Алые паруса
Ну надо же быть такой дурой, чтобы в свои почти тридцать еще на что-то надеяться. Почти тридцатилетней наивной дуре с замашками недоразвитого подростка. Да еще эти рыжие косички, да очечки в старой оправе на коротком облупленном носу. Шорты цвета хаки, видавшие виды пыльные сандалеты. И вот это-то созданье претендует на счастье, хотя возраст все равно просвечивает через желтоватую кожу щек, сочится из грустных глаз, повидавших уже всякое, но попрежнему наивно взирающих на мир. Счастье-то ведь не раздается только молодым и красивым, каждой бабе выпадает свой расклад. «Каждой твари — по паре», — записано в скрижалях мудрости. Беда вот только в том, что «твари» сопротивляются выпадающим из книги судеб вариантам и пытаются отхватить что-нибудь получше, а получше — угу, накося-выкуси.
Короче, эта девушка в последнем приступе молодости отчаянно пыталась выйти замуж, мобилизуя для этого все свои слабые ресурсы. Тем более это было трудно сделать, потому что действие происходило не в Москве или Жмеринке, а в Нью-Йорке, оплоте капитализма, и девушка наша была не какой-нибудь Сюзан или Мэрилин, а просто Наташей. Наташа из Ростова-на-Дону чудом выдралась в капиталистические дали по гостевой визе, раздобытой в процессе отчаянной двухлетней переписки с каким-то ковбоем из Техаса, который при ближайшем знакомстве оказался древнее, чем пирамиды Хеопса. Техасец еще претендовал на исполнение супружеских обязанностей, подминал ее под свое жилистое волосатое тело, но ничего из этого, кроме стыда и обоюдных напрасных мучений, не выходило. Наташу не устраивала роль вечной подруги с обязанностями жены со всеми вытекающими от сюда последствиями бесправного существа. Перспектива несчетное количество лет терпеть это издевательство над своим телом и в итоге после смерти мужа быть изгнанной из дома многочисленными оболтусами техасца, которые скрепя сердце терпели причуды папаши и в порядке компенсации из-за невозможности выказать истинные чувства, обложили бедную пришелицу стеной презрения и молчаливого бойкота.
Наташе как-то удалось сбежать в Нью-Йорк, оплот справедливости, демократии и надежд. Как всякая порядочная девушка, она свято ждала своего принца, отряхиваясь после очередной неудачи, как утка стряхивает с себя пыль и грязь, не теряя при этом веры в то, что «ее-то» избранник будет не из породы этих похотливых скотов, а самым настоящим принцем из сказки, то есть добрым, честным, благородным, порядочным, любящим, да к тому же умным и работящим. И конечно же, если не красавцем, то не уродом, во всяком случае. Чтобы и в люди не стыдно было показаться, и интеллектуальные запросы чтобы утолял, и не надо было денег занимать до получки.
Так вот, принц нужен был срочно и немедленно, так как у Наташи уже истекал срок визы, а оставаться в стране нелегально она как-то не решалась. Как черт ладана, она смертельно боялась этого слова «нелегальщина», таившего в себе презрение властей, издевательства соплеменников и невозможность найти работу. В тумане будущего равно плавали как эти ужасы, так и розовые паруса удачного замужества. Брачные эти паруса растворили бы в прохладе нежного шелка все эмигрантские проблемы и проблемы одинокого старящегося существа, по глупой человеческой привычке хотящего счастья. Однако никаких абсолютно перемен на горизонте не предвиделось. Да и как они могли возникнуть, если наша Золушка похоронила себя в лоне чужого семейства, ибо на какую еще работу может расчитывать свежеприбывшая эмигрантка, не обремененная ни статусом, ни знаем языка, ни одной более-менее подходящей профессией…
В чужом семействе аборигенов, семье бухгалтера, свившего гнездышко в чудном доме стиля ампир на Манхетен-Бич, было сытно, шумно и хлопотно. Наташиным заботам были поручены две очаровательные девочки двух и пяти лет. Когда она прогуливалась со своей шумной компанией по набережной, с надеждой вглядываясь в лица возможных спасителей, ее принимали за мамашу с детьми. А какой дурак будет знакомиться с мамашей, даже если у нее такие очаровательные дочки? Конечно, иногда подходили, все больше свои же, эмигрантские, вычисляющие братьев по бывшей стране проживания с точностью до ста двадцати процентов. Только их интересы оказывались узконаправленными, быстротекущими и прозаическими по своей конкретной ясности, не замутненной даже обещаниями сходить в кино, музей или ресторан. У них были такие же проблемы как и у нее, просроченные визы, отсутствие работы, плохой английский, и от нечаянного знакомства они хотели только быстрой женской ласки, даже без подкрепления обещаниями, хотели жалости и возможности проехаться на халяву, а вдруг она еще покормит и бутылку купит? Во всем этом она быстро научилась разбираться и на провокационные вопросы типа: " Не нужен ли папа этим очаровательным деткам?" — иногда даже отвечала что-то совсем уже не приличное, например: "А катись ты…"
Такой грубой она стала после одного случая, когда, поддавшись зову пола и надежды, клюнула на брачное объявление в "Интересной газете", которое звучало так — "Интересный, обеспеченный молодой москвич, много лет в стране, желает познакомиться с доброй, порядочной женщиной с целью создания семьи. Обеспечу покоем, лаской и заботой". В погоне за лаской и заботой она позвонила и, испросившись вечером у доброй хозяйки из семьи на пару часов, с надеждой на изменение своей судьбы пошла на свидание.
Вечерний закат выкрасил небо над заливом в нежный розовый цвет. Ей казалось, что алые паруса уже разворачивают победно торжествующие знамена любви. Молодой интересный москвич оказался правда молодым, но неинтересным и необеспеченным, и не из Москвы, а из Люберец. Он сразу по-хозяйски назвал готовящуюся стать принцессой Наташу "сестричкой" и привел ее в какую-то замызганную комнатку. Когда Наташа туда вошла, она сразу поняла, что ее песенка спета, и так оно и оказалось. В довершение ко всему он ей вколол под коленку какую-то дрянь, так что ночь любви она не ощутила и не запомнила, а по утру вырвалась из жарких объятий, лишь пообещав вечером позвонить и торопливо написав на салфетке тут же ею сочиненный номер телефона и дав ему денег "на пожрать", по его же меткому определению.
Паруса все не показывались, наша героиня все скучнела, и иногда даже стала покрикивать на вверенных ей девочек, на что сестрички пожаловались маме, и после семейного педсовета незадачливой няне было дано два часа на сборы. Ну что тебе далась эта Америка, это же миф, миф о благополучии и счастье. Ну что можешь сделать ты — бедная тридцатилетняя девочка, беззубая, безязыкая мечтательница, без деловой хватки, молчащая, когда тебе недодают в магазине доллар сдачи, не переступающая через трупы сослуживцев в процессе построения карьеры? Да и какую карьеру можешь сделать ты — добрая, быстро устающая и пугающаяся слов "инвестмент, процент и прибыль"? И разве можешь ты подцепить богатого мужика в своих шортах цвета хаки, купленных в дешевом магазине, ты, которой не приходит в голову соврать, что муж у тебя был бизнесмен, что шорты куплены в "Блюмингдейле", а загорела ты не на Брайтоновском пляже, когда выгуливала там чужих детей за пять долларов в час, а только вчера прилетела с Багам, да на худой конец из Майями?
И даже сильно подведенные глаза не могут скрыть их испуганного выражения, и декольтированное платье не делает из тебя леди. А мужчины, как звери, как ловцы и добытчики, не обманываясь закинутой за ногу ногой и дрожащей сигаретой в руке с неумело сделанным маникюром, как звери, чуют подранка, свирипеют от запаха свежей крови и легкой добычи. Им не почем твои слезы, они видят дрожащее зарево алых парусов в твоих глазах. Может быть ты станешь свирепой львицей от поруганных надежд, Наташа. И потребуешь кино, и музей, и ресторан до того, как переступишь порог чьей-то квартиры, чтобы "попить чаю".
