Дело об избиении младенцев [Андрей Воробьев] (fb2) читать онлайн

Андрей ВОРОБЬЕВ, Михаил КАРЧИК ДЕЛО ОБ ИЗБИЕНИИ МЛАДЕНЦЕВ (ОШИБКА В СУБЪЕКТЕ)

Пролог

— Ты не женщина. — Зло и устало подвел итог следователь. — Ты мразь. Зачем ты рожала его?

Следователь не надеялся на ответ собеседницы. Милиционер награждал ее моральными характеристиками уже в десятый раз, а подозреваемая сидела, закрыв лицо руками, и медленно качала головой влево-вправо. Иногда через сжатые пальцы протекала жидкость: то ли сопли, то ли слюна. Тогда женщина вынимала из кармана грязный носовой платок и вытирала лицо.

— Целый день сидишь, а все не протрезвела. — Неизвестно к кому обратился следователь. — Ну, подумай, что ты мне говоришь? Оставила своего Пашеньку возле магазина, проторчала там пять минут, а когда вышла, Пашенька почему-то не хотел дышать. Да я видел эту коляску. В таком дерьме, в какое ты его укутала, не выживет любой ребенок. Но он не умер бы за пять минут. И у него на шее не было бы пятен. И его хрящи были бы в полном порядке.

Женщина вздохнула, негромко квакнула и положила лицо на стол, на которое перед этим, легли ее руки.

— Сядь нормально. — Резко бросил следователь.

Женщина вздрогнула, подняла лицо, опухшее от водки и слез и приняла первоначальное положение.

— Лидочка, — сменил интонацию говоривший, — я с такими историями уже встречался, особенно в последнее время. Работы нет, а если есть — работать не хочется. Хахаль, который сделал Пашеньку, отлип. Даже пустые бутылки на алименты не оставил — сам сдал. Другие мужики как услышат про ребенка, так не клеятся. Своей площади нет, на чужой нельзя бесконечно жить не платя. Вчера напомнили: заплати или катись. Пришла в магазин с последними рублями, а дешевого портвейна, который был вчера, нет. Раскупили. Тут еще Пашенька плачет, чего-то хочет. Ну, не хочет родной сынок понять мать. И тогда ты подумала: как же хорошо было бы жить без этого маленького крикливого засранца. Пей каждый вечер, питайся хоть китекэтом, ночуй на хазах у хахалей. Ну, разве ты не так думала?

Женщина не отвечала.

* * *

Митя Климов считал март самым теплым месяцем в году. Ему можно было простить такую ошибку, ибо март был вторым месяцем в его жизни. Потемнелый, но все еще искрящийся под солнцем снег и длинные сосульки он видел только из окна. Поэтому он считал, что во всем остальном мире так же тепло, как и в родной уютной квартире, где виноград и пальмы в огромных кадках зеленеют круглый год.

Нина Климова стояла у окна с маленьким Митей на руках. Она находилась внутри треугольного эркера старой питерской квартиры и чувствовала себя как бы на улице: налево и направо тянулась Захарьевская. Пешеходы жмурились под слепящими солнечными лучами и старались увернуться от капели, а Нине все это казалось прекрасно сделанным объемным фильмом, который она смотрит в халате и тапочках на босу ногу. Ей хотелось придумать маленькую сказочку про каждого прохожего, спешащего по своим делам. Конец, естественно, счастливый…

В сторону Литейного медленно ехала «БМВ». Было видно как пассажир, сидевший на переднем сиденье, говорит по трубе, открыв правое окно, будто сейчас май. Внезапно шофер, видимо получив сверхсрочную информацию, прибавил газ, и машина рванула с двойным превышением максимальной городской скорости. Из подворотни выходил «Жигуль-копейка», который «БМВ» обязан был пропустить. Однако, черная «бомба» дико загудела и пронеслась вровень с бампером «Жигуля». Не будучи особо смышленой в автовождении, Нина поняла, что обоим шоферам сегодня крупно повезло. Что за новость заставила людей в «БМВ» рвануться со всей возможной скоростью, рискуя своими толстыми шеями и бритыми затылками?

Сказочка свернулась. Нина вспомнила, что с прошлой весны она является героиней затянувшегося боевика. Это ей надоело, но деваться было некуда.

В декабре Нина Климова стала владелицей одного из самых мощных предприятий Питера — транспортной фирмы «Транскросс». Ей подчинялась почти пятьсот «дальнобойных» машин, ездивших по Скандинавии и Северо-Западу России. Городской бюджет получал от этой фирмы больше налоговых денег, чем от торговых заведений Кронштадта или Петергофа.

Нину никогда не интересовали акции, налоги, депозитарные расписки, маркетинг и лизинг. Еще год назад она предпочла бы работать экскурсоводом в Эрмитаже, чем сидеть в какой-нибудь конторе. Но приемный отец Анатолий Семенович Даутов оставил в наследство все свое дело и проблемы. Совет директоров «Транскросса» был уверен: дочка их недавнего грозного хозяина умерла за сутки до отчима, во Франции. Акционеры не знали, что один из «великолепной шестерки» сделал все, дабы Нина не вернулась живой с Лазурного побережья. Они сражались друг с другом как если б делили последний сухарь, двое нашли смерть в пригородном ресторане от рук третьего, взорванного в своей машине неподалеку от «Пулково-2». Оставшиеся смирились со своей неудачей лишь когда в кабинет, где проходило очередное заседание Совета директоров, пришла Нина со свидетельством о вступлении в права наследования, в сопровождении СОБРа. И тут выяснилось: главным негодяем, организовавшим на нее охоту, был один из акционеров — ее жених. Кстати, некоторое время спустя он умер в тюрьме, при невыясненных обстоятельствах. Тогда ей показалось, что самое ужасное: слежка, предательство, убийство, вся эта грязь и мерзость, преследовавшие ее на протяжении последних месяцев, должны прекратиться. Они действительно прекратились. Но только не во сне. Опять, как в замедленной киносъемке, три иномарки въезжали на территорию ее дачи, слышался скрежет тормозов, а дальше уже ничего не было слышно из-за беспрерывной стрельбы.

Кроме того, ее личный телохранитель Алексей Нертов, сохранивший ей жизнь в эти адские месяцы, оказался в итоге в больнице. И уложила его туда не пуля бандита, а она, любящая Нина. Из-за стервы Светланы наговорила гадостей, Алешка залез в машину, помчался по Питеру как по пустыне — без знаков и светофоров и… Хорошо, хоть его живого вытащили из разбитой легковушки. Нина тогда сделала все, что можно сделать сейчас, имея деньги. Из Москвы был приглашен целый консилиум. Если вечером врачи прописывали лекарство, спасшее когда-то саудовского принца, тоже разбившегося в автокатострофе, в Питере это снадобье было уже на другой день. А потом… О том, что случилось после выхода Алексея из больницы, вспоминать не хотелось. Нина осталась одна-одинешенька. С маленьким Митей и фирмой «Транскросс» на руках.

Пока все было в порядке. Торговавшие с Россией наконец-то поняли: никаких революций здесь в ближайшее время не будет, поэтому все больше и больше грузов пересекало финскую границу. Управленцы «Транскросса» в самые кризисные и скандальные дни для фирмы смогли сохранить клиентов. Поэтому доходы медленно росли. По большому счету, Нина должна была только царствовать, а не управлять. Но все могло измениться.

Кроме того, ей иногда намекали, что солидные люди — прежние партнеры отчима, по-прежнему считают ее несерьезной девчонкой. Считают, так считают. Однако вдруг кое-кто еще решит, что и сейчас «Транскросс» как мешок картошки, упавший с грузовика в разгар осенней страды. Стоит лишь подобрать. Тем более, она, Нина по-прежнему плюет на советы. Ведь говорил же ей Арчи — друг Алексея, обеспечивавший ее безопасность последние месяцы, не торчать подолгу у окна. А она уже полчаса любуется мартовскими картинами.

Нина повернулась и быстро пошла в спальню. Митя удивленно взглянул на маму и заплакал. Ему не было еще трех месяцев, он почти ничего не знал и, конечно, не знал слово «настроение», но почувствовал, что-то изменилось.

* * *

В Петербурге было два часа пополудни. В школах начинался шестой урок. В конторах, модно именуемых офисами, доедали ланч. В «Крестах» душили Сергея Борисовича Царева.

В камере, рассчитанной на пятерых, разумеется, сидело тридцать человек. Двадцать пять делали вид, что дремлют или по какой-нибудь другой причине не обращали внимания на то, действия оставшихся четверых.

Душить людей средь бела дня, даже в тюремной камере, не самое разумное занятие. Однако четверых понять было можно. Из малявы, поступившей полчаса назад в «Кресты», они узнали, что их новый знакомый Царев — пассивный педераст. Еще вчера Паркет и три его приятеля, называвшие себя ворами (и постоянно демонстрировавшие всем, что блюдут старые блатные законы), распивали с Царевым бражку, сваренную в примитивном кипятильнике из земляничной карамели. Еще вчера они закусывали бражку колбасой и шоколадом из царевской передачи. И вдруг, сегодня стало известно про увлечения их приятеля, веселого барыги Царева, ждущего суда после того, как «дурка» признала его вменяемым. Оказалось, что там Царев охотно выступал в роли девочки. Вот такая, блин, музыка!

— Я же с тобой, сука, из одного стакана пил! — Ревел Паркет, впившись ногтями в жирный подбородок Царева. — Как же ты, козел, раньше не сказал, что тебя опустили?

— Меня никто не опускал. — Хрипел Царев. — Я сам…

— А мне по барабану, сам ты на х… садился, или тебя опускали. Я с тобой и ел, и пил, и дружбу водил. Ты же, мразь, меня опетушил самого. И ребят, которые с тобой знались.

— Витя, — как можно спокойнее и увереннее сказал, точнее, прохрипел, Царев, — ну пил ты со мной из одного стакана, руку мне жал. Это уже не вернуть. Если и вправду тебе этим повредил, то заплачу. Я дам на волю знать и, кому надо, передадут пятнадцать тысяч баксов. Мало? Могу еще пятерку накинуть. Вам и с адвокатом будет проще, и подогреют вас здесь.

Самый молодой бандит — парнишка лет девятнадцати, никогда не державший в руках таких денег, вопросительно взглянул на главаря, не забывая при этом прижимать к полу руку Царева.

— Паркет, может, хватит с этого …? Он того гляди нагадит. Пусть даст деньги. Пять тысяч на брата — не из каждой задницы такое достанешь. Да и боязно его белым днем кончать.

Желая развить достигнутый успех Царев торопливо крикнул:

— Не пять на брата, а двадцатник каждому. И завтра же ваши смогут их забрать.

Это Царева и погубило.

— Как же ты, потный пидор, загремел в «Кресты», если тебе стольник тонн баксов вытащить без проблем? — Удивился Паркет. — Пока мы не захотели твою поганую душонку из тебя выпустить, ты про такое богатство и не распинался. Нет, с…, жить ты не будешь.

Царев хотел сделать своим убийцам еще одно, еще более выгодное предложение, но сил уже не хватило. На его голову накинули рубашку, на горле затянулось полотенце. В глазах Сергея Борисовича поплыли цветные полосы, в голове вольготно зашумел морской прибой. Сквозь эти звуки Царев отчетливо слышал одно повторяющееся слово. Потом, почти одновременно, понял: произносят фамилию «Царев» и полосы исчезли — приток кислорода к голове восстановился. Торжествующе-злобная рожа Паркета стала злобно-испуганной. Он торопливо массировал шею Сергея Борисовича, приговаривая: «мы только пошутили». Потом Царева поставили на ноги и почти вытолкали в дверь, прямо в руки надзирателя.

— Вот дурак. — Не глядя на Царева, равнодушно сказал охранник. — В суд же едем. Может, там тебя под залог освободят. Другие с толчка вскакивают, штанов не застегнув, когда их в суд везут. А ты в углу какой-то хренью занимался.

Сергей Борисович безнадежно брел по коридору, не слушая треп конвоира. Он не надеялся на очередное заседание — с такой статьей до процесса не отпустят. Гораздо важнее было другое — через пару часов предстоит вернуться в ту же камеру, к Паркету с компанией. После душной камеры и полотенца, чуть было не затянувшегося на шее, свежего воздуха вокруг было много, даже слишком. Царев, казалось, задыхался от переизбытка кислорода. Он плохо помнил, как машина выехала со двора, как прибыла в Дзержинский суд. Из знакомых Царев заметил в зале лишь адвоката. Сергей Борисович находился в полубессознательном состоянии, и в бодрствовавшей половинке сознания не было ничего кроме мыслей о камере, куда предстояло вернуться. Естественно, Паркет в этих мыслях занимал не последнее место.

… - Под подписку о невыезде и залог в пятьдесят миллионов рублей. — Донеслось до Сергея Борисовича.

Царев понял, что конвой вернется в «Кресты» без него. Только тут он потерял сознание.

Над ним хлопотал адвокат и какой-то незнакомый человек. Цареву стало легче, и он смог выйти из зала.

Окончательно Сергей Борисович пришел в себя уже на улице. Тот же незнакомцем стоял возле открытого «Вольво» и, улыбаясь, предлагал недавнему заключенному сесть в машину.

— Игорь Борисович, — представился он, — и глядя на недоуменный взгляд Царева поспешил добавить, — мы встречались три года назад у Даутова.

— Куда мы едем? — Спросил Царев.

— Отпраздновать главное событие этого дня, — улыбнулся вновь обретенный старый знакомый.

Планов на вечер у Сергея Борисовича, естественно, не было, поэтому он принял предложение. Родственники Царева не навещали, партнеры по бизнесу практически прервали контракты. Как же не отпраздновать свое возвращение в нормальную жизнь, тем более с человеком, который спас? А в том, что Царева вытащил именно Игорь Борисович, можно было не сомневаться. Оставалось самое малое: понять причину такой благотворительности.

Машина въехала во двор, весь сверкающий от электрических гирлянд, горевших круглые сутки. На козырьке над особняком позапрошлого века большими серебристыми буквами было выведено: «Коллегия». Швейцар, в парадной форме, как штаб-офицер, подошел к машине и подал руку Цареву, помогая выйти. Недавний заключенный сперва застеснялся своей одежды и давно небритого лица, но тут же понял, что для людей, прибывших в это заведение в кампании Игоря Борисовича, внешний вид не играл никакой роли.

Они прошли через два небольших зала и оказались в самом маленьком зальчике с двумя столами. Накрыт был только один и Царев не удивился, когда его спутник сел за него.

Перед Царевым лежало раскрытое меню и он удивленно вглядывался в перечень блюд. Так человек, проживший три года на полярной станции, смотрит на зеленую траву.

— Я предлагаю начать с чего-нибудь легкого. Пате де маршан. Вы согласны?

Сергей Борисович кивнул. Через минуту официант уже поставил на стол две тарелки и бутылку белого муската, заложенного в погреба Массандры во времена последнего генсека.

Царев знал, что после долго воздержания нельзя накидываться на вино. Поэтому он накинулся на паштет. Что же касается его собеседника, то тот не притронулся к холодному, а, отхлебывая глоток за глотком, вглядывался в гравюру на противоположной стене, деликатно делая вид, будто не замечает как его сотрапезник расправляется с паштетом.

— Из горячего рекомендую Эскалоп о трюф. Не возражаете?

Сергей Борисович опять кивнул. Официант пошел на кухню. Игорь Борисович взглянул на Царева и налил ему в бокал вина до половины.

— Итак, с освобождением. Как вы относитесь к такому тосту?

— Приветствую. — Сергей Борисович допил вино, поставил бокал. — Игорь Борисович, не могли бы вы рассказать: как вам удалось добиться такого результата? «И зачем?» — промелькнуло у него в голове.

— От нас зависело не так уж много. — небрежно сказал Игорь Борисович. — В Петербурге сменилась исполнительная власть и начальник ГУВД, в Москве прокуратуру покинули некоторые лица. В городской прессе появились статьи о милицейском произволе, в одной из них фигурировало ваше дело. Ну, конечно, без нас тоже не обошлось. Механику проведенной операции пересказывать не имеет смысла, это отнимет много времени. Предупреждаю заранее, я не хотел бы также тратить время, объясняя, чьи интересы представляю в Петербурге. Впрочем, чтобы немного утолить ваше любопытство, сообщу: речь идет об одной столичной финансовой группе, сделавшей уже немало полезного для города на Неве. Для того чтобы нам было легче понимать друг друга, вы должны рассказать мне о том, из-за чего вы оказались в «Крестах»? Эскалоп принесут минут через пятнадцать-двадцать, за это время вы управитесь.

Сергей Борисович начал рассказ. Но собеседник прервал его уже через пять минут.

— Извините, Сергей Борисович, у меня возникло ощущение, что в вашем подсознании закрепилась именно та версия, которую озвучивал уважаемый Семен Альбертович Тикстер — ваш адвокат. «Один из немногих честных бизнесменов… Маньяк милиционер избивал его в собственном доме, пока мой клиент не ударил его ножом в порядке обороны… Попытка высших чинов повесить на него множество нераскрытых дел…«. Отчасти, это правда: кретина-мента вы пырнули, действительно, в порядке обороны. Но нескольких граждан заказали по другим причинам. Горячее еще не принесли. Я предлагаю вам рассказать всю правду. Но имейте в виду, если вы ошибетесь еще раз, нам придется прекратить сотрудничество.

— Мне будет очень печально… — Согласился Царев, но Игорь Борисович его перебил.

— Вы не представляете, насколько это будет для вас печально. Во-первых, в этот вечер вы напьетесь.

— Я не…

— Напьетесь. — Повторил Игорь Борисович и пристально посмотрел в глаза Царева. Он сделал это первый раз за время всего разговора и Сергей Борисович ощутил себя неуютно. — Вы напьетесь, а утром вас подберут пьяным возле Ивангородского КПП с настолько липово сработанным загранпаспортом, что это рассмешит даже областных ментов. Попытка сбежать за границу гражданина, давшего подписку о невыезде… Я боюсь, что уже вечером вы будете в уютных «Крестах».

Официант, наконец, принес эскалоп о трюф. Когда он нагнулся, ставя блюдо на стол, Царев взглянул на его часы. Было полшестого. В это время Паркет начинал заваривать карамельную бражку. Сергей Борисович делал все, лишь бы не показать собеседнику, как он напуган. Но это не удалось.

— Я… я не против сотрудничать, — пролепетал он. — У меня есть всего лишь несколько дополнений к уже сказанному.

Дополнения заняли почти час. Игорь Борисович успел за это время наполовину съесть свой эскалоп. По-прежнему голодный Сергей Борисович почти не притронулся к еде, ибо был занят исповедью.

Наконец, собеседник Царева сказал:

— Это уже лучше. Если, по-вашему, я был резок — прошу извинить. Мне требовалось одно: чтобы вы вспомнили все и при этом как можно точнее осознали ваше нынешнее положение. Тогда вы отдавали приказы. Теперь вы можете быть только исполнителем.

Царев кивнул.

— Я понимал, что от меня потребуется оказать вам какую-то помощь.

— Вы поняли совершенно правильно. Через три дня, когда приведете себя в порядок, вам следует посетить одну из самых мощных петербургских фирм и предложить свои услуги как посредника, способного договориться с таможней, вплоть до уровня Москвы. В этот момент у фирмы будут очень серьезные проблемы. Вашу помощь примут с благодарностью. Когда четыре грузовика, застрявших на таможне, прибудут в Питер, вы окажитесь в фирме на хорошем счету, будете с ней сотрудничать, давать советы и ждать новых указаний.

— А как называется это контора?

— «Транскросс».

Кусочек жаркого сорвался с вилки Сергея Борисовича и упал на скатерть.

— Извините, — запинаясь затараторил Царев, — видимо, или вы не в курсе дела, или положение в этой конторе кардинально изменилось за последнее время. Дело в том…

— ….что сейчас эта фирма принадлежит Нине Климовой, а ее бой-френд Алексей Нертов безуспешно гонялся за вами полтора года назад? — С улыбкой закончил Игорь Борисович. — Я скажу больше, он не просто бой-френд, а отец ребенка, которого она родила два месяца назад. И все-таки, вам придется выполнить мою просьбу.

— Но, когда Климова узнает, что на пороге административного корпуса стоит Царев, она прикажет охране вышвырнуть меня за пределы территории. А если там окажется Нертов…

— Ошибаетесь. Нертов сейчас изолирован от «Транскросса» и с Климовой, не встретится, во всяком случае, в ближайшее время. А если и встретится… У меня есть предчувствие, что через три недели у фирмы могут начаться такие проблемы, которые заставят его погрузиться в дела с головой, и он не сразу узнает, какого замечательного консультанта приобрел отдел менеджмента. Конечно, рано или поздно он узнает о новом сотруднике. Из этого события мы тоже сможем извлечь некоторую пользу. Гарантирую вам одно: Нертов как законопослушный гражданин, не застрелит вас прямо в офисе и даже не будет ломать о вас табуретку. Судя по информации, поступившей мне, этот парень знает Уголовный кодекс не хуже каратэ. Что же касается Климовой, то вы переоцениваете ее познания в современной уголовной истории Петербурга. Полтора года назад она мирно училась за границей и не в курсе тогдашних событий. По моим сведениям, в ее окружении нет ни одного человека, которому бы она доверяла настолько, чтобы его отрицательное мнение о ком-либо оказалось для нее решающим. Исключение — Нертов, но он, повторяю, от Климовой изолирован. Если у нее будут сомнения — она вспомнит статью «Право на оружие», которая была опубликована два дня назад в «Петербургских курантах» и доставлена ей. В статье описывается ваше дело и сейчас Сергей Борисович Царев для нее всего лишь жертва чудовищной милицейской провокации. Поэтому не сомневайтесь, вашу помощь она не отклонит.

Жертва провокации еще раз отхлебнула вина. Оно уже подействовало на полусытую натуру Царева, и он осмелился спросить.

— Игорь Борисович, извините за такой неприличный вопрос… Но что я буду иметь за свое участие в этой операции?

— Вы зря стесняетесь. Я люблю предсказуемые вопросы. Конечно, вы будете иметь и деньги, которые, как я понимаю, вам сейчас понадобятся, и прочие удовольствие. Но главное не это. Вы будете каждое утро просыпаться в четырех стенах, которые можно покинуть в любую минуту, по собственному желанию, а не под конвоем. Вы согласны со мной?

Сергей Борисович согласился, а его собеседник подозвал официанта.

— Что бы вы посоветовали нам на десерт?

* * *

В отличие от Царева, Алексей Нертов обедал без всякого аппетита. Конечно на его столе (точнее, на широком подоконнике) стоял не обед, созданный поварами из «Коллегии», а обычная тарелка с пельменями. После аварии Алексей ел немного: капельницы и гипс не располагают к аппетиту. Потом организм дал знать, что соскучился по калориям. Но временами аппетит пропадал. С регулярностью поезда метро, голову посещали неприятные мысли.

Алексей думал о Нине. Когда он лежал в больнице, любимая посещала его почти каждый день. Она вела себя как верная подруга, приходящая облегчить страдания сраженного в бою героя. Это был ее долг, ибо Нина не могла не понимать — Алексея сразила именно она. Из-за светкиной клеветы он рванулся тогда на недопустимой скорости и… оказался в комнате с белыми стенами. Позже посещения прекратились. А потом… Что было в тот сумбурный и нелепый день: блажь, известная вожжа или взорвалась самое дешевое и надежное взрывное устройство — новая бомба-клевета?.. О личных делах вспоминать было неприятно. О других проблемах, связанных с Ниной, думалось неприятней. Ибо здесь речь шла уже не о бабьих глупостях. И Алексей, хотя уже не был телохранителем Нины, думал о ней как о самом главном клиенте.

Нынешняя хозяйка «Транскросса» думала, что весь прошлый год, от первого нападения на Мойке до финальной перестрелки, на нее охотилась группировка местных отморозков. Большинство из них отошли тогда в менее суетливый мир, а главарь скоропостижно самоубился в «Крестах». Поэтому, Нина должна была думать, что все кончено. Но Алексей помнил письмо ее отчима, оставленное в сейфе, в качестве завещания. Покойный Даутов объяснил, что дело было вовсе не в группе местных бандюков, решивших завладеть счетами фирмы и нечестными акционерами, решившими использовать бандюков в своей игре. У Анатолия Семеновича хватило бы сил стереть любую банду, как «КАМаЗ» давит незадачливую лягушку. Но игрой руководили из Москвы. Одному из учредителей финансового дома «Гамма-банк» Ивченко приглянулась богатая и перспективная питерская фирма. Пока тянулась прошлогодняя драма, Ивченко так ни разу и не засветился. Он ждал. Пусть держатели крупных пакетов акций стреляют друг в друга или же кормят друг друга отравленными пельменями. Москвичи не торопили события. Пусть акции соберутся в одних руках, вот тогда и можно будет взять «Транскросс» не утруждая себя. Только в итоге фирма досталась не группе Ивченко, а приемной дочери бывшего владельца. Для народного избранника, судя по всему, это было самым крупным унижением, случившимся с ним в северной столице. А московские банкиры никогда не забывают унижений. Особенно, когда речь идет о выскользнувшем из лап жирном куске.

Чего ждать дальше? Сугубо коммерческих наездов? При желании москвичи могли за несколько недель опрокинуть акции «Транскросса» на фондовой бирже. Крупных скандалов, связанных с приватизацией фирмы трехлетней давности? — Нертов не был экономистом, но как юрист знал, что нет приватизации, к которой нельзя придраться. При таком развитии событий он не смог бы помочь Нине будь даже начальником охраны и ее замом по производству одновременно. Что он мог бы сделать? Разве что придти к ней в самый трудный час и сказать: «Из тебя такая же капиталистка, как из меня балерун Большого театра. Сердись на меня потом, или не сердись, но брось эту фирму ко всем чертям». Плохо в этой идее было одно: Нина рассердится точно, но бросит вряд ли. Особенно: если это предложит Алексей

С другой стороны, «рашен бизнес» подразумевает и «рашен конкуренцию». Зачем затевать судебные процессы, если можно просто взорвать за неделю десяток «транскроссовских» грузовиков на Выборгском шоссе? — Такой фирме никто не доверит груза кроме каких-нибудь торговых мазохистов и — крах. А еще проще, даже, не взрывать грузовики, а воздействовать на саму владелицу фирмы. Алексей сообразил, что давно уже забывал сделать одну вещь: узнать, кто же в случае смерти Нины должен получить ее акции «Транскросса». Кто бы ни был ее приемником, конечно, он будет покладистым. Впрочем, есть способ сделать покладистой и саму Нину. Если бы ей пришлось выбирать между фирмой и ребенком… Ее сыном. И его сыном…

Алексей откинулся на стуле. Голова начинала болеть. Обед уже остыл, и ему предстояло остаться несъеденным.

* * *

— Слушай, Лидочка, — ласково прошептал следователь, наклоняясь к женщине, — ну, хватит себя и меня мучить. Скажи правду. Надоел он тебе. А в то утро тебя из квартиры обещали выставить. Ведь ты же его задушила, скажи правду.

Лидочка молчала. В правой руке она продолжала комкать носовой платок, будто пыталась его выжать.

— Пойми дурочка, тебе все равно придется признаться в этом. Ведь никто кроме тебя этого сделать не мог. И я так же это прекрасно понимаю, как ты моя красавица с Московского вокзала, это знаешь. Убить храбрости хватило, а сознаться уже слабо. Ну, колись и дело с концом.

Женщина захрипела и подняла голову. Она хотела что-то возразить.

— Давно бы так. — Удовлетворенно хмыкнул следователь, но осекся. Женщина встала, швырнула платок на стол и заорала на всю комнату.

— Гад ты! Все вы менты гады проклятые! Это вы задушили Пашеньку! Вы таких как я ненавидите, поэтому его и убили. Не будет вам на том свете покоя, как мне на этом!

Следователь тоже вскочил и схватил женщину за шиворот, а та, тихая как мышь минуту назад, плюнула ему в лицо и заорала опять:

— Души падла! Души скорей, фиг тебе в твой ментовский рот. Сыночка моего задушить смогли, а меня слабо? Слабо сволочь? Ненавижу вас всех! Ненавижу-у-у!

Часть 1

Глава 1. Следствие ведут циркачи

— Милиция. Дежурный… Что произошло?.. Подождите, переключаю на ваш райотдел…

— Милиция… Протечка? — Вам надо перезвонить в РЭУ…

— Милиция. Слушаю вас…

В эту субботу в здании на углу Литейного проспекта и улицы Чайковского, носящей имя одного из бомбистов или, как бы сказали сейчас — террористов, не переименованной очевидно лишь по недомыслию прежнего мэра, не знавшего однофамильцев известного композитора, все было как обычно. Бесконечные звонки по «02», добрую половину которых следовало бы адресовать кому угодно, но только не дежурившим у телефона сотрудницам…

— Милиция…

— Алло. Милиция. Говорите… Какой ребенок?.. Повторите адрес… Ждите, сейчас к вам приедут…

Через несколько минут после звонка по «02» машина группы захвата уже тормозила у арки одного из дворов. Шустренькая старушка, из под старинной шляпки которой выбивались желтые стружки мелко завитых волос, похожая на героиню из мультика про крокодила Гену, суетясь увлекла выскочивших милиционеров вглубь двора.

— Это там! И негодяйка эта тоже рядом… Вот! Я же вам говорила…

Первый из «гэзэшников», заглянув в детскую коляску, стоящую в скверике посреди двора, отшатнулся, беспомощно оглядываясь на старшего группы.

— Миша, он весь уже синий…

На скамеечке, стоящей чуть поодаль от коляски, развалившись, сидела женщина неопределенного возраста. Бессмысленными глазами уставившись на милиционеров она мурлыкала себе под нос что-то отдаленно напоминающее песню про спрятавшиеся ромашки и завядшие лютики. Даже на приличном расстоянии чувствовалось, что женщина пьяна. Рядом с ней валялся пустой флакончик из-под «Шипра».

— Твоих рук дело? — Резко спросил у нее старший группы.

Икнув, женщина скабрезно ухмыльнулась.

— Моих. Только не рук, а вот этого. — И она ладонью похлопала себя по низу живота.

— Ну и су-ука, — сквозь зубы выдохнул старший, — Бойков, в машину ее, быстро. И вызывай группу…

* * *

Ярко накрашенная продавщица наконец-то удосужилась поднять на очередного покупателя глаза, нехотя оторвавшись от не менее яркого и такого же безвкусного как «боевой» макияж, журнала.

— Что вам? — Недружелюбно спросила она.

— Лезвия «Жилетт» пожалуйста. — Покупатель, высокий мужчина, одетый в респектабельное кашемировое пальто, улыбнулся и протянул чек.

Продавщица, бегло проверив выбитую сумму, бросила на прилавок упаковку с лезвиями: «Следующий!» и тут же повернулась спиной к прилавку. А мужчина, засунув покупку в карман, направился к выходу, размышляя, почему ни рынок, ни какие другие нововведения не могут заставить работников прилавка хотя бы улыбаться, не говоря уж о том, чтобы соизволить выдавить из себя «спасибо» или «пожалуйста».

За окнами магазина прогрохотал здоровенный грузовик. Настроение, которое было хорошим с самого утра, вдруг испортилось. Слишком свежи еще были в памяти воспоминания о злосчастном дне, когда такая же махина протаранила автомобиль, которым управлял тогда мужчина. Больше двух месяцев он провалялся в больнице и остался жив, наверное, только благодаря хлопотам друзей. Он до сих пор не был уверен в случайности аварии, хотя сыщики из агентства Николая Иванова, которого друзья чаще называли Арчи (по имени помощника великого сыщика), кажется, проработали все варианты и пришли к однозначному выводу: происшествие не было связано ни с «Транскроссом», ни с бандитскими разборками, с которыми волей-неволей пришлось тогда столкнуться…

Покупатель, выйдя из магазина, решил немного пройтись по улице. Но прогулки не получилось. Неподалеку он увидел несколько припарковавшихся машин. «Странно, я раньше не обратил на них внимания, ведь, когда я входил в помещение транспорт, видимо уже стоял». — Покупатель хорошо знал эти машины — почему-то еще несданный в металлолом уазик местного райотдела милиции, неподалеку от которого стоял «москвич» вневедомственной охраны, «скорая», а чуть подальше — черная «волга» с синим проблесковым маячком на крыше. У машин разговаривало несколько человек.

— Вот бедолаги, — подумал мужчина, — все люди как люди, у всех суббота — выходной, а тут «служба дни и ночи». А ведь и сам чуть было не оказался в такой же шкуре. Не послушал бы тогда, после увольнения из военной прокуратуры знакомых оперов, уговоривших не искать приключений на собственную, (хм-м!), голову и не соваться в «контору», поступил бы следаком в какое-нибудь РУВД, да мотался потом все выходные и праздники по всяким дурным заявам.

Один из людей, стоящих неподалеку от машин, показался знакомым. «Да это же Леонид Павлович. Ну да, точно он, Расков». — Обрадовался мужчина, узнав своего бывшего наставника, у которого лет десять назад он, тогда еще студент пятого курса юридического факультета Алексей Нертов проходил преддипломную практику, постигая премудрости оперативного искусства. Расков тоже заметил старого знакомого и махнул ему рукой, подзывая подойти поближе. Когда Нертов приблизился, раздобревший за последние годы Палыч, ставший уже начальником отдела уголовного розыска, поздоровался, но не стал, как водится задавать пустые вопросы вроде «Как жизнь?», на которые подробно отвечает разве что последний зануда, а места в карьер озадачил:

— Слушай, юрист, выручай. Тут у нас, кажется, «мокруха», побудь понятым. Сейчас следователь приедет.

На недоуменный взгляд своего бывшего стажера Расков коротко пояснил, что по «02» позвонила какая-то гражданка и сообщила, будто в сквере лежит труп ребенка, а убийца — мать, которая находится где-то рядом.

— Наши «гэзэшники», подлетели буквально через пять минут, смотрят, точно, во дворе колясочка, а там — трупик детский. Я сейчас взглянул — кажется, есть следы удушения. И, представляешь, рядом сидит эта пьяная стерва в обнимку с флаконом «Шипра» и что-то мурлыкает себе под нос (Расков кивнул на заднюю зарешеченную дверь уазика, где очевидно уже находилась эта «стерва»)… Ну, так что, выручишь? А то сейчас с понятыми туго…

Что нынче практически невозможно уговорить какого-нибудь человека, находящегося в здравом уме и твердой памяти, бесплатно тратить время, да еще подписывать потом всякие бумаги, Нертову было прекрасно известно и он, вздохнув, согласился, втайне надеясь, что осмотр будет простой формальностью и много времени не займет.

Действительно, осмотр осмотру — рознь. Когда Алексей еще служил в военной прокуратуре, там подобные мероприятия длились куда дольше, чем в территориальной милиции. Здесь порой весь протокол осмотра трупа занимает пару страниц и составляется «на глазок», а там… Нертов вспомнил, как на сорокаградусном морозе тогда, в Дивномайске-20 собирали из-под толстенного снега гильзы, после того, как на дороге между двумя постами были расстреляны часовой свободной смены и разводящий. Дорога, где произошло преступление, шла по краю сопки, и гильзы из автомата полетели вниз по склону. Так потом солдатики, как альпинисты, повисая на веревках, руками перебирали весь снег, скопившийся за зиму на круче. Пока собрали все, Алексей простудился и чуть ли не месяц кашлял и чихал. Сейчас же никто не позволит себе роскошь несколько часов вымерять рулеткой расстояния от детской коляски до ближайших домов, хотя питерские морозы не чета сибирским. Да и ни к чему это вымерять…

Пока Нертов общался с Расковым, оперативникам удалось найти второго понятого. На эту авантюру подписалась довольно миловидная девушка, вышедшая вскоре после Алексея из галантереи-парфюмерии и неосмотрительно приблизившаяся к милицейским машинам. Не исключено, что кто-то из сотрудников РУВД просто хотел попытаться с ней познакомиться таким образом. Впрочем, девушка не была угнетена происходящим, а напротив, очень заинтересованно, хотя и безуспешно пыталась выяснить у милиционеров, что произошло.

Подъехала еще одна машина, из которой вылез хмурый человек с чемоданчиком и еще один, в черном демисезонном пальто, вооруженный полиэтиленовой папкой, набитой бумагами. «Эксперт и следователь», — решил Нертов и не ошибся.

Человек с папкой начал сразу давать какие-то указания, записал фамилии Алексея и девушки на «шапку» протокола осмотра («Громова. Юлия Михайловна», — представилась она), а потом пожелал пройти к месту происшествия.

— Больной какой-то, — Нертов с неприязнью наблюдал за следователем. — Ходит, важничает. Другой бы сначала попытался спокойно выяснить ситуацию у ранее прибывших, прошел на место, а писанину оставил напоследок. Впрочем, какая разница, может, нынче такой стиль работы в моде?

Тем временем следователь и сопровождающие зашли во двор, который уже старательно затоптали и «гэзэшники», и работники «скорой», и любопытные водители милицейских машин. Тут, наконец, до следователя дошло, что надо бы выяснить толком, что произошло. К нему подвели достаточно бодрую старушку с живыми колючими глазками, поблескивавшими из-под желтоватых стружек мелко завитой челки. На голове у бабули была старомодная шляпка, купленная в каком-то торгсиновском магазине двадцатых годов или в нэпманской лавчонке того же периода. Старушка, предупреждая вопросы, затараторила, что сразу же заподозрила «эту негодяйку» (она махнула рукой в сторону выхода из двора, у которого стояли машины).

— Выхожу я из парадной, а она такая-разэтакая ребятенку своему кричит: «Заткнись, гадина!» и трясти его начала. А он-то, сердешный, так и заходится криком. Я ей говорю, что, мол, ты дитя мучаешь, а она меня так послала… Ну, я ей, правда, сказала, что так нельзя себя вести (Алексей усмехнулся, услышав почти протокольное «нельзя себя вести», представив, как именно эта старушонка сказала «нельзя»).

Далее «Шапокляк» рассказала, что, оскорбленная поведением женщины, она вышла из двора и, купив в ближайшем ларьке у хлебозавода батон, собиралась домой. Тут она увидела, что та самая женщина, но уже без коляски, очень подозрительно оглядываясь, шмыгнула в магазин. Тогда старушка вернулась во двор. Ребенок, оставленный в коляске, молчал.

— Я подошла к нему, чтобы посмотреть, не замерз ли он и, представляете, мой ужас, увидела, что он весь синенький и язычок у него из ротика вывалился, — волновалась старушка, — тогда я сразу же позвонила в милицию…

— Убийцу задержали? — Спросил следователь у оперативников и, получив утвердительный ответ, направился к милицейскому уазику.

Алексея все больше начинало раздражать поведение этого человека. О каком убийце может идти речь, если еще толком ничего не известно? Да, непутевая мамаша задержана. Возможно даже, что именно она и задушила ребенка. Но это только возможно и не повод, чтобы прямо в грязном дворе принародно выносить «судебный» вердикт. Пусть задержанная трижды пьяница, но разве не должен вызывать сомнения факт, что после содеянного она вернулась к коляске и стала спокойно выпивать — распевать около трупа? — Разве что с головой совсем не в порядке. «Не заводись, это не мое дело», — одернул себя Нертов, плетясь за следователем к машинам.

— Женщине на вид было лет сорок пять. Но на самом деле могло быть и тридцать пять и двадцать пять — следы бесчисленных пьянок уже оставили на ее лице ту неизгладимую печать, которая старательно скрывает возраст любой алкоголички, превращая лицо в опухшую маску неопределенного возраста. Женщина, казалось, не понимала, чего от нее хотят, повторяя только вялым, заплетающимся языком, что никого не убивала.

— Ты. Это ты ребенка задушила. — Вещал следователь, брезгливо тыкая в грудь женщине пальцем. — Говори, зачем?

— Почему вы так себя ведете? Перестаньте сейчас же, она же — человек, — вдруг услышал Алексей взволнованный, но решительный голосок, стоящей поодаль девушки-понятой, — вы не имеете права так разговаривать…

Следователь недоуменно повернулся, процедив сквозь зубы:

— Это вы Мне указания даете?

— Да, вам. — Отчаянно повторила девушка, бесстрашно смотря снизу вверх на двинувшуюся к ней фигуру в демисезонном пальто.

Следователь, вдруг задохнувшись от ярости, набросился с бранью на неожиданную защитницу,

— Не лезьте не в свою миску! Здесь я командую, а ваше дело молчать и смотреть, когда попросят. Будете следователем — тогда умничайте, сколько хотите, а мне тут с этой тварью и с трупом разбираться на морозе. Что, не видите, она — убийца? Идите во двор! Ждите, пока вас не вызовут. Эй, кто-нибудь (следователь требовательно махнул рукой ближайшему милиционеру-водителю), отведите ее подальше, чтоб не мешала работать!

Алексей понял: пора вмешаться. «Небось, только по недоразумению попал в следаки и то недавно, а уже такая гнида». — Подумал он про следователя и, с начальственным видом втиснувшись между ним и понятой, с ласково-яростной улыбкой сказал:

— Милейший, если вы уж не знаете, как положено разговаривать с женщиной, так хотя бы удосужились почитать Уголовно-процессуальный кодекс. Неужели теперь понятые, а не следователь вынуждены разъяснять собственные права?

Голос Нертова стал занудливо-нравоучительным как у преподавателя по гражданской обороне или по истории партии. Он, не давая следователю опомниться, начал цитировать УПК: «Понятой вправе делать замечания по поводу произведенных действий. Замечания понятого подлежат занесению в протокол соответствующего следственного действия. Перед началом следственного действия, в котором участвуют понятые, следователь…«, - на последнем слове Алексей сделал ударение и нравоучительно поднял вверх указательный палец, строго поводив им перед носом девушки-понятой, которая перед тем явно обдумывала, что сначала сделать — наговорить милиционеру гадостей или пока промолчать, рассматривая вытянувшуюся физиономию следователя.

— …Да-да именно следователь, — еще грознее и громче продолжал между тем Алексей, — разъясняет им, то есть нам, понятым права и обязанности. И поэтому, уважаемый, убедительно прошу вас выполнить требования сто тридцать пятой статьи УПК и разъяснить, как же нам следует себя вести…

Нертов не заметил, как к ним приблизился вышедший из-под арки Расков. Начальник уголовного розыска живо оценил ситуацию, но угрюмо молчал. Побагровевший следователь, готов был уже сорваться на крик, чтобы заставить замолчать непонятного наглеца-понятого, но что-то удерживало его от этого шага. А Алексей продолжал старательно выводить горе-милиционера из себя, почувствовав его слабость и неумение действовать в конфликтных ситуациях. Конечно, это был не лучший прием, но как иначе мог обычный гражданин воздействовать на блюстителя закона?

— Мы будем находиться при осмотре, где посчитаем нужным и при этом — делать замечания, которые сочтем нужным. А вы их старательно запишете в свой протокол. Причем, очень старательно, чтобы завтра не пришлось оправдываться перед Петром Ивановичем…

Нертов специально назвал имя-отчество районного прокурора, чтобы привести в чувство следователя. Тому ведь неизвестно, что за понятого подсунули оперативники. Да и не подставной ли это понятой. Может, онсегодня вечером будет чаи распивать с начальством, а завтра кого-то вызовут на ковер. Как бы то ни было, Нертов так и не успел понять, подействовало ли на следователя упоминание имени прокурора, так как Расков, решив, что пора вмешаться, прекратил конфликт, взяв Алексея и девушку под руки и, сказав следователю, что проведет с понятыми «работу». Начальник ОУР тихо попросил их: «Пожалуйста, давайте отойдем отсюда к коляске».

Когда же Нертов и девушка, повинуясь настойчивости Раскова, пошли с ним, Леонид Павлович, как бы оправдываясь, сказал, что сейчас времена трудные и люди, к сожалению, приходят в органы со стороны.

— Этот, Леша, еще вчера был безработным инженером. А у нас некомплект — сам понимаешь. Обращать же внимание на всякие пустяки — себе дороже.

— Да-да, это я уже слышал. Набираете всяких врачей-скрипачей-циркачей, — огрызнулся Нертов, — все газеты об этом пишут.

Девушка поддержала его и сказала, что газета, где она работает, тоже сообщала о таких фактах. Но, все равно, это не повод разговаривать с людьми по-хамски.

— Конечно не повод, — согласился Расков, — но мне кажется, сейчас главное — побыстрее закончить мероприятие, а не спорить на морозе. Ваш коллега по несчастью (он кивнул в сторону Алексея) еще научит этого парня работать. А ежели вы трудитесь в газете — вам должно быть интересно посмотреть настоящие следственные действия. Правда ведь? — И он обезоруживающе улыбнулся.

— Правда, согласилась девушка, — тем более что я специализируюсь на криминальной тематике.

Нертов буркнул, что если уж Леонид Павлович хочет получить качественный осмотр, то он его получит, только пусть тогда не обижается. Мол, время все равно потеряно, день испорчен, но осмотр будет проведен «как учили».

— Давай-давай, — хмыкнул Расков, который тоже терпеть не мог непрофессионалов и недолюбливал молодого, но хамоватого следователя.

* * *

Примерно через час Алексею стало казаться, что следователь готов лично придушить и его, и симпатичную понятую-журналистку как несчастного младенца. Добро бы только бывший сотрудник военной прокуратуры, повидавший за время службы множество мест происшествий, делал замечания, приводя ими следователя в ярость. Так еще и девушка, видимо, нахватавшись где-то криминальных баек, старательно вторила ему, заставляя то подробно описывать внешний вид детской коляски, то вымерять расстояния не на глаз, а с помощью рулетки. А в довершение ко всему потребовала изъять пустой флакон от «Шипра». Следователь, естественно, попытался артачиться, но Нертов напомнил, что он обязан вносить все замечания в протокол.

— И, кстати, не забудьте осмотреть пространство под дворовой аркой и парадные, вдруг там какие следы остались…

— Какие еще следы? — Такой беспардонности следователь перенести не мог и, улучив момент, когда девушка отошла в сторону, обматерил Алексея, сказав, что если тот шибко умный, так пусть сам и составляет свои замечания к протоколу.

Алексей понял, что переборщил, но отступать было некуда, и он решил довести дело с осмотром до конца.

Посередине двора был разбит небольшой скверик, в котором возле припорошенных снегом кустиков притулилась полуразломанная скамейка, видимо давно облюбованная местными гопниками в качестве распивочного места. Во всяком случае, в пользу этой версии говорили многочисленные пробки от разных напитков, щедро разбросанные в округе и куцые окурки дешевых сигарет, да папирос, а также заботливо спрятанный в кустиках пластмассовый стаканчик. Конечно, зимой пить на улице — удовольствие не большое, но в слабый мороз это гораздо надежней, чем в парадной, где того и гляди какой-нибудь жилец с более-менее широким затылком настучит по голове, а то и собаку натравит.

У скамейки сиротливо стояла злополучная детская коляска. Еще в начале осмотра, когда начал работать эксперт, Нертов видел, что грудной ребенок, лежавший в ней, действительно, скорее всего, задушен руками. На тоненькой шейке отчетливо были видны очаговые гематомы, которые могли быть оставлены пальцами убийцы. Личико посинело, язык высунулся изо рта, на белочной оболочке глаз ясно виднелись кровоизлияния.

Несмотря на показания свидетельницы в голове как-то не укладывалась картина происшедшего. Ну, хорошо, допустим, ребенок сильно кричал, раздражая свою мать-алкоголичку. Но зачем же понадобилось его душить, а потом здесь же пить «Шипр»? Конечно, всякое бывает, но Алексею казалось, что даже для деградировавшей женщины такое поведение необъяснимо. К тому же она слишком естественно недоумевала, пытаясь осмыслить вопросы следователя. Если бы она и правда убила родного ребенка, то, скорее всего, сразу же спьяну призналась в этом или пыталась бестолково оправдываться. Она не могла быть настолько пьяной, чтобы не помнить происшедшего, так как сумела вспомнить и где покупала злосчастный одеколон, и как пила. Да и то, что трясла ребенка не отрицала, хотя и говорила, что трясла лишь за плечи. Нертов обратил внимание и на то, что на немытых пальцах женщины были длинные, неровные ногти. Очевидно, она обкусывала или обламывала их. Но на передне-боковых поверхностях шеи ребенка не было ни одной ссадины, имеющей характерную полулунную форму, оставляемую обычно ногтями. Могло ли такое произойти, если убийца — все-таки эта мамаша?

А если рядом был кто-то еще? — Алексей забыл, что уже давно не находится на службе и быстро пробежался по немногочисленным парадным, установив, что одна из них — проходная, выходящая на соседнюю улицу. На полу он увидел несколько окурков. Но это был не какая-нибудь гопницкая «Прима», а остатки от «Мальборо». Причем, курил эти сигареты очевидно один и тот же человек, так как фильтры на всех трех окурках были изжеваны чуть ли не до табака. Алексей вспомнил, как очень давно, еще лет в двенадцать, в пионерском лагере он играл в шахматы с одним из кружководов. Тот все время держал во рту сигаретину, но больше жевал ее, чем курил…

— Что вы тут нашли? — К Нертову подошла девушка-журналистка.

— Да вот, видите, парадная проходная. А это — окурки, которые, похоже, курил один человек. Они на вид свежие. На полу парадной — жидкая грязь от растаявшего весеннего снега, а сигареты полностью не намокли. Значит, кто-то недавно здесь стоял не меньше пятнадцати-двадцати минут и соответственно мог видеть происходящее.

— Так их надо изъять. — Подсказала девушка.

— Понимаете, этим заниматься никто не будет. Да, честно говоря, в конкретном случае, это ни к чему. Я уж так, от злости залез сюда. На самом деле этот горе-следователь прав: наверняка мамаша придушила случайно ребенка, а окурки не при чем. Я думаю, у нее догадаются взять соскобы из-под ногтей, чтобы поискать клетки эпителия…

На недоуменный взгляд журналистки Алексей пояснил, что у убийцы, задушившего кого-нибудь руками, под ногтями чаще всего можно найти микрочастицы верхнего слоя кожи жертвы.

— Так вы тоже — следователь? — Удивленно переспросила девушка.

— Был когда-то, — ответил Нертов. Только давно. Сейчас я просто юрист. К тому же ужасно замерзший и голодный. Впрочем, мы сами виноваты в том, что теряем здесь столько времени. Давайте-ка лучше пойдем во двор, да закончим поскорее это мероприятие…

— А вы не могли бы меня познакомить с тем солидным дядечкой, который вас оттащил от следователя, вы ведь, кажется знакомы? — Девушка умоляюще посмотрела на Алексея и, не ожидая, когда он откажет, торопливо продолжила. — Понимаете, я сейчас работаю над материалом о проблемах несовершеннолетних. Нет, даже не о том, как они воруют или попрошайничают, тут, мне кажется, дело в другом, меня больше интересует их окружение, ну родственники, знакомые. Те, из-за которых страдают дети…

Слушая торопливую речь журналистки, Нертову почему-то стало жалко эту девушку, очевидно считающую, что с помощью своего пера можно переделать мир и решить проблемы, над которыми уже сколько лет бьются криминологи многих стран. А девушка с надеждой смотрела на своего высокого и казавшегося таким сильным спутника. Алексей вдруг смутился и пробормотал, что постарается помочь…

Когда они вернулись к центру двора, где следователь заканчивал составлять свой протокол, девушка настойчиво потребовала описать в нем и изъять найденные в парадной окурки. Когда же следователь отказался это делать, она заявила, что сама все опишет, причем не только в протоколе, но и в газете. Следователь сказал, что пусть строчит хоть в газету, хоть в ООН, но поплелся в парадную и, уныло посмотрев на окурки, все-таки дописал о них пару строк, но изымать, естественно, не стал.

* * *

Хитрый Расков не стал себя утруждать, наблюдая за борьбой понятых со следователем, а занялся неотложными делами: направил прибывшего участкового в поквартирный обход, успел подробно переговорить со старушкой-свидетельницей, безуспешно очередной раз попытался пообщаться с начинающей трезветь задержанной, дал еще несколько срочных указаний подчиненным, а затем, сидя в теплой машине, посматривал в сторону парфюмерного магазина, ожидая, когда оттуда появится оперативник, выяснявший, не помнят ли продавщицы женщину, купившую недавно «Шипр».

Журналистка после окончания осмотра всучила Алексею визитку и заторопилась в редакцию, чтобы успеть дать в номер горячий материал, а Нертов, плюнув на все оставшиеся дела, поехал с Расковым в райотдел.

Если говорить честно, то дел-то особых сегодня у Нертова не было. Дома ждала только пыльная пустота холостяцких комнат и немытая посуда. Леонида Павловича Алексей не видел уже месяцев восемь, с того времени, когда они так неудачно пытались задержать президента страховой компании Сергея Борисовича Царева, подозреваемого в убийстве опера-оборотня. Говорили, что Царев, уже находясь под арестом, умудрился попасть в «дурку» на стационарную психиатрическую экспертизу, но дальнейшая его судьба Нертова сейчас не волновала. В общем, Алексей успел сбегать в ближайшие «24 часа», за это время Палыч закончил неотложные дела и, сказав дежурному, что он «умер», запер изнутри дверь кабинета.

— Давай, юрист, показывай, что принес.

Алексей выложил на предусмотрительно постеленные бланки протоколов продукты и бутылки.

— Ну, за встречу. — Расков быстро выпил коньяк и одобрительно хмыкнул, кивнув в сторону бутылки. — Настоящий.

Алексей вспомнил, как во время стажировки он случайно заскочил в кабинет Раскова, работавшего еще простым опером. Времена были суровые. По всей стране шла очередная борьба. На этот раз с виноградниками. Впрочем, она не мешала никому добывать алкоголь. Разве что стоить он стал дороже, да смекалки приходилось применять поболе, если кто собирался выпить. В помещении было полно народа. Оказалось — кого-то встречали из отпуска. На столе красовался очередной конфискат, который, как водится, уничтожали «путем выливания в раковину», а точнее — путем выпивания. Нертов извинился и хотел поскорее удалиться, но был властно остановлен: «Заходи». Тут же дверь была заперта. Стажеру подали стакан с бормотухой, а на возражения, дескать, я не пью, Расков строго вопросил:

— Знаешь первый закон кабинета?

— …

— Кто не пьет — тот закладывает. Это выпей, а потом, если больше не будешь — можешь идти…

Нертов усмехнулся, вспоминая свое стажерство (интересно, а действует ли этот «закон» сейчас?) Но Палыч не был настроен на веселые воспоминания, разговор зашел о нынешней службе в милиции.

— Понимаешь, — возмущался Расков, — я прекрасно знаю, что здесь не мед. Но, подумай сам, с кем работать? Раньше хоть после срочной службы в те же постовые брали. А теперь не хочешь служить в армии — дуй в милицию. Где опера нормального найти? Как только выслуга к двадцати годам подойдет — сразу норовят сбежать. Да, чем сейчас людей удерживать? Разве что такие, как сегодняшний следак идут. Ему что? — Был просто безработным — стал следователем. А завтра, глядишь, начальником сделают. Главное, строевым шагом почетче пред генеральским взором ходить, да честь молодцевато отдавать…

Что касалось последних кадровых перестановок — о них Нертов слышал не только от Леонида Павловича. То зажравшегося майора, на которого Управление собственной безопасности нагребло столько компромата, что ни на один бы срок хватило, повышают в должности после одного «молодцеватого» подхода к начальству, то вдруг принародно заявляется, что чуть ли не все главковские замы имеют грязные руки, то, с учетом успехов по самбо, тетечку из неведомственной охраны во главе целого РУВД ставят. А визит начальника главка в «убойный» отдел, когда разнос начался из-за увиденного на стене старого портрета Дзержинского: «Так вот вы чем занимаетесь! 37-ой год вспомнили»?! Опытные «волкодавы» предусмотрительно молчали, зная, с начальством спорить бесполезно, тем более объяснять, что работы в отделе хватает и тратить время на борьбу с портретами, тем более, находящимися на балансе «конторы», нет никакого желания. Может, все бы так и кончилось. Но тут, как некогда писал наивный советский поэт, «будто ожегом рот скривило господину». Это господин начальник главка увидел в углу кабинета обыкновенную 32-х килограммовую гирю, с помощью которой опера время от времени проверяли крепость своих мускулов. Руководитель заявил, что теперь-то он все понял: здесь — логово недобитых энкэвэдэшников, с помощью гири выбивающих показания из честных убийц. И, пылая справедливым гневом, удалился. Опера остались в кабинете, обсуждая между собой, у кого такой гирей можно выбивать показания и в итоге согласились, что только у гиппопотама. Вскоре на столы кадровиков легло сразу несколько рапортов об увольнении. Впрочем, что там удивляться, если зарплата (даже не у простого опера!) у следователя-»важняка» не более трехсот баксов в месяц. При чем тут начальник главка?..

…В последние годы складывалось впечатление, что в ГУВД честные только самые большие руководители. Все они проводили умные операции, девизом которых могло бы быть: «Мыло «Сейф-гад» защищает ваши руки от грязи с утра до вечера»! Кстати, о чистых руках некогда говаривал и так нелюбимый очередным милицейским начальством Феликс Эдмундович. Правда, он не открывал счета ЧК в банках, которыми руководили его родственники, учитывая патологическое равнодушие тогдашних большевиков к деньгам. А у нас как ни новый начальник, так новый счет в банке. То в «Южном торговом», благополучно лопнувшим примерно в одно время с уходом прежнего генерала, то в «Синатепе», питерским филиалом которого руководила жена очередного начальника ГУВД…

Был бы Нертов более осведомлен о тайнах больших кабинетов, может, он осторожней обсуждал кадровые проблемы. Он не знал, например, что произошло после того, как журналистка Юлия Громова, с которой он только что познакомился, написала однажды статью «Следствие ведут циркачи». Суть публикации сводилась к тому, что девушка, умудрившись ознакомиться со статотчетом ГУВД о структуре кадров и проделанной работе, пришла к выводу: все — «липа». Реальная нагрузка на одного следователя или оперативника занижена, как минимум, в три раза. А это значит, что ни о каком соблюдении законности речи быть не может. Со всех спрашивают показатели: «Давай, раскрывай!», а даже если добросовестно написать только по одной бумаге по всем имеющимся в производстве делам, то потребуется часов 25 в день. Юлия наивно задала через газету вопрос, мол, когда прекратится это безобразие и что конкретно предпринимает руководство ГУВД для этого? Реакция последовала незамедлительно. Прежний начальник главка сначала вызвал руководителя пресс-службы и чуть не уволил его с работы. К счастью, разобрался, что информация получена не оттуда. Тогда он собрал всех своих замов и, топая ногами, орал: «Найти того чудака, который «слил» информацию и завтра же, слышите! Завтра! — Уволить из органов»!.. К чести замов следует сказать, что «чудака» безуспешно ищут по сей день. Но начальство как всегда уверено: кадры решают все. Цирк, да и только…

Нертов уже начал разливать вторую бутылку, когда Расков вдруг вспомнил сегодняшнее происшествие.

— Знаешь, Леша, я перестаю понимать, что происходит. У меня на территории только за последний месяц — несколько детских смертей. Правда, такое убийство — первое. Но на прошлой неделе трехлетний ребенок выпал из окна. Когда мы вошли в квартиру, мать спала в обнимку с бутылкой. В квартире — бардак, мороз, а окна нараспашку… За день до этого — примерно такое же падение, но в лестничный пролет. И снова мамаша пьяная валяется. Ничего не видит и не помнит. Еще за пару дней — утопление в ванной — соседи вызвали милицию. Ребенок, видно, играл в кораблики и упал случайно в воду. А мать, опять же, в стельку. И глаза пустые. Говорим: сын утонул, а ей все по фиг… Что-то, кажется, надломилось у меня. Пора уходить…

Нертов вспомнил про обещание, данное журналистке, и попросил Леонида Павловича переговорить с ней. Расков немного поотнекивался, ссылаясь на занятость и на нелюбовь к желтой прессе, а потом вдруг неожиданно согласился.

— Ладно, пусть позвонит. Только скажи, чтобы не умничала слишком, а то сразу выгоню. Ты меня знаешь…

* * *

Дежурный, как и было наказано, не беспокоил Раскова по пустякам. Поэтому, когда на пульт поступил сигнал, что в Смоленке плавает утопленник, просто послал туда дежурного участкового.

Несмотря на то, что в городе вроде бы должна стоять весна, но грязный снег еще валялся по всему городу и речка, так и не промерзшая за зиму до конца, не успела полностью освободиться от чернеющего льда. Во всяком случае, на ней еще было достаточно полыней, в одной из которых у самого берега и виднелась чья-то спина, прикрытая нейлоновой курткой. Смоленка — речка крохотная, не чета Неве, где водная милиция по просьбе территориалов, скрепленной бутылкой, может живо отбуксировать нежелательный труп к другому берегу, дабы им занимались соседи. Ко всему прочему дела с буксировкой до того, как сойдет весь лед, не проходят, поэтому покачивающееся на воде тело пришлось вылавливать самим.

— Пацан. Похоже, бездомный. На вид лет пять-шесть. Вроде признаков насильственной смерти нет, — передал участковый по рации дежурному, — вызывай труповозку.

Глава 2. Стучать или перестукиваться?

Покойный директор «Транскросса» Даутов любил карандаши, хотя никогда ими не пользовался. В стакане на столе их всегда торчало несколько штук. За то его приемная дочка Нина нашла им подходящее применение. Уже к вечеру она откладывала на край стола три-четыре бумажных листка, покрытых рисунками. Разумеется, Нина сидела в главном кабинете центрального офиса не для того, чтобы делать грифельные наброски. Она пыталась управлять фирмой, а комментарием к каждому эпизоду ее деятельности на высоком посту служил определенный рисунок.

Поросенок с хитроватым рыльцем, наклонившийся к корыту, напоминал о визите главного бухгалтера. Пока Нина подписывала принесенные им документы, грузный Алексей Степанович сидел напротив и болтал-похрюкивал.

— «Менатеп» восстановил кредитную линию, платежи приходят без задержки, жаль, что покойный директор не увидел внука, я помню ваше распоряжение увеличить на 30 процентов зарплату ремонтникам на Парнасе. Вообще, — улыбнулся Алексей Степанович и совсем сморщил свой пятачок, — дело бухгалтерии больше думать о сбережении денег, чем о трате, но если дела пойдут как сейчас, во втором квартале мы можем подумать и о повышении всех зарплат.

Бухгалтер продолжал что-то похрюкивать, а Нина, дорисовывая корытце, думала о Парнасе. «Транскросс», подобно всем бывшим советским предприятиям, тащил на хвосте десяток вспомогательных подразделений. Когда приватизированная фирма вышла в самостоятельное плавание, выяснилось: одни из них доходны, как золотые прииски, а другие — собаке пятая нога. Так и цех на Парнасе занимался когда-то ремонтом «Татр». Братья по соцлагерю, хоть и славяне, не догадывались о качестве наших дорог, поэтому их большегрузы приходили в негодность уже года через полтора. Теперь же чешских машин у «Транскросса» почти не осталось. Цех выполнял какую-то работу, но жил в черном теле и при Даутове бухгалтерия предпочитала экономить на Парнасе.

Месяц назад Нина увидела по телевизору, как работники злополучного цеха устроили пикет у Смольного с требованием вернуть государству приватизированную фирму, которая по три месяца не выплачивает зарплату. Государство, разумеется, не отреагировало. Зато Нина тотчас позвонила Алексею Степановичу, оторвав его от заслуженного отдыха у семейного корытца, и приказала завтра же выплатить все долги. После она извинилась перед бухгалтером за резкий тон, который и вправду был резким — иначе люди не получили бы деньги уже в первой половине дня. Когда же Нина узнала, что ежемесячное жалование ремонтников не превышало в рублевом эквиваленте 10–15 долларов, она тотчас приказала увеличить его на четверть. А производственный директор получил распоряжение в течение двух месяцев решить, какое применение можно найти работникам цеха на Парнасе.

Напротив поросенка сидела умная, степенная собачка, этакий дядя Дог. Собачка возникла на бумаге, после того, как собеседником Нины стал финансовый директор. Еще от покойного отчима, девушка узнала, что он не любит когда его зовут по имени-отчеству. Поэтому обращалась к нему просто — Филимонов.

Филимонов был по-собачьи предан фирме. Когда три года назад государственное предприятие «Транскросс» чуть не загнулось, у него случился инфаркт. Теперь дела у конторы шли гораздо приличнее (не в последнюю очередь благодаря стараниям Филимонова) и он был здоров и весел.

Собачка осталась недоконченной. Нине пришлось отложить карандаш и взяться за ручку, дабы подписать несколько принесенных финдиректором бумаг.

Еще месяц назад Нина надеялась ограничить свое участие в управлении «Транскроссом» лишь ежедневными звонками тому же Филимонову и еженедельными посещениями офиса. Наиболее важные бумаги могли ей привозить с курьером. Она же, подмахнув их за чашечкой кофе, возвращалась бы к воспитанию Мити, а по вечерам отправлялась слушать джазовые изыски Голощекина или посещала театральную студию. Став обладательницей отцовских миллионов, Нина намеревалась, подобно Буратино обзавестись собственным театром. Не получился финал «Золотого ключика»! Не прошло и месяца со вступления Нины в права учредителя «Транскросса», как стало ясно: коллегиального руководства эта контора не потерпит. Покойный Даутов приучил подчиненных не предпринимать никаких решительных шагов без личного одобрения. Дело доходило до того, что когда в Хельсинки открывалось представительство фирмы, Анатолию Семеновичу звонили и спрашивали, какого цвета должен быть линолеум? Поэтому Климовой приходилось бывать в конторе почти каждый день, оставив малыша на попечение няни. Новая хозяйка фирмы понимала: 90 процентов вопросов легко решились бы и без нее. Но зачем лишний раз нервировать людей, у которых, в отсутствие авторитарного руководителя все валится из рук? Да и зачем было отдаляться от руководства фирмой? Того и гляди какой-нибудь очередной клерк, вроде покойного Михина, снова попытается «прихватизировать» кусок имущества «Транскросса» и на отвоеванной площадке создать бодяжно-спиртовой заводик.

В стороне от недорисованной собачки был веселый Микки-Маус с эскимо в лапке. Конечно же, это был Вася, менеджер по маркетингу и рекламе. Глядя на его веселую рожу, никому не пришло бы в голову назвать его Василием Борисовичем. Если Алексей Степанович и Филимонов были старыми кадрами, то Вася появился в фирме всего три года назад. Такому разбитному парню, полному шуток и подколок, не всякий бы одолжил в долг приличную сумму. Но прежний хозяин «Транскросса» с самого начала понял, на что способен менеджер небольшой, разорившийся (не по его вине) конторы. И Вася обеспечил фирме столько заказов в Скандинавии, что полученные доходы составили половину от общей прибыли «Транскросса».

На этот раз Вася был особенно оживлен. Два дня назад он заключил контракт, который сразу же заинтересовал Нину больше прочей производственной повседневки. Клиентом фирмы стал Майкл Джексон. Звезда мировой эстрады и чудо современной медицины в одном лице, завершал европейские гастроли. Он уже отыграл в Скандинавии. В планах оставался только варшавский концерт. И тут менеджер Джексона прикинул, что из Хельсинки в Варшаву можно проехать и через Петербург, выступить там один раз и получить неплохие деньги. Переговоры с российским продюсером заняли полдня. Столь же быстро решился и вопрос доставки аппаратуры. Американская сторона, взглянув на карту, поняла ненужность авиарейса между Хельсинки и Питером. А тут подвернулся Вася, оказавшийся в этот момент в финской столице. И теперь в его кармане лежал контракт на три миллиона долларов.

— Слушай, Нин, — говорил Вася, — все это сильно. Я когда пацаном был и в Питер Макаревич приезжал, помогал ему «квак» тащить. В смысле синтезатор. Вот, думал, какой я крутой по тем временам: самому Макару помогаю. А теперь вожу аппарат Джексона.

Нина долго расспрашивала своего главного рекламиста-маркетанта, как выглядит певец. Но Вася ее разочаровал.

— Что ты. Я даже и близко не подходил. Охрана у него как у президента. Ему поклонников хватает на концертах. А все остальное время сидит в люксе, жует свои вегетарианские салаты.

Пищевые пристрастия певца произвели на Васю особое впечатление.

— Это не человек, а просто Лев Толстой какой-то. Жрет одни овощи. Причем только экологически чистые. В последний момент понадобилось загружать пятнадцатую машину. Я думал, удастся ящики с этими фруктами-корнеплодами распихать по четырнадцати фурам с аппаратом. — Ни черта. Тут и зелень, и минералка, и чуть кукурузная плантация не растет. Я теперь не только хочу увидеть концерт, но и посмотреть, как он все это ест. А ты пойдешь?

Нине пришлось разочаровать Васю. Еще год назад она сходила бы на Джексона, отдав дань, скорее, не вокальному, а сценическому таланту и изобретательному уму оформителей. Однако сейчас у нее на руках были ребенок и «Транскросс». К тому же, после прошлогодней погони на Лазурном побережье и перестрелки на отцовской даче в полтора десятка стволов, она относилась к искусственным звуковым и шумовым эффектам с меньшим интересом.

Поэтому от джексоновской морковки и концертной программы она легко перешла к производственным делам. Вася показал ей текст буклета, дополнение к уже существующей рекламе, предназначенной для торговых фирм. «Наши услуги и Майклу приятны. Чего ждете вы»? — Гласил буклет.

— Пора расширять автопарк. Скоро будут новые клиенты. — Доложил Вася, на всякий случай быстро постучав пальцем по мощной столешнице.

— И через три года придется переименовать трассу «Скандинавия» в шоссе «Транскросс». — Усмехнулась Нина, тоже щелкнув по деревяшке.

Когда за Васей, как всегда звучно закрылась дверь, Нина оглядела лист бумаги. Он был почти весь покрыт рисунками, а значит рабочий день — окончен.

Вот чего она очередной раз не успела сделать, так это заняться своим рабочим местом. Давным-давно намеревалась хоть чуть-чуть его обустроить, но пока лишь повесила на стену «Театральный календарь». В служебном кабинете Даутова можно было с равным успехом управлять крупной фирмой и выносить выговоры по партийной линии. Конечно, стол, похожий на черепаху-земледержицу, можно оставить как экспонат хрущевской (а может и сталинской эпохи). А вот огромный и безликий шкаф, тремя такими деревянными горами можно забаррикадировать Невский, надо заменить чем-нибудь легким и стеклянным. Зато часы в углу кабинета должны быть мощными. Придется поискать их в антикварных магазинах. Казенную же тарелку с циферблатом, тикающую сейчас на стене, снять и в виде премии за безупречную службу подарить уборщице. Кстати, надо разузнать о прежних владельцах особняка. Может, здесь был камин? Восстановить его и обязательно затапливать к вечеру. Ввести для какого-нибудь пенсионера должность истопника. А еще придется подумать о шторах, новом паркете, гравюрах-подлинниках прошлого века, которые должны украсить стены. Вот без чего хочется обойтись, так это без банальных обоев… Но такими делами надо заниматься утром, может днем. К вечеру творческая фантазия истощалась. Пока придется ограничиться одними цветами в каменных и стеклянных горшочках. Главное, пусть их будет побольше.

Была еще одна причина, по которой Климова не торопилась обустраивать свой рабочий кабинет. Она все еще не могла вжиться в новую роль — роль хозяйки транспортной империи северо-запада России и Скандинавского полуострова. Трудно было представить, что сотни грузовиков, тысячи работников принадлежат ей. Бумаги с красивой печатью, на которые полагалось ставить подпись, рабочие встречи, совещания и прочая деловая повседневность, казались ей игрой, неким спектаклем, который должен когда-нибудь кончиться. А стоит ли устанавливать на сцене постоянные декорации?

От всего этого она могла ненадолго отключиться лишь в «Кадмее» — маленькой студии в подвальчике, неподалеку от Александро-Невской лавры. Здесь были друзья, понимавшие в безналичных платежах и проникновениях на рынок конкурента не больше, чем она в технологии ремонта паровозов. В «Кадмее» каждую неделю была новая выставка, читали стихи, иногда совместными усилиями ставили пародийную пьеску. Эта была независимая студия, не имевшая покровителей в городской администрации. Когда Нина в прошлом году после долгой разлуки навестила старых друзей, им уже отключили свет (тупые деятели с районной подстанции не догадывались, что стихи читать лучше при свечах) и намеревались вышвырнуть из подвала, отдав помещение фирменному магазину настойко-водочного завода «Северный олень». Нина спасла «Кадмею», оплатила ее коммунальные долги и сделала ее похожей на монмартрскую студию, насколько позволили тогдашние карманные деньги, выдаваемые отцом. Теперь денег появилось побольше. Хотя времени стало поменьше.

Нина уже собиралась позвонить шоферу, чтобы был готов, но перед этим еще раз взглянула на лист с рисунками. Она ненавидела различные органайзеры, электронные книжки и даже обычные ежедневники. Информацию о мало-мальски значимых встречах Нина запоминала и перед началом рабочего дня записывала все на большой лист бумаги. Похоже, сегодняшняя программа завершена. Или…

Черт возьми! Один из рисунков почти закрыл фамилию. Кто же это? Царев Сергей Борисович. И назначен на 19–00. Нина взглянула на унылые конторские часы. Без пятнадцати семь. Прощай сегодняшний вечер. Кстати, за четверть часа надо бы вспомнить, кто такой Царев и что привело его сюда? Фамилия-то была знакомая.

* * *

Тот, кто сказал бы, что для Кости Пещеры не было ничего святого, допустил бы ошибку. Константин Пещерский соблюдал банный день как правоверный еврей Шабад. Конечно, Пещера не отказывал себе в удовольствии провести вечер в сауне вместе со своей командой, когда через два часа и бутылки, и девки идут по кругу. Но такое времяпровождение он считал обычным расслабоном, тем более пацаны, заранее поклявшиеся засунуть мочалку в рот тому, кто заикнется о делах, на самом деле только о них и базлали. В такие минуты Пещера тешил себя мыслью: скоро пятница, а вот тогда будет настоящая Баня.

Костя не любил сауны при отелях. Сколько не мой их стены, кажется, они навсегда пропахли женскими духами и брызгами мужской силы. В бане надо не тратиться, а укрепляться. Поэтому он посещал старое доброе заведение на проспекте Ветеранов. Уродливый новострой, напоминавший издали крематорий, был, на самом деле, одной из лучших городских бань. Простые граждане, приходившие сюда со своими вениками, не могли помешать Пещере получить удовольствие сполна. Весельчак дядя Саша всегда держал для него люкс. От банщика требовалось лишь два раза пропарить клиента. Остальное же время Пещера проводил один. Один лежал на полке, один отдыхал в предбаннике, один выпивал двести грамм, одевался и в блаженном состоянии выходил на улицу, будто и нет на свете никаких проблем. Впрочем, разве это не так? Костя Пещера чувствовал себя уверенно и благополучно настолько, насколько может позволить человек, занимающейся делами, не охраняемыми государством, скорее, преследуемыми им.

«Боевой» путь Пещеры немногим отличался от биографий наиболее шустрых окраинных пацанов. В последние месяцы жизни умирающего совка, эти ребята сообразили, что никто в мире, полном разоблачений и обломов никому просто так не даст. Надо брать самим. Из шестерых ребят, вместе пришедших в одну дзюдоистскую студию и, позднее, назвавших себя гордым словом «таллинская команда» (большинство проживало на одноименном шоссе), до нынешних дней дожил только Пещера. Кого-то сгубила наивность, кого-то — жадность, кого-то — неожиданно открывшиеся садистские наклонности, иногда сильно вредящие делу. Правда, с двумя пацанами Косте еще, может, удастся встретиться: если они на зоне не отмочат какой-нибудь криминальный прикол, не отодвинув тем самым встречу с дождливым северо-западом. Но и при самом лучшем раскладе, будут они лет через пять, самое раннее. А вот остальные Костю уже не навестят. Они ждут, пока он сам отправится к ним, наверх ли, или вниз — золотой крест на шее Пещеры был тяжел как дамский пистолет, но о спасении души его обладатель никогда не задумывался.

Зато у самого Кости все было в порядке. Прошли времена, когда он каждодневно рисковал шкурой, путаясь под ногами конкурентов. Теперь не надо было хлопотать, носиться на стрелки, каждый раз задумываясь, не окажется ли у второй стороны переговорного процесса лишней машины с автоматчиками? Иногда приходилось рвать когти с места встречи, оставив там несколько гильз и пару неостывших туш таких же пацанов-неудачников. Да и владельцев шопчиков не приходилось посещать каждую неделю, всякий раз ожидая вместо трясущегося хозяина бойцов СОБРа. Ныне те, кто считал необходимым платить Пещере, привозили ему деньги сами или башляли ребятам. С ментовскими чинами Пещера если и встречался, то только в бане. Если же на горизонте появлялась проблема, то Пещера узнавал о ней вовремя. Тот, кого за пять лет ни разу не загребли менты, должен кое с кем дружить. Так сказать, на взаимовыгодной основе. Оставались, правда, те, кто мог достать и без постановления об аресте, но и о таких неприятностях его предупредили бы заранее. Было кому.

Костя вышел на улицу, удовлетворенно вдохнув кусочек жесткого мартовского воздуха. Уже два часа назад как стемнело. Сегодня Банный день был не только у него: на тротуаре стояли несколько приличных машин. Его шофер, подъехавший точно в назначенный час, ждал возле «Мерседеса», болтая с двумя коллегами. Из всех ментов Костя в наименьшей степени боялся ГИБДДэшников, но после бани и двухсот грамм «Абсолюта» чувствовал себя слегка расслабленным, предпочитая, чтобы его возили. Пещера подошел к машине. К его удивлению, шофер не юркнул тотчас в салон, не сел за руль, а отошел в сторону. Зато двое его собеседников направились к Косте, причем он не сразу сообразил, как им удалось подойти с двух сторон. Казалось, они выполнили сложную и прекрасно разученную балетную фигуру. Взглянув на их дорогие пальто, Костя понял, что за шоферов их принял по ошибке.

— Вы Константин Юрьевич Пещерский? — Один из них раскрыл перед костиным носом красную книжечку.

Пещере не раз тыкали в физиономию ментовскими «ксивами». Одни менты просто показывали алую рубашку удостоверения, не утруждая себя распахнуть ее. Другие, наоборот, позволяли ему познакомиться с содержимым: «Читайте. Можете не завидовать, но трепетать — обязательно». Однако, сейчас был третий случай. Человек, стоящий перед ним, знал, что тот, кто прочтет всего лишь одно слово в этом удостоверении, сочтет для себя необходимым немедленно покориться им. Ибо это слово было «КГБ».

— Я. — Ответил Костя. Разогретое тело, казалось, плесуло на рубашку струйки пота, как будто он в полной одежде зашел в парилку.

— Нам надо с вами поговорить. — Сказал незнакомец. — Садитесь в машину.

Костя оглянулся по сторонам. Его старый кореш, шофер Пашка, стоял шагах в десяти, безразлично вглядываясь в темное небо, будто ожидая некое знамение. Зато появился третий, в таком же пальто. Он открыл заднюю дверцу стоящего рядом джипа «Чероки», приглашая Пещеру сесть в его темное нутро.

«Может, стоило поерепениться»? — Подумал Пещера усаживаясь между двумя «товарищами». Но его подсознание (оно у него было, хотя он вряд ли знал столь мудреное слово) тотчас успокоило: ты поступил правильно, эти люди умнее тебя. Тебе не терпится заставить их показать, насколько они еще и сильнее? Костю удивило, что его не обыскали. Как бы он не был расслаблен и благодушен, он мог сунуть руку в карман и, не вынимая ствол, сделать неприятность хотя бы одному из похитителей. Значит, они знали, что он уже два года не носит никакого оружия?

Между тем, джип несся по направлению к Таллиннскому шоссе. На его пересечении с проспектом Ветеранов, стояла патрульная машина ДПС, а возле нее — Сашка, парень из соседнего класса, постоянно дежурящий-охотящийся здесь. Знал бы он, что старого другана везут рядом! По правую руку мелькнул магазин «Гризельда» — проверенный, постоянный плательщик. Его хозяин одним из первых в этих краях признал первенство Пещеры. А вот трехэтажный каменный особняк, построенный Степаном-цыганом, перетравившим половину окрестных ханыг настойкой «печень-капут» собственного производства. Когда он возводил дом, то за каждый кирпич заплатил дважды: раз строителям, раз Пещере.

И вот, по этой земле, где все знакомые или подданные, его транспортирует неизвестно кто, неизвестно куда. Пещера чувствовал себя царем зверей, которого увозят из родного леса, где будут заставлять прыгать через кольцо, туша сигареты о зад и совершать прочие унизительные выкрутасы на забаву низменным людишкам.

— Мужики, вы от кого? — Наконец, несмело поинтересовался Пещера. Ответа не последовало. Машина мчалась по Таллинскому шоссе.

«А может это эстонская спецслужба? Я ведь два раза за Жирика сам голосовал, и ребятам советовал. Однажды, пацаны проштрафились, и я им велел в наказание на выборы сходить. Точно, твари, приняли меня за агитатора и взяли на учет. Вот увезут в Нарву, а там что будет»? — Пещера представил себе, каким мерзким пыткам может подвергнуть его этот короткоусый и ушастый народ, что окончательно привело его в ужас. Однако, взяв себя в руки он сообразил: похитители говорили без всякого акцента.

Машина свернула в районе Русско-Высоцкого и вышла на проселочную дорогу. Пещера не узнавал место, в которое его занесло. Местные жители не являлись большими любителями вечерних прогулок: в окнах — темно, на улицах — пусто. Лишь одно здание ярко светилось. Джип медленно проехал мимо. Возле дверей стояли двое людей, один из которых показался Косте знакомыми. Он так и не вспомнил этого человека. Машина набрала скорость и снова выехала на шоссе. Минуту спустя она остановилась на обочине.

— Константин Юрьевич, я думаю, нам имеет смысл поговорить, не выходя из машины.

— Чего вам надо? — Хрипло спросил Костя. От собственного страха было противно.

— Для начала вы вкратце расскажите нам свою биографию.

— Со школы?

— Ну, вы не Лев Толстой. Ни ваше детство, ни отрочество нам не интересны. Начинайте с юности. Чтобы было легче, пусть отправным эпизодом станет история с фирмачом Москальским. Кажется, тогда вы впервые поняли, что рэкет более продуктивное занятие, чем грабежи в подворотнях.

— Я по этому делу чист. Вообще, была большая подстава…

— Константин Юрьевич, — согласился незнакомец, — я никогда и не сомневался, что вся ваша жизнь — подстава, растянутая во времени. Но я не хочу тратить время на споры. — И замолчал. Пещера беспокойно ерзал задом по сидению, раздумывая о последствиях. Наконец, его собеседник заговорил опять. — Когда мы проезжали десять минут назад возле кафе «Гореловский трактир», вы не обратили внимания на человека, курившего у дверей?

— Не…То-есть, обратил. Вроде знакомый. А вспомнить не могу.

— Конечно, не можете. Вы ведь видели его всего раз в жизни. Кроме того, одна из пуль, выпущенных лично вами, попала ему в скулу, и нет ничего удивительного, что вы запомнили его в несколько иначе. Можно сказать больше: вы запомнили его в качестве трупа. Однако, Шаграт остался жив. В отличие от своего брата Сурета. Сегодня, кстати, аккурат, как третий год с той истории в ресторане «Прибалтийской».

— А я…, я был уверен — он…

— Мертв. — Закончил незнакомец. — Вы ошиблись. Он отлежался в больнице и с остатками своей семейки покинул Питер — другие айзеровские кланы, которые Шаграт кинул на приличную сумму, никакой поддержки тогда ему не оказали. И он свалил в Москву. Сегодня, правда, вернулся. Помириться с земляками, а заодно отметить ту печальную историю.

— Он не боится, что его повяжут?

— Конечно, повяжут. И произойдет это сегодня в два часа ночи, на квартире неподалеку от Витебского вокзала, единственной собственности, оставшейся в городе у этой семейки. Среди вещей Шаграта и двух его племянников, впервые приехавших в Питер, найдут немного наркоты, может, ствол. С ними разберутся здесь или отдадут Азербайджану — не знаю. Впрочем, Константин Юрьевич, вас это интересовать не должно.

— Почему? Вообще-то интересно…

— Сейчас интересно. А через два часа вам ничего уже интересно не будет. Ибо мы собираемся подвезти вас прямо к этому кафе и выкинуть в наручниках.

— Они меня же пристрелят!

— Не уверен. Скорее, будут долго резать ножом или колоть вилкой. Кстати, мой знакомый недавно заезжал в этот кабак и сказал, что вилки здесь очень тупые. Процесс растянется на час, как минимум.

— Товарищи…, господа, — заерзал Пещера, — так не пойдет. Надо договориться…

— А я разве не предложил нормально договориться с самого начала? Это вы начали вещать о каких-то подставах, что вы чисты, аки агнец Божий? Можете созвать брифинг и говорить об этом сколько хотите. Но здесь не пресс-конференция. Мы продолжим разговор?

Пещера вспомнил волчий блеск глаз Шаграта за минуту до того, как пуля пробила грудь неудачливого азербайджанца. Если он выжил… Нет, только не это! Если бы эти люди спросили: кого водила на квартиру мама,пришлось бы рассказать даже об ее любовниках. И начался торопливый монолог. Иногда он останавливался, боязливо поглядывая на собеседника (настолько, насколько темный салон машины позволял приглядеться) и начинал извиняться: мол, тут я подзабыл немножко. Собеседник кивал в полумраке, и Пещера продолжал рассказ.

