КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Дружба, йога и любовь [Рейн Митчелл] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Рейн Митчелл Дружба, йога и любовь

Денизе Рой — потрясающему издателю и вдохновителю.

Все мои позы благодарности я посвящаю тебе

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В такие минуты, когда она, последовательно проведя учеников по всем этапам, усаживает их на коврики в состоянии мира, блаженства и глубокой релаксации, когда их тела поблескивают от пота, когда вечернее солнце за окнами сверкает на поверхности озера, когда все присутствующие хотя бы временно ощущают гармонию с миром, — именно тогда Ли начинает страстно мечтать о сигарете.

— Сделайте вдох через нос, втягивая остатки напряжения, и выдохните ртом, — говорит она. — Избавьтесь от неприятных ощущений.

Желание закурить — просто призрак прошлого, который посещает ее время от времени, напоминая о суете учебы и многочисленных стрессах, пережитых на медицинском факультете Колумбийского университета. В те годы Ли вместе с другими студентами выбегала на Сто шестьдесят пятую улицу после лекции об эмфиземе, аномальном росте клеток или сердечной недостаточности, закуривала и шагала, держась ближе к стенам домов, в сырых сумерках нью-йоркского вечера…

— Еще один глубокий вдох, полной грудью… и еще один полный выдох.

И курение было даже не главным ее недостатком. Слава Богу, давно уже миновали дни механической зубрежки, когда Ли пыталась что-то доказать матери, одновременно ощущая, что сбилась с пути и несется навстречу неведомой судьбе. Никаких сожалений, никаких запоздалых прозрений.

Когда однажды вечером Алан без каких-либо объяснений перевез вещи к другу, сказав лишь, что ему нужно немного времени, чтобы «собраться с мыслями», Ли по пути домой из студии зашла в магазин и купила пачку сигарет. Тревожный сигнал. Она не отказалась бы сегодня дать себе поблажку под тем предлогом, что у нее дурное настроение.

— Ом шанти, — иронически сказал продавец-индиец.

— Я беру для подруги, — солгала Ли, и отчего-то ей сделалось еще хуже.

Она выкурила только две сигареты и уже собиралась выкинуть пачку, когда вдруг осознала, как подорожали сигареты за последние десять лет, и подумала, что выбрасывать их просто так — недопустимая трата денег. Ли спрятала пачку в бардачок. Может быть, она отдаст ее бездомным. Впрочем, это все равно что подарить ближнему рак легких. Вот и говорите о плохой карме. Ли не знала, как поступить с сигаретами, — разве что держать их вне досягаемости, пока она не придумает, что делать.

Она уже долго держит группу в савасане. Ли наблюдает за тем, как пятнадцать грудных клеток, освещенных золотым вечерним сиянием, синхронно поднимаются и опускаются, и старается не обращать внимания на Брайана, у которого некстати случилась эрекция — «стояк», как выражается Кэтрин. Ли закрывает глаза. Если сосредоточиться, она вступит в контакт с высшими силами. Глубокий вдох, медленный выдох… даже если жизнь и усложнилась в последнее время, даже если сейчас (давайте признаем) она довольно-таки неприятна — ситуация все-таки лучше, чем в Нью-Йорке в те мрачные дни, когда двадцатилетняя Ли безуспешно пыталась стать врачом… до Алана, до появления близнецов, до Лос-Анджелеса. До йоги.

Ли открывает глаза и видит, что задержала группу на семь минут. Четвертый раз на неделе. Или пятый?

Она выводит учеников из медитации, велит им сесть, скрестив ноги, а потом, внезапно охваченная всеобъемлющей теплотой и нежностью (они неизменно посещают Ли в конце занятия), говорит:

— Унесите это ощущение с собой, куда бы вы ни пошли. Спокойствие — к вашим услугам, как только оно вам понадобится. Если случится что-нибудь совершенно неожиданное, не позволяйте сбить себя с ног. Нельзя контролировать других людей, но вы способны управлять своими реакциями. Нельзя предсказать, что ни с того ни с сего сделают окружающие, и никто не предупредит заранее, даже если вы думаете, что все идет гладко… Приятного вечера, друзья. И не теряйте форму. Намасте.

* * *
— Я же говорила, что Ли — лучший учитель йоги в Лос-Анджелесе!

Стефани произносит это громко, в своем очаровательном стиле и, как всегда, преувеличивая. Она обращается к подруге, которую привела с собой в студию сегодня вечером. Стефани ничего не может поделать: отчаянные преувеличения — именно то, что помогло ей преуспеть в киноиндустрии. Ну или по крайней мере так она сказала Ли. Но когда речь заходит о кино, Ли обычно опускает превосходную степень, отсекает восемьдесят пять процентов похвал, делит остаток на два и верит сказанному лишь после просмотра фильма.

Подруга Стефани все еще лежит на спине и тянется, словно кошка, — молодая темноволосая красавица с длинными ногами, великолепными мышцами и явными последствиями травм, давних и свежих. Ли прекрасно научилась распознавать повреждения, наблюдая за учениками. Несомненно, танцовщица.

— Вы меня смущаете, Стефани, — замечает Ли.

— Да бросьте, — отвечает та. — Вам же нравится.

— Да, нравится. Но, ради меня, постарайтесь быть немного сдержаннее.

— Сдержаннее? Но вы же потрясающий преподаватель.

Ли аккуратно складывает на полку стопку фиолетовых пластмассовых блоков. Алан практиковал здесь же, в студии, киртан[1]. К той необъяснимой боли, которую он причинил Ли своим переездом две недели назад, Алан добавил оскорбление, пожаловавшись на неприятные бытовые мелочи. Коврики не сложены, одеяла не свернуты должным образом. «Я пытаюсь создать священное пространство при помощи музыки, — сказал он, — но у меня ничего не получается, потому что здесь страшный бардак».

Ли хотелось закричать: «Ты шутишь? Думаешь, у меня есть желание думать о разбросанных одеялах? Может, сначала объяснишь, что творится? Давай лучше поговорим о бардаке, который ты развел в нашей жизни!»

Но вместо этого она несколько раз вздохнула, успокоилась и решила дать мужу необходимую свободу, чтобы Алан, черт возьми, мог собраться с мыслями.

— Хлоя и Жианпаоло тоже отличные учителя, — продолжает Стефани. — Но вы волшебница, Ли. Если однажды я сумею затащить сюда Мэтью, он подсядет, честное слово.

На прошлой неделе она упоминала какого-то Зака, две недели назад — Джена. Эти имена по идее должны внушить Ли, что Стефани дружна со всеми звездами Голливуда. Может быть, так и есть.

Ли понятия не имеет, знает ли Стефани и другие постоянные ученики, что творится в ее жизни. Алан работает в студии и заодно ремонтирует помещение — он отличный плотник, когда захочет, и прекрасно умеет решать небольшие водопроводные проблемы. Вдобавок он занимается музыкой, и его все знают. Ли попросила Алана не выносить их личную жизнь на всеобщее обозрение (в любом случае он переезжает к приятелю лишь на время). Но с тех пор как он прочел «Ешь, молись, люби», у него развилась неприятная потребность обсуждать свои чувства — то есть жаловаться на семейные проблемы совершенно посторонним людям. Не следовало настаивать, чтобы он прочел эту книгу. Все равно что дать заряженный пистолет ребенку. Ли хотела, чтобы он научился понимать жену, а не пользовался книгой как предлогом, чтобы спихнуть с себя обязанности в отношении студии и детей и вспомнить о прежних разочарованиях.

Стефани, как и большинство женщин, занимающихся в студии, идеализировала брак Ли. Идеальная пара, идеально соотнесенные рабочие расписания, идеальные тела, идеальные дети. Отчего-то это не слишком раздражало Ли в те времена, когда их семья и впрямь казалась почти совершенной. Ли уверена, что Стефани пришла заниматься йогой отчасти из желания проникнуться атмосферой счастья и стабильности, которая до недавних пор витала в студии и которой, видимо, недоставало в жизни ученицы. Ли изо всех сил поддерживала упомянутую ауру, одновременно стараясь, чтобы ее переживания не отразились на занятиях. Больше никаких тонких намеков на ее брак!

Ли наблюдает, как Стефани выходит из студии. Едва шагнув за порог, женщина достает мобильник. Ли беспокоится за нее: у Стефани вид человека, который работает семь дней в неделю, по двадцать четыре часа, устраивает встречи, продвигая новый проект, о котором она то и дело упоминает… Стефани так и сыплет громкими именами. Она часто приходит на занятия с таким видом, как будто не спала всю ночь, и Ли не удивилась бы, узнав, что Стефани расслабляется после работы не только при помощи йоги. Стефани утверждает, что ей двадцать восемь, но Ли сказала бы — тридцать три. Промежуточный возраст. По крайней мере Стефани не ушла с занятия «застывшей» — так Ли называет людей, чьи лица остаются на удивление неподвижными, когда преподаватель велит принять позу льва, а затем высунуть язык.

Это Лос-Анджелес. Она никого не осуждает. В последний раз, когда Ли была на конференции по йоге, все преподаватели за тридцать жаловались, что вынуждены любой ценой сохранять идеальную форму: ученики верят, что йога помогает выглядеть моложе не только внутренне, но и внешне. И если даже только внешне — ничего страшного, по крайней мере для некоторых.

На занятиях Стефани старается изо всех сил. Она сильная, но не особенно гибкая от природы, и однажды наверняка получит травму. Невысокая, с короткой стрижкой, которая не столько украшает, сколько позволяет побыстрее выскочить из дому по утрам. Когда Ли наблюдает за тем, как Стефани занимается, она понимает, что ученице не помешали бы еще пять — десять фунтов веса. Она ходит на занятия уже полгода, и у Ли возник план — впрочем, не то чтобы она собиралась посвящать в него Стефани. Задача учителя — притормозить ее, успокоить внутренний голос, который заставляет стараться через силу, лишь бы победить старость и прочих демонов, которые не дают Стефани покоя.

У Ли есть планы касательно большинства учеников. Это гораздо проще, чем выработать стратегию для самой себя.


Танцовщица наконец встает и скатывает коврик. Ли подходит знакомиться. Темноволосая девушка вблизи оказывается еще красивее — изумрудные глаза, от природы пухлые губы, шелковистая смуглая кожа, безыскусное изящество в каждом движении.

— Когда это вы успели повредить ахиллово сухожилие? — спрашивает Ли.

Девушка, которую зовут Грациэла, удивленно вздрагивает. Ли всегда поражается, что люди надеются скрыть от нее свои травмы.

— Как вы узнали?..

— Подозрение возникло, когда вы приняли позу собаки. Правая и левая половины вашего тела как будто находятся в двух разных мирах. Вы не из тех, кто умеет абстрагироваться от боли, не так ли? — Ли задает вопрос с улыбкой. Она умеет произносить подобные фразы так, что они не похожи на критику или насмешку.

— Да уж, в этом я не сильна. Наверное, знаете, как бывает, — Стефани рассказывала, что у вас занимается много танцоров.

— Современные танцы?

Грациэла взмахивает рукой.

— Можно и так сказать. В основном хип-хоп.

Ли так и подозревала: мускулистые руки, сильные плечи, — но поскольку Грациэла, несомненно, латиноамериканка, ей не хочется выказывать предубеждений.

— У меня через три недели кастинг для важного клипа. Все очень серьезно. Мне даже нельзя говорить, чей это клип.

Грациэла делает паузу со зловещей улыбкой на лице и, кажется, ждет догадок.

— Бейонсе? — спрашивает Ли.

Грациэла взвизгивает.

— Да! Представляете? Такой шанс бывает раз в жизни! — Она слегка подскакивает и снова морщится. — Я обязана вылечиться, или… то есть никаких «или».

Девушка явно пытается войти в контакт, но наигранный оптимизм в ее голосе хорошо знаком Ли — она бы рада навсегда оставить его в прошлом, вместе с учебой на медицинском факультете, холодом, истощением и антидепрессантами.

— Пообещайте, что не сделаете ничего безумного, чтобы «вылечиться», — требует Ли.

— Ну да… но объясните, что значит «безумное». Я ходила к врачу в Венис-Бич, и он сказал, что все будет в порядке, вот я и успокоилась. По-моему, он поднял тревогу из-за пустяка. Я делала упражнения в спортзале, потом решила пойти к настоящему преподавателю йоги… и тогда Стефани настояла, чтобы я пришла сюда. Иногда я подрабатываю официанткой в кафе, там-то мы и познакомились.

— Добро пожаловать, — говорит Ли.

Грациэла перекидывает сумку через плечо. У нее роскошные темные волосы — масса сверкающих подпрыгивающих колечек. Собирая их в хвост на затылке, девушка смотрит на Ли и спрашивает:

— Как вы думаете, я оправлюсь через три недели? Кроме шуток.

Оптимизм и наигранную браваду как рукой сняло, вместо них появилось отчаяние, прекрасно знакомое Ли по разговорам с другими танцорами.

Она целую минуту разглядывает Грациэлу. Огромный минус профессии танцовщика заключается в том, что сила, красота, часы тренировок и репетиций могут свестись к нулю из-за небольшой проблемы с сухожилием или иной несерьезной, но весьма болезненной мелочи.

— Договоритесь с Кэтрин, — говорит Ли. — Это наша массажистка, она знает массу всяких специальных штучек. И я хочу видеть вас здесь как минимум четыре раза в неделю. Начнем с укрепляющих поз. Но предупреждаю, что буду за вами следить и держать в узде. Если вы приметесь чересчур налегать, то придется сделать паузу.

Ли обнимает Грациэлу и удерживает в объятиях чуть дольше положенного. Когда она отстраняется, то замечает такое беспокойство и грусть на лице девушки, что задумывается: о чем еще Грациэла умолчала? Ли никогда не узнает о том, чем живут ее ученики за пределами студии.

— Милая моя, — говорит Ли, — я понимаю. Но тебе придется сбавить ход, сосредоточиться и верить. Мы постараемся. Договорились?

— Сейчас у меня туго с деньгами, — жалуется Грациэла. — Но я постараюсь приходить как можно чаще.

Ли думает об Алане, вспоминает его упреки насчет мягкосердечия жены, слова о том, что студия йоги не благотворительная организация. Но что такое еще один человек в группе? Если Грациэла не может позволить себе занятий, она попросту не придет, но тогда, как ни странно, в проигрыше окажется и Ли. Ей нравится эта девушка. Плевать на Алана. В конце концов, именно Ли основала студию и она хозяйка.

— Заплатишь сколько сможешь. А если совсем не сможешь — ничего страшного. — Ли выходит, потом вспоминает кое о чем и снова заглядывает в зал. — Только никому не говори. Особенно красивому длинноволосому парню, который иногда здесь околачивается с молотком или фисгармонией. Это мой муж.

В числе улучшений, привнесенных Аланом, — комната отдыха, перестроенная из бывшей кладовки, которая уцелела с тех времен, когда дом принадлежал торговцу коврами. Здесь есть несколько удобных кушеток и кресел, на которых сидят ученики в промежутках между занятиями, а еще — полки, на которых Тина держит все возрастающий ассортимент спортивных товаров. Комната отдыха — едва ли не лучшее, что они когда-либо придумали, по крайней мере в представлении Ли. Немного старомодная (что бы делала Ли без дешевых распродаж?), комната во многом способствовала созданию духа общности, о котором всегда мечтала наставница, открывая студию. А еще этим помещением (и витавшим в нем духом дружбы) пользовались для проведения благотворительных вечеринок в пользу разных местных учреждений.

Но магазинчик спортивных товаров — совсем другое дело. Ли не хотелось брать на себя лишнюю ответственность, распоряжаться и следить за финансами, но Тина уговорила ее пуститься в эту авантюру, уверяя, что ученикам нужно удобное местечко, где бы они могли покупать коврики, налобные повязки и прочие необходимые вещи. Она согласилась заправлять всем от имени Ли, делить доходы со студией и ежемесячно получать бесплатный допуск на занятия. Проблема заключалась в том, что каждый предмет, даже совершенно заурядный и незамысловатый, обычно порождал массу споров.

Тина стоит за прилавком, когда Ли заходит в комнату отдыха. Девушка подзывает преподавателя и начинает:

— Мне нужно кое о чем с вами поговорить.

— У меня мало времени…

— Это займет всего минуту.

Ну вот, поехали, думает Ли. Тина — одна из тех молодых, атлетически сложенных адепток йоги, которые кипят энергией и страшно волнуются, когда наставник просит принять позу младенца, сделать стойку на руках и совершить какой-нибудь замысловатый выверт. Она постоянно соревнуется — преимущественно сама с собой. В старшей школе Тина занималась прыжками в воду, и Ли постоянно напоминает девушке, что не собирается ставить ей оценку. «Я не судья, — твердит она. — Я хочу, чтобы ты наслаждалась процессом». Но Тина до сих пор считает происходящее работой, а не удовольствием.

— Чай, — говорит Тина и встает так, чтобы никто не мог подслушать. — Я заказала новый органический чай, который всем так нравится, а потом не подумала и взяла еще пять коробок вот этого.

Она держит в руке пакетик «Эрл Грей».

— Так, — произносит Ли. Интересно, о чем можно спорить над коробкой с чаем. Тина недавно окончила Лос-Анджелесский университет и живет с родителями. Возможно, проблема в том, что у девушки слишком много свободного времени.

— Он с кофеином, — продолжает Тина. — Я сразу не подумала, но Изабелла Каролина Патерлини — она занимается у Хлои, в семь — сказала, что пытается отвыкнуть от кофе. Увидеть на полке чай с кофеином — страшный соблазн для нее. Я не знала, что ответить, поэтому пообещала спросить у вас.

— Хорошо, что ты не заказала пять коробок «Ред булл», — отвечает Ли.

У Тины нервное, вытянутое личико и явный недостаток чувства юмора. Впрочем, Ли пошутила не лучшим образом. Многие просто сходят с ума по поводу диет и правильного питания, когда начинают заниматься йогой, и Ли не в силах понять, какова причина — искреннее стремление к здоровому образу жизни или вера в то, что именно так и подобает вести себя здесь. Сама Ли, в общем, довольно умеренна, но время от времени не отказывается от гамбургера с индейкой и картошки фри (а иногда даже от сигареты). Она думает, что большинство людей стали бы гораздо счастливее и здоровее, если бы расслабились и перестали себя изводить. Перфекционизм — зло.

— Ты пробовала новый чай? — спрашивает Ли.

— Нет. Но они все потрясающие.

— Вот что, — говорит Ли. — Я куплю эти пять коробок. Мне нравится «Эрл Грей», и вдобавок можно послать пару упаковок матери на день рождения.

— Ох, Ли, вы меня так выручили. Я отнесу коробки в кабинет. У вас есть время еще кое о чем поговорить?

— Мне нужно в школу за близнецами. А что случилось?

— Кто-то спросил, есть ли у нас тренажеры Кегеля. Я даже не знала, что это такое, и поискала в сети. Вот что интересно…

— Давай отложим это до завтра.

Если уж коробка чая вызвала столько эмоций, можно лишь догадываться, какая буря грозит грянуть по поводу тренажера Кегеля. Бывают минуты, когда Ли хочется закрыть магазинчик — от него одни проблемы, — но некоторые ученики полезут на стену. Ли делает несколько шагов в сторону кабинета, потом разворачивается.

— Ты отлично работаешь, Тина, — говорит она.

По большей части так оно и есть. Просто удивительно, как живо люди откликаются на самую незначительную похвалу. Позитивный стимул — великая вещь. И почему, интересно, Алан до сих пор этого не понял?

* * *
У Ли уходит двадцать минут, чтобы добраться до школы и забрать близнецов. Утром Алан сам отвез детей и поехал в центр работать вместе с соавтором над новой песней, которую они надеются продать в очередное реалити-шоу. Предполагалось, что он оставит машину для Ли, а сам вернется пешком, но она готова поручиться, что машины нет на парковке. К счастью, она не любитель азартных игр, а потому просто сосредоточится на чем-нибудь приятном.

Ли выросла в коннектикутской провинции и никогда даже не думала, что ей доведется жить в таком месте, как Силвер-Лейк. Калифорния не входила в ее жизненные планы. Ли всегда мечтала, что однажды переедет в Вермонт, в какой-нибудь маленький тихий городок, где будет заниматься частной практикой, растить детей и кататься на коньках. Как в романах. Но когда она в последний раз побывала в Вермонте, то застряла в пробке на выезде из торгового центра. А теперь Ли не может себе представить жизнь вне Силвер-Лейк. Здесь идеально сочетаются современное и старомодное, богемное и классическое. Люди гуляют по улицам, ездят на велосипедах на работу и пьют кофе (с кофеином!) в маленьких кафе. Силвер-Лейк живет, как в семидесятые годы. Когда Ли возвращается домой из студии, перед ней расстилается сверкающая гладь озера, обсаженного зелеными пальмами и окруженного домами с красными черепичными крышами.

Она делает глубокий вдох, пытаясь обрести спокойствие, прежде чем в ее жизнь ворвутся близнецы и наполнят каждую минуту попытками объять необъятное. Системы? Планы? Исключено при наличии двоих восьмилетних мальчишек, которые стоят у штурвала. И все-таки Ли выбрала идеальный район для того, чтобы растить детей, пусть даже Силвер-Лейк, так сказать, слегка обтрепан по краям, если хорошенько приглядеться. Ее собственная жизнь была бы намного приятнее, если бы она выросла в таком интересном и радостном месте, а не в Дариене.

Ли вступает на дорожку, бегущую вокруг озера. Поднявшийся ветерок приносит свежесть и ненадолго внушает, что все в конце концов наладится. У Алана просто скверное настроение, он ведет себя как ребенок — так уже бывало. Это самое неприятное его качество, но Ли справится. По крайней мере он начал работать над новыми песнями. У него поднимется самооценка, если только он не получит очередной отказ, — отказы всегда заставляют мужа сомневаться в себе и изливать гнев на окружающих. Именно Ли предложила ему взять фисгармонию и сопровождать некоторые занятия в студии живой музыкой. У Алана удивительное музыкальное чутье, и ученики пришли в восторг. Честно говоря, он рассчитывал распорядиться своим даром иначе, но здесь у него есть аудитория, и вдобавок Ли обеспечила мужу подработку в других местных студиях. Если Алану нужно немного времени, чтобы подумать и оценить свои действия, Ли переживет. Он сказал, что причина не в ней — и не в другой женщине. Проще всего поверить, что Алан говорит честно. Все наладится и будет хорошо.

Она сворачивает за угол и видит школу. Все ученики стоят на тротуаре, у дверей — вереница патрульных машин. Мерцают синие мигалки, вдалеке слышится сирена пожарной машины.

Ли опрометью бросается вперед.


— Это было невероятно, — говорит женщина, пока Кэтрин разминает ей икры. — На четвертый день я вообще перестала ощущать голод. Интересно — почему? А через десять дней… десять дней вообще без еды… я… ну… по нескольку раз в день. И помногу. Просто удивительно. Так хорошо, что всякая гадость ушла из моего организма.

— Я понимаю, — подтверждает Кэтрин.

Монолог Синди начался еще до того, как она улеглась на массажный стол, и изобилует откровениями. Неудивительно. Кэтрин догадалась, что ее ждет, как только Синди, договариваясь о сеансе, намекнула, что ей чертовски хочется поделиться «фантастическими ощущениями», пережитыми в результате десятидневной голодовки. Это пятый сеанс массажа, и каждый раз Синди в подробностях повествует об очередном невероятном опыте и о том, как очередная «гадость» ушла из ее организма. Новая диета, очищение толстой кишки, турецкая баня…

Кэтрин раз за разом обнаруживает, как скучно слушать описание чужих диет и пищеварительных авантюр. Девушка не чужда всему этому — знакомство с людьми, помешанными на здоровье, помогло ей избавиться от куда более опасных пристрастий, — и вынуждена признать, что Синди выглядит неплохо, кожа у нее упругая и блестящая. Но иногда Кэтрин хочется повесить для клиентов табличку, предупреждающую о том, что массажисту вовсе не обязательно знать, сколько раз они посещали туалет. Она включает музыку чуть громче, надеясь ненавязчиво намекнуть.

— Наверное, тебе не терпится узнать, что я съела, когда закончила голодовку?

Нет, не особо.

— Обычно все первым делом об этом спрашивают.

Просто чудо, что кому-то удается вставить словечко.

— В первый день я должна была пить зеленый сок. Не знаю, из чего он состоит, но по виду напоминает сенной отвар, и меня затошнило. Я схватилась за первое, что подвернулось под руку, лишь бы избавиться от мерзкого вкуса, и это оказался шоколадный рогалик, который Генри оставил на столе в кухне.

Обязательно отпустить шпильку в адрес Генри.

— Большое ему спасибо! Он знал, что в тот день я собиралась прекратить голодовку. Вечно он пытается мне помешать. Но я все равно люблю Генри. У него такая задница… как у мраморной статуи. От его жены я не в восторге, но он по крайней мере не стал говорить ей, что в его жизни появилась другая женщина, — по-моему, очень любезный поступок. Короче говоря, я не собиралась есть рогалик, но раз уж я это сделала, то решила получить удовольствие, а потом… кстати, вы были в новой булочной в «Гиперионе»?

У людей, с которыми работает Кэтрин, есть странное противоречие. Они говорят о своих телах, как о храмах чистоты, которые нужно ублажать при помощи массажа, йоги и органической пищи. Но в то же время клиенты проводят огромное количество времени, пытаясь очистить свои организмы и избавить их от естественных телесных жидкостей и испарений, как будто объявив войну собственным жизненно необходимым функциям.

Болтуны хороши тем, что можно отключиться и размышлять о своем — например, прикидывать, как бы познакомиться с рыжеволосым пожарным, который недавно начал работать в Силвер-Лейк. Высокий красивый парень. О нем уж точно стоит подумать.

Закончив с Синди, Кэтрин кладет ей на глаза ароматизированные подушечки, приказывает расслабиться, выходит в коридор и чуть не сталкивается с Аланом. Он стоит на коленях за столом, перебирая списки учеников с прошлой недели. В последнее время он с возрастающей настойчивостью просматривает списки, сверяя их со счетами и пытаясь доказать, что Ли кого-то пускает бесплатно или предлагает скидки. Кэтрин предпочитает держать язык за зубами.

— Привет, детка, — говорит он.

Есть так много причин, по которым слово «детка» в устах Алана вызывает у Кэтрин легкую тошноту, что даже и не знаешь, с чего начать. Но она отвечает «привет» с преувеличенной кокетливостью в надежде, что он сочтет этот тон оскорбительным. Кэтрин никогда не доверяла Алану. Прекрасное тело, длинные волосы, невероятная красота точеного лица, самодовольство, с которым он играет на фисгармонии во время занятий… как будто весь мир вращается вокруг него. Как только Ли призналась, что Алан съехал, оставив ее с детьми, Кэтрин стала доверять ему еще меньше. Ли будет лучше одной — но он уж точно не имеет права вот так оставлять жену. Что касается причин его поступка, то у Кэтрин имелись свои подозрения, однако о них она тоже предпочитала молчать.

— Ты знаешь, сколько человек записались ко мне на киртан на следующую неделю? — спрашивает он.

— Трое.

Если бы Алан занимался своими делами, а не сверял чужие счета, он бы тоже знал. Кэтрин снимает в студии комнату для массажа и проводит здесь больше времени, чем кто бы то ни был, включая Ли, — ждет клиентов и старается убить время в промежутках между сеансами. Из любви к Ли она старается присматривать за происходящим, но негласно — не следует чересчур лезть в чужую жизнь. Тем не менее слишком многие пытаются схватиться за штурвал неопытными руками — главным образом помощники Ли, которые дежурят в студии в обмен на бесплатный допуск в зал. Они почти не владеют компьютером и вдобавок так торопятся на занятия, что оставляют на столах деньги, кредитки, счета. Экраны компьютеров постоянно обклеены записками, вопросами, напоминаниями о неоконченных делах. На прошлой неделе Кэтрин увидела послание, которое гласило: «Не смогла распечатать списки, поэтому пустила всех бесплатно. Надеюсь, ничего страшного. ☺ Тара».

— Трое, — повторяет Алан. — Прекрасно. Я так и предполагал, что будет маленькая группа. Гораздо проще работать.

Кэтрин молчит — это лучший способ намекнуть, что она не клюнет. Алан хороший музыкант, у него приятный голос, но девушка слышала много жалоб от учеников — он, мол, почти не позволяет им петь и превращает занятие в концерт.

Кэтрин также знает, что Алан должен был оставить машину возле школы, для Ли, но автомобиль стоит себе у студии. Классический случай пассивной агрессии, но она уж точно не собирается лезть не в свое дело.

Алан заходит в студию, и через стеклянную дверь Кэтрин видит, как он разминается — обычные упражнения, уйма рисовки и красивых поз, несколько отжиманий, чтобы продемонстрировать бицепсы, стойка на руках, которую Алан способен удерживать почти минуту. В колледже скорее всего он активно занимался легкой атлетикой. Алан и впрямь в отличной форме. Он производил бы гораздо более приятное впечатление, если бы не стремился столь откровенно поразить окружающих.

Музыкальная карьера Алана — вот причина, по которой они с Ли сюда переехали. Хотя не все сложилось так, как он рассчитывал, дело не в недостатке таланта. Большинство жителей Силвер-Лейк, включая саму Кэтрин, имели случай разочароваться в шоу-бизнесе. Кэтрин побывала на многих его «приватных» выступлениях и убедилась, что Алан — хороший музыкант, но, к сожалению, склонен навязывать себя публике или откровенно сетовать на слишком маленькую аудиторию, поэтому в конце концов слушатели начинают сожалеть о том, что вообще пришли. «Сегодня я ожидал сорок человек, — объявил он однажды со сцены, стоя перед десятью слушателями. — Наверное, у большинства нашлись дела поинтереснее».

Насколько понимает Кэтрин, Алан и в общении с женой рисуется самым непривлекательным образом. Избалованный мальчик, который привык быть центром внимания, нуждается в отдыхе, чтобы исцелить свое израненное самолюбие. То, чем он занимался в студии две недели назад, тоже сплошное пускание пыли в глаза.

Кэтрин собирает списки, заходит в кабинет, включает компьютер и находит счета за прошлую неделю. Поскольку Кэтрин — массажистка и бывшая наркоманка, все полагают, что она умеет обращаться с компьютером лишь на самом примитивном уровне. Иногда бывает полезно не выдавать себя.

Меньше всего Ли сейчас нужно, чтобы Алан капал ей на мозги из-за бесплатных допусков, которые она раздает, и из-за небрежности сотрудников. Ли по мере сил обдирает с экранов наклейки и пытается упорядочить бухгалтерию. Алан, вероятно, расстроится, если узнает, но вряд ли сам примется за работу.

Кэтрин настолько поглощена своим делом, что не сразу слышит звук сирен. Когда до нее доходит, она выскакивает из студии и видит пожарные машины, которые мчатся вниз по улице. Наверняка где-нибудь загорелся подлесок. Рыжеволосого пожарного, впрочем, нет.

* * *
Лорейн Бентли перехватывает Ли, когда та несется через улицу, направляясь к школе.

— Не глупи, — говорит она. — Всего лишь ложная тревога.

Ли как будто не слышит.

— Где близнецы? Ты их видела? Что случилось, Лорейн?

Они мечутся вдоль цепочки школьников. Дети хихикают и радуются. Внутренний голос подсказывает Ли, что все в порядке, что она напрасно нервничает, но одна мысль не дает ей покоя: «Где они?!» Сдерживаемое напряжение последних двух недель начинает мучительно давить грудь.

Затем она замечает четверых мальчишек на игровой площадке, без присмотра, — вот уж где им точно не место. Она видит, как Майкл сталкивает приятеля с качелей, а Маркус бросается на помощь и помогает бедняге подняться.

Лорейн хватает Ли за руку и говорит:

— Не показывай свой страх. Не нужно, чтобы дети волновались.

Когда Ли заходит на площадку, сыновья бегут к ней и обнимают за ноги. Даже Майкл.

— Кто-то хотел взорвать школу, — сообщает он, скорее гордый, нежели испуганный; но он висит на матери, а значит, мальчик взволнован.

Мисс Маркес появляется из-за угла, еще более загнанная и измученная, чем обычно.

— Простите, Ли, — говорит она, пытаясь отдышаться. — Все дети должны были стоять на дорожке. Не знаю, каким образом мальчишки улизнули. Ребята! Вы разве не слышали объявление? Не слышали, как я вас зову?

Те по-прежнему липнут к Ли, даже не удосужившись ответить. Мисс Маркес окончательно утратила авторитет.

— Что случилось? — спрашивает Ли.

Мисс Маркес не больше двадцати пяти. Здешние учителя считают школу всего лишь очередной ступенькой в карьере. Два-три года — и они, уволившись, отправляются на поиски кормушки получше. Лоб у мисс Маркес блестит от пота. Она говорит тихо — так, чтобы слышала только Ли:

— Кто-то позвонил и сказал, что в окрестностях бродит человек с пистолетом. Эвакуация — простая предосторожность. Никто не сомневался, что это чья-то дурацкая шутка.

Третья по счету с января. А сейчас всего лишь март. Сначала сообщение о бомбе, потом слухи о новом сильнейшем вирусе гриппа, из-за чего школу оба раза закрывали на два дня, а теперь еще и загадочный человек с пистолетом. Ничего удивительного, в наши-то дни, но больше всего Ли беспокоит то, что перепуганные учителя, похоже, не в силах контролировать ситуацию. В минувшем году она не раз говорила директору, что охотно бы провела цикл занятий, чтобы научить преподавателей бороться со стрессами, но несколько человек запротестовали, утверждая, что йога противоречит их религиозным убеждениям. «Техника дыхания противоречит религиозным убеждениям?» — уточнила Ли. И сегодня она вновь убеждается, что нужно настоять на своем. Может быть, предложить школьным учителям неделю бесплатных занятий. Алану понравится.

Лорейн ведет за руку Берди. Берди — славная маленькая девочка, хотя и со странным именем[2]. Она худенькая, бледная, похожая на воробышка. Разумеется, близнецы ее дразнят. Ли безуспешно пытается им запретить — по крайней мере теперь они не обзывают Берди в глаза. Но нужно признать, девочка все-таки… странная.

— Мы с Гартом хотим перевести дочь на домашнее обучение, — заявляет Лорейн. Она единственная природная блондинка среди подруг Ли, и та каждый раз при встрече вспоминает песню «Леди каньона». — Мы уже позвонили родителям и остальным родственникам. Я так больше не могу. Плевать, что это дорого, плевать, что нужно поддерживать общее образование. Вдруг однажды тревога окажется не ложной?

Берди смотрит на Ли потусторонним взглядом, ее водянисто-голубые глаза слишком прозрачны и проницательны для восьмилетней девочки. Она уж точно лишняя в этой школе. Майкл бывает груб. Хотя Маркус гораздо мягче, брат все время поблизости.

— Вам грустно, — говорит Берди.

— Нет-нет, детка. Я рада, что все в порядке.

Берди молча смотрит на Ли, и та понимает: девочка почувствовала ложь.

Гарт и Лорейн — художники, на Шекспир-бридж у них большая студия. Их картины постоянно появляются в местных галереях, и Ли потеряла счет бесчисленным вернисажам, на которых присутствовала. Эти двое как будто проводят все время вместе, постоянно держась за руки. Однажды Ли слышала, как Гарт назвал Лорейн мамочкой, и ей стало немного неловко.

Большие и непонятные полотна Лорейн кажутся Ли непривлекательными и непостижимыми — но они куда приятнее, чем откровенно гомосексуальные рисунки Гарта с изображением обнаженной натуры. Гарт и Лорейн утверждают, что крайне нуждаются, но, честно говоря, живут они довольно широко. Они уже не первый раз забирают дочь из школы.

— Вы собираетесь ее куда-то перевести? — спрашивает Ли.

— Мы подали заявления в три школы, — отвечает Лорейн. — Никто не против, но мы немного подождем…

Иными словами, они планировали это уже не первый месяц, еще до того, как начались инциденты. Ли ни с того ни с сего вдруг обижается на Лорейн и в то же время чувствует себя плохой матерью — почему она сама не произвела подобного расследования? Но Ли из тех, кто пытается исправить ситуацию, а не бежит от проблемы.

Она вместе с мальчиками идет на парковку и ищет машину. И разумеется, не находит. Ей очень хочется позвонить Алану и отчитать его, но Ли хорошо знает, что наилучший вариант — действовать самостоятельно. Особенно теперь. Она боится, что еще больше оттолкнет мужа, если покажет, что нуждается в нем.

Майкл задирает брата, и Ли по пути обратно на площадку несколько раз разнимает их, прежде чем сыновья наконец успокаиваются.

На Лорейн — удобная тонкая юбка с разрезами и накрахмаленная синяя блузка. Она отлично выглядит. Может быть, Ли стоит последовать ее примеру.

— Видимо, машину забрал Алан, — говорит она. — В студии было столько дел, и я сегодня рассеяннее, чем обычно.

— Вас подвезти?

— Если я тебя не слишком затрудню.

Лорейн смотрит на мальчишек.

— Посадим Берди вперед, — решает она. — Если вы не против сидеть сзади.

— Я на этом настаиваю.

Мальчиков усаживают в машину и пристегивают, Ли устраивается между ними, чтобы сыновья не начали возню. Майкл немедленно начинает тузить брата, и мать гневно смотрит на него.

— Я хотела пригласить тебя на выставку Гарта. Она откроется через пару недель, — заявляет Лорейн, выезжая с парковки. Она непомерно осторожный водитель, который медлит на каждом повороте исключительно из соображений безопасности, поэтому ездить с ней — сплошная мука. — Он только что закончил новую картину, и владельцы галереи просто в восторге, они специально изменили расписание. Мы будем очень рады, если вы с Аланом придете. Вы ведь придете?

— Обязательно постараемся выкроить время. — Что-то в вопросе Лорейн заставляет Ли встревожиться — может быть, до подруги дошли слухи о переезде Алана? Детям они сказали, что папа на некоторое время поселится у Бенджамина и будет писать песню и что вовсе не обязательно кому-то об этом говорить, но никогда не угадаешь, что придет в голову мальчишкам. Ли мучительна сама мысль о том, что придется стоять перед картиной Гарта и рассуждать о технике, делая вид, будто ее не смущают огромные пенисы, которые неизменно изображены на первом плане.

— Я тебе напишу, — обещает Лорейн. — Придется подождать до четверга. В среду мы с Гартом отдыхаем от электроники. Никаких мобильных, компьютера и телевизора. Очень рекомендую. В итоге всегда получается самый романтический день на неделе.

— Интересная идея, — отвечает Ли, нервно покручивая прядь волос. Она думает об Алане, о пожарной тревоге и о том, когда у них с мужем последний раз был романтический день. Слово «самый» предполагает, что у Лорейн такой день не один! Ли всегда наказывает своим ученикам ни с кем не конкурировать и не быть тщеславными, но рядом с Лорейн ей иногда кажется, что ее собственная жизнь летит под откос.

— Ты в порядке, ма? — спрашивает Маркус. Он всегда внимателен к матери.

— Да, сынок. Конечно, в порядке. Просто немного разволновалась, когда не увидела вас перед школой.

Майкл принимается пинать спинку переднего сиденья и распевать:

— Мороженое, мороженое, мороженое!

Ли тянется к сыну и кладет руку ему на колено. Видимо, Алан угощает мальчиков мороженым, когда забирает из школы. Они с мужем договорились контролировать питание детей, но, кажется, многое идет совсем не так, как Ли себе представляла.

— Дома есть тянучки, — говорит она.

Даже Маркус издает протестующий вопль, когда слышит это, и присоединяется к брату.

К черту, думает Ли. Она имеет право немного расслабиться.

— Что скажешь, Лорейн? Я угощаю.

— Поедем в новое кафе, — говорит подруга. — Берди не переносит лактозу, а у них есть шербет.

Майкл прикладывает ладонь ко рту и издает пукающие звуки, но, слава Богу, недостаточно громко, чтобы Лорейн услышала.


Больше всего в новом голландском велосипеде, купленном через Интернет, Кэтрин нравится то, что он розовый. Честно говоря, она явно переплатила — особенно за «дизайнерский» цвет, — но в последние несколько месяцев сеансы массажа себя оправдали, и Кэтрин решила, что заслуживает поощрения. Она приобрела велосипед в честь второй годовщины без наркотиков. Почему бы нет?

Велосипед красивый и прочный, и Кэтрин, катаясь вокруг озера, радуется жизни. Радость заразительна, и иногда ей машут рукой совсем незнакомые люди. У велосипеда отличный классический дизайн, и Кэтрин оделась подобающим образом, чтобы соответствовать если не цвету, то общему духу, — в стиле ретро, слегка под Зои Дешанель. Она принялась за шитье, распоров и переделав несколько винтажных платьев, которые до поры до времени лежали в кладовке. Разумеется, такой велосипед — приманка для воров, но, по мнению Кэтрин, это только подтверждает его достоинства. И потому она купила хороший замок.

Единственный недостаток велосипеда: на нем не удается щегольнуть красивой попкой, хотя, пожалуй, Кэтрин сказала бы, что это плюс. За свою жизнь она получила вполне достаточно желанного и нежеланного внимания, да и теперь может с уверенностью заявить: тридцать процентов ее клиентов — мужчины, которые считают Кэтрин красивой. Почти год назад, положив конец роману с Филом (на самом деле их отношения следовало бы назвать тренировкой смирения), Кэтрин решила отдохнуть от парней, свиданий и секса. Впервые за много лет она по-настоящему расслабилась и сосредоточилась, но недавно, по пути в студию, проезжала мимо пожарной станции и, заметив рыжеволосого, возымела сильнейшее желание привстать над седлом и, склонившись к рулю, похвастать результатами многократно проделанной уткатасаны. (Девушка разговорилась с одним из его коллег и узнала, что парня зовут Конор.)

С точки зрения Кэтрин, между сексом и йогой (точнее сказать, между сексом и всем на свете) существует несомненная связь, которую многие не желают признавать. Множество ее знакомых занимались йогой, чтобы придать телу желанную форму (то есть стать привлекательными), приобрести гибкость (способствующую новшествам в постели) и контроль над мышцами (само собой). Бойфренд, предшественник Фила, тоже оказался полнейшим дерьмом (актер!), но, проведя всего месяц в студии Ли, стал гораздо выносливее.

Но даже если люди занимаются йогой не для того, чтобы разнообразить половую жизнь, они все-таки считают ее альтернативой сексу — после развода, неприятного разрыва (например, как у Стефани) или долгого воздержания. А как еще объяснить популярность занятий у Жианпаоло? Он говорит с ощутимым итальянским акцентом, так что едва удается разобрать слова. Но Господи, как же приятно, когда во время пашимоттанасаны он налегает тебе на спину, чтобы помочь коснуться лбом коленей.

Есть, конечно, нелепые личности вроде Брайана, которые приходят в студию, чтобы пустить пыль в глаза, но они неизбежно становятся всеобщим посмешищем. Его белые трусы в обтяжку недвусмысленно дают понять: «Я серьезно отношусь к йоге, дамы… а еще мне сделали обрезание». Кэтрин подозревает, что в конце концов Брайан либо найдет подружку и, выполнив свою миссию, перестанет появляться на занятиях, либо поймет, что никто не клюет на удочку, и свалит в какую-нибудькрупную студию, где царит атмосфера клуба знакомств. И таких чудаков в городе хватает.

Стоит прекрасное утро, до начала занятия остается несколько минут, поэтому Кэтрин делает еще пару кругов по кварталу, надеясь заметить Конора — или привлечь его внимание. Но тщетно. Очень жаль. На ней желтое платье, оно отлично оттеняет бледную кожу, и вдобавок Кэтрин наконец научилась ездить на велосипеде в юбке. (Главное — не слишком осторожничать.) Она хочет остановиться и поправить прикрепленную спереди корзинку — может быть, Конор рискнет выйти? — но это будет уж слишком демонстративно. Девушка дала одному из приятелей Конора понять, что не станет возражать, если он подойдет поговорить, поэтому, может быть, нужно просто подождать.

Запирая велосипед на замок во дворе позади студии, Кэтрин видит в окне кабинета Ли — та говорит по телефону, опустив голову. Кэтрин подозревает, что в их семье не все ладно, — она никогда не могла согласиться с распространенным убеждением, что это идеальный союз. Как будто идеальные браки существуют. Кэтрин слишком часто страдала от разбитого сердца и знает, что на самом деле кроется за поведением мужчин, а потому не собирается верить во всякие сказки.

По правде говоря, Кэтрин не следует совать нос в чужую жизнь, и девушка это хорошо знает. Но если бы не Ли, она, возможно, до сих пор сидела бы на наркотиках и работала в эскорт-услугах. Если бы вообще осталась в живых — а на этот счет имелись некоторые сомнения. Сколь многое известно Ли о сомнительной главе биографии Кэтрин — бог весть. Но не то чтобы там было что-то особенно удивительное, типичная лос-анджелесская история. Наивная девушка из Детройта едет на восток, напичканная нелепыми идеями и мечтами о сцене, но в итоге становится танцовщицей, затем проституткой, начинает себя ненавидеть, прибегает к помощи лекарств и долго-долго занимается саморазрушением. Как бы сложилась жизнь Кэтрин, не встреть она Ли, которая пустила ее в студию бесплатно и одолжила денег на обучение массажу? Более того — именно Ли безгранично поверила в целительские способности Кэтрин, в то, что девушка и впредь будет воздерживаться от наркотиков.

В вестибюле на полочках стоит обувь — судя по всему, клиентов полно. Занятие в половине десятого — самое популярное, и в студии собралась толпа даже по меркам Ли. Кэтрин заходит в массажный кабинет, снимает платье, вешает его в шкафчик и надевает старый топик и просторные брюки, купленные на уличной распродаже на Венис-Бич. Она наотрез отказывается от стильных (и дорогущих) прикидов «специально для занятий йогой», хотя втайне чуть-чуть завидует их практичности.

В коридоре она сталкивается с Ли.

— Похоже, народу полно, мисс Ли. Вы готовы?

— Жду не дождусь.

Кэтрин надевает налобную повязку — впрочем, не то чтобы она в ней нуждается, с нынешней-то стрижкой. Полгода назад один клиент оставил девушке подарочный сертификат в голливудскую парикмахерскую, на неприлично большую сумму, но результат выглядел так, как будто Кэтрин сама обкорнала себе волосы. Обычно именно так она и поступает. Зеркало, ножницы — и готово. Может быть, слегка небрежно, зато ей идет и хорошо смотрится с одеждой в стиле ретро и пышными юбками.

У Ли — темные крути под глазами, обычно она не выглядит так скверно. Устала? Или плакала? Кэтрин как можно спокойнее спрашивает:

— Все в порядке?

Ли улыбается.

— Я немного рассеянная. На прошлой неделе в школе случилась неприятность… Ну и потом, Алан… — Она отводит взгляд и спрашивает с душераздирающей искренностью: — Как ты думаешь, Кэт, я хорошая мать?

— А в чем дело? Почему вы спрашиваете? А что касается Алана, то у него просто кризис среднего возраста, и это скоро пройдет.

— Я пытаюсь продумать все варианты.

Похоже, Ли на что-то намекает, но Кэтрин остается в неведении. Она не прочь спросить, но уже половина десятого, а Ли никогда не опаздывает к началу занятий.


Будь Кэтрин художницей, она бы нарисовала серию портретов людей, ожидающих на ковриках начала занятия. Просто невероятно, как много можно сказать о человеке, понаблюдав за ним пару минут. Если бы здесь оказался Босх, он бы, несомненно, именно это и сделал — изобразил маленький микрокосм, слепок большого мира, населенный разнообразными типажами.

Пятеро учеников лежат на спине, у двоих под головами в качестве подушки блоки, одна женщина сложила руки на животе и тихонько похрапывает. Тина, драматически напрягшись, сидит в позе лотоса и поворачивает голову из стороны в сторону, чтобы посмотреть, сколько человек в студии и много ли у нее свободного места для растяжки. Кэтрин замечает пару, которая приходит уже не в первый раз, — их коврики сдвинуты вплотную, оба лежат на боку, подперев голову рукой, и тихонько разговаривают. Они познакомились здесь, парень женат, и если у них еще нет романа, он непременно завяжется раньше, чем они научатся делать стойку на голове. Мужчина и женщина так смотрят друг на друга, что, судя по всему, ничего не заметят, если Ли начнет занятие на полчаса позже или вообще его отменит.

Брайан — в первом ряду, лицом к остальным, Господи Боже. Он пытается расслабить нижнюю часть туловища, подаваясь бедрами (и всем остальным) вперед. Женщина в фиолетовом трико, которая приходит как минимум пять раз в неделю, с подчеркнутой вежливостью просит соседа передвинуть коврик «на миллиметр» — с напряженной улыбкой, от которой так и веет холодом. Двое парней, которых Кэтрин раньше не видела, проделывают упражнения для разминки и явно пытаются привлечь внимание окружающих — «посмотрите, какие мы замечательные». Один невысокий и мускулистый, другой — рослый и худой. Интересно, откуда они?

Ли, как обычно, начинает с вопроса, нет ли у кого-нибудь травм, о которых следует знать преподавателю. Женщина в фиолетовом трико поднимает руку и, прежде чем Ли успевает к ней повернуться, пускается с места в карьер:

— Может быть, вы не сочтете это травмой, но у меня, когда я просыпаюсь, немного похрустывает шея, довольно неприятно. Не знаю, есть ли тут связь, но мы только что съехались с бойфрендом и спим на одной кровати, потому что вся его мебель — на складе в Нью-Йорке. Мы несколько лет планировали переезд, и вот наконец месяц назад он взял и перебрался. Просто супер. Так приятно, что мы теперь живем вместе. Сначала я сомневалась, что захочу с кем-то делить свою квартиру…

— Поздравляю, — решительно, хотя и деликатно перебивает Ли. — Не напрягайтесь во время поворотов и смотрите вниз, когда я велю остальным смотреть вверх. Итак, начнем. Что-нибудь еще?

— В прошлый понедельник я ходила к Хлое, — слышится чей-то гнусавый голос. Кэтрин не видит говорящую. — Но занятия вел незнакомый преподаватель.

Из этой части студии постоянно доносятся фразы, которые заставляют Кэтрин закатывать глаза.

— Ее зовут Мелисса, — говорит Ли. — Она заменила Хлою в последнюю минуту, когда у той внезапно заболели зубы. Вам понравилось?

— В начале занятия она сделала всего три «приветствия солнцу», а Хлоя обычно делает пять, поэтому я вроде как слегка запуталась и весь день была какая-то рассеянная. Честно говоря, испугалась.

— Я тоже заметила, — добавляет Тина. — Было немного странно.

— Мне кажется, — продолжает ученица с гнусавым голосом, — что занятия в студии должны быть более единообразными, чтобы мы точно знали, чего ждать.

Кэтрин не может понять, почему Ли неизменно начинает занятие таким образом. В половине случаев людям просто хочется обсудить вопросы личной жизни, сделать не относящийся к делу комментарий или завуалированно пожаловаться. Те, у кого настоящие травмы, обычно обращаются к преподавателю отдельно, перед началом занятия. Возможно, Ли поступает так, чтобы создать атмосферу единодушия, и она права — пришедшие действительно чувствуют, что вносят свою лепту в происходящее на занятии, ощущают себя частью процесса, даже если иногда пресловутая лепта представляет собой ложку дегтя.

— Мелисса — отличный учитель, — говорит Ли. — Я охотно позволяю ей, как и другим преподавателям, самой решать, каким образом вести занятия. Думаю, лучше не ожидать слишком многого и пытаться извлечь максимум из того, что вам предлагают. Иначе пропустите что-нибудь по-настоящему замечательное. Вы готовы начинать?

Через пятнадцать минут Кэтрин кажется, что она переносится куда-то в другое место. Честно говоря, это не просто чувство освобождения. Она словно парит над деревянным полом, что одновременно и трудно, и не требует никаких усилий. Такова магия Ли. Она начинает занятие с интенсивной серии «приветствий солнцу». Никогда не угадаешь, сколько времени придется удерживать позу, забыв об ожиданиях и прошлом опыте и доверившись опыту наставницы. Кэтрин не считает последовательность упражнений, но после второго повторения девушке кажется, что она танцует под музыку собственного дыхания. Нет, это не ее дыхание, а всех окружающих. Ли способна за полчаса заставить тридцать человек дышать в унисон. До странности могучее, чувственное переживание. Ли помогает каждому ученику сосредоточиться на мельчайших движениях собственного тела, одновременно не теряя связи с остальной группой.

«Приветствия солнцу» переходят в серию боевых стоек, и Кэтрин чувствует себя сильной, твердо стоящей на земле. Еще через несколько минут они делают «полумесяц». Во время упражнения, когда звучит низкий, музыкальный голос Ли и ученики наклоняются все ниже и ниже, Кэтрин вдруг оглядывается на соседку и поражается, что не заметила ее раньше. Нет никакой ошибки, это Имани Ланг — та самая Имани Ланг. В мире нет другой женщины, которая выглядела бы так же сногсшибательно.

Но даже стоя рядом с настоящей телезвездой (впрочем, учитывая недавние события в жизни Имани, ее правильнее называть «бывшей телезвездой»), Кэтрин продолжает переноситься в странное, прекрасное место, где можно освободиться от мыслей и думать лишь о том, что происходит прямо сейчас, вне времени, вдали от привычных забот. Способность Ли вновь и вновь вводить девушку в это состояние помогла Кэтрин бросить наркотики, хотя ситуация складывалась не в ее пользу. Вот что теперь удерживает Кэтрин на правильном пути. Она чувствует радость, благодарность, уважение, множество других, менее отчетливых эмоций и понимает, что сейчас не согласилась бы оказаться ни в каком другом месте. Разве что… ну нет, они с рыжим Конором даже не знакомы. Поэтому студия — оптимальный вариант.


Трусики у Имани стали задираться через десять минут после начала занятия. Когда преподаватель велела ученикам лечь на живот и отклоняться назад, она невольно потянулась и поправила белье. Неизящный, но необходимый жест. В следующий раз — если он будет — она наденет стринги. Впрочем, неизвестно, какие от этого могут возникнуть проблемы. В первом ряду — две женщины, которые хоть завтра могут поступить в цирк «Дю Солей». Интересно, что на них надето? «Очень высокодуховный внутренний монолог», — думает Имани и решает прекратить самокритику. Одна половина присутствующих в студии, судя по всему, также озабочена состоянием своего нижнего белья, а другая глазеет на парня в первом ряду, на котором, кажется, белья нет вообще.

— Не старайтесь непременно поднять грудную клетку, — говорит преподаватель. — Лучше отведите ступни назад и почувствуйте, как вы медленно поднимаетесь. Как будто ваше сердце начинает переполняться любовью и состраданием.

Она подходит к Имани и, продолжая объяснять, аккуратно поправляет ей руки таким образом, что верхняя часть тела ученицы как будто повисает в воздухе.

— Вы отлично справляетесь, — тихо замечает она. Наверное, это значит, что у Имани ничего не получается и движения у нее неуклюжие. Даже слепому ясно, что она впервые легла на тренировочный коврик.

В конце занятия, когда ученики распростерты на полу в позе трупа — очень жизнеутверждающая метафора, — Имани мысленно ставит себе тройку с минусом за проделанное. Или даже большую жирную двойку. Она разочарована. Как будто в ее жизни и без того мало разочарований.

Проблема в том, что занятие оказалось приятнее, чем она ожидала. Имани действительно успокоилась и расслабилась — а значит, придется сказать тем, кто советовал ей заняться йогой (Кэмерон, Дрю, Бекки Антрим), что они правы. Какая досада.

Когда ученики выходят, женщина еще какое-то время лежит плашмя, а потом принимается делать приседания. В них есть нечто совершенно противоположное йоге. К тому же Имани не хочет выставлять себя напоказ. Она терпеть не может, когда вокруг нее поднимается шумиха, но еще больше злится, когда никто ее не узнает. Неудачница.

С тех пор как восемь месяцев назад она потеряла ребенка и погрузилась во вполне понятную депрессию, друзья твердили: займись йогой, займись йогой, займись йогой. Зачем? Йога не поправит дело. Имани вспоминает тот бред, который несли окружающие, когда у ее матери обнаружили рак груди. Пей зеленый чай, перестань есть сладкое, попробуй ароматерапию. «Это не мигрень! — хотелось закричать Имани. — Это рак!»

Старые добрые лос-анджелесские времена. На любые вопросы находились ответы. Имани мечтает, чтобы хотя бы сейчас не начались бессмысленные разговоры о чудесах. Ей не хватает только советов о пользе травяных чаев и разговоров об ужасах современной западной медицины. Обычно подобные беседы заводят люди, чьи лица, тела и зубы намекают на то, что их обладатели проводят в больницах едва ли не больше времени, чем сами врачи.

Она уже сделала сотню приседаний и не собирается останавливаться, пока не сделает еще сто.

Имани никогда раньше не бывала в Силвер-Лейк, хотя и жила неподалеку, в Лос-Фелисе, но две недели назад, бесцельно катаясь по окрестностям (вечера бывают такими удивительно длинными, когда ты не работаешь, а твой муж врач), она попала сюда. Имани поразил здешний неторопливый образ жизни, безумная смесь стиля хиппи, старомодного рок-н-ролла и калифорнийского шика. Уличные кафе, магазинчики с винтажной одеждой и поразительное отсутствие торговых сетей. Местные жители как будто только и делали, что развлекались — совсем как Имани, — но никого не мучила совесть. Миновав по пути студию йоги, она запомнила адрес. Может быть, Силвер-Лейк именно то, что ей нужно. Уединенное место, где все живут скромно, но с некоторой претензией на артистичность. Маленькое сообщество оригиналов, которые не смотрят телевизор и не знают Имани. Но она вновь ошиблась. Студия была набита битком, половина учениц выглядели так, как будто сошли со страницы «Вог», некоторые окинули ее внимательным взглядом и зашептались, когда Имани вошла. Допустим, ей это до сих пор приятно, но только не в ту минуту, когда она из кожи вон лезет, пытаясь сделать стойку на голове (кто мог бы подумать, что у Имани так легко получится?).

В коридоре толпа поредела, но черноволосая красавица с небрежной стрижкой и татуировками на руках, которая занималась рядом с Имани, не уходит, продолжая болтать с небольшой компанией учеников и с преподавателем. Имани признает, что наставница тоже красива. Светлые волосы, отменное сложение, ум и доброта, которыми так и лучится ее лицо.

Девушка в татуировках представилась, назвавшись Кэтрин. Она так добродушна, что Имани даже не возражает, когда та говорит:

— Я вас сразу узнала. Кстати, падангуштхасана была потрясающая.

Имани невольно смеется.

— Пада… что? — переспрашивает она.

Позы либо носят названия животных, либо именуются на каком-то странном языке — видимо, на санскрите.

— Погодите. Вы же не хотите сказать, что впервые пришли заниматься йогой? — уточняет Кэтрин.

Недоверие в голосе девушки — самый большой комплимент, какой Имани доводилось слышать, с тех пор как критик «Лос-Анджелес таймс» назвал ее «второй Холли Берри».

— Попали в яблочко.

— О Господи. У вас потрясающе получалось, — говорит коренастая темноволосая женщина и трепещет, как школьница. — И так естественно… Должна сказать, четверги стали такими скучными, когда вы ушли из сериала. Меня зовут Стефани. А это Грациэла. Она прекрасно танцует.

— Когда не хромаю, — замечает та.

— Мы ее вылечим, — говорит Стефани. — Завтра Кэтрин в буквальном смысле приложит к ней руки.

Кэтрин делает несколько энергичных движений, как будто месит тесто. Значит, она массажистка. Девушка с такой внешностью наверняка получает огромные чаевые.

— Забавно видеть вас здесь, — продолжает Стефани. — Пару дней назад я общалась с Дэвидом Карузо. Серии с его участием были просто прекрасны… и он очень хочет принять участие в проекте, над которым я теперь работаю…

— Угу…

Типичный рекламный агент. Слова Стефани следует понимать так: «Я упросила агента Карузо прочитать паршивый сценарий, который совали из рук в руки последние пять лет». Тем не менее в ней есть нечто привлекательное — а может быть, они слегка сроднились, вместе попотев в студии.

Имани слегка разочарована тем, что преподаватель ничего ей не сказала. Она всегда была в любимчиках — это ощущение постепенно переросло в желание нравиться директорам, стараться на благо менеджера, быть прилежной пациенткой у врача. Ли уселась за стол и погрузилась в дела. Поймав взгляд Имани, она улыбается и говорит:

— Вы отлично постарались. Неприятно это говорить, но, по-моему, снаружи ошивается какой-то тип с видеокамерой. Видимо, охотится за вами.

— Кошмар! А я и не думала, что здесь возникнет такая проблема.

Имани и любила и ненавидела папарацци. Когда сериал находился на пике славы и внимание было относительно внове, оно ей нравилось. Шум и вспышки фотоаппаратов казались своего рода приятным фоном, оттенявшим скучные повседневные обязанности, — жизнь Имани внезапно превратилась в увлекательный фильм. Она стала звездой, действительно добилась славы — никто даже и не думал, что у нее получится.

Но когда она потеряла ребенка и за ней стали ходить по пятам, Имани начала считать репортеров сущими стервятниками. «Пожалуйста, — молила она, — оставьте меня в покое». Но разумеется, ситуация лишь усугубилась. У папарацци появилась новая тема. Темная сторона голливудской мечты — очередное клише, с которым столкнулась Имани. В частности, именно поэтому она вернулась в Техас и месяц гостила у родных, оставив Глена в Лос-Анджелесе. Когда Имани вернулась, то поклялась, что больше никогда не подпустит к себе папарацци. Менеджер намекал, что немного внимания со стороны «желтой прессы» не помешает, — пусть публика не забывает об актере. Но меньше всего Имани хочется, чтобы ее фотографировали с потным лицом. И без макияжа.

— Где ваша машина? — спрашивает Кэтрин.

— На улице. Но я не сумею проскочить мимо него.

— Здесь у нас свои секреты. — Девушка берет Имани за руку: — Идите за мной.

Она выводит женщину через задний ход и снимает замок с розового велосипеда.

— Езжайте по этому переулку, потом сверните налево у кафе «Полночь». Давайте мне сумку и ключи от машины. Встретимся возле художественной галереи, рядом с цветочным магазином.

— Прекрасно, — говорит Имани. — На велосипеде я езжу лучше, чем занимаюсь йогой.

— Да бросьте, у вас прекрасно получалось.

Лишь на полпути по переулку Имани сознает, что отдала сумку заодно с бумажником, а также ключи от машины совершенно постороннему человеку. Она начинает смеяться. Какое безумие. Но почему-то она доверяет Кэтрин больше, чем кому бы то ни было. Кэтрин похожа на исправившуюся плохую девчонку — обычно это самые честные люди на свете. Велосипед прекрасен — нечто среднее между детским драндулетом и роскошным современным средством передвижения. Может быть, Кэтрин оказала ей величайшее доверие, вручив ключ от замка. Нельзя предаваться депрессии, катя на розовом велосипеде! Возможно, Имани больше не придет в студию, но уж точно пересмотрит поставленную самой себе оценку. Тройка стремительно превращается в четверку с плюсом.


Кэтрин вынуждена признать, что на нее снизошло озарение, — сначала она вступила в заговор с Имани Ланг, а теперь сидит за рулем ее машины. Имани не появлялась на экранах уже почти год (Пэрис Хилтон активно писала о злополучном выкидыше), но по-прежнему шикарно выглядит. Вдобавок в студии у Ли не то чтобы толпами ходят знаменитости. Неужели восхищаться телезвездой значит выказывать собственную глупость? В «желтой прессе» Имани Ланг неизменно изображали супердивой, обладательницей железной воли. Но когда Кэтрин похвалила ее за гибкость, Имани отреагировала совсем по-детски. Разумеется, девушка слегка ей польстила, но ведь нужно с чего-то начинать.

В полдень на массаж к Кэтрин должен явиться клиент — полицейский, который постоянно отпускает скабрезные шуточки. Девушка подозревает, что все это показуха и на самом деле он скрытый гомик, но коп по крайней мере к ней не приставал. Она направляется к студии, вместо того чтобы сделать еще один круг по кварталу и поискать Конора. «Он уехал месяц назад, — сказал вчера один из пожарных, ухмыльнувшись. — И у него нет подружки». — «Меня это не интересует», — ответила Кэтрин. «А вот и интересует».

На улице она замечает парней, которые выпендривались в студии перед началом занятия. Оба садятся в машину. Когда дверца захлопывается, Кэтрин видит сбоку крупную надпись «Мир йоги». Она так и знала, что в них есть нечто подозрительное. Самодовольство, с которыми они проделывали пашимоттанасану, нарочито шумное дыхание…

«Мир йоги» — своего рода «Макдоналдс» среди прочих студий, корпорация, которая поглощает маленькие школы или же открывает огромный клуб по соседству, вытесняя конкурентов.

Кэтрин стучится в дверь кабинета Ли и врывается — она слишком взволнованна, чтобы соблюдать формальности.

— Знаете, кто эти двое, которые так выделывались сегодня на занятии? Один высокий, второй маленький? Угадайте, откуда они! Из «Мира йоги»! Представляете? Наверное, разведка. Хотят знать, кто следующий на вылет. Почему бы им сразу не переименовать свою контору в «Уолмарт»? О Господи.

Ли разражается хохотом — Кэтрин ожидала иной реакции.

— Такое ощущение, что полтора часа глубокого дыхания вылетели в трубу.

— Думаете, я преувеличиваю? Ненавижу крупные компании, которые приходят и обращают йогу в бизнес. А их дурацкий логотип? Похож на огромные сиськи. Наверняка они пытаются давить на подсознание. И вы их пустите, если они придут еще раз?

Смех внезапно обрывается. Ли выглядит смущенной.

— Простите, Ли. Я наговорила глупостей.

— Ты ни при чем, Кэт. — Ли проводит рукой по волосам. — Я сама пригласила их на занятия.

— Вы… что?

— Закрой дверь, пожалуйста.

Кэтрин закрывает дверь и садится за стол. У нее дурное предчувствие. Не стоит предполагать, что ты на одной волне с собеседником. И вообще строить предположения — дурная идея. Ей давно следовало усвоить этот урок.

— Они связались со мной пару месяцев назад. В «Мире йоги» прослышали обо мне и захотели провести «собеседование», ну или нечто в этом духе. Сначала я не обратила на них особого внимания.

Ближе к делу, думает Кэтрин. Она ненавидит предыстории — не важно, насколько серьезна тема.

— Пожалуйста, не смотри на меня так, Кэт. Я просто пытаюсь сохранить за собой свободу выбора. У меня двое детей. И школа, в которую они ходят, не самое безопасное место.

Кэтрин с ненавистью думает, что дети вечно нарушают планы. Но что она может ответить? «Да бросьте, с мальчиками все будет хорошо. Я ходила в среднюю школу в Детройте и стала нормальным человеком… как только бросила героин». Ей хочется напомнить, что в планы Ли входило сотрудничать со школой, а не бросать ее, но, сидя за столом, напротив наставницы, Кэтрин внезапно понимает, что дело, возможно, в Алане и в том, что происходит с ним, а не только в сыновьях. Эта часть жизни Ли находится под запретом. «Не влезай — убьет».

— «Мир йоги» — все-таки йога, — продолжает Ли. — Они неплохие люди, просто у них свои представления о том, как вести дела.

— Да, маркетинговые исследования, раздача печенья на занятиях, а главное — деньги, деньги, деньги. Разве вы не цените собственную уникальность, Ли? Вы спасли мне жизнь. Половина ваших учеников скажут то же самое, хотя у них на то свои причины. Я знаю, как много для вас значит йога.

— Я не перестану преподавать. Но все уже решено.

Решено? Дело зашло так далеко?

— Вам придется плясать под их дудку меньше чем через полгода, клянусь. У «Мира йоги» сорок пять студий по всей Америке, отсюда и до Сан-Франциско, они предполагают создать национальную сеть, и у них достаточно адвокатов, чтобы контролировать каждый ваш шаг.

Возможно, она преувеличивает, но по сути-то говорит правду.

— Я должна думать об Алане, — заявляет Ли. Кэтрин знала, что именно так и закончится. Дети и муж. Проклятая комбинация. — Он давно этим заинтересовался. Наверняка там и для него найдется дело. Пока я только изучаю варианты. Понимаешь?

Кэтрин встает и открывает дверь.

— Студия ваша, Ли. И вы вольны решать. Просто я привыкла считать всех нас одной семьей.

— Я всего лишь рассматриваю варианты, Кэт. И они тоже. Они хотят просмотреть наши записи и понять, много ли мы зарабатываем.

— Несомненно, они посмеются, когда ознакомятся с нашей бухгалтерией. Простите, у меня клиент через минуту.

Кэтрин уже на пороге, когда Ли говорит:

— Чуть не забыла…

— Что?

— Тебе звонили, пока тебя не было.

— Клиент?

— Нет. Сообщение от какого-то парня по имени Конор. Он сказал, что ему нравится твой велик.

* * *
— У проекта отличный потенциал, — говорит Стефани. — Роман получил самые лучшие отзывы года, автора сравнивают с молодым Бретом Истоном Эллисом, и он лично работает над сценарием. Любовь, Лас-Вегас и покер. О чем еще мечтать?

Продюсер, Лон Бордерс, — красивый молодой человек с длинными светлыми волосами и веснушчатой кожей, которая, возможно, доставит своему хозяину ряд проблем, как только ему перевалит за сорок. Стефани всегда питала слабость к людям с такой внешностью — тело пловца, обожженная солнцем кожа… Сама она не бывала на пляже с тех пор, как они с Престоном расстались. «Чизбургер, чизбургер», — мысленно повторяет Стефани, как делает всякий раз, когда Престон приходит ей на ум.

Лон выпустил несколько посредственных триллеров и заработал на них достаточно денег, но именно фильм «Привет, красотка» два года назад помог ему забраться на вершины киноиндустрии. Молодая американка приезжает в Токио и участвует в местных конкурсах красоты. Фильм явно не заслуживал двух номинаций, но получился не хуже и гораздо умнее, чем большинство произведений подобного сорта. Лон идеально подойдет для нового проекта. Он широко мыслит и нуждается в чем-нибудь чуть более серьезном. Есть и еще одна причина, по которой Лон — идеальный вариант. Он последний продюсер «первого эшелона» в списке Стефани. Если она не сможет его уломать, придется побегать. Ей предстоит работа с частными спонсорами из Канады и прочих малоприятных мест. Стефани вовсе не так планировала провести весну — не говоря уже о следующих полутора годах. Она выдыхается именно в ту минуту, когда нужно приложить максимум усилий.

Стефани обнаружила «Пески Лас-Вегаса», когда они с Престоном разошлись. Она заплатила автору больше, чем следовало, но книга была интересная и потом на кону стояла гордость. Престон сказал бывшей подруге, что она никогда не получит права на роман. Он как раз продал свой сценарий, а Стефани уволили из агентства Кристины Вачон.

— Наши карьеры идут в разных направлениях, — заявил Престон. — Давай не будем стоять друг у друга на пути.

Полный придурок.

Но Стефани все-таки обскакала его («чизбургер!»), пусть даже пришлось нарушить правило номер один и заплатить из собственного кармана. Почти полностью потратить сто пятьдесят тысяч долларов, которые она получила в наследство от матери. Подлинная ставка ва-банк. Хотя Стефани была совершенно уверена, что сделала автору предложение в трезвом виде, но тем не менее не могла восстановить ход мысли, который привел к финальной, чертовски большой цифре.

Помощница Лона — миниатюрная брюнетка, похожая на недавнюю выпускницу школы. Она стучит по клавишам ноутбука, кивает при каждой фразе Стефани, смотрит широко раскрытыми глазами и сияет энтузиазмом. Не исключено, что на самом деле девочка сидит в каком-нибудь чате.

Единственный человек, которого интересует происходящее, — это Брэди, тощий, наголо бритый тип в узких джинсах. Он сделал несколько комментариев, доказав, что действительно прочел книгу перед встречей. Ну надо же. Он, несомненно, понимает, что книга заслуживает переделки в фильм. Но у него, судя по всему, нет никакой власти, и это плохо.

Лон постукивает пальцами по столу и смотрит на часы. Мелкий жест, который говорит о многом.

— Трудно работать с авторами, которые сами берутся писать сценарий, — говорит он. — По моему опыту.

Кроме шуток. Стефани добилась своего, перебив книгу у Кристины Вачон, — она пообещала автору, что сценаристом будет он сам, а затем заплатила вперед немыслимую сумму. И все ради того, чтобы доказать ему, что она богата. Стефани хорошо знает эту публику с тех самых времен, когда изучала литературу в колледже в Айове. Автор намарал пятьдесят страниц — по сути, переписал вступительные главы романа, слегка изменив пунктуацию.

— По-моему, этот материал понравился бы Диабло Коди, — говорит лысый Брэди, благослови его Бог.

— Я уже послала ей книгу, — отзывается Стефани. — Она пообещала прочесть в выходные.

Стефани разговаривала с агентом Коди два месяца назад и слышала, что Коди занята на два года вперед и даже не станет смотреть на новую книгу. «Оскар» мог бы поправить дело. Лгать бессмысленно, но гордость вновь заявила о себе. У Стефани возникает ощущение, что Лон просто тянет время и поддразнивает ее, потому что ему приятно видеть, как она из кожи вон лезет и потеет от волнения. Он внушает, что, возможно, заинтересуется проектом, если Стефани как следует поунижается. Она слишком часто через это проходила. В Голливуде сорок три тысячи двести семь точно таких же агентов, которые носятся по городу, пытаясь привлечь к себе внимание, но большинство так и остаются ни с чем. Она это знает, и Лон знает, но тем не менее оба продолжают игру.

А вдруг он и впрямь заинтересуется. Нельзя сжигать все мосты.

— Есть кое-что еще, — вдохновенно врет Стефани. — Недавно я говорила с Имани Ланг — мы вместе занимаемся йогой… Ей очень понравилась книга, и она буквально мечтает сыграть певицу.

— А я думал, она бросила кино, — сухо отвечает Лон, рассеянно открывая ящик стола.

Юная помощница пробуждается, заслышав сплетню, и вываливает груду информации об Имани, в том числе и ряд фактов, о которых Стефани понятия не имела. Имани замужем за хирургом, она ушла из сериала по его настоянию, когда забеременела. Потом произошел всем известный выкидыш и депрессия, о которой не писал только ленивый. Если хорошенько подумать, Имани и впрямь идеально подошла бы на роль певицы — персонажа, пережившего много взлетов и падений.

— Интересно, — говорит Лон. — Но Имани недостаточно, чтобы раскрутить фильм.

— У нее потрясающий голос, — возражает Стефани. А кто сказал, что нет? — Когда-то она хотела заниматься музыкой. Имани сама могла бы петь и участвовать в клипах. Во всяком случае, «Пески Вегаса» производят впечатление единого целого.

Она встает прежде, чем Лон успевает пошевельнуться. Чем больше Стефани об этом думает, тем привлекательнее кажется проект. Пусть даже писатель — пренеприятный тип, книга тем не менее прекрасна, и из нее обязательно получится великолепный фильм. Если Лону неинтересно, она больше не потратит на разговор ни одной минуты. Нельзя сжигать мосты, но можно оборвать привязь.

Провожая Стефани по коридору, лысый Брэди говорит:

— Чертовски потенциальная штука. Я обязательно поговорю с Лоном.

— Спасибо, — отвечает Стефани. — Я очень ценю вашу заботу. В сценарии есть персонажи, способные заинтересовать лучших актеров. И поверьте, фильм удастся снять задешево.

— Можете меня не уговаривать. Кстати, я обожаю «Лучи надежды». Смотрел четыре раза.

Стефани гадает, правда ли это… но почему бы не расслабиться и не поверить? «Перестань судить и начни чувствовать», — сказала Ли на занятии на минувшей неделе. Что будет, если мы начнем принимать вещи как есть, вместо того чтобы оценивать их?

Она не собирается давать волю чувствам, но, слушая болтовню Брэди, готова заплакать. «Лучи надежды» вышли на экраны пять лет назад. Маленький интеллектуальный фильм о семейных проблемах. Она нашла продюсера для этого проекта и обрела доверие в определенных кругах. Фильм стал настоящим хитом; рецензенты благодарили Стефани за невероятную работу, проделанную над сценарием. Сцены, переписанные ею от начала до конца, неизменно вызывали многочисленные похвалы.

К сожалению, за радостным волнением, престижем и обещаниями последовали крушение надежд, крахи сделок, безнадежная гонка и спешка. Стефани не удавалось оторваться от земли. Именно во время работы над очередным фильмом она познакомилась со своим мистером Чизбургером. Тем не менее для нее еще открыты некоторые двери в киноиндустрии, хотя уровень гостеприимства и поубавился.

Солнце на улице светит ослепительно ярко, воздух сухой и обжигающий. Утром Стефани проснулась с головной болью и усилием воли внушила себе, что встреча с Лоном изменит ее судьбу, хотя и понимала, что шансов немного. Но ей нравится работать в Голливуде — и всегда нравилось. Это очень приятно. Разумеется, если только тебе не надавали под зад. После очередной неудачи голливудская классика — оштукатуренные здания и маленькие гольфмобили — начинает действовать на нервы.

В машине нестерпимо душно, и Стефани вновь слышит пощелкивание в моторе, которое раздается уже несколько недель. Похоже, предстоят очередные расходы. Проведя тщательные подсчеты, она поняла, что сбережений хватит еще на два месяца. При достаточной экономии. А потом…

Стефани не знает, что случится потом, и не собирается сходить с ума, думая об этом. Она раздобудет денег. Сделает фильм. Покажет этому… чизбургер, чтоб ему пусто было!!!

Вечером она собиралась встретиться с Грациэлой, но непременно опоздает, если завязнет в пробке. И кажется, с утра Стефани еще ничего не ела. Она волновалась из-за встречи и носилась как ошпаренная. Как ни странно, она не голодна. Больше всего ей хочется пить. Неподалеку есть ресторан, где подают вкусные салаты и странные пенистые коктейли — якобы безалкогольные.

Спускаясь по Мелроуз, залитой солнечным светом, Стефани вновь ощущает приступ головной боли и решает ехать прямо домой, через бульвар Санта-Моника. У нее есть список из десятка имен — все это люди без особой репутации, зато с большими деньгами, при помощи которых они надеются пробиться в киноиндустрию. Стефани никогда не думала, что придется пасть так низко, но делать нечего. Она покупает бутылку вина, едет домой, опускает шторы и принимается звонить.


Ли считает добрым предзнаменованием, что Алан согласился пойти вместе с ней на открытие выставки Гарта. Она не смогла отказаться, а появиться одной было бы унизительно и положило бы начало слухам и сплетням. По крайней мере они с Аланом продемонстрируют семейную стабильность. Ли сама удивляется своему желанию кому-то что-то доказать, но сейчас это действительно необходимо. Временный переезд Алана не должен показаться друзьям чем-то серьезным.

Вечер такой прохладный и красивый, что они решают идти пешком. Еще один положительный признак. Прогулка займет всего полчаса. Баррет, одна из стажерок в студии, согласилась присмотреть за близнецами. Баррет учится на последнем курсе колледжа, ее специальность — начальное детское образование. Она занималась гимнастикой, но несколько лет назад «выросла» из нее и решила посвятить себя йоге. Она ходит в студию вместе с однокурсницей — тоже бывшей гимнасткой. У Баррет внушительная (хотя и преимущественно силовая) подготовка. Когда-нибудь она станет отличным преподавателем. Близнецы ее любят. Ли тоже, хотя и не всегда доверяет. Иногда Баррет дает понять, что завидует тому, как Кэтрин делает массаж, или тому, как Хлоя преподает, — и Ли чувствует себя неловко.

— Кэтрин недавно заметила в студии людей из «Мира йоги», — говорит она Алану по пути.

— Значит, теперь ученики только об этом и будут болтать, — замечает тот.

— Кэтрин — самый сдержанный человек из всех, кого я знаю. Даже не пришлось просить ее молчать. Она и так все поняла.

— Да, а потом она решит проболтаться, — говорит Алан. — Такие, как Кэтрин, способны немного выправиться, Ли, но в душе они не меняются.

Ли предпочитает промолчать. Алану тридцать четыре, он на два года моложе жены и с двадцати лет на периферии музыкального бизнеса. Неизменно воздержанный, он, разумеется, общался с алкоголиками и наркоманами, но то, что они музыканты, в его глазах оправдывает все их грехи. Ну и, разумеется, то, что они мужчины. В кругах, где вращается Алан, музыкальная индустрия исполнена шовинизма, она напоминает мужской клуб, и он с плохо скрытым негодованием смотрит на женщин, которые привлекают к себе чересчур много внимания, лишая его заслуженных похвал. В ход идут старые аргументы — женщины, мол, не способны по-настоящему играть на гитаре. Как будто для этого непременно нужен член. Алан неохотно признает, что женщины порой бывают хорошими клавишниками и, разумеется, скрипачками. Будь Кэтрин мужчиной, он с большим пониманием отнесся бы к ее прошлому и настоящему.

— «Мир йоги» вызывает много неприятных ассоциаций, — продолжает Ли. — Они слишком меркантильны и агрессивны.

— Речь идет о нас, Ли, а не о Кэтрин. Нам обоим это пойдет на пользу.

Приятно, что Алан отзывается о них как о паре.

— Давай сегодня расслабимся, — предлагает Ли. — И кстати говоря, буду очень признательна, если ты умолчишь о своем нынешнем месте жительства.

— Неужели ты мне не доверяешь?

— Как продвигается работа над песнями?

— Господи, Ли. У тебя такой подозрительный вид, когда ты спрашиваешь. Как будто заранее думаешь, что все плохо.

— Ничего я не думаю. Просто спросила, как дела.

— Но таким тоном… — Алан слегка отстраняется от жены. — Все отлично. Мы закончили три песни. Одна идеально подойдет для нового реалити-шоу, которому нужен саундтрек. Агент Бена скоро отошлет ее продюсеру.

— Очень хочется послушать.

Алан медленно качает головой — он снова воспринял ее тон как оскорбление. Может быть, Ли действительно не в силах скрыть эмоции. Когда она слышит песни Алана и видит его на выступлении, то, разумеется, не сомневается в таланте мужа, но в то же время у Ли сильнейшее ощущение, что Алану недостает чего-то весьма существенного. Видимо, он тоже это понимает и поэтому постоянно щетинится. Лучше уж молчать.

Галерея — на окраине города, в бывшем магазине штор, который сверху донизу выкрасили в белый цвет. Одна из лучших галерей в окрестностях, если верить Лорейн и Гарту. Внутри толпа, человек тридцать, большинство — с бокалами в руках. Мужчины сплошь в джинсах, женщины в модных коротеньких платьицах, все внимательно слушают. Владелец галереи, толстячок в огромных черных очках, закрывающих пол-лица, представляет гостям Гарта.

— …таким образом, нас захватывает атмосфера третичной злокачественности. Вопрос не в том, откликается ли на нее художник, а в том — каким образом он откликается. Метод Гарта — контекстуализировать… сластолюбие… и церемониальность современной страсти. Вот почему новая серия картин так важна — не только для Гарта как художника, но и для нашего с вами существования. Злокачественный союз, который все мы ощущаем, глядя на картины, позволяет нам сказать: да.

Раздаются вежливые, почти беззвучные, аплодисменты, и появляется Гарт. Они с Лорейн одеты одинаково — ярко-синие рубашки навыпуск и белые джинсы. Берди наряжена в тон. Гарт вскидывает руки и опускает голову. Ему под пятьдесят, он красив, седеющие волосы гладко зачесаны.

— Слова Тони меня искренне смущают, — признается он. — Похвалы совершенно незаслуженны, но если, — Гарт опускает руки, — если мои картины помогут миру прожить на десять секунд дольше, я буду счастлив. Я благодарен вам за то, что вы пришли и дали мне шанс хотя бы немного повлиять на вас своими работами. Желаю приятно провести время.

Может быть, проблема в том, что Ли не способна воспринимать живопись. По стилю картины Гарта — нечто среднее между Дэвидом Хокни и «голубым» порно. Сочные калифорнийские оттенки зеленого и синего, много воды… и обилие мужской плоти. Серия из двадцати с лишним картин изображает обнаженную мужскую натуру (ну разумеется!) в самых разнообразных позах — ничком и плашмя — на садовом шезлонге. Ли не вполне понимает, что значит «злокачественный союз», но вряд ли Тони имел в виду смесь смущения и отвращения, которую она испытывает при взгляде на картины. Неужели Лорейн способна искренне восхищаться отвратительными изображениями мужских задниц? А как насчет Берди? Девочка, одетая в белое кружевное платье и ярко-синие китайские сандалии, смотрит на картину, а отец стоит рядом, что-то показывая дочери на холсте.

Когда Ли шепотом жалуется Алану, он отвечает:

— Не будь ханжой. Тебя весь день окружают полуголые тела. Ты хотела быть врачом.

— Дело не в обнаженной натуре, — тихонько возражает она, — а в том, что нужно притворяться, будто ты ее не замечаешь, и вместо этого рассуждать о злокачественности и так далее.

— Всего минуту назад ты просила меня притвориться, что я по-прежнему живу дома.

Лорейн подходит и крепко обнимает обоих. От нее пахнет лимонами, но это не духи — очаровательный аромат как будто испускают золотистые волосы и кожа.

— Мы так рады, что вы пришли, — говорит она, но таким тоном, как будто что-то знает или подозревает. — По-моему, потрясающие картины. Эта выставка — настоящая сенсация. А ты все так же сногсшибательно выглядишь, Алан. Не спускай с него глаз, Ли.

Хотя Алан действительно (и заслуженно) гордится своей внешностью, в последнее время он начал сетовать, что его хвалят исключительно за красоту. Окружающие, мол, даже перестали спрашивать, чем он занят в плане музыки. Ли не согласилась с мужем, но иногда ей кажется, что друзья просто не хотят сыпать соль ему на раны, поскольку он нередко реагирует весьма враждебно.

— Мои подруги просто мечтают с тобой познакомиться, Ли. Они хотят заниматься йогой.

Ли берет стакан вина и следует за Лорейн, держа мужа за руку. Она видит трех женщин, лет за сорок, которые стоят в дальнем углу и оглушительно хохочут. Видимо, они слегка подвыпили. Лорейн представляет им Ли, и одна из женщин сразу спрашивает:

— Выпьете?

— Умеренно, — отвечает Ли.

— Как странно. Я думала, что все преподаватели йоги воздерживаются от спиртного.

Ли слышит снисходительные нотки, как будто она часами изводила эту даму нотациями о пользе воздержания.

— Наверное, зависит от того, как вы понимаете воздержание, — говорит она. Ли так и подмывает сказать, что в бардачке у нее лежит пачка сигарет, но Алану лучше об этом не знать. — Мой муж Алан.

— А вот он не кажется таким уж воздержанным.

— Алан музыкант. И автор песен.

— Как интересно. Что вы сочинили?

Для Алана этот вопрос равносилен пощечине. Люди считают музыканта достойным внимания лишь в том случае, если его песни раздаются из динамиков в магазине. Ли поспешно называет песню, которая удостоилась упоминания в титрах фильма пять лет назад.

— Никогда о таком не слышала, — говорит одна из женщин.

Ли хочется добавить: «Она была очень популярна у молодежи», — но это слишком язвительно и, к сожалению, неправда.

— А вы не боитесь, что повальное увлечение йогой через пару лет полностью прекратится, как случилось с аэробикой? — спрашивает женщина с многочисленными браслетами.

Началось.

— Йога существует не одну тысячу лет, — отвечает Ли, — поэтому она уж точно переживет Джейн Фонду.

— Правда? А я слышала, индусы придумали ее, когда увидели, как британские солдаты занимаются гимнастикой. Но я охотно постояла бы на голове ради того, чтобы стать такой же стройной. Вы оба отлично выглядите.

Ли слишком хорошо знакома с подобным обращением — завистливым и одновременно снисходительным, как будто она бог весть какая чудачка. Этот тон несложно игнорировать, и по крайней мере снисхождение собеседниц в разговоре с Ли слегка сглаживает неприятные ощущения, которые сейчас испытывает Алан.

— Готова поклясться, йога разнообразит ваш брак, — многозначительно подхватывает другая.

— Приходите в студию в любое время, — говорит Ли. — Попробуйте. Приводите мужей.

— О Господи! — восклицает женщина. — Да я с тем же успехом могу предложить ему напялить балетную пачку!

Ли улыбается и берет Алана за руку. Они подходят к Гарту и поздравляют его с выставкой. Художник обнимает Ли за талию — от этого присутствующим становится неловко.

— Вам нравится современная страсть? — спрашивает он.

Ли ничего не отвечает, и Гарт подмигивает.

— Это все шоу-бизнес, ребята. Нужно как-то платить по счетам. Если хочешь что-нибудь продать — пусти пыль в глаза.

Ли испытывает облегчение. Гарт впервые намекнул, что его смешат напыщенные беседы, которые ведутся вокруг картин. Он впервые отнесся к самому себе с иронией.

— Тебе нравятся папины картины? — спрашивает Ли у девочки.

Берди устремляет на нее водянистый, нездешний взгляд.

— Мама сказала, вы разводитесь. Почему вы пришли вместе?

Ли пытается улыбнуться и смотрит на Алана. Кажется, пора уходить. Если переговоры с «Миром йоги» помогут вернуть Алана домой, она только за. Нужно назначить встречу на завтра.


На Беверли-Хиллз Имани решает заглянуть в булочную, которая открылась месяц назад, и побаловать себя. Повальная любовь к кексам раздражает ее — но в то же время она сознает, что это отличная идея. Имани ни за что не зашла бы в булочную, чтобы купить кусок шоколадного пирога, но прелестный маленький кекс, всего на один укус, фигуру не испортит. Имани клянется, что второй кекс она купит для Глена, хотя прекрасно сознает, что съест его, не успев добраться до дому.

Булочная принадлежит невероятно худой женщине по имени Куки[3]. Возможно, за работой она носит хирургическую маску, на тот случай, если лишние калории витают в воздухе. Все вокруг блещет белизной, и на Куки — белый лабораторный халат. Булочная больше похожа на клинику для похудения, чем на храм чревоугодия. Куки (скорее всего это не настоящее имя, как и у Имани) носит очень короткую стрижку — она почти обрита наголо — и красит волосы в платиновый цвет. От этого хозяйка кажется еще тоньше, но одновременно, как ни странно, — женственнее.

Имани заставляет себя улыбнуться и заказывает банановый «дайкири» и «Лавандовый ветер» — потому что название наводит на мысль о чем-то легком и низкокалорийном. И вдобавок кекс покрыт красивой лиловой глазурью.

— О, это мой любимый, — говорит Куки.

— Правда? Вы их тоже едите?

— Пробую понемножку. — Куки поднимает палец — тонкий, как веточка. — Страшно боюсь поправиться. Честно говоря, я занялась выпечкой, потому что мне нравится окружать себя искушениями и преодолевать их. Да-да, у меня несомненное пищевое расстройство, но ничего опасного, никакой угрозы для жизни.

Это так честно и откровенно, что Имани сразу перестает испытывать раздражение. Куки кажется ей очень трогательной, и она восхищается тем, как ловко хозяйка укладывает кексы в маленькую белую коробочку.

— В один прекрасный день, — говорит Имани, — вы, наверное, поймете, что нет ничего страшного в нескольких лишних фунтах.

— Пока не поняла. Но стараюсь. — Куки вручает ей коробочку, перевязанную серебристой ленточкой.

— Вы просто замечательно обставили это место, — замечает Имани. — Все так чисто… возникает ощущение, что есть кексы — полезно для здоровья.

— Знаю. Правда, умно придумано? Похоже на операционную. И чувствуете, как здесь холодно? Это не просто так. Надеюсь, вы на меня не рассердитесь, но сериал никуда не годится, с тех пор как вы ушли.

Сердиться? Нет уж, сердиться она не будет!

Имани резко оборачивается и видит сияющую улыбку Бекки Антрим. Имани крепко обнимает подругу, и они вместе шагают по улице, держась под руки.

— Черт возьми, отлично выглядишь, — говорит Имани. — В чем твой секрет?

— Я не покупаю кексы, — отвечает Бекки и отбрасывает за спину свои всемирно знаменитые волосы. — Но это не значит, что я их не ем. Я торчу перед булочной, пока не замечу жертву. Дай-ка откусить…

Бекки удерживала за собой титул «Американской красотки» дольше всех на памяти Имани. Она достигла славы, когда на экран вышли «Соседи», один из культовых сериалов, который по праву заслужил звездную репутацию. Имани познакомилась с ней на съемках — Бекки встречалась с одним из участников их киногруппы и частенько приходила на съемочную площадку. Имани удивляли две вещи: во-первых, Бекки намного красивее в жизни, чем на экране; во-вторых, хотя ее в течение пятнадцати лет поливала грязью «желтая пресса», хотя денег у нее больше, чем у Опры, хотя сердце Бекки разбивали самые красивые мужчины на планете и об этом наперебой кричали газеты, она оставалась одной из самых приятных женщин, которых знала Имани.

Они заходят в «Старбакс» за углом, садятся за столик, открывают коробочку с кексами, переглядываются и начинают смеяться.

— Понеслось, — говорит Бекки. — Вперед, подружка.

Доев третий кекс, Бекки рассказывает о своем последнем любовном приключении, без всякого сожаления, но с огромной долей самоиронии. Все на свете она воспринимает стоически — «ничто не вечно под луной». Она объясняет, что ее больше не интересуют сериалы, зато она не прочь и впредь участвовать в небольших оригинальных проектах.

— Благодаря им я остаюсь на плаву, — утверждает она. — И потом, такие вещи бывают забавными, и на этих съемках я научилась большему, чем за столько лет в «Соседях».

— Но разве они не вредят твоей карьере?

— У человека вроде меня есть два способа добиться уважения, — заявляет Бекки. — Первый — получить целое состояние за блокбастер. Второй — не получить ни цента за маленький концептуальный фильм, который становится хитом в Санданс. Я предпочитаю нечто среднее.

Она слизывает остатки глазури с пальцев и подпирает щеку кулаком.

— А как у тебя дела, подружка?

Мягкий, ласковый голос Бекки не оставляет никаких сомнений в том, что речь идет о выкидыше и депрессии. А о чем же еще?

— Сейчас уже намного лучше, — отвечает Имани. Она сомневается, что «намного» — правильное слово, но вряд ли стоит открывать истинное положение вещей. Через несколько месяцев после случившегося Имани начала сознавать, что люди ожидают улучшения, поэтому она изо всех сил старается имитировать прогресс, надеясь однажды искупить ложь. — Знаешь что? Я начала заниматься йогой.

Бекки с торжествующим воплем вскакивает со стула. Она — ярая поклонница йоги. Какой-то прохожий фотографирует ее на мобильник; Бекки оборачивается, корчит гримасу и демонстрирует оттопыренный средний палец. Она умеет обращаться с зеваками.

А вот Имани явно нужна помощь.

— Тебе нравится? Где занимаешься? Да ты знаешь, как долго я мечтала приохотить тебя к йоге?

Честно говоря, до сих пор Имани побывала в студии лишь раз. Да, ей понравилось, но сама мысль о том, чтобы собраться с силами и повторить, удерживает ее от второго визита. Придется изменить распорядок дня, решить, в какую группу записаться, потом грузить в машину коврик, полотенце и прочие вещи… как утомительно. Ее очень тепло приняли, и она боится завязнуть в тех кругах, которые, возможно, окажутся ей неинтересны. Гораздо проще никуда не ходить.

— Меня пока что трудно назвать горячей поклонницей, — говорит она.

— Не важно. Тебе понравится. А какой стиль?

Ну вот! Откуда ей знать?

— Масала, — отвечает Имани, вспомнив единственное индийское слово, которое приходит на ум.

Судя по выражению лица Бекки, та пытается понять, шутит подруга или нет. Некогда ходили слухи, что Бекки курит травку; если сейчас она под кайфом, есть по крайней мере шанс, что этот разговор забудется.

Или же она раскусила Имани.

— Ну ладно… — Бекки машет рукой. — Стиль не важен, все они хороши. У меня никаких планов на сегодня. Давай устроим день йоги. Я покажу тебе много интересного. Как хорошо, что мы подкрепились!


Бекки ведет ее в спортивный магазин в Беверли-Хиллз — именно туда она ходит за покупками. Магазин набит покупателями, и в их числе не только женщины; там работают самые красивые сотрудники, каких только видела Имани. А самое удивительное, они очень вежливы. Нельзя ли распространить эту систему по всему городу?

— В чем ты занимаешься? — спрашивает Бекки.

Имани не собирается признаваться, что во время своего единственного визита в студию она была в топике и спортивных трусах, некогда купленных для Глена (он отказался их носить). Она слышала, что надо надеть что-нибудь просторное — трусы подошли как нельзя лучше!

— Как обычно, — уклончиво отвечает она.

Бекки поджимает губы.

— Я так понимаю, купить придется всё, — говорит она. — Давай начнем со штанов.

Она вытаскивает короткие спортивные брюки:

— Смотри, какие замечательные. Они облегают ноги, но не стесняют движения. Идеально подойдут, когда будешь делать… например, ардху чандрасану.

— Я понятия не имею, что это такое, — перебивает Имани. — Ты только посмотри, — вытаскивает она ярлычок. — И к ним непременно нужен «корректирующий» топ. Кошмар.

Имани замечает, что большинство покупательниц — женщины самых разных возрастов и размеров — держатся очень уверенно, когда примеряют одежду, даже если это узкие брюки и топы. Они ведут себя совсем не так, как обычные посетительницы спортивных магазинов. Похоже, им нравятся их тела…

Еще она замечает, что, помимо привычного хихиканья и пристальных взглядов при появлении Бекки (и Имани), в магазине витает дух товарищества. Все запросто заговаривают с ними: «Кажется, месяц назад я видела вас у Родни Уи?»; «Вы были в новой студии в Брентвуде?»; «Обязательно побывайте в Спортивном клубе, преподаватель там просто прелесть!»

Через час, потратив гораздо больше денег, чем хотелось бы, Имани выходит из магазина, нагруженная таким количеством вещей, что они занимают все заднее сиденье в машине. Брюки, топики, нижнее белье, которое не будет врезаться в тело. Может быть, она перегнула палку, но в конце концов придется сходить на занятия, хотя бы для того, чтобы показать обновки. Значит, деньги потрачены недаром.

Бекки приказывает следовать за ней, и они вместе едут по бульвару Санта-Моника. Бекки круто сворачивает направо (Имани чуть не промахивается мимо поворота), и они оказываются в тихом переулке. Имани ожидает, что подруга отведет ее в какую-нибудь экстравагантную студию йоги, но Бекки въезжает на парковку возле маленькой церкви.

— Я знаю, — говорит она, выходя из машины, — знаю, что это не слишком шикарно, но не спеши критиковать. Я здесь в списке учеников и получаю по почте объявления о новых мастер-классах. Сегодня обещают нечто невероятное. Преподаватель — прямой потомок какого-то знаменитого свами. По крайней мере таковы слухи.

Они заходят через боковую дверь в маленький зал, похожий на помещение, куда Имани в детстве ходила с матерью на дешевые распродажи. В комнате — человек двадцать, в основном худенькие женщины, которые кажутся смутно знакомыми. Модели, догадывается Имани. Есть и несколько женщин постарше — у них почти те же формы, что и у манекенщиц, но лица усталые и как будто потрепанные жизнью. Некоторые улыбаются, глядя на новоприбывших, но без особого пиетета.

Бекки помогает подруге расстелить коврик возле стены и садится, скрестив ноги и закрыв глаза. Имани отчего-то начинает нервничать. От здешних женщин исходит странное, но ощутимое напряжение. Зайдя в старенький туалет, она переоделась, но теперь, опустив глаза, понимает, что забыла срезать ярлычки. «Посмотрите на меня, я никогда раньше не занималась йогой». Для чего она притворялась целый день? В чем цель? Имани кажется, что ее выбросили из лодки посреди огромного озера и велели плыть к берегу. Она шепчет Бекки:

— Я слегка преувеличила насчет йоги… я была всего на одном занятии. И у меня не очень хорошо получалось. Наверное, мне лучше уйти.

Бекки берет подругу за руку:

— Ты никуда не пойдешь. Просто начни дышать. И все будет в порядке.


Когда Ли заходит в комнату отдыха, Тина складывает в картонную коробку спортивные майки и шорты. Они куплены в маленькой местной фирме, которая производит простую и довольно красивую спортивную одежду. Сотрудники фирмы несколько месяцев бегали за Ли, убеждая принять их продукцию, и теперь она с досадой убеждается, что все придется вернуть.

— Никто не заинтересовался? — спрашивает Ли.

— Нет.

Ли достает из коробки топик. Прекрасный светло-синий цвет. Топик достаточно длинный, чтобы не выставлять напоказ живот во время переворотов.

— Жаль, — говорит она. — Вещи очень милые.

— Фирма сама виновата, — замечает Тина. — Я сказала, что это безнадежно, а они все-таки прислали одежду. И теперь именно мне приходится отправлять ее обратно.

— И почему же они сами виноваты?

— Потому что прислали средние размеры. Кто тут будет их покупать?

Ли задумывается. Она гордится тем, что ее занятия привлекают мужчин и женщин разной комплекции.

— Не сомневаюсь, что вещи многим подойдут.

— Я не шучу. Женщины, которые занимаются йогой, ни за что не купят вещь «среднего» размера. Это же равносильно оскорблению. Слово «маленький» и то выглядит сомнительно. Пусть начинают с XXXS. Или даже с 4XS.

Ли думает: «Было время, когда это имело для меня смысл. Но к счастью, оно миновало».

Она заходит в кабинет и пытается сосредоточиться. Ее ожидает насыщенный день. Через двадцать минут — занятие, а потом она поедет домой, чтобы встретиться с Аланом и людьми из «Мира йоги» для предварительного обсуждения.

Ли привыкла готовиться к занятиям, делая пометки на карточках. Она записывает позы, которые намеревается пройти, и метафоры, которые хочет использовать, а иногда цитаты и отрывки из стихотворений, которые можно прочесть во время савасаны. Она училась йоге в Нью-Йорке, окончила медицинский колледж и вдобавок серьезно занималась танцами в студенческие годы. Но Ли не сомневается, что хорошим наставником ее делает странная способность взглянуть на человеческое тело и угадать степень напряжения и страха. Как правило, Ли не так уж много записывает, предпочитая держать приблизительный набросок урока в голове и делать лишь то, что кажется правильным по ситуации.

В студии сегодня всего восемь человек, в том числе Грациэла. Ли знает, что у девушки есть потенциал, но она даже не ожидала, что танцовщица окажется настолько старательной. Ли садится на пол перед учениками, кладет руки на колени и спрашивает:

— Есть у кого-нибудь проблемы или травмы, о которых мне следует знать?

В наступившей тишине Ли слышит внутренний голос: «У меня! У меня есть травмы, и ты должна о них знать. Позаботься обо мне! Измени привычную программу!» Но она изо всех сил старается заглушить его и говорит:

— Запомните, главные здесь — вы. Я присутствую лишь для того, чтобы направлять вас и помогать, если понадобится. Давайте начнем.


Под руководством Ли Грациэла проделывает восстановительные позы, то есть принимает определенное положение, притом не очень замысловатое, и очень долго остается в нем, в то время как остальная группа занимается чем-то другим (они двигаются!). Ли поглядывает на Грациэлу, чтобы убедиться, что девушка… восстанавливается. Самое странное заключается в том, что физически это едва ли не самые простые вещи из тех, что доводилось делать Грациэле в жизни. Но расслабиться и проявить терпение — до невозможности трудно.

Грациэла лежит на коврике, подсунув под бедра подушку, а под голову блок (то и другое установила Ли). Фактически она ничего не делает. Даже позу ей не позволили принять самостоятельно, потому что Ли манипулировала ее руками и ногами. Тем не менее лежать спокойно так трудно, что Грациэла готова расплакаться.

— Что бы ни приходило тебе в голову во время упражнения, — говорит Ли, — постарайся ни о чем не думать. Тревога? Грусть? Гнев? Это всего лишь мысли. Избавься от них. Они имеют власть над тобой лишь в том случае, если ты подчиняешься. Они паразиты, не способные существовать самостоятельно.

Грациэла начала подозревать, что Ли умеет читать мысли. Не раз она оценивала настроение и чувства Грациэлы вернее, чем гадалка на картах Таро, чьими услугами пользуется танцовщица.

— Помнишь «Волшебника страны Оз»? «Твоя магия здесь бессильна». Негативные эмоции? Страх? Отвращение к себе? Все это здесь бессильно. Освободись.

Грациэле не дает покоя Дарил — а точнее, то, что на самом деле произошло, когда она повредила сухожилие. Он толкнул ее, и она совершенно уверена, что это не случайность: его лицо странно исказилось за секунду до случившегося. Или же у нее просто разыгралось воображение? Может быть, Грациэла просто оступилась? Может быть, Дарил пытался помочь, как он и говорит? Грациэла ощутила боль в лодыжке и страх. При мысли о том, что ее карьера оказалась под угрозой, у девушки закружилась голова.

Ли подходит и кладет ладонь на талию Грациэлы. Одного прикосновения — теплого и ободряющего — достаточно, чтобы девушка расслабила плечи, которые до тех пор были напряжены. Она всем весом опускается на подушку. Ну ладно, думает Грациэла, я буду лежать на полу и отдыхать. Так странно видеть людей, которые занимаются физическими упражнениями (по крайней мере большинство) и при этом не соревнуются, не щеголяют своими умениями и не важничают, — у них даже не возникает такого желания. Отчасти это сбивает Грациэлу с толку. Неужели от нее больше ничего не требуется? Расслабиться? Утонуть? Забыть о своих мыслях?

Как только Грациэла задумалась об этом и ощутила безумную благодарность наставнице, у девушки потекли слезы. Прежде чем Ли, которая продолжала слегка давить ей на спину, успела спохватиться, танцовщица разрыдалась. По-настоящему. Отчего-то Грациэла достаточно доверяла Ли, чтобы не стыдиться.

— Тебе было больно? — спрашивает Ли после занятия.

— Нет, — отвечает Грациэла. — Мне почти не было больно всю прошлую неделю. Просто я слегка расчувствовалась.

Ли смотрит на нее с улыбкой, слегка склонив голову, как будто ждет большего. А может быть, она действительно способна прочесть мысли Грациэлы и сочувствует девушке. Ли потрясающе красива: чистая кожа, яркие глаза, изящное тело, — в ней ощущается внутренний огонь, и от нее трудно отвести глаза. Настоящая жительница Коннектикута (Стефани сказала, что Ли родом оттуда). Не то чтобы Грациэла знала хоть что-нибудь о Коннектикуте — она родилась и выросла в Лос-Анджелесе.