А может быть, пригреешься душой возле какого-нибудь незадачливого, доброго парня. Он будет крутить баранку такси, вы будете снимать дешевую квартирку где-нибудь в Бруклине на тихой пыльной улице, где солнце отдыхает на крышах домов, где от редких прохожих отбрасываются резкие длинные тени. Со стонами и причитаниями будете платить свои восемьсот или тысячу долларов за квартиру, ремонтировать вечно ломающуюся машину, отбиваться от налогов, страховок и штрафов за неправильную парковку. Вы будете мечтать накопить денег и купить свой маленький домик, где-нибудь подальше от Нью-Йорка, в тихом месте, где легче с работой и где люди не такие злые и нервные, как в этом городе несбывшихся надежд. У вас заведутся кое-какие знакомые, конечно же, русские, вы будете попрежнему ходить в русский магазин за колбасой и черным хлебом.
Может быть, лет через семь купите в кредит (очень не дорого, всего сто долларов в месяц) подержанную лодку под парусами. Располневшая Наташа в шортах цвета хаки (очень практично и удобно) будет покрикивать на расшумевшихся детей, с гордостью поглядывая на загорелого супруга, сражающегося с парусами. Старенькая мама в России, плача от счастья, будет рассматривать красочные фотки, на которых изображена счастливая дочка под алыми парусами…
Королева
Брак- это узаконенная
Проституция
Карл Маркс
Послушайте, глупые девушки, что я хочу вам рассказать, да, так, рассказать, не ожидая ни ответа, ни подсказки. Никто не может помочь в таких делах, каждая женщина, как Гамлет, сама решает — Быть или не Быть… Выбор, чуть ли не с пелёнок. Пойти с ним в кино или нет, позволить себя поцеловать или обойдётся, за кого замуж — за Колю или Петю, оба как-то не совсем удались, а больше никто не зовёт… Вон муж как хорош у Екатерины Васильевны, начальницы — заботливый, детей как любит, по магазинам носится, с работы её встречает, а она- мымра старая, фу… Отбить, что ли? Я же молодая и красивая, только вот моргну, и он мой…
Да, вот и мама мне всегда говорила — Тебе, деточка, не меньше чем посол в мужья нужен. — В местах скопления народа я всегда воротила нос от пьяных мужиков и мат на дух не переносила. Такая всегда ходила, как тургеневская девушка. Ровестницы в Парк Культуры и Отдыха на танцы, а я с книжечкой сижу на лавочке у подъезда, и принца высматриваю, а там всё больше бабки-сплетницы околачиваются. Одноклассницы фыркают — Тоже, Прынцесса нашлась! И хохочут, дуры… Меня даже за косички мальчишки никогда не дёргали — боялись… В институте тоже. В коридоре общежития танцы, магнитофон на полу, свет выключен, а я в комнате на железной панцирной кровати сижу в полном одиночестве, стихи читаю, Пастернак там или Ахматова. Иногда какой-нибудь юнец пытался меня выковырять из комнаты, но напрасно. Противные они, потные, в прыщах, зажимаются, девчонки хихикают, как полоумные…Только в туалет когда выходила, слышала за спиной глумливое — Вон, Королевна наша ссать пошла! (Фамилия у меня такая — Королёва. Лена Королёва. А они глумятся, дуры…)
А я маму вспоминаю, как сидели мы, обнявшись, на диване, и мама мне говорила нараспев — ты умница, доченька, красавица, благородная, честная, добрая, интеллигентная, и муж у тебя такой будет, вот увидишь! И будет у вас дом, полная чаша! Он у тебя дипломат, будете жить заграницей, по вечерам к вам будут приходить гости, ты будешь встречать их в белом платье, красивом, до пола, вот с таким вырезом- мама показывала с каким и продолжала- и в доме обязательно будет пианино! Сквозь счастливые слёзы я спрашивала — А кто на нём играть будет? — Ты!
— Ну я же не умею!
— Научишься! — сердито обрывала меня мама и продолжала мечтать… Потом мы с ней, наевшись пшённой каши, заправленной жареным салом с луком, шли в кинотеатр на последний сеанс, на какой-нибудь итальянский или французский фильм, и жадно пожирали глазами чужую жизнь, в которой мужчины благородны, а женщины красивы… Никто из них не ходит на фабрику, и проблемы у них исключительно любовные, и страдают они в шикарных квартирах, одетые в белые платья мечты моей мамы…
Да, это всё ерунда, я о другом хотела рассказать… Принца не нашлось у себя на родине, красивая жизнь никак не наклёвывалась, сплошная тоска. Мужики все — пьяницы да негодяи. Работа в библиотеке, кругом одно бабьё, детективы читают. Если и забредёт какой мужичок в библиотеку, так туда же — детектив подавай. О Бродском или о Мандельштаме слова не с кем молвить. В общем, приехала я в Нью-Йорк, по переписке. Увидела в каком-то журнале картинку — город в голубой дымке, небоскрёбы на берегу залива, белые яхты… И так мне захотелось в этот город, до смерти… И адреса там были, американцев, желающих познакомиться с русскими девушками. Так завязалась моя переписка с Джоном из Нью-Йорка. Он музыкант, к тому же ещё и рисует, и стихи сочиняет. То, что нужно! Прислал фотографию, как он на роликах в Центральном парке катается! Ничего Джон, года на три меня старше, в самый раз! Одет весь в чёрное, всякие колечки-цепочки висят, волосы длинные, музыкант, одним словом, что с него взять! А мне уже и никого роднее не было, писали друг другу длинные философски-лирические письма, рассуждали о искусстве, поэзии, литературе. Он мне о своих кумирах, американских, а я ему о наших… В общем, вызов он мне прислал и предложение руки и сердца сделал. Билет, правда, не догадался купить, а мне гордость не позволила признаться в нищете. Продала мама своё колечко, да дом в деревне, бабушка как раз умерла, мама хотела туда как на дачу ездить, но раз такое дело… Она мне сказала — Может, судьба это твоя. Вижу я, как ты загниваешь здесь. Езжай, доча!
Прилетела я в Нью-Йорк, а жених — не встречает. Меня как кипятком ошпарило. Стою с этой дурацкой табличкой в руках, на которой моё имя написано, все толкаются. Оказалось, что письма-то легче писать было, со словарём, а как говорят-ничего почти не понимаю! Стала звонить милому… Целая эпопея! Уже когда ревела у телефона, подошёл ко мне негр, взял из рук моих записную книжку, я ему в нужный номер пальцем ткнула, он свои монеты ссыпал в автомат, номер набрал и трубку мне сунул. Отвечает мне какой-то гнусавый голос, то-ли спящий, то-ли пьяный. Кричу- Это я, Лена! Я приехала! Пауза, а потом — Бери такси и приезжай ко мне, адрес у тебя есть… И гудки…. Стою, и почему-то страх заполз в сердце, ноги подкашиваются. Не встретил, пьян, ехать куда-то надо… И тут слышу русскую речь. Я прямо бросилась на людей. Дядечка, — кричу, — помоги. Тычу адрес, как доехать, спрашиваю, где такси взять? Дядечка посмотрел, и говорит — Не езжай ты туда, это же Гарлем, там опасно, а музыкант твой скорее всего наркоман, да и такси туда не поедет. А если поедет, то сотку это стоит… А у меня 36 долларов только с собой… Джон же обещал, что встретит, и буду я у него как в сыр в масле кататься… В общем, дела, билет был в одну сторону, да и возвращаться не собиралась. Хорошо, дядька попался нормальный. Повезло мне. Он встретил двух перепуганных тёток, и отвёз нас всех в какой-то дом. В общем, это агенство оказалось, они женщин из России устраивали нянями работать в семьях. Отвели нас в тёмную комнату, матрасы на полу, а уже утром за нами приехали работодатели… Я попала в Нью-Джерси, в большую семью…
Да, что-то в сторону меня увело, не о том хотела рассказать… Работаю себе, тоска смертельная. Ехала в замужество, Джон расписывал, как на концерты да в музеи будем бегать, путешествовать, а тут нянчу двух малышей, ночами не сплю, подаю-прибираю, готовлю, кусок в горло не лезет, паспорт в агенстве отобрали, да раз в неделю аккуратно половину зарплаты отнимают, когда приезжаешь на выходные. А что делать, больше некуда… Маме позвонила, наврала с три короба, про Джона правду рассказала, а остальное наврала, что живу у хороших людей, так, слегка помогаю по хозяйству…Одна отрада-выходные. В субботу утром на автобус, и до воскресенья вечера- свободна! Болталась по городу своей мечты, даже то место нашла, что на картинке увидела. Ночевала в том-же агенстве, была там комната для гостей, сползались на выходные няни, и вели мы ночами разговоры о своей тяжёлой беспросветной доле. Нашла я у себя телефон один, ещё одного кавалера из того-же журнала. Тоже переписывалась с ним, а потом я ему честно сообщила, что с Джоном у меня дело на мази…Вот позвонила ему как-то, полгода прошло, как я в нянях мыкалась, зато разговаривать стала по-английски, и понимать получше. Назначил мне свидание. Разволновалась я. Думаю, может, правда, спасёт он меня из неволи? Встретились мы у Метрополитена. Старый, но ничего, импозантный. Говорил, что пятьдесят пять ему, лет десять, видно, скостил. Адвокат по правам человека. Подходит. Сразу нашли общий язык. Я ему даже рассказывала о художниках, стилях и картинах. Потом кормиться пошли. Боже, до чего приятно сидеть, как белый человек, в хорошем ресторане, белые скатерти, официанты с полупоклонами пританцовывают у стола, в огромном окне- деревья парка. Цены- посмотрела и плохо стало. Лен раскавалерился, о родстве душ говорит, о одиночестве. Его Лен звали. А что, красивое имя, Лен и Лена. Я даже залюбовалась на него. Ну и что, что старый. Зато надёжный, не гулять будет, а трястись над молодой женой- вот так я губу раскатала. Очень тяжело в почти тридцать лет не иметь ни своего угла, ни документов в чужой стране. Стоит одна сумка с вещами под кроватью, где самое необходимое, да две книжки- томик Ахматовой и Мастер и Маргарита Булгакова.
