры про деньги, поэтому Фабрис показался мне необыкновенным человеком. И еще потому, что он всегда был печален… Папа нажил язву желудка оттого, что никогда не знает, заработает ли он еще один миллиард или окажется в тюрьме, но мои братья и мама вечно такие веселые!.. Мама — та просто пышет молодостью с тех пор, как начала стареть. И любовники ее тоже очень веселые! Так и кажется, будто в доме собрались шумные шаловливые подростки. И поэтому встреча с Фабрисом — таким серьезным и даже скучным — показалась мне необыкновенно увлекательным приключением!.. Мы решили, что убежим, куда глаза глядят, будем жить в бедности и ко всему относиться серьезно. Я стану вести хозяйство, мыть посуду. Каждый раз, как я захочу иметь новое платье, мы будем покупать Фабрису учебник — ведь знаете, сколько нужно книг студенту-медику! Каждый раз, как мне захочется куда-то пойти, Фабрис станет заниматься, а я сяду за машинку — печатать ему конспекты. А когда он защитит свой диплом, мы с ним уедем на край света — лечить негров… Мне казалось, что это будет такая достойная жизнь, по сравнению с жизнью в нашем птичнике в Отейле… Вот только… (Вдруг запнулась.)

Орнифль (мягко). Только что?

Маргарита. Своими разговорами о чести Фабрис сегодня разозлил меня еще больше обычного. Вот я и думаю: а что, если я такая же пичуга, и мне лучше вернуться в свой птичник? Может, это тоже неплохое развлечение — ни за что ни про что получать высшие баллы… Может, и счастье — тоже развлечение. И делать какие только захочешь глупости и когда захочешь, как вольная пташка, — тоже. (Кокетливо.) Вы это понимаете, вы, понимающий все?

Орнифль (в ужасе наблюдая за тем, как она у него на глазах превращается в хитренькую кошечку, внезапно кричит). Ко мне, Корнель!

Маргарита (растерянно). Что это с вами? Кого вы зовете?

Орнифль. Одного друга, которого вы, вероятно, не знаете!


В дверях появляется Маштю, за ним — Фабрис.


Маштю. Ты меня звал?

Орнифль (устремляясь к нему). Маштю! Я спасен! Входи же! Нет, не ты, Фабрис. Обожди немного. Пусть войдет один Маштю! (Захлопывает перед Фабрисом дверь.) «Умереть! Иль в дерзновении предсмертном — одолеть». Не вредно вспомнить Корнеля: «Умереть». Это всегда помогает. Стань в сторонку. Не шевелись. Молчи. Но оставайся. Мне нужен свидетель.

Маштю (насмешливо). Тут что — дуэль?

Орнифль. Да. (Подходя к Маргарите.) Детка… Девочка моя… Ведь, в конце концов, не будем забывать — хоть это и не так существенно, — что я гожусь вам в отцы. Все, что вы сейчас говорили, совершенно справедливо, но глубоко ошибочно! Сейчас я открою вам истину. В жизни существует только одна реальная вещь, только она утоляет голод, насыщает, как кусок честно заработанного хлеба. Это любовь. Все прочее — сладости, тающие во рту конфеты, от которых тошнит. Накидываешься на коробку, хватаешь одну конфетку, затем другую, потом третью, клянясь, что это последняя, а сам все тянешь и тянешь руку за новыми сладостями. Под вечер тебе жизнь не мила, и начинает мутить при виде опустевшей коробки. А в руках у тебя ничего не остается, кроме испачканной картонки и прилипающих к пальцам бумажек.

Маргарита (запинаясь). Но, может, не все созданы для любви…

Орнифль. Господь, который, как говорят, есть олицетворение любви, весьма скупо наделил людей этим свойством, это верно. Бог прижимист. Он воистину расточителен лишь тогда, когда дело доходит до эпидемий и катастроф на железных дорогах. А любовь он ревниво приберегает. Но если — по его недосмотру — перед собачкой приблудной или, скажем, перед молоденькой девушкой мелькнет вдруг любовь, если он допустит, чтобы любовь спустилась на землю, ее надо тотчас же схватить и уже больше не выпускать. Вернитесь в родительское гнездо, и завтра же вы начнете биться в своей золотой клетке и кричать: «Люблю Фабриса». Только тогда будет слишком поздно.

Маргарита (со стоном). А все то, что я упускаю в жизни!..

Орнифль. Чем больше упустите, тем и лучше. Пусть ваша любовь стоит вам ста нарядов и ста мелких удовольствий. Заплатите за любовь как можно дороже — чем больше она вас разорит, тем богаче вы станете. Нелегко сделать первый шаг, мой цветочек, нелегко расстаться с первой монетой. А потом, раз начав отдавать, вы увидите, как это просто. Остановиться уже невозможно. Трудно пожертвовать первым маленьким удовольствием, которое мешает вашей любви… Надо только первый раз отказаться от бала, чтобы не танцевать там с другим юношей, — вот и все, чего ждет от вас любовь.

Маргарита. А вы сами когда-нибудь делали этот первый шаг?

Орнифль. Нет, никогда. Именно поэтому вы должны мне верить. Ведь я из-за этого и подыхаю. Спросите у Маштю.

Маштю (прочувствованно). О-ля-ля!..

Орнифль. Маштю сказал: «О-ля-ля!..» У него за этим кроется чрезвычайно тонкая и глубокая мысль. Я отлично сознаю, что сейчас читаю вам проповедь. Для меня настолько непривычно выступать в защиту любви, что я сразу увяз в риторике. Но Маштю сказал: «О-ля-ля!» И этот довод должен вас убедить. О-ля-ля, крошка Маргарита! О-ля-ля! Если бы вы знали!

Маштю (вторя ему). О-ля-ля!

Орнифль (сердито одергивая его). Хватит! Не повторяйся! (Подойдя к Маргарите, берет ее за руки; другим тоном.) Маргарита, может, вас удивят мои слова, но за вашим лошадиным хвостиком скрывается та же душа, что и за тяжелыми косами Изольды. И никакие блага мира не утолят ее голода… Она тянется к другой душе, к которой можно прижаться, чтобы вместе пройти свой жизненный путь. Словно два вола в единой упряжке. Если заболевает один, то и другой тоже заболевает. И если один из волов умирает в своем стойле, на следующий день другой не желает больше пахать, и его приходится отсылать на бойню. (Обернувшись к всхлипывающему Маштю.) Молчи, Маштю!

Маштю (глотая слезы). Молчу!

Орнифль. Маргарита, этот старый плут Маштю плачет, а между тем я всего-навсего прочитал вам неумелую проповедь. Это были всего лишь слова, да еще любовь отомстила мне, подсказав из всех слов самые банальные и глупые. Станьте таким волом для Фабриса. Влезайте в упряжку. В двадцать лет надо относиться к жизни серьезно — позже уже не суметь. Щедрым надо быть, пока ты еще богат. Успеете еще порезвиться, когда достигнете возраста вашей матушки!

Маргарита (тихо, наполовину уже побежденная). Но мы же все время будем ссориться…

Орнифль. Вот и чудесно!

Маргарита (подняв на него глаза). А если я начну скучать?

