Босиком [Элин Хильдербранд] (fb2) читать онлайн

Элин Хильдербранд Босиком

Посвящается Хизер Остин Торп: в честь кукольного домика, шоу на роликовых коньках, арахисового масла и театра Джелли, вечеринок у Вава и шестерых детей на двоих. Ты лучшая сестра-подруга, о которой только может мечтать женщина.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Июнь

Три женщины спустились по трапу самолета. Это звучало, как начало анекдота.

Джошуа Флинн, двадцати двух лет от роду, уроженец острова Нантакет, старшекурсник колледжа Мидлбери, подрабатывал летом в аэропорту городка Нантакет, где его отец работал диспетчером. Джош заметил женщин сразу же. Они прилетели рейсом компании «Ю-Эс эйрвейз» из Лагардиа. Три женщины, двое маленьких детей, ничего особенного. Так что же привлекло внимание Джоша? Джош Флинн был студентом-филологом, а его наставник, писатель на пенсии Чес Горда, любил повторять, что автор должен чувствовать хорошую историю в воздухе, словно надвигающийся шторм.

— Волосы у тебя на руках должны становиться дыбом, — говорил Чес Горда.

Джош глянул на свои руки. Ничего! Он вытер их о свою светящуюся оранжевую форму и подошел к самолету, для того чтобы помочь Карло выгрузить багаж. Отец Джоша, Том Флинн, сидел в этот момент за компьютерным терминалом на пять этажей выше Джоша и время от времени следил за тем, чтобы его сын выполнял свою работу «как положено». Постоянный контроль создавал очень сложную рабочую обстановку, поэтому за те две недели, что Джош здесь работал, он научился выискивать истории, не отвлекаясь от своих обязанностей.

Две женщины стояли на бетонированной площадке. Джош решил, что они сестры. Одна из них была очень худой, с длинными светло-каштановыми волосами, развевавшимися на ветру. У нее был острый нос, голубые глаза, и было очевидно, что она чем-то подавлена. Ее лоб был покрыт морщинами, как у пекинеса. У второй были такие же голубые глаза, такой же острый нос, но вместо озабоченности ее лицо выражало недоумение и грусть. Она часто моргала, словно вот-вот расплачется. Она была полнее, чем сестра, и ее волосы, ровно подстриженные на уровне плеч, были светлыми, как у шведки. В руке женщина держала сумку с цветочным узором, наполненную пеленками, и набор разноцветных пластиковых ключей; она дышала очень часто и глубоко — казалось, что полет напугал ее до полусмерти.

Третья женщина стояла на верхней ступеньке трапа с младенцем на руках. Мальчик лет четырех выглядывал из-за ее ног. У нее было красивое округлое лицо, вьющиеся пряди выбивались из-под соломенной шляпки. Женщина была одета в джинсы с грязными коленками и резиновые шлепанцы.

Сестры ждали у подножия трапа, пока третья женщина спустится вниз. Та, которая тяжело дышала, потрясая ключами, протянула руки, чтобы взять младенца.

— Иди к мамочке, — сказала она. — Мелани, я заберу его.

Кроме ребенка Соломенная Шляпка держала в руках коробку с овсянкой «Чириоз», зеленую пластиковую чашку и санитарный пакет. Она была в двух ступеньках от земли, когда мальчик у нее за спиной закричал:

— Тетя Бренда, а вот и я!

Прыжок.

Он целился в Нахмуренную сестру, но от переизбытка чувств врезался своим двадцатикилограммовым телом в спину Соломенной Шляпки, после чего та растянулась на бетонной площадке вместе с младенцем. Джош рванулся вперед, хотя и знал, что не успеет никого спасти. Соломенная Шляпка прикрыла правой рукой голову малыша и упала на колени и на левую руку. Ой!

— Мелани! — закричала Тяжело дышавшая сестра. Она швырнула на землю сумку с пеленками и бросилась к Соломенной Шляпке. Младенец не издал ни звука. Сломал шею. Мертв. Джош почувствовал, как его дух растекся по бетонному покрытию, словно он намочил в штаны. Но вдруг — крик! Младенец с трудом вдыхал воздух и героически выдыхал его. Ребенок был жив! Тяжело дышавшая сестра взяла ребенка на руки, осмотрела его в поисках травм, после чего прижала к плечу. Ребенок притих. Нахмуренная сестра подошла вместе с совершившим преступление старшим братцем, прилипшим к ее ногам.

— С младенцем все в порядке? — спросила Нахмуренная сестра. Выражение ее лица менялось от нетерпеливого до нетерпеливо-взволнованного.

— Да, с ним все в порядке, — сказала Тяжело дышавшая сестра. — Он просто испугался. — Она коснулась Соломенной Шляпки. — Мелани, с тобой все оʼкей? Как ты? Как ты себя чувствуешь?

Мелани вытерла бетонную пыль с лица. У нее на локте была большая ссадина, выступила кровь. Сумка с «Чириоз» упала на взлетную полосу, пластиковая чашка покатилась к ногам Джоша. Он поднял чашку и санитарный пакет.

— Принести вам аптечку? — спросил он у Мелани.

Она поднесла одну руку к щеке, а второй потерла живот.

— Нет, нет. Спасибо, конечно, но со мной все в порядке.

— Ты уверена? — спросила Тяжело дышавшая сестра. — А как насчет…

— Со мной все в порядке, — повторила Мелани.

— Блейн сейчас извинится, — сказала Тяжело дышавшая сестра. — Блейн, извинись сейчас же.

— Простите, — пробормотал мальчик.

— Ты же мог поранить своего братика. Ты мог поранить Мелани. Нельзя так поступать, солнышко. Ты должен быть осторожным.

— Он же извинился, Вик, — сказала Нахмуренная сестра.

Материал был явно не для комедии. Эти три женщины были самыми жалкими и несчастными людьми, которых Джош когда-либо видел.

— Добро пожаловать в Нантакет, — сказал он в надежде на то, что его слова подбодрят их, хотя Карло и напоминал ему постоянно, что он не посол. Джош должен был всего-навсего взять их сумки; отец наверняка следил за ним.

Нахмуренная сестра закатила глаза.

— Большое спасибо, — сказала она.

* * *

Когда они садились в машину на стоянке возле терминала, Бренда подумала о том, что нужно было ехать в Нантакет на машине. Она каждый год ездила в Нантакет, и каждый раз добиралась сюда на машине, после чего переправлялась на остров на пароме. В этом году из-за детей и из-за того, что Вики была больна раком, а также из-за желания добраться в Нантакет как можно скорее, несмотря на расходы, они полетели самолетом. Бренда подумала о том, что не следовало нарушать традицию. И к чему это привело? Начало было просто ужасным.

Мелани тошнило на протяжении всего полета, а потом она еще и упала, предоставив Вики лишний повод для волнения. Главной задачей этого лета было помочь Вики расслабиться, успокоиться, облегчить ее боль. Это главное, Мелани! Сейчас Мелани, закрыв глаза, сидела в такси позади Бренды. Вики пригласила Мелани в Нантакет на лето, потому что у той были проблемы — в Коннектикуте она оказалась в «затруднительном положении». Но главной причиной было то, что одна Бренда в качестве компании не устраивала Вики. На протяжении всей жизни — во время туристических походов, летних ночей в период карнавала или воскресного богослужения — Вики брала с собой кого-нибудь из друзей.

Этим летом в роли такого друга выступала Мелани Пэтчен. О том, что Мелани присоединится к ним на время летнего отдыха, Бренда узнала в последний момент, что лишило ее возможности протестовать. Пока они ехали на такси из Дэриена в Лагардиа, Бренда слушала историю о «затруднительном положении» Мелани: Мелани и ее муж, Питер Пэтчен, уже «сто лет» пытались завести ребенка; в прошлом году они семь раз безрезультатно пробовали осуществить эту затею с помощью искусственного оплодотворения. А затем, несколько недель тому назад, Питер признался Мелани, что у него романчик с молоденькой особой по имени Фрэнсис Диджитт. Они работали вместе. Мелани была уничтожена. Она так сильно переживала, что даже заболела — ее все время тошнило, она слегла. Затем у нее не началась менструация. Она была беременна — и «затруднительность» ее положения заключалась в том, что она уехала из Коннектикута, не сообщив мужу ни о своем отъезде, ни о том, что беременна. Мелани хотелось скрыться с Вики, Брендой и детьми, потому что ей «нужно было подумать; нужно было побыть одной».

Бренда выслушала информацию молча, но скептически. Этим летом им с Вики только беглянки от затруднительного положения и не хватало. У Вики был рак легких, а у Бренды и своих проблем хоть пруд пруди. Этой весной ее уволили из университета «Чемпион», с преподавательской должности, за интимные отношения с единственным студентом мужского пола — и, вдобавок ко всему, на ней висело еще «не относящееся к делу» ожидающее решения уголовное обвинение в порче произведения искусства, принадлежавшего университету. Скандал на сексуальной почве! Уголовное обвинение! Бренда прошла путь от ценного работника — известного молодого профессора, первой красавицы «Чемпиона» — до объекта сплетен и насмешек. На территории «Чемпиона» все говорили о ней: доктор наук Бренда Линдон, заработавшая высший балл за преподавание на кафедре английского языка в самый первый семестр работы, вступила в недозволенную связь с одним из студентов. А затем, по никому не понятной причине, она «совершила акт вандализма» по отношению к подлинной картине Джексона Поллока, которая была завещана одним полным энтузиазма выпускником. Картина висела на стене в аудитории Баррингтона, принадлежавшей кафедре английского языка. В придачу к унизительной связи с Джоном Уолшем Бренду обвинили в порче университетского имущества, и ей пришлось нанять адвоката (которого она не могла себе позволить), чтобы тот защищал ее в деле о вандализме. В самом лучшем случае, писал Брайан Делани, эсквайр, университетская команда реставраторов решит, что они могут поколдовать над картиной, реанимировать ее с минимальными затратами и сделать так, чтобы она была как новенькая. В худшем случае будет установлен невосполнимый ущерб. Университет все еще рассматривал это дело.

Бренда поехала в Нантакет под предлогом, что у Вики рак и ей нужна помощь. Но Бренда была безработной, нетрудоспособной и остро нуждалась в деньгах. Мелани была не единственной, кому необходимо время, чтобы «побыть одной», и время «подумать», — Бренда тоже в этом нуждалась. Очень нуждалась. Всю свою жизнь она посвятила одному узкому вопросу: роману Флеминга Трейнора «Невинный самозванец». Этот малоизвестный томик, опубликованный в 1790 году, был темой диссертации Бренды и неожиданно популярного семинара, который она вела в «Чемпионе». Поскольку теперь Бренда навсегда была изгнана из мира университетской науки, единственным способом, которым «Невинный самозванец» мог принести ей какие-то доходы — хотя бы ту сумму, которая необходима для оплаты услуг адвоката и, возможно, для выплаты довольно большого штрафа, — было использовать его каким-либо нетрадиционным, не академическим способом. И именно Брайан Делани, эсквайр, предложил ей написать киносценарий. Сначала Бренда лишь посмеялась над его словами, но Брайан красноречиво указал ей на то, что «Голливуд любит старинное дерьмо». Взять хотя бы «Ярмарку тщеславия» или «Джейн Остин». «Невинный самозванец» был настолько малоизвестным, что его нельзя было найти даже в Amazon.com^[1], но Бренда остро нуждалась, и не только в деньгах, а и в каком-нибудь проекте, в чем-то, над чем можно было бы поработать. Некоторое время она поразмыслила над этой идеей, и чем больше Бренда об этом думала, тем менее нелепой ей казалась идея. Если кто-то спросит у нее этим летом, чем она зарабатывает на жизнь, она скажет, что пишет киносценарий.

Еще одной причиной, по которой Бренда приехала в Нантакет, было то, что Джон Уолш остался в Манхэттене, и даже в городе, где проживало восемь миллионов человек, Бренда чувствовала его присутствие так же остро, как если бы он жил по другую сторону неоштукатуренной кирпичной стены ее квартиры. Ей нужно было обрубить все связи с Джоном Уолшем, какие бы сильные чувства она к нему ни испытывала. Она должна была исчезнуть из города, ставшего свидетелем ее позора, должна была помочь своей сестре. Лето в Нантакете было решением всех проблем, тем более что завещание о наследовании коттеджа, принадлежавшего когда-то Лив — двоюродной бабушке Бренды и Вики, прошло-таки все инстанции и проверки и теперь, спустя три года, этот коттедж официально принадлежал сестрам.

Дело было не в том, почему она была здесь, а в том, почему пребывание здесь не делало ее счастливее.

Одной рукой Бренда крепко прижимала к себе малыша, а другой обнимала четырехлетнего племянника Блейна, который, сгорбившись, сидел рядом с ней.

— Куда едем? — спросил таксист.

— Улица Шелл-стрит, Сконсет, — ответила Бренда.

Шелл-стрит, Сконсет — это были три самых любимых слова Бренды в английском языке. У нее мелькнула мысль о том, что можно было бы получить крупную сумму денег, продав свою половину коттеджа тетушки Лив Теду и Вики. Но Бренда не могла заставить себя отказаться от той частицы острова, которая ей принадлежала, — половины очень маленького дома. Бренда смотрела в окошко на низкорослый вечнозеленый кустарник, который тянулся вдоль Майлстоун-роуд, на акры земли, поросшей вереском. Она вдыхала воздух, такой чистый и насыщенный, что он действовал как анестезия. У Блейна стали закрываться глаза. Бренда не могла не думать о том, как сильно здесь понравилось бы Уолшу. Он очень любил природу — истинный австралиец; ему нравились волны и пляжи, открытое пространство, чистое небо. В Манхэттене Уолш чувствовал себя не в своей тарелке, вся эта синтетическая цивилизация сбивала его с толку, в метро он задыхался, предпочитая ходить пешком, и слава Богу. Сколько раз он в метель пересек Центральный парк, направляясь к дому Бренды? Сколько раз они после занятий тайно встречались в Риверсайд-парке? Очевидно, слишком часто и недостаточно тайно. У одного человека появились подозрения, не у того человека, и преподавательская карьера Бренды закончилась через полтора семестра после начала. Доктора Линдон заклеймили позором, несмотря на то что Уолшу был тридцать один год, в то время как самой Бренде только тридцать. Ситуация в «Чемпионе» была такой омерзительной, запутанной и постыдной, что Бренде не оставалось ничего другого, кроме как порвать с Уолшем. Он хотел приехать к ней сюда. За пределами города все будет иначе, говорил он. Возможно, подумала Бренда. Но не совсем.

Тот факт, что тетушки Лив уже не было в живых и она не знала о позоре племянницы, служил Бренде утешением. Тетушка Лив, знаменитый профессор русской литературы Брин-Морского колледжа^[2], воспитала Бренду для научной работы, выступая в роли наставника и образца для подражания. Сколько часов они провели в рассуждениях о Флеминге Трейноре — а также об Исааке Бабеле, о Толстом, о Солженицыне, о Дюма, о Гюго, об Уитмене? Сколько раз они говорили о том, что нет занятия более благородного, чем изучение литературы, нет времяпрепровождения лучшего, чем с томиком Тургенева?

«У меня все было прекрасно, — подумала Бренда. — Пока не появился Уолш».

Сейчас, когда Бренда вспоминала тетушку Лив, ей в голову сразу приходило выражение «переворачиваться в гробу». Так что этим летом Бренда, можно сказать, искала утешения. Она хотела, чтобы люди простили ее, а еще лучше — забыли обо всем; она хотела найти покой для своей измученной совести. Время подумать. Время побыть одной. Может, не так уж и плохо, что Мелани будет рядом. Страдание любит компанию.

Бренда еще раз оглянулась назад. Глаза Вики были закрыты. Они с Мелани спали и, что еще более странно, держались за руки так, будто были любовниками. Бренда еще крепче прижала к себе малыша. Она почувствовала себя шестилетним, ревнивым, обделенным вниманием ребенком.

* * *

Виктория Линдон-Стоу всю свою жизнь составляла списки. Она объясняла это тем, что была первым ребенком в семье, прирожденным лидером, родителям оставалось только поддерживать ее порывы. «Вики такая собранная, она никогда ничего не забывает». Еще в пятом классе Вики записывала, что и когда она надевала в школу, чтобы никогда не повторяться. Она составляла списки своих любимых фильмов и книг. Она составляла списки того, что друзья дарили ей на день рождения, и всегда писала записочки с благодарностями. В колледже Дьюка спискам не было конца — Вики была президентом общества «Три-Дельта», главой драмкружка, гидом по территории университета, и у нее были списки всего, что имело к этому отношение, а еще отдельный список, касавшийся ее учебы. Затем, в реальном мире, количество списков возросло. Это были списки незамужней, жившей и работавшей в городе девушки, списки, касавшиеся ее свадьбы с Тедом Стоу и, в конце концов, бесконечные списки матери маленьких детей. «Переписать часы приема врача; вернуть книги в библиотеку; сохранить коробки из-под молока для выращивания редиски; отложить деньги на приходящую няню; поиграть в песочнице с Карсоном, Вилером, Сэмом; вызвать клоуна на день рождения; купить летние пижамы; смазать велосипед; почистить ковры в детской…»

Когда Вики поставили диагноз «рак легких», списки прекратились. Это предложил врач, хотя вначале Вики была против. Списки поддерживали порядок в ее мире; они были защитной сеткой, которая не давала упасть важным вещам. Но доктор Гарсиа, а затем и муж Вики Тед, настояли на своем: больше никаких списков, выбрось их из головы. Даже если она забудет забрать вещи из химчистки, ну и что с того? Ей предстояло три месяца интенсивной химиотерапии, и, если химия даст предполагаемый эффект — уменьшит ее опухоль до операбельного размера, — за этим последует операция на груди, в ходе которой Вики вырежут левое легкое и прилегающие лимфоузлы. Химиотерапия, операция, выживание — эти понятия слишком сложны для любого списка. Итак, все списки были выброшены — все, кроме одного, который Вики хранила в голове: Списка Вещей, Больше Не Имевших Значения.

«Брат и сестра, опаздывающие к дантисту, перебегают дорогу. Симпатичная юбка, которая не подходит к босоножкам. “Справочник птиц” Петерсона». (В Дэриене была группа женщин-пенсионерок, которые прогуливались по набережной с этим самым томиком в руках. Вики ненавидела этих женщин. Она ненавидела их за то, что им так повезло — они не были больны раком и поэтому могли наслаждаться прекрасными моментами своей жизни — наблюдать за сорокой или голубой цаплей.)

К сожалению для Бренды и Мелани, это лето в Нантакете включало много вещей, которые изначально входили в составленный Вики Список Вещей, Больше Не Имевших Значения, например поладят ли Бренда и Мелани и будет ли им всем пятерым комфортно в летнем коттедже тетушки Лив, хотя это должно было бы иметь значение. «Вики такая собранная, она никогда ничего не забывает». Но на самом деле Вики упустила из виду некоторые особенности коттеджа тетушки Лив. Когда Вики приняла радикальное решение поехать летом в Нантакет, она думала только о том, хорошо ли ей будет в коттедже тетушки Лив. В детстве она проводила здесь каждое лето с родителями, Брендой и тетушкой Лив. Это было ее любимое место, оно ассоциировалось с летом, и мать Вики, Эллен Линдон, всегда говорила, что любое недомогание — физическое или эмоциональное — тут же проходит, когда нантакетский песок просачивается между пальцев ног. Все остальные считали, что идея Вики уехать на лето была настоящим безумием, что она подвергала себя опасности, но дело в том, что одним из пунктов Списка Вещей, Больше Не Имевших Значения, как раз и было мнение окружающих.

Вики не сомневалась, стоит ли предложить Бренде поехать вместе с ней. Вики нужна была помощь с детьми и во время поездок на химиотерапию, а Бренда, уволенная из «Чемпиона» с жутким скандалом, а также сопровождавшим это уголовным преследованием, безумно желала вырваться из города. Это лето было спасением для них обеих. В горестные дни, последовавшие за диагнозом Вики, сестры говорили о том, что хорошо было бы оживить в памяти детские воспоминания: длинные дни на пляже, ловлю светлячков, велосипедные прогулки к озеру, початки кукурузы, игры в «Монополию» и бадминтон, ежевику, вечерние прогулки к маяку, раскручивавшему свои лучи, словно ковбой лассо, сандвичи из болонских копченых колбасок и хрустящего картофеля — каждый день босиком. Они вдвоем создадут воспоминания для детей Вики. Для Вики это был шанс вылечиться, для Бренды — прийти в себя и собраться. Они последуют совету матери: нантакетский песок между пальцев ног. Это лекарство от всего на свете: от рака, от разрушенных карьер, от любовных романов с плохим концом. Только мы вдвоем, говорили они, сидя под резким светом больничных ламп в ожидании результатов повторного обследования. Это будет лето сестер.

Но в конце концов, разве Вики могла оставить свою лучшую подругу там, в Дэриене, особенно после того как та сообщила ей новость об измене Питера, а за ней — еще более ошеломляющее известие (шепотом, неистово, в три часа ночи по телефону)? Мелани — спустя все это время, после стольких дорогостоящих докучливых процедур — была беременна!

— Поехали в Нантакет! — немедленно выпалила Вики, не размышляя (и не посоветовавшись ни с Тедом, ни с Брендой).

— Хорошо, — так же быстро ответила Мелани. — Я поеду.

Когда такси остановилось у коттеджа тетушки Лив, Вики испугалась, что совершила ошибку. Дом был меньше, чем ей казалось, намного меньше. Это был спичечный коробок; игрушечные домики друзей Блейна и то были больше. Неужели дом стал меньше? Вики была поражена. Она помнила каждое лето, проведенное здесь с родителями, Брендой и тетушкой Лив. Тогда дом казался если не огромным, то, по крайней мере, достаточно большим.

— Он такой прелестный, — сказала Мелани, выходя из такси. — О Вики, он как раз такой, как я себе и представляла.

Вики открыла калитку. Слава Богу, садовники все-таки приходили. Мелани любила цветы. Бледно-розовые розы сорта «Нью-Дон» каскадом спускались по подпорке, а передние клумбы были засажены космеями и голубыми дельфиниумами, а также массивными красивыми цинниями. Вокруг летали бабочки. Лужайка — размером с почтовую марку — совсем недавно была подстрижена.

— А где песочница? — спросил Блейн. — Где горка?

Вики достала ключ из сумочки, открыла входную дверь, сделанную из трех необтесанных планок, и дернула за кольцо. Дверной проем был низким. Когда Вики заходила вовнутрь, она подумала о своем муже Теде, крепком, ростом шесть футов пять дюймов. Тед с самого начала сказал ей, что он категорически против ее поездки в Нантакет. Неужели она действительно хотела провести все лето со своей сестрой, взаимоотношения с которой можно было в лучшем случае назвать нестабильными? И с Мелани Пэтчен, которая нуждалась в помощи так же, как Вики, если не больше? И неужели она действительно хотела, чтобы сеансы химиотерапии — те сеансы, которые, как она надеялась, спасут ей жизнь, — проводились в небольшой сельской больнице Нантакета? Разве это не то же самое, что лечиться в странах третьего мира? «О чем ты, черт побери, думаешь?» — спросил Тед. Он был сконфужен и подавлен. Тед работал в Манхэттене управляющим хеджевым фондом. У него частенько возникали различные проблемы на работе, но он щелкал их как орехи — благодаря животной силе и гибкому интеллекту. Ужасающий диагноз, сомнительный план лечения, а затем безумное решение Вики исчезнуть на лето совершенно сбили Теда с толку. Но Вики не ожидала, что у нее потребуют объяснений.

Вполне вероятно, что это было последнее лето в ее жизни, и ей не хотелось провести его в жарком, душном Дэриене под сочувственными взглядами друзей и коллег. О ее состоянии уже сейчас болтали на каждом углу: «Вы уже слышали? У Вики Стоу рак легких. Врачи назначили химиотерапию, после которой решат, стоит ли делать операцию. Они не знают, выживет ли она». Ей стали присылать еду и цветы, предлагали посидеть с детьми. «Давай мы заберем Блейна. Давай мы заберем малыша. Ты сможешь отдохнуть». В Дэриене Вики была новым объектом для благотворительности. Она уже не могла смотреть на блюда с запеканками и на букеты орхидей. Ее бесило, что к ее детям относятся как к сиротам. Женщины налетели на нее, как саранча, — близкие подруги, подруги подруг и некоторые дамы, которых она едва знала. Тед не понимал ее негодования; он расценивал это как помощь заботливого сообщества. «Поэтому мы сюда и переехали, — говорил он. — Это наши соседи, наши друзья». Но желание исчезнуть возрастало у Вики каждый раз, когда раздавался телефонный звонок, когда легковой автомобиль марки «вольво» сворачивал на подъездную аллею.

Это мама Вики предложила ей уехать в Нантакет; она и сама составила бы дочери компанию, если бы не столь несвоевременное протезирование коленного сустава. Но Вики ухватилась за эту идею, несмотря на то что мать не могла поехать с ней. Вопрос с коттеджем тетушки Лив разрешился в апреле; теперь дом принадлежал им с Брендой. Казалось, это был знак. Бренда была двумя руками «за». И даже онколог Вики, доктор Гарсиа, дал свое согласие; он убедил ее в том, что химия есть химия. В Нантакете лечение будет таким же, как в Коннектикуте. Товарищи из группы поддержки, которых объединяли общая беда и стандартное медицинское обеспечение, тоже отлично ее поняли. «Наслаждайся жизнью, — говорили они. — Расслабься. Поиграй с детьми. Побудь на свежем воздухе. Пообщайся с сестрой, с друзьями. Полюбуйся звездным небом. Поешь свежих овощей. Попытайся забыть о капельницах, томограммах, метастазах. Сражайся с болезнью по собственным правилам на своей территории. Хорошего тебе лета».

Тед стал заложником внимания жены. С тех пор как Вики узнала о своем диагнозе, она не сводила с мужа глаз — завязывая ему галстук, доставая мелочь из карманов его костюма, насыпая в кофе сахар — в надежде запомнить его, унести его образ с собой, куда бы она ни направлялась.

— Я буду скучать по тебе, — сказала она. — Но все равно уеду.

Коттедж был построен в 1803 году — в те времена, подумала Вики, когда жизнь была одновременно и более суетливой, и более простой, люди были ниже ростом и менее амбициозны. Изначально коттедж состоял из одной комнаты с камином, встроенным в северную стену, но со временем были добавлены еще три небольшие пристройки, служившие спальнями. Все комнаты были маленькими, с низкими потолками; пребывание здесь напоминало жизнь в кукольном домике. И именно это в коттедже больше всего нравилось тетушке Лив. Здесь не было телевизора, автоответчика, компьютера, микроволновой печи и стереосистемы. Это настоящий летний домик, любила повторять тетушка Лив, потому что он побуждал проводить большую часть времени на улице — на веранде за домом, которая выходила в сад, или внизу, на общественном пляже Сконсета. Когда женщины болели раком в далеком 1803 году, не было ни онкологов, ни планов лечения. Женщина работала в полную силу — разжигала огонь, готовила еду, переворачивала белье в котлах с кипящей водой, — пока однажды не умирала, лежа в собственной постели. Так думала Вики, переступая порог дома.

В коттедже было убрано, а матрасы проветрены. Вики уладила все это по телефону; очевидно, дома, пустовавшие по три года, были в Нантакете привычным делом. Запах в помещении был приятным, хотя и несколько излишне оптимистичным, как аромат освежителя воздуха. На полу в гостиной, сделанном из широких замасленных сосновых досок, виднелись следы от каблуков и царапины, оставленные ножками стульев. Оштукатуренный потолок из деревянных балок был низким, мебель старой, словно из Викторианской эпохи: диван тетушки Лив с высокой спинкой, изящный кофейный столик с посеребренным чайным сервизом на бельгийских кружевах, книжные полки, прогибавшиеся под тяжестью летней библиотеки тетушки Лив, камин с железной подставкой для дров, не подходившей по размеру. Вики перешла в маленькую кухню с утварью приблизительно 1962 года — с серебристой отделкой и фарфоровой посудой, на которой были изображены голландские девушки в деревянных башмачках. Счет уборщика был прикреплен к холодильнику магнитом с рекламой закрытого уже несколько лет ресторана «Изысканная свалка».

Спальня в глубине дома была очень светлой. Эта комната предназначалась для Мелани. Двухъярусная кровать была застелена простынями в розово-оранжевую полоску, которые были знакомы Вики еще с детства. (Больше всего она запомнила, как запачкала эти простыни во время своей первой менструации. Тетушка Лив благоразумно достала перекись водорода, пока Эллен Линдон с чрезмерной сентиментальностью щебетала о том, что «Вики стала женщиной», а Бренда сердито поглядывала на нее и грызла ногти.) Самую большую спальню с огромной кроватью, на которой можно было спать с детьми, Вики забрала себе, а Бренде досталась бывшая детская. И тетушка Лив, и Джой, бабушка Бренды и Вики, более восьмидесяти лет назад спали в детских кроватках в этой комнате вместе с няней мисс Джордж.

Когда тетушку Лив стал одолевать артрит и другие старческие болезни, родители Вики предложили ей занять большую спальню — но это Лив не устраивало. Она вообще перестала приезжать в Нантакет, а потом умерла.

Все ввалились в дом, затаскивая чемоданы и коробки. Началась всеобщая суматоха. Таксист стоял у машины, ожидая оплаты. Это должна была сделать Вики: она собиралась платить за все в течение этого лета. Она была «летним спонсором». Вики вручила парню двадцать баксов.

— Хватит?

Он ухмыльнулся: слишком много.

— Благодарю, мадам. Приятного отдыха.

Когда такси отъехало, Блейн расплакался. Вики боялась, что все эти перемены травмируют его; за завтраком он разнервничался, когда прощался с Тедом, а затем буквально снес Мелани с трапа самолета. Блейн проявлял характер. Было три часа дня, и, хотя он уже вышел из того возраста, когда дремал днем, Вики знала, что ему нужно немного отдохнуть. Она и сама умирала от усталости. Подняв свой чемодан и пройдя пять футов до спальни, Вики почувствовала себя так, будто взобралась на Килиманджаро. Ее легкие горели. Она их просто ненавидела.

Внезапно Бренда издала звук, который показался Вики хуже воплей Блейна. «О нет, о нет, нет», — стонала Бренда, будто наступил конец света. Что случилось? Какое-то дохлое животное в бывшей детской? Целое семейство дохлых животных? Вики присела на разноцветный матрас. У нее не было сил двигаться, поэтому она крикнула: «Что случилось, Брен?»

Бренда появилась в до абсурда низком дверном проеме спальни Вики.

— Я не могу найти свою книгу.

Вики не нужно было спрашивать, какую книгу. Это была Бренда, ее сестра. И речь могла идти только об одной книге: о двухсотлетнем первом издании «Невинного самозванца» Флеминга Трейнора. Эта книга, малоизвестный роман заурядного американского писателя, была фундаментом карьеры Бренды. Сестра Вики потратила шесть лет на то, чтобы получить степень магистра в университете штата Айова. Она написала диссертацию, получала гонорары за публикации в малоизвестных литературных журналах, устроилась на работу в «Чемпион» — и все благодаря этой книге. Первое издание было уникальным и стоило тысячи долларов, говорила Бренда. Оно принадлежало ей с четырнадцати лет, с тех пор как Бренда купила его на блошином рынке за пятнадцать центов. Эта книга была любимой вещью Бренды. Ей бы даже в голову не пришло оставить «Невинного самозванца» в Манхэттене, где до сокровища мог добраться квартирант. Поэтому книга путешествовала вместе с ними в специальном чемоданчике с функцией контроля температуры и уровня влажности. А теперь пропала.

— Ты уверена? — спросила Вики. — Ты везде проверила? — Несмотря на то что пропавшая книга Бренды входила в Список Вещей, Больше Не Имевших Значения, Вики постаралась проявить участие, чтобы положить хорошее начало их пребыванию в Нантакете. Проблемы такого рода были больше по части Вики. Это она целые дни проводила в поисках различных вещей: второго ботинка, мяча, который закатился под диван, соски-пустышки.

— Везде, — сказала Бренда. Удивительно было наблюдать, как быстро изменилось ее поведение. Целый день она вела себя как стерва, но теперь, когда исчезла ее книга, Бренда превратилась в лепешку, которую кто-то забыл под дождем. Ее щеки пылали, руки дрожали, и Вики почувствовала, что до слез было уже недалеко.

— А вдруг я ее потеряла? — вопрошала Бренда. — Что, если я забыла ее в… — Следующее слово было столь ужасным, что оно застряло у нее в горле, словно кость: — Лагардиа?

Вики закрыла глаза. Она была настолько уставшей, что могла уснуть прямо в такой позе, присев на кровать.

— Ты спускалась с самолета вместе с ней, помнишь? У тебя в руках была маленькая сумочка и…

— И чемоданчик, — сказала Бренда.

Она быстро заморгала, стараясь прогнать слезы. Вики почувствовала прилив гнева. Если бы раком заболела Бренда, она ни за что не справилась бы с этим. Бог никогда не сваливает на тебя больше, чем ты можешь выдержать, — ребята из группы поддержки больных раком убежденно повторяли эту фразу, — и поэтому Бог оберегает Бренду от рака.

Где-то в доме плакал ребенок. Через секунду появилась Мелани.

— Думаю, он голоден, — сказала она. Мелани успела заметить отчаяние на лице Бренды — у той все еще тряслись руки — и спросила: — Дорогая, что случилось? Что случилось?

— Бренда потеряла свою книгу, — объяснила Вики, стараясь, чтобы ее голос звучал серьезно. — Старинную книгу. Антиквариат.

— Эта книга — вся моя жизнь, — сказала Бренда. — Она всегда была со мной, она бесценна… Мне дурно. Эта книга — мой талисман, амулет. Она приносила мне удачу.

«Амулет? Приносила удачу?» — подумала Вики. Если бы книга действительно обладала сверхъестественной силой, разве она каким-либо образом не удержала бы Бренду от связи с этим Джоном Уолшем, которая разрушила ее карьеру?

— Позвони в аэропорт, — посоветовала Вики. Она забрала Портера у Мелани и прижала его к себе. Во вторник, когда начнется химиотерапия, его придется отлучить от груди. Бутылочки, молочные смеси. Даже девятимесячный Портер находился в более затруднительном положении, чем Бренда. — Я уверена, что твоя книга у них.

— О’кей, — сказала Бренда. — Какой номер?

— Позвони в справочную, — сказала Вики.

— Мне неудобно об этом спрашивать, — произнесла Мелани, — но в доме только одна ванна?

— Замолчи! — выпалила Бренда.

Глаза Мелани округлились, и Вики на мгновение показалось, что ее подруга вот-вот расплачется. Мелани была чрезмерно милой и скромной девушкой и ненавидела стычки. Когда произошли все эти неприятности с Питером, она даже не кричала на него. Она не сломала его ракетку для игры в сквош и не сожгла свадебные фотографии, как сделала бы Вики на ее месте. Мелани почувствовала себя больной и уставшей. Затем она обнаружила, что беременна. Новость, которая должна была сделать ее самой счастливой на свете, вызывала у Мелани противоречивые чувства. Она испытывала смущение. Никто не заслуживал этого меньше, чем Мелани. Вики прямо так и сказала Бренде — «Будь поделикатнее с ней!» — но сейчас поняла, что следовало проявить большую настойчивость. «По-настоящему, действительно деликатной!»

— Прости, Мел, — прошептала Вики.

— Я все слышу, — сказала Бренда. Затем деловым тоном произнесла: — Нантакетский аэропорт, пожалуйста. Нантакет, Массачусетс.

— Да, — сказала Вики. — Только одна ванна. Прости. Я надеялась, что тебя это не смутит.

Вики еще не заглядывала в ванную, но была практически уверена, что там ничего не изменилось. Небольшая шестиугольная плитка на полу, прозрачная в красных маках занавеска, унитаз со сливным бачком и старомодной цепью. Одна ванна для женщины, которая дважды в неделю будет получать дозу ядовитых лекарств, для женщины с приступами токсикоза, для четырехлетнего мальчика, которого едва приучили к горшку, и для Бренды. И еще, конечно, для Теда — по выходным. Вики глубоко вдохнула. Огонь. Она прижала Портера к другой груди. Весь подбородок у него был в молоке, а на лице появилось ужасно довольное выражение. Ей еще несколько недель назад нужно было приучить его к бутылочке. Точнее, несколько месяцев.

— Я буду распаковывать вещи, — сообщила Мелани. На ней все еще была соломенная шляпа. Когда Вики и Бренда заехали за Мелани утром на такси, она была в саду, вырывала сорняки. Когда в Линкольне, штат Иллинойс, Мелани забиралась в такси с засохшими на обуви кусками грязи, она сказала:

— Нужно было оставить Питеру записку, чтобы он поливал цветы. Я знаю, что он забудет или просто не обратит на них внимания.

— Твой муж по-прежнему живет с тобой? — спросила Бренда. — Ты хочешь сказать, что не вышвырнула его на улицу?

Мелани взглянула на Вики.

— Она знает насчет Питера?

В тот момент у Вики было такое чувство, будто ее легкие наполняются болотной водой. Вне всяких сомнений, положение Мелани было делом конфиденциальным, но Бренда была сестрой Вики, и они собирались прожить втроем все лето, поэтому…

— Я рассказала ей, — призналась Вики. — Прости.

— Ничего, — мягко ответила Мелани. — Тогда, думаю, тебе известно и о том, что я беременна?

— Да, — сказала Бренда.

— Прости меня, Мел, — попросила Вики.

— Я — могила, — заверила Бренда. — Правда, могила. Но если тебе интересно мое мнение…

— Нет, Брен, ей неинтересно, — выпалила Вики.

— Не надо затыкать людям рот, — сказала Бренда.

— Хватит, Бренда, — произнесла Вики.

— Только, пожалуйста, никому не говори о том, что я беременна, — попросила Мелани.

— О, я ни слова не скажу, — сказала Бренда. — Обещаю.

Через несколько минут, когда все уже успели поразмыслить о переменах, Мелани начало тошнить. Она объясняла это тем, что ехала в такси на заднем сиденье.

Вики подержала Портера у плеча, он громко отрыгнул, затем чуть-чуть поерзал и отрыгнул немного молока. В крошечной спальне появился резкий запах желудочного сока.

Бренда снова заглянула в спальню.

— Книга в аэропорту, — сообщила она. — Ее нашел какой-то парень. Я сказала ему, что у меня не будет машины до пятницы, и он пообещал завезти книгу по дороге с работы. — Бренда ухмыльнулась. — Вот видишь? Я же говорила тебе, что эта книга приносит удачу.

* * *

Джош Флинн не верил в мистические совпадения, но и равнодушным к знакам судьбы его нельзя было назвать. Он знал, что что-то произойдет, и хотя пока было непонятно почему, но ему предстояло пересечься с тремя женщинами и двумя маленькими детьми, которых он заметил чуть раньше днем. Они забыли в аэропорту очень важную часть багажа, и, поскольку Карло уехал раньше на прием к дантисту, именно Джош ответил на телефонный звонок, и именно он собирался доставить пропажу — чемодан с изящным циферблатом, расположенным рядом с замками. Если бы Джош писал определенного рода роман, в чемодан он «положил» бы бомбу, наркотики или деньги, но другие студенты из литературного кружка Чеса Горды считали триллеры «дилетантскими» и «банальными», а некоторые придиры заметили бы, что чемодан с таким содержимым ни за что не пропустила бы нью-йоркская служба безопасности. Так что же было в чемодане? Эта женщина — по одному только голосу Джош догадался, что это была Нахмуренная, — совершенно не нервничала, разговаривая по телефону. В ее голосе чувствовалась тревога и озабоченность, а затем, когда он сказал, что да, чемоданчик у него, — облегчение. Джош держал чемоданчик в руках. Внутри ничего не шевелилось; создавалось такое впечатление, будто чемоданчик был заполнен стопкой связанных газет.

Была половина пятого. Джош был один в маленьком и грязном офисе аэропорта. В открытую заднюю дверь он видел, как подтягивалась на работу вечерняя смена — другие студенты, прибывшие на остров раньше него. Они махали флуоресцентными жезлами над головой, как в телефильмах, позволяя девятиместным самолетам марки «Сессна» пролетать, и втягивали голову в плечи, чтобы уберечься от пропеллеров, как этому учили на вводных семинарах. Вечерняя смена была самой лучшей — она была короче, чем дневная, и более оживленной. Может быть, в следующем месяце, если Джош хорошо себя проявит, его тоже переведут на вечернюю смену.

Он повертел замки чемоданчика, чтобы увидеть, будет ли какой-то результат. От одного только прикосновения кончиков его пальцев замки открылись с таким шумом, будто раздался выстрел из пистолета. Джош подпрыгнул в кресле. Бр-р-р-р! Он такого не ожидал. Он осмотрелся по сторонам. Вокруг никого не было. Его отец работал наверху в вечернюю смену. Том Флинн всегда приходил домой в восемь и любил садиться ужинать с Джошем около восьми тридцати. Только они вдвоем и что-то простенькое, приготовленное Джошем: бутерброды, куры гриль, неизменный салат «Айсберг» и пиво для отца, — а теперь, когда Джош был уже достаточно взрослым, пиво и для него, но только одна бутылочка. Отец Джоша был человеком привычки. Лет в одиннадцать Джош заметил, что Том стал таким с тех пор, как мать Джоша покончила с собой. Отец был легко предсказуем, и Джош знал, что он даже в офис всегда ходил одной дорогой. Отец был единственным человеком, которого Джош боялся, так что…

Джош открыл портфель. Там, завернутый в целлофановую пузырчатую упаковку, лежал тяжелый пакет, похожий на наполненные свежим тунцом свертки, которые рыбаки обычно опускают на причал. Но только в этом пакете лежала… Джош заглянул внутрь… книга. Книга? Книга в коричневом кожаном переплете с заглавием на титульной странице, выведенным золотыми буквами: «Невинный самозванец. Роман Флеминга Трейнора». После трех лет, проведенных в колледже Мидлбери, Джош знал имена многих выдающихся писателей. Он прочитал Мелвилла, Генри Джеймса, Хоторна, Эмили Дикинсон, Марка Твена, Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, Джека Керуака. Но он никогда не читал и даже не слышал о таком писателе, как Флеминг Трейнор.

Джош уставился на книгу и попытался мысленно сопоставить ее с тревожным голосом Нахмуренной. Нет, ничего не выходило. Но Джошу это нравилось. Он плотно закрыл портфель.

Пока Джош ехал в Сконсет, портфель лежал на пассажирском сиденье его джипа. Джош всю свою жизнь прожил в Нантакете. А поскольку он жил в маленьком сообществе, которое круглый год оставалось неизменным, у каждого здесь был свой имидж, и Джош обладал следующей репутацией: порядочный, толковый, уравновешенный парень. Его мать умерла (она покончила с собой, когда он еще был в начальной школе), но Джош не сорвался и не погубил себя. Он учился достаточно хорошо, чтобы оставаться в списке лучших учеников, получал награды по трем видам спорта, был главным казначеем класса и так хорошо справлялся со своими обязанностями по сбору средств, что насобирал «бюджетный излишек», достаточный для того, чтобы отправить весь выпускной класс, состоявший из сорока двух человек, в Бостон за неделю до выпуска. Все думали, что он станет врачом, или юристом, или банкиром на Уолл-стрит, но Джош хотел заниматься чем-то творческим, чем-то, что будет продолжаться очень долго и иметь смысл. Но никто этого не понимал.Даже лучший друг Джоша Зак Браунинг покачал головой и сказал:

— Заниматься чем-то творческим? Чем, например, дружище? Рисовать чьи-то портреты? Сочинять хреновы симфонии?

Джош много лет вел дневники в целой серии спиральных тетрадей, которые он прятал под кроватью, словно журналы «Плейбой». В них хранилась стандартная информация — его мысли, фрагменты его мечтаний, слова песен, диалоги из фильмов, отрывки романов, счет всех футбольных, баскетбольных и бейсбольных матчей за время его школьной карьеры, воспоминания о матери, страницы описаний Нантакета и мест за его пределами, где бывал Джош, идеи для историй, которые он хотел однажды написать. Теперь, благодаря трем годам обучения (или «гипноза», как говорили некоторые) в Мидлбери у бывшего писателя Чеса Горды, Джош знал, что для писателя вести дневник — это не просто привычка, это обязанность. В старших классах такое занятие казалось несколько странным. Разве дневники не для девочек? Том Флинн несколько раз заставал сына врасплох, открывая дверь его спальни без стука (что отец Джоша в те времена имел обыкновение делать), и спрашивал:

— Чем ты занимаешься?

— Пишу.

— Задание по английскому?

— Нет. Просто пишу. Для себя.

Это звучало странно, и Джош испытывал неловкость. Он начал закрывать дверь спальни на ключ.

Чес Горда советовал своим студентам не быть слишком «автобиографичными». Он не переставал напоминать им о том, что никто не захочет читать историю о студенте, который учится на писателя. Джош понимал это, но, тем не менее, въезжая в Сконсет с загадочным портфелем на соседнем сиденье, что предполагало общение с людьми, которых Джош едва знал и которые не знали его, он не мог не думать о том, что однажды запечатлеет этот момент на бумаге. Может быть. А может, из всего этого ничего не выйдет. Чес Горда настойчиво вбивал своим студентам в головы тот факт, что они всегда должны быть готовы.

Нантакет был самым мрачным местом в Америке для взросления. Там не было ни делового района, ни «Макдональдса», ни торговых центров, ни закусочных, ни клубов, ни места, где ты мог бы отдохнуть (конечно, не считая двухсотлетнего квакерского молитвенного дома). И все же Джош испытывал к Сконсету очень нежные чувства. Это был небольшой городок с Мейн-стрит^[3] в тени росших по бокам деревьев. «Деловая часть» Сконсета состояла из почтового отделения, магазина (где продавали спиртные напитки навынос — пиво, вино — и подержанные книги в мягком переплете), двух кафе и рынка, куда мать Джоша каждое лето ходила с ним за сливочным мороженым в рожке. Здесь также были казино, которое ныне служило теннисным клубом, и кинотеатр. Сконсет был местом из другого века, всегда думал Джош. Люди называли Сконсет «старыми деньгами», но это означало лишь то, что когда-то очень и очень давно у кого-то появилось пятьсот долларов, и практические соображения заставили его купить участок земли и маленький домик. Люди, жившие в Сконсете, жили там всегда; они ездили на джипах двадцатипятилетней давности, их дети катались на трехколесных велосипедах марки «Радио Флаер» по улицам, вымощенным белым ракушечником, а в летний полдень можно было услышать только три звука: шум волн с городского пляжа, шум развевавшегося флага и удары теннисных мячей, доносившиеся из клуба. Это место казалось красочной открыткой, но оно было настоящим.

Адрес, который Нахмуренная дала Джошу по телефону, был таким: Шелл-стрит, дом одиннадцать. Резиновые покрышки джипа с треском проехали по ракушечнику, когда Джош подъезжал к дому. Это был маленький, аккуратный, типичный для Сконсета коттедж; он был похож на домик из сказки о трех медведях. Немного волнуясь, Джош взял портфель. На калитке была причудливая щеколда, и, пока Джош пытался с ней справиться, входная дверь открылась и из дома вышла женщина в зеленом бюстгальтере от купального костюма, который блестел, как рыбья чешуя, и джинсовых шортах. Это было… Джошу пришлось признать, что ему понадобилось некоторое время, чтобы сконцентрироваться на лице женщины, и, когда ему это удалось, он был поражен. Это была Нахмуренная, но она улыбалась. Она подходила к нему все ближе и ближе и, прежде чем Джош успел опомниться, обвила руками его шею, и он почувствовал давление ее груди на своей грязной спортивной рубашке с логотипом аэропорта. Он уловил запах ее духов, а затем ощутил, что происходит что-то непредвиденное — его рука ослабевала и из нее выскальзывал портфель. О нет, подождите. Нахмуренная вытаскивала портфель у него из рук. Теперь книга была у нее.

— Спасибо, — сказала Нахмуренная. — Спасибо, спасибо!

— Гм, — Джош сделал несколько шагов назад. У него перед глазами поплыли зеленые пятна — зеленая трава на участке за домом, зеленая блестящая ткань, поддерживающая грудь Нахмуренной. Теперь уж у него точно волосы на руках стали дыбом. — Пожалуйста.

— Я доктор Линдон, — представилась Нахмуренная, протягивая ему руку. — Бренда.

— Джош Флинн.

— Это так мило с вашей стороны — завезти мне книгу, — сказала Бренда, прижимая портфель к груди. — Я думала, что потеряла ее навсегда.

— Нет проблем, — ответил Джош, хотя это оказалось куда большей проблемой, чем он предполагал. Внешний вид Нахмуренной довел его до исступления. Ее волосы, которые в аэропорту были распущенными, теперь были собраны в пучок и заколоты с помощью карандаша, и отдельные пряди ниспадали на шею. Она была очень красивой. И достаточно зрелой, подумал Джош. Лет тридцать. Она была босиком, темно-розовые пальчики у нее на ногах напоминали ягодки. «Хватит!» — подумал Джош, хотя с таким же успехом мог произнести эти слова вслух, потому что Нахмуренная наклонила голову и посмотрела на него как-то странно, будто спрашивая: «Хватит что?»

— Хотите войти? — спросила она.

Чес Горда обязательно посоветовал бы Джошу ответить «да». Один из способов избежать автобиографичности — это открыто смотреть на мир, встречать новых людей. Слушать, наблюдать, впитывать. Джош никогда не видел ни одного из этих маленьких коттеджей изнутри. Он посмотрел на часы. Ровно пять. Обычно после работы он ходил окунуться на Нобадирбич, а иногда заезжал к своей бывшей девушке Диди. Они встречались в старших классах, но потом Диди осталась на острове, а Джош уехал, и сейчас, через три года, у них было мало общего. Диди работала в приемной больницы и говорила только о собственном весе и TV-шоу «Выживший». Если бы Диди нашла старинную книгу, помещенную в пузырчатую упаковку, она бы фыркнула и вышвырнула ее в контейнер для мусора.

— Д-да, — сказал он. — Конечно.

— Я приготовлю чай, — сказала Бренда. Но ее отвлек телефонный звонок, компьютеризированная версия «К Элизе». Бренда достала из заднего кармана сотовый и посмотрела на дисплей.

— О Господи, — проговорила она. — Я и не подумаю взять трубку. — Она натянуто улыбнулась Джошу, но он видел, что признаки энтузиазма исчезли с ее лица. Они были в двух шагах от двери, когда Бренда сказала: — Собственно, в доме сейчас все спят.

— О!

— Дети. Моя сестра. Ее подруга. Так что…

— Ничего страшного, — ответил Джош, отказываясь от идеи зайти в дом. Он был разочарован, но в то же время почувствовал облегчение.

— В другой раз, — сказала Бренда. — Пообещайте, что вы заедете к нам в другой раз. Теперь вы знаете, где мы живем!

* * *

Мелани никогда не жаловалась вслух, а тем более подруге, которая так тяжело больна, но сейчас она чувствовала себя плесенью на стене дешевой гостиницы. Это был классический случай, когда нужно было Быть Осторожной Со Своими Желаниями. Ее грудь была похожа на баллоны со свинцом и так сильно болела, что Мелани не могла спать на животе, в своей любимой позе, вниз лицом, даже без подушки. Теперь ей приходилось привыкать к новым условиям для сна, к провисающей кровати в этой странной солнечной комнате, в которой пахло искусственными соснами.

Все, чего хотела Мелани, — это убраться отсюда как можно дальше. Когда она была в Коннектикуте и оглядывалась на тот пустырь, в который превратилась ее жизнь, даже Плутон казался недостаточно далеким местом для переезда. Но сейчас Мелани была не у дел; на расстоянии ситуация представлялась еще хуже, чем на месте происшествия. А еще странным и необъяснимым был тот факт, что Мелани скучала по Питеру.

Питер, с которым Мелани шесть лет состояла в браке, был очень высоким для азиата. Высокий, широкоплечий, удивительно красивый — люди на улицах Манхэттена время от времени принимали его за Шефа, Жан-Жоржа Фонгрихтена^[4]. Мелани познакомилась с Питером в баре в Ист-Сайде. В то время Питер работал на Уолл-стрит, но вскоре после того, как они с Мелани поженились, получил должность рыночного аналитика в «Раттер энд Хиггенс», где познакомился с Тедом Стоу, мужем Вики. Вики и Тед ждали своего первого ребенка и переезжали в Дэриен. Мелани и Вики быстро подружились, и вскоре Мелани начала донимать Питера разговорами о том, чтобы тоже переехать в Коннектикут («донимать» — это глагол, который Питер использовал теперь при описании сложившейся ситуации. Мелани же казалось, что переезд был их обоюдным решением). Мелани хотела детей. Они с Питером попытались зачать ребенка, но ничего не выходило. Однако Мелани влюбилась в дом, не говоря уже о зеленой траве и о саде, которые у нее ассоциировались с жизнью в Коннектикуте. Они переехали и стали единственной парой в Дэриене, у которой не было детей. Иногда Мелани обвиняла пригород в своих проблемах с зачатием. Дети были повсюду. Каждое утро ей приходилось наблюдать за детьми, направлявшимися к остановке школьного автобуса. Дети окружали ее со всех сторон, куда бы она ни пошла, — в магазине на углу, в детской комнате ее спортклуба, на ежегодном рождественском спектакле в епископальной церкви Святого Клементия.

— Ты такая счастливая, — говорили Мелани мамочки. — Ты можешь заниматься чем угодно. Ты можешь просидеть весь обед у Чака за бутылочкой вина, и никто не одернет тебя шестьсот раз, и столовое серебро вместе с половиной обеда под конец не окажутся на полу, и официанты не будут пялиться на тебя, как на кое-что, прилипшее к подошве ботинка владельца похоронного бюро.

Мамочки были милыми; они притворялись, будто завидуют Мелани. Но она знала, что они ее жалели, что она стала женщиной, отличавшейся своей несовершенной биологией. И не важно, что она окончила колледж Сары Лоренс, что после колледжа преподавала английский горным племенам Северного Таиланда, и не важно, что Мелани была прекрасным садоводом. Когда другие женщины смотрели на нее, они думали: «Это та женщина, которая пытается забеременеть. Та, у которой проблемы. Может быть, она бесплодна. Что-то у нее не в порядке. Бедняжка».

Питер этого не признавал, и теперь, после разрыва, когда все секреты просочились наружу, словно грязь из сточных труб, Мелани знала, что его никогда не волновало, забеременеет она или нет. (Неудивительно, что у нее были такие проблемы! Всем известно, что успех на девяносто процентов зависит от отношения, положительных мыслей, зрительных образов.) Питер старался сделать ее счастливой, и лучшим для этого способом он считал тратить на нее деньги, каждый раз удивляя Мелани. Поездки на выходные в Кабо, уик-энды в фешенебельных гостиницах «Коннот» в Лондоне и «Делано» в Саут-бич, Майами. Бархатный блейзер от Ив Сен Лорана, за которым была двухмесячная очередь. Черный трюфель весом двенадцать унций, доставленный самолетом из Италии в деревянной коробочке, завернутой в солому. Орхидеи по пятницам.

Тянулись месяцы бесплодия, и Мелани стала сеять семена, копать клумбы, сажать кустарники и другие многолетние растения, удобрять землю, выдергивать сорняки. Она потратила чуть ли не тысячу долларов на различные однолетние растения и травы и отборную рассаду томатов. Она разрешила двум маленьким симпатичным соседским девочкам нарезать тюльпанов и гиацинтов в свои корзинки для празднования Первого мая^[5]. Она удобряла кусты гортензий шейками моллюсков, которые покупала в рыбном магазине. «За сенбернаром и то легче было бы ухаживать, чем за этим чертовым садом», — выражал недовольство Питер.

Питер рассказал Мелани о своем романе с Фрэнсис Диджитт, когда они ехали домой с пикника, посвященного Дню поминовения, который «Раттер энд Хиггенс» отмечали каждый год в Центральном парке. Там были софтбол, гамбургеры и хот-доги, арбузы, соревнования по бегу с яйцом в столовой ложке и воздушные шарики для детей. Это был хороший праздник, но Мелани там было невесело. Они с Питером сделали семь попыток искусственного оплодотворения — безрезультатно — и решили больше ничего не предпринимать. Им попросту ничего не помогало. Но люди по-прежнему спрашивали: «Есть новости?» — и Мелани приходилось отвечать: «Мы решили на некоторое время оставить все как есть». Тед и Вики вообще не пошли на пикник, потому что Вики только-только получила подтверждение своего диагноза от второго врача из Маунт-Синай и никого не хотела видеть. Так что Мелани отвечала на вопросы не только о своем бесплодии, но еще и о болезни Вики. Учитывая количество людей, которые преследовали Мелани и донимали ее своими разговорами, проще было бы провести пресс-конференцию.

По дороге домой Мелани сказала Питеру, что этот вечер измотал ее, что ей было не особо весело, возможно потому, что там не было Вики и Теда.

— Жизнь слишком коротка, — добавила Мелани. Она говорила это теперь всякий раз, когда думала о Вики.

Питер рассеянно кивнул; Мелани так часто произносила эту фразу, что она потеряла свою силу. Но Мелани настойчиво повторяла эти слова: жизнь слишком коротка для того, чтобы постоянно томиться, переживать, хотеть чего-то. Ждать, пока что-то произойдет.

На первом выезде с трассы I-95 было сильное движение, Питер выругался, и они замедлили ход.

«Сейчас самое время», — подумала Мелани.

— Мне кажется, нам нужно попробовать еще раз. Еще один раз.

Она с замиранием сердца ждала его реакции. Он вообще не хотел бороться с бесплодием. В этом было что-то искусственное, неестественное. Мелани делала это уже не раз и не два, все время обещая, что очередная попытка будет последней. А потом, несколько недель назад, она действительно, действительно дала обещание; они с Питером заключили договор из нескольких пунктов, скрепив его практически первым за год спонтанным занятием любовью. Потом Питер говорил о путешествии к Большому Барьерному рифу — только они вдвоем. Они остановятся на каком-нибудь курорте, куда не пускают с детьми.

Мелани была готова к тому, что Питер будет раздражен, когда она в очередной раз поднимет этот вопрос; она была готова даже к его злости. Но Питер лишь покачал головой и, опустив глаза на панель приборов, сказал:

— У меня есть другая женщина.

Мелани понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он имел в виду, говоря эти слова, но, даже осознав очевидное, она все равно сомневалась.

— Другая? — переспросила она.

— Да. Фрэнсис.

— Фрэнсис? — Мелани посмотрела на Питера. Он выпил несколько бутылок пива на пикнике. Он что, пьян? Может, ему вообще не следовало садиться за руль? В его словах не было никакого смысла.

— У тебя роман с Фрэнсис? Фрэнсис Диджитт? — Мелани могла представить Фрэнсис только такой, какой однажды ее видела, — в красных нейлоновых спортивных шортах и белой футболке, которая гласила: «Бешеная река, проплыви по ней, если кишка не тонка». Фрэнсис Диджитт было двадцать семь лет, у нее была короткая стрижка, и она увлекалась такими видами спорта, которые все называют экстремальными, как, например, альпинизм или катание на лыжах в удаленной неприспособленной местности. Фрэнсис сделала хоумран в софтбольном матче и пробегала через базы, подняв вверх кулак, словно шестнадцатилетний парень.

— У тебя роман с Фрэнсис?

— Да, — сказал Питер.

Да, у них был самый грязный вариант офисного секса — в платяном шкафу, в пустых туалетах после рабочего дня, на его столе за закрытой на замок дверью, на его вращающемся стуле, — Фрэнсис задирала юбку и садилась на него, широко расставляя ноги.

Когда тем вечером они приехали домой, Питер перебрался в комнату для гостей, пока Мелани лежала в ванне и плакала. Питер не уехал из дому — он говорил, что не хочет этого, а Мелани не могла заставить себя этого потребовать. Они спали под одной крышей, в разных комнатах. Он не хотел разрывать свою связь с Фрэнсис Диджитт, не сейчас, говорил Питер, но, может, когда-нибудь. Для Мелани это было настоящей пыткой. Она любила мужчину, а он использовал ее сердце для учебной стрельбы. Обычно Питер приходил домой на ночь, но иногда он звонил и говорил, что «останется в городе» (что означало, и Мелани оставалось лишь признать этот факт, что он останется с Фрэнсис Диджитт). Питер вымотал Мелани; он знал, что у нее не хватит смелости развестись с ним и забрать его деньги, к чему все ее побуждали.

Когда Мелани начало тошнить, она не удивилась. Сильный эмоциональный стресс, подумала она. Депрессия. Еда не задерживается внутри. Стоило Мелани подумать о Фрэнсис Диджитт, как ее тошнило. Она была истощена и спала по три-четыре часа после обеда. Гормоны так влияли на ее цикл, что Мелани даже не заметила, что у нее не начались месячные. Но потом грудь начало покалывать, она стала болеть, запахи кофе и свежего настоя шалфея, которые всегда нравились Мелани, теперь вызывали у нее тошноту. Она поехала в аптеку за три города от Дэриена, где никто ее не знал, и купила тест.

Беременна.

Конечно, подумала Мелани. Конечно, конечно. Она была беременна, теперь, когда это уже не имело никакого значения, когда вместо радости это открытие вызывало боль и осложнения. Мелани никак не могла решиться рассказать об этом Питеру. Каждый раз, когда она смотрела на него, ей казалось, что эта новость сейчас так и попрет из нее. Ей казалось, что он достаточно проницателен для того, чтобы и самому это заметить, — потому что она бежала в ванную, когда ее тошнило, потому что она все время спала. Но Питер то ли не замечал эти очевидные симптомы, то ли считал, что все это мелодрама, вызванная сообщением о Фрэнсис Диджитт. Мелани решила, что не будет говорить Питеру, — она это твердо решила, — пока что-нибудь не изменится. Она хотела, чтобы Питер бросил Фрэнсис Диджитт, потому что любит ее, Мелани, а не из-за того, что она ждет ребенка. Ребенка. Их ребенка. После многочисленных попыток, после уколов, таблеток, лечения, подсчета дней, секса по расписанию это случилось само собой. Даже Питер будет поражен, даже он вскрикнет от счастья. Но Мелани пока не могла обнародовать эту новость. Беременность — это единственное, что у нее было; это все, что у нее осталось, и она не хотела этим делиться.

Так что… нужно было уехать из города. Поехать с Вики — и ее сестрой, Брендой, — на остров в тридцати милях от города, к морю.

Мелани не предупредила Питера о своем отъезде; он не узнает об этом до семи часов вечера, пока не найдет ее записку в конверте, пришпиленном к двери в прихожую. Он будет потрясен ее отъездом. Он поймет, что сделал ужасную ошибку. Зазвонит телефон. Может быть. Он попросит ее вернуться домой. Может быть.

Но, может, Питер обрадуется, что она уехала. Почувствует облегчение. Может быть, он решит, что отъезд Мелани — это большая удача, и пригласит Фрэнсис Диджитт переехать к ним в дом и заботиться о саде.

Одной плохой мысли было вполне достаточно. Мелани побежала в совместную ванную и вырвала горькой зеленой желчью в туалет, который был запачкан мочой, потому что Блейн еще не научился вытирать сиденье. Мелани набрала в руку воды и ополоснула рот, взглянув на свое отражение в зеркале с коричневыми пятнами. Даже зеркало имело нездоровый вид. Она ступила на неустойчивые весы, которые стояли в ванной; если они показывали правильный вес, то она потеряла три фунта с тех пор, как узнала о своей беременности. Она ничего не могла удержать внутри — ни имбирный эль, ни тост, но продолжала в том же духе, ела и рвала, потому что была голодна, ненасытна и не могла не думать о своем ребенке, проголодавшемся и обезвоженном, ссохшемся, как кусок вяленой говядины.

В доме было тихо. Вики с детьми спала, а Бренда была на улице и болтала… с тем симпатичным парнем из аэропорта, тем самым, который предложил Мелани аптечку. Ситуация прояснялась. Мелани не до конца знала историю Бренды и ее студента, но не нужно быть волшебником, чтобы увидеть, что от Бренды всего можно ожидать. Неразборчивая. Безрассудная. Стоило только взглянуть, как она прикасалась к плечу парня, как колыхала перед ним грудью. А ведь он был совсем ребенком, лет двадцати с небольшим, правда, достаточно симпатичным. Он улыбнулся Мелани, когда предлагал пластырь, будто хотел помочь, но не знал как. Мелани вздохнула. Когда Питер в последний раз ей улыбался? Она задернула шторы, чтобы спрятаться от солнца. С тех пор как Мелани забеременела, ей все время хотелось спать, и единственным преимуществом этого было то, что она была слишком обессилена, чтобы думать.

* * *

Бренда единственная из взрослых не спала, когда зазвонил телефон. Она убрала чайный сервиз тетушки Лив, все керамические безделушки и эмалированные ящички с кофейного столика, чтобы они с Блейном могли играть в «Вверх-вниз». Портер тем временем секунд тридцать-сорок посидел у Бренды на руках, затем перелез через ее согнутые колени, как Ганнибал через горы, и оказался на свободе. Он ползал по скользким половицам, двигал лампы, дергал за электрические шнуры и тянулся пальцами к розеткам. Как-то, пока Бренда учила Блейна считать расстояние на доске, Портер умудрился засунуть в рот десятицентовую монету. Бренда заметила, что он подавился, подхватила его и похлопала по спине; десятицентовик выскочил и перелетел через комнату. Блейн, нарушая правила, передвинулся на лишние четырнадцать клеток, и хотя Бренда отчаянно ждала, чтобы игра быстрее закончилась, она принципиально заставила его вернуться назад. Блейн заплакал. Бренда обняла его, а Портер тем временем переполз в кухню. Ну, по крайней мере, он был слишком маленьким, чтобы дотянуться до ножей. Но потом, когда Бренда объясняла Блейну, что если он будет жульничать, то никто никогда не захочет с ним играть, она услышала приглушенный удар, который заставил ее сердце дрогнуть.

— Портер? — окликнула она.

Он что-то радостно пробурчал в ответ.

Бренда сняла Блейна с колен. Часы тетушки Лив пробили шесть тридцать. Вики и Мелани были в своих комнатах за закрытыми дверьми с трех часов. Бренда и сама была бы не прочь провести три с половиной часика в тишине — но она не была беременна или больна раком. Рак, подумала она. Может ли это слово когда-то показаться менее отвратительным и ужасающим? Если повторять его достаточно часто и понимать лучше, перестанет ли оно ассоциироваться со смертью с косой, в черном балахоне?

В кухне Бренда нашла свое двухсотлетнее издание «Невинного самозванца» распластанным на полу, словно тельце мертвой птицы. Портер сидел рядом с книгой и что-то жевал. Это был колпачок от ручки.

Бренда вскрикнула. Она аккуратно подняла книгу, очень удивленная тем, что, как ни странно, книга от падения не рассыпалась в прах. Нельзя оставлять ее без чемодана — этой книге, как пожилому человеку, нужен уход. Бренда разгладила страницы и обернула книгу в пластиковую обложку, поместила ее в пузырчатую упаковку и закрыла портфель на замок, спрятав ее от неряшливых маленьких ручек. Затем она вытащила колпачок от ручки у Портера изо рта и бросила, приложив некоторое усилие, в мусорное ведро.

Ее проблемы мелочны и незначительны, напомнила себе Бренда. По сравнению с проблемами других людей они действительно такими и были. Она не больна раком и не ждет ребенка от мужа, который ей изменял. Из трех тяжелых ситуаций ее ситуация была наименее гнетущей. Было это благословением или проклятием? «Я благодарна за свое здоровье. Я не буду себя жалеть. Я здесь, чтобы помочь Вики, своей сестре, которая больна раком». Через два часа после того, как новость о ее увольнении потрясла «Чемпион», Бренда получила e-mail от своего коллеги из Айовы. «Ходят слухи, что тебя уволили, — писал Нейл Джилински. — Ходят слухи, что ты совершила единственный — если, конечно, не учитывать плагиат — грех, который не прощают». У Бренды упало сердце. Новости о ее позоре за два часа разнеслись по всей стране. С таким же успехом их можно было напечатать в газете «Нью-Йорк таймс». Но Бренда не будет себя жалеть. Она будет благодарна за свое здоровье.

— Тетушка Бренда! — позвал Блейн. — Давай же! Твоя очередь!

— Иду, — сказала Бренда. — Сейчас.

В этот момент зазвонил телефон. Он висел в кухне на стене; это был белый телефон с дисковым набором номера. Его звонок был механическим: молоток, ударяющий по колокольчику. От этого звука у Бренды перехватило дыхание. Страх закрался в ее грудь. Брайан Делани, эсквайр, оставил уже два казавшихся срочными сообщения у нее на сотовом. «Позвоните мне, пожалуйста. Черт возьми, Бренда, перезвоните мне». Но Бренда не хотела — более того, не могла себе позволить — ему перезвонить. Каждый телефонный звонок обходился ей в сто долларов. Если у Брайана были хорошие новости и специалисты по реставрации произведений искусства из «Чемпиона» признали, что ущерб картине нанесен не был, а кафедра английского языка решила снять все обвинения, он мог изложить все это в сообщении. А если у Брайана были плохие новости, то Бренда не хотела их слышать. Каждый раз, когда у нее звонил сотовый, она молила Бога, чтобы это был Уолш. Она боялась, что это звонил ее адвокат, чтобы рассказать ей очередные плохие новости. Но телефон, зазвонивший в коттедже, застал ее врасплох. Бренда знала номер телефона дома одиннадцать по Шелл-стрит еще с тех пор, когда была маленькой девочкой, но ни Уолшу, ни Брайану Делани, эсквайру, она этот номер не давала. Что означало, что это, должно быть, звонила мама.

— Алло, — сказала Бренда.

— Моя жена там? — спросил мужчина. Он казался еще более разозленным, чем Бренда.

И как люди живут без определителя номера?

— Тед? — спросила Бренда.

— Я спрашиваю, моя жена там? Она оставила в записке этот номер. В записке! «Уехала на лето». Что за чертовщина?

— Вы имеете в виду Мелани? — догадалась Бренда. Она была поражена, что Мелани ограничилась одной запиской.

— Да, Мелани!

— Она здесь, — ответила Бренда. — Но она не может подойти.

— Что это значит?

— Я не могу объяснить подробнее, но она… она не может… не может подойти.

— Позовите ее к телефону, — потребовал мужчина.

— Нет, — сказала Бренда. Она взглянула на портфель и вновь почувствовала облегчение оттого, что он не оказался в хранилище утерянного багажа, а затем посмотрела на Портера, который добрался до второй половины ручки. У него во рту уже были синие чернила. — О Господи! — воскликнула Бренда. Когда она потянулась за ручкой, Портер пополз в сторону, и Бренда чуть не сорвала телефон со стены. Через несколько секунд Портер с ручкой был у двери в спальню Вики. — Прошу прощения, — сказала Бренда и повесила трубку.

Усаживая Блейна и Портера в двойную коляску, она подумала, почему нет Олимпийского турнира по детскому ползанию? Портер обязательно выиграл бы его. Затем Бренда подумала, что голос мужа Мелани звучал слишком настойчиво, учитывая то, что он ей изменял.

— Я голоден, — сказал Блейн. — Когда мы будем обедать?

— Хороший вопрос, — ответила Бренда. После завтрака в «Ау бон пейн» в Лагардиа она еще не ела. В доме не было ни крошки, а Вики могла проспать и до утра. Бренда взяла у Вики в кошельке сорок долларов — она их заслужила — и покатила коляску по ракушечнику в направлении магазина.

«Я помогаю своей сестре, которая очень больна. “Больна”, — подумала Бренда, — звучит лучше, чем “у нее рак”. Люди все время заболевают, а потом выздоравливают. Вики больна, но она поправится, а пока я обо всем позабочусь». Но Бренда боялась, что она со всем этим не справится. С тех пор как она в прошлом году, в сентябре, переехала обратно на восток из Айова-сити и стала работать в «Чемпионе», Бренда часто виделась с племянниками и проводила с ними довольно много времени — но она никогда не оставалась с ними наедине на целых три часа. И как только Вики справлялась с ними? Один все время ползает и хватает все, что видит, пока второй задает сто вопросов в минуту, например: «Тетушка Бренда, какое твое любимое число? Мое — девять. Нет, вообще-то мое — триста шесть. Это больше, чем пятьдесят?» Как мозги Вики еще не превратились в кашу? Почему Бренда полагала, что этим летом преуспеет в заботе о детях? С чего она взяла, что у нее будет хоть один свободный часик, чтобы заняться сценарием? Мелани пообещала помочь Бренде с детьми, но посмотрите, что случилось, — она чуть не убила Портера, когда спускалась с самолета, а потом уснула, как Спящая красавица. Так что Бренде придется отдуваться за всех. Ей придется заботиться о детях, возить Вики на химиотерапию, ходить за продуктами — и готовить? Бренда предложила свою помощь, только чтобы оправдаться перед сестрой и родителями, чтобы доказать им, что она не была эгоистичной и не губила себя. Она не была человеком, для которого в порядке вещей нарушать правила и совершать проступки. Она приятный человек, хороший человек. Но на самом-то деле, на самом деле, подумала Бренда, это не так уж легко. Она была слабой; она была эгоистичной. И этим летом Вики слишком многого ждала от своей сестры; она хотела, чтобы Бренда стала ее женой, а что, если Бренда не могла этого сделать? Чего она сейчас желала более всего — так это тишины, даже тихого одиночества своей манхэттенской квартиры. Но чтобы не платить арендную плату, Бренда передала квартиру в субаренду своему лучшему другу, Эрику ВанКотту, и его невесте. Эрик и Ноэль будут заниматься любовью в кровати, в которой еще совсем недавно лежали Бренда и Уолш. Она почувствовала сильное желание в области живота, которое не имело ничего общего с настоящей любовью. Можно позвонить Уолшу, подумала Бренда, сжимая в ладони свой сотовый. Но нет. Она не выбросит свою решительность в мусорное ведро вот так сразу. Это был всего лишь первый день!

В магазине Бренда купила молоко, хлеб, головку козьего сыра, немного шершавого инжира, фунт деликатесного масла (единственного, которое у них было), связку бананов, пинту клубники, пакет «Чипс Эхой» и три килограмма мороженого «Бен энд Джерри». Тридцать пять долларов. Даже Бренда, привыкшая к манхэттенским ценам, вздохнула. Она дала Блейну пакет чипсов, прежде достав одну штучку для себя и одну для Портера, чтобы ему было чем заняться. Выходя из магазина, она заметила у двери доску объявлений. Йога на пляже на рассвете, пропал кот, ищу товарища по комнате.

«Идея!» — подумала Бренда.

Она пошла обратно к прилавку и взяла в отделе деликатесов старый флаер и практически исписанный черный маркер. Отрывистыми серыми буквами она вывела: «Требуется няня. Гибкий график, работа ежедневная, в Сконсете. Два мальчика, 4 года и 9 месяцев. Наличие опыта. Рекомендации. Звоните по телефону 257-6101».

Бренда прикрепила объявление к доске на видном месте и затем направилась домой, одной рукой управляя коляской, а в другой держа сумку с очень дорогими продуктами. Если кто-то хотя бы немного поможет Бренде с детьми, она сможет лучше заботиться о Вики и начнет свой сценарий, который мог бы поправить ее финансовое положение и избавить Бренду от участи быть финансовым бременем для Вики с Тедом и родителей. Голос в голове у Бренды прошептал: «Слабая. Эгоистичная».

«О, заткнись», — подумала Бренда.

* * *

В тот вечер за ужином — бифштекс, печеный картофель, сваренная на пару (передержанная) брокколи — Джош сказал отцу, что подумывает уволиться из аэропорта.

Том Флинн ответил не сразу. Он был молчаливым человеком; Джош всегда считал его скупым на слова. Казалось, будто Том нарочно сдерживал их, чтобы разочаровывать и раздражать людей, особенно Джоша. И еще Джош понял, что своим молчанием отец побуждал других людей — и особенно своего сына — говорить слишком много.

— Там скучно, — сказал Джош. Он не рассказал отцу историю о трех женщинах, о том, что одна из них упала, о ребенке, портфеле и поездке в Сконсет, хотя и понимал, что именно этот инцидент заставил его задуматься об увольнении. — Эта работа бессмысленна. Я бы лучше занялся чем-нибудь другим.

— Правда? — сказал Том Флинн и начал нарезать салат «Айсберг». На ужин у них всегда был этот салат. Это была одна из множества грустных подробностей, касающихся отца Джоша, хотя, опять-таки, Джош не мог точно сказать, почему она казалась ему грустной. Том не хотел ничего менять, он настаивал на рутине — один и тот же салат зимой, весной, летом и осенью. Это было как-то связано со смертью матери Джоша. Это случилось много лет тому назад: Дженни Флинн повесилась на перекладине на чердаке, пока Том был на работе, а Джош в школе. Она не оставила даже записки — никакого намека, никакого ключа к тому, почему она это сделала. Мать Джоша казалась если не очень счастливой, то, по крайней мере, уравновешенной. Она выросла на острове, училась в колледже в Плимуте, работала офис-менеджером в строительной компании. У нее было мало близких друзей, но все знали ее — Дженни Флинн, урожденную Камберленд. Симпатичная женщина, менеджер в компании «Диммити бразерс», замужем за Томом, который работает в аэропорту, есть сын, симпатичный мальчик, очень смышленый. Это была биография его матери — ничего выдающегося и ничего зловещего, — никакой безысходности, о которой было бы известно Тому или Джошу. И все же.

Джош остался вдвоем с отцом, который боролся с его гневом, замешательством и горем предсказуемо, осторожно и честно. Том Флинн никогда не кричал на Джоша, никогда не выходил из себя, он проявлял свою любовь лучшим способом, который знал: работая, принося еду на стол, собирая деньги, чтобы отправить Джоша в Мидлбери. Но иногда, когда Джош смотрел на своего отца, он видел мужчину, погруженного в свое горе, мечущегося в нем, как зародыш свиньи в биологической школьной лаборатории метался в формальдегиде.

— Ну, — сказал Джош, — я не знаю. Я не знаю, чего я хочу. — Он хотел бы летом поработать за пределами острова, в лагере в Вермонте или что-то вроде того. Джош любил детей.

Зазвонил телефон. Джош допил свою бутылочку «Сэма Адамса» и пошел к телефону, потому что звонить могли только ему.

— Джош? — Это была Диди. Казалось, что она выпила на пару бутылочек больше, чем он. — Не хочешь заехать?

«Заехать» означало заняться сексом. Диди снимала квартиру на цокольном этаже в доме на Фейрграунд-роуд, менее чем в миле от их дома. Квартира была полностью в ее распоряжении, и Джошу нравилась эта уединенность, хотя там всегда было сыро и воняло котом.

— Нет, — сказал Джош.

— Ну приезжай, — сказала Диди. — Пожалуйста!

Джош подумал о Нахмуренной в блестящем зеленом бюстгальтере от купального костюма.

— Прости, — сказал он. — Не сегодня.

«Сандвич из утиной грудки под инжирным соусом, завернутый в белую бумагу из кафе “Леберж” на Одиннадцатой улице; шпинат у нее в зубах; запах новой машины; экскурсия Блейна на молочную ферму; вечеринка у Колин Ридд накануне рождения ребенка с вручением подарков будущим родителям; бейсбольные достижения».

Каждый год с наступлением весны Вики становилась неугомонной, а в этом году в апреле она была более неугомонной, чем когда-либо прежде. Облака в Дэриене постоянно были свинцового цвета, все время шел дождь; было неожиданно холодно. Вики все время сидела в четырех стенах, ребенок все еще сосал грудное молоко шесть раз в день и не хотел брать бутылочку, что ограничивало свободное времяпрепровождение его матери. Иногда Вики целыми днями ходила в штанах для йоги, пока Тед не приходил домой с работы. Она пыталась наслаждаться размеренным течением своих дней — ее дети не всегда будут маленькими, — но все сильнее и сильнее мечтала о переменах в жизни. Может, вернуться на работу? В конце-то концов, она окончила колледж Дьюка, состоя в обществе «Фи-бета-каппа»^[6], и потом даже собиралась поступать на юридический. Ей хотелось чего-то личного, чего-то, принадлежащего только ей. Может, любовной связи? Вики слышала, как ее знакомые шептались о чем-то подобном, — в этом стоило винить природу, женщины переживают пик сексуальности, когда им за тридцать, когда они оказываются в такой ситуации: семья, маленькие дети. Разве не чудесно было бы, если бы кто-нибудь обращал внимание на ее потребность в переменах? Внезапно мужчины стали заглядываться на Вики — механик, ремонтировавший «юкон», ребята в спортзале, новые сотрудники из офиса Теда, которые только окончили бизнес-школу. Вики нужны были какие-то перемены в жизни, иначе она могла превратиться в одну из этих женщин, которым нечем заняться и которые постепенно сходят с ума. Она чувствовала, как воспламеняется, будто может загореться в любой момент. Ее гнев и ее желание пугали Вики. Она начала чувствовать стеснение в груди, а затем это стеснение, если только она сама себе это не придумала, превращалось в боль. У нее появилась одышка. Однажды Вики проснулась, задыхаясь, как в тот день, когда, стирая в подвале белье, она услышала плач Портера по «радио-няне» и практически взлетела на второй этаж. Что-то с ней было не в порядке.

Презрение Вики к врачам и больницам было хорошо известно. В колледже у нее воспалился мочевой пузырь, и, поскольку она не занялась его лечением, инфекция добралась до почек. Вики была серьезно больна, но по-прежнему не соглашалась идти к врачу. В конце концов соседки по комнате отнесли Вики в изолятор, пока она спала. Через несколько лет, когда Вики была беременна Блейном, она приехала в больницу за сорок минут до родов и уехала через двадцать четыре часа после них. А в то утро она сразу направилась в отделение экстренной медицинской помощи в клинику Фэрфилда. «Что со мной не так? Почему я не могу дышать?»

Сначала врачи полагали, что у нее воспаление легких, но рентген выглядел подозрительно. На отображении магнитного резонанса врачи увидели в левом легком Вики образование размером с яблоко. Последующие анализы — компьютерная томограмма и аспирационная биопсия — подтвердили, что это образование было злокачественным, и стали видны подозрительные клетки возле лимфоузлов. У нее был рак легких второй степени. Вики слышала, как онколог доктор Гарсиа произносит слова «рак легких», она видела, как он отводит грустные карие глаза за толстыми линзами очков, — и все равно Вики предполагала, что это какая-то шутка или ошибка.

— Это какая-то ошибка? — спросила Вики, качая головой, не в состоянии набрать достаточно кислорода, чтобы сказать что-либо еще.

— Боюсь, что нет, — сказал доктор Гарсиа. — У вас четырехсантиметровая опухоль в левом легком, которая висит на грудной стенке, из-за чего ее сложно удалить. Создается впечатление, что рак мог распространиться на лимфоузлы, но на отображении магнитного резонанса дополнительные метастазы не обнаружены. В большинстве случаев, когда рак зашел уже так далеко, он появляется и в других местах — в мозгу или печени например. Но у вас рак остановился в легких, и это хорошая новость. — И доктор постучал по столу.

Хорошая новость? Он был тупым или просто бесчувственным?

— Вы ошибаетесь, — произнесла Вики. Это прозвучало так, будто она имела в виду «хорошую новость», но на самом деле она говорила о раке. Когда у человека рак, когда у него в легком опухоль размером с яблоко, он чувствует это. А у Вики была всего лишь легкая одышка, какая-то инфекция. Ей нужно попить антибиотики. Тед сидел рядом с Вики в кожаном кресле, и она слегка засмеялась, повернувшись к нему. Тед был крепким мужчиной, большим и красивым, с сильным рукопожатием. «Тед, скажи врачу, что он ошибается!» — подумала Вики. Но Тед выглядел так, как будто он только что получил удар ниже пояса. Он сгорбился, и его рот застыл, словно в момент произнесения краткого звука «о». «Тед, скажи врачу, что он ошибается!» У Вики не было рака. Кто это вообще такой? Она не знала его, а он не знал ее. Нельзя позволять, чтобы незнакомцы говорили тебе, что у тебя рак, а именно это только что и произошло.

— У меня есть дети, — сказала Вики. Ее голос был ровным и испуганным. — У меня два мальчика, одному четыре года, а второму семь месяцев. Вам нелегко будет убедить их или кого бы то ни было еще, будто новость о том, что их мать больна раком, — это хорошая новость.

— Позвольте мне кое-что вам сказать, Виктория, — произнес доктор Гарсиа. — Я — пульмональный онколог. Рак легких — это моя сфера, это то, чем я занимаюсь. И если вы соберете всех пациентов, которых я видел за последние четырнадцать лет, — давайте скажем так, около тысячи человек, я поставил бы вас прямо в середину. Это сложный случай, да. Чтобы дать вам самые большие шансы на долгую ремиссию, мы попытаемся сначала уменьшить опухоль с помощью химиотерапии, а затем прибегнем к хирургическому вмешательству и попытаемся ее удалить. Но у вас есть надежда на полное выздоровление, Вики, и это хорошая новость.

— Я не хочу быть случаем, — ответила Вики. — Я не хочу, чтобы вы лечили меня, как остальных своих девятьсот девяносто девять пациентов. Я хочу, чтобы вы лечили меня, как мать двух маленьких мальчиков. — И она расплакалась.

— У многих из моих пациентов тоже были дети, — сказал доктор Гарсиа.

— Но они — не я. Моя жизнь очень важна. Она действительно чертовски важна. Мои дети очень маленькие. Они еще младенцы. — Вики ждала от Теда подтверждения ее слов, но он все еще не мог говорить. Вики вытерла глаза. — Я умру? — спросила она.

— Мы все умрем, — ответил доктор Гарсиа.

И как раз в тот момент, когда Вики собиралась сказать ему, чтобы он перестал нести всю эту банальную чушь, он улыбнулся.

— Лучшее, что вы можете для себя сделать, — сказал доктор, — это сохранять положительный настрой.

Положительный настрой? Но таким образом он в конце концов заставил Вики с ним согласиться. Доктор Гарсиа был из тех онкологов, которые употребляли фразы «хорошая новость» и «положительный настрой».

Тед настоял на том, чтобы она сразу же обратилась к другому врачу для повторного обследования. На этот раз Вики встретилась с женщиной-онкологом, доктором Дун, которую мгновенно переименовала в доктора Дум^[7], потому что в ней и близко не было того оптимизма по поводу шансов Вики на выздоровление, какой был у доктора Гарсиа. Собственно, доктор Дун сказала Вики, что промежуточная химиотерапия должна уменьшить опухоль в левом легком так, чтобы она отдалилась от грудной стенки (а по голосу было слышно, что врач в этом сомневалась), а затем, МОЖЕТ БЫТЬ,пневмонэктомия поможет решить эту проблему, но только в том случае, ЕСЛИ ТАМ НЕТ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ МЕТАСТАЗ.

— Проблема не в том, что у вас в легком опухоль, — сказала доктор Дун. — Проблема в том, откуда эта опухоль пришла. И куда она направляется. — Она назвала ГЛУПОСТЬЮ намерение Вики лечиться в глуши. Доктор Дун считала, что Вики следует проходить курс лечения в Маунт-Синае, — но так как у самой доктора Дун пациентов, больных раком, столько, что ими можно заполнить десять городских автобусов, Вики должна как ОГРОМНОЕ ОДОЛЖЕНИЕ принять любезность доктора Мартин, онколога из Слоун-Кэттеринга, которая когда-то была соседкой доктора Дун по комнате в Колумбийском колледже врачей и хирургов.

— Нет, спасибо, — сказала Вики. — Я буду лечиться у доктора Гарсиа.

И в тот момент она поняла, что доктор Дун списала ее. Как мертвую.

У Вики оставалось два дня до начала химии. Два дня до того, как врачи влезут в ее грудную клетку, чтобы установить там катетер, через который они в течение следующих трех месяцев дважды в неделю будут вводить в нее порцию яда. Доктор Гарсиа сказал, что на это не стоит возлагать слишком большие надежды. Проблема была в том, что химия не излечит рак. Она просто «приструнит» его. Вики казалось, что она чувствовала, как эти чертовы немые маленькие клетки напивались, выплясывали эротические танцы и совокуплялись в пьяном угаре, после чего неистово размножались, пока она лежала в кровати, пытаясь дышать, а Портер лежал и икал рядышком с ней. «У меня в легких злокачественная опухоль. Рак легких». Она могла сказать это про себя и вслух, но это казалось неправдой. Это был не тот вид рака, который мог у нее возникнуть. Вот рак груди мог, и Вики глупо желала, чтобы у нее был рак груди. Она была тридцатидвухлетней некурящей матерью двоих детей. «Пусть у меня будет рак груди!» Рак легких — это для стариков, которые в течение двадцати лет выкуривали по две пачки в день; это было для Джона Уэйна^[8]. Вики безрадостно засмеялась. Послушай, что ты говоришь.

«Движение на шоссе I-95; счет за говяжью вырезку в магазине “Стью Леонардс”; война с Ираком; посыпать чердак порошком от насекомых; записаться на плавание; насобирать сосновых шишек для рождественского венка; трещина на губе; необрезанные ногти на ногах; загрязнение Гудзона; колледж Дьюка снова в финале чемпионата по баскетболу Национальной студенческой спортивной ассоциации».

Химиотерапия включала два вида лекарств — гемситабин и карбоплатин. Вики с трудом произносила эти названия, но зато она была хорошо осведомлена насчет побочных эффектов: потеря веса, диарея, запоры, тошнота и рвота, усталость, подавленность — и, скорее всего, у нее выпадут волосы. Ей нужно перестать кормить грудью, и она может стать бесплодной. Этого было достаточно, чтобы вызвать у нее слезы, — Вики проплакала много ночей, когда Тед и дети спали, когда темный дом казался столь же ужасающим, как смерть, — но химиотерапия была просто ничем по сравнению с пневмонэктомией. Операция заслоняла все вокруг; Вики не видела ничего до, во время и после нее. Если химия даст предполагаемый результат, операция состоится в начале сентября в клинике Фэрфилда. Оперировать будет доктор Эмери, хирург-пульмонолог, ассистировать ему — доктор Гарсиа. Два иностранных хирурга, пять медсестер, шесть часов операции, удаление левого легкого и лимфоузлов. Кто-нибудь выживал после таких операций?

— О, огромное количество людей, — говорил доктор Гарсиа. — Каждый день. И это обязательно нужно сделать. Если вы хотите жить.

Но это звучало так, будто он просил Вики протиснуться сквозь игольное ушко или совершить путешествие в открытый космос и обратно. На это сложно было решиться. Это внушало ужас.

Вики могла бы лежать в постели целый день, думая о своей болезни, анализируя ситуацию, пока не разложила бы ее на десять небольших понятных фрагментов, но проклятием и благословением в ее нынешней ситуации было отсутствие свободного времени. Она была в Нантакете с двумя детьми, о которых нужно заботиться. А еще ей нужно было вести хозяйство и присматривать за сестрой и лучшей подругой, которые, проведя вместе менее двадцати четырех часов, уже спорили.

Вики слышала их голоса, доносившиеся из кухни, — натянутые любезности, которые быстро перешли в ругань. К тому времени как Вики надела свой халат из сирсакера, подхватила Портера и вышла на кухню, она сумела разобрать суть спора: прошлым вечером звонил Питер, но Бренда и не подумала сообщить об этом Мелани.

— Ты спала, — сказала Бренда. — Ты спала несколько часов.

— Ты могла оставить записку, — возразила Мелани. — Просунуть ее мне под дверь. А теперь он не берет трубку сотового. Потому что злится на меня.

— Он злится на тебя? — спросила Бренда. — Но это же абсурд! Ты прости меня, конечно, но я не понимаю, почему тебя это волнует. Он, же тебе изменяет.

— Ты ничего об этом не знаешь, — сказала Мелани.

Бренда разрезала инжир пополам и попыталась накормить им Блейна, который скривился и закрыл рот рукой.

— Я ничего об этом не знаю, — согласилась Бренда. — Я не написала тебе записку, потому что была занята детьми. Мы уже собирались выходить за продуктами. Ты спала. Вики спала. Я осталась одна у штурвала корабля и… просто забыла. Честно, это вылетело у меня из головы.

— Надеюсь, ты не сказала ему о моей беременности, — произнесла Мелани.

— О Господи, конечно же, нет.

— И даже не намекнула на это? Я не хочу, чтобы он об этом знал. Я действительно этого не хочу.

— Я ни на что не намекала. Я говорила очень неопределенно. Я даже не сказала ему о том, что ты спишь. Я просто сказала, что ты не можешь подойти. Ты должна благодарить меня. Я все отлично сделала.

— Кроме того, что не сказала мне о его звонке.

— Да у меня было полно работы!

— Брен, — произнесла Вики.

Бренда резко крутнула головой. Когда она это делала, ее волосы становились оружием.

— Ты собираешься принять чью-то сторону?

«Этим летом не может быть никаких сторон, — хотела ответить Вики. — Я слишком больна, чтобы принимать чью-то сторону». Но она знала, что это бесполезно. Это Бренда, ее сестра. И Мелани, ее подруга. Их ничего не связывало, кроме Вики. И Вики уже чувствовала, как она разрывается на две части и трещина проходит прямо между ее больными легкими.

— Нет, — сказала она.

Вики приехала в Нантакет без всяких надежд на возрождение идиллической атмосферы летних каникул, которые она проводила здесь в детстве и юности. Неужели тогда все действительно было идеально? Вики вспомнила лето, когда ее раз сто укусили москиты, и еще одно лето, а может, то же самое, когда комар всю ночь проторчал у нее в ухе, и лето, когда Вики боролась с отцом, чтобы он разрешил ей позвонить по междугородке ее парню Саймону. Но по большей части, да, они были идеальными. По окончании учебного года, когда все друзья оставались в Пенсильвании, сюда приезжали только Вики и Бренда, а еще в неясном, параллельном взрослом мире были их родители, Базз и Эллен, и тетушка Лив. Замки из песка, запах настоящего барбекю на углях — все это было на самом деле. Так что, хоть Мелани и лежала надутая в гостиной на диване, а раздраженная Бренда металась по кухне — они были похожи на боксеров по углам ринга, — Вики почистила банан, взглянула на солнечный свет, который просачивался через окно коттеджа, словно мед, и подумала: «Этот день мы проведем на пляже».

Идея казалась простой, но на сборы ушла целая вечность. Детей нужно было переодеть в плавки и намазать лосьоном (рак кожи!). Бренда нашла пластиковые игрушки для песочницы, выгоревшие на солнце, в сетке на чердаке. Игрушки были покрыты многолетней пылью и паутиной, их нужно было хорошо отмыть. Потом ленч. Вики предложила, чтобы меньше возиться, купить по дороге сандвичи в закусочной «У Клодетт», но Бренда настояла на сборном блюде из ингредиентов, которые она купила в магазине, — хлеба и козьего сыра, инжира и клубники. При упоминании об этих продуктах Мелани затошнило, и она побежала в ванную. Вики и Бренда слушали, как ее рвало, пока складывали пляжные полотенца.

— Постарайся ее не огорчать, — попросила Вики.

— Она слишком чувствительная, — заметила Бренда.

— Ей многое приходится терпеть, — сказала Вики.

— Это тебе многое приходится терпеть, — ответила Бренда, засовывая полотенца в старую брезентовую сумку, принадлежавшую тетушке Лив. — Что ты собираешься делать во вторник, когда я повезу тебя на установление катетера? Врач сказал, что это займет целое утро. Мелани не справится одна с двумя детьми.

— Конечно, справится.

— Конечно, нет. Я сама еле с этим справляюсь. И мне не хотелось бы поднимать этот вопрос, но я хочу сказать, что рада помочь тебе с детьми и все такое, и, собственно, поэтому я здесь, но этим летом я надеялась немного поработать. Над своим сценарием.

Вики вздохнула. Бренда была слишком предсказуемой, и, может быть, не только для Вики. Тед говорил ей: «Твоя сестра твердит, что хочет помочь, но она не поможет. Она будет слишком занята чтением, чтобы помогать тебе». Так было всегда, когда Вики и Бренда были детьми: Бренду освобождали от всех видов работы по дому — она не вытирала со стола, не складывала белье, не убирала в комнате — потому что она слишком занята чтением. Даже если это была всего лишь газета, когда Бренда читала, считалось кощунственным попросить ее прерваться. Базз и Эллен попали в самую точку (хотя и несознательно), когда повесили ярлыки на своих девочек: Вики — энергичная, организованная и трудолюбивая, а Бренда — одаренная редким талантом, и ее нужно холить и лелеять. И хотя Бренда была лишь на шестнадцать месяцев младше Вики, от нее ничего не требовали. Вокруг нее и ее «великого ума» ходили на цыпочках, как вокруг спящего младенца.

Мелани вышла из ванной, вытирая рот.

— Я прошу прощения, — сказала она. — Можно мне просто кусочек хлеба, пожалуйста? Без ничего.

— Конечно, — сказала Бренда. — Я все устрою.

— Спасибо.

— На здоровье.

«Все хорошо, — подумала Вики. — Все хорошо?»

Утро искрилось. Вики, Бренда и Мелани прогуливались по улицам Сконсета в направлении городского пляжа. Вики несла Портера, который все время тянулся рукой к бюстгальтеру от купальника-бикини и щипал за сосок. Утром она попыталась покормить его из бутылочки, но он демонстративно швырнул бутылочку на пол. Потом малыш потянулся к Вики, выпал из высокого детского стула и ударился головой об стол. Слезы. Хлопоты вокруг Портера взбесили Блейна, он направился к входной двери, вышел из дому и помочился на выложенную плиткой дорожку. Мило.

Вики отодвинула руку Портера от своей груди.

— Прости, дружок.

Бренда шла впереди. Она несла пляжную сумку с полотенцами, лосьоном, сетку с пластиковыми игрушками, переносной холодильник с ленчем и напитками, два пляжных кресла и зонтик. Мелани была в своей широкополой соломенной шляпе и с кожаной дамской сумочкой. Вики заметила взгляд Бренды, когда Мелани вышла с сумочкой, который будто говорил: «Какой идиот ходит на пляж с дамской сумочкой? Я нагружена, как верблюд, который переходит через Сахару, а у нее лишь маленький аксессуар?» Вики едва не попросила Мелани оставить эту сумочку дома — им ничего не нужно было покупать, — но побоялась обидеть подругу. Мелани даже не хотела идти на пляж; она хотела остаться в коттедже, на случай если позвонит Питер.

Мелани пыталась держать Блейна за руку. Она хватала его на пять секунд, а затем мальчик снова убегал вперед, на дорогу, за угол, из виду. Вики звала его и одновременно убирала руку Портера от груди. Все воспитание сводилось к нудному повторению одного и того же.

Они пошли за Брендой по короткому пути: между двух домов, по тропинке, через дюны. Они на сто ярдов отошли от парковки, от мест массового скопления людей и спасательного пункта. Бренда бросила весь свой груз с тяжелым вздохом великомученика.

— Надеюсь, это место вам нравится, — сказала она.

— Вполне, — сказала Вики. — Мелани?

— Мне тоже, — ответила Мелани.

Бренда установила зонтик и кресла, усадила Портера в тени рядом с холодильником, расстелила покрывало и полотенца и дала Блейну лопатку, ведерко и игрушечный грузовик. Мальчик бросился к воде. Мелани перетащила одно из кресел в тень и сняла шляпу. Портер подполз к шляпе Мелани и потянул ее в рот. Мелани скорчила кислую мину Вики забрала у Портера шляпу, и он заплакал. Вики порылась в пляжной сумке и дала Портеру солнцезащитные очки. Он мгновенно отломал одну дужку.

— Чудесно, — сказала Бренда. — Это были мои очки.

— О, прости, — произнесла Вики. — Я думала, это запасные.

— Это и были мои запасные очки, — ответила Бренда.

— Прости, — снова сказала Вики. — Он ел шляпу Мелани. Прямо как козлик.

— Ну конечно, мы не можем позволить ему съесть шляпу Мелани, — ответила Бренда. — Это же такая прекрасная шляпа! Пускай он лучше поломает мои очки. Посмотри на них, они же никуда не годятся.

— Они дорого стоят? — спросила Вики. — Я заплачу за них.

— Нет, — сказала Бренда, отступая. — Не хочу, чтобы ты об этом беспокоилась. Это всего лишь очки.

Вики тяжело вздохнула и повернулась к Мелани.

— Как тебе пляж? — спросила Вики. Ей хотелось, чтобы Мелани была счастлива, хотелось, чтобы Мелани полюбила Нантакет. И не хотелось, чтобы она хотя бы на секунду подумала, что совершила ошибку, приехав сюда.

— Как по-твоему, Питер попытается дозвониться? — спросила Мелани. Она посмотрела на часы от Картье, которые муж подарил ей после первой неудачной попытки искусственного оплодотворения. — Стоит ли мне позвонить ему на работу? Он иногда работает по воскресеньям.

«Он не ездит в офис по воскресеньям, — подумала Вики. — Он просто говорил тебе, что едет на работу, а на самом деле проводит воскресенья с Фрэнсис Диджитт. Он занимается с ней любовью, ест рогалики, читает «Таймс» и снова занимается любовью. Вот чем по воскресеньям занимаются мужчины, у которых есть другая женщина; вот где Питер в эту секунду». Но Вики ничего не сказала, лишь пожала плечами.

Бренда откашлялась.

— Вик, ты займешь второе кресло?

Вики посмотрела на кресло. Бренда несла его; она должна на нем сидеть.

— Нет. Забирай себе.

— Ты хочешь взять его себе?

— Нет, мне удобно.

Бренда вздохнула.

— Садись. Я полежу на животе.

— Ты уверена? — спросила Вики.

— Конечно.

— Мне позвонить Питеру на работу? — спросила Мелани.

Бренда издала какой-то хриплый звук и достала свой сотовый.

— На. Позвони с моего.

Мелани взяла сотовый, зажала его между колен и уставилась на него.

Вики услышала возглас и огляделась вокруг. Кто-то махал ей рукой. Нет, не ей, слава Богу. Она поудобнее устроилась в кресле.

— Может кто-нибудь посмотреть за Блейном? — спросила Вики. — Я хочу закрыть глаза на пару минут.

— Я попробую немного пописать, — сказала Бренда.

— Я за ним посмотрю, — согласилась Мелани.

— Ты позвонишь Питеру?

— Нет, — сказала Мелани. — Да. Я не знаю. Не сейчас.

Вики закрыла глаза и подняла лицо к солнцу. Ощущение было прекрасное — солнышко светило ей в лицо, ноги погрузились в нантакетский песок. Все было так, как обещала ее мать. Звук волн успокоил Вики, и она погрузилась в состояние сонного умиротворения. Так вот какие чувства человек испытывает, когда он умирает? Или тогда все становится черным, большой дырой, забытьем, как до его появления на свет? Вики хотела это знать.

— Как долго вы уже замечаете эту одышку? — спросил доктор Гарсиа.

Они были у него в кабинете, настоящем врачебном кабинете: медицинские книги, дипломы, фотографии его семьи. Двое детей, заметила Вики. Ей еще больше понравился доктор Гарсиа, после того как она увидела фотографию его дочери, одетой в костюм стрекозы на Хэллоуин.

— Я чувствовала стеснение в груди и некоторую боль последние неделю-две, с Пасхи, но я не придавала этому большого значения. А теперь я не могу набрать воздух в легкие.

— Вы курите?

— Господи, нет, — сказала Вики. — Ну, я пробовала, когда мне было тринадцать, за катком. Одну затяжку. В колледже я курила марихуану, всего три, может, четыре затяжки. И на протяжении двух лет я раз в неделю выкуривала кубинскую сигару.

Доктор Гарсиа засмеялся.

— Кубинскую сигару?

— За игрой в покер, — пояснила Вики.

— Отображение магнитного резонанса показало образование у вас в легких.

— Образование?

— Мне оно кажется подозрительным, но мы собираемся взять образец клетки, чтобы определить, что это. Это может быть просто-напросто наполненная водой киста. А может быть что-то более серьезное.

У Вики в желудке все перевернулось. Она посмотрела на мусорное ведро рядом со столом доктора Гарсиа. Что-то более серьезное? Нет, умоляла она сама себя, подумай о детях.

— Сейчас мы это сделаем, — сказал доктор Гарсиа. — Когда я увидел ваш рентген, я забронировал для вас время.

Это звучало так, будто он ждал от Вики благодарности, но все, что она могла сделать для него, — это не вырвать свой завтрак прямо ему на стол.

— Это может быть просто наполненная водой киста? — спросила она. Вики возлагала надежды на то, что это пузырь с застывшей жидкостью, который просто лопнет — и исчезнет.

— Вполне возможно, — сказал доктор Гарсиа. — Пойдемте за мной.

— Вики! Вики Стоу!

Вики подняла глаза. Женщина действительно махала ей. Это была… о Господи, Кэролайн Нокс, ее знакомая из Дэриена. Сестра Кэролайн, Ив, была с Вики в одном ламаистском классе, когда Вики была беременна Блейном. Кэролайн несколько раз сопровождала Ив на занятия, и как-то в разговоре всплыл Нантакет. Вики рассказала, что гостила там у тетушки Лив, а Кэролайн сообщила, что у нее в Нантакете дом и на лето она приезжала туда с мужем и детьми. Несколько недель назад Вики столкнулась с Кэролайн Нокс на стоянке, и Кэролайн спросила, не собирается ли она в Нантакет. Вики, не желая обсуждать ту единственную тему, которая в тот день была у нее на уме, не раздумывая, сказала: «Да, мы приедем двадцатого июня». На что Кэролайн ответила: «О, и мы тоже! Мы обязательно должны сходить куда-нибудь вместе!» Вики согласилась, хотя, в общем-то, если они не общались в Дэриене, с чего вдруг они будут видеться в Нантакете?

Вики встала с кресла. Портер сполз с покрывала и теперь сидел на песке, пожевывая ручку от пластиковой лопатки.

— Привет! — сказала Вики, стараясь проявить энтузиазм при виде Кэролайн Нокс, которая, как заметила Вики, походила на матрону в своем сдельном черном купальном костюме. А еще она подстриглась. Ей не было и сорока, а она выглядела, как Барбара Буш. — Привет, Кэролайн!

— Приве-е-е-е-ет, — провизжала Кэролайн. — Вики, как ты? Когда вы приехали?

— Вчера.

— Мы здесь уже неделю. Это место — рай на земле, согласна?

Вики улыбнулась.

— Когда приезжает Тед? — спросила Кэролайн.

— В пятницу. Он приедет на машине.

— Ну, тогда нам нужно пообедать вместе, пока мы здесь одни, только девушки. Ты не занята в среду?

— Не занята… — сказала Вики.

— О, прекрасно!

— Но у меня во вторник начинается химиотерапия, поэтому…

Улыбка сошла с лица Кэролайн.

— Что?

— У меня рак легких, — объяснила Вики. Она считала бестактным вот так обрушить на Кэролайн эту новость, в присутствии Бренды, которая успела нацарапать всего две строчки в своем желтом блокноте, и Мелани, которая все еще пялилась на телефон. Но Вики получала удовольствие, ставя Кэролайн Нокс в неудобное положение и наблюдая, как та подбирает какие-то слова.

— Я и понятия не имела, — произнесла Кэролайн. — Ив ничего мне не сказала. — Она зарыла палец ноги в песок, и у нее закачались бедра. — Ты знаешь, что отец Кит Кэмбелл в прошлом году болел раком и…

— Да, — сказала Вики, хотя она не имела ни малейшего представления о том, кто такой Кит Кэмбелл. — Я полностью в курсе этой истории.

— Так ты будешь проходить курс химии здесь? На острове?

— В больнице, — ответила Вики тоном, указывающим на то, что тема закрыта. — Кэролайн, познакомься с моей сестрой Брендой Линдон и моей подругой Мелани Пэтчен.

Кэролайн пожала руку Мелани.

— Пэтчен, говоришь? Вы не родственница Питера?

— Он мой муж, — сказала Мелани и прищурилась. — А что? Вы его знаете?

— Он играет в сквош с моим мужем, Эдгаром, в Ассоциации молодых христиан, — сказала Кэролайн. — Я и не подозревала, что Питер женат. Я почему-то все время думала, что он холост.

«Заявляю официально, — подумала Вики, — ненавижу Кэролайн Нокс».

Бренда перевернулась на полотенце, но не сделала ни единого движения, чтобы показать, что она заметила присутствие Кэролайн. Несмотря на старания матери, у Бренды были манеры Аттилы. Решив заговорить, она лишь спросила:

— Вик, а где Блейн?

Вики посмотрела в сторону океана. Когда она закрывала глаза, Блейн выкапывал ямку прямо у того места, где разбивались волны, чтобы она наполнялась водой. Но теперь на этом месте были лопатка, ведерко, игрушечный грузовик и ямка — но не было Блейна.

Ладно, спокойно. Вики осмотрелась по сторонам. Он был позади них — нет. Он был… Где же он был?

— Мел? — произнесла Вики. Но Мелани побледнела еще сильнее и казалась еще более испуганной, чем Вики. «Ты следила за ним, да? — подумала Вики. — Ты сказала, что присмотришь за ним». Мелани встала. Левой ногой она наступила на шляпу, и телефон Бренды упал на песок.

— О Господи, — сказала Вики. Она подбежала к береговой линии. Ее внутренности сжались в преждевременной панике, и она почувствовала стеснение в легких. — Блейн! — позвала Вики. Она посмотрела налево, направо, а затем в направлении дюн. Может, он прятался в дюнах? Бренда схватила ее за руку.

— Все в порядке. Не паникуй. Не паникуй, Вик. Он не мог уйти далеко.

— Он ведь не заходил в воду? — спросила Вики. Поверхность воды была ровной; маленькие волны разбивались у ее ног. Она до колен зашла в океан, рассматривая пеструю поверхность воды. Единственное, чего ей стоило бояться, — это что Блейн был под водой. — Блейн? — позвала она, выискивая воздушные пузырьки. — Блейн? — Блейн немножко умел плавать. Если бы он тонул, он бы шумел и плескался и Мелани обязательно бы это заметила. Если бы здесь было подводное течение, а иногда оно здесь было, он позвал бы Вики. А она бы услышала, если бы он ее звал.

— Блейн! — закричала Вики и снова повернулась к пляжу. — Блейн Стоу! Где ты? Есть какие-нибудь следы? Он был здесь еще секунду назад, разве нет?

«Он был здесь?» — Теперь Вики вообще не могла вспомнить, на самом ли деле она видела, как он рыл ямку. Но его игрушки были там. Она лежала с закрытыми глазами, приглядывала за младенцем, думала о докторе Гарсиа и была уверена, что Мелани присматривает за Блейном. А потом подошла Кэролайн.

— Он где-то здесь, — сказала Вики. — Он должен быть здесь.

— Конечно, — сказала Бренда. — Это очевидно. Мы его найдем.

— Я пойду налево, — произнесла Вики, хотя слева не было никаких признаков жизни — ни людей, ни отпечатков ног, ничего, кроме пяти или шести ржанок, копавшихся в песке. — Я имела в виду, что я пойду направо. А ты проверь в дюнах. Ему, наверно, захотелось в туалет. Мел может остаться с малышом.

— Все в порядке? — спросила Кэролайн.

— Потерялся мой сын, — сказала Вики как можно более беспечно. Она не хотела, чтобы ее голос звучал неистово в присутствии Кэролайн. Она не хотела, чтобы Кэролайн подумала, что она действительно потеряла сына, — потому что ни одна мать не закрывает глаза, когда ее ребенок играет у воды. — Он куда-то забрел. — Вики сделала движение рукой в сторону Кэролайн, будто говоря: «Ну ты же знаешь этих детей, они вечно нагоняют на тебя страх», — и помчалась вдоль пляжа на поиски. Она не могла идти так быстро, как ей хотелось; дыхание уже было затрудненным, и сердце билось с небезопасной скоростью. «Не паникуй, — приказала себе Вики. — Он где-то здесь». Она найдет его с минуты на минуту, она почувствует облегчение. С ним все в порядке, вот он, прямо здесь… он просто… Но нет, его нигде не было. Пока не было. Вики подходила к главной части сконсетского пляжа, расположенной в тридцати-сорока ярдах от въезда на парковку. Здесь было полно людей — семьи, пары, студентки колледжа, рядком лежавшие на покрывале. Вики поспешила к спасательному пункту. Пока Блейн не забрел в воду, он был в безопасности. Почему, ну почему они не сидели между двумя красными флажками? Они были так далеко, что служба спасателей не заметила бы Блейна, если бы он тонул.

— Простите, — сказала Вики.

Спасатель не сводил глаз с воды. Это была крепкая девушка в красном сдельном купальнике; ее загорелые щеки шелушились, обнажая нежную розовую кожу.

«Рак кожи!» — подумала Вики.

— У меня пропал сын, — сказала она. — Ему четыре года. Мы сидели там. — Она указала рукой, но спасатель не отвела глаз. — На нем были зеленые плавки с лягушками. У него светлые волосы. Вы его видели? Может, он проходил мимо?

— Нет, не видела, — сказала спасатель.

— Нет? — переспросила Вики. — Вы можете мне как-то помочь его найти?

— Вы сидели за флажками? — спросила спасатель.

— Да.

— Я должна следить только за теми людьми, которые находятся в воде между флажками, — заметила спасатель. — Часто дети просто отправляются погулять и теряются. Вероятно, вам стоит спросить у людей, сидевших рядом с вами, не видели ли они его. Я не могу покинуть свой пост и помочь вам. Простите.

Вики посмотрела на другие семьи, других детей, многие из которых были такого же возраста, как Блейн. Семьи напомнили Вики о том, как она, Бренда, родители и тетушка Лив просиживали на пляже целый день, безумно счастливые. Они купались, загорали, ели и спали на солнце. Она никогда не терялась; ни ее, ни Бренду никогда не уносило подводным течением. Вики вспомнила, какими они были в детстве, — здоровыми, счастливыми, целыми и невредимыми. Блейн был где-то в другом месте, неизвестно где. А что, если им не удастся его найти? Вики придется позвонить Теду — хотя она не представляла, как скажет ему о том, что Блейн потерялся; этого просто нельзя было допустить. «Три взрослые женщины на пляже, одна из них его собственная мать, — скажет Тед. — Как он мог потеряться? Почему никто не следил за ним?» — «Я думала, Мелани следила! Я попросила ее присмотреть! Я закрыла глаза на… три минуты. Может, на четыре». Вики казалось, будто она врезалась в кучу песка. «Ладно, хорошо, — говорила она Богу, а может, черту, или кто там прислушивался к мольбам отчаявшихся матерей. — Забери меня. Пускай я умру. Только, пожалуйста, пожалуйста, пускай с Блейном все будет в порядке!»

— Пожалуйста, — прошептала Вики. — Пожалуйста.

— Вик!

Голос звучал издалека, но Вики услышала его сквозь шум тревоги, который стоял у нее в ушах. Она повернулась и увидела женщину в зеленом бикини, махавшую ей руками. Вики немного приободрилась. Она заметила чьи-то очертания под зонтом — может, это маленький мальчик, завернутый в полотенце? Вики приближалась то бегом, то шагом, останавливаясь, чтобы восстановить дыхание. Она увидела Бренду, разговаривавшую по телефону. «Очертания» были всего лишь полотенцем, свисавшим с переносного холодильника. Вики разревелась. Сколько сотен часов за последние месяцы она провела, размышляя: «Что может быть хуже рака легких? Что может быть хуже химиотерапии? Что может быть хуже, чем когда тебе разрежут грудь, раздвинут ребра и удалят легкое?» И вот был ответ. Это было хуже. Блейн пропал. Где он был? Каждая молекула в теле Вики пронзительно кричала: «Найдите его, найдите его!» Портер расплакался. Мелани качала его, но он тянулся к Вики.

— Я посмотрела в дюнах, — сказала Бренда. — Его там нет. Твоя подруга ушла. Она очень хотела нам помочь, но у нее урок тенниса в клубе. Она посоветовала мне позвонить в полицию, что я и делаю.

— Мне так жаль, — сказала Мелани. Она всхлипывала, но не плакала. Если бы на ее месте была Бренда, Вики сорвалась бы, но это была Мелани, ее дорогой, милый друг с разбитым сердцем. «С ней нужно быть поделикатнее!» — подумала Вики. У Мелани голова была забита совсем другим; она ни за кого не могла нести ответственность.

— Все в порядке, — сказала Вики.

— Не в порядке, — возразила Мелани. — Ты попросила меня за ним присмотреть, а я думала о чем-то совершенно другом. Я даже не заметила, что он пропал.

— Ты видела, как он заходил в воду? — спросила Вики. — Ты видела, как он плавал?

— Нет, — сказала Мелани. — Вроде бы нет. Я не знаю. Я думала о Питере и…

Бренда подняла палец вверх и сообщила сведения оператору службы 911: четырехлетний мальчик, волосы светлые, зеленые плавки, Сконсет, северный пляж. Пропал… двенадцать минут назад. Только двенадцать минут? У Вики уже опускались руки, но нет, она должна быть сильной. «Думай, — подстегивала она себя. — Думай, как Блейн». Портер плакал. Вики забрала его у Мелани. Она вспомнила вчерашний день и то, как Мелани упала с трапа. Мелани была взволнованной, уставшей, больной и в своих смешных «садовых» сабо. У нее были заняты руки, и Блейн без труда повалил ее. Вчера Мелани была не виновата. Портер залез Вики в бюстгальтер и ущипнул за сосок. У нее выступило молоко. Она обняла Портера и прошептала:

— Мы должны найти твоего брата.

Бренда закончила разговор с полицейскими и выключила телефон.

— Они высылают патрульный автомобиль, — сказала она. — И парня на гидроплане.

— Они считают, что Блейн в воде? — спросила Вики.

— Я сказала полиции, что в последний раз его видели у воды, — Бренда сердито посмотрела на Мелани. — Так ведь?

Мелани издала какой-то звук, согнулась пополам и вырвала на песок. Пошатываясь, она побрела к дюнам. Вики пошла за ней и мягко прикоснулась к ее плечу.

— Я сейчас вернусь, хорошо?

Бренда уже осматривала дюны, но, может, недостаточно хорошо. Блейн мог найти какое-то гнездо, а может, ему захотелось в туалет. Вики шла среди дюн в поисках маленького мальчика, свернувшегося калачиком в зарослях прибрежной травы. Портер держался крепко, одной рукой вцепившись в грудь Вики. Из груди лилось молоко. Купальник Вики был мокрым, и молоко стекало по ее голому животу. Дорога через дюны провела ее мимо двух частных домов, а затем вывела обратно на улицу, где, мигая сигнальным устройством, ждал патрульный автомобиль. Вики убрала руку Портера от своей груди, и он снова заплакал. Молоко уже было повсюду; Вики понадобилось полотенце.

Необходимо отлучить Портера от груди. И нужно найти Блейна! Ее энергичного, полного решимости покорить этот мир первенца. Мог ли он один забрести очень далеко? Конечно. Блейн ничего не боялся, его невозможно было запугать. Теду это очень нравилось, он поощрял бесстрашие Блейна, его независимость — он стимулировал это в сыне! Это Тед во всем виноват. Это Мелани виновата. Она сказала, что присмотрит за ним! Но на самом деле Вики во всем винила себя.

Полицейский оказался женщиной. Низкого роста, с черными волосами, собранными в конский хвост, и бровями, сросшимися на переносице. Когда Вики подошла, женщина-полицейский спросила:

— Это вы звонили?

— Я мама мальчика, — сказала Вики. Она пыталась вытереть молоко с живота, поправить купальник, чтобы он нормально сидел на груди, и успокоить плачущего Портера. Это замешательство, пропавший ребенок… и еще рак!

— Где вы в последний раз видели сына? — спросила женщина-полицейский.

— Он был на пляже, — сказала Вики. — Но сейчас я думаю, не пошел ли он один домой. Или в магазин. Он знает, что там есть мороженое. Мы можем сесть в вашу машину и поехать на его поиски?

— Пожарная станция послала человека на гидроплане, — сказала женщина-полицейский. — Проверить на воде.

— Не думаю, что он в воде, — произнесла Вики. А на самом деле она хотела сказать: «Он не может быть в воде. Если он в воде, то он мертв». — Можем мы просто поехать на машине?

Женщина-полицейский проворчала что-то в свою трещавшую переносную рацию и движением головы показала, что Вики и Портеру следует сесть на заднее сиденье. Забравшись в машину, Вики приложила Портера к груди. Женщина-полицейский увидела это, и ее брови изогнулись, как гусеницы.

— У вас есть дети? — с надеждой спросила Вики.

— Нет.

«Нет», — подумала Вики. У женщины-полицейского — сержанта Лори, как было указано на ее значке, — не было детей, следовательно, она не имела ни малейшего представления о том, что чувствовала сейчас Вики, находившаяся на грани сумасшествия. Двенадцать минут, тринадцать минут… Сейчас Блейна уже точно не было минут пятнадцать. Сержант Лори ездила по улицам Сконсета, на которых помещалась только одна машина. По обеим сторонам были коттеджи, живые изгороди из бирючины, небольшие сады. Куда бы он мог пойти? Вики думала о спасателе на гидроплане, который искал тело Блейна, плавающее на поверхности воды в ста ярдах от берега, — а потом отогнала этот образ. «Забери меня! — молила она. — Не трогай моего ребенка!»

Сержант Лори остановилась у супермаркета «Сконсет».

— Хотите зайти? — спросила она у Вики.

— Да. — Вики отняла Портера от груди и положила его на плечо. Он отрыгнул. Сержант Лори снова что-то проворчала в свою переносную рацию. Вики побежала в магазин. Она проверяла ряд за рядом — крупы, торты, печенье, чипсы, приправы, туалетная бумага, — она посмотрела в небольшом отделе кулинарии и среди холодильников с содовой, за вертящимися книжными полками и потом, в конце, в том месте, где, по логике вещей, должен был быть Блейн, — у прилавка с мороженым. Блейна нигде не было.

Молоденькая девушка в зеленом капроновом фартуке подняла вверх свою лопатку для мороженого.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросила она.

— Вы не видели здесь четырехлетнего мальчика, одного, без взрослых? Светлые волосы? Зеленые плавки?

— Нет, — сказала девушка. — К сожалению, не видела.

— Нет, — произнесла Вики. — Конечно, нет. — Она побежала обратно к полицейской машине. — Здесь его не было, — сказала она сержанту Лори. — Давайте проверим на Шелл-стрит.

Они медленно поехали к Шелл-стрит — Вики осматривала каждый ярд земли, каждое дерево, на которое можно было взобраться, — но, когда они подъехали к коттеджу тетушки Лив, калитка была плотно закрыта, как и входная дверь. Вики знала, что Блейна внутри не было. Ладно, хватит. Она имела право выйти из себя — трясти волосами, рыдать, колотить по бронированным стеклам полицейской машины, пока не разобьет их. Он был в воде.

— Что теперь будем делать, мадам? — спросила сержант Лори.

— Поехали обратно на пляж, — сказала Вики. Бренда и Мелани, должно быть, уже его нашли.

Они поехали обратно к тому месту, где изначально ждала патрульная машина, и Вики выскочила наружу. Ее легкие причиняли ей боль. Она представила, как ее опухоль становится горячей и красной, как тлеющие угли. Неужели такое могло произойти на самом деле? Неужели женщина могла заболеть раком, а потом потерять ребенка? Неужели столько бед могло свалиться на одного человека? Такое не должно случаться. Этого не может быть.

На пляже собралась толпа — вернулась Кэролайн Нокс, подошел спасатель, а еще девушки, дремавшие на покрывале, а еще члены тех счастливых семей, которые резвились на пляже. Все собрались в кучу, правда, некоторые стояли у воды или в ней, разбалтывая песчаное дно. Мальчик-подросток плавал туда-сюда с маской и трубкой, водный мотоцикл ездил взад и вперед, образуя небольшие ровные волны. Вики смутило это столпотворение — она была в замешательстве. Вики ненавидела привлекать к себе внимание, ей хотелось сказать всем, чтобы они возвращались к своим делам, Блейн просто прятался в дюнах, просто зашел слишком далеко, такой у него характер, ему ведь всего четыре года. В толпе Вики заметила других матерей, женщин с самым худшим видом сочувствия, написанным у них на лице: «Не могу себе даже представить… слава Богу, что не мой… какого черта она за ним не следила…»

Бренда была в центре событий; оказалось, что она организовывала поисковые группы. Одна вдоль пляжа налево, одна в дюны. Мелани стояла с краю, поглаживая сотовый Бренды, словно это была кроличья лапка. Кэролайн Нокс увидела Вики и поспешила к ней.

— Я чувствую себя просто ужасно, — сказала Кэролайн. — Это я виновата. Если бы ты не разговаривала со мной…

— Ты видела, как он играл? — спросила Вики. — Ты помнишь, что видела его играющим у воды? Белые волосы, зеленые плавки?

— В том-то и дело, — сказала Кэролайн. — Я не помню.

Вики услышала звук приближающегося мотора — трое полицейских на вездеходах подъехали по песку. Это были «летние» копы, собственно говоря, тинейджеры, в флуоресцентных желтых футболках и очках от Рэй Бэн, с переносными рациями.

— Мы здесь, чтобы помочь, — произнес один из них. Он был настоящим вожаком, с широкими плечами и темными волосами кинозвезды.

— Я его мать, — сказала Вики, делая шаг вперед. Она убрала руку Портера со своей груди, и малыш снова расплакался. — Его зовут Блейн. Блейн Стоу, ему четыре года.

— Светлые волосы, зеленые плавки? — спросил полицейский.

— Да, — ответила Вики.

— Мы найдем его, — сказал полицейский. Он выглядел лет на двадцать, но солнцезащитные очки и переносная рация придавали ему вид дерзкой самоуверенности.

— Пожалуйста, — прошептала Вики.

— Тогда мы пойдем в эту сторону, — сказала Бренда и повела людей налево. Вторая группа пошла направо. Некоторые, увидев полицию, вернулись на места. Когда копы завели моторы и отправились на поиски, Вики, Мелани и Кэролайн остались одни.

Вики чувствовала себя опустошенной; она не могла просто стоять и ждать, и уж точно не в этой компании. Блейна не было уже по меньшей мере тридцать минут. Она должна сама поискать в дюнах. Вики забрала у Мелани сотовый.

— Оставайся здесь и присмотри за вещами, — сказала Вики. — Я пойду поищу его.

— Я пойду с тобой, — вызвалась Кэролайн.

— Нет, нет, — запротестовала Вики. — Я сама.

— Я понесу ребенка, — сказала Кэролайн.

— Мы справимся, — ответила Вики.

— Это все из-за меня, — сказала Мелани. — О Вики, мне так стыдно!

— Все в порядке, Мел, — ответила Вики.

— Нет, не в порядке! Я должна была…

Но у Вики не было времени. Она развернулась и пошла к дюнам.

В дюнах было жарко, и Портер склонил голову. Он издал сосущий звук, наклоняясь к плечу матери.

— Блейн! — прокричала Вики. — Блейн Теодор Стоу!

Так продолжалось пятнадцать минут, полчаса, час. Вики осмотрела каждый дюйм в дюнах; там все было одинаковым: белые шары из песка, покрытые прибрежной травой. Вики и сама пару раз заблудилась, ей приходилось забираться на дюны, чтобы определить свое местоположение. Она звала Блейна, пока не охрипла. Вики вышла обратно на улицу, снова проделала весь путь до магазина, потом до Шелл-стрит. Блейна нигде не было. Вики вернулась на пляж. У нее пересохло во рту, боль обжигала легкие; она свалилась на пляжное полотенце под зонтиком. Портер уснул. Она уложила его и потянулась к переносному холодильнику за водой. Даже если Блейн был жив, к этому моменту он, должно быть, проголодался и захотел пить. Где бы он ни был, он, конечно, напуган, плачет, и ему одиноко.

Кэролайн Нокс ушла — на урок тенниса, злобно подумала Вики, хотя и почувствовала облегчение. Мелани лежала на животе на полотенце, пряча лицо.

— Я должна позвонить Теду, — сказала Вики. — Я не знаю, что еще делать.

— Это я во всем виновата, — повторяла Мелани. — Из меня получится ужасная мать.

— Нет, Мелани, — ответила Вики. — Не говори так. И не думай.

Она набрала домашний номер. Тед обещал убрать на чердаке и пригласить кого-то, чтобы потравить насекомых. Он увидит номер сотового Бренды на определителе, но даже не догадается, что Вики собирается ему сказать.

Четыре гудка, затем сработал автоответчик. Ее собственный голос — счастливый, беспечный, голос из другой жизни, до сегодняшнего дня, до диагноза. «Вы позвонили в дом Стоу…» Одним ухом Вики слушала обращение, а другим — шум океана, похожий на рев животного, готового к атаке. Рев стал громче — этот звук заставил Вики обернуться. И когда Тед поднял трубку и, задыхаясь, произнес: «Прости, я не слышал звонка. Алло», — Вики увидела вездеход, самодовольную улыбку лидера на лице «летнего» полицейского и две маленькие ручки, сомкнувшиеся вокруг его талии. Она услышала, как завизжала Мелани. А затем Блейн помахал с заднего сиденья вездехода, будто был мэром на параде.

— Мам! — прокричал он. — Посмотри на меня!

Когда Вики проснулась, рука Портера лежала у нее на груди, а Блейн скрутился калачиком под ее левой рукой. Они уснули, как только вернулись с пляжа; Вики даже не потрудилась помыть детям ноги, и теперь вся простыня была в песке. В комнате было темно, хотя Вики видела, что зал залит золотистым солнечным светом. Она вылезла из постели, затем склонилась над детьми и смотрела, как они спят. За девяносто горестных минут мир разрушился и затем, словно по взмаху волшебной палочки, снова стал целостным. Блейн был жив и здоров; он прошел вдоль всего пляжа, бросая камушки в воду. Он прошел больше мили, сказал полицейский, но совсем не казался расстроенным или обеспокоенным.

— Я еще никогда не видел такого смелого ребенка, — сказал полицейский. — И у него крепкая рука. «Ред Сокс»^[9] следовало бы подписать с ним контракт.

Плечи у Блейна обгорели. Когда он слез с вездехода, ему пришлось вытерпеть хныканье Вики и всхлипы облегчения, а еще самые крепкие в его жизни объятия, а затем он показал матери руку, полную ракушек, и попросил молока. Сейчас, даже с раком легких второй степени и за тридцать шесть часов до химиотерапии, Вики чувствовала себя самой счастливой женщиной на земле.

Она на цыпочках вышла из комнаты и прикрыла дверь, чтобы мальчишки могли еще немного поспать. Дверь в комнату Мелани была закрыта. Подруга Вики прокралась в комнату сразу же, как только они пришли домой, все время извиняясь, пока это не стало похоже на шутку, которую она рассказала слишком много раз. Вики изо всех сил старалась успокоить Мелани, но знала, что ее подруга все равно будет себя корить. «Это моя вина. Я должна была…» Вики хотела постучаться к Мелани. «Не переживай об этом. У тебя и так проблем достаточно. Все ведь закончилось хорошо». Вики приложила ухо к двери и ничего не услышала. Должно быть, Мелани спала.

Записка на кухонном столе гласила: «Ушла писать!» От Бренды. Вполне предсказуемо. Бренда клялась, что этим летом будет помогать сестре, но Вики знала, чем все обернется. Она перевернула записку Бренды и начала составлять список продуктов. Она хотела сходить в магазин и купить еду, чтобы приготовить нормальный обед. Они не могли и дальше питаться, как студентки-француженки.

Зазвонилтелефон, громко и со скрежетом. Вики поспешила взять трубку, пока он не разбудил детей или Мелани.

— Алло?

— Я звоню насчет объявления, — сказал молодой женский голос.

— Объявления? — спросила Вики. — Боюсь, вы набрали неправильный номер.

— О, — сказала девушка, — простите. — Она повесила трубку. Вики тоже повесила.

Через несколько секунд телефон снова зазвенел.

— Алло? — сказала Вики.

— Здравствуйте, — произнесла девушка. — Я правильно набрала номер? 257-6101? Нужна помощь? Приходящая няня?

— Приходящая няня? — переспросила Вики.

— Для двух мальчиков, в Сконсете? — уточнила девушка. — Я живу в Сконсете, и мои родители хотят, чтобы я нашла себе работу на лето.

— Нам не нужна няня, — сказала Вики. — Но спасибо за звонок.

— Очень жаль, — ответила девушка. — Мне этот вариант подходил идеально. Не слишком сложно и по соседству.

— Спасибо за звонок, — повторила Вики и повесила трубку. В доме было тихо. У Вики в голове все завертелось. Приходящая няня, два мальчика в Сконсете, этот номер? Неужели Бренда дала объявление насчет няни, не обсудив это с Вики? И не проронила по этому поводу ни слова? Вики открыла холодильник в надежде найти там бутылочку холодного вина. Не тут-то было. Да ей в любом случае нельзя было пить. Что сказал доктор Гарсиа? Вода, брокколи, капуста, арбузы, черника, свекла. Но вино — это не сигареты. Вики заглядывала в шкафы, раздумывая над безрассудством своей сестры. Бренда хотела избавиться от собственных племянников!

Входная дверь открылась. Вики подняла глаза. Перед ней стояла Бренда, в бюстгальтере от купальника и джинсовых шортах похожая на фотомодель. В руках у Бренды был блокнот. Это был ее сценарий по книге, которую во всем мире читали еще шесть человек, сценарий, у которого нет никаких шансов на экранизацию. И все же эта затея была для Бренды намного важнее, чем забота о детях Вики.

— Что за выражение лица? — спросила Бренда.

— Ты знаешь, что это за выражение, — ответила Вики.

Несмотря на то что Мелани лежала на крайне неудобном матрасе с подушкой на голове, она слышала, как Вики и Бренда ссорились в зале. У нее болели ноги: во время всей этой суматохи с Блейном она получила сильный солнечный ожог. У нее в животе было пусто — за целый день Мелани так и не смогла ничего удержать внутри, даже кусочек хлеба. И ее сердце было разбито. Мелани представила себе сложившуюся ситуацию в виде яблока: разрезанное напополам, затем на четыре части, вырезанная сердцевина, очищенная кожура. Она заслужила все это, даже худшее. Вчера она упала с ребенком на руках, сегодня провалила простейшее задание, связанное с заботой о детях. «Можешь посмотреть за Блейном?» Последи, чтобы он не умер и не исчез. Но даже это оказалось для нее слишком сложным. До того как Питер сообщил ей о своей неверности, до того как Мелани узнала о жизни, растущей внутри нее, ей казалось, что она будет превосходной матерью. Она покупала бы только деревянные игрушки и только натуральные продукты, она часами читала бы поучительные разноцветные детские книжки, купленные исключительно в частных книжных магазинах. Она никогда не кричала бы, никогда не говорила покровительственным тоном, не поднимала соску с пола, чтобы снова дать ее ребенку, предварительно облизнув. Она все делала бы правильно. И уж точно Мелани никогда не представляла себе, что окажется в подобной ситуации: ее брак на грани распада, она не уследила за ребенком и даже не могла с уверенностью сказать, потерялся этот ребенок или утонул. Во всем, решила Мелани, виноват Питер, но результаты этих размышлений только усилили ее желание поговорить с ним. Это была уже практически физическая потребность, еще более тягостная, чем голод или жажда. Разговор с Питером был необходим ей так же, как кислород.

Вернувшись с пляжа, Мелани уже шесть раз позвонила ему в офис, и все шесть раз ей отвечал автоответчик. Его голос звучал мучительно жизнерадостно. «Привет! С вами говорит автоответчик Питера Пэтчена, старшего аналитика “Раттер энд Хиггенс”. Я либо разговариваю по другой линии, либо меня нет на месте, так что, пожалуйста, оставьте свое сообщение, и я вам перезвоню. Спасибо!»

Первое сообщение Мелани оставила в тринадцать двадцать восемь: «Питер, это я. Я в Нантакете с Вики. Я останусь здесь на лето или до тех пор, пока ты не предоставишь мне веские причины для того, чтобы вернуться. Я имею в виду, что не вернусь домой, пока ты не порвешь с Фрэнсис. Ладно. Позвони мне. Можешь звонить мне на номер, который я дала тебе раньше, — 508-257-6101 или на этот сотовый, который принадлежит сестре Вики. Номер 917-555-0628. Позвони мне, пожалуйста».

Она лежала на кровати лицом вниз и ждала, пока часы пробьют два. Мелани оставила свой сотовый в Коннектикуте специально, чтобы Питер не мог ей позвонить и чтобы не испытывать искушение позвонить ему. Ха! Она набрала его номер еще раз. «Питер, пожалуйста, позвони мне. Мои номера, еще раз…»

Мелани позвонила еще четыре раза с интервалом в полчаса, и еще через пятнадцать минут, звонила на домашний номер, где ей отвечал ее собственный голос. «Вы позвонили в дом Пэтченов. В данный момент мы не можем принять ваш звонок. Пожалуйста, оставьте свое сообщение и номер телефона, и мы обязательно вам перезвоним». Мелани не стала оставлять сообщений. Она позвонила Питеру на сотовый, но ее немедленно переключили на голосовую почту.

— Питер, это я. — А затем, на случай если он ошибочно принял ее «я» за чье-то чужое «я», добавила: — Мелани. Пожалуйста, позвони мне на номер 508-257-6101. Или ты можешь позвонить мне на номер… — Она называла номер сотового еще три раза и каждый раз вешала трубку.

Сюрприз! Зазвонил телефон. У Мелани подпрыгнуло сердце. Она посмотрела на номер на дисплее. Это был какой-то незнакомый ей манхэттенский номер. На дисплее высветилось имя «Уолш Дж.».

— Алло, — сказала Мелани.

— Бренда?

Опустошение. Разочарование. Это не Питер.

— Нет, простите. Это не Бренда.

— Вики?

— Нет, — сказала Мелани. — Это Мелани. Я подруга Вики.

— Понятно. — Голос был с австралийским акцентом. — Бренду можно к телефону?

Мелани прислушалась. Где-то в зале споры до сих пор продолжались. «Никогда еще не встречала такого эгоистичного… мир не вращается вокруг…»

— Ее сейчас нет.

— Не страшно. Передадите ей, что звонил Уолш?

— Конечно, — сказала Мелани. Она сделала паузу. Неужели это тот студент? Его голос казался слишком взрослым для студента, но, опять-таки, Мелани не знала об этом человеке ничего, кроме самого факта, что он был студентом Бренды. — Хотите оставить номер?

— У нее есть мой номер. Нет смысла снова его оставлять.

Нет смысла, подумала Мелани. Она оставляла свои номера снова и снова, будто Питер не звонил ей из-за отсутствия номера.

— Я скажу ей, чтобы она вам перезвонила, — произнесла Мелани уверенным голосом, как будто у нее была власть над Брендой и она могла хоть к чему-то ее принудить. — Я обещаю, она вам позвонит. Можете на меня рассчитывать.

Уолш засмеялся.

— Ну, спасибо вам, Мелани.

— Не за что, — сказала она.

Уолш повесил трубку. Звонок длился всего минуту и три секунды, но Мелани стало легче. Она почувствовала себя менее одинокой, зная, что этот парень из Нью-Йорка пытался дозвониться Бренде. Но Мелани также без всяких причин почувствовала какую-то ревность. Мужчины любили Бренду. Даже юный студент-полицейский не мог отвести от нее глаз. Мелани вдохнула спертый комнатный воздух. Нужно открыть окно. Но вместо этого она набрала номер Фрэнсис Диджитт. Мелани даже не пришлось искать этот номер в записной книжке; она знала его наизусть. Фрэнсис Диджитт взяла трубку после второго гудка.

— Алло?

Мелани не волновалась насчет определителя номера, поскольку звонила с сотового Бренды. Она помолчала около минуты, вслушиваясь, не там ли Питер. Там ли он? Затем она услышала лай собаки (у Фрэнсис Диджитт был шоколадного цвета лабрадор) и звуки, похожие на бейсбольный матч по телевизору. Собака, бейсбол. Фрэнсис Диджитт была не из тех женщин, которых опасалась Мелани или любая другая жена в «Раттер энд Хиггенс»; Фрэнсис была полной противоположностью секс-бомбы. Она была из тех девушек, которые выигрывают у мальчиков соревнования по бегу на физкультуре, из тех, о которых мальчики забывают к седьмому классу, когда у остальных девочек появляется грудь. Фрэнсис была маленького роста и совсем не женственной. Она была единственным человеком, подумала Мелани, который мог выдержать ядовитые испарения в закрытом офисе Питера; она была младшим аналитиком, но очень проницательной, она знала рынок, занималась собственными исследованиями и организовывала корпоративные соревнования по футболу. Все считали ее лесбиянкой, но Мелани всегда знала — Фрэнсис слишком привлекательна, чтобы быть лесбиянкой. Ей была присуща некая безрассудность, которая могла означать, что в постели она просто зверь. Мелани затошнило от одних лишь мыслей об этом. Она повесила трубку, затем прижала телефон Бренды к своему быстро бьющемуся сердцу. И снова набрала номер Фрэнсис Диджитт.

— Алло? — Теперь голос Фрэнсис Диджитт звучал раздраженно, и Мелани подумала: «Ты не имеешь никакого права быть раздраженной. Если кто-то здесь и может быть раздраженным, так это я».

Это побудило ее заговорить:

— Есть Питер? — Это был скорее вопрос, чем просьба позвать его к телефону, и, естественно, Фрэнсис на секунду запнулась. Не было никакой необходимости спрашивать, кто звонил, необходимости играть в игры, по крайней мере так решила Фрэнсис, потому что сказала:

— Да. Сейчас. — Она решительно положила трубку на что-то, что Мелани представила в виде дешевого, плохо смонтированного, обитого ламинатом приставного столика из супермаркета «ИКЕА». У людей, которым немного за двадцать, совершенно нет вкуса.

— Алло? — подозрительным голосом сказал Питер.

— Это я, — сказала Мелани. А затем, на случай если он до сих пор не понял, добавила: — Мелани.

— Привет, — произнес Питер, и это было слово, которое окончательно разбило Мелани сердце. Его голос звучал без вдохновения, безучастно, как у пойманного на горячем преступника. Мелани почувствовала себя его классным руководителем, его учителем из воскресной школы, его дантистом.

— Я в Нантакете, — сообщила она.

— Я знаю.

— На все лето.

— В записке так и было сказано.

— Ты хочешь, чтобы я вернулась? — спросила она.

— Что это за вопрос? — удивился Питер.

Это был единственный вопрос, который имел значение. Мелани уехала, потому что ей нужно было время подумать, но оказалось, что она могла думать только о Питере. Она хотела исчезнуть, но теперь, уехав из дому, она больше всего на свете хотела вернуться. «Я беременна, — подумала она. — У тебя будет ребенок, а ты даже не знаешь об этом». Скрывать это от Питера было жестоко, но разве ее молчание было хуже, чем то, что делал Питер?

Нет! Он был у Фрэнсис дома. Они трахались! Мелани почувствовала, как ее начинает тошнить. Она сейчас…

— Я должна заканчивать, — сказала она.

— О’кей, — ответил он.

Мелани уставилась на молчащий телефон. Она хотела вырвать в пластиковое мусорное ведро, стоявшее у кровати. Ничего не вышло. Она хотела вырвать плохим настроением, собственной грустью, безразличием Питера. Где-то в зале Вики и Бренда все еще ссорились. Что-то насчет приходящей няни. Что-то насчет сценария Бренды, «настоящего самообмана», затем что-то насчет их родителей, «с тобой всегда все так получается!». А затем Мелани услышала свое имя, вернее, его отсутствие: несколько раз повторенное «она», «нее». Это Бренда громким шепотом твердила:

— Ты хотела, чтобы она следила за детьми, и посмотри, что произошло! Я понимаю, что у нее до черта своих проблем, но у нас у всех их полно. Ты больна! Я отказываюсь провести лето, подстраиваясь под нее! Я этого просто не понимаю! Она всего лишь еще один человек, о котором нужно заботиться! Ты подумала об этом, когда приглашала ее поехать с тобой? Подумала?

Мелани встала с кровати и начала засовывать вещи в чемодан. Она собиралась домой. Решение приехать сюда было импульсивным, и теперь она понимала, что это была ошибка.

Мелани на цыпочках прошла в ванную за щеткой. Они все еще ссорились. Будет лучше, если Бренда и Вики проведут это лето вдвоем, разбираясь со своими проблемами. У Мелани не было сестры, она ничего в этом не понимала, но ей казалось, что это очень тяжело.

Все вещи поместились в ее чемодан, кроме соломенной шляпы. Шляпа помялась после того, как Мелани наступила на нее на пляже, и женщина подумала, не оставить ли ее. Это был подарок Питера на день рождения прошлой весной; это была старомодная шляпа с широкими полями, но Мелани ее любила. Это была ее «садовая» шляпа. Мелани надела шляпу, завязала под подбородком атласные ленточки, затем застегнула молнию на чемодане и огляделась вокруг. Эта комната была свидетелем ее неожиданного решения: Мелани поедет домой и поговорит с Питером с глазу на глаз. Она скажет ему, что хочет сделать аборт.

Она проскользнула в зал. Бренда и Вики ушли. Мелани слышала их голоса, доносившиеся откуда-то из-за дома. Одна из сестер была в летнем душе. Они все еще ссорились. Прежде чем выйти через входную дверь, Мелани нацарапала записку и оставила ее на кухонном столе: «Позвони Джону Уолшу!» Как ни странно, Джон Уолш был единственным человеком, перед которым Мелани чувствовала определенную ответственность. Она позвонит Вики позже, когда будет дома, в безопасности, и у подруги не будет ни малейшего шанса уговорить ее остаться.

Мелани вытянула ручку чемодана и попыталась катить его по вымощенной ракушечником дорожке. Ракушечник попадал в колеса, и чемодан остановился. Мелани решила, что проще будет понести чемодан, хотя он был тяжелым и она согнулась в одну сторону не лучшим для ребенка образом. Аборт, подумала она. После всего, через что она прошла. Семь раз ее надежды рушились, когда она видела собственную кровь. Семь раз ее попытки заканчивались неудачей; успех пришел внезапно, когда она этого уже не хотела.

Мелани дошла до круга, где поймала такси. Слава Богу! Она забралась внутрь и сказала:

— В аэропорт, пожалуйста.

Было воскресенье, пять часов вечера, и все места в самолетах до Нью-Йорка были забронированы. Билетов продали даже больше, чем было мест в самолете. Когда подошла очередь и Мелани просунула свой паспорт, ее настроение немного улучшилось от ощущения того, что она летит домой. Это продолжалось до тех пор, пока сотрудница авиакомпании «Ю-Эс эйрвейз» не передала ей паспорт обратно.

— На сегодня ничего нет, — сказала женщина. — И на завтра до трех часов тоже ничего. Мне очень жаль.

— Я с удовольствием заплачу за обмен, — произнесла Мелани. — Или буду в резерве, если кто-то не придет.

Женщина подняла лист бумаги, заполненный фамилиями.

— Это список ожидающих. Вы будете под номером сто шестьдесят семь.

Мелани засунула паспорт в сумочку и притянула чемодан к скамейке. В подобной ситуации для нее характерно было бы разреветься. Она уже собиралась пойти по этому избитому пути, но вдруг увидела, что к ней кто-то приближается. Парень в флуоресцентном оранжевом жилете. Тот, который предложил ей пластырь, когда она упала с трапа. Мелани улыбнулась ему, и он подошел к ней.

— Привет, — сказал парень и улыбнулся. — Полет прошел удачно?

— Очень, — ответила Мелани.

— Это была шутка, — пояснил парень. — «Полет», понимаете. Потому что вы упали.

Мелани почувствовала, как у нее покраснели щеки.

— Ах да, — сказала она. — Знаете, оказалось, что это не самая большая глупость, которая произошла со мной за эти выходные.

Парень одернул жилет и пошаркал по полу кедами.

— Я не хотел сказать, что вы выглядели глупо, — произнес он. — Я просто пытался…

— Все в порядке, — сказала Мелани. Она прикоснулась к своему локтю. Он до сих пор болел, но из-за всех этих событий она совершенно о нем забыла. — Кстати, я Мелани.

— Джош Флинн, — представился парень и посмотрел на ее чемодан. — Вы сегодня уезжаете? Вы же только приехали.

— Я собиралась остаться подольше, — призналась Мелани. — Но мне нужно домой.

— Очень жаль, — сказал Джош. — Вы откуда?

— Из Коннектикута, — ответила она. — Но, как оказалось, сегодня я улететь не смогу. Все билеты проданы. Я просто хотела собраться с мыслями, прежде чем поймать такси и вернуться туда, где я остановилась.

— Это ведь в Сконсете, правильно? — спросил Джош. — Я могу отвезти вас домой. Моя смена как раз закончилась.

— Не беспокойтесь обо мне, — сказала Мелани. — Я возьму такси.

— Мне совершенно несложно вас подвезти, — заверил ее Джош. — Я даже знаю, где вы живете. Я заезжал к вам вчера, чтобы отдать портфель.

— Понятно, — сказала Мелани и посмотрела на свой чемодан. Она чувствовала себя настолько обессиленной, что даже не была уверена, дойдет ли она одна до такси. — Но я ненавижу кого-то обременять.

— Мне это как раз по пути, — сказал Джош и подхватил ее чемодан. — Пожалуйста. Я настаиваю.

Мелани последовала за ним на парковку, где он забросил чемодан на заднее сиденье своего джипа. В джипе на полу было около дюйма песка, и пассажирское сиденье было завалено дисками. Мелани проскользнула на сиденье, положив диски себе на колени. «Диспэтч», «Оффспринг», «Афро Мэн». Она даже не слышала о таких группах. Мелани почувствовала себя старухой, которая годилась этому парню в матери.

— Прошу прощения, в машине полный беспорядок, — сказал Джош. — Я не знал, что буду ехать в женском обществе.

Мелани залилась краской и стала выравнивать края дисков, чтобы они снова оказались аккуратно сложенными. Женское общество? Она почувствовала себя уличной проституткой. Затем увидела свое отражение в зеркале. В соломенной шляпе она выглядела как фермер; она была похожа на Минни Перл или любого другого персонажа из «Хи-хо»^[10]. Пока Джош пристегивался, смахивал пыль с панели приборов и убавлял громкость радио, Мелани сняла шляпу и положила ее себе на колени. Поворачиваясь, чтобы посмотреть в заднее стекло, Джош протянул руку к сиденью Мелани. Его рука легла где-то в дюйме от ее головы. Она уловила его запах. Этот парень был очень красив — горяч, сказал бы кто-то помоложе ее, — но он был всего лишь ребенком. «Сколько ему лет?» — подумала Мелани.

— Ты местный? — спросила она.

— Я здесь родился и вырос, — сказал Джош. — Но я учусь в колледже Мидлбери, в Вермонте.

— Хороший колледж, — заметила Мелани.

— Я уже на последнем курсе, — сказал он.

«В таком случае ему где-то двадцать один, — подумала Мелани. — Может, двадцать два». Ей было столько же, когда она познакомилась с Питером.

Они выехали на главную дорогу. Окно со стороны Джоша было открыто, и свежий воздух обдувал их, когда они мчались в Сконсет. Мелани откинула голову на сиденье и закрыла глаза. В этой поездке было что-то терапевтическое. «Мне хорошо, — подумала Мелани. — Вот в эту секунду мне хорошо. Разве такое возможно?»

Она подставила лицо ветру. Каштановые волосы Джоша взъерошились на ветру, словно петушиный гребешок. От ветра подлетали края шляпы у нее на коленях.

— Тебе нравится твоя работа? — спросила Мелани.

— Я ее ненавижу, — ответил Джош.

— Это плохо.

— Ты права, — произнес он. — Мой отец — диспетчер службы управления воздушным движением. Можно сказать, это он меня во все это втянул.

— О, — сказала Мелани.

— Я в любом случае собираюсь увольняться, — продолжил Джош. — Жизнь слишком коротка.

— Согласна. Собственно говоря, это моя мантра. Но не разозлится ли твой отец?

— Разозлится, — сказал Джош. — Но остановить меня ему не удастся.

— Тогда понятно, — сказала Мелани. Дорога простиралась перед ними; с левой стороны, за верещатниками, находился маяк, а за ним — океан. — Здесь очень красиво.

Джош ничего не ответил, и Мелани разозлилась на себя за то, что произнесла такую банальную фразу. Он наверняка все время слышит это от туристов: как прекрасно, как необычно, как чисто, как великолепно. Она попыталась придумать что-нибудь остроумное, что-то яркое, что-то, что заставило бы его считать ее… крутой. Она никогда в своей жизни не была крутой, а сегодня уж и подавно. Но она хотела, чтобы Джош считал, что ее стоило подвезти.

— Я недавно узнала, что беременна, — сказала Мелани.

Он посмотрел на нее с недоумением.

— Правда?

— Да. — Она уставилась на свои колени. Ее ни за что не взяли бы в ЦРУ. Она только что выдала самый большой секрет человеку, которого едва знала. — Буду благодарна, если ты никому об этом не скажешь.

Казалось, Джоша это озадачило, и Мелани рассмеялась бы, если бы только не чувствовала себя такой идиоткой. Кому он вообще мог об этом рассказать?

И все же он ее рассмешил.

— Мой рот на замке, я обещаю, — сказал Джош. — Ты знаешь, вчера, когда ты упала, мне показалось, что твоя подруга очень за тебя волновалась. Даже слишком — за тебя, не за ребенка.

— Она беспокоится обо мне, — произнесла Мелани.

— Это понятно, — сказал он. — Но мне стало интересно, не происходит ли с тобой что-то еще. Что-то, о чем больше никто не знает.

— О, — протянула Мелани, — собственно… да. — Она посмотрела на него. — У тебя хорошая память.

— Вас троих сложно было забыть, — сказал Джош.

Когда джип остановился у коттеджа на Шелл-стрит, настроение у Мелани снова испортилось. Она не хотела, чтобы эта поездка заканчивалась, она не хотела встречаться с Вики и Брендой и чувствовала себя, словно ребенок, сбежавший из дому. Джош нажал на тормоз и вышел из джипа, чтобы достать багаж Мелани.

— Спасибо, что подбросил, — сказала Мелани.

— Не за что.

Мелани потянулась за чемоданом, и на ручке их руки соприкоснулись. «Мы прикасаемся друг к другу», — подумала она. Одну секунду, две, три. Джош заметил это? Он не убрал руку. Мелани медленно подняла глаза, думая: «Если он смотрит на меня, я этого не выдержу».

Он смотрел на коттедж. Мелани вздохнула с облегчением. Она почувствовала себя тринадцатилетней девочкой.

— Ну, — сказала она, — спасибо еще раз.

— О’кей, — сказал Джош. — Думаю, еще увидимся. Удачи тебе во всем. — Он улыбнулся ей.

— Спасибо, — произнесла она. — Тебе тоже.

Мелани улыбнулась ему в ответ. Она улыбалась, пока он не забрался в джип и не уехал. Затем она глубоко вдохнула. В воздухе пахло стейком, который поджаривают на углях, и чудесным образом Мелани почувствовала себя голодной.

Пока она катила свой чемодан по выложенной плиткой дорожке, она встретила Блейна. Волосы у него на голове были взъерошены, и он был одет в свежую синюю спортивную рубашку.

— Где ты была? — настойчиво спросил он. «Допрос начинается», — подумала Мелани. Но потом на лице Блейна отразилось искреннее любопытство и, если Мелани не ошибалась, некоторая доля таинственности. — Ты потерялась? — прошептал он.

— Да, — сказала она. — Я потерялась.

В тот вечер после ужина (чизбургеры, луковые кольца, салат «Айсберг») Джош поехал к Диди. Она позвонила во время ужина и попросила его приехать. Он сказал «нет». Когда Джош снова сел за стол, молчание отца заставило его объясниться.

— Это была Диди. Она просила меня заехать. Я сказал «нет».

Том Флинн откашлялся.

— Дениз сказала мне, что сегодня вечером ты подвозил домой какую-то девушку.

— Я? — спросил Джош, а затем вспомнил о Мелани. — А, точно. — Как объяснить, что та, которую Дениз обозначила как «девушку», была пассажиркой авиалиний и была намного старше, чем Джош, и, кроме того, беременна. Как объяснить, что он подвез ее домой в надежде встретиться с другим человеком, с Нахмуренной, которая тоже была женщиной, не подходившей ему во всех отношениях? — Просто подвез.

Том Флинн насыпал себе салата «Айсберг», съел немного, вытер подбородок. Выпил пива. Снова зазвенел телефон. И снова Джош поднялся, чтобы взять трубку. Мелани сказала ему, что беременна, но, похоже, это не делало ее счастливой. Собственно говоря, она казалась печальной. Но она была слишком взрослой для того, чтобы просто залететь. Джошу даже в голову не пришло проверить, было ли у нее на пальце обручальное кольцо. Он был недостаточно внимательным.

— Алло?

— Джош?

— Что? — ответил Джош рассерженным шепотом.

— Я правда очень хочу, чтобы ты заехал. Правда. Это очень важно.

— Ты пьяна, — сказал он.

— Выпила немного вина, — ответила Диди. — Пожалуйста, приезжай. Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Ей нужно было кое-что ему рассказать. И так было постоянно, с десятого класса, когда они начали встречаться. Диди брала банальные вещи и затем обсасывала их, как ребенок ириску, пока они не превращались в мыльные оперы. Врач сказал ей, что у нее анемия, ее брат угрожал ей ножом для разделки мяса, потому что она взяла его любимый свитер и запачкала косметикой, друг ее отца Эд Граб ущипнул ее за зад — все это были поводы, чтобы получить утешение, опеку, дополнительное внимание Джоша.

— В чем дело, Диди? — спросил он.

— Просто приезжай, — сказала она и повесила трубку.

Джош снова вернулся к столу. Он уставился на луковые кольца, которые остыли, стали мягкими и вялыми.

— Кажется, мне лучше поехать, — сказал он.

В девять часов, когда Джош подъезжал к дому Диди, солнце только садилось. «Лето, — подумал он. — Чертово лето».

Музыку было слышно за пятьдесят ярдов — «Лед Зеппелин». Это был плохой знак. Джош тихонько подошел к ступенькам, ведущим на цокольный этаж, к квартире Диди, заглянул в окно зала, которое было на уровне лодыжек. Диди танцевала на кофейном столике, одетая только в красное белье, в руке она держала бокал с белым вином, которое расплескивалось во все стороны. В десятом классе друг Джоша, Зак, говорил, что из Диди получилась бы отличная стриптизерша, и хотя тогда Джошу пришлось ударить Зака в живот, глядя на нее сейчас, он вынужден был с этим согласиться. Когда Джош встречался с Диди, она была лучше, или, по крайней мере, ему так казалось. Она была членом группы поддержки, она входила в состав ученического совета, у нее была уйма подружек, с которыми она постоянно болтала — передавая записочки, по телефону из ванной, оставаясь у них на ночь на выходных. Она была забавной — может, не такой смышленой, как Джош, не нацеленной на учебу, не совсем такой девушкой, которую мать Джоша пожелала бы ему в спутницы жизни, — но идеальной подружкой для старшеклассника.

Впервые они поссорились за несколько недель до того, как Джош уехал в колледж. Том Флинн был в отъезде, в Вуберне, обновлял сертификат авиадиспетчера, и Диди осталась ночевать у Джоша дома. Все началось, как очень милая игра в семью, — они заказали пиццу, выпили пиво Тома Флинна и взяли фильм напрокат. Затем они почистили зубы и вместе забрались в постель.

Посреди ночи Джош проснулся и увидел Диди, сидевшую на полу и при свете фонарика читавшую его дневник. Они расстались той же ночью — не потому, что Джош был недоволен вторжением в его частную жизнь (хотя он был недоволен), а потому, что Диди то ли выискивала в дневнике, то ли случайно натыкалась на страницы, которые были посвящены ей. На этих страницах Джош писал о том, как сильно Диди нуждалась в опеке и как он хотел, чтобы она «нашла свое место в жизни» и «задумалась о будущем». Диди жутко обиделась на эти слова. Она бросила дневник Джошу в лицо и выскочила из его спальни, хлопнув дверью. Через несколько секунд Диди вернулась, забрала свою сумку и снова хлопнула дверью.

Спустя некоторое время Джош обнаружил Диди внизу, у кухонного стола, плачущую, с еще одной открытой бутылкой пива. Он подошел к девушке и обнял ее, поражаясь тому, как его слова об опеке сделали ее еще более ранимой. Диди боялась отпускать его в колледж. «Ты обо мне совсем забудешь», — сказала она, и он не возражал, поскольку с Диди были связаны воспоминания о старшей школе, от которых он хотел избавиться.

То, что после этого их отношения продолжались еще три года — по крайней мере в отношении секса, — начинало раздражать Джоша. Отношения с Диди были подобны работе в аэропорту и всей его жизни на острове — слишком безопасно, слишком предсказуемо, слишком привычно. И все-таки он не мог окончательно расстаться с Диди. Она была для него доступна, и он не мог ей отказать.

Джош постучал в дверь. «Лед Зеппелин» сменились на «Блю Ойстер Кальт». У Диди проблемы с алкоголем, подумал Джош, в придачу к проблемам с самооценкой. Он постучал снова. Никакой реакции. Он уже собирался уходить, когда дверь открылась. Диди схватила Джоша за воротник рубашки и затащила внутрь.

Они начали целоваться на кушетке. Рот Диди был горячим и мокрым, у него был вкус дешевого вина, и Джош постарался не обращать внимания на отвращение, появившееся у него. Лола, норовистая кошка Диди, находилась где-то неподалеку — Джош слышал ее запах, и на диване была ее рыжая шерсть. Джош закрыл глаза и попытался забыться. «Секс, — подумал он. — Это просто секс». Он залез Диди в трусы. После окончания школы она набрала вес, и если когда-то ее живот был гладким и упругим, то теперь он был мягким, а бедра — тяжелыми и в ямках… Джош не возбуждался; собственно говоря, чем дольше они целовались, тем глубже он впадал в депрессию. Он пытался думать о Нахмуренной, но у него перед глазами стояло лицо Мелани. Странно. У нее была красивая улыбка и классная задница, но, на самом деле, неужели он сошел с ума? Она сказала ему, что беременна! Джош отстранился от Диди.

— Я не хочу, — сказал он.

При этом заявлении она укусила его за шею и оставила на ней засос. Она пыталась пометить его как свою собственность. В школе она оставляла на теле Джоша столько засосов, что учителя смотрели на него косо. Он оттолкнул ее.

— Диди, перестань.

Она продолжала, представляя все происходившее в форме шутки, ее лоб врезался в его челюсть, ее рот работал на его шее, словно пылесос. Джош схватил ее за плечи и отодвинул от себя. Затем поднялся на ноги.

— Прекрати, я сказал.

— Что? — Диди распласталась на отвратительном диване, в своем красном атласном белье похожая на наполовину открытый рождественский подарок. Макияж размазался у нее вокруг глаз, а одна из изящных бретелек бюстгальтера соскользнула с плеча, грозя обнажить грудь.

Диди издала чудовищный крик. Джош подпрыгнул. На кресле с откидной спинкой стояла Лола, выгнув спину дугой.

— Все. Я ухожу, — сказал Джош.

— Подожди, — попросила Диди и взяла Лолу на руки.

— Прости, — сказал Джош. — Я этого не хотел.

Диди вылила обратно остатки вина и провела Джоша до двери. Лолу она набросила себе на плечи, будто меховую накидку.

— Мы ведь все еще друзья, правда?

Джош задумался на несколько секунд. Он не хотел говорить «да», но, если он ответит «нет», ему придется выслушать кучу грустного бреда и он никогда отсюда не уйдет.

— Конечно, — сказал он.

— И ты одолжишь мне денег? — спросила Диди.

Это был еще один ее классический трюк — заговорить о чем-то совершенно неожиданном так, будто это уже давно решенное дело.

— Какие деньги?

— Мне нужно двести долларов на машину, — сказала Диди. — Иначе ее заберут за неуплату.

— Что?

— Я немного задолжала по счетам, — объяснила Диди. — Я купила себе летнюю одежду, арендная плата возросла, деньги на кредитках закончились…

— Попроси денег у родителей, — посоветовал Джош.

— Я просила. Они сказали «нет».

— У меня нет двухсот долларов, — сказал Джош. — По крайней мере лишних. Мне нужно откладывать. Учеба в колледже до-ро-го стоит.

— Я отдам тебе деньги в конце месяца, — произнесла Диди. — Обещаю. Пожалуйста. У меня действительно серьезные проблемы. Ты мог бы занести мне деньги завтра в больницу? Я буду там с восьми до четырех.

— Завтра я работаю.

— Тогда как насчет вторника? — спросила Диди. — У тебя во вторник выходной, так ведь?

Джош опустил голову. Как они до этого дошли? Ему следовало просто сказать «нет» и уйти.

— Если ты одолжишь мне деньги, я навсегда от тебя отстану, — пообещала Диди. — Клянусь.

Это была самая наглая ложь, которую только можно было придумать, но предложение было слишком заманчивым, чтобы его проигнорировать.

— Ты перестанешь звонить? — спросил Джош.

— Да.

— И вернешь мне деньги? К первому июля?

— С процентами, — сказала Диди. — Плюс десять долларов сверху.

Джош подошел к двери. Лола растянулась перед экраном телевизора.

— Ладно, — сказал он. Джош был абсолютно уверен, что больше никогда не увидит этих денег, но, если ему удастся избавиться от Диди раз и навсегда, это будет приемлемая цена. — Увидимся во вторник.

* * *

Тетушка Лив считала, что в мире есть только три типа женщин — старшие сестры, младшие сестры и женщины, у которых нет сестер. Тетушка Лив была младшей сестрой, как Бренда; старшая сестра тетушки Лив, Джой, была бабушкой Вики и Бренды. Джой была красивее, считала Лив, и удачливее. Они обе во время Второй мировой войны устроились на работу в магазин тканей, но по непонятным причинам Джой платили на пять центов в день больше.

«Владелец был в нее просто влюблен, — говорила Лив, — хотя это именно я умела его рассмешить». Затем Джой вышла замуж за парня из Нарбета по имени Альберт Линдон, и у них родилось четверо детей, самый старший из которых, Базз, был отцом Вики и Бренды. Лив тем временем унаследовала родительский каменный домик в Гледвайне, закончила Брин-Морский колледж, много лет преподавала там литературу. Она читала, баловала своих племянниц и племянников вниманием и деньгами и щепетильно вела летопись своей семьи. Тетушка Лив была единственным человеком, которому Бренда доверяла и рассказывала о ссорах с Вики, потому что Лив была единственным человеком, который мог ее понять.

«Все свое детство я провела с мыслью о том, что Джой рождена, чтобы быть принцессой, а я — посудомойкой, — говорила Лив. — Но потом я поняла, что заблуждалась».

Когда Бренде было десять лет, а Вики — одиннадцать, Бренду очень воодушевляли эти слова. Но не могло быть никаких сомнений по поводу того, что происходило в коттедже тетушки Лив этим летом. Бренда служила у Вики не только судомойкой, но еще и няней, и шофером. Потому что у Вики был рак! Если Бренде хотелось погоревать о своих бедах, она делала это в одиночестве. Уже не один раз Бренда сидела на кровати в бывшей детской, надеясь впитать немного сил, спокойствия и доброты тетушки Лив.

Во вторник Бренда на старом соседском «пежо» повезла Вики на химиотерапию вместе с детьми, сидевшими сзади. Изначально они не собирались брать детей с собой, но за выходные стало понятно: если мальчики останутся под присмотром Мелани, они либо сгорят в пожаре на кухне, либо захлебнутся, пытаясь напиться воды из садового шланга. Мелани собиралась остаться дома и «отдохнуть», по ее словам. А если бы она предприняла еще одну попытку бегства и преуспела, было бы еще лучше, подумала Бренда.

Бренда пыталась не выглядеть мученицей в своей роли служанки, потому что знала, что именно этого от нее ожидала Вики. В воскресенье днем они спорили на счет Мелани. Бренда выразила свое недовольство, и у Вики на лице появилось выражение, которое Бренда могла назвать только так: «она становится нашей мамочкой». Бренда не выносила это выражение, хотя и понимала, что этим летом ей придется часто его наблюдать. И в конце концов Вики — вот сюрприз! — согласилась с Брендой и извинилась. «Наверно, Мелани не стоило приезжать. Тогда мне это показалось хорошей идеей, но я поступила неосмотрительно. Прости. Да, мы поищем няню, и нет, пока мы ее не найдем, ты не будешь заниматься своим сценарием». Бренда была поражена тем, что Вики признала собственную недальновидность. За тридцать лет такое случилось в первый раз. Вики всегда была права; это определенно было заложено в ней еще с рождения. Она родилась уверенной в собственной правоте — а еще красивой, талантливой, умной и атлетически сложенной; она была примерной дочерью, прирожденным лидером, победителем в любом конкурсе, в котором участвовала, магнитом для подруг и парней. Она была сестрой, которой люди отдавали предпочтение. Снова, снова и снова, взрослея, Бренда кричала своим родителям: «Как вы могли так со мной поступить?» Они никогда не просили ее расшифровать это «так»; все было понятно. «Как вы могли родить меня после Вики?» С разницей всего в шестнадцать месяцев. Их постоянно сравнивали, и Бренда постоянно оказывалась хуже.

«Все люди разные». Эллен Линдон уже тридцать лет повторяла это Бренде. Даже родные сестры отличаются друг от друга. Но, как подметила тетушка Лив, Эллен Линдон была из тех женщин, у которых нет сестер. Эллен Линдон выросла в обществе трех старших братьев, и тот факт, что она родила двух сестер практически одну за другой, привел ее в такое замешательство, будто она принесла домой не детей, а скорее редкой породы шиншилл. Бренда считала свою мать милейшей из женщин. Эллен была стильной, утонченной и с идеальными манерами. Она разбиралась в искусстве, поэзии и классической музыке. С одной стороны казалось, что Эллен рождена быть матерью девочек: организовывать чаепития, застегивать пряжки на лакированных туфлях, читать вслух «Маленькую принцессу» и доставать билеты на «Щелкунчика». Но с другой стороны — и это был единственный пункт, по которому мнения Вики и Бренды всегда совпадали, — их мать не имела ни малейшего представления о том, что такое иметь сестру. Эллен ничего не понимала в донашивании платьев; она не знала, как это — зайти в класс и увидеть умиление на лице нового учителя, когда он узнавал, что в этом году ему посчастливилось учить «еще одну девочку Линдонов»! Бренда была уверена, что Эллен ничего не известно о коварной зависти. Она была бы потрясена, если бы узнала, что самые глубокие и темные тайны в жизни Бренды были каким-либо образом связаны с ее завистью Вики.

Вики все время поддразнивала Бренду ее преданностью «Невинному самозванцу», но эта книга, которую Бренда открыла для себя в столь нежном возрасте (в четырнадцать), была в ее жизни спасательным кругом. Эта книга, не раз подвергавшаяся опасности быть раздавленной подошвой кроссовок Вики, стала для Бренды точкой опоры, ее отличительной чертой. Благодаря этой книге Бренда начала читать, научилась аналитически мыслить, стала филологом, выбрала в колледже основным предметом американскую литературу, стала выпускницей, кандидатом наук, доктором наук, профессором и, вполне вероятно, самым большим в мире специалистом по Флемингу Трейнору. И теперь, когда у Бренды уже не было возможности рассказывать об этой книге студентам, когда она ничего уже не могла написать, чтобы это опубликовали в каком-то издании, хотя бы отдаленно связанном с наукой, ей пришлось пойти на преступление, которое некоторыми учеными рассматривалось как еще более ужасное, чем те, в которых ее уже обвиняли. Она решила превратить книгу в источник прибыли. «Все выноси на суд толпы». Она собиралась написать сценарий по «Невинному самозванцу». Бренда колебалась между мыслями о том, что это была потрясающая идея, и о том, что эта затея абсолютно лишена здравого смысла. Бренда думала: «Все ли блестящие идеи кажутся блестящими с самого начала или они представляются ничего не стоящими до тех пор, пока не осуществятся?» Впервые она задумалась о написании сценария по роману (или, как говорят, его «обработке») еще на старших курсах, когда была бедна как церковная мышь, жила на зеленом чае, сухом печенье и лапше быстрого приготовления. Но Бренда отбросила эту идею как бестолковую и просто смешную. Она, как и любой другой уважающий себя ученый, была пуристом.

Теперь же Бренда пыталась убедить себя в том, что роман просто идеально подходит для Голливуда. Действие романа происходит в восемнадцатом веке в Филадельфии. В книге рассказывалось о человеке по имени Кельвин Дер, чья лошадь случайно убила другого человека, Томаса Бича (лошадь ударила Бича ногой по голове, пока два человека у таверны спешили спрятаться от грозы). Кельвин Дер с помощью некоторых совпадений занимает место покойного Бича. Он подает заявление и получает работу Бича; влюбляется в скорбящую невесту Бича, Эмили. Он становится квакером и ходит в молитвенный дом Бича. Книга не удовлетворила многих критиков из-за счастливого конца: Дер женится на Эмили, у них рождаются здоровые и любящие дети, он доволен своей работой. Дер не испытывает никаких угрызений совести по поводу того, что он вошел в жизнь Бича, будто в заброшенный дом, отремонтировал и забрал его себе. Бренда шесть лет провела, анализируя определение личности, данное в книге, а также рассматривая основные идеи произведения на фоне колониальных и современных представлений о морали. Если тебе не нравилась собственная жизнь, честно ли это — просто стать кем-то другим? А как быть с тем, что человек уже мертв? Бренда часто чувствовала себя одиноким путешественником на ледяном плато своей темы. Больше никого это не интересовало. Но все могло измениться, если бы «Невинный самозванец» вышел в качестве фильма. Она, доктор Бренда Линдон, в прошлом профессор Бренда Линдон, получит всеобщее признание за то, что раскопала забытую классику; и, что более важно, ее простят.

И все же, когда искупление было практически у нее в кармане, Бренду терзали сомнения. Зачем тратить время на идиотский проект, которому суждено провалиться? И ответ был прост: у нее нет другого выхода. Если бы только ее научная карьера не потерпела столь ужасное крушение. Даже с миллионами потенциальных долларов в будущем Бренда все жила этими «если бы только». Если бы только той ночью, когда ей впервые позвонил Джон Уолш, она не ответила на его звонок, если бы только она попросила Джона никому не показывать свою контрольную работу, если бы только Бренда не вышла из себя во время разговора с миссис Пенкалдрон и не швырнула книгу в картину, если бы только она руководствовалась хоть толикой здравого смысла… Она по-прежнему была бы профессором. Профессор Бренда Линдон. Собственной персоной.

Ее первый семестр в «Чемпионе» прошел чудесно. Бренда получила самый высокий преподавательский рейтинг на своей кафедре, и этот рейтинг был опубликован в университетской газете. Некоторые говорили, что всему причиной то, что Бренда была свежей кровью, профессором в два раза моложе остальных на кафедре, да еще с таким необычным предметом изучения («Чемпион» был единственным университетом страны, в котором стали читать Флеминга Трейнора). Бренда была очень привлекательной внешне — стройная, длинные волосы, зеленые глаза, кожаные туфли от «Прада». Некоторые говорили, что на кафедре английского языка у нее просто нет конкурентов. Остальные были динозаврами, восковыми чучелами. Но какой бы ни была причина, Бренда переплюнула всехостальных профессоров на своей кафедре не только по количеству баллов, но и по количеству написанных о ней статей. «Привлекательная, пленительная… мы внимали каждому слову… мы продолжали дискуссию даже во дворе… мы продолжали говорить о книге за обедом. Доктор Линдон — квалифицированный и честный преподаватель… Она эталон профессора "Чемпиона"». Газета «Пен энд фезер» уже на следующей неделе посвятила ей первую страницу. Бренда была знаменитостью. Она была частично Бритни Спирс, частично Кондолизой Райс. Все старшие коллеги Бренды — в том числе заведующая кафедрой, доктор Сюзанна Атела, — призывали поздравить ее. Они завидовали ей, но удивлены не были. «Поэтому мы и взяли вас на работу, — сказала доктор Атела. — Вы молоды. Вы испытываете страсть к своему предмету, которую мы уже давно утратили. Поздравляем вас, доктор Линдон!»

Семье Бренда похвасталась на Рождество; она купила бутылку дорогого шампанского, чтобы это отпраздновать, большую ее часть выпила сама и затем выпалила во весь голос: «Я нравлюсь своим студентам!» Они сидели за щедро накрытым столом у Вики и Теда в гостиной и смаковали безупречное мясо, которое Вики приготовила на скорую руку. «Они меня любят», — сказала Бренда.

Во втором семестре у этих слов появился один унизительный нюанс. Группа Бренды состояла из одиннадцати студенток и одного студента, лиса в курятнике, — второкурсника тридцати одного года из Фримантла (Австралия) по имени Джон Уолш.

«Я люблю тебя, — сказал Джон Уолш. — Бренда, я люблю тебя».

На пассажирском сиденье закашляла Вики. Бренда взглянула на нее. Вики была бледна, ее руки лежали на коленях, словно тревожные птицы. «Я везу сестру на химиотерапию, — подумала Бренда. — У Вики рак, и она может от него умереть».

Сегодня Вики установят в груди катетер, который позволит медсестрам из онкологического отделения подводить к ее венам трубку и вводить яд. Установление катетера было амбулаторной операцией, хотя в больнице Вики сказали, что это займет три-четыре часа. Бренда должна пойти с детьми на игровую площадку, на ленч купить им мороженое в аптеке «Кондонг» на Мейн-стрит, затем вернуться в больницу, чтобы забрать Вики и отвезти Портера домой, — малыш должен лечь спать в положенное время. Вики произносила все это спокойно и лаконично, как идеальный план, но Бренда видела, что ее сестра нервничает. Когда люди нервничают, они становятся напряженными, волнуются и ведут себя неестественно. Вики это не касалось. Попадая впросак, она становилась мягкой и нерешительной. Она была совершенно подавлена.

Бренда заехала на больничную стоянку. Как только она заглушила мотор, Портер начал плакать. Блейн сказал:

— На самом деле я хочу домой.

— Мы высадим маму, затем отправимся на игровую площадку, — сказала Бренда. Она вылезла из машины и отстегнула Портера, но он ревел и тянулся к Вики.

— Дай ему соску, — мягко сказала Вики, рассматривая серое здание больницы.

— Где она? — спросила Бренда.

Вики поискала у себя в сумке.

— Не могу ее найти, но она точно здесь, — произнесла она. — Я помню, как я ее клала. Но… может, нам нужно съездить домой и взять другую?

— Съездить домой? — сказала Бренда. — Сейчас я просто его успокою. — Но Портер брыкался и плакал. Он чуть ли не выскакивал у нее из рук. — Тпру!

— Дай мне его, — сказала Вики. — Я могу покормить его последний раз перед химиотерапией.

— Но ты же брала бутылочку! — удивилась Бренда.

— Брала, — ответила Вики. — Это будет экстремальное отлучение от груди.

Бренда обошла машину и отстегнула Блейна. Человеку нужна ученая степень, только чтобы справляться с сиденьями автомобиля.

— Вылезай, чемпион.

— На самом деле я хочу домой. К себе домой. В Коннектикут.

— На самом деле у тебя нет выбора, — строгим голосом сказала Вики. — У мамы встреча. А теперь вылезай.

— Вот так, — сказала Бренда. — Я тебя понесу.

— Он умеет ходить, — возразила Вики.

— Нет, — сказал Блейн. — Я не вылезу.

— После того как мы проведем маму, мы отправимся на игровую площадку на детском пляже, — сообщила Бренда.

— Я не хочу на пляж! Я хочу домой, в Коннектикут. Там мой папа.

— Нужно было оставить его в коттедже, — сказала Вики. — Но я не могла свалить это на Мелани.

Бренда промолчала. Она не хотела говорить то, что Вики ожидала от нее услышать.

— Мы пойдем и купим мороженое на ленч, — сказала Блейну Бренда. — В аптеке.

Это был ее козырь, и она не хотела открывать его так рано, но…

— Я не хочу мороженое на ленч! — воскликнул Блейн и заплакал. — Я хочу остаться с мамочкой!

— О, ради Бога, — произнесла Вики. — Мы можем просто зайти, Блейн. Блейн, ты можешь помочь маме и зайти со мной внутрь?

Блейн покачал головой. Из сумочки Бренды послышалась мелодия «К Элизе». Ее сотовый.

— Это, наверно, Тед, — сказала Вики.

Бренда посмотрела на дисплей, думая: «Да, это, наверное, Тед», но надеясь, что это Уолш. На дисплее же высветилось «Делани Брайан». Бренда застонала.

— Черт, — проворчала она. — Мой адвокат.

Она засунула телефон обратно в сумку и, разозленная телефонным звонком, крикнула Блейну:

— Пойдем! Вылезай немедленно!

С неохотой Блейн пошел к Бренде на руки. Она вздохнула: он весил целую тонну.

— Я хочу остаться с мамочкой, — повторил мальчик.

«Если бы только администрация университета видела меня сейчас, — подумала Бренда, пока они сквозь раздвижные двери заходили в больничную прохладу, — они бы сжалились надо мной. Любой бы сжалился».

Они направились в приемное отделение, где их ожидала пышногрудая девушка. Ее светлые волосы были собраны в слабый узел, сколотый соломенными палочками, на щеках был слой румян, а грудь так сильно выпирала из одежды, будто девица предлагала ее на блюде. «Диди» — было написано на бейдже.

— Виктория Стоу, — сказала Вики. — У меня назначена установка катетера.

— Точно, — ответила Диди.

У нее были длинные накрашенные ногти с приклеенными к ним камушками. Бренде захотелось увезти эту девушку домой и переодеть ее. Красивая девушка, но одета ужасно. Диди придвинула к Вики какие-то бумаги.

— Заполните это, пожалуйста, вот информация о страховке, здесь подпись, здесь и здесь инициалы. Подпишите этот отказ, это очень важно. — Она улыбнулась. У нее была приятная улыбка. — Чтобы, если вы умрете, вы не смогли подать на нас в суд.

Бренда осуждающе глянула на девушку. Интересно, можно ли было купить ей немного такта?

— Я не собираюсь умирать, — сказала Вики.

— О Господи, нет, конечно, — ответила Диди. — Я просто пошутила.

В комнате ожидания они нашли несколько свободных стульев у телевизора. Показывали «Улицу Сезам», и Портер уставился на экран.

— Иди, — сказала Бренда. — Покончи с этим поскорей. Иди, пока дети молчат. — Блейн высыпал на блестящий пол содержимое коробки «Линкольн логз».

— Не могу, — проговорила Вики, опускаясь на стул. — Мне нужно заполнить все эти бумажки.

Как только она это произнесла, бумаги соскользнули у нее с колен и разлетелись по полу.

Внезапно появилась медсестра.

— Виктория Стоу?

Вики согнулась, пытаясь собрать бумаги.

— Я еще не готова. Эти бумаги должны быть в каком-то определенном порядке?

— Возьмите их с собой, — сказала медсестра. — Вы сможете заполнить их наверху.

— Да, да, да, — затараторила Диди. — Идите сейчас, или вы собьете всю очередь.

Вики продолжала сидеть на месте. Она посмотрела на Бренду.

— Послушай, я хотела задать тебе один вопрос.

— О чем? — спросила Бренда. Тон Вики заставил ее заволноваться. Бренда мысленно вернулась на двадцать пять лет назад. Ей было пять, Вики — шесть с половиной. Был пасмурный день. Они вдвоем играли на пляже в одинаковых купальниках с клубничками и желтых балахонах. И тут — вспышка молнии и самый громкий раскат грома, который Бренда слышала в своей жизни. Когда начался дождь, Вики схватила ее за руку. «Побежали! Мы должны бежать!»

Пока между ними не появились явные различия, их воспитывали, как близняшек. Теперь Бренда испытывала такой же сильный страх, как и Вики. Ее сестра! Пятнадцать лет назад, когда Бренда в свободное время подрабатывала в библиотеке, а Вики была президентом ученического совета, кто мог подумать, что у Вики будет рак? Это не лезло ни в какие ворота. «На ее месте должна быть я», — подумала Бренда.

— Мам, — позвал Блейн. Он наступил на свой игрушечный дом, подбегая к Вики.

— Если у тебя хватит сил пойти с медсестрой, я обо всем здесь позабочусь, — сказала Бренда. — С детьми все будет в порядке.

— Я не могу пойти, — ответила Вики. Ее глаза наполнились слезами. — Простите. Я просто не могу.

— Виктория Стоу? — произнесла медсестра.

— Вы должны пройти в предоперационную, — проговорила Диди. — Иначе, клянусь, вся очередь собьется, и во всем обвинят меня.

— Иди, — сказала Бренда. — У нас все будет хорошо.

— Я хочу остаться с мамой, — сказал Блейн.

Вики шмыгнула носом и поцеловала его.

— Ты останешься здесь. Веди себя хорошо, слушайся тетушку Бренду. — Она встала и медленно пересекла комнату, словно робот.

— Вик? — позвала ее Бренда. — О чем ты хотела меня спросить?

— Потом, — сказала Вики и исчезла в коридоре.

Через час Бренда побила все рекорды. Сколько раз она предлагала мальчикам уйти — пойти на детский пляж, купить мороженое в аптеке?

— С карамельными крошками, — говорила она. — Пожалуйста, Блейн. Мы чуть позже вернемся и заберем маму.

— Нет, — ответил Блейн. — Я хочу остаться здесь, пока она не вернется.

Портер плакал, он плакал двадцать минут, и никакие действия Бренды его не успокаивали. Она хотела дать ему бутылочку, но он ее не взял. Малыш плотно сжал губы, и смесь растеклась у него по лицу и по футболке. Его лицо было красным, слезы катились из уголков глаз; он откидывал голову назад и вопил, и Бренда видела всю его глотку. В конце концов Бренда усадила малыша на пол, поставила перед ним оранжевую гориллу и попыталась найти в сумке Вики эту чертову соску. Портер завизжал и со злостью отшвырнул гориллу.

Бренда достала коробку с ватными палочками, две пеленки, пачку влажных салфеток, пачку раздробленной овсянки «Чириоз», набор пластмассовых ключей, две лечебные помады «Чапстик», коробку мелков, детскую чашку с крышкой, из которой пахло каким-то кислым соком, и книгу в мягком переплете под названием «Когда жизнь становится драгоценной». С таким набором в сумке Вики могла участвовать в передаче «Ты мне, я тебе», но соски там не было. Бренда поискала в боковом кармане — там была бутылочка, и — ура! Под бутылочкой, на самом дне кармана, сплющенная и вся в бумажной пыли и песке, лежала соска.

— Я нашла ее! — воскликнула Бренда и помахала соской перед девушкой за столом, Диди, будто говоря: «Вот решение всех моих проблем!» Бренда засунула соску Портеру в рот, и он замолчал. Фух. Бренда вздохнула. В комнате сразу стало спокойно. Но меньше чем через минуту Портер выплюнул соску и снова начал плакать.

— Блейн, — сказала Бренда, — пожалуйста, давай пойдем. Твой брат…

— В конце коридора автомат с газировкой, — подсказала Диди.

Бренда уставилась на нее. Автомат с газировкой? С ней двое маленьких детей. Неужели эта девушка думала, что все проблемы можно решить баночкой колы?

— Нам нельзя пить газировку, — сказал Блейн.

Диди уставилась на него.

— Может, вам немного прогуляться?

Она явно хотела от них избавиться. И могла ли Бренда ее в этом винить?

— Да, мы прогуляемся, — сказала Бренда. — Пойдемте.

Она взяла на руки Портера, нывшего на блестящем полу. «Сельская больница», — подумала Бренда. В такую больницу отвезли Джека и Джил, когда те упали с холма. Ничего плохого здесь не происходило. Где-то в этой сельской больнице Вики устанавливали катетер. Для химиотерапии. Для рака.

«На ее месте должна быть я, — подумала Бренда. — У меня нет детей. У меня никого нет».

До того как Бренда начала преподавать в «Чемпионе», она ни разу не видела его, только на фото в Интернете. Она совершила виртуальное путешествие в качестве абитуриента и осмотрела неоклассические здания, геометрические лужайки и открытую площадку, где студенты загорали и пускали фрисби-диски. Дворик если и не казался пасторальным, то хотя бы напоминал оазис — настоящий университетский двор среди суматохи Манхэттена. Но в начале второго семестра, в январе, здания «Чемпиона» казались серыми и деловитыми. Благодаря этому кафедра английского языка, с ее персидскими коврами, старинными напольными часами и первым изданием Генри Джеймса под стеклянным колпаком, казалась еще привлекательнее. Миссис Пенкалдрон, самая талантливая и услужливая лаборантка, быстренько сделала Бренде капучино. Так она заботилась только о профессорах, общение с которыми в данный момент приносило ей выгоду. «С приездом, доктор Линдон. Как прошли каникулы? Вот список вашей группы и учебный план. Я сделала для вас копию».

Бренда просмотрела учебный план. Они должны были начать с Флеминга Трейнора, а затем провести сравнительный анализ «Невинного самозванца» и произведений современных авторов: Ларри Мура, Ричарда Рассо, Анны Лэмотт, Рика Муди, Адама Хэслета, Антонии Нельсон, Андре Дубуса. Список книг был просто бесподобным. «На ваши лекции есть очередь, — сказала миссис Пенкалдрон. — Тридцать три человека. В следующем семестре доктор Атела хочет организовать дополнительную группу».

— Правда? — спросила Бренда. Заведующая кафедрой, Сюзанна Атела, была ростом всего пять футов, но у нее была экзотическая и внушительная внешность. Сюзанна родилась на Багамских островах. У нее была кожа цвета масла какао и ни единой морщинки на всем теле, хотя Бренда знала, что Сюзанне уже шестьдесят два, она мать четверых детей и бабушка четырнадцати внуков. Сюзанна Атела опубликовала уйму работ по литературе поколения битников, и ходили слухи, что она спала с одним малоизвестным актером, кузеном Гинсберга^[11], что казалось Бренде просто нереальным. Но кто знал, какой была эта женщина, когда снимала свои смешные очки и распускала волосы? Ее муж был красивым мужчиной индийского происхождения; Бренда никогда его не видела, только на фотографии, где он, одетый в смокинг, сидел на столе Сюзанны Атела. Сюзанна внушала уважение уже только потому, что будущее Бренды и всех остальных внештатных профессоров кафедры было в ее крошечных тонких руках.

Бренда просмотрела список своей группы, и ей показалось, что она открыла месторождение золота: в ее группе были только девушки. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой! Бренда начала мысленно вносить поправки в список книг — с группой, состоявшей из одних девушек, они могли проанализировать Флеминга Трейнора и проблему личности с упором на гендерный аспект. Но когда Бренда начала набрасывать список названий некоторых действительно зажигательных феминистических произведений, ее взгляд упал на последнее имя в списке: Уолш Джон. Второкурсник.

Миссис Пенкалдрон постучала в кабинет Бренды.

— Произошло небольшое изменение, доктор Линдон, — сказала она. — Ваши семинары будут проходить в аудитории Баррингтона.

Глупая улыбка не сходила с лица Бренды, даже когда она скомкала свой список зажигательных феминистических произведений и выбросила его в мусорное ведро. Сначала капучино, затем новости о преподавании в двух группах в следующем году, а теперь аудитория Баррингтона, которая была королевской регалией факультета. Ее использовали по особым случаям (заседания кафедры, праздники), а еще Сюзанна Атела в этой аудитории проводила занятия со своими аспирантами. Там был длинный полированный стол эпохи королевы Анны, а на стене висела подлинная работа Джексона Поллока.

— В аудитории Баррингтона? — переспросила Бренда.

— Да, — ответила миссис Пенкалдрон. — Идите за мной.

Они прошли в конец тихого коридора, где важно вырисовывалась темная филенчатая дверь.

— А теперь, — сказала миссис Пенкалдрон, — я должна ознакомить вас с правилами. Никаких напитков на столе — ни банок, ни бутылок, ни стаканчиков с кофе. Вы должны сами открывать и закрывать аудиторию и никогда не оставлять студентов наедине с картиной. Capiche?^[12]

— Capiche, — ответила Бренда.

Миссис Пенкалдрон одарила Бренду долгим и решительным взглядом.

— Это очень важно. Картина была завещана кафедре Уитмоном Баррингтоном, и она очень дорого стоит. То же самое касается стола.

— Понятно, — сказала Бренда. — Никаких напитков.

— Каких бы то ни было, — уточнила миссис Пенкалдрон, — а теперь я скажу вам код.

Бренда попробовала открывать и закрывать дверь, включать и отключать сигнализацию с помощью длинного сложного кода, и миссис Пенкалдрон оставила ее одну.

— Надеюсь, вы понимаете, доктор Линдон, какая привилегия — преподавать в этой аудитории, — сказала лаборантка и ушла.

Бренда выбросила свой стаканчик с капучино в мусорное ведро, разложила бумаги во главе стола эпохи королевы Анны и посмотрела на картину. Эллен Линдон хорошо разбиралась в искусстве и прививала хороший вкус своим дочерям при помощи многочисленных походов в музеи. Это началось, как только Вики и Бренда выросли из пеленок. Но на самом-то деле, подумала Бренда, на самом деле, на самом-то деле — разве не была эта картина Поллока всего лишь разноцветной мазней? Кто тот человек, который определил Поллока в великие художники? Неужели некоторые люди видели в этой мазне вселенскую истину или Бренда была права и это был полный абсурд? Литература, по крайней мере, целенаправленна; в ней есть смысл. В искусстве тоже должен быть смысл, считала Бренда, а если смысла в нем нет, то оно должно быть красивым. У Поллока не было ни того, ни другого, но его картина висела здесь, и Бренда, вопреки собственным убеждениям, была восхищена.

И в тот момент, когда Бренда восхищалась, сама не зная чем, в аудиторию вошел какой-то мужчина. Это был очень красивый мужчина с кожей оливкового цвета, темными глазами и коротко подстриженными волосами. Он был возраста Бренды, высокий и крепкий, как работник фермы, хотя одет он был, как Джон Китс, — в мягкий свитер бордового цвета и серый шерстяной шарф, обмотанный вокруг шеи. За ухом у него торчал карандаш. Бренда подумала, что он, вероятно, аспирант, один из учеников Сюзанны Атела, и забрел сюда случайно.

— Привет, — сказала Бренда.

Он кивнул.

— Как поживаете? — У него был сильный австралийский акцент.

— Это семинар по Флемингу Трейнору, — сказала она. — А вы…

— Джон Уолш, — представился он.

Джон Уолш. Это был Джон Уолш. Бренда чувствовала, как ее покидает здравый смысл. Она не была к этому готова — мужчина в ее группе, взрослый мужчина, не мальчик. Он был очень красив, намного красивее, чем девушки, которые забежали в аудиторию Баррингтона после него, словно крысы за Крысоловом.

Бренда пошевелила ногами в кожаных туфлях и опустила глаза, уставившись на свой восхитительный учебный план. День первый, минута первая: все ее внимание было приковано к единственному студенту мужского пола.

Когда все уселись, она откашлялась и осмотрела аудиторию на предмет жестяных банок или бутылок с водой. Ничего не было. Должно быть, миссис Пенкалдрон оставила записку на двери.

— Меня зовут доктор Бренда Линдон, — сказала Бренда. — Вы можете называть меня, как вам удобно, — доктор Линдон или Бренда. Мы с вами будем изучать роман Флеминга Трейнора «Невинный самозванец» и проведем сравнительный анализ концепции личности у Трейнора с аналогичными концепциями современных авторов. Все смогли достать книги?

Кивки.

— Хорошо, — произнесла Бренда. Она посмотрела на свои руки: они шелушились и дрожали. Ей нужна кренотерапия. Бренда отметила в уме, что по возвращении домой нужно позвонить Вики. — Ваше задание на четверг — первые десять глав книги, и я попрошу вас прочитать вторую половину к следующему вторнику.

Она ждала неминуемых возгласов протеста, но снова увидела кивки. Среди ее студентов была женщина в инвалидной коляске, чернокожая женщина с прической «афро», индианка с ногтями цвета красной смородины. Еще были девушки со светлыми, темными и фиолетовыми волосами. И еще был Джон Уолш, в чью сторону Бренда не смотрела.

— Вот ваша программа на семестр. — Она на секунду закрыла глаза, слушая шелест передаваемой бумаги. — Вы будете оценены по двум работам: одна в середине семестра, одна в конце. Вы также будете получать баллы за участие в обсуждениях, поэтому, пожалуйста, предупреждайте меня, если вас не будет на занятии. Я принимаю по четвергам, с девяти до одиннадцати.

Бренда дала студентам номер своего сотового и адрес электронной почты. Она взглянула на Джона Уолша и была одновременно обрадована и подавлена, увидев, что он достал из-за уха карандаш и записывает ее номер телефона и адрес в маленький блокнот на спирали.

Бренда попросила студентов по очереди назвать свои имена, сообщить, откуда они родом, и сказать пару слов о себе. Она специально начала с противоположной от Джона Уолша стороны — с девушки по имени Амрита, которая приехала из Индии, из города Бангалор. Амрита сказала всем, что выбрала этот курс, потому что прочла в газете «Пен энд фезер», что в прошлом семестре доктор Линдон получила самый высокий балл за преподавание.

— Я здесь уже три года, — сказала Амрита. — Я встретила множество блестящих умов, но до сих пор не встречала ни одного достойного преподавателя.

— Спасибо, — произнесла Бренда. — Кто следующий?

Какая-то девушка продолжила, и Бренда, слушая вполуха, делала заметки возле каждого имени. Дженни в инвалидной коляске была членом Демократической партии из Арканзаса, Мэллори и Келли были двойняшками: Мэллори носила узенькие «кошачьи» очки, а Келли, у которой были фиолетовые волосы, снималась в роли второго плана в сериале «Люби, но не сейчас». Среди студентов Бренды были три девочки с именем Ребекка, девушка из Гваделупы по имени Сандрин, игравшая на гитаре в группе под названием «Френч Тоуст», чернокожая женщина Мишель Натанс, которая недавно перевелась из Маракеша, а также низенькая, приземистая Эми Фельдман, которая изучала японский и была страстным приверженцем суши. После того как ее подтолкнула к этому одна из Ребекк, Эми призналась, что ее отец — президент студии «Марки филмз». Последняя девочка, по имени Айви, сообщила, что она из Верхнего Мичигана и лесбиянка.

Все действительно умолкли после этого заявления или Бренде только показалось? А может, студентки, как и Бренда, ждали, что же скажет Джон Уолш?

Бренда медленно повернулась, чтобы взглянуть на Джона Уолша, надеясь, что сможет совладать с собой. Вверху на листе со списком своих студентов она написала: «Позвонить Вики!»

Джон Уолш улыбался, глядя на свой блокнот. Затем поднял глаза и посмотрел на однокурсниц и Бренду.

— Меня зовут Джон Уолш, — сказал он. — Но большинство людей зовут меня Уолш. Я из Западной Австралии, из города Фримантл. — Он постучал карандашом по блокноту. — Ну и… вы, наверно, заметили, что я старше среднестатистического второкурсника.

— Да! — остановила его Бренда и посмотрела на картину Джексона Поллока, будто это произнесла не она, а картина. Бренда думала, что женская половина аудитории сейчас начнет хихикать и перешептываться, но было тихо. Может, они научат ее держать себя в руках.

— Первый курс я закончил в университете Западной Австралии, а затем меня охватила страсть к путешествиям. Я бросил учебу и отправился путешествовать по миру.

Бренда знала, что ей следовало молчать, но это оказалось ей не под силу.

— По всему миру? — спросила она.

— Я побывал в Таиланде, Непале, Индии, потом через Афганистан отправился в Китай и Россию. Я был на Ближнем Востоке, в Иордании, в Объединенных Арабских Эмиратах, в Ливане. Затем я год жил в Британии, работал в пабе. Некоторое время я провел на континенте, в Германии, Бельгии, Италии, Франции, Испании, побывал на Мальте, Канарских островах, в Исландии… пока не приехал в Нью-Йорк, и здесь у меня закончились деньги. — Он остановился. — Я слишком много говорю, да?

Да, подумала Бренда. Все зажигательные феминистические произведения, которые она когда-либо читала, прокомментировали бы это следующим образом: то, что ты единственный мужчина в комнате, еще не означает, что твоя жизнь более интересна, более поучительна или более осмысленна, чем жизнь остальных. Но Бренда не хотела, чтобы он останавливался. Хотя бы потому, что ей нравился его голос. Он был таким… мужественным. То ли Крокодил Данди, то ли Охотник за крокодилами^[13]. Неужели остальные хотели, чтобы он замолчал? Бренда быстро осмотрела аудиторию. На лицах девушек было такое же выражение спокойного интереса, как и когда они вошли в аудиторию. Точнее, у всех, кроме чернокожей Амриты. Она ловила каждое слово Уолша, наклоняясь к нему, кивая. Бренда приняла это за знак и сказала:

— Продолжайте.

— Здесь ситуация усложнилась. Мне нужна была работа, и как-то в баре «У Эдди» в центре этой большой деревни под названием Нью-Йорк я встретил парня, чей дядя заведовал строительной компанией. Я начал на него работать, но это мне быстро надоело, и я подумал, что мне ничего не остается, кроме как вернуться к учебе. И вот я здесь, второкурсник, которому тридцать один год.

— Отлично, — сказала Бренда. А сама подумала: «Он старше меня! Но он второкурсник. Он мой студент!» — Спасибо всем за информацию о себе. У кого-нибудь есть вопросы по учебному плану или по расписанию? — Она сделала паузу. Ничего, кроме вежливых взглядов. — Хорошо, тогда, думаю, на сегодня все. Пожалуйста, прочтите к четвергу десять глав.

Бренда наблюдала, как собираются и выходят из аудитории ее студентки — некоторые поодиночке, некоторые болтая между собой. Дженни выехала на коляске. У одной из Ребекк зазвонил сотовый. Она сказала: «Алло? Да, я уже вышла». Будто до этого она сидела в тюрьме. Неужели все было настолько плохо? Была ли Бренда тем же преподавателем, что и в прошлом семестре? Занятая своими мыслями, она и не заметила, что Джон Уолш все еще сидел в аудитории. Увидев его, Бренда подпрыгнула.

— Господи! — воскликнула она и рассмеялась. — Вам не следует так пугать людей.

— Я просто подумал… — Уолш снова смотрел на свой спиральный блокнот. — Может, ты хочешь перекусить?

— Что? — спросила Бренда. Она оглянулась вокруг. Кто еще это слышал? Лишь она и картина Джексона Поллока. Неужели Джон Уолш приглашал ее на свидание? Ее, профессора? В первый день занятий? — Извини, что ты сказал?

Он совершенно не выглядел смущенным.

— У меня до двух нет занятий, — сказал Уолш. — И я здесь никого не знаю. Это мой первый семестр. В глубине души я надеялся, что найду здесь кого-нибудь своего возраста. Я направился в центр координирования «нестандартных» студентов, но… знаете, там было двое четырнадцатилетних вундеркиндов, сорокалетняя домохозяйка и еще парень, который старше даже предводителя заирского племени. Я пытаюсь найти друзей.

— Но я ваш профессор, — напомнила Бренда.

— И поэтому не можете съесть со мной кусочек пиццы?

— Простите, — ответила Бренда.

Джон Уолш вздохнул преувеличенно тяжело, затем улыбнулся. Он был столь привлекателен, что Бренда чувствовала себя неловко, находясь с ним наедине в одной комнате. Ей нужно было бежать!

— Существуют определенные правила, — сказала она и вспомнила строки из «Справочника правил и инструкций для сотрудников»: «Романтические или сексуальные отношения между преподавателем и студентом запрещены. Романтические или сексуальные комментарии, жесты или намеки между преподавателем и студентом запрещены и ведут к дисциплинарному взысканию. Для штатных сотрудников никаких исключений не существует».

— Я уже совершеннолетний, — сказал Уолш. — И это просто пицца.

— Это не имеет значения, — ответила Бренда. — Простите.

Он взял со стола свой спиральный блокнот и засунул его в задний карман.

— Я так понимаю, что сегодня снова буду есть один. А, не страшно. До четверга?

— Да.

Бренда посторонилась, выпуская его из аудитории, потому что она должна была закрыть дверь и поставить комнату на сигнализацию, чтобы гарантировать безопасность картины. Но Уолш остановился на полпути, и они вместе приблизились к столу миссис Пенкалдрон, которая не сводила с них глаз, пока они шли по коридору; Бренде казалось, что весь ее вид говорил: «Виновата». Но в чем? Студент пригласил ее на ленч, она отказалась.

Джон Уолш подошел к двери, которая отделяла кафедру английского языка от всего остального тусклого университета.

— Та! — сказал Уолш. Бренда точно не знала, сказал он это ей или миссис Пенкалдрон, как не знала, что означало это «та». Она инстинктивно махнула рукой, успокоенная тем, что он ушел.

Бренда отдала ключ миссис Пенкалдрон и сказала:

— Он из Австралии.

— Я так и поняла.

— Занятие прошло хорошо, — продолжала Бренда. — Правда, сегодня оно короткое. Первый день, сами понимаете. Они еще ничего не прочитали. Я сообщила им о своих планах по поводу наших занятий, и они рассказали немного о себе. Вот откуда я узнала, что он из Австралии.

«Замолчи!» — приказала себе Бренда.

Миссис Пенкалдрон наклонила голову.

— Вы поставили аудиторию на код?

— М-м… да.

— Он ведь не видел, как вы это делали, правда?

— Кто «он»?

Миссис Пенкалдрон раздраженно улыбнулась.

— Австралиец.

— А… нет, — сказала Бренда.

— Вы уверены?

— Уверена. Он ждал немного в стороне. Я закрывала панель с кнопками своим телом.

— Хорошо, — кивнула миссис Пенкалдрон, хотя по ее тону было понятно, что она совсем так не считает. Ее голос звучал так, словно она отвечала на звонок всемирно известного похитителя произведений искусства. — Давать студентам код — против правил. Вы это понимаете?

— Понимаю, — сказала Бренда. — С банками, чашками или бутылками в аудиторию тоже никто не входил.

— О, я знаю, — произнесла миссис Пенкалдрон. — Я лично за этим проследила.

«Как много глупых правил», — подумала Бренда, когда они подходили к больничному автомату с газировкой.

Она вложила записку со словами «Позвони Джону Уолшу!» в свой экземпляр «Невинного самозванца» и спрятала книгу в портфель. Бренда даже не знала, зачем хранила эту записку. Она не могла думать о Джоне Уолше и Флеминге Трейноре одновременно; это уже было доказано.

— Мы правда купим колу? — спросил Блейн. — Правда купим?

— Правда. — Если это могло помочь, то оно того стоило. Она не предлагала детям сигареты или трусы от фирмы «Ейгер». Бренда достала у Вики из сумки пять двадцатипятицентовиков и разрешила Блейну аккуратно опустить их в автомат, но не смогла найти никакой мелочи, а самой мелкой купюрой у Вики в кошельке было двадцать долларов. Портер что-то бормотал. Ба, ба, ба, да, да, да. Те глупости, которые говорит человек, прежде чем начнутся настоящие глупости.

— Будто ты не знала, — пробормотала Бренда, — что нам понадобится больше денег.

Блейн в панике посмотрел на Бренду, когда она направилась обратно в приемную, к стойке.

— А как же кола? — спросил он.

— У нас не хватает денег, — объяснила Бренда, и Блейн расплакался. Услышав, как плачет Блейн, Портер тоже заревел. — Мальчики, — сказала Бренда, — прошу вас, подождите секундочку.

Что удивительного в том, что в Нантакете находился самый дорогой автомат с колой? Ей нужно было разменять двадцатку, только чтобы получить еще один несчастный двадцатипятицентовик. Все это было в духе дня.

И конечно же, Диди, стоявшая за стойкой в приемной, была теперь вся поглощена разговором с каким-то парнем своего возраста. Бренда попыталась помахать ей двадцаткой из-за плеча парня. Диди должна была услышать детский плач и догадаться, что это что-то срочное. Но нет — Диди совершенно не обращала на Бренду внимания, она была полностью сосредоточена на другом человеке — на парне в зеленой спортивной рубашке, шортах цвета хаки и кроссовках «Адидас». Он недавно подстригся — вся футболка сзади была покрыта срезанными волосками. Парень держал какой-то белый конверт за один уголок, а за второй держалась Диди, у которой был такой вид, словно она сейчас расплачется.

— Вот они, — сказал парень со стрижкой. — И я хочу получить их обратно.

— Я знаю, — сказала Диди.

— К первому июля. Не ко второму. И не к четвертому. К первому.

— Точно.

— С процентами.

— Как начет пятницы? — спросила Диди.

— А что в пятницу?

— Вечеринка у Зака.

— Ты пойдешь? — спросил парень со стрижкой.

— Да.

— Тогда я останусь дома.

— Простите, — сказала Бренда, махая в воздухе двадцаткой. Невежливо было их прерывать, но Бренда не могла стоять с двумя плачущими детьми и ждать, пока Диди и ее друг обсудят какую-то тусовку. — Мне нужна мелочь. Для автомата с газировкой.

Диди провела пальцем под глазом. Она тяжело дышала.

— У меня нет мелочи, — отрезала она. — Если вам нужна мелочь, то вам придется пойти наверх в кафе.

«О нет, — подумала Бренда. — Только не это».

— Мне нужен всего один двадцатипятицентовик, — сказала она. — Пожалуйста! Может, у вас есть двадцатипятицентовик, который вы могли бы мне одолжить?

Диди выхватила конверт из руки своего приятеля.

— Нет, — произнесла она. — У меня нет.

Парень со стрижкой обернулся. В протянутой руке он держал монету в двадцать пять центов.

— Вот, — сказал он. Затем посмотрел на Бренду. — Привет. Это вы?

Бренда на несколько секунд уставилась в его лицо. Она знала этого человека, но откуда? Кто он? Одно она знала наверняка: она еще никогда в жизни не была так рада видеть двадцать пять центов.

Джош с Брендой и детьми прошел к автомату с газировкой, хотя и слышал, как Диди всхлипывала у стола. Блейн держал в руке двадцатипятицентовик, и Джош взял его на руки, чтобы мальчик мог опустить монетку в автомат и потом нажать кнопку, — и все молчали, пока кола спускалась вниз по автомату. Даже младенец молчал. Джош взял колу из автомата.

— Я могу выполнить обязанности хозяина?

— Вы парень из аэропорта, — сказала Бренда. — Тот, что привез мне книгу. Простите, я вас не узнала. У вас новая стрижка.

У нее был такой изумленный вид, что Джош смутился. Он открыл банку с колой.

— Да, — сказал он. — Я Джош.

— Я Бренда Линдон.

— Я знаю, — произнес он. — Я помню. Доктор Линдон.

— Я не доктор в смысле врач, — уточнила Бренда. — Я доктор американской литературы. Самый бесполезный вид доктора, который только может быть. Мы в больнице, потому что моей сестре, Вики, устанавливают катетер для химиотерапии.

— Химиотерапии? — переспросил Джош.

— У нее рак легких, — прошептала Бренда.

— Вы шутите, — не поверил Джош. Но что он запомнил о второй сестре? Ее тяжелое дыхание. — О Господи!

Бренда покачала головой, затем сделала жест рукой над головами детей.

— Кола! Кола! — закричал Блейн.

Джош стал на колени и помог Блейну с колой. Рак легких? Беременна? «Я не доктор в смысле врач». Самые жалкие на вид люди, которых он когда-либо встречал. Вот что подумал о них Джош с самого начала. И неудивительно.

— Вы здесь на все лето? — спросил он. — Я просто видел вашу подругу, Мелани, в аэропорту пару дней назад…

— Мы с сестрой и детьми здесь на все лето, — ответила Бренда. — А Мелани еще не решила.

— Она показалась мне очень милой, — сказал Джош.

— Милой, да. Она такая и есть. Очень милая, — согласилась Бренда. — Кстати, вы знаете кого-нибудь, кто мог бы этим летом поработать няней?

— Что за работа?

— Смотреть за детьми двадцать часов в неделю. Ходить с ними на пляж, на детскую площадку, играть в мяч, строить замки из песка, покупать им мороженое. Двадцать долларов в час, наличными. Нам нужен кто-то ответственный. Действительно надежный. Вы даже представить себе не можете, что у нас было на выходных…

То, что Джош занял Диди деньги, означало, что он не мог уволиться из аэропорта. Он отдал ей больше половины своих сбережений, и, что бы она ему ни обещала, он знал, что больше никогда не увидит этих денег. Но двадцать долларов в час наличными было намного больше, чем он зарабатывал в данный момент. Он пошел работать в аэропорт из-за отца, хотя эта работа была безумно скучной. Самым ярким событием, которое случилось за все лето, было падение Мелани с трапа.

— Я возьмусь за это, — сказал Джош.

Бренда недоверчиво взглянула на него.

— Но у вас уже есть работа, — возразила она. — И вы… парень.

— Я увольняюсь из аэропорта, — сказал Джош. — И я люблю детей.

Бренда обмакнула соску в колу и дала ее малышу.

— Портеру всего лишь девять месяцев, — произнесла Бренда. — И он очень привязан к матери.

— Мне нравятся маленькие дети, — сказал Джош. Хотя это было правдой лишь гипотетически; Джош не знал никаких детей. Краем глаза он заметил, что Диди встала из-за стола и направилась к ним.

— Вы можете поменять подгузник? — спросила Бренда.

— Конечно.

Когда подошла Диди, Блейн хлестал колу с видом человека, заблудившегося в пустыне. Джош мягко отодвинул банку.

— Тпру, приятель! Помедленнее, а то заболеешь.

— Вы сможете работать по утрам? — спросила Бренда. — По будням, где-то с восьми до часу? В час Портер засыпает.

— Смогу.

— У вас есть машина, правильно? Джип? Думаете, детские сиденья можно будет установить в джипе?

— Детские сиденья? — спросила Диди.

Она вертелась возле них с осуждающим видом, будто то, о чем они говорили, было ее делом хотя бы потому, что происходило в приемной, которую она считала своей территорией. Девушка демонстративно выставила полную руку двадцатипятицентовиков, словно чтобы подразнить Бренду, и взяла себе диетический тонизирующий напиток «Доктор Пеппер».

— Думаю, можно, — сказал Джош. Он не имел ни малейшего представления о том, можно ли в его джипе установить детские сиденья; он даже не знал, как, собственно, выглядели эти детские сиденья, но чем дольше он стоял здесь с этой женщиной, тем отчаяннее хотел секса с ней. — Я сделаю это, — пообещал Джош. — Я действительно хочу этим заняться.

— Чем заняться? — поинтересовалась Диди.

— У вас есть судимости? — спросила Бренда. Она подумала, как разозлится Вики, если она сама наймет этого парня, не посоветовавшись с ней. Парня. Хотя что в этом плохого? Теда здесь нет, и детям это, может быть, даже пойдет на пользу. Это пойдет на пользу детям, решила Бренда. Если рядом будет мужчина, это всем пойдет на пользу. Даже Мелани.

— Судимости? — засмеялась Диди. — Этот парень — самых что ни на есть пуританских взглядов.

— О’кей, — сказала Бренда. — Я вас нанимаю.

* * *

«Песок на кухонном полу; лужица возле унитаза; одуванчики; нехватка горячей воды в душе; расчесанный до крови укус; отсутствие времени на просмотр сериала “Отчаянные домохозяйки”; список бестселлеров в “Нью-Йорк таймс”; влажные пляжные полотенца; плесень; звонок Теда, застрявшего в пробке в пяти милях от Нью-Хейвена; звонок Теда, заехавшего на станцию техобслуживания в Мэдисоне, штат Коннектикут, чтобы починить сломавшуюся машину; звонок Теда по дороге домой и сообщение о том, что он опоздал и приедет только на следующий день».

— Прости, дорогая, — сказал Тед. — Ситуация вышла из-под моего контроля.

«Вышла из-под контроля? — удивилась Вики. — Я думала, что говорю со своим мужем, Тедом Стоу, мужчиной, который рвет и мечет и тратит любые деньги для решения возникающих проблем». Вики ненавидела подавленный тон его голоса. Ее рак делал его беспомощным. Тед не мог справиться даже с пробкой на дороге, даже с перегревшимся мотором. Ему хотелось просто лечь и умереть.

— Ты мне нужен здесь сегодня, — сказала Вики. — Дети тебя ждут. Блейн только о тебе всю неделю и говорил. Ты не можешь просто взять и не приехать. Возьми такси до ближайшего аэропорта и доберись к нам на самолете.

— А что делать с машиной, Вик? В ней полно вещей.

Ах да, вещи: ящик «Шардоне» от их любимого производителя из долины Рашн-Ривер, которое заказывала Вики, вещи, которые она оптом купила в «Би-Джей», — бумажные полотенца, моющие средства, коробки с соками и подгузниками. А еще велосипед Блейна, упаковки книжек с любимыми сказками ее детей, краски и пластилин, витамины Вики (которые она специально забыла дома, поскольку ее от них тошнило). Ее дополнительные чемоданы, в одном из которых был белый парик.

Вики осторожно притронулась к катетеру. Когда хирург его установил, новый онколог Вики, доктор Олкот, решил ввести первую порцию яда без промедлений.

— Почему бы и нет? — сказал доктор Олкот (с такой беспечностью, подумала Вики, будто решал, съесть ли ему на десерт кусок пирога с лаймом и сгущенным молоком). Она должна была признать, что физически чувствовала себя не лучше и не хуже, чем до этого. Она продолжала ждать изменений — сработает ли химия, поглотит ли она раковые клетки, — но доктор мог гарантировать только одно: яд попадет в ее грудное молоко. Ее грудь становилась теплой и гудела от боли каждые три часа, как по будильнику, но Вики не могла покормить малыша. Портер проплакал всю ночь. Он отказался брать бутылочку, хотя Бренда заставила его выпить немного воды из детской чашки. Все могло быть еще хуже, повторяла себе Вики. Ее не тошнило, и волосы не выпадали пучками у нее из головы, как она того боялась. Бренда наняла работника аэропорта в качестве приходящей няни, и он должен был начать со следующей недели, и светило солнце. Когда Тед приедет, они смогут пойти на пляж всей семьей и провести время так, словно ничего не случилось. Во время телефонного разговора Вики поняла, что все свои надежды она возлагала на сегодняшний день, на пятницу, на день приезда Теда; она ждала его так, как будто он был принцем и должен был прискакать на белом коне. А теперь он не приедет. Он не мог оставить машину, полную вещей. Вики думала, что почувствует опустошение, но она не ощущала ничего. Ей было все равно. Приезд Теда на один день позже был лишь очередным пунктом в ее Списке Вещей, Больше Не Имевших Значения.

Она повесила трубку. Бренда с Блейном расположились на ступеньках перед домом и играли в кости. Портер сидел на маленькой лужайке в одном подгузнике и жевал одуванчики. Мелани уже в третий раз за день принимала душ. По непонятным причинам душ поднимал ей настроение. Она говорила, что он помогает ей не думать о Питере.

— Простите, что я использовала всю горячую воду, — говорила Мелани.

— Купайся на здоровье, — отвечала Вики.

Вики наблюдала за детьми. Они были счастливыми, блаженными, безрассудными. Она тоже хотела быть счастливой. Что могло ее такой сделать? Что угодно? Что моглосделать ее хоть немного счастливее, чем она была сейчас? Она слышала голоса людей из группы поддержки больных раком, звучащие у нее в голове, словно греческий хор.

— Ты должна бороться! Ты ни при каких обстоятельствах не должна сдаваться!

Вики похлопала Бренду по плечу, как раз когда та бросала кости.

— Да! — сказала Бренда и выбросила вверх кулак. — Два очка в пользу тетушки Бренды.

— Брен? — позвала Вики.

Бренда посмотрела вверх.

— Что?

Вики жестом пригласила ее зайти внутрь, но сначала убедилась, что калитка закрыта, — иначе ее дети запросто могли пойти гулять по Шелл-стрит.

— С этого места ни шагу, — сказала Вики Блейну.

— И не жульничай, — добавила Бренда. — Если ты будешь жульничать, я это замечу.

Блейн раздраженно бросил кости.

— Что случилось? — спросила Бренда.

— Тед приедет только завтра.

— О черт.

— Он попал в затор на дороге, и я думаю, что у него перегрелся двигатель. Он приедет утром.

— Ты расстроилась?

— Я хочу, чтобы ты позвонила няне.

— Няне?

— Тому парню, Джошу. Спроси, не может ли он сегодня приехать.

— Прямо сейчас?

— Через час. Я хочу выбраться из дому.

— Ты хочешь выбраться? — спросила Бренда. — Ты уверена, что чувствуешь себя…

— Я хочу выбраться, — сказала Вики. — Я, ты и Мел. Я хочу пойти в город и выпить бокал вина. Я хочу поужинать. Я хочу пойти в бар.

— Ты хочешь пойти в бар?

— Позвони няне. Вызови такси. Позвони в ресторан. — Вики глубоко вдохнула. Она давала указания одно за другим, но желание у нее было одно: выбраться в свет с девочками. Снова почувствовать себя человеком.

Джош подъехал к дому в семь часов. Калитка и дверь были закрыты, посредине дорожки, выложенной плиткой, лежали доска и кости. Джош вылез из джипа. Дома он принял душ и воспользовался бальзамом после бритья, но потом, посчитав, что он слишком тщательно собирается на работу, Джош надел джинсы и кофту с эмблемой «Ред Сокс».

Ему пришлось позвонить отцу в аэропорт.

— Я оставлю ужин в холодильнике, — сказал Джош.

— Ты собираешься на вечеринку к Заку? — спросил его отец.

— Нет, — сказал Джош. — Я работаю приходящей няней.

Как и следовало ожидать, в трубке стало тихо. То же самое было во вторник вечером, когда за жареной курицей и картофельным салатом Джош сообщил отцу, что уволился из аэропорта.

В тот вечер, после более длинного, чем обычно, глотка пива «Сэм Адамс», Том Флинн спросил:

— Чем ты будешь зарабатывать на жизнь?

— Я буду работать приходящей няней, — ответил Джош. Он ожидал увидеть на лице отца удивление или недоверие, но перед ним был человек, который когда-то нашел свою жену (с которой прожил пятнадцать лет) висящей на чердаке.

— Для двух мальчиков из Сконсета, — продолжил Джош. — Там платят больше, чем в аэропорту. Кроме того, я буду проводить время на свежем воздухе. И у этих трех женщин… — Он покачал головой; это слишком сложно было объяснить. — У матери мальчиков рак.

Том Флинн положил себе салата «Айсберг».

— Ты доработаешь эту неделю? — спросил он.

Джош доработал неделю, и она заканчивалась сегодня, в пятницу. Последний день. Карло угостил его пивом в ресторане аэропорта, затем еще одним, затем еще одним, после чего Джош уже начал подумывать о том, не пойти ли к Заку на вечеринку, несмотря на неизбежное присутствие там Диди. Затем зазвенел его сотовый и на дисплее высветился нью-йоркский номер. Звонила Бренда. В ее голосе было такое же отчаяние, как когда она звонила по поводу пропавшей книги. Она спросила, сможет ли он приехать к ним через час и посидеть с детьми.

Джош, не желая с самого начала портить отношения со своими новыми работодателями, почувствовал, что обязан сказать правду:

— Сегодня был мой последний рабочий день. Я только что выпил три пива.

В ответ последовала тишина. Затем Бренда сказала:

— Выпейте чашку кофе и приезжайте к семи. Мы подготовим детей ко сну. Это будут самые легкие деньги, которые вы когда-либо зарабатывали.

Когда Джош постучал в дверь, она открылась, застав его врасплох. Он никогда не бывал ни в одном из этих летних сконсетских коттеджей, и ему казалось, что в них пахнет, словно в библиотеке или музее, древностью и пылью. Но вместо этого из передней повеяло ароматом чистых волос и духов, лаком для ногтей и женской одеждой. На диване сидели три… Три медведя? Три пчелки? Три женщины, которые спустились по трапу самолета. Они улыбались ему так, словно он был единственным человеком, которого они хотели видеть. Есть какая-то старая легенда о трех сиренах, которые указывали путь заблудившимся морякам. Джош знал, что сказал бы сейчас Чес Горда:

— Слушай. Наблюдай. Поглощай.

Джош наконец-то нашел свою историю. Историю этого лета.

У Вики, матери детей, был самый счастливый вид. Она была одета в черное летнее платье без рукавов, а волосы завязала платком. У нее на губах блестела помада, и Джош заметил помаду на краешке ее бокала с вином. Он подумал «рак, химиотерапия», и эти слова не вязались с происходящим. Вики подошла к Джошу босиком, держа в руке пару черных босоножек на высоких каблуках.

— Обычно я оставляю для няни список, — сказала она. — Но не этим летом. Этим летом не будет никаких списков. Бренда убедила меня в том, что вы нам подходите, что у вас большой опыт работы с детьми и вы можете поменять подгузник.

Джош выпил две чашки кофе, колу и принял бодрящий душ, но у него в голове все еще мутилось, то ли от трех бутылок пива, то ли от противоестественности данной ситуации. Он почувствовал, как кто-то схватил его сзади за лодыжку, — это был ребенок, который подполз к нему сзади. Джош ощутил себя последним самозванцем, когда наклонился, чтобы поднять малыша. Если бы хоть один из ста человек на вечеринке Зака сейчас его увидел…

— Все верно, — сказал Джош.

— Прекрасно. Книги со сказками на тумбочке. В восемь часов в кровать. Бутылочка Портера греется на столе. Дайте ему ее перед сном. — Вики сделала паузу. — Это прозвучало как список?

— Нет, — ответил он.

Или прозвучало?

— Хорошо, — сказала Вики. — Номер сотового моей сестры на столе. Мы будем в баре.

— О’кей, — произнес Джош. Малыш жевал его футболку, и его крошечная мокрая ручка добралась до уха Джоша.

— Проследите, чтобы Блейн дважды пописал перед тем, как ложиться спать, и почистил зубы. Не разрешайте ему есть зубную пасту, он частенько это делает. И поменяйте Портеру подгузник. Для пижамы сегодня слишком жарко. Их матрас на полу, но обычно я даю им уснуть в большой кровати, а потом переношу. Вы можете сделать то же самое. — Вики улыбнулась Джошу. Он подумал, что она красива. Действительно красивая мама. — Не могу в это поверить, — проговорила она. — Я только что составила список. Устный список, включающий в себя не менее десяти пунктов. Простите. Я уже ухожу. — Она пошла в направлении входной двери, затем обернулась. — Кстати, вы очень мило смотритесь с ребенком на руках.

— О, — сказал Джош.

Спасибо?

«Мило», — сказал голос у него в голове. Джош повернулся и увидел Бренду в зеленом платье без бретелек. Снова зеленый. Она была похожа на русалку. Бренда, шелестя одеждой, прошла через дверной проем за сестрой. Подъехало такси.

— Привет, Джош. — Перед ним стояла Мелани в белых брюках и голубом топе в цветочек, который оставлял пару дюймов ее тела обнаженными. Кудри обрамляли ее лицо, и она смотрела на него одновременно глупо и с надеждой.

— От моего мужа все еще никаких вестей, — сказала она.

— Что? — переспросил Джош и подумал, не забыл ли он о какой-то части их разговора.

— Он полное ничтожество, — продолжала Мелани. У нее блестели глаза. Что здесь происходит? — Кстати, Блейн в спальне, смотрит мультфильм «Скуби-Ду».

— О’кей, — сказал Джош. Мелани вышла из дома, и Джош смотрел, как она садится в такси. Он попытался заставить ребенка помахать на прощание, но Портер начал хныкать, и Джош решил, что лучшим решением будет закрыть дверь.

«Пора приниматься за работу», — подумал он.

Джош заглянул в спальню. Блейн распластался на кровати и смотрел «Скуби-Ду» на четырехдюймовом портативном DVD-плеере.

— Привет, — сказал Джош.

Блейн поднял глаза и удивленно посмотрел на Джоша.

— Что вы здесь делаете?

— Работаю няней.

— Нет! — воскликнул Блейн и заплакал. Малыш, который довольствовался тем, что слюнявил кофту Джоша, забеспокоился.

— Эй, приятель, успокойся. Твоя мама просто отправилась поужинать. Она скоро вернется.

— А папа? — спросил Блейн и столкнул DVD-плеер с кровати. Плеер упал на пол, перевернулся вверх тормашками, кусочек отвалился от него и покатился по полу, но Джош все еще слышал раздражающий голос Вельмы, рассказывающий о слежке за призраками. Джош хотел наклониться к поврежденному плееру, но потом передумал. Он вспомнил, как в аэропорту Блейн прыгнул со ступенек и столкнул Мелани. От этого ребенка можно ожидать чего угодно.

— Ты будешь дальше смотреть передачу? Или мы… поиграем? Я видел, что вы играли в кости на улице. Хочешь еще поиграть?

— Где мой папа?! — вопил Блейн.

Портер заревел. Детский плач, подумал Джош, самый худший звук в мире.

— Я ничего не знаю о твоем папе, — сказал он.

— Он должен приехать сегодня вечером! — закричал Блейн. Его лицо стало красным до самого скальпа, а затем краска разлилась дальше сквозь его белокурые волосы.

— Ладно, — сказал Джош. А он еще удивлялся, почему эти Трое ушли так быстро, почему они шли по тропинке на цыпочках, словно воры-домушники. Вики кое-что упустила из списка, что-то очень важное. Она не сказала, что Блейн ждал приезда отца. — Хочешь поесть немного зубной пасты?

— Нет! — завопил Блейн. Ой. Блейн успокоился, но прежде оставил свой отпечаток на экране. Мальчик снова заплакал и приложил руку к лицу, затем показал Джошу кровь. Не прошло и десяти минут, как ушли эти Трое, а в доме уже было испорченное имущество и кровь. Дети плакали навзрыд. Джош закрыл заднюю дверь. Если соседи это услышат, они могут вызвать полицию. Он посадил плачущего малыша на пол и пошел в ванную за мокрым полотенцем. Самые легкие деньги? Вряд ли.

Уже лучше, подумала Вики. Такси подъезжало к городу, трясясь по усыпанным галькой улицам, заполненным новоприбывшими внедорожниками, многие из которых, подумала Вики, только сошли с парома. На этом пароме должен был приехать Тед. На тротуарах толпился народ — парочки, направлявшиеся на ужин или в художественную галерею на пристань Олд-Саут, студенты колледжа, направлявшиеся за выпивкой в «Гезибо», члены экипажа, спускавшиеся с яхты, чтобы запастись провизией в «Гранд Юнион». Вот каким был Нантакет в летнюю ночь, и именно таким Вики его и любила. Она слишком долго пробыла на планете под названием Рак.

Из сумочки Бренды послышалась приглушенная мелодия Бетховена.

— Это, должно быть, Тед, — сказала Вики. — Звонит, чтобы извиниться.

Бренда вытащила телефон из сумки и посмотрела на дисплей. «Не отвечать». Она закрыла телефон и засунула его обратно в сумочку. Вики и Мелани немного подождали.

— Это был Джон Уолш? — спросила Мелани.

— Нет, не он.

— Снова твой адвокат? — поинтересовалась Вики.

— Пожалуйста, замолчите, — попросила Бренда, бросая на Мелани косой взгляд.

— Я пообещала Джону Уолшу, что ты ему перезвонишь, — сказала Мелани. — Надеюсь, ты это сделала. Он звонил еще в прошлое воскресенье.

— Я ему не звонила, — ответила Бренда. — И ты не имела ни малейшего права что-либо ему обещать.

— Успокойтесь, девочки, — попросила Вики. — Мы же пытаемся развлечься. — Таксист высадил их у ресторана, Мелани заплатила ему. — Спасибо, Мел, — произнесла Вики.

— Да, спасибо, — несколько фальшиво сказала Бренда.

— Я заплачу за ужин, — проговорила Вики. Будто в этом кто-то сомневался.

— Сама предложила, — сказала Бренда.

Сама предложила, подумала Вики, и, когда они устроились в зале среди белых скатертей и винных бокалов, на тарелках появилась меч-рыба, а под серебряным колпаком — запеченный лосось, предложение показалось просто великолепным. Она заказала бутылку безумно дорогого «Шато Марго», потому что если Вики пила вино, то она хотела, чтобы это было хорошее вино. Даже Мелани согласилась на бокальчик; Вики подстрекала ее к этому, как плохой тинейджер, который оказывал давление на своих сверстников. «От одного бокала никакого вреда не будет». Однако, может, с непривычки, вино ударило Мелани в голову, и она начала болтать без умолку.

— Я звонила Фрэнсис Диджитт домой. Питер был там.

— О Мел, — произнесла Вики, — скажи, что это неправда.

— Я должна была позвонить.

— Должна была? — удивилась Бренда.

— Я спросила его, хочет ли он, чтобы я вернулась.

— И что он ответил? — поинтересовалась Вики.

— Он ничего не ответил.

Бренда глубоко вдохнула, словно хотела что-то сказать, но затем решила промолчать.

— Что? — спросила Мелани.

— Ничего, — сказала Бренда. — Просто есть вещи, которых я не понимаю.

— Есть вещи, которых я не понимаю, — сказала Мелани. — Во-первых, зачем тебе нужен адвокат, и, во-вторых, почему ты не отвечаешь на его звонки.

— Мел… — произнесла Вики. Она рассказала Мелани о проблемах, возникших у Бренды в «Чемпионе», об увольнении за связь с Джоном Уолшем. Она лишь мельком упомянула о проблемах Бренды с законом, в первую очередь потому, что и сама знала об этом только по рассказам матери: Бренда была под следствием, ее обвиняли в вандализме по отношению к произведению искусства, принадлежащему университету. Сама Бренда сестре ничего об этом не говорила, возможно, потому, что понимала: Вики узнала об этой истории от Эллен Линдон. Многие годы информация между сестрами передавалась через их мать, которая понятия не имела о конфиденциальности, по крайней мере в рамках семьи.

— Что? — спросила Мелани, у которой уже пылали щеки. — Ей известны подробности моей личной жизни. Это несправедливо.

— Я знаю подробности твоей личной жизни только потому, что ты все время об этом говоришь, — сказала Бренда.

— Хватит! — воскликнула Вики. — Давайте сменим тему.

— Хорошо, — сказала Мелани.

— Ладно, — согласилась Бренда. — Как вам Джош?

— Он просто красавчик, — сказала Мелани. Ее щеки стали еще краснее.

— Ух ты! — удивилась Бренда.

— Именно поэтому ты его и наняла, — продолжала Мелани. — И не делай вид, что это не так. Я наслышана о том, что тебе нравятся молоденькие парни.

Вики взяла Мелани за руку, как справедливый судья.

— Как тебе ужин? — спросила Вики. — Нравится?

Мелани посмотрела на свой кусок рыбы, к которому она едва прикоснулась.

— Очень вкусно. Но жирновато. Не хочу, чтобы меня снова тошнило.

— Тебе все еще плохо?

— Ужасно, — сказала Мелани и отодвинула от себя бокал с вином. — Я не буду это пить.

— Я выпью, — произнесла Вики.

Бренда посмотрела на Мелани.

— Просто чтобы ты знала — Джон Уолш, мой бывший студент, вовсе не молоденький парень. Он на год старше меня.

— Правда? — спросила Мелани. — Мне показалось, что Вики сказала…

— Ты знаешь, Тед должен привезти упаковку имбирного чая, о котором я вам рассказывала, — сменила тему Вики. — Думаю, чай поможет решить твои проблемы с желудком.

— Поэтому, пожалуйста, больше никаких разговоров о молоденьких парнях, — сказала Бренда. — Это не просто оскорбительно, но еще и бестактно.

— Хорошо, — сказала Мелани. — Прости.

— Тебе не стоит извиняться, — заметила Вики.

— Еще и как стоит, — возразила Бренда.

Вики положила вилку на стол. Вокруг них была уйма людей, все они мило ужинали и поддерживали приятную беседу — неужели так трудно вести себя так же, как они, хотя бы один вечер?

— Я хочу десерт с шампанским, — сказала она.

— О Вик, ты уверена? — спросила Бренда.

Когда Вики подозвала официанта, у Бренды снова зазвонил телефон.

— Выключи его, — сказала Вики.

Бренда посмотрела на дисплей.

— Тед? — спросила Вики.

— Джон Уолш? — спросила Мелани. А затем душераздирающим голосом произнесла: — Питер?

— Нет, — сказала Бренда. — Это мама.

— О Господи, — сказала Вики, — выключи его.

* * *

Кое-как Джош умудрился умыть Блейна (царапина у него на лице была микроскопической; Вики могла ее даже не заметить, если бы Блейн не заставил Джоша приклеить самый большой пластырь, который только был в аптечке). Блейн, подштопанный и смущенный своими собственными выходками, успокоился. Но Портер все еще хныкал, и Джош не знал, как его успокоить.

— Дайте ему бутылочку, — подсказал Блейн. — Он ее не возьмет, но мама говорит, что мы не должны опускать руки.

Джош вытащил бутылочку из миски с горячей водой, попробовал температуру молока, прижав бутылочку к внутренней стороне запястья, как это делали в фильме трое взрослых мужчин, которые должны были позаботиться об одном ребенке, но ничего не знали о детях, и затем, подхватив Портера одной рукой, попробовал его покормить. Ничего не вышло. Малыш был слишком тяжелым, чтобы так его держать, и не хотел брать бутылочку. Портер бросил бутылочку на пол и пронзительно закричал, так широко открыв рот, что Джош увидел его гланды. Блейн наблюдал за этим со спокойным интересом.

— Он всегда так себя ведет? — спросил Джош.

— Да, — ответил Блейн. — Но мама говорит, что мы не должны опускать руки.

— О’кей, — сказал Джош. Он чувствовал, что Блейн меняет свое отношение к нему, хотя и боялся ошибиться. Джош держал Портера в одной руке и бутылочку в другой, так, чтобы малыш не мог до нее дотянуться, в надежде его соблазнить. Тем временем Блейн пошел обратно в спальню, где вытащил из розетки DVD-проигрыватель, намотал шнур себе на руку, закрыл крышку, достал из-под кровати отломанный кусочек и положил все это на мамин комод. Он ведет себя, как маленький взрослый, подумал Джош. Затем Блейн взял подушку, одеяло и три детские книжки и вышел из комнаты, едва взглянув на Джоша, хотя тот понял, что ему следовало пойти за мальчиком.

Они зашли в ванную, где Блейн почистил зубы, пописал (он был слишком маленьким, чтобы дотянуться до цепочки, и Джош помог ему в этом) и залез, словно он делал это постоянно, с подушкой, одеялом и тремя книгами в ванну. Он устроился поудобнее.

— Ты шутишь, да?

— Сядь, — сказал Блейн и протянул ему рассказ «Хортон высиживает яйцо». — Почитай мне, пожалуйста.

Джош сел, и Портер тоже сел. Малыш, должно быть, был так же озадачен, как и Джош, поскольку замолчал. Джош поставил бутылочку на опущенную крышку унитаза, открыл книгу, откашлялся и начал читать.

Через несколько минут Джош подумал: «Да, все правильно. Я Хортон-Слон, который высиживает яйцо птички Мейзи, улетевшей на Палм-Бич. Если бы кто-то с вечеринки Зака увидел меня сейчас, они бы подкалывали меня и посмеивались надо мной, точно так же, как животные в джунглях дразнили Хортона. Я такой же неудачник: всегда действую из лучших побуждений, а выходит все плохо. Я не компетентен. Это не легкие деньги. Меня привела сюда страсть к русалке и сумасшедшее ощущение, будто между мною и Тремя существует какая-то связь. Я болван, просто идиот. Уволился из аэропорта. Я просто тупица. Хортон».

Но теперь, прежде чем Джош успел дочитать книгу, в ванной воцарилась тишина. Блейн в ванной почти уснул. Портер, лежа на боку на прохладном кафеле, сосал бутылочку. Все это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Малыш опустошил бутылочку, затем подполз к Джошу. Джош взял его на руки, и Портер отрыгнул.

— Хороший мальчик, — сказал Джош. — Хороший малыш.

В спальне Джош сменил Портеру подгузник. Памперс помялся, но Портер чувствовал себя комфортно, и Джош был уверен, что надел его правильно. Где-то между складок покрывала Портер нашел свою соску. Он сунул ее в рот и начал удовлетворенно сосать.

— Ты хочешь спать? — спросил Джош. Он мог поклясться, что увидел, как ребенок ему кивнул. На улице едва начинало темнеть, но Джош уже валился с ног от усталости. Это все пиво. Он разулся и лег на кровать рядом с Портером. Портер схватил его за ухо. Чья это была кровать? Джош задумался, хотя знал, что это была кровать Вики. Кровать рака. Джош подумал о кроватях Бренды и Мелани. Потом у него зазвонил сотовый.

Джош посмотрел на Портера — тот спал. Джош чувствовал себя на высоте, когда открывал крышку сотового. Он и ответил ликующим голосом, хотя на дисплее увидел, что звонила Диди.

— Алло? — прошептал он.

На заднем плане громко звучала тяжелая музыка. Затем послышался голос Диди, такой же приятный и успокаивающий, как звук бьющегося стекла.

— Джош? Ты где? Ты приедешь к Заку? Джош?

Джош отключил телефон и закрыл глаза.

* * *

Эту историю рассказывали так часто и однообразно, что она уже не казалась правдивой, хоть это была правда, — Виктория Линдон-Стоу познакомилась с Теодором Адлером Стоу поздно ночью, за игрой в покер с высокими ставками.

Вики жила в Манхэттене немногим больше года, когда открыла для себя покер. Она считала себя диско-девушкой — для нее не было ничего слишком позднего или слишком экстремального. Ей на все хватало энергии, хотя на самом деле Вики целый день проводила на работе (она работала помощником юриста в одной чисто женской юридической фирме), а выходные — за постстуденческими обедами в дешевых ресторанах, которые сопровождались выпивкой в барах Верхнего Ист-Сайда, популярных среди выпускников Дьюка, Принстона, Стенфорда и Вильямса. Вики ожидала чего-то другого, чего-то более острого, более нью-йоркского, и поэтому, когда друг ее друга, парень по имени Кастор, у которого были длинные черные волосы и серебряные серьги в ушах, пригласил ее на полуночный покер в Бауэри, она прокричала в телефон: «Да, да, да!»

Она ждала Кастора возле какого-то здания, которое, наверное, когда-то было городским особняком, но теперь окна были выбиты и заколочены, а дверь испещрена следами от пуль. Там была атмосфера сортира. О’кей, подумала Вики, он наверняка шутит. Или же пытается меня запугать. Или он хочет меня убить. Ведь на самом деле, насколько хорошо она знала Кастора? Или, может, у нее был неправильный адрес. Но он произнес его очень четко, и это было как раз то место. В полуквартале от нее из окна орала музыка, но, несмотря на это, Вики сжала в руке свисток, который взяла с собой, на случай если кто-то попытается ее изнасиловать. В кармане ее кожаных штанов лежали тридцать долларов, губная помада и ключи.

Кастор открыл дверь здания изнутри.

— Заходи, — сказал он.

В здании воняло так, словно в нем жгли волосы. Лестница была липкой от — крови? мочи? Вики слышала, как бегают крысы.

— Куда мы идем? — спросила она.

— Наверх, — сказал Кастор. — На самый верх.

Вики поднималась за ним по ступенькам, шла по мрачному черному коридору, снова по ступенькам, в направлении двери, обрамленной зеленым светом.

— Цвет денег, — сказал Кастор.

Они вошли в похожую на пещеру комнату, обустроенную в стиле «тихого» бара двадцатых годов. Это помещение принадлежало одному человеку по имени Дули, который, собственно говоря, был скваттером^[14]. Он устроил там самое горячее место для игры в покер во всем городе. Джазовый ансамбль, состоящий из трех человек, играл в углу. Студенты из Джуллиарда, пояснил Кастор. В комнате была установлена барная стойка, и двойник Риты Хейворт в легком красном платье прошел мимо сандвичей с жирной солониной. В центре стоял круглый стол на двенадцать человек, хотя половина мест была свободна. Шла игра в покер, шесть мужчин гримасничали друг перед другом.

— Взнос — сто долларов, — сказал Кастор и вручил Вики чек. — Я одолжу тебе на первую игру.

— Я не могу, — ответила Вики. — Я проиграю твои деньги.

— Ты не умеешь играть?

— Я умею играть. — Она играла в покер в Дьюке, и много лет до этого они с родителями и Брендой вели шутливые игры за кухонным столом. Но это был совершенно другой покер.

— Так играй. — Кастор подтолкнул Вики вперед, и она уперлась в пустой стул. Один из мужчин соизволил поднять на нее глаза — молодой парень с каштановыми волосами и зелеными глазами, похожий на выпускника дорогой частной школы. Парень, к большому удивлению Вики, похожий на сотни тех парней, которых она встречала в барах на окраине. Он был одет в толстовку для лакросса Дартмутского университета. Ее первой мыслью было: «Если это место нашел кто-то, похожий на него, значит, оно не такое уж и горячее». Но остальные мужчины были старше, и было видно, что они знают, что делают.

— Ты в следующем кругу? — спросил парень в толстовке из Дартмута.

Вики положила сотню на стол.

— Думаю, да.

Другие мужчины облизали губы. Они хотели забрать ее деньги.

Она выиграла круг с тремя дамами. Мужчины пододвинули к ней кучку денег со словами:

— Бетти выиграла.

— Меня зовут Вики, — сказала она.

Она продолжила играть дальше и выиграла с фул-хаусом. Кастор принес ей мартини. Вики торжествующе сделала глоток и подумала: «Вот здесь я могу оторваться». К игре присоединились еще две женщины, и Вики встала.

— О нет, — сказал один из мужчин постарше. У него был самый тяжелый взгляд и самый громкий смех, он был лидером. — Ты вернешь свою симпатичную задницу обратно на стул и дашь нам отыграть наши деньги.

Вики подчинилась и выиграла третий круг с флешем.

Теперь была ее очередь раздавать. Ее руки дрожали, пока она тасовала карты. Вики подумала об играх с Брендой и смешала карты водопадом. Мужчины снова засмеялись. Бетти. Она пропустила следующие два круга, затем выиграла круг. Она съела половину сандвича с солониной и выпила половину второго мартини. Было три часа ночи, но Вики еще никогда не чувствовала себя такой бодрой. Через четыре часа ей нужно было идти на работу, но ей было все равно. Парень в толстовке из Дартмута курил «Коиба».

— Хочешь сигару? — спросил он. Конечно, почему бы и нет. Она проиграла один круг и присоединилась к Кастору в баре. Джазовый ансамбль продолжал играть в углу. Кто были эти люди? Молодые менеджеры с Уолл-стрит, молодые художники-постановщики, молодые обитатели Мэдисон-авеню, молодые представители Седьмой авеню.

— Это все те, кто будет руководить Нью-Йорком через десять лет.

Вики к этому кругу не принадлежала. Она никогда не будет руководить Нью-Йорком; она даже не могла принять решение насчет юридического факультета. И тем не менее, когда она выходила из здания в пять часов утра, в ее кармане была тысяча двести долларов. Парень в толстовке из Дартмута предложил провести ее домой; Кастор жил на сто двадцатой улице на окраине города, так что Вики оставалось только согласиться. Улицы были пустыми и устрашающими, а у нее было так много денег.

— Ты хорошо сегодня играла, — сказал парень в толстовке из Дартмута.

— Новичкам везет.

— Придешь на следующей неделе?

— Может быть. Ты каждую неделю приходишь?

— Каждую. Мне это нравится. Что-то необычное.

— Да. — Вики посмотрела на парня. За пределами «тихого» бара он казался выше ростом и более уверенным в себе. Он был очень находчивым. Вики вздохнула. Только еще одного парня в жизни ей и не хватало. Но она была благодарна за то, что он ее провел. Слишком много мужчин вели себя, как Кастор: прости, мне в другую сторону.

— Как тебя зовут? — спросила Вики.

— Тед Стоу.

Вики пошла играть в покер в следующий вторник, а затем еще. Она никому об этом не рассказывала. У нее было две тысячи наличными в ящике с носками, и по средам на работе во время ленча она спала в дамской комнате. Но Вики обожала эту игру. Кастор бросил играть в конце октября — у него появились занятия поинтереснее. Но не у Вики. Она научилась оставлять Дули на чай перед уходом и не пользоваться ванной, потому что там всегда были люди, принимавшие наркотики, — их мало волновал покер и другие азартные игры.

Все, чего Вики хотела от жизни, — это мартини, полсандвича, «Коиба», карты в руке, музыка Джона Колтрейна^[15]и зеленый, блестящий цвет денег. Вот теперь она действительно чувствовала себя человеком.

Тед приходил каждую неделю, несмотря на то что он был ужасным игроком. Иногда он не выигрывал ни одного круга.

— Ты тюфяк, Стоу, — сказал лидер. Вики знала, что мужчина с тяжелым взглядом был начальником Теда в биржевом зале в «Смит Барни». Его звали Кен Роксби.

Тед всегда был добрым, всегда спокойным, даже когда проигрывал пятьсот долларов за полчаса, даже в четыре часа утра, даже когда был пьян.

— Я отыграюсь на площадке для гольфа, — говорил он.

Однажды, к ее полному ужасу, Вики подхватила какую-то кишечную инфекцию и пропустила игру в покер. В среду утром у нее зазвонил телефон. Это был Тед Стоу.

— Прошлой ночью я выиграл три круга.

— Не может быть.

— Я выиграл в покер, — сказал он. — Впервые в жизни.

— А я соскучилась по тебе, — призналась Вики.

— И я по тебе, — сказал он.

Несколько секунд они оба молчали. Тед откашлялся.

— Я тут думал, может…

— Не стоит.

— Ты даже не дала мне договорить.

— Я не хочу встречаться ни с кем из партнеров по покеру, — сказала Вики. — Мне правда, правда очень нравится в него играть, и я хочу, чтобы все оставалось, как прежде.

— Хорошо, — ответил Тед. — Я перестану это делать.

Вики показалось, он имел в виду, что не будет звонить ей. Но нет. Он имел в виду, что выходит из игры.

— Ты уйдешь из-за меня? — спросила Вики.

— Знаешь, что говорят по поводу своих ощущений люди, которые бьют себя молотком по голове? Они говорят, что когда перестают это делать, то чувствуют себя чертовски здорово.

И вот теперь, десять лет спустя, Вики лежала в постели и страдала от похмелья. Она хотела все списать на недомогание от химиотерапии, но симптомы были слишком знакомыми — сухость во рту, туманная, жужжащая боль в голове, рези в желудке. Она умоляла Бренду побыть часок с детьми и принести ей стакан какао. Бренда хоть и с раздражением, но сделала это.

— Вообще-то я не твоя рабыня, — сказала она, вручая Вики какао.

Вики чуть не назвала ее нахлебницей — это было бы то же самое, что поднести горящую спичку к баллончику с лаком для волос, но в этот момент хлопнула входная дверь. Послышалось шарканье, чьи-то тяжелые шаги, а потом голос Теда.

— Где мои маленькие монстры?

Вики сделала глоток какао, потом залезла обратно под одеяло. Было начало десятого; ей следовало встать в несусветную рань, чтобы выпить первую порцию лекарств. Она слышала, как Тед балагурил с детьми и разговаривал с Мелани и Брендой. Тед Стоу, ее муж. При других обстоятельствах, если бы они расстались на неделю, Вики была бы безумно рада его приезду и даже нервничала бы. Но сейчас она ничего не чувствовала.

Он не сразу зашел к ней. Сначала он занялся детьми и всем остальным. Вики закрыла глаза, но ощущала его присутствие, его шаги на выложенной плиткой тропинке, скрип калитки, щелчки и хлопки закрывающейся и открывающейся дверцы машины. Она слышала, как Тед шутил с Мелани, и испытала негодование: у твоей жены рак! Ты мог бы потратить несколько секунд и заглянуть к ней, чтобы сказать «привет»! К этому моменту Вики чувствовала себя уже достаточно хорошо, чтобы встать с постели, но решила ждать (как ребенок?) Теда в кровати.

Когда он все-таки зашел, все было не так. Вики поняла это по тому, как он постучал в дверь, как он осторожно произнес ее имя.

— Вики? Вики? — Тед никогда не называл ее Вики, только Вик. Теперь он ее боялся; она была ему чужой.

Они автоматически совершали привычные действия. Тед стал на колени у кровати Вики и поцеловал ее в лоб, как больного ребенка. Она прижалась лицом к его рубашке и вдохнула его запах. От него странно пахло, и она надеялась, что это был всего лишь запах гостиничного мыла.

— Как прошла оставшаяся часть поездки? — спросила она.

Он посмотрел на ее стакан с какао.

— Наконец-то я здесь.

Тед был здесь, да, но с тех пор, как стал известен диагноз Вики, Тед изменился. Он превратился в Мистера Роджерса. Его голос всегда был звонким, а теперь звучал робко и застенчиво, и, если Вики это не показалось, он располнел. Он перестал ходить в тренажерный зал после работы. Вики знала, что после их отъезда Тед работал допоздна и либо покупал фаст-фуд на вокзале Гренд-сентрал, либо доставал из морозилки одну из оставшихся запеканок. По вечерам он занимался обременительными для него рутинными вещами, тем, что вот уже много лет за него делала Вики, например уборкой чердака. Он занимался этим теперь, потому что думал, что она умрет. За день до того, как она уехала, Тед выбросил тысячи долларов, торжественно переломив пополам все имевшиеся у них кубинские сигары и вышвырнув их в кухонное ведро. «Ну в самом деле, Тед, — говорила Вики, — разве это так уж необходимо?»

Их сексуальная жизнь прекратилась. Тед стал целовать ее в лоб и щеки; он обнимал ее так, словно она была его сестрой. После обеда, когда Портер спал, Бренда забрала Блейна на пляж, намекнув, что Вики и Тед могут провести некоторое время наедине. Тед закрыл дверь в спальню и поцеловал Вики, давая понять, что хочет ее. Они легли на кровать, Вики протянула руку вниз к его шортам, и… ничего. Его тело не реагировало на ее прикосновения. Впервые за десять лет у него возникли проблемы с эрекцией.

Тед отпрянул от нее, спрятав лицо в мягкий матрас.

— Я устал, — сказал он. — Прошлой ночью я практически не спал.

Сердце Вики оборвалось, когда она услышала его отговорки.

— Это же я, — сказала она.

— Нет, — ответил Тед и прикоснулся к ее губам. Она тоже старалась. Вики встала с постели, чтобы накрасить губы, побрызгаться духами и надеть трусики «танга», — она сделала все, чтобы скрыть факт своей болезни. Одного только катетера было достаточно, чтобы оттолкнуть любого мужчину. Вики чувствовала себя такой же сексуальной, как пульт дистанционного управления, такой же желанной, как ручка на двери гаража. Никто не притворялся, что все это не имело значения. Ее муж приехал, да, но, казалось, что-то жизненно важное осталось позади.

Они уснули в жаркой, душной комнате и проснулись через час, услышав, как плачет Портер. В зале Бренда и Блейн играли в «Вверх-вниз». Теду и Вики следовало быть очень нежными друг с другом, следовало извиниться — но вместо этого они начали ссориться. Тед возмущался из-за того, что прошлой ночью Вики ходила в город.

— И еще, небось, в бар?

— А что ты имеешь против баров? — спросила Вики.

— Там рыскают в поисках добычи все эти богатые разведенные мужики.

— На нас никто не охотился, Тед. Честное слово.

— А еще ты пила.

Тут он попал в точку. Она выпила три или четыре бокала вина за ужином, два бокала вина «Вдова Клико» за десертом и бокал портвейна в баре. Мягко говоря, она была совершенно пьяна. У Вики поднялось настроение; ей казалось, будто она вышла из собственного тела. И доктор Гарсиа, и доктор Олкот говорили ей «никакого алкоголя», но Вики чувствовала себя просто фантастически, хотя и не понимала почему. Она даже хотела пойти потанцевать на дискотеку «Чикен бокс», выпить немного пива и забыться, но Мелани начала стонать и зевать, и Бренда стала на ее сторону. «Уже поздно, — сказала Бренда. — Думаю, с тебя на сегодня хватит».

— Пила, — призналась Вики. Какао, уже прокисшее, по-прежнему стояло у нее на тумбочке.

— Это было безответственно, — произнес Тед.

— Ты отец Блейна и Портера, — сказала Вики, поднимаясь с кровати и чувствуя головокружение и тошноту. — Но ты не мой отец.

— Ты больна, Вики.

Вики подумала о людях, которые входили в группу поддержки больных раком. Они предупреждали ее о том, что такое может случиться: «Ты вся превратишься в рак. Он поглотит тебя, станет твоей отличительной чертой». Это было правдой даже в пределах группы. Вики знала других членов группы только по именам, форме рака и стадии. Максин, рак груди, вторая стадия; Джереми, рак предстательной железы, первая стадия; Алан, рак поджелудочной железы (у этого рака не было стадий, стадия здесь всегда была конечной); Франциска, рак головного мозга, вторая стадия, и лидер группы, Долорес, болезнь Ходжкина, пять лет в стадии ремиссии.

— И что? — сказала своему мужу Вики, рак легких, вторая стадия. — Я взрослый человек. Я могу делать все, что хочу. Я хотела развлечься с сестрой и Мел. Развлечения, знаешь ли, не запрещены. Даже для тех, кто болен раком.

— Ты должна беречься, — сказал Тед. — Ты ела капусту или брокколи? Я заметил, что ты оставила дома витамины. Доктор Гарсиа говорил…

— Ты не знаешь, каково мне, — прошипела Вики. Она направилась в другую комнату, прошла мимо Бренды и Блейна и зашла на кухню, где взяла бутылочку Портера. Удивительно было то, что когда одни вещи разрушались, другие, наоборот, налаживались. Прошлым вечером Портер взял бутылочку у Джоша, а этим утром у Вики, совершенно спокойно, без криков. Вики зашла обратно в спальню и закрыла дверь. Тед качал Портера на руках, пытаясь успокоить.

— Вот его бутылочка.

— Он ее возьмет?

— Он взял один раз прошлой ночью у Джоша и один раз сегодня утром у меня.

— Кто такой Джош?

— Приходящая няня.

— Парень?

— Парень.

— Что за парень?

— Старшекурсник из Мидлбери. Мы встретили его в аэропорту еще в день приезда, а теперь он работает у нас няней.

Тед уселся на кровать и начал кормить Портера из бутылочки.

— Я не уверен, что согласен на парня-няню.

— Ты шутишь?

— Какой парень согласится быть няней? Он что, гей? Или педофил?

— Неужели ты действительно думаешь, что я могла бы нанять кого-то в этом роде? Джош абсолютно нормальный. Атлетически сложен, красив, с хорошей осанкой. Собственно говоря, он как картинка.

— Ты что, пытаешься меня заменить?

— Прекрати, Тед.

— Это была идея Бренды?

— Ну, можно и так сказать. Но, пожалуйста, не…

— Ха! — сказал он. — Я так и знал. Твоя сестра — и педофил.

— Тед, прекрати!

— Она собирается заниматься сексом с няней наших детей.

— Тед! — Как ни странно, Вики почувствовала укол ревности. Джош не принадлежал Бренде! Прошлой ночью, вернувшись домой, они втроем стояли над спящими на кровати Джошем и Портером, и все ворковали и кудахтали над ними. Затем Джош открыл глаза и испуганно посмотрел на них — он был похож на Белоснежку, проснувшуюся под любопытными взглядами гномов. Вики рассмеялась, потом рассмеялась Бренда, затем Мелани предложила Джошу провести его до машины, и Вики с Брендой начали смеяться так громко, что чуть не описались. Джош казался несколько оскорбленным или, по меньшей мере, смущенным тем, что они застали его спящим, но он проснулся и дал Вики полный отчет, и она была так рада, что Портер взял бутылочку, что дала Джошу сто долларов, и хорошее настроение буквально овладело всеми. Она не хотела терпеть нападки за то, что наняла няню мужского пола, и ей не нравились чьи-либо намеки насчет того, что Джош работал у них из-за Бренды.

— Пожалуйста, успокойся, — попросила Вики. Она еле сдержалась, чтобы не выпалить: «Зачем ты вообще приехал?»

Немного позже, когда страсти несколько поутихли, они пошли гулять. «Нужно выбраться из дому», — подумала Вики. Дом был таким маленьким, а потолок таким низким, что чувства и слова словно застревали в нем, рикошетом отбивались от стен и пола, вместо того чтобы вылетать наружу.

Вики и Тед посадили детей в двойную коляску и отправились в сторону Бекстер-роуд, мимо самых красивых летних домов острова, домов, о которых они так давно мечтали и теперь, наверное, могли себе позволить, к маяку Санкати. Тед вез коляску, а Вики старалась не показывать, какую одышку вызывала у нее даже самая простая прогулка.

— Помнишь игры в покер? — спросила она.

— Конечно.

— Такое впечатление, что это было в прошлой жизни, — сказала Вики.

— Я никогда не забуду, как ты выглядела в тех кожаных штанах, — сказал Тед. — Одна сигара в неделю в течение двух лет. Не думаю, что…

— Нет, — произнес он после паузы. — Не думаю.

Она молчала. Белокурый мужчина в хлопчатобумажных шортах-бермудах в полоску прошел мимо них, ведя на поводке золотистого ретривера. Вики улыбнулась.

— Прекрасная семья, — сказал мужчина.

Вики знала, что именно такими они казались со стороны. Блейн спал в коляске, а Портер сосал пустышку. Мужчина с собакой на поводке, который шел навстречу мягким летним вечером, никогда бы не догадался, что Вики больна и что Тед не может с этим справиться.

Но они были здесь, в Нантакете, гуляли возле скалы с торчавшим на ней, словно зубочистка, маяком, чьи мигающие лучи были постоянны и предсказуемы. Пребывание в этом месте помогало Вики чувствовать себя лучше. «Прекрасная семья», — сказал мужчина, выгуливавший собаку, и он одновременно и ошибался, и был прав. Они поджарят на обед рыбу, сварят свежий маис, пойдут в магазин за сливочным мороженым в рожке. Когда дети лягут спать, Вики и Тед снова попытаются добиться успеха в постели.

Как только эти мысли немного успокоили Вики и как только мужчина с собакой прошел мимо них и оказался вне пределов слышимости, Тед откашлялся, и это заставило Вики занервничать.

— Я хочу, чтобы ты вернулась домой, — сказал он.

Больше всего в ее родителях, Баззе и Эллен, Вики нравилось то, что они до сих пор были женаты; они были женаты уже тридцать пять лет. Вики ценила это больше, чем Бренда, поскольку сама состояла в браке. Она была тысячей вещей связана с Тедом Стоу — детьми, домом, друзьями, обществом, церковью, десятью годами совместных завтраков, обедов и ужинов, оплаченными счетами, днями рождения, годовщинами, отпусками, ужинами вне дома, фильмами, вечеринками, пьесами, концертами, бесчисленными разговорами. Когда они только начинали встречаться, они говорили преимущественно о посторонних вещах — о мировых проблемах, о политике, о книгах, об идеях, — а теперь все разговоры были только о них самих. Случалось ли это с каждой парой? Они вели бесконечные разговоры о графиках и поездках, играх в сквош и ленчах, о Младшей лиге, о хорошей моторике Блейна, о его обмене веществ, о количестве времени, которое он проводит перед телевизором, о том, спит или не спит Портер, завести ли им третьего ребенка, попытаться ли сделать девочку, о карьере Теда, об их капиталовложениях, о налогах, о гарантии на машину, об ассоциации соседей, о том, какой день чему посвятить. Все ли пары были так же сосредоточены на себе? Или только их семья, семья Стоу, особенно сейчас, когда Вики заболела раком?

Несколько лет назад Эллен Линдон сказала Вики кое-что весьма любопытное: «У нас с твоим отцом один спор продолжается вот уже четырнадцать лет. В различных формах, но спор один и тот же».

Вики была одновременно благодарна и обеспокоена тем, что она и представить себе не могла, в чем заключается этот спор между ееродителями. Она не жила дома с тех пор, как закончила второй курс колледжа, это правда, но она не думала, что не знает своих родителей достаточно хорошо, чтобы не догадываться о предмете их одного-единственного спора. И тем не менее она понимала (поскольку сама была замужем), что брак ее родителей был совершенно особым организмом, существом, отдельным даже от детей, которые из него появились; он был таинственным, неприкосновенным, непостижимым.

У брака Вики и Теда были свои углы и трещины, фальстарты и тупики, свои споры, повторяемые снова и снова. «Я хочу, чтобы ты вернулась домой». Теду не нужно было больше говорить ни слова — Вики помнила всю его речь наизусть: «Я люблю тебя, я скучаю по тебе, я скучаю по детям, я ненавижу возвращаться вечером в пустой дом, меня уже тошнит от китайского фаст-фуда и мороженых вафель. В доме так тихо. Портер еще совсем маленький; он вообще меня забудет, он уже сейчас плачет, когда меня видит. Я хочу, чтобы ты вернулась домой и проходила сеансы химиотерапии в городе, давай не будем вести себя, как дети, давай подойдем ко всему серьезно, давай убьем эти чертовы клетки, найдем лучших врачей, ну и что, если лекарства одни и те же и вводятся одинаково, — я хочу, чтобы ты была в Слоун-Кэттеринге, чтобы я мог спать по ночам, зная, что у тебя есть все самое лучшее, что можно достать за деньги».

Но еще Тед говорил: «Я хочу, чтобы ты вернулась домой, потому что я боюсь тебя потерять. Вик, я боюсь, как маленький ребенок. Напуган до смерти. Я потеряю тебя в сентябре на операционном столе или после операции, если она не даст желаемого результата, если опухоль окажется неоперабельной, если метастазы доберутся до твоего мозга или печени, если врачи не смогут тебе помочь».

«Я хочу, чтобы ты вернулась домой», — сказал Тед, потому что он не верил. И именно это неверие и стояло между мужем и женой, именно оно сделало из Теда слабака. Оно вызывало гнев Вики и импотенцию Теда: он думал, что она умрет. А еще он не понимал Нантакет так, как понимала его Вики, он не вырос в доме на Шелл-стрит, он не испытывал таких же чувств к океану, песку, надежному маяку Санкати. Было так много Вещей, Больше Не Имевших Значения, но эти — океан, воздух, песок под ногами — имели значение.

— Я и есть дома, — сказала Вики.

* * *

Вики объяснила это абсолютно четко: главное в заботе о детях — это «создать рутину». Особенно когда мать этих детей больна раком. «Дети чувствуют перемены, — сказала Вики. — Они чувствуют неопределенность, знают, когда что-то не в порядке. Ваша работа — сохранять их спокойствие и обеспечивать безопасность. Будьте последовательны. Соблюдайте распорядок дня». «Без проблем, — ответил Джош. — Для меня это привычно». Он даже хотел рассказать о своей жизни с отцом: ужины в восемь тридцать, пиво, салат «Айсберг». Джош знал о рутине все, он знал все о распорядке дня.

И так началось лето: с понедельника по пятницу будильник Джоша срабатывал в семь тридцать. Пятнадцать минут у него уходило на то, чтобы почистить зубы, побриться, причесаться, намазаться солнцезащитным кремом, одеться и протереть сиденья джипа от росы, и минут одиннадцать-четырнадцать — чтобы добраться от своего дома в городке Миакомет до Сконсета, в зависимости от движения возле средней школы. Джош подъезжал к коттеджу на Шелл-стрит к восьми часам и неизменно заставал Бренду и Блейна за игрой в кости. Бренда всегда была в коротеньком халате — Джош заметил, что у нее их было два, один розовый, а один — белый в цветочек. Джош был уверен, что она специально ходила в халате, чтобы его помучить. Когда приезжал Джош, Бренда вставала и говорила: «Я свое дело сделала» — и уходила в дом, в свою комнату, где переодевалась в бикини. Джош занимался «созданием рутины», но при этом не мог не замечать вариации — например в каком Бренда была халате, какой она надела купальник, а также каким было содержание и продолжительность их разговоров о ее работе. Потому что еще в первый или во второй день работы Джош узнал, что Бренда писала сценарий. В литературном кружке Чеса Горды был один второкурсник, парень по имени Дрейк Эдгар, который хотел написать сценарий. Дрейк Эдгар имел репутацию самого серьезного студента в группе; он раздавал всем сцену за сценой из своего сценария и слово в слово записывал критику. Сам Чес Горда — хотя по его первому и самому известному роману и был снят фильм, который можно назвать «культовым», — все же говорил Дрейку Эдгару, что их кружок — место для написания серьезных литературных произведений, а не фильмов ужасов или триллеров. Другие студенты, в том числе Джош, игнорировали Дрейка Эдгара, считая его чудаком и чуть ли не маньяком, — хотя все разговоры о Дрейке Эдгаре заканчивались фразой, что он, «наверное, смеялся всю дорогу до банка».

«Почему сценаристов нельзя воспринимать всерьез?» — подумал Джош. Все любят фильмы. А сценарии к ним нужно написать.

— Сценарий? — спросил Джош у Бренды. — Это здорово. Я и сам писатель. Собственно говоря, я учусь писать в Мидлбери у Чеса Горды. Вы его знаете?

— Нет, — сказала Бренда.

— Он великолепен, — сказал Джош. — Он написал роман «Разговор», когда ему было всего двадцать шесть.

Бренда улыбнулась со знанием дела.

— А, он один из этих. Из этих одаренных детей, которые рано достигают вершины, а потом уже никогда не пишут ничего стоящего. Господи, я бы целый курс могла прочитать по этим людям.

Джош почувствовал себя неловко, услышав, как оскорбляют Чеса Горду, и хотел заступиться за своего профессора, но не хотел спорить с Брендой. Вместо этого он сказал:

— Над чем вы работаете?

— Я? — спросила Бренда. — Я пытаюсь подогнать одну вещь… — Она представила перед глазами золотые буквы заглавия «Невинного самозванца». — Но я не знаю… Все не так просто. Такое впечатление, что книга не подходит для сценария, понимаете? Там нет никаких автомобильных погонь.

Джош засмеялся — возможно, слишком громко и с неуместным пылом Дрейка Эдгара. Каковы были их шансы? Он был кем-то вроде писателя, также как и Бренда.

— Если хотите, я могу вам помочь, — сказал Джош. — Я могу высказать свое мнение. («Это наша местная валюта, — часто повторял студентам Чес Горда. — Мнения».) — Я могу его прочитать.

— Очень милое предложение с вашей стороны, — ответила Бренда. — Но кто знает, закончу ли я его вообще когда-нибудь? Вы тоже пишете сценарии?

— Нет, нет, нет, — сказал он. — Я больше увлекаюсь написанием коротких рассказов и романов. — Бренда уставилась на него, и это заставило Джоша почувствовать себя смешным, словно он только что сказал ей, что на Хэллоуин будет одет в костюм Нормана Мейлера. — Но я могу прочитать ваш сценарий, если вам интересно мнение будущего зрителя.

— Может быть, — произнесла Бренда. Она засунула «Невинного самозванца» обратно в пузырчатую упаковку и закрыла портфель. — Может, потом, когда я продвинусь дальше.

— О’кей, — сказал Джош. Она его смешила. Он был для нее ребенком, и все же каждое утро, когда они помогали Блейну собирать кости на выложенной плиткой дорожке, Джош не мог не спросить у нее, как продвигается сценарий. Иногда Бренда говорила: «О, хорошо», — а иногда качала головой и вообще ничего не отвечала.

Еще одним сюрпризом в жизни Джоша изо дня в день было то, что Вики готовила на завтрак. Каждое утро это было что-то замысловатое и очень вкусное: блинчики с черникой, бекон, поджаренный на костре из яблоневых веток, омлеты с сыром чеддер, пирог с персиками, яйца-пашот, картофельные оладьи с хрустящей корочкой, французские тосты с корицей, салаты из дыни и ягод. Завтракали в доме только Джош и Вики. Мелани говорила, что ее слишком тошнит, особенно по утрам. Все, что она могла съесть, — это гренок без масла с имбирным чаем. Бренда не ела по утрам, зато она поглощала огромное количество кофе и брала с собой на пляж целый термос этого напитка пополам со сливками и с шестью ложками сахара. Дети не завтракали, потому что один из них был для этой еды слишком мал, а второй — слишком привередлив. Вики кормила Портера морковным пюре или кашей, пока Блейн на кухне ел «Чириоз». Так что в утренних пиршествах участвовали только Вики и Джош.

Сначала Джош возражал.

— Вам не стоит так беспокоиться из-за меня, — говорил он. — Я могу перехватить что-нибудь дома. Какие-нибудь хлопья или рогалик.

— Вы делаете мне одолжение, — отвечала Вики. — Мне нужно поддерживать силы, а я ни за что бы не стала готовить все это для себя одной. — Вики каждый кусочек еды съедала с трудом. У нее не было аппетита, она никогда не испытывала чувства голода. Вики смотрела на крошечную порцию у себя на тарелке и вздыхала. Она выковыривала ягодку черники из блинчика, съедала полкусочка бекона или один кусочек картофеля фри.

— Вот так вот, — говорила она, — еще ложечку.

Джош уже и вспомнить не мог, сколько времени прошло с тех пор, когда кто-то в последний раз готовил специально для него; это было еще одной причиной, почему ему не хватало матери. Вики и Мелани наблюдали за тем, как он поглощает пищу, с признательностью, а может, даже и с определенной степенью зависти. Они всегда клали ему добавку. Мелани, сидя напротив Джоша, грызла свой тост, Вики съедала, сколько могла, затем мыла посуду, доставала Портера из детского стульчика, умывала ему лицо, мыла руки, меняла подгузник, мазала малыша лосьоном и надевала на него трусы. Блейн любил одеваться сам — всегда в одни и те же зеленые плавки, а затем, через несколько дней, в рубашку такого же цвета, как у Джоша. Желтая рубашка у Джоша, желтая рубашка у Блейна. Зеленый, желтый, белый. Блейн плакал, если Джош надевал красную кофту «Ред Сокс».

— Мне придется купить ему такую же, — сказала Вики.

— Простите, — произнес Джош.

— Должно быть, трудно быть его героем, — сказала Вики.

Джош потрепал белые волосы Блейна, не зная, что ответить.

Не было смысла это отрицать. Блейн не причинял Джошу никаких хлопот с той самой первой ночи; он всегда вел себя прекрасно, будто боялся, что, если сделает что-то не так, Джош уйдет и больше никогда не вернется. Чаще всего Джош вел детей на сконсетский пляж и сидел там с ними (по настоянию Вики) в тени спасательной вышки. Джош и Блейн копались в песке, строили замки, ловили крабов, собирали ракушки и камушки в пакет. Портер проводил время под зонтиком, в своем стульчике, жевал ручку от пластмассовой лопатки или пыхтел над своей бутылочкой, а иногда спал. Блейну, конечно же, больше всего нравилось, когда Портер спал; он хотел, чтобы Джош уделял внимание только ему. Другие дети подходили к Джошу с Блейном, заглядывая к ним в ведерко и глядя на размеры их песочных замков, спрашивали, можно ли с ними поиграть. Блейн пожимал плечами и смотрел на Джоша, который всегда отвечал: «Конечно». А затем, чтобы воспитывать в детях положительные навыки общения, он говорил: «Это Блейн. А как тебя зовут?» Джош научился быть внимательным ко всем, но не уделять никому внимания больше, чем Блейну, — иначе Блейн залазил под зонтик и замолкал, тихонько забрасывая камушки и ракушки в детский манеж своего брата. Его отношения с Блейном, подумал Джош, похожи на отношения с ревнивой девушкой.

Работа няни была намного сложнее, чем он себе представлял. Джошу пришлось оставить гольф, и дело было не в получасовых поеданиях сандвичей, которые готовила Вики за разговорами о «Скуби-Ду», и не в пятидесяти семи пунктах «несуществующего» списка Вики, ни об одном из которых нельзя было забыть (как, например: никогда не уходить из дому без соски, держать молоко в холоде, Блейн должен доесть изюм перед пудингом, солнцезащитный крем, солнцезащитный крем, солнцезащитный крем! лекарства Портеру каждые полтора часа, вытряхнуть полотенца, по дороге домой зайти в магазин и купить хлеба и молока, вот деньги…). Но больше всего энергии у Джоша забирал эмоциональный груз заботы о двух маленьких людях. С восьми до часу пять дней в неделю безопасность Блейна и Портера лежала на Джоше Флинне. Без него они могли погибнуть от жажды, утонуть, умереть. С этой точки зрения его работа была действительно важна. Несмотря на некоторое случайное стечение обстоятельств, в результате которого он получил эту работу, на их странность и на подозрительные причины, благодаря которым он за эту работу взялся (просто-напросто из-за своей страсти к Бренде), Джош чувствовал, что привязывается к детям. Герой? Джошу это нравилось. Где-то на второй или третьей неделе Блейн взял Джоша за руку и сказал: «Ты мой лучший друг». И Джош почувствовал, как его сердце стало в три раза больше, прямо как у Гринча из книги Доктора Суса^[16]. Неужели маленький ребенок оказывал на него такое большое влияние? Никто в аэропорту в это просто не поверил бы.

Том Флинн время от времени спрашивал за обедом: «Как дела на новой работе?» И Джош отвечал: «Хорошо. Прекрасно». И на этом разговор заканчивался. Не было никакого смысла рассказывать отцу о том, что Джош определенно делал успехи — он уже понимал, почему плачет Портер («голоден», «надоело», «возьми меня, пожалуйста, на руки»), и учил Блейна следить за мячом. Джош никогда бы не подумал, что выучит на память целые страницы из «Хортон высиживает яйцо» и «Человек из глубин» Берта Дау, которые Блейн любил слушать по возвращении в коттедж, прежде чем Джош уходил домой. Джош не мог бы словами выразить ту нежность, которую он испытывал к этим детям. Они могли остаться без матери. Если Вики умрет, то они будут совсем как он, — и, хотя Джош смело мог сказать, что он во всех отношениях был уравновешенным человеком, это нагоняло на него тоску. Каждый раз, когда Джош видел Вики, он думал: «Не умирай. Пожалуйста».

Отцу он всегда старался отвечать уклончиво: «Работа хорошая. Мне нравится. Дети просто прелесть».

После этих слов Том Флинн кивал и улыбался. Он никогда не спрашивал, как зовут детей или еще что-нибудь о них, а Джош, впервые в жизни, не чувствовал необходимости что-либо объяснять. Его работа, рутина, отношения с детьми и Тремя — все это принадлежало только ему.

Джош был настолько погружен в свою новую жизнь, что встреча с Диди на парковке на Нобадир-бич стала для него весьма неприятным сюрпризом. Джош ходил плавать почти каждый день после шести, когда большинство людей собирались и уходили домой, когда жара уже спадала, но солнце еще было мягким и теплым. Каждый день это был его звездный час, и Джош обычно вытирался полотенцем и сидел на пляже еще несколько минут, глядя на волны или бросая деревяшку чьей-то чужой собаке и чувствуя себя счастливым и ловким, потому что он сам контролировал свое лето. Поэтому в тот день, поднимаясь с пляжа по узким шатким ступеням и обнаружив Диди, сидевшую на бампере его джипа, Джош испытал привычное чувство ужаса.

Не было смысла притворяться, что это было счастливое совпадение; она ждала его. Следила за ним. Джош вспомнил прошлое лето, и позапрошлое — Диди время от времени устраивала ему одни и те же сюрпризы, и тогда ему это даже нравилось. Но сейчас он почувствовал отвращение. Если бы Диди не следила за ним так пристально, он попытался бы ускользнуть.

Джош с трудом скрыл отвращение.

— Привет, — сказал он и бросил мокрое полотенце на заднее сиденье своего джипа.

Диди издала какой-то звук. Сначала он подумал, что она хихикает, но не тут-то было. Она плакала.

— Ты больше меня не любишь, — сказала Диди. — Ты меня ненавидишь.

— Диди…

Она шмыгнула носом и вытерла его ладонью. На ней были старые обрезанные джинсовые шорты с белыми веревками на бедрах и розовая футболка, на которой черным курсивом было написано: «Малышка». Диди была босиком; пальцы ее ног с ногтями ярко-синего цвета были запачканы грязным песком со стоянки. Джош бросил быстрый взгляд в сторону стоянки; он не увидел «джетту» Диди.

— Как ты сюда попала? — спросил он.

— Меня кое-кто подбросил.

— Кое-кто?

— Роб.

Роб, ее брат, который разъезжал на огромном «форде» тридцать пятой модели с блестящим ящиком для инструментов и наклейкой на бампере с надписью: «Подвезу за бензин, травку и секс». Роб работал плотником в компании «Диммити бразерс», где когда-то работала мать Джоша. Остров был слишком маленьким. Итак, Роб высадил Диди из машины, еще и босиком, и уехал; теперь Джош был в ловушке. Ему придется ее куда-нибудь подвезти. Она знала, что он слишком порядочен, чтобы бросить ее на пляже.

— А где твоя машина? — спросил он.

— Ее забрали.

— Что значит «забрали»?

— За невыплату кредита. — Диди снова расплакалась, и у нее потекла тушь. — Ее забрали навсегда.

Джош вздохнул.

— А как же те деньги, которые я тебе одолжил?

— Их не хватило. Я в беде, Джош. В большой беде. Я не могу оплачивать аренду квартиры. Меня выселят, а мои родители ясно дали понять, что не желают, чтобы я возвращалась домой.

Неудивительно. После двадцати лет чрезмерного потакания родители Диди решили перейти к строгости. Слишком мало, слишком поздно, но Джош не мог винить их за то, что они не желали возвращения домой своей взрослой дочери. Она опустошила бы их бар и обеспечила им огромные телефонные счета.

— У тебя есть работа, — сказал Джош. — Я тебя не понимаю.

— Мне платят гроши, — ответила Диди. — Другое дело, если бы я работала медсестрой.

— Может, тебе стоит снова пойти учиться?

Диди подняла на него глаза. Она была похожа на героиню из «Ночи живых мертвецов».

— Теперь ты говоришь точно так же, как они.

Джош топнул ногой. Ему хотелось поехать домой и принять душ. Он был голоден; сегодня на ужин он собирался приготовить пироги из кукурузной муки.

— Чего ты хочешь от меня, Диди?

— Я хочу, чтобы ты мною интересовался! — Теперь она уже вопила. — Ты совершенно перестал мне звонить. Ты не пришел на вечеринку к Заку…

— Я был занят с детьми, — сказал Джош.

— Ты, наверное, влюбился в ту женщину с детьми, — продолжала Диди. — Ты, наверно, с ней спишь! — Это обвинение было выдвинуто с такой дикой импульсивностью, что Джош не чувствовал необходимости отвечать. Он не хотел, чтобы Вики или Бренда были замешаны в разговор, особенно в разговор с Диди. Она ничего не знала ни о них, ни о его с ними времяпрепровождении. Если бы Вики, или Бренда, или даже Мелани увидели его сейчас, они покачали бы головой. Бедная девочка, сказали бы они. Бедный Джош.

Он открыл дверцу машины.

— Залезай. Я отвезу тебя домой.

Диди сделала, как ей велели, заставляя Джоша поверить, что он контролирует ситуацию. Но как только они тронулись с места, Диди снова взялась за старое, донимая его своими глупостями. «Ты спишь с ней, так и скажи! Ты меня не любишь! Раньше ты меня любил, но теперь ты важная персона! Чертов студент! Думаешь, что ты лучше? Они ничего мне не платят, и после вычета налогов… Они забрали мою машину вместе с моим CD-плеером… Моя родная мать не хочет меня видеть».

Слезы, всхлипывания, икота. В какой-то момент Джош испугался, что Диди сейчас стошнит. Он ехал так быстро, как только мог, и молчал, потому что все сказанное им было бы мгновенно перекручено и использовано против него. Он подумал о Бренде и о ее халатике, о блокноте в ее руке, о термосе с кофе, о портфеле для старого, первого издания книги. Бренда была совершенно другим человеком: старше, взрослее, для нее все эти искусственные трагедии были уже позади. Кому нужна сфабрикованная драма, если человек переживал настоящую? У Вики был рак. У Мелани какие-то проблемы с мужем. Диди не имела ни малейшего представления о том, что такое проблемы.

Джош подъехал к ее дому.

— Вылезай, — приказал он.

— Мне нужны деньги, — сказала она.

— О нет, — ответил он. — Даже не надейся.

— Джош… — Она положила руку ему на ногу.

— Я уже занимал тебе деньги, — напомнил Джош. — И не забывай, что ты по-прежнему мне должна. То, что ты попросила у меня еще раз и я сказал «нет», еще не значит, что ты ничего мне не должна. Ты должна мне двести долларов, Диди.

— Я знаю, но…

Джош выбрался из машины, подошел к пассажирскому сиденью и открыл дверь.

— Вылезай, — повторил он.

— Ты не любишь меня.

Такая беспомощная. Постоянно. Диди совершенно не изменилась со старших классов. Джош снова посмотрел на ее футболку. «Малышка». «Это точно», — подумал он. Джош наклонился к Диди и отстегнул ремень. Затем он взял ее за руку и вытащил из машины. Он действовал мягко, но настойчиво, точно так же, как вел бы себя с Блейном. Джош знал, как обращаться с Малышкой; он каждый день имел дело с детьми.

— Мне нужно всего пятьсот долларов, — сказала Диди.

— Мне жаль, — произнес Джош, — но я ничем не могу тебе помочь.

— Тебе НЕ ЖАЛЬ! — завопила она. У нее текло из носа, она снова плакала и икала, как пьяница из мультфильма. — Тебе ни капельки не жаль, тебе все равно, что со мной происходит! — Ее голос был пронзительным и истерическим, словно она хотела, чтобы ее соседи выглянули наружу, расценили ситуацию как мелкое хулиганство и вызвали полицию.

— Эй, — сказал Джош и посмотрел на дом, в котором Диди снимала квартиру; он осмотрел двор и деревья вокруг. Теперь ему хотелось, чтобы кто-то вышел, спросил, что происходит, и помог ему с ней справиться, но вокруг никого не было. — Диди, ты не можешь так орать. Возьми себя в руки.

— Да пошел ты, — сказала она.

— О’кей, я ухожу, — ответил он.

— Мне нужны деньги, — повторила Диди. Она прижала кулаки к ушам и начала колотить по ним, пока ее лицо не покраснело. Джош смотрел на нее с недоверием. Ее поведение было настолько ненормальным, что он подумал, не притворялась ли она, потому что такие сцены он видел только в мыльных операх; это было поведение нищих, угнетенных людей с преступными наклонностями из сериала «Копы».

— Диди, — сказал Джош. — Зайди в дом и выпей стакан воды. Прими душ. Успокойся.

Она посмотрела на него одновременно коварным и отчаянным взглядом.

— Если ты мне не поможешь, — произнесла Диди, — я покончу с собой.

Он протянул руку и схватил ее за подбородок.

— Ты забыла, с кем разговариваешь, — сказал Джош. — Это не смешно.

Теперь он действительно разозлился, потому что услышал точный расчет в тоне ее голоса. Она знала, с кем говорит. Она пыталась с выгодой для себя использовать смерть его матери. Это была истинная змеиная натура Диди; так она пыталась давить на него. Теперь Джош стоял со сжатыми кулаками. Но нет — раздражаясь, он только помогал ей выиграть. Диди, вероятно, почувствовала, что перешла границу, поскольку ее тон сменился на жалобный.

— Это ведь всего пятьсот долларов. Джош, я знаю, что они у тебя есть.

— Нет, — сказал он, подумав: «Будь последователен». — Прощай, Диди.

* * *

Никто не удивлялся тому, как быстро летело время, сильнее, чем Мелани, — проходили дни, потом неделя, затем еще одна неделя. И она все еще была в Нантакете. Она не могла понять, осталась ли она здесь просто по инерции (может, она не могла решиться поехать домой?) — или ей начинало здесь нравиться. Первые дни были просто ужасными, Вики и Бренда постоянно ссорились, потом Вики ссорилась с Тедом, а Мелани все время тошнило. Она спала или купалась, пытаясь смягчить острую боль от связи Питера с Фрэнсис Диджитт. Эта боль была такой сильной, словно Мелани сломала руку, у нее был открытый перелом и кость прорвала кожу, а на открытую рану кто-то налил мексиканского соуса «чили». Но однажды утром Мелани проснулась, и ее первые мысли были не о Питере и Фрэнсис, а о том секрете, который хранило ее тело. Она подумала о крошке внутри нее, человеке размером с фасоль, жизни, которая зародилась и крепла в ее теле. Этот ребенок, в отличие от всех остальных (семь попыток, одиннадцать зародышей), захотел, чтобы Мелани была его мамой. Она была на седьмой неделе беременности, и, хотя ее тело выглядело, как и прежде, она любила лежать на кровати, гладить рукой живот и представлять, что слышит биение крошечного сердечка. Каждое утро в это самое время на калитку у окна Мелани садился крапивник и исполнял для нее серенады. Но она представляла звук бьющегося сердца, и серенады крапивника были лишь прелюдией к той музыке, которую на самом деле слушала Мелани. И еще она лежала, ожидая потрескивания ракушечника под шинами. Это приезжал Джош.

Так, подумала Мелани, со мной что-то не в порядке. Он почти на десять лет моложе меня. Он учится в колледже. А я для него — старая женщина, старая беременная женщина. И все же — что по этому поводу сказал бы Вуди Ален? Сердцу не прикажешь. (Были ли ее желания такими же аморальными, как у Вуди Алена? Может быть; кто знает?) Мелани ничего не могла поделать со своими чувствами, а она испытывала счастье каждый раз, когда слышала, как ракушечник хрустит под шинами его джипа, как хлопает дверца машины, как открывается калитка, радостно кричит Блейн и голос Джоша произносит: «Эй, дружище, как дела?»

Потом Мелани выбиралась из постели и шла на кухню, где она пила чай с тостом, пока Джош завтракал. В идеале она хотела совершить пятимильную пешую прогулку, искупаться и переодеться, она хотела бы завтракать с ним, намазывать маслом пшеничные лепешки, зачитывать ему что-то смешное из «Глоуб». Вместо этого она могла только прихлебывать чай, клевать тост и поддерживать самую стандартную беседу.

Мелани расстроило известие о том, что Джош учится на писателя, — не то чтобы она имела что-то против студентов-писателей, но это неким образом объединяло его с Брендой. Мелани слышала, как они шутили насчет творческого кризиса. «Это случается даже с лучшими из нас», — говорил Джош, а Бренда обращала на него внимание и говорила: «Повторяй мне это почаще». Писательское ремесло объединяло их, и это раздражало Мелани и заставляло испытывать к Бренде еще большую неприязнь, чем она уже испытывала. Вряд ли ей стоило упоминать, что она тоже любила литературу. Она читала как серьезные литературные романы, так и бульварное чтиво. Мелани была большим поклонником Донны Тарт и Маргарет Этвуд — и Норы Робертс. Она читала рассказы в «Нью-Йоркере», может, не каждую неделю, но достаточно часто. Но Мелани понимала, что чтение и написание книг — это разные вещи; у нее не было ни малейшего желания написать рассказ или роман. Она даже не знала бы, с чего начать.

Мелани пыталась придумать, что она могла рассказать о себе такого, что могло бы сблизить ее с Джошем. Она изучала историю в колледже Сары Лоренс, провела год в Таиланде, преподавая английский. Она прикасалась к Золотой ноге Будды, добиралась из дому до школы по реке, купила когда-то на птичьем рынке длиннохвостого попугая и назвала его Роджером. Спустя шесть недель Роджер перестал петь, а потом умер. Когда Мелани вспоминала эти любопытные факты из своей биографии, Джош кивал, и пережевывал еду, и даже казался заинтересованным, по крайней мере до тех пор, пока в кухню не входила Бренда за своим кофе. Бренда каждый раз приковывала к себе его внимание. Джош смотрел на Бренду. Это стало для Мелани частью ежедневного ритуала — считать, сколько раз Джош посмотрел на Бренду, а потом ревновать. Как Мелани могла его обвинять? Бренда была красива и недоступна; она жила в доме со всеми ними, но видно было, что мысленно она где-то далеко. Возможно, со своим любовником в Нью-Йорке, а может, с адвокатом, на чьи звонки она упорно не отвечала, или со своим дурацким сценарием. Бренду уволили из «Чемпиона» со скандалом на почве сексуальных отношений — знал ли об этом Джош? Знал ли он, что у нее были проблемы с законом? Бренде как-то удалось подняться над тлеющим огнем своего недалекого прошлого и восстановить контроль над своей жизнью. Она не только писала сценарий, что казалось Джошу просто восхитительным, но еще и окружила себя чем-то вроде ореола, заботясь о Вики и детях, когда ни Джоша, ни Теда не было рядом. Мелани чувствовала, что испытывает к Бренде все большую ненависть, и в то же время хотела быть похожей на нее.

Днем, когда Портер спал, Мелани учила Блейна ухаживать за садом вокруг коттеджа. Они вырывали сорняки на клумбах перед домом — Блейн ходил за Мелани с пластиковым контейнером, который она заполняла, а мальчик периодически опустошал над кухонным ведром. Когда сорняки на клумбах перед домом были вырваны вместе с отцветшими головками лилейника, они осматривали темную, приятно пахнувшую мульчу. Мелани обрезала розы сорта «Нью Дон», которые плелись по решетке, и кусты роз, которые росли вдоль задней части забора, а Блейн наблюдал за ней издалека. (Он боялся колючек и шмелей.)

— Это очень интересное свойство роз, — говорила ему Мелани. — Если их обрезать, в следующий раз они вырастут еще красивее.

Блейн торжественно кивал, а затем бежал в кухню за вазой с водой. Больше всего во время работы в саду ему нравилось, когда Мелани срезала цветы, а потом они забирали их в дом и дарили Вики.

— Очень красивые цветы, — однажды сказал Джош о букете космей на кухонном столе.

— Это мы с Мелани их вырастили, — похвастался Блейн. — Правда, Мелани?

— Правда, — подтвердила Мелани.

Джош, несомненно, полагал, что работа в саду была занятием для старушек, но Мелани не могла отрицать свою любовь к цветам, живым изгородям, аккуратно подстриженным газонам. Она всегда любила вид и запах растений.

Время шло, и Мелани все больше внимания уделяла нантакетской жизни, а именно Джошу, детям, Бренде — и Вик. Мелани была так сосредоточена на своем собственном несчастье, что просто не придавала значения тому факту, что у Вики рак. Вики дважды в неделю ездила на химиотерапию. Вики была слишком больна — слишком слаба, истощена и сбита с толку, — чтобы ходить с Мелани на пляж, независимо от того, настойчиво или мягко Мелани ее к этому побуждала.

— Тебе полезно будет выбраться из дому, — говорила Мелани. — И мне тоже.

— Ты иди, — отвечала Вики. — Я подожду дома, пока вернутся дети.

— Я подожду с тобой, — предлагала Мелани. — Мы можем посидеть на веранде и выпить чаю со льдом.

Они делали это несколько раз, хотя Мелани чувствовала себя так же неловко, как на свидании вслепую. Казалось, Вики не желала обсуждать свою болезнь. И когда однажды Мелани спросила, как Тед справляется с этим, Вики ответила:

— Я не хочу об этом говорить.

Значит, там что-то было — страх, злость, печаль, — но, когда Мелани стала настаивать, Вики быстро сменила тему, заговорив о Питере, что для Мелани было подобно расчесыванию комариного укуса или расшатыванию и так шатающегося зуба. Мучительно и непреодолимо.

— Ты говорила с ним? — спросила Вики.

— Нет, с тех пор больше, не говорила.

— Так ты не сказала ему о ребенке?

— Нет.

— Но ты ведь скажешь?

— В конце концов мне придется это сделать, — произнесла Мелани. — Тед знает?

— Нет. Даже и не догадывается. Он весь в своих мыслях.

— Да, я понимаю. Я просто не хочу, чтобы Питер узнал об этом от кого-то другого, а не от меня.

— Понятно.

— Джош знает.

— Знает?

— Я случайно ему сказала. Ты знаешь, что Джош подвозил меня из аэропорта в то первое воскресенье, когда я хотела вернуться в Коннектикут?

— Да?

— Да. Разве это не странно? Я ему тогда и сказала, по дороге.

Вики изумленно уставилась на нее. У Мелани было чувство, будто она только что призналась, что у них с Джошем в прошлом был роман. Вики осуждала ее? Это была всего лишь поездка из аэропорта домой, ничего более, но как объяснить странное зарождающееся чувство, которое Мелани испытывала к Джошу? Она должна держать это в тайне. Наверно, всему виной ее гормоны.

— Я не знаю, что делать с ребенком, Вик.

— Но ты ведь собираешься его оставить, правда?

— Оставить, да. Но что потом?

Вики немного помолчала, сделав глоток чая со льдом.

— Ты не останешься одна. Мы с Тедом тебе поможем.

— Ребенку нужен отец.

— Питер будет к нему приезжать.

— Ты так уверенно об этом говоришь.

— Он наверняка по тебе скучает.

Мелани засмеялась.

— Он ни разу не позвонил. Ни единого раза.

— И ты ему не звонила. Я горжусь тобой.

— Я и сама собой горжусь, — призналась Мелани. Она не звонила Питеру, ни о чем ему не рассказала. Она терпеливо ждала дальнейшего развития событий. Вдоль забора пышно цвели розы, и вокруг них летали толстые довольные шмели. На выходных Тед скосил траву, и в саду был чудесный свежий запах. Солнечные лучи падали Мелани на ноги и согревали их своим теплом. Джош с детьми должен вернуться к часу; одной только этой мысли было достаточно, чтобы Мелани радовалась, что она здесь, а не в Коннектикуте. — Спасибо, что пригласила меня с собой, — сказала она.

— Я рада, что ты здесь, — сказала Вики.

— Правда? — спросила Мелани. До всех этих бурных весенних событий Вики и Мелани разговаривали по телефону по три-четыре раза на день; у них не было никаких запретных тем. Они перелопачивали все на свете, не оставляя ни одного камушка неперевернутым. Теперь они были здесь, жили в маленьком домике под одной крышей, но каждая была занята своими проблемами. Мелани боялась, что Вики сердится на нее из-за событий первой недели. Злилась ли она, когда Мелани не уследила за Блейном и он пошел гулять по пляжу или когда Мелани упала с трапа с Портером на руках? Или когда Мелани хотела уехать из Нантакета, даже не попрощавшись? Возмущал ли Вики тот факт, что ей пришлось нанять няню для детей, в то время как о них вполне могла бы заботиться ее лучшая подруга? Завидовала ли Вики из-за того, что Мелани была беременна? По сравнению с телом Вики тело Мелани было спелым фруктом. И Мелани ничего не сделала, чтобы помочь Вики с химиотерапией. Бренда вносила свой вклад: она была водителем, помощником. Поддержкой. Мелани же с самого начала была только дополнительным грузом.

— Ты уверена, что я не самый худший друг, который у тебя когда-либо был?

Вики положила свою руку, немного дрожавшую, как у старухи, на руку Мелани, и все негативные мысли Мелани тотчас испарились. Это был дар Вики. Сделай жизнь лучше поцелуем. Она была для всех мамочкой.

— До самых худших тебе еще очень далеко, — сказала Вики.

* * *

Каждый вторник и пятницу, отвозя Вики на химиотерапию, Бренда сидела в комнате ожидания и делала вид, что читает журналы, а сама в это время молилась за свою сестру. Это было ее тайной, и это было странно, потому как Бренда никогда не была особо религиозной. Базз и Эллен Линдон воспитали девочек ленивыми протестантками. В течение многих лет они время от времени ходили в церковь три месяца до и после Пасхи, а потом на Рождество. Они всегда молились перед едой, и некоторое время Эллен Линдон читала по утрам Библию, а потом рассказывала о прочитанном девочкам, пока везла их в школу. Обеих девочек крестили в церкви Святого епископа Давида, затем они там причащались; это была их церковь, они считали себя христианками, их пастор венчал Вики и Теда, проведя полную церемонию, во время которой все причастились. И все же в их семье религия не играла главную роль, как, например, у католиков, баптистов или евреев, которых знала Бренда. В доме Линдонов не было распятий, открытых Библий, ермолок или молитвенных покрывал. Они были настолько привилегированными, настолько удачливыми, что просто никогда не нуждались в религии. Базз Линдон работал адвокатом в Филадельфии, он зарабатывал много денег, но не настолько, чтобы деньги приносили проблемы; Эллен Линдон была прекрасной домохозяйкой и матерью. Вполне возможно, что кухня Линдонов была самым счастливым местом на юго-востоке Пенсильвании — там всегда была классическая музыка, свежие цветы, ваза со спелыми фруктами и что-то вкусненькое в духовке. В кухне висела доска, на которой Эллен Линдон каждый день писала какую-нибудь цитату или отрывок из стихотворения. Она называла это «пищей для ума». В жизни Линдонов все было настолько налажено, настолько правильно, что на Бога легко было не обратить внимания, принять его милость за должное.

Но теперь, этим летом, в белоснежной комнате ожидания небольшой сельской больницы Нантакета Бренда Линдон молилась, чтобы ее сестра выжила. Ирония происходящего не ускользнула от нее. Если Бренда и молилась раньше, когда они были еще детьми, — горячо, по секрету, — то лишь о том, чтобы Вики умерла.

Вики и Бренда не мирились много лет. Они прошли через вопли, царапанья, плевки и хлопанья дверьми. Девочки ссорились из-за одежды, из-за подводки для глаз, из-за принадлежавшей Бренде кассеты с записью Рика Спрингфилда (которую Вики дала своей подружке Эми, а та ее испортила). Они спорили о том, на каком месте будут сидеть в машине, какую программу смотреть по телевизору, кто сколько раз и по скольку минут говорит по телефону. Они спорили о том, кто насобирал больше стекляшек во время прогулки по пристани, у кого в сандвиче было больше бекона, кто лучше выглядел в хоккейной форме. Они ссорились, потому что Бренда без спроса взяла розовый трикотажный свитер Вики, и Вики в отместку порвала сочинение Бренды по «Приключениям Гекльберри Финна» — старательно напечатанное на пишущей машинке их отца. Бренда ударила Вики, Вики вырвала у Бренды из головы клок волос. Пришел отец и разнял их. Вики назвала Бренду словом на букву «с». Эллен Линдон пригрозила им школой-интернатом.

— Честно говоря, — сказала она, — я не представляю, где вы, девочки, могли выучить такие слова.

Они спорили из-за оценок, из-за учителей, из-за результатов тестов и из-за мальчиков — точнее, поправила себя Бренда, из-за одного мальчика, — потому что единственным парнем, который имел для Бренды значение первые тридцать лет ее жизни (пока она не встретила Уолша), был Эрик ВанКотт. Эрик ВанКотт был не только лучшим другом Бренды, но еще и ее тайной, неразделенной любовью. А он, в свою очередь, питал нежные чувства к Вики. И боли от одного только этого факта было достаточно, чтобы заставить Бренду желать сестре смерти. Автокатастрофа, сильное пищевое отравление, сердечный приступ, удушье, удар ножом прямо в сердце на Саут-стрит, нанесенный человеком с фиолетовым ирокезом на голове.

Во время учебы в старших классах девочки откровенно заявляли, что ненавидят друг друга, хотя теперь Бренде казалось, что именно она чаще заявляла об этом, потому что Вики не за что было ненавидеть Бренду. Вики считала Бренду жалкой. Она называла ее Жалким червяком — прозвище, лукаво позаимствованное из их любимой книги Ричарда Скэрри. Жалкий червяк был книжным червяком, вечно ковырявшимся в одной книге, пожиравшим ее, словно гнилое яблоко.

— Можно я возьму с собой друга? — всегда спрашивала у родителей Вики, куда бы они ни собирались. — Я не хочу оставаться вдвоем с этим Жалким червяком.

«Я тебя ненавижу», — думала Бренда. Затем она писала об этом в своем дневнике. Затем шепотом произносила эти слова, а затем кричала их во весь голос:

— Я тебя ненавижу! Я хочу, чтобы ты умерла!

При этих воспоминаниях Бренда задрожала от чувства вины. Рак. Их отношения не всегда были плохими. Эллен Линдон, обеспокоенная открытой враждебностью девочек, постоянно напоминала им о том, как близки они были вначале. «Вы были такими хорошими подружками. Вы засыпали, держась за руки. Бренда плакала в тот день, когда Вики пошла в садик, а Вики сделала для Бренды бумажную тарелочку со звездочками из фольги». Было даже несколько случаев, когда они объединялись в старших классах, в основном когда ссорились с родителями и, однажды, с Эриком ВанКоттом.

Когда Бренда и Эрик ВанКотт были еще в средней школе, а Вики в старшей, Эрик пригласил Вики на школьный бал. Вики в то время то сходилась, то расставалась со своим парнем Саймоном, первокурсником из Делаверского университета. Вики попросила у Саймона «разрешения» пойти на школьный бал с Эриком «как с другом», и Саймон ответил: «Делай что хочешь». Хорошо. Вики и Эрик собирались вместе пойти на школьный бал в средней школе.

Сказать, что Бренда была из-за этого расстроена, значит не сказать ничего. На этот бал ее приглашали два мальчика, один симпатичный, но идиот, а второй просто идиот. Бренда обоим сказала «нет», в надежде что ее пригласит Эрик — из жалости, или из чувства долга, или смеха ради. Но теперь оказалось, что Бренда останется дома, а на бал с Эриком вместо нее пойдет Вики. В эту драму вмешалась Эллен Линдон, твердо убежденная в том, что от любой боли — даже душевной, даже причиненной сестрой — может излечить нантакетский песок, просачивающийся между пальцев ног. Когда Эллен узнала о том, что произошло, она взяла бутылку с нантакетским песком, которую хранила на подоконнике, и насыпала немного в синие мокасины Бренды.

— Надень их, — сказала она. — Тебе станет лучше.

Бренда сделала, как ей было велено, но в этот раз она поклялась себе, что не будет притворяться, будто эта «песочная терапия» сработала. Она не станет притворяться, что на дворе август и что ей снова семь лет и она взбирается на дюны Грейт-Пойнт. Тогда самыми важными занятиями в ее жизни были собирание стекляшек на пляже и чтение книг Фрэнсис Бернетт — «Маленькая принцесса» и «Таинственный сад».

— Вот видишь, — сказала Эллен. — Тебе уже лучше. Я уверена.

— Не лучше.

— Значит, скоро станет лучше. Песок просочился у тебя между пальцев?

Вечер бала приближался, и Эллен всячески пыталась отвлечь Бренду. Она захотела, чтобы Бренда с ней и Баззом поехала в местный клуб на ежегодный конкурс танцев «Весенний ритуал», который проводился в ту же ночь, что и бал. Неужели она думала, что поход на другие танцы в сопровождении родителей поднимет Бренде настроение? Очевидно, да. Эллен спрашивала, желает ли Бренда крокеты из семги или телятину «Оскар». Когда Бренда отказалась отвечать, Эллен пошутила насчет брюзги. Эта женщина была актрисой в одноактной пьесе в театре абсурда.

Бренда не смотрела, как собиралась на бал Вики, и не собиралась сама. Она залезла в спортивных штанах в кровать под стеганое ватное одеяло и стала читать «Ярмарку тщеславия». Она объявила бойкот клубным танцам, крокетам из семги, майскому дереву и всему остальному. Она собиралась остаться дома и читать.

За час до приезда Эрика Вики постучала в комнату Бренды. Бренда, естественно, не ответила. Вики, для которой не существовало никаких преград, попыталась ворваться в комнату. Но дверь была заперта на замок. Вики царапала дверь ногтями, издавая звук, который ее сестра терпеть не могла. Бренда открыла дверь.

— Какого черта?

— Я не поеду, — сказала Вики. На ней было платье — черное, узкое, облегающее фигуру платье без бретелек, — а светлые волосы были собраны в пучок. На шее было свадебное жемчужное колье Эллен на золотой цепочке. Бренде сестра казалась такой же эффектной, как звезды телесериалов, но этот факт только еще больше взбесил ее. Вики завалилась в комнату Бренды и упала на кровать лицом вниз, как будто это у нее сердце было разбито. — Он хочет встретиться на Мейн-лайн со всеми этими людьми, которых я не знаю. Бред. А потом пойти на утреннюю вечеринку, которую устраивает какой-топарень из группы бродячих музыкантов. Бред, — она подняла голову, — я не хочу туда идти.

— Ты не хочешь туда идти, — повторила Бренда. Вот это было как раз в стиле Вики Линдон. На ней было чудесное платье, и она получила приглашение на вечеринку, за которое Бренда могла бы и убить, — и Вики собиралась остаться дома… Почему? Потому что для нее все это было недостаточно круто.

— Это ты должна с ним пойти, — заявила Вики. — Он ведь твой друг.

Да, Эрик был другом Бренды. Правда, в мире школьных балов и свиданий это не имело особого значения.

— Он меня не приглашал, — заявила Бренда.

— Ну, тогда ему не повезло, — сказала Вики. — Потому что я не пойду.

— Мама заставит тебя пойти, — произнесла Бренда. — Она скажет, что отшить его будет грубостью. И дурным тоном.

— Она не может заставить меня пойти, — возразила Вики, глядя на спортивные штаны Бренды. — Она же не заставила тебя поехать на «Весенний ритуал».

— Она еще не начинала, — ответила Бренда.

Вики расстегнула молнию на платье и вылезла из него, словно змея из своей кожи.

— Мы останемся дома вместе. Возьмем фильм напрокат. Выпьем папиного пива.

Бренда уставилась на сестру. Она это серьезно? Вики не любила оставаться дома, а особенно с Брендой. Но может… По крайней мере Эрик увидит истинную сущность Вики. Он поймет, что должен был пригласить Бренду.

— Хорошо, — сказала Бренда.

Вики позвонила Эрику домой, чтобы избавить его от унижения заезжать к Линдонам в смокинге с гарденией в пластиковой коробке.

— Про-сти-и-и, — протянула она. — Я плохо себя чувствую. У меня эти жуткие менструальные спазмы. Мне лучше остаться дома. — Она сделала паузу. — Конечно, она здесь.

Вики дала Бренде трубку.

— Меня только что кинули, — произнес Эрик. — Что ты делаешь сегодня вечером?

— Я собиралась уходить, — сказала Бренда, хотя не стала уточнять, куда и с кем. — Но… поскольку Вики плохо, я, наверное, останусь дома и составлю ей компанию.

— Можно я заеду? — спросил Эрик.

— Заедешь? — повторила Бренда.

— Да. Потусуюсь с вами.

Вики резко провела ребром ладони по шее, что означало: «Ни в коем случае».

— Прости, — сказала Бренда. — Не сегодня.

В итоге Эрик пошел на бал один, и, когда распространился слух о том, что его кинула Вики Линдон, его популярность сильно возросла. Оркестр позволил ему спеть песню Брайана Адамса. Это была лучшая ночь в его жизни. На следующий день он позвонил Вики, чтобы сказать «спасибо». Бренда и Вики остались дома, поджарили попкорн, и выпили теплого пива «Микелоб», и посмотрели свой любимый фильм «Раз и навсегда», от которого обе расплакались. Они уснули на разных концах дивана, сплетя ноги.

Бренда сидела в комнате ожидания при онкологическом отделении и делала вид, что читает журнал «Пипл», но на самом деле быстро и неистово молилась. Ее губы шевелились, правая рука была прижата к сердцу.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь. Милый Боженька, пожалуйста, пускай Вики выживет. Пожалуйста, Господи, я умоляю Тебя, пожалуйста! Пускай. Вики. Выживет.

В какой-то момент Бренда уже привыкла к тому, что каждый раз во время дежурства в комнате ожидания у нее звонил телефон. Бренда всегда смотрела на дисплей со смешанным чувством надежды (вдруг это звонил Уолш) и ужаса (если это был Брайан Делани) — но это всегда была ее мама. Спустя некоторое время даже медсестры, ходившие туда-сюда, уже знали, что должна позвонить Эллен Линдон. Они считали, что это очень мило — звонок от мамы. Бренда же испытывала одновременно и чувство благодарности за звонки, и раздражение. Сразу после Пасхи Эллен поставили протез коленного сустава — катание на лыжах все-таки сказалось на ее здоровье, — и она все еще не оправилась после операции. Иначе она была бы здесь — либо вместо Мелани в ее комнате, либо сняла бы дом номер двенадцать по Шелл-стрит, где могла быть сама себе хозяйкой. Эллен Линдон беспокоилась о Вики больше, чем она сама беспокоилась о себе, и поэтому на долю Бренды выпало успокаивать мать, убеждать ее в том, что да, все шло, как и ожидалось, Вики регулярно сдавала анализ крови и с детьми все было в порядке. Это успокаивало Бренду и давало ей ощущение контроля над ситуацией. Но Бренду стала жутко раздражать тревога их матери. Дважды в неделю обязанностью Бренды стало успокаивать мать. Она заметила, что снова и снова повторяет одни и те же фразы, пока мать не поддается гипнозу и не начинает повторять эти фразы следом за ней. Ни единого раза во время этих звонков Эллен не спросила о том, как дела у Бренды. Бренда старалась не обращать внимания на тот факт, что мать воспринимала ее только как источник информации. И вот Бренда взяла трубку и сказала:

— Привет, мам.

— Как она?

Бренда раздраженно сказала в ответ:

— Как ты? Все еще ходишь с палочкой? Прикладываешь нантакетский песок к своему коленному суставу?

— Милая, это не смешно. Как сестра?

— Она в порядке, мам.

— Анализы крови?

— Уровень эритроцитов стабильный. Уровень лейкоцитов немного упал, но самую малость.

— Она потеряла…

— Полфунта.

— Со вторника?

— Да.

— Ее тошнило? Как ее волосы?

— Не тошнило. С волосами все в порядке.

— Мы с твоим отцом тоже должны быть там.

— Мам, действительно, как твоя нога? — спросила Бренда.

— Когда все уже сказано и сделано, мне кажется, что легче было бы ее ампутировать. Но я держусь на болеутоляющих.

— Хорошо, — сказала Бренда.

— Как дети? — спросила Эллен. — И Мелани, бедняжка? Как она?

Бренда совершенно не хотела говорить о бедняжке Мелани.

— Почему ты не спросишь, как дела у меня? Вообще-то у тебя две дочери.

— О дорогая, я помню. Это просто подвиг с твоей стороны — быть там с сестрой. Если бы тебя там не было…

— Но я здесь. И все в порядке. И Вики в порядке.

— Ты скажешь, чтобы она мне позвонила, как только…

— Я скажу, чтобы она тебе позвонила, — пообещала Бренда. — Я всегда говорю ей, чтобы она тебе позвонила.

— Я так волнуюсь. Ты же знаешь, как я переживаю. И твой отец, хотя он в этом не признается, волнуется не меньше моего.

— Все в порядке, мам. Я скажу Вики, чтобы она тебе позвонила.

— Все в порядке, — повторила Эллен. — Ты скажешь Вики, чтобы она мне позвонила.

— Ну вот. Все правильно.

— О Бренда, — сказала Эллен Линдон, — ты не представляешь, каково это, сидеть здесь, в тысяче миль от Вики, и не иметь возможности помочь. Дай Бог, чтобы тебе никогда не довелось пройти через что-либо подобное.

— Я и так через это прохожу, мама, — заметила Бренда. — Вики моя сестра. Пока!

«Раскаяние, — подумала Бренда. — Расплата».

— Скажи Вики, чтобы она мне позвонила!

— Пока, мам.

«Рождественские чулки; зубная нить; счет игры “Ред Сокс”; засорившаяся раковина на кухне; клочки волос; забившийся водопровод в ванной; сумах; погода; непомерно высокая цена на бензин; национальная безопасность; деньги; эрекция; секс».

Сначала химиотерапия приносила боли и неудобств не больше, чем визит к стоматологу. Онкологическое отделение в небольшой сельской больнице Нантакета было маленьким, со сплоченным коллективом — или, как они сами любили себя называть, «командой» (они все играли в софтбол в летней лиге и уже три года были чемпионами. «Когда изо дня в день приходится видеть то, что видим мы, — говорила старшая медсестра, Мейми, — нужно давать выход агрессии»).

Команда состояла из Мейми, женщины лет на десять старше Вики (Мейми одна растила четырех мальчиков), и еще троих человек — молодого чернокожего медбрата по имени Бен, недавно окончившей школу медсестер крупной девушки по имени Амелия с пирсингом на нижней губе и онколога, доктора Олкота. Доктор Олкот, по счастливому совпадению, был знаком с доктором Гарсиа по больнице Фэрфилда и благодаря многолетнему безустанному участию в различных конференциях.

— Мы с Джо пару раз опрокидывали вместе по рюмочке, — сказал доктор Олкот, когда впервые встретился с Вики. — И я пообещал ему, что позабочусь о вас.

Доктору Олкоту, должно быть, было около пятидесяти, но выглядел он на тридцать. У него были светлые волосы и загорелая кожа, очень белые зубы и дорогая одежда под белым халатом. Доктор Олкот рассказывал Вики, что ему очень нравилась рыбалка, собственно говоря, он просто обожал ловить рыбу, и именно это заставило его перевестись в Нантакет из Массачусетской больницы в Бостоне — несмотря на работу до поздней ночи и до абсурда ранние поездки обратно в больницу на своем желтом джипе «рэнглер». Три-четыре раза за лето они с Бобби Ди брали напрокат лодку, чтобы порыбачить на акулу или голубого тунца, но на самом деле доктор Олкот любил ловить и отпускать рыбу. Ему очень нравился луфарь, а полосатый окунь или малый тунец были еще лучше. Доктор Олкот был секретным оружием их команды по софтболу, прекрасным подающим, которого никто не мог переиграть. Вики практически влюбилась в него и полагала, что она не единственная его поклонница.

Когда Вики приезжала в больницу, то Бен, то Амелия взвешивали ее, измеряли кровяное давление и брали кровь на анализ, чтобы проверить уровень лейкоцитов. Затем появлялся доктор Олкот.

— Проверка, — говорил он. — Как вы? Как себя чувствуете? Все в порядке? Вы держитесь? Вы храбрый солдат. Джо говорил мне, что вы должны быть пациенткой-звездой, настоящим бойцом. Анализ крови нормальный, даже хороший. Вы в порядке. Я горжусь вами, Вики. У вас отлично все получается.

Эти слова поддержки были до смешного важны для Вики. Она привыкла преуспевать, хотя никогда не рассматривала химиотерапию как явление, в котором кто-то может быть хорош или плох. Это дело случая, как в лотерее, — все зависит от того, как тело среагирует на химикаты. Но Вики все равно была бесконечно благодарна за подбадривания доктора Олкота. Он должен был ее спасти.

Комната для химиотерапии была маленькой и уютной, с тремя креслами с откидными спинками и двумя перегородками — для сохранения конфиденциальности. Вики выбрала кресло, которое показалось ей счастливым (оно походило на кресло, в котором всю жизнь расслаблялся ее отец), и ждала, пока Мейми подсоединит ее к яду. Там был один телевизор, который всегда был настроен на спортивный канал, потому что медперсонал внимательно следил за результатами игр с участием команды «Ред Сокс».

В течение первой недели, потом второй Вики думала: «Все в порядке. Я это выдержу». Больницу нельзя было назвать приятным местом — из всех мест Нантакета еще меньше Вики хотела бы оказаться только в тюремной камере или в похоронном бюро Льюиса. Тем не менее это было лучше, чем в ужасающих историях людей из группы поддержки, которые рассказывали о лечении в больших больницах, где химиотерапию делали не по расписанию и человеку приходилось по три-четыре часа ждать, пока освободится кресло. Вики с нетерпением ожидала встречи с доктором Олкотом, она слушала, как Мейми рассказывала Бену о проделках своего сына (ее четырнадцатилетний ребенок был пойман в три часа ночи за рулем машины, которую он «одолжил» на парковке «Гранд Юнион»), а он рассказывал о сумасшедших пьяных девушках, которых он встречал, когда работал вышибалой в баре «Чикен бокс». Они всегда оживленно болтали по утрам после софтбола. Одним словом, онкологическое отделение было отдельным миром, где Вики была гостем. Она могла вести себя так, как хотела; никто не спрашивал ее о раке. А зачем им спрашивать? Факты были налицо: ее раковые клетки — словно гнилые зубы, и команда должна их удалить. Никто не высказывал никаких суждений; все просто занимались своим делом.

Вики растерялась, когда начали проявляться побочные эффекты. Это происходило постепенно; ее самочувствие заметно ухудшилось после третьей недели (шестой дозы) и продолжало постепенно ухудшаться. У Вики совершенно пропал аппетит; она заставляла себя есть, как другие заставляют себя заниматься физкультурой. Ее кожа стала сухой и начала шелушиться, речь стала сбивчивой (Вики повторялась, думала, что говорит с Брендой, хотя это была Мелани, теряла мысль посреди предложения). Она похудела на десять фунтов, несмотря на то что усердно ела, она стала слишком слабой, чтобы ходить на пляж или даже в магазин, она проводила все дни — прекрасные, солнечные, идеальные дни — в постели. Бренда принесла домой песок с пляжа и насыпала его в каждую пару обуви Вики. Мелани принесла Вики все книги из списка бестселлеров, который печатают на последней странице, но Вики не могла сосредоточиться больше чем на двух страницах. Лучше всего ей было утром, когда у нее было достаточно сил, чтобы приготовить завтрак, и в час дня, когда Портер прижимался к ней на кровати и засыпал рядом с ней. Вики вдыхала запах его волос, гладила его шелковистые щечки, смотрела, как он сосет соску. Когда Портер просыпался, в комнату часто входил Блейн с букетом свежесрезанных цветов и стопкой книг, чтобы Вики ему почитала. Она обычно прочитывала одну или две страницы, затем ее внимание рассеивалось.

— Пока хватит, — говорила Вики. — Тетушка Бренда тебе дочитает. Мама устала.

Вики пыталась запастись энергией на выходные, когда Тед был рядом. Когда он приезжал в пятницу вечером, она всегда сидела на кровати, делала вид, что читает, делала вид, что все в порядке, что она в порядке, — но выражение его лица говорило ей о том, что он знал правду. Тед садился на край кровати, и выражение его лица было почти испуганным.

— Что они с тобой делают? — шептал Тед.

— Я не знаю, — отвечала Вики.

Доктор Гарсиа говорил, что во время химиотерапии ее самочувствие будет отвратительным, но тогда Вики не понимала, что это означало. А теперь, конечно, поняла. Она чувствовала слабость, фаланги ее пальцев стали рассыпчатыми, как мел, а легкие — хрупкими, как медовые соты. Из-за химиотерапии и из-за того, что грудь уменьшилась после окончания кормления, Вики был велик даже самый маленький бюстгальтер. Ее соски стали похожи на две старые изюмины. Остались в прошлом ее прекрасные формы, гладкая кожа и шелковистые белокурые волосы. Теперь она была кожа да кости. У Вики начали выпадать волосы. Она была безобразной, отвратительной, каким-то каркасом. Ее сексуальное желание исчезло, но Вики не хотела лишиться этой части своей жизни. Она боялась, что Тед начнет искать секс на стороне, — в городе были миллионы женщин, были проститутки, служба сопровождения, дорогие штучки, о которых знали мужчины с Уолл-стрит и берегли для своих клиентов. Женщины были у Теда в офисе, в их здании; он мог встретить женщину с приятным запахом духов в лифте… По слухам, это происходило постоянно. Это случалось с лучшими друзьями Вики! И поэтому она стремилась к сексу с Тедом, как не стремилась за все годы их супружеской жизни, и Тед, конечно же, думал, что она сошла с ума.

— Я хочу этого, — говорила Вики, толкая его на кровать. Было воскресенье, и Бренда согласилась подольше побыть с детьми на пляже. — Давай примем душ вместе.

— На улице?

— Я хочу близости с тобой.

— Вики, Вики, Вики, ты не должна делать это для меня.

— Для нас, — сказала она. — Это поможет мне чувствовать себя лучше.

— О’кей, — сказал Тед и стал целовать ее волосы. — О’кей.

Они пошли в душную жаркую спальню и закрыли дверь. Вики задернула шторы; она хотела, чтобы в комнате было темно. Она подошла к мужу и сняла с него плавки, подвела его к кровати и взяла его пенис в рот. Ничего. Тед лежал на спине, бледный, мокрый, дряблый, его глаза были закрыты, на лице застыло выражение боли. Возможно, он пытался вспомнить ту женщину, которой она была раньше, или думал о другой.

— Прости, — сказал он.

— Я тебя не привлекаю, — произнесла Вики, сползая на пол. — Ты считаешь меня омерзительной.

— Ты не омерзительна, Вик. Ты вообще не можешь быть омерзительной.

— Тогда в чем дело?

— Я не знаю. Это что-то в голове. Этот рак. Мне кажется, я сделаю тебе больно.

— Я скажу тебе, что причиняет мне боль, — ответила Вики. — Мне больно видеть, что я не возбуждаю своего мужа. У тебя бывает эрекция дома? Когда ты просыпаешься по утрам? Тогда бывает?

— Вики, не надо, пожалуйста.

— Ты мастурбируешь, когда меня нет рядом?

— Перестань, Вик.

— Я хочу знать.

— Нет.

— Не мастурбируешь? Я тебе не верю.

— Правда? Ну, тогда почему бы тебе не вернуться домой и не убедиться в этом самой?

— О-о-о-о, — протянула она, — я поняла. — У них намечалась ссора, которой она хотела меньше всего, но Вики не могла сдержаться. — Ты наказываешь меня за то, что я уехала из Коннектикута? Ты не будешь заниматься со мной сексом, пока я не соглашусь вернуться?

— Это неправда, Вик. Это здесь ни при чем.

— Ладно, тогда в чем дело? — спросила она. Вики хотела встать, но была слишком уставшей, поэтому осталась на полу и уставилась на колени Теда. У них всегда была нормальная сексуальная жизнь; до того как Вики заболела, Тед хотел ее каждую ночь. Все происходило по одной и той же схеме — Тед просил, Вики давала. У Теда никогда не случалось таких проколов. Это было настолько непривычно, что они даже не находили слов.

— Я не знаю, что со мной, — сказал Тед.

— У тебя есть другая, — произнесла Вики. — Я знаю.

Тед вскочил с кровати и ткнул в нее пальцем.

— Больше никогда такого не говори. Не говори об этом и не думай. Это оскорбительно для меня, нашего брака и нашей семьи. — Он надел плавки и стал бродить по комнате. — Неужели ты действительно думаешь, что я мог бы так с тобой поступить? — спросил Тед. — После десяти лет брака, неужели ты действительно так слабо в меня веришь?

Вики расплакалась.

— Я боюсь, — призналась она. — Я боюсь того, что происходит с моим телом. Я отвратительна. Я оставила тебя дома одного и знаю, что тебя это злит. Меня посещают ужасные мысли о том, что ты спишь с кем-то или влюбился в кого-то и вы ждете моей смерти, чтобы быть вместе и растить мальчиков…

Тед опустился на колени. Он обхватил ладонями ее лицо, и она прижалась к нему. Он знал, что Вики утрировала, но был рад, что она произнесла все это вслух, потому что это и были ее страхи. В сексуальном отношении он потерпел неудачу. Заболеть раком — это тоже неудача, а Вики не привыкла чувствовать себя неудачницей. Ей всегда все удавалось; это было частью ее натуры.

Тед должен был уехать в пять, снова оставив Вики на пять дней с ее мыслями о следующей попытке.

— Ты обнимешь меня? — спросила Вики.

Тед крепко прижал ее к себе.

— Что ты скажешь, если мы продадим «юкон» и купим новую машину? — поинтересовался он.

— Что? — переспросила она.

— Мы можем купить «вольво». Она более безопасна.

Вики покачала головой. Это была такая глупость, и Вики даже не была уверена, что расслышала его правильно. Неужели Тед действительно мог думать о машине? Вики чувствовала, как ее изнутри пожирает страшный гнев. Она просто не могла поверить в то, что для кого-то это может иметь значение! Более безопасная машина? Кроме гнева Вики испытывала зависть. Она завидовала всем и во всем: беременности Мелани, сценарию Бренды, сильным рукам Джоша — он мог нести детский стул, зонтик, полотенца, переносной холодильник и ребенка и так дойти до пляжа, без остановок и ничего не уронив. Она завидовала Мейми, потому что у той были сыновья-подростки, доктору Олкоту, потому что тот поймал тридцативосьмидюймового полосатого окуня и хотел приготовить его дома на гриле для своей семьи, она завидовала Амелии, потому что у той была татуировка на пояснице («метка путаны», как называл это Бен), она завидовала разговорам о пропущенном мяче. Она завидовала Портеру, потому что у него была соска. Она завидовала карьере Теда; он улетал обратно в Нью-Йорк и был занят зарабатыванием денег. Это была его работа! Вики хотела вернуться к своей работе — домохозяйки, мамы. Она хотела жить нормальной жизнью, жизнью, в которой не будет химиотерапии, и спальни с приглушенным светом, и томящегося, страдающего импотенцией мужа. Вики хотела, чтобы в ее жизни не было рака.

* * *

С тех пор как Бренда приехала в Нантакет, Брайан Делани звонил уже девять раз, а она так и не ответила ни на один его звонок. Она считала, что все обвинения, выдвинутые против нее университетом, и штрафы, которые она должна была заплатить за поврежденное полотно Джексона Поллока, можно обсудить с помощью голосовой почты и электронных сообщений, но Брайан Делани был настроен на личный разговор по телефону (стоимостью двести пятьдесят долларов в час). Элементарной причиной, по которой Бренда не хотела брать трубку, были деньги. Адвокат, должно быть, это почувствовал, потому что после десятого звонка оставил сообщение: «Перезвоните мне, или я откажусь от вашего дела».

И однажды, когда Бренда была вдали от дома, она спряталась на пустынном пляже, который обнаружила в северной части Сконсета, и перезвонила Брайану Делани.

Его секретарь Труди сразу же соединила, и через несколько секунд Бренда услышала голос Делани. В нем чувствовалось так много освобожденного тестостерона, как у полузащитника из команды штата Огайо, в которой Брайан Делани, собственно, играл в прошлой жизни.

— Бренда Линдон! Я уже думал, что вы покинули страну!

Она знала, что ей нужно было придумать в ответ что-то остроумное. Когда она впервые встретила Брайана Делани, у нее на языке вертелась уйма остроумных высказываний, и это была одна из причин, по которым он согласился взяться за ее дело. Бренда ему нравилась. Это не было просто преклонением перед профессором одного из самых престижных университетов; Брайану Делани также нравилось, что она была молодой, привлекательной и дерзкой. «Не могу поверить в то, что вы профессор», — сказал он. Несмотря на урон, нанесенный ее репутации связью с Уолшем, на свою первую встречу с Брайаном Делани Бренда пришла в облегающей юбке-карандаше и на очень высоких каблуках, в надежде что это поможет ей снизить плату. Не помогло — хотя, казалось, адвокат одарил Бренду своей благосклонностью. Это дело было для него развлечением, какой-то глупостью. Он говорил, что привык работать с криминалом. Воры, насильники, наркобароны. На фоне этих людей Бренда казалась королевой Елизаветой.

— Нантакет и есть другая страна, — сказала она. — По крайней мере здесь появляется такое ощущение. Простите, что я вам не звонила. Я ведь рассказывала вам о своей сестре, да? Она проходит курс химиотерапии. А я забочусь о ее детях. У меня куча дел.

— Понятно, — осторожно произнес Брайан. Бренда также думала, что упоминание о больной раком сестре могло заставить Делани снизить плату, но он даже не помнил, о чем она говорила. — В общем, я связывался с юристом университета, а она в свою очередь говорила с куратором программы по реставрации и заведующей кафедрой английской филологии. Вы ведь знаете, что картина формально принадлежит кафедре английской филологии, и они по-разному оценивают ситуацию. Парень из реставрационной группы по имени Лен говорит, что картине был нанесен небольшой ущерб. Над ней нужно, как он говорит, всего «немного поработать».

— Слава Богу, — сказала Бренда.

— Рано радоваться, дорогая. «Немного поработать» будет стоить вам десять тысяч долларов.

— Сколько? — прокричала Бренда. На пляже, в какую сторону ни посмотри, не видно было ни души, поэтому Бренда могла кричать, сколько хотела. — Какого черта?

— В левом нижнем углу картины дырка, которую прорвал угол книги. Дырка длиной в два сантиметра.

— Дырка?

— Вам будет легче, если я назову это повреждением? О’кей, повреждение. Его нужно заделать и заполнить, чтобы восстановить работу Поллока во всей красе. Но это не самые плохие новости, — сказал Брайан Делани. — Плохие новости связаны с другим человеком, с заведующей вашей кафедрой.

— Атела?

— Она выдвигает иск на хищение имущества в крупных размерах.

— Хищение имущества?

— Это произведение искусства, — пояснил Брайан Делани. — Его ценность не материальна. Оно не обязательно должно быть вынесено из комнаты или украдено. Атела убеждена, что вы пытались нанести вред картине.

— Мы с вами говорили об этом. Я швырнула книгу в порыве гнева. Я поступила так сгоряча, что делает мой проступок преступлением второй степени. Может, даже третьей, потому что это действительно был несчастный случай.

— Никогда не слышал от вас юридических терминов.

— Я не целилась в картину.

— Атела утверждает, что вы зашли в аудиторию с целью повредить эту картину.

— Вы, наверно, шутите со мной, Брайан. Вам самому это не кажется несколько странным?

— Присяжные могут в это поверить.

— И что это значит? — спросила Бренда. — Будет суд?

— Они будут грозить судом. Но на самом деле они хотят все уладить. Что означает, что они хотят большую сумму денег.

— Я не заплачу кафедре английского языка ни цента, — сказала Бренда.

— Возможно, у вас не будет выбора, — ответил Делани. — Они требуют триста тысяч долларов.

Бренда засмеялась. Ха! Хотя эта сумма была для нее словно пощечина.

— Без вариантов, — сказала она.

— Картина была оценена в три миллиона, — сообщил Брайан Делани. — Они хотят десятую часть стоимости.

— И вы думаете, что я должна считать это компромиссом? — спросила Бренда. — Вы только что сами упомянули, что парень из реставрационной группы назвал это «небольшой дыркой».

— Чтобы записать все, что я знаю об искусстве, хватит поверхности одного большого пальца, и там все еще останется немного места для работы Энди Уорхола, — сказал Брайан Делани. — Дело в том, что, на их взгляд, вы должны выплатить десятую часть от стоимости картины. Но я могу снизить сумму до ста пятидесяти тысяч.

— Вот почему я не отвечаю на ваши звонки, — произнесла Бренда. — Я не могу это слышать.

— Некоторые люди считают, что вы совершили ужасный поступок, — сказал Брайан. — Вы совершили наказуемый поступок. Пора это признать.

Хорошо, она это признает. Ее падение было впечатляющим. Бренда чувствовала себя не королевой Елизаветой, а скорее Моникой Левински, Мартой Стюарт^[17] или О. Дж. Симпсоном^[18]. Ее доброе имя оклеветали на весь «Чемпион» и другие университеты страны. Она больше никогда не будет работать тем, кем должна. И если это было недостаточным наказанием, то нужно учесть еще тот факт, что она навсегда бросила Уолша. Но была еще и материальная сторона наказания, а с деньгами у Бренды были проблемы. Бренда не могла согласиться с тем, что ее ошибка стоила сто пятьдесят тысяч долларов плюс сколько еще миллионов запишет на ее счет Брайан Делани.

— У меня нет таких денег, — сказала Бренда. — Я открыто вам заявляю, что у меня их нет.

— Как продвигается дело со сценарием? — спросил Брайан. — Продайте эту куколку за миллион, и оставшаяся сумма будет вашей прибылью.

— Со сценарием все чудесно, — сказала Бренда. И это была отъявленная ложь. На самом деле она написала только одну страницу. — Мне действительно нужно идти. Поэтому…

— Время сворачиваться? — поинтересовался Брайан Делани. — Солнце слишком ярко светит в лицо?

Неужели она действительно платила ему за это двести пятьдесят долларов в час?

— До свидания, — сказала Бренда.

Сто пятьдесят тысяч долларов. Каждый раз, когда Бренда думала об этом, у нее подступал ком к горлу. При других обстоятельствах она могла бы позвонить родителям и попросить у них денег в долг. Несмотря на неизбежные комментарии по поводу того, что ей было тридцать лет, и напоминания о том, что они обеспечивали ее в течение шести лет ее последипломной учебы, они дали бы ей деньги. Но тогда Бренде пришлось бы обо всем им рассказать. Она сообщила родителям далеко не все: уволена из «Чемпиона», возникли какие-то «недоразумения» из-за дорогой картины, поэтому нужно нанять адвоката, но не более того. Линдоны всегда были отзывчивы и толерантны, но это объяснялось чувством собственного превосходства. Их поведение было безупречным; они жили по завышенным стандартам, но благодаря своей безграничной мудрости понимали, что не все жили так, как они. Вики, а долгое время и Бренда тоже так считали. Для Бренды просто невыносимо было оказаться среди грешников, моральных банкротов, к которым отнесут ее родители, если узнают, что она натворила. Они займут или даже дадут ей определенную сумму денег, но будут худшего о ней мнения, а Бренда не могла этого допустить. А еще она не могла обременять родителей подробностями этого идиотского скандала, когда Вики была так тяжело больна. И еще Бренда понимала, что ей придется врать матери о состоянии Вики. Потому что, несмотря на все молитвы Бренды, ее сестре становилось хуже. Химиотерапия делала свое дело. Все побочные эффекты, о вероятности которых предупреждали врачи, были налицо. Вики потеряла более десяти фунтов, чувствовала хроническую усталость, у нее не было аппетита — она не могла есть даже мясо, поджаренное в гриле, даже початки кукурузы. Ее волосы, которые всегда были шелковистыми, начали выпадать огромными пучками; Бренда заметила, что в некоторых местах был виден череп. В одном из чемоданов Вики лежал парик, который она привезла с собой, но Бренда не могла заставить себя предложить сестре его надеть.

Однажды утром, во вторник, перед химиотерапией, Бренда увидела, как рыдающая Вики качается взад-вперед на кровати с детьми на руках.

— Я не поеду, — сказала она. — Пожалуйста, не заставляйте меня ехать. Они хотят меня убить.

— Они пытаются тебе помочь, Вик, — возразила Бренда.

— Мама сегодня не поедет в больницу, — сказал Блейн.

— Перестань, Вик, — попросила Бренда. — Ты пугаешь детей.

— Я не поеду, — повторила Вики.

— Джош будет здесь с минуты на минуту, — сказала Бренда. — А ты ничего ему не приготовила на завтрак.

— Я больше не могу готовить, — призналась Вики. — Меня тошнит от одного только вида еды. Если Джош голоден, Мелани может ему что-нибудь приготовить. — Это происходило уже два или три раза: Вики чувствовала себя слишком плохо, и Джошу готовила Мелани. Это была тарелка яичницы-болтуньи, одновременно сырой и подгоревшей, и мягковатый жирный бекон — после чего Джош сказал, что он вполне наестся порцией «Чириоз».

— Ты не можешь пропустить сеанс химиотерапии, Вик. Это как любое лекарство. Это как антибиотики. Если ты перестанешь их принимать, даже на один день, ты снова заболеешь.

— Я не поеду, — твердила Вики.

— Она не поедет! — прокричал Блейн. — Она остается дома!

Вики даже не подумала заставить Блейна замолчать или сделать ему замечание: нельзя кричать на тетю, которая просто пыталась их вразумить! Их прекрасные отношения полетели коту под хвост.

— Я дам тебе пару минут, — сказала Бренда. — Но в восемь тридцать мы выезжаем.

Бренда вышла из комнаты, уже с ужасом предчувствуя телефонный звонок матери. «Как она?» — спросит Эллен Линдон. И что Бренда могла на это ответить? «Она напугана. Она злится. Ей больно». Бренда просто не могла вылить на мать порцию чистейшей правды. «Она в порядке, — скажет Бренда. — С детьми все хорошо».

Испытывая чувство вины за ложь, которая еще даже не прозвучала, Бренда услышала ожидаемый хруст ракушечника под колесами джипа. Джош. У нее почему-то было такое чувство, будто Джош поможет им удержаться на плаву. Теперь, когда Бренда регулярно общалась с Богом, она была уверена, что Джош не случайно был ниспослан им небесами. Бренда на цыпочках прошла по выложенной плиткой дорожке и встретила Джоша у ворот. Она все еще была в своем халатике, а утро было туманным и прохладным. Она скрестила руки на груди.

Джош нахмурил брови.

— Сегодня вы не играете в кости? — спросил он. — Что-то случилось?

— Вроде того, — сказала Бренда. — Мне нужна твоя помощь.

— О’кей, — ответил Джош. Бренда увидела, как засияли его глаза. В этом он был похож на Уолша. Как истинный австралиец, Уолш любил помогать. — К твоим услугам.

— Я хочу, чтобы ты поговорил с Вики.

Другой человек мог бы сказать: «Что угодно, но только не это», но у Джоша с Вики не было никаких проблем. Она ему нравилась, он не боялся ее рака. Он называл ее боссом и каждый день дразнил «несуществующими» списками.

— О’кей, — сказал Джош. — Конечно. О чем?

— Просто поговори с ней, — попросила Бренда. — Ей нужен друг. Я ей уже до чертиков надоела.

— Без проблем, — сказал Джош. — Я в твоем распоряжении.

Бренда уже собиралась провести его в дом, в спальню Вики, но эти слова — «я в твоем распоряжении», — хотя и были сказаны обычным, легкомысленным тоном, чуть не заставили Бренду заплакать от благодарности. Ей показалось, что Джош был вовсе не студентом колледжа, а просто-напросто ангелом. Бренда положила руки ему на плечи, поднялась на цыпочки и поцеловала его. Его губы были мягкими, у них был вкус молодого, неспелого фрукта. Она почувствовала, как Джош приблизился к ней, обнял ее за талию.

Бренда мгновенно поняла, что совершила ошибку. Что на нее нашло? Она мягко оттолкнула от себя Джоша.

— Прости, — сказала она. — Это было нечестно с моей стороны.

— Ты такая красивая, — сказал он. — Ты ведь знаешь, что я так считаю.

Да, Бренда об этом знала. Она видела, как он смотрел на нее, когда она была в халатике или в купальнике, но она не давала ему никаких надежд. Когда они общались, Бренда вела себя очень дружелюбно, но не более того. Она научилась держать Джоша на расстоянии. Меньше всего она хотела, чтобы кто-нибудь подумал… Но, как и всегда, ее добрые намерения на какое-то мгновение подвели ее. Она поцеловала его — и это был настоящий поцелуй, — и получилось, что она с ним флиртовала. У нее так много всего было на уме, так много тяжелых, обременительных дум, что мысль о том, что кто-то хотел ей помочь, хотя бы немного, заставила ее забыть о добрых намерениях. Она испортила практически все в своей жизни, но не хотела наломать дров еще и с Джошем.

— Это было нечестно с моей стороны, потому что я люблю другого, — сказала Бренда, — одного парня из Нью-Йорка. — Она подумала о чертовой салфетке, которую засунула в книгу; чернила на ней уже размазались. «Позвони Джону Уолшу!»

— О, — протянул Джош с подавленным видом. И у него были на то веские причины; а еще у него были веские причины покинуть дом номер одиннадцать по Шелл-стрит и никогда сюда больше не возвращаться, но Бренда надеялась, что он не уйдет. Она надеялась, что его держали здесь причины более серьезные, чем обида, которую он мог на нее затаить.

— Ты ведь все еще согласен поговорить с Вики, правда? — спросила Бренда. — Пожалуйста!

Джош пожал плечами. В его глазах были боль и мальчишеское разочарование.

— Конечно, — сказал он.

* * *

В спальне было мрачно, только приглушенный утренний свет пробивался сквозь щели в задернутых шторах. Вики качалась на кровати с двумя детьми на руках, но Бренда взяла Портера у нее из рук и сказала Блейну:

— Пойдем на улицу. Мы сегодня еще не играли в кости.

— Я хочу остаться с мамочкой, — заявил мальчик.

— На улицу, — сказала Бренда. — Немедленно.

— Мне в любом случае нужно поговорить с твоей мамой, — сказал Джош. — Я выйду через пару минут.

Это было настолько непривычно, что ни Вики, ни Блейн не протестовали. Блейн молча ушел, закрыв за собой дверь, и Вики откинулась на кровати. На ней были серые спортивные шорты и темно-синяя футболка. Вики была намного тоньше, чем когда Джош впервые увидел ее в аэропорту. У нее на голове была бандана, волос практически не было.

— Бренда сказала тебе, что я не хочу ехать в больницу?

— Собственно говоря, она ничего мне не говорила, — ответил Джош. — Кроме того, что она любит кого-то другого, а не меня.

После этих слов Вики издала какой-то звук, что-то среднее между смешком и икотой. Джош и сам был поражен своей прямотой. Но в Вики было что-то успокаивающее. Она была слишком молода, чтобы годиться ему в матери, хотя на прошлой неделе было несколько моментов, когда Джошу казалось, что она была его мамой, и он получал от этого удовольствие. Вики была кем-то вроде старшей сестры или очень крутой старшей подруги, которых у него никогда не было. Джош в шутку называл ее боссом, хотя не знал, почему в шутку; Вики и была его боссом. Но она не вела себя, как его босс, если не учитывать тот факт, что она постоянно просила его что-то сделать, а затем требовала полный отчет о том, чем они занимались с детьми, — о каждом их слове, о каждом вдохе и выдохе, — когда в час он приводил их домой. И все же Вики вела себя так, словно это он был боссом, он был главным, — и именно поэтому, полагал Джош, Бренда и попросила его поговорить с Вики. Она его послушает.

— Бренда любит кого-то по имени Джон Уолш, — сказала Вики. Она приподнялась на кровати, взяла с тумбочки бумажный носовой платок и высморкалась. — Одного из своих бывших нью-йоркских студентов. Не могу поверить, что она тебе в этом призналась.

— Не могу поверить, что я сказал тебе, что она мне в этом призналась, — ответил Джош. — Я думал, что меня отправили сюда, чтобы поговорить о чем-то другом.

— Так и есть, — сказала Вики и вздохнула. — Я не хочу ехать на химию.

— Почему?

— Я прошла уже достаточно сеансов, — ответила она. — Ничего не помогает. Я чувствую, что не помогает. Мне больно. Химиотерапия меня убивает. Ты ведь знаешь, что такое химиотерапия? Это дозированное вливание яда. Они пытаются отравить раковые клетки, но травят в основном здоровые, и теперь у меня все клетки отравлены. Я словно сосуд, заполненный мерзким зеленым ядом.

— В моих глазах ты не изменилась, — сказал Джош.

— Я не могу есть, — сказала Вики. — Я похудела на двенадцать фунтов и облысела. Я не могу готовить, я не могу досмотреть «Скуби-Ду» и не уснуть, я не могу сконцентрироваться настолько, чтобы сыграть в «Вверх-вниз», я не могу бросать кости больше трех раз. Я ничего не могу делать. Зачем было приезжать в Нантакет, если я выбираюсь из дому только тогда, когда нужно ехать в больницу? Я хочу ходить на пляж, плавать, пить «Шардоне» на веранде, я хочу чувствовать себя лучше. Я устала от химиотерапии. Нет никакой гарантии, что она сможет уменьшить мою опухоль. Это всего лишь ставка, которую делают врачи, ставка на мое тело. Но сегодня я положу этому конец. Я больше не могу.

— Я хотел бы указать на очевидное, — произнес Джош. — Если ты не будешь ездить на химиотерапию, твое состояние может только ухудшиться.

— Может, — согласилась Вики. — А может, и не ухудшится.

— Но если врачи полагают, что химиотерапия может помочь, значит, ты должна ее пройти. У тебя есть дети, о которых ты должна подумать.

— Ты говоришь, как мой муж, — сказала Вики. — Что на самом деле очень плохо. Мне очень нравится то, что ты совершенно на него не похож.

Джош почувствовал, что покраснел. Он еще ни разу не виделся с Тедом Стоу, мужем Вики, хотя Блейн много о нем рассказывал. Тед Стоу приезжал каждые выходные. Он работал в Нью-Йорке кем-то вроде финансового аналитика, а еще Блейн как-то проболтался, что его отец очень не любит Джоша.

— Но я ведь даже не знаком с твоим папой, — удивился Джош. — Мы с ним ни разу не встречались.

— Поверь мне, — сказал Блейн. — Ты ему не нравишься.

Если Тед Стоу не любил Джоша, то Джош просто обязан был испытывать к нему неприязнь. И тем не менее Джош понимал, что, хоть он и играл в этом доме определенную роль, были еще другие мужчины — Тед Стоу, муж Мелани Питер, а теперь оказалось, что еще и этот парень, которого любила Бренда. Эти мужчины играли другую роль, более существенную, в настоящей жизни. Вдали от Нантакета.

Джош присел на кровать рядом с Вики. Он почувствовал, что сейчас станет «автобиографичным», и вспомнил еще одно из высказываний Чеса Горды: «Остерегайтесь собственных историй». Джош попытался остановиться, но у него ничего не вышло. «Всего один раз», — сказал он себе.

— Моя мать умерла, когда мне было одиннадцать, — произнес он. — Она покончила с собой.

Вики позволила ему быть лаконичным. Сколько женщин — девушки, которых он встречал в Мидлбери, Диди — отвечали на эту фразу бурным проявлением сочувствия, в котором Джош нуждался не более, чем в кружевном носовом платочке.

— Правда? — сказала Вики.

— Она повесилась, пока я был в школе.

Вики кивнула, словно ждала продолжения истории.

Но больше рассказывать было нечего. Джош сошел со школьного автобуса и направился домой, как и в любой другой день. Но в тот день отец сидел в зале на диване и ждал его. Не было ни полиции, ни воя сирен, ни толпы зевак. Именно об отсутствии толпы и заговорил Том Флинн в первую очередь.

— Я велел им подождать, — сказал он. — Скоро они все будут здесь.

— Кто? — спросил Джош.

Дальше Джош не помнил никаких слов. Его отец сообщил ему о том, что произошло: он, как обычно, пришел домой на ленч (в то время он еще работал с шести до пятнадцати) и увидел, что лестница приставлена к чердаку. На дворе был декабрь; Том Флинн подумал, что его жена на чердаке искала рождественские украшения. Он позвал ее, но ничего не услышал в ответ. Он поднялся на чердак и нашел ее — она висела на веревке. Том Флинн обрезал веревку и отвез жену в больницу, хотя было понятно, что она уже мертва. Отец никогда не рассказывал Джошу, как выглядела его мать, или какой предмет она использовала, чтобы повеситься, или какие чувства он испытывал, когда снимал ее оттуда. Он дрожал? Он плакал? Этого Джош никогда не узнает; от этого отец хотел его защитить. Джош не знал, посинело ли лицо его матери и была ли ее голова наклонена под каким-то смешным углом, потому что у нее переломилась шея, и поэтому никогда не рассказывал об этом другим.

— Она не оставила записку, — сказал Джош. — Поэтому я никогда не узнаю, почему она это сделала.

— Ты ее ненавидишь? — спросила Вики.

— Нет, — ответил Джош. — Но если ты перестанешь ездить на химиотерапию, ситуация с твоим раком ухудшится и ты умрешь и оставишь Блейна и Портера сиротами. Тогда я возненавижу тебя.

И снова этот звук, то ли смешок, то ли икота.

— Не возненавидишь, — сказала Вики. Но все же поднялась с кровати.

* * *

Мелани открыла в кухне нижний шкаф слева, достала оттуда единственную пристойную сковородку и поставила ее на самую большую горелку электрической плиты. Мелани была в ярости!

Впервые почти за два месяца она проснулась рано и почувствовала себя не просто неплохо, но даже хорошо. Она была полна энергии! Мелани достала из шкафа одежду для занятий спортом. Женщина прошлась пешком по туманным безлюдным улицам утреннего Сконсета — всю дорогу к пляжу и обратно, — делая движения руками, вдыхая воздух носом и выдыхая через рот. У нее было такое чувство, словно все трудности остались позади. Книги для беременных описывали, какой здоровой и энергичной чувствует себя женщина, когда вынашивает ребенка, и сегодня Мелани ощутила это на себе.Исчезли тошнота и усталость — она расцвела.

Но затем она свернула за угол — с Банкер-Хилл-роуд на Шелл-стрит. Мелани направлялась домой, ее сердце радостно билось, кровь бежала по венам; она была голодна и страстно желала протеинов — пару яиц и намазанный маслом кусочек хлеба. Мелани была так занята своими мыслями о том, как она разобьет два яйца и выльет на сковородку их яркие желтые желтки, а также размышлениями о жизни внутри нее, испытывала такую благодарность за силы и чувство голода, что сначала и не поняла, что происходило за белым забором у дома номер одиннадцать по Шелл-стрит. Мелани стала свидетелем того, как целовались, а потом обнимались два человека. Она, конечно же, узнала этих людей, по крайней мере узнала каждого из них, но вместе, как пара, они выглядели нелепо.

Мелани остановилась. Она спряталась за соседским «пежо», который был припаркован на улице. Она слышала голос Бренды, но не могла разобрать слов. Но что бы ни говорила Бренда, это уже не имело значения; Мелани видела, как Бренда и Джош целовались, она видела, как Джош прижал Бренду к себе. Это была ужасная сцена, даже хуже, чем воображаемая картина с Питером, который лежит на усыпанной коричневой собачьей шерстью простыне в доме Фрэнсис Диджитт. В тот момент Мелани казалось, что Фрэнсис и Питер были где-то очень далеко, а предательство со стороны Джоша и Бренды происходило у нее перед носом; это было первое предательство в новой жизни Мелани, ее спокойной «летней» жизни.

О нормальном самочувствии можно было снова забыть. Мелани опять тошнило. Ее вырвало у переднего колеса «пежо» — ревность и гнев вылились у нее из желудка. Это было просто ужасно: Бренда и Джош вместе. «Это несправедливо», — подумала Мелани. Она сплюнула на землю, у нее тряслись коленки. Она подняла голову, готовая снова увидеть их целующимися, но в саду уже никого не было. Они ушли.

Мелани прогулялась к магазину напитков, при этом мысленно разговаривая сама с собой и время от времени произнося вслух пару слов, словно сумасшедшая. Она была полна негодования. Этого просто не может быть! Джошу было двадцать два. И он был няней. И все же они там были, стояли перед домом, словно парочка сексуально озабоченных подростков, Бренда в своем халатике. Мелани хлебнула воды и пошла обратно к дому, вскармливая свою ненависть к Бренде. Бренда была… просто шлюхой, легкодоступной, она спала со всеми мужчинами, которые попадались ей на пути, она охотилась на них из спортивного интереса, словно бесстыжий компьютерный игрок, который охотится на слонов ради слоновой кости или на тигров ради их шкуры. Бренда не испытывала угрызений совести, она спала со своим студентом, с австралийцем, который недавно ей звонил. Неудивительно, если скоро она переключится на Теда Стоу — Вики ведь так тяжело больна — и переспит со своим собственным зятем.

Мелани шла по тротуару, глядя на свой любимый крошечный сад. Бренда была такой же порочной, как Фрэнсис Диджитт, такой же бесчестной. Что могло помешать ей переспать с чужим мужем? Мелани посмотрела на изящные бутоны ириса. Она закрыла глаза и увидела, как целуются Бренда и Джош.

Джош.

К тому времени как Мелани добралась домой, возле коттеджа стоял только джип, что означало, что Бренда увезла Вики на химиотерапию. Мелани ворвалась в дом, распахнув входную дверь. Она все еще хотела яиц, а потому направилась через комнаты в кухню, хлопая дверьми и проговаривая про себя: «Сука, шлюха, сука!» Мелани казалось, что волосы у нее на голове стали дыбом, а кожа покрылась пузырями, которые вот-вот лопнут.

— С тобой все в порядке?

Мелани обернулась. Из спальни Вики с малышом на руках вышел Джош. Блейн стоял рядом с ним — мини-Джош, поскольку теперь мальчик повторял все слова и жесты своей няни. На лице Блейна было недоумение и интерес. Мелани сделала последний глоток напитка и выбросила пустую бутылку в мусорное ведро.

— У меня все прекрасно, — сказала она, стараясь не выдавать свое истинное настроение, и повернулась к ним спиной. Пустая сковородка зашипела на плите. Мелани бросила на нее кусочек масла, затем достала из холодильника яйца, так хлопнув дверцей, что бедный старый холодильник задрожал. Невозможно было ненавидеть Джоша. Он был чертовски привлекателен, особенно рядом с детьми. Мальчики очень его любили, а он любил их, и это делало его просто неотразимым. Черт подери! Это было ужасно. Мелани ревновала, как никогда в жизни. Она хотела, чтобы Джош выбрал ее, чтобы он целовал ее, она хотела, чтобы Джош смотрел на нее так, как он смотрел на Бренду. И не важно, что он был очень молод. Он все же был взрослым молодым человеком, добрым и хорошо воспитанным, обладал качествами, которые нравились женщинам. К тому же Мелани казалось, что ей четырнадцать. «Он сводит меня с ума», — подумала она. Она стеснялась это признавать. Но это было правдой. «Он мне нравится. Я его люблю. Это просто смешно!» Мелани разбила яйца на сковородку, и они начали шипеть. За ее спиной не было слышно ни звука, и она боялась обернуться. Пускай поразмыслит о том, что с ней случилось. Пускай угадает. Мелани посолила яйца и попыталась их перевернуть, но у нее ничего не вышло. Из яиц получилась каша. Мелани опустила два кусочка хлеба в тостер. В комнате было тихо, и Мелани решила, что мальчики уже ушли, но когда обернулась, увидела, что они — все трое — сидят за кухонным столом и наблюдают за ней.

— Что? — спросила она. — Вы не собираетесь на пляж?

— Немного позже, — ответил Джош.

— Эти яйца я поджарила для себя. Если хочешь позавтракать, можешь приготовить себе что-нибудь, когда я закончу.

— Я не голоден, — сказал Джош. — А раз ты ешь, значит, чувствуешь себя лучше.

— Я действительно чувствую себя лучше, — ответила Мелани. Она намазала тост маслом, сверху положила кашу из яиц и села за стол.

— Ты кажешься очень рассерженной, — сказал Джош. — Что-то связанное с твоим мужем?

— Нет, — сказала Мелани. — На этот раз он тут ни при чем.

— Может, хочешь о чем-то поговорить? — спросил Джош.

Она подняла глаза от тарелки и посмотрела на него. Он очень пристально на нее смотрел. Он смотрел на нее так, как ей того хотелось, а может, ей только показалось. Эти зеленые глаза. Портер был занят своей соской, его голова лежала у Джоша на груди. Мелани надеялась, что в силу своей молодости Джош был другим, что он не принимал как должное свою власть над женщинами. Но он прекрасно все понимал. Ему были известны все трюки Питера Пэтчена и, может, еще какие-то. Приложение к красоте и силе, и, без сомнения, его мама довела это до совершенства. Но как бы там ни было, он впервые в жизни выказывал к Мелани истинный интерес, хотя менее чем час назад целовался с Брендой. Может, это было для него игрой — соблазнить всех женщин в доме номер одиннадцать по Шелл-стрит? И следующей будет Вики?

— Мне нужно в туалет, — сказал Блейн. Он посмотрел на Джоша, словно спрашивая разрешения, и Джош кивнул, но его взгляд все еще был обращен на Мелани. Блейн вышел из-за стола.

Мелани принялась за яйца; желтки оказались менее жидкими, чем она надеялась.

— Я видела, как вы с Брендой целовались, — сказала она.

Джош засвистел, как баллон, из которого выпускают воздух, и откинулся назад, на спинку стула.

— Да, — ответил он. — Собственно, это она поцеловала меня.

— Это не выглядело, как невинный поцелуй, — заметила Мелани.

— Я думал, что она что-то подразумевает под этим, — сказал Джош. — Но нет. Она просто была в отчаянии, понимаешь, из-за Вики, и нуждалась в моей помощи. — Он пересадил Портера на другую сторону и прижался губами к его голове. Мелани ела яйца с тостом. Она больше не могла это слушать и все же хотела знать.

— В какой помощи?

— Чтобы я поговорил с Вики. Заставил ее поехать на химиотерапию. Что я, собственно говоря, и сделал. То есть не знаю, повлиял ли на это я, но Вики поехала.

Мелани кивнула. Она снова почувствовала себя лишней, пятым колесом. В доме происходили драмы, о которых она даже не знала.

— Ну и что Бренда?

— Она любит кого-то другого, — сказал Джош. — Какого-то студента из Нью-Йорка.

— Джона Уолша, — сказала Мелани и снова откусила немного от бутерброда. Ее настроение улучшилось, гнев и замешательство начали потихоньку исчезать. Мелани услышала, как в туалете потекла вода, и тут же Блейн позвал Джоша. Парень улыбнулся и встал.

— Так что… не бери в голову. Невелика беда. Бренда думает о другом. Я имею в виду… ну, ты знаешь, каково это.

— Да, — сказала Мелани. — Знаю.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Июль

Бренда провела в Нантакете уже три недели, но совершенно не продвинулась с этим чертовым сценарием. Изо дня в день она уходила из дому в девять часов и шла на пляж, устраивалась поудобнее на пустынном песчаном берегу с термосом кофе и блокнотом с отрывными страницами. Она так хорошо знала сюжет «Невинного самозванца», словно написала эту книгу сама. По этой книге можно было бы отснять прекрасный фильм, если она, Бренда, сумеет правильно ее подать. Это была неисследованная классика, насыщенная трагедиями и с допускающей двоякое толкование моралью. Бренда могла бы оставить действие романа в том времени, в котором он был изначально, пригласить Джона Малковича на роль Кельвина Дера и одеть его в вычурные сорочки с кружевными воротничками и парик. А могла модернизировать сценарий — превратить Кельвина Дера в строителя из Джерси-Сити, который случайно убил Томаса Бича, сбив его на своем «датсане 300ZX» при выезде с парковки у стадиона Ши в Квинсе после концерта Брюса Спрингстона. Потом, после нескольких невероятных совпадений, Кельвин занимает место Бича на фондовой бирже «Голдман Сакс» и начинает встречаться с его невестой Эмили, владелицей магазина «Кейт Спейдс» в Сохо. Бренда предполагала, что фильм будет иметь огромный успех одновременно у критиков и у зрителей. У нее даже были небольшие связи в кинобизнесе — отец ее бывшей студентки Эми Фельдман был президентом «Марки филмз».

Но она не могла писать.

Всю жизнь Бренду легко отвлекали всякие мелочи. Для работы ей были необходимы уединение и абсолютная тишина. Когда она училась в старших классах, об этом заботились ее родители — Эллен Линдон выключала радио, из которого доносились классические мелодии, отключала звонок телефона, позволяла Бренде прогулять обед, чтобы позаниматься в полной тишине в читальном зале библиотеки Брин-Морского колледжа. А потом, во время учебы в колледже и последипломного образования, Бренда отыскивала места, где ее никто не мог найти, и спокойно читала и писала по нескольку часов. Она закрывала на замок дверь своей квартиры и задергивала шторы. Однажды на Рождество Вики подарила ей табличку на дверь: «Просьба не беспокоить: гений работает». Вики вложила в свой подарок уйму иронии; сестра Бренды меньше, чем кто бы то ни было, понимала, что такое одержимость: она с детства интересовалась огромным количеством вещей. Но Бренда не могла одновременно думать о двух вещах, а тем более о четырех или пяти, и в этом была ее проблема. Как могла она написать сценарий, когда голова ее была забита подробностями позора, проблемами с законом и повседневными заботами, всепоглощающими переживаниями о Вики и детях и более всего затяжной одержимостью Джоном Уолшем?

Бренда не переставала вспоминать о нем. Это был просто абсурд! Бренда уже думала о том, что это ей надо пойти к врачу, — ей необходимо лечение, а еще лучше — хирургическое вмешательство. «Удалите мою одержимость Джоном Уолшем. Она съедает меня, словно рак; она растет во мне, как ребенок».

За все это время Джон Уолш позвонил всего один раз, в самом начале, в тот день, когда потерялся, а потом нашелся Блейн. Мелани ответила на телефонный звонок и оставила записку, которую Бренда хранила в своем экземпляре «Невинного самозванца». Она не слышала голос Уолша уже двадцать один день; она уже двадцать один день не видела его лица. Он клялся в любви так пылко, так убедительно, что Бренда ждала непрерывного потока телефонных звонков, но звонили только ее мать и Брайан Делани; Бренда думала, что Джон будет добиваться ее, пока она не сдастся. Но нет — он позвонил лишь один раз, и на этом все. Все-таки он был типичным австралийцем! «Если я тебе понадоблюсь, — наверняка думал он, — ты знаешь, где меня найти». А может, он просто больше ее не любил. А может, он серьезно отнесся к ее словам и подумал, что из их отношений ничего хорошего не выйдет. Может, теперь, когда карьера Бренды была разрушена, а ее доброе имя запятнано, Уолш потерял к ней интерес. А может, он встретил кого-то другого. Не было смысла об этом рассуждать, но Бренда не могла не думать о том, как Уолш проводил это лето в городе. Может, он снова работал в строительной фирме? Сидел ли он на лесах, в шляпе и без рубахи, и ел сандвичи из металлического чемоданчика для завтраков? Что он делал по ночам? Сидел ли он долгими летними вечерами в читальном зале библиотеки, как надеялась Бренда, — или ходил по клубам, танцевал и спал с кем попало? Все девушки, которые учились в группе Бренды во втором семестре, были в него влюблены — даже Келли Мур, рыжеволосая актриса из мыльной оперы, даже Айви, лесбиянка, но особенно темнокожая Амрита. И в этом-то и заключалась проблема.

У Бренды было такое ощущение, словно она пыталась выкарабкаться из ловушки из гравия, но не могла оторвать ног от земли. Она не могла сконцентрироваться. Каждые пять-шесть минут, когда она смотрела в свой блокнот с отрывными страницами и видела бледно-голубые линии и пустое пространство между ними, Бренда говорила себе: «Соберись!» Но у нее в голове прокручивались другие фильмы. На одной из двух непрерывно крутившихся бобин Бренда и Уолш были вместе («Счастливая поездка»), а на другой Бренда и Уолш расставались («Крушение»).

Бренда отложила блокнот в сторону и откинулась на своем полотенце, подставив лицо солнцу. Она предпочла остановиться на первом фильме. «Счастливая поездка». Первая ночь, которую Бренда и Уолш провели вместе, началась весьма невинно. Бренда встретилась со своим лучшим другом и Единственной-Настоящей-Любовью Эриком ВанКоттом и его девушкой Ноэль в кафе «Кафе де Брассельз». Бренда ненавидела Ноэль — она ненавидела всех девушек Эрика, но Ноэль особенно, потому что, по мнению Эрика, Ноэль была из тех, «на которых женятся». Теперь Эрик произнес эти слова вслух, заставив Бренду взглянуть в глаза жестокой действительности, — Эрик, скорее всего, проведет свою жизнь с кем-то другим, не с Брендой, несмотря на долгие годы ее преданной любви, несмотря на богатое совместное прошлое, которое было у них за плечами. Бренда понимала, что должна забыть Эрика; любя его, она словно оставалась в своей каюте на тонущем «Титанике» и медленно погружалась в воду. Но, не общаясь с ним, Бренда испытывала ломку, как наркоман, не принявший дозу. А с некоторых пор видеться с Эриком означало видеться с Ноэль.

У Ноэль были мягкие желто-карие глаза, а волосы длинные и роскошные, как меховое манто. На ней был белый кашемировый свитер и маленькие серьги-жемчужинки в ушах. Они втроем сидели за столиком для двоих, и Бренда торчала сбоку, словно опухоль. Еще до того, как успели подать знаменитый жареный картофель, произошла странная вещь — Эрик и Ноэль начали ссориться. Ноэль какое-то время практически не ела, и Эрик почему-то из всех вечеров выбрал именно этот, чтобы обвинить ее в анорексии.

— Ты не заказала ни одного кусочка хлеба?

— Это мое дело, что я ем. Почему тебя это беспокоит?

— Почему меня это беспокоит? Ты спрашиваешь, почему меня это беспокоит?

Тем временем Бренда стала жевать хрустящий кусочек хлеба; она намазала его маслом, и Эрик одобрительно посмотрел на нее.

— Вот это моя девочка, — сказал Эрик. — Бренда любит поесть.

— Да, это правда, — ответила Бренда. — Ты все обо мне знаешь.

Некоторое время спустя принесли мидии с картошкой. Ноэль скривилась.

— Ты действительно вообще не хочешь есть? — спросил у нее Эрик. — Совсем ничего?

— Ничего, — ответила она.

— Ладно, — сказал Эрик. — Просто прекрасно. Бренда съест твою порцию, правда?

Бренда смотрела на Эрика и Ноэль. Она почувствовала себя гранатой в руках у Эрика, которую он намеревался кинуть в окоп Ноэль. Вот что случается, когда ты в одиночку идешь гулять с парой, — тебя либо игнорируют, либо используют в качестве оружия. И Бренда нашла единственный разумный выход — сказав, что направляется в дамскую уборную, она выскользнула из ресторана.

Она стояла на Гринвич-авеню в пятницу, в девять часов вечера, не зная, что делать дальше, и люди натыкались на нее, как на булыжник. Ее терзали сомнения. Она не знала, было ее решение уйти из ресторана блестящим шагом или непростительной ошибкой. Что сказала бы на это ее мать? В этот момент у Бренды зазвенел телефон. На дисплее высветилось имя «Джон Уолш». Она знала, что ей не следовало отвечать — вряд ли Джон Уолш хотел уточнить у нее расписание. Но Бренда все еще находилась под воздействием разговора Эрика и Ноэль. Ее добрые намерения разбились о тротуар, словно упавшая дыня. Она ответила.

Бренда встретилась с Джоном Уолшем в чайной на Брум-стрит. Она приехала первая и заказала бокал каберне, чтобы немного успокоить нервы, и бармен сказал ей, что какой-то мужчина за стойкой хотел заплатить за нее. Что за мужчина? Какой-то представительный джентльмен в костюме и с седыми усами с закрученными кончиками. Он был немного моложе, чем ее отец. Сначала Бренда была польщена, потом напугана. Эта ситуация была для нее непривычной — она сидела в баре одна, ждала своего студента, а в это время какой-то незнакомец хотел оплатить ее заказ. Что же здесь были за правила?

— Спасибо, — сказала Бренда бармену. — Это очень мило. Но я жду одного человека.

— Достаточно честно, — сказал бармен. И что конкретно он имел в виду?

Но времени на размышления не было, потому что в дверном проеме показался Уолш, который выглядел так чудесно, что все в баре уставились на него, в том числе и мужчина с седыми усами с закрученными кончиками. На Уолше были черная рубашка и черный кожаный пиджак. У него были короткая стрижка и такая кожа, такие глаза, что он просто разил наповал. Второкурсник. Ха! Бренда сделала глоток вина, надеясь, что ее зубы при этом не посинеют, и встала. Уолш поцеловал ее.

Бренда одной ногой поскользнулась на чем-то мокром под барной стойкой и чуть не упала. Уолш схватил ее за руку.

— Привет, — сказала Бренда.

— Привет. — Он улыбнулся. — Не могу поверить, что ты согласилась со мной встретиться.

И это удивляло не только его.

— Это очень плохо, — сказала она. — Ты — мой студент. И если кто-то нас увидит…

— Мы в Сохо, — сказал Уолш. — Это словно другая страна.

Следующие три часа Бренда делала вид, что так оно и было. Она пила вино, а Уолш — джин «тангуэрей». Сначала говорил Уолш, а Бренда сидела и размышляла. «Он второкурсник, мой студент, что я, черт подери, делаю?» Он рассказывал Бренде о городке на западе Австралии, из которого он был родом. Фримантл. Саут-бич, рестораны с морепродуктами в гавани, воскресный базар, вкус маракуйи. Его семья жила в столетнем известково-кирпичном бунгало в южном Фримантле — мать и отец, сестра, племянница и племянник, которого Уолш видел только на фотографии. Сожитель его сестры, Эдди, тоже жил с ними, они не были расписаны, и, кроме того, он несколько искажал слова, и — Бренда не сдержала улыбку — Эдди получал пособие по безработице.

— О своей семье расскажу вам вкратце, — произнес Уолш. — У моей матери есть сад, где она выращивает розы, а отец наконец-то вступил в двадцать первый век и купил цифровой фотоаппарат, и теперь он присылает мне снимки роз и малышей, гуляющих среди цветов.

— Звучит очень мило, — сказала Бренда. И это была правда.

— Это рай, — ответил Уолш. — Но я не знал об этом, пока не уехал, а теперь, когда я здесь, мне уже сложно вернуться.

— Ты хочешь вернуться? — спросила Бренда.

— Если я не вернусь, я разобью сердце своей матери.

Подошел официант, и Уолш заказал себе бургер и спросил, желает ли чего-нибудь доктор Линдон.

— Пожалуйста, не надо, — попросила она.

— Не надо что?

— Называть меня «доктор Линдон». Еще раз назовешь, и я уйду.

Он улыбнулся.

— Хорошо, тогда, Бренда, может, бургер?

— Я съем кусочек твоего, если ты не против.

— Без проблем. Мой бургер — твой бургер.

— Я немного перекусила перед нашей встречей, — пояснила Бренда и заказала еще один бокал вина.

— Ты уже побывала где-то еще?

— Побывала. — И она рассказала Уолшу о своем прерванном ужине с Эриком и Ноэль, а потом длинную историю об Эрике. — Я люблю его с шестнадцати лет, — сказала Бренда. — Обычно люди вырастают и влюбляются в кого-то другого, но не я.

— Я думаю, что любовь шестнадцатилетних — это самый лучший вид любви, — сказал Уолш. — Благодаря ее чистоте. Я любил девочку по имени Копер Шей, австралийку, самую бедную из всех, кого я когда-либо встречал, и за это я любил ее еще больше. Когда я вспоминаю о Копер, я думаю о том, что моя судьба могла бы сложиться по-другому и я жил бы сейчас во Фримантле с ней и с четырьмя или пятью нашими детьми. И я уверен, что был бы счастлив. Но все вышло иначе.

— Да, — произнесла Бренда. Она была рада этому.

Еще один бокал вина, и они начали целоваться. Они сидели друг напротив друга, их стулья стояли очень близко, и во время поцелуя Уолш зажал колени Бренды между своих колен, и она невольно подумала о сексе. В конце бара послышался смех и аплодисменты, и Бренда подумала: «Все смотрят на нас», но когда она подняла глаза, то увидела, что все пили и были заняты своими делами, за исключением мужчины с седыми усами с закрученными кончиками, который подмигнул ей и поднял бокал с вином.

— Ты ведь сейчас не думаешь об Эрике, правда? — спросил Уолш.

— Нет, — сказала Бренда. — Не думаю.

В четверть первого Уолш перешел на воду. Он сказал, что утром должен играть в регби в Ван-Кортланд-парке. Не хочет ли она прийти посмотреть?

— Я не смогу, — ответила Бренда.

Все поплыло у нее перед глазами после четырех бокалов вина и того, что она выпила раньше, пытаясь затуманить образ Ноэль — невесты. И теперь, в темном баре, где оркестр играл джаз, Бренда испытывала какие-то очень новые чувства. Ей нравился этот парень, действительно нравился. Единственный «запретный» мужчина в Манхэттене… и вот они были здесь.

— О’кей, — сказала она, отодвигаясь от Уолша, освобождаясь, пытаясь найти свою сумку, телефон, ключи, деньги, чтобы расплатиться по счету, свое пальто. — Мне нужно идти.

— Да, — зевая, произнес Уолш. Он дал знак официанту, и тот вручил ему кредитку. Каким-то образом Уолш уже успел расплатиться.

— Спасибо, — сказала Бренда. — Ты спас этот вечер.

— Без проблем. — Он снова поцеловал ее.

Она прикоснулась к его ушам, провела рукой по очень короткой стрижке. Бренда таяла от желания. Она хотела услышать вибрации его голоса у своей груди — но хватит! У него было регби, а у нее…

— Такси? — спросил Уолш.

— Я доберусь одна, — сказала она. — Мне в Ист-Сайд.

— Уверена? Мы могли бы поехать вместе.

— Уверена.

— Тогда ладно. — Поцелуй, еще один поцелуй. И еще один, более долгий. — Увидимся во вторник, Бренда.

— Во вторник?

— На занятии.

Бренда поднялась с полотенца; у нее закружилась голова. Бренда подошла к океану. Она снова ничего не написала, а завтра пятница, и ей нужно везти Вики на химиотерапию, и вместо Джоша должен был приехать Тед, что означало, что Бренду попросят присмотреть за детьми и последить за порядком. Она с искренней радостью согласилась взять на себя эти обязанности («Раскаяние, — подумала она. — Искупление»). На этой неделе у них был запланирован пикник — экскурсия к мысу Смита, с костром и лобстерами на обед, попытка вытащить Вики из коттеджа, заставить ее поесть, погрузить ее в лето и семейную жизнь, — но опять-таки это означало, что до понедельника Бренда не сядет за сценарий.

Бренда зашла в воду, сделала несколько шагов и нырнула. Ей стало интересно, какая вода в Австралии. Вернувшись на полотенце, Бренда просмотрела последние десять звонков на своем сотовом, на случай если Уолш позвонил за эти три минуты, пока она купалась, или если она не заметила его номер в прошлый раз, когда проверяла пропущенные звонки и сообщения. Нет, ничего. Бренда оставила «Невинного самозванца» дома, в портфеле, вдали от песка и соленого воздуха, но, закрывая глаза, она видела эту записку с расплывшимися буквами: «Позвони Джону Уолшу!»

Она ему позвонит; пригласит его в Нантакет. Пляж, волны, свежий воздух — ему здесь понравится. Любит ли Уолш лобстеров? Наверно. Типичный австралиец, он ест все подряд (включая то, что он называл «земной провизией» и чем поддразнивал Бренду, — червей, древесную кору, яйца улиток). Но как только Бренда набрала на сотовом первые четыре цифры — 1-212 («Пока что я могу звонить кому угодно в Манхэттене», — подумала она), перед ее глазами вопреки ее воле закрутилась бобина со вторым сценарием. Крушение. Бренда попыталась заретушировать главный образ, но он стоял у нее перед глазами. Картина Джексона Поллока.

Бренде понадобилось несколько недель, чтобы открыть для себя шарм картины, а потом, влюбляясь в Уолша, Бренда была ею очарована. У нее была любимая синяя линия на картине, которая казалась Бренде путеводной нитью в огромном черном спутанном клубке. Это был смысл, возникающий из хаоса. По крайней мере так казалось Бренде.

— Вы больше никогда не будете работать в учебном заведении, — сказала Сюзанна Атела. Суровость ее тона искажалась из-за мелодичности голоса и багамского акцента. — Я лично за этим прослежу. А что касается акта вандализма…

«Акт вандализма» — эта фраза звучала так грубо, так бессмысленно! Акт вандализма совершала пятнадцатилетняя девочка, писавшая маркером на стене школьного туалета, или хулиганы, которые разрисовывали заборы в парках и разбивали витрины в пиццериях. Но отнюдь не Бренда, которая ссорилась в аудитории Баррингтона с миссис Пенкалдрон. Просто Бренда была настолько… настолько разгневана, сбита с толку и подавлена, что ей хотелось что-нибудь швырнуть! Даже когда миссис Пенкалдрон завизжала и приказала Оги Фиску стать в дверном проходе, чтобы Бренда не сбежала, даже когда подоспела университетская охрана, Бренда не могла отвести от картины глаз. Этот отвратительный черный клубок просто ее загипнотизировал; она чувствовала себя так, словно ее волосы затянуло в барабан стиральной машины, словно настоящие чувства были разрушены несколькими неправильными решениями.

Сто пятьдесят тысяч долларов плюс гонорар юриста. Это была лишь начальная цена; она была несоизмерима с уроном, нанесенным репутации Бренды. Она больше никогда не будет работать в учебном заведении.

«Позвони Джону Уолшу!» — гласила записка. Но нет, Бренда не могла этого сделать. Она выключила телефон.

* * *

Пришло и ушло первое июля, затем второе — и все еще не было никаких известий насчет двухсот десяти долларов от Диди. Джоша это не удивляло; одолжить деньги Диди было практически равносильно тому, чтобы выбросить их в мусорное ведро. В своем дневнике он написал Диди угрожающее письмо («Ты должна повзрослеть! Отвечать за свои поступки! Ты не можешь запрыгивать глубоко в воду, а затем кричать, что тонешь!»). Он писал все это в порыве гнева и был рад, что не согласился одолжить Диди деньги еще раз. Когда она снова попросила денег, он сказал «нет» и с тех пор больше ничего о ней не слышал. Она не появлялась на парковке Нобадир-бич и перестала по ночам, напившись, оставлять сообщения у него на телефоне. И он с удовольствием вообще забыл бы об этом долге, но проблема была в том, что кто-то — и Джош никогда не узнает кто — рассказал об этом займе Тому Флинну, который считал, что если ты одолжил кому-то деньги, которые заработал своими руками, то должен во что бы то ни стало их вернуть. И, к большому сожалению Джоша, отец поднял эту тему за ужином.

— Ты одолжил деньги Паталке?

Джош начал встречаться с Диди еще в старших классах — шесть лет назад, — и Том Флинн все еще называл ее по фамилии.

— Она сказала, что у нее серьезные проблемы.

— Она всегда это говорит. Разве у нее сейчас нет работы?

— Есть, в больнице, — сказал Джош, хотя его отец и так об этом знал.

— Тогда почему…

— Потому что у нее были проблемы, папа, — сказал Джош. Он не хотел, чтобы его заставляли говорить что-то еще. — Она вернет мне долг.

— Проследи за этим, — произнес Том Флинн. — Твое — это твое. Ты работаешь не для того, чтобы ее содержать. Ей не нужно платить за колледж.

— Я знаю об этом, отец, — сказал Джош. — Она вернет мне деньги.

Том Флинн, к большому сожалению, ничего не добавил, и фраза «Она вернет мне деньги» повисла в воздухе, став последней репликой разговора, что сделало ее чем-то вроде обещания, которое, Джош знал, он не мог выполнить. Он никогда, даже через миллион лет, не позвонит Диди, чтобы спросить у нее насчет денег, хотя бы только потому, что у нее наверняка их не было, а любые разговоры с ней будут бессмысленными и тягостными.

И поэтому, когда Вики через несколько дней пригласила Джоша присоединиться к ним во время вечернего пикника на мысе Смита в субботу вечером, парень тут же сказал «да», подумав о том, что это будет означать лишнюю сотню заработка и он сможет сказать отцу, что эти деньги от Диди. Но вскоре Джош понял, что это не было предложением подработать; это было просто приглашение. Трое собирались заказать в «Сэйлиз» лобстеров на обед и разжечь костер, собирались смотреть на звезды, и искать созвездия, и, если вода будет достаточно теплой, искупаться ночью.

— Мой муж, Тед, поедет с нами, — сказала Вики. — Думаю, вам давно уже пора познакомиться.

В этот момент Джош попытался пойти на попятный. Его роль в доме номер одиннадцать по Шелл-стрит и без того была достаточно туманной, и ему не следовало присоединяться к этой семье во время пикника. И последним, чего хотел Джош, было знакомство с Тедом Стоу. Обычно Джош уходил из дома номер одиннадцать в пятницу в час дня, а Тед приезжал около четырех; Тед уезжал в воскресенье вечером, а Джош возвращался в понедельник в восемь утра. С таким расписанием Джош надеялся, что он ни разу не столкнется с Тедом Стоу — по крайней мере до тех пор, пока Тед не пойдет в отпуск в конце августа. Джош опасался двух вещей — неприязни Теда Стоу (которая уже имела место) и осуждения. В один скоротечный, но прекрасный момент Джош поцеловал Бренду, а теперь он начал отвечать на смешные флюиды от Мелани. Тед мог это почувствовать; как единственный мужчина в доме, он мог уловить связь между Джошем и одной или двумя женщинами. Джош не хотел драться с Тедом Стоу или чтобы тот его уволил. И поэтому на следующий же день после того, как Джош дал свое согласие, он решил идти по пути наименьшего сопротивления и подошел к Бренде.

Он поймал ее в час дня, направляясь к джипу. Бренда возвращалась с пляжа с блокнотом, термосом и сотовым.

— Как продвигается сценарий? — спросил Джош.

— Не спрашивай, — ответила она.

— О’кей, — сказал он. — Не буду. Да, кстати, я не смогу поехать с вами в субботу вечером на пикник. Я совсем забыл, что у меня другие планы. Скажешь Вики?

Бренда прикусила нижнюю губу.

— О, — сказала она, — черт.

— В чем дело?

— Вики действительно хочет, чтобы ты поехал с нами, — пояснила Бренда. — Я имею в виду, что она много об этом говорила. Она хочет, чтобы ты познакомился с Тедом. Он привезет удочки, так что вы, мальчики, сможете немного порыбачить.

— Мы? — переспросил Джош. — Порыбачить?

— С Блейном, — сказала Бренда. Она глубоко вдохнула; ее грудь поднялась и упала. Джош старался на нее не смотреть. Она любила кого-то другого. — Боюсь, если ты откажешься, Вики выкинет какой-нибудь фокус. Например, отменит всю затею. С ее нынешним настроем она именно так и сделает — откажется от этой идеи. А мы очень хотели вытащить ее из дому. Мы должны поднять ей настроение.

— Понятно, — сказал Джош. — Но это семейный пикник, а я не член вашей семьи.

— И Мелани тоже, — заметила Бренда. — Но она поедет.

Джош смотрел в землю. Разговоры о Мелани только смутили его еще сильней.

— Ты никак не можешь пересмотреть свои планы? — спросила Бренда. — Совсем никак? — она понизила голос. — Я с удовольствием тебе заплачу.

— Нет, нет, нет, — быстро проговорил Джош. Ему показалось, что истинные причины его отказа выплыли наружу, и Джош смутился. — Ты не должна мне ничего платить. Я приду.

Бренда выглядела такой счастливой и успокоенной, что Джош испугался, как бы она снова его не поцеловала. Но не тут-то было. Она просто очень мило улыбнулась ему и прикоснулась к его руке.

— Спасибо, — прошептала Бренда. — Спасибо.

* * *

«Высокая степень полезности двух удочек, купленных в магазине на Пятой авеню; давление в шинах “юкона”; четыре деревянных ящика, взятых напрокат в “Стоп энд Шоп”; пять больших порций лобстера с картофелем; салат “Цезарь”; печенье; килограмм лобстеров; переносной холодильник, набитый “Шардоне” и “Стелла Артуа”; коробка крекеров; маршмэллоу^[19]; плитка шоколада “Хершиз” (680 г); упаковка бенгальских огней, купленная в Чайнатауне; карманное издание “Введения в астрологию” Келлера».

Вики было совершенно безразлично, как пройдет этот пикник. Прежде именно она занималась бы организацией процесса. Осталось ли у них средство для уничтожения насекомых? Был ли пропуск для въезда на пляж отчетливо виден на лобовом стекле? Был ли у них кабель, так, на всякий случай, и буксировочный трос? Взяли ли они хот-доги для детей, и кетчуп, и сок? Не забыли ли они детскую присыпку? Запасные пеленки? Бутылочку Портера с теплым молоком? Пакеты для мусора? Штопор и открывалку для бутылок? Фотоаппарат? А сейчас Вики лежала в постели и слушала, как Бренда, Тед и Мелани занимались всем этим вместо нее. Ей было все равно. Ей больше не казалось, что ее тело — это коробка с поломанными игрушками, — теперь она вообще ничего не чувствовала. Неделю тому назад в ответ на ее жалобы, слезы, приступы гнева доктор Олкот прописал Вики новые лекарства — от депрессии, сказал он. За последние шесть дней мир в сознании Вики то увеличивался, то уменьшался, словно воздушный шарик, поднимавшийся к потолку и опускавшийся вниз. Это оцепенение, чувство отрешенности от реального мира — остров, коттедж, люди в коттедже, дети — были в сто раз хуже боли. В четверг Вики не выпила таблетки и решила, что в пятницу не пойдет на химиотерапию.

Это было проще простого, потому что ее контролировала Бренда и, хотя она хорошо выполняла свою работу, даже прекрасно, Вики знала сестру от и до и сыграть на слабостях Бренды было для нее проще простого. В пятницу утром они сели в машину — как всегда осторожно, чтобы не потревожить детей, — и Вики заметила торчавший у Бренды из сумки желтый блокнот с отрывными листами и «Невинного самозванца». Это было непривычно, потому что, хотя Бренда и носила блокнот с собой повсюду, она никогда не привозила его на химиотерапию. Во время химиотерапии Бренда всегда читала старые выпуски журнала «Пипл».

— Ты хочешь сегодня что-то написать? — спросила Вики.

— Я очень отстала, — ответила Бренда.

— Ты не должна оставаться со мной в больнице, — сказала Вики. — Честно говоря, чем больше я об этом думаю, тем лучше понимаю, что это пустая трата твоего времени. Я уже знаю всю процедуру, и команда обо мне заботится. Почему бы тебе просто не высадить меня у больницы — или не знаю где, — а самой выпить чашечку кофе и посидеть в «Ивен Киль» над своим сценарием? Ты можешь многое успеть за это время.

— Наверно, ты права.

— Тебе так и следует поступить.

— Следует.

— Я серьезно, Брен. Это два свободных часа. Вернешься за мной в одиннадцать.

Бренда прикусила нижнюю губу и больше ничего на эту тему не говорила, но Вики знала свою сестру. Не может быть, чтобы Бренда после стольких лет, посвященных этой работе, — аспирантура, диссертация, лекции, исследования — отклонила ее предложение. Сердце Вики забилось быстрее при мысли о том, что она избежит сегодня химиотерапии. Она сделает это лишь разок, словно прогуляет один день школы. Не будет ни шприцов, ни яда, ни Бена, ни Амелии, ни Мейми, ни спортивного телеканала «И-Эс-Пи-Эн», ни больничного запаха антисептиков — ни побочных эффектов. К следующему вторнику решимость вернется к ней; она соберет все свои силы и мужество и снова поедет в онкологическое отделение, даже с удовольствием, — если только избежит этого сегодня.

Бренда заехала на парковку. Она все еще кусала нижнюю губу, наверно, раздумывая, не будет ли эгоистичным с ее стороны…

— Просто высади меня, — сказала Вики.

Бренда вздохнула.

— О Вик, ты уверена?

— Конечно, уверена. Иди и пиши. Со мной все будет в порядке.

— Не знаю…

— Ты боишься лишний раз не перечитать прошлогоднюю статью о Бритни Спирс?

Бренда засмеялась.

— Нет.

— Возвращайся в одиннадцать, — сказала Вики.

Бренда подъехала к входу в больницу, и Вики вылезла из машины. Она посмотрела на выражение лица сестры, когда та уезжала с парковочной площадки; казалось, Бренда чувствовала себя такой же счастливой и свободной, как и Вики.

Вики провела два украденных часа, сидя в тени старой мельницы. И хотя это место было совсем недалеко от больницы — хороший игрок мог бы добросить сюда бейсбольный мяч, — для Вики это было максимальное расстояние, которое она могла преодолеть, и, когда она взбиралась на холм, у нее сильно участилось дыхание. Она лежала в траве, спрятавшись от проезжавших мимо машин, и смотрела в небо, разрезаемое лопастями ветряной мельницы на части, которые напоминали по форме куски пирога. Целых два часа Вики ничего не делала — как давно в последний раз она просто ничего не делала? Даже часы, проведенные в кровати в коттедже, казались тяжелой работой; она была занята выздоровлением, заставляя свое тело бороться, и всегда краем глаза следила за тем, что происходит в доме, — наблюдала за Брендой и Мелани, Джошем и детьми. Дома Вики пыталась собраться с силами и прочитать страницу книги или статью в газете, чтобы ее день не прошел совершенно напрасно. Но здесь, на улице Проспект-Хилл, в тени до сих пор работавшей мельницы, Вики не занимали подобные мысли. Никто не знал, где она, словно ее и не было на земле. Это был прогул, обыкновенный прогул. Вики позволила себе единственное доступное ей удовольствие — ускользнуть от химиотерапии. Мейми могла позвонить домой, но дома никого нет и ответить некому. Во вторник Вики скажет, что забыла о химиотерапии (забыла о химиотерапии?!), или что у нее поломалась машина, или что заболел кто-то из детей. А может, она признается, что ей просто не захотелось ехать. Ей нужен был перерыв. День наедине с собой.

— Ты же знаешь, что говорят по поводу ударов головой о стену, — скажет она Мейми. — Когда перестаешь это делать, тебе становится классно.

И только когда Бренда вернулась, чтобы забрать ее, — вылезла из «пежо», взяла сестру за руку и помогла ей забраться в машину, поскольку обычно Вики просила ее об этом, — Вики начала испытывать чувство вины.

— Как все прошло? — спросила Бренда. — Как ты себя чувствуешь?

Это были стандартные вопросы, но Вики не знала, что ответить. Что сказать? Что она обычно говорила?

Она пожала плечами.

— У команды ведь вчера была игра, правильно? — спросила Бренда. — Они выиграли или проиграли?

Вики снова пожала плечами. Это можно считать ложью?

На обратном пути в Сконсет Вики открыла окошко и оперлась на него локтем; она пыталась насладиться солнечным светом и летним воздухом. Тротуар был полон людей, некоторые ехали на велосипедах, некоторые гуляли с детьми или собаками. «Я пропустила сеанс химии», — подумала Вики. Внезапно она почувствовала себя просто ужасно. Она вспомнила слова доктора Гарсиа о том, насколько важна для нее химиотерапия, постепенно воздействующая на клетки. Убить их, удалить из ее тела, не дать им возможности пускать метастазы. Опухоль должна была отойти от грудной стенки; она должна была уменьшиться до операбельных размеров. Химиотерапия была интегральным процессом. Самым важным в данном случае была последовательность. Поэтому… что она делает? Разве она не хочет выздороветь? Разве она не может вытерпеть боль, выпадение волос и слабость ради своих детей?

А доктор Олкот? Как она посмотрит ему в глаза? Он наверняка, как всегда, приходил, чтобы подбодрить ее, спросить: «Как вы себя чувствуете? Вы держитесь? Вы сильный солдат, просто звездный пациент…» Ему наверняка стало интересно, где же Вики, возможно, он сам позвонил им домой; а что, если Мелани была дома, что, если она забежала из сада в дом, чтобы взять трубку? «Вики поехала на химиотерапию, — сказала бы Мелани. — Я сама видела, как она уезжала». Доктор Олкот больше никогда не будет ее ободрять, потому что Вики не была солдатом. Она совсем не была звездным пациентом.

К тому времени как они подъехали к Шелл-стрит, чувство вины просто парализовало Вики. Она едва могла дышать — а может, это было результатом пропущенного сеанса химии, возможно, раковые клетки крепли, размножались. Она была не лучше матери Джоша, которая повесилась, пока Джош был в школе. Вики тоже совершала самоубийство.

Во входную дверь постучали, и Вики присела на кровати. Она потянулась к тумбочке за париком. Он был надет на голову из пенопласта, которую Блейн назвал «Дафни» в честь персонажа мультфильма «Скуби-Ду». Блейн даже нарисовал маркером лицо Дафни — два синих круга вместо глаз, две черные точки, служившие ноздрями, и кривой красный рот. Пенопластовая голова доставляла неудобства Теду — на прошлых выходных он сказал, что не может заниматься любовью, пока она стоит на тумбочке, потому что у него было такое впечатление, словно за ними кто-то наблюдает. Парик, с учетом того, насколько сильно она в нем нуждалась, вызывал у Вики дрожь. Она попыталась поставить голову вместе с париком на верхнюю полку шкафа, с глаз долой, но Блейн взбунтовался против этого. Так что теперь Дафни стояла на ночном столике и была чем-то вроде домашнего животного. Парик был сделан из настоящих волос. Вики купила его в городе, в магазине, который посоветовал доктор Гарсиа. Там делали парики специально для людей, больных раком. Парик был белого цвета, примерно такого же, как настоящие волосы Вики. Она неплохо в нем выглядела, но испытывала дискомфорт — чужие волосы у нее на голове. Она вспомнила учителя, преподававшего у них в шестом классе, мистера Апджоне, и его парик. И поэтому, когда в дверь постучали — что означало, что приехал Джош, — Вики позвала Бренду. Пришла Бренда и принесла Портера, одетогов памперс и плавки.

«Не забудь взять детям футболки!» — чуть не сказала Вики. Но нет, об этом она могла напомнить Бренде и позже.

— Платок! — гаркнула она.

— Точно, — сказала Бренда. — Прости. — Она опустила Портера на пол и достала платок из верхнего ящика комода Вики. Красный, золотистый, прозрачный — шикарный платок марки «Луи Вуитон», который Эллен Линдон два года назад подарила Вики на Рождество. Бренда искусно повязала его на полулысой голове Вики так, чтобы платок плотно облегал голову, а два кончика свисали сзади на шею.

— Спасибо, — сказала Вики. Она поднялась с кровати и направилась в гостиную. Ей было плевать на пикник, но ее волновал момент встречи Джоша и Теда. Она хотела, чтобы Тед понравился Джошу, чтобы тот восхищался ее мужем; она хотела, чтобы Джош считал ее выбор очень удачным.

Но поскольку Вики и Бренда были в спальне заняты платком, представить мужчин друг другу выпало на долю Мелани. Мелани знала, что Вики нервничала по этому поводу.

— Все будет в порядке, — убеждала ее Мелани. — Ну кому может не понравиться Джош?

— Я беспокоюсь не за Джоша, — сказала Вики.

— О, — сказала Мелани, — ну а кому может не понравиться Тед? Он прекрасный парень.

— Может им быть, — уточнила Вики.

Теперь голос Мелани звучал так же весело и уверенно, как голос ведущего ток-шоу.

— Привет, Джош! Как дела? Заходи, заходи! Тед, это наша няня, Джош Флинн. Джош, это муж Вики, Тед Стоу.

Блейн обвил руками ногу Джоша и прижался к нему крепче, чем обычно. Тед наверняка это заметил, подумала Вики, и вряд ли ему это понравилось.

Джош протянул Теду руку и улыбнулся.

— Здравствуйте, мистер Стоу. Очень приятно познакомиться… много о вас слышал… да.

Тед проигнорировал руку Джоша и сделал глоток своего пива — Вики практически слышала, как Джош подумал: «Невоспитанная сволочь, козел с Уолл-стрит». Вики наблюдала за выражением лица своего мужа. Джош однозначно не был геем, что обрадовало бы Теда; Джош совершенно не походил на того парня, каким Тед был пятнадцать лет назад, когда играл в лакросс в Дартмуте. Но в то же время Тед мог подумать, что Джош похож на него в молодости, — а что бы сделал Тед, неделями работая на трех одиноких красивых женщин? Он попытался бы… Он приложил бы все усилия, чтобы…

«О, перестань», — подумала Вики. Кончики платка щекотали ей шею. Казалось, рука Джоша повисла в воздухе; Тед просто над ним издевался. Но затем Тед демонстративно поставил свое пиво, сделал шаг вперед и пожал Джошу руку так сильно, что тот смутился.

— И я о тебе, дружище, — сказал Тед. — И я о тебе. Особенно от этого парня, — Тед указал на Блейна. — Он постоянно рассказывает о тебе с огромным восторгом. А моя жена! Я очень благодарен за то, что ты заменяешь меня в мое отсутствие.

В голосе Теда послышался сарказм. Говорил ли он искренне? Вики внезапно обрадовалась тому, что прогуляла химиотерапию; она чувствовала себя лучше, чем до этого. Она вошла в гостиную.

— Это правда, — сказала Вики, — без Джоша мы уже пропали бы.

— Как я, — сказал Блейн. — Помните, как я потерялся на пляже?

Вики взглянула на Мелани, которая покраснела и уставилась в пол.

— Точно, — согласилась Вики. Она почувствовала тревогу, когда увидела, что Тед продолжает пристально разглядывать Джоша. — Кто-нибудь захватил футболки для ребят?

* * *

Через двадцать минут, сидя в третьем ряду между кресел Блейна и Портера, Джош тоже чувствовал себя ребенком и ругал себя за то, что не попросил оплатить ему этот день. Это определенно была работа — Джош никогда не захотел бы так провести уик-энд. И еще это было странно — доехать на машине Стоу до Мадакета и затем остановиться у егерской станции на мысе Смита. Парень, работавший там, — его звали Аарон Генри — окончил школу на год позже Джоша, и при любых других обстоятельствах Джош поздоровался бы с ним, спросил, как ему работается, и пошутил по поводу его формы. Но сегодня Джош был рад, что у машины тонированные стекла; он не хотел, чтобы Аарон его увидел, потому что не знал, как объяснить, кто эти люди и что он с ними здесь делает.

Тед и Вики сидели впереди. Тед казался парнем, который мог быть бесконечно очаровательным, когда он этого хотел, но это зависело от того, с кем он общался. Джошу куда больше нравился тот тип людей, к которому принадлежал его отец. Тома Флинна никак нельзя было назвать легким в общении человеком, но по крайней мере Джош всегда знал, чего от него ожидать.

На среднем сиденье, уставившись в окно, расположилась Бренда, а Мелани сидела вполоборота, так, чтобы иметь возможность разговаривать с Джошем. Ее грудь увеличилась, и Мелани стала носить топы на бретельках, облегавшие ее бюст и свободно ниспадавшие на живот, который все еще был плоским как блин.

— Ты ведь вырос здесь, — сказала она. — Должно быть, постоянно этим занимаешься — ешь лобстеров на пляже.

— Не то чтобы постоянно, — ответил Джош. Том Флинн не был большим поклонником пикников на пляже. Они ходили на пикники раньше, когда жива была мать Джоша, — его родители и куча их друзей каждый выходной ездили в Иль-Пойнт. Там было двадцать-тридцать детей, игры с мячом, барбекю на углях, гамбургеры и хот-доги. Казалось, матери Джоша очень нравилось такое времяпрепровождение — она сидела в кресле, подставив лицо солнцу, отплывала далеко от берега, помогала Джошу и другим детям собирать крабов, а иногда даже играла с ними в мяч. В пять часов вечера она доставала из переносного холодильника бутылку белого вина и наливала себе немного в пластиковый стаканчик. Каждую неделю она настаивала на том, чтобы они не уходили до заката. «Мы должны наслаждаться солнцем, — говорила она. — Пока не пришла зима».

— Вы умеете ездить по пляжу? — спросила Мелани. — Я бы застряла.

— Умею, — сказал Джош. Он снижал давление в шинах и переключал джип на полный привод — в большинстве случаев этого было достаточно. — Сказываются годы пляжных вечеринок.

— Звучит заманчиво, — сказала Мелани и улыбнулась ему какой-то загадочной улыбкой. Джош почувствовал, что краснеет, и посмотрел на детей. Портер уже спал и пускал слюнки, а у Блейна было то отрешенное выражение лица, которое обычно появлялось у него перед сном. Так они точно ничего не запомнят.

Джош немного успокоился, когда Мелани отвернулась. Тед дал газу и преодолел большую бугристую дюну. Машина кренилась и тряслась; вдруг все резко наклонились вперед, а Джош просто выпрыгнул из своего сиденья. Мелани одной рукой схватилась за переднее сиденье, которое занимала Вики, а другой вцепилась в свое.

— Держитесь! — весело крикнул Тед, словно ковбой.

Джош покачал головой. «Туристы, — подумал он, — люди, приезжающие на лето». Поделом было бы Теду, если бы он сейчас застрял в песке и ему пришлось бы просить Джоша спасти его задницу. Но потом Джош вспомнил, что этот пикник был организован для Вики, и увидел, что она улыбается. Тед несся по гладкой тыльной стороне дюны к пляжу, где мудро поставил «юкон» на уже утоптанном пространстве. Мелани обернулась и улыбнулась Джошу.

— Посмотри на воду, — сказала она. — Я ужасно хочу окунуться. Пойдешь со мной?

— О, я не взял плавки, — ответил Джош.

— Кому нужны плавки? — сказала Мелани и засмеялась.

— Правильно, — согласился Джош и посмотрел на Бренду, но она по-прежнему задумчиво смотрела в окно. У него закралось подозрение, что он был приглашен на этот пикник в качестве кавалера для Мелани. Может, так считал Тед? Может, это и было причиной его холодности? Мелани прилипла к Джошу, словно жвачка к подошве ботинка; он был в безвыходном положении, зажатый на заднем сиденье между двумя детьми.

Мелани, должно быть, почувствовала, что ему неловко, потому что сказала:

— Прости, что надоедаю тебе. — Ее лицо снова приняло сосредоточенное выражение, как тогда, когда Джош впервые увидел ее, спускавшуюся по трапу. Это выражение сбило Джоша с толку. Оно напомнило ему о том, что муж бросил Мелани, хотя она была беременна. Джош захотел ей помочь, подбодрить ее. Она была милой и очень красивой женщиной, но он не хотел, чтобы кто-нибудь подумал…

— Ты мне совсем не надоедаешь, — сказал Джош. — Я просто голоден.

— О, я тоже, — сказала Мелани. — Запах лобстеров сводит меня с ума.

— Я хочу маршмэллоу, — произнес Блейн.

— Только после хот-дога, — вставила с переднего сиденья Вики.

Блейн положил голову Джошу на плечо.

— Он сейчас уснет, — сказала Мелани. — Вики, ты хочешь, чтобы Блейн уснул?

Вики обернулась. Ее глаза, если Джош не ошибался, наполнились слезами.

— Посмотрите на моих прекрасных мальчиков, — проговорила она.

— Не плачь, — невольно произнес Джош одними губами.

И этого было достаточно — слезы покатились у Вики по щекам. Джош посмотрел на Портера, который беспощадно теребил свою соску, почувствовал мягкие волосы Блейна у себя под подбородком и тяжесть его головы на своем плече. «Посмотрите на моих прекрасных мальчиков». Потом Джош понял, что Вики имела в виду их троих. Она смотрела на них глазами, полными печали, и Джошу стало интересно, смотрела ли на него мать так же, прежде чем себя убить. Ему стало интересно, смотрела ли она на него когда-нибудь, спрашивая себя, могла ли она его бросить. Мысли об этом расстроили Джоша. Он никогда не думал о матери, но рядом с Вики не мог удержаться. В этом платке она была похожа на иностранку; ее лицо похудело, глаза выкатились из орбит. «Она исчезает, — написал прошлым вечером в своем дневнике Джош. — К концу лета ее совсем не станет».

Мелани взяла Вики за руку. Бренда смотрела в окно на разбивающиеся о берег волны, на ржанок, куликов и сорок, роющихся в песке. Она то ли забылась, подумал Джош, то ли умышленно хотела отстраниться от меланхоличного настроения этого пикника. Джош почувствовал облегчение, когда Тед свернул направо и остановил «юкон» на прекрасном пляже.

— Вот мы и приехали! — прокричал Тед.

Через час Джош чувствовал себя уже лучше, в основном потому, что Тед, то ли пытаясь проявить мужскую солидарность, то ли исполняя новый коварный план, о котором Джошу еще предстояло узнать, предложил ему три бутылки холодной «Стеллы», которые Джош взял и с удовольствием выпил. Они пили пиво и ловили рыбу. Тед был в восторге от новых навороченных удочек, которые он привез из Нью-Йорка, и хотел похвастаться ими перед Джошем. Блейн оживился и пятьсот раз в минуту спрашивал Теда, когда тот поймает рыбу. «Поймай рыбку, пап. Я хочу, чтобы ты поймал рыбку».

— Не сомневайся, поймаю, — отвечал Тед. Он прокрутил удочку, прикрепил приманку, купленную за двадцать долларов, и забросил удочку в воду. Леска издала свистящий звук и булькнула, опускаясь в воду. Тед посмотрел на Джоша.

— Присоединяйся, дружище.

— Поймай рыбку, Джош, — попросил Блейн. — Ты поймаешь рыбку?

Джош колебался. Удочка у него в руках казалась гладкой и дорогой; это была королева среди удочек. Тед наверняка подумал, что Джош нервничает и боится прикасаться к таким дорогим вещам. И Джош действительно нервничал — но лишь потому, что любой местный житель знал, что сайду можно поймать только на палочку карии и кусочек лески. Джош нервничал, потому что не хотел поймать рыбу раньше, чем Тед. И поэтому просто стоял с удочкой в руках.

— Тебе помочь? — спросил Тед.

— Да, — ответил Джош. — Эта удочка не похожа на те, с которыми я имел дело.

Тед засиял и вытащил свою удочку. Ничего.

— Вот, — сказал он, — давай я тебе покажу. — Он взял у Джоша удочку. — Может, еще пива?

* * *

Бренда обещала Вики, что на пикнике позаботится обо всем, но, к ее огромной радости, у Вики возродилось прежнее желание всем руководить. Вики расстелила покрывало («С ногами в песке на покрывало не лезть, пожалуйста!») и выставила стулья. Она достала коробки с едой, пластиковую посуду и пачку салфеток, которую сверху прижала камушком. Она налила стакан вина Бренде, маленький стаканчик себе и открыла бутылку имбирного эля для Мелани. Затем Вики опустилась в кресло и выглядела при этом расслабленной, но затем снова встала, порылась в багажнике «юкона» и принесла два торшера, воткнула их в песок и зажгла свет. После этого Вики снова опустилась в кресло. Она тяжело дышала; такое обилие движений вызвало у нее одышку, но химиотерапия однозначно помогала, подумала Бренда, потому что сегодня Вики могла сделать намного больше, чем раньше.

Бренда, Вики и Мелани чокнулись стаканами, и, когда они это сделали, Бренде показалось, что все становится на свои места. Химия уменьшала опухоль Вики; ее сестра идет на поправку. Мелани перестала считать себя полным убожеством, ее больше не тошнило, и она уже не ныла о своих семейных проблемах; она вела себя, по крайней мере половину дня, как нормальный человек. А Бренда прошлым утром написала первую сцену своего сценария, попивая кофе с молоком в кафе «Ивен Киль». Это была сцена, в которой Кельвин Дер и Томас Бич встречаются у таверны — два человека, такие же чужие друг другу, как двое, которые просто паркуют рядом свои автомобили у ресторана «Чили», — и тут кто-то зажег спичку, и лошадь Кельвина Дера встала на дыбы, заржала и ударила копытом Томаса Бича между глаз. Из таверны выскочила куча народу, и все бросились к Бичу. Один из мужчин, врач, заявил, что Бич мертв. Сцена заняла пять страниц, и, согласно «Библии сценаристов», это было пять минут фильма. И Бренда подумала, что это вполне подходящий вариант.

Она попыталась проанализировать успехи дня. Может, ей стоит не ходить на пляж, а все время писать в кафе «Ивен Киль» после чашки кофе с молоком? Возможно, ей помогла атмосфера кафе — там были люди, которые читали газеты, рисовали эскизы, вздыхали, читая романы, что-то печатали на своих ноутбуках. Возможно, Бренде — как и Хемингуэю, как и Дилану Томасу — лучше всего работалось в общественных местах. Тем не менее в глубине души Бренда понимала, что писать ей помогал тот факт, что эти два часа были украдены. Она должна была находиться в другом месте. Она должна была сидеть в комнате ожидания онкологического отделения и молиться о выздоровлении своей сестры. Эти два часа — три, если учесть дорогу, — Бренда должна была помогать сестре. Тот факт, что Вики внезапно отпустила ее, придал этим двум часам необычайную ценность. И Бренда подумала: «Лучше мне провести их с толком». И, словно по мановению волшебной палочки, слова превратились в действия. Страницы были заполнены текстом. Но сколько бы Бренда ни радовалась тому, что написала первые страницы сценария, она до сих пор испытывала угрызения совести из-за того, что бросила Вики. На самом деле Бренде не было никакого смысла сидеть в комнате ожидания, пока Вики была на процедурах, но ее отсутствие там казалось ей невыполнением своих обязанностей. Вчера был первый и единственный раз. Больше она никогда не оставит Вики.

Но, тем не менее, Бренда гордилась, что смогла организовать этот пикник на пляже. Солнце повисло над водой, дул легкий бриз, волны катились по песку ритмично и успокаивающе. Невдалеке в последних золотистых лучах заходящего солнца Тед, Джош и Блейн закинули в воду свои удочки. Они были похожи на героев из книги. Если бы это продолжалось всего час или два, было бы еще лучше, подумала Бренда. Уолш любил повторять, что американцы мечутся от одного к другому. Для таких людей, как Бренда, говорил он, счастье всегда мимолетно; он обвинял ее в том, что она не могла на какое-то время остановиться и насладиться моментом. И он был прав. Теперь Бренда пыталась отогнать от себя все мысли, кроме одной: «Пожалуйста, пускай Вики насладится этими часами».

Послышался крик. Бренда, сидя в кресле, наклонилась вперед. Кто-то поймал рыбу.

* * *

Вначале, почувствовав тяжесть на своей леске, Джош обрадовался. Но потом подумал: «Вот дерьмо». Ему ничего не оставалось, кроме как вытащить рыбу, несмотря на то что Тед и Блейн еще не успели понять, что у него клюнуло. А, ладно, подумал Джош. Это всего лишь рыба. Это совершенно не означало, что Господь Бог похлопал Джоша по плечу и провозгласил его Великим Человеком. Когда леска у него на удочке натянулась, он услышал, как Тед выкрикнул:

— Вау! У Джоша там что-то есть! Посмотри, дружище, у Джоша клюнуло! — В голосе Теда совершенно не было раздражения или зависти; он звучал по-детски радостно.

Блейн подпрыгнул.

— Тяни ее, Джош! Тяни!

Джош начал сматывать катушку; дорогая удочка изогнулась, словно радуга, и Джош подумал: «Господи, пожалуйста, не дай этой удочке поломаться». И едва он успел это подумать, как из воды, прыгая и извиваясь, показалась рыба. Сайда. Большая сайда.

Тед подбежал к рыбе, как только она коснулась песка. Он наступил на ее хлопавший хвост и достал мерную ленту из кармана своих шорт.

— Восемьдесят пять сантиметров, — сказал он. Джошу стало интересно, было ли это началом своего рода соревнования. Будет ли Тед теперь пытаться поймать большую рыбу? Встанет ли на повестку дня псевдофрейдистский вопрос о размере? Но затем Тед взял ленту рулетки за один конец и опустил катушку вниз, словно вращал йо-йо.

— В магазине снастей мне дали ее бесплатно в дополнение к покупке, — сказал он. С помощью пинцета Тед вытащил приманку изо рта рыбы. Он действовал ловко и уверенно, и это очень хорошо, потому что у сайды полон рот зубов, и Джош знал многих людей, которых она укусила. Это случилось даже с его отцом.

— Посмотри на нее, дружище, — сказал Тед Блейну. Он говорил с такой гордостью, словно поймал ее сам.

Блейн наблюдал, как рыба танцевала на песке. Тед хлопнул Джоша по спине, и Джош почувствовал, что сейчас он снова предложит пиво, чтобы отпраздновать их успех.

— Мы ее оставим? — спросил Блейн. — Мы ее съедим?

— Нет, — сказал Тед и взял рыбу за хвост. — Мы бросим ее обратно в воду. Пускай живет.

Вики сделала три глотка вина и налила себе еще три. Тед, Джош и Блейн направлялись к ним, удочки лежали у них на плечах. Блейн протрубил новости:

— Джош поймал рыбу, настоящую большую рыбу! А папа снял ее с крючка и бросил обратно в воду! — Блейн представил факты так, что героями казались и Тед, и Джош. Вики почувствовала облегчение.

— Давайте поедим, — сказала она.

Все расселись — кто на покрывало, кто на переносные кресла — и занялись коробками с обедом. Тед начал рассказывать Джошу историю о корабле, на котором он плыл из Ньюпорта до Бермудских островов летом, когда закончил колледж. А Бренда пыталась соблазнить Блейна лобстерами.

— Посмотри, Джош их ест.

Блейн задумался над этим на пару секунд и повел носом. Он плюхнулся Вики на руки и своим весом чуть ее не раздавил. Она судорожно глотнула воздух; Тед замолчал и посмотрел на жену.

— Все в порядке, — сказала Вики.

Блейн съел ее бисквит и початок кукурузы. Портер по-прежнему спал на заднем сиденье машины, и Вики собиралась попросить Мелани на него взглянуть. Но когда Вики посмотрела на подругу, внимание той было приковано к… Вики проследила за ее взглядом и чуть не застонала. Мелани сидела, уставившись на Джоша, и этот взгляд мог означать только одно. «Не суди», — сказала себе Вики. В конце концов, она сама была женщиной, прогулявшей химиотерапию. Вики все еще надеялась, что ей показалось, а если не показалось, если Мелани действительно несколько увлеклась Джошем, тогда Вики надеялась, что это ненадолго, просто такой период, как у детей. К тому времени, когда об этом действительно нужно будет беспокоиться, все будет кончено.

— Бренда, — позвала Вики, — ты не посмотришь, как там малыш?

Бренда поднялась. Мелани продолжала пялиться на Джоша с неопределенной улыбкой на губах. Возможно, она просто слушала историю Теда о том, как они сели на мель возле Аутер-Бенкс, но Вики в этом сомневалась.

— Джош, — сказала Вики, — ты не мог бы вырыть яму для костра?

— Я помогу! — воскликнул Блейн.

— Я тоже помогу, — вызвалась Мелани.

— Нет, Мел, — сказала Вики, — ты отдыхай.

— У нас есть дрова для растопки? — спросил Джош.

— Да, — ответила Мелани. — Бренда украла четыре связки в «Стоп энд Шоп».

— Я их не украла, — возразила Бренда. — Я не ворую вещи. Дрова лежали возле мусорного контейнера.

— Как малыш? — спросила Вики. — Он все еще спит?

— Да, он в порядке, — раздраженно ответила Бренда. — Я знаю, что вы все считаете меня воровкой. Я не воровка.

— Ты украла колыбельку, — сказал Тед.

— Тед! — крикнула Вики.

Бренда показала Теду средний палец над головой Блейна.

— Очень мило, — сказал Тед.

— Большое спасибо, — сказала Бренда Мелани, — за то, что подняла эту тему.

Вики вздохнула. Она подозревала, что должен произойти какой-то взрыв.

Мелани закатила глаза и стала рядом с Джошем, который разгребал лопатой песок. Из машины послышался плач.

— Тед, — сказала Вики, — ты не мог бы…

Но Тед был уже на ногах. Он пошел к машине и забрал раскапризничавшегося Портера.

— Не могу найти его бутылочку.

— Но ты ведь брал ее, да?

— Да, — неуверенно сказал Тед.

— О Тед, пожалуйста, только не говори…

— Вики… — начала Бренда.

— Что?

— Не строй из себя Наполеона!

— При чем здесь Наполеон?

— У тебя несколько командный тон. Немного диктаторский.

— Джош, — спросила Вики, — тебе мой тон тоже кажется диктаторским?

— Ты заставила его рыть яму, — напомнила Бренда.

— Небольшое углубление, — поправила ее Вики. — Для костра. Чтобы мы могли поджарить маршмэллоу.

— Я хочу маршмэллоу, — сказал Блейн. — Мама говорила, что если я съем…

— И мы сможем прекрасно провести время! — громко проговорила Вики. Она слышала свой голос, который перекрикивал плач Портера; она была расстроена. — Мы сможем развести костер и прекрасно провести вечер.

— Вики?

Солнце садилось за воду; оно было похоже на тающую золотую каплю. Вики смотрела на Джоша, копавшего ямку, на Мелани, стоявшую за ним, на Бренду, которая, уперев руки в бока, доказывала, что она не вор, на Теда, качавшего Портера на руках и кормившего его из бутылочки (которую он непонятно где нашел). Они все были ей хорошо знакомы. И вся сцена была ей настолько знакома, словно Вики уже видела ее раньше, — возможно, она представляла ее в уме, когда думала об этом пикнике. Они устроили этот пикник для нее — чтобы вытащить ее из дому, — но это было лето последних желаний, и все хотели, чтобы этот пикник был идеальным и чтобы воспоминания о нем Вики могла унести с собой в могилу. И поэтому хотя ссора и была неприятной, Вики была рада, что они отказались от иллюзий и стали сами собой.

Но затем произошло что-то странное. Бренда, Тед и Джош замерли на месте, они не двигались. Почему? Вики поняла, что к ним подошел кто-то чужой, и ему принадлежал голос, который только что произнес ее имя. «Вики?» Голос был добрым и звучал удивленно, но с глубоким авторитарным оттенком. Она знала этот голос, но откуда?

В целом Вики ненавидела, когда ее узнавали (она вспомнила ту ужасную сцену на пляже с Кэролайн Нокс). Ей не нравилось, когда ее заставали врасплох, и, кто бы теперь перед ней ни стоял — силуэт был мужской, в сапогах и с удочкой, — он прерывал их семейный пикник и, кроме того, прерывал семейную ссору Кто знает, что успел услышать этот человек и что он теперь о них думал?

Вики прищурилась. Солнце было у мужчины над головой и сияло, словно ореол.

— Да, — сказала Вики.

— Это Марк.

— Марк?

— Доктор Олкот.

— О! — воскликнула Вики и выпрыгнула из кресла. — Привет! — Как только она встала, ей стало отчетливо видно его лицо — это был доктор Олкот, но в сапогах, футболке с надписью «Атлантик Кэфи» и кепке «Ред Сокс» он был просто неузнаваем, и, хотя Вики знала, что его зовут Марк, она никогда в жизни его так не называла. Вики думала, могла ли она пожать ему руку, и, пока она над этим размышляла, доктор Олкот наклонился и поцеловал ее в щеку, и у Вики было такое ощущение, словно ее только что в присутствии родителей поцеловал ее новый парень. Тед, Бренда, Мелани и даже Джош наблюдали за их разговором так, словно они были участниками телешоу. Никто из них не знал, кто такой доктор Олкот, — даже Бренда никогда с ним не встречалась, — и Вики уже собиралась всех ему представить, но вдруг вспомнила о том, что произошло прошлым утром. Она пропустила химиотерапию — а теперь доктор Олкот был здесь, свалился как снег на голову, чтобы разоблачить ее перед всеми. Сообщить ее семье о том, что она вредила своему собственному здоровью. Сказать им, что ей было наплевать, выздоровеет она или нет. А может, доктор Олкот просто спросит Вики, где она была, и ей нечего будет ответить; ей придется, стоя перед всеми, признать правду: «Я прогуляла». От перспективы такого унижения Вики некоторое время просто не могла вымолвить ни слова.

Доктор Олкот сделал шаг навстречу Теду и сказал:

— Добрый вечер. Меня зовут Марк Олкот, я врач Вики.

— А-га! — сказал Тед. — Очень приятно с вами познакомиться. Я Тед Стоу.

Мужчины пожали друг другу руки.

Вики, понимая, что должна взять ситуацию под свой контроль, вступила в разговор:

— А это моя сестра Бренда. Моя подруга Мелани Пэтчен. И наш… друг, Джош Флинн. И мои сыновья, Блейн и Портер.

— Довольно большая компания, — сказал доктор Олкот.

— Да, — ответила Вики. Она начала теребить пальцами кончик платка. «Светский разговор!» — подумала она. Светский разговор мог ее спасти. — Вы рыбачите?

— Как видите.

— А Джош поймал рыбу, — сообщил Блейн. — Большую рыбу. А папа бросил ее обратно в воду.

— Хорошо, — сказал доктор Олкот. — Прекрасно. Чудесный вечер.

— Чудесный, — согласилась Вики. — Мы ели лобстеров.

— Объедение, — сказал доктор Олкот и посмотрел на удочки Теда, торчавшие из песка. — Они просто великолепны.

— Спасибо, — сказал Тед и улыбнулся. — Мы, может, сегодня еще порыбачим.

Затем все замолчали. Вики запаниковала. Она не была храбрым солдатом, не была звездной пациенткой — она была обманщицей! Доктор Олкот выследил ее. Он приехал на другой конец острова, чтобы раскрыть ее обман.

— Ну ладно, — сказала Вики, — не будем вас задерживать. — Она оглянулась вокруг, чтобы не смотреть на доктора Олкота, и встретилась взглядом с Мелани. — Доктор Олкот любит рыбачить.

Мелани закатила глаза и кивнула, пытаясь принять заинтересованный вид.

— О’кей, — сказал доктор Олкот. Он вздохнул и, казалось, собирался еще что-то добавить. «Нет!» — подумала Вики. Он вежливо ей улыбнулся, и Вики поняла, что он не знал о ее прогуле. Не знал или не помнил… Или ему просто все равно? — Рад был вас видеть. Приятно было со всеми вами познакомиться.

— Взаимно. — Тед снова пожал Олкоту руку.

— Пока, — сказала Вики. Она села обратно в кресло и сделала выдох, когда доктор Олкот зашагал дальше по пляжу. Она должна была почувствовать облегчение — ей удалось увернуться, — но вместо этого Вики почувствовала пустоту. Она еще не умерла, еще среди живых — но о ней уже позабыли.

* * *

Джош думал, что, как только они вернутся на Шелл-стрит, он сможет уйти домой. Но нужно было достать вещи из машины: переносной холодильник, раскладные кресла, пакеты с мусором, спящих детей, — и Джош предложил свою помощь. Это было несложно, особенно если учитывать тот факт, что Тед Стоу предложил сделать это за еще одной бутылочкой пива, шестой или седьмой для Джоша в тот вечер. Пляжный пикник удался на славу, или почти на славу: они рыбачили, наслаждались закатом и лобстерами — а позже костром и маршмэллоу для Блейна. Мелани наделала много шуму из-за своего ночного купания. Она переоделась в купальник за машиной и, несмотря на протесты Вики, Теда и Бренды, которые были практически уверены, что она утонет, залезла в воду. Мелани вернулась секунд через тридцать, скукожившись и дрожа. Джош подал ей полотенце и поймал себя на том, что рассматривает ее тело — грудь, голый, все еще плоский живот, волнистые волосы, темными локонами обрамлявшие лицо. Смотреть на Мелани было поступком легкомысленным. Это произошло из-за слишком большого количества выпитого пива. И позже Джош понял, что проблема заключалась в том, что Мелани заметила, как он на нее смотрел, и это стало для нее подтверждением, которое было ей необходимо, чтобы действовать дальше.

И она предприняла новые шаги, после того как были выгружены вещи, после того как супруги Стоу и Бренда пожелали спокойной ночи и Джош тоже сказал: «Спокойной ночи, спасибо за приглашение, приятно было с вами познакомиться, Тед. Увидимся в понедельник, босс». Джош спотыкался, шагая по вымощенной плиткой дорожке. После шести или семи бутылок пива, подумал он, ему не стоило садиться за руль, особенно учитывая тот факт, что полицейская машина частенько караулила на Милстон-роуд, поджидая молодых пьяных парней вроде него. Поэтому Джош посидел пару минут в джипе, ища в бардачке жвачку и размышляя над тем, было ли это лишь плодом его воображения или после неожиданного появления доктора все изменилось. Потому что, после того как доктор Как-Его-Там ушел, Вики замолчала, утонув в своем кресле. До тех пор все шло действительно хорошо, но появление доктора словно омрачило их вечер, напомнив Джошу и всем остальным, что Вики больна. Джош почему-то снова вспомнил воскресные пикники на пляже с родителями. Если бы он поехал завтра в Иль-Пойнт, он обязательно увидел бы там других родителей со своими детьми. Круг друзей его родителей распался после смерти матери Джоша — возможно, не из-за ее самоубийства, а скорее потому, что дети стали старше и им уже хотелось пойти на большие пляжи, где можно было покататься на серфе. Но все наверняка испытывали чувство потери, говоря о тех пикниках в прошедшем времени.

«Мы должны наслаждаться солнцем, — говорила его мать. — Пока не пришла зима».

Те воскресенья давно уже были позади, но в тот момент они показались Джошу такими же бесценными, как утраченная любовь его матери. Джош почувствовал это настолько отчетливо, и он так много выпил, что ему показалось, будто он сейчас расплачется. Но затем кто-то постучал к нему в окошко, тем самым напугав его. Джош по-женски завизжал и приложил руку к сердцу.

Это была Мелани.

Он опустил стекло.

— Господи, — сказал Джош, — ты меня чертовски напутала.

Она не извинилась и не поинтересовалась, почему он до сих пор не уехал.

— Не хочешь прогуляться? — спросила Мелани.

— Прогуляться? — переспросил Джош таким тоном, словно она только что предложила ему совершить путешествие в открытый космос. Было еще не очень поздно, часов десять, и он был слишком пьян, чтобы доехать даже до конца улицы, не говоря уже о том, чтобы отправляться домой. Поэтому прогулка была не такой уж плохой идеей.

Джош взглянул на дом. В окнах было темно, дверь была плотно закрыта.

— Они все пошли спать, — сказала Мелани.

Он услышал нотки таинственности в ее голосе и уже тогда понял, что согласиться на прогулку с Мелани означало согласиться на что-то намного большее, а Джош не был уверен, что готов к этому. Она была на десять лет старше его, она была беременна, она была замужем, но все эти опасные обстоятельства меркли перед тем фактом, что волосы у него на руках становились дыбом. «Слушай. Наблюдай. Поглощай». Джош почувствовал, что это было частью его истории об этом лете. Он должен был прогуляться с Мелани. Джош открыл дверцу машины и вышел на улицу — и, поскольку не было никакого смысла притворяться, что прогулка могла иметь какое-то иное значение, он взял Мелани за руку, и они направились вниз по Шелл-стрит.

* * *

Она была его второй попыткой. Мелани и Джош брели по узеньким улицам Сконсета вдоль низких штакетников, мимо крошечных старинных коттеджей, окруженных розами, — в большинстве зданий было темно, но кое-где горел свет, а в одном доме только что закончилась вечеринка. Мелани заставила себя признать, что сначала Джош хотел Бренду. И только из-за необъяснимой преданности Бренды своему бывшему студенту Джону Уолшу Мелани и Джош сейчас держались за руки. Она держалась за руку с Джошем! Няней мальчиков! Сейчас это уже казалось смешным, и просто невозможно было понять, что происходит, — и все же это было то, чего она хотела. Это было то, на что она тайно надеялась, никогда не позволяя себе по-настоящему поверить, что однажды это произойдет. Но это случилось. Казалось, Джош понимал, к чему это ведет. Он провел Мелани мимо теннисного клуба, затем через арочный проход в подстриженной живой изгороди. И внезапно они оказались перед… церковью — сконсетской молельней, построенной в викторианском стиле, с белой отделкой и колокольней.

— За церковью есть сад, — сказал Джош, — и лавочка. Мы могли бы там посидеть.

— О’кей, — ответила Мелани. Это была самая прелестная церковь в мире — словно из сказки, — и все же женщина сомневалась. Церковь была связана со свадьбой, свадьба означала брак, а мысли о браке возвращали Мелани к мыслям о Питере.

Они сидели на лавочке в церковном саду — Джош обнимал Мелани за плечи, а она рассказывала ему кое-что о своем браке.

Она рассказывала ему о рождественской вечеринке у Питера в офисе, которая состоялась в прошлом году, в декабре. Вечеринка проходила в центре, в самом конце Элизабет-стрит, в ресторане под названием «Паблик», который хозяева даже не потрудились украсить по случаю праздника.

«Странное место для рождественской вечеринки», — проворчала Питеру Мелани, отдавая в гардероб шубу. «Не начинай, Мелани, — сказал Питер. — Я хочу весело провести время».

— Питеру всегда удавалось сделать так, чтобы я почувствовала себя мегерой, — сказала Мелани Джошу.

Теперь она понимала, что тогда ей следовало быть хотя бы немного внимательнее, и она заметила бы, что их браку пришел конец и что не стоило пять месяцев пытаться зачать ребенка, а потом внезапно забеременеть. Месячные начались за день до вечеринки, и Мелани поняла, что попытка номер пять не увенчалась успехом. Это означало еще одну отметку «неудачно» в ее медицинской карте. У Питера на работе все знали о том, что они с Мелани пытались завести детей, и поэтому Мелани понимала, что в тот вечер ей придется выдержать обилие пытливых взглядов и намеков. Она не хотела туда идти, и Питер об этом знал. Мелани сразу отправилась к бару за напитками; она заказала два бокала шампанского для себя и тоник с водкой «Столичная» для Питера. Мелани выпила один бокал шампанского сразу, затем попыталась найти в толпе Питера. Она немного пообщалась с женой босса Питера, затем увидела Вики, которая махала ей с другого конца зала. На Вики был облегающий красный топ и золотые сережки; ее волосы были уложены наверх. Она была просто великолепна, пока не заболела, — красива, весела, добра, и она была лучшей матерью в мире. Вики была единственным человеком на вечеринке, единственным человеком во всем мире, с которым Мелани могла находиться рядом. Мелани извинилась перед Синтией Роксби и направилась в сторону Вики.

Мелани рассказала подруге о неудавшейся пятой попытке.

— Мое собственное тело меня предает, — сказала она и расплакалась.

Вики отвела ее в дамскую комнату, где они сели на бархатный диван и допили содержимое своих бокалов. Выйдя оттуда, они столкнулись с Питером. Он стоял у аварийного выхода — Мелани вспомнила его лицо в красном свете лампы — и разговаривал с Фрэнсис Диджитт. Фрэнсис Диджитт была одета в костюм, который она носила на работу, темный костюм с короткой юбкой, а поверх костюма на ней была накидка из флиса. Фрэнсис была похожа на главного редактора «Филд энд Стрим»^[20].

Мелани ничего не заподозрила, увидев Питера и Фрэнсис вместе. Она задумалась над тем, что ответить на вопрос Фрэнсис о пятой попытке забеременеть. Фрэнсис проявляла к этой теме недюжинный интерес; ее сестра, Джоджо, в Калифорнии как раз проходила через то же самое, ну, по крайней мере Фрэнсис так сказала. И еще Мелани была смущена из-за того, что вышла из дамской комнаты вместе с Вики. Это было одно из проявлений асоциального поведения, в котором Питер всегда обвинял ее после корпоративных вечеринок: «Вы прячетесь с Вики в туалете, словно ученицы средней школы».

— Теперь я думаю, что если бы я обратила внимание, — сказала Мелани Джошу, — если бы я тогда видела чуть дальше собственного носа…

— У него был роман с ней? — спросил Джош.

— О да, — ответила Мелани. — Да, был. И до сих пор продолжается.

— До сих пор. Даже несмотря на твое…

— Питер не знает о том, что я беременна.

— Не знает?

— Нет.

— Но как ты могла ему не сказать?

— Потому что он не заслуживает об этом знать.

Джош обнял Мелани крепче. Именно это ей и было нужно — человек, который мог бы ее успокоить, молодой красивый парень. Она обернулась так, чтобы смотреть ему в лицо. У Джоша был очень серьезный вид.

— Что? — спросила Мелани.

— Это странно, — ответил он. — Мы можем хотя бы просто признать, что это странно?

— Почему странно? — поинтересовалась Мелани. Она знала почему, но хотела, чтобы об этом сказал Джош.

— Ты замужем, — ответил он. — Ты беременна. Я знаю о том, что ты беременна, а твой собственный муж об этом не знает.

— Тебе не стоит беспокоиться о Питере, — сказала она.

— Я не беспокоюсь о Питере, — произнес Джош. — Я беспокоюсь о том, что подумают остальные. Вики. Тед.

— Они ничего не подумают, — сказала Мелани. — Потому что они ни о чем не узнают.

— Нет?

— Нет.

— О. Ладно. — Джош выдохнул и, казалось, немного успокоился. Он был пьян, или почти пьян. Что бы ни случилось сегодня ночью — это сегодня же и закончится.

«О’кей? — спросила себя Мелани. — О’кей». Она поцеловала Джоша и этим, казалось, застала его врасплох, хотя зачем они сидели возле церкви на лавочке, если не собирались целоваться? Джошу понадобилась пара секунд, чтобы прийти в себя, а потом Мелани показалось, что она была машиной и Джош решил, что он все-таки хочет на ней прокатиться. Поцелуй, такой нежный и милый, превратился во что-то более стремительное и настойчивое. Джош водил руками по ее спине вверх-вниз, затем снова вверх-вниз по ее спине, но уже под майкой, и Мелани, которая уже почти десять лет не целовала никого, кроме Питера, подумала, испытывал ли Питер такое же чувство опьяняющей чужеродности, когда был с Фрэнсис Диджитт.

Молодость Джоша была очевидна во многих вопросах: он был сильным, неистовым, настойчивым. (Под конец их сексуальная жизнь с Питером стала какой-то работой, долгом — он жаловался на это, Мелани тоже это ощущала.) Джош ласкал ее нежную грудь, покусывал мочки ее ушей и шептал Мелани на ухо:

— Боже, ты просто изумительна!

«Изумительна? — подумала Мелани. — Я?»

Но когда Джош прикоснулся руками к ее животу, он отпрянул назад, словно боялся обжечься. Мелани взяла его за руки и хотела положить их себе на живот, но он сопротивлялся.

— Все в порядке, — прошептала она.

— Точно? — спросил Джош и позволил прижать его руки к ее животу, но Мелани по-прежнему чувствовала его нежелание. Чего она пыталась добиться, принуждая пьяного студента колледжа признать еще не заметную глазу беременность?

— Расслабься, — сказала Мелани. — Все в порядке.

Она понимала, что ей следовало просто пустить все на самотек. Позволить Джошу решать, к каким частям ее тела он будет прикасаться, а к каким нет. Но если они собирались пойти дальше, Мелани хотела, чтобы он воспринимал ее такой, какая она есть, — беременной женщиной тридцати одного года.

В какой-то момент Мелани пришло в голову, что Джош был недостаточно зрелым, чтобы с этим справиться, а может, он просто не хотел иметь дело с женщиной вроде нее, с багажом эмоциональным и физическим. Вполне логично было то, что сначала он остановил свой выбор не на ней. И как могла она винить Джоша за то, что он отдал предпочтение Бренде, которая была не только очень красивой, но еще и необремененной? И как могла Мелани винить его за то, что он хотел какую-то легкомысленную девушку своего возраста, с которой познакомился в баре или у костра?

В тот момент они словно застыли. Мелани прижимала руки Джоша к тому месту, где внутри нее зарождалась жизнь, и женщину охватили сомнения. Она поняла, что совершила ошибку. Мелани отпустила руки Джоша — собственно говоря, она их просто оттолкнула, — чувствуя себя очень глупо. Она не должна была его добиваться; она не должна была давать волю собственному помешательству.

Джош отстранился от нее. Мелани слышала, как он сделал вдох, словно почувствовал облегчение, получив свободу. Но следующий его поступок был настолько неожиданным, что у Мелани просто перехватило дыхание. Джош поднял ее майку и наклонился. Он прижался лицом к ее животу и поцеловал его, словно это было самым естественным делом на земле.

* * *

Спать.

Вики оставила записку. «Ушла погулять, — было написано в ней. — К маяку».

Она не могла уснуть, хотя после пикника Вики казалось, что стоило ей только прикоснуться к подушке — и она сразу погрузится в сон. Она подняла руку Теда и посмотрела время у него на часах. Был час ночи. В голове у Вики гудело; она совершенно не хотела спать. В комнате было темно, в доме ни звука, слышно было только тихое похрапывание Теда. Вики приподнялась и наткнулась глазами на пенопластовую голову, парик, мерзкое лицо Дафни, и это вывело ее из себя. Она встала с кровати, взяла голову с тумбочки и засунула ее в шкаф. Утром Вики обязательно выбросит ее в мусорное ведро.

Мальчики спали на полу на своем матрасе. Они лежали на спине, сдвинув головы. Рука Блейна покровительственно лежала у Портера на груди. Они спали под одной простыней, которая теперь была зажата у Блейна между ног. Вики стояла рядом с матрасом и наблюдала за ними. Было очень жарко, и Блейн спал в шортах от пижамы, а Портер в одном подгузнике. У мальчиков были прекрасные торсы, у Блейна — худой и мускулистый, у Портера — по-детски полненький. Их кожа была молочно-белого цвета; она сияла. Вики заметила след от сумаха на голени Портера, она увидела новый комариный укус у Блейна на предплечье. Темные ресницы отбрасывали тень на щечки; Блейн водил глазами. Интересно, что ему снилось?

В мире нет ничего прекраснее, подумала Вики, чем наблюдать, как спят ее дети. Она так сильно любила своих сыновей, их прекрасные тельца и все остальное, что, ей казалось, она могла взорваться от этой любви. «Мои дети», — подумала Вики. Их тельца появились из ее тела, они были ее частью — и тем не менее она умрет, а они будут жить.

Вики погрузилась в материнство, будучи совсем к этому не подготовленной. Когда медсестра принесла ей Блейна на кормление в первую ночь его жизни, Вики проснулась в полной растерянности. Она привыкала к этому постепенно, все четыре с половиной года. «Это мой ребенок, и я отвечаю за него до конца своих дней».

Материнство — это самое приятное, что есть на земле, но в то же время и самоемучительное. Кормить ребенка, укладывать его спать, следить за тем, как прорезаются зубы, вытирать слезы, смотреть за ним каждую секунду, чтобы он никуда не влез. Первые шаги, падения, поездки в отделения экстренной медицинской помощи («Обязательно накладывать швы?»), овсянка «Чириоз», застрявшая у него в горле, из-за чего он чуть не задохнулся, отлучение от груди, бутылочка, соска, первая игра в песочнице, драка, воровство, первое слово «пап» (пап?), второе слово — «мой», проблемы с ушами, раздражение от пеленок и аллергия на крупы. Этим она была занята ежедневно, ежечасно; этим были заняты руки Вики, ее глаза, голова. Кем она была раньше? Она не могла вспомнить.

Вики всегда казалось, что Блейн был рожден для ее ума, а Портер — для сердца. Блейн был чертовски способным, очень независимым, находчивым. Пока Вики не поставили диагноз, он учился читать, выучил названия штатов и их столиц (Франкфорт, Кентукки), а также составлял список животных, способных видеть в темноте (летучая мышь, опоссум, енот). День, проведенный с Блейном, был непрерывным разговором: «Посмотри, посмотри, посмотри, мамочка, мамочка, мамочка. Ты поиграешь со мной в “Старую деву”? Будешь складывать со мной паззлы? Давай порисуем? Полепим из пластилина? Повторим цифры и буквы? Какой сегодня день? Какой завтра день? Когда ко мне может прийти Лео? Который час? Когда папа придет домой? Через сколько дней мы поедем в Нантакет? Сколько дней осталось до дня рождения Портера? Сколько дней осталось до моего дня рождения?» Но больше всего Блейн любил, когда Вики читала ему сказки, а сильнее, чем сказки из книг, ему нравились истории, которые она ему рассказывала. Блейну нравилась история о той ночи, когда он родился (воды у Вики отошли неожиданно, испортив их диван в старой манхэттенской квартире), ему нравилась история о ночи, когда родился Портер (воды у Вики отошли в «юконе», когда они возвращались домой с ужина в «Нью-Канаане»; Тед летел, словно банши^[21], в больницу Фэрфилда, и к тому времени, как Вики родила, уже успел привезти домой их няню). Но больше всего Блейну нравилась история о том, как Вики ударила по носу новорожденную тетушку Бренду в тот же день, когда ее привезли домой, и у тетушки Бренды потекла кровь, и испуганная Вики, не зная, что на это скажет мама, закрылась в ванной, и пришлось вызывать пожарных, чтобы ее оттуда вытащить. Вики смотрела на спящего Блейна и понимала, что она уже давно не рассказывала ему никаких историй из жизни и, что еще хуже, он просто перестал ее об этом просить. Может, когда-нибудь она расскажет ему историю о том, как у нее был рак, и они приехали на лето в Нантакет, и там ей стало лучше.

Что ему снилось? Двухколесный велосипед, скутер, скейтборд, жевательная резинка, водный пистолет, домашнее животное? Это то, чего он хотел больше всего, и Вики пришлось установить временное ограничение. «А можно мы заведем хомячка, когда мне будет шесть лет?» «А можно мы купим скейтборд, когда мне будет десять?» Блейн хотел быть большим. Он хотел быть взрослым; это стремление было еще до того, как появился Джош, а теперь, конечно же, Блейн хотел во всем быть похожим на него. Он хотел, чтобы ему было двадцать два года, он хотел мобильный телефон и джип. Вики всегда говорила, что в тот день, когда Блейн станет подростком, ее сердце разобьется, Но Теперь она думала, что если доживет до того дня, когда Блейну исполнится тринадцать, то будет чувствовать себя самой счастливой женщиной на земле.

Однажды утром Вики проснулась и увидела, что Блейн стоит у ее кровати, словно молчаливый часовой. Она улыбнулась ему и прошептала:

— Привет.

Блейн показал на уголок своего глаза, затем на грудь, а затем на Вики, и Вики собрала все силы в кулак, чтобы не расплакаться.

— Я тоже тебя люблю, — сказала она.

А еще был Портер, ее малыш. Ей так его не хватало. Вики перестала кормить его грудью, и внезапно ей показалось, что он вырос и уехал в колледж. Портер брал бутылочку у Джоша, у Бренды, у Теда — Вики доставались лишь два, а иногда три часа полуденной жары, когда Портер спал, скрутившись калачиком в ее объятиях. Когда он спал, он издавал приятный воркующий звук; он что-то бормотал, когда не спал; он так сосал свою соску, словно это была его работа. Его тело было похоже на пудинг; когда он улыбался, у него на щеке появлялась ямочка. Сейчас он был почти лысым и у него было всего два зуба — на самом деле он походил на старичка. Но он был безумно милым — его улыбка просто заставляла всех в него влюбляться. «Не взрослей, — подумала Вики. — Оставайся малышом, по крайней мере до тех пор, пока я не выздоровею и не смогу этим наслаждаться!» Но Портер гнался за своим братом, за пионером. Он не хотел оставаться позади! Он должен был проходить этапы своего развития свободно и легко. Портер уже начал бродить по комнате, держась за старую мебель тетушки Лив. Скоро он будет ходить свободно. Ее малыш растет.

Блейн пошевелился. Он издал звук, похожий на фырканье лошади, и открыл глаза. Он посмотрел на Вики. Она затаила дыхание — меньше всего она хотела, чтобы он проснулся или чтобы проснулся его брат. Глаза Блейна снова закрылись. Вики выдохнула. Даже это доставляло ей боль. «Я тебя люблю, — подумала она. — Вы оба рождены для моего сердца».

Она на цыпочках прошла в зал. Тихо, темно. Старые часы тикали на стене. Дверь в комнату Бренды была закрыта, дверь Мелани на дюйм приоткрыта. Вики вышла на веранду за домом. Ночное небо было невероятно красивым. Вики не верилось в то, что в такие ночи люди могут спать. Она вернулась в кухню, написала записку и ушла.

«Ушла погулять. К маяку». В своей так называемой пижаме — спортивных шортах и футболке, во вьетнамках и с банданой на голове. Она понимала, что это был еще один сумасшедший побег, как и прогулка прошлым утром к старой мельнице. Прогуливаясь по Шелл-стрит, Вики чувствовала себя преступницей. Ни в одном из домов не горел свет. В воздухе пахло цветами и океаном, раздавался стрекот сверчков. Вики ушла из дому, оставив записку. Она подумала о матери Джоша, которая повесилась без всяких объяснений, и вздрогнула.

Женщина медленно шла в направлении маяка. Она кашляла и хрипела; у нее болели ноги, кружилась голова. Вики прикоснулась ко лбу — он был сухим и горячим. И все же она гордилась собой. Она прошла почти что милю, кое-где ей приходилось идти в гору, и теперь она была здесь, посреди ночи, стояла у подножия огромной зубочистки. С одной стороны от нее были зеленые поля для гольфа, а с другой — волны разбивались об утес. Вики подошла к обрыву настолько близко, насколько могла решиться. Перед ней были океан и обворожительное небо. Звезды. Планеты. Галактики. Места столь далекие, что человек никогда не сможет до них добраться. Вселенная была бесконечна. Она была ужасающей, действительно непостижимой — Вики думала так с тех пор, как была еще маленькой девочкой. Она всегда представляла Вселенную в виде коробки, которую Бог держит в своих руках. «Жизнь будет продолжаться вечно, — подумала она. — Но я умру».

Она подумала: что, если она всегда будет так одинока, как в эту минуту, одна во всем мире — без мужа, без детей, без сестры, без родителей, без лучших друзей? Что, если бы она была бездомной, бродягой, без связей, без отношений? Что, если бы она была одна? Было бы ей тогда легче умирать? Потому что Вики действительно не могла представить ничего хуже, чем умереть и оставить своих близких людей. Человек умирает в одиночестве. Смерть только доказывала, что, какими бы связями ни был связан человек с другими людьми, на самом деле он был одинок.

Темноту разрезал голос:

— Вики!

Она обернулась. Тяжело дыша, на холм поднимался Тед. Он был словно ее отец, который пришел отругать ее за то, что она сбежала. Но когда он подошел ближе, Вики заметила на его лице выражение беспокойства. Он беспокоился о ней, и не зря. Что она, собственно говоря, делала?

— Вик, — спросил Тед, — ты в порядке?

— Я скоро умру, — прошептала она.

— Ш-ш-ш, — сказал Тед. Такой же звук он издавал, когда Блейн был совсем маленьким. Тед обнял ее. Она вся горела, не только угольки у нее в легких, но и все тело. Вики пылала от болезни, от бунтарских клеток. Их невозможно было прогнать. Она вся была болезнью. Оказавшись в объятиях Теда, Вики начала дрожать. Она замерзла, стоя там, на обрыве, на холодном морском ветру. Она стучала зубами. Руки Теда были самыми сильными руками на земле, которые Вики знала. Она вдыхала его запах, поглощала его тепло, она терлась своей щекой о его футболку. Это был ее муж, она знала его, и все же он был очень далеко от нее.

— Я это чувствую, — сказала Вики. — Я умру.

— Вики, — произнес Тед и обнял ее крепче, и ей было хорошо, но затем он, практически незаметно, вздрогнул.

— Я встала посмотреть на мальчиков, — сказала она. — Я просто хотела посмотреть, как они спят.

— Ты должна спать, — ответил он. — Что ты здесь делаешь?

— Я не знаю. — И она почувствовала себя безрассудной и безответственной. — А ты? Что, если мальчики?..

— Когда я понял, что ты ушла, я разбудил Бренду, — сказал Тед. — Она пообещала, что побудет в нашей комнате, пока я не приведу тебя домой.

«Словно беглянку», — подумала Вики. Но она не могла сбежать и не могла спрятаться. Сколько ей еще нужно времени, чтобы это понять?

Тед держал ее за плечи и пытался заставить посмотреть на него. Его лицо сияло от слез. Он был сильным, мускулистым и знал обо всем на свете. Ее муж. Но слезы катились у него по лицу, и в голосе звучала мольба.

— Ты должна выздороветь, Вик. Я не могу без тебя жить. Ты меня слышишь? Я люблю тебя так сильно, что эта любовь поднимает меня над землей, она толкает меня вперед. Ты толкаешь меня вперед. Ты должна поправиться, Вик.

Вики пыталась вспомнить, когда она в последний раз видела Теда таким, всецело поглощенным эмоциями. Может, в тот день, когда он сделал ей предложение, или тогда, когда родился Блейн. Вики хотела сказать ему: «Да, хорошо, я буду бороться ради тебя, ради детей». Это было бы похоже на сцену из фильма, когда все переворачивается, а они вдвоем стоят на обрыве у маяка под большим темным небом; это было бы прозрением. Все бы изменилось; она бы поправилась. Но Вики не верила в слова, она знала, что они не правдивы, и не хотела их произносить. И она ничего не сказала. Вики подняла лицо к звездному небу. У нее было все, и главной проблемой, связанной с этим, было то, что ей было что терять.

— Я не могу ничего изменить, — призналась она Теду. — Слишком поздно. Я чувствую себя просто ужасно.

— Я знаю, — сказал Тед. — Поэтому я и пошел за тобой.

Они не занимались любовью уже практически месяц, и Тед никогда не прикасался к ней нежнее, чем в этот момент. Он взял ее на руки и понес домой.

* * *

У Бренды зазвонил телефон. Она была на тридцатой странице своего сценария и стремительно двигалась вперед; слова приходили к ней быстрее, чем она могла их записать. Она была слишком занята даже для того, чтобы просто посмотреть на дисплей. Собственно говоря, Бренда и так знала, что это был либо Брайан Делани, либо ее мать. Телефон перестал звонить. Бренда услышала мягкий шум лифта где-то в другой части больницы, а затем полный энтузиазма голос ведущего «И-Эс-Пи-Эн».

Вики встречалась с доктором Олкотом за закрытой дверью. Бренда знала, что у ее сестры сильно упал уровень лейкоцитов в крови и температура поднялась практически до сорока градусов. Доктор Олкот хотел отложить химиотерапию до тех пор, пока анализы не улучшатся, а температура не спадет. Если когда-то и был день, когда Бренде следовало молиться, то именно сегодня — но почему-то единственным местом, где Бренда могла писать, была комната ожидания в онкологическом отделении нантакетской больницы. Это было какой-то бессмыслицей. Каждое утро у Бренды была возможность в полной тишине работать на пляже. Но, приходя на пляж, она впадала в ступор и могла думать только об Уолше. Бренда еще раз попробовала писать в кафе «Ивен Киль», но ничего не вышло — ее отвлекали другие парочки, которые завтракали, держались за руки, шептались. Кофе с молоком казался ей слишком сладким. Бренда поняла, что могла писать сценарий только тогда, когда должна была заниматься чем-то другим. Например, молиться. Или волноваться.

Ее телефон снова зазвонил. Бренда была как раз на середине той сцены, когда Кельвин Дер приходит на похороны Томаса Бича — прячась за чужими спинами, чтобы в нем не узнали человека, которому принадлежала лошадь-убийца, — и в этот раз он впервые видит красавицу невесту Бича, Эмили. Бренда абсолютно отчетливо представляла себе эту сцену — надетая набекрень черная шляпа Дера, взгляды, встретившиеся среди дюжины переполненных церковных скамей. Наконец Дер набрался смелости и заговорил с Эмили. Он подошел к ней на церковных ступенях после службы, чтобы выразить свои соболезнования.

— Вы знали моего Томаса? — озадаченно спросила Эмили. — Вы были друзьями?

И Кельвин Дер, воспользовавшись возможностью, ответил:

— Да, друзья детства. Мы давно не виделись. Я был в отъезде.

— В отъезде? — удивилась Эмили.

— За границей.

Брови Эмили изогнулись дугой. Она была молода, с Бичем обручилась совсем недавно и (что Бренда доказывала в своей диссертации) была приспособленкой. Смерть жениха опечалила Эмили, но в то же время девушка была заинтригована встречей с незнакомцем, другом детства Томаса, только что вернувшимся из-за границы.

— Правда? — произнесла Эмили таким тоном, который мог подразумевать практически все что угодно.

Телефон замолчал, затем зазвонил снова. Рингтон «К Элизе» был просто ужасен — создавалось такое впечатление, словно обезьянка крутила шарманку внутри консервной банки. Бренда, не глядя, залезла в сумочку и достала телефон.

Мама.

Бренда вздохнула. Отложила ручку. У Эллен Линдон началась настоящая истерика, когда она услышала, что у Вики жар; она наверняка хотела узнать, что сказал доктор. Бренде в любом случае нужно было в туалет. Она взяла трубку.

— Привет, мам.

— Как она?

— Все еще у врача.

— До сих пор?

— До сих пор.

— Ну, что он сказал насчет ее температуры?

Бренда прошла через холл по направлению к женской уборной.

— Не имею ни малейшего представления. Она все еще у него.

— Они тебе ничего не сказали?

— Они никогда ничего мне не говорят. Они говорят Вики, а Вики говорит мне. Поэтому нам придется подождать. — Бренда зашла в уборную, где ее голос отдавался эхом.

— Как долго они…

— Я не знаю, мам. — Бренда злилась на себя. Ей вообще не следовало отвечать на звонок. Такой разговор расстраивал их обеих. — Послушай, мам, я позвоню тебе, когда…

— Обещаешь?

— Обещаю. Впрочем, я попрошу Вики, чтобы она тебе позвонила, и ты услышишь все из первых уст.

— Хорошо, дорогая. Спасибо. Я буду ждать. Я отменила свой сеанс физиотерапии.

— Зачем? — спросила Бренда. — Ты не хочешь, чтобы дела с твоим коленом наладились?

— Я все равно не смогла бы сконцентрироваться, — сказала Эллен. — Кеннет всегда просит «сосредоточиться на упражнениях», а я не смогла бы этого сделать. Он всегда замечает, когда я рассеянна.

«И я должна быть рассеянной, — подумала Бренда. — Но все наоборот. Потому что я как-то неправильно устроена».

— О’кей, мам, — сказала Бренда. — Пока.

— Позвони мне, когда…

— Обязательно, — пообещала Бренда и выключила телефон. Она услышала, как смывают воду, и дверь одной из кабинок открылась. Оттуда вышла девушка. Бренда робко ей улыбнулась и сказала:

— Ох уж эти мамы!

Девушка проигнорировала ее слова, но Бренде было все равно. Однако через несколько минут, когда Бренда тоже вышла из кабинки, девушка по-прежнему была там и смотрела на нее в зеркало.

— Эй, — сказала девушка, — а я вас знаю. У вас работает Джош.

Бренда пристальнее посмотрела на девушку. Конечно. Бюстгальтер с чашечками выглядывал из треугольного выреза белой футболки. Это была та маленькая мегера из приемного отделения. Бренда посмотрела на табличку с именем. Диди. А, точно.

— Все правильно, — сказала Бренда. — Я Бренда. Я забыла, что вы знакомы с Джошем.

— Еще и как знакомы.

Бренда помыла руки и потянулась за бумажными полотенцами. Диди порылась в сумке, достала сигарету и закурила.

— Нам очень нравится Джош, — сказала Бренда. — Он прекрасно справляется с детьми.

— Наверное, вы платите ему черт знает сколько, — сказала Диди. Это прозвучало как обвинение.

— Не знаю, — ответила Бренда. — Я ему не плачу.

— Вы с ним спите?

Бренда повернулась к Диди как раз в тот момент, когда та выпустила изо рта струю дыма. Бренда надеялась, что отвращение не проявилось у нее на лице вместе с чувством собственного достоинства, которое просто не позволяло ей отвечать на такие абсурдные вопросы. Но она не могла не вспомнить тот поцелуй на лужайке перед домом. Не мог же Джош кому-то об этом рассказать?

— Вы не должны здесь курить, — заметила Бренда. — Это больница. И у некоторых пациентов рак легких.

Диди презрительно скривила рот, и Бренде показалось, что она снова в старших классах школы. Она была словно в ловушке — в женском туалете с возмущенной курильщицей, которая пыталась ее запугать.

— Ты трахаешься с Джошем, — сказала Диди. — Признай это. Или твоя сестра с ним трахается.

— Все, хватит, — сказала Бренда и выбросила использованное бумажное полотенце в мусорное ведро. — Я ухожу. До свидания.

— Он никогда не дал бы мне от ворот поворот, если бы не трахал одну из вас! — крикнула Диди, когда Бренда выходила из уборной. — Я знаю, что это одна из вас!

«О’кей, — подумала Бренда. — Странно». И, что еще более странно, она дрожала. Хотя, может, и не так уж странно, что она дрожала, — в конце концов, самый ужасный момент ее жизни был несколько похож на эту сцену в уборной. Девушка, достаточно молодая, чтобы годиться ей в студентки, обвиняла ее в недопустимых отношениях.

«Ходят слухи, что ты совершила единственный грех — если, конечно, не учитывать плагиат, — который не прощают».

«Романтические или сексуальные отношения между преподавателем и студентом запрещены. Романтические или сексуальные комментарии, жесты или намеки между преподавателем и студентом запрещены и ведут к дисциплинарному взысканию. Для штатных сотрудников никаких исключений не существует».

«Мы понимаем, доктор Линдон, что у вас были недопустимые отношения с одним из ваших студентов…»

«Недопустимые отношения» были ошибкой Бренды. Можно было бы обвинить Уолша в том, что он ее добивался, но, в конце-то концов, Бренда была профессором, а Уолш студентом, и она допустила, чтобы это случилось. В кафе «Каппинг рум» они выпивали и целовались, а на следующее утро, проснувшись, Бренда чувствовала ужасный стыд и возбуждение. Она надеялась, что Джон позвонит ей, но он не звонил, и во вторник Бренде уже казалось, будто все это ей просто приснилось. На занятии Джон сидел на своем обычном месте, окруженный девушками-студентками, каждая из которых, как теперь казалось Бренде, старалась поразить его своим интеллектом. Каждый раз, когда чернокожая Амрита высказывалась во время обсуждений, она смотрела на Джона, пытаясь определить, разделяет ли он ее точку зрения. А Келли Мур, актриса из мыльной оперы, пустила в ход все свои артистические таланты. Три Ребекки практически создали фан-клуб Джона.

— Он такой горячий, — сказала как-то одна из них. — Все его хотят.

Уолш, в свою очередь, был обезоруживающе слеп. Он и не подозревал, что сидел в аудитории среди обожавших его фанаток.

В конце занятия Бренда объявила тему зачетной работы по первой половине семестра:

— Сравните личностный кризис Кельвина Дера с личностным кризисом персонажа любого произведения современной литературы. Пятнадцать страниц.

Девушки заохали и вышли из аудитории. А Уолш остался.

Бренда посмотрела на него.

— Нет, — сказала она. — Иди. Ты должен уйти.

Он смотрел на нее так, что в ней мгновенно вспыхнуло желание. Он не сказал ни слова, просто стоял и смотрел на нее. Бренда чувствовала себя глупо из-за влечения, которое она испытывала к Уолшу и которое, к тому же, было весьма эгоистичным. Другие девушки — намного моложе и красивее ее — хотели его, но она была той, которая его получит. Бренда написала свой адрес на бумажке и всунула Уолшу в руку, а затем проводила его до двери.

— Иди, — сказала Бренда. — Я должна запереть дверь. — Она повернула голову. — Из-за картины.

Уолш не пришел ни той, ни следующей ночью, и Бренда чувствовала себя полной идиоткой. Она подумала, не был ли он двойным агентом, нанятым другими профессорами кафедры английской филологии, которые, завидуя ее высокому преподавательскому рейтингу и последовавшему за ним статусу звезды первой величины, пытались ее подставить. Или это была тщательно продуманная шутка ее студенток? В пятницу Бренда старалась не смотреть в сторону Уолша, но, конечно же, не могла от этого удержаться. Сандрин, певице из Гваделупы, удалось пронести мимо миссис Пенкалдрон коробку печенья, и, хотя девушка держала коробку на коленях, Бренда заметила ее и попросила выбросить. Сандрин неохотно поднялась и проворчала что-то на французском, отчего половина студенток засмеялись. Бренда пришла в ярость, хотя и понимала, что злилась не на Сандрин и не на Уолша, а на саму себя. Она волновалась из-за бумажки, на которой был написан ее адрес. Это был всего лишь лист бумаги, всего лишь ее адрес. Это еще ничего не означало — и в то же время означало. Бренда дала Уолшу свое согласие, она отдала ему свое сердце. Возможно, это звучало смешно, но так она чувствовала. Она положила свое сердце ему на ладонь, и что он с ним сделал? Ничего. Уолш не задержался после занятий; он открыл дверь перед обиженной Сандрин и остальными девушками, и Бренда почувствовала себя окончательно раздавленной.

В тот же вечер Бренда договорилась поужинать с Эриком ВанКоттом в центре, в «Крафте». Они собирались поужинать вдвоем, без Ноэль, что само по себе должно было сделать Бренду счастливой. «Крафт» был настоящим рестораном, если верить журналу «Нью-Йоркер». Там были обитые кожей стены и длинная очередь у входа. Все были нарядно одеты, хорошо пахли, общались в деловом тоне, разговаривали по сотовым («Я уже на месте. Ты где?»), ожидая, когда смогут войти внутрь. Бренда поднялась на цыпочки, пытаясь разглядеть Эрика поверх плеч и голов. Но она его не видела. Бренда стояла среди массы людей, ожидая возможности поговорить с эффектной женщиной у входа (ее звали Фелисити; Бренда слышала, как кто-то обращался к ней по имени). Бренда переживала, что она перепутала место или время или что эта договоренность просто ей приснилась. Когда наконец настал ее черед поговорить с Фелисити, Бренда сказала:

— У меня здесь встреча. С Эриком ВанКоттом.

Фелисити пробежала глазами список заказанных столиков.

— Да, все правильно, — сказала она. — Мистер ВанКотт пока не прибыл, и столик еще не совсем готов. Желаете пока выпить чего-нибудь в баре?

В баре Бренда осушила два «космо». Затем Фелисити объявила, что столик готов, и Бренда решила присесть, несмотря на то что она все еще была одна. Она заказала еще один «космо» официанту, который по совместительству оказался еще и профессиональным тяжелоатлетом.

— У меня здесь встреча, — сказала ему Бренда, надеясь, что это правда. Она проверила, нет ли сообщений на сотовом. Ничего. Была половина девятого. За одну неделю ее официально кинули двое мужчин. Но затем Бренда подняла глаза и увидела Эрика, который направлялся к ней с другого конца зала. Полы его непромокаемого плаща «Берберри» развевались при ходьбе. Мальчик, который играл с Брендой в песочнице, который однажды съел целую банку фисташек на кухне у Эллен Линдон, а затем вырвал ими у Эллен Линдон в туалете, парень, который спел любовную балладу Брайана Адамса на студенческом балу, после того как его кинула Вики, был теперь мужчиной, который зарабатывал деньги, носил костюмы и сегодня встречался с Брендой в шикарном нью-йоркском ресторане.

— Я опоздал? — спросил он.

— Нет, — соврала Бренда.

— Хорошо, — сказал Эрик. Он сел в кресло напротив нее, сбросил плащ, ослабил галстук и на безупречном французском заказал бутылку вина.

Бренда ужасно хотела поведать ему об Уолше. Ей больше некому было об этом рассказать; в ее жизни не было близких подруг, и она не могла рассказать об этом Вики или матери. Кроме того, Эрик мог высказать ей мужской взгляд на ситуацию, плюс Бренда хотела, чтобы Эрик знал, что да, в ее жизни были другие мужчины. Но, тем не менее, за двадцать миллионов лет их взаимоотношений выработались определенные правила, и одним из этих правил было то, что Бренда всегда первой спрашивала о делах Эрика.

— Ну, — сказала она, попивая свой третий «космо», — как идут дела?

— Ты имеешь в виду Ноэль?

— Если хочешь, можем поговорить о Ноэль, — сказала Бренда, хотя на самом деле надеялась, что сегодня вечером они не будут о ней вспоминать.

— Я должен тебе кое-что сказать, — произнес Эрик.

«Мы расстались», — мысленно продолжила за него Бренда. Если он хотел сказать ей об этом, то она готова была говорить о Ноэль хоть весь вечер. Чао, Ноэль, расставание с Ноэль и, конечно же, яростные нападки на Ноэль.

Эрик достал синюю бархатную коробочку из кармана пиджака, и Бренда подумала: «У него кольцо. Для меня?» Но даже три коктейля не могли так сильно изменить реальность.

— Я собираюсь просить Ноэль выйти за меня, — сказал Эрик.

Бренда заморгала. Выйти за него? Она посмотрела на коробочку. Она была уверена, что кольцо было очень красивым, но не просила его показать. У нее не было повода для удивления — Эрик ее предупреждал. Он называл Ноэль «той, на которых женятся». Но у Ноэль был серьезный недостаток — она не ела. У человека, который не ест, большие проблемы с самооценкой. Бренда списала Ноэль со счетов в «Кафе де Брассельз» и была уверена, что то же самое сделал и Эрик. Бренда не могла вымолвить ни слова. Если бы Эрик знал, как Бренда его любит, он оказал бы ей услугу и сообщил об этом по телефону, чтобы она просто могла повесить трубку.

— Брен?

— Что? — сказала Бренда и расплакалась.

Эрик потянулся через стол и взял ее за руку. Он крепко сжал ее и погладил другой рукой. Синяя коробочка, так и не открытая, стояла между ними на столе. Бренда услышала перешептывания и поняла, что каким-то образом они с Эриком привлекли к себе внимание окружающих — все, несомненно, думали, что Эрик делал предложение Бренде.

— Убери кольцо, — прошептала она. — Пожалуйста.

Эрик засунул коробочку обратно в карман пиджака, но при этом не отпустил руку Бренды. Они еще никогда так не прикасались друг к другу, и для Бренды это оказалось одновременно удивительным и невероятно болезненным.

— Ты счастлива за меня? — спросил Эрик.

— Счастлива за тебя, — сказала Бренда. — И несчастлива за себя.

— Бренда Линдон…

Она увидела, как тяжелоатлет подходит к их столику, но больше не могла оставаться здесь ни минуты. Бренда отодвинулась от стола.

— Я ухожу.

— Ты снова меня бросаешь? — удивился Эрик. — Снова посреди ужина? — Он произнес первые строки ужасной песни Дэвида Соула. «Не сдавайся, детка. Мы достойны еще… еще одной попытки…»

— Это не сработает, — сказала Бренда.

— Бренда, — сказал Эрик, и она посмотрела на него.

— Что?

— Я ее люблю.

Бренда встала и оставила Эрика за столиком одного. Она плакала по многим причинам, в том числе потому, что настоящая любовь всегда приходила к другим женщинам — женщинам вроде Вики, женщинам вроде Ноэль. Бренда практически видела обнаженную Ноэль у Эрика в постели, которую он всегда ласково называл «своим гнездышком». Ноэль была в гнездышке, обнаженная, в одних лишь сережках-жемчужинах. Алебастровая кожа, каштановые волосы. Ребра проступали сквозь кожу, словно ключи от маримбы, на которой умел играть Эрик. Бренда вышла из ресторана.

— Восемьдесят вторая улица, — сказала она водителю такси, стоявшему у «Крафта», американцу во всех отношениях. «Бенни Тейлор», было написано у него на удостоверении. — У вас нет платка?

Он вручил ей небольшую упаковку салфеток «Клинекс».

— Вот, пожалуйста, дорогая.

Бенни Тейлор подвез Бренду к ее квартире без десяти десять.

— С вами все будет в порядке, милая? — спросил он.

Он спрашивал не потому, что она плакала, а потому, что у двери ее дома торчал какой-то мужчина. Мужчина был высокого роста и одет во все черное. Бренда взглянула в сторону двери — и у нее забилось сердце. Это был Джон Уолш.

— Да, все будет прекрасно, — сказала Бренда. Она попыталась разгладить одежду и поправить волосы. Ее макияж явно размазался. Она достала из сумочки деньги, чтобы заплатить Бенни Тейлору, и попыталась придумать, что скажет, выбравшись из такси.

«Привет! Что ты здесь делаешь?» У Бренды подкашивались ноги, да еще и три выпитых коктейля повлияли на координацию движений. Бенни Тейлор уехал; Бренда как можно увереннее подошла к улыбавшемуся ей Джону Уолшу. Сильный, мускулистый австралиец. Бренда попыталась быть крутой, но глупая улыбка просто не желала исчезать с ее лица.

— Привет, — сказала Бренда. — Что ты здесь делаешь?

Джон Уолш стал ее любовником. Он был ее любовником несколько дней, несколько недель, несколько месяцев. Это была их возбуждающая, очаровательная и священная, тщательно скрываемая тайна. Они никогда не говорили об университете за его стенами, и Джон перестал задерживаться в аудитории после занятий. Он звонил Бренде на сотовый — два гудка, затем сброс, это был их сигнал, — и они встречались в ее квартире. Если они не могли ждать сорок пять минут, которые уходили на дорогу, то встречались в Риверсайд-парке, где целовались за древостоем. Они гуляли в шторм, ели омлеты, пили красное вино, занимались любовью, смотрели старые австралийские фильмы вроде «Брейкер Морант». Джон Уолш рассказывал Бренде истории — о девушке из Лондона, которая забеременела от него и сделала аборт, о своем деде, который стриг овец на западе Австралии. Уолш рассказывал ей о своих путешествиях по миру. Бренда вспоминала о своем детстве в Пенсильвании, о родителях, о Вики, о Нантакете, о тетушке Лив, о колледже, об аспирантуре, о Флеминге Трейноре. По сравнению с жизнью Уолша все это было очень скучно, но он делал так, чтобы ее жизнь казалась захватывающей. Он задавал нужные вопросы, слушал ответы, он был эмоционально открытым и зрелым. Но больше всего в Уолше Бренде нравилась его серьезность. Он не боялся серьезных тем; он не боялся заглянуть внутрь себя. Возможно, так были воспитаны все австралийцы, а может, это появилось в нем благодаря его многочисленным поездкам, но Бренда не знала больше ни одного такого мужчины. Даже Эрик, даже Тед, даже ее отец. Стоило только спросить их о чувствах, и они смотрели на тебя так, словно ты попросила их купить тампоны.

Той зимой во время второй метели Бренда и Уолш укутались так, чтобы никто не мог их узнать, и пошли кататься на санях в Центральный парк. Время шло, и они становились все смелее. Они стали ходить в кино (Бренда надевала бейсболку и солнцезащитные очки. Она не разрешала Уолшу брать ее за руку до тех пор, пока в зале не выключат свет). Они обедали в кафе, выпивали, ходили танцевать. Они никогда и нигде не встречали знакомых.

В какой-то момент Бренда перестала думать об Уолше как о своем студенте. Он был ее любовником. Он был ее другом. Но потом пришел вечер понедельника, который все изменил. Бренда была дома одна, она проверяла контрольные работы. Она откладывала это, сколько могла, пока девушки-студентки не начали жаловаться; Бренда пообещала им выдать работы на следующем занятии, и ей оставалось проверить еще одну работу. К чести Уолша, он ни о чем ее не просил. Может, он просто забыл, что Бренда должна была проверить контрольные. Она с большим волнением взяла лист бумаги, на котором вверху были напечатаны рядом их имена: «Джон Уолш / доктор Бренда Линдон», — и начала читать.

Чего она боялась? Она боялась, что работа будет плохой — бессвязной, слабо аргументированной, с ошибками, опечатками и неверной пунктуацией. Она боялась, что там будут грамматические ошибки. Бренда боялась, что Уолш просто перескажет мысли, которые она высказывала на занятиях, вместо того чтобы выразить свои собственные (как сделала одна из Ребекк, за что и получила слабенькую «троечку»); она боялась, что он случайно процитирует кого-то и забудет указать источник. Эта работа могла поставить точку в их отношениях — не только потому, что Уолша могла разозлить низкая оценка, но и потому, что Бренда могла разочароваться в его интеллектуальных способностях.

Практически все студенты в группе сравнивали Кельвина Дера с одним из героев книг, указанных в списке литературы. Но не Уолш. Он выбрал книгу, которой не было в списке, книгу, которую Бренда никогда не читала, роман под названием «Райдеры» западноавстралийского писателя по имени Тим Винтон. Работа Уолша была посвящена проблеме, которую сам Уолш обозначил как «идентификация потери», — то есть как потеря кого-то или чего-то в жизни влияет на личность человека. В «Невинном самозванце», когда лошадь Кельвина Дера убила Томаса Бича, Дер потерял уверенность в своем жизненном предназначении. Это событие потрясло его до глубины души и заставило отказаться от собственных мечтаний и амбиций и переключиться на мечты и амбиции Бича. В «Райдерах» главный герой, Скалли, потерял жену — в буквальном смысле слова. Она улетела в Ирландию со своей дочерью, но, загадочным образом, с самолета сошла только дочь. В «Райдерах» Скалли ищет свою жену. В книге раскрываются изменения в личности человека, пережившего потерю. Все внимание Бренды было приковано к работе. Уолш четко изложил тезис сочинения на первых трех страницах, затем подкрепил его десятью страницами текста из двух романов и блестяще закончил свое сочинение, перечислив другие случаи идентификации потери из большого списка произведений. Эту проблему можно встретить, писал Уолш, в любом произведении, от «Гекльберри Финна» до «Любимой».

Бренда отложила работу; она была потрясена. Для сравнения она прочитала работу Амриты (которой поставила пять баллов), а затем еще раз перечитала работу Уолша. Его работа была совершенно иной, она была оригинальной, такой же свежей и солнечной, как страна, из которой он был родом. Но подобная глубина могла прийти только с годами и с опытом. Бренда поставила Уолшу пять баллов с плюсом. Затем заволновалась. Она поставила Уолшу самую высокую оценку в классе. Было ли это справедливо? Его работа была самой лучшей. Могла ли она это доказать? Это было субъективное суждение. Не вызовет ли это подозрений? Было ли «пять с плюсом» как-то связано с тем, что Джон Уолш спал со своим профессором на этой самой кушетке, доставляя Бренде столько удовольствия, что она даже кричала?

Она легонько написала оценку в верхней части работы карандашом, на случай если передумает. Но Бренда не могла заставить себя изменить ее — Уолш заслужил эту «пятерку», все честно и справедливо. И все же Бренда боялась. Она боялась, что влюбилась в него.

К тому времени как Бренда вернулась в приемную онкологического отделения, ее вдохновение испарилось. Обвинения Амриты (справедливые) смешались с обвинениями Диди (несправедливыми). «Ты с ним спишь!» Бренда спрятала свой сценарий и решила никому не рассказывать о том, что произошло в туалете.

Через несколько секунд в холле появилась Вики в сопровождении доктора Олкота. Бренда прищурилась. Неужели это ее сестра? Вики словно усохла — казалось, она стала не только тоньше, но и ниже ростом. Вики выглядела такой же хилой, как тетушка Лив в последние месяцы перед смертью (тетушка всегда была миниатюрной — восемьдесят пять фунтов вместе с пальто). Вики была в платке от Луи Вуитона, белых шортах, висевших у нее на бедрах, розовом топе, который создавал такое впечатление, словно у нее и вовсе не было груди, и кашемировом джемпере цвета морской волны на змейке, потому что при температуре сорок градусов Вики знобило. Мысленно Бренда была далеко отсюда, но она тут же снова стала неистово молиться. Дорогой Господь, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Доктор Олкот передал Вики Бренде. В приемной никого не было, но он все равно заговорил шепотом:

— Мы сделали ей укол невпогена, и нужно будет приехать завтра и послезавтра на уколы. Они должны поднять уровень лейкоцитов. Я также прописал Вики антибиотик и тайленол, чтобы сбить жар. Через несколько дней ей должно стать лучше. Когда уровень лейкоцитов поднимется, мы возобновим химиотерапию, начиная с маленьких доз. — Он посмотрел на Вики. — Хорошо?

Она дрожала.

— Хорошо.

Бренда взяла Вики за руку.

— Что-нибудь еще?

— Ей нужно отдыхать, — сказал доктор Олкот. — Я больше ничего не хочу слышать о пикниках на пляже…

— Хорошо, — быстро проговорила Бренда. Она уже и так чувствовала себя виноватой (за Уолша, за поцелуй с Джошем, за то, что писала, вместо того чтобы молиться) и сожалела (о чертовой «пятерке с плюсом», о картине Джексона Поллока, о том, что не послала Диди) — так что ничего не изменилось, когда доктор Олкот и вину за пикник повесил на нее. «Я хотела, чтобы Вики стало лучше», — могла бы сказать Бренда, но вместо этого произнесла: — Простите.

В машине Вики обмотала ноги флисовым одеялом и вжалась в сиденье.

— Я получила по заслугам, — сказала она.

— Ты о чем? — спросила Бренда.

— Я хотела покончить с химиотерапией, — призналась Вики. — И вот теперь химиотерапия покончила со мной. Один раз в неделю, слабая доза. Это не может убить даже однокрылую муху.

— Не думай так.

— Клетки окрепнут, — сказала Вики. — И распространятся.

— Перестань, Вик. Ты должна сохранять позитивный настрой.

— И я сама в этом виновата.

— Не понимаю, как ты можешь такое говорить, — сказала Бренда. — Ты не виновата в том, что заболела.

— Я виновата в том, что не поправляюсь, — сказала Вики. — Я не стремлюсь к этому. — Она наклонила голову к окну. — Господи, как я виновата.

Бренда завела машину и сказала:

— Аминь.

* * *

Сердцу не прикажешь, подумала Мелани. И утром, после первого визита к врачу, она позвонила Питеру в офис.

Мелани лежала на кровати с закрытыми глазами, слушая уже привычное пение крапивника. Она чувствовала себя уставшей, потому что эту ночь снова провела с Джошем — они ездили к пруду Квиднет — и вернулась домой уже после полуночи. Вчера Мелани ездила с Вики в больницу. Пока Вики была у врача, который пытался поднять уровень лейкоцитов у нее в крови, Мелани посетила угрюмого терапевта, белокурого доктора, которому, по всей видимости, оставалась пара месяцев до пенсии. Он ужасно разговаривал с пациентами, но Мелани было все равно. Она услышала биение сердца своего малыша. Тук, тук, тук. Женщина и не представляла, что была огромная разница между тем, как она представляла это сердцебиение и как действительно оно звучит. Беременность была реальностью. Мелани здорова и способна к продолжению рода. Она была беременна десять недель; сейчас ребенок был размером со сливу.

Мелани положила руку себе на живот.

— Привет, — прошептала она. — Доброе утро.

Она ждала какого-то знака. Ей легко было скрывать эту новость от Питера, потому что, хотя ее и тошнило и она чувствовала себя очень, очень усталой, не было никакого явного проявления ее беременности. Она даже не была похожа на беременную. Но это сердцебиение было настоящим, его невозможно было отрицать, и Мелани восприняла это как знак. Не то чтобы она считала, что должна сказать обо всем Питеру. Она просто этого хотела.

И поэтому, когда Джош с детьми ушел на пляж, Бренда отправилась писать, а Вики закрылась в комнате, Мелани направилась к магазину и позвонила Питеру с платного уличного телефона.

Мелани наслаждалась сконсетским утром: голубыми цветущими гортензиями, свежескошенной травой, запахом теннисных кортов с глиняным покрытием через дорогу от казино, ароматом кофе и булочек, который доносился из магазина. А еще запахом Джоша на ее коже. Даже если Питер будет с ней груб, даже если он откажется ей верить, он не сможет испортить этот день.

— Доброе утро, — сказала секретарь. — «Раттер энд Хиггенс».

Даже если он заявит, что ему все равно.

— Соедините меня с Питером Пэтченом, пожалуйста, — сказала Мелани, стараясь говорить деловым тоном.

— Одну секунду, пожалуйста.

За этим последовала пауза, затем щелчок, затем гудки. Мелани переполняли страх, волнение и все те же неприятные чувства, связанные с Питером, которые она считала уже похороненными. «Черт! — подумала она. — Повесь трубку!» Но только подумав об этом, Мелани услышала голос Питера:

— Алло? Питер Пэтчен.

Его голос. Удивительно, но она забыла его, или почти забыла, но сейчас эти три слова шокировали ее.

— Питер? — сказала Мелани. — Это я. — Затем она испугалась, что он перепутает ее «я» с Фрэнсис Диджитт, и добавила: — Мелани.

— Мелани? — Он казался удивленным, и, если она себя не обманывала, приятно удивленным. Но нет, этого просто не могло быть. Это можно было объяснить большим расстоянием, плохой связью, тем, что Мелани говорила по старому ржавому таксофону.

— Да, — сказала она, стараясь сохранять спокойный, холодный тон.

— Как ты? — спросил Питер. — Где ты?

— В Нантакете, — сказала она.

— О, — ответил он. Неужели она действительно услышала разочарование в его голосе? Не может быть. — И как там?

— Прекрасно, — сказала она. — Чудесно. Лето, солнце, море, пляж. Как в Нью-Йорке?

— Жарко, — сказал Питер. — Душно. Кипящий котел.

— Как работа? — спросила она.

— О, ты же знаешь. Как обычно.

Мелани сжала губы. То же самое. Это значит, что он по-прежнему спит с Фрэнсис? Мелани не собиралась спрашивать; ей было все равно. Она беспокоилась о своем саде — о бедных клумбах с многолетними растениями! — но она и об этом не собиралась спрашивать.

— Ладно, я просто звоню, чтобы сообщить тебе… — Господи, неужели она действительно собиралась это сказать? — Я беременна.

— Что?

— Я беременна. — Новость казалась меньше и проще, когда Мелани ее произнесла, чем когда она мысленно составляла эту фразу. — Беременна. Роды в конце января.

В трубке стало тихо. Конечно. Мелани посмотрела на девяти- или десятилетнюю девочку, которая заходила в магазин со своим отцом. «Принцесса жевательных резинок» — было написано у нее на футболке. У девочки были длинные тонкие ножки, как у аиста.

— Ты меня разыгрываешь, — сказал Питер. — Это шутка?

— Не шутка, — ответила Мелани. Хотя подумать так было в стиле Питера. — Я никогда не стала бы шутить на эту тему.

— Нет, не стала бы, —согласился он. — Ты права, ты бы не стала. Но как? Когда?

— В тот раз, — сказала она. — Ты помнишь.

— Во время грозы?

— Да. — Мелани была уверена, что он помнил, конечно, помнил. Даже если на той же неделе Питер сто раз занимался сексом с Фрэнсис Диджитт, он все равно помнил. Мелани была в саду, обрезала лилии. Она забежала в дом, потому что начался дождь. Она сняла с себя мокрую одежду и заявила Питеру, что с искусственным оплодотворением покончено. Она сказала ему, что разочарование ее убивает. Она хотела жить дальше. Лицо Мелани было мокрым от дождя и от слез. Питер тоже немного всплакнул — она подозревала, что главным образом от облегчения, — и они занялись любовью, прямо там, в грязной комнате, возле фарфоровой ванночки для полива цветов. На улице дождь лил все сильней и сильней, затем раздался грохот, похожий на звук переломившейся гигантской кости. Питер и Мелани занимались любовью так, как не занимались уже много лет, — она с жадностью, он с благодарностью, — пока с тычинок лилий в раковину стекала оранжевая вода.

После Питер сказал: «Мы никогда бы не смогли этого сделать, если бы у нас были дети».

Оранжевые потеки остались в раковине, как напоминание об их совокуплении, что вызывало у Мелани задумчивую улыбку, пока она не узнала о Фрэнсис Диджитт, и горечь и раздражение потом. Теперь она могла забыть об этих потеках, потому что у нее появилось кое-что более постоянное. Сердцебиение. Малыш.

— Ты уверена, Мел?

— Я была у врача, — сказала она. — У меня десятая неделя. Я слышала его сердцебиение.

— Правда?

— Да.

— Господи, — прошептал Питер и снова замолчал. О чем он думал? Мелани приятно было обнаружить, что ей, собственно говоря, было все равно.

— Ну, — сказала Мелани, — я просто подумала, что ты должен об этом знать.

— Знать? Конечно, я должен знать. Я ведь отец. — Его тон был близок к обвинительному, но Мелани невозможно было запугать. Питер потерял права на те секреты, которые хранило ее тело, когда переспал с Фрэнсис Диджитт. Мелани закрывала глаза и представляла, как Фрэнсис Диджитт делает круг по полю для софтбола, выбрасывая в воздух кулак.

— Я хотела сначала сходить к врачу, а потом рассказать тебе. Я хотела убедиться в том, что все в порядке.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Питер.

— Мне было довольно плохо, — призналась Мелани. — И еще я очень устала, но, несмотря на это, чувствую себя прекрасно.

— Судя по голосу, у тебя все великолепно, — сказал Питер. — Судя по голосу, у тебя все действительно великолепно. — Он сделал паузу, откашлялся. Мелани прислушивалась, пытаясь расслышать звук пальцев, стучащих по клавиатуре. Это было так похоже на Питера — проверять состояние дел на рынке или играть в «Снуд» и одновременно разговаривать с ней по телефону. Но Мелани услышала лишь тишину; казалось, он даже не дышал. — Господи, я не могу в это поверить. Ты можешь? После всего, через что мы прошли?

— Я знаю, — сказала она. — Ирония судьбы.

— Судя по твоему голосу, у тебя все просто прекрасно, Мел.

— Спасибо, — сказала она. — Ладно, я говорю по платному телефону, и мне, наверное, пора заканчивать. Увидимся…

— Когда? — спросил Питер. — Я имею в виду, когда ты приедешь домой?

Мелани засмеялась.

— О Господи, — сказала она. — Не имею ни малейшего представления.

Она чувствовала себя прекрасно, произнося эти слова. Она владела собой на все сто процентов. Вернувшись домой, Мелани поцелует Вики и еще раз поблагодарит ее за приглашение в Нантакет. А еще сегодня вечером Мелани поцелует Джоша. А потом еще когда-нибудь.

— Я буду на связи, Питер, — сказала Мелани.

— Хм, ладно, я…

Мелани повесила трубку.

* * *

Каждое утро, входя в дом номер одиннадцать на Шелл-стрит, Джош задавал себе один и тот же вопрос: «Что я делаю? Что я, черт подери, делаю?» А ответ был таким: он спал с Мелани Пэтчен, замужней и беременной женщиной. У него был с ней роман, и он держал это в секрете не только от Вики, Бренды и своего отца, но и от Блейна с Портером. Наибольшую вину Джош чувствовал, когда смотрел на детей, потому что он хотел быть для них хорошим примером. Они будут копировать его во всех отношениях, и это ничего, если бы он только не спал с лучшей подругой их матери. Каждое утро, когда за завтраком Джош видел круглые лица мальчиков с широко открытыми глазами, он испытывал угрызения совести. Но к десяти вечера — в это время Джош встречался с Мелани на городском пляже — он успокаивался настолько, что мог продолжать свое вероломное поведение.

Сколько еще времени пройдет, прежде чем их поймают? Джош спрашивал себя об этом сто раз на день, но никогда не задавал этот вопрос Мелани, потому что у нее и без того была масса поводов для беспокойства. И они были очень, очень осторожны. Мелани даже стала вылезать в окно, вместо того чтобы выходить через дверь; она дошла до того, что стала перелезать через забор, чтобы не пользоваться калиткой (хотя от этих мер предосторожности придется отказаться, когда она поправится). Мелани складывала на кровати человеческую фигуру из подушек, а на улице шла по траве вдоль заборов, чтобы не идти по ракушечнику, который хрустел под ногами. Мелани добиралась до парковки городского пляжа где-то между десятью и половиной одиннадцатого; она забиралась к Джошу в джип, и он увозил ее в какое-нибудь безлюдное место, где они занимались любовью или в его машине (что тоже станет невозможным, когда у нее увеличится живот), или, если у них было достаточно храбрости, на пляже. У Джоша дважды возникало ощущение, что за ними следят. Один раз он свернул на грязную дорогу, которая завела их в торфяник, а другой раз заехал на пустынную подъездную аллею. Эти случаи заставляли Мелани визжать от нервного возбуждения, и Джош должен был признать, что и у него в крови подскакивал адреналин, что приносило ему определенную долю удовольствия. Они жили, словно по сценарию фильма, — тайна, запретные отношения, сопровождаемые драматическими побегами, и — следом за ними — неистовый секс.

Секс, собственно говоря, был просто ошеломительным. Джош понял, что заниматься любовью с молоденькой девочкой — это одно, а с женщиной — совсем другое. Джош думал, что беременность Мелани сделает их секс странным или будет вызывать какой-то дискомфорт, но все было совершенно наоборот. Мелани находилась в полной гармонии со своим телом, ее переполняли гормоны, она была всегда готова для Джоша, она направляла его. Мелани делала ему комплименты, побуждала его к экспериментам. Да, секс был просто фантастическим, и Джош не мог этого отрицать, но, если бы их с Мелани отношения ограничивались только сексом, Джош уже устал бы от них. Проблема была в том, что их отношения быстро переросли во что-то большее, чем секс. Мелани разговаривала с Джошем, она рассказывала ему настоящие, взрослые секреты; она посвящала его в детали. Это было совсем не похоже на ту чушь, которую он обычно выслушивал от девчонок. Когда Джош думал о той ерунде, которую ему обычно рассказывали девочки («От такой влажности у меня появляются кудряшки… О мой Бог, посмотри, сколько тут граммов жира!.. А кто там будет? Эта сучка?.. Я ее бесплатно скачала на…»), он поражался, как еще не сошел с ума. Сначала Джош думал, что рассказы о разбитом браке Мелани или о ее попытках завести ребенка будут не лучше. Но он ошибался. Эта история полностью поглотила его.

«Ты когда-нибудь обязательно убедишься, что брак — это договор, который ты заключаешь с другим человеком. Это клятва, которую ты даешь, и она священна, или, по крайней мере, ты так думаешь, стоя у алтаря. Это гарантия того, что ты никогда не будешь одинок, что ты часть команды, союза, пары, супружеской пары. По крайней мере это было моей мечтой, и я верила в нее. Ребенок был еще одной мечтой. Для многих пар это в порядке вещей. Они даже не задумываются об этом, и — бах! — беременность. Я думала, что так будет и у нас с Питером. Я всегда хотела иметь много детей. А потом мы попытались, и ничего не получалось, и люди говорили: всему свое время. А что еще они могли сказать? И мы продолжали попытки, и чем больше я думала об этом как о «попытках», тем мучительнее это становилось для меня, и мне было грустно, а Питер злился, потому что ни один из нас не в силах был что-либо изменить. И потом мы пошли к врачу, и я, конечно же, думала, что что-то не в порядке с Питером, а Питер думал, что что-то не в порядке со мной. И нас просто ошеломила новость о том, что у нас обоих все было в порядке. Мы оба были абсолютно здоровы, просто мы не подходили друг другу. И поэтому я начала пить таблетки, которые влекли за собой весьма неприятные побочные эффекты, но все равно не давали никакого результата, и я перестала их пить. Мы попробовали иной подход — порошок из рога носорога и занятия любовью в полночь во время полнолуния, — а затем мы просто признали, что ничего у нас не выходит, и сдались. Какие у нас оставались варианты? Искусственное оплодотворение. Но искусственное оплодотворение дело мудреное — существуют графики, они берут яйцеклетку, берут сперму Питера, оплодотворяют яйцеклетку в лабораторных условиях, затем имплантируют ее и надеются, что она приживется. Это требует кучу времени, проведенного в больнице, кучу людей, вовлеченных в процесс, медиков, которые помогают тебе, и в это время ты думаешь, насколько это все неромантично, и ты думаешь, почему ты просто не можешь забеременеть после трех «мартини» или уик-энда в Палм-Спрингс, как все остальные. Ты начинаешь себя ненавидеть. Семь раз я проходила через циклы искусственного оплодотворения. Больше года моей жизни ушло на то, чтобы задерживать дыхание и молиться. Затем я плакала, когда ничего не получалось, обвиняя себя, обвиняя Питера. Я не говорю, что со мной было легко, — это не так. Питеру надоело слушать о моих циклах, овуляциях, оплодотворении, имплантациях, жизнеспособных эмбрионах, но я только об этом и могла думать. Разница между мной и Питером заключалась в том, что я продолжала верить в наш брак. Я думала, что мы одна команда — в этой ожесточенной борьбе, скажем так, против тех сил, которые мешали нам завести детей. Но затем мне показалось, что я обернулась и увидела: Питер ушел, и я боролась одна. Или еще хуже — Питер присоединился к другой команде. Он и Фрэнсис Диджитт. Он был моей самой большой любовью, моим лучшим другом, моим надежным пристанищем, моим героем, Джош, — и потом я узнала, что я была для него ничем. Даже меньше, чем ничем. Это было — и до сих пор есть — предательство на всю жизнь. Я думала, что измены случаются только в мыльных операх. Я думала, они бывают только у Чивера^[22]. Я не знала, что они случаются на самом деле. Я была чертовски наивна. У Питера роман с Фрэнсис Диджитт, у него с ней связь. Ты не можешь себе представить, что это такое. Ты просто не можешь себе этого представить».

Но в этом она ошибалась. Все, что мог Джош, — это как раз представлять, и, когда он это делал, он ловил себя на том, что испытывает ненависть к Питеру Пэтчену. Потому что Джош быстро понял, что Мелани была очень милым, искренним человеком, она думала о других, она была доброй, ранимой и доверчивой. Конечно же, она верила в вечную любовь, конечно же, она хотела, чтобы ее дом был полон детишек, — и она этого заслуживала. Чем больше времени Джош проводил с Мелани, тем сильнее он хотел ей помочь, защитить ее. Он хотел быть ее героем. Он понимал, что почувствовал это с самого начала — когда Мелани упала с трапа самолета и он предложил ей аптечку, а затем когда она застряла в аэропорту и он подвез ее домой. Поздно ночью, лежа в постели, Джош пытался понять, что же он, черт подери, делал. Он подумал, что в глубине души хочет быть необходимым, — но если бы дело было только в этом, он с таким же успехом мог просто остаться с Диди: она была самым нуждающимся в опеке человеком, которого он знал… В конце концов Джошу пришлось признать, что он не может ответить на свой вопрос, но не в силах остановиться.

Ночи пролетали, словно вспышки молнии. Неделя, две недели, никто из них не хотел пропускать ни единой ночи, хотя они оба делали вид, что это была хорошая идея («Нам, наверно, стоит сделать перерыв», — говорил Джош, и Мелани, зевнув, отвечала: «Не знаю, как долго я еще смогу не спать по ночам»), Джош понимал, что в какой-то момент ощущение новизны исчезнет; исчезнет чувство предвкушения момента, когда Мелани заберется к нему в джип. Настанет ночь без блеска, ночь, которой он уже не будет ожидать с таким нетерпением, ночь, когда Мелани покажется менее пылкой, чем обычно, или слишком знакомой. У Джоша всегда так было с девушками. В конце концов он чувствовал — как в случае с Диди, — что эти отношения давят на него.

Но с Мелани все было по-другому. С Мелани он словно взбирался на гору, откуда открывался чарующий вид, и каждый раз это ощущение было таким же новым и захватывающим, как в первый раз.

Джош все сильнее и сильнее хотел оказаться с Мелани в настоящей постели, но это было нереально. В его постели, на которой он спал еще с детства, в его комнате, где в ящике тумбочки он хранил свои дневники? Нет. И у Джоша никогда не хватило бы смелости пробраться в дом номер одиннадцать по Шелл-стрит, зная, что Вики, Бренда, Блейн и Портер (а по выходным еще и Тед) были там. Джош пытался найти альтернативу — может, ночь в «Бед энд брекфаст»? Но это был дорогой и рискованный вариант, потому что Тома Флинна знала на острове каждая собака. И Джош был уверен, что отец обязательно проведает от кого-нибудь о том, что Джош заплатил триста пятьдесят долларов за номер, в котором провел ночь с «женщиной постарше».

Джош за все лето практически не виделся со своими школьными друзьями. Он был занят своей работой, они — своей, и ходить на вечеринки или встречаться с друзьями в баре включало в себя риск столкнуться где-то с Диди, чего Джош всячески хотел избежать. Он испытывал неловкость, когда решил позвонить Заку, собственно говоря, первый раз за все лето, но Зак мог ему помочь. Зак работал летом в «Мадакет Марин», этот бизнес принадлежал его родителям, но в качестве подработки он еще следил за домом в Шиммо, прямо у гавани. Дом был довольно скромным для этого района — там было пять спален, и три ванных комнаты, и веранда вдоль всего второго этажа. В доме жили только две недели в году — первые две недели июля, — а все остальное время он пустовал. В обязанности Зака входило запускать туда уборщиков раз в две недели и садовников — а зимой еще чистить снег и проверять трубы. Владельцы дома жили в Гонконге; они никогда не приезжали без предупреждения — но перед их приездом Зак несколько недель проверял, чтобы все вещи были в полном порядке и точно на своих местах — азиатские лилии на столе в столовой, «Вдова Клико» в холодильнике. Ребята долгое время уговаривали его устроить вечеринку в Шиммо. Но Зак боялся своего отца еще больше, чем Джош Тома Флинна, а владелец дома был давним клиентом «Мадакет Марин». Поэтому ответ Зака всегда был отрицательным, и свои вечеринки он устраивал на пляже.

Но в Шиммо Зак приводил своих девочек, особенно тех, с которыми познакомился летом (он говорил им, что дом принадлежал ему). К тому же Зак поддавался на уговоры, и Джош подумал, что стоит рискнуть. Однажды вечером, возвращаясь домой с Нобадир-бич, он позвонил Заку.

— Мне нужен твой дом в Шиммо, — сказал Джош. — На одну ночь. На любую ночь на следующей неделе.

— Что? — удивился Зак. — И кто она?

— Заткнись.

— Я сто лет тебя не видел, дружок. Ты не пришел на мою вечеринку. Ты вообще нигде не появляешься. А теперь тебе нужен мой дом?

— Не будь таким нытиком, — сказал Джош. — Ты говоришь, как баба. Я могу воспользоваться домом?

— У тебя есть девушка? — спросил Зак.

— Да.

— Кто она?

— Не твое дело, — ответил Джош.

— О, перестань.

— Что?

— Скажи мне, кто она.

— Я познакомился с ней в Сконсете.

— Правда?

— Правда. В Сконсете есть девушки, которые не показываются в городе.

— Как ее зовут?

— Не твое дело.

— Почему все так секретно? Просто скажи мне имя.

— Нет.

— Если скажешь, как ее зовут, я дам тебе дом. В следующую среду.

— Ее зовут Мерил, — сказал Джош. Он пытался выбрать имя, которое легко запомнить, — а Мерил было вторым именем Мелани.

— Мерил?

— Да.

— Она студентка?

— Выпускница, — сказал Джош. — Из колледжа Сары Лоренс.

— Сары Лоренс?

— Да.

— Выпускница? Так она старше тебя?

— Старше. Немного. Я хочу произвести на нее впечатление. Поэтому и прошу дом.

— Я так полагаю, что именно из-за этой Мерил я не видел тебя все лето?

— В основном.

— Ну ладно, — сказал Зак. — В следующую среду. Я дам тебе ключи. Но ты должен пообещать, что будешь строго соблюдать все правила.

— Оʼкей, — сказал Джош.

В следующую среду, вместо того чтобы поехать на пляж, Джош свернул на дорогу к Шиммо и остановился у последнего дома слева. Его переполняло волнение, предвкушение секса и всепоглощающее желание удивить Мелани. Он достал ключи от дома и потряс ими перед ней.

— Что мы здесь делаем? — спросила она.

— То, что мы делаем обычно, — улыбаясь, ответил Джош.

Он вылез из машины и поспешил открыть дверцу для Мелани.

— Чей это дом? — спросила она.

— Моего друга, — ответил Джош. — Но на этой неделе он в нем не живет.

Он наблюдал за ее реакцией. Она не казалась приятно удивленной. В тот момент, когда Джош забирал у Зака ключи, он подумал, что использование чужого дома могло показаться Мелани ребяческим и отвратительным делом. Питер Пэтчен зарабатывал хорошие деньги. Он был из тех ребят, которые снимали апартаменты в пятизвездочной гостинице в Кабо. Он легко мог бы снять домик вроде этого.

Когда Джош стал открывать входную дверь, у него тряслись руки. Он обернулся и посмотрел на соседский дом, в котором горела одна только лампа. Эти соседи, по словам Зака, были настоящими сторожевыми псами, и поэтому одно из правил, которых Джош должен был строго придерживаться, — это не включать свет в северной части дома.

Зайдя внутрь, Джош разулся.

— Сними обувь, — сказал он.

Мелани засмеялась.

— О’кей.

— Я понимаю, — произнес Джош. — Прости. — Зак сказал, что полы были сделаны из какого-то редкого вида дерева, и еще одно правило гласило: никакой обуви, даже если это королева Англии.

Джош поднялся по винтовой лестнице в красивую комнату, окна которой выходили на гавань. Он включил неяркую лампу и сразу же приглушил свет. В комнате был красивый бар из зеркал и синего гранита, на котором висело около сотни перевернутых бокалов. На барной стойке Зак, как и обещал, оставил бутылку шампанского в ведерке со льдом и тарелку с сыром, крекерами, клубникой и виноградом.

— Это для нас, — сказал Джош, достав бутылку.

— О. — Мелани подошла к раздвижной стеклянной двери и вышла на веранду. — С этого места открывается удивительный вид! — крикнула она Джошу.

Он тут же попросил ее говорить потише. Меньше всего он хотел, чтобы соседи услышали их и пришли посмотреть, что здесь происходит, — или, что еще хуже, вызвали полицию. С тех пор как Джош забрал ключи, около сотни ужасных сценариев пронеслись у него перед глазами, заставив его усомниться в том, стоило ли вообще затевать все это. Но позже, после того как они воспользовались кроватью (не хозяйской, конечно, а кроватью в комнате для гостей, которая была королевских размеров, мягкой и шикарной, настоящей пятизвездочной кроватью в представлении Джоша), приняли вместе душ в ванной, выложенной мрамором, опустошили бутылку шампанского (пил в основном Джош, поскольку Мелани была беременна) и тарелку сыра и фруктов (это сделала по большей части Мелани, потому что после секса она была просто ненасытной), Джош решил, что да, оно того стоило. Шампанское ударило ему в голову, но это только усилило удовольствие, которое он получал от украденного момента. Джош включил телевизор с плоским экраном, стоявший у подножия кровати. Они с Мелани никогда не занимались чем-то обычным, как, например, просмотр телевизора.

— Что ты смотришь? — спросил он.

— Ничего, — ответила она. — Ну, «Клан Сопрано». И «Отчаянных домохозяек», если не забываю о них. И американский футбол.

— Футбол? — удивился Джош. — Студенческую или Национальную футбольную лигу?

— Национальную лигу, — сказала она.

Он кормил ее бри и крекерами, и крошки от них падали на простыню. Джош щекотал ее, она уворачивалась, и Джош заметил, насколько приятнее уворачиваться на простынях за четыреста долларов, чем на песке. Он щекотал ее так неистово, что она завизжала, и Джош мгновенно перестал, вздернув голову, как петух, и прислушиваясь. Слышал ли их кто-нибудь?

— Что с тобой? — спросила Мелани.

— Ничего.

— Мы не должны быть здесь, да?

— Конечно, должны, — сказал Джош. — Мы должны быть здесь.

Они с Мелани завернулись в белые вафельные полотенца, которые висели в ванной, и вышли на веранду. Джош поймал себя на мысли о том, где достать шесть миллионов и купить такой дом. Чтобы они просто могли остаться в нем. Чтобы им никогда не пришлось уходить.

Он затащил Мелани обратно в постель.

— Ты счастлива? — спросил Джош. — Тебе здесь нравится?

— Угу, — сказала она. У нее был полон рот клубники. — Да. Очень мило с твоей стороны было все это устроить. Хотя и не стоило, Джош. Пляж вполне подходит.

— Ты заслуживаешь лучшего, — возразил он.

— О. — У Мелани затуманились глаза. Она прикоснулась к его щеке. — Ты и есть лучшее.

«Ты и есть лучшее» — она говорила вещи вроде этого, и Джош лишался дара речи. «Ты и есть лучшее» — он снова и снова проигрывал эти слова в голове, даже после того, как проводил Мелани обратно к дому одиннадцать по Шелл-стрит, даже после того, как он вернулся в Шиммо, чтобы вытряхнуть простыни и убрать в ванной, даже когда в три часа утра наконец-то оказался в кровати. «Ты и есть лучшее».

Следующей ночью они снова были на пляже.

— Я сегодня чуть не попалась, — сказала Мелани.

Они лежали рядышком на старом покрывале (собственно говоря, это было то самое покрывало, которое Вики дала Джошу, чтобы они с детьми брали его на пляж, поэтому Джошу приходилось стряхивать с него изюм и крошки от крекеров). Они были на очень маленьком пляже в Монмое, спрятанном за двумя рядами деревянных лодок. Слева от них были высокие заросли спартины, откуда доносилось кваканье лягушек. С Монмоя открывался прекрасный вид на город, который блестел вдалеке, как настоящий мегаполис. Монмой был одним из самых любимых мест Джоша на острове, хотя по сравнению с прошлой ночью это больше напоминало кемпинг. То густо, то пусто, подумал Джош.

Он приподнялся и оперся на локти. Мелани не пыталась его запугать. Это стало частью их ритуала: подробно пересказывать ситуации, когда они чуть не попались. Они совершали сотни ошибок. Джош и сам чуть не открыл их тайну, когда приехал тем утром к дому одиннадцать по Шелл-стрит с часами Мелани в кармане. Она забыла их прошлой ночью на тумбочке в Шиммо, и Джош хотел тихонько ей их передать или оставить где-то в доме, например на кухонном столе, но, как только он вошел во двор, Блейн схватил его за карман и часы упали за вымощенную плиткой дорожку. Бренда сидела на ступеньках в конце дорожки, но она кидала кости и не обратила внимания на часы. Но Блейн заметил их — от ребенка сложно было что-то утаить, — потому что, когда на пляже Джош спросил у семьи, сидящей рядом с ними, который час, Блейн нахмурил брови.

— У тебя ведь были часы Мелани, — сказал он.

— Точно, — ответил Джош, стараясь не выдать своего беспокойства. — Я нашел их в саду. А потом вернул ей.

— А. — Блейн снова бросил на Джоша подозрительный взгляд — или это было всего лишь параноидальное воображение Джоша?

— Что случилось сегодня? — спросил Джош у Мелани. Он наклонился и поцеловал ее в шею. Она пахла шоколадом. Сразу после секса Мелани достала из кармана пакет «M&M’s» и теперь, одно за другим, клала драже себе на язык.

— Я сидела с Вики после ужина, — произнесла Мелани. — Я ей читала. А когда выходила от нее, сказала, что зайду к ней, когда вернусь.

— И она спросила: «Вернешься? Откуда? Ты куда-то собираешься?» — сказал Джош.

— Точно, — ответила Мелани. — И я сказала ей, что собираюсь к магазину, чтобы позвонить Питеру.

Джош застыл. Питеру? Позвонить Питеру?

— Это было не самое лучшее объяснение, — заметил Джош. — Почему бы тебе просто не позвонить Питеру с домашнего телефона?

— Дома нет междугородки, — сказала Мелани. — Поэтому, чтобы позвонить Питеру, мне нужно пойти к магазину.

— Все равно это было плохое объяснение, — настаивал Джош. — С чего бы тебе вдруг звонить Питеру? Он ведь козел.

— Точно, — согласилась Мелани. — Я просто сказала это Вики.

— Так ты не звонила Питеру?

— Господи, нет. Сегодня нет.

— Не сегодня? Ты в другой раз ему звонила? Вчера?

— На этой неделе, — сказала Мелани. — Утром. Я звонила ему… по хозяйственным вопросам.

Они замолчали. Джош слышал, как где-то в воде лязгал буек. Обычно ему нравились истории Мелани. Они были захватывающими — секреты, принадлежавшие им двоим, запретные темы. Чувства Джоша усиливались, желание удваивалось и утраивалось от одной мысли о том, что их могли поймать. Но сейчас, при упоминании о Питере, после сообщения о том, что Мелани звонила мужу на этой неделе, Джош ощущал смущение и уколы ревности. Он чувствовал себя обманутым. Если Мелани говорила с Питером на этой неделе, то почему сообщила об этом только сейчас? Джош бы тогда вообще не занимался организацией прошлой ночи. Он не устраивал бы ничего этого и сэкономил бы девяносто долларов.

Какого черта Мелани звонила Питеру? Хозяйственные дела? Что это значит — счета за электричество? Джош не мог понять. Он хотел потребовать у Мелани объяснений, но внезапно понял, что их отношения значат для него слишком много, — а когда-то он решил для себя, что все это весело и приятно, но ненадолго. Только на лето. У каждого из них была своя жизнь — Джош вернется в Мидлбери, Мелани улетит в Коннектикут и родит ребенка. В их отношениях не было места для ревности или боли, и все же Джош был близок и к первому, и ко второму.

Мелани предложила Джошу «M&M’s», но он оттолкнул ее руку.

— Ой-ой, — сказала она, — кто-то расстроился.

— Я не расстроился.

— Это ничего не значит, Джош. Всего лишь один телефонный звонок. Я, наверное, больше вообще не буду звонить ему этим летом.

— Почему же, звони, — сказал Джош. — Питер твой муж. — Он глубоко вдохнул. В этот момент Монмой скорее напоминал ему болото, а не рай. — Давай выбираться отсюда.

Мелани посмотрела на него, и Джошу показалось, что она будет возражать. Но Мелани не была глупой или отчаянной, как другие девушки, которых он знал. Она аккуратно взяла пакетик «M&M’s», встала и поправила на себе одежду.

— О’кей, — произнесла она. — Поехали.

Они молча дошли до джипа, и Джош думал о том, что все это было глупо и с этим пора кончать. Но в глубине души он знал, что никогда не сможет этого сделать, да и зачем? Мелани не собиралась возвращаться к Питеру этим летом, а Джоша только лето и волновало, и поэтому он подумал о том, что ему не стоит страдать и нужно наслаждаться летом.

Вот и отлично. Приняв это решение, Джош почувствовал себя лучше. Подойдя к джипу, он открыл Мелани дверь, поцеловал ее и помог забраться внутрь.

Фары осветили его так быстро, что он даже не успел сообразить, что это было. Джош почувствовал себя так, словно его поймали в ловушку, как мультяшного героя, освещенного лучами прожекторов. Он крикнул Мелани: «Пригнись!», но она то ли не услышала его, то ли вообще не слушала, потому что ее взгляд был устремлен на пикап, словно ей казалось, что он мог их переехать. Мотор взревел, и пикап подъехал к джипу, остановился на какое-то мгновение, достаточное для того, чтобы Джош разглядел, кто был за рулем. Затем машина развернулась и укатила в другую сторону, оставив за собой облако коричневой пыли и песка.

«Черт», — подумал Джош, и он повторял это снова и снова, когда забирался в джип и садился рядом с Мелани. «Черт, черт, черт». Это могло быть простым совпадением, подумал Джош. Не один он решил припарковаться в Монмое. Но кого он обманывал? Роб Паталка, брат Диди, следил за ним, преследовал его или просто ездил по острову по настоянию Диди, пытаясь его выследить. Диди явно нечем было платить Робу, так какие же у него были мотивы? Неужели он делал это просто так, из любви к сестре? Джош не хотел об этом думать. Он знал одно: опасность быть пойманными превратилась в реальность.

Мелани ничего не понимала и выглядела сбитой с толку.

— Кто-то из твоих друзей? — спросила она.

— Не совсем, — ответил Джош.

* * *

Вики пришло письмо. Оно было от Долорес, лидера группы поддержки больных раком. Алан, член группы, который был болен раком поджелудочной железы, скончался в прошлый понедельник. Вики уставилась на слово «скончался». Алану было пятьдесят семь, тридцать один из них он прожил в браке, у него был сын и две дочери; еще у него был внук, сын его сына, малыш по имени Брендан, который был такого же возраста, как и Портер. Алан, то ли по простому совпадению, то ли специально, всегда выбирал место рядом с Вики в кругу участников группы поддержки; они держались за руки, открывая и заканчивая встречу молитвой. Это все, что она знала об этом человеке, и теперь, когда Вики читала записку Долорес («скончался»), она словно оцепенела. Алан поцеловал Вики в щеку перед ее отъездом в Нантакет. Она сказала ему:

— Увидимся, когда я вернусь.

А он ответил:

— Конечно.

Группа поддержки была идеей доктора Гарсиа. Вики посетила ее шесть раз — два раза в неделю в течение трех недель, прежде чем уехать на лето. Единственное, что Вики оттуда вынесла, — это то, что рак был большим путешествием, циклом взлетов и падений, хороших и плохих дней, прогрессов и рецидивов. Вики очень хотелось попасть обратно в этот круг, чтобы поделиться своей историей, историей своего путешествия, и услышать отзывы людей, которые ее понимали.

Жар, который длился пять дней, был не похож на то, что Вики переживала раньше. Ей было то жарко, то холодно; ее так сильно трясло в ванне, что оттуда выплескивалась вода. Она спала в свитере, ее лихорадило, и ей снились кошмары — вооруженные грабители в масках у нее в спальне, требовавшие, чтобы она отдала одного из своих мальчиков. «Выбери одного!» Но как она могла выбрать? «Возьмите меня! — кричала она. — Возьмите меня!» И они взяли. Они схватили ее за руки и за ноги и вытащили из комнаты.

Днем все было как в тумане, Вики страдала от внезапных головных болей; ей было больно даже смотреть в окно на яркий солнечный свет и зеленые лужайки. Вики казалось, что ее мозг — это кусок мяса, который варится в котелке. Ее организм был обезвожен, несмотря на то что Бренда постоянно приносила стаканы ледяной воды с кусочками лимона. Бренда подносила к ее губам соломинку, как и Мелани, как и Тед. Тед клал ей на лоб мягкую губку для лица — губку, которую они стали держать в холодильнике и которая заставляла ее кричать от боли и облегчения. Однажды Вики открыла глаза и отчетливо увидела в дверном проеме свою мать. Эллен Линдон приехала из Филадельфии, несмотря на то что ее нога была в скобе. Эллен положила прохладную руку Вики на лоб; Вики почувствовала запах духов своей матери. Вики закрыла глаза и внезапно оказалась в родительском доме, в своей детской кровати, с чашкой бульона и тостом с корицей в руке. Из кухни доносились звуки музыки. Вики встала с кровати. В ее туфли что-то было насыпано. Песок.

Она принимала антибиотики, сильные антибиотики, хотя никто в больнице не мог ей сказать, что это была за инфекция. Ее температура падала до тридцати восьми градусов, затем снова поднималась до сорока. Врачи грозились положить ее в больницу на тот период, пока ей делали уколы невпогена — лекарства, которое должно было повысить уровень лейкоцитов у нее в крови. Каждые шесть часов Вики принимала четыре вида болеутоляющего и каждые два часа измеряла температуру. Вики жутко раскаивалась из-за пропущенной химиотерапии. Сейчас, когда она не могла ее принимать, ей очень этого хотелось. Доктор Олкот говорил, чтобы она не волновалась. Они поднимут уровень лейкоцитов, а затем возобновят терапию. Вики казалось, что ее тело — как густой суп, а кровь отравлена и разрежена. Если смешать все цвета радуги, сообщил ей однажды Блейн, получится коричневый. Это было о Вики.

По всему миру умирали матери. Лежа с температурой, Вики пыталась их сосчитать — женщин, которых она помнила с детства (их соседка, миссис Антонини, умерла от бокового амиотрофического склероза, оставив сиротами семилетних близнецов); женщин, с которыми Вики не была знакома (мать Джоша, которая повесилась); женщин, о которых она читала в газетах (террористка из Палестины, которая на восьмом месяце беременности подорвала себя, и ее разнесло на кусочки на контрольно-пропускном пункте в Израиле). В Рюкерстоуне, Пенсильвания, разозленный клиент вошел в штаб-квартиру страховой компании с АК-47 в руках. Его первой жертвой стала секретарь, Мэри Галлагер, которая только вышла на работу после декретного отпуска. Семь матерей погибли в Лос-Анджелесе, когда пригородный автобус перевернулся на автостраде и загорелся. Эти женщины летали у Вики над кроватью, она практически видела их, слышала их плач. Или это плакала сама Вики? Будь проклят Бог, который забирает из этого мира матерей! Но она одновременно и проклинала Его, и молилась Ему. Молилась!

— Пускай это буду не я. Пожалуйста.

Единственным удовольствием, которое у нее было, если это можно назвать удовольствием, — это глотки воды. Вода была холодной. А Вики так хотелось пить. Полглоточка, клялась она. Но Вики даже не успевала глотнуть: вода мгновенно поглощалась стенками ее рта, впитывалась языком, словно губкой. Ей следовало быть осторожной с количеством. Если она сразу выпьет слишком много, ей придется пережить ужасные муки, свисая с края кровати, истекая потом. Ее желудок сжимался, судороги сводили спину, плечи и шея были такими твердыми, как стальной трос.

На шестой день Вики проснулась и увидела, что ее простыни были мокрыми. Она испугалась, что и матрас намок, но у нее не было сил проверить. Неужели кроме всего остального она теперь еще и страдала недержанием мочи? Но нет — это был пот. Ее жар спал. Вики померила температуру, затем Бренда проверила еще раз — 37,0.

Блейн забежал к Вики в комнату, и она еле его узнала. Он очень загорел. Светлые волосы Блейна, которые теперь стали практически белыми, подстригли, и за ушами и вокруг шеи показались белые, незагорелые участки кожи. У Портера тоже была свежая стрижка.

— Кто возил их к парикмахеру? — спросила Вики. — Тед?

— Джош, — ответила Бренда. — Но это было еще на прошлой неделе.

Был уже конец июля. И куда бежит время? У Вики спал жар, и она, как и все остальные, была этому очень рада, хотя и чувствовала себя пустым бревном, которое раковые клетки, подобно кучке муравьев, могли растащить. Она снова поехала в больницу, у нее взяли кровь на анализ. Уровень лейкоцитов вырос. Во вторник ее лечение должны были возобновить, хотя и маленькими дозами. Она потеряла еще пять фунтов.

Каждый вечер после ужина Мелани заходила, чтобы почитать Вики. Мелани читала ей «Дневник Бриджит Джонс», потому что это была легкая, веселая книга и Вики, как и Мелани, хотела оказаться в мире, где имели значение только парни, калории и дизайнерская обувь. Вики чувствовала сильное смущение из-за того, что ей читали, как ребенку, но ей нравилось проводить время с Мелани. Они жили под одной крышей, но потеряли связь друг с другом. Теперь Мелани снова попала в поле зрения Вики и казалась другой. Конечно же, она изменилась — ее тело одновременно увеличилось и стало более упругим. Мелани загорела, ее волосы выгорели на солнце и стали светлее. Она была очень красива.

— Ты очень красива, — однажды вечером сказала ей Вики, когда Мелани села у ее кровати. — Ты выглядишь просто сказочно. Ты вся сияешь. Тебя можно снимать для журналов.

Мелани покраснела, улыбнулась и стала искать в книге нужную страницу.

— Перестань.

— Я серьезно, — сказала Вики. — Ты выглядишь очень счастливой. Ты счастлива? — Она надеялась, что по ее голосу было понятно: хоть она и умирала, но все еще могла радоваться хорошим новостям о других людях.

Казалось, Мелани не решалась признаться, но ответ был очевиден. И Вики эта перемена в Мелани казалась самым весомым, что она упустила. Мелани была счастлива! Здесь, в Нантакете!

Вики возобновила химию. Она вернулась к своему счастливому креслу, перламутрово-серым стенам, спортивным новостям, к Мейми, Бену, Амелии, доктору Олкоту. Она с радостью узнала, что их так и не победили в софтболе. Вики с трудом дышала, когда Мейми снова вставляла ей иглу в катетер, — ее кожа была такой же нежной, как в самом начале, — но она должна была думать о химиотерапии как о лекарстве. Позитивный настрой!

— Кажется, ваша сестра чем-то очень занята, — сказала Мейми. — Она что-то пишет?

— Сценарий, — сказала Вики. В первый раз в жизни это не показалось ей чем-то смешным. — Она уже написала практически половину.

Один хороший день следовал за другим. Более легкая химиотерапия наносила телу Вики меньше вреда. Женщина могла приготовить обед — лосось в гриле, бобовые и помидоры, — и у нее появился аппетит. После обеда она съедала мороженое. Вики набрала два фунта, затем три и шутила, что весь вес уходил в ее ягодицы. Наступили выходные, что означало приезд Теда, и она чувствовала себя намного лучше, и выглядела намного лучше, и секс был у них легким и естественным. Секс! И Вики могла лежать в постели и наслаждаться впечатлениями от близости, которая случилась между ними впервые за последние два месяца. Но Вики не хотела лежать в постели тогда, когда она могла ходить, когда она могла выйти на улицу.

— Пойдем! — сказала Вики. Она чувствовала себя совершенно беззаботной; она чувствовала себя, как Бриджит Джонс.

Она отправилась на пляж с Тедом и детьми, хотя для Вики это по-прежнему было большое расстояние и поэтому они поехали на «юконе». Вики была самым бледным человеком на всем пляже и невероятно худой, а из-за катетера она поверх купальника надела нейлоновую майку — но все это немедленно попало в ее Список Вещей, Больше Не Имевших Значения. В нескольких метрах от себя Вики заметила знакомую фигуру в черном купальнике. Это была Кэролайн Нокс со своей семьей. Если Вики не ошибалась, Кэролайн смотрела в ее сторону, но старалась этого не показывать. Она повернулась и сказала что-то лысому мужчине, сидевшему рядом с ней в плетеном кресле. Наверное:

— Там сидит Вики Стоу, у нее рак легких, бедная женщина. Ты только посмотри на нее, один скелет. А она была так красива…

Но Вики было все равно. Она зашла с Блейном в воду, а затем самостоятельно проплыла несколько метров. Вода была просто чудесной, она поддерживала Вики. Женщина лежала на волнах на спине, закрыв от солнца глаза; она перевернулась на живот, открыла глаза и посмотрела на зеленый молчаливый мир под ней. Волны качали ее, она чувствовала себя невесомой. Как долго она уже здесь? Одну минуту, пять, двадцать? Она совершенно потеряла счет времени, как и лежа в постели, только теперь это было приятно. Она была жива, жила в мире среди других людей, плавала в океане. Когда Вики повернула голову и посмотрела на берег, она увидела Теда у кромки воды с Портером на руках. Рядом стоял Блейн. Они искали ее. Неужели они ее не видели? Она помахала им рукой.

— Эй! Я здесь!

На какую-то секунду Вики запаниковала. Вот так все будет, когда ее не станет. Она будет их видеть, а они ее — нет. Вики подняла руку выше; она кричала им:

— Эй! Ау!

А затем Тед увидел ее и указал на нее малышам.

— Вот она! Привет, мам!

Они помахали ей в ответ.

Сначала Вики почувствовала себя хорошо, затем просто здорово. Она позвонила своей матери и, первый раз за все лето, успокоила ее.

— Судя по твоему голосу, у тебя все прекрасно, дорогая! Ты говоришь, как прежняя Вики!

Вики и правда чувствовала себя, как прежде, — даже дышать ей стало легче. Она представляла, как опухоль у нее в груди уменьшается до размера маленького шарика, она представляла, как раковые клетки сдаются и отмирают. Намного легче сохранять положительный настрой, чувствуя себя так хорошо.

В понедельник, когда Джош уехал с детьми на пляж, Вики уговорила Бренду и Мелани пойти с ней по магазинам. День был чудесный, и на Мейн-стрит жизнь била ключом. Почти двадцать минут Вики провела в «Барлетт фарм», выбирая букет гладиолусов, шесть идеальных помидоров для сандвичей и салата, десять початков молодой кукурузы, идеальную головку красного латука и огурцы, которые она собиралась засолить со свежим укропом, эстрагоном и уксусом. Вики носила пакеты с продуктами в руках (хотя Бренда настаивала на том, чтобы положить их в машину), потому что ей нравилось чувствовать себя достаточно здоровой для того, чтобы унести два пакета овощей.

Бренде захотелось пойти в книжный магазин, и поэтому они ненадолго заглянули в «Митчелс», где Вики полистала кулинарные книги. Мелани купила продолжение «Бриджит Джонс». Вики сходила к автомату и купила детям леденцы. Когда она вернулась в книжный магазин, Мелани стояла у входа и ждала ее. Бренда пошла в кафе «Ивен Киль» за кофе. Они отправились дальше по Мейн-стрит к магазину «Эрика Уилсон». Мелани хотела купить себе что-нибудь новое из одежды. Она померила длинную вышитую юбку с эластичным поясом и тунику, которую она могла бы надевать поверх купальника. Каждый раз, когда она выходила из примерочной, чтобы продемонстрировать наряд Вики и Бренде, она вертелась. Ее лицо не скрывало удовольствия.

Вики уже хотела сказать Бренде о беспрецедентном преображении Мелани, но Бренда ее опередила.

— Что с ней? — сказала Бренда. — В последнее время она просто сияет.

— Я вижу, — сказала Вики. — Она счастлива.

— Но в чем причина? — недоумевала Бренда.

— Разве обязательно должна быть причина? — сказала Вики.

— Тебе не кажется, что это странно? — спросила Бренда.

— Может, это гормоны, — ответила Вики. — А может, ей просто здесь с нами нравится.

Бренда бросила на нее скептический взгляд.

— Да, конечно, это из-за нас. — У нее зазвонил сотовый. — Отвечать на звонок я точно не буду.

— А вдруг это Джош? — сказала Вики.

Бренда посмотрела на дисплей.

— Нет, не Джош.

— Мама?

— Нет.

— Твой адвокат?

— Занимайся своими делами, пожалуйста.

Мелани выскочила из магазина вприпрыжку, размахивая пакетом с покупками.

— О’кей! — воскликнула она. — Я готова!

Бренда нахмурила брови.

— Если ты принимаешь какие-то таблетки для хорошего настроения, то пора поделиться.

— Что? —спросила Мелани.

— Идем дальше, — сказала Вики.

Они зашли в «Визави» и «Ай оф зе Нидл», «Джипси» и «Хэпберн». В «Хэпберне» Бренда долго рассматривала двусторонний ремень от Хэдли Полетт, а затем во всеуслышание заявила, что она не может позволить себе никаких покупок. Вики показалось, что это прозвучало довольно подозрительно, но она сделала вид, что ничего не слышала. Они пошли дальше.

В «Питер Битон» Вики купила себе соломенную шляпу. Девушка-продавец вежливо старалась не пялиться на ее голову, когда Вики сняла платок; она заметила, что продавщица отводит взгляд, но ей было все равно. Вики встретилась с Брендой и Мелани в конце улицы. Мелани стояла у магазина женского белья «Ледиберд линжери» и смотрела на дверь, словно ожидая, что она сама перед ней откроется.

— Ты хочешь зайти? — спросила Вики.

— Нет, нет, — сказала Мелани. — Зачем мне белье?

В аптеке они втроем присели за буфетную стойку и заказали себе сандвичи с курицей и салатом и шоколадные напитки со льдом. У Бренды снова зазвонил телефон. Она посмотрела на дисплей.

— Не Джош, — сказала она.

— Я чувствую себя виноватой, — сказала Вики. — Я развлекаюсь, пока кто-то другой смотрит за моими детьми.

— Перестань, — ответила Бренда. — Ты заслужила это утро. Мы все его заслужили.

Мелани подняла свой стакан с напитком, словно собираясь произнести тост, и сказала:

— Я люблю вас, девочки.

Бренда закатила глаза, а Вики чуть не засмеялась. Но это была прежняя Мелани. До того как она всю себя посвятила вопросу оплодотворения, а затем страдала от предательства Питера, Мелани была лучшей подругой на земле. Она всегда готова была вертеться у примерочной и вести разговоры за ленчем, во время которого произносила свои милые тосты.

— Ваше здоровье! — воскликнула Вики. Они чокнулись стаканами. Бренда с неохотой присоединилась к ним.

— Перестань быть такой кислой, — сказала Мелани. — У меня кое-что для тебя есть.

— Для меня? — спросила Бренда.

Мелани достала из пакета ремень от Хэдли Полетт и вручила его Бренде.

— Это тебе, — сказала она.

— Не может быть! — воскликнула Бренда. У нее на лице появилось выражение, которое Вики помнила еще с детства, — сначала восторг, затем недоверие. — Но зачем? Почему?

— Он тебе понравился, — сказала Мелани. — И я знаю, что влезла в ваше с Вики лето. Дом также и твой, и я благодарна тебе за то, что ты разрешила мне остаться. И ты так хорошо заботишься о Вики и детях… — Глаза Мелани сияли. — Я хотела сделать для тебя что-нибудь приятное.

Бренда опустила глаза и обмотала ремень вокруг талии.

— Ну, спасибо.

— Это очень мило с твоей стороны, Мел, — сказала Вики.

Бренда прищурилась.

— Ты уверена, что с тобой не происходит что-то еще?

— Что-то еще? — переспросила Мелани.

* * *

Что-то еще.

На следующий день зазвонил телефон в коттедже. Вики была в постели, дремала с Портером, и телефон разбудил ее. Дома, кроме нее, никого не было; Мелани взяла «юкон» и поехала к врачу, а Бренда ушла гулять с Блейном. Телефон прозвонил пять, шесть, семь раз, затем помолчал минуту и снова начал звонить. «Тед», — подумала Вики. Она осторожно вылезла из кровати, чтобы не потревожить Портера, и поспешила через зал к телефону.

— Алло?

В трубке было тихо. Затем послышалось чье-то дыхание и молодой женский голос сказал:

— Я знаю, что ты с ним спишь.

— Простите? — сказала Вики.

— Ты с ним спишь!

Тихо и осторожно Вики повесила трубку на место. И для этого она встала с кровати? Женщина налила себе стакан чая со льдом и пошла на веранду за домом, где растянулась в шезлонге. Сильно палило солнце; Вики следовало вернуться в дом и нанести на кожу лосьон, но после сна она была такой вялой, что несколько минут позволила себе понежиться. Она подумала о телефонном звонке и рассмеялась.

Через некоторое время снова зазвонил телефон. Вики открыла глаза. Глубоко вдохнула, пытаясь представить свои легкие в виде двух розовых губок. Затем она поднялась и направилась к телефону; Вики не хотела, чтобы звонок разбудил Портера. И хотя неизвестно было, не ошибся ли кто-то номером снова, она собиралась взять трубку.

— Алло? — Вики постаралась скрыть свое нетерпение.

Молчание. Это было просто смешно! Но затем кто-то откашлялся. Это был мужчина.

— М-м, Вики?

— Да.

— Это Питер. Питер Пэтчен.

— Питер Пэтчен? — изумилась Вики. — Ну и чудеса!

«Ты козел, — подумала она. — И трус».

— М-м-да. Послушай, я понимаю, что ты, наверно, меня ненавидишь…

— Если честно, Питер, я особо об этом не задумывалась.

— Да. У тебя своих проблем полно, я понимаю. Как ты себя чувствуешь?

— Собственно говоря, прекрасно.

— Да, Тед мне так и говорил. Это чудесно.

Вики не хотела обсуждать с Питером Пэтченом свое самочувствие или что бы то ни было еще. Но разговор с ним заставил крутиться колесики у нее в голове. Мелани сказала Питеру о своей беременности, это Вики знала, и, хотя она была рада, что теперь тайное стало явным, она считала, что Мелани не должна сразу же прощать Питера.

— Чем я могу тебе помочь, Питер? — спросила Вики.

— Я хотел поговорить с Мелани. Она дома?

— Нет, — сказала Вики. — Ее нет.

— Нет?

— Нет.

— О, ну ладно.

— Мне передать ей, что ты звонил? — спросила Вики.

— Да, — произнес Питер. — Скажи ей, что я звонил. И скажи, что мне ее не хватает.

Вики закатила глаза. «Да, теперь тебе ее не хватает. Козел!» Вики очень хотелось увидеть, как Питер приползет к Мелани на коленях, умоляя о прощении.

— Я ей скажу, — ответила Вики.

Немного позже, когда «юкон» остановился у дома, Вики вышла на выложенную плиткой дорожку.

— Я знаю, что происходит, — сказала она, когда Мелани выбиралась из грузовика.

Мелани уставилась на Вики, одной рукой держась за живот. Краска сошла с ее лица.

— Знаешь?

— Знаю, — сказала Вики. — Звонил Питер.

Мелани как-то странно посмотрела на нее, открыла калитку и медленно и осторожно вошла во двор, словно Вики держала пистолет у ее головы.

— Звонил?

— Он сказал, что ему тебя не хватает.

— Так и сказал? — Теперь Мелани казалась озадаченной.

— Так и сказал. Он позвонил, я сказала ему, что тебя нет дома, а он спросил: «Нет?», я ответила: «Нет». Он попросил передать тебе, что он звонил. Он сказал: «Передай ей, что мне ее не хватает».

Мелани покачала головой.

— Ух ты!

— Ух ты? — переспросила Вики. — Ух ты? Да уж, ух ты. Это точно, ух ты. Я ведь говорила, что так и будет. Разве я не говорила тебе, что он объявится?

— Он беспокоится только о ребенке, — сказала Мелани.

— Может быть, — ответила Вики. — А может, и нет. Ты будешь ему перезванивать?

— Нет, — сказала Мелани. — Не сегодня. — Она погладила свой живот. — Я вся во власти гормонов, Вик. Я сама не знаю, чего хочу.

— Правильно, — сказала Вики. — Я понимаю. Честное слово, странно, что Питер позвонил.

— Да, я тоже так думаю.

— Собственно говоря, сегодня было два странных звонка.

— Кто еще?

— Какая-то девушка, — сказала Вики. — Ненормальная. Ошиблась номером.

Чем дольше Вики чувствовала себя хорошо, тем чаще она думала, когда же случится следующая беда. Неужели худшее было позади? Вики оставалось три недели химиотерапии, затем ей сделают еще одну компьютерную томограмму, результаты которой отправят доктору Гарсиа в Коннектикут. Если ее легкие будут выглядеть нормально, если опухоль уменьшилась, если она отошла от грудной стенки, то Вики назначат день операции. Теперь, когда Вики чувствовала себя хорошо, она позволяла себе время от времени подумать о том, что будет после операции: она представляла, как просыпается в послеоперационной палате, присоединенная к полудюжине аппаратов. Она представляла боль в груди, болезненные ощущения возле места разреза, она представляла, как будет сжиматься, кашляя, смеясь или разговаривая. И это будет прекрасно, потому что это будет означать, что она пережила операцию. Она будет чиста. Свободна от рака.

Вики чувствовала себя прекрасно уже очень долгое время и однажды за ужином сообщила, что подумывает, не отказаться ли ей от услуг Джоша.

— Теперь я сама могу заботиться о детях, — сказала она. — Я чувствую себя прекрасно.

— Я обещала Джошу работу на все лето! — вскинулась Бренда. — Из-за нас он уволился из аэропорта.

— И ему скоро возвращаться в колледж, — добавила Мелани. — Уверена, что ему нужны деньги.

— Нечестно взять и уволить его в начале августа просто потому, что ты чувствуешь себя лучше, — сказала Бренда.

— Я не представляю, как мы проведем остаток лета без Джоша, — сказала Мелани. — И как же дети? Они так к нему привязаны.

— Да, это так, — произнесла Бренда.

— Да, вы правы, — согласилась Вики. — Дети расстроятся, если Джош перестанет к нам приходить. Как вы думаете, они обрадуются, если я каждый день буду водить их на пляж?

— Я обещала ему работу на все лето, Вик, — сказала Бренда.

— Думаю, дети будут очень расстроены, — сказала Мелани. — Они его любят.

— Да, они его любят, — подхватила Бренда.

— Они его любят или вы его любите? — спросила Вики.

Бренда бросила на нее сердитый взгляд; Мелани встала из-за стола.

— О, кого мы обманываем? — сказала Вики. — Мы все его любим.

На следующий день Вики присоединилась к Джошу и детям и отправилась вместе с ними на пляж. Казалось, Джош был очень рад тому, что она пошла с ними, хотя он мог и притвориться, чтобы сделать ей приятное.

— Я могу вам помочь, — сказала Вики.

— Прекрасно, — сказал Джош.

— Я знаю, что у вас свой распорядок дня, — произнесла Вики. — Обещаю, что не буду вам мешать.

— Босс, — сказал Джош, — это чудесно. Мы очень рады, что ты идешь с нами. Правда, дружище?

Блейн скрестил руки на груди.

— Никаких девчонок.

Вики потрепала его по волосам.

— Я не девчонка, — сказала она. — Я твоя мама.

— Вот здесь мы обычно сидим, — сказал Джош, опуская на песок зонтик, переносной холодильник и пакет с игрушками. — Как видите, мы совсем недалеко от спасательного пункта и достаточно близко к мокрому песку, чтобы строить замки.

— И рыть ямы, — добавил Блейн.

Джош установил зонтик, расстелил покрывало и усадил Портера в тени. Портер сразу же схватился за зонтик и встал на ноги.

— Обычно он стоит так минут пять-десять, — сказал Джош.

— Затем начинает жевать ручку от оранжевой лопатки, — добавил Блейн.

— Затем получает свой ленч, — сказал Джош.

— Вижу, — сказала Вики. Она принесла себе шезлонг, раскрыла его и поставила на солнышке. — У вас, парни, все под контролем.

— Мы в порядке, — произнес Джош и подмигнул Вики. — Мы большие поклонники постоянства и последовательности. — Он помахал какой-то женщине с двумя маленькими девочками. — Это миссис Брукс, Эбби и Мариэль. Блейн обожает Эбби.

— Неправда, — возразил Блейн.

— Нет, обожаешь, — сказал Джош. — Пойди спроси у нее, будет ли она копать с нами ямки.

— Привет, Джош, — произнес мужской голос. Вики обернулась. Высокий темнокожий мужчина с мальчиком такого же возраста, как Блейн, и крошечной девочкой на руках махал Джошу.

— Омар, дружище! — воскликнул Джош, затем прошептал Вики: — Это Омар Шерман. Он каждое утро приводит детей на пляж, пока его жена разговаривает по телефону со своими пациентами. Полагаю, она работает психиатром в Чикаго и имеет дело с полными придурками.

— Господи, — сказала Вики, — ты уже всех здесь знаешь.

Она откинулась на стуле и наблюдала, как Эбби Брукс и Матео Шерман помогают Блейну и Портеру копать туннель в песке. Портер стоял, держась за зонтик, затем устал и плюхнулся на покрывало. Он дотянулся до своей оранжевой лопатки и стал грызть ручку. Вики наблюдала за всем этим с таким чувством, словно она была здесь всего лишь гостем. Джош контролировал происходящее на сто процентов. В десять тридцать он достал из переносного холодильника ленч: бутылку сока и пакет изюма для Блейна, крекеры грубого помола для Портера. Блейн и Портер молча, без всяких жалоб сели на покрывало. Джош достал из холодильника две сливы и одну дал Вики.

— О, — сказала женщина, — спасибо. — Она откусила кусочек холодной сладкой сливы, и сок потек у нее по подбородку. Джош дал ей салфетку. — Мне кажется, что я тоже ребенок, — сказала Вики, вытирая лицо. Ей нравилось это, но в то же время она чувствовала себя виноватой. Виноватой и ненужной. Она была матерью этих детей, но они в ней не нуждались. «Никаких девчонок». Джош заботился обо всем и обо всех.

Джош сел на покрывало. Портер поднялся на ноги, держась за зонтик. Блейн старательно собрал коробки от ленча и отнес их в мусорный бак, который находился за спасательным пунктом.

— Ты примерный гражданин, — сказал Джош. Блейн отдал честь. Вскоре он присоединился к Эбби, которая в нескольких метрах от них наполняла ведерки песком и водой.

Вики не могла поверить, что подумывала о том, чтобы уволить Джоша.

— Я так рада, что ты здесь, — сказала она. — Я имею в виду, с нами.

— Мне нравится здесь, — сказал Джош. — С вами.

— Я не хочу тебя смущать, — произнесла Вики. — Или показаться слишком серьезной.

— Ты можешь быть настолько серьезной, насколько хочешь, босс.

— Тогда ладно, — сказала Вики. — Я не знаю, что бы мы делали этим летом без тебя.

— Вы нашли бы кого-то другого, — произнес он.

— Но это было бы не то же самое.

— Это случилось не просто так, — сказал Джош. — Я понял это, как только увидел, как вы спускаетесь с самолета…

— Когда Мелани упала?

— Да, я знал, что что-то вроде этого обязательно случится.

— Что-то вроде чего? Ты знал, что будешь нашей няней?

— Я знал, что наши дороги пересекутся.

— Не знал.

— Знал. Сначала Бренда забыла в аэропорту книгу, затем я увидел в аэропорту Мелани…

— Она хотела уехать, — сказала Вики.

— Но я привез ее обратно, — сказал Джош. — Словно все это было частью какого-то Великого плана.

— Если ты веришь в Великий план, — заметила Вики.

— Ты не веришь в Великий план? — спросил Джош.

— О, я не знаю, — сказала Вики. Когда она смотрела на океан или на какую-то более деликатную завершенность поменьше — как, например, ушко Портера, — сложно было отрицать, что существует какая-то высшая сила. Но план, в котором все учтено, план, согласно которому все происходящее имеет смысл? Это было очень удобной отговоркой. Сколько людей в группе поддержки Вики говорили о том, что верили, что заболели раком не просто так? Практически каждый. Но что случилось с Аланом? Он был мертв. И какой в этом смысл? Женщина из Рюкерстоуна, штат Пенсильвания, которой выстрелили прямо в лицо, и ее трехмесячная дочь, оставшаяся без матери. В этом не было смысла. Это была ошибка, трагедия. Если существовал Великий план, в нем было полно дыр, и в них постоянно проваливались люди. Вики подумала о собственной жизни. В ее течении чувствовался некий смысл до тех пор… как раз до того момента, когда клетки в ее легких видоизменились и стали угрозой для жизни. — Я никогда не умела говорить о смысле жизни.

Как только Вики произнесла эти слова, случилась удивительная вещь. Портер отпустил зонтик и сделал два, три, четыре шага вперед.

Вики вскочила со стула.

— О Боже мой! Ты это видел?

Портер остановился, повернулся к матери с выражением триумфа на лице, которое быстро перешло в замешательство. Он упал на попу и расплакался.

— Он сделал свои первые шаги! — воскликнула Вики. — Ты это видел? Джош, ты это видел?

— Видел. Он шел.

— Он шел! — Вики схватила Портера в объятия и стала целовать его лицо. — О дорогой, ты умеешь ходить! — Она сжала Портера так крепко, что он расплакался еще сильнее. Не стоило искать смысл жизни в Великом плане — вот этот смысл, перед ними! Портер сделал свои первые шаги! Он будет ходить всю свою жизнь, но Вики была здесь и видела самый первый раз. И Джош видел. Если бы Вики сегодня не смогла пойти на пляж, она пропустила бы первые шаги Портера — а может, он сделал их только потому, что Вики была здесь. Или же (Вики не могла об этом не подумать) увидеть шаги Портера — это подарок ей перед смертью. «Никаких отрицательных мыслей!» — приказала она себе. Но Вики не могла от них избавиться; сомнения сопровождали ее повсюду.

— Удивительно, — сказала она, пытаясь продолжать с тем же энтузиазмом. Она крикнула Блейну: — Блейн, дорогой, твой брат ходит! Он только что сделал свои первые шаги! — Но Портер плакал так громко, что Блейн ее не слышал. — О дорогой. Наверно, я его напугала.

Джош посмотрел на часы.

— Собственно говоря, ему пора поспать.

— Одиннадцать? — спросила Вики.

— Почти. Давай я его возьму.

Вики передала Портера Джошу, который положил малыша на животик на чистую часть покрывала. Джош погладил Портера по спинке и дал ему соску. Малыш успокоился, и Вики увидела, как его глазки закрылись.

Джош тихонько встал.

— В это время мы всегда играем с Блейном в мяч, — сказал он. — Он уже неплохо владеет мячом.

— Ты будешь прекрасным отцом, — сказала Вики.

— Спасибо, босс. — Джош улыбнулся, и что-то в его улыбке подарило Вики лучик надежды. Джош станет старше, влюбится, женится, заведет детей. По крайней мере что-то в этом мире будет правильно.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Август

С помощью детских игр многому можно научиться, подумала Бренда. Взять, к примеру, «Вверх-вниз», в которую они с Блейном играли этим летом бесчисленное количество раз и которую снова разложили на кофейном столике. Доска с сотней ячеек символизировала жизнь человека, и случайный бросок кубиков определял, в каком месте человек окажется. «Эта маленькая девочка выполнила все поручения и заработала деньги на кино» — немного вверх. «Этот мальчик стал на шатающийся стул, потому что хотел достать банку, упал и сломал руку — резко вниз». Блейн усердно считал ячейки и смотрел на Бренду, ожидая одобрительного кивка, но она размышляла о том, что произошло с ней за последний год. Бренда поднялась высоко вверх благодаря своей докторской диссертации, работе в «Чемпионе» и самому высокому преподавательскому рейтингу на кафедре, но все это привело ее к месту, где было очень легко упасть. У профессора роман со студентом… Женщина в гневе бросает книгу…

Блейн выиграл. Победа всегда делала его счастливым.

— Хочешь еще поиграть? — спросил он.

Был август. Для всех еще было лето, но для Бренды этот месяц означал начало конца. Через три с половиной недели они уедут с острова, Бренда ощущала физическую боль при мысли о том, что она покинет Нантакет и вернется в город, в квартиру, которую она больше не могла себе позволить, и в первосентябрьскую атмосферу, которая для нее теперь уже ничего не значила. Впервые за всю ее сознательную жизнь для Бренды не начнется новый учебный год. Ее отлучили от учебных заведений. «Вы больше никогда не будете работать в учебном заведении». Это было слишком тяжело, чтобы вынести. И поэтому Бренда изо всех сил пыталась забыть о том, что на дворе август.

Тем не менее Брайан Делани не позволял ей это забыть. Он звонил так часто, что у Бренды возникало ощущение, словно все это компьютерная игра, а Брайан Делани появился у нее на дороге, чтобы помешать.

Бренда наконец-то перезвонила ему, сидя на лавочке в каком-то маленьком парке рядом с магазином. Даже Сконсет, который казался небольшой причудливой деревушкой, теперь, в августе, трещал по швам от обилия людей. У двери магазина стояла очередь за кофе и газетами, и не менее пяти человек в этом парке говорили по сотовым, но никто из них, в отличие от Бренды, конечно же, не обсуждал вещей столь неприятных.

Труди, секретарь Брайана Делани, вздохнула с облегчением, узнав, что это звонит Бренда.

— Он хочет закончить это дело, — сообщила Бренде Труди, — прежде чем уедет в Хамптон!

— Итак, вы собираетесь в отпуск, но все равно занимаетесь моим делом? — сказала Бренда, когда Делани подошел к телефону. Она пыталась говорить находчиво-смешно-саркастично, но в этот раз Брайан Делани никак на это не среагировал.

— Послушайте, — сказал он, — университет хочет сойтись на ста двадцати пяти тысячах. Вы уже прыгаете от радости? Сто двадцать пять. И они простят вам ту, в десять раз большую, сумму, которую вы им должны. Я думаю, что этот парень, Лен, или кто-то другой, напишет диссертацию на основе этой реставрации. Поэтому сумма составляет сто двадцать пять тысяч долларов. Это очень хороший вариант, доктор Линдон. И я настоятельно рекомендую вам на него соглашаться.

— У меня нет ста двадцати пяти тысяч долларов, — сказала Бренда. — И нет работы. Как я могу на это соглашаться, если у меня нет денег?

— Мы должны пойти на эти условия, — произнес Брайан Делани. — Как продвигается сценарий?

— Прекрасно, — сказала Бренда. И это было правдой — сценарий, который она сначала даже не могла начать, был практически окончен. Но со сценарием была еще одна проблема: его нужно было продать.

— Очень хорошо, — сказал Брайан Делани. — Значит, миллион долларов уже фактически у вас в кармане.

— Да, — ответила Бренда. — В моих мечтах.

— И еще вам принадлежит часть коттеджа, в котором вы сейчас живете. Вы могли бы продать ее своей сестре.

— Нет, — сказала Бренда. Половина коттеджа — это единственное имущество Бренды. Если в Нью-Йорке у нее ничего не получится, ей придется жить в Нантакете круглый год. Она найдет себе работу ландшафтного дизайнера или продавца в одном из местных магазинов. Ей придется подружиться с другими здешними обитателями, которым не удалось устроить свою жизнь в реальном мире. — Я уж и не знаю, сколько раз я вам говорила, что моя сестра больна. У нее рак. Я не могу сейчас беспокоить ее или ее мужа вопросами недвижимости просто потому, что мне нужны деньги.

— Но вам действительно нужны деньги, — заметил Брайан Делани. — Мы не можем оставить это дело открытым. Земля не перестала вращаться только потому, что на улице лето и вы в Нантакете. Университет потащит нас в суд, где, я вас уверяю, мы проиграем, — вам придется выплатить сумму в три раза больше плюс заплатить мне за подготовку к суду. Я не знаю, что вы сделали этой женщине, Атела, но она в ярости. Она хочет справедливости, сказал мне университетский юрист. Справедливости! — прокричал Брайан Делани. — Вы хотите, чтобы я закончил это дело и согласился на их условия, или нет?

Справедливости нет, подумала Бренда. Есть лишь «вверх и вниз».

— Соглашайтесь, — сказала она.

Началом конца был тот момент, когда Бренда выдала студентам их зачетные работы. Она знала, что студенты сравнивают и обсуждают оценки, однако никак не ожидала, что Уолш тоже будет этим заниматься. Но опять-таки, она никогда и не говорила ему (хотя, должно быть, и следовало): «Никому не рассказывай, какую я тебе поставила оценку». На самом деле Бренда и Уолш вообще не обсуждали его работу или оценку за нее. Это не имело никакой связи с их взаимоотношениями; кто-то другой поставил бы Уолшу то же самое.

В первый день апреля в аудиторию Баррингтона никто не пришел. Половина одиннадцатого, ни единого студента. Бренде это показалось весьма странным, но она наслаждалась тишиной. Она очень устала. Прошлую ночь она провела в доме родителей в Филадельфии; они с Вики ходили в адвокатскую контору своего отца и подписали бумаги, которые сделали их официальными владелицами дома номер одиннадцать по Шелл-стрит. Эллен Линдон уговорила Бренду остаться на ужин (жареная курица и несколько бутылочек вина), чтобы отпраздновать это событие. Бренда опоздала на последний поезд в Нью-Йорк и провела ночь в своей детской кровати. Она проснулась в шесть часов утром, чтобы добраться до станции «Тридцатая улица». Ее жизнь была калейдоскопом поездок на метро, «Метролайнере»^[23] и междугородных автобусах.

И, ожидая студентов, Бренда положила голову на стол эпохи королевы Анны. От него пахло лимоном. Она закрыла глаза.

И вдруг резко проснулась! Через минуту, две? Было уже пятнадцать минут двенадцатого, но в классе до сих пор никто не появился. Бренда проверила свой учебный план; до весенних каникул оставалось еще две недели. Но затем она вспомнила, что было первое апреля, День смеха. Студенты ее разыгрывали. Ха, ха. Но где они были?

Бренда прошла по коридору к столу миссис Пенкалдрон и по пути встретила университетских поставщиков продуктов, которые несли подносы с салфетками и тарелками в направлении аудитории Баррингтона.

Миссис Пенкалдрон говорила по телефону. Она увидела Бренду, но посмотрела сквозь нее. Лаборантка говорила что-то о креветках в пасте, на которые у доктора Барретта была аллергия, и, если он их съест, он умрет. Затем миссис Пенкалдрон раздраженно повесила трубку.

— Это просто невозможно! — воскликнула она.

— Что-то случилось? — спросила Бренда.

Миссис Пенкалдрон фальшиво засмеялась. За этот год Бренда успела понять, что миссис Пенкалдрон относилась ко всем профессорам кафедры как к домашним животным, которых она усердно пыталась выдрессировать, но все бесполезно.

— У вас же занятие, — сказала миссис Пенкалдрон. — Что вы здесь делаете?

— В аудитории Баррингтона никого нет, — сказала Бренда. — Правда, сейчас, кажется, там накрывают какой-то ленч.

— Весенний ленч для работников кафедры, — объяснила миссис Пенкалдрон. — Уведомление об этом было отправлено вам еще десять дней назад.

— Правда? — удивилась Бренда. Она почувствовала себя виноватой, поскольку никогда не проверяла свой почтовый ящик.

— Правда. Вместе с заметкой о том, что из-за ленча ваше занятие переносится в аудиторию Парсона, номер 204.

— Да?

— Да, — сказала миссис Пенкалдрон. Она выглядела очень нарядно в весеннем платье с цветочным узором. Может, Бренде тоже стоило принарядиться?

— Я тоже приглашена на ленч?

— А вы член этой кафедры?

Это прозвучало как риторический вопрос, но был ли он риторическим?

Миссис Пенкалдрон вздохнула так, что Бренда почувствовала себя безнадежным случаем.

— Увидимся в час.

Бренда направилась в аудиторию Парсона. За окном был прекрасный весенний день — и университетский двор был похож на одну из картинок с университетского веб-сайта. Там росли трава и нарциссы и студенты ели биг-маки, расположившись на пляжных полотенцах. Бренда спешила в аудиторию, но она была практически уверена, что все ее усилия напрасны. Через двадцать минут после начала лекции ее студенты наверняка ушли, и как она могла их в этом обвинять, когда за окном был такой прекрасный день? Итак, один драгоценный семинар пропал. Бренда молилась о том, чтобы по крайней мере Джон ее дождался. Погода навевала кокетливое настроение. Они с Уолшем могли бы сходить куда-то вечером. Бренда рассказала бы ему о коттедже в Нантакете, половина которого теперь принадлежала ей.

Подойдя к аудитории Парсона, Бренда услышала голоса. Она открыла дверь и увидела свою группу. Студенты увлеченно обсуждали книгу, которую должны были прочитать к сегодняшнему дню. Это был рассказ Ларри Мура «Недвижимость». Все были настолько погружены в обсуждение, что даже не заметили, как она вошла, и Бренда чуть не лопнула от гордости.

После лекции настроение Бренды стало еще лучше — Уолш улыбнулся ей, когда она пригласила его вечером на свидание, а затем — поскольку они были в чужой аудитории на кафедре биологии — они поцеловались.

— Мне нужно бежать, — сказала Бренда. — Меня ждут.

Весенний ленч для представителей кафедры был уже в полном разгаре, когда там появилась Бренда. Аудитория Баррингтона выглядела очень впечатляюще. На столах стояли цветы, многоярусные серебряные подносы с сандвичами из тунца и яиц, редисом с несоленым маслом и пастой без креветок и кубки с настоящим пуншем. У двери столпились аспирантки и ассистенты преподавателей, которые приветствовали Бренду так, как группа подростков приветствовала бы Хилари Дафф. Бренда была восходящей звездой кафедры, но в общении с ассистентами преподавателей старалась быть приятным, обыкновенным, земным человеком. Она сделала Одри комплимент по поводу ее юбки и сказала Мэри-Кейт, что с удовольствием прочитала первую главу ее диссертации. Бренда поболтала с доктором Барреттом, специалистом по русской литературе, который дружил с тетушкой Лив, а затем была вовлечена в разговор с Нэн, секретарем Элизабет Грейв, о прекрасной погоде и о прогнозах на выходные. В другом конце комнаты Бренда увидела миссис Пенкалдрон, Сюзанну Атела и аспиранта по имени Оги Фиск, который был специалистом по Чосеру и приглашал Бренду пообедать уже как минимум три раза. Очень благородным поступком было бы отвести в сторону Оги Фиска и поболтать с ним, мудрым поступком было бы посплетничать с Сюзанной Атела — но Бренда устала и проголодалась. Она взяла себе тарелку и села на один из стульев, стоявших у стены, рядом с крепким мужчиной в сером костюме.

— Меня зовут Билл Франклин, — сказал он.

Ага! Билл Франклин преподавал драму. Он был знаменитостью. Студенты прозвали его «Дядюшка Перви». Бренда никогда с ним не встречалась. Он читал свои лекции по вечерам, в университетском театре. У него была своя аудитория на кафедре, но дверь в нее всегда была закрыта.

— О, привет! Очень приятно наконец-то с вами познакомиться. Я Бренда Линдон.

— Да, я знаю.

Она улыбнулась, стараясь не позволить дурацкой кличке повлиять на первое впечатление. Биллу Франклину было за пятьдесят, его окружала неописуемая, полуотчаянная аура дельца. Что-то в его внешности показалось Бренде знакомым. Она его уже где-то видела. На территории университета, наверное. Бренда еще раз взглянула украдкой на Франклина, откусывая редис.

— Очень милое мероприятие, — сказала она.

И в тот же момент он произнес:

— Кажется, вы пользуетесь большой популярностью среди студентов.

— О, — ответила она, — кто знает? Мне нравится преподавать. Я просто обожаю эту профессию. Сегодня я опоздала на занятие, и мои студенты начали без меня.

— Вы очень молоды.

— Мне тридцать, — сказала Бренда.

— Вы намного ближе им по возрасту. Должно быть, они находят вас загадочной.

— Загадочной? — удивилась Бренда. — О, сомневаюсь.

Билл Франклин пил пиво «Микелоб». Он поднес бутылку к губам. У него были седые усы с закрученными кончиками. Что-то в этих усах заставило Бренду задуматься, но почему? У нее появилось странное ощущение в желудке. У Бренды возникло очень плохое, параноидальное предчувствие. Действительно плохое. Она ела пасту и наблюдала за тем, как Сюзанна Атела разговаривает с главным поставщиком. Бренда услышала слово «кофе». Ей пришлось встать — она хотела посмотреть на Билла Франклина с другого конца комнаты. Бренда притворилась, будто направляется к кубкам с пуншем, хотя пунш был цвета «Пепто-бисмола»^[24] и никто к нему даже не прикоснулся. Она задержалась на месте, пытаясь хорошенько рассмотреть Билла Франклина и при этом оставаться незамеченной. О’кей. Он сделал глоток, увидел ее, подмигнул. Подмигнул.

Бренда отвела взгляд. Она была в ужасе. В ужасе! «Мы в Сохо. Это словно другая страна». «Мужчина, сидящий в другом конце бара, желает заплатить за вашу выпивку».

Мужчина в другом конце бара в «Каппинг рум» в тот вечер, когда она впервые встретилась с Уолшем, в тот вечер, когда она целовалась с Уолшем и игнорировала всех вокруг… Билл Франклин был тем мужчиной, который хотел угостить ее выпивкой.

Бренда отменила встречу с Уолшем без всяких объяснений, и в девять часов вечера он донимал ее телефонными звонками, пока она не разрешила ему прийти.

Она специально надела спортивный костюм. Они больше не могли быть любовниками, и поэтому Уолш мог видеть ее в неопрятном виде. Бренда была в старой футболке, на голове завязала конский хвост и не накрасилась. Ну, немножко подкрасилась. Бренда открыла дверь. Она не хотела его видеть.

— Что происходит? — спросил Уолш. — По телефону у тебя был ужасный голос. Что случилось?

Она закрыла дверь. По крайней мере, в ее квартире они были в безопасности. Уолш снял с нее одежду, прежде чем успел толком ее рассмотреть.

Позже, когда они лежали в постели, мокрые и обессиленные, Уолш поцеловал Бренду в висок. Иногда он казался гораздо старше, чем был на самом деле. Может, потому, что он был австралийцем.

— Ты чем-то расстроена, — сказал он. — Расскажи мне, что случилось.

Она сделала глубокий вдох.

— Один профессор кафедры… Билл Франклин…

— Дядюшка Перви? — сказал Джош.

— Да. Он был в «Каппинг рум» в тот вечер, когда там были мы.

— Был? Откуда ты знаешь? Это он тебе сказал?

— Я его узнала, — сказала Бренда. — Он хотел угостить меня выпивкой. Я его помню. В другом конце бара. Он был в том же костюме, что и на ленче. А еще его усы с закрученными кончиками, такое не забывается. Он мне подмигнул. О Боже, это просто ужасно.

— Ты уверена, что это тот же человек? Может, у него просто такой же костюм?

— Хотела бы я, чтобы это было так, — сказала Бренда. — Но я уверена. Я действительно уверена. Это тот же человек. И я уверена, что он все знает. Он что-то говорил о том, как я молода. Сказал, что студенты, должно быть, считают меня загадочной.

— Загадочной?

— Он знает. Он так и сказал. Он знает, Уолш. Ладно, все кончено. Меня уволят. А ты… ну, тебе, надеюсь, ничего не будет.

— Перестань, — произнес Уолш.

— Мы должны остановиться, — сказала Бренда. — Если меня уволят, моей карьере придет конец. Конец всей моей профессиональной жизни. Всему, ради чего я трудилась, всему, что я строила. А мне очень хочется остаться в «Чемпионе», а если в «Чемпионе» мне не предложат никакой постоянной работы, я хотела бы преподавать в другом университете. Но если в моей биографии будет какой-то инцидент на сексуальной почве, меня никуда не возьмут.

— Я не могу остановиться, — сказал Уолш. — И не хочу останавливаться.

— Я тоже не хочу останавливаться, — ответила Бренда. — Это понятно. Но что у нас за отношения? Мы прячемся, надеясь, что нас никто не поймает.

— Раньше тебя это не волновало.

— Ну, теперь все по-другому.

— Вот как?

— Вот как.

— Не могу поверить, что тебя волнует мнение Дядюшки Нерви. Я все время слышу о каких-то его романах.

— Да, но не со студентками. Не со своими студентками.

— Нет, но все же. У этого парня слишком много своих скелетов в шкафу, чтобы он стал кому-то рассказывать о нас…

Бренда выскользнула из постели и прошла через темную комнату к входной двери, где нашла свои штаны в груде вещей на полу. Бренда надела их. Она подумала о том, как сильно любит свою группу. Но Уолш тоже был в этой группе, и частично из-за этого Бренда была от него без ума. Она подумала о том, как Билл Франклин подмигнул ей. Ух! «Должно быть, они считают вас загадочной. Потому что я видел, как вы целовались в баре с одним из своих студентов». Но с того вечера, когда они были в «Каппинг рум», прошло уже почти два месяца, и, если Билл Франклин до сих пор ничего не рассказал об этом Сюзане Атела, возможно, он и дальше будет молчать. В конце концов, зачем ему разоблачать Бренду? Он почти не знаком с ней. И до конца семестра оставалось всего пять недель. Однажды Уолш сказал Бренде, что хочет пригласить ее во Фримантл и познакомить со своей матерью, и Бренда даже посмотрела в Интернете, во сколько рейсы на Перт из Нью-Йорка. Она подумала об их именах, напечатанных рядом на его работе. «Джон Уолш / доктор Бренда Линдон». Уолш был второкурсником. Он был ее студентом. «Романтические или сексуальные отношения между преподавателем и студентом запрещены».

— Бренда, — позвал ее Уолш.

У нее туманилось в голове.

«…и ведут к дисциплинарному взысканию».

— Бренда?

Она не могла ничего сказать ему в ответ.

«Я не могу остановиться. И не хочу останавливаться».

«Я тоже не хочу останавливаться».

И Бренда не остановилась. Отношения с Уолшем были слишком для нее важны. И она продолжала с ним встречаться, но только у себя дома. В этом Бренда была непоколебима. Хорошая погода манила; Уолш хотел пойти погулять. Он хотел бродить с Брендой, лежать с ней на траве. Ему казалось противоестественным сидеть взаперти в ее квартире, где даже окна не открывались. Но нет. Бренда сказала: «Нет, прости». Она не собиралась уступать.

На занятиях Бренда была еще более собранной, серьезной — настоящим профессионалом. Да, она молода, но это совершенно не означало, что она легкомысленна! Это не означало, что она нарушит главное университетское правило и будет спать с одним из своих студентов!

Бренда испытывала беспокойство, но ей не с кем было об этом поговорить. Она не могла рассказать об этом родителям или Вики, и она не общалась с Эриком ВанКоттом после ужина в «Крафте». Новость о женитьбе Эрика на Ноэль казалась ничем по сравнению с новостью о том, что Бренду могут уволить, опозорив при этом ее доброе имя. И, кроме того, что она могла им сказать? «Я сплю с одним из своих студентов». Если преподнести все таким образом, как говорится, напрямик, без нюансов и деталей, Бренда будет выглядеть распутной дешевкой. Это был секрет, которым Бренда постеснялась бы поделиться даже со своим психоаналитиком. Единственным человеком, которому Бренда могла об этом рассказать, был сам Уолш, и эти разговоры его уже утомляли. Бренда постоянно твердила о том, что их могут поймать, ее могут уволить… и эти слова стали похожи на звон монет.

— Расслабься, — говорил ей Уолш. — Ты ведешь себя, как истинная американка. Зациклилась на этом.

Студенты Бренды читали «Маленькое покалеченное сердце» Анны Лэмотт. Эту книгу чернокожая Амрита выбрала для своей зачетной работы, но как во вторник, так и в пятницу ее место в аудитории было свободно.

— Кто-нибудь знает, где Амрита? — спросила Бренда.

В аудитории послышались разные звуки: кто-то прокашлялся, одна из Ребекк хихикнула, и все опустили глаза. Бренда заметила это, но ничего не сказала; никто из студентов не собирался отвечать на ее вопрос. Бренда написала в своем ежедневнике: «Позвони Амрите!»

Наступили весенние каникулы. Уолш играл в регби в Ван-Кортланд-парке. Он хотел, чтобы Бренда пришла посмотреть на его игру, а после этого они могли бы устроить пикник, но она отказалась.

«Я не могу. Меня могут увидеть».

Звонил Эрик ВанКотт и оставил сообщение. Он приглашал Бренду быть свидетелем у него на свадьбе. Бренда подумала, что он шутит, но затем появилось еще одно сообщение. «Свидетелем? — подумала она. — Неужели я буду стоять у алтаря, похожая на Виктора и Викторию, в то время как Ноэль будет стоять рядом и выглядеть просто сногсшибательно в шелках и нейлоне?»

Во время каникул Бренда поехала в Дэриен повидаться с Тедом, Вики и детьми. Вики неважно себя чувствовала; она сдавала разные анализы. Пневмония, думали врачи.

— Ух, это заразно? — спросила Бренда.

Она мыла руки, держалась на безопасном расстоянии. Бренда рассказала Вики о звонке Эрика и спросила:

— Смокинг?

— Черное платье, — сказала Вики. — Но не слишком сексуальное. Ты не должна выглядеть лучше, чем невеста.

Однажды вечером, когда Тед ужинал с одним из своих клиентов, Бренда чуть не рассказала Вики о своем романе с Уолшем, но вовремя замолчала. Вместо этого они стали говорить о Нантакете. Поедут они туда вместе или раздельно, когда поедут, как долго они там будут. Вики сказала:

— У меня семья, Брен. Я все должна планировать заранее.

А Бренда ответила:

— Просто дай мне пережить этот семестр.

После весенних каникул Бренда стала проводить занятия на открытом воздухе, в университетском дворе, под высоким деревом. Она думала о лете, о Нантакете, она думала: «Уолш хочет поехать со мной за город. Вот и вариант». Она старалась как можно реже появляться на кафедре. Когда ее там нет, думала Бренда, ничего плохого не случится.

Она оставила Амрите три сообщения — два на сотовом и одно на домашнем телефоне, и соседка Амриты по комнате пообещала передать, что ей звонили. Неужели Амрита бросила учебу? Это было так странно, и Бренда подумала, что либо девушка заболела, либо ей пришлось улететь обратно в Индию, на похороны бабушки. Студенты вроде Амриты не бросали учебу просто так.

А затем однажды, за две недели до финальных зачетных работ, за две недели до того дня, когда Бренда и Уолш могли бы больше не скрывать свои отношения, Бренда увидела записку на двери аудитории. «Зайдите ко мне! С. А.»

Бренда сорвала записку с двери и сжала ее в руке. Она была абсолютно спокойна. Она могла понадобиться Сюзанне Атела по сотне разных причин. Подходил конец семестра; им нужно обсудить следующий год. Ходили разговоры о том, что Бренда будет вести еще один курс. Сюзанна явно хотела встретиться с ней по какому-то административному вопросу. Бренда не нервничала и не волновалась.

Сюзанны Атела на месте не было. Бренда уточнила у миссис Пенкалдрон, где можно найти заведующую, и лаборантка, не проронив ни слова, вывела на бумаге номер телефона.

— Она хочет, чтобы я ей позвонила? — спросила Бренда.

Сухой кивок. Миссис Пенкалдрон достала свой телефон и протянула трубку Бренде.

Сюзанна Атела предложила встретиться в кафетерии «Фид ер Хэд», в студенческом центре. Бренда согласилась, отдала телефон миссис Пенкалдрон, с трудом сдержав тяжелый вздох. Она не нервничала и не волновалась; эта встреча просто нарушала ее планы: они с Уолшем собирались встретиться у нее в квартире и насладиться индийской кухней. Бренда позвонила Уолшу, стоя на лестничной площадке.

Без четверти двенадцать «Фид ер Хэд» был переполнен. Переполнен! Бренда осознала, насколько далека она была от студенческой жизни университета «Чемпион». Она знала двенадцать студентов из шести тысяч. Она преподавала почти целый год, но так ни разу и не обедала в студенческой столовой. И неудивительно. Бренда заплатила двадцать пять долларов за суп из тунца, фруктовый салат и бутылку минералки. В поисках Сюзанны Атела она прошла мимо группы девушек, которые смотрели какую-то мыльную оперу. Бренде понадобилось несколько минут, чтобы найти заведующую кафедрой, потому что она, конечно же, искала женщину, которая сидела бы за столиком одна. Но доктор Атела была не одна. Вместе с ней за столиком сидели Билл Франклин и Амрита.

Бренде захотелось развернуться и удрать — среди такой толпы несложно было бы затеряться, — но Амрита увидела ее и нахмурила брови. Она слегка подтолкнула доктора Атела локтем, и доктор Атела обернулась и подозвала Бренду к столику спокойным неодобрительным взглядом поверх очков. На Билле Франклине был синий костюм из жатой ткани в полоску и галстук-бабочка. Со своими вощеными усами Франклин выглядел старомодно и смешно, словно участник карнавала. Его внимание было прикованок мыльной опере, которая шла по телевизору, висевшему над головой Сюзанны Атела.

Когда Бренда подошла к столу, ей показалось, что ее вот-вот стошнит. Она опустилась на белый пластиковый стул рядом с Сюзанной Атела.

— Привет, — сказала Бренда. — Амрита, доктор Франклин. Не ожидала вас здесь…

Сюзанна Атела подняла руку и посмотрела на свои изящные золотые часы.

— Через час я должна быть на ленче в «Пиколине», — сказала она натянуто; ее акцент куда-то исчез. — Поэтому перейду сразу к делу. О вас ходят нехорошие слухи, доктор Линдон.

— Слухи? — переспросила Бренда. — Обо мне?

Амрита закудахтала и закатила глаза. Бренда внимательно посмотрела на девушку. Длинные черные волосы Амриты были разделены посредине пробором, прилизаны к голове и собраны в хвост на затылке. Кожа была сероватой, губы накрашены красной помадой такого же оттенка, как и лак на ногтях. На девушке были джинсы и желтый балахон с капюшоном. Амрита выглядела так же, как и другие студенты «Чемпиона», и все же она выделялась, не из-за своей национальности, а благодаря рвению, которое она проявляла в учебе. Амрита пропустила пять занятий, и этого было достаточно, чтобы Бренда не зачла ей семестр. «Что я тебе сделала? — подумала Бренда. — Ты хотела учиться, и я тебя учила. Я вовлекала тебя в обсуждения, выслушивала твои высказывания, осыпала тебя похвалами. Что еще тебе было нужно?»

Билл Франклин откашлялся и затем с некоторым усилием оторвал взгляд от телевизора.

— Мы говорим о чем-то более серьезном, чем слухи, Сюзанна, — сказал он. — Иначе мы не стали бы тратить на это свое время. И время доктора Линдон.

— Совершенно верно, доктор Франклин, — сказала Сюзанна Атела.

Телевизор над ее головой внезапно привлек внимание Бренды. На экране была ее студентка, Келли Мур, рыжие волосы которой торчали, как у обезьянки из «Маппет-шоу». Значит, это был сериал «Люби, но не сейчас». Героиня Келли Мур целовала парня, который был в два раза старше ее, затем последовала пощечина. Она вырвалась из объятий мужчины и выбежала из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Амрита полезла в вышитую шелковую сумку для книг и достала свою контрольную работу, которая была полна похвал от Бренды, написанных синей ручкой. Вверху работы стояла оценка «отлично».

— Мы знаем, что происходит между вами и Уолшем, — сказала Амрита. — Все знают. И это отвратительно.

Доктор Атела сняла свои смешные очки и со вздохом положила их на столик. Бренда глубоко вдохнула. Она была к этому готова, разве не так? За последние три недели она тысячу раз прокручивала перед глазами эту сцену. И все же слово «отвратительно» больно ударило по ее самолюбию. Отвратительна учительница, которая забеременела от своего ученика-семиклассника. А Уолш был на год старше Бренды; их отношения были вполне естественными. Если только не учитывать тот факт, что он ее студент. И поэтому их отношения были неправильными. Они были «нехорошими», как сказала Атела. Это было глупо, плохо. Да, они нарушили университетские правила. Но они не были отвратительными. Бренду поглотили эти мысли. Она задумалась и не сказала ни слова. Через некоторое время это показалось ей прекрасной тактикой — не стоило даже отвечать на обвинения.

— Доктор Линдон, — окликнула ее Сюзанна Атела.

— Простите. Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказала Бренда.

— Мы говорим о неуместных отношениях между сотрудником кафедры и студентом.

— Я видел вас вдвоем, — сказал Билл Франклин. — В начале семестра. И что я заметил — кроме того, что вы очевидно увлечены друг другом, — так это то, что он заплатил по счету. А именно финансовый вопрос и является причиной, по которой отношения между преподавателями и студентами запрещены. Он угощает вас выпивкой, вы ставите ему оценки…

— И на что вы намекаете? — спросила Бренда. — Прошу прощения, я не…

— Я действительно вас уважала, — сказала Амрита. Она застегнула змейку на кофте, затем расстегнула ее на дюйм, застегнула обратно. Вверх, вниз, вверх, вниз. Она нервничала. Бренда хотела указать на это, но не знала как. — Мне нравился ваш курс. Я думала, что наконец встретила настоящего преподавателя, молодого, который мог бы быть для меня примером. — Здесь голос Амриты задрожал. — Но затем оказалось, что вы — самозванка, и не такая уж и безобидная. У вас… связь с Уолшем. Вы поставили ему за работу «пять с плюсом»!

Бренда уставилась на свой несъедобный ленч. Она хотела вылить бутылку воды Амрите на голову. «Ты маленькая соплячка! — подумала она. — И поэтому ты это делаешь? Потому что я поставила Уолшу оценку, которую он заслуживает? Или потому, что ты сама в него влюблена?» Бренда хотела выплеснуть суп из тунца в лицо Биллу Франклину. Тем вечером в «Каппинг рум» он проявил свою истинную сущность. Он сидел в баре и напивался, готовый начать охоту на любую молоденькую девушку — или парня, который пришел без сопровождения. Дядюшка Перви — вот кто был отвратителен. И еще была доктор Атела. Она была хуже всех, поскольку Бренда видела, что, прикрываясь унылым беспокойством и сдержанным неодобрением, Сюзанна наслаждалась ее страданием. Если бы они были в Древнем Риме, Атела бросила бы Бренду в клетку со львами и аплодировала бы последовавшему за этим зрелищу. Но почему? Из-за того, что Бренда молода? Потому что она была хорошим преподавателем? Неужели Сюзанна Атела просто завидовала Бренде? Неужели она чувствовала какую-то опасность? Другой заведующий кафедрой мог бы выразить разочарование, но на лице Атела застыло смирение, словно она все время знала, что подобное должно произойти, словно она это предвидела. Бренда была потрясена; она встала.

— У меня и у самой в час назначен ленч, — сказала она. — Поэтому если вы меня простите…

Бренда схватила бутылку воды, а остальную часть своего ленча оставила на столе. Через несколько секунд она уже растворилась в толпе голодных студентов.

Бренда полезла в сумку за сотовым. Позвонить Уолшу, проинструктировать его, сказать, чтобы он все отрицал. У них не было никаких доказательств! Билл Франклин видел их вместе в «Каппинг рум». И, возможно, кто-то заметил, как они целовались в аудитории Парсона, номер 204. Почему она была так глупа, так неосмотрительна? Не важно, были у них доказательства или нет, это была правда, Бренда могла ее отрицать, но она бы соврала. У нее были романтические и сексуальные отношения с одним из ее студентов. И поэтому ее ожидает дисциплинарное взыскание. Она лишится работы и вместе с ней своего доброго имени, своей репутации. Бренда могла покинуть территорию «Чемпиона» и сесть на автобус домой, ни разу не оглянувшись, но в аудитории были вещи, которые она не могла там оставить, — кое-какие бумаги и первое издание Флеминга Трейнора. Бренда поспешила обратно на кафедру английского языка.

Стул миссис Пенкалдрон был свободен, и недоеденный салат «Цезарь» стоял на листочке бумаги у нее на столе. Бренда полезла в сумку и нащупала там одинокий ключ на проволочном кольце с бумажным ярлыком, на котором миссис Пенкалдрон вывела карандашом «Аудитория Баррингтона». Бренда посмотрела на тяжелую панельную дверь. У нее не было времени! Ей нужно было отсюда убираться! Пойти в аудиторию, забрать вещи! Теперь дверь казалась ей еще более внушительной, чем в начале семестра, но, несмотря на это, а может, именно поэтому Бренда зашагала по коридору в ее направлении. В комнате для ксерокопирования за аппаратом стоял Оги Фиск, и его присутствие испугало Бренду, но, когда она проходила мимо, он даже не поднял глаз.

В своих показаниях Бренда заявляла, что лишь частично понимала, что делала в тот день. Она сказала:

— Я была не в себе. Расстроена. Потрясена, подавлена, совершенно сбита с толку. У меня в голове был туман. Я сама не понимала, что делаю. Я совсем не хотела украсть картину. Я просто хотела…

— Хотели что, доктор Линдон?

— Увидеть картину еще раз, — сказала она. — Попрощаться с ней.

Бренда ввела код и отперла замок. Она нисколько не удивилась бы, застав внутри миссис Пенкалдрон, сидящую за столом эпохи королевы Анны в ожидании Бренды. Но аудитория была пуста, в ней было совершенно тихо, прямо как перед началом занятий в течение всего семестра. Бренду охватило чудовищное чувство утраты. Начало конца. На ее карьере можно поставить крест, и все это произошло по ее собственной вине. Бренда столкнулась на своем пути с искушением, но вместо того, чтобы его обойти, встретилась с ним в баре.

Бренда поставила сумку и бутылку с водой на стол эпохи королевы Анны и стала перед картиной. Она пыталась поглотить ее, впитать в себя, потому что, конечно же, больше ее никогда не увидит. Бренда хотела прижаться к картине лицом, почувствовать ее текстуру своей щекой; она хотела забраться в эту картину и стать ее частью.

Женщина услышала шум. Она повернулась и увидела миссис Пенкалдрон, которая стояла перед ней в такой позе, словно Бренда была бешеной собакой. Миссис Пенкалдрон убрала бутылку с водой со стола эпохи королевы Анны (на нем, конечно же, осталось бледное круглое пятно).

— Что вы здесь делаете? — спросила лаборантка. — Вам больше нельзя здесь находиться! А это… — Она покачала бутылкой воды и вытерла пятно на столе своим рукавом. — О чем вы думаете? Вы же знаете правила!

— Простите, — сказала Бренда. — Простите.

— Вы знаете правила, но не соблюдаете их, — продолжала миссис Пенкалдрон. — Извинение не оправдывает ваш проступок.

Бренда подняла вверх руки.

— Ладно, как скажете. Я пришла забрать свои вещи. Я ухожу.

— Я упакую ваши вещи как полагается и отошлю их по вашему домашнему адресу, — сказала миссис Пенкалдрон. — Предлагаю вам немедленно освободить эту аудиторию и покинуть территорию кафедры, иначе мне придется вызвать охрану.

— Охрану? — спросила Бренда. — В этом нет никакой необходимости… — Она очень хотела назвать миссис Пенкалдрон по имени, но не знала его. — Я ухожу.

В дверном проеме показался Оги Фиск. Он посмотрел на Бренду взглядом, в котором смешались жалость и отвращение.

— Я все слышал, — сказал он. — Все знают. Атела уволила вас?

— Ей не пришлось этого делать, — ответила Бренда. — Я ухожу.

— Вам не удастся от этого убежать, — сказал Оги. — Это навсегда приклеится к вам. То есть вы можете найти другую работу, но когда-нибудь кто-то все равно узнает.

— Это позор, — сказала миссис Пенкалдрон. — Я знала, что между вами двумя что-то не так. Не могла понять что и, уж конечно, не ожидала, что… но что-то, да, что-то я почувствовала с самого начала.

— Мы все полагали, что ваш успех будет недолговременным, — произнес Оги. — Женщина, столь привлекательная, как вы, и с такой темой диссертации, со специализацией, в которой больше никто на земле не разбирается… Я знал, что так не бывает. В вас было что-то подозрительное, что-то искусственное. Мы все это знали.

— Перестаньте, — сказала Бренда. Неужели они не видели, что она и так была достаточно расстроена?

— Это вы перестаньте, — сказала миссис Пенкалдрон и указала на дверь. — Уходите, или я вызову охрану.

Не в себе. И совершенно сбита с толку. И вне себя от злости. Бренда ненавидела миссис Пенкалдрон. Лаборантка никогда ей не нравилась, но сейчас Бренда ее просто презирала. А еще Оги Фиск — отвратительный тип! — с копной рыжих волос и белыми надутыми губами. Недолговременный успех? Он несколько раз приглашал ее сходить куда-нибудь вместе, и каждый раз Бренда отшивала его. Не в своем уме. Что-то подозрительное и искусственное? После шести лет аспирантуры, тысяч часов, проведенных за чтением и исследованиями? После всей этой работы? Рабской преданности? Внезапно Бренду охватила ярость. Ее не выгонят из этой аудитории. Она хорошо работала; она была хорошим преподавателем.

«Мы все это знали». Да, теперь ему легко было говорить. Теперь.

Бренда залезла в сумку и достала книгу — один из редчайших экземпляров «Невинного самозванца», который она принесла для своих студентов, — и швырнула ее. Она бросила книгу, заявила в своих показаниях университетскому юристу Бренда, потому что хотела что-то бросить. «Неужели вы никогда ничего не бросали в гневе? Неужели вы никогда не чувствовали такого импульса?» Бренда не целилась книгой в Оги Фиска, или в миссис Пенкалдрон, или в картину. Но она попала в картину (нижний левый угол, дыра в два сантиметра длиной). Бренда испугалась и затаила дыхание, миссис Пенкалдрон закричала, а Оги Фиск сказал:

— О черт. Теперь вам действительно несдобровать.

— Я вызываю охрану! Заблокируйте дверь, Оги! Мы не позволим ей уйти! Она должна за это ответить, — сказала миссис Пенкалдрон.

Бренда сквозь слезы посмотрела на картину. Теперь она все прекрасно понимала. Брызги, беспорядок, путаница, хаос. На картине была изображена ее жизнь.

«Закончить», — подумала она. У этого слова было несколько значений. С одной стороны, это было удобно. С делом наконец будет покончено. «Университет “Чемпион” против Бренды Линдон» станет еще одним файлом, запертым в ящике в офисе Брайана Делани. Но с другой стороны, «закончить» означало «расстаться с чем-то». Ей придется привыкнуть к жизни без университета и без Уолша.

Ее сердце стремилось к нему, ее телу не хватало его рук. Бренда хотела услышать его голос; и даже не слишком важно было, что он скажет. Но она не могла заставить себя ему позвонить; ее отношения с Уолшем были неразрывно связаны с ее разрушенной карьерой, с работой, которой у нее больше нет. Сейчас Бренде было больно, но ей было бы еще больнее говорить с Уолшем, изо дня в день вспоминать унижение, пережитое в тот день в присутствии Сюзанны Атела, Билла Франклина, Амриты, Оги Фиска, миссис Пенкалдрон и, наконец, охраны.

Где она возьмет деньги? Может ли она объявить о банкротстве? Неужели ей придется просить деньги у родителей? Для Бренды сто двадцать пять тысяч долларов не слишком отличались от ста пятидесяти тысяч — что та, что другая сумма были недостижимы. Ей придется продать свою половину коттеджа, но как спросить об этом у Вики — и что, если у Вики и Теда по каким-то причинам нет денег, чтобы выкупить у Бренды ее часть? Ей просто придется продать свою половину кому-то другому. Она представляла, что подумают Вики и родители: «Бренда книжный червь, но она совершенно лишена здравого смысла. Она не в состоянии строить свою жизнь. Нам всегда приходится вытаскивать ее из беды».

Как себя защитить? Что еще она могла сделать? Только одно. Бренда всегда пряталась в одном месте. Жалкий червяк, книжный червяк уткнулся носом в книгу. Бренда достала из сумки блокнот, налила чашку кофе из термоса и стала писать.

* * *

Это никогда не пригодилось бы ему для резюме, но Джош гордился своим умением обращаться с мячом. Его мячи летели с идеальной скоростью и под идеальным углом — и, кроме того, Джош научил Блейна правильно стоять и правильно бить, и Блейн почти всегда попадал по мячу. Джош будет очень скучать по их играм в мяч, и он был рад, что может показать Вики свое искусство.

Вики чувствовала себя лучше, она выглядела более здоровой и сильной, и Джош поймал себя на том, что хотел бы проводить с ней больше времени. Она была его боссом, да, но она также была его другом, ему легко было с ней говорить и приятно проводить время. Отношения Джоша с Брендой были сведены к обычным любезностям, и время от времени они могли обменяться парой фраз по поводу того, как продвигался ее сценарий, — а отношения Джоша с Мелани превратились в большой, огромный, сложный секрет. Чувства к Мелани вышли из-под его контроля; они росли, словно какая-то сумасшедшая вьющаяся лоза, которая сжимала его сердце. Джош хотел бы поговорить с кем-нибудь о Мелани — и, как ни странно, ему в голову пришла только Вики. Но об этом не могло быть и речи.

Мелани была на двенадцатой неделе беременности. Ее живот слегка округлился, но по-прежнему был гладким и упругим. Она вся светилась — всегда улыбалась, излучала позитивную, приятную, сексуальную энергию. Мелани сводила его с ума. Он не мог дождаться, когда закончится день и настанет ночь, его отец выключит телевизор и уйдет в спальню, потому что именно в это время Джош выбирался из дому и ехал в Сконсет, весь в предвкушении. Мелани.

С началом августа его тяга к ней стала еще сильнее. Однажды ночью Мелани вообще не пришла. Джош терпеливо ждал ее на пляжной парковке до одиннадцати, затем как можно незаметнее проехал мимо их дома по Шелл-стрит. В окнах было темно. Утром Мелани украдкой сообщила ему, что она просто-напросто уснула.

«Просто-напросто?» — думал Джош. Отношения, сложившиеся между ними, были далеко не простыми.

Она призналась ему в том, что звонил Питер. Не один раз и не только для того, чтобы обсудить «хозяйственные вопросы». Он знал о ребенке; Мелани сказала ему об этом.

— Я должна была это сделать, — говорила она. — Он отец. Он заслуживает того, чтобы знать.

Джош с ней не соглашался.

— У него все еще роман с другой?

— Я не знаю.

— Ты у него не спрашивала?

— Нет.

— Ну и что он говорит, когда звонит?

— Говорит, что скучает по мне. Спрашивает, когда я приеду домой.

— Это все только из-за ребенка, — сказал Джош. — Он заботится о тебе, потому что ты беременна. — Джош произнес эти слова, не осознавая, насколько больно Мелани было их слышать. Ее глаза расширились от ужаса. Джош сразу же понял, что ему следовало извиниться. Он извинился, и Мелани сказала:

— Нет-нет. Ты прав. Я не могу доверять Питеру. Я ему не доверяю. Он звонит мне только потому, что я беременна.

— Он тупица, — сказал Джош. И когда Мелани ничего не ответила, добавил: — Было бы лучше, если бы ты не рассказывала мне о его звонках.

— О’кей, — сказала она. — Конечно. Я просто не хочу ничего от тебя скрывать.

Но это было полуправдой. Мелани скрывала от Джоша, что она чувствовала после этих звонков и каковы были ее планы по поводу Питера, когда лето закончится и она вернется в Коннектикут. Питер был ее мужем, да, но собиралась ли она простить его? Мелани никогда об этом не говорила, а Джош боялся спрашивать. Ему нужно было с кем-то это обсудить, но он не знал с кем. Джош целый день проводил с четырехлетним ребенком, делал прекрасные подачи и идеально отбивал мяч.

— Джош! Джош!

Блейн стоял на базе, но вдруг Джош, уже готовый отбить, замер. Между ударами он всегда поглядывал на Портера, который спал на покрывале под зонтиком. Он все еще спит? Теперь, когда Портер научился ходить, это было очень важно; меньше всего Джош хотел, чтобы Портер ускользнул от него и потерялся на пляже. Но в этот раз, посмотрев на Портера, Джош был захвачен врасплох. Под зонтиком рядом с Портером находился еще один человек. Человек, который появился из ниоткуда, словно призрак, словно дурной сон. Этим человеком была Диди.

— Какого… — начал Джош, но затем замолчал. Он не хотел показывать свой гнев или раздражение при Блейне.

— Привет, — сказала Диди.

— Джош! — крикнул Блейн. — Бросок!

Джош в ожидании посмотрел на Блейна — а затем на Диди. Он так испугался, словно под зонтиком рядом с Портером находилась кобра или уссурийский тигр. Что, если Диди схватит Портера и исчезнет с ним?

Джош отбил мяч, Блейн направил его у Джоша над головой. Диди устроила целое шоу, начала хлопать и кричать «ура», и в этот момент Блейн понял, что на покрывале рядом с его братом был кто-то еще. Незнакомка. Но нет, не незнакомка.

— Эй, я тебя знаю, — сказал Блейн. — Ты из больницы.

Джош пошел за мячом, а Блейн подошел к зонтику. «Не слишком близко!» — подумал Джош. Он подбежал к ним.

— Блейн, не хочешь теперь немного поиграть с Матео?

— А как же игра в мяч?

— Мне нужно поговорить с Диди.

— Она твоя девушка?

При этом Диди издала неестественное «ха!».

— Нет, — сказал Джош. — Но мне нужно с ней поговорить. Поиграешь с Матео?

— Сколько минут осталось до ленча?

Джош посмотрел на часы.

— Восемнадцать минут.

— О’кей, — сказал Блейн. Он прошел несколько ярдов по пляжу, до того места, где Матео Шерман закапывал в песок ногу своего отца. Омар Шерман посмотрел на Джоша и произнес:

— Я за ним присмотрю.

— Спасибо! — сказал Джош. Омару наверняка было интересно, кто такая Диди, а также это было интересно миссис Брукс, сидевшей через два зонтика от них. Джош улыбнулся Диди, но лишь для видимости.

— Что ты здесь делаешь, Диди?

— Я знаю о ней.

— Ты знаешь о ком? — устало поинтересовался Джош.

— Ты спишь с подружкой их матери, — сказала Диди. — И она беременна. Я все об этом знаю. Это странно, Джош. Это извращение.

— Ни черта ты не знаешь, — сказал Джош. — Ты несешь какой-то бред. Ты не в себе.

— Роб видел тебя вместе с женщиной с кудрявыми волосами. Она старше тебя. И я провела небольшое расследование. Это подруга их матери. Она приходила в больницу для консультации. Я знаю, что ты с ней спишь. Я знаю, что ты возил ее в дом в Шиммо. Зак мне рассказал.

«Остановись! — сказал себе Джош. — Остановись и подумай!» Но если бы он сделал паузу, даже на секунду, если бы он замялся или промямлил что-то, Диди тут же порвала бы его на куски.

— Ты должна мне деньги, — произнес Джош. — Двести долларов плюс проценты. Ты пришла, чтобы отдать их мне?

— Не пытайся сменить тему, — сказала она.

— Это ты пытаешься сменить тему, — сказал Джош. — Потому что деньги — это все, что нас связывает.

— Мне нужно пятьсот долларов, чтобы вернуть свою машину, — проговорила Диди. — Дай мне пятьсот долларов, и я никому ни о чем не расскажу.

— Никому не расскажешь о чем?

— О том, что ты спишь с беременной женщиной. Я бы еще поняла, если бы ты запал на сестру. Она, по крайней мере, привлекательна, хотя немно-о-о-о-о-о-го для тебя старовата.

— Прекрати, Диди. Ты не можешь меня шантажировать.

— Еще и как могу.

— Нет, не можешь, — сказал Джош. — То, что ты говоришь, просто возмутительно. Никто тебе не поверит.

— Роб видел тебя, Джош. В Монмое. С женщиной. В полночь. Как ты можешь это объяснить?

— Я не собираюсь это объяснять, потому что это неправда. Робу нельзя доверять. Он такой же сумасшедший, как и ты.

Джош посмотрела в сторону Блейна, который весело играл с Матео Шерманом. Омар поднял вверх большие пальцы. Портер дышал глубоко и ровно. «Все в порядке, — сказал себе Джош. — Ты можешь дальше разбираться с Диди».

— Все в это поверят, — сказала Диди. — Потому что этим летом ты совсем другой. Ты никогда не появляешься на вечеринках, никуда не ходишь. Ты не делаешь ничего, кроме того, что болтаешься с этими дамочками и детьми. Все это заметили, Джош. Я уверена, что даже твой отец это заметил. Хотя, может, и нет. Твой отец довольно рассеян.

— Прекрати, Диди.

— Мне придется обо всем ему рассказать.

Джош приложил усилия, чтобы выражение его лица не изменилось. У него было такое чувство, будто он стоит на сцене. Джош не мог позволить Диди разговаривать с его отцом. Это было бы настоящей катастрофой.

— Делай что хочешь, — сказал Джош. — Мой отец и так считает тебя сумасшедшей, Диди. Что бы ты ни пыталась ему рассказать, он не станет это слушать.

— И все же я попытаюсь, — ответила Диди. Она встала и поправила шорты. — Дай мне пятьсот баксов, и я ничего не стану говорить. Я ничего не скажу твоему отцу. Никому не скажу.

— Убирайся отсюда, Диди.

— Ты об этом пожалеешь.

— Зачем ты это делаешь? — спросил Джош.

— Ты действительно хочешь знать?

— Да, — сказал он. — Я действительно хочу знать.

Диди наклонилась к нему и прижалась губами к его уху.

— Потому что я тебя люблю, — прошептала она.

Через несколько дней началась жуткая жара. Настоящая жара и сырость — и, как в случае с незваными гостями, никто не знал, как долго они продержатся. Джош был очень рад, что не работал больше в аэропорту. Он просто не понимал, как могли дети целый день простоять на асфальте и не почувствовать себя колбасками, поджаренными в гриле. Даже пляж почти не приносил облегчения. Песок был слишком горячим, чтобы Блейн мог по нему ходить, поэтому кроме обычного груза Джошу приходилось носить на руках еще и Блейна. Они втроем отказались от привычного распорядка и провели все утро в воде. Вода была теплой, словно в ванне, и в ней было много водорослей. За ночь она немного остывала, но бриза совсем не было. Влажность повисла в воздухе, что привело к появлению огромного количества москитов. У Джоша в джипе кондиционера не было, поэтому они с Мелани занимались любовью на пляже, где москиты чуть не съедали их заживо. Джош и Мелани были мокрыми и потными, и песок прилипал к их коже.

— Тьфу, — сказала Мелани. — Это как раз тот случай, когда хочется, чтобы здесь было четыре классических времени года.

Дома у Джоша кондиционера также не было, поэтому на углу стола Том Флинн установил огромный вентилятор, который обдувал их, когда они ели. Джошу нравился вентилятор; его шум заменял разговор.

— Жарко, — говорил Том Флинн, когда они садились за стол. Джош готовил на ужин что-нибудь прохладное: итальянский суп, тунца, кусочки арбуза… Даже салат «Айсберг» никогда не казался таким вкусным, как в это время года.

— Жарко, — соглашался Джош.

Возможно, это было из-за вентилятора, но Том Флинн за столом не упоминал о визите Диди. Вместо этого он поймал Джоша утром, когда тот выходил из душа. Была суббота, у Джоша был выходной, и поэтому он никуда не спешил. Он вышел из ванной с полотенцем, обмотанным вокруг талии, и увидел Тома Флинна у входа в зал. Отец ждал его. Джош удивился и затаил дыхание.

— Господи, папа, ты меня напугал.

— У тебя есть минутка? — спросил Том Флинн. Это был скорее риторический вопрос, и Джош почувствовал напряжение. Он уже примерно представлял, что последует дальше.

— Я могу одеться?

— Ну конечно, — сказал Том Флинн. — Я буду на веранде.

«Веранда» была продолжением спальни родителей Джоша. Она была на втором этаже, поэтому там чувствовался бриз. В такую погоду это было самым комфортным местом в доме, и все же Джош никогда не сидел на веранде, и, насколько ему было известно, его отец тоже ею не пользовался. Собственно говоря, Джош уже год или два вообще не заглядывал в комнату отца. И он не удивился, увидев, что там ничего не изменилось, — все то же неяркое покрывало на кровати, которое они с отцом купили вскоре после смерти матери Джоша, все тот же аккуратный шкаф, тот же ряд обуви в шифоньере. Фотография матери висела на стене, фотография, сделанная, когда мать Джоша еще училась в старших классах. Такой Джош ее вообще не знал. Он остановился и посмотрел на фотографию.

«Ты ее ненавидишь?» — спросила его Вики.

Том Флинн уже ждал сына на веранде, опершись руками о перила и глядя на видневшийся вдалеке, возле одиннадцатой лунки на поле для гольфа, пруд Миакомет. На отце были рубашка и штаны цвета хаки с ремнем. Он стоял босиком. Джош не мог вспомнить, когда в последний раз видел отца без обуви. Том Флинн всегда был зашнурован и застегнут на все пуговицы. А полураздетый и босой Том Флинн казался уязвимым и человечным. И это помогло Джошу немного расслабиться.

— Жарко, — сказал Джош, стараясь, чтобы его голос звучал весело.

Том Флинн кивнул.

— Твоя мама любила лето.

Джош снова почувствовал напряжение. Его шея окостенела, словно стальная колонна. «Твоя мама любила лето» — это было совершенно безобидное заявление, но Джош мог на пальцах одной руки сосчитать, сколько раз за последние десять лет они упоминали о матери.

— Я знаю, — сказал Джош. — Помню.

— Кто-то когда-то предположил, что у нее было сезонное расстройство психики, — продолжал Том Флинн. — Люди страдают, когда не получают достаточно солнечного света. — Он сделал паузу. Ну, она действительно покончила с собой в декабре, подумал Джош. Он представил мать на пляже, с бокалом вина. «Мы должны наслаждаться солнцем. Пока не пришла зима». — Думаю, это какой-то бред.

— Может быть, — прошептал Джош.

Волосы Тома Флинна были мокрыми, и на них видны были следы от расчески. От него пахло лосьоном после бритья и маслом для волос. Одного только масла для волос для Джоша было достаточно, чтобы отнести Тома Флинна к отдельной категории мужчин. Другое поколение. В восьмидесятых Том Флинн был военным. Он провел два года неподалеку от Афганистана — что-то связанное с разведкой и воздушными силами. Джош не мог бы с уверенностью сказать, чем там занимался его отец, но это, несомненно, отразилось на характере Тома Флинна — молчаливость, проворство, жесткая верхняя губа, даже порядок в его шифоньере. И хотя Том Флинн был в высшей степени профессионален и предан своей работе в авиадиспетчерской службе, он давал Джошу понять, что даже жарким летним днем новая должность слишком проста для него; это словно прогулка в парке по сравнению с тем, чем он занимался раньше. «Настоящей работой» было для него военное дело. Нантакетский аэропорт был лишь дешевой заменой, времяпрепровождением перед уходом на пенсию.

Том Флинн сделал глубокий вдох и уставился на свои босые ноги, словно не ожидал их там увидеть. Джош проследил за взглядом отца. Ступни Тома Флинна были бледными, похожими на рыб, ногти — коротко подстриженными и желтоватого цвета. Джош понял, что означал этот взгляд. Как бы тяжело Джошу ни было слушать, Тому Флинну еще тяжелее говорить.

— Что случилось, пап?

— Не знаю, должен ли я вообще об этом говорить, — сказал Том Флинн. — В конце концов, ты взрослый человек.

— Ты о чем?

— Паталка поймала меня на стоянке после работы, — произнес Том Флинн. — Вчера, когда я собирался домой. Она сказала, что ты встречаешься с одной из женщин, на которых работаешь. С той, которая беременна.

Джош кивнул.

— Но это не твой ребенок?

— Нет. Господи, нет.

— Я, конечно же, заметил, что ты поздно вечером уходишь из дому и возвращаешься черт знает во сколько. Кажется, каждую ночь. И я понял, что у тебя есть какая-то девушка. Но эта… женщина. Старше тебя. Беременная от другого мужчины. Ты понимаешь, что делаешь, Джошуа?

Джош уставился на тонкую синюю линию на горизонте, которая на самом деле была прудом Миакомет. При других обстоятельствах он был бы ужасно смущен. Они с отцом никогда не обсуждали такие вопросы; они даже не говорили о сексе, когда Джош взрослел. Но сейчас, как ни странно, Джош был совершенно спокоен. Он все отрицал в разговоре с Диди, но не смог бы врать отцу. Возможно, ему даже приятно будет поговорить об этом.

— Сначала я думал, что понимаю, — сказал Джош. — Но сейчас уже не уверен в этом.

— У этой женщины есть муж?

— Они разошлись.

— Но ребенок…

— Да. Все очень сложно.

— Сколько ей лет?

— Тридцать один, — сказал Джош. — Хотя сколько ей лет — это совершенно не важно.

— Это необычно, — сказал Том Флинн. — И еще тот факт, что она беременна…

— Пап, я все понимаю. Но это просто случилось — я не знаю как, — и сейчас я уже ничего не могу изменить. Я ее люблю. — Произнеся эти слова, Джош удивился. Неужели он действительно любит Мелани? Возможно, да. Одну вещь он знал наверняка: он никогда не чувствовал себя настолько живым — счастливым, уверенным в себе, противоречивым, охваченным ощущениями, — как этим летом, с этими тремя женщинами. Может, любовь была не совсем правильным и подходящим для этого словом, но это единственное слово, которое он мог подобрать.

Джош подумал, что отец засмеется при этом заявлении, но выражение лица Тома Флинна не изменилось.

— Я не возражал, когда ты решил уволиться из аэропорта. Я подумал, что ты знаешь, что делаешь. Работать няней двух маленьких деток… Ты живой человек, и деньги предложили хорошие, и я знаю, что их мать больна и ты хотел внести свой вклад в ее выздоровление. — Здесь Том Флинн остановился и сделал еще один глубокой вдох. Эта речь была невероятно длинной для него. — Теперь мне интересно, не руководили ли тобой иные мотивы.

— Что ты имеешь в виду?

— Эти женщины…

— Ты имеешь в виду секс?

— Я имею в виду, почему тебя так привлекла работа у этих женщин? Возможно, дело было в сексе. Но они намного старше тебя, Джош. И я подумал — еще до того, как ко мне подошла Паталка, — что в Сконсете ты пытаешься найти мать.

— Господи, папа…

— Я последний человек, который верит Фрейду, — сказал Том Флинн. — Но я не слепец и не дурак. Ты потерял мать в юном возрасте. Я вел себя в этой ситуации так, как считал нужным, но, может быть, я ошибся. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Джош кивнул.

— Возможно, нам следовало говорить о твоей матери до посинения. Возможно, нам стоило перебирать все варианты и ломать голову над тем, почему она это сделала. Было ли это из-за чего-то, что я сказал или сделал, или из-за чего-то, что сказал или сделал ты, было ли это чертово сезонное расстройство психики или что-то еще. Что это было? Возможно, нам нужно было кричать об этом, вопить, обниматься, возможно, нам стоило крушить все вокруг. Возможно, это было бы более правильным поведением в такой ситуации, более здравым поведением. Но вместо этого мы шли вперед, шаг за шагом. Голова вверх, взгляд вперед. Есть уйма вещей, которые мы никогда не узнаем, никогда не поймем, и одна из них — почему твоя мать лишила себя жизни. — Том Флинн поднял руку (она дрожала) и положил ее Джошу на плечо. — Но одно я могу сказать тебе точно: твоя мама очень тебя любила.

— Я знаю.

— Ты не должен искать эту любовь где-то на стороне, Джош. Твоя мама любила тебя, и, где бы она сейчас ни была, она все равно тебя любит.

Она все равно тебя любит. Это было серьезное заявление, особенно если учитывать, от кого оно исходило. И все же это было невозможно вынести жарким утром самого буйного лета в жизни Джоша. Ему придется отложить это заявление, подумать об этом позже.

— Правильно, — сказал Джош. — Но не думаю, что что-либо из происходящего этим летом имеет какое-то отношение к…

— Может быть, — сказал Том Флинн. — Просто это пришло мне в голову.

— О’кей, — произнес Джош. — Спасибо.

Том Флинн выпрямился.

— А насчет твоей любви… У меня в последнее время в этом не было опыта. И у меня нет другого отцовского совета, кроме одного, — будь осторожен.

— Будь осторожен, — повторил Джош. — Хорошо. Буду.

* * *

Жара и влажность — плохая компания для беременной женщины. Мелани готова была вылезти из собственной шкуры. В коттедже было просто невыносимо, словно в печи, даже несмотря на то что были открыты все окна и работали три вентилятора. Мелани два-три раза в день ходила в магазин — в основном за холодным соком, колой, «Гаторейдом» для себя и для Вики, — но еще и потому, что в магазине работал кондиционер. Она бывала на пляже, плавала, но в коттедж все равно возвращалась подавленная, уставшая. От пляжа до дома номер одиннадцать по Шелл-стрит было меньше мили, но Мелани приходила туда с таким ощущением, словно она заблудилась в пустыне.

И поэтому однажды, когда Мелани увидела Питера, стоявшего в дверном проеме, она подумала, что у нее галлюцинация.

Сначала она заметила такси, «Такси Атланты» прямо перед домом номер одиннадцать, и такси, в принципе, означало, что приехал Тед. Но была среда, а не пятница, хотя у Мелани было такое ощущение, что Тед приедет в отпуск раньше обещанного, чтобы быть с Вики во время компьютерной томограммы. Но до этого в любом случае оставалась еще неделя, ведь так? Мелани стала забывать подобные вещи. И все же, увидев такси, она подумала: Тед. Потому что кто еще это мог быть? Гости к ним не приезжали.

Через несколько секунд Мелани заметила мужчину, стоявшего в тени навеса, очень высокого мужчину в костюме. Со спины, подумала Мелани, он очень похож на Питера. Мелани прищурилась. Так было всегда, когда она доходила до дома: у нее начинались разные видения. Она очень хотела пить и была жутко уставшей. Прошлую ночь она провела с Джошем и вернулась домой так поздно, что на дворе уже было раннее утро.

Мужчина обернулся, или полуобернулся, в поисках таблички с названием улицы. Мелани остановилась. Это был Питер. У нее как-то странно опустился желудок, словно в этот момент она каталась на американских горках. Голос у нее в голове прокричал:

— Блин! Это Питер! Питер здесь!

Как такое могло произойти? Он ушел с работы? Он прилетел сюда? Он думал, что это нормально — появиться, ни о чем предварительно не спросив? Было несколько телефонных звонков, три, если говорить точно, не считая того раза, когда Мелани звонила по телефону возле магазина, и не считая звонка, на который ответила Вики. Словом, всего пять звонков — но Питер ни разу не намекал на то, что собирается приехать. Он спрашивал Мелани, когда она вернется домой, — и это был правильный вопрос. Мелани продолжала контролировать ситуацию. Она вернется домой, когда посчитает нужным, и тогда они подумают, что делать с обломками их брака. Мелани не могла поверить в то, что Питер стоял у двери коттеджа. Она представила, что ребенок у нее в животе начал переворачиваться. «Как Питер посмел?» — подумала она. И в тот же момент подумала: «Слава Богу, что у Джоша сегодня выходной». Джош. Через секунду Мелани поняла, что приезд Питера не только испугал ее, но и польстил ей. До того как у них с Джошем все началось, именно об этом она и мечтала.

Мелани не могла сделать ни шагу; она хотела, чтобы все так и оставалось — она видела Питера, а он ее — нет. Входная дверь в доме номер одиннадцать всегда была открыта. Стучал ли он? Вики спала с детьми, Бренды, должно быть, еще не было дома. Мелани стояла в тени соседского вяза и наблюдала за Питером. Он выглядел очень нелепо в костюме. Но костюм также наводил на мысль о том, что Питер был взрослым мужчиной и работал в городе — а не учился в колледже.

Мелани простояла еще несколько секунд, но она была заложником собственного тела. Она умирала от жажды — и, как обычно, ей хотелось писать. Она шагнула вперед, притворившись, что не замечает Питера, и стараясь не думать о своем внешнем виде. Она не видела мужа почти два месяца. Теперь она стала больше, у нее округлился живот. Она была на пляже и плавала, и ее волосы выглядели как… Как что? Прикоснувшись к ним, Мелани почувствовала, что они были кудрявыми и жесткими от соли. Кожа лица огрубела от обилия солнца. И все же Мелани чувствовала себя красивой. Благодаря Джошу, сказала она себе. Она чувствовала себя красивой благодаря Джошу.

Мелани открыла калитку и пошла по дорожке к дому. Питер увидел ее: она чувствовала на себе его взгляд, но не собиралась смотреть на него, не собиралась заговаривать с ним первой.

— Мелани?

В его голосе не было изумления, как ей хотелось бы. Он скорее говорил тоном, который использовал, когда пытался привлечь внимание к чему-то, что было прямо у нее перед носом. В ответ на это Мелани бросила на Питера взгляд и быстро отвела глаза. Она прошла мимо него к двери, и он прикоснулся к ее плечу. Его голос значительно смягчился.

— Эй, Мел. Это я.

— Я вижу. — Она посмотрела на него. Питер был одновременно привычным и чужим, как и угол, под которым она изгибала шею, чтобы посмотреть ему в глаза. Питер был высоким, шесть футов шесть дюймов, в то время как Джош был лишь на несколько дюймов выше, чем Мелани. Кожа Питера была теплого золотистого оттенка, несмотря на его жалобы на то, что все лето он просидел в офисе, и она соскучилась по его миндалевидным глазам с замысловатой линией век. Это был ее муж. Человек, с которым она провела практически десять лет своей жизни.

Прежде чем Мелани успела понять, что происходит, Питер наклонился и поцеловал ее. Она закрыла глаза. Этот поцелуй отличался от тысячи тех поцелуев, которыми Питер и Мелани обменивались за время существования их брака, — многие из них были подарены из чувства долга, бесстрастно, сухо, быстро. А этот поцелуй был вопросительным, долгим, он был исследовательским и извиняющимся. У Мелани захватило дух.

«Перестань!» — приказала она себе. Она не была такой уж простушкой. Мелани вошла в дом. Питеру пришлось наклониться, чтобы пройти в дверной проем.

— Тихо, — сказала Мелани. — Вики и дети спят.

— О’кей, — прошептал Питер. Он пошел за женой в зал. Мелани заметила, что он нес небольшой чемодан. — Здесь очень мило. Не совсем так, как я себе представлял, но мило. Старомодно.

— Я обожаю это место, — сказала Мелани, заступаясь за коттедж, словно Питер его обижал. — Дом был построен в 1803 году. Он принадлежит семье Вики уже более ста лет.

— Ух ты, — сказал Питер. Из-за низких потолков ему приходилось сутулиться. Мелани наблюдала за тем, как он изучает детали интерьера — камин, книжные полки, кофейный столик, диван, кухонный стол, дисковый телефон, плетеные ковры, лампы на потолке, двери, ведущие в другие комнаты, наверное, такие же маленькие и затейливые, как эта. Питер стоял на месте, кивал, возможно, ожидая, когда Мелани пригласит его присесть.

— Где ты остановился? — спросила она.

— О, — сказал он, словно она удивила его своим вопросом, — собственно говоря, я не бронировал никаких номеров.

— На дворе август, — сказала Мелани. — Было бы разумно подумать о брони.

— Я думал, что останусь здесь, — признался Питер. — С тобой. Я думал…

Мелани оборвала его громким смехом. Она смеялась, потому что не знала, что говорить и что чувствовать. Ей нужно было сходить в туалет.

— Извини, я отойду на секунду.

— Конечно.

Она закрыла дверь ванной и на всякий случай заперла ее на замок. «Я думал, что останусь здесь, с тобой». Мелани представила Фрэнсис Диджитт с ее вызывающе короткой стрижкой и живыми синими глазами. Фрэнсис всегда спрашивала у Мелани о ее попытках забеременеть очень тихим голосом. «Как успехи? У моей сестры, Джоджо, из Калифорнии, та же ситуация. Это, должно быть, так трудно…» Долгие месяцы Мелани думала, что Фрэнсис Диджитт искренне ей сочувствует, но потом стало понятно, что она вовсе и не хотела, чтобы Мелани забеременела; и вполне вероятно, что ее сестра из Калифорнии, Джоджо, была выдумкой. Фрэнсис Диджитт каталась на лыжах в канадских горах, в удаленной от путей сообщения местности; ее высадили из вертолета среди гор. Она была человеком, который искал опасность. Может, теперь она нашла мужа какой-то другой женщины? А почему бы и нет? Шоколадного лабрадора Фрэнсис Диджитт звали Бейби; она была из тех женщин, чьи собаки и были их детьми. Собака Фрэнсис, должно быть, уже хорошо знала Питера, собака, вероятно, лизала его руки и клала голову ему на колени.

«Я думал, что останусь здесь, с тобой».

Мелани встала и спустила воду в унитазе. Ее ноги были словно ватные. Мелани подошла к зеркалу и улыбнулась самой себе. Она выглядела нормально; она выглядела даже лучше, чем нормально. Ее ярость возрастала — и она была в ярости! Как ты смеешь? Ты, сволочь! Ты, козел! Без сомнения, Питер ожидал, что Мелани с радостью примет его обратно в свою постель. В конце концов, он был ее мужем и отцом ее ребенка.

Но Мелани было все равно!

Она помыларуки и умылась, затем вытерлась полотенцем и выпила воды из детской чашки. Вики могла проснуться в любой момент, и Бренда вот-вот придет домой. Нужно с этим разобраться, и поскорее.

Питер стоял на том же месте, где она его и оставила. Гигант в кукольном домике. В коттедже было жарко. Мелани подумала, что он, должно быть, изнемогал в своем костюме.

— Хочешь воды? — спросила она.

— С удовольствием.

Мелани налила два стакана лимонада и добавила в них лед. Она выпила содержимое своего стакана и налила себе еще. Затем села на стул — больше она не могла стоять ни секунды. Питер продолжал стоять, пока Мелани кивком не указала ему на стул напротив нее. Он снял пиджак, ослабил галстук и сел.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он. — Ты выглядишь просто прекрасно.

— Что ты здесь делаешь, Питер?

Он закатил рукава рубашки. Кое-что о нем она уже успела забыть — о мышечном тонусе его предплечий, например, и о его дорогих хромированных часах, циферблат которых всегда находился на внутренней стороне запястья. Питер теребил часы всякий раз, когда нервничал. Она забыла, какой гладкой была его кожа, практически без волос; ему приходилось бриться всего два раза в неделю. И блестящую розовую влажность его губ, и небольшой шрам на носу — белую линию длиной в полдюйма (Питер получил его в результате аварии в автобусе, когда был еще ребенком). Мелани бесчисленное количество раз прикасалась к этому шраму, она целовала его, облизывала, щекотала ресницами. Это был ее муж. Что это означало до появления Фрэнсис Диджитт? Прежде они жили в Манхэттене, ездили на метро, ели фаст-фуд, ходили в кино, на лекции и в спортзал, работали волонтерами в бесплатной столовой и в приютах. Они посещали новые рестораны и встречались в барах отелей с сотрудниками Питера, с людьми вроде Теда и Вики. Они ходили в магазины и покупали вещи, как, например: новый диван, средство для мытья стекол, подарки на день рождения матери Питера, которая жила в Париже. У них было достаточно денег и, что еще более важно, достаточно времени. По воскресеньям они часами читали газеты и совершали прогулки в Центральном парке. Когда Питер и Мелани переехали в Коннектикут, они стали сгребать листья и стричь газон, красили туалет и работали в саду. Но чего-то им не хватало, какой-то связи, цели их союза, завершенности задания. Детей! Мелани хотела детей. И они с Питером стали пытаться завести ребенка; их объединяло совместное желание. Путешествия и подарки, которые Питер делал ей при неудачах, — орхидеи, трюфели, квартира у океана в Кабо — все это должно было утешить Мелани, сделать ее счастливой. Но вместо этого лишь злило ее. В конце концов, последние месяцы она была женщиной, которую могло осчастливить лишь одно — ребенок. Занятия любовью стали работой; Мелани брала с собой в постель термометр, календарь и секундомер. Разве было что-то удивительное в том, что Питер завел роман на стороне, с молодой, смелой и веселой девушкой, чье представление о детях весило пятьдесят килограммов и было покрыто толстой шерстью? Да, для Мелани это было удивительно. Питер был ее мужем. Для нее это означало, что если они и не принадлежали друг другу, то им хотя бы принадлежали их отношения. Брак был чем-то, с чем они согласились считаться, что они договорились нести, каждый равную ношу. Но Питер уронил свой край.

— Я хотел тебя увидеть, — сказал Питер. — Ты уехала очень давно. Я скучал по тебе.

— Это чертово вранье, — сказала Мелани, прикоснувшись к своему животу. — Ты здесь лишь потому, что я беременна.

— Это неправда.

— О Господи, конечно, это правда. Зачем делать вид, что все иначе?

— С Фрэнсис все кончено, — сказал Питер.

Мелани ничего на это не ответила, хотя ей было безумно интересно. Разорвал ли Питер отношения с Фрэнсис потому, что его переполняла любовь к жене и тоска по ней? Или Фрэнсис Диджитт просто встретила кого-то другого?

— Я сказал, что все кончено с…

— Я тебя слышала.

— Я думал, ты будешь…

— Что? Вне себя от радости? Почувствую облегчение? Я тебе не доверяю, Питер. Ты предал меня и наш брак, и хотя ты и не знал об этом, но ты предал нашего ребенка.

— Я так и думал, что ты Примешь это слишком близко к сердцу.

Вот теперь она узнавала Питера. Он словно состоял из двух частей: ничтожества, которым он был на самом деле, и миролюбивого человека, которым он пытался быть.

Мелани ухмыльнулась.

— Точно. Уверена, что ты так и думал. Убирайся отсюда, Питер.

— Прости, — сказал он. — Прости, прости. — Он наклонился вперед и посмотрел на нее взглядом, в котором была мольба. — Я люблю тебя, Мел.

— Не любишь.

— Люблю. Я хочу, чтобы ты вернулась домой.

— А я не хочу возвращаться домой. Я счастлива здесь. — Она сделала глубокий вдох и посчитала до трех, как она делала каждый раз, прежде чем нырнуть в океан. — У меня есть другой.

— Другой?

— Другой.

Желудок Мелани издал какой-то странный хлюпающий звук, достаточно громкий, чтобы внести некоторое веселье в их разговор, но выражение лица Питера осталось таким же изумленным, недоверчивым.

— Кто он?

— Не твое дело, — сказала Мелани. Она уже ругала себя — Джош был секретом, о котором никто не должен знать, в том числе и Питер. Но Мелани ничего не могла с собой поделать. Она хотела сказать об этом Питеру еще после первой ночи, которую они провели вместе с Джошем, в саду возле сконсетской часовни. Мелани хотела, чтобы Питер знал: она сравняла счет. У нее тоже был любовник!

— Ну, — сказал Питер, — тогда понятно.

— Тогда понятно, — повторила Мелани.

— Он живет здесь, с тобой? — спросил Питер.

— Нет, — сказала Мелани. — Но это не означает, что здесь можешь остановиться ты.

Питер поднял руки ладонями вверх.

— Больше ничего не говори. Мне все понятно. Я сниму себе номер. Может, в той гостинице у аэропорта.

Мелани покачала головой. Она тоже разрывалась между милой женщиной, которой она на самом деле была, и жестокой, злобной стервой, которой хотела быть.

— Возможно, у них нет свободных номеров.

— Я проверю.

— Почему бы тебе просто не вернуться домой, Питер?

— О нет, — сказал он, — я так просто не сдамся.

— Это не игра, Питер. А я не трофей, который ты можешь отвоевать обратно.

— Я это знаю, — сказал Питер. — Но я не уеду с этого острова. Пока ты каждой клеточкой своего тела не будешь уверена в том, что я тебя люблю. Я искренний человек, Мел.

— Нет.

— В этом я искренен, — сказал Питер. Он подошел к столику и согнулся пополам, чтобы ее обнять. Его объятия были неуклюжими, но, как и в поцелуе, в них было что-то особенное, что-то искреннее.

— Позволь мне пригласить тебя куда-нибудь, — произнес Питер. — Куда бы ты хотела сходить?

Это говорил прежний Питер. Позволь мне потратить на тебя деньги.

— Нет, — ответила Мелани.

— И что ты хочешь этим сказать? Я поговорил с тобой пять минут, и на этом все? Ты даже не пообедаешь со мной?

— Совершенно верно.

— О Мел, перестань. Я оставил работу. Я прилетел сюда.

— Тебя никто об этом не просил. Если бы ты позвонил, я бы сказала тебе, чтобы ты оставался дома.

— Ты должна со мной пообедать. Пожалуйста!

— Ты не понимаешь, Питер. Ты причинил мне боль. Ты разбил мое сердце. Ты разрушил мою веру в тебя.

— Я знаю, Мел, я знаю. И я пытаюсь тебе сказать, что все кончено и что мне жаль. Поэтому я здесь. Просто позволь мне остаться и пообедать с тобой. Это все, о чем я прошу. Обед с тобой. Пожалуйста, Мел.

— Ладно, — сказала Мелани. — Но мы будем обедать здесь.

— С Вики? И…

— Ее сестрой Брендой. Да.

— Хм, — сказал Питер. Он не хотел обедать с Вики и Брендой, конечно, не хотел, но это было первым испытанием. — О’кей. Конечно. — Он поднял свой чемодан. — Ничего, если я переоденусь?

— Питер!

Мелани стиснула зубы, когда Блейн бросился к нему на руки. Об этом она и не подумала. Вики и Бренда могли скрыть приезд Питера от Джоша (она попросит их не говорить ему об этом, хотя причину Мелани еще не придумала), — но Блейн первым делом расскажет обо всем Джошу.

Питер засмеялся.

— Ну хоть кто-то рад меня видеть. Как дела, дружище?

— Хорошо, — сказал Блейн.

Питер поставил его на пол.

— Ты так вырос! Сколько тебе лет? Семь?

Блейн засиял.

— Четыре с половиной.

— Вот видишь? Ты такой высокий, что я подумал, что тебе семь лет.

— Ты приехал с моим папой? — спросил Блейн.

— Нет, — ответил Питер. — Я приехал один. Хотел увидеть Мелани.

Блейн казался удивленным.

— Зачем?

— Мелани моя жена. Забыл?

— Правда?

— Ну… — сказала Мелани.

— Что? — сказал Питер. — Ты моя жена.

Вики и Бренда вели себя тихо, как воры, пока готовили на кухне ужин. Они были шокированы приездом Питера, но Мелани не могла понять, рады ли они, что к ней вернулся муж, или злятся и не одобряют этого. По Бренде было видно, что она ошеломлена, а Вики не слишком церемонилась с Питером, но она знала его уже очень давно.

— И этот ребеночек, — сказал Питер, поглаживая Мелани по животу, — мой и Мелани.

— Правда? — спросил Блейн.

— Изумительно, — сказала из кухни Бренда достаточно громко, чтобы Питер и Мелани услышали это.

«Злятся, — подумала Мелани. — И не одобряют».

— Питер привез немного вина, — сказала Мелани. — Бренда, будешь? Вики?

— Да, — ответила Бренда.

— Да, — ответила Вики.

Мелани наполнила вином три бокала. Ей и самой безумно хотелось сделать хоть глоточек, но она решила, что не будет пить.

Блейн спросил:

— Хочешь поиграть со мной на улице в кости?

— Конечно, — сказал Питер. — Обожаю играть в кости.

Входная дверь за ними закрылась.

— Я бы с удовольствием побросала в него камушки, — сказала Вики.

— Вик…

— Прости, — сказала Вики. — Не могу удержаться.

— Мне его не жаль, — произнесла Бренда. — Ты столько недель чувствовала себя несчастной из-за этого козла, и я считаю, что мы имеем право злиться. Что это вообще за тактика — появляться без предупреждения?

— Он знает, что если бы он спросил, то я бы сказала «нет».

— Тебе надо было послать его к черту, — сказала Бренда.

— Он здесь не останется, — ответила Мелани.

— Он остановился в гостинице? — спросила Вики.

— Думаю, он планирует остановиться в гостинице возле аэропорта, — сказала Мелани, хотя знала, что Питер не бронировал номер. Кроме того, чемодан Питера лежал в спальне у нее на кровати.

— Вижу, они выделили тебе детскую, — сказал Питер, когда они вошли в комнату Мелани. — Вы с твоим любовником довольствуетесь односпальной кроватью?

— Я же сказала тебе, что он здесь не живет.

— И я понимаю почему, — проговорил Питер. Он переоделся в шорты и спортивную рубашку прямо в присутствии Мелани. Ей было странно видеть, как он раздевается, и она чуть не извинилась и не вышла из комнаты. Но он был ее мужем. Сколько раз до этого она видела, как он раздевался? Сотни. Тысячи.

— Кто он? — спросил Питер. — Какой-нибудь богач с домиком на пляже?

— Я не собираюсь говорить тебе, кто он, — сказала Мелани. — Это тебя не касается.

— Еще и как касается. Ты моя жена. И ты носишь моего ребенка.

Мелани налила себе содовой. Что она будет делать с Джошем? Пойдет ли она к нему сегодня вечером? Скажет ли ему? Готова ли она вернуться домой с Питером? Ей казалось, что ответ должен быть отрицательным, но Питер был ее мужем. Хотела ли она воспитывать ребенка одна, как мать-одиночка, без отца?

— Я не знаю, что делать, — сказала Мелани Бренде и Вики. — И прошу вас относиться к этому с уважением. Я буду действовать по обстоятельствам. Я хочу послушать, что Питер скажет в свое оправдание, и обдумаю его слова. А завтра я заставлю его уехать домой.

— О’кей, — сказала Вики.

— И я еще кое о чем хотела вас попросить.

— О чем? — спросила Бренда.

— Пожалуйста, не говорите Джошу о приезде Питера.

— Почему? — спросила Бренда.

— Почему? — спросила Вики.

Обе смотрели на нее.

Мелани сделала глоток содовой и тут же пожелала, чтобы вместо воды в стакане была водка.

— Учитывая все то, что я рассказывала Джошу о Питере, у него будет такая же реакция, как и у вас, но он молод, вы понимаете, и он парень. Он не поймет.

— Ты к нему неравнодушна, — сказала Вики. В ее глазах была такая уверенность, что они могли проделать дыры в деревянном брусе сечением два на четыре дюйма. — Ты неравнодушна к Джошу.

Лицо Бренды осветило поистине детское изумление.

— Ты имеешь в виду?..

Мелани почувствовала, как ее лицо становится цвета помидоров. Она выдавила из себя смешок.

— Ради Бога, Вик. Что ты говоришь?!

— Я не права? — спросила Вики. В ее тоне было скорее любопытство, чем осуждение, но это было бы не так, если бы она узнала, как на самом деле обстояли дела между Джошем и Мелани.

— Пожалуйста, просто не упоминайте об этом при Джоше, о’кей? — попросила Мелани. — Пожалуйста, пускай визит Питера останется между нами.

— Неравнодушна… неравнодушна, — повторяла Бренда. — Не могу в это поверить.

— Бренда, — произнесла Вики.

— Что? Это ты об этом сказала.

Хлопнула входная дверь. Женщины обернулись. Питер сказал:

— Упс, простите. Я что-то прервал?

За ужином о чем-то говорили — и, возможно, Мелани даже принимала в этом участие, — но после она не могла вспомнить ничего из сказанного. Ее мозг был полностью занят той кашей, которую она сегодня заварила. Это был клубок, лежавший у нее на коленях. И понемножку, подумала она, ей придется его распутать.

После ужина Питер вымыл посуду. Вики извинилась и ушла, чтобы выкупать детей, почитать им и уложить спать. Бренда на некоторое время задержалась в кухне, допивая бутылку вина и несколько более внимательно разглядывая Мелани. В конце концов она сдалась, к большому облегчению Мелани. Мелани и Питер были очень вежливы друг с другом — мыли тарелки, вытирали их, ставили на место — и казались Бренде слишком скучными.

— Я хочу еще почитать, — сказала она. — Спокойной ночи.

Было почти девять часов. Теперь, в августе, в это время на улице было уже темно.

— Не хочешь пойти прогуляться? — спросил Питер. — Я пробыл здесь уже целый день, но так и не видел пляжа.

— Ты позвонил в гостиницу? — спросила Мелани.

Он подошел к ней, сомкнул руки у нее на талии.

— Нет.

— Питер, ты здесь не останешься. — Мелани попыталась вырваться из его объятий, но он крепко ее схватил. Она сопротивлялась. Через час ей уже нужно выходить, чтобы встретиться с Джошем.

— У тебя в комнате две кровати. Я могу просто занять одну из них. Все совершенно невинно.

— Нет, — ответила Мелани. — Я сказала, нет.

— Я люблю тебя, Мел.

— Я тебе не верю.

Он наклонился и поцеловал ее волосы.

— Мне очень жаль из-за этой истории с Фрэнсис.

— Я даже имя ее не могу слышать, ты знаешь об этом? — сказала Мелани. — Когда я думаю о ней, меня тошнит. У меня аллергия на ее имя.

Питер отстранился от Мелани, чтобы посмотреть на нее.

— Я был не прав. Я был сбит с толку, зол и разочарован в тебе, Мелани, а еще во всем том процессе, через который ты нас вела. Казалось, для тебя, кроме ребенка, на всем белом свете ничто не имело значения. Были случаи, много раз, в постели и вне ее, когда я был уверен, что ты даже не видишь меня, так мало я для тебя значил. Мы потеряли друг друга, Мел, и я не обвиняю тебя в том, что случилось, потому что это полностью моя вина. Я совершил ошибку. Я беру на себя за это полную ответственность и прошу тебя простить.

— Теперь, потому что я беременна.

— Дело не в этом.

— Ну, тогда почему сейчас? Почему не сразу же после того, как я сюда приехала? Почему не тогда, когда я позвонила тебе шестнадцать раз?

— Я был зол на тебя из-за того, что ты уехала.

Мелани засмеялась.

— Это просто бред.

— Я был сбит с толку. Ты знала, что была беременна, когда уезжала?

— Да.

— Вот видишь! Я мог бы тоже на тебя злиться. Но я не злюсь. Я прощаю тебя и хочу, чтобы и ты меня простила.

— А что, если я не могу тебя простить? — спросила она.

— Брось, Мел, я же тебя знаю. И знаю, что ты можешь.

— За исключением тех случаев, когда ты звонишь сказать, что работаешь допоздна или что тебе нужно задержаться в городе…

— Фрэнсис уезжает из Нью-Йорка, — сказал Питер. — Когда я с ней порвал, она решила переехать. Она собирается в Калифорнию, чтобы быть поближе к сестре.

— Но будет кто-то другой, — ответила Мелани. — Даже если Фрэнсис уедет, на ее месте будет кто-то другой.

— Да, — сказал Питер. — На ее месте будешь ты. И наш ребенок.

Мелани вздохнула. С улицы послышался скрежет ракушечника под шинами, и она прислушалась. Джош? Она выглянула в окно. Машина поехала вниз по улице.

— Тебе нужно идти, — сказала Мелани. — В гостиницу. Я не хочу, чтобы ты здесь оставался.

Питер достал свой сотовый.

— Хорошо, — произнес он. Его голос звучал злобно и навязчиво. — Сейчас я только вызову такси, и они отвезут меня куда-нибудь.

— Хорошая идея, — сказала Мелани. — Я иду спать. Я соберу твои вещи и поставлю их у двери.

— Мы завтра увидимся? — спросил Питер.

— Может, всего на минутку, — ответила Мелани. — Позвони мне утром и скажи, где ты остановился. Я к тебе заеду. Но завтра ты уедешь домой, Питер. В пятницу приезжает Тед, и этот дом слишком мал для…

— Поехали завтра со мной, — сказал Питер.

— Нет, — ответила Мелани. — Я приеду домой через несколько недель.

— Ты остаешься из-за своего…

— Я остаюсь, потому что здесь я счастлива.

— Счастлива с ним?

— Счастлива здесь.

— Но ты вернешься домой?

— Со временем, Питер…

— Я тебя люблю. Что мне еще сказать, чтобы ты мне поверила?

— Ты уйдешь отсюда, Питер? — спросила Мелани. — Пожалуйста.

Питер стоял на подъездной дорожке, пока не приехало его такси, но на часах к тому времени было уже девять тридцать. Мелани наблюдала за ним из окна своей спальни. Джош… Ей нужно все рассказать Джошу. Мелани откинулась на кровати. Она была совершенно без сил. Джош плохо воспримет эти новости, даже несмотря на то (они оба признавали), что их роман был только на лето. Сразу после Дня труда^[25] Джош уедет обратно в Мидлбери; в этот день история Джоша и Мелани закончится. Продолжать ее дальше было бы просто глупо. Мелани представила, как ее новорожденный ребенок спит с Джошем на кровати в его общежитии. Абсурд. Просто смешно. У них осталось две с половиной недели. Затем все будет кончено. Мелани закрыла глаза. Было бы значительно лучше, если бы Питер подождал, подумала она. И зачем он решил приехать сейчас?..

Но, решила она, сердцу не прикажешь.

Когда Мелани проснулась, мягкий свет пробивался сквозь шторы и пел чертов крапивник. Она присела на кровати и посмотрела на часы. Шесть тридцать. У нее дрожали ноги, и ей казалось, будто у нее учащенно бьется сердце. Она снова не пришла на встречу с Джошем. И в самую неподходящую ночь. Мелани откинулась на подушки; она спала в одежде. Ей придется сегодня как-то объясниться с Джошем. Но ей нужно быть очень, очень осторожной из-за Вики и Бренды. Вики все знала или думала, что все знает, но откуда? Неужели вместе с раком у человека появлялось шестое чувство или лучшая подруга Мелани просто видела ее насквозь? На самом деле это не имело значения. Мелани все будет отрицать — и Джош, конечно же, тоже. Но им придется с удвоенными усилиями держать все в секрете.

Мелани услышала голоса, доносившиеся из зала. Блейн уже не спал. Мелани поднялась с кровати и разделась. Было по-прежнему очень душно, по-прежнему сыро; даже при открытых окнах в ее комнате было жарко, как на сковородке. Мелани накинула на себя халат. Летний душ, подумала она. Поговорить с Джошем, поехать к Питеру в гостиницу (встретиться с ним в вестибюле, где она будет в безопасности), отвезти Питера в аэропорт.

Мелани вошла в зал. Ее босая нога ступила на замасленный пол в тот же самый момент, как Питер прочистил горло и мягким, приятным голосом начал читать «Пропустите утят». «Нет, — подумала Мелани. — Не может быть». Но ей не почудилось — Питер сидел на диване рядом с Блейном и читал.

Мелани замерла. Открытый чемодан Питера стоял за диваном; ее муж был в своей легкой зеленой пижаме. Неужели он здесь спал? Не может быть. Мелани стояла у окна, пока не увидела, как отъехало его такси.

Мелани подошла к дивану. Голос Питера был причудливым и очаровательным, когда он произносил имена уток: Джек, Кек, Лек, Мек, Нек, Оуек, Пек и Квек… Для человека, который заявлял, что никогда не хотел иметь детей, у него получалось весьма неплохо.

— Что ты здесь делаешь, Питер? — спросила Мелани.

Он поднял глаза, словно не ожидал ее здесь увидеть.

— Доброе утро! — произнес он. — Мы читаем.

— Я же сказала тебе… ты сказал… я думала…

— Ни одного свободного номера, — ответил Питер. — Все номера на острове заняты.

— Мне сложно в это поверить.

— И мне было сложно. Но это оказалось правдой. Я думаю, что это из-за жары на восточном побережье. И я вернулся. Дверь была открыта. Я не думал, что ты будешь против.

— Я против, — сказала Мелани.

У Блейна на лице отразилось огорчение; у него был такой вид, будто он сейчас взорвется.

— Я хочу, чтобы Питер мне дочитал, — сказал мальчик. — Пожалуйста!

— Конечно. — Питер с видом триумфатора улыбнулся Мелани и продолжил читать Блейну о помолвке в семье диких уток.

Мелани помчалась в душ.

Когда она вернулась — чистая, одетая и готовая отвезти Питера в аэропорт — потому что именно туда они сейчас и поедут, срочным образом, прежде чем появится Джош, — Блейн сидел в кухне за столом и ел «Чириоз». Можно было подумать, что это самое обычное утро, если бы только не чемодан Питера, который был столь же неуместен в комнате, как и мертвое животное. Мелани улыбнулась Блейну; бедный ребенок и так достаточно повидал этим летом, чтобы еще и наблюдать за гнилыми сторонами брака Мелани.

— Где Питер?

— На пляже, — сказал Блейн. — Он хотел его увидеть. И надел плавки. Собирался купаться. Я хотел пойти с ним, но он сказал, что я должен остаться.

Мелани присела на стул. На часах было семь пятнадцать. Она могла взять «юкон» и поехать на пляж, забрать Питера, привезти его обратно, чтобы он принял душ и переоделся, а затем отвезти в аэропорт. Но могла ли она сделать все это за сорок пять минут? Почувствует ли Питер, что она спешит, и не заподозрит ли чего, и не станет ли нарочно сопротивляться? Заметят ли Вики и Бренда, что Мелани усердно старается избавиться от Питера к восьми часам?

Она вздохнула. «Вся моя налаженная жизнь рушится».

— Рушится? — переспросил Блейн.

— Я сказала это вслух? — удивилась Мелани.

— Что рушится? — спросил Блейн.

— Ничего, — ответила Мелани. — Ничего.

* * *

«Будь осторожен». Это был лучший совет, который мог дать ему отец, и чем дольше Джош раздумывал, тем лучше понимал, что это был единственный совет, который можно было дать человеку в его ситуации. Джош записал эти слова в своем дневнике; «Будь осторожен».

Прошлой ночью Мелани снова не пришла — теперь уже во второй раз. Джош подождал ее до десяти тридцати и, возвращаясь домой, специально не поехал мимо дома номер одиннадцать по Шелл-стрит. Он мог провести этот вечер намного веселее, чем выслеживая Мелани. Может, сегодня он просто останется дома. А может, позвонит Заку или другим своим школьным друзьям и пойдет с ними в «Чикен бокс». Выпьет пива, посмотрит на приезжих девчонок, потанцует. Но, как обычно, Джош засомневался. В конце концов, Мелани была беременна, а значит, она могла просто сильно устать. Или что-то не в порядке было со здоровьем — возможно, у нее что-то заболело или Вики плохо себя чувствовала. Мелани не стала бы специально его испытывать; она была не такой.

Джош остановился у дома номер одиннадцать. Он почувствовал запах бекона, и у него заурчало в желудке. Доска для игры в кости стояла посредине подъездной дорожки. Джош подхватил ее, идя к дому.

— Привет! — сказал он и положил доску на ее законное место на подоконнике, чтобы Портер не смог до нее дотянуться.

— Привет, Джош, — сказала Вики. Она стояла к нему спиной, возилась у плиты, но ее голос звучал как-то иначе. Он был натянутым, напряженным. Джош оглянулся и увидел за кухонным столом мужчину, который ел оладьи с черникой.

— Привет, — сказал Джош. Портер восседал в высоком стуле над миской с кашей, а Блейн сидел рядом с незнакомым мужчиной и катал по столу маленькую машинку размером со спичечный коробок.

Мужчина сразу же поднялся. Он наклонился над столом (салфетка с его колен упала на пол) и потянулся вперед, чтобы пожать Джошу руку.

— Привет, — сказал он. — Как дела? Я Питер Пэтчен.

— Джош Флинн, — сказал Джош.

Он был рад тому, что автоматически выпалил свое имя, потому что через несколько секунд его мозг заполнил белый шум. Питер Пэтчен. Питер Пэтчен.

— Ты голоден? — спросила Вики.

— М-м-м-м-м, — сказал Джош. — А-а-а-а-а. Собственно говоря, нет.

— Нет? — Вики обернулась.

Джош покачал головой, или он хотел покачать головой, но был слишком занят. Он уставился на Питера Пэтчена — на высокого мужчину, уплетавшего оладьи с черникой, которые при других обстоятельствах предназначались бы для Джоша. Волосы Питера Пэтчена были влажными, очень черными, по-китайски черными. Этот мужчина был азиатом. Это не мог быть Питер Пэтчен, потому что Мелани никогда не упоминала о том, что Питер Пэтчен был азиатом. Хотя зачем бы она об этом говорила? Питер Пэтчен был одет в обычную белую майку с надписью и шорты. Обычные шорты цвета хаки. Он был босиком. Значит, он остановился здесь, здесь он принимал душ. Джош обвел взглядом комнату — он был словно детектив, который ищет зацепки, а еще он искал Мелани. Где же Мелани? Он хотел ее увидеть. Она не могла сохранить это в секрете, и она не умела лгать. Выражение ее лица рассказало бы ему, что происходит. Но перестань! — сказал себе Джош. И так было очевидно, что здесь происходит, — Питер Пэтчен, неверный муж, был здесь, в Нантакете, здесь, в этом доме, ел оладьи, которые предназначались для Джоша, и набивался в друзья Блейну — расспрашивал его о машинке, миниатюрной «шелби кобре», которую подарил Блейну Джош, когда у Вики был жар. Сейчас Питер держал машинку в руках, крутил ее, присвистывал от восторга.

В кухне было очень, очень жарко.

— Эй, Джош. — Мимо него прошла Бренда, слегка задев его спину. — Вы уже познакомились с Питером? Мужем Мелани?

— Да, — сказал Джош. «Будь осторожен» сверкало неоновыми огнями у него перед глазами. И все же он не смог удержаться и спросил:

— А где сама Мелани?

Вики и Бренда обернулись и посмотрели на него. Джош почувствовал на себе их взгляды, но его собственный взгляд был прикован к Питеру Пэтчену, мужу Мелани.

«Если он ответит, — подумал Джош, — я выбью из него все дерьмо».

Но все молчали — подозрительно молчали? — и Джош слышал, как шипел на сковородке бекон, словно от злости.

Блейн поднял взгляд.

— Она пошла погулять, — сказал он.

Что же делать? Джош уже семь недель заботился о мальчиках, и сейчас он стоял в кухне с Вики, которая готовила завтрак, и Брендой, которая наливала в термос кофе, Портером, и Блейном, и Питером Пэтченом, который поглощал оладьи с черникой, словно голодное животное, — и Джош не мог представить, каким будет его следующее слово или действие. Вести себя как ни в чем не бывало? Это просто невозможно.

Вики поставила на стол тарелку с беконом.

— Джош, с тобой все в порядке?

— У тебя нездоровый вид, — сказала Бренда. — Ты нормально себя чувствуешь?

— Все хорошо, — ответил Джош.

— Будем собираться на пляж? — спросила Вики.

— Пляж! — прокричал Блейн. Он посмотрел на Вики, затем на Джоша. — А можно Питер пойдет с нами?

«Питер пойдет с нами?» — подумал Джош. Тогда он скажет всем, что приболел. Ему нужно ехать домой.

— Я только что был на пляже, — сказал Питер. — И, кроме того, я сегодня уезжаю.

— Сегодня уезжаешь? — удивился Блейн. — Но ты же только приехал.

— Я приезжал ненадолго, — сказал Питер.

— Повидаться с Мелани? — спросил Блейн.

— Повидаться с Мелани, — сказал Питер.

«Еще одно слово, — подумал Джош, — и я его убью».

Вики взяла Джоша за локоть.

— Почему бы вам не начать собираться на пляж? — сказала она. Ее тон был ласковым и мягким.

«Она знает», — подумал Джош.

— О’кей, — сказал он. — Пойдем собираться.

Полотенца, переносной холодильник, ленч и соки, лосьон, зонтик, покрывало, оранжевая лопатка, соска, ведерко, сменная одежда, запасные подгузники. Джош знал весь этот список наизусть, он мог собрать эти вещи даже во сне, и все же он собирал их целую вечность. Блейн сгорал от нетерпения, Портер улыбался — он был в хорошем настроении. Они уже давно должны были выйти, но Джош медлил. Он ждал, пока вернется Мелани. Где же она? Он пытался исподтишка заглянуть в чемодан, стоявший за диваном. Это был чемодан Питера? Джош почувствовал облегчение, увидев, что он стоял за диваном, а не у Мелани в спальне. Джош хотел что-нибудь сказать Питеру, прежде чем уйти, — но что? Питер по-прежнему сидел в кухне за столом, рассказывая Вики то об одном, то о другом человеке, об их друзьях и врагах из Коннектикута и из «города».

Джош остановился у входной двери и попытался поднять руку.

— О’кей, мы пошли.

Вики обернулась к ним.

— О’кей.

Питер никак не отреагировал на то, что Джош собирался уходить.

«Было бы лучше, если бы ты исчез отсюда до моего возвращения, — подумал Джош. — Или я тебя убью».

— Вам ничего не нужно в магазине? — спросил Джош. — Я мог бы зайти по дороге домой.

Вики мягко ему улыбнулась.

— Нет. Кажется, нет.

— О’кей, — снова сказал Джош. Где же Мелани? — Увидимся.

И снова никакого интереса со стороны Питера. Он думал о Джоше как о наемном работнике. О слуге, о рабе. В то время как Питер был мужем Мелани, был ей ровней, главным персонажем в ее настоящей жизни. Но Питер Пэтчен был также и настоящим ничтожеством, которое изменяло и лгало, — вот какой была настоящая жизнь Мелани.

Джош пошел по улице, на одной руке он держал Портера, в другой — сумку с вещами, пляжный зонтик висел у него на спине. Белые ракушки, которыми была вымощена улица, отражали свет, и Джошу было больно смотреть. Этот свет заставлял его щуриться, и у Джоша разболелась голова; он сегодня еще ничего не ел, и у него в желудке было совершенно пусто, а он нес не меньше ста фунтов. Джош почувствовал слабость и дрожь в коленях. Он тупица, просто идиот; ему нужно было сказать, что он болен, когда у него была такая возможность. Джош велел Блейну идти в тени.

У поворота Джош заметил поджидавшую его Мелани. Она стояла там, где он не мог бы ее не заметить. Он увидел ее и испытал облегчение, его сердце наполнилось любовью, но затем это чувство быстро сменилось гневом и подозрительностью. Будь осторожен, мелькнуло у него в голове.

— Там Мелани, — сказал Блейн.

— Я вижу.

Она была одета для пробежки — эластичные шорты, белые кроссовки. Волосы были собраны в конский хвост, но она вспотела, и вокруг ее лица образовались кудряшки. Щеки Мелани пылали. Она подошла к ним и потянулась к ручке переносного холодильника.

— Давайте я вам помогу.

— Я справлюсь, — голос Джоша прозвучал грозно. Он добавил: — Неси свой собственный груз.

— Джош?

Он остановился и посмотрел на нее.

— Что?

Блейн тоже остановился и посмотрел на них.

— Что?

Они оба посмотрели на Блейна и пошли дальше.

— Я не знала, — прошептала Мелани. — Не имела ни малейшего представления. Для меня это было настоящим шоком. Ты должен мне поверить.

— А как насчет прошлой ночи? — спросил Джош. — Где ты была?

— Я уснула.

— Не ври мне.

— Я не вру.

— Где он остановился? С тобой?

— Он сказал мне, что поедет в гостиницу, но свободных номеров нигде не было, и поэтому он вернулся — уже после того, как я уснула, — и ночевал на диване. Когда я проснулась сегодня утром, он был там. Для меня это было самым большим сюрпризом…

— Вы говорите о Питере? — спросил Блейн.

— Нет, — одновременно ответили Мелани и Джош. Впереди была пляжная парковка.

— На пляже сегодня полно народу, — сказал Джош Блейну. — Не хочешь побежать вперед и занять наше место, пока его не занял кто-нибудь другой?

— Кто-то займет наше место? — спросил по-настоящему обеспокоенный этим Блейн. — О’кей. — Он помчался вперед.

— Будь осторожен! — крикнул ему Джош.

Будь осторожен. А Мелани Джош сказал:

— Думаю, нам нужно закончить наши отношения.

— Нет, — ответила она.

— Да, — сказал он. Голос Джоша был хриплым; горло было словно покрыто какой-то слизью. — В любом случае они закончатся через пару недель.

— Но есть еще пара недель…

— Мелани, — произнес Джош, — ты возвращаешься к Питеру. Он приехал, чтобы забрать тебя.

— Он приехал, чтобы забрать меня домой, — сказала она. — Но я ответила «нет». Я останусь здесь, пока…

— Но в конце концов ты к нему вернешься. Когда уедешь отсюда.

Она промолчала.

— Ведь так?

— Я не знаю, что я буду делать.

— Ты вернешься к нему. Просто скажи это.

— Я не хочу этого говорить.

«Девушки, женщины», — подумал Джош. Все они одинаковы. Соблазняют тебя, растаптывают твое сердце, но вместо того, чтобы позволить тебе спокойно уйти, заводят всю эту неразбериху, все эти разговоры.

— Я к тебе неравнодушна, Джош.

— Я тоже к тебе неравнодушен, — сказал он. — Это естественно. — В разговоре с отцом Джош назвал это по-другому — любовь, и сейчас, с Мелани, он тоже использовал бы это слово, если бы обстоятельства сложились иначе.

— У нас осталось всего две недели, — напомнила Мелани. — Какой смысл заканчивать все сейчас?

Какой смысл заканчивать все сейчас? Ну, потому что сейчас Джош чувствовал, что контролирует ситуацию. В какой-то степени. Возможно, визит Питера имел положительную сторону: он подтолкнул Джоша к тому, чтобы выбраться из воды, пока его голова еще находится на поверхности, — потому что вероятность утонуть в Мелани, в его чувствах, в его любви к ней была очень велика.

Внезапно Мелани закричала.

Впереди Блейн перебегал через парковку, направляясь к входу на пляж. Машина, огромный зеленый внедорожник «шевроле сабурбан» с тонированными стеклами, давала задний ход. Водитель никак не мог видеть Блейна.

Джош закричал:

— Блейн! — Он бросил свой пакет с вещами и отдал Мелани Портера.

Блейн остановился, обернулся. «Сабурбан» продолжал сдавать назад. Джош бежал и кричал:

— Стой! Сойди с дороги! Стой! Стой!

«Сабурбан» остановился в нескольких футах от Блейна. Джош подбежал к Блейну, схватил его на руки. Окошко «сабурбана» опустилось, и женщина, чем-то похожая на Вики, высунула голову.

— Я его не видела, — сказала она, приложив руку к груди. — Слава Богу, что вы закричали. Я вообще его не видела.

Джош был так взволнован, что не мог говорить. Он на несколько секунд прижал мальчика к себе. В голове у Джоша промелькнула сцена, в которой «сабурбан» сбивает Блейна и он лежит на земле, а «сабурбан» наезжает на него всей своей тяжестью. «Слава Богу, — подумал Джош. — Слава Богу». Ему было плохо из-за ситуации с Мелани, а потом стало по-настоящему плохо.

— Ты должен быть осторожен, дружище, — сказал Джош. Он почувствовал облегчение, и у него даже закружилась голова. — Господи Иисусе, Господь всемогущий, спасибо тебе! Господи! Парень, ты должен смотреть по сторонам. Тебя могли сбить. Господи!

Мелани подбежала к ним; Портер колотил ее ногами.

— Слава Богу, ты в порядке! — твердила она. — Слава Богу, тебя не сбили!

У Блейна был такой вид, будто он вот-вот расплачется. Он обнял Джоша за пояс.

— Я хотел занять наше место на пляже, как ты мне велел.

— Правильно, — сказал Джош. — Я знаю. Это не твоя вина. Но ты должен смотреть по сторонам.

— Прости, — сказал Блейн.

— Я не должен был отправлять тебя вперед. — Джош забрал Портера у Мелани с рук. На этот раз им повезло. У Джоша было такое чувство, словно это какой-то знак. — О’кей. — Он поставил Блейна возле себя. — Оставайся со мной.

Мелани прикоснулась к руке Джоша.

— Мы поговорим об этом… позже? — спросила она.

— Нет, — сказал Джош. — Не думаю.

— Что?

— До свидания, Мелани. — И он пошел с детьми на пляж, даже не обернувшись назад.

* * *

Последняя доза химии была поводом для праздника. Вики видела, как другие пациенты в день последнего сеанса приходили с розами для Мейми или банановым хлебом для доктора Олкота. Но она была слишком обеспокоена, чтобы чувствовать облегчение по поводу окончания процедур, и поэтому никак его не отмечала. Вики привыкла все в жизни делать правильно, полностью и вовремя — а в случае с химиотерапией у нее это не получилось. Она пропустила один день, затем у нее пять дней был жар, а затем ей пришлось уменьшить дозу. Самое главное событие за тридцать два года ее жизни, не считая рождения детей, и она так несерьезно к этому отнеслась. Если она сделает компьютерную томограмму и врачи обнаружат, что рак распространился по всем легким, ей не следует удивляться. Она это заслужила.

Компьютерная томограмма была назначена на вторник, и Тед должен был поехать с ней. Он приехал в пятницу, как всегда, но в этот раз собирался остаться с ними. Он собирался остаться с ними на целых две недели, затем упаковать вещи и вернуться домой, в Коннектикут. Он казался совсем другим — счастливее, а временами даже легкомысленнее. У него было настоящее отпускное настроение. Вики могла только догадываться, как это приятно — оставить за спиной давление рынка и Уолл-стрит вместе с бетонными постройками Манхэттена, свою рутинную работу, снять эти невыносимые летом костюмы и, как это было в случае с Тедом, оставить большой пустой дом. Он наслаждался тем, что вырвался из всего этого; он наконец-то мог насладиться летом без гнета воскресных вечеров, давивших на него. В плавках, футболке и шлепанцах Тед обошел вокруг коттеджа. Он пел, купаясь в летнем душе, он играл с мальчишками, а каждый вечер после ужина ходил с ними за мороженым. Вики нравилось, что у него хорошее настроение, но это ее и беспокоило. Потому что было совершенно очевидно, что по большей части хорошее настроение Теда было основано на твердой убежденности в том, что Вики выздоравливает.

— Ты выглядишь просто прекрасно, — твердил он не переставая. — Господи. Ты выглядишь просто чудесно. Ты справилась с этим, Вик. Ты справилась.

С тех пор как Вики поставили диагноз, она постоянно слышала о визуализации зрительных образов и о позитивном мышлении. Но мозг Вики никогда не работал таким образом. Она боялась представлять, что у нее нет рака, — а вдруг она лишь временно обманывает судьбу? И может сглазить себя? Что, если компьютерная томограмма покажет, что ее легкие усеяны больными клетками даже сильнее, чем до этого? Или если опухоль была такой же, как и в мае, — упрямой, неподвижной, неподвластной хирургическому удалению?

Но хорошее настроение Теда невозможно было испортить. Он поцеловал кожу у Вики на голове, в том месте, где медленно, но уверенно пробивались волосы. Цвет их был темнее, чем раньше, — у ее волос появился пепельный оттенок.

Сексуальные аппетиты Теда вернулись и даже усилились; он практически давал Бренде взятки, чтобы она забирала Блейна и Портера на пляж, а они с Вики могли поваляться в постели.

— Ты выглядишь прекрасно, — говорил Тед. — Ты очень красива. Ты снова стала собой. Ты победила.

— Я еще ничего не победила, — сердито возразила Вики Теду в понедельник. Собственно говоря, когда она проснулась утром, ей было тяжело дышать, давило в груди; она с трудом втягивала и выпускала воздух. Один лишь факт, что ей приходилось задумываться о своем дыхании, был плохим знаком. — Даже если опухоль и уменьшилась, мне по-прежнему предстоит операция.

Тед посмотрел на нее так, словно она его обидела.

— Я знаю, — сказал он. — Малышка, я знаю.

Чем меньше оставалось времени до томограммы, тем напряженнее становилась Вики. У нее тряслись руки, когда она утром поджаривала бекон и переворачивала оладьи Теду на завтрак. Джош приехал и забрал детей. Последнюю неделю он ходил как в воду опущенный. Он казался подавленным, хотя у Вики не было времени и сил спрашивать его, все ли было в порядке. И все же Джош обнял Вики и поцеловал, прежде чем отправиться с детьми на пляж.

— Удачи тебе сегодня, — прошептал он.

— Спасибо, — прошептала она в ответ.

Затем Вики одну долгую минуту обнималась с Мелани, у которой был такой вид, словно она вот-вот расплачется. Для тех, у кого родственники или друзья больны раком, нужно выпустить специальный справочник, в котором должно быть указано, что друг (родственник) должен не быть как слишком радостным (подобно Теду), так и слишком мрачным (подобно Мелани) и реально оценивать шансы на выздоровление. Друг (родственник), подумала Вики, когда Мелани прижалась к ней, должен вести себя, как Джош. Джош пожелал ей удачи. Удача была бы ей очень кстати. Удача, возможно, понадобится ей больше, чем что-либо другое.

— Со мной все будет в порядке, — заверила Вики. — Со мной все будет хорошо. — «Просто прекрасно, — подумала она. — Моя голова лежит на колоде, а я успокаиваю Мелани».

— О, я знаю, — быстро произнесла Мелани, вытирая глаза. — Просто столько всего навалилось. Это лето. Питер. Беременность. Ты. Это слишком много, понимаешь?

— Понимаю, — сказала Вики.

Бренда настояла на том, чтобы поехать с Тедом и Вики.

— Я ездила с тобой туда все лето, — сказала она. — И сегодня я не пропущу эту поездку. Сегодня большой день.

Да, большой день. В жизни Вики было много великих дней: ее первый день в детском саду, премьера школьного спектакля, в котором Вики играла главную роль, ее первый школьный бал, где она впервые поцеловалась, рождественские праздники, выпускные, первые дни на работе, день, когда команда Дьюка выиграла турнир Национальной студенческой спортивной ассоциации, день ее свадьбы, девять идеальных дней их медового месяца на Гавайях, день, когда она обнаружила, что беременна, дни, когда она родила, день, когда они с Тедом переехали в свой дом в Дэриене. Были благотворительные вечера, на трех из которых она была соорганизатором, были вечера в нью-йоркских ресторанах и шоу на Бродвее. Все эти дни были великими, но ни один из них не был настолько велик, как сегодняшний. Сегодня Вики посмотрит на свой рак второй раз и услышит, как доктор Олкот или доктор Гарсиа во время телефонной конференции из больницы Фэрфилда скажет: Лучше. Хуже. Жизнь. Смерть.

«Ничто не может подготовить человека к этому», — подумала Вики, пристегивая ремень. За рулем был Тед; Бренда сидела сзади. Когда Вики посмотрела на Бренду взеркало заднего вида, она увидела, что ее губы шевелятся.

«Ничто».

Когда они подъехали к парковке больницы, у Бренды зазвонил телефон.

— Наверняка это наша мама, — сказала Бренда.

— Я не могу с ней говорить, — произнесла Вики. — Я и так сильно нервничаю. Ты можешь с ней побеседовать?

— Она не хочет говорить со мной, — сказала Бренда. — Только с тобой.

— Дай трубку Теду, — сказала Вики.

Тед припарковался и взял у Бренды трубку. Это был самый лучший вариант. Тед успокоит Эллен Линдон своим оптимизмом.

Когда они шли к больнице, Бренда взяла Вики за руку и погладила свою сумку.

— Я взяла с собой книгу.

Вики удивленно изогнула брови.

— «Невинного самозванца». Мой амулет. Мой талисман.

— О, — сказала Вики, — спасибо.

— И я молилась за тебя, — добавила Бренда. — По-настоящему молилась.

— Молилась? — спросила Вики. И это ей кое о чем напомнило. — Я хотела тебя спросить…

— Да? — сказала Бренда. — О чем?

К ним подошел Тед.

— Ваша мама хочет, чтобы мы перезвонили ей, как только что-нибудь станет известно.

— О’кей, — сказала Вики.

— Я этого не понимаю! — возмутилась Бренда. — Неужели она думает, что мы о ней забудем?

— Она ведь мать, — сказал Тед.

— О чем ты хотела меня спросить, Вик? — напомнила Бренда.

Вики покачала головой.

— Потом, — сказала она. Хотя у нее уже почти не оставалось времени.

— Что потом? — спросил Тед.

— Ничего, — ответила Вики.

Бренда прищурилась при виде серого здания с сине-белой вывеской, гласившей: «Нантакетская сельская больница».

— Ты осознаешь тот факт, что мы приехали сюда в последний раз? — спросила она. — Это странно, но мне кажется, что я буду скучать по этому месту.

Несмотря на все ожидания и переживания, на каждый вымученный вздох и восемь часов прерывистого сна прошлой ночью, сам процесс компьютерной томограммы был не так уж страшен. Казалось, в больнице не хватало рабочего персонала, потому что компьютерную томограмму проводила… Амелия из онкологического отделения.

— Да, — сказала Амелия в ответ на удивление Вики при виде знакомого лица. — Я помогаю в радиологии, когда возникает необходимость. Что я могу сказать? У меня много талантов. Сейчас вы должны снять все выше талии, кроме вашего… ожерелья.

Ожерелье было тоненькой синей ниточкой, на которую были нанизаны макароны-рожки, разукрашенные маркером, — подарок Блейна ко Дню матери, сделанный в детском саду. У Вики не было талисмана, как у Бренды; эту роль придется исполнить ее ожерелью. Вики разделась, накинула на себя тонкий халат, который ей дала Амелия, и сжала в руке свое ожерелье.

Амелия говорила очень официально, словно записанный на пленку оператор службы защиты прав потребителей.

— Ложитесь, пожалуйста, на стол для осмотра, — сказала она, указывая на узкий стол своей белоснежной рукой.

Вики легла, поправляя бумажный халат. Амелия настроила аппарат.

— Попробуйте сначала в качестве подготовки пять-шесть раз глубоко вдохнуть.

— В качестве подготовки к чему? — спросила Вики.

— Я попрошу вас задержать дыхание на двадцать секунд, — сказала Амелия. — Некоторые пациенты хотят перед этим немного потренировать легкие.

— О’кей, — сказала Вики. Она вдохнула воздух и выдохнула его; ее легкие были словно неисправные баллоны.

— За эти двадцать секунд аппарат сделает около пятиста снимков ваших легких. — Теперь голос Амелии звучал самодовольно; она наверняка гордилась аппаратом.

Могла ли Вики задержать дыхание на двадцать секунд? Она закрыла глаза. Прошлой ночью, лежа в кровати, Вики пообещала себе, что не будет думать о Блейне и о Портере, но, когда она проговаривала про себя двадцать раз слово «Миссисипи», они все равно предстали у нее перед глазами, только они не были маленькими мальчиками; они превратились в насекомых с тоненькими крылышками. Они летали, прыгали, они парили над Вики, лежавшей на столе. Они были стрекозами.

Ничто не могло подготовить человека к этому. Пятьсот снимков с компьютерной томограммы были загружены в компьютер доктора Олкота, но он сказал, что пока не может дать Вики окончательный ответ. Он хотел тщательно изучить снимки; он хотел подумать над ними. Доктор Гарсиа в Коннектикуте должен был изучать снимки одновременно с доктором Олкотом, а затем они обсудят их по телефону. Обсудят следующие шаги.

— Как вы думаете, это займет много времени? — спросила Вики. Она думала, что ответ будет готов сразу; она ждала мгновенного вердикта. Она не была уверена, что сможет ждать дольше, чем несколько минут.

— Я не могу сказать. Это зависит от того, что мы увидим; от нескольких часов до одного дня.

— Еще один день? — переспросила Вики. — Значит, мы не можем просто… подождать в приемной?

— Я позвоню вам домой, — сказал доктор Олкот. Его голос звучал серьезно, деловито. Сегодня он не был общительным рыболовом. Настроение Вики треснуло и разлилось, словно яйцо.

— Спасибо, доктор, — сказал Тед. Они пожали друг другу руки.

Вики не могла заставить себя вымолвить ни слова, она даже не попрощалась. Эта отсрочка привела ее в уныние. «Все кончено, — подумала она. — Паллиативный уход».

Она вышли в коридор, и доктор Олкот закрыл за ними дверь. Бренда застонала.

— А вот и эта девица, — сказала она.

Вики была так обеспокоена, что даже не спросила, о какой девице говорила Бренда. Но затем она увидела девушку, которая с хмурым видом шагала по направлению к ним. У нее были белые растрепанные волосы. Хоть и очень смутно, но теперь Вики припомнила ее — они видели ее во время первого визита сюда, когда Вики устанавливали катетер.

— Однажды она остановила меня в туалете, — прошептала Бренда, — и обвинила во всяком бреде. Я думаю, она знакома с Джошем.

Вики кивнула. Ей это было абсолютно безразлично. Она вдохнула воздух и выдохнула его. Дышать было очень тяжело, и у нее болела рука. Вики посмотрела вниз. Тед так крепко сжимал ее кисть, что у нее побелели пальцы. Он тоже чувствовал, что новости будут плохими. Паллиативный уход. Больница для безнадежных пациентов. С улицы слышалось завывание «скорой», у реанимационного отделения была суета. В одной из комнат ожидания работал телевизор: президент совершал поездку вдоль границы с Мексикой.

Вики закрыла глаза. Все вокруг нее, абсолютно все, отошло в Список Вещей, Больше Не Имевших Значения. Все, кроме ее жизни, кроме ее детей. Блейн и Портер должны быть на пляже с Джошем, копать ямки в песке, есть свой ленч, играть со своими новыми друзьями. Но когда Вики пыталась представить эту идиллическую картину, у нее ничего не выходило. Ее мозг был затуманен. Она думала о мальчиках как о стрекозах (ей почему-то было комфортно представлять их в виде стрекоз, но почему?). И снова ничего. Она открыла глаза и повернулась к Теду.

— У тебя есть фотография мальчиков?

Взгляд Теда был обращен на эту девушку из приемного отделения; она целенаправленно двигалась в их направлении. На ней были слишком короткий красный сарафан и пара золотистых изношенных туфель. Вики прищурилась — из-под сарафана девушки выглядывали бретельки бюстгальтера, макияж размазался, а белые волосы растрепались. Что ей нужно? Тед рассеянно достал из кошелька и вручил Вики фотографию их сыновей. Бренда тоже прищурилась при виде девушки и покачала головой.

— Что бы вы ни хотели нам сказать, мы не хотим этого слышать.

— Я думаю, что вам это будет интересно, — сказала Диди.

— Нет, неинтересно, — ответила Бренда.

— О чем идет речь? — спросил Тед.

— Джош спит с вашей подругой, — сказала Диди. — С той, которая беременна.

— Тпру! — сказал Тед. — Это довольно серьезное обвинение. — Он посмотрел сначала на Вики, затем на Бренду и сморщил брови. — Вы говорите о Мелани, да? Мелани? Откуда вам это известно? Это Джош сказал вам об этом?

— Оставьте нас в покое, — попросила Бренда. — Пожалуйста.

— Мой брат видел их, — сказала Диди. — В Монмое. Посреди ночи.

— Ваш брат? — переспросил Тед.

— Она плетет бог знает что, Тед, — сказала Бренда. — Не знаю, чем вам так не угодила наша семья, но мы действительно хотим, чтобы вы оставили нас в покое. У нас и так достаточно стрессов.

«Стрессов, — подумала Вики. — Для этого должно быть какое-то другое слово».

— Ладно, — сказала Диди. Она скрестила руки на груди и в этот момент выглядела крайне неуверенной в себе. — Но я не говорю бог знает что. Она спит с ним. — Диди развернулась на каблуках и ушла.

«Да, — подумала Вики, — эта девушка, должно быть, говорила правду». Джош и Мелани. Странно, практически невероятно. Но все же Вики вспомнила несколько случаев, которые заставили ее поверить в то, что девушка была права. Джош и Мелани вместе: это должно было стать самым большим разоблачением лета, но Вики мгновенно отбросила это в Список Вещей, Больше Не Имевших Значения.

Дома она вернулась к привычной рутине. Джош привел с пляжа детей.

— Как все прошло? — спросил он.

— Мы пока не знаем, — ответил Тед. — Доктор позвонит нам позже.

— О, — сказал Джош и вопросительно посмотрел на Вики. — Ты в порядке, босс?

Мелани и Джош, подумала она. Разве это возможно? Она не могла тратить время на раздумья. Паллиативный уход. Год, может, два. Блейну будет шесть, Портеру три. Блейн запомнит ее, Портер, наверное, нет. Ей придется много времени проводить в больнице и принимать кучу лекарств, которые будут сводить ее с ума. У Вики было такое чувство, словно она сейчас потеряет сознание. Она села на стул.

— Тед, можешь забрать детей на улицу, пожалуйста? Я не могу быть с ними.

— Забрать детей? Куда? Портер ведь должен поспать…

— Покатай их где-нибудь, пока он не уснет. Я не могу лежать. Что, если зазвонит телефон?

Джош откашлялся.

— Ладно, тогда я пошел.

Блейн запротестовал.

— А как же история, Джош? Как же «Поцелуй корову»?

— Ты побудешь с папой, — сказала Вики.

Джош направился к выходу, помахав рукой; казалось, он хотел поскорее уйти.

— Не знаю, Вик, — сказал Тед. — Ты будешь сидеть здесь одна и мучиться.

— Я заберу детей, — сказала Бренда. — И вы сможете сидеть и мучиться вместе.

Вики хотелось закричать: «Мы говорим о моем здоровье, о моем теле, о моей жизни!»

— Идите, — произнесла она. Вики спряталась в своей спальне за закрытой дверью. Открыла окна, включила вентилятор. Села на край кровати. По всему миру умирают матери. Паллиативный уход: шаги, которые можно предпринять, чтобы продлить ей жизнь. Ей нужно было задать Бренде один вопрос, но они ни на секунду не оставались вдвоем, и Вики не могла ее спросить. Потому что с ними всегда была Мелани? Мелани, которая крутилась у примерочной. «Ты уверена, что с тобой больше ничего не происходит?» Мелани и Джош. Но когда? Где? И почему Мелани ей не сказала? Но, наверно, ответ был очевиден. Она думала, что Вики просто взбесится. Стала бы Вики злиться? Она сидела на краю кровати, ее ноги стояли на полу. Ее ноги, ее пальцы, ее тело. Тед постучал в дверь.

— Входи, — сказала она.

Он дал ей телефонную трубку.

— Это доктор Олкот.

Так быстро? Но, посмотрев на часы, Вики увидела, что было уже без четверти четыре.

— Алло, — сказала она.

— Вики? Привет, это Марк.

— Привет, — сказала она.

— Прежде всего хочу вам сообщить, что доктор Гарсиа назначил операцию на первое сентября.

— Операцию? — сказала Вики. — Значит, это сработало? Химиотерапия?

Тед захлопал, словно на спортивных соревнованиях.

— Она дала именно тот результат, который мы от нее ожидали, — ответил доктор Олкот. — Опухоль значительно уменьшилась и отошла от грудной стенки. С помощью торакальной операции можно будет вытащить ее оттуда. И… учитывая тот факт, что рак не пустил метастазы, у вас очень большие шансы на ремиссию.

— Вы шутите, — сказала Вики. Ей казалось, что она сейчас засмеется или заплачет, но она испытывала лишь удивление. — Вы шутите?

— Понимаете, вам предстоит операция, — сказал доктор Олкот. — А это всегда риск. А еще всегда есть вероятность, что хирург упустит что-либо или что мы что-то упустили. А еще есть вероятность, что раковые клетки появятся где-то в другом месте, — но это всего лишь мои предостережения. В целом если операция пройдет успешно, то да, ремиссия.

— Ремиссия, — повторила Вики.

Тед сжал ее в своих объятиях. Вики боялась почувствовать радость или облегчение, потому что вдруг это была ошибка. Вдруг доктор Олкот ее обманул…

— Это хорошие новости? Я должна прыгать от счастья?

— Все могло быть намного хуже, — сказал доктор Олкот. — Это только первый шаг, но он очень важный. Поэтому да, можете прыгать от счастья. Безусловно.

Вики повесила трубку. Тед сказал:

— Я позвоню твоей матери. Я ей обещал. — Он вышел из комнаты, и Вики откинулась на кровати. На тумбочке лежала фотография мальчиков, которую Тед дал ей в больнице. На ней Блейн и Портер ели сливочное мороженое, и у Портера все лицо было в шоколаде. Тогда, зимой, Вики вышла с ними погулять, потому что на улице было холодно и снежно, и ей не хотелось сидеть дома. Это был всего лишь один обычный день, всего лишь один из сотен дней, о котором она уже и не помнила. Всего лишь один из тысяч, которые она принимала как должное.

* * *

Оглядываясь назад, Бренда не могла поверить в то, что она когда-то так волновалась. Конечно же, у Вики были хорошие новости, конечно же, опухоль уменьшилась, конечно же, операция пройдет успешно и Вики победит рак легких. Эта женщина была самым удачливым человеком на земле. Она была подобна тефлону — неприятности случались, но не прилипали к ней.

И почему, подумала Бренда, повезти должно только Вики? Почему Бренда не могла так же успешно вылезти из своего болота проблем? Почему бы Бренде и Вики не быть сестрами-супергероинями, которые за одно лето решили все свои проблемы?

Тед привез с собой ноутбук, но использовал его, только чтобы отправить почту и по утрам проверять состояние рынка. Конечно же, Бренда могла воспользоваться ноутбуком Теда. Конечно! Благодаря хорошим новостям о компьютерной томограмме все в доме были в чудесном настроении. Бренда сидела на веранде за домом с термосом кофе и стопкой блокнотов и набирала «Невинного самозванца», свой сценарий. По ходу она кое-что изменяла, пользовалась онлайновым тезаурусом, обращалась к «Библии сценаристов». Сценарий фильма сначала казался чем-то заоблачным, но затем превратился в реальность. Так ли было у Поллока? Может, он тоже начинал картину, как какую-то детскую забаву, — а затем она превращалась в произведение искусства? Пока Бренда работала, она старалась не думать ни об Уолше, ни о Джексоне Поллоке, ни о ста двадцати пяти тысячах долларов. Она старалась не думать: «Что я буду делать, если не смогу продать сценарий?» Ее мысли постоянно возвращались к телефонному номеру, который Бренда сохранила в своем сотовом, — номеру Эми Фельдман, ее студентки. Отец Эми был президентом студии «Марки филмз».

Если Бренде не изменяла память, «Невинный самозванец» нравился Эми, как никому другому; в своей зачетной работе она сравнивала образ Кельвина Дера с героем романа Рики Муди «Снежный шторм». Слышала ли Эми, какой инцидент произошел с доктором Линдон прямо в конце семестра? Конечно же, слышала. Студентам официально объявили, что доктор Линдон уволилась «по личным причинам»; последние два занятия были отменены, и доктор Атела взяла на себя проверку и оценивание второй зачетной работы. Но скандальные истории, связанные с сексом, выставлением оценок, вандализмом, будут раздуты и искажены, их будут пересказывать снова и снова, пока они не достигнут неправдоподобных размеров. Что Эми Фельдман теперь думала о Бренде? Передаст ли она сценарий своему отцу или выбросит его в мусорку? Или демонстративно сожжет его на территории университета?

Бренда печатала, пока у нее не отекла спина и не разболелась от долгого сидения попа.

Время от времени к ней наведывались другие обитатели коттеджа. Например, направляясь в летний душ и возвращаясь в дом.

ТЕД: Как дела?

БРЕНДА: Прекрасно. (Остановилась, посмотрела на Теда.)

Кстати, у тебя нет друзей в кинобизнесе?

ТЕД: В кинобизнесе?

БРЕНДА: Да. Или среди тех, кто снимает сериалы? («Сто двадцать пять тысяч долларов», — подумала она. Она не могла позволить себе быть слишком разборчивой.) Или просто на телевидении?

ТЕД: М-м-м-м-м-м-м. Вроде… нет.

ВИКИ (прикасаясь к спине Бренды): Как дела?

БРЕНДА: Прекрасно.

ВИКИ: Тебе что-нибудь принести?

БРЕНДА: Да, как насчет мешка денег? (Она держала рот на замке. Она никому ничего не говорила по поводу денег и не скажет, пока не окажется в совершенно отчаянном положении. Но сейчас она не была в отчаянии — она работала.)

ВИКИ (смеясь, словно Бренда сказала что-то смешное): Как насчет сандвича? Я могу сделать тебе с тунцом.

БРЕНДА: Нет, спасибо.

ВИКИ: Но ты же должна что-то съесть.

БРЕНДА: Ты права, мамочка. Как насчет пачки печенья?

МЕЛАНИ: Как дела?

БРЕНДА (перестала печатать и подняла глаза): Прекрасно. А у тебя? (В день томограммы, когда от Диди из приемного отделения поступили из ряда вон выходящие обвинения, Бренда по секрету от всех позвонила в администрацию больницы и пожаловалась на нее — но с тех пор Бренда стала тщательно присматриваться к Мелани, особенно когда рядом был Джош. Но она не заметила между ними ничего такого… Они практически не общались. Когда Мелани входила в комнату, Джош оттуда выходил.)

МЕЛАНИ (удивленная внезапным интересом Бренды): У меня все в порядке. (Тем не менее в ее голосе слышалась меланхолия. Таким же тоном она разговаривала, когда они только приехали в Нантакет. За последние дни Мелани несколько раз звонил Питер, но она говорила с ним довольно резко и быстро заканчивала разговор.) Мне грустно, что заканчивается лето.

БРЕНДА: Ну, в этом ты не одинока.

МЕЛАНИ: Что ты собираешься делать после того, как мы отсюда уедем?

БРЕНДА (сосредоточившись на экране компьютера, раскаиваясь, что завела этот разговор): Будет видно. А ты?

МЕЛАНИ: То же самое. (Долгая пауза. Бренда испугалась, что Мелани попытается прочитать сценарий. Мелани отрыгнула.)

МЕЛАНИ: Прости, у меня изжога.

БРЕНДА: Ну, в этом я тебе не товарищ.

ДЖОШ: Как дела?

БРЕНДА: Прекрасно.

ДЖОШ: Думаешь, удастся его продать?

БРЕНДА: Не имею ни малейшего представления. Надеюсь, что да. Ты никого не знаешь в этом бизнесе?

ДЖОШ: Ну, есть Чес Горда, мой преподаватель из Мидлбери. Писатель в отставке, собственно говоря. Его роман «Разговор» экранизировали в 1989 году. Может, Чес Горда кого-то знает? Я могу спросить его, когда вернусь.

БРЕНДА: Спроси, пожалуйста. Это было бы просто чудесно.

ДЖОШ: Обязательно спрошу.

БРЕНДА: Когда ты уезжаешь?

ДЖОШ: Через две недели.

БРЕНДА: Ты уже хочешь уехать?

ДЖОШ (уставившись на коттедж, где — случайно? — Мелани за кухонным столом читала газету «Бостон глоуб»): Думаю, да. Не знаю.

БРЕНДА (подумала: «Эта чертова Диди была права. Что-то между ними происходит. И мы все были так поглощены сами собой, что даже не замечали этого». Мило улыбнулась Джошу, вспоминая, как он одолжил ей в больнице двадцать пять центов, вспоминая, как они целовались возле дома.): Возможно, однажды я буду писать сценарий по одному из твоих романов.

ДЖОШ (его взгляд был обращен на Бренду, но мысли по-прежнему были заняты чем-то — кем-то? — внутри коттеджа): Кто знает?

БЛЕЙН (поедая красное фруктовое мороженое на палочке, которое стекало у него по подбородку, напоминая кровь): Что ты делаешь?

БРЕНДА: Работаю.

БЛЕЙН: На папином компьютере?

БРЕНДА: Да.

БЛЕЙН: Ты работаешь над своим фильмом?

БРЕНДА: М-м-м-да.

БЛЕЙН: Это как «Скуби-Ду»?

БРЕНДА: Нет, это совсем не похоже на «Скуби-Ду». Помнишь, я тебе говорила, что это кино для взрослых? Эй, не прикасайся! Не прикасайся к папиному компьютеру своими липкими руками. Иди и помой их.

БЛЕЙН: Ты поиграешь со мной в «Вверх-вниз»?

БРЕНДА: Я не могу, Блейн. Я работаю.

БЛЕЙН: А когда ты сделаешь перерыв, ты поиграешь?

БРЕНДА: Когда сделаю перерыв, тогда да.

БЛЕЙН: А когда это будет?

БРЕНДА: Я не знаю. А сейчас, пожалуйста… (Она посмотрела на коттедж. Где же Джош? Где Вики? Где Тед?) Тетушке Бренде нужно работать.

БЛЕЙН: Почему?

БРЕНДА: Потому что. (Затем, шепотом.) Потому что мне нужно зарабатывать деньги.

Бренда допечатала сценарий «Невинного самозванца» на третьи сутки, посреди ночи. Она сидела на диване, а компьютер Теда стоял на кофейном столике тетушки Лив. Через стеклянную заднюю дверь, которая была открыта, в комнату залетал легкий бриз. В Сконсете было очень тихо, лишь изредка слышался стрекот сверчков и лай собак. Бренда напечатала последнюю страницу, сцену, в которой Кельвин Дер, пожилой джентльмен, сделавший успешную карьеру, наслаждается тихим вечером вместе со своей женой, Эмили. Дер и Эмили наблюдают за тем, как их внуки резвятся в саду. Сцена была написана точно по последней странице книги; это была сцена, над которой размышляли критики. Правильно ли то, что Дер наслаждался жизнью, если он занял место человека, которого фактически убил? Бренда хотела сделать еще кое-какие пометки, чтобы внести в эту сцену некоторую незавершенность, — но пока что все диалоги и указания… были ЗАКОНЧЕНЫ! Она уставилась на монитор компьютера. Занавес. Титры. КОНЕЦ!

Бренда сохранила файл и записала сценарий на диск. На часах было двадцать минут второго, а ей совершенно не хотелось спать. Она налила себе бокал вина и выпила его, усевшись за кухонный стол. От долгого сидения у нее ныло все тело; устали глаза. Она размяла суставы. КОНЕЦ! Бренда испытывала такой восторг, какой, ей казалось, уже никогда не испытает. Она чувствовала то же самое, когда закончила диссертацию; она чувствовала то же самое, когда закончила проверять контрольные студентов «Чемпиона» за первую половину семестра. Работа была закончена и сделана хорошо. Завтра она подумает о том, что ей теперь делать с этим сценарием; но сегодня она будет просто наслаждаться результатом.

Бренда допила вино и налила себе еще один бокал. Дом был заполнен звуками — человеческим дыханием, или, может, Бренде это только казалось. Она подумала об Уолше — но сразу же отогнала этот образ. Бренда нашла свой сотовый. Она взяла телефон и вино с собой на веранду за домом и стала листать телефонную книгу.

Что она делала? На часах было без четверти два; все нормальные люди в это время спали. Но Бренда не могла ждать. Сейчас ее безумно вдохновлял ее сценарий; завтра, когда она его распечатает, она может найти какие-то недостатки, может засомневаться, что его покажут на большом экране.

Бренда набрала номер Эми Фельдман и в течение нескольких секунд, пока их соединяли, попыталась вспомнить все, что знала о ней. К этому моменту Бренда провела уже достаточно времени с Блейном, чтобы знать, что Эми Фельдман была похожа на Бельму из «Скуби-Ду». Эми была низкорослой, приземистой, с несколько обвисшей грудью, у нее была короткая стрижка, она носила квадратной формы очки в темной оправе — они висели у нее на цепочке, и поэтому, когда Эми их снимала, очки лежали у нее на груди. Эми Фельдман была похожа на интеллектуалов-битников, которые жили лет тридцать назад, и это делало ее крутой, а если и не крутой, то хотя бы довольно популярной. Казалось, она нравилась другим девушкам в группе; они с уважением слушали ее, когда она говорила, хотя это могло быть и из-за ее отца, Рона Фельдмана. Ее группа состояла (теперь Бренда это понимала) из начинающих актрис, которые играли не только для Уолша, но и для Эми Фельдман. Специальностью Эми был японский. Чем она занималась этим летом? Может, путешествовала по Японии? Или осталась в Нью-Йорке? Если бы только Бренда заранее знала, что ее уволят и подадут на нее в суд, а затем еще потребуют выплатить университету сто двадцать пять тысяч и поэтому она будет полностью зависима от сценария, который ей нужно продать, она обращала бы на Эми Фельдман больше внимания. А так в памяти Бренды остались только очки на груди и японский язык.

И, словно удар молнии, Бренду сразило воспоминание о разговоре между Эми и Уолшем о суши, о месте под названием «Юни», «о котором вообще никто не знает. Оно малоизвестно и абсолютно аутентично. И суши у них совершенно такое же, как на Асакуза-роуд в Токио».

— Ты была в Токио? — спросил у Эми Уолш, большой любитель путешествий.

— Была, вместе с отцом, — сказала Эми тоном, который должен был впечатлить. — Во время съемок.

Вполне вероятно, что Эми Фельдман тоже была влюблена в Уолша.

Три гудка, четыре гудка, пять гудков. Бренде стало интересно, звонит она Эми на домашний или на сотовый телефон. И если она услышит сигнал голосовой почты, следует ли оставить сообщение? Но сообщение можно проигнорировать, подумала Бренда; она хотела лично поговорить с Эми Фельдман.

— Да?

Кто-то ответил! Это был голос мужчины старше ее. Он звучал очень мило, словно мужчина как можно учтивее пытался спросить: «Почему мне приходится в два часа ночи отвечать на телефонный звонок?»

— Привет, — сказала Бренда, стараясь, чтобы ее голос звучал весело, — она хотела дать понять этому человеку, что не пьяна и в здравом рассудке. — Эми дома?

— Эми? — сказал мужчина. Затем с любопытством спросил у кого-то: «Эми дома?» Другой голос, женский, проворчал что-то в ответ. Мужчина произнес:

— Да. Она дома. Но она спит.

— Понятно, — сказала Бренда и мысленно приказала себе: «Держись». Это был не сотовый Эми Фельдман и не номер телефона в ее квартире (под «квартирой» Бренда подразумевала помещение, которое обычно снимают студенты на двоих, с прачечной в подвале и с общей плитой). Это был домашний телефон Эми Фельдман, телефон ее семьи, которая, должно быть, жила в какой-нибудь дорогущей квартире в прекрасном районе с видом на Центральный парк. «Эми Фельдман живет с родителями, — подумала Бренда. — И сейчас я говорю с ее отцом, Роном Фельдманом».

Рон Фельдман сказал:

— Хотите, чтобы я ей что-нибудь передал? — Голос снова звучал так мило, что в его искренность уже просто невозможно было поверить.

— Это Бренда Линдон, — представилась Бренда. Она говорила очень тихо, потому что не хотела никого разбудить. — Доктор Линдон. Я преподавала у Эми в прошлом семестре в «Чемпионе».

— О’кей, — сказал Рон Фельдман. — Мне это записать или вы перезвоните утром? — Он бы однозначно предпочел второй вариант, но Бренда была нахальной, как менеджер по телефонным продажам. Она должна была удержать его на проводе!

— Я вас очень прошу, запишите, — сказала она.

— Хорошо, — ответил Рон. — Подождите, пожалуйста, я найду ручку.

Своей жене он сказал:

— Милая, мне нужна ручка. Это профессор Эми из «Чемпиона»… Я не имею ни малейшего представления, зачем она звонит.

Бренде он сказал:

— Назовите, пожалуйста, вашу фамилию еще раз.

— Бренда Линдон. Линдон через «и».

— Бренда Линдон, — повторил Рон Фельдман. Голос на заднем плане стал на октаву выше. Рон Фельдман переспросил: — Что? Хорошо, подожди. Дорогая, подожди.

Бренде он сказал:

— Вы можете подождать пару секунд?

— Конечно, — сказала Бренда.

В трубке стало тихо, и Бренда выругала себя. Она была полной идиоткой. Всего за несколько секунд до звонка она решила, что не будет оставлять сообщений, и вот она уже это делала. Это единственный шанс поговорить с отцом Эми; не может же она преследовать Фельдманов!

В трубке послышался щелчок. Рон Фельдман сказал:

— Вы еще на линии? Доктор Линдон?

— Да.

— Вы тот самый профессор, который попал во все эти неприятности? — спросил он. — Со студентом из Австралии? Это вы повредили подлинник Поллока?

В эту секунду в одном из окон дома напротив загорелся свет. В освещенном окне Бренда увидела лицо женщины. Женщина была примерно такого же возраста, как мать Бренды. Она глотала какие-то таблетки и запивала их водой. «Аспирин? — подумала Бренда. — Антидепрессанты? Таблетки от артрита? От высокого давления? От остеопороза?» Когда заглядываешь в окно чужой жизни, ты можешь только угадывать, что происходит на самом деле.

— Точно, — сказала Бренда. — Думаю, да. Это я.

— Мы слышали о том, что произошло, — сказал Рон Фельдман. — По крайней мере слышала моя жена. Хотя Эми говорит, что вы были хорошим преподавателем. Ей нравился ваш курс. И нравилась та книга, которой был посвящен ваш спецкурс.

— «Невинный самозванец»? — спросила Бренда.

— «Невинный самозванец», дорогая? — спросил Рон Фельдман. — Хм, мы не можем вспомнить название, никто из нас никогда не слышал об этой книге. В любом случае, доктор Линдон, сейчас очень поздно, но мы передадим Эми…

— Но я именно поэтому и звоню.

— В каком смысле?

— По поводу «Невинного самозванца», книги, которая нравилась Эми и о которой вы никогда не слышали. Я написала по ней сценарий. Он здесь, прямо передо мной, адаптированный сценарий.

— Подождите минутку, — сказал Рон Фельдман. — Вы… — Он засмеялся, но его голос больше не казался милым или вежливым; он звучал подозрительно, практически гневно. — Вы звоните сюда, чтобы всучить мне свой сценарий?

— Хм-м-м-м-м… — замялась Бренда.

— Вы звоните сюда среди ночи под предлогом, что ищете Эми, а сами хотите всучить мне свой сценарий?

— Нет, нет, я…

— Я видел, как люди делают это сотнями разных способов. Они оставляют сценарий у администратора в ресторане, где я ем, или подкупают моего привратника или моего водителя, — или, хуже того, они устраиваются ко мне на работу привратниками или шоферами, чтобы передать мне в руки свой сценарий. И я не удивлен, что вы, профессор, недавно уволенный из «Чемпиона», написали сценарий, потому что все пишут сценарии, даже племянник моего стоматолога и брат моего секретаря, который сейчас мотает срок в Синг-Синге^[26]. Но это что-то совершенно из ряда вон выходящее. Это не похоже ни на что. Вы… застали меня врасплох. Меня! Откуда у вас этот номер?

— Его дала мне ваша дочь, — сказала Бренда.

— Замечательно, — сказал он. — Просто замечательно.

— Вы же говорите, Эми нравилась эта книга, да? — произнесла Бренда.

Возникла пауза.

— Как называется эта ваша чертова книга?

— «Невинный самозванец».

— Вот вам и первый недостаток. Вам нужно сменить название. Никто не захочет смотреть фильм о ком-либо невинном.

— Сменить название? — переспросила Бренда.

На заднем плане послышался говор.

— О’кей, да, хорошо. Я признаю свою ошибку. Моя жена напомнила мне о «Веке невинности» Эдит Уортон и Мартина Скорсезе, номинированном на «Оскар». Ладно, ладно. Дальше.

— Что «дальше»?

— Заинтересуйте меня. Я даю вам тридцать секунд. Время пошло!

— Ну, — раздумывая, произнесла Бренда. Говори! Она знала эту книгу наизусть; это была ее страсть, ее ребенок. — Действие происходит в семнадцатом веке. Наш протагонист, Кельвин Дер, привязывает у таверны свою лошадь. И тут вспышка молнии. Его лошадь становится на дыбы, бьет копытом другого мужчину, Томаса Бича, по голове и убивает его.

— Я уже практически сплю.

— Затем первый мужчина, Кельвин Дер, становится Томасом Бичем. Он устраивается на его работу, женится на его невесте, он живет его жизнью и избавляется от собственной личности, чтобы стать Бичем. Возможно, потому что жизнь Бича была лучше, чем его. Или потому… потому что он чувствовал себя виноватым в смерти Бича.

— Это все? — спросил Рон Фельдман.

— Нет, но вам нужно прочитать…

— Спасибо за звонок, доктор Линдон.

— Могу я прислать вам…

— У меня есть идея: напишите сценарий о том, как один профессор спит со своим студентом, а затем повреждает произведение искусства, которое принадлежит университету и стоит миллионы долларов. Мы, конечно же, говорим о малобюджетном фильме, но здесь по крайней мере есть сюжетная линия. В вашем сценарии ее нет.

— Нет?

— Спокойной ночи, доктор Линдон.

— О, — сказала Бренда. Свет в коттедже напротив погас. Женщина исчезла из виду. — Спокойной ночи.

* * *

Джош собирался увольняться.

Ему в любом случае оставалось работать всего полторы недели, и теперь, когда Тед был здесь, Вики почти каждый день сокращала рабочий день Джоша.

— Приведи детей домой пораньше. Мы хотим сводить их куда-нибудь на ленч. Подведи их к клубу. Тед играет в теннис.

Джош слышал, что они снова собирались устроить пикник, но его пока никто не приглашал, а если они его пригласят, то он скажет «нет». И все же тот факт, что они его не приглашали, беспокоил Джоша. Неужели он уже не был «частью» их семьи? Он им больше не нужен? Его роль была сыграна? Впрочем, нужно быть идиотом, чтобы не понимать, что дело подходит к концу. В конце концов, сеансы химиотерапии закончились, химия прошла успешно, и теперь Вики предстояла операция, которую ей сделают в Коннектикуте. Бренда дописала свой сценарий и тратила деньги: распечатывала его, упаковывала в картонные коробки и рассылала по студиям. А Тед был в отпуске. Поэтому не было никакого смысла брать Джоша с собой на семейные пикники; Вики, наверное, думала, что детям нужно потихоньку отвыкать от него, чтобы потом расставание было не таким болезненным. Все это было прекрасно, и все же Джош чувствовал боль. Он был привязан к этой семье больше, чем кто-либо знал. Из-за Мелани. И в то же время именно из-за Мелани он и хотел уволиться. Джош не мог находиться рядом с ней, даже просто смотреть на нее было для него мучением. Однажды, уже после приезда Питера, Мелани загнала Джоша в угол. Она умоляла его встретиться с ней на парковке у пляжа, говорила, что будет ждать его там, как обычно, в десять часов. В их отношениях нужно поставить точку, говорила она. А точка, Джош был практически уверен, — это длинная болезненная беседа, а еще, наверно, прощальный секс. Это было бы равносильно отдиранию пластыря от свежей раны. Это заставило бы его сердце снова кровоточить.

Джош сказал Мелани «нет».

Он собирался увольняться. История этого лета подошла к концу.

Когда Джош вошел в дом номер одиннадцать по Шелл-стрит, прокручивая в голове речь об увольнении, в коттедже была тишина. Тед, Мелани и Бренда сидели за кухонным столом, глядя друг на друга. Сквозь стеклянную дверь Джош увидел, что дети играют на заднем дворе, катают мячик по траве. Это было очень странно. Вики не любила, когда мальчишки играли на заднем дворе, потому что она обнаружила, что у забора растут ядовитые грибы, а вокруг роз летает много ос. Двор перед домом, по словам Вики, был куда безопаснее, особенно если с детьми был кто-то из взрослых, а с ними всегда кто-то был. Поэтому на заднем дворе и без присмотра — что-то здесь не так.

— Что случилось? — спросил Джош.

Все одновременно подняли на него глаза. Джош посмотрел на Теда и на Бренду. На их лицах было написано, что случилось что-то ужасное. Джош не мог взглянуть на Мелани. А где Вики? Дверь в ее спальню была закрыта.

— Ничего, — сказала Бренда. — Просто у Вики болит голова.

— О, — сказал Джош. Болит голова? И поэтому они втроем, будто в воду опущенные, сидят за столом, словно они члены правительства страны, экономика которой потерпела полный крах? Болит голова? Поэтому детей то ли наказали, то ли, наоборот, поощрили, разрешив находиться без присмотра на полном опасностей заднем дворе?

— Вики очень плохо, — произнес Тед. — Она не выносит солнечного света. Она не выносит детских голосов.

— Это что, произошло совершенно неожиданно? — спросил Джош.

— Как гром среди ясного неба, — сказал Тед. — Мы позвонили доктору Олкоту и спросили, что ей можно принять. Он ответил, что хочет ее осмотреть.

— Осмотреть? — переспросил Джош.

— Он хочет посмотреть на отображение магнитного резонанса, — сказала Бренда. — Но Вики, конечно же, отказывается ехать.

Мелани молчала. Она играла в этой драме второстепенную роль, как и Джош. Это частично объясняло их связь и было одной из причин, по которым они нашли друг друга. Они были вовлечены, но не связаны. Связаны, но не родством. Взгляд Мелани был прикован к Джошу, и это практически невозможно было проигнорировать.

— Значит… я забираю детей? — спросил он.

— Пожалуйста, — сказал Тед.

— Я пойду с вами, — сказала Мелани. — Помогу.

— Нет, я справлюсь, — сказал Джош. — С детьми все будет в порядке.

— Нет, в самом деле, — сказала Мелани. — Я совсем не против.

— Ну, а я… — Джош чуть не сказал «я против», но Тед и Бренда и так уже с удивлением смотрели на него. — О’кей, отлично, — сказал он. — Как хочешь.

Они неторопливо шли по Шелл-стрит, и Джош чувствовал себя уверенно. Он уже десятки раз ходил по этому маршруту с Блейном и Портером — а теперь, когда рядом была Мелани, ему казалось, что это его семья: Блейн и Портер его сыновья, а Мелани его беременная жена. Люди, стоявшие у магазина, легко поверили бы в то, что именно так все и было, — и, что еще хуже, Джош понимал, что часть его хотела, чтобы так все и было, часть его хотела жениться на Мелани и завести с ней детей. И все же он злился на нее, она причинила ему боль, и ему не нравилось, что она только что нарушила их с мальчиками распорядок, не оставив ему никаких шансов протестовать и отстаивать свою позицию. Поэтому Джош практически ничего не говорил. Но это не мешало говорить Мелани.

— Я скучаю по тебе, — сказала она.

Он ничего не ответил. Ему приятно было это слышать, но этого было недостаточно.

— Ты скучал по мне? — спросила она.

— Мелани, — сказал Джош.

— Что?

— Это не имеет значения.

— Еще как имеет.

— Я не собираюсь обсуждать это целое утро. Все эти «я скучаю по тебе, ты скучаешь по мне». Зачем ты вообще пошла с нами?

— Я хотела выбраться из дому. Там слишком напряженная обстановка.

Джош посмотрел на Блейна. Мальчик был спокоен и задумчив — это случалось с ним крайне редко. Джош видел, что Блейн не прислушивается к их разговору, как он это обычно делал.

— Это серьезно? — спросил Джош. — Головная боль?

— Может быть. Я не знаю.

— О.

Они молча прошли всю дорогу до парковки.

— Не беги вперед, — сказал Блейну Джош. — Мы пойдем все вместе.

— Я знаю, — сказал Блейн.

Мелани вздохнула.

— Я хочу встретиться с тобой сегодня ночью на этом месте.

— Нет.

— Осталась одна неделя.

— Я знаю, но это не имеет значения.

— Имеет, — сказала она. — Я хочу быть с тобой.

Джош посмотрел на Блейна. Он увидел, что мальчик наклонил голову и прислушивается, а может, ему это лишь показалось. Джошу было все равно. Он покачал головой. Портер что-то пробормотал ему в ухо.

Позже, когда Блейн играл с Эбби Брукс, которая сидела через два зонтика от них, а Портер уже выпил половину содержимого своей бутылочки и начал засыпать, Мелани поднялась со своего стула и села рядом с Джошем на его полотенце. Он приготовился еще к одному нападению, но Мелани сидела молча и неподвижно, словно статуя, и все же Джош остро чувствовал, что она была здесь; он чувствовал запах ее волос и кожи. Они сидели бок о бок, смотрели на океан и на купающихся людей, и Джош думал, что это будет трудно и мучительно, но, к его удивлению, ему было приятно. Сосуществование, без прикосновений и разговоров. Джош поймал себя на том, что боится шевелиться, боится отогнать те чары, которые временно повисли над ними. Может, Мелани именно это имела в виду, говоря о «точке». Сейчас не было того восторга, который он испытывал все лето, — Джошу вспомнилась ночь в Шиммо, как они кувыркались с Мелани на простынях, как он крепко прижимал ее к себе, когда они стояли на веранде, наслаждаясь видом, — но не было и боли. У него было такое ощущение, словно он завис между лучшими минутами с Мелани и худшими, и в этом ни плохом, ни хорошем моменте было что-то успокаивающее. Через десять дней Джош будет сидеть рядом со своим отцом в их «форде», направляясь обратно в Мидлбери. Он увидит своих друзей, девчонок, тех людей, о которых не думал в течение последних трех месяцев, и они спросят его: «Как прошло лето?» И сейчас, сидя на одном покрывале с Мелани, Джош знал наверняка только одно: он никогда никому не сможет об этом рассказать.

* * *

Сначала у нее было какое-то видение. Вики не могла вспомнить его полностью. В этом видении была операция, доктора должны были оперировать ее прямо здесь и сейчас, а не первого сентября, как это было запланировано. Все это делалось поспешно и в секрете — и то ли Вики кто-то сказал, то ли она сама увидела, что то, что они доставали у нее из груди, было совсем не опухолью, а драгоценными камнями. Огромные рубины, изумруды, аметисты, сапфиры — самые большие в мире, прямо в груди Вики, в здоровых тканях ее легких. И доктора были совсем не докторами, они были всемирно известными ворами. Вики узнала, что они собирались делать ей операцию без всякой анестезии. Она умрет от боли; они хотели ее убить.

Вики проснулась. И не дернулась, как в кино, и не села на кровати, тяжело дыша. Ее дыхание было тихим и спокойным. Она открыла глаза и почувствовала, что у нее по щекам катятся слезы. Тед лежал рядом с ней. Вики повернула голову и увидела, что оба ее мальчика спят на матрасе на полу. Ей было больно дышать. Вики стало интересно, как внутренняя часть ее грудной клетки будет выглядеть после операции. Будет ли у нее большая дырка в том месте, где раньше было легкое?

Операция, теперь, когда она стала реальностью, пугала Вики. «Ее обязательно нужно сделать, — несколько месяцев назад сказал доктор Гарсиа. — Если вы хотите жить». Удивительно то, что операция, к которой Вики так стремилась, которая была цепью химиотерапии, в то же время безумно ее пугала. Казалось, у нее тряслись все внутренности. Чего стоила одна только анестезия! Вики будет лежать без сознания больше шести часов. Она понимала, что это совсем не то, что спать. Это была принудительная бессознательность, состояние между сном и смертью. И Вики будет там, в небытии, пока врачи разрежут ее грудные мышцы, раздвинут ребра, вырежут легкое и достанут его. Это было страшнее, чем фильм ужасов. Множество разных проблем может возникнуть как во время операции, так и с анестезией. А что, если операция пройдет успешно, но они вколют ей слишком сильную анестезию и Вики не сможет из нее выйти? Что, если она перейдет на другую сторону?

Она лежала в постели и гудела, как перегревшийся мотор. Разве это странно, что она не могла спать? Разве странно, что ей снились кошмары?

Затем началась головная боль.

Когда Вики проснулась утром, у нее было такое впечатление, словно на ней был надет свинцовый шлем. Она испытывала не только боль, но и давление. Блейн заскочил в комнату, как он делал каждое утро после приезда Теда, — совершенно незачем волноваться о том, что мамочка чувствует себя нехорошо, когда папарядом, — и Портер расплакался, требуя, чтобы его взяли на кровать. Он был еще слишком маленьким, чтобы забираться самому. Вики открыла один глаз. Не нарочно; казалось, что по каким-то непонятным причинам она могла открыть только один глаз. И для этого ей пришлось приложить огромные усилия. И ей было больно — от солнечного света и от плача Портера. Она попыталась дотянуться до ребенка, в надежде что сможет затянуть его на матрас одной рукой, несмотря на тот факт, что Портер весил почти десять килограммов, но ей не удалось этого сделать. Вики не смогла даже поднять руку.

— Тед, — позвала она. Ее голос был сухим и тонким. Возможно, у нее просто обезвоживание организма. Ей нужно попить воды. Вики потянулась за стаканом, который обычно стоял у нее на тумбочке, но у нее дрожали руки, и она не могла поднять голову, чтобы сделать глоток. Тед был занят детьми — он щекотал их, они смеялись — и не слышал ее. Стакан соскользнул с тумбочки (или это она его уронила?) и упал на пол. Вода разлилась, но стакан не разбился.

— Господи, Вик, — сказал Тед.

— Моя голова, — сказала она.

— Что?

— Моя голова, — произнесла она, — раскалывается. — Это была обычная фраза, которую люди часто употребляют, и Тед не знал, что Вики употребляла ее в прямом смысле. Ее голова раскалывалась. Ее голова могла расколоться на части.

— Свет, — сказала Вики. — Дети. — Она натянула на голову простыню, но это спасало от света и голосов не больше, чем салфетки «Клинекс».

— Дать тебе аспирин? — спросил Тед. — Или какао?

Как будто у нее обыкновенное похмелье. Накануне вечером Вики выпила немного вина — она выпивала по чуть-чуть каждый вечер с тех пор, как ей сделали компьютерную томограмму, — но это было не похмелье. И все же Вики не могла отказаться от таблетки.

— Может, у меня осталось болеутоляющее, — сказала она. Даже произнести эту фразу стоило ей огромных усилий.

Тед снял детей с кровати и вывел Блейна из комнаты.

— Пойди, поиграй на улице. Мама плохо себя чувствует.

— Снова? — сказал Блейн.

А, чувство вины. Из-за болезни матери Блейну, скорее всего, придется обращаться к психоаналитику. Но ей не стоило сейчас об этом волноваться. Выздоравливай, подумала Вики. Подумаешь об этом потом.

Тед держал на одной руке Портера, а другой перебирал бутылочки с лекарствами Вики.

— Перкосета, — сказал он, — совершенно не осталось.

— Черт, — сказала она. Она была уверена, что там есть еще немного. Бренда?

— Ты можешь позвонить доктору Олкоту?

— И что ему сказать? — Тед вел себя так же, как вела себя раньше Вики: он не любил докторов. Но с тех пор как Вики стала регулярно с ними общаться и надеяться, что они спасут ей жизнь, ее отношение к ним изменилось.

— Попроси еще таблеток, — сказала она. А затем она запуталась. Зачем она просила Блейна позвонить врачу? Сможет ли он в свои четыре с половиной года это сделать? Он не мог нормально поговорить по телефону даже со своей бабушкой. — Волшебные слова, — напомнила ему Вики.

Кто знал, сколько минут ей уже было плохо? Ей казалось, что целую вечность. Вики застонала в подушку. Она слышала, как по всему дому раздавались различные звуки — сковорода шипела на плите, кто-то разбил яйца, венчик стучал о края керамической миски, дверь холодильника открывалась и закрывалась, кто-то бросил лед в стакан, заплакал Портер, Блейн все время что-то тарахтел, голос Теда — о да, он говорил по телефону, слава Богу. Столько шума — и все звуки были такими громкими и неприятными для ее слуха, словно у нее в комнате работал перфоратор. Вики схватила перьевую подушку Теда и накрыла ею голову.

Боль была рукой, которая выжимала воду из губки ее мозга. Отпусти!

В дверь постучали. Бренда.

— Вик, ты в порядке?

Вики хотела закричать на свою сестру за то, что та выпила ее перкосет, но закричать было выше ее сил.

— Голова болит, — проворчала Вики. — Невыносимая боль.

— Тед только что позвонил доктору Олкоту. Он хочет, чтобы ты приехала.

«Приехала куда?» — подумала Вики. Приехала в больницу? Это просто невозможно. Сама мысль о том, что ей придется выбраться из постели, сесть в машину, по жаре доехать до больницы… Это полный бред.

Голос Теда повторил слова Бренды.

— Доктор Олкот хочет увидеть тебя, Вик.

— Потому что у меня болит голова? — спросила Вики. — А что насчет перкосета?

— Он закажет его, — сказал Тед.

Вики почувствовала что-то вроде облегчения, хотя его сложно было различить под давлением боли.

— Но он хочет, чтобы ты приехала, — добавил Тед. — Он хочет на тебя посмотреть. Он говорит, что, может быть, стоит посмотреть тебя на приборе магнитного резонанса.

— Зачем? — спросила Вики.

— Я не знаю.

Это была огромная, откровенная ложь. Метастазы пошли в мозг, подумала Вики. Подозрения доктора Олкота подтвердились; она это чувствовала. Рак был рукой, его пальцы сжимали ее мозг, давили на него. Рак был пауком, который расположился в ее сером веществе. Боль, давление, повышенная чувствительность к звукам, к свету. Это симптомы рака головного мозга; она слышала, как их описывал кто-то из группы поддержки, но не могла вспомнить кто. Алан? Нет, Алан был мертв. Это был не Алан. Вики сказала:

— Я выпила вчера слишком много вина.

— Один бокал? — сказал Тед.

— Воды, — сказала Вики. — Волшебные слова. Пожалуйста. Спасибо.

Кто-то поднял подушку. Вики почувствовала запах Бренды — что это было? «Ноксема». Лосьон для загара с запахом пинаколады.

— Ты говоришь какой-то бред, Вик. Открой глаза.

— Я не могу.

— Попытайся.

Вики попыталась. Она открыла один глаз. Перед ней был размытый силуэт Бренды. За Брендой стояла фигура, похожая на Теда, но это запросто мог быть один из тех воров, который приехал, чтобы разрезать ее и достать драгоценности.

— Ты украла мой перкосет, — сказала Вики Бренде.

— Да, — ответила Бренда. — Прости.

— Он мне нужен, — сказала Вики. — Сейчас.

— Я иду, иду, — сказал Тед. — Я заберу детей.

— Я принесу тебе воды, — произнесла Бренда, обращаясь к Вики. — Ледяной воды с тоненькими кусочками лимона, как ты любишь.

— Никакой больницы, — сказала Вики. — Я туда не вернусь.

Бренда и Тед вышли из комнаты. Щелчок закрывшейся двери был подобен выстрелу из пистолета. Бренда сказала Теду:

— У нее сильно расширены зрачки. Как ты думаешь, что с ней?

В моем мозге сидит паук, подумала Вики. Бренда говорила шепотом, но ее голос раздавался в голове Вики, словно ее сестра стояла у громкоговорителя. Замолчи!

— Не имею ни малейшего представления, — ответил Тед.

Таблетки помогли, по крайней мере настолько, что Вики смогла прожить несколько следующих дней. Доктор Олкот прописал ей только двадцать таблеток перкосета, и Вики выяснила, что если принимать по две таблетки три раза в день, то боль превращалась из невыносимой в просто мучительную. Ее левый глаз наконец открылся, но веко обвисло, словно Вики недавно подралась. Оба ее зрачка были огромными, как крышки люков, и Вики почти все время ходила в солнцезащитных очках. Она не хотела, чтобы Бренда или Тед знали, что у нее было ощущение, словно ее шею стягивала веревка. Она не хотела, чтобы они знали, что у нее такое ощущение, словно кто-то пытается вытащить ее мозг через глазницы. Она не хотела, чтобы они знали о руке, которая выжимает воду из губки ее мозга, или о пауке. Вики ни за что не собиралась возвращаться в больницу и соглашаться на магнитный резонанс, потому что она просто не в состоянии будет вынести новость о том, что метастазы пошли в мозг.

И поэтому Вики терпела. Осталась одна неделя. Тед пытался все успеть; он хотел каждую свободную минуту проводить на воздухе. Он играл в теннис, пока Джош смотрел за детьми, он водил Вики, Бренду и Мелани на ленч в «Вовинет», где Вики была занята только тем, что пыталась не уронить голову на стол. Тед хотел каждый вечер после ужина выбираться в город, гулять у доков и любоваться яхтами. И однажды, приняв совершенно импульсивное решение, он записал себя и Блейна на однодневный рейс с рыбалкой, несмотря на то что капитан с сомнением посмотрел на Блейна и сказал Теду, что ему придется найти для ребенка спасательный жилет. Уже через несколько секунд Тед купил Блейну жилет за шестьдесят долларов.

И если раньше Вики начала бы протестовать («Он слишком маленький, это небезопасно, это расточительство, Тед»), то сегодня она молчала. Тед не спрашивал у нее, как она себя чувствует, потому что не хотел слышать ответ. От лета оставалось семь дней; конечно же, Вики могла потерпеть, могла притвориться и сыграть, пока они не приедут домой.

Вики позвонила доктору Олкоту, Марку, сама, чтобы попросить еще таблеток.

— Головные боли до сих пор продолжаются? — спросил он.

— Уже не такие сильные, как раньше, — соврала она. — Но мы так заняты и столько всего происходит, что…

— Перкосет — это наркотик, — сказал доктор Олкот. — Лишь для острой боли.

— У меня и есть острая боль, — сказала Вики. — Я и есть тот человек, которому нужен наркотик, честно.

— Я вам верю, — произнес доктор Олкот. — Поэтому я и хочу, чтобы вы приехали.

— Я не приеду, — ответила Вики.

— Здесь нечего бояться, — сказал доктор Олкот.

О нет, здесь было чего бояться.

— Я могу принять что-нибудь другое?

Доктор Олкот вздохнул. Вики почувствовала себя Блейном. Можно мы заведем хомячка, когда мне будет шесть? Скейтборд? Жвачку?

— Я что-нибудь вам выпишу.

Позже, находясь в полном отчаянии, Вики позвонила в больницу.

— Да, — сказала фармацевт, и ее голос показался Вики голосом архангела Гавриила, сообщающего Деве Марии о скором рождении Христа, — звонил доктор Олкот и заказал для вас дарвоцет и шестьсот миллиграммов мортина.

— Дарвоцет — это наркотик? — спросила Вики.

— Нет, мэм, нет.

— Но это болеутоляющее?

— Да, конечно, и для большего эффекта его нужно принимать с мортином.

Для большего эффекта. Вики успокоилась.

Тед загорелся идеей еще одного пикника. Он хотел снова воспользоваться своими удочками и поесть лобстеров. В этот раз Вики могла все организовать, не так ли?

— Так, — тихо сказала Вики.

Днем, когда Джош привел мальчишек, Тед похлопал его по спине и сказал:

— Мы снова собираемся завтра на пикник на старое место, пообедать и порыбачить. Поедешь с нами?

— Я не могу, — ответил Джош. — Я занят.

— Занят? — удивился Тед.

Вики посмотрела на Джоша. Она сидела на кухне в солнцезащитных очках, и все фигуры вокруг казались ей размытыми, словно силуэты актеров в старых черно-белых фильмах.

— Правда? — сказала она. — Мы бы очень хотели, чтобы ты поехал. Это последний…

— Правда, — сказал он. — Я занят.

Позже, когда Джош уехал, Тед произнес:

— Мы могли бы пригласить доктора Олкота. Он любит порыбачить.

— Нет, — сказала Вики. — Ни в коем случае.

Несколько заторможенная от дарвоцета и мортина (в дополнение к эдвилу и тайленолу), Вики организовала пикник, практически идентичный прошлому. За исключением присутствия Джоша.

— Кто будет? — спросила Мелани.

Вики сказала:

— Только мы.

Когда Тед вел машину в направлении Мадакета, Вики почувствовала, что заканчивается лето. Солнце висело низко, едва выглядывая из-за сосновых верхушек; его прощальные лучи падали на крыши огромных летних особняков в Дионисе. Или так казалось Вики, потому что она была в солнцезащитных очках. Жизнь утихала. Мелани была впереди, рядом с Тедом, Бренда и Вики — на среднем сиденье «юкона», откуда они могли следить за детьми, сидевшими сзади. Блейн поддерживал удочки, потому что Тед попросил его «позаботиться о них» и мальчик решил, что всю дорогу должен придерживать их. Портер что-то бормотал, посасывая соску и время от времени выплевывая ее изо рта. Бормотание, соска, плевок. В машине пахло лобстерами. Вики случайно заказала на один обед больше — для Джоша, поняла она, который с ними не поехал. Без него в машине было пусто. Ощущал ли это кто-то еще? Детям его не хватало. Мелани, наверно, тоже, хотя Вики чувствовала себя недостаточно здоровой и недостаточно смелой, чтобы поговорить с Мелани о Джоше. Возможно, потом, после операции и после того, как Мелани родит, возможно, когда они станут больше похожи на тех людей, которыми были до этого лета (Вики внезапно вспомнила вечеринку у Мелани и Питера дома, когда на каждом блюде у них были черные трюфели. Питер затеял эту вечеринку после четвертой неудачной попытки Мелани забеременеть; трюфели он заказал в Париже, у какого-то «трюфельного брокера». Вики приехала на вечеринку с унцией безумно дорогих духов для Мелани. Казалось, Мелани они понравились. Вики контролировала все беседы на этой вечеринке, как гестапо; как только кто-то заводил речь о детях, она тут же меняла тему разговора.)

Они никогда не станут прежними. Они изменились и изменятся снова. Словно прочитав мысли сестры, Бренда вздохнула. Вики посмотрела на нее.

— Что?

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала Бренда. Она сползла вниз по сиденью, и Вики инстинктивно сделала то же самое. Они снова были детьми, которые переговаривались так, чтобы их не услышали родители.

— О чем? — спросила Вики.

— О деньгах, — ответила Бренда.

В машине играло радио. Группа «Джорни» пела «Колеса в небесах». «Колеса в небесах?» — подумала Вики. Что это, собственно говоря, значило? На переднем сиденье Тед с упоением рассказывал Мелани о рыбалке, на которую они с Блейном собирались во вторник. Предположительно, Харрисон Форд тоже будет на борту со своим племянником. Может, «Колеса в небесах» обозначали те колесики, которые крутились у Вики в голове, те механизмы, которые должны были двигаться со скоростью света, которые перемещали мысли туда-сюда, но которые сейчас барахлили и давали обратный ход, словно их нужно было смазать маслом? О деньгах? Зачем кому-либо говорить о деньгах? «Колеса в небесах» — это о настоящем небе? За окном небо уже было темным. Как такое могло быть, если всего несколько минут назад солнце… Бормотание, соска, плевок. Тед сказал:

— Они гарантируют, что ты поймаешь сайду, но все хотят окуня…

В машине пахло лобстерами. Семь матерей погибли в аварии, когда на лос-анджелесской трассе перевернулся в воздухе и загорелся автобус. Только семь? Джош был занят. «Правда, — сказал он. — Я занят». Грета Дженкинс начала рассказывать о своей четырехлетней дочери, Эйвери, которая занималась танцами. Она говорила о том, как сложно было найти для девочки нужные колготки. «Колготки без носков», — сказала Грета. Выражение потери и отчаяния исказило лицо Мелани (но только на секунду, потому что она была, как-никак, хозяйкой этой вечеринки). Вики сменила тему, сказав: «Кто-нибудь читал в “Нью-Йорк таймс” статью Сьюзен Орлеанс о декоративных голубях?» Бормотание, соска, плевок. О деньгах? Вики не хватало Джоша. Он был занят. Теперь уже везде было темно.

— Тед! — Голос принадлежал Бренде, он звучал серьезно, даже более серьезно, чем когда она произносила: «Мне нужно с тобой поговорить». Ее голос был очень взволнованным. Он предупреждал об опасности. — Тед, срочно остановись. Я звоню 911.

— Что? — спросил Тед, прикручивая радио. — Что случилось?

— Вики, — сказала Бренда. — Вики!

Ее разбудили не сирены и не ужасный треск ракушечника под шинами «скорой», хотя Вики чувствовала скорость и слышала душераздирающий вой сирен. Так кричали ее дети, от боли или от испуга. Ее разбудил запах. Какой-то резкий, стерильный запах. Что-то прямо у нее под носом. Нюхательные соли? Как будто она потеряла сознание в Викторианскую эпоху. Незнакомый молодой парень одного с Джошем возраста, но с длинными волосами, собранными в конский хвост (зачем парню такие длинные волосы? Надо спросить об этом у Кастора, который играл с ней в покер, когда появится такая возможность), смотрел на нее сверху вниз, хотя она видела его довольно смутно. Вики снова могла открыть только один глаз.

— Вики! — В поле ее зрения попала сестра, и Вики почувствовала облегчение. Бренда. Вики все лето хотела спросить ее о чем-то очень важном, но все ждала подходящего момента, а еще боялась спрашивать, но сейчас она спросит. Пока еще не слишком поздно.

Вики открыла рот, чтобы заговорить, но Бренда сказала:

— Прости, что я завела речь о деньгах. Господи, мне так жаль. И… не злись на меня, но я позвонила маме и папе. Они едут к нам. Они уже в пути.

«Пока еще не слишком поздно!» — подумала Вики. Но ее веки закрылись, словно шторы на окнах ее спальни в доме номер одиннадцать по Шелл-стрит. Она поняла, что просто очень устала. Устала бороться, устала отрицать: она тяжело больна. И скоро умрет. В группе поддержки кто-то когда-то сказал, что, когда ты приближаешься к моменту смерти, страх исчезает и наступает покой. Вики устала, она хотела вернуться туда, где была до того, как проснулась, в потерянное время и место, в никуда. Сопротивляйся! Останься с нами подольше! Ей нужно было спросить Бренду о чем-то очень важном, о самом важном, но Вики не владела своим голосом. Голос покинул ее, он исчез, его украли — и поэтому Вики просто сжала руку Бренды, проговаривая слова про себя и надеясь, что Бренда их почувствует.

«Я хочу, чтобы ты позаботилась о Блейне и Портере. Я хочу, чтобы ты забрала себе моих маленьких мальчиков и воспитала из них настоящих мужчин. Тед, конечно же, тоже будет с ними. Они будут играть в мяч и ездить на рыбалку, он будет говорить с ними о девочках, наркотиках и об алкоголе, он будет заниматься всеми «мужскими» вопросами. Но мальчикам нужна мать, мамочка, и я хочу, чтобы ею стала ты. Ты знаешь меня, я люблю составлять списки, и я всегда их составляла, даже когда притворялась, что не делаю этого. И вот тебе список. Запомни все, ничего не упусти: целуй мальчиков, когда они падают, читай им сказки, хвали их, когда они чем-то делятся, учи их быть добрыми, стучать в дверь, прежде чем войти в комнату, убирать свои игрушки, опускать за собой сиденье в туалете. Играй с ними в “Вверх-вниз”, води их в музеи, и в зоопарк, и на смешные фильмы. Слушай, когда они тебе что-то рассказывают, побуждай их петь, строить, рисовать, клеить и шить, звонить бабушке. Научи их готовить что-нибудь, заставляй их есть виноград, и морковь, и брокколи, если сможешь; води их на плавание, разрешай их друзьям иногда оставаться у них ночевать — смотреть допоздна “Скуби-Ду”, есть пиццу и попкорн. Давай им один золотой доллар от Зубной Феи за каждый выпавший зуб. Следи, чтобы они не дрались и не ездили на велосипедах без шлемов. Всегда вовремя привози их и забирай из школы. Катайся с ними на санках, а затем делай им горячий шоколад и маршмэллоу. Следи, чтобы их штанишки не были им коротки, а туфли не жали. Волшебные слова, всегда, при любых обстоятельствах. Не покупай им игровую приставку. Лучше вместо этого потрать деньги на поездку в Египет. Они должны увидеть пирамиды и сфинкса. Но самое главное — каждый день говори им о том, как сильно я их люблю, хотя меня и нет с ними. Я буду наблюдать за ними, я увижу каждый гол, который они забьют в футболе, каждый замок, который они построят из песка, каждый урок, когда в классе они поднимут руку, чтобы дать ответ, правильный или нет. Я буду за ними наблюдать. Я буду обнимать их, если они заболеют, если им станет больно или грустно. Следи, чтобы они чувствовали, что я их обнимаю! Кто-то когда-то сказал мне, что иметь ребенка — это все равно что выпустить из груди свое сердце и наблюдать за тем, как оно живет вне тебя. Они — мое сердце, Бренда, сердце, которое я оставляю после себя. Позаботься о моем сердце, Брен.

Я много прошу, я знаю. Это самая важная для меня вещь, и я прошу тебя об этом, потому что ты моя сестра. Мы разные, ты и я, но я могу сказать, что ты меня знаешь лучше, чем кто-то другой, лучше, чем мама с папой, и даже лучше, чем Тед. Ты — моя сестра, и я уверена, что ты любишь моих детей и будешь заботиться о них так, как будто они твои собственные. Я бы больше никого об этом не попросила. Только ты можешь это сделать».

Бренда смотрела на нее. Слышала ли она? Вики отпустила ее руку.

— Хорошо? — прошептала Вики.

— Хорошо, — сказала Бренда.

* * *

Бренда молилась, быстро и неистово. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Тед бродил по комнате ожидания, словно лунатик; врачи забрали Вики наверх, чтобы сделать анализы, но ни Теду, ни Бренде не разрешили ее сопровождать. Мелани предложила отвезти детей обратно в Сконсет, купить им в магазине мороженое, включить «Скуби-Ду» и уложить их спать в кровати Вики и Теда.

— Спасибо, — сказала Бренда.

Она позвонила родителям в те страшные минуты, когда «скорая» еще не приехала, а Вики без сознания лежала у Теда на руках. Бренда сказала матери:

— Вики без сознания.

И Эллен Линдон ответила:

— Мы едем.

И, понимая, что, во-первых, бесполезно ее отговаривать, а во-вторых, как раз мама с папой ей сейчас и были нужны, нужна их поддержка, их помощь, Бренда сказала:

— Да, хорошо.

Но они смогут добраться до острова только утром, а Бренда уже сейчас нуждалась в чьей-то помощи. Червь вины рыл туннель в ее мозгах. Она заговорила о деньгах; она хотела рассказать Вики о ста двадцати пяти тысячах долларов, и в этот момент сестра потеряла сознание. И теперь, по иронии судьбы, Бренда понимала, что деньги ничего не значили. Деньги были последней в мире вещью, которая имела значение. (И почему люди считают иначе?) Значение имела только семья. И любовь.

Любовь.

Бренда достала свой сотовый и пошла в конец коридора. Она по памяти набрала номер. Все лето Бренда пыталась его забыть, а теперь набрала этот номер автоматически.

Один гудок, два гудка.

А затем голос Уолша:

— Алло?

Его голос. Услышав его, Бренда потеряла равновесие. Она сделала шаг назад. «Ходят слухи, что ты совершила единственный грех — если, конечно, не учитывать плагиат, — грех, который не прощается».

— Привет, — сказала она. — Это Бренда.

— Бринда. — Дальше последовала пауза. — Бринда. Бринда.

О Господи. Она сейчас расплачется. Но нет.

— Я все еще в Нантакете, — сказала она. — В больнице. Вики наверху, ей делают анализы. Потому что только минуту назад с ней все было нормально, а потом она вдруг потеряла сознание. Может, это не страшно, а может, все ужасно. Я все лето о ней заботилась. Может, не идеально, но я старалась. Я молилась, Уолш, но мне кажется, что меня никто не слышит.

— Да, мне знакомо это чувство.

— Правда?

— Да, я тоже так думал, — сказал Уолш. — До этого момента.

— Прости, что я не звонила, — произнесла Бренда.

— А, — сказал он. — Да.

— Просто мне показалось… что все, что было в Нью-Йорке, все, что произошло в университете… это было неправильно.

— Они заставили тебя поверить, что это неправильно.

— Кое-что все же было неправильно, — сказала Бренда. — Время и место. Нам нужно было подождать.

— Я не мог ждать, — возразил Уолш.

«А я могла? — подумала Бренда. — Ради того, чтобы спасти свою карьеру? Свою репутацию? Могла ли я просто подождать?» Бренда увидела, как в другой части коридора Тед сел на стул и опустил голову на руки. Его корабль тонул.

— Мне нужно идти, — сказала Бренда. — Моя сестра…

— Я могу чем-то помочь? — спросил Уолш.

— Нет, — ответила Бренда. — Никто ничем не может помочь.

— А, — снова сказал он. — Да.

Любовь — это все, что имеет значение, подумала Бренда. Скажи ему об этом! Но она не могла. Она была слишком возбуждена звуком его голоса. Ей слишком многое нужно ему сказать, поэтому она вообще ничего не будет говорить.

— Ну ладно, — сказала Бренда. — Пока.

— Пока, — ответил Уолш.

Доктора сказали, что Вики нужно остаться на ночь в больнице, чтобы сделать все необходимые анализы. Когда доктор Олкот освободится, он осмотрит Вики при помощи магнитного резонанса.

— У вашей сестры рак легких, — сказал врач, ухоженный, красивый индус из «Масс Дженерал». — Мы смотрим, не пошли ли метастазы в мозг. И нет ли в мозгу опухолей.

— Да, — сказала Бренда. — Я понимаю.

— Вы можете повидаться с ней, прежде чем уйдете, — произнес врач. — Пожелать спокойной ночи.

— Хорошо, — сказала Бренда. — Я пойду.

Бренда и Тед молча поднялись на лифте наверх, в палату Вики. Это была палата на одного человека, тихая и светлая. Вики лежала под капельницей, на ней была кислородная маска. Бренда поцеловала ее в щеку, и Вики открыла один глаз.

— Я так надеялась, что больше никогда сюда не вернусь, — сказала в маску Вики.

— Я знаю, — произнесла Бренда. — Я знаю.

Тед сел на кровать и обнял Вики.

— Я люблю тебя, малышка, — сказал он. — Ты должна остаться с нами. Ты должна поправиться. — Тед плакал, и Вики плакала, а Бренда молча глядела на них двоих. Одной из ее секретных жизненных целей было когда-нибудь найти мужчину, который любил бы ее так же, как Тед любил Вики. Он всегда называл ее «моя невеста» или «прекрасная мама моих прекрасных сыновей». Если Вики находилась в комнате, все внимание Теда было сфокусировано на ней. Он очень часто вел себя как вожак стаи — но на самом деле он был мужчиной, который стоял на коленях перед своей женой.

Бренда вспомнила об Уолше. «Я не мог ждать».

«Да, — подумала она. — Я тоже не могла».

* * *

Джош был в «Чикен бокс», пил пиво и играл на бильярде с Заком, пытаясь не думать о пикнике на пляже, который проходил без него, хотя определенные образы мелькали у него перед глазами помимо его воли: рыболовные удочки, торчащие из песка, лицо Блейна при свете костра, Мелани, дрожащая после ночного купания. Чтобы дать вечеру хороший старт, Джош и Зак, прежде чем отправиться в город, пропустили у Зака дома по две рюмочки текилы. Это привело к тому, что по дороге в бар Зак признался Джошу, что этим летом дважды переспал с Диди и каждый раз платил ей по сто долларов.

— И я не думаю, что я один такой, — сказал Зак. — По-моему, она стала проституткой или кем-то вроде этого.

Остальную часть вечера они провели в неловком молчании, которое лишь изредка прерывалось комментариями по поводу игры (девятый шар, боковая луза) и сопровождалось игрой оркестра, доносившейся с дальнего конца бара. Если именно это Джош пропускал все лето, то он был рад, что он это пропустил.

Джош почувствовал облегчение, когда зазвонил его телефон. Он посмотрел на дисплей: звонили из дома номер одиннадцать по Шелл-стрит. На часах была почти половина одиннадцатого. Они как раз вернулись домой и понесли уставших мальчишек в кровать. И они звонили ему, потому что… Наверно, это была Вики, звонила, чтобы урезать его завтрашний рабочий день. Или Мелани. Она соскучилась по нему на пикнике, она вспоминала прошлый пикник, когда они… И не встретится ли он с ней сейчас, сегодня ночью, в последний раз? Разве от этого может быть какой-то вред? Еще и какой, как от любого пристрастия. Человеку нельзя возвращаться к искушению, нужно отрезать пути к отступлению раз и навсегда, без всяких церемоний. Неужели Мелани об этом не догадывалась? Неужели она этого не понимала? Она замужем! Джош смотрел на Зака, который когда-то был его лучшим другом. Зак склонился над столом, прицеливаясь, сощурил один глаз и двигал кием вперед-назад, целясь в шар. Джош мог легко шокировать Зака, рассказав ему историю о Мелани. Это было бы хорошим ответом на новости о Диди (проститутка?), но Зак недостоин того, чтобы доверять ему такую информацию.

Позже, гораздо позже, завезя Зака домой (они пожали друг другу руки, и Зак с оптимизмом примирительным тоном сказал: «Рад был тебя повидать, дружище. Здорово было выбраться вместе». Этим он напомнил Джошу, почему они, собственно говоря, раньше были друзьями), Джош прослушал голосовое сообщение.

«Джош, это Тед Стоу. Послушай, у нас тут кое-что случилось. Вики в больнице, с ней произошло что-то непонятное, ей делают анализы, мы не знаем, что вообще, черт подери, происходит, но ее родители приезжают завтра утром, и они позаботятся о детях. Поэтому в понедельник тебе на работу можно не приходить. У Вики, наверно, есть твой адрес, я выпишу тебе чек за эту неделю плюс бонус. Вики говорила, что ты здорово со всем справлялся, и я очень тебе благодарен, дружище. Ты и не представляешь, как важно для нас было иметь рядом твердое плечо, человека, на которого можно положиться. Я знаю, что это было непросто, и, дружище, дети… они очень тебя любят, и Вики тебя любит, и с ней все будет хорошо. Мы просто должны в это верить. В любом случае, еще раз спасибо за помощь. Удачи в колледже. Не могу поверить в то, что я оставляю такое длинное сообщение. Ненавижу говорить с машинами».

Щелчок. Джош еще раз прослушал сообщение, когда ехал домой. Это было прощание, прощание на неделю раньше, что, теоретически, было прекрасно, и Джош был уверен, что заплатят ему щедро, но это прощание все омрачило. Оно шло от Теда, не от того человека. От Теда, который считал, что Джошу в качестве «точки» нужен только чек. А как же насчет того, чтобы попрощаться с детьми? Как же насчет того, чтобы узнать, все ли в порядке с Вики? Кое-что? Что это значит? Кое-что, достаточно серьезное для того, чтобы она осталась на ночь в больнице? Настолько серьезное, что уже утром приезжают ее родители? Джош был одновременно взбешен и сбит с толку. Этому способствовали текила и пиво, выпитое в баре. Это был еще один вопрос без ответа — являлся он частью семьи, проживавшей в доме номер одиннадцать по Шелл-стрит, или нет? Неужели от него можно было просто избавиться с помощью телефонного сообщения? Очевидно, да. Спасибо еще раз, удачи, до свидания. Джошу захотелось перезвонить и рассказать Теду Стоу о том, какое большое значение он, Джош, имел для женщин и детей этого дома. Он любил этих детей и заботился о них лучше, чем кто-либо другой. Он завоевал их доверие; они его понимали. Он стал их другом. Он помог Мелани выбраться из трясины ненависти к самой себе и страданий; он дал ей уверенность. Благодаря ему она теперь чувствовала себя красивой и сексуальной. Он делился с Вики сокровенным, он относился к ней не как к больной, а как к нормальному человеку. Он заставлял ее улыбаться, даже когда она была на пороге смерти. Он рассказал ей о своей матери. И Джош собирался помочь Бренде, он собирался узнать у Чеса Горды, как можно продать сценарий. Он все это сделал — а Тед просто вычеркнул его, освободился от него с помощью телефонного сообщения. Как будто Джош был водопроводчиком, истребителем грызунов, кем-то, кого можно уволить. «Я выпишу тебе чек».

Будь осторожен. Не только из-за Мелани, но из-за всей семьи. Джош полюбил эту семью, а семья разбила ему сердце.

* * *

На следующее утро, без четверти семь, Бренда услышала, как кто-то катит чемодан на колесах по подъездной дорожке, а затем скрип старой двери. Но нет, подумала она. Было слишком рано. Даже люди, которые ходили утром в церковь, еще не успели проснуться.

Через несколько секунд в дверь ее спальни постучали. Бренда открыла глаза и увидела… голову Эллен Линдон, которая выглядывала из-за двери. Ее мама. Бренда села на кровати.

— Мам! — воскликнула она.

Комната мгновенно наполнилась аурой Эллен Линдон. Ее светлые с проседью волосы были аккуратно подстрижены, солнцезащитные очки подняты вверх; от нее исходил привычный запах «Коко Шанель» и ванили, на губах была бледно-розовая помада. На левом колене Эллен была синяя неопреновая скоба, а привычные холщовые туфли мама Бренды и Вики сменила на теннисные. Но розовая кожа сияла свежестью, и на ее узких шортах до колен были вышиты черепахи. Ну кто еще мог выглядеть столь же прекрасно так рано утром?

«Моя мама, — подумала Бренда. — Красивая она ложится в постель, красивая просыпается утром».

Эллен, прихрамывая, подошла к кровати, обхватила руками лицо Бренды и поцеловала ее в губы. Бренда почувствовала вкус губной помады.

— О дорогая, — сказала Эллен, — я так по тебе соскучилась!

— Не могу поверить в то, что ты здесь, — сказала Бренда. — Так рано.

— Мы прилетели первым самолетом. До полуночи мы ехали на машине и остановились в Провиденсе. И ты же знаешь своего отца: в пять тридцать он уже на ногах. — Эллен Линдон села на кровать, сняла теннисные туфли и сказала: — Спасайся кто может. Я залезаю.

Ну, это был, конечно же, не совсем тот человек, которого Бренда хотела видеть утром в своей постели, но это было своего рода бальзамом — даже в тридцать лет — оказаться в объятиях матери. Почувствовать, как она потреплет твои волосы, и услышать, как она скажет:

— Ты была настоящей опорой, дорогая. Поддержкой для сестры. Что бы она без тебя делала? Вики очень повезло, что ты поехала с ней.

— Я не так уж много и сделала, — возразила Бренда. — В основном возила ее на химиотерапию.

— А еще ты следила за детьми и помогала по дому. И ты поддерживала Вики морально.

— Возможно.

— А еще ты разговаривала со мной, вашей чокнутой мамочкой.

— Это точно. Как твое колено?

— Прекрасно. Были кое-какие проблемы, но недостаточно серьезные, чтобы тебе о них рассказывать. Мой физиотерапевт, Кеннет, не знает, что я пересекла границу штата, но, когда узнает, будет в ярости.

— Потому что это уже слишком, — сказала Бренда. — Я бы тебе не позвонила, но…

— О Господи, дорогая, конечно, ты правильно сделала, что позвонила мне. Главная причина, по которой я никак не могу выздороветь, — это переживания из-за твоей сестры. Я совершенно растеряна. — Эллен Линдон легла на спину и уставилась в потолок. — Это была комната тетушки Лив.

— Я знаю. Помню.

— Лив была сильной женщиной. Даже сильнее, чем твоя бабушка. Тетушка Лив была прекрасным примером для подражания для тебя и твоей сестры.

— Да, — сказала Бренда. — И если она наблюдала за мной последние полгода, она в шоке.

— Я знаю, врачи думают, что у Вики в мозгу может быть опухоль, — произнесла Эллен. — Никто мне этого не говорил, но я знаю, что думают врачи.

— Да, такая вероятность есть.

Эллен тяжело вздохнула.

— Ты знаешь, мать никогда не готова услышать, что ее ребенок болен. Это… самые плохие новости. — Она посмотрела на Бренду. — Ты не сможешь этого понять. Пока. До тех пор пока у тебя не появятся свои дети. И даже потом, я надеюсь, тебе не придется это пережить. — Эллен Линдон расслабилась и закрыла глаза. — Но знаешь, приятно просто находиться здесь. Особенно в этой комнате. Это была детская твоей бабушки и тетушки Лив. Колыбель сильных женщин. Я даже чувствую их силу. А ты чувствуешь?

— Что-то есть, — солгала Бренда. На самом деле она чувствовала себя слабой и уставшей. Разговор с Уолшем ныл, словно ссадина на коленке, каждый раз, когда Бренда о нем вспоминала.

Эллен Линдон поправила больную ногу и через несколько мгновений уже спала. Бренда вылезла из постели и укрыла маму простыней.

Базз Линдон был на кухне с Тедом, Блейном и Портером, но насчет завтрака никто и не шевелился. Они ждали, пока его приготовит женщина, подумала Бренда. Эллен Линдон и Вики сами сотворили этих монстров. Но поскольку Эллен спала, а Вики не было дома, оставалась одна Бренда. Она надеялась, что им понравится холодная каша. Бренда достала «Чириоз» и начала заливать хлопья молоком.

— Привет, папуля, — сказала она, целуя отца в небритую щеку. В отличие от жены, у Базза Линдона был такой вид, словно он пять часов поспал в каком-то придорожном мотеле.

— О дорогая, — сказал Базз. — Как ты?

— Прекрасно, — ответила Бренда. — Мама уснула.

— Да, она устала, — сказал Базз. — Когда мы можем поехать повидаться с твоей сестрой?

— У нее магнитный резонанс в девять, — произнес Тед. — Что означает, что мне уже пора собираться. Они закончат где-то к одиннадцати. К тому времени врачи уже должны выяснить больше.

Бренда расставила тарелки с «Чириоз», сделала кофе и даже умудрилась накормить Портера. Появилась Мелани и, поприветствовав Базза Линдона, нажарила тарелку тостов. Чуть позже на кухне появилась Эллен Линдон. Она села за стол и стала нарезать фруктовый салат. Блейн прыгал по дому. Мальчишки были возбуждены неожиданным приездом бабушки и дедушки. Приехали новые зрители!

— Вы пойдете с нами на пляж? — спросил Блейн.

— Дедушка пойдет с вами, — сказала Эллен Линдон. — После того как мы повидаемся с вашей мамочкой.

Бренда скрылась с кофе на веранде за домом. В кухне было шумно и полно народу, и, хотя приезд родителей создал праздничную атмосферу, в доме все же было странно, словно на похоронах. Были все, кроме Вики.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — молилась Бренда. В саду за домом все трепетало и щебетало в ответ: бабочки, пчелы, кусты роз, забор, зеленая трава, голубое небо, малиновки, крапивники, солнечный свет. Если где-то и был Бог, то он был в саду за домом, но никак невозможно было определить, слышит он ее или нет!

Кто-то положил руки Бренде на плечи. Крепкие мужские руки. Отец? Базз Линдон говорил только по существу: «Может ли твоя мать что-нибудь сделать? Кому-нибудь нужны деньги?» Вообще-то да, Бренде нужны были деньги, но она уже поняла, что ни у кого не будет их просить, даже у отца. Она сама вернет свой долг — найдет работу, выплатит деньги. Она провела достаточно ночей в колыбели сильных женщин, чтобы понять: это правильное решение.

У ее уха послышался голос:

— Бренда. — Голос говорил шепотом; он был слишком глубоким для ее отца. Руки у нее на плечах принадлежали не ее отцу. Их прикосновение было иным. А потом этот голос: Бренда. Бренда была сбита с толку; она обернулась.

Бренда поставила кофе, испугавшись, что может его разлить. У нее дрожали руки. Уолш был здесь! Не в ее мыслях, а во плоти: его темные волосы были коротко подстрижены, оливковая кожа отливала бронзой на солнце, и на нем была белая спортивная рубашка с короткими рукавами, которую Бренда никогда на нем раньше не видела. Он улыбнулся ей, и у нее все перевернулось в желудке. Это был он. Он! Единственный «он», который имел значение, — Уолш, ее студент, ее австралиец, ее любовник. «Я не мог ждать». Должно быть, он вылетел из Нью-Йорка, как только повесил трубку. Бренда хотела знать все: как он сюда попал, почему решил приехать, как долго собирался оставаться, но она заставила себя не думать. Стоп! Он был здесь. Единственный человек, который приехал сюда только ради нее.

Она приложила руку к губам и расплакалась. Уолш обнял ее. Бренда растворилась у него на груди. Прикасаться к нему, держаться за него, обнимать его казалось чем-то запретным. Это всегда казалось подлым, словно она пыталась что-то украсть. «Романтические или сексуальные отношения между преподавателем и студентом запрещены». Но это больше не имело значения.

Мы не выбираем любовь; она выбирает нас, правильно или нет, — и понимание этого стало определенным ответом на молитвы Бренды.

Любовь — это все, что имеет значение.

* * *

Когда Джош вылез из воды на Нобадир-бич, отряхиваясь, словно собака, он подумал, что вообще не сможет написать о том, что случилось с ним этим летом. Его так сильно ранили, что он заслуживал медаль «Пурпурное сердце», но, с другой стороны, он кое-что понял (разве нет?). Теперь он понимал, что такое трагический герой.

— Ты почувствуешь историю, как приближающийся шторм, — говорил Чес Горда. — Волосы у тебя на руках станут дыбом.

Эти слова четко раздались в ушах — может, потому, что все вокруг действительно походило на приближающийся шторм — темные клубящиеся облака надвигались с моря. Весь день была прекрасная погода — светло, солнечно и безветренно, — но это только раздражало Джоша. У него голова раскалывалась с похмелья после встречи с Заком, и теперь, когда Джош был, собственно говоря, безработным, он чувствовал себя никому не нужным. Он весь день пытался записать в дневник свои чувства — но в итоге просто просидел на своей незастеленной кровати, думая о доме номер одиннадцать по Шелл-стрит, а затем ругая себя за то, что думает об этом. Сотовый Джоша разрывался от звонков. Три раза звонил Зак (чтобы извиниться?), и Джош не стал отвечать. Дважды на дисплее высвечивалось «Роберт Паталка», и тут уж Джош точно не намерен был отвечать на звонок.

В пять часов он немного успокоился. Ему было жарко, и он был удручен — он не смог зафиксировать на бумаге никаких стоящих мыслей. Ему нужно прибраться, собрать вещи и кое-что постирать перед отъездом, но в таком состоянии ему не хотелось этим заниматься. Джош думал только о том, как поедет купаться на Нобадир-бич; тем не менее он заставил себя подождать, пока большинство отдыхающих уйдут с пляжа. Он не мог видеть на пляже других детей или других родителей; он не хотел наблюдать за тем, как весело остальные проводят последние летние дни. По пути на пляж Джош решил, что сегодня не будет готовить ужин отцу. По дороге домой он купит пиццу, а если Тому Флинну захочется салата «Айсберг», он сможет приготовить сам.

Джош проплавал почти час, и плавание подняло ему настроение. Он гордился тем, что не позвонил в дом номер одиннадцать по Шелл-стрит, — если он им больше не нужен, пусть так и будет, пускай это будет взаимно, — и он был рад, что победил свое желание остановиться у больницы и сходить узнать, все ли в порядке с Вики. Он больше не мог заниматься их проблемами. Ему нужно было идти дальше. Джошу становилось грустно, когда он думал о мальчиках, но у него на календаре были отмечены дни их рождения, и он обязательно отправит им подарки — большие шумные грузовики, решил он, с мигалками и музыкой, которые будут сводить Вики с ума. При мысли об этом Джош впервые за весь день улыбнулся.

Но потом, когда Джош вылез из воды, небо затянуло тучами, и ему в голову пришли слова Чеса Горды. Крупные теплые капли дождя начали падать с неба. Джош подхватил свое полотенце и побежал к парковке. Джип уже заливало водой.

Ты почувствуешь историю, как приближающийся шторм.

Волосы у тебя на руках станут дыбом.

Когда начался настоящий дождь, Джош накрыл голову полотенцем. Волосы у него на руках стали дыбом. Он увидел вспышку молнии, а за ней, через несколько секунд, услышал раскат грома.

— Черт! — выкрикнул он. Его джип погружался в воду.

— Джош! Джошуа!

Это его имя.

— Джошуа!

Джош приподнял полотенце и увидел зеленый «форд» своего отца с включенными фарами. Дворники смахивали воду с лобового стекла, а отец стоял под дождем без зонта, шляпы или чего-либо другого. Они на мгновение встретились взглядами, затем Джош посмотрел в сторону; он посмотрел на землю, на свои ноги в шлепанцах, на грязь, песок и камни на парковке, и на потоки воды, и на образовывавшиеся лужи. «Нет, — подумал Джош. — Не может быть». У него закружилась голова, и он понял, что задержал дыхание. У него перед глазами проносились ужасные, устрашающие воспоминания — не столько зрительные образы, сколько чувственные воспоминания. То, что он ощутил, когда его отец сказал — и Джош слышал в головеего слова, слово в слово, хотя он мог поклясться, что не думал о них уже в течение десяти лет: «Сынок, твоя мама мертва». Все остальное он узнал позже; может, ему объяснили, что она покончила с собой, повесилась на чердаке, а может, ему просто пришлось самому по кусочкам складывать картину из того, что он где-то слышал. Джош не мог припомнить. Но он не забыл выражение на лице отца. Это было выражение, которое Джош больше никогда не хотел видеть и не видел до этого момента. Том Флинн стоял под дождем, словно вообще его не замечал. Он был на Нобадирбич, вместо того чтобы сидеть на своем рабочем месте, в аэропорту, за компьютерным терминалом.

— Случилась неприятность, — сказал Том Флинн. — Вики в больнице.

Вики.

«Сынок, твоя мама мертва». Одиннадцатилетний Джош вырвал прямо на месте, не думая ни о ком и никого не замечая. Он вырвал на свои новые кеды и на ковер, который лежал в зале. И теперь, думая о Вики, Джош согнулся пополам и почувствовал рвотные позывы.

«Нет, — подумал Джош. — Не может быть!»

— Джошуа!

Джош посмотрел на отца. Том Флинн махал ему; он хотел, чтобы Джош залез в машину. Джош совсем не желал этого делать, но шел ливень — раздался еще один раскат грома, — а на джипе сейчас никуда нельзя было сбежать. Джош подбежал к «форду» и забрался внутрь.

Его отец сел рядом с ним, и они оба сидели, словно оглушенные, и наблюдали, как дождь стучит в оконные стекла. Темные волосы Тома Флинна прилипли к голове. Он снял очки, протер их своим платком и сказал:

— У меня плохие новости.

«Нет», — подумал Джош. Он поднял вверх руку, чтобы отец понял, что он не может это слышать. «Кое-что произошло». Том Флинн откашлялся и сказал:

— Паталка…

Джош резко мотнул головой.

— Диди?

— Она мертва.

У Джоша перехватило дыхание. В машине было тепло, но Джош начал дрожать. Диди? Не Вики, а Диди? Диди мертва?

— Что? — сказал Джош. — Что?

— Она мертва. Она умерла… сегодня рано утром.

— Но почему? — спросил Джош. — Что случилось?

— Говорят, наркотики. Таблетки и алкоголь.

— Но не…

— Они практически уверены, что это несчастный случай.

Слезы выступили на глазах у Джоша. Его атаковала смесь разнообразных эмоций, и это сбивало его с толку; словно несколько пианино одновременно играли разные мелодии. Какое-то противоречие. Диди была мертва. Диди была мертва? Любой бы сказал, что она превратила свою жизнь черт знает во что — долги за машину, долги за аренду, проституция… Но Джош думал, что она в конце концов наладит свою жизнь; он думал, что родители вытащат ее из болота или найдется какая-то добрая душа, которая возьмется за нее. Диди мертва, это казалось нереальным. Она была такой сильной, такой уверенной в себе — в джинсовых шортах с белыми веревками, в центре группы поддержки. Ее записки со следами губной помады, которые Диди передавала Джошу между уроками. Ее шуточки, и то обожание, с которым она относилась к своей кошке, и исчерпывающие познания в современном роке — «Олмэн Бразерс», «Линрд Скнирд», «Лед Зеппелин». Было время, причем достаточно долгое время, когда Джош связывал с Диди слово «любовь». Она говорила это слово чаще и с большей убежденностью: «Я люблю тебя, я так сильно тебя люблю, ты моя настоящая любовь, до конца дней». Джош по-мужски отвечал ей: «Я тоже. Взаимно. Ага, я тебя тоже».

Теперь он знал о любви намного больше, и, глядя назад, на то, что он пережил с Диди, Джош понимал всю незрелость, все несовершенство этого чувства. Поэтому сейчас чувство вины смешивалось с изумлением и недоверием. Он любил Диди недостаточно сильно или недостаточно искренне. Он не дал ей твердой опоры, на которой можно было бы построить дальнейшие отношения. Собственно говоря, возможно, он даже нанес ей травму — ненамеренно, — потому что она не решалась идти дальше.

И все же в свалке тех чувств, которые испытывал Джош, было еще и облегчение оттого, что новости были не о Вики. Это были ужасные мысли, и Джош не знал, что с ними делать. Он, конечно же, не радовался, что Диди мертва, а Вики — жива. Но он просто был счастлив, что Вики жива.

И все же он испытывал чувство потери. И все же внутри него была пустота. Похороны Дейдры Элисон Паталки были через два дня, и Джош пошел на них, надев свой серый костюм. Может, ему это показалось, но он услышал перешептывания, когда вошел в церковь; он увидел, как оборачиваются головы; шепот становился громче, хотя и недостаточно громким для того, чтобы можно было разобрать слова. У Джоша не было ни малейшего представления о том, как много знали люди, — может, они перешептывались, потому что думали, будто Джош и Диди были вместе и поэтому он теперь совершенно опустошен. А может, люди знали, что они расстались, что Джош заплатил Диди, только чтобы она оставила его в покое, может, они считали его виновным в гибели Диди, в том, что она пристрастилась к наркотикам и алкоголю, возможно, они обвиняли его в том, что он ее не спас. Джош не мог бы ответить на эти вопросы. Он видел всех, кого знал раньше, — своих школьных друзей, учителей, родителей друзей, врачей и администрацию больницы, парней из команды Роба Паталки. Там был дантист Джоша, девушки, работавшие на почте, управляющий из местного магазина, владелец и персонал бара, в котором Диди летом подрабатывала официанткой. Полиция была вынуждена перекрыть Федерал-стрит, потому что на похороны Диди пришло столько людей, что они заняли ступеньки церкви, тротуар, проезжую часть и тротуар на другой стороне улицы. Диди привезли на катафалке, в закрытом гробу темно-синего цвета (который совсем ей не подходил, подумал Джош, из-за чего ему еще сложнее было поверить, что она внутри). Тем не менее он был рад, что гроб закрыт. Он не хотел видеть мертвую Диди, обработанную гробовщиком, одетую в ту «подходящую» одежду, которую подобрала миссис Паталка. Джош не хотел смотреть в лицо Диди и читать на нем безмолвное обвинение: «Ты меня предал».

После похорон был официальный прием в клубе «Энглер», но Джош задержался там лишь на несколько минут — для того чтобы поцеловать миссис Паталку и получить с торжественным рукопожатием конверт от мистера Паталки, в котором было двести долларов.

— У нее на столе лежала записка, — сказал мистер Паталка, — в которой было написано, что она тебе должна.

Джош не хотел брать конверт, но мистер Паталка настаивал. Джош потратил часть денег на пиво в «Хэтче»; он взял пиво в дом в Шиммо, где Зак устраивал неофициальный прием для «лучших друзей Диди», «для людей, которые знали ее ближе всех».

Джош поставил пиво на пассажирское сиденье рядом с собой, которое он считал сиденьем Мелани. Парень снял пиджак и бросил его на заднее сиденье; даже в четыре часа дня в нем было слишком жарко. Джош не звонил Мелани, чтобы рассказать о Диди, не только из-за того, что он вообще не звонил ей, но и потому, что Мелани ничего о Диди не знала, и как бы Джош стал ей объяснять, что у него была подруга — собственно даже не подруга, а бывшая девушка, — которая умерла. Мелани не поймет этого, но, потому что она Мелани, бесконечно добрая Мелани, она притворится, будто поняла, и Джош не сможет воспринимать это как что-то большее, чем просто забота. Диди и Мелани были из разных частей жизни Джоша, они никак не были связаны между собой, и попытка связать их превратит все в кашу. И все же по дороге в Шиммо, уже без пиджака и без галстука, Джош держал в руке телефон. Окна были открыты и впускали внутрь последнее летнее тепло. Джош листал список звонков (два звонка от Роба Паталки, три от Зака; они хотели сообщить ему новость, которую он уже знал), пока не дошел до звонка из дома номер одиннадцать по Шелл-стрит, от Теда. Джош чуть не нажал кнопку, чтобы позвонить туда, но тут ему нужно было повернуть, что он и сделал. Пиво упало с сиденья Мелани, и, пока Джош пытался его поднять, он увидел впереди машину Тиша Александра, и возможность позвонить Мелани была упущена.

Был очередной прекрасный полдень, и, если бы они были не на похоронах, люди могли бы прийти в дом в Шиммо в купальных костюмах. Они могли бы поплавать прямо здесь, в гавани перед домом. Вода была синей и чистой; Джош никогда не видел, чтобы вода казалась более манящей. Он постоял минутку на месте и посмотрел вокруг. Он родился и вырос на этом острове; у него было такое чувство, что весь этот вид принадлежал ему и другим людям, которые выросли здесь. А если этот вид принадлежал им, значит, он принадлежал и Диди тоже, но этого факта было недостаточно, чтобы помочь ей не сойти со стези добродетели, чтобы не позволить ей умереть. Диди (и сколько раз Джош повторил у себя в голове это предложение, надеясь, что оно обретет смысл?) была мертва.

Джош вошел в дом и разулся. Он попытался отогнать от себя воспоминания о той ночи, которую провел здесь с Мелани. Сверху доносилась песня Бон Джови. Джош поднялся наверх, довольный тем, что у него в руках было пиво, потому что так он что-то держал. В зале было несколько человек, в основном девушки, которых Джош знал уже сто лет, но чьи имена в тот момент он не мог вспомнить. Девушки плакали, сидя на диване. Джош кивнул им. Все остальные были на веранде. Другие парни, как и Джош, поснимали галстуки и пиджаки, расстегнули на рубашках пуговицы; они пили пиво, тихонько разговаривали, качали головами, смотрели перед собой.

— Ну почему? — сказал кто-то из них.

А кто-то другой ответил:

— Не знаю, ребята.

Зак был на кухне, возился, как Марта Стюарт. Он высыпал чипсы из пачек в керамические посудины ручной работы, он доставал салфетки, вытирал со стола. Зак увидел Джоша и спросил:

— Ты принес пиво?

— Да.

— Этот холодильник забит, — сказал Зак. — Может, поставить пиво в холодильник под баром?

— Конечно.

— Они ведь там не курят? — спросил Зак. Он изогнул шею, чтобы посмотреть, чем занимались люди на веранде. — Здесь нигде нельзя курить. Даже на улице.

— Никто не курит, — сказал Джош. Он понес ящик пива к бару и оказался рядом с девушками, которые плакали. Когда он приблизился к ним, они замолчали. Наступила тишина, прерываемая всхлипываниями.

— Привет, Джош.

Он обернулся. Между Анной Лизой Картер и Пенелопой Росс сидела Элеонор Шелби, лучшая подруга Диди; Элеонор была словно королева печали с двумя своими служанками. Голос Элеонор и даже само приветствие звучали как обвинение. Джош понял, что это не должно его удивлять, — Диди наверняка обо всем рассказывала Элеонор, а также Анне Лизе и Пенелопе, но он не был готов к нападению. Джош открыл дверку холодильника под баром и заметил стойку из синего гранита, зеркала, сотню бокалов, подвешенных ножками вверх. Он засунул пиво в холодильник даже с некоторой агрессией, потому что помимо своей воли думал о Мелани и о той ночи, которую они провели здесь, в этом доме. Они занимались любовью в постели в соседней комнате, вместе принимали душ, они стояли на веранде в халатах, и Джош позволил себе на пять минут представить, что все это принадлежало ему. Или могло бы принадлежать.

Он услышал, как за его спиной откашлялась Элеонор.

— Мы тебя совсем не видели этим летом, Джош, — сказала она. — Ходят слухи, что ты подрабатывал няней в Сконсете.

Он улыбнулся ей в зеркало, не потому, что был счастлив или пытался казаться милым, а потому что в очередной раз был поражен разницей между женщинами и девушками.

— Да, — сказал Джош. — Это правда.

Пенелопа Росс, которую Джош в буквальном смысле слова знал всю свою жизнь (они родились с разницей в несколько дней в нантакетской больнице, их мамы лежали в соседних палатах), произнесла:

— И ходят еще кое-какие слухи.

Он посмотрел на Пенелопу с таким презрением, какое только мог изобразить у себя на лице.

— Уверен, что ходят.

— Слухи, что у тебя скоро будет ребенок.

Джош усмехнулся. Не было смысла ввязываться в эту беседу, но день измотал его, и он почувствовал, как сжимаются кулаки. Какая-то часть его хотела этой схватки.

— Это просто смешно, — сказал он.

— Но твоя подружка беременна, да? — сказала Пенелопа. — Диди говорила нам, что твоя девушка ждет ребенка.

— И она старше тебя, — добавила Элеонор. — Она такого же возраста, как наши родители.

Джош покачал головой. У Диди теперь, когда она была мертва, появился совершенно новый, неопровержимый авторитет и популярность, которой она обязательно насладилась бы, если бы была жива. Джош мог бы выдвинуть свои обвинения против Диди — вспомнить о ее проблемах с деньгами, с выпивкой, о том, что она занималась проституцией, — но что бы это изменило? Джош посмотрел на девушек и сказал тихим серьезным голосом:

— У меня нет подружки.

Это заставило их замолчать достаточно надолго, чтобы Джош успел спуститься вниз по ступенькам и выйти со двора. Он не мог здесь оставаться. Вечеринка «для лучших друзей Диди», «для людей, которые знали ее ближе всех» была не для него. Он дал задний ход и выехал с подъездной дорожки, пытаясь сдерживать дыхание. Джош очень, очень нервничал. Он направился по Шиммо-роуд в направлении Полписа. Затем он свернул на Полпис-роуд и достал свой телефон. Джош сказал себе, что всегда может передумать.

И потом набрал номер.

На звонок ответил незнакомый голос. Мелодичный голос, как у Джулии Эндрюс, сказал:

— Ал-ло!

Джош растерялся. Неужели он набрал неверный номер?

— Хм… привет, — сказал он. — Позовите, пожалуйста, Мелани.

— Мелани, — произнес голос. — Да. Да, конечно. Могу я ей сказать, кто звонит?

— Джош.

— Джош, — повторил голос. Последовала пауза, затем вдох. — О! Вы, наверно, тот молодой человек, который помогал летом с детьми?

— Да, — сказал Джош. Он слышал тонкий голос Пенелопы Росс. «Диди говорила нам…» — Да, это я. А с кем я говорю?

— О, я Эллен Линдон. Мама Бренды и Вики. Они столько мне о вас рассказывали! Поэтому я благодарю вас, и их отец вас благодарит. Мы и сами бы были с ними рядом, но у меня возникли кое-какие проблемы со здоровьем, операция на колене и тому подобное. А Баззу, моему мужу, нужно было работать. Мы приехали сейчас, потому что случилось нечто непредвиденное…

— Да, — сказал Джош. — С Вики все в порядке?

Еще один глоток воздуха. Казалось, женщина пыталась держать себя в руках.

— С ней все в порядке. То есть у нее по-прежнему рак. Но старый рак, никаких новых. Мы все уже были уверены, что у нее какой-то новый рак, но нет, на магнитном резонансе все было чисто. Тогда, в машине, она потеряла сознание, и мы все подумали, что рак пошел ей в мозг. Но врачи сказали, что она просто выпила слишком много лекарств, ее кровь стала жиже, плюс эта жара и стресс. Вы же знаете Вики. На нее сильно давит предстоящая операция и все, что с ней связано. — Эллен Линдон сделала паузу, и Джош услышал, как она вытащила салфетку из пачки. — Моя дочь хочет жить больше, чем кто-либо другой, кого я знаю.

Она хочет жить, подумал Джош. В отличие от моей собственной матери.

— Из-за детей, — добавила Эллен Линдон. — Из-за всего.

— Да, — сказал Джош. — Я знаю.

Голос Эллен Линдон наполнился радостью.

— Ну ладно. Если вы подождете минутку, я позову Мелани.

— О’кей, — сказал Джош. — Спасибо.

* * *

— Вы никогда не должны недооценивать силу своей мысли, — сказал доктор Олкот. — Не рак делает вас больной. Вы сами делаете себя больной.

Вики услышала эти слова в больнице, лежа в постели. Произнеси их кто-либо другой, они казались бы наставлением, но из уст доктора Олкота — Марка — они были просто как деликатно произнесенная правда.

— Я вас выписываю, — сказал он. — Но вы должны мне пообещать, что все время, оставшееся до операции, будете отдыхать. Вы будете пить много жидкости, принимать витамины и правильно питаться. Вы не будете заниматься самолечением. Вы будете разговаривать с кем-нибудь, когда почувствуете беспокойство или вам станет грустно. Если вы будете впитывать свой страх, он может окрепнуть и разрушить вас.

Вики попыталась что-то ответить, но поняла, что не может. Она кивнула, затем прошептала:

— Я знаю.

— Вы говорите, что знаете, но ведете себя так, словно не знаете ничего, — сказал доктор Олкот. — Вы создаете у себя на пути больше преград, чем там должно быть. В пятницу вечером вы выпили столько таблеток, что чуть не загнали себя в кому.

Вики снова попыталась заговорить и снова не смогла. Что-то с ее голосом было не так.

— М-не жаль. — Ее тон был совсем не таким, как она хотела; ее голос прозвучал, словно записанный на пленку.

— Не извиняйтесь передо мной, извиняйтесь перед собой.

— Мне жаль с-ебя, — сказала Вики. И она шутила только наполовину.

Доктор Олкот улыбнулся:

— Я хочу, чтобы вы ко всему относились проще, слышите меня?

Она кивнула.

— О’кей, — сказал доктор Олкот. Он наклонился и поцеловал Вики в щеку. — Это мое «до свидания». Этим летом мы с вами больше не увидимся. Но доктор Гарсиа пообещал мне позвонить после вашей операции. И… — Он сжал руку Вики. — Я хочу, чтобы следующим летом вы вернулись и пришли в гости ко мне и к остальным членам команды. Обещаете?

Она не могла говорить! Что-то с ее голосом было не так, а может, поврежден ее мозг. Вики кивнула.

— Хорошо. Эти визиты мы любим больше всего. — Доктор Олкот поймал ее взгляд. — Потому что следующим летом вы уже будете здоровы.

Глаза Вики наполнились слезами. Все было не так просто, как пытался преподнести доктор Олкот. Она оцепенела; волнение не отпускало ее. Она не могла просто сверкнуть пятками, как Дороти, и покончить с этим. Она не могла расслабиться; она не могла относиться ко всему проще. Она стояла на карнизе, на пятидесятом этаже; она не могла притвориться, что находится в безопасности и все в порядке. Вики даже разговаривала с трудом; что-то было утрачено или просто изменилось, пока она лежала без сознания. Может, у нее был удар? А может, таблетки повредили ее нервную систему? У Вики по щекам покатились слезы. Больше всего на свете она хотела выйти из этой больницы здоровой и вернуться обратно, к своей семье, в дом номер одиннадцать по Шелл-стрит.

— Спасибо, — прошептала Вики.

— Пожалуйста, — сказал доктор Олкот.

Дома у нее все еще были проблемы с речью. Она впала в какой-то ступор. Слова и предложения зарождались у нее в голове, но, пытаясь их произнести, Вики чувствовала все ту же преграду, даже в общении с Тедом и детьми, даже произнося фразы, которые она до этого произносила тысячи раз. «Волшебные слова. Потерпи. Будь осторожен. Я тебя люблю». Вики очень из-за этого расстраивалась, но она не имела возможности кому-либо об этом рассказать, а обитатели коттеджа, казалось, не замечали ее проблем с речью, как и тот факт, что, дабы скрыть свои проблемы (она не выдержала бы еще одной поездки в больницу), Вики специально ничего не говорила. Новость о том, что у нее не было никаких метастаз, позволила всем расслабиться; а вывод, что «несчастный случай» произошел с Вики по ее собственной вине (передозировка болеутоляющего) и что она просто все надумала, заставил ее чувствовать себя симулянткой. Если бы Вики снова на что-то пожаловалась, никто бы ей не поверил. Они бы подумали, что это опять разыгралось ее воображение. Временами ей и самой казалось, что она все придумала. Вики попробовала прошептать: «Все это игра моего воображения». Она запнулась на букве «м» и перестала пытаться.

Тед, стараясь получить как можно больше от каждой минуты уходящего лета, уговорил Вики присоединиться к нему и Блейну во время рыбалки. Он договорился с Эллен, и она пообещала присмотреть за Портером. Блейну будет полезно, если вместе с ним помимо Теда поедет и Вики; им троим будет полезно провести день вместе, и, кроме того, Вики полезно побыть на воде. Раньше Тед брал напрокат шлюпку, и Вики нравилось кататься с ним. Помнишь, Вик, как тебе это нравилось? Вики не могла протестовать. Она кивнула. О’кей.

Они были только втроем — плюс капитан и первый помощник, — потому что Харрисон Форд отказался от поездки. Тед расстроился, но только на пару минут, а Вики решила, что так намного лучше. Эта лодка словно принадлежала им одним. Блейн был на седьмом небе от счастья, находясь на настоящем рыболовном судне, со специальными сиденьями, креплениями для удочек и даже местом для его бутылки с колой. В своем новом оранжевом спасательном жилете он бегал с одного конца палубы в другой. Впервые за долгое время он был один с обоими родителями, и Вики видела, что, хотя, с одной стороны, Блейн чувствовал себя очень взрослым, находясь на этой лодке, с другой стороны, он рад был некоторое время побыть единственным ребенком.

День был просто великолепным. Шумел мотор, отменяя необходимость разговаривать, и Вики долгий период времени чувствовала себя расслабленной. Она грелась на солнышке. Она села повыше, чтобы ощутить на теле брызги от волн и смотреть на Нантакет — на длинную полоску песка, которая виднелась вдалеке. Вики наблюдала за тем, как мужчины ловят рыбу, словно это было в кино. Ловил в основном Тед, а Блейн сидел на стуле и считал улов. Когда Тед поймал четвертую рыбку, Блейн сказал:

— Еще одна сайда.

Его голос звучал не по годам устало и разочарованно. Тед и Пит, капитан, подмигнули друг другу, говоря тем самым, что теперь их задача — поймать полосатого окуня. Пит направил судно в другую сторону; здесь им должно повезти больше, заметил он. Первый помощник, парень по имени Андре, сел рядом с Вики. Он напомнил ей Джоша; Андре проводил лето в Нантакете, работал здесь. На следующей неделе он должен был возвращаться в колледж, в Чарльстон.

Когда пришло время ленча, Вики достала заготовленные дома продукты: сандвичи с курицей и салатом, картофельные чипсы, холодные сливы, кусочки арбуза и шоколадное печенье с арахисовым маслом. Пит и Андре попробовали сандвичи и печенье, которые Вики взяла и на их долю, и Андре сказал, что это был лучший его ленч за все лето.

— Это все моя жена, — сказал Тед.

— Это все моя мама, — гордо произнес Блейн.

Вики улыбнулась им и почувствовала себя счастливой. После ленча она пошла на нос судна и оттуда наблюдала за тем, как внизу лодка разрезает волны. «Этот день не будет моим последним днем на воде», — подумала она. Но потом она представила себя на операционном столе, представила, как хирург размахивает скальпелем. «Почему бы просто не рассечь мне грудь саблей?» Прошлым вечером Вики наблюдала за тем, как Бренда и Уолш держались за руки. Уолш был из тех людей, о которых Эллен Линдон говорила «золото» или «настоящее сокровище»; все сразу же поняли, что он добрый, хороший и чуткий, а также безумно привлекательный (впрочем, в этом никто никогда не сомневался). Уолш был человеком, решила для себя Вики, ради которого не жаль потерять работу. Бренда и Уолш были так явно счастливы вместе, что Вики подумала: «Они поженятся. Но меня уже не будет в живых, и я не побываю у них на свадьбе». Откуда к ней приходили такие мысли? И как она могла от них избавиться? Доктор Олкот был прав: страх — это отдельная болезнь.

Вики дала Теду его сотовый; она хотела, чтобы он позвонил и узнал, как там Портер. Ей казалось, что если она развлекается и наслаждается жизнью, то дома ее ожидает что-то плохое. Тед набрал номер, прозвучал один гудок, затем связь оборвалась. «Звонок окончен». Тед набрал снова, а Вики уже представляла себе лицо Портера, красное от воплей. Когда Портер расстраивался, его всегда тошнило, и, хотя это не происходило все лето, Вики именно так все себе и представляла: Портер блюет пережеванной морковью на белые штаны Эллен Линдон и продолжает орать, пока не подавится своей собственной блевотиной.

Во время второго звонка соединения вообще не произошло, и Тед разочарованно помахал телефоном.

— Здесь нет связи, дорогая. Просто расслабься. Все прекрасно.

«Ты всегда говоришь, что все прекрасно, — злобно подумала Вики. — Как я могу расслабиться, если Портер сейчас, наверно, в больнице под респиратором?»

Но от этих мыслей ее отвлек крик старшего сына.

— Папа! Папочка!

Вики уже сто раз за сегодняшний день представила картину, как Блейн падает за борт и мотор затягивает его под лодку. Но, подняв глаза, она увидела, что Блейн стоял на борту и держал удочку, с другой стороны которой кто-то сражался за свою жизнь. Леска была туго натянута, и Блейн мастерски пытался смотать ее, упираясь босыми ногами в борт судна.

Тед сказал:

— У тебя клюнуло! Давай я ее вытащу.

Вики думала, что Блейн будет протестовать, но тот с облегчением сразу же отдал удочку Теду. Вики тоже почувствовала облегчение. Она совсем не хотела, чтобы какая-то рыба-монстр утянула его в воду, а также не хотела, чтобы Блейн выронил удочку, что было вполне вероятным финалом. Вики думала, что сейчас будет долгая схватка в стиле «капитан Ахав против Моби Дика», но Тед вытащил рыбу за считанные секунды. Даже в ослепляющем свете солнца Вики смогла разглядеть блеск серебристой чешуи. Рыба была гладкой и длинной, намного длиннее, чем вся та сайда, которую поймал Тед.

— Полосатый окунь? — неуверенно спросил Тед.

Капитан присвистнул.

— Лучше. Вы поймали бониту. Она просто красавица. — Он достал из кармана рулетку и ногой прижал прыгающий хвост рыбы к палубе. — Девяносто четыре сантиметра. Ради такого улова стоит ездить на рыбалку.

— Как она называется? — переспросил Блейн.

— Бонита, — сказал Тед. — Бо-ни-та.

— Она очень вкусная, — сказал капитан.

— Хочешь оставить ее? — спросил Тед. — Хочешь забрать ее с собой и показать бабушке с дедушкой?

— Мы можем приготовить ее в гриле на ужин, — сказала Вики.

Блейн прикусил нижнюю губу, рассматривая рыбу. С солнцезащитным козырьком на голове, держа руки на бедрах, и с выражением лица, которое показывало, что он что-то обдумывает, Блейн казался четырнадцатилетним. Или двадцатичетырехлетним.

— Нет, — сказал он. — Я хочу бросить ее обратно. Я хочу, чтобы она жила.

Они бросили бониту обратно в воду, но, чтобы отметить рыбалку, Тед по дороге домой остановился у магазинчика с морепродуктами и купил лосося, меч-рыбу и тунца. Это был их предпоследний вечер на острове, вечер большого прощального ужина, и он действительно будет большим, потому что на нем будут присутствовать еще и Базз и Эллен Линдоны, и Джон Уолш.

Когда Тед подъехал на «юконе» к дому, Вики заморгала от удивления. У коттеджа был припаркован джип Джоша.

— Джош, — сказала она. Его имя произносилось так легко, звучало так привычно.

— Джош! — закричал Блейн.

— Хорошо, — сказал Тед, отстегивая свой ремень. — Я смогу отдать ему чек.

Вики почувствовала себя безумно счастливой, когда заходила в дом. Она ожидала увидеть дом, полный народу, но единственным человеком, ожидавшим их, была Эллен Линдон. Она лежала на диване, подняв больную ногу вверх.

— Всем привет, — сказала Эллен. — Как рыбалка?

— Мы поймали рыбу! — крикнул Блейн. — Семь сайд и одну… — Тут Блейн посмотрел на своего отца.

— Бониту, — подсказал Тед.

— Бониту, — сказал Блейн. — Но мы выпустили их обратно.

— Джош! — позвала Вики. Но никто не ответил.

— Джош? — спросила Эллен Линдон.

— Он… здесь? — поинтересовалась Вики.

— Да, — сказала Эллен Линдон. — Джош и Мелани пошли погулять с Портером.

Джош и Мелани, подумала Вики.

— А Бренда с Уолшем на пляже, — продолжала Эллен. — А вашего отца я отправила за кукурузой, помидорами и пирогом с черникой.

— Мы купили… — Вики достала рыбу и показала ее матери. Она положила филе на кухонный стол и тут же начала размышлять: восемь взрослых за ужином, если Джош останется с ними; ей нужно было замариновать рыбу, охладить вино, размягчить масло, накрыть на стол и принять душ. Плюс приготовить еду для детей. Почистить кукурузу, когда придет отец, порезать и приготовить помидоры. Хватит ли еды? Нужно ли ей сбегать в магазин за багетом?

Снова вернулись списки. Вики кое-что записала в блокноте. Но когда она развернула филе рыбы, ее снова охватил ужас. Ужас! Тед подошел к ней, она повернулась и обняла его за талию.

— Что случилось? — спросил он.

— Мы уезжаем.

— Рано или поздно нам все равно нужно возвращаться домой, — сказал Тед. — Мы не можем остаться здесь навсегда.

Конечно, нет, подумала Вики. Там, в Коннектикуте, ее ждала реальность.

Эллен Линдон крикнула с дивана:

— Нантакет всегда будет здесь, дорогая!

Да, подумала Вики. Но буду ли я?

* * *

Джошу было бы намного комфортнее в доме с женщинами — с Вики, Мелани, Брендой и миссис Линдон, — но вместо этого он сидел на веранде с мужчинами. К мужчинам относились Базз Линдон, Тед и Джон Уолш, студент Бренды, любовник Бренды, который (Джош узнал об этом от Мелани) без предупреждения приехал несколько дней назад. Сначала Джош немного опасался Джона Уолша, но тот оказался совершенно не таким, как Питер Пэтчен или даже как Тед. Он был австралийцем, и даже благодаря его акценту о нем создавалось впечатление как о веселом, открытом и дружелюбном человеке. Когда Тед представил Джоша, Джон Уолш встал со стула и сердечно пожал Джошу руку.

— Привет, дружище. Меня зовут Джон. Приятно познакомиться.

— Взаимно, — сказал Джош.

— Пива? — спросил Тед.

— Я подам, — сказал Базз Линдон и протянул Джошу бутылку «Стеллы».

— Спасибо, — сказал Джош. Он сделал большой глоток прохладного пива.

— Ты сегодня одет по-особенному, — заметил Тед.

— Да, — сказал Джош. Он был в серых штанах от костюма, белой рубашке (с закатанными рукавами и расстегнутым воротом), черных туфлях и черных носках. В этом наряде он прошелся с Мелани и Портером к пляжу, и, хотя Джошу и казалось, что на нем слишком много одежды, в костюме он чувствовал себя старше, настоящим взрослым. — Я был на похоронах.

— У кого? — спросил Тед.

— У моей подруги из старшей школы, — ответил Джош. — Собственно говоря, она моя бывшая девушка. Ее звали Диди. Она работала в больнице.

Тед уставился на него.

— Блондинка?

— Да.

— Я сталкивался с ней, — сказал Тед. — Правда, мельком. На прошлой неделе, когда мы были там с Вики. Это ужасно. Господи, мне очень жаль.

Джон Уолш поднял свою бутылку.

— Прими мои соболезнования, дружище.

— О, — сказал Джош, — спасибо. У нее было… много проблем.

— Это очень плохо, — сказал Базз Линдон. — Такая молодая.

— Она болела? — спросил Тед. — Она совсем не казалась больной.

— Нет, не болела. У нее была передозировка: смесь таблеток и алкоголя. — Он уже сказал о Диди намного больше, чем хотел. Он стремился оставить позади грусть похорон и тот дискомфорт, который он испытывал в обществе своих друзей из старшей школы, но это оказалось невозможным. Джош все лето пытался не смешивать работу в доме номер одиннадцать по Шелл-стрит и свою личную жизнь, но сейчас понимал, что из этого ничего не вышло. Остров был так мал, что все на нем успевали пересечься. Вспоминая прошлое, Джош подумал о том, что он здесь даже не работал бы, если бы не приехал в тот день в больницу, чтобы отдать Диди двести долларов. Поэтому в определенной степени это Диди привела его сюда. — Это был несчастный случай, — добавил Джош. — Ее смерть была случайностью.

— Когда я думаю обо всем, что перепробовал еще ребенком… — сказал Джон Уолш. — Это просто чудо, что я до сих пор жив.

Тед глотнул пива, кивнув в знак согласия. Базз Линдон откашлялся и расположился в кресле поудобнее. Все молчали. Тишина была похожа на ту, в которую любил погружаться Том Флинн; она всегда казалась Джошу устрашающей. Но сейчас он ею наслаждался. Четверо мужчин могли пить пиво на веранде и молчать, не испытывая при этом никакой неловкости. Женщины бы разговаривали, говорили бы все, что придет им в голову. Мужчины могли оставлять свои мысли при себе. А у Джоша на уме была… Мелани.

Сегодня днем от предвкушения встречи с ней у него просто перехватывало дыхание; Джош чувствовал себя взбесившимся животным, которое прыгает и мечется на цепи. Но как только он увидел Мелани (еще более округлую в области талии, еще более загорелую, еще ярче светящуюся), когда она катила коляску Портера по Шелл-стрит, его наполнил тихий восторг. Мелани спросила его насчет костюма, и он рассказал ей о Диди. Разговор с Мелани приносил такое же облегчение, как слезы. Внезапная, неожиданная смерть, смерть юной девушки, смерть кого-то, к кому Джош не всегда относился хорошо, смерть, которая наполнила его сожалением и чувством вины, — Мелани это поняла. Джош и Мелани так увлеклись разговором о Диди, что на некоторое время даже смогли забыть о самих себе. Но потом, когда тема Диди была исчерпана, Джош почувствовал, что ему следовало заговорить об их отношениях.

— Я не собирался сюда возвращаться, — сказал он.

— А я не ожидала тебя увидеть, — сказала Мелани. — Я думала, ты уже уехал.

— Ну… — замялся Джош.

— Что «ну»?

— Я хотел тебя увидеть.

Мелани улыбнулась, опустив голову. Они уже дошли до пляжа и возвращались обратно к дому номер одиннадцать. Портер крепко спал в своей коляске. Они могли свернуть направо, к Шелл-стрит, но Джош предложил пойти и дальше прямо.

— Мимо сконсетской часовни? — спросила Мелани.

— Да.

Они некоторое время шли молча. Потом Джош сказал:

— Ты вернешься обратно к Питеру?

Мелани сжала губы и кивнула.

— Он мой муж. Это кое-что значит. Клятвы чего-то стоят.

— Даже несмотря на то, что он их нарушил? — спросил Джош.

— Даже несмотря на то, что он их нарушил, — сказала Мелани. — Я понимаю, что тебе, наверно, тяжело это слышать.

— Мне тяжело думать о том, что тебе могут снова причинить боль, — сказал Джош.

— Он больше не… Ну, он пообещал, что не будет…

— Если он снова это сделает, — сказал Джош, — я его убью.

Мелани прислонила голову к его плечу. Церковь была перед ними; белые ленты — следы чьей-то свадьбы — развевались на поручнях лестницы из трех каменных ступенек, что вели к главному входу.

— Ты — это лучшее, что случалось со мной, — произнесла Мелани.

Это была еще одна фраза, от которой у Джоша отняло речь. Сейчас, стоя на веранде за домом и попивая пиво, он подумал: «Да». Они были лучшими друг для друга, хотя со стороны все могло показаться иначе.

Когда открылась задняя дверь, Джош вздрогнул. Вики просунула голову и спросила:

— Джош? Как насчет ужина? Ты… — Она кивнула головой в сторону стола.

— Конечно, — ответил он. — С удовольствием.

За столом Джош сидел между Мелани и Вики. Мелани держала руку на колене у Джоша, пока Вики накладывала ему в тарелку еду. Разговор шел непринужденно: Джош слушал о рыбалке, о сайде, о боните. Затем Базз Линдон рассказал рыбацкие истории из своей молодости, а Джон Уолш поведал о рыбалке в Австралии. Разговор быстро перешел на истории об акулах, морских крокодилах и смертельно опасных медузах. Джош выпил немало вина — Тед, который сидел во главе стола, постоянно подливал ему в бокал, — и вино, вместе с пламенем свечей и рукой Мелани, незаконно лежавшей у него на колене, придавали вечеру сюрреалистический оттенок. Летом у Джоша было за этим столом свое место — но сейчас? Он вспомнил день, когда впервые увидел этих людей: «Три женщины спустились по трапу самолета».

Бренда сияла от счастья в объятиях Уолша. Нахмуренная. Однако сейчас она казалась умиротворенной и радостной. Вики — Тяжело дышавшая — по-прежнему была грустна и подавлена, хотя теперь Джош понимал почему. Лето физически изменило Вики (больше не было ее белокурых волос, и она потеряла по меньшей мере двадцать фунтов), но в ней оставалось то, что Джош определял как «материнская забота», — качество, которое сплотило их и являлось гарантией, что каждая деталь вечера учтена. Вики была клеем, который держал всех вместе. Если они ее потеряют, они распадутся, разобьются на осколки. Развалятся на части. Это, очевидно, и было причиной ее грусти: Вики понимала, как важна она для других людей, и не могла их подвести.

И, в конце концов, рядом с ним, прикасаясь к нему, сидела Соломенная Шляпка. Мелани. Ему нравилось думать, что он спас ее, но, скорее всего, все было как раз наоборот. Мелани научила Джоша таким вещам, о которых он даже не догадывался, даже не думал, что хотел о них знать. Она вернется к Питеру — этот факт был хоть и печальной, но реальностью, — и это разобьет Джошу сердце. Оно и сейчас уже практически было разбито, но разбитое сердце — вместе со всеми событиями, которые произошли сегодня, — делало его взрослее и выносливее. У Джоша была своя история; никто не мог ее у него отобрать. Чес Горда гордился бы им.

На десерт были пирог, мороженое и вино (для мужчин портвейн). Базз Линдон достал сигары. Тед взял одну, Джош отказался, и Джон Уолш тоже. Бренда сказала:

— Папа, от сигар плохо пахнет.

— Зато этот запах отгоняет насекомых, — сказал Базз Линдон.

Вики встала.

— Мне нужно… — Она погладила Блейна по голове. — Джош, ты почитаешь?

Блейн, который уже практически уснул на коленях у своей матери, оживился и воскликнул:

— Сказки! Пожалуйста, Джош!

Мелани сжала колено Джоша. Он встал.

— О’кей, — сказал он.

Джош улегся рядом с Блейном на матрас на полу в спальне Вики и Теда. Портер уже крепко спал, посасывая свою соску. Вики села на кровать. Она протянула Джошу «Сильвестра и волшебный камень».

— Она очень грустная, — сказала Вики.

— Мама плачет всякий раз, когда ее читает, — произнес Блейн.

— И сейчас будет плакать? — спросил Джош и подмигнул Вики, затем откашлялся и начал читать.

Сказка была об ослике по имени Сильвестр, который нашел блестящий красный камушек. Как потом оказалось, камушек обладал волшебной силой. Когда Сильвестр хотел, чтобы пошел дождь, шел дождь; когда он хотел, чтобы было солнце, светило солнце. Однажды, когда Сильвестр отправился гулять, он увидел голодного льва, который подкрадывался к нему, и, запаниковав, захотел стать камнем. Сильвестр превратился в камень. Он спасен от льва! Но он уронил волшебный камень и не смог превратиться обратно в ослика. Он застрял в образе камня, несмотря на то что очень хотел опять стать осликом. Когда Сильвестр не вернулся домой, его родители просто заболели от беспокойства. После долгих поисков они пришли к выводу, что Сильвестр умер. Они были совершенно убиты потерей своего единственного ребенка.

Но весной родители Сильвестра отправились на пикник и натолкнулись на камень, который на самом деле был Сильвестром, и использовали его в качестве стола. Потом отец Сильвестра нашел в траве волшебный камень — и, зная, что такая вещь понравилась бы его сыну, он поднял камень и положил на импровизированный стол.

Сильвестр ощутил присутствие своих родителей; он слышал, как они разговаривали. И как только он подумал: «Я так хотел бы снова стать собой», его желание исполнилось — он опять превратился в ослика, прямо на глазах у своих родителей. И — о! — какое счастье!

Потом Сильвестр и его родители вернулись домой и положили этот камешек в сейф.

— Возможно, когда-нибудь они захотят им воспользоваться, — прочитал Джош, — но на данный момент чего еще они могли желать? У них было все, чего они хотели.

— У них было все, чего они хотели, — повторил Блейн. — Потому что они все снова были вместе.

Вики кивнула. Ее губы были крепко сжаты.

Джош закрыл книгу. Ему тяжело было говорить. Он не смог бы сейчас сказать мальчикам «до свидания», поэтому просто поцеловал сначала Портера, а потом Блейна в лоб.

— Да, — сказал он.

Когда Джош и Вики вышли из спальни, ужин уже подходил к концу. Эллен Линдон домывала посуду, Бренда и Уолш пошли прогуляться к маяку, Тед и Базз Линдон стояли на веранде за домом, выпуская дым в ночной воздух. Джош весь ужин думал о том, сможет ли он сегодня остаться здесь, с Мелани, и теперь понял, что ответ был отрицательный. В воздухе витало молчаливое понимание того, что происходило между ним и Мелани, но это понимание и должно остаться молчаливым; не было никакого смысла поднимать занавес сейчас, в последний день. Джош попрощался с Линдонами-старшими и крепко пожал руку Теду.

Тед сказал:

— О, подожди, у меня кое-что для тебя есть, — и достал из кошелька чек.

— Спасибо, — сказал Джош. Деньги смутили его; он засунул чек в карман брюк, хотя мельком успел заметить, что на чеке было одним нулем больше, чем обычно.

К тому времени как Тед и Джош вошли внутрь, старшие Линдоны ушли в коттедж ниже по улице, где они остановились. Поэтому в комнате были только Тед, Вики, Джош и, наливая себе стакан воды у кухонной раковины, стояла Мелани.

Тед сказал:

— Я иду спать. Всем спокойной ночи.

Вики произнесла:

— Я тоже. Очень устала. — Она посмотрела на Джоша, и ее глаза наполнились слезами. — Я не могу сказать тебе «до свидания».

Джош почувствовал ком в горле, и ему стало больно.

— О босс… — проговорил он.

Она крепко его обняла.

— Джош, — сказала Вики. — Спасибо.

— Перестань. Тебе не стоит меня благодарить.

— Я очень тебе благодарна.

— И я тоже, — сказал Джош.

Он замолчал, вспомнив слова отца: «И я подумал, что в Сконсете ты пытаешься найти мать». Может, в этом и была доля правды.

Вики разомкнула объятия и вытерла слезы с глаз.

— Выздоравливай, — сказал Джош.

— О’кей, — ответила она.

— Я серьезно, босс.

— Я знаю, — сказала Вики. — Я знаю.

Она ушла в спальню, и Джош обернулся. Мелани стояла за его спиной и шмыгала носом.

— Это было так трогательно, — сказала она. — Ты же знаешь, женщины в моем положении плачут, даже листая телефонный справочник.

Джош опустил рукав своей белой рубашки и вытер им слезы с лица Мелани. Это был очень, очень длинный день, наверно, самый длинный день в его жизни, но Джош все равно не был готов к тому, чтобы он закончился.

— Поехали отсюда, — сказал он. — Ты же можешь сесть за руль.

* * *

Бренда несколько недель боялась того дня, когда придется уезжать из Нантакета, — но сейчас, когда Уолш был рядом, все, казалось, не так уж плохо. Они вместе вернутся в Манхэттен, она возместит убытки и примет некоторые решения. Когда Бренда упаковывала вещи, Эллен Линдон вошла к ней в комнату и вручила банку из-под варенья, наполненную песком.

— Это для обуви, — сказала Эллен Линдон. — Я только что и твоей сестре отнесла.

Бренда покачала головой.

— Мама, ты сумасшедшая.

— Пожалуйста, — произнесла Эллен Линдон.

Бренда посмотрела на банку. У нее ни в одном чемодане не осталось места. Наверное, придется просто оставить банку на тумбочке. Но для начала, на случай если Эллен Линдон все же обладала дьявольской интуицией, Бренда насыпала немного песка в свои туфли от «Прада», которые она на острове так ни разу и не надела. А потом, в конце, Бренда все же запихнула банку в чемодан. Ей пригодится любая помощь, какую она только может получить.

Родители Бренды уехали первыми, уплыли на пароме; по дороге они собирались забрать свою машину и вернуться в Филадельфию. Следующей была Мелани. Джош заехал на своем джипе,чтобы отвезти ее в аэропорт, где она собиралась сесть на рейс до Лагардиа. Тед, Вики и мальчики на полуденном пароме собирались ехать домой в своем до краев набитом вещами «юконе». Закрывать коттедж должны были Бренда и Уолш. Бренду удивило, что ее родители и Вики доверили ей такое ответственное дело, и хотела сделать все как можно лучше. Холодильник был пуст и выключен из сети, гриль отсоединен от газопровода, постельное белье сложено. Бренда вернула эмалированные коробочки, серебряный чайный сервиз и кружевные салфеточки на их прежнее место на кофейном столике; она подсунула ключ под камушек — для смотрителя, который придет завтра утром. Собираясь уже запереть дверь коттеджа, она заметила кости, лежавшие на подоконнике. Следовало ей оставить их на месте или выбросить?

Она оставила их на подоконнике. До следующего лета.

В такси по дороге в аэропорт у Бренды зазвонил телефон. Впервые за несколько месяцев мелодия звонка не вызвала в ней никакого трепета.

— Теперь я точно знаю, что это не ты, — сказала она Уолшу. — Хотя это всегда был не ты.

— Я звонил тебе один раз, — сказал он.

Бренда посмотрела на дисплей: «Брайан Делани». Ей тут же захотелось отправить звонок на голосовую почту, но она не могла все время прятаться.

— Хэлло, адвокат, — сказала она.

— У меня только что был самый что ни на есть странный разговор по телефону, — произнес Делани.

— Правда? — сказала Бренда. Ее мозг заработал быстро, как счетчик в такси. — Он имеет отношение ко мне?

— Кое-кто звонил и спрашивал о правах на ваш сценарий, — ответил адвокат.

— Что?

— Этот парень… Фельдман. Он позвонил в университет, и они дали ему мой номер.

— Фельдман? — переспросила Бренда. Она не отсылала сценарий ни Фельдману, ни кому бы то ни было еще из «Марки филмз». Потому что какой в этом был смысл после того телефонного звонка?

— Да. По-моему, он взял у дочери книгу, она ему понравилась, и теперь он хочет прочитать ваш сценарий. Он очень четко объяснил, что ничего не обещает. Кажется, он сказал, что «Марки» уже снимает что-то подобное по произведению какого-то Джорджа Элиота, но ему понравился Флеминг Трейнор, и он хочет увидеть сценарий. Кажется, он подумал, что я ваш агент.

— И что вы ему сказали?

— Я сказал, что сценарием заинтересовались многие киностудии, но мы пока не приняли окончательного решения.

— Вы шутите? — спросила Бренда. — Господи, я не могу в это поверить!

— Бренда, он ничего не обещает. Собственно говоря, Фельдман сказал, что, даже если сценарий ему понравится, это может затянуться на долгие годы. Я спросил, какую сумму он готов выплатить сразу, и он сказал, что это четыре нуля, а не пять, поэтому слишком сильно не радуйтесь.

Бренда повесила трубку и обняла Уолша за шею.

— Фельдман хочет прочесть мой сценарий. Он ничего не обещает, но он действительно хочет на него взглянуть.

Это были хорошие новости, не самые лучшие, но и не плохие. Впервые за все лето у Брайана Делани не было для нее плохих новостей.

Когда такси выехало на Майлстоун-роуд и направилось в сторону аэропорта, Бренда положила голову на сильное австралийское плечо. Она была на седьмом небе от счастья.

ЭПИЛОГ Зима

По всему миру умирают матери, но в одиннадцать ноль ноль утром 29 января будущая мама появилась на свет. Мелани Пэтчен родила девочку, Эмбер Викторию, весом целых три килограмма шестьсот граммов и ростом пятьдесят один сантиметр. Здоровую.

Когда доктора выкатили Мелани из палаты для выздоравливающих (после восемнадцати часов схваток, эпидуральной анестезии, укола питоцина и нарушения сердцебиения доктора сделали ей кесарево сечение) и Мелани смогла взять на руки свою дочь и первый раз ее покормить, ей показалось, что мир стал совсем другим; ей показалось, что все вокруг она видит впервые.

Когда она рассказывает об этом чувстве Питеру, он говорит:

— Это все из-за морфина.

«У меня есть ребенок, — думает Мелани. — Эта малышка моя. Я ее мама».

Мелани просто очарована невероятно маленькими размерами всех частей тела Эмбер — ее маленьким ротиком, крошечными ушками, пальчиками на руках и на ногах, ее бьющимся сердечком размером с яйцо. Малышка плачет, открывает глаза и поворачивается на звук, она толкает Мелани, пока не прильнет к соску. Мелани испытывает горячую, покровительственную, всепоглощающую любовь. Ей хочется рассказать всем о своей новой любви, о том, как все остальное отодвинулось на задний план. Но Мелани быстро поняла, что мир разделен на две категории: тех, кому все равно, и тех, кто об этом уже знает.

Первые три дня ей постоянно присылали цветы. Это были орхидеи от Вики и Теда, розовые розы от родителей Мелани, цикламен от матери Питера из Парижа, нескромно большой и мрачный букет от сотрудников «Раттер энд Хиггенс», красные герберы от соседей Мелани и Питера, хризантемы в горшке от Бренды Линдон и Джона Уолша, белые бумажные цветы от женщины, которая была соседкой Мелани по комнате, когда они учились в колледже… Цветы все продолжали приносить, пока нянечки не начали шутить, что Мелани «довольно популярна». Несколько букетов Мелани передала в палату больных раком.

На четвертый день, когда Мелани в постели кормила Эмбер, снова принесли цветы. Букет скромный, очень скромный. Это чайные розы и гвоздики, а еще несколько веточек перекати-поля; в букете была карточка, на которой написано «Мамочке», и к нему прикреплено розовое сердечко.

— Еще один, — говорит нянечка. Это Стефани, любимая нянечка Мелани, старшая в родильном отделении. У нее белокурые волосы, она очень красивая, добрая и хороший специалист; она была рядом с Мелани во время потуг и кесарева сечения, и в основном Стефани всему ее учила — как кормить ребенка и помогать ему отрыгивать, как протирать младенца губкой и ухаживать за пупком.

Мелани улыбается.

— А я уже подумала, что обо мне забыли.

— Выходит, что нет, — говорит Стефани. Она ставит чашку Мелани на поднос. — Хотите, я прочитаю вам карточку?

Мелани смотрит на цветы. Она понимает, что все это время ждала именно такой букет — недорогой, но искренний. Просто заказанный в интернет-магазине.

— Нет, спасибо, — говорит Мелани. — Я потерплю, пока докормлю малышку.

— Кстати, вы прекрасно справляетесь, — сказала Стефани. — Девочка уже набрала вес, с которым родилась. Нам такое нравится.

Мелани смотрит на головку Эмбер, покрытую темным пушком. Стефани выходит из комнаты.

Позже, когда малышка спала в своей кроватке, Мелани открыла конверт, вставленный в букет с помощью маленькой пластиковой вилочки. «Мелани Пэтчен» — написано на конверте.

Питер должен встретить свою маму в аэропорту Джона Кеннеди; Мелани ждет их завтра к обеду.

Она достает карточку. Там написано: «Я уже знаю, что она прекрасна».

Глаза Мелани наполнились слезами, и в какой-то момент она даже всплакнула. Стефани предупреждала ее, что этого стоило ожидать, — внезапные слезы, без всяких весомых причин: гормоны бьют через край. Мелани сначала смотрит на своего спящего ребенка, а затем в окно — там вечернее серое небо и метет метель. Из коридора доносится какая-то музыка. Мелани родила прекрасного, здорового ребенка, но может только плакать, плакать, пока у нее не перехватывает дыхание. Она снова с Питером; они снова супружеская пара. Мелани надеется на лучшее; она сравнивает свой брак с розами, которые росли перед домом номер одиннадцать по Шелл-стрит. «Если их обрезать, — говорила Мелани Блейну, — в следующий раз они вырастут еще красивее».

Мелани переполняют любовь, радость и изумление, и все же она чувствует пустоту. У нее есть все, чего она хотела, но ей не хватает…

Чего?

Лета. Часов, проведенных на солнечной веранде, идеальных кусочков помидоров, песен крапивника, ощущений, которые испытывало ее тело, когда его окутывали волны, идеальной белой гортензии, плетущейся по белому забору, бабочек и шмелей, мороженого на десерт, пассажирского сиденья джипа. Какое опьяняющее чувство она испытывала, когда ехала по Майлстоун-роуд с открытыми окнами, а в машину залетал ночной воздух, какое возбуждение охватывало Мелани, когда она подъезжала к пляжу и видела перед собой ночное небо и воду, гладкую, словно покрывало. Какое это было счастье — просто сидеть в машине рядом с кем-то настолько экстраординарным, как Джош Флинн.

Мелани утирает слезы и снова перечитывает карточку (сначала она будет читать ее каждый день, а затем только в те моменты, когда ей захочется поднять настроение, когда понадобится напоминание о счастье).

«Я уже знаю, что она прекрасна».

Карточка без подписи.

* * *

Сегодня список Вики растянулся на две страницы. Сегодня вторник, начало февраля и пятый день рождения Блейна. Сегодня Вики в пять часов устраивает вечеринку в кафе, которое выбрал Блейн, и она согласилась. Ей еще нужно развесить шарики и разложить подарки. В субботу благотворительный аукцион по поводу Дня святого Валентина, и Вики надеялась выбраться в город и купить себе какую-нибудь обновку (вся ее одежда на нее велика; Вики до сих пор не восстановила утерянный вес), но шоппинг придется отложить, как и сотню других дел из ее списка. Вечеринка в честь дня рождения очень важна, да, но утром Вики должна сделать кое-что еще более важное.

В десять тридцать у нее встреча с группой поддержки больных раком.

Вики приехала туда почти вовремя. Она села на стул прямо перед тем, как Долорес начала читать молитву. Последний раз Вики приходила в группу поддержки за три дня до операции, когда она была практически лишена дара речи и настолько парализована страхом, что едва могла выговорить свое имя. Сейчас она чувствовала себя виноватой, словно совершила отступничество, а теперь вернулась в лоно церкви. Она держала за руку Джереми и еще одного человека — женщину моложе себя, одетую в джинсы-стрейч, которую никогда раньше не видела.

Когда молитва была окончена, Долорес подняла голову и радостно посмотрела на Вики.

— Хотите немного сидра? — спрашивает Долорес. — Он натуральный.

Вики замечает, что остальные члены группы сидят со стаканчиками, но отказывается.

— Может, потом.

— Хорошо, — говорит Долорес. — Давайте для начала представимся. Дана, ты начнешь?

Женщина в джинсах начинает говорить:

— Меня зовут Дана. Рак груди, третья стадия.

У Вики сжимается горло. Ей становится немного легче, когда они идут по кругу в другую сторону. Эд, рак предстательной железы, вторая стадия; Джози, рак груди, третья стадия; Франциска и Джереми все еще здесь. Есть еще одна женщина, которую Вики не знает и у которой вообще нет рака; она здесь, потому что ее семилетней дочери поставили диагноз «лейкемия».

Вики так это взволновало, что она чувствует, как снова начинает запинаться.

— Вики, — говорит Долорес.

— Я В-в-вики, — говорит она. — Рак легких. — Вики делает паузу, сглатывает слюну, берет себя в руки. — Выжившая.

Выжившая. Люди из круга пристально смотрят на нее, и она чувствует смущение. Долорес продолжает улыбаться, глядя на Вики. Она позвонила несколько дней назад и попросила Вики вернуться в группу поддержки. Долорес просто умоляла ее.

— Другим полезно будет посмотреть на тебя, — сказала Долорес. — Особенно в это мрачное время года. Это даст им надежду.

Вики читает в глазах помимо всего прочего зависть, даже негодование. Она узнает эти чувства, потому что сама была на месте этих людей, слушала Трэвиса, который победил рак печени, и Дженис, которая, несмотря на все трудности, победила рак яичников. Вики была счастлива за них, но одновременно с тем она их ненавидела. А теперь на их месте была она. Она хочет рассказать этим людям свою историю, каждую деталь, но особенно она хочет им объяснить, что она одна из них. Она называет себя «выжившей», но они все понимают, что этот термин довольно условный, потому что рак мог действительно уйти, а мог просто спрятаться, а потом, неожиданно, снова проявиться на поверхности. Вики тридцать два года прожила уверенным в себе, активным человеком, но сейчас она закована в кандалы страха и неуверенности. Ничто и никогда уже не дастся ей легко.

— Расскажи нам, — говорит Долорес. — Расскажи о своем путешествии.

Вики с осторожностью подбирает каждое слово. Она хочет быть честной, последовательной и искренней, но не скатиться до исповеди. Она боялась операции, ее страх был столь силен, что она стала заикаться. Она не могла нормально говорить; ее язык был словно какой-то ком во рту. Каждое предложение было искаженным. Когда она из Нантакета вернулась в Дэриен, ее все время тошнило, ее положили в больницу с обезвоживанием организма. Доктор Гарсиа отправил ее к психотерапевту. Но терапия дала обратный результат, Вики стала заикаться еще сильнее, и Теду пришлось признать, что с ней действительно что-то не в порядке. Она писала записки на бумаге, но даже они были запутанными и несвязными. Вики не могла сконцентрироваться ни на чем, кроме своего страха и волнения, — каждую минуту она боролась с собой, чтобы все это не превратилось в настоящую панику. «Анестезия, они хотят меня убить, я не хочу умирать!» Она отвозила Блейна в садик и забирала его, она ездила в магазин за пеленками и печеньем, она убирала и стирала, но ее ни на минуту не оставлял вопрос: зачем? Так ли она хотела провести свои последние дни? Она не могла спать, а когда засыпала, ей снились кошмары. Доктор Гарсиа прописал ей ативан. Вики и Тед встретились со своим адвокатом и подписали новое завещание. Вики назначила свою сестру опекуном. Она завещала все свои органы, кроме легких, в качестве донорских. Ее вырвало в уборной в офисе адвоката. Она написала каждому из мальчиков по длинному письму, и еще одно длинное письмо Теду. И еще одно письмо, покороче, ко всем, кого она знала, — Вики хотела, чтобы Бренда зачитала это письмо на похоронах. Вечером перед операцией Вики пошла в церковь; она стояла на коленях у пустого алтаря и молилась, потом почувствовала себя лицемеркой, поскольку на самом деле она не знала, во что верила. Она вернулась домой и сидела на краю кровати, пока Тед читал детям. Она поцеловала их перед сном и подумала: «Что, если это в последний раз?»

— Этим я хочу вам сказать, — произносит Вики, — что я думала, что умру. Я была в этом уверена.

Все в кругу закивали.

Вики была так напугана, что все перед операцией казалось ей каким-то смутным пятном. Она помнит кое-что из того, что говорили анестезиолог и старшая медсестра. Она помнит, как переоделась в халат, думая, наденет ли она когда-нибудь снова свою одежду; Вики помнит, как дрожала, как ее лихорадило. Она помнит Теда, который был одет в штаны цвета хаки и веселую красную футболку; он был с Вики все время, кажется, что-то шептал. Но что бы он ни говорил, Вики его не слышала. Эллен Линдон и Бренда были дома с детьми: Вики (по глупости) настояла на том, чтобы на все время операции они остались с Блейном и Портером. Она помнит, как ее везли по коридорам, а рядом шел Тед, теперь уже в бирюзовом медицинском костюме. Он должен был остаться с ней, пока она не уснет. Вики помнит невероятную серьезность хирургической команды, тщательный профессионализм, медсестер, которые изъяснялись какими-то непонятными шифрами — номера, коды, ее давление, ее температура. Все было драматично, как в театре, и не без причины — они держали в своих руках жизнь Вики! Но в то же время для них это был лишь очередной рабочий день. Сегодня перед ними лежало ее тело; завтра на его месте будет кто-то другой.

В операционной было прохладно. Голые ноги Вики торчали из-под простыни, словно у трупов, которых показывают по телевидению. Все были в костюмах и масках. Вики не могла отличить одного человека от другого, мужчину от женщины; она словно оказалась на другой планете. Тед был рядом с ней, а затем она узнала еще одно лицо — по очкам с толстыми стеклами — доктора Гарсиа.

— С вами все будет просто прекрасно, — заверил он ее.

Потом была какая-то суета. Пришел хирург. Его звали Джейсон Эмери, и он был огромным — выше и шире в плечах, чем Тед, и очень молод. «Суперзвезда, — называл его доктор Гарсиа, — один из лучших хирургов-пульмонологов в Коннектикуте» («А сколько их всего?» — подумала Вики). Медсестры работали быстро, словно команда автомехаников из НАСКАР, надевали хирургические перчатки и подавали хирургу инструменты. Когда он включил подсветку у себя на головном уборе, его маска растянулась, и Вики поняла, что он улыбается.

— Привет, Вики, — сказал он. — Это я, Джейсон.

Неделю назад они встречались у него в кабинете, где он разъяснил ей каждый этап операции. Джейсон Эмери понравился Вики. Как и доктор Гарсиа, он был непоколебимо оптимистичен. Но так молод! Сколько ему? Девятого октября ему исполнится тридцать три, как и Вики. Они родились в один день, они были близнецами. Это был знак: он мог ее спасти.

— Привет, Джейсон, — сказала она.

— Все будет отлично, — сказал он.

Он начал давать распоряжения, все они были непонятны Вики. Это напоминало ей футбольного квотербека, который дает указания игрокам. Каучуковая маска закрыла ее лицо. От маски пахло ванилью. Это был тот же запах, подумала Вики, что и на кухне у ее матери, когда та пекла печенье.

«Вот и все», — промелькнуло у Вики в голове. Тед сжал ее руку. Вики подумала: «Блейн! Портер!» Она представила, как сжимает их в объятиях, затем — как это делает Бренда. Ее дети целы и невредимы.

Она проснулась от боли. Ужасной, адской боли. Вики закричала.

Медсестра сделала ей укол в руку.

— Морфин, — сказала она. — В позвоночник вам вкололи дураморф.

Вики продолжала кричать. Она думала, что почувствует радость или хотя бы облегчение, обнаружив, что жива, что она каким-то образом смогла пробраться через туннель. Но каким бы изумительным это ни казалось ее мозгу, из-за боли Вики просто не могла этого прочувствовать. Она могла думать только о боли. И в этом была ирония: операция спасла ей жизнь, но заставила мечтать о смерти.

Это длилось целую вечность. Вики, которая ненавидела привлекать к себе внимание, особенно в общественных местах, среди незнакомцев, кричала часами. Вики, которая любила всегда все контролировать, не только вопила, как животное, но еще и умоляла: «Помогите! Помогите! Господи, пожалуйста, помоги мне!»

А затем тишина. Темнота. Тихий гудок. Темное лицо нависло над ее лицом. Медсестра.

— Меня зовут Хуанита, — сказала она. — Как вы себя чувствуете?

Некоторые части тела приносили Вики боль, некоторых она просто не чувствовала. У нее пересохло во рту, губы потрескались. Ей безумно хотелось пить. Хуанита вставила ей в рот соломинку. Вода была холодной, как та вода с тоненькими кусочками лимона, которую все лето ей приносила Бренда. Вики расплакалась. Вода была такой вкусной. Лето было прекрасным, несмотря ни на что. Она была жива.

Вики не хотела запугивать никого из группы, но в то же время не могла заставить себя приукрашивать события. Выздоровление было длительным и сложным (Вики хотелось использовать словно «ужасным», но она остановилась на «сложным»). Она испытывала семь миллионов колик во всех мышцах, когда ей нужно было что-нибудь сделать. Каждый раз, кашляя, чихая, смеясь, она чувствовала пронзительную боль по всей площади вокруг разреза. Ей казалось, что ее тело распахнется. Если рак и доставлял боль — Вики было тяжело дышать, то это все равно никак нельзя было сравнить с той болью, которую Вики испытывала сейчас, с тем, чего ей стоил каждый вздох. У Вики осталось только одно легкое. Даже есть, даже принимать душ, даже читать было трудно. Она спала большую часть дня. С морфина она перешла на перкосет, а с перкосета на эдвил. Вики выпивала пятьдесят таблеток эдвила в неделю. И, несмотря на это, испытывала боль. Несколько недель Тед спускал и поднимал ее по лестнице на руках. Друзья и родственники приносили еду, присылали открытки, книги, цветы; Вики слышала, как они шептали:

— Как она? Что еще мы можем сделать? — Они забирали на прогулки Блейна и Портера. Эллен Линдон в конце месяца нужно было возвращаться в Филадельфию. Бренда приходила два раза в неделю, но все остальное время она была занята: Бренда работала менеджером в «Барнс энд Ноубл» и пыталась продать свой сценарий студии, которая сняла бы по нему фильм. Жизнь Бренды, по сути, снова шла полным ходом, что было просто чудесно, но Вики все же нуждалась в помощи. «Не уходи!» К Вики вернулся голос, и она была этому очень рада и чувствовала облегчение, когда фразы, зарождавшиеся у нее в голове, плавно перетекали в речь, — но все, что она говорила, было пропитано негативом, было неприятным и враждебным. Когда Тед предложил нанять няню, которая постоянно жила бы с ними, Вики сказала:

— Я не хочу, чтобы о моих детях заботился кто-то чужой. Я хочу, чтобы это был только Джош.

На что Тед ответил:

— Сомневаюсь, что у Джоша есть на это время.

Через шесть недель Вики отправилась на послеоперационную компьютерную томографию. Доктор Гарсиа сказал, что снимки были «чистыми». Вики была «свободна от рака». Тед купил шампанское. Вики выпила немного из пластикового стаканчика. Но той же ночью Портер выпал из кроватки, а на следующий день проснулся весь в красных пятнышках: во время прогулки он заразился ветрянкой от кого-то из детей. Тед взял неделю отгулов на работе. Вики сердилась на себя за то, что не могла сама с этим справиться. Она ничего не могла сделать сама — она не могла заботиться о Портере, не могла сходить в магазин, она не могла на Хэллоуин пойти по домам с детьми, требуя угощений, она не могла помочь Мелани с купанием малышки. Вики все еще было так больно, что ее умения покинули ее. Она не владела своим телом. Ее разрезали и сшили обратно, словно тряпичную куклу. Потом Вики подхватила какую-то инфекцию, и некоторые из ее шрамов стали очень красными. Появился какой-то запах и зуд. У нее поднялась температура. Доктор Гарсиа прописал ей антибиотики.

Вики чувствовала пустоту, и она представляла настоящую пустоту у себя внутри. Она представляла, что вместе с раком доктор Джейсон Эмери удалил ее способность работать, ее удачу, ее счастье. Она снова пошла к психотерапевту.

Вики излечилась, да. У нее больше не было рака. Но она не была собой — и какой смысл ей был выздоравливать, если она потеряла саму себя? Всю жизнь ей легко все удавалось. Теперь ей легко было только лежать в постели и смотреть телевизор. Она пристрастилась к мыльной опере «Люби, но не сейчас» и возненавидела себя за это.

«Выздоровление — это длинный, тернистый путь, — рассказывает Вики участникам группы. — Но в моем случае у этого пути был конец».

Кое-как она взяла себя в руки. Несмотря на глубокое отчаяние, на затяжную боль, на неоправданные ожидания, а может, благодаря им она поправилась. Это произошло постепенно: пришла записка от доктора Олкота, Тед пошутил, и она рассмеялась, не распахнувшись при этом, потом ей хватило сил сделать сандвичи. Вики последовала совету врача и стала опираться на эти маленькие успехи, вместо того чтобы отмахиваться от них.

А сейчас посмотрите на нее: через пять месяцев после операции она здесь, в кругу, склонила голову для завершающей молитвы. Она изменилась. У нее теперь нет рака, да, но перемена заключается в чем-то другом, в чем-то более неуловимом, что сложнее заметить. Вики совершила путешествие, и она надеется, что все участники круга окажутся в том же месте, в котором оказалась она. Это место для чуда. Это место бесконечной благодарности.

— Ты не веришь в Великий план? — когда-то спросил ее Джош.

И ответ Вики — до сих пор — был:

— Я просто не знаю.

Некоторые люди из этого круга умрут, некоторые выживут. Кто может сказать, что будет дальше и почему?

— Мы ее вытащим. Мы заставим ее жить. — Могло ли все это происходить случайно?

Вики вспоминает ту ночь, когда она стояла у обрыва, а волны омывали пляж, вспоминает потрясающие богатства ночного неба над головой.

Все имеет значение. Даже мельчайшая деталь.

— Аминь, — говорит Долорес.

Завершающая молитва окончена. Вики соскучилась по ней. Или нет?

Элин Хильдербранд — выпускница университета Джона Хопкинса и писательской мастерской университета Айовы. Ее рассказы печатались во многих журналах. Она родилась в Колледжвилле, штат Пенсильвания, а сейчас живет с мужем и тремя детьми на острове Нантакет.

Три очаровательные женщины на живописном острове пытаются укрыться от обрушившихся несчастий и проблем. Их загадочное появление и необычное поведение заинтриговало Джоша, студента, мечтающего стать писателем. Чтобы разгадать секрет незнакомок, он… становится приходящей няней. Теперь и юноша втянут в водоворот интриг, страстей, надежд и любовных приключений.

Романтичный, полный непредсказуемых поворотов сюжет проведет вас тайными путями любви…

Прекрасный женский роман — гимн лету.

Publishers Weekly

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Amazon.com — крупнейший интернет-магазин. (Здесь и далее примеч. ред., если не указано иное.)

(обратно)

2

Брин-Морский колледж — престижный частный колледж высшей ступени в поселке Брин-Мор, штат Пенсильвания. (Примеч. пер.)

(обратно)

3

Мейн-стрит — «главная улица». Так очень часто называют центральную улицу в американских городах. (Примеч. пер.)

(обратно)

4

Жан-Жорж Фонгрихтен — известный нью-йоркский ресторатор. (Примеч. пер.)

(обратно)

5

Первое мая — имеется в виду традиционный английский и американский праздник весны, когда ночью накануне 1 мая дети оставляют корзинку цветов у дверей своих друзей. (Примеч. пер.)

(обратно)

6

«Фи-бета-каппа» — старейшее студенческое общество в США (основано в 1776 г.), в которое принимают студентов, особо отличившихся в учебе.

(обратно)

7

Дум (от англ. doom) — судьба, рок. (Примеч. пер.)

(обратно)

8

Джон Уэйн — настоящее имя Мэрион Роберт Моррисон. Знаменитый американский киноактер, снимавшийся преимущественно в вестернах.

(обратно)

9

«Ред Сокс» — бостонская бейсбольная команда. (Примеч. пер.)

(обратно)

10

«Хи-хо» — комедийное телешоу. (Примеч. пер.)

(обратно)

11

Ален Гинсберг (1926–1997) — поэт, один из лидеров поколения битников 50-х годов и «контркультуры» 60-х. (Примеч. пер.)

(обратно)

12

Capiche? — Ясно? (ит.) (Примеч. пер.)

(обратно)

13

Охотник за крокодилами — имеется в виду Стив Ирвин (1962–2006), австралийский телеведущий и защитник дикой природы. (Примеч. пер.)

(обратно)

14

Скваттер — человек, незаконно занимающий определенную территорию. (Примеч. пер.)

(обратно)

15

Джон Колтрейн — американский саксофонист и композитор.

(обратно)

16

Гринч — персонаж книги Теодора Суса Гайзела (творческий псевдоним — «Доктор Сус») «Как Гринч украл Рождество». (Примеч. пер.)

(обратно)

17

Марта Стюарт — известная американская телеведущая, осужденная за мошенничество.

(обратно)

18

О. Дж. Симпсон — знаменитый американский спортсмен и актер, принимавший участие в вооруженном ограблении.

(обратно)

19

Маршмэллоу — суфле из кукурузного сиропа, сахара, пищевого крахмала, декстрозы, желатина и других компонентов. Поджаривается на палочке на открытом огне; используется также как кулинарный компонент в салатах, десертах, густых кремах, сладких пастах. (Примеч. пер.)

(обратно)

20

«Филд Энд Стрим» — американский журнал для охотников и рыболовов.

(обратно)

21

Банши — персонаж ирландского фольклора.

(обратно)

22

Джон Чивер — писатель, автор большого количества рассказов и нескольких романов. (Примеч. пер.)

(обратно)

23

«Метролайнер» — скорый поезд, курсирующий между Нью-Йорком и Вашингтоном. (Примеч. пер.)

(обратно)

24

«Пепто-бисмол» — средство от расстройства и несварения желудка. (Примеч. пер.)

(обратно)

25

День труда — первый понедельник сентября; официальный праздник. (Примеч. пер.)

(обратно)

26

Синг-Синг — известная тюрьма штата Нью-Йорк. (Примеч. пер.)

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Июнь

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Июль

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Август

ЭПИЛОГ Зима

*** Примечания ***