Так прошло ещё два года. Я уже в другой семье работала, одних детишек подрастила, да к другим позвали. А в выходные всё то-же- Музей, ресторан, кино, ужин…Лен расспрашивает и расспрашивает- А почему уехала из России, а почему возвращаться не хочешь? Ему очень даже нравится в Питере-переодически приглашают туда лекции по праву читать в университете. Обожает балет, оперу, удивляется, что всё так дёшево. Я даже злиться стала на его бестолковость. Посоветовала ему дома оставить свои тысячи, а прожить месяц в Питере на пятьдесят долларов (средняя зарплата), обиделся, замолчал. Долго разыгрывала из себя недотрогу, уезжала в Бруклин ночевать, в Кошкин Дом, так мы называли про себя наше агенство. Хозяйка не возражала, мы же ей платили за ночлег, и паспорт она отдавала тогда, когда кто-то выходил из игры и исчезал, обещая более не появляться…Да, женщины мне завидовали- я была самая молодая из них, они больше заглушали бабскую тоску случайными связями с Брайтоновскими пьяницами. — Ты у нас Королевна, — грустно подбадривали они, — давай, не теряй свой шанс. На двадцать лет старше, фу, ерунда! Классический брак! Зато в Манхеттене будешь жить, в классной квартире! Осмотришься, поучишься, не спеша работу найдёшь хорошую…Подливали масла в огонь. Да, я уже наметила себе, что поступлю в Нью-Йоркский университет, на искусствоведа. Хочу в музее работать! А какие у Лена друзья! Профессора, актёры, художники, политики… И все мне ручки целуют, удивляются эрудиции, уму и красоте…А Лен уже закапризничал, что спать с ним не хочу. Засомневался, что люблю его, хотя объясняла ему, что больше мне по душе брак, основанный на родстве душ, и на фиг мне молодые прощелыги не нужны, ценю я мол, покой и комфорт. Вот пришлось доказывать, что люблю. Да тут как раз познакомилась я с одной барышней. Проститутка она, подружка хозяйкина. Приехала в гости к ней из Москвы. Серый воробышек, только что ухожена, и одета просто, даже строго, но в дорогие вещи, исключительно серого или чёрного цвета. В жизни бы не подумала, что проститутка. Мы с ней на кухне пару раз кофе попили, и говорит она мне-Что ты в этом болоте делаешь! Как тебе не стыдно! Ладно эти бабищи, страхолюдины, — и она кивнула головой в сторону комнаты, где как раз няни собрались на выходной. — А ты! Королева! Да ты любого мужика осчастливишь, а валяешься тут на полу на грязном матрасе!
Рассказала я ей про жизнь свою непутёвую, она мне и вердикт выносит- Дура ты! На роду тебе написано в нищете прожить, а если выйдешь замуж, так только за альфонса или алкоголика!
— Ну почему? А как же любовь, доверие, честность? Фыркнула она и стала рассказывать, как любовников заставляет ненавязчиво и за квартиру ей платить, и одежду покупать, и косметику. А я своим сама билеты в кино покупала, кормила, да ещё пятёрку с собой давала… — Не ценишь себя, — говорит. — А они это сразу вычисляют и пользуются. Влюблёнными прикидываются, а сами на халяву проскочить рассчитывают. Так она меня учила жизни. Я, конечно, и согласиться с ней не могла — встречались на моём пути достойные мужчины, не одни только скоты, и им не чужды человеческие чувства, но и в логике не могла отказать своей новой знакомой. Да и любопытно мне было узнать иную точку отсчёта. Вот она меня и уговорила отдаться Лену. Всё равно ведь придётся, если правда он решит жениться.(Жить к себе он уже звал, но меня не устраивало положение наложницы, живущей нелегально и не могущей съездить в Россию навестить заболевшую маму). Отдаться- и ультиматум. Ну как это у нас, у женщин, принято- или женись, или отвали, не хочу тратить на тебя понапрасну свои молодые годы! Объяснила мне эта Таня, что как чует она выгоду, как светит ей подарок дорогой, так хоть с чёртом спать ляжет. А за бесплатно-пусть хоть сам Апполон Бельведерский, ну не стоит у неё и всё! Я тоже так порассуждала- Ну очень хочется жить в Манхеттене, в огромной квартире, знакомство водить с образованными людьми, не корячиться с тряпкой день и ночь в чужой семье под косые взгляды. Проституцией попахивает, так ведь с одним же! Сколько семей, где жёны живут без любви, со старыми, противными, толстыми или больными! Им что, приятно ложиться в постель и обнимать дряблое или жирное тело законного супружника? А терпят! Из-за детей, статуса, зарплаты, да мало ли из-за чего, ежели некуда пойти и не на что жить…
Да я уже два с половиной года ни с кем не спала, мигрени одолели сплошные. Короче, согласилась с Леном после театра к нему зайти на чашечку кофе. Квартира огромадная, но захламленная ужасно, кругом книги и пыль. Окна во всю стену, лифт прямо в квартиру въезжает. Две ванные комнаты, кругом диваны, кресла, книги, фотографии, сувениры из разных стран… Ну, думаю, наведу я тут порядок! Выпила вина, один бокал, другой, голова поплыла… Лен свет выключил, свечи зажёг, ножку мою взял, гладит, а я и не вырывалась… Не скажу, чтобы в восторге была, но не противно было, и то слава Богу. Утром он счастливый такой, а я уже прикидываю, что куда переставлю, кое- что выброшу, немного подсуечусь и квартирка будет- загляденье! Что с него взять, со старого холостяка! Пошли завтракать в ресторан, представляете, он дома никакой еды не держит! Даже кофе ходит пить в ресторан! Прикол! Так я сразу въехала в эту жизнь- апельсиновый сок, омлет, кофе…Манхеттен только просыпается, свежо, чисто, все спокойные, довольные! Кто с собачкой прогуливается, кто за газетами в шлёпках из дому выскакивает! Красота! Тут он мне говорит, что ему нужно в тюрьму, наведать подзащитного. Я ему про женитьбу, а он- Я подумаю, позвоню тебе завтра… Вот сука старая! Он подумает! Звонит завтра и мямлит- Знаешь, мне показалось, что ты отдалась мне через силу и притворялась, что тебе хорошо! Ты за меня замуж хочешь, потому что выжить нужно, а потом мне изменять будешь с молодыми!