Орнифль (несколько неосмотрительно). Пожалуетесь тогда мне… (Подталкивает ее к двери.) Пойдите сами за Фабрисом! Глядя на картины Пикассо, он, наверное, сейчас пытается постичь образ мира. А потом вернетесь сюда, чтобы поцеловаться. Я хочу быть свидетелем этого.

Маргарита (взглянув на него, с удивленной улыбкой). Странно! Сама не понимаю, почему… Но я вам верю. (Уходит.)

Орнифль (шагнув к Маштю, берет его за руку). Не покидай меня, Маштю!

Маштю (голосом, охрипшим от волнения). Нет, скажи, сам-то ты верил всему, что ей говорил?

Орнифль (искренно). В ту минуту почти что да. Ну и забавный вечер!.. Во всяком случае, я обещал вернуть ее Фабрису. Слава богу, дело сделано! Я примерный отец. Но это отнимает силы.


Входит разгневанная Маргарита, за ней Фабрис, еще более суровый, чем, раньше.


Маргарита. Это уж слишком! Теперь, видите ли, он не хочет!

Фабрис. Обдумав все случившееся, я принял решение. Я понял, что Маргарита меня не любит.

Орнифль (шагнув к ним, рычит в ярости). Нет уж, дудки. Вы меня не заставите повторять все сначала! Хвалу любви дважды не пропоешь! Дети мои, глупость свойственна вашим летам, я понимаю. Но не надо все же перебарщивать! Маргарита любит тебя, болван несчастный, иначе зачем бы она пришла к тебе? Ради твоей любви она готова отказаться от всех маленьких удовольствий, которых от тебя никогда не дождется. Так обуздай же и ты ради ее любви хоть немного свою дурацкую важность! Возвести любовь на пьедестал — тоже один из способов пройти мимо нее. Я прекрасно понимаю, что ваша любовь еще несовершенна, но у вас впереди целая жизнь. Займетесь самоусовершенствованием на досуге! Взгляни на Маргариту, чудовище, ведь она плачет! Кстати, и ты тоже. Ну, целуйтесь же скорей! (Толкает Фабриса к Маргарите.)


Они глядят друг на друга сквозь слезы, которые вскоре сменяются улыбкой; руки их сплетаются, наконец они падают друг другу в объятия. Они одновременно испускают нежный вздох и целуются. Их поцелуй затягивается.


(Постепенно меняется в лице. Внезапно, не в силах больше терпеть, восклицает.) Хватит!


Молодые люди, недоумевая, слегка отстраняются друг от друга.


Фабрис (с удивлением). Что случилось?

Орнифль. Хватит! Неприлично так лизаться в присутствии покойника!

Фабрис. Вы сошли с ума!

Орнифль (вне себя). У самого моего изголовья! Как звери! Даже мне стало стыдно!.. (Шагнув к нему, грубо.) Что это еще такое? Он, видите ли, мой сын, ему двадцать лет, и он спешит занять мое место! Грабитель! (Оглядывает обоих с искаженным от зависти лицом и кричит.) Вы не можете хотя бы подождать, пока остынет мой труп!

Фабрис. Но это же бред! Ведь вы еще не умерли!

Орнифль (кричит). Нет, умер! Я поймал бога на слове. Чары рассеялись. Не надо было говорить со мной о смерти. Жизнь больше не привлекает меня… Смерть заморозила ее, и все застыли в нелепых позах, как в кадре плохого фильма… Пока крутили ленту, была иллюзия, а теперь, когда все остановилось, мы смешны: рука, занесенная для пощечины, да так и повисшая в воздухе; губы, вытянутые для поцелуя, который никогда не последует; ладонь, навеки прижатая к сердцу, и взгляд без всякой сердечности… Хороша ваша любовь, нечего сказать!.. Представляю, какова она будет года через два! Уф! Неужели это и есть жизнь? Да еще надо будет умирать! Почему меня не предупредили, я бы и на свет не появился.

Маргарита (взглянув на него, в ужасе кричит). Что с вами? На вас лица нет!

Фабрис (кидается к своему докторскому чемоданчику). Сейчас же ложитесь! Я сделаю вам еще один укол!

Орнифль (сурово отстранив его, глухо). Нет. Здесь уколы не помогут, болван. Меня душит зависть.


Испуганное молчание. Входит мадемуазель Сюпо.


Мадемуазель Сюпо. Пришел отец Дюбатон.

Орнифль (в ярости шагнув к ней). Кто это вызвал его сюда в такой час? Вы, дура несчастная?

Мадемуазель Сюпо (лепечет). Доктор Субитес все не едет, а мадам я не могла найти, вот я и подумала…

Орнифль. Никогда не думайте, Сюпо, так много от вас не требуется! (Молодым людям.) Вы оба пройдите в малый будуар. Отдохните там и, если хотите, продолжайте целоваться, только не у меня на глазах. Я потом вас позову. Фабрис, я не хочу, чтобы ты ушел, прежде чем явятся мои доктора. Проводи их, Маштю.


Все, кроме Орнифля, уходят. Входит отец Дюбатон.


(Идя ему навстречу.) Я удручен рвением Сюпо, отец мой. Храни нас всегда господь от чрезмерного рвения. Вы еще не ложились?

Отец Дюбатон. Я уже был на ногах, сын мой, и молился. В конце года у нас в семинарии всегда столько дел, что лишь по ночам успеваешь хоть немного побеседовать с богом.

Орнифль. Мне неприятно, что эта дура зря потревожила вас среди ночи. Вам обещали покойника, отец мой, и вы его получите! Мы с вами сейчас разыграем эту сцену — и без того мы слишком долго ее откладывали. Хотите, чтобы она была в форме исповеди?

Отец Дюбатон. Исповедь или просто беседа — все зависит от вас, сын мой.

Орнифль (пододвигая стул). Выбираю исповедь. Так будет честнее. Вас устроит обыкновенный стул? (Паясничая, становится на колени перед отцом Дюбатоном.) Отец мой, я каюсь, что слишком мало грешил!

Отец Дюбатон (тихо). Шутки в сторону, сын мой. Прежде вы всегда были со мной откровенны. Что вы хотите этим сказать?

Орнифль. А то, что отпустить можно лишь грехи содеянные. Несодеянные же будут смердеть во веки веков. Отец мой, я каюсь во всех грехах, которые не имел мужества совершить, в самых омерзительных, которые даже вы не сможете мне отпустить. Не далее как пять минут назад я отяготил душу одним из таких грехов, и он уже воняет невыносимо. (Встает.) Вы, пекущийся о наших душах, наверно, изрядно натерпелись с праведниками. Воображаю, как смердят их души, нафаршированные подавленными желаниями.

Отец Дюбатон. (с легкой улыбкой). Верно, они не всегда благоухают. Но носы у нас привычные — в наших тесных исповедальнях мы принюхались к людям. А бывает и так: от злейшего греховодника вдруг словно повеет на тебя через решетку запахом жимолости или жасмина, цветущих в летнем саду.

Орнифль. От греховодника — возможно. А как насчет престарелых святош, которые могут каяться разве лишь в том, что пихнули ногой свою кошку? Неужели и они благоухают?

