КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Там, где свобода… [Кеннет Дж Харви] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Кеннет Дж. Харви Там, где свобода…

Джону

Глава 1

Все в комнате было ему знакомо. Каждый шаг, проделанный им из камеры в приемную, отпечатался в его памяти. Он старался этого больше не вспоминать. Он гнал от себя непрошеные мысли. Этого больше не было.

В этой приемной он уже был четырнадцать лет назад. Тогда он запомнил все до мелочей. Теперь он снова очутился здесь, на обратном пути. Они допустили ошибку. Теперь они понимают. Все, через что ему пришлось пройти: суд, тюремные стены, где его держали взаперти, первый день и последний день, скопище мужчин, — все теперь должно исчезнуть.

Шериф протянул ему трубку.

— Алло, — произнес он.

Телефонная трубка оказалась неприятной на ощупь.

— Привет, поппи![1] Тебя все время показывают по телевизору. Ты теперь знаменитость. Ты ведь едешь домой, так? Как я хочу тебя поскорее увидеть!

Ее голосок. Слезы застлали зрение. Пол перед глазами расплылся.

Он сказал всего пару слов, потому что, когда прошло столько лет, говорить тяжело. И повесил трубку.

Шериф, наклонив голову, сказал:

— Сюда.

Он пошел следом за полицейским в комнату, где было больше людей. Там был другой воздух, другая обстановка. Почти нормальная. Легкая. Там была незапертая дверь. За ней ждала толпа народу.

— Это к вам, — улыбнулся шериф.

Он взял свои вещи, и его подвели к двери, которая открывалась наружу. Никаких наручников. Свежий воздух. Суета и шум резанули зрение и слух. Его большие руки болтались по бокам. В толпе пронеслось его имя. Его называли мистер Мерден. Все звали его по имени. Были камеры и микрофоны, как тогда, в прошлый раз. Холодный воздух ожег лицо, через волосы добрался до кожи головы, пронзил до кончиков пальцев, в которых забился пульс. Позади толпы без конца простиралась даль. Все дальше и дальше. От этой дали и выси у него закружилась голова и похолодело в желудке.

«Мистер Мерден». «Мистер Мерден».

Снова и снова раздавалось его имя. Они толпились, преграждая ему путь, так что он с трудом протискивался между ними.

В дом жены его отвез сын Дэнни. Младший из его пятерых. У него четверо сыновей и дочь. Дом был не ее. А чей — он понятия не имел. Он никогда не спрашивал. Он только знал, что его жена сейчас там живет.

Он сел сзади, потому что на переднем сиденье ему было бы не по себе — большое окно, движение. Болели глаза. Он побоялся, что его вырвет. По пути он изумленно таращился в окно. Все такое резкое, и все двигается. Как много на улицах людей. Идут, куда хотят. И его ничто не останавливает. Не держит. Не препятствует.

Машина притормозила у светофора. Худая женщина в длинном пальто, проходившая мимо, взглянула на него. Взглянула и отвернулась. И пошла себе дальше. Не останавливаясь. Ее ноги расплылись пятном. Он закрыл глаза. Он боялся, что все это неправда. Открыв глаза, он обернулся через плечо. Они снова поехали. А за ними вереницей двигались машины и фургоны. Люди, сидевшие там, хотели знать, что он думает. Каково чувствовать себя свободным человеком? Какие у него планы? Кто на самом деле убил Дорин Рич? Мистер Мерден. Свобода. Планы. Он посмотрел на сына, на его руку, державшую руль, и пальцы в татуировках.

— Сукины дети, — сказал Дэнни, глядя в зеркало заднего вида. И добавил: — Ну, ты, наверное, и злишься. Небось, не терпится выбить из Грома все дерьмо? Из этого мерзавца.

Но он вовсе не был зол. Он был тих и спокоен. Он не знал, что ему теперь делать. Кому он должен мстить? В зеркале заднего вида он видел свирепые глаза сына. Он слышал, как сын тяжело пыхтит от ярости. Чего-то ждет. Если кому и мстить, то только себе. Такое у него было желание. Чем хуже, тем лучше. Чтобы со всем разом покончить.

— Сукины дети. Ведь ты невиновен.

Невиновен. Это было слово оттуда. Оно там часто звучало. Невиновен. Он об этом не знал. Какое смешное слово. Жестокое и смешное. Там всегда так было. Стоило произнести его, все начинали смеяться. Невиновен. Смеялись, слыша его и видя выражение в глазах новенького, которое менялось, когда тот все понимал при звуках этого мерзкого смеха. И больше никогда об этом не заикался. Невиновен. Смех, да и только.

Вокруг все изменилось. Вместо бунгало и старых зданий с газонами появились маленькие домики и лужайки, а затем и ряды домов, ступени которых выходили прямо на мостовую. Ни лужаек, ни тротуаров. Дети на дороге. Играют, как у себя дома, не обращая внимания на автомобили. Взрослые, стоящие в дверях, наблюдают за машинами. Кто-то закричал на ребенка, кто-то махнул рукой в знак приветствия. Будто знакомые. Будто ждали, когда он появится. Машина Дэнни. Вот что им, должно быть, знакомо.

Машина остановилась у дома жены. Глянув на ручку дверцы, он взялся за нее согнутыми, больными пальцами — не раз переломанными — и нажал. Щелкнула стальная пружина. Простое устройство. Легко открыть, легко сломать. Он бы вышиб ее с полпинка. Дверца распахнулась. Слишком резко. Он так не хотел. Отлетела настежь. Снаружи никого не было. Никто не хватал его за руки — на всякий случай.

Он вышел. Подошвы туфель плоско легли на асфальт. Воздух повсюду. Повсюду свистящий простор. Повсюду простор, от которого кружится голова.

Он поднял перед собой руки. Мельком взглянул на свои ладони. Что с ними теперь делать?

Сын Дэнни шлепнул его по плечу и прошел вперед.

Он пошел следом, подгоняемый хлопаньем автомобильных дверей позади. Люди спешили. Гнались за ним. Звали его.

Дверь в доме жены была открыта настежь. Внутри его поджидала толпа, крича «Добро пожаловать домой!» и «Сюрприз!». Сзади опять захлопали дверцы. Обернувшись, он увидел запрудившие узкую улицу фургоны и легковые автомобили, так что стало не проехать. Камеры и микрофоны. Газетчики набросились на него и стали засыпать вопросами. Мистер Мерден? Его имя почему-то тоже звучало как вопрос. Что вы думаете о судебно-исправительной системе, которая… Мистер Мерден? Как вы думаете: кто на самом деле убил ее? Мистер Мерден? Если бы вы могли вернуться в прошлое…

Дэнни, взяв за плечо, подтолкнул его вперед. В дом. Большинство из пришедших он когда-то знал. Его хлопали по спине, тискали ему локти и ладони. Желали ему счастья. Жена бросилась ему на шею. Сдавила в объятиях. Для такой хрупкой женщины у нее была поразительно сильная, костистая хватка. Она навещала его там. Примерно раз в месяц. Говорила ему, что он поступил дурно. Объясняла, почему он здесь сидит. Делилась своими трудностями. Он смотрел на нее и не понимал, кто она и что ей от него нужно.

А теперь она обнимает его, сжимает ему руку. Громко смеется, говоря гостям:

— Он невинный, как младенец. Я всегда об этом знала!

Когда внучка Кэролин протянула к нему руки, он схватил ее и поднял в воздух. Она одна была здесь ему знакома. Он видел ее на фотографии, висевшей у него на стене. Она оказалась на удивление легкой. Какая малышка. За все четырнадцать лет ему не приходилось поднимать ничего легче. Он расцеловал ее в нежные щеки. Таких маленьких там не было. Она так крепко, долго и отчаянно его обнимала, что он заплакал, и все вдруг притихли. Но тут же снова заговорили, помогая ему преодолеть слабость.

Позади хлопнула дверь. Репортеры остались снаружи.

Но он все не мог забыть о них. Несколько раз он подходил к окну, чтобы выглянуть на улицу. В ночь. И видел их там. Даже в темноте. Они сидели в своих машинах и фургонах с включенными габаритными огнями и следили за домом его жены.

— Эй, — позвал его старый добрый друг Рэнди, перекрикивая звуки скрипки и болтовню. — Что ты стоишь один в такой вечер? — Рэнди рассмеялся своим прежним смехом — как будто разом залаяла свора гончих. Весельчак. Короткая стрижка. Худощавое лицо с клочками бороды.

Он увидел протягиваемую ему бутылку пива, хотя и без того в каждой руке уже было по одной.

— Вот так! — С этими словами Рэнди сунул ему бутылку под локоть и обернулся, чтобы убедиться, что все смотрят, а на него все время смотрели.

Все засмеялись и подняли свои бутыли с пивом и бокалы с кока-колой и ромом. Он увидел лица тех, что разглядывали его лицо. Чтобы увидеть, что он обо всем об этом думает. Это было слишком.

Рэнди кивнул его жене:

— Ну, ночью вам будет не до сна.

Отхлебнув еще пива, он почувствовал себя лучше. Вкус пива был приятным, но не тем, что прежде. Что-то не клеилось со всеми этими людьми в комнате. Чего-то недоставало. Что-то было не так. Слишком близко они подошли. Слишком плотно столпились вокруг. И еще те люди за окном. Они знали, что он невиновен, но кого это волновало? Так, мелочь. Как сказал один человек там, качок выше его на голову, обладатель непробиваемых каменных мышц. Ударь меня и узнаешь, каково это. Ударь. И он бил его, брызжа слюной от ненависти. Ударь, ударь сильнее. Ты, мелочь.


Проснувшись утром, он прочистил горло и снова закрыл глаза. Во рту был мерзкий привкус. Он и забыл, как тяжело давит похмелье. О чем он теперь жалел? Вот в чем вопрос. Похмелье. Ныли руки. Он взглянул на одну. Костяшки покрыты черной, засохшей кровью. Пятна и свежие ссадины. Хмыкнув, он осмотрел вторую руку. То же самое. Жена лежала рядом, отвернувшись. Он со страхом поднялся и посмотрел на нее, в ужасе припоминая, что саднящие костяшки как-то связаны с ней. Но лицо у нее было в порядке. Она спала.

Он подрался с мужчиной. Из-за жены. В голове шумело. Он испугался: как бы снова не отправили туда. Уже слышался лязг тугих дверей. Он поднялся с постели и пошел в ванную, где его вырвало. Затем, встав с колен и усевшись на унитаз, он выглянул в маленькое окошко. Подался ближе, чтобы посмотреть вниз. Вид улицы. Ждущие машины и фургоны. Здесь ему не место. Ему бы в маленькую комнату, где со всем проще управляться. Где не так много людей и вещей. Его затрясло крупной дрожью. Снизу донесся шум. На лестнице раздались шаги. Его старый и лучший друг Рэнди возник в дверях ванной. В каждой руке он держал по бутылке.

— Завтрак, — объявил Рэнди, осклабясь в улыбке и обнажая дыру на месте двух передних зубов, которые ему выбили в драке двадцать лет назад. В их драке. Это он выбил другу зубы. — На, заправься.

Он взял у Рэнди одну бутылку. Бутылка была теплая. Руки слегка дрожали. Но причиной тому было не похмелье. Нечто иное. Более серьезное. Пугающее.

— Смотри, как это делается. — Рэнди опрокинул себе в рот бутылку и стал сосать пиво, не сводя с него глаз. Думая о нем. Желая, чтобы он последовал его примеру, потому что теперь он свободен. И потому что так положено. Свободен, пока в бутылке есть пиво. Уф.

— А-а-а-ах… — протянул Рэнди, осушив бутылку. Оскалился и подмигнул: будь мужчиной.

Он отхлебнул пива. Оно запенилось во рту. Ну и гадость. И выплюнул его в унитаз.

Вспомнив о внучке Кэролин, он почувствовал жгучий стыд. Ушла ли она до драки? Он надеялся, что ушла. Все, кажется, случилось гораздо позднее. У него в памяти благодаря выпивке образовался провал. Он весь вечер пытался поговорить с внучкой. Но другие ему не дали. Те, кто хотел знать, что он думает и чувствует. Сильно ли он ненавидит тех людей? Что он собирается сделать с Громом? Кто же на самом деле убил ее? Ту женщину? Как бишь ее звали? В ту ночь. Кто это сделал? И глаза, устремленные на него. У каждого из них имелись какие-то свои мысли по этому поводу. Праздные мысли.

Его дочка, Джеки, мать внучки, забеспокоилась. Она боялась его. Из-за этого своего страха она не хотела подпускать к нему внучку. Вот что его разозлило. Теперь он вспомнил. С этого все и началось. Дочка держалась поодаль, в стороне, оберегая Кэролин. Потом кто-то упомянул человека, четырнадцать лет видевшегося с его женой. Каково выйти на свободу? Каково чувствовать себя свободным? Потом еще раз кто-то обмолвился об этом типе. Шепот. Взгляд на него в упор. Какие у тебя планы? Ведь теперь ты получишь миллион баксов. А может, и два. Смех. Теперь ты свободен, как бреющий в полете орел. А может, даже три миллиона. Они тебе должны. Потом что-то о его старом друге, Мэнни Громе, свидетеле убийства. Мэнни Гром его разыскивает. Разве не он это все подстроил? Разве не он? Гром, мерзавец. Теперь он свое получит. Ты ему покажешь. Подлец. Пусть теперь посидит вместо тебя.

Где же внучка? Дочка увела ее от него. Ну как тебе на воле? Как тебе здесь нравится? Мэнни Гром. И Алекс. Алекс Гилберт, в углу. Алекс, который встречался с его женой. Каково быть свободным? Боже, как это, наверное, здорово. Негодяи. Ненависть и праздник. И этот Алекс сидит в углу и сосет свое пиво, не зная, что ему думать. И сосет пиво. И ждет. И наблюдает. И молчит. Алекс боится, потому что его все-таки выпустили, а не упекли на пожизненное. Алекс трясется от страха. А когда ты видишь мужчину, который трусит, то что ты делаешь? Как надо поступить? Правильно. Его захлестнуло бешенство. Трус несчастный. А внучка ушла. Мэнни Гром. Какие у тебя планы? Теперь ты разбогатеешь. Они тебе должны. Отобрали у тебя жизнь. Четырнадцать лет украли. Четырнадцать лет, мерзавцы. Выбей из Грома все дерьмо. Каково это — когда тебя выпускают? Давай. Сейчас. Иди. Покажи ему.


— Я не знаю, — отвечал он в камеры и микрофоны в день своего освобождения. Это было все, что он сказал. Все, что он им сообщил. «Я не знаю» было ответом всему.

На следующее утро в магазинчике на углу он прочитал газетный заголовок: «Мерден не уверен в планах на будущее».

Владелец магазина, мистер Джекман, держался подчеркнуто дружелюбно.

— Видел вашу фотографию, — сказал он, кивая на стопку газет на стойке. — В «Глоуб и мейл» тоже. На первой странице. — Джекман улыбнулся и подмигнул. — Хорошо небось на воле-то? — А глаза Джекмана говорили: какая жалость.

Он кивнул и выложил на прилавок пять долларов. За пачку жевательных таблеток от изжоги.

— Ладно, — сказал мистер Джекман, подталкивая банкноту обратно к нему и глядя в окно, за которым ждали камеры и микрофоны.

— Спасибо. — Он сунул деньги в карман и надорвал упаковку. Закинув две таблетки в рот, сжевал их в вязкую массу.

— Нелегкая ночка.

Он утвердительно хмыкнул.

— Наверное, много народу было.

Он снова хмыкнул, оборачиваясь на звук открывшейся двери. Ему подумалось, что это, должно быть, журналисты пытаются проникнуть в магазин. Но вошли двое мальчишек и уставились на него. Вытаращили глаза, будто он пьяный или еще что-нибудь.

— Мужик из телевизора, — сказал один другому.

— Эй, ты, — позвал второй, — дай четвертак.

Кивнув, он протянул мальчишке двадцать пять центов. Тот глянул на монету, будто она была с Марса. И вышел.

Камеры и микрофоны продолжали донимать его вопросами. Он не отвечал. Большинство вопросов повторялись. Снова и снова. Как будто все тотчас забывалось.

— Что вы скажете своей семье о прожитой вами жизни?

Услыхав это, он остановился как вкопанный.

— У вас ведь есть внучка, не так ли? — допытывался женский голос.

Он обернулся, чтобы посмотреть, кто это говорит. Другие завопили еще громче: «Мистер Мерден, мистер Мерден!» Ну как же — он повернулся к ним лицом. Как интересно!

Он не мог найти обладательницу голоса, пока опять снова не услышал слово «внучка». Тогда он увидел коротко стриженную шатенку в узких прямоугольных очках. Он посмотрел на нее в упор. Он шагнул к ней. Остальные посторонились и смолкли.

— Что вы скажете своей внучке о прожитой вами жизни?

Он задумался. Прожитая им жизнь. Его внучка. Для него это были пустые слова. Но они разозлили его.

— Вас тревожит, что ваши сыновья, дочери и внучка могут пойти вашей дорогой? Один из ваших сыновей в тюрьме. Двое других неоднократно нарушали закон.

Но это только трое. А как же старший, Мак, на материке? — чуть было не спросил он. Но остановился. Зачем этой женщине знать? Кто ей позволил что-то о нем знать? Мак, который имеет собственное дело. Как же он? Женщина ничего не знала о Маке. Или не хотела упоминать о нем по какой-то причине. Только то, что ей выгодно. Он в упор рассматривал журналистку. Маленькую женщину с сухими губами и без макияжа. Она показалась ему безумной.

— Что-что вы говорите? — переспросил он.

Защелкали фотоаппараты. Надвинулись видеокамеры. Микрофоны полезли в лицо. Люди заволновались.

— Все ваши сыновья были замечены в правонарушениях. Что вы им скажете?

Он грозно уставился на нее.

— А ваша внучка, по имени, кажется, Кэролин? Неужели вы не беспокоитесь о том, как повернется ее жизнь? Жизнь малышки Кэролин?

Он пристально рассматривал журналистку. Ему хотелось дотянуться и вырвать микрофон из ее хлипкой руки.

— Неужели вы не боитесь за своих детей, мистер Мерден? Что вы им скажете? Какой совет дадите?

Микрофон. Много микрофонов. И все молчат. Ни один из этих людей не произносит ни слова. Его лицо отражается в объективах камер. Взгляд мечется от одной к другой. Отовсюду на него глядит его лицо.

— Что вы расскажете им о своей жизни? — не отставала женщина. Она одна говорила. Пыталась его зацепить. — Ваша мать погибла в сорок три года. Ее убил ваш отец.

Микрофоны в лицо. Все ближе. Их ноги на тротуаре. Ждут его слов. Вспышки защелкали чаще. Он чувствует, как меняется его выражение. Он пытается найти слова. Но губы лишь беззвучно кривятся. Плечи поднимаются. Он видит обращенные к нему лица. Мужчины и женщины. Смотрят на него или проверяют свои диктофоны.

Он покачал головой и фыркнул. Повернулся и пошел прочь. В спину ему неслись голоса, преследуя его вопросами.


Пока он был там, он смастерил для внучки много игрушек. Склеивал вместе деревянные щепки и приделывал к ним колеса. Он делал и другие вещи, думая, что творит своими руками добро, пока представляет себе ее личико. Какое у нее будет выражение, когда он ей это подарит. Игрушки тюремщики хранили у себя. Складывали их в сейф. В камере ему ничего не разрешалось. Но он оставил все там. Ничего оттуда не взял. Теперь не верилось, что он хотел что-то прихватить с собой. Как только могло такое в голову прийти? Подарки для внучки оттуда. У нее в руках. От одной мысли становилось тошно.

Рэнди все сидел в доме жены. Обгладывая куриную косточку, которую держал в руке, он поднял брови:

— Кого ты сегодня собираешься прикончить? Есть несколько человек на выбор. — Рэнди усмехнулся и засмеялся лающим кашлем. Пока он ел, в пепельнице тлела сигарета.

Он задумался о Рэнди. Еще в школе тот слыл умником. Вечный умник. Умник среди крутых парней. Старался не высовываться, быть как все.

Жена все еще спала.

— Ты хотел куда-то съездить? — спросил Рэнди.

— Ага.

— Купить пушку? Ножик? Гранатомет? — Рэнди отер лицо бумажным полотенцем. Дольше обычного держал паузу, прежде чем вынести свое заключение. — Вкусная курочка. Мягонькая. — Он взял сигарету. Сделал затяжку, сжав фильтр меж двух ногтей. Кончик сигареты раскалился докрасна.

Они поехали в молл.[2] Рэнди так погнал, что газетчики отстали. Он смеялся над ними, глядя в зеркало заднего вида. Хохотал, широко раскрыв рот.

— Из меня бы вышел неплохой трюкач.

— Ты и так трюкач. — Он слабо улыбнулся, впервые за несколько лет.

— Да-а-а, — заныл Рэнди жеманным женским голоском. — Была у меня любовь. Не-е-ет, хватит с меня. И ты разобьешь мне сердце и сбежишь от меня на далекий жаркий остров.

Он посмотрел в окно. Вход в молл. Люди с коробками, свертками. Здесь они покупают одежду. Магнитофоны. Консервные ножи. Мебель. Сюда они приходят за всем. И выходят с покупками. Все как обычно. Чего ради сюда идти, если ничего отсюда не взять домой, чтобы занять место?

— Я тебя тут подожду. А то у меня голова от всего этого кружится. — Рэнди дернул подбородком в сторону молла. — А ты пойди купи себе гостинец.

— Не жди. Я пешком.

— Пешком? Ты что — рехнулся?

— Я пойду пешком.

— Да-а-а, ты точно спятил. — Рэнди посмотрел на его ноги. — Хочешь ногами топать? Удивительно, что они у тебя до сих пор ходят. Вчера я слыхал, как они скрипят. Да и локти тоже.

Он открыл дверцу машины. Вышел. Приблизился к стене стеклянных дверей. Люди проходили мимо. Некоторые останавливали на нем взгляд. Большинство ничего о нем не знают. Не узнаю́т. В жизни он выглядит иначе. А некоторые узнаю́т. Для них он человек-легенда. Дома будут рассказывать, кого они встретили. Того самого. У входа в молл. Одного. Совсем одного. Собрался в магазин. Ага, за покупками. Интересно, что ему могло понадобиться?


Увидав ящики с игрушками, он невольно зажмурился, ослепленный их яркими цветами. Когда краски, ворвавшиеся в его сознание, поблекли, смылись, словно от воды, он открыл глаза и заглянул в длинный проход. Люди оглядывали стеллажи, ища чего-то. Кто-то толкал перед собой тележку, кидая туда вещи. Другие просто стояли и таращились, ничего не видя. И думая непонятно о чем.

Он снял с полки одну коробку. Внутри что-то загремело. Было любопытно туда заглянуть. Коробка была заклеена клейкой лентой. Одна полоса держала створки коробки. И чертовски крепко притом. Где они взяли такую ленту? Он попробовал открыть коробку. Но лента оказалась даже крепче, чем он ожидал. Из чего она, интересно, сделана? Коробка была красно-желто-белая. И она гремела. Слишком много было от нее шума. Рывком отодрав ленту, он открыл коробку и взглянул на пластмассовую игрушку у себя в руках. Она пищала и звенела. Раз кнопка, два кнопка. На всех буквы. Коробку, упавшую к ногам, он пнул в проход. Она отлетела и ударилась о ботинок какой-то женщины. Та тупо взглянула на него. Не рассердилась, не закричала. Просто посмотрела. Затем повернулась и ушла.

Он стоял с пылающим лицом. Все тут его бесило. Он уже ненавидел это место. Взяв другую коробку, он отправился к кассе, тряся головой и тяжело дыша. Люди в очереди обращали на него внимание. От жжения в глазах он чуть не плакал. Достал из кармана деньги — какие-то бумажки. Сколько? Он долго ждал, прежде чем заплатить женщине. Слишком долго ждал. Зачем? В голове крутился вопрос. Зачем? Все эти люди в очереди. Зачем? Проклятая изжога.

— Спасибо, — сказала женщина, протягивая ему пакет, который тарахтел еще громче той коробки.

Он с трудом заставил себя до него дотронуться. И чем крепче он стискивал кулак, тем громче. По дороге пришлось несколько раз останавливаться и бросать его на землю. И всякий раз почти со страхом поднимать вновь.


— Звонил твой адвокат, — сообщила жена, когда он вошел, а камеры и микрофоны остались за дверью. Пакет грохнулся об пол. Что вы купили? Что у вас в пакете? Мистер Мерден? Для кого вы это купили? Это игрушка, не правда ли? Я вижу сквозь целлофан. Для кого эта игрушка? Для вашей внучки? Так говорили их голоса, а потом раздался голос жены:

— Он сказал, чтобы ты начинал.

— Что? — Он снял куртку и повесил ее на вешалку.

— Судиться с правительством. — Она стояла в коридоре у двери. Она ждала его. — Еще заходил Гром. Вот уж наглец! Передай ему, говорит, чтобы заглянул ко мне. Как ни в чем не бывало. Болтал с этими вон там. — Она указала на дверь.

Он посмотрел на пакет, лежавший на полу.

— Что это? — спросила она.

— Для Кэролин.

Жена схватила пакет. Он посмотрел на ее волосы — неопрятные, нечесаные. Он смотрел и отмечал, как изменилось ее лицо за четырнадцать лет. Изменилось его к ней отношение. Она ему чужая. Жена разорвала пакет там, где он был скреплен скрепками, и заглянула внутрь.

— У нее уже есть такая. Это для младенцев. А Кэролин семь лет.

Он прошел мимо жены в кухню, внезапно почувствовав жажду. Захотелось хлебнуть воды из крана.

— Позвони своему адвокату, — сказала она за спиной. — У тебя есть деньги?

Он вытащил из кармана все, что там было, и положил на кухонную стойку. Схватив деньги, жена по-хозяйски их пересчитала.

— Откуда они у тебя?

Он чуть не засмеялся, увидев, как она машет бумажками в воздухе.

— Мне их дали, — ответил он.

— Кто?

— Когда я уходил.

— Когда тебя выпустили? — Ее смех заглушил его ответ. — Ладно. Мы этим займемся.

Заметив свое отражение в окне поверх раковины, он пригладил волосы. Жаль, что нет расчески. Он повернул кран, наклонился и подставил губы под струю воды. Пригубил. Вода была та же. Повсюду. Вода везде вода.

— Налей в стакан, черт возьми, — сказала жена. — Неужели тебя там не научили хорошим манерам?


— Это они по ошибке, да, поппи?

Он кивнул. За всю свою жизнь он не видел ничего прелестнее личика внучки. Какая красота. Он не мог глаз от него отвести. Все глядел и глядел. Вглядывался в каждую черточку. В каждую гримасу. Какая нежная кожа. И просто потому, что это было ее лицо. Она хотела знать. Ей это было важно. Знать.

— Хорошо, что они признали свою ошибку.

— Да.

— Мама сказала, что это хорошо.

Он перевел взгляд в направлении кухонной стойки, где его дочь, Джеки, готовила ужин. Она взяла с него обещание не напиваться. И только потом разрешила ему зайти к ним. Повидать Кэролин. Теперь она считала себя вправе командовать им. Он не возражал, потому что она была права. Что она знает? Много ли она знает о том, что с ним приключилось? Счистив кожуру, она отложила овощечистку, взяла нож и стала нарезать морковь. Не поперек, а вдоль, соломкой. Вот как она готовит суп. По-другому. Ее длинные каштановые волосы были собраны в хвост на затылке, открывая проколотые во многих местах уши. Кухня была маленькая. И холодная. Ее трудно нагреть. Старые дома. Он вспомнил, как жена говорила ему то же самое о своем доме. Он часто слышал это, когда она его навещала. Жаловалась на холод. «А здесь-то тепло», — бывало, замечала она. Тепло и хорошо. Она без конца это повторяла. И потому это засело у него в голове.

Внучка, Кэролин, куталась в тонкое одеяло. Красное одеяло в желтый цветочек. У нее была своя детская жизнь. Детские вещи. Ее детские мысли были чисты и невинны.

В маленьком доме Джеки ей было не место. Дочка была другая. Другая натура. Она была похожа на его старшего, Мака. Потом он вспомнил, что этот дом — не дом Джеки. Что жена говорила ему. Это дом Уиллиса, с которым они теперь живут вместе. Но об этом ему не хотелось вспоминать.

— Я… — Он начал было рассказывать внучке об игрушках, которые мастерил для нее там. Всегда. Это хорошо ему запомнилось. Точно. И она. Как он думал о ней, делая эти игрушки. Мысли о ней были его единственной отрадой. Он знал, что там он никогда ее не увидит. Джеки ни за что не привела бы ее в такое место. Да он и сам не хотел. Он бы немедленно умер, если бы увидел, как она смотрит на него через стекло. И не понимает, что все это значит.

— Что? — спросила Кэролин.