Вот ёлки-палки! Уже сколько раз обсуждали эту тему! То он всё ныл, что недостаточно хорош для меня…Я трубку шваркнула, и сказала хозяйке меня к телефону не звать, если он позвонит. Что тут началось! Звонил каждый день, представился хозяевам. Я думала, что они меня сразу выгонят, ан нет! Вошли в положение, меня хвалили, мол, работящая я, честная, добрая, детишки меня полюбили. А я в молчанку играю! Правда обиделась и разозлилась…
И чтобы он меня не нашёл, я вышла замуж, вот такая злая была. Вышла замуж за первого встречного. Смешно, так хотела замуж, просто ужас, и никак не могла. Никаких кандидатур, кроме Лена, не было, а он всё раскачивался, старый дурак. А тут как я разозлилась на него, что, видно, мои флюиды долетели, достучались до высших сил. Да только не Ангелы мне помогли, а Дьявол. Но я не знала тогда об этом. Мне нужно было убежать, спрятаться и утереть ему нос. А тут к соседям родственник приехал откуда-то из глубинки. Соседи устраивали в честь родственничка вечеринку и меня отдолжили у хозяев, чтобы я на кухне помогла и посуду помыла. Усадили меня за стол со всеми- вот она, американская демократия, а после того, как я всё перемыла, мне ещё пятьдесят долларов дали за работу. А я построила родственнику глазки, просто так, от куража и злости. А этот Дени оказался одиноким свободным мужиком, владельцем фермы. Ну, не буду вам рассказывать, как мы сговорились, это отдельная история, может быть, расскажу в другой раз. Короче, через три дня увёз меня Дэни на свою ферму. Никто ничего и не понял — я оставила хозяевам записку, что уезжаю назад в Россию, мол, спасибо вам за всё, а я хочу домой и прощайте, не поминайте лихом, ничего у вас не украла…А сама ждала Дэни со спортивной сумкой, в которой помещалось всё моё барахло, за Макдональсом у автозаправки.
Романтичная история! На самом деле ничего хорошего из этого не вышло. Это только в сказках принцесса выходит за первого попавшегося пастуха, пешехода или Ваньку-дурака и всё у них хорошо. Оказался мой Дэн шизофреником — диктатором с садистскими замашками и сразу показал мне и демократию, и почём фунт лиха почище русского дремучего мужика. Рыдать убегала в сарай- Дэн не терпел бабских слёз и от них ещё больше свирепел. Раз даже повеситься пыталась на балке, но то-ли духу не хватило, то-ли верёвка гнилая оказалась. Потом утёрлась и решила бежать. Паспорт в агенстве остался. Звонить никому не могу- не даёт любимый, проверяет счёт. Даже письмо не могу написать- спрятал конверты и марки. Денег нет- я тогда, накануне семейной жизни, свои заработанные маме отправила, в надежде на полный пансион… Пожаловаться некому- полицейские на нашу ферму не заглядывают, да и что я им скажу, что Дэн сволочь и маме не даёт позвонить? В общем, засунула я свою гордость подальше, стала ласковой девочкой, и стали мне позволять ходить в супермаркет, это мили четыре от фермы. Машину мне муженёк не давал. К его чести надо сказать, что он сразу женился. И вот где-то через год жизни в подполье, когда я получила вид на жительство, я стала претворять в жизнь коварный план побега. Возле супермаркета, в тени деревьев, примостилась телефонная будка, которой никто не пользовался. Зачем, у всех есть мобильники. Я боялась, что телефон не работает, но он работал. Я боялась, что Дэн может проехать мимо, увидеть меня звонящей, и тогда точно убъёт, на своём огороде закопает, а всем скажет, что к маме в Россию сбежала. Да никто и не спросит.
Вспомнила я, как можно бесплатно позвонить, даже в любой штат. Лен когда-то научил. Нужно набрать оператора, назвать ему номер, оператор спрашивает у абонента, будет ли он платить за разговор, и при его согласии соединяет…Страшно боялась, тряслась прямо вся от страха, но решилась. Юркнула в кабинку, набрала номер, моля бога, чтобы Лен оказался дома. Оказался, узнал, и как стал орать- Лена, куда ты пропала! Я понял, что люблю тебя, я хотел жениться на тебе, а ты пропала! Я тебя искал!
Короче, повторилась та же история. Теперь я сбегала от своего фермера назад, в Нью-Йорк, в сытую, спокойную и обеспеченную жизнь. Так я думала, глупая… Но судьба ещё не устала насмехаться надо мной, она мне не даёт стать слабой и прислониться к чьему-либо плечу. Видно, ставит надо мной опыт по выживаемости. А я всё бегаю по кругу, как лошадь с завязанными глазами. Хочу вырваться, а невидимый погоняльщик возвращает меня на круги своя, с усмешкой наблюдая, как я выкручусь на этот раз…
Лен прислал мне билет на поезд, его я могла забрать на вокзале в кассе, показав документ. До вокзала я доехала на автобусе от супермаркета, в который пошла, как обычно, налегке, чтобы злобный муж ничего не заподозрил. В карманы джинсов затолкала документы, сверху одела широкую и длинную майку. На ферме остались фотографии и любимые книги…Единственное существо, к которому я привязалась, был старый пёс неопределённой породы. Я даже не погладила его на прощание, потому что он и так чувствовал моё волнение- поскуливал и припадал на передние лапы…
Лен встретил меня на вокзале в Нью-Йорке, на Пенн Стейшион. Он немного постарел, но держался молодцом- на нём лежала неуловимая печать богатства. Он чуть не задушил меня в объятиях. Удивился, что у меня нет никаких вещей и всучил одну только розу, слегка задохнувшуюся в целлофановом кульке. Эта роза почему-то меня расстроила- я ожидала роскошный букет. Роза может быть и одна, но во всяком случае не такая помятая. Как будто человек, покупавший её, смертельно жалел три доллара, но купить нужно было, и он купил самую дешёвую, соблюдя приличия…
Я была безумно счастлива. Ровно три дня. Три дня я упивалась ролью хозяйки огромной квартиры в центре Манхеттена, один только квартал от Бродвея! Я хотела показать Лену, что он не прогадал- я отличная хозяйка, верный друг и нежная любовница! Я вычистила все пыльные углы, выдраила кухню и ванную комнату, вытерла пыль на книжных полках и многочисленных безделушках. Я была всегда весела и не капризничала. Лен обмолвился, что необходимо меня приодеть- и я терпеливо ждала, когда у него освободится время для походов по магазинам. Он сказал, что пойдём вместе, так как он знает, где можно купить дешёвую одежду…Я благоразумно промолчала, что меня уже тошнит от дешёвой одежды и что вроде бы мне по статусу полагается что-либо посолиднее, но решила не форсировать события и ходила по квартире в его старых рубашках. Он работал, я тихо суетилась у него за спиной с тряпками и веником. Один раз он меня отправил погулять- к нему должен был придти ценный клиент-я не обиделась и пошла гулять, умирая от счастья, что мой дом — рядом, и не нужно пилить в Бруклин на метро в убогую комнатёнку. А весь великолепный город с его уютными ресторанчиками, барами, книжными магазинами и сквериками, с толпами беспечной молодёжи, с ошеломлёнными туристами, над которыми ты чувствуешь превосходство, с неповторимыми витринами- твой и ты чувствуешь себя в нём уютно и спокойно. Три раза в день мы выходили с Леном чтобы поесть. Я уже стала волноваться, что он тратит много денег на еду и предложила, что могу готовить дома. Расписала ему прелести борща, голубцов и салата оливье… Лена моё предложение не обрадовало, но я-то явно видела, как он страдает, когда приходится доставать кошелёк!. Но я всё равно была счастлива, ничего не требовала, не торопила его- я просто жила, отдыхая от тяжёлой работы, от неустроенности и бесправности. Он сам мне предложил позвонить маме- и мы рыдали и смеялись по телефону целых полчаса…Я рассказала маме всё, как стремительно приближается рояль и белое платье- не будет же он меня долго держать в джинсах и майке, я рассказала, что он хочет познакомить меня со всеми своими друзьями- известными художниками, писателями, адвокатами и докторами. Мама плакала от счастья и кричала в трубку- Ты заслужила это, доченька! Эта жизнь для тебя, Королева ты моя! Как я поспешила! Зачем я поспешила рассказать! Бедная мама! Лен неотрывно смотрел на меня, не понимая ни слова, и на его лице читалась тяжёлая работа мысли.
На следующий день, четвёртый, он был задумчив и неразговорчив. Я была счастлива, я хотела показать ему, что ни в коем случае не буду ревновать его к работе и требовать его внимания и целый день провела в Центральном парке. Вечером, как обычно, мы пошли ужинать в ресторан. Официант зажёг свечу на столе, взял заказ, мы непринуждённо болтали. Вот принесли еду-огромное блюдо с рисом, мясом и овощами. Я плотоядно занесла вилку над тарелкой- и услышала тихое- Лена, я не могу больше жить с тобой, я устал, что в доме кто-то есть. Ты милая, хорошая, ты замечательная девушка и дело не в тебе, а во мне. Я понял, что не могу ни с кем жить. Ты мне мешаешь работать…Уезжай, пожалуйста…
Звёзды посыпались из моих глаз, а над головой разверзлось небо и загрохотали молнии, а мир весь вдруг обрушился в бездонную яму, куда не проникали ни звуки, ни свет и ни запахи. Совсем как описывают в дешёвых любовных романах- подумал кто-то ехидно внутри меня. Мне было не до ехидства. Из глаз вдруг стремительно вниз обрушились слёзы- я даже не предполагала, что внутри меня так много воды. Как будто кто-то отвернул краник у самовара. Я старалась только не разреветься навзрыд и прятала лицо, по которому уже катился настоящий водопад, от посетителей, и до меня долетало испуганное бормотание не состоявшегося мужа- это только на четыре дня. Поживи у друзей, я закончу работу, а потом я тебя заберу, у меня отпуск, и мы поедем отдыхать, и я привыкну к тебе…Потоком невозможно было управлять, слёзы попадали в рот, заливали нетронутое блюдо и из груди уже прорывались какие-то булькающие звуки. На наш столик стали оглядываться с недоумением корректные дамы в дорогих стрижках. Я вскочила со стула и ринулась из ресторана. Лен кричал вслед- Подожди! Но я метнулась в спасительную ночь и как заяц, убегающий от лисы, заметала следы- бросилась за один угол дома, потом направо, налево…Я бежала, петляя в разные стороны, бросаясь наперерез автомобилям, сбивая поздних прохожих и остановилась лишь тогда, когда утих воображаемый шум погони…Да и не думаю, чтобы солидный адвокат шестидесяти пяти лет от роду, одетый в костюм и галстук, проявил такую прыть. Скорее всего, он лишь вышел на крыльцо и вернулся в ресторан доедать своё мясо…А может, даже и не вышел…
Это было странное, странное чувство- очутиться ночью в огромном городе на улице. В том смысле, что у меня не было ни копейки денег, не было дома и некуда было идти. У меня даже не было ни одного знакомого, к кому можно было бы обратиться за помощью. Конечно, можно попытаться проникнуть в метро бесплатно- проползти под турникетом, приехать в Бруклин и сдаться в Кошкин Дом? Нет, только не это, лучше смерть! Город, такой ласковый и уютный, вдруг превратился в ловушку, в джунгли, где за каждым поворотом ожидает опасность. Или в пустыню- я точно так же выходила во двор на своей треклятой ферме, смотрела в звёздное небо и ощущала свою малость и потерянность в беспредельности Космоса. Вот и сейчас, всё вокруг вдруг стало враждебным и опасным- и эти смеющиеся беспечно редкие прохожие, которым наплевать на мои проблемы, и одинокие мужчины, которые вдруг усиленно стали обращать на меня внимание, очевидно, улавливая мою панику и чуя лёгкую добычу… Как поэт Иванушка Бездомный, я брела незнамо куда, держась в тени домов и деревьев…
Меня все называют Королевой, за то высокомерие и презрение, которыми я поливаю всех особей мужского пола. Странно, им это нравится, и я зарабатываю больше остальных девушек в клубе, где я танцую *топлесс*…Моя любовь стоит дорого, очень дорого, но ещё никто не смог купить мою душу. Им не нужна была моя душа, когда я предлагала её бесплатно, в придачу с верностью, заботой и беззаветным служением монстру по имени Семья, пожирающему индивидуальность. Я выхожу на сцену в белом платье, которое снимаю медленно-медленно, под похотливые вопли этих скотов, которых ненавижу. И только эта обжигающая ненависть даёт мне силы так сокрушительно выглядеть и властвовать над ними, властвовать для забавы. Я больше не ищу ни их любви, ни заботы, ни помощи- я всё могу сама. И я свободна, чудовищно свободна, как воздушный шарик, который рвётся в руках беспечного ребёнка и стремится улететь в ясное голубое небо, где нет ни предательства, ни пошлости, ни лжи…
Да, представляете, к нам в клуб заходил Лен! Он меня не узнал! Он был противный, потный, со сбившимся на бок галстуком и с тем огоньком в глазах, который я так ненавижу! Он засунул мне в трусики деньги, а я, извиваясь в танце, швырнула деньги ему в лицо, которые разлетелись веером и одна бумажка прилепилась к его влажному лбу…Мы встретились глазами и тут он меня узнал! Он сгорбился и вышел из клуба под свист и улюлюканье моих поклонников.
Единственный человек, кто смог бы порадоваться за меня и поддержать, это проститутка Таня из Москвы, но я ей так ни разу и не позвонила….
Вторая молодость мисс Паркер
Считается, что мужчины более азартны, чем женщины. Наверное, это так. Женщины не умирают от сердечного приступа на ипподроме, когда приходит вторым их любимый жеребец. Женщины не мечтают застрелить негодяя, обыгравшего их в покер.
Мисс Паркер была счастливым исключением из расчетливого, воинствующего племени женщин. Ее душу сжирала всепоглощающая страсть. Предмет ее страсти нельзя было вложить в альбом, спрятать в коробку, наколоть на булавку. Она даже не могла никому показать свои уникальные экспонаты. Ее хобби было — примерять шляпки. Да, да, именно примерять, а не покупать. Почему не покупать, удивимся мы. Какая в этом радость — примерить шляпку и оставить ее болтаться на металлическом рожке в магазине.
— Вы ничего не понимаете в удовольствиях, — сказала бы нам мисс Паркер. — Когда я воодружаю на голову это произведение искусства размером с Эйфелеву башню, с зарослями дикого винограда у подножия, и с птичьим гнездом на макушке, я превращаюсь в лесную фею, которой доступно любое колдовство. А вот эта стремительная черная шляпка, напоминающая ладью, со страусовым пером и вуалью в сеточку, вводит меня в салоны высшего света, где сильные мира сего добиваются одного моего благосклонного взгляда… В этой — я деловая дама, а в этой — шаловливая девчонка…
Но оставим мисс Паркер в одиночестве предаваться ее невинным развлечениям, а сами немного посплетничаем… Не будем осуждать героиню нашего рассказа за ее странное хобби. Пятидесятишестилетняя мисс Паркер не гоняла на роликах в далеком детстве и на гудела в гудок трехколесного велосипеда. Ей не назначали свиданий мальчишки в скверике у подножия памятника первому президенту Америки Джорджу Вашингтону… Первые двадцать лет своей жизни она провела в инвалидной коляске, сраженная тяжелым недугом… Она унаследовала от матушки бурный мексиканский темперамент, ее черные волосы и невероятную полноту. Шотландец-отец наградил дочь орлиным носом, лошадиными зубами и полным отсутствием подбородка. Когда юная мисс Паркер, ровно тридцать шесть лет назад, впервые самостоятельно вышла на улицу, улыбаясь от счастья, на своих тонких больных ногах, прохожие содрогнулись от ужаса…
Жизнь протекала мимо, со всеми ее радостями и горестями. Ничья судьба не зацепила своим крылом судьбу уродливой калеки… Мисс Паркер была мужественная женщина, и она сумела сохранить нежную душу, пылкое сердце и благородные помыслы. Похоронив родителей, она жила скучно, скромно и одиноко в маленькой квартирке на 42-ой улице. Просыпаясь утром, она любила понежиться в постели, читая любовные романы, преимущественно французские, и вставала лишь к полудню. Затем расчесывая у зеркала густые еще волосы, тронутые сединой, приговаривала:
— Бедная Памела, бедная! Что с тобой стало! Правда некогда ты не блистала красотой, но сейчас… Никогда ни один мужчина не влюблялся в тебя, не вызывал соперника на дуэль и не стрелялся, отвергнутый! Ах, как дорого бы я заплатила за то, чтобы стать молодой и красивой! Жизнь прожита — пустая, скучная, одинокая жизнь!