Отец Дюбатон (снова улыбается). Никогда. Но не будем ломиться в открытую дверь, сын мой. Уж раз нам выдался случай поговорить, постараемся им воспользоваться. Вы отлично знаете, что мы тоже не выносим святош. (С комическим видом вздыхает.) Это наши верные супруги.

Орнифль. Они карикатурны, и это вас смущает. Но любите ли вы безгрешных людей?

Отец Дюбатон (весело). Ну, разумеется, нет! Ведь они отбивают у нас хлеб!

Орнифль (недовольно отходит от него, задетый). А вы похитрей меня, отец мой! Вижу, куда вы клоните. Вы решили во что бы то ни стало завлечь меня в свои сети. (В ярости оборачивается к собеседнику.) Поостерегитесь, отец мой! Церковь сейчас сверх всякой меры печется о том, чтобы завлечь людей в свое лоно, раскрыть им свои объятия. Священник остается священником. Не для того он существует, чтобы все понимать и источать обаяние. Его дело докучать людям своей черной сутаной, пустыми карманами и целомудрием. Согласен, я всего-навсего прохвост, но я вас заранее предупреждаю: вам не удастся подкупить меня всепрощением! Всепрощение и снисходительность внушают мне отвращение! Наверно, это звучит комично в моих устах, но чаще всего я грешил из чувства долга.

Отец Дюбатон (улыбаясь). Из чувства долга, мой сын?

Орнифль. Да, отец мой! Вы думаете, так приятно кружиться в вихре удовольствий? Сотни раз я предпочел бы лечь в постель один, с хорошей книжкой, как тот пай-мальчик из сказки, который по крайней мере был счастлив… Но я говорил себе: нет, ты, приятель, смотрел на нее с вожделением, она будет твоей! Сейчас ты ей наплетешь с три короба, будешь говорить, что любишь ее, даже если тебя от этого тошнит, а если она начнет ломаться, ты упрямо встанешь, борясь со сном, у ее двери, а потом войдешь к ней в спальню. Ты совершишь — в должной последовательности — все, что полагается и как полагается, а потом, подарив и вкусив наслаждение, окажешься один рядом с этим чужим телом, сам не понимая, зачем ты здесь. Вот что такое грех, отец мой! Нет даже нужды в каре небесной, сам грех — уже наказание.

Отец Дюбатон. Бедный сын мой!

Орнифль. Не надо меня жалеть. Я этого не выношу. Хотя я заранее знаю, что меня ожидает, я презирал бы себя во сто крат больше, если бы, взглянув на женщину с вожделением, не сделал бы все, чтобы ею овладеть. (Вдруг.) Знаете ли вы, как погиб мой отец?

Отец Дюбатон. Нет.

Орнифль. Мой отец погиб за рулем своего автомобиля «Дион-Буттон». Он мчался по шоссе со скоростью семьдесят пять километров в час — по тем временам это была очень большая скорость — и врезался в платан, заглядевшись на бедра крестьянки, копавшей свеклу. С помощью подбежавших крестьян женщина уложила отца в канаву, и, прежде чем отдать богу душу, он успел заметить, что умирает из-за беззубой старухи… Правда, забавно? Ну, улыбнитесь же! Я, например, расхохотался, когда его шофер, чудом уцелевший при катастрофе, рассказал мне эту историю, а ведь я любил отца! Господь, наделив людей желанием, мог бы ниспослать им чуть больше рассудительности. Тут он оказался не слишком изобретателен.

Отец Дюбатон. Он хотел, чтобы человеку все давалось с трудом и чтобы истинная любовь была редкостью.

Орнифль. Он может быть спокоен. Любовь редко нас посещает. Только он мог бы, пожалуй, постараться избавить нас от иллюзии и этой неутоленной тоски, которую он вселил в души некоторых людей, тоски от невозможности все объять. Вот это, на мой взгляд, с его стороны весьма нелогично.

Отец Дюбатон (мягко). Господь не сообразуется с логикой, сын мой. (После паузы, так же мягко.) Могу ли я чем-нибудь вам помочь? Знаю, вы не возлагаете больших надежд на мое ведомство. Да я и не хотел бы расхваливать мои индульгенции, как коммивояжер. Чем же я все-таки могу вам помочь?

Орнифль (со спокойной приветливостью). Ничем, отец мой. И поверьте, мне очень жаль — ведь ваша сказочка так мила…

Отец Дюбатон (разведя руками, тихо). Это печально главным образом для меня. Видно, вам мешает моя сутана. Человек, возлюбивший другого, всегда может ему помочь. (Встает.) Знаете, я думаю, что мы с вами неудачно начали нашу сценку. Тон был несколько напряженный. Да и куда нас могли завести все эти громкие слова? В прежние времена мы с вами перешучивались. Это мне куда больше нравилось. А сегодня вы напустили на себя дьявольскую мрачность, и все потому, что этот милый юноша сказал, будто вы нездоровы… Знаете, медицина медициной, но в конечном счете все решает господь… и, может, еще вы переживете нас обоих… (Сделав шаг к Орнифлю, останавливается.) На прощание — еще два слова. За вашей рисовкой — простите мне это слово, сейчас я говорю с вами не как духовное лицо, а просто как старший — я угадываю какую-то стыдливость, и она мешает вам быть со мной откровенным. Поверьте, мы, священники, не девицы, хотя сутаны и походят на платье… Мы для человечества все равно что мусорщики, а посему мы знаем о нем, в конечном счете, много больше самых отпетых прожигателей жизни… Прошу вас, хоть раз положите карты на стол. Вы много грешили в своей жизни и всегда — на один манер. Между нами, к чему столько женщин?

Орнифль (тихо). Ничто другое меня не развлекало.

Отец Дюбатон. Значит, вы ни одну из них не любили?

Орнифль (с улыбкой). Любил. Кстати, собственную жену. Но…

Отец Дюбатон. Но что же?

Орнифль (ласково). Вам это не понять, отец мой…

Отец Дюбатон. Конечно, я не очень-то разбираюсь в таких делах. Но во время каникул я езжу к брату, который живет на берегу Роны, и мы всегда обедаем с ним в скромной рыбачьей таверне, где подают отличное вино. Из года в год я заказываю одно и то же вино. Если уж что-то пришлось тебе по душе, ты тянешься к этому снова и снова. Понравилось тебе красное вино — остаешься ему верен. Во всяком случае, какое-то время.

Орнифль (улыбнувшись, после небольшой паузы, дружелюбно). Ваше сравнение не очень удачно, отец мой. С годами вино становится все ароматнее и ароматнее, а любовь начинает горчить.

Отец Дюбатон. Значит, вас забавляло только одно — дегустация? (Шутливо.) Можете считать меня пьяницей, но вот что я вам скажу: вы не настоящий любитель вина.

Орнифль (с улыбкой, но серьезно). Может быть, и так. Я как-то об этом не подумал.

Отец Дюбатон (с юмором.). Материалисты и в самом деле ничего не смыслят в наслаждениях…


Входит Ненетта.


Ненетта. Мсье, доктора пришли!

Отец Дюбатон. Я передаю вас в другие заботливые руки. Со служителями бога в наши дни можно шутить, но со слугами Эскулапа шутки плохи… Не провожайте меня… Как всякий коммивояжер, я отлично знаю, где выход… (Уходит.)

Орнифль (стоит неподвижно в задумчивости посреди сцены. Потом, встряхнувшись, вдруг, тихо). Старый фокусник! Почти собрат. Еще немного, и он бы меня окрутил! (Задумывается еще на миг, затем зовет.) Ненетта!

Ненетта (подходит к нему). Что, мсье?

Орнифль. Спустись сейчас вниз в цветочную лавку и скажи хозяину, чтобы прислал все розы, какие у него есть, самые лучшие!

Ненетта. Сюда?

Орнифль. Да, для графини. (Подойдя к ней.) Ты провела этих двух шутов в мой кабинет? Помоги-ка мне сбросить остатки этого маскарада… Я уже не знаю, что мне можно и чего нельзя. Вдруг я умру на месте, если стану сам снимать ботинки… Умирать — и без того довольно глупо, надо хотя бы обставить это поуютнее…

Ненетта (помогая ему раздеться). Вечером звонила мадемуазель Мари-Пеш и сказала, что готова встретиться с вами, когда вам угодно. Она будет звонить рано утром, перед тем как пойти на киностудию. Что ей передать?

Орнифль (на мгновение задумывается, потом озабоченно вздыхает). Скажешь ей, что я сейчас действительно очень занят… (Направляется к ванной комнате.)


Ненетта идет за ним, на ходу расстегивая ему камзол.


Как ты полагаешь, Ненетта, есть у тебя душа?

Ненетта (спокойно). У всякого есть душа. Господин граф только сегодня над этим задумались?

Орнифль. Да, сегодня. Не говори обо мне в третьем лице. Мы же здесь одни. (Взяв ее за плечи, поворачивает к себе.) Взгляни на меня!

Ненетта (смущенно отворачивается). Не хочу. Не люблю, когда теперь на меня смотрят.

Орнифль (с улыбкой). Это с каких же пор?

Ненетта. С тех самых, как у вас пропала охота на меня смотреть…

Орнифль (неожиданно ласково). До чего же ты была хороша, Ненетта!..

Ненетта (тихо, но без горечи). Да, в темном закоулке…

Орнифль (пожимая плечами). Прелестная девушка в прелестном закоулке — это восхитительно… (Вдруг шутливо взрывается.) До чего же вы мне все надоели с вашими душами!.. (Весело хлопает ее по заду.) Пошли! Поможешь мне одеться!

Ненетта (с улыбкой вздыхает, идя за ним в ванную комнату). Задор у вас не тот.

Орнифль (уходя, угрюмо). Какой уж задор у больного!


Оба уходят.


Занавес

Действие четвертое

Комната Орнифля.

На сцене Маштю и мадемуазель Сюпо, которые словно чего-то ждут. Маштю ходит по комнате взад и вперед.

Маштю. Это хорошо или плохо, что его так долго выслушивают?

Мадемуазель Сюпо. Или то, или другое, смотря по обстоятельствам.

Маштю (после небольшой паузы). Это он велел вам позвонить мне на квартиру мадемуазель Меркадье?

Мадемуазель Сюпо (пожимая плечами). Он был без сознания.

Маштю. Откуда же вы тогда узнали, что я там?

Мадемуазель Сюпо. Я все знаю.

Маштю. В другой раз постарайтесь поменьше знать, мадемуазель Сюпо. Я берегу свои секреты для своих собственных секретарш.

Мадемуазель Сюпо (презрительно пожимая плечами). Я вас даже и не слушаю!

Маштю. Чем же вы тогда заняты?

Мадемуазель Сюпо. Я благодарю небо!

Маштю (глядит на нее растерянно и ворчит). Просто сумасшедший дом! Сплошные намеки да недомолвки. Вчера вечером ваш красавчик прожужжал мне все уши, будто та девчонка от меня без ума, хотя я вовсе не тянул его за язык. По его совету я заявляюсь к ней, хоть и встречаю ледяной прием… Мне стоило чертовского труда заставить ее утереть слезы и сесть со мной за стол. К счастью, я опрокинул на скатерть рюмку и выругался, и это ее рассмешило. Короче, мы уже доедали пулярку, атмосфера вроде разрядилась, мы уже собирались перейти к десерту — и тут вы звоните мне, будто он совсем плох. Я все бросил. Приезжаю сюда, — а он здоров как огурчик и несет что-то непонятное… Чистейший бред.

Мадемуазель Сюпо. Нет, это были прекрасные слова! Но вы, как всегда, ничего не поняли.

Маштю. Священник явился как раз в ту минуту, когда, как мне показалось, я начал что-то понимать. И тут я сразу сник. Так или иначе, я больше не позволю над собой смеяться. Я человек покладистый, но с меня довольно! Мог бы сначала спросить, есть ли у меня душа, прежде чем совать этот ключ.

Мадемуазель Сюпо. Где уж такому человеку, как вы, понять чудо, которое свершилось на ваших глазах этой ночью. Этот ужасный приступ ниспослан нам провидением. Теперь я знаю: мэтра можно спасти!

Маштю. А от чего его надо спасать?

Мадемуазель Сюпо. От него самого. Я чувствую, что настал день, которого я так долго ждала. Я словно вижу, как занимается божественная заря.

Маштю (взглянув на свои часы). Не знаю, божественная она или какая другая, но заря и вправду занялась. Хотелось бы знать, можно ли мне вернуться туда. Женщина что похлебка — гляди, чтобы не остыла!

Мадемуазель Сюпо (насмешливо). Похлебка! И как только мэтр мог столько времени терпеть такого пошляка! Идите, возвращайтесь к своей потаскушке! Нам-то теперь какое дело до всего этого?

Маштю (жалобно). Я не могу вернуться. Он отобрал, у меня ключ.


Распахивается дверь. Появляются врачи, по-прежнему в костюмах мольеровских лекарей, и с ними Орнифль. Все необычайно веселы и возбуждены; курят огромные сигары.


Профессор Галопен (вне себя). Дорогой друг, я требую, чтобы вы мне сообщили имя и фамилию этого болвана! Вы, кажется, сказали, что он на третьем курсе? Я член экзаменационной комиссии. Клянусь, уж я задам ему перцу, когда он явится на экзамен! Болезнь Бишопа! Ignorantus! <Невежда (лат.)>

Субитес (также вне себя). Болезнь Бишопа! Без всяких признаков синкразии! Ignoranta!

Профессор Галопен. И при отсутствии тахикардии! Ignorantum!

Субитес. При великолепном митральном ритме… Без дистонии!

Профессор Галопен. Пульс — восемьдесят! Перкуссия — всюду нормальная! Я бы его высек!

Субитес. Давление великолепное! Я надрал бы ему уши! Ведите-ка сюда этого молокососа, мне просто не терпится его пристыдить!

Профессор Галопен. А знаете ли, дорогой мэтр, что за такие дела его можно привлечь к ответу, даже отдать под суд? Незаконная медицинская практика! По какому праву он вас осматривал? По какому праву сделал укол?

Орнифль. Я же был в обмороке.

Профессор Галопен. Тем более! Как ни велик риск, надо было оставить вас в бессознательном состоянии до прихода настоящего специалиста. Это железное правило, иначе любой коновал сможет прикончить нашего больного раньше нас! А ну, давайте его сюда! Меня душит ярость! Я должен сию же минуту устроить ему головомойку, не то у меня самого будет припадок! У меня сердце во сто раз слабее вашего, любезнейший!

Орнифль. Сейчас я его приведу. (Уходит.)

Профессор Галопен (Субитесу). Пикассо в гостиной очень мил. Правда, не самого яркого периода! Хорошо, что я вас не послушал и мы не уехали с бала раньше времени! Чудесный вечер! Женщины были просто восхитительны! Мода этого сезона им очень к лицу! Ах да, послушайте, мне рассказали великолепный анекдот! Знаете историю про дикобраза, который забыл свою зубную щетку?

Субитес (беззастенчиво подлизываясь к Галопену). Нет, дорогой профессор, рад буду ее услышать! Вы с таким блеском рассказываете анекдоты!

Профессор Галопен. А этот, знаете, весьма недурен… Одним словом, дикобраз отправился в свадебное путешествие… (Обернувшись, замечает Орнифля, который возвратился и стоит в дверях.) Вы что ж, так и не пошли за ним?

Орнифль. Нет. Я передумал. Не стоит его звать.

Профессор Галопен. Почему?

Орнифль. Слишком жестоко.

Профессор Галопен. С дураками нельзя без жестокости! Будь вы и вправду сердечник, этот молодец мог бы вас убить своим ложным диагнозом!

Орнифль. С другой стороны, будь я и вправду сердечник, этот диагноз не был бы ложным. Но раз я не сердечник… Он такой молодой, такой восторженный и так свято верует в медицину… По мне, пусть лучше думает, что он был прав…

Профессор Галопен (уязвленный, встает). Вы слишком деликатны, любезнейший. Когда-нибудь вы за это поплатитесь. А все же посоветуйте вашему молокососу поменьше веровать в медицину и получше ее изучать!

Орнифль. Ничего… он всего лишь на третьем курсе. Еще успеет выучиться!

Субитес. Страшно подумать о больных! Он их всех уморит!

Орнифль. Пусть морит других, мне все равно! Сам-то я не стану у него лечиться!

Профессор Галопен. Вы безумец! Или святой. Впрочем, это одно и то же. А все же мне хотелось бы знать фамилию этого молодчика, чтобы пропесочить его на экзамене! Впрочем, дело ваше. Хотите сегодня быть добрым — если вас это развлекает, — я вам мешать не стану. (Субитесу.) Поехали, любезнейший. Мне через час надо быть в больнице, а если я явлюсь туда в этом наряде, боюсь, мне перестанут доверять. В наши дни верят только белым халатам!

Орнифль. Я вас провожу. Бесконечно вам благодарен, дорогой профессор. Я провел ужасную ночь. И теперь благодаря вам кошмар рассеялся.

Субитес. Поехал бы лучше с нами на бал — не было бы этой мнимой агонии! Всегда надо слушаться своего врача, даже в вопросах медицины. (Уходя.) Ну, так что же было с тем дикобразом, дорогой профессор?

Профессор Галопен (уходя). Женившись на хорошенькой женщине, дикобраз отправился в свадебное путешествие. Супруги остановились в роскошном отеле и поднялись в спальню. Тут дикобраз обнаружил, что забыл свою зубную щетку…


Оба уходят вместе с Орнифлем.


Мадемуазель Сюпо (молитвенно сложив руки). Благодарю тебя, творец! Умри он, и я не стала бы жить! Но только спаси его до конца!

Маштю. Мало вам, что он здоров?

Мадемуазель Сюпо. Есть еще и душа…

Маштю (теряя терпение). В этом доме все с ума посходили сегодня! (Радуясь, как большой добрый пес, подходит к Орнифлю, который только что вернулся в комнату.) Дай-ка я тебя расцелую, подлец ты этакий! Ты нас здорово напугал! До чего же я рад, прямо не передать! Я ведь тебя люблю, сам знаешь! Я просто обмер, когда Сюпо мне позвонила! Понимаешь, единственный друг при смерти! Правда, уж лучше бы я сломал себе ногу! Деньги тебе нужны?

Орнифль (томно). Конечно. Неожиданное исцеление меняет все мои планы… Мне теперь многое понадобится… может, придется куда-нибудь уехать… После такого потрясения я должен отдохнуть… Может, я попрошу у тебя разрешения погостить на одной из твоих вилл на Юге…

Маштю. Увидишь, в такие минуты всегда можно рассчитывать на Маштю. Заходи ко мне завтра в контору! (Робко.) А ключ?..

Орнифль. Какой ключ?

Маштю. От квартиры Клоринды. Как ты решил с ним поступить? Ты же у меня недавно его отобрал.

Орнифль (рассеянно). Отобрал? Извини, старина, сейчас я тебе его верну. (Роется у себя в карманах.)

Маштю (знаком показывает ему, где ключ). Вон там, под подушкой… Ты думаешь, что можно?.. В конце концов, если у нее есть душа, то и у меня она есть.

Орнифль (шаря под подушкой в поисках ключа). Конечно…

Маштю. Я, признаться, не совсем понял все, что ты тут недавно говорил. Там был какой-то намек, который от меня ускользнул. Если у тебя найдется время все это мне как следует растолковать, может, тогда я пойму…

Орнифль (все так же рассеянно). В другой раз… Это не к спеху. Вот тебе ключ. Так что вы с ней делали, когда тебе позвонила Сюпо?

Маштю. Мы доедали пулярку. Собирались навалиться на десерт.

Орнифль (строго). Только и всего?

Маштю (виновато). Знаешь, мы не сразу сели за стол… Она долго плакала, понимаешь… Мне стоило огромного труда ее утешить. Но под конец дело вроде бы пошло на лад. Она уже называла меня «мой бедный Роже». И даже сказала, что я не такой, как все…

Орнифль (подталкивая его к двери). Если так, дело в шляпе. Спеши к ней и не теряй ни минуты!..

Маштю (растерянно). А если она уснула, разбудить ее?

Орнифль. Ровно настолько, насколько требуется.

Маштю (с порога). А как насчет души? Сказать ей?

Орнифль (нетерпеливо пожав плечами, выталкивает Маштю за дверь). Потом скажешь! Будет хоть о чем поговорить!.. (На секунду выходит вместе с Маштю и тут же возвращается. Он застает у себя в комнате мадемуазель Сюпо — она стоит не шевелясь и глядит на него. Удивленно.) Ну, что вы на меня так уставились?

Мадемуазель Сюпо. Наблюдаю, как старик довершает свою последнюю подлость…

Орнифль. Какой еще старик? По-моему, со вчерашнего дня я помолодел лет на десять!

Мадемуазель Сюпо(с улыбкой). Просто образное сравнение! Вы правы: ни Маштю, ни эта потаскушка не стоят того, чтобы вы пошевелили для них пальцем. Пусть спариваются, как скоты. Не велика важность!

Орнифль (назидательно подняв кверху палец). Ошибаетесь, очень даже велика! Это избавит меня от визита еще одного болвана, который через двадцать лет задумал бы меня убить. А что, те двое все еще в будуаре?

Мадемуазель Сюпо. Да. Позвать их? Хотя минуту назад они еще спали.

Орнифль (таинственно). Я сам позову. (Вдруг передумав.) Впрочем, нет. Ступайте лучше вы. Но разбудите только Маргариту. Скажите, что я хочу поговорить с ней с глазу на глаз.


Мадемуазель Сюпо выходит. Распахнув окно, Орнифлъ вдыхает утренний воздух. Всходит солнце. Издалека доносятся голоса питомцев семинарии. Они поют:

О, где ты, Спаситель?
Ты скрылся, увы!

Орнифль (тихо). Как хорошо по утрам! Ты еще не накурился. И не успел слишком много выпить. И ты совсем чист. Можно грешить со свежими силами… (Причесывается перед зеркалом, опрыскивает себя духами, слегка оправляет постель и ложится, изображая больного. Вдруг, не устояв перед соблазном, закутывает голову в кружевной пододеяльник и насмешливо, словно волк из сказки о «Красной шапочке», переодетый бабушкой, рычит.) «Чтобы лучше съесть тебя, дитя мое!» (Заслышав шум, откидывается на подушку и, лежит, с ангельским видом, отстукивая пальцами такт псалма.)


Входит мадемуазель Сюпо и, заметив, что он слушает пение детей, умиляется.


Мадемуазель Сюпо (тихо). Теперь уж не важно, что я уродлива!

Орнифль. О чем вы?

Мадемуазель Сюпо. Девушка сейчас придет. Она поправляет прическу.


Входит Маргарита, она еще прелестней прежнего.


Орнифль (с легкой, чуть усталой и отчужденной улыбкой). Маргарита, детка моя, как отрадно, что сегодня вы так прелестны! Глядя на вас, я снова верую в жизнь! (Вдруг кричит, обернувшись к мадемуазель Сюпо.) Да закройте же, наконец, окно! Эти олухи так орут — своего голоса не слышно! (Знаком приказывает ей уйти.)


Мадемуазель Сюпо, и без того с ужасом взиравшая на Маргариту, закрывает окно и уходит, терзаемая страшным предчувствием.


(Нечаянно сбившийся с роли, снова входит в образ больного, но старается при этом не переигрывать.) Маргарита, детка моя, на мою беду, профессор Галопен, крупнейший кардиолог Европы — он только что вышел из этой комнаты с моим лечащим врачом — полностью подтвердил диагноз, поставленный Фабрисом: перемежающаяся тахикардия, митральная атония и прочее. Иными словами, все точь-в-точь, как сказал наш милый мальчик. Скоротечная форма болезни Бишопа, которую он распознал с первого взгляда. Молодчина Фабрис!

Маргарита (радостно улыбаясь). Да. Я всегда знала, что Фабрису суждено стать великим врачом!

Орнифль (лицемерно). Милый мальчик. Да, теперь уже можно не сомневаться. Он будет великим врачом. (Сдержанно; при этом глаза его слегка затуманиваются.) К сожалению, я уже не смогу порадоваться его триумфу.

Маргарита (порывисто кладет свою ладонь на его руку). Знаете, самый лучший врач может ошибиться…

Орнифль (поглаживая ее руку). Вы славная девушка… Но, увы, он не ошибся. У него верный глаз. Это редко встречается. Когда я сказал профессору Галопену, что Фабрис всего лишь на третьем курсе, тот просто остолбенел! Хотел во что бы то ни стало его поздравить! Я заглянул к вам в комнату сквозь стеклянную дверь. Увидел, что вы оба еще спите. Я не решился вас разбудить.

Маргарита (огорченно). О, надо было нас разбудить! Фабрис был бы так горд!

Орнифль (с тайным намеком). Вы лежали на диване, так мило обнявшись. Я не посмел войти.

Маргарита (вдруг залившись румянцем). Мы с Фабрисом теперь муж и жена.

Орнифль (лицемерно). Почему вы краснеете? Вы оба хороши собой, вам по двадцать лет, и вы любите друг друга. На мой взгляд, ничего другого от вас не требуется.

Маргарита. Мы и так долго ждали из-за моего отца. А тут вдруг Фабрис придумал, что должен убить своего! Ну просто конца не видно! Вот мы и решили сначала пожениться, а повенчаться уж после убийства.

Орнифль (глядя на нее, мягко). Ну зачем же все время краснеть? Это даже очень хорошо, что вы думаете о себе. Кто сказал вам, что это плохо? Фабрис, конечно? Но если мы сами не станем думать о себе, кто же тогда о нас подумает? Поселив нас на этой земле, господь бог возложил на нас множество забот и, в частности, заботу о нашем собственном благе. Провидение — это мы сами. Не надо об этом забывать. (Вдруг другим тоном, более таинственным.) Маргарита, я хотел бы вступить с вами в заговор…

Маргарита (недоверчиво). Какой заговор? Хоть мы и ссоримся без конца, но я всегда все рассказываю Фабрису.

Орнифль (лицемерно). И отлично! Еще не хватало от него что-то скрывать!.. (Вздыхает.) Но если это для его же блага… Вы же знаете, какой он тугодум… Я хочу, чтобы вы помогли мне его убедить…

Маргарита. В чем я должна его убедить? Почему вы не скажете без обиняков, в чем дело?

Орнифль (с неотразимым видом несчастного мальчугана). Я так боюсь, что вы мне откажете… (Вдруг словно принимает отчаянное решение; утопая в подушках, почему-то зябко кутается в плед.) Так вот. Врачи, обследовавшие меня, категорически заявили: отныне моя болезнь — это балансирование на краю пропасти. Но отпущенный мне срок может быть продлен, если мне повезет, и при надлежащем уходе… Здесь не столько важен режим, сколько постоянное наблюдение врача… Скажем прямо: если случится приступ, мою жизнь спасет только мгновенный укол. Как было сегодня ночью; врачи сказали, что Фабрис попросту вырвал меня из объятий смерти. Они потрясены его профессиональным навыком. И к тому же он мой сын, хотя об этом мы и не говорили. Короче, мы подумали — эта идея, впрочем, принадлежит профессору Галопену, — что для меня лучше всего оставаться под наблюдением Фабриса. Мне надо отрешиться от всех забот и уехать. На Юг, понятно: южный климат мне показан да и самому хочется тепла. Убедите Фабриса взять на себя заботу обо мне, и поедем втроем. (Улыбаясь.) Наверно, это нетрудно, достаточно заговорить с нашим птенчиком о долге…

Маргарита. А как же с его занятиями? Он ведь еще не все экзамены сдал.

Орнифль. Мы с Галопеном и об этом подумали. У Маштю, знаете ли, есть имение — в Провансе, неподалеку от Экса, и он с радостью меня приютит… А в Эксе прославленный медицинский факультет, о котором профессор отзывается чрезвычайно лестно. Фабрис поступит на этот факультет, чтобы закончить там свое образование, и сможет также ухаживать за больным отцом. К тому же ведь вам надо провести целый год вдали от папаши Пилу, пока вы не достигнете совершеннолетия. По-моему, это будет идеальный выход. (Вздыхает, снова прикидываясь больным.) А вообще-то, вы и сами понимаете, все это, увы, ненадолго…

Маргарита (после небольшой паузы, недоверчиво). А я? Какую роль вы отводите мне?

Орнифль (с обаянием истинного поэта). Вы скрасите мое существование. Вы будете моей радостью, моим цветком… Девушка, которую мне не довелось узнать, придет ко мне в облике моей милой невестки… Нежность и целомудрие — вот чего мне не хватает, как воздуха. Да, я мечтаю о роли отца! Я так и вижу себя на прогулке — в панаме, может быть, даже с палкой!..

Маргарита (невольно восклицает). О нет!..

Орнифль (в восторге от ее порыва, уже заметно бодрее). Да, вы правы! Пожалуй, я помолодею лет на десять. А очень скоро и на все двадцать. И стану тогда вашим ровесником. Увидите, это будет чудесно! Вдвоем мы объездим окрестности Экса, осмотрим все сезанновские места, в то время как Фабрис — он ведь равнодушен к современной живописи — будет заниматься на факультете. Разок-другой мы, может, даже выберемся на Лазурный берег, пообедаем в каком-нибудь шикарном ресторане и потанцуем. Почему бы и нет. Если, конечно, мне позволят врачи. Я ведь хорошо танцую.

Маргарита (со вздохом). Фабрис не любит, когда я танцую.

Орнифль (с обаятельной улыбкой). С его стариком отцом! Ну что вы, это так трогательно!.. Я покажу вам, как танцевали в мое время. (Изображает па из давно забытого танца, и она против воли начинает смеяться. Наклонившись к ней, уже тоном сообщника.) К тому же мы вовсе не обязаны обо всем ему докладывать… Мне, старому эгоисту, будет так приятно порадовать вас невинными удовольствиями, без которых трудно обойтись в ваши годы и которых, конечно, никогда не доставит вам Фабрис. Одним словом, я буду ваш старенький «Юноша Счастье», а по вечерам будет возвращаться с занятий ваш любимый «Юноша Честь». Какая женщина не мечтала бы о такой жизни, где нет ни тени греха? Это же просто рай земной — до истории с яблоком.


Пауза.


Молчите? Вы не согласны?.. Что ж, я вам уже говорил: каждый должен думать только о себе.

Маргарита (подняв на него глаза, с неожиданной серьезностью). Нет. Я согласна, если это и правда может вам помочь. Я поговорю с Фабрисом, как только вы изложите ему ваш план.

Орнифль. Вашу руку — чтобы скрепить уговор! (Почтительно целует ей руку.) Действуйте с умом. Юноша Честь весьма щепетилен! (Почувствовав, что, пожалуй, зашел слишком далеко, вновь становится серьезным; просто.) Спасибо.


Маргарита уходит танцующей походкой.


(Глядит ей вслед, прищурив глаза, словно большой кот, и принимается напевать в ритме вальса псалом.) В тебе, искуситель,

Отвергший меня.


Входит мадемуазель Сюпо, ее очки грозно сверкают.


(Заметив ее, останавливается и с наслаждением потягивается.) Ах, Сюпо, как прекрасна жизнь! И откуда только берутся болваны, которые соглашаются умирать!..

Мадемуазель Сюпо (глухо). Я все слышала!

Орнифль (оборачивается к ней). Нелегко вам, бедняжка! Вечно вы все слышите! Я же говорил вам: вы слишком много знаете! В один прекрасный день вы попросту лопнете, прильнув ухом к какой-нибудь замочной скважине! (Направляется в ванную комнату.)

Мадемуазель Сюпо (бежит к нему, вне себя от ярости). Чудовище! Мерзкое чудовище! Лицемер! Раньше вы и то были лучше — циник, после двух-трех слов валивший на диван смазливых хористок!

Орнифль (выйдя из ванной комнаты). Откуда вы знаете? Вы не только подслушиваете? Вы еще и подглядываете в замочную скважину?

Мадемуазель Сюпо (кричит ему прямо в лицо). Да!

Орнифль (на этот раз с самым искренним презрением). Гнусная Сюпо!

Мадемуазель Сюпо. У гнусной Сюпо хотя бы есть душа. А вы — сущий дьявол!

Орнифль. Ну к чему так преувеличивать? Вы мне льстите!

Мадемуазель Сюпо (налетая на него как фурия). Вы солгали этой девчонке! Вы, как последний подлец, спекулируете на болезни, которой у вас нет! Я так и вижу простодушную невестушку об руку с умиленным свекром… их невинные прогулки!.. С каждым днем она уступает все больше и больше; вот вы поддерживаете ее за руку, помогая перешагнуть ручей; вот вы обнимаете ее за обнаженное плечо; вот на скамейке, где по вечерам принято вздыхать на луну, прижимаетесь бедром к ее бедру, скрытому легкой тканью платья… И все это будет так естественно!.. Поначалу она сама устрашится, что ее заподозрят в дурных мыслях, если она отодвинется. Я вижу ее, вижу: то ли из робости, то ли из кокетства — от девушки всего можно ожидать — она сначала пойдет на этот невинный сговор, а потом уже не посмеет его нарушить. Раз-другой она спохватится и убежит наверх в свою комнату с красными от слез глазами, а потом, сойдя вниз, увидит вас одного, совсем больного, и это растрогает ее и смутит… А тот, болван несчастный, все так же будет корпеть допоздна над своими книгами и возвращаться по вечерам с занятий все более чопорный и скучный… Я все вижу наперед… даже тот знойный вечер, когда она и вовсе перестанет понимать, счастлива она или несчастна, хочет она того или нет, и ваша рука, ваша гнусная всевластная рука наконец покинет дозволенные пределы и пригвоздит ее к земле, как оцепеневшую букашку, ожидающую страшной и в то же время блаженной смерти. А уж вы сумеете ее убедить, что эта смерть так же неотвратима, как стук крови в висках, и она будет содрогаться от ужаса или счастья, а может быть, от того и другого вместе. А после первого падения, после первой проигранной битвы, жизнь и вовсе войдет в свою колею. Останется, наконец, только одно — лгать!

Орнифль (слушавший ее с легкой улыбкой, спокойно). Один — ноль в вашу пользу, Сюпо! Вы столько видели в замочную скважину, что стали ясновидящей. Да, наверное, все будет именно так. Борьба будет долгой, трудной, но восхитительной.

Мадемуазель Сюпо (кричит ему). Но это же ваш сын!

Орнифль (словно отмахнувшись от тени, пробежавшей перед глазами). Подумаешь! Это все же не настоящий сын! Теперь уже слишком поздно для отцовских чувств. Пусть отстаивает свою жену, если способен, болван несчастный! Или же пусть снова меня убьет. Это его законное право. (Зовет.) Ненетта!


Входит Ненетта.


Уложи мои вещи! Сегодня вечером я уезжаю на Юг. На несколько недель. Молодые будут обедать с нами.

Ненетта. Хорошо, мсье.


Вдруг Орнифль вздрагивает. Через другую дверь входит Фабрис.


Орнифль (окликает его). Что тебе?

Фабрис. Я узнал от Маргариты о вашей просьбе и пришел сказать: не будь вы даже моим отцом, вы всегда могли бы рассчитывать на меня.

Орнифль. Я буду очень капризным пациентом.

Фабрис. Знаю. Но, посвятив себя медицине, я решил рассматривать ее для себя как некое подвижничество. Я поклялся в этом маме перед поступлением на медицинский факультет.

Орнифль (усмехаясь). Еще одна клятва! Ну что ж, сынок, если у тебя вкус к подвижничеству и самопожертвованию, ты, в свою очередь, можешь рассчитывать на меня!

Мадемуазель Сюпо (не в силах дольше сдерживаться, накидывается на Орнифля, царапает ему ногтями лицо и вопит). Не смейте! Не смейте! Не смейте!

Орнифль (оттолкнув мадемуазель Сюпо, залепил ей две мощные затрещины и отшвырнул в кресло. Затем невозмутимо Фабрису). Извини, сынок. Я вынужден работать с этой истеричкой. Сам понимаешь, как это сказывается на моем сердце. Ступай к своей невесте. Мы едем втроем сегодня же вечером. А эту психопатку оставим здесь. (Выпроваживает Фабриса.)

Ненетта (останавливает его на пороге ванной комнаты). Мадемуазель Мари-Пеш не стала звонить по телефону, а перед уходом на студию сама зашла сюда. Она сейчас внизу. Сказать, что вы заняты?

Орнифль (после непродолжительного колебания). Да. (Передумав на ходу.) Впрочем, нет. Жизнь все-таки слишком коротка! Пригласи ее в мой будуар! (Входит в ванную комнату.)

Ненетта (невозмутимо кричит ему). Но ведь там сейчас молодые люди!

Голос Орнифля (весело откликается из ванной). Твоя правда. Третий лишний! Скажи ей, пусть подождет меня поблизости, в отеле «Монтескье», в вестибюле. Я приду туда.


Ненетта уходит.


Мадемуазель Сюпо (взлохмаченная, устремляется к ванной комнате с воплем). Господь этого не допустит!

Орнифль (появившись в дверях, необыкновенно элегантный, в шляпе набекрень, надевает пальто). Люди без конца совершают поступки, которые господь не должен был бы допустить. Он выиграл первый раунд, я должен взять реванш во втором. Когда-нибудь он все равно возьмет верх: он ведет нечестную игру — все козыри у него в руках. Но когда? (Выходит на улицу.)


Мадемуазель Сюпо одна, выпрямившись во весь рост, стоит посреди сцены. Она кажется теперь еще более тощей и долговязой, похожей чуть ли не на чудовище. Чувствуется приближение грозы, небо быстро темнеет. Возвращается Ненетта.


Ненетта (спокойно). Не стоит так убиваться, мадемуазель Сюпо! Таковы уж мужчины. Нам их не переделать. (Сняв с постели простыни, развешивает их на подоконнике, затем, выглянув в окно.) Вот он спешит, шустрый, как юноша. А ведь всего час назад думал, что умирает. (Разобрав постель, спокойно идет к двери.) Наверно, скоро разгуляется. В декабре редко бывает гроза. (Уходит.)

Мадемуазель Сюпо (прямая как свечка, все так же стоит посреди сцены. Рассеянно потирая занемевшее плечо, тихо). Душа изныла, нет больше сил терпеть… Никто меня никогда не видел. Люди видят только мои очки и вот этот карикатурный нос и жидкие волосы, то прямые как палки, то колечками, как у барашка от неумелой завивки. Видят платья, которые я совсем не умею выбирать: одежда висит на мне, как на вешалке, уродливо болтается. Видят вот эти зеленые тона, которые я старательно пытаюсь сочетать с сиреневыми, и канареечно-желтые — с синими… А на прилавках ткани переливаются всеми цветами радуги, и всякий раз я мечтаю, что вот теперь, наконец, стану красивой, но стоит мне появиться в новом платье, как всех разбирает смех. (С минуту обиженно молчит, затем ее лицо освещается странной улыбкой; тихо шепчет.) А перед зеркалом, одна у себя в комнате, совсем нагая, я вижу, что я красива. У меня красивая грудь, тугой круглый живот и стройные длинные ноги, на которых я тщательно выщипываю каждый волосок, — только все напрасно! (Вдруг кричит, жалкая и смешная.) Мадемуазель Сюпо прекрасна, как морская ракушка, но никто никогда ее не видел! У мадемуазель Сюпо нежное и гибкое тело, но никто никогда его не касался! (Подбежав к окну, вопит как безумная.) Я прекрасна! Прекрасна! Прекрасна! (Вдруг, как-то сникнув, снова рассеянно потирает спину там, где, как видно, мучительно ноет душа.) Только вот душа моя безобразна, с ее зловонными тайниками и наростами… Она меня и уродует… (Стоит не шевелясь посреди сцены. Ее фигуру теперь трудно различить.)


Вдруг звонит телефон. Поначалу она не двигается с места. Телефон настойчиво продолжает звонить. Мадемуазель Сюпо подходит к аппарату и снимает трубку. В тишине отчетливо слышен голос, раздающийся в трубке.


(Своим обычным тоном секретарши.) Алло?!

Голос. Это квартира мсье Орнифля?

Мадемуазель Сюпо. Да.

Голос. Мадемуазель, у телефона директор отеля «Монтескье». Простите, с кем я говорю?

Мадемуазель Сюпо. С секретарем господина Орнифля.

Голос. Мадемуазель, случилось большое несчастье. Когда мсье Орнифль вошел в вестибюль нашего отеля, ему вдруг стало дурно, и он упал. Я сразу же распорядился перенести его в мой кабинет, и подоспевший врач тотчас принял необходимые меры, которые — увы! — оказались бесполезны. Я глубоко сожалею… Мгновенный паралич сердечной мышцы… Врач, который все еще находится около покойного, сказал что-то про болезнь Бишопа… Очевидно, вы в курсе дела… Не знаю, как поступить… Мсье Орнифль пока еще в моем кабинете, но в интересах клиентов я обязан принять быстрое решение. Мне хотелось бы как можно скорее получить инструкции семьи — должен ли я перевезти тело мсье Орнифля на такси еще до официальной констатации смерти или же вызвать судебно-медицинского эксперта…


Мадемуазель Сюпо роняет трубку. Голос по-прежнему продолжает звучать в трубке, но теперь уже невозможно разобрать слов.


Мадемуазель Сюпо (словно во сне делает шаг вперед. Вдруг, схватив подушку, судорожно прижимает ее к себе и со стоном валится на незастеленную кровать). Тело мсье Орнифля!


Сцена словно опустела.

Тучи разошлись. Сквозь окно пробивается луч солнца.

Вдалеке питомцы семинарии запевают тоненькими детскими голосками:

О, где ты, Спаситель?
Ты скрылся, увы!

Медленно опускается занавес.


Оглавление

  • Действие первое
  • Действие второе
  • Действие третье
  • Действие четвертое