— Стоп. — Внезапно прервал незнакомец. — Тут надо поконкретней. Я имею в виду эпизод, о котором вы сообщили в двух словах: надо было отдать долг Зубицкому и вы грабанули на Киевском шоссе четыре фуры.

Если бы Пещера помнил школьную программу по литературе, он наверняка бы возжелал, чтобы «дела давно минувших дней» стали «преданьем старины глубокой». Но Костя, увы, не страдал избытком интеллекта. Впрочем, это не помешало ему, здраво прикинув ситуацию, вспомнить старый принцип, некогда услышанный от ментов: лучше стучать, чем перестукиваться. Тем более, отнюдь не призрак Шакрата бродил где-то поблизости. Да и намерения незнакомцев не оставляли сомнения в их серьезности. Пещерский, вздохнув, и слегка запинаясь, вынужден был продолжить покаяние.

Из его рассказа следовало, что для возвращения долга следовало собрать тридцать тысяч долларов. Решили «заработать» на Киевском шоссе. Пещера достал у знакомого гаишника форму. Вскоре успешно взяли перед Пулково фуру с овощами. Сами продавать не стали, вернули хозяину за три тонны. Он свои помидоры возил безо всяких лицензий, поэтому заявлять не стал. Затем — фуру с украинской водкой. Товар перегрузили на свой транспорт и сдали оптом знакомым шопникам. На другой день переместились к Выре, чтобы не светиться на одном месте. Но после нескольких удачных налетов вышла промашка.

— Взяли опять две фуры, с пивом, или водкой, не помню. — Расстраивался Пещера. — Но у второго шофера напарник психованный оказался, понял, что мы не менты, достал обрез и давай прямо из окошка! Одному из наших башку прострелил, другому — живот… Всего добычи — кот наплакал, а в пассиве труп и пацан с пулей в кишках. Его в нашей больнице откачать не удалось, пришлось оформлять в Медицинскую академию, как раненого в горячей точке. Сколько бабла на лечение ушло! А тут узнаю: менты встали на уши. Шофер, когда сотрясение мозга прошло, составил фотороботы, пацанам пришлось год в Новгороде кантоваться. Они зареклись в басмачей на шоссе играть. Уж лучше в городе, там привычней.

— Зареклись, говоришь? — Удивился незнакомец. — Придется отречься.

— Это в каком смысле? — Переспросил Пещера. Ему захотелось почесать затылок, но он решил, что такой жест собеседник истолкует неверно, и загривок остался непочесанным.

— Через четыре дня ваша команда должна быть готова начать работу на трассе «Скандинавия» между Питером и Выборгом. Надеюсь, после вашего рассказа, вам не нужно будет объяснять, о какой работе речь?

— Не надо. Но слушайте, ведь на Выборгском шоссе менты под каждым кустом. Да и поток там как на Невском.

— Конечно, работа сложная. Если бы она была простой, мы бы к вам не обратились. Однако, в отличие от тех старых приключений под Пулково и Вырой, вам будут созданы условия для работы. Вы получите форму сотрудников ГИБДД и документы, подлинность которых можно определить только в лабораторных условиях. Вам предоставят технику, с помощью которой вы будете прослушивать всю трассу, что исключит ментовские сюрпризы. Наконец, если все же ваш отряд лопухнется и будет задержан до начала очередной операции (разумеется, не во время) будет существовать «горячая линия» и эти люди будут отпущены. Правда, им придется сразу же отправиться в командировку в Тюмень за ваш счет. Сколько в вашем распоряжении человек?

Пещеру давно так не брали на поводок по полной программе. Значит, надо и подписаться самому, и дать полный расклад на братву. А куда деваться? В лапы Шаграта?

— Прямо вот сейчас бойцов пятнадцать. Но я могу еще пацанов приглашать, если дело выгодное.

— Сколько по максимуму?

— Человек сорок…

— Отлично. Подготовьте к послезавтрашнему вечеру список на сорок человек. Не удивляйтесь, нам надо проверить их данные. Вдруг, кто-то из них окажется сюрпризом даже для вас?

— А мое личное участие в операциях необходимо?

— Нет. Ваша задача посылать в определенный день группу на шоссе, которая должна захватывать грузовик с определенным номером. За каждую успешную операцию, вы получаете три тысячи долларов и делите между своими людьми как сочтете нужным. Рекомендую посылать группы с усиленным составом и менять их как можно чаще.

— А груз доставлять вам?

— Нет. Содержимое каждой фуры — ваша собственность, но с одним условием. Оно не должно остаться в машине в неизменном виде. Можете только груз только вываливать на шоссе, можете увозить и продавать. Последнее будет трудно, предупреждаю заранее.

У Пещеры полегчало на душе. Вместо неведомого застенка — неплохое деловое предложение. И, главное, бегать не надо. Посылаешь раз в неделю тупых пацанов, а сам считаешь баксы. Незнакомый мужик правильно сказал: будь работа простой, обратились бы не к нему, Косте Пещере, а нашли гопников. А раз уважают, надо поднабить себе цену.

— Мне ваша идея нравится. Я подумаю, разберусь с разными заморочками и послезавтра отвечу. Даже соглашусь.

Ответ собеседника был холоден, как ветер за пределами машины.

— Константин Юрьевич, мы явно не поняли друг друга. По моим соображениям, вы уже дали согласие, когда я рассказал вам о Шаграте, гостем которого вы чуть не стали час назад. Поэтому то, что я сейчас вам вынужден сказать, не имеет отношения к согласию-несогласию. С этим все ясно. Это небольшое предостережение на будущее. Конечно, наших друзей из Азербайджана повяжут сегодня ночью. Но, что, в этом городе не останется людей, которых вы сильно кинули и подставили? Нет ни одного, который был бы рад, если вас в наручниках и с завязанным ртом привезли ему на день рожденья?

Костя пытался возразить. Собеседник перебил его.

— И вы даже не представляете, сколько подставленных вами людей проживает сейчас в городе. Вы помните долгое повествование о начале вашей трудовой карьеры? Ведь вы говорили не только о своих приключениях. Вы называли фамилии, причем людей, которые сейчас занимаются более пристойным бизнесом. Выходит очень грустная картина. Человек сидит в кресле, потягивает виски, считает честно заработанные деньги. И вдруг какой-то Костя Пещера дает интервью ментам, в котором закладывает беднягу по самые уши. (Надеюсь, не надо демонстрировать запись)? Недели через две вас нашпигуют свинцом в собственном подъезде, вы умрете в догадках: кто же именно из десяти «кинутых» заказал вас? И еще (голос незнакомца стал чуть тише, задушевнее и оттого особенно страшным): если вы думаете, что мне приятно беседовать с Костей Пещерой, вы ошибаетесь. Я могу поступить проще. Найти такого же дешевого бригадира и без долгих переговоров спросить: ты знаешь, что вчера случилось с Пещерой? Будешь артачиться, с тобой произойдет то же самое. Еще не поздно…

— Да я… Я пошутил. Я, конечно же, согласен. — Проворно заверил Пещера, причем настолько быстро, что самому стало противно.

— Хорошо. Надеюсь, в дальнейшем вы будете понимать меня с полуслова. А сейчас (незнакомец взглянул на часы) выйдите и пройдите сто шагов до перекрестка.

— Зачем?

— Через пять минут туда подъедет ваша машина. Именно такую инструкцию я дал шоферу. Вам позвонят завтра. До свидания.

Пещера взялся за ручку дверцы, но на минуту остановился и спросил незнакомца.

— Извините, я только одно не понял. Ведь КГБ, вроде бы, уже у нас нет.

— Да. Но это уже не имеет значения. Или вам нужна дополнительная информация?

Костя торопливо заверил собеседников, что информация не нужна и вышел наружу. Когда через три минуты из темноты вынырнул его «Мерседес», первой мыслью было приказать шоферу немедленно отвезти в баню. А там принять еще двести граммов перед парилкой и отключиться. Нет, не получится. Если Банный день испорчен, то испорчен.

* * *

За пятнадцать минут, потраченных на ожидание Сергея Борисовича Царева, Нина попыталась вспомнить, что ей известно об этом человеке. О нем раньше говорил отчим. Контекста она не запомнила. Вроде, говорил сочувственно: у царевской страховой фирмы «Царская корона» возникли финансовые проблемы. Потом Царева посадили. Дело оказалось громким (хотя и не таким, как убийство Маневича или «библиотечный процесс» генерала Димы). Но Нина не обратила на него особого внимания. Во-первых, тогда она еще училась в Англии, во-вторых, не особенно интересовалась газетными сенсациями, вроде «Криминалитет звереет на глазах общественности». Когда же она вернулась в Россию, пару месяцев спустя пошли такие события, что было уже не до Царева. Вчера он позвонил и попросил о личной встрече. Нина охотно спихнула бы его одному из офисных директоров. Однако Царев сказал ключевые слова: Анатолий Семенович. А Нина еще не научилась отказывать тем, кто представлялся друзьями отца.

Утром она попросила принести газетные публикации, упоминавшие о Цареве. Нашлось две: «Право на оружие» из «Вечерки» и «Маньяк работал под крышей. Ментовской» из «Часа Крик». История оказалась мрачной. На Царева в его доме, в Озерках, накинулся спятивший милиционер, вообразивший себя Шварценнегером, и долго издевался над несчастным бизнесменом. Тот с огромным трудом сумел реализовать право на необходимую оборону (читай: убить нападавшего). Милиция не трогала его несколько дней, а потом — внезапный арест, причем другим силовым ведомством. От подследственного требовали признания в различных преступлениях, отправили на психиатрическую экспертизу, после чего перевели в «Кресты», где практически забыли, когда поняли: ничего от Царева не добиться. Плохая пища, очередь, чтобы заснуть на нарах и все это для тяжелобольного человека…

Нину передернуло. Как же он, бедняга, должен выглядеть после года, проведенного в таких условиях? Звякнул местный телефон.

— Нина Александровна, — доложила секретарша, — в приемной Сергей Борисович Царев.

— Пригласите. — Ответила хозяйка «Транскросса».

При этом она привычным движением провела ладонью по своим роскошным волосам и взглянула на часы. На них было три минуты восьмого. Нине нравилась такая привычка: не опаздывать, но и не приходить секунда в секунду, как штурмфюрер, совершающий вечерний обход барака.

Сергей Борисович приятно удивил. Нина рассчитывала увидеть бедолагу, сломленного заключением. Но перед ней был приветливый пожилой человек, почти джентльмен со страниц британского новеллиста грани двух веков. Только болезненное подергивание лица и глубокие морщины на нем говорили, что гость провел последние месяцы не в родовом поместье.

— Добрый вечер, Нина Александровна. — Голос гостя был мягок и в то же время энергичен.

Нина протянула руку. Он взял ее двумя руками, неуловимо согнулся и поцеловал пальцы. Не было слышно ни чмоканья, ни другого постороннего звука.

— Да у вас, Сергей Борисович, наверное, рыцарское происхождение. — Улыбнулась она.

— Знаете, — ответил он вполне серьезно, — я проверял свое генеалогическое древо лишь до прабабки, но ни одного графа не нашел. Ваши слова заставляют меня копнуть глубже. Вдруг, отыщу потомственного дворянина или, хотя бы завалящего шляхтича.

— Обязательно найдете. — Тактично согласилась Нина.

— Может и найду. Впрочем, это не обязательно. Помнится, года четыре назад проходил конгресс «Изгнанный Петербург». Я, как спонсор, входил в оргкомитет и насмотрелся на изгнанников из первой эмиграционной волны. Там, где они сейчас живут, на демократически-снобистском Западе, видимо наши голицины-оболенские блещут среди местного плебса. Но манеры подистерлись. Помню потомка князя Репнина. Костюм от Кордена, а под пиджаком — лыжный свитер. Непонятно что лучше делать в таком костюме: заседать на торжественном собрании или рекламировать «Минтон».

Нина рассмеялась и предложила Сергею Борисовичу сесть. Перед этим он взглянул на стену, рассматривая «Театральный календарь».

— Кстати, насчет «Изгнанного Петербурга». На конгрессе присутствовал и Павел Сергеевич.

— Это кто?

— Извините, я забыл, что для вас он всего лишь Македонский. Все равно как Боярский, Филатов, Гафт. Это мне выпала честь называть его Павлом Сергеевичем. Ведь мы встречались не раз. Слово «друг», конечно, употребить нельзя: обладатели такого таланта могут дружить только с равноодаренными. Но назвать его своим приятелем рискну. Бедняга, он чувствовал себя неловко среди родовитых гостей и на фуршете спрашивал у них: известна ли дворянская фамилия «Македонские»? А ему объяснили, что такие фамилии начальство в семинариях давало крестьянским детям, приходившим учиться без фамилий. Павел позже рассказывал, будто его мужицкий прадед выбрал себе такую фамилию, потому что в избе, под печкой, в детстве нашел книгу про Александра Великого и научился по ней читать. Паша был очень гордый человек. Он хотел гордиться всем: талантом, фамилией, даже своими подругами. Какой ужасный и нелепый конец! И никто не знает, за что его убили.

Царев, наконец, сел в кресло. Воспоминания так подействовали на него, что он несколько секунд вглядывался в пол, не поднимая голову, а Нина стыдилась на него смотреть, дабы не смущать человека, погруженного в воспоминания о погибшем друге. Ее выручила секретарша, появившаяся в кабинете с большим подносом в руках.

За неполный месяц своего правления, Нина все-таки кое-что изменила в офисе. Если при покойным Даутове посетителям предлагался обычный «Липтон» в пакетике или растворимый кофе, то новая хозяйка кабинета ввела настоящую чайную церемонию. В маленьком чайнике, укрытом покрывалом-киской, был только что заварен прекрасный цейлонский чай. На подносе — фарфоровые белые чашки с ненавязчивыми золотыми былинками, хрустальная сахарница и высокий фарфоровый кувшин с кипятком. Любителей экзотики в трех, совсем малюсеньких чайничках ждали фруктовые «Майский ландыш», «Ветер из Китая» и «Утренний сад принцессы Аквитании». По углам подноса, подальше от запотевших чайников, стояли две вазочки с шоколадными конфетами.

— Если вы хотите, можно принести и кофе, «эспрессо» или «каппучино». — Сказала Нина.

— Нет-нет, спасибо. Я уже вижу, у вас замечательный чай.

С этими словами Сергей Борисович налил Нине, налил себе, положил кусочек сахара и начал размешивать его ажурной ложечкой. Последнее он делал слишком усердно, поэтому пролил на стол несколько капель.

— Извините, последние два года я не пользовался этими приспособлениями цивилизации. Чай приходилось пить без ложек… Если, конечно, такой напиток можно назвать чаем.

— Я знаю, что произошло с вами. Но ужасаюсь даже думать о таких вещах.

— О тюрьме ужаснее думать, чем сидеть в ней. Хотя в такой стране как наша надо быть всегда готовым к любому повороту событий. Я же давно занимался бизнесом. Ну а в государстве с переходной экономикой даже издавать книги опаснее, чем в государстве с экономикой устоявшейся производить наркотики. Поэтому, психологически я чувствовал себя готовым. И вообще…

— Так вы любите Жуковского? — Воскликнула Нина и слегка ударила в ладоши.

— Сам не знаю, почему пришло в голову. Говорят, в тюрьмах принято вспоминать «Графа Монте-Кристо». Я, вот, вспоминал «Шиньонского узника».

«И мне оковами прорыть, ступени удалось в стене». — Процитировала Нина. — А вам не приходила в голову такая мысль?

— Приходила. Как говорил Достоевский, заключенный может не думать о побеге, только если он болен. Однако подкупать охрану было не на что, а от идеи долбить каменную стену пришлось отказаться по двум простым причинам. Как я уже сказал, у меня не было даже ложки, зато было сорок соседей на камеру, и я просто помешал бы им спать.

Нина покраснела. Только сейчас она поняла, как было неуместно сравнивать условия, в которых еще недавно жил ее собеседник с несчастным швейцарским патриотом, томившимся в Шиньонском замке. У горца хотя бы были отдельные апартаменты.

— Извините. Я забыла, что вы совсем недавно вернулись оттуда, где вам приходилось жить под одной крышей с убийцами и насильниками.

— Это действительно так. Впрочем, я отношусь к первой категории.

Нина покраснела еще больше. Только сейчас она вспомнила причину, по которой Царев оказался в «Крестах».

— Ах, что я говорю! Но ведь вас-то я не имела в виду. Ведь в вашем случае речь шла о необходимой самообороне. Я всегда знала — вы ни в чем не виноваты, — торопливо соврала Нина и сама удивилась, как смогла так ловко и оперативно это сделать.

— Да, — согласился Царев, прихлебывая чай, — пожалуй, моя вина была лишь в том, что я отказался стать жертвой. Сначала в мой дом ворвался садист-милиционер и начал меня избивать, требуя показаний. Как я позже узнал, у него были проблемы на службе: рассыпались несколько дел, и пришлось срочно оправдываться перед начальством. А тут, в одиночку «расколоть» буржуя, заставить признаться во всех взятках, которые были даны в городе! Я мог бы подобно Македонскому безропотно позволить зарезать себя в собственной квартире. Но потом подумал: если каждый спасует перед подонком, кто же его остановит? И не жалею, что под рукой оказался кинжал, который этот обезумевший гестаповец, на свою беду, принял за декоративный. Второй раз я отказался стать жертвой, когда меня отвезли на Литейный. Опять на меня хотели навесить нераскрытые дела. Потребовали: признайся в трех, связанных с так называемыми «заказухами», тогда найдем смягчающие обстоятельства. Так мне и говорили: «У нас лучше заказать трех человек, чем самому зарезать одного мента. За такое может и конвой однажды пристрелить. Лучше соглашайся, садись лет на двенадцать, а мы тебе там обеспечим санаторий». Отвечаю: «Значит, мне взять чужие грехи, те кто «заказывал» будут гулять в безопасности, а вам останется только получать премиальные за проделанную работу? — Не выйдет». Конечно, мне грозили, обещали посадить в «пресс-хату». Но (Царев улыбнулся Нине) я недаром читал в молодости журнал «Ярбер фюр психоаналитик». Шучу, конечно, его читал скромный бухгалтер Берлага, а мне довелось познакомиться с другой, но не менее полезной литературой. Поэтому, когда я изобразил психа, им ничего не оставалось, как отправить меня в спецлечебницу. А там не только менты, но и доктора. Один оказался моим старым знакомым.

— Все равно, наверное, очень тяжело жить в одной комнате с сумасшедшими?

— В одной палате, конечно, неприятно, но не так тоскливо. И типажи более интересные, чем в «Крестах». Одного, к примеру, перевели из обычной психбольницы за организацию бунта. Он стащил ключи, больные повязали медперсонал, достали из сейфа бутыль спирта и отпраздновали в один вечер все дни рождений. Но ведь и психи — бывшие советские люди. Нашелся один сознательный, добрался до телефона, позвонил в милицию. «Алло, звонят из сумасшедшего дума, приезжайте, у нас восстание». Полчаса его посылали по известному адресу. Потом позвонили главврачу — не отвечают. После этого примчался ОМОН. Никакого сопротивления, конечно, не было. Нельзя же без последствий пить спирт натощак. В общем, омоновцы работали такелажниками. Персонал отделался легким испугом. Только одной, самой стервозной медсестре, какой-то шизик сделал десять инъекций. Причем, брал ампулы все подряд, какие только под руку попадались.

Нина хихикнула. Сергей Борисович продолжал.

— А вот другая история. Грустная. Про человека с хрустальной, извините, пятой точкой. Я не знаю, родился он с этой манией или нет. Может, так закололи аминазином, что он почувствовал звон снизу. Так или иначе, бедняга решил, что упомянутая часть тела у него из благородного стекла. Уж как он ее берег, закрывал картонкой, какими-то тряпками. Потом, вроде, пошел на поправку. Его уже хотели выписать, вдруг санитар, шутки ради, поддал ему коленкой. А тот сказал «дзинь» и умер. Врачи констатировали инфаркт.

На этот раз Нина вздохнула. Царев хотел подлить ей чаю, но девушка, заслушавшись рассказом, к нему почти не притронулась.

— Потом меня опять отправили в «Кресты». Но теперь было проще: оказалось, что отвернулись не все друзья. Были статьи и в московских изданиях, и в наших. Я думаю, вы их читали. В мою защиту выступали совершенно незнакомые люди. Все понимали: если сегодня так обошлись со мной, завтра могут посадить кого угодно. В ГУВД сменилось начальство. В моду вошли дела против «тамбовцев». А меня было никаким образом к «тамбовцам» не отнести. И вот я на свободе.

Царев допил чай, налил себе опять.

— Знаете, Нина, и в «Крестах» сидят не одни убийцы. Я уж не говорю о таких как я, хотя тех, кто защищал свою жизнь, немало. Но есть уникальные случаи. Познакомился я с одним инженером. Подвел его под статью собственный сынишка. Парень учился классе в шестом, а после уроков сидел у отца на работе, играл в компьютер. Однажды оставил у отца на работе портфель. Я видел, как мои сотрудники в эти игры играют, тут не только портфель забудешь. Папаша, человек заботливый, решил поинтересоваться, нет ли у ребенка в портфеле детских грешков, вроде клея «Момент». Клея не нашел, зато обнаружил пять сотенных купюр. Отец пошел домой, по дороге захотел пива. Денег в карманах не было, он вытащил из портфеля сотню, разменял. Утром по дороге на работу опять проходит мимо ларька, оттуда выскакивает продавец, хвать его и в милицию. Сотня фальшивой оказалась. Причем, не просто фальшивкой, обычный ксерокс, правда, на хорошей бумаге. Продавец вечером был в дымину пьяный, поэтому ее отличить не смог. Только утром сообразил, в чем дело, а тут идет вчерашний покупатель. Пацан потом плакал, говорил, что сделал бумажки на папиной работе две недели назад, интереса ради. Даже не потратил ни одной. А сажать кого-то надо, тем более взяли с поличным. Если сын за отца не отвечает, кто сказал, что отец не отвечает за сына? Теперь ждет суда.

Сергей Борисович замолчал, Нина молчала тоже. В тишине слышалось какое-то редкое царапанье. Девушка сообразила, что звук издают хрущевские часы, точнее их минутная стрелка. Нина взглянула на стену. Был десятый час.

— Ой, как время летит!

— Извините. Я заболтался. Отнял у вас два часа, да еще с гаком.

— Что вы! Сейчас так трудно найти человека, чтоб он был и умный, и мог потратить время на рассказ о таких интересных вещах.

— А я ведь шел к вам на деловую встречу. — Улыбнулся Царев. — Хотел предложить свои услуги. И, разумеется, не в качестве рассказчика.

— Неудивительно, что мы не говорили о делах. Сейчас просто не деловое время. Лично я после семи часов не работоспособна. А вы?

— По разному. Иногда просто приходится быть работоспособным. Честно говоря, мне пора всерьез задуматься о работе. Своего дела, правда, уже у меня не будет — этого я хлебнул достаточно. Но если кому-то могут пригодиться мои связи, наработки и просто желание участвовать в чужих проектах — я к вашим услугам.

— А давайте так. Вы придите завтра, часа в четыре. И мы поговорим уже конкретнее.

— Хорошо, Нина Анатольевна. До свидания.

И Царев вышел. Нина посмотрела на лист бумаги, лежащий на столе перед ней. Во время беседы она делала рисунки, но ни один не довела до конца. Вот добрый крокодил Гена. Нет, не он. Джентльмен с зонтом и бульдогом на поводке, неторопливо спешащий на файв-о-клок. Джентльмена Нина не дорисовала, так как придумала новый образ. Король без королевства. Бородатый господин с котомкой, в которой видны очертания короны. Правда, король тоже остался не доконченным, ибо Сергей Борисович удалился как раз в тот момент, когда она стала вырисовывать лицо. Кто бы он ни был, но гость Нине понравился: умен, сообразителен и тактичен. Только сейчас она поняла, почему ей было хорошо с собеседником. Он чувствовал, как ей неприятно лишний раз думать об отце и не упомянул о нем ни разу.

«Как хорошо, что он завтра придет опять. Пожалуй, это единственный сотрудник, с которым бы стоило пить чай по окончанию рабочего дня». — Нина еще раз перебрала всех подчиненных. Нет, никого вежливее и умнее в «Транскроссе» она не встречала.

Глава 3. Маслины для пацана

На тарелку с маслинами было лучше не смотреть. В нее пролился апельсиновый сок, к тому же кто-то бросил пару кусков булки, предварительно счистив с них колбасу. Андриана Щучкина такое обстоятельство возмутило до глубины души. Его желудку, заполненному мартини-бианко, требовался какой-нибудь соленый контраст, иначе — жди неприятностей. На одной из тарелочек лежал недоеденный бутерброд с икрой и штук пять маслин. Щучкин оглянулся по сторонам, но никто более едой не интересовался. Он схватил все пять маслин и зажал их в руке. Потом еще оглянулся, цапнул огрызок с черными икринками и кинул в рот. На фуршетах ему приходилось бывать раз в три дня, но зернистую подавали не всегда. А Щучкин очень любил икру. Можно было сказать, что на скучный семинар «Права и бесправье российского журналиста» он пришел исключительно ради нее.

Андриан отошел от стола. Со своими коллегами-журналистами в этот вечер он уже наговорился вдоволь. Дальше было можно только тупо накачиваться водкой, что в его планы не входило. К тому же, пьяные коллеги начинали говорить разные гадости. Этим они занимались и в трезвом виде, но тогда соратники по цеху все-таки держали себя в рамках приличий. Никому из них не приходило в голову ласково похлопать Андриана по спине, приговаривая: «Ну, как поживаешь, дрянь продажная»? Сейчас коэффициент болтливости явно поднялся.

В зал вошел старый друг-недруг Руслан, как всегда трезвый, но злее, чем двое пьяных. Щучкин незаметно выскользнул из зала. С Русланом вышел бы длинный и обидный разговор и Андриану пришлось бы в его конце не есть маслины, а кинуть их в физиономию собеседнику, чего он не хотел, ибо, безусловно получил бы по морде. В комнате, куда заглянул Щучкин, было тихо. Возле окон стояли кадки с пальмами. Поэтому пожилые дежурные Дома журналиста всячески мешали курильщикам здесь дымить. В результате журналистский курящий сброд тусовался в комнате по соседству. Андриан только лишь сунул за щеку первую оливку, как понял: здесь он не один. Неподалеку в кресле сидел незнакомый мужчина и усердно читал «Коммерсант-Дейли», так что из-за газеты можно было рассмотреть лишь его ноги и дипломат, стоявший рядом. «Кому может придти в голову устроить здесь в такое время избу-читальню? Ждет кого-то? На шофера не похож. Может охранник? Тогда чей»? Щучкину ломать голову пришлось недолго. Незнакомец внезапно отложил газету и обратился к нему.

— Андриан Изяславович?

Щучкин удивленно взглянул на незнакомца. Свое отчество он не скрывал, но старался не употреблять, и даже на визитках оно было обозначено одной заглавной буквой. Поэтому Щучкина иногда называли Ивановичем, а он не поправлял собеседника.

— Да. Это я и есть.

— Игорь Борисович. — Незнакомец встал и протянул руку Щучкину. Андриан стиснул его ладонь. При этом свою руку, все еще держащую маслины, он немного отвел назад.

— Я представляю в Петербурге интересы журнала «Московский бизнес». — Игорь Борисович, протянул роскошную визитку, настолько сверкавшую золотыми буквами, что ее хотелось исследовать на предмет содержания драгоценных металлов.

Андриан оживился. Слово «Москва» всегда звучало приятно и вкусно, как блин, мягко падающий со сковородки на тарелку. В столице жили все основные заказчики Щучкина. Но кроме них в Белокаменной находилось еще немало хороших и легковерных людей, охотно раскрывавших бумажник при слове «эсклюзив». За одну секунду мини-компьютер в мозгах Щучкина произвел необходимый отбор и выделил три материала, которые можно хоть сейчас продать собеседнику. В редакции «Московского бизнеса» вряд ли сообразят, что эти статьи уже два месяца назад напечатал журнал «Легкие деньги» и газета «Столичная гильдия». А если и сообразят — ничего страшного. Щучкин еще никому деньги не возвращал.

— Очень приятно. Я являюсь спецкором «Независимо газеты», «Общей газеты» и «Сегодня» на Северо-Западне. (Зная лень московских журналистов, Щучкин был уверен, что собеседник не потратит время на проверку, действительно ли Андриан Изяславович является спецкором упомянутых изданий). Судя по названию вашего журнала, вас интересует положение дел в петербургских финансах?

— Интересует. Однако мне поручено предложить вам другую работу, за которую, по моим сведениям, вы брались не раз и успешно. Необходимо провести кампанию в петербургских печатных СМИ.

— Простите, кампанию в поддержку или вы хотите кого-то «опустить»?

— Скорее второе. — Игорь Борисович снова поморщился.

— И кого же, если не секрет?

— Фирму «Транскросс». Сегодня четверг. Начиная с понедельника во всех главных городских изданиях должны появиться статьи, посвященные этой фирме. Небольшой экскурс в историю приватизации, рассказ о том, как «Транскросс» обходит налоги, ряд любопытных эпизодов, имевших место в прошлом году, когда нынешнее руководство фирмы рвалось к власти. Одна из статей расскажет, как богатое предприятие держит в черном теле сотрудников, не выплачивая им месяцами положенную зарплату. Другая должна поведать читателям о том, как «Транскросс» обосновался в здании бывшей церкви и недавно совершил акт вандализма в отношении памятника культуры середины 19 века, испортив фрески. Причем тон каждой из публикаций должен быть таким, будто речь идет о маньяке-педофиле, не оставляющем жертвы в живых. Кстати, думаю, вам облегчит работу то, что пару лет назад вокруг «Транскросса» уже разгорался скандал. Правда, его удалось замять, надавив на пару главных редакторов. Но даже ранее опубликованные факты весьма любопытны. Вам понятна задача?

Щучкин задумался. Ничего нового в таком заказе не было. За последние три года он отслужил несколько подобных комплексных «заупокойных молебнов». Настораживало одно. Обычно к услугам Андриана прибегали, когда хотели нанести удар шатающемуся (лицу, или организации — все равно). Или, в крайнем случае, находящемуся в устойчивом положении. Но дела «Транскросса» — (фирма такого масштаба не могла остаться вне внимания Щучкина) явно шли в гору. Стоит ли становиться на пути у такой мощной организации? Может она сама захочет провести кампанию против конкурентов и заплатит больше? К тому же Андриан не был полностью осведомлен об отношениях «Транскросса» с губернатором. Если они теплые, лезть в это дело не надо. У Щучкина свои планы насчет Смольного, которому время от времени нужна небольшая реклама. Недопустимо из-за разового дохода портить отношения с властью. «Нет, никаких согласий, только узнать, сколько мне предложат».

— Игорь Борисович, ваше предложение меня очень заинтересовало. Но я сейчас настолько занят другими проектами, что в течение двух ближайших недель ничем новым себя загрузить не смогу. К тому же есть еще один нюанс. Надеюсь, вы понимаете меня?

— Условия? На этот раз о них нам придется говорить только после вашего согласия. Причем не принципиального, а просто согласия. Вы скажите «да» и это будет последнее слово.

— До согласия еще далеко. У меня действительно сейчас много дел.

— К примеру, кампания по поднятию рейтинга очередного кандидата в губернаторы? Только не надо так ожесточенно мотать головой. Я не собираюсь спорить с вами на тему: заняты вы этим сейчас или нет. Я просто хотел бы объяснить вам, что в ближайшее время она не осложнит вашу жизнь.

Щучкин все-таки пытался протестовать, но замолчал, когда собеседник вынул из дипломата диктофон и включил запись. В тот вечер, когда она была сделана, фуршет оказался более обильный, чем сегодня, но свой запинающийся голос Андриан узнал сразу.

«А знаешь, почему я считаю ВВП идиотом? Он еще вициком был… Я пришел к нему с целым пакетом, с целой программой, как можно за неделю опустить кандидата в губернаторы ниже стульчака унитаза. И что я услышал? Какой-то ублюдок, шатавшийся с мэром пять лет назад… — ик, ик, ик — по депутатским командировкам, стал его имиджмейкером. Придумал лозунг — ик, ик, — »гера в губернагеры». Так ему и надо. Нет, если выйдет дело с референдумом и недоверием, фиг с два он от меня получит пакет про Яшку. Я найду, кому продать».

— Остановимся, — сказал Игорь Борисович, — свои имиджмейкерские таланты вы, конечно, переоцениваете. С вашим пакетом предложений, без вашего пакета — судьба Собчака не изменилась бы. Дело в другом. Когда ваш кандидат в яковлевы узнает, какой вы его горячий сторонник, из предвыборной кубышки вы не получите ни рубля.

— Откуда запись? — Выдавил из себя Щучкин.

— У вас много друзей-журналистов и у каждого — диктофон. Некоторые из них вас не любят. Фиксируется все, но не все востребуется. Эта запись востребовалась.

— Это шантаж. Причем грязный шантаж.

— Андриан Изяславович, — всплеснул руками Игорь Борисович, — вот сейчас вы поступили очень некорректно. И неосмотрительно. Вы заставляете меня продемонстрировать вам разницу между просто шантажом и грязным шантажом.

На этот раз запись была сделана гораздо хуже. Однако, и в этом случае, определить голос Щучкина труда не составляло.

«Нет, нет, Вова, в рот мы не договаривались. Что, польешь вишневым сиропом? Ну ладно, давай, если иначе нельзя».

— На вкус и цвет — товарища нет, — задумчиво вымолвил Игорь Борисович, — однако по мне это чересчур. Нельзя же все позволять мальчику, даже если он и любит тебя три года. Щучкин, шли бы вы поскорей в главный зал.

— Зачем? — Недоуменно прохрипел Андриан.

— Поели бы бутербродов, попили вина. Вдруг, сегодня ваш последний фуршет? Кто вас отныне пригласит? А если и пригласит, кто подойдет, пожмет руку, выпьет с вами? Про вашего Вову слышали многие, но такая запись… К ней, кстати, есть и видеоматериал. Но, может, вы мне поверите на слово?

Щучкин захрипел, замахал руками и вдруг, подскочив к окну, раскрыл его и лег животом на подоконник. Там он что-то совершил, частично заглушенное шумом транспорта и вернулся к собеседнику, вытирая рот рукавом костюма.

— Легче? — Участливо осведомился Игорь Борисович.

— Да, — спокойным и уже почти не дрожащим голосом ответил Щучкин, — я принимаю ваше предложение.

— Ну, вот и хорошо. На каждый материал вам будет выделяться двести долларов. Оплачивайте работу целиком или постранично, берите себе остаток или доплачивайте журналистам из своего кармана — это меня не интересует. Материалы должны появляться в срок и именно в той тональности, которую я указал. Разумеется, кто бы вас не спрашивал о заказчике кампании, идет ли речь о дружеской попойке или зале суда, вы должны придумать любую легенду, но не пытаться нарисовать заочно мой портрет. Единственное последствие такого опрометчивого поступка: я объявлю наш негласный договор расторгнутым со всеми вытекающими последствиями. Какие-нибудь вопросы есть?

— Скажите, а кроме денег…

— Не слишком ли много вопросов? — Перебил собеседника Игорь Борисович.

— Не слишком… То есть, вообще-то много, но я не могу не спросить. Я смогу получить от вас эти записи?

— Конечно, кассету вы получите.

— Я буду признателен и благодарен.

— Не стоит благодарности. Одну кассету на память мы вам подарим, но подлинник нам еще пригодится.

— Зачем?

— Зачем нам подлинник? — Игорь Борисович удивленно посмотрел на Щучкина, как курильщик, которого спросили: зачем ему зажигалка?

— Нет, зачем вы ходите подарить мне эту кассету?

— Взгляд со стороны. Не стоит недооценивать самое простое и проверенное средство самоконтроля. Может вам пойдет на пользу. Впрочем, наш разговор затянулся. Предлагаю его завершить. В этом пакете — материалы для первых пяти статей и тысяча долларов. Рекомендую начать размещение уже с завтрашнего дня. Успехов.

Игорь Борисович вынул из дипломата пакет, передал Щучкину и ушел. Андриан сидел в кресле, шевелил испачканными губами и комкал в левой руке что-то мягкое. Что же это такое? Ах, да, недоеденные маслины. Щучкин сунул одну из них в рот, помусолил и выплюнул. Чего их сейчас жевать-то, хмель и так прошел.

* * *

Сотрудники «Транскросса» боязливо бродили по коридорам, стараясь не глядеть друг на друга. Так бывает в час, когда у начальства большие неприятности. На этот раз все было именно так. Контракт с Джексоном сорвался. Правильнее сказать, он почти сорвался, но сомнений уже не оставалось: фирму постигла катастрофа.

Нина, финансовый директор Филимонов, главный бухгалтер Алексей Степанович и веселый менеджер Вася сидели в главном кабинете, глядя в окно или на стены. Говорить ничего не хотелось, потому что все уже было сказано.

Пятнадцать машин с аппаратурой стояли на Выборгской таможне. Правильнее сказать, с аппаратурой было четырнадцать большегрузов, последний же заполняла всякая дребедень, большую часть которой составляла вегетарианская снедь. Из-за этих-то фруктов и овсяных хлопьев и произошла катастрофа. Злосчастная машина потребовалась в самый последний момент, поэтому она не попала в сопроводительные документы. Таможня могла пропустить весь караван. Могла задержать лишнюю машину. Однако произошел худший вариант: тонны сценического оборудования стояли на границе из-за ящиков с манго и грушами.

Вася только что вернулся из Выборга. У него тряслись руки, ибо машину он вел сам: любой шофер бы отказался гнать с такой скоростью.

— Сволочи, — сказал он с порога, — даже разговаривать не хотят. Будто фуру с прокисшим пивом задержали. Я объяснял ему — мировой скандал, певец же известный. А он: «Мне Кобзон больше нравится». Таможне без разницы, что в машине: аппаратура или кубатура. Документы должны быть оформлены как надо. Сегодня пятница. До понедельника постоят, а там — разберемся. Я и так, и этак пробовал — ничего не получилось. А один товарищ мне негромко сказал: покойный Анатолий Семенович нас уважал, и мы его уважали. Зачем же было традицию нарушать?

Нина намек поняла легко. Прежний хозяин «Транскросса» знал, как обходиться с чиновниками. Нина всегда удивлялась: почему на великолепных загородных приемах ее отца столько нудных гостей, которые не только не могли поддержать нормальную беседу, но даже толком напиться. Эти унылые дяди даже про кабанью охоту рассказывали, будто вели отчет об успешной конференции партхозактива. Между тем, Анатолий Семенович время от времени отводил этих зануд в свой кабинет или беседку, где долго общался с каждым, пил коньяк, специально доставлявшийся ему с Ереванского завода. Нина не знала, ограничивалось ли дело одним гостеприимством, или чиновные посетители получали какие-нибудь сувениры. Однако, одно можно было сказать точно: и прокуратура, и налоговая полиция, и таможня и многие другие серьезные службы ценили «Транскросс», поэтому проблем у фирмы не было. Вступив в права наследования, Нина задумалась: не следовало бы ей возобновить такие полезные приемы? Однако потом она оказалась в больнице, Митя отнимал все свободное время и было не до вечеринок. Не дело матери с младенцем на руках устраивать балы. А если бы младенца не было? Положа руку на сердце, Нина говорила себе: она все равно не смогла бы продолжать отцовскую политику. Звонить какому-нибудь Ивану Ивановичу, врать, как хочет его видеть. Этот тертый калач с первой фразы поймет, насколько она хочет его видеть, слышать и обонять. Рано или поздно врать во имя процветания фирмы она бы научилась, но пока еще не умела.

Теперь надо было принимать оперативные меры. Но кому этим заниматься? Талантливый молодой менеджер Вася был полным профаном в старой доброй русской игре «Дай на лапу». Его пара робких попыток договориться на таможне ни к чему не привела. Конечно, в сферу его проблем договаривание не входило. Этим занимался начальник охраны Петренко, временно назначенный еще Даутовым, в то время как Нина с Нертовым скрывались на Лазурном берегу от бандитов. Как известно, не бывает более постоянного, чем временное. Так что, Петренко до сих пор работал на фирму. В офисе его не было с утра, а дома почему-то никто не поднимал трубку. Филимонов несколько раз позвонил в Смольный — авось знакомые чиновники что-нибудь, да посоветуют. Однако никого на месте не оказалось. Тогда Филимонов напрямую связался с Выборгской таможней. Говорил он минуты три. Когда финансовый директор отключил трубу, его обычно унылая физиономия стала особенно печальной.

— Они не хотят говорить. Только через Москву. Единственное что посоветовали — не раньше понедельника.

На этот раз труба запиликала у Васи. Тот, по привычке вышел в коридор и вернулся через минуту.

— Сколько сейчас?

— Без двадцати семь.

— В девять продюсер Менькевич начинает пресс-конференцию, чтобы объяснить, почему концерт не состоится.

— Может их хоть гласностью продерет? — Воскликнул Филимонов.

Вася удивленно посмотрел на него.

— Какая разница, продерет их или не продерет? Даже если таможня усовестится и пропустит их сегодня ночью, мы окажемся в полном, извините, Нина Анатольвна, в полном дупле. Ладно, за эти два дня по неустойке мы заплатим триста тысяч долларов. Но какая нам реклама? Ведь все сорвалось только по нашей вине. Придется поискать, кто нам теперь маргарин возить доверит.

— Может мне самой выступить на пресс-конференции? — Предложила Нина.

— А толку? Говорить, как мы обалдели, узнав о доверии, оказанном нам Джексоном, и забыли оформить лишнюю бумажку? Лучше не позориться… Или вы хотите выступить перед публикой?

— Нина Анатольевна, — Робко начала появившаяся на пороге секретарша. — Вам звонит господин Царев…

— Сейчас не до царевых-чморевых. — Отмахнулся Вася.

В первую минуту Нина, напрочь забывшая о том, что Сергей Борисович собирался позвонить этим вечером, подумала точно так же: не до него. Но, обиженная Васей, который, кстати, сам и придумал авантюру с Джексоном, Нина решила показать, кто здесь хозяин.

— Я не знаю, что он скажет, но явно более умное, чем ты. Лена, дай трубу.

— Добрый вечер, Нина Анатольевна. Вы еще в трудах. — Раздался знакомый голос.

— Добрый вечер, Сергей Борисович. У нас небольшая беда, — торопливо сказала Нина. И тут ее прорвало. Как маленькая девочка, у которой умер хомяк и она надеется — вдруг есть взрослый, способный его оживить, она минут пять пересказывала сюжет этой беды.

— Нина Анатольевна, — расстроился Царев, — огорчили вы меня по полной программе. Впрочем… Значит через полтора часапресс-конференция? Это — важный фактор. У нас это могут не понимать. Но Москва — дело другое. Там Джексона любят даже генералы. Коржаков ему даже подарил золотую шашку.

— Может позвонить Коржакову? — Нина, была готова сквозь слезы рассмеяться вслед за собеседником.

Но Царев был абсолютно серьезен.

— Коржакову звонить не надо. Но есть немало хороших людей его уровня, которых возмутит происходящее. Знаете, давайте я вам перезвоню через двадцать минут. Вдруг что-то удастся изменить?

Видимо, Царев принял «Транскроссовские» дела близко к сердцу, ибо поторопился повесить трубку, не попрощавшись.

Нина в двух словах объяснила собравшимся суть происходящего. В кабинете установилось полное молчание. Вася, Алексей Степанович и Филимонов смотрели на Нину, по-прежнему держащую трубу, с недоверием и надеждой. Так дипломированный врач, признавший неизлечимым родного сына, смотрит на вызванного знахаря. Через пятнадцать минут раздался зазвонил Васин мобильник. Менеджер открыл дверь, чтобы поговорить там, но тут же влетел обратно в кабинет.

— Это из Выборга. Все в порядке. Кто-то из Москвы позвонил. Таможня ругается, говорит, чтобы до завтрашнего вечера все оформили, но грузовики уже пошли…Твою мать, пошли!

Алексей Степанович схватил секретаршу и начал вальсировать с ней по кабинету. Та вырвалась и выскочила в приемную за аптечкой: лицо Филимонова за минуту несколько раз меняло цвет, словно у взбесившегося хамелеона.

«Как же я отблагодарю его? — Думала Нина. — Спас всю фирму от позора и меня — дуру. А почему? Только ради покойного отца? Или вспомнил нашу вчерашнюю беседу»?

— Нина Анатольевна, — вас опять Царев. — Секретарша держала в руках поднос, на котором лежала телефонная труба и валидол для Филимонова.

— Сергей Борисович… — Начала Нина и замолчала. Казалось, она подавилась радостью.

— Не волнуйтесь, — успокоил он, — в Выборг позвонят через несколько минут.

— Сергей Борисович, уже позвонили. Я даже не знаю, как мне…

— Пустяки, Нина Александровна. А если не знаете, как меня отблагодарить, то я рискну опять напроситься на чай.

* * *

Джек давно привык рычать при слове «Транскросс». Он делал это не потому, что слово само по себе напоминало рычание. Просто, оно обозначало хозяина, которому принадлежал его хозяин. А хозяин-Транскросс время от времени заставлял его Хозяина срочно покидать дом и куда-то мчаться в стальном звере, который, на самом деле существует для того, чтобы ездить на дачу или на охоту. Иногда Транскросс был особенно не в духе и отпускал хозяина только поздним вечером. Тогда гулять приходилось с хозяйкой, а это было гораздо скучнее. Однако Джек считал себя дрессированным и воспитанным сеттером. Поэтому, рычал он исключительно про себя. А в этот день поводов рычать не было. Хозяин остался с утра дома. Это означало, что сегодня гулять им придется долго и далеко.

Неподалеку от дома начинался огромный пустырь. Хозяин, правда, не рискнул сойти с асфальтовой дорожки на его краю, но не мешал псу носиться по подтаявшему снегу сколько угодно. Сегодня вокруг было безлюдно и бессобачно. Лишь на другом конце пустыря маячила левретка Дэзи. Джек ее презирал, поэтому не стал бы с ней бегать, окажись она даже рядом.

Любой человек, взглянувший на пустырь, сказал бы только одно: какой грязный снег! А для Джека это был огромный белый альбом, испещренный автографами знакомцев и незнакомцев. Здесь протрусил дог Гектор, пес очень почтенный и к беготне равнодушный. Неподалеку отметился Алмаз, суровый кавказский овчар. С ним можно поиграть, но лучше не заигрываться. А вот спаниель Джой, пес совсем не опасный. Правда, на Джека он постоянно злится, так как не может догнать во время игры. Одному носиться не хотелось, и Джек потрусил к Хозяину. Когда до него оставалось метров десять, пес насторожился. Рядом остановился стальной зверь. Это Джеку не понравилось. Не раз во время прогулок точно так же подъезжала машина, Хозяин махал рукой, жена торопливо выскакивала из подъезда, муж передавал ей поводок — символ власти над Джеком (обычно не употреблявшийся) и срочно уезжал.

Человек вышедший из машины понравился Джеку еще меньше. Незнакомец ничем не отличался от большинства знакомых Хозяина: тяжелая куртка из шкуры животного, запах одеколона. Но что-то насторожило пса. От незнакомца исходил страх. Причем этот человек, несомненно, очень сильный, умел его скрыть. Он боялся Хозяина, он что-то скрывал от него. Хозяин поздоровался с незнакомцем, что-то сказал. Потом показал на Джека. Незнакомец обернулся к собаке и немного посюсюкал. «Только посмей меня погладить, — подумал сеттер. — Извини, Хозяин, придется мне этого типа слегка цапнуть». Неприятный тип прекрасно понимал собачьи мысли и, наоборот, засунул руку в карман.

Обычно, когда Хозяин беседовал с кем-нибудь на прогулке, Джек носился вокруг, но на этот раз играть не хотелось. Незнакомец был вежлив с Хозяином, однако пес чувствовал: на самом деле он Хозяина ненавидит. Поэтому Джек вместо того, чтобы лечь или играть вдалеке, неподвижно стоял рядом, то и дело бросая настороженные взгляды на собеседника Хозяина.

Со скуки пес начал прислушиваться к беседе. Человечий язык он не понимал, но некоторые слова вызывали у него видовые ассоциации.

Разумеется, чаще всего звучало слово «Транскросс». Единственное, что удивило Джека, обычно о нем говорили дома, а не на улице. Джек разобрал также слово «охрана». Пес представлял его значение: его иногда просили охранять машину. Кроме того, Джек знал, что Хозяин тоже занят этим делом. Правда, пес не видел, кого же охраняет Хозяин. Может стальной зверь специально увозит его заниматься этой охраной? Пару раз прозвучало слово «деньги». Сеттер окончательно понял: незнакомец очень плохой человек, если не знает, что это слово обычно заставляло Хозяина ссориться с хозяйкой. Джек-то это знал и будь у него дар человеческой речи, никогда не говорил бы с хозяином о деньгах.

Впрочем, Хозяин, видимо, разобрался какой перед ним неприятный тип. Джек не любил сигаретный дым, но любил, когда курил хозяин. Если он бывал рассержен, то после курения успокаивался. Сейчас он тоже достал из кармана пачку, сунул сигарету в рот и щелкнул зажигалкой. Будь незнакомец его другом или хотя бы просто хозяином другой собаки, с которым они познакомились впервые, Хозяин обязательно предложил бы закурить и ему. Но он этого не сделал, и незнакомцу пришлось лезть в карман за своей пачкой.

Незнакомец явно сердился на Хозяина, а Хозяин — на него. Они говорили громче обычного. Одно из промелькнувших слов удивило и сперва даже обрадовало Джека. Слово было — «стрелять». Оно означало, что Хозяин собирался поехать на охоту. Однако это предположение пес тут же оставил. С таким-то типом куда-то поехать? Потом незнакомец сказал длинную фразу, в которой мелькнуло слово «поводок» и, для убедительности, ткнул пальцем в этот предмет, который Хозяин держал в руках. Джек еле удержал себя от рычания: и он еще смеет приказывать Хозяину взять меня на поводок. Но оба человека даже не взглянули на собаку. Значит, на поводке должен был находиться кто-то другой. Затем незнакомец достал из кармана маленькую черную коробочку и внезапно раздался голос Хозяина. Бывало, когда в доме засиживались гости, Хозяин начинал говорить именно таким странным, прерывающимся голосом, а движения его были еще более странными. На следующее утро выходил он гулять нехотя, мог наорать на Джека без причины и даже огреть поводком. Пес не обижался: Хозяину в эти часы было действительно очень плохо. Как этот негодяй смеет напоминать ему о таких неприятностях?

И Хозяин действительно обиделся. Он сказал несколько слов, почти незнакомых Джеку (вспомнилось лишь одно, употребленное Хозяином три года назад, когда Джек, уже выходя из щенячьего возраста, навалил последний раз кучу в прихожей). Незнакомец понял, что так обижать Хозяина нельзя и сунул черную машинку себе в карман.

Хозяин попытался закончить разговор. Неприятный тип этого не хотел. Джек уловил еще пару значимых слов. Во-первых, «быстро», которое Хозяин произносил, когда они собирались на дачу, а хозяйка копошилась и все не могло сесть в машин. Во-вторых, «пожалеть». При этом слове Джек тоже вспоминал хозяйку: в далекие щенячьи времена он сунул нос в пламенеющий мангал и сквозь собственный визг расслышал мольбы хозяйки, обращенные к Хозяину — «Ну, пожалей бедного песика». Тот же, помнится, отвечал: «Нос заживет, а сам будет умнее».

«Может быть, этот негодяй хочет, чтобы Хозяин его поскорее пожалел. Не дождется».

Действительно, никто никого жалеть не стал. Хозяин, впервые за весь разговор обратился к Джеку, скомандовал: «Ко мне!» и быстро зашагал в сторону дома, не оборачиваясь, будто никого рядом не было. Джек, не желая его огорчать, послушно затрусил рядом, то и дело оглядываясь. Незнакомец был зол, очень зол. Сейчас он мог изловчиться и толкнуть сзади Хозяина, а то и скатать комок из грязного снега, чтобы запустить в спину. Пусть только попробует! Джек понимал, что он не ротвейлер, не овчар, но за испорченную прогулку расквитается сполна. Однако незнакомец пошел к своей машине. Она тотчас завелась — Джек знал, так бывает, когда в ней уже сидит другой человек, и понеслась в сторону большой улицы.

Хозяин прошел еще шагов тридцать, а Джек совершил немало мелких собачьих шажков, когда сзади опять послышался шум машины. Пес не понимал в марках, но заметил, что она не красная, как предыдущая, а зеленая. Какая-нибудь шавка стала бы кидаться под колеса или, наоборот, с визгом припустила в сторону. Джек же всего лишь свернул на два шага вправо, ступая строго в затылок хозяину.

Потом пес услышал знакомые и радостные звуки. Они значили для него самую большую свободу, когда осенью его привозили далеко в лес, Хозяин выходил из машины с ружьем, и они шли полянами и перелесками, а вдали звучали такие же хлопки. Однажды Хозяин издал их сам, но Джек не испугался, а быстро отыскал в кустах убитую куропатку. На этот раз звуки раздались столь же близко, причем следовали один за другим. «Сейчас же не осень, — подумал Джек, — на кого же охотятся»?

Машина пронеслась рядом. С такой скоростью никто по этому пустырю не ездил. Джек проводил ее взглядом и обернулся к Хозяину.

Хозяин лежал на грязном сугробе. Джек подскочил с радостным лаем, чтобы лизнуть его в щеку и вдруг отпрыгнул. С Хозяином произошло то же самое, что и с куропаткой. Из груди вытекала кровь, она же залила лицо. Желая помочь Хозяину, Джек слизнул ее со щеки, подивившись этому дикому, ни с чем не сравнимому вкусу. Кровь потекла опять. Хозяин лежал неподвижно. Пес смотрел на него и ничего не понимал.

Минут через пятнадцать на соседней улице послышался вой милицейской сирены. Над пустырем же не умолкал собачий вой.

* * *

В понедельник Царев не пил чай с Ниной. Именно с этого дня у Сергея Борисовича появились служебные обязанности. Он стал исполнительным директором «Транскросса». Поэтому, сейчас он сидел в своем кабинете, полностью погруженный в дела фирмы.

Против кадрового решения хозяйки «Транскросса» никто не возразил. Все помнили катастрофу, чуть не разразившуюся в конце прошлой недели. Конечно, с учетом выплаченной неустойки, чистый доход фирмы оказался невелик. Но скандал удалось замять и «Транскросс» сохранил моральное право поместить в новом рекламном проспекте девиз: «Нам доверяют звезды». Да и сам пост исполнительного директора пустовал с прошлого года, совет директоров с Ниной во главе не мог найти подходящую кандидатуру. Не было бы счастья, да несчастье помогло…

Хорошее настроение портила лишь одна история, случившаяся утром в прошедшую субботу. Неподалеку от своего дома из автомата расстреляли начальника службы охраны «Транскросса» Николая Петренко. Нина ловила себя на неожиданной, циничной мысли, что это единственное событие связанное с безопасностью фирмы за последние три месяца. Служба Петренко работала как часы. Борьба руководства ведущих акционеров «Транскросса» за главенство в фирме ее не коснулась. Петренко никогда не интересовало, в чьих руках окажется контрольный пакет акций. В его задачу входила благополучная доставка груза. И он ее обеспечивал.

Прежде Петренко был майором милиции, работал в охранном кооперативе «Смерч». Потом, остатки этой организации перешли в «Транскросс». Судя по всему, кровных врагов он не имел, никто ему не угрожал. На нем не висело долгов, и он не срывал чужие финансовые операции. Однако когда его несли к «Скорой» (в ней он и умер), Петренко успел прошептать жене, прибежавшей из соседнего дома: «Потому, что я их всех на… послал».

Кого послал Петренко? Кто за это в него стрелял? Ответ могла дать разве его собака, с которой покойный гулял по пустырю.

Нина лишь пару раз видела Петренко на отцовских приемах и даже не запомнила его лицо. На этот раз ей можно было не горевать. К тому же, в субботу она все еще была в восторге от удачного разрешения джексоновской проблемы. Но теперь ей стало очень неприятно. Так хотелось, чтобы все смерти вокруг акций «Транскросса» остались в прошлом году. Может быть, со временем прошлое стало бы страшным сном, хоть и памятным, но не висящим над душой ежечасно. Теперь же все вернулось…

— Нина Анатольевна, — вошедшая в кабинет секретарша за неполный месяц общения с новым начальником поняла, постучавшись в кабинет, можно не ждать ответа: «войдите», — в приемной сидит некто Акулаев. Я не знаю, как он прошел, видно охрана пропустила по знакомству. Говорит, что вы его помните, и очень просит о встрече. У него конфиденциальная информация.

Прошлое действительно вернулось. Нина вспомнила начало своих недавних приключений. Ранние белые ночи, она с подругой на набережной Мойки, не подозревающая, что за ней охотятся. Акулаев, охранявший ее в тот вечер, тоже ничего не подозревал, хотя ему за особо пристальное внимание к происходящему платили приличную зарплату. В итоге, охраннику проломили голову, а Нина с подругой уцелели чудом, и к этой счастливой развязке Акулаев никакого отношения не имел. Узнав, с каким старанием охранник отрабатывал свой хлеб, скорый на разбор Даутов велел оплатить пострадавшему лечение, сунуть в зубы сто долларов и вышибить из конторы. Вроде поделом. А если задуматься, сколько раз ошибалась в прошлом году сама Нина? То она умоляла телохранителя поскорее отвезти ее в бандитскую ловушку, то, уже во Франции, сделала все, чтобы оказаться в бандитских руках. Кстати, в результате этого у отца и случился последний инфаркт. И ее за это никто не наказал. Конечно, можно не ворошить прошлое. Акулаев, наверное, хочет денег, так пусть секретарша вынесет ему долларов триста. «Конфиденциальную» информацию же пусть выложит завтра начальнику охраны… Извините, а кому? И вообще, пришел человек пострадавший из-за меня. Пусть даже непрофессионально охранявший за профессиональную зарплату. Ладно, пусть войдет.

Акулаев изменился с прошлого года. Казалось, он постарел лет на пять, избавился от усиков и напоминал умелого советского снабженца, переквалифицировавшегося в менеджера.

— Нина Анатольевна, добрый вечер. Я пришел, чтобы извиниться за прошлогоднюю историю.

— Что вы, не надо. Я сама была во многом виновата («что не контролировала собственного охранника» — про себя добавила Нина). Садитесь. Как вы себя сейчас чувствуете?

— Нормально, — ответил Акулаев, — только шапку натягиваю поглубже, чтобы ветром голову не продувало.

«Неуютно сидеть в одной комнате с человеком, который из-за тебя стал инвалидом», — подумала Нина. И торопливо предложила выпить чаю, чтобы сгладить возникшую неловкость. Но, судя по всему, Акулаева не меньше чем Нину угнетало чувство собственной вины и он готов был загладить ее как можно скорее.

— Спасибо, Нина Анатольевна. Только я хотел бы поговорить с вами на очень важную тему. Так получилось, что у меня оказалась значимая информация.

— Хорошо, говорите.

— С прошлой осени мне приходится работать по своей профессии. Я работал в охранной фирме, которая помогала обеспечивать безопасность московских политиков, приезжавших к нам. По большому счету, в мои обязанности входило только следить, чтобы их не дергали за руки и не давили ноги после пресс-конференций. Однажды мы работали с группой думских депутатов. Вечером у них был прием в «Усадьбе Остермана», наверное, слышали, недавно открылся этот загородный клубный ресторан (Нина кивнула). Естественно, мы должны сопровождать группу до отеля. Поэтому, мы ждали, пока клиенты освободятся. Если вы не были в «Усадьбе», то вам трудно представить ее планировку. Хотя, попробую описать. Всюду разные украшения, 18-го или 19-го века, не знаю. Посередине большой зал, где обедают, а после этого гости расходятся по комнатам. Они могут поиграть в старинный бильярд.

— Такой, на котором Гринев играл с майором в трактире…

— Извините, я с ним не встречался.

— Ой, это вы извините, я просто вспомнила одного знакомого.

— Ну да, бильярд старинный. Еще там старинные карточные столики, в других кабинетах. А главное правило — гостям не мешать. Я сперва издали смотрел, как играют, жалел, что научить не могу. Потом решил газетку почитать, присел в коридоре. И тут в соседней комнате начался разговор. В ней не было ни бильярда, ни карт, даже камин не горел. Поэтому сначала она пустовала. Потом, видимо, зашли двое и стали говорить. Почти сразу я услышал слово «Транскросс». Дословно разговор я, правда, не запомнил. Но отдельные фразы заучил как урок. «Главное сейчас не торопиться… «Транскросс» — не парламентская республика, без единого управления он развалится… Управлять может только она… Она будет делать глупости, а мы ей поможем… Не надо настаивать. Только предложить… Через месяц она сама все отдаст… Счета меня не интересуют… Пусть они достанутся вам».

— Какие счета имелись в виду? — Нина пыталась скрыть волнение.

— Не знаю. Они не стали уточнять. Разговор на этом кончился и оба вышли из комнаты.

— Кто они?

— Депутат Госдумы Семен Ивченко. Во время беседы он в основном молчал. Только «счета меня не интересуют» — были его слова. А второго я не знаю. Разглядывать не стал, не хотел привлекать внимания. Через месяц я уволился. Конечно, не из-за этой истории. Просто, моему товарищу приказали отнять у журналиста диктофон и уничтожить запись. Когда же на него подали в суд, парню не помогли. Я так и не узнал, чем все закончилось, просто не хочу, чтобы мне приказывали нарушать законы, а потом подставляли. И теперь — без работы.

— Сергей Иванович, — сказала Нина, — я собираюсь предложить вам вернуться в «Транскросс». Как я поняла, вы, уже не будучи на службе, помнили о наших интересах.

— Спасибо, — сказал Акулаев, — большое спасибо.

Глава 4. Избиение младенцев

Нина сидела в машине, зябко кутаясь в пальто. Может, она поспешила по случаю наступления весны сменить шубу на более легкую одежду, и женщину слегка знобило. То ли сказывалось переутомление последних дней, а может просто простудилась, мотаясь по разбросанным по всему городу подразделениям «Транскросса», во всяком случае, она чувствовала себя неважно. А тут еще какие-то непонятные вещи опять стали происходить с машинами фирмы, следующими в Финляндию. Казалось, будто таможенники ополчились именно на организацию, возглавляемую Климовой, задерживая транспорт и придираясь к водителям. Казалось: лишь только «транскроссовская» машина подъезжала к КПП, таможню в этот миг посещала злая московская комиссия. Вот и сегодня очередной транспорт задержали неподалеку от Выборга, и Нина решила лично посмотреть, что произошло. Наверное, это было не лучшим решением. Для подобных проблем в любой мало-мальски приличной фирме всегда есть толковые специалисты, не директорское это дело заниматься проталкиванием грузов через таможню. Но Климова хотела во всем разобраться сама. И вот теперь она невесть зачем мчит по Средневыборгскому шоссе, уносясь все дальше от серо-сырого Петербурга в сторону заповедного карельского перешейка…

Тоненько затренькал мобильник. Водитель покосился в сторону трубки, закрепленной на передней панели машины, но не взял ее без начальской команды. Нина, украдкой вздохнув, будто предчувствуя новые проблемы, потянулась к телефону.

— Алло.

— Ну что, тварь, так и будешь сидеть на акциях?..

— Опять этот голос! — Вмиг похолодев, подумала Нина и хотела уже разъединиться, но абонент будто уловил ее желание.

— Твой сынок…

У женщины комок подступил к горлу, и она только и смогла переспросить:

— Что? Что с моим сыном? Говорите же…

— Так-то лучше, — довольно хохотнуло в трубке, — ты, пля, не вздумай трубку кидать. И слушай внимательно.

— Да-да, слушаю, — выдавила из себя Нина, еле сдерживаясь, чтобы не закричать от страха, ненависти и бессилия перед неизвестным подонком, посмевшим замахнуться на ее сына.

— Тебя же предупреждали, чтобы ты сваливала. Ты не захотела. Теперь пеняй на себя. Для начала поищи дома на кухне маленький симпатичный пальчик в виде сувенира. Он будет лежать в спичечном коробочке на столе. А о всем сокровище поговорим после. У нас оно будет живым… До поры, до времени. Я перезвоню. Привет…

— Какой пальчик? Подождите!.. — Нина уже не обращала внимание, что почти кричит в ставшую бесполезной трубку. — Подождите… И женщина, поняв бессмысленность своих просьб, заплакала.

Водитель недоуменно сбавил скорость: «Что с вами»?

«В город. Надо немедленно возвращаться в город, чтобы спасать сына». — Вдруг поняла Нина и резко скомандовала:

— Поворачивайте назад. Домой. Быстрее же!..

Водитель безропотно подчинился, а Нина уже набирала домашний телефон, чтобы домработница не вздумала никому открывать дверь. Но телефон не отвечал. Конечно эта добродушная, но довольно бестолковая тетка, присматривающая за ребенком и помогающая Нине по хозяйству, могла выйти в магазин, но ситуация была такая, что подобное объяснение устроить не могло. Климова хотела было, что надо бы набрать «02» и вызвать в милицию, но нажав только первую цифру с горечью поняла, что даже не сумеет объяснить, что же у нее случилось, а если и сумеет — никто не будет проверять, что происходит за добротными дверями ее квартиры. В записной книжке покойного отчима, конечно, была парочка телефонов на Литейном — своего рода «горячая линия». Но Нина не могла подумать, что такие телефоны пригодятся. Да и если она сумела бы все объяснить, то сколько должно уйти времени? И даже, если и проверят — все равно будет поздно.

Женщина начала судорожно перебирать в памяти тех, кто мог бы помочь. Первый, о ком она вспомнила, был Павел Олегович с его «бухгалтерией». Но оказалось, что она не знает телефона охранной фирмы со странным названием. Вернее, телефон был, но только в записной книжке, которая как на грех осталась дома. «А ведь именно ребята Павла Олеговича могли бы спасти сейчас, как тогда в лесном домике, где Алексей прикрывал меня от бандитов», — подумала Нина и вдруг поняла: «Алексей. Да, именно он, отец моего сына, обязан помочь. Что бы между нами не произошло. Ради сына. Только ради него», — продолжала шептать про себя Климова, набирая знакомый телефон. А в голову все колотил злой чужой голос: «Для начала поищи дома на кухне маленький симпатичный пальчик в виде сувенира… В спичечном коробочке… Маленький пальчик… маленький… ма-а…»

Ожидая, пока Нертов снимет трубку («Не может не снять. Он обязан быть дома!») Нина продолжала беззвучно плакать, сама не замечая этого.

«Пальчик… маленький…«, - стучало в висках, — «ма-ал-енький…

…Аленький…«

* * *

Анна Петровна Плошкина или, как ее чаще называли знакомые, Нюра, была женщиной доброй, но ужасно невезучей. За те сорок пять лет, которые она прожила, ее постоянно кто-то обманывал, начиная с обычных обсчетов в магазинах и кончая оказывающимися поблизости ухажерами.

До окончания школы Нюра росла в небольшой деревушке в нескольких десятках километров от ныне известного плесецкого космодрома. Каждый день девушка ходила за восемь километров в школу, после помогала матери по хозяйству и не загадывала о будущем, разве что украдкой мечтала о непьющем работящем муже, лучше всего — колхозном ветеринаре. Исключительной красотой Нюра не блистала, но и дурнушкой не слыла, хотя была несколько полновата. К тому же молодость, деревенский воздух и отсутствие особой конкуренции по причине малого количества сверстниц, постоянно перебиравшихся из деревни в Архангельск, Вологду или в другие города побольше, делали свое дело. Поэтому девушка пользовалась определенным успехом среди ребят. Но то ли она слишком решительно пресекала попытки одноклассников познакомиться поближе, то ли просто время не пришло, во всяком случае, к выпускному вечеру Нюра чувствовала себя достаточно одинокой.

И вот, наконец, заветное вручение аттестатов, продолжившееся танцами в клубе райцентра, где находилась школа. Именно там Нюра познакомилась с тридцатилетним парторгом соседнего колхоза, которого невесть каким ветром занесло на молодежную гулянку. Парторг был человеком обходительным и девушка, втайне мечтавшая о своем принце, слишком доверчиво согласилась пройтись с ним, подышать свежим воздухом. От двух фужеров шампанского, которые Нюра выпила с одноклассниками, приятно потеплели глаза, спутник был учтив и говорил очень красивые и приятные слова.

Они шли по ночному райцентру и пьянящий запах летних сосен перемешивался с влекущим ароматом неизвестного, но, наверное, очень дорогого лосьона, которым щедро опрыскался мужчина, первый мужчина, который не матерился в ее присутствии через слово и не пытался грубо лапать за грудь в ближайшем закутке, а читал стихи о прекрасной и далекой любви.

Потом они очутились на берегу величественной Онеги, где сели отдохнуть и полюбоваться спокойной черной водой, отблескивающей антрацитом в свете далеких фонарей. Мужчина накинул на чуть подрагивающие под тоненьким платьицем от ночной прохлады плечи девушки свой пиджак, и счастливая выпускница не заметила, что невесомая рука спутника осталась на ее плече, тихонько притягивая спутницу поближе. Нюра повернула голову, чтобы поблагодарить парторга и тут их губы встретились. Как принято говорить в таких случаях — случайно. Девушка буквально задохнулась от вдруг нахлынувших чувств и не сопротивлялась, когда спутник осторожно начал делать то, что дозволено лишь дорогому, единственному человеку, называемому мужем. Только в первый миг, почувствовав чужие пальцы на самом низу живота, Нина на слабо попыталась просить: «Милый, не надо, ну, пожалуйста, не надо». Но слова утонули в жарких поцелуях и горячем шепоте над ухом «любимая, все будет хорошо»…

…Домой она вернулась только под утро, на цыпочках войдя в комнату, прошмыгнула на свою кровать, где, закрывшись с головой одеялом, попыталась мечтать о будущей жизни с любимым человеком, но не успела до конца додумать эту мысль, как уснула…

Подошло к концу лето. Мало того, что любимый оказался женатым и строго-настрого запретил девушке кому-нибудь говорить об их связи, но когда она намекнула ему, что беременна, парторг обозвал ее дурой и велел немедленно делать аборт. Он не заметил или, вернее, не захотел заметить боли и слез, застилавших Нюрины глаза, лишь назвал имя бабки из далекой районной деревушки, которая, говорят, может помочь. Нюра проплакала всю ночь, а на следующий день парторг дал ей тридцать рублей и велел немедленно ехать избавляться от будущего ребенка. Перечить Нюра не посмела.

Визит к знахарке был неудачным. На обратном пути домой Нюру спасло лишь то, что через несколько минут после того, как она упала на проселочном тракте, вдалеке запылил военный УАЗик, в котором оказался начмед госпиталя. Майор медицинской службы не походил на некоторых своих коллег, спокойно проходящих и проезжающих мимо лежащих людей, прикрываясь словами о вреде алкоголя. Военный хирург, отточивший квалификацию в неких азиатских или африканских странах, о чем никогда не говорилось вслух и вытянувший с того света ни один десяток искалеченных ребят, на которых и военное и госпитальное командование уже готово было писать похоронки, и в мирной жизни всегда бился до последнего. И сейчас, занимая руководящую должность, в первую очередь, оставался врачом. Он резко одернул солдата-водителя, процедившего что-то о всякой пьяни и велел остановить машину. Последователи Гиппократа говорят: «Qui bene diagnoscit bene curat» — «кто хорошо диагносцирует — хорошо лечит» и вскоре Нюра уже находилась на операционном столе, причем не в захудалой сельской больнице, а в хорошо оборудованном военном госпитале.

Но повреждения девушке были нанесены не только грязной спицей знахарки, а и человеческой подлостью. И эти травмы были куда опаснее. Однажды начмед, дежуривший ночью по госпиталю, заглянул в палату, где находилась его пациентка, и увидел, что она судорожно пытается спрятать руку под одеяло. В другой руке девушка держала стакан с водой.

— Отдай мне, — потребовал врач, быстро шагнув к больной, — сейчас же.

Нюра только молча и испуганно мотнула головой, и ее губы затряслись.

— Отдай, — уже несколько мягче повторил врач, — поверь, Он не стоит этого. А ты сейчас не имеешь права распоряжаться своей жизнью, хотя бы потому, что за нее билось столько людей. Таблетки — не выход. Жизнь стоит гораздо дороже минутной слабости. Хочешь, я топор тебе дам?

— Зачем? — Еще недоумевая, пролепетала Нюра.

— Затем, что ты сначала зарубишь меня, потом ночную медсестру, санитарку, солдата, который тебе кровь дал. А когда вернешься домой — свою мать. — Голос хирурга стал неприятно жестким и чужим…

«Боже, — с ужасом думала Нюра, — о чем же он говорит? За что он так»?.. А слова военврача будто хлестали с двух сторон по лицу так, что щеки горели.

— Затем, — продолжал он, — что ты хочешь ничего не видеть и не знать, но не желаешь даже на секунду представить, что будет после Этого с людьми, которые к тебе хорошо относятся. Ну, на медсестру и на меня тебе плевать — ее просто со службы выгонят, я, может, полегче отделаюсь. А вот мама… Ты ее лучше топором рубани — ей легче будет. Вставай. Я отвезу. — И хирург вдруг, схватив девушку за руку, потянул ее с кровати. — Вставай! Пошли.

Нюра как в трансе последовала за врачом к выходу из отделения, преследуемая недоуменным взглядом дежурной медсестры. В вестибюле начмед остановился у пожарного щита, снял с него топор и дал девушке: «на»! Нюра непроизвольно протянула вперед руки, но тут же отдернула их, роняя на кафельный пол зажатые в кулаке таблетки.

— Нет. Нет… Я не могу… Я не хочу… Вы слышите?!.. Нет!.. Не-ет!..

Она схватила худенькими ручками хирурга за халат на груди и, пытаясь трясти, только выкрикивала: «Нет!.. Не хочу!.. Не хочу-у»!.. Потом вдруг, в какой-то миг сломавшись, зарыдала, уронив голову на грудь врачу.

Неслышно выглянула в вестибюль медсестра, но начмед только взглянул на нее, и та так же незаметно исчезла в темноте, сообразив, что не следует мешать, когда проводится курс интенсивной терапии.

Из-за приоткрытой двери госпитального отделения слышался ропот корабельных сосен, о чем-то вздоривших с северным ветром, успокаивая своей величавостью, сильные руки хирурга, поддерживая Нюру, казалось, прикрывали ее от всех невзгод, и сам хирург был таким сильным и надежным… Девушка понемногу начала успокаиваться, ее плач перешел в нечастые всхлипывания, потом врач достал из кармана халата чистую марлевую маску и за неимением носового платка протянул ее девушке, сказав негромко и примирительно: «Пойдем в ординаторскую, попьем чаю». Нюра, вытирая покрасневший нос, только кивнула головой…

Они проговорили всю ночь. Нюра поведала собеседнику обо всех больших и маленьких девичьих тайнах и переживаниях. Врач больше слушал и лишь изредка вставлял какую-нибудь фразу, чтобы ободрить девушку. А она уже начала загадывать, как будет жить дальше и не обратила внимания, что на этот спокойный анализ ситуации ее аккуратно направляет начмед и, главное, напрочь позабыв о недавнем желании отравиться, не заметила, что по уши влюбилась в своего спасителя.

Хирург был слишком умен, чтобы дать хоть малейший повод больной надеяться на взаимность и, когда Нюра перед выпиской пришла к нему, чтобы сказать как любит, он прервал ее на первых же словах («Я должна вам сказать…«), объяснив, что отношения между пациенткой и доктором не должны переходить ни в какие другие, но пообещав ответить, если девушка напишет ему из далекого города, куда она собиралась уехать после всей истории.

Нюра, действительно, наскоро распрощавшись с домашними, уехала в Ленинград, устроилась в строительный трест рабочей, получила служебную комнату с лимитной пропиской и начала заниматься ремонтом квартир.

Сначала девушка очень скучала, написала несколько писем хирургу, но не получила ответа. Последнее ее письмо вернулось обратно с пометкой «выбыл в связи со смертью». Нюра не знала, что и у хирургов бывают сердца, что после сорока лет чуть ли не половина из них не выдерживают неимоверных нагрузок многочасовых операций и что гиппократовский принцип «исцелися сам» здесь не действует.

Как бы то ни было, но Нюрин спаситель и, правда, погиб прямо за операционным столом от обширного инфаркта. Девушка, получив назад свое последнее письмо, сначала всплакнула, но городская жизнь слишком быстра, чтобы долго переживать несбывшиеся мечты, так что Нюра продолжала привыкать к городскому ритму и ремонтировать квартиры и комнаты в коммуналках.

Первый муж Нюры, которому она чистосердечно рассказала о своих злоключениях, вскоре после свадьбы напившись после очередного аванса, избил женщину, приговаривая, что она просто шлюха. Но скорее это был лишь повод, чтобы сорвать на ком-нибудь и злобу на слишком принципиального табельщика, и на всю «жизнь беспросветную». Сдачи Нюра, естественно, не дала, как не давала и ее свекровь своему супругу, и мужнина бабка деду. Потом муж начал пить чаще и бить чуть ли не ежедневно. Кончилось все тем, что Нюра с сотрясением мозга и переломом челюсти попала в больницу, а муж с легкой руки соседей по квартире, у которых было свое представление о семейном счастье — на скамью подсудимых. На суде Нюра пыталась выгородить своего мучителя, лепеча, что, дескать, виновата сама, но ее лепет произвел мало впечатления на старого опытного судью, после окончания войны прослужившего сначала чуть ли не два десятка лет постовым милиционером, а после — участковым инспектором, по вечерам постигая премудрости юриспруденции. За свою жизнь он насмотрелся на многих подонков и был глубоко убежден, что из подобных браков ничего кроме проблем не выйдет. Поэтому, руководствуясь «социалистическим правосознанием», судья влепил горе-супругу срок «на полную катушку» и порекомендовал потерпевшей в следующий раз внимательнее выбирать себе спутника жизни.

Второй муж, узнав, что после неудачного аборта Нюра не сможет иметь детей, затосковал и начал постоянно задерживаться на работе, а однажды тихо собрал вещи и ушел, объяснив жене, что полюбил другую, от которой скоро ждет ребенка.

Предпоследний сожитель оказался просто мошенником. Он уговорил Нюру и соседей разменять квартиру. Размен, естественно, прошел через какую-то «левую» фирму и Нюра, неосмотрительно выдавшая сожителю генеральную доверенность, в результате оказалась и без спутника жизни, и без жилья. На суды у нее не было ни сил, ни средств. Спасибо, что женщину приютила бывшая сослуживица с условием, что Нюра будет помогать ей вести хозяйство и присматривать за непутевой дочкой, которая «того и гляди, мужиков прямо в дом начнет таскать». Трест, где когда-то начинала работать Нюра, уже давно сгинул в приватизационных бурях, с работой было туго, и она согласилась.

Так Анна Петровна и жила последние годы, подрабатывая то стиркой, то уборкой, то помощью в ремонтах. Однажды бывшая сослуживица предложила Нюре «подхалтурить» в очередной квартире. Мол, ее купила какая-то молодая баба и ремонт надо сделать очень быстро. Квартира находилась на их же лестнице, только ниже этажом.

Когда женщины делали ремонт, туда наведалась хозяйка. Нюре она сразу понравилась, так как не задавалась и вела себя с работницами как с равными. Хозяйка притащила всяких вкусностей и пригласила попить с ней чаю. Во время застолья выяснилось, что владелице квартиры требуется няня присматривать за маленьким ребенком. Тут-то и оказалось, что лучшей кандидатуры, чем Анна Петровна придумать нельзя. Во-первых, она жила в этом же доме, а хозяйка квартиры сразу же расположила к себе Нюрину сослуживицу, пообещав, что будет ей оплачивать проживание компаньонки. Во-вторых, Нюра была женщина честная и работящая, к тому же не избалованная большими заработками. В-третьих, Нюра, никогда не имевшая детей, очень их любила и готова была заниматься любым малышом как своим собственным. И, наконец, дочь Нюриной сослуживицы все-таки умудрилась родить невесть от кого, сидела целыми днями дома, если не гуляла с очередным ухажером, и Анну Петровну это очень огорчало по некоторым личным причинам. В общем, женщины обо всем быстро договорились.

Хозяйка, Нина Анатольевна Климова, на вопросы собеседниц поведала, что руководит фирмой, квартиру вынуждена была купить, так как не может жить в прежней, которая ей все время напоминает о безвременной смерти отца и, к тому же, эта находится ближе к ее работе.

Говоря честно, Нина, лично подбирая квартиру, хотела утвердиться в собственной независимости. По этой же причине она не стала делать модный ремонт по «евростандарту», а сама подыскала обыкновенных мастеров. От таких решений мог прийти ужас любой мало-мальски толковый начальник охраны, но такового рядом не оказалось, поэтому Климова все решения принимала самостоятельно, скрывая даже от себя, что одной из причин выбора нового жилья было желание поселиться неподалеку от дома Алексея. Она бы не могла объяснить, почему это сделала, ведь было твердо решено, что с Нертовым они больше видеться не должны.

Было решено.

Было дано слово.

Было…

Ей говорили, что так будет лучше для него, для любимого. И Нина вынужденно поверила, разрывая с ним отношения. Тем не менее, Захарьевская улица была так близко от улицы Чайковского, где сейчас находился Он…

* * *

Маленький Митя только заснул, как затренькал телефон. Анна Петровна, оторвавшись от газеты, пестревшей криминальными «ужастиками», на цыпочках выскользнула в прихожую и сняла трубку. Оказалось, звонила Люська, бестолковая дочь сослуживицы, непонимающая, почему ее ребенок не хочет есть. «Тетя Нюра, зайдите, пожалуйста, может он вас послушает», — плаксивым голосом попросила молодая мамаша.

Нюра, вздохнув, поплелась к дверям, ворча про себя, что естественно, ребенок не будет есть, если он весь как обычно мокрый, а от молока, наверное, больше пахнет бормотухой, чем матерью. Добрая женщина надеялась, что сумеет быстро перепеленать и накормить малыша, а потом вернуться назад, переодеться и встретить Его во всей красе.

С Ним Нюра познакомилась случайно, в магазине. Он стоял в небольшой очереди перед Анной Петровной и, оказалось, купил два последние пакета молока. Произойди такое несколько лет назад, во времена дефицита, никто бы не удивился. Но для сегодняшнего дня происшествие с кончившимся товаром было знаком судьбы. Только женщина сначала не подумала об этом, а лишь горестно вздохнула, поняв, что теперь придется идти в дальний магазин, к Литейному проспекту. Но мужчина, будто угадав ее мысли, вдруг предложил:

— Знаете, я, кажется, пожадничал, у меня пацану одного пакета за глаза хватит. Возьмите, пожалуйста. — И он протянул Нюре один из пакетов.

Так завязалось знакомство, постепенно перешедшее в более теплые отношения. Он говорил, что живет с больной женой и маленьким ребенком. Хотя отношения с супругой напряженные, но развестись Он не может, считая это нечестным в нынешней ситуации. Поэтому встречались с Анной Петровной они украдкой, дома у ее бывшей сослуживицы, а когда там появилось прибавление — обычно у кого-нибудь из Его друзей. Но это было нерегулярно и неудобно.

Новая работа, казалось, решала проблему: пока хозяйка отсутствовала, Анна Петровна могла встречать Его в большой пустой квартире. Предугадать, когда вернется Климова было не трудно: она перед приездом всегда звонила, предупреждая домработницу, чтобы та открыла дверь. В других же случаях Нюре было строго-настрого наказано никого в дом не пускать. Но Анна Петровна рассудила, что речь идет только о чужих людях. А Он чужим не был.

…Еще раз убедившись, что Митя сладко спит, Нюра выскользнула из квартиры, поднялась выше этажом и пошла пеленать да кормить ребенка непутевой Люськи. Женщина не заметила, как, наблюдая за ее действиями, криво усмехнулся какой-то мужчина с радиотелефоном, осторожно выглядывая в лестничный пролет с площадки последнего этажа.

Когда за Анной Петровной закрылась дверь, мужчина тихо прошмыгнул на чердак, там не торопясь, закурил и начал набирать телефонный номер. Первый абонент ответил достаточно быстро.

— Это приемная депутата… — Мужчина назвал фамилию. — Я могу поговорить с Ниной Анатольевной?

— К сожалению, она полтора часа назад выехала в Выборг и вернется только к вечеру, — проворковал голосок секретарши, — но если у вас что-нибудь срочное — можете оставить свои координаты или я дам вам номер радиотелефона генерального директора.

— Нет, нет, спасибо, я перезвоню позднее. Извините за беспокойство. — И мужчина торопливо нажал клавишу «отбой».

Удовлетворенно хмыкнув оттого, что все идет как надо по гениально разработанному им плану, мужчина набрал следующий номер и, услышав ответ абонента, прошипел:

— Ну что, тварь, так и будешь сидеть на акциях?..

* * *

Алексей Нертов валялся дома на диване, безучастно переключая «ленивчиком» телепрограммы. Но везде показывали какую-то дрянь, причем достаточно устаревшую. На одном из каналов пыталась изобразить пение безголосая дочка известного шоумена, по другому заумничали заплесневелые политики, по очередному гоняли «ток-шоу»- «Хата-2», в переводе на язык его телеведущей, некогда обожравшейся в ночном клубе таблеток «экстази», наверное, вроде «чисто конкретный базар». Еще пара убеленных сединами артистов, получивших свои «народные» звания за заслуги в воплощении образа вождя пролетариата или за правдивое изображение благородных сотрудников КГБ, а после бурно аплодировавших «демократическому» расстрелу российскогопарламента, вещали о правах человека. Казалось, именно артисты лучше всего разбираются в уголовном процессе и поэтому рьяно мечут молнии в сторону следственной группы прокуратуры, осмелившихся познакомиться с отдельно взятым олигархом, причем, тогда еще — в качестве обыкновенного свидетеля.

Алексей, когда впервые показывали эти выступления, долго не мог понять, почему же, вроде умные люди столь беззастенчиво вмешиваются в процессуальные действия, очевидно помогая спасти от ответственности откровенного ворюгу. Но потом решил, что эту псевдоинтеллигентную пену умело используют в большой игре, наравне с «карманными» газетами, коррумпированными правителями, «одноразовыми» бандитами, наконец. Как считал Нертов, артисты в подобных ситуациях отличались от «быков» — боевиков, наверное, лишь одним. Последние чаще использовались наподобие презервативов — один раз. Потом исчезали. А культурную элиту простирывали, выворачивали на другую сторону, штопали, после чего снова и снова совали во все самые грязные дырки, глубоко наплевав, что вся мерзость прочно налипает на многоразовый «культурный» инструмент.

Впрочем, действиям артистов Алексей был готов дать и другое объяснение: они регулярно получали хоть небольшие, но подачки. Например, от прежних властей, обожавших всякие театральные действа и по мере возможности подкармливавших особо приближенных с помощью различных фондов. Потом кормушка, видимо, иссякла, и появление первых лиц на театральных премьерах перестало преподноситься по телевизору как новость номер один. Но, наверное, Нертов был все же не прав, столь резко осуждая деятелей культуры. Конечно, все люди разные, и артисты — не исключение. Но скорее они выступали в чью-либо защиту все-таки по личным убеждениям, как подсказывала совесть. А то, что их руками кому-то удавалось создавать определенное общественное мнение — так артисты ведь не искушенные политики и, если прекрасно ориентируются на театральной сцене, это совсем не значит, что они в состоянии разобраться в кознях грязной политики…

Алексей очередной раз переключил телеканал, когда настойчиво зазвонил телефон. Разговаривать ни с кем не хотелось, Нертов решил не брать трубку, но телефон надрывался все настойчивей и тревожней. Когда звонки прекратились, Алексей подумал, что больше его тревожить не будут, но телефон снова разразился противным звоном. Через несколько минут, устав от шума и нехотя уменьшив громкость телевизора, Нертов потянулся к аппарату. Но, услышав далекий голос, он враз подскочил на диване.

— Нина?!..

…Как он ни старался, но не мог понять, что произошло перед его выпиской из больницы, когда от Нины, до того проявлявшей максимум участия в лечении, вдруг пришло довольно сухое письмо, мол, извини, я поняла, мы чужие… А дальше — прочая муть в том же роде. Алексей пытался позвонить. Нина не брала трубку, а бесстрастная секретарша упрямо твердила, что не может соединить. Все усилия Нертова лично встретиться и поговорить тоже не увенчались успехом. Когда же он, узнав, что у Нины родился сын, все-таки умудрился встретиться с ней, то женщина грустно и устало сказала, что ребенок не его, а бывшего жениха — Дениса и чтобы Алексей («я тебя очень прошу») никогда не беспокоил их больше. Нертов вынужден был тогда уйти, понимая, что мужчина иногда может быть слабым, но никогда — жалким. И в одну реку нельзя войти дважды. Если же женщина для себя решила: «Все» — значит «все». Но еще больше Нертов недоумевал бы, если б знал, что Денис тут вообще не при чем, что отцом ребенка является именно он, Алексей Юрьевич Нертов и об этом Нине прекрасно известно.

Тогда она была вынуждена обмануть Алексея, не знавшего, что роды произошли не на девятом, а на седьмом месяце беременности. А это значило, что Денис никакого отношения к зачатию не только не имел, но и не мог иметь, так как вообще в то время не думал, что Алексей и Нина живы и скрываются от денисовских бандитов в далекой Франции. Но не знал Нертов и другое: что обман был вынужденный, а Нина, убеждая любимого в необходимости расстаться, из последних сил сдерживала себя, чтобы не броситься ему на шею. Может, задержись он еще чуть-чуть, так бы и произошло, но Нертов резко повернулся и чуть прихрамывая ушел…

— «Нина»?! — У Алексея перехватило дыхание, но женщина, не слушая его, начала умолять, чтобы он немедленно бежал спасать своего сына.

— Да, да, это твой сын, я тогда соврала! — Сбивчиво кричала она в трубку. — Ну, пожалуйста, сделай же что-нибудь!..

Кое-как Алексею удалось выяснить, что произошло и он, одевшись словно по тревоге, опрометью выскочил из квартиры.

* * *

Анна Петровна, зайдя в квартиру сослуживицы, увидела там Люську, которая тут же затараторила, просительно заглядывая в глаза гостье и при этом стараясь дышать в сторону, чтобы женщина не почувствовала легкого алкогольного благоухания:

— Тетя Нюра! Ну, извините, обманула я. Спит Вадя. А мне надо срочно по делам сходить. Пожалуйста, посидите здесь немного, а?..

Анна Петровна, заглянув в соседнюю комнату, увидела, что Вадька и правда тихо спит. Сидеть с ним сейчас было никак нельзя: и Митя того и гляди мог проснуться, и потакать бестолковой мамаше не хотелось («Знаем уж, какие у тебя дела, срам да и только!»). Но, главное, должен был прийти Он. Поэтому Нюра, слегка отчитав Люську, скрепя сердце поскорее постаралась вернуться обратно на рабочее место.

Анна Петровна не стала запирать за собой дверь на все запоры, а лишь захлопнула ее и на всякий случай навесила цепочку, рассчитывая, что все равно придется скоро открывать. Сама же уселась в уютное кресло, стоящее в прихожей, больше напоминающей комнату, и вернулась к чтению очередных «ужастиков». Но не успела она узнать, скольких доверчивых женщин убил отверткой очередной маньяк, проникавший под видом водопроводчика в квартиры, как услышала дверной звонок. Домработница вздрогнула от неожиданности и приготовилась считать: вот сейчас был длинный, потом должно быть еще три коротких, потом опять длинный. Но все было тихо.

— Это не Он, а чужим открывать нельзя, — рассудила Нюра, опасливо косясь на фотографии, иллюстрировавшие статью про маньяка, и к двери не пошла, — наверное, кто-то ошибся адресом или эта горе-мамаша решила мне Вадьку сюда принести. Нет, ни за что не открою…

И правда, открывать самой дверь ей не пришлось, так как кто-то неизвестный начал тихо скрести по замку, а потом между передним бруском обвязки двери и дверной коробкой начала появляться все расширяющаяся щелка. Нюра, на миг представив, что будет делать маньяк, входящий в квартиру, отчаянно завизжала. На дверь резко надавили снаружи, и домработница с ужасом увидела, как начинают вылезать из своих пазов шурупы, крепящие цепочку, которая пока не дала возможности неизвестному проникнуть в помещение.

* * *

Мужчина, находившийся на чердаке, рассчитал, казалось, все: и то, что хозяйка квартиры не сумеет вернуться быстрее, чем через час-полтора после звонка в машину, и то, что никакая милиция не удосужится проверять адрес по телефонному сообщению очевидно сумасшедшей женщины. Только он не учел, что добрая и обычно отзывчивая Нюра на этот раз, выбирая между помощью знакомым и личным счастьем, отдаст предпочтение именно последнему. И Нюра выбрала, вернувшись в квартиру Климовой, именно в тот момент, пока неизвестный разговаривал с хозяйкой по радиотелефону.

Окончив разговор, мужчина натянул тонкие кожаные перчатки, посмотрел на часы и заторопился вниз. Он на всякий случай позвонил, коротко прислушался и, не дождавшись шагов изнутри, затаив дыхание, начал ковыряться в замке хитроумной отмычкой. Старенький французский замок, который хозяйка легкомысленно не удосужилась сменить после предыдущих жильцов, поддался легко. Мужчина, облегченно выдохнув, начал осторожно приоткрывать дверь, но в это время прихожая огласилась истошным женским визгом, от которого, казалось, должны были повыскакивать наружу все соседи по лестнице. Мужчина на миг оторопело замешкался, а затем, попытался резко открыть дверь, чтобы вырвать треклятую цепочку и заткнуть глотку этой орущей идиотке. Первый натиск запорная планка цепочки выдержала. Тогда мужчина всем телом ударил в дверь и почувствовал, что она поддается. «Только б заткнуть поскорее эту глотку», — успел подумать незнакомец, отступая назад на полшага, чтобы потом вломиться в квартиру, — «Только б заткнуть»…

Как бы изощренно ни готовилось преступление — все случайности просчитать практически невозможно. Об этом хорошо известно и оперативникам, и преступникам. Правда, последние, то надеются на «авось», то просто не могут просчитать все возможные варианты. Впрочем, даже самый умный не даст стопроцентной гарантии на успех ни одному домушнику, который должен опасаться и неожиданно вернувшихся хозяев, и соседей по лестнице, и случайных, но честных гостей, зашедших в глухую парадную даже просто справить нужду. А если уж вспомнить о сигнализациях…

Если бы незнакомец был знаком с Нертовым, тот бы мог при случае рассказать довольно поучительную историю, происшедшую с ним в бытность сотрудником военной прокуратуры. Тогда старший лейтенант юстиции прибыл в командировку в небольшой портовый город, чтобы допросить, а может и задержать недавно «дембельнувшегося» солдата, подозреваемого в хищении оружия. Алексей по опыту знал, что начинать работу надо со знакомства с оперативниками из местной милиции — они всегда чем могли помогали приезжим коллегам. Поэтому, найдя ближайшее РОВД, Нертов уже полчаса распивал чаи с начальником уголовного розыска, надеясь на содействие в задержании, когда того срочно вызвали на место происшествия. Начальник «за компанию» прихватил с собой и гостя, мол «съездишь, посмотришь, как каши ребята работают, здесь тебе не какая-нибудь тихая армия». О тишине, напоминающей военную болотину, и правда, речи не было. Возле многоэтажки собралось чуть ли не все городское начальство: Алексей увидел «скорую», несколько милицейских машин, пожарных, какой-то транспорт с черно-белыми военными номерами… А дом, казалось, дрожал от неимоверно громкого гула, напоминающего зов ревуна океанского лайнера, слышный в море за многие мили, от которого закладывало уши. Действительно, часа через два, когда кто-то из прибывших догадался обесточить весь дом, и сотрудники милиции нашли источник звука, этим источником оказался именно корабельный ревун. Он был установлен одним из жильцов дома между двойными дверями его квартиры. Там же, между дверями, оперативники обнаружили труп. По тому, что наружная дверь оказалась открыта путем отжима, а подле покойника валялась «фомка», нетрудно было догадаться, что воришка, открыл первую дверь и попытался вскрыть вторую, внутреннюю. Видимо, в этот момент и сработала «сигнализация».

Выдвинутая версия блестяще подтвердилась, когда удалось связаться с теплоходом, на котором в это время бороздил море хозяин квартиры. Выяснилось, что его жилище уже неоднократно страдало от квартирных воров и он, не надеясь на милицию, вмонтировал «позаимствованный» с теплохода ревун между дверей. «Вот полезет очередной вор и тут ка-ак!…«, - думал сметливый моряк, собираясь в плаванье. Это-то «ка-ак» стоило многих седых волос должностным лицам гражданской обороны, военкомата, местной милиции, КГБ и, тем более, соседям бравого моряка, вынужденным в течение чуть ли не трех часов слушать мощный рык ревуна, разносящийся над городом. Главное, что никто не мог понять, что произошло и куда следует доложить о происшествии. Пока милиция запрашивала военкомат, те — представителей ГО, те, в свою очередь, — «комитетчиков», выясняя, не следует ли эвакуировать население, тело несчастного воришки, услышавшего ревун над самым ухом и скончавшегося с перепуга от разрыва сердца, остывало между дверей.

Местные правоведы долго гадали, за что же следует посадить морячка (а что его следовало обязательно отправить за решетку, было очевидно, в первую очередь, председателю горкома партии, жившему в том же доме). За убийство привлекать было нельзя — кто же мог думать, что у воришки сердце не выдержит? За хищение ревуна тоже не посадить — морячок уверял, что ревун взял запасной и только на время, собираясь вернуть его впоследствии на корабль. Наконец, вменили ему совершение злостного хулиганства и под аплодисменты присутствовавшей в зале суда публики отправили отбывать исправительные работы на родне судно…

Но обо всем этом мужчина, пытавшийся проникнуть в квартиру Нины Климовой, не знал и, отступая назад на полшага, чтобы потом вломиться в квартиру, думал лишь о том, как бы поскорее заставить замолчать кричащую в прихожей женщину.

В это время на лестницу выглянула через перилла верхнего этажа недовольная Люська.

— Эй, мужик, че те надо здесь? Куда лезешь?..

Мужчина остановился и непроизвольно сунул правую руку в карман куртки, нащупывая выкидной нож.

— Пошла вон, с… — Процедил он сквозь зубы, подумав, что теперь придется «мочить» и эту идиотку, причем как можно быстрее.

— Повтори, че ты сказал? — Взъелась она на незнакомца, начиная спускаться вниз по лестнице. — Ну-ка, повтори, скотина!..

Из-за Люськиных воплей мужчина не обратил внимания, что крик из квартиры Климовой прекратился и уж естественно не видел, как Нюра торопливо набирает «02». Не видел он и то, что наблюдала сверху Людмила, что, собственно, и подтолкнуло ее к совершению «подвига»: в парадную с улицы вошли трое парней, причем знакомых женщине. Если бы на лестнице было тихо, то незнакомец даже не увидев, все-таки услышал бы посторонних, но женские крики, отражаясь от стен, так грохотали по старому дому, что незамеченным в него мог войти даже слон. Парни были слегка подвыпившими, но живо сориентировались в ситуации и припустили наверх, чтобы «разобраться» с обидчиком подружки.

Он увидел опасность, когда парни, толкая друг друга, подбегали к лестничной площадке. К сожалению, они, предвкушая легкую победу над одиноким человеком, не учли его подготовки. Первый же из нападавших только тихо охнул, оседая вниз, когда носок ботинка незнакомца, описав дугу, врезался ему в висок. Следом вниз по лестнице покатился второй, непроизвольно подтянув руки к перебитому носу.

Третий парень замешкался…

— Всех. Теперь придется быстро мочить всех этих младенцев, — готовясь нанести третий удар, — думал незнакомец. — Очень быстро. Только бы успеть…

* * *

…Пробежав через проходной двор на Захарьевскую, Нертов увидел, что возле дома, названного Ниной, стоят две милицейские машины. Внутри все похолодело…

Поднимаясь по лестнице, он увидел, что на ней полно народа. Стоя на площадке, всхлипывала молодая женщина, которую пытался о чем-то расспрашивать милиционер в бронежилете и с автоматом, на площадке между этажами лежал какой-то парень, еще один, закрыв лицо руками, из-под которых виднелся окровавленный носовой платок, тихо подвывал, сидя рядом. Несмотря на трагизм ситуации Нертов вдруг подумал, что этот хнычущий верзила на самом деле еще обычный пацан, этакий побитый младенец-переросток, по оплошности нарвавшийся на взрослого дядю. Из приоткрытых дверей квартир то и дело опасливо выглядывали любопытные глаза их обитателей, живо скрываясь в темноте, когда казалось, что на них обращают внимание…

— Куда лезешь? — Довольно бесцеремонно обратился к вошедшему мужчина в штатском, чья физиономия показалась Алексею знакомой. — Назад.

Нертову эта манера разговора не понравилась, но он, не желая связываться с хамоватым стражем порядка, как можно миролюбивее попытался объяснить, что идет в квартиру (он назвал номер), после чего человек в штатском, словно в американском боевике вдруг выхватил из наплечной кобуры пистолет и, растопырив ноги («Дать бы тебе между них, чтобы не обезьянничал», — вдруг не к месту подумал юрист), навел ствол в сторону Алексея, позабыв даже снять оружие с предохранителя, выкрикивая:

— Стоять!

Лицом к стене!

Не двигаться!

Документы!

Руки вверх!..

Наверное, от усердия страж порядка забыл, что каждая из последующих команд исключала выполнение предыдущей. Но он был так увлечен своими действиями и ощущением безграничной власти, что, в общем-то, не интересовался реакцией застывшего на месте Алексея. Неизвестно, чем бы кончилось это представление, но тут по лестнице начали подниматься двое людей, поверх белых халатов которых были надеты ватники: «Кто «скорую» вызывал»? Человек с пистолетом, на миг позабыв о задержанном, велел прибывшим заняться парнями на лестничной площадке, а потом уже более спокойно обратился к Нертову, потребовав, чтобы он предъявил документы. Тут-то Алексей и вспомнил, где видел этого господина — это был следователь, проводивший осмотр места происшествия у парфюмерного магазина, когда с легкой руки Раскова Нертов оказался понятым.

— Вы, должно быть, меня помните, — проговорил Алексей, доставая из кармана паспорт, — я был недавно понятым, когда вы так талантливо осматривали одно место происшествия. Видимо, с тех пор вы пошли на повышение? — Он не мог сдержать сарказма в голосе, не подозревая, что задел больное место следователя, недавно «по собственному желанию» ушедшего из расковского райуправления в другой район. Этому «желанию» предшествовал довольно неприятный разговор с начальником РУВД, окончившийся немедленным написанием рапорта о переводе. Следователь, доставший районное руководство своими «творческими изысканиями» в области юриспруденции, не знал, что его перевод состоялся еще накануне и был обеспечен бутылкой коньяка, распитого начальством с «крючком» — проверяющим из главка и обещанием взять «на воспитание» другого, не меньшего придурка из соседнего района как сказал «крючок» («Меньшего, — подумал тогда начальник РУВД, — больших придурков не бывает»)…

Как бы то ни было, но Нертову было объявлено, что о его задержании, после чего под конвоем одного из милиционеров он благополучно попал в квартиру Нины, ожидать дальнейшего развития событий. В квартире какая-то женщина, как стало понятно из ее слов, домработница, наверное не в первый раз рассказывала, что произошло.

— …А когда снаружи начали ломиться в дверь — я закричала. Тут, слышу, на лестнице шум. Бандит-то дергать перестал. Ну, я сразу же телефон схватила и вас вызвала… Да нет, я не говорила, что уже убили, кажется только, что собираются… Я не помню точно… Почему ложный вызов? — Кто-то же рвался в квартиру — значит, хотел меня убить…

В это время в дальней комнате запищал ребенок, и домработница, всполошившись, побежала его успокаивать, заверив сотрудников милиции, что скоро вернется.

— Кажется, обошлось, — подумал Нертов, которому милиционер велел стоять в прихожей, — но ведь там сын. Мой сын!..

В квартиру вбежала запыхавшаяся Нина. Не обращая внимания на находившихся там людей, она бросилась к Алексею.

— Ты успел? Митя жив?!

Нертов только еле слышно выдохнул, кивнув в сторону комнаты: «Да».

* * *

…Готовясь «замочить» третьего из нападавших парней, незнакомец вдруг услышал с улицы посторонний шум — завывание спецсигнала милицейской машины. «Неужели квартира была все-таки под сигнализацией»? — Он понял, что задуманный план сегодня осуществить не удастся. Тогда мужчина побежал наверх, по дороге рубанув ребром ладони по шее кричащую Люську. Но та чудом успела прикрыться рукой, поэтому отделалась лишь неопасным переломом лучевой кости, да несколькими ссадинами, полученными при падении на лестницу.

Мужчина опрометью добрался до чердака, затем выскочил на крышу и, уверенно передвигаясь по заранее проверенному маршруту, заскочил на чердак соседнего дома, откуда через темную парадную, скрывавшую обшарпанные двери черных ходов, спустился вниз. Он стянул с головы черную вязаную шапочку, засунул ее в карман куртки, затем вывернул наизнанку яркий китайский пуховик, вмиг изменивший цвет, а после уже не торопясь выбрался на улицу и спокойно пошел в сторону большого серого здания на Литейном. На стоянке у этого дома он сел в серенькую неновую «Ауди» и также не торопясь двинулся на ней через Литейный мост.

— Что ж, вариант не сработал, — думал незнакомец, пожевывая сигарету, — но ничего, у нас за пазухой есть еще достаточно камней…

Глава 5. Любовь зла: ответишь за «козла»!

Происшествие на Захарьевской не прошло бесследно для Нины Климовой. Как ее не пытались уверить сотрудники милиции, что, скорее всего, имела место только неудачная попытка квартирной кражи, сорвавшаяся из-за случайных свидетелей, а телефонный звонок, если он и произошел в действительности — чья-то глупая шутка — женщина не могла успокоиться. Слишком свежа была в памяти подобная прошлогодняя «шутка», когда некто пытался уверить, якобы отчим Нины разбился на своей машине неподалеку от города. Спасибо Алексею, который удержал тогда Нину от опрометчивой поездки.

Ей хватило сообразительности, чтобы понять: удар, нанесенный неизвестным в висок случайного свидетеля, не был попыткой обычного вора удрать от преследователей. Очевидно, это был удар профессионала другой специализации, которую суждено освоить немногим. Да и Нертов, как бы не успокаивал Нину, но она слишком хорошо знала его, чтобы не заметить — он тоже взволнован. Не зря же после того, как улеглись все страсти и милиция благополучно убралась из квартиры, Алексей, как охотничья собака побежал рыскать по лестницам и чердакам, вернувшись назад мрачнее тучи.

— Ты потом мне объяснишь, почему так поступила, — прервал он Нину, начавшую было извиняться и лепетать что-то невразумительное об их разрыве, — а сейчас запомни: я буду заниматься обеспечением вашей безопасности. Моего сына и твоей. Если сумеешь найти охранника лучше — скажешь. А пока будешь делать, что я велю.

Она молча кивнула, стараясь сдержать непроизвольную дрожь губ, а на глаза сами собой наворачивались слезы.

— Ну, успокойся же, — голос Алексея смягчился, — слышишь?.. Все будет хорошо. Правда…

Он, легонько притянул притихшую женщину к себе и, гладя ее по рассыпавшимся волосам, шептал: «Все будет хорошо, девочка, поверь… Все хорошо…«. Нина, спрятав лицо на сильной груди Алексея, молча обнимала его, слушая, как под теплым свитером сильно бьется сердце. Также оно билось и во Франции после их первой близости. Тогда Нина поклялась себе, что никуда не отпустит Нертова. Только все случилось иначе и если бы не сегодняшнее происшествие, кто знает, на сколько бы времени разошлись их пути-дороженьки?

— Вот, наконец, он рядом. Мой. Любимый. Единственный. Какая же я была дурища, послушав чужие россказни, какая дурища!.. — Нина глубоко вздохнула, все глубже зарываясь лицом в теплый свитер и крепче обнимая Нертова…

* * *

В тот злосчастный день перед рождественскими праздниками прошлой зимы Нина как обычно поехала к Алексею в больницу, чтобы передать фрукты, а заодно, по рекомендации предусмотрительного сыщика Коли Иванова, старого товарища Нертова, помогшего ему изобличить охотившихся на падчерицу Даутова бандитов, «подкормить» и обслуживающий раненого медперсонал. «Позиция всяких нянечек, — уверял Коля-Арчи, — проста: «Больных много, а я одна и за свою зарплату никому ничего не обязана». Поэтому их надо регулярно подкармливать, даже если больница и называется Академией».

В правоте Арчи Нина убедилась очень быстро, и теперь ее безропотно пропускали в отделение в любое, даже неурочное время, когда родственники других больных и не мечтали увидеть своих близких. Ей даже разрешалось иногда ненадолго заглядывать в святая-святых — палату интенсивной терапии, а проще — в реанимацию, где лежал под капельницей Алексей. В глубине души Нина понимала, что сейчас фрукты ему ни к чему, но все равно регулярно передавала и их, и всякие сладости, говоря дежурным медсестрам, чтобы раздавали еду другим больным, если Нертову есть нельзя.

И в тот день, передав фрукты для раненого, Нина вышла из отделения в гардероб, где столкнулась с респектабельным мужчиной.

— Здравствуйте. Если не ошибаюсь, вы — Нина Климова? А я — Юрий Алексеевич Нертов, отец Леши. Нам надо поговорить. — И мужчина, не дожидаясь ответа, направился к выходу.

Нина последовала за ним. Она уже не раз представляла себе первую встречу с родителями Алексея, волновалась, думая, как следует одеться, как вести себя, чтобы понравиться им. Свекра и свекровь не выбирают, но от их мнения, поступков нередко зависит семейное благополучие молодых, и Нине очень хотелось понравиться Юрию Алексеевичу. Но она никогда не думала, что встреча будет именно такой.

— Я предлагаю сейчас поехать пообедать в какой-нибудь ресторан. Там и поговорим, — Нертов-старший вопросительно посмотрел на невесту сына, — а машина ваша, думаю, может спокойно ехать за нами или, если хотите, отпустите ее.

Отпускать шофера Нина не стала. Тогда, вежливо усадив женщину на заднее сидение тридцать первой «Волги», Юрий Алексеевич скомандовал своему водителю: «В Бубновый туз» и они понеслись в сторону Петроградской стороны. Этот ресторан Нина знала и впечатления от последнего посещения остались неприятные. Сюда несколько месяцев назад она приезжала с Алексеем, думая, какую злую шутку сыграли Нертов и ее отчим, инсценировав тяжелое ранение последнего. «Знать бы тогда, что это не была шутка близких людей», — запоздало упрекала себя Нина… Но, не желая с первых слов перечить будущему свекру, каковым она небезосновательно считала Юрия Алексеевича, Нина не отказалась от поездки в «Бубновый туз».

Разговор, который завел за обедом Нертов-старший, сначала показался Нине непонятным, потом она хотела встать и, наговорив собеседнику грубостей, немедленно уйти, но именно в этот момент Юрий Алексеевич, словно угадав ее мысли, положил свою тяжелую ладонь на Нинину руку и, внимательно посмотрев на нее, вдруг спросил:

— Ведь у вас скоро будет малыш, а его отец — Алексй?

— Да, — нахмурившись, ответила Нина, — но при чем здесь мой ребенок?

— Вы, конечно, сейчас хотели уйти, не желая слушать те гадости, которые я говорю, — мягко ответил Нертов-старший, — но я хочу, я призываю вас, постарайтесь понять: сегодня из-за вас жизни Леши угрожает опасность. Вы любите его и хотите быть вместе. Это понятно. И я всем сердцем желал бы погулять у вас на свадьбе. Но, поймите правильно, и я и Ириша, мама Алексея, слишком стары, чтобы пережить гибель сына. Поверьте, ваше расставание — лучшее и для вас, и для вашего ребенка, и, главное, главное — для Леши… Ну, неужели вы еще до сих пор не поняли, в какую игру втянуты? Из-за вас Алексей уже трижды чуть не погиб. Трижды. И, обратите внимание, это мне, не связанному с этой историей, известно о трех случаях. А сколько их было в действительности?.. У Ириши больное сердце. Она не выдержит. Да неужели вы не понимаете, что вокруг вас в ближайшее время все будет устлано одними трупами? — Голос Юрия Алексеевича чуть не сорвался на крик. — Вам мало тех, которые появились в последние месяцы?.. За что же вы так его ненавидите?!

— Кого ненавижу? — Нина недоуменно уставилась на собеседника.

— Лешу. Алексея Юрьевича Нертова, моего единственного сына и отца вашего будущего ребенка. Хорошо. Если вы до сих пор ничего не поняли, я расскажу вам все. Только, пожалуйста, не перебивайте меня и не уходите.

И он рассказал о некоторых событиях, происшедших в городе за последнее время. Об одних Нина знала, в других сама непроизвольно принимала участие, о каких-то никогда не слышала. Но когда Нертов-старший свел все воедино, женщине стало действительно страшно.

По словам Юрия Алексеевича выходило, что существует ряд групп вполне респектабельных и очень богатых людей, которые уже давно поделили между собой все сферы в бизнесе. Лично или через подставных лиц эти люди могут влиять на крупнейшие фирмы и банки. Руководители, которые не соглашаются на предложенные условия сотрудничества, в лучшем случае просто разоряются, другие исчезают или гибнут при достаточно сомнительных обстоятельствах. Даутовский «Транскросс» относится к сфере интересов группировки, корни которой тянутся в Москву.

— Вам, наверное, известно о предыдущей работе Алексея?

Нина кивнула.

— Да, он работал с банкиром Чеглоковым, — как бы раздумывая, стоит ли говорить дальше, продолжал Юрий Алексеевич, — и, не буду вдаваться в подробности как, но через вашего покойного отчима Чеглокову и еще нескольким предпринимателям стало известно о готовящейся крупнейшей спекуляции долларами… Да не смотрите вы на меня так, считайте, что не знаете, о каких предпринимателях идет речь, вам и так будет трудно спокойно уснуть… Так вот, Чеглоков вышел из-под контроля и злоупотребил оказанным доверием, за что и был взорван прямо на улице. Но кроме него пострадали другие люди, втянутые в эту историю. Некоторых из них вы знаете, например, второй муж бывшей жены Алексея.

— Только он не был последним, — продолжал Нертов-старший, — как вам тоже очевидно известно, ваш отчим, от которого, кстати, группа Чеглокова и узнала об операции с долларами, тоже неосмотрительно забыл о московской верхушке, считая себя вне досягаемости. Последующие события вы прочувствовали на себе. Только это, к сожалению, не конец. Дело в том, что деньги Даутова до сих пор не найдены, фирма, которой вы руководите, очень интересна упомянутой группировке. Вы же ни о чем не ведаете и не станете тем заветным ключиком к неучтенному «налу», на который рассчитывают Там… — Нертов многозначительно поднял вверх указательный палец. — А ведь денежные обороты «Транскросса» известны. Известно и количество недвижимости, которой он распоряжается. Это очень большие деньги, а главное, возможность влияния на политику транспортных перевозок во всем регионе. Но никто никогда не поверит, что вы, занимая столь лакомое место, не понимаете этого и не получили в наследство от отчима достаточное количество компромата на истинных хозяев, которым некогда приплачивал ваш отчим. И не только вы, а близкие вам люди. Подтверждением тому — нынешнее состояние Алексея. Вы можете сколько угодно уверять, что ДТП было случайным, но у меня есть основания не верить, тем более, что вскоре после происшествия мне звонили и убедительно просили отговорить сына заниматься «Транскроссом». Да-да, не смотрите на меня так, мне нечего скрывать. Меня предупредили об этом московские друзья, а им верить можно. Только Алексей не послушал бы меня. Он слишком упрям и, кроме того, порядочен. Поэтому ради собственного спасения он сам не бросит женщину, тем более, которая ждет его ребенка…

Юрий Алексеевич напомнил о серии странных смертей, лиц, причастных к охоте на саму Нину, не забыв упомянуть и ее бывшего жениха Дениса, вдруг скончавшегося в «Крестах» от сердечного приступа, и рядовых исполнителей заказов. Женщина недоумевала, откуда же Нертов-старший так осведомлен о событиях, но он опять, будто угадав мысли собеседницы, пояснил, что специально интересовался делами, с которыми приходилось сталкиваться его сыну, и даже нанимал для этого частную сыскную фирму. Не говорить же было нежелательной невестке, что на самом деле все узнал от сыщика — товарища Алексея, с которым незадолго до этого столкнулся в той же больнице. Сыщика без особого труда удалось затащить в уютный ресторанчик и, стоило лишь слегка усомниться в том, что сын действовал верно, как парень поведал массу весьма героических подробностей из его биографии. Только выводы из всего рассказанного Нертов-старший сделал совсем не такие, как ожидал собеседник. Повидавший на своем веку немало, отец Алексея для себя твердо решил: «Надо спасать сына. А от этой девицы, какая бы она хорошая не была, бежать подальше — из-за нее все проблемы, которые, судя по всему, еще только начинаются». Но все это Нина не знала и продолжала с замиранием сердца слушать будущего свекра.

— …Кроме того, сами понимаете, что в наших предпринимательских кругах, пусть даже по крупицам, но информацию собрать несложно. Гораздо труднее и, кстати, опаснее, бывает распорядиться знаниями. — Горестно вздохнул Юрий Алексеевич.

Несмотря на слабые возражения Нины, он все-таки озвучил возможные варианты дальнейшего развития событий: если Нина останется в «Транскроссе», у нее так или иначе начнут выманивать посулами и угрозами акции или заставят в лучшем случае безропотно выполнять чужую волю, как номинального руководителя. Когда акции будут переписаны на подставных лиц, Нина останется только опасным свидетелем, который может попытаться оспорить совершенные сделки. Если же Климова добровольно расстанется с фирмой — все равно ее будут преследовать, стараясь заполучить деньги Даутова, спрятанные на счетах иностранных банков. И конец может быть только один…

— Пожалуйста, оставьте Алексея. У него еще есть шанс. Пока есть. А внукам своим я всегда готов помочь, тем более что завод, которым я руковожу, далек от банкротства. Поэтому, очень прошу, не считайте меня жестоким циником, а обдумайте мои слова и поверьте, все, о чем я говорил, сказано от чистого сердца, по-дружески. — Невпопад ляпнул Нертов-старший.

Нина понуро молчала и только в самом конце разговора, в котором ее практически похоронили, уже собираясь уходить, буквально выдавила из себя:

— Вы правы. Нам нельзя больше встречаться с Алексеем. Извините… — И женщина поспешно покинула ресторан, оставив Юрия Алексеевича раздумывать, действительно ли она сдержит данное слово. Но вскоре и он, расплатившись с официантом, направился к выходу.

Ни Нина, ни Нертов-старший не обратили внимание на влюбленную парочку, подсевшую за один из столиков вскоре после начала обеда. Не знали они и что в портфель, который молодой человек, любезничавший со своей спутницей, поставил около столика, был вмонтирован чуткий микрофон, фиксировавший каждое слово разговора двух директоров…

* * *

Ни в эту ночь, ни в последующие Алексей к себе домой не вернулся, оставив засыхать на подоконниках безвинные цветы, а в раковине — грязную посуду.

Сначала, задыхаясь от переполнявшей его нежности, он шептал что-то успокаивающее, потом — нежное и бессмысленное, а женщина, спрятав лицо на его сильной груди, казалось, летела где-то в бескрайних космических просторах, мимо вспышек далеких звезд. Потом они оба мчались в бесконечной темноте, позабыв про все земные проблемы, также как тогда, год назад на Лазурном берегу далекой Франции. Они не видели и не чувствовали ничего вокруг, они были вместе. Вместе навсегда! Временами сумасшедшую близость сменила сладкая усталость, вслед за которой они рассказывали друг другу о событиях, предшествующих расставанию. Алексей, узнав о разговоре Нины с его отцом, расстроился, но, подумав хорошенько, решил, что всему виной лишь боязнь Нертова-старшего за жизнь сына. Поступил ли бы он сам так когда-нибудь, приключись что подобное с Митей? — На этот вопрос Алексей так и не смог себе честно ответить. И только в самых закоулках подсознания тоненькой ниточкой пульса стучало: «ради сына»…

Уже на следующее утро Нертов созвонился с бывшими коллегами-охранниками и договорился, что они помогут обеспечивать безопасность Нины. Прямо с этого дня один человек занял круглосуточный пост у дома на Захарьевской, другие должны были постоянно сопровождать Климову во всех поездках. Быстро были проговорены первоначальные условия взаимодействия, связи, сигналы тревоги и другие тонкости, связанные с охраной. По старому знакомству одна из фирм, изготавливающая охранные устройства, буквально в один день умудрилась сработать и установить сейфовую дверь в квартиру, а заодно — поменять дверь и запор на чердаке…

А Нина с Алексеем снова были одни, если, правда, не считать их маленького Мити…

* * *

«Стрелка» с «рижскими» с треском провалилась. Мало того, что на нее с обеих сторон явились не какие-нибудь «пацаны», а представители питерской, конторы, в силу служебных обязанностей обязанные бороться с так называемой организованной преступностью, так еще эти горе-менты проморгали, когда один из их бывших коллег старательно записывал все «терки» на аудио-видиоаппаратуру. Сотрудники Регионального антипреступного управления (РАПУ) старательно торговались, пытаясь обосновать свои претензии на пару морских лайнеров, курсировавших далеко за пределами страны. Сейчас эти корабли непостижимым образом оказались переоформленными на жену одного из бывших коллег РАПУвцев и следовало срочно выяснить, в чьих же карманах оседала вся прибыль от перевозок на лайнерах туристов и героина…

Как бы то ни было, но в результате компромат на двух «карманных» замов и двух оперов РАПУ оказался сначала в горпрокуратуре, затем его умудрились хапнуть шустрые фээсбэшники, как бульдожки методично начавшие подбираться к самому горлу. Для начала они выяснили, что отдел собственной безопасности РАПУ узнал о сидящих в управлении коррупционерах еще год назад, но по непонятным причинам не реализовал информацию. Но это было только начало. Фээсбэшники живо попрятали нескольких арестованных отморозков в свой изолятор, где те время от времени писали «явки с повинной», уже не надеясь на помощь всемогущих хозяев. При этом чекисты параллельно весьма успешно раскручивали и убийство вице-мэра, что тоже могло достаточно неблагоприятно сказаться на благополучии некоторых высокопоставленных лиц. Но, как бы следствие не скрывало полученную информацию, все же удалось выяснить: ФСБ узнало достаточно много, и скоро могли пойти очередные аресты.

Самое неприятное было в том, что тучи начали сгущаться и над самим Семеном Львовичем Ивченко. Почему-то чекистов слишком заинтересовали его родственные связи и деятельность нескольких подконтрольных фирм. «Конечно, много тут они не надыбают, — рассуждал Ивченко, — да и депутатская неприкосновенность — это вам не гулькин хвост, друзья-народные избранники ни за что не дадут в обиду коллегу, дабы не создать нездоровый прецедент (ведь неизвестно, кто будет следующим). Но все равно, крайне неприятно».

И правда, разве может доставить удовольствие информация, что вдруг начали всплывать, казалось забытые дела середины девяностых, когда под один из «ручных» фондов Ивченко удалось получить из мэрии несколько сот тысяч ваучеров? Тогдашний вице-мэр передал эти бумаги фонду по номинальной стоимости за пустое обещание фонда когда-нибудь направить прибыль от ваучеров на нужды стариков. Приватизационные чеки тут же были обменены на акции перспективных фирм, акции перепроданы по еще более смехотворной цене подставным лицам и чуть ли не на следующий день, уже по реальной, раз в десять превышающей цену покупки, в солидные фирмы. Таким образом, в фонде ваучеров не осталось, акций тоже и о какой-либо прибыли говорить не приходилось. Ивченко знал, что один из бывших вице-мэров, курировавших в свое время социальные вопросы, помог провернуть всю операцию не по глупости, не с перепоя или с перепугу, а за весьма приличные «комиссионные». Получи питерские чекисты достаточно доказательств этому — никто не посмел бы спасти депутата, столь нагло обобравшего стариков — подобная игра была не по правилам даже для не гнушавшихся мздоимством народных избранников.

В общем, Ивченко решил, что настало самое время лично прибыть в Петербург и постараться на месте разобраться в ситуации, поговорить с возможными свидетелями, проконтролировать наличие, а точнее отсутствие компрометирующих бумаг в фирмах-сателлитах. Заодно следовало решить проблему с «Транскроссом». Да, у Семена Львовича был интерес к этой фирме. Но ее в любом случае не следовало было оставлять на произвол судьбы, тем более что с покойным Даутовым Ивченко был в достаточно теплых, можно даже сказать в дружеских, отношениях. А дочь бывшего генерального директора «Транскросса» по своей неопытности могла попасть под руку каких-нибудь беспредельщиков, охотящихся за привлекательными акциями способами, от которых даже у много повидавшего на своем веку Семена Львовича по спине пробегали ледяные мурашки…

* * *

Нертов не зря терял время, лазая по чердакам и беседуя с очевидцами происшествия. Теперь он был точно уверен, что попытка проникновения в квартиру Нины не была случайной: слишком много «случайных» совпадений, начиная с совпадения времени ухода Нюры от ребенка со звонком в машину, не могли произойти просто так. А если к этому прибавить явные следы подсоединения к находившейся на лестнице «гребенке», куда был выведен провод от Нининого телефона, то прослеживалась чье-то желание пробраться именно в квартиру Климовой, и именно в ее отсутствие.

Незнакомец явно не однажды успел навестить старинный дом на Захарьевской, и не был дилетантом. В пользу этой версии говорили и аккуратно взломанные замки чердачных дверей, и сами двери, ржавые петли которых были недавно обильно смазаны машинным маслом. А как аккуратно он вскрыл замок на дверях квартиры? — Домушник, скорее всего, не стал бы пользоваться отмычками — это слишком муторно, другое дело фомка — и скорость, и конечный результат практически гарантированы. Да и состояние невольных свидетелей, которых Алексей видел накануне на лестничной площадке, уменьшало и без того мизерные сомнения в профессионализме незнакомца.

Правда, преступник допустил несколько оплошностей и, будь у родной краснознаменной поболе времени, желания и профессионалов, она бы собрала достаточно первичного материала. Теперь же Нертову пришлось вспоминать былые времена, когда он вынужден был совмещать работу и следователя, и оперативника, и эксперта-криминалиста за отсутствием таковых в штатах военной юстиции. Алексей усмехнулся, вспомнив, как проводил первый осмотр места происшествия, то и дело заглядывая в прихваченную с собой тетрадь конспектов по криминалистике. Как он ненавидел во время учебы занудную доцентшу, уныло вещающую о тактике сплошных и выборочных осмотров! Знать бы, что через год конспекты ее лекций станут единственным помощником молодому следователю!..

Но на Захарьевской следовало поработать более основательно, и Нертов созвонился со старым товарищем Николаем Ивановым, которого друзья обычно звали просто Арчи в память помощника известного сыщика Ниро Вульфа. После увольнения из уголовного розыска Арчи руководил частной сыскной фирмой и недавно очень помог Алексею с Ниной, вычисляя покушавшихся на нее лиц.

Николай приехал сразу же в сопровождении еще одного бывшего оперативника — Юрия Александровича, ныне тоже подвизавшегося на ниве частного сыска. Друзья уже втроем еще раз облазали всезакоулки лестницы и чердаков, попутно пытаясь изъять любые следы, оставшиеся от посещений предыдущих визитеров. На чердаке трудно оставить много следов, но в результате поисков сыщикам удалось забрать с собой несколько кусочков липкой пленки со следами перчаток, оставшихся на чердачных дверях и окурки, обнаруженные на чердаке, у самого выхода на лестницу. Любой криминалист прекрасно знает: узор кожи на перчатках также неповторим, как пальцевые завитки. Конечно, найти перчатки незваного посетителя в пятимиллионном городе достаточно проблематично, но возможно. А что касается окурков…

Нертов долго не мог вспомнить, где он видел такой характерный изжеванный фильтр на сигаретах. А ведь видел. Это точно. Причем, совсем недавно. Где? Напрягая память и вороша в ней события последних месяцев, от сразу же мысленно вычеркнул больницу — там в открытую смолить было не принято, да и среди курилищиков он не крутился: сначала долго лежал в реанимации, а потом, бросив курить, просто читал, не выбегая дымить на улицу или в укромный закуток. После выписки времени прошло немного. Среди гостей, приходивших к Алексею, ни у кого не было дурной привычки изжеввыать фильтры до табака…

Александрыч, ползая на карачках по чердаку, мурлыкал «Все выше и выше, и выше стремим мы в полет наших птиц».

— Уж лучше бы какой-нибудь двор осматривать. Там хоть воздух посвежее, и голубями не так воняет, — оборвав песню, начал ворчать он, — а если и попадется какая зассанная парадная, так в худшем случае одна. Заглянул — и опять на свежий воздух.

«Зассанная парадная»! — Нертова вдруг осенило. Он вспомнил, где видел точно такие же хабарики от «Мальборо».

— Стоп! — Алексей выпрямился. — Подожди Александрыч, есть идея. Коля, ты помнишь Раскова? — Я тут с его легкой руки недавно на очень любопытное происшествие попал…

* * *

Семен Львович, галантно поклонившись Нине, вставшей при его появлении из-за стола, быстро пошел ей навстречу, держа в руках невесть каким образом добытый букет настоящих орхидей. Да-да, именно букет, а не какой-нибудь замаринованный одинокий цветочек, которых было навалом в расплодившихся питерских ларьках.

— Здравствуйте, я очень рад вас видеть и, ради Бога, извините старика за то, что не смог вырваться к Вам раньше, — улыбаясь как любимой дочке, Ивченко протянул женщине цветы, — а ведь мы с вашим отчимом, с Анатолием Семеновичем были друзьями.

Нина успела мимолетом подумать, не много ли в последнее время объявляется друзей у ее покойного отчима, но тут же отогнала от себя эту мысль, сочтя ее слишком злой («Ведь папа был человек уважаемый, стольких людей знал, поэтому не удивительно, что к нему не только я одна отношусь хорошо»). А Семен Львович тем временем стал ненавязчиво брать инициативу в свои руки, время от времени подчеркивая, что действует так как старый друг Даутова, много наслышанный о талантах его падчерицы. Для начала он отправил заглянувшую в кабинет секретаршу за водой для цветов, заодно попросив, чтобы она заварила чаю.

— Знаю, — многозначительно улыбнулся Ивченко, — ваш руководитель не переносит кофе, поэтому осмелился привезти с собой изумительную заварку. Мой секретарь не слишком утомителен? — Попросите, пожалуйста, его помочь заварить чайник. Он большой специалист в этом деле.

Секретарша фыркнула про себя, решив, что если спутник Ивченко и специалист, то в других делах, во всяком случае судя по его крепкой фигуре, широким плечам и набитым как у каратистов-контактников костяшкам пальцев. У секретарши раньше был такой приятель-спортсмен, который гордился тем, что может рукой гвозди забивать. Впрочем, это были только воспоминания и девушка, вильнув на прощание попкой, пошла заниматься сервировкой. Ивченко же, взглянув на Нину, вдруг заразительно рассмеялся и сказал, что во всем, дескать, виновата дурная начальственная привычка, больше он никаких указаний давать не будет, а как порядочный гость лишь ненадолго злоупотребит временем Нины Анатольевны, хотя думает, что это время для обоих будет потеряно к общему удовлетворению.

Когда чай и какие-то закуски, видимо добытые при помощи ивченковского «секретаря», были принесены, Семен Львович, «дабы не заставлять любезную хозяйку терять драгоценное время», сразу же перешел к делу, для начала выразив искрение соболезнования по поводу безвременной кончины бывшего генерального директора «Транскросса».

— Но, как говорится, время работает для живых, — Ивченко горестно вздохнул, — поэтому я должен обсудить с вами проблему, которую мы пытались решить вместе с Анатолием Семеновичем. Мы договорились провести на паях одно очень выгодное мероприятие. Ваш отчим собирался войти в него деньгами, а я — разработкой концепции и моими московскими связями. Деньги я тоже вложить должен, — тут же поправился Ивченко, перехватив недоуменный взгляд Нины, — но не все. В частности операции я вас, конечно, посвящу, но мне нужно принципиальное согласие получить сейчас, так как время не ждет, а дивиденды обещают быть достаточно высокими.

— О каких деньгах вы говорите? — Недоуменно перебила Нина собеседника. — Ведь, как вам видимо известно, сейчас положение в фирме достаточно напряженное и свободной наличности кот наплакал. Я до сих пор не могу разобраться во всей бухгалтерии, навороченной «сподвижниками» отчима. И если чему радуюсь, то только их нынешнему (и, надеюсь, будущему тоже) отсутствию в фирме.

Ивченко, слушая Нину, достал из принесенной с собой папки дощечку-картонку с прикрепленным на ней кусочком полимерной пленки. Такие дощечки некогда продавались во многих канцелярских магазинах, и детишки рисовали на них, надавливая чем-нибудь твердым. Надавил — получился рисунок, приподнял пленку — все чисто. Гость не стал рисовать, но написал на дощечке несколько слов и протянул Нине, дав прочитать. Убедившись, что женщина сделала это, он живо уничтожил написанное, протянув ей прибор для ответа. Нина растерялась, замешкалась, не зная, как себя вести дальше. Ей все еще виделась пропавшая надпись: «Речь идет о положенных А.С. по моей просьбе в зарубежные банки деньгах, из-за которых у вас некоторое время назад были большие неприятности. Но мы договаривались с Толей, что эти деньги должны работать и, если с ним что случится, на вас»…

* * *

Нюра с радостью засобиралась на кухню приготовить гостям что-нибудь поесть, а Нертов с Арчи и Александрычем расположились в одной из комнат, подальше от спящего Мити, чтобы обсудить план дальнейших действий.

Первым начал говорить Алексей, рассказав обо всех фактах, ставших ему известными за последние дни.

— Со входом разобрались, я успел договориться, — Нертов кивнул в сторону прихожей, которую теперь защищеали мощные сейфовые двери с фирменным перископным глазком, — своих ребят-охранников, с которыми раньше работал, к Нине приставил, вневедомственная охрана завтра установит сигнализацию, у парадной тоже через день-два человек будет… Но, помня наши французские приключения, я не склонен недооценивать ситуацию. И звонки, и взлом не случайны. Я, конечно, с радостью бы забрал Нину с сыном и, загнав кому угодно ее треклятые акции, рванул куда подальше, но тут, сам понимаете, не моя воля. Поэтому я хочу, чтобы вы, зная все «но», все-таки согласились помочь. Честно говоря, не исключаю, что на Нину пытается «наехать» кто-нибудь из «бывших». Даже просто так, чтобы потрепать нервы. Она ведь успела и разогнать из «Транскросса» кое-кого, и, не исключено, озлобить некоторых оставшихся. А вы ситуацией владеете, наработки остались… Ну, как, Арчи, согласен?..

Сыщик неопределенно хмыкнул, прикидывая, сколько неприятностей рискует огрести его контора, втянись она снова в «транскроссовские» дела, но готов был согласиться с предложением друга, тем более что заказов в последнее время не хватало, а работа со всяким дерьмом это судьба любого опера, пусть даже отставного. Александрыч, казалось, угадал мысли начальника. Он сердито засопел и, грузно поднявшись из кресла, направился к окну, чтобы лишний раз убедиться: его недавно купленная машина, припаркованная на улице, до сих пор не угнана. Посмотрев вниз через тюлевую занавеску и удостоверившись, что любимая ласточка на месте, Александрыч хотел было вернуться назад, чтобы заявить о смирении со своей участью, но вместо этого шагнул в сторону и, показывая куда-то вдаль и наверх рукой, удивленно выдохнул.

— Ребята, кто-то «пасет» наш дом.

Алексей, проследив направление руки сыщика, заметил слабый отблеск весеннего солнца, сыгравший в одном из темных чердачных окон дома на противоположной стороне улицы. Этот отблеск не мог быть отражением обычного пыльного осколка стекла, скорее он принадлежал биноклю или, еще хуже, винтовке с оптическим прицелом…

* * *

«…Мы договаривались с Толей, что эти деньги должны работать и, если с ним что случится, на вас… На вас… На вас…«- Эти слова маленьким молоточком стучали в виске Нины все время, пока она ехала с Ивченко на своей машине, уносящей их от «Транскросса».

Прочитав на дощечке послание Нина собралась с духом и, улыбнувшись собеседнику, предложила ему съездить прогуляться («А то этот пустой и душный кабинет так давит. Я, если есть время, стараюсь не сидеть в нем»…). Семен Львович принял предложенную игру и, поддакнув, что-то заговорил о целебном весеннем воздухе.

Машину Нина вела сама, а два ее охранника и «секретарь» Ивченко со своим напарником, ругая про себя сумасбродных клиентов, ни в грош не ставящих телохранителей, следовали сзади в автомобиле Семена Львовича. Нине и на самом деле захотелось подышать свежим воздухом. Но, кроме того, она знала, что по дороге о делах не очень-то поговоришь, а значит, будет время собраться с мыслями, обдумать предложение Ивченко. «Конечно, пыталась про себя рассуждать она, — про последние «транскроссовские» проблемы не знал только ленивый. Но нигде вслух не говорилось о деньгах отчима». Первый, кто открыто заговорил о них, был тот бандит, «бригадир» на Лазурном берегу, который попытался добыть шифры сейфов от похищенной и крепко связанной наследницы. Знал о деньгах и ее бывший (а после непонятным образом погибший в «Крестах») жених Денис. Нина сама по глупости как-то ляпнула ему, что знает номера счетов. С этого-то, кажется, и начались все неприятности. Если бы не Алексей — выпутаться бы из них вряд ли удалось бы. Как минимум четыре раза Нертов, рискуя собой, спасал жизнь Нины. И тогда, на Киевском шоссе, когда ее заманивали на неизвестную ферму, и на именинах отчима, когда вместо Нины погибла случайная девушка, и во Франции, и в охотничьем домике…

«Бедный Сергей Иванович»! — Память вдруг некстати начала ворошить прошлое, высвечивая как в немом кино худощавую фигуру старика в вылинявшей гимнастерке, нелепо распластавшуюся на тронутой заморозком земле. А потом — бьющуюся в крепких руках «главбуховских» парней жену Савельева. Она тогда никого не узнавала и только бессмысленно рвалась к убитому мужу, умоляя: «Пустите… сынки, пустите…«Нина пыталась успокоить, увести ее, но старушка вдруг ослабла и бессильно повисла на руках автоматчиков. Приехавший позже врач, мимоходом приподняв ее веко, невпопад хохотнул и спросил у присутствовавших: «А бабуля что, тоже в перестрелке участвовала?» «Идите, — оборвал его «Главбух», — займитесь своим делом»…

Воспоминания захватили Нину и она очнулась только когда Ивченко уже наверное во второй или третий раз переспросил, куда она едет.

— Извините, задумалась, — Нина слабо улыбнулась, — если не возражаете, давайте, пройдемся по Летнему саду.

Ивченко не возражал, думая, что Климова не такая уж дура, какой ее можно было представить. Стоило только заикнуться о даутовских деньгах, как она сразу же выскочила из кабинета, где того и гляди, мог оказаться махонький, но зловредный «жучок», установленный, скажем, налоговиками.

«К ней следует присмотреться получше, а там, глядишь, сработаемся». — Неторопливо рассуждал про себя московский гость.

«Он слишком уж осведомлен о делах папы, — думала в это время Нина, — не зря Леша предупреждал, чтобы я о деньгах молчала. Но ничего, поговорим, глядишь, что-нибудь полезное и выплывет. Интересные у отца друзья, того и гляди за горло схватят… А вдруг он сможет подсказать, кто так усердно интересуется моей персоной»?.. Впрочем, на это надежда была слабая и Нина это прекрасно понимала. Главное было все-таки выполнить требование Алексея и, как он говорил, «врубить дуру», сделать вид, что о деньгах отчима ей ничего не известно…

* * *

Александрычу пришлось остаться в квартире, а Нертов и Арчи рванулись на улицу. Они проскочили через уже достаточно изученный чердак и вышли во двор соседнего дома. Затем, отойдя подальше по улице, пересекли ее и, двигаясь чуть ли не вплотную к стенам зданий на противоположной стороне, наконец достигли дома, откуда велось наблюдение.

— Коля, ты знаешь, что времени для вызова людей у нас нет, — Нертов пристально посмотрел на друга, — поэтому тебе придется остаться внизу — мы не знаем, откуда вылезет наблюдатель.

Арчи попытался возразить, ссылаясь на то, что его друг еще не успел окрепнуть после ранения, но Алексей прервал его, заявив, что, во-первых, он достаточно здоров, во-вторых, лучше сможет сработать при захвате на чердаке.

— Да, и не забывай, что у меня есть нормальный «ствол», я ведь как-никак охранник, а не сыщик. И, видит бог, если мы опоздали, то на улице ты сработаешь лучше меня — в «наружке» я не силен.

Николай вынужден был согласиться а Нертов, нырнув в ближайшую парадную, осторожно начал подниматься по лестнице наверх.

Дверь, ведущая на чердак, оказалась незапертой и даже наполовину приоткрытой. «Хорошо, скрипеть не будет», — подумал Алексей. Потом он прикинул, что эта дверь должна находиться достаточно далеко от окошка, в котором Александрыч заметил отблеск света, а поэтому, чуть послушав тишину, тихонько протиснулся внутрь чердака. На счастье, на полу вместо шлака, который обязательно бы громко хрустел под ногами, были набросаны деревянные мостки. Нертов, присев, внимательно осмотрелся и еще раз прислушался, но все казалось спокойным. Тогда он достал «ПМ» и тихо начал двигаться вглубь помещения…

* * *

Вылезая из машины у Летнего сада, Нина уже была полностью готова к разговору с Ивченко. Не ожидая, пока он соизволит начать, Нина слегка сварливо выговорила спутнику, что в служебных кабинетах серьезные проблемы она не обсуждает, так, во всяком случае, всегда учил ее отчим.

— Я слишком хорошо помню, как достаточно недавно группа акционеров, решившая убить меня, легко записывала все разговоры в здании «Транскросса». И, кстати, сами же за это поплатились, так как РУБОП, оказывается, делал то же самое. Если б мой бывший жених столь скоропостижно не умер в тюрьме… Нет, не стоит выражать соболезнования, я же сказала: «бывший»… Так вот, если бы он не умер, то сел бы достаточно надолго, потому что именно в моем нынешнем кабинете слишком откровенно рассказывал обо всех своих гнусностях.

Ивченко, решил, что женщина готова будет положительно решить вопрос со счетами и ободренный таким началом разговора, попытался рассказать ей в общих чертах план операции, но Нина перебила его.

— Что же касается счетов, к сожалению, тут какая-то ошибка. Нет, про деньги я слышала. Но, честно говоря, только от бандитов, которые похитили меня во Франции. Я им наврала с три короба, будто ключик к этим счетам у меня дома и благодаря этому меня сразу не убили. Но дело в том, что папа никогда и не заикался о неких деньгах. Знаете, мне очень жаль и я, действительно, хотела бы помочь в реализации папиного проекта, но только не этими мифическими деньгами. На всякий случай после возвращения из Франции я пересматривала все папины бумаги и не нашла в них никакого упоминания о зарубежных счетах.

Ивченко казался крайне расстроенным и Нина, взяв его под руку, попросила его, не может ли он хотя бы подсказать, если злополучные деньги существуют, где их следует искать.

— Может вам, как другу отчим называл хотя бы название банка? Я ведь прямая наследница и, думаю, могла бы написать туда письмо.

Семен Львович, как бы не выглядел внешне спокойным, на самом деле едва сдерживал эмоции. Он верил и одновременно не верил, что его собеседница ничего не знает о миллионах баксов, припрятанных Даутовым. «Если знает, — думал бизнесмен, — она слишком хитрая стерва и с ней следует разбираться иначе, а если нет — то она непробивная дура. Другая бы не только папочкины бумаги перетряхнула, а занималась только розыском заветных счетов — слишком большой куш». Но как бы то ни было, Ивченко пришлось временно смириться и он, сменив тему, заговорил о других делах, рассказав, что по некоторым сведениям, борьба за фирму Нины еще только должна разгореться и есть некие темные силы, которые ни перед чем не остановятся, чтобы заполучить ее пакет акций.

— Я понимаю, — голос Семена Львовича начал напоминать бархатистое мурлыканье, — вы хотите продолжить дело, начатое отчимом. Но это слишком рискованная затея. Я в память дружбы с Анатолием Семеновичем мог бы помочь найти вам достойных покупателей на акции, в крайнем случае, даже сам бы приобрел их часть, так как сижу в Москве и не очень-то опасаюсь нынешних питерских проблем. Но, подчеркиваю, по моим сведениям, скоро могут начаться массированные атаки на «Транскросс». Я не знаю имен, да и, видимо, побоюсь назвать их, даже если бы узнал. В большом бизнесе свои правила. Поэтому я и знаю от друзей основную идею — захват «Транскросса». Пока я еще помочь могу. Но только пока, потому что завтра меня и близко не подпустят к вам…

Сказанное московским гостем следовало спокойно обдумать, но только спокойно. Сейчас же Нина чувствовала, что не в состоянии сосредоточиться. Слишком много за последнее время было происшествий и событий, связанных со злосчастными деньгами отчима и акциями. Поэтому женщина пообещала Ивченко, что в ближайшие же дни перезвонит, а пока («я не могу так сразу, это слишком ответственное решение, не обижайтесь») предложила отложить окончательное обсуждение проблемы. Ивченко ничего не оставалось делать, как согласиться. «Впрочем, — думал он, — может это к лучшему. Сегодня лишние проблемы никому не нужны».

…Шлепая резиновыми полусапожками по лужам, мимо пробежал какой-то счастливый карапуз, следом за которым с причитаниями переваливалась всполошенная бабушка, за Лебяжьей канавкой весело позванивая, грохотал трамвай, двое влюбленных самозабвенно обнимались на скамейке, презрев все приличия, еще одна парочка не спеша прогуливалась метрах в пятидесяти от Ивченко и Нины… Все было как обычно. Только разговор этой парочки мог показаться случайному слушателю странным.

— Как запись, без проблем?

— Не боись, все в ажуре. И сбавь темп, не видишь, объект остановился…

* * *

Нертов, присев у чердачной двери, внимательно осмотрелся и еще раз прислушался, но все казалось спокойным. Тогда он достал «ПМ» и тихо начал двигаться вглубь помещения. Как осторожно он не пытался ступать, но все равно легкое поскрипывание досок казалось грохотом. Чердак оказался не таким большим, как думал Алексей. Не большим, но пустым и к тому же, что и следовало ожидать, с двумя входами-выходами.

Слуховое окно, из которого раньше велось наблюдение, осталось открытым. Ни одного кусочка стекла, которое бы опытный Александрыч мог принять за блеск оптики, рядом не было, зато кто-то стер пыль с нижнего переплета рамы, видимо неосторожно облокотясь на него. Не исключено, что этот «кто-то» также неосторожно ступил в лужу не до конца засохшего сурика, очевидно разлитого трубных дел мастером неподалеку от окна. Правда, скорее всего это не был недавний наблюдатель, так как он вряд ли носил кроссовки примерно тридцать шестого размера. Но времени внимательно рассматривать следы у Нертова не было и он заспешил вниз, надеясь, что Арчи там успел перехватить загадочного незнакомца.

Выскочив во двор по другой лестнице, Алексей увидел в подворотне Николая, который старательно делал вид, что слегка перебрал и размышляет о проблемах вселенной, обнимая створку открытых ворот. Нертов направился к нему.

— Наверху никого. Что у тебя?

Арчи перестал придуриваться и, пожав плечами, буркнул:

— Полный ноль.

— Что, вообще никого не было? — Переспросил Алексей.

— Почему, были. Бабка какая-то выходила во двор ведро выносить, да девица рыжая выпорхнула из твоей парадной. Я хотел ее «снять», но потом решил, что с Женевьевой она ни в какое сравнение не идет, и вынужден был остаться в одиночестве.

У Нертова заходили на скулах жевлаки и он выдохнул:

— Какая девица? В таких славных кроссовочках и серенькой куртке?

— Д-да, — Оторопел Арчи, — а ты ее когда успел увидеть?

— Никогда, — отрезал Алексей, — про Холмса слышал? — Вот и у меня дедукция. На чердаке у окошечка, откуда наблюдение велось такой же след кроссовочки, — он ткнул пальцем вниз, в сторону мокрой земли, заменяющей выломанный очередными ремонтниками асфальт, — вот такой же след. Можешь проверить. А что касается курточки… Думаю, в белых шубах по чердакам люди не лазают, а одеваются более незаметно и немарко. Спасибо, Коля.

Нертов еще раз недобро взглянул на расстроенного товарища и, смягчившись, приобнял его: «Ладно, не расстраивайся, ты же не был наверху. Пойдем лучше к Александрычу, может, он что видел».

Александрыч тоже ничем помочь не смог. Хотя он осторожно и наблюдал за домом на противоположной стороне, но естественно не обратил внимания на девушку. Единственное, что заметил сыщик, особа с рыжими волосами, выйдя из-под арки, живо перешла улицу и очевидно нырнула в ближайший проходной двор.

Нертов набрал номер трубки охранника Нины, чтобы предупредить его о возможных неприятностях и дать команду на усиление охраны. Телохранитель заметил, что все спокойно, а хозяйка прогуливается по Летнему саду с очень приятным господином Ивченко, который, кажется, старый друг ее покойного отчима. Это сообщение было последней каплей, переполнившей чашу терпения Алексея и он, не обращая внимания на стоявших рядом товарищей, заорал в трубку:

— Какой к черту старый друг?! — Немедленно вызывай дополнительную охрану. Я выезжаю…

Часть 2

Глава 1. Ошибка в объекте

— А-а!

А-а-а!!

А-а-а-а!!!..

В городском парке, обхватив побелевшими пальцами щеки, пронзительно кричала женщина. Граждане, неторопливо прогуливающиеся по аллеям или спешащие короткой дорогой на работу в сторону Смольного, недоуменно оглядывались на нее, но никто не удосужился подойти поближе, вяло думая, что тетка или перепилась до чертиков или просто свихнулась. Впрочем, понемногу любопытные останавливались на почтительном расстоянии от кричащей и, делая вид, что им все равно, косились в ее сторону, ожидая дальнейшего развития событий.

Тем временем женщина, не прекращая стенать и выкрикивать нечто нечленораздельное, начала опускаться прямо на мокрую землю, выглядывающую из-под недавно растаявшего снега. Наконец, опустившись вниз, она закрыла лицо полностью руками и, безвольно уронив голову на колени, просто продолжала рыдать.

Если бы городские власти не вели столь упорную борьбу с собаками, методично выживая их из городского парка на асфальтированные набережные, то сержант Касьяненко сегодня наверняка бы не смог отличиться. Но борьба велась достаточно серьезная, несмотря на то, что и губернатор города, и начальник ГУВД держали дома собак. Начальник главка будучи еще на пенсии в звании полковника внутренних войск, умудрялся отбиваться от назойливых стражей порядка, пытавшихся заставить его одеть намордник на любимого эрделя. Теперь же все стало проще: генерала никто штрафовать за нарушение правил выгула животных не будет. Другие, не менее известные деятели, наоборот, боролись с животными доступными им способами. Например, охранники жены бывшего мэра просто вломились в квартиру старушки, имевшей несчастье жить этажом ниже известной четы, и на глазах хозяйки застрелили ее собачонку, очевидно помешавшую своим лаем душевному покою сановитой народной избранницы. А вот простые граждане — дело другое.

Касьяненко, придя в городской парк, начал службу, напевая про себя недавно услышанный шлягер.

Дмитрий твердо знал, что должен выявить сегодня как минимум пятерых злостных собаковладельцев, чтобы, доставив их в райотдел, составить там соответствующие протоколы. После этого административная комиссия оштрафовала бы нарушителей на сумму, не превышающую стоимости полбутылки водки. При всей своей исполнительности сержант милиции не мог понять, почему не только его, но и не менее занятых участковых отрывают от основной работы и гоняют заниматься такой мелочевкой. Но, будучи человеком честным, даже выявляя нарушителей «собачьего режима», он бдительно смотрел по сторонам, готовясь пресечь любое правонарушение. И вдруг этот крик…

Касьяненко сначала прибавил шаг, но так как голос не умолкал, бросился вперед уже бегом. Проскочив мимо редкой цепочки любопытствующих, он добежал до сидящей на земле женщине, предчувствуя, что вскоре его райотделу придется раскрывать очередной грабеж или, хуже того, разбой. «Наверное, какой-нибудь негодяй сумочку вырвал у мамаши». — Подумал Касьяненко, склоняясь над женщиной, но на его вопрос «Что произошло?» несчастная только махнула рукой в сторону коляски.

Сержант, недоумевая, посмотрел внутрь и обомлел: вместо улыбающегося розового детского личика, которое он ожидал увидеть внутри, из-под одеяльца выглядывала красно-синяя маска с вывалившимся наружу языком. А сидящая у коляски женщина между тем все причитала: «Убили-и-и!», переходя то и дело снова на рыдания.

Касьяненко, велев ей никуда не уходить, вызвал по рации наряд и, оглядевшись еще раз вокруг, направился к цепочке стоящих поодаль граждан. Кое-кто заспешил уходить, но двое-трое старушек, да какая-то не в меру любопытная мамаша все еще топтались на своих местах. Касьяненко быстро успел узнать, что бабули с мамашей ничего подозрительного не видели и, несмотря на их возражения, все же переписал адреса возможных свидетелей в свой блокнот. Туда же он занес и координаты какого-то не в меру любопытного мужчины, оказавшегося поблизости. Правда, мужчина тоже пытался уверить милиционера, что, дескать, просто проходил мимо и просто остановился посмотреть, кто кричит, но Касьяненко настоял. Он, в отличие от некоторых своих товарищей по службе, пришел в милицию не для того, чтобы просто получать зарплату или подрабатывать взятками. Дмитрий Касьяненко хотел стать настоящим профессионалом-оперативником, собирался переходить на службу в уголовный розыск и потому придавал особое значение сбору первоначальных улик. После короткой беседы с ничего не видавшими очевидцами он вернулся к рыдающей женщине и попросил ее представиться, отметив про себя, что от женщины хотя и несильно, но пахнет алкоголем. На миг оторвав руки от зареванного лица, она взглянула на стража порядка.

«Плошкина я. Анна Петровна. А ребеночек-то… что я теперь соседке скажу-у?»- И из глаз у нее снова покатились слезы…

* * *

Нертов в последние дни не мог найти себе места. Еще бы, несмотря на меры, предпринимаемые охранниками Алексея и сыщиками Арчи, их подопечная, казалось, делает все больше и больше глупостей, при этом ни в грош не ставя мнение профессионалов.

— Мало того, — думал Нертов, — что она поддерживает отношения с Ивченко, так еще умудрилась и поверить прохиндею Цареву. Вот уж, честное слово, жизнь не только прекрасна, но и весьма удивительна. Не успели этого подонка посадить, как он непонятным образом выбрался из «Крестов». Кстати, а ведь это не может быть простым совпадением — и Ивченко, и Царев, и бесконечные проблемы с таможней…

Алексей еще раз попытался проанализировать, каким же образом Царев умудрился занять в фирме руководящую должность и пришел к неутешительному выводу: все последние события напоминают хорошо спланированную операцию по внедрению. А если это так, то и без того очевидная цель добреньких карабасиков становится еще более ясной: завладеть фирмой. Причем, при таком раскладе, здоровье нынешнего генерального директора их может волновать только поскольку оно еще существует. Когда же Нина умрет или просто исчезнет, то окажется, что в «Транскроссе» есть оперативно действующий исполнительный орган и довольно муторная процедура перекупки оставшихся акций тоже не будет иметь особого значения — фирма сгинет гораздо раньше.

Самое обидное, что как только Алексей пытался поговорить с Ниной серьезно, она сразу же замыкалась, пыталась отделаться шуткой, или попросту начинала сердиться. Почему-то она никак не хотела рассматривать все события последних дней в их взаимосвязи. Да, были проблемы с таможней — случайность, не сумели вовремя наладить отношения. Смерть начальника охраны Петренко — наверняка месть за службу в милиции. Статьи в прессе — так журналисты пишут о многих, на жизнь зарабатывают…

— Стоп, — скомандовал себе Нертов, — а ведь это, кажется, выход. И вариант проверки подозрений. Журналист, будь он хоть семи пядей во лбу, не профессионал-опер. Чаще эти ребята наивны и доверчивы как дети, на чем и горят.

Нина же в последнее время действовала отнюдь не по принципам непредсказуемой женской логики. Слушая своего избранника, она справедливо рассудила, что нельзя размахивать шашкой, когда в наступление идут танки. А нынешняя ситуация напоминала ей именно такую. Только Нина была слишком самостоятельна, имела собственное мнение по поводу жизненных ситуаций и просто отказывалась верить в виновность Царева. К тому же Нина, как и Нертов, не могла точно знать, откуда следует ждать главного удара. Именно поэтому она решила, что лучше иметь порядочного человека, каковым она считала Царева, или даже, как думал Нертов, потенциального врага рядом, нежели на расстоянии. Подобным образом рассуждал и ее покойный отчим, в свое время предложивший Нертову работать в «Транскроссе». С одной стороны, бывший генеральный директор был не прочь, чтобы юрист стал надежной опорой для падчерицы, с другой опасался, что Алексей может слишком активно заняться поисками компромата, касающегося смерти своего предыдущего шефа — банкира Чеглокова.

Нина считала, что переубедить Нертова, чтобы он изменил свою тактику, будет достаточно сложно, скорее просто нереально. Когда дело касалось работы — он совершенно не воспринимал советов людей, которых считал дилетантами в данных вопросах. Будь это хоть богатый предприниматель, хоть любимая женщина — ответ Нертова так или иначе сводился к вежливому парафразу на тему «не лезьте не в свое дело». Но «не лезть» Нина тоже не могла — история касалась и ее самой, и близких ей людей. Поэтому она на свой страх и риск согласилась на встречу с Ивченко и взяла на работу опального Царева.

Нертов же так и не понял истинных причин поведения любимой женщины. Он напрочь забыл, что Нина не намного меньше его владеет ситуацией, а ее интуиция, помноженная на любовь и инстинкт самозащиты, по крайней мере, требовали гораздо большего уважения. Если это мог позволить себе какой-нибудь влюбленный эгоист, то для профессионала эта ошибка была непростительна. Как и в прошлом году, Алексей погрузился в привычную работу: мотаться по городу, отслеживать, анализировать… Нине казалось, что если речь заходила о делах «Транскросса», Нертов говорил с ней как со школьницей. Но она прощала его — не рвать же отношения из-за таких мелочей.

Выяснить фамилию писаки не представило особого труда. Стоило только позвонить в редакцию и высказать намерение сообщить «сенсационные подробности» журналисту, как его легковерный сослуживец, снявший трубку, тут же назвал другой номер телефона и подлинную фамилию коллеги: «Вы только обязательно перезвоните, он собирается возвращаться к теме и готовит следующий материал».

Алексей рассуждал, что, если нормально «просчитать» автора пасквилей, появившихся в печати, его можно заставить откровенно говорить. А для этого… Для этого следовало для начала снова пообщаться с «ученицей-сыщицей» Юлей Громовой.

* * *

В это время «ученица-сыщица», поймав на последние деньги, оставшиеся до зарплаты, такси, мчалась из Дома прессы к Таврическому. Сегодня она, как обычно, пыталась получить у ребят из милицейской пресс-службы свежую информацию о происшедших за ночь в городе преступлениях, чтобы успеть быстро написать пару заметок для очередного номера газеты. Правда, когда удалось дозвониться на Захарьевскую (пресс-служба находилась неподалеку от дома Климовой, о существовании которой, впрочем, Юля и не задумывалась), знакомый сотрудник попросил перезвонить позднее. Но девушке удалось выклянчить предварительную информацию, пообещав взамен посодействовать в публикации очередного ура-отчета о славных делах милицейского начальства. Теперь же она ехала на такси, надеясь успеть непосредственно на место происшествия. Как сказал капитан из пресс-службы, в городском саду только что обнаружен задушенный ребенок. Не исключено, что убийца — находившаяся с ним женщина. Естественно, работать с такой информацией только по милицейским сводкам было кощунственно и достойно лишь стажера-практиканта, а Юля не без оснований считала себя профессионалом.

В парке уже толпилось достаточно разных милицейских чинов и люди в штатском. Непосвященному человеку трудно понять, что они все делают на месте происшествия. Но как недавно объяснял журналистке Расков, «массовое присутствие» просто необходимо.

— Во-первых, — говорил он, тяжело облокотясь на кресло и хмуро насупив брови так, что собеседница не могла понять, шутит начальник ОУР или говорит серьезно, — все хотят быть в курсе. Во-вторых, каждый считает своим долгом дать хотя бы одно ценное указание по розыску. Причем, если вдруг случайно злодея удастся задержать (скажем, оперативники успеют это сделать до поступления всех идиотских «выполнять!»), бдящее начальство все равно будет вписано в сводку, как главный организатор поимки. А сие, видите ли, премия и прочие блага, вроде подтверждения необходимости собственного существования в конкретной должности… Ну, и, наконец, как некогда говаривал ваш ходатай Нертов, кто же будет следы затаптывать, если не руководство?

Юля только сейчас поняла смысл злых слов старого оперативника — после того, как вся полянка за летней парковой эстрадой была вытоптана разными должностными лицами, найти на ней не то что следы, но и, наверное, человека, было крайне проблематично. Тем не менее, Юля почти сразу же заметила в толпе знакомое лицо. Точнее, сначала она услышала голос, выкрикивавший фальцетом: «Коляску — изъять, а эту стерву — в «аквариум», пусть с гопниками посидит, запах нар почует. А к вечеру допросим». Юля пошла на голос и чуть ли не нос к носу столкнулась со следователем, которого незадолго до того видела при осмотре другого места происшествия — у парфюмерного магазина. Именно этого хама, помнится, весьма удачно поставил на место новый знакомый журналистки — Алексей Нертов.

— Почему же он здесь распоряжается? — Подумала Юля. — Алексей же, помнится, еще при прошлом осмотре говорил, что следствие по делам об убийстве проводит не милиция, а прокуратура.

Конечно, девушка была права, но она не учла, что теория и практика — понятия разные. В прошлый раз, когда на место происшествия выезжала милиция, никто официально сначала и не заикался об убийстве. Мало ли, какая заява поступила о происшествии. Разве редки случаи, когда группа выезжает на «ножевое» или «тяжкие телесные», а выясняется, что соседка соседу просто нос разбила или сосед пнул кошку, заглянувшую ему в кастрюлю с супом. Вызовешь сразу прокурора — потом греха не оберешься. Сегодня же журналистка просто недооценила ситуацию. Услышав знакомый голос, она не подумала, что руководит осмотром незаметный следователь прокуратуры, одетый в куртку спортивного покроя, а Юлин знакомый, более-менее случайно оказавшись в саду, как говорил Расков, «ибидирует», то есть имитирует бурную деятельность. Пока он не шибко мешал работать прокурорскому следаку, который решил, мол, пусть этот мент покричит, страха нагонит, а там разберемся, кто прав, кто виноват. Тем временем милицейский следователь заметил журналистку и, подойдя к ней, потребовал, чтобы она немедленно уходила и не мешала работать.

«Очевидно, ко всем своим недостаткам он еще и злопамятный, — решила Юля, — не иначе, вспомнил свой позор, при котором я присутствовала. Хотя, что ему, он же недоделанный какой-то, наверное, просто зло срывает». Девушка попыталась было заикнуться, что она никому не мешает, но милицейский следователь, подозвав стоящего поодаль постового милиционера, велел ему увести «эту гражданку подальше в парк и присмотреть за ней. А будет упираться или попробует вернуться — тоже в «аквариум», за неповиновение». Перспектива провести хотя бы некоторое время в качестве задержанной Юлю не прельщала, и она в сопровождении милиционера нехотя двинулась в сторону.

Несостоявшийся инженер тут же потерял к ней всякий интерес и принялся что-то доказывать каким-то людям в штатском. Юля подумала, что это местные оперативники и, надеясь получить хоть какую-то информацию, попыталась выяснить у сопровождающего, что происходит. Милиционер ляпнул, что он обнаружил труп в коляске, а затем, спохватившись, попытался важно надуть щеки, ссылаясь на служебную тайну. Тогда Юля пошла на хитрость, напомнив, что ему все равно велено находится с ней, а не стоять как истукану. Затем она, постаравшись применить все свое обаяние, сказала, что представляет одну из крупнейших газет, а следователь — ее старый знакомый и просто привык разговаривать в такой манере.

— Ну, неужели, если бы он не хотел дать мне информацию, то оставил бы меня тут? — С надеждой заглядывая в глаза милиционеру, спросила девушка, — просто он пытается сохранить следы, чтобы я их сдуру не затоптала. Да и перед начальством нельзя же показывать наше знакомство. Вы же понимаете, правда?

Если бы Касьяненко был просто милиционером, то ему Юлины рассуждения были б, как говорится, «до лампады». Но, к счастью, парень собирался стать настоящим оперативником и поэтому мыслил достаточно образно. Тем более, девушка затронула знакомую тему и была, кроме того, очень симпатична. И вообще, ведь было же дано указание «проводить подальше в парк», которое было выполнено буквально. Правда, будущий правовед мог бы насторожиться, поняв, что осмотр трупа на месте происшествия почему-то проводит милицейский следователь. Но Касьяненко учился только на первом курсе, а уголовный процесс начинают изучать только на втором. Как бы то ни было, будущий юрист расслабился и уже вскоре Юле были известны все подробности происшествия, а также то, что Дима (так звали милиционера) в этом году поступил на заочное отделение юрфака, живет с мамой и очень расстраивается, что знакомые девушки не желают понять, как важна и почетна милицейская служба.

Юля некоторое время только поддакивала, стараясь направить разговор в нужное русло, потом сама не заметив, увлеклась беседой, во время которой время летело незаметно. Кончилось все тем, что молодые люди договорились встретиться в свободное от работы время (естественно, лишь для того, чтобы поговорить об опасностях и трудностях милицейской службы!), после чего Юля, спохватившись, побежала в редакцию, оставив нового знакомого гулять по парку в одиночестве.

А Диме Касьяненко было вовсе не до службы — у него перед глазами все стояло улыбающееся лицо девушки с очаровательными ямочками на щеках.

* * *

Заметка о происшествии в Таврическом была уже выведена на гранки и Юля собиралась ее перечитать последний раз, а затем сдать в секретариат. Но ее труд был прерван появлением Нертова. Гость извинился за неожиданный визит, бросив явно дежурную фразу, мол, просто пробегал мимо. Юля, хотя и была занята, но чувствовала себя обязанной посетителю за помощь при знакомстве с Расковым, к тому же у нее не было привычки как у некоторых чиновников, да и просто клерков, яростно имитирующих трудовую деятельность, сразу же набрасываться на посетителей. Поэтому она приветливо улыбнулась Нертову и отодвинула от себя свежие гранки, приготовившись слушать.

Алексей машинально посмотрел за движением руки журналистки. Сразу же в глаза бросились набранные крупным кеглем заголовок и подзаголовок: «Прогулка, прерванная смертью. Следствие проверяет версию о причастности няни к убийству ребенка». Нертов, кивнув в сторону гранок, усмехнулся, спросил полуутвердительно, не надоела ли девушке эта тема. Но Юля, самостоятельно сообразившая, что в городе орудует маньяк и потому очень довольная собой, начала с жаром пересказывать Нертову сегодняшнее происшествие в Таврическом. По мере ее рассказа Алексей все больше хмурился, потом пробежал глазами гранки и потребовал, чтобы журналистка назвала ему фамилию подозреваемой. Юля, недоумевая, почему так волнуется ее гость, заглянула в рабочий блокнот и прочитала: «Плошкина». С этого момента Нертов, казалось, перестал замечать хозяйку кабинета, быстро достал из кармана мобильник и начал кому-то названивать. Абонент не отвечал или был занят, так как Нертов вынужден был набирать номер несколько раз.

Юля, наконец, осмелилась задать мучивший ее вопрос: «Что случилось»? Но Алексей, прекратив попытки дозвониться, уже намеревался покинуть кабинет. На секунду задержавшись в дверях, он как-то странно посмотрел на журналистку и буквально по слогам выдавил:

— Это

няня

моего

сына.

Затем он опрометью выскочил в коридор.

Юля несколько минут просидела в оцепенении, потом молча взяла гранки и начала рвать их на мелкие кусочки.

* * *

По дороге в Таврический Нертову все же удалось дозвониться и до Нининых охранников, и до конторы Иванова. Ребята моментально «въехали» в суть проблемы, после чего Алексею оставалось только на всякий случай заглянуть в сад. Но там было уже все спокойно. Осмотр места происшествия, естественно, был окончен, Анну Петртовну очевидно допрашивали, а адвокат, которого должен был срочно разыскать Арчи, уже торопился к своей подзащитной.

После телефонного разговора с охранниками у Алексея появились все основания не лететь сломя голову домой, а заняться именно выяснением обстоятельств происшествия. Поэтому он задумчиво бродил по саду, стараясь смоделировать предварительно в голове модель происшествия. Нертов представил, как слегка подвыпившая Нюра (журналистка и про это умудрилась разузнать!) идет по парку, везя на прогулку ребенка. Зачем-то ей понадобилось отойти в сторону. В это время некто спокойно подошел к оставленной без присмотра коляске, хладнокровно задушил малыша и также спокойно отошел.

— Да-да, — рассуждал про себя Нертов, — именно спокойно и хладнокровно. Иначе бы на него могли обратить внимание гуляющие. А так все тихо: какой-то папаша возится у коляски, ходит туда-сюда, например, посмотреть, как на скамейках у летней эстрады забивают «козла» или играют в шахматы. Вернувшаяся няня (наверное, забегала в кафе, расположенное рядом на холмике — туда коляску вести тяжеловато, а купить, скажем, бутылку пива или минералки — минутное дело) первым делом решила посмотреть, не проснулся ли ребенок. А дальше…

О том, что она увидела, думать не хотелось и Алексей, остановившись, попытался еще раз внимательно осмотреться. Не мог же пронырливый милиционер переписать всех очевидцев. Ведь должна же где-нибудь в отдалении находиться скамеечка с парой зорких-дальнозорких старушек, постоянно обсуждающих свои проблемы в излюбленном месте. Эти гипотетические бабушки могли не подойти близко, когда начался шум или просто уйти домой до следующего утра, встречать из школы внучат.

Нертов, действительно, приметил несколько скамеек, находящихся в отдалении, обитатели которых могли хоть что-то видеть. Он немного походил вправо-влево, чтобы убедиться: других мест для наблюдения поблизости нет, и вдруг заметил у одного из дубов, находившихся на краю полянки, свежий окурок от сигареты. Алексей, уже поняв, что это за окурок, присел на корточки и присмотрелся внимательнее. Фильтр сигареты был изжеван чуть ли не до табака. Он настолько увлекся осмотром, что не услышал тихих шагов за спиной, и прекратил рассматривать хабарик только когда чуть ли не над самым ухом услышал злой голос: «Ну что, нашел улики, сыщик хренов»?

В каком-нибудь гангстерском боевике герой, конечно же, прыгнул бы в сторону и в падении лихо вырубил неосмотрительно приблизившегося пришельца, но Нертов это не сделал, хотя почувствовал, что ему между лопаток уперся какой-то твердый предмет…

* * *

Сегодня у него был, наверное, один из самых удачных дней в жизни, причем удачный настолько, что человек позволил себе немного расслабиться и заказать в ресторане бутылку сухого вина. Вообще-то врач говорил, что пить ему нельзя и последствия даже легкого опьянения могут быть непредсказуемы, но известно, что из любого правила есть исключения и сегодняшнюю удачу следовало рассматривать именно как возможность нарушить заведенный порядок. Действительно, цель, к достижению которой он стремился последнее время, была достигнута. И помогла этому, несомненно, воля Высшего разума. Как же иначе могло получиться, что сегодня эта дура-нянька пойдет гулять без охраны? Он, потягивая молодое вино, прикрыл глаза и еще раз представил, как все произошло…

Утром он решил еще раз обследовать подходы к квартире монстра, которая смела считать себя женщиной и матерью. В голове настойчиво стучал один и тот же вопрос: какая же она мать, если думает не о маленьком человечке, а только о деньгах, акциях и рекламных трюках своей конторы? Она ведь хуже любой алкоголички или шлюхи, терзающих детей разгулами. А здесь мальчик был брошен на произвол судьбы, и ему следовало обязательно помочь освободиться от чудовища-матери. И Его долг был оказать поскорее эту помощь. Кроме того, к женщине-монстру были и личные претензии, которые только усугубляли ее вину…

Подходя к дому на Захарьевской, он заметил прохлаждающегося на бульварчике парня, который явно контролировал вход в парадную. Человек усмехнулся про себя, подумав, что мог бы отправить охранника на тот свет одним ударом так быстро, что тот даже не успел бы заметить своего ухода из жизни. Но охранника бить не следовало. Во всяком случае, пока не следовало — слишком большой может подняться вокруг шум. А умение убивать лучше было направить на другой объект…

Да, конечно, именно в этот миг Высший разум послал удачу, так как дверь парадной открылась и в нее протиснулась нянька, таща за собой детскую коляску. Эта коляска была ему так хорошо знакома! В ней выезжал на прогулки маленький человечек, обреченный на мучения в жизни Мира плотного и достойный скорейшего перемещения в Мир тонкий. Он хотел было спокойно пройти мимо, зная, что нянька не ходит гулять без охраны, но заметил, что сегодня следом за ней никто не топает. То ли у телохранителей оказался внеплановый выходной, то ли эта даутовская змея успокоилась или поругалась со своим хахалем, но нянька была одна!

Поняв это, он неторопливо остановился, достал из кармана пачку «Мальборо» и также неспешно прикурив, пошел следом за коляской в сторону Таврического. Никто и не мог догадаться о приближающейся расплате — он шел по противоположной стороне улицы — именно так следовало профессионалу вести наблюдение. А ведь он был не просто обычный профессионал, а карающая десница — посланник Высшего разума!

В саду няньке видимо было лень ходить с коляской туда-сюда, поэтому она просто сидела на скамеечке, не замечая, что за ней наблюдает пара внимательных глаз. Минут через двадцать провидение помогло очередной раз. Нянька направилась к небольшой горке, на которой стоял павильон кафе. Она не стала корячиться, затаскивая ребенка наверх, а бросила его без присмотра у подножия, а сама скрылась в кафе.

Вот оно и настало, долгожданное время расплаты! — Мужчина, оглянувшись по сторонам и не заметив ничего подозрительного, неспешно направился к коляске, рассчитав, что раньше, чем минут через пять-десять нянька не вернется. Склонившись над коляской, он увидел, что ребенок спит. «Так ему будет лучше», — подумал мужчина, высвобождая худенькую шейку из-под прикрывавшего ее одеяльца. Казалось, что его пальцами кто-то двигает и они, как стальной захват сильно сомкнулись, ломая слабенькие хрящики и позвонки. Миг очищения! Никто кроме избранных посланников Высшего разума не может понять, насколько он сладок!..

«Посланник», сидящий в ресторане, приоткрыл глаза и отхлебнул еще немного вина, стараясь не потерять ни с чем не сравнимого ощущения свободы и полного очищения от сует, которое у него возникало во время выполнения миссии.

Конечно, оставаться поблизости было опасно, но он не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать, как вернувшаяся нянька начала вопить благим матом, увидав результаты работы Посланника. Последствия нарушения правил самосохранения не заставили себя ждать. Какой-то не в меру ретивый сержант милиции пристал к нему, требуя назвать свой адрес. Вступать в конфликт с властями не следовало и «Посланник» довольно вежливо сообщил тут же выдуманное имя и место жительства. «Даже документы не догадался спросить, кретин», — подумал он, когда сержант старательно записывал координаты в свой блокнотик…

Ему, наверное, следовало вернуться в городской сад, чтобы начать работать над переходом в Мир тонкий следующей души. Но после грандиозного успеха навалилась усталость и началась головная боль, которая все больше нарастала, обнимая виски тугим кольцом.

* * *

…Алексей настолько увлекся осмотром, что не услышал тихих шагов за спиной и прекратил рассматривать окурок, лежащий у дерева в городском саду, только когда чуть ли не над самым ухом услышал злой голос: «Ну что, нашел улики, сыщик хренов»? В каком-нибудь гангстерском боевике герой, конечно же, прыгнул бы в сторону и в падении лихо «вырубил» неосмотрительно приблизившегося пришельца, но Нертов это не сделал, хотя почувствовал, что ему между лопаток уперся какой-то твердый предмет.

Голос был какой-то дребезжащий и явно принадлежал не молодому человеку. Алексей недоуменно оглянулся, затем медленно поднялся с корточек, став сразу же на две головы выше непрошеного гостя, этакого старичка-мухоморчика, у которого поля некогда солидной фетровой шляпы образца начала пятидесятых годов бросали тень на лицо, напоминающее печеное яблоко. Из-под темного и такого же старинного демисезонного пальто выглядывал стоячий воротник синего френча с подшитым некогда белым, а ныне пожелтевшим от многочисленных стирок подворотничком. Глубоко посаженные глаза старичка, словно два маленьких буравчика сверлили Нертова. В руках странный дедуля держал увесистую палку, которой и ткнул перед этим его в спину.

Подошедший несколько секунд молча изучал Алексея, потом вдруг негромко рассмеялся.

— Ну что, сыскарь, не можешь ничего найти?

— Да, не очень-то получается, — сокрушенно согласился Нертов, сообразив, что его приняли за оперативника и начиная подыгрывать старику, — но только почему же я «хренов»? — Вон начальства набежало, затоптали все вокруг, а кто теперь расхлебывать будет?

Дед проглотил наживку и, еще раз хихикнул, будто прокашлялся, но уже гораздо миролюбивей:

— Так ты бы, соколик, не по земле ползал, а на людей посмотрел. Люди-то они все видят. Человеческий фактор как сейчас модно говорить. Вас что не учили этому? Да уж, а еще говорят, что кадры решают все.

Дед задумчиво пожевал губами, а потом вдруг снова разозлился и, зло сплюнув, чуть ли не выкрикнул:

— Хрен они сейчас что решают! Не умеете вы работать, нынешние. Вам бы только девок по каптеркам лапать, да водку жрать. А чтобы интерес государственный блюсти, так это некому…

Алексей внимательно слушал говорившего, только сокрушенно кивая время от времени головой и выражая всем своим видом готовность поучиться уму-разуму. Такое поведение, наконец, возымело действие, а когда Нертов вовремя бросил пару откровенно подхалимских реплик, вроде «профессионала всегда видно» и «к сожалению, сейчас и поучиться-то не у кого — всех ветеранов разогнали», дед совсем разошелся. Почувствовав в Алексее родственную душу и благодарного собеседника, он доверительно сообщил, что некогда служил в оперсоставе НКВД-МГБ. Только в пятьдесят третьем, «когда с Лаврентием Палычем расправились», его тоже уволили. «Под горячую руку», — как пояснил дед.

С тех пор, как понял, Нертов, его новый знакомый дорабатывал до пенсии, сидя в бюро пропусков какого-то завода. В конце восьмидесятых он стал вовсе никому не нужен («а до того, очевидно, состоял на связи у старых коллег», — отметил про себя Алексей) и вынужден доживать последние дни в одиночестве.

Как бы долго не длился рассказ старика, но, наконец он, отведя душу («оперативник, хоть и зеленый еще, но вроде парень толковый и понять должен, а так и слова сказать некому»), перешел к главному. Выяснилось, что дедок, гуляя в саду, достаточно профессионально заметил слежку за женщиной с коляской.

— Тот гад был не из наших и в «наружке» не волочет, — гордо заявил старик, — я его сразу «срисовал». Он стоит, будто ворон считает, а сам все дергается, то глазами зыркает, то головой вертеть начинает. Фильмов всяких вражьих насмотрелся, воротник поднял как Джеймс Бонд какой. И курит нервно так…

Ветеран решил, что, может, ревнивый муж подглядывает за своей супругой, но все-таки заинтересовался и решил в свою очередь тряхнуть стариной, последить за дальнейшими событиями. Он живо вышел из зоны обзора незнакомца и стал внимательно наблюдать. Бывший оперативник видел, как женщина зашла в кафе, оставив коляску у подножия пригорка, как незнакомец подошел к коляске и запустил туда руки. На близорукость дед не жаловался, но не смог заметить, что конкретно делал с ребенком «объект».

— Но, знаешь, соколик, харя у него была, будто он кончает. Он башку-то вверх закинул, глаза вроде как зажмурил и гримаса по всей харе…

Дед достал из кармана пальто большой носовой платок, смачно и неторопливо высморкался в него, а после продолжил рассказ.

Нертов узнал, что вскоре незнакомец отошел от коляски, но все же не прекратил наблюдения за ней. Сам ветеран в тот момент и подумать не мог, что тот совершил убийство, думал, что просто у папаши шарики в голове перепутались от счастья и ревности. А между тем, к коляске подошла женщина, и тут началось!.. Ветеран не сразу, но сообразил-таки, что незнакомец совершил тяжкое преступление. Конечно, его можно было бы попытаться «сдать» молоденькому милиционеру («Он, кстати, адресок-то у бандита записал»), но постовой показался слишком «зеленым», неопытным. Бандит же — здоровяк («да и поверит ли салага старику?»). Поэтому бывший чекист рассудил, что лучше проследить, куда двинется незнакомец, а потом уж добраться до «органов». Действительно, сразу же после короткого разговора с постовым злодей направился к выходу, а дедок поспешил за ним, держась на почтительном отдалении. Неподалеку от Дворца малютки, что на Захарьевской улице, он сел в иностранную легковушку и укатил.

— Да не дергайся ты, соколик, — дедок самодовольно улыбнулся, — капитан МГБ Савинский, хоть и давно служил в органах, свое дело знает — пиши.

И он продиктовал Нертову номер. Алексей про себя тихо охнул, так так это была одна из машин, числившихся за администрацией «Транскросса».

* * *

Следователь районной прокуратуры Латышев, в отличие от своего милицейского коллеги, имел больше представления не о сопромате, да всяких СНиПах (сборниках норм и правил), а о юриспруденции, так как закончил не инженерный институт, а юрфак госуниверситета. Поэтому, вопреки мнению милицейского коллеги, он и не думал выносить постановление о задержании Анны Петровны Плошкиной в качестве подозреваемой. Вместо этого он допросил ее как свидетеля. Разговаривать с женщиной было достаточно трудно, так как она еще не оправилась от пережитого, но Латышев на всякий случай для начала вызвал «Скорую», врач вколол няне успокаивающий укол и сказал, что через несколько минут с ней вполне можно беседовать. Анна Петровна и не возражала.

Она, немного успокоившись, поведала, что вообще-то считается безработной, но помогает соседке с нижнего этажа — Климовой Нине Анатольевне убирать квартиру и ухаживать за ее ребенком. Сегодня же соседка взяла мальчика с собой и куда-то уехала, предоставив домработнице возможность спокойно убраться в доме. В это время ей позвонила другая соседка, бестолковая Люська, живущая в той же квартире, что и свидетельница, которая слезно попросила приглядеть за ребенком.

Нюра постаралась опустить в рассказе мелкие подробности, касающиеся того, как она согласилась помочь, но следователь наводящими вопросами все же вынудил ее признаться, что Люська сначала пригласила ее в свою комнату, там налила немного мартини, а когда глаза у Нюры потеплели, дала ей немного денег и буквально умолила побыть пару часов с мальчиком на улице. Люське удалось убедить добрую женщину, что в это время будет решаться ее, Люськина, судьба, так как к ней в гости придет очень симпатичный и порядочный человек, за которого есть шанс в скором времени выйти замуж.

Анна Петровна не стала брать старую Люськину коляску, у которой во время движения все норовило слететь колесо, а повезла ребенка гулять в новой, принадлежащей Климовой. «Я вас очень прошу, — попросила женщина следователя, — отдайте коляску, мне ее вернуть надо». В Таврическом саду она «на минутку» забежала в кафе, чтобы купить бутерброд (здесь няня опять слукавила: в действительности она оставила ребенка, чтобы выпить всего один стаканчик винца, который бы дополнил приятный букет мартини. Вообще-то Нюра пила редко и пьяниц не любила, но почему бы иногда не позволить себе маленькую слабость?..).

После возвращения из кафе она заглянула в коляску, чтобы посмотреть на ребенка, но…

Ничего подозрительного она не видела, кому мог помешать Люськин малыш — даже представить не могла, как не могла и представить, где ей придется жить — в одной квартире вместе с Люсей и ее матерью теперь оставаться невозможно.

Латышев готов был уже отпустить Анну Петровну (все равно от нее толку никакого), тем более территориалы уже разыскали мамашу погибшего мальчика. Позвонив по телефону в прокуратуру, они, правда, сообщили, что мамаша здорово пьяна, и допрашивать ее будет сложно. Но следователь рассудил, что именно в такой ситуацией лучше говорить с пьяной — пусть она даже закатит скандал, зато алкоголь заменит хоть частично те психотропные средства, которые ей понадобятся, когда она узнает о недавней трагедии в Таврическом саду.

Отпустить свидетельницу он не успел, так как в кабинет вошел респектабельный мужчина. Следователь узнал в нем одного из известных, но очень скандальных адвокатов и приготовился к неприятностям.

Предчувствие не обмануло, так как адвокат, предъявив ордер на защиту гражданки Плошкиной, сразу же перешел в наступление, упрекнув сотрудника прокуратуры в том, что он не обеспечил задержанной право на защиту. Только весь пафос выступления адвоката попал в явно неподготовленную аудиторию. Латышев заявил, что свидетель Плошкина никем не задерживалась, сейчас идет домой, а участие защитника при допросе этой процессуальной фигуры вообще законом не предусмотрено.

Опешившему адвокату хватило сообразительности сменить тон, промямлить что-то о недоразумении, а Латышев, весьма довольный замешательством правоведа, порекомендовал ему «раз так вышло» пойти и проводить женщину до дома. «Ведь у вас, кажется, есть ордер на ее защиту»? — Ехидно осведомился следователь…

Когда явно недовольный адвокат с подзащитной удалились, Латышев крепко призадумался. Ему в голову пришла очень простая мысль: а не было ли, как говорят юристы, ошибки в объекте? Не хотел ли неизвестный убить именно ребенка, как там говорила свидетельница, — Климовой?

Эту мысль следовало хорошенько обдумать и обязательно отработать в качестве версии. Оснований к тому, как решил Латышев, было более чем достаточно. Ведь просто так адвокат, стоимость услуг которого исчисляется тысячами долларов, не станет помогать простой безработной. К тому же оперативность, с которой правозащитник явился в прокуратуру, тоже настораживала. Как бы то ни было, следователь сел писать отдельное поручение в уголовный розыск, чтобы проверили Климову, а главное, ее окружение на причастность к преступлению.

* * *

Нина, действительно, в этот злополучный день забирала Митю, отвозила его к найденному с помощью связей Нертова профессору-педиатору, который осматривал мальчика в профилактических целях. Результатами осмотра молодая мама осталась довольна не меньше, чем медицинское светило полученным гонораром и на обратном пути Нина вместе с Митей заехала ненадолго в фирму, чтобы подписать там срочные бумаги…

Нертов, узнав от журналистки о нападении на ребенка, попытался сразу же связаться с охранниками Нины, но телефон оказался занят и он решил поехать к врачу, у которого должна была находиться Нина с сыном. Но уже в машине ему удалось дозвониться до коллег. Они сообщили, что с Климовой и ребенком все в порядке. Тогда он предупредил их о возникшей опасности, ни минуты не сомневаясь, что нападению должен был подвергнуться не чужой ребенок, по чистой случайности оказавшийся в Митиной коляске, а сам Митя. Поэтому Алексей немедленно направился к месту происшествия, предварительно договорившись с Арчи, чтобы тот помог няне с адвокатом…

А «Посланник Высшего разума» после торжественного обеда в ресторане вернулся в «Транскросс». Там он и увидел живого и невредимого мальчика на руках счастливой мамаши. «Посланник» чуть не закричал от ненависти, но усилием воли сдержал себя и улыбнулся: «Какой у вас славный и веселый малыш, Нина Анатольевна и как он похож на вас».

— Спасибо, — поблагодарила его счастливая Нина, ласково прижимая к себе малыша. Трое ее охранников, не считая контакт опасным, спокойно стояли поодаль.

Глава 2. Большой наезд

Евгению Машкину дорога между Хельсинки и Петербугом была столь же привычна, как шоссе Питер-Москва. Причем, трасса «Скандинавия» короче, приятней и безопаснее. Ибо он здесь работал шесть лет, перевозя четыре раза в неделю груз из хельсинкского терминала. Прежде, когда «Транскросс» был еще обычным советским предприятием, Машкин повидал все крупные города европейской части СССР. Приезжал он туда на своем «КАМАЗе» и знал дороги категории «Е» как таксист знает городские проспекты. Теперь он мог сказать уверенно: «Скандинавия» — лучшая трасса в пределах бывшего Союза. Или, хотя бы, СНГ. Прекрасное покрытие, никаких поворотов, деревушек на каждом шагу, где из-за заборов то и дело выскакивают ребятишки и собаки. Лишь под конец, после Большой развилки, когда Черная речка, Сертолово, Парголово шли один за другим, приходилось снижать скорость.

«Вольво» Машкина уже прошла половину пути. По обеим сторонам трассы белел снег, но сама дорога выглядела идеально, как на буклете строительной фирмы. В десять часов утра машин было немного. Это же не дачный сезон, когда в направлении садоводств из Питера тянется целый караван. Сейчас на дороге были только грузовики и легковушки менеджеров, спешащих в Выборг или Финляндию по неотложным делам. У одного из таких деятелей случилась небольшая проблема. Его «Форд-экскорт» стоял у обочины. Парень равнодушно проводил взглядом автомобиль Машкина отлично понимая: такой большегруз, похожий на самолет, так и не взлетевший с полосы, ради него не остановится. «Ничего, парень, кто-нибудь тебя вытянет», — подумал Машкин.

Он не видел, что лишь только «Вольво» скрылась из виду, парень схватил рацию и что-то сказал.

Минуты через три Евгений увидел машину ГАИ. Перед ней стоял офицер, приказывая остановиться. Удивленный Машкин взглянул в зеркало — не обгоняет ли его какая-нибудь легковуха. За последние шесть лет вне пределов города его не тормозили ни разу. Но сзади никого не было. Приказ относился к нему и только к нему. Происходящее огорчило Машкина. Он уже давным-давно привык вести машину как поезд, по расписанию и не любил непредвиденных задержек. К тому же, будучи профессионалом, он прекрасно знал, к чему может придраться дорожная милиция. Сейчас его машина была в полном порядке. Может, его надо отбуксировать? Или хочет закурить? Думая так, Машкин остановил «Вольво» в десяти метрах от гаишника. Офицер неторопливо направился к машине. Машкин открыл дверцу, но вниз не спрыгнул. Зачем мельтешиться? Закурить можно дать и из кабины, а другого повода для остановки Евгений придумать не мог.

— Ты на левое заднее колесо посмотри. — Укоризненно кивнул головой гаишник.

«Что он такое нашел на заднем колесе»? — подумал Евгений, вылезая из кабины.

В этот момент Машкин сделал два наблюдения и один вывод. Вывод был следующим: офицер, приказавший машине остановиться, с расстояния в полтораста метров не мог заметить чего-либо предосудительного на любом из задних колес, даже если его бы и не было вовсе. Указательный палец гаишника украшал массивный золотой перстень-печатка. По размеру его можно было смело сравнить с головкой одного из болтов, закрепляющих колеса остановленного грузовика. Что же касается второго наблюдения, то Машкин наконец-то разглядел за кустами вторую машину. Никакого отношения к ГАИ она, явно, не имела.

Тот, кто проработал дальнобойщиком двенадцать лет, умеет себя контролировать. Машкин спокойно сделал два шага вдоль белой стены своего автомобиля (офицер следовал за ним) и потом, столь же спокойно развернулся и рванулся к кабине. Сзади послышался мат, крик «Стой…ля!». Машкин уже схватился за ручку двери, когда что-то двинуло его в плечо. «Каблуком меня пнул, что ли»? — Подумал Машкин, хотя уже понял: это был не каблук.

Затем, когда его с простреленным плечом стащили со ступенек, били уже каблуками. Теряя сознание, он успел заметить нависшие над ним ноги ребят в черных кожанках, выскочивших из той, затаившейся машины. Но он уже не видел и не помнил, как его тащили к кустам и, обыскав карманы, швырнули в углубление между заснеженными кочками. Не видел он, так же, как один из бандитов влезает в кабину его автомобиля, пару минут матерится, пытаясь разобраться с управлением и, наконец, трогается с места. Путь трейлера был недолог. Он углубился в лес по еле различимой дорожке, которой воспользовался бы не всякий тракторист. Дорожка спускалась в болото. Парень в кожанке выскочил из кабины, машина проехала еще метров пятнадцать и завалилась набок, ломая двухлетние сосны.

Двое бандитов садились в подъехавший «Форд», рассовывая по карманам небольшую добычу, взятую в кабине. Остальные же, вместе с «гаишником» срывали с «жигуля» фашьшивые номера, синие пластиковые полосы и отвинчивали мигалку. Позже наклеить это обратно и опять превратить обычную машину в гаишный милиции хватило бы пяти минут.

* * *

Прежде Нина не могла представить, что газета, прочитанная утром, может испортить настроение на целый день. Уже шла вторая неделя, как ей хотелось выбрать из толстой пачки, оставляемой на столе секретаршей, лишь конверты, а прессу и питерскую, и московскую, разом засунуть в мусорную корзину. Но хозяйке «Транскросса» не хотелось сознаться самой себе, что она просто трусит, боится обычного листа, покрытого печатными буквами. Поэтому, она опять раскрывала газету. Сегодня отличился «Петербугский делец». Статья, занимавшая добрую четверть третьей полосы, называлась кратко и емко:

«Разбой

Машину украсть трудно. Конечно, можно ее угнать, как это нередко делают несознательные подростки, накататься и оставить на обочине. Или перегнать в другой город, чтобы продать там. Или сразу же разобрать на запчасти. Но мало кому придет в голову, украв машину, даже не перебив номера, просто вписать в технический паспорт свое имя и нагло кататься на ворованном транспортном средстве по городу, красуясь перед взором прежнего владельца. Поэтому преступники идут по более легкому пути. Они крадут сразу тысячу машин. А так как раньше, столько машин было только у государства, то именно его они-то и обкрадывают.

Чем был «Транскросс» для нашего города десять лет назад? Предприятием, работающим на пользу всего общества. Чем стал «Транскросс» теперь? Конторой, предназначенной для личного обогащения группы дельцов. Неприятно лишний раз употреблять навязшее в зубах слово «прихватизация», но именно в данном случае оно выглядит наиболее приемлемым. Ибо именно таковыми были методы тех, кто отнял «Транскросс» у Петербурга»…

Далее шел краткий экскурс в историю приватизации фирмы. Нина никогда особенно не интересовалась подобной фактурой, но, судя по некоторым выражениям автора, вроде «ловкий пройдоха», чувствовалась некоторая пристрастность. Потом автор, некто Леонид Бананов, перешел к обстоятельствам прошлогодней борьбы за акции фирмы.

…«И в этот момент, когда, казалось, «Транскросс» перейдет в руки людей, способных распорядиться им с учетом интересов города, появилась «наследница». Нина Климова, как уже мог догадаться читатель, не является родной дочерью Анатолия Семеновича Даутова. Возможно, этим и объясняется ее странное поведение летом прошлого года, когда она фактически убежала от «отца» во Францию. Владелец «Транскросса» умер, но его «дочка» почему-то не торопилась домой. В Петербург она вернулась лишь поздней осенью, чтобы вступить в права наследования. Эта рутинная процедура сопровождалась безобразной историей с привлечением СОБРа. Кстати, руководитель операции, майор Шестаков, уже уволен из органов за аморальное поведение»…

Конец статьи был посвящен сегодняшнему дню фирмы. Автор приводил цифры неких неучтенных доходов, называя «Транскросс» одним из главных неплательщиков в городской бюджет. Помня начало статьи, Нина уже заранее представляла, каким должен быть финал.

…«Но бесконечно ездить на машине сомнительного происхождения нельзя. Рано или поздно такой автомобиль будет остановлен. И шоферу зададут два вопроса. Первый: знает ли он правила дорожного движения? И второй: откуда машина у вас, мил человек? Кстати, такие вопросы обычно задают в суде».

Нина не даром начинала обзор прессы именно с «Петербургского дельца». Во-первых, этот еженедельник обладал большей популярностью у городских чиновников и бизнесменов (впрочем, последнее было мнением самой редакции). Во-вторых, он считался независимым изданием, то есть, мог предоставить свои страницы для публикации материала любой направленности. Особенно, если за информацию хорошо платили. Иногда это приводило к анекдотическим ситуациям. На предпоследней полосе газеты можно было найти огромный материал, полный сетований на падение отечественной духовности и вырождение петербургской культуры, а на последней — рекламу некоего чудодейственного лекарства с коротким девизом: «Оргазм — сейчас».

— Что скажешь об этом? — Нина кинула менеджеру Васе, заглянувшему в кабинет, номер «Петербургского дельца» со статьей Бананова.

— Такие вещи можно печатать только в одном случае: когда знаешь, что главный герой этой статьи уже заказан киллеру.

Нина слегка побледнела, и Вася понял, что в очередной раз сморозил глупость.

— Извините, Нина Анатольевна, просто я имел в виду: когда кто-то рискует опубликовать такую статью, он должен быть уверен, что жертва не успеет подать на него в суд.

— Знаешь, Вася, — невесело сказала Нина, — возможно, ты ближе к истине, чем думаешь.

Вася произвел еще пару неудачных шуточек и ушел. Нина опять села, рассеянно перебирая сегодняшние городские газеты. Интересно, где еще есть какая-нибудь гадость?

Впрочем, не только газеты. Недавно Нина, включив телевизор (не помнила, какой канал) попала на информационный блок. Комментатор подробно расписывал криминальную обстановку в Северной столице после недавних известных заказных убийств. А потом, неизвестно почему, упомянул «Транскросс». Вроде бы, ничего не сказал, но каково соседство?

Вася, ко всему прочему исполнявший в фирме функции пресс-секретаря, связывался с редакциями. Там легко признавали свою ошибку, обещали позволить высказаться представителю фирмы и выражали готовность напечатать опровержение. А что в нем толку? Назвать сперва козлом, а потом, в маленькой заметке сообщить — ошибка вышла, этот человек — не козел. Если кто-то и прочтет маленькую заметку, то уяснит для себя одно: «этот козел еще и заставил написать, что он — не козел». А если он еще и хозяин богатой фирмы? Значит, добился сволочь, чтобы газета отреклась от своей общественной позиции.

Нина задумывалась над этой проблемой. Конечно, не помешала бы мощная имиджевая кампания. Чтобы пару раз в неделю «Транскросс» мелькал на питерских, а то и федеральных телеканалах: «Транскросс» открывает представительство в Турку, священник благословляет здание нового офиса, фирма помогает восстановить усадьбу Набокова. Обеспечить, чтобы подобные статьи появились в городских газетах. Тот же Бананов с большей радостью будет писать «во здравие», а не «за упокой». Ведь хвалебные статейки писать безопасно. Кстати, не надо было бы даже выдумывать сюжеты для телевизионных и газетных историй. Одной из привлекательных черт покойного Даутова была благотворительность. «Транскросс» выплачивал пенсии десяти престарелым артистам, заброшенных родными и коллегами, спонсировал выпуски книг по истории российской армии, и фактически за свой счет восстановил персидские павильоны в Старо-Александровском парке. К сожалению, ему никогда не приходило в голову потратить еще некоторую сумму, на то, чтобы такая деятельность получила хоть какую-нибудь огласку.

Однако было непонятно, поможет ли сейчас такое средство? Когда температура поднялась до сорока, глотать витамины и травяные настои несколько поздновато. Тут требуется нечто более радикальное. Лучше всего выйти на организатора и хотя бы понять: кому это нужно? Неужели все затеял Ивченко? Но, даже если это и так, ей не хватит решимости самой вызвать его на откровенный разговор. Она не сможет сказать ему напрямую в глаза: не из-за вас ли нас ежедневно поливают грязью?

После короткого стука в дверь вошел Вася. Нина раздраженно посмотрела на него: чего еще надо?

— Серьезная неприятность на Выборгском шоссе. Остановили наш трейлер с грузом масла для кампании «Норд-вест».

— Кто остановил?

— Сам бы хотел знать. У шофера огнестрельное ранение и полный комплект травм. Машина валяется в лесу, наполовину ушла в болото. За пару дней ее вытащат, а содержимое придется перетащить вручную в другой грузовик. Особо погано, что случилось это на трассе «Скандинавия». Если бы на Московском или Киевском — понятно. Но на Выборгском все спокойно. И на обычных отморозков не похоже: груз весь цел. Будто кто-то специально работает против «Транскросса».

— А может против «Норд-веста»?

Вася посмотрел на Нину как на несообразительную школьницу.

— Пока груз в нашей машине — это наши проблемы. И наши убытки. Лучше было бы, окажись груз нашей собственностью.

— Понятно. — Невесело усмехнулась Нина. И подумала, что хорошо бы людям Нертова кончить играть в Шерлоков Холмсов и, как полагается примерным мангустам, заняться злыми кобрами.

* * *

Сказать, что хозяева кафе «Копенгаген» просто платили Косте Пещере — ничего не сказать. Они его боготворили. И было за что. Года три назад «Копенгаген» обнесли на 30000 баксов. Денежки, кстати, самому Пещере и предназначались, а вытащили их из комнаты владельца кабака трое пацанов, залезших ночью в заведение ради курева и пива. Когда утром хозяина посетил человек от Кости, ему пришлось тотчас же звонить шефу и сообщить грустную новость: денежки, составлявшие полугодовую дань — тю-тю.

Пещера самолично прибыл в кабак час спустя. За это время владелец «Копенгагена» успел выпить полбутылки коньяка и составить собственный некролог — обычную заметку в рубрике «02»: «Труп неизвестного мужчины найден в обезображенном и расчлененном состоянии». Костя, услышавший сбивчивое повествование, пристально взглянул в глаза обкраденному, прочтя в них правду, тоску и усталое желание финала этой истории, каким бы он ни был. Выдержав необходимую паузу, за это время на лице хозяина отразились признаки сердечной недостаточности, Костя сказал.

— Собирай по новой. Можешь не торопиться.

Зато поторопился сам Пещера. Ему было обидно, что какие-то пацаны за вечер посмели добыть на халяву столько денег, сколько ему совсем недавно приходилось выбивать по два месяца, рискуя жизнью. Поэтому, простое следствие, состоявшее из бесед с главарями различных компашек, быстро вывело на трех ребят, которые за несколько дней перепробовали все ликеры в местном супермаркете и все импортное мороженное. На эти дегустации ушло не больше трехсот долларов.

Деньги вернулись хозяину «Копенгагена», чтобы, уже из его рук, быть отданными Косте. Воры-дилетанты получили возможность, поправлять здоровье в течение двух месяцев. Затем они отправились заниматься «трудотерапией» в одну из глухих деревень Псковской области, размышляя на тему: «Как мы легко отделались». «Копенгаген» же стал таким домашним заведением для Пещеры, как и кухня в его квартире. Сюда он мог приехать в любой час, и его встречали как настоящего хозяина, стараясь угадать заранее все возможные желания. «Копенгаген» Пещера использовал для важных встреч.

Владелец заведения очень бы удивился, узнав, что собеседник Кости Пещеры, сидевший с ним за одним столом, костин хозяин. А бригадир одной из самых мощных группировок юго-запада Питера — всего лишь слуга. Конечно, Пещере это очень не нравилось. Последние три года он привык работать только на себя. А тут, прямо в его вотчине, ему дают указание, да к тому же таким тоном, будто учат мальчишку. Не дай Бог, услышал бы хоть два слова подданный халдей — хозяин кабака! Однако такой вариант был исключен. Собеседник Пещеры говорил профессионально: тихо, но не шепотом, так что каждое слово отчетливо слышал лишь один человек, сидевший напротив.

— Поздравляю с успешным началом работы. Пока вам следует обслуживать один объект в день. Но, повторяю, результат должен быть обязательно. Рекомендую использовать дубль-группы.

— Это как?

— Постоянно иметь запасную команду. Если намеченная машина ускользнула под Выборгом, она должна быть перехвачена где угодно, хоть перед Большой развилкой, на глазах у поста ГАИ. Но, одна «транскроссовская» машина в день должна быть обработана обязательно — запомните. В крайнем случае, вы просто опрокидываете фуру в кювет, ничего не вытащив из машины кроме шофера.

— А что делать с шофером?

— Все что угодно. Лишь бы он не смог довести машину до города. Летального исхода желательно избегать.

— Это, то есть как? — Костя опять наморщил лоб, пытаясь отыскать в подчерепной библиотеке значение непонятного слова.

— Не надо мокрухи. — Коротко пояснил собеседник. — Впрочем, действуйте по обстановке. Главное правило: один день — одна машина.

— Скажите, — несмело спросил Костя, — условия насчет оплаты в силе?

— Конечно. И насчет оплаты, и насчет неустойки. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду под словом «неустойка»?

— Да, понимаю. — печально согласился Костя. Последний раз к нему с подобной фразой: «Ты знаешь, что это такое?» обращался отец. При этом он держал в руке ремень. Правда, так происходило в те нередкие дни, когда отец был настолько добродушен, что ограничивался исключительно словесной педагогикой.

— Хорошо. Завтра же от вас потребуется еще одна небольшая услуга. Не беспокойтесь, она очень проста и безопасна. Для этого потребуются пять-десять крепких ребят и долларов пятьсот на разные расходы. Вы сможете выделить такую мелочь?

— Конечно, — ответил Костя, — а что надо сделать?

— Сперва вы находите подходящий кабачок в центре, однако такой, в котором ваши ребята не успели ни разу засветиться…

* * *

Охранникам «Транскросса» Игорю Гречкину и Александру Логачевскому повезло. Их пригласили к дружескому столу на следующий день после дежурства. Так уж получилось, что Игорь заночевал у Сашки, ибо последний жил на Загородном, а Гречкину пришлось бы тащиться в Павловск. Утром Гречкин собирался заглянуть на автовский рынок, а так как в свободные от работы дни не любил рано вставать, с радостью принял дружеское приглашение. К Сашке в тот вечер заглянула одноклассница Леночка с подружкой, так что расслабиться удалось по полной программе (если только выражение «расслабиться» можно было употребить в отношении занятий двух друзей).

Однако утренний поход на рынок не состоялся. Часов в двенадцать, когда Гречкин и Логачевский только начали перемещаться между кроватями и ванной, зазвонил телефон.

— Привет, Сашуля, друг мой ментовский, — обратился к Логачевскому школьный приятель Паша-зубчик.

Паша-зубчик получил свою кличку из-за любимого выражения: «А сейчас как зубчики полетят!». Повзрослев, он занимался почти тем же, что и Логачевский — обеспечением безопасности. Правда, его контора не имела ни лицензии, ни названия. Любую «крышу», зарегистрированную на Литейном, Паша считал ментовской, а ее сотрудников — ментами.

— Привет Зубчик, тамбовская волчара, — ответил ему Саша. Не загребли еще?

— Давно загребли, прямо из «Крестов» звоню. Га-га-га! Ты, кстати, свин хороший. Забыл, у школьного друга сегодня день рожденья? Короче, в три часа жду.

— Хорошо. — Саша, сообразил, что вечер у него на сегодня не расписан. — Только я опоздаю слегка. Надо с приятелем на автовский рынок заглянуть, хотим к видакам прицениться.

— Какой на фиг фигынок? Бери своего кореша и приезжай с ним. Он тоже этот твой «Кросс» охраняет? Тем более, хватай и приезжай. А насчет видака, так я с ребятами вам потом подберем, будет дешевле вполовину автовского.

— Хорош. Считай, уговорил. Ты адресок напомни.

— Что я дурак, такие дела дома гулять? Такой праздник пару раз отметишь, а потом спать негде будет. Нет, я квартиру берегу. Кабачок есть хороший на Садовой, «Жеребец» называется. Подъезжай туда к трем. А лучше не заморачивайся, я за вами заеду. Короче, в два ждите. Пока.

Нельзя сказать, что Саша с энтузиазмом воспринял эту идею. Между школой и армией ему приходилось гулять с кампанией Зубчика. Эти праздники почему-то ассоциировались лишь с двумя вещами: ночевкой в отделении и интенсивной блевотой. Последующие пять лет они не встречались и, тем более, на дни рождения друг друга не приглашали. Однако когда Пашка пообещал заехать, деваться было некуда. Поглядим, как сохранился друг детства.

Игорь недолго поругался, но потом сказал: рынок не убежит, ладно, хоть на халяву погуляем вдоволь.

Пашка прибыл почти вовремя. Когда он улыбнулся старому другу, Логачевский понял: у Зубчика своих, природных во рту почти не осталось. Видно, за последние годы, некоторые из тех, кому с ним довелось столкнуться, не понимали шутку про зубчики и принимали превентивные меры. Были следы и других давних увечий, но за то пашкин гардероб, окинув друга оценивающим взглядом с ног до макушки, Логачевский оценил под тысячу баксов.

Машину, девяносто девятый затюнингованный «жигуль», видимо покинувший конвейр месяца четыре назад, Зубчик вел лихо, будто она была одета в танковую броню. Все же, из-за пробок и дорожных ремонтов, к «Жеребцу» они прибыли без пятнадцати три. По дороге Пашка на всякий случай спросил друзей: есть ли у них «ксивы»? А если есть, то какие? Крутые как у ментов — красные с золотом или простые картонки? «А то загуляем, заглянут менты. Нас-то они знают, а вам корочки иметь надо». Узнав, что с документами все в порядке, успокоился.

К удивлению и Зубчика, и его друзей, праздник начался без именинника. Когда они вошли в бар, гости уже гуляли вовсю. Как поняли Гречкин и Логачевский из путаных пашкиных объяснений, стол накрыли к часу, а ребята, видимо, решили, что отмечание должно начаться в два. В кабаке — два зальчика, один из которых целиком пошел под банкет. За двумя сдвинутыми столами — человек десять парней. Девок не было, и Логачевский понял: обычный мальчишник. Когда водка выпьется, можно смотаться и к девчонкам, в хорошую парилку.

— Опоздавшим — штрафную! — Крикнул Колька — так представил друзьям высокого лысого парня Пашка-Зубчик.

— Мужики, совсем охренели. Хотите с моих именин на мои поминки? — Спросил Паша, увидев, как в фужеры для шампанского наливают водку.

Однако настойчивого Кольку победить он не смог, добился лишь, что ему отлили половину водки идополнили шампанским. Сашка и Игорь не получили и этого послабления.

Выпили за именинника, потом стали пить за друзей. Колька, который, явно верховодил за столом, пустился в длинный разговор о друзьях.

— Эх, пацаны, жизнь пошла такая странная, даже, вообще, не поймешь, где жить опасней, чем лучше заниматься. У меня все друганы, кто был в разных там точках, на Кавказе, в этой армии, что в Молдавии стоит — они все живы здоровы. А ребята, что службу за баксы откосили — уже троих схоронил. Вот ты, Толя, ведь был же в Чечне.

— Не, не в Чечне, а в Моздоке.

— Моздок, Звездок, одна хрень. И вернулся живой. А тут на позапрошлой неделе Димку похоронил. Он дальше области нашей-то никогда не выезжал. Так что, ребята, тут война покруче любой другой будет.

Выпили за хороших ребят, которых нет рядом с нами. Выпили и за работу, на которой гибнут хорошие ребята. Игорь спросил Кольку о работе.

— Мне наш шеф всегда говорил: мы секьюрити с расширенными полномочиями. А вы обычное секьюрити?

— Да. — Кивнул Игорь.

— Ну, это тоже хорошо — по закону работать. У нас не получается. Иногда, как опять наш шеф говорит, приходится переходить границы необходимой самообороны и необходимого самонаступления. Все равно, мы пацаны все хорошие, потому, что заняты одним делом. Давайте выпьем, чтобы друг в друга не стрелять и прочих мелких подлянок не делать.

Выпили и за это. Водка была добротная, поэтому пилась легко. Гречкин и Логачевский, слегка оглушенные первыми фужерами, уже не считали сколько раз наливали-опрокидывали. То и дело за столом рождалась песня, и про девочку-видение, и про то, как танки грохотали, но каждый раз дальше двух куплетов не шло. Игорю иногда казалось, что запевал именно он. Конечно, пора было закругляться, ибо после такой пирушки дай Бог дня хватит отоспаться. Но как тут встать и уйти, когда вокруг отличные ребята, приговаривающие каждые пять минут: «Ничего, скоро к девочкам поедем. Но надо еще раз за именинника выпить. Надо уважить, согласись, брат». От именинника опять перешли к рабочим делам. Кто-то (вроде Колька) спрашивал Гречкина и Логачевского где же они работают? Слово «Транскросс» почему-то вызвало всеобщее удивление, будто ребята сказали, что трудятся массажистами у Кирокорова.

— Этот самый «Транскросс» о котором все говорят? — Вопрошал парень в расстегнутой рубахе. Я тут недавно в вокзальном сортире нашел какой-то газетный клочок. Так и запомнил название: «Транскросс» на счетчике. У налоговиков».

— Тут какие-то твари о нас разную хренотень писать повадились, — сказал Сашка, — делать им нечего, лучше бы своей ручкой себе ж… почесали.

— О, это тоже круто! — Парнишка, сидевший в дальней конце стола, видно настолько заинтересовался «транскроссовскими» делами, что, не удовлетворившись сортирными находками, таскал в кармане целую газету. «Когда у людей, работающих на такую фирму как «Транскросс», отсутствует чувство порядочности — это легко объяснимо. Непонятно другое: почему у них напрочь отсутствует чувство самосохранения»? Кто-то гыкнул, кто-то икнул, не поняв смысл прочитанного.

— А вообще, это, пацаны большое западло. — Колька был серьезен. — Люди работают на контору, тайны из этого не делают, не как мы. Все равно как на завод ходят. И вот какая-то мразь начинает их всех дерьмом поливать. Добро бы сказал: самый главный — чудак на букву «м» и вооще, ему в «Крестах» нары застелены. Нет же, надо всех полить, и шофера, и вас пацанов-охранников, и девчонку-секретаршу, будто она вокзальная… Не дело так.

Гречкин и Логачевский согласно кивнули — не дело, налили и опрокинули. Вечер был немного подпорчен. Свистопляска вокруг родной фирмы действовала им на нервы. Шутки-шутками, а познакомишься с какой-нибудь продвинутой девчонкой, что иногда газеты читает и… «А, «Транскросс»? Слышала, слышала. Это ведь про вас писали: «Кто остановит прихватизаторов»? До девчонок еще было далеко, а вокруг, судя по наблюдению Игоря, все были уже готовые. Пацаны то и дело поднимались из-за стола, прогуливались до известного чулана, возвращались. Всех этих знакомых было и не упомнить. Ты Эдик? Не, я Петр. А ты кто? Я Толян. Похоже, что из тех, кто начинал попойку, за столом остался лишь Колька. Даже Пашка-Зубчик куда-то исчез. А разговор опять перешел на «Транскросс». Кто-то снова начал пересказывать газетные статьи.

— Еще, братва, про них я читал стебовую мульку, как пацан какой-то бегал перед этим «Транскроссом», все приставал к ихним менеджерам: не надо ли помыть машину. Они, ну те, кто к офису на своих тачках подъезжал, ему говорили: сперва сам умойся. Пацан все не отставал. Так они велели охраннику, с какой-то фамилией прикольной, Манкин, нет Гречин, его мордой в ведро с мыльной водой окунуть.

— Какой, блин, Гречин? Я — Гречкин! — Заревел Игорь.

Грянул всеобщий хохот.

— Ну, извини, Игорек. Одно я не понимаю, как ты, да и вообще, вы, братки из вашего «Транскросса» такое терпите. Ведь эта сволочь, небось, пьет сейчас водочку в своем журналистском доме и над нами смеется: я такой вот умный, всех вас за деньги опустил, а сам над вами поднялся.

Кто же это сказал? Ни Игорь, ни Саша уже не могли определить: пил этот парень с ними с самого начала или нет. Они могли только согласно прореветь: давай сюда эту сволочь, мы ей этот салатник в дупло засунем.

— Пацаны, — предложил Колька, — а может, и вправду поможем хорошим ребятам? Раз уж мы с ними закорешились, так нельзя смотреть, как их разные чмошники опускают. До бани еще час остался. Набьем морду и дело с концом. Идет, братва?

Раздался всеобщий одобрительный рев. Игорь и Сашка промычали что-то, согласны, мол. И они, встав из-за стола, направились к выходу. На самом деле, их тащили, толкали, иногда несли. В машине Игорю стало дурно почти сразу, он помнил, как рядом смеялись, держали его за шиворот, раскрывали перед его лицом большой полиэтиленовый пакет.

Мелькнули кони Аничкова моста. Машина остановилась возле незнакомого дома. Гречкина и Логачевского вытащили на асфальт и дали хлебнуть водки, хотя те и пробовали сопротивляться. После этого охранники «Транскросса» воспринимали происходящее как трехмесячные детишки, способные переместиться лишь благодаря заботливым родительским рукам. Игорь, правда, успел заметить, что их машина была не единственной, из другой тоже вылезли несколько недавних собутыльников. Весельчак Колька куда-то исчез.

Их протащили мимо старушки — вахтера, потом начался утомительный подъем по лестнице. Саша, правда, немного пробовал вырываться из рук и бормотать: «Куда мы ребята»?

— В кафе. Там эти твари засели. Тот самый Бананов, который «Транскросс» обсерал, — послышалось над ухом.

Потом начались какие-то события. Уже не на лестнице, а в небольшой комнатке, вроде бара. Послышался женский визг, звон упавшей посуды, чей-то вопль: «Меня не надо, я не журналист»! Кто-то с кем-то боролся, слышались удары, а Гречкин и Логачевский стояли возле стены, икали, царапали ногтями плоскость и думали: скорей бы все кончилось. Правда, Игорь еще разглядел здорового парня (то ли Эдика, то ли Толика), который, держа в руке пластиковую бутыль с кетчупом, писал им на стене: «Транскросс — сила!». Возле надписи он, почему-то, нарисовал свастику. Потом все стало значительно тише. Лишь в углу выла какая-то бабенка, то ли побитая, то ли со страху, да с прилавка на пол капало вино из опрокинутой бутылки. Вдали замер топот, потом послышались испуганные и возмущенные голоса.

«Пацаны, пора сматываться». — То ли сказал, то ли попытался сказать Игорь. Однако пацанов вокруг не было. Гречкин попытался оглядеться. Да, столы опрокинуты, бутылки разбиты, а вот ребят не видно. Чего же они так? Нам же самим отсюда не выйти. И тут его проспиртованную голову пробила странная мысль. Кто вел машины? Выходит, среди нас были ребята, которые не пили вообще. Или, все, кто ходил сюда бить журналистов, пришли в кабак под конец именин? И были совсем трезвые? Мысль выглядела безусловно здравой. Возможно, из нее удалось бы извлечь какую-нибудь практическую пользу. Но сейчас Гречкин мог только стоять у стены, икать и приговаривать: «Б… дешевые», непонятно по какому адресу.

Именно за этим занятием его и застал дежурный наряд Центрального района, примчавшийся на сообщение, поступившие из Дома журналиста о том, что банда из десяти человек разгромила кафе. От несильного удара ногой Игорь Гречкин свалился на пол, присоединившись тем самым к Саше Логачевскому, который валялся уже минут пять, причем упал он без всякой посторонней помощи.

* * *

— Здравстуй, погромщица. — Хихикнула Светлана, Нинкина приятельница.

— Да пошла ты! — Нина чуть было не произнесла слова, которое знала, но никогда не употребляла.

— Извини, пошутить нельзя.

— Светик, позвони, пожалуйста, на выходных. Тогда все обсудим, поговорим, пошутим. А сейчас у меня очень большие проблемы. До свидания.

Нина положила, почти бросила трубку на телефон и в очередной раз за сегодняшнее утро прикусила губу, чтобы не зареветь. О вчерашнем происшествии она узнала поздним вечером. Сперва Нина не придала этому значения: какие-то пьяные ребята завалились в кафе Дома журналистов, побили посуду, с кем-то подрались. Среди них оказались два транскроссовских охранника, которых и задержала милиция. Мелочь. Однако на следующий день стало ясно, какая катастрофа случилась вчера.

Утром о произошедшем сообщили все газеты, информация прошла и в сводках новостей радиостанций. Историю называли не иначе, как «погромом» и, если все передавали верно, Нина не могла не согласиться, произошел погром. Травмы получили пятеро посетителей кафе, двое из них лежали в больнице. Нападавшие, уничтожая посуду и мебель, кричали: «П…ц продажным писакам!», а чтобы никто не сомневался, кого эти писаки обидели, на стене намалевали слово «Транскросс». Разумеется, и газеты, и милиция были уверены, что не только двое упившихся гавриков, валявшихся на полу с транскроссовскими корочками в кармане, работали в этой фирме, но и остальные, которые смогли уйти.

Дальше — больше. В десять утра состоялся брифинг у начальника ГУВД. Разумеется, половину вопросов журналисты посвятили вчерашнему набегу. И, разумеется, начальник ГУВД обрадовался возможности не говорить о заказных убийствах, раскрываемости, проблемах с депутатами и т. д. Начальник говорил о «Транскроссе». Он заверил, что никому не позволит содержать «банды в законе», что у фирмы, охранявшей «Транскросс», лицензия уже изъята. «Я надеюсь, — сказал он, — остальным охранным структурам хватит порядочности и ума не связываться с «Транскроссом». Я приму все меры, чтобы защитить город от фирм, которые не могут как нормальные люди подать в суд на обидевшую ее газету, а посылают банду головорезов. Я смогу объяснить этим доморощенным Рокфеллерам: Питер не штат Техас»…

Нертов пытался добраться до ребят, узнать, в чем дело. Правда, эти двое ему не подчинялись, а остались в наследство, со времен, когда покойный Даутов для охраны фирмы привлекал разные структуры, поручая каждой из них довольно узкий участок работы. От того, что задержанные были по сути лишь привратниками, не легче. Правда, непосредственно Логачевскому и Гречкину повезло: буфетчица при опросе заявила о полной невиновности обоих, рассказывая, те на ногах еле держались, куда уж им громить. Однако, с Алексеем, телохранителем главы «Транскросса», никто говорить не хотел. Пока что было нельзя ответить даже на самый простой вопрос: по своей воле ребята хулиганили или их втянули? Сложив в уме все события последних дней, Нертов для себя твердо решил: «втянули». Идет большой гон. А он сам и ребята Арчи-Николая, мечутся как загнанные звери, всюду натыкаясь на красные флажки. Надо заставить охотников играть по другим правилам. Надо. Но как? И кто же, наконец, эти охотники»? Нертов чувствовал, что ответ где-то близко…

Каждые десять минут Нине звонили знакомые и деловые партнеры, недоуменно спрашивая: «Что же произошло»? Сперва Нина отвечала как научил Алексей: пока ничего не ясно. На Дом журналиста напали хулиганы, среди которых были двое наших охранников, но они никакого не трогали. Эти люди уже в фирме не работают. Потом Нине надоело объяснять, и она коротко отвечала: «Не знаю». И ей снова хотелось заплакать, как в детстве, когда в доме происходила беда, а она знала не в ее силах чего-нибудь изменить. Скорей бы приезжал Алексей! Он же заниматеся безопасностью. Пусть сам и отвечает на эти проклятые вопросы. Однако Алексея не было и не было. Это начинало злить Нину. Человек, в обязанности которого входит обеспечение безопасности фирмы, ничего не способен сделать. Может, он расслабился, потому что уже считает меня своей женой, из-за ребенка? Мол, разве жена может спросить с мужа? Нина понимала, что она сейчас не права, что Нертов наверняка носится сейчас по городу, пытаясь найти какую-нибудь другую охранную контору, которая взяла бы на себя нелегкий труд. Еще он пытается разобраться во вчерашнем происшествии. Если удастся доказать, что «Транскросс» подставили, половина проблем отпадет сразу. Однако Нина злилась как маленькая девочка. Почему все ушли, а меня бросили одну?

В кабинет вошла секретарша.

— Нина Анатольевна, вам звонит Нертов.

Нина взяла трубу.

— Алеша, где ты? Скоро приедешь?

Голос Алексея был усталый, будто он не сидел за рулем, а толкал полдня машину своими руками.

— Приеду обязательно. Но не сейчас. Надо смотаться в область, насчет вчерашнего происшествия.

— Позавчерашнего?

— Нет. Вчера поздним вечером захватили еще один трейлер. Машину отогнали на два километра вглубь леса и подожгли бензобак. Шофера оставили на шоссе. Он, наверное, не выживет. Я должен поговорить с местной милицией.

— А потом?

— Потом к тебе. Надо еще заскочить по одному делу, связанному с попыткой налета на Захарьевскую. Позвоню около восьми и — сразу к тебе.

— Хорошо, приезжай побыстрей.

* * *

Назначив встречу Юле в кафе «Кошкин дом», Нертов не рассчитал одного. В этом заведении нельзя было курить. Если бы Алексей знал о такой форме заботы администрации о здоровье клиентов, он предложил бы какое-нибудь другое местечко. А так, это было одно из самых ближайших заведений к «Чернышевской». На эту оплошность наложилась другая — он опаздывал, угодив в огромную пробку, вызванную очередными земляными работами. Юля уже выпила кофе и пятьдесят грамм коньяка, но юриста все не было.

«Стоит ли тратить столько времени на эти маньячные дела? Ведь у меня в работе сейчас и другие темы. С теми детьми из риэлтерской конторы. Или с проклятым приютом. Там хоть можно сделать что-то реальное. А я ради одного чикатиллы, которого поймают и без моей беготни, трачу целые вечера, хожу по ментовкам, жду уже пятнадцать минут этого Нертова». На этой мысли Юля остановилась. Ей, вдруг, показалось, что она ждет Алексея с удовольствием, что приди вместо него какой-нибудь его помощник с ценной информацией, она испытала бы разочарование. Выражение «личная жизнь» она считала пошлым, и десяток ее друзей-журналистов были с ней полностью солидарны. Но, так было, пожалуй, пять лет назад. Верка вышла замуж за менеджера из мебельного магазина и уже третий год пытается создать роман, воспитывая уже второго ребенка. Вадик пишет по-прежнему о своих заводах-пароходах и всегда готов выпить пива с коллегами, но к девяти обязан быть дома — требует супруга. Игорь долго смеялся над Танькиным стилем и постоянно ее правил. Теперь их работу можно назвать семейным подрядом. А как же я?

Конечно, и у нее время от времени появлялись друзья, которые были больше, чем друзья. К сожалению, Юля давно сделала неприятное открытие: когда дама то и дело приходит с работы около полуночи, не только невозможно создать семью, но и прокрутить нормальный любовный роман. И слишком близкие друзья два-три месяца спустя переходили в категорию приятелей. Впрочем, представив, как хотя бы один из них взял ее на руки в ЗАГСе, как положено с невестами обращаться, Юля тут же начинала смеяться. Кстати, Алексей на руки бы взял. Но причем тут Алексей? У него же Нина, которую он охраняет. Доохранял до ребеночка. Нет, нечего о нем думать.

Требовалось покурить. Юля встала, вышла на улицу, подошла к поребрику и затянулась, подставляя лицо быстрому мартовскому ветру. Она старалась курить длинными затяжками, потому что знала — минуты через три кто-нибудь обязательно подойдет, спросит: «Девушка, вы не меня ждете»? Придется отшивать, объяснять, что заместители не требуются.

Однако к ней никто не подошел с глупым вопросом. Произошло другое. Внезапно Юля почувствовала, как ей скручивают руки, затыкают рот и тащат по асфальту. Она пробовала вырваться, но ей волокли как минимум двое, и сопротивление было бесполезным. Потом ее подняли, кинули куда-то, так, что она, ушибившись, на секунду потеряла сознание. Тотчас заурчал мотор, пол под ней задрожал. Машина похитителей резко набрала скорость.

Глава 3. Карточный домик

Казалось, версия Нертова о воскрешении Марины Войцеховской и о ее причастности к охоте на Нину достаточно перспективна. Поэтому после того, как одному из охранников удалось засечь на Захарьевской рыжеволосую девицу, сыщики Арчи оперативно занялись установлением ее личности.

Вроде бы, ничего примечательного в ней не было, имя и фамилия, конечно, оказались незнакомыми, но Алексея, еще не успевшего лично увидеть подозреваемую, насторожило, что она, судя по документам, только недавно приехала с Украины, якобы получив по обмену на свою Львовскую квартиру комнату в питерской коммуналке. А это значило, что, во-первых, девица была, как минимум, землячкой Войцеховской, а во-вторых, что никакой интересной информации в Петербурге на новую жительницу собрать практически невозможно. Правда, в первый же вечер сыщикам удалось выяснить, что подозреваемая вечером на метро отправилась на Старо-Невский проспект. Там она, недолго поговорив с каким-то парнем, вылезшим из подъехавшей машины, укатила с ним, очевидно, зарабатывать деньги. К такому выводу сыщики пришли, когда, проследили маршрут поездки. Машина, свернув на разрытую Тележную улицу, остановилась у уже закрытого рынка стройматериалов. Близко подходить наблюдатели не стали, но послушали разговор с помощью микрофона направленного действия. Раздававшееся из машины сопение и постанывание не оставляли сомнений — девица подрабатывала проституцией. И действительно, минут через десять стоны прекратились, объект наблюдения вышел из машины и направился пешком обратно на проспект, снова заняв там место у троллейбусной остановки. Часов до двенадцати ночи сыщики еще три раза доезжали до Тележной, а потом «довели» подозреваемую к ее дому.

Все это никак не вписывалось в версию о девушке-киллерше. Конечно, можно было бы попытаться ее проверить еще, направив, например, кого-нибудь из сыщиков во Львов, но Нертов посчитал, что времени на это слишком мало, а потому решил лично познакомиться с подозреваемой. Посчитав, что отрицательный результат — тоже результат, он сел в машину и следующим вечером отправился к Старо-Невскому.

По трубке сыщики Иванова сообщили, что «ведут» объект и выходят сейчас на проспект. Нертов, попросил одного из наблюдателей обогнать девушку и пройти впереди нее. Из машины, припаркованной на одной из примыкающих к проспекту улиц, Алексей хорошо видел рослого парня, работавшего на Арчи, который прошел по немноголюдному вечернему Старо-Невскому. В нескольких шагах сзади следовала рыжеволосая девушка в серой куртке.

«Это она». — Понял Алексей и, включив зажигание, дал газ, выезжая на проспект. Почему-то учащенно заколотилось сердце. Юрист никогда не думал, что встретится с Мариной таким образом. «Девушка, здравствуйте, поедем, развлечемся»?..

Когда машина притормозила неподалеку от подозреваемой, Алексей, приоткрыв дверь, окликнул рыжеволосую, она повернулась на голос и неторопливо заглянула в салон.

— Что, развлечься хочешь? Пятнадцать баксов в машине, двадцать на хате, только с обратной доставкой.

Нертов, к своему облегчению поняв, что перед ним не Марина, а вовсе незнакомая девушка, живо согласился.

— Конечно с доставкой, поехали, здесь недалеко, у Чернышевской.

Девица заскочила в «девятку» и юрист, развернувшись через двойную осевую линию дорожной разметки, поехал в сторону Захарьевской. Честно говоря, он не вполне представлял, как поведет разговор с этой проституткой, но уже сейчас готов был признать: вариант с киллершей очевидно рассыпался как карточный домик. Впрочем, версию все равно следовало отработать до конца.

По дороге девица, как водится, попыталась предварительно разузнать, что за покои ее ожидают и каких услуг от нее захотят. Нертов про себя хмыкнул, подумав, насколько она наивна, надеясь на искренний ответ. Если уж кому-то из проституток суждено попасть на ночь к маньяку или в «групповуху», так вероятность вычислить это ничтожно мала. Конечно, если, скажем, подкатит к ночной бабочке «мерс» с парой бритозатылочных, она постарается куда-нибудь упорхнуть, если, конечно, получится. А к более простым машинам и стрижкам отношение попроще, всегда теплится надежда, что просто беспутный мужик решил оторваться на последние деньги. Но разве можно быть гарантированной от всяких накладок?..

Алексей специально остановился прямо у подворотни, где некогда Арчи упустил рыжеволосую, и сказал, что им пора выходить, квартира, мол, находится во дворе. Вдруг девица заартачилась, начала лепетать, а не стоит ли поехать в другое место, попыталась быстро выскочить из машины, буквально упав на дверку. Может, ей бы это удалось, но тогда следовало сначала нажать ручку, а потом открывать дверь. С какого-то перепуга проститутка сделала все наоборот и ее попытка окончилась неудачей. Нертов увидел в глазах девушки неподдельный страх и постарался как можно миролюбивее успокоить ее.

— Ты дверь открываешь неправильно, впрочем, если тебе не нравится здешний климат — поедем в куда еще, а сначала где-нибудь поужинаем. Да не боись, сам знаю: время — деньги, добавлю. Только уж ты мне машину не доламывай, а то и без того настроение паршивое…

И не ожидая, пока девушка придет окончательно в себя, он потихоньку тронул «девятку» с места, продолжая говорить спутнице ни к чему не обязывающую, но не оставляющую сомнений в мирных намерениях чушь. Понемногу девушка успокоилась и даже закурила, поудобнее пристроившись на сидении, но Алексей еще долго не мог понять, почему она так испугалась там, у дома на Захарьевской.

«Интересно, что бы сказала Нина, узнав, что я катаюсь с проституткой по городу, — подумал вдруг Нертов, — сумела бы она принять мои невразумительные оправдания и вообще, что бы я смог ей объяснить? Лепетал бы как Никулин в «Бриллиантовой руке», мол, встреча с агентурой?»… Додумать эту мысль он не успел, так как окончательно пришедшая в себя девица потребовала более определенно сказать, куда они направляются или немедленно высадить ее из машины. К счастью, они уже подкатили к небольшому полуподвальному ресторанчику неподалеку от особняка Штиглица и это избавило Алексея от необходимости длинных объяснений. Он лишь махнул рукой в сторону светящейся вывески: «Сюда» и припарковал машину у входа в поблескивающий светящейся вывеской погребок.

Во время ужина Нертов постарался разговорить девушку и, хотя она то и дело привирала, но главное, как посчитал юрист, было ясно: никакого отношения к пропавшей Марине Войцеховской проститутка не имела. Судя по всему, она просто сбежала от личных невзгод из своего Львова, чтобы начать или, вернее, продолжить самостоятельную жизнь в большом городе. Городу же молодые и в меру симпатичные, но не имеющие образования и связей девушки оказались нужны были больше лишь в одном качестве, чем и вынуждена была воспользоваться Олеся (так звали девушку). Она, как и большинство ее коллег, в порыве откровения говорила о несчастной любви, о невероятно высоких ценах, «субботниках», из-за которых и пришлось сбежать из дома и, конечно, о том, что нынешнее положение временно, а человек, понявший ее душу, будет самым счастливым. Множество подобных рассказов Нертову приходилось слышать еще в бытность стажером в уголовном розыске у Раскова, и он не мог порой точно определять ту грань, где проститутки говорят правду, а где выдумки, услышанные некогда от таких же неприкаянных подружек.

«В обмен» Алексею пришлось поведать примерно такую же достоверную историю о своих проблемах с бывшей женой, которая не дает ему общаться с ребенком, хотя они живут в одной квартире и о подобных превратностях мужской жизни. Незаметно он старался подтолкнуть собеседницу к интересовавшему вопросу о доме на Захарьевской.

— Вот, у тебя, говоришь, хоть комната своя есть, а я даже домой никого привести не могу — сразу скандал. Думал хоть сегодня отдохнуть, друг у меня в командировку укатил, ключи мне оставил, а тебе дом не понравился. Ну да ладно, не судьба значит.

Олеся, которая к тому времени выпила чуть ли не бутылку «мартини», была настроена уже благожелательно.

— Да ладно, чего там, ты извини. Если хочешь, вернемся?.. Но у меня воспоминания об этом доме плохие. Я вдруг подумала, что ты тоже такой же, как и он, ну мужик, который там живет… Я про него, падлу, еще ребятам не сказала, а то бы он поплясал.

— Да бог с ним, пусть живет. — Стараясь не выдать интереса, юрист подзадорил девушку.

Но Олесю, как говорится, уже «понесло» и она выложила Алексею историю неприятного знакомства с домом на Захарьевской. По словам девушки выходило, что однажды на улице ее «снял» какой-то седой мужик, которому на вид было никак не меньше шестидесяти. Он сумел уговорить Олесю зайти к нему в гости. Обычно днем она с клиентами не работала и знакомства пресекала, но тут, как говорится, бес попутал, решила, что у «Седого» можно будет неплохо заработать без особых проблем, тем более, что он сам назвал приличную цену.

В тот день, когда Арчи видел девушку, выходящую из двора, она в первый раз пришла к «Седому». Он был достаточно галантен, но оказался «со сдвигом», предложив ей заняться любовью на чердаке. При этом он попросил Олесю сначала постоять спокойно у чердачного окна, делая вид, что она разглядывает что-то в бинокль.

— А сам-то, старый козел, — продолжала она рассказ, — штаны расстегнул, да ходит сзади туда-сюда, то рукой мне по ноге проведет, то по заднице. И напевает «Девушку из маленькой таверны полюбил угрюмый капитан». Я стою, как велено, будто ничего не замечаю… Он уж совсем заколебал ходивши, думаю, когда ему это надоест. Ну, я повернулась, смотрю, он уже сам кончает… И все. Он сразу будто пришел в себя, велел мне уходить, да еще сунул пятьдесят баксов премиальных и визитку с телефоном, попросив позвонить через пару дней. Я, дура, обрадовалась, думала, что на халяву денег срубила и, пока он не передумал, свалила домой.

Через несколько дней (Алексей отметил, что это, вероятно было, когда девицу «засек» охранник на улице) Олеся решила позвонить «Седому». Он, казалось, ждал ее звонка, сразу же пригласил в гости. Но, когда девушка пришла, он на чердак ее не повел, а отправил в ванную. Олеся, вспомнив, что забыла в сумочке, которую оставила в прихожей, лекарство, уменьшающее риск что-нибудь подцепить («знаешь, на презик надейся, а сам не плошай») и, даже не успев раздеться, тихо вышла из ванной. Но, заглянув по пути через приоткрытую дверь в комнату, где она раньше не была, передумала подмываться. Помещение напоминало средневековую камеру пыток. Посередине, на крюке, где некогда висела люстра, был приспособлен веревочный блок, с привязанным внизу поленом. Олеся видела такие в исторических фильмах («ну, натуральная дыба»). На стене были развешены разные приспособления вроде плеток, цепей, ремней с металлическими застежками, скорее похожих на наручники, Но больше всего гостью шокировало, что пол комнаты был тщательно застелен полиэтиленовой пленкой. Обладая достаточно ярким воображением и, к тому же умудренная горьким опытом некоторых подружек по профессии, девушка живо представила себе, что может произойти с ней после ванной. «Подвесит к потолку, а потом измываться будет, пока я не сдохну». — С этой мыслью она, схватив в охапку куртку, проскользнула к массивной входной двери и даже успела открыть замок, когда из соседней комнаты вышел полураздетый «Седой», держа в руках огромный тесак с широким клинком. «Стой, куда»? — Как показалось Олесе, угрожающе выкрикнул он и шагнул к дверям. Ужас придал девушке сил, и она опрометью выскочила из квартиры.

Визитку «Седого» Олеся, конечно же, выкинула, но Алексея это не столь волновало, так как по рассказу он уже сообразил, о какой именно квартире шла речь — не зря же сыщики Арчи сидели в паспортной службе, выискивая возможных подозреваемых…

Они просидели в ресторанчике до закрытия, а потом Нертов предложил девушке довезти ее поближе у дому.

— Ты что, импотент? — Удивилась она.

— Да нет, просто здорово устал. К тому же койка — не всегда лучший способ снять стресс… Поэтому спасибо тебе за вечер, ты мне здорово помогла.

Девушка расценила благодарность по-своему, сказав, что если ее спутник еще когда-нибудь поссорится с женой — пусть приходит на Старо-Невский, только не очень поздно, а то можно опоздать. Нертов, конечно же, согласился.

* * *

В тот же вечер время Арчи с Александрычем начали отрабатывать связи Васи-рекламщика из «Транскросса». Машина, номер которой запомнил ветеран МГБ, оказалась закрепленной именно за ним. Сгоряча Нертов чуть было не дал команду сразу же взять Васю в оборот, но Арчи его охладил, заметив, что тот может от всего отпереться.

— Ты что, хочешь, чтобы мы с ним поговорили просто, как «братки» какие-нибудь? — Взгляд у Николая стал злым, а губы сжались в тонкую полоску. — Может специнвентарь в виде утюга или паяльника еще выдашь? А если он вдруг окажется непричастен или чекист твой старый ошибся номером? Что тогда делать прикажешь, в Озерках где-нибудь утопить, чтобы заяву на нас не дал?.. В общем так, Леша, — Арчи постарался смягчить интонации, чувствуя состояние друга, — я прекрасно понимаю тебя и обеспокоен не меньше. Но, согласись, нельзя этого Васю брать сейчас. Давай, лучше приставим надежный «хвост», быстро соберем информацию. Я этим займусь сам, Александрыч поможет. А охрану у Нины советую усилить.

Как ни трудно было Нертову, он вынужденно согласился с другом — бывший оперативник говорил дело.

Правда, разработка Васи ничего не дала. Сыщики выявили, правда, несколько его мелких грешков. Например, что Вася, давая в газеты рекламу фирмы, «расслабился» в период безвластия и договаривался на меньшие суммы оплаты, чем получал из «Транскросса». Но это, как говорится, не смертельно. Различные источники сообщали, что о генеральном директоре Вася отзывался только положительно и даже по очень большой пьянке заявил в узком кругу знакомых, что готов был бы жениться на ней, только жаль, не чета он Нине Анатольевне, она, дескать, умная, красивая и богатая, а он…

Но для сыщиков, естественно, эта информация была второстепенна. Главное — проверка Васиного алиби во время убийства. И тут-то вышла загвоздка. Никто не видел «транскроссовского» рекламщика в тот день. Было известно только, что с утра он взял в гараже свою машину и куда-то на ней укатил, сославшись на неотложные дела. В фирму же он вернулся только во второй половине дня, причем, слегка выпивший и, как сказала «по дружбе» одна из секретарш, «какой-то взъерошенный».

Арчи недолго посовещался со своим заместителем, а потом решил, что неплохо бы Васю показать «живьем» старому чекисту, благо его адрес Нертов предусмотрительно оставил коллегам. Но планы сыщиков оказались нарушенными звонком Ивана Гущина, которому было поручено в этот вечер сидеть в засаде на чердаке дома на Захарьевской.

Иван, позвонив начальству по телефону, сообщил, что только что задержал человека, который вел наблюдение за квартирой Климовой.

* * *

Когда Арчи с Александрычем примчались на знакомый чердак, они увидели, что на полу у слухового окна лежит мужчина достаточно крепкого телосложения, руки которого были скованы сзади наручниками. Он скрючился на боку и тихонько подвывал. Рядом валялась небольшая спортивная сумка, а над лежащим грозно темнела фигура Гущина, которого незадолго до этого Николай буквально выпросил у Нертова, убедив Алексея, что негоже толковому оперу прозябать в охране.

Подойдя ближе, Арчи заметил, что у лежащего удлиненные седые волосы, но он еще не так стар, как это могло показаться при первом взгляде. Мужчине было не более сорока пяти, хотя сейчас лицо у него было довольно грязное от соприкосновения с засиженным голубями полом и, к тому же, искажено страдальческой гримасой.

При виде очередных гостей мужчина заскулил погромче, но ничего не сказал, так как рот у него был плотно забит кляпом. Вошедшие вопросительно уставились на Гущина, который вкратце рассказал, что как ему и было приказано, сидел весь день, укрывшись на чердаке и ожидая возможного визитера. Потом послышался скрип двери и Иван увидел, что на чердак прошел «этот». Тут говоривший презрительно кивнул головой в сторону лежащего.

— Смотрю, а он прямиком к окну, достает бинокль и затаился. Я жду, а он вдруг бинокль откладывает и начинает доставать из сумки какую-то конструкцию. Я грешным делом подумал — разборный ствол, ну и… — Иван беспомощно развел руками. — Я же не знал, что там был фотоаппарат. Да вы сами посмотрите, какой у него объектив, да еще штативы всякие… Что, я в темноте мог разглядеть, вдруг бы он стрелять начал?

Арчи с Александрычем переглянулись, представив, как бывший опер вдруг напрочь ослеп и бросился задерживать «снайпера». Только полный недоумок мог спутать фотоаппарат, пусть даже с телескопическим объективом, и винтовку. А Иван Гущин недоумком не был. Просто, скорее, решил проявить инициативу и, наплевав на строжайший запрет не рисковать и не лезть никуда в одиночку, «прихватил» подозреваемого. Но, как говорится, победителей не судят, к тому же все равно надо что-то делать с лежащим. Поэтому сыщикам волей-неволей пришлось идти к нему общаться.

Задержанный, кажется, от страха наложил в штаны, так как вокруг него витал довольно характерный запах. Когда же Арчи нагнулся, чтобы вытащить кляп, мужчина в ужасе дернулся назад, начал извиваться и Николаю пришлось его слегка встряхнуть и предупредить, чтобы он вел себя смирно. При ближайшем рассмотрении кляп оказался скомканным беретом, очевидно принадлежащим задержанному. Самого бедолагу для удобства посадили, прислонив к проходящей по чердаку трубе и предупредив, чтобы он не орал, «а то — сам понимаешь…«.

Из сбивчивого рассказа мужчины, направляемого в нужное русло наводящими вопросами сыщиков и грозным видом Гущина, удалось выяснить следующее: задержанный одиноко живет в этом доме. У него определенный сдвиг в сексуальной сфере. Во всяком случае, ему нравится подсматривать из чердачного окна за женщинами, живущими напротив и разгуливающими по своим квартирам в неглиже, легкомысленно не задернув перед тем занавески. Выяснилось также, что одним из объектов наблюдения с недавних пор была и квартира Нины Климовой. Сначала там крутились две малярши, а потом, наверное, хозяйка. Именно за ней и старался подсматривать мужчина.

Что касается фотоаппарата, то тут задержанный попытался было уклониться от прямого ответа, промямлив, что, дескать, просто является фотолюбителем, но под грозным взглядом Гущина, которого задержанный боялся больше других, мужчина признал, что кроме простого подглядывания фиксировал свои впечатления и на снимках. Последнее заинтересовало Арчи, и он решил, что разговор продолжить будет лучше в квартире нового знакомого, а пока неплохо бы дозвониться до Нертова. Как-никак именно ему принадлежала идея о снайпере. «Сам придумал — пусть сам и расхлебывается» — рассудил руководитель сыскного агентства.

— Вы ведь не против продолжить разговор у вас в квартире. — С легкой угрозой в голосе спросил сыщик и задержанному, все время ожидавшему расправы, пришлось согласиться. Он и правда не мог понять, что за люди его схватили. На милиционеров они не очень-то походили, а потому ожидать от них можно было чего угодно. Обладая яркой фантазией, мужчина то и дело представлял, что его начинают мучить, причем не так, как это часто бывало раньше, в его мыслях и не так, как он просил сделать время от времени случайных проституток, а по-настоящему больно и необратимо для собственного «Я».

Нет, он не стоял на учете в психдиспансере, хотя повод поближе познакомиться с психиатром у него был. Он не измывался и над беззащитными жертвами, подобно Чикатило, находя наслаждение в другом. Разыгрывая в воспаленном воображении какую-нибудь историю, он как бы улетал из этого мира, становясь участником захватывающих любовных драм.

Так же было и с одной из последних проституток, которую удалось пригласить домой. Она очень достоверно сыграла тогда на чердаке роль Мэри — девушки из экзотической таверны, высматривающей в необъятных морских просторах любимого. Он же чувствовал себя опытным, но легко ранимым капитаном, впервые заметившим прелести юного тела соблазнительницы. Только у той истории не оказалось настоящего продолжения: когда «Мэри» в следующий раз пришла в гости, а хозяин вышел к ней, чтобы дать нож — она почему-то не захотела играть, а убежала. А ведь ей было бы так хорошо, не то, что ему, познавшему измену, горящему от любви и вместо этого постигшего унижения и муки. Нет, получить сладостное наслаждение не удалось. «Мэри» оказалась обычной проституткой, не захотела грозить ему ножом, а потом, привязав к дыбе, бить кнутом. Она не смогла и сжалиться, увидав, как он терпит все адовы муки во имя любви, не бросила кнут и не припала к его телу. А эти трое, особенно первый, сразу же пообещавший оторвать капитанское достоинство и засунуть его в рот жертвы, того и гляди, начнут терзать. И можно было сказать с гарантией: во имя любви или из сострадания они не сжалятся…

Неизвестно, о чем еще успел передумать задержанный, но в этот момент он был резко приподнят за ворот и решительно направлен к двери, ведущей на лестницу…

Алексей приехал поздно вечером, когда сыщики уже устали спрашивать-переспрашивать, проверяя достоверность рассказа хозяина квартиры. Но, судя по всему, выходило, что он говорил правду. Определенным подтверждением этому служили многочисленные фотопленки и снимки, которые хозяин (конечно же, добровольно!) предъявил гостям. Судя по пленкам, наблюдение велось постоянно, причем не только за Нининым домом, а еще за несколькими, находившимися поблизости от обители «маньяка». Правда, снимков Климовой на пленках не оказалось.

Нертов, странно быстро войдя в курс дела, умудрился ввергнуть хозяина в еще больший ужас, задав тому вопросы о «девушке из маленькой таверны» и потребовав показать некий тесак. После последнего предложения хозяин, надумав что-то страшное, грохнулся на колени и заверещал, что «отдаст все до последнего». Конечно, такая возможность не была упущена и вот уже из потайного ящика, вмонтированного в письменный стол, были извлечены очевидно самые заветные сокровища — тетрадь-дневник хозяина, а также еще одна пачка фотографий и несколько пленок, запечатлевших особые утехи «маньяка». Оказывается, он тайком снимал и оргии в квартире, когда сюда приходили проститутки. Среди этих пленок оказались и те, на которых была запечатлена Нина.

Сыщики предусмотрительно сделали вид, что заняты совершенно другими вещами, пока Нертов рассматривал снимки, благо дело действительно появилось: следовало найти скрытую фототехнику и изъять оттуда пленки, которые могли запечатлеть нынешний визит. А Алексей перебирал фотографии. Вот Нина только что вышедшая из душа, стоит у окна и, вскинув руки, вытирает длинные волосы, вот она одевает колготки, грациозно поставив ногу на стул…

Как бы не казалось мерзким само подглядывание, но Нертов про себя вынужден был признать, что Нина выглядела здорово. «Может, я обращаю на нее меньше внимания, чем она достойна», — подумал он. В пачке было еще несколько чужих фотографий, но одна из них насторожила.

— Когда она сделана? — Спросил он фотографа и, услышав, что в тогда же, когда и снимки «той потрясающей женщины» (Нины), Алексей окликнул друга. — Коля, посмотри-ка, сюда, ты ничего не замечаешь?

Фотография размером 18 на 24 отличалась от других — она была сделана более общим планом, чем другие и фоном к ней являлась не очередная комната, а крыша Нининого дома. На крыше самозабвенно целовались двое каких-то сумасшедших, не дотерпевших до своей квартиры, а может просто не имевшие свободной «хаты». Ах, юность, юность! Кто не вспоминает нынче темных лестниц со специально выключенным светом или обжигающих на морозе губы поцелуев в таких же темных подворотнях!.. Почему-то тогда казалось, что никто никогда не узнает о тайнах, связывающих двоих. Вот и эти, сбежавшие от глаз людских аж на крышу, не догадывались, что чужая грязная рука уже нажимает затвор фотоаппарата…

Арчи, взяв снимок, сначала долго вглядывался в него, а потом, обалдело взглянув на Алексея, выдохнул:

— Нужно сначала посмотреть саму пленку. Если что — у меня есть приличный фотограф.

Заинтересованный Александрыч грузно двинул животом в бок начальника, стараясь разобрать, почему тот вдруг разволновался. Но взгляд у старого оперативника оказался более цепким. Поэтому он почти сразу же заметил: в слуховом окне маячило чье-то лицо. Его черты разобрать было сложно из-за недостаточного увеличения. Кроме того, человек находился не у самого окна, а чуть в глубине чердака.

Нертов поманил Николая из комнаты, а когда они оказались в прихожей, начал интересоваться результатами по проверке Васи-рекламщика. Арчи вынужден был сообщить, что практически ничего интересного пока раскопать не удалось из-за происшествия на чердаке.

— Но, — сыщик постарался ободрить друга, — есть один интересный вариант. Помнишь, ты сказал, что маньяка в парке видел какой-то старый чекист? Вот мы с Александрычем подумали и решили, что завтра попробуем вывести его поближе к «Транскроссу» и там показать Васю «живьем». Одобряешь?..

Нертов только махнул рукой, мол, делайте как знаете и попросил, чтобы Арчи поскорее связался со своим фотографом, чтобы тот увеличил снимок незнакомца на чердаке.

«А с этим сексуалом что делать»? — Спросил Арчи, имея в виду хозяина квартиры.

— Да что хотите. У тебя же остался кто-то в местном РУВД, вот и отдай, пусть проверит на причастность к «глухарям». Но ясильно подозреваю, что после знакомства с твоим Гущиным он с удовольствием сам доберется до «конторы», с повинной…

Через некоторое время в ближайшее РУВД, действительно явился человек, сообщивший, что хочет покаяться в своих грехах и в доказательство положивший на стол дежурного пачку фотографий. Снимков Нины там естественно не было. Криминальных «грехов» в действиях гражданина дежурный по РУВД тоже не усмотрел, ведь пользование услугами проституток у нас не наказуемо более чем лечением какой-нибудь гонореи, запрещенной аппаратуры явившийся «с повинной» не использовал, а если кому-то из граждан не нравится, что за ним наблюдают — пожалуйте в суд с гражданским иском. Но, на всякий случай, дежурный вызвал оперативника, не заметив, что у входа в управление стоит высокий широкоплечий Иван Гущин, ожидая, не передумает ли прибывший гражданин давать показания.

Еще минут через двадцать «сексуал» был передан оперативникам, которые недолго переговорив с посетителем, отправили его спать, велев завтра с утра сходить за справкой в районный психдиспансер, на что гражданин торопливо согласился. Оперативники же остались рассматривать фотографии, рассудив, что сумасшедших в городе много, а раз «заяв» с похожим фигурантом не имеется, то и нечего время у людей отнимать. А за снимки спасибо — будет развлекуха для отдела.

* * *

Арчи заставил себя еще раз посмотреть на труп. Старческая фигура в некогда добротном пальто, из-под которого выглядывал стоячий воротничок синего кителя, неловко застыла в углу лестничной площадки. Можно было подумать, что человек просто перепраздновал и присел отдохнуть, положив рядом с собой шляпу, трость и авоську с продуктами. Только слишком неестественно была повернута у него голова, а помутневшие глаза смотрели куда-то назад и вверх, будто человек неудачно пытался выполнить команду «равняйсь!».

Николай подумал, что несчастный находится в такой позе уже несколько часов, а жильцы, изредка проходившие по одной из темных лестниц дома-колодца, наверняка только брезгливо старались не задеть сидящего на площадке, по привычке ругая пьяниц, правительство, депутатов и всех иных, безусловно виновных в неухоженности подъездов.

Ветеран МГБ Савинский был мертв. Арчи готов был побиться об заклад, что у старика свернута шея, причем не при случайном падении на лестнице, а профессиональным захватом. И смерть наступила, судя по всему, вскоре после того, как Арчи сегодня расстался с бывшим капитаном. А это могло значить только одно: в гибели старика виноват он, бывший оперуполномоченный, а ныне руководитель частного сыскного агентства Николай Иванов, что-то недосчитавший во время работы с ветераном.

А как хорошо начиналось утро… Один из людей Арчи, дежурящий у «Транскросса», отзвонился, сообщив, что веселый менеджер Вася только что прибыл в фирму и прошел к себе в кабинет. Арчи в это время уже допивал третью чашку чая, сидя дома у отставного капитана МГБ и слушая его рассказы о прежней работе. Получив сообщение о прибытии Васи Арчи быстро закончил чаепитие и вместе с Савинским поехал в «Транскросс». Расчет у сыщика был предельно прост: он надеялся издали показать Васю ветерану, который бы более-менее определенно сказал, тот ли это человек, который был у детской коляски в Таврическом саду. Но, когда они приехали на место, оказалось, что Вася куда-то исчез. Некоторое время Арчи с Савинским безуспешно прождали его неподалеку от фирмы, а потом решили сделать перерыв на обед и вернуться назад ближе к вечеру. Сыщик подвез ветерана поближе к дому и высадил у продуктового магазина, ссудив на прощание небольшой суммой денег. «Это, чтобы мы могли чаю с чем-нибудь попить». — Сказал тогда Николай, стараясь, чтобы старик не обиделся на «матпомощь». Впрочем, отставник воспринял деньги как должное и степенно положил их в карман.

За время обеда Арчи надеялся с помощью Нертова или на худой конец Нины уточнить, кто и куда мог отправить менеджера. Правда, позднее выяснилось, что Васю никто не озадачивал, а его исчезновение, по-видимому — собственная инициатива. Когда же Вася снова вернулся на работу, Арчи поехал к дому Савинского, где в парадной его ждал только труп старика.

…Когда Арчи и Нертов, которому сыщик успел рассказать о своей страшной находке, ввалились в кабинет Васи, то никого там не обнаружили. Менеджера и след простыл. На столе стояла пепельница, в которой валялось лишь несколько остывших окурков. Алексей молча ткнул пальцем в ее сторону, стараясь привлечь внимание друга. Фильтры двух сигарет были изжеваны чуть ли не до табака…

* * *

Арчи виновато смотрел на друга и даже не пытался оправдаться. Он считал, что именно его люди виноваты в том, что Вася бесследно исчез. Точнее, были виноваты даже не сами сотрудники, а он, руководитель агентства. Единственный сыщик, который должен был сообщать о передвижениях Васи, находился у парадного входа в «Транскросс». Но, выставляя этот пост, Николай не предполагал, что менеджер будет пользоваться одним из других выходов — то ли через гараж, то ли — через подсобные помещения фирмы. Такой вариант мог произойти лишь, если бы объект заметил наблюдение, что исключалось, либо…

— Да-да, — как бы угадав мысли сыщика, зло произнес Нертов, — если у него рыло в пуху. Ему надо было обеспечить алиби — он и свалил тихонько через какой-нибудь сортир. Я больше ждать не намерен. Не хочешь — не помогай, но и не мешай. Я сам возьму этого подонка и «расколю» его по самые уши. Привет…

— Подожди, Леша, я с тобой, — Николай решительно шагнул вперед, — старик-то из-за меня…

Нертов молча кивнул, подумав, что с ветераном вышел самый элементарный, но страшный по последствиям прокол «наружки»: убийца первый увидел опознающего и, видимо, каким-то образом запомнив его еще по Таврическому саду, сообразил, что старик неспроста сидит в машине с сыщиком, которого многие в фирме знали в лицо. Старый оперативник недооценил негодяя: тот, может голливудские боевики и смотрел, но в том злосчастный день смог и заметить, и запомнить настырного дедка. Но убийца не мог допустить, чтобы его опознали. А значит, судьба старика была решена. Убийца сумел проследить за машиной Арчи, а затем догнал Савинского на лестнице, когда тот поднимался к себе домой…

* * *

Алексей, пытаясь понять, почему погиб старик, не представлял, насколько близок к истине. Утром, подъезжая к «Транскроссу», «Посланник Высшего разума» сразу же заприметил неподалеку от парадного входа машину сыщика. Эта «девятка» была ему хорошо знакома, как впрочем, и остальные машины, имевшие отношение к фирме. Еще не поняв, что же его насторожило, «Посланник» проехал мимо и успел заметить, что в легковушке сидят двое. Одного из них он знал — начальник сыскного агентства, обслуживавшего фирму, а последний год, очевидно, персонально ее руководительницу. Лицо другого, старика, показалось знакомым, только трудно было сразу понять, почему.

Отъехав подальше, «Посланник» стал старательно вспоминать, где и при каких обстоятельствах он мог встречаться со спутником сыщика. И вдруг, как на фотографии вспомнил тот день в Таврическом саду, пенсионера в допотопном пальто и кителе, слишком уж внимательно взглянувшего на проходившего мимо мужчину. Самое неприятное, что посланник вспомнил, когда видел старика второй раз — в зеркало заднего вида, когда «ауди» отъезжала от Дворца малютки на Захарьевской.

«Посланник» вытер мелкие капли пота, в раз выступившие на лбу и понял: деда привезли на охоту. На охоту за ним, посвященным. «Вычислили» его, конечно, по машине, которая числилась за «Транскроссом». Других вариантов быть не могло. Поэтому выход из ситуации видился только один — немедленно убрать глазастого старика, что «Посланник» и сделал, воспользовавшись тем, что старик расстался с сыщиком, не доходя до своего дома.

Он не раскаивался в сделанном, поняв, что это тоже часть порученной ему высшей миссии. Если дети у матерей-монстров должны сами мучаться всю жизнь, то старики, подобные последнему, только мучают других, забывая, что их давно ждут иные миры — Тонкий и Огненный. Он убедился в этом, почувствовав в момент, когда душа старика освобождалась от тела, знакомое ощущение блаженства, несравнимое ни с какими земными наслаждениями. «У каждого своя миссия, — думал он, — и у московского дельца, и у Царева, и у сыщиков, и у этого кретина Нертова, наконец, только они ничего не видят дальше собственных носов. А я вижу. Вижу все. Именно я — Посланник. И мешать Моей миссии не будет никто»…

Убедившись, что старик мертв, убийца поскорее поспешил в «Транскросс», чтобы никто не успел заметить его отсутствия.

* * *

Из «транскроссовских» секретарш и сотрудников соседних кабинетов никто не знал ни куда ушел Вася, ни когда он собирался вернуться. Никто не видел и с кем он разговаривал в своем кабинете. Не желая больше терять времени, Нертов и Арчи поехали к менеджеру домой, рассчитывая под каким-нибудь благовидным предлогом вытащить его хотя бы в сыскное агентство, а там поговорить по полной программе, благо тем для разговора накопилось предостаточно.

Было известно, что Вася недавно купил двухкомнатную квартиру на канале Грибоедова и жил там один, время от времени навещая своих родителей, коротавших свои дни где-то в районе Купчино. Найти Васин дом оказалось несложно, гораздо труднее было отыскать парадную, так как по обыкновению номера квартир шли в разбивку и на одной лестнице могли находиться как первые-девятые, так и восьмидесятые номера. Разобраться в этой чехарде квартир может только абориген, проживающий в доме, да и то не всегда. Но милицейская практика давно выработала неписанные правила поиска адресов, поэтому Арчи с Алексеем разошлись во дворе налево-направо и методично стали обходить одну парадную за другой. Наконец Нертов негромко окликнул друга, подзывая его.

Васина квартира находилась на третьем этаже. Дверь напоминала скорее сейфовую, которую можно вскрыть лишь при помощи автогена. Нертов уже приготовился звонить, но Арчи остановил его, показав на створку двери. Она была неплотно притворена. Николай потянул за край и дверь открылась. Переглянувшись, друзья тихонько вошли в квартиру. Везде горел свет, но все было тихо. Алексей заглянул на кухню, которая находилась ближе других помещений к входу и выругался.

— П…ц, Коля, самый натуральный. Карточный домик. Все мои версии — полное дерьмо. Надо валить отсюда. Он, сволочь, нас опять опередил…

— Кто, Вася? — Арчи недоуменно повернулся к спутнику.

— Какой, б… Вася? — Нертов, взяв сыщика за плечо, подтолкнул его в сторону кухни, — убийца.

У плиты распласталось тело менеджера, между лопаток которого торчала рукоятка ножа.

Арчи оторопело пялился на труп, когда из-за спин мужчин послышался душераздирающий женский визг…

* * *

Сыщик все еще рассматривал свою физиономию, поперек которой кровоточили четыре здоровенных полосы, оставленных отполированными женскими ногтями, когда Нертову удалось, наконец, утихомирить посетительницу квартиры. Теперь она сидела в углу прихожей на корточках, обхватив руками колени и только тихонько всхлипывала.

Когда, войдя в квартиру, девушка увидела над мертвым телом любимого Васи двоих здоровых мужиков, то в первый момент подумала, что именно они — убийцы, тем более что когда она непроизвольно закричала, один из мужчин успел преградить ей дорогу к выходу. Ужас придал девушке сил и она, совершенно не думая о возможных последствиях, вцепилась в лицо противнику. Правда, сопротивление было быстро пресечено, когда второй из мужчин непонятным образом так схватил и сжал в своих объятиях невольную свидетельницу, что она не то что пошевелиться не могла, но и дышала с трудом. А тиски сжимались все крепче. При этом нападавший, зацепив девушку ногой под колени, вынудил ее в очень неудобной позе опуститься на пол. Поэтому она не могла и попытаться пнуть мужчину ногой. Наконец-то до нее дошел весь ужас происходящего в пустой квартире. «Ой, мамочки! Сейчас и меня как Васю», — лишь успела подумать девушка, зажмурив от страха глаза и представив, как ее будут убивать. А может и не только.

Но лишать жизни ее никто не собирался. Наоборот, мужчина, чуть ослабив захват, негромким, спокойным, но не терпящим возражений голосом попросил, чтобы гостья вела себя спокойно и «не бросалась на каждого встречного, не разобравшись, кто он. Договорились?». Поведение мужчины настолько не соответствовало обстановке, что несчастная только утвердительно заморгала в ответ.

— Я — начальник службы безопасности фирмы, где работал Василий, — Нертов потихоньку еще ослабил захват и затем осторожно отпустил девушку, — а вы, как я понимаю, его невеста?

— Да. — Всхлипнула она.

— А теперь, пока мой коллега попытается привести себя в порядок после ваших ногтей… Да не бойтесь, взгляните, как вы его располосовали (гостья, взглянув на лицо Арчи, несмотря на серьезность ситуации, на миг виновато улыбнулась)… Теперь, представьтесь пожалуйста, чтобы я знал, как к вам обращаться и, пока не приехала милиция, попытайтесь коротко рассказать, почему Василий оказался в это время здесь — мы его полдня не могли разыскать на работе. И вот, нашли, — Алексей тяжело вздохнул и вопросительно замолчал.

Девушка сообщила, что ее зовут Галя, и с Васей они познакомилась несколько месяцев назад, на дне рождения общей знакомой. С тех пор и встречаются. Проблема в том, что у Гали слишком старомодные родители, поэтому ни о каких встречах в вечерне-ночное время речи быть не может. Поэтому с Васей приходится встречаться только днем, да и то у него дома… «Приходилось». — Очередной раз всхлипнув, поправилась девушка и продолжила рассказ, из которого следовало, что все Васины неожиданные исчезновения были связаны лишь с его личной жизнью. Он, опасаясь начальского гнева, оказывается, сбегая на свидание, даже служебную машину не брал, оставляя ее, как правило, неподалеку от фирмы, а домой добирался на такси.

На вопрос, какие сигареты предпочитал курить менеджер, Галя, ткнув рукой в стоящую на телефонном столике в прихожей пепельницу, сказала, что тот пижонил и постоянно дымил вонючими сигарками «Капитан Блэк». Пепельница, действительно, была набита окурками с бумагой коричневого цвета. Фильтры окурков были вполне обычного вида, такие же, как на подобных темных окурках, найденных в кабинете Васи. Ни одной сигареты «Мальборо», ни одного изжеванного фильтра в доме убитого не наблюдалось.

Делать было нечего и Нертов с молчаливого согласия Арчи начал набирать номер милиции. Все версии, построенные юристом и сыщиками, обрушились как карточный домик. Было очевидно, что ни Марина Войцеховская, ни мужик-сексуал, ни его знакомая проститутка к охоте на Нину и ее ребенка не причастны. Тем более очевидной была непричастность менеджера Васи к «транскроссовским» проблемам. И убит парень был, скорее всего, как возможный свидетель действий настоящего убийцы, умело воспользовавшегося Васиными отлучками и машиной.

А охота продолжалась и еще какая! Алексей невольно поежился, вспомнив последнюю прочитанную им статью в одной из газет. «Разбой» — бросался в глаза ее заголовок…

Глава 4. «Живеночек»

«Грязная банда этих негодяев не только очистила наши карманы, но готова добраться и до наших дочерей».

— Очередное упоминание про «Транскросс» в выпуске новостей? — Спросила вошедшая в комнату Нина.

— Нет, всего лишь сериал. — Не улыбаясь, ответил Филимонов.

Финансовый директор «Транскросса» сидел в кафе на втором этаже один-одинешенек. Было непонятно, то ли он смотрит фильм, то ли ему просто лень выключить телевизор. Учитывая положение в фирме, Филимонову, скорее, следовало бы трудиться в своем кабинете. Но Нине и в голову бы не пришло на него рассердиться. Ибо в этот день Филимонов сидел в офисе с семи утра. Сейчас был десятый час вечера.

— Насчет лицензии ничего нового? — Осторожно осведомился Филимонов.

— Ничего. Я сама звонила в ГУВД — отвечают, что вернут только по решению суда. И то, вряд ли.

— А насчет других охранных контор?

— Старались договориться весь день. Такое ощущение, будто с «Транскроссом» никто не хочет иметь дело. Отказывали даже тогда, когда мы готовы были платить как за охрану ювелирной выставки.

Нина давно не помнила такого пакостного дня. На фирму начали давить всерьез, а она осталась без охраны. Были, конечно, несколько человек, подчинявшиеся непосредственно Нертову, но они занимались исключительно охраной хозяйки и «перекрыть» всю фирму не могли.

К вечеру с Выборгского шоссе поступила информация о разгроме еще двух машин. Начиная со следующего дня «Транскросс» уже должен был работать в убыток, выплачивая неустойки за поставленный не вовремя или вообще не дошедший груз. Долго так продолжаться не могло. Теперь ребята, шалившие на шоссе, могли заглянуть и в офис. Их встретили бы лишь пожилой вахтер — специалист по выписыванию пропусков.

— Алексей Степанович, шли бы вы домой. — Обратилась Нина к Филимонову. Тот кивнул но ничего не ответил.

— Нина Анатольевна, вот вы где! — Послышался знакомый голос. Нина обернулась. В дверях стоял Царев.

— Добрый вечер. — Она удивилась, почему исполнительный директор так весел.

— А я, вроде бы, нашел то, что нам нужно. — Радостно сообщил Царев.

* * *

Нертов не знал, что во всех неприятностях этого вечера, свалившихся на его голову, повинен Иван Сергеевич Лукомицкий. Алексею подобное незнание было простительно: Лукомицкий жил в конце прошлого века и с его творческим наследием были знакомы даже не все историки российской педагогики.

Иван Сергеевич, хороший семьянин, но бездарный драматург, выпустил четыре тома пьес и одну педагогическую книжечку. В ней, опираясь на собственный жизненный опыт, он разработал теорию Натуро-естественного воспитания. Учитывая, что в ней не было ни одной идеи, прежде не высказанной Руссо или Толстым, на книжечку никто не обратил внимания. Лишь в «Русской Ниве» появилась короткая рецензия. «Г-н Лукомицкий пишет, что дитятя, в ладонь которого тыкались телячьи губы, никогда не станет пьяницей, распутником и курильщиком табака. Помилуйте, г-н Лукомицкий, крестьянские дети зимуют с телятами в избах, отчего же тогда в селах кабаки не перевелись»? В итоге, Лукомицкий умер в полном забвении, но, его брошюра лет десять назад попалась на глаза учительнице Светлане Викторовне Сергиенко, что, в итоге и испортило этот вечер Алексею. Работница средней школы, озабоченная детской беспризорностью, настолько прониклась теориями Лукомицкого, что назвала его христианским Макаренко и решила создать детский приют «Живеночек», где души и тела детей спасались бы посредством Натуро-естественного воспитания. Правда, сама она была инвалидом и передвигалась всюду на коляске, но из этого обстоятельства она быстро научилась извлекать выгоду: если посетитель не сидит перед чиновником, а нервно катается по комнате, чинуша сдается быстро.

В конце восьмидесятых можно было заниматься чем угодно, лишь бы ошалевшие и умиравшие горкомы успевали выделить помещение. К тому же, у Светланы Викторовны был испытанный прием, помогавшей побеждать испуганных аппаратчиков той эпохи. Когда ей говорили: «Мы рады помочь вам, но, учитывая временные трудности…«, она печально смотрела на собеседника и говорила: «Я должна была догадаться с самого начала. Вы тайный сторонник теории Стопунова». Стопунов — современник Лукомицкого, легальный марксист, создал педагогическую теорию, согласно которой, дети должны воспитываться не в натуро-естественных условиях, а производственно-фабричных, своеобразном сочетании детского сада с ПТУ. Работники горкома не знали кто такой Стопунов, поэтому очень боялись и соглашались на все требования Светланы Викторовны.

С начала 90-х стало хуже, но «Живеночек» не канул в Лету, подобно десятку таких же экспериментально-педагогических заведений города Петербурга. Ибо Светлана Сергиенко нашла Завхоза.

Говорили, что Степанида Васильевна прежде работала директором пирожковой, закрытой санэпидстанцией, после того как в партии пирожков было найдено сразу несколько крысиных хвостов. Завхоз была человеком умным, сразу поняла, что наконец-то попала в подходящее место и тут же взялась за работу. Вместе с Сергиенко она почти каждый день посещала какое-нибудь учреждение, а в Петросовет заглядывала еженедельно. В результате, «Живеночек», покинув подвал, поселился в двухэтажном ведомственном детском садике, переданном на городской баланс из-за экономических проблем предприятия. Радушный директор «Живеночка» заявила прежним клиентам детсада, что они и теперь могут приводить своих малышей сюда в дневное время, но суровые мамаши, работницы объединения «Красная резина», заявили ей: лишних детей у нас нет.

Коммунальных проблем для «Живеночка» не существовало. «Лентрансгаз», «Ленэнерго» и «Водоканал», после нескольких визитов к ним Светланы Викторовны и Степаниды Васильевны занесли «Живеночка» в список тех организаций, которые никогда не заплатят ни рубля за потребляемые ресурсы.

Для секретарской работы был нанят пожилой учитель английского. Школа изгнала его из-за постоянных запоев, но на новом месте от «англичанина» требовался не трезвый образ жизни, а лишь составление нескольких текстов в день. В ближайшее время все подходящие организации, от знаменитого «Лайян клуба», до мало кому известного общества при Лиссабонской церкви святого Теренция получили письма из перестраивающейся России. Из писем можно было узнать о существовании детского приюта «Живеночек», воспитывающего безнадзорных детей в традициях трансцендентной религиозности и неразрывной связи с природой. Послания были составлены так, что протестанты не могли не придти к выводу: «Живеночек» воспитывает протестантов, католики понимали, что «Живеночек» — католический приют. Буддисты, пацифисты, сайентологи и, даже, испанские неофранкисты заочно обрели в Петербурге братьев по воспитанию. В результате, машины с гуманитарной помощью подъезжали к «Живеночку» каждую неделю.

Правда, потом учитель спился и умер. Теперь письма зарубежным спонсорам писала сама Степанида Васильевна. Поток помощи сократился, потому что некоторые письма, с неправильно написанным адресом, к получателю просто не попадали. Однако если они все же доходили до адресата, то благотворители приходили в полное умиление. Они принимали почерк Степаниды Васильевны за почерк шестилетних детей и не скупились. В результате, возле «Живеночка» всегда кучковались стайки бомжей, ожидая пока пару коробок подгнившей или, просто ненужной гуманитарной помощи, не выкинут на помойку.

Кроме бомжей были и другие люди, для которых «Живеночек» стал самой светлой и радостной страницей в жизни. Разумеется, из детского возраста они вышли давным-давно. Это был бой-френд Степаниды Васильевны моложавый шофер Гоша, вечно пьяный воспитатель дядя Петя, повариха-тяжеловес тетя Маша, дальний родственник Завхоза Сергей Николаевич, занимавший должность электрика и врач Павел Егорович, уволенный за халатность из областной больницы. Врач приглянулся директору приюта своей замечательной теорией, согласно которой у детей серьезными болезнями были лишь переломы и вывихи, а все остальное поддавалось психологическому излечению. А излечение он проводил посредством маленького молоточка, применяемого при неврологическом исследовании. При этом работал им столь интенсивно, что ни один ребенок не обратился к нему за помощью дважды.

И что самое удивительно, только журналистка Юлия Громова интересовалась: как же живут те, ради кого «Живеночек», собственно и затевался — дети? Скоро она выяснила, что нормальным можно назвать существование лишь четверых питомцев приюта. Это были достаточно взрослые пареньки-олигофрены, чьих умственных способностей, однако хватало, чтобы беспрекословно подчиняться Завхозу и составить подобие полиции. Восемнадцатилетние олигофрены бродили вокруг здания, не позволяя проникнуть туда посторонним или убежать обитателям, а также наводили порядок внутри. Все это укладывалось в теорию Натуро-естественного воспитания, которая подразумевала отсутствие контактов детей с развращающим влиянием внешнего мира.

Остальным детям приходилось гораздо хуже. Пять десятков сирот, выловленных дядей Васей на вокзалах или имевших неосторожность попасть в «Живеночка» по своей воле, испытали на тебе теорию Лукомицкого во всей полноте. Учитывая свою незавершенность, данная теория подразумевала полную свободу педагогической импровизации. Так, если в детской спальне прорывало батарею в ноябре, то ее можно было не чинить почти месяц, ибо Натуро-естественное воспитание подразумевало закаливание. Если из-за очередного запоя тети Маши кухня не работала, воспитанники получали очищенную свеклу, морковь и капусту: теория сыроедения полностью укладывалась в учение Лукомицкого. Принимались меры и к нравственному оздоровлению детишек: олигофрены-охранники, расхаживая среди своих малолетних поднадзорных, грызли гуманитарный шоколад. У малышей, смотрящих на это, вырабатывалось терпение и подавлялась зависть.

Светлана Викторовна, разъезжавшая по приюту на своей коляске, радовалась, ибо дети были всем довольны. Услышав слова благодарности, она давала детям конфетки и уезжала в свой кабинет. Тотчас же в комнату входил дежурный олигофрен. Если, по его мнению, кто-то клеветал на тетю Степаниду или дядю Петю, он для начала вытаскивал конфетку из-за щеки негодяя, после чего проводил интенсивную лекцию о морали и послушании. Врач Павел Егорович два раза колотил олигофренов за то, что вследствие их педагогического усердия, ему приходилось отрываться от телевизора и оказывать медпомощь детишкам.

Что же касается положительной части Натуро-естественного воспитания, то на прилегающей к бывшему детсаду территории дети раскопали пару грядок, а в подсобном помещении всегда жила какая-нибудь мелкая сельскохозяйственная скотинка.

Юля лишь однажды посетила «Живеночка», дав взятку стоявшему на страже олигофрену в виде пакетика чипсов. После ее визита и большой статьи, названной «Мертвый домик», Степанида Васильевна две недели не занималась ни чем иным, кроме беготни по различным организациям, с требованиями наказать и Юлию Громову, и ее издание за «растление подрастающего поколения». Однако чиновники конца девяностых отличались инфантилизмом и не спешили помочь Степаниде Васильевне.

Громовой несколько раз звонили в редакцию, объясняя, что следующее ее появление в «Живеночке» будет опасным для жизни. Юля тактично посылала их в юридическую службу газеты, а там — еще дальше, в федеральный суд. Правда, журналистка в приют больше не ходила, зато смогла поговорить с двумя десятилетними мальчишками, которых Колька-шофер посылал продавать гуманитарные куртки. При этом детям было приказано в случае поимки объяснить в милиции, что одежду они украли из приюта.

К этому времени депутат Законодательного собрания Лапшов, друг детей и приюта «Живеночек», попал в «Кресты» из-за любви к мультфильмам. Любовь заключалась в том, что Лапшов выбирал во дворе приглянувшихся малышей и заманивал в квартиру — мультики посмотреть. Однако кроме мультиков он демонстрировал детям и собственный член, грязный, волосатый, очень неэстетичный. Одна девочка «смотрела мультфильмы» у него до утра. Родители, вошедшие в квартиру с милицией, застали сеанс в разгаре. Лапшов ждал суда, а «Живеночек» лишился ценного покровителя в представительной власти.

Степанида Васильевна понимала, что новые статьи Громовой могут привести к серьезным неприятностям. И она решила принять превентивные меры, насколько позволял ее интеллект.

* * *

«Кто же это мог сделать? — Размышляла Юля. — Бандиты, нанятые риэлтерской фирмой «Перун»? Я ведь помешала этой конторе отнять квартиру у бабы-алкоголички. Баба-то черт с ней, а вот дочери-пятикласснице эта квартира скоро пригодится. А может… Нет, маньяки действуют по одиночке. Ну, значит, точно нертовские дела».

Размышление — было единственным занятием, доступным в данный момент Юле, да и то, давалось оно с трудом. У девушки были связаны руки, рот заткнут какой-то промасленной дрянью, а сама она перекатывалась по полу быстро мчавшийся машины среди мешков и коробок. Нападение было настолько неожиданным, что Юля не успела даже крикнуть. Ее схватили с двух сторон, зажали рот, выбив сигарету, и швырнули в кузов. Судя по низкому потолку и тому, что ноги почти упиралась в стену, а рядом с головой была другая стенка, она находилась в небольшом фургончике.

«Дура! Потерпела бы еще без сигареты минут пять, может, Алексей и подъехал бы. Клянусь, если все кончится благополучно, брошу курить. Ой, нет, не надо, не смогу. Клянусь, не курить целый месяц. А выдержу ли»? Юля задумалась над тем, сколько выдержит она без табака, и в этот машина остановилась. Послышался скрип дверцы и топот ног — приехали. Потом фургончик открыли. Какой-то коренастый мужичонок схватил ее за воротник и вытащил из кузова.

Машина стояла в полутемном дворике, освещенным единственным фонарем и светом, падавшим из окна двухэтажного здания. Двор окружал стандартный детсадовский заборчик, который нарастили на полметра досками, выкрашенными под медь. Совсем недавно Юля видела подобное уродство. И, похоже, она уже вспомнила что это за место. Журналистка повернула голову, взглянув на дверь, ведущую в дом. На вывеске, украшавшей главный вход, был изображен маленький розовощекий мальчик в крестьянской одежде — таких в сказках любит жарить Баба-Яга. Над мальчиком виднелась надпись, сделанная большими буквами: Детский приют «Живеночек». Больше во дворе ничего интересного не было, впрочем, в любом случае, Юля ничего не смогла бы увидеть, так как ее втолкнули в дом.

Хозяева «Живеночка» экономили не на коммунальных услугах, а на расходах по обслуживанию сантехники. Из жаркой и влажной прихожей Юлю потащили по очень холодному коридору, который опять сменился паровым облаком, и снова повеяло холодом, почти морозом. Отовсюду доносились обрывки запахов: тянуло подгоревшим супом, машинным маслом и просто гнилью. Пару раз перед Юлей мелькали мелкие тени: это любопытные дети, выглянув наружу, тотчас прятались за дверьми. Откуда-то донеслось мычание. Видимо там находился теленок, во влажные губы которого должны были время от времени тыкаться воспитанники «Живеночка». Впрочем, журналистка старалась не приглядываться, не принюхиваться и не прислушиваться. Ей приходилось соблюдать скорость, навязанную похитителями, иначе ее просто поволокли бы по полу.

Путешествие окончилось в подвале. Спотыкаясь и матерясь похитители наконец нашли выключатель. После этого они Юля смогла рассмотреть их, а они — Юлю. Завхоза — Степаниду Васильевну журналистка узнала сразу. Такие женщины, весом в 130 килограмм запоминались надолго. Невысокий паренек в черной кепке и с маленькими усиками видимо был шофером Гошей. Толстый мужчина в дубленке нараспашку — или воспитателем дядей Петей или электриком Сергеем Николаевичем. Скорее, последнее, дядей Петей должен был быть третий субъект. Питомцы «Живеночка» успевшие поговорить с Юлей во время единственного визита, сообщили ей три основные приметы воспитателя: лысина, резиновый жгут, постоянно носимый им на поясе и татуировка на среднем пальце правой руки. Татуировку дети видели только в тот момент, когда пальцы дяди Пети были сжаты в кулак.

Если Юля только разглядывала сотрудников «Живеночка», то они были заняты делом. Толкая друг друга и интенсивно ругаясь, похитители привязали пленницу к толстой трубе. «Надеюсь, не канализационная, — подумала Юля, — они же здесь все прохудившиеся».

Привязав журналистку, приютский персонал отошел к двери и начал о чем-то ожесточенно спорить. Степанида Васильевна явно сердилась на своих подчиненных. До Юли доносились отдельные слова. «На х… ее привезли? — Так, просто ехали, увидели. Ты же сама просила с ней поговорить. — Дубина, поговорить можно было с ней и за городом. Что теперь-то делать будем»? Потом вся банда направилась к Юле.

— Доигралась стерва. — Икнул дядя Петя, поднимая подбородок журналистки. Юля могла бы дотянуться и кусить его, но девушку передернуло от одной этой мысли. Пальцы дяди Пети пахли табаком, кильками и, похоже, даже экскрементами.

— Спокойно дура, — дядя Петя неправильно истолковал гримасу на лице журналистки, — спокойно дура, это пока еще пальчик.

Вокруг послышался всеобщий хохот.

— 126 статья УК, — сказала Юля. До десяти лет лишения свободы. Прекращение преступных действий избавляет от наказания.

— Это тебе, шмакодявка, не пресс-конференция! — Рявкнула Степанида Васильевна. — Хватит про статьи болтать, скажи лучше, зачем ты на нас третий месяц наезжаешь? Все нас любят и уважают, одна ты такая с… выискалась. Знаешь же, наше учреждение — дипломат федерального конкурса «Родная семья»!

— Не дипломат, а дипломант. Степанида Васильевна, я просто удивляюсь. Вы же газеты иногда читаете. По крайней мере те, в которых о вас пишут. И должны понимать: так бесконечно продолжаться не может. После первой встречи я поняла — к вашей совести взывать бесполезно. Но есть одно этическое понятие, переходящее в юридическое: чистосердечное раскаяние. Это касается не только моего похищения, но и воровства гуманитарной помощи.

Юлю спасло от серьезной травмы только то, что при слове «воровство» завхоз и дядя Вася ударили ее одновременно, точнее, попытались ударить. В результате резиновый жгут воспитателя оплел руку Степаниды Васильевны, уже опускавшийся на юлину щеку. Завхоз взвизгнула и выругалась, ее толстый кулак украсила широкая полоса. «Бедные дети, — подумала Юля, — Эти сволочи обращаются с ними так же каждый день».

— Стоп, народ, не надо так. Я на это не подписывался. — Бормотал электрик, удерживая руку дяди Пети с хлыстом, поднятым для нового удара.

— Я тебе все зубы выбью! Это ты сама воровка. Подрядилась писать статьи против нас. А ну говори, по чьему заказу! — Орала Степанида Васильевна.

«Когда-нибудь это кончится. Но если к концу я буду искалечена, ничего хорошего не будет. — Подумала Юля. — К тому же, они все пьяны как свиньи».

— Хорошо, будем корректны. Вы не крадете гуманитарную помощь, а используете ее нетрадиционным образом.

— Ишь ты, «используете»! — Недовольно взвизгнула Степанида Васильевна, но дядя Петя ее опередил. Он приблизился к Юле и сунул ей под нос предмет, который она меньше всего ожидала увидеть в его руках — диктофон.

— Значит так. Раз ты сообразила, с нами лучше не шутить, перейдем к делу. Для начала ты подробно расскажешь про ту фирму, которой понадобилось помещение приюта, и сколько тебе заплатили за печатный наезд.

— Зачем тратить время? Запись не будет иметь никакой юридической силы. — Возразила Юля.

— А это не твое дело. Видишь эту штучку? — Дядя Петя поднес к глазам журналистки резиновый жгут. — В твоей заказной статье было написано, что она не оставляет следов.

— Я ошиблась, — Юля скосила глаза на распухший кулак Степаниды Васильевны, — оставляет.

— И ощущение оставляет, будь уверена. Начинай интервью, пока я не рассердился.

— Петр Васильевич, — как можно вежливее обратилась к воспитателю Юля, вспомнив его отчество, — если я буду молчать, у вас не будет записи, за то у меня появится справка из больницы.

— Кто тебе сказал, что ты до больницы доберешься? — Хохотнул шофер Гоша. От него несло перегаром с пяти шагов. — Не, Петя, бить ее не надо. Просто поиграть в домашние городки. Каждый кинет по три палки и хватит. Подействует бы-ыстро. Я, мужики, вообще, готов начать.

Однако слова Гоши быстрее всего подействовали на Степаниду Васильевну. Она подскочила к шоферу, схватила за шиворот и стала возить его по стене, будто стараясь ее вытереть.

— Ах ты, кобель! Увидел сучку и сразу ей под хвост. Теперь понятно, чего ты говорил: «Сюда ее привезем». Понравилась тебя эта шлюшка?

Электрик и воспитатель, видимо испугавшись за жизнь Гоши, с трудом оттащили от него Степаниду Васильевну.

— Братцы, зря вы так. Перед работой пить нельзя.

На пороге стоял шатающийся доктор. Он не имел морального права на вышесказанные слова, ибо сам еле держался за стенку. Из кармана врача торчал его постоянный спутник — маленький молоточек.

— Нет, точно нельзя. Этак вы ее покалечите. Всем отвечать. Мне тоже. Шумите много. Дети проснулись. Вам что, свидетели нужны?

— Ну, вот что, — Степанида Васильевна подошла к Юле, — мы пойдем попьем чайку, а ты пока подумай, что будешь говорить. Ты не боись, мы скоро придем. Если кто по ноге пробежит, тоже не бойся, у них другой еды здесь хватает.

— Кстати, когда вы звонили в редакцию, то среди всего прочего говорили, что крыс вывели еще в позапрошлом году. — Усмехнулась Юля.

Степанида Васильевна дала ей легкую оплеуху и заковыляла к выходу. За ней потянулись остальные сотрудники «Живеночка».

Щелкнул выключатель. В темноте было слышно, как где-то капает вода. Слышалось шуршание. Первоначальный кураж у Юли прошел, и она наконец-то осознала, что ничего хорошего в этом приключении нет.

* * *

Хотя воду из подвала откачали два года назад, она какими-то путями просачивалась сквозь стены и стекала по обоям, оставляя на них желтые и белые дорожки. Нине нравилась сантехническая роспись. Для экспериментальной театральной студии «Диона» подобное украшение было более чем подходяще. Сегодня здесь давали «Тоску птицы» — драму по пьесе модного французского драматурга Виктора Мелисье. Нина была бы не прочь получить роль в спектакле. Не судьба. К счастью, смогла добраться сюда в этот вечер, чтобы забыть хоть на пару часов транскроссовские дела.

Суточный кошмар кончился. Как и две недели назад фирму спас Царев. Он нашел охранную контору, настолько храбрую и независимую от ГУВД, что она согласилась взять на себя заботу о безопасности опального «Транскросса». Фирма «Глаурунг» была готова приступить к работе уже завтра, причем бралась и решить все проблемы на Выборгском шоссе. По словам Царева, когда «Глаурунг» работал на Московской трассе, каждый доверенный его опеке груз доходил по назначению. Фирма, правда, запросила серьезную сумму за свои услуги, причем аванс следовало уплатить уже на следующий день. Через бухгалтерию такую сумму провести было невозможно, тем более, речь шла не о рублях, а исключительно валюте. «Надо подумать, как достать деньги», — сказал Царев. Нина уже придумала. От отчима осталась неплохая сумма. Причем покойный Даутов, хранил деньги не только в банках, но и в сундуке. «Сундуком» служил сейф, замаскированный под обычный шкафчик, переехавший из квартиры Даутова в новое жилище падчерицы. Конечно, деньги в сундуке мирно пылятся не работая. Но работающие деньги — дальние деньги. Банковский счет всегда можно заморозить. И что делать, если вдруг понадобится тысяч пятнадцать зеленых?

Сейчас они понадобились. Завтра они спасут фирму. Но сегодняшним вечером не будет ничего кроме «Птицы». Ни пачек бумажек с портретами американских лидеров, ни неучтенок и неустоек, ни фирмы с красивым названием «Глаурунг». Будет только негромкое журчание цимбалы, мягкий напев флейты и фигуры в развевающихся одеждах, перелетающих с одной стороны сцены на другую.

Неплохо, чтобы еще в этот вечер с ней был бы Алексей. Но ей, два часа назад не удалось до него дозвониться. Мылся, что ли? Или застрял в тоннеле? Жаль, что он не приехал и не обсудил с Царевым его спасительное предложение. Ну, не приехал — сам виноват. Похоже, у него есть еще какие-то дела, кроме работы на «Транскросс». То есть, на меня. Вот придет — скажу: Алеша, я тут посовещалась, разумеется, сама с собой и решила взять пост директора по безопасности нашей фирмы на себя. Отныне ты охраняешь меня как и прежде, но подчиняешься всем моим непосредственным указаниям.

С другой стороны, может и хорошо, что она сидит сейчас в «Дионе» одна-одинешенька. Нертов вряд ли оценил бы модное творение французского драматурга. Она уже совершила вынужденный деспотический поступок: заставив смотреть спектакль шофера и охранника. Неплохо было бы потом попросить их написать рецензию и постараться в нескольких словах пересказать увиденное. Бедолаги. В зале темно, даже газету не почитать.

Впрочем, страдания бедолаг приближались к концу, потому что к концу приблизился и спектакль. Сейчас самое время распить с друзьями-артистами бутылочку вина. Но это удовольствие растянулось бы надолго. Между тем, уже был двенадцатый час. Пора домой. Ее ждет сын, а завтра надо встать пораньше. Тем более, после недавнего происшествия, няня боится остаться одна с ребенком даже под надзором охранников. Нина попрощалась с друзьями и неохотно (а ее сопровождающие с явственной радостью) покинула театр.

Только сев в машину, Нина поняла насколько голодна. Из-за сегодняшних волнений обед ограничился чашкой кофе. Ужина не было вовсе.

— Саша, где тут ближайшее круглосуточное бистро?

— «Кошкин дом» на Литейном.

— Тогда к нему.

Через две минуты машина была возле закусочной. «Глотну кофе, съем дежурную пиццу и домой». — Решила Нина.

Следуя инструкции Нертова, телохранитель первым вышел из машины и заглянул в кафе, определяя, нет ли среди посетителей «Кошкиного дома» лиц, потенциально опасных для оберегаемого объекта. Оглядев кафе, водитель подошел к Нине, которая, согласно той же инструкции, не выходила наружу, пока продолжается осмотр.

— Ну, как, все в порядке? — Поинтересовалась Нина у телохранителя.

— Все в порядке, — ответил тот, как-то странно взглянув на Климову. Казалось, после фразы «все в порядке» он хотел еще чего-то добавить, но счел нужным промолчать.

Нина выбралась из автомобиля и вошла в кафе.

* * *

«Вроде бы район приличный, а на тротуарах дерутся». — Вяло подумал Алексей. Через несколько секунд от равнодушия не осталось и следа. Он понял, что перед кафе, к которому медленно приближался его «Жигуль», не дерутся, а заталкивают девушку в машину. Девушкой была Юля.

«На его месте должен был быть я». — Промелькнула идиотская фраза из фильма. Тут же Нертов сообразил: «Все верно, кто-то вычислил, что я с ней встречаюсь и решил — меня можно ловить на нее. Позвонят: твоя девочка в наших надежных руках, и ты уже слуга двух господ. Точнее одних, тех самых, на кого работали два охламона, затащившие Юльку в фургончик».

Идею попытаться отбитьдевушку сразу же Алексей оставил сразу. Ни количество похитителей, ни их квалификация и вооружение известны не были. Но не оставлять же журналистку в их руках…

Пока голова соображала, руки делали. Нертов выруливал за фургончиком. Почти сразу он пожалел оперативников, занимающихся «наружкой» в нынешнем транспортном потоке. Никто из прочих участников автомобильного движения не знал, что в грязном фургончике везут не ящики с пивом, а девушку, никто не хотел уступать Нертову. Пару раз звонила труба, а ему не удавалось даже протянуть к ней руку. Однако он выдерживал необходимую дистанцию и двигался следом. Преследование продолжалось до Петроградской стороны. Проплутав в тамошних извилистых улочках, фургончик въехал за ограду. Издали Алексей разглядел невысокий двухэтажный дом, напоминавший типичный детский садик.

Алексей остановился. Надо было соображать: что же делать дальше? Ему придется иметь дело как минимум с тремя противниками. Одному лучше не соваться, надо вызвать ребят. Или милицию. Правда, по доходящим сведениям, в последнее время в ГУВД «Транскросс» невзлюбили, возможно, слишком близко приняв к сердцу последние публикуемые статьи. Помощь может придти не сразу. А у Юли могут возникнуть проблемы прямо сейчас.

Правда, кое-кто из знакомых в ГУВД все-таки остался. Алексей посмотрел номер дома, сделал звонок. Ответ, последовавший через пятнадцать минут, ошарашил его. По данному адресу находился детский приют «Живеночек». «Ну и шуточка. — Подумал Нертов. — У кого-то из бандюков оказались педофильные наклонности! Надо же придумать такое название для своей конторы. А слово-то, знакомое. Надо вспомнить, где слышал».

Видимо, он опять бы пустился в размышления, что лучше сделать, как увидел невеликую фигурку, перелезшую через забор. Алексей вышел из машины и притаился за строительным вагончиком, видимо принадлежавшим дорожным рабочим. Расчет оправдался полностью: мальчишка, трусивший по улице, попал ему прямо в руки.

— Не кричи, парень. — Нертов старался говорить как можно спокойнее и уважительно.

— Я, дядя, кричать не хочу, — спокойно возразил парнишка лет двенадцати, — я только педиков боюсь, а они в такое время не ходят. Они детей днем ловят.

— Ну, ты, знаток извращенцев, сам-то как в такое время оказался на улице?

— Ребята просили «сникерс» купить.

— Приятель, за «сникерсами» ходят через калитку. А ты, видать, нарушитель режима. Может, тебя к дежурному отвести?

— Не надо, дядя, — спокойно ответил мальчик, — дежурных у нас нет, а дядя Петя меня побьет.

— Хорошо, парень, мы обойдемся без твоего дяди Васи. Но при одном условии: ты ответишь на каждый мой вопрос. Идет?

— Идет. — Вздохнул парнишка, как человек, которому в жизни часто приходится соглашаться с тем, что он в душе не согласен. — Что вам от меня нужно?

— Так это же я задаю вопросы, а не ты. Куда ты тащишь мешок с одеждой?

Паренек удивленно взглянул на Алексея, поняв его за способность различать предметы внутри мешка.

— Дядя, вы не мент?

— Не мент. Ответишь на все вопросы — мы расстанемся.

— Бабке одной. Она за эти джинсы денег даст, а я ребятам сигарет куплю и жрачки.

— Откуда одежка?

— Из кладовки. Все равно, она никому не нужна. Эти козлы, ну воспитатели наши, они скорее сгноят, чего им не нужно, чем нам отдадут. Вон, дядя Петя, даже если половина кладовой пропадет, шуметь не будет. Все равно, гуманитары нам опять пришлют. Но если поймает — слез не хватит. Знаете, как мы называем этот детдом? Не «Живеночек», а «Мертвеночек». Иной раз так бьют, что не знаешь, будешь ли живым. Дедя Петя бьет каждый день, дядя Сережа то и дело оплеуху даст, доктор бьет своим психическим молоточком. Только тетя Света не бьет, потому что она на коляске катается.

— Скажи, за последний час ничего странного не было?

— Если и было — я не видел. Нас всех спать Степанида рано загнала. Сказала — кого поймаю не в спальне, сама разберусь, без дяди Пети. Она это умеет.

— А зачем вас рано спать заставили?

— Не знаю. Дядя Петя, дядя Сережа и Гошка, который со Степанидой трахается, куда-то вечером уехали. Наверное, опять груз прислали. Да такой ценный, что они хотят целиком его захапать. Хотя (парнишка даже приумолк, пораженный собственной мыслью) раньше они не стеснялись. Еще потом слышал топот, они чего-то тащили. Видно, решили в подвале спрятать.

Алексею все стало ясно. Юля пару раз говорила о «Живеночке», шутила: упадет на меня кирпич, ищи не маньяка, а завхоза Степаниду. Теперь Нертов понял, в милицию обращаться бесполезно, а может и опасно: кто его знает, какие отношения у администрации этого мини-концлагеря с местным правопорядком? С другой стороны, тратить время на вызов ребят не хотелось. Алексей считал, что когда столь серьезным делом, как похищение людей занимаются дилетанты, они могут отмочить такое, что никогда не придет в голову профессионалам. Те прекрасно знают ценность своей добычи и никогда не нанесут ей вреда, пока не сочтут это необходимым. О том, что сейчас дяди пети и степаниды могут вытворять с Юлькой, думать не хотелось.

— Парень, — сказал Нертов, — как звать-то тебя?

— Виктором.

— Так вот, Виктор, сегодня у тебя счастливый вечер. Ни в отделение ты не попадешь, ни к дяде Пете. А сейчас ты вернешься, вместе с тобой и мы попадем внутрь.

— Ладно. Дядя, а пистолет у вас заряжен?

Алексей кивнул. Чертов пацан, разглядел кобуру под курткой. Не посадят — в менты пойдет.

— Дядя, вы хотите на Гошку-хахаля наехать? — С надеждой спросил мальчик.

— Может и хочу.

— Давно пора. А то, мне ребята говорили, он анашу у себя держит, торгует и цену вокруг сбил. Может, вы и на дядю Петю наедете?

— Может и наеду. Пошли, Виктор.

Ограду они преодолели посредством двух досок, валявшихся перед ней. Уже через минуту и Алексей, и Виктор стояли перед домом.

— Теперь по пожарной лестнице подняться, и на чердак. — Прошептал мальчик.

По чердаку пришлось двигаться с опаской. Если Витьку пол держал сносно, то под Алексеем кряхтел, скрипел. Наконец, путь закончился на верхней площадке лестницы.

— Ну, все, иди к себе. Пацанам скажи — от милиции убег.

— Ладно. Дядя, только вы наедьте на них всех как следует, пожалуйста.

Виктор ушел на цыпочках в направлении спальной. Юрист так же осторожно двинулся к ближайшему кабинету, из которого доносилась музыка.

«Да, тут не Лазурный берег», — подумал Алексей. Он, некстати, вспомнил, как выручал в прошлом году Нину из подобной же передряги во Франции.

Дверь не была закрыта изнутри. Распахнув ее, Нертов оказался в кабинете, переоборудованном под жилое помещение. Судя по «психическому» молоточку, валявшемуся на столе, комната принадлежала доктору. Ее хозяин полулежал на диване в наушниках и прихлебывал пиво из бутылки, уставившись во врубленный на полную катушку телевизор. В комнате стоял крепкий дух, который немного знающий человек назвал бы кумаром — в этот вечер доктор употребил как минимум два косяка с анашой.

Алексей вошел в комнату (доктор даже не посмотрел в его сторону) и выдернул телефон из розетки. Затем он проделал то же самое с проводом от магнитофона.

Удивленный доктор хлопнул себя по наушникам и только тут увидел Алексея. Пару секунд он удивленно смотрел на него, потом вскочил с дивана и сдуру попробовал пнуть Нертова ногой. Это прием он выполнил крайне неудачно: нога оказалась в руках у Алексея, который слегка вывернул ее и толкнул противника головой на стоящий рядом книжный шкафчик. Пока доктор пытался стряхнуть с себя кучу упавших томов, Алексей уже был рядом, перевернул его лицом вниз, заломил правую руку и обмотал голову доктора упавшей со стула рубашкой. Бедняга хрипел, пытаясь сорвать с себя ткань, но Нертов уже вытащил ремень из его же брюк и связал им руки доктора. Потом Алексей приглушил телевизор. Можно было начинать разговор.

— Ты кто? — Прохрипел доктор.

— Садист. Доказать? — С этими словами Нертов достал из кармана зажигалку, поднес ее к носу пленника и поелозил пальцем по колесику, будто собираясь зажечь.

— Не надо, мужик, — мотнул явно прояснившейся головой доктор, — бери, что надо, если хочешь — покажу.

— Куда утащили девушку?

Тут доктор испугался по-настоящему.

— В подвал, в подвал. Я был против. Я всегда ей говорил — в суд подавать надо.

— Кому «ей»?

— Завхозу нашему, Степаниде. Это она во всем виновата.

— Как добраться до подвала?

— В конце коридора вторая лестница. Вход туда один.

— Сколько еще мужиков здесь?

— Гошка-шофер, Василий, электрик. Еще Петру подчиняются четыре малолетки-переростка. Они дебилы.

Разговор был окончен. Конечно, следовало наподдать доктору напоследок, чтобы вырубился. Но Алексей предвидел неизбежный контакт с милицией по окончанию этого приключения. Значит — меньше травм. Он нашел в комнате еще один ремень и привязал доктора к столу в сидячем положении. Затем нежно замотал рот пленнику куском его же рубахи, предупредив, чтобы не вздумал вякать. Взял ключ с подоконника (доктор согласно кивал головой: на его глазах были слезы благодарности и счастья) и, уходя, запер комнату.

«Стоит ли спускаться в подвал, не зачистив здание»? — Подумал Алексей. На втором этаже были еще только две комнаты. Одну держала на запоре швабра. Оттуда раздавались детские голоса — видно там располагалась спальня. Зато другое помещение было освещено и приоткрыто. Распахнув дверь, Нертов увидел небольшой кабинет, представляющий собой склад гуманитарной помощи. На груде ящиков сидел толстый дядя, судя по описанию, электрик. Перед ним на ящике стояла бутылка крепленого вина, а сам он откусывал от большой шоколадки «Фазер».

При виде непрошенного гостя электрик встал, замычал, будто торопясь прожевать шоколад, и направился к Нертову. Но тот ударил его плотно сжатыми пальцами в горло. Вроде, не сильно. Но эффективно. Электрик свалился в кучу коробок, а Алексей вынул у него ключ из кармана грязного пиджака и вышел из кабинета, тоже закрыв его.

Здесь делать было больше нечего. Юрист спустился вниз. Видимо, шум на складе гуманитарной помощи привлек внимание обитателей первого этажа. Едва Нертов вошел в большую комнату, в которой раньше играли детсадовские питомцы, то столкнулся с целой процессией: четверо пареньков совершеннолетнего возраста в одинаковых спортивных костюмах, видимо из единой гуманитарной партии. На лицах ребят читалась склонность к повиновению и явно выраженное желание думать как можно меньше. Сзади находился невысокий лысый мужчина, с большим резиновым жгутом на поясе. Замешательство группы длилось менее секунды.

— Ты откуда… — Растерянно начал дядя Петя и, не дожидаясь ответа, рявкнул: «Взять его»! Сам он, однако, отошел на два шага назад.

Медлить было нельзя. Первого олигофрена Алексей опрокинул на паркет ударом в голову. Второму (расстояние было слишком близким), угодил коленом в пах. Паренек заверещал и скорчился у стены. Имей Алексей дело с нормальными противниками, остальные двое могли попытаться что-нибудь предпринять. Однако, два оставшихся на ногах олигофрена только медленно надвигались на него, неумело замахиваясь упитанными кулаками. Алексей ухватил первого за руку и свалил на пол нехитрой подсечкой. Потом ему стало совсем совестно и последнего из нападавших Нертов всего лишь взял за шиворот и опустил на уже лежавшего как мешок с отрубями.

Возвышаясь над четырьмя поверженными противниками, Алексей сжал кулаки и ударил одним о другой, стараясь издать как можно более громкий звук. Олигофрены постанывая и опасливо оглядываясь на Алексея, расползались по углам.

Открылась дверь соседней комнаты. На пороге стоял мальчик лет пяти, в детском комбенизончике, который, год назад, был, видимо, розового цвета. На веревочке он вел ручную крысу, как другие дети в его возрасте возят по полу машинки. С одного взгляда Алексей понял, что крыса чище мальчика и питается гораздо лучше.

— Дядя, — обратился он к Нертову, — дядя, вы Шварцнегр?

Алексею, понимавшему, что ничего хорошего этому мальчику он в жизни больше никогда не сделает, захотелось сделать приятное прямо сейчас, и он ответил:

— Да, я Шварценнеггер.

— Побейте, пожалуйста, дядю Петю. — Попросил мальчик.

Нертов согласно кивнул.

Дядю Петю искать не пришлось. Он выскочил из другой комнаты, видимо своей, и бросился к Алексею. В руке воспитателя был здоровенный железный прут. Юрист так никогда и не узнал, был ли этот предмет средством прикладной педагогики, применяемым в случаях, когда жгута казалось недостаточным, или оружием самозащиты.

Нертов укротил сам себя с превеликим трудом. Ему хотелось искалечить этого человека, но он понимал — делать это нельзя. Поэтому он, уйдя в сторону, нанес удар не в полную силу. Дядя Петя отлетел шага на три, сбив большой цветочный горшок. «Жаль не кактус», — подумал Алексей.

Держась левой рукой за бок дядя Петя поднялся и выставив прут как шпагу заковылял к юристу. На этот раз воспитатель получил носком ботинка в пах, а когда согнулся — двойную оплеуху, нанесенную ладонями. Большого смысла в ней не было, но Алексей в первый раз нарушил собственное правило — никаких лишних действий в бою. Дядя Петя корчился на полу. Похоже, кричать ему хотелось, но кричать он боялся, поэтому только кряхтел. Нертов подошел к нему.

— Где Гошка и Степанида?

— Пьют чай на кухне. Я следил, чтобы с ней хорошо обращались.

— С кем, «с ней»?

— Ну, с этой, с которой Степанида приказала поговорить.

— С тобой ясно. Видишь шкаф? (Алексей показал на детсадовский шкафчик для верхней одежды). Сейчас ты в него залезешь.

Дядя Петя взглянул на шкафчик.

— Не смогу.

— Сможешь. — Медленно, почти нежно подвел итог Нертов, поглаживая носком ботинка его пах.

Дядя Петя согласно кивнул и пополз к шкафчику. К удивлению Нертова, он в нем поместился, хотя и со стонами. Алексей поднял железный прут и приставил к дверце, не позволяя ей закрыться. Потом он поставил на ноги олигофренов (они только испуганно глазели на Нертова, опасаясь подняться) и по одному затолкал их в находившийся рядом туалет. «Сидеть, пока не выпущу»! Спорить никто не захотел.

Уже выходя из большой комнаты, Алексей увидел мальчика, подходящего к шкафчику. Нертов решил, что тот собирается выпустить дядя Петю на свободу. Но мальчик расстегнул брючки и начал писать в одну из дырок на дверце шкафчика. Нертов решил ему не мешать.

Столовая и кухня находились в противоположном конце коридора. Подойдя ближе, Алексей понял, почему там не слышали шума битвы по соседству: телевизор в столовой был включен почти на полную громкость. Судя по голосам, там были только две женщины.

— Твою мать, — шумела одна, — где же Гошка?

«Лучше с ними не возиться», — рассудил Алексей. Он вспомнил, как все собеседники этого вечера характеризовали шофера. Если Юля сейчас в распоряжении этого типа, надо поторопиться.

* * *

Юле было противно и скучно. Ей не раз приходилось видеть мужские половые органы: когда, будучи стажером, она делала репортаж с выступления танцевальной стриптиз-группы «Супер-бойс», когда присутствовала на опознании в морге, да и в некоторых других жизненных ситуациях. Однако еще никогда их обладатель не имел привычку настолько переоценивать своей богатство. Иначе, Гошка, стоявший перед ней с расстегнутой ширинкой и перебиравший свои висюльки, не повторял бы каждую секунду: «Личинка, ты такого еще не видела»!

Окончив на сегодня свои шоферские обязанности, Гошка уже успел напиться. Юля размышляла, ограничится ли он демонстрацией или перейдет к действию? За свою честь она была спокойна: когда шофер подошел бы поближе, она надеялась лягнуть его ногой. Правда, последствия были бы непредсказуемые, ибо вокруг валялось немало разных железяк.

— Ну ладно, личинка, пора скушать бананчик.

На лице у Юли появилась напряженная насмешка. Чтобы скрыть чувства, она вякнула: «пожалуйста, не надо» и опустила голову на плечи, стараясь не показать этому маньяку-любителю, что увидела за его спиной. Шофер загоготал и направился к ней. Получив ногой в живот, он отскочил на два шага, затем медленно выпрямился, видимо, соображая как бы подейственней наказать журналистку. Когда он обернулся в поисках орудия наказания, то увидел незнакомца, стоявшего перед ним.

Нертов ни разу в жизни не бил людей ногами по голым яйцам. На этот раз случилось именно так. Когда Гошка дико заорал, Алексей слегка ткнул его рукой в шею, нашел гошкин ремень и связал руки.

Когда шофер пришел в себя, Алексей предупредил:

— Еще раз дернешься, привяжу голой ж… к горячей батарее. Или не ж…ой.

Осознав, что он по-прежнему без штанов, Гошка замолчал, если, конечно, забыть про периодическое тихое поскуливание по поводу постепенно болезненного и начинающего приобретать солидный размер, хм… Того, что «Личинка», по мнению шофера, «еще не видела».

Алексей уже закончил труд, когда сзади раздался предостерегающий голос Юли. Нертов обернулся. И, впервые за этот вечер, пропустил удар. Перед Алексеем, еле удержавшимся на ногах, стояла Степанида Васильевна. Второй раз она бить не стала, а просто прыгнула на Нертова, как это делают японские борцы сумо.

«Да это же сто пятьдесят килограмм». — В ужасе подумал прижатый к грязному полу Нертов. Он был в затруднительном положении. Противник действовал исключительно весом, но веса было в избытке. Чтобы провести болевой прием, требовалось высвободиться хоть на секунду. Пока это не представлялось возможным. Степанида Васильевна хватала его за руки, пихала всей своей тушей, будто надеялась расплющить о пол. Был бы на месте упитанной дамы настоящий противник Нертов бы сумел решить с ним вопрос одним точным ударом. Но при этом, в лучшем случае, Степаниде Васильевне пришлось бы долго выпрашивать гуманитарную помощь на лекарства. А в худшем… Нет, сесть за превышение необходимой обороны юриста не прельщало. Доказывай потом в разных инстанциях, кто кого и почему домогался… В результате скоро одна рука Нертова была полностью придавлена, а вторая бессильно билась о пол. «Сколько же выдержит моя грудная клетка?». — Думал он. И тут рука наткнулась на маленький бутылочный осколок. Алексей согнул ее и смог дотянуться до спины Степаниды. На Завхозе было всего лишь платье, поэтому стекляшка легко прорезала его и воткнулась в бок.

Рана была мелкой, но Степанида Васильевна завизжала, будто ужаленная осой и перевалилась на бок. Алексей оттолкнул ее, откатился в сторону и встал.

Для своего веса и возраста, Степанида Васильевна поднялась удивительно быстро. Алексею еще не приходилось бить женщин. На это раз это пришлось. Одного удара в солнечное сплетение оказалось недостаточно. Подкожный жир берег Степаниду как ноябрьского вепря. Она пошатывалась, но шла в атаку. Нертов ударил ее по щиколотке и когда она визжа подняла ногу, не жалея сил нанес апперкот. «Большие шкафы громче падают». Степанида Васильевна рухнула, и Нертов явственно слышал, как вокруг задрожали батареи.

Алексей подошел к Юле. Та внимательно взглянула на него, пытаясь удержаться от слез и какой-нибудь фразы, напоминающей рифму «слезы-розы-грезы». Это ей не удалось.

— Я знала, что ты придешь. — Пролепетала она и заплакала.

Алексей быстро отвязал ее. Веревку он использовал для того, чтобы скрутить Степаниду Васильевну. Лишь после этого он подошел к Юле и некоторое время держал ее за руку, а она старалась победить слезы.

— Ладно, — сказал Алексей, — все рассказы потом. Сейчас надо обратиться к законным властям. Но сперва придется кое-что сделать.

После этого Нертов подошел к шоферу.

— Ты, говорят, тут главный завхоз по анаше.

— Какой анаше? — Заудивлялся Колька, тщетно пытаясь скрыть испуг.

— Я никогда не применяю законные методы следствия. А батарея — близко. Ну, как?

— У меня в комнате, в диване.

— Сейчас сам проводишь, — велел Алексей, развязывая шофера, — только штаны сперва натяни.

Перед тем как выйти из подвала, Юля подошла к уже очухавшейся Степаниде Васильевне.

— Где моя косметичка?

— Петька в угол зашвырнул. — Покорно ответила Завхозиха.

Юля отыскала косметичку, с огромной скоростью, всегда поражавшей Нертова, сколько бы он с женщинами не сталкивался, привела лицо в порядок.

Они поднялись на первый этаж и столкнулись с женщиной в коляске, ехавшей им на встречу. Конечно, это была Светлана Викторовна.

— Я так и знала, — медленно сказала она, — вас наняли последователи Столпунова, чтобы погубить наш приют.

— Вы заблуждаетесь, Светлана Викторовна. — Мягко, но выразительно возразила Юля.

Нертов свернул в соседнюю комнату, где из шкафчика все еще доносились крики дядя Пети, поднял с пола резиновый жгут, вернулся в коридор и молча бросил его на колени Светлане Викторовне.

— Что это? — Не поняла парализованная руководительница приюта.

«А ведь она, действительно, не понимает, что это такое. Она никогда не видела дядю Петю с плеткой в руках, а с детьми давно не контактирует».

— Это, Светлана Викторовна, самый необходимый предмет в системе Натуро-воспитания. В какой нормальной крестьянской семье не принято бить детей?

* * *

К удивлению Нертова, райотдел милиции узнав об анаше, найденной в приюте, а также о похищении журналистки, очень обрадовался и, в лице прибывшего капитана, выразил благодарность Алексею. «Живеночек» давно уже надоел милиции, ибо юные беглецы или торговцы гуманитарными вещами то и дело попадали в отделение. Поэтому Нертову пришлось всего лишь расписаться в качестве очевидца.

Милиционерам было трудно заниматься протокольными формальностями. Им пришлось и утихомиривать детей, некоторые из которых были готовы прямо сейчас убежать из приюта, и защищать капитана от наскоков освобожденной Степаниды Васильевны. Алексей и Юля время от времени слышали ее угрожающее бормотание, в котором можно было уловить знакомые имена и должности: «Премьер-министр, председатель Государственной Думы, Жириновский, Далай-лама, мать Тереза».

— Мать Тереза уже умерла, Степанида Васильевна. — Заметила Юля.

Завхоз продолжала бормотать.

— Мы тут, вроде, не нужны, — вставил Алексей, — поехали, если мою машину не угнали.

Машину, к счастью, не угнали, поэтому через десять минут Нертов с Юлей были уже вдалеке от переулка, оставившего у них немного приятных воспоминаний.

— Интересно, куда денут детишек? — Спросил Алексей

— Не знаю. Главное, отсюда увезут. Накормят. И вымоют. — Пообещала Юля.

«Я не просто юрист или телохранитель, — подумал Алексей, а лицо со специфической специализацией — спасение девиц». Он вспомнил юлю в момент, когда ей угрожал Гошка. Юля ничуть не походила на одинокую даму, всегда надеющуюся только на себя. Просто, хорошая девчонка.

Они молчали, пока не переехали Троицкий мост.

— Может, поедем к тебе домой? — Вдруг спросила Юля.

— Нет, ответил Алексей. — Нельзя.

Юля пристально взглянула на него, будто хотела рассердиться. Но потом передумала и весело предложила:

— Тогда в ближайшее кафе. Надо выпить кофейку и чем-нибудь перекусить.

— Раз мы побрезговали трофейной стряпней тети Маши, придется так и сделать. — Согласился юрист.

Заведение они нашли быстро. Взяв кофе, жаркое в горшке и какие-то сливки — Юле захотелось сладкого, они присели в дальнем углу.

— Хороший был день, — заметила Юля. — По правде говоря, два часа назад мне казалось, что кофе мне больше не пить. Ведь они были пьяные и ничего не соображали. Тогда я презирала их, а сейчас очень боюсь. Хочется куда-то забиться.

— Ничего, эта гадость кончилась. Сегодняшний день прошел. Я не хочу грузить тебя своими проблемами, но для меня он оказался хуже. Дальше будет лучше, быть иначе не может.

Юля не ответила. Неожиданно она пододвинула свой стул к Алексею и опустила руку ему на грудь. Возможно, она хотела скрыть слезы.

Скрипнула дверь. Алексей устало повернул голову. На пороге стояла Нина.

Глава 5. Куда «ссут серванты»

Нертов никак не ожидал, что нечаянная встреча с Ниной в кафе, где он успокаивал журналистку, будет иметь столь серьезные последствия. Он отлично запомнил злые слова, сказанные на прощание Ниной. Такими словами запирают дверь навсегда. Даже не меняя замок. Как это было ни горько, это Алексей еще бы мог скрепя сердце пережить, рассуждая, что женщина позлится-позлится, да вскоре одумается, поняв беспочвенность своей обиды. Но Нина, очевидно решив разорвать полностью отношения со скомпрометировавшим себя человеком, велела всем охранникам, действовавшим под началом Нертова, прекратить работу в фирме и, говоря проще, выставила их вон. В результате и «Транскросс», и сама Климова остались вообще без охраны, если не считать, конечно, нескольких вахтеров. Самое большее, на что они были способны — перекрыть легальный доступ всем сподвижникам Нертова в фирму, но обеспечить безопасность — увы…

По-собачьи преданный генеральному директору Акулаев с парой мордоворотов, некогда уволенных еще Даутовым и снова принятых Ниной на работу после ее разрыва с Алексеем, тоже был не в счет. Нертов считал, что новый телохранитель не принесет ничего, кроме эффекта присутствия, так почитаемого в американской системе охраны и менее популярного в западной Европе. Если уж профессиональные бодигарды и сыщики не могли толком противостоять участившимся проблемам на шоссе, то что говорить о каких-то двух-трех качках, имеющих представление об охране на уровне «пошел вон, а то в морду заеду»? Такой горе-телохранитель может спровоцировать нападение не только своим внешним видом, но и поведением. Хорошо, если в создавшейся ситуации они бы случайно нарвались на какого-нибудь пьяницу, а если очередной случай будет срежиссирован вроде давнишнего нападения на Нину в белые ночи?..

Сам Акулаев, встретив опального бодигарда у «Транскросса», пряча глаза, промямлил, извиняясь, что он — лицо подневольное, а Нертова категорически велено не подпускать к генеральному директору. Правда, чтобы не злить собеседника, добавил: «Нины Анатольевны и так в офисе сейчас нет». Алексей только и смог ответить:

— Да ладно, не дурак. Все ясно. Только пиво больше не пей во время службы. Это чревато. Привет. — А затем развернулся и ушел. Насильно мил не будешь.

Ничего более неразумного, чем смена охраны во время, когда и над фирмой, и над самой Ниной нависла угроза смерти, придумать было нельзя. Но ни с Нертовым, попытавшимся с ней объясниться, ни с посланным для более удачных переговоров Николаем Ивановым, руководительница «Транскросса» говорить не стала. Точнее, с сыщиком она согласилась попить чаю, мимоходом поинтересовалась, как поживает любимая собака — ротвейлер Маша, скоро ли навестит Петербург очаровательная Женевьева, французская приятельница Николая и так далее, в том же духе. Но когда Арчи заикнулся было об охране, голос Нины стал напоминать звук долго пролежавшего на морозе металла и она чуть ли не прямо указала гостю на дверь, сославшись на неотложные дела. Сыщику ничего не оставалось делать, как вежливо попрощаться. Но перед этим, пока собеседница отвлеклась, вынося какие-то никчемные бумаги секретарше (прекрасный повод показать, что разговор окончен), Арчи успел прилепить под тумбу ее стола миниатюрный микрофон. Так, на всякий случай, в качестве прощального подарка. Алексей не пользовался такими штуками, тем более, против своей любимой. Но у Арчи оснований для предрассудков не было. Оставив «подарок» сыщик вернулся в контору, где его ждали Нертов и Александрыч.

В ходе «производственного совещания», затянувшегося далеко за полночь, друзья решили, что как бы то ни было, но прекращать свою работу по «Транскроссу» они не будут, тем более что следовало проверить несколько версий, казавшихся довольно перспективными. Главным фигурантом одной из них был Сергей Борисович Царев, в порядочность которого не верили ни Нертов, столкнувшийся с ним два года назад, ни бывшие оперативники, за версту чуявшие всякую дрянь, пусть даже она выглядела вполне респектабельно.

Долгое совещание было прервано самым бесцеремонным образом. К ужасу Александрыча, мигом вспомнившего некогда преподанный ему урок самбо и к удивлению остальных присутствующих в комнату впорхнуло грациозное создание. Из-за приоткрытой двери выглянула улыбающаяся физиономия дежурного сыщика, которому было строго наказано не пускать посторонних в контору («Смотрите, радуйтесь, кто к нам пришел!»). Но, увидав выражение лица зама начальника, сыщик немедленно скрылся в темноте коридора.

На пороге комнаты стояла Женевьева. Только она могла так, без предупреждения примчаться из своей Франции, посреди ночи добраться через весь город до сыскного агентства, надеясь на радостную встречу с его любимым начальником. Ее похожее на «мур-р-р» — «здравствуй дорогой» оборвалось, едва успев начаться.

— Николя, бедная девушка ждет — не дождется, пока ты к ней приедешь или хотя бы позвонишь, а ты, оказывается, развлекаешься со своими друзьями, — удивленно воскликнула вошедшая, по пути чмокнув в щеку Алексея и оторопевшего Александрыча, — а тебе никто не говорил, что девушек нельзя надолго оставлять одних?

Не поняв толком, шутит ли Женька или говорит серьезно, Арчи начал оправдываться, мол «тут возникли некоторые проблемы», но девушка, перебив его, заявила, что «единственная проблема — это я» и сыщик больше не мог сказать ни слова, так как его рот был в тот же миг принародно заткнут сладкой французской помадой.

Нертов тактично отвернулся, сделав вид, что пытается рассмотреть висевший на стене плакат времен перестройки «Голосистость — вот наше богатство»! Александрыч же, схватив со стола грязные стаканы, побежал срочно их перемывать. Но едва он выскочил за дверь, как оттуда послышался оглушительный грохот, звон бьющихся стекол и заковыристая фраза зама, в которой самым литературным было слово «мать».

Женевьева, отпустив Арчи, как и полгода назад, во время первого визита в агентство, всплеснув руками, охнула: «Боже, я же там свои чемоданы оставила!», после чего сыщик в приступе безудержного хохота повалился грудью на стол, вызвав этим очередной поток проклятий из-за двери…

* * *

Алексей недооценил Женевьеву, решив, что все ближайшие дни Арчи суждено провести в отпуске «по семейным обстоятельствам». Хотя встреча с французской сыщицей произошла, считай, глубокой ночью, но уже часов в двенадцать руководитель агентства свежий и тщательно выбритый появился на службе. Правда, не один, а под симпатичным конвоем.

Нертов, на время обосновавшийся в конторе Иванова, недоуменно взглянул на вошедших, а Александрыч, схватившись за голову руками, запричитал, что так он и знал: опять начинаются проблемы, опять придется отдуваться за «итальянскую мафию», биться с каким-нибудь «Главбухом» — терминатором, или разбираться с сутенерами на Старо-Невском проспекте.

Арчи, виновато глядя на друзей, заявил, что Женевьева будет им помогать и, стремясь пресечь бесполезные возражения, добавил: «Но только под жестким контролем», на что Александрыч затряс головой и сделал вид, что безутешно рыдает, смирившись с горькой судьбиной. Нертов, понимая, что спорить бесполезно и главное, поздно, тактично промолчал. А Женька, гордо вскинув голову, уселась между ними на стуле и явно приготовилась немедленно приступить к работе.

— Что ж, проведем рекогносцировку. — Прервал затянувшуюся паузу Арчи.

В это время в комнату влетел запыхавшийся Гущин: «Есть контакт!», но тут же осекся, увидав постороннего человека. Иван не был знаком с Женевьевой, так как пришел в контору уже после ее отъезда и теперь выжидающе смотрел на шефа, ожидая дальнейших указаний.

— Иван, это Женевьева. Она работает с нами. Можешь говорить не стесняясь, — Арчи был рад, что благодаря Гущину ему удалось избежать возможных подначек зама, — ну что, сработал наш «жучок»?

— Сработал. Ребята сейчас засекли телефонный разговор из кабинета Климовой. Хотели отзвониться, да я сказал, что лучше сам пленку привезу. Вот, послушайте… Где у нас «вертушка»?

Когда магнитофон заработал, сначала присутствующие слушали лишь тишину большого города — далекое позвякивание трамваев, да урчание проезжавших под директорскими окнами автомобилей. Но вскоре послышался легкий металлический скрежет поворачивающегося ключа. Видимо кто-то вошел в кабинет. Раздался вежливый, но властный мужской голос.

— Леночка, принесите, пожалуйста, стакан минералки. И побыстрее. У меня мало времени. Я пока поищу на столе у Нины Александровны бумаги и заодно позвоню. В ответ негромко прозвучало секретарское:

— Хорошо, Сергей Борисович, я сейчас.

Опять легкий хлопок двери и усиливающийся шум шагов. Человек, очевидно, подошел к столу. Чуткий микрофон, укрепленный под директорским столом, уловил шуршание бумаг, затем — звук поднимаемой телефонной трубки, а через некоторое время снова тот же мужской голос. Теперь он звучал мягко, даже немного подобострастно, что никак не вязалось с предыдущими фразами.

— Добрый день… Нет, не от себя. От шефа. Бумаги возьму и поеду… Где встретиться?..

Затем произошла небольшая пауза. Видимо неслышимый собеседник называл абоненту координаты и время свидания. Стук в дверь. Подобострастное: «Подождите, пожалуйста, минутку» и требовательное: «Да!». Цоканье каблучков. «Поставьте». Слабое звяканье стекла. Опять каблучки. Хлопок двери. «Да-да, слушаю вас. Конечно. Ровно в три. Всего доброго»…

— Все, — Гущин выключил магнитофон, — больше ничего интересного пока нет. Но ребята продолжают прослушку… — Сыщик опять выжидающе взглянул на шефа.

— Ну, что молчишь, Коля? — Обратился Нертов к товарищу. — Это ведь Царев с кем-то свидание назначает. И, держу пари, со своим патроном.

— А ты не торопишься, Леша? — Арчи потянулся к пачке сигарет, лежащей на столе, но под укоризненным взглядом Женевьевы смешался и отдернул руку, как напроказивший школьник. — Может, опять карточный домик?

Нертов насупился, вспомнив, как недавно развалились его версии о девушке-киллере и рекламщике Васе, но тут в разговор вступил Александрыч, заметив:

— А ведь Алексей прав. У нас есть еще пара часов. Надо за Царевым «грузчиков» пустить. Только вот кто пойдет? — И он задумчиво начал поглаживать начинающую редеть шевелюру.

Как ни хотелось руководителю сыскного агентства послать своего зама куда подальше после подобного предложения, но он вынужден был признать: устанавливать наблюдение за Царевым надо именно сейчас. И делать это придется Гущину, который имел для этого достаточную подготовку. Но не одному — его следовало прикрыть. А лучшего напарника, чем Женевьева в конторе в данный момент не было. Интуитивно поняла это и девушка.

— Хорошо, я согласна, — она, вскочив со стула, схватила под руку Гущина и, склонив голову к его плечу, весело взглянула на сыщиков, — правда, мы хорошо будем смотреться вместе?

Александрыч в ответ только закряхтел, грузно пошевелившись на хрупком стуле…

* * *

— Для тех, кто не понял, повторяю еще раз: на сто…надцатом километре, послезавтра в четырнадцать-ноль-ноль, — мужчина яростно придвинулся к собеседнику, — а всякие отговорки по поводу занятости меня не волнуют. Тебя за язык никто не тянул. Знаешь, как говорят адвокаты на своих «стрелках»? — Pacta sunt servanta.

— Куда ссут серванты? — Костя Пещера недоуменно уставился на собеседника.

Не «ссут», друг мой, а «sunt» и не серванты. В переводе с латыни это значит «договор должен исполняться». А ссышь, по-моему, ты, — Игорь Борисович решительно шел в наступление, — мы же договорились насчет машин и, кажется, деньги я плачу исправно. А место, и время ты сам определил. Так ведь?

Пещера молча кивнул.

— Теперь же ты пытаешься уверить меня, что на вас «наезжает» какая-то «красная крыша» и поэтому не хочешь доделать начатую работу. Это, браток, не по понятиям. Я правильно выражаюсь?

Пещера почувствовал, скрытую угрозу в голосе собеседника и постарался поскорее ретироваться, заверив, что никаких договоренностей он нарушать не собирается, а о «красной крыше» лишь информировал на всякий случай. Про себя же Костя думал, что надо бы поскорее по-доброму разойтись со столь опасным работодателем. Но он понимал — это случится не раньше, чем его отпустят. Правда, у Пещеры была уверенность, что Игорь Борисович тоже представляет одну из подобных «крыш». Не зря же его люди размахивали комитетскими «ксивами». Раз проинформировал — «базара» нет — пусть «красные» между собой «перетирают» все «непонятки», а его, Костино, дело маленькое — очередную машину в кювет, «бабки» получить и чтобы никаких проблем. Подставлять же своих пацанов под автоматы какого-нибудь ОМОНа или СОБРа Пещеру не прельщало. И пацанов жалко, и «сдадут» в первый же вечер. Иллюзий о крепости моральных устоев своих людей Пещера не питал.

Собеседник, казалось, понял терзавшие его сомнения, пообещав решить вопрос и еще раз уточнив, кто и каким образом «наезжал». Костя, как мог, обрисовал ситуацию, сказав, что его встретили в бане несколько «красных», которых он раньше не видел, и попытались сделать предъяву за «транскроссовские» машины. «Красные» не знали, что это дело рук Пещеры и Костя их обвинения с негодованием отверг. Но гости просили всех предупредить: эту фирму больше не трогать.

Конечно, будь Пещера поискренее, он бы мог рассказать совсем другую историю. На самом деле не несколько, а всего двое человек напросились к нему для аудиенции. И визит состоялся отнюдь не с Костиного согласия. Четверо «бычков», сопровождавших Пещеру к знакомой телке, у ее дома неожиданно попадали как мешки с дерьмом в весенние лужицы, но сделать какие-нибудь выводы из этой безрадостной картины он не смог, так как сам почему-то провалился в небытие. Он очнулся в собственной машине, стоящей в глухом лесопарке, оттого, что прямо в нос била противно-сладкая струя «фанты», выливаемой из бутылки одним из нападавших. «А потом мы глотнули еще и тормознули шестисотый «мерс»«. — Приговаривал при этом парень, сидящий на переднем сидении, то и дело наклоняя бутылку над безвольной Пещериной головой. Дергаться Костя не решился, сообразив, что где четверых положили — там и для пятого место найдется.

Увидев, что пленник очнулся, другой похититель, слегка напоминающий ковбоя «Мальборо», ледяным голосом даже не заявил, а просто приказал:

— Не сметь трогать «Транскросс». И другим не давать. Убью.

А затем, сделав небольшую паузу, потребовал: «Повторить, что я сказал».

Пещера покорно повторил. Тогда «Ковбой» незаметно взмахнул рукой, и Костя снова провалился в черноту небытия. Когда он очнулся, машина была пуста, а над лесопарком светила далекая луна.

Не обязательно было иметь много мозгов, чтобы понять — так могли поступить только «красные». Сильные, а потому наглые и положившие некий прибор на все понятия, по которым, как считал Пещера, должны существовать порядочные «крыши». Он, слегка покачиваясь от слабости, пересел на переднее сидение, но еще долго не мог тронуть машину с места, так как его вдруг начал бить страшный озноб, унять который удалось лишь приложившись пару раз к припрятанной в «бардачке» фляге с коньяком.

Обо всем этом Пещера благоразумно умолчал, как умолчал и о том, что, вернувшись домой, узнал: все «быки» живы и даже не покалечены, хотя очень обеспокоены исчезновением босса. Тогда он учинил «быкам» страшный разгон. Это, дескать, они, пропили все мозги, и простейшая проверка выявила полную профнепригодность братков. В связи с этим на охранников были наложены определенные условные штрафы в обмен на обещание молчания перед другой братвой о сегодняшнем инциденте…

За одним из дальних столиков в небольшом кафе, где велась беседа, одиноко сидела девушка. Лицо посетительницы разглядеть было трудно, так как она наклонила голову, уткнувшись в интересную книжку. Кроме того, пол-лица закрывала упавшая прядь пышных темных волос. На соседнем стуле расположилась сумочка с лежащим сверху зонтиком. Перед девушкой стояла чашка кофе и пирожное, которым она время от времени уделяла внимание, хлопая длиннющими ресницами в сторону входа. Любой посторонний мог подумать, что это была просто обычная студентка, поджидающая на свидание подружку или подруга. Но каково же было бы удивление любопытствующего обитателя кафе, узнай он, что девушка — частный детектив из Франции, ведущая наблюдение за двумя беседующими мужчинами! Не меньше бы удивился любопытный, узнав, что основная функция зонтика — не защита от дождя, а выполнение функций микрофона направленного действия…

Пещера и Игорь Борисович вскоре расстались и Женевьева, допив свой кофе, вскоре тоже неспешно вышла из уютного заведения, направляясь с докладом к Арчи.

В это же время в серой неприметной «восьмерке», припаркованной неподалеку от кафе, пассажир радостно воскликнул:

— Ну, дружище, ты проспорил! С тебя десять баксов. Я же говорил, что за этими сучарами был хвост. И, между прочим, французский.

— Ладно, баксы с меня. Но объясни по-человечески, как ты ее «срисовал»? — Поинтересовался водитель, одновременно связываясь с кем-то по трубке.

«Поживи с мое — и ты научишься». — Самодовольно хмыкнул пассажир. Ну, не объяснять же напарнику, что дело тут совсем не в профессионализме. Просто с девушкой, только что вышедшей из кафе, он имел несчастье познакомиться лично полгода назад, неосмотрительно приведя ее в «бухгалтерию». Именно это хрупкое создание умудрилось вырубить его с одного удара, а потом, потрясая трофейным пистолетом, учинить скандал самому «Главбуху».

— Все. Снимаемся и на базу. Девчонку не трогаем, а этих козлов сменщики «доведут» без нас, — положив трубку, водитель включил зажигание, — кстати, как там запись, в порядке?

Пассажир снова самодовольно хмыкнул: «Не боись, с мастером дело имеешь. Место «стрелки», как говорится, изменить нельзя».

* * *

Иванов с Нертовым закончили слушать доклад Женевьевы и теперь пытались прикинуть, что делать дальше. Девушка коротко сообщила, что ей и Ивану удалось очень аккуратно «довести» Царева от офиса «Транскросса» до ресторанчика («И почему все встречи у вас пытаются проводить именно в общественных местах?»). Туда сыщики решили вдвоем не соваться, чтобы не «засветиться» обоим. Женька по договоренности с Гущиным осталась ждать его в машине, а Иван пошел в заведение следом за Царевым.

В ресторанчике, по словам Гущина, объектвступил в контакт с неизвестным мужчиной, немного поговорив, вскоре снова вышел на улицу и куда-то направился пешком. Гущину пришлось топать за ним одному. А Женевьева осталась «пасти» собеседника Царева. И небезрезультатно. И Арчи, и Нертов из сделанной девушкой записи беседы поняли, что «связь» Сергуни непосредственно причастна к проблемам на скандинавской трассе. Причем, очередная проблема состоится в конкретном месте послезавтра.

На помощь милиции стопроцентно надеяться было нельзя — в лучшем случае там могли просто не поверить. В худшем же конторе Арчи грозили крупные неприятности за несанкционированное прослушивание чужих разговоров и вмешательство в личную жизнь добропорядочных граждан. Людей, связанных с «Транскроссом», в нынешнем ГУВД любили, мягко говоря, не все. Причем, второй вариант, судя по тому, как решительно охранные фирмы отказывались сотрудничать с «Транскроссом», был более реален, чем первый. Поэтому рассчитывать приходилось лишь на собственные силы.

— Коля, я сейчас съезжу, прикину на месте что и как, а ты попытайся вызвонить ребят понадежней. — Нертов вопросительно посмотрел на друга. — И моих попроси подтянуться. А я к вечеру вернусь, и мы организуем славную встречу «бомбилам».

Арчи утвердительно кивнул.

— Людей я найду. А ты прихвати на всякий случай хоть «полароид», вон, в кабинете у Александрыча валяется, глядишь, вместе что-нибудь умное придумаем.

Нертов начал поспешно собираться в дорогу. Он рассчитывал, что бандиты не приедут на место раньше, чем за час-два до контрольного времени. А значит, впереди около двадцати часов, за которые можно не то что обыкновенную засаду организовать, но и просчитать все возможные накладки, которые могут произойти во время захвата.