С помощью приходящей прислуги она одевалась, выпивала на кухне чашку кофе со свежей булочкой и выходила на улицу… За углом дома стремительный Бродвей катил волны пешеходов и машин. С минуту она постояла в раздумье, не посетить ли ей сегодня "Мэйзис", всего-то семь кварталов вниз по Бродвею, но затем, решительно тряхнув кудряшками, потянулась вверх по улице. Вперед, к "Блюмингдейлу"!
О, блистательный Блюмингдейл! Швейцары в малиновых мундирах любезны со всеми, будь ты богач или нищий. Очаровательные девушки ненавязчиво предлагают парфюмерию, и мисс Паркер набирает полные карманы этих восхитительно пахнущих бумажек, и все ее сумочки, перчатки и шарфики издают запахи неги и роскоши… А эти мягкие ковры, а россыпи драгоценностей в стеклянных аквариумах… Но, минуя все эти прелести, мисс Паркер ковыляет в правый дальний угол, где десятки шляпок призывно шевелят страусовыми перьями в ожидании хозяек…
Заходящее солнце, чудом пробиваясь сквозь гряду небоскребов, проникло своими горячими щупальцами вглубь магазина, и малиновый свет затмил электрическое освещение. Мисс Паркер потела над огромной соломенной шляпой, изобажающей цветущий сад. На левое ухо на золотой цепочке свисала розочка, надо лбом красовался огромный подсолнух. В поисках наиболее выгодной композиции мисс Паркер сдвинула шляпу на бок… и в зеркале позади себя обнаружила отражение мужчины… Мужчина был лыс, гладко выбрит, левый угол рта оттянут книзу. Он был в черном костюме, в правой руке держал старомодный цилиндр. Изображение придвинулось и произнесло:
— Добрый вечер, мисс Паркер.-
Мисс Паркер уронила шляпу и обернулась. Впервые в жизни с ней заговорил мужчина! Через несколько минут мисс Паркер не сомневалась кем был ее собеседник… Господин в черных лакированных ботинках сообщил, что ей суждено прожить долгую жизнь, по-прежнему скучную и одинокую… К тому же обострится старая болезнь, и ее будут мучить сильные боли… В возрасте 78 лет, двух месяцев и трех дней ее задавит молочный фургон, когда она выйдет за свежими булочками к завтраку… Хотя булочная располагается в ее же доме, на первом этаже, господин пояснил, что фургон будет разворачиваться в тесной боковой улице, водитель даст задний ход и не заметит ее…
— Что вам угодно? — сухо поинтересовалась мисс Паркер. Неизвестный оглянулся, приложил палец к губам и увлек свою жертву в пустынный уголок, хотя в таком месте, как Блюмингдейл, уединиться трудно. Здесь, среди сваленных в груду шелковых шарфов, никого не было. Посетители пробегали мимо, устремляясь туда где свет, золото и хрусталь…
— Итак, не угодно ли будет мисс Паркер по ее собственному желанию превращаться в юную, обворожительную и талантливую девушку и познать все то, чем она была обделена в своей жизни?-
— Конечно! — закричала мисс Паркер и схватила собеседника за руку повыше локтя. — Конечно, — повторила она. — О, Боже!
— Т-с-с, — вдруг рассердился мужчина. — Не упоминайте при мне… И потише, пожалуйста, потише… — Его лицо исказила злобная гримасса, и он оглянулся, пытаясь оторвать пальцы мисс Паркер от своего рукава.
— Ах, да, конечно молчу, — забормотала мисс Паркер. — Молчу, но не томите! Ах, как интересно! Но почему я, и зачем вам это нужно?-
Загадочный господин искривил в усмешке свои тонкие губы: — Но вы же сами не далее как вчера говорили, что дорого бы заплатили за то, чтобы стать молодой и красивой. А у нас, видете ли вы, не хватает обслуживающего персонала. Где? Ну, там, где грешники… Нет, нет, не пугайтесь, — поджаривать их мы вам не доверим. Для этого нужны специальные данные. Вы нас устраиваете, как административный работник. Ничего сложного. Сидеть за
столом и регистрировать в книгу поступающих грешников. Работа чистая, спокойная. Вам не хочется, я понмаю… Но откуда, позвольте такая уверенность что вы окажитесь после смерти в раю? Даже если вы и не грешили, это не значит, что вы попадете в рай. А если это и случится, там не так уж и хорошо, как вы думаете, уверяю вас! Вечно гулять под вечнозелеными деревьями и слушать никогда не прекращающиеся вопли этих болванов-павлинов! — и он сердито замолчал.
Уши мисс Паркер полыхали малиновыми отблесками заката, сердце бешено стучало в живот… Сатана нетерпеливыми движениями поднес руку с часами к глазам…
— Я согласна, — резко выкрикнула мисс Паркер. — Я согласна, я хочу быть молодой, здоровой, красивой, а потом хоть к черту на рога!
— Я не ошибся, когда выбирал вас, — произнес черт и протянул ей золотой перстень. — Наденьте это на мизинец и никогда не снимайте. Когда захотите превратиться в девушку, поверните череп на перстне вокруг своей оси, и сделайте тоже самое, когда пора будет возвращаться в самое себя… — Он хмыкнул, воодрузил на лысый череп цилиндр и потер руки.
— А плата, какова плата? — вскричала мисс Паркер. Уже отходя, он бросил через плечо: — Ваша жизнь. Каждый час пребывания в молодости отнимает у вас год жизни. Год жизни — за час счастья. Помните!
Вы думаете мисс Паркер сходу окунулась в соблазнительную жизнь? Вы ошибаетесь! Как ни велико было искушение, мисс Паркер не могла позволить себе вот так сразу, с бухты-барахты явиться в свет неподготовленной. Из французских романов она почерпнула массу знаний и пребывала в полной уверенности, что какая-нибудь оборка или ленточка на шляпке сведет мужчину с ума в сто раз вернее, чем интеллектуальная беседа… Во всеоружии красоты, ума и блеска собиралась она вступить в этот грешный мир! Мисс Паркер послала домработницу купить ей швейную машинку. Сама сходила в галантерейный магазин и принесла от туда целую корзинку ленточек, кружев и тесьмы. Затем купила ткани. День и ночь стрекотала швейная машинка, выдавая такие наряды, которым позавидовала бы сама Коко Шанель.
Душным июньским вечером, в пятницу, в джаз-клубе "Голубая Луна" появилась новенькая. Она вела себя независимо и к тому же была чертовски хороша. Незнакомка заказала виски с содовой, выпила, бросила быстрый взгляд в зал через плечо, усмехнулась и исчезла. Ричард, молодой, но уже пресытившийся успехом и жизнью актер, встрепенулся. Его поразил облик незнакомки, и особенно ее шляпка. Девушка казалась сошедшей со страниц романов Жорж Санд. Прошла целая неделя, прежде чем он снова увидел ее. Это случилось в доме его приятеля Дина Томсона, тоже актера. Дин отмечал свое тридцатилетие и новый контракт с Голливудом. Таинственная дама была одета просто, как Анна Каренина на том самом балу — в черное открытое платье, которое, как рамка, оттеняла ее природную красоту. Во всех уголках дома звучал ее смех. Она даже села за рояль и спела в честь именинника низким красивым сопрано. Глаза мужчин горели страстным огнем, дамы откровенно нервничали.
Незнакомка, накалив обстановку, внезапно исчезла. Заинтригованный Ричард выбежал вслед за ней на улицу. Его обхватила липкими лапами душная нью-йоркская ночь. Было совершенно безлюдно, толька какая-то толстая и безобразная старуха, тяжело опираясь на палку, переходила улицу… Ричард заболел, его недомогание можно назвать страстью, любовью, оскорбленным самолюбием. Его возлюбленная, та самая дама в черном, совершенно вскружила ему голову. Единственное, что он смог выяснить — это ее имя. Ее звали Памелой. Никто не знал откуда она появилась, где живет и чем занимается. Ее можно было встретить на вернисажах, званных обедах, в ночных клубах. Она приходила неожиданно и также неожиданно быстро исчезала. Любой мужчина готов был пасть к ее ногам. Некоторые удостаивались ее милости. Но затем Памела совершенно игнорировала своего вчерашнего возлюбленного. Изменчивая кокетка увлекалась другим. Но она совсем ни казалась ни развратной, ни распутной. В ней была какя-то загадка… Эта неестественная жажда жизни, бившая через край, и затаенная боль в прекрасных глазах…
Блистательная собеседница, потрясающе эрудированная, она хорошо пела, великолепно танцевала, разбиралась в живописи, литературе и политике. Говорили, что это из-за нее развелся с женой один преуспевающий хирург, который исправлял носы молодым девушкам, рвущимся на сцену, и даже увеличивал им груди… Всех потрясло внезапное самоубийство уже известного нам Дина Томсона, на вершине славы прервавшего свою жизнь. Возле его тела валялся листок с нацарапанными словами: "Это невероятно, это невозможно…" — как будто он пытался что-то объяснить и не сумел. Ни у кого не было ни малейшего сомнения в том, что причина гибели Томсона — его неразделенная любовь к прекрасной Памеле.
Мисс Паркер вечером у себя дома расчесывала перед зеркалом волосы.
— Бедняжка, — бормотала она. — Бедняжка, Дик! Ну разве можно так влюбляться! Он был просто невозможен! — Она вздрогнула, вспоминая произошедшее. В тот вечер они стали любовниками и, как обычно, она захотела побыстрее ускользнуть. Дик, задержал ее, умоляя немедленно поехать в церковь и обвенчаться. Она сказала ему какую-то колкость, он схватил ее за руки, пытаясь удержать, и нечаянно нажал на ее перстень. Миниатюрный золотой череп повернулся… и через минуту Дин закричал от ужаса — ведь он держал за руку старую, безобразно полную женщину с крючковатым носом и рыжими пятнами на лице… Она побежала тогда к двери и закричала: "Ты видишь, какая я? Теперь ты хочешь, хочешь на мне жениться?" Уже на улице она услышала негромкий сухой хлопок…
Все, хватит с нее! Она испытала все, чем была обделена в своей жизни, и довольно! Трагедии этих глупых мальчишек отнюдь не веселят ее. Как ночные мотыльки, они летят на все яркое, красивое и непонятное. Будет с нее! Она достала блокнот, куда тщательно заносила проведенные в молодости часы и минуты. Долго считала — пятнадцать минут, тридцать, целый час! Всего семнадцать часов, это значит, что жизнь ее сократилась на семнадцать лет! Сколько же ей осталось? Ей осталось жить…еще пять лет… Целых пять лет! Она проживет их спокойно и хорошо. Будет гулять, вспоминать свою вторую молодость, по-прежнему примерять шляпки… Звонок в дверь прервал ее размышления. Она открыла. На пороге стоял Ричард. У него был совершенно безумный вид. В руках он держал корзину с розами.
— Извините, — пролепетал он. — Ради Бога, извините! Я так поздно… Я ищу Памелу, я знаю она здесь бывает, я вычислил. Вас я тоже знаю, я вас видел. Вы ее…?
Неожиданно для себя самой она сказала: " Бабушка. Я ее бабушка. Заходите. "Каким-то женским чутьем она поняла что нельзя его прогонять. Она могла сказать, что он сошел с ума и что никакой Памелы тут нет и никогда не было, но эти отчаянные глаза…
— Заходите, — повторила она. — Памела должна сейчас придти. Ждите ее. А я проведу ночь у захворавшей приятельницы, это в соседней квартире. — И она вышла из комнаты, плотно затворив за собой дверь. Мисс Паркер взяла узкое девичье платье на бретельках и закрылась в ванной комнате. Через две минуты, Памела, выскользнув из ванной, имитировала, что кто-то вышел из квартиры и зашел. Два раза хлопнув дверью, она появилась на пороге комнаты, где ее ожидал Ричард, со словами: "Ах вы негодный мальчишка! Выследили-таки меня и напугали мою бабушку! Я ее сейчас встретила на площадке. Придется мне вас за это наказать!" Какая это была чудесная ночь! Она любила и была любима. Сознание ее раздваивалось, она верила что это гибкое, юное тело принадлежит ей навечно. Но приходила память и ей хотелось кричать…
Солнечный зайчик запрыгал по лицу Ричарда. Он сморщился, чихнул, окончательно проснулся и сел в постели. В дверях стояла та уродливая старуха, бабушка Памелы. Она сказала: "Памела ушла рано утром. Она не хотела вас будить. Умывайтесь и идите на кухню. Я схожу за свежими булочками к кофе. Вы не представляете, какие восхитительные булочки пекут в нашей бакалее, я мигом…" Ричард смотрел в окно, как странная женщина заворачивает за угол дома, где был вход в бакалею… На противоположной стороне дороги стоял господин в черном костюме, в цилиндре и с тростью. Господин нетерпеливо посматривал на часы, а в переулок уже въезжал, давая задний ход, молочный фургон…
Исповедь официантки
Смотрю в окно и предаюсь мечтам. Только не очень то размечтаешся, гоняясь как угорелая, с тарелками. Вы уже догадались что с вами разговаривает официантка. Падение вниз по социальной лестнице меня даже забавляет. У меня характер авантюристки, о чем не уставала уведомлять меня мама с самого раннего детства. Моего, конечно, детства. Мама все силы своего недюжинного характера бросила на то, чтобы подавить в дочери вольнолюбивые инстинкты, унаследованные, скажем между прочим, не от какого-нибудь запутавшегося в трех завалящихся истинах интеллигента, а непосредственно от нее же самой. Но, как говорят французы, — "Се ля ви", что в переводе на более вразумительный язык означает — "Такова жизнь". То есть гены есть гены, и как бы любящая мама не старалась передать неразумному чаду свой жизненный опыт, приобретенный с синяками, слезами, отчаяньем, и еще Бог знает как, сотворенный индивидуум желает без посторонней помощи познать этот мир. Как говорят в народе, на собственный шкуре испытать, по чем фунт лиха.
Мне была уготована прекрасная, добротная и скучная, как демисезонное драповое пальто, жизнь. Механическая ее соразмеренность приводила меня в отчаяние. Как в древнем Египте слепые лошади ходили по кругу, перемалывая зерна на муку, так и мне представлялась эта жизнь невозможной из- за ее полной и окончательной предраспределенности. С отличием законченный институт… Что-то инженерное, это престижно… Монотонная повторяемость будней — подъем в шесть часов, когда хочется спать, полчаса в переполненном троллейбусе и отсидка в конструкторском бюро. Чай с баранками, бабские сплетни, далеко не беззлобные, пошлость коллег… Сытый ужин дома, телевизор с душещипательными историями о страдающих богачах, контроль властной мамы. Девочка должна быть паинькой всю жизнь, девочка должна удачно выйти замуж (какими показателями, кто знает, определяется удача?)
От утра до ночи, год за годом, выполняя, как пчелка, заложенные (кем?) функции, ближе и ближе к… — вы догадались куда, или к чему. Девочка сломала определенность и предпочла окунуться в непредсказуемость, покинув земли обетованные и вынырнув в Новом Свете. Пять лет я уже болтаюсь по Западному полушарию, избавленная от маминой опеки и пытающаяся действовать по собственному сценарию. Приходится с грустью констатировать, что одних желаний, воли, амбиций недостаточно. В игру вступают такие неприятные факторы, как политическая, экономическая ситуация, правила и законы установленные свыше, воля других людей, и в конце концов — совсем неведомые нам силы, бывает порою вмешиваются в нашу жизнь, не всегда приятным манером. Народная мудрость привела все эти капризы судьбы к необыкновенно простому знаменателю: " Не родись красивой, а родись счастливой". Красотой-то Бог меня не обидел, и глупой трудно назвать, а вот не хватает чего-то для полного счастья… Гены тому виной, характер… не знаю.
В Америку я сбежала с гражданином из Оклахомы. С сией капиталистической акулой провидение меня столкнуло в Центральном доме художника, куда я целенаправленно пришла на ретроспективную выставку Кандинского, а дядю Джона привело туда любопытство праздного туриста. Он меня покорил безукоризненностью костюма, кракодиловыми ботинками, гаванской сигарой и искрометностью характера. Он был, как звезда на тусклом фоне полунищего российского люда, не могущего или не умеющего выражать свои эмоции. С американской непосредственностью турист взорвал сонную благопристойную атмосферу зала. Я почувствовала, что влюбилась. Несколько нехитрых приемов, которыми владеет любая не обремененная излишними комплексами дама — и внимание возмутителя спокойствия переменило свой фокус.
Вечером в ресторане "Пекин" мы предавались кулинарному разврату. Размеры Джона несколько превышали среднестатистический стандарт, и он во что бы то ни стало пытался накормить бедную девочку. С Джоном было легко и весело, и будущее распустило передо мной свой павлиний хвост.
Через неделю Джон улетел, оставив мне приглашение и деньги на билет. Эту неделю я была окружена такой заботой и вниманием, что стала лосниться и светиться от сытости и счастья. Он улетел и мне стало не хватать воздуха. Я задыхалась без него. Пришлось бросить работу. Было невыносимо тоскливо сидеть за пыльным кульманом и слушать разговоры об очередях и суповых наборах. Я улетела сразу, как только получила визу. Расставание с мамой было очень тяжелым не потому, что она меня не пускала, а потому, что она как-то неожиданно легко приняла известие о моем отъезде и только оплакивала нашу будущую разлуку. Отец же всегда и во всем соглашался с ней, и только уколол меня жесткими усами в щеку и похлопал на прощанье по спине.
В самолете, оторванная от земли и действительности, я предавалась самым разнузданным мечтам. Наконец-то я вырвалась из заколдованного круга, из механического скрипа рутины, и посвящу свою жизнь удовольствиям, путешествиям, светской жизни и развитию талантов. Я подозревала, что во мне существуют кое-какие творческие способности, надеялась обильно их полить усиленными тренировками, время и силы на которые даются только отсутствием необходимости зарабатывать на хлеб насущный.
Первый удар меня ожидал уже в аэропорту. Среди пестрой толпы я напрасно пыталась выудить взглядом своего возлюбленного. Меня встречал его секретарь, Мистер Килсон, прагматичный молодой человек в больших очках и в дежурной американской улыбке. Да, я попала в роскошь и праздность. У меня было слишком много и того и другого, но это не принесло никакого удовольствия. Все оказалось пошло и прозаично.
Мой избранник был женат, только об этом он не счел нужным мне сообщить пока мы встречались с ним в Москве. Итак, сохраняя невозмутимость Мистер Килсон по-джентельменски взял мой чемодан из рук носильщика и царским жестом распахнул передо мной дверцу автомобиля.
Оклахома-Сити мне не понравился. И еще более не понравилось место, где мы, наконец, остановились. Невысокие дома, пожухлая от жары зелень, пустые деревенские улицы. Тут было слишком чисто, слишком организованно, чинно и скучно. Я проводила в роскошной просторной квартире, снятой для меня Джоном, день за днем, неделю за неделей. Джон навещал меня почти каждый вечер, но скоро эти встречи перестали приносить удовольствие. Я стала жаловаться. Джон не понимал причину моего недовольства.
— Что ты хочешь, — говорил он. — У тебя прекрасная квартира, ты знаешь сколько мне стоит эта квартира? У тебя холодильник забит едой, ты можешь пить и кушать, что хочешь и сколько хочешь, ты отдыхаешь, у тебя есть любимый мужчина…
Возразить было трудно. Джон не покупал мне машину по простой причине — он ревновал и не хотел, чтобы у меня была возможность где-то бывать без него. Конечно, я гуляла. Но в радиусе нескольких километров виднелись нескончаемые ряды двухэтажных домов, часные наголо постриженные лужайки и сверкающие ленты скоростных магистралей, возле которых может прогуливатся совсем уж глухой и умалишенный. По телевизуру шли безконечные ток-шоу и мыльные оперы.
Так я и делила свое время между телевизором, прогулками по страшной жаре по пустым улицам, после которых болела голова, обжорством и тоской. Пыталась найти в доме бумагу, книги — бесполезно. Попросила Джона купить мне книг, бумагу и краски — я решила попробывать рисовать акварелью, нужно было написать письма маме и подругам. Его ответ меня ошеломил — это дорого и если я буду рисовать, то я могу испачкать ковер.
Я сбежала из золотой клетки, чтобы спастись от превращения в тупое, сытое, ленивое животное. Мне помог милый Мистер Килсон. Не знаю, может быть это стоило ему места. Я умоляла его помочь мне бежать, я стояла перед ним на коленях, когда он в очередной раз привез продукты из супермаркета. Он смущенно поправлял на носу очки, отговаривал меня от опасной затеи, но я видела, что в глубине души он согласен со мной. Он побоялся везти меня в аэропорт, но объяснил как вызвать такси — я даже не знала толком своего адреса! Еще он дал мне денег, у меня совсем их не было. Не могла же я бежать с набором консервов в рюкзаке и с напольной китайской вазой в руках. Секретарь был так добр что заказал по телефону билет на мое имя до Нью-Йорка.
Когда в такси я неслась мимо голых желтых полей с изгородями кактусов, сердце мое ликовало. Я чувствовала себя счастливой и свободной. Я чувствую себя и сейчас счастливой и свободной. Я свободна от любых привязанностей, я люблю теоретически всех людей, но никого конкретно. Прохожие улыбаются мне и проходят мимо по своим делам. Меня тоже не любит никто конкретно. Я избегаю контактов с соотечественниками, мне претит их грубость, абсурдно развитое чувство самодовольства и ревности к чужим успехам. Я не принимаю предложений от местных аборигенов сходить поужинать — я не знаю их правил игры. Мужчины не влюбляются в официанток, они только не прочь пофлиртовать и ущипнуть за задницу. Им кажется что это делает девушку счастливой.
Я прихожу домой в маленькую темную комнатку, которую снимаю в самом центре Нью-Йорка и которая стоит безумных денег — и знаете что я делаю? Я рисую. Робко, не умело, но это приносит мне огромное наслаждение. Никто не говорит, что композиция завалена на бок, и что в красных розах должны быть холодные оттенки. Я делаю розы красными или голубыми в зависимости от настроения. Уж здесь-то у меня полная свобода творить мир по собственному усмотрению.
Иногда, конечно, я вздыхаю, вспоминая прежнюю квартирку в Оклахоме. Если бы я могла иметь такую же здесь в Нью-Йорке! Нужно быть, по меньшей мере доктором, чтобы оплачивать подобную роскошь. Конечно, можно закончить компъютерные курсы, но я зареклась делать то, что мне не нравится, даже во имя денег.
Итак, я бегаю с подносами, раздаривая совершенно искренне улыбки, поднимая людям настроение и сама от этого же торчу, иногда фантазирую: "А что если вот этот, в костюме, влюбится в меня? Мы будем ходить в гости, в театры, я брошу работу официанткой и, может быть, возьму в колледже класс акварели, а летом мы поедем в Европу…" Но тут в мои мечты врывается недовольный голос пожилого господина:
— Девушка, вы забыли принести мне соус! -
Я лечу к нему с соусом, приговаривая:
— Одну минуточку, дорогой! Ну как я могла о вас забыть! -
Он улыбается, смягчаясь, а я уже лечу дальше, мельком отметив, что на улице идет дождь…
Оглавление
Королева
Вторая молодость мисс Паркер
Исповедь официантки