— Бывает, — говорит Ли. — И это совсем не плохо. Не сдерживайся. — Она касается волос Грациэлы и подмигивает. — Так ты быстрее вылечишься.

Грациэле хочется поговорить о Дариле, но ей уже и так неловко оттого, что она пользуется щедростью Ли. Она не собирается и дальше испытывать чужую доброту, взваливая на преподавателя очередную проблему.

Ли смотрит на часы и ненадолго задумывается.

— Черт, — говорит она. — Мне нужно бежать. Через полчаса я должна быть в школе; не хочу опаздывать.

— Давайте я вас подвезу, — предлагает Грациэла. — Ну пожалуйста.

— Тебе в ту же сторону?

— Не важно. Пожалуйста, разрешите.

До занятий йогой Грациэла никогда не бывала ни в Силвер-Лейк, ни даже поблизости. Они с Дарилом снимают мансарду в центре, в огромном старом доме, и жилье у них просторнее, чем у большинства друзей. Грациэла прожила там уже пять лет и позволила Дарилу переехать, когда один из его соседей по комнате женился. Предполагалось, что он поживет в мансарде два-три месяца, но у них завязался роман. Хотя Грациэле нравится классический блеск Лос-Анджелеса, она вынуждена признать, что Силвер-Лейк — очень гостеприимное и спокойное место.

Она водит старенький «вольво», который за двести долларов купила у подруги, уехавшей на восток. Грациэла даже не знает, сколько лет этой машине. Отпирая дверцу, она заглядывает в салон.

— Простите за бардак, — говорит девушка. — Мой бойфренд — диджей и обычно оставляет здесь всякое барахло в промежутках между выступлениями.

Она перебрасывает коробку с дисками на заднее сиденье. Может быть, она поторопилась, предложив Ли помощь?

— У меня двое сыновей, — отвечает та. — И это ты называешь бардаком?

— Да, но дети есть дети. Похоже, мой любимый лопал тут попкорн. Прошу прощения.

— Ты слишком строга к себе, девочка. Может быть, хватит?

Грациэле хочется извиниться и за это, но она все-таки удерживается.

— И давно вы с ним встречаетесь?

Грациэла рассказывает, пока они едут вокруг озера. Солнце отражается от серебристой поверхности воды, в воздухе висит теплая дымка. Рассказывая про Дарила — мать-наркоманка, парень сам пробился в жизни, у него большой талант и уйма обаяния, — Грациэла чувствует прилив гордости и любви, и в то же время девушке кажется, что она упустила нечто очень важное.

Когда они добираются до школы, Ли предлагает познакомить Грациэлу с детьми.

— Я бы с радостью, — отвечает та, — но нужно навестить маму. Раз уж мне нельзя репетировать, буду помогать ей по дому. У нее трудные времена. Мой отчим умер в прошлом году, и мама никак не может оправиться.

— Соболезную, — говорит Ли. — Грациэла, честное слово, я горжусь тем, как ты работаешь. Все будет хорошо, поверь. И у тебя замечательная машина. Даже несмотря на попкорн.

Когда Грациэла отъезжает, Ли звонит Стефани, но телефон по-прежнему выключен. Она второй день тщетно пытается связаться с ученицей, которая в обычное время буквально висит на телефоне. Ли начинает беспокоиться — ведь Стефани не появлялась в студии уже почти две недели.


— Так чем ты занимаешься в студии? — спрашивает Конор. — Это что-то вроде аэробики или тайбо?

— Лучше приходи и сам посмотри, — отвечает Кэтрин. Она смотрит на парня и улыбается, а потом прикусывает губу. Ей одновременно радостно и совестно оттого, что она с ним флиртует, совсем как школьница. Наверное, все дело в его грубоватой, подавляющей мужественности и невероятной застенчивости. Когда Конор заглянул в студию, чтобы вместе с Кэтрин выпить кофе, он сунул девушке руку для пожатия и сказал:

— У тебя классный велик.

Она отозвалась:

— А я-то думала, ты похвалишь мои ноги.

Конор вспыхнул, и его бледная кожа покраснела так, что почти слилась по цвету с волосами. Кэтрин решила, что это очаровательно, очень мило, особенно для человека ростом выше шести футов, и постаралась выставить себя с самой выгодной стороны.

— Только не говори, что твои бостонские подружки занимались йогой, — предупреждает она.

— Думаешь, у меня их было много?

— Я готова поклясться, что в свое время вы разбили не одно сердце, мистер Росс.

— Может быть, у меня самого оно разбито.

Он смотрит в никуда, и Кэтрин чувствует, что Конор не лжет. Лицо у него тоскливое, и девушка понижает голос:

— Именно поэтому ты и переехал в Лос-Анджелес?

— Начать с того, что мне надоел снег, — говорит он. — Один мой приятель перебрался сюда пару лет назад, и сначала я решил немного погостить… — Конор пожимает плечами. — Вот так и получилось.

— Тебе здесь нравится?

— Когда как…

— А, например, сегодня?

Конор смотрит на девушку большими синими глазами.

— Сегодня просто потрясающий день.

Услышав это от кого-нибудь другого, Кэтрин бы поморщилась. Но Конор говорит так искренне, что у нее сердце замирает. Из-за забавного бостонского акцента у него буквально все звучит как признание в любви, и открытый взгляд синих глаз внушает, что Конор — честный человек, который не способен солгать. Наверное, он думает, что Кэтрин не его поля ягода. Она встречалась с актерами и спортсменами, которые обращались с ней так, как будто оказывали большую услугу, идя на свидание, и с парнями вроде Фила, тоже совершенно чудовищными… Так приятно наконец оказаться рядом с человеком, который с интересом смотрит на тебя. К счастью, Конор пока что оценивает только внешность. Кэтрин понятия не имеет, как он отреагирует на ее прошлое, а потому лучше промолчать о некоторых вещах (например, о пятилетнем периоде ошибок и неверных шагов).

— Ты всегда хотел быть пожарным? — спрашивает она.

— Мне в детстве нравились большие машины, — отвечает Конор. — Когда я служил в Национальной гвардии, то научился их водить.

— Ты был в Ираке?

— Я, конечно, люблю отвечать на вопросы, — замечает Конор, — но пока что ты ничего не рассказала о себе. Я даже не знаю, откуда ты родом.

Большинство парней даже не подумали бы об этом спросить, но, услышав вопрос, Кэтрин смущается.

— Давай-ка прогуляемся до студии, — говорит она. — Я покажу, где работаю. Если будешь хорошим мальчиком, потру тебе спинку.

— Хороший мальчик не прочь сделать то же самое, — отзывается Конор и берет девушку за руку. У него огромная мозолистая ладонь, в которой тонет рука Кэтрин. — Пойдем. Сравним методику.

* * *
Ли условилась о встрече с людьми из «Мира йоги» дома, а не в студии. Она не хочет рисковать и давать пищу для сплетен, тем более что сама еще не решилась. Не вполне понятно, что ей собираются предложить. Алан приезжает и уезжает, привозит и отвозит детей, пытается поддерживать видимость нормального существования ради их обоюдного блага, но они не оставались наедине с тех самых пор, как он переехал к Бенджамину. Поход на выставку Гарта был самым долгим совместным времяпрепровождением — и посмотрите, чем оно закончилось. Ли чувствует себя на грани срыва.

Она оставляет близнецов в студии, где за ними присмотрит Баррет. Девушка твердит, что обожает детей, но ее одежда, прическа и голос наводят на мысль, что стажерке скорее нравится притворяться ребенком. Тем не менее она надежный человек, и вдобавок дети обожают возиться в студии. Потом Баррет пообещала отвести мальчишек на игровую площадку, чтобы они немного выдохлись.

Ли прибирает в гостиной, складывает игрушки в ящики и на нижние полки шкафов, стоящих по обе стороны камина. Именно он некогда навел Ли и Алана на мысль, что они просто обязаны купить это очаровательное маленькое бунгало, пусть даже пришлось просить у матери денег взаймы, чтобы выплатить первый взнос. Она наводит порядок ради людей из «Мира йоги», разумеется, а не ради Алана.

Ли бросает два одинаковых школьных рюкзака в кладовку, а когда оборачивается, то видит мужа, который стоит на пороге и обозревает комнату.

— Да, здесь относительный порядок, — говорит он.

— Ты меня напугал. Трудно было постучать?

— Прости, Ли, но пока что это и мой дом, как ты знаешь.

— Однако ты предпочел жить в другом месте. Поэтому я очень прошу тебя в следующий раз стучать.

Алан вздыхает и плюхается на кушетку. На нем ярко-синяя футболка и короткие спортивные штаны, которые Ли подарила мужу на день рождения, — они ему очень идут. Волосы собраны в хвост. К сожалению, Алан выглядит потрясающе. Как всегда. Давным-давно одна подруга Ли по медицинскому колледжу, смышленая, смелая и красивая русская девушка, обручилась с толстяком, который выглядел, мягко говоря, непривлекательно. «Выходи за некрасивого, — сказала Ирина с заметным акцентом. — Когда стоишь рядом с ним, кажешься красивее. И муж всегда будет тебе благодарен за то, что ты его выбрала».

Может быть, она и впрямь не ошиблась.

— Вот уж не знал, что ты такая злюка, Ли. Я же сказал: мне просто нужно немного времени и свободного пространства. Ты тут ни при чем.

— Да, но поскольку ты не можешь объяснить, в чем проблема, я чувствую себя слегка… неуютно. Мы ведь совсем недавно поженились, Алан. Я не могу быть ни при чем…

Меньше всего Ли хочется выходить из себя. Она тщательно избегала вспышки, как только муж вошел в комнату. Впрочем, коготок увяз — всей птичке пропасть.

— И потом, что это значит — «мне нужно свободное пространство»? Звучит как лозунг хиппи.

— Послушай, — говорит Алан. — Получилось так, что наша жизнь — точнее сказать, моя — обернулась иначе, нежели я ожидал. Однажды я проснулся и понял, что гармония нарушена, хотя внешне все вроде бы очень мило. Ты руководишь студией, и у меня нет буквально ни минуты свободного времени. «Построй еще одну кладовку». «Измени дизайн веб-сайта». «Трубы в туалете надо прочистить». Я бросил петь. Я посвящаю музыке слишком мало времени. Я превратился в чернорабочего, Ли. Такое ощущение, что я сижу в поезде, который сошел с рельсов. Мне пришлось уйти, чтобы немного отдышаться.

Ли пристально смотрит на него. Неужели дело именно в недостатке времени? Она готова смириться. Пусть Алан отдышится. Йога — ее призвание, возможность обратить целительские способности на благо людям… но даже Ли порой чувствует себя измученной.

Она замечает, что муж не смотрит ей в глаза.

Эгоисты вроде Алана думают, что им все сойдет с рук, поэтому даже не стараются правдоподобно лгать. Впрочем, они сами отчасти верят в то, что говорят, и порой бывают чертовски убедительны.

— В студии тебя любят, и ты это знаешь. Когда ты играешь, зал битком набит. Сошел твой поезд с рельсов или нет, но тебе, кажется, не приходится целый день ворочать уголь.

— Иными словами, ты платишь по счетам, а я должен быть безмерно благодарен?

— Ты преувеличиваешь.

И все-таки это правда. Пару лет назад Алан продал несколько песен на телевидение и до сих пор получает авторский гонорар. Но его недостаточно, даже чтобы заплатить за электричество.

— Можно поинтересоваться, когда ты собираешься вернуться?

— Давай не будем спешить, ладно?

— Похоже, у меня нет выбора.

Алан улыбается.

— Ты такая красивая в этом топике. Когда должны прийти наши гости?

— Прекрати, — просит Ли. Но улыбка мужа ей приятна, она до боли мечтает о том, чтобы немедленно заняться с Аланом любовью, и сердится, когда на крыльце раздаются шаги.


Люди из «Мира йоги», видимо, всегда ходят по двое. Как монашки, мормонские миссионеры и те приятные дамы, которые являются в студию и пытаются всучить ученикам «Сторожевую башню».

Пришли те же люди, которых Ли видела на занятии, — оба чистенькие и подтянутые. Один высокий и жилистый, с гладкими руками, на которых видны вены, другой маленький и крепкий — в юности, возможно, он занимался борьбой. Высокому меньше сорока, но волосы у него с проседью, они оттеняют красивое, без единой морщинки, лицо.

— Ого! — восклицает он, когда гости садятся у камина. — Домик просто прелесть. Хотел бы я здесь жить. Силвер-Лейк — замечательный район, вы согласны?

Так всегда говорят люди, которые не намерены никуда переезжать из Западного Голливуда.

— Да, отличное место, — соглашается Ли.

— Хотите соку? — предлагает Алан.

Высокий и Коротышка одновременно кивают, как будто каждый жест у них отрепетирован.

— Итак, Алан, — говорит Коротышка, — полагаю, жена передала вам наш разговор.

— Можно не повторяться, Чак, — намекает Высокий.

Удивительно наблюдать за тем, как они разговаривают, дополняя друг друга, и каждый в точности знает, когда нужно вступить. Они обмениваются заученными шутками (не смешными) и привычными банальностями, которые кажутся им очень забавными.

Высокий:

— Все мы знаем, в каком положении в нашей стране находится йога последние несколько лет…

Коротышка:

— Популярность растет как на дрожжах.

Высокий:

— Вот именно, Чак. Хорошо сказано.

Коротышка:

— И чем больше спрос, тем труднее маленьким студиям…

Высокий (демонстрируя тугие бицепсы):

— …которые всегда составляли ядро индустрии.

«Индустрии?» — думает Ли.

Коротышка:

— Они не в состоянии справиться с объемом.

Высокий:

— Не говоря уже о соответствии ожиданиям, особенно в таких местах, как Лос-Анджелес.

Коротышка:

— Люди хотят не просто занятий. Они ждут…

Высокий:

— …полноты ощущений.

Он произносит это слово с наигранной почтительностью, как будто раскрывая жизненно важный секрет, и Ли жалеет, что вообще открыла дверь. Они, возможно, разумные люди, которые всего лишь делают свою работу, но что-то в их елейных, заученных речах напоминает Ли презентацию Мэри Кей, куда ее много лет назад пригласила подруга. Высокий и Коротышка разглагольствуют еще несколько минут, расписывая все прелести корпоративного слияния. Они постоянно ссылаются на Жанетту и Фрэнка — видимо, хозяев компании. Ли напоминает себе, что излишняя разборчивость не поможет ей устроить близнецов в хорошую школу и не поможет Алану увериться в собственных способностях.

Алан, кажется, тоже не в силах слушать гостей, и впервые за несколько недель Ли чувствует, что они с мужем заодно. Может быть, позвать этих двоих и впрямь было хорошей идеей.

— И сколько вы хотите за студию? — спрашивает Алан.

Высокий и Коротышка внезапно замолкают и переглядываются. Видимо, этого нет в их сценарии.

— Нас не интересует помещение, — говорит Коротышка. — В «Мире йоги» нет ни одной студии меньше восьми тысяч квадратных футов.

— Сомневаюсь, Чак. По-моему, студия в Санта-Монике — только шесть тысяч.

— Может быть. Не знаю. Я всего лишь занимаюсь финансовой стороной.

— Жанетту и Фрэнка интересуете вы, Ли, — продолжает Высокий. — И вы, Алан. Мы хотим…

— …предложить вам эксклюзивный контракт.

— Возможно, вы слышали…

— …что Жанетта и Фрэнк гарантируют высокую заработную плату для всех сотрудников «Мира йоги».

— Они не стремятся к личному обогащению.

Не поворачиваясь, даже не глядя на мужа, Ли чувствует, что Алан напрягся.

— Но прежде чем перейти к деталям, — говорит Коротышка, — давайте обсудим некоторую информацию, которой вы с нами любезно поделились. У вас довольно эксцентрическая манера вести бухгалтерские записи, Ли.


Кэтрин пришла к Ли два года назад и через год сняла массажный кабинет. Ей нравится это место, здесь она чувствует себя защищенной от суровой реальности внешнего мира, но в то же время девушка словно утратила способность смотреть критически. Вот почему небесполезно привести сюда Конора — Кэтрин надеется взглянуть его глазами, как будто видит студию впервые.

В предыдущем воплощении это здание служило выставочным залом продавца ковров. Здесь было много свободного места, когда Ли и Алан купили магазин, — в те времена Силвер-Лейк еще не был престижным районом, а Алан только что продал свою песню продюсерам фильма. Алан и Ли сняли ковровое покрытие (Кэтрин видела фотографии студии до и после ремонта), внизу обнаружился деревянный пол, и Алан привел его в порядок. Почему он не стал профессиональным плотником — загадка для Кэтрин, ведь у него это отлично получается и, кажется, порой даже доставляет ему удовольствие. Первое, что замечаешь — особенно при солнечном свете, — теплый медовый цвет полов.

— Очень красиво, — говорит Конор. — У меня в бостонской квартире были такие же. Страшно подумать, как я навредил своим легким, пока шлифовал их и покрывал полиуретаном.

— Я так и думала, что ты из тех парней, кто любит работать руками.

— Мне нравится быть занятым. Если у тебя достаточно дел, некогда заниматься глупостями.

Интересно, как его понимать? Если люди говорят, что им некогда заниматься глупостями, обычно это значит, что некогда они потратили значительный отрезок времени именно на это. Если Конор похож на большинство бостонских ирландцев, то, вероятно, провел немало вечеров в спортивных барах и ввязался не в одну уличную драку после закрытия. Но в нем ощущается нечто мягкое (и невероятно сексуальное), невзирая на рост и силу; проще представить, как он разнимает драку, а не начинает ее.

— Тебя тянет заниматься глупостями? — спрашивает Кэтрин.

— Ты задаешь слишком много вопросов.

— Да. Дурная привычка. А ты уклоняешься от ответов.

Он подмигивает и обнимает девушку за талию.

— Ну и где ты творишь чудеса?

— Сначала давай я покажу тебе студию.

За столиком в вестибюле сидит Хлоя и во весь голос разговаривает по мобильнику. Она ведет самый ранний класс, в семь утра, трижды в неделю. По выходным Хлоя работает барменом в клубе в Западном Голливуде, а в колледже учится на риелтора. Потрясающая смесь интересов и профессий, но они каким-то образом укладываются в голосе Хлои. Она прекрасный преподаватель, у нее преданная группа учеников, любителей вставать на заре, хотя во время занятий она слегка перегибает палку по части метафор, явно почерпнутых из других областей ее жизни. «Перегнитесь в поясе и опустите туловище… пусть оно стекает по ногам, как теплая темная жидкость, которая течет по кубикам льда, медленно растворяя усталость и напряжение… Отведите плечи назад, разверните грудную клетку, представьте, что вы открываете дверь и приглашаете всю вселенную войти. Я называю эту позу — «гостеприимный дом»». Сначала у Хлои был парень, потом девушка, теперь она одна. Настоящая бисексуалка, которая влюбляется, не отдавая предпочтения ни одному из полов. С одной стороны, подобное мировоззрение упрощает жизнь, с другой — невероятно усложняет.

Странно, что сейчас она здесь, но вклиниться в речь Хлои невозможно — судя по всему, она активно обсуждает что-то с матерью. Эта дама, которая время от времени появляется в студии, — одна из тех одержимиц, которые сперва прикидывают, чего ты стоишь, прежде чем заговорить с тобой. Тем не менее она достойна уважения как хозяйка преуспевающего бизнеса. Она больше похожа на сестру Хлои, и иногда Кэтрин завидует их близости. Она не общалась с собственной матерью по душам уже шесть лет.

Конор выглядит здесь до смешного неуместным, он сутулится, как будто ему страшно, — мужчины часто ведут себя так, когда впервые переступают порог студии.

— Отличное место, — говорит он. — Ну, покажите мне свои фокусы, леди.

— Никаких фокусов, мистер Росс. Это называется «позы». Ну или «асаны», если хочешь выпендриться.

Сказав это, Кэтрин опускается на пол, без особого труда удерживая вес тела на предплечьях, потом упирается ступнями в пол и глубоко прогибается назад. А затем, просто потому, что не может удержаться от соблазна, делает несколько шагов на руках и медленно принимает исходное положение.

— Ого! — Конор смеется и шутливо заслоняет глаза. — Только не повторяй, ты меня до чертиков напугала!

— Такого здоровяка? Ну, не трудно же тебя напугать.

И тут же, словно в наказание за хвастовство, в доказательство того, что жизнь полна непредсказуемых мелочей, Кэтрин спотыкается на ровном месте. Конор немедленно оказывается рядом и удерживает девушку за плечи.

Кэтрин пристально глядит на него.

— Я это сделала нарочно, — говорит она. — Чтобы проверить, сумеешь ли ты поймать.

— У меня хорошая реакция, — заверяет парень. — Очень приятно убедиться, что ты тоже человек. Когда ты тут изгибалась, я уже начал сомневаться.

— О, я стопроцентный человек. Ты даже не представляешь насколько.

Руки Конора скользят вниз, на талию девушки, и она не спешит отстраняться.

— Я тоже… — произносит он.

Честно говоря, это очень глупо. Они почти не знакомы, Кэтрин его не знает. Но она видит в красивых глазах Конора искренность и честность и ощущает прилив радости («Добро пожаловать в мою душу, Вселенная!»), которую не испытывала уже давно.

— Я надеюсь, — отзывается Кэтрин.

Парень наклоняется и целует ее в губы, крепко обвив руками, и Кэтрин благодарно вздыхает — совсем как после десяти «приветствий солнцу» подряд.

Она настолько поглощена происходящим, что негромкий стук кажется ей исходящим из собственного сердца. Но это Хлоя стучит в стеклянную дверь студии. Кэтрин встречается с подругой взглядом, и та протискивается в щелочку.

— Э… простите, что помешала, но через полчаса у меня занятия.

Кэтрин смеется.

— Не беспокойся, мы сейчас уйдем. Мистер Росс — мой клиент. У нас сугубо профессиональные отношения…

— Да, я вижу.

— А где Баррет? — спрашивает Кэтрин. — Я думала, она сегодня дежурит.

— Она присматривает за близнецами. Баррет повела их в парк и попросила меня посидеть за столом. Кажется, у Ли и Алана какая-то деловая встреча. Они не объяснили.

Кэтрин чувствует, как в животе что-то обрывается. У нее сильнейшее предчувствие, что тут не обошлось без «Мира йоги».

— Ли не сказала, когда вернется?

— Она обещала позвонить. Все это слегка загадочно…

С точки зрения Кэтрин, никакой загадки нет.


Поскольку Ли рекомендовала танцовщице побольше покоя, Грациэла стала чаще навещать мать, живущую в Дуарте. В зависимости от времени суток у девушки уходит на дорогу от часа до полутора. Не то чтобы ей нравилось париться в машине, но она по крайней мере двигается, а не торчит дома, ругаясь с Дарилом и изо всех сил стараясь соблюдать диету. Если она, в довершение прочих бед, начнет набирать вес, то станет по-настоящему несчастной.

Грациэла убеждает себя, что это главная причина, по которой она проводит время с матерью, но есть и другие поводы. Восемь месяцев назад ее отчим умер от рака легких, и мать, которая никогда не отличалась особой жизнерадостностью, погрузилась вдепрессию. Почти целый день она сидит перед телевизором, смотрит мыльные оперы и комментирует по-испански реплики героев.

Грациэла решила постепенно наводить порядок в материнском жилище — по комнате за раз. Когда наконец весь дом будет прибран, матери, возможно, станет лучше и она оценит усилия дочери. Несмотря на больное сухожилие, убираться гораздо проще, чем сидеть с матерью и слушать попреки — Грациэла, мол, одевается и выглядит как шлюха, она непременно попадет в ад… Мать хочет, чтобы девушка нашла работу, бросила танцы — она равняет их со стриптизом — и вышла замуж. У Грациэлы двое братьев, которые в материнских глазах непогрешимы. Может быть, если бы они навестили бедняжку хоть раз, она бы слегка приободрилась. Грациэла сомневается, что кто-нибудь из них побывал у матери со дня похорон. И это непростительно, потому что оба заняты далеко не круглые сутки.

Она убирает моющие средства в кухонный шкаф и выходит на маленькую застекленную веранду, где мать проводит почти целый день.

— Мне пора, мама, — говорит Грациэла. — Не хочу попасть в пробку.

Мать кивает, не отрываясь от экрана, и говорит:

— Esta mujer es una mentirosa[4].

Она считает, что на телевидении все врут. Может быть, мать в чем-то права, а может быть, просто отрицает все подряд и чувствует себя жертвой глобальной несправедливости.

— Сегодня я убралась в гостевой, — говорит Грациэла. — И в кладовке. Я отвезу старую одежду Геберто в приют для бездомных.

— Я просила убрать в моей комнате, — замечает мать. — Ты никогда меня не слушаешь.

Может быть, именно йога стала причиной тому, что в последнее время Грациэле удается пропускать мимо ушей большую часть подобных комментариев. «Нельзя контролировать действия других людей, но можно управлять своей реакцией».

— На следующей неделе я приведу в порядок твою комнату, ладно, мама? Я привезла еду и положила в морозилку. Нужно только разогреть в микроволновке.

Мать медленно переводит взгляд на девушку.

— Ты никогда не научишься готовить.

Грациэла наклоняется и целует ее в лоб.

— Увидимся на следующей неделе.

В Дуарте улицы похожи одна на другую, не заблудиться почти невозможно, хотя она бывала здесь много раз. Грациэла сворачивает не туда и оказывается в маленьком бедном районе, самом мрачном из всех, что она когда-либо видела. Ослепительно светит солнце, горячий ветер разметает мусор, за домами маячит очередной огромный торговый центр. Грациэла понятия не имеет, как отсюда выбраться. Но она не поддастся. Не уступит искушению, не позволит материнской усмешке перечеркнуть успехи, которых она добилась.

Грациэла делает глубокий вдох и мысленно возвращается по собственным следам, пытаясь сообразить, как выехать на шоссе. Вернувшись в город, она решает вновь позвонить Стефани. Но мобильник у той выключен, и Грациэла слышит автоответчик. Будь у них общие знакомые, она расспросила бы их, но они не очень близки и Грациэла не знает, с кем дружит Стефани. Где-то в недрах мобильника у девушки сохранен ее адрес. Единственный возможный вариант — заехать лично и выяснить, что случилось.


Стефани живет в Свитцере, неподалеку от Мелроуз. Хотя Грациэла родилась и выросла в Лос-Анджелесе и не должна была бы питать иллюзий, она всегда считала, что люди, занятые в киноиндустрии, хорошо зарабатывают и живут в окружении гламурных побрякушек, недоступных простым смертным. Особенно такие, как Стефани, которая вечно намекает на знакомства со знаменитостями. Она не хвастает — просто ей нравится такая жизнь.

Грациэла нашла в Интернете информацию о «Лучах надежды» вскоре после знакомства со Стефани. Ей понравилась очередная любовная история, которая хорошо заканчивается. Речь шла о протестантской семье со Среднего Запада — нечто весьма далекое от Грациэлы, — но девушка приняла близко к сердцу неудавшиеся отношения героини Эллен Пейдж и ее матери и много дней не могла выбросить фильм из головы. Грациэла привязалась к Стефани именно потому, что картина ее растрогала. Судя по всему, Стефани сама написала большую часть сценария; нельзя хотя бы немножко не восхищаться человеком, который способен создать произведение, вызывающее столько эмоций. Для этого нужен талант.

Поэтому Грациэла удивлена, увидев обыкновенный трехэтажный дом из белого кирпича. Во дворе буйно разрослись гибискус и бугенвиллея. Грациэла вновь звонит Стефани по мобильному, наперед зная, что та не ответит, — и разумеется, никто не берет трубку.

— И дверь она тоже не откроет, — бормочет Грациэла, но все-таки выходит из машины.

Она звонит, и, конечно, ответа нет. Грациэла думает: нужно позвонить еще несколько раз, — но такая настойчивость кажется ей слишком грубой, пусть даже она напрасно проделала долгий путь. Грациэла стоит на улице еще минуту, пытаясь собраться с духом. Не исключено, что Стефани просто нет в городе или она занята подготовкой важных встреч. А может, увидела на экране мобильника номер Грациэлы и не стала отвечать. Но в любом случае непонятно, почему телефон выключен, а папка входящих переполнена. И Грациэла абсолютно уверена, что звонка в квартире не слышно. Она это чувствует. Иногда у нее пробуждается сверхъестественное, хотя и необъяснимое чутье.

Уже собираясь уходить, Грациэла замечает через стекло молодую светловолосую женщину, которая спускается со второго этажа. Женщина открывает дверь, и Грациэла с испугом понимает, что незнакомка далеко не молода. Точнее сказать, очень стара. Светлые волосы, отливающие золотом, уложены в огромный пучок и густо залиты лаком. Если это парик, то не слишком убедительный. Лицо у женщины без единой морщинки, но грудь и руки (на ней топик, поэтому большая часть торса открыта) испещрены веснушками и напоминают смятую простыню. Украшений так много, что невозможно понять, где заканчивается один браслет и начинается другой.

— Вы кого-то ищете? — спрашивает женщина. Любезно, но в то же время подозрительно.

— В этом доме живет моя знакомая, но она не отвечает на звонки.

— Может быть, просто вышла, — говорит старуха еще более подозрительно и поворачивается, чтобы убедиться, что дверь за ее спиной заперта, и Грациэла замечает коврик для йоги, переброшенный через плечо.

— Отличный коврик. Я сама недавно начала заниматься йогой.

Женщина оживляется и тут же вступает в разговор.

— Очень рада за вас, милая. И ни за что не бросайте. Я занимаюсь йогой уже двадцать лет, вот почему я в такой отличной форме. — Она сгибает дряблую руку. — Бикрам-йога, четыре раза в неделю. Сейчас я вешу столько же, сколько в двадцать лет. Как вы думаете, сколько?

Грациэла не собирается вступать в игру.

— Я плохо умею угадывать, — признается она.

— Сто два фунта. Сто три, когда ожидаю менструации.

Менструации?!

— Никто не верит, когда я говорю, что мне сорок семь.

Грациэла, честно говоря, тоже не поверила бы. Скорее семьдесят четыре.

— Моя знакомая, которая живет здесь, уговорила меня попробовать, — объясняет она. — Она давно занимается йогой.

Женщина поправляет спутанную массу ярких бус.

— Мне предлагают получить сертификат преподавателя, но где же взять время?.. Между прочим, у меня три дочери, которых я уже давным-давно пытаюсь приучить к йоге, но им совершенно неинтересно. Они учатся в частной школе. Это так дорого!

— Мою подругу зовут Стефани Карлсон. Вы ее не знаете?

— Стефани? Она живет рядом со мной. Приглашает в свой фильм, но меня уже тошнит от съемок. Слишком много волнения. Впрочем, я ее люблю. Слава Богу, она порвала со своим парнем.

— Правда? — Грациэла знакома со Стефани четыре месяца, и та ни разу об этом не обмолвилась. Может быть, у них не было ничего серьезного.

— Да. Когда он жил тут с ней, она так радовалась, что больно было смотреть. Лично я с мужчинами покончила. И поверьте, вовсе не потому, что никто не предлагает. Но отец моих дочерей был последним. Он бросил меня ради женщины постарше, представляете?

— Вы видели Стефани в последнее время? Она не отвечает на звонки.

— Я ее уже несколько дней не видела.

— Может быть, она уехала? В отпуск или еще куда-нибудь…

— Я не лезу в чужие дела. У меня своих хватает. Например, йога. В сорок два года я наконец научилась думать о себе.

Если так пойдет и дальше, она скоро превратится в подростка. Если собираешься соврать насчет своего возраста, то по крайней мере запомни цифру, с которой начала.

— Вы не знаете, кому из ее знакомых можно позвонить? — настаивает Грациэла.

— А вы любопытны. Хорошенькая, но любопытная. Нет, я никого не знаю. Но вот что я вам скажу. Если Стефани не появится в ближайшее время, я позвоню домовладельцу. Запах, который идет из ее квартиры, просто невыносим.


Кэтрин включает маленький ароматизатор в массажном кабинете.

— Лаванда или бергамот?

Конор сидит на краешке массажного стола и пристально наблюдает за девушкой.

— Эта дама, Ли, — хозяйка студии? — спрашивает он.

— Да. И мне нравится, что ты зовешь ее дамой. Так говорят в Бостоне?

Конор подмигивает. Видимо, он решил больше не отвечать на вопросы Кэтрин, и между ними завязывается взаимная игра. Разумеется, если вообще возможна какая-то взаимность.

— Вы хорошо ладите?

— Не считая мелких разногласий. Я считаю Ли своим лучшим другом. Раз уж тебе все равно, включу бергамот.

— Давай. Понятия не имею, что это такое. Я плохо воспринимаю запахи.

— Тебя слишком часто били в нос? И для массажа положено снять рубашку.

— Ты первая. Иначе я буду смущаться и бояться.

— Да брось. Ты просто хочешь увидеть мою грудь.

— Хочу. Но не прямо сейчас. У нас ведь профессиональные отношения. Я выйду, а ты приготовишься.

Кэтрин расстегивает блузку, вешает ее на стул и рассматривает себя в зеркале. Она понимает, что раньше использовала мужчин, пытаясь найти оправдание собственным поступкам, почувствовать себя привлекательной, желанной, даже любимой. Распространенный синдром среди женщин, которые подвергались жестокому обращению в детстве. Некоторые утешаются тем, что не одиноки в своих ошибках, но Кэтрин всегда ненавидела предсказуемость, не хотела поступать «как все», не хотела признавать, что ее жизнь раз и навсегда определена жестокостью отчима. Кэтрин нравилось считать себя неповторимой.

Как ни странно, но во время сексуальной «спячки», в которую девушка погрузилась после истории с Филом, она с особой остротой ощутила собственную привлекательность. Наверное, именно этого и следовало ожидать. Кэтрин изрядно поработала над собой, живот у нее стал плоским, а мышцы упругими. Если Конору нравится большая грудь, он разочаруется, но впервые в жизни Кэтрин начала ценить то, что у нее очень пропорциональное тело. Грудь не плоская, бедра не слишком широкие, исчезла тысяча недостатков, которые она вечно у себя находила. Все в порядке. А главное, занимаясь у Ли, Кэтрин научилась радоваться вещам, которые способно проделывать ее тело, несмотря на многочисленные испытания, которым его подвергали окружающие, начиная с отчима и заканчивая ею самой. Она перестала постоянно думать о том, как оно выглядит со стороны.

В дверь стучат, и она ложится на стол, лицом вниз, отчасти жалея, что они сейчас не у нее дома. Ей нравится эта маленькая игра. Может быть, они даже несколько раз сходят на свидание. И отсчет пойдет с сегодняшнего дня! Конор заходит и осторожно притворяет дверь.

— Готовы к сеансу массажа, мисс… э, я не знаю твоей фамилии.

— Бродски, — отвечает Кэтрин.

— Еще одна ирландка, — иронически отзывается Конор.

— Только с одной стороны. Догадайся сам, с какой.

Его руки касаются спины девушки, и Кэтрин ощущает прилив тепла. Конор прижимает ладони к талии «пациентки» и начинает большими пальцами разминать тело вдоль позвоночника. Или он действительно учился, или отличается чудесной проницательностью. Когда он добирается до плеч, Кэтрин настолько спокойна и расслабленна, что уже ни о чем не волнуется. Если студия закроется, она всегда сможет найти другое место для массажного кабинета и посещать занятия Ли, где бы они ни проходили.

Конор принимается массировать шею. Кэтрин ощущает на спине его теплое дыхание, а потом — легчайшее прикосновение мужской щетины к своей коже.

— Кто тебя этому научил? — спрашивает она.

Он придвигается ближе и шепчет:

— Я совершенствуюсь в процессе.

— У вас отлично получается, мистер Росс.

— Рад, что понравилось. Какие интересные татуировки.

— Они ведь тебя не отпугнут?

— Я смелее, чем ты думаешь, Бродски. А ты, по-моему, лучше, чем хочешь казаться.

— Хотела бы я, чтоб так оно и было, мистер Росс. Честное слово.

В сумке у Кэтрин звонит мобильник.

— Ответишь? — спрашивает Конор.

— Это всего лишь Ли, мой вроде-как-босс.

— В таком случае обязательно ответь.

— Если ты пытаешься сделать из меня честную женщину, лучше перестань.

— Я ничего не пытаюсь сделать, — шепчет Конор. — Я просто хочу, чтобы ты села, и тогда я увижу твою грудь.

* * *
— Значит, вы хотите сказать, что кто-то таскает из студии деньги? — спрашивает Алан.

Коротышку из «Мира йоги» зовут Чак, а Высокого — Дэвид. Поскольку шутки закончились, Ли полагает, что лучше даже в мыслях называть их по именам. Чак вскидывает руки, словно заслоняясь от удара.

— Ну что вы! Никто ни слова не сказал о воровстве.

— Мы просто говорим, что кое-где концы с концами не сходятся.

Алан встает и начинает расхаживать по комнате. В течение многих лет он попрекал Ли ее манерой пускать некоторых учеников бесплатно и давать помощникам чересчур большую свободу в финансовых вопросах. До сих пор Ли думала о деньгах в терминах «мало» и «достаточно». Подробности никогда ее не интересовали, не казались важными. Ли знает, что подобный взгляд на вещи нелеп и неблагоразумен, но в то же время искренне полагает, что мир стал бы приятнее и лучше, если бы все усвоили ее точку зрения.

— Признаю, я небрежно обращаюсь с деньгами, — говорит она. — Но доступ к кассе есть только у меня и Кэтрин.

У Алана, несомненно, иное мнение.

— Господи, Ли. Я предупреждал, что от девчонки будут неприятности. Она наркоманка! Нельзя давать такому человеку ключи от кассы!

Ли хочется напомнить, что Кэтрин уже не первый год воздерживается от наркотиков и что ее добродетели с лихвой искупают прошлые ошибки, но она знает, что это приведет к взаимному обмену упреками и неприятной, мелочной ссоре.

— Кэтрин — моя подруга, Алан, и я не хочу, чтобы ты так о ней отзывался.

— Моя жена готова принять в студию любого бродягу, — объясняет Алан.

Чак и Дэйв поворачиваются к нему, кивают, и Ли понимает, что ей предстоит обороняться одной против троих.

— Правда? — уточняет Дэйв.

— Да, — отвечает Алан. — Всякую уличную шпану, которую можно, с ее точки зрения, направить на путь истинный. Нет денег? Не проблема, что-нибудь придумаем. То есть заплатим из нашего кармана.

— Я не принимаю уличную шпану, — вмешивается Ли. — Эти люди — мои друзья и ученики. Да, порой я закрываю глаза на неуплату, если у них трудные времена. Добрая воля и верность — лучшая награда. И кстати, до сих пор я сводила концы с концами каждый месяц, с самого первого дня, в течение пяти лет.

Интересно, что сказали бы ее ученики, если бы присутствовали при разговоре. На каждом занятии Ли внушает им, что нельзя позволять окружающим манипулировать тобой, а теперь сама реагирует на раздражители. Но она понимает, что согласилась заключить контракт, не зная ни единой подробности, лишь бы защитить самолюбие Алана, в то время как он продолжает по-ребячески срываться на жену. Под красивой внешностью, бахвальством и напускной смелостью скрывается беспомощный ребенок, и поэтому Ли так влечет к мужу. В конце концов, внутренняя уязвимость и есть самая приятная черта Алана. Странно, что именно он критикует Ли за желание помогать ближним.

— Может быть, вернемся к обсуждению контракта? — предлагает Ли. — Я думала, вы собираетесь купить мою студию.

Гости вновь возвращаются к проверенному сценарию, становятся Высоким и Коротышкой. Им приятно ощутить под ногами почву.

Высокий:

— Наши сотрудники посещают студии по всему городу…

Коротышка:

— …и надо сказать, скидок им не предлагают. Ха-ха.

Высокий:

— Да уж. Хотя некоторые из них и похожи на бродяг, Ли. Но так или иначе, мы согласны, что у вас… своеобразный стиль.

Коротышка:

— Эклектический.

Высокий:

— Ровный. Вы вышли за границы физического, объединили множество традиций и методик, присоединили к ним духовный элемент.

Коротышка:

— Занятия проходят в сдержанном, классическом духе, и это редкость.

Высокий:

— Иными словами, вы нужны Жанетте и Фрэнку.

Коротышка:

— И вы тоже, Алан.

Высокий:

— Сейчас мы к этому перейдем. Вы способны привнести в «Мир йоги» кое-что, чего нет у нас, Ли. А взамен получите то, чего нет у вас, — возможность преобразить жизнь тысяч людей. Десятков тысяч — как только вы начнете обучать других преподавателей.

Коротышка:

— И мы позаботимся о финансовых вопросах. Черт возьми, мы понимаем, что не у всякого человека это сильная сторона. Вы будете получать стабильную оплату. Плюс медицинская страховка для всей семьи.

Высокий:

— Жанетта и Фрэнк гарантируют медицинскую страховку каждому сотруднику, который имеет на нее право.

Коротышка:

— Вам ничего не придется делать, только сосредоточиться на том, что вы любите и умеете. Полагаю, именно об этом вы всегда мечтали.

«Спасибо, что разъяснили», — думает Ли. Впрочем, они не ошиблись.

Высокий:

— Ваша методика будет охраняться авторским правом. Никто не сможет преподавать по ней или использовать ваше имя — если только не пройдет обучение у вас.

Коротышка:

— Шестинедельный курс для преподавателей. Семьдесят два часа в общей сложности. Сорок восемь тысяч долларов.

Высокий:

— «Медитасана "Глубокий поток"».

Неплохое название.

— И в чем же подвох? — уточняет Ли.

Подвох есть всегда, когда имеешь дело с грабителями. Почему бы не открыть карты прямо сейчас?

Гости переглядываются, и Высокий говорит:

— Это эксклюзивный контракт. Вы сможете преподавать только в «Мире йоги».

Коротышка:

— И разумеется, нам будут принадлежать права на «Глубокий поток».

Высокий:

— По-моему, все очевидно. Если в итоге появится книга или учебный фильм…

Коротышка:

— Но давайте не будем на этом зацикливаться.

«Права», как и деньги, — вещь, о которой Ли никогда особенно не заботилась. Юридическая болтовня не имеет никакого отношения к реальному миру и к проблемам повседневной жизни, которые заботят ее больше всего. Изо всех сил пытаясь подавить тщеславие, Ли все больше уверяется, что в ее методе и впрямь есть нечто необычное, возможно, даже уникальное. У других преподавателей ученики нередко получают травмы или заучивают позы как попало, от чего больше вреда, чем пользы. Она уже подумывала о том, чтобы официально зарегистрировать свою методу, но никогда не относилась к этому чересчур серьезно.

Ли смотрит на Алана. Он откинулся на спинку дивана, руки сложены на груди. Отчего-то красивая одежда и блестящие волосы теперь выглядят нелепо. Сплошная форма и никакого содержания. Но Ли не в силах побороть желание позаботиться о муже — глупо это или нет, но ей нестерпима мысль о том, чтобы оставить его.

— А как насчет Алана? — спрашивает она. — Вы сказали, что он вам тоже нужен.

— Разумеется, — отвечает Коротышка. — Мы наблюдали за вами в студии, Алан. Вы потрясающий музыкант.

— Просто невероятный, — подхватывает Коротышка.

— На занятиях, где звучит живая музыка, всегда полно желающих, — соглашается Ли.

— Вот именно. Жанетта и Фрэнк уже давно ищут человека, который будет сопровождать некоторые занятия музыкой. По-моему, они его уже нашли — и это вы.

— Они бывали в студии? — спрашивает Алан.

— Нет. Конечно, нет.

«Конечно, нет»?

— Но…

— Мы предпочитаем не обсуждать их личную жизнь с сотрудниками, — предупреждает Высокий, посмеиваясь. — Думаю, вы меня понимаете.

Коротышка:

— Суть в том, что у нас есть очень приятное предложение и для Алана.

Высокий:

— Как только мы договоримся с вами, Ли.

Звонит мобильник. Ли смотрит на экран. Номер незнакомый.

— Простите, — говорит она, — но я должна ответить. У меня двое детей, и они сейчас с няней.

— Близнецы… — Высокий кивает. — Ну разумеется.

— Ли, простите, что побеспокоила, — раздается испуганный хриплый шепот в трубке. Голос знакомый, но Ли не сразу его узнает. — Мне дали ваш телефон в студии. Это Грациэла.

— Здравствуй, Грациэла. Я сейчас занята, поэтому…

— Простите, Ли, но я не знала, к кому еще обратиться. Я сейчас дома у Стефани.

— Все в порядке?

— Нет. Нужна помощь.


— Запах? — переспрашивает Грациэла. — Какой запах?

— Я уже сказала, что не лезу в чужие дела, — отвечает старуха. — И все же я бы не назвала его приятным или полезным для здоровья. У нее кошки. Может быть, это из-за них. Но нужно как-то решить проблему…

Кошки. Стефани о них не рассказывала. У Грациэлы одно время жили две кошки, но у Дарила аллергия, поэтому пришлось отдать животных в добрые руки, когда он к ней переехал. Кошек забрала очень приятная семья, но Грациэла так грустила, когда везла Марту и Читу в Пасадену, что теперь предпочитает об этом не вспоминать.

— Домовладелец живет здесь же? — спрашивает она.

— Раньше жил, но потом пришлось слегка сократить расходы. Теперь он приходит три раза в неделю. Знаете, однажды мне предложили вложить деньги в «пирамиду» Берни Медоффа, но я посмотрела на эти цифры, все сразу поняла и сбежала.

— Э… хорошо.

Грациэла знает, что единственный способ обвести болтливую жилицу вокруг пальца — сыграть на ее тщеславии. Возможно, старуха слегка не в своем уме, но сейчас только она поможет Грациэле попасть в дом.

— Кстати, мне всегда было интересно, — говорит девушка, — можно ли оставлять на себе украшения, когда занимаешься «горячей» йогой. Браслеты, наверное, буквально раскаляются. Но если они дорого стоят, куда вы их денете, если снимете?..

— Я рада, что вам они нравятся. У вас хороший вкус. А мои дочери говорят, что я похожа на проститутку. Ну и язычок у современных девушек! Я никогда не снимаю украшения. Бикрам мне не позволяет. Он говорит, что я прибавляю студии шика.

— Несомненно.

В этой женщине и впрямь есть своеобразный шик — хотя и доведенный до абсурда. Разглядев поближе спутанную массу бус и браслетов, Грациэла хвалит украшения и достигает желанного эффекта. Поболтав несколько минут, она просит старуху впустить ее в дом, чтобы лично постучать к Стефани. Женщина рассматривает Грациэлу, как будто пытается угадать, не спрятано ли у гостьи оружие, а потом соглашается.

— Но я пойду с вами. Не хочу нести ответственность за взлом.

— Кстати, меня зовут Грациэла.

Женщина возится с массивной связкой ключей. Браслеты, цепочки и десятки брелоков звенят при каждом движении. Даже если она и услышала слова девушки, то не выказала никакого интереса. От этого звяканья Грациэла начинает нервничать еще сильнее.

— Боже, сколько ключей.

— Я их коллекционирую. Они приносят удачу, хотя и не сразу найдешь нужный.

Оказавшись внутри, Грациэла чует запах чеснока в коридоре. Женщина говорит:

— Хм… похоже, Генриетта снова жарит цыплят. А вот и квартира Стефани.

Из-под двери сочится неприятный запах, отчасти заглушенный чесноком. Смесь гниющего мусора и кошачьей мочи. Грациэла осторожно стучит в дверь и прикладывает ухо к металлу. Изнутри не доносится ни звука. Она стучит еще раз, уже громче. Ничего. Женщина подходит к Грациэле и оттирает ее в сторону.

— Ничего у тебя не получится, — заявляет она и барабанит так громко и настойчиво, что выглядывает кто-то из соседей.

— Стефани! — кричит она. — Стефани! Это Билли, открой. Нужно поговорить.

Никакого ответа. Но старуха невозмутимо продолжает:

— Это Билли! Стефани, открой, или я позову хозяина!

Слышится бряканье цепочки, и дверь распахивается. Прежде чем Грациэла успевает увидеть Стефани, ее охватывает волна теплого, застоявшегося воздуха. Нестерпимо пахнет кошачьим туалетом — и спиртным. В коридор вальяжно выходит тощий рыже-черный кот, а потом на пороге как ни в чем не бывало появляется Стефани.

— Грациэла, ты что тут делаешь?

Она говорит с трудом, как будто во рту у нее пересохло, и слова звучат невнятно.

— Тебя несколько дней не было, и я забеспокоилась, — отвечает девушка.

Короткие волосы Стефани сбились, глаза покраснели и опухли. На ней невероятно грязная футболка и старые черные спортивные штаны, сплошь в крошках и кошачьей шерсти.

— Я работаю, — бормочет Стефани. Это самая неубедительная ложь из всех, что доводилось слышать Грациэле.

— Да, я так и подумала. Знаю, что у тебя много дел. Можно зайти?

Но прежде чем Стефани успевает ответить, Билли первой протискивается в квартиру. Грациэла, набравшись смелости, следует за ней. Квартира выглядит не лучше, чем ее хозяйка, — повсюду валяются газеты и обертки из-под еды, на кофейном столике у телевизора стоит несметное количество винных бутылок. На кушетке — груда одеял и смятых простыней (видимо, Стефани там спит). Телевизор работает без звука. Стефани смотрит «Лучи надежды».

В центре комнаты — груда кошачьего наполнителя, как будто Стефани не сумела насыпать его в лоток и просто вывалила на пол.

Миниатюрная серая кошечка выскальзывает из-под кушетки и трется о ноги Грациэлы. Девушка наклоняется и берет малютку на руку.

— А, Марлен, вот где ты, — говорит Стефани. — Я ее искала. Прости, что не успела сегодня прибраться. Я говорила по телефону, а потом собиралась заняться йогой.

Когда Стефани появлялась в студии в последний раз? Неужели всего две недели назад? Женщина пережила настоящий крах, и это очевидно. Грациэлу мутит. Она сажает котенка на плечо и трется лицом о серую шерстку, чтобы успокоиться.

— Стефани, я не… Что случилось? Как ты…

Но у Стефани такой неживой взгляд и она столь явно не сознает происходящее, что Грациэла понимает: подруга не ответит, даже если удастся внятно задать вопрос. Билли усаживается в кресло, которое можно счесть относительно чистым.

— Отличное кресло, — заявляет она, похлопывая по подлокотникам. — Купила в «ИКЕА»?

Ну и что теперь? Было бы гораздо проще, если бы Стефани лежала без сознания, — тогда по крайней мере Грациэла вызвала бы «Скорую». Больше всего ей хочется убежать и забыть об увиденном. Но она не может. Необходимо что-нибудь сделать для Стефани. Грациэла спускает котенка на пол, распахивает окно, и в комнату врывается свежий прохладный ветер. Никогда еще городской воздух не казался танцовщице таким приятным. Она выходит на маленький балкон, достает мобильник и звонит единственному человеку, который способен помочь.


После многих лет нелегкой жизни Кэтрин решила, что ей уже не суждено страдать от застенчивости и робости. Список вещей, которые она не испробовала, столь же короток, как и список несовершенных ошибок. Но чего уж точно у нее не было, так это знакомства с приличным, честным парнем. Может быть, именно поэтому девушке так неловко предстать полуголой перед Конором. После двадцати минут массажа она просто в экстазе.

— Ваша очередь, мистер Росс, — говорит она. — Услуга за услугу. Я поучу тебя тайнам мастерства.

Он проводит рукой по ее позвоночнику, до самых ягодиц, криво усмехается и садится на край стола, повернувшись спиной. Кэтрин приподнимается и прислоняется к нему. Есть множество куда менее приятных способов провести остаток дня. Она не прочь закрыть глаза и сидеть так и дальше. «Пожалуйста, только ничего не испорти», — думает она, впрочем, не зная, кому адресует эту просьбу — Конору или себе.

— Хорошо, что ты ответила, — говорит Ли. — Я дома.

— Знаю, — отвечает Кэтрин. — Хлоя сказала, у вас какая-то встреча.

— Да, но сейчас речь не о том. Мне только что позвонила Грациэла. Она у Стефани. Похоже, там проблемы. Не исключено, что серьезные.

Кэтрин понимает, что уже давно ждала чего-то подобного. Стефани источает болезненную энергию человека, который готов шагнуть в пропасть.

— Алкоголь? — уточняет Кэтрин.

— Может быть, еще и таблетки. Грациэла в этом не очень разбирается.

Неудивительно. Каковы бы ни были демоны Грациэлы, но они уж точно не имеют отношения к выпивке и наркотикам.

— Она хочет, чтобы я приехала. Время не самое удачное, но Грациэла страшно волнуется.

— Чем я могу помочь? — спрашивает Кэтрин.

Конор, почувствовав ее настроение, оборачивается и начинает массировать девушке плечи и легонько тереться щекой о шею, пока Ли объясняет. Та хочет, чтобы Кэтрин позвонила Баррет, попросила привести близнецов в студию и дала ей тридцать долларов, на тот случай, если мальчиков придется накормить в закусочной. А потом пусть идет к озеру, и Ли ее подхватит. Она не уверена, что в состоянии ехать к Стефани одна.

— Да уж, у меня есть некоторый опыт по этой части, — говорит Кэтрин, надеясь, что Конор не станет задавать вопросов. — Уже бегу. Я сейчас не одна…

Конор решает, что пора поцеловать девушку.

— А, твой пожарный. Я и забыла. Ладно, Кэт, оставайся в студии, мы обойдемся.

— Нет-нет, не хочу, чтобы вы ехали одна. Встретимся у озера.

— Проблемы? — спрашивает Конор.

Кэтрин неохотно слезает со стола и надевает блузку.

— Одна из учениц, похоже, запила. Я еду вместе с Ли — может быть, нужна помощь. Добрые самаритяне и все такое…

Она оборачивается. Конор стоит с улыбкой, скрестив руки на груди.

— Неужели вы совсем не огорчены, что я ухожу, мистер Росс?

— Нет, потому что я еду с тобой. Не забывай, что я профессиональный добрый самаритянин, Кэтрин Бродски.


Двадцатилетняя Баррет учится на втором курсе колледжа. Это невысокая миниатюрная девушка, которая, как и большинство профессиональных гимнасток, выглядит на четырнадцать лет. Собранные в хвостик волосы, тонкий голосок. Баррет слегка шепелявит.

Она вприпрыжку входит в студию вместе с близнецами. Если бы Кэтрин ее не знала, то приняла бы за старшую сестру мальчишек. Не самая приятная мысль. Лица близнецов перепачканы шоколадом, но скорее всего это следы какао, которое они пили в кафе, так что ничего страшного. Майкл и Маркус врываются в зал.

— Круто, — говорит Конор. — Они похожи на моих племянников.

— Сочувствую твоей сестре, — замечает Кэтрин.

— Ты не права, — возражает Баррет. — Они гораздо лучше вели себя сегодня. Всего одна драка. Ну… одна крупная драка. Они очень расстроены тем, что у родителей проблемы.

А кто бы не расстраивался?

Маркус складывает блоки — аккуратно, как всегда. Может быть, в будущем он станет архитектором, но, честно говоря, Кэтрин мало знает о детях. Как только Маркусу удается довести башню примерно до высоты собственного роста, Майкл мчится к нему и с разбега сшибает постройку. Маркус орет на брата и тщетно пытается защитить свою территорию.

— Ну, что я говорила… — шепеляво замечает Баррет и с легкостью усаживается на стол.

Баррет ведет занятия для детей утром в субботу. За полцены, потому что у нее еще нет лицензии. Она обзавелась некоторым количеством верных последовательниц — матерей, которые хотят, чтобы их дети стали внимательными и сосредоточенными. Кэтрин как-то понаблюдала за ходом занятия и поняла, что не выносит голос Баррет.

Конор заходит в зал и закрывает за собой дверь. Майкл, как и многие задиры, немедленно робеет в присутствии большого парня. Он тихонько отступает от брата, едва заметив Конора. Тот садится на пол рядом с Маркусом и вместе с ним принимается за работу, а потом окликает Майкла:

— Эй, поди-ка сюда на минуту, нам нужна твоя помощь.

— Умно, — говорит Баррет. — Прибегнуть к помощи брата — это именно то, что нужно. Тогда ему уже не захочется ломать. Но когда я обращаюсь к Майклу, он не слушает.

— Полезно быть шести футов ростом, — замечает Кэтрин. — У них есть кое-что общее, и это член. Э… прости.

— Я не ребенок, — говорит Баррет. — Не за что извиняться. — Она закидывает обе ноги на стол и складывается пополам самым безупречным образом. — Я даже занималась оральным сексом.

— Не надо подробностей.

Кэтрин излагает Баррет новый план действий, не объясняя причин. Чем меньше людей знают о проблемах Стефани, тем менее вероятно, что поползут слухи.

Конор выходит из зала и обнимает Кэтрин за талию. И почему ей вдруг стало так легко?

— Ты отлично справился.

— Я, конечно, не специалист, но, может быть, этих ребят нужно научить йоге?

Баррет, не разгибаясь, отвечает:

— Алан пытался привести мальчиков на занятия, но Ли не хочет их принуждать.

— Ты ведь здешний специалист по детям, если не ошибаюсь?

Баррет выпрямляется и спрыгивает со стола.

— Я бы рискнула с ними поработать, — говорит она. — Хотя у меня и нет члена.

* * *
Через несколько минут Кэтрин и Конор шагают к озеру, где их ждет Ли. Стоит теплый вечер, солнце освещает дома.

— Тебе все так легко удается? — спрашивает девушка. — Ты из тех славных парней, у которых руки растут откуда надо?

— У меня есть свои слабости, Бродски.

— Не верю. Неужели у тебя в прошлом были наркотики и спиртное?

— Я даже пива почти не пил. И никаких наркотиков. Зато мой брат превратил свою жизнь в сплошное дерьмо. Я много лет ему помогал, он вроде как выправился, а потом снова скатился…

— Как жаль. И что с ним теперь?

— Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Да, хорошая идея.

— И давно ты работаешь пожарным? — спрашивает Кэтрин.

— У меня смены в разных районах. Здесь я, наверное, пробуду пару месяцев. Хорошо, что мы встретились.

Кэтрин надеется, что Конор говорит искренне. Девушке очень хочется верить, что ей и впрямь повезло.


После долгого и эмоционально насыщенного дня вид Кэтрин и рыжеволосого пожарного, которые сидят на скамейке у озера, приносит Ли долгожданное облегчение. Парень откинулся на спинку, вытянув руки в стороны и демонстрируя внушительный «размах крыльев». Он что-то говорит, и девушка смеется, по-настоящему смеется, — Ли редко такое наблюдала. Очень приятно, если у Кэтрин действительно сложится личная жизнь. После стольких бед и разочарований ей недостает стабильных отношений. Молодые люди буквально сияют, когда идут к машине.

— Простите, что нарушила ваши планы, — говорит Ли. Она чуть не сказала «свидание», но решила, что Кэтрин не понравится.

— Я охотно поеду с вами и помогу, если сумею, — отвечает Конор. — Но если это неудобно…

— Почему же. Вы действительно можете помочь.

В самом присутствии большого и сильного мужчины есть нечто настолько воодушевляющее, что Ли охотно позволяет Конору сесть за руль. В любом случае он слишком высок, чтобы с удобствами поместиться на заднем сиденье, а Ли хочется вытянуться и отдохнуть. Она рассказывает все, что знает о случившемся, и Конор уверяет, что неплохо умеет улаживать подобные проблемы.

— Я знаю многих людей, которые раз за разом скатывались в яму.

Кэтрин бросает обеспокоенный взгляд в сторону Ли.

Невзирая на несомненный прогресс последних двух лет и закалку уличной девчонки, Кэтрин по-прежнему многое принимает близко к сердцу, потому что стыдится ошибок, совершенных в прошлом. Девушка считает, что заслуживает попреков и наказаний, поэтому повсюду видит критику, даже если никто не намерен ее судить. Классическое чувство вины, которое укоренилось в Кэтрин с рождения: ей внушали, что она не стоит любви, хотя на самом деле, судя по всему, любви были недостойны именно окружающие.

— Как вам студия? — спрашивает Ли.

— Отлично, — отвечает Конор. — Очень сдержанно, мне нравится такой стиль.

— Конор придет на занятия для продвинутой группы на следующей неделе, — говорит Кэтрин.

— Эй, полегче на поворотах, — возражает тот. — Я сказал — «возможно». Не хочу выставлять себя на посмешище…

Ли звонит Грациэле. Когда они подъезжают к дому Стефани, танцовщица стоит на тротуаре, обхватив себя руками, и дрожит. Ли подходит и обнимает ее, девушка с громким плачем повисает на плече наставницы.

— Простите, — говорит она. — Мне очень, очень стыдно. Наверное, не следовало тащить вас сюда. Но у меня был такой трудный день, и…

— Никаких проблем, — отвечает Ли. — Что случилось?

— Даже не знаю. Стефани как будто не в себе, в квартире хаос. А еще эта ненормальная соседка… Как только я сказала Стефани, что ей нужно в больницу, она разозлилась. — Грациэла смотрит на Кэтрин и Конора. — Не обязательно было приезжать всем вместе…

— Не беспокойся, — говорит Кэтрин. — Мы добровольно. Кстати, это Конор.

— Здравствуй, Конор. Прости, что вытащила сюда.

— Стефани тебя ударила? — спрашивает Конор.

Грациэла отрицательно качает головой.

— А откуда это? — Он указывает на маленький порез на лбу Грациэлы.

— Она швыряла посуду, но, кажется, даже не целилась. Чистая случайность…

— Я могу вызвать «Скорую», — предлагает Конор, — если нет других вариантов. Попросим не включать сирену и провернем дело как можно тише.

Ли видит, что танцовщице гораздо спокойнее в присутствии этого большого сильного мужчины, нежели в присутствии Кэтрин или ее самой. Грациэла, с густыми спутанными волосами, смуглым лицом и идеальным сложением, кажется еще красивее теперь, когда утомлена и испугана.

— А вдруг будет только хуже?

— Я возьму ответственность на себя, если что, — обещает Конор. — Давайте войдем. Кто-нибудь остался у Стефани?

— Билли, соседка. Но она вполне может за себя постоять.

Грациэла шагает к дому. Кэтрин подталкивает Конора и говорит:

— Иди с ней. Стефани нужна помощь.

— Пошли с нами.

— Не стоит пугать ее, вваливаясь толпой. Через несколько минут мы позвоним, и ты нас впустишь.

Ли смотрит, как Конор и Грациэла заходят в здание, замечает на лице Кэтрин печальную покорность судьбе и жалеет, что помешала свиданию, попросив девушку приехать.

— Ты нашла отличного парня, — говорит она.

— Да уж. Боюсь, для меня он слишком хорош.

— Ты достойна любого, Кэт.

Кэтрин смеется.

— Ну нет. Конору нужна подружка вроде Грациэлы. Добрая и без темного прошлого.

Ли кладет руку на плечо девушки.

— Не надо, — просит она.

— Что?..

— Пожалуйста. Ради меня. Не надо. Давай зайдем и посмотрим, что можно сделать.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

По вторникам и четвергам Бекки с утра забирала Имани и возила на занятия йогой в разные лос-анджелесские студии. Хотя Имани знала, что йога сейчас в моде и что буквально все ею занимаются, она и понятия не имела, что вариантов так много. Бекки сказала, что знает сто двадцать студий, разбросанных по городу, и это не считая частных преподавателей и маленьких школ, которые работают в культурных центрах, спортивных залах и на базе ИМКА[5].

— Откуда ты столько знаешь? — спросила Имани.

— Есть один старомодный способ. Интернет. Я подписана почти на тридцать сайтов, где обсуждают последние веяния и сплетничают о преподавателях. Есть и фотографии, если угодно. «Твиттер» — отличная штука. Каждый вечер, в пять, я получаю объявления о новых мастер-классах, которые состоятся на следующий день. Все дерутся за свободное место, так что нужно записываться заранее, ну, или использовать связи. Это труднее, чем раздобыть билет на концерт.

С точки зрения Имани, подобный ажиотаж не наводит на мысль о мире и покое, но она новичок, и потом, таков Лос-Анджелес.

— Неужели ты не можешь просто использовать свое имя? — спрашивает она. — По-моему, этого достаточно, чтобы пройти куда угодно.

— Ты шутишь? На занятия ходят такие звезды, до которых мне далеко. Будь у меня «Оскар», тогда, может быть, я бы поднялась на пару строчек в рейтинге. К тому же я не хочу использовать свое имя в таких целях. На сайтах я зарегистрирована как «Соседка» — по-моему, довольно ловко.

— Да уж.

Официально у Бекки — отпуск, она готовится к съемкам нового фильма, которые начнутся через несколько недель. Ей придется играть в постельной сцене обнаженной, поэтому Бекки хочет выглядеть безупречно.

— А разве дублерши не будет? — уточняет Имани.

— Разумеется, будет, это указано в контракте. Но я не хочу, чтобы кто-нибудь на съемочной площадке решил, что я пользуюсь дублершей, поскольку сама не в форме. Мне придется выглядеть лучше дублерши, чтобы не ударить в грязь лицом. Честное слово, было бы проще все сделать самой!

Имани радуется, что в сериалах не надо сниматься обнаженной. Если йога сделает ее бедра и живот такими же, как у Бекки, она готова примириться с тем, что в начале занятия приходится пялиться в пустоту и воображать мировую гармонию. Поначалу Имани думала, что Бекки приглашает ее лишь потому, что больше некого позвать, или из жалости. Но йога значительно сблизила их, и они чувствуют себя настоящими подругами.

Больше всего Имани нравятся названия студий. «Новый поворот», «Дальше и дальше», «Тяни-толкай», «Дом йоги». Владельцы поизобретательнее пишут на своих вывесках про коврики и позу собаки и прибегают к бесчисленным метафорам, в которых упоминаются ветви, стволы и корни. Масса кармы и дхармы. Постоянно возникают новые каламбуры, именно в ту минуту, когда думаешь, что фантазия иссякла.

Во вторник Бекки звонит Имани в восемь и обещает прислать адрес студии в Санта-Монике. «Увидимся в одиннадцать».

— Да брось, Бекки, — говорит Имани. — Неужели ты не смогла найти что-нибудь поближе?

— Старушка, это же Тейлор Кендалл.

— И что?

— Детка, я ждала в Интернете до полуночи, когда они открыли веб-сайт и принялись записывать желающих. Мне достались последние две вакансии, с двенадцати до двух. Тейлор — лучший преподаватель в округе. Он учился у…

Последовал перечень имен, которых Имани никогда не слышала. Одни были непроизносимы, другие звучали до странности бесполо. Многие учителя йоги, судя по всему, получили имена в честь героев телесериалов. Кэмпбелл Дилан. Крислер Маркс. Рэнд Брайс. Вот и критикуйте после этого чернокожих женщин, которые называют своих детей в традиционном духе. (Имя Имани придумал менеджер, на самом деле ее звали Лоретта, о чем не знала даже Бекки.)

Еще Имани узнала, что в округе примерно шестьсот преподавателей йоги и все они, разумеется, лучшие.

Но несмотря на предстоящую долгую поездку, Имани согласилась. Она решила, что встреча с Бекки в булочной была благим предзнаменованием. Имани отлично проводила время, едва ли не впервые с… с очень давних пор. Они бывали в таких уголках города, куда она прежде не заходила, прыгали иизгибались (притом у Имани неплохо получалось), покупали новую одежду, в которой она чувствовала себя сексуальной и сильной. Имани всегда отличалась спортивным сложением, но раньше сомневалась в собственной силе. На занятиях она время от времени закатывала глаза, заслышав нечто вроде: «Сделайте глубокий вдох, заострите ваше дыхание и направляйте каждый выдох в тот уголок тела, где копится грусть», — но тем не менее выполняла указания преподавателя. Не важно, несколько глупо это звучит, — эффект отрицать невозможно. Имани не в силах поверить, что наклоны и повороты помогают «избавляться от токсинов», но она действительно начала ощущать, что мрачное настроение покидает ее. Может быть, наконец-то она опустошит свой персональный склад печали. Глен тоже заметил разницу.

В течение долгих месяцев после выкидыша она избегала прикосновений мужа. Имани казалось, что тело предало ее, отказавшись выносить ребенка. Никогда еще женщина не чувствовала такого внутреннего разлада. Когда они с Гленом вновь начали заниматься сексом, Имани соглашалась лишь ради того, чтобы сделать ему приятное. Он всегда был добр к ней. Если бы Глен узнал, что она только имитирует страсть, то все равно ничего бы не сказал. Но в последние две-три недели Имани вновь обрела контроль над своим телом. Балансируя на одной ноге, она поверила, что способна опять обрести стабильность, в физическом и психическом смысле. Когда два дня назад Глен обнял жену, Имани откликнулась — так, как не бывало уже давно.

Она заходит в кладовку и надевает серо-желтый топик из специальной материи, которая впитывает пот. А главное, глубокий V-образный вырез приоткрывает грудь, притом весьма ненавязчиво. Имани примеряет разные брюки (она пять раз возвращалась в магазин, куда ее возила Бекки!) и наконец выбирает черные короткие. Их можно расстегнуть снизу, обнажив голени. Даже название фирмы, которое сначала казалось чересчур приторным, начинает звучать привлекательно. «Лулулемон». Нечто яркое и причудливое. Именно так Имани чувствует себя, собираясь на занятия.


Студия находится в большом белом здании, неподалеку от пляжа. Имани приезжает в четверть двенадцатого, а очередь уже заворачивает за угол. Совсем как в кинотеатрах в Техасе, когда Имани была маленькой. Вдобавок на улице целая толпа папарацци с фотоаппаратами, словно на премьере. Проклятые стервятники. Но с другой стороны, Имани знает, что прекрасно выглядит в спортивном костюме. Она перебрасывает сумку с вещами за плечо и легко выпрыгивает на тротуар.

Бекки стоит ближе к началу очереди и болтает со Сью Холланд и Фэйт. В детстве Сью была звездой, потом начала пить, затем превратилась в кумира подростков и наконец в серьезную актрису. Фэйт снималась в «Соседях». Женщины здороваются и по-сестрински обнимаются, воздух насыщен энергией — как всегда бывает незадолго до открытия. Имани слышит щелчки фотоаппаратов.

— Имани, посмотрите сюда! Бекки, как дела?

Менеджер придет в восторг, если эти фотографии окажутся в Интернете. Имани не сомневается, что выглядит шикарно.

— Ты не предупредила, что вести занятие будет Джонни Депп, — говорит она, кивком указывая в сторону очереди.

— Я занималась у Тейлора в Кауаи, — заявляет Сью, — и это было нечто.

Бекки и Сью сравнивают, кто из них посещал самые изнурительные мастер-классы и чаще бывал на грани обморока. Имани искренне полагала, что смысл йоги — в отсутствии конкуренции, но уже не раз видела, как ученики меряются силами. Ей, впрочем, удается держаться над схваткой. Хотя, если хорошенько подумать, подобное бесстрастие — тоже форма конкуренции.

— Я чувствую себя динозавром, — говорит Фэйт. — Учителя йоги — настоящие знаменитости.

Из очереди доносится:

— На веб-сайте Тейлора сказано, что его агент договаривается о мастер-классе в «Стейплз-сентер».

— Агент? — переспрашивает Имани. — Неужели?

— Теперь у всех есть агенты, — отвечает Бекки. — Они заключают потрясающие контракты со студиями и курортами. Недавно я общалась с Ирэм Тильд…

— Ирэм? — взвизгивает Сью. — О Боже! Я несколько месяцев пыталась попасть к ней на занятия! Ты ее знаешь?

— Немного. Короче, она сказала, что агент выбивает для нее рейсы исключительно первым классом — неудивительно, ведь Ирэм приходится браться за работу, как только самолет приземляется. Многие заключают контракты с телевидением и кинопродюсерами…

— Поверить не могу, что ты разговаривала с Ирэм!

Неужели когда-то преподаватели йоги сами мечтали познакомиться с кино- или телезвездами, чтобы ощутить собственную значимость? Безумный мир…

— А самое замечательное то, что на последнем занятии Ирэм три раза меня поправила, — продолжает Бекки.

— Ирэм? — снова взвизгивает Сью. — О Господи! Она просто неземная женщина! Такая красотка, что поверить трудно. Похожа на принцессу из сказки. Родители у нее американцы, но она выросла в монастыре в Гималаях. Монахи дали ей новое имя и обучили йоге.

Имани хочется намекнуть, что «Ирэм» — это «Мэри» наоборот, но зачем разрушать чужие иллюзии?

— Я бы охотно к ней сходила, — говорит она, стараясь придать голосу побольше убедительности.

Студия оказывается неожиданно шикарной — много розового дерева и панелей цвета слоновой кости. В зале тепло, почти жарко, и ученики вежливо, хотя и настойчиво теснят друг друга, выбирая место поудобнее. Имани не раз замечала, какие лица становятся у людей, когда они пытаются обозначить свою территорию при помощи коврика. Они раскладывают вещи с преувеличенным тщанием, не глядя по сторонам и не замечая чужого присутствия, хотя единственная цель подобного поведения — отгородиться от окружающих. С тем же успехом можно повесить табличку «Не беспокоить».

Но сегодня в студии так много желающих, что коврики лежат почти вплотную. Половина присутствующих, сидя в позе лотоса, готовы взорваться, если кто-нибудь неосторожно шевельнется. Бойкая миниатюрная девушка говорит:

— Простите, но я попрошу всех слегка подвинуться. Мы ожидаем еще тридцать человек. Нам хватит места, если мы усядемся как следует. Начнем с левого утла и потеснимся…

— Надеюсь, у тебя нет клаустрофобии, — шепчет Бекки. — Хорошо, что я успела курнуть, прежде чем встала в очередь.

Когда заходит Тейлор Кендалл, раздаются аплодисменты, которым позавидовал бы и Мик Джаггер. Тейлор полуобнажен, на нем просторные хлопковые штаны, приспущенные почти до ягодиц. Он невысок и не отличается атлетическим сложением, но его поджарое, идеально сложенное тело очень сексуально. Тейлор шагает уверенной походкой балетного танцора, спина выпрямлена, грудь выпячена, как будто ученики должны непременно разглядеть соски, на руках играют мышцы и отчетливо видны вены.

— Итак, друзья, здесь восемьдесят шесть человек. Знаете, сколько еще стоят в очереди? Сто двадцать пять. А скольких мы отвергли? По крайней мере двести.

Отчего-то его слова вызывают новый взрыв аплодисментов.

— Надеюсь, вы извлечете максимум пользы из нашего занятия и поймете, что это настоящий подарок судьбы.

Впервые в жизни Имани заплатила триста баксов за подарок.

— Готовы?

Вновь аплодисменты, и на сей раз Имани присоединяется, потому что Тейлор останавливается рядом с ней.

— Прежде чем мы начнем, я кое-что скажу. Я знаю, что похож на тупого качка. Но я не такой глупый, каким кажусь.

Смех и аплодисменты, но, честно говоря, Имани испытывает некоторое облегчение. Да уж, Тейлора не примешь за нейрохирурга.

— Многие из вас сегодня пришли, потому что кто-то сказал: непременно езжайте в Санта-Монику и запишитесь на занятие, этот парень — отличный учитель. Так?

Многие кивают. Тейлор кладет руку на плечо Имани.

— Я прав, красотка?

Имани хочется намекнуть, что далеко не каждая чернокожая женщина в Америке обрадуется, если ее назовут «красотка», особенно если это слово исходит из уст какого-то совершенно постороннего белого хиляка.

Она отвечает — может быть, чуть громче, чем следует:

— Да… красавчик.

В студии слышится смех, и Тейлор быстро отходит.

— Вот что нужно запомнить. Главное на этом занятии — не я, а вы. Договорились? И не важно, сколько народу пыталось сегодня попасть в студию. Не важно, сколько раз я выступал по телевизору. Допустим, три. Не важно, что я участвовал в ток-шоу «Сегодня» и что журнал «Пипл» назвал меня самым сексуальным кем-то там. Какая разница? Может быть, вы слышали, что я продал больше дисков, чем все остальные преподаватели йоги. Больше всех! Отличная сделка! Но речь идет о вас. Вы получите ровно столько пользы, сколько сумеете извлечь. Кстати, вы можете купить диски после занятия. Автограф за двадцать пять долларов. Три процента от выручки пойдет в фонд Тейлора Кендалла.

Может быть, Имани мерещится, но она готова поклясться, что Тейлор пристально и холодно смотрит на нее. Она отводит глаза и потирает руки.

— Готовы? Я спрашиваю, вы готовы? Вот теперь больше похоже на правду. Сегодня вам придется попотеть. Я хорошенько вас растяну. Мы пойдем вглубь. Если захотите попыхтеть, не стесняйтесь. Не сдерживайтесь! Начнем! Вы готовы? Готовы? Прекрасно. А теперь все сядьте, и я покажу, чем мы будем заниматься.

К середине занятия Имани действительно обливается потом. Он капает с лица и даже с рук. Поэтому она уже не обращает внимания на окружающих, а те, в свою очередь, точно так же истекают потом на собственных ковриках. Когда соседи выпрямляются или вытягивают руки, брызги долетают до Имани. У Тейлора длинные волнистые волосы, которые спускаются ниже плеч. В начале занятия они были стянуты в хвост, но за сорок минут Тейлор несколько раз сменил прическу, то собирая их в небрежный пучок, то закалывая, то распуская. Он, конечно, до отвращения самовлюблен, но тем не менее ловко удерживает внимание публики — ведь до некоторой степени это тоже шоу-бизнес.

В студии в основном девушки чуть за двадцать, которые довели до совершенства навык привлекать к себе внимание, хотя кажется, что они полностью погружены в то, что делают. Мужчины преимущественно похожи на Тейлора — у них такие же шикарные тела и, как правило, длинные волосы.

Тейлор уже два раза поправил Бекки (забавно, как быстро привыкаешь к таким вещам) и один раз Сью, но не прикасался к Имани с той самой минуты, как они обменялись репликами в начале занятия.

К сожалению, вскоре ситуация меняется.

Насколько может судить Имани, Тейлор заставляет группу проделывать те же упражнения, что и во всех остальных студиях. Новизна заключается в том, что он переименовал все позы, привнеся в новые названия нечто анатомическое. Никакой «позы собаки» («это слишком унизительно») — Тейлор говорит «поднять заднюю часть». Вместо «позы ребенка» («дети меняют позу по тысяче раз в час!») — «колени в стороны». Поза, в которой они находятся сейчас, называется не «плуг», а «лицом в пах».

— Колени в пол на уровне ушей, голову как можно ближе к фамильным ценностям, — говорит он. — Вы потеете, вы расслаблены, у вас получится…

Имани ничего не хочется. Спина у нее болит. От жары, пота и анатомических метафор ее мутит. Она остается в позе плуга, но не особенно усердствует. Тогда Тейлор подходит и становится на колени на коврик, навалившись всем телом на спину ученицы и практически просунув голову между ног Имани. Это уже на грани измены Глену.

— Ниже колени, — приказывает Тейлор.

Она качает головой — Имани слишком трудно, чтобы говорить. К тому же Тейлор смотрит с откровенной враждебностью. Ну и пусть. Она не пошевелится. Он кладет руки ей на бедра и давит. Имани не двигается, и Тейлор жмет посильнее.

И Имани слышит, как хрустит спина.


Апрель. Поза месяца от Ли

Маричиасана


Я выбрала маричиасану в качестве позы месяца, потому что она способствует детоксикации, как и все упражнения, воздействующие на позвоночник. Более того, есть множество вариантов этой позы — в зависимости от потребности. Давайте признаем — кто из нас не нуждается время от времени в небольшой очистке?

Если вы пытаетесь совладать с наркотической зависимостью, маричиасана благоприятно воздействует на печень и селезенку, помогая им избавиться от яда, скопившегося внутри. Ваш организм перестанет напоминать мусорное ведро.

Но наркотики и алкоголь не единственные вещи, от которых нужно очиститься. Бывают отношения, переполняющие нас духовной и эмоциональной отравой, от которой приходится избавляться на глубинном уровне, и мы добиваемся успеха, в буквальном смысле выкручивая и выжимая эту отраву из своего позвоночника. (До того как мы начали заниматься йогой, именно таким движением нам порой хотелось свернуть кому-нибудь шею.)

Иногда бывает необходимо избавиться от неконструктивных привычек, которые мешают нам признать, что мы действительно заслуживаем стабильных отношений, постоянной работы или хотя бы шанса все это обрести.

Но есть один нюанс в скручивании и выведении ядов из организма — дело не только в том, чтобы выжать себя, но и в том, чтобы подняться. Умом, сердцем, духом. Потому что нельзя погрузиться в маричиасану или любую другую «скручивающую» позу, если ваша грудная клетка не приподнята, а сердце не раскрыто и не готово.

Поверьте, невозможно начать избавление от эмоционального и духовного мусора, скопившегося в вашей жизни, если вы предварительно не научитесь держать голову высоко, не раскроете сердце, не подниметесь над прежним образом жизни, шаблонными действиями и постоянным ожиданием провала.

Подняться, раскрыться, скрутить себя. Вымыть, очистить, повторить. Не тратьте слишком много времени на раздумья, просто сделайте это. Не теряйте форму.

Намасте.

Ли

P.S. Субботние занятия Баррет для детей «Славный песик», похоже, начали терять популярность. Расскажите о них друзьям. И не забывайте, йога не только для девочек. Мои сыновья, занимаясь йогой, отлично проводят время!


Ли нажимает «отправить» и закрывает ноутбук. Она проводит в Интернете немало времени — в основном по необходимости, — но так и не стала знатоком компьютера. «Поза месяца» обычно публикуется на сайте лишь раз в три месяца, если повезет. Так странно, что преподаватель йоги должен вести активную сетевую жизнь, просто чтобы не терять контакт с учениками и рекламировать свой бизнес. Тем не менее есть нечто приятное и уютное в том, чтобы лежать в постели, проверять электронную почту и заказывать на дом продукты (Ли начала прибегать к этой услуге, с тех пор как Алан уехал). Она привыкла.

В последние месяцы жизнь некоторым образом вошла в колею. Ли не утверждает, что не скучает по Алану. Но она не стала бы признаваться в этом всем подряд, потому что, как ни унизительно быть брошенной (с весьма смутной перспективой воссоединения в будущем), еще неприятнее ощущать отсутствие близкого человека столь обостренно. Инцидент с Аланом заставил ее задуматься — а стоит ли прилагать такие усилия к тому, чтобы не злиться? Может быть, немного праведного гнева не повредит? Может быть, действительно нужно представить, как она сворачивает блудному мужу шею, и не стыдиться этих образов?

Ли всегда кажется, что в такие минуты она предает своих учеников. Она чувствует себя лицемеркой.

На прошлой неделе, лежа в постели, она представляла, как колотит Алана и орет на него. Но у Ли имелись оправдания. Алан пришел, чтобы обсудить контракт с «Миром йоги» и спросить, что она думает по этому поводу. После встречи с гостями из «Мира йоги», которая состоялась три недели назад, муж неустанно давил и требовал согласиться. Еще не вполне понятно, сколько они будут зарабатывать, но, несомненно, гораздо больше, чем теперь, и дополнительным бонусом станет зарплата Алана.

— Дай мне подумать, — сказала Ли.

— Да, конечно. Но они не намерены ждать вечно. Это отличный шанс для тебя.

Ее не раздражает, что Алан так энергично требует изменений. Ли и сама не то чтобы против, но почему он, вместо того чтобы честно и откровенно изложить свои мотивы и признаться в личной заинтересованности, тратит силы, пытаясь убедить жену, что речь идет лишь о ее пользе и карьере? Почему Алан не может сказать правду? Неужели это так трудно?

— Я думаю, Алан.

Они сидели за столиком в гостиной, пока дети занимались у Баррет. Алан смотрел на жену — грустно и умоляюще. Потом в его глазах появился знакомый блеск — Ли хорошо знала, что это значит. На мгновение она забыла все, что разделило их с мужем, и ощутила прямую связь, которой они всегда пользовались, чтобы общаться без слов. Несомненное вожделение Алана накаляло Ли, хотя они не обменялись ни единым словом. Женщина поняла, как сильно скучает по его прикосновению, по облегчению, которое всегда испытывала после секса. Она рассматривала полные губы мужа и желала Алана. Когда впоследствии Ли призналась Кэтрин — девушка была единственной, с кем Ли обсуждала подобные вещи, — то сказала, что возбудилась. Все лучше, чем признать тоску и одиночество.

В тот день Ли посмотрела на Алана и удержала его взгляд на секунду дольше обычного — и в следующее мгновение он повалил жену на кушетку в гостиной и принялся ласково поглаживать по бедрам. Ли обхватила его ногами вокруг пояса, и Алан понес ее в спальню. Оба как будто страшно изголодались. Когда их губы встретились, Ли услышала собственный стон, тело словно начало таять — она уже давно такого не ощущала. Внутренний голос твердил снова и снова: «Он вернулся, он вернулся», — как будто женщина пыталась убедить себя. Страх, что у мужа может быть любовница, рассеялся — Алан не был бы с ней таким, если бы встречался с другой.

Потом Алан поднялся с постели и начал натягивать одежду.

— Было хорошо, детка, — сказал он.

Хорошо? Полтора часа силовых упражнений — вот что такое «хорошо». Ли описала бы пережитые ощущения другим словом.

— Подумай о контракте, ладно?

Через две минуты Алан ушел. Не остался, а опять исчез. И тогда Ли подумала, не пора ли набить ему морду.

Мобильник на столе у кровати звонит, и Ли видит номер матери. Утром в субботу она уж точно не жаждет такого звонка, но из чувства долга тянется к трубке. Впрочем, это не только долг. Она испытывает одновременно любовь и жалость к матери и всегда с неизбывным оптимизмом надеется, что однажды та перестанет видеть в дочери собственные недостатки. Они любят друг друга, несмотря на все разногласия.

В юности Элен мечтала стать писателем. Она получила работу в издательстве сразу после колледжа и вместе с подругой снимала комнату на Бэнк-стрит, в Вест-Виллидже, задешево, как это водилось в шестидесятые годы. По словам самой Элен, она была счастлива, как никогда в жизни. Ей нравилась работа, она сочиняла ночами, сидя за кухонным столом, и получала «многообещающие отказы» из «Нью-Йоркер», «Макколл» и прочих изданий, куда посылала свои рассказы. Она не сомневалась, что вот-вот совершится чудо и перед ней распахнутся все двери.

Но потом Элен познакомилась с будущим отцом Ли. Он был на двадцать лет старше. Легендарный редактор из «Рэндом хаус». Высокий, красивый, умный — как она могла отказать, когда он сделал предложение? Элен надеялась, что у нее появится гораздо больше времени для творчества, как только она бросит работу и переедет в Дариен.

Все пошло не так. И Элен явно не стала исключением из правила. Она попросту растворилась в жизни мужа. По сравнению со знаменитыми писателями, которые бывали в гостях у мужа и отдыхали с ним в выходные, амбиции Элен казались просто нелепыми, а «многообещающие отказы» подтверждали, что ей недостает таланта. Она стала типичной матерью-домохозяйкой.

— Прости, если разбудила, Лили, детка. Никогда не угадаешь, какой у тебя распорядок дня.

— Все в порядке, ма, я уже не сплю. Как дела?

— Просто прекрасно. Честное слово. Я уже давным-давно не была так счастлива.

— Я очень рада, ма.

Так и есть. Когда мать в депрессии, она начинает жалеть себя, злиться, срываться на Ли и на тех, кто окажется поблизости, попрекать их за то, что они ничего не понимают и не ценят жертвы, на которые она пошла ради семьи. Любую хорошую новость, даже о собственных внуках, она воспринимает как личное оскорбление. Когда мать счастлива, то ругани меньше — по крайней мере она излагает претензии более бодрым тоном.

— Ты не хочешь знать почему, детка?

«Я надеялась, что ты спросишь про близнецов», — думает Ли.

— Я как раз собиралась, ма.

— Ох, Ли. Тебе понравится. Это объединяет многие мои интересы…

Мать говорит таким тоном, как будто заранее предвкушает критику и надеется подавить ее в зародыше.

— Жду не дождусь, ма.

— Конечно, ты скажешь, что я сошла с ума. Но, честное слово, я нашла себе дело, которое нас сблизит, детка. Ты знаешь, что я всегда хотела сойтись с тобой поближе.

— Знаю, ма.

«Я тоже всегда этого хотела». Но Ли молчит. Если она выскажется, то мать обвинит ее в нетерпимости и завяжется получасовая ссора.

— По твоему настоянию я начала заниматься йогой…

— Да, ты говорила. Я очень рада, ма.

Насколько ей известно, мать посетила два занятия, а потом решила, что это пустая трата денег. Может быть, она передумала? Ли чувствует легкую тревогу и жалеет, что ответила на звонок.

— Ты, конечно, не поверишь, но у меня хорошо получается. Я могу сделать почти все — ну, наклониться и так далее.

— Ты всегда была гибкой.

— Разумеется, ты так не считаешь, но это правда. Короче говоря, я подружилась с нашим преподавателем, его зовут Лоренс. Очень милый молодой человек, и от него приятно пахнет. Даже не вздумай называть его Ларри! Я пригласила Лоренса на ужин, потому что хотела показать ему дом. Он привел друга — Кори, или что-то в этом роде. Тоже очень приятный. И Боб совершенно не возражал, что двое мужчин составляют пару… Я знаю, ты думаешь, что Боб — республиканец, но на самом деле он за Либермана.

У Ли такое ощущение, как будто мать входит в дом с огромным чемоданом и заявляет, что собирается пожить у нее полгода. «Ох, мама, неужели ты скажешь именно то, что я и так подозреваю?»

Когда Ли была маленькой и играла на флейте, учительница сказала, что у девочки есть способности. Элен немедленно сама взяла два урока. Мать никогда особенно не одобряла стремления Ли, но как только дочь поступила в медицинский колледж, Элен пошла на курсы медсестер. Когда сестра Ли поступила в Джулиард, Элен стала учиться играть на фортепьяно. Конечно, приятно, что мать пытается быть ближе к детям и ищет общие интересы, но Элен неизбежно разочаровывается в собственных способностях и старательно внушает окружающим чувство вины. «Вам все так легко дается. Вы задираете нос. Вы смеетесь надо мной и даже не пытаетесь это скрыть».

И вот опять началось…

— Лоренс думает, что из меня получится прекрасный учитель. Конечно, не на твоем уровне, детка. Не беспокойся, я не начну с тобой соперничать. Я живу далеко, и нам не придется делить учеников. Лоренс говорит, что сейчас очень востребована йога для пожилых — это куда более приятная и позитивная область, чем кажется.

Действительно, сейчас не хватает дельных и чутких наставников для работы с пожилыми людьми, у которых ограниченные физические способности. Элен трудно назвать спортивной, но она сильная. У хорошего мастера она способна многому научиться.

— Лоренс обучает преподавателей? — спрашивает Ли.

— А ты думаешь, он просто льстит мне, чтобы выманить побольше денег? Хочет поживиться за счет старой дуры? Ну да, а теперь скажи, что я в него влюбилась. Как будто я не знаю, что он гей. В любом случае сомневаюсь, что я бы его заинтересовала. Неужели ты совершенно мне не доверяешь, Ли?

— Я ничего такого не говорила, ма, я просто…

— Короче, речь не о том. Лоренс буквально влюбился в наш дом. Он давно ищет подходящее место, которое можно использовать как большую студию. Лоренс считает, что нашел идеальный вариант. Представляешь, детка?

— Честно говоря…

— Ну а теперь ты пытаешься меня обескуражить. Но по-моему, он прав. Летом ученики смогут устраиваться прямо на веранде. Лоренс сказал, что сарай можно превратить в большую студию, притом дешевле, чем за сто тысяч. Правда, придется взять еще одну закладную, чтобы построить дополнительные душевые.

— А я думала, Бобу пришлось подтянуть пояс во время кризиса…

Боб — злополучный страховщик, который очень не вовремя уволился. Ли надеялась, что он выгодно поместил по крайней мере часть своих активов.

— Когда ты решила заняться йогой, Ли, я тебя не отговаривала.

— Да, ты всего-навсего сказала: «Йога — занятие для ненормальных, лучше уж поступи в цирк».

— Честное слово, ма, если ты как следует подумала и действительно считаешь, что идея хорошая, то я тебя поддерживаю на сто процентов.

— Именно это я и хотела услышать, детка. Мне нужна твоя поддержка. Я не прошу и не жду ничего другого. Кстати, Лоренс хочет устроить небольшое благотворительное мероприятие в выходные, чтобы положить начало и собрать немного денег на покупку блоков и остального… Он спросил, сможете ли вы с Аланом ему помочь. Если вы приедете, получится великолепная реклама — известный преподаватель йоги и голливудская рок-звезда! Мы можем намекнуть, что у тебя занимаются знаменитости. Даже если это неправда — кто догадается? Получится нечто невероятное… Лоренс пытался зазвать этого актера с восточной внешностью… у него длинные волосы… не помню имя… но он потребовал денег! Представляешь? Мы планируем благотворительный вечер! А он захотел, чтобы ему оплатили билет на самолет! Даже когда я сказала его так называемому агенту, что он может спать в нашей комнате, а мы займем гостевую. Даже когда пообещала приготовить завтрак…

— Я подумаю, ма, но, честно говоря, сейчас не лучшее время.

— Конечно, моя роль в твоей жизни ничтожна, детка, но я ведь помогла тебе, когда ты нуждалась в деньгах. В любом случае приезжайте нас навестить.

— Я как раз хотела поговорить с тобой… — Ли надеялась, что Алан вернется домой раньше, чем возникнет необходимость обсуждать это с матерью.

— Что-нибудь случилось? — спрашивает Элен. — Надеюсь, не с детьми? Ты, естественно, не поверишь, но у меня настоящее шестое чувство…

— Нет, ма, с детьми все в порядке.

— Слава Богу, я так и знала. Иначе интуиция бы мне подсказала…

Но Ли по-прежнему не может собраться с силами. Она говорит матери, что ей предложили работу в крупной студии, с медицинской страховкой и так далее, и что, вероятно, некоторое время не удастся выезжать из Лос-Анджелеса.

— Иными словами, ты хочешь сказать, что моя маленькая студия для вас слишком убога. Что ж, я никогда и не претендовала ни на что большее в отличие от тебя. Ты считаешь меня ни на что не способной, Ли.

— Пожалуйста, ма, не надо. Ты не права. Просто… Алан временно переехал.

Наступает долгая пауза. А потом совершенно иным голосом, полным тепла и сочувствия (Ли знала, что мать способна сострадать!) Элен произносит:

— Детка… мне так жаль. Так жаль.

Как будто капризный, обиженный ребенок за одну минуту превратился во взрослого человека.

— Что случилось?

Ли рассказывает свою версию событий, которая для нее исполнена несомненного смысла. Она подчеркивает, что никто пока не предпринял решительных мер, но ситуация слегка запутанная. Нет, они не собираются расстаться… просто должны немного передохнуть. Элен громко всхлипывает, что-то бормочет о мальчиках. Ли рада, что рассказала ей. Их объединяет скорбь, и она чувствует, что стала ближе к матери. Впервые за много лет.

Элен сморкается.

— Хорошо, что ты рассказала, милая. Тогда, может быть… Алан приедет к нам один, а ты останешься дома и присмотришь за детьми?


Стефани допивает вторую банку диетической колы и болтает с Сибиллой Брент. Та рассеянно слушает, нетрезво откинувшись на подушки банкетки в баре и крепко переплетя худые ноги. Уже почти стемнело, и со своего места Стефани видит панораму Лос-Анджелеса, залитую волшебным золотым светом. Нездоровый цвет неба сделался мягким, красивым, текучим. Видением из лихорадочного сна — вот чем кажется широко раскинувшийся, перенаселенный город в это время суток. Стефани не понимает, что значат кивки Сибиллы — то ли она выказывает искренний интерес к тому, что слышит, то ли демонстрирует снисходительное отстранение. Бар расположен в большом внутреннем дворе, дует приятный прохладный ветерок, и мягкие светлые волосы Сибиллы слегка шевелятся.

Эту встречу устроила менеджер Стефани. Сибилла — женщина неопределенного возраста, которая недавно получила целое состояние после невероятно скандального развода с супругом, высококлассным нью-йоркским риелтором. Проведя несколько месяцев в Мондриане, чтобы отдохнуть от Нью-Йорка, она решила финансировать новые проекты. Некогда Сибилла надеялась стать актрисой. Быть спонсором — значит, войти в шоу-бизнес в зрелом возрасте, не боясь показаться смешной. Таким образом, она будет участвовать в создании фильмов, и ее упомянут в титрах, так что друзья смогут поаплодировать на премьере.

Таков довольно распространенный, хотя и не самый простой способ собирать деньги. В некотором отношении это снижает планку — все знают, что настоящие агенты отказались от проекта, — и спонсоры обычно хотят чего-нибудь взамен, роль для друга или личное участие в съемках. В течение последних нескольких недель у Стефани было четыре подобные встречи, и всякий раз она терпела поражение. Никто не читал книгу, и никого не интересовал сюжет. Спонсоры хотели поговорить о кастинге (не зная даже списка ролей) и сыпали именами актеров, которых якобы знали или надеялись, что Стефани их знает. Один тип даже спросил, можно ли сделать фильм в 3D.

— Я об этом не думала, — ответила она.

Взаимное притворство временами буквально сводит Стефани с ума, хотя, разумеется, ее состояние не такое плачевное, как недавно, до постыдного вторжения в ее квартиру. Поскольку больше ничего не получается, стоит попробовать. Если заявить, что некоторый процент суммы уже собран, люди с большей охотой станут вкладывать деньги; во всяком случае, все лучше, чем лежать на диване, в окружении пустых бутылок и кошачьего дерьма.

— Мне нравится ваше описание сюжета, — говорит Сибилла.

— Это потрясающий роман, и автор очень талантлив.

— Я прочла книгу на прошлой неделе, как только мы договорились о встрече. По-моему, интересно и эмоционально, хотя временами автор и перегибает палку. Он обращается с языком как с новой игрушкой и слишком любуется звуком собственного голоса.

— Да, пожалуй, — соглашается Стефани. Она считает точно так же, хотя до сих пор предпочитала держать свои мысли при себе. Стефани весьма впечатлена тем, что Сибилла прочла роман и заметила некоторые стилистические погрешности. Голос у нее мягкий, слегка прокуренный, как у Лорен Бэколл, интонации хорошо поставлены, каждое слово тщательно продумано.

— Похоже, вы действительно много читали, — замечает Стефани.

— Да, но никому не рассказывайте. Любители чтения в наши дни выглядят старомодными. Я изучала литературу в Вассаре — и об этом я тоже помалкиваю, потому что и без того кажусь дилетанткой. Ваше описание, с точки зрения структуры, имеет для меня больше смысла, чем сам роман. Мне нравится, что вы акцентировали свадьбу сестры. Думаю, это можно сделать рамкой для сюжета в целом. Вот к чему должна идти история, с самой первой сцены.

Когда Стефани предложила это автору, тот оскорбился и две недели отказывался разговаривать.

— Я всегда считала, что именно так и надо поступить, но автор со мной не согласился. — Стефани допивает колу, тут же рядом появляется официант и спрашивает, не желает ли она еще. Сибилла рассматривает собеседницу через край бокала, и у Стефани возникает ощущение, что та ее разгадала. Если человек не пьет, все немедленно предполагают, что он алкоголик. В обычной ситуации Стефани сейчас уже допивала бы третий бокал вина, и Сибилла не обратила бы на это никакого внимания. Но если собеседник предпочитает диетическую колу, его по умолчанию считают пьяницей. Ну что ж… Проведя минувший год в борьбе с возрастающим пристрастием к спиртному, Стефани готова признать, что так и есть. Самым худшим было осознать, что она смотрела «Лучи надежды» без звука. Только этого не хватало.

У Сибиллы гладкие, ухоженные волосы и красивая фигура. Некто Андерсон, молодой человек с очень красивыми глазами, время от времени появляется рядом и передает Сибилле записку или шепотом о чем-то спрашивает. Стефани подозревает, что он гей, но все-таки не исключает, что в обязанности Андерсона входит не только составление рабочего расписания. Сибилла умна, от нее исходит подлинное сочувствие, но в то же время и атмосфера утонченного упадка, которая зачастую окружает богатых людей с неограниченным количеством досуга. Она предпочитает духи с тонким, опьяняющим ароматом, которые никогда раньше не попадались Стефани. Возможно, они сделаны из желез редкого животного и стоят пятьсот долларов за унцию.

— Почему бы вам самой не написать сценарий? — спрашивает Сибилла. — У вас много хороших идей, и вы могли бы руководить проектом. Вы внутренне цельная натура.

— Автор не согласится, хотя я не уверена, что он справится. Я получила книгу, лишь пообещав ему это. Так сказано и в контракте.

— Не сомневаюсь, что права можно перекупить.

Да, будь у нее деньги. Приносят колу, и Стефани вновь ощущает взгляд Сибиллы.

— Вы совсем не пьете? — спрашивает та.

— Не сегодня. С утра я занималась йогой, и, возможно, вечером тоже пойду.

И это правда.

— Говорят, сейчас все увлекаются йогой. В Нью-Йорке тоже.

— Да, везде.

Сибилла пожимает плечами. Ее стройное, хотя и немолодое тело гласит о том, что Сибилла занимается с личным тренером и скорее всего дома. Наверняка она предпочла пилатес.

— Вы хорошо разбираетесь в йоге? — спрашивает она.

— Я довольно давно ею занимаюсь.

— Это же прекрасно. Мне хочется вставить в сценарий что-нибудь про йогу.

— Да?

— Конечно. И ваш опыт, несомненно, окажется полезен.

— Честно говоря, — замечает Стефани, — меня нельзя назвать специалистом ни в чем…

Сибилла подается вперед, отставив бокал, и похлопывает собеседницу по коленке.

— Иногда сомнение полезно. Подозреваю, вы знаете больше, чем вам самой кажется.

Стефани внезапно переполняет благодарность; она отводит взгляд и наслаждается сладкой меланхолией сумерек, меркнущего света и мерцающих зданий. Как там сказала Дороти Паркер? «Если сможешь пережить сумерки, переживешь и ночь». Что ж, она уже почти пережила очередной вечер. Ура.

— Вы мне нравитесь, — продолжает Сибилла. — Вы умны и смелы. Ваша ранимость делу не вредит. Я смотрела «Лучи надежды». Андерсон сказал, что вы, по слухам, написали почти весь сценарий.

— У сценариста случился нервный срыв, и я взялась за работу сама. — Такое облегчение — наконец признаться в этом, после того как в течение многих лет Стефани защищала интересы автора.

— Давайте будем откровенны друг с другом. Я хочу запустить новый проект, и ваша идея мне нравится. Вы тоже. Мне придется вас немного подтолкнуть, хотя вы вправе сказать, если я вдруг начну нажимать чересчур сильно. Честно говоря, я не особенно разбираюсь в шоу-бизнесе, но уже готова приступить к выписыванию чеков.

Достоинство работы с новичками в шоу-бизнесе заключается в том, что они понятия не имеют, какие предстоят расходы, поскольку им хочется поскорее запустить проект.

— Впрочем, я нетерпелива. Я не согласна ждать десять лет. Пусть мой адвокат договорится с автором. Я хочу, чтобы вы приступили к работе над сценарием немедленно.

— Я готова.

Возможность сделать нечто реальное кажется Стефани невероятно привлекательной.

— Впрочем, есть одно условие, — говорит Сибилла.

— Разумеется.

«Началось», — думает Стефани.

— Отец героини разведен, если не ошибаюсь?

— Да.

— Думаю, будет интереснее, если мы слегка разовьем эту линию. Дадим ему побольше денег и статуса и сделаем отрицательным персонажем. Я обеими руками за тонкость, но фильму нужен злодей. Пусть займется йогой, притом самым унизительным и неподобающим его возрасту образом. Облегающие шортики, хвастовство и все такое. Он должен выглядеть как можно глупее. Сценарию понадобятся комические моменты, и такой персонаж нам поможет.

— Во всяком случае, не повредит.

— Мы покажем, как он пытается войти в контакт со своей «духовной стороной» и в конце концов, после сорока лет обмана, признает, что его интересуют мужчины, а не женщины. Не будем перегибать палку, мы никого не хотим оскорблять, но в конце фильма он может появиться с новым бойфрендом, парнем чуть за двадцать, преподавателем йоги. Он ставит старика в чертовски неловкое положение, но герой этого не сознает и даже гордится своим юным другом.

— Можно сделать юношу чуть более привлекательным, — предлагает Стефани. — Придумаем ему несколько приятных черт.

Сибилла задумывается, потягивая вино.

— Мы наденем на него очки. Это ведь роль без слов.

Все не так плохо, как предполагала Стефани. Она и сама думала, что образ отца недостаточно развит; если постараться, он послужит достаточным противоядием от общей слащавости.

— Я справлюсь, — обещает она.

* * *
Грациэла просыпается от солнечного света, который струится в окно мансарды, где она живет вместе с Дарилом. Она по-прежнему не прочь купить жалюзи, шторы или еще что-нибудь, чтобы по утрам спать спокойно, но окна в квартире, перестроенной из бывшего офиса, огромные, и с финансовой точки зрения это просто непрактично. Грациэла прячет голову под одеяло и сворачивается клубочком рядом с Дарилом. Вчера он работал на частной вечеринке и пришел в четыре — то есть всего несколько часов назад. Он крепко спит, посапывая и подтянув колени к груди, как ребенок. Грациэла не удивилась бы, даже увидев, как он сосет палец. Это и есть подлинный Дарил — милый, невинный, похожий на маленького мальчика. Он такой высокий и красивый — наполовину афроамериканец, наполовину доминиканец, с идеально гладкой коричневой кожей, — что Грациэла удивилась его неопытности, когда они впервые занимались любовью. Несмотря на многочисленных подружек и шикарную внешность, Дарил был тороплив и ненасытен, как подросток. Он как будто не верил, что лежит в ее постели и держит Грациэлу в объятиях. Даже теперь, когда они занимаются сексом, Дарил смотрит на нее и говорит: «Господи, ты так красива, ты просто потрясающе красива!»

Как можно устоять? В его настойчивости есть нечто подкупающе искреннее, и Грациэла переносится в какое-то сказочное место, где нет никого, кроме них двоих, охваченных всепоглощающей страстью. Между ними нет места застенчивости и стыду. Никаких табу и тайн.

Солнце припекает ей затылок. Однажды, когда они заработают много денег, то пригласят мастера, который займется окнами.

И тут Грациэла вспоминает. Сегодня перед ней наконец могут распахнуться все двери. Пробы для клипа Бейонсе. Девушка чувствует приступ паники и выскальзывает из постели, не разбудив Дарила.

Благодаря наставлениям Ли травма излечена на восемьдесят пять процентов. Грациэла надеялась, что прогресс будет заметнее, но, честно говоря, она в гораздо лучшей форме, чем предполагала. До идеала далеко, но она как-нибудь справится. Грациэла пообещала себе, что постарается изо всех сил, хотя и не станет надрываться. Она не сомневается, что танцует достаточно хорошо, — нужно лишь показать на сцене свою подлинную суть, не сходя с ума и не впадая в отчаяние.

Она работала над выступлением вместе с подругой Линдси. Та объединила несколько клипов Джоди Уотли, и они часами смотрели видео, а затем придумали удивительный номер, включавший элементы хип-хопа, классического джаза в стиле фанк и даже диско. Они пытались создать нечто совершенно оригинальное. В качестве музыкального сопровождения Грациэла выбрала песню Мэрилин Монро «Бриллианты — лучшие друзья девушки» и с помощью Дарила добавила на задний план немного фанка. Легкий намек на то, что Бейонсе использовала свою версию этой песни в рекламном клипе — дань уважения, но без плагиата.

Приняв душ и одевшись, Грациэла замечает на экране мобильника сообщение от Конора. Он в третий раз за последние две недели пытается с ней связаться. Она была очень благодарна ему за то, что он приехал к Стефани вместе с Ли и Кэтрин. Конор подтвердил, что Стефани, помимо всего прочего, страдает от сильного обезвоживания, и убедил женщину поехать в больницу. Они с Кэтрин отправились с ней, а потом Грациэла позвонила и удостоверилась, что все в порядке. Она не ожидала, что Конор сохранит ее номер, и уж точно не собиралась перезванивать. Он, конечно, мил, но не более того. Это во-первых. Во-вторых, он бойфренд Кэтрин, ну, или потенциальный бойфренд, в зависимости от того, насколько далеко они зашли. А в-третьих, если Дарил узнает, то придет в ярость, особенно если Грациэла признается, что перезвонила или написала, пусть даже лишь затем, чтобы отшить Конора.

Пока она стирает сообщение, Дарил тихонько вырастает у нее за спиной и обнимает девушку.

— От кого это? — сонно спрашивает он.

— От Линдси. Она приедет через час, чтобы отвезти меня на пробы.

— Я сам могу отвезти, — говорит Дарил, зарываясь лицом в ее влажные волосы.

— Нет. Иначе я буду слишком волноваться. А мне нужно сосредоточиться.

Он соглашается — возможно, потому, что слишком устал и снова хочет лечь.

— Покажи им что-нибудь из твоей йоги. Я потом за тобой приеду.

Грациэла не отказывается. Это — единственный способ успокоить Дарила. А если она провалится, то он по крайней мере дотащит ее до дому.

— Приезжай не раньше четырех, — предупреждает она. — На пробы всегда уходит больше времени, чем предполагается.

— Ты справишься, — говорит Дарил и разворачивает девушку к себе. На глазах у него слезы — хотя, может быть, он просто слишком сонный. — Я хочу, чтобы у тебя все получилось.

— Спасибо. Я постараюсь.

Он пристально смотрит на Грациэлу.

— Глянь на меня, детка. Я хочу, чтобы ты победила.

Пусть Дарил и не попросил прощения за случившееся, но по крайней мере признал, что до сих пор сомневался и поддерживал ее не на сто процентов.

— Знаю, — отвечает Грациэла. — И кстати…

— Что?

— Если меня возьмут в клип, я обязательно куплю шторы.


Ли уже собирается пойти в зал и начать занятия, но тут одна из помощниц подзывает ее к столику. Ли знает, что ей предстоит. У стола стоит Эвелин, женщина лет за тридцать, которая посещает классы весьма нерегулярно. У нее довольно высокий уровень, хотя она, похоже, считает занятия испытаниями на выносливость и принимает позу воина или полумесяца с таким видом, как будто выжимает штангу.

Ли раздражает, что у Эвелин всегда проблемы с оплатой. То она забывает кредитку, тотеряет бумажник, то утверждает, что не обязана платить, потому что ей пришлось уйти с половины занятия. Сегодня, по словам дежурной, дело в том, что срок действия абонемента на десять занятий истек еще в январе. Эвелин, посетившая лишь семь занятий, полагает, что имеет право использовать абонемент до конца. Ли охотно дает поблажку тем, кто не может позволить себе оплату или испытывает временные финансовые трудности, но в случае с Эвелин это просто издевательство. Она юрист и ходит на занятия в дизайнерских спортивных брюках, которые стоят как минимум двести долларов.

Помощница объясняет ситуацию, и Ли говорит:

— Эвелин, я понимаю, чего вы хотите, но при покупке абонемента вам говорили об условиях и сроке действия. Вы сказали, что абонемент вдохновит вас чаще посещать занятия.

— Да-да, возможно, но в итоге получилось по-другому. Поэтому я считаю, что с вашей стороны, Ли, будет справедливо, если вы позволите использовать абонемент до конца. У меня остались три занятия. Так неприятно, что теперь в йоге главное — деньги…

Она самым отвратительным образом пытается манипулировать Ли, играя на чувстве вины, — особенно учитывая дорогой спортивный костюм. Удивительно, сколько учеников настаивают, что йога и деньги — несовместимые вещи, обычно имея в виду, что им неохота платить за занятия. Хотя происходящее кажется дурной шуткой, в голосе Эвелин звучит мольба, и Ли подозревает, что женщине отчасти просто хочется заботы и внимания. Возможно, именно поэтому она вообще начала заниматься йогой. Это хотя и недостаточный, но вполне понятный повод.

— Давайте договоримся так, — предлагает Ли. — Вы сходите на занятия сегодня, а в следующий раз купите новый абонемент.

— Вы просто душка, — говорит Эвелин. — Я знала, что вы справедливы. Эту карточку я сохраню в качестве сувенира.

Разумеется, карточка возникнет перед лицом дежурной в ближайшем будущем.

В зале человек двадцать пять, хорошая группа, хотя впереди и маячит Шейн, высокий хипповатый тип с заметным брюшком. Он никогда не пользуется дезодорантом. Другие ученики на него жаловались, но Ли еще не придумала, каким образом решить проблему, не оскорбив Шейна. Возможно, лучше подойти и высказаться напрямую, но сама мысль об этом вызывает у нее страх и смущение. Анонимное письмо — вот подходящий вариант. Вряд ли окружающие стали бы жаловаться на неопрятность Шейна, будь он двадцатью годами моложе и обладай накачанным прессом.

Деньги и запах пота… Нужно завести специального сотрудника в штате, который улаживал бы такие проблемы.

Кэтрин тоже нет в студии. Опять. Она перестала приходить, с тех пор как Алан налетел на нее и обвинил в мошенничестве. Ли прекрасно понимает, отчего девушка расстроена, но ей недостает Кэтрин. Она своего рода якорь для Ли, человек, чье тело и сознание объединены на таком глубинном уровне, что большинство учеников могут только позавидовать. А все потому, что она умеет дышать.

Ученики в каждой группе отчетливо делятся на две категории. Одни действительно стараются дышать и понимают, что это главный принцип йоги. Другие полностью игнорируют слова преподавателя и жалуются, что разговоры о правильном дыхании их раздражают. «Я умею дышать!» — иногда восклицают ученики. Но конечно, ошибаются.

— Давайте сегодня как следует подышим, — говорит Ли. — Дыхание — это гармоничная музыка вашего тела, способ сбалансировать эмоции всего за несколько минут, и не важно, где вы находитесь и что делаете. Поэтому давайте сядем поудобнее и начнем. Медленный, глубокий, ровный вдох через нос.

Она видит, как соседка Шейна отодвигает коврик на пару футов.


Ли согласилась побывать в студии «Мира йоги» в Беверли-Хиллз и провести мастер-класс. Ей пообещали поместить рекламу на веб-сайте и сказали, что придут множество желающих. После занятия Ли спешит в кабинет и заходит на сайт «Мира йоги» — красивый, с музыкой, шумом дождя и двигающимися картинками. На страничке «Анонсы» висит фотография Ли (на прошлой неделе в студию специально приходил фотограф). Глядя на снимок, она чувствует себя польщенной. Тело и зубы выглядят настолько идеально, что Ли подозревает: здесь потрудился ретушер. Не стоит убеждать себя, что фотографии не потребовалась серьезная обработка. В последнюю пару лет у Ли стали появляться морщинки и круги под глазами, лицо как будто затвердело от постоянных попыток решить все проблемы разом. Старение не болезнь, думает она. Ли знает, что даже в морщинках нужно находить нечто привлекательное, а круги под глазами считать признаком сильного характера… но она смотрит на свое гладкое, юное лицо на фотографии и невольно жалеет, что по утрам видит в зеркале нечто иное.

«"Глубокий поток" описан как «уникальное сочетание традиций йоги, бросающее вызов правилам и опережающее ожидания. Вы отправитесь в странное и увлекательное путешествие, позабыв о стрессах и проблемах повседневной жизни. Представьте легкий ветерок, который гладит ваше лицо и приносит экзотический, но странно знакомый аромат. Расслабьтесь, отдайтесь течению, позвольте подвести вас к потаенному смыслу йоги и, вполне вероятно, к глубинам собственной души».

Слишком пышно и не вполне понятно, но звучит и в самом деле притягательно. Как ни странно, в этих словах есть доля правды, поскольку Ли действительно считает свои занятия путешествиями, у которых есть отправная точка и пункт назначения.

Сама наставница названа «скрытой жемчужиной лос-анджелесской йоги, невероятно цельной натурой, обладательницей несравненного педагогического таланта, а также медицинского диплома. Ей доводилось выступать и в роли топ-модели». По крайней мере нигде напрямую не сказано, что она училась на нейрохирурга. Ли в самом деле однажды позировала знакомому дизайнеру, поэтому, в общем, можно сказать, что она была моделью. Тем не менее Ли слегка не по себе от столь беззастенчивой рекламы. Текст подчеркивает ее роль в качестве основательницы студии. Алан упомянут кратко, в самом углу страницы, как муж Ли, он назван «восходящей звездой лос-анджелесской фолк-музыки, одним из ведущих исполнителей и отчасти основателей стиля спиричуэл». И далее: «Алан будет иногда играть на занятиях, чтобы создать акустическую атмосферу, которая откроет новые границы восприятия и ощущения у тех, кому посчастливилось записаться на мастер-класс. Предполагается дополнительная оплата».

Ли видит, как Кэтрин провожает клиента. Стоя в дверях кабинета, она ждет, когда девушка вернется в студию.

Кэтрин по большому счету одна из ее ближайших подруг.

— Трудный день? — спрашивает Ли.

Кэтрин улыбается.

— Не жалуюсь. Завтра будет полегче, вот и получится то на то.

Ли идет следом за ней в массажный кабинет и наблюдает, как Кэтрин меняет простыню на столе.

— Тебе помочь?

— Не стоит, все нормально.

Ли вдруг спрашивает:

— Если так, то почему мне кажется, что ты избегаешь разговоров и стараешься держаться подальше? Мне очень жаль, что Алан налетел на тебя насчет записей. Иногда он срывается с тормозов.

— Давайте не будем об этом. Я сама знаю, что не лучшим образом веду бухгалтерию, поэтому неудивительно, что Алан принялся меня допрашивать, как только что-то случилось.

— Бухгалтерия тут ни при чем, Кэт.

— Правда? Алану ни разу не приходило в голову, что я снова подсела и залезла к нему в карман, чтобы заплатить за наркоту?

— Ты никогда не любила Алана.

— Не понимаю, при чем тут мое мнение. И потом, речь не об этом. Мы говорим о его отношении.

— Ты ему нравишься, сама знаешь. Кстати, он стал проводить больше времени дома.

Кэтрин кивает, отворачивается и принимается расставлять свои кремы и лосьоны.

— С тех пор как вы согласились на контракт с «Миром йоги»?

Ли уязвлена этими словами, тем более что Кэтрин права. Но она понимает, что девушку пугают возможные перемены, и решает пропустить комментарий мимо ушей. Их дружба достаточно сильна, чтобы пережить некоторые разногласия.

— Сегодня у Грациэлы важный день, — говорит Ли. — Я попросила позвонить мне после проб, но пока что от нее нет вестей.

— Обязательно скажите, когда она позвонит. Простите, Ли, но у меня клиент через пять минут.

Больше всего Ли хочется спросить, как дела с Конором. Кэтрин уже несколько дней о нем не упоминала, и парень не появлялся в студии. Послужной список Кэтрин в плане личной жизни нельзя назвать блестящим. Ли возвращается в кабинет и проверяет входящие — может быть, Грациэла звонила?

Нет.


— Я признаю, — говорит Бекки, — что Тейлор Кендалл слегка перехватывает через край. Раньше он не был настолько самовлюблен, но неудивительно, что после такого успеха у человека раздулось эго…

— Милая, на балу в честь инаугурации я встретила Барака и Мишель, и даже у них было меньше тщеславия. Подумать только, Тейлор учит нас избавляться от самомнения!

— Разумеется. «Перестань думать о себе и больше думай обо мне».

Плюс в том, что у Бекки есть чувство юмора. Это одно из ее многих достоинств. Оно всегда спасало женщину в тяжелые времена и помогло продержаться во время развода. Бекки закусывает губу и делает свое дело, наслаждается успехами, но не относится к себе чересчур серьезно. Однажды она назвала себя «Хью Грант в юбке — не гений, но приятно и безопасно». И Бекки это устраивает. Благодаря разносторонности можно стать великой актрисой.

Они едут в машине Бекки. Имани, конечно, ратует за спасение окружающей среды, но ей становится не по себе от того, что мотор порой внезапно замолкает. Все равно что сидеть рядом с человеком, который ни с того ни с сего перестает дышать. До инцидента с Тейлором Кендаллом у Имани не было никаких проблем со спиной, не считая легкой боли после неудачных движений. Она пожаловалась Бекки, но та отреагировала спокойно.

— Честно говоря, мне нравится, когда после занятия тело болит и похрустывает, — говорит она. — Если я ничего не чувствую — значит, недостаточно старалась.

Имани хочется рассказать подруге о занятии у Ли. Может быть, причина лишь в том, что это было первое занятие в ее жизни, но Имани до сих пор считает, что после урока чувствовала себя лучше, чем после посещения любой другой студии. Она сумела сосредоточиться. Но Бекки скорее всего сочла бы студию Ли слишком непритязательной. Может быть, однажды Имани вернется туда в одиночестве и попробует еще раз.

Сегодня они едут в студию, которая, по заверению Бекки, была здесь «всю жизнь» (что бы это ни значило). Тамошняя методика якобы излечивает целый спектр суставных и мышечных недугов. Видимо, еще один битком набитый зал. Имани отнюдь не горит энтузиазмом, но ее вряд ли ждет нечто худшее, чем Тейлор де Сад.

Когда они уже собираются выйти из машины, Бекки поворачивается к подруге и спрашивает — серьезнее, чем обычно:

— Как у тебя дела? В смысле работы?

Это болезненная тема, которую Имани избегает уже не первый месяц. В разгар съемок сериала она чувствовала себя почти неуязвимой. Все шло так хорошо, что порой самой не верилось. Имани играла главную роль в культовом сериале и была замужем за добрым, красивым, богатым мужчиной. Она получала предложения от других продюсеров, ходили слухи о новом фильме. Пусть даже в наши дни телевидение — основная сила, престиж все-таки за кино. Актриса не считается «настоящей», пока не появится на большом экране. Когда Имани забеременела, то почувствовала, что достигла верхней ступеньки пирамиды счастья. Иногда она даже думала, что не заслуживает подобного блаженства, но каждый день изо всех сил старалась им наслаждаться. Отдохнуть от съемок было очень правильным решением, особенно после того, как сценаристы нашли способ объяснить отсутствие героини Имани и ее последующее возвращение.

А потом случилась катастрофа. Имани очень смутно помнит то утро, когда потеряла ребенка. В ее сознании оно неразрывно связано с запахом увлажняющего масла герани, которое она наносила на кожу, когда случилось несчастье. Каждый раз, когда возникают воспоминания, Имани слышит звон в ушах и слабеет… Она помнит, как Глен гладил ее по голове в больнице и пытался успокоить. И тот флакон с маслом она давным-давно выбросила.

Помимо грусти от потери ребенка, Имани ощутила странную, прежде незнакомую, уязвимость. В течение некоторого времени ей не хотелось выходить из дому, она не могла сесть за руль, боялась громких звуков. Если она вот так внезапно потеряла ребенка, то что еще может случиться? Мысль о том, что придется стоять перед камерами — делать то, что всегда было таким естественным для Имани, что помогало ей стать собой, — казалась нестерпимой. Все равно что оказаться на линии огня.

Вопрос Бекки о работе подобен прикосновению к оголенному нерву. Имани вздрагивает. Но она и сама уже начала беспокоиться. Она покинула съемки почти десять месяцев назад — в киноиндустрии это равносильно пяти годам.

— Иногда я думаю, что готова вернуться, — признает Имани. — А иногда мне по-прежнему страшно. Наверное, нужно больше времени… но, может быть, чем дольше я буду избегать съемок, тем будет хуже.

— После развода я просто хотела сбежать, — говорит Бекки. — Не важно, куда идти и чем заниматься, лишь бы никто не мог меня узнать. Больше всего я мечтала стать невидимкой. Но нельзя войти дважды в ту же воду, детка. Безвестность сродни девственности, если ее теряешь — это навсегда. Вот что помогло мне удержаться… — Она кивком указывает в сторону коврика для йоги, который лежит на заднем сиденье. — Я продолжала ходить на занятия, потому что больше ничего не могла придумать. И совершилось чудо.

— Но почему? Как?

— Понятия не имею. И честно говоря, не желаю знать. Я выкарабкалась — и точка. Поэтому поехали. Преподаватели сердятся, если ученики опаздывают.

Студия находится на втором этаже кирпичного здания в центре города, и Бекки, которая панически боится лифтов, бежит вместе с Имани вверх по лестнице. Они со смехом открывают дверь, переводят дух. И тут Имани чувствует запах…

— Здесь что-то не так, — шепчет она Бекки. Пахнет так, как будто грязное белье замариновали в теплом уксусе.

— Просто ковер, — уверяет Бекки. — Наверное, пропитался потом. Его тут льется много. Меня предупреждали.

— Э… а тебя не предупреждали, что нужно развернуться и бежать в другую сторону?

— Пустяки, мисс Ланг. Сосредоточься на плюсах.

— Охотно, если мне дадут противогаз. А ведь мы даже не успели войти.

Дежурный за столиком так радушен и гостеприимен, что Имани испытывает некоторое облегчение. Он узнает их, но при этом одинаково любезен со всеми. Наверное, хозяевам студии нужно как-то компенсировать ужасный запах.

Войдя в зал, Имани едва не теряет сознание. Большая комната, напоминающая мастерскую, битком набита людьми, большинство из них просто в купальниках. Разумеется, жара просто нестерпимая. Нетрудно догадаться. Наверняка кондиционер не работает — не может быть, чтобы подобную температуру поддерживали специально. Когда они с Гленом были в Египте, то пережили сорокаградусную жару. Примерно так сейчас и в зале.

А что касается запаха, то Имани просто не будет о нем думать. Если остальные в состоянии вытерпеть, то и она тоже.

Начинается достаточно легко, с движений локтями и привычного глубокого дыхания, но уже через пятнадцать минут Имани вся покрыта потом и начинает испытывать некоторое раздражение. Преподаватель стоит на маленьком возвышении; хотя в зале человек пятьдесят, он как будто знает каждого по имени, и в этом есть нечто сверхъестественное.

— Давай, давай, давай, Томас. Выше, выше, выше. Кто может — тот должен, Барри. Еще полминуты. Выше, Эми.

Имани не против поощрений, но сочетание нестерпимой жары, вони и отрывистых команд инструктора вселяет в нее сильнейшее желание крикнуть что есть силы: «Заткнись!»

Неприятнее всего то, что стены увешаны зеркалами. Из-за них комната похожа на замкнутую экосистему, а главное — невозможно отвести взгляд от собственного тела, которое истекает потом и покачивается, пытаясь удержать позу. Когда кажется, что сейчас она сдастся, Имани вспоминает слова Бекки: йога помогает. Бог весть почему. Нужно лишь верить. Приди и делай. Позу за позой. Капля за каплей.

Имани пытается представить маленькое озерцо страха в глубине собственной души. Она становится на шаг ближе к тому, чтобы окончательно осушить его, каждый раз, когда по телу стекает ручеек влаги. Если Имани удастся оставить на ковре хотя бы пару пятен пота, она сочтет это победой.


Музыка стихает, и Грациэла, как задумано, замирает в воздухе. Разумеется, всего на полсекунды, но вполне достаточно, чтобы показать, что она еще способна на несколько захватывающих прыжков — как будто танцовщица плывет над сценой в замедленном действии. В тишине она приземляется на пол, беззвучно, как кошка.

За ней наблюдают трое — хореограф, продюсер клипа и миниатюрная женщина в большом берете, у которой кожа на лице как будто туго натянута и собрана на затылке.

— Спасибо, — сухо говорит хореограф. — Интересный выбор музыки.

— Особенно для нашего времени, — замечает женщина в берете, и хореограф слегка фыркает.

Грациэла понятия не имеет, хорошо ли она станцевала. Момент слишком напряженный, она так сосредоточена на своих движениях и поглощена музыкой, что понятия не имеет, как это выглядело со стороны. Она не пропустила ничего из запланированного, не потянула мышцу и по большей части была совершенно расслабленна. Ей позволили танцевать две минуты целиком — хороший знак.

Но подобный прием, равнодушный и с оттенком сарказма, трудно назвать воодушевляющим.

— Мы с вами свяжемся, — говорит продюсер.

— У вас есть…

— Да-да-да, у нас все есть.

Грациэла чувствует разочарование — после стольких репетиций, после травмы, после недель, потраченных на восстановление. Неужели она старалась ради того, чтобы услышать: «Да-да, у нас есть все контакты, увидимся, не звоните нам»?

— Спасибо, что предоставили такую возможность.

— Во всяком случае, она вежлива, — замечает женщина в берете, как будто Грациэлы тут нет.

Грациэла бредет к двери, чувствуя себя выставленной на посмешище, но стараясь держаться с достоинством. Когда она уже берется за ручку, у кого-то звонит мобильник, и продюсер окликает девушку:

— Подождите.

Она не останавливается, а буквально примерзает к месту, не в силах обернуться. Грациэла видит своих судей в зеркале на противоположной стене. Они сгрудились над столом и просматривают сделанные записи. Продюсер откладывает телефон.

— Грациэла, если не ошибаюсь?..

Девушка оборачивается:

— Да.

— Она просит вас станцевать еще раз.

Грациэла оглядывается. Все зеркала выглядят одинаково, но…

И нет никаких сомнений по поводу того, кто такая «она».

— Вы можете это сделать? Исполнить номер сначала?

— Конечно.

— Если вас возьмут в клип, вы не откажетесь сделать короткую стрижку?

— Не откажусь.


Выйдя на улицу, Грациэла чувствует, что вся ее жизнь изменилась. Она не получила ясного ответа, но после второго прогона телефон зазвонил вновь и у Грациэлы спросили, умеет ли она танцевать чарльстон.

— Мы намерены ввести много неожиданных элементов, — сказал продюсер.

В детстве Грациэла обожала Жозефину Бейкер — ее изящество, блеск, безумный стиль, который не походил ни на что виденное ею до тех пор или впоследствии. У нее сохранилось лишь слабое воспоминание о старом черно-белом документальном фильме с участием Жозефины Бейкер, которая танцевала чарльстон. Исполненная надежды, оптимизма и неподдельной радости, Грациэла в течение двадцати секунд делала нечто, как ей казалось, максимально близкое.

«Она» одобрила Грациэлу, и остальные держались очень дружелюбно.

«Какое воодушевление!»

«Не правда ли? Я сразу это понял».

«А улыбка! Конечно, нам она не понадобится, но как хороша!»

Линдси ждет в коридоре. Она одними губами задает подруге неизбежный вопрос. Грациэла пожимает плечами, а затем невольно расплывается в широчайшей улыбке. Линдси взвизгивает, несется к ней и заключает в объятия.

— Тебя взяли?

— Они не сказали «нет». Это значит «может быть».

— Им понравился танец?

— Ей — да.

— Бейонсе была там?!

— Не совсем. Сидела в другой комнате, наверное. Во всяком случае, она видела выступление. И позвонила им. — Грациэла не удерживается и восклицает: — Она сказала, что у меня отлично получилось! Дарил здесь?

— Он едет. Поверить не могу! Почему ты не летаешь от счастья?

Они выходят на улицу, держась за руки, и там Грациэла видит здоровяка Конора, который подпирает стенку. Он кивает, улыбается и подходит.

— Привет, Грациэла.

Девушка улыбается и напоминает себе, что не делала ничего дурного и никоим образом его не поощряла. Может быть, следовало объясниться с Конором, когда он позвонил в первый раз, но время упущено, и теперь об этом следует забыть.

— Привет, Конор, — отвечает она, стараясь говорить спокойно, но дружелюбно. — Что ты здесь делаешь?

— Я давно пытался с тобой связаться…

— У меня были пробы и…

— Знаю.

— Тебе сказала Кэтрин?

— Нет, Хлоя. В студии. Как все прошло?

Линдси деликатно отступает, сделав вид, что возится с мобильником, и Грациэла чувствует себя еще более неловко, как будто между ними и впрямь что-то есть.

— Отлично, — отвечает она. — Прости, что не отвечала на звонки, но я была очень занята…

Девушка недоговаривает, не зная, как закончить фразу. «Я не хотела тебя поощрять»? «С чего ты взял, что интересен мне»?

— Да уж, вы, любительницы йоги, вечно забываете перезвонить.

Грациэла смотрит Конору прямо в глаза. Лучше уж сказать напрямую. В конце концов, ситуация станет проще, не так ли?

— У меня есть парень, — говорит она. — И потом, Кэтрин моя хорошая подруга.

— Я в курсе, что ты дружишь с Кэтрин. Про твоего парня я не знал, но…

— …но теперь знаешь, — замечает Дарил, подходя к Грациэле и положив руки ей на талию. — Теперь знаешь. Ясно?


Кэтрин не ходит на занятия к Ли, с тех пор как Алан оскорбил ее своими подозрениями. Зато она больше времени проводит в седле. Девушка избавляется от стресса и тревоги, катаясь по улицам Силвер-Лейк, пока не заболят ноги, нарезает круги вокруг озера и в конце концов испытывает нечто вроде эмоционального облегчения, которое обычно посещало ее после занятия йогой. Сейчас Кэтрин, как никогда, в этом нуждается.

Сегодня, когда она второй раз объезжает вокруг озера, у нее начинает слегка кружиться голова. Может быть, она просто надышалась грязным воздухом, а может быть, виной тому беспокойство, что все идет не так, как ей хочется. Самое смешное, что Кэтрин не в силах всерьез винить Алана. Как бы девушка ни проклинала его за то, что он не желает забывать ее прошлое и считает Кэтрин сомнительной особой, способной непременно все испортить, она не может отделаться от мысли, что в чем-то Алан прав. Может быть, беды, пережитые в детстве, непоправимо повлияли на ее мозг.

Объехав озеро с севера в туче пыли, поднятой горячим ветром, Кэтрин решает сделать передышку и садится на скамью с видом на холмы. Она открывает маленький кожаный чехол, прикрепленный под сиденьем велосипеда, и достает очечник. Впрочем, Кэтрин не носит очки. Там лежит припасенный с утра косячок. Девушка закуривает. Одна хорошая затяжка — и неприятности начинают сглаживаться. Кто говорит, что травка тоже наркотик, просто шутит. В случае с Кэтрин наркотик — сама жизнь.

После третьей или четвертой затяжки небо приобретает восхитительный золотистый оттенок, и Кэтрин расслабляется. Она не испытывает никакого желания вновь садиться на велосипед, не вздремнув минутку под вечерним солнцем. Сейчас девушке ничто не кажется важным, даже Конор. Она достает телефон из кармана рубашки. Никаких звонков. Впрочем, трудно винить парня за то, что он сдался, после того как Кэтрин сказала, что им вряд ли стоит завязывать серьезные отношения. «Завязывать отношения» — вот как она выразилась. Очень мило, четко, никаких лишних эмоций. Конор признался, что покинул Бостон, потому что его тогдашняя возлюбленная вдруг, без всяких видимых причин, порвала с ним. После двух лет совместной жизни она решила, что у них слишком разное прошлое, то есть намекнула, что мечтает о мужчине с университетским дипломом и богатыми родственниками. Конор, пытавшийся о ней позабыть, меньше всего нуждался в романе с девушкой, у которой свои проблемы и беды.

Впрочем, Кэтрин признает, что такое положение вещей ей не нравится. Она все еще ощущает его губы с привкусом зубной пасты и фруктовой жевательной резинки (какой хороший мальчик) и большие, теплые, ласковые руки. Как только Кэтрин увидела Конора с Грациэлой — доброй красивой Грациэлой, — то поняла, что ему необходима именно такая подруга. Разумеется, не конкретно Грациэла, но девушка, похожая на нее. Конору незачем связываться с неудачницей вроде Кэтрин.

Она погружается в дрему и видит во сне высокого рыжеволосого парня, который тычется лицом ей в шею и бормочет, что она прекрасна. Кэтрин в испуге просыпается и понимает, что рядом на скамье действительно сидит мужчина.

Но не высокий и рыжеволосый. Это Фил Саймон.

— Испугалась? — спрашивает он.

— Сам знаешь, я не из тех, кого легко напугать.

У Фила есть способность возникать и исчезать как по волшебству. В половине случаев невозможно знать наверняка, каким образом он появился, даже если Фил стоит прямо перед тобой.

— А я думала, ты переехал в Сиэтл.

— Да, пожил там немного. Получил работу в авиакомпании, но как-то не сложилось. Вот и решил вернуться. Проклятый дождь и облака мне надоели.

— Бывает… — За полгода, пока длился роман с Филом, Кэтрин поняла, что обычно он говорит правду лишь на четверть. Остальное — замысловатое сочетание преувеличений и лжи, которую он громоздит без всякой видимой причины. Но Кэтрин уже давно перестала об этом беспокоиться — теперь вранье Фила ее лишь забавляет.

— Ты вернулся в старую квартиру?

— Нет. Живу с приятелем.

— Повезло.

Он качает головой.

— А ты все такая же насмешница. Лучше будь поосторожнее, Кэт. Никто не любит стерв.

— Как ни странно, Фил, но огромному количеству мужчин нравятся стервы.

— Ну, я не из таких.

— Тогда поищу другую скамейку. Помнится, ты постоянно твердил, что я стервой родилась и стервой умру.

В общем, этот разговор прекрасно подводит итог их роману. Они потратили массу времени на сердитые перебранки, которые длились до тех пор, пока оба не уставали и не плелись в спальню.

Фил Саймон — из тех вкрадчивых парней, которые не способны быть честными, верными и трезвыми на протяжении хотя бы двенадцати часов кряду. Ни нормальной работы, ни особой красоты. Скверные зубы и нелюбовь к гигиене. Тем не менее никому не приходило в голову спросить у Кэтрин, зачем она возится с ним. Ответ написан на его длинной физиономии: Фил хорош в постели. У него есть лишь одно положительное качество, и он гордится им совершенно по-детски. Да, Фил действительно умеет доставить девушке удовольствие.

Однако в конце концов это тоже прискучило. Когда Кэтрин перестала отвечать на звонки и впускать Фила посреди ночи, она поняла, что считала его сексуальную силу средством достичь самоуважения. Прошло больше года после разрыва, и с тех пор она жила в абсолютном целомудрии. Скверный знак, если его сальные волосы и насмешливый тон покажутся ей хотя бы капельку привлекательными. Кэтрин поклялась себе, что никогда больше не влюбится в такого, как Фил, — пьяницу, неудачника, вруна.

— Все еще трешь мужикам спины? — интересуется он.

— Только тем, кто платит, Фил. И недешево.

— Ну, так было не всегда.

— На твоем месте я бы не доверяла памяти. Она у тебя дырявая.

— Все же получше, чем у некоторых.

Разумеется, он прав. Кого она пытается обмануть? Кэтрин думала, что слишком хороша для таких, как Фил, а теперь не в силах поверить, что достаточно хороша для Конора. Остается не такой уж большой выбор. Она затягивается и говорит, передавая Филу окурок:

— Ты прав. Только смотри, чтобы я не устроила тебе амнезию.

Фил доканчивает косячок.

— Все еще живешь в Декстере?

— Меня оттуда пока не выгнали.

— Пригласи в гости. Я скучаю по твоему маленькому домику.

— Кстати, у меня есть велосипед.

— Я заметил. Ведешь здоровый образ жизни и все такое?

— Нет. Велосипед помогает цеплять парней.

— Правда? И что, получается?

— Даже лучше, чем я думала, — отвечает Кэтрин и встает, чувствуя себя побежденной. «Нужно поставить точку», — думает она и зазывно кивает Филу.


Грациэла чувствует, как воодушевление постепенно покидает ее. Что тут делает Конор? И много ли проблем доставит его присутствие? Ведь он явился по собственному желанию. Кажется, слова Дарила совершенно не смутили Конора — он продолжает по-мальчишески ухмыляться и протягивает ему руку.

— Меня зовут Конор, — говорит он. — Я знаю, твоя девушка занимается йогой в Силвер-Лейк.

— Да. Чего тебе надо?

— Я хотел задать Грациэле несколько вопросов.

Он выглядит таким спокойным и невозмутимым, что Грациэла начинает задумываться — может быть, она все неправильно поняла и нужно было ответить на звонки? Но тут Дарил начинает выпячивать грудь — он всегда так делает, когда ощущает угрозу. Неужели он действительно думает, что Грациэла врала или даже тайком флиртовала? Если дело дойдет до драки, у Конора явное преимущество — он заметно выше и шире в плечах, у него сложение типичного вышибалы.

И тут вмешивается Линдси:

— Знаешь, что случилось, Дарил? Грациэла прошла конкурс!

Дарил разворачивает девушку к себе. Он явно слегка ошеломлен, но искренне рад. Может быть, парень позабудет об остальном.

— Правда? Твой танец понравился?

— Им понравилась Грациэла! Бейонсе похвалила ее!

— Ты видела Бейонсе?!

Дарил так счастлив и возбужден, что Грациэла решает не спорить с Линдси.

— Ну… вроде того. То есть мне сказали, что Бейонсе понравилось…

— Грациэла, это же потрясающие новости! Поздравляю, — говорит Конор.

Грациэла рада оказанному доверию, но жалеет, что он открыл рот. Дарил оборачивается и кладет руку ему на плечо. У него взрывной нрав — и не важно, что противник выше ростом. «Пожалуйста, — думает девушка, — позвольте мне насладиться минутой. Не начинайте драку».

— Так какие вопросы ты хотел ей задать? — спрашивает Дарил. — Почему бы не спросить у меня?

— Не уверен, что это касается тебя, дружище. Но если хочешь, чтобы я поговорил с тобой, — никаких проблем. Честно говоря, если вы не против, я охотно поставлю вам пива. Давайте отпразднуем победу Грациэлы.

— Я и сам могу угостить свою девушку, — замечает Дарил.

— Разумеется. В таком случае я поставлю выпивку ее подруге, и все будут счастливы.

— Меня зовут Линдси.

Отлично, думает Грациэла. Судя по голосу Линдси, та уже слегка влюбилась. Она ни с кем не встречалась с тех пор, как ее последний бойфренд признался, что у него жена и двое детей.

Неподалеку есть бар, и на ходу Конор сыплет вопросами: Грациэла довольна выступлением? Нервничала перед началом? Она о чем-нибудь думает во время танца или полагается на мышечную память? Конор расспрашивает, как будто искренне интересуется — не только Грациэлой, но и вообще танцами. Он проявляет неподдельное любопытство и заботится об окружающих. Очень редкое качество. Дарил, честно говоря, редко задает такие вопросы. Грациэла убеждает себя, что Дарил вежлив и застенчив, но, видимо, слишком многое вызывает у него зависть или страх, а потому он предпочитает скользить по поверхности.

— А ты, Дарил? Чем ты занимаешься?

Когда тот отвечает, Конор продолжает:

— По-моему, замечательно. Наверное, ты вдохновляешь Грациэлу.

— Да, — отвечает девушка, и это правда.

Лишь когда они устраиваются в баре и поднимают бокалы за успех Грациэлы, Конор заговаривает о Кэтрин. С первых слов он становится серьезнее и печальнее.

— Не то чтобы я требовал ответов, — с грустью говорит он. — Но мне нужна разгадка или подсказка. У нас с Кэтрин завязалось нечто настоящее, а потом вдруг — раз! — и она захлопнула дверь у меня перед носом. Может быть, она что-нибудь говорила? Или у нее кто-то есть?

Грациэла не так уж хорошо знает Кэтрин, и в любом случае они не беседуют о личных вещах. Но поскольку девушка красива и очень привлекательна, о ней нередко говорят другие. Стефани как-то поделилась с Грациэлой удивительными фактами из биографии Кэтрин, хотя и непонятно, что тут правда, а что — слухи. Наверное, лучше промолчать. Но в потемках бара Грациэла замечает такое искреннее разочарование на лице Конора, что пробалтывается.

— Кэтрин считает, что ты слишком хорош для нее.

— Что? Ты будешь смеяться, но моя бывшая подружка считала, что я ее не достоин.

— Кажется, у Кэтрин сложное прошлое.

— Она на самом деле думает, что парень из южного Бостона всю жизнь был трезв и разумен?

— Понятия не имею, — отвечает Грациэла. — Но она знает, что ты пережил тяжелый разрыв, и боится тебя разочаровать. Насколько мне известно, сейчас у нее никого нет.

Линдси молчит. Она невероятно великодушна. Уловив настроение Конора, девушка тут же вышла из игры. Грациэла непременно постарается ей кого-нибудь найти, но сойтись с Конором Линдси не суждено.

— А ты не пробовал просто зайти к Кэтрин? — вдруг спрашивает она.

— Я так никогда не делал, — возражает Конор.

— Ну так попробуй.

— У меня даже адреса ее нет.

Линдси вздыхает и достает айфон.

— Ты технофоб. Как там ее фамилия?..

* * *
Как только Кэтрин увидела маленький домик на Рэдклиф-стрит, вдали от посторонних глаз, высоко на холме над озером, то влюбилась окончательно и бесповоротно. Когда девушка впервые прошла по длинной деревянной дорожке, которая вела к входной двери, она почувствовала себя как дома. Забавное ощущение, потому что Кэтрин никогда особенно не задумывалась о том, каков дом ее мечты. Но на Рэдклиф-стрит в ней зазвучал внутренний голос. Знакомые, как правило, восклицали: «Ну надо же! Ты здесь живешь?» Кэтрин всегда слышала недосказанное: «А мы-то думали, что ты поселилась в какой-нибудь убогой квартирке над рестораном». Простите, что разочаровала.

Пока они с Филом добираются пешком до дома, начинает темнеть, и городские огни у подножия холмов напоминают расстеленное одеяло. Кэтрин всегда оставляет свет включенным, и по вечерам деревянный домик встречает ее волшебным сиянием, как в первый раз, когда девушка увидела его. Она ведет велосипед по дорожке, а Фил шагает сзади. Лучше бы затащить велик внутрь, но он и так скрыт от посторонних глаз листьями огромного дерева. Гораздо проще держать его во дворе.

— А я и забыл, как тут мило, — говорит Фил, глядя на крутой склон холма.

— Да уж.

Она в жизни бы не сумела снять такой домик обычным путем. Но он принадлежал разведенной женщине лет под шестьдесят, которая умерла от рака груди, и завяз в юридической паутине. Сын покойной сдал коттедж Кэтрин просто потому, что она ему понравилась. Сам он живет в Лос-Фелисе и время от времени заявляется без предупреждения — видимо, в надежде застать жилицу в купальнике. А главное, Кэтрин согласилась снять дом без заключения договора, с имеющейся мебелью и с полным осознанием того, что при необходимости ей придется выехать в очень короткий срок.

Кэтрин вначале едва не отказалась. Она не хотела привязываться к дому, который могла в любой момент потерять, а главное — коттедж казался слишком красивым и просторным… для нее. Он должен принадлежать милой семейной чете, возможно, с ребенком. Или двум геям, обладателям изысканного вкуса и воспитанной собаки. Но только не Кэтрин.

Ли, среди прочих, уговаривала девушку согласиться, и в течение двух лет этот дом приносил ей несомненное утешение.

— Ого! — говорит Фил, когда она включает свет в гостиной. — А ты провернула генеральную уборку.

— Ничего подобного. Просто теперь у меня нет бойфренда, который вечно устраивает бардак.

Вычеркнув Фила из своей жизни, Кэтрин действительно устроила уборку. Серьезную. Едва ли не впервые за все время, проведенное в новом доме. Переставила мебель и вынесла в сарай некоторые предметы обстановки, которые ей не нравились. Дом больше не казался загроможденным и стал намного уютнее. Кэтрин даже купила швейную машинку за тридцать семь долларов и сшила занавески для спальни. Кто бы мог подумать, что она не совсем забыла то, чему ее учила бабушка — давно, в прошлой жизни. Решив навсегда распрощаться с неудачными парнями (например, с Филом), Кэтрин обнаружила, что любит чистоту и порядок, красиво накрытые столы и огромные окна с видом на сверкающее озеро. И вовсе не потому, что кто-то может заглянуть и проверить. Просто ей самой так нравится.

— У тебя есть что-нибудь выпить? — спрашивает Фил.

— Минералка, сок. Кофе, если сваришь сам.

— И все?

— Прости, остатки молока допила утром.

— Понял. Все еще воздерживаешься.

— Фил, не считая редкой сигаретки, я с гордостью могу заявить, что уже два года живу с абсолютно ясной головой. Когда ты уехал в Сиэтл, я не напилась и не схватилась за таблетки.

— Господи, Кэтрин, — говорит Фил, — ты считаешь меня неудачником, но только не делай вид, что не рада встрече… — Он подходит ближе и многозначительно прижимается к девушке. — Хотя бы немного… Конечно, мы не Ромео и Джульетта, но неплохо проводили время, разве нет?

С точки зрения Кэтрин, подобное времяпрепровождение было сродни наркотикам — оно помогало заглушить другие мысли и чувства, с которыми она не желала разбираться. Проведя час-другой в обществе Фила с его ненасытностью и обаянием — если можно так выразиться, — Кэтрин уж точно переставала думать о чем-то еще. Когда она поняла, что может владеть своими чувствами и решать проблемы без помощи наркотиков и не отвлекаясь, девушка перестала отвечать на звонки Фила.

Странно, зачем же она пригласила его сегодня?

— Ты потрясающе выглядишь в этой юбке, — говорит Фил, задирая подол чуть выше и проводя руками по бедрам Кэтрин. — О Господи, я уже забыл, какие у тебя гладкие ноги. Просто шелк, — шепчет он на ушко.

Но Кэтрин достаточно опытная и знает, во что ввязалась. Она отстраняется от Фила и говорит:

— Кстати, об уборке. В кладовке возле ванной есть чистые полотенца. На тот случай, если захочешь принять душ.

Он задирает руку и нюхает под мышкой.

— Немного вспотел, пока добирался сюда. А я думал, тебе нравится мой запах.

— Иногда да, иногда нет.

Кэтрин ведет его в ванную мимо гостевой, из которой вынесена вся мебель, — там она занимается йогой и медитирует. В центре комнаты лежит коврик, у стен — несколько подушек. Она приходит сюда каждое утро, когда солнце светит в окна и нагревает пол.

Фил входит в комнату, становится на коврик и молитвенно складывает руки.

— Намасте, детка.

— Не надо, Фил. Пожалуйста, не надо.

— А что? Я оскорбляю чьи-то духовные порывы? А я-то думал, твоя душа жаждет только секса.

Он поднимает правую ногу, пытаясь удержать равновесие, и падает. Вид у него далеко не впечатляющий.

— Ну, к черту, — говорит Фил.

Пока он в душе, Кэтрин раздумывает. Привести Фила в дом — все равно что вновь приняться за наркотики. Отупеть, уклониться от проблем, отгородиться стеной. Курить тоже не стоило. А все из-за жалости к себе, которая захлестывает Кэтрин в последнее время. Бедняжка, она даже не в состоянии пережить глупое обвинение в мошенничестве. Не может найти общий язык с приличным, уважаемым человеком, который ею заинтересовался. Не может смириться с тем, что он, упаси Боже, ее разочарует — или, хуже, разочаруется в ней. Кэтрин сомневается, что Конор увлекся Грациэлой, но, увидев их вместе, она поняла, что ему нужна именно такая девушка, милая и приятная, которую не стыдно познакомить с родными. Девушка, у которой нет никаких тайн.

Но, честно говоря, отмахнуться от Конора — это трусость. Метод, к которому Кэтрин прибегала в прошлом, когда не хотела решать проблему. Она пытается все контролировать, тогда как на самом деле контроль уходит из рук. В любом случае она не в силах выбросить Конора из головы.

Кэтрин заходит в комнату для медитаций и смотрит на далекие огни города, манящие и красивые. Люди там живут своей жизнью, совершают ошибки, злятся, радуются или страдают от одиночества. Есть лишь один человек, с которым Кэтрин сейчас хочется быть, и это не Фил. Она достает из кармана телефон. По крайней мере номер Конора не стерт. Она позвонит. Поведет себя по-взрослому. Как только спровадит Фила.

Тот как раз заходит в гостиную — голый, не считая полотенца, которым вытирает волосы.

— Классный шампунь. Чайное дерево? Или что?

— Фил, — говорит Кэтрин, забирая полотенце и заставляя парня прикрыться, — не знаю, как сказать, но…

— Ох, блин. Ты хочешь сказать, что я тащился в такую даль просто так?

— Прости. У меня был тяжелый год, и я пытаюсь собраться с силами.

— Только не читай нотацию, ладно? У тебя и правда в голове бардак, Кэт.

— Знаю, Фил. И я стараюсь от него избавиться.

— Ну, блин…

— Твоя одежда в ванной?

— Угу. А дверь вон там, да? По крайней мере могла бы предложить посмотреть телик.

— У меня его нет.

— Ты что, совсем спятила?

Она знала, что рано или поздно они вновь поссорятся.

— Тогда я заберу шампунь. Должна же ты дать мне хоть что-то.

Фил возвращается в ванную, а Кэтрин слышит шаги на дорожке. Кто-то звонит в дверь. Иногда по вечерам заходит Ли — по пути из студии.

Но это не Ли, а Конор. Обычной улыбки нет, лицо, озаренное желтым светом лампы, сурово. Кэтрин чувствует спокойное разочарование. Время выбрано как нельзя более неудачно. У нее в жизни всегда так. Может быть, выскочить из дому вместе с Конором? Нет, не получится.

— Мистер Росс? — говорит Кэтрин, предвкушая большие неприятности. — Что, проезжали мимо?

— Я только что виделся с Грациэлой, — отвечает он. — Раз уж ты не отвечаешь на мои звонки, я решил выяснить, что случилось. Может быть, впустишь?

— Я позвоню тебе завтра, — предлагает Кэтрин. — Сейчас не очень удобно…

— Да ладно, Бродски. Давай поговорим.

И тут за спиной возникает Фил — с мокрыми волосами, без рубашки, с флаконом шампуня в руках.

— Никакое это не чайное дерево, — замечает он. — Какой-то хренов каштан. А тебе чего надо, мужик?

— Я ошибся адресом, — отвечает Конор.


Ли никогда не боялась выступать перед большой аудиторией. Она не терялась в присутствии учеников и не лезла за словом в карман. Тем не менее Ли ощущает некоторую тревогу накануне предстоящего мастер-класса в «Мире йоги». Впервые за долгое время она дает урок на чужой территории — и впервые, насколько Ли известно, ее будут оценивать в процессезанятий.

Она сделала подробные записи относительно методики, которой будет пользоваться, о цели занятия и способе, которым намерена ввести учеников в короткую, но интенсивную медитацию. Но отчего-то все это кажется вымученным и фальшивым. Сидя за столом в гостиной, пока дети сражаются за место перед телевизором, Ли рвет свои заметки.

Ей было двадцать четыре года, когда она познакомилась с йогой. Ли ютилась в Аппер-Вест-Сайде, на Манхэттене, в захламленной довоенной квартире, которую официально снимал какой-то тип, не живший там уже лет десять. На четыре комнаты — пять, если считать и комнатку для прислуги размером с кладовку, — приходилось восемь жильцов. Они отправляли арендную плату женщине, которая, по слухам, жила в Берлине и в основном существовала за счет этих чеков. Одну из комнат делили девушка, чье имя Ли забыла, и почти незнакомый парень. Он работал в ночную смену, а она днем — таким образом, соседи редко пересекались, даже на кухне. Еще кто-то спал на кушетке в гостиной, и почти всегда в доме слонялись какие-то приезжие, которые злоупотребляли гостеприимством хозяев, так что приходилось их выдворять.

Поначалу эти неудобства (например, в квартире было всего две ванные) не играли для Ли никакой роли. Ее жизнь — настоящая жизнь — протекала в лекционных залах и в больнице, где она работала в лаборатории и помогала врачам, чтобы привыкать иметь дело с пациентами. В оставшееся время она готовилась к занятиям или отсыпалась после бессонных ночей. Зачем беспокоиться о том, сколько времени придется прождать, прежде чем попасть в душ, или о том, что в холодильнике осталось мало места? Ли чувствовала себя на редкость целеустремленной и полной энергии. Она с детства мечтала стать врачом и рьяно готовилась к поступлению. Даже постоянные головные боли и проблемы с желудком, не дававшие ей покоя в медицинской школе, не пугали Ли. Она все поставила на службу будущим целям.

Но на втором курсе колледжа что-то изменилось. Похвалы, которых Ли удостаивалась за успехи в учебе, утратили для нее всякий смысл. Она разочаровалась, потому что организм работал как автомат, теряя чисто человеческие качества. Наука об исцелении распалась на составляющие, как детали мозаики, — надо было выбрать узкую специальность, а в случае необходимости обращаться за советом к другим врачам. В конце концов смысл жизни оказался утрачен. Врачи, с которыми сталкивалась Ли, жаловались на спешку, на необходимость сокращать время общения с пациентами, делать минимум анализов, прописывать хоть что-нибудь — и переворачивать страницу.

Все это казалось как нельзя более далеким от того, чем она планировала заниматься, и Ли растерялась. Волшебный мир лекций и обходов превратился в скучную рутину. Впервые в жизни Ли начала пропускать занятия. Она научилась курить — а еще, от отчаяния и растерянности, почти перестала есть. А зачем?..

Ли старается не унывать, но когда вспоминает студенческие годы, то в основном в памяти всплывает страшный холод, который постоянно ее мучил. Даже в огромной, душной, перенаселенной квартире. Исхудавшая Ли весила меньше ста фунтов, и ветер пронизывал ее насквозь. Не важно, какое количество одежды девушка надевала и сколько чашек чаю с ромашкой выпивала, — она никак не могла согреться. Ей казалось, что она куда-то уплывает, но совершенно не беспокоилась о том, что с ней происходит. Если кто-нибудь высказывался насчет ее худобы или бледности, она отвечала резкостью, как любой человек, который понимает, что у него проблемы. И в то же время Ли страстно мечтала о спасении.

Спасение пришло в обличье Джейн Бенсон. Простушка Джейн, как называли девушку соседи по квартире, студентка юридического факультета, такая заурядная и не запоминающаяся, что ее предпочитали не замечать. Однажды вечером в четверг, когда Ли лежала, свернувшись клубочком, на кушетке и пила чай, Джейн пригласила соседку на занятия йогой. Ли была знакома с танцорами, которые занимались йогой, ну, или так говорили, но само слово по-прежнему отдавало для нее экзотикой и эзотерикой. Теперь, вспоминая об этом, Ли не понимает, почему пошла с Джейн и что послужило стимулом. Как будто сама судьба подняла девушку с кушетки и направила к дверям.

В те дни в Нью-Йорке тоже были студии йоги, хотя куда менее разнообразные и многочисленные. Мадонна и Гвинет еще не сделали коврики для йоги и «приветствия солнцу» модными. Занятия, на которые Ли пошла вместе с Джейн, проходили в комнате для приходских собраний пресвитерианской церкви на Амстердам-авеню. На полу на одеялах сидели шесть-восемь учеников далеко не спортивного вида, и Ли почувствовала себя совсем юной и слишком худой. Наставница походила на бывшую танцовщицу, у нее были длинные седые волосы, заплетенные в косу и переброшенные через плечо, и красивые голубые глаза, которые Ли помнит до сих пор. Когда она впервые взглянула на Ли, девушке показалось, что учитель заглядывает ей в душу, минуя все преграды, и нет смысла что-то скрывать. Ли позволила себе выказать собственную уязвимость.

Она понятия не имела, чего ожидать, но в середине занятия почувствовала интерес, о котором уже успела позабыть. Физические нагрузки были относительно невелики, но при этом впервые за долгое время никто ничего не требовал от Ли и не оценивал ее. Преподаватель пронизывала ее взглядом и, казалось, прекрасно понимала, что ученица страдает от холода и внутреннего онемения, но ни разу не выказала жалости и ни в чем не упрекнула. Лишь попросила девушку сесть и наслаждаться моментом. Сохранять спокойствие и — самое трудное — ощущать свою немощь.

Если бы жизнь Ли изменилась в тот день, она сэкономила бы массу времени и усилий. Но изменения были медленными и постепенными — такими медленными, что Ли ничего не сознавала, пока не проснулась однажды утром и не поняла, что теперь у нее иные цели, а прежние мечты забыты.

Она проучилась достаточно, чтобы осознать, что химия и анатомия — сомнительная поддержка для преподавателя йоги. Если верить учебникам, тело и внутренние органы просто не способны реагировать так, как говорят на занятиях йогой. Тем не менее Ли сама пережила трансформацию, обретя новую связь между телом, разумом и духом, и это невозможно было отрицать. Если целостный подход к человеческому организму, провозглашаемый мастерами йоги, не имел для Ли смысла с точки зрения логики, то тело откликалось на него само. Она это чувствовала.

Она осознала свое призвание. Не просто лечить людей от болезней, а подарить им смысл жизни.

В основу методики Ли легло то, чему она научилась от первой наставницы. Прояви сочувствие к себе, невзирая на изъяны и недостатки. Все, чему может научить преподаватель, начинается именно с этого.

Из соседней комнаты доносится вопль, и Ли бежит туда. Но близнецы всего лишь играют с огромным мячом для гимнастики. Майкл помогает брату забраться на него и придерживает за спину, чтобы Маркус не упал. Совершенно нетипичное поведение, но лучше оставить мальчиков одних.

Простушка Джейн никогда не критиковала и не хвалила Ли, но та знала, что подруга наблюдает за прогрессом. Джейн окончила юридический колледж, переехала в Новый Орлеан, и Ли утратила с нею связь. Два года назад она поискала ее в Интернете, желая поблагодарить за все, и узнала, что Джейн попала в аварию и умерла после долгой борьбы за жизнь. Ли пожалела, что не разыскала подругу раньше и не призналась, сколь многим ей обязана.

Ли возвращается в столовую, берет чистый листок и начинает сначала. Она расскажет о любви и сострадании как о ведущих принципах йоги. О простых и ясных чувствах, которые посетили ее во время первого занятия в подвале пресвитерианской церкви.

Она расскажет о Джейн.


Когда Имани начала заниматься йогой вместе с Бекки, ей мешали разговоры. «Я стопроцентно раскрылась в позе танцора». Невероятно! «Я пришла в восторг, когда широко развела руки в позе дерева». И я тоже! «Вчера у меня не получилась ардха чандрасана». Милая моя, у меня она не получается уже который год!

Примерно так же Имани чувствует себя, оказавшись в компании собачников, которые заводят получасовой разговор. Или когда слышит по радио известия о пробках в каком-нибудь другом городе. «Да, я люблю собак, но зачем рассказывать, что Ворчун был с утра слегка не в духе? Мне, конечно, жаль, что шоссе Ай-95 в Денвере забито, но какое отношение это имеет к моей нынешней жизни?»

Поэтому Имани сама удивляется, когда за кофе признается Бекки:

— Знаешь, сегодня мне понравились мои ощущения во время уткатасаны.

«И это говорю я?!»

— Да ты шутишь, — отзывается Бекки. — Я ее не люблю. Чувствую себя скорченной и загнанной в угол. И терпеть не могу оттопыривать зад. У меня колени подгибаются. Кажется, что сейчас упадешь и либо расшибешь нос, либо отобьешь копчик.

— Да-да, но если подобрать таз и опустить плечи, спина выпрямляется… — Имани вспоминает, как Ли на самом первом занятии приказывала ей «совместить таз и нижние ребра». Тогда Имани сочла ее слова бессмыслицей, но теперь постоянно прибегает к этому совету, если нужно выровнять тело по одной линии.

— Было чудесно, — продолжает она. — Как будто слушаешь музыкальное произведение, и оно завершается аккордом, который подводит итог. Бам-м-м-м… и… ах!

— Лично я ощущаю это в триконасане. Так здорово, когда тянешься, тянешься, тянешься, а потом опускаешь руки. Кажется, что все сразу становится на место. И бедрам очень приятно.

— Поза, которая похожа на треугольник? Мне бы нужно в ней попрактиковаться. — Да-да, она действительно ведет этот разговор, и слова выскакивают изо рта, притом искренне.

— Не то чтобы я за тобой следила, но поза вороны у тебя начинает выглядеть очень и очень прилично. Я страшно завидую, учти, — говорит Бекки. — Впрочем, я не хочу соревноваться.

— О нет. Ни за что. Кстати, в третьей позе воина я сумела удержать перед собой проклятую палку. До конца, на вытянутых руках.

— Ого, да ты всерьез увлеклась.

— Вот еще! Ну… может быть, немножко. Если ты пообещаешь никому не рассказывать… вчера я видела во сне, что сижу в разных позах. По-твоему, это уже болезнь? Раньше мне снился Хью Джекман. А главное — когда я проснулась, то почувствовала себя слегка разболтанной, потому что проделала все позы только на одну сторону.

— О Господи, я создала чудовище. Мне никогда не снилась йога. И Хью Джекман тоже. У него такие крошечные глазки. Нет уж, спасибо.

В течение долгого времени Имани использовала в качестве защиты цинизм и иронию и хорошо это сознавала. Поэтому ей немного странно говорить о йоге самым искренним образом, притом с удовольствием. Два-три дня назад преподаватель на занятии убеждал, что нужно «дать себе волю». Ничего необычного, все наставники рано или поздно заговаривают об этом, и Имани каждый раз подозрительно оглядывается, но после пятидесяти минут интенсивных упражнений броня настолько ослабела, что слова произвели неожиданный эффект. Имани позволила себе расслабиться, обмякла и подумала, что ее жизнь стала бы немного лучше, если бы она смогла каким-либо образом сохранить это ощущение — «унести его с собой», как обычно говорят преподаватели. Еще одно выражение, которое раньше раздражало Имани до зубовного скрежета, а теперь вдруг наполнилось смыслом.

— Когда начнутся съемки? — спрашивает она.

— Через две недели, — отвечает Бекки. — А на следующей неделе будет несколько предварительных читок.

— Я теряю собрата по йоге! — восклицает Имани. — И что мне теперь делать?

— Это временная потеря. Почему бы тебе самой не прочесть сценарий-другой? У тебя есть время.

Вдруг попадется что-нибудь действительно хорошее. Ты должна вернуться к работе.

— Прежде чем меня позабудут?

— Подружка, все мы рискуем. Если ты на десять минут пропадаешь с глаз публики, то начинаешь покрываться плесенью. Такое может случиться с любым. Просто начни. Не питай никаких иллюзий, делай что можешь.

— Это похоже на проповедь.

— Да. Между прочим, ты первая начала. И потом, ты вовсе не нуждаешься в том, чтобы я таскала тебя на занятия. Вчера вечером я прослышала о новом мастер-классе «Мира йоги» в Беверли-Хиллз. Какой-то знаменитый преподаватель. Методика называется «Глубокий поток», ну или что-то такое. Все об этом говорят. Непременно сходи.

— Я подумаю, — обещает Имани. — Если мне там не вывихнут спину…

— Занятия ведет женщина. Ну, не знаю… просто сходи и посмотри. Я пришлю тебе ссылку. И обязательно запишись заранее, места расхватают как пирожки. Это настоящий хит сезона.


Стефани узнала о мастер-классе Ли в «Мире йоги» от Грациэлы. Грациэла и Кэтрин вместе собираются пойти туда и поддержать Ли, если та занервничает. Новая студия, новые цели, Беверли-Хиллз и все такое. Стефани кажется немного странным, что Ли ни разу не обмолвилась о предстоящем занятии, но, возможно, ей просто не хотелось давать преимущество конкурентам.

Грациэла звонит Стефани чуть ли не каждый день, обычно с небольшими новостями или каким-нибудь вопросом, который служит исключительно предлогом проверить, как дела. Стефани не возражает. Она ценит внимание и чувствует себя не такой уж отщепенкой после тех злополучных событий. Как будто это всего лишь еще одна ошибка, о которой, конечно, не забудут, но на которую посмотрят сквозь пальцы.

В целом в последнее время Стефани успешно справляется с проблемами. Она преодолела стыд, тревогу, тягу к спиртному, которая периодически на нее накатывает. Верная своему слову, Сибилла Брент прислала чек за набросок сценария, и жизнь Стефани обрела приятный и незамысловатый ритм. Она встает на рассвете, два часа работает в безупречно чистой гостиной, идет в спортзал, снова пишет, обедает в закусочной за углом, неподалеку от дома, едет в Силвер-Лейк и занимается йогой с Ли. Кофе и вновь работа, если есть вдохновение. А затем — пораньше лечь и почитать в постели.

Стефани уже написала черновой вариант первой части сценария и готова приняться за вторую. В пределах месяца нужно закончить работу целиком — если, конечно, она сумеет. Что касается переговоров с автором, жаждущим писать сценарий самостоятельно, Стефани предоставляет это адвокатам Сибиллы. В начале каждого занятия Ли советует ученикам «избрать намерение». В прошлом Стефани пропускала этот шаг. Ее главным намерением неизменно было дотянуть до конца, как можно реже принимая позу ребенка и не задумываясь о Престоне. Но теперь она дышит и думает: «Будь что будет… постепенно… не распыляйся на мелочи». Ничего оригинального, но получается на удивление эффективно.

Она встречается с Грациэлой и Кэтрин в баре через дорогу от «Мира йоги». При виде подруг Стефани, как обычно, испытывает радость, подлинную и всеобъемлющую (она всегда рада их видеть), пусть даже женщин объединяет всего-навсего совместное посещение занятий. У Стефани мало общего и с той и с другой, трудно представить, что при иных обстоятельствах она бы подружилась с Кэтрин. Но есть нечто приятное в том, чтобы находиться с ними в одной комнате, дышать в унисон, преодолевать одинаковые физические трудности, которые и создают ощущение общности. Не важно, что Кэтрин и Грациэла куда более опытны. Есть по крайней мере две позы, в которых Стефани не уступает остальным, а над прочим она работает. «У каждого есть как минимум одна поза», — частенько напоминает Ли. В течение полуторачасового занятия каждый ученик способен пережить момент удовлетворения, пусть даже в позе трупа.

Стефани берет сок, подсаживается за столик к остальным и решает задать Кэтрин вопрос, который не дает ей покоя уже давно:

— Почему Ли ведет здесь занятие? Я слышала, что «Мир йоги» всем предлагает эксклюзивный контракт. Значит, она собирается отказаться от старой студии?

— Да перестань, — говорит Грациэла. — Ли нас не бросит. У нее полно желающих. Все будет хорошо.

Обе смотрят на Кэтрин, но та подозрительно молчалива. На ней винтажное желтое платьице, которое на любой другой девушке смотрелось бы нелепо. А Кэтрин с ее большими круглыми глазами, ироничным выражением лица, короткой стрижкой и татуировками оно необычайно идет.

— Ну? — спрашивает Грациэла.

— Все не так просто, — отвечает Кэтрин. — У Ли много учеников, но и расходов тоже немало. Если провести несколько занятий по сниженной цене, это становится заметно. Ведь она всегда предлагает скидки или пускает некоторых бесплатно.

— Ну вот, теперь я чувствую себя виноватой, — говорит Грациэла. — Ли так мне помогала, чтобы я могла попасть на пробы…

— Не вини себя, подружка. Ли делает то, что ей нравится. Она любит помогать. Но нужно чем-то платить по счетам. И потом, двое детей и Алан, который занимается непонятно чем…

Стефани внимательно слушает, а потом замечает:

— У меня ощущение, что Ли таки подумывает закрыть старую студию. Нужно разведать, Кэт.

— Спроси у нее сама. Знаешь, сколько стоит медицинская страховка на четверых? Хотя, в общем, ты права. Ли просто сменит место…

У Стефани дурные предчувствия. Ей никогда не нравились перемены, и при мысли о том, что она может лишиться уютной студии в Силвер-Лейк и надежной опоры в лице Ли, женщине становится нехорошо. Впрочем, Ли, неизменно помогавшая всем и вся, вправе наконец подумать о собственных интересах, вместо того чтобы вечно учитывать чужие эгоистические пожелания. Есть шанс, что студия будет работать, пока Стефани не допишет сценарий и не достигнет окончательной ясности.

— Да. И потом, мы сможем приходить сюда! — восклицает Грациэла.

— Это дорого, — предупреждает Кэтрин.

— Должна признать, — говорит Стефани, — что я ненавижу «сети». Книжные магазины, кинотеатры, супермаркеты… А теперь и студии йоги? Несколько лет назад это сочли бы дурной шуткой. Сеть студий, которые принадлежат людям, не имеющим отношения к йоге…

Примерно то же происходит и в киноиндустрии — большие деньги идут «наверх», а независимым одиночкам и среднему звену достается все меньше и меньше. Даже якобы самостоятельные маленькие компании теперь являются филиалами крупных корпораций. Но у каждого есть право думать о собственном благе — если бы Стефани получила предложение от «Парамаунт», она вряд ли бы стала колебаться, прежде чем дать согласие.

Потом они забирают коврики и выходят. Кэтрин ведет себя тише, чем обычно, и Стефани хочется расспросить девушку. Но Кэтрин из тех, кто воздвигает вокруг себя настоящую стену, — есть много тем, на которые не следует говорить, и вопросов, которые не нужно задавать. Гораздо проще болтать об успехах Грациэлы и гадать, сколько у нее шансов получить место в клипе.

Когда они подходят к студии, разговоры прекращаются.

— О Боже, — говорит Стефани.

Здание расположено очень далеко от проезжей части, к нему ведет дорожка розового дерева, проложенная под шпалерами, увитыми виноградом. Ступая под живой навес, как будто оказываешься на пороге волшебного царства. А когда добираешься до двери, то шум транспорта на улице доносится уже из иного мира. Слышно тихое журчание — сначала Стефани думает, что это запись, а потом видит, что передняя стена дома обита медными листами, по которым льется вода. Трудно не удивиться, даже если ты изо всех сил стараешься сохранять бесстрастие.

Внутри царит еще большее спокойствие, из невидимых динамиков доносится тихое пение. Похоже на уютный косметический кабинет — деревянные панели на стенах, в воздухе разлит легкий аромат… непонятно чего, но похоже на мед и лаванду.

Грациэла явно поражена, и даже Стефани вынуждена признать, что зрелище впечатляющее. Кэтрин не интересует студия — она больше сосредоточена на том, чтобы отыскать Ли в толпе людей, собравшихся у входной двери. До сих пор ее никто не видел.

— Думаешь, это правда? — спрашивает Грациэла, заглянув в рекламный буклет. — Индивидуальные занятия по тридцать пять долларов?

— Да, — отвечает Кэтрин. — Но сюда входит неограниченное пользование сауной — если, конечно, у тебя есть неограниченное свободное время… хотя у тех, кто платит по тридцать пять баксов за один-единственный мастер-класс, оно, наверное, есть.

Они записываются и идут в раздевалку, сплошь в стекле и мраморе, — она больше напоминает римские термы, приукрашенные фантазией лас-вегасского художника. Стефани не отказалась бы узнать сумму, потраченную на создание подобной роскоши. Вряд ли владельцы извлекают серьезный доход, хотя в студии — целая толпа привлекательных молодых женщин, которые переходят из сауны под душ, облачившись в клетчатые купальные халаты (предоставляемые «Миром йоги»). Итальянский гель для душа и увлажнители изготовлены фирмой, о которой Стефани читала в модных журналах, но до сих пор не могла позволить себе такую расточительность. Жаль, что она не взяла с собой пустую бутылочку — можно было бы отлить немного перед уходом.

Регистратор в вестибюле с гордостью говорит, что в студии с шести утра до десяти вечера одновременно проходит пять-шесть занятий, так что, возможно, роскошь вполне окупается.

— А по пятницам, в полночь, у нас «Час могучего холода» — при низкой температуре, под проникновенную музыку. А скоро у нас будет живая музыка, мы пригласили профессионального музыканта, который будет играть на фисгармонии, — пандита Алана. После сеанса «Могучего холода» открывается бар с шампанским в Зале кармы.

— Я не вовремя бросила пить, — сетует Стефани.

— Там есть искристый сидр, — замечает дежурная, которой платят за услужливость.

Все это звучит слишком нелепо, чтобы быть правдой, хотя есть нечто по-настоящему притягательное в том, как здесь обхаживают клиентов.

Когда они втроем выходят из раздевалки, Кэтрин кладет руку на плечо Стефани и спрашивает:

— Кажется, это Имани Ланг?

Услышав имя, которое она то и дело упоминала несколько недель назад, когда продвигала свой проект, Стефани ощущает легкое сожаление пополам с радостным волнением. Она надеялась, что Имани вернется на занятия, но актриса так и не пришла. И вот она сидит, забившись в уголок мягкой оранжевой кушетки, встроенной в стену, и тихонько говорит по мобильнику. На ней кремовый топ с V-образным вырезом, о котором Стефани мечтала в «Лулу-лемоне» на прошлой неделе.

— Она больше не появлялась у Ли? — спрашивает Стефани.

— Понятия не имею, — отвечает Кэтрин. — Давай подойдем.

Увидев Кэтрин, Имани убирает мобильник, вскакивает с кушетки и обнимает девушку.

— Моя спасительница из Силвер-Лейк!

Как большинство преуспевающих актрис, Имани говорит с неподдельной искренностью и в то же время достаточно громко, чтобы услышали обожающие поклонники, которые, несомненно, за ней наблюдают.

— Ну, вы слегка преувеличиваете, — замечает Кэтрин. — Но спорить не буду. Вы помните Стефани?

Имани довольно холодно здоровается, и Стефани напоминает себе, что порой излишняя самоуверенность может стать причиной отпора. Лучше некоторое время держаться в тени, не пытаясь поразить Имани или немедленно завязать дружбу. «Не форсируйте события, — говорит Ли на занятиях. — Пусть поза принесет плоды».

Стефани представляет актрисе Грациэлу и говорит:

— А вы так и не вернулись к Ли. Мы по вас скучали.

— Но я не бросила йогу. Мы с подругой обошли множество здешних студий.

— Я видела вашу фотографию с Бекки Антрим, — говорит Грациэла. Она достаточно мила и невинна, чтобы подобная фраза сошла ей с рук, не показавшись оскорбительной. — Вы обе шикарно выглядели. Кажется, вы были в студии в Санта-Монике.

— Чем меньше об этом говорить, тем лучше, — замечает Имани. — Именно Бекки рассказала мне о сегодняшнем занятии. «Глубокий поток», кажется… — Она пожимает плечами. — Но я сейчас в гораздо лучшей форме, чем раньше, это точно.

— Занятие будет вести Ли, — сообщает Кэтрин. — Поэтому мы и пришли. А вы не знали? Сами увидите, какой она классный преподаватель, — особенно теперь, когда вам есть с кем сравнить.

В дверях их останавливает дежурный — статный мужчина с длинными волосами, безупречной кожей и ангельской улыбкой.

— Рад сообщить, что вам не понадобятся собственные коврики. Студия предоставляет все необходимое.

Стефани заглядывает через его плечо — и действительно, на полу обширного зала расстелены коврики разных оттенков оранжевого, точь-в-точь тщательно подобранная мозаика. Освещение приглушенное, на потолке мерцают маленькие лампочки, словно далекие созвездия. Очень красиво — и до отвращения безупречно.

— Когда вы сказали, что собственные коврики нам не понадобятся, — уточняет Стефани, — то имели в виду, что ими нельзя пользоваться?

— Таковы правила.

— А откуда мне знать, кто пользовался вашим ковриком до меня? — спрашивает Имани.

— Они каждый вечер подвергаются индивидуальной санитарной обработке. Их моют органическим экстрактом из лещины и цедры, а затем обрабатывают ультрафиолетом. Кстати, я ваш большой поклонник, мисс Ланг. А еще мы просим клиентов не приносить с собой в студию воду. У входа можно приобрести наши фирменные металлические бутылки. Они сочетаются по цвету с оформлением студии.

— Может быть, в другой раз, — говорит Имани.

— Ну разумеется. Я охотно оставлю ваши бутылки здесь до конца занятия. Можно надписать на них фамилию.

Стефани сердилась бы гораздо меньше, если бы сотрудники «Мира йоги» просто конфисковали запрещенные предметы и выбросили в мусорное ведро, как делают в аэропортах. Заученная вежливость каждой фразы кажется оскорбительной. И вдобавок Стефани терпеть не может объяснения в духе «так будет лучше для вас». Если что-то и способно порадовать ее прямо сейчас, так это возможность усесться на собственный коврик и попить воды из собственной бутылки.

— А сколько стоят ваши бутылки? — спрашивает Грациэла.

— Сорок два доллара, — отвечает дежурный. — Зато в нашем центре можно без ограничений и совершенно бесплатно набирать фильтрованную воду, и вдобавок вы получите купон на вторую порцию органического гималайского чая или капуччино в Зале кармы.

Шампанское и капуччино? Зал кармы начинает казаться довольно притягательным местом. Клиенткам вот-вот предложат мороженое и сандвичи с телятиной.

— Сегодня зал наверняка будет полон, поэтому можете зайти и выбрать сектор для занятия.

— Ли уже здесь? — спрашивает Кэтрин.

Дежурный усмехается — вроде бы дружески, но при этом смотрит в сторону, словно давая девушке понять, что мелкой сошке не пристало задавать подобные вопросы.

— Она скорее всего в «артистической» — сосредоточивается. Если хотите написать записку, я охотно передам…

— Не стоит, — отвечает Кэтрин. — Я уже присмотрела себе подходящий коврик. Не хочу, чтобы кто-нибудь занял мое место в секторе.

— «Артистическая»? — спрашивает Имани, когда они заходят в зал. — По-моему, я выбрала не ту профессию.


Эта комната — в теплых зеленоватых тонах, гармонирующих с яркими оранжевыми тонами студии. Ли думает, что подобное сочетание цветов очень приятно — видимо, в том-то и заключается цель. Они с Аланом красили собственную студию, положившись на интуицию, своими силами. Ей в голову не пришло нанять дизайнера или специалиста по фэн-шуй (впрочем, вряд ли бы они смогли позволить себе такие траты). Но в «Мире йоги» все продумано до мельчайших деталей, обстановка кажется слегка искусственной, но в ней есть нечто воодушевляющее.

«Артистическая» разбита на секторы, разделенные низкими ширмами и разбросанными по полу мягкими подушками. В одном углу, сидя в позе лотоса, медитирует женщина в безукоризненно белом трико, а неподалеку, за ширмой, двое мужчин говорят о восьмистах претендентах на одну-единственную вакансию в «Мире йоги». Ли поражена цифрой. Она должна чувствовать себя благодарной и польщенной, ведь именно ей сделали это потрясающее предложение. В целом атмосфера слегка смущает женщину, детали интерьера буквально кричат «посмотри на меня», но ведь главное — то, что происходит между преподавателем и учениками.

Алан должен был прийти сегодня, но в последнюю минуту позвонил и сказал, что занят окончательной отделкой песни, которую они вот-вот должны отослать агенту. Ли почти не сомневается, что Алан при желании мог бы выкроить время, но отчасти рада, что мужа нет. Сначала Ли сама хотела, чтобы Алан увидел ее в самом выгодном свете — во время занятия с новыми учениками, — но потом до нее дошло, что муж, возможно, попытается с ней соперничать. Интересно, сколько раз она вынуждена была обуздывать себя, чтобы не огорчить Алана? Возможно, Ли и сегодня бы работала не в полную силу, если бы знала, что он будет в зале.

Молодая женщина с блестящими глазами подходит и спрашивает, не хочет ли наставница чего-нибудь перед началом занятия — воды, кофе, сеанс массажа? Ли решает, что с нее довольно ухаживаний. Массаж, при всей своей притягательности, — последняя капля.

— Все в порядке, спасибо.

— Ладно. Меня зовут Дайандра. Если что-нибудь нужно — спросите.

— Вы здесь преподаете?

— Нет. Но я получаю одно бесплатное занятие в обмен на три часа работы. Жанетта и Фрэнк так щедры, что просто не описать.

— Вы их видели лично?

Глаза Дайандры широко раскрываются.

— Нет. Видит Бог, я бы не отказалась, но их почти никто не видел. Они живут очень замкнуто.

Через пятнадцать минут Дайандра возвращается и говорит, что пора начинать. Хотя и нелепо волноваться после стольких лет и сотен занятий, Ли слегка нервничает, готовясь предстать перед учениками. Может быть, ей действительно хочется впечатлить владельцев студии. Она и впрямь не прочь здесь работать.

Дайандра открывает в дальнем конце «артистической» узкую дверь, которая ведет прямо в зал, где проходят занятия. Все продумано. Помещение набито битком — человек сто, — но коврики лежат так аккуратно, что между сидящими есть промежутки, поэтому Ли может свободно перемещаться по залу и у нее достаточно места для демонстрации.

Ли провела несколько дней, размышляя о том, каким образом сделать занятие чуть более изысканным и подходящим под высокие стандарты «Мира йоги». Она замечает Кэтрин и Стефани и, прежде чем заговорить, вдруг понимает, что не может изменить ничего, не нарушив общий баланс, — ведь Ли твердо знает, что делает и почему так любит преподавать.

— Давайте сядем, — говорит она, — и закроем глаза. Сегодня вам обещали «путешествие». Но прежде чем отправиться в путь, нужно разложить вещи. Ваши ожидания, желание сделать десять «приветствий солнцу», планы на вечер, утренние ссоры… оставьте все позади. Начнем с того, что почувствуем себя легко и свободно. Ни страхов, ни самонадеянности — ничего, что способно лишить вас равновесия или отвлечь. Только вы, я и прекрасный чистый лист, на котором можно писать. Как только вы увидите и почувствуете это — откройте глаза, и мы приступим.

* * *
По пути домой Имани звонит Бекки и оставляет сообщение.

— Поверить не могу, что ты сегодня пропустила занятие в «Мире йоги»! Из всех занятий, на которых мы были, это лучшее. У преподавателя студия в Силвер-Лейк. Я уже у нее бывала. Я об этом не говорила, потому что боялась, что тебе не понравится, и тогда я буду чувствовать себя дурой. Но Ли — потрясающий учитель. Кстати, хочу последовать твоему совету. Надо позвонить агенту и сказать, что я не прочь почитать сценарии. Спасибо, Бекки. Перезвони. Давай выберем время и вместе поедем в Силвер-Лейк.

Лишь выключив телефон, Имани сознает, что сказала. Она готова двигаться дальше, жить полной жизнью. Может быть, на занятии она избавилась от страхов и опасений и обрела свободу. Но как только Имани свыкается с этой мыслью и уже начинает верить в собственные силы, она тут же чувствует боль. Двинуться дальше — значит, избавиться от прошлого, забыть о нем. О ребенке, которого она носила четыре с половиной месяца. О дочери. Элли. «Не давай ребенку имени, пока не закончится второй триместр», — говорила подруга в Техасе. Но Имани никогда не была суеверна. В начале четвертого месяца ей стало казаться, что она уже хорошо изучила свою малышку, ее настроения и характер. Этого не понимал даже Глен. Мощное ощущение. Связь, которой раньше никогда не было. Или просто безумие, вызванное гормональным взрывом? Имани ничего не знала наверняка. Но она разговаривала с Элли, когда оставалась одна, — впрочем, будучи беременной, невозможно остаться одной. Имани ощущала мягкую тяжесть в руках — такую подлинную и неподдельную, что становилось жутко.

Пусть даже после выкидыша прошло уже несколько месяцев, она по-прежнему чувствует знакомую тяжесть. Сначала это служило утешением. Имани понимала, что нельзя вечно предаваться скорби, но забыть о прошлом, чтобы «двинуться вперед», казалось настоящим предательством. «Жить дальше» значило отречься от ребенка. А кто позаботится об Элли? Кто будет ее любить? Разве мать может забыть свое дитя?

Свернув на бульвар Лос-Фелис, Имани начинает плакать — так сильно, что почти не видит дорогу. Она быстро заезжает в Гриффит-парк, останавливает машину, выключает мотор и падает головой на руль.

Подняв глаза, она видит ярко-синее небо над зеленью парка. Стоит удивительная тишина. На скамейке неподалеку читает женщина, а на траве маленькая девочка в желтом платье со смехом гоняется за собакой.

Глаза Имани вновь наполняются слезами, и все плывет.

— Прости, — произносит она, с трудом выговаривая слова. — Прости, детка. Прости меня, прости…

Малышка бежит за собакой и оглушительно хохочет. Имани вдруг понимает, что так и должно быть.

— У меня нет выбора, девочка. Я должна с тобой расстаться. Прости, Элли. Я так долго старалась. Старалась изо всех сил, детка. Поверь мне. Я всей душой мечтала о тебе. Я хотела быть рядом, заботиться, любить. Но этому не суждено сбыться. Поэтому я вынуждена проститься с тобой…

Проститься…

Вот так, думает Имани и начинает успокаиваться. Теперь можно жить дальше. Она включает зажигание и вытирает слезы. Больше она не будет плакать. Имани медленно выезжает с парковки, возвращается на шоссе и вливается в поток машин, полная решимости начать с чистого листа.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Выслушивая в «артистической» комплименты Дайандры и прочих сотрудников, Ли понимает, что может гордиться собой. Есть нечто воодушевляющее в той энергии, которая царит в битком набитом зале. Учеников здесь гораздо больше, чем в Силвер-Лейк, и все делают одно и то же, почти в унисон. Иногда происходящее напоминало удивительный танец, которым руководила Ли. Они двигались и дышали вместе, и порой казалось, что коллективный дух действительно способен изменить мир к лучшему. Ли часто это ощущала, стоя перед учениками, но сегодня чувство единения было необычайно сильным.

Когда она собирала вещи, из еще одной загадочной двери появились ее давние знакомые — Высокий и Коротышка, или Дэйв и Чак. Сплошь улыбки и комплименты. Ли впервые за день увидела их в студии. На обоих оранжевые футболки, которые, видимо, обязаны носить все сотрудники «Мира йоги». Они идеально смотрятся в паре — один высокий и жилистый, другой приземистый и пухлый, как будто их поставили рядом исключительно ради того, чтобы они дополняли и оттеняли друг друга.

— Потрясающее занятие! — говорит Дэйв.

— Просто чудо, — подхватывает Чак. — А главное…

— …именно то, на что мы надеялись.

Коротышка:

— Креативные занятия, которые мы намерены предложить клиентам.

Высокий:

— И реакция учеников была просто невероятная. Они пришли в экстаз!

Коротышка:

— Жанетта и Фрэнк…

Высокий:

— …тоже!

Ли может лишь искренне сказать, что ей приятно это слышать и что она сама отлично провела время.

Мужчины одновременно кивают и тут же открывают блокноты, которые до сих пор прижимали к груди.

— Несколько замечаний, сделанных в ходе наблюдений, — говорит Высокий.

— Но я не видела вас в зале…

Ли ожидала, что оба будут присутствовать на занятии, и отчего-то испытала облегчение, когда они не явились. Мужчины смеются.

Высокий:

— У нас свои способы…

Коротышка:

— Видеокамеры. В потайных местах. Они помогают контролировать качество.

Высокий:

— Вы не поверите, но это такая проблема…

Коротышка:

— …в нашей индустрии. К тому, что мы записали, можно будет обратиться впоследствии.

Высокий:

— Не то чтобы мы ожидали, что вы с первого раза все поймете.

Коротышка:

— Мы заметили в зале шесть человек, которые пронесли с собой бутылки с водой.

Высокий:

— Я насчитал восемь, Чак, но это не важно. Как правило, дежурный в дверях предупреждает клиентов, когда они заходят, но, поскольку сегодня было очень людно, он, видимо, пропустил несколько штук.

Коротышка:

— Ничего страшного. Но в дальнейшем следует подходить, забирать бутылку и выносить ее за дверь. Незаметно и благожелательно.

Высокий:

— Вы должны мягко сказать: «Больше так не делайте».

Коротышка:

— Пожалуйста, используйте именно эти слова. Так говорят все преподаватели.

Высокий:

— Усиливая исходный посыл.

Коротышка:

— Очень эффективно.

Проблема кажется Ли такой мелкой и незначительной, что она даже не знает, как ответить. Дайандра сказала ей про бутылки перед занятием, но Ли просто не в силах воспринимать такие вещи всерьез. Однако здешние служащие, видимо, помешаны на порядке. Коротышка и Высокий упоминают еще несколько мелочей: она начала занятие, не удостоверившись, что все подписали отказ от претензий, не упомянула о предстоящих мероприятиях студии, не предложила ученикам подкрепиться соком или иным полезным напитком в Зале кармы. Да, и еще кое-что. Будет просто замечательно, если наставница продемонстрирует одну-две сложные позы, намекнув, что ученики не должны пытаться повторить. Например, закинет ногу за голову.

— Клиенты чувствуют себя комфортнее, — внушает Дэйв, — если им не позволяют забыть, что учитель способен делать вещи, которые им не под силу.

— Можете сказать, — добавляет Чак, — что если они хотят научиться более сложным и интересным позам…

— …мы предпочитаем слово «эффективный»…

— …пусть подумают о частных уроках. Сто двадцать долларов в час.

Высокий:

— А в остальном…

Коротышка:

— …все прекрасно. И даже…

Высокий:

— …более, чем мы ожидали. Давайте отпразднуем это событие. Надеюсь, вы присоединитесь к нам за ленчем в Зале кармы.

Коротышка:

— Ученики последуют примеру, если увидят, как туда заходят преподаватели.

— Я не голодна, — говорит Ли.

— Хотя бы глоточек чего-нибудь.

— И не спорьте. Это входит в обязанности сотрудников.


Клиентка Кэтрин договорилась о полуторачасовом сеансе. Зайдя в кабинет, она объясняет, что хотела бы очищающий массаж.

— Я только что прошла двухнедельный реабилитационный курс — лечилась в клинике от зависимости и до сих пор чувствую себя такой уязвимой… Нужно уделить особое внимание почкам и надпочечникам.

— Я прекрасно вас понимаю, — отвечает Кэтрин.

Так и есть. Но клиентка по имени Сесилия — высокая стройная женщина, которая уже почти год приходит в студию на массаж и йогу. Она сильная и подвижная, у нее идеальное чувство равновесия, и вдобавок она приверженка сыроедения. Массируя Сесилию, Кэтрин ни разу не замечала синяков, шрамов или излишней чувствительности, которой отличаются тела наркоманов и алкоголиков. Она не удивилась бы, узнав о какой-нибудь экзотической форме пищевого расстройства, но сегодняшнее откровение буквально огорошивает девушку.

Сесилия лежит ничком на массажном столе, и Кэтрин уже готова прикоснуться к ее идеальной спине, когда женщина вдруг приподнимает голову и спрашивает:

— А каким маслом вы пользуетесь?

— Органическое миндальное масло.

— В нем есть добавки?

— Я собиралась взять масло с легким оттенком лаванды. Оно хорошо очищает. Но если вы…

— О Господи, — говорит Сесилия. — Хорошо, что я спросила. Никаких цветочных или травяных экстрактов. Для меня это совершенно недопустимо.

— Есть масло без всякого запаха. Или простой лосьон, если так будет лучше.

— Масло без запаха, да. Простите, я рискую показаться слишком требовательной, но не хотелось бы утратить самообладание…

Кэтрин никогда не рассказывала посторонним о своих былых проблемах и наркотических пристрастиях. Она всегда чувствовала унижение, думая о собственной слабости, и полагала, что в целом справляется с трудностями лучше, когда борется в одиночку, опустив голову. В частности, именно поэтому Кэтрин не стала прибегать ни к каким реабилитационным программам. Но со временем она заметила, что это далеко не норма и что большинство людей непрерывно говорят о своих привычках и зависимостях, как только преодолеют желание все отрицать. Кэтрин очень хочется спросить у Сесилии, в чем ее беда, но девушка знает: достаточно помолчать — и тайна раскроется сама собой.

Разумеется, через полчаса Сесилия говорит:

— Лично для меня труднее всего было отказаться от разных настоек. Я предпочитала безалкогольные разновидности.

— Настойки?..

— Началось с эхинацеи и желтокорня — для поддержки иммунной системы. Выяснилось, что многие именно так и подсаживаются. Чувствуешь приближение холодов, покупаешь настойку эхинацеи, и становится немного лучше. Ничего предосудительного, и продажа не ограничена. В каждом спортивном журнале, в каждом магазине здоровой пищи полно соответствующей рекламы. Когда заходишь в магазин в следующий раз, замечаешь целые полки с разными настойками. Сначала попробуешь зверобой для подъема настроения и валериану для крепкого сна. И падуб, чтобы поутру быть бодрее. Это капля в море. Потом настойки для зрения, для суставов, для волос… — Кэтрин чувствует, как тело Сесилии слегка вздрагивает. — А еще есть разные капсулы, минеральные экстракты, гомеопатические препараты и эликсир Баха…

Становится ясно, что Сесилия плачет, одолеваемая раскаянием и жалостью к себе, — как настоящая наркоманка. Кэтрин вкладывает в ее обессилевшую руку салфетку, и женщина вытирает лицо.

— Я тратила несколько сотен долларов в неделю на лекарства. Ела гомеопатические таблетки, как конфеты. Я ходила в разные магазины, чтобы продавцы не проследили, сколько я покупаю. Я становилась все более и более скрытной. Лекарства не располагают к общению, не то что спиртное или героин.

— Да, наверное.

— Однажды в субботу я оказалась в торговом центре, в окружении целой толпы толстяков, которые покупали протеиновый порошок. Это было последней каплей. Тогда-то я и поняла, что у меня действительно проблемы.

— Вы принимали… витамины? — спрашивает Кэтрин.

Сесилия качает головой, сминая простыню.

— Я никогда их и в рот не брала, — с гордостью заявляет она.

После массажа Сесилия оставляеттридцать долларов на чай и просит Кэтрин молчать.

— Разумеется, — отвечает та. — Просто нужно поверить в себя и не сомневаться, что вы справитесь.

— Я верю. Мне не хочется возвращаться к прошлому, честное слово. Оно было очень, очень неприятным. Я принимаю «Занакс» и совершенно не волнуюсь, когда иду в магазин. Кстати говоря, сейчас нужно принять полтаблетки — по пути домой я проезжаю мимо магазина с настойками. Черт возьми, приму-ка целую таблетку.

Кэтрин провожает Сесилию до машины и стоит на дорожке, прислушиваясь к вечернему уличному шуму. Ей нравится Силвер-Лейк — здесь царит дружеская атмосфера, как в провинциальных городах, в других районах Лос-Анджелеса такого нет. Но минус в том, что вокруг одни и те же люди. Например, она пыталась подцепить отличного парня, который работает по соседству, а когда наконец это удалось, девушка испугалась, что он для нее слишком хорош. Она решила не портить приятные отношения, но тут же все вернулось на круги своя и полетело в тартарары. Кэтрин до сих пор помнит выражение боли и гнева на лице Конора, когда Фил вышел из ванной. Случившееся было настолько унизительно и нелепо, что девушка не в силах вспоминать. Слава Богу, она наконец избавилась от Фила (в том числе и по гигиеническим соображениям) и, вместо того чтобы вновь утратить контроль над происходящим, вернулась к истокам, то есть к йоге. Один из коллег Конора сказал, что вскоре парня переведут работать в другой район. С новичками всегда так.

Может быть, молчание означает, что Конор раздумывает над следующим шагом. Или он уже сделал этот шаг — прочь от Кэтрин.

Она замечает Стефани за столиком в кафе. Та сидит за ноутбуком и ждет начала вечерних занятий. Кэтрин машет ей, и Стефани подзывает девушку. Кэтрин бежит через улицу и устраивается рядом.

— Отличная обувка, — замечает Стефани. Кэтрин опускает глаза и понимает, что выскочила, не надев туфли. Иногда она работает без обуви, в студии многие шлепают босиком, поэтому никто не удивляется.

— Правда, стильно? — отшучивается она. — Очень удобно. Как дела?

— Работа движется. Но пока не закончу, не пойму, что получится.

— И когда ты закончишь?

— Скоро. Отдам материалы продюсеру… и посмотрим.

Она пристально рассматривает Кэтрин, и девушке кажется, что Стефани хочет о чем-то спросить.

— Все в порядке?

— Слушай, — говорит Стефани, — я знаю, что вы с Ли хорошие подруги. Неохота лезть не в свое дело… но она и впрямь серьезно настроена насчет «Мира йоги»?

Всегда лучше предоставить людям идти своим путем, даже если он ошибочен. Кэтрин сомневается, что договор с «Миром йоги» принесет Ли удовлетворение, но, с другой стороны, кто она такая, чтобы судить? Неужели наставница не должна быть счастлива лишь потому, что Кэтрин чувствует себя покинутой?

— По-моему, она совершенно всерьез.

— Это большая ошибка. Нужно ее переубедить.

— Не знаю, Стефани. Мне хватает собственных ошибок.

— Но разве ты иногда не хочешь помощи?

Если кто-то и помогал Кэтрин, то именно Ли.

— Когда ты говоришь «нужно ее переубедить», это значит, что именно я должна попытаться?

— Да.


Грациэла оттирает шкафчик под раковиной дома у матери, когда звонит мобильник. Геберто, покойный отчим, был из тех мужчин, которые любят все делать своими руками. Как у большинства самозваных мастеров, амбиции у него явно перевешивали опыт. Грациэла обнаружила, что в доме полно недочиненной проводки и канализации. Почти в каждой комнате обнаружились следы благих намерений, которые ничем не завершились. Коробка с инструментами, полупустые ящики с уплотнителем, обломки керамической плитки, оштукатуренные куски стен… Несомненно, Геберто попытался починить и протекающую трубу под кухонной раковиной, но либо потерял терпение, либо утратил веру в собственные способности и забросил работу. Когда Грациэла открыла шкафчик, то обнаружила там заплесневелые губки, мокрые тряпки и бутылку моющего средства, которое пришло в совершенную негодность.

Помогая матери по дому, она усвоила одну простую истину: чем серьезнее бардак, тем большее удовлетворение испытываешь после завершения работы.

Грациэла выкидывает бутылку, затягивает несколько болтов (Геберто, разумеется, оставил гаечный ключ под раковиной) и принимается разбирать барахло. Коробки с неиспользованными принадлежностями для мытья, осклизлые проржавевшие емкости с аммиаком и мастикой для натирания полов… Девушка по уши в поту и грязной пене, а потому, услышав звонок мобильника, решает дождаться, когда сработает автоответчик. Через несколько минут Грациэла выбирается из-под раковины и обозревает результат. Ни единого пятнышка. Достижение невелико — но тем не менее проделанная работа доставляет ей немало удовольствия. Грациэла не способна наладить жизнь матери, изменить ее отношение к миру или сделать счастливой, но она в состоянии прибрать в доме. Когда мать наконец приготовится к переменам, все уже будет стоять на своих местах.

Грациэла слышит пронзительные голоса по телевизору: мать в дальней комнате смотрит сериал, смеется и бранит героев. Не важно, насколько язвительно и пренебрежительно она относится к дочери, но где-то в глубине души мать ценит помощь Грациэлы.

Сообщение на мобильнике — торжественное и неторопливое. Оно от Мики Майклсон, маленькой женщины в берете. Выясняется, что она помощник хореографа и ведущий участник съемочной группы.

— Грациэла! — говорит Мики и делает паузу. У нее отчетливый акцент — то ли британский, то ли французский — и любовь к драматическим эффектам. Так говорят люди, занятые в индустрии развлечений. — Жаль, что именно мне выпала такая роль, но кто-то должен тебе сообщить, не так ли?.. Начиная со следующей недели вы, юная леди, будете работать как проклятая. Ты танцуешь под номером пятым, детка. Перезвони.

Грациэла бросает взгляд на отражение в оконном стекле над раковиной. Если бы Мики сейчас ее видела, то, наверное, взяла бы свои слова обратно. Волосы спутаны, футболка грязная. Наилучший способ спуститься с небес на землю — если у нее вдруг непомерно раздуется самомнение.

Грациэла направляется в гостиную, где перед телевизором сидит мать. Идет реклама какого-то средства от изжоги — в пищеварительной системе бедного обжоры копошатся нарисованные человечки.

— Мама, ты не могла бы сделать потише?

Мать хмурится, но приглушает звук.

— Я починила течь под раковиной, выбросила барахло, отскребла всю плесень. Надеюсь, ничего не пропустила.

— Buena chica[6].

Комплимент — ниже среднего. Так хвалят приглашенную уборщицу. Наверное, именно это слышала мать, когда прибиралась в чужих домах. «Хорошая девочка». Но все-таки лучше, чем ничего. Грациэла так рада маленькому знаку внимания, что щеки пылают от счастья.

— Мне только что позвонили, мама. Ты не поверишь. Я буду сниматься в новом клипе Бейонсе. Из «Девушек мечты». Помнишь?

— La gorda?[7]

— Нет. Та, которая похожа на Дайану Росс. Она просто супер. Мне невероятно повезло, мама. На пробы пришла тысяча девушек.

Мать улыбается и кивает, хотя вид у нее не особенно счастливый. Реклама заканчивается, и она вновь включает звук.

— Не забудь вымыть голову. Ты похожа на ведьму. И переоденься, а то грудь через футболку видна. Боже, какие у тебя огромные соски. Словно у животного.

Грациэла чувствует себя как после удара под дых. Ведьма? Животное? И это говорит мать? Она выходит из комнаты, возвращается на кухню, вытаскивает мешки с мусором в контейнер за дверью и уже собирается надеть блузку, когда взгляд вновь падает на лежащий на столе мобильник. Надо позвонить Дарилу; наверное, нужно было сделать это в первую очередь. Но что, если она услышит в его голосе знакомое раздражение, которое намекает, что Дарил встревожен? Он думает, что успех Грациэлы способен поставить под удар их отношения, что девушка будет меньше его любить.

Сейчас Грациэла нуждается в искреннем одобрении. Она берет телефон и набирает номер.

— Ли? Это Грациэла. Я хотела сказать… я получила роль в клипе. Мне только что прислали сообщение и…

Ли взвизгивает так громко и радостно, что Грациэла опасается, как бы не услышала мать.

— Я так рада за тебя, милая! Я тобой горжусь! Нужно отпраздновать.

— Честно говоря, у меня ничего бы не получилось, если бы не вы.

— Нет-нет, это все ты и твой талант. Ты много работала. Ты справилась и заслужила успех. Честное слово, заслужила.

Через несколько минут Грациэла забирает вещи и возвращается в гостиную. Солнце вышло из-за облака, в комнате стоит удушливая жара. В доме есть кондиционер, но мать никогда не пользуется им при Грациэле, заявляя, что не хочет тратить электричество попусту. Но, выходя из дома, девушка не раз слышала, как мать включает кондиционер.

— Я ухожу, мама.

— А как же кладовка на кухне?

— С ней что-то не так?

— Ты обещала прибрать там сегодня.

— В следующий раз… — говорит Грациэла, а потом думает: нет, она не сможет вечно сдерживаться изо всех сил. — Ты и сама справишься, мама. Или пригласи уборщицу, или позвони сыновьям, Мануэлю и Эдди. Пусть приедут и приберут в кладовке.

— Что, ты слишком хороша, чтобы мне помогать? Eso es todo?[8]

— Я всегда тебя уважала. Ты не видела от меня ничего, кроме любви и заботы. И я больше не хочу выслушивать оскорбления. Я так не могу. Если решишь позвонить и извиниться, ты знаешь мой телефон. По иным поводам не утруждайся.

Выйдя на улицу, Грациэла натягивает блузку, но руки у нее так дрожат, что она не в состоянии застегнуть пуговицы. Она оглядывается на дом, отчасти ожидая, что мать в гневе погонится за ней. Но разумеется, в доме тихо, не считая пощелкивания включенного кондиционера. В окнах отражается солнечный свет. Грациэла делает глубокий вдох и шагает по дорожке, поняв, что руки перестали трястись. По пути она застегивает блузку. В голове легкое гудение — но это не гнев, не тревога, не страх и не вина, а радостное волнение. Она победила. Наконец-то. Грациэла получила работу, о которой мечтала. Даже если мать не позвонит и не извинится — все равно. Грациэла всегда будет готова прийти ей на помощь, но она не нуждается в материнском одобрении. Что бы та ни думала о дочери, жизнь Грациэлы кардинально изменилась за какой-то час.

* * *
Ли познакомилась с Аланом, когда тот только что окончил Нью-Йоркский университет с дипломом по «американскому наследию» — расплывчатая специальность, которая включает литературу, поп-культуру, немного политики и массу самомнения. Алан хотел заниматься музыкой, но родители, жившие в Чикаго, запретили. После университета он поступил на стажировку в юридическую фирму, но нигде не мог задержаться надолго. Алан объяснял: он не из тех, кто способен работать под чьим-то началом.

— Я бунтарь, — заявлял он. — Слишком независимый и оригинальный. Меня невозможно запереть в офисе.

Ли восхищалась его непокорным духом.

Он жил в Бруклине и подрабатывал в какой-то мастерской — ему хорошо платили, и у Алана была масса свободного времени, чтобы заниматься любимым делом. Впервые Ли услышала, как Алан поет и играет, у него дома, в Бруклине. Они поужинали, выпили несколько бокалов вина, занялись любовью, а потом Алан достал гитару и принялся петь. «Если бы ты была моей» — песня двадцатых годов, простая, приятная мелодия, нежный голос… Алан подыгрывал себе простыми аккордами. «Если бы ты была моей, я бы горы свернул».

Стоял теплый вечер, в мерцании свечей Ли не замечала облупившуюся краску на стенах спальни. Алан был обнажен, его золотистая кожа сияла, темная прядь спускалась на глаза. «Если бы ты была моей…» Он весь вечер ласково улыбался.

В конце концов Ли стала принадлежать ему. Телом и душой.

Тем вечером она убедилась, что у Алана есть талант. Чистый, ясный, безыскусный.

Она испытала шок, когда увидела его публичное выступление в маленьком ресторанчике в Ист-Виллидже. Безыскусность как рукой сняло, она сменилась вымученной бодростью, голос звучал надрывно, манера игры сделалась слишком напористой. Но Ли безумно любила Алана, и страсть стерла все сомнения. В двадцать лет на кону стояли совсем иные вещи. Все ее друзья о чем-то мечтали, строили планы, но негласно предполагалось, что в конце концов они позабудут о несбыточных фантазиях и найдут работу, которая по крайней мере принесет стабильный доход.

Поначалу Ли непрерывно уверяла Алана, что у него есть талант и недостает только возможностей. Она поступала как всякая любящая женщина — то есть верила и поддерживала. Когда Алан сказал, что для «такой музыки» и «таких песен» найдется место в Лос-Анджелесе, Ли поверила, поддержала, собрала вещи и переехала. И никогда об этом не жалела.

При первом знакомстве в Нью-Йорке Ли представилась официанткой. Она призналась, что занимается йогой, лишь когда убедилась, что Алан не будет смеяться и не сочтет ее чудачкой.

Она начала всерьез изучать йогу (а не просто посещать занятия) под руководством Розы Джианелли, пожилой дамы, которая в шестидесятые годы ездила в Париж учиться у Б.К.С. Айенгара. Айенгар прибыл в Европу вместе со знаменитым скрипачом Иегуди Менухиным, чтобы проповедовать свое учение. Роза надолго покинула родных, чтобы заниматься у Айенгара. Она стала одной из первых наставниц Ли и увидела в девушке качества, которые одобрил бы Айенгар, — способность к сочувствию, искренность, внимание к деталям. Она принялась обучать Ли бесплатно, как учили ее саму, шаг за шагом, с такой педантичностью, что временами это сводило с ума. Они работали часами, иногда днями, над одной позой — точь-в-точь как делал Айенгар. Роза объясняла асаны, придавая телу Ли нужное положение, и пользовалась очаровательными точными метафорами, которые оживляли каждое движение. Она называла свод стопы «куполом», а позу с отведенными назад плечами — «головой кобры». Слова и энергия Розы заставляли Ли забывать, что она находится в ничем не примечательном пригородном коттедже на Лонг-Айленд. Она сходила с поезда и пешком шагала к дому Розы каждое утро, прихватив с собой стаканчик растворимого кофе и анисовый тост, после чего переносилась в иной мир. Роза заставляла Ли учить сутры — так тщательно, что временами медицинский колледж казался сущим раем. Иногда они ссорились. Роза требовала многого, она бывала зла на язык и скупа на похвалу. Но все-таки…

Ли испытывает огромное уважение к опыту, которым обладают многие знакомые преподаватели, но иногда ей кажется, что по сравнению с уроками Розы их переполненные студии и семинары все равно что снятое молоко по сравнению с густыми сливками.

Поначалу Алан отнесся к йоге скептически. Он предпочитал тренажерный зал. Конечно, он никогда никому не признается, что увлекся йогой в первую очередь из-за мула-бандхи, столь часто обсуждаемого маленького «замкá», который контролирует течение энергии между верхней и нижней частями тела — и в итоге между небом и землей. Алан, разумеется, был не первым, кто обнаружил, что, в совершенстве овладев умением поднимать изнутри тазовую область, можно управлять огромным количеством энергетических потоков в собственном теле. Плюсов, несомненно, оказалось больше, чем минусов. Да уж.

Ли не жаловалась. Ей никогда не хотелось прибегать к противозачаточным средствам. Когда Алан научился регулировать свои бандхи, уже не нужно было беспокоиться о таблетках и презервативах. До появления близнецов, до того как студия начала отнимать столько времени, до того как неограниченный запас свободного времени закончился, Ли не отказывалась провести час, два и даже три за исследованием границ мужского самоконтроля.

В прошлом, когда все в их жизни вроде бы шло хорошо, самовлюбленность Алана не сильно уж беспокоила Ли. «Посмотри-ка, — говорил он в постели. — Ты погляди, Ли». И она охотно повиновалась. Мулабандха, крошка. Они ощущали связь, и Ли не сомневалась, что Алан принадлежит ей, а она — ему. Речь не шла о «ней» или о «нем» по отдельности — только о «них» как о едином целом.

Но теперь некоторые привычки и замашки Алана вызывают у Ли иное чувство. Когда по вечерам он заглядывает домой, она понимает, что речь уже не о них обоих, а только об Алане, который вечно нуждается в похвалах. В качестве зрителя подойдет любой незнакомец.

Ли размышляет над этим, пока они занимаются любовью, — скверный признак, если голова у нее занята подобными мыслями.

— Посмотри, — говорит Алан, отстраняясь. — На счет «десять». Следи за мной.

Впрочем, если хорошенько подумать, все это вопрос самооценки.

Через несколько минут она возвращается в постель, а Алан проверяет входящие на мобильнике. Ли ненавидит его телефон. Алан, кажется, даже не сознает, что половину времени, общаясь с женой, он одновременно играет с мобильником — отправляет сообщения, проверяет почту и так далее. Из-за этого в разговоре возникают паузы, которые муж заполняет бессмысленными «угу» и «да-да» — и тогда Ли, даже не глядя на Алана, понимает, что он снова пялится в экран.

— Ты заметил, что мальчики изменились? — спрашивает она.

— Да-да… не знаю. Как именно?

— Можешь отложить на минутку телефон, Алан? По крайней мере когда мы говорим о детях.

— По-моему, ты меня недооцениваешь. Думаешь, я не могу делать две вещи одновременно?

— Я просто попросила ненадолго убрать телефон, только и всего.

Алан драматически вздыхает и кладет мобильник на столик у кровати.

— Довольна?

Телефон звонит. Должно быть, сообщение.

— Так ты заметил? — повторяет Ли.

— Что заметил?

— Что мальчики изменились.

— Они растут. То есть не знаю, что именно я должен заметить. Они подросли. В наше время половое созревание наступает раньше, но мальчишкам всего восемь…

— Я имею в виду характер. Они меньше ссорятся. Поначалу я решила, что Майкл стал менее агрессивным, но и Маркус тоже изменился. Как будто они наконец пришли к компромиссу, нашли золотую середину. И это случилось, когда они начали заниматься йогой.

Алан закидывает руки за голову и прислоняется к изголовью.

— Дети должны меняться, когда растут. Я не верю, что йога якобы творит чудеса. Если она для них полезна — прекрасно, но зачем притворяться, что она способна полностью изменить характер? Я пытаюсь научить Маркуса той песне, которую написал для гавайской гитары, но… ничего. Ему неинтересно.

— По-моему, мы недооценили Баррет. Если она способна справиться с близнецами, то, видимо, у девочки есть настоящий потенциал. — Ли кладет голову на мускулистый живот мужа. — Я снова побеседовала кое с кем в школе — может быть, они не откажутся от занятий йогой. Для детей, а также для учителей. В таком случае Баррет будет моей помощницей.

— Баррет? Я бы не спешил впутывать ее в наши дела. Ты вот-вот подпишешь эксклюзивный контракт. Неужели ты намерена сразу его нарушить? Жанетта и Фрэнк обязательно узнают.

Ли понимает, что нужно разрешить проблему мягко. Меньше всего она хочет расстраивать Алана.

— Знаю, — говорит она. — Но может быть, оценим этот договор критически? До сих пор мы безоговорочно соглашались на все, что нам предлагали.

— Ты шутишь, Ли? Ты же знаешь, сколько они готовы платить.

— Да, но им понравилась моя метода, они в нас нуждаются. Значит, мы вольны выдвигать условия.

Алан скатывается с постели.

— О Господи, Ли. Только не говори, что я опять виноват. У тебя все козыри, а я полнейшее ничтожество без гроша в кармане. Если хочешь с ними торговаться — пожалуйста. Но если в итоге сделка провалится — не жалуйся, что у нас нет медицинской страховки и денег на колледж…

— Я просто выражаю свое мнение, Алан. Никто ничего не решил.

— А я еще кое-что скажу. Если ты все испортишь, даже не надейся, что я тебя выручу.

— Что?..

— Ты обращаешься со мной, как с наемным жиголо, которому платят за секс!

— Что?!

— Думаешь, мужчины не способны понять, если с ними обращаются как с неодушевленными предметами? Думаешь, мне не больно, когда ты смотришь на меня как на свою собственность?

С одной стороны, Ли страшно оскорблена и даже не знает, что ответить. С другой — она видит боль на лице Алана и начинает сомневаться в собственных ощущениях и мотивах. Все так запутано, что она испытывает облегчение, когда Алан выбегает из дому.


Сибилла Брент переехала из отеля «Мондриан» в коттедж в Лос-Фелисе. Она говорит, что «Мондриан» дорог до неприличия. Стефани сочла это благоприятным знаком. Никогда не угадаешь, кто в киноиндустрии по-настоящему богат, а кто блефует. Только человек, который может позволить себе буквально что угодно, посмеет жаловаться на дороговизну. Если бы Сибиллу действительно устрашили цены, она посетовала бы на плохое обслуживание или просто жила бы в отеле, пока не разорилась.

Итак, коттедж на Маунтин-Ок. Из белого домика в греческом стиле открывается потрясающий вид на город, а сад поддерживают в том же виде, что в тридцатые годы.

— Здесь гораздо уютнее, — говорит Сибилла.

Они сидят в живой беседке и смотрят на сад, где работают трое садовников — подрезают и ровняют. Где-то внизу есть и бассейн, угнездившийся на опасном выступе.

— Роскошный дом, — признает Стефани.

— Да, недурной. Всего две спальни, зато огромные и в разных концах. Андерсон может делать, что ему вздумается. Он, кажется, не возражает, что похож на слугу.

Стефани не знает, как это понимать, но потом решает, что никакой разницы нет. В конце концов, раз Сибилла ей платит, она тоже, теоретически, прислуга.

— Этот дом построили для некоей дамы-продюсера и ее «компаньонки». Кажется, с тех пор его раз десять перестраивали, но все-таки сохранилось ощущение укромного местечка, созданного специально для преуспевающей женщины с мужскими замашками, которая явно не отличалась излишней утонченностью и изысканным вкусом.

Сибилла уж точно не имеет в виду себя. На ней легкое светло-серое платье, которое идеально подчеркивает светлые волосы и очаровательно развевается от ветерка. Ткань переливается как вода. Сибилла пьет капуччино из огромной белой чашки. Стефани задумывается: может быть, она назначила встречу в ранний час, чтобы избежать неловкого разговора о спиртном? Трудно понять. И в любом случае нет смысла ломать голову.

Сценарий лежит на столике перед Сибиллой, и рано или поздно о нем придется заговорить. Чем больше проходит времени, тем страшнее. Между страницами торчат маленькие розовые закладки — штук десять. Не угадаешь, хорошо это или плохо, но, во всяком случае, приятно, что Сибилла внимательно прочла сценарий.

Стефани замечает, что хозяйка перехватила ее взгляд.

— Мы немного повздорили с автором.

— А я и не знала. Вы, слава Богу, держали меня в неведении.

— Он довольно самовлюбленный молодой человек. Боюсь, положительные рецензии и слава ударили ему в голову. Он требовал чудовищных денег. Условия, на которых вы с ним договорились, отдают отчаянием, дорогуша. Это слова моего адвоката. Надеюсь, вы не обиделись.

— Он совершенно прав.

— Вы пытались кому-то что-то доказать? Перебить книгу у конкурента? — Сибилла осторожно ставит чашку и смотрит в сторону бассейна, как будто почти не интересуясь ответом Стефани.

— Все гораздо неприятнее. У бывшего любовника.

— А… — Сибилла переставляет с места на место чашку и блюдце с круассаном. Судя по всему, это и есть ее завтрак. — Любовник. Как неожиданно…

Непонятно, иронизирует она или нет.

— Значит, отчасти вы действовали из желания отомстить?

— Боюсь, что так. Ну, или доказать собственную правоту, хотя это дорого мне обошлось.

— Вы как будто просите прощения. Надеюсь, вы не считаете, что обязаны передо мной извиняться. По-моему, вполне очевидно, что я и сама взялась за дело в том числе из мести и желания настоять на своем. И я отнюдь не считаю этот факт унизительным. Унизительно было бы отрицать. Работа в киноиндустрии требует незаурядной мотивации. По-моему, месть — неплохой мотив. Если только в ход не пускают оружие.

— Очень приятно слышать, — говорит Стефани. Она отставила кофе из боязни его расплескать, но теперь, кажется, бояться нечего. Вновь взяв чашку, Стефани с гордостью замечает, что руки у нее не дрожат.

— О Боже. Изумительный кофе.

— Вы ведь знали, что мы справимся, не правда ли? Я притащила нашего автора сюда, чтобы лично с ним увидеться. Разумеется, в присутствии Андерсона и двух адвокатов. Мне хотелось устрашить юное дарование.

— Вы потратили уйму денег.

— Ничего нельзя делать наполовину. И потом, я получила массу удовольствия. Я всегда думала, что мой бывший муж с его деньгами просто тиран, а теперь понимаю, как приятно бывает помахать зеленой бумажкой.

— Рано или поздно вам придется сказать, что вы думаете о сценарии, — намекает Стефани.

— Да. — Сибилла отставляет чашку и блюдце, придвигает к себе сценарий и надевает круглые очки с фиолетовыми стеклами, которые, как и все вокруг, говорят о стиле и богатстве. — Как видите, я сделала несколько пометок. На мой взгляд, персонажи нуждаются в большем развитии. Нужно точнее обозначить их мотивы. А мать героини сделать гламурнее.

— Но в книге она официантка, которая сидит на таблетках.

— Не беспокойтесь насчет книги, — говорит Сибилла. — Я представляю себе эту женщину в духе Катрин Денев. Мы познакомились на благотворительной вечеринке в Париже, и я могу послать ей сценарий. С точки зрения композиции — просто шедевр. Ничего не нужно добавлять. Мы отправили сценарий Кэтрин Бигелоу.

— Правда?

— Не люблю терять время. Перед деньгами, как известно, распахиваются любые двери.

Поскольку Сибилла, кажется, намерена выставить на посмешище бывшего мужа, выведя его в образе отца героини, Стефани с некоторой неохотой заговаривает об этом. Но выбора нет.

— А что вы думаете об отце?

— Вы отлично поработали над образом. Внесем лишь одно изменение. Пусть занимается в очень душном зале. Тогда мы покажем, как с него льется пот. Пригласим кого-нибудь вроде Дэнни Де Вито и окружим его молодыми адонисами — контраст получится поразительный. Первая часть должна закончиться тем, как он теряет сознание прямо на занятии, весь в поту, красный, униженный местными красавицами, которые не обращают на него никакого внимания.

Стефани делает пометки в блокноте, который прихватила с собой. Все замечания Сибиллы вполне разумны. Теперь, когда месть превратилась в высокий мотив, у нее хватает смелости вносить и собственные предложения.

— Может быть, вместо обморока с ним случится небольшой сердечный приступ?

— Хорошая идея. Хотя, возможно, зрители будут ему сочувствовать.

— Нет, если снять как следует. А еще — насчет любовника… давайте назовем его Престон.

Сибилла задумывается.

— Я хотела предложить Кеннета. Малыш Кеннет. Но и Престон мне нравится. Даже очень. По-моему, мы отлично сработались.

— Я тоже так думаю, — говорит Стефани, притом вполне искренне. Она даже не предполагала, что работа доставит ей столько удовольствия.


В течение целой недели Кэтрин пыталась внушить себе, что Ли не бросит старую студию, и не важно, насколько сильны для нее финансовые мотивы. Если вычесть сауны, полотенца и прочие финтифлюшки, «Мир йоги» произвел довольно-таки неприятное впечатление. Ли всегда была склонна к бунтарству. Когда она пришла в студию утром в понедельник и сказала Кэтрин, что хочет поговорить с ней в кабинете, девушка не сомневалась, что Ли передумала и послала людей из «Мира йоги» куда подальше.

— Я решила сказать тебе первой… — говорит Ли.

— Слушаю.

— Я подписала контракт с «Миром йоги».

Кэтрин чувствует странное онемение. Наверное, несмотря на все надежды, она ожидала именно такого исхода. Она смотрит на Ли и молчит.

— Я знаю, ты не одобряешь…

— Не мое дело одобрять или не одобрять, Ли. Вы это ясно выразили.

— Не надо так говорить.

— Разве я не права?

— Если бы я могла решать, то выгнала бы их, как только они ступили на порог. Ты меня знаешь.

— Честно говоря, уже не уверена, что знаю. Это, конечно, не мое дело, но если вы не вправе решать, то тогда кто?.. Это ваша работа. Ваша жизнь, Ли.

— Я не могу принимать решения единолично, Кэт. У меня дети. И Алан.

Алан. Вот оно как. Невозможно представить, чтобы Алан принял решение, подумав о Ли, — да хоть о ком-нибудь, кроме себя любимого.

— Пожалуйста, не надо так смотреть. Алан возвращается домой.

Ли говорит без особой радости, и это, с точки зрения Кэтрин, плюс. Она констатирует факт, как будто речь идет о бизнес-плане. Может быть, так оно и есть.

— И когда он это понял?

— Мы все обдумали, сходили в ресторан, я подписала контракт, а потом… мы решили.

Судя по выражению лица Ли и извиняющемуся тону, несложно понять, как развивались события. Кэтрин хочется сказать: «Пожалуйста, не надо». Алан буквально вынудил жену подписать контракт, в обмен пообещав вернуться домой. Она слышит музыку и выглядывает в зал — там Баррет занимается с одним из стажеров. Узнав от Ли новости, Кэтрин, как никогда, радуется тому, что, невзирая на все ошибки, прошлые и нынешние, она по крайней мере никогда не принимала важных решений, оглядываясь на мужчину.

— Если вы именно этого хотите, Ли, то, наверное, все к лучшему.

— Давай поговорим о тебе, Кэт. Поскольку мы больше не будем пользоваться студией, то, видимо, продадим дом. Мы с Аланом не чувствуем себя здесь настоящими хозяевами.

Внутренний голос советует Кэтрин рассказать Ли о том, что ей известно. В конце концов, это честно. Но меньше всего девушка хочет осложнять собственную жизнь. И потом, на вестников обычно валятся все шишки.

— Наверное, я тоже бы не захотела стать домовладелицей, — соглашается Кэтрин. — С меня вполне достаточно быть съемщиком.

— Я поговорила с риелтором. В двух кварталах отсюда есть помещение, которое идеально подойдет. Его уже давно пытаются сдать, так что, думаю, можно поторговаться. Это неподалеку от пожарной станции. Хотя, возможно, тебе будет неловко…

— С чего бы? Конор больше не работает в Силвер-Лейк. Он где-то в другом районе…

— Где?

— Я не спрашивала.

Кэтрин не вправе винить Конора за то, что он вот так взял и ушел, когда увидел Фила у нее дома. Но кто ему мешал выждать пару дней, а потом позвонить и потребовать объяснений? Впрочем, тоже не идеальный вариант. Кэтрин сама терпеть не может людей, которые все портят, а потом пространно извиняются. Она не умела оправдываться, даже когда знала, что не виновата. Один раз Конору уже разбили сердце. Он всего лишь проявляет осторожность. Кэтрин сама знает, что такое пытаться избежать лишней боли. Иногда в процессе бывает чертовски неприятно.

Кэтрин встает, намереваясь уйти, но ей не хочется покидать кабинет Ли, пока в воздухе висит некоторая недоговоренность. Она поворачивается и произносит:

— Переживать слишком долго я не буду. Обещаю. Я многим вам обязана, Ли. Даже жизнью, если хорошенько подумать. Если вы так решили — надеюсь, все получится наилучшим образом.

Она заглядывает в зал, где Баррет со стажером по очереди делают кувырки. На Баррет коротенькая футболка, волосы по-детски собраны в хвостики. Интересно, слышала ли она, что Алан возвращается к Ли. Если да — любопытно, каково ее мнение.


Имани сидит возле бассейна, наблюдая за Гленом, который плавает кругами. На нем облегающие зеленые плавки — одновременно сексуальные и нелепые. Она накупила ему самых разных купальных костюмов и намекнула, что он может плавать даже нагишом, но Глен привык к узким плавкам с тех самых пор, когда занимался плаванием в Дартмуте, и не собирается от них отказываться. Несомненно, они напоминают Глену о минувшей спортивной славе и заставляют двигаться активнее.

Если бы Имани могла создать по собственному желанию идеального мужчину, он никак и ни в чем не походил бы на ее мужа. С чего начать? Например, с возраста.

Глену сорок три — он на шестнадцать лет старше жены. Она никогда не придавала особого значения возрасту своих возлюбленных — должно быть, потому, что большинство бойфрендов Имани были ее ровесниками. Имани с отвращением думала о женщинах, которые спят с мужчинами намного старше себя. Это все равно что расхаживать с плакатом «У меня нереализованная любовь к отцу».

Рост. Шесть футов три дюйма. С точки зрения Имани, Глен долговязый — почти на фут выше жены. Он буквально нависает над ней, когда они вместе позируют фотографам. Имани знает, что высокий рост символизирует сексуальность, мужественность, силу — а также, откровенно говоря, предполагает наличие большого члена, — но ее всегда тянуло к менее рослым мужчинам, с крепко сбитыми телами и аппетитными упругими ягодицами. Средний рост удобен еще и потому, что можно целовать возлюбленного, не прося его предварительно нагнуться. В паре с невысоким мужчиной они лучше смотрелись бы с эстетической точки зрения. Почти что классический идеал.

Вес. Глен по всем стандартам тощ. Не то чтобы Имани предпочитала упитанных, но мужчина, который способен сожрать что угодно и когда угодно, не набрав ни фунта, внушает раздражение. Рядом с ним кажешься толще. Именно поэтому фон Штернберг в «Голубом ангеле» окружил Марлен Дитрих толстушками.

Профессия. Честное слово, Имани никогда не собиралась замуж за актера. Она знает, что это за публика. Если мужчина преуспевает меньше — роман обречен с самого начала, а если ему повезло больше — доверию конец, а вслед за ним и отношениям, хотя и по иным причинам. Но выйти за хирурга?.. Имани обычно предпочитала встречаться с теми, кто, с ее точки зрения, уступал ей по части ума. Лучше оставлять последнее слово за собой.

Раса. Пусть даже чернокожие мужчины в общем и целом — сущие занозы, которые вечно ищут повода для ссоры и патологически не склонны давать обязательства, Имани вынуждена признать, что неизменно таяла под взглядом больших карих глаз родного брата. В чернокожих есть нечто теплое, искреннее, страстное — ощущение единства, совместного огромного опыта, и не важно, насколько разнится прошлое. Рядом с Гленом, выходцем из Огайо, Имани чувствует себя совсем иначе.

Что еще? Глен не смотрит телевизор, не считая финальных спортивных матчей. И ему нравится Джимми Баффет (тьфу!).

Почему они счастливы в браке? Их отношения абсолютно нелепы с точки зрения общей гармонии, но тем не менее Имани и Глен живут в мире. Она просто и незатейливо обожает мужа; быть с ним — значит, сознавать, что все в ее жизни устроено правильно. Едва ли не впервые за много лет.

Он подплывает к бортику и начинает подскакивать, затем медленно вылезает. Высокое, худое, красивое тело. Вода с него течет на керамические плитки. Глен становится за креслом Имани.

— Не подходи слишком близко, — предупреждает та.

В ответ он наклоняется, касается ее груди и целует жену в макушку.

— Слишком близко? — уточняет он.

— Вот так в самый раз.

— Да уж. — Глен гладит руку Имани. — Какие у тебя мускулы…

— Чатаранга, малыш.

— Может быть, я тоже займусь.

— Да, да, особенно с твоим расписанием. И потом ты наверняка будешь чувствовать себя как рыба в воде и запросто делать все, что у меня не получается. В конце концов я начну завидовать. И вдобавок тебе понадобится нестандартно длинный коврик.

— А ты не пустишь меня к себе? — Глен наклоняется и шепчет ей на ухо что-то о прошлой ночи.

Имани вздыхает и отвечает:

— Да. О да.

Она не вполне расслышала, о чем речь, зато тон весьма красноречив. Прошлая ночь действительно прошла фантастически. Еще одна вещь, которая восхищает Имани. Они женаты уже почти четыре года, и, хотя им далеко до серебряной свадьбы, которую отпраздновали родители Имани, это довольно долгий срок по сравнению с ее прошлыми романами. Она по-прежнему удивляется тому, что их любовь способна пережить период упадка, похожий на скучный финал длинного фильма, а затем расцвести новым цветом, пылко, страстно, удивительно, как будто они занимаются любовью впервые и еще не вполне раскрыли тайны друг друга. Имани готова поверить, что долгий перерыв после выкидыша некоторым образом послужил во благо. Прошлой ночью секс был прекрасен, как никогда, но Имани не боится очередного охлаждения. Она относится к мужу с любовью и нежностью, и эти чувства будут питать брак, пока не вернется страсть.

Может быть, нужно приохотить Глена к йоге. На занятиях весело, но главное удовольствие приносит ощущение внутренней открытости, столь же притягательное, как и сознание собственной гибкости. Позы, которые некогда казались ей такими нелепыми, теперь начинают обретать смысл.

— Как тебе сценарий? — спрашивает муж.

Имани знает, что Глен прочел сценарий на прошлой неделе, когда она оставила папку на столе в гостиной. Он читает с жадностью. Хотя Глен совершенно не интересуется поп-культурой и почти не смотрит кино, он прирожденный сценарист, который чутьем определяет проблемные места в сюжете и диалогах. Это свойство неизменно удивляет Имани. Но Глен не станет выражать свое мнение, предварительно не спросив у жены. Он не из тех, кто во всем соглашается с женщиной, лишь бы не спорить, — если Глен не хочет противоречить, то промолчит.

— Лучше, чем я ожидала, — отвечает Имани. — Я думала, будет жуткая каша, где уйма персонажей и никакого внутреннего напряжения, но сценарий довольно интересный. И занятный. А я и не подозревала, что у нее такое хорошее чувство юмора.

— Это та самая женщина, которая занимается йогой?

— Да. Итак, твоя очередь. Я знаю, ты прочел сценарий.

— И не мог оторваться, — говорит Глен. — Было смешно. Такое ощущение, что персонажи почти все время врут. Думаю, актерам будет интересно играть.

Откуда он знает? Имани не сомневается, что Глен ни разу в жизни не соврал — и актером тоже не был.

— Тебе бы работать продюсером, — замечает она.

— Слишком большая ответственность. Лучше уж я буду делать операции на сердце.

— Я слегка сомневаюсь насчет главной роли. Чернокожая актриса, которая играет певицу из ночного клуба… По-моему, банально — тебе так не кажется?

Глен набрасывает на плечи полотенце, садится в ногах у жены и начинает массировать ей ступни.

— А я думал, ты будешь играть подружку.

— Я слышала другое.

— Не сомневаюсь, что можно договориться.

Во время их разговора появляется Бекки Антрим. Она садится напротив Глена и подшучивает по поводу его плавок. Бекки откровенно флиртует, но именно потому, что Глен ее совершенно не привлекает. Этот флирт совершенно безопасен: Бекки хочет польстить не Глену, а Имани, одобрить ее вкус в отношении мужчин. Сама Бекки, разумеется, влюбляется в смазливых и испорченных парней, у которых на лбу написано «донжуан». Имани надеется как-нибудь поговорить с подругой по душам — после очередного занятия, когда Бекки размякнет и слегка ослабит защиту. У Глена есть однокурсник по колледжу, который год назад расстался с женой. На взгляд Имани, он отлично подойдет Бекки. Тридцать два года, невысокий, чернокожий, красивый, но не смазливый, отлично играет на саксофоне и выступает в джазовом квартете. В довершение всего — ярый поклонник йоги. Иными словами, именно тот мужчина, которого Имани назвала бы идеальным… в прошлом, когда ни черта не понимала.

— Куда вы сегодня собираетесь? — спрашивает Глен.

— Твоя жена везет меня в Силвер-Лейк, — отвечает Бекки. — К какому-то преподавателю, о котором она до сих пор молчала. После всего, что я для нее сделала. Непременно приходи на занятия, Глен. Там много красивых попок в облегающих трико.

— Я думаю только об одной.

— Я польщена. Но ради Бога, не говори таких вещей в присутствии жены.


Ли знает, что рано или поздно придется позвонить матери и сказать, что Алан возвращается и что ситуация, кажется, наладилась. Она все откладывала, но теперь в доме тихо — дети в гостях у друзей, Алан репетирует в студии, поскольку ему предстоит играть вечером. Ли решает позвонить.

К телефону подходит Боб. У отчима Ли есть привычка постоянно откашливаться во время разговора. Должно быть, у него хронические проблемы с горлом — результат многолетней склонности к спиртному, — но Ли кажется, что он намеренно перемежает речь неприятными паузами, вынуждая собеседника дожидаться окончания каждой фразы.

— Кхе-кхе, Ли. Приятно тебя слышать. Твоя, кхе-кхе, мать говорит, что ты разводишься.

Элен вышла за Боба, когда Ли поступила в колледж, поэтому их отношения трудно назвать близкими. Боб интересуется жизнью падчерицы лишь в той мере, которая позволяет высказывать критику. Он всегда перевирает факты и никогда ничего не помнит.

— Нет, Боб. Алан просто хотел побыть один, чтобы закончить работу.

— Ну, всем нам это иногда нужно, если только, кхе-кхе, он действительно работал.

— Да, Боб, он действительно работал.

— Очень рад слышать, девочка, — отвечает Боб самым любезным тоном, как будто произносит тост за праздничным столом. Именно таким голосом он говорит, когда расчувствуется. Потом отчим откашливается и добавляет: — Главное — надейся и верь.

— Элен дома?

— Сейчас позову. Приезжай, кхе-кхе, в гости. Нам нужна кое-какая, кхе-кхе, помощь в том, что затеяла твоя мамаша…

Боб громко и неласково зовет жену. Хотя Элен утверждает, что Боб очень мягок, обычно он с ней откровенно груб.

— Это твоя дочь! Говорят тебе, звонит Ли! Не слышишь, что ли? А мне откуда знать? Что-то такое с ее мужем.

— Ли, детка, как дела?

— Прекрасно, мама. Я просто решила узнать, как ты поживаешь.

— Ты, конечно, не поверишь, но все очень, очень хорошо. Мы начали ремонт, и работа идет полным ходом. Я немного прибралась, купила постельное белье и все такое. Старую игровую в подвале превратили в общую спальню. По-моему, отличная идея. Я там уже давным-давно не бывала, из-за запаха и все такое, но получилось очень уютно. На пол положим много-много матрацев. Мы купили их в одном старом мотеле, который закрылся.

— Так.

— Ради Бога, не говори таким тоном, Ли. На прошлой неделе мы вывели плесень и заделали течь, а Боб продезинфицировал матрацы. Чем больше людей мы сможем уложить, тем больше денег соберем, чтобы отремонтировать гостевые комнаты наверху. Лоренс и его друг привели в порядок полы в сарае. Выглядит просто потрясающе, детка, как будто работали профессионалы. Ты бы мной гордилась. Настоящий духовный приют.

— Я рада, что у тебя все налаживается, мама. — У Ли скверное предчувствие. В голосе матери звучит боль и гнев — верные предвестники беды.

— Ты, конечно, кривишь душой, но я действительно нашла отличное хобби. И не пугайся, милая. Я стараюсь лишь затем, чтобы скопить немного денег для внуков. Все это ради тебя.

— Знаю, ма.

— Лоренс и Кори уже провели два мастер-класса в сарае.

Насколько известно Ли, там нет ни изоляции, ни отопления.

— Прекрасно, мама. И что это за мастер-классы?

— Я не спрашивала, детка. Лоренс очень расстраивается, если я начинаю настаивать. Но не сомневаюсь — он отличный преподаватель. Оба раза приходила целая толпа.

— А ты не пошла?

— Нет, это только для мужчин. В любом случае мы с Бобом теперь ложимся спать не раньше одиннадцати. Но хватит о моих успехах, расскажи лучше о себе. У тебя все хорошо? Ты же знаешь, как я волнуюсь.

— Я в порядке, ма. Все гораздо лучше, чем было.

— Я знала, что жизнь наладится, детка. Я так тебя люблю, ты даже не представляешь. Я верю, что ты справишься с трудностями.

— Знаю, ма.

— Ничего ты не знаешь, ну да ладно. Я сказала Бобу: слава Богу, Алан ушел. Он не достоин тебя, вы никогда не подходили друг другу, и никто не может понять, что ты в нем нашла, кроме красивой внешности.

— Ма, пойми, что…

— Только не начинай спорить. Я просто хочу сказать: все мы знаем, что ты вышла замуж, потому что переживала нелегкие времена, и я страшно волновалась. Твоя сестра рыдала несколько часов, когда узнала, что ты выходишь за Алана. Она твердила, что он неудачник, но потом смирилась. Ты совершенно не уронила себя в наших глазах. Твоя сестра не пришла на свадьбу только потому, что у нее была высокая температура.

— Ма, я хотела сказать, что Алан возвращается.

В трубке воцаряется продолжительное молчание. Ли слышит, как мать пересказывает ее слова Бобу.

— Что-что он делает?! — орет тот. — Ну и какая мне разница?

Наконец мать, видимо, собирается с силами.

— Ты знаешь, что я всегда тебя поддержу, детка. Если ты делаешь это ради детей, тобой можно только восхищаться. Именно так я и объяснила Бобу.


Кэтрин снимает замок с велосипеда, который стоит на дорожке перед домом, и выезжает на улицу. Тихий, сонный воскресный вечер; девушка решила проветриться, купить булочек, выпить кофе… что угодно, лишь бы выйти из дома. Большую часть дня она провела в маленькой спальне, где стоит швейная машинка и лежат ткани. Кэтрин шьет платье для Ли. Это один из самых замысловатых нарядов, какой она когда-либо придумывала, не говоря уже о том, чтобы сшить, и чем дольше Кэтрин работает, тем сильнее волнение. Платье — черно-бело-серебристое, в стиле геометрических силуэтов Уильяма Темпеста, в которые девушка влюбилась, когда увидела их в «Вог». Шитье требует применения всех навыков, какие только есть у Кэтрин, а заодно пришлось освоить и кое-что новенькое. Если она не испортит платье на последнем этапе, получится нечто потрясающее. Корсаж на «косточках». Кто мог бы подумать, что она способна смастерить такую штуку?

Любовь Кэтрин к своему творению переходит все границы — как будто перед ней живое существо. Будет нелегко с ним расстаться.

С другой стороны, это отражение ее привязанности к Ли. Сидя за работой, Кэтрин представляет наставницу в новом платье и понимает, что для себя она такое бы не сшила — не хватило бы терпения. Она предложит подарок в знак мира. А может быть — на прощание, с пожеланием удачи.

Погода теплая, на улицах тихо и безлюдно. Кэтрин нравится кататься на велосипеде воскресными вечерами, когда вокруг спокойно и весь район как будто принадлежит ей. Ветерок ласкает кожу и треплет волосы, и девушка способна притвориться, что жалеть не о чем.

На улице так замечательно, что на мгновение Кэтрин охватывает желание пропустить занятие и кататься допоздна — может быть, даже съездить в Гриффит-парк. Но Ли сказала, что собирается сделать какое-то важное объявление, — речь почти наверняка пойдет о закрытии студии. Кэтрин пережила вместе со студией немало взлетов и падений, а потому должна присутствовать и на сей раз. Миновал очередной жизненный этап…

Она изо всех сил внушает себе, что для Ли это отличный шанс, невзирая ни на что. Больше денег, больше престижа, больше возможностей преподавать, не заботясь о финансовых вопросах. Но Кэтрин не может избавиться от ощущения, что Ли скорее всего не связалась бы с «Миром йоги», если бы не хотела порадовать Алана, вернуть его домой. Она поступила самым естественным образом, и Кэтрин не будет лезть в чужие дела… Но стала бы Ли мириться с Аланом, если бы знала все подробности?

Уже несколько недель Кэтрин борется с собой — не рассказать ли наставнице обо всем? Они ведь подруги. Но затем девушка вспоминает о своем решении сосредоточиться на собственных проблемах. Пусть Ли и Алан разбираются сами.

Она едет к студии и оставляет велосипед у забора, под окном кабинета. В дверях появляется Алан — на нем дорогие серые шорты для йоги и майка. Интересно, почему мужчина с таким красивым телом, прекрасными волосами и точеным лицом вызывает у нее физическое отвращение? У Кэтрин много изъянов, но, нужно признать, ее никогда не влекло к женатым. Ну, не считая того злополучного романа, который продлился полгода. Но она ведь не знала, что парень женат, и бросила его, как только выяснила правду.

— Прекрасный день, — говорит Алан. — Ты на занятия?

— Да, — отвечает Кэтрин.

— Ли будет приятно. Она немного волнуется и все такое. А я буду играть.

Кэтрин молчит. В голосе Алана слышится странная нотка, как будто он подталкивает собеседницу к следующей реплике, хочет продолжения разговора. Нет уж, спасибо.

— Ли сказала, что ты не в восторге от нашего решения.

Кэтрин пожимает плечами:

— Это не мое дело, Алан.

— А мне кажется, что ты уже давно влезла в наши дела. Возможно, я все-таки позову адвоката и попрошу его повнимательнее проверить баланс.

— Уж скорей бы, — отзывается Кэтрин. — Проверьте и успокойтесь раз и навсегда.

— Я бы пригласил его раньше, но это недешево стоит.

— Насколько я знаю, Ли вскоре будет зарабатывать достаточно, чтобы покрыть уйму дополнительных расходов.

— Ли не единственная в нашей семье, кто зарабатывает деньги, Кэтрин… — Алан слегка наклоняется, так что длинные волосы падают ему на лицо. Прическа, дорогая одежда и прочие признаки тщеславия плохо сочетаются с гневом и мелочностью. — Пойми меня правильно. Жаль, что ты потеряешь массажный кабинет, но тебе наверняка удастся найти другое место. Главное — не болтай о способах оплаты…

Когда Кэтрин только начинала работать в студии, то вместо арендной платы делала массаж Ли и Алану. Это предложила Ли. Хотя Алан и возражал, он извлек из сеансов больше пользы, чем Ли. Кэтрин не раз приходилось отклонять недвусмысленные предложения. В конце концов она взяла кредит, чтобы заплатить за аренду и больше не принимать Алана. Непристойными просьбами ее не удивишь — «ох, пожалей меня, помоги расслабиться, мне так плохо». Кэтрин уже давно наскучили сальности, и она умеет ладить с подобными клиентами, обращая ситуацию в шутку. Но самым отвратительным в поведении Алана было то, что, с его точки зрения, девушка была обязана ему интимом.

— Мне ничего не платят, — отвечает Кэтрин. — А вы не знали? Я делаю массаж бесплатно. Если только меня не тошнит от конкретного клиента.

— Знаешь, в чем твоя проблема? — спрашивает Алан. — По-моему, тебе совсем не нравятся мужчины. Подумай об этом на досуге. Ты влюблена в Ли.

— Ну что ж, — отвечает Кэтрин, вскидывая сумку на плечо. — Должен же кто-то ее любить.

Алан заходит в студию и немедленно мчится обратно, как капризный ребенок.

— И больше не оставляй здесь свой велосипед! Он загромождает двор. Сегодня могут приехать из «Мира йоги», и я не хочу, чтобы двор напоминал помойку.

Если бы Кэтрин назло оставила велосипед на месте, Алан бы заткнулся — в том числе из страха, что она пожалуется Ли. Но привычка никому не быть обязанной берет верх. Кэтрин снимает замок, садится боком, выкатывает на тротуар и пристегивает велосипед к фонарному столбу, пропустив цепь через оба колеса, — теперь его не видно из окна студии. «Ты доволен, Алан?» Девушка похлопывает ладонью по седлу.

— Будь умницей и никуда не уходи, я скоро вернусь.


Ли настолько взволнованна и обеспокоена разговором с матерью, что приезжает в студию на десять минут позже, чем планировала. Она видит в зале толпу и слышит, как Алан играет, «разогревая» собравшихся. Он утверждает, что не любит фисгармонию — она идеальна для того, чтобы играть на занятиях, но звучание у нее не слишком разнообразно, — тем не менее, начиная играть, Алан как будто погружается в транс. Прислушиваясь к загадочным, монотонным звукам инструмента, ученики углубляются в свой внутренний мир.

Красота музыки успокаивает Ли. Она не утверждает, что Алан идеален — она тоже не совершенство, — но мать напрасно ему не доверяет, когда он того заслуживает. Талант у Алана несомненный.

— Ли, — зовет из-за прилавка Тина, — я знаю, что у вас занятие, но не подойдете ли на минутку?

Неподалеку стоит Брайан. Ли готова поклясться, что он флиртует с Тиной. «Пожалуйста, Тина, только не влюбляйся. У него замашки эксгибициониста, и вдобавок он лет на двадцать старше».

— Привет, Ли, — говорит Брайан. — А у вас сегодня целая толпа. Наверное, вы рады.

— Воскресенья всегда непредсказуемы, — отвечает она. — Хорошо, что вы здесь.

— Я пытаюсь ходить регулярно, три раза в неделю, чтобы не терять контакт со своей духовной стороной. Особенно когда есть живая музыка. Я по-настоящему раскрываюсь…

«Главное, не перестарайся».

— Это прекрасно. О чем ты хотела поговорить, Тина?

— Брайан недоволен ассортиментом… может быть, вы сами объясните?

Людей, которые абсолютно довольны ассортиментом, можно пересчитать по пальцам. Если бы Тина продавала жвачку и шоколад, было бы гораздо проще.

— Ничего серьезного, — говорит Брайан, — но я заметил, что вы, Ли, не продаете никаких товаров для мужчин. Костюмы, тренажеры Кегеля, кольца, сумки… это все для женщин.

Ли ненавидит подобные разговоры. Брайан действительно чувствует себя обделенным или нарывается на ссору? Хотя утомительная возня с товарами закончится, как только студия закроется, Ли вдруг ощущает приступ грусти.

— Вам нужно что-то конкретное?

— Ну, если вы продаете женское белье и спортивные лифчики, то почему бы не продавать и «раковины»[9]?

— Понятно.

— Иначе это смахивает на шовинизм. Нам, мужчинам, и так нелегко, потому что женщин в студии намного больше.

О Господи. А ведь казалось, что Брайан ходит на занятия именно потому, что здесь его окружают женщины. Неужели он страдает от недостатка внимания? «Я знаю одну студию в Коннектикуте, которая, возможно, вас заинтересует, — думает Ли. — Что-то мне подсказывает, что там вас окружат заботой. И специальной одежды не потребуется… обычной, впрочем, тоже».

— Мужчины, которые занимаются йогой, — тяжкий крест для многих школ, — продолжает Брайан. — Нам требуется много смелости, Ли, чтобы прийти на занятия. Мы хотим чувствовать себя защищенными.

— О Господи, — говорит Тина. — Я ведь никого не хотела обидеть, клянусь. Честное слово, Брайан, никто здесь не ставит под сомнение вашу мужественность.

Трудно спорить, когда доказательство постоянно перед глазами. Ли испытывает сильное желание сказать Брайану, что если он действительно готов надеть нижнее белье, то она сама охотно подарит ему комплект.

— Дело в том, — замечает она, — что сегодня я собираюсь сделать важное объявление. Боюсь, в следующем месяце предстоят серьезные перемены. А потому вряд ли стоит делать заказы…

Худенькое личико Тины морщится.

— Вы закрываете студию?

— Боюсь, что так. Мне очень жаль. Я собиралась рассказать тебе до того, как объявлять остальным, но немного задержалась…

Ну вот, Тина уже расплакалась, поэтому нет смысла продолжать. Брайан, пользуясь возможностью, крепко обнимает девушку, гладит по голове, говорит, что все хорошо, и сердито смотрит на Ли.

Пора начинать.


В середине занятия Кэтрин чувствует, что звуки фисгармонии и пение ее гипнотизируют. Это подлинное признание таланта: она терпеть не может Алана, но по-прежнему любит его музыку. Вибрирующие ноты как будто проникают в глубь тела, негромкое гудение задней стенки инструмента, по которой Алан постукивает левой рукой, помогает проделывать дыхательные упражнения. Сейчас Ли и Алан действуют заодно, так гармонично, как Кэтрин еще не доводилось видеть. Вряд ли они заранее договорились — у них получилось естественным образом. Наверное, это хороший признак. Никогда не угадаешь, как живут люди за закрытыми дверьми. Если они действительно ощущают внутреннюю общность, то за Ли можно лишь порадоваться.

Все мужчины изменяют. Такой эгоист, как Алан, несомненно, способен изменить жене, не испытывая никаких чувств к любовнице. Он вернется к Ли, и бедной Баррет придется зализывать раны. Некоторые вещи лучше оставлять невысказанными. Если бы мужья и жены признавались друг другу во всех неблагоразумных поступках, разводов было бы еще больше.

Кэтрин обводит глазами зал. Все как будто танцуют, слушая наставления Ли и музыку Алана. Низкие наклоны, мощные растяжки, восхитительная тишина, тридцать человек дышат в унисон, и благодаря этому возникает волшебная атмосфера единства — такого могучего, что его невозможно разрушить.

Грустно будет потерять все это. Есть много других студий, но подобное ощущение найти гораздо труднее. Грациэла и Стефани тоже в зале, и Имани наконец вернулась, на сей раз с Бекки Антрим на буксире. Поначалу слышатся восхищенные охи и ахи, негромкое перешептывание, но наконец ученики успокаиваются.

В конце занятия Ли медленно выводит их из глубокой медитативной савасаны и просит сесть, сложив руки на коленях. Кэтрин знает, что сейчас будет, и ощущает легкую тревогу. Мосты сожжены, и обратного пути нет.

— Как вы знаете, — говорит Ли, — на занятиях мы часто говорим, что надо избавиться от напряжения, от лишних ожиданий, от страха. Нельзя продвинуться в изучении йоги, пока вы боитесь упасть, потерять равновесие, показаться смешным или не справиться с упражнением. Вспомните, как вы впервые сделали стойку на голове. Вспомните прилив веры, который заставил вас наконец оторвать ноги от пола и понять, что вы стоите, хотя и вниз головой. Но как вы знаете, физические упражнения лишь средство добиться глубинных изменений в жизни. Я достигла того этапа, когда нужно отказаться от некоторых любимых вещей, чтобы двинуться дальше. В частности, от этой студии. У нас с Аланом появилась возможность преподавать и играть в другом месте, и поэтому через две недели студия закрывается.

Неожиданная тишина застигает Кэтрин врасплох. Она ловит взгляд Ли и пожимает плечами.

— Есть вопросы?

Поднимается одна рука.

— Да, Кэрол?

— На прошлой неделе я оставила здесь солнечные очки. Никто их не находил?

— Какие очки? — уточняет темноволосая женщина, которая обычно дремлет во время савасаны.

— С красной пластмассовой оправой. Дешевые. Но мне они нравятся.

— Мы поищем среди забытых вещей и обязательно найдем, — обещает Ли. — Еще вопросы?

— У меня абонемент на десять занятий, и я не успею их истратить, — говорит Роджер. — Как быть?

— С теми, у кого останутся лишние занятия, мы позанимаемся индивидуально, — отвечает Ли. Кэтрин знает, что это предложил Алан. — Что еще? Шарон?

— Наверное, вы будете распродавать коврики и всякое снаряжение, чтобы освободить студию. Будут ли скидки для учеников?

— Поговорите с Тиной на следующей неделе. Мы постараемся что-нибудь придумать.

Ученики начинают сворачивать коврики, и Кэтрин понимает по глазам Ли, что та чувствует себя немного глупо. Девушка замечает несколько опечаленных лиц, а потом Андреа, которая посещает студию уже не первый год, поднимает руку.

— Да, Андреа?

Она смотрит на Ли, и движение в зале замирает. Все ученики поворачиваются к ней. Андреа кажется слегка растерянной и ошеломленной.

— Вы что-то хотели спросить?

— Что… что нам теперь делать?

— То есть?

— Что нам делать без вас? — спрашивает Андреа.

И тут Тина, рыдая во весь голос, кидается к Брайану в поисках утешения.

* * *
После занятия Стефани, Грациэла, Имани и Бекки решают пойти в кафе. Они приглашают и Кэтрин. Ли наверняка бы предпочла, чтобы девушка осталась в студии — она хочет поговорить с ней, обдумать то, что случилось в конце занятия, — но Кэтрин сегодня тянет к подругам. Они чувствуют себя покинутыми и должны крепче держаться друг за друга. К тому же Кэтрин много лет была большой поклонницей Бекки Антрим. Она ни за что не упустит возможность посидеть рядом с ней за кофе.

Погода по-прежнему прекрасная, и по пути Кэтрин замечает, что люди останавливаются, оборачиваются, показывают пальцем и достают мобильники, чтобы сфотографировать Бекки. Каково это — всегда быть на виду, жить буквально под микроскопом? Точнее, почему некоторые стремятся к такой жизни? Но Бекки, кажется, смирилась с чужим любопытством. Она шагает с таким равнодушным и надменным видом, что привлекает еще больше внимания.

В кафе они садятся за столиком на улице.

— Я не думала, что Ли согласится, — говорит Стефани. — Ты давно об этом узнала, Кэт?

— Мне сказали несколько дней назад. Она уже подписала контракт.

— Я просто поражена тем, какой она отличный учитель, — говорит Бекки. — Я обошла все городские студии, и если я говорю, что Ли хороший преподаватель, значит, так оно и есть.

— До сих пор не понимаю, отчего она не может работать в двух местах, — замечает Грациэла.

— «Мир йоги» хочет эксклюзивный контракт, — объясняет Кэтрин. — Таким образом, Ли станет дороже. И с Аланом тоже заключили договор — он будет играть во время занятий.

— Он очень милый, — говорит Имани.

Кэтрин предпочитает промолчать.

— Я всегда считала, — вмешивается Стефани, — что, как только контракт подписан, обратной дороги нет. На самом деле, чтобы расторгнуть сделку, нужен всего лишь хороший юрист. У нашего продюсера есть адвокаты, способные сделать что угодно. В том числе аннулировать любой контракт.

Бекки попивает кофе из большой чашки с двойной порцией молока. Расплескав немного на футболку, она вытирается салфеткой. Удивительно, что можно быть такой шикарной и знаменитой и в то же время совершенно безыскусной и простой.

— У одной моей подруги, — говорит Бекки, — была маленькая студия в Санта-Монике. Уйма учеников, зал всегда битком набит. Камминг когда-то нас познакомил. «Мир йоги» предложил ей аппетитный контракт и заставил закрыть студию, а через несколько месяцев они заявили, что она нарушила условия договора. Сущая мелочь, может быть, насчет проклятых бутылок с водой. Пришлось пересматривать контракт, и в итоге бедняжке пришлось согласиться на половину изначальной суммы. Эта тактика началась в Денвере и распространилась повсюду. Видимо, сюда еще не дошли слухи.

— Какая подлость! — восклицает Стефани.

— Ли виделась с владельцами? Жанетта (именно Жанетта!) и Фрэнк. Говорят, они чертовски странные.

Хотя Ли не называла Кэтрин никаких цифр, девушка не сомневается, что сумма чертовски велика. И вдобавок — контракт с Аланом. Не исключено, что соблазнительное предложение на самом деле — обман, ловушка, и именно Алан втравил в это Ли. Он буквально шантажировал жену.

Кэтрин ощущает новый прилив гнева, но на сей раз злится не на Алана, не на «Мир йоги», а исключительно на себя. О том, что ей известно, надо уже давным-давно рассказать Ли. Кэтрин допивает кофе и встает. Хватит ошибок. По крайней мере она передаст Ли только что услышанное.

— Я должна вернуться в студию, — говорит Кэтрин и поспешно выходит. Она старается не бежать, но не может удержаться и почти рысит.

Ли еще в зале — прибирается и разговаривает с Аланом. Хорошо бы поговорить с ней наедине. Кэтрин открывает дверь.

— Ты так быстро ушла, — говорит Ли. — А я хотела спросить, как, по-твоему, все прошло.

— Нормально. То есть все в шоке, конечно, но… Послушайте, Ли, я только что разговаривала с Грациэлой, Стефани и… и Бекки Антрим кое-что сказала насчет «Мира йоги»… Вы не уделите мне минутку?

— Конечно.

Алан перестает расставлять блоки и оборачивается.

— Обращайся к нам обоим, — замечает он. — Ты упорно забываешь, что это и меня касается.

Впоследствии, вспоминая эту минуту, Кэтрин признает, что вела себя как ненормальная. Ворвалась почти в истерике и заговорила о странных владельцах «Мира йоги», об их подлых приемах. О том, что у знакомой Стефани есть адвокаты, которые способны расторгнуть сделку с самим Сатаной, если понадобится. Не стоило удивляться, что Алан обвинил девушку во лжи, в том, что она все придумала, лишь бы убедить Ли не закрывать студию, — разумеется, из-за собственного эгоизма.

Алан подходит к жене и обнимает ее за плечи.

— И ты думаешь, мы тебе поверим? — спрашивает он.

Ли молчит. Слов не нужно. Взгляд, который она бросает на Кэтрин, достаточно красноречив. Она обижена. Обижена тем, что девушка пошла на такие крайние меры в надежде, что они передумают. Кэтрин даже в горячке все понимает. Ли и Алан — одна команда, и если Алан изображает главного, то жене придется подыграть. Так всегда бывает. Если бы Кэтрин хоть раз обзавелась серьезными, стабильными отношениями, то, наверное, вела бы себя точно так же.

Она выходит из зала на улицу. Пора научиться принимать вещи, которые ты не в силах контролировать, даже если немыслимо их полюбить. Сейчас она отправится на долгую прогулку, чтобы хорошенько проветриться. А потом, довольная, поедет домой и дошьет платье для Ли.

На полпути к фонарному столбу девушка понимает, что велосипед исчез.

* * *
Сидя в кафе за порцией чая со льдом, Грациэла чувствует сильнейшую робость. Ее обескураживает это ощущение. В конце концов, она человек, достойный доверия и уважаемый в своей среде. Ее талант признали. Она победила сотни конкурентов и попала на съемки знаменитого клипа, удостоившись похвалы от самой Бейонсе. Когда эта великая женщина (именно так Грациэла о ней думает) встретилась с девушкой на первой репетиции, то пристально посмотрела, покачала головой и сказала: «Возможно, я ошиблась». У Грациэлы замерло сердце, но Бейонсе тут же рассмеялась и сказала: «Расслабься. Ты такая красавица, что нелегко будет танцевать рядом с тобой».

Даже если Бейонсе заготовила эту шутку заранее, ее слова вселили в Грациэлу уверенность и как будто приблизили к звезде. Она танцевала лучше, чем обычно, желая оправдать доверие, которое ей оказывали окружающие. А потом до Грациэлы дошли слухи — шепот хореографа, — что она, возможно, станет одной из танцовщиц, которые поедут с Бейонсе на гастроли. Новая ступень, недосягаемая высота. Грациэла даже не решается думать об этом.

С чего бы ей чувствовать себя маленькой и ничтожной в присутствии Бекки, Имани и Стефани? Почему у нее в ушах по-прежнему звучит эхо оскорбительных материнских фраз, как только она собирается открыть рот и вступить в разговор? Слишком громкое эхо…

— Ненавижу позу голубя, — говорит Бекки. — Знаете, что она напоминает? Ночевку на раскладушке, когда в живот тебе впивается металлическая перекладина.

Имани разражается хохотом.

— Когда это ты в последний раз спала на раскладушке, милая моя?

— К твоему сведению, в колледже у меня был парень, который жил в общежитии и спал на раскладной кушетке. И отчего я не вышла за него замуж?..

— Как романтично, — замечает Стефани.

— Не то слово. Давай-ка лучше поговорим о том, как прошло занятие у тебя.

Грациэле хочется сказать что-нибудь смешное — хоть что-то — но вдруг это покажется глупым и неуклюжим? Вдруг никто не засмеется? Если бы здесь был Дарил, они бы по крайней мере молчали вдвоем — Дарил редко участвует в подобных разговорах. Оба чувствуют себя уязвимыми, и это лишь укрепляет узы.

— Я тоже не люблю позу голубя, — сообщает Стефани. Момент для остроумной реплики упущен. — А потом я начала представлять, что под грудью у меня лежит мягкая подушка.

— О Боже! — вскрикивает Бекки. — Если однажды я обнаружу, что мое бедро напоминает мягкую подушку, то умру от разрыва сердца!

Грациэла надеется, что однажды сама поверит в собственный успех и поймет, что заслуживает подлинной дружбы с этими женщинами, а не положения ручной зверюшки. Видимо, ждать придется долго.

В недавнем прошлом она положилась бы на Стефани и сочла ее своей помощницей, но Имани в таком восторге по поводу сценария, что Грациэла чувствует себя лишней.

— Раз уж Бекки об этом заговорила, — замечает Имани, — ответь: какая поза пугает тебя больше всего?

— Халасана, — отвечает Стефани. — Каждый раз.

— Буррито-асана, — говорит Бекки. — Да еще со сливочным соусом.

— Что ты знаешь о сливочном соусе?

— Что вы знаете о буррито, гринго? — ввертывает Грациэла.

К ее огромному облегчению, все смеются. У Грациэлы звонит мобильник, и она встает, чтобы ответить.

Это Кэтрин. Она говорит негромко и неуверенно. Видимо, девушка расстроена.

— Ты еще в Силвер-Лейк? — спрашивает она.

— Да, в кафе. Что случилось?

Долгое молчание. Потом Кэтрин отвечает:

— Прости, что отвлекаю, но, когда соберешься уходить, не подвезешь ли меня до дому?

Грациэла радуется поводу покинуть своих звездных приятельниц — особенно после того, как ей действительно удалось вставить словечко.

— Я сейчас приеду, — обещает она, возвращается за столик, забирает сумку и коврик для йоги и извиняется.

— Кэтрин нужно подвезти, — говорит Грациэла, поспешно допивает чай и смотрит на Бекки: — Было очень приятно познакомиться. Конечно, я сейчас скажу банальную вещь… но я ваша большая поклонница.

Бекки делает фирменную гримаску — Грациэла десятки раз видела ее на экране.

— Нам так и не удалось поболтать, — с искренним сожалением произносит актриса.

Грациэла краснеет как ребенок, которого похвалили за пустяковое достижение.

— Имани сказала, что ты занята в новом клипе Бейонсе, — продолжает Бекки. — Мне до чертиков хочется узнать, какова она в жизни.

— Пусть идет, — вмешивается Имани. — Расскажет в следующий раз. Или спроси у меня.

Шагая к машине, Грациэла понимает, что Бекки, которую она так боялась, на самом деле хотела поговорить о ее успехах. Кто бы мог догадаться? Может быть, Бекки тоже слегка стеснялась?

Кэтрин в легком желтом платье ждет на скамейке неподалеку от студии. Она машет и улыбается Грациэле. Но когда Кэтрин садится в машину, подруга сразу понимает, что случилась неприятность.

— Что стряслось? — спрашивает она.

— Одна знакомая обещала меня подвезти, но не получилось. Я могла бы и пешком добраться, но слишком устала после занятия, чтобы идти целый час…

Грациэла понимает, что причина в другом, но решает не давить. Кэтрин, разумеется, расстроена из-за того, что студия закрывается, и у нее есть причины переживать больше остальных. Здесь — ее работа, и она дольше всех знает Ли.

Грациэла медленно едет на холм и видит, что окружающие кварталы становятся все тише и очаровательнее. Кэтрин однажды упомянула, что живет в красивом месте, но Грациэла даже представить не могла, что здесь так шикарно. Сколько же зарабатывает массажист?..

— Здесь, — говорит Кэтрин, указывая на прелестное маленькое бунгало, полускрытое лиловой бугенвиллеей.

— Ого… — Грациэла лишается дара речи. Дом невероятно романтичен — особенно если знать, что Кэтрин живет одна. Интересно, почему девушка предпочитает сохранять независимость? Грациэла не сомневается, что в одиночестве была бы несчастна и все время проводила бы в поисках парня.

— Никто не верит, что я тут живу. Впрочем, меня могут отсюда попросить в любую минуту. Это, так сказать, условия договора. При нынешнем положении вещей я, наверное, и впрямь перееду.

— Неудачный день?

— В общем, да.

— Ты, конечно, переживаешь, что студия закрывается. Думаешь, Ли действительно поступила неправильно?

Кэтрин задумывается. Она сомневается не столько в собственном мнении, сколько в том, нужно ли им делиться.

— Боюсь, она поступила так по неверной причине.

— Алан? — уточняет Грациэла и сама себе удивляется. Меньше всего ей хочется говорить об Алане, но как-то само вырвалось.

Кэтрин качает головой и грустно смеется.

— Ох уж эти тихони, которым все всегда известно. Что ты думаешь об Алане?

Услышав вопрос Кэтрин, Грациэла понимает, что уже давно его ждала. Она редко видела Алана, но успела заметить нечто знакомое — надменную самоуверенность, которая тем не менее казалась наигранной. Она слышала, как он сразу же заговаривал о своих заслугах, когда кто-нибудь хвалил Ли, даже если успехи Алана не имели ничего общего с темой разговора. Точно так же вел себя Дарил, и Грациэла всегда пыталась подыскать ему оправдание. Наблюдая за Аланом, она поняла, как мучается Ли. Тем не менее танцовщица еще не готова высказать все, что думает.

— Наверное, хорошо, что они снова сошлись… если Ли действительно этого хочет. Но лично я бы ему не доверяла.

Кэтрин смотрит на подругу и негромко произносит:

— Только не говори, что он за тобой ухаживал.

— О нет. Конечно, он отпускает всякие замечания, когда видит меня, но я их просто игнорирую…

— Прости, но с такой внешностью ты вряд ли страдаешь от отсутствия «замечаний».

— От Конора я их никогда не слышала, — говорит Грациэла. И эта фраза тоже вырывается у нее почти против воли.

Кэтрин смотрит через ветровое стекло и открывает дверцу.

— Подожди, — просит Грациэла. — Что у вас случилось с Конором? Он же безумно в тебя влюбился, сама знаешь.

Кэтрин опускается на сиденье, оставив дверцу открытой.

— Конор и безумие?.. Да брось, он самый разумный человек на свете. Он не хочет страдать. А я не хочу причинять ему боль.

— Правда? Неужели ты сама не боишься боли?

Кэтрин устало смотрит на нее.

— Я бы пригласила тебя в дом, но у меня бардак и вдобавок закончился запас колы.

«Я не самая целеустремленная женщина на свете, — думает Грациэла, — и не самая умная, и не самая успешная. Но я не бессловесное животное. Если я не испугалась Бекки Антрим, то почему бы не поговорить с Кэтрин и не сказать, что она ведет себя глупо?»

Она закрывает окна и отстегивает ремень.

— Бардак мне не страшен, и колы я не хочу. Нам нужно кое-что обсудить. Ты впустишь меня в дом и расскажешь все с самого начала.

С этими словами Грациэла выходит из машины и шагает по дорожке к дому. Не услышав за собой шагов, она оборачивается и говорит:

— Кэтрин, я сказала — идем. И никаких «нет». Просто так я не сдамся. Как, по-твоему, я получила место в клипе?


— А тебе не кажется, что Кэтрин права насчет «Мира йоги»?

— В чем права? Что они воплощенное зло? О Господи, Ли. Ты посмотри, сколько денег они предлагают.

— Но может быть, это ловушка. Мы закроем студию и…

— Милая, — замечает Алан, — у тебя паранойя. Кэтрин скажет что угодно, лишь бы ты осталась. У девочки разыгралось воображение. Нельзя же верить наркоманке.

Звонит телефон, и Алан подходит к столику, чтобы взять трубку. Когда он возвращается в зал, лицо у него пылает.

— Что-то случилось?

— Это личный секретарь Жанетты и Фрэнка. Ты не поверишь…

«Они расторгли контракт», — думает Ли с облегчением, а не с жалостью.

— На следующей неделе нас приглашают в гости в Лорел-Каньон. На коктейль.

Ли решает не выказывать разочарования.

— Надо же. Как мило. Очень интересно.

— «Мило»? «Интересно»? Ты издеваешься. Они настолько замкнуты и сдержанны, что их не видели даже Дэйв и Чак. Это… потрясающе. Невероятно.

— То есть пойти в футболке нельзя?


У Билли, соседки Стефани, три дочери — Дэнни, Фрэнки и Бобби. Две старшие живут в другом штате, а Бобби — ближе всех к матери, в Сан-Франциско. Но даже она никогда не приезжает в гости. В начале недели Стефани позвонили из студии, где Билли занималась «горячей» йогой, и сообщили, что та регулярно теряет сознание на занятиях. Руководители опасаются, что она рискует получить сердечный приступ. Не желая прибегать к юридическому вмешательству, студия надеется, что члены семьи уговорят Билли больше не ходить на занятия.

Стефани побеседовала с Билли, потерпела поражение, выведала телефон Бобби и позвонила ей. Та оказалась удивительно милой (Стефани подозревала, что все три дочери за что-то обижены на мать и потому не приезжают). А самое удивительное — Бобби появилась через пару дней.

Она постучалась к Стефани, чтобы поблагодарить за звонок и за помощь, которую соседка оказывала матери. На ней были джинсы и мужская белая футболка без рукавов. Стиль унисекс, сильное поджарое тело, короткая стрижка… и вдобавок Билли сказала, что ее младшая дочь — водопроводчик… Стефани ожидала грубости. Но Бобби — «пожалуйста, зовите меня Роберта» — оказывается женщиной лет под сорок, с чудесными синими глазами, добрым голосом и весьма приятными манерами. Стефани убедилась, что в Роберте чувствуется неожиданная беззащитность, которую она замечала у многих (будем говорить откровенно) мужеподобных женщин. Роберта (хотя имя Бобби подходит ей больше) села напротив хозяйки, расставив ноги и уперевшись локтями в колени, и принялась жаловаться на упрямую мать. Роберта и ее сестры не показывались в Лос-Анджелесе, потому что Билли сама им запретила — не хочет, чтобы люди знали, что у нее такие взрослые дочери.

— Мать сходит с ума, — сказала Роберта, с трудом сдерживая слезы. — Я убеждала ее перебраться ко мне в Сан-Франциско. Моя подружка, сущая стерва, только что съехала, поэтому у меня освободилась комната. Но вы и сами видите, каково иметь дело с Билли.

Стефани предложила гостье перекусить в кафе, и та согласилась, но с одним условием — ей позволят заплатить за обеих. Это самое малое, чем она может отблагодарить Стефани.

Они идут в маленькую уютную закусочную в Мелроуз — именно там Стефани написала большую часть «Песков Лас-Вегаса». Бесцеремонный официант, который обычно обращается с ней, как с туристкой, сегодня на диво вежлив. Может быть, на него произвели впечатление внушительные бицепсы Роберты.

— Здесь хорошие гамбургеры? — спрашивает Роберта, изучая меню.

— Честно говоря, год назад я стала вегетарианкой, а эта закусочная открылась всего полгода назад…

— И какие здесь гамбургеры?

Ну ладно.

— Отличные, — отвечает Стефани. — Особенно вот тот, с луком.

Лишь когда Роберта заказывает чизбургер, Стефани сознает, что уже несколько недель не прибегала к испытанному заклинанию. Временами она еще думает о Престоне — но с тех пор как Стефани бросила пить и начала писать сценарий для Сибиллы, ее покинуло и отчаяние, и желание отомстить. Быть счастливой — лучшая месть, хотя и невольная. Так приятно вновь обрести контроль над, собственной жизнью, которая не имеет никакого отношения к Престону.

— Забавно, — говорит Стефани. — Я твердила «чизбургер» всякий раз, когда думала о своем бывшем. Некоторым образом это помогло мне о нем забыть.

— Когда я думаю о своей бывшей, то тоже что-нибудь твержу, только не помогает. Наверное, надо сменить кодовое слово.

— Какое?

— «Стерва»! — Роберта пожимает плечами. — Она бросила меня ради двадцатилетней фигуристки.

— А я и не знала, что среди фигуристок есть лесбиянки. — Стефани тут же путается, что, возможно, оскорбила собеседницу.

— Э… она не совсем лесбиянка. Через полгода у нее будет ребенок. В общем, фигуристкой ее тоже уже не назовешь. Ну а что пришло в голову мистеру Чизбургеру?

— Не знаю… именно поэтому и было так больно. Мы прожили вместе три года. Он сказал, что я холодная и рассеянная.

— Терпеть не могу, когда любимый человек сваливает вину на тебя. Нет бы прямо признать себя сволочью.

Когда Стефани приносят фруктовый салат, он отчего-то кажется вялым и неаппетитным. Впрочем, она не голодна. Роберта вгрызается в чизбургер и оттопыривает большой палец в знак одобрения. Когда официант спрашивает: «Принести что-нибудь еще?» — она вытирает рот и отвечает:

— Ей тоже чизбургер с луком.

Стефани собирается возразить, но потом вдруг понимает, что думать о вегетарианстве гораздо приятнее, чем действительно быть вегетарианкой. Недаром она украдкой пробиралась сюда, будучи под хмельком, и пожирала гамбургеры. Но для Роберты это, судя по всему, совершенно не важно, поэтому Стефани молчит.

— У меня была одна мысль насчет вашей матери, — говорит она. — Может быть, не уговаривать Билли бросить йогу, а отвести ее на занятия другого типа? Я знаю отличную студию в Силвер-Лейк, и там не слишком жарко. И преподавательница очень внимательна. У нее медицинское образование. Билли с ней знакома…

Роберта откладывает чизбургер.

— Что случилось? — спрашивает она.

— Ничего. А что?

— Моя мать сказала бы — ты выглядишь так, как будто кто-то наступил на твою могилу.

— Я вспомнила, что студий, о которой речь, вот-вот закроется. Я буду скучать. Очень скучать…

Пожалуй, лучше не вспоминать об обстоятельствах, при которых Билли познакомилась с Ли. Стефани не знает, рассказала ли старушка об этом дочери (скорее всего нет), хотя вряд ли Роберта станет ее стыдить.

— Но еще пару недель студия будет работать. Заходите.

— Завтра я возвращаюсь в Сан-Франциско. И потом, что-то не хочется за ленчем представлять, как Билли закидывает ногу за голову. Может быть, загляну к вам в следующий раз, как приеду.

— Вы ведь приедете?

— Нет смысла замалчивать, сколько лет моей матери. Она стала слишком слаба, чтобы ездить ко мне в гости. Я буду навещать ее чаще.

Официант приносит Стефани чизбургер.

— Я предлагаю тост, — говорит та. — За чизбургеры.

— Везде и повсюду, — подхватывает Роберта.


В течение нескольких дней Кэтрин обдумывает разговор с Грациэлой. Как только они вошли в дом, Грациэла начала расспрашивать о том, что случилось на самом деле, и почему, и какие у Кэтрин намерения. Было забавно видеть танцовщицу такой настойчивой и упрямой, совсем как ребенок, который засыпает родителей вопросами. Эта роль не то чтобы идеально ей подходила, но, может быть, именно поэтому Кэтрин открылась, поделившись с подругой своими страхами насчет того, что Конор может подумать о ее прошлом. А затем, хотя и страдая от унижения, пересказала нелепую, чудовищную, унизительную цепь событий, начиная со встречи с Филом.

Грациэла молча посмотрела на нее и сказала:

— Знаешь, Кэт, ты далеко не такая дурная, ненадежная и гадкая, как сама думаешь. Ты очень серьезная и целеустремленная. Оглядись. Человек, живущий в таком доме, не склонен к безумию и саморазрушению. Напиши Конору. Объясни, что случилось.

Тебе даже не нужно извиняться. И непременно позвони мне, как только отправишь письмо.

Кэтрин уже несколько раз пыталась написать Конору, но с первых же строк пускалась в неловкие извинения и нелепые подробности.

Она лежит в постели. Уже почти рассвело — видно, как за окном занимается заря. Синева сгущается, а потом начинает бледнеть и выцветать. Когда вокруг так тихо, спокойно, прохладно, девушке хочется остановить время. Грациэла, конечно, права. Кэтрин вовсе не опасается причинить боль Конору. Она боится, что он причинит боль ей самой, отвергнет ее, оставит трепыхаться как рыба на суше. Такое уже случалось не раз. Встречаясь с разными придурками, Кэтрин с самого начала принимала как данность, что рано или поздно мужчина поступит жестоко.

Но какие могут быть шансы, если сидеть в своей скорлупе? Тот, кто не готов рискнуть, вынужден принимать ситуацию как есть.

Кэтрин встает и идет в столовую. Она садится за старенький компьютер — неуклюжий и тяжелый, с маленьким экраном, настоящий обломок минувшей эпохи, под стать старой мебели и винтажной одежде. Кэтрин принимает позу лотоса, сидя на стуле, и начинает печатать.


«Дорогой мистер Росс.

1. Отличная погода. 2. У меня украли велосипед, который я оставила перед студией. Ха-ха. 3. Недавно я посмотрела «Касабланку» и долго плакала. 4. В моем прошлом есть много такого, что я хотела бы изменить, но не могу. Я всего лишь пытаюсь не повторять прежних ошибок. 5. Солнце встает, и на горизонте оранжевое сияние. Честно говоря, мистер Росс, я готова буквально на все, лишь бы вы сейчас были здесь, со мной.

Бродски».


Именно сейчас, прежде чем взойдет солнце и в комнату хлынет ослепительный свет, Кэтрин отправляет письмо и идет варить кофе.


Коротышка и Высокий не раз повторили, что попасть к Жанетте и Фрэнку в Лорел-Каньон — большая честь. Ли заподозрила, что эти двое страшно ревнуют — ведь Ли и Алан, недостойные неофиты, едут в гости к мэтрам. «Обычно они не зовут к себе преподавателей. Никто из сотрудников еще не удостаивался персонального приглашения».

— Ты просто придираешься к мелочам, — говорит Алан. — И ведешь себя как психопатка.

Ли обижается на «психопатку» — особенно потому, что нервничал перед встречей именно Алан. Он полчаса решал, что надеть, мучительно чесал в затылке и даже не обращал внимания на постоянные звонки мобильного (а телефон звонил каждые десять минут с тех самых пор, как он приехал домой). Видимо, друг не больно-то обрадовался, когда Алан сказал, что возвращается к жене, — Бенджамин специально выселил одного из своих соседей, чтобы освободить место для Алана.

Они везут детей в студию, чтобы оставить их с Баррет, а самим направиться в Лорел-Каньон. Мальчики сидят сзади, окна закрыты, кондиционер включен. Конечно, это пустая трата энергии и не очень хорошо с точки зрения экологии, но Ли время от времени позволяет себе такую роскошь, особенно когда Алан волнуется.

— Помни — не важно, что они богатые и преуспевающие. Они просто люди.

— А я и не считаю их богами, — отвечает Ли.

— Ты можешь хотя бы час обойтись без иронии? Я понимаю, что у тебя разыгрались нервы, но, пожалуйста, не надо и меня расстраивать.

Ли хочется напомнить, что муж совсем недавно назвал ее психопаткой, но лучше уж сменить тему. Мобильник снова пищит.

— Сколько сообщений он уже прислал? — интересуется Ли.

— Бен ненормальный. Я ведь предупредил, что переезжаю временно. Ни одна живая душа не слышала, что мы разводимся. Но люди живут в плену условностей. Как будто временный разъезд означает что-то серьезное.

В словах Алана есть нечто тревожное, но Ли предпочитает об этом не думать. «Забудь и просто двигайся вперед».

— Ребята, вам хочется на занятие? — спрашивает она.

Майкл и Маркус предаются новому развлечению — соревнуются, кто громче пропоет «ом». Временами это раздражает, но, несомненно, пение лучше потасовок, которые продолжались целыми днями до того, как близнецы начали заниматься йогой. Когда шум становится нестерпимым, Ли вступает в хор, и даже Алан запевает басом. «Ну ладно, — думает Ли, — жизнь не идеальна. Но хотя бы иногда мы счастливая семья». Если ради общего блага нужно закрыть студию — так тому и быть. В конце концов, семья важнее.

Когда они заходят в студию, Ли берет Алана за руку и целуетего.

— Я не стану психовать, пока ты рядом, — говорит она.

Он склоняется к жене.

— Тогда поделись со мной своим спокойствием. Я волнуюсь.

Баррет сидит за столиком и одной рукой что-то записывает, а другой набирает сообщение. Как и остальные, она немного ворчлива и необщительна. Честно говоря, Ли не в силах винить девушку — она ожидала такого отношения. Ли старается подыскать место всем — вчера вечером она написала Баррет, что местная школа почти наверняка пригласит ее заниматься йогой с детьми три раза в неделю в рамках курса физкультуры. Удивительно, но Баррет не ответила. Даже не подняла глаза, когда Ли и Алан вошли в студию.

Дети бросаются к ней, и Алан с телефоном в руках заходит в зал.

— Готова? — спрашивает Ли у Баррет, кивая в сторону близнецов.

Та кивает в ответ:

— Как всегда.

— Ты получила письмо?

— Да. Спасибо.

— Знаешь, Баррет, я долго договаривалась, и было непросто. Всей школе это пойдет на пользу, но и тебе тоже.

— Я же сказала «спасибо».

— Я слышала. Но если бы ты посмотрела на меня, прозвучало бы чуть более искренно.

У Баррет звонит телефон. Может быть, однажды кто-нибудь исследует наиболее неприятные мелодии звонков и телефонных сигналов и объяснит, почему люди выбирают самые что ни на есть раздражающие. Баррет читает сообщение и наконец смотрит на Ли.

— Спасибо, — повторяет она, хватает блокнот и выскакивает на улицу.

— Осторожно! Осторожно! — распевают Майкл и Маркус. Эту фразу Ли и Алан твердили дома годами.

Ли заходит за стол, чтобы проверить электронную почту. И снова звонок. Ей мерещится? Нет, просто Баррет вышла, оставив телефон, и он лежит на столе, вереща и мигая. Ли отодвигает его в сторонку и замечает, что пришло новое сообщение.

От Алана.

Интересно.


Дом Жанетты и Фрэнка — настоящее чудо современной архитектуры — лепится к склону холма в Лорел-Каньон. С улицы он кажется маленькой стеклянной коробочкой, слишком хрупкой, чтобы противостоять стихиям. Настоящая оптическая иллюзия. Хотя его окружают другие дома, он источает атмосферу мира и гармонии — того и другого Ли сейчас явно недостает.

Алан всю дорогу болтал о переменах, которые ожидают их собственное жилище. Он намерен устроить в подвале домашний спортзал, это пойдет на пользу его карьере — он собирается активно ходить на прослушивания, как только они избавятся от студии и их совместный банковский счет немного пополнится. Алан как будто не замечал странного молчания Ли. Как только она села в машину и принялась размышлять над увиденным, на нее нахлынуло непривычное и приятное спокойствие. В конце концов, она всего лишь увидела телефон Баррет, на который пришло сообщение от Алана. Ли и сама не раз получала сообщения от Баррет, не так ли? Не опасно ли делать скоропалительные выводы?

Да, опасно.

— Красиво, правда? — спрашивает Алан, с почтением глядя на дом Жанетты и Фрэнка.

— Я бы повесила занавески.

— Видимо, им нечего скрывать.

— Всем есть что скрывать, Алан.

Они поднимаются по крутой лестнице. Наверху гостей встречает стройный мужчина с короткими светлыми волосами. Судя по фигуре — несомненно, ревностный поклонник йоги. Даже фанатик, думает Ли, встречая немигающий, пронзительный взгляд.

— Вы, наверное, Ли и Алан, — говорит он, протягивая руку. — Я Джеймс. Жанетта и Фрэнк рады встретиться с вами. Они уже ждут.

— Мы опоздали? — тревожится Алан.

Джеймс улыбается.

— На семь минут. Не стоит беспокоиться. Выкиньте из головы. Они знают, что на занятие вы бы не опоздали ни на минуту.

— Пробки… — объясняет Алан.

Джеймс кладет руку ему на плечо и смотрит еще пристальнее.

— Даже не думайте об этом, ладно?

Ли утешается тем, что она неповинна в злополучном семиминутном опоздании. Но обращение Джеймса наводит на мысль, что это деловая встреча, а не дружеский визит, — на тот случай, если кто-то сомневался. Ли в жизни не додумалась бы намекнуть гостю, что он опоздал на несколько минут.

В первую очередь Ли замечает, что в доме идеальная температура. Должно быть, здесь замысловатая система климат-контроля, которая регулирует влажность и ионы. Наверное, и запах тоже — в воздухе разносится легкий, как будто цветочный аромат. Слышатся негромкие звуки, нечто среднее между щебетом и чириканьем. Даже при нынешнем состоянии духа Ли ощущает спокойствие и уверенность.

Вокруг сверкающий мрамор и полированный паркет, мебели мало — даже трудно поверить, что тут кто-то живет. Становится ясно: сад настолько густ и роскошен, что занавесок не нужно. Дом немного похож на террариум, но трудно сказать — то ли ты сидишь в нем, то ли заглядываешь внутрь. Гостиная — в задней части дома; в дальнем конце комнаты, на фоне молочно-белого неба, сидят Жанетта и Фрэнк. Под ними — невидимые стулья из какого-то прозрачного материала, так что хозяева как будто парят в воздухе.

Они одновременно встают и приветствуют Ли и Алана. Учитывая репутацию, дом, имена и запах роз, разлитый в воздухе, Ли ожидала увидеть двух изящных гуру в белых одеяниях. Как ни странно, Фрэнк — заурядного вида мужчина лет за шестьдесят, в джинсах и свитере на голое тело. В вырезе ворота видны седые волосы на груди, а из-за ремня выпирает брюшко. Жанетта — из тех женщин, у которых каждый дюйм тела как будто обработан и подвергнут специальным процедурам. Мягкие волосы, очаровательная фигура, идеальные ногти. Но что-то в ее чертах и сложении — должно быть, легкая склонность к полноте — наводит на мысль, что она не с рождения купалась в роскоши. Жанетте лет пятьдесят, но кто знает?.. На ней джинсы и белая рубашка — шестисотдолларовое подражание мужским деловым сорочкам. Она — воплощенная чистота, и можно не сомневаться, что ее тело с головы до ног покрыто тонким слоем дорогого, слегка ароматизированного лосьона.

Жанетта складывает руки в молитвенном жесте и слегка кланяется Алану и Ли, как будто гости ожидают именно такого приветствия. Честно говоря, рукопожатие их вполне бы устроило.

— У вас прекрасная аура, — говорит она Ли. — Вы окружены ею, как сверкающая вечерняя звезда на ясном северном небе.

Та понимает, что нужно поблагодарить, хотя слова Жанетты не столько искренняя похвала, сколько демонстрация собственного ума.

— В машине было жарко, — говорит Ли. — Может быть, дело в этом.

— Она очаровательна, Фрэнк, не правда ли? Нам так повезло, что вы оба теперь работаете у нас. Джеймс сейчас принесет напитки. Садитесь.

В комнате четыре одинаковых прозрачных стула в форме буквы S; когда Алан опускается на один из них, Фрэнк замечает:

— Это мой.

— О! Простите.

Фрэнк — преуспевающий бизнесмен, у которого, несомненно, есть масса дел помимо общения с преподавателем йоги. Но он считает встречу с Аланом и Ли своей обязанностью — лишь бы жена была счастлива. Тем не менее что-то во внешности Жанетты наводит Ли на мысль о том, что счастье в этой семье поддерживается антидепрессантами.

— Мы так долго ждали, — говорит Жанетта. — Как только мы услышали о вашей студии, я сказала Фрэнку: нужно заполучить этих замечательных людей. Хотя вы, возможно, думали, что ведете совсем неприметный образ жизни, мы обратили на вас внимание. Да-да, мы знали о вашем существовании. И я хочу, чтобы вы прославились, Ли. Но для начала… наверное, вы хотите услышать, отчего для нас так важно духовное начало. Может быть, расскажешь, Фрэнк?

Тот складывает руки на груди — точнее, на брюшке. Несомненно, это значит «рассказывай сама», и Жанетта продолжает:

— Лет десять назад нас постигла большая удача, Ли. Я не стану утомлять вас деталями… скажем так — мы внезапно оказались в числе самых уважаемых людей в Лос-Анджелесе. Вы представляете, как бывает трудно на первых порах, когда деньги и успех буквально окрыляют? Вы не знаете, что такое быть богатым, Алан… когда тебя приглашают на все звездные вечеринки и присылают персональный самолет, чтобы отвезти в Марокко на чей-нибудь день рождения. Конечно, вам это кажется сказкой, Ли, и, честное слово, я не стану отрицать, что богатство сродни чуду. Но правда всегда отличается от того, что видно на поверхности.

Она складывает руки и снова слегка кланяется, хотя и непонятно кому — божеству истины?

— Когда мы только-только разбогатели, все было относительно просто, но как только поднялись в ту сферу, где находимся теперь, Ли, обязательства и давление выросли просто невероятно. Подумайте, Алан. Будь у вас возможность сделать что угодно, буквально что угодно, сколько решений вам бы пришлось принимать ежеминутно? Десять? Скорее сто. Подумайте. Но знаете что, Ли? Я всегда встречала превратности судьбы лицом к лицу. Никогда не позволяла проблемам подавить меня, похоронить под лавиной. Столько богачей утратили свои позиции, не выдержав борьбы с трудностями… совсем как те несчастные бедняки, которых снесла в море волна цунами.

Джеймс приносит на стеклянном подносе сок и тарелки с разноцветными фруктами и ставит на прозрачный столик перед Жанеттой, но та, кажется, не замечает ни еду, ни Джеймса. Очень жаль, потому что Ли умирает от жажды и почти ничего не ела на ленч.

— И тогда я начала медитировать. С той минуты, когда впервые погрузилась в состояние глубокой медитации — а у меня к этому настоящий талант, — я увидела перед собой путь. Знаете, как я отношусь к вам, Ли? Не хочу вас смущать — мне известно, какая вы скромная, это видно по вашей замечательной ауре, — но я знаю, что могу быть честна. Вы произведение искусства. Честное слово. И вы тоже, Алан… — Жанетта берет обоих за руки. — Именно богатым и привилегированным всегда принадлежала возможность скупать произведения искусства, чтобы оберегать их и демонстрировать остальным. Именно это я и начала делать, Ли, — приобретать самые прекрасные и драгоценные шедевры. Например, вас.

Она подает знак Джеймсу, который стоит поодаль и наблюдает.

— Пожалуйста, унесите, дорогой. Я не хочу пить. Намасте.

Еда и питье исчезают.

— А что вы делаете, Алан? О, не нужно волноваться, я имею в виду не конкретно вас, я говорю о людях вообще. Что делает человек, который может позволить себе покупку шедевра? Или держит его под замком, или помещает в музей. Вот что такое «Мир йоги». Наши студии — музеи. Поэтому они так роскошны, Ли. Знаю, люди вроде вас, наверное, думают, что у нас слишком много ограничений и установлений, но разве в Прадо или Лувре нет правил? Как защитить прелестные драгоценные вещицы, выставленные в музее, от посетителей? Я, конечно, разболталась, но нужно прояснить, к чему я клоню. Некоторые говорят — слухи доходят, Ли, и сюда, в нашу тихую гавань, и даже в Малибу, где у нас постоянный дом, — так вот, некоторые говорят: «О, Жанетта и Фрэнк забирают лучших учителей из маленьких студий». Во-первых, мы никого не забираем просто так — мы покупаем, а во-вторых, если прекрасная картина Пикассо (это вы, Ли) или очаровательный набросок (это вы, Алан) плесневеют в старой лавчонке на краю света, нужно их спасти, раз уж у меня есть средства. По-моему, такова моя моральная обязанность. Разве я не права, Фрэнк?

Фрэнк размыкает руки.

— В следующем месяце мы поднимаем оплату за занятие до тридцати восьми долларов, — говорит он.

— Он деловой человек, Ли. Я в это не вмешиваюсь, и вам тоже не нужно. В том-то и прелесть. Вы понимаете, Алан? Я завидую вашему положению. Честное слово, завидую. То же самое с моими собаками. Иногда я смотрю на них и думаю: разве они не счастливы? Еда сама собой появляется в миске! Кстати, давайте договоримся и насчет моего имени, хорошо? Когда я стала буддисткой, имя Дженет перестало казаться подходящим. Для Милуоки, где я выросла, оно еще годилось, но раз уж я почувствовала себя новым человеком, мне было нужно что-нибудь другое. Потом я отправилась в Париж, и женщины в модных домах звали меня «мисс Дженет», но, разумеется, произносили «Жанетт». Вы когда-нибудь бывали за границей, Ли? Французы так очаровательно говорят по-английски, даже в провинции. Мне понравилось, и я сменила имя. Однако я и впрямь чересчур разговорилась. Пожалуйста. У вас есть вопросы, Алан? А у вас, Ли? Вы о чем-нибудь хотите спросить?

— Да, у меня есть вопрос, — говорит Ли и оборачивается к Алану: — Это правда, что ты спишь с Баррет?


— Как ты могла? — возмущается Алан.

— А что?

— В гостях у Фрэнка и Жанетты! Ты видела выражение их лиц? Они так смутились, что не знали, как быть!

— Ты действительно думаешь, что мне есть дело до Фрэнка и Жанетты? Заводи мотор, Алан. Заводи мотор и вези меня домой.

— К счастью, у нее достаточно светского опыта, чтобы притвориться, будто она ничего не слышала.

— К счастью, она настолько себялюбива, что не заметила бы, даже если бы я вышвырнула тебя в окно! А мне очень хотелось это сделать!

— Ты торопишься с выводами.

— Заводи мотор, Алан.

— Я не могу найти ключи.

— Ищи быстрее!

На спортивных штанах Алана столько «молний» и крошечных отделений, что он забывает, где уже искал, а где еще нет. Интересно, о чем думал дизайнер? По кармашку для каждой монетки?

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Я не собираюсь отвечать, Ли.

— Ты ответишь, и притом немедленно.

В течение стольких лет Ли училась сдержанности и хладнокровию — она избавлялась от гнева, расслаблялась, дышала… Но женщина чувствует, как внутри закипает незнакомый гнев, как будто она утратила контроль над мыслями и поступками. Чисто физическое ощущение, от которого покалывает руки, ноги и темя.

— На тот случай, если ты забыл, повторяю: ты действительно спишь с Баррет?

— Я с ней не живу, Ли, — отвечает Алан, вытаскивая ключи из кармашка ниже колена. — И у нас нет романа.

— О Господи! Господи! Иными словами, вы трахались. Она еще ребенок, Алан! Она студентка колледжа!

Ли открывает бардачок и роется в нем, ища пачку сигарет, которую припрятала несколько месяцев назад, когда Алан ушел из дому. Она знала, что они рано или поздно пригодятся.

— Баррет — няня наших детей. Это так… банально. Отвратительно.

— Что, черт возьми, ты делаешь?

— Закуриваю! Не видишь? — Сигарета прыгает во рту, пока Ли нервно пытается зажечь спичку. — И я ее докурю — докурю до самого фильтра!

— Ты с ума сошла? А если Жанетта и Фрэнк увидят?

— Ты правда думаешь, что мне не наплевать? Думаешь, у меня есть хоть какое-то желание на них работать? Они ужасны. Фрэнк — делец и свинья, а она просто дура. Жанетту можно только пожалеть, хотя я и удержалась. Она ставит нас не выше собак, Алан. Впрочем, ты и есть сущий кобель.

Алан выезжает на дорожку и медленно катит прочь, время от времени озираясь, чтобы удостовериться, что никто за ними не наблюдает. Ли опускает окно, высовывает голову и кричит:

— Я курю, Дженет! Хочешь затянуться?

— Ты спятила! Откуда такая злоба?

— А чего ты хочешь? Ты спал с девушкой, которая работает у нас! У меня!

— Всего три или четыре раза!

— Ах да. И все? Три или четыре раза? По-твоему, это не считается, да? Я должна сделать вид, что ничего не было? Добро пожаловать домой, будем и дальше жить как одна счастливая семья и работать на этих… дрессировщиков? Гав-гав! Почему ты раньше не сказал? Если бы я знала, что вы перепихивались всего три или четыре раза, то, наверное, даже не забеспокоилась бы, любимый. Мне ведь все равно. И Баррет тоже, не так ли? У нее нет никаких чувств, не правда ли? Ты наверняка сказал ей, что мы разводимся? Что угодно, лишь бы затащить ее в постель?

— Я ничего не говорил. Если она почему-то подумала…

— Ты отвратителен. Ужасен. Знаешь, что самое худшее? Моя мать с самого начала знала, что ты скотина, а я нет. Меня ослепила любовь, или глупость, или уверенность в собственной правоте, ведь я такая хорошая и глубокомысленная. Поэтому теперь придется не только посмотреть на тебя с новой стороны, но и признать, что у матери интуиция лучше! И мне это очень неприятно!

— У нас контракт с «Миром йоги», Ли. Он подписан. Сделка совершена. Ты понимаешь, что это значит?

Ли слегка запыхалась, и от дыма у нее кружится голова.

— Да, милый, — негромко отвечает она. — Я понимаю.

Она выбрасывает недокуренную сигарету в окно. Если уж ты пустилась во все тяжкие, что такое окурок на обочине?.. Ли вытряхивает из пачки оставшиеся сигареты.

— Это значит, что мне понадобится очень хороший адвокат. И Стефани, одна из моих самых преданных учениц, как раз такого знает. А когда я наконец расторгну контракт, то позабочусь о нашем разводе.

Она растирает сигареты ладонями и швыряет табак Алану в лицо.


Грациэла радуется, что съемки окончены, хотя, несомненно, это было самое приятное событие в ее жизни. А еще — самое сложное и интересное, но в то же время и утомительное. Раньше она никогда такого не переживала. Грациэла измучилась физически и эмоционально, временами девушке казалось, что она не выдержит. Она начала танцевать даже во сне, двигая руками и ногами в постели под звуки музыки, слышной только ей, и не раз посреди ночи будила Дарила. Просто удивительно, каким ласковым и заботливым он был, пока она готовилась к съемкам и репетировала. Иногда она замечала мимолетный проблеск гнева или обиды, но Дарил держал чувства под контролем. День за днем, пока длились съемки, Грациэла приходила домой и обнаруживала приготовленный ужин и откупоренную бутылку вина. Дарил делал ей массаж и подавал еду. Несколько месяцев назад она думала, что, возможно, придется с ним порвать, но теперь внезапно все наладилось.

На некоторое время.

Направляясь к Ли, чтобы отпраздновать возрождение студии, Грациэла пытается сложить фрагменты воедино. Вчера девушке позвонили и сказали, что продюсер буквально очарован ее талантом и что все только и говорят о том, как удачно получился клип. Гораздо лучше, чем ожидали. Она потрясающе выглядит в серебристом корсете, а ее волосы так красиво развеваются на ветру. У нее большое будущее!

Грациэла не питает особых иллюзий, но если это правда хотя бы на одну десятую, ее карьере суждено пойти в гору. Она знает, что выпьет чашу радостей до дна и насладится всем, что есть хорошего в такой жизни. Хореограф соловьем разливался насчет клипа, а потом небрежно (о Господи!) заметил, что они связались с агентом Грациэлы и готовы официально взять ее в качестве танцовщицы на гастроли. Через десять минут после того, как Грациэла положила трубку, позвонил агент. Деньги по сравнению с теперешним заработком будут просто невероятные, а известность — за гранью вообразимого. Разумеется, все танцоры лишь оттеняют Бейонсе, но тем не менее агент, который до сих пор разговаривал с вымученным энтузиазмом, как говорят с многообещающим школьником, с подлинным волнением твердит о жесткой конкуренции и зовет Грациэлу «детка».

— Плевать на конкуренцию, — говорит девушка, — я хочу этот контракт.

С контрактом на руках и стабильным заработком она сможет свозить Дарила в отпуск, в настоящий отпуск. Они ведь никогда не развлекались по-настоящему. Может быть, на Гавайи. А еще она наймет уборщиков, чтобы те пару раз в месяц приводили в порядок мамин дом. Таким образом, Грациэла будет помогать ей, не ставя под угрозу собственное психическое здоровье. И нужно купить шторы на окна…

Вчера вечером она приготовила особенный ужин для Дарила, по замысловатому рецепту, которому Грациэлу научила мать. Она полдня ходила за покупками и возилась на кухне. Квартира выглядела чудесно, на столе стояли цветы. За ужином Грациэла рассказала Дарилу о предстоящих гастролях, и он сразу спросил:

— И как долго тебя не будет?

— Не знаю, я еще не в курсе подробностей. Но это не значит, что я пропаду на полгода. Мне сказали, что между выступлениями будут промежутки. И ты тоже сможешь приезжать в гости.

— Теперь ты действительно поднялась на новую ступень. Ты ведь не перестанешь меня любить? Останешься моей?

— Навсегда, — ответила Грациэла.

Дарил подхватил ее на руки и отнес в постель. Когда они занялись любовью, он был очень нежен и мягок, а на глазах у него как будто показались слезы.

— Ты всегда будешь моей? — повторил Дарил на ухо Грациэле.

— Да, — шепотом ответила она.

— Правда?

— Да, — сказала девушка вслух.

Но он продолжал повторять одно и то же, как будто не расслышал ответ — а точнее, как будто не поверил. Как будто она его обманывала, и он уличил возлюбленную во лжи. Движения Дарила были так настойчивы и энергичны, что поначалу Грациэла сочла их невероятно возбуждающими. Она давно уже не чувствовала подобной страсти. Но затем ощущения изменились, к сексу примешалась толика отчаяния, словно Дарил наказывал Грациэлу за какой-то проступок, а не просто занимался любовью. Она делала вид, что все в порядке, хотя ей было больно и она понимала: что-то не так.

Потом он перекатился на бок, свернулся клубочком и заплакал.

— Прости, — твердил Дарил, пока наконец Грациэла не принялась утешать любимого и извиняться, хотя понятия не имела, за что просит прощения.

Она останавливает машину неподалеку от студии. Нужно разобраться в предчувствиях и сомнениях. Йога всегда помогала Грациэле прочистить голову. Девушка понимает, что однажды придется пересмотреть некоторые принципы отношений с Дарилом и принять ряд важных решений, но сейчас ей нужно просто успокоиться. Несколько «приветствий солнцу», полтора часа медитации. Пока что этого достаточно.


По дороге в студию у Имани звонит мобильник. Она спокойно выслушивает, благодарит и кладет телефон на место. Первый порыв — развернуться и ехать домой. Глен большую часть дня в клинике, но иногда, если дело срочное, до него удается дозвониться. Когда у Имани случился выкидыш, он изо всех сил уверял жену, что это и его потеря, что она должна передать ему часть бремени, что будет намного проще, если она перестанет винить исключительно себя. Но Имани не слышала мужа и не сознавала, что имеет в виду Глен. Ведь именно она не сумела доносить ребенка до срока.

Но в последние три месяца что-то изменилось, и теперь Имани знает, что хотел сказать муж. Боль и отчаяние настолько поглотили ее, что она забыла: это был и его ребенок. Больше Имани не сделает такой ошибки.

Она ищет место для разворота, но машин много, и у нее нет иного выхода, кроме как двигаться в общем потоке, в ту сторону, куда она изначально направлялась. Может быть, это к лучшему. Она поедет на занятия. Йога стала ее утешением, и она вновь прибегнет к помощи Ли, чтобы успокоиться. Может быть, лежа в савасане, Имани подумает, каким образом лучше сообщить новость Глену. В студии она найдет правильные слова и потренируется их произносить. По пути Имани начинает перебирать варианты: «Не будем опережать события…»; «Не нужно сходить с ума…»; «Я трезво оцениваю шансы…»

Она подъезжает к студии и видит свободное место для парковки — поистине сегодня у нее удачный день.

«Я кое-что должна сказать тебе, Глен, и не хочу, чтобы…»

Имани тянется на заднее сиденье и достает коврик для йоги. К черту, думает она. Как только я увижу Глена, то крикну: «Ура! У нас будет ребенок!»


Главный недостаток активного общения с Сибиллой заключается в том, что Стефани начинает привыкать к излишествам. (Все остальное относится к достоинствам.) Например, к машине с персональным шофером. Воплощенная нелепость, расточительность, распущенность. Но так приятно… Стефани страшно удивилась, когда Сибилла согласилась прийти на занятия к Ли. Она объяснила, что приехала в Лос-Анджелес развлекаться, ей стало скучно заниматься пилатесом с личным тренером, а потому пора попробовать нечто новенькое. Она даже не возражала, когда Стефани попросила подвезти пожилую соседку.

— Я должна оказать ей услугу, — сказала Стефани. — Она мне помогла, когда я… была не в лучшем состоянии.

— Все мы иногда бываем в таком состоянии, — отозвалась Сибилла. — Даже у меня случались приступы хандры. Приводи свою старушку.

— Я дружу и с ее дочерью, — добавила Стефани. Конечно, они с Бобби еще не успели подружиться, но…

Итак, Сибилла, Стефани и Билли забираются на заднее сиденье лимузина. Сибилла, с ужасом и восхищением на лице, слушает рассказ Билли.

— Мне пришлось уйти из студии, где я занималась, потому что я для них слишком хороша! Стефани вам рассказала? Все преподаватели меня просто боялись.

— Не сомневаюсь.

— И так повсюду. Какого черта? Но раз уж студия Ли не из самых известных, там я никому не испорчу настроение. Вы, наверное, очень гибкая, у вас такие длинные ноги.

— Спасибо, — говорит Сибилла. — Правда, цвет мог быть и получше.

— Только не наращивай слишком много мускулов, девочка. Меня всегда спрашивают: как, ты еще занимаешься йогой?.. — продолжает Билли. — Ничего себе комплимент, а? Я не говорю, что не собираюсь бросать, но пускай не пристают, пока мне не стукнет пятьдесят. К счастью, до этого еще далеко. Мы уже почти приехали? Я хочу помедитировать.

Когда Билли начинает похрапывать, Стефани говорит Сибилле, что Ли безгранично благодарна за юридическую помощь. Она не упоминает напрямую, что Сибилла лично взяла на себя все расходы по расторжению контракта с «Миром йоги». Поблагодарить ее за это — дело Ли, если угодно. Сибилла время от времени проявляет неожиданную скромность.

— Ты такая щедрая… Я до сих пор понять не могу, отчего ты согласилась помочь.

— Во-первых, ты мне очень нравишься. Раньше ты недооценивала свой талант, но это куда приятнее, чем завышенная самооценка. Поэтому я решила помочь твоей подруге, ведь йога так много для тебя значила. Во-вторых, Фрэнк — риелтор из Лас-Вегаса, вот откуда у них деньги. Поскольку я прожила несколько кошмарных лет в браке с риелтором, то с легкостью нашла его уязвимые места. Достаточно было пригрозить, чтобы он сдался. На все про все ушло двадцать часов. Мои адвокаты — спецы по таким вещам. Каким образом, по-твоему, я добилась компенсации при разводе? При том что именно я была неверна. Кстати, последняя версия сценария меня удивила.

Стефани ожидала этого и приготовила ответ.

— Получилось не так, как мы планировали. Надеюсь, ты не станешь возражать.

— Нет-нет, мне очень нравится. Ты сгладила все острые утлы. И хорошо, что ты не стала предупреждать заранее: я бы непременно заспорила. Читая сценарий, я поняла, что действительно хочу сделать хороший фильм. Хочу этого гораздо больше, чем унизить бывшего мужа.

— Мы по-прежнему собираемся начать съемки в октябре? — спрашивает Стефани.

— Несомненно. Слышала, нужно приготовиться к целым месяцам, если не годам, вынужденных отсрочек и задержек, но я чертовски настойчива. Надеюсь, настойчивость поможет мне и в йоге.

— Не говори глупости, — просит Стефани. — Тебе не придется перетруждаться. Ли направляет учеников, но каждый делает то, что хочет и может.

Сибилла смотрит в окно, как будто задумавшись.

— В таком случае, — говорит она, — я оставлю вас в зале, а сама предпочту массаж.


Несколько последних ночей Кэтрин по большей части потратила на то, чтобы дошить платье для Ли. Она хотела сделать прощальный подарок, а получился поздравительный — с возвращением. Такое ощущение, что Кэтрин сама была в отъезде. Она до сих пор чувствовала боль от взгляда, который устремила на нее Ли в тот день, когда девушка пыталась предупредить ее насчет владельцев «Мира йоги». Она надолго затаила обиду, но теперь настала пора избавиться от этого бремени.

Кэтрин надевает платье и рассматривает себя в зеркале. Платье шикарно, но не в ее стиле. На Ли оно будет смотреться отлично. Ей понадобятся новые наряды, чтобы бывать на людях, — особенно теперь, когда они с Аланом официально разошлись. Может быть, Ли не откажется сходить с Кэтрин в клуб.

Кэтрин отправила Конору свое рассветное письмо более трех недель назад, но до сих пор не получила ответа. Странно — но, впрочем, она способна понять. По крайней мере она перестала проверять электронную почту каждый час, чтобы посмотреть, нет ли весточки от Конора. Если им не суждено быть вместе — значит, не суждено.

Она снимает платье, аккуратно заворачивает и укладывает. Кэтрин обожает все эти мелочи, которые кажутся такими старомодными, — оберточную бумагу, специальную коробку с ручкой… Сегодня она вручит подарок Ли.

Девушка надевает выцветшее синее платье, которое пару дней назад слегка перешила. Не слишком роскошно, зато в ее вкусе.

День будет теплый. Укладывая в сумку коврик для йоги и бутылку с водой, Кэтрин смотрит в окно, на склон холма и сверкающее озеро. Кто кого обманывает? Было бы приятно смотреть из этого окна вдвоем, делить дом с любимым человеком. Порой Кэтрин мучительно хочется найти свое счастье. Но она преодолеет боль. Сможет жить одна.

Запирая дверь, Кэтрин слышит за забором легкое позвякивание — может быть, едет мороженщик, хотя она ни разу еще не видела его в этом районе. Бугенвиллея во дворе так разрослась, что улицу не видно. Нужно наконец взяться за садовые ножницы. Снова доносится звонок, уже ближе, и он кажется знакомым. Точь-в-точь такой же был на…

Кэтрин выходит из-за куста и видит Конора, который катит вверх по холму на большом велосипеде, не розовом, а зеленом, с большим красным бантом на руле. Парень тяжело дышит, ухмыляется и машет ей рукой.

«Я не могу, — думает она. — В моей жизни сейчас все так хорошо. У нас ничего не получится, и в конце концов обоим будет больно».

— Бродски! — кричит Конор, отдуваясь. — Ты знаешь, сколько времени я ухлопал, чтобы раздобыть этот велик? Прости за цвет, но розовый я бы искал еще недели две. Зато теперь снова будешь на колесах.

«Не надо, не надо, не надо», — твердит внутренний голос. А потом Кэтрин сбрасывает сандалии, роняет все, что держала в руках, бежит к Конору и чувствует, что сердце вот-вот разорвется.


Ли надеялась увидеть многолюдное сборище, но на занятие пришли всего человек пятнадцать. Может быть, некоторые ученики еще сердятся, оттого что сначала она собиралась закрыть студию, а потом вдруг передумала. А может быть, просто отвыкли от привычного хода вещей за те две недели, что студия стояла закрытой. (Ли уехала вместе с детьми и постаралась как можно яснее объяснить им случившееся. Что жизнь теперь немного изменится, но что они с Аланом останутся их родителями, настоящей семьей, пусть даже и разъедутся — навсегда, а не на время, как говорилось раньше.) С этим было трудно смириться ей самой, но чем скорее она перестанет думать о шансах и возможностях, тем быстрее наступит исцеление.

«Пятнадцать» — неплохое число, а там вернутся и остальные. Ученики, которых Ли считала самыми близкими, пришли, чтобы поддержать ее. Они лежат на спине, в савасане, с закрытыми глазами, а Ли подходит к каждому, складывает руки чашечкой над их глазами и осторожно касается висков.

— Спасибо, что пришли, — шепчет она, делясь энергией, но одновременно и пытаясь набраться сил.

Грациэла берет Ли за руку, когда та притрагивается к ней, на губах Стефани трепещет улыбка, а Имани шепчет в ответ:

— Я должна кое-что сказать вам после занятия.

Жаль, что не пришла Кэтрин, но Ли понимает, что девушке нужно больше времени. Пусть располагает им по своему усмотрению.

Ли садится в позу лотоса, положив руки на колени и сложив пальцы в бхуди-мудре. Она закрывает глаза и пытается дышать вместе с остальными, но чувствует приступ паники. Нужно продумать столько вещей, развязать множество узлов. Чем развод обернется для детей? Каким образом ей самой двигаться дальше и встречать трудности в одиночку? Ли всегда считала себя сильной и независимой, но, по правде говоря, она так долго прожила рядом с мужчиной, хоть и недостойным, что теперь не уверена, справится ли.

Она сильнее сжимает пальцы и дышит как можно медленнее и ровнее. Ли просит учеников перекатиться на бок, сесть, поблагодарить, потом открывает глаза.

И сразу видит Кэтрин, которая стоит в дверях, держа в одной руке коробку с платьем, а в другой — руку Конора. Оба улыбаются, и щеки у них горят, так что ошибиться невозможно.

Есть в жизни минуты, когда ты с полной уверенностью понимаешь, что сумеешь принять любое будущее, каким бы нелегким оно ни оказалось. Ты двинешься вперед спокойно и стойко. Возможно, не удастся выйти из переделки без единой царапины, но все-таки ты выживешь. Твоя жизнь оборачивается вовсе не так, как предполагала, зато ты знаешь наверняка, что не останешься одна. Глядя в добрые глаза подруги, Ли переживает именно такую минуту.

Ну что ж, думает она, давайте начинать.


Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Киртан — разновидность йоги, включающая групповые песнопения. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

От англ. birdy — птичка.

(обратно)

3

От англ. cookie — домашнее печенье, булочка.

(обратно)

4

Эта баба врет (исп.).

(обратно)

5

ИМКА (YMCA) — Христианская ассоциация молодых людей, одна из крупнейших молодежных религиозных организаций в мире; стала известна благодаря организации детских летних лагерей.

(обратно)

6

Хорошая девочка (исп.).

(обратно)

7

Толстая? (исп.).

(обратно)

8

И все? (исп.).

(обратно)

9

«Раковина» — специальная защита для паха, которую носят боксеры, тяжелоатлеты и т. д.

(обратно)

Оглавление

  • ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  • ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  • ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
  • *** Примечания ***