— А я ведь все время о тебе думал. — Он тронул ее за руку. Маленькие пальчики. Гладкие. Красивые. Как чудесно они шевелятся. — У меня на стене висела твоя фотография.

— Здорово. — Она обняла его. И не отпускала, с закрытыми глазами и улыбкой на лице.

Он ничего этого не заслужил. Он заметил, как дочка обернулась на его голос. Ее руки перестали шинковать морковь. Она пристально на него смотрела. Что она там готовит? Ах да, суп. Домашний обед. А он что здесь делает? Поднявшись, он глубоко вздохнул:

— Пойду я.

— Нет, — сказала внучка, вскочив так поспешно, что чуть не опрокинула стул. — Я тебя не отпущу. — Она вцепилась в него. Одеяло, обернутое вокруг нее, упало на пол. Она наступила ему на ботинки и крепко его обнимала. Ее ноги стояли на его ботинках. Тех самых, что ему выдали, когда он уходил. Совершенно новых. Они знали его размер. Все о нем знали. Размер рубашек. Размер штанов. Историю его семьи. Чем он болел. — Я тебя больше не отпущу.


Его не пригласили к обеду. Дочка, Джеки, так и не предложила ему остаться. Так и промолчала. Потому что боялась, как бы он чего не натворил. Вкусно пахло едой. По-настоящему домашний запах. Совершенно особый запах. Но нужно было уходить. Идти. Снаружи стерегли камеры и микрофоны. Взяв Кэролин на руки, дочка отошла с ней подальше. В глубину коридора. Чтобы не слышать, как он откроет дверь.

— Что вы ей сказали, мистер Мерден? Зачем вы приходили? Вы предостерегли ее?

Поставить точку в этой истории — вот чего они хотят. С ней покончить. Пусть она завершится хорошо, и все будут довольны. Или пусть все закончится плохо, и все будут несчастны. Мы располагаем полной информацией. Мы знаем все. Вы видели? Малышка получила предостережение. Не ходи по этой дорожке.

Там он, бывало, смотрел телевизор. Это было пустой тратой времени. Чужая жизнь. Все фальшивое, нарочно слепленное, чтобы показывать по телевизору. Актерство. Ничего настоящего.

Он поспешил прочь. Он знал тут все улицы и дворы, и репортеры отстали. Это уму непостижимо, что они спрашивают и чего хотят. Он абсолютно ничего не понимал. Только то, что, по их мнению, он должен понимать. Он должен отвечать на их вопросы, которые они берут из своей собственной жизни. Можно подумать, они умеют задавать вопросы.

И вот он пришел к дому Грома. Он все время представлял себе, как придет сюда. Он знал, что это рядом. И вот он здесь. Теперь налево. Задний двор Грома. За забором. А дальше — двор Уолли Фултона. Он всех тут знал с детства. Каждый квадратный фут был здесь ему знаком. Знал каждого взрослого. Знал, кого надо бояться, а кто добрый, кто дерется, а кто угостит пивком. Знал всех соседских сынков и дочек. Они все тут были ни при чем. Не виноваты. И ему не компания. Округа совсем не изменилась. Только кое-что перекрасили. Повзрослевшие мальчики стали похожи на своих отцов. Девочки, держащие младенцев на руках или на коленях, теперь напоминали своих матерей. Прежние лица, проступая сквозь новые, сменяли их. Лица в окнах. На порогах. Вечно глазеющие на улицу. Что там происходит? Кто там идет?

Во дворе лаяла собака.

Собаку он не знал. Она была взрослая. Ее лай не помешал ему пролезть сквозь дыру в заборе в месте трех недостающих досок. Забор шатался, готовый повалиться. Собака сидела на цепи. Он была небольшая. Не такая, как можно было подумать, услышав ее лай. Ребра у нее торчали наружу. Она просто хотела оторваться. Всю свою жизнь.

Когда он приблизился, она замолчала и попятилась. Понюхала его штанину. И больше не лаяла. Прильнув к земле и прижав мягкие уши, она повернула голову и смотрела на него печальными глазами снизу вверх. Ее тело напряглось в ожидании. Потом она перевернулась на спину, показывая розовое брюхо.

Он наклонился и погладил его. От прикосновения его пальцев собака закрыла глаза и вздрогнула. Редкая шерсть. А мяса совсем нет. Худоба. Цепь легко отстегнулась. Он взглянул на собаку; та дрожала, не открывая глаз. Он снова потрепал ее по свалявшейся шерсти. Большие глаза собаки открылись, и она села, будто кто-то назвал ее кличку. Как будто они были знакомы. Как будто она знала его всю свою жизнь. Поставив лапы ему на колено, она лизнула его в лицо. Он гладил ее, еле сдерживая смех и уворачиваясь от ее языка. У черного хода было окно. Там стояла старая мать Грома и наблюдала за ним. Потом она что-то крикнула, повернулась и ушла.

Черный ход был не заперт. Он нажал ручку двери. Собака вошла следом.

Слыша, как мать Грома что-то лопочет, он прошел через кухню и оказался в коридоре. Старуха появилась из гостиной. Всем своим видом она выражала ненависть. Того, что она слыхала о нем, ей было довольно.

На лестнице раздались шаги.

Взглянув туда, он увидел мальчика, перегнувшегося через перила. Мальчик в упор рассматривал его. Он пришел, чтобы посмотреть.

— Чего тебе надо? — как из бочки окликнул его голос Грома.

Мальчик молча таращил глаза. Видимо, у него была такая привычка.

— Не смей его трогать. — Мать Грома надвинулась на него, когда он шагнул вперед. Встала рядом, грозя ему пальцем. Почти впритык. У нее были седые волосы и сморщенное лицо. Она смотрела на него, моргая и сося губы. Грозила пальцем. Потом она увидела собаку.

— Пошла вон, — сказала она, наклоняясь и ударяя собаку. С размаху громко шлепнула ее, будто собака не была живым существом. — Пошла, пошла…

Собака, взвизгнув, отскочила к двери.

— Пошла, грязнуля…

Позади раздались спускающиеся с лестницы шаги.

Гром сидел на диване. Такой же толстый, как и прежде. Прошло четырнадцать лет. Этот человек давал показания. Против него. Это он его упрятал в тюрьму. Теперь его показания затрещат по швам. Внезапно. Когда их заново и хорошенько рассмотрят. Когда ими займутся как полагается. Когда у них появится свободное время. Его новый адвокат так прямо и сказал ему, когда принял его дело и перечитал показания. А старому адвокату было на все плевать.

Сверху раздался встревоженный голос молодой женщины. Она звала мальчика. Она так верещала, будто кто-то умер. Не голос, а визг. Обернувшись, он увидел, что мальчик стоит у него за спиной.

— Это Тедди, — объяснил Гром, тяжело дыша. Он был такой жирный, что даже говорил с трудом. — Мой внук.

— Сын он тебе, вот он кто, — возразила Грому мать. Она захлопнула дверь и вернулась, переводя дух.

Собака выла за стеной. Не хотела уходить. Стояла там и выла, просясь в дом.

Вздохнув, он посмотрел на Грома. У стриженного ежиком Грома был тройной подбородок и отекшие веки. Коричневые мешки под глазами. Нездоровая кожа. Он напоминал живой труп.

— Мне сказали, чтобы я позвонил, если что, — сказал Гром.

— В полицию, — пояснила его мать. — И я им сейчас позвоню, как они велели. — Она попятилась, не сводя с него глаз.

Он смотрел, как она подходит к телефону в углу. Снимает трубку. Шустро жмет на кнопки. Ей, наверное, не впервой было набирать этот номер, поскольку почти не глядела на цифры. Ее пальцы знали, куда нажать.

— Они приедут за тобой, — сказал он Грому. — Ты лжец.

— Мама, — окликнул старуху Гром, поднимая руку, словно какую-то тяжесть. — Не надо.

Мать Грома тотчас положила трубку.

— Пошел вон. — Это говорил мальчишка. — Я знаю, кто ты. Убирайся. — Ему было лет десять. Может быть, одиннадцать. Ему рассказывали разное. Подходящее случаю.

Гром хохотнул.

— Кто это сделал? — спросил он, пристально глядя Грому в лицо.

— Что? Кто ее убил? — Гром пожал плечами. — Разве не ты? — Его живот всколыхнулся. — Ты тогда так нагрузился, что себя не помнил.

Он ничего не помнил. Кто вообще там был? Неизвестно. Он даже этого не знал. Знал, кто был с ним вначале. С кем они пили. Гром. Уиллис. Мусс. Сквид.

Гром пожал плечами.

— Уиллиса там не было, — сказала старуха.

Снова пожав плечами, Гром сказал:

— ДНК. Вот это вещь. Вот это штука. — Он попытался встать. Один раз, потом еще. Тяжело отдуваясь и хрипя, одной рукой он хватался за кофейный столик, а второй опирался на спинку дивана. Третья попытка увенчалась успехом. Его пальцы заскользили, но мальчик подскочил и подал ему руку. Вот что ему было нужно. Всего лишь подать руку.

Поднявшись на ноги, Гром подошел ближе.

— Двадцать лет назад об этом еще не знали. ДНК.

Встал подле. От него воняло жиром. Рыба и чипсы. Кетчуп. Уксус. Такая близость была опасной. Жаль, что в руках ничего нет. Чего-нибудь острого. А лучше тупого.

Мальчик, встав рядом с Громом, пригрозил:

— Убирайся, а не то я оторву тебе башку.

Он почувствовал, как что-то вонзилось ему в спину, и обернулся. Позади стояла мать Грома, держа в руках лом, плоским концом которого она его и ковырнула. Затем она подняла свое орудие. Так заносят бейсбольную биту.

— Убирайся, — сказала она. На ее обсосанных губах выступила белая пена. — Убирайся! — взвизгнула она, едва шевеля губами. Все очень просто. Простые слова. — Убирайся, а не то я проломлю тебе черепушку.

Он мог бы отнять у нее этот лом. Легко. Одним упругим движением руки. Внутри много накопилось. Выпусти его. Давай. Выхвати у нее этот лом. Тяжелая сталь, со свистом режущая воздух. Затем удар. И снова. И снова… Никого бы здесь ни осталось. Ни души.

Молодая женщина закричала сверху, зовя мальчика по имени. Тот, не обращая внимания, злобно шипел:

— Ты слышишь меня, говнюк?

— Убирайся, — сказала старуха. Изготовясь к удару.


Собака Грома пошла следом за ним со двора. Шла по пятам, не отставая. Он не гнал ее прочь. Она шла с ним, как будто знала его всю жизнь. Шла и глядела вперед.

Уиллис. Он задумался об Уиллисе. Уиллиса там не было. Брата Грома. Уиллиса не было. Нет, был. И тогда он еще не был мужем его дочери. Не был мужем Джеки, как сейчас.

Он остановился. У него было чувство, что он летит — стремительно и плавно. Он огляделся, чтобы посмотреть, куда его занесло. На улице стояли машины. Новых моделей. Но некоторые не так уж сильно отличались от прежних. Телевизионные антенны в виде тарелок лепились к торцам домов. Он слышал о них. О таких местах. Словно мертвых. Сердце забилось сильнее. Люди, живущие здесь, походили на мертвецов. Он испугался от этой мысли. Они все казались больными. Они были серые. От страха он даже вспотел. Бедность при пяти сотнях телеканалов. Собака тоже остановилась и смотрела на него, задрав морду. Потом взвизгнула и чихнула. Потерла лапой нос. Снова чихнула. Под редким мехом торчали ребра. Что у нее за болезнь?

— Что? — спросил он собаку, пытаясь справиться с собой, вернуться в собственное тело, которому он как будто не принадлежал. Что-то в нем стремилось вон. Что-то посередине. Он глубоко задышал. В голове звенело. Он наклонился и пристально взглянул в собачью морду, поросшую короткой бело-коричневой шерстью. — Ты кто? — спросил он, тиская висячее ухо. От ощущения мягкости этого уха ему сделалось смешно и легко. Собака. Что это за собака? — Ты какая-то чудная. Кто ты, черт подери, такая?

Он взял собаку на руки, и она лизнула его в лицо. Неплохо. Ему понравилось.

Глава 2

— Возможно, не сразу, но вас полностью оправдают. Вам предстоит лишь определить способ правовых действий. Вам выплатят компенсацию.

Он смотрел на адвоката. Его слова заслуживали внимания. Ученые были слова.

— Вы хотите быстрее и меньше денег или дольше, но больше денег?

Он хотел денег для дочери, Джеки, и для внучки, Кэролин. Выкупить их из дома Уиллиса. Спрятать их где-нибудь подальше от этого паразита. Мерзавца Уиллиса. Быстро. Он хотел быстрее.

— Я должен кое о ком позаботиться.

Адвокат кивнул:

— Вы должны заботиться о жене.

— О внучке.

— Да, и о внучке. Вот кто нуждается в заботе, верно? Нам следует все предусмотреть. Назначить опекунство. Вы мне уже что-то говорили об этом. Как поживает ее отец?

— Не знаю.

— Он не в ладах с законом. Это проблема, так?

Он ничего не сказал. Ничего не подтвердил.

— Я ведь тоже рос по соседству, не забывайте. Муж Джеки часто распускает руки. Мне это известно. Уиллис Мерфи. Я не раз встречал его в суде. Мы постараемся оградить ее от него. Я могу обратиться за судебным запретом. Для этого потребуется согласие Джеки.

Это не его дело. «Это не твое дело», — хотел он сказать. Но не этому человеку. Не адвокату.

— Я не хочу отдавать деньги Уиллису Мерфи. Мы с вами знаем, что с ними будет. В любом случае положите деньги в банк на имя внучки, а опекуншей назначьте дочь.

— Он их у нее отнимет.

Адвокат молча смотрел на него. В руке у него был карандаш, который он старался держать ровно, точно на уровне галстука.

— Вы ему не позволите. Присматривайте за ней, когда получите деньги.

— Он тоже их получит.

— Если они останутся вместе. Если он найдет себе адвоката. Тогда придется с ним делиться.

Адвокат отшвырнул карандаш, со стуком покатившийся по столу. Он покачал головой. Сложил руки на груди. Затем встал, положил руки на бедра и взглянул в большое окно с видом на город. Деловой центр. Здания, сплошь состоящие из окон, за которыми сидят люди или ходят, нося бумаги. Сотни людей. «Джеки», — прошептал он. Галстук криво торчал из идеально сидевшего пиджака.

— Вы выросли вместе.

Адвокат перевел взгляд на него.

— Почти. Я жил на стыке улиц. Знаете ведь, какие там улицы. На границе двух улиц. Я помню, она была милой девочкой.

Он наблюдал за лицом адвоката, пока на столе не зазвонил телефон. Они оба уставились туда.

— Что делать с Уиллисом? — спросил адвокат.

Он встал и потер замерзшие руки. Кровь в его теле текла медленно. Что-то было с сердцем. Оно работало с перебоями. Но он ни за что не признался бы в этом ни одной живой душе. В тюрьме он перенес два сердечных приступа, о которых никто не знал. Даже жена. Никто тут не знает, что с тобой, пока ты там. Если только ты сам этого не хочешь. Если сам не скажешь. Но тогда все утряслось. Одна сторона его тела вдруг онемела, как будто кто-то щелкнул выключателем. Правая рука и нога отнялись. А затем правый глаз. Ослеп. Но вскоре все прошло. Его обследовали. Совали в него зонды с крохотными камерами. Прямо в сердце. Сказали, что ничего нельзя поделать. И правда, что они могли предложить? Разве заставить его есть еду со вкусом бумаги. Врачи все говорили, говорили. Сначала один, потом второй. Он не слушал их разъяснений.

— Вам холодно?

Покачав головой, он вытер холодный нос большим пальцем.

— Мы этим займемся, — сказал адвокат. — Я доведу дело до конца.

— У меня нет денег.

— Не беспокойтесь. Заплатите, когда правительство выдаст вам компенсацию.

— Нет. У меня нет денег.

— Для себя?

Он кивнул.

Сунув руку в карман, адвокат вытащил пачку двадцаток.

— Сколько вам надо? — Он улыбнулся. У него была хорошая улыбка. Хорошее лицо. В нем не чувствовалось подвоха. — Я запишу это в ваш счет.


Камеры и микрофоны исчезли. Они интересовались им как-то странно, будто по необходимости. А в общем, им не было до него дела. Он задумался о них. Их лица. Они ему уже запомнились. Наверное, они жили своей жизнью. Жили второпях, вечно занятые, стремясь всегда быть в курсе. Это придавало им ощущение собственной значимости. Заезд на красный свет. Отец, бывало, так говорил, глядя на несущиеся с ревом машины, спешащие на красный свет. Камерам и микрофонам нет дела. Им всего лишь нужно заполнить газеты словами, а телевизоры — кадрами. Такая у них работа. Но не только. Они чего-то от него хотели. Что-то отнять. Урвать первыми. Это вызывало у него желание потереть руки, проверить, не сыпанет ли что-нибудь из них. Кроме грязи.

А теперь их нет.

Никто не ждал за дверью, только те, кто приходил в гости. Раньше он был едва знаком с этими людьми. Соседи по улице, через одну-две улицы и даже дальше. Он вырос в этом районе. Теперь в его доме на Блэтч-авеню жили другие. Он потерял тот дом. Жена, не желая иметь с тем жилищем ничего общего, продала его. Он не возражал. Он не собирался туда возвращаться. Он даже не знал, кому принадлежит дом, в котором живет его жена. Ей? Кому-то другому? Ему было все равно. Это было не важно. Ему, бывало, приходила одна идея на этот счет, но он гнал ее прочь. Ему не нравилась эта идея. И бац — он ее прогонял. Приходила другая, которая ему слишком нравилась. И ее он гнал прочь.

Заходили повидаться старые приятели. Сидели на кухне. Приносили пиво или ром. Заводили пустой разговор. А затем обязательно интересовались, что он станет делать со своими деньгами. «Купишь небось большой дом. Большую машину, — говорили они с улыбкой. — Лимузин с водителем. Или даже самолет. —И обязательно улыбались. — Ну и повезло тебе».

Он разглядывал их. Рэнди говорил, что это пилигримы, совершающие паломничество к священному храму будущего богатства. Он в этом понимал. Отец Рэнди был художником. Он знал его, когда был еще мальчишкой. Отец Рэнди вечно сидел в комнате в одной и той же белой рубахе и черных штанах, заношенных до блеска, и глядел в окно. Он рисовал, что видел. Вот как это было: глянув в окно, отец Рэнди касался кистью бумаги, рисуя, что он там увидал. Потом снова глядел. Но то, что он изображал, было вовсе не похоже на пейзаж за окном. Все у него выходило порезанное, кривое, причудливое и перекрученное. Как будто у него было что-то с глазами. Будто его глаза были разрезаны на части и оттого видели все наперекосяк. Отца у Рэнди не стало, когда тот был подростком. Его сбило такси, когда он шел пьяным ночью по улице и пел. И это человек, который в жизни, бывало, и слова не проронит. Он ни с кем и словечком не обмолвился, пока не пристрастился к выпивке. Тогда он сочинил какую-то песню. И стал горланить ее по ночам на улице, как сейчас Рэнди. Пока его не сбили. Одна нога соскочила с тротуара. И песня вылетела из него, как пробка из бутылки.

Жена болтала по телефону в гостиной. Говорила о нем. Всем хотелось знать. Они слетались на деньги. Жена смеялась. Говоря о деньгах, она менялась. Трогала губы, волосы. В ней появлялась утонченность, самоуважение.

— Неужто так бывает всегда? — вопрошал старик, сидевший у стола. — Неужто по-другому не бывает? Вечно они чего-нибудь да напортачат, эти правители. Но теперь у тебя все хорошо. Правда? — Старик наклонился и хлопнул его по ноге. — Зато теперь ты в полном порядке.

Мысленно он перенесся туда. Все это ошибка. Все по ошибке. Туда — по ошибке. Обратно — по ошибке. Заключение. Теперь ему говорят, что это было ошибкой. Проснувшись утром, он чуть не заплакал. Еле сдержался. Он не находил себе места. Его тело не позволяло ему поверить, не подчинялось ему.

Они придут за ним. В любой момент. Это ошибка. Так или иначе. Они придут. Они заберут его. Все так, будто некий мертвец после смерти никак не успокоится, не угомонится. Все шляется туда-сюда. И это он сам.

Он заглянул в коридор, ведущий в кухню. Ну кто туда может войти? Войти в дом? Он посмотрел в кухонное окно. Старик все говорил. Он глотнул пива. Окно упиралось в стену соседнего дома, стоявшего почти вплотную. Лишь боком можно было кое-как протиснуться в узкий проход. Стена была желтая.

Под столом завозилась собака. Собака Грома ходила за ним по пятам. Даже в туалет. Заглядывала ему в глаза. Спала у его кровати. Липла к нему. Млела, когда он чесал ее за ухом.

Уиллис. Он боялся Уиллиса.

В кухне раздались шаги. Вошедший Рэнди подмигнул им со стариком.

— Кто готов приступить?

Высосав пиво, он поставил пустую бутылку на стол и поинтересовался:

— А это что за пилигрим? Я тебя что-то не узнаю.

Старику было любопытно, кто это говорит, но не сразу удалось повернуть ревматическую спину и шею, чтобы увидеть лицо говорившего.

— А, Рэнди Мерфи, — сказал старик, растягивая тонкие губы в улыбке и обнажая фальшивые белые зубы. Его пухлые щеки сморщились.

— А ты-то кто будешь? — улыбнулся Рэнди.

— Я — Пэдди Френч.

— Ба, да я первый раз тебя вижу.

— С Кейси-стрит.

— Ну вот, а теперь ты пьешь пиво, — сказал Рэнди. — И ты так счастлив, что еще б чуток, и ты бы пустился в пляс, готов поспорить.

— Да. — Старик снова улыбнулся и шумно причмокнул. — Хорошо сижу тут с пивком.


Он не хотел показаться занудой. Но кроме дочки, Джеки, и внучки, Кэролин, его ничего не занимало. От пива ему стало только хуже. Три или четыре бутылки. Пять или шесть. И ему безудержно захотелось к ним.

Вот, появился ее дом. Вопреки всему, она умела создать в доме уют. Он надеялся, что у нее будет дом получше. Если он получит деньги. Дом, с которым она могла бы многое сделать. Хороший дом с домашними запахами. Чистый и новый. Только отстроенный. В нем не будет ни гнилых полов, ни гнилых оконных рам, ни мышей, ни крыс, грызущих изнутри стены.

— Я туда не пойду, — сказал Рэнди.

— А кто тебя приглашает?

— Как раз это я и имел в виду, — засмеялся Рэнди, как он смеялся после каждой сказанной им фразы.

Машина остановилась напротив дома Джеки.

Не успев выйти, он услышал крики. Удары тела о дерево. Оттого, что дома на улице имели общие стены, эти звуки можно было услышать за пять домов. Днем или ночью. Он постучал в дверь, но никто ему не открыл. Внутри кричали. Мужчина и женщина. Пронзительно плакала маленькая девочка. Стоп.

Дверь резко распахнулась. Он шагнул в раскрывшуюся перед ним дыру. Он двигался стремительно. Внутрь. На кухню. Не задумываясь. Дом такой же, как и у него. Такая же планировка. Дома одной постройки. Но чище. Хорошо отделанный. Мужчина таскал женщину за волосы. Девочка с плачем колотила его кулачками. Он ворвался на кухню. Все глаза устремились на него. Все услышали его рев и рычание. Уиллис отпустил волосы его дочери. Она упала на колени. Один бросок. Даже не шаг, а бросок. Он схватил Уиллиса за горло. Одной рукой. Одной рукой сжал ему горло. Перекрыл ему кислород. Дочка, Джеки, плакала у стола. Ноги Уиллиса оторвались от пола. Внучка, Кэролин, смотрела на него. Рука сжимала горло. Ноги не касались пола.

— Папа, — сказала внучка. — Папа.

Ее «папа» был Уиллис.

— Отпусти его, — сказала дочка, успевшая подняться на ноги. Взрослая благоразумная женщина. Мать. Жена. Которая теперь стала врагом. — Хватит, папа!

— Папа, — рыдала Кэролин, — папочк-а-а-а-а…

Его рука сдавливала горло. Ноги приподнялись над полом. Слабеющие руки Уиллиса бесполезно болтались по сторонам тела.

Лицо Джеки. Ссадины. Кровь на губах. Он сжимал ладонь, чувствуя до ужаса острое удовольствие.

— Папа-аааа! — взвизгнула Кэролин.

Ноги, не касавшиеся пола, брыкались в воздухе. Колотили в стену. Сначала редко, затем чаще и сильнее.

— Хватит, папа, — сказала Джеки. — Ему больно.


Его знобило, и сердцебиение никак не прекращалось. Голова болела от шума. Не от того шума и криков в доме, а от грохота в самой голове. Он не мог перевести дыхание. Сердце стучало как бешеное. Он сидел в машине Рэнди. Перед домом. Старался отдышаться. Ждал, пока перестанет дергать ногу. Руку. Глаз. Но напрасно. Повсюду пульсировала боль.

Рэнди сидел, уставившись в переднее стекло, положив руки на бедра. Он не знал, что ему делать. Двигатель работал на холостом ходу. Рэнди хотел было что-то сказать, но ничего не вышло.

Он стиснул кулаки, задышал носом. Сердце не унималось.

— Куда теперь? — спросил Рэнди словно бы с нотками разочарования в голосе и тронул ключи, собираясь их повернуть. Хотел, наверное, выключить зажигание. Или забыл, что оно у него включено.

Он смотрел в переднее стекло. Рэнди — ему на грудь. Он пытался собрать слюны во рту. Сглотнуть. Сердце тяжко билось, стреляя ему в барабанные перепонки. В затылок. В шею. Над бровями выступил пот.

Рэнди сидел и ждал, смотря в переднее стекло. Оглядывался. Глядел на улицу, но ничего не видел. Совсем как его старик. Потом схватился за ручку дверцы, собираясь выскочить наружу.

Удержав его за руку, он сказал:

— Не надо.

На его горящем лице алели царапины. На левой щеке. Дочкины ногти. Ногти Джеки. Вот до чего он ее довел. «Хватит, — визжала она, — оставь его». Дочка и внучка. Кэролин. «Отпусти его». И ногтями ему по лицу. Это не ее вина.

— Поехали, — сказал он.

Рэнди уселся обратно и потянул ручку передач. Он просто тронулся, не спрашивая, куда ехать. Машина поехала. Притормозила. Повернула за угол. Город за окном проплывал мимо.

Рэнди молчал.

И он молчал.

Потом Рэнди спросил:

— Может, поедем быстрее?

— Нет.

Сердце в груди начало стихать.

— Значит, ему повезло, отдышался?

Он кивнул.

Некоторое время они колесили по округе. Оба смотрели прямо перед собой. Рэнди закурил. Сделав несколько затяжек с задумчивым и озабоченным видом, он потушил сигарету и проговорил:

— Очень плохо.

Черт его знает, что это означало.

— Звонила Джеки, — сообщила жена, когда он вошел. — Она не хочет, чтобы ты больше являлся к ней в дом. Что ты сделал с Уиллисом?

Подойдя к холодильнику, он налил себе стакан молока. Жена говорила по телефону на кухне, сидя у стола с сигаретой. В воздухе висела синяя завеса дыма. Трубку она прижимала к груди, чтобы там их не услышали. Пара фраз только между ними, пока на том конце ждут.

Молоко было холодным. Он чувствовал, как оно проникает внутрь. Дюйм за дюймом. Бодрит его внутренности. Он посмотрел под стол — собаки там не было.

— Кэролин перепугалась до смерти.

Он машинально обернулся. Стакан просвистел поверх стола. Жена успела пригнуть голову, резко замолкнув. Лишь взгляд в ее сторону. «Ты в порядке», — прозвучал у него в голове голос отца.

На улице воздух холодил лицо. Он быстро шагал. Поворот. Он знал эту улицу. Она была такая же, как он ее запомнил. Совершенно такая же. Не изменилась. Как длинный коридор. Дома. Камеры. Люди внутри. Он знал дорогу. Он помнил.


Надо защищаться — вот что. Уиллис. Теперь он знал, что делать с Уиллисом. ДНК. Найденное на нем было не ее. Те волосы. Они принадлежали другой женщине, а не той, чье тело нашли. Он возвращается. Он идет за Уиллисом. Вот куда он идет. Вот куда нужно идти. Но этого не случилось. Так он миновал дом Уиллиса. Оттуда не доносилось ни звука. Тишина. Он пересек улицу. Остановился в конце дороги, сунув руки в карманы куртки. Он смотрел на дом Уиллиса, где были Джеки и Кэролин. В доме этого человека. Жили вместе с ним. Пока там все тихо. Кто бы знал, что теперь сказать. Все спокойно. Все разбрелись по своим углам. Хотелось туда зайти, в дом Уиллиса. Синий дом меж двух желтых. Дома в один ряд. Он тянул воздух ноздрями, слыша собственное сопение. Посмотрев на дверь, на красивые шторы в окне, на ручку двери, он заставил себя уйти прочь.

Дальше дорога шла под гору, спускаясь в даунтаун.[3] Там было кладбище. Могилы на склоне холма неподалеку от центра. А рядом торчали высотки. Их построили по соседству с кладбищем. Он раньше сюда ходил, хотя терпеть этого не мог. Здесь лежал его отец. Что можно разглядеть в камне? Люди стояли у могил на морозе, держа руки в карманах. Какая-то женщина в шляпе и длинном красном пальто с черным меховым воротником прижимала носовой платок к покрасневшему носу. Дыхание облаком вырывалось у нее изо рта. Она стояла у детских могил. Он прошел мимо. Прошел мимо деревьев, где был похоронен отец. Рядом с матерью. Сначала схоронил ее, а потом и сам улегся рядом. Они спали в отдельных кроватях. Но вместе. Всегда вместе. Родились, умерли, обрели спасение в руках Господних. Два соседних надгробия. Он стал разбирать выгравированные буквы. Дважды перечитал надпись на отцовском камне. Но прочитать надпись на камне матери он не мог. Не мог читать эти буквы. Он смотрел туда, но не понимал, что там написано. Отцовский камень. Хотелось пнуть его ногой.

Позади раздались шаги. Он не знал, много ли времени он провел здесь, думая о своем. Легкие шаги, аромат духов. Старушка, наверное. Он обернулся и увидел Рут. Вовсе не старушку, а Рут. Рут, которая смотрела на него.

— Рут, — сказал он. Та женщина в красном пальто у детских могил. Она сразу показалась ему знакомой. Из-за этого он и обратил на нее внимание, не зная, что это Рут. Хотя какая-то безотчетная догадка промелькнула в голове…

Она назвала его по имени.

Он сглотнул, видя, как она обернулась. Боже, подумал он. Господи Иисусе, подумал он. Какой ужас. Эти маленькие могилки. Маленькие и такие жуткие. Кожа покрылась мурашками. Умей он найти слова, они бы сейчас хлынули из него потоком. Он заплакал про себя. Слезы текли внутри, а не снаружи. Текли, не показываясь на лице, как часто у него бывало. Текли, не останавливаясь. Когда же это случилось? Чей это ребенок? Она не уходила.

— Я о тебе читала, — сказала она.

Сколько лет прошло? Двадцать пять. Она все та же. Немного постарела, но осталась прежней. Ей должно было исполниться сорок пять в прошлом месяце. Он помнил. В ноябре. Она шестью годами младше его. Красивая. Он все еще любил это лицо. Он не мог разлюбить его. У нее было особенное лицо. Одно из первых его любимых лиц. Он никогда его не разлюбит.

— Как ты? — спросила она, дыша туманом.

— Нормально.

Она улыбнулась. Слегка. Улыбка вышла такой скорбной, как та крохотная могилка. Он видел по лицу, что в ней живет страх. Что-то случилось. Что-то вселило в нее этот страх.

Он окинул взглядом холодное кладбище. Землю сковал мороз, а снега не было. Ни снежинки не выпало за зиму. Но чувствовалось, что снег вот-вот повалит. В воздухе пахло снегом.

— Значит, у тебя все хорошо, — сказала она.

— Ага.

Когда она заметила могилы его родителей, ее глаза и улыбка изменились. Ей стало больно. Выражение лица стало другим. Ее губы медленно складывались в гримасу боли. Смерть брала свое. Как всегда.

Он стал машинально потирать руки. Лишь оттого, что проследил направление ее взгляда.

— Холодно, — заметила она.

— Очень холодно.

— Какое несчастье, да? — Но она больше не смотрела на могилы. Ни на его большие, ни на свои маленькие. Вообще не смотрела на могилы. Она смотрела в его глаза. Прямо в его душу. Какое несчастье. Она смотрела на него. И знала. Она всегда знала. Бедняга, думала она. А может, и нет. Она была из тех женщин, что видят мир сквозь розовые очки. Но теперь, возможно, ее взгляды поменялись. После стольких лет.


По словам его матери, Рут родилась от денег. Так она, бывало, и говаривала, его мать. Прежде, чем ее убили. Мать лежала мертвая на полу, а отец глядел на него не своими глазами. Рут родилась от денег. Они встретились, потому что он хотел, чтобы мать познакомилась с Рут. Он думал, что Рут ей придется по душе. Так оно и вышло. Но вовсе не оттого, что Рут была богачка. Они сидели рядышком и разговаривали. Мать в своем домашнем халате, с сигаретой. Рут в летнем платье. Она больше слушала. Они проболтали с час. Он тогда ушел, оставив их наедине. Ему нравилось, что они разговаривают. Они хорошо поладили.

Рут родилась от денег. Как и все вокруг. Этот город, мегаполис. Машины, огни, витрины, зеркала, ночная жизнь, такси. Она так и жила среди денег. Это выдавали ее одежда и манера разговаривать. Движения губ. Однажды он повстречал ее отца. Случайно столкнулся с ним в магазине. Тот был с Рут. Мельком увидел. Отец Рут знал его не хуже самой Рут. Только по-другому. Потому что он был мужчина. Дурная жизнь. Скатертью дорожка. Он видел в нем источник бед. Рут видела иное, потому что она была женщиной. Жизнь обошлась с ним дурно. Несправедливо.

— Положить тебе сахару?

Он покачал головой. Зря он сюда пришел. В этом доме он был чужой. Трудно было определить, есть ли тут мужчина. Живет ли в доме мужчина.

— Тебе с молоком?

Он кивнул. Он мечтал о ней долгие годы. В тюрьме он мечтал о ней. Мечтал до сих пор. Двадцать пять лет спустя. Зачем?

Она села напротив. Они сидели у стола на кухне, отделанной деревом. Тепло, удобно и не дует. По стенам висели разные рисунки, где были изображены дома, море или луга, а под потолком — гирлянды из сухих трав и фруктов. В кухне приятно пахло. Дочке, Джеки, здесь бы понравилось. Она бы долго здесь все рассматривала. Стояла бы и глазела по сторонам. Во дворе было довольно места для игр. Летом малышка Кэролин могла бы бегать босиком по мягкой траве, не боясь наступить на разбитое стекло. Деревья. Пригород. Неподалеку жили лошади. По пути они проезжали конюшню. Настоящие живые лошади. Жевали или смотрели на них, едущих мимо. Самое большое животное, которое можно завести.

На деревянном столе были разные вещицы. Поднос с банками, чтобы посыпать еду. «Вкус жизни», — вспомнилось ему откуда-то. Стол был сделан добротно. Мастер не пожалел труда. Там он учился работать по дереву, плотничать. Он медленно провел ладонью по столешнице.

— Ты голоден?

На ней была красивая белая блузка. Волосы она собирала в хвост на затылке. С возрастом она не перестала носить хвост. Ему это нравилось. Напоминало о прошлом.

— Нет. — Он отхлебнул кофе.

— Как твоя семья?

— Хорошо.

— У тебя есть внучка.

Он взглянул в ее глаза. Откуда она узнала? От друзей? Из телевизора?

— Думаешь, что я уже старый?

Она усмехнулась. Но не так, как на кладбище.

— Нет. С чего бы это?

— Да кто его знает.

Зря он приехал. Здесь ему не место. Этот дом состоит из притворства. Жизнь здесь лучше, чем есть на самом деле. За городом.

— Как ее зовут?

— Кэролин.

Рут улыбнулась. На этот раз смелее и шире.

— Как здорово. — Протянув руку, она коснулась его ладони. — Тебе холодно. Я сейчас включу отопление. — Она хотела встать, но он остановил ее:

— Не надо. Мне всегда холодно.

— Точно?

Он не ответил, потому что знал наверняка.

— Хотела спросить, что ты собираешься делать.

— А… — Он со смехом потянул себя за нижнюю губу.

— Почему ты смеешься?

— Что я собираюсь делать. Все спрашивают.

Он взглянул в окно у стола. Окна были узкие и высокие. Они открывались при повороте шпингалета. Такие окна были дороги. Большие окна. Ему такие всегда нравились. У него всегда были маленькие окна. В детстве он еле пролезал в окно в своей комнате. Едва мог протиснуться.

— Я помню, что ты любил играть в пул. Мы раньше с тобой играли.

— Верно. — Вспоминать об этом было приятно.

— Внизу у меня есть бильярдный стол. В подвале.

Он отхлебнул кофе. Ему стало не по себе оттого, что у нее есть бильярд. Бильярд в доме. Отдает фальшью. Другое дело — в баре, где каждый может сыграть. А кто играет здесь? Наверное, никто из ее гостей и не умеет. Только так, для смеха. Вроде смотрите, я катаю шары.

— Давай сыграем.

Он вздохнул. На сердце стало немного легче. Отхлебнул еще кофе. Кофе был славный, но с незнакомым привкусом. Он допил остатки.

— Еще чашечку?

— Нет, — сказал он и улыбнулся. — Мне хватит. — Он понял, что улыбается ее улыбкой.

Она это тоже заметила.

— Идем сыграем в пул. Я последнее время частенько играю.


Прелесть бильярда с женщиной состоит вовсе не в игре. А в том, чтобы ею любоваться. Движениями ее тела. Тем, как она наклоняется и выпрямляется. Ее джинсами. Юбкой. Брюками. Блузкой. С открытой шеей. С пуговицами. Туго натянутой на груди. Под музыку еще лучше. От музыки тело женщины меняется. Женщина неумело держит кий. Приходится ей помогать. Учить ее. Она позволяет себя учить. Вот что ему нравилось. Касаться ее. Вдыхать ее аромат. Прижиматься к ней. Бережно. Не позволять себе распускать руки. Ее волосы. Их цвет. Исходящее от них тепло. Ее кожа. Ее лицо. Ресницы. Моргание век. Украдкой любоваться ее лицом. Какое чудо. Она радовалась, когда ей удавалось забить шар в лузу. Ей это было важно. Радовалась до чертиков. Оборачивалась к нему с улыбкой. Он с трудом сдерживался, чтобы не наброситься на нее. Прямо там. Но так можно было все испортить. Промазав, она взбесилась. Грохнула кием об пол. Черт возьми. В этом была она вся. Эта женщина. Рут. Игра вернула ее к жизни.

Они играли до ужина. За игрой пили пиво. Ему нравилось, что она любит пиво. Не разноцветные и сладкие фруктовые напитки, нет. У нее были разные сорта пива. Слабые и крепкие. Она давала ему пробовать, вручая бокалы. Этот день он никогда не забудет.

Потом Рут повела его показать дом. Сначала ее пошатывало. От счастья. Как будто от счастья. Она что-то скрывала. Настоящее. Чего он не знал. Этот дом. Она пряталась за своим напускным счастьем. Ему это претило.

В гараже стояла старая машина. Подарок отца. Коробки, полки. Гаражный запах.

Гостиная. Также вся из дерева. Широкая, просторная. Большие окна, книги. Рояль. Когда она включила свет, предметы в комнате проступили резче. Небо за окнами уже темнело. Он все не мог отвести глаз от рояля.

Ванная.

— Здесь ты уже был. Ходил сюда раз или два.

Она повела его дальше. Оставалась только одна комната в конце коридора.

— А тут спальня, — сказала она изменившимся голосом.

От этого голоса все между ними как-то померкло, он содрал с нее притворное счастье и обнажил боль. Он стоял позади. Она обернулась и неуверенно посмотрела на него. Они были близко. Она положила ладони ему на грудь, почти толкая его. Но не сильно. Ее взгляд упирался ему в горло. Двадцать пять лет прошло. А они все еще здесь. Снова здесь. В чужом доме. Словно на какой-то вечеринке. Чужой дом, чужая спальня.

— Как я рада тебя видеть.

Она назвала его по имени. В ее глазах стояли слезы. Она думала не о нем, а о чем-то еще. Он должен был помочь ей забыться.

Он взглянул на кровать. В этом месте ему меньше всего хотелось оказаться. Не сейчас. Сейчас не время. Ей это не поможет. Он ей не поможет. В этом месте он был бесполезен. Он злился оттого, что не может помочь ей. Что нет надежды.

Она все смотрела на его горло, растирая ему грудь ладонями. Опьяневшая. Лизнула верхнюю губу. Она не могла встречаться с ним глазами, не хотела их видеть. Просто хотела его.

Он мог с ней сделать все, что угодно. С ней. Но не для нее. С ней. Может быть, ей того и надо было. Отдаться и обо всем забыть. Сняв с себя ее руки, он держал их.

— Почему ты такой холодный? — заволновалась она. От выпивки у нее повысилась возбудимость. Тревожность.

— Какой?

— Как твои руки. — Взяв его большие ладони в свои маленькие, она сделала шаг назад. В спальню.

Он не последовал за ней. Только не в эту комнату, хранившую свидетельства прошлого. Он туда не пойдет. Не пойдет туда с ней. Он не хотел быть причастным к тому, что происходило в этой спальне прежде, как бы там ни было. Оно висело в воздухе, прячась за ароматом духов.

— Ты ведь знаешь, да?

Ее лицо, каждой своей черточкой, выражало просьбу. От этого он еще больше разозлился. Он поглядел вокруг. Слишком много вещей. Слишком много потрачено денег. Фальшь и притворство. А должна быть легкость. Нежность. Аромат свежести. Что-то особенное. Иначе это не любовь.

— Что случилось?

Он отвернулся. Урод. Животное. Мерзавец.

Обратно по коридору. Входная дверь со стеклом приятного цвета. Хотелось двинуть в него кулаком и разбить. Он повернул ручку. Дверь распахнулась.

— Пешком ты не дойдешь, — крикнула она, зовя его по имени. — Я тебя отвезу.

— Здесь недалеко, — ответил он, прибавляя шагу.


С десяти вечера до шести утра находиться дома. Таково было одно из правил, одно из условий его освобождения. До тех пор, пока его невиновность не подтвердится. Он этого ждал. Неувязки в показаниях Грома. Анализ ДНК. Кто убил женщину? Кто убил женщину, которая была когда-то его любовницей? Дорин Рич. Теперь им ни за что не докопаться. Слишком давно это было. Осталось далеко в прошлом. Кто-то из приятелей, бывших с ним в ту ночь. Он гнал от себя эту мысль. Гнал прочь. Ему было все равно. Он не мог об этом думать. Он боялся. А она все возвращалась. Гром. Прочь. Убитая женщина. Жертва. Прочь — пока не всплыло ее имя. Мертвая женщина, которую он не помнил, как убил. Если это он. Этого он совершенно не помнил. В суде ему показывали фотографии. Волосы, что нашли на нем. Но это были не ее волосы. Не жертвы. Цвет, длина — те же, но не ее. А чьи? Он понятия не имел. Анализ ДНК мог подтвердить, что они не принадлежали жертве, но не мог определить, кому они принадлежали. Сиди тихо, пока это все не закончится. Он надеялся, что закончится. Надо отсидеться. Возле жены, болтающей по телефону. О своих планах. Он перестал подходить к двери, когда звонили. Рэнди мог входить в дом не звоня. Ему позволялось. Рэнди мог делать, что ему захочется. Приходить и уходить. Но никто другой не мог входить без звонка. Может быть, кое-кто из друзей жены. Но на них он не обращал внимания.

Он переместился из кухни в гостиную. Жена встала и ушла, захватив новый беспроводной телефон. Она могла бродить так по всему дому и болтать.

Он сел на диван. Рэнди опустился рядом. Включив новый телевизор, он стал переключать каналы без звука. Нигде ничего не было. Потом появилось изображение. Он сидел и смотрел на бубнящего диктора.

— А ну-ка, сделай громче. — Рэнди выхватил у него пульт и прибавил громкости.

Зеленые черточки на экране поползли вверх. Послышался голос диктора, уверенно вещающий о чем-то важном.

Рэнди смотрел телевизор и улыбался. Затем, сунув в рот сигарету, сказал:

— Слыхал, как они теперь запели? — и глянул на него с гордостью. Выпустил дым через плотно сжатые губы.

Диктор говорил о том, что ему было уже известно. Они снова и снова повторяли одно и то же. Это не новость. Он встал и выключил телевизор. Снова поглядев на него, Рэнди спросил:

— Небось сам себе надоел?

— До смерти.

Он выглянул в окно. В единственное окно. Рут. В окно с видом на узкую улицу и ряд домов на другой стороне. Он окинул взглядом гостиную. Розовые пластиковые цветы, свисающие из пластикового горшка в углу. Фотография его, жены и детей под стеклом на деревянных часах. Сто лет прошло. Она забрала фотографию из старого дома. Вот так. Единственная вещь оттуда. Телевизор. Новый и большой. Кто-то из группы поддержки подарил. Магазин какой-то пожертвовал. И другие вещи. Новый телефон. Пакеты с продуктами. Поговаривали о машине. Для поездок.

Люди радовались тому, что он на свободе. Им нравилось, что закон допустил несправедливость. Вот что им больше всего нравилось. Госпожа Брофи из Ассоциации помощи невинно осужденным. Она о нем пеклась. Чтобы его выпустили. Она навещала его в тюрьме. Разговаривала с ним. Всегда с идеями. Что надо сделать. Ввести новые правила, новые порядки, изменить систему. Невинно осужденные всегда нуждались в помощи, а госпожа Брофи никогда не сдавалась. Она и на телевидении выступала. Тоже давала интервью. Сразу было видно, что она знает, чего хочет. Она была возмущена тем, что происходят такие вещи. Вроде того, что случилось с ним.

— Пойдем выпьем пива, — предложил Рэнди, высоко поднимая брови.

Он поглядел на него сверху вниз. Из Рэнди валил дым, плывущий кольцами, которые затем таяли в воздухе.

— Почему бы и нет, — утвердительно ответил он. Рэнди пожал плечами и с притворной серьезностью поинтересовался:

— У тебя, может, дела? — и хрипло заржал.

«От десяти вечера до шести утра», — вспомнилось ему. Но он отмахнулся от этой мысли.


В баре он пока не заплатил ни цента. Всегда находились желающие угостить его пивом. А нет, так за стойкой стоял Томми. Томми не брал с него денег. Теперь не брал. Томми был там. Как побывавший там, Томми был в курсе. Томми сидел ни за что. Вот каков был Томми. Но его не выпустили досрочно. Его не опекало никакое общество помощи невинно осужденным. Томми сел вместо другого человека. Вместо родственницы. Отсидел за сестру, ограбившую автозаправку. Куртку Томми засекла камера слежения. А сестре и в голову не пришло. Большая девочка. Они с Томми носили одежду одного размера. И практически одно имя. Тэмми ее звали. Одинаковые волосы: длинные, рыжие, кудрявые. Но теперь Томми подстригся.

В баре было просторно. Дверь распахнута настежь. Деревянные полы местами затерты до черноты. Застоявшийся запах пива. Сигареты, курящиеся в горлышках пивных бутылок. Посетители, пьющие с утра до вечера. Коротающие время от рассвета до заката. Бар находился по соседству на той же улице. Женщина, сидящая на высоком табурете. Сальные черные волосы. Опущенная голова. С ней двое мужчин, по обеим сторонам. Высматривают для нее клиентов. Они были похожи — двое мужчин и женщина. Родня. Он знал их. С ними лучше не связываться, с этой семейкой. Он отвел взгляд.

Еще одна женщина. Молодая и веселая. Лет двадцати на вид. Он думал о Рут. Вспомнил, как весело она смеялась. В те дни они сидели рядом и он был для нее пупом земли. Он отвернулся от нее. Зачем? Теперь он не понимал. Впрочем, тогда он тоже этого не понимал. Многие из совершенных им поступков оставались для него загадкой. Он думал об этом. Четырнадцать лет. Ломал голову. Но отгадки не придумал. Он знал только, что произошла ошибка.

Из музыкального автомата раздавалась музыка. Песенка в стиле кантри. В баре сидело человек двадцать-двадцать пять. Он отхлебнул пива. Болтовня иногда заглушала музыку, а потом музыка снова звучала громче. Так они и менялись.

Рэнди купил ему еще пива. После освобождения спиртное стало действовать на него по-другому. Раньше от выпитого он чувствовал себя лучше. Чаще всего. А иногда хуже. Совсем худо. А теперь ему всегда становилось плохо. Он начинал видеть, куда он влип. В самую гущу. И чувствовал себя полным дерьмом.

Он отхлебнул еще пива. Осушил бутылку. Пригубил следующую. Хотелось оторвать собственную дурную башку. Он чувствовал, что начинается. Рэнди оглядел бар. В баре был брат Рэнди. Брат не обращал внимания на Рэнди. Как всегда. Понаблюдав за ним, Рэнди перевел взгляд на стеклянную пепельницу. Взял сигарету. Сделал пару затяжек. И замял. Стал мять сигарету в пепельнице. Потом предложил:

— Поехали в даунтаун, — и засмеялся, подняв брови и кашляя. — Нам нужно в даунтаун. — Рэнди хлопнул его по плечу.

Он взглянул на Томми, стоявшего за стойкой. Томми наблюдал за ними. Томми чуял, чем дело пахнет. И более того, Томми заправлял баром. Томми был не дурак.

— Уходите? — спросил Томми.

Покачав головой, он прикончил бутылку. Потом другую, что поставил перед ним Томми. Ему хотелось спросить Томми о сестре. Чем она занимается. Но он не мог упоминать ее имени. Что подумает Томми? Подумает еще что-нибудь не то.


На противоположной стороне улицы стояла полицейская машина с мигалкой. Полицейские вышли побеседовать с двумя парнями. Один дал деру, но полицейские, занятые вторым, даже не пытались преследовать беглеца. Они знали, кто где живет.

Он перешел на другую сторону. Рэнди торопился следом, норовя схватить его за руку, но промахивался. Он прошел мимо полицейских. Прямо у них под носом. Те даже не взглянули. А жаль. Каждая мышца в его теле напряглась.

Вниз под гору. Мимо кладбища, мимо замерзших зимних деревьев. Свет фонарей падал на листву, скрывавшую имена. Дальше начались высокие здания. Даунтаун. Толпы людей вокруг. Вечер пятницы, ни дать ни взять. Здесь были бары, куда они ходили всю жизнь. Бары еще не закрылись. Посетители были такие же, что и у Томми. Не то что на Джордж-стрит, где собиралась молодежь. С деньгами. Танцевальные клубы. Кафе для туристов. Люди с гитарами. Люди, в темноте раскачивающие огненные шары на струнах. Жонглеры. Беленые лица. Черные слезы. И все ради денег. Изощренное нищенство. Мучительные попытки продать себя. Он никогда туда не заглядывал. Держался своих баров. Где было темно и меньше сплетен. Он чувствовал, что отличается от прочих посетителей. Ничего не поделаешь. Он всегда пил стоя. Он никогда не шатался. Выпив, он сразу уходил. Он уходил, сохраняя осанку. Ничто его не брало. Но он любил что-то в этих людях. В его барах. Что-то беззащитное. Он и сам был из таких. Он нуждался в помощи. Здесь не было загадки. Больше не было. Он жил как они. Раньше он думал, что любит их, потому что он другой. А разницы не было. Он не был сильным. Он был из их числа. Вместе им было лучше, наверное. Они приходили поддержать друг друга. Помочь. Все как один калеки и выпивохи. Хотелось бы увидеть, что они из себя действительно представляют. Набравшись по-черному. Как он.


Ее телефонный номер не числился в справочнике. Лампочка в телефонной будке горела еле-еле. Он попытался читать справочник, но глаза плохо видели во мраке. Позвонив в справочную службу, он спросил ее номер. Номер не был указан. Не числился.

Он сказал, что ему очень срочно. Он сказал телефонистке, что он ее брат и что он потерял номер ее телефона. Что он приехал из другого города. Что у них умерла мать. Чувствовалось, что телефонистка верит. Но она не могла дать ему номер. Она сказала, что ей очень жаль. Поздно вечером. В комнате с другими телефонистками. Может быть, она устала. Или это была добрая телефонистка, которая не хотела работать телефонисткой. Не любила это дело. Работа. Это ясно.

— У вас есть адрес? — спросила она. — Я продиктую вам адрес. — Ей хотелось быть ближе. Не прятаться за телефон.

В справочнике была только одна Рут Хоко. Она, должно быть.

— Хорошо.

Он выслушал адрес. Пусть он знал ее адрес, но он выслушал слова телефонистки. Он был ей благодарен. Наверное, она хороший человек. Ее одинокий голос. Ему хотелось поцеловать ее. Зацеловать ее лицо. Закружить ее. Снова поблагодарив ее, он повесил трубку. Будка стояла на тротуаре. Мимо шли люди. Парами и группами по трое-четверо. Один или двое всегда говорили громче остальных. Они проходили быстро. Он повесил трубку, потом снял еще раз. Нашел в справочнике номер ее отца. Прочитал несколько раз, чтобы запомнить. Который час? Не важно. Он набрал номер. Телефон звонил семь или восемь раз. Он сбился со счета. Потом в трубке послышался сонный мужской голос:

— Алло?

Он молча вслушивался.

— Алло? — громче спросил удивленный голос. Кто это звонит в такое время?

Он слушал.

И голос слушал. Отец Рут. Обернувшись, он наблюдал за прохожими на улице. В большинстве своем молодежь. Просто идут себе мимо. Что они знают? Как горько им придется однажды пожалеть?

— Алло?

— Пошел к черту.

— Кто это?

— Да пошел ты.

На другом конце раздался щелчок. Он был горд своим словарем, где нашлись нужные слова. Он смотрел на прохожих. Они даже не видели его, занятые болтовней. О всякой ерунде. В этом возрасте легко бросать слова на ветер. Раздавался смех. Веселье до упаду. В кулаке он сжимал трубку. Когда он вышел из будки, трубка осталась в кулаке.

Вот и ее дом. Он стоял на тропинке. Дом был приподнят над землей. Построен на высоком фундаменте. Недалеко от океана. В воздухе пахло океаном. Дом за городом. У моря. Такси неожиданно влетело ему в копеечку. Металлический провод телефонной трубки торчал из кармана.

Дом Рут. Кто его построил? Мужчина с бородой. Человек в свитере. Человек, ходивший на прогулки в лес. Надо же было построить такой необычный дом. Среди деревьев. Снаружи не покрашен, а обит темным деревом. Мореным дубом. В двух окнах горел свет. В гостиной, где стоял рояль. Ему снизу был виден только потолок. Второе освещенное окно было в ванной. Даже в ванной имелось большое окно. Он взглянул себе под ноги. Камни. Полно камней на тропинке. Разных. Большие и маленькие камни просились в кулак.

Он подошел к двери. Дверь была сзади дома. Постучал. Отопрет ли она? С чего бы? Надо ей крикнуть. Нужно крикнуть, что это он. Выкрикнуть свое имя. Он уже почти слышал, как оно ревет набатом в лесу у него за спиной. От леса его отделял маленький дворик. Лесные звери проснулись и зашевелились. Лес, а за ним вода. Волны на берегу ночью. Но вскоре послышался ее голос. Тихий и сонный.

— Кто там?

— Это я.

Она открыла дверь.

Он поднес трубку к уху и сказал:

— Алло?

От ее смеха ему полегчало.


Стул у рояля был твердый и гладкий. Крышка была открыта. Он не мог ничего сыграть. А раньше умел. В школе его хвалили. В школе он играл. Он задел одну клавишу. Слегка. Едва слышно. Он играл на концерте. В большом зале. В зале сидела мать. А отец не пришел. А мать пришла, нацепив большие очки от солнца. Вечером. Все пыталась улыбнуться ему. В поддержку. От музыки только слабеет сердце. И без того слабое. Хотя люди говорили, что он способный.

Рут принесла ему кофе. Поставила чашку на рояль. Без подставки. Не думая, что может остаться пятно. Ему нравилось, что она не трясется над вещами. Хорошие вещи, да, но это ведь всего лишь вещи. Свои вещи она раздаривала. Если гостю понравилось что-то в ее квартире, она ему это дарила. Так было, когда он с ней познакомился. В ее квартире в даунтауне. Они познакомились за партией в пул. Она была с друзьями. Они не знали, кто он такой.

Рут села на диван напротив. Он знал, что она не знает, умеет ли он играть. Знал, что она не попросит сыграть. Просто будет ждать.

Он нажал на клавишу. Одним пальцем. Мягче и мягче. Пока не померкли огни. Это Рут приглушила свет. И села обратно. На ней был купальный халат. Белый халат, с рисунком на рукавах. Запах кофе. Он посмотрел на чашку. Он не хотел кофе. Лучше чаю.

— Хочешь пива? — спросила она. — Вместо кофе?

Он покачал головой, продолжая нажимать клавишу. В одном ритме. Там-там-там. Хорошо бы сыграть. Если он еще что-то помнит.

— Давай, — сказала она.

Он остановился. Взглянул ей в лицо. Она сидела на диване, распустив волосы по плечам и сложив руки на коленях.

— Что?

— Сыграй что-нибудь.

— Я не умею.

— Нет, умеешь. Ты играл, когда учился в школе.

Откуда она узнала? Наверное, он сам ей рассказывал, а потом забыл.

Одним пальцем по клавише.

— Ну и как?

— Смешно.

— Сам сочинил. Сто лет сочинял.

— Сыграй что-нибудь.

Он повернулся на стуле и выпрямил спину. Осторожно разместил пальцы на клавишах. И сыграл «У Мэри был ягненок».

Посмотрев на нее, он увидел, что она трет лицо руками. Когда она отняла руки, стало видно ее улыбку.

— Ты можешь сыграть с бо́льшим чувством?

— Нет, только с меньшим.

Дотянувшись, она взяла свою чашку. Заглянула в нее.

— Мы сегодня не ложимся?

Он обернулся к окну. Черно. Темно. Ни одного фонаря. Интересно, который час? Три или четыре, наверное.

— Пойдем на пляж встречать рассвет.

Он посмотрел на нее. Радость в ее голосе пробудила воспоминание.

— Помнишь? — спросила она.

Он улыбнулся. Покачал головой, удивляясь ее памяти. Она во всем умела увидеть хорошее. Что бы ни случилось. Замечала все мелочи. Стояла и тихо рассматривала какую-нибудь деталь. Материал. Рисунок. Трогала одежду. Щупала ее пальцами. Нюхала вещи. Так она делала покупки.

Он сунул в кофе палец. Другой рукой зажал нос и рот и стал дуть, пока щеки не полезли на глаза. Тогда он перестал и взглянул на свой кофе:

— Вот так кипятят кофе.

Она широко улыбалась, почти смеясь.

— Моя внучка всегда смеется.

— Это ты сам выдумал?

— Да. Я все выдумываю.

Как она посмотрела на него. Он догадывался, о чем она думает. Улыбка исчезла с ее лица. Он мог бы кем-нибудь стать. Она так думала. Чего-нибудь достичь.

Он встал из-за рояля, опустив крышку на клавиши. Наверное, слишком резко. Крышка громко хлопнула. Гостиная была просторная. Зачем ей столько места? Он подошел к одной из картин. Это был океанский вид. Только вода была оранжевая и розовая. Водовороты. А может, и не вода вовсе. Разве тут разберешь? Зачем люди тратят время, делая такие вещи? А другие люди их покупают. Какая-то тайна, которая их объединяет. Тайна, не допускающая в их круг прочих людей.

Он взглянул в сторону, держа руки в карманах. Там висела другая картина. Женщина. Эта ему понравилась. Здесь можно было что-то разобрать. На глаза навернулись слезы. Откуда они взялись, черт побери. Он смахнул слезы тыльной стороной ладони. Ему представилось, что он плачет, согнувшись и спрятав лицо в ладонях. Плачет навзрыд. Спина вздрагивает от рыданий. Что он скрючился и стал меньше ростом.

— Что случилось? — раздался позади тихий голос. Мягкий. Нежный. Рука легла ему на плечо.

Обернувшись, он увидел, что она тоже рассматривает картину.

— Ты знаешь, почему я ее купила?

Он не ответил.

Она смотрела на него. С жалостью.

— Потому что она напомнила мне твою мать.

Он закрыл лицо ладонями. Спрятал лицо в ладонях. И зарыдал.

Они пропустили рассвет, потому что он заснул. Когда он проснулся, было уже светло. День наступил, а он и не знал. Он никогда еще так не спал. Он лежал в ее кровати. В ее спальне. Он стал причастен. Откинув одеяло, он сел. Ее не было в комнате. Он почувствовал аромат съестного. Тосты. Она усыпила его, как ребенка. Он помнил. Приятно, но все же грустно. Он огляделся. Гребни и щетки. Тюбики крема. Лосьоны. Ленты для волос. Он встал и подошел к комоду с зеркалом. Все перетрогал. Открыл старинную шкатулку с драгоценностями. Серьги. Цепочки. Брошки. Наверное, они все были с чем-то связаны. Захотелось что-нибудь взять. Он оглянулся на дверь. Никого. Взял баночку с кремом. Открыл крышку. Понюхал. Закрыл глаза. Все исчезло, кроме запаха. Этот запах мог принадлежать только ей. Только здесь.

Она была на кухне. Сидела на скамье, отвернувшись к окну. Она не слышала, как он вошел. Он молча рассматривал ее. Изо дня в день один и тот же вид за окном. Когда он приблизился, она обернулась и взглянула на него. На его лицо. Волосы. Он отвернулся, вспомнив вчерашнее.

— И что теперь будет?

— Ты о чем?

Он шагнул к плите. Там стояла чугунная сковорода.

— Я читала в газете. Ты обязан быть дома.

— А кто сказал, что я не дома?

Он улыбнулся, решив, что улыбка сгладит неловкость. Наверное, не стоило так говорить. Хотя он не видел ее лица. Тостер был теплый. Может быть, это слишком. «Дома». Зря он так сказал. Это ведь ее дом.

— Поджарить тебе тост?

— Да. — Он попятился, уступая ей место.

Она достала из упаковки хлеб и положила его в тостер.

— Теперь тебя вернут обратно?

Он подождал, решая кое-что про себя, но вслух произнес другое:

— Кто знает.

— Я догадываюсь, что ты хочешь сказать.

— И что?

— Ты всегда возвращаешься.

— Ты чертовски умна. — Эти слова вырвались у него против воли.

— Не чертовски, а просто умна.

Просто счастье, что она его понимала. В действительности он ничем не мог ее обидеть. Разве что своим уходом. Да и то не слишком. Ведь он уже уходил от нее.


Машина гладко катилась по дороге. Выбоины почти не ощущались. Отличный автомобиль. За несколько кварталов до своего дома он сказал:

— Здесь.

Она затормозила. Взглянула в зеркало заднего вида.

— Ты мог бы остаться у меня.

— Не хотел тебя беспокоить.

— Ерунда.

Он пока не спрашивал ее о ребенке. А она не говорила. Он не знал, почему он об этом думает. Это было связано с ней. И с тем, как она на него смотрела.

— Увидимся.

Она взяла его за руку.

Последний раз взглянув на нее, он вышел.

— Не надо больше ломать телефоны.

Он наклонился, чтобы посмотреть еще. Его глаза шнырнули мимо. В окно. По улице шел человек. Может быть, сосед. Прошел. Нет, незнакомый.

— Мы могли бы устроить настоящее свидание.

Теперь он смотрел на нее. Ее руки были в узких коричневых кожаных перчатках. Перчатки для вождения. Диковинка, одним словом.

— Давно я не ел попкорн, — сказал он.

— Предлагаешь пойти в кино?

— Ага.

— Ладно.

Он выпрямился.

— Эй…

Он снова сунул голову в салон.

— Спасибо за вчерашний концерт. И не только за музыку.

По спине отчего-то пробежал холодок. Мурашки.

— Угу, — кивнул он.

— Ты понимаешь, о чем я?

Он не ответил. Его глаза, смотревшие на нее, говорили: «Какая ты красивая». Потом он произнес вслух:

— Какая ты красивая.

Выпрямился и захлопнул дверцу. Может быть, слишком резко. Трудно сказать. Он хотел сделать это со смыслом. Не получилось. Ему нужно было перейти дорогу прежде, чем она отъедет.

Звонили несколько человек. Жена говорила им, что он болен и лежит в постели. Грипп. Пропалголос.

— Тебе лучше сделать вид, что так оно и есть, — прохрипела она, демонстрируя, как ему нужно разговаривать.

Рэнди тоже захрипел. Вместо него. Рэнди был на месте. Он поднял свое пиво.

— Привет, — сказал он. — Я сегодня за тебя. — И засмеялся.

Кухня была полна синего дыма.

— Хорошо. Чувствуй себя как дома.

Жена уставилась на него. Рэнди уставился на него. Он улыбался.

— Что это с тобой? — удивилась она.

Нет, он ей не скажет. Не сейчас. Он не позволит ей все испортить. Ей даже не было дела до того, где он пропадал. Это было не важно.

— Завтра выходит Бобби.

Вот оно что. Ну вот и все. Они пронюхают. Микрофоны и камеры. Они узнают о Бобби. У них есть доступ к архивам. Они поднимут шум до небес. Гробокопатели.

— Нам нужно его забрать.

Обратно к этому месту. Высокие стены. Крепость. Бобби выходит. А мог бы не выйти никогда. Дурак. Глупый мальчишка. Девятнадцать лет. Он потер лицо, стараясь забыть. Отгородиться от мира хотя бы на секунду. Но не вышло. Ничего не поделаешь — семья.

Жена вышла из кухни. Он уже овладел собой. Стал тверд, как скала. Он слышал, как она разговаривает по телефону в гостиной. Напротив стоял новый холодильник. Чертовски белый. Он не замечал его, пока не потянулся к ручке и не нашел ее на прежнем месте. Дверца легко открылась. Внутри ярко горели не одна, а две лампочки. Холодильник издавал ровное гудение. Все полки были забиты едой. Еда в коробках, которых он никогда не видел. Еда, которую он бы никогда не купил.

— Жратвы под завязку.

Он поглядел на Рэнди.

— Его так прямо и привезли, — сказал Рэнди, как всегда смеясь. Это он так шутил. Он не мог не шутить.


Бобби на заднем сиденье потирал руки. Госпожа Брофи сидела за рулем. Она приехала с утра, нацепив значок Ассоциации помощи невинно осужденным. Торчала у дома. Притащила с собой камеры и микрофоны. Кто ее пригласил? Он понятия не имел. «Вам нужна машина», — сказала она. У нее была машина. А у них не было. Хотя жена не переставала говорить, что скоро появится.

Камеры и микрофоны окружили машину. «Они живые», — думал он, глядя на них.

На заднем сиденье жена обнимала Бобби.

— Привет, мам, — сказал Бобби, как будто они виделись только вчера. Словно бы ничего особенного не произошло. Туда. Обратно. Какая разница. Просто еще один день. Короткая передышка перед тем, как все снова изменится.

— Куда? — спросила госпожа Брофи.

Машина стояла на месте. Во все окна заглядывали лица. Мистер Мерден. Кто им теперь был нужен? Он или его сын? Мистер Мерден.

Бобби просунул голову между передними сиденьями. Он обернулся, смотря на сына. Тот рассматривал госпожу Брофи.

— Ты кто? — спросил он.

— Я из Ассоциации помощи невинно осужденным.

— А… — Бобби глядел на нее в упор потемневшими глазами. — Как тебя зовут, черт возьми?

Жена захихикала.

— Попридержи язык, — сказал он.

— Друзья до первой беды, — заметил Бобби, откидываясь назад.

«Неплохо», — подумал он.

Камеры и микрофоны облепили машину, барабанили в окна. Все звуки доносились неясно. Мистер Мерден. Куда бы он ни глянул, везде были они. Так и лезли внутрь.

Госпожа Брофи стояла на месте, никуда не торопясь.

— Поехали, — сказал он, глянув на нее.

Она тотчас исполнила его просьбу. Щелкнула ручкой передач. Стала осторожно протискиваться вперед, тесня микрофоны и камеры, которые не желали убираться с дороги. Они двигались вместе с машиной, но так, чтобы не попасть под колеса. Машина газанула. Тогда они посторонились. Остались позади, глядя им вслед.

Он обернулся. Бобби и жена смотрели в заднее окно на сжимающиеся вдали камеры и микрофоны. Он взглянул на госпожу Брофи, смотревшую в зеркало заднего вида. Как она здесь оказалась? Всегда какие-то загадки. Возит преступников. Кем она себя считает? Кого она в действительности пытается спасти? Миссионерка.


Он пытался поговорить с Бобби. Но Бобби не слушал. В голове у Бобби был план. Ему было девятнадцать лет. Много разных дел. Планы. Ему нужно было повидать людей. Компанию приятелей, которые навещали его там. Они не боялись ходить к нему в тюрьму. Его дружки. Женщина. Робин ее звали. Бобби встречался с ней несколько лет. Он был к ней добр. Женщины любили Бобби. Он ни одну и пальцем не тронул. Планы и действия. Много действий. Его тело жаждало движения. Только и всего. Он недолго там пробыл и потому не имел времени подумать. Он успел только обозлиться. Он им покажет. За четырнадцать лет ты изживаешь все планы. Ты их теряешь. Другие люди строят за тебя планы. А ты превращаешься в ничто. Никому ты не нужен. О тебе забывают. И ты забываешь.

— Новый холодильник, — сказал Бобби. Он ел что под руку подвернется. В спешке. Схватил кусок жареной свинины. Съел его. А теперь вот пил молоко из пакета.

— Возьми стакан, — сказала жена.

Открыв буфет, она достала стакан и протянула ему. Бобби не взял. Даже не взглянул на нее. Она грохнула стаканом об стол и вышла. Работал телевизор. Зазвонил телефон. Все вместе.

Бобби закрыл пакет и поставил его обратно в холодильник. Захлопнул дверцу. Взглянул на него.

— Тебя опять посадят, — сказал он ему.

Бобби покачал головой:

— Ни за что. — Пошевелил плечами. Покрутил головой. Мышцы затекали от постоянного лежания и стояния. В одном и том же положении.

— Ты сам себя посадишь.

— Ты в это веришь?

— Я не верю, я вижу.

— А, мне плевать.

Он встал со стула, и Бобби насторожился.

— Ах, тебе плевать.

Бобби молчал, глядя в пол и слегка опустив плечи.

— А что еще делать? — спросил он тонким мальчишеским голоском.

От такого вопроса у него самого осекся голос.

— Найди себе работу.

— Работу! — Бобби поднял на него нервный взгляд. — А что это такое?

Он сделал шаг вперед. «Дурак», — подумал он. Ему это не нравилось. Не нравился голос Бобби.

— Ты же богатый. Зачем мне работать? — Теперь он смотрел хитро. Непочтительно. — Взять тебя. Ты невинно осужденный. Я видел по телевизору. — Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой. — И взять меня. И я невинно осужденный. И я тоже. — Он беззащитным жестом прижал обе руки к груди. Он стоял неподвижно. Как вкопанный. — И я тоже.

Вот и все. И он ушел. Вот так. Вышел, грохнув дверью. Камеры и микрофоны снова были там. Бобби задержался на пороге и произнес речь о том, как его невинно осудили.

Ему стало тошно. Он подошел ближе к двери, чтобы послушать. Он стоял у двери и сквозь рифленое стекло смутно различал движение.

— Что значит «невинно осужденный»? — крикнул один из них.

— Это наше семейное, — ответил Бобби.

Кто-то засмеялся. Другие не знали, что это означает. Это вызвало у них полное недоумение.


Он вытащил из заднего кармана бумажник, который ему вернули, когда он выходил. Он открыл его и заглянул внутрь. Просроченные водительские права. Медицинская карта. Дочкина фотография. Джеки тогда еще ходила в школу. Она была похожа на Кэролин. Их можно было бы спутать. Этот бумажник достался ему от отца. Единственное, что от него осталось. Его отец умер в тюрьме. Кто его знает отчего. Ему отдали конверт. Внутри лежал бумажник. И больше ничего. И обручальное кольцо. Из морга. Он хранил его в бумажнике. На кольце было клеймо.

Микрофоны и камеры приехали и на следующее утро. Он слышал шум за дверью. Шумели громче, чем обычно. Как будто что-то случилось. Больше суеты. Больше суеты, больше народу.

Он не хотел открывать дверь, потому что они все бы на него набросились. Как собаки, спущенные с цепи. Он просто стоял за дверью. Подвижное пятно за рифленым стеклом. Как один шевелящийся ком.

— Что происходит? — спросила жена.

Он оглянулся. Она проснулась и вышла на лестницу.

— Я не знаю.

«Бобби Мерден», — услышал он. Зазвонил телефон. Не было еще семи часов. Жена бросилась обратно в спальню. Телефон. Она узнала прежде, чем произнесла «алло».

«Бобби Мерден». Голоса за дверью громче. Больше голосов. «Бобби Мерден». Жена онемела. Ни звука. Потом что-то похожее на всхлип.


Вопросам не было конца. Он без конца задавал себе вопросы. Сердце полнилось ими. Иногда становилось трудно дышать. Ответов не было. Он нес гроб. Боль в груди. Тяжесть. От усталости он едва не выронил ручку. Нет сил. Что там внутри. Все о чем-то спрашивали. Трудно глотать. Он нес гроб. С пятью другими мужчинами. Его сыновья и братья. Один из сыновей приехал с материка. Мак в длинном черном пальто. Белая рубашка. Черный галстук. Белые перчатки. Единственный, кому удалось выбиться. Старший. Владелец фабрики по производству очков. Ни капли не выпил. Давно бросил пить. Трезвенник. Теперь несет гроб вместе с ними.

Уже второй из его сыновей. Первый был Крис, а теперь Бобби. Двадцать три года. Избит до смерти в переулке. Без свидетелей.

Кладбище. Толпа на морозе. Все в пальто. Они не хотят этого видеть. Но вынуждены. Приходится стоять и смотреть. Услуга за услугу. Родня. Нужно терпеть. Камеры и микрофоны. Стараются не шуметь, делают вид, что их вообще тут нет. Притворяются невидимками.

Рут. Он увидел ее мельком. И все. Она знала, где он.

Жена с одной стороны. Джеки — с другой. Он стоял, пристально глядя на блестящий ящик. Не мог отвести взгляда. Дерево. Ручки. Зияющая яма. Священник говорит. Произносит ничего не значащие слова. Он всхлипнул и вытер нос. Белые перчатки, что дал ему распорядитель. Тонкий материал. Не греет на морозе.

Священник закончил. Захлопнул книгу, из которой читал. Посмотрел на гроб. «Будет радость», — говорил он. Праздник. Но в его глазах не было радости.

— Мы все встретимся в лучшем из миров. Мы обретем спасение в руках Господних.

Кто его знает, что теперь делать.

Распорядитель наклонился и нажал на кнопку. Гроб стал опускаться. Медленно и упорно. Это было самое тяжелое. Джеки взяла его за руку. Разрешила себе. Позволила себе взять его за руку. Великий Боже. Черт побери. Его рука в ее руке. Как в детстве. Она слегка сжала его руку. По его щекам покатились слезы. Джеки. Прости.


Мак повернулся и ушел. Сел в большой автомобиль, взятый напрокат, и уехал. Прежде обнял мать. Без слов. И все. Кто его знает, куда он поехал. Может, в гостиницу? Или на самолет? Родня желала ему добра. С братьями он не разговаривал. Перебросился парой фраз с Джеки. Поцеловал в щеку. Один ее быстрый взгляд. Только один. И потом он уехал. Прочь отсюда.


В полночь его сыновья пели. На кухне. И братья пели. Их голоса отзывались в его груди одним голосом. Все было мирно, хорошо. Хорошо, что они собрались. Но осталась пустота. Все стояли. Кто прислонясь к плите, кто в дверях. В руках держали бутылки и бокалы. Повсюду была тишина. Но не здесь. Его сыновья пели. Пели баллады, которые пел он. Те, что пел еще его отец. Их голоса наполняли его сердце. Любовь к ним наполняла его сердце. Он глотнул еще рома. Пиво здесь было не к месту. Нужен был ром. Он закрыл глаза. Постарался уверовать в это единство. Ждал. Слушал, пока созвучие их голосов не умолкло. И он тоже замолчал. И тогда вступил женский голос. Началась партия женского голоса. Голос Джеки. Прекрасный, как у ангела. Ровный и верный. В своей скорби. Она была спокойна. Когда пела для Бобби. Ее голос был полон им. Он умиротворял. Усмирял все мысли в голове, оставляя лишь одно чувство.

Кэролин тоже сидела тихо. У него на коленях. Тихо, как мышка, прижав одну руку к животу. Он держал ее, а она слушала пение. Смотрела, как поет ее мама. Как снова запели ее дядьки. Ее милое личико было все внимание. Рот приоткрылся. Нежные губки и щечки. Изумление в глазах. Она никогда еще не видела ничего подобного. Да еще так поздно. Что это все значит?

Глава 3

Голову было не поднять с подушки. Никто и ничто не имело значения. Ему не было дела до бегущих дней. Без него. Глаза были словно выжжены и засыпаны пеплом. Они таращились на ковер, пока он не закрывал их.

Потом он засыпал. Ему снился сон о его детях, в котором он был убийцей. Где они похоронены, знал только он. Его допрашивал следователь. Он просыпался от телефонного звонка или от стука в дверь. Он словно увяз в грязи.

«Кого он пытается обмануть?» — спрашивал он себя. Его кости были мертвым грузом. Он был жив только потому, что жило его тело. Потому что билось постылое сердце. Не знало, когда ему остановиться.

Он подумал о Рут. Одна. В доме. Эта мысль была тяжела, как булыжник. Кэролин. Джеки. Серые валуны. Уиллис.

Он открыл глаза. Все то же самое. Ничего не изменилось. Все вещи, все люди в точности те же. Тот же груз. Тот же цвет. Та же бессмысленная жизнь. Что ему со всем этим делать? Если бы все умерли, его бы это ничуть не тронуло. Сон был бы только лучше. Крепче. Темнее. Все умерли. И собрались вместе.


Несколько дней спустя пришел Рэнди. Уселся на край кровати.

— Ты все болеешь? — Рэнди покачал кровать, проверяя ее на прочность. — Хорошие пружины.

Он смотрел в потолок, положив тяжелую руку на лоб. В глазах было то темно, то ясно.

— Ты что — простудился? — Рэнди собрался было пощупать ему лоб, но он шлепнул его по руке. Так вышло, случайно. Он не хотел.

Рэнди встал, но не потому, что обиделся.

— А ну-ка, проснись и пой. — Он стукнул коленями в спинку кровати. — Пора в школу.

Он не отвечал.

Рэнди постоял, подышал. Сглотнул. Огляделся.

— Ты бы лучше перебирался ко мне. А то тут с тобой некому нянчиться.

Он вздохнул, но это вышло нечаянно, при вдохе.

Подойдя к шкафу, Рэнди вытащил старый чемодан и раскрыл его на кровати. Снова вернувшись к шкафу, спросил:

— Эти платья берем?

Он отвернулся со слезами на глазах. И это все, что шутка могла из него выжать. Это были даже не его слезы. Это не он плакал. Они просто навернулись. Как будто вместо смеха.


Они пили в баре. Последний раз, когда он смотрел на часы, был четвертый час утра. Он никого не хотел видеть. Он пил без остановки. Это занятие было ему по нраву. Ничего другого он не хотел делать в своей жизни. Пить ром и быть уверенным в себе. Уверенным в себе и в роме.

Рэнди либо совсем ушел, либо болтался где-то поблизости в баре.

Вокруг было темно. Рука держала стакан. Он даже не поднимал глаз. Он видел только свои руки на краю стойки и стакан с ромом. Ничего не слушал. Не слышал.

— Вы только посмотрите, кто это! — раздался голос у него за плечом.

Он узнал этот голос.

Жирный голос, полный песка, приблизился.

— Да это Мистер Невинный собственной персоной!

Можно было и не оборачиваться. Это был Гром. Гром и с ним еще кто-то. Двое или трое. Чем больше, тем веселее.

Гром встал рядом и по привычке вытаращился ему в лицо, тяжело дыша. Из-за жира вокруг шеи. К тому же он был пьян.

— Мистер Невинный, как насчет выпить на твои невинные денежки?

Он не поднимал глаз от своего стакана. На руках и плечах заходили желваки. На животе и на челюстях. Еще немного, и им всем конец. Он развернется к ним, изрыгая рык. Один миг — и никто не устоит на ногах. Он раскидает всех этих мерзавцев по углам.

На стойку легла жирная рука Грома с раздувшимися до блеска пальцами.

— Ром! — крикнул он барменше.

Когда та принесла стакан, Гром сказал:

— Мистер Невинный платит.

Они с барменшей уставились друг на друга.

— Что-то не похоже, — сказала она Грому, криво улыбаясь и показывая, что Гром ей не нравится.

— Нет, похоже. — Гром опорожнил свой стакан. — И за другой он заплатит. — Пустой стакан опустился на стойку. Дзынь. Грому нужен второй, но Гром в порядке.

Барменша снова посмотрела на него. Прикинула расстояние между ним и Громом и другими. Сколько их. Ее глаза забегали. Один, второй. Еще двое. Ждут своей очереди.

— Ты хотел правды. Плати за нее.

Он поднял свой стакан и спокойно выпил. Глядя прямо перед собой. Он был терпеливый человек.

Гром придвинулся ближе и заговорил оглушительным шепотом:

— Дорин Рич. Кто развлекался с Дорин Рич? — хохотнул он, широко разинув пасть. — Ха. Кто?

Мускулы напряглись до предела. Одного касания хватило бы, чтобы взорваться. Кончик пальца. Дуновение ветерка. Гром оглянулся на тех двоих, что стояли за ним.

— Дай ему еще один, — сказал он.

Барменша налила еще один. В ее взгляде читалась тревога о будущем. Будет трудно. Что бы там ни было.

— Славно. — Гром опрокинул стакан. — А как насчет ребят?

— Всем налей, — велел он.

Они мигом подскочили и стали рядом. Гром справа, Сквид и Уиллис слева, локти на стойке, пили ром, за который он платил. Уютная компания. Один из них убийца.

— Как в старые добрые времена, — заметил Гром, поднимая стакан.

Остальные тоже подняли стаканы.

— Старые времена, — услышал он слова Уиллиса и его опасный смех.

Он молчал, стараясь не думать о Джеки и Кэролин. До сих пор ему это удавалось. Пусть живут своей жизнью. Без него. Но сейчас рядом был Уиллис.

Гром глядел ему в лицо, выжидая, чтобы что-то ему высказать, от чего-то освободиться.

Молчание накапливалось. Молчание силилось вырваться наружу. Распространиться. Он среди этих троих, которые знали о нем больше, чем он сам о себе знал. В ту ночь. Они были там. Все. Может быть, и другие.

Гром все таращился на него. С жирной усмешкой на своем жирном лице.

Трудно было заставить себя отвести взгляд, не видеть, что у Грома на уме, что он хочет сказать, какую пакость затевает. И тут он произнес слова, которые нарочно приберегал для этого случая, может быть, несколько дней приберегал:

— Жаль твоего парня.

Барменша застыла за своей стойкой. Сквид и Уиллис оцепенели. Ни один мускул больше не дрогнул. Шум за спиной вдруг стих. Жизнь остановилась.

«Жаль твоего парня».

Это его задело. Это его завело. Не только смерть, но как Гром это произнес. Виновато. Как прозвучали слова. Так, что он понял, что Гром к этому причастен. Повернув голову, он взглянул Грому в лицо. Ром в его глазах объяснил все.

Его рука, рванувшись, вцепилась в Грома. Пальцы впились в ладонь сквозь помятую рубашку Грома. Он занес кулак, но Гром исчез, рухнув куда-то вправо. Вот как. Он обернулся и услышал хруст кожи под ударом кулака. Там был Рэнди. Он влепил Грому в физиономию три быстрых мощных удара. Рэнди с перекошенным лицом, как у него случалось, когда он впадал в бешенство. Три стремительных, смачных, крепких удара, и Гром упал как подкошенный. И перевернулся. Тогда Рэнди ринулся на Сквида, толкнул его на освободившееся место и повторил: раз, два, три. Больше не требовалось.

— Рэнди! — закричала барменша. Все знали, что ей нравится Сквид. Она к нему неровно дышит. — Рэнди, прекрати! — Выскочив из-за своей стойки, она подлетела было к Рэнди, но отшатнулась, когда на блузку ей шлепнулся кровавый ошметок. Она оглянулась на тени, сидевшие за столиками. Но там никто и не пошевелился.

Уиллис знал, что он следующий. Проглотив остатки рома, он поспешил проскочить мимо Рэнди, пока Сквид получал свою порцию. Рэнди отпустил Сквида, скорчившегося на полу, развернулся и бросился за Уиллисом. Первым же ударом он сбил Уиллиса с ног, и тот рухнул плашмя на столы и стулья. Напрасно он стал убегать. Его нос, возможно, остался бы цел. А не сломался бы с таким громким хрустом, что услышали все. Этот звук заставил вздрогнуть каждого, кто был поблизости.

А Рэнди, в своей джинсовой двойке, стоял как ни в чем не бывало. Тонкий, но крепкий. Ни волоска не выбивалось из прически. Он даже не запыхался. Он отряхнул свою джинсу, улыбнулся и спросил, подмигивая ему и склонив голову набок:

— Ты в порядке? Они тебя не достали, верно?

Барменша согнулась над Сквидом. Она трясла его, звала по имени, но он не откликался.

— Ты глянь, — обратилась она к Рэнди, — ты только посмотри.

— Да я вижу, — сказал Рэнди. — Вид отличный.

От этого всего ему стало легче. Мышцы размякли, как после хорошего ночного сна или массажа, вроде того, что сделала ему Рут однажды ночью, запустив пальцы в его плоть, заставляя его расслабиться и забыть о самом себе, пока он не вырубился.

Подошла барменша.

— Я хочу пить, — заявил Рэнди, шагая к стойке. Взяв стакан Грома, он заглянул туда, понюхал и затем опрокинул себе в глотку. — Алкоголь убивает микробов.

За стойкой повесили телефонную трубку. Он обернулся, ища глазами барменшу. Та стояла, сложив руки на груди.

— Куда, по-твоему, она звонила? — спросил Рэнди.

Он прикончил свой ром. Пора было идти.

— А может, она звонила проверить номера своего лотерейного билета. — Вдруг что-то нашло на Рэнди, волна боли стерла с лица улыбку. — О-ййй! — Он поднял правую руку. Встряхнул ее. Сжал в кулак. Посмотрел на костяшки. — Черт побери! Больно-то как.

И часа не прошло, как Рэнди загребли.

Они шагали по Уотер-стрит, глядя на яхты, стоявшие в гавани. Мечтали, как проберутся тайком на одну из них и пусть везет их хоть на край света. Рэнди смеялся. По названиям яхт он умел определять, откуда они прибыли. На каждой яхте у него были знакомые матросы, с которыми он выпивал, слушая их байки. Он учил их английскому, а от них нахватался французских и португальских фраз. Он смеялся тому, как все звучит по-другому на их языках.

— Куба! — кричал он, поднимая руки вверх. — Португалия. Берите меня. Я сдаюсь.

Потом их настигли огни. Обдали их красным и синим светом. Они остановились, прощаясь с мечтами о бегстве.

Рэнди посмотрел вниз и спросил:

— Ноги у тебя есть?

— Я не мальчик, чтобы бегать, — ответил он.

Рэнди сунул руки в карманы и стал насвистывать, раскачиваясь на каблуках.

Из разных дверей машины одновременно вышли двое полицейских в униформе. Один мужчина и одна женщина. Женщина нервничала, судя по тому, как она, закрывая дверцу одной рукой, второй проверила кобуру пистолета. Мужчина не проверял кобуру. Этот здоровяк беззаботно шагнул к ним, болтая руками. Он знал, что сейчас будет. Ему было не впервой выполнять такие задания. Женщина еще проверила, как сидит фуражка, и натянула ее поглубже. Мужчина был без фуражки. У него была красивая прическа.

— Добрый вечер, — поздоровался Рэнди.

Сине-красные огни выписывали кренделя на их черной форме. От этого у него в голове заиграл рояль. Он слушал, пока губы не задвигались и язык не начал тихонько пробовать ноты.

Рэнди удивленно посмотрел на него.

— Что делаем? — спросил мужчина.

— Вышли вот прогуляться, — ответил Рэнди, глядя в небо. — Чудесная сегодня ночка. Сколько звезд на небе.

— Предъявите, пожалуйста, документы, — сказала женщина.

Рэнди стал хлопать себя по рубашке, скорчив гримасу, как будто не понимал, что от него хотят.

Мужчина следил за руками Рэнди, не отрывая глаз от его распухших, окровавленных костяшек.

Он полез в задний карман брюк и вытащил бумажник, который подал женщине. Та взяла, но тут же вернула обратно со словами:

— Пожалуйста, достаньте ваши документы сами, сэр.

Взяв бумажник, он раскрыл его, не зная, что ей дать. Просроченные водительские права. Ничего другого там не было. Он вытащил их и протянул ей.

Женщина прочитала и сказала:

— Они просрочены.

— Неужели этот человек похож на автомобилиста? — засмеялся Рэнди.

— Я давно не вожу машину.

Рэнди снова засмеялся:

— Ну и молодец! На дорогах одни маньяки. — И добавил, поглядев в сторону полицейской машины: — Но жаль все же, что не водишь.

— У вас есть действительное удостоверение личности?

Рэнди сказал:

— Там его фотография. Он не слишком изменился. — Он придвинулся. — Явное сходство. — Затем отодвинулся. — Но пяток фунтов ты все же прибавил.

Мужчина взял у женщины права. Взглянул и вернул обратно:

— Все в порядке, мистер Мерден. А что же вы? — обратился он к Рэнди.

— А я не ношу с собой документов. Не люблю всяких сложностей.

— Каких сложностей?

— Ну, вот, например, вы ходите в форме. А я не люблю выряжаться.

— Как вас зовут?

— Пабло. — Он махнул рукой в сторону одной из яхт.

Мужчина сдержанно улыбнулся. Его, кажется, это совсем не волновало. Женщина с почтением взирала на коллегу.

— Пабло, — сказал мужчина, — а фамилия?

— Пабло Пикассо.

— Понятно, — сказал мужчина.

— Я приехал издалека, чтобы рисовать тут кубы. Посмотрите на свою голову. Без сомнения, моя работа.

Оба полицейских смотрели на Рэнди.

— Вас зовут Рэнди Мерфи?

— Нет, но этот мерзавец мне денег должен.

Он хихикнул под взглядом женщины.

Мужчина снова едва заметно улыбнулся.

— Вам известно имя этого человека? — спросила женщина.

— Ничего ему не известно, — вмешался Рэнди. — Это наше первое свидание.

— Мистер Мерден, — сказал мужчина, глядя на него.

Он пристально взглянул на полицейского и опустил глаза.

— Вам придется проехать с нами, — сказал мужчина.

Подняв взгляд, он увидел, что полицейский говорит с Рэнди.

Он придвинулся к Рэнди.

— А вы оставайтесь, — сказал мужчина. — Нам с вами не о чем разговаривать, мистер Мерден. Пока не о чем.

Рэнди пожал плечами.

— Наверное, ты все-таки не виноват.

Рэнди позволил полицейскому взять себя за руку и увести. Все это шутка. Он нахмурился, снова пожал плечами и засмеялся:

— Позвони моему адвокату.

Он хотел пойти с Рэнди, но женщина предупреждающе подняла руку.

— Пожалуйста, сэр, — сказала она, — отойдите.

Вторая рука потянулась к дубинке. Не к пистолету, а к дубинке. Она бы только ударила его, а не застрелила. Это еще терпимо. Он бы пережил.

Полицейский подвел Рэнди к машине.

Женщина осталась на месте, глядя на него и не опуская руки. Длинные пальцы без колец. Чистая рука. Розовая. Хрупкая. Интересно, чем она пахнет.

— Эй, — позвал Рэнди и полез в карман.

Полицейский взял его крепче, развернул боком, но Рэнди успел вынуть что ему было надо и швырнуть ему.

Связка ключей, бренча на лету, описала высокую дугу в воздухе.

Подняв руку, он поймал ее. Он знал, от чего эти ключи, так что даже не стал их рассматривать. Просто держал их в кулаке.

Женщина повернулась и пошла, оглядываясь через плечо, чтобы удостовериться, что он не двигается с места. Ее рука по-прежнему лежала на рукояти дубинки.

Полицейский стоял с Рэнди у машины. Потом нацепил на него наручники. Рэнди не сопротивлялся. Что толку. Это было уже не важно.

Рэнди только засмеялся и покачал головой. Когда он уже сидел сзади и две передние двери закрылись, красно-синие огни погасли. Машина тронулась не сразу. Он видел Рэнди на заднем сиденье. Тот сидел за проволочной сеткой, установленной между передним и задним сиденьями. Он слышал, как Рэнди во все горло поет.

Мужчина что-то говорил женщине, что-то объяснял. Женщина глянула в окно. Прямо на него. В упор. Из опыта собственной жизни она знала о нем все.

Потом машина уехала.


Жилище Рэнди находилось на верхнем этаже в старом доме. Туда вела крутая узкая лестница. Без перил. Это была маленькая квартирка, состоящая из спальни и смежной комнаты поменьше. И все. Когда он спросил, что в другой комнате, Рэнди ответил: «Кладовка».

На этаже, за кузней, была еще одна маленькая квартира. Ванная в конце общего коридора.

С тех пор как он два дня назад переехал к Рэнди, он спал на полу. В первую ночь Рэнди спал на кровати. А потом тоже на полу. Рэнди не соглашался спать на кровати, если он спит на полу. Так что кровать была не занята. Они оба спали на полу. Как в летнем лагере в детстве. Но без палатки. На голой траве всю ночь. Чувствуя, как холод пробирает до костей.

— Бойскауты, — сказал тогда Рэнди. — Я был бойскаутом, помнишь? Два дня я был бойскаутом. Потом этот прыщ, Гарнет Мерсер, сыпанул мне в глаза жгучего перца. Помнишь Гарнета Мерсера? Что с ним стало потом?

— Зубным врачом он стал.

— Точно. Дантистом. — Рэнди курил в темноте. Лежа на полу. — Чертовски жгучий перец. Я просто ослеп. Слезы текли без остановки. Самое смешное, что они не дали мне его убить. Конечно, кому охота иметь дело с этой стороной братства?

Он улегся на пол, потому что комнату начало наполнять солнце. Он думал о том, что надо бы вытащить Рэнди. Из тюрьмы. Выкупить. Но у него нет денег. Он вспомнил о своем адвокате. Долго еще тот будет на него работать? Он смертельно устал. Он заснул, слыша пение Рэнди.


— Телефон! — кричал чей-то голос. — Телефон. — В дверь постучали. Затем снова послышалось: — Телефон. — Молчание. Снова стук. — Телефон. Телефон.

Он сел и удивленно огляделся, забыв, где находится. Может, это ему звонят? Это Джеки звонит. Или Кэролин. Что-то случилось. Что-то произошло.

— Что? — пробормотал он.

— Телефон. — Кто-то дергал ручку двери снаружи.

Войдя сюда, он запер дверь.

— Да? — Он кашлянул, прочищая горло. Нет, это не Джеки. Он ведь у Рэнди. Никто не знает, где он.

— Телефон, — икнули за дверью уже тише.

Он встал. Чихнул. Вытер нос. Откашлялся. Пригладил волосы. Открыл дверь. На пороге стоял, разинув рот и медленно вращая белками глаз, плавающими в вязкой жидкости, низенький, пухлый и бледный человек.

— Это не ты, — наконец проговорил коротышка, тыча в него пальцем. Весьма удивившись. Вытаращил глаза. Не говоря больше ни слова. Молча смотрел. Как полный идиот.

— Что?

— Рэнди к телефону. — Человек сдвинулся в сторону, пытаясь заглянуть внутрь. — Рэнди к телефону. Рэнди!

— Его нет.

— Телефон. — Коротышка показал в конец коридора.

— Его нет, я сказал.

— Ты поговоришь. — Коротышка схватил его за руку и потащил из комнаты на кухню. Там он показал на кухонный стол, где стоял телефон. Трубка лежала на столе. Коротышка все тыкал в нее пальцем, будто там было что-то страшно срочное, и повторил, попятившись: — Телефон.

Он смотрел на телефон.

— Ты, — сказал коротышка.

Он покачал головой.

— Говори.

Он вздохнул, но остался на месте.

Коротышка схватил трубку, поднял выше. При этом он все время топтался и тер ногу об ногу, будто ему срочно требовалось отлучиться в туалет. Подтянул трубку ближе, натягивая провод. Телефон поехал следом. Почти до края стола.

— Рэнди!

Он взял трубку. Вытер губы. Сглотнул.

— Алло?

— Рэнди? — сказал женский голос.

— Рэнди нет.

— А где он?

Коротышка придвинулся вплотную. Чуть не наступая ему на ноги. Разглядывал его лицо, открыв рот.

— Я не знаю.

— Кто это?

Он не ответил.

— Когда Рэнди будет дома?

— Я не знаю.

— А Гилберт знает?

— Гилберт?

— Это он снял трубку.

Он взглянул на коротышку. Тот кивал, как бы говоря: давай-давай, я слушаю.

— Нет, Гилберт не знает.

Услышав свое имя, Гилберт улыбнулся. Короткие, в никотиновых пятнах, зубы. Кивнул и спросил:

— Ты кто? — Теперь он проявлял к нему больший интерес. — Это Пэтти. — Он показал на трубку. И громко позвал: — Пэтти, это ты, да?

— Передайте ему, чтобы он позвонил Пэтти, — попросила женщина иронично-сумрачным тоном.

— Передам.

— Вы его друг?

— Да.

— А я и не знала, что у Рэнди есть друзья. — Она дала отбой. Это было шуткой. То, как она произнесла эти слова.

— Я могу заварить чай, — предложил Гилберт.

Он положил трубку на рычаг.

— Я могу поджарить тост. Где Рэнди? У него сигареты.

— Рэнди уехал.

— Куда? Куда уехал?

— Я не знаю.

— Тогда сигареты у тебя. — Гилберт толкнул его в грудь, сильно толкнул. — Что ты сделал с Рэнди?

Он невольно начал злиться.

Гилберт замер. Уставился ему в лицо.

— Тебя показывают по телевизору. — Он сделал два шага назад. — Ты кого-то убил. Нет, говорят, что это не ты. Правда? Я видел тебя на картинках. Вот где я тебя видел. На картинках. — Гилберт потыкал в сторону комнаты Рэнди.

Обернувшись, он оказался лицом к буфету. Когда он открыл дверцу и заглянул внутрь, Гилберт сказал:

— Это буфет Рэнди.

Там была еда. Консервированные бобы. Тушенка. Банка джема. Пачка печенья. Батон хлеба.

— Это еда Рэнди. Не трогай ее. — Гилберт покачал головой. Он все качал головой, тыча пальцем. Другой рукой он тер рубашку у себя на груди. Вверх-вниз.

— Рэнди не рассердится. — Он взял банку бобов. Открыл крышку.

— Это еда Рэнди.

Он съел консервированные бобы холодными. Вилкой.

Гилберт смотрел на него круглыми глазами. Его голова до сих пор покачивалась. И не только. У него отвисла челюсть.

Закончив, он швырнул пустую банку в мусорное ведро. Положил вилку в раковину.

Теперь Гилберт уставился на мусор. Будто не мог поверить в случившееся.

Он вернулся в квартиру Рэнди.

Вскоре пришел Гилберт.

— Кого ты здесь собираешься убить? Миссис Хайнс?

— Никого. — Он поднял с пола одеяло и подушку. Положил все на кровать. Он не понимал, к чему это все. Болела голова. Вроде как с похмелья, но не совсем.

— Где твои сигареты? Вон там внутри? — Гилберт указал на кладовку. Подошел к двери. Подергал за ручку. — Там. — Постучал в дверь. Позвал, прижавшись лицом к дереву: — Рэнди? — Шлепнул по двери ладонью. — Рэнди? Рэнди там. — Обернувшись, усмехнулся ему. — Рэнди сидит там с сигаретами и красками. Пусти меня к Рэнди.

Снизу кто-то застучал в пол как раз у него под ногами.

— Миссис Хайнс, — полушепотом пояснил Гилберт и опасливо посторонился. Как будто в полу образовалась трещина. Или оттуда вырвался сноп огня.

Он вынул из кармана связку ключей.

Гилберт выхватил у него связку и стал перебирать ключи. Мигом нашел нужный. Вставил в замок. Повернул. Дверь открылась, и Гилберт вошел. Он тотчас начал рыться в пепельнице, стоявшей на столе у стены. Раньше этот стол был в баре. Он помнил, как однажды ночью Рэнди взял его. Шел по улице, держа стол на голове, и кричал: «Грузовые переноски! Заберем вашу старую мебель!»

На стенах висели рисунки, выполненные красками. Портреты разных людей. Один человек был похож на Гилберта. Был портрет женщины. Были рисунки старых кирпичных домов. Океана и побережья. У маленького окна стоял мольберт. Сверху была прикреплена фотография из газеты. Его фотография. С надписью «Смертник», которую Рэнди вывел чернилами по нижнему краю.

Увидев это, он рассмеялся. Посмотрел на свое незаконченное лицо. Ему понравилось, как ложится краска: каплями и широкими мазками. Он чувствовал себя таким. Интересно, будет ли портрет когда-нибудь закончен? Хотя он и так был хорош. Улыбка соскользнула с его губ.

Гилберт сунул в рот окурок, добытый в пепельнице. Закурил.

— Это я. — Он ткнул пальцем в свой портрет. Потом в мольберт. — Это ты. — Показал на стену. — Это Пэтти. — В другое место. — Я. — Его палец носился в воздухе. — Пэтти. — Перемещался в пространстве. — Папа Рэнди.

Он взглянул туда, куда показывал Гилберт. На дальнюю стену без рисунков. Посередине пустой белой стены помещалась черно-белая фотография. Держалась на кнопке. Он подошел ближе. Фотография молодого человека. Стоит во дворе какого-то дома и улыбается. В белой футболке и черных брюках со стрелками. Держит руки в карманах.

— Это папа Рэнди, — пояснил Гилберт. — Он был хороший человек. Рэнди говорил.

Он рассматривал фотографию.

— А у меня нет папы, — сказал Гилберт. — Даже когда я был маленький, не было. — Он показал пальцем на фотографию. — У меня должен быть папа. Нужно, чтобы был папа. Куда делся мой папа? Никто не знает. Они не знают. Почему они не знают, куда делся мой папа?


Адвокат сказал ему, что дела у Рэнди паршивые. Остались свидетели. Гром и Сквид лежали в коме. «Спят, точно парочка милых ангелочков», — сказал Рэнди, когда он пришел навестить его в тюрьме. Рэнди хотел посмешить его, но лицо его выдало. Он знал, что это не смешно. По крайней мере, для него.

Уиллис отделался сломанным носом. Он выкрутился. Он всегда выкручивался. Всегда он был прав. Прав перед всеми. Он и выступал главным свидетелем. Он и барменша. Уиллис уж даст показания. Он любил давать показания. Против кого угодно.

— Мне нужны ваши показания.

— Это они вас просили.

— Они знают, что я вас представляю. Осторожничают.

— Боятся, может быть?

— Вас?

— Нет. Закона.

— Расследования?

Он кивнул.

— Они сказали, чем быстрее, тем лучше. Возможно…

— У тебя есть сигарета?

Адвокат посмотрел на Гилберта, сидевшего на соседнем стуле.

— Нет, я не курю.

— Ха-ха, — сказал Гилберт. Как будто это было смешно. Он даже показал на адвоката пальцем. — Почему на тебе хорошая одежда?

Адвокат неуверенно улыбнулся:

— Я не знаю.

— Потому что так надо.

— Наверное. — Адвокат перевел взгляд с Гилберта на него. — Мы сделаем для Рэнди все возможное. К сожалению, так или иначе, ему грозит тюремный срок.

— Как тебя зовут?

Адвокат назвал Гилберту свое имя.

— Назови по буквам.

Адвокат отчетливо произнес свое имя по буквам. Он сидел, слегка подавшись вперед и сцепив руки перед собой на столе. Он был хороший парень. Он не обижался. Он не торопился. Он привык людям все растолковывать.

Тюремный срок.

Жутко было даже представить. Только не это. От одной мысли становилось дурно. Охватывал страх. Страх, а затем мертвый покой. Но Рэнди выдержит. Он станет играть в карты и шутить. Во все игры будет выигрывать. Он выбьет все дерьмо из самого большого парня в тюрьме. Будет бить его и смеяться. Они отстанут от него. Он знал, потому что они когда-то сидели вместе. Давно. Рэнди будет в порядке. Вот так он думал.

— Я умею пи́сать сам.

Адвокат не смотрел на Гилберта.

Гилберт поднял руки.

— Всегда мой руки. Не ешь что ты напи́сал.

Он поднялся.

Гилберт, сидя на стуле, дотянулся и потрогал маленькую статуэтку женщины с повязкой на глазах, держащую весы.

— Ха-ха, — сказал он. — Что это с ней?

— Пойдем, Гилберт, — сказал он.

Гилберт встал.

— Что с ней такое?

— Ее считают слепой, — ответил адвокат.

— У нее глаза завязаны. — Гилберт показал. Перевел взгляд с адвоката на него. Словно они не понимали очевидных вещей. — Это глупо. Ясно? Вот почему она слепая.

Адвокат поднялся из-за стола. Застегнул пиджак. Начав с нижней пуговицы.

— Когда вы дадите показания?

— Не знаю. У меня есть время?

— Они могут потребовать завтра.

— Хорошо. Завтра.

— Давайте прямо с утра. В девять часов?

Он кивнул.

— Мы можем поехать отсюда. — Адвокат протянул руку.

Он пожал руку адвоката.

— Почему она слепая?

Адвокат посмотрел на Гилберта.

— Так нужно.

— Сними с нее эту штуку.

— Ее нельзя снять, — ответил адвокат, изо всех сил пытаясь объяснить. — Это символ справедливости.

— Тогда она сможет видеть. — Гилберт взял статуэтку и грохнул ею о край стола. Маленькая голова отскочила и упала на ковер. — Смотри. — Он поднял статую вверх. — Смотри. Ха-ха. Она снялась. Я выиграл приз.

Он держал статуэтку над головой, когда они шли по длинному спуску Слаттери-Хилл, возвращаясь к себе в квартиру. Адвокат подарил ее Гилберту. Может быть, она была ему дорога. Может быть, это был подарок от дорогого ему человека. Но адвокат хотел, чтобы Гилберт взял ее. Адвокат сказал Гилберту, что он вручает ему этот приз, потому что он умный. Очень мило. Но с другой стороны, не очень-то. Не стоило говорить Гилберту, что он умный.

— Смотрите! — кричал Гилберт прохожим на улице, тряся безголовой статуэткой. — Я выиграл приз. Я умный.

Он смотрел на Гилберта и думал о своих показаниях. О подробностях. Какие там подробности. Я не помню. Я ничего не помню. Я был пьяный. Набрался. Ничего не видел. Вот все, что они от него услышат.

— Смотрите! — Гилберт демонстрировал свой приз каждому встречному.

Многие знали Гилберта. Соседи. Улыбались ему. Кивали. Трогали за руку: «Молодец».

Ему нравился Гилберт. Но он его смущал. Он ничего не мог с этим поделать. Все внимание было направлено на них.

Мимо проходила ватага мальчишек. Один из них подпрыгнул, пытаясь выхватить статуэтку. Гилберт поднял ее выше и засмеялся:

— Ха-ха, ты не умный.

В ответ мальчишка выругался:

— Чертов дебил.

Он взял Гилберта за руку и повел прочь.

— Нет. — Гилберт внезапно остановился. Его белое лицо запылало огнем. Он вцепился пальцами ему в грудь. — Я не чертов дебил. Я выиграл приз. А ты не выиграл приз. — Но он тут же засмеялся: — Ха-ха. — Снова развеселился. Потому что был умный.


Он понимал, что нужно найти другое жилье. Он слишком долго оставался в квартире Рэнди. Тесно. И Гилберт не давал ему покоя, ходил за ним по пятам. Приставал с вопросами. Ты откуда? Что ты здесь делаешь? Передышка наступала только тогда, когда Гилберт ездил на машине в больницу на какое-то лечение. «Коррекция», — говорил он. Ну и словечко. Гилберт и выговаривал-то его с трудом. Коррекция.

Он был не из тех, кто повсюду сует свой нос. Но однажды ему пришлось. Потому что он знал, что пожитки Рэнди выкинут из квартиры, если только он там не останется. Интересно, кто платит за комнату Рэнди. Как Рэнди за нее платил? Может, это социальное жилье?

Копаясь в комоде Рэнди, он думал о том, что ему нужна работа. Тогда он сможет здесь остаться. Найти работу. Ему нравилась квартира Рэнди. Тихо. Никто не дерется. Ни в доме, ни по соседству. В стенах не было насилия.

Верхний ящик был забит бумагами и мусором. Старые часы, кнопки, батарейки, провода, пакетики с уксусом из закусочных. Были листы бумаги с печатным логотипом и названием сверху. Галерея «Истерн-едж». Взяв один лист, он увидел на нем имя Рэнди. Сумма денег. Это был счет. Может быть, за краски. Взглянув внимательнее, он увидел на листе название в кавычках: «Сидящий номер 2». Цена была четыреста долларов. Рэнди купил картину. Откуда он брал деньги, чтобы покупать картины? Он стал рассматривать другие счета. Вместе получалась приличная сумма. На одном из них, под названием в кавычках, он заметил слова: «Автор Рэнди Мерфи».

Он остолбенел с бумагой в руке. Он не знал, что делать. Он не мог понять. Он обернулся и взглянул в сторону кладовки. Когда это началось? Он ничего об этом не знал. А Рэнди ни словом не обмолвился. Он бы ни за что не сказал. Он был не из таких.


— Здрасте-здрасте, — кивал Гилберт. — Здрасте.

Все в галерее «Истерн-едж» знали Гилберта. Звали его по имени. Люди были, кажется, рады его видеть.

— Где Рэнди? — спросила молодая стриженая женщина в маленьких очках.

Гилберт пожал плечами.

Он узнал ее голос. Этот голос звонил по телефону в квартиру Рэнди. Тайная жизнь Рэнди. Он отошел в сторону, пока Гилберт и женщина разговаривали. Большой прямоугольный зал. Высокие потолки. Просторное помещение с конторой на дальнем конце. На стенах висели картины.

— У тебя есть сигареты?

Женщина ответила, что сигареты есть, и пошла с Гилбертом за дверь. Может быть, эта дверь вела в другую комнату. В курилку. Или на улицу.

Он стал рассматривать картины. От вида красных и черных косых линий ему стало не по себе. Раны и завитки волос. Это было совсем не похоже на то, что он видел у Рэнди. Он двинулся дальше, аккуратно переступая и глядя на картины. Многие вещи никуда не годились. Он умел отличать. Он ничего об этом не знал, но понимал, что они дурные. Он чувствовал. Будто мазня подростков.

— Могу я вам помочь? — Молодая женщина вернулась. Шагала к нему через зал. Ее голос эхом отдавался в большом пространстве.

Онобернулся.

На ней была коричневая водолазка. Узкие черные джинсы. Щербина на одном из передних зубов.

Он вспомнил о Рут. Молодая женщина была совсем на нее не похожа. Но она заставила его вспомнить о Рут. Но не внешним сходством.

— Нет. Спасибо.

— Вы друг Рэнди.

У женщины нервно дергалось лицо. От неуверенности в себе. Или от травмы. Ее рот был слегка опущен с одного конца, но речь от этого не страдала. Инсульт, наверное. Не слишком ли она молода для инсульта? Потом он разглядел едва заметный след шрама.

Он рассматривал ее лицо. Она перевела взгляд на стену с картинами, осторожно потирая друг о друга кончики пальцев.

— Гилберт мне рассказывал, — сказала она и отчего-то опустила голову. Затем она снова посмотрела на него. — Где Рэнди?

— Я не знаю.

— Понятно. — Она вдруг рассердилась. Сложила руки на груди.

— Где тут его картины?

— Он умер? — спросила она с безумным выражением, наполнившим лицо болью. Она чуть не плакала. Ее немного повело набок.

Он фыркнул.

— Нет, он не умер.

— А зачем вы тогда пришли?

— Взглянуть на его картины.

— Они все проданы.

— Эй! — Гилберт, волоча ноги, торопился к ним с другого конца зала. Во весь дух. Прямо на них. Изо рта у него торчала сигарета. Дунув в нее, он вынимал ее и зажимал в пальцах, будто не понимал, что делает. — Пэтти.

Пэтти обернулась и посторонилась, чтобы Гилберт мог стать рядом. Она смотрела вниз, на деревянный пол.

— А я здесь курю.

Пэтти огляделась.

— Ничего.

Гилберт дунул в сигарету. Он дул и дул, но не вдыхал. Просто дымил.

Он взглянул на Пэтти, прятавшую глаза. Она шмыгнула носом. Сделала шаг назад. Она заставляла его нервничать. Он совсем ее не знал. Но она держалась так, будто он знал о ней все. Ему хотелось объяснить ей, что Рэнди ничего ему не рассказывал. О ней — ничего. Ни слова. Она была ему совершенно в новинку. Но это могло только навредить.

— Пошли. — Гилберт зашаркал к выходу. — Пока-пока. — У двери он кивнул двоим молодым рабочим, с виду напоминавшим живописцев-любителей.

— Он подождет на улице, — сказала Пэтти, взглянув на него темными глазами. Глазами, которые лезли внутрь. В него. В нее. Туда и сюда сразу. Чем глубже, тем лучше.

Он не понимал, что у нее на уме. Но он решил, что она может представлять опасность. Если не на людях, так за закрытой дверью точно. И уж конечно в постели. Тогда все выйдет наружу.

Взглянув в сторону двери, он увидел, как Гилберт выходит. Но в тот же миг он просунул голову обратно и издал вопль. И засмеялся. Наверное, раскатам своего голоса. Он снова завопил. Снова рассмеялся. И затем исчез.


Они должны обеспечивать его существование. Не так ли? Пособие. Имущество. Какая разница? Они ему должны. Все говорят, что они ему должны. Они у него в долгу. Выходя из учреждения, он разговаривал сам с собой. Почти вслух. Гилберт получал пособие. Он оставил его в квартире. Встал ни свет ни заря, чтобы улизнуть незаметно. Подними он шум, Гилберт бы проснулся. Звал бы его. Мигом прилип бы к нему. Стал бы допытываться, куда они сегодня идут.

Он дал показания. Они ходили с адвокатом давать показания. Его адвокат. Его личный телохранитель. Охрана. Следи за тем, что говоришь. Его показания вовсе не были показаниями. Он сказал, что ничего не видел. Совсем ничего. Был пьян в стельку. Он думал, что это, наверное, носорог, сказал он полицейским. В бар ворвался носорог. Он сказал так, зная, что это может дойти до Рэнди. Рэнди это понравится. Большой рог. Чем бы оно ни было, оно имело большой рог. Из полицейского участка он пошел в службу соцобеспечения. Прелесть, вот что он думал. Моя жизнь просто прелесть. Ну и слово — прелесть. Коррекция.

Он не хотел уходить из квартиры Рэнди. Работы для него не было. К жене он не хотел возвращаться. В тот дом. Чей это был дом? Кто его жена? Он по-прежнему не знал. Он видеть ее не мог. Жить к Рут он тоже не пойдет. Жить за ее счет не станет. Он не станет торчать у Рут без денег. Он не станет просить денег у адвоката. Он пойдет в мэрию и наймется рыть канавы для города, если на то пошло. Как раньше. Водопровод, канализация. Здоровая работа на свежем воздухе. Хорошие деньги. Но когда он пришел туда, ему отказали. Слишком стар. Или слишком опасен. Кто их разберет. В конторе сидели новые люди. Но все они его знали.

— Вы здесь раньше работали, — сказала женщина за столом. Молодая. Она указала на него ручкой. Затем постучала ею по столу. Как будто почитала за редкую удачу увидеть его. — Да, я слышала.

Социалка.

Прохожие обгоняли его, торопясь на обед в этот солнечный городской полдень. Он зашел в бар через три дома по Уолтер-стрит. Все дела на сегодня закончены. Его список посещений: полиция, социальная служба.

Ничего дурного в том, чтобы выпить пива на ланч. Других посетителей в баре не было. Чертовски хотелось пить. Как необычно выглядит бар при дневном свете. Сильный свет не позволяет забыться. Он выпил пиво. Бутылка была холодной. Дел больше не было. Разве это плохо? Просто замечательно. Свободный человек. Никаких обязательств. Скоро он будет регулярно получать пособие. Чек, выписанный на его имя. Станут доставлять по адресу Рэнди. Потекут денежки. Вот как просто. Обналичить чек в банке. Положить деньги в карман.

Он оглянулся. За окном ярко светило солнце. На улице. Разве жизнь не чертовски хороша? Он заказал еще пива. Выпил. Бармен ничего ему не сказал. Бармен читал газету, расстелив ее за стойкой. Не обращал внимания.

Он заказал еще. Только чтобы бармен пошевелился. Этого будет достаточно. Заставить его подняться на ноги. Вызвать реакцию. Движение. Второе пиво лучше пошло, чем первое. Отчего-то показалось вкуснее. Больше похоже на пищу, чем на питье. Может, еще одно? Нет, тогда его точно понесет. Он поставил пустой бокал на стойку. На дне осталась пена. И вышел на залитую солнцем улицу. На свежий воздух. Кому какое дело, чем он занят? Разве это имеет значение? Ему было плевать. В голове светило солнце. Его жизнь. Глаза привыкали к сиянию. Если ему плевать, то почему других должно заботить? Да пошло оно все.

Он подумал, не позвонить ли Рут. Отличный денек. Пикник у воды. На скале с видом на океан. Не жизнь, а прелесть. Ланч в корзинке. Но тут снова испортилось настроение. Вечно он вспомнит что-нибудь этакое. «Чертов дебил», — сказал он себе. Хотелось убивать. Не просто причинять боль, а убивать. Боли было бы мало. В таком он был настроении. Будто яд расползался по венам. Рэнди в клетке. Прохожие. Любой, кто проходил мимо и шел дальше. Любой из них сгодился бы. Он всех их ненавидел. Потому что каждый считал себя пупом земли. Они думали, что имеют значение. Они имеют значение. Только их жизни. Центр вселенной. Каждый из них. Напускал на себя важность. Имел отношение. Важная жизнь. Центр вселенной.

Полиция. Полицейские. Социальная служба. Женщина за столом. Она требовала информации. Расскажите. Предоставьте сведения. О себе. Зачем вы пришли? Чем мы можем вам помочь? Почему вы не найдете работу? Она хотела информации. Задавала вопросы. Но ей было все равно. Да что они понимали? Регулярная зарплата. Льготы. Пенсионный план. Телевизор. Две машины. Детсад для детей.

Он долго так простоял. Копил злобу. Скрежетал зубами. Прекратил только когда сам услышал этот скрежет. Повернулся и пошел обратно в темный бар. Уселся у дальней стены. Бармен оторвался от газеты и спросил, чего ему надо.

Он заказал еще пива.


Когда он вернулся домой, напротив квартиры Рэнди стояла полицейская машина. И «скорая помощь». Он остолбенел. Не мог сделать больше ни шага. Остановился в толпе уличных зевак. Сколько раз они наблюдали подобное? Десять раз. Двадцать. Тридцать. Из года в год. Одно и то же. Разные люди. Сорвались с катушек. Наконец. Но им все же интересно. Интересно сравнить с собой.

Выкатили носилки. Два парамедика. С двух сторон. На носилках лежала женщина с седыми волосами. Голова повернута набок. Глаза закрыты. Кислородная маска на лице. Потом в дверях показался Гилберт. Руки за спиной. Его вывел полицейский. Другой полицейский шел позади. Спускались по выщербленным бетонным ступеням. Как будто так и надо. В порядке вещей. Будто это никого не касалось. Кроме одного человека. Словно они просто выполняли свою работу.

— Куда вы везете Гилберта? — закричала женщина, стоявшая у полицейской машины. Она ударила ладонью по крыше машины. Она наклонилась. Она страшно разозлилась. — Куда?

Полицейские ничего не ответили. Они оба были мужчины.

Парамедики вкатили носилки в заднюю дверь «скорой». Один из них взобрался туда вместе со старухой. Затем двери деловито захлопнулись. Второй парамедик сел вперед. И «скорая» уехала.

Гилберт плакал.

— Миссус Хайнс, — скулил он вслед «скорой». Он встал как вкопанный. Как будто его неподвижность могла что-то остановить. Упирался, не позволяя полицейскому сдвинуть себя с места. Он был невинен как младенец. Это было всякому ясно. Всякому, кто был в своем уме.

— Что случилось? — спросил он старика, стоявшего рядом. Слова сами у него вырвались. Жаль, что в кармане не было фляги. Чтобы выпить, поделиться. Он знал этого старика. Знал его в лицо, но не по имени. Имя вылетело из головы. Он знал его историю. Жена старика и четверо детей. Погибли во время пожара сорок лет назад. Горшок горячего жира на плите. Готовили картофельные чипсы. Опрокинулся. Вот что он помнил о старике.

— Кто его знает, — ответил старик, даже не взглянув на него. Отвернулся и больше не смотрел. Насмотрелся. Зашел в дом. Захлопнул дверь.

Полицейские засунули Гилберта на заднее сиденье. Он плакал все горше и горше.

— Нет, — говорил он, — нет, нет… — Качал головой. Бормотал: — Миссус Хайнс.

— Отпустите Гилберта! — кричала обозленная женщина. Визжала. Бесилась. Мотала головой. Поднимала руку, чтобы схватить или поцарапать. Согнутые пальцы. Торчащие ногти. — Отпустите Гилберта!

Один из полицейских загораживался от нее ладонями вытянутых перед собой рук. Пытаясь не касаться ее. Хотел, чтобы она отступила. Но не хотел ее касаться. Даже руками в перчатках из латекса. Вот как. Держал руки. Стена из ладоней.

Он шагнул вперед. Сквозь толпу. Мимо мальчика и девочки, поднявшихся на цыпочки, чтобы лучше видеть. Сквозь шушукающуюся толпу. Зеваки. Еще одна трагедия. Еще одного преступника повязали. Он нажимал. Кого-то отталкивал, на кого-то натыкался. Выбрался вперед. Сквозь толпу. Оказался рядом с полицейской машиной. Полицейский слегка посторонился. Этого хватило.

Он нагнулся и шмыгнул на заднее сиденье рядом с Гилбертом.

— Подвинься, — сказал он Гилберту.

Гилберт подвинулся. Руки в наручниках за спиной. Улыбнулся сквозь слезы и спросил:

— Как тебя зовут?

Он сказал. Затем обернулся к полицейскому:

— Закройте дверь.

— Выйдите из машины.

— Закройте дверь. Я еду с ним.

— Я требую, чтобы вы вышли из машины.

Он посмотрел на Гилберта.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не очень хорошо. — Улыбка сползла с его лица. Он нахмурился. Уголки губ опустились. И покатились слезы. По щекам. Закапали. — Не очень.

— Это мое последнее предупреждение.

Казалось, что полицейский говорит в мегафон. Он обернулся и произнес:

— Я его отец. Мне можно.

— Ха-ха, — сказал Гилберт. Глаза были красные от слез. Слезы все текли. Ручьем. Гилберт привалился к нему. Размазал на щеке жаркий слюнявый поцелуй. Засмеялся прямо в ухо.

Полицейские переглянулись. Поворчали. Затем дверца захлопнулась.

Снаружи зааплодировали. Почему? Он понятия не имел.

Обо всем заботился адвокат.

Он подозревал, что от его денег ничего не останется. Он надеялся. Рэнди. Гилберт. Спасти всех на средства фонда мистера Мердена. Хотелось бы увидеть лицо жены, когда адвокат сообщит ей. Ни цента, миссус Мерден. Ни пенни.

Сколько, интересно, нужно, чтобы все уладить?

Адвокат предупредил, что его могут вызвать в суд. За невыполнение требований полицейского. Неужели это по закону? Отказ покинуть полицейскую машину. Поездка с Гилбертом. Препятствование осуществлению правосудия. Вот как это называется.

— Напечатайте это на футболке, — услышал он свои слова.

— Что? — переспросил адвокат.

— Препятствование осуществлению правосудия.

— А, вы хотите такую носить? — дошло до адвоката.

Поговаривали, что Рэнди не придется отбывать срок. Самозащита.

Если он изменит свои показания ради прояснения картины. Будто бы память чудесным образом вернулась к нему. Кто начал первый? Он никогда об этом не задумывался. В отличие от адвоката. Адвокату тоже был симпатичен Рэнди. Адвокат знал, что нужно делать. Это Гром и Сквид напали на Рэнди. Уиллис может рассказать другую историю. Его слово против слова Уиллиса. В зале суда. Это совсем нетрудно. Поклясться на Библии. Просто книга слов. Люди использовали ее с разными целями. Не он один. Почему бы не использовать ее с благой целью?

Гилберта заперли в больнице Уотерфорд. В сумасшедшем доме, проще говоря.

Проведя много лет среди пьяниц, он был наслышан об Уотерфорде. Некоторые там заканчивали. Их туда «сдавали».

«Я тебя в психушку сдам!» — то и дело раздавалось на улице.

Гилберта обвиняли в убийстве миссис Хайнс. Но он был не виноват. Миссис Хайнс на первом этаже. Кто-то вломился. Гилберт был там. Гилберт был причастен, утверждала полиция. Пособник. Они хотели, чтобы он назвал им имя второго преступника. Гилберт не мог его назвать. Гилберт отказывается сотрудничать, говорили полицейские. Не признается. А между тем его признание облегчило бы всем жизнь. Миссис Хайнс ударили по голове. Первое, что приходило на ум, — виноват Гилберт.

Шум. Крики. Гилберт спустился вниз. Так он рассказывал. Там они его и нашли. Соседи вызвали полицию. Услышали через стену. Полиция примчалась. Они всегда были рядом. Патрулировали улицы. В этом квартале всегда было неспокойно. Гилберт стоял над миссис Хайнс с орудием убийства в руке. Он поднял его с пола, чтобы разглядеть получше. Ему не поверили. Ему нельзя было жить одному. Может быть, он был и ни при чем. Но он был умственно отсталый. Это кое-что значило. Это много значило. Если ты идиот, то тебя можно посадить. Потому что если ты идиот, то ты не понимаешь, что творишь.

Миссис Хайнс умерла.

Его тоже допрашивали. Он был под подозрением. Но его там не было. Вообще не было поблизости. Бармен из «Капитал Лаундж» подтвердил. Он был единственным посетителем в баре. Как он мог не запомнить его лица. Пил до ужина. Потом пошел домой. Посмотреть, как там Гилберт. Поговорить с Гилбертом, потому что в таком состоянии с Гилбертом было бы интересно поговорить.

Где же ему теперь жить?

Он оставался в квартире Рэнди, пока ему не сказали, что придется уезжать. Дом выставляли на продажу. Повесили на фасад объявление. Это произошло через три дня после смерти миссис Хайнс. Двое ее сыновей пришли и сказали ему. Им не терпелось продать дом и поделить деньги.

Нужно было что-то делать с вещами Рэнди. Наткнувшись тогда на квитанции из галереи, он больше не заглядывал в ящики. Там могло быть что угодно. Квартиру Гилберта не сдавали, потому что дом был выставлен на продажу. Они хотели продать его быстро. За любую цену. Один из братьев так сказал. Он сообщил ему это с глазу на глаз, будто думал, что у него есть деньги для покупки дома. Вещи Гилберта тоже оставались на месте. Что ему со всем этим делать? Его это беспокоило. Он сидел на краешке кровати Рэнди и размышлял. Две квартиры, полные чужих вещей.

Он уже спрашивал у Рэнди, что ему делать.

— Да выброси все на помойку, — разрешил Рэнди. — Или устрой во дворе распродажу, а рядом поставь киоск с газировкой.

Но он знал, что это не то, чего хочет Рэнди.

Нужно было еще навестить Гилберта, спросить его, что делать с его вещами. Уотерфорд. Выберись из дома и отправляйся навестить его. Интересно, какие там часы для посещений.

Никого внизу. Никого наверху. Теперь он остался совсем один.


Уотерфорд стоял напротив Боуэринг-парка. Парк был построен богатой семьей. Много лет назад. Там стояли статуи из Англии и цвели разнообразные диковинные цветы. Между деревьями петляли дорожки. Там были пруды с лебедями и утками. Люди приходили туда отдохнуть. Покрошить хлеба в воду.

Через дорогу от парка был Уотерфорд. Большое здание из красного кирпича выглядело так, будто его строили на протяжении нескольких эпох. Здание было старое. Ему приходилось там бывать. Его привозили туда в наручниках. Психиатрическая экспертиза. Он прошел ее с оценкой «отлично». Годен для судебного разбирательства. В здравом уме. А не что думали некоторые. Врач оттуда выступал на суде. Произнес много слов. «Спасибо», — хотелось ему сказать.

Напротив Уотерфорда была автобусная остановка. На дороге. Сюда приезжали на автобусе. Общественным транспортом. «Общественный» — то есть для тех, кто не мог себе позволить ничего другого. Они и были обществом. Самым его цветом.

Он прошел в высокие черные ворота. Шпили наверху. Как нацеленные стрелы. Ворота были всегда открыты. Никогда не запирались. Интересно, для чего они тогда были нужны. Может быть, раньше они запирались. В прежние времена. Когда сумасшедших разрешалось держать взаперти. Никого к ним не допускать. Делать с ними все, что угодно. Будто они и не люди вовсе.

Люди с наружной стороны ворот чувствовали себя в большей безопасности.

Он пересек автостоянку. Места для чьих-то машин. Помечены знаками. Он направился к двери, похожей на главный вход. В эту дверь он входил много лет назад. Она оказалась запертой. Он обошел здание. Высокие кирпичные стены. В одном месте он остановился и стал рассматривать кладку. Это напомнило ему школу. На территории гуляло несколько человек. Некоторые смотрели на него. Другие не обращали внимания. Ни на что вокруг. Жили в своем мире. Ухоженный зеленый газон. Повсюду клумбы. Скамейки. Дорожки. Деревья.

В конце концов он нашел вход. Вошел. Увидел охранника и женщину в будке. Охранник сидел на стуле справа. Молча следил, как он подходит к женщине.

— Да, — сказала женщина, подняв на него глаза.

— Я пришел повидать Гилберта… — Он не знал фамилии Гилберта. Запнулся и замолчал.

— Гилберт? Это фамилия?

— Нет. Имя. Поступил несколько дней назад.

Ничего другого ей не требовалось. Женщина привыкла иметь дело с обрывочными сведениями. Она стала печатать на компьютере.

— Гилберт, — повторила она, глядя на экран. — Гилберт Малони?

Он кивнул. Точно. Гилберт называл ему свою фамилию.

— Да.

Женщина снова посмотрела на экран.

— Мистер Малони не принимает посетителей.

— Нет?

— Нет.

— А когда можно будет его увидеть?

— Вы родственник?

Он не хотел отвечать на этот вопрос. Он хотел сказать ей: я не знал даже его фамилии. Так кто я, по-вашему?

— Родственник? — снова спросила сестра.

— Нет, — неохотно признался он. Друг. Родственник. Какая разница? Лучше друг, чем родственник.

— Мистер Малони не принимает посетителей.

Он не уходил. Ему хотелось еще кое-что спросить. Мистер Малони не принимает посетителей или мистеру Малони запрещено принимать посетителей? Это разные вещи. Кто так решил? Гилберт? Нет. Но звучало, как будто он.

У мистера Малони нет времени для приема посетителей. Занятой, занятой человек. Порет чушь и размазывает по стенам собственное дерьмо. Он повидал таких, когда сам был там. Двадцать дней. Психиатрическая экспертиза.

Он посмотрел на охранника. Чтобы проверить, есть ли у того оружие. Оружия не было.

— Когда я смогу его увидеть? — спросил он женщину.

— Я не знаю, сэр, — вытаращилась она.

Сэр.

Он оглянулся на охранника. Потом снова перевел взгляд на женщину.

— У меня его вещи.

— Вы можете оставить вещи мистера Малони здесь.

— Он их получит?

— По усмотрению его врача.

Он взглянул на экран компьютера. На экране ничего не отображалось. Наверное, это был специальный экран. Посетители не могли ничего на нем разглядеть. Секретная информация.

Заслышав какой-то звук позади, он обернулся. Охранник встал со стула и стоял, сунув большие пальцы рук за шлицы своих штанов. Это было смешно.

— Не смеши меня, — пробормотал он, обращаясь к охраннику.

Но вряд ли тот смог расслышать его слова. Просто в упор посмотрел на него. Его лицо не изменилось. Оно никогда не менялось. Работа. Минута за минутой. День за днем. Неделя за неделей. Так он жил. В своей голове. В своем теле. В своем доме.

Рядом с охранником была дверь, ведущая во внутренние помещения. Она зажужжала, и кто-то вышел. Мужчина в обычной одежде. Костюм и галстук. В руке папка. Дверь оставалась открытой. Он смог бы проскочить. Если бы попытался сделать это немедленно.

Мужчина прошел прямо к выходу. Вышел на улицу. Сбежал по ступенькам. Пошел дальше, навстречу жаркому солнечному дню, погружаясь в жаркий солнечный день.

Автоматическая дверь со щелчком захлопнулась.

— Почему вы его не остановите?

Охранник не расслышал. Хотя и посмотрел в его сторону. Дабы убедиться, что от его внимания ничего не ускользнуло.

— Значит, я не могу его повидать? — спросил он у женщины.

— Мне очень жаль. Не сейчас. То есть не сегодня.

Он повернулся и вышел. За дверью он попятился, глядя на окна. Чем дальше пятился, тем больше окон охватывал взглядом. Больше и больше стеклянных клеток. Пять этажей. Все одинаковые. У некоторых окон стояли люди. Металлическая сетка в стекле. Безосколочное стекло.

Ему показалось, что он услышал крик. Или смех. Что было одно и то же.

Что могло случиться с Гилбертом?


Он пошел в тюрьму навестить Рэнди. Рэнди уже перевели из одиночки. В ожидании суда. Охранник, который был с ними в комнате, задавал вопросы. Спросил, как дела. Как жизнь. Это был славный парень. Этот охранник. Он был таким всегда. Это был не просто охранник.

Женщина в приемнике молча взяла у него коробку. Она стала проверять кисти. Гнула их, будто хотела сломать. Осматривала концы. Трогала их кончиком пальца. Потом оглянулась на мужчину, который стоял позади. На мужчину, который наблюдал за ней. Кисти она отложила в сторону.

— Ими можно пользоваться только под присмотром, — сказала она. — Они полежат у нас. — Затем она открыла тюбики с краской. Выдавила немного краски. Понюхала. Ему показалось, что она сейчас лизнет краску языком. Потом она пропустила всю коробку через рентген.

Коробка лежала на столе между ним и Рэнди.

— Что в коробке? — спросил Рэнди. — Пирог с напильником?

— Нет.

— Пирог со стриптизершей-лилипуткой?

С одного бока коробка была измазана красной краской. Там, где женщина вытерла об нее краску со своих пальцев.

Рэнди увидел краску, и его лицо изменилось.

— Что там? — И Рэнди произнес его имя так, будто сквозь сжатые зубы.

— Твои художественные принадлежности.

Ну и слова. Художественные принадлежности. Он чувствовал, что говорит глупость.

— Ты рехнулся. — Рэнди подался вперед, навалившись на стол. — Ты убить меня хочешь?

Он засмеялся. Это прозвучало смешно. Губы слегка онемели. Нужно ли было смеяться?

— Забери обратно. — Рэнди толкнул коробку кулаком. Как будто хотел побить ее. На полном серьезе. Краски загремели внутри.

Его левый глаз ослеп. Он посмотрел на охранника.

— Какого хрена ты там делал?

— Где? — Он перестал чувствовать левое ухо. Ухо исчезло. Как будто его вовсе не было. Как будто оно отвалилось.

— В кладовке.

— Гилберт, — сказал он. Ничего другого не пришло в голову. Исчезла левая рука. Левая нога.

Рэнди выпрямился. Шумно заерзал.

Он посмотрел на охранника. Тем глазом, что видел.

Рэнди расслабился. Как будто решил не обращать внимания. Будто ему стало все равно. Он все понял. Как это случилось. Открытие.

— Как там Гилберт?

— Уотерфорд.

Рэнди улыбнулся. Покачал головой. Хохотнул. Затем его глаза потемнели. И он снова издал смешок. На этот раз в нос. Нервный смешок. Обеспокоенный. Челюсть сдвинулась на сторону. Глаза остекленели. Он ударил кулаками по столу. И снова улыбнулся.

Он был весь мокрый от пота. Скользкий. Исчезла правая нога. А не только левая. Он оперся ладонями о стол, но тут отказала правая рука, и ладонь соскользнула. Он чуть не грохнулся со стула.

— Ого, — сказал Рэнди, поднимаясь и хватая его.

Подскочил охранник:

— Сидеть.

Правое ухо.

Рэнди даже не взглянул на охранника.

— Что случилось?

Он чувствовал, как немеет лицо. Правый глаз. Ослеп.

— Ничего.

Он едва расслышал это слово. В его темной голове загудело. Низкий гул, как в электрических проводах. Потом он упал.

Глава 4

Что-то лезло из носа. Долго. Все тянулось и тянулось. Тащилось из желудка. Над ним наклонилась женщина в небесно-голубом. Вытаскивая из него эту штуку.

— Мы удаляем зонды, — сказала она. — Вы можете назвать ваше имя?

Он на секунду задумался.

— Да.

Горло саднило. Было ощущение, что оно растянуто. По форме бывшего там предмета.

— Ну?

Он назвал ей свое имя.

— Хорошо. Вы знаете, где вы?

Он задумался. Он, кажется, начинал понимать, но страшно медленно. Трубки полностью вышли из носа. Он фыркнул. Попытался поднять руку.

— Вы можете сказать, где вы находитесь? — спросила сестра, беря бумажный носовой платок с края кровати и вытирая ему нос.

— В больнице.

— Хорошо. Вы знаете, почему вы здесь?

— Нет.

— Вы перенесли сердечный приступ. Нам пришлось сделать вам операцию.

Он слышал, что в палате есть другие люди. Было похоже, что он в конюшне, а не в больничной палате. Он занимал один узкий участок. Он слышал, как медсестры задают те же вопросы другим людям.

— Вы идете на поправку, — сказала сестра. — Скоро мы удалим вам и желудочные зонды.

— Хорошо. — Он поглядел вниз. Увидел две трубки. Одну побольше, вторую поменьше.

— Вам нужно будет сделать морфий.

Морфий.

Он ждал боли в груди. Боли не было. Он заметил, что левое предплечье целиком скрыто под повязкой.

— Оттуда мы взяли сосуды. — Медсестра свернула трубки, вынутые из носа. — Желудочные зонды мы удалим позже, хорошо?

Он соображал с большим трудом. Не успел он ответить, как сестра ушла. Он закрыл глаза. Больно не было. Совсем. Ни капельки.

— Здравствуйте.

Он открыл глаза.

— Назовите, пожалуйста, ваше имя.

Он назвал. В этот раз медсестра была другая.

— Вы знаете, почему вы здесь?

— Сердечный приступ.

— Вы знаете, где вы?

— В больнице.

— Хорошо, — сказала медсестра. — Отлично.

Она обошла его кровать и стала слева. Взяв шприц, наполнила его из пузырька.

— Я сделаю вам инъекцию морфия. Сейчас мы извлечем зонды у вас из желудка.

Сестра ввела иглу в трубку капельницы и выпустила морфий из шприца.

Его как будто смыло и понесло. Он освободился от того, что удерживало его внутри себя. У него не стало ни забот, ни тела. Остались только мысли, но и они не имели значения. Мысли были легче воздуха. Одна, вторая. Они переплетались. Это было не важно. Думать было легко. Просто лежать в пустоте, которую он ощущал. В безвременье. Невесомые мысли. Невесомые чувства.

Сестра взялась за трубки. Потянула. Он смотрел на нее. Она тянула изо всех сил. Возникла боль. И все изувечила. Как судорожные рывки бритвы. Он видел, как вздымается его желудок. Трубки не желали выходить.

Он скорчился от боли. Полил пот. Склизкий пот оросил каждый дюйм его кожи. Он снова чувствовал свое тело. Это слишком. Первый раз такое. Все тело было охвачено болью.

— Иногда с этим бывают трудности, — объяснила медсестра, отпуская трубки. — Я сейчас вернусь.

Она ушла и вернулась с другой медсестрой.

Он еще не успел очухаться после первой попытки.

Теперь обе медсестры схватились за трубки. Потянули.

Желудок вывернулся наизнанку. Боль огнем обожгла каждую клеточку его существа. Поднялась из желудка на грудь. Боль. Нестерпимая жгучая боль. Пот заливал глаза.

Сестры отпустили трубки.

Прошло несколько секунд, прежде чем он смог вдохнуть.

— Вызовите доктора Пауэра, — сказала одна из них. Она посмотрела на него, как бы извиняясь. Будто была виновата. Вторая медсестра ушла. — Все будет хорошо, — сказала первая, слизывая пот с верхней губы.

Вошел врач. Бросил взгляд на трубки.

— Двойную дозу морфия, — деловито приказал он. Он точно знал, что делать. Он не раздумывал. Он стоял и ждал. Все в порядке. Исполняйте.

Сестра вколола ему двойную дозу.

— Теперь извлекайте, — велел врач.

Все окуталось серой дымкой. Он еще глубже погрузился в беззаботность. Он смотрел, как они тянут. Желудок выворачивался. Приросший к трубкам. Он чувствовал. Но боли не было. Как будто чужое тело. Это не имело значения. Двое людей что-то тянут.

— Рывком, — скомандовал врач. — Сильнее.

Сестры разом дернули.

Трубки выскочили. Его дыхание изменилось. Когда он вдыхал, что-то внутри трепетало, словно зыбь на воде. Он выдохнул. Вдохнул. Водяная зыбь расползлась.

Он в блаженстве закрыл глаза. Его тело, как и разум, было с ним. В равной мере.


Она сидела рядом. На стуле. Упершись взглядом себе в колени. Неподвижно. Может быть, спала. У нее были длинные каштановые волосы, висевшие вдоль лица. Но потом она пошевелилась и перевернула страницу. Она читала книгу.

Каждый раз, когда он вдыхал, поднималась эта зыбь. Приходилось дышать потихоньку. Что-то случилось с легкими. Что-то изменилось. Он скосил глаза вправо. Стеклянная стена. Раздвижная дверь. Он лежал в другой палате. Мимо прошла женщина в небесно-голубом. Медсестра. Она что-то говорила, обращаясь к впереди идущему. Слов он не слышал. Зашелестела переворачиваемая страница. Зыбь. Трепет. Как будто это у него в легких. Он перевел взгляд обратно.

Женщина смотрела на него. Это была Рут. Встав со стула, она подошла. Беззвучно. По крайней мере, он не слышал как. Хотя и напрягал слух.

— Как дела? — спросила она с улыбкой.

«Моя ли это жизнь», — подумал он. В голове была каша. Путаница. Где закончилась та жизнь? И где началась эта? Он молча размышлял, не пытаясь говорить.

— У тебя был сердечный приступ.

Со мной ли это?

— Тебе повезло.

Повезло.

Посмотрев на его грудь, она сказала:

— Отказало одно легкое.

Картинка перед глазами расплылась. Слева раздался шорох. Что-то промокнуло уголки его глаз. Платок.

— Они почистили тебе сердце. Целая корзина мусора получилась.

Он закрыл глаза. С какой нежностью она промокнула ему слезы. Он попытался произнести ее имя. Рут. Из шеи торчала трубка. Он чувствовал это. Его челюсть едва двигалась. Нёбо пересохло.

— Звонил Рэнди.

Он попробовал открыть глаза. Потом забыл об этом.

Когда его глаза снова открылись, Рут уже ушла. Стул был пуст. Он скосил глаза на стеклянную дверь, которая отъехала в сторону. Вошла женщина в голубом.

— А вы не спите, — заметила медсестра.

Он не знал, как на это отвечать. Наверное, надо улыбнуться. Болело. Может, он смеялся во сне? Он кашлянул. Он уцепился за свою боль. Будто она была частью его тела. Крепко схватился. А она схватилась за него. Улыбнуться, что ли? Но если он улыбнется, это может выглядеть по-дурацки. Это подсказывало лицо. И он просто закрыл глаза и стал слушать.

— Ваша жена пошла перекусить.

Он открыл глаза. Медсестра разглядывала экраны слева от кровати.

— Она сказала, что скоро вернется.

Жена. Боль усилилась. Боль вырвалась из его хватки. Прострелила его насквозь. Медсестра бросилась к нему. Приложила ладони к груди и нажала. Он весь промок от пота. До нитки.

— Вам больно?

Больно? Вот, значит, как? Он застонал. Заерзал в кровати.

Сестра обогнула кровать и подошла с другой стороны. Взяла шприц. С подоконника. Набрала лекарство. И сделала ему укол.

Боль притупилась. Рассыпалась.

— Вот и она, — сказала сестра. — Ваша лучшая половина.

В палату вошла Рут. Неся в руке бумажный стаканчик с кофе. Она была без пальто. Будто жила здесь. Он закрыл глаза. Голова провалилась в подушку. Все исчезло. Все. Не нужно было ни думать, ни чувствовать. Его тут не было. Отлично. Стоило лишь застонать.

Медсестры были как ангелы. Иногда, думая о них, он начинал плакать. Что-то на него находило. Один в палате со стеклянной стеной. Какие они добрые. Терпеливые. Они беспокоились о нем. Проверяли. Мыли его. Это было неприлично, но они, кажется, ничего не замечали.

Врач сказал ему, что каждому пациенту в кардиологическом отделении полагается своя медсестра. По медсестре на больного. Вот как.

— Следите за собой, — сказал врач, кивком указывая на его грудь. — И будете как супермен, когда к вам вернутся силы. Это не займет много времени.

Еще врач объяснял про девяносто процентов блокады в двух местах. Двадцать процентов блокады в третьем месте. Говорил другие слова. Угрожающе высокий уровень холестерина. Гиперфункция щитовидной железы. Язва. Это затрудняло выздоровление.

— Но мы справимся со всем, — успокаивал врач.

Он слушал, потому что у него не было выбора. Он лежал на спине. Под пластырем на груди скрывался шрам. Когда он впервые взглянул туда, то почувствовал себя мертвецом. Вскрыли. Снова зашили. Он удивлялся тому, что не было боли. Только если кашлять или чихать.

Когда приходила Рут, врач разговаривал с ней. Будто сообщал ей важную для нее информацию. Он рассказывал, сколько времени займет полное выздоровление. Что можно делать по истечении этого времени. Какие меры предпринимать.

— Улучшится кровообращение, — объяснял врач, широко улыбаясь. — Пойдет на пользу вам обоим. Вторая молодость.

Рут приносила ему разные диковины. Киви. Манго. Один раз целый ананас. Раньше он никогда их не ел. Он не был голоден. Он предложил ей есть их самой. Ему нравилось смотреть, как она ест. Он боролся с тошнотой.

Когда приходила Рут, он вспоминал о жене. Что с ней такое? Почему она такая, какая есть? Что он сделал, чтобы заслужить ее? Зачем он с ней связался? В восемнадцать лет она забеременела. Вот и все. Ему казалось, что это бессмыслица. Он начал двигать головой. Медленно, туда-сюда, не поднимая с подушки.

— Завтра тебя переводят наверх, — сообщила ему Рут.

— Может быть… — начал он, но от слабости не закончил. Ему кололи наркотики. Говорить было тяжело. — Уотерфорд.

Она рассмеялась:

— Нет.

— Видела Гилберта?

— Гилберта?

— Что?

— Ты говоришь о каком-то Гилберте.

— А… — Он попытался сосредоточиться. Будто старый фильм в режиме замедленного воспроизведения. Кое-где пленка потерлась от времени. Возникали провалы. — Я говорю о Гилберте? — Он рассматривал ее лицо.

— Да. — Она улыбнулась.

О Боже! Господи Иисусе!

Разве можно быть такой красивой? Как это возможно? Он не заслужил ее. Ему хотелось коснуться ее. Только тогда он бы поверил.


Палату наверху он делил с троими другими мужчинами. Все члены клуба «Штопаная грудь». Так назвала их жена одного соседа, когда приходила навестить мужа. Он лежал и слушал. Слышал все, что говорили за ширмой. Люди разговаривали, как будто их не слышал никто. Полушепотом. Но было слышно каждое их слово.

Стежки на груди. Клуб «Штопаная грудь». Он тоже состоял членом клуба.

— Я попросила, чтобы тебя перевели в отдельную палату, — сказала Рут, сидевшая на стуле у кровати. — Завтра, может быть, переведут.

— Не волнуйся, — ответил он. Он не хотел причинять ей беспокойство. Пусть он терпеть не мог болтовни. Соседи и их родственники. Он не хотел слышать их разговоров. Ему все нездоровилось. От их голосов болела голова. Становилось хуже. Так ему казалось. Они вызывали у него гримасы боли. Мужчина, лежавший прямо напротив. Его жена вечно болтала по телефону. С подругами. Передавала им новости о своем муже. Будто ее муж вовсе не лежал рядом. Рассказывала, как произошел сердечный приступ. Как он упал в супермаркете. Удивительно, что еще жив остался. Банки с фруктовым компотом посыпались прямо на него. На голову. Как только череп ему не пробили. Приехала «скорая». Все косые. Вся бригада. Вообще не соображали, что делают. Один раз его уронили. Медсестры. Им тут на все плевать. Человек умирает, а сестру не дозовешься. Да, сейчас ему лучше. Сегодня утром у него был стул.

Не голос, а чистая мука.

— К нам приезжает Кейт Джаррет, — сказала Рут, вынимая из сумки журнал.

— А кто это?

— Пианист. Джазовый.

— А…

— Через месяц. Пойдем?

— Я не знаю.

— К тому времени ты поправишься.

— Если жив буду.

— Будешь. — Она улыбнулась. Прическа конский хвост. Серебряные кольца в ушах. Она смотрела на него, как смотрят на любимых. — Ты уже умирал. Ты через это прошел.

Он вытаращил глаза.

— Как «умирал»?

— Натурально, — ответила она серьезным ровным голосом. — И умер.

Он прищелкнул языком и сразу почувствовал боль. Сразу вспотел. От боли. Пот потек ручьями. Он ждал. Закрыл глаза. Повернул голову. Отвернулся от боли. Но это не помогло.

— Я был мертв?

— Да.

— Долго?

— Не очень. Минут пять. Потом тебя вернули к жизни.

В голове застучало. Это бился пульс. И в то же время ему показалось, что он исчезает. Он напряг память. Что он видел? Где он был? Он был мертв. Ничего не видел. Его нигде не было. Нигде. Это его испугало. Испугало до чертиков. Умер. И ожил. А в промежутке его не было.

— Что с тобой?

Он не мог говорить. Он был мертв.

— Позвать медсестру?

— Нет.

Если не двигаться, то он придет в себя. Лежать неподвижно.

Если он шевелился, то казалось, что это кто-то другой. Что он пытается влезть в тело другого человека. Нужно лежать неподвижно. Тихо. Любые звуки были невыносимы. Даже слова Рут. Он не мог этого выносить.

Рут сидела смирно.

Он смотрел в окно. Вид города. Вдали пристань и холмы. Маленькие дома. Верхом на холме. Тесное соседство. У него там жили знакомые. В домах возле двух резервуаров с нефтью.

Рут открыла журнал и стала читать.

— Скоро обед, — сказала она. — Чувствуешь запах? Ням-ням.

Женщина на той стороне прохода между кроватями: да, он уже ходит. Да, скачет. Вышел в коридор. Вот, он возвращается. Наверное, хочет лечь. Хочешь лечь? Да? Да, он хочет. Да, точно. Вот он ложится.


Сначала он не мог двигаться без посторонней помощи. Он пытался. Не выходило. Слабость. Боль. Он пытался встать сам. Но бросил это дело. Сдался. Сними руку с поручня. Лежи и жди, когда придут и помогут. Сестры подняли его. Он медленно зашаркал по коридору. Важно сразу начать ходить. И мочиться. Они все выспрашивали, помочился ли он. Он пытался. Если не получится в скором времени, то нужно будет вводить катетер. Вот уж чего ему не хотелось. Одна мысль причиняла боль.

Отчего-то он беспрестанно думал о жене. Не мог выбросить ее из головы. Он туда не вернется. И в квартиру Рэнди тоже. Что будет со всеми вещами, что там оставались? Гилберт. Надо сказать Рут. Рут обо всем позаботится. На нее можно положиться. Он подумал о Джеки. Кэролин. Его жизнь. Его не оставляло желание позвонить им. Узнать, как они там. Но он не хотел, чтобы они знали. Видели его в таком состоянии. Если они придут навестить его, он с собой не справится. Только посмотрит на Кэролин — и расплачется. Им пришлось бы отскребать его с пола. Он бы выпал из кровати. Он мог бы лишиться всего. Маленькая жизнь. Он хотел посмотреть, как она растет.

Я был мертв.

Он хотел, чтобы все утряслось. Когда все утрясется, он с ними повидается. Он хотел получить деньги. Было невыносимо знать, что они живут в доме Уиллиса.

Он позвонил адвокату из больницы. Попросил сестру набрать для него номер. Рут тогда не было.

— Как дела? — спросил адвокат.

— Хорошо.

— Я звонил вашей жене. Она не знает, где вы.

В ответ он промолчал.

— Вы, наверное, хотите узнать новости?

— Да.

— Вы здоровы?

— Да.

— Похоже, что мы близки к соглашению. Дело выглядит многообещающим. Правительство дает понять, что оно хочет разобраться со всем как можно скорее. Министр юстиции учредил особую комиссию для изучения вашего и ему подобных случаев. На пресс-конференции он сделал заявление о необходимости скорейшей выдачи компенсации невинно осужденным. — Адвокат молча ждал.

— Хорошо. — Он сглотнул. Медленно набрал воздуха, стараясь дышать не слишком глубоко. Трепет уже почти исчез. — Когда?

— Я не могу назвать вам точной даты, но, вероятно, через несколько месяцев. Совсем скоро. Правительственные юристы стали звонить сразу после заявления министра. Они хотят это сделать. Это большая редкость. Я вел иски о компенсационных претензиях по четыре-пять лет. Десять лет.

— Хорошо. — Он закрыл глаза. Это будет кстати. Он представил себе лица Джеки и Кэролин.

«Я был мертв», — хотел он сказать адвокату. Адвокат был почти другом.

— Они потребовали, чтобы вы явились и ответили на вопросы.

Он задумался. Иногда он не мог взять в толк, что ему говорят. Если только что-то совсем простое. Это, должно быть, от лекарств.

— Что?

— Они просят, чтобы вы явились перед комиссией.

— Я не знаю.

— Вы могли бы представить свое мнение.

— Я не знаю…

— Чего?

Говорить было очень трудно.

— Алло?

— Да.

— Вы сказали: я не знаю.

— Что сказать.

— Так или иначе, обдумайте это. Я пытаюсь все уладить.

— Спасибо.

— Нам нужно встретиться.

— Ладно.

Адвокат помолчал.

— Вы точно здоровы?

— Да. Нормально. — Разве что пережил смерть.

— У вас не очень-то бодрый голос.

— Я здоров.

— Правда? Вы следите за своим здоровьем?

— Да… Это хорошие… новости…

— Не пропадайте. Нам нужно встретиться через несколько дней.

— Гольф?

Адвокат рассмеялся.

— Я и не знал, что вы играете.

— Да. Раньше я играл. — При этой мысли он улыбнулся. Он и Рэнди на общественном поле на Маунт-Сайо.

— Ладно. Мне нужно идти. Через десять минут я должен быть в суде.

— Хорошо.

— До скорого. — Адвокат дал отбой.

Он не знал, куда деть трубку. Он держал ее на груди, пока оттуда не послышались короткие гудки. В палате забеспокоились. Родственники его соседей. Жена соседа напротив просто извелась от любопытства. Ей до смерти хотелось узнать, что происходит. Он слышал ее шаги у своей ширмы. Если бы она сунулась к нему, он бы треснул ее трубкой по голове. Как мало сил у него ни осталось, ей бы этого хватило.

Телефон еще долго пищал, затем смолк. Он закрыл глаза. Когда он открыл их, трубки не было. И была ночь. Скоро придет Рут.

Снова о нем писали все газеты. Говорило телевидение. Но никто не знал, где он. Наверное, они думали, что он исчез с лица земли. Напрямую об этом не говорилось, но создавалось такое впечатление. Что он все-таки виновен. Но с ним это не проходило. Он-то знал, что это не так. Он чувствовал себя миллионером, живущим в уединении. В лесу. В доме Рут. Отшельником. Отпустит волосы. Бороду. Будет гулять по лесу. Беседовать с птицами. Есть грибы. Встретит оленя и смутит его взглядом. Он подозревал, что это все от лекарств. Рут следила, чтобы он выпивал все таблетки.

Телерепортеры брали интервью у его жены. Она отвечала навсе их вопросы. Что бы они ни спросили. Если она не знала, что ответить, она выдумывала. Понятия не имела, о чем говорит. Лишь бы покрасоваться.

Он смотрел телевизор, пока Рут была на работе. Он хотел знать, что происходит в мире. Раньше его это не волновало. Теперь он смотрел новости изо всех уголков мира. Все эти люди в дальних странах. Как они туда попали? Как они там живут? Как он сюда попал? В постель Рут. А в тюрьму? Четырнадцать лет назад. Залез в долги. Но скоро он будет богатым человеком. На экране телевизора взорвались машины. Группа мужчин и мальчишек терзала обгоревшие тела. Потехи ради. Дикие забавы. Подвешивали обгоревшие тела на мосту. Все это было правдой. Но в то же время не верилось.

Он переключил канал. Двое мужчин говорили о политике. Он прислушался. Он пытался уловить смысл произносимых ими слов. Он понял суть, несмотря на то что мужчины нарочно использовали сложные слова, не желая, чтобы он понял. Такая игра. Ребус. Люди против людей.

Он переключил канал. Местные новости дня. Прямой репортаж с заседания комиссии по делам невинно осужденных. Зал битком набит. Народ толпится в коридоре.

Показали госпожу Брофи. К лацкану пиджака приколот значок с надписью «Мерден». Ее просили рассказать о ее участии в этом деле. Она повторила все то же, что он уже слышал.

Показали интервью Мистера Дунна и Мистера Милтона. Двое невинно осужденных. Явились давать показания. Один был местный. Другой прилетел на самолете с материка. Мистер Дунн и Мистер Милтон. Они были счастливы присутствовать там. Это проходило красной строкой через весь репортаж. Сначала человека сажают. Потом выпускают. И он счастлив получить свободу. Вот что он скажет. Но затем все меняется. На свободе ты и сам меняешься. Свобода больше ничего не значит. Становится данностью. Пусть только попробуют ее у меня забрать. Они не посмеют. Он видел перемены, произошедшие с этими двоими. Их интервью. Что они узнали. Чему их научили. Что следует говорить. Правое дело. С чем бороться? Против чего? Глашатаи свободы. Вещают по писаному. Повторяют чужие слова. Он выключил телевизор.

— Да ты превращаешься в телеманьяка.

В дверях спальни стояла Рут. С пластиковым пакетом в руке. Только что вернулась.

— Мне интересно.

— Смотреть телевизор? — Она мило рассмеялась. — Я думала, тебя там вылечили. Но я ошибалась. Ты, наоборот, заболел. — Она вышла. В прекрасном расположении духа. За окном светило солнце. Он встанет и посидит на улице. — Ты принимал таблетки?

Он взглянул на них. Разноцветные фигурки. Лежат себе на тумбочке.

— Мне бы хотелось поехать на войну.

— На войну? — удивилась Рут, убиравшая вещи в шкаф. Дверца захлопнулась.

— Ага.

— Зачем?

Он уставился в пустой экран телевизора. Он и сам не знал зачем. Просто так сказал. На какую войну? И на чьей стороне он бы дрался?

— Чтобы убивать людей?

— Я хочу уехать отсюда. — Он сел на краю кровати. Посидел так и сказал тише, будто сам себе: — Не на войну, а наоборот.

Рут заглянула в дверь.

— А куда?

Он смотрел на нее. Интересно, что это был за мужчина. Которого она оставила. Мужчина, которого, по ее словам, он никогда не знал.

— Куда скажешь, — ответил он.


Она хотела, чтобы он поехал с ней на кладбище. Проехав в большие железные ворота, они остановились у будки смотрителя. Из крана на стене будки капала вода. Вот откуда они брали воду. Чтобы поливать могилы. Рут держала в руке красную розу. Глаза скрывались за солнечными очками. Она открыла и придержала для него дверцу, пока он выходил. Схватившись за край дверцы, он осторожно вытащил себя наружу. Боль была терпимой.

— Ты в порядке? — спросила Рут, когда он встал на ноги.

Он кивнул. Огляделся. Кладбище тянулось вдаль насколько хватало глаз. Солнце ярко светило. Прищурившись, он оглянулся. Большие железные ворота. Всегда открыты. С шумом вкатился катафалк. Черный, как сама смерть. За ним вереница машин. Несколько черных. Блестящих. Разных марок. Машинам потребовалось некоторое время, чтобы въехать в ворота и добраться до открытой могилы в дальнем конце кладбища. Где все соберутся. Куда опустят тело. Тело в гробу. В яму в земле. Засыплют грязью. Нет пути назад.

Я был мертв.

Они с Рут подождали. Затем перешли дорогу и пошли по тропинке, ведущей туда, куда следовала Рут.

Он знал дорогу. Он видел могилы родителей. Прошел мимо. Только голова невольно вздрогнула. Его сыновья были похоронены дальше. Ближе к концу кладбища. Ряды могил все прибавлялись. У него не было времени подойти к ним. Зря он приехал.

Он шел вслед за Рут. Поодаль бродил мужчина, сунув руки в карманы. За ним таскался маленький мальчик. Мальчик не понимал, что все это значит. Шел, волоча ноги. Где была мама этого мальчика?

Подойдя к ограде, Рут открыла калитку. Внутри были могилы младенцев. Внутри ограды. Старые грязные медвежата. Деревянные колыбели. Пластиковые цветы. Куклы. Обломки игрушек. Маленькие надгробные камни. Ограда из зеленой сетки в пояс высотой. Интересно, для чего это сделали. Установили ее вокруг всех этих мертвых детей. Чтобы спрятать эти маленькие смерти от других. Здесь горе было еще безутешнее.

Рут нагнулась и положила розу на могилу. Сняла очки, чтобы лучше видеть.

Он стоял, сцепив руки перед собой. В таком месте невозможно стоять нормально. Все эти горшки под ногами. Трудно пошевелиться, чтобы не наступить на какой-нибудь.

Рут читала молитву. Склонив голову и положив одну руку на камень. Фамилия ребенка. Фамилия Рут. Одна дата. Он смотрел на дату. Та самая. Больно было это осознать. Мозг произвел вычисления. Холодок пробежал по телу. Кожа покрылась мурашками. Боже! Он против воли отшатнулся. Мальчик это был или девочка?

Рут читала молитву. Или разговаривала с ребенком. Интересно, что он говорит. Сердце забилось быстрее. Глаза не хотели смотреть на могилу. С него хватит. Может быть, Рут спрашивала, как дела. Или говорила: «Как бы мне хотелось взять тебя на руки. Я хотела носить тебя на руках. Если бы я только могла увидеть твое лицо. Узнать, кем ты мог бы стать. Я тебя так люблю. Почему ты умер? Я тебя родила. Я родила тебя, чтобы ты умер. Прости меня за это. Прости. Я люблю тебя».

Он отвернулся. Шагнул к калитке. Оставаться внутри было невыносимо. Отворил калитку. Вышел. Перевел дух. Подождал, глядя на Рут. Она стояла, склонив голову и говоря с ребенком. С его ребенком? Закончив, она вышла, вытирая глаза. Столько лет прошло. Она закрыла за собой калитку.

Глава 5

Как и говорил адвокат, ему присудили компенсацию. Он был свободен и чист. Снова стоял на ногах. Его осудили невинно. В конце концов они это признали. Так решила комиссия. Виновные были обязаны ему заплатить. Понести ответственность, как выразилась комиссия. Адвокаты торопились все уладить. Чем скорее, тем лучше. Выборы на носу.

Госпожа Брофи настаивала, что люди, упрятавшие его в тюрьму, должны занять его место. Она была уверена, что это будет по справедливости. Она заводилась с полоборота. «Почему бы и нет?» — вопрошала она в камеру. Почему бы полицейским не отправиться в тюрьму? Или министру юстиции? Почему их не посадят за то, что они отняли у человека четырнадцать лет жизни? Нанесли ему травму, подвергнув унижению тюремного заключения. Они знают, что происходит с человеком в тюрьме? В таком месте. С человеком, который ни в чем не виноват. За которым нет преступлений, если не считать того, что он принадлежит к беднейшим слоям общества. Существует в секторе низких доходов. Это его единственное преступление. В этой стране неимущие до тех пор будут испытывать притеснения, пока власти предержащие и богачи не понесут ответственность. Люди с положением. С деньгами. Вот кому место в тюрьме. Госпожа Брофи тарахтела без остановки, едва переводя дух.

Адвокат держал деньги в руках. Он сел. Он нервничал. Без причины. Он чуть не плакал. Он будет чувствовать себя виноватым, если возьмет деньги. Не перед другими, а перед собой. Это будет означать, что от него откупились. Хуже всего. Руки дрожали. Жена была с ним. Была обязана. Чек был выписан и на ее имя. Она вырядилась во все новое. Новое пальто. Новые сапоги. Перманент. Она курила сигарету, пока адвокат объяснял. Сколько осталось после всех его расходов. Он истратил почти половину. Жене это пришлось не по вкусу. Она стала чаще затягиваться. Ее глаза забегали.

— Это почти половина, — заметила она и облизала губы.

— Вот список расходов. Судебные сборы. Явки в суд. Консультации. Телефонные звонки. — Адвокат протянул ей список через стол, слегка наклонясь, чтобы она могла его взять.

Жена взглянула на список. Облизнувшись, пробежала его глазами. Наткнулась на счет за телефонные переговоры. Произнесла вслух сумму, за которую можно было купить небольшой дом.

— Куда это вы звонили? В Китай? Каждый день.

— Нет. Это местные звонки. В мое время, — терпеливо разъяснял адвокат. — И время моих коллег.

Он посмотрел на жену. Питал ли он к ней ненависть? Нет. Хуже. Не столь сильное, как ненависть, чувство, которому он не мог подобрать названия. Оттого оно было хуже. Ему хотелось, чтобы рядом с ним была Рут.

Жена взглянула на телефон, стоявший на столе адвоката. Она напрасно суетилась. Ничем нельзя было помочь. Ничего нельзя было изменить. Посмотри на этого человека. На его контору. Выгляни в окно. Верхний этаж в даунтауне. Все внизу. Все под ним. Ходят маленькие люди. Ездят маленькие машины.

— И это все местные звонки?

— Это не звонки, это мое время. — Адвокат попытался улыбнуться. Ему это казалось чуть ли не смешным.

Жена посмотрела на адвоката. Скорчила гримасу, будто от него несло тухлятиной. Будто почуяла вонь, источник которой она не могла раскрыть.

— Чек выписан на вас обоих.

Оставалось еще более миллиона.

— Если вы удачно вложите эти деньги, вам никогда не понадобится касаться основного капитала.

Он подумал, что, наверное, надо встать.

— Где чек?

От одной мысли разболелась голова. Над глазами. Он прижал пальцы к бровям.

— У вас все в порядке?

Он опустил голову. Кивнул. Жена мельком взглянула на него.

— Не обращайте внимания, — сказала она адвокату.

Выждав пару секунд, адвокат открыл аккуратную папку. Папка была белая. Чек находился там, прикрепленный скрепкой к бумагам, которые они должны были подписать. Бумаги из правительства. Бумаги из полиции. Бумаги от адвокатов.

— Это документы о передаче денег.

Жена уставилась на документы.

Он вспомнил о Гилберте в Уотерфорде. Адвокат сказал ему, что никакие деньги не помогут вытащить Гилберта. Рэнди — это другое дело. Деньги вытащили Рэнди из тюрьмы, потому что Уиллису заплатили. Уиллис изменил свои показания. Уиллису это было нетрудно. Все устроилось. Но потом Рэнди снова угодил в тюрьму. Сразу после того, как его выпустили. Адвокат уже занимался этим. Эта работа занимала все его время.

— Подписав эти бумаги, вы тем самым откажетесь от претензий к частным лицам и учреждениям… От любых дальнейших претензий. Уголовного, гражданского или иного характера. — Адвокат сделал паузу, чтобы до них дошел смысл его слов. — Вы понимаете?

Он кивнул. Жена, увидев это, тоже кивнула.

— Кто выплатил эти деньги? — спросил он, кашлянув, чтобы прочистить горло.

— Правительство.

— Вам и мне.

— Думаю, да.

Жена не сводила глаз с его лица. В этом офисе не было ничего, кроме денег. Вот что она видела.

— Вам обоим нужно подписать.

Он тоже уставился на папку с бумагами. Адвокат вынул их. Отложил чек в сторону. Бумаг было прилично. Длинные листы, много слов мелким шрифтом, так что они едва помещались на странице. Что они все пытались сказать? Будто толпа людей, говоривших одновременно. Он знал, что этих слов ему никогда не понять. Не было смысла вчитываться. Захоти он понять, они бы сидели тут лет десять.

Адвокат разложил бумаги в ряд. Достал золотые ручки.

Одну положил перед ним.

Другую — перед женой.

Жена схватила ручку. Он взял свою. Они были тяжелые. Пропорциональные. Наверное, ими было удобно писать.

— Вы хотите прочитать документы?

— Нет, — ответила жена. Она страшно спешила. Она нацелила ручку на бумагу. Готовая подписать. — Хватит с меня этого бардака. Я уж думала, до смерти не дождусь. — Она ухмыльнулась. Согнулась над столом. Покосилась на него.

Он рассматривал большие слова, напечатанные сверху в виде заголовков. Особенно одно: «Отказ».

— Мы можем все это изучить, — сказал адвокат. — Торопиться некуда. — Адвокат обращался к нему. — Вы можете вообще не брать деньги. Мы это уже обсуждали, верно? Вы можете подождать, а мы продолжим другими средствами. Будем заниматься каждым иском по отдельности.

Жена, посмотрев на адвоката, нервно облизнулась. Затем посмотрела на него и сказала:

— Не валяй дурака. Где? — Ее глаза шныряли по бумагам, рука держала ручку наготове. Выводила буквы в воздухе. — Где?

Адвокат ждал. Они играли в гляделки.

— Может быть, вы мне позвоните? Это трудное решение.

Он подумал о Джеки. О Кэролин. О сыновьях. Живых сыновьях. И мертвых. Только о мертвом ребенке Рут он не думал. Эти деньги не дадут умереть живым. Купят им лучшую жизнь. Хорошие вещи. Хорошие вещи будут вроде защиты. Или хорошие вещи быстрее их убьют? Попробуй разбери. Деньги — это добро или зло?

— Нет. Давайте с этим закончим.

Жена довольно ухмыльнулась.

— Здесь, — сказал адвокат, указывая на пустые строчки.

Он вывел свою фамилию. Жена написала свою ниже.

— Здесь.

Он снова написал свою фамилию, и жена написала свою, близко к нему наклонившись.

— Здесь.

Он снова и снова писал свою фамилию. Мистер Мерден. Такую подпись он ставил. Ради отличия. Мистер Мерден. Каракули. Он знал, что это ненастоящая его фамилия. Мистер Мерден. Чтобы все подписать, потребовалось немало времени. Потом еще адвокат раскладывал бумаги. Три стопки.

— Эти копии — ваши. — Адвокат сложил их в белую папку. Чек положил туда же, прикрепив его скрепкой. Потом поместил все в конверт без надписей. Заклеил край конверта липкой лентой. — Готово. — Он встал и протянул руку. Свободную руку. Для рукопожатия. Затем протянул другую руку. С конвертом.

Конверт взяла жена, издав при этом нечто вроде сладкого стона, чего он не слышал от нее со времен молодости.

Он пожал руку адвокату.

Его жена пожала руку адвокату. Было заметно, что ей приятно пожимать эту руку. Адвокат был рад, что все это закончилось. Но к его радости примешивалось еще что-то. Может быть, сожаление. Они оба знали, что поступают нечестно.

— Я рад за вас, — сказал адвокат. И он не лукавил. Он не был мошенником, как считалось. — Желаю вам всего хорошего, — сказал адвокат. Но таким тоном, будто им наступал конец.

— А как насчет фондов для Джеки и Кэролин? — Он знал, что напрасно об этом заикнулся. В присутствии жены. Лучше было держать это в секрете. Но жена все равно не слушала. Открыв конверт, она глядела внутрь. И улыбалась чеку, как мать улыбается своему малышу.

— Приходите в другой раз.

От этого ему стало немного легче. Он едва не улыбнулся. Он обратил внимание, что до сих пор держит в руке ручку. Он взял ее в левую руку, прежде чем обменяться рукопожатиями с адвокатом. Он сам не заметил, как ручка ему приглянулась. Он прямо не мог глаз от нее отвести. Как удобно она ложилась в ладонь. Блестящая. Золотая. Потом он услышал слова адвоката:

— Ручки можете оставить себе.


Машину, которую продал им местный дилер год назад, разбил один из его сыновей. Поездил всего неделю. Тягач оттащил ее на склад подержанных деталей. Ее остатки. Она стоила несколько сот долларов. Дилер взял деньги.

В банк, который находился по соседству от дома жены, они поехали на такси. Встали в общую очередь. Он все думал, можно ли пойти туда, где стоят стулья, и сесть. Для кого их там поставили? Затем подошла их очередь у окошка. Жена оттерла его в сторону. Как скоро она забыла. Как она торопилась его оттереть. Перемен в нем она не замечала. Сама она никогда не менялась. Просто еще больше становилась собой. Он не вмешивался. Он наблюдал за ней. Скоро он уйдет.

— Мы хотим открыть счет, — сказала она.

— Вы по записи? — спросила служащая.

— Нет, — ответила жена. — Но у нас чек на миллион долларов. — Она со смехом шлепнула его по груди тыльной стороной ладони. Будто они были заодно.

Служащая посмотрела на них. Его лицо было ей знакомо. Увидав его лицо, она сразу передумала. Показала в сторону стульев, к которым он примерялся.

— Будьте добры, посидите, пожалуйста, там. Сейчас к вам придут.

— Хорошо, — сказала жена улыбаясь.

Они пошли туда, где стояли стулья. Перед ними никого не было. Он удивлялся про себя, зачем им было записываться. Может, так положено. Служащая привела другую женщину. Постарше. Маленькую, толстую, в костюме. Пока первая излагала ей суть дела, та смотрела на них и кивала. Тут же составили план. Женщина подошла к ним. Села за стол с компьютером. Экрана не было видно. Того, что было на нем. Он остался стоять. А жена тут же уселась.

— Вы хотите открыть счет? — обратилась женщина к его жене. Затем взглянула на него.

Жена вытащила чек из конверта. Протянула женщине. Положила на стол. Придавила ладонью. Похлопала по нему. Лучше всяких слов. Женщина смотрела на чек, стараясь скрыть свое удивление.

Он знал, что понадобится удостоверение личности.

Жена вынула все бумаги и спросила:

— Это вам нужно?

Вот как. Он выхватил у нее документы. Глаза женщины метнулись к нему. Он неторопливо складывал бумаги обратно в конверт.

Потом женщина сказала:

— Извините, — и ушла посоветоваться с кем-то еще. С тем, кто знал, что делать.

Жена взглянула на него снизу вверх. Она сидела на стуле. Он стоял. Улыбнулась. Похлопала его по руке. Он хорошо поработал. В конце концов, все было не напрасно. У нее было такое чувство. Довольна, как свинья в навозной куче. Она потерла руки. Он крепко держал конверт. Прижимал к груди. К нежному шраму. Клуб «Штопаная грудь». Ему нравилось это выражение.

— Мистер Мерден, управляющий готов принять вас, — сказала женщина в костюме. — Сюда, пожалуйста. Миссис Мерден.

Он следовал за ней по коридору, крытому ковровой дорожкой. Мимо дверей кабинетов. В таких местах он еще никогда не бывал. Ковер был чистый. На стенах висели фотографии мужчин в костюмах. Или океанские виды. Рыбацкая лодка. Маяк. Пляж. В золотых рамках. Кабинет управляющего находился в конце коридора. Сам управляющий встречал их в дверях. Он был подтянутый. Еще нестарый. Но почти лысый. Голова блестела. Будто он ее натирал.

— Мистер Мерден, — сказал управляющий, протягивая руку. У него была мягкая и теплая рука, будто детская. Мужчина с руками маленького мальчика. — Миссис Мерден. — Пожав руку и ей, он жестом пригласил их в кабинет. — Проходите.

Они вошли вслед за ним. В кабинете пахло бумагой. Новым ковром. Стены были фальшивые, пустые.

— Прошу садиться.

Они сели.

Управляющий тепло им улыбнулся. Будто старым друзьям. Он потратил годы, чтобы научиться этой улыбке. Чтобы она выходила натурально. За это он получил большой кабинет.

— Итак, что мы можем для вас сделать?


От обилия предложений у него разболелась голова. Брошюры с цифрами. Процентные ставки. Фиксированные. Гибкие. Все они выглядели одинаково. Звучали одинаково. За исключением одной какой-нибудь мелочи. Была ли на самом деле разница? Он никак не мог взять этого в толк. Разве это так важно? Что ты делаешь со своими деньгами.

Он положил все на один счет. Простой банковский счет. Сберегательный. Но он мог выписывать чеки. Он мог снимать деньги в банкоматах при помощи банковской карты. Ему доводилось видеть, как люди это делают. Счет на двоих. Ему просто все это надоело. У него попросили удостоверение личности. Хотя управляющий сказал, что он его знает. Управляющий кивнул, будто понял. Это продолжалось несколько секунд. Затем его лицо снова изменилось. Вернемся к делу. Столько процентов за один день. Они могли снимать их, не трогая основного вклада. Ему бы этого хватило. Он взглянул на жену. У той были сумасшедшие лицо и глаза. Она рехнулась от радости.

Они сняли немного денег. По тысяче. Десять сотен. Захрустели в кармане. Управляющий показал им, как пользоваться банкоматом. Жена все время кивала. Пришлось придумать пароль. Он не сразу его придумал. Важная вещь. Пароль. Самое меньшее — четыре символа. Цифры, как на телефоне. И буквы. Управляющий давал советы. «Возьмите какое-нибудь дорогое для вас имя, — говорил он. — Такое слово, которое вы не забудете». Он выбрал имя «Кэролин». Единственное дорогое ему имя.

Жена выбрала другое слово. Короче. Боясь, как бы не подсмотрели, загородила его обеими руками. Управляющий сказал, что их ожидает подарок. Но не сказал какой. Ему нужно еще было позвонить в главный офис.

Выйдя из банка, он перешел улицу. Купил плоский ящик пива из двадцати четырех бутылок. Ему всегда нравились такие ящики. Нравилось держать в руке ручку и чувствовать тяжесть этого «дипломата». Теперь у него довольно денег для такой батареи. Они вернулись в дом жены пешком. Там уже собралась компания. Все знали, что они получили деньги. Жена всем рассказала. Незнакомые лица. Цепляющиеся за него руки. Трогают его. Хлопают по плечу. Рэнди не пришел, потому что снова был в тюрьме. Хулиганство. Водитель такси, который не хотел смеяться. Так ему передал адвокат. Ничего другого Рэнди не сказал. Так или иначе. Таксист, который вез Рэнди домой, не смеялся его шуткам. Шуткам, которых никто в жизни не понимал. Такси сбило отца Рэнди. Убило его отца. А может, это тоже было шуткой. Он слышал что-то в этом роде. Рэнди схлопочет не меньше года. Если только адвокат до суда не подкупит таксиста. Он надрывал упаковку с мыслью о Рэнди. Откупорил первую бутылку. Он купит мастерскую для Рэнди. И мольберт. И моделей. Сексапильных моделей. Вот смех. Он чуть не прыснул пивом.

Через некоторое время к нему подошла жена.

— Я иду в молл. — Она подняла вверх руки со своими хрустящими сотками.

Все глаза были прикованы к ее рукам. Он был рад за нее. Вот только не знал, надо ли оно ему.

На кухне началась потасовка. Двое его сыновей. Грызлись с самого дня своего рождения. Без остановки. Он это прекратил. Они попятились, когда он рыкнул на них. Все стихло. Все глаза обратились к нему. Он мог всех тут поубивать. С такими деньжищами в кармане.

Дочки не было. Кэролин тоже. Они не хотели принимать участия в этом празднике. Из опасения. Он тоже не хотел. Он не хотел во всем этом участвовать. Вонь. Шум. Пьяный смех.

Он пошел наверх переодеться. Надел свои выходные брюки. Свою выходную рубашку. Так он одевался в церковь на Рождество. Одежда, которая у него осталась. Причесал волосы. Подушился каким-то одеколоном после бритья, найденным в ящике. Огляделся. Здесь все было чужое. Подумалось: не сжечь ли этот дом. В кармане была коробка спичек. Он вынул ее, чиркнул спичкой о серу. Головка спички вспыхнула. Он оглядел спальню. Интересно, как сжечь дом дотла? Долго ли он горит? Если бы только это можно было сделать в один миг. Ему стало весело от этой мысли. В голове прояснилось. Он задышал легко и ровно. Пьяный смех под ногами. Не важно. Это его не касается. Он чувствовал свежесть во всем теле. Он задул спичку, бросил ее в стакан, стоявший у кровати, и вышел.


Кэролин еще не легла спать. Он нарочно пришел пораньше. Уиллиса, мужа Джеки, не было дома. Где-то шлялся, тратя свои деньги. В доме было тихо. Джеки открыла дверь с книгой в руке. Стояла на пороге и удивленно смотрела на него.

— Ну ты и вырядился.

— Сегодня особый день.

— Какой?

— Я получил деньги.

— А-а-а. — Она отступила, пропуская его.

— Кто там? — закричала Кэролин, высовываясь из-за угла.

Он заулыбался. Она подбежала к нему. Он нагнулся, схватил ее и поднял на руки. Она потяжелела. Выросла.

— Как вкусно от тебя пахнет, — заметила она и ткнула пальцем ему в щеку. — Ты сегодня красивый.

— Мы читали, — сказала Джеки. Она протиснулась мимо.

Он понес Кэролин в гостиную. Он прямо дождаться не мог, когда у них будет новый дом. Большой дом и двор. Один позади дома, а другой перед домом. Подстриженная зеленая травка. Ни осколков бутылочного стекла в траве, ни разбитых машин с их дребезжащими сиренами и скрипучими шинами. Ни криков, ни визга в стенах. Беззвучные стены. Ни мусора, ни отбросов на заднем дворе. Ни досок с гвоздями, ни ржавых железок. Никакого сброда.

— Ты собрался в ресторан? — спросила Кэролин.

Он посадил ее на диван. Сел рядом.

— Почему ты так решила?

— Потому что ты нарядный. Или ты идешь на балет?

Засмеявшись, он взглянул на Джеки. Она не садилась. Стояла перед ними. Он снова повернулся к Кэролин:

— Нет. А ты хочешь пойти?

— На балет? — обрадовалась она. Выпрямила спину. — Сейчас?

— Нет. В другой раз.

— Они ходили с классом, — сказала Джеки. — В прошлом месяце.

Он смотрел на дочь. Джеки. Она была красиво одета. Она была красивая молодая женщина, с которой жизнь обходилась сурово. Но красота скрывала следы невзгод. Когда он подумал о том, что ей пришлось пережить, кожа у него на лице натянулась. Она это заметила. Он мог поспорить, что она видит его насквозь. Он был ее отцом. Не так уж это и плохо. Не то, что было раньше.

— Пора спать, — сказала она, обращаясь к Кэролин.

— Но поппи только что пришел.

— Я знаю. Все равно пора спать.

— Я просто забежал поздороваться. — Он встал.

Джеки отступила. Он почувствовал себя виноватым. Постояв так, он взглянул на Кэролин.

— Пусть поппи почитает мне сказку.

Джеки ничего не ответила. Он видел по ее глазам, что она подыскивает слова.

— Почитаешь, поппи?

Он удивился. Никто еще не обращался к нему с такой просьбой.

— Конечно, — сказала Джеки. Джеки позволила. Подпустила его ближе.

— Ты мне еще никогда не читал.

— Все когда-то бывает по первому разу.

— В первый раз, — поправила Кэролин.

— Верно.

Джеки, похоже, не знала, что и думать. Она слегка кивнула, прежде чем повернуться. Будто бы она все это приняла. Будто бы что-то изменилось.

В комнате у Кэролин была книжная полка. Он пришел сюда впервые. Мягкие игрушки. Игры. Маленький стол и стулья. Стены выкрашены в желтый цвет. Под потолком по периметру всей комнаты разрисованы медвежатами и воздушными шарами. Где работал Уиллис? Он не помнил. Джеки работала в супермаркете. Кассиром. А по ночам она печатала. У нее был компьютер. Она всегда умела найти себе применение. Она и Мак.

Он рассматривал книжную полку. Кэролин рассказывала. Все ему показывала. Дергала за руку. За брючину. И говорила. Ему показалось, что полка держится некрепко. Он все поглядывал туда. Она была сделана кое-как. И болталась. Она могла упасть. Джеки перебирала книжки. Он хотел сказать ей, что полку нужно повесить как следует. Четыре маленьких серебристых уголка. Четыре шурупа. А то она упадет на Кэролин. Хотя это было не его дело. Указывать другим, что нужно делать.

Джеки выбрала для него что полегче. Она знала, что он не великий чтец. Она оставила их вдвоем, и Кэролин забралась в постель. Похлопала рядом, приглашая его к себе. Он прилег поверх одеяла. Кэролин стала его укрывать. Долго расправляла одеяло. Полезла накрывать его ноги. И ступни. Потом вернулась, проползши под одеялом. Это было непросто.

— Ты большой. Тебе нужно большое одеяло. А то у тебя ноги торчат.

— Я слишком большой. — Он увидел, что потолок обклеен звездами. Планетами. Луна. Клонило в сон. Он закрыл глаза. Так ничего не стоило заснуть.

— Это старая книжка, — сказала Кэролин, беря книгу у него из рук.

Он мигом проснулся. Будто его толкнули.

— Я уже давно ее читала, — сказала она. Раскрыла книгу и принялась читать. Прочитала целиком первую страницу. Ее голосок звучал так уверенно. Она знала все слова. И стремилась узнать еще больше.

— Твоя очередь. — Она показала ему пальцем, где начинать. Первая строчка.

Он с трудом прочел страницу. Потом наблюдал за ее лицом, пока она читала дальше. Не удержался и поцеловал ее в щеку. Ей это понравилось. Она стала читать еще старательней. Ребенок, такая малышка. Он поверить не мог, как сильно он любит. Что это вообще возможно. Почему он прежде не умел так любить? Если бы только на ее месте была Джеки. Если бы ему знать раньше. Почему он не мог любить тогда? До тех пор, пока его не посадили. Столько лет взаперти. Как он научился любить там?


Все вышло не так, как он себе представлял. Он затеял доброе дело, но возникли сложности. Он все думал об этом. О Джеки. Она не хотела этот дом. Пить до закрытия. Она отказалась принять от него дом. В подарок. Сама ли отказалась? Или Уиллис ей запретил? Хороший дом. Угощаю всех. Сотки он разменял на двадцатки. В каждом баре он оставлял больше сотни. Чтобы посмотреть, что подумают люди. Они даже не замечали. Похоже, здесь это было в порядке вещей. Может, так оно и было. У людей на Джордж-стрит, одетых с иголочки. Почему он их так ненавидел? Почему он хотел причинить им боль? Красивые лица. Им никогда не делали больно. Судя по их выражению. Он злился. «Они не виноваты», — твердил он себе. Куда бы он ни пошел, везде одинаково грохотала музыка. Из бара в бар. Болтовня. Музыка. Смех. Он ненавидел их дурацкий смех. Когда челюсти замкнуло, он понял, что пора уходить.

Зря он выбросил те сотни. Он вернулся к тем, кого знал. К своим. Кантри из музыкального автомата. Душевные песни, вызывающие грустную улыбку. После того как заперли дверь, они продолжали пить. Взаперти. Время не имело значения. Но больше никого не впускали. Он постоянно вставал и отпирал дверь. Люди вваливались с улицы. Те, кого выгнали из других баров. Он всех угощал. Каждого. Всех подряд. Барменша запирала дверь, рыча на него.

— Меня лишат лицензии, — сказала она.

Он дал ей стодолларовую бумажку. Поскреб грудь. Шрам зудел.

— Да она фальшивая! — Она швырнула ему деньги обратно. Под всеобщий хохот. Они сказали ей, как его зовут. Имя и затем «Мерден». Рассказали его историю, которую знали лучше, чем он сам. Они знали, что он это сделал. Убил женщину. Каждый знал, но просто помалкивал. Они знали, что он получил деньги. В новостях только об этом и говорилось.

Он снова дал барменше сто долларов. На этот раз она взяла. Он продолжал отпирать дверь, впуская людей. Это превратилось в игру. Запирая дверь, барменша смеялась и строила ему глазки. Ждала, пока он откроет. Дразнила его.

— Давай, — говорила она, — давай.

Все шло хорошо. Он отпирал дверь, впускал людей и был счастлив.


Он снова стоял под окнами этого дома. Под покровом ночи. Вот как он любил являться в гости. Тогда он был самим собой. Настоящим. Только тогда. Темные окна. Тихий дом. Может быть, один огонек горит. В темноте. Ему так хотелось. Но уже светало.

Он позвонил, чтобы предупредить ее о своем приезде. Но он опоздал. Заезжал в аэропорт. Десять миль от города. Чтобы удивить ее. Сюрприз для Рут. Он впервые расплатился своей банковской карточкой. Легко вспомнил пароль. Такси он не отпускал. Затем он поехал за город. На дорогах было пусто. Слишком рано еще для утренних пробок. Когда он приехал, занимался рассвет. Она уже не спала, когда он ей звонил. Собиралась на работу в университет. Археология. Или что-то в этом роде. Она откапывала кости где-то на краю земли. Путешествовала. На лодках. По разбитым дорогам. О некоторых из своих поездок она ему рассказывала. Нет, не о костях. О древних поселениях. Развалинах. Она их изучала. Как кости. Складывала осколки вместе. Он смеялся. Не зло. Просто представив себе это. Он считал, что для нее это вроде хобби. Она работала не ради денег. У ее отца были деньги. Просто ей нужно было чем-то себя занять.

Когда он приехал, она сидела в машине. Такси дало задний ход. Шины запрыгали на камнях. Стояло тихое раннее утро. Стоя позади машины, он видел ее глаза в зеркале заднего вида. Они были несчастны. Увидав это, он сразу почувствовал усталость. Вся радость и нетерпение испарились. Утомление тяжелым облаком повисло в морозном воздухе, поднявшись с его лица. Он стоял, не обращая внимания на запах бензина. Сунув руки в карманы.

Рут сидела и ждала.

Он подошел. Наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо. Она опустила стекло.

— Веселишься? — спросила она, глядя на его грудь.

— Да нет. Пока не очень.

— Мне нужно ехать.

Он выпрямился. Держа руки в карманах. Он видел, как ее рука в перчатке опустила ручку передач. Машина попятилась.

Вот так. Это было глупо. Он и она. Черт. Что на него нашло? Она остановила машину. Взглянула на него через ветровое стекло. Он глядел в небо. Прищурив глаз. Какое чудесное утро. Где-то далеко всходило солнце. Скоро засияет вовсю. Когда он снова посмотрел на нее, она уже высовывалась из окна.

— Почему бы тебе не войти и не подождать в доме? — На этот раз ее голос издали звучал иначе.

Он посмотрел на дом. Может быть, это солнечный дом. Вот отчего в нем столько стекла.

— Я вернусь к обеду.

Он посмотрел на нее. Она снова сидела прямо. Лицо пряталось за стеклом. Она надела темные очки. Длинные волосы. Элегантность. Машина развернулась. Стала ровно. Поехала. На секунду вспыхнули тормозные огни. Машина остановилась. И застыла. Может быть, она выйдет. Она могла что-нибудь забыть. Но нет. Машина тронулась. У нее работа. Ее хобби. А он ни то ни се.


Он пристрастился к темному пиву из ее холодильника. Его продавали в высоких банках. Темное и горькое, оно было сытное, как пища, и имело привкус кофе. Хорошо шло вместо завтрака. К сожалению, было всего три банки. К обеду он их прикончил. Играя на рояле. Играть становилось все легче и легче. Пальцы мягко касались клавиш. Глаза застыли на портрете женщины. Той, что Рут считала похожей на его мать. Ничего подобного. Пальцы забегали быстрее. Будто за кем-то гнались. Ни капли сходства. Он закрыл глаза. Глаза мальчика открылись. Смотрели не мигая. Что происходит с его матерью? Что с ней делают? Пальцы заметались по клавишам. Он слышал музыку. Может быть, это была не музыка. Просто шум. Музыка для его ушей. Она просто лилась из него. Хлестала. Река, похожая на музыку. Громко, затем тише. Река невидимых слез. Он не мог бы сказать, что это такое. Пальцы все делали сами. Непонятно как. Он открыл глаза. Ему пришлось. Чтобы закрылись глаза мальчика. Он перестал играть и поднялся, опрокинув банкетку, которая с грохотом упала на пол. В ушах продолжала звучать музыка. Он поднял банкетку и глянул в сторону кухни, где стояла она. Не сняв ни пальто, ни перчаток. Приоткрыв губы. В темных очках, скрывающих глаза. Молча. Ее можно было принять за статую. Она словно чего-то испугалась.

— Боже, — сказала она дрожащим голосом. — Как прекрасно.


Он все равно купил дом для Джеки. Рядом жила ее подруга. Пригород. Он слышал о ней от жены и от Кэролин. Вспомнил, что знал сам. Ее лучшая подруга, Пэм. Пэм жила в Ист-Энде. Двое детей. Хороший дом. Иногда Кэролин ходила туда играть.

Он нанял агента, чтобы тот нашел ему дом. Через улицу. Тихий тупичок. Нет машин. Соседи — люди занятые и замкнутые. Если она не захочет этот дом, то он отдаст его кому-нибудь еще. У него было много знакомых, которые были бы рады переехать туда. Нуждавшихся в просторном жилище. Не меньше сотни таких знакомых. Большие комнаты. Светлая кухня. Но эти люди все там загадят. Они будут жить там как чужие. Дом превратится в трущобу. Он знал это. И они знали не хуже его. Им было плевать. На все. Их должны были обеспечивать.

Агент описывал ему дом. Агент ему не верил. Он послал его к своему адвокату. Поручил адвокату этим заняться. Адвокат все устроил. Дом был оформлен на его имя. Чтобы не достался Уиллису.

— Отрадно видеть, — сказал адвокат, сидя за столом в своем кабинете.

— Что?

— Что вы заботитесь о своей семье. Это хорошее вложение денег.

— Может, позвоните Джеки, когда она переедет в новый дом?

Адвокат не ответил ни да, ни нет.

Он подумал, что это из-за Уиллиса. Адвокат боялся Уиллиса.

— Пришло сегодня утром с почтой. — Адвокат протянул ему маленький желтый конверт.

Внутри лежал паспорт. Открыв его, он увидел свою фотографию. Фотография вышла неудачной. Сядьте сюда. Смотрите в объектив. Он чуть не улыбнулся. Свет погас, двери захлопнулись. Ему выдали фотографии. Две штуки. Рядом. И он мог идти. Он мог ехать куда угодно. Ездить по всему миру. Вот как просто. Кто его остановит? У него есть деньги.

— Теперь вы можете воспользоваться теми билетами. Счастливо.

Он закрыл паспорт. Вспомнил первый день там. Страх стен. Он шумно потянул носом. Посмотрел в окно. Паспорт упал на пол. Руки бессильно сжались в кулаки. Большие пальцы ощутили холод тыльной стороны ладони. Джеки у себя дома. В Ист-Энде.

Он нагнулся, чтобы поднять паспорт. Взглянул на адвоката.

— Вы ходили в школу вместе с Джеки.

— Да.

Он продолжал молча рассматривать адвоката. Хорошее лицо. Симпатичное. Заботится о своей внешности. От него хорошо пахнет. Он со своего места чувствовал аромат адвокатского парфюма. Одет с иголочки. Дорогой костюм. Человек, умеющий держать дистанцию. Умеющий выставить. Он посмотрел на стол адвоката. На книжные полки. Книги. Бесконечные ряды книг с золотыми буквами. Ни картинок. Ни рамок.

— У вас есть жена?

— Я гей, — ответил адвокат.

Кто бы мог подумать.

— Значит, вы не подходите.

— Думаю, нет.


Билеты были с открытой датой. Полный тариф. Первый класс. Рейс с пересадкой в Торонто. Сначала на запад, потом на восток. В Испанию. Вот куда они отправятся. Но сначала он хотел заехать в Торонто. Сначала запад. Потом восток. У него имелась веская причина.

«Мерден-Оптика».

Рут могла уехать без проблем. У нее было гибкое расписание. Так она сказала ему с улыбкой. Прежде поцеловала. Чмокнула в щеку. Билет у нее в руке. Она и раньше бывала в Торонто. Где только она не побывала. Он видел ее паспорт. Весь в штампах. Разные названия. В гостиницу, которую она выбрала, они поехали на лимузине. На длинном, просторном внутри, черном, блестящем лимузине. Звезды первой величины. Водитель был в фуражке. Как раз, как он хотел. Так мягко он еще никогда не ездил.

Здание в ночи горело огнями. Почти даунтаун. Он увидел телебашню Си-Эн-Тауэр. Игла в небе. Самое высокое здание в мире. Все здания освещены. Миллионы огней. Воздух казался кристально-чистым.

— Это хорошее место?

— Какое место? — спросила Рут.

— Эта гостиница.

— Да.

— Пять звезд?

Рут улыбнулась.

— Нет.

— Есть тут хорошая пятизвездочная гостиница? — спросил он водителя. Как будто каждый день об этом спрашивал. Только тогда бы ему ни к чему было спрашивать сейчас. Он бы уже сам знал. Это он смекнул.

Водитель не моргнув глазом перечислил несколько штук. Звал его «сэр». Говорил ровным голосом.

— Какая самая лучшая?

Водитель предложил две на выбор.

— Которая из них лучше?

— Трудно сказать, сэр. — Глаза водителя мелькнули в зеркале заднего вида.

— Какая дороже?

— Они обе дорогие, сэр.

— Но одна-то дороже.

Водитель ничего не ответил. Наверное, задумался. Или решил не обращать на них внимания.

Он подумал, не задать ли парню взбучку. Он за дурачка его принимает. Всегда есть лучше, а есть хуже.

Лучшую назвала Рут. Положила ладонь ему на бедро. Это был какой-то знак.

— Хорошо, — сказал он, глядя на нее. Затем обратился к водителю: — Везите нас туда.

Сказал как отрезал.


Кого они не ждали тут увидеть, так это его. Он догадался об этом с первого взгляда на служащего за стойкой регистратора. Однако удивление тотчас уступило место вежливой деловитости. Настроение у него все равно испортилось. Из-за лимузина. Из-за водителя. Сопляк еще. Что он тут делает? В этом городе.

— Одно- или двухкомнатный?

— Двухкомнатный, — ответил он, потому что двухкомнатный всегда дороже. Одной ступенькой выше.

— Багаж? — Регистратор взглянул на Рут. Улыбнулся ей совсем по-другому. Как своей знакомой. Будто узнал. С ней будет легче. И стал задавать вопросы ей. Говорил только с ней. Так было лучше.

Он отвернулся и стал рассматривать фойе. Много места. Люстры. Дорогие стулья и ковры. Мраморный пол. Мраморные статуи. Где-то течет вода. Журчит. Высокие потолки. Коридоры. Балкон вокруг всего здания. Можно видеