Дети из проектора сна
(Роберт Маккаммон)
Это был одинокий дом в одиноком краю.
Ветер дул отовсюду, взметая клубы одинокой пыли. Поля запекались под серым солнцем. Когда немногие птицы, что еще оставались в живых, пролетали мимо — всегда мимо, всегда направляясь куда-то еще, — хилые деревья как будто кручинились, опечаленные тем, что их отвергают, ибо не было гнезд среди тонких ветвей и не звучали в них сладкие трели юности.
Женщина, жившая в доме, была тверда и сурова. Потому что иначе нельзя.
Сам мир стал суровым. Глядя вдаль поверх земли цвета ржавчины, женщина видела в мареве на горизонте нефтяные качалки. Они замерли уже очень давно. Их время закончилось. Электричество тоже отдало концы после великих бурь, аномальной зимней жары и землетрясений, от которых растрескалась пересохшая земля и раскололись пыльные дороги, и даже скалистые холмы на всем протяжении двадцати долгих миль до Дугласвилля почти изменили свои очертания, как представлялось жестким голубым глазам женщины, жившей в доме.
Ее дни проходили в трудах и заботах. Она держала несколько кур и ела горькие яйца. Она ела много тушенки с фасолью и консервированных супов. Она выращивала карликовые помидоры цвета ржавой земли, почти безвкусные, но все-таки это были помидоры, и она ими гордилась. Ее сарай был заставлен бутылками с чистой питьевой водой, которой хватило бы до второго пришествия.
Все у нее было нормально.
Но иногда по ночам, когда она зажигала свечи в подсвечниках с жестяными отражателями, расставляла их по комнате и доставала из особенного сундучка старую пожелтевшую книжку, напоминавшую ей о мире, которого больше нет, ее твердая оболочка могла слегка надломиться. Совсем чуть-чуть, тонкой трещинкой на скорлупе горького яйца.
И в этой комнате, при свечах, в запахе старой бумаги и старых мыслей, под шум одинокого ветра, что-то ищущего за окном, женщина чувствовала, как ее сердце сжимается… медленно, медленно… и становится трудно дышать, и в глазах за стеклами очков копятся слезы, и ей приходилось откладывать книжку из страха, что влажные капли размоют слова.
Она была человеком жестким, но все-таки человеком, не камнем.
О, этот мир! Этот печальный, жестокий мир. Неосторожный, небрежный мир. Мир упущенных возможностей и разбитых сердец.
Когда-то у женщины была семья. Муж и сын. Но оба погибли на войне. Еще до того, как с неба упали горящие спутники. До того, как обрушились здания и изменилась погода. До того, как зима превратилась в лето и миллионы галлонов нефти сгорели над морем, задушенным черным дымом. До того, как исчезли многие рыбы, птицы и звери, каковых Бог повелел человеку беречь. Очень многие, да.
Очень многие.
В молодости ей хотелось большую семью. Они с мужем говорили об этом еще до того, как для них прозвонили свадебные колокола. В большой семье — сила. В большой семье — счастье. Но так получилось, что у них был только один ребенок, и он умер первым, на чужой земле. А потом умер и муж, потому что он был патриотом.
О, этот печальный, надломленный мир!
И когда стало казаться, что все закончилось, и все изменилось, и больше уже ничего не работало, и никто толком не понял, что именно победил, и каждый считал победителем себя, и они снова затеяли воевать, чтобы доказать свои правоту, и в конечном итоге сам мир опрокинулся и раскололся… даже тогда… это был еще не конец.
Женщина сидела в центре круга из горящих свеч. Она сняла очки и потерла уставшие глаза.
Нет, это был еще не конец. Хотя люди хотели конца, и придорожные проповедники изрекали свои пророчества, а сумасшедшие мужчины и женщины в венках из колючей проволоки влачились по сожженной солнцем земле, взвалив на спины тяжелые деревянные кресты… все равно это был не конец, и никто из страдающих душ не сумел бы сказать, когда переломанный старый мир прекратит свое мучительное вращение и рассыплется пылью веков.
Женщина решила, что завтра с утра съездит в город.
Ей нужно пополнить запасы консервов, тушенки и супа. Можно взять на обмен помидоры и яйца. Ей нужно увидеть людей. Так тому и быть.
Она убрала книгу обратно в специальный сундучок, где хранились все книги, задула все свечи, кроме одной, и еще долго лежала, глядя в потолок, пока ее голубые глаза не закрылись.
На следующий день было жарко. Очень жарко… жарче жаркого. Как и в любой другой день. Небо было раскрашено облаками. Солнце куда-то запропастилось. Женщина села на свой зеленый велосипед цвета мая.
Так она про себя шутила.
Дугласвилль — не ахти какой город, но все же там стояли дома. Там жили люди. Он был не совсем уж пустым. Женщина проехала на своем велосипеде цвета мая мимо свалки, где ржавели и гнили остовы автомобилей. Она давно перестала разглядывать их, давно перестала задумываться, как они раньше работали. Она направилась прямиком к магазину.
Поход в магазин всегда представлялся волнующим делом, потому что никогда не знаешь, что там найдешь. Наверное, раньше это была бакалейная лавка — судя по размеру торгового зала и размещению полок, — но сейчас там продавали все понемногу. Сотрудники магазина носили огнестрельное оружие, так что никто не пытался ничего украсть во второй раз. Но в магазине работали хорошие люди, они знали женщину и даже безвкусные помидоры, которые она привозила в рюкзаке за спиной, — это все-таки лучше, чем ничего, потому что текстура и аромат тоже имеют значение. И яйца… ну, желтки у них желтые.
Женщине нравилось ходить по магазину. Иногда, когда ей было особенно одиноко, она приезжала сюда — не обменивать, а просто побродить. Она рассматривала старую одежду и ярлыки на ней. Рассматривала старые туфли и шляпы и пыталась представить, кто носил их раньше. Иногда она находила здесь книгу. Или часть книги, потому что жара и солнце беспощадны к бумаге. А новые книги не появлялись уже давно. Их перестали печатать задолго до того, как погиб ее сын. На самом деле она даже не помнила, когда именно. Война стерла все, даже счастливые воспоминания.
Но женщине нравился магазин. И все, что там есть.
Товары в ассортименте, как их называли работники магазина. Зубная щетка, цветочный горшок, дверной коврик, игра «Скрабл»: никогда не знаешь, что люди, проезжавшие мимо, как последние птицы, оставят на здешних полках. Иногда она находила письма. Но все они были печальными, и она давно поняла, что их лучше не брать.
А в самом дальнем углу магазина громоздилась огромная куча вчерашнего дня.
Женщина всегда поражалась. Столько всего, в одном месте. Столько всего бесполезного и ненужного.
— Вот решил сохранить, — сказал ей работник магазина, встав у нее за спиной. — Можете называть меня сентиментальным.
Женщина кивнула.
Все эти компьютеры. Все эти — как их там называли? — лэптопы, и ноутбуки, и мобильные телефоны всевозможных размеров, от маленького до совсем крошечного, в ярких пластиковых корпусах. Женщина называла их штуковинами. Устройства для чтения электронных книг. Устройства, которые сами читают тебе книгу вслух, на любом языке, любым голосом. Устройства для просмотра кино… как там оно называлось?.. Ах да: в формате 3D. Она понимала, почему молодой человек решил их сохранить. В конце концов, они были красивыми. Когда-то они много значили для людей. А теперь пылятся, сваленные в кучу в углу. Мобильные телефоны лежат в бельевых корзинах.
Может быть, молодой человек собирал их специально? Вполне вероятно, что в давние времена батареи и внутренние детали могли бы на что-то сгодиться. Возможно, их выменял его отец. Никто не знает, откуда они взялись. Они просто здесь были, как могли бы быть где-то еще. Где угодно.
Но без электричества и связи они мертвы. Даже лучшие из лучших, наикрутейшие из крутейших, с самым прекрасным дизайном и необъятной вычислительной мощью в корпусе карманных размеров… они все мертвы.
— У вас все хорошо? — спросил молодой человек.
Хотя он был намного моложе ее, она ему нравилась.
— Все хорошо, — отозвалась она, но потом решила сказать ему правду: — В последнее время я плохо сплю. Ну, вы понимаете. В голову лезут всякие мысли.
— Да, понимаю. — Он пожал плечами. Он был худым, с хрупкими плечами, но у него на ремне висел большой револьвер в кобуре. — У всех бывают тяжелые дни.
— Да, — сказала она.
— Да, — повторил он, глядя себе под ноги.
— Мне нужно пополнить запас консервов, — сказала она, чуть погодя. — Есть что-то новое?
— Нет. Все то же самое.
Люди теперь ели меньше. Все стали худыми. Человек ко всему привыкает. Кусок хлеба может быть целым обедом. Обмакни его в суп — и у тебя будет пир. Но большинство людей помогали друг другу и делились с другими, когда могли. Паники не было. Насилие если и было, то очень мало. Те, кто жил по законам силы, давно уже сгинули. А те, кто остался, обрели худобу, миролюбие и терпение святых в ожидании конца.
— А хоть что-то новое есть? — спросила женщина, хотя и не собиралась об этом спрашивать. Слова вырвались сами собой, потому что она задумалась о своем одиноком доме.
— О! — воскликнул молодой человек, и его брови поползли вверх. — Есть кое-что новое! — Он забрался в дебри мертвой электроники и поднял с пола картонную коробку. — Разумеется, он не работает, но…
— Здесь ничего не работает, — сказала женщина.
У нее было чувство, что он держит ее за дуру.
— Ему не нужно электрическое питание, — сказал молодой человек. — В смысле было не нужно. Посмотрите какой.
Он достал из коробки что-то похожее на блестящую алюминиевую вазу, заостренную сверху и плоскую у основания, с маленькой черной дырочкой в центре и заводной рукояткой сбоку.
— Знаете, что это? — спросил молодой человек.
— Урна с чьим-то прахом? Или крупногабаритная мельница для перца?
Молодой человек улыбнулся кривой улыбкой.
— Это проектор сна, — сказал он.
— Проектор сна, — повторила она.
— Он самый. Я видел такие только на фотографиях в журналах — давным-давно, — но дед мне о них рассказывал. Он был… — Молодой человек помедлил, вспоминая полузабытое выражение. — Он был повернутым на компьютерах.
— У вас хорошая память, — сказала женщина. Она внимательно осмотрела странное устройство. Никаких соединений, никаких швов. Только черная дырочка и рукоятка. — А с виду вообще ничего особенного. А можно его как-то вскрыть и использовать под саженцы?
— Нет. — Молодой человек едва не рассмеялся, а потом вдруг посерьезнел. — Этот прибор… его создали специально для решения вашей проблемы.
— Моей проблемы? Какой проблемы?
— Бессонницы, — сказал молодой человек. — Вы ни разу не слышали о проекторах сна?
— Никогда в жизни.
— Ну… — Молодой человек взял проектор в руки и тоже внимательно его осмотрел. — Мне кажется, я помню. В основном они предназначались для жителей больших городов. Стоили очень дорого. Только богатые люди могли позволить себе эту роскошь. Я говорю о миллионах евро. Эти устройства… в каком-то смысле они были как волшебные лампы.
— Волшебные лампы, — повторила женщина и подумала, что этому парню явно напекло голову.
— Да. Нужно покрутить ручку. Вот так, смотрите. — Металлическая ручка провернулась бесшумно и плавно. — От вращения генерируется электрическая энергия. А потом… как я понимаю, потом он включается.
— И что делает? — Женщина тут же поправилась: — Что делал?
— Показывал картинку, запрограммированную лично для вас. И не просто картинку, а голограмму. Вы же знаете, что такое голограмма?
— Я старая, но не тупая.
— Прошу прощения, я не хотел вас обидеть. Он показывал голограмму, созданную лично для вас. Вот почему они были такими дорогими. Помню, дед говорил, что голограммы по большей части представляли собой виды природы, что-нибудь тихое и спокойное. Что-то, что помогает владельцу заснуть. Наверное, в больших городах было шумно и суматошно. Такой круглосуточный хаос, да?
— Слишком много раздражителей, — сказала женщина. — Люди к ним пристрастились. Как к любому наркотику. Вот что я помню.
— Все верно, — сказал молодой человек, как будто он тоже помнил, хотя откуда бы ему помнить?
— Ладно, — деловито проговорила женщина. — Давайте посмотрим, какие у вас есть консервы, и будем договариваться об обмене.
— Забирайте его себе, — сказал молодой человек.
— Что забирать?
— Его. — Молодой человек протянул ей проектор. Устройство, наверное, было легким, потому что молодой человек держал его одной рукой. — Я две ночи пытался его завести. Ничего не получилось.
— А мне зачем этот хлам?
— Он красивый. Вам так не кажется?
— Это просто ненужный хлам. Я приехала сюда за едой, а не за барахлом.
— Это произведение искусства, — неубедительно проговорил молодой человек. — Похоже на старую космическую ракету, мне кажется. И потом, может быть, он у вас заработает. Может быть, у вас получится его включить.
— С чего бы вдруг? — Голос женщины сделался жестче. Совершенно дурацкая штука. Дурацкий реликт из дурацких времен. — Как он вообще к вам попал?
— Как обычно. Заезжий торговец оставил коробку с вещами, и среди них был проектор.
— Он ни на что не годится, — сказала женщина и отвернулась.
— Возьмите, если хотите, — сказал молодой человек ей в спину. — Все равно он стоит тут без дела.
— Вот пусть и дальше стоит.
Женщина вынула из рюкзака помидоры и яйца, чтобы обменять их на консервы. Работники магазина всегда подавали обмен как выгодную для нее сделку, поскольку она была постоянным клиентом, и чисто по-человечески она им нравилась. Но они были явно из тех, кто своего не упустит, это уж точно. Она обменяла свои продукты на две банки тушенки «свинина с фасолью» и две банки ветчинного паштета — этого ей на какое-то время хватит.
Пора возвращаться домой.
Она еще раз обошла магазин. Осмотрела все полки — не пропустила ли чего нужного, — хотя у нее уже ничего не осталось на обмен. Увидела знакомую женщину и ее маленького сынишку. Остановилась и поболтала с ней пару минут, просто чтобы проявить дружелюбие. Потом пошла дальше и сама не заметила, как оказалась в дальнем углу, где была свалена в кучу старая электроника. Там женщина остановилась и долго смотрела на блестящую алюминиевую «ракету», на проектор сна, стоявший на колченогом карточном столике.
«Произведение искусства», назвал его молодой человек.
Женщина тихо фыркнула, раздув ноздри.
Хотя он действительно был красивым, если смотреть на вещи с такой точки зрения.
Может, получится отломать ручку и найти ей применение?
«Ненужный хлам», — подумала она. И все же… Сейчас не те времена, чтобы отказываться от того, что тебе предлагают. В следующий раз это может быть что-то ценное.
Женщина взяла в руки проектор — он был легким, как сновидения, словно внутри не скрывалось никаких механизмов, — и сунула к себе в рюкзак.
Она попрощалась с молодым человеком, с женщиной, с маленьким мальчиком, вышла на улицу, села на свой зеленый велосипед и поехала домой.
Она поставила проектор на комод в спальне. Но сперва рассмотрела его со всех сторон. Попыталась заглянуть в черную дырочку. Сунула туда палец. Кажется, там, в глубине, была линза, но палец до нее не доставал. Ветер вздымал пыль в темноте за окном, в комнате горели свечи, и женщина поставила проектор так, чтобы черная дырочка смотрела в комнату. Женщина еще пару минут постояла, решая, что делать дальше.
Хотя это было вполне очевидно.
Она крутанула ручку.
И еще раз.
И еще.
Ручка двигалась плавно, почти без трения. И все-таки она двигалась. Через какое-то время женщина отпустила ручку и отступила на пару шагов, ощущая себя круглой дурой, самой большой дурой на свете в этом печальном надломленном мире.
Ничего не произошло.
И не произойдет.
Проектор был мертвым.
Женщина поняла, что готова расплакаться. И она могла бы заплакать — на самом деле, — если бы не держала себя в руках. Потому что, хотя она ничего не ждала, ей все равно стало грустно. Проектор сна. Волшебная лампа. Что-то новое среди набившей оскомину повседневной рутины. Она позволила себе поверить, что, может быть — может быть, — ей удастся разбудить проектор. И он покажет ей цветущий луг под усыпанным звездами небом, и трава на лугу будет мягкой, так что сразу захочется лечь на нее и уснуть. Или голографический водопад, стекающий по гладким темным красивым камням в углу спальни. Или ночной пляж с волнами, набегающими на берег, и мерцающими далеко в море огнями кораблей. Или деревья, подбитые бархатом темноты, и птица, поющая среди ветвей — поющая лишь для нее одной.
Женщина все же расплакалась. Но лишь чуть-чуть, потому что разочарование и горе присутствовали в ее жизни уже давно.
Она позволила себе надеяться. Это было большой ошибкой.
Женщина вытерла слезы, переоделась в ночную рубашку, открыла специальный сундук и достала оттуда хрупкую книжку, чья сила всегда поднимала ей настроение в такие долгие темные ночи, когда ветер дул отовсюду и раскачивал тщедушные деревья.
Женщина надела очки, улеглась в кровать и открыла книжку на первой странице. Она всегда открывала эту книгу на первой странице, потому что там была надпись.
Надпись такая: «Живи вечно!»
А под ней — имя автора, поблекшее и призрачное.
Число и месяц — уже почти неразличимые. И год: 1988.
Давным-давно, за сорок лет до ее рождения.
Эта надпись всегда будила в женщине любопытство. Это радостное, в полный голос: «Живи вечно!». Может быть, это было какое-то особое сообщение? Может быть, кто-то однажды сказал это автору книги, и тот потом передал дальше — кому-то еще? Ей почему-то казалось, что такие пожелания не хранят для себя одного. Их выкрикивают громко-громко, обращаясь в каждой живой душе в этом мире.
Женщина нашла рассказ, который ей хотелось прочесть. Рассказ об одном дне из жизни полностью автоматизированного дома, где уже не осталось людей, чтобы любить этот дом и чтобы быть любимыми им. Она начала читать, но в эту горчайшую из горьких ночей ей хотелось услышать человеческий голос… голос, заглушающий вой одинокого ветра… Она поправила очки, откашлялась, прочищая горло, и начала читать вслух.
Она успела прочесть лишь два-три предложения, а потом резко умолкла и оторвалась от книги.
Потому что с проектором что-то происходило.
Еще до того, как увидеть, женщина это почувствовала.
Легкая дрожь? Шелест дыхания? Стук сердца?
Возможно, все вместе.
Черная дырочка на корпусе проектора зажглась электрическим синим светом.
В том месте, куда смотрела линза, в воздухе сгустилась голубоватая тень.
Она дрожала, дышала и улыбалась, обретая форму и плотность.
И вдруг оказалось, что в комнате стоит мальчик лет десяти, с каштановыми волосами, карими глазами и румяными, словно спелые яблоки, щеками. Он был в темно-красном свитере и белых хлопчатобумажных брюках с заплатами на коленях. Его теннисные туфли почернели от грязи, собранной на детских площадках.
Он улыбнулся еще шире и сказал своим детским, мальчишеским голосом:
— Почитаешь мне книжку, пока тебе не захочется спать?
Женщина не шелохнулась. Не сказала ни слова.
Она не могла шевелиться. Не могла говорить.
— Только один рассказ, — попросил мальчик.
Она разинула рот, но еще не обрела голос. Она видела, что он ненастоящий. Она видела, что его окружает ореол голубого света и, несмотря на его кажущуюся плотность, иногда его улыбку искажали легкие помехи, и на мгновение лицо кривилось, словно он пытался дотянуться до комариного укуса в том месте, куда дотянуться нельзя. Хотя комары стали сейчас столь же редки, как и птицы.
— Один рассказ, — повторил мальчик, без нетерпения, но с предвкушением.
Женщина все же сумела заговорить — тихим, дрожащим голосом.
— Один рассказ, — сказала она.
Мальчик сел на пол рядом с ее кроватью. Уперся локтями в колени и обхватил подбородок ладонями. Весь — внимательное ожидание и большие карие глаза.
— Я… я продолжу читать тот рассказ, который уже начала, — сказала женщина, и мальчик кивнул: хорошо.
Она прочитала рассказ до конца. Она давно никому не читала вслух, и иногда ее голос срывался. С непривычки она даже слегка охрипла, но все равно продолжала читать. А когда прочитала последнее предложение и оторвалась от книги, мальчик нахмурился и сказал:
— Жалко, что дом сгорел. Хотя, наверное, так и должно было закончиться. Дом был несчастлив, да?
— Да, — согласилась женщина. — Несчастлив.
— Тебе уже хочется спать?
— Нет, — ответила женщина. — Не хочется.
— Тогда, может быть, почитаешь еще? — попросил мальчик и опять улыбнулся.
— Да, — сказала она. — Почитаю.
Следующий рассказ был о ракете, летящей к Солнцу. Мальчику очень понравился этот рассказ, и он попросил прочитать его еще раз.
А потом, вопреки здравому смыслу, вопреки изумлению перед чудом, вопреки тайнам человеческой и электрической природы, женщина наконец зевнула и почувствовала, как ее веки наливаются тяжестью.
— Теперь можешь спать, — услышала она голос мальчика. — Только сначала потуши свечи, ведь мы не хотим, чтобы этот дом тоже сгорел, да? — Он улыбнулся. — Это счастливый дом.
Он дождался, пока она не задула все свечи, кроме одной.
— Спокойной ночи, — сказал он, словно издалека. Он уже исчезал.
И когда от него осталась лишь голубая искорка в воздухе, женщина повернулась набок и разрыдалась, и ее слезы превратились в безутешный поток, и этот поток унес ее из реального мира в царство снов.
Женщина проснулась рано и первым делом принялась крутить ручку проектора.
Она позаботилась о курах и помидорах. Под жарким серым солнцем переделала все домашние дела. Съела банку тушеной свинины с фасолью и немного ветчинного паштета, намазанного на крекер. Выпила чашку воды из бутылки.
Потом опять покрутила ручку проектора сна.
Уже начав впадать в панику, женщина зажгла свечи и снова легла в постель с книгой. С той же самой книгой, с той же самой надписью на первой странице.
А что, если мальчик сегодня не появится? Как именно она заставила его появиться? Что она сделала, чтобы проектор сработал? Она не знала, но решила, что снова будет читать вслух.
Сегодня это был рассказ об апрельской ведьме, которой хотелось влюбиться.
Три предложения — и проектор для снов задышал. Его сердце забилось, его глаз открылся — и в комнате возник мальчик в красном свитере и белых брюках с заплатками на коленях.
— Почитаешь мне книжку, пока тебе не захочется спать? — просил он, улыбаясь.
— Да, почитаю, — сказала женщина.
— Хорошо! — обрадовался мальчик. — Я привел подружку!
Из его голубого сияния выросла светловолосая девочка с веснушками на носу. В розовом платье, симпатичная. С очень хорошей улыбкой.
Женщина сказала:
— Надеюсь… этот рассказ вас не напугает.
— Конечно, нет! — отозвался мальчик.
— Нет, мэм! — с серьезным видом покачала головой девочка.
Они сели на пол и приготовились слушать.
О, этот странный мир! Мир, недоступный человеческому пониманию. Мир, который проходит сквозь испытания, муки и боль — и все равно живет дальше, как положено всякому человеку… день за днем.
Им понравилась история о ревуне. Очень понравилась. Мысль о чудовище из глубин, влюбившемся в зов туманного горна, который оно приняло за голос другого чудовища… кого-то она заставила смеяться, кого-то — плакать. Но история понравилась всем.
Всем детям. Всем, кто сидел на полу и слушал. Мальчикам и девочкам, совсем не похожим друг на друга, в разной одежде, из разных мест — были там и испанцы, и азиаты, и дети из каких-то совсем уже дальних краев, но все они знали английский и, конечно же, понимали, что она им читала.
Все больше и больше детей, с каждой ночью. Они вырастали из голубого сияния. Садились на пол и слушали. Слушали истории о банке, об озере, о скелете, о землянах, о толпе, о грохоте грома. Им очень нравились динозавры.
И однажды, в тихую ночь, когда ветер молчал, мальчик появился и сказал:
— Мамочка, почитаешь нам книжку, пока тебе не захочется спать?
— Конечно, я вам почитаю, плутишка, — ответила женщина с голубыми добрыми глазами. — Приводи всех, и начнем.
Днем женщина ездила с книгами в Дугласвилль. Позволяла солнцу касаться страниц. Она читала вслух жителям городка, и они соорудили навес, чтобы она сидела в тени. Люди со всей округи приходили послушать ее и приводили с собой детей. И ничего другого ей было не нужно. Потому что люди любили ее, а она — их, и они были нужны друг другу. Ее вновь обретенная энергия и воля к жизни оказались заразны, в хорошем смысле. Им было некогда сидеть и ждать конца. Когда-нибудь он наступит, если наступит вообще. Столько всего надо сделать, придумать, восстановить. Попытаться хоть что-то исправить.
Но по ночам…
У нее были дети, ее дети.
Сколько?
Сотни? Тысячи?
Очень много, очень.
Иногда женщина разрешала себе задумываться о том, что, может быть, это не просто голограммы и искры. Может быть, это души детей, которым еще предстоит родиться. И когда они родятся, когда воплотятся в реальный мир, будут ли они помнить об этих историях, что она им читает, возникнет ли у них чувство, что они уже знают эти истории до того, как услышат их в первый раз? У нее у самой было чувство, что через этих детей эти истории будут жить вечно.
Голос ветра уже не казался таким одиноким. Жизнь была удовольствием, а не тяжким трудом. Быть может, когда-нибудь птицы вернутся. Быть может, деревья еще наберут силу. Может быть, птицы снова начнут вить гнезда, и среди ветвей вновь зазвучат сладкие трели юности.
А тем временем в доме звучала нежная музыка детского смеха. Из дома лился поток электрического дыхания. В доме звучал голос женщины — сильный, твердый, наполненный радостью жизни, потому что еще оставалось так много историй, которые надо прочесть.
Так много историй.
А что же сам дом?
Дом уже никогда больше не был одиноким.
Дом стоял прочно, и ему были уже не страшны никакие ветра.
По ночам голубое сияние освещало округу, словно мир, полный зажженных свечей.
Дом был счастлив.
И женщина тоже была счастливой, и сама женщина, и ее дети, которые были уже сейчас и которым еще предстояло родиться на свет, дети из всех маленьких городков, куда она приезжала с рюкзаком, полным книг, на зеленом велосипеде цвета мая.
О рассказе «Дети из проектора сна»
Я написал «Детей из проектора сна», чтобы выразить свое ощущение, что книги Рэя Брэдбери пребывают вне времени. Я совершенно уверен, что фантастический полет его воображения будет воодушевлять читателей — и особенно юных читателей — и в необозримо далеком будущем.
Лично меня книги Рэя Брэдбери наполняют безграничным счастьем. В «Проекторе сна» мальчик, который появляется первым и просит почитать ему книжку, — это я сам. Какую великую радость доставили мне рассказы «Озеро», «Банка», «Ревун», «Коса», «Будет ласковый дождь» и многие-многие другие!
Жить вечно? Брэдбери, безусловно, будет жить вечно, и его потрясающие истории будут проникать в сердца людей до тех пор, пока пылкие человеческие сердца на нашей Земле бьются сильными чувствами и чистой радостью.
Роберт Маккаммон