По Питеру Нертов передвигался в этот день с трудом. Дело было не только в обычной весенней распутице и очередных масштабных ремонтных работах в центре. Город почтил своим вниманием премьер-министр. Поэтому, всюду была пропасть особенно внимательных гаишников.

* * *

Дорога тянулась нескончаемо долго, и Алексей не терял времени даром, пытаясь еще и еще раз анализировать, что происходит с «Транскроссом» и какие силы его «злобно гнетут». В причастности Царева к неприятностям он не сомневался с того момента, как Сергунина физиономия замаячила возле Нины. Совпадений быть не могло, Нертов был твердо уверен: где Царев — там криминал, но одновременно корил себя, что не смог убедить в этом Нину. «Ну, посмотрим, что она скажет после завтрашнего дня», — думал он в предвкушении победы. Но очевидно Сергуню дергал за лапки кто-то большой, очень сильный и умный. У самого Царева не хватило бы ни денег, ни талантов организовать и кампанию в прессе, и проблемы на трассе, и другие неприятности. Таким умником мог быть Ивченко, но он пока нигде не засветился и поэтому версия о его причастности была не более чем плодом воображения юриста. А вот серийный убийца никаким образом не вписывался в общую схему. Как ни старался Нертов, он не мог уловить связь между нападениями на детей и злосчастными акциями «Транскросса». Конечно, гибель детей, за исключением ребенка соседки, теоретически могла быть отвлекающим маневром, акцией прикрытия, но каким же нужно быть монстром, чтобы пойти на это и во имя чего? — На этот вопрос ответа не было…

Нертов давно миновал Сестрорецк с его многочисленными придорожными забегаловками, курортные Солнечное, Репино, Комарово, Зеленогорск, населенные пункты сменились длинной чередой сосен карельского перешейка. Даже сейчас, в весеннюю распутицу, он любил ездить этим, более долгим путем, больше, чем по Верхне-Выборгскому шоссе, мимо цепочки мрачных военных городков. А, вот и она, заветная отметка…

Алексей съехал с трассы на лесную дорожку, начинающуюся прямо за километровым столбиком и, выключив зажигание, вылез из машины. «Что ж, осмотримся, проведем рекогносцировку на месте». — Подумал Нертов, как любили говаривать отцы-командиры времен его службы в военной прокуратуре.

Место для остановки дальнобойщика было действительно удачное — рядом ни одного огонька, машин днем в этом месте трассы будет немного (обычно все ездят или раньше, торопясь в сторону Хельсинки или позже — возвращаясь в Питер). «Грузовик, конечно, погонят по этой дорожке подальше в бор, — решил Алексей, направляясь к соснам, — ну, пойдем, посмотрим, где же ее жечь-топить будут».

Но далеко отойти от трассы он не успел. Между корабельных сосен показалось серебристое пятно. Нертов вмиг напрягся, поняв, что между деревьев притаилась чья-то машина, хотел шагнуть в сторону, под прикрытие деревьев, одновременно выхватив из-за пояса пистолет, но услышал металлический лязг сзади, почти одновременно — выстрел и как подкошенный рухнул на прошлогодние иголки.

Из-за деревьев показались две мужских фигуры.

— А классно я его завалил! — Горделиво передергивая затвор винтовки, обратился один из лесных обитателей к своему спутнику. — Пещера теперь должен нам штраф скостить.

— Да нет, братан, теперь мы с ним, думаю, в полном расчете, — ответил напарник говорившего, вынимая из безвольных пальцев Алексея «ПМ», — ты смотри, какого жирного грибника мы достали. Нет, в натуре, теперь он нам сам «бабки» должен.

— Ты прав, Шнапс, — согласился первый из бандитов, — теперь мы с папой в расчете.

Солнце все приближалось к верхушкам сосен, стремясь поскорее завершить свой короткий дневной путь и длинные тени бандитов, стоящих над бездвижным телом, становились еще длиннее…

* * *

В сыскное бюро Алексей не вернулся ни вечером, ни ночью. Сыщики, в основном, бывшие оперативники и трое охранников Нертова, с которыми тот работал еще у банкира Чеглокова, а потом прятал Нину от бандитов во Франции, угрюмо ждали возвращения юриста. Даже всегда веселая Женевьева давно перестала улыбаться и только нервно выстукивала пальцами на столе какую-то мелодию.

Наконец, уже под утро, Арчи не выдержал.

— Так, мужики. Я думаю дело ясное — все хреново. Александрыч, из «скорой» и по сводкам ничего?

Заместитель Арчи, бесконечно названивавший до этого по разным телефонам, только сокрушенно мотнул головой:

— Глухо. И по области тоже.

Николай встал.

— Ситуация, думаю, понятна всем. Перекур пять минут, затем, для оставшихся, еще столько же — на сборы. Я пока буду в машине. У кого найдутся неотложные дела — не обижусь. Пойму. — И он, не оглядываясь, вышел из комнаты.

«Коля, подожди, я с тобой посижу»! — Всполошилась Женевьева. Когда за ней закрылась дверь, Александрыч восхищенно проворчал: «Женщина на корабле… Но, за то, какая»!..

Ровно через десять минут Арчи с Женевьевой вернулись. По всей физиономии сыщика расплывались розовые следы якобы не смывающейся французской помады. Николай осмотрел помещение. Все сыщики и охранники оставались на местах, но были уже готовы к поездке. Лишь Гущин не успел закончить телефонный разговор: «…да, в командировку, в Москву, документы отвезти. Но ненадолго, не более трех дней. Целую»…

— Так, Александрыч, тебя «Транскроссовские» дальнобойщики должны помнить в лицо, да и вид у тебя чисто ментовский, доверие внушает. Возьми двоих человек и дуй прямо в Выборг. Там на заправке или где-нибудь поблизости тормознешь машину, объяснишь ситуацию шоферу. Двое спрячутся в кабине. На всякий случай. Сам поедешь сзади, но в пределах видимости. Если заметишь что непонятное — обгоняй или отставай. Только по трубе сначала предупреди. Впрочем, ты умный, сам разберешься. А я с остальными двину к этому долбанному километру. О`кей?

— Нет, Николя, — встряла в разговор Женевьева, — двух мужчин в кабине спрятать нельзя. Я думаю, что там ехать должна я. Ну, в крайнем случае, с напарником в ногах, только не с ними, — девушка кивнула на сыщиков, а с Машей. А Александрыч, он пусть сзади вдвоем с кем-нибудь будет. Так надежнее…

Арчи хотел возразить, но, подумав, только махнул рукой.

— Ладно, поехали за твоей Машей, тем более, ее все равно вывести надо. Но чтобы без фокусов. Ни во что не ввязывайся. Про себя сыщик решил, что когда машину остановят, самым безопасным местом будет кабина, так как бандитов придется брать снаружи, из засады.

Еще через несколько минут три легковых машины двинулись в сторону Выборгского шоссе. По дороге Арчи притормозил на Петроградской стороне у своего дома, зашел туда и вскоре вернулся в сопровождении здоровущей ротвейлерши Мэй Квин Лаки Стар о'Кэнел, к которой Женевьева обращалась не иначе как «Маша».

Собака впрыгнула в машину и, устраиваясь поудобнее на заднем сидении, умудрилась тут же наступить лапами на интимное место Александрычу, отчего тот взорал не своим голосом. Затем Мэй-Маша бесцеремонно развернувшись куцым хвостом к его лицу, начала вылизывать сидящую на переднем сидении Женьку.

День обещал быть крайне веселым. «Женщина на корабле и бегемот на борту», — только и успел проворчать старый опер перед тем, как более чем трехпудовое чудовище очередной раз наступило на него и, переключив свою нежность, принялась обмусоливать Александрыча от подбородка до макушки…

* * *

А вечером предыдущего дня длинные тени бандитов, стоящих над бездвижным телом, распростертым в бору у скандинавской трассы, становились еще длиннее…

— Слушай, Шнапс, а что с этим делать будем? — Первый из «быков» слегка пнул Алексея ногой. — Сколько он проваляется в отключке?

— Не знаю. Но если с такими «дурами» как у нас на слонов ходят, то, думаю, еще не скоро проспится. Во, пля, живодеры хреновы, что придумают! Раз — и баиньки. Никакой мокрухи. Хошь шкуру обдирай, хошь — клыки дергай… Давай-ка, лучше его скрутим и оставим до приезда Пещеры — пусть разбирается сам.

Стрелок зачем-то пожевал губами, будто решал трудную задачку и, наконец, задумчиво произнес:

— Знаешь, Вустриц, что я тебе скажу? — Папа нам же и велит его «замочить». А сам мараться не станет. Сечешь? Так может его сразу — того, пока никто не знает, а?

— Ты что иванулся — «того»? — Шнапс покрутил жирным пальцем с огромной золотой печаткой у виска. — Мне лишняя «мокруха» ни светит. А Пещера приедет — пусть сам «перетирает». Давай-ка, лучше, принеси из багажника веревку, пока этот чувак не проспался. А я покараулю.

Бандит, которого назвали Шнапсом, нехотя поплелся к поблескивающей между соснами машине…

Нертов пришел в себя посреди ночи. Усыпляющий патрон, предназначенный для крупной дичи, уложил его на несколько часов. С трудом приоткрыв глаза Алексей сообразил, что здорово влип. Он лежал связанный в лесу, а неподалеку у костра выпивали и разговаривали двое бандитов. Сомнений в их принадлежности к новому сословию не было ни по внешнему виду, ни по манере разговора. Алексей попытался слегка пошевелиться, чтобы проверить крепость веревок или, на худой конец, попытаться откатиться потихоньку в сторону. Но под ним предательски хрустнула сухая ветка.

Один из бандитов тут же направился к пленнику.

— Вустриц, ты выпил?.. Он, пля, оклемался. Сейчас я тебе закуску приволоку. Мы ее только немного поджарим. Ха-ха-ха, — пьяно засмеявшись, бандит равнодушно пнул Алексея ногой, — закуска — это ты, понял, в натуре? — И уже снова обращаясь к напарнику. — Он, братан, все понял, отвечаю.

Затем Шнапс взял Нертова за шиворот и как мешок подтащил поближе к костру. Конечно, бандит и не думал, что Алексей замерз на стылой земле и его надо обогреть, просто братку стало скучно и он решил скоротать ночное бдение хоть какой-то развлекухой. А для этого вполне подходил связанный и потому беззащитный пленник.

— Что сначала будешь, пить или говорить? — Шнапс рывком усадил Нертова, прислонив его к поваленному дереву.

Алексей подумал, что терять ему нечего, товарищи, хватившись исчезновения, если и прибудут, то никак не раньше часов десяти. А глоток алкоголя в качестве согревающего и обезболивающего не помешает — неизвестно же, что придет в голову этим отморозкам. Поэтому он согласился.

— Нальешь, брат, спасибо. Только, боюсь, у вас непонятка приключилась. Вы с какой грядки?..

Будь он в ином положении, то есть не связанный, Нертов не преминул бы задать последний вопрос иначе, подобно гайдаевскому Ивану Васильевичу: «Ты чьих холоп будешь?» Но сейчас за подобные шутки живо можно было схлопотать какой-нибудь головешкой по лицу, поэтому вопрос и был задан в понятном бандитам переводе с русского: «Вы с какой грядки?»

— Мы пещерные, — как на заветный пароль отозвался Вустриц, но тут же спохватился, — а ты что, из пацанов?

Алексей, стараясь унять противный озноб в онемевшем теле, попытался убедить своих стражей, что он, дескать, как и они выполняет работу на дороге, только не от «пещерных», а от «тверских». И ему непонятно, почему безо всяких «предъяв» его чем-то «обдолбали», а теперь держат связанным. Нертов видел, как понемногу на лицах бандитов начинает проступать сомнение и надеялся, что его развяжут. А уж тогда…

Но освобождать его никто не стал. Вустриц заметил, что ничего плохого с ним не сделали и не «обдолбали», а просто немного усыпили. И он горделиво похлопал по прикладу винтовки.

— А вот развязать тебя, извини, брат, не можем, — бандит сокрушенно покачал головой, — у нас своя бригада, у вас своя. Приедет старший — разберется, что к чему. Мы за свои дела ответим. Только я, в натуре, что-то не пойму, с каких пор тверские стали «бомбить» эту трассу?

Ответить Алексею было нечего. Он хорошо знал, что все сферы в бизнесе уже давно поделены между разными группировками. Одни, вроде всяких ивченко, курируют нефть, игровой бизнес, транспорт, другие — торговлю по районам, рынки, третьи… В общем, все ниши уже давно распределены и «схвачены». Тверские, о которых ляпнул Алексей, никакого отношения к «Скандинавии» не имели. И об этом не забыли его собеседники. Единственное, что они согласились сделать до приезда своего бригадира — слегка ослабить веревки на ногах и накинуть на плечи куртку, принесенную из машины, а также влили в Нертова грамм сто водки и сунули в рот кусок ветчины…

Уже давно наступило утро, когда Шнапс спохватился.

— Давай, братан, костер закидывать, а то того и гляди «Папа» появится — шума не оберешься.

Вустриц собрался возразить, что еще рано, но, взглянув на часы, засуетился: разжигать огонь было строго запрещено, а «папа», и правда может нагрянуть не вовремя. Бандит закинул пустую бутылку подальше в лес и, лениво попинав в разные стороны головешки, расстегнул штаны, чтобы совместить приятное с полезным. Его примеру последовал и Шнапс.

— Эй, пацаны, — подал голос Нертов, — развяжите хоть одну руку, я ведь тоже не железный.

Бандиты переглянулись и, коротко посовещавшись, согласились, решив, что не фиг правильного пацана мучить, все равно никуда не денется. Поссыт, опять посидит связанный.

Алексей совсем было приготовился к освобождению, уже прикидывая, что первым следует вырубать более тяжелого Шнапса, но тут, к несчастью, послышались три коротких автомобильных гудка. Бандиты, так и не успев сделать доброго дела, уставились на лесную дорогу, по которой к ним приближались две машины.

— Потерпи малехо, — Вустриц кивнул в сторону дороги, — «папа» едет. Он с тобой и разберется.

Из остановившихся автомобилей вылезло человек семь. «Не много ли вас будет на одного беззащитного дальнобойщика, красавцы удалые»? — Подумал мимоходом Нертов, вдруг вспомнив рассказ военного хирурга, лечившего его после автотравмы, а вскоре уволившегося из армии и начавшего специализироваться на модных косметических операциях. Тот, рассуждая о меняющихся со временем критериях прекрасного, уверял, что любого мужика можно сделать писаным красавцем: «Надо только спинку носа посильнее сломать. Но не вбок, а внутрь, спереди. И чтоб срослась неправильно. А если еще чуть опустить края бровей, закачав под них стеарина — на любой конкурс «Мистер World» отправлять можно». Алексей хотел тогда возразить, но передумал и просто налил врачу очередную порцию джина. А тот тем временем продолжал:

— Это тебе не «телки» какие-нибудь, для которых главное, как для псины твоего приятеля — экстерьер. Тут не только бедрами надо работать, а головой. Смотрел «Обыкновенный фашизм»? — Там бабы на конкурсе красоты к трафарету примерялись. А с такой физиономией мужика и примерять никто не будет — сразу приз дадут.

И снова Нертов не поправил врача, перепутавшего голову с мозгами. «А еще я в нее ем» — классический ответ боксера-профессионала…

Все эти мысли мигом вылетели из головы юриста, когда один из красавцев-братков, по повадкам, очевидно, старший, взглянув на Нертова, вдруг воскликнул:

— Ба-а! Кого я вижу? — Товарищ военный прокурор, а какого хрена вы здесь ошиваетесь?.. Эй, Шнапс, Вустриц, где вы его откопали?

Пока «дежурные» докладывали об обстоятельствах задержания Алексея, он вспомнил, где видел бандитского «папу». Это было несколько лет назад, в военном госпитале, куда временно исполняющего обязанности военного прокурора Нертова пригласил начальник отделения. По специальности психиатр, врач за свои двадцать лет службы насмотрелся немало всяких «сачков», «шлангов» и «косил». Правда, относился к ним, в отличие от непосредственных сослуживцев, без ненависти, просто тихо презирая. Но последний экземпляр, как понял Нертов, просто «достал».

Один из солдат — «дедушек», которому до «дембеля» оставалось всего пара месяцев крупно «залетел», жестоко избив двоих первогодков. Алексей, узнав об этом, быстро допросил потерпевших и возбудил уголовное дело. «Залетчику» грозил весьма приличный срок, если учесть, что избиение произошло в карауле, а один из солдат лишился в результате селезенки. Но в тот же день и в том же карауле еще один умник умудрился с помощью зажженной спички посмотреть, сколько бензина осталось в баке дежурного «ГАЗ-66». В результате пришлось срочно разбираться с остатками машины и солдатика. А вопрос с неуставщиной был отложен до утра. Нертов только и успел предупредить в присутствии провинившегося его ротного:

— Сейчас отправьте на гауптвахту за нарушение правил караульной службы, а завтра я допрошу и вынесу постановление о применении меры пресечения.

Утром же оказалось, что допрашивать и арестовывать некого — «дедушка» проявил явные признаки помешательства и был срочно госпитализирован. Нертов и по сей день не был твердо уверен, что такую гениальную идею ему не подсказали отцы-командиры, в надежде избавиться от очередных «палок» (зарегистрированных преступлений) в отчете войсковой части. Но как бы там ни было — расследование застопорилось. Только врач-психиатр не выдержал. Когда «больной» предложил ему «отмаксать» денег за постановку нужного диагноза, майор, забыв про клятву Гиппократа, сам допустил некие «неуставные отношения», говоря проще, набил морду и выгнал из госпиталя, а потом вызвал Нертова. Если бы врач поступил наоборот и сначала позвонил в военную прокуратуру, «дедок» уже досидел бы свой срок. А так солдат просто бежал со службы. Спустя некоторое время, под вывеской той же неуставщины, он умудрился убедить вышестоящих командиров, что бежал, опасаясь издевательств офицеров. Дело замяли, а парня отправили тихонько на дембель. И вот теперь неожиданная встреча…

— Ну что, прокурор, тебя сначала на гауптвахту, а потом — меру пресечения или как? — Пещера гнусно засмеялся и, уже обращаясь к своим подельникам, пояснил, — Этот гад меня хотел посадить годков на десять еще при когда при Горбатом водка подорожала.

— Так он — ментяра? — Подал голос Вустриц.

— Хуже. Он — юрист. Прокурор. И к тому же военный. Они всех у себя «землят» — и наших, и ментов, и гэбэшников. А мы их. Туточки. — И Пещера от души ударил Алексея ногой в голову.

«Отохранялся». — Только и успел подумать юрист, теряя сознание…

* * *

Машина, в которой ехали Юрий Александрович, Гущин и Женевьева, оторвавшись от других, довольно быстро миновала Выборг и почти вплотную подобралась к таможне.

Александрыч, как старший, принял решение не показываться на границе и у заправки, а постараться остановить «Транскроссовскую» машину на трассе, чтобы посторонний не успел засечь контакт с водителем. Когда же Иван осторожно осведомился, как они будут тормозить машину («после всех дел на трассе теперь же ни один дурак не клюнет»), старый опер, кивнув на Женевьеву, заявил, что против нее и умный не устоит. Женьке был продиктован номер «шаланды» и она приготовилась к встрече.

Суть идеи Александрыча сводилась к тому, что девушка остановит на открытом месте машину, сядет в нее и по дороге объяснит шоферу, дескать, действует по указанию генерального директора. Когда водила чуть успокоится, поняв, что за «частный извоз» его с работы не попрут, Женевьева продолжит объяснение. А тем временем сыщики догонят грузовик и поговорят с водителем более конкретно, тем более что с шофером Александрычу приходилось беседовать еще по старым делам фирмы и тот должен бы его запомнить. В крайнем случае, если дальнобойщик побоится ехать к засаде, за руль сядет Гущин.

Пока они разговаривали, курили и пили чай из предусмотрительно прихваченного старым оперативником термоса, время перевалило за полдень. С едой, правда, получилась неувязка, так как Мэй-Маша умудрилась не только сожрать данную ей порцию, но буквально выхватила изо рта Александрыча другую и начала клянчить третью у девушки, вопя при этом как голодная кошка. Этого несчастного «мява» Гущин не вынес и, не желая оставлять француженку голодной, всунул в пасть псины свой кусок. Она клацнула зубами, заглатывая съестное и, благодарно повернувшись к Ивану задом, все-таки вымолила у Женевьевы остатки ее завтрака. Стеная по поводу невоспитанности собак и некоторых их знакомых, голодный Александрыч скомандовал: «Пора» и выпустил Женевьеву из машины…

Старый опер угадал: проблем с водителем практически не возникло. Он любезно распахнул перед помахавшей рукой Женевьевой дверцу, а когда Александрыч с Гущиным догнали грузовик сказал, что надежнее, если за спиной много железа, поэтому и дальше машину он поведет сам. Получив еще несколько инструкций, а в довесок Машу с Женькой, дальнобойщик снова двинулся в путь, оставив далеко позади автомобиль сыщиков. А последних вскоре обогнал «вольво» с тонированными стеклами. Только Гущин успел заметить в салоне двух человек. Один из них почему-то был в милицейской фуражке. Иван не тешил себя надеждой, что это какой-нибудь участковый катится на работу, а потому по рации предупредил о машине Женевьеву.

— Мы уже подъезжаем к месту, — голос девушки слышался довольно отчетливо, — и «вольво» вижу. Ой, он полицейский жезл в окно высунул! Конец связи.

Александрыч чуть сбавил скорость, отметив время: разрыв между остановкой грузовика и прибытием сыщиков должен был составить минуту-полторы. «Интересно, как там обосновался Арчи с людьми»? — Подумал сыщик.

Но ни Арчи, ни его группы в оговоренном месте не было. Вскоре после того, как их машины миновали Зеленогорск, Иванов, ведущий первую из машин, увидел, на дороге людей в камуфляжной одежде, вооруженных автоматами. Один из них помахивал светящимся милицейским жезлом, приказывая остановиться.

— Вот напасть-то, — сыщик сбавил скорость, думая, как бы поскорее проскочить этих омоновцев, невесть зачем в такую рань рыскающих по дорогам, — незарегистрированных «стволов» нет?

Пассажиры побожились, что у них все в порядке. Арчи остановил машину и, широко улыбаясь служивым как старым знакомым, высунулся из окошка, но улыбка тут же исчезла с его лица, когда в лоб ему уперся ствол автомата.

— Всем сидеть. Руки за головы!

С другой стороны машины и у второго автомобиля тоже стояли готовые к бою автоматчики.

«Ты Иванов»? — спросил первый из «омоновцев» у Арчи и, не дожидаясь ответа, приказал:

— Вылезай из машины.

Николай нехотя подчинился. В это время к нему подошел рослый человек в таком же камуфляже, но без автомата.

— Ну, что, на «разборку» собрался, сыщик? Не нравится, что машинки «транскроссовские» плохо ездят? — Так ты не торопись.

Запоздало до Арчи дошло, что никакие омоновцы не станут устанавливать свои блок-посты посреди леса, для этого предостаточно удобных мест рядом с постами ГАИ…

* * *

Водитель-дальнобойщик нащупал рукой монтировку и, проехав ровно до километрового столбика, остановил машину у обочины дороги. «Вольво», проехав чуть вперед, встал перед самым капотом грузовика. Из легковушки вылез милиционер в фуражке и с жезлом. На толстом пальце «гаишника» тускло поблескивал огромный перстень из желтого металла. Следом выбирался и его напарник, одетый в кожаную пропитку.

«Выходи из машины»! — Скомандовал первый, почему-то подойдя к дверце пассажира, у которой сидела Женевьева. Но девушка, опустив стекло и постаравшись затолкать Машу пониже на двухместном пассажирском сиденье, похлопала глазами и невинно осведомилась: «А зачем»? «Гаишнику» разговаривать и рассматривать кабину было недосуг. Он, рявкнув: «Выходи, с…, драть тебя буду!» попытался схватить девушку через открытое окно за волосы. В это время его спутник, вытащил из кармана пистолет. Демонстративно поигрывая им, скомандовал водителю: «Вылезай!» и широко распахнул дверцу.

Крики с двух сторон машины слились в один: Женевьева, чуть отклонившись назад, пропустила руку с перстнем перед собой, перехватила ее у пясти и локтя, чуть дернула вглубь кабины и, не отпуская, с силой ударила коленом по суставу. Локоть хрустнул как сухая ветка для костра. В этот же миг оставшаяся без надзора Мэй прыгнула прямо в открытую водительскую дверь. Пистолет отлетел в сторону, когда второй из нападавших падал под тяжестью собачьей туши. Визгливо закричал шофер, от хозяйства которого собака умудрилась, прыгая, оттолкнутся лапами…

Женевьева, резко распахнув дверь, оттолкнула ей «гаишника», выскочила наружу, подбив его под колени, и нанесла завершающий удар в сонную артерию.

«Мэй, назад! Нельзя»! — Девушка бросилась к другой стороне кабины. Собака, склонившись над горлом лежащего бандита, примеривалась к нему, как к здоровому куску мяса, явно раздумывая, с какой стороны начать кусать. «Пещерный человек» только тихонько сипел, не смея ни пошевелиться, ни позвать на помощь и зажмурив от ужаса глаза.

«Господи, где же Арчи»? — Женевьева беспомощно оглянулась по сторонам, но вместо сыщика к ней спешили несколько людей в камуфляжных костюмах, вооруженных короткими автоматами…

Часть 3

Глава 1. Шах королеве

Горы окружали долину с трех сторон. Лишь с юга ничто не препятствовало ветру. Но в этих краях южный ветер буйствовал только летом. Сейчас, в конце марта, он приносил в долину тепло. На склонах уже поднялась трава, достаточная, чтобы выгнать на пастбище коз и овец. Свиньи тоже нашли бы для себя мягкие коренья. Однако этой весной, как и последние три года, траве ничего не угрожало. Здешних коров, овец и коз угнали или зарезали. А свиней в этих краях не разводили лет пятьсот. Ибо боснийские мусульмане всегда чтили Коран. Если же какой-нибудь козопас и объявился в долине, то ночевать бы ему пришлось на голой земле. Три селения и масса отдельных домишек были превращены в развалины. Мусульмане жгли их, чтобы сербам не досталось, а сербы добивали строения динамитом, чтобы враги сюда больше бы не вернулись. Повезло только одной вилле, расположенной в самом теплом месте долины — на северном склоне. Видимо в те годы, когда Босния была еще социалистической республикой, ее построил местный партийный чинуша. Мусульмане слишком торопились, их враги решились оставить здание для себя. Таким образом, вилла и несколько окрестных домишек уцелели. Теперь же здесь жил русский полковник.

Этого человека сербы всегда называли Полковником, хотя никто не спрашивал его о настоящем звании. Просто четники, как, впрочем, и любые партизаны-добровольцы считали: генеральское дело — сидеть в штабе, разглядывать карты и отдавать приказы. Самый высший чин, который может появиться на поле боя, чтобы исполнить эти распоряжения — полковник. Этот человек официально не числился в армии Сербской краины, однако принес своим соратникам больше пользы, чем сотни русских студентов или полуказаков, прибывших в Боснию защищать православие пулей и гранатой. Пару раз в год Полковник «дядя Паша», с небольшой группой, приезжал в Белград через венгерскую границу, потом переходил боснийскую. После этого его отряд из десяти человек вооружался на месте заранее приготовленным оружием и приступал к работе за линией фронта.

Именно отряд дяди Паши уничтожил в тридцати километрах от Сараева мусульманский штаб и пятерых пакистанских инструкторов, найденных там. В подвале бывшей школы, где азиатские гости учили своих собратьев по вере тактике партизанской войны, люди Полковника нашли двух связанных сербских девушек, используемых мусульманскими офицерами почти каждый день. Когда на рассвете до штаба добрался отряд правительственных сил, исламцы нашли только трупы. Во рту каждого из них было свиное ухо.

На следующий год, когда сербы два месяца не могли овладеть местечком Летовице, потеряв зазря более двухсот бойцов, за дело взялся дядя Паша. К рассвету его люди уничтожили всех часовых и поставили мины возле вражеских казарм и штаба. Вернувшись на сербские позиции, Полковник передал командиру отряда, бывшему студенту Сараевского университета, коробку дистанционного управления, чтобы тот нажал кнопки перед штурмом. Уже к вечеру все мировые информагентства разнесли весь о Летовицкой катастрофе войск боснийского правительства, а в военно-аналитических статьях наиболее серьезных европейских журналов сообщалось, что сербы в этот день не потеряли ни одного человека.

Полковника не удовлетворяли пара сотен марок в месяц — обычная плата для русских добровольцев. Его гонорар был сравним с вознаграждением западного наемника, командующего боснийским отрядом. Конечно, офицер-англичанин, способный провести такую же квалифицированную диверсионную операцию, получал гораздо больше. Но все равно, за два месяца работы в бывшей Югославии, Полковник привозил домой больше денег, чем за год зарабатывал генерал Российской армии. Однажды его отряду в качестве премии дали недвижимость — небольшую виллу, расположенную почти на линии фронта. Трое бойцов решили остаться в Боснии после войны. Один собирался привезти жену из Самары, другой женился здесь, а третий пока предпочел остаться холостяком.

Через два месяца война кончилась. А полтора года спустя Полковник вернулся. О том, что заставило его покинуть Россию, он не рассказывал. И даже Сашка, принимавший вместе с ним участие в боснийской кампании, ничего не рассказывал своим друзьям о питерских приключениях дяди Паши. Поэтому им пришлось специально выходить на своих друзей — сослуживцев бывшего командира, которые совсем недавно работали с ним в России. Однако и те удовлетворили любопытство ветеранов недавней войны лишь отчасти.

В Петербурге Полковник возглавил охранную организацию, называемую «Бухгалтерия», а его самого называли Главбухом. Контора работала на местную фирму «Транскросс». Потом в фирме умер владелец, начались обычные финансовые разборки. В итоге, Главбух, в задачу которого входило охранять «Транскросс» от внешних посягательств, был втянут исполнительным директором в игру против настоящей наследницы. «Главбух» понял, в чем дело лишь когда чуть не убил несколько невинных людей, которые, на самом деле, тоже работали на фирму. После этого дядя Паша затосковал в России и приехал в Боснию, к своим боевым друзьям.

«Главбух» жил на втором этаже виллы. До середины дня он гулял по окрестным холмам с кавказским овчаром Ремом, иногда подстреливая зайцев, разжиревших на заброшенных полях. Вечером он сидел с друзьями у камина или курил в одиночестве на балконе. Бывшие подчиненные уважали своего командира и старались не тревожить его, когда он размышлял. Жизнь на вилле была спокойной и размеренной. Лишь однажды шесть вооруженных мусульман благополучно пройдя ООНовские посты, навестили долину, желая поближе познакомиться с теми, кто поселился на их земле. У Главбуха и его людей под рукой было практически то же оружение, с которым они недавно воевали. В итоге, из шести смельчаков назад вернулся только один, отпущенный ради того, чтобы он рассказал свои собратьям по вере о судьбе тех, кто осмеливается слишком близко приблизиться к маленькой русской колонии. С той поры больше визитов не было.

Однако, теплым мартовским утром Главбуха разбудила не вражья вылазка, а телефонный звонок. Разумеется, окрестные подземные коммуникации были растерзаны еще три года назад, поэтому Полковник пользовался спутниковым телефоном. Он, как и некоторые другие предметы, полезные для обитателей виллы, достался им в качестве военных трофеев.

Главбух говорил долго. Сашка, куривший на балконе, слышал только отдельные слова. Иногда Полковнику не удавалось довести фразу до конца, и Сашка удивлялся: кто же осмелился оборвать командира? Потом он понял.

«Я повторяю: в Россию не вернусь… Кто отобрал лицензию?.. Не надо плакать… Не бойтесь… Хорошо, я постараюсь»…

Потом Главбух вышел на балкон, закурил и три минуты, не отрываясь, рассматривал близлежащие горы.

— Значит так, Саня. Придется мне на пару недель смотаться в Питер.

— Родственники зовут?

— Почти родственники, — усмехнулся Главбух, — Нина Климова. Сашка молча кивнул. Он был вместе с Главбухом, когда они в прошлом году защищали наследницу Даутова от посягательств не очень добропорядочных людей.

— У нее проблемы?

— Угадал. Наезды пошли по полной программе. Разные налоговые проверки, грязные статейки — это не моя специфика. Но кроме этого у охранной фирмы изъята лицензия. Другую фирму не нанять: Нина говорит, что ГУВД приватно объяснило всем охранным конторам — с «Транскроссом» сотрудничать нельзя. Иначе, мол, и вы лицензий лишитесь. На Выборгском шоссе уже третий день неизвестно кто нападает на фуры. Ничего не отнимают, только бьют шоферов и выбрасывают груз. Она за своего сына боится. Умоляла приехать и помочь.

— Уговорила?

— Знаешь, когда она стала сулить какие-то суммы, я ей сразу объяснил: это для меня сейчас неинтересно. Всех денег я не заработаю, а чтобы спокойно жить — хватит. И тут она разрыдалась. Про отчима говорила. Умоляла помочь ради его памяти. Я, конечно, не стал говорить ей все, что думаю. Ведь отчим ее, если спокойно подумать, все проблемы сам создал. Работал под своими чиновниками, мухлевал, мог по мелочам кинуть. Ни я его не спасал, ни он меня, так что я ему, ни живому, ни мертвому не обязан. А вот перед дочкой должок у меня есть. Помнишь, как мы по глупости против нее работали? Конечно, ничего не случилось, но все-таки. Короче, решил я посетить матушку-Россию. Надо будет и Климовой помочь, и кое-какие дела уладить. А потом — обратно. Хочешь со мной? Работа будет хлопотной, но деньги хорошие, гарантирую.

— Хорошо, — согласился Сашка, — только как мы поможем «Транскроссу»? Фирмы нашей больше нет, новую создать не успеем. Как я слышал, почти все ребята разошлись по другим структурам. Да и зачем создавать, если и ее сразу же ГУВД прикроет?

— Ну, во-первых, нашу контору никто не ликвидировал и лицензию не отбирал. Пока. Но лучше попробовать ее не светить в этих делах. Так что мы обойдемся без вывески. А в главке и сейчас есть хорошие ребята. Недели три они нас потерпят, лишь бы мы нигде не трепали, что «Транскросс» охраняем. Как ты думаешь, из ребят (Главбух ткнул пальцем в направлении первого этажа, откуда доносилась музыка) кто согласится поехать с нами?

— Кроме меня, думаю, никто. Придется искать в Питере.

— Тогда тем более надо торопиться. Будь добр, позвони в Белград и скажи Стефичу, чтобы взял два билета на ближайший рейс.

Сашка скрылся в комнате. Главбух закурил вторую сигарету, жадно оглядывая с балкона молодую траву и только что распустившиеся кусты. Через сутки этой весны уже не будет.

* * *

У нее уже давно не было такого мерзкого утра. Сон выдался нервным и тяжелым. Когда Нина проснулась, она надеялась хотя бы минуту не вспоминать вчерашний кошмар. А потом всплыло все.

Взглянув на своего почти что мужа, ласкающего незнакомую девицу, Нина все сразу поняла. Она еще удивлялась, почему Алексей тратит время на розыски некоего маньяка, когда его время полностью должно быть отдано охране фирмы. Но в этом случае он не имел бы предлога постоянно видеться с этой красоткой (видимо, лишь его ограниченный опыт общения с женским полом заставил Алексея считать данный экземпляр красавицей).

Из ночного разговора в кафе она хорошо запомнила только первую свою фразу: «Так вот какими деловыми встречами занят мой телохранитель». Потом все было сумбурно и быстро. Алексей пробовал что-то объяснять, однако на каждое его слово Нина выстреливала десяток. В другой раз она, пожалуй, позволила бы ему ответить, хотя бы ради интереса, что он скажет в оправдание? Но сейчас, после всех мучений этого вторника, когда судьба «Транскросса» висела на волоске, Нина не могла простить предательства. Весь день она ждала встречи с ним, хотела посидеть вдвоем, поговорить, положить голову на грудь. Когда они встретились, грудь была уже занята. Поэтому Нина, жестко и спокойно (однако, не позволяя собеседнику открыть рот) высказала Алексею все, что думала о нем самом и его отношении к служебному долгу. Под конец она произнесла настоящую гадость. «А может, ты скрываешь свой роман от меня, чтобы получать «транскроссовскую» зарплату? После этого разговор прекратился. Алексей вместе со своей девицей (вроде бы Юлей, он что-то такое говорил), направился к выходу. Нина, не желая столкнуться с ним в дверях, поспешила выйти и крикнула шоферу: «Домой!». Лишь полминуты спустя она сказала «пожалуйста» и извинилась.

Дома она немного побаюкала Митю, выпила пустого чая и легла. Долго не засыпала. Когда же проснулась, подумала — лучше не пробуждаться. Этот день она почти не запомнила. Была в офисе, дала приказ не пускать туда юриста. Грубо обошлась с заглянувшим к ней в кабинет Арчи-Ивановым. Но главную глупость она сделала с утра. Когда она выходила из подъезда, навстречу ей вышел Гущин, дежуривший сегодня.

— Добрый день, Нина Анатольевна, — поздоровался он с ней.

Злость, накопившаяся с прошлого вечера, прорвалась именно сейчас. Гущин был человеком Нертова, и ей показалось: все они, люди из этой конторы мазаны одним миром. Сперва вежливые слова, а на самом деле… И она не успела опомниться, как заявила охраннику.

— Спасибо, Иван Николаевич. Примите к сведению, что я не нуждаюсь в ваших услугах. Можете не топтаться здесь, я найду того, кто сможет обеспечить мою безопасность.

Гущин опешил, а когда нашел слова ответа, говорить их было некому: автомобиль Нины сорвался с места.

Вечером Нине позвонил Царев. Он сказала, что будет вместе с директором фирмы «Глаурунг» завтра в одиннадцатом часу. К этому времени неплохо было бы подготовить финансовый документ, который должен подписать новый главный охранник «Транскросса».

В офис Нина прибыла без двадцати десять. Она сразу же приказала главному бухгалтеру сделать соответствующий документ. Теперь оставалось только ждать.

Ждать пришлось недолго. В кабинет без стука влетела секретарша.

— Нина Анатольевна. Только что позвонили снизу. Через главный вход в здание вошли люди в масках и с автоматами. Показали удостоверения налоговой полиции. «Может, это царевская охрана». — Мелькнула у Нины глупая мысль. Но она сразу же поняла: все гораздо серьезнее. В коридоре послышался мощный топот. Дверь распахнулась и в кабинет ворвалось несколько человек. Почти все они были в масках, а трое держали в руках автоматы.

— Вы Нина Анатольевна Климова, Генеральный директор фирмы «Транскросс»? — Спросил один из вошедших, видимо офицер.

— Да я. Кстати, вы могли бы захватить с собой поменьше оружия. Вам же известно, что «Транскросс» остался без охраны.

— Я майор налоговой полиции Степанов. По нашим сведениям, в вашей фирме периодически происходят расчеты, не прошедшие через бухгалтерию. Разрешите осмотреть ваш кабинет? Или нам следует вернуться с официальным постановлением о производстве обыска и выемки?

Нина махнула рукой: «Смотрите…«.

Сотрудники налоговой полиции начали привычную работу. Через три минуты один из них поставил на стол дипломат, в котором находились злополучные двадцать тысяч долларов.

«Что ему сказать бы? — Опешила Нина, лишь сейчас сообразив, насколько была опасна затея с наличкой. — Но почему полиция прибыла именно сейчас, а не часом раньше, когда меня не было, или часом позже, когда деньги были бы переданы охранной фирме»?

Майор открыл дипломат и около минуты разглядывал его содержимое.

— Все правильно, — удовлетворенно произнес он. — Здесь действительно работают с черным налом. Нина Анатольевна, откуда денежки-то?

— Не знаю.

— Не знаете, так не знаете. — Согласился майор. — Мне очень жаль, но мы вынуждены принять предусмотренные законом меры. До выяснения обстоятельств дела мы вынуждены наложить арест на счета фирмы…

Налоговики удалились с тем же грозным топотом. В приемную один за другим входили недоуменные сотрудники «Транскросса».

— Добрый день, Нина Анатольевна. — Внезапно услышала она знакомый голос.

Нина обернулась. На пороге стоял Царев.

— Вы понимаете, что произошло? — Спросила она.

— Понимаю. Именно поэтому нам надо серьезно поговорить.

«Вдруг он спасет и на этот раз?» — Думала она, входя в кабинет, на полу которого виднелись грязные следы полицейских. Но нельзя же бесконечно надеяться на Царева. Как маленькая девочка: «Папа, оживи птичку. Ты все можешь».

— Нина Анатольевна, — негромко сказал Царев. Я должен поговорить с вами от имени тех, чьи интересы я представляю.

* * *

Удар по голове — не самая лучшая, но иногда действенная анестезия. Именно такими ударами оказались для Нины ночная встреча с Алексеем в кафе и недавнее посещение налоговой полиции. Поэтому она слушала Царева спокойно. А он рассказал ей все. И для чего, на самом деле, пришел в фирму, и как разрешал проблемы, которые возникали исключительно по воле его заказчиков, и как помог создать цепочку бед, которая замкнулась час назад. Впрочем, Нина догадалась обо всем с первых же его фраз: никакой охранной фирмы «Глаурунг» в природе не существовало. Просто, налоговой полиции надо было найти в офисе крупную наличку. Цареви обеспечил ее присутствие. (Нина про себя похвалила бухгалтерию «Транскросса» — даже исполнительный директор не нашел другого повода для визита налоговиков).

Царев говорил негромко, но внятно. «Жучков», судя по всему, он не боялся. И как оказалось, не зря: люди из сыскного агентства Николая Иванова, которые должны были вести запись, в это время были сняты с дежурства и готовились к операции на Выборгском шоссе.

— Нина Анатольевна, будьте честны перед собой. Способы воздействия на вас были самыми мягкими и цивилизованными из всех, которые применяются в таких ситуациях. Вы отлично знаете примеры, как в случае подобных конфликтов ведут себя люди, перед которыми стоит задача — любой ценой овладеть той или иной собственностью. Впрочем, о чем я говорю? Вам ли, с вашими прошлогодними приключениями не понять меня? Вы знаете, сколько стоит сейчас человеческая жизнь! И, поверьте, люди, заинтересованные в судьбе «Транскросса», пошли на такой дорогостоящий вариант исключительно из уважения к вам. Как, впрочем, и к памяти покойного…

— Сергей Борисович, — резко перебила его Нина, — мой отец никакого отношения к разговору не имеет. Я также прошу не касаться других близких мне людей. Говорите о фирме.

— Хорошо. Чтобы больше не обращаться к тому, о чем вы сейчас упомянули, заверяю вас — омерзительная история с угрозами в адрес ребенка — скорее всего лишь частная инициатива одного из сотрудников организации, о которой идет речь. Это обычный эксцесс.

— А задушенный младенец соседки тоже эксцесс?

Царев взглянул на Нину, будто не понимая, о чем она говорит.

— Ничего об этом не знаю. Впрочем, я и знать-то не могу. Я ведь всего лишь скромный порученец, которому доверили трудную и не очень чистую работу.

— Презерватив для убийства, как говорит один наш общий знакомый. — Заметила Нина.

— Ну, так не надо. Давайте перейдем к делу. Вы отлично понимаете, что требуется от вас. Это должно быть сделано до сегодняшнего вечера. Конечно, вы можете потянуть время, но не забывайте: счета фирмы арестованы, каждый новый день приносит убытки, несопоставимые с той мелочью, которую сегодня изъяли налоговики. Едва же вы откажетесь от контрольного пакета, прекратятся инциденты на шоссе, в прессе появится серия статей дезавуирующих прежнюю кампанию, налоговая полиция закончит расследование и ограничит претензии к фирме небольшим штрафом. Вы согласны со мной?

Нина молчала. Царев выдержал небольшую паузу и продолжил, но уже еще тише.

— Я понимаю, молчание — знак согласия? Тогда еще об одном. Я не буду называть сумму своего гонорара за участие в этой истории, она невелика. Однако вы можете увеличить ее и поправить при этом свое финансовое положение.

— Вы что-то еще можете предложить?

— Я знаю, на счетах… Не буду упоминать кого, чтобы не огорчать вас лишний раз, остались немалые суммы. Возможно, в недалеком будущем вам придется или расстаться с ними, или с большей частью денег. Я же предлагаю более выгодный вариант. Вы передаете мне 500 тысяч наличными (естественно, долларов), а я, продолжая занимать должность исполнительного директора, позволю вам воспользоваться заграничными счетами «Транскросса» и перевести с них на собственные счета сумму, превышающую мою. После этого, я, разумеется, порекомендовал бы вам, переселиться в вашу любимую Францию. Вы согласны?

— Сергей Борисович, — медленно сказала Нина, — я жалею исключительно об одном. О том, что наш разговор происходит в отсутствие Нертова.

Царев вздрогнул, услышав это имя. Казалось, на него замахнулись палкой. Нина по селектору связалась с секретаршей.

— Лена, кто-нибудь из охраны остался на этаже?

— Только что подошел Акулаев и ждет вас в приемной.

— Какая удача. Попросите его войти.

Когда он вошел Нина, обратилась к телохранителю.

— Пожалуйста, выведите Царева из офиса. Я настоятельно прошу не подталкивать его и избегать применения физической силы, но при этом он не должен задержаться даже для посещения туалета. Приступайте.

Царев боязливо взглянул на мощную фигуру Акулаева и затрусил к двери.

— Нина Анатольевна, надеюсь, вы поняли меня?

Акулаев сократил до минимума дистанцию с вверенным ему субъектом. Царев ускорил шаг. Издали могло показаться, по коридору он движется вприпрыжку.

Нина села в кресло. Она с самого начала поняла, что не сделает ни при каких обстоятельствах — не заплачет. Это был бы старый, проверенный, но слишком примитивный выход. А Нина с прошлого года не плакала ни разу. «Значит, Алексей был прав»? — Она вспомнила, как пару недель назад осторожно завела разговор о Цареве. «Была такая мразь, не стоит о ней говорить», — ответил юрист. Тогда они чуть не поссорились. Нина горячилась, говорила, что суда еще не было и порядочного человека подставить раза в три проще, чем мошенника изобличить. Нертов, уставший в тот вечер, вяло отбивался. А Нина мстительно размышляла: скоро он узнает, как здорово работает в фирме исполнительный директор. Это не какой-нибудь пройдоха Неврюков! Теперь пришла пора удивляться самой. Пригрела на шее! Впрочем, какой сейчас смысл размышлять о Цареве, этом специалисте по мелким пакостям. Сейчас надо заниматься более серьезными делами. Решать, сдаваться или нет. Проще всего, послать все к черту. Отдать фирму тому, кому она нужна настолько, что тот готов душу черту продать, лишь бы стать хозяином «Транскросса». А с оставшимися деньгами (которые оставят шакалы, вроде Царева), осесть года на три в краях, где и климат помягче, и нравы не такие крутые и улицу все переходят по зеленому сигналу. Но там, в каком-нибудь городишке неподалеку от Ниццы, ей будет стыдно взглянуть в глаза любому лавочнику, покупая у того зелень. Попробовал бы кто у лавочника отобрать его дело. А здесь — захотели и взяли.

— Нина Анатольевна…

Нина обернулась. На пороге стоял Акулаев.

— Ваше поручение выполнено.

— Спасибо. Вы свободны.

— Нина Анатольевна… — Акулаев несмело переминался с ноги на ногу. Нина удивленно взглянула на него. Она руководила фирмой уже два месяца, но так до конца и не привыкла к тому, что взрослые мужчины робеют в разговорах с ней, как школьники, пытающиеся отпроситься с урока у учительницы. — …Я знаю, какая неприятность произошла с вами сейчас. Со вчерашнего дня вы остались практически без охраны. И я хотел бы отблагодарить вас за то, что вы хорошо отнеслись ко мне. Я готов лично взять заботы о вашей охране. Я уже нашел двух подходящих ребят, надеюсь, скоро подберем и остальных, не хуже. Если вы, конечно, не захотите изменить свое решение.

Тут Акулаев совсем стушевался, но пересилил себя и словно прыгнул в омут.

— Но знаете, так сразу менять профессионалов очень опасно. Извините, я должен был это сказать.

Охраник смотрел на хозяйку, словно ожидая удара.

«Знает ли он, что Алексей, которого считает уволенным, не только начальник моей охраны, но и отец ребенка? Видимо, не знает». — И тут Нина поняла, что она совсем недавно, своим же приказом, сняла охрану с собственного дома. А ведь Гущин, стоящий у подъезда и другой охранник — Слава, чей пост находился непосредственно в квартире, вынуждены были послушаться и оставить дом без надзора. Это значило, что между Митей и грозящей ему опасностью, сейчас только дверь (хотя и стальная) и перепуганная няня. Но сейчас, к ее счастью, нашелся человек, предложивший ей защиту. Что же, так с ней бывало не раз: когда казалось деваться некуда и все кончено, появлялся спаситель. Как Алексей, вытащивший ее на Лазурном побережье из рук бандитов. Как старик, пришедший на помощь, когда они с Алексеем, окруженные в лесном домике теми же бандитами, уже не чаяли выйти живыми. Вот и сейчас судьба послала подарок. Человек, готовый охранять ее как цепной пес. Причем, предложивший свои услуги в тот момент, когда его помощь оказалась особенно необходимой.

— Сергей Иванович, — сказала она, — большое спасибо. Сейчас мы поедем ко мне домой.

И обратилась к секретарше.

— Всем, кто позвонит, скажите: я уехала. До свидания.

Через минуту Нина уже была в машине. Она села на заднее сиденье. Акулаев, как и положено телохранителю, занял место рядом с шофером.

* * *

Когда-то в детстве отец взял ее на лисью охоту. Гуляя прежде по лесу, она, шутя, говорила: «Папа, поймай мне лисенка! Ну что тебе стоит»! Папа посмеивался, но однажды в воскресенье поднял ее рано-рано и посадил, полуспящую, в машину. Они долго колесили по лесу, потом колонна из трех машин остановилась на полянке. До лисьего холма в глубокой чаще дошли быстро. Там уже стоял егерь и объяснял охотникам: зверь на месте, не ушел. «Там целое семейство, — сказал отчим, — будет тебе лисеночек». «Может и живой, к тому же», — усмехнулся кто-то сзади, и папа неодобрительно посмотрел в его сторону.

Учуяв добычу, таксы, привезенные друзьями Даутова, казалось, сошли с ума. Нина всегда побаивалась этих злобных черных собачонок, а сейчас, казалось, они растерзали бы любого, кто посмел бы преградить им путь к норе. Вот первая такса скрылась в подземных тоннелях. Скоро ее лай затих, потом откуда-то донеслось приглушенное ворчание, и такса вылезла на поверхность. За собой она тащила какой-то рыжий мешок. К счастью, Нина не успела понять, что это такое, ибо таксу окружили хозяева, не менее возбужденные, чем пес. До девочки донеслись голоса: «Ничего, шапка, считай, не попорчена».

«Папа, не надо лисеночка». — Вдруг сказала Нина. Папа рассмеялся в ответ, потрепал ее по косичкам. Тут в нору пошла вторая такса. Она пробыла под землей чуть больше первой и вылезла без добычи. Морда собаки была в крови.

«В тупик забилась, стерва, и грызется. Значит, это сука с потомством. Они из-за лисят звереют круче, чем самцы», — послышался чей-то голос. При этом он даже употребил словцо, значение которого Нина узнала лишь года четыре спустя.

Никто не хотел больше жертвовать своей таксой. Принесли какой-то обрывок черной резины, смочили его из бензобака, засунули в нору. Нина представила, как этот черный дым обволакивает ее мягкого, рыженького лисеночка, которого она надеялась брать в кроватку и заревела, чуть не перекрывая лай такс. «Папа, не надо! Папа, давай уедем! Папа, пожалуйста»! Папа, чтобы друзья не слишком смеялись, отвел ее в машину и приказал не вылезать. До того, как «Волга» тронулась, Нина пролежала на заднем сидении, уткнувшись лицом в пыльную обшивку. Она так и е узнала, чем же кончилась лисья охота, ибо не спрашивала, а папа, по своей инициативе, не рассказывал…

Сейчас она отлично представляла, как же должна была чувствовать себя лиса, зажатая в тупике своей норы, когда над головой злые людские голоса, собачий лай, откуда-то несет дымом, а рядом — доверчивые, ничего не понимающие лисята. Нина сидела на диване, с маленьким Митей на коленях. Рядом на журнальном столике лежал пистолет. «Стрелок из меня как из Шварценеггера балерина. Но должны же быть у лиски хоть какие-то зубы», — думала она.

Кроме зубов у каждой уважающей себя лисы есть и отнорок — это слово она запомнила из книжек Бианки и Сладкова. Когда запахло паленым и пришли охотники, по лисью душу, зверь уходит заранее подготовленным эвакуационным коридором. Пусть хоть чертей нору запустят — ушла добыча. Свой отнорок был и Нины. Отдать этим сволочам акции, попрощаться с фирмой и — конец мучениям. Даже обидно: такой простой выход и так долго мучилась. Поэтому-то и было обидно, слишком долго мучилась. Жалко сотрудников. Тех, кто ее любил выгонят сразу. Жалко различные затеи, в том числе так и не созданный театр. А главное — обидно. Отцовское дело нагло вытащили из кармана. Точнее, приказали вытащить. И она, надеясь обезопасить жизнь, послушно сделала это.

А будет ли ее жизнь в безопасности? Ведь остались и личные деньги. Вдруг, эти мерзавцы отдадут ее своим помощникам: «Вот вам ребята, вместо премиальных. Потрясите ее, как следует»! Куда укрыться? И за чьей спиной укрыться? Сейчас она все-таки хозяин мощной, пусть и затравленной фирмы. А кем она будет тогда? Нигде не работающей матерью-одиночкой. Кто ее защитит?

Когда неизвестный подонок позвонил ей с новыми угрозами, Нина хотела сразу же связаться с Алексеем и, не здороваясь, крикнуть ему: «Забери Митю. Он твой сын! С тобой ему будет безопаснее». Но нертовская труба молчала. Нина не знала, что в этот момент он лежал в лесочке у трассы «Скандинанавия» под надзором двух бандитов.

А смог бы Алексей защитить Митю? Эти мерзавцы вырвут ребенка и у него. К тому же, он мог подумать, что она над ним издевается. Смогла бы она, говоря с ним, избавиться от голоса библейской мамаши из знаменитой притчи о соломоновом суде? «Ну ладно, лучше ты, чужой, возьмешь его, целым, чем он достанется мне, мертвым».

Сейчас Алексей был далеко. А Митю охранял лишь единственный защитник — Акулаев, гонявший чаи на кухне с няней. Нинин газовый пистолет, с которым она почти не умела обращаться, был не в счет.

В дверь позвонили. Нина нервно вскочила с дивана, схватила оружие и вышла в коридор. Возле дверей уже стоял Акулаев. «Покажите удостоверение. — Велел он. — Хорошо. А теперь я позвоню в вашу редакцию, чтобы навести необходимые справки. Извините, вам придется подождать пару минут».

Нина подошла к двери и сама взглянула в глазок. На лестничной площадке стояла девушка, та самая, которую она застала в кафе вместе с Алексеем.

* * *

Ивченко ехал не торопясь, с удовольствием оглядывая из окна автомобиля весенний город. Дело практически сделано и можно было сообщать в Москву о предварительных результатах. Конечно, девчонка еще номинально не отказалась от своего пакета. Однако это был вопрос нескольких дней. А может и нескольких часов. «Спите спокойно». — Регулярно советует с телеэкрана налоговая полиция. С таким ведомством лучше не шутить. И эта Климова уже поняла — время шуток прошло. Только что позвонил Игорь Борисович, связавшийся перед этим с Царевым. Девчонка сломлена. Акции она отдаст уже завтра. Можно даже обойтись без новых напоминаний. Что же касается судьбы ее хахаля… Печально, но надо понимать: нельзя слишком долго безнаказанно играть с мячиком на проезжей части. Кстати, идея нейтрализовать его пришла в голову именно Игорю Борисовичу, и он сам же осуществил ее выполнение.

Ивченко решил ничем сегодня больше не заниматься. Победу надо отпраздновать. И сделать это, разумеется, у Кристины.

Он велел шоферу остановиться возле супермаркета на Сампсониевском проспекте. Побродил по фруктовому отделу, выбрал лучшие мандарины, виноград и землянику. Вот небольшой, но изящный творожный тортик. Что же касается напитков, то хотя Кристина всегда хранит для него фирменную бутылку «Юбилейного», сама она любит сладкое. Этот ликер явно не жлобский, он подойдет.

Ивченко никогда не предупреждал Лидочку о своих визитах. Она была ему милей, когда в своем застиранном-перестиранном любимом переднике, пропахшем кексами и подливами, стояла на пороге. Каждый раз происходила одна и та же игра. Он выскакивал из лифта, давал длинный звонок. Она же сперва делала вид, будто не узнает его, приговаривая: «А вы случайно не маньяк будете»? Потом все же открывала дверь.

Свою жену Ивченко окончательно перевез в Москву, когда были избран думским депутатом во второй раз. В Питере осталась Кристина. Обычная добродушная молодая бабешка, по-цыгански преданная мужу. Таких, на самом деле, сейчас осталось не так и много. Ему иногда, даже, становилось стыдно: никто в этом городе не принимал всерьез его депутатские дела. Только она. Кристина была уверена: все хорошее, что есть в Петербурге, от новых станций метро до теплой осени — все заслуга депутатской группы «Северо-Запад», в которую входил ее любимый. Каждый раз, прогуливаясь с коляской во дворе, она спорила с соседками, насколько полезна Госдума, ибо «один мой хороший знакомый там работает».

В течение последнего месяца Кристине относительно повезло. Из-за «Транскроссовских» дела он почти не вылезал из Питера. Ивченко навещал свою хозяюшку пару раз в неделю, но большого удовольствия это ей не доставляло. Мешали дела. То, что ему периодически названивал Игорь Борисович (насколько все же бесцеремонны эти москвичи) еще полбеды. Он умудрился несколько раз приехать прямо к Кристине. Иногда даже пробовал приводить с собой людей, которым были необходимы неотложные консультации: как работать дальше. Ивченко, правда, всегда успешно отклонял такие визиты.

Сегодня можно будет отдохнуть, не опасаясь внезапных телефонных звонков и, тем более, визитов. Этот вечер только для них двоих. Кстати, почему это только для двоих? Совсем недавно, под Новый год в квартире появился третий. Наконец-то, в позапрошлом году он смог уговорить Кристину не издеваться над своим организмом и позволить появиться на свет Косте. То, что это будет мальчик, которого назовут Костей, Ивченко знал с самого начала. А Кристина как всегда поддакивала. Может, она думала, будто думские депутаты могут определить пол ребенка в день зачатия?

Ивченко еще раз велел шоферу остановить машину. Хотя дома есть все (на ежемесячные взносы можно было содержать трех любовниц с кристиниными запросами), но надо, порядка ради, купить пару банок с каким-нибудь пюре из экзотических растений.

* * *

Анна Петровна получила легкое отравление кофеином. Она любила чай. Но никогда не выпивала больше трех чашек подряд. Сейчас же, она четыре раза выбрасывала старую заварку и засыпала новую. Она пила чай вместе с Акулаевым, ибо не могла уйти с кухни. Уроженка архангельской деревушки была очень деликатным человеком. В комнате проходил важный разговор. И она боялась выйти, боялась помешать.

Нина и Юля говорили уже третий час. Самым трудным оказалось начать разговор. Хозяйка «Транскросса» думала сперва: а не оставить ли гостью на пороге? Пусть она от меня не услышит ни слова. Однако Нина сделала самое трудное за этот трудный день — она сдержала себя. «Когда ты боишься получить ответ на вопрос «почему?» — ты проиграла», — вспомнила она нехитрую мудрость из какого-то авантюрного романа. Нина не хотела проигрывать и не могла позволить уйти девушке, не узнав, зачем она явилась в дом к той, у которой увела мужчину?

— Нина, — начала гостья с порога, — вы должны понять сразу. Если бы я чувствовала себя виноватой, то не посмела бы явиться сюда.

После этого, прямо в коридоре, Юля и Нина долго рассматривали свежую статью, которая называлась «Конец мертвого домика». В ней Юля Громова подробно описала свои злоключения позавчерашнего вечера.

— Наверное, вы, как и многие другие читатели, заметили серьезное логическое несоответствие. «Я не знаю, чем кончилась бы бравада этих доморощенных басаевых от педагогики, но подоспевший наряд милиции…«.

— Как милиция догадалась о происходящем в подвале? — Спросила Нина. — Кто ее вызвал?

— Ее вызвал Нертов. А перед этим он скрутил этих кретинов. Но, учитывая проблемы «Транскросса», я не стала лишний раз упоминать его имя. А потом, когда все улеглось, мне понадобилось придти в себя. Пришлось заехать в ночную забегаловку, выпить кофе. Не знаю, приходилось ли вам бывать в такой переделке, когда вы связаны, а рядом — подонки, и вы в полной их власти?

— Приходилось. — Коротко ответила Нина.

— Тем более, вам проще меня понять. Я прижалась к его груди. Если бы вместо Алексея меня освободил дворник, я бы обняла и его.

Нина молчала полминуты. Потом она спросила у Юли, уже без всякого ехидства, а с искренним интересом:

— Как же он узнал о том, что вас украли?

— Мы должны были встречаться в кафе. Предстоял очень важный разговор. Дело касалось недавней трагедии в Таврическом саду. Но мне за пять минут об этом не рассказать.

— Извините, Юля. Раздевайтесь и пойдемте в комнату.

— Спасибо.

Разговор получился теплее и душевней, чем можно было предположить. Бутылка арманьяка давно тосковала у Нины в баре: как-никак, кормящая мать. Теперь над бутылкой нависла угроза быть опустошенной. Уже минут через десять хозяйка с гостьей выпили на брудершафт и перешли на «ты». Потом рюмки наполнялись снова и снова, а пепельницу почти до края наполнили окурки юлиного «Парламента».

Сначала журналистка подробно рассказала Нине о своем плене в подвале «Живеночка». Хозяйка же в ответ угостила ее рассказом о путешествии с Алексеем на Лазурный берег, про то, как ее похитили и продержали почти сутки в заброшенном домишке. И про внезапное появление Алексея, и погоню среди скал, и то, как она искала своего раненого телохранителя там, где волны заливают берег.

— Наверное, с той поры ты не любишь моря? — Спросила Юля.

— Люблю по-прежнему. Но боюсь, — помолчав, ответила Нина.

— А я то и дело вижу сны про горы и море одновременно. Море видела не раз. Горы тоже. А вот вместе… Когда шла в Абхазии война, я была еще стажеркой, умоляла ребят, кто по таким местам любит шляться: возьмите. Они смеялись — фильмов насмотрелась, настоящую войну хочет увидеть. А мне война не нужна, я хотела взглянуть на горы вблизи берегов.

«Небось увела бы Алексея — так возил бы он тебя каждый год по местечкам девичьей мечты. Небось, у него зарплата побольше твоих гонораров», — мелькнула у Нины злая мысль. Но она тотчас раздавила ее как таракана. Она просто благодарна ему. Причем настолько, что не испугалась придти ко мне.

— Алеша — хороший мальчик, но иногда мне хочется от него отдохнуть. Знаешь, я думаю, через пару месяцев собрать чисто девичью компашку и махнуть под Неаполь. Там я, кстати, не была ни разу, так что мы обе будем первооткрывательницами.

— Хочется поймать на слове, — рассмеялась Юля, если редакция отпустит. Там же такие звери.

— А мы им привезем бочонок кьянти и ящик живых устриц. Будет такая маленькая взятка. Нет. Два бочонка и два ящика. Надо будет отнести и в «Транскросс».

Сказала и тут же погрустнела. Будто коньяк и не пила.

— Боюсь, Юля, придется в Питер привезти только один бочонок. Я не уверена, что буду генеральным в «Транскроссе» даже через неделю.

Нет, коньячок видно сыграл свою роль. Еще два часа назад она была готова закатить оплеуху разлучнице. А сейчас спокойно повествует ей о своих бедах.

Однако деваться было некуда. И Нина рассказала гостье о катастрофе сегодняшнего дня. Юля выслушала ее внимательно.

— Я с самого начала поняла — это очень грязная история. — Согласилась она.

— Почему грязная?

— Потому что к ней приложили руку очень грязные люди. К сожалению, некоторые из моих коллег. Ведь Андриан Щучкин, организатор этой кампании, не может написать все материалы. Он дает «рыбу» своим знакомым и те уже пишут то, что от них требуют. Благодаря знакомству с Нертовым, я заинтересовалась делами «Транскросса». И узнала по своим каналам (журналисту для этого иногда достаточно придти на редакционную попойку) — «Транскросс» поливают дерьмом несколько человек одновременно. Значит, их работу хорошо оплачивают.

— Иногда, кажется, они предчувствуют, что никогда не увидят меня в суде, — сказала Нина. — И они — правы. После того, что случилось пять часов назад, мне нет смысла задумываться о каких-то исках и прочей юридической дребедени. У нас заморожены счета. Полная гибель фирмы — вопрос нескольких дней. Я начинаю понимать, почему эти люди начали с мелких пакостей, вроде таможенных проблем, грабежа машин и статей Бананова. Они не хотели нанести большого вреда фирме, которую уже считали своей. Зачем бомбить богатый город, который завтра и так сдастся? Но сегодня в ход пошла тяжелая артиллерия.

— Нина, а если нанести контрудар? — Оживилась Юля.

— Какой?

— Видишь ли, я все-таки чувствую себя виноватой. Ведь не будь той несчастной истории с «Живеночком», Алексей остался бы полноценным игроком. Может быть, он что-нибудь придумал бы и тебе не пришлось бы связываться с этой наличкой.

— Извини, дай-ка я ему позвоню. — Сказала Нина.

Но Алексей опять не поднял трубу, и Юля продолжила.

— Так что, я виновата. Нет, нет, не маши рукой. Помнишь пример в школьном учебнике про маляра Иванова, который упал с лесов в люльку маляра Петрова, а та качнулась и травмировала маляра Сидорова? Я себя чувствую маляром Ивановым. Из-за меня ты поссорилась с Алексеем. И он потерял целый день, за который мог чего-нибудь предпринять. Вину надо загладить.

— Напиши добрую статью. — Нина грустно разлила коньяк. — «Несмотря на некоторые не совсем неблагожелательные мнения моих коллег, бывший генеральный директор фирмы «Транскросс», не такая уж Иродиада, как вы, глубокоуважаемые читатели, уже решили».

— Так я же серьезно. — Усмехнулась Юля.

— Я тоже серьезно. Наши проблемы на питерском уровне уже не решить. Налоговики — абсолютная вертикаль. Здесь надо выходить на Москву. А у нас не самые лучшие отношения даже с городской администрацией.

— Зачем Магомету идти к горе, если гора идет к нему? — Ответила Юля. А эта гора прибывает в Питер завтра утром.

— Кто?

— Наш премьер, Виктор Степанович. Ему достаточно сказать о «Транскроссе» лишь одно доброе слово перед камерами и все проблемы решены.

— Сначала до него надо добраться. Боюсь, меня не подпустят на выстрел пистолета охраны.

— Значит, надо дать тебе подходящего проводника.

— Кого?

— Есть у меня одна идея…

Глава 2. Разбор полетов

— Павел Олегович, — несмело спросил Главбуха его сотрудник Саша, с которым тот недавно вернулся из Боснии, — я все понимаю кроме одного: почему мы сейчас этим занимаемся? Ведь, кажется, наша фирма не работает на «Транскросс»? Одно дело — вести наблюдение как вы приказали перед отъездом — информация всегда пригодится. Но вот так, с шашкой наголо, на лихом коне… Выскочили, все «зачистили»…

Главбух немного помолчал, как бы раздумывая, стоит ли обсуждать эту тему с подчиненным. Но потом решил, что Сашка, который безусловно предан и фирме, и лично ее руководителю, и более того, неоднократно доказывал это в самых трудных ситуациях, рискуя собственной шкурой, имеет право хотя бы на часть информации.

— Ты прав, Саша. На «Транскросс» мы уже официально не работаем. И помнишь, с каких пор? — Когда нашими руками хотели сыскарей убрать. В конце концов, генеральным директором стала падчерица Даутова. Я сказал себе: хватит. Люди хорошие, но лучше от них подальше. Надо бы отдохнуть немножко… А потом звонит эта девчонка. Ну, почти полная истерика. Охранять ее контору никто не хочет, ссут. С женихом, который ее выручал в прошлом году, с Нертовым, ты его должен помнить, она поцапалась и причем, видно, надолго. Кругом сплошные «наезды». Умоляла прилететь, помочь. Говорила: «Если сейчас за мной и ребенком придут — защитить некому». Горы золотые, кстати, сулила. Я ей сказал, чтобы постаралась больше не делать глупостей до нашего возвращения. Так нет же, успела. Знал бы — не прилетел. От бандюков отбиться нетрудно. Жаль, Пещера этот, придурок, не понял предупреждения. А вот насчет налоговой полиции — я пас.

Главбух сделал паузу, словно хотел, чтобы собеседник постарался лучше прочувствовать ситуацию и не заставлял его говорить лишнее. Но в комнате висело лишь угрюмое молчание. Павел Олегович вынужден был еще раз вспомнить старое оперское правило: сказал «А» — надо говорить и «Бэ». Первые слова были произнесены, и останавливаться уже не имело смысла.

— Я не Бог и не должен был вмешиваться в «транскроссовские» дела, по крайней мере, с тех пор, как там сменились хозяева. Объяснять это все сложно и долго. Но, вспомните, как вдруг заотказывались разные «крыши» помогать фирме. Если кто-то считает, что весь главк попросту продался какому-то бизнесмену — несусветная чушь. Да, первая подача, видимо, была не без участия Ивченко, влезшего в чужую кормушку и старающегося искупить свои грехи, но только первая. Дальше заиграла вся Система. Сегодня могли пострадать интересы одних, а завтра — других — вот и зашевелились скопом. А лезть с голыми руками против танков — извините — только сумашедший способен. Поэтому мы до поры-до времени могли вести лишь скрытое наблюдение за «Транскроссом»…

Говоривший очередной раз замолчал.

Если бы бывший старший офицер «Гаммы» был более откровенен, он мог бы рассказать, что сам сыграл не по правилам, фактически наплевав на неписанные законы того самого «общества» или, точнее, «сообществ», по правилам которых приходилось работать. Главбуху бы следовало, если можно так сказать, спокойно сидеть в Югославии или заниматься другими «безобидными» делами, не перебегая дорогу соседям. Но он пошел на поводу у собственных чувств и не оставил тонущий «Транскросс» с новой наивной, но милой хозяйкой.

Правда, и такое объяснение было бы не до конца искренним. В действительности же действиями Главбуха руководила не только симпатия к Климовой. Перед тем, как выехать в Белград, Павел Олегович связался с одним из своих старых друзей, живущих в Москве. Тот с августа девяносто первого напрочь завязал со спецоперациями, обосновавшись во властных структурах. Он-то и сообщил товарищу нынешний столичный расклад. Иначе Главбух просто так не сунулся бы в Питер. Кто его знает, может в «Пулково» его ждали бы серьезные ребята с «ксивами», для которых что ветеран штурма дворца Амина, что ветеран штурма Рейхстага — одно и то же. Подзадержали бы, в лучшем случае, на пару месяцев, пока вокруг «Транскросса» все не закончится. Однако все оказалось проще. Группировка Ивченко кое-кому надоела. В Белокаменной есть и посильнее. И хозяевам некоторых банков не нравилось, что конкурент хочет за один присест проглотить одну из крупнейших транспортных фирм Северо-запада. Мало ему недавних скандалов с лайнерами, курсировавшими в Средиземном море и проблем с Рижским пароходством? — «Не по чину берет, па-анимаешь»…

Поэтому «Главбух» и прилетел в Петербург со спокойным сердцем. Его противниками должны были стать только бандюки. А таковых он не боялся.

— Павел Олегович! — Решился на очередной вопрос Сашка. — А что дальше делать будем?

Собеседник усмехнулся: «А вот ребят и спросим. Эй, как вы там, отмылись»?..

— Порядок. — Ответил Алексей Нертов, входя в комнату. Его волосы были еще мокрыми, ибо он только что принял душ…

* * *

К тому времени, когда Павел Олегович вернулся из Боснии, игра вокруг фирмы, казалось, подходила к концу. Предупреждение, сделанное Пещере, не возымело ожидаемого результата и очередная машина «Транскросса» должна была сгинуть где-то на лесной дороге у скандинавской трассы. Но Главбух пошел ва-банк. Он решил, что надо быстро и тихо взять как можно больше рядовых исполнителей, чтобы, во-первых, оттянуть время главного удара, а во-вторых, попытаться каким-нибудь образом найти выходы или компромат на заказчиков. Шанс на это был невелик, но отставной подполковник спецподразделения не мог его терять, тем более, на карту теперь была поставлены и его личная безопасность, и безопасность его людей.

Сыщики Иванова и охранники Нертова очевидно просчитывали партию только на один-два хода вперед, тогда, как Система могла играть против них по гроссмейстерски — на пять и более. Хотя, скорее всего, пока ни Арчи, ни Алексея серьезными противниками не считали, но Главбух, решил, что захват на дороге следовало организовать другими силами.

Ему удалось перехватить за Зеленогорском машины Иванова и лишь по оплошности «Бухгалтерии» первая легковушка успела добраться до Выборга. Правда, чуть подумав, Павел Олегович решил, что это к лучшему, и дал возможность Арчи связаться со своими помощниками по рации, чтобы внести коррективы в их планы.

Что касается самого места предполагаемого захвата — двое людей Главбуха добрались туда не только раньше Алексея, но и до прибытия Шнапса с Вустрицем. В отличие от бандитов бойцы Главбуха, одетые в маскхалаты, тихо пролежали в лесу весь вечер и ночь, не вмешиваясь до времени в происходящее. Указания у них были четкие: только наблюдать и ждать, когда приедут все «бомбилы». Брать бандитов намеревались только в момент попытки захвата грузовика, с поличным.

После того, как Пещера ударил Нертова и тот потерял сознание, наблюдатели тоже не вмешались: бандиты не стали добивать оглушенного пленного, а бросив его, занялись другими делами. Двое из них отправились на машине в сторону границы, чтобы «вести» оттуда грузовик к месту засады, а остальные рассредоточились по кустам. К этому времени к наблюдателям присоединились еще несколько «бухгалтеров» и по команде они аккуратно взяли всех, находившихся у лесной дороги.

Очередной раз вспомнив про это «всех», Павел Олегович поморщился: видно его люди где-то просчитались и одного из бандитов — Костю Пещеру задержать не удалось. Как это получилось, не мог объяснить никто. Перед тем, как разойтись Пещера (и это слышали наблюдатели) сказал, что будет сидеть в ста метрах от развилки. Мол, я уже не пацан машины громить. Не командирское это дело. Но бойцы, проследовавшие за Костей к предполагаемому месту его нахождения, там бандита не обнаружили. Тот, словно почуяв опасность, непонятным образом исчез.

Главбух не знал, что Пещера, скрывшись с глаз подельников, резво припустил по лесу вдоль дороги, а потом, сделав крюк по большой дуге, вернулся назад и осторожно подкрался сзади к оставленным в лесу машинам. Он хотел проверить, чем занимается в его отсутствие «братва». Была у Кости и еще одна мысль: пока нет свидетелей — убить Нертова. После, даже если когда-нибудь кто из «быков» «раскололся» бы в РУБОПе — доказательств против Кости было бы ноль. А лично перерезать глотку военному прокурору, чуть не отправившему Пещеру на нары, хотелось чрезвычайно.

«Замочить» прокурора, правда, не удалось. Подбираясь к месту стоянки, Костя заметил между деревьев движение. Он остановился и, прижавшись к дереву, медленно присел. Сквозь просветы между стволами было видно, как парни с автоматами и в камуфляже развязывают на пленнике веревки. Пещера достал было «ТТ», но вовремя одумался — связываться с ОМОНом или СОБРом никакого желания не было. Через несколько минут он смог еще раз похвалить себя за выдержку, так как заметил, как другие «СОБРовцы» волокут к машинам его «пацанов», повисших между ними словно мешки с дерьмом. Один из «быков», брошенных на землю у машины, попытался рвануться в сторону, но тут же рухнул замертво. Звука выстрела Пещера не слышал — только негромкий хлопок, да клацанье затвора автомата, выплюнувшего гильзу.

«Ни хрена себе, менты беспредельничают, стволы с глушаками», — подумал Костя и тихо, по-звериному постарался убраться подальше от опасного места. Судьба остальных «быков» его уже не интересовала.

Затем Пещера совершил дело героическое и трудное: марш-бросок по мокрому лесу в городских ботинках. Судьба оказалась к нему благосклонна: уже через час он выбрался на проселочную дорогу, идущую почти параллельно Выборгскому шоссе. Первый же грузовик шел в сторону Питера.

— Убью гада… Говорил ведь: «Красная крыша». А он — разберусь, разберусь. Вот и доразбирался. А может, просто решил подставить? Он ведь тоже из «красных»! — Вдруг сообразил Пещера, трясясь на ухабах дороги. — Впрочем, как убью? Я ведь «выходов» на него не знаю. Все свиданки он назначает сам…

Но всего этого Главбух не знал, беседуя в своем офисе с предводителями добровольных защитников «Транскросса». А они, наконец-то прочувствовав ситуацию, уже старались определиться с последующими планами.

* * *

Что касается дальнейших планов, то тут Павел Олегович был вполне согласен с Нертовым — самым оптимальным было уговорить Нину уступить злосчастные акции. Потом она могла куда-нибудь уехать, чтобы вся история поскорее забылась. Правда, рассчитывать на нинино благоразумие не приходилось. К тому же, Алексей упорно возвращался к убийце. Он почему-то вдруг начал считать, что действия по завладению «Транскроссом» и поведение маньяка не связаны между собой. И Арчи, и Павел Олегович пытались убедить Нертова, что он не прав, мол, все это звенья одной цепи, но юрист не соглашался.

— Даже если это так, — пытался он убедить собеседников, — я не могу быть спокоен за ребенка. Серийный убийца не может быть профессиональным исполнителем — такого рядом держать никто не будет. Даже такая гнида как Царев или кто там за ним стоит. А если это эксцесс исполнителя — его надо все равно вычислить. И быстро.

Возражать Нертову было трудно, а он тем временем пытался доказать, что убийца уже почти известен: слишком он много наследил и потому «взять» его — дело одного-двух дней. По словам Алексея выходило, что маньяк недавно работал, а вероятнее, сейчас работает в фирме. За эту версию говорили жеваные окурки, найденные в кабинете покойного менеджера-Васи, а также смерть ветерана МГБ, «засвеченного» около головного офиса «Транскросса». Кроме того, убийца слишком хорошо ориентировался в последних событиях. Не зря ведь он выбрал для проникновения в квартиру Нины время, когда она уезжала в Выборг, не зря он напал на ребенка, находившегося в Митиной коляске.

— Я пойду, попробую все-таки поговорить с Ниной, — Нертов решительно поднялся, — Арчи, вечером позвоню в контору… А вам, Павел Олегович, спасибо…

Несмотря на то, что Главбух попытался остановить юриста, заметив, что «разбор полетов» не закончен и не решен вопрос с задержанными бандитами, Нертов поспешно вышел, заметив, что главное сейчас — убийца. Он уже не услышал, как Главбух, подняв со стола «уоки-токи», отдал кому-то команду: «Объект вышел. Взять под наблюдение».

На недоуменный взгляд Арчи отставной подполковник только пожал плечами.

— Береженого Бог бережет. А два раза в день получать по голове — излишняя роскошь даже для чересчур упрямых…

* * *

В голове шумело, будто после нокдауна. Подбородок неприятно щекотала капля крови, стекшая из разбитого рта. Но смахнуть ее не было возможности — руки за спиной плотно сжали кольца наручников. Сам задержанный сидел на жесткой банкетке, а напротив, за обшарпанным столом из-за розовой пелены нависало лицо старого знакомого.

— Ну что, допрыгался, гад? Теперь зону будешь топтать. Ты знаешь, что такое зона? Тебя, педика, там встретят с распростертыми объятиями. Говори лучше по-хорошему, пока еще 318-ую не оформил, за сопротивление. Или сразу в «клетку» отправить?..

Нертов хотел ответить этому самодовольному тупице что-нибудь злое, мол сам чти кодекс, где 318-ой существуют и другие статьи вроде 301-ой и 302-ой но подумал, что в нынешнем положении от этого лучше воздержаться. Конечно, скорее всего, с ним не сегодня — завтра разберутся и отпустят, но если нарываться, то, и правда могут «навесить» что-нибудь вроде сопротивления или хулиганки — иди потом отмывайся. И опять же — когда «потом», когда настоящий убийца доберется до Мити?..

Сегодняшний день как начался по дурному, так и продолжился. Сначала этот бандит, припомнивший старые дела бывшего сотрудника военной прокуратуры и чуть не похоронивший его в лесу, затем — нелепое задержание на Нининой лестнице.

Нертов слишком поздно сообразил, что нинина квартира находилась под охраной ОВО. Поэтому, когда он, безуспешно попытавшись позвонить, решил на всякий случай подергать дверь, сработала сигнализация. В результате буквально через пару минут по лестнице затопали ботинки гэзэшников.

Если бы Алексей не оставил у себя дома комплект ключей от квартиры на Захарьевской, может все и обошлось. Но к прибытию группы захвата Нертов еще топтался на лестнице. Сопротивляться властям он не собирался, но его почему-то сразу и очень решительно «обработали». Конечно, если б брали по горячим следам, да по приличным приметам, да с оружием — удивляться бы не приходилось. Могли бы, как писал один известный автор, захватывать минут пять, пока лицо не стало похоже на фоторобот. А здесь… дурь какая-то…

Нертов не знал, «захватчики» приехали не по сигналу сработавшего «ключа». Сразу после того, как Алексей вошел в парадную на пульт дежурного по райотделу поступил анонимный звонок: человек, убивший ребенка в Таврическом, пытается проникнуть в квартиру его матери по адресу… Конечно, звонок можно было назвать анонимным лишь условно. Говоривший представился свидетелем по делу и даже назвал какую-то фамилию. Но мало ли их в городе?

Может, окажись на месте в райотделе, куда доставили задержанного, приличный опер, последствия были бы иными. Но, как на зло, первым, встретившим Алексея у «аквариума», был его старый знакомый следователь-»циркач-гинеколог». Если во времена Маяковского «диалектику учили не по Гегелю», то и следователь явно осваивал тактику «раскола» задержанных в лучшем случае по гротесковым хохмам писателя с экзотическим псевдонимом, а не по учебникам высшей школы МВД.

— Господи, — затравленно думал Алексей, — после такого захвата даже известную фамилию писателя не вспомнить, не то что на что-нибудь «расколоться»! Он, кажется, забыл помечать на своих книжках только одно: «Данное произведение учебным не является и категорически не рекомендуется для руководства в практических действиях». — Специально для наиболее инициативных…

Следователь, живо вспомнивший не в меру информированного понятого, решил теперь отточить на нем свое мастерство. Казалось, «циркача» абсолютно не волнует, что производство по делу поручено прокуратуре, и права туда соваться он не имеет.

Безуспешно промучившись с Нертовым некоторое время «циркач» видимо решил сменить образ и сыграть другую роль — великого зарубежного сыщика, излагающего в конце каждого рассказа свои гениальные рассуждения:

— Итак, ты сначала задушил ребенка у магазина, — удовлетворенно констатировал следователь, — затем постарался сориентироваться в ситуации и поэтому согласился быть понятым. Затем ты направил следствие по ложному пути, навыдумывав насчет окурков, а сам перебрался гадить поближе к дому. Мне уже доложили оперативники — алиби на время убийства в Таврическом у тебя нет, а несчастный ребенок, которого ты там придушил, находился в коляске твоей знакомой Климовой. Ты ей хотел отомстить. За что? Облегчи свою душу, если хочешь. Нам и так все известно, — и следователь демонстративно начал доставать из-под стола здоровущую киянку, — сейчас проведем сеанс терапии…

«Ни черта вам неизвестно, — грустно подумал Алексей, — про Нину я сам сказал, точнее, попытался сказать при задержании; про Таврический — вообще полная лажа. Но оправдываться бесполезно. Значит, надо ждать до утра, пока этот придурок сменится с дежурства и вынужден будет меня сдать или операм или в прокуратуру. А пока, как говорится, если оно неизбежно, то надо расслабиться и постараться получить как можно большеудовольствия».

Расслабиться, однако, не удалось, так как на пороге появился невысокий упитанный господин лет сорока. Хотя на нем был неплохой костюм, зато шампунь касался волос, пожалуй, в прошлом месяце.

— Я журналист «Петербургского дельца», — представился он, протягивая хозяину кабинета удостоверение, — нам стало известно, что вы задержали маньяка из «Транскросса».

— Из какого «Транскросса»? — Недоуменно переспросил следователь, разглядывая журналиста.

— «Транскросс» — фирма, в отношении которой мы проводим журналистское расследование… с помощью ГУВД, — быстро добавил вошедший. — А, как мне сейчас сообщили в пресс-службе, у вас задержан некий Нертов, начальник охраны, по подозрению в убийствах.

Следователь, раздумывавший, куда бы послать настырного журналиста, услышав слова «ГУВД» и «пресс-служба», решил воспользоваться случаем и укрепить свое положение.

— Да, господин… Щучкин, — он вернул парню удостоверение, — мы только что задержали убийцу. Я следователь. Пока говорить что-нибудь рано, но, думаю, если вы подождете немного, я сумею сообщить дополнительные подробности. Только сначала закончу разговор. Этот господин говорит, что собирается писать «явку с повинной».

— Ничего я не собираюсь. — Зло буркнул Нертов, но следователя это не обескуражило.

— Не стесняйся, народ имеет право на информацию. Сейчас корреспондент побеседует с дежурными, а ты напишешь как обещал… Молодой человек, вы не против?

Щучкин в предвкушении эксклюзивного материала конечно же не возражал и выскользнул из кабинета, а следователь, победно взглянув на Нертова, предложил ему побыстрее «колоться». Мол, если все расскажешь, то не дам в прессу информацию — будет шанс вылезти при хорошем адвокате, а будешь молчать — еще и фото в газете появится, сколько потерпевших опознают.

В действительности блефовали оба: и Щучкин, и «циркач». Первый ни с каким ГУВД не созванивался, а получил сведения о задержании юриста от клиента, с которым недавно познакомился в Домжуре. Второй в любом случае готов был «слить» все в газету, ради упоминания собственной персоны в сенсационной статье.

Нертову вдруг стало абсолютно все равно, что с ним дальше будет делать этот недоумок, по явному недоразумению надевший милицейские погоны. «Ну почему же, — думал Алексей, — когда дело касается лично конкретного человека, ему все время попадается подобная скотина? Разве мало в «конторе» нормальных следаков и оперативников, которые работают не за очередную дырочку в погонах и не за упоминание их имени в каком-нибудь сомнительном «Дельце»? А этому говори — не говори — все равно не услышит. Ладно, хочешь явку с повинной — ты ее получишь. Но не сразу. И не такую, о которой мечтаешь. В конце концов, утро вечера мудренее, так что потянем до утра». — И Нертов, обратившись к следователю, как бы с трудом выдавил:

— Хорошо, я согласен. Только, пожалуйста, не мешайте мне писать, дайте побольше бумаги и сигарет — речь пойдет не об одном эпизоде. Хотя, думаю, часа за два управлюсь…

На самом деле Алексей хотел хоть немного отдохнуть и, если получится, подремать. Но следователь клюнул на лакомую «многоэпизодную» приманку. Он велел задержанному пересесть к столу, разомкнул наручник на правой руке и освободившийся браслет прицепил к батарее.

— Ладно, садись и пиши. Знаешь, как оформлять бумагу надо? (Алексей утвердительно кивнул). А я пока пойду с журналистом поговорю. — «Циркач» вышел из кабинета, напоследок переставив от Алексея подальше телефон.

Нертов прикурил, раздумывая, сразу ли подремать или попробовать сначала дотянуться до телефона. Потом взял ручку и задумчиво начал выводить гриф, «шапку» и заголовок документа: «Совершенно секретно. Начальнику ГУВД от… Заявление». Затянувшись очередной раз, Алексей хмыкнул и вписал подзаголовок: «(Предложения по совершенствованию деятельности ГУВД путем проведения операции «Чистые уши»)»…

* * *

В отличие от Нертова, у «Посланника Высшего разума» в последнее время все складывалось как нельзя лучше. Он считал, что уже вышел на финишную прямую, завершающую очередной этап великой миссии. Путь к избавлению ребенка от матери-чудовища был открыт. Женщина сама помогла в этом, убрав церберов Нертова подальше. Очевидно, она совершенно не понимала, что новой охране тем более не дано остановить карающую руку судьбы. Что предначертано — вскоре должно свершиться.

Сегодня «Посланнику» удалось еще раз предотвратить встречу опального юриста с Климовой. Пусть даже идею о возможности такого визита и подкинул человек, считающий себя наставником, но воплощение замысла было гениально воплощено «Посланником» лично. С «наставником» же и ему подобными разобраться можно будет позднее — слишком много знают и, что более неприятно, о многом могут догадываться. Когда-нибудь и они получат по заслугам. А догадки могут помешать продолжению осуществления Великой миссии в целом.

«Посланник» то ли засмеялся, то ли закашлял, вспомнив, как нынче менты лихо повязали хахаля этой Климовой. Даже издали чувствовалось, что тому здорово досталось в глубине парадной. И правильно — нечего шляться, где не просят. Сидел бы на заднице ровно — глядишь, все обошлось. А теперь, пока в ментовке разберутся что и как, сколько воды утечет. Спасибо еще, «наставник» обещал посодействовать, своего человека из газеты в райотдел прислать, чтоб дело замять сразу не вздумали.

«У дельцов свои интересы — они надеются всю фирму к рукам прибрать, вот и стараются изолировать не в меру настырного телохранителя. А нам сие тоже на руку, — думал «Посланник», — Еще день-два-три и этого Нертова выпустят «за недоказанностью». Тогда — самое время. Детская душа освободится от своей плотской оболочки. Этап Великой миссии будет завершен. И его земным концом станет расплата самонадеянного телохранителя за освобождение этой души — все подозрения ментов сойдутся только на нем. И тогда «отмазаться» будет невозможно. Очищение. Всем нужно очищение»…

Купаясь в собственном величии «Посланник» не рассчитал несколько моментов, в том числе главного: «циркачей» вроде того, что пытался допрашивать Нертова в питерской милиции, было гораздо меньше, чем профессионалов.

* * *

Сержант милиции Дмитрий Касьяненко, с которым некогда в Таврическом саду познакомилась журналистка Юля Громова, только пару дней назад дождался долгожданного приказа о переводе в уголовный розыск, но уже был «по самые уши» в работе. Дело не в том, что Дмитрию навалили кучу текущих материалов — эта чаша до него еще не дошла. Но за неимением груды бумаг, требовавших немедленных отписок, молодой оперативник получил возможность добросовестно исполнить отдельное поручение следователя прокуратуры Латышева, касающееся смерти ребенка в городском парке. За это дело Касьяненко и взялся с большим интересом — ведь оно было знакомо с самого начала, когда Касьяненко, вылавливая «собачников» в городском парке, вдруг услышал истошный женский крик. Теперь же сотрудник уголовного розыска полагал, что сумеет «поднять» этот «глухарь».

Буквально за день он успел переговорить со следователем и согласился, что нападение могло готовиться на сына Климовой. Пролистав уголовное дело и имеющиеся оперативные материалы Дмитрий сделал необходимые выписки, лично смотался в ЦАБ (Центральное адресное бюро), в ИЦ (Информационный центр), как мог нарисовал схему связей — знакомств генерального директора «Транскросса» и даже умудрился откопать несколько статей в прессе, касающихся этой фирмы. Статьи убедили оперативника только в одном: Климова кому-то мешает. А так как времени разобраться в ситуации более подробно было мало, Касьяненко решил навестить Климову лично.

«Опера ноги кормят» — эту пословицу молодой оперативник постиг, еще не успев вникнуть в тонкости всего искусства сыска. Ни о каком служебном транспорте речи быть и не могло, поэтому Касьяненко пешком проскочив полрайона, выбрался на Захарьевскую, где жила Климова. У ее дома Дмитрий заметил машину вневедомственной охраны, куда гэзэшники запихивали здорового парня. Дима чуть было не перешел на рысь, чтобы поскорее выяснить подробности, но вовремя спохватился — негоже сотруднику ОУР суетливо метаться туда-сюда, главное — сначала внимательно осмотреться. Это правило, как считал Дима, он придумал сам, хотя поработай он в розыске чуть подольше, то узнал бы и от старших товарищей, что торопливость нужна только при ловле блох, да и то не всегда — можно упустить. Как бы то ни было, но Касьяненко замедлил шаг и впоследствии не разочаровался в этом: он заметил, что из одной подворотни на противоположной стороне улицы за домом наблюдает какой-то человек.

Также неторопливо оперативник перешел на бульвар, идущий вдоль улицы, уселся на скамейку и стал ждать. Вскоре машина вневедомственной охраны уехала, неизвестный вышел из-под арки и направился в сторону Литейного проспекта. Когда он подошел поближе Касьяненко подумал, что где-то видел этого мужчину. Незнакомец явно торопился и не обратил внимания ни на сам бульвар, ни на сидящего Диму. А тот вдруг вспомнил: данные этого человека он, сержант милиции Касьяненко занес в свой блокнотик тогда, в Таврическом, собирая сведения о возможных очевидцах убийства!

Вопрос с очевидцами, как выяснилось вчера, в Информцентре и в ЦАБе, был очень интересным. Один из них, пенсионер, на днях был убит, данные же другого оказались вымышленными. И вот этот, другой, здоровый и невредимый зачем-то следил за домом Климовой.

Оперативник, поднявшись со скамейки, двинулся следом за незнакомцем, но тот, сев на стоянке у здания ГУВД в «ауди», дал газ и быстро укатил. Правда, номер иномарки Дима запомнить все равно успел, а потому кинулся к себе в райотдел, чтобы выяснять данные ее владельца по справочной Управления ГИБДД.

* * *

Понемногу Нертов увлекся сочинительством или, точнее, отвлекся от мрачных раздумий. Конечно, его писанина была далека от литературного мастерства и даже не напоминала послание небезызвестных запорожцев, но будущая реакция «циркача» предугадывалась легко.

Суть «Заявления» сводилась к тому, что законопослушный гражданин Нертов, желая восстановить престиж любимой краснознаменной, в порядке личной инициативы предлагает начальнику ГУВД провести в рядах операцию «Чистые уши».

«Предыдущие мероприятия по оздоровлению морально-политического и делового климата в милиции, — писал заявитель, — не привели к безусловному достижению желаемых результатов. Более того, всякие недоброжелатели превратно искажали их гордые наименования, сводя все к банальной стоматологии и прочим гнусностям. Не сомневаюсь, что руководство ГУВД никогда не имело цели лишить весь оперативный состав зубов, как утверждают некоторые зловредные писатели в своих пасквилях, рассказывая об операциях, подобных «Чистым зубам». Но, между тем, как представляется, сегодня главное — иметь чистые уши. Вопрос о чистоте рук не удалось решить на протяжении восьмидесяти лет, со времен Феликса Эдмундовича, также ратовавшего за это наравне с необходимостью охлаждать некоторые головы. Однако не следует забывать, что копаться в дерьме — тяжкий удел правоохранительных органов. Поэтому их рабочие руки могут иметь следы повседневного труда, что не учитывали Ваши предшественники. Но порой ни простой милиционер ППС, ни офицеры среднего звена (руководство ГУВД — приятное исключение) буквально не слышат того, что говорят им простые граждане. А еще, более печально, — что говорят о НИХ… В связи с изложенным предлагаю, во-первых, вменить в обязанность всему личному составу регулярно мыть уши утром, вечером и после еды»…

В это время в кабинет заглянул какой-то парень.

— Вы — Нертов. — Выпалил он буквально с порога. — Я — оперуполномоченный Касьяненко, а где следователь? Мне надо с вами поговорить.

— Я — страшный маньяк, — огрызнулся юрист, — а следователь дает интервью о моей успешной поимке.

Касьяненко, узнавший в «дежурке» о задержании Нертова, лишь сейчас заметил, что он прикован наручником к батарее и недоуменно спросил, указывая на левую руку задержанного: «А это зачем»? Взглянув еще раз на растерявшегося оперативника Алексей понял, что тот работает в отделе без году неделю и страшно щелкнув зубами, повторил: «Я — ужасный, злобный маньяк». Касьяненко вдруг смущенно улыбнулся, извинился и пробормотал: что сейчас найдет следователя, попросит его освободить Алексея, чтобы тот смог ответить на несколько вопросов. После этого оперативник скрылся за дверью.

Нертов грустно вздохнул и вновь принялся за сочинительство.

«…по чистым, аккуратно подстриженным ушам порядочного сотрудника милиции можно будет отличить от члена преступного сообщества, а значит, позволит искоренить попытки внедрения бандитов в правоохранительные органы. Кроме того, любого грязноухого можно будет уличить в непонимании политического момента и сути правовой реформы. К примеру, в РУВД, где я сейчас нахожусь следователь…«.

Неизвестно, чем бы закончил Алексей свое творение, но в кабинет вошел «циркач». Он только что очень душевно поговорил с журналистом и обещал подкинуть ему материал для сенсационной статьи. Журналист, правда, заторопился и убежал на какое-то «очень важное» мероприятие, но обещал перезвонить на следующий же день. А сейчас пришло время проверить, не злоупотребляет ли наедине задержанный убийца оказанным ему доверием.

— Ну, написал? — Следователь потянулся к столу и успел схватить бумаги прежде, чем Нертов отложил ручку, — сейчас почитаем, потом добавишь, что непонятно и спокойно пойдешь в клетку… Ну что же ты на имя начальника главка, надо было на мое писать…

По ходу чтения лицо «циркача» стало все больше напоминать клоунскую маску «асисяя». Но, все быстрее листая страницы написанного, он вдруг бросил бумаги на стол и попытался наотмашь ударить Нертова по лицу: «Сгною, с…«!

Терять Алексею уже было нечего и он, насколько позволяла прикованная к батарее рука, откинувшись назад на стуле, впечатал носок ботинка прямо под руку, в беззащитно открытый бок следователя. Тот охнул и, хватая ртом воздух, оперся на стол, но тут же отступил назад. Чуть отдышавшись, он схватив киянку, двинулся к задержанному: «Все, звездец тебе пришел!»…

— Стоять! — Властный голос заставил «циркача» замереть на месте, а затем — обернуться к дверям.

«Выйдите из кабине…«- Начал было следователь, но тут же осекся: из-за спины поджарого седого человека, одетого в солидный шерстяной костюм и почему-то в шляпу, выглядывали испуганное лицо дежурного по отделу милиции, хмурая физиономия начальника РУВД, а сзади, в полутьме коридора — еще какие-то лица.

Человек в штатском по-хозяйски вошел в помещение, уселся на свободный стул и взял со стола бумаги. Сопровождающие, толпясь в дверях, выжидающе молчали. Бегло просмотрев рукопись Нертова, вошедший тряхнул ей перед носом задержанного: «Твое творение»?

«Мое». — Согласился Алексей, предчувствуя самое худшее. Судя по немой сцене в кабинете, посетитель был не просто случайным «крючком» из главка, а какой-то шишкой из МВД или, в лучшем случае, одним из ближайших заместителей начальника ГУВД. Глупая шутка, которую, забыв осторожность, Нертов хотел сыграть с недалеким следователем, оборачивалась другой стороной: тупость простить еще можно, но насмешку — никогда.

Но посетитель, дочитав бумаги и удовлетворенно хмыкнув, поднялся. Его речь, скорее, напоминала короткие приказы:

— Немедленно освободить (тычок пальцем в сторону Нертова) и отправить вниз. Там машина ждет.

У Этого (палец нацелился на следователя) забрать удостоверение, ключи и дела. Самого — в инспекцию по личному составу. Сейчас же.

Начальнику отдела через час доложить об обстоятельствах задержания. Списки увольняемых за превышение полномочий к завтрашнему утру подать по команде и — мне на стол.

А твой труд (палец снова уставился на Алексея) тоже не пропадет — на досуге прочту внимательнее. Тогда и разберемся…

Когда юрист спускался по лестнице к выходу из райотдела, его догнал Касьяненко. Не надеясь, что Нертов соблаговолит сейчас разговаривать, Дима, будто цепляясь за единственную соломинку, выпалил:

— Я знаю, вас велено отпустить, но я расследую убийство. Кажется, я вышел на преступника. Он следил за вами на Захарьевской, во время задержания. Я установил его машину. Вы знаете весь «Транскросс». Вы должны помочь.

Нертов ошалело взглянул на молодого оперативника, уверенного, что убийца, которого не могли отловить несколько опытных сыщиков, уже в его руках. Потом он вдруг сообразил, что у парня могут быть неприятности, начнись тут же беседа. Поэтому Алексей только бросил на ходу.

— Сейчас я поеду к себе домой. Буду ждать там. Адрес…

— Я знаю, — перебил его Дима, — уже записал из журнала в «дежурке». Я приеду.

Нертову оставалось только ехать зализывать раны, не переставая удивляться «молодым да ранним».

Через несколько минут Алексея уже увозила от райотдела черная «волга», за рулем которой сидел один из бойцов Главбуха. Сам Павел Олегович хмуро расположился рядом с юристом сзади. А бывший однокашник отставного подполковника, с которым он лет двадцать пять назад начинал службу, продолжал в райотделе «разбор полетов» по полной программе.

* * *

Когда пискнул пейджер, Пещера сразу же понял, кто послал привет. Все жители этого города, знавшие его номер, очевидно, погибли прошедшим утром. Правда, были кое-какие родственники и девчонки, но они никогда не звонили Пещере «на пояс». Номер пейджера знали только близкие друзья и особо приближенные партнеры.

Конечно, у Кости была и труба, но он давно понял один существенный недостаток этого прибора: когда говоришь, тебя могут запеленговать. Менты такой чушью занимаются редко, а вот братки-конкуренты иногда с успехом используют некоторые конверсионные разработки. Пару лет назад один из приятелей Пещеры по окончанию десятиминутного разговора из припаркованной машины был изрешечен как поверхность терки — у слухачей под рукой оказались автоматы, а путь был недолог. Поэтому Костя, хотя и помнил анекдот про лоха в песочнице, но охотно использовал пейджер, ценя его за одностороннюю связь.

Нынешним утром все знавшие номер пейджера погибли, причем бойня началась на его глазах. Остался один. И звонил именно он. И очевидно, для «разбора полетов».

«Жду в «Копенгагене» в 15–00». — Прочел Пещера.

Глава 3. Прорыв к телу

«Я давно не ввязывалась в такие авантюры, — думала Нина. — Часто попадала сама. Но чтобы по своей инициативе…«.

Она вместе с Юлей сидела в машине, мчавшейся по ночному Питеру. Место рядом с шофером занял Акулаев. Впервые за эти дни Нина не боялась за Митю. Перед тем как выйти из дома она позвонила Ивченко и сказала ему: «Завтра к двум часам дня я сообщу вам окончательное решение». При этом хозяйка «Транскросса» говорила столь печальным голосом, что можно было подумать: окончательно решение она уже приняла.

Нина не покривила душой. К упомянутому ей часу все действительно станет ясно. Или «Транскросс» остается у нее, или она с легкой душой отдаст его тому же Ивченко, точнее тем, кто стоит за ним. Все зависит от того, удастся ее план или нет.

А план был следующий. Завтра в 11–00 она должна была встретиться с Виктором Степановичем. Однако для этого ей в течение ближайшего часа предстояло договориться с профессором Карташевским. Нельзя сказать, что Нина чувствовала себя спокойно. Что такое договориться с Карташевским? Когда она произносила это имя (есть люди, фамилия которых давно стала именем) Нина чувствовала себя просящей мумию Рамзеса II замолвить за нее слово во время посещения пирамиды египетским президентом.

О таких людях как профессор Карташевский сказано: «Они никогда не получат Нобелевскую премию, так как ее вручают лишь тем, чей интеллектуальный уровень превышает уровень комиссии не больше, чем в три раза». Впрочем, если бы покойный Нобель ввел филологическую номинацию, Владимир Константинович Карташевский стал бы лауреатом давным-давно.

Некогда он получил образование еще в Санкт-Петербургском университете. Он знал почти все живые европейские языки, классические языки и, даже, языки древних варваров. Один из его учеников сказал, что профессор, окажись в Европе первого века от Рождества Христова, мог бы дойти от Рима до устья Невы, не пользуясь услугами переводчика. Правда, в современной ему Европе Карташевскому побывать не удалось. Зато он любил ее как немногие из родившихся на старом континенте. Еще он любил все связывавшее Россию и Европу. Если бы его спросили навскидку: какое было жалованье шотландского наемника на службе у Ивана Грозного, как назывались немецкие журналы, выходившие в Петербурге в XVIII веке, сколько парижан посмотрели «Жар-птицу» в дни дягилевских сезонов? — На все бы следовал точный и исчерпывающий ответ.

Из всех советских генсеков, у Карташевского были проблемы лишь со Сталиным. Правда, профессор вернулся из ссылки в 1932 году, до войны жил в Твери, поэтому избежал мясорубки. За то с последующими правителями было все в порядке. Даже Хрущев согласился с тем, что труды Карташевского способствуют делу мира и прогресса, недаром беспартийный профессор был награжден орденом Ленина. В семидесятых ученый-языковед стал одним из главных культурных символов Ленинграда. К его мнению прислушивался Романов. Потом, когда при Горбачеве появились «архитектурщики» и «экологисты», любая петиция, адресованная местным и московским властям, не рассматривалась всерьез, если ее не открывало имя Карташевского. В дни последней предвыборной кампании, посещая Питер, Ельцин в разговоре с Карташевским, назвал город «центром культуры России». С этого случая завелась традиция — каждый крупный столичный чиновник, приезжая сюда, наносил визит вежливости профессору. Вот и завтра, когда премьер-министр должен был начать свой визит с прогулки по Большому дворцу в Царском селе, там он должен был встретиться и с Карташевским…

— Ты уже придумала, что сказать профессору? — Спросила Юля.

— Я напомню, что «Транскросс» финансирует восстановление сгоревшей Набоковской усадьбы. И помогал создать Янтарную комнату. Но я еще не представляю, как мы к нему попадем.

— Пока ты собиралась и укладывала спать Митю, я успела сделать пару необходимых звонков. Ситуация такова. В подъезде постоянный пост охраны. Его преодолеть проще всего. В квартире нас встретит Галина Ивановна, племянница профессора. Как я поняла, она играет роль миссис Хадсон, хотя характером будет постервозней. И, наконец, перед самим кабинетом мы увидим Трех Сестер. Они являются коллективным секретарем.

— Тоже родственники?

— Нет. Очень странные и экзальтированные дамочки непонятного возраста и семейного положения. Основная задача — заранее позаботиться о посмертной славе профессора. Записывают все его высказывания, ведут почасовой дневник, чтобы потом создать наиболее полную биографию. Оберегают от любых контактов.

— Из ревности?

— Нет. У Карташевского нет детей, они и объявили себя его духовными дочерьми. Точнее сказать, душеприказчицами. Вот с ними нам придется нелегко. Даже когда надо позвонить Владимиру Константиновичу, трубку сперва поднимает Галина Ивановна, но если она и соблаговолит позвать профессора, к телефону подходит не он, а одна из сестер-секретарш. Боюсь, придется импровизировать на месте. Давай-ка, на всякий случай, будем числить тебя зарубежной корреспонденткой. Скажем, журнала «Матэн». И еще. Надо, опять-таки на всякий случай прихватить с собой пирожных.

Пирожные были куплены. После этого, через три минуты нинина машина оказалась перед домом, в котором жил Карташевский.

Охранника внизу Нина почти не заметила. Юля сунула под нос аккредитационную карточку, на которой было выведено большими буквами: «Администрация Санкт-Петербурга». О том, что этот пропуск выдан не чиновнику, а всего лишь журналисту можно было прочесть чуть ниже. Однако охранник тотчас вернулся в свою каморку. Видимо, он был уверен — киллеры в этот подъезд не заглянут.

Девушки поднялись на третий этаж. Звонок в квартиру профессора обладал тонким, почти щенячьим голоском. Ждать, пока откроют, пришлось около минуты. Наконец, на пороге появилась пожилая дама в шелковом платье, помятом и давно не стиранном. На ее толстом, морщинистом лице читался навсегда заученный лозунг: «Я отдала свою жизнь великому человеку, а чего от него нужно вам»? Возможно, открыв рот, она сказала бы такие же трафаретные слова: «Что вам здесь нужно»? Но Юля не позволила ей это сделать.

— Галина Ивановна, добрый день. Что вам передал для меня Вадим Дмитриевич (позднее Нина узнала, что речь идет о пресс-секретаре губернатора, уволенного два месяца назад)?

— Ничего, а что он… — Растерялась Галина Ивановна. Но Юля не дала ей договорить.

— Черт возьми, ведь встреча с премьером уже завтра. Дай телефон, — обратилась она к Нине. Та, ничего не понимая, протянула ей трубу. Юля, под недоумевающим и испуганным взглядом хозяйки, настукала какой-то номер и быстро заговорила.

— Мы уже у профессора. Да, проинформируем его, как вы просили. Постараемся объяснить, что у города сейчас денег на Петергофский музей-заповедник нет. Надо ориентироваться на спонсоров. Думаю, все будет в порядке.

После этого она вернула трубу Нине и обратилась к Галине Ивановне, протянув ей коробку с «северными» пирожными.

— Поставьте, пожалуйста, чай через полчаса. Какой вешалкой можно воспользоваться?

Галина Ивановна, сделав просветленное лицо («ага, все понятно»), показала рукой на роскошные оленьи рога, а сама засеменила в сторону кухни с коробкой пирожных. «Два ноль в нашу пользу». — Шепнула Юля, быстро снимая куртку.

Они прошли по длинному, тускло освещенному коридору. Юля, видимо, заранее узнала у своих коллег планировку квартиры, поэтому двигалась уверенно. Они свернули дойдя до противоположной стены и вышли в небольшую комнатку. Впереди — дверь — вход в следующее помещение. По своей мощности она не уступала уличной. В комнате — два огромных шкафа, почти до потолка и стол. Вокруг стола сидели три женщины. Все они были в кофточках одинакового фасона, только разного цвета. Все три что-то писали, как показалось Нине, недоверчиво поглядывая друг на друга. «Вот они какие, три сестры», — с легким страхом отметила Нина.

— Вспомнила Нина слова малоизвестной песни Бориса Гребенщикова. Судя по всему, эти бледные существа непонятного возраста, могли и вправду разорвать на части.

«Нельзя. Владимир Константинович сейчас работает».

«Нельзя. Владимир Константинович сейчас занят».

«Нельзя. Владимир Константинович сейчас спит».

Эти три фразы (несколько противоречащие друг другу) прозвучали одновременно, как залп из трех ружей.

Тут стушевалась даже Юля. Что бы ей не говорили про трех сестер, но опешила и она.

— Je ne comprends pas qu'est qu'elles veulent, cettes dame's folles. Quoi! Elles ne sont pas informees de ma visite?

Юля с удивление взглянула на Нину. Французский она почти не знала, но по нининой интонации и тому, как она интенсивно тыкала пальцем в направлении Трех Сестер, поняла смысл вопроса.

— Они не хотят нас пускать. Я не знаю почему.

— Какая удивительная страна. — Продолжала Нина. — Было послано два электронных письма и факс. Неужели их не предупредили, что у дочери Жака Ширака будет всего один вечер на пребывание в Петербурге? Неужели вся программа культурного сотрудничества сорвется из-за русского, как говорил ваш классик, golovotjaptstva.

— Это дочь Жака Ширака, — пояснила Юля, наконец, поняв нинину идею, — у нее, из-за нашей дурости, были проблемы на таможне, поэтому она очень сердита. Неужели вам ничего не сообщали?

— Нам не звонили, — растерялась одна из «сестер». Ее голос уже не напоминал голос древнего бессмертного чудища.

— Зачем звонить? В цивилизованных странах хватает одного электронного письма.

Между тем, Нина заметила на журнальном столике факс. Обнаружить прибор было непросто, ибо вокруг него возвышались бумажные горы, состоящие из пришедших ранее сообщений. Найдя нечто знакомое, она взяла листок в руки и возмущенно взглянула на трех сестер.

— Да. Это он. Почему меня никто не ждет?

Три сестры с ужасом взглянули на французский текст. Так люди смотрят на собственное уголовное дело.

— Почему вы не внесли этот документ в ваш регистрационный журнал? — Грозно спросила Юля. Кто у вас ответственный за его ведение?

Три сестры, не сговариваясь, бросились табунком на кухню, видимо консультироваться с Галиной Ивановной. «Молоток! — шепнула Юля. Быстрее».

— А они не ворвутся следом?

— Сначала они дозвонятся до Елисейского дворца, чтобы узнать, не находится ли сейчас дочь президента Франции в этой квартире. Кстати, что было в факсе?

— Сообщение из Гренобля о том, что его трехтомник о судьбе армии Конде на Украине вышел тиражом в 200 экземпляров.

— Вот здорово. Вперед!

Подлинные размеры огромной комнаты Карташевского были неразличимы из-за множества книжных шкафов. Два из них почти перегораживали комнату, деля ее на две половинки. Из второй, более дальней, где, видимо и находился профессор, раздавались какие-то непонятные звуки. Нина и Юля обогнули шкафы. Перед ними был широкий стол, заваленный томами и листами бумаги. За столом вполне смогли бы разместиться двенадцать присяжных заседателей. Сам профессор сидел в кресле. Он смотрел телевизор, точнее, как тотчас поняла Юля — видеомагнитофон. Это был сборник мультфильмов: «Том и Джерри». Владимир Константинович хохотал как дитя.

— Ну что еще? — С болезненным неудовольствием сказал он, услышав шаги за спиной. Видимо, профессор решил, что три сестры опять пришли по его душу.

Однако перед ним стояли незнакомые девицы.

— Здравствуйте, неуверенно сказал он. Любочка, как вы сегодня поздно.

Нина уже приготовилась разубедить его, что она никакая не Любочка, но этого не потребовалось. Владимир Константинович столь же удивленно произнес.

— Но ведь, Любочка, вы ведь уже были сегодня утром. Значит, это не вы. Извините. Любочка это медсестра из клиники. Она по пятницам делает мне инъекции.

— Вы должны помнить. Меня зовут Юлия. Мы познакомились в 1992 году, когда в Юсуповском дворце происходило Всемирное дворянское собрание. Конечно, только для наших дворян. Я тогда была стажером в «Смене» и спросила вас, как вы себя здесь чувствуете? А вы ответили: неуютно. Наверное, мы с вами здесь единственные разночинцы.

— Дворянское собрание? — Владимир Константинович наморщил лоб. — Да, помню, еще когда учился в Савельевской гимназии, ходил на бал. Но вас, извините, нет-нет, вы не сердитесь, действительно не помню.

— Владимир Константинович, это было современное собрание. Для «новых дворян».

— А, что-то вспоминаю. Да, да, вы точно были там.

— И вы тогда мне еще сказали: «Заходите когда-нибудь на чашечку чая».

— Да, я люблю приглашать барышень. Но они, почему-то не приходят. Видно, я совсем старый и навещает меня только медицинская сестра. Спасибо, что заглянули. Значит, вас зовут Юлей. Можно вас не называть по отчеству? Хорошо. А как зовут вашу столь же очаровательную спутницу, будто с полотна Локлона?

— Нина. — Хозяйка «Транскросса», сделала реверанс. Это восхитило Карташевского.

— Как приятно. Вы, наверное, из Театрального института?

— К сожалению нет. Сейчас я вынуждена руководить фирмой «Транскросс». Может быть, вы ее помните. В позапрошлом году мой отец подарил Русскому музею противопожарную технику и сказал мне позже, что вы там присутствовали.

— Да-да, припоминаю. Какие-то очень смешные приборы, выпускают углекистый газ, как его формула? А, CO2. Видите, какая хорошая у меня память. Помню со школьной скамьи, хотя никогда никакими газами не занимался. Помню, что кто-то подарил музею эту технику. Так это ваша организация? Сейчас вы мне все расскажете поподробней. Но сначала я распоряжусь, чтобы поставили чайник.

— Мы уже предупредили Клавдию Ивановну, чтобы она его заварила, — сказала Юля, — пока что мы можем просто немножко выпить.

С этими словами она достала из сумочки бутылку ликера «Бейлис», купленную по дороге.

— Это какой-то современный кефир. — Удивился Владимир Константинович, глядя на бутылку с белой жидкостью. — Его, кажется, называют йогуртом.

— Нет, сказала Нина. Здесь есть небольшой градус. Думаю, вам понравится.

— К счастью, рюмочки недалеко. Извините, только я их вытру. Они давно были без употребления. Нет-нет, это я должен ухаживать за дамами.

Они сели за столик, приглушив звук телевизора. Карташевский, извиняясь, указал на него.

— Знаете ли, такая чепуха, но иногда хочется отдохнуть. У меня в Твери живет внучка, даже, извините, правнучка. Купил ей в подарок, а пока сам смотрю. Наливайте до края. Мне, правда, нельзя, но она маленькая, к тому же я редко пью больше двух рюмок. Первую чашу вкушаем…

— «Лишь глотку себе прочищаем». — Закончила Нина.

Владимир Константинович удивленно посмотрел на нее.

— Так. Интересно. «Выпить надобно дважды…«

— «Затем, чтоб умерилась жажда». — Радостно закончила Нина.

— Замечательно. Извините, барышня, я продолжу испытание. Нет, нет, Юля, по второй наливать не надо. Я хочу проверить память вашей подруги. «Но до конца не сгореть ей…«

— «Пока мы не выпьем по третьей».

Хлопнула дверь. Комната наполнилась топотом, словно по паркету гнали табун жеребят. «Уже дозвонились до Смольного и Елисейского дворца». — Шепнула Юля.

— Это что такое? Это журналисты?

Нина обернулась. Сзади стояла Галина Ивановна. Из-за ее спины выглядывали растерянные Три сестры. Что же касается хозяйки, то она глядела на наполненные рюмки, как любительница животных смотрит на соседа, содравшего в ее отсутствие шкуру с любимой кошки.

— Это очень хорошая молочная наливка. — Неожиданно серьезно, почти сердито сказал Владимир Константинович. — Барышни пришли по моему приглашению. И мы сейчас говорим о поэзии Вагантов. Так что, прошу не мешать.

— Но ведь Илья Сергеевич…

— Да, Илья Сергеевич мне не рекомендует много пить. Но я не пью вообще. И еще он рекомендовал мне радоваться как можно чаще. Считайте, я сейчас повышаю настроение.

Галина Ивановна развернулась, топнула ногой и направилась на кухню. Три сестры повторили тот же маневр.

— И поставьте, пожалуйста, чайник. — Крикнул вдогонку Владимир Константинович. — Извините барышни, мы можем продолжить. Итак. «Выпьем четвертую чашу, и…«

«…Мир становится краше». — Закончила Нина.

* * *

Следующие полчаса Юля чувствовала себя крайне неуютно. Она присутствовала при разговоре, в котором не могла принять участие. Кончив декламировать вагантовское стихотворение «Десять чаш», Нина и Владимир Константинович обратились к творчеству Франсуа Вийона. От знаменитого поэта-пьяницы перешли к средневековой юриспруденции. Юля уже пару раз пыталась что-нибудь вставить, но тут разговор зашел об Альбигойских войнах, а далее говорили уже только о Южной Франции. Нина рассказывала Карташевскому о Лазурном побережье. Тот слушал, поправлял собеседницу, если она путалась в местной топонимике. Когда профессор упомянул герценовское описание Средиземного моря и спросил, была ли гостья на его могиле в Ницце, Юля испугалась: сейчас разговор пойдет о российской интеллигенции, а это будет надолго. Однако Нина неожиданно вернулась к изначальной теме.

— Премьер-министр, говорите, барышня? А, помню, он завтра приезжает. Такой толстенький весь, смешной. Который внук известного писателя?

— Нет, Владимир Константинович, нет, — торопливо перебила его Нина, — сейчас премьер Виктор Степанович.

— Извините, барышня. Вспомнил. Я и с ним встречался. Человек грубоватый, но сообразительный. Я ему еще говорил: мечтал с детства побывать в вашем Оренбуржье, посмотреть остатки Белогорской крепости. Он сразу же пригласил. Но я, видимо, так и не выберусь. Илья Сергеевич, мой доктор так и сказал: «Отъездились батенька».

— Владимир Константинович, а не могли бы вы завтра, когда будете встречаться с премьером, упомянуть о нашей фирме? Сказать, что знаете одну организацию, которая занимается благотворительностью? Вы же знаете, так это и есть. Нам не надо никаких льгот. Лишь бы не мешали работать.

— Хорошо, запомню. «Транскросс», говорите? А встреча будет завтра? Хорошо.

На прощание Карташевский заговорчески подмигнул Нине:

— Знаете, барышня, по-моему, я вас все-таки встречал на том балу в Дворянском собрании. Хотя может и ошибаюсь. Надеюсь, увидимся скоро.

Гостьи попрощались с профессором, быстро оделись и вышли. В прихожей они старались смотреть друг на дружку, дабы не встречаться взглядами с Галиной Ивановной.

Уже в машине Юля сказала Нине:

— Все хорошо, кроме одного.

— Ты имеешь в виду, что к завтрашнему утру он забудет все, включая название фирмы, наши имена и нашу просьбу?

— Именно так.

— Что же делать?

— Оказаться с ним рядом в решающий момент и все напомнить.

— Авантюры продолжаются, — ответила Нина, — оказаться рядом с Карташевским в момент его беседы с Виктором Степановичем… Боюсь, у нас на пути окажутся не три дуры-сестры, а кое-кто посерьезней.

— Я подумала и об этом. Нужен таран. То есть человек, который позволил бы тебе осуществить прорыв к телу. И я даже знаю, кто мог бы им стать. Восемь вечера? Еще не поздно. Сейчас мы нанесем ему визит. Но для этого придется заехать в магазин.

— Опять за пирожными и ликером?

— На этот раз купить литр водки. Или полтора. Нет, все-таки одного ему на вечер хватит. Сегодня он как обычно пьет в Доме печати. Но, думаю, собутыльникам от литра останется немного.

— Что это за чудовище?

— Паша Куницын. Человек-легенда. Подобно Щучкину, непонятно на какое издание он работает. Так же непонятно, на что живет. Некоторым непонятно где живет и с кем. Лишь одно не вызывает сомнений: зачем живет? — Чтобы пить и ездить в горячие точки. Причем он умудряется совмещать эти два занятия.

— И до сих пор жив?

— Ни царапинки. Если и получает синяки, то лишь в Питере. У него простая тактика. Скажем, в Приднестровье приходит к молдованам и говорит слегка заплетающимся языком: «Бонжур камрады. У меня эти сволочи, приднестровские коммуняки отобрали диктофон, порвали записи, надавали по башке. А я хочу о вас писать правду». Бедным молдованам и невдомек, что диктофон и блокнот он потерял сам, а сотрясение мозга — литр «Белого аиста», который он вчера выпил с приднестровцами. Его обхаживают, два дня поят «Изабеллой», потом он снова переходит линию фронта и говорит: «Привет товарищи. Эти фашисты разбили мою фотокамеру с разоблачающими снимками. Вы правильно делали, что предупреждали меня, — к ним лучше не ходить». Ему опять наливают «Белого аиста». И так до бесконечности. А потом в какой-нибудь приличной московской газете репортаж с линии фронта. И характерная фраза: «Земля уходила у меня из-под ног».

— И чем же этот уникум нам поможет?

— Он знает всех. И все — знают его. В позапрошлом году его замели на Финляндском — он по пьяному делу мочился на ленинский паровоз. В отделении его, конечно, хотели бить. А он говорит: «Лейтенант, давай спорить, я за полчаса дозвонюсь до министра внутренних дел». «Давай, — говорит лейтенант. — Выиграешь — отпустим, нет — возьмешь на себя акт фекального осквернения шемякинского Петра в Петропавловке». Номинально он проиграл — дозвонился на тридцать пятой минуте. Но с пятнадцатой минуты он говорил уже с генералами, поэтому на часы никто не смотрел. Может, конечно, легенда.

Они заглянули в магазин. Юля сказала: «Абсолют» будет для него слишком шикарно. Вот водка «генерал Лебедь» — в самый раз. Тем более, она 45 градусов и, как сказано на этикетке, способна окрылить любого истинного патриота.

Сели в машину.

— По-моему тебе нет смысла показываться ему на глаза, — заметила Юля, — вдруг, он захочет тебя подоить. Конечно, больших денег не затребует. Но ящик водки стрясти может. Лучше тебе сейчас поехать домой и готовиться к завтрашнему визиту.

— Хорошо, — согласилась уже уставшая Нина, — сейчас отправляемся на Захарьевскую. Потом шофер тебя довезет до редакции, оттуда — домой, а утром привезет тебя ко мне. Согласна?

— Согласна. — Кивнула Юля.

На том и порешили.

* * *

Однажды, когда он дрался на школьном крыльце сразу с тремя одноклассниками, имевшими неосторожность назвать его «ублюдком», к нему подошел прохожий и взял за шиворот. Трудно сказать, кого спасло вмешательство незнакомца: «ублюдка» или его противников. Хотя каждый из троицы превосходил весом обиженного, лица были разбиты у всех троих.

— Ты любишь драться? — Спокойно поинтересовался мужчина.

— Люблю! — Крикнул «ублюдок». Он знал: в этот день ему быть битым обязательно, не одноклассниками, так кем-нибудь из их отцов. Поэтому, если бы сейчас ему нарвали уши вдоволь, не очень бы огорчился.

— А хочешь научиться драться? — Спросил незнакомец…

Он считал этот день самым главным в своей жизни. С его языка уже был готов сорваться обычный ответ, которым он одаривал взрослых после любого вопроса: «А пошел ты!». Однако, ему, впервые в жизни, предложили то, что было нужно. И он смог, проглотив привычное ругательство, отчеканить: «да». Незнакомец оказался тренером секции бокса при одном из многочисленных в те времена ПТУ. Учитывая низкий статус учебного заведения, вышесидящее начальство не обращало внимания на то, что вечером, окончив боксерские занятия, тренер начинал давать уроки каратэ некоторым из своих учеников…

Мужчина еще раз затянулся «Мальборо». Иногда на свете встречаются приличные люди, совершающие непонятные поступки. Участковый, который мог поверить пацану, а не взрослому, соседка, зачем-то под старость повесившая себе на шею лишнюю проблему, этот тренер. Лишь сейчас он понял: от таких все зло и происходит. Они подберут звереныша, подкормят его, согреют и… отпустят жить, сказав напоследок, что в этом мире есть добро.

Конечно, к каратэ его допустили лишь через полгода. И то, тренер был внимателен. Наверное, он понимал, что в каждом из спарринг-партнеров, егопитомец видит то свою мать, то ее очередного сожителя. Поэтому удерживал его. С той поры его жизнь некоторое время напоминала судьбу бродяжки, которому удалось выкрасть пачку лотерейных билетов. И все они оказались выигрышными, хоть и по мелочам. Учителя с легким сердцем ставили тройки серебряному медалисту городских соревнований. В аттестат по физике ему даже вписали четверку, хотя он не помнил имя и отчество учителя. Когда его призвали в армию, он попал во внутренние войска. И надо же случиться такому везенью — «дед» — младший сержант оказался не только земляком, но и из той же секции, только призванный полтора года назад.

Часть находилась в одной из южных республик, которая за два года стала не только горячей точкой, но и независимым государством. Драться он умел и прежде, а тут освоил разное оружие, выучился водить и приобрел полезные связи. Потом, вернувшись в Питер (старушка-соседка уже умерла, успев приватизировать и завещать приемышу свою жилплощадь), перед ним возникли два пути. Со службы сохранились некоторые милицейские замашки, и он предпочел надеть погоны, а не стать членом какой-нибудь группировки. Он, несомненно, проработал бы меньше двух лет, найди хоть одного матушкиного хахаля (а искал их тщательно). Однако те уже померли; организм, ослабленный застойным портвейном, не выдержал «Рояля». Поэтому служба складывалась удачно, пока…, пока не произошла одна история.

Это был банальный коммунальный вызов: «Соседи пьют, кричат, угрожают, приезжайте, спасайте». Наряд неторопливо тащился к месту происшествия, как всегда рассуждая какие же дураки эти заявители. Ну, мы приедем, по морде надаем, составим протокол. Дальше то что? Пост в квартире ведь не поставишь.

В комнате можно было снимать учебный ролик «Распитие спиртных напитков неработающими лицами». Одно из лиц, женского пола, уже валялось в отключке на диване. Кавалер, перебивший об стену половину посуды (что и послужило причиной вызова), валялся в кресле, с обслюнявленной и незажженной сигаретой во рту. Сотрудники брезгливо морщились, выискивая подходящее место, на которое можно положить протокол.

И вдруг он услышал какое-то шевеление. Из-за дивана выполз мальчик лет пяти, подкрался к столу, схватил кусок вареной колбасы и без звука, как ловкий котенок на помойке, кинулся к своему укрытию.

— Ребята, поезжайте, я и сам здесь разберусь. — Сказал он.

Ребята удивились такой инициативе, но заяв еще было много, а здесь, судя по всему, завязнуть можно было надолго. Поэтому группа поехала дальше по адресам, а он остался.

Когда дверь закрылась, он обернулся к пьянчуге. Тот уже выплюнул сигарету и просто ковырял в носу.

— Че надо-то? — Пробормотал алкаш. — Я имею право придти к любимой женщине, или не имею? Ничего я подписывать не буду. Пусть за мной хоть Ельцин приедет. Вообще, я больной. Я, мужик, всех ненавижу и хочу умереть.

Не обращая внимания на его слова, милиционер взял большую суповую тарелку, вывалил туда почти полную банку частика в томате, опрокинул туда же пепельницу, остатки каких-то жирных салатов, хлебные крошки, водочные пробки, осколки стекла, немного мутной запивочной воды, которую брали из-под крана. Все это было размешано столовой ложкой.

— Я, вооще, всех, пля, ненавижу и хочу умереть. — Бормотал алкаш, с интересом глядя на милиционера. Тот же закончил свою работу и велел:

— Ешь.

— Ишь ты клоун, чего придумал. — Хохотнул пьянчуга.

Прошло десять минут. Пьянчуга, из которого полностью вылетел хмель, жадно хлебал, как сирота, которому в голодный год предложили щи с мясом. Упасть на пол без сознания он позволил себе лишь тогда, когда тарелка опустела.

На другой день пьяницу, который попал в больницу (разумеется, не в терапевтическое отделение, а в травматологическое) навестил репортер одной известной телекомпании. У него тогда были не самые лучшие отношения с милицией, сотрудников он, даже, называл «упырями в мундирах». Появилась прекрасная возможность отомстить «вурдалакам» и весь город ужаснулся (хоть и ненадолго) обсуждая телерепортаж: «Мелкий инквизитор».

В отделении знали его биографию. Поэтому расставались с ним нехотя, чуть ли не с извинениями.

Расставание с милицейской службой не было для него концом жизни. Привыкнув с детства к ее ударам, он устоял и после этого. А что касается работы, то ее находят даже бомжи. Если захотят. Прошлое, конечно, не забылось, но подернулось мелкой серой пленкой. Он пил с немногочисленными приятелями (друзей с детства не имел), смотрел телевизор, читал какие-то книжонки и брошюры. Жены, как впрочем, и постоянной подруги не было. Два раза в месяц он просто подбирал в свою машину мелкую шлюшку и удовлетворялся за четверть часа. Проституткам нравился этот клиент: платит хорошо и всегда готов использовать презерватив. В отличие от других кавалеров убеждать не надо. Потом он расслабился на работе. И тотчас был наказан. Ныне не добрые доперестроечные времена, когда самая худшая неприятность — выговор от месткома. Ныне ворон считать нельзя. Иначе мгновенно узнаешь — опасность была, только ты по собственному скудоумию понять ее не мог.

…Когда он пришел в себя в больнице, ему сказали: фирма в ваших услугах больше не нуждается. Но это уже не имело для него никакого значения. Врачи не объяснили, что случилось с его головой в ту ночь, какие области мозга активировались. Но произошло самое страшное. Он вспомнил все.

Это был ад. Когда нельзя ни крикнуть, ни закрыть глаза. Что толку, если и во сне, и наяву идет один и тот же сериал, с почти неизменным сюжетом: он снова ползает по заплеванному полу, рядом смеется женщина, называемая матерью и чей-то грязный ботинок толкает его в бок. Так отпихивают щенка, лишь бы по глупости не испачкал ковер. Ночь. Неподалеку слышится удовлетворенное сопение матери и того, кто в эту ночь лег с ней. Детский грязный матрас в углу. Очень хочется по-маленькому. Но он знает, что если пойдет в туалет и зашелестит мусором, раскиданным по полу, мать схватит его и будет бить. Лучше заснуть. Нет, заснуть не дает желание «по-маленькому». Он терпит, крепится, а потом уже нет сил. Вокруг мокро. А он знает, когда утром мать увидит влажный матрас, она опять будет бить его. И он хочет прекратить все, что происходит с ним, но не может, ибо в семь лет дети плохо знают, что такое смерть. И совсем не знают, что такое самоубийство. Он что-то приглушенно бормотал, кого-то умолял. Лишь сейчас он понял, что это была страшная молитва: он звал свою смерть. Но тогда, избитый и мокрый, он все-таки засыпал. Теперь сон на выручку к нему не приходил.

…И тогда, в больнице, он понял: дальше он не сможет жить просто так. Все, что проснулось в нем, не заснет никогда. Даже когда он будет пить водку, когда будет тискать за задницу очередную девку, перед глазами опять будет стоять грязный и забитый зверек, который не повесился лишь потому, что не знал слово «самоубийство».

И не знал, что человек может умереть по своей воле.

Однажды ему на глаза попалась книжка. Древние легенды Востока. Чтобы отвлечься от своих мыслей он нехотя начал читать, думая, какие же красивые бывают сказки. Атландида, путешествия к далеким астралам, высший разум, вечность и самосовершенствование души. Но, всматриваясь в замусоленные предыдущими читателями страницы, он понял: это не легенды. Это та единственная правда, ради которой следует существовать в этом мире. Только избранные могли понять это. И одним из них был именно он. Теперь он прозрел и понял свою миссию. Он станет освободителем. Десятки детей, обреченных на мучения в этом мире, способные только молиться неизвестно кому, чтобы к ним пришло избавление, не узнают этой боли. Есть Плотный мир, мир наших страданий. Но есть и другие: Тонкий мир и Мир огненный, куда уходят невинные детские души. Там, в этих мирах, они могут получить лучшую участь, вернуться на землю и вырасти, не узнав черных побоев. И этим избавителем станет он.

Еще до того, как он первый раз нагнулся к чужой коляске и его сильные пальцы нащупали нежную, мягкую шею ребенка, он понял: в эту ночь он впервые заснет спокойно. И так будет еще несколько дней подряд. Все равно как выпьешь лекарство от зубной боли. А потом, пару дней спустя снова надо идти в аптеку.

С каждой неделей ему все больше и больше не давала покоя еще одна мысль. Есть дети, обреченные на страдания с первого дня рождения. А есть обреченные на счастье. Они вырастут, никогда не узнав, что можно мечтать о засохшем кусочке сыра, как маленький счастливец никогда не будет думать о маленьком пони или каникулах в Африке. Кстати, лошадку ему купят скорее, чем другому достанется кусочек сыра. Когда такое чудовище вырастет, оно никогда не поймет, насколько несчастен может быть человек. А значит, его надо поскорее отправить в тот же Тонкий мир. Пусть все будет честно. Пусть все будет справедливо.

Он не заметил, как миссия перешла в спорт. Оказалось, проще удушить, утопить или на худой конец сбросить в лестничный пролет пятерых бомжат, чем одного ребенка счастливых родителей. Он понял это на примере Нины Климовой. Казалось, ее отродье бережет не только охрана, хотя она и постоянно меняется. Видно и в Высших мирах есть некая протекция у таких счастливчиков. Ничего, он ее превозможет. Он проревется к очередному телу, освобождая загнанную туда сущность.

Кстати, кроме маленького счастливчика Мити, неподалеку есть и другие такие же детишки. Посмотрим, как защищены их шейки.

* * *

Митя в эту ночь спал тревожно. Впрочем, быть может, это всего лишь показалось Нине. Она сама заснула лишь в четвертом часу, ибо волновалась сама. Завтра решится все. Но утром, хотя и ранним, она проснулась легко. Быстро выпила кофе, съела бутербродик. К половине девятого подъехала машина с Юлей.

— Он ждет нас в девять на Невском. — Поздоровавшись сказала журналистка. — Я специально подарила ему вчера «Алькозельцер» и кучу разных сосательных конфет. Думаю, будет в порядке.

— Я готова. — Ответила Нина. — Пошли.

И тут Митя начал концерт. Он вцепился в мамину руку и не хотел ее отпускать.

— Хорошо, что стены толстые, — усмехнулась Нина, пытавшаяся его убаюкать, — после недавней истории соседи вызывают милицию по любому поводу. Даже если кошка орет.

Однако Митя ничего не знал о мнительных соседях. Спать он не хотел.

— Знаешь, — внезапно Юле пришла в голову неожиданная идея, — а если ты его возьмешь с собой? Конечно, вдова с ребенком — прием старый, но иногда срабатывает. Нам лишний козырь не помешает.

На то, чтобы запихать в спортивную сумку нужное количество памперсов и переодеть Митю для путешествия хватило нескольких минут. После чего все ринулись к машине.

Паша Куницын уже ждал их на площади Восстания. Он курил и презрительно глядел на спешащих пешеходов.

— Привет! — Он чмокнул Юлю в щечку. Нине же он поцеловал руку и поздоровался более церемонно. Хозяйка «Транскросса» подумала, что еще одна порция «Алькозельцера» или всюду рекламируемых таблеток «Рондо» оказалась бы нелишней. Юля подумала то же самое и буквально засунула в рот Куницыну несколько каких-то жевательных подушечек. В машине Паша немедленно заснул. Когда они выехали из города, Юля начала интенсивно толкать его. Когда и это оказалось бесплодным, она уколола его булавкой. Неподалеку от Пушкина их остановили гаишники.

— Это небольшая тренировка. — Улыбнулась Юля.

— Интересно, куда вы направляетесь? — Осведомился офицер. — Пресса? Хорошо, у Громовой с аккредитацией все в порядке. А с остальными будем разбираться.

— Нина Анатольевна, дайте вашу трубу, — проснувшийся Куницын выглядел абсолютно трезвым, — я сейчас позвоню генералу Сергееву.

Он мгновенно набрал номер, поздоровался с кем-то и протянул трубу недоверчивому лейтенанту.

— Проезжайте, — сказал тот через минуту. Похоже, он хотел еще чего-то прибавить, но сдержался.

— Я познакомился с ним в 88 году, когда начинались неформальные митинги. Конечно, он тогда майором был. Спорили с ним на разные политические темы, однажды он, даже, меня задержал. Теперь я его поздравляю с каждым новым чином, а он меня благодарит. Говорит, без моей демагогии, он сейчас бы далеко не пошел. Люблю благодарных ментов. Кстати, а кто сегодня-то будет?

— Виктор Степанович.

— Ну, это пара пустяков. Я у него всех знаю.

Паша говорил, как бы между прочим, словно знал также, что всего через несколько недолгих лет блистательный Петербург станет не только местом кратковременных визитов собственного премьера, но и местом начала паломничества в Россию первых лиц крупнейших государств. Тем более что будущий Российский президент и его ближайшее окружение будут иметь к Северной столице самое непосредственное отношение. Впрочем, пока даже весьма обширные связи это журналисту доложить не изволили, и Куницын вынужден был довольствоваться тем, что имел…

Неподалеку от дворца их опять остановила милиция. И снова хватило авторитета генерала Сергеева.

Потом они поставили машину и пошли пешком.

— Сейчас в программе прогулка по парку. — Сказала Юля. По-моему, Карташевский уже подъехал. Прорываться надо сейчас.

Они подошли к воротам. Милиционеры в форме смотрели на них с изумлением: как эти люди смогли подойти сюда? Куницын даже не взглянул в их сторону. Он дождался, пока к нему не подбегут двое парней в штатском, с уважительным телосложением и когда один из них уже раскрывал рот, поинтересовался:

— А Михаил Вячеславович здесь?

— Ты сам как здесь? — Начал один из парней. Второй перебил его.

— Зачем вам Михаил Вячеславович?

— Неотложное дельце. Да здесь он, или нет? Мне, что ли, позвонить?

— Сейчас, я узнаю. Вы, главное, стойте на месте, — заторопился парень, будто решил, что сейчас друзья Михаила Вячеславовича просто войдут в парк через приоткрытые ворота.

Через две минуты подъехал черный «Мерседес». Из него вышел тоже человек в штатском, только держался он представительней. Его лицо было помечено печатью тяжелого служебного долга. Но лишь он увидел Пашу Куницына, как улыбнулся.

— Пашка, ну и ну! Ты привез своих девочек в парке выгуливать? Денек неподходящий.

— Так уж получилось. Миша, можно мы прогуляемся?

— С ума сошел. Там же сейчас Он. К тому же мокро. Какая к чертям прогулка!

— Не ругайся при детях. — Куницын, указал на Митю.

— Хорошо. Она что (Михаил Вячеславович говорил приглушенным голосом, показывая на Нину, стоявшую рядом с Митей на руках), квартиру хочет у него выцыганить?

— Нет. Скажи, пустишь по старой дружбе или нет?

— Ты меня пожалей, по старой дружбе. Ведь на меня же потом всех собак повесят.

— А твои люди весь парк с утра осматривали?

— Нет. Это дело местных ментов.

— Значит, мы тут с ночи гуляем. Есть такая у нас в Питере традиция: мартовскими ночами по мокрым паркам гулять.

— Идите, только быстро, черт с вами. Вы его издали увидите, но Самарин вас к нему близко не подпустит.

— Спасибо Миша. — Заулыбался Куницын. И они вошли в парк.

— Мой знакомый с Приднестровья. — Сказал Куницын, когда они отошли подальше от ворот. — Окончательно закорешились в 93-м, когда была история с Белым домом номер 2. Я от него ходил парламентером к Руцкому. Тот, правда, в три часа еще сдаваться отказывался, но по «Альфе» не стрелять уговорил его именно я.

— Врет. — Лаконично прокомментировала этот пассаж Юля.

— И то, что с Михаилом Вячеславовичем знаком, тоже вру. — Обиделся Куницын. — Раз вру — пошли назад.

— Извини, — спохватилась Юля, — мы тебе за обиду еще одного «Лебедя» поставим.

— Хорошая, кстати, водочка. — Облизнулся Куницын. — Так вот, с той поры он пошел по фэсбэшной части. Но старых друзей не забывает.

— Кстати, — вмешалась Нина, — я уважаю Виктора Степановича. В такую слякоть гулять по парку!

— Заметь, — сказала Юля, — статуи освободили от фанеры. Видимо, специально к высокому визиту.

— А вот, кстати, и наша добыча. — Куницын указал на группу граждан, медленно передвигавшихся по параллельной аллее в направлении Каприза. — Остался только один Самарин. Ну, это не проблема, как любит говорить одна телевизионная тетя. С ним я тоже познакомился в Белом доме. Но уже в 91-м году. Он, бедняга, все сомневался, спрашивал меня: ту ли сторону я выбрал? Я ему отвечал: «Прав ты, или не прав, а на этой стороне веселее. Костры жгут, песенки поют. Все-таки, динамика»…

— К вопросу о динамике, — перебила Юля, — мы пришли.

Теперь окончательно стало ясно: чтобы встретиться с группой, неторопливо бредущей по аллее, надо было просто остаться на одном месте. Люди бы подошли к ним сами.

Разумеется, первым от этой группы отделился молодец в сером плаще и, прыгая по сугробам, помчался к трем неожиданным посетителям парка. Куницын, выдвинувшийся шагов на семь вперед, что-то сказал ему. Молодец остановился, недоверчиво посмотрел на него. Потом он сунул Куницыну под нос свою рацию, чтобы тот с кем-то поговорил. Нина издали видела: от группы, сопровождавшей премьера, отошел кто-то, видимо достал такую же аппаратуру и начал переговоры. Через две минуты Паша вернул рацию охраннику. На лице служивого можно было прочесть лишь недоумение.

— Будьте любезны, сказал он, сядьте, пожалуйста, на эту скамейку и, если это вас не затруднит, не вставайте, пока мимо будет проходить правительственная делегация.

Юля тотчас кивнула. Нина, не любившая врать, обнадеживать его не стала.

Через минуту явственно стали слышны голоса прогуливающихся. Впереди небольшой группы шли двое: премьер и Карташевский, остальные сохраняли дистанцию в несколько шагов. Среди них можно было заметить и людей с телекамерами, и фотографов. Они должны были запечатлеть знакомство московского гостя с культурным наследием.

Увидев граждан, мирно сидящих на скамейке, премьер-министр показал на них начальнику охраны, видимо, тому самому Самарину. Судя по жестам главы кабинета, он выражал ему благодарность: из парка не выгнали обычных посетителей. Скоро Нина смогла разобрать отдельные слова. Она тотчас поняла — разумеется, говорят о сохранении культурного богатства.

— ….там тоже приостановлены реставрационные работы, — донесся до Нины обрывок фразы Владимира Константиновича. Хозяйка «Транскросса» тотчас услышала и ответ Виктора Степановича.

— Конечно, центр делает для Петербурга все, что может. При Петре город строила вся Россия, поэтому вся Россия должна о нем заботиться и сейчас. Но вы не должны забывать о местных ресурсах. Нет денег в городской казне? Находите спонсоров. Быть такого не может, чтобы их не было. А мы их — поддержим.

Карташевский был уже совсем рядом. Нина и Юля отчаянно гримасничали, стараясь привлечь его внимание. Однако они привлекли лишь внимание Виктора Степановича, который улыбнулся, увидев Митю. Владимир Константинович же увлеченно продолжал отвечать премьеру.

И тут Митя, видимо в ответ на премьерскую улыбку, радостно крикнул: «Агу!». Карташевский тотчас обернулся на этот звук. Несколько секунд он внимательно смотрел на двух девиц, видно пытаясь вспомнить, кто они и когда видел их в последний раз. Потом он обернулся к премьеру.

— Виктор Степанович, извините, пожалуйста, чуть не забыл. Мы ведь говорим сейчас о спонсорах. Так вот, эта девушка (палец профессор был направлен на Юлю) владеет фирмой «Тарсан-кросс», нет, извините, «Трассан-кросс», если я не прав, она лучше скажет. Я знаю, это предприятие часто помогало нашим музеям: и Русскому, и Пушкинскому дому, и восстанавливаемой усадьбе Набокова. Если бы таких предприятий было побольше, вашему покорному слуге не пришлось бы жаловаться на беды петербургских музеев.

Удивленный премьер остановился. Фотографы и телерепортеры сократили дистанцию, предчувствуя нечто интересное, недовольно задергались охранники, попавшие в нештатную ситуацию.

— Вы генеральный директор этой фирмы? — Спросил премьер вставшую Юлю.

— Вообще-то, генеральный директор Акционерного общества «Транскросс». Я Нина Анатольевна Климова, — ответила Нина, — она — моя помощница.

— Что же вы не в офисе? — Улыбнулся премьер. Заработали бы побольше денег для нашей культуры.

— Боюсь, — сказала Нина, с трудом преодолевавшая робость, — больше мы ничего не заработаем. Наши счета арестованы налоговой полицией.

— Это плохо. — Помрачнел премьер. — Большое скрытие?

— Нет. Обнаружили большую наличную сумму. Я врать не буду, — осмелела она, — эти деньги предназначались не на культуру, а на охрану. У фирмы серьезные проблемы и мы постарались их решить как можно скорее. Теперь, фактически, не работаем.

— Что тут скажешь? — Премьер чуть развел руками. — У нас правовое государство. Я не суд и ничего решать права не имею. А свое мнение у меня есть. Главное сейчас — работать. Когда суд вынесет решение — наказать, пусть так и будет. А пока не вынес — надо нормально трудиться. Потому что, как бы наши налоговики не старались, пока предприятия не будут работать, ничего у нас не получится. Как вы считаете, Владимир Константинович?

— Все революции в Европе происходили из-за высоких налогов. К примеру, Виктор Степанович, голландцы вытерпели от испанцев все, и инквизицию, и казнь аристократии. Но когда этих бедняг задушили налогами, тут началась и революция.

— Вот так вот. Одни должны работать, другие собирать налоги. Пусть каждый делает свое дело. Сколько ему? — Премьер внезапно переменил тему разговора, показывая на Митю.

— Скоро нам будет четыре месяца.

— А как зовут?

— Дмитрием. Митя, посмотри на дядю. — Засуетилась Нина. — Конечно, ты его не запомнишь, но потом об этом пожалеешь. Послышался смех. Митя внимательно смотрел на премьера, будто и вправду стараясь его запомнить.

— Первый раз вижу таких директоров. Я, конечно, не суд, но был бы помягче. Предприятие тоже как ребенок. Трудно уследить за двумя детьми сразу. Надеюсь, все будет у вас в порядке.

Сказав это, премьер двинулся дальше по аллее. Нина на минуту оказалась в окружении журналистов, которые что-то спрашивали и целились в нее камерами. Положение спас молчавший во время разговора Куницын. Он начал нести какую-то чушь про Чечню. Репортеры сперва пытались отогнать его от Нины, потом оставили их в покое и помчались за уходящим премьером.

— Ну, все. — Облегченно вздохнула Юля. — Пашка, получишь еще двух «Лебедей». Лед тронулся, жернова завертелись. Если хотя бы одна его фраза пойдет в эфир — подвижка будет уже днем. Если нет, то к вечеру. По крайней мере, на административном уровне у «Транскросса» отныне заморочек не будет.

От уходящей группы отделился какой-то человек и вприпрыжку направился к ним. «Сейчас сделает выволочку за нарушение субординации». — Решила Нина.

Однако задача у него была другая.

— Нина Анатольевна, Виктор Степанович приглашает вас сегодня на банкет в Большом дворце. — Доложил он.

Глава 4. Гроб на колесиках

«Ну и шуточки у нашей Юлечки». — Думал Бананов, поднимаясь по эскалатору. В правой руке он держал пейджер, в очередной раз просматривая информацию, поступившую полтора часа назад. «У Думской башни в 16–00. Дело на 50 миллионов. Юля Громова». — Такое послание отправила ему малознакомая журналистка.

Бананов был заинтригован и раздосадован одновременно. Что за дело на 50 миллионов придумала Громова? И если это не шутка, зачем доверять пейджинговой кампании такие цифры? Конечно, если под пятьюдесятью миллионами понимаются старые рубли, это не самая большая сумма из тех, которые Бананову доводилось держать в руках (правда, ему такие деньги не принадлежали). Но ведь всегда найдутся глупые люди, способные решить, будто речь идет о новых. Или, не дай Бог, о баксах. Конечно, умные люди знают: сообщения о баксовых миллионах никто на пейджер не бросит, но ведь на свете больше дураков, чем кажется. Зачем их дразнить? Кроме того, откуда у Громовой такие деньги? Она их видела разве что в кино. Да и посредническими услугами, вроде, не занималась…

Однако долго размышлять об отношениях Юли с большими суммами Бананову не пришлось. Он уже вышел наверх и приближался к главной башне Невского проспекта.

Юлию Бананов узнал сразу. Девушка, стоявшая рядом с ней, показалась ему знакомой. Но кто же она?

— Здравствуй, Бананов. — Сказала Юля.

Бананов растерянно сказал ответное «здравствуйте». Сперва он хотел возмутиться такой фамильярностью: его, человека, который брал интервью у губернатора и двух федеральных министров, какая-то девчонка называет на «ты»! Однако надо понять, что за птица рядом с ней. И какое отношение к ней имеет сурового вида парень в сером пальто, стоящий рядом.

— Это Нина Анатольевна Климова, генеральный директор фирмы «Транскросс». - продолжила Юля.

Бананову стало неуютно. Обе щеки, заранее не зная на какую из них ляжет пощечина, нагрелись мгновенно, будто он вошел в сауну прямо с морозной улицы. Такого сюрприза Бананов не ожидал.

— Нина Анатольевна, я понимаю… Вас не могли не возмутить некоторые моменты в моих статьях… Однако, я всякий раз звонил в вашу фирму и ваш пресс-секретарь не мог уточнить необходимую информацию. И вообще…

— У нас мало времени, Бананов. — перебила Юля. — Вас видимо интересует смысл послания, которое привело вас сюда. Нина Анатольевна произвела простейшие расчеты. Верхней границей был ущерб нанесенной «Транскроссу» вашими статьями, а нижней — предполагаемое ваше личное благосостояние. Золотая середина и составила данную сумму.

— Но Юля… — Заикнулся было Бананов. Это ему не удалось.

— Я знаю, что ты гнал «липу» на заказ. Документов, подтверждающих написанное в этих статьях, не существует в природе. А вот прямые убытки и неполученная прибыль у «Транскросса» из-за тебя — дело реальное. Указанная сумма станет составной частью судебного иска. Тот, кто считал, что «Транскросс» сменит хозяев, а те, кого оболгали вы, сойдут со сцены — просчитался. Правда, номинально суд проиграет редакция газеты, но, зная нравы «Дельца», можно предсказать: выплата ляжет непосредственно на тебя. Иск будет подан завтра. Однако у вас еще есть возможность сделать так, чтобы упоминание о деньгах исчезло и от вас потребуют лишь извиниться.

Бананов, внимательно слушая собеседницу, смотрел и на нее, и на ее подругу, а также на молчаливого спутника, безусловно, телохранителя. «Интересно, если они захотят разобраться со мной без всякого суда, кто меня защитит? Возьмут, скрутят, увезут куда-нибудь, будут гладить утюгом, пока не отдам деньги. Я разве мало сам писал о таких вещах»?

Горячим утюгом, похоже, не пахло, но Бананов решил предостеречься:

— Конечно, я готов опубликовать…

— Нет, — возразила Юля с такой брезгливостью, будто бомж протянул ей кусок засохшего жареного пирожка, — никаких публикаций не требуется. Вы должны завтра утром, обязательно до суда, предоставить мне отчет в письменном виде о том, как Щучкин (не мотайте головой) давал вам задания. Кроме того, вы передадите мне в руки «рыбу» с рукописными пометками Щучкина. Если такая информация нас удовлетворит, вы можете быть уверены — деньги на вас не повиснут.

— Вообще-то… я так не могу, но я подумаю.

— Обязательно подумайте. — Юля, не прощаясь, повернулась к машине, стоявшей у тротуара. Нина, не проронившая во время разговора ни слова, обратилась к Щучкину.

— Вы читали Ницше? Я так и думала. Но вам должен быть знаком хотя бы один его афоризм: «Падающего — толкни». Вы сделали только одну ошибку: спутали шатающегося с падающим. Но со вчерашнего вечера наша фирма опять твердо стоит на ногах.

С этими словами Нина повернулась и догнала Юлю. Бананов стоял на том же месте. Щеки у него продолжали гореть, а кишки ссорились друг с другом.

* * *

За последние четыре года Пещера стал самонадеян, иногда до такой степени, что считал уже лежащим в своем кармане любой предмет, который бы пожелал. Сегодняшнее утро исцелило его от этой болезни. Хитрость и осмотрительность помогли ему когда-то подняться над десятками погодков-пацанов, ушедшими в такой же бизнес, да там и сложивших свои дурные головы. Эти качества вернулись к нему опять. Поэтому Пещера прибыл к «Копенгагену» за двадцать минут до назначенного срока. Он припарковался недалеко, однако так, чтобы быть уверенным — никто его не заметил. После этого, Пещера натянув черную вязаную шапчонку почти до глаз, неторопливо направился к кафе, обходя его кругом. Однако из пуговиц на пальто была расстегнута, чтобы в любой момент выхватить пистолет из кобуры. Пещера давно не носил с собой никакого оружия — хватало охраны. Теперь он сознательно пренебрег этим правилом. Конечно, со стволом в любой момент можно угодить в ментовские лапы. Однако, после происшествия в лесу, Пещера понял: обыкновенные менты не самое страшное. Кстати, сесть сейчас за ношение-без-разрешения было бы неплохо. Пацаны-то в лесу полегли и заложить его за крупные дела некому. Кроме Игоря Борисовича.

Размышляя таким образом, Пещера подошел к маленькой площадке перед кафе. Сюда, через десять минут, должен был приехать именно он. Сейчас же здесь была припаркована лишь одна машина — «мазда». Костя уважал эту марку. Конечно, гнать понты перед братками и девками с ней не удастся. Но если надо рвануть с места, такая мощная штучка будет получше «мерса».

В машине сидели двое парней, читая какую-то цветную газету типа «Калейдоскопа». Однако Пещеру было не взять на такие дешевые штучки: «Калейдоскоп» интересовал их в этот момент не больше, чем учебник по высшей математике. Ребята оглядывали окрестности.

Вот на площадку въехала чья-то «Волга». Тотчас один из парней положил руки на руль, будто готовясь рвануть машину, а второй пристально взглянул на подъехавшего. Но тотчас опустил голову. Нет, не тот, который нужен.

Пещере стало страшно. Это были профессионалы. Не его дешевые пацаны, которых он время от времени посылал завалить другого дешевого пацана. И если сидевший справа от шофера сейчас обернется. И увидит Пещеру…

Костя пришел в себя уже в своей машине. Пискнули часы. Было ровно три. Вот кого партнер (впрочем, какой, пля партнер? — Хозяин) прислал на стрелку.

Через полчаса, когда Пещера сидел на кухне в своей квартире, ожесточенно кромсая ножом свиной окорок, на его пейджер поступило сообщение. На экранчике была только одна фраза: «Неустойка оформлена». Это означало только одно. Неявка на «стрелку» по всем понятиям приравнивается к признанию собственной вины. Теперь все партнеры Пещеры получили информацию о том, как милый друг Костя заложил их в тот памятный вечер, когда впервые познакомился с заказчиками.

* * *

Лет шесть назад Андриан Щучкин, тогда еще начинающий журналист, составил своеобразный календарь, в котором были отмечены все дни рожденья собратьев по цеху. Таким образом, время от времени можно было сэкономить на ужине, да и выпить-подружиться с хорошими людьми. Теперь Щучкин мог сам устраивать приемы хоть каждую неделю, однако старая привычка осталась и он по-прежнему навещал именинников во всех крупных городских редакциях. Раздавать «рыбы» и вручать гонорары после пяти рюмок водки очень приятно.

Сегодня день рождения был у ответственного секретаря газеты «Великая прешпектива». Андриан чуть не опоздал на него из-за тупого милицейского следака, который пытался поведать журналисту о своих подвигах. Но, слава Богу, интервью удалось кое-как завершить. Разорившись на такси, Щучкин даже успел к началу тусовки.

Половина присутствовавших знала его, половина о нем слышала. Правда, в стороне, у окна послышались добродушные реплики типа: «Опять рыбный день!», да и более радикальные шуточки. Щучкин привык, к тому же знал, что он нужен даже своим ненавистникам, как незаменимый источник городских новостей и сплетен. Всем же охота узнать: не готов ли печатный комплекс в очередной раз отказать газетам в своих услугах из-за долгов, какой московский банк хочет купить очередную питерскую газету, не намерен ли губернатор прогнать очередного председателя комитета по информации. Андриан давно научился, даже не зная ответа, делать вид: мне-де все знаемо, только пока это тайна великая есть. Что же касается председателя комитета, то он отдаленно намекал: возможно, этот пост предложат мне лично. После этого было заметно как некоторые собутыльники, прежде гадко прохаживавшиеся по его персоне, торопятся чокнуться с ним первыми, даже толкают соседские стаканы.

На этот раз серьезных интрижных разговоров почти не было. Все в этот вечер почему-то замерзли и торопились согреться. Особенно усердствовал неугомонный репортер Валюшин. В отличие от Щучкина, он пришел сюда с единственной благородной целью: выпить и съесть больше всех. Однако пить в одиночку неудобно, поэтому он то и дело подливал сотрапезникам. Когда все порядком укушались, Бананов, сидевший в уголке и ожесточенно жравший кильки, встал, потянул Щучкина за рукав грязными пальцами.

— Андрон. Поговорить надо.

«Денег, что ли он еще захотел»? — Недовольно подумал Щучкин, ковыляя за коллегой.

Они вышли в коридор, а оттуда — в соседний кабинет. В нем не было ни одной транспортабельной материальной ценности, кроме сломанной машинки «Украина», стоящей на колченогом шкафу, поэтому дверь не закрывалась никогда.

— Андрон, мы в ж… — Сказал Бананов.

— Я думаю, в ж… ты, а не я. И вообще, я не Андрон, а Андриан, — гордо ответил Щучкин. Будучи пьяным, он становился необычайно горделивым, особенно в последние годы и не допускал коверканье своего времени. Ушли в прошлое времена, когда почти каждый мог его назвать «Щучкин-сучкин».

— Так вот, Андриан, — заговорил Бананов необычайно трезвым и серьезным голосом, — ты слышал про визит Виктора Степановича?

— И про визит Степаныча в Питер, и про визит Джона Мейджера в Исламабад. Я телевизор смотрю каждый день.

— Так вот, не знаю про Мейджера, а премьер встречался утром с Климовой, директором «Транскросса».

Мощный хмель Щучкина нельзя было снять одним взмахом руки. Его сняло лишь наполовину.

— О чем она с ним говорила?

— Не знаю. Мне передавали, что он ей что-то пообещал. Важно не это. Важно то, что сделала Климова днем. Она встретилась со мной.

— И что ей было нужно? — Быстро спросил окончательно протрезвевший и уязвленный Щучкин. Он был возмущен: если понадобилось заказать рекламную кампанию, почему обратились к этой шестерке, а не к нему лично?

— Ей нужен мой подробный письменный отчет о том, как ты заказывал мне статьи, а заодно твоя «рыба» с образцами почерка. Иначе она хочет стрясти с меня две годовые зарплаты, а заодно поставить на счетчик.

— Вот как, — пробормотал трезвый как стеклышко Щучкин, и что же теперь делать?

— Три варианта. Во-первых, ты звонишь ей прямо сейчас и договариваешься с ней сам, а мое имя в этой разборке больше не фигурирует. Во-вторых, я готов пару раз посидеть в зале суда. Может он сумму, в итоге, и снизит. Но я хочу заранее иметь эти тысячи.

— А в третьих?

— Если ты не звонишь Климовой и не даешь деньги… Что же, я тебя предупредил.

Щучкин понял, что дешевый паршивец Бананов его шантажирует. Это его разъярило.

— Значит взять «рыбу», перекатать ее своими словами и огрести полтораста баксов — это тебе нравится? А отвечать должен я? Да ты, Банан, просто реактивный халявщик. Друзей трахают, а твоя задница — в кустах!

— Андрон. Ты же деловой человек. Значит должен не психовать, а обдумать мои предложения. Они тебе не нравятся? Придумай свое. А нет — я сделаю, как обещал.

— Так, — чуть успокоился Щучкин, — все дерьмо, которое ты напишешь про меня, значения не имеет. С этим — ладно. Попроси только в дальнейшем у меня хоть хабарик. А вот «рыбу» ты мне сейчас вернешь. Она у тебя с собой?

— С собой! — Крикнул порядком разъярившийся Бананов. — Может, ты еще чего-нибудь хочешь? Может тебе еще и в рот плюнуть, на сдачу?

Щучкин, не размахиваясь, ударил его по лицу. Бананов отступил на шаг, схватил со стола тарелку с остатками винегрета (редакционный буфет был по соседству) и швырнул ее Щучкину в рожу.

Оскорбленый таким действием противника, Щучкин нанес самый красивый и удачный удар в своей жизни. Получив ногой в живот, Бананов отлетел к стене и грянулся спиной о шкаф-инвалид.

Раздался грохот, который бывает только на предприятиях тяжелой промышленности. Старая добрая «Украина», самая тяжелая из пишущих машинок советского производства, покачнулась и рухнула вниз. Однако шума от ее соприкосновения с полом было меньше, чем можно было ожидать. Ибо перед этим она ударила Бананова по голове.

Бедолага сидел на полу возле шкафа, как неверный мусульманин, забитый камнями по шариатскому приговору. По полу быстро растекалась кровавая лужа.

— Это чего вы тут ребята? — Раздался запинающийся голос. На пороге стоял Валюшин. Он напоминал страдающего морской болезнью пассажира на палубе корабля в десятибалльный шторм.

— Я ничего с ним не делал. — Так же запинаясь, ответил Щучкин, механически сбрасывая с подбородка кусочки свеклы.

— Так он, что ли сам? — Недоуменно произнес Валюшин. — Не, не надо Андрик. Я слышал, как вы друг на друга орали. Ты его убил, что ли?

Вместо того чтобы ответить на этот вопрос, Щучкин бросился к двери, отшвырнул Валюшина (это было несложно) и ринулся по лестнице вниз.

* * *

Будучи на воле, Сергей Борисович Царев старался полностью забыть тюремный режим и при каждом удобном случае просыпался поздно. Вот и сейчас, проснувшись за полдень, он сидел на кухне и прихлебывая кофе размышлял о том, как все счастливо повернулось. Заказчик принял работу, а дура-Климова не сегодня-завтра вручит ему эксклюзивный гонорар.

В семье Царевых сохранилась привычка 30-х годов — никогда не выключать радио. Вот и сейчас, старый приемник изливал неторопливую речь питерского диктора. Сперва, кажется, передали прогноз погоды, потом пошла городская информация.

«…Касаясь проблем петербургской культуры, премьер подчеркнул, что государство всегда будет приветствовать инициативу частных предприятий, финансирующих культурные программы. В качестве примера такого сотрудничества Виктор Степанович назвал известную фирму «Транскросс». Как рассказала нашему корреспонденту ее генеральный директор Нина Анатольевна Климова непосредственно после личной беседы с премьер-министром…«.

Царев около минуты переваривал услышанное. За окном по-прежнему щебетали счастливые пичужки, кофейник был наполовину полон, а вот прежняя радость в душе разошлась без остатка. Похоже, работа была впустую. На фирмы, которые любы нашему премьеру, не наезжает никто. Но как так могло получиться? Что за чертовщина?

Пискнул пейджер. Информация была краткой: «Жду в «Коллегии», в 19.00».

Царев сразу понял, кто был автором послания. Ему не понравилось одно. Обычно, его именовали по имени-отчеству. Видно, Игорь Борисович был не в духе. Или торопился. Некоторое время Царев размышлял, ехать ему или не ехать. С одной стороны неохота. Но нехорошо расстаться с заказчиком, не попрощавшись. А вдруг он решил дать какую-нибудь небольшую сумму? От Климовой теперь хрен добьешься, так что шанс упускать нельзя…

Когда Царев прибыл в «Коллегию» Игорь Борисович уже сидел за столиком в своем излюбленном кабинете. Сергею Борисовичу всегда нравился этот уютный отсек, куда почти не доносились голоса других посетителей, и беседу могло приостановить лишь появление официанта. Заказчик явно был в счастливом настроении. Так счастливы школьники в первый день каникул, сумевшие забыть какие отметки стоят в аттестате.

— Здравствуйте, Сергей Борисович. Я надеюсь, ничего удивительного вам не сообщу?

— Я уже в курсе.

— Это замечательно. Как вы думаете, чем я собираюсь заняться завтра утром? Я схожу в Эрмитаж. Впервые за три недели никаких дел. Правда, команды свернуть операцию из Москвы еще не поступило, но мне уже все ясно. Но какова девчонка! Прорвалась к премьеру, упала на грудь. Это фантастично, но это, откровенно говоря, был ее единственный шанс. Она его не упустила. И при этом, какая вежливая! Обещала вчера позвонить моему куратору и выполнила обещание. Позвонила, сказала, что предпочтет пока подержать акции у себя. Я ее понимаю. По моим сведениям, налоговая полиция разморозит счета уже к вечеру. Там люди умные, они поняли, куда подул ветер.

— Молодчина, — после небольшой паузы согласился Царев, — а я-то думал, обычная экзальтированная дуреха.

— Может и экзальтированная, но вовсе не дуреха. Кстати, Сергей Борисович, это еще не все. Сейчас будет самое интересное.

* * *

Щучкин никогда не догадывался, что в городе так много милиции. Раньше ему казалось будто ее гораздо меньше. Это огорчало: хотя Щучкин считал милиционеров людьми тупыми, все же всегда радовался при виде потенциальных защитников от жертв его газетных публикаций. Однако этим вечером он понял, что милицией кишит весь город. Всюду проходили патрули, то и дело проезжали машины, высокие ребята с хорошо поставленным шагом были, безусловно, оперативниками в штатском. И все они подозрительно смотрели на Щучкина, видимо получив приказ о его задержании. Возможно, и милиция, и прохожие действительно смотрели на Щучкина с подозрением. Объяснялось это одним: он бежал по улице без куртки, хотя было ниже нуля.

«Вчера, после совместного распития спиртных напитков, корреспондент «Петербургского дельца» Андриан Щучкин, 1959 года рождения, нанес тяжелым тупым предметом своему коллеге Леониду Бананову несовместимые с жизнью повреждения. Подозреваемый задержан» — Щучкин отлично представлял завтрашнюю криминальную хронику. И героем ее будет он.

Может заранее нанять нормального адвоката и подготовить кампанию? «Один из самых честных журналистов нашего города стал жертвой провокации организованной разоблаченными им банковскими группировками»? Пара статей в день с таким зачином и суд будет неплохо обработан. Ведь судьи — бюджетники, банкиров они любить не должны. Впрочем, журналистов судьи вряд ли любят больше. Да и на мнения писак им просто наплевать. И приговор будет вынесен «по собственному убеждению». А убеждения у них просты — не фиг писать, о чем не знаешь. Ах, ты еще и журналист? Ну-ка, а кто там распинался о предвзятости выносимых приговоров? Сейчас убедишься в торжестве правосудия…

Щучкин тут же вспомнил свою позапрошлогоднюю, разумеется, заказную статью: «Синедрион с Фонтанки». Он не знал, насколько необразованными окажутся работники Фемиды. Некоторые почему-то решили, что он обозвал их филиалом масонской ложи. Нет, с судьями этого города он поссорилсявсерьез. От них добра не жди…

Дрожащий Щучкин вбежал в свою квартиру. Не раздеваясь, достал из бара бутылку коньяка, выпил залпом полстакана. В голове слегка прояснилось. Здесь оставаться долго нельзя. Скрываться у знакомых? Но найдутся ли такие, кто не испугается попасть под статью об укрывательстве? Таких нет. Значит, надо бежать из Питера. Хотя бы временно, пока следствие не достигнет стадии вялотекущей шизофрении. Есть только два города, где его ждали: Москва и Минск. Но если в Москве он получит лишь крышу над головой, то в Минске есть хорошие ребята, можно добиться пост начальника отдела. Может даже в республиканской газете. Вакансии там в последнее время открываются часто. Люди приходят, люди уходят. А Щучкин человек тертый, он выживет. Пусть платят хоть бульбой — лишь бы подальше от Питера. Кстати, все-таки другое государство. Сразу же не сообразят, не доберутся.

Хотя за последние годы Щучкин проводил кампании по заказу трех различных банков, деньги он предпочитал хранить под паркетом. Рассовав по карманам пятнадцать тысяч баксов, он оделся и выскочил на улицу.

Вдали мелькнул огонек милицейской машины. Неужели за ним? Бежать, бежать!

* * *

— Мой куратор думал, что она попрощается и все. Однако Климова сказала: «А напоследок я хочу сделать вам маленький подарок. По-моему, вы не очень тщательно подбираете персонал. Вчера, когда господин Царев передавал мне ваш ультиматум, он решил им не ограничиваться и сделал небольшую прибавку в свою пользу. Я не хочу пересказывать своими словами, просто у меня под рукой оказался диктофон. Да, кстати, передайте напоследок вашему протеже, что он может получить трудовую книжку в любое время»… Сергей Борисович, думаю, дальше цитировать Климову не имеет смысла. Вы прекрасно знаете, о чем идет речь.

— Эта стерва захотела отомстить. — Прохрипел Царев.

— Как можно, Сергей Борисович? Такая милая девушка и вдруг — стерва. Нехорошо. Ругаться нехорошо. И воровать — нехорошо. Ах, что за страна, что за народ! Человек только вышел на свободу и опять. И у кого! У того, кто сделал это маленькое доброе дело. Знаете старую историю про ворону, поклявшуюся дерьмо не клевать? А при виде первой же кучи…

— Игорь Борисович, — Царев наконец пришел в себя, — по-моему, мы все оказались в равном положении. Никто никаких денег ни от кого не получил.

— Вот тут вы ошибаетесь, Сергей Борисович. Есть три серьезных отличия. Во-первых, впрочем, это напоследок. Во-вторых, с вами поступали честно. А вы? Ну а в третьих, деньги кое-какие вы получали. А ваш покорный слуга работал исключительно на процент с конечного результата. И мне очень хочется увезти из этого города хоть какую-нибудь сумму.

— Не понимаю.

— Тогда переходим к первому. Когда имеешь дело с собакой, а ведь вы, — внезапно голос Игоря Борисовича стал жестким, и он пристально посмотрел в лицо собеседника, — вы порядочная сука, нужен крепкий поводок. Вы знаете такого товарища, Костю Пещеру?

— Что-то слышал. Красносельская группировка?

— Нечто в этом роде. О вас он знает еще меньше. Но я недавно попросил его об одной, незначительной услуге. Он наговорил маленькую текстовку о том, что именно вы, работая в «Транскроссе», снабжали его информацией о передвижении машин. С сегодняшнего утра Пещеру усиленно ищут. Ищут и любые доказательства по его делу.

— По такой штуке нельзя засудить.

— Пожалуй, нельзя. А вот отправиться в «Кресты» пока идет следствие — проще пареной репы. Короче, я не хочу терять время. Помните сумму, которую вы потребовали от Нины? Так вот, я хочу получить от вас столько же.

— Двести тысяч долларов? Но мне же их не достать.

— Причем, — продолжал Игорь Борисович, будто не услышавший реплику собеседника, — я их должен получить до завтрашнего вечера. Я еще могу терпеть ваш город зимой, но в межсезонье он действует мне на нервы. Однако исключительно ради вас я готов задержаться здесь еще на сутки. Я уже взял билет на вечерний рейс «Трансаэро». Если деньги будут доставлены прямо в «Пулково», ничего против иметь не буду.

— Но, даже в лучшем случае потребуется несколько дней.

— Вам же не нужно объезжать на упряжке отдаленные яранги. Садитесь за телефон, звоните. А если деньги достать невозможно — скажите сразу. Милицию можно вызвать прямо сюда.

— Я заложу вас.

— Не заложите. Зато сделаете себе маленький подарок: сведете срок пребывания в «Крестах» до минимума. Впрочем, я не в курсе, может, в вашем городе трупы зеков кремируют прямо в тюрьме. Те, кто угрожают мне, не заживаются. Запомните, Царев.

Если бы на столе не стояла вазочка с оливками, события возможно и приняли другой оборот. Царев взглянул на оливки и вспомнил: эта соленая ягода была лучшим лакомством его тюремного дружка Паркета. Того самого, который чуть не придушил его недавно за пассивную педерастию. К Паркету возвращаться было нельзя. А деньги не собрать. Даже половину. Ну а собрал бы? Эти люди его все равно достанут. Не потому, что он много знает — на самом деле, не знает ничего. Просто, так принято.

— Игорь Борисович, по-моему, вы все-таки блефуете. У вас нет записи. — Заметил Царев.

— Вы меня разочаровываете, Сергей Борисович. Сначала ругались, теперь хамите. За такие вещи можно и добавить процентов пятнадцать штрафа. Хорошо, если вы хотите послушать невыразительную речь Пещеры, ваша воля.

С этими словами Игорь Борисович нагнулся, чтобы раскрыть свой дипломат. Когда он поднял голову, то увидел возвышавшегося над ним Царева. В правой руке тот держал за горлышко бутылку с вином.

Какой бы хорошей ни была реакция Игоря Борисовича, она его не спасла. Он осел на пол от мощного удара. Царев, которому этого показалось недостаточным, разбил о голову поверженного заказчика еще одну бутыль. По полу разливалось вино. Было тихо. После этого Сергей Борисович вел себя быстро и сноровисто. Он обыскал дипломат, вынув первым делом диктофон. Потом достал бумажник и заглянул в него. Там оказался десяток банкнот с видом Архангельска — у заказчика сегодня планировалась расплата с кем-то. На поясе Царев обнаружил кобуру с маленьким автоматическим пистолетом. «Я так и не узнаю, имел ли он лицензию на ношение, или надеялся отвертеться, если бы задержали», — подумал он.

Через минуту Царев был уже в гардеробе. Ситуация немного изменилась. Когда куратор, упомянутый заказчиком, узнает о произошедшем в «Коллегии», можно будет не бояться «Крестов» и Паркета. Его найдут без помощи милиции. Или не найдут. Если он не будет идиотом. Здесь не остаться. Значит, рвать за бугор. Идиот, почти месяц был на свободе и не позаботился о загранпаспорте! Здесь его сделать нет времени. В Москву нельзя. Значит — в эсэнговую республику, для которой загран не нужен. Но с поездами связываться опасно. Там ведь надо называть фамилию, когда заказываешь билет. А он все еще под подпиской. Тем более, отпадает и «Пулково». Интересно, а если берешь автобусный билет, нужна фамилия? Царев неторопливо вышел из «Коллегии». У него появилась идея. Но сперва надо доставить себе маленькое удовольствие: выкинуть диктофон в Мойку.

* * *

Если Пещера и смотрел в детстве фильм «Чапаев», то вряд ли запомнил хоть чего-нибудь. Однако он каждые пять минут невольно цитировал главного героя, тонущего в холодных волнах Урала: «Врешь, не возьмешь»! Пещера метался по городу, в котором искали его, как затравленный волк. Сдаваться он не собирался.

Питер надо было покидать. Идеальный вариант — самолет. Но «Пулково» он отверг сразу. Значит — поезд. Но Московский вокзал кишел милицией. Пещера два раза подходил к главному зданию, не решаясь войти. Похоже, патруль подозрительно посмотрел на него. Но, то ли им не дали фотку, то ли Косте повезло в очередной раз, патруль прошел мимо. К тому же, Пещера понимал — перед тем как сесть в вагон, надо избавиться от ствола. А он не хотел этого. Конечно, ввязаться в перестрелку со всем питерским ГУВД может только дурак. Но, очень возможно, его ищет не только милиция. Усталых ментовских лап он почти не боялся, по сравнению с ребятами из «Красной крыши». Или ребят, которых пошлет Игорь Борисович. Эти могут просто положить на месте. Тогда пистолет и будет последней надеждой. На другие вокзалы ехать не хотелось. Можно было добраться до Московского шоссе, выехать за город на такси и ловить попутки. Но и там посты, могут остановить.

И тут Пещеру осенила идея. Ведь автобусы не проверяют. Это раньше (он видел в каком-то фильме) на заставах обыскивали дилижансы. Самый старый наземный транспорт оказался самым безопасным.

Чтобы согреться, Пещера заглянул в какую-то забегаловку, принял сто грамм. Потом взял такси и поехал на первую автобусную станцию.

* * *

К ужасу Щучкина, зал ожидания на автовокзале был почти пуст. Людей в нем находилось десятка два. Из них двое были в форме. Правда, милиционеры не проявляли никакой активности, а просто стояли в стороне. Лишь возле кассы была небольшая очередь. Щучкин взглянул на расписание. Он быстро пробежал областные городки. С дальними маршрутами, похоже, было туго. И тут Щучкин увидел то, что надо. «Санкт-Петербург-Витебск». Автобус отходил через двадцать минут. Вдруг не хватит билетов?

Он совершил поступок не слишком красивый и для советского, и для нынешнего времени: подскочил к окошку кассы, оттолкнув пожилую цыганку в пышной дубленке.

— Извините, мой автобус отходит через пять минут. Мне необходимо, я журналист. Пожалуйста, один билет на Витебск.

Только тут Щучкин сообразил, что комкает в кулаке баксовую бумажку. Никакой пользы здесь она принести не могла, и он торопливо вернул ее в карман, лихорадочно выискивая кошелек с родными дензнаками.

— Гражданин, я тоже на Витебск, — послышался раздраженный голос. Щучкин обернулся. К нему обращался представительного вида мужчина лет пятидесяти. — Кстати, автобус отходит через двадцать минут.

— Ты че, не понял? Ты не один на Витебск. Или, мужик, ты здесь самый крутой?

На этот раз за принципы очереди заступился парень лет тридцати. Был он в тяжелой кожаной куртке и, судя по всему, настроен очень сурово. Щучкину стало неуютно. В таких случаях он, обычно, высматривал поблизости милиционера. Но сейчас о стражах правопорядка лучше было не думать. К месту конфликта приближался цыган, одетый в еще более роскошную шубу, чем его обиженная супруга. Щучкин предпочел вернуться в хвост очереди. К счастью, у окошка он оказался уже через пять минут. Ему дали билет, о, радость, не спросив паспорта, и он поспешил на посадочную площадку.

«Икарус» был почти пуст. Кроме него места заняли еще восемь пассажиров. К неудовольствию Щучкина одним из них был пожилой зануда в пальто, а другим — жлоб в кожанке. Этим же рейсом ехал и цыган со своей цыганихой. Переругиваясь с ней на наречии Тарабарского королевства, он забил половину багажника огромными сумками, в которых поместился бы средний шопчик.

«Скорей бы трогались», — думал Щучкин. Он хотел сесть на заднее сидение, но там уже расположился жлоб. Перед ним — романэ и зануда. Поэтому Щучкину ничего не оставалось, как, прижавшись лицом к стеклу, жадно осматривать перрон.

Из здания вокзала вышли двое милиционеров и целеустремленно направились к автобусу. У Щучкина свело живот. Сейчас они зайдут внутрь, попросят его предъявить документы и выведут наружу под одобрительные замечания окружающих скотов. Однако милиционеры просто подхватили какого-то пьянчужку прикорнувшего на скамейке и потащили в отделение. «Давай же, давай, — шептал Щучкин. — Нельзя так опаздывать». Он взглянул на круглые часы, освещенные тусклым фонарем. Отправление задерживалось на две минуты.

Потом взревел мотор и автобус, переваливаясь, как откормленный гусь, медленно развернулся на площадке. Щучкин закрыл глаза, отлично зная, что не заснет.

* * *

Пещера успокоился только на автовокзале. Здесь все было тихо и неторопливо. Местные менты (он понял по их заторможенному поведению) не получили никаких оперативок. Костя даже выделил десять минут, чтобы покурить. Курево он, разумеется, захватил еще дома. Достав самокрутку Пещера усмехнулся: не много ли статей он нарушает сегодня? Разбой, ношение-без-разрешения, и, похоже, доза попадает под статью под хранение. Однако от пацанской привычки успокаивать нервы анашой Пещера не избавился. Поэтому запалил косячок и медленно выкурил его.

Как он и ожидал, в голове прояснилось. Теперь надо придумать, что делать дальше. А что делать? От города и как можно подальше. Куда — все равно. Пещера выбрал самый дальний маршрут из сегодняшних рейсов. Это был Витебск. И опять повезло: автобус уходил через двадцать минут. Дальше все было спокойно. Лишь какой-то лопух (пьяный что ли?) полез без очереди. Пещера позже выругал себя: надо было сдержаться. Парень, конечно, приссал сразу. А если бы захотел разобраться? Для Пещеры, он, конечно, не проблема, но менты явно бы заинтересовались, почему вокруг мирной очереди летают человеческие туши. От бабушки ушел, от дедушки ушел, а на лопухе лопухнулся. Но все обошлось, и через полчаса Пещера уже глядел на бесконечные фонари Московского проспекта. Прощай Питер. Интересно, этот Витебск — Россия или нет? Вроде бы Белоруссия.

Развалившись на заднем сидении, Пещера наблюдал за цыганом. Тот открыл еще одну немалую сумку, взятую в салон. Он достал «сникерс», сожрал его в два откуса, не поделившись с супругой, а потом вынул какой-то непонятный предмет. Сначала Костя решил, будто это переносная компьютерная игрушка, но цыган вытянул антенну. Когда засветился экран, Пещера понял что это такое. Мелкий телевизор. Штука довольно-таки тупая. Во-первых, программы ловятся плохо, а во-вторых, если будет и удастся увидеть клевый фильм, то кайфа не словить. Это как если бы на пейджере вместо слов показывали порнуху. Лилипутский, пля, секс с доставкой на дом.

Однако цыгану повезло. Передачу он поймал легко, ибо это был 5-й канал. Передавали новости. Приглядевшись внимательней, Пещера увидел на экране нечто знакомое. Чуть позже он понял, что видит собственный портрет. Цыган видно был мужик без комплексов. Покрутив какую-то ручку, он сделал максимальную громкость. В автобусе была полная тишина, поэтому дикторский текст звучал на весь салон: «По подозрению в совершении серии дерзких разбойных нападений разыскивается Константин Пещерский 1967 года рождения, по кличке Пещера».

Пещере стало жарко и тревожно. Ведь второй косяк он выкурил перед автобусом на освещенной площадке. Все, кто находился сейчас в автобусе, включая шофера, видели его. Похоже, цыган тотчас бросил взгляд в его сторону. Или показалось. Пещере захотелось лечь под сидения. Но такая идея показалась ему противной. Пусть будет, что будет.

Через пять минут один из пассажиров встал и подошел к шоферу.

— Первая остановка в Гатчине. — Объявил водитель на весь салон.

«В Гатчине какой-нибудь доброхот, пля, обязательно добежит до ментовки. Этот наглый лопух в джинсовке. Или тот же фраер в пальто». — Пещера подумал было выскочить на шоссе и захватить какую-нибудь машину. Но шофер автобуса уж точно заявит гатчинским ментам о капризе подозрительного пассажира.

А зачем захватывать машину, если я уже в автобусе?

Пещера встал, любовно погладил теплую металлическую рукоять за поясом и решительно направился к кабине.

* * *

Не то, чтобы у Царева накануне была бессонная ночь, но в автобусе он задремал сразу. Идеально было, конечно, проспать до самого Витебска. Завтрашний день будет очень хлопотным, поэтому запас бодрости не помешает. Однако выспаться не удалось. Какой-то идиот включил радиоприемник, причем на весь салон.

Открыв глаза, Царев понял, что ошибся. Положения вещей это не меняло: никто не смеет гонять на всю катушку ни транзистор, ни телевизор. Надо бы урезонить нахала. Царев не успел осуществить это намерение, замерев на месте. Он понял смысл сказанного невидимым диктором. Ублюдка Пещеру, из-за которого, собственно, заказчик и получил бутылкой по башке, ищет вся милиция, а может и все пожарные. Ничего смертельного в этом не было. Хорошего тоже. Если Пещеру заметут, тот, сдуру может наговорить разной чепухи. Не исключено, он и вправду считает координатором всех безобразий на Выборгском шоссе именно Царева. Или с ним проведут соответствующую работу. Значит, придется ускоряться, брать загран за любые деньги. Перегнувшись через сидение, Царев разглядел телеприемник в руках цыгана. Увиденное окончательно победило дремоту. Этот парень совсем недавно попался ему на глаза. По крайней мере, безусловно после «Коллегии». Может, даже на автовокзале. «Как и я, испугавшись поезда, решил удрать трассой. Неплохое совпадение. И все же, где я его видел»?

Вскоре Царев успокоился, как человек полностью разобравшийся в происходящем. Конечно, он видел его перед посадкой. И тотчас, будто желая подтвердить царевскую догадку, разыскиваемый субъект встал и направился в сторону кабины. Цыган, на которого зашипел кто-то из пассажиров, выключил свою аппаратуру, поэтому все было прекрасно слышно.

— Эй, мужик, — обратился Пещера шоферу, — теперь я здесь ди-джей. Давай-ка свой пульт.

Шофер что-то ответил. Царев видел, как Пещера ткнул его в лоб дулом пистолета.

— Вот моя лицензия. Не дергайся.

После этого Пещера взял микрофон. Казалось, его голос заполнил весь автобус.

— Господа пассажиры. Должен вас обломать. Автобус в Гатчине не остановится. Ближайшая остановка — по моему требованию. Я гарантирую жизнь только тем, кто будет выполнять мои приказы. Приказ номер один: всем по очереди пересесть на задние сидения. Я, пля, предупреждаю заранее: патронов у меня мало, поэтому зря палить не буду. Ну, еще раз просить? Мужик, включи свет.

Шофер осветил салон. Пассажиры, увидев наведенный на них ствол пистолета, поняли — шуток не будет. Послышались вздохи, шорохи, кто с вещами, кто без них потянулись на задние сидение. Вблизи остался только один мужчина.

— Эй, браток, — ласково сказал Пещера, — к тебе не относится?

К братку эти слова видимо и не относились. Он, хотя и встал, но направился не в конец салона, а к Пещере.

— Браток, я слов на ветер не бросаю.

— Бросаешь, Пещера. Чего же ты наболтал Игорю Борисовичу, что я сливал тебе маршруты «транскроссовских» машин?

Если бы пассажиры попались порешительней, в последующие полминуты они без труда смогли бы скрутить Пещеру. Тот стоял с раскрытым ртом и опущенным пистолетом, как если бы перед ним возник отец, безвременно скончавшийся десять лет назад от злоупотребления трехрублевым портвейном.

— Так…, ты… Царев? — Наконец выдавил он.

— А кто еще? Он самый, Сергей Борисович.

— Ну, ну, — чуть отдышался Пещера, — тогда ты вправду мой братан. Слушай, а ведь ты тоже рвешь когти?

— Именно так. Решил сменить обстановку, этак лет на пять. Незадача вышла с этим «Транскроссом».

— Значит, мы с тобой попутчики. Тоже до Минска? Отлично. Надо обмыть встречу. Водочки я не захватил, так что кури.

Царев присел на сидение возле шофера и недоверчиво повертел в руках костину самокрутку.

— Кури, кури. Легче будет.

Царев затянулся. Действительно, стало легче. Между тем, Пещера сказал попутчику:

— Посмотри за шофером. Чтобы какой шутки не выкинул. А я пойду, сделаю небольшую зачистку. Вдруг, там штатский мент засел.

Когда Пещера, с косяком в зубах и пистолетом в руке добрался до задней площадки, ее обитатели вжались в кресла. Костя оглядел их презрительным взглядом.

— Не, Серега, ничего серьезного. Только я с одним пацаном сейчас разберусь. Который к кассе лезет как ветеран Куликовской битвы.

Щучкин понял, что это относится к нему, и решил опередить события.

— Извините, как я понял, вы тоже работали против «Транскросса»?

— Ты кто такой, лопух крутой?

— Я Щучкин. — Затараторил Андриан, спеша договориться с бандитом, пока тот, чего доброго, не дал ему по башке. — Мне тоже Игорь Борисович давал работу.

Пещера присвистнул.

— Ну и дела. Новый попутчик. Чем же ты занимался?

— Я делал кампании в прессе.

— Значит писатель, говоришь. Про заек который писал? Неплохо. Слушай, а тут больше никого еще из наших нет? Эй, цыган, твоя цыганка, часом, на «Транскросс» не гадала?

Однако цыган боязливо замотал головой. Остальные пассажиры тоже не торопились объявить членами команды, работавшей против «Транскросса».

— Тогда иди к нему. — Велел Пещера Щучкину, показывая на Царева. Тот не замедлил воспользоваться советом.

— Здравствуйте, — сказал Андриан, — вас зовут Сергей Борисович?

— Да. А вы Андриан Щучкин? Слышал, слышал, причем давно. Тоже решили найти городок потеплее, а главное позападнее? Кстати, а какова причина вашей спешки? Вам что, Климова обещала отрезать уши?

— Нет. Так, одна неприятная история. Но вы правы, я действительно хочу уехать подальше. Кстати, как, наверное, поняли и вы, хотя планы остались прежними, но за последние десять минут ситуация кардинально изменилась.

В этот момент к ним подошел Пещера.

— Проверка закончена. Ментов среди них нет. Эй, мужик, у тебя бензина много.

— Километров на двести хватит. — С опаской ответил шофер.

— Надо будет заправиться. Вообще, братки, втроем веселей. Приедем на заправку — один будет снаружи, остальные — в салоне караулить. Так можно дольше продержаться.

— Докуда едем? — Осторожно поинтересовался Щучкин.

— Не знаю, браток, главное подальше. И от питерских ментов, и от «транскроссовских» секьюров, и от нашего заказчика. Вот, смотри, — разглагольствовал Пещера, — мы тут три мелких опущенных пацана, едем в одной большой тачке за маленьким счастьем. А эта с…а сейчас пьет коньячок и думает: как хорошо на чужих х. х в рай въезжать.

— Он сейчас не пьет, — отозвался Сергей Борисович, на которого первый косяк в его жизни подействовал с максимальной отдачей, — знаешь, Костя, почему я рву из города? Я ему напоследок башку проломил.

— Ну ты парень даешь! — Изумился Пещера и обнял Царева. Щучкин подумал и сделал то же самое. — Ладно, братки, идите, покемарьте. Я пока за шофером присмотрю. Эй, водила, какой у тебя музон есть? Чтобы было повеселей. Да не громко врубай, пусть братки отдохнут.

Однако братки не отдыхали, а сидели в середине салона, обсуждая ситуацию.

— Я сначала хотел попробовать устроиться в Минске. Но теперь не удастся, — шепотом жаловался Щучкин. — Ведь мы отныне участники вооруженного нападения. Приходится как можно скорей уезжать.

— Надо сразу же сделать загранпаспорта. Я немного знаком с белорусскими расценками на такие услуги. Это в два раза дешевле, чему у нас. Правда, за срочность надо будет приплатить. Для надежности, придется раскошелиться и на границе. Кстати, какие у нас ресурсы?

— У меня пятнадцать тысяч, — ляпнул Щучкин и тут же поспешно добавил, — рублей.

— У меня меньше раза в три. — Ответил Царев, не моргнув глазом. — Зато есть некоторые связи. Может чего-нибудь удастся подзанять. К тому же, надеюсь, наш крутой приятель тоже не с пустыми карманами.

В этот момент послышалась ругань крутого приятеля.

— Ты чего мигаешь падло! Убью!

В подтверждение этих слов, Пещера ударил рукоятью пистолета шофера по лицу. Тот, теряя сознание, успел сделать то, что спасло жизнь и ему, и пассажирам — притормозил.

— Пля, братки, он нас сдать хотел! — возбужденно кричал Пещера. — Навстречу какой-то «козел» ехал, к счастью не ментовский. Так тот ему подмигнул раза четыре. Если бы были менты, они сейчас за нами бы увязались.

Царев нагнулся к шоферу, затем выпрямился.

— Я не врач, но на сегодня он свое отработал.

— Ну и х… с ним. Я в армаде бэтэр водил. — Ответил Пещера. — Свяжем козла и репой в сугроб. Это ему будет вместо компресса.

— Костя, — предложил Царев, — а давай и остальных выкинем?

— Зачем? — Удивился Пещера. — Разве мы их не взяли в заложники?

— Если они заложники, то надо связаться с властями, выдвинуть требования, созвать пресс-конференцию. Кстати, пресс-секретарь в команде уже есть. Но я бы не советовал. Наши кретины из бывшего ГБ перебьют половину пассажиров, пристрелят своего начальника, да и нас заодно, а потом их наградят за успешную операцию. Лучше будем гнать и дальше, не привлекая внимание. Ты сколько сможешь проехать?

— Ха! Сколько косяков в пачке, столько и проеду. — Хохотнул Пещера. — Хоть до Минска.

— Ну, нам главное добраться до Витебска. Или, лучше, до Орши. Сейчас первый час. Часть пути придется на светлое время. Кто-то из этих лопухов (Царев показал на пассажиров) еще будет делать рожи перед окном, руками ментам махать, мол, автобус полон заложников.

— А мы их свяжем и положим на пол. — Нашелся Пещера.

— Тогда почему бы это не сделать прямо сейчас? Чтобы наверняка. Вон, за окном какой-то вагончик. Туда их и загоним. А если на дороге будет проблема, возьмем другой автобус.

— Давайте в Луге больницу захватим, — подал голос Щучкин, — или, лучше, роддом. Тогда уж точно выберемся.

— И потребуем самолет до Грозного. — Усмехнулся Царев.

— А по дороге сделаем друг другу обрезание.

— Это зачем? — Не понял Пещера.

— Чтобы с Басаевым закорешиться. Но я серьезно, Костя. Дальше есть смысл ехать втроем.

— Как скажешь, братан. Ты я вижу, тоже координатор.

Пассажиров по одному вытаскивали из автобуса. Пещера курил, помахивая пистолетом, а Царев связывал им руки кусками веревки, найденной у шофера. Потом пленников затащили в строительный вагончик и подперли дверь доской.

— Попляшут — согреются. — Хохотнул Пещера. За это время Щучкин, у которого проснулись мародерские задатки, вытащил из багажника несколько сумок и пошарил в них. Царев присоединился к нему.

— Пошли ребята, — заторопил Пещера. — времени мало.

Он минуты три изучал шоферскую кабину.

— Порядок. Я сейчас покажу скорость. Братки, вы не стесняйтесь. Выпивона нет, так затянитесь моей травкой.

— Выпивон есть, — возразил Щучкин. — Этот цыган, видно большой эстет. Он «мартини» вез четыре бутылки.

— Давай! — Оживился Пещера. — Он выхватил бутыль из рук Андриана и отхлебнул одним глотком четверть содержимого.

— А вы не боитесь? — Осторожно спросил Щучкин.

— Что ГАИ права отберет? Нет, братан, сегодня мой день. Я давно хотел так прокатиться, как следует. Чтобы не мелкий гроб на колесиках, а нормальная машина, вроде бэтэра. Чтобы перед этим покурить и вдарить от души. У меня сегодня с ГАИ только один разговор. — Пещера похлопал карман, в котором лежал пистолет. — Пристегнитесь, пацаны, взлетаем.

Видно, Пещера и, правда, неплохо водил армейские броневики. «Икарус» почти сразу выдал под девяносто, а потом перешел и сотню.

— Люблю ночь! — Крикнул Пещера. — Никто на дороге под ногами не путается!

— Костя, — Заосторожничал Щучкин, — может чуть потише?

Пещера не ответил. Он еще крепче вцепился в руль и заорал во всю глотку:

— Давайте, братки, кемарьте. Я на посту!

Царев и Щучкин последовали этому совету. Они перебрались в середину салона и сели на скамейки.

— Сергей Борисович, — вам это все нравится?

— Не очень. А как по другому?

— Знаете, я вот о чем подумал. Мы, как интеллигентные люди, можем договориться. Ведь у нас, если говорить честно, мелкие провинности перед законом. Ну, конечно, мелкие по сравнению с Пещерой. Я действовал в состоянии необходимой обороны, вы, думаю, тоже. А получается, вместе с этим отморозком, угнали автобус, оставили людей замерзать. А в результате, тут я полностью согласен с нашим криминальным другом, мчимся с недопустимой скоростью в гробу на колесах. Ведь если этого Пещеру сдать ментам, может, с нами прилично обойдутся. Отпустят под подписку.

— Меня уже отпустили. Нет, Андриан, если не ошибаюсь, Изяславович, так не получится. Как говорил поэт: «Мы не в Чикаго, моя дорогая». Наши менты не ценят мелкие услуги. Нас они тоже скрутят, а в рапорте напишут, что скрутили всех троих. Я лично сдаваться не собираюсь.

— Но может, хотя бы сделаем путешествие более безопасным. Сами свяжем этого обдолбанного отморозка и…

— Вы сядете за руль «Икаруса»? Я с ним не справляюсь. Может, километров сорок в час и выжму, но нам это не нужно.

— Ну, как знаете. — Щучкин выглядел уныло.

— Хотя, отчасти вы правы. Если этот парень допьет бутылку и отсмолит еще пару косяков, он может решить, что у него судно на воздушной подушке. А мы — привидения на его борту. Возьмите-ка это.

Удивленный Щучкин увидел пистолет в руке Царева. Он взял его и хотел рассмотреть, но Сергей Борисович поспешно предупредил.

— Спрячьте подальше. Главное, чтобы он не видел.

— А вы?

— Обойдусь и без него. Есть опыт. Давайте пока вздремнем.

Щучкин и Царев сбросили куртки, кинули их на спинки кресел и постарались задремать. Как ни странно, скорость в 120 км в час действовала как снотворное и спящим не мешала ни музыка Пещеры, ни его песни про анашу. Оба не раз шевелились во сне, а потом храпели опять.

Часа через два Щучкин, пробормотав, что надо узнать у Кости, сколько километров проехали, пошел к кабине. Царев ответил: «узнай» и задремал опять.

Щучкин просидел у Пещеры довольно долго, видно ожидая, пока фары высветят очередной столбик-указатель. Потом Пещера крикнул ему: «Отъедь!» и Щучкин поплелся обратно. Царев проснулся через пять минут. Он взглянул на Андрона.

— Хорошая кассетка играет. Это что-то новое.

— Есть такая навороченная группа — «Муммий Тролль». — Ответил Щучкин.

— «Пристегнись, наверно, крепче, я свою превышу скорость», — процитировал Царев, — понимаю, почему Косте она нравится.

Он молчал около минуты. Потом заговорил опять.

— Костя только что поставил эту кассету. А предыдущая кончилась, когда вы пришли к нему говорить про километры. Поэтому, я сумел кое-что разобрать из вашей беседы. А что не разобрал — то сумел додумать без особого труда. Андриан, смотрите мне в глаза. Ведь вы говорили не про километры и не про скорость, хотя недавно вы лишь про нее и думали. Вы говорили про меня.

— Не понимаю, — пробормотал Щучкин, отодвигаясь от Царева.

— И понимаете, и помните. Вы предложили ему простую комбинацию. Остановиться в ближайшем населенном пункте и связаться с охраной «Транскросса». Пообещать привезти завтра в Питер главного координатора всех наездов, объявив таковым меня. Раз теперь «Транскросс» в чести у премьера, они могли бы у ментов выхлопотать нам послабления. Или, сами помочь нам свалить за границу. Кстати (это уже не разговор, это я читаю ваши мысли), в последний момент можно было бы подранить Пещеру, сдать, заодно и его. За такие услуги к вам были бы снисходительны, ну не милиция, а «Транскроос» точно. Пещера же, бандюк тупой, но честный (может потому, что обдолбанный) ответил на это: «Отъедь, гнилой пацан». Так или не так?

— Не надо! — Почти взвизгнул Щучкин, отступая в конец салона.

— Мы еще не дошли до того, чего «не надо». Я могу в порядке соблюдения Закона Равновесия, сообщить Пещере про ваш замечательный план, который вы мне сообщили два часа назад. Не надо дрожать, вылететь из автобуса на такой скорости почти не больно. Я человек добрый, я вас прощаю. И ограничиваюсь лишь штрафом. Его сумма — пятнадцать тысяч долларов. Да, да, Щучкин, долларов, а не рублей. Ибо они у вас есть.

— А вот обломится! — Выкрикнул Щучкин, вынимая пистолет.

— Вот и будь после этого добрым к людям, — развел руками Царев, видимо подражая манерам Игоря Борисовича, — очередная проверка на вшивость, Андриан Изяславович. Вы помните, как мы потрошили багажник на последней остановке? Вам, кажется, приглянулось «Мартини». А я, среди цыганских шмоток, нашел газовик. Патроны, разумеется, вытащил, зачем они вам? Так что, засуньте эту пушку в известное место. Боюсь, нам придется продолжить путешествие вдвоем. Но мы, как вы правильно сказали, люди интеллигентные. Поэтому, я постараюсь уговорить Костю, чтобы, когда дверь откроется, он снизил бы скорость хотя бы до двадцати.

И тут Щучкин засмеялся. Царев с удивлением посмотрел на него.

— Сергей Борисович, как вы ошиблись! Если бы вы знали, сколько людей считали меня дешевкой. Сейчас они на помойке. И вы поступили так же. Вы подсунули мне револьвер и заснули, действительно заснули. И не догадались, что я немедленно посмотрю ваш подарок. И, тем более, не догадались, что я дотянусь до кармана вашей куртки. Там, кое-что лежало. И я сразу понял: не газовое. Тогда я…

Царев метнулся к своему сидению, схватил куртку и вытащил из своего кармана револьвер. Когда он опять обернулся к Щучкину, тот целился в него из пистолета. Того самого, который Царев в «Коллегии» отобрал у заказчика.

То ли единственная папироса с анашей сделала свое дело, то ли Царев понадеялся на то, что автобус колыхался как корабль на волнах, но он перехватил бесполезный револьвер за ствол. И действительно, он почти добрался до Щучкина, две пули которого прошли мимо, застряв в потолке «Икаруса». Однако когда уже можно было наносить удар, Щучкин выстрелил почти в упор и пораженный в голову Царев рухнул к его ногам.

— Ты чего, пацан? — Пещеру вывели из экстаза лишь звуки выстрелов. — Пацан, ты что его замочил?

— Я тебе не пацан. Я теперь командую! — Заорал Щучкин.

— А ну, сбавь скорость до нормальной!

— Да ты, сявка, на кого наехал? — Удивился Пещера.

— Сбавь скорость, говорю. И не дергайся. А то и тебя пристрелю.

Но Костя Пещера был не в том состоянии, когда слушают полезные советы. Разумеется, он дернулся, встал и, не выпуская руль, обернувшись к Щучкину, вытащил из-за пазухи пистолет. Андриан взвизгнул и начал жать на спусковой крючок, будто играл в «Денди». С грохотом развалилось переднее стекло, полетели искры, когда пуля попала в щиток управления. А Пещера матерился, нащупывая предохранитель. Наконец, он вытянул руку вперед. В этот момент последние три пули Щучкина достигли цели. Две из них вошли Пещере в корпус, третья застряла в мощной черпной коробке. Костя сделал еще один шаг и обвалился на дрожащий пол.

«Победа! — Обрадовался Щучкин. — А дальше то, что будет»?

То, что будет дальше, Щучкин понял через секунду. Он успел подумать только об одном: будь я сейчас у кабины, ничего бы изменить не успел. Это была очень здравая мысль, да к тому же и последняя.

Автобус, мчавшийся со скоростью 120 км/час, перемахнул придорожную канаву и полетел-закувыркался с крутой горки, каких немало в тех краях, где Ленинградская область переходит в Псковскую.

Глава 5. Необходимая оборона

— Понимаешь, Дима, — Нертов очередной раз поднялся со стула и заходил по комнате, пытаясь подобрать наиболее убедительные для оперативника слова, — понимаешь, сейчас ты не сможешь предъявить убийце практически ничего конкретное. На одних окурках, которые я находил около мест убийств, да на отпечатках неизвестно чьих перчаток обвинение не построишь. Не забывай: доказательства, добытые с нарушением норм уголовного процесса, для суда — не доказательства.

Касьяненко задумчиво кивнул, с сожалением соглашаясь с собеседником, а том тем временем продолжал:

— А вот, если «примерить» нашего маньяка к другим эпизодам… Послушай, я же тебе еще в начале нашей беседы рассказал о своем первом знакомстве с «циркачом». Тогда я заставил-таки его изъять с места происшествия жеваные окурки. Если только он не переделал потом протокол или не выкинул вещдоки… Да и в других районах, может, есть всякие «мелочи»… Дима, тебе надо срочно валить в прокуратуру и попытаться убедить следака связать вместе все убийства. Знаю, радости ему это не доставит — до фига работы прибавится, но шанс есть. Судя по тому поручению, которое ты получил, он парень с головой. Глядишь, дела соединят, а там и о задержании можно будет говорить.

В конце концов, Нертову удалось убедить молодого оперативника не бежать сразу же к подозреваемому и не пытаться его «расколоть» без приличных доказательств. Дима распрощался с новым знакомым и рванул в прокуратуру.

Оставшись дома один, Алексей еще раз «прокрутил» в голове всю беседу с сотрудником уголовного розыска. Тот, как и договаривались после освобождения Нертова, пришел к нему домой, правда, уже глубокой ночью, так как остатки вечера были потрачены на всякие дурные отписки, связанные с визитом высокопоставленного начальства. И хотя непосредственно Касьяненко к задержанию Нертова никакого отношения не имел, но перепуганный и злой начальник райотдела все равно заставил опера заняться творчеством, мол, видел, что никто задержанного не бил, разговаривали с ним вежливо, а что лицо товарищу разбили, так в таком виде он и был доставлен в милицию.

В результате Диме удалось удрать из «конторы» и минут через пятнадцать он уже звонил в холостяцкую квартиру Нертова.

Касьяненко решил, что в данном случае главное — максимум искренности и, не скрывая поведал Алексею обо всем, что ему удалось узнать относительно предполагаемого убийцы. Машина, на которой тот скрылся вечером, принадлежала «Транскроссу», а вот кто из его сотрудников мог разъезжать на этом «ауди» Дима не знал и хотел выяснить это у начальника охраны. Но оперативник не знал и то, что в последние дни Нертов в фирме не был, а ее охрану теперь организовывал Акулаев.

Алексей сначала не поверил гостю, пытался его так и так прощупать в разговоре, но потом решил, что «врубать дуру» не стоит. У Касьяненко с головой было явно все в порядке, а на какого-нибудь засланного казачка он не походил — те, на сколько знал Нертов, работали несколько по другим схемам. В общем, он честно рассказал оперу о своих прикидках по этому делу и прямо заявил, что считает убийство в Таврическом не единственным «подвигом» маньяка. Вскоре после того, как Дима назвал номер машины, на которой скрылся незнакомец с Захарьевской, под благовидным предлогом распрощался с гостем…

«Конечно, парня в прокуратуру я отправил правильно, — думал Алексей, — все равно без нормальных доказательств убийцу не прижать. Пусть «молодой» поработает, а мы в это время пойдем своим путем». Вдруг юрист запоздало сообразил: а ведь времени ни на какой сбор доказательств нет! Нет и быть не может! — Неожиданное освобождение его, Алексея Нертова, из милиции — повод для маньяка немедленно убить Митю — тогда подозрение падет именно на бывшего телохранителя его матери. И никакие однокашники Павла Олеговича уже не помогут. Ни самому Нертову, ни, главное, его сыну!..

Алексей, быстро оделся и, схватив с секретера ключи от квартиры Климовой, бросился к ней домой. Уже по дороге он безуспешно попытался по трубе связаться с Ниной, но услышал только «телефон вызываемого абонента выключен или находится вне зоны обслуживания»…

Знакомая парадная встретила юриста угрюмой полутьмой слабеньких лампочек, которые еще не успели вывинтить предприимчивые бомжи. Перескакивая через две ступеньки, Алексей рванул наверх. Рискуя снова нарваться на вневедомственную охрану, он все-таки не стал топтаться у двери и названивать в нее, а быстро открыл квартиру своими ключами, вскочил внутрь и запер дверь на задвижку. Сигнализация, к счастью, оказалась отключена, но ни Нины, ни Мити в доме не было.

Уже поняв это, Алексей все же быстро заглянул на кухню, попутно набирая на трубке номер Арчи. Буквально за пару секунд до того, как произошло соединение с абонентом, Нертов вдруг увидел на столе полную окурков пепельницу. Между тоненьких коричневых «More» и аккуратного «Парламента» красовался чуть ли не десяток хабариков «Мальборо» с изжеванным до табака фильтрами!

Нертов опустошенно опустился на стул, опасаясь заглянуть в детскую. Но тут он услышал настойчивый голос Николая, доносившийся из радиотелефона: «Алло, ну, будем говорить или нет?.. Какого черта»?..

* * *

«Теперь в «Транскросс». Немедленно!» — Нертов, коротко обрисовав обстановку сыщику и попросив организовать помощь, выскочил из квартиры. Он поспешил к проходному двору, чтобы вернуться обратно на улицу Чайковского, где была припаркована его машина.

Однако едва Алексей забежал в «проходняк», как налетел на грузного мужчину, выходившего из-под арки. Юрист хотел бежать дальше, коротко извинившись, но человек крепко схватил его за плечо: «Куда спешишь, Леша»?.. — Перед Нертовым стоял его бывший наставник Расков. Он собирался с утра пораньше зайти в главк, чтобы получить выволочку за свой рапорт об увольнении на пенсию, но видно, на сегодня эта экзекуция откладывалась…

Разговаривать даже с Леонидом Павловичем было недосуг и Нертов хотел распрощаться с ним побыстрее, но допустил ошибку, бросив перед этим: «Извини, Палыч, я знаю, кто убивал детей! Я нашел его. Тороплюсь»… В ответ начальник уголовного розыска еще крепче схватил бывшего стажера за одежду, заявив, что такие вещи бегом и в одиночку не делаются. «Не забудь, на моей территории тоже два «глухаря» висят. А, насколько я знаю, прямых доказательств на маньяка нет! В общем, идем вместе, по пути разберемся». После этого Расков, не обращая внимания на слабые возражения Нертова, развернулся и грузно засеменил вглубь двора, бросив только по дороге: «Давай, рассказывай, что накопал»…

Пока добрались до машины да заводили ее, Алексей кратко обрисовал Раскову ситуацию. В это время заработала нертовская «труба». Звонил Гущин, который, как оказалось, с раннего утра вместе с Женевьевой был у «Транскросса», пытаясь получить хоть какую-нибудь дополнительную информацию об его делах. Для начала Иван успокоил Нертова, сообщив, что и Нины, и ребенка в городе нет.

— Вероятно, они где-то «у тела» — ты ведь знаешь, что в город приехал премьер. Так вот, со вчерашнего дня Климова укатила на встречу с ним, а ребенка, говорят, взяла с собой.

— Кто говорит? — Попытался перебить собеседника Алексей, уже выруливая с Чайковского на Литейный.

Но Гущина трудно было сбить с мысли, поэтому он продолжил доклад, сообщив, что все успела разузнать заглянувшая в «транскроссовский» офис Женевьева. А сам подозреваемый, имя которого сообщил Арчи со слов Нертова, только что вышел из фирмы и куда-то поплелся пешком.

— Я остаюсь здесь, он видел меня и может узнать. Если Климова вдруг приедет — предупрежу и прикрою. За «объектом» на всякий случай пошла Женька. Она тебе отзвонится, даст свои координаты. И не волнуйся. Скоро должен подтянуться Александрыч. Он выезжает с Петроградской, где по просьбе шефа докармливает его милую псину…

Сам начальник сыскного агентства в этовремя старался выбраться из города, чтобы пока не подтянулись «основные силы», находиться рядом с Ниной и ее ребенком. Он рассчитывал, что все-таки сумеет убедить женщину, чтобы она поверила в опасность ситуации, но не знал, что после недавнего разговора с журналисткой Нина с радостью поверила бы любому из друзей Алексея…

А Нертов и Палыч попеременно пытались дозвониться до Климовой, но все время слышали «…или находится вне зоны обслуживания». Долго занимать линию они не решались, ожидая сообщения от французской сыщицы, но та почему-то молчала. Машину пришлось остановить, так как было непонятно, куда следует ехать дальше.

В ожидании звонка прошло никак не меньше сорока минут, за которые Нертов окончательно извелся. Конечно, он знал и из теории, и из практики, что долгое ожидание — не самый лучший способ времяпровождения, обычно был готов к этому и относился, как и подобает, спокойно. Но сегодняшняя ситуация была совершенно другой, а ставка в ней — жизнь собственного сына. И сейчас самое главное — непосредственно выйти на маньяка. Не пытаться прикрыть от него Нину и ребенка собственным телом, а предотвратить возможное нападение убийцы, пока тот находится далеко, и еще не успел начать действовать.

Расков хмуро сидел рядом со своим бывшим стажером. Опытный оперативник прекрасно понимал ситуацию, в которой оказался Нертов. Действительно, если тот не ошибался, а, судя по всему, парень вычислил убийцу правильно, следующей жертвой мог быть маленький Митя. Начальник ОУР так и так прикидывал в голове разные варианты, но уже в душе согласился с Алексеем: маньяка надо брать именно сейчас. И именно при его, Раскова, помощи. Только так можно предотвратить серию убийств. Когда точное место нахождение этой твари удастся вычислить — его надо сразу же взять и притащить в свой отдел. Пусть даже «молодой», которого Леха отправил в прокуратуру, ничего не добьется, но несколько часов «поколоть» маньяка удастся. Если в результате он и не попадет в «клетку», то все равно вынужден будет на время остановиться. Задушевные беседы с розыскниками бесследно не проходят.

Правда, Расков рассчитывал и на понимание своего районного прокурора, с которым у начальника ОУР были хорошие отношения. Можно было попытаться оформить 122-ую статью, предварительно допросив в качестве свидетелей тех же Нертова, Касьяненко и Иванова, а заодно изъяв в результате выемки добытые частными сыщиками улики. «Хотя, — думал Леонид Павлович, — может со 122-ой и получится. Маньяк просто не сможет не захотеть попробовать сбежать. Что ж, пожалуй, так и оформим»…

Наконец долгожданно запищала «труба». Это вышла на связь Женевьева. Она коротко сообщила, что находилась все время в метро, а потому не могла раньше соединиться. «Объект» явно на всякий случай проверялся, меняя поезда и маршруты, но делал это недостаточно профессионально. Во всяком случае, — считала сыщица, — ее не «срисовали». Сейчас же она находится неподалеку от перекрестка проспектов Художников и Просвещения.

— «Объект» зашел в «адрес» (Женька продиктовала номер дома и квартиры), — парадная с тыльной стороны дома, окна видимо выходят туда же, второй этаж… Лестница — просто la moquerie над цивилизацией… Леша, как по-русски это переводится?

— Насмешка, — подсказал Нертов, — а еще точнее, совсем по-русски, следы цивилизации в понимании акселерирующих подростков и некоторых несознательных граждан. Ты лучше зажми нос, зажмурь глаза и выбирайся на улицу, пока не «засветилась».

— Хорошо, а вы можете узнать, кто там живет? Я имею в виду le enregistrement, жду вас на месте…

Алексей газанул по забитому машинами Литейному в сторону Гражданки, а Расков, не медля, связался с адресным бюро, чтобы установить, к кому же мог пожаловать в гости убийца.

Обычное утро. Обычный час пик. Все куда-то спешат…

* * *

Леонид Павлович, трясясь в машине, сигающей по дорожным колдобинам, кое-как записал в блокнот полученные из ЦАБа данные о жильцах квартиры, куда зашел кандидат в маньяки. Зарегистрированных оказалось двое: некая Кристина Николаевна Белкина, двадцати пяти лет от роду, временно не работающая и ее годовалый ребенок.

Женевьева была достаточно информирована о деле, по которому вела наблюдение. Поэтому, когда ей передали сведения о жильцах, девушка сразу же решила: если сейчас же не вмешаться — потом может быть слишком поздно.

— Надо что-то делать, — думала она, — но что? Войти в квартиру, сказать «не убивайте их, пожалуйста» — да на меня посмотрят как на законченную идиотку. К тому же, кто даст гарантию, что этот маньяк планирует очередное убийство? Но кто гарантирует, что это не так?..

Гарантий не мог дать никто. Маньяк каким-то образом умудрился выпасть из поля зрения и сыщиков, и старой охраны и, тем более, новой. Его связи, на сколько знала Женевьева, толком не разрабатывались. Поэтому совершенно непонятно было, зачем он пошел в гости.

«Может, там у него встреча со своими хозяевами? А если все-таки он замыслил недоброе? В квартире только женщина и ребенок. Маленький ребенок. Почти такой же, как сын Алексея». — Интуитивно она чувствовала, что необходимо что-то предпринять. Но что именно? Женька беспомощно осмотрелась по сторонам. Серые коробки многоэтажек, тянущиеся вдоль улицы трамвайные пути, редкие прохожие, прохлаждающиеся в спальном районе… Вдруг внимание девушки привлекла парочка существ, вылезших из парадной и теперь безуспешно споривших, кто из них виноват, что не хватает денег на очередную бутылку. Когда существа проходили мимо, Женевьева увидела, что одно из них — опустившаяся женщина неопределенного возраста со всклокоченными короткими волосами…

— Вот он, выход, — Женька заторопилась в парадную, — именно подвыпивший человек может спугнуть убийцу и, одновременно, не вызвать его подозрения. Позвонить, спросить какую-нибудь Машу или Сашу, попытаться поприпираться, дескать, вчера тут такие жили и демонстративно остаться под дверьми на площадке, якобы звоня в другие квартиры. А еще лучше спросить именно Кристину, как зовут хозяйку. Тогда покуда разберутся, кто чья знакомая… Если маньяк что-то задумал, он не решится сразу же приступить к своему плану — зачем нужен нежелательный свидетель? А там Нертов с Александрычем подъедут…

Женевьева, дойдя до второго этажа, решительно нажала кнопку звонка. Из-за двери было слышно, как в квартире плачет ребенок. Сыщице пришлось потратить немало усилий, чтобы дверь наконец-то открылась. Но вот заскрежетал замок. На пороге квартиры стоял «объект».

— Привет, — чуть заплетающимся языком произнесла Женька, — мне Криска нужна.

И она шагнула вперед…

* * *

«Посланник Высшего разума» знал: этот день должен решить все. Этап его великой миссии обязательно завершится к вечеру. И именно сегодня. Все складывалось как нельзя лучше. Правда, главная женщина-чудовище со своим выкормышем находилась пока вне досягаемости, за городом и в обществе многих людей, но именно к вечеру она должна была вернуться к себе домой. И уж там никто не мог помешать свершиться неизбежному. А пока следовало заняться не менее важным делом.

— Глупые, — размышлял «Посланник» прикуривая, — считают, что каждый из них — пуп земли, а на самом деле все грязь и тлен. Заботятся лишь о том, чтобы набить потолще кошельки и животы, а вокруг — хоть бездна…

«Посланнику» только на днях удалось узнать заветный адрес, где скрывалось еще одно чудовище — любовница важного московского дельца, крайне заинтересованного в «транскроссовских» неприятностях. Дельцу с его шкурными проблемами было глубоко плевать на личные дела очередной подружки. А та, тем временем, на сколько удалось выяснить «Посланнику», была не меньшим чудовищем, чем пресловутая Климова. Получая время от времени подачки от московского друга, жительница проспекта Просвещения не занималась своим сыном. Еще вчера вечером, убедившись, что хахаль Климовой надежно «забит в клетку», «Посланник» отправился в район Гражданки. Если бы он мог предположить, что этого Нертова вскоре отпустят!.. «Но ничего, — думал он, — тем быстрее твой выкормыш обретет свободу».

С улицы, заглядывая в освещенные окна квартиры Белкиной, он заметил за полупрозрачными занавесками тени и понял, что там во всю идет гульба. Ему удалось даже немного послушать из парадной, через двери детский плач, безуспешно взывавшего ко вниманию малыша. Но вместо того, чтобы выгнать гостей и заняться ребенком его мамаша продолжала развлекаться. «Посланник» больше не мог выносить это и решил, что завтра же освободит маленькую душу от необходимости ежедневных мучений.

Было и еще одно обстоятельство, говорящее за необходимость этой миссии: московский делец, более других считающий себя пупом земли, чуть ли даже не Высшим разумом, на самом деле просто ничтожный червяк, обязаный лично прочувствовать, что такое уход близких людей. Одно дело, когда он, присвоив себе права «Посланника», пытался через своих подручных направить его руку против малознакомой Климовой, другое — когда рука истинного вершителя судеб коснется самого дельца с помощью женщины и ребенка.

И вот оно, долгожданное завтра.

Он не думал, что кто-то будет вести слежку, но по привычке несколько раз проверился, меняя поезда в метро. Все вроде было спокойно. «Главное — войти в квартиру, — а там судьба свершится сама», — думал «посланник», нажимая сегодня утром кнопку заветного звонка.

— Я по поручению господина Ивченко, — гость постарался улыбнуться, — он забыл у вас некоторые важные документы и просил их забрать.

Женщина явно не понимала, что от нее хотят. Несмотря на утреннее время, «Посланник» чувствовал, что от хозяйки исходит легкий запах алкоголя. Помятый халатик, отсутствие грима на лице и всклокоченные волосы, кухонный нож и бутерброд с недомазанным маслом в руках говорили о том, что она только что поднялась и собиралась завтракать.

— Какие еще документы? — Женщина недовольно зевнула. — У меня никто ничего не оставлял.

— Нет-нет, — гость постарался придать как можно больше мягкости голосу, — мне Семен Львович сказал, что когда был у вас последний раз, то сунул несколько бумаг на полку с книгами… в комнате… он просил, чтобы вы посмотрели или позвонили сначала ему.

Про книги он ляпнул просто так. Нет, не ляпнул, а мудро нашелся по благословению Высшего разума. В какой из новых квартир нет стенки, в которой существует хотя бы одна книжная полка с красующимися на ней цветастыми корешками всяких дурных романов? И в квартире Белкиной такая полка, естественно, тоже где-то существовала.

— Книги, документы какие-то… Позвонить Семену Львовичу? — Хозяйка квартиры соображала с трудом, но уже отступила вглубь прихожей, пропуская гостя. — Ладно, проходите. Куда позвонить?.. Да заткнешься же ты, наконец?! И без тебя голова раскалывается!

Последние слова очевидно относились с вдруг заплакавшему в дальней комнате ребенку. Но «Посланник» вдруг вспомнил другой голос, из своего далекого детства, когда пьяная мать также орала на него. Однажды утром, мальчик, подойдя к кровати, на грязных сбившихся простынях которой вольготно расположились чужие еще более грязные ноги, несмело сказал: «Мама, я хочу есть». В ответ он услышал точно такой же крик: «Да заткнешься ли ты наконец?!» А после — оплеухи и пинок ногой от очередного сожителя матери — сначала ребенку, а после женщине — чтобы не мешали спать…

Теперь «Посланник» снова увидел перед собой ту картину, из детства. И перед его глазами была не чужая беспутная любовница, а собственная мать, искалечившая ему всю жизнь. Кровь прилила к лицу, по вискам страшно застучали молотки, сдавливая голову как бочку тугими обручами…

Задыхаясь от ярости «Посланник» ничего не видел кроме искаженного криком рта матери-чудовища. Чтобы прекратить этот крик убийца нанес женщине сильнейший удар кулаком в висок. Несчастная отлетела от удара к вешалке с одеждой, а «Посланник» схватил упавший на пол нож из некогда модной золингенской стали и начал с остервенением наносить им удары в тело, сквозь засаленный халатик и выше — прямо в голую хрипящую шею.

Он прекратил колоть обмякшую Кристину только когда услышал звук звонка. «Посланник» затаился, надеясь, что неожиданный гость уйдет не солоно хлебавши. Однако звонок не унимался. Может, все бы и обошлось, но тут с новой силой из комнаты донесся детский плач. В ответ звонки за дверью прекратились, но за то раздался женский голос:

— Криска, открывай, это я!.. Да открой же! Все равно я никуда не уйду, а тебе одной ребенка не успокоить».

— Еще одно чудовище, — неприязненно подумал «посланник», — и ведь не уйдет по-хорошему, всех соседей на уши поставит. А те, того и гляди, ментов вызовут. И мне деваться некуда. Кто же выполнит великую миссию до конца? Что ж, с…, ты сама выбрала свой путь…

* * *

Женевьева ошиблась, сразу же шагнув вперед, в прихожую. Но она была уверена, что хозяйка еще жива, а маньяк не успел проявить свои наклонности, даже, если собирался это сделать. Поэтому сыщица и не ожидала немедленного нападения. Но мужчина, чуть уклонившись в бок, вдруг резко рванул девушку левой рукой за куртку вглубь прихожей. Женька почувствовала, что теряет опору, хотела придержать руку убийцы, чтобы самой уронить его, пусть даже сломав ему запястье, но не успела, задохнувшись от пронзительной боли под лопаткой. Клинок золингенского ножа, который мужчина держал в свободной руке, чуть ли не по рукоятку вонзился в беззащитную спину.

Когда девушка, упала рядом с хозяйкой квартиры, убийца быстро вытащил клинок из раны и, захлопнул входную дверь, удовлетворенно отметив, что замок автоматически заперся. Он собирался отправиться в ванную, чтобы смыть с себя кровь, а заодно найти какую-нибудь тряпку, чтобы убрать в прихожей «лишние» кровавые следы своих ботинок перед тем как исчезнуть подальше от квартиры. Но тут снова услышал детский плач.

— Не бойся, малыш, — «Посланник» шагнул по направлению к комнате, — больше тебе не придется страдать.

* * *

Алексей очередной раз проклял и час пик, и городские власти, основательно занявшиеся перекапыванием дорог, и водителей — «чайников», то и дело перегораживающих задницами своих машин дорогу впереди Нертовской «девятки». Ко всем неприятностям у автомобиля лопнуло колесо и пришлось возиться с запаской… В результате прошло минут сорок никак не менее получаса с момента, когда Женевьева вышла на связь, а в нужный район, куда ночью долететь можно минут за пятнадцать, все еще было не добраться.

Снова сработал мобильник. Звонил Александрыч. Ворчливо, в своей обычной манере он доложил, что добрался к дому на проспекте Просвещения, но когда вернется его шеф — кто-то кого-то сожрет. Причем, скорее всего, сожран будет сам старый опер. Ивановская псина, которую он согласился покормить, нагло выбежала из квартиры, отказалась туда возвращаться и успокоилась только оказавшись в машине Александрыча.

— Да-да, эта тварь так и заявила: «Хочу к хозяину»! — Ругался Александрыч, забыв, что счетчик телефонной кампании аккуратно оценивает все его ворчание в полновесных зеленых баксах. — Я не в состоянии больше спорить с этим упрямым ротвейлером и не хочу быть его кормящим папашей. Давайте-ка быстрее подъезжайте, пока я не сплавил эту суку Женьке. Кстати, она где-то затаилась. Стоп! К парадной подъехала «БМВ» номер… Ба, да там, кажется, московский гость… Он один, заходит в парадную… Леха, давай быстрее! У меня псина как с цепи сорвалась!..

Нертов так и не успел ответить Александрычу, что они уже проскочили станцию метро и буквально через минуту-две доберутся до места — трубка дала сигнал отбоя. Юрист отдал ее своему спутнику, попросив, если будут звонить, отвечать, а сам, на сколько это было возможно, прибавил газ…

Оставив машину у дома, Алексей и Расков торопливо обошли его с другой стороны, где располагались двери парадных и заметили неподалеку совершенно растерянного Юрия Александровича. Он только растерянно махнул рукой в сторону своего «жигуленка».

— Я теперь не шучу. Собака взбесилась. Того и гляди, всю машину разнесет. Смотрите, что творится…

Но выполнить его просьбу не удалось, так как все трое услышали выстрел, донесшийся очевидно из одной из квартир на втором этаже.

— Александрыч, держи окна! Я — к входу! — Нертов опрометью бросился в парадную. Следом за ним, доставая из наплечной кобуры пистолет и одновременно засовывая в карман нертовскую трубу, побежал Расков.

* * *

Перед возвращением в столицу Ивченко решил ненадолго заскочить к Кристине, чтобы попрощаться и оставить ей денег. Конечно, он не исключал, что девушка, может, в его отсутствие и не сидит затворницей в своей квартире улучшенной планировки, купленной, кстати, на деньги самого Семена Львовича. Но он считал, что без средств к существованию она уж точно может пойти «на сторону».

Безусловно, пожелай бизнесмен, то он мог обеспечить свою любовницу надежной охраной, совмещающей свои непосредственные обязанности с надзором за нравственностью подопечной. Но он рассуждал иначе: у каждого человека должна быть некая отдушина, норка, в которую иногда можно и нужно спрятаться, забыв про все дела. И к такому месту нельзя подпускать даже самых верных людей. Именно поэтому, отправляясь на проспект Просвещения, он всегда ездил без охраны, и именно этой норкой была квартира Кристины. А общий ребенок, считал бизнесмен, крепче любых шпионов привяжет женщину к ее дому. Не додумал он лишь одного: выяснить маршрут одинокого любовника случайно способен даже дилетант. Что уж говорить о человеке, задавшемся этой целью?

Кристина толком не знала о делах Семена Львовича и вообще не интересовалась ни бизнесом, ни политикой. За то она никогда не спорила со своим «поросеночком», любила готовить и вполне устраивала стареющего Ивченко в постели, не замечая его отдельных слабостей, а еще чаще — искусно позволяя самому бизнесмену забыть о них.

Ни вчера, ни сегодня он не должен был появляться здесь, рассчитывая, что дни будут крайне напряженные. Но после приезда в Питер премьера обстановка резко изменилась. Семен Львович узнал о разговоре генерального директора «Транскросса» и Виктора Степановича уже через два часа. И, более того, что вокруг нескольких подконтрольных фирм снова засуетились фээсбэшники. Поэтому следовало срочно вылететь в Москву, чтобы попытаться именно там найти концы ниточек, за которые потихоньку дергает какой-то конкурент…

Ивченко, не желая беспокоить Кристину и сына, который мог спать, своим ключом открыл квартиру и вошел. Запоздало он услышал, что малыш плачет, окликнул: «Кристина!» и, даже не заперев за собой дверь, застыл на пороге, чуть не споткнувшись о два окровавленных женских тела.

Как бы московский гость не был растерян, но трусом его назвать было сложно. Он достал из кармана пистолет, с которым никогда не расставался, пользуясь депутатской неприкосновенностью и, дослав патрон в патронник, осторожно шагнул вглубь квартиры. В этот момент из комнаты, где плакал малыш, навстречу вошедшему вышел широкоплечий мужчина, очевидно услышавший, как Ивченко окликал хозяйку. Увидев наведенный пистолет, мужчина замер на месте. Оцепенело рассматривая его, застыл и бизнесмен-депутат.

Ни внешний вид, ни одежда человека, появившегося из комнаты, не оставляли сомнений в том, что он только что совершил убийства — многочисленные пятна крови, которые он не успел смыть ни с куртки, ни с рук говорили сами за себя.

— Акулаев?! — Ивченко первым пришел в себя. — Ты убил их… За что?..

— За что? — «Посланник» недобро усмехнулся. — А зачем они вообще жили? Чтобы только трахаться и плодить от вас и вам подобных не детей, а уродов? Чтобы издеваться над ними все время?! Это вы, сытые, уверенные в себе калеки, считаете, что вправе вершить судьбы человечества. Вы, а не тот, кто действительно имеет на это право! Вы никогда не поймете. Моя миссия — очищение. Не сраные ваши деньги! Нет! Я и с Климовой сам решу. Все! И не по вашей прихоти! Только я — посвященный. Это — мое право, право прошедшего испытания матерью-чудовищем и подтвержденное Высшим разумом! Я — единственный его посланник!..

Во время того, как Акулаев выкрикивал свои слова, ствол пистолета Ивченко поднимался все выше, а рука вытягивалась вперед, к оскаленному рту убийцы. В тот момент, когда дульный срез оказался на уровне глаз, Акулаев вдруг быстро качнулся в сторону и, перехватив руку Ивченко у запястья, резко крутанул пистолет.

Депутат вскрикнул от боли, разжал пальцы, выпуская рукоятку «ТТ», а «Посланник», воспользовавшись этим, живо перехватил выпавшее оружие и, направив его в голову Семена Львовича чуть ли не в упор, нажал на спусковой крючок.

Ивченко отбросило к стене, его кровь, перемешанная с мозгами, мгновенно заляпала обои и пол, на котором теперь лежали три тела…

* * *

Собака, оставленная одна в машине у дома, безуспешно пыталась выскочить наружу, бросаясь на двери до тех пор, пока не разбила всю морду о стекло. Потом, поняв тщетность своих попыток, она вдруг застыла на заднем сидении и отчаянно завыла…

Всего этого Александрыч уже не видел, отбежав под окна квартиры, откуда раздался выстрел. Не обратил он и внимания на вышедшую из более дальнего подъезда мадам, сопровождаемую невысоким лысоватым мужчиной, аккуратно поддерживающим свою спутницу под пухлый локоток. Но за то дама, увидев машину сыщика, обратила внимание на плачущую собаку. Ткнув в ее сторону унизанным кольцами пальцем, мадам безапелляционно заявила своему спутнику:

— Такую мразь развели. Будь моя воля, я бы всех этих чудовищ просто уничтожала! Ты знаешь, Котик, что сделала госпожа Навусова, ну та, у которой мужа так и не посадили?

— Это которая по парижам разгуливает? — Скорее утвердительно переспросил Котик.

— Нигде она не разгуливает, а пишет в Госдуме закон о домашних животных, — сердито возразила «мадам», — да не перебивай же меня!.. Так вот, перед этим Навусова велела своему охраннику застрелить собаку у соседки с нижнего этажа. И правильно. Нечего разводить всякую дрянь по домам. Кстати, ты бы тоже мог нанять для меня телохранителя.

Спутник «мадам», как обычно сделал вид, что полностью согласен со своей половиной, оскалил в сторону машины зубы и, дразня собаку, показал ей кукиш. Маша, не обращая внимания на этих людей, продолжала безутешно выть. А довольный собой Котик, гордо проследовал со своей парой к ближайшей остановке…

* * *

Грузный Расков далеко отстал от более проворного и молодого Алексея. Уже подбегая к квартире на втором этаже, начальник уголовного розыска услышал новый выстрел и почти одновременно с ним — грохот. Палыч через широко распахнутую дверь ввалился в прихожую и чуть не упал, споткнувшись о чье-то тело. Вся квартира, казалось, была залита кровью, на полу неподвижно лежали еще два человека. Чуть подальше, над затравленно хрипящим мужчиной тоже распростертом на полу, навис Нертов, удерживая того болевым приемом.

За несколько секунд до этого Алексей, влетев в квартиру, увидел прямо перед собой вооруженного пистолетом Акулаева вокруг которого были только трупы. Выстрел из «ТТ» раздался одновременно с броском Алексея вперед. Но бодигард — не рыхлый, пусть даже регулярно занимающийся теннисом, бизнесмен. Атака, «ТТ» отлетает в дальний угол прихожей, расслабляющий удар, бросок с болевым захватом… и стрелявший скрючился на полу, хрипя от боли в жестко перехваченной руке.

Расков, быстро сориентировавшись, рявкнул: «Стоять, уголовный розыск!», а потом, уже обращаясь к Нертову, приказал.

— Отпусти эту мразь. Я с ним справлюсь. Посмотри, может, кто еще жив?

Алексей, оставив Акулаева под присмотром Леонида Павловича, сразу же склонился над Женевьевой. В суматохе убийца не заметил, что не убил сыщицу. Нож, ударив в спину, легко прошел между ребрами и пробил плевральную полость. Сейчас девушка дышала с трудом, на ее лбу выступили капельки пота, пульс частил, но прослушивался еле-еле.

Нертов подумал, что у Женевьевы пневмоторакс. Значит, времени на раздумья не было. Следовало немедленно закрыть рану, прекратив доступ воздуха в плевральную полость. Задрав на Женевьеве куртку и футболку, Алексей достал из кармана верный спутник любого телохранителя — небольшой пакетик с презервативом. Надорвав фольгу, юрист извлек из пакета презерватив и засунул его в раневый канал. Женевьева чуть вскрикнула.

— Потерпи, девочка, — шептал тем временем Нертов, прикрывая сверху рану чистым носовым платком и стараясь хоть как-то зафиксировать эту импровизированную повязку, — все будет хорошо.

Он осторожно уложил девушку и прикрыл ее сверху первым попавшимся на вешалке пальто: «Потерпи, сейчас приедет «Скорая». В это время Расков, достав из кармана «трубу», уже пытался одной рукой набрать на ней «03».

— Алло! «Скорая»? Проникающее ножевое… пневмоторакс, шок… адрес… Передал — начальник уголовного розыска…ского РУВД Расков. Быстрее, пожалуйста.

Акулаев попытался пошевелиться, но сотрудник ОУР негромко приказал не опуская пистолета: «Не рыпайся. Лежать спокойно».

То, что хозяйке квартиры и Ивченко помощь уже была не нужна, было очевидно. Но Нертов, на всякий случай все же попытался нащупать у женщины пульс — это оказалось бесполезно. На останки Ивченко вообще лучше было не смотреть, да и не знай Алексей, чье тело лежит перед ним, он бы ни за что не смог опознать московского гостя.

Все-таки юрист осторожно чтобы не испачкаться, присел у трупа бизнесмена на корточки и дотронулся рукой до его груди. Но вместо холодеющего обмякшего тела ладонь прикоснулась к чему-то твердому. Алексей сунул руку под одежду и, нащупав во внутреннем кармане Ивченко какой-то предмет, вытащил его. Это оказался небольшой органайзер в кожанном переплете с электронной записной книжкой. Оглянувшись, Нертов увидел широкую спину Раскова, которая загораживала сжавшегося на полу Акулаева. Тогда, Алексей быстро спрятал органайзер в карман своей куртки и выпрямился: «Все. Этим уже ничем не помочь».

«Ничем не помочь»… А ведь на их месте могли быть Нина и Митя. Митя и Нина…

Переживания последних дней вдруг необычайно четко пробежали перед его глазами. Коляска с детским тельцем у парфюмерного магазина, первый звонок перепуганной Нины, коляска в Таврическом, окурки, акулаевское: «извините, пускать не велено», бандиты на Скандинавской трассе, «циркач», снова окурки, маленький Митя, нинины глаза, полные слез: «ненавижу»…

Поднявшись, Нертов двинулся к убийце: «Все, гад! Звездец тебе»…

Но вынужден был остановиться из-за грузного Раскова, преградившего дорогу.

— Стой, Леша, ты забыл, чем мы отличаемся от бандитов? Это они могут просто так убить, а мы должны по закону».

— Да-да, — скрючившись на полу, вдруг заговорил Акулаев, все убыстряя свою речь, а к ее концу буквально выкрикивая отдельные слова, — ты лучше успокойся. Твой-то сынок жив. И меня убить ты не имеешь права. Я вообще никого не трогал. Это все он (кивок в сторону тела Ивченко). У меня была необходимая оборона. Я защищался… право на жизнь… и мораторий на смертную казнь! У меня травма головы. Я лечился! Бабы сами друг друга перебили. Не жалей банкира! Необходимая оборона! «Собаке — собачья смерть»! «Вышка» отменена! Не смейте меня трогать!..

Нертов не выдержал.

— А те дети? — Там, на Смоленке, в Таврическом, у парфюмерного магазина? — Это, тоже оборона, гадина?

Но Акулаев вдруг, как бы успокоившись, ухмыльнулся.

— А вот это доказывать придется. И психиатры, они во всем разберутся. А когда приедет «Скорая» — не забудьте сказать, что еще один избитый тут находится.

Расков, поняв, что еще немного и Нертова будет не остановить, велел Акулаеву немедленно заткнуться. Тот на миг замолчал, тяжело дыша.

— Алексей, дуй вниз, встречай «Скорую» и скажи своему напарнику, чтобы перестал караулить окна. Да, кстати, вызови откуда-нибудь милицию. Только быстрее, не видишь разве, у девчонки — шок?

При последних словах Нертов выскочил из квартиры, совсем позабыв, что его труба находится в руке у Раскова и вызывать милицию из телефона-автомата — явная глупость.

Едва Алексей выбежал на улицу и махнул рукой Александрычу, чтобы тот отошел от стены, как из дома раздался глухой звук третьего выстрела.

Почти одновременно с ним рассыпалось стекло «жигуленка», в брызгах которого из машины выпрыгнула огромная черная собака с окровавленной мордой, понесшаяся к парадной.

— Легче остановить нападающего носорога… — Вдруг не к месту пронеслось в голове Алексея, когда Мэй, чуть не сбив его с ног, влетела в дом…

Когда Нертов снова вбежал в квартиру, готовясь к самому худшему, то увидел только широкую спину Раскова, нависшую над неподвижным телом убийцы. Рядом с Акулаевым почему-то валялся «ТТ». «Откуда он тут взялся»? — Автоматически отметил про себя Алексей, помнивший, что раньше этот пистолет отлетел совсем в другой, дальний угол прихожей, к которому бы Акулаев никак не мог добраться. Начальник уголовного розыска тяжело повернулся к двери из проема которой уже выглядывал взволнованный Александрыч и виновато развел руками.

— Извини, Леша, но это была необходимая оборона.

Нертов остолбенело осмотрелся по сторонам, как бы ища поддержки, но увидел только как огромная собака, жалобно поскуливая, лижет Женевьеву в лицо, а та, приоткрыв глаза, слабо пытается улыбнуться.

Как бы издалека Алексей услышал голос Раскова: «…а теперь оденьте на собаку намордник, если он конечно имеется. И запомните: вы вбежали только после третьего выстрела, а до того просто прогуливались с ней по улице. После ТРЕТЬЕГО. Ты понял, Леша»?

Эпилог. Лапы чудовища

Сибирский климат суровей российского, тем более — питерского. Но сегодня, в верховьях Енисея шел мелкий, европейский дождик. Остатки снега под окнами загородной виллы были насквозь пронизаны им. Двое собеседников сидели в холле, возле горящего камина. Телевизор работал тихо, но слова можно было разобрать. Шел обычный обзор — «Криминальная неделя».

«…Самым загадочным происшествием следует признать трагедию в Ленинградской области. Находящийся в розыске лидер преступной группировки Константин Пещерский по кличке Пещера, попытался убежать из города в рейсовом автобусе, следовавшем по маршруту «Санкт-Петербург-Витебск». Около 22–30 он захватил автобус. Как показали пассажиры, в салоне оказались двое его сообщников. Примерно час спустя шофер попытался привлечь внимание встречного автомобиля. Пещера нанес ему травму рукоятью пистолета, остановил автобус, вместе со своими сообщниками связал шестерых пассажиров и загнал их в пустой строительный вагончик. Температура в эту ночь была на нуле, но к счастью, под утро они смогли привлечь к себе внимания остановившегося рядом шофера. Пострадавшие были сразу же госпитализированы. Сейчас их жизнь вне опасности. Развязка трагедии произошла в районе двух часов ночи. Автобус потерял управление и рухнул под откос. В момент его падения произошел взрыв, поэтому лишь благодаря показаниям пассажиров можно предположить: один из погибших угонщиков — Пещера. Тела остальных двоих пока не идентифицированы. На фоне других криминальных происшествий в Северной столице…«

— Во дают! — Заметил один из собеседников. — Беспредел по полной программе. А еще окно в Европу.

— Согласен. Борис Сергеевич, нам надо еще раз обговорить программу действий в отношении наших клиентов.

— Игорь Борисович, вроде, все уже обговорено. Но я готов повторить. Во-первых, я жду до завтрашнего утра, когда вы последний раз предложите им отдать акции «Енисейского алюминия». Этого, скорее все, не случится. Завтра днем я встречаюсь с председателем местной телерадиокомпании. У меня есть основания предполагать: проблем с ним не будет и он сразу же согласится запустить серию передач «Великий прихватизатор». Главный бухгалтер фирмы у нас на крючке и уже начал снабжать меня необходимой информацией. Кроме того, надеюсь, уже к вечеру в моем распоряжении будет адрес прежней жены и сына нашего клиента. Я согласен с вами, такие меры надо отложить напоследок.

— Я тоже надеюсь, что до этого не дойдет. — Ответил собеседник.

* * *

В клинике оперативной хирургии уже начал зажигаться свет в окнах палат. Где-то вдалеке, скрываясь за старыми тополями больничной территории, прозвенел очередной трамвай, направляющийся вглубь Петроградской стороны.

На скамейке у входа в здание молча сидели двое мужчин, рядом с которыми, положив голову на лапы, грустно лежала большая черная собака с рыжеватыми подпалинами.

Судя по тому, что в операционной еще не выключили бестеневые лампы, Женевьева все еще находилась там.

Нертов и Александрыч молча сидели, ожидая, когда закончится операция. Наверное, они сильно «достали» местный медперсонал, но, в конце концов, их заверили, что кто-нибудь выйдет и сообщит о результатах…

Под шумок, когда в квартиру Белкиной набежало милицейское и прокурорское начальство, Алексею и бывшему оперативнику удалось удрать оттуда до того, как их начнут допрашивать. Они знали, что по оставленным данным их все равно найдут и в ближайшие же дни вызовут к следователю. Но друзья рассчитывали, что сумеют проговорить перед этим все «мелочи» сегодняшней прогулки, о которых их могут спросить. К тому же было необходимо предварительно встретиться с Расковым, узнать, какую точную версию происшедшего он выдвинул. Скорее всего, — рассудили Нертов и Юрий Александрович, — начальник уголовного розыска скажет, что гулял. Услышав выстрел, вбежал в квартиру, а там — три окровавленных тела и человек с пистолетом, первым открывший огонь на поражение. Необходимая оборона в точном соответствии с законом. Двое свидетелей косвенно подтвердят все сказанное. Еще бы не подтвердили! Очевидно, что Расков специально взял на себя всю ответственность за судьбу маньяка. Только ни сам начальник ОУР, ни Нертов, ни другие никогда никому даже не намекнут об этом…

На дорожке, ведущей от главного корпуса медицинского университета, показалось несколько человек. Собака, лежащая у скамейки сначала насторожилась, а затем поднялась и потрусила им навстречу.

Первым шел Гущин, держащий на перекинутом через плечо ремне переносную детскую коляску с маленьким Митей. Следом спешила Нина в сопровождении Николая-Арчи, который тащил спортивную сумку, очевидно с детскими сменными вещами.

Нертов непроизвольно поднялся со скамейки и нерешительно сделал шаг им навстречу, не зная с чего начать, как после всего происшедшего следует себя вести с Ниной. Но женщина все решила сама. Подойдя к Алексею, она обняла его и начала целовать, бессвязно шепча «милый… любимый… извини, пожалуйста, я все знаю… Коля и Павел Олегович все рассказали… пропади пропадом эти акции… сколько трупов из-за них! Эти малыши… ты чуть не погиб… сгоревший автобус… У меня не фирма, а какой-то гроб на колесиках… Бог с ним, с «Транскроссом»… Главное — мы вместе… я дура… какая же я дура…«. Нина не замечала, что у нее по щекам потекла тушь с ресниц, не видела, как присутствующие смущенно отворачиваются, делая вид, что ничего не замечают. Но в это время Александрыч, проворчав себе под нос «Ох, чую, опять завтра передумает», вдруг пробасил:

— Леша! Расков идет. И не один.

Нертов чуть отстранился от Нины. По дорожке между деревьями к ним приближались не только Леонид Павлович, но и невесть откуда взявшиеся журналистка Юля с Касьяненко.

На самом деле ничего удивительного в этом визите не было. С утра следователя прокуратуры найти не удалось и Касьяненко отправился в свой райотдел на планерку. Затем пришлось разбираться со всякими делами, оставшимися с ночи. Дима переговорил с парой задержанных гопников, потом выполнил еще какие-то дела, вынужденно принял заявление о краже пальто из прихожей коммунальной квартиры, а затем потащил бумаги в «дежурку», чтобы их зарегистрировать как положено.

Знакомый помдеж сунул Диме под нос очередную сводку: «Смотри, на Просвещения «мокруха» — сразу три трупа в квартире. Народ совсем охренел». Касьяненко бегло взглянул на телетайпный лист и внутренне похолодел, прочитав фамилию «Акулаев»… Кое-как добравшись на Гражданку, Дима пришел на место происшествия, когда осмотр уже заканчивался. Покрутившись немного среди его участников, Касьяненко понял все: Нертов утром обвел его вокруг пальца как школьника. Обвел, а сам попытался взять маньяка. В этот момент Диму кто-то негромко окликнул. Перед ним стоял Расков, которого молодой оперативник видел как-то на торжествах в доме милиции, где начальнику ОУР вручали награду…

Когда Касьяненко и Расков вышли на улицу, то Дима увидел спешащую навстречу журналистку, прознавшую об убийствах через своих знакомых из пресс-службы…

Подойдя к ожидающим у хирургического отделения, молодой оперативник невпопад тут же набросился на Нертова с упреками, лепеча что-то вроде «зачем вы отправили меня в прокуратуру, а сами… У меня же отдельное поручение следователя прокуратуры по этому делу…«Но Алексей, который все еще обнимал Нину, только вопросительно смотрел на Раскова. Тот, заметив взгляд бывшего стажера, успокаивающе поднял руку с вытянутым вверх большим пальцем, мол, все нормально. Нертов облегченно улыбнулся.

В это время, наконец, до Касьяненко дошло, что сейчас не самое лучшее время для объяснений по работе и он замолк на полуслове. Зато «включился» Александрыч. Он начал по обыкновению ворчать, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Кто бы мог подумать, что у молодых оперов, бывает, какие-то фантазии приключаются. Где это видано, чтобы простые граждане их куда-то, кроме как на… посылали, а сами занимались сыском.

Но Юля восприняла ворчание старого сыщика как попытку обидеть Касьяненко и решительно вступилась за него, заявив, что видела Диму в работе, он — отличный оперативник и, если бы не всякие «сыщики-любители», то все дела уже давно бы закончились.

Арчи не слушал эту перепалку, подойдя ближе к входу в клинику. В это время оттуда вышел человек в зеленой одежде хирурга. Он жадно закурил и, обращаясь к стоящему ближе Николаю, спросил:

— Это вы тут осаду учинили по поводу француженки?.. Можете спокойно идти спать. Завтра в справочном узнаете о здоровье. А в гости не раньше, чем дня через три, когда в общую палату переведут. Да, кстати, среди вас есть Николай? (Арчи только выдохнул: «да») — так вот, передайте, что больная его любит. Она так сказала.

И хирург, бросив в урну окурок, скрылся за дверью, оставив растерянного Арчи на улице.

Юля, стоя спиной к клинике, не видела хирурга и, в отличие от других, не услышала, что говорил врач, так ее душила ненависть к мужчине, посмевшему пренебрежительно отозваться об очень хорошем человеке — Диме Касьяненко. Александрыч так и не понял, чем ему может грозить недовольство журналистки. Он, то ли коротко засмеявшись, то ли закашлявшись, подлив масла в огонь проворчал, что все проблемы у этого милого оперативника (то есть у «вашего Димы») еще только начинаются. Сжав кулачки, девушка шагнула к Александрычу, тот отступил назад и, запнувшись о брошенную Николаем спортивную сумку, плюхнулся на свою пятую точку.

Такого развлечения Мэй упустить не могла. Она радостно запрыгала грязными лапами по растянувшемуся на песке сыщику и изображая одновременно грозное рычание с клацаньем зубами, прерываемое обслюнявливанием его физиономии. Александрыч был не в силах подняться и только безуспешно вопил:

— Чудовище!.. Не смей наступать на меня… ой!.. своими грязными лапами!.. Уберите эту животную!.. Арчи, что за женщин ты себе выбираешь!.. Прекрати жрать мой плащ!..

Подбежавшему Николаю пришлось переключать собачью радость на себя и вскоре Маша уже прыгала как зайцеобразный бегемотик вокруг хозяина.

Снова где-то вдалеке прозвякал трамвай. Дунул легкий ветерок. Случайная капля воды, скатившись с ветки, плюхнулась на нос Мити, пытающегося подержаться ручкой за лучик вечернего солнца, пробившийся сквозь деревья…

Конец

Оглавление

Андрей ВОРОБЬЕВ, Михаил КАРЧИК ДЕЛО ОБ ИЗБИЕНИИ МЛАДЕНЦЕВ (ОШИБКА В СУБЪЕКТЕ)

  Пролог

  Часть 1

    Глава 1. Следствие ведут циркачи

    Глава 2. Стучать или перестукиваться?

    Глава 3. Маслины для пацана

    Глава 4. Избиение младенцев

    Глава 5. Любовь зла: ответишь за «козла»!

  Часть 2

    Глава 1. Ошибка в объекте

    Глава 2. Большой наезд

    Глава 3. Карточный домик

    Глава 4. «Живеночек»

    Глава 5. Куда «ссут серванты»

  Часть 3

    Глава 1. Шах королеве

    Глава 2. Разбор полетов

    Глава 3. Прорыв к телу

    Глава 4. Гроб на колесиках

    Глава 5. Необходимая оборона

  Эпилог. Лапы чудовища