КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Задание [Эдгар Борисович Дубровский] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Эдгар Дубровский

Задание


Эта повесть написана на основании книг, документов и газетных сообщений, рассказывающих об участии ребят Ленинградской области в борьбе с фашистскими захватчиками в 1941-1943 годах.

Многие юные герои хорошо известны, они награждены орденами и медалями, многие из них здравствуют и поныне. Например, Евгений Кухаренко, бывший отважный партизанский связной. Это он, уничтожив гранатой засаду врагов, со второй гранатой в руке добрался до партизанского штаба, переплыв несколько речек. Другие - как Лёша Суханов и Паша Губарев - погибли.

А сколько юных героев остались неизвестными! В первую очередь это бойцы "невидимого фронта", те мальчики и девочки, которые помогали нашим разведчикам. А у разведчиков такая работа, что о них не говорят при жизни и далеко не всё можно сказать после смерти. Да и документальные материалы о них неполны и отрывочны.

В этой книге мы рассказали историю двух таких разведчиков, погибших, но выполнивших задание Родины. Мы попытались представить не только что они делали, но и что думали, что чувствовали, как они жили день за днём. Мы считали бы свою задачу выполненной, если, прочитав эту книжку, новые отряды красных следопытов вышли бы в поход за материалами о неизвестных юных героях своих областей.


Гл. квартира фюрера 7.Х.41г. С-123 Верховное главнокомандование вооружёных сил №44 1675/41 секр. канц. нач. штаба (отд. Л/1 опер.)

ВЕРХОВНОМУ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕМУ АРМИИ

(опер. отдел)

***

Фюрер снова решил, что капитуляция Ленинграда, а позже Москвы не должна быть принята даже в том случае, если она была бы предложена противником…

О том, что Ленинград заминирован и будет защищаться до последнего человека, сообщило само русское радио.

Небольшие неохраняемые проходы, делающие возможным выход населения поодиночке для эвакуации во внутренние районы России, следует только приветствовать. И для всех, других городов должно действовать правило, что перед их занятием они должны быть превращены в развалины артиллерийским огнём и воздушными налётами, а население обращено в бегство.

Недопустимо рисковать жизнью немецкого солдата для спасения русских городов от огня, точно так же нельзя кормить их население за счёт германской родины.

Хаос в России станет тем больше, а наше управление и использование оккупированных территорий тем легче, чем больше население Советской России будет бежать во внутренние области России.

Эта воля фюрера должна быть доведена до сведения всех командиров.

По поручению начальника штаба верховного командования вооруженными силами - Йодль.

Этот документ был подписан в октябре 1941 года, то есть уже после того, как германские армии группы "Север" пытались взять Ленинград штурмом, но были остановлены частями Северо-Западного фронта, прижавшимися спиной к самым окраинам города.

Они были остановлены, и в двадцатых числах сентября 1941 года наша разведка обнаружила, что противник начал строить землянки и бункера, готовясь к зиме и долгой осаде. Город был отрезан от страны, от баз снабжения продуктами, топливом и боеприпасами.

Фашисты отказались от штурма, полагая, что город, который ежедневно подвергается обстрелу из гигантских орудий, бомбёжкам, спалившим ещё в первые дни осады крупные продовольственные склады, да ещё под ударами лютой зимы 1941 года, - что этот город обречён. Голод выкосит большую часть жителей, остальное довершит страх, моральное падение…

Кончалась зима. Город жил. Его заваленные снегом улицы были покрыты трупами, люди двигались медленно, как во сне, но работали заводы, а по радио звучали голоса поэтов и певцов, выходили литературные журналы, давал спектакли Театр музыкальной комедии.

Прошло лето, началась осень - целый год блокады! Город жил. И тогда фашистское командование начало стягивать к Ленинграду свежие силы. Из Крыма была переброшена 11-я армия генерал-фельдмаршала Манштейна.

Готовился штурм Ленинграда.

Но в конце августа наши войска Ленинградского и Волховского фронтов начали неожиданное наступление сразу на нескольких направлениях. В ходе яростных боёв в течение сентября 1942 года 11-я армия Манштейна была перемолота, и ни о каком штурме Ленинграда не могло уже идти и речи.

Снова наступило затишье.


1


Лёшка жалел, что будет учиться в пятом классе, а не в четвёртом. У малышей уже занятия начались, а в старших классах - только с пятнадцатого октября. В школе же кормят три раза в день. А Лёшке до пятнадцатого октября ждать и ждать.

Если бы он не пошёл сразу во второй класс, сейчас бы как раз ходил в четвёртый. Мама с папой тогда гордились, что он ещё до школы научился читать и считал запросто до тысячи. Конечно, никто не знал, что так получится… Теперь читать нечего, все книги сожгли зимой. Но дел хватает.

Лёшка сидел у окна и менял у рогатки резинку. Обе полоски надорвались у рогатульки, где были перевязаны нитками, и могли порваться в самый нужный момент. Поэтому он ставил новые полоски из отличной резины - у него ещё оставался запас от маминого противогаза.

Лёшка работал неторопливо и осторожно - рогатка должна быть надёжна. Целый год он мечтал встретить в городе синицу. Воробьёв не было, на ворону рассчитывать не приходилось, а вот синицы, говорят, залетают. Только трудно попасть в неё…

Начался обстрел, грохнуло где-то кварталов за пять. Лёшка посмотрел на ходики: минута в минуту начался. Каждый день в одно и то же время фашисты начинали стрельбу по городу из тяжёлых орудий.

Ходики Лёшке подарил папа давно, до войны и до школы. Они были не собраны: детали, колёсики, гирька и длинная цепочка - всё это лежало в картонной коробке. Вместе с папой они собрали всё по инструкции. Потом папа вбил гвоздь в стену - он был высокий и мог вбить, не вставая на табуретку, со стрекотом подтянул гирьку, толкнул маятник, и ходики застучали.

- Ну вот, твоё время пошло, - сказал папа, - вырастешь, получишь паспорт - будут тебе наручные часы. А пока - эти.

Первое время Лёшка всё бегал к ходикам, когда по радио говорили, который час. Как-то не верилось, что из таких несерьёзных штучек собрались часы и показывают настоящее время. Но ходики шли удивительно точно.

Подряд разорвались ещё два 220-миллиметровых снаряда: один недалеко, а другой подальше, наверно на Охте.

Что-то Верка не идёт… Из дома сегодня все жильцы пошли разбирать старые дома. Каждому надо собрать и сдать четыре кубометра дров, тогда два кубометра дадут на руки. А на чём их тащить? Конечно, если от домоуправления, то близко. Но сестра говорит, что ещё не скоро четыре наберёт, трудно этот дом разбирать, потому что он крепкий.

Лёшка отложил рогатку, не доделав. Захотелось посмотреть, сколько это - два кубометра. Два метра на два это четыре квадратных, и один в высоту. А можно проще: потолки у них четыре метра, значит, от угла на полу отложить по метру и до потолка - получится толстый столб! Ого, жить можно. Здесь и сложим, чтобы до печурки далеко не носить.

Кстати, не затопить ли печурку? Вода согреется к Веркиному приходу, и останется только пшено засыпать…

Дом вздрогнул от близкого взрыва.

Лёшка отнёс кастрюльку с водой в комнату и осторожно, стараясь не расплескать, поставил на печурку. Не успел он зажечь растопку из щепочек и кусков обоев, как пришла Верка.


2


Сестра сильно устала: дорогой она почти бежала и на третий этаж поднялась одним духом. Хоть они с Лёшкой всё лето работали в подсобном хозяйстве на овощах, где еды было вдоволь, но стоило пожить несколько дней в городе - с беготнёй на завод, да ещё на дрова, - и куда девалась вся летняя сила!

- За хлебом ходил? - отдышавшись, спросила она.

- Не привозили ещё, - сказал Лёшка. - А ты чего такая?

- Будешь такая! Жиры дают на сентябрьскую карточку!

- Ну да?! А какие?

- Не знаю, выдавать не начали, а очередь на улице стоит.

- И я с тобой пойду.

- Да там долго. - Она торопливо складывала в сумку банку, бутылку, клеёнчатый мешочек: мало ли что могут дать. - Ты начинай варить! Вера достала из фанерного ящика два зелёных капустных листа.

- Порежешь, положи. Как закипит, всыпь пшена - ту рюмку, с ободком. Горкой не насыпай, вровень. Долго не кипяти, ставь в подушки, а то с этими дровами неизвестно ещё, что будет. Давай карточки!

Карточки они хранили на себе. Это мама пришила всем холщовые карманы на изнанке одежды. У Лёшки карман застёгивался на большую белую пуговицу. Вера всегда настораживалась, когда Лёшка лез за пазуху и начинал возиться с этой пуговицей. Парень большой, но всё-таки ещё очень несобранный. А ну как потерял? Иногда она замечала, что когда он расстёгивает куртку, чтобы достать карточку, то пугается. Наверно, тоже думает: а вдруг нету? Вот и сейчас - ручонку засунул, а глаза застыли. И его такого и жалко до слёз, и злость берёт…

- Хлебную тоже давай, может, подвезут, пока стою.

- А вдруг растительного масла дадут? - глаза у Лёшки широко раскрылись.

- Ну ты нафантазируешь! - Вера засмеялась. Она взяла у него две карточки, серую и коричневую, уступчато вырезанные, похрустывающие. От этих бумаг, расчерчённых на дни и декады, от мелко напечатанных слов "хлеб", "жиры", "мясо", "сахар и конд. изд." возникало ощущение надёжной уверенности. В руке лежала еда. Много будущей еды. Такого ощущения не давали деньги, хотя новенькие они тоже хрустели.

Сестра спрятала карточки в карман и, помахивая сумкой, пошла к двери. И тут обернулась.

- Сварится, а меня нет - поешь, если не дотерпишь.

- А жиры туда не будем класть?

- Положим, положим.

- Я дотерплю!

- Ну смотри, - она подмигнула ему и вышла.


3


Прежде всего Лёшка проверил крупу. С утра ему казалось, что в банке её больше половины, пальца на два от края… Посмотрел. Крупы было на два пальца от дна.

Варить надо было начинать минут через сорок, чтобы не остыло к приходу Верки. И он стал доканчивать рогатку.

Опять грохнуло близко, слышно было, как по крыше дома напротив глухо простучали осколки. Лешка вспоминал, что он ел этим летом. Вот это была еда! Уже с весны стало легче. Появилась трава, её зелёные ниточки можно было выбирать из пучков прошлогодней травы часами, не торопясь. Потом пошли листья. Потом одуванчики. Но по-настоящему стали есть, когда они с Веркой пришли в подсобное хозяйство работать на грядках. Тут пошла редиска, свекольник! Это была и еда и витамины. Хвойный отвар, который удавалось зимой достать в столовой, вспоминался теперь с отвращением. Ну а потом… Картошка! Капуста! Лёшка зажмурился от воспоминаний.

- Лё-ша! Лё-еша-а!…

Лёшка выглянул в окно. Во дворе, у подворотни, стояла дворничиха тётя Маша, она была в чёрной железнодорожной шинели, которую не снимала, кажется, даже летом.

Тётя Маша подняла руку и медленно поманила его ладонью.

- Чего? - спросил Лёшка.

Не ответив, она опять поманила его и ушла в подворотню. Лёшка спустился во двор и вышел на улицу. Тётя Маша шла в ту сторону, где магазин, и не оборачивалась. Он догнал её уже за углом.

Улица была затянута пылью как дымом. Половину углового дома срезал снаряд, обломки засыпали проезжую часть. Чёрная "эмка", видимо отброшенная взрывной волной, стояла, уткнувшись передним крылом в стену дома. Какой-то человек в сером брезентовом плаще, всунувшись в открытую дверцу машины, что-то делал там, изредка повторяя:

- Михеич… Михеич!…

У развалин уже появились люди. Лёшка всё это видел отчётливо и сразу. Обычная картина. От пыли саднит глаза, и запах как на чердаке.

Тётя Маша обошла машину, прошла до первых обломков, обернулась и посмотрела на Лёшку.

И тогда он понял, зачем она привела его сюда, и вдруг стал лёгким и пустым, как во сне, когда падаешь в темноту.

Он увидел то, что привык часто видеть на улицах. Видеть и не отворачиваться. Тем более когда этого совсем немного. Кусок материи в пыли был знакомой расцветки…

Лёшка прислонился к стене спиной. Стена казалась горячей.

- Домой иди! - громко сказала тётя Маша. - Я зайду потом.

Лёшка разлепил губы и тонким, обрывающимся голосом сказал:

- А там… карточки есть?

Тётя Маша с испугом взглянула на него, нагнулась, но сразу выпрямилась и махнула рукой:

- Где тут… Господи, когда же это кончится!

Уже начали убирать обломки. Ветер продул из улицы пыль. Приехала полуторка с людьми. Стало шумно. Лёшка не сразу понял, чего от него хочет человек в сером плаще.

- Телефон где? Идём, покажешь, где тут позвонить можно.

Человек взял его за руку.

- Куда вы его? - спросила тётя Маша.

- Мне позвонить.

- А в домоуправлении! Идёмте покажу.

Человек отпустил Лёшкину руку, но Лёшка продолжал идти за ними. Пришли в домоуправление, телефон висел в коридоре. Горела пыльная лампочка. Человек стал звонить, тётя Маша вошла в тёмную каморку, а Лёшка опять прислонился к стене. Тётя Маша, погремев в каморке, вытащила две лопаты. Человек стучал по рычажку - всё время было занято.

- Быстрей дойти… - Он повесил трубку и стал закуривать.

- Эх, малой, малой… - тётя Маша смотрела на Лёшку. - Вот что с ним делать? Сестру убило, а карточки все… там.

- Один? - Человек мельком взглянул на Лёшку.

- Один! Мать зимой померла, - заторопилась тётя Маша. - Отец без вести… Должны же быть приёмные дома!

- Дома есть… - Человек опять посмотрел на Лёшку и снова стал звонить. - Теперь - никого! Что за чёрт!…

Он застегнул плащ, пошёл было к двери, но остановился.

- Что, и родственников нет?

- Может, есть у тебя кто? - наклонилась к Лёшке тётя Маша.

Лёшка проглотил слюну и качнул головой. Человек в плаще посмотрел на тётю Машу, потом на часы, подумал немного, вздохнул.

- Ну, идём, парень. Попробую тебя пристроить.

- А квартира как же? - забеспокоилась тётя Маша.

- Это потом уладят.

Человек в плаще - он был ещё не старый, лет тридцати - сел за руль "эмки" с безнадёжным видом, но машина легко завелась, и он даже головой покачал:

- Смотри пожалуйста!… Ну, садись сюда. Лёшка сел рядом с ним. На заднем сиденье лежал кто-то.

- Да-а, - сказал человек, - был хороший шофёр Михеич и вот… Как тебя зовут?

- Лёша.

- Лёша… Ну а я Сергей.

Пока задним ходом выезжали из улицы на перекрёсток, Лёшка видел людей, неторопливо разбирающих обломки.

Ехали долго. Сергей всю дорогу молчал. Приехали к какому-то зданию, Сергей ушёл.

- Посиди, - сказал он.

Скоро вышли люди с носилками и забрали Михеича. Через час вернулся Сергей. Поехали в другое место, въехали во двор. Здесь Сергей пробыл ещё дольше. Когда вышел, уже темнело.

- Ну, вылезай. Потопаем на своих. Сергей запер машину, и они вышли на улицу.

- Закрутился совсем. Завтра тебя устрою. Переночуешь у меня. Годится?

Лёшка кивнул. Ему было всё равно, лишь бы не домой. Туда бы он не смог сейчас войти, хотя там была капуста. И крупа. И в печке растопка. Он вспомнил, как она лежит: щепочки на кусках обоев.

Сергей привёл Лёшку в тёмную квартиру, зажёг керосиновую лампу. Свет её после привычной коптилки казался поразительно ярким. В комнате было много вещей и очень много книг на полках во всю стену. Лёшка сразу почувствовал, что в квартире никого больше нет, вообще никто больше не живёт, кроме Сергея. Он стал осматриваться, и тут его словно толкнуло в спину. Лёшка обернулся. Сергей вскрыл тускло блестевшую, жирную от смазки консервную банку. Комнату распирало от потрясающего запаха.

- Вот нам тут и жиры и мясо, - сказал Сергей и развернул пакет. - Варить долго, мы уж её с хлебом. Давай, брат, отоваривайся.

Хлеб был обычный, но не триста граммов, а, пожалуй, все полкило, как теперь по рабочей карточке стали давать. Прошлой зимой выдавали на рабочую карточку по 250 граммов в день, а на детскую - 125 граммов. Этот разрезанный на сухарики кусочек хлеба да кружка тёплой воды - вот как они завтракали, обедали и ужинали прошлой зимой!

Сергей нарезал хлеб и намазал на кусок тушёнку. Получилось очень толсто, и сверху белые тающие слои жира, и тёмно-красные волокна мяса, и этот запах, от которого до боли свело все кости лица, а рот переполнился слюной…

Они съели половину банки, а она была величиной со стакан, если не больше. Сергей хотел намазать Лёшке ещё один кусок, но Лёшка замотал головой и даже руки выставил, отталкиваясь:

- А завтра же?!

- Н-да-а… - Сергей поцокал языком. - Может, это и разумно. Завтра сварим. Но он всё же отрезал совсем маленький кусок хлеба, намазал тушёнкой и дал Лёшке.

- Поставим жирную точку, - улыбнулся он и подмигнул. И Лёшка увидел Верку, как она подмигивает ему, уходя… Это было сегодня, недавно, но кажется, что давно и совсем в какой-то другой жизни.


4


Лёшка всегда спал мало, а на новом месте особенно. На следующий день он проснулся в пять утра. Солнце ещё не встало, небо пасмурное. Он оделся, заглянул в соседнюю комнату. Кровать не убрана. На столе ключ и записка. "Алексей! Постараюсь прийти за тобой пораньше. Свари тушёнку - керосинка в кухне, крупа на столе. Читай. Гулять захочешь - на улицу не ходи, будь во дворе. Дверь запри обязательно. Сергей".

Написано было небрежно. На слове "читай" карандаш сломался, дальше буквы процарапались. Сергей торопился. А куда?

Лёшка осмотрел квартиру. Много мебели, книги и всё какое-то нетронутое.

Чем же тут топили зимой? И "буржуйки" нет. И кто такой Сергей, в конце концов? Вчера Лёшке было не до размышлений, хотя в Сергее он и почувствовал что-то неестественное. Не инвалид, не старик, а в штатском. Непривычно… А тушёнки столько откуда? И какой-то он не по-ленинградски крепкий, движется быстро. Лицо, правда, спокойное, кругловатое. Не такое, как, по Лёшкиным представлениям, у настоящих немецких шпионов: горбоносых, длиннолицых, с водянистыми глазами.

Лёшка отгонял подозрения, убеждал себя, что тогда бы Сергей не ездил открыто на машине, не вышли бы люди с носилками, и в дома бы он входил крадучись, а труп Михеича спрятал бы, если это его жертва или сообщник. Всё же подозрения, хотя почему-то и не пугали его, нет-нет да и возвращались.

Прежде всего Лёшка стал варить тушёнку, всё время размышляя над запиской. Там не было сказано "свари и ешь". А было "свари". Как это понимать? Ждать Сергея? Или это можно понять как само собой разумеющееся "сварил, так ешь"? Последнее казалось очень разумным. В конце концов он сварил суп и, не дав как следует развариться пшену, съел свою долю. Сергей придёт и поест, а Лёшка уже сыт. Всё же он съел несколько меньше половины, чтобы иметь право не отказываться, если Сергей предложит есть вместе.

Потом он принялся за книги. Конечно, если б мама была жива, она бы не разрешила жечь книги, ну, может, только некоторые. А они с Веркой сожгли все…

Книги были незнакомые и не детские. Он наткнулся на толстую, огромную книгу с массой интересных картинок. Книга была, очевидно, религиозная, так как у одного человека в длинном халате над головой всё время висело светлое колечко. Написано было на немецком языке, похоже, стихами.

Лёшка опять задумался о Сергее. Но потом всё же досмотрел до конца жутковатые картинки. Дело там происходило, по всей видимости, в аду.

В час дня Сергея ещё не было. Лёшка вышел из квартиры, запер, подёргал дверь и пошёл гулять. Через час, изучив двор и все подворотни и подъезды и не найдя ничего интересного, он вернулся. Только хотел вставить ключ, как в глубине квартиры звякнуло что-то металлическое. У него так забилось сердце, что он выронил ключ, зазвеневший на бетоне. Лёшка схватил ключ и бросился к лестнице, но тут дверь резко распахнулась.

- Э! Ты куда?

Это был Сергей. Пришлось вернуться, хотя испуг не проходил. Он мог поклясться, что звук был далеко в глубине, а перед тем, как дверь раскрылась, за ней не было никаких шагов.

Сергей внимательно посмотрел на него и потрепал по затылку. В квартире было тихо, и Лёшка опять чувствовал, что они одни. Но он настороженно прислушивался, а потом посмотрел на ноги Сергея. Тот был в обычных полуботинках на резине - стук от них на паркете будь здоров!

Сергей с интересом наблюдал за ним, стоя в передней. Лёшка перехватил его взгляд и покраснел. Тогда Сергей поднял указательный палец и вдруг стремительно и бесшумно пробежал весь коридор до кухни.

- Ну, как объяснение - годится? - улыбнулся Сергей.

Лёшка кивнул. Напряжение отпустило.

- Ты не подумал, что у меня второй ключ, следопыт?

Лёшка покачал головой. Они вошли в комнату.

- Ты понимаешь, какое дело… Опять я ничего не успел для тебя придумать. Верчусь, кручусь. Дел, сам понимаешь, много.

- Ничего, - сказал Лёшка, подавляя желание спросить, что же это за дела.

- Сейчас опять ехать надо, - Сергей закрывал портфель. - Я там греться поставил. Поедим сначала.

- А где книга?

- Какая?

Лёшка показал на шкаф. Он прекрасно помнил, что там между двумя серыми стояла жёлтая книга. Правда, он до неё не добрался, высоко.

- Вот эта? - Сергей вынул книгу из портфеля. - Да.

- Читал её?

- Нет.

- А почему ж ты о ней вспомнил?

- Ну, видел, - Лёшка повёл плечом, - она желтая.

Сергей хмыкнул, прошёлся по комнате, потом сел и постучал по столу пальцами. Он смотрел на Лёшку задумчиво.

- Выйди в ту комнату, - вдруг сказал он. Лёшка вышел, лихорадочно соображая, что такое он мог натворить.

- Войди, - сказал Сергей.

Лёшка вошёл и удивлённо посмотрел на Сергея, по-прежнему сидевшего за столом.

- Смотри! - Сергей показал на стол. - Что тут изменилось, пока ты уходил?

Ничего особенного там не менялось, так, мелочи. Металлическая лапка, сжимавшая пачку бумажек, уехала на край стола. Алюминиевая кружка повернулась ручкой в другую сторону, а портфель лежал чуть под другим углом.

Лёшка сказал об этом.

- Скажите пожалуйста! Портфель, правда, тут ни при чём, как лежал, так и лежит, а вообще неплохо.

- Портфель подвинулся. Он вот так лежал, - Лёшка слегка подвинул его на место.

Сергей нахмурился, привстал, протянул руку за лапкой с бумагами и вернул её на место, следя за своим локтем. Действительно, локоть мог задеть портфель. Сергей посвистел задумчиво, глядя в пол, потом притянул Лёшку, поставил его между колен и очень серьёзно посмотрел на него.

- Вот, брат, какие дела…

Судя по его лицу, дела были плохи, но Лёшка никак не мог понять, что произошло.

- Тебе сколько лет, Алёша?

- Двенадцатый.

- А в детдом ты очень хочешь? Лёшка пожал плечами и опустил голову.

- У меня карточек нет…

- Карточек… Карточек у тебя нет, это верно, - Сергей растрепал ему волосы и встал. - И не знаю, хорошо это или плохо. Ладно! - он сразу подтянулся и стал таким же строгим и озабоченным, каким был вчера после разрыва снаряда. - Иди ешь. А потом сиди до моего прихода и никуда не выходи.

***

"В целях пресечения злоупотреблений продовольственными карточками и недопущения получения продтоваров по возможным фальшивым карточкам провести с 12 по 18 октября 1941г. перерегистрацию продовольственных карточек на октябрь месяц".

Из постановления Ленгорисполкома от 10.Х.41г.

ххх

После перерегистрации выявился переизбыток карточек, в основном за счёт фальшивых: на хлеб - на 88 тыс.шт.; на мясопродукты - на 97 тыс.шт.; на жиры - на 92 тыс.шт.

Так ещё в самом начале блокады была обнаружена диверсия, организованная фашистской разведкой. Расчёт заключался в том, что наводнение Ленинграда массой фальшивых карточек приведёт к быстрому истощению продовольственных запасов и к окончательной гибели города от голода. Диверсия имела систематический характер и планировалась на весь период блокады.

ххх

"…Считаю необходимым отметить также, что качество полученного мною оборудования не полностью соответствует технической сложности задачи. Однако привлечённый мною специалист способен, по-видимому, даже на такой машине довести идентичность продукции оригиналу до высокой степени.

Подготовка кадров для массовых акций будет завершена к середине ноября, как и намечалось.

Майор Краузе"

Из рапорта начальника спецкоманды "04-Р"

3.IХ.42г.


5


- Я всё больше думаю, - сказал Сергей, - что базироваться на партизан мне нельзя. Деревня - все на виду. А Краузе не дурак, своих людей наверняка там держит, помимо гарнизона. Появлюсь в деревне - и привет. А в лесу сидя, ничего не сделаешь, работать надо вблизи самой школы. Если не в самой.

- Что ты мне долбишь, что чёрное - это чёрное? - вяло сказал Хазин, растирая ладонью лицо - он не спал вторые сутки.

Они сидели в зашторенной полутёмной комнате. Ветер шевелил тяжёлую занавеску. Весь пол у окна быЛ покрыт битым стеклом.

- Если придумал что, - сказал Хазин, - то не тяни.

- Придумал. Я там появлюсь как глухонемой, скажем. Юродивый. В общем, придурок.

- Придурок… - вздохнул Хазин, - ну и что ты сможешь делать? Ходить да мычать? Чуть что умное сделаешь, тут тебе и… Как ты местных будешь привлекать? Ни с кем же не поговорить, не встретиться. Как без рук.

- Руки я себе нашёл. Буду ходить с мальчиком. Племяш он мой, допустим. Я-то беспомощный, он за меня всё делает, и подозрений это не вызывает.

- Слишком эффектно. Это же всё-таки Краузе! Такой спектакль у него под носом. Нет, выпукло слишком.

- Да почему?! Вы что, в деревнях не бывали? Там чуть не в каждой свой дурачок.

- Это же как сыграть надо! Хотя… - Хазин оживился, - бородёнка у тебя растёт плохо, реденькая, клочками. Сено в волосах, в глазах пусто… А парнишка вокруг шустрит, милостыня там, разговоры слушает, с кем надо сам поговорит… Да, ничего. Но где такого парня взять? Проболтается, не сыграет…

- Парень есть.

- Способный?

- Более чем. Круглый сирота к тому же. Подготовлю за две недели.

- Стоп, стоп! Не увлекайся. - Хазин встал, потянулся и зашагал по комнате, хрустя подошвами на битом стекле. - Давай-ка всё заново взвесим.


6


Подготовкой мальчика занимался не один Сергей - несколько инструкторов обучали его профессии разведчика. Он изучал по картинкам форму и знаки отличия родов войск немецкой армии. Любимым предметом было у Лёшки изучение оружия, в основном немецкого. Разбирая и собирая парабеллумы, автоматы, карабины, он так наловчился, что, например, пистолет "вальтер" собирал с закрытыми глазами. Эти пистолеты он полюбил за изящество и удобство. Он спросил Сергея, дадут ли ему пистолет в личное пользование. Сергей понимал, что Лёшка, как всякий мальчишка, увлечён игрой в оружие. Все эти занятия да и туманное, совершенно пока неясное для Лёшки будущее задание тоже были игрой. Игра помогала обучению, и Сергей не хотел обрывать её раньше времени. Он объяснил, что работа разведчика заключается не в том, чтобы убивать врагов, это делают солдаты на фронте и партизаны, а в том, чтобы узнавать о враге важные сведения, которые помогают победить в войне. И что если дело дошло до стрельбы, то это, вероятней всего, провал. Лёшка поскучнел, и Сергей добавил, что разведчикам всё-таки приходится пользоваться оружием и стрелять надо уметь отлично, но носить пистолеты с собой им не придётся, при случайном обыске это может всё погубить.

Стрелял Лёшка плохо. Прилично получалось только из винтовки, да и то с упора. Сергей заметил, что стрелять из автомата с рук Лёшка даже побаивается. Когда тяжёлый немецкий автомат начинал грохоча трястись у него в руках, Лёшка смотрел уже не на мишень, а на автомат - старался совладать с ним и вернуть в прежнее положение. Сергей надеялся, что дело наладится, когда мальчишка физически окрепнет, он был ещё слаб. Да и не диверсанта же он из него готовит, не бойца. Куда ему с такими ручонками! Сообразительность, способность не теряться, ну и, конечно, высокая сознательность - вот что в нём самое ценное. Всё это так, но, если они попадут в переплёт, драться придётся одному. Может, попробовать найти другого? Времени мало, но ещё несколько дней есть.

Сейчас он смотрел на мальчика, старательно закрывавшего глаза, но, конечно, не спящего. Худое плечо торчит из-под одеяла, бледная щека. Длинные ресницы. Он только что заметил, какие у Лёшки длинные ресницы… Да нет - спит. Сморило.

Нет, не будет он никого больше искать. Он привязался к этому молчаливому мальчугану с большими взрослыми глазами. Да и Лёшка к нему… Они сроднились за эти дни. А это стоит многого.

Сергей прошёл в свою комнату, сел на кровать. Он впервые дал волю тому неясному чувству, которое тщательно подавлял в себе в эти дни. Оно возникло в тот момент, когда, поражённый Лёшкиной наблюдательностью, он сложил в голове план операции. Он тогда увидел способ, которым лучше всего можно выполнить задание. От того, выполнит, ли он его, в какой-то степени зависит судьба Ленинграда, его способность выстоять. И здесь необходимо отбросить всё личное. Он был профессиональным разведчиком и давно научился не принимать в расчёт свои желания и свою безопасность. Но мальчик… Чем кончится для него вся эта история? И имеет ли Сергей право брать его на опасное задание? Но ведь всё уже с Хазиным взвесили: самый правильный путь - этот. Юродивый и мальчик-поводырь. И надо всё время помнить, что от них зависит, умрут ли от голода ещё тысячи таких мальчиков или выживут. И помнить только это и ничего более! Но всё же… Тревожное и неприятное чувство, которое Сергей подавлял в себе все эти дни, было чувство вины перед Лёшкой.


7


Лёшка занимался необычной тренировкой: его учили владеть своим лицом. С ним работал болезненный молодой человек в очках, дужки которых были перевязаны нитками. У него были необычайно длинные пальцы, кисти рук казались огромными и жили как бы отдельной от тела жизнью. Лёшка с трудом отводил от них глаза, смотреть на движение пальцев было интересно и немного смешно.

Молодой человек был студентом театрального института. После стрельбы, ходьбы по болотам этот преподаватель, да и само занятие казались Лёшке несерьёзными. Поэтому и получалось плохо.

- Ну хорошо, попробуем вот что ещё, - молодой человек снял очки и протёр их кусочком бинта. - Заплачь.

- Как? - удивился Лёшка.

- Ну как, слезами, по-настоящему, чтоб плечи тряслись, лицо исказилось - и слёзы, слёзы!

Студент был какой-то издёрганный и говорил резко и нервно, хрустя пальцами.

- Это же нарочно нельзя.

- Надо! Может понадобиться. Вот случится такая ситуация, что заплакать - значит спастись. Поймали тебя, понимаешь, поймали, и если ты будешь вести себя как лейтенант Шмидт, то любой немецкий кретин догадается. А ты маленький испугавшийся мальчик. А мальчики от испуга плачут. Я понятно говорю?

Лёшка кивнул и попробовал. Ничего не получалось.

- Это делается так, - сказал студент и задумался. - Попробуй вспомнить, ну, самое тяжёлое в жизни, когда тебе было очень плохо. Ну?

Лёшка опустил голову и пожал плечами. Студент покашлял, встал, прошёл около Лёшки и глухо, скороговоркой проговорил у него за спиной:

- У тебя мама умерла, я знаю, вспомни её.

Лёшка не обернулся. Он увидел маму, как она пришивает ему на холщовый карман для карточек большую белую пуговицу. Она тогда склонилась, чтобы перекусить нитку, и долго так сидела, потом вынула нитку изо рта и, отдышавшись, тихо сказала: "Принеси ножницы, Алёша…".

И как она лежала в кровати, уже не вставая, накрытая шубой поверх одеял, и как однажды Вера отвела его в другую комнату и посадила лицом к окну и велела не оборачиваться, но он обернулся, когда по полу заскрипели полозья. Вера, пятясь, тащила к двери санки, на которых…

- Вспомнил? - тихо спросил студент.

Лёшка кивнул. Студент снова сел и посмотрел на Лёшку.

- Ну… - студент похрустел пальцами, - тогда сощурь глаза. Сильней. Тебе больно! Ты один!

Слезы не получались. Студент подался вперёд и близко от Лёшкиного лица спросил еле слышно:

- Но ты вспомнил?

- Нет, - Лёшка отвёл глаза.

Студент встал, подошёл к окну и долго стоял, прижавшись лбом к стеклу, перекрещённому бумажными полосами. Дверь открылась, вошёл Сергей.

- Володя, я его возьму на полчаса, - сказал он.

- Да, да! - студент поспешно обернулся. - Да. Пожалуйста!

Сергей повёл Лёшку по коридору.

- Сейчас ты встретишься с настоящим фашистом, - неожиданно сказал Сергей.

И не успел Лёшка опомниться, как Сергей открыл какую-то дверь и подтолкнул в неё Лёшку. На стуле возле пустого стола сидел капитан СС, это Лёшка увидел сразу по форме и погонам. Больше никого в комнате не было. У Лёшки всё перемешалось в голове: сейчас сбоку войдут ещё эсэсовцы, один с тонкой палкой, усмехаясь… Дверь лязгнет за спиной… Лёшка попятился.

- Спокойно, - сказал Сергей и вышел вперёд. Эсэсовец вопросительно смотрел на него. Это был некрупный человек, белобрысый, со светлыми бровями и бледными веснушками на худом лице. Он был выбрит и причёсан, но без пояса на кителе, отчего возникало ощущение неряшливости. Руки его лежали на коленях, видно было, что он подавляет желание встать.

А-а-а… Мало ли на кого можно надеть форму! Лёшка хитровато посмотрел на Сергея, но его лицо было строгим и напряжённым, и Лёшка почувствовал, что здесь нет обмана.

Сергей быстро и отрывисто сказал что-то по-немецки. Офицер коротко ответил, пожал плечами, встал и подошёл к Лёшке. Лицо офицера болезненно перекосилось.

- И что дальше? - презрительно спросил он. Лёшка кое-что помнил из немецкого, это он разобрал.

От офицера пахло чужим! Совершенно незнакомый запах. То ли обмундирование так пахнет, может, кожа сапог, а может, он одеколоном немецким надушился, гад! Лёшка побоялся, что Сергей заставит его коснуться немца.

- Ты внимательно посмотри на него, - сказал Сергей. - Его взяли в плен партизаны. Он был в карательном отряде, который сжёг четыре деревни. Они расстреливали детей. Но ты видишь, это не зверь - человек. Возможно даже, он боится щекотки, - Сергей спросил немца, тот ответил, усмехнулся, разведя руки. Нет, он не боится щекотки.

Немец добродушно посмотрел на Лёшку, и тому пришлось сделать усилие, чтобы не отойти на шаг.

- Сколько он расстрелял сам, он не расскажет.

Офицер вернулся к стулу, сел и положил ногу на ногу.

- Боишься его? - спросил Сергей.

- Н-не знаю…

- Сейчас-то он не опасен… Ну, посмотрел?

- Да… А где он жив`т? - неожиданно спросил Лёшка и поправился: - Жил.

Сергей задал несколько вопросов, офицер ответил.

- Он жил во Франкфурте-на-Майне. У него там квартира из четырёх комнат. Мать, жена и дочь. Твоих лет.

- А что он до войны делал?

- А он и до войны был эсэсовцем. Убивал и сажал и лагеря антифашистов.

- А…

- Ну?

- А он учился в школе?

- О да! Он учился в школе. Возможно, даже был отличником.

- А когда он?… Он сразу был такой? Сергей помолчал, глядя на Лёшку.

- Ладно, пойдём.

Они вышли, не взглянув на немца. У двери стоял часовой, значит Лёшка так растерялся, когда входил, что его не заметил.

- Нет, капитан Ригерт не родился фашистом, - сказал Сергей, когда шли по коридору, - по потом его начали учить. Когда Гитлер пришёл к власти. И дома, и в школе, и в "Гитлерюгенде". Его стали учить, что есть низшие люди: негры, евреи, славяне, а есть высшие - арийцы. И только арийцы имеют право господствовать и пользоваться благами жизни, а остальные вроде рабочего скота. А большой ли грех убить вола или лошадь? И такой порядок надо установить во всём мире: арийцы царствуют, а низшие расы - в загонах, как скот. А чтобы установить такой порядок, надо завоевать остальные страны и уничтожить множество низших людей, освободив место для арийцев. И он даже сейчас так думает! Он ведь и сейчас чувствовал себя высшим существом, этот подонок.

- Его расстреляют?

- Пока нет. Его будут судить, когда кончится война. Их всех будем судить!

- Нам ещё сколько до них наступать, - сказал Лёшка.

Сергей посмотрел на него.

- Да… Наступать… Чтобы начать наступать, надо, чтобы тысячи таких, как мы с тобой, выполнили свои задания. Десятки тысяч!

- Дядя Сергей!

- Опять мы с тобой забыли: не дядя Сергей, а… - Сергуня! Ничего, я привыкну. Вы… Ты обещал рассказать, какое у нас задание.

- Скоро расскажу, Лёшка.


8


Он рассказал через два дня, вечером, после занятий.

С утра Лёшку учили бросать гранаты. Сначала он кидал учебные. Падали они недалеко, и Лёшка видел, как скучнел инструктор. Потом инструктор достал из сумки настоящую РПГ-42, зажал её в руке, ещё раз показал Лёшке, как её держать, выдернул чеку и подержал гранату довольно долго, поворачивая руку и показывая Лёшке - всё, мол, в порядке, держи сколько хочешь, только скобу не отпускай. А потом бросил и пригнул Лёшку ниже бруствера окопа. Рвануло здорово.

- Теперь ты, - сказал инструктор и достал вторую гранату.

Лёшка сжал её, торопясь, выдернул чеку и - не смог бросить. Он знал, что граната взрывается через одиннадцать секунд после того, как отпустишь скобу. Время достаточное. Но не мог, ноги затряслись, как после спуска с крутой горы, голове стало холодно, он держал гранату в вытянутой руке и не мог отвести от неё взгляда. А вдруг пальцы разожмутся?!

- Молодец, - странно ласковым голосом сказал инструктор. - Хорошо. Подержал. Теперь спокойно замахнись и выброси её. Во-он туда.

И Лёшка взял себя в руки. Он понял, что всё равно её теперь придётся бросить. Надо. "Надо" - какое-то очень облегчающее слово. Надо - значит, можно не думать о том, к чему приведёт. Надо - и ничего другого не остаётся.

Он бросил, и впервые граната улетела у него достаточно далеко. И он не пригнулся, стоя в окопе, при разрыве своей гранаты.

- Через три дня отправляемся на задание, - сказал Сергей, когда вечером пришли домой. - Садись и слушай внимательно.

Сердце у Лёшки забилось часто-часто: сейчас он всё узнает! Конечно, он давно уже строил разные предположения насчёт этого задания. По самым смелым расчётам, им предстояло добраться до Берлина.

- Ты знаешь, что такое в Ленинграде потерять карточки, - заговорил Сергей. - Это значит умереть от голода. Но если карточки есть, человек знает, что он получит еду. Нормы на продукты так рассчитаны, чтобы на всё карточки хватило. Правда, понемногу. А что будет, если карточек выпустить вдвое больше? За две недели на эти карточки выдадут весь месячный запас продуктов. И что тогда останется на вторую половину месяца?

"При чём тут карточки? - думал Лёшка. - Наверно, нам мало еды дадут с собой, и он хочет меня подготовить".

- Фашисты начали печатать и подбрасывать нам в город фальшивые карточки. Несколько недель назад нам удалось ликвидировать их типографию. Но теперь заработала новая. Недалеко от Луги. Они её маскируют под интендантскую команду, которая обслуживает лагерь для военнопленных.

- А как всё это узнали?

- Там есть наш человек, в деревне, а в лесу целая группа с рацией. Вот они и сообщили, что в школу - а команда размещается в школе - привезли из-под Сиверской некоего Житухина. Мы выяснили, что он большой мастер печатать фальшивые деньги и вообще документы, до войны был осужден, отсидел, а потом сослан. Кроме того, видели, что в школу привезли какое-то оборудование, которое разгружали ночью. Ну и ещё, что очень важно, - майор Краузе, начальник команды, есть в нашей картотеке. Это кадровый разведчик. В деревне большой гарнизон немцев, партизаны атаковать их не могут. Мы с тобой должны поселиться в этой деревне и сорвать работу типографии.

- А как? - Лёшка был разочарован и не мог скрыть этого.

- На месте выясним. Ты чего нос повесил?

- Я не повесил.

- А чего ж он висит тогда? - засмеялся Сергей и зажал Лёшкин нос между пальцами.


9


Днём Лёшку привезли на машине к его дому. Лёшка поднялся на третий этаж и отпер дверь. Пока он поднимался, ему казалось, что вот он войдёт сейчас в квартиру и сразу почувствует, что Вера дома. Она выйдет из кухни в кофточке с закатанными рукавами, и руки будут мокрые, и она, оттопырив губу, сдует упавшие на глаза волосы и сердито скажет ему: "Где ты болтался, ребёнок?". Он был почти уверен, что так будет, пока не открыл дверь.

В квартире было очень пусто и холодно. Всё же у Лёшки сильно билось сердце, когда он шёл мимо кухни в комнаты.

На печурке стояла кастрюлька, воду в ней затянуло слоем пыли. В печурке лежала растопка - щепочки на кусках обоев. Окно было открыто, на подоконнике валялась рогатка. Он сунул её в карман и огляделся. Каким всё это будет, когда он вернётся сюда?

Он закрыл окно и прошёл в свою комнату. Ходики стояли. Гирька на длинной цепочке коснулась пола и наклонилась в сторону. Он встал на табуретку, дотянулся до колечка на другом конце цепочки и поднял гирю. Потом толкнул маятник. Ходики бойко затикали. Завтра они остановятся, и никто не пустит их снова. Никто… Лёшка прижался лицом к стене и заплакал.

Машина возвращалась на Васильевский остров после артобстрела. К обстрелам давно привыкли, и жизнь в городе не прерывалась. На Исаакиевской площади женщины убирали капусту. Ряды синеватых кочанов пересекали площадь из конца в конец. С двух сторон площади торчали деревянные вышки со сторожами.

Машина объехала площадь, поехала по мосту через Неву, на Васильевский остров. Там, в узкой улочке, пришлось остановиться. Взрывной волной перевернуло грузовик с хлебом. Хлеб рассыпался по мостовой. Много хлеба.

Быстро собрались прохожие, оцепили это место и никого не подпускали к буханкам, лежащим на булыжнике. Люди стояли кольцом, держались за руки и молчали. Они старались не смотреть на хлеб.

Таким Лёшка запомнил Ленинград.


10


Шум боя оборвался неожиданно. Только что рвали воздух разрывы гранат, катилась по ночному лесу нестройная стрельба - и вдруг тишина.

"Поп-поп-поп…" - простучала последняя автоматная очередь, и всё стихло. Слышно было, как падает, с шорохом задевая ветки, тяжёлая еловая шишка: короткая пауза, глухой стук о землю… Тихо. Только похрустывают, шуршат сухие листья, наваленные сверху на Сергея и Лёшку.

Сергей пошевелился, потрогал Лёшкино плечо, оно слабо дёрнулось. Совсем притих парень.

Он молчал с самого вылета, когда загудели моторы и самолёт затрясся, разбегаясь по травяной полосе. В самолёте он сидел на скамейке нахохлившийся, птенец птенцом. Только посматривал иногда на Сергея. Видно, по лицу пытался определить, когда же будет самая большая опасность. Не определил, конечно. И потом молчал, когда заходили на посадку, на лесные костры, и штурман вышел и сказал, что вокруг "пятачка" видны в лесу вспышки выстрелов и командир спрашивает, что делать. Лёшка стрельнул взглядом в Сергея и с безразличным видом потянулся. Храбрился. Для него ночной полёт в холодном, гудящем и трясущемся самолёте был страшней, чем бой, которого он никогда не видел.

Как это часто бывает, хорошо разработанная операция сразу же пошла наперекосяк. Их должны были принять на аэродроме командир отряда и двое-трое самых доверенных партизан, дать им надёжного проводника и отправить из расположения отряда так, чтобы никто больше их не видел. Они сели в самое пекло боя. Партизаны с трудом удерживали район своего штаба. Бой шёл весь день, продолжался ночью, и ясно было, что против таких сил фашистов им не выстоять, надо быстрей уходить, спасая людей.

Сергей и Лёшка еле успели вылезти из самолёта, как какие-то люди стали впихивать в самолёт самодельные носилки с ранеными. Тем, кто грузил раненых, было не до прилетевших, а где командир, они не знали. Стрельба приближалась, надо было как можно скорей уходить отсюда, но без проводника это былобессмысленно. В темноте, среди деревьев уже видны были бледные вспышки выстрелов. Люди суетились около самолёта, пилот кричал на них… Сергей размотал верёвку, служившую ему поясом, дал конец Лёшке и приказал крепко держаться занего, чтобы не потеряться в ночной суете.

Командира они нашли неожиданно быстро. Он был ранен в руку, сидел под большой елью, а возле него на корточках сидели два бородача и наперебой что-то ему говорили. Сергею пришлось одного бородатого отодвинуть, чтобы добраться до командира и заговорить с ним. Усталый, раненый человек дико посмотрел на него. Сергей его понимал: тут отряд надо спасать от гибели, а он к нему со своими заботами. Командир ругнулся. В суматохе боя он забыл, что самолёт привезёт этих двоих. Человек, который должен был проводить их до группы Потапа, был убит. Командир предложил Сергею отходить вместе с ними или лететь назад, но Сергей потребовал проводника. Он имел право требовать даже в такой обстановке - у него было задание.

Они услышали взлёт самолёта, и командир как-то весь посветлел, плечи расправил, начал подниматься… Раненых отправили, теперь легче. "Отходить!".

Сергей загородил ему дорогу. Он понимал, что ещё десять-пятнадцать минут, и будет поздно. Командир рассвирепел, закричал на него, тогда Сергей закричал на командира, и тот обмяк, махнул здоровой рукой и сказал, что всё равно им через немцев не пройти.

- Надо, - сказал Сергей.

Привели какого-то высокого человека, командир приказал ему проводить этих двоих до Сотникова бора, а потом догонять отряд. Высокий замахал руками.

- Да вы шо? Туда идти два дня самое мало! И где я вас искать буду потом?

- На старой базе, куда летом муку возил. Все! Командир отвернулся от него и поспешно пожал Сергею руку.

- Ну, ни пуха… Кто ж виноват, что так… Он покачал головой и быстро пошёл прочь. Бородачи подхватили автоматы и зашагали за ним.

Высокий в сердцах сплюнул, быстро огляделся, прислушиваясь к движению стрельбы, и вдруг побежал, крикнув на ходу: - Айдате сюда!

Сергей рванулся за ним, и верёвка чуть не сбила с ног Лёшку. Он, оказывается, всё это время продолжал держаться за неё. В темноте Сергей не видел его лица.

Через чащобу они пробрались к какой-то не то яме, не то овражине, спустились в неё, и высокий сказал шёпотом: - Ляжьте тут. Переждём.

Сергей лёг на землю, притянул к себе Лёшку, и высокий торопливо накидал на них листвы. Сквозь стрельбу Сергей ещё слышал шаги высокого и какое-то шевеление, потом тот затих. "Не удрал бы", - подумал Сергей. Всё шло не так, как надо, исправить ничего нельзя было, и будущее казалось всё более неясным, а размер опасности сразу вырос. Он подумал, что не надо было садиться. В конце концов, можно было завтра рискнуть и прыгнуть с парашютами прямо на группу Потапа, в Сотников бор. Зря сели в это пекло. Но тут он вспомнил раненых, перегруженный ими самолёт и подумал, что ничего другого не оставалось.

Стрельба продолжалась ещё около часа и вот теперь сразу оборвалась. Удалось ли партизанам оторваться от фашистов?

Стало очень тихо, Сергей потрогал Лёшку за плечо и вспомнил, что с того момента, как вылетели из Ленинграда, Лёшка не сказал ни слова.

- Ты спишь, что ли? - тихо спросил Сергей.

- Нет.

- Поспи.

Лёшка не ответил. Сергей поёрзал, приподнял голову и негромко посвистал. Лёшка вздрогнул. Неожиданно близко раздался голос высокого:

- Лежите вы! До свету переждём.

Сергей устроился поудобней, осторожно протянул руку, нашёл Лёшкино лицо и прижал пальцем кончик его носа.

- Спи давай.

Лёшка слабо кивнул. Под листьями было тепло. В лесу стояла плотная ночная тишина.


11


Лёшка проснулся от страшного шума. Он сдержался, чтобы не вскочить, и сделал так, как его учил Сергей: замер, не открывая глаз и вслушиваясь. Он вспомнил вчерашнее и только тогда сообразил, что это за шум. Листья. Сергей встал, и листья с шорохом потекли на Лёшку. Он открыл глаза и приподнял голову, сбрасывая ворох листвы. Холодный воздух остудил лицо. Среди чёрных деревьев серело небо. В сумеречном свете стояли Сергей и тот, вчерашний. Снизу, с земли, ноги их были видны чётко, а фигуры расплывались в тумане, висевшем над кустарником. В лесу было очень тихо, ни одна ветка не шевелилась. Листья пахли сухо и горьковато, а от тумана тянуло сыростью. Так покойно было в неподвижном лесу, что вчерашнее: стрельба, костры у самолёта, крики, и суета, и бегущие по лесу люди - всё это вспоминалось как далёкое и случившееся не здесь и даже не с ним, а с кем-то другим. Он разбросал листву и поднялся. Сергей обернулся, посмотрел на него и продолжал негромко говорить с высоким. Тот был в драном ватнике и старой ушанке. На ногах немецкие сапоги. И немецкий пояс перетягивал ватник. На плече висела немецкая винтовка. Лёшка вспомнил, какие красивые патроны для этой винтовки: гильза и капсюль залиты зеленоватым лаком.

Лицо у высокого было хмурое, серое, небритое. Он говорил что-то Сергею и смотрел в землю. Сергей, то есть Сергуня, выглядел не лучше. Последние дней десять он не брился - на подбородке и скулах курчавились светлые волоски, и лицо было неопрятным. Из-под картуза торчали отросшие патлы. И пальто на нём было надето чужое - короткое, руки торчат из рукавов, и в заплатах - Лёшка сам их пришивал, потому что Сергуня-то шить не может, он дурачок. Стёганые ватные брюки были у него заправлены в кирзовые сапоги. За спиной висел тощий мешок с верёвочными лямками.

- Ну пошли, - сказал Лёшке Сергуня. Он был как будто спокоен, но Лёшка-то видел, как он озабочен, и понял, что завтрак будет не скоро. Лешка проглотил слюну. У него в кармане лежал кусок потрясающего хлеба - не ленинградского, нет! Домашней выпечки, серый, чуть ли не белый, пахучий, с корочкой… А в мешке у Сергуни целая буханка такого хлеба, четыре луковицы, несколько картошек и, главное, большой кусок сала. Сала! Не каких-нибудь "жиров"!

Высокий - Сергуня сказал, что зовут его Матвей, - зашагал по лесу, а они с Сергуней пошли за ним метрах в двадцати.

У Лёшки, когда он проснулся, зубы стучали от озноба, его трясло всего, словно он промёрз до костей. Прошли немного, Лёшка согрелся и перестал дрожать.

Пасмурное холодное небо понемногу светлело. От дыхания шёл пар. Лес был густой, но высокий, свободный внизу, идти было легко. Лёшка попробовал сориентироваться: самая светлая часть неба справа, там желтизна проглядывает в облаках, значит, идут они приблизительно на север.

Матвей шёл быстро, но часто останавливался, замирал, наклонял голову и слушал. Лес молчал. Только стайка синиц попискивала в ветвях ели. Лёшка задержался, следя за зелёной вёрткой синицей. Когда-то он столько думал о ней, теперь ему не до синиц.

Он подался влево, обходя поваленное дерево, перелез через трухлявую валежину - и его отшатнуло: в валежнике, прижавшись к земле, лежал человек!

Враз покрывшись холодным потом, Лёшка быстро посмотрел вправо. Сергуня был впереди, вот он на ходу обернулся, увидел Лёшкино лицо… Он сразу пригнулся, бесшумно подбежал, посмотрел, куда показывал Лёшка. Потом выпрямился и негромко засвистел, подзывая Матвея.

Это был убитый партизан. Лёшка подошёл ближе, когда его переворачивали на спину. Молодой, может, одних лет с Сергуней. На шее намотан длинный серый шарф. На ватнике спереди дыры и клочья ваты, почерневшие от крови.

- Из осиповских, первая рота, - сказал Матвей, - не знаю, как звать.

Он обыскал мёртвого, нашёл только кисет и пачку бумаги для курева, да обойму с тремя патронами от нашей винтовки. Сама винтовка лежала в стороне, Сергуня осмотрелся.

- Лопату бы… - сказал он.

- Ха! - Матвей дёрнул головой. - Тут всех не схоронишь. Нужна? - он кивнул Сергуне на винтовку.

- Нет.

- Не знаю, брать ли, нет… - Матвей нерешительно потрогал винтовку носком сапога, потом перешагнул её и зашагал в лес.

Когда отошли немного, Лёшка вдруг почувствовал, как холодеет у него лоб и темнеет в глазах. В ушах зазвенело, он понял, что сейчас упадёт. Он прислонился к дереву грудью, прижался лицом к шершавой коре.

- Лёша… - позвал Сергуня.

- Иду, - выдавил Лёшка и отлепился от дерева. Было уже полегче, он обошёл толстый ствол и побрёл вперёд.

Он видел столько мёртвых за этот блокадный год - и от голода умерших, и убитых при артобстреле… Этот тоже убит немцами, но какой-то он не такой убитый. Разница, наверно, в том, что те умирали как бы случайно - снаряд летит за десятки километров, и неизвестно, где упадёт. А в этого человека целились. Лёшка ощутил тот ужас, когда бежишь, а ствол автомата движется за тобой, и не спрятаться, и пули сейчас полетят неотвратимо… Конечно, он ничего подобного раньше не испытывал, но вот через мёртвого как бы испытал.

И ещё он почувствовал: ведь это здесь его убили немцы всего несколько часов назад, здесь они шли, где Лёшка идёт, и, может, совсем недалеко они сейчас, может, даже следят за ними!…

Лёшка догнал Сергуню, он старался теперь идти как можно ближе и натыкался на него, сбивался с шага. Сергуня раз оглянулся, второй, потом остановился и внимательно посмотрел на него. И вдруг протянул ему ладонь.

- Сожми!

Лёшка неуверенно пожал его руку.

- Сильней!

Лёшка сжал что есть сил. Сергуня скривился, замахал рукой, подул на неё и выпучил глаза на Лёшку.

- Так руку сломать можно! Ты что?! Сергей улыбнулся.

- Потопали. Привал скоро.

И странное дело - Лёшка успокоился и даже повеселел.

Привал сделали, когда лес впереди поредел и в просветах стало видно жёлтое поле. Расположившись в мелколесье, не выходя на открытое место, Сергуня отрезал всем хлеба и сала, Лёшка достал из кармана соль, завёрнутую в тряпочку. Матвей ел жадно и молчал.

- Сколько ещё идти? - спросил его Сергуня. Тот только рукой махнул.

Рожь на поле стояла несжатая, поникшая от дождей. Они обогнули поле по краю и снова углубились в лес. Потом лежали в кустах у лесной дороги. Она была пуста. Выждали немного и перебежали через неё.

Матвей всё время молчал, говорил только необходимое и становился всё мрачней. Лёшка устал. Обут он был в кожаные ботинки, поношенные, но прочные. В Ленинграде он в них ходил несколько дней - и ничего, а тут носки стали сбиваться и тереть. Пришлось переобуться. И опять хотелось есть.

Лес пошёл сырой, мелкий, попадались болотца, где приходилось прыгать с кочки на кочку. Раньше-то шли по тропам или просекам, а тут идти стало невмоготу. Лёшка отставал, Сергуня дожидался его, а Матвей всё чаще скрывался из виду. Наконец выбрались на высокое сухое место, поросшее соснами. Лёшка как вылез наверх, так и упал на сухую хвою.

- Отдохнём, - сказал Матвею Сергуня.

- Тут с километр - шоссейка, - сказал Матвей.

- Переходить надо?

- А то!

Лёшка свернулся калачиком. Он был одет во взрослый пиджак, перешитый по нему в плечах. Пиджак был подбит заячьими шкурками и грел здорово. Лёшка незаметно заснул. Проснулся оттого, что его тронули за плечо. Приподнялся, но тут же рука Сергуни прижала его к земле. - Тсс…

Они лежали наверху гривы заросшего лесом холма. Впереди была низина с кустарником и редкими осинами, и оттуда доносилось урчание мотора. Лёшка легко различал машины по звуку - это был грузовик. Он не сразу понял, почему так напряжён Сергуня и зачем Матвей ползёт в сторону. Ну грузовик и грузовик! Только когда мотор смолк и стали слышны голоса - незнакомые, никогда не слышанные голоса, - он испугался. Немцы! Он помнил, как разговаривал Сергуня с эсэсовцем, помнил кое-что из своих занятий немецким - перед самой войной к ним домой ходила учительница и учила Лёшку немецкому языку. Но этот язык был непохожим - говорили коротко, с паузами, перебрасывались отрывистыми фразами. Посмеивались… Застучал топор.

Затрещало падающее дерево. Опять стучал топор. Потом голоса стали гуще, стукнул борт грузовика, и мотор снова заработал. Слышно было, как поехала машина, как постукивали борта и хлестали по ним кусты. Потом ничего не стало слышно. И тут Лёшка подумал, что ведь нашей машины здесь быть не может. Любая машина - это значит немцы. И хотя не было холодно и лежать было хорошо, стало неуютно и захотелось домой, в Ленинград. Пусть идёт артобстрел, пусть голод, но можно затопить печурку, и сидеть возле неё, и слушать стук ходиков. И все звуки за окном: трамвай прогремел, машина проехала, разговаривают во дворе, хлопнула дверь - все звуки наши, не вражеские.

Матвей повёл их в обход того места, где немцы срубили дерево. Дорогу перешли в сумерках. Перед этим долго лежали в кустах. Здесь и поели.

Проехали по дороге две телеги, на одной ехал старик, на другой - женщина.

Потом промчались одиннадцать мотоциклов с колясками - немцы были в пилотках, без касок, ехали спокойно, по сторонам не глядели. Больше никого они на дороге не увидели.

Лёшка плохо помнил, как они добрались до стога на лесной поляне, как забрались в него. Он уснул сразу.


12


Сергея беспокоил Матвей. С самого начала видно было его нежелание выполнить приказ командира и вести их в Сотников бор. Однако он вёл. Но чем больше становилось расстояние между командиром и Матвеем, тем, конечно, сомнительней делалась сила приказа. И Сергей внимательно следил за Матвеем.

Тот вывел их из леса на приречную луговину, опустился на траву и сказал, мотнув головой: - Пришли.

Впереди темнел лесной остров, а за ним тянулся по горизонту сплошной лес.

- Сотников бор, что ли? - спросил Сергей. - Ну.

Сергей представил себе карту этого места, он её помнил до мельчайших подробностей.

- А Веригово в какой стороне? - спросил он. Матвей показал правильно.

- А Кропшино, значит, туда? - Сергей для проверки показал совсем в другую сторону.

- Не. Во-он, от бора влево, и там трактом километров пять будет.

Всё правильно, Матвей не обманывал. Перед ними был Сотников бор.

- Ну, спасибо тебе, - Сергей протянул Матвею руку, тот поглядел на неё и вяло пожал. - Тебе далеко, до базы идти?

Матвей вдруг вскочил и взмахнул руками.

- Три дня топать! Понял ты? Три дня! Да по открытому, да два моста! Мосты я как перейду? По воздуху? С этим… Он пнул ногой свою винтовку, отвернулся и шумно выдохнул воздух.

- А ты чего в партизаны пошёл? - резко сказал Сергей. - Руками махать? Наше дело одно - приказы выполнять. Или не так?

- Да так! Что я, не понимаю? Но на мостах-то полицаи стоят, вот чего.

- Лодку ищи. Ночью - на бревне… Не мне тебя учить.

- Ладно, - Матвей опустил голову, - чего плакать заране. Пойду. Он закинул винтовку за спину, и Сергей тихо сказал:

- Мы ведь тоже не в гости к бабушке.

Матвей вдруг засмеялся, посмотрел на Лёшку и Сергея и покачал головой.

- Да-а… Жили не тужили, а тут… В своих же лесах как волки шастаем. Ну, бывайте. Ни пуха вам.

- К чёрту! И тебе того же.

Они смотрели ему вслед, пока он не скрылся в мелколесье.

До бора дошли засветло. Сергей сориентировался: от юго-восточной оконечности бора, от того места, где тихая речушка делает изгиб, в полутора километрах в направлении на северо-запад должна быть просека. Столб, отмечающий угол восьмого лесного квартала, - главный ориентир.

Места были пустынные, за весь день они никого не встретили, видели только трёх женщин, косивших на том берегу. Вышли на просеку. Лёшка еле шёл. Он уже не пытался скрывать, насколько устал. Но до землянки Потапа оставались какие-то сотни метров, и Сергей не останавливался. Через полчаса они улягутся на лапнике, и будет горячая еда, отдых, сон. И связь с Центром. Надо сообщить о неудачной высадке и о том, что до места всё же добрались.

Столбик с номером 8 нашли неожиданно легко - на нём был свежий затёс, заметный издали. Сергей усадил Лёшку под разлапистую ель и наказал никуда не двигаться. А сам, определив направление, быстро пошёл в глубь леса. Через каждые двадцать шагов он покрикивал сойкой. Крик этот громкий, довольно противный, но вполне обычный в таком лесу. Условного ответа не было. Землянка надёжно замаскирована, но охранение у них должно быть постоянное, а если группа куда-нибудь переместилась, то кого-то должны оставить. О вылете им сообщили, они ждут. Сергей остановился и снова прокричал сойкой. Тишина, только вершины елей шумят под ветром. Сергей стоял, наклонив голову, и слушал. В хвое под ногами блеснуло что-то. Он нагнулся. Гильза! Ещё и ещё! Целая россыпь. Немецкие автоматные гильзы. "Всё! Засада!" - подумал он. Он стоял нагнувшись и ждал, что сейчас из-за деревьев раздастся короткий окрик… Или просто очередь? Нет, будут брать живым. А Лёшка?! Сергей медленно разогнулся и посмотрел по сторонам. Потом сделал шаг вперёд. Перед ним была небольшая прогалина, заросшая по краю орешником. Он вгляделся. Перебитые ветки, сбитые на землю зелёные листья. Стреляли туда. А теперь притаились и ждут? Вряд ли. А, была не была!

Сергей вышел на прогалину, и ему открылся развороченный взрывом лаз в землянку. Он опустился на колени, заглянул вниз и спрыгнул в яму. Потолок частично обрушился, засыпав нары. Грубо сколоченный столик иссечён осколками. На нём, верно, стояла рация. Обрывки бумаги, смятый котелок…

Сергей представил Мишу Панова, как он сидит на этих нарах и ест из котелка кашу. Спокойный, добродушный парень и верный товарищ - Миша Панов по кличке Потап. С шорохом осыпалась земля, поползла ручейком. Да, произошло это совсем недавно, может быть, сегодня утром. Третьего дня Потап выходил на связь - всё было в порядке.

Сергей ещё раз осмотрелся. В дальнем углу он увидел автомат ППШ с исковерканной ложей. Вытащил диск, открыл его. Не больше десятка патронов оставалось там. Значит, отстреливались, значит, у них было время оставить для него сообщение о самом важном. Например, где взрывчатка. Если бы они хранили её здесь, после взрыва гранаты от этого места вообще ничего бы не осталось. Взрывчатка спрятана где-нибудь в лесу.

Как это могло произойти? Случайность? А что делать немцам в глухом бору? Партизан здесь нет, место спокойное, немцы леса не прочёсывают… Размышляя, Сергей внимательно осматривал землянку, пазы между жердями, укреплявшими стены. От взрыва жерди расползлись, повыпадали. А это что? Из рыхлой земли между двумя жердями торчал конец металлической ложки. Сергей осторожно потянул её. На ручке было выбито "Миша". Ещё в училище была у Потапа эта ложка из нержавеющей стали. Сергей вытянул её всю, и вместе с землёй выпала свёрнутая в трубочку бумага. Коряво, торопливо было написано карандашом: "Окружены. Внезапно. Кто предал? Предлагают сдаться. Прощайте, товарищи. Потап".

Сергей порылся в стене. Там больше ничего не было. Ни слова о взрывчатке. Не успел о ней подумать Миша Панов, другое его мучило в последние минуты: "Кто предал?".

Так, теперь предстоит выйти отсюда. Если засада всё-таки есть, то сейчас наверху уже бесшумно подошли к лазу и ждут его. И тогда бессмысленно заставлять их ждать долго.

Сергей подтянулся и вылез наружу. Никого. Тихо. На этот раз повезло. Но радоваться нечему. Группа уничтожена. Рации нет. Взрывчатки тоже.

Сергей медленно возвращался к тому месту, где оставил Лёшку. Что делать дальше? Поблизости лесной кордон. Это запасная явка. Обосноваться там, начать выяснять обстановку в Кропшине? Нет. Во-первых, явка запасная, на крайний случай. Во-вторых, появиться им двоим на малолюдном кордоне опасней, чем в большой деревне, в гуще немцев. Чем нахальней и безрассудней, с точки зрения разведчика, они будут действовать, тем больше шансов на успех. В этом, Сергей был убеждён. Явка в Кропшине считается надёжной, но её надо подготовить.

Засело в голове это "Кто предал?". Если бы немцев навел на землянку кто-то из самой группы, Потап бы это узнал в последний момент и написал бы. Да и все четверо были надёжные ребята. С кем группа имела связь? Явку на кордоне они, кажется; не трогали. Проверяли только кропшинскую явку ветеринара Гаврина. Значит… Но Гаврин - это основное звено операции. Только используя эту явку, можно подобраться к школе, к хозяйству Краузе. Значит, остаётся либо отказаться от всего плана, либо рискнуть и прийти к ветеринару. Отказаться от плана нельзя, потому что другого нет. Но если он выдал Потапа?

Лёшка спал, свернувшись у основания ели. Сергей тихо подошёл вплотную к нему. Лёшка не просыпался. "Да, Алёша, попали мы с тобой в переплёт!".

Сергея снова охватила жалость к мальчику. Взять бы его сейчас в охапку, унести в глухую деревушку, есть тут такие, где ни немцев, ни полицаев, отдать какой-нибудь доброй бабке, и пусть живёт там до победы. Не детское дело эта чёртова война! Но что Сергей сможет без него? В кармане лежит справка, выданная психдиспансером города Гдова, удостоверяющая его, Сергея, полную от рождения невменяемость. Только племянник Лёшка мог привести его сюда, за сотни километров, к дальнему родственнику Григорию Гаврину, шурину Сергеева брата.

Один, без Лёшки, он сможет просуществовать в качестве дурачка до первой проверки документов. Нет, без Лёшки ему не добраться до Житухина, до его станков и машин, печатающих фальшивые карточки для Ленинграда.

Лёшка не шевелился, но дыхание у него вдруг изменилось.

- Это я, - сказал Сергей. Лёшка повернулся и открыл глаза…

- Если проснулся и слушаешь, - сказал Сергей, - дыхание не затаивай, дыши глубоко, громко, а то сразу видно, что притаился.

- Я постараюсь… Ну что, дядя Сергей?

- Да всё в порядке. Всё идёт, как и планировали. Эту ночь переночуем в лесу. Верней, ты будешь спать один. Я сейчас пойду в Кропшино, проведаю твоего троюродного дядю.

- А я как же?!

- Я сейчас устрою тебе отличный шалаш, и будешь спать за милую душу. Я часа через три приду. Ветеринара надо же предупредить, что мы появимся, иначе он нас не узнает.

Лёшка насупился, отвернулся.

- Вот что, Лёша. Начинается настоящая работа, когда приказы не обсуждаются. Даже если тебе приказ непонятен, ты должен его спокойно выполнять. А сейчас давай делать шалаш. Лес тут спокойный. Никого нет. Зверьё тоже мирное - белки, зайцы… Зайца не боишься?

Когда поставили неприметный шалашик и Лёшка залез в него, Сергей присел рядом на корточки и как можно спокойней заговорил:

- Есть такое правило в нашей работе: если двое расстаются, то назначают контрольный срок на случай, если что-то, ну, скажем, изменится и один не сможет прийти на встречу вовремя. Мы с тобой тоже обязаны такой срок назначить, хотя особой необходимости и нет.

Мальчик затих в своём гнезде и слушал настороженно.

- Я приду часа через три-четыре. Но допустим, ты просыпаешься утром, а меня ещё нет. В этом случае ты ждёшь меня приблизительно до полудня, никуда не сходя с места. Но потом тебе надо отсюда уйти. Выйдешь к тому месту, где река делает изгиб, и пойдёшь влево берегом до деревни Сухове. Там попросишься к кому-нибудь, лучше к одинокой старой женщине, расскажешь свою запасную версию, что ты из Гдова, разыскиваешь сестру матери Евдокию Кашину, тётю Дуню. А твои все погибли…

- Да я помню! Почему ты не придёшь? Лучше я с тобой пойду!

- Не приду - значит, что-то изменилось и мне нельзя прийти. В Кропшино ни в коем случае не ходи и меня не разыскивай. Только в Сухове. Попросишь приютить тебя, устроишься и будешь ждать, пока я не появлюсь. Это приказ. Понимаешь?

- Да, - прошептал Лёшка, - Сергуня, ты осторожней иди… А я спать всё равно не буду.

- Ладно. Но пока мне рано идти, ты можешь подремать.

Сергей прилёг возле шалаша, делая вид, что не торопится. Лёшка повозился и быстро затих. Сергей прислушался - мальчик спал. Тогда он осторожно положил в шалаш свой мешок, бесшумно поднялся и пошёл к просеке.

***

Сов. секретно экземпляр ед. объект 457/21

"КРОПШИНО, 28 октября 1942г.

Мною, майором Краузе, выдано денежное вознаграждение в сумме 200 (двухсот) рейхсмарок осведомителю "Сирень" за представление ценных сведений о дислоцировании диверсионной группы противника. Информация подтвердилась полностью. Проведённой акцией группа ликвидирована 27.Х.42, в 16 часов.

Захвачено: рация типа "Север", три автомата русского производства. Пленных нет.

Подпись".

На обороте от руки по-русски:

"Расписка.

Я, "Сирень", получил от господина майора 200 (двести) рейхсмарок.

28 окт. 42 года.

Сирень".


13


Лёшка проснулся, когда солнце было уже высоко. Лучи его били сверху и в глубь шалаша не попадали. Они нагрели ноги так, что ботинки были горячие. Лёшка поспешно выбрался из шалаша. Сергуня лежал невдалеке на лапнике. Услышав Лёшку, он поднял голову. Лёшка и обрадовался и удивился. Он всегда безошибочно чувствовал, например, в тёмной квартире или в подъезде, есть кто-нибудь или пусто. А тут не почувствовал Сергуню! Может быть, потому, что в лесу? Или он сильно устал вчера - поэтому?

Сергуня сказал, что в Кропшине всё в порядке и часа через два они пойдут туда. Ещё он сказал, что немцев там много.

День был ясный, но довольно холодный. Была середина осени, и лес стоял расцвеченный красками, тихий, опадающий.

В мешке у Сергуни была кружка, он взял её и ушёл искать воду, наказав Лёшке развести у комля елки маленький костёр и печь картошку. Лёша занялся костром и не заметил, как пролетело время. Он обернулся на шорох шагов.

Сергуня шёл медленно, держа кружку в ладонях. Склонив голову набок, он пристально смотрел в кружку, словно там что-то плавало. Губы его шевелились.

- Чего там? - спросил Лёшка.

Сергуня не ответил, нагнулся, поставил кружку на землю, потом лёг на спину и закрыл ладонью лицо. От солнца, что ли?

- Уже спеклись, наверно, - сказал Лёшка, - можно есть.

Сергуня не шевелился.

- А ты там попил? - спросил Лёшка, беря кружку. Сергуня повернулся и посмотрел на Лёшку. Но это не был взгляд, лицо его повернулось к Лёшке, но глаза были пусты и смотрели сквозь Лёшку, как у слепого. Сергуня медленно облизал губы и лёг на живот, прижавшись щекой к земле. Пальцы его всё время шевелились, он теребил какой-то прутик.

- Ты что? - прошептал Лёшка. И тут он понял, что пришло время, и Сергей стал дурачком Сергуней.

Лёшке сделалось тоскливо и одиноко, когда он подумал, что, наверно, уже никогда не сможет разговаривать с Сергуней, не услышит от него ни шутки, ни приказа, никогда уже тот не скажет, что и как надо делать. Не улыбнётся ободряюще. Не подмигнёт. И Лёшка почувствовал, что он совсем один на этой поляне.

- Пожалуйста, не надо… - тихо сказал он, - ещё же нет никого…

Сергуня пошевелился, медленно поднялся, подошёл к кострищу и присел, вытянув руки над углями. Он пошевелил пальцами и забормотал что-то про себя, слов было не понять, он бормотал какую-то песню, почти без мелодии, унылую, нескончаемую…

Лёшка отвернулся, по щекам его потекли слёзы. Он всхлипнул судорожно, вытер лицо кулаком. Что же делать теперь, ну что делать?! Надо же, наверно, идти в деревню… А когда? Может быть, Сергуня хоть как-нибудь даст понять, что пора? И как лучше идти - по дороге или прокрасться через огороды? И Лёшка почувствовал, как на него тяжко наваливается ответственность. Теперь он всё должен решать сам. И думать надо не только о себе - ещё и о Сергуне, о нём же надо заботиться, кормить его…

Лёшка встал. Слёз уже не было. Вопросы больше не наваливались всем скопом. Сначала надо накормить его. И поесть самому.

Палочкой он выкатил из кострища спёкшиеся картошины. Три подвинул Сергуне, две - себе.

- Давай поедим, - сказал он. - Тебе очистить?

Сергуня не ответил, просто взял картошину, макнул в соль, развёрнутую Лёшкой, и принялся есть, не очистив. Правильно: обугленная кожица вкусная, кроме того, так сытней. Лёшка съел свою долю, запил водой. Сергуня третью картофелину не взял - отвалился от костра, лёг на спину.

- Ешь, - сказал Лёшка, - я уже сыт. Сергуня смотрел вверх, на вершины деревьев. Лёшка разломил картофелину, протянул ему половину, - Я правда сыт. Ешь!

Но Сергуня вяло оттолкнул его руку и отвернулся. Лёшка доел всё, размышляя, как быть дальше. Потом он затоптал костёр, взял Сергунин мешок и протянул ему.

- Нам пора идти?

Сергуня не ответил, взял мешок, стал его теребить, глядя остановившимися глазами в сторону. И Лёшка рассердился. Зачем сейчас-то эта игра?! Мог бы хоть слово сказать!

- Пошли!

Он зашагал прочь от костра, не посмотрев на Сергуню. Отойдя шагов на пятьдесят, Лёшка обернулся. Сергуня шёл за ним. Но куда идти? Где Кропшино? Карту окрестностей Кропшина он учил наизусть, сейчас ему нетрудно было её вспомнить. Но где они находятся? Пока шли сюда, Лёшка полагался на Сергуню и не старался замечать дорогу. Он помнил только, что пришли они прямо с юга. Потом этот изгиб реки у края леса… Сухово должно быть вон в той стороне.

Ага, значит, они недалеко от южного края бора, а Кропшино должно быть влево километрах в пяти. Надо идти на запад. Или не совсем на запад? Конечно, можно было сказать Сергуне, что он не знает дороги, и пусть тот перестанет притворяться, но Лёшка был на Сергуню сердит, да и не хотелось обнаруживать слабость. Ничего, сам найдёт выход. Надо скорей выйти из леса, найти дорогу со столбами, и тогда всё будет ясно. А то в лесу проплутаешь!

Лёшка круто свернул влево и покосился на Сергуню. Тот шёл сзади и бормотал что-то, наверно, опять пел. Хорошо устроился, никаких у него забот! Тут Лёшка немного устыдился; Сергуня ведь только притворяется, на самом-то деле он всё понимает, и если Лёшка что-нибудь сделает не так, он его поправит. А может, он уже так замаскировался, что и поправлять не будет? Одно только ясно: не надо на него рассчитывать, надо решать самому. И от этой мысли Лёшка почувствовал себя совсем взрослым и сильным, и усталости больше не было. Лёшка знал, что он теперь главный в их группе, и лицо у него стало строгим, он сурово сдвинул брови, а к Сергуне оборачивался нетерпеливо и смотрел на него с подчёркнутой досадой - что, мол, плетёшься?

Скоро вышли из леса, а там, за лугом, виднелись телеграфные столбы. Лёшка взял круто вправо и краем леса пошёл к дороге. Он уже решил, что войти в Кропшино надо будет по дороге. Раз они идут из Гдова к своему родственнику и собираются у него жить, то прятаться нельзя, только подозрения вызовешь.

Лёшка шёл и повторял в уме всё, что надо будет говорить Гаврину или объяснять немцам, когда те их остановят. Он вспоминал свою прежнюю - придуманную - жизнь в Гдове, родных, убитых бомбой. Эти люди когда-то жили в действительности, только Лёшка их никогда не видел и сейчас пытался представить, какие они были.

Вышли на дорогу, и Лёшка сразу увидел грузовик, который вывернул из-за леса и ехал им навстречу. Немцы! Лёшка вспомнил эсэсовского капитана и подумал, а вдруг он убежал от наших и как раз сейчас едет в кабине этого грузовика! Лёшка посмотрел на Сергуню. Идёт, бормочет, будто грузовика и не видит. Если бы была настоящая опасность, он бы дал знать. Но как он сможет дать знать при немцах? Сделает знак, а они его сразу и распознают. Всё надо самому.

Лёшка шёл по дороге навстречу грузовику. Вот он уже близко, в кабине видны три человека. Тупой нос машины… Вот уже рядом! Лёшка поспешно опустил глаза, будто споткнулся и смотрит - обо что. Грузовик проехал. Значит, ничего подозрительного немцы в них не заметили. И Лёшка зашагал бодрей.

Они шли больше часа по пустой дороге. Перешли мостик через речушку. Никаких полицаев на мосту не было. Трус этот Матвей. А ещё с винтовкой!

Поднялись на взгорок и сразу увидели Кропшино. Большая деревня раскинулась на холмистом берегу реки. Много дворов, а за берёзовой рощицей на самом высоком месте - двухэтажное здание. Это, наверно, и есть школа. Между домами мелькают фигурки людей. Телега проехала. Ветер доносит лай собак. Телега дребезжит, но не в деревне - за спиной. За горкой её не видно. Немцы в телеге не поедут, Сергуня идёт спокойно, правда, всё время шёл сзади, а сейчас совсем рядом идёт.

Стук колёс сразу стал громче, и Лёшка обернулся. Их нагоняла телега, запряженная парой лошадей. И двое людей сидели в ней. Лёшка увидел красную с чёрным повязку на рукаве у одного и торчащий из телеги ствол карабина. Он ещё ничего не успел сообразить, а телега была уже рядом, и лошади вскинули головы, потому что вожжи натянулись.

- Кто такие? - спросил человек с повязкой. У него было широкое лицо с чёрными, аккуратно подстриженными усиками. Он смотрел на Сергуню. Лёшка тоже посмотрел на Сергуню, чувствуя, как слабеют и начинают дрожать ноги. А Сергуня стоял, наклонив голову набок, и разглядывал лошадей. Губы его шевелились, он бормотал.

- Чего бормочешь? - нахмурился усатый и слез с телеги, передав вожжи второму, молодому, со смуглым худым лицом.

Лёшка пришёл в себя.

- Он не понимает ничего, - торопясь заговорил он, - всегда такой был, дурачок, его Сергуня зовут!

- Вы откуда здесь? - усатый по-прежнему обращался к Сергуне.

Сергуня взглянул на него и замычал, растягивая рот в улыбке. Он шевелил растопыренными пальцами, показывая на лошадей.

- Мы из Гдова идём, - сказал Лёшка, почему-то стараясь встать перед Сергуней и загородить его.

- Из Гдо-о-ва-а? - усатый быстро посмотрел на смуглого, и тот приподнял брови. - И куда же вы идёте? - Усатый всё приглядывался к Сергуне.

- Мы в Кропшино идём. Это Кропшино, да? - тараторил Лёшка. - Мы вон сколько дней шли, у нас тут родственник, а маму с сестрой бомбой убило, мы и пошли. У нас документы есть, мне не дали, я маленький, а у Сергуни…

Лешка срывающимися пальцами расстегнул на Сергуне пальто и достал из его кармана две бумажки. Полицай взял их и долго рассматривал. Потом сунул себе в карман и подошёл к Сергуне.

- Ну-ка, что ты за псих, малый, дай-ка погляжу… Он просунул руки под пальто Сергуне и ощупал его, брезгливо отворачивая лицо. Потом прощупал мешок. Сергуня мычал и испуганно отстранялся. Полицай вдруг щёлкнул пальцами перед его лицом. Сергуня отпрянул и оступился. Он что-то очень быстро забормотал, неуклюже выставляя перед собой руки.

- Ладно, не шебутись, - сказал полицай и посмотрел на смуглого. - Видал - психов нам только не хватало. Он впервые посмотрел на Лёшку и поманил его. Лёшка подошёл.

- И кто же у вас тут родственник?

- Дядя Гриша. Гаврин.

- Ну? - полицай удивлённо переглянулся со смуглым. - А тут и нет такого.

Лёшка похолодел. Неужели какая-то ошибка? Тогда - всё…

Полицай больно ухватил Лёшку за ухо и притянул к себе.

- А ну говори, куда идёте! Правду, правду говори!

Но тут Сергуня вдруг тонко и как-то визгливо закричал, схватил Лёшку сзади за плечи и потянул к себе. А полицай держал его за ухо и отпустил не сразу. Совсем растерявшись от боли, не зная, что теперь делать, Лёшка услышал, как Сергуня громко и неразборчиво говорит, прижимая Лёшку к себе.

- Ну, тихо ты, разорался! - прикрикнул полицай. И одновременно Лёшка услышал, как Сергуня еле слышно шепнул: "Врут!…". И Лёшка сразу вспомнил, что Сергуня ходил же ночью на встречу с Гавриным и сказал, что всё в порядке. Он вырвался из рук Сергуни и затараторил:

- Да дядя Гриша, он же здесь должен быть, куда ему деться, он ветеринар, он мне дядя, он мамин родственник!…

Полицай молча посмотрел на смуглого и полез на телегу.

- Документы… - прошептал Сергуня над Лёшкиным ухом.

- А документы?! - закричал Лёшка, бросаясь к телеге. - Дяденька, отдайте!

- Полезайте сюда, - сказал полицай, - оба, ну! Лёшка полез было на телегу, но увидел, что Сергуня стоит и опять глазеет на лошадей. Он подбежал к нему и потянул за руку.

- Сергуня, идём! Поедем с дядями!

Сергуня безропотно забрался на телегу и сел на сено. За ним и Лёшка залез. Смуглый стегнул вожжами лошадей, и телега загромыхала по дороге.

Куда и зачем их везут, Лёшка не понимал. Он видел только, что полицаи вроде бы им поверили. А почему документы не отдают? Но всё это было уже не так важно. Главное, что Сергуня пришёл на помощь в самый трудный момент. Сергуня здесь, с ним, всё видит и поможет, когда нужно. Лёшка был счастлив!

Телега быстро катилась, ветер летел навстречу, и Лёшка осторожно нашёл в сене руку Сергуни и сжал её. И тогда Сергуня обнял его, прижал к груди и стал что-то напевать, чуть заметно похлопывая по его руке ладонью. Смуглый обернулся, равнодушно поглядел на них и снова стал смотреть на дорогу.

Въехали в деревню. Лёшка сразу увидел двух немецких солдат, они шли по улице и разговаривали. Один нёс плетёную корзину с луком. Немцы даже не посмотрели на телегу. Вообще в деревне было довольно людно. Люди были и во дворах, и по улице шли. Пробежали двое мальчишек. Женщина шла с полными вёдрами.

У Лёшки стеснило грудь, как всегда бывало, если он входил в комнату, где много незнакомых людей. Он был застенчив. Вот так же боялся он и не хотел входить, когда мама впервые привела его в школу, во второй класс. Со всех парт смотрели на него, они-то все были знакомы между собой, он один был чужой. Но сейчас он не один - с ним Сергуня. Телега остановилась.

- Ветеринар дома? - крикнул усатый.

За забором во дворе стояла высокая женщина с морщинистым, хмурым лицом. Она выбивала половик, развешанный на заборе.

- В школу пошёл, - она посмотрела на Лёшку и Сергуню без интереса и снова стала выбивать половик.

Выехали на гору, к школе. По дороге Лёшка заметил ещё нескольких немецких солдат, а в двух дворах стояли мотоциклы, один с пулемётом.

Школьный двор был огорожен глухим дощатым забором. В открытые ворота видны были грузовик, легковая машина и часть здания. У грузовика толпились солдаты. Перед воротами ходил часовой с автоматом.

Полицаи поехали не в ворота, а вдоль забора. Обогнули школу. Тут стоял какой-то сарай и на столбиках было укреплено длинное бревно с вбитыми в него сверху подковами. "Лошадей привязывать", - догадался Лёшка.

Возле сарая стояла крупная гривастая лошадь с мохнатыми ногами. Её держал под уздцы немецкий солдат, а рядом стоял человек в кожаном полупальто и что-то делал на лошадиной спине. Наверно, это и был ветеринар. Полицай спрыгнул с телеги и поманил его. Тот подошёл. В руке у него была щепка с намотанным на ней бинтом.

Усатый, ни слова не говоря, смотрел на ветеринара, а тот недоумённо переводил глаза с него на Сергуню. Лицо у него было очень бледное, веснушчатое, рыжий чуб торчал из-под фуражки. Он отбросил щепку и шагнул к телеге.

- Сергей… Сергуня, что ли?

Сергуня еле заметно толкнул Лёшку локтем.

- Дядя Григорий? - Лёшка встал в телеге, засуетился. - Мы к вам пришли! Маму убило бомбой и Зину! И дом разрушило!

- А это Лёшка никак? - спросил у полицая ветеринар.

- Вам видней, - полицай перестал пристально вглядываться в ветеринара, отвернулся, постукал сапогом о сапог.

- Откуда вы их привезли? - не слишком-то радостно спросил полицая Гаврин, помогая Сергуне слезть с телеги.

- На дороге встрелись, - полицай полез в карман, достал Сергунины документы и отдал Гаврину.

- Значит, поубивало там всех, - Гаврин покачал головой. - Этот - зятя моего брат. От рождения тронутый…

Сергуня стоял перед ним, бессмысленно улыбался и трогал кожаное пальто.

- А пацана ещё таким видел, - Гаврин показал низко от земли. - Да-а, не ждал, не гадал, а семьёй обзавёлся.

Ветеринар всячески показывал, что он не рад встрече, и хотя Лёшка и догадывался, что так надо, но ему казалось, что ветеринар и на самом деле огорчён, и проникался к нему неприязнью.

- К себе возьмёте или как? - спросил усатый.

- Придётся. Не выгонишь же…

- У старосты на учёт пусть встанут, - усатый залез на телегу, смуглый чмокнул и дёрнул вожжами.

- Чего тут учитывать! - усмехнулся ветеринар и кивнул отъезжающим: - Ладно, я зайду.

Полицаи уехали, и Гаврин сказал, не меняя тона:

- В деревню идите потихоньку. Я догоню.

Он пошёл к больной лошади, а Лёшка дёрнул Сергуню за руку, и они пошли назад, вдоль забора.

Когда они проходили мимо ворот, Лёшка увидел немецкого офицера, невысокого, довольно полного человека, с короткими пухлыми ручками. Лицо у него было добродушное, какое-то даже наивное, словно готовое в любой момент безмерно удивиться. Он подходил к воротам с другой стороны, рядом с ним шёл парень повыше его ростом, в солдатских немецких штанах и сапогах, в ватнике, туго стянутом по узкой талии ремнём. Кепка у него была надвинута по самые брови. Он шёл с независимым видом и что-то рассказывал офицеру. В руках парень бережно нёс кулёк, свёрнутый из газеты. Пз кулька торчал чёрный птичий хвост. Офицер - Лёшка определил, что это майор, - внимательно слушал парня, словно всё, что тот говорил, было чрезвычайно интересно для него.

Подойдя к воротам, офицер скользнул взглядом по Сергуне и Лёшке, задержался немного, снова внимательно посмотрел на Сергуню и пошёл в ворота, поманив парня за собой. Часовой отдал ему честь.

"Ну всё! Это Краузе, и он нас распознал!" - подумал Лёшка.

Но Сергуня как-то даже весело шёл вниз, к деревне, бормотал что-то, вертел головой. Лёшка не чувствовал в нём волнения, как это было на дороге, и тоже понемногу успокоился.


14


Прошло десять дней. Лёшка и Сергуня жили в доме у ветеринара. Собственно, дом был не его, а высокой молчаливой старухи Евдокии Ивановны. Гаврин перед войной приехал сюда работать и снимал у Евдокии Ивановны полдома. У него был туберкулёз, и в армию его не взяли.

Сергуня и Лёшка поселились во времянке - маленьком домике, стоявшем в конце огорода. Во времянке была печка, а в сарае, за домом, полно было берёзовых поленьев. Лёшка должен был сам их колоть, но потом как-то Сергуня стал ему помогать. Лёшка противился сначала, но вид дурачка, колющего дрова, никого из деревенских не удивил, и Лёшка успокоился.

Сергуня велел Лёшке как можно быстрей завести знакомства с местными ребятами и особенно с тем парнем, которого они видели с майором Краузе.

Сам Сергуня никуда не ходил, сидел целыми днями во времянке или возле неё на лавочке. А Лёшка рыскал по деревне. Ветеринар с ними общался мало, при хозяйке он всячески показывал, что они для него обуза. А Евдокия Ивановна один раз только расспросила Лёшку про родных, узнала, что всех убило при бомбёжке, сурово погладила Лёшку по голове и больше с ним почти не разговаривала. Однажды только спросила, совсем ли Сергуня тронутый и нельзя ли его научить плести корзины или хотя бы вязать веники. Лёшка сказал, что можно попробовать. Плести корзины оказалось Сергуне не под силу, а изготовление веников он осилил. Евдокия Ивановна сказала, что будет продавать их немцам.

Немцев в Кропшине было около роты, пулемётный взвод мотоциклистов и та команда, что помещалась в школе. Команда, очевидно, несла караульную службу в лагере для военнопленных, который находился в лесу километрах в шести-семи от деревни. Каждый день утром и вечером грузовик с солдатами уезжал по дороге в лес и скоро возвращался, но уже с другими солдатами. На эту лесную дорогу немцы никого из местных не пускали.

Всё это Лёшка узнал от Кольки Козодоя, с которым познакомился в первые же дни. Колька жил через дом от них. Почему его прозвали Козодоем, Лёшка не выяснил. Может, потому, что у них во дворе жила коза?

Колька был на два года младше Лёшки, своей компании у него в деревне не было: ребята постарше не принимали его из-за болтливости, а с младшими играть ему было неинтересно. Поэтому он ухватился за знакомство с Лёшкой и в первый же день выложил ему всё, что знал про свою деревню. От него Лёшка узнал, что за два дня до их прихода немцы привезли на подводе четверых убитых и положили их на улице перед бывшим сельсоветом, где теперь сидит староста Шубин. Убитые пролежали весь день. Немцы велели сказать, если кто-нибудь опознает их. Но это были незнакомые люди, и никто не опознал. И тогда немцы велели похоронить их.

Про парня, разговаривавшего с майором, Колька сказал, что зовут его Пашка, что ему шестнадцать лет и он ни с кем не дружит. Пашка очень зазнаётся, хотя самого его из школы выгнали перед самой войной за неуспеваемость. Теперь он только одним увлекается: пропадает целыми днями в лесу, ловитптиц или стреляет их из рогатки и носит майору Краузе, а тот делает из них чучела. Краузе так по-русски говорит - никогда не поверишь, что немец. И вообще он ничего, не зверствует. Пашке сапоги дал, и штаны, и деньги даёт, поэтому все ребята Пашку презирают. Не так, конечно, как предателя Шубина, бывшего продавца сельпо, но всё же…

Были в деревне трое ребят старше Кольки и Лёшки, которые держались особняком. У них были какие-то свои секреты, и собирались они у речки, далеко от деревни. Когда-то красноармейцы рыли там окопы, чтобы обороняться, но немцы прорвались в другом месте, и наши отошли, не использовав эти окопы. Ребята устроили в блиндаже свой штаб. Колька пытался за ними подсматривать, но они его отлупили и сказали, что если ещё попробует шпионить, то ему будет хуже. А Колька, конечно, не шпионил, просто ему хотелось с ними играть. Главным у них был Женька.

С этим Женькой Лёшка и попытался познакомиться. Догнал его на улице, дёрнул за рукав. Тот резко обернулся.

- Здравствуй! Меня Лёшка зовут.

- Ну и что? - Женька смотрел недружелюбно.

- Ну… Я хотел узнать, может, у тебя есть чего-нибудь почитать.

Женька сплюнул и сказал с презрением: - Нашёл время! Читатель… И ушёл.

Пашка был здоровый парень, можно сказать, взрослый, и Лёшка боялся с ним знакомиться. Ни отца, ни матери у Пашки не было, он жил с бабкой на самом краю деревни, и в доме у них жили три немецких солдата. Как к Пашке подступиться, Лёшка не знал. Несколько раз он прошёлся возле их дома, приглядываясь. Во дворе ходила большая лохматая собака с очень толстым пузом - наверно, скоро щенята родятся. И Лёшка придумал. На всякий случай взял с собой рогатку и горсть камешков: может, на этой почве найдут общий язык.

Он увидел Пашку, который тащил из леса большую вязанку прутьев, и пошёл за ним. Возле своего забора Пашка сбросил вязанку. Тут Лёшка и подошёл к нему.

- Здорово, - сказал он как можно независимей.

- Привет, - Пашка без всякого интереса поглядел на него.

- На растопку? - с бывалым видом Лёшка кивнул на вязанку.

- Ты в дядю, что ли, из придурков?

- Ничего я не из придурков! - Лёшка обиделся.

- Кто ж сырыми прутьями топит? Это забор плести, огород делать. Пашка говорил спокойно и даже дружелюбно, и Лёшка осмелел.

- А у тебя собака скоро ощенится? - спросил он.

- Думаю, послезавтра.

- Хотел вот щенка попросить. У нас собаки нет в доме.

- Если пять будет - один твой. Трёх я обещал уже.

- Пузо у неё вон какое! - обрадовался Лёшка, - Может, и больше будет.

- По пузу судить трудно.

Тут Лёшка увидел синицу, прыгающую по веткам яблони за забором. Вот прекрасный случай поразить нового знакомого! Лёшка быстро вынул рогатку, заложил камень и выстрелил. Камень сбил сухой листик, а синица улетела.

Пашка с маху дал Лёшке подзатыльник.

- Чего она тебе - помешала? Лёшка рассердился.

- А сам ты сколько их майору перетаскал?! Пашка сильно толкнул Лёшку в грудь, тот еле устоял.

- Пошёл отсюда… - процедил Пашка.

Лёшка попятился и натолкнулся на двух немцев, подходивших к калитке. Они засмеялись, глядя на него, и один стал что-то говорить Лёшке. А Пашка, не взглянув на немцев, ушёл во двор.

- Ауфвидерзеен, - неожиданно для себя сказал Лёшка, пятясь от солдат.

Те загоготали.

Да, с ребятами контакты не налаживались. А Сергуня торопил Лёшку. Он посоветовал разыскать их блиндаж и познакомиться с ними там.

И вот Лёшка как бы невзначай расспросил Кольку, где находятся окопы, тайком от всех рано утром выбрался огородами из деревни, вышел на берег реки и пошёл вдоль неё. Он не сразу нашёл это место, оно оказалось километрах в трёх от деревни. Сначала попались маленький окопчик, яма с заросшими травой краями. Потом довольно длинный извилистый окоп, потом ещё несколько маленьких. Цепь окопов тянулась вдоль реки, а блиндажа всё не было. Наверно, он где-нибудь в глубине, не на самой передней линии. За окопами над лугом торчал бугор, поросший кустами. Лёшка решил забраться на него и оглядеться. Сверху он сразу увидел вход в блиндаж и стал спускаться по крутизне. Склон был песчаный, грунт оползал под ногами… Вдруг подошвы скребнули по чему-то твёрдому. Под слоем песка обнажились зелёные доски. Лёшка повозился немного и приподнял сбитую из досок крышку, видимо от какого-то немецкого ящика.

Крышка прикрывала довольно глубокую яму, в которой были уложены длинные свёртки из мешковины. Лёшка потрогал верхний и испуганно отдёрнул руку. Он поспешно огляделся - вокруг не было ни души. Первой мыслью было скорей засыпать крышку песком и бежать отсюда. Но кого бояться? Вряд ли это немцы спрятали здесь оружие. Конечно, это Женька и ребята! А может, и они об этой яме не знают, тогда Лёшка нашёл первым и может распоряжаться как хочет. Правда, им с Сергуней оружие пока не требуется. Но если потребуется, где они его возьмут - только здесь. И Лёшка принялся исследовать тайник.

Сверху лежал немецкий автомат, магазин был полон патронов. Потом два немецких карабина и наша трёхлинейка. В отдельном свёртке были гранаты: две наши "лимонки", одна РПГ-42 и четыре немецкие - с длинными ручками. На самом дне в мешке были патроны: и россыпью, и в обоймах, и в длинном цинковом ящике, вскрытом и наполовину опорожненном. Патроны были в основном немецкие, для автомата, но и пистолетные попадались, и наши - винтовочные.

Совсем в глубине, сбоку, лежал небольшой свёрток. Там оказались два пистолета: ТТ и "вальтер". Любимый Лёшкин "вальтер"! Он осмотрел его, вынул полную обойму, отвёл затвор. Тот заскрежетал. Не смазан, а может, и в песке. Этого Лёшка стерпеть не мог. Он заметил, что один карабин был густо смазан.

Пустой винтовочной обоймой он наскрёб с него смазки, сунул "вальтер" в карман, в тайнике всё привёл в порядок и закрыл его крышкой. Потом ещё раз осмотрелся - кругом было пусто и тихо - и спустился дальше к блиндажу.

Это было довольно тесное помещение с бревенчатыми стенами и потолком. Но здесь был стол и вдоль стен скамейки. Двери не было, просто дыра, но в неё проходило достаточно света.

Лёшка сел за стол, достал "вальтер" и принялся его разбирать. Он оторвал кусочек от подкладки пиджака и вытер им дочиста все детали пистолета. Потом стал их смазывать. И тут, совсем близко, он услышал голоса. Ему послышалось что-то немецкое… Бежать? Поздно. Немцы увидят его с разобранным пистолетом - и это всё. Конец. Сергуню сразу арестуют… Значит, защищаться! Сюда, сбоку от двери, и стрелять внезапно. В бок первому, потом выскочить и во второго!

Пока он думал, руки автоматически точно собирали пистолет. Почему-то он вдруг представил, как в дверь входит Краузе, толстенький, удивляющийся…

У входа осыпалась земля, и в блиндаж вошёл Женька. Он замер, глядя на Лёшку без всякого выражения. Лёшка положил пистолет и вытер лоб. В блиндаж протискивались остальные, Женька посторонился. Он молчал и не спускал с Лёшки глаз. Вошли двое, Сёмка и Виталий. Они и по деревне всегда ходили вместе. Все трое молчали и смотрели на пистолет, Женька подошёл к столу.

- Это твой?

Лёшка пожал плечами.

- Я спрашиваю, это твой?

- Нет.

- А зачем взял?

- Обожди, - сказал Виталий. - А как он нашёл?

- Кто показал-то? - спросил Сёмка.

- Я случайно нашёл, - сказал Лёшка. - Спускался и ногой зацепил.

- Спускался… - Скулы у Женьки побелели. - Кто подослал?

- Да никто. Гулял просто.

- Ну и догулялся. Отсюда не выйдешь, пока не скажешь.

- Подумаешь, какой страшный! - Лёшка обозлился. - Очень я тебя испугался!

- Да что с ним разговаривать! - сказал Сёмка. - Пистолет сломал, нашпионил…

- Кто сломал, кто?! - Лёшка вскочил. Потом сел, закрыл глаза, а голову запрокинул и стал на ощупь разбирать пистолет. Озадаченные ребята следили за его руками. Он разобрал "вальтер", потом собрал его, вогнал обойму и только тогда открыл глаза. Но Женька стал ещё подозрительней.

- Где это ты так наловчился? - спросил он.

- Где надо, - сказал Лёшка и прикусил язык. Ох, как хотелось сказать им, что он советский разведчик, что его специально привезли на самолёте, что он знает про школу и Краузе такое! А Сергуня - это…

Женька сел, подвинул к себе пистолет и сказал Сёмке:

- Иди на пост. Как бы он не привёл кого с собой.

Сёмка молча вышел.

- Где научился немецкий пистолет разбирать? - спросил Женька.

- Не твоё дело!

- Ты отвечай давай, а то плохо будет. Ветеринар у немцев работает… Он послал?

- Никто меня не посылал! Я сам пришёл.

- Кончай! Всё равно скажешь…

Лёшка лихорадочно соображал, как быть. Лицо у Женьки было жёсткое, глаза горели ненавистью. Ребята явно наши, значит, можно как-то намекнуть про Сергуню, про задание… Но много раз говорил ему Сергуня, что ни при каких обстоятельствах и никому этого говорить нельзя. Только бы выбраться отсюда, вернуться к Сергуне! И дёрнуло его пистолет смазывать…

- У меня такой же пистолет был дома, в Гдове, - сказал Лёшка, - я и научился. А потом в дом бомба попала.

- А где пистолет взял?

- На убитом офицере нашёл. В городе бой был. Женька задумался. Поверит или нет?

- Я пионер, и нечего меня подозревать! - Лёшка решил наступать. - Я сам хочу с немцами драться! А вы тоже - нашли, где тайник сделать. Так его любой найти может. А пистолет нечищенный был! Не умеете с оружием обращаться, а ещё допрашиваете!

- Кто дорогу сюда показал?

Лёшка замялся, но ничего не оставалось, как сказать правду.

- Козодой говорил, что у вас блиндаж есть. Я и пришёл посмотреть.

- Козодой!… - Женька сжал кулак и посмотрел на Виталия.

- Не надо было бить его, - сказал Лёшка, - пусть бы лучше поклялся никому не говорить, а то он мог на вас обозлиться и кому угодно растрепать. Хорошо, мне сказал.

- А ты чем поклянёшься, что не проболтаешься? - спросил Женька.

- Чем хочешь, - Лёшка встал.

- Мать есть?

- Нет.

- Тогда клянись своей жизнью. Предашь - жизнью и ответишь. У меня рука не дрогнет.

Лёшка набрал уже воздуха, чтобы торжественно поклясться, но сообразил, что ему надо будет всё рассказать Сергуне.

- Чего мнёшься? - прищурился Женька.

- А если я партизанам расскажу?

- Здесь партизан нету.

- Ну а если парашютисты наши в лесу - им могу рассказать?

- Если точно будешь знать, что наши. И вообще сначала мне скажешь, если встретишь кого.

- Хорошо. Значит, клянусь собственной жизнью, что никому не расскажу об этом блиндаже…

- Об отряде "Мститель", - подсказал Виталий, и Женька метнул в него гневный взгляд.

- …об отряде "Мститель" и тайнике с оружием, - продолжал Лёшка, - никому, кроме советских разведчиков.

- Если будешь точно знать, что наши, - добавил Женька.

- Если буду точно знать, что наши. Ну, теперь примете меня?

- Больно быстрый, - сказал Женька. - Испытательный срок пройдёшь.

Сейчас иди домой. И помни клятву. А с ветеринаром осторожней будь.

Лёшка вылез из блиндажа и огляделся. Он не сразу заметил Сёмку, лежавшего в густой рыжей траве. С охранением у них было поставлено хорошо.

Лёшка уже далеко отошёл, когда увидел, что через кусты кто-то пробирается. Он лёг в траву, отполз за бугорок и стал наблюдать.

Из кустарника вышел Пашка. Он постоял, оглядываясь, и пошёл прямо к блиндажу.

Может, он их выследил? Пашка явно на Краузе работает… Сейчас он на них наткнётся, и Женька запросто его пристрелит! У него действительно рука не дрогнет. Недаром он у них командир.

Пашка скрылся за бугром. Лёшка подавил желание подобраться ближе и послушать, что там происходит. Выстрела не было. И тут на склоне появились Пашка, Женька и Виталий, раскрыли тайник и понесли свёртки с оружием в сторону от блиндажа, куда именно, Лёшка не увидел, потому что бугор скрыл ребят. Вот тебе и Пашка!

Всю дорогу до дома Лёшка мучился. Во-первых, он чуть не выдал себя, когда похвастался знанием пистолета. А во-вторых, он сказал им про Кольку, значит, предал. Правда, иначе было трудно выкрутиться. А если бы он попал в руки к немцам - сказал бы он про Кольку, чтобы спастись? Да никогда! Никого бы он не выдал, пусть бы его мучили и пытали!

Сергуня был во времянке, и Лёшка, предварительно осмотревшись, нет ли кого поблизости, шёпотом рассказал свои приключения.

Сергуня задумался. Он лежал на сене, служившем им постелью, и по привычке бормотал какую-то песню.

- Вечером приведи ко мне этого Женьку, - сказал он наконец. - Но лучше найди его сейчас, скажи, что один человек хочет его видеть вечером, что дело тайное и чтоб он до встречи ничего не предпринимал со своим отрядом. А то они тут натворят чего-нибудь раньше срока.

- А если он не пойдёт?

- Скажешь, что это приказ.

Лёшка пошёл по деревне к Женькиному дому. Женьки ещё не было, и Лёшка дожидался его, лёжа в бурьяне на пустыре. В деревне Лёшка уже освоился и привык к виду немцев на улицах. Немцы были какие-то тихие, не зверствовали. Сергуня объяснял это тем, что здесь стоит простая войсковая часть, а не эсэсовцы и не каратели.

- Ну, чего тебе? - хмуро спросил Женька, когда Лёшка подозвал его.

- Сегодня, когда стемнеет, приходи к нам во времянку, - Лёшка говорил строго, он торжествовал, потому что брал реванш. - Иди огородами, чтоб никто не видел.

- Это ещё зачем?

- Один человек хочет с тобой поговорить.

- Ветеринару продал?! - Женька схватил его за ворот.

- Пусти, дурак! - Лёшка вырвался. - При чём тут ветеринар?…

- Уже разболтал? А жизнью кто клялся?

- Я клятву не нарушал. Сказано - приходи. Это приказ.

- Чей?

- Сказать не имею права. И ты об этом своим не болтай.

Женька задумался, недоверчиво глядя на Лёшку.

- Ладно. Сам придёшь за мной. Кинешь камнем в сарай, я выйду.

Дождавшись темноты, Лёшка пришёл на тот же пустырь и кинул камешек в стену сарая. Женька появился неожиданно - сзади. Значит, боялся предательства и дожидался Лёшку, спрятавшись в бурьяне.

Они молча пробрались по задам деревни к дому ветеринара. У забора Женька остановился.

- Я туда не пойду, - прошептал он, - пусть сам выйдет.

- Ему нельзя выходить. А ты трус, вот ты кто!

- Ну смотри, если со мной что-нибудь - тебе конец.

- Ладно, ладно! Иди давай…

Они перелезли через забор, подошли к времянке.

- Иди, я здесь сторожить буду, - сказал Лёшка. Женька пробыл во времянке долго. В окне слабо теплился огонёк коптилки. Голосов слышно не было. Лёшка сторожко прислушивался, не идёт ли кто-нибудь. В деревне было тихо, только на горе, у школы, урчал грузовик. Редко лаяли собаки. Ночами бывали уже заморозки, и Лёшка дрожал в своём пиджаке.

Дверь тихо открылась, Женька вышел. В темноте не видно было его лица. Он молча протянул руку, и Лёшка протянул свою. Женька до боли сжал её и, не сказав ни слова, быстро пошёл к забору. Слышно было, как он перелезал, потом стало тихо. Грузовик на горе замолчал. Далеко, на том конце деревни, взлаивала собака.


15


У Сергея было ощущение, что реальными вокруг него были только времянка, забор да ещё опустелые грядки с гниющей картофельной ботвой. Жизнь вне этого двора была зыбкой, двоящейся, как в пыльном зеркале. Ветеринар казался ненадёжным. Пока он их ещё терпит, но, когда потребуется активная работа, как он себя поведёт? И есть ли уверенность, что он уже не работает на Краузе?

Житухин живёт в школе, никуда не выходит, печатает там спокойненько фальшивые карточки… До него не добраться. А и доберёшься, так что? Взрывчатки нет, школу не взорвать, станки не уничтожить. И рации нет, чтобы запросить помощь. И вообще, Хазин, не получив никакого сообщения в течение этих двух недель, вполне уже мог поставить крест и на Потапе и на Сергее. Да и на всей операции. Один появился прочный островок в этом колеблющемся мире - Женька. Злой, ненавидящий, весь нацеленный на борьбу. Но в то же время наивный, неумелый… Ну, украли они у шофёра немецкого грузовика домкрат и сумку с инструментами. Собирались прокалывать шины машин, поджечь бочки с горючим…

Разумеется, Сергей запретил им такие детские диверсии. Но с Пашкой Женька придумал здорово! Убедить всю деревню, что Пашка отщепенец и все ребята его презирают, - это было непросто. Тут, конечно, сам Пашка здорово поработал. Но односельчан он смог провести, а Краузе? Насколько майор верит Пашке? Опять неясность. И что такое Краузе?

Сергей до сих пор не имел представления о своём главном противнике. Он больше не видел его, кроме той встречи у школы. Он не слышал его голоса, не видел глаз. Деревенские считали его простым интендантом, своего рода завхозом, штатским человеком, в силу обстоятельств надевшим военную форму. А у него двадцатилетний стаж разведывательной работы!

Да, не всё было понятно… Ну, есть в лесу лагерь для военнопленных. Так почему бы Краузе не держать мастерскую по изготовлению карточек там, за колючей проволокой?

Сергей сидел у себя во времянке, вязал веники и мучился: что предпринять? Веников он навязал уже порядочно. Евдокия Ивановна всё относила немцам. Для школы нужно два, ну три веника в месяц. В лагерь отправляют? Что же это за концлагерь, куда требуется такое количество веников? Странно… Следовало узнать хоть что-нибудь об этом лагере. Но как? Сергей пока не придумал. Главным сейчас было другое - Житухин, карточки. Что это за человек такой - Житухин? Предатель? Или просто привезли его и заставили работать?

Сергей вызвал во времянку Пашку. Конечно, не следовало раскрывать себя другим ребятам, надо было ограничиться Женькой, но Сергею необходимы были сведения из первых рук, приходилось идти на дополнительный риск.

Пашка рассказал много интересного. В школе было несколько комнат, которые постоянно охранялись часовыми. В одной комнате Пашке удалось в открывшуюся дверь заметить высокий шкаф с множеством ящиков, на которых были написаны буквы. Нетрудно было сделать вывод, что в школе находится большая картотека. Но для изготовления фальшивых карточек картотека не требуется. Возможно, это картотека на заключённых в лагере. По словам Пашки, Краузе ездил в лесной лагерь не каждый день. Иногда к нему приезжали оттуда офицеры.

В школе Пашка часто встречал пожилого человека в круглых очках и с густой бородой, закрывавшей чуть ли не всё лицо. Он жил в комнате, где раньше был зоологический уголок, и часто слонялся по коридорам и во дворе. Вид у него был такой, словно он измучен бездельем. Житухин, а по описанию это был он, перед немцами дрожал, в коридорах прижимался к стенам, пропуская какого-нибудь солдата, и только с Краузе вёл себя смелей, наверно, потому, что тот обращался с ним подчёркнуто вежливо. Непохоже было, чтобы Житухина держали взаперти: раз в неделю, вечером, он ходил в деревню в баню старосты Шубина. Однажды Житухин даже попросил Пашку наломать ему берёзовых веток для веника. Но Пашка сказал, что ему некогда, пусть Шубин наломает.

Вообще, как понял Сергей, Пашка вёл себя там независимо и даже вызывающе. Наверно, это было правильно, во всяком случае похоже, что Краузе Пашка нравится и он ему доверяет.

Пашке Сергей дал задание познакомиться с Житухиным, зайти к нему в комнату под предлогом того, что ему что-то нужно из оборудования зоологического уголка.

Через два дня Пашка доложил, что знакомство состоялось. Он пришёл к нему порыться в старых чучелах птиц. Житухин сидел на кровати и пил самогон, закусывая прямо от целой луковицы. И при этом был вроде не пьян, но разговорчив. Поговорили о том, о сём, ничего особенного сказано не было, но Пашка заметил, что Житухин настроен мрачно. Напоследок Житухин попросил убрать из комнаты чучело филина, сказав, что оно его пугает вечерами. И хоть он закрыл его старой наволочкой, всё равно лучше убрать. Пашка забрал чучело и спросил, не надо ли веников для бани - у него насушены. Житухин сказал, что надо в пятницу. И попросил Пашку прийти вместе с ним мыться, один он боится. Пашка удивился, чего там страшного может быть. Житухин сказал, что боится партизан, а мыться вместе с немцами или Шубиным ему противно. Пашка сказал, что ладно, придёт, если выберет время. И тут Житухин стал ругаться и проклинать свою жизнь. А Пашка ушёл.


Вечером в пятницу, когда Лёшка прибежал с сообщением, что Житухин пошёл в баню, а шубинская сноха, топившая баню, ушла в дом, Сергей вышел из времянки. Вечер был тёмный, безлунный. Лёшка повёл Сергея огородами, но они чуть не натолкнулись на двух немецких солдат - те стояли возле уборной и разговаривали. Пришлось дожидаться, пока они уйдут. Наконец добрались до бани. Женька сторожил невдалеке. Сергей сказал ребятам, чтобы они следили за шубинским домом и вообще за всеми подходами и, если кто-нибудь пойдёт к бане, задержали бы любой ценой.

Окна шубинского дома были ярко освещены, там слышалась музыка - заводили патефон. Полицаи гуляли. Напьются, и придёт в голову попариться, благо баня топлена. Надо было спешить.

Сергей дёрнул дверь, она была заперта. Он постучал в запотевшее оконце.

- Паша? - спросили из-за двери.

- Да, - сказал Сергей.

Звякнул крючок, Сергей толкнул дверь. Голый Житухин, прикрывающийся веником, попятился от него.

- Не пугайтесь!

Сергей запер наружную дверь, но тут Житухин юркнул из предбанника в парилку и закрыл дверь. Слышно было, как он пытается всунуть в ручку какую-то палку.

- Ведите себя тихо, и с вами ничего не случится, - сказал Сергей и потянул за ручку. Дверь открылась. Житухин в страхе смотрел сквозь пар на Сергея. Тот вошёл и сразу присел - такой жар плавал под потолком. На скамье стояли две коптилки, призрачно освещавшие помещение.

- Садитесь, - сказал Сергей, - мне надо с вами поговорить.

Житухин послушно сел. Борода его бьла в мыльной пене. Он молчал, прислушиваюсь к чему-то, а глаза бегали по лицу Сергея.

- Не беспокойтесь, нас надёжно охраняют, - на всякий случай сказал Сергей и продолжал, - вы - Житухин Иван Михайлович, тысяча восемьсот восемьдесят четвёртого года рождения, по образованию художник-гравёр. Но честный труд вас не привлекал. Дважды судились, в сороковом году освобождены из заключения и жили в Сиверской на поселении.

Житухин не шевелился, во все глаза глядя на Сергея.

- В Ташкенте, - спокойно продолжал Сергей, - до недавнего времени жила бывшая ваша жена, Бакшеева. Сергей сделал паузу, и тогда Житухин выдавил:

- Почему - до недавнего?

- Она умерла.

- А что с ребёнком? - не сразу спросил Житухин.

- Поздновато вы заинтересовались судьбой дочери, поздновато.

- Но всё же?

- Она учится в интернате. Она знает, что её отец был фальшивомонетчиком, но не знает, что он стал предателем Родины.

- Это не так! - быстро сказал Житухин, выставляя вперёд руки.

- Вы участник фашистской диверсии против Ленинграда. Вы печатаете фальшивые карточки. Что - не так?

Житухин судорожно вздохнул и опустил голову.

- За измену Родине вы приговорены к смертной казни.

Житухин отшатнулся, вскочил.

- Сейчас?… - прошептал он, вглядываясь в Сергея. - Не имеете права! Если бы добровольно… Приехали в машине, с оружием, вывели, не дали вещей собрать… Меня заставили силой! И что мне было делать? Сказать - не буду? Да что вы понимаете? Вам легко говорить, вас много, вы с оружием, а вы бы попробовали один! Среди них… Ну и стреляйте, чёрт с вами! Стреляйте!

- Сядьте и перестаньте кричать, - сказал Сергей, - вы можете искупить вину.

Житухин опустился на лавку, недоверчиво глядя на Сергея.

- Ну да! Подложить мину - и самому… Кровью смыть, как это там говорится… Нет! Я не смогу.

- Давайте без истерик, Житухин. Вы можете принести пользу Родине, оставаясь живым.

- А где гарантия, что я всё же останусь…

- Никаких гарантий я вам не дам, - перебил Сергей, - кроме одной: если вы откажетесь помогать нам, я вам гарантирую…

- Я понял! Я согласен!

- Так… Что вы делаете для Краузе?

- Печатаю продовольственные карточки. Ну, потом кое-какие исправления в разных документах…

- Каких документах?

- Паспорта, военные билеты… - Житухин суетливо поглядывал на дверь, нервно потирал руки.

- В чём дело? - спросил Сергей. - Вы ждёте кого-нибудь?

Это был хороший случай проверить Житухина. Если он не скажет, что ждёт Пашку, значит доверять ему нельзя.

- Сейчас, возможно, придёт парнишка, который бывает у Краузе. Если он вас увидит…

- Его задержат, - сказал Сергей и успокоился.

- Вы не возражаете, если я залезу туда? - Житухин показал на полок. - Меня знобит.

Он залез на полок, лёг на живот и, свесив голову, поглядел оттуда на Сергея.

- Может быть, вы тоже разденетесь, а то мне как-то неудобно.

- Ближе к делу. Сколько карточек вы отпечатали?

- Двенадцать.

- Вот что, - сказал Сергей, - если вы хотите вести двойную игру, разговор у нас будет короткий. Повторяю, сколько карточек…

- Двенадцать! - Житухин даже подскочил.- Четыре хлебные, четыре на жиры, четыре… Я сделаю всё, что потребуете, но если вы мне не верите, я… Он развёл руками и выронил веник. Сергей поднял его, протянул Житухину. Врёт? Не похоже. Но почему карточек так неожиданно мало?

- Сколько вы можете сделать в неделю?

- О, я могу гораздо больше, но меня же не заставляют! Мне говорят - один комплект, и я делаю один.

- Куда потом идут эти документы?

- Этого мне не говорят, конечно.

Сергей надолго задумался. Житухин беспокойно посматривал на него сверху, вертелся, раза два хлестнул себя веником.

- Вы можете оставлять на карточке, - спросил наконец Сергей, - какой-нибудь знак, чтобы отличить её сразу, без экспертизы?

- Трудно… - Житухин задумался. - Краузе сам сличает с оригиналом. Нет, это не получится.

- Ну а как можно сделать, чтобы какое-нибудь пятно, например, проступило, но не сразу, а через несколько дней?

- Пятно - нельзя. Правда, можно ослабить краску. Я этим когда-то занимался из чистого интереса. Своего рода научная работа. При этом печать, скажем, через некоторое время выцветает, меняется соотношение цветов.

- Через какое время?

- Если она выцветет в сейфе у Краузе, я уже не буду вам полезен. Но можно будет добиться, чтобы выцветала дней через десять, пожалуй.

- За это время документы уже уйдут?

- Да.

- Сделайте для меня такую ослабленную карточку.

- Вы можете и не проверять меня. Я своему слову не изменяю.

- Когда она будет готова? - строго спросил Сергей и встал.

- Дня через три. Но я рискую…

- Конечно, рискуете. Через три дня вас навестят.

- Кто? - Житухин испугался.

- Вас спросят, нет ли у вас в комнате чучела сойки. Это значит, что человек от меня. И учтите, Житухин, мы следим за вами пристально.

- Но если Краузе меня заподозрит, он, знаете ли, довольно милый человек, но всё же… я смогу бежать к вам?

- Постарайтесь, чтобы он не заподозрил. И будьте с ним осторожней. Это хитрая лиса.

Житухин всплеснул руками и снова выронил веник.

Сергей протянул его Житухину и вышел в предбанник. Житухин слез с полка и зашлёпал за ним. Приоткрыв дверь, Сергей осмотрелся и прислушался. В доме Шубина пели.

- А я даже рад, - сказал вдруг Житухин, - надоело бояться попусту.

- С лёгким паром, - Сергей выскользнул в дверь и услышал, как сзади звякнул крючок.


16


Ещё с вечера температура резко упала. Ночь была морозная, тихая, и утром лес стоял застывший и опустелый: всю ночь с осин, тополей и берёз падали листья. Ветра не было совершенно, и круглые кучи листьев лежали под деревьями.

Лёшка сидел на пне, засунув руки в глубокие карманы и постукивая ботинком о ботинок. Мороз пробирал. Хорошо, Евдокия Ивановна подарила ему вчера свою старую плюшевую шляпу. Сергуня надрезал её в двух местах, отвернул края, и получилась шапка, прикрывающая уши. Правда, без козырька. В ней было тепло, но выглядела она всё-таки слишком женской, и Лёшка уныло ждал сейчас появления Пашки - засмеёт он его.

У Лёшки была с собой корзина под клюкву. Следовало бы набрать немного ягод, но, где клюква растёт в лесу, Лёшка не знал.

Пашка появился бесшумно и совсем не с той стороны, откуда Лёшка ждал его. Вид у него был запаренный: кепка на затылке, лицо горит, ворот рубахи расстёгнут, и видна крепкая, покрасневшая шея. Пашка тяжело дышал.

- Ты чего? - испугался Лёшка.

Пашка не ответил, присел на корточки, сплюнул сквозь зубы. Он был очень возбуждён, но как-то весело возбуждён. На Лёшкину шапку он и внимания не обратил.

- Ну пошли, чего сидишь?! - Пашка упруго поднялся, пнул ногой шишку.

- А ты почему бежал? - спросил Лёшка, идя за ним и приноравливаясь к его размашистому шагу.

- Ты в лесу болтай поменьше, - сказал Пашка.- Разговорчивый больно!

Пашка был недоволен, что Сергуня послал с ним к лагерю Лёшку. Он всё любил делать один, а от Лёшки никакого проку не ждал. С утра он ходил в лес проверять силки на рябчиков и петли на зайцев. В руках у Пашки ничего не было, и Лёшка соображал, как бы поехидней спросить у него насчёт добычи.

Они быстро шли лесом по еле заметным тропинкам, известным одному Пашке. Пашка давно уже нашёл безопасный подход к этому лагерю, ещё когда решено было напасть на охрану и освободить пленных. Сергуня запретил об этом и думать, однако заинтересовался рассказом Пашки о той лесистой гриве, с которой лагерь виден как на ладони. Непонятно только, почему он послал с Пашкой этого пацана. Впрочем, сейчас это было не важно: сегодня утром всё изменилось. Пашка встретил в лесу партизан. Двое с немецкими автоматами вышли из зарослей, когда Пашка возился с петлёй на заячьей тропе. Заяц попался тощий, но так запутал ловушку, что с ней пришлось повозиться. Он чертыхался, стоя на коленях, и услышал идущих, когда те были уже рядом.

Партизаны долго выспрашивали Пашку, кто он и откуда. Пашка всё им рассказал: сколько немцев в Кропшине, про Краузе и школу. И сам стал их расспрашивать, но они ему ничего про свой отряд не сказали, их беспокоило одно - где можно достать продукты.

Пашка догадывался, что они не здешние и пришли, вероятней всего, на зимовку. Он спросил, как их можно будет разыскать, но они посмеялись в ответ и собрались уходить. Тогда Пашка стал им рассказывать про отряд "Мститель" и про лагерь, что его можно запросто атаковать небольшими силами, охрана там слабая, на вышках даже пулемётов нет. А пока из Кропшина прибудет подкрепление, пленные уже будут свободны, вооружатся, и продуктов достанется много, и боеприпасов.

Партизаны слушали его недоверчиво, но напоследок сказали, что доложат всё командиру, а через пять дней Пашка пусть придёт на это же место.

Пашка отдал им зайца, двух рябчиков, и партизаны ушли. Теперь Пашка мучился: а вдруг они ему не поверили и не придут больше? Может, надо было рассказать им, что в Кропшине находится наш разведчик со специальным заданием?

Ребята пришли на гриву, забрались на её вершину, и Пашка, как велел Сергуня, показал Лёшке здоровенную сосну. В развилке этой сосны удобно было сидеть, и лагерь оттуда виден хорошо.

Лёшка полез по стволу, но не смог забраться и сполз. Пришлось его подсаживать. Странное дело: Сергуня мировой мужик, настоящий разведчик, казалось бы, умный, но почему он с собой такого слабака взял?

Лёшка долго сидел на сосне. Пашка сказал ему, чтобы он там не очень вертелся, а то как бы с вышки какой-нибудь фриц его не углядел.

Ветер, начавшийся недавно, дул в сторону лагеря, и ничего не было слышно. Обычно сюда и лай собак доносится, и даже голоса, только ничего не разобрать.

Лёшка слез и сказал, что можно идти. Надулся пацан, воображает, раскомандовался!… Ну, пусть его. Обидно, конечно, что Сергуня вроде бы и не доверяет Пашкиному глазу, но ничего, вот он ему расскажет про партизан! А этой мелкоте про то знать не надо. Сейчас он его заставит клюкву собирать, а то припрётся в деревню с пустой корзиной, с него станет!


17


Гаврин принёс Сергею кусок мяса. Летом он лечил у Шубина корову, которая отелилась бычком. Шубин подросшего бычка зарезал, и про Гаврина не забыл.

Гаврин поставил мясо вариться, закурил, сел на лавку и сказал Сергею, что Шубин говорил, будто немцы вышли к Волге и взяли Сталинград. Теперь покатятся до Урала.

- Всё, что они говорят, делите на три, - сказал Сергей. - Ленинград больше года взять не могут. А Москва? Они уже утюжили мундиры для парада на Красной площади, но пришлось мундиры побросать, когда драпали.

- Да, это всё так… - Гаврин затянулся самокруткой, закашлялся.

- Чем вы озабочены? - спросил Сергей.

- Знаете, я иногда пугаюсь - мне приходится много с ними общаться, всё-таки организованность у них поразительная. Казалось бы, далеко от фронта, тихо, но как солдаты козыряют офицеру, вы бы видели! Организованность и дисциплина. Просто железная машина! Что может этому противостоять?

- Сила духа! - Сергей вскочил и заходил по комнате. - У наших людей гораздо больше душевных сил, чем у немцев, потому что немцы пришли порабощать, а мы боремся за свободу.

- Но чтобы сломить такую машину, нужна техника, одной силы духа, знаете ли…

- А вы не представляете, какую технику сейчас создают в тылу! И как работают - по четырнадцать часов. Женщины, дети… Сергей замер, прислушиваясь, сделал знак Гаврину и быстро лёг на сено. Стукнула дверь, Гаврин поспешно обернулся. Но это был Лёшка.

- Здравствуйте, дядя Гриша.

- Здравствуй, - Гаврин встал, посмотрел на Сергея. - Один их грузовик поднимает четыре тонны, а наши полуторки… Ну да ладно. Вот что ещё. Тут у нас есть недостроенный скотный двор. Вчера вечером майор ходил туда. Непонятно, что ему могло понадобиться. Причём я его там второй раз вижу.

- А первый раз когда это было? - спросил Сергей.

- Дайте вспомнить… На той неделе. В четверг.

- Сегодня пятница… А что там, в этом скотном дворе?

- Да ничего. Стены не кончены, стропила не начали ставить - война помешала. - Гаврин заглянул к Лёшке в корзинку, усмехнулся, с сомнением глядя на Сергея. - По ягоды ходим… Ну, ну…

Гаврин ушёл. Лёшка вертелся у печки, принюхиваясь к запаху из чугунка.

- Скоро есть будем, - сказал Сергей. - Давай рассказывай!

- Пашка что-то срочное сказать хочет.

- Подождёт до темноты. Ну, что в лагере?

Лёшка начал рассказывать, и Сергей в который уже раз подивился его зрительной памяти. За полчаса Лёшка увидел и запомнил всё, что возможно было разглядеть с такого расстояния.

Прежде всего Сергея поразило одно Лёшкино наблюдение. В стороне от бараков была площадка, на которой имелись высокое горизонтальное бревно с наклонными сходами и дощатая стена в виде фасада с двумя, одно над другим, пустыми окнами. Дальше - больше! Недалеко от этого места Лёшка разглядел группу людей, одетых в наши, песочного цвета, шинели. Двое боролись, а остальные стояли вокруг. Потом, когда один из боровшихся упал, стали бороться двое других. И, наконец, третье. Лёшка заметил две группы людей - в наших шинелях и в штатских пальто, среди которых видны были фигуры в немецких мундирах. Обе эти группы медленно расхаживали по территории, словно гуляли, и вели мирные беседы. Кроме того, Лёшка утверждал, что форма у немцев была светлая, армейская, а не чёрная, эсэсовская.

Хорош концлагерь, где для пленных имеется тренировочная полоса препятствий, где они занимаются уроками борьбы и разгуливают, беседуя с немецкими офицерами! Да и пулемётов на вышках нет, и собаку Лёшка видел только одну: солдат вывел её за ограждение на поводке и скоро увёл обратно.

Вот теперь для Сергея изменилась вся картина хозяйства Краузе, и всё встало на свои места. В лесу неподалёку от Кропшина находится немецкая разведывательная школа, и готовит она, по всей видимости, диверсантов, набранных из предателей, уголовников и просто запуганных фашистами военнопленных.

Понятно и наличие в школе у Краузе картотеки. Только странно, что она хранится открыто, в шкафах; маловероятно, чтобы такой опытный разведчик, как Краузе, хранил её таким образом. Это какая-то другая картотека, а секретная, самая ценная, на агентов, засылаемых к нам в тыл, должна быть спрятана.

Здание школы занято Краузе недавно, вряд ли он мог устроить какой-нибудь потайной сейф в стене, там стены бревенчатые. Краузе, конечно, ждёт, что наша разведка рано или поздно заинтересуется его хозяйством, ждёт - и приготовился. И в простой сейф картотеку он не положит, это против правил - сейф всегда притягивает разведку противника. И не в лагере он её держит - при себе, рядом, на случай неожиданностей. Нет, картотека у него в комнате, в таком месте, которое всегда на виду и не вызывает никаких подозрений.

Сергей поймал себя на том, что для него уже изменился весь смысл операции. Завладеть картотекой разведшколы! Но по зубам ли ему такой орешек? Даже если он до неё доберётся, что дальше? Фотоаппарата нет. Значит, надо её похитить. А это сразу - тревога, оцепление деревни, облава… И как передать картотеку в Центр? Нет, тут надо всё как следует обдумать…

Да, теперь понятно, почему так мало карточек печатает Житухин: он снабжает фальшивыми документами агентов, отправляющихся на задание. И тогда правильно Сергей придумал - эти изменившие цвет карточки помогут опознать диверсантов при первой же проверке документов. Ведь в Ленинграде можно оказаться без паспорта, но карточки должны быть у каждого… Как сообщить об этом в Центр? Связь! Нужна связь - и немедленно!

Вечером во времянке появился Пашка. Он рассказал о партизанах, и Сергей даже не сразу смог поверить в такую удачу. Но есть ли у них рация?

- Я днём в школе был, - сказал Пашка напоследок, - майор сказал, что работу даст. У них дед Никифор печи топил, а теперь не может - спина заболела, не гнётся. Вот майор хочет, чтоб я топил. А я не знаю…

- Ну так хорошо! Будешь печи топить, значит, во всех комнатах побываешь. И тут я очень надеюсь, Паша, на твою смекалку. Понимаешь, у Краузе где-то должен быть тайник, он там прячет очень важные документы. В кабинете или в комнате, скорей даже в комнате. Ты у него там был?

- Ну, был.

- Вспомни, что у него в комнате.

Пашка задумался. Сергей пожалел, что Лёшка не может побывать у Краузе - тогда бы он знал всё до последней мелочи.

- Ну, там шкаф, он раньше в учительской стоял. Потом стол. С ящиками, такие у него - тумбы…

- А что на столе лежит?

- Книжки. Потом портфель. Такая вот, - Пашка показал руками, - толстая бутылка стоит металлическая, а крышка - стаканчиком.

- Термос… Нет, это не то. Ну ещё что припомнишь?

- Чемодан под кроватью. Потом у него такая штука есть, в ней разные пузырьки, коробочки блестящие, бритва…

- Несессер. Маловато по размеру. Это должно занимать такое место, как толстый портфель.

- Ещё у него ящик есть.

- А что в ящике? - оживился Сергей.

- Там стружка. Он её берёт, когда с птицы шкурку с перьями снимает. Он мне показывал - интересно делает. Значит, шкурку изнутри кисточкой смазывает, мышьяком, чтобы не сгнила, потом из этой стружки комочек делает и в шкурку вставляет - как бы тело. Потом зашивает, и получается, будто птица лежит на спине, крылья прижаты, клюв вытянут, как мёртвая.

- Ящик, говоришь… Может, на дне, под стружкой? Ты попытайся, когда майора не будет…

- А он сейчас уехал! - перебил Пашка. - За ним машина пришла, не ихняя, откуда-то, не знаю.

- А кто за него остаётся, когда он уезжает?

- Обер-лейтенант. Его Курт зовут, а фамилия трудная.

- Так, так, так! - Сергей возбуждённо потёр руки. - Хорошо бы сегодня там протопить - и в ящичке… того, а?

- Я и пойду, они на ночь всегда топят. И ящик раскурочу.

- Только осторожно! Если найдёшь, ничего не бери, оставь всё как было. И вот что ещё. Зайди к Житухину и скажи, только чтоб никто не слышал: нет ли у вас в комнате чучела сойки?

- Да нету, я и так знаю! Сергей засмеялся.

- Это пароль. Это значит, что ты от меня. Он тебе передаст бумажку, продовольственную карточку. Ты её спрячь и принеси мне. И спроси, что ещё мне передать.

- Всё сделаю в лучшем виде! - Пашка ухмыльнулся.

Похоже было, что этот парень вообще не знает, что такое страх. Пашка вышел совершенно бесшумно, за окном слабо мелькнула его тень.

Сергей и Лёшка поужинали мясным супом, и Лёшка лёг спать. Сергей сидел на скамье у окна, хотелось курить, хотя бросил он уже давно, ещё в Ленинграде. Он смотрел на спящего Лёшку. Это был уже не тот ленинградский заморыш с бледно-голубой кожей и огромными, провалившимися глазами, который спал у него на Васильевском острове. Мальчик окреп, поправился на деревенских харчах, на воздухе и солнце. И от того, что ничего страшного не происходило вокруг, стал спокойней, уверенней.

Сегодня за обедом он давился от смеха, рассказывая про Пашку, который ничего не поймал в свои силки. В лесу он хотел поддеть Пашку, но сдержался.

А когда вечером пришёл Пашка и рассказал про партизан и как он им отдал добычу, Лёшка насупился, затих - ему было стыдно. После Пашкиного ухода он был задумчив, быстро лёг и сказал, поворочавшись: - Сергуня, а наверно, люди часто думают про других совсем не то, что на самом деле.

- Часто. Если бы люди не ошибались друг в друге, жизнь была бы простой и ясной. И многих бед не произошло бы.

Мальчик долго молчал, потом сказал с уверенностью: - Лучше про людей сразу думать хорошее.

- Теперь он спал, а Сергей размышлял о том, что, когда мальчик это сказал, он не подумал о фашистах, и полицаях, и о старосте Шубине, которые тоже люди. Или он попросту исключил их из числа людей? Конечно, прекрасно считать всех людей хорошими, а мерзавцев - редким исключением, но для разведчика это недопустимо. Он вынужден подозревать каждого. Может быть, это одна из самых тяжёлых сторон его профессии.

И снова, в тысячный раз, всплыла в его памяти строчка, коряво написанная рукой Миши Панова: "Кто предал?". Эта строчка сидела в нём как заноза. И зачем Краузе ходит по четвергам на скотный двор? Ясно - для встречи со своим агентом. А почему не пошлёт обер-лейтенанта или ещё кого-нибудь? Тоже понятно, агент, значит, не говорит по-немецки. И понятно, почему встреча проводится тайно и в стороне от села: агента в Кропшине знают в лицо. Всё понятно в поведении майора Августа Краузе. Одно лишь в этой простой картине ускользает от взгляда, неясно, расплывчато - лицо его собеседника. "Кто предал?".

Сергей долго сидел на лавке у окна, глядя в сад. В комнате не было света, над лесом висела луна, свет её лежал на полу жёлтым квадратом. Квадрат передвигался. Сад за окном казался гуще от теней, отбрасываемых ветвями деревьев. Стекло начало запотевать, наутро, наверно, потеплеет. Очень тихо было в деревне, покойно. А Сергею становилось всё тревожней и тревожней. Словно шёл он впотьмах, ощупью пробирался по короткому коридорчику, и вот-вот должна была обнаружиться дверь, а за ней - выход и свет. Но вдруг он почувствовал, что стены раздались, ушли в темноту, а за ней угадывается огромное опасное пространство, настороженно ждущее его.

Дело оказалось много серьёзней, чем полагал Центр. Не походная типография фальшивых документов, а целая разведшкола абвера, армейской разведки. Теперь ясно, что их появление в деревне не осталось незамеченным. Конечно, их засекли. Но раскусили или нет? Можно ограничиться вербовкой Житухина и уходить. Меченые карточки помогут вылавливать диверсантов. Но если у Житухина не получится? А главное - рядом, под носом, документы разведшколы, картотека агентов, да и не только это: мало ли какие ценнейшие сведения могут накопиться в личном архиве майора за двадцать лет работы. И он кажется таким доступным, этот архив. Но как хочется уйти сейчас! И партизаны появились - помогут выйти к своим. Уйти, пока не захлопнулась ловушка. А он чувствует: капкан для него уже насторожен. В добродушии Краузе, в том, что так гладко всё выходит, что не происходит никаких осложнений, - во всём чувствуется напряжение смертельной пружины, готовой вот-вот сработать. И Краузе ходит по четвергам на скотный двор… Гуляючи, насвистывая мелодию из "Нибелунгов", прислушиваясь к голосам птиц, летящих ночами над деревней всё на юг, на юг…Спокоен Краузе.

Как хочется уйти, пока не поздно. Разве можно овладеть этими документами - без прикрытия, без тщательной разработки, без помощи Центра? А разве можно, уйти, не попытавшись?

Попытаться… Надо попытаться. Надо.

***

"…За 24 дня круглосуточного дежурства в эфире "Потап" на связь не выходил. Подтверждения успешного внедрения "Игнатия" нет. Никаких иных сообщений от "Игнатия" не поступало.

Считаю целесообразным снять дежурство в эфире, задание групп "Потапа" и "Игнатия" считать невыполненным.

Людей в количестве шеста человек считать пропавшими без вести (список и анкеты прилагаются).

Майор Хазин".


18


Рано утром обер-лейтенант Курт Йостель ехал в "лесную школу" в кабине грузовика, везущего продукты и отделение солдат для смены. Ехать туда ему сегодня не следовало: майора вызвали в штаб тыла, а Курт его замещал и, по правилам, должен был находиться в комендатуре. Но майор так замучил его хозяйственными делами, гонял по окрестным деревням собирать заготовленные старостами продукты, и Курт уже несколько дней не мог вырваться в "лесную школу". Там было общество несравненно более приятное, чем в этом постылом Кропшине, где только солдатня и пьяницы унтер-офицеры.

За поворотом на дороге лежало дерево. Шофёр резко затормозил, обер-лейтенанта бросило вперёд, и он только ещё подумал, что дерево лежит слишком правильно поперёк, когда загремело железо кабины, брызнуло стекло и сразу вслед донеслась автоматная очередь. Обер-лейтенант выбил дверь и вывалился наружу, на лету выдёргивая из кобуры парабеллум. Из кузова посыпались солдаты, чётко разбежались веером, залегли. Обер-лейтенант лежал в кювете и торопливо стрелял в лес. Всё восставало в нём против того, что должно было сейчас произойти. Так всё было хорошо: далеко от фронта, чистая работа, предстоящее повышение - и вдруг чудовищная несправедливость! Почему - с ним? Почему?… Сейчас партизаны, оборванные, вшивые бродяги, наползут со всех сторон и будут всаживать пули ему в голову, в лицо, в спину… Ужас ледяными тисками сжимал его тело.

Но тут он заметил, что из леса стреляли не густо, с перерывами, которые становились всё дольше. Его солдаты уже продвигались короткими перебежками в глубь леса. Значит, партизан мало, и они не знали, что в крытой брезентом машине сидят солдаты. Обер-лейтенант перестал стрелять, страх прошёл, но холод сжимал его…

Тут только он заметил, что лежит в канаве, полной какой-то вонючей, нестерпимо холодной воды. Он вылез на сухое медленно, неторопливо, словно хотел продлить состояние унижения. Он выпрямился, уже презирая щёлкающие по ветвям пули, и брезгливо отряхнул намокшую одежду кистью левой руки. Он чувствовал приближение медленно раскаляющейся ярости, которая находила на него не часто. Внешне он при этом бывал нетороплив и вкрадчив, но жесты делались слишком чёткими, шарнирными, и трудно было унять подрагивание рук.

Стрельба прекратилась. Шофёр был убит, трое солдат ранены. Остальные принесли из леса двух партизан. Оба были живы, но без сознания.

- Этих в машину! Дерево убрать! - негромко скомандовал обер-лейтенант.

Когда он сел за руль, лицо свело судорогой от ощущения мокрых холодных кальсон. Он до боли сжал зубы, разворачивая грузовик. Ярость его нарастала.

В комендатуре, переодевшись и дождавшись, когда врач привёл партизан в сознание, Курт начал допрос. Краузе всё не было, надо было принимать срочные меры, и вся ответственность ложилась на него. Он, конечно, поднял гарнизон по тревоге, выставил охранение, но главное было - получить от пленных точные сведения о расположении партизан и их силах. И тогда нацеленным ударом разбить бандитов. Может быть, ещё до приезда майора.

Один из партизан, лет сорока, был ранен в лицо и в руку. Говорить он не мог, но правая рука была цела, и были целы глаза - он мог писать.

Второй, молодой, быстро пришёл в себя - рана была лёгкой. Он молчал, но взгляд был осмысленным и испуганным. С него и начал обер-лейтенант.

Переводчик в комендатуре был толковый, он совершенно точно передавал не только смысл вопроса, но и интонацию. Молодому было обещано полное прощение и освобождение. Для этого он должен был показать дорогу к лагерю партизан. Если ему будет трудно идти, ему дадут лошадь.

Партизан молчал, морща лоб и вглядываясь в лицо переводчика.

- Мягко спросите его, - сказал Курт переводчику, - хочет ли он есть и пить.

Партизан ответил, что хочет пить. Значит, всё понимал и мог говорить.

Через час обер-лейтенант всерьёз усомнился в этом. Партизан молчал, а когда начали применять усиленные методы допроса, кричал иногда коротко и глухо. И из глаз его постепенно уходил испуг, а взгляд делался всё спокойней, словно застывал. Потом он потерял сознание.

Бородатый поначалу дурачился, всячески показывал, что говорить не может, а когда предлагали ему писать, неуклюже шевелил пальцами правой руки и смотрел тупо на карандаш, будто видел впервые. Потом он дурачиться перестал, но ни разу даже не застонал. Глаза у него были большие, серые, и чем серьёзней его допрашивали, тем становились светлей… Он подолгу не спускал эти раскалённые от боли глаза с лица обер-лейтенанта, и того всё сильней охватывало желание сделать с ним что-нибудь необычное…

Пленных вывели на площадку перед управой. Курт велел Шубину собрать деревню и приказал полицейским рыть две ямы в рост.

Переводчик пространно объяснил жителям, что партизаны напали на мирную машину, что это бандитизм, что они подвергают жителей Кропшина большой опасности, ибо по закону германское командование должно покарать деревню, сжечь дома. Что жители должны опознать этих двоих, если их знают. А если кто-то знает о местонахождении партизан, тот обязан… и так далее.

Обер-лейтенант нетерпеливо ждал конца бессмысленной церемонии. Никто ничего не скажет, а если и опознают этих двоих, то что толку. Оставалась ещё надежда, что молодой заговорит, когда Курт начнёт делать с ними то, что он задумал.

Партизан зарыли в землю по плечи. Полицаи обстоятельно утрамбовали грунт, переступая ногами у самых голов, словно утаптывали приствольные круги у яблонь. - Ну! Кто знает этих людей? - крикнул переводчик, поворачиваясь на каблуках и оглядывая заполнившую площадь толпу.

Люди молчали, кое-кто из задних оттягивался к плетням, к проулкам. Два унтер-офицера принесли свежеоструганные тяжёлые палки. Обер-лейтенант взял одну, взвесил в руке, вдруг отвёл её за спину и метнул. Палка, вертясь, пролетела выше голов.

- Это русские городки, национальная игра, - сказал он переводчику и кивнул на толпу, - объясните им. Потом они с переводчиком подошли - как теперь было это назвать? - к головам.

Переводчик перевёл слова обер-лейтеианта.

- Больше у вас нет времени думать. Последний раз предлагаю жизнь. Ну?

Молодая голова опустила веки, только желваки ходили на побелевших скулах. А бородатая, впившись глазами в лицо обер-лейтенанта, делала искалеченным лицом какие-то знаки. Переводчик наклонился к ней, хотя и понимал, что сейчас партизан написать уже ничего не сможет.

Изуродованное лицо напряглось и извергло из себя плевок.

Обер-лейтенант пружинно повернулся и, чувствуя, как глаза застилает слепящий жар, стремительно пошёл назад.

- Этих всех вон! - выцедил он. - Вон! Разогнать!

Полицаи бросились разгонять толпу, а обер-лейтенант Курт Йостель выдернул у унтера палку, скользнул по ней вздрагивающей ладонью, резко обернулся и увидел в десяти шагах свою ненавистную, жуткую, желанную цель…


19


С утра шёл дождь. Ветер дул неровно: то затихал, и тогда слышался гром струи, стекающей с крыши в полную до краёв кадку, то крепчал, остервенело раскачивал голые ветви яблонь, и дождь тогда начинал бить в окно, наполняя времянку шорохом и звоном. Сергей сидел на лавке у окна. Стекло было с трещиной, и из сада проникал запах мокрой земли.

Лёшка лежал на сенной постели, отвернувшись к стене. Он видел расправу над партизанами и с тех пор был сам не свой: почти ничего не ел, угрюмо бродил по саду, а когда Сергей с ним заговаривал, замирал, глядя на него расширенными глазами, и быстро облизывал сухие губы. Говорил внятно, только как-то замедленно. Сергей не пытался его успокоить - это потрясение Лёшка должен был пережить один.

Из щели под растрескавшимся дубовым подоконником Сергей достал сложенный листок - продовольственную карточку, отпечатанную Житухиным. Разгладил её, вгляделся. Прошло три дня, а она всё такая же. Ну, пройдёт ещё семь - до срока, обещанного Житухиным, карточка будет выцветать постепенно - заметит ли он изменение? Сравнить-то не с чем, нет у него оригинала, вот чего он не учёл! Да и вообще всё это ненадёжно. Одну эту карточку Житухин может ослабить, а остальные? Как его тогда проверить? И пойдут агенты, и не опознать их при проверке документов. Но почему-то Сергей верил Житухину. Во всяком случае, очень хотелось верить…

Три дня назад вместе с карточкой Пашка принёс от Житухина сообщение, что Краузе приказал сделать пять комплектов карточек. Житухин спрашивал, как быть. Пашка передал Житухину приказ Сергея ослабить все карточки. А позавчера произошла трагедия на лесной дороге. И главное - бессмысленно! Машину не захватили, двоих потеряли и обнаружили себя!

Краузе приехал на следующий день утром, и через час все немцы погрузились на грузовики и мотоциклы и выехали по лесной дороге. Вернулись вечером ни с чем.

На связь с партизанами вместо Пашки Сергей отправил Женьку. Он опасался, что частые Пашкины отлучки из школы вызовут подозрение.

Сергей тщательно проинструктировал Женьку: как потребовать свидания с командиром, какие задать ему вопросы для проверки и что передать строго с глазу на глаз. А передать надо было, что в Кропшине находится законспирированный советский разведчик, что с этого момента отряд начинает работать на его обеспечение - прекращаются всякие диверсии, отряд ничем не должен выдавать своего присутствия, чтобы немцы решили, будто партизаны ушли из этих мест. А главное, командир должен обеспечить связь с Большой землёй.

Женька справился хорошо. Добился, что его провели в расположение отряда, и встретился с командиром. Никакой проверки не потребовалось: командира Женька узнал, он был вторым секретарём райкома, и Женька встречал его под Лугой, когда работал там на строительстве противотанковых заграждений.

Партизан оказалось немного, это была часть бригады, разбитой фашистами южнее города Дно, где против партизан были брошены тысячи солдат, танки и артиллерия.

Отряд добрался сюда, рассчитывая зимовать, и выбрал для этого удачное место - остров посреди обширных болот. Когда Краузе прочёсывал леса, он туда не смог пройти. Рации в отряде не было, и никакой связи с другими отрядами - тоже.

Командир, его все звали Никитич, обстоятельно поговорил с Женькой. Он обещал послать связных, чтобы установить связь с другими отрядами, а через них - с Большой землёй. Но у них плохо с продуктами, а ещё хуже с боеприпасами, поэтому пусть товарищ "икс", так он сказал, не рассчитывает на активные действия отряда. Но и прятаться нельзя - надо еду добывать. Договорились о связи, о паролях. Женька благополучно вернулся в деревню, таща на спине сушняк на растопку.

Сергей понимал, что установить прямую связь с Большой землёй отряду Никитича практически невозможно. А искать другие отряды, рассеянные в лесах после разгрома немцами партизанского края, Никитич может и месяц, и два, и всю зиму. Нет, никаких иллюзий! Как не было у него связи с Центром раньше, так не будет и в ближайшее время. Но хорошо хоть, есть под боком отряд на крайний случай. Есть куда уйти, есть куда переправить документы, если вдруг невероятно повезёт и удастся добыть их.

Сергей увидел в окно унтер-офицера с тремя солдатами и старосту Шубина, и по тому, как напряжённо шёл Шубин, не глядя на дом ветеринара и убыстряя шаги, он понял - за ним!

Пряча карточку в тайник подоконника, он сказал Лёшке, который вскочил после первых же слов:

- Тревога, Лёша! Меня сейчас возьмут, ты пережди в сарае у Жени. Если до вечера не вернусь, уходи ночью на кордон, Женя дорогу объяснит. На кордоне живёт лесник Самохин. Это наша запасная явка.

Шубин толкнул калитку, солдаты входили во двор. Побелевший Лёшка косился в окно, натягивая свой пиджачишко.

- Запоминай! Скажешь: "У вас нет козьего молока?". Он ответит: "Козу зарезал на прошлой неделе". Самохин тебя спрячет, Женя потом отведёт к партизанам. Теперь быстро наверх! По лестнице, и через огород ползком. Быстро!

Лёшка уже влезал на чердак, болтались ноги в проёме чердачного лаза, вот втянулись, закрылась крышка, потолок заскрипел… Сейчас он вылезет из окошка, начнёт спускаться по лестнице…

От толчка ноги распахнулась дверь, унтер вошёл первым. Домик наполнился стуком сапог, но Сергей услышал, как снаружи постукивает по задней стене дома лестница.

Тупо глядя на вошедших, Сергей громко замычал, бессвязно забормотал - лишь бы заглушить этот наружный звук.

- Давай пошли! - сказал Шубин.

Это был плотный старик, с широким, всегда гладко выбритым лицом, покрытым бурым загаром. Летом он не снимал фуражки на улице, и если случалось увидеть его с обнажённой головой, поражал болезненно белый лоб на тёмном лице.

Шубин огляделся без интереса, взял Сергея за рукав и поднял со скамьи. Солдаты разворошили постель, заглядывали за печку. Один залез на чердак.

Обыскивали как-то вяло, Сергей видел, что ищут не мальчика, обыск формальный. Да и то, как они открыто шли к дому и сейчас обращались с ним как с дурачком, всё это обнадёживало.

- Иди, - Шубин подтолкнул его в спину.

Сергей подумал, что ветеринар уехал в Сухове, вернётся завтра. Сможет ли Женька предупредить его? Потом он заставил себя не думать об этом. Сейчас всё будет зависеть от того, сможет ли он изгнать из себя все мысли, все нормальные чувства: он должен быстро, пока идут к школе, перевоплотиться в идиота, в пустую человеческую оболочку, в животное, вялое и тупое. Но они вышли из дома, и Шубин сказал:

- Обождите. Малец где-нибудь тут.

Сергей подумал, что мальчик уже далеко, но тут Лёшка вышел из-за дома навстречу Шубину. Губы у него дрожали, но глаза смотрели прямо.

- А зачем вы Сергуню забираете? - голос у него сорвался.

Шубин не ответил. Чувство, близкое к отчаянию, охватило Сергея. У него не было уверенности, что мальчик выдержит предстоящее испытание.


20


За долгое время своей работы в разведке Август Краузе выработал в себе устойчивое уважение к противнику. Он был свидетелем многих провалов, единственной причиной которых оказывалась недооценка способностей партнёра по игре. Краузе ждал, что рано или поздно русская разведка заинтересуется его диверсионной школой, и подготовился к этому. Школа находилась в лесу, а управление и снабжение Краузе решил вести из Кропшина. Пытаясь проникнуть в школу, русский агент не сможет миновать эту деревню. Очевидно, что попытка его внедриться в среду людей, обслуживающих школу, или завербовать кого-то из них должна произойти здесь, в Кропшине, на виду у майора.

Доступ в комендатуру имели старик истопник и этот парнишка, так много рассказавший ему о русских птицах. За стариком внимательно наблюдали, а парнишку он исключил после довольно долгого с ним общения. Вначале он вызывал подозрения, но он был всё время на виду, с жителями не общался и вообще был явно аполитичным, что майор относил за счёт его ограниченности. Кроме того, майор всегда был невысокого мнения о способностях детей быть разведчиками. Детское неумение управлять эмоциями позволяло легко распознать ребёнка-агента. Этот Паша был для майора ясен: его спокойствие и независимость не могли быть игрой.

Появление в деревне юродивого развеселило майора. Он не ожидал, что русский агент может появиться столь театрально. А то, что это разведчик, майор почти не сомневался. Однако проходили дни, а юродивый сидел на месте, никакой активности не проявлял, мальчик вёл себя обычно и не пытался установить контакт ни с кем из взрослых жителей села. Замечено было, что он встретился однажды с Павлом, но это не было похоже на завязывание отношений, а сам Павел, когда майор осторожно прощупывал его, отзывался об этом мальчике да и об остальных деревенских детях с величайшим презрением.

Шли дни, и майор начал сомневаться. Правда, была возможность ночных встреч, но проследить за этим оказалось трудно. Кроме того, ветеринар не походил на русского резидента, он занимался только своим делом, в знакомствах был ограничен, крайне нелюбопытен, и поведение его после появления юродивого совершенно не изменилось.

Юродивый сидел безвылазно в своём доме, и это больше всего раздражало майора. Он видел этого человека всего один раз, в первый день, у школы, а ему хотелось рассмотреть его поближе. Он не любил поединков вслепую. Это может быть интересно, если ведёшь игру с человеком, находящимся на расстоянии, в другой стране, например. Но когда противник рядом, где-то за спиной, притаился и никак себя не проявляет - тогда лишаешься уверенности, начинаешь нервничать и трудно не сделать промах. Следовало вынудить русского разведчика действовать. Если это был русский разведчик…

Краузе обдумывал, как лучше провести такую провоцирующую проверку, когда произошла стычка с партизанами, и Курт, этот кретин и садист, устроил совершенно бессмысленный кровавый спектакль. Ведь было не исключено, что партизаны появились для связи с юродивым. Это особенно вероятно, если вспомнить тех четверых с рацией, которых пришлось уничтожить в лесу. Тогда Краузе полагал, что они и есть группа, нацеленная на него. Теперь он понимает, что это была лишь группа связи.

Юродивый появился сразу же после ликвидации группы, видимо рассчитывая, что она цела. И теперь ему нужна связь. Русские перебрасывают сюда партизан, а Курт зверски уничтожает пленных, ничего от них не добившись. Кроме того, этот идиот собирался сжечь полдеревни - и, возможно, сжёг бы русского разведчика, испортив майору всю игру. Гестапо расценило бы этот случай как предательство интересов Германии, но Краузе видел здесь лишь проявление идиотизма. Тем не менее рапорт о необходимости отправки обер-лейтенанта на фронт был майором уже подписан.

Вся эта история толкнула майора на активные шаги: он решил ускорить проверку юродивого. Если майор не ошибался… Во всяком случае, Краузе выставил вокруг деревни секретные посты, чтобы перехватить возможных связных между партизанами и деревней.

Сейчас майор сидел за своим столом в кабинете и снимал шкурку со снегиря. Такая работа всегда успокаивала Краузе и давала возможность обстоятельно думать.

Краузе был орнитологом-любителем. Это увлечение началось давно, когда он выполнял одно деликатное задание, связанное с англичанами. Тогда ему пришлось некоторое время работать под видом зоолога на орнитологической станции на острове Гельголанд. Краузе увлёкся наукой о птицах, начал заниматься ею всерьёз и даже опубликовал в одном специальном английском журнале статью "К вопросу о внутривидовой изменчивости обыкновенной овсянки". Дома у него хранилась большая коллекция птиц и птичьих яиц. И здесь, в России, он не оставил любимое занятие.

На стеллаже в углу кабинета стояли большие картонные коробки, сделанные для него по специальному заказу. В них на ватной подстилке хранились аккуратно набитые и снабжённые этикетками тушки российских птиц. Эти коробки были предметом особого внимания майора Краузе.

В дверь постучали, и унтер-офицер доложил, что русский доставлен.


21


Сергея втолкнули в комнату, и дверь за ним закрылась. Он мельком увидел стол, сейф, стулья… Нельзя было осматриваться, это противоречило поведению, разработанному ещё в Ленинграде на случай ареста. Тупой испуг - вот что он должен был сейчас испытывать. Причины для испуга были - Лёшку они увели в другую комнату. Сергей сжался и опустил голову. Спина его вздрагивала. Есть ли кто-нибудь в комнате? Сейчас нельзя было проявлять никакого любопытства. Такое поведение позволяло дольше и убедительней вести игру. Наверно, за ним наблюдают, но об этом не надо думать. Тупость, тупость, тупость! Отсутствие мысли и испуг. Я - животное! Я - боюсь! Я не умею думать! У меня течёт слюна, потому что челюсть отвисла, а язык неподвижен. Тупость, тупость, тупость! Но не переиграть… Можно сделать шаг, надо увидеть что-то блестящее…

Он шагнул к столу, засопел. На столе лежало… Не надо думать - что. Блестит - интересно. За спиной послышалось движение.

"Я не должен этого слышать", - сказал он себе и ещё ближе подвинулся к столу, где лежали блестящий скальпель и ножницы. Он вытянул руку, пальцы его шевелились. Ещё движение за спиной, и сразу негромко: - Не оборачивайтесь!

Сергей замер лишь на мгновение, потом медленно повернулся и, увидев майора, подался назад, тупо и испуганно глядя ему в грудь.

Майор, мягко улыбаясь, наблюдал за ним. Сергей засуетился, замычал, повернулся и пугливо коснулся ножниц пальцем. Они были холодные, и он непритворно вздрогнул. Потом прижал ножницы пальцем, подвинул их по столу. Майор сбоку следил за его лицом.

- Возьмите, - сказал он.

Сергей убрал руку и посмотрел на майора. Тот кивнул на ножницы:

- Возьмите, возьмите!

Сергей тронул пальцем скальпель и довольно замычал.

- Ну хорошо, - сказал майор, - садитесь. Сергей разглядывал пуговицы на мундире майора.

- Я пока не прибегаю к помощи врача, - сказал Краузе, усаживаясь на стул и доброжелательно глядя на Сергея, - вы сами понимаете, что специалисту нетрудно установить в вашем поведении симуляцию. Но после этого мне уже ничего другого не останётся, как передать вас гестапо. Я понимаю, вы можете предпочесть ореол мученика измене присяге. Я вам предлагаю третий путь. Вы не раскрываете себя, и я вас не арестую.

Майор говорил, не спуская пристального взгляда с лица Сергея, и под этим взглядом трудно было владеть лицом, как трудно не морщиться в луче света. И нельзя было не слушать, что говорит Краузе. Понимая, что сейчас он не выдержит долгого напряжения и лицом выдаст внимание, Сергей двинулся от стола в угол комнаты, но испуганно обернулся, посмотрел на майора, бормотнул невнятно и остановился у сейфа.

Майор говорил, глядя на Сергея:

- Более того - я помогу вам. Вам нужна какая-то информация. Я сейчас выйду, а вы напишете вот здесь, что именно интересует ваше начальство. Без моей помощи вам задание не выполнить. И никто, кроме нас двоих, об этом разговоре не узнает. Вы получите информацию от меня. Ваша разведка будет довольна, имя ваше не пострадает, вы сможете вернуться к своим.

Сергей не ожидал от Краузе такой дешёвки! Но это было только начало.

- Вот здесь бумага, перо. - Майор встал. - Я приду через пять минут. Я постучу, вы успеете надеть свою… э-э-э… чересчур эффектную маску. А через год вы и сами забудете про то, что писали.

Майор добродушно засмеялся и вышел.

Сергей по-прежнему разглядывал сейф. Вероятно, есть же глазок, через который за ним наблюдают. Но за пять минут можно незаметно оглядеться. Ага, вот ящик со стружкой. Пашка его обшарил и ничего не нашёл. Что это за коробки? Странно… Двенадцать штук, картонные, обклеенные по сгибам дерматином. Жаль, но открывать нельзя.

Когда, постучав, вошёл майор, Сергей стоял у шкафа и трогал медные ручки.

Майор подошёл к столу и посмотрел на пустой лист бумаги.

- Та-ак… Хорошо!

Майор подошёл к Сергею, крепко взял его за локоть, посадил на стул лицом к столу, а сам сел за стол. Не спуская глаз с лица Сергея, он позвонил в бронзовый колокольчик, которым, наверно, сторож звонил раньше на уроки.

Сергей впился глазами в блестящий колокольчик, бормоча и шевеля пальцами. Дверь за спиной открылась.

- Вы начали с ним заниматься? - спросил Краузе.

- Да, герр майор, - по-русски сказал кто-то. Сергей собрал все силы, понимая, что начинается главное испытание.

Тупость, тупость! Я - животное! Я ничего не понимаю! Кругом пусто!

Комната, и стол, и колокольчик на нём расплылись, стали нечёткими, он постарался не слушать, но слова всё-таки проникали в его сознание.

- Поработайте с мальчиком, - кому-то говорил майор, вглядываясь в Сергея, - если он не скажет сам, заставьте его говорить. Мы здесь услышим крик?

- Да, герр майор.

"Мерзавцы!" Сразу всё вокруг и лицо майора стало чётким, выпуклым… И тут он понял, что этот обострившийся, короткий, но осознанный взгляд выдаёт его. Заставить себя не слышать ничего! Ни слова! Считать! Десять на два - пять. Пять и два - семь. Семь и пять - двенадцать. Двенадцать на два - двадцать четыре…

И больше он уже ничего не слышал. Он весь ушёл в этот счёт, мокрые от слюны губы шевелились, он смотрел на колокольчик и не видел его. Он уже ничего не видел и не слышал, ничего не было в его голове, кроме цифр, бессмысленных чисел, они цеплялись друг за друга, прыгали, сплетались в нескончаемую цепь… Он не знал, сколько прошло времени.

Рука, крепко ухватившая его плечо, вернула Сергея в эту комнату. Ему повернули голову, и он увидел новое лицо. Человек оттянул ему веко, а другой рукой водил взад-вперёд перед его глазами блестящий молоточек. Сергей невольно стал следить за молоточком, но потом заставил глаза остановиться.

Он увидел пуговицу на мундире этого человека. Тот теперь щупал его пульс. Сергей замычал, потянул руку - сердце бьётся бешено, надо не дать сосчитать пульс! Сейчас его разоблачат, с этим уже ничего не поделаешь, поэтому - спокойно. И не думать о мальчике!

Ему положили ногу на ногу, ударили молоточком… Сергей завизжал, дёрнулся и упал на пол. Его поднимали, он отталкивал руки, вращал глазами… Его поставили на ноги, он дрожал. Как сквозь вату, он услышал разговор по-немецки.

- Не могу утверждать, что он здоров, - сказал новый голос.

- Значит ли это, - спросил Краузе, - что симуляция исключается?

- Я не могу поставить точный диагноз - симптомы не совпадают с описанными случаями, но на симуляцию не похоже. У этого человека нет сознания в обычном смысле слова. Самовнушением такие состояния не достигаются.

- Странно… Хорошо, я вас больше не задерживаю. Врач ушёл, а Краузе подошёл к Сергею и крепко взял его за подбородок. Он заставил его поднять голову и пристально посмотрел в глаза. Сергей смотрел мимо его глаз. Краузе оттолкнул его и отвернулся.

Сергей был настолько измотан, что не смог ощутить торжества.

Когда солдаты увели юродивого, врач вернулся в кабинет Краузе.

- Ну а что вы думаете в действительности? - спросил майор.

- По всей видимости, нормален. Но симулирует прекрасно.

- Да, приятный партнёр… Скажите, в работе вам приходится пользоваться интуицией?

- Сплошь и рядом.

Краузе засмеялся и похлопал его по плечу.

- Я всегда думал, что в наших профессиях много общего.

Майор наблюдал в окно за юродивым. Тот кружил около ворот, пока часовой не прогнал его ударом приклада.

Солдаты привели Лёшку в комнату и оставили одного. Лёшка ждал, что сейчас придут его пытать, и мысли у него путались от страха. Однако минуты шли, а никто не приходил.

В комнате стояли стол, шкаф и два стула. В окне была решётка. Сердце у Лёшки замирало, когда в коридоре раздавались шаги - вот идут за ним, вот сейчас… Ну почему он не послушался Сергуню и не убежал? Он и сам не знал, что заставило его остаться. Когда он услышал за стеной, в доме, верещание Сергуни и представил, как солдаты бьют его коваными сапогами, он остановился и повернул назад. Он не знал, что чувство, которое заставило его забыть о себе и идти на помощь Сергуне, называется отвагой.

Теперь опять до него долетел приглушённый стенами Сергунин визг. Это было жутко: весь дом полон тишины и неизвестности, и только где-то в его нутре, в комнате пыток, нечеловеческий крик. Лёшка метнулся к двери - она была заперта. Он бросился к окну, но из него была видна только часть глухого забора. Никто не мог теперь спасти его, он у фашистов в руках, и он один.

И Лёшка заплакал. Слёзы брызнули из глаз, словно они шли из него под напором. Он рыдал, не сдерживаясь, и всё плотней прижимался к стене вздрагивающим телом.

И тут открылась дверь: кто-то вошёл. Лёшка не мог сдержать громкого судорожного всхлипывания. Человек обогнул шкаф и остановился перед Лёшкой. Это был Краузе.

- А почему ты плачешь? - Краузе удивлённо поднял брови.

Лёшка отчётливо вспомнил, как студент театрального института, похрустывая пальцами, раздражённо говорил: "Ты маленький испугавшийся мальчик. А мальчики от испуга плачут. Я понятно говорю?". И оттого, что так вовремя и без всяких усилий у него получились слёзы, Лёшка как-то успокоился.

- Тебя кто-нибудь обидел? - снова спросил Краузе.

- Почему Сергуня кричит? Не бейте его, он ничего не сделал!

- Его не бьют. Ему сказали, что тебя будут бить, и он рассказал мне всё, что я хотел узнать. Правда, он сказал, что встретил тебя на дороге, ты потерялся и был без родителей, и он тебе предложил поиграть в игру, будто он дурачок. Но я не думаю, что он встретил тебя на дороге. Он обманул меня.

"Всегда говори свою легенду, как бы тебя ни пытались запутать", - вспомнил он слова Сергуни.

- Сергуня не может говорить, он больной, - сказал Лёшка.

- Он рассказал, как вас забросили через линию фронта. И что вы не нашли в Сотниковом бору группу с передатчиком. Нам пришлось их убить незадолго до вашего прихода… Ну и так далее. Я тебе всё это рассказываю, чтобы ты зря не мучился. А вообще мне от тебя ничего не надо.

Неужели Сергуня всё рассказал?! Да нет же! Сергунин крик раздался несколько минут назад, значит, он ещё играл свою роль. Когда же он успел бы всё рассказать, если Краузе здесь уже минуты три? Краузе обманывает.

- Но поскольку Сергей не назвал твою фамилию, ты мне её скажешь сам. И тогда я тебя отпущу.

- А Сергуня? - вырвалось у Лёшки, и он испугался, что сказал неправильно. Но лицо у Краузе было спокойное.

- А я его уже отпустил. Он мне больше не нужен. Ну, так как твоя фамилия?

- Кашин.

- Где ты встретился с Сергеем?

- А мы вместе жили в Гдове, он же мамин родственник. Он мне вроде дяди.

- Вроде дяди… - Краузе усмехнулся, - а почему ты мне говоришь неправду?

- Я правду говорю! Спросите кого хотите. Зачем мне вас обманывать?!

Лёшка вошёл в роль и говорил очень искренно, может быть, оттого, что ему очень хотелось, чтобы Краузе ему поверил. Но майор насупился и покачал головой.

- Ты врёшь, и мне придётся делать тебе очень больно, пока ты не скажешь правду. Есть всякие способы делать больно, ты знаешь, наверно… - Краузе достал зажигалку, зажёг её и поднёс к лицу мальчика. - Вот самый простой.

- Дяденька майор, не надо меня пытать, ну пожалуйста, я вас очень прошу, не надо, я вам правду говорю!

Лёшка схватил руку Краузе, державшую зажигалку перед его лицом, и, сам не понимая, как это получилось, задул огонь.

- Ой, простите, я случайно! Я больше не буду! - Лёшка сам испугался.

- Дяденька майор, ну пожалуйста, я же всё равно ничего другого не смогу сказать, только правду!

Краузе крайне удивило, что Лёшка задул зажигалку. Во всяком случае, лицо у него было непритворно озадаченное. Он приподнял Лёшкину голову за подбородок и долго смотрел в его глаза, которые излучали мольбу и только.

Потом Краузе вздохнул и посмотрел в окно.

- Ну хорошо, мальчик Кашин, можешь идти. Приходи как-нибудь ко мне. Я люблю разговаривать с детьми. Придёшь?

- Не знаю… - Лёшка растерялся.

- Ну вот, скажем, в пятницу. Приходи утром. Часовой будет предупреждён.

- Хорошо. Раз вы велите…

- Я тебя просто приглашаю в гости. Ну, иди. Краузе открыл дверь и смотрел, как мальчик пошёл по коридору, ещё не уверенный, что свободен, боясь, что вдруг распахнутся боковые двери и втащат его в окровавленную комнату… Конечно, если бы применить к нему методы обер-лейтенанта, он бы заговорил. Но этого как раз и следовало избегать в той игре, которую вёл майор. А может быть, этот мальчик ничего не сказал бы и под пыткой? Потому что он не простой мальчик. В какой-то момент он чуть не убедил майора в его ошибке насчёт юродивого. И если бы не заключение врача, майор был бы готов поставить своё прекрасное охотничье ружьё английской фирмы "Голанд-Голанд" против этого вот веника, что мальчик говорит ему правду, - такой искренностью дышало его лицо.


22


Сергей лежал во времянке на сене, закрыв глаза и стараясь быстрей набраться сил после страшного напряжения. Голова раскалывалась. Скрипнула дверь, и, прежде чем он успел поднять тяжёлые веки, на грудь ему бросился всхлипывающий Лёшка. Он охватил Сергея за шею, прижался мокрым лицом к его щеке и сжимал руки, шепча:

- Сергуня, Сергунечка…

- Что они сделали тебе? - Сергей боялся увидеть на лице или руках мальчика следы пыток.

- Ничего. Он сунул мне зажигалку к лицу, а я её задул.

- И что тогда?…

- Он меня отпустил.

Сергей заставил Лёшку восстановить разговор со всеми деталями и сопоставил оба допроса. Получалась не очень понятная картина.

- А тебя сильно били? - спросил Лёшка.

- Меня не били. Как ни странно, обошлось.

- Они не догадались?

- Ты знаешь, похоже, что нет. Но всё равно сейчас надо особенно остерегаться. С Пашей и Женей встречаться так, чтобы никто не видел. И сюда никому из них больше ходить нельзя.

Сергей задумался.

Вероятней всего, Краузе поверил в свою ошибку, признал Сергея за невменяемого. Однако осторожность терять нельзя. Хорошо, что с самого начала Сергей приказал Жене распустить его отряд и не посвящать ни во что Сёмку и Виталия. В случае провала - меньше жертв. А с Пашкой встречи обставлялись достаточно надёжно, на него, видимо, нет подозрений.

Теперь, что делать завтра? Завтра четверг, и майор Краузе отправится вечером на скотный двор на встречу с предателем. Завтра надо сделать многое. Вечером Краузе не будет в школе, и Пашка сможет поискать тайник в его кабинете. Надо будет проверить эти коробки, хотя и маловероятно, что картотека там, - слишком на виду. Затем - скотный двор. Очень тревожил Сергея человек, который завтра придёт туда. Он ведь где-то здесь, в деревне, он наблюдает за Сергеем, он неизвестен, поэтому невидим. Он единственная нераскрытая карта в игре с Краузе. Завтра её нужно открыть. На скотный двор пойдёт Женька. Он спрячется там ещё засветло и должен будет увидеть этого человека. Послезавтра пятница, у Житухина банный день. Сергею придётся встретиться с ним. К пятнице карточка изменится, возможно, она и сейчас уже изменила цвет, но лучше на неё не смотреть до пятницы, чтобы легче заметить посветление. Ну а если карточка не посветлеет и в пятницу, что тогда делать с Житухиным? Ну посмотрим, нечего заранее гадать.

Лёшке пришлось, как стемнело, сходить к Пашке. У них был разработан сигнал, по которому Пашка выходил в огород и там встречался с Лёшкой. Из дома их видно не было, в огороде никто не мог спрятаться, а другие дома были не близко. Встречи их благополучно происходили под носом у немцев, квартировавших у Пашкиной бабки.

Лёшка передал задание Сергея на завтра, сказал про коробки.

- Да он там тушки птичьи держит! - сказал Пашка. - Он мне открывал, показывал. Лежат рядком…

Пашка вдруг замолчал.

- Ты чего?

- Ух ты! - прошептал Пашка. - И верно: я один раз взялся за коробку, а она уж больно тяжёлая. А тушки-то лёгкие! Я это дело завтра раскурочу, будь спок!

- Сергуня велел осторожно.

- А то! Ты вот чего: вечером приходи к школе с заду, за конюшней. Там жимолость густая и репьёв полно, легко сховаться. Лежи и жди. Во дворе там уборная, если я что найду, я тебе вынесу и за уборной в щель передам. Понял? Тикай, дверь хлопнула!

Когда Лёшка передал разговор Сергею, тот рассердился. Пашка расковыряет эти коробки, там наверняка ничего нет, и майор, естественно, догадается, что это Пашкина работа. Или подумает на Житухина. И то и другое плохо. Снова посылать к Пашке промокшего мальчика не хотелось. Придётся завтра днём запретить Пашке всякую самодеятельность, хотя днём риска больше. Днём ещё надо будет передать Женьке насчёт скотного двора. У Лёшки завтра много работы, и как бы парень не расхворался к тому же.

Сергей напоил его кипятком с сушёной малиной, тепло укрыл и лёг рядом.

Дождь к ночи перестал, в окно виден был кусок неба, густо усыпанный звёздами.

- Хорошо бы у нас собака была, - прошептал Лёшка, - мы бы её кормили. Лежала бы тут…

- Хорошо бы собаку, - сказал Сергей. - Вот выгоним фашистов, наладим жизнь и заведём с тобой большую лохматую собаку.

- А где мы тогда жить будем?

- В Ленинграде, на Васильевском острове. Будешь собаку выводить гулять, зимой она на лыжах может тебя катать.

- А летом втроем будем ходить на залив купаться!

- Да. Развалимся на песке, загораем, а собака лежит рядом, смотрит на нас…

- И хвостом помахивает, - прошептал Лёшка. Они замолчали. Печка потрескивала, остывая. Под полом завозилась мышь.

- Сергуня… - еле слышно прошептал Лёшка.

- Что, дружок?

Лёшка не ответил, подвинулся и крепко прижался к Сергею.


23


День с утра был ясный и холодный. Лёшка чувствовал себя хорошо, даже насморка не было, и Сергей наказал ему побольше играть на улице с младшими ребятишками и высматривать Пашку. Надо было незаметно предупредить его, чтобы не трогал коробки. Но Пашки не было видно. Из школьных труб шёл дым, значит, Пашка там - топит печь.

Женьку Лёшка встретил на улице, тот вёз на тачке старые кирпичи - собирался перекладывать печку. Он в семье был единственным мужиком - так он говорил, но Лёшка знал, что ему только исполнилось четырнадцать, какой там мужик! Женька остановился отдохнуть, а Лёшка, оказавшийся рядом, скороговоркой, глядя в сторону, передал ему приказ Сергея насчёт скотного двора.

- Ладно, - процедил Женька, - сделаю.

Он дал Лёшке пинка - мог бы и без такой маскировки! - поплевал на руки, взялся за ручки и покатил тачку дальше.

Колька Козодой и двое-трое из мелкоты устроили на пустыре качели: достали где-то доску-горбыль, положили её на пень и качались. Ребята не могли не играть, поэтому играли и при немцах, но только вели себя тише, посматривали по сторонам - не идёт ли какой-нибудь солдат. В доме деда Ннкифора жили несколько солдат и среди них здоровый, рыжий, по имени Руди. Однажды Сёмка выскочил из-за угла и натолкнулся на пьяного Руди. Рыжий так избил Сёмку, что мальчик дня три отлёживался дома.

Лёшка подошёл к качелям, Козодой принялся ему рассказывать, что немцы забрали у Шамуриных корову, а когда Шамурин пошёл жаловаться старосте, тот велел полицаям опалить Шамурину бороду. У старосты сегодня гости - пять телег стоят у ограды, полицаи приехали из дальних деревень. Пить будут, конечно, как всегда, когда собираются.

- А чего они понаехали? - спросил Лёшка.

- А бис их знает! - сказал Козодой и вдруг хитро прищурился. - Узнать хочешь? Я могу. А? Узнать? Нет?

- А чего мне узнавать-то? Очень надо!

- А, вы темнилы, вот вы кто! - рассердился Козодой.- Думаете, я не понимаю, как партизаны узнали, что машина поедет? Думаешь, не знаю?

- Ну, как? - тихо спросил Лёшка.

- А так! Ладно, не хотите меня принимать, нештяк, я сам в партизаны уйду!

- Ну и иди, - Лёшка успокоился, ничего этот болтун не знает.

- А ты сам слабак! - не унимался Козодой.- А у меня, знаешь, какая сила воли?! Вот посмотришь… Колька побелел, губы у него дрожали, он отошёл с зловещим видом.

- Болтун - находка для шпиона, - на всякий случай сказал ему вслед Лёшка. Кто его знает, может, он что-то разнюхал про все их дела - сболтнёт ещё…

Пашки всё не было, Лёшка сильно замёрз и пошёл домой греться. Евдокия Ивановна зазвала его к себе. У неё был суп из сушёных грибов, Сергуне она уже отнесла, а теперь покормила Лёшку. С ветеринаром у Евдокии Ивановны отношения были натянутые. Гаврин сам себе готовил до прихода Сергуни и Лёшки, потом они стали питаться втроём, но кое-как - наварят картошки, и то хорошо. В последнее время Евдокия Ивановна стала подкармливать Лёшку, да и во времянку иногда носила. Она была всё такая же суровая, но, когда Лёшка ел у неё, сидела, подперев голову кулаком, смотрела на Лёшку и вздыхала…

- Спасибо, тётя Дуня, - сказал Лёшка и облизал ложку.

- Не за что, - строго сказала старуха, - посиди. Всё бегаешь… В такие времена дома надо сидеть.

- Пойду поиграю, - сказал Лёшка.

- Да уж теперь какие игры! Вон, говорят, под Волошовом немец семь деревень спалил. Всех побили, и детей, и баб. Сидеть надо и носа не казать!

Лёшка потоптался, шмыгнул носом. - Я пойду, тетя Дунь?

- Полицаев понаехало, нажрутся, стрельбу устроят… - Ты подальше держись.

- Ладно!

Лёшка побежал на улицу. Утро было солнечное, а днём небо затянулось сероватой мглой, и с востока низко над лесом стали вытягиваться тёмные, рваные облака.

Приехал из Сухова ветеринар, отвёл лошадь, пошёл домой. А Пашки всё не было. Наверно, его там обедом накормили, так уже бывало, вот он и сидит. А может, расковырял коробки, и его схватили?

Они стояли с Сёмкой и Виталием у бывшего ларька сельпо, давно заколоченной избы. За ларьком начинался подъём на гору, к школе. Лёшка вертелся тут полдня, надеясь услышать, если что произойдёт в школе с Пашкой.

Сёмка и Виталий говорили, что надо бы всё-таки уйти в партизаны. Если бы Женька не откололся… Лёшка в разговор не вмешивался, а ребята обсуждали этот вопрос скорей по привычке. Трудно так вот взять и уйти из тёплого, сытного дома в лес, холодный, пустой, неприютный… Пока там партизан найдёшь! Заговорили о том, что можно и в деревне что-то делать. Хотели же прокалывать шины у машин, можно поджечь школу, ну, если не школу, так конюшню! Но в память навсегда врезалась жуткая расправа над партизанами. Кровь стыла, стоило вспомнить страшную "игру в городки"…

На горе послышался какой-то глухой шум. Все трое обернулись. Сверху по крутому травянистому склону катилась бочка. Она набирала скорость, стала подпрыгивать на камнях, гулко стуча по земле, вот она свернула в сторону, перепрыгнула через тропу, вильнула, покатилась по ровному - в сторону шубинского дома. Ребята побежали за ней. Бочка ещё раз подпрыгнула, со всего маху стукнулась о стоявшую у забора пустую телегу и застряла в канаве.

На шум из дома старосты высыпали полицаи с винтовками. Когда ребята подбежали, из бочки вылезал Колька Козодой. Он весь был в сене и какой-то трухе, ноги у него тряслись, он качался и расставлял руки - видно, здорово его закрутило. Полицаи окружили его. Лёшка протиснулся поближе. Смуглый полицай, который вёз когда-то Сергуню и Лёшку, держал Кольку за шиворот, а Колька уже ревел в три ручья.

- Я не буду-у… Я случайно, дяденька! А-а-а… Виталий пролез между полицаями, схватил Кольку за руку.

- Дяденька, отпустите! Вот его мамка сейчас выпорет, отпустите, дяденька!

Полицаи загоготали, кто-то дал Кольке подзатыльник, и Виталий вытащил Кольку из толпы. Они с Сёмкой для вида накинулись на Кольку, толкали его, ругали и понемногу отводили от полицаев.

- А пусть он знает, что… - хныкал Колька, - что у меня… сила воли есть…

- Заткнись, холера, - прошипел Виталий.

Лёшка, стал выбираться из толпы полицаев, от которых несло перегаром. Он зацепился рукавом за приклад чьей-то винтовки, освободился, бормоча извинения, полицай обернулся и посмотрел на него. И тут Лёшка увидел его лицо. Это был Матвей. Тот самый, долговязый, с длинным лицом, Матвей, который привёл их вСотников бор.

Матвей смотрел на Лёшку, и лицо его делалось каким-то задумчивым. Лёшка отвёл глаза, увидел повязку на рукаве Матвея, винтовку на плече.

- Э! - негромко позвал Матвей, и что-то жалкое проскользнуло в его взгляде.

Лёшка, ещё ничего не понимая, но чувствуя, что произошло непоправимое, сделал рукой слабый жест - "Нет, нет… не надо" - и попятился.

Матвей быстро, воровато оглянулся, снова посмотрел на Лёшку, потом сплюнул, поправил на плече винтовку и направился к дому.

Лёшка пошёл прочь, стараясь не бежать. Когда он обернулся, полицаи толпой поднимались на крыльцо, и Матвея он уже не разглядел.

Дома Сергуня выслушал его, встал и потрепал Лёшку по голове.

- Ну вот, Алёша, надо уходить.

Он достал из тайника продовольственную карточку и задумался. Засунул её обратно и стал одеваться.

- Позови дядю Гришу, - сказал он.

Когда Лёшка вернулся с ветеринаром, Сергуня был уже готов.

- По всей видимости, мы раскрыты, - сказал Сергуня. - Возможно, у нас есть ещё немного времени. Уйдете к партизанам.

- Как?! - Гаврин взмахнул руками и сел. - Как я их найду?

- Из деревни выедете на телеге, скажете - на вызов. Только быстрей.

- Сергуня обернулся к Лёшке. - Пашка где?

- В школе сидит.

- А, чёрт!… У вас когда встреча?

- Как стемнеет.

Сергей посмотрел в окно и сказал ветеринару: - Доезжайте до моста, остановитесь и чините колесо. Ждите Павла, с ним уйдёте к партизанам. Если к десяти вечера его не будет, поезжайте на кордон, к Самохину. Я буду там.

- У немцев посты стоят вокруг деревни, - сказал Гаврин.

- Сейчас они вас пропустят, пока нет тревоги. Поторопитесь!

- Эх-хе-хе!… - Гаврин сокрушённо покачал головой и развел руками. - Ну, прощайте тогда… Будь она неладна!

Он ушёл.

- Лёша, - Сергуня взял его за плечи, - мы временно расстаёмся.

- Почему?!

- Слушай внимательно. Сейчас пойдёшь к школе и будешь ждать Пашку в том месте, где условились. Пусть он доберётся до моста, найдёт Гаврина и доведёт его к партизанам. Женька говорил, что тропой у реки пройти можно, постов нет. Я тоже там пойду. Потом проберёшься к Жене в сарай и дождёшься его. По той же тропе уйдёте из деревни и придёте к Самохину. Мне надо узнать, с кем встретится Краузе. Завтра, если их не хватятся, Пашка с Женькой в деревню вернутся. А мне надо будет поговорить с Житухиным.

- А к партизанам мы не пойдём?

- Потом пойдём. В общем, там разберёмся, когда встретимся.

- А если Пашка документы вытащит?

- Да ничего он не найдёт! - Сергей задумался. - Но если он что-нибудь достанет, пусть передаст тебе, а сам выберется из школы и делает, как я сказал. Документы передашь Жене - пусть он с ними прямо идёт к партизанам. На всякий случай: вместе с документами пусть Никитич передаст на Большую землю: "Карточки агентов осветлены. Игнатий". Но это маловероятно. В любом случае придёшь ко мне на кордон. Они были уже во дворе, у забора.

- Так, что ещё?… Кажется, всё. Будь очень осторожен, Лёша, помни всё, чему тебя учили, и не торопись. Ты - разведчик, будь внимателен и не бойся.

- Оружие брать?

- Нет времени. Ничего, всё будет нормально. Ну! Сергей прижал к себе Лёшку, поцеловал его и подтолкнул к забору.

- А может, Матвей здесь от партизан, в разведке? - спросил Лёшка.

- А если нет? Иди, Лёша, до встречи.

В темноте Лёшка не видел его лица, но почувствовал, что Сергей улыбнулся. Лёшка перелез через забор, но, прежде чем войти в густой кустарник, обернулся. Он увидел, как мелькнула над забором бесшумная тень, потом слабо треснул сучок, и стало тихо.


24


Пашка действительно весь день просидел в школе. Сначала топил печи, потом слонялся без дела, сидел у Житухина. Играли в карты - в дурачка. Житухин шёпотом сказал, что есть ещё задание на карточки для десяти человек и что он их отпечатает, как договорились. Житухин громко шептал, и глаза у него горели азартом.

- Передай, - шептал он, - что я теперь основной фон усиливаю, он через несколько дней потемнеет, а печать выцветет. Это будет исключительно заметно!

- Ладно, вечером передам, - сказал Пашка. Он ждал своего часа, был вял и неразговорчив.

Когда стемнело и пришло время топить вторично, Пашка оживился. Он зашёл в комнату Краузе, чтобы растопить печь, но майор одевался и выгнал его. Пашка растапливал вторую печку в коридоре, когда Краузе прошёл мимо него. Майор был в тёплой куртке и меховой шапке.

Обер-лейтенант Курт последние дни из кожи вон лез, чтобы выслужиться перед майором. Он работал и вечерами, всё время попадался майору на глаза с озабоченным видом и какими-то бумажками в руках. Сейчас он проводил майора до двери, услужливо распахнул её. Майор брезгливо поблагодарил.

Обер-лейтенант ушёл в свою канцелярию, а Пашка подождал немного и с ведром и совком в руках пошёл в кабинет майора. По коридору, заложив руки за спину, прохаживался дежурный унтер-офицер с большой кобурой на поясе. Пашка деловито открыл дверь в кабинет, вошёл. Было темно, он зажёг керосиновый фонарь и поставил его на пол. Дрова и растопка были сложены загодя на железном листе у печки. Пашка стал выгребать золу в ведро. Выгреб до половины и прислушался. Шаги были далеко, в той стороне коридора. Пашка бесшумно метнулся к коробкам, торопливо открыл верхнюю. В ней рядами лежали тушки синиц. Пашка подцепил ватную подстилку, отогнул её - ноготь скребнул по картонному дну, Пашка и так вертел коробку, и сяк, пока догадался смерить её глубину. Сверху палец уходил в неё до половины. А когда приложил палец снаружи, то сразу увидел: коробка была толстой, почти на всю длину пальца. Значит, двойное дно.

Шаги дежурного были уже у самой двери, Пашка прикрыл коробку и бросился к печке. Стал догребать золу. Дверь открылась, дежурный посмотрел на Пашку, обвёл глазами комнату и закрыл дверь.

Шаги стали удаляться - Пашка снова был у коробок. Он достал из кармана короткий сапожный нож и резанул внутри вдоль стенки коробки. Торопясь, отогнул картонное дно и просунул палец… Есть! Он выдрал дно, тушки посыпались на стеллаж. Под верхним дном лежали стопки бумаг. Бросились в глаза фотокарточки, как на документах. Он выгреб бумаги и стал вскрывать вторую коробку, потом третью. Документы были во всех! Особенно много в четвёртой. Возясь с шестой коробкой, он услышал в глубине школы чёткие шаги обер-лейтенанта. Пашка сгрёб тушки, вывалил их кое-как в коробки, закрыл и наспех поставил друг на друга. Шаги были уже рядом! С охапкой бумаг в руках он добежал до печки. Шаги остановились, Курт что-то коротко сказал и взялся за ручку. Пашка сунул весь ворох бумаг в топку, как можно дальше.

Обер-лейтенант вошёл и посмотрел на Пашку, который сидел на корточках и засовывал в печку щепки. Обер что-то недовольно пробурчал и подошёл к шкафу. Стал перебирать в нём папки. Пашка не мог дольше тянуть, надо было разжигать. Страха не было, был азарт. Так бывало раньше, в драках против двоих или троих. Его охватывала холодная ярость - он лез на кулаки, бил зло и побеждал.

Обер, насвистывая, листал бумажки. Пашка зажёг спичку и поджёг кусок бересты. Потрескивая, занялся огонь. Пашка стал раздвигать щепки, чтобы не слишком разгорелось.

Обер пошёл к двери, не закрыв шкафа. В руках у него была какая-то папка. Он опять недовольно посмотрел на Пашку и вышел, оставив дверь в коридор открытой.

Пашка протянул руку над огнём и стал вытаскивать документы. Огонь лизал руку, но Пашка вытащил все бумажки и всунул их в ведро. Зола просыпалась на пол. Наспех он разровнял золу в ведре, чтобы закрыла бумаги. Обер уже возвращался, и Пашка торопливо насовал в печку дрова. Курт вошёл, и Пашка кряхтя поднялся. Фашист показал ему на просыпанную золу и что-то сказал, видно, сердился.

- Сейчас, не всё сразу, - спокойно сказал Пашка и показал на полное ведро, - вынесу вот…

Он вышел во двор и прошёл за уборную, к забору.

- Эй!…

- Я тут! - прошептал Лёшкин голос.

- На, бери! - Пашка стал просовывать бумаги в щель между досками. - Там ещё есть, сейчас схожу.

- Сергуня велел тебе к мосту идти, там Гаврин ждёт. По тропе у реки постов нет. Гаврина к партизанам отведёшь.

- Куда идти?! Я ещё дело не сделал!

- Это приказ! - звенящим шёпотом сказал Лёшка. - Уходи немедленно.

- Ладно, - засмеялся Пашка, - наконец воевать будем!

Он ещё хотел спросить, где они встретятся, но Лёшка уже пробирался кустарником. Пашка был раздет, пришлось вернуться в школу за ватником.

Дежурный не обратил на него внимания. Пашка оделся, вышел во двор и спокойно прошёл мимо часового в воротах.

Лёшка, засунув документы на грудь под рубашку, спустился в заросший жимолостью овражек, прошёл по нему подальше и только там выбрался наверх, в чистый сосняк. Дул ветер, небо нависло глухое, беззвёздное, было пронизывающе холодно.

Лёшка остановился. Только сейчас он осознал, что в его руках те важные документы, достать которые Сергей уже не надеялся. Теперь он остался один, и всё зависит от него. А если Женьку схватили, что он тогда будет делать? Может, лучше сразу идти на кордон к Сергею? Страшно возвращаться в деревню, где их, наверно, уже ищут. Холодно, ветрено, жутко… Вершины сосен беспокойно шумят, зловеще гудит чёрный бор. Убежать? Переждать до утра? Но был приказ идти к Женьке. И он пошёл.

В деревне было спокойно. В доме Шубина шла гульба. Пьяное пение разносилось по улице. Может, Матвей и не предатель, и вся тревога зря?

Лёшка пробрался в Женькин двор, бросил камешком в стену. Женька не появлялся. Лёшка привалился спиной к забору, засунув окоченевшие руки в рукава.

Окна в доме были темны, только в одном тлел тусклый огонёк. Скоро скрипнула дверь, кто-то вышел на двор. Лёшка подошёл к крыльцу. Это была Таня, младшая сестра Женьки. Она испуганно ойкнула, когда Лёшка позвал её.

- Это я, Лёшка. Женя дома?

- Да нету его целый день. Бис его знает, где. А ты чего бродишь?

- Ничего, так…

Таня ушла, а Лёшка прошёл в сарай, забрался на сеновал и лёг у круглого оконца, в котором не было рамы. Отсюда он услышит, когда Женька вернётся. Лежать стало холодно, он набросал на себя сена, согрелся и незаметно заснул.


25


Женька пришёл к развалинам скотного двора засветло. Долго лазил, выбирая место, где спрятаться, но не нашёл: голо, одни стены. Была бы хоть какая-нибудь куча мусора, так и той нет. Осмотрел колодец. Рыли его, постепенно выкладывая камнем, но не дорыли - воды не было. Женька нашёл длинную толстую проволоку, загнул один конец, проволоку спустил в колодец, а загнутый конец зацепил за каменный край. По проволоке спустился на дно.

Здание строили П-образно, колодец находился внутри этого П, и когда Женька присел на сухом дне и прислушался, то явственно услышал чириканье воробьёв, летающих над развалинами. Видно, стены отражали звук, а колодец этот звук улавливал. Правда, здесь как в ловушке - не убежать. Хорошо хоть тепло, ветер не достаёт.

Женька подумал, что не мешало бы взять сюда если и не автомат, то хотя бы ТТ. И чем подслушивать и прятаться, дождаться фашистского майора и эту сволочь - предателя и расстрелять их именем советского народа. Женька выполнял приказы Сергея всё менее охотно. Занимались какой-то игрой в жмурки, а Женька хотел действовать…

Было уже совсем темно, когда Женька услышал хрустящие на битом кирпиче шаги. Человек остановился недалеко, хорошо слышно было, как он прикуривает, и Женька понял, что услышит всё. Вскоре послышались шаги с другой стороны.

- Здравствуйте, господин майор. - Голос был знаком Женьке, но это не был голос кого-то из жителей деревни.

- Здравствуйте, Сирень. Что нового?

- Никто не приходил, сижу целыми днями, не отлучаюсь.

- Подождём ещё. Думаю, что придёт связной от партизан. Войдите к нему в доверие. Но не навязывайтесь.

- Это ясно. Будьте покойны.

- Если придут из деревни, например этот дурачок, задержите его, предложите себя для связи с партизанами. И дайте знать мне. Как вы это сделаете?

- Как и договорились: на плетень…

Опять захрустели шаги, голоса стали удаляться. - …повешу красную тряпку, в чердачном окне - фонарь…

Говоривший закашлялся сухим, каким-то металлическим кашлем, и тут Женька узнал его. Это был Егор Самохин, лесник с кордона!

Разговор ещё слышался некоторое время, потом стало тихо. Женька подождал минут двадцать и вылез из колодца.

В деревне он пробрался к дому ветеринара, но во времянке было пусто. Такого ещё не бывало! В хозяйском доме не было света, но Женька стал стучать. Старуха, разбуженная им, отчитала его, а про ветеринара сказала, что уехал, а куда - ей не докладывают. Про Сергуню Женька спрашивать не решился. Ясно было одно - что-то случилось.

Он добрался до блиндажа и вскрыл тайник. Хотелось взять автомат, но он был слишком громоздок. Женька взял две "лимонки" и оба пистолета. И сразу почувствовал себя уверенней. Можно пойти на кордон и прикончить предателя Самохина, пока не поздно. Но куда все подевались? Это очень тревожило, и он решил подождать. Может, Лёшка появится или Пашка. Он пришёл к своему дому, пробрался к сараю, наверх, на сеновал, не полез, а устроился внизу, за дровами, - оттуда можно уйти незамеченным, одна доска в стене вынимается.


26


Матвей Говорухин, после того как привёл Сергея и Лёшку к Сотникову бору, пошёл не в сторону партизанской базы, а в свою деревню. Решил отсидеться. На мостах его наверняка схватили бы полицаи, да неизвестно, выйдет ли отряд к базе. Винтовку и немецкий ремень он бросил в лесу, а сапоги пожалел.

Возвращение его было таким счастьем для жены и детишек, а дома было так покойно, что он решил отсидеться подольше.

Он прятался в хлеву, на сеновале неделю, но потом его всё же углядел местный полицай. Сутки его били смертным боем, потом сказали, что расстреляют. И пожалел Матвей, что не с оружием в руках встретит смерть.

Однако расстреливать его не спешили, предложили искупить вину и идти служить в полицию. Подумал он, подумал - что с семьёй будет, если его шлёпнут? И какой прок от его смерти? А так он может ещё и пригодиться чем-нибудь дорогим своим товарищам партизанам…

Согласился Матвей, и пошла, закружилась постыдная, жуткая, но сытая и пьяная жизнь. И сам не заметил Матвей, как увяз во всех полицейских грехах, уже и бил он в деревнях людей, и сжёг избу бывшего сельсоветчика, уже отнимал скот и, напившись до зелёных мух, безобразничал. И только иногда, с похмелья, смотрел он с омерзением на свои руки и тяжко опускал в них опухшее лицо.

Встретив в Кропшине Лёшку, Матвей сразу узнал его. И так всколыхнула его эта встреча, так резанул испуг в больших детских глазах, которые глядели на него, что Матвей, вернувшись в избу Шубина, стал пить самогон стакан за стаканом. Ему даже в голову не приходило, что он может выдать своим дружкам этого мальчонку и того хорошего парня, который сказал ему когда-то: "Так и мы не в гости к бабушке". Нет, до такого свинства Матвей ещё не опустился! Но, напившись, стал он расспрашивать Шубина, что это за мальчонка тут вертелся, Лёшкой зовут, как он тут, где живёт, всё ли хорошо у него.

- Какой Лёшка, немого, что ли? - Шубин покосился на него, разрезая пирог с капустой.

- Ну, может, и немого.

- А ты откуда его знаешь? - опять покосился Шубин.

- Да я и не знаю! Но уж больно мальчонка хороший, - Матвей вспомнил тут своих детей и как покорно тогда шёл Лёшка по лесам, хотя видно было, что еле передвигает ноги. - Тихий мальчонка… Люблю…

Матвей засопел, опустил голову на руки. Шубин смотрел на него.

- Оба душевные, - сказал вдруг Матвей, - тот-то, Серёга, ты не думай, он хороший, душевный и ничего такого, ни-ни… Свои люди. И мы, говорит, не в гости к бабушке… А? Митяй, а ведь жизнь у нас паскудная… Сволочи мы.

- Ладно, не лайся. - Шубин подвинулся к нему. - Они душевные, точно. Давно их знаешь?

Матвей смотрел на него с ненавистью. Сказал, погрозив пальцем:

- Не знаю я их и знать никогда не знал! Понял, Митяй? Ты смотри…

Матвей выпил ещё и вылез из-за стола.

Он проснулся рано, как всегда с перепоя. Голова гудела. Вышел в сени, припал к жбану с рассолом и долго пил. Потом пошёл на крыльцо. Всё было бело! Тонкий чистый снег лёг за ночь и покрыл деревню, поля. Рассвет только занимался, было тихо и призрачно светло. Через двор к калитке чернел одинокий след. И тут память стала возвращаться к Матвею. Вспомнил он Лёшкины глаза, Шубина, громко дышавшего ему в ухо, разговор… Он вошёл в избу. Заспанная хозяйка возилась у печки.

- Митяй где? - спросил Матвей.

- Подался куда-то спозаранок. А чего тебе?

- Куда ж это он мог?… - Матвей лихорадочно пригладил волосы, тоскливо огляделся.

- Куда… - ворчала хозяйка, - у него служба, не то что у вас, забулдыг несчастных!

Матвей прошёл в горницу, сел на кровать. Потом снова вышел.

- Слышь-ка, а где тут мальчонка живёт, Лёшка? Ну, с немым он… Далеко?

- А-а, эти… У ветеринара стоят. Седьмой дом по этой стороне. А на что тебе?

- Да там… - Матвей сдёрнул с гвоздя своё пальтецо, - с ветеринаром надо потолковать.

Он быстро шёл по пустой ещё улице, по хрустящему, остро и чисто пахнущему снегу и думал, как сейчас он поднимет их сонных, заставит одеться, спасая, выведет огородами и поведёт прочь отсюда, белыми лесами, по крутым гривам и сквозным борам, поведёт к своей прежней, честной и боевой жизни. Скорей, скорей, ещё не поздно! Но тут из-за избы справа вышли наперерез ему чёрные фигуры. Они спускались с горы, от школы, торопливо семенили, скользя на снегу.

- А-а! - громко, на всю деревню, крикнул Шубин, Матвей перебросил себя через плетень и побежал мимо дома, по огороду, спотыкаясь о торчащие из снега капустные кочерыжки, опять через плетень - и дальше, по белому полю.

- Обожди, обожди, не надо!… - Шубин отталкивал немецкого солдата, подбежавшего к плетню и поднявшего автомат.

- Дай-ка я, я по-простому, зачем шум… - бормотал он, укладывая карабин на плетень и вжимая приклад в плечо.

Чёрная фигура бежала через белое поле по прямой, не виляя. "Э, дурак…" - подумал Шубин, накрывая фигурку кольцом намушника.


27


Лёшка проснулся от выстрела. За окном белело. Он вскочил, ещё ничего не соображая, но уже чувствуя, что совершил ошибку. Проспал!

Он спрыгнул с сеновала, и документы тяжело тряхнулись у него под рубахой. Тогда он вспомнил всё.

Он выскочил из сарая. Мир был белым! Это было пугающе неожиданно, словно он проснулся в другой жизни. Снег как бы отделил его от всего вчерашнего…

- Лёха! - позвали за спиной. Лёшка обернулся и увидел Женьку, стоящего у поленницы с пистолетом в руке.

Когда Лёшка рассказал про то, что Сергей ждёт на кордоне, Женька в ярости ударил себя кулаком по колену:

- Предатель - Самохин! Понял?! У-у, гады… И ты спал?

Оба понимали, что дороги минуты, и заговорили о главном. Лёшка сказал, что Сергей велел Женьке нести документы прямо к партизанам. Это сейчас самое важное. Женька считал, судя по разговору Краузе с лесником, что, пока немцы не хватились Сергея, ему на кордоне ничего не угрожает, но, конечно, его надо срочно предупредить и, главное, принести ему оружие.

Лёшку беспокоил выстрел, но Женька сказал, что это, наверное, полицай спьяну бахнул.

Женька завернул документы в обрывок клеёнки и положил под рубаху, на грудь. Лёшке протянул ТТ.

- Для Сергуни.

- А мне?!

Женьке не хотелось расставаться с "вальтером".

- Да у Самохина отберёте, у него, наверно, есть.

- А если нет?! - возмутился Лёшка. - Куда мы с одним пистолетом?

- Да на, бери! - Женька отдал "вальтер". - Я и с "лимонкой" не пропаду.

Пистолеты Лёшка засунул за пояс, под пиджаком их не было видно.

Из деревни выбрались благополучно, хотя пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти посты. В лесу остановились. Женька подробно рассказал, как им надо будет идти с кордона: по просеке, потом через ручей, где начинается большая гарь, и как можно дальше идти по воде вверх - чтобы не было следов. За гарью - болото. Женька рассчитывал, что, пока они туда доберутся, он успеет привести к болоту партизан.

- Ну топай! - Женька повернулся и быстро пошёл в лес. Обернувшись на ходу, он увидел, как Лёшка лезет через валежину. Вот перелез, скрылся.

Сейчас Женька был уже далеко от деревни, и поэтому шёл не таясь. Надо было перейти просеку, а потом глухую дорогу, пересекавшую её. Вон уже виден просвет… Впереди качнулись ветви, и вышел немец с автоматом у живота.

- Хальт! И сразу из кустов поднялись ещё трое. Женька прыгнул в сторону, автомат выплюнул долгий огонь. Женька бросил гранату и упал. Взрыв наполнил лес долгим гулом. Женька возился со второй гранатой, выдернул чеку, зажал гранату в руке, прислушиваясь. "Не торопиться, только когда подойдут и захотят схватить…". Он встал на колени, поглядел. Чёрное пятно на снегу, один лежит, других не видно. Тут сзади затрещали ветки, Женька вскочил и бросился в сторону. Очередь, другая! Пули со свистом секут ветви. Он стремительно бежал по кустам, прыгал через валежины, падал и снова бежал, неуклюже размахивая рукой, в которой была граната. Больше у него не было ничего, кроме этой гранаты, и скобу нельзя отпустить.

Женька всё бежал, стрелять перестали, но он понимал, что по следу на снегу его прекрасно найдут и без собак. А след его вёл к партизанам. Поэтому, добежав до ручья, он долго шёл вверх по воде. Потом он снова бежал, хотя сил уже не было. Он вышел к реке, сбросил ватник и поплыл, держа руку с гранатой над водой. Он не чувствовал холода. Наконец он переплыл реку и пошёл через болото, держа направление на приметную гриву. Он не чувствовал пальцев и не чувствовал ими гранату, поэтому старался чаще смотреть на руку, не разжимается ли.

Когда его остановил дозорный, Женька не мог говорить. Так и пришёл он в партизанский лагерь, закоченевший, мокрый, онемев, с гранатой в руке. Его обступили. Женька вытянул руку, все отшатнулись.

- Отпускай пальцы, - сказал Никитич.

А он не мог.

Он увидел тлеющее кострище, Пашку и ветеринара и показал рукой себе на грудь. Никитич расстегнул ему рубашку и достал пакет. Тогда Женька прижал руку с гранатой к животу и лёг на угли. Если рванёт, других не заденет… Он лежал, скрипя зубами, пока не почувствовал свои пальцы. Тогда он встал.

Кто-то вставил в гранату чеку, наспех сделанную из проволоки, и тогда он наконец разжал пальцы.


28


Майор Краузе сидел в доме лесника и играл зажигалкой: то ставил её на попа, то клал набок. В комнате было тихо, только зажигалка постукивала о стол. Русский разведчик сидел в углу на хозяйском сундуке, прислонясь затылком к стене и охватив сцепленными руками колено. На табурете в углу сидел обер-лейтенант, четверо автоматчиков были снаружи - в доме, сарае…

Майор не мог себе простить, что, вернувшись вечером со скотного двора, он не зашёл к себе в кабинет, а сразу лёг спать. Вскрытые коробки он увидел только рано утром, когда пришёл староста и обер-лейтенант поднял тревогу.

История с этим партизаном-полицейским настолько путала все карты, что майор пришёл в бешенство. Кому нужны эти разоблачения! То Курт портит игру, то эти… Но когда, одевшись, майор вошёл в кабинет, он увидел развороченные коробки. Конечно, юродивого уже не было в деревне, и ветеринара, и этого…

Майор не мог без ярости вспомнить Пашку. Так обмануться! Но дальше всё было сделано очень чётко. Из леса хорошо была видна красная тряпка на заборе кордона. Русского взяли неожиданно легко, он был без оружия. Но при нём не было и картотеки! Оставалась надежда, что документы принесёт сюда ветеринар. Или кто-то из этих мальчишек.

Сергей сидел, прикрыв глаза и расслабившись. Спасти его могла счастливая случайность или чудо, что практически одно и то же. А принимать в расчёт чудеса не имело смысла. У Сергея было время обдумать варианты спасения и прийти к выводу, что надеяться не на что.

Он пришёл на кордон ночью. Дом был тих и темен. Удивило его отсутствие собак: он прошёл от ворот до дома в полной тишине. Постучал - ответа не было, он потянул дверь - она открылась… Шаркая, расставив руки, прошёл он сени, вошёл, видимо, в горницу - темнота была почти полная, еле заметно серело окно.

- Это кто? - очень спокойно спросил мужской голос. Потом раздался сухой, какой-то металлический кашель.

- У вас нет козьего молока? - сказал Сергей в темноту и невольно усмехнулся нелепости вопроса.

Хозяин легко, почти бесшумно встал, зажёг и поднял в руке лампу.

- Зарезал козу, - медленно сказал он, вглядываясь в Сергея. - На той неделе.

Сергей ничего не стал рассказывать Самохину, сказал только, что ему надо переночевать. А Самохин ни о чём не спрашивал. Он понравился Сергею - спокойствием, какой-то основательностью точных, неторопливых движений и тем выражением, с которым смотрел на Сергея, когда тот сидел за столом и пил молоко. В его взгляде было доброе, почти отеческое участие к трудной Сергеевой жизни.

И хозяйка у Самохина была такая же спокойно-обстоятельная. Неторопливо и молча принесла молоко и хлеб, постелила Сергею у печки. Спать в избе Сергей отказался, расположился в сарае на сене. Самохин дал ему тулуп, и Сергей устроился неплохо. Остаток ночи он бодрствовал, прислушиваясь и вглядываясь через щель двери в темноту двора. Мальчишек не было, это тревожило Сергея.

Падал снег, всё падал и падал, становилось светлей, будто светало, это был долгий и томительный рассвет, а когда рассвело по-настоящему и стало видно, что тряпка на заборе красного цвета, Сергей услышал, как рядом, за стеной сарая, поскрипывает снег. Он приблизил лицо к щели и вплотную увидел тусклые пуговицы солдатской шинели и мясистую руку с рыжими волосиками, обхватившую рукоятку автомата. Ноготь поскрёбывал по чёрному металлу, словно почёсывал его.

Немцев было много, они наглухо оцепили кордон, и, убедившись в этом, Сергей снова стал юродивым.

Но ненадолго. Солдаты вытащили его из сарая, он повизгивал и пускал слюну, оглядывая двор как бы бессмысленным взором. Невдалеке стояли майор Краузе и Самохин. Майор не смотрел на Сергея, разговаривал с Самохиным, и, услышав слова лесника, Сергей понял, что дальше играть бессмысленно.

Сергей сидел на сундуке. Надежды не оставалось. Отсюда не уйти. До картотеки он так и не добрался. И что сейчас карточка - выцвела или нет? Какое это имеет значение! Узнав о провале, Житухин может прекратить метить карточки. Операция сорвалась, задание не выполнено. По обстановке судя, надо подводить итоги, но подводить нечего…

Была, правда, маленькая надежда. Немцы устроили ловушку. Значит, Гаврина и Пашку они не схватили и ждут их сюда. Лёшки и Женьки тоже до сих пор нет, что-то помешало им прийти ночью. А! Как же он сразу не сообразил? Женька на скотном узнал Самохина, они поняли, что на кордон нельзя. И ушли к партизанам. Нет, не так уж всё плохо, майор Краузе. Жаль, не удастся самому рассчитаться с этой сволочью - Самохиным. Вот, значит, кто предал Потапа. Но если бы не Матвей, не пришёл бы Сергей на эту запасную явку, и всё бы пошло иначе.

Сергей встал, потянулся, прошёл к окну, где стоял ковшик с водой. Обер сделал к нему движение, но майор покачал головой, и тот сел на место.

Снег лёг под утро. К партизанам все ушли вечером, до снега. Следов нет. Чисто, тихо. Какой прекрасный снег подарила ему жизнь на прощание! За окном был виден плетень, белая дорога, уходящая в лес…

Сергей похолодел: по краю дороги к дому шёл Лёшка! Сейчас его увидят! Но ещё можно сделать одну вещь…

Сергей отвернулся от окна и шагнул к столу.

- Ну что ж, - громко сказал он и улыбнулся, - мне ничего не остаётся, как открыть всё.

Майор посмотрел на него с интересом.

- Вот здесь… - Сергей показал на сундук, майор и обер разом повернулись, и тогда Сергей с места прыгнул в окно, головой вперёд.

Рама вылетела, Сергей упал на руки, перевернулся, вскочил и, плохо видя от боли в голове, побежал, забирая вправо, дальше от дороги. Пока будут с ним возиться, Лёшка скроется. Ага, не стреляют!

- Лёшка, беги! Беги! - закричал Сергей, счастливый от того, что он может ещё сделать самую важную вещь - спасти мальчика, этого дорогого ему человека. И тут он подумал, что надо бежать быстрей, и тогда, может быть, какой-нибудь немец не выдержит - нажмёт курок и избавит его от всего того тяжкого и безнадёжного, что ждало его впереди.

…Лёшка был метрах в пятидесяти от забора, когда со звоном вылетела оконная рама и Сергей упал на снег, вскочил и побежал в сторону от него, через огород. Сергей что-то кричал, Лёшка не разобрал что, он и так всё понял: из сарая выскочили два немца, ещё один, обер-лейтенант, выпрыгнул из окна вслед за Сергеем.

Лёшка дёрнулся назад - бежать! Он прыгнул с дороги в канаву, упал и пополз в снегу к лесу. "И Сергей убежит!" - быстро успокоил он себя. Но тут ясная и беспощадная мысль остановила его. "Не ври! Сергею не убежать, если ты не поможешь".

И тогда, сразу избавившись от страха и зная только, что ничего другого ему нельзя делать, он встал и побежал назад к забору. Да! Если он их задержит, Сергей убежит.

На заборе висела красная тряпка, Лёшка вытащил "вальтер" и положил его на тряпку, как на упор. На него никто не обращал внимания, и в запасе было несколько секунд, чтобы выбрать цель. Первого - того, лезущего через забор: это он убивал партизан городошными палками! Лёшка спокойно прицелился и плавно нажал спуск. Грохнул выстрел. И сразу, зная, что попал хорошо, он прицелился в ближнего немца, уже направлявшего на него автомат. После выстрела немец выронил автомат, схватился за руку и упал с крыльца. Лёшка снова прицелился и выстрелил в дальнего. Но он поторопился нажать и не попал… И тут он стал стрелять торопливо, почти не целясь.

Немцы во дворе растерялись. Лёшка уже не видел Сергея, он следил только за двумя немцами, бегущими к нему по двору, и стрелял по ним, думая, что Сергей уже у леса.

Услышав выстрелы, Сергей обернулся. Он видел, как упал с забора обер-лейтенант, как началась во дворе суетня, которой он не понимал, пока не различил над забором, над красной тряпкой, белое Лёшкино лицо. Сергей в два прыжка был у тела обер-лейтенанта, выдернул из его скрюченной руки парабеллум - быстрей оттянуть их на себя, пока они не убили мальчика! Он сделал наспех два выстрела, один в окно, в Краузе, другой по бегущему автоматчику, но тут вступил в бой автоматчик, сидевший на чердаке и не замеченный ни Лёшкой, ни Сергеем.

Лёшка не видел, как после очереди с чердака Сергей упал. Патроны в "вальтере" кончились, он бросил его, выдернул из-за пояса ТТ, но тут забор вдруг сильно ударил его в грудь, и Лёшка увидел, что дом проваливается вниз, а сверху падает на него белое небо. И ему стало легко оттого, что он всё сделал, как нужно. Больше он ничего не должен…

Ему становилось всё легче и легче, и он перестал чувствовать и своё тело, и землю, на которой оно лежало…


29


Зашторенную комнату освещала только зелёная настольная лампа. В круге света лежали стопки бумаг, некоторые из них с фотографиями.

- Это вот часть картотеки, - говорил майор Хазин сидевшему в кресле пожилому человеку с мясистым носом и чёрными быстрыми глазами, - действующая агентура. Двоих отсюда мы уже взяли. А вот это, Вазген Николаевич, совсем интересные документы - видимо, из личного архива Краузе. Много полезного. К сожалению, только часть архива, по-видимому, его брали поспешно.

- А вы думали, что у Игнатия будет на это много времени? - спросил

Вазген Николаевич. - Что о нём слышно? Как вы будете его возвращать?

- Этот пакет передал раненый комиссар партизанского отряда, вывезенный к нам на самолёте. А ему принёс какой-то партизанский связной. Откуда эти документы, связной объяснить не смог, сам получил их от другого связного. Но устное сообщение кое-что объясняет. "Карточки агентов осветлены. Игнатий".

Поначалу непонятно было, какие карточки. Фото? Но вчера задержан человек с явно фальшивыми продовольственными карточками - с блеклой печатью. И его фотография оказалась в картотеке. Вот он. Это агент Краузе. Каким образом Игнатию удалось это сделать, можно только гадать.

- Так вы думаете, что их нет и у партизан?

- Будем надеяться, что они у партизан, - сказал майор, складывая документы в портфель, - но пока и мальчика и Игнатия мы вынуждены считать пропавшими без вести. Замки портфеля громко щёлкнули в тишине комнаты…

За стенами здания лежал Ленинград, и впереди у него были ещё 15 месяцев блокады, вторая голодная зима, натиск фашистских войск, бомбёжки и обстрелы. Но самое страшное было позади, и ленинградцы знали, что их город выстоял.


Оглавление

  • Эдгар Дубровский
  • Задание
  • ***
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • ***
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • ***
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • ***
  • 18
  • 19
  • 20
  • 21
  • 22
  • 23
  • 24
  • 25
  • 26
  • 27
  • 28
  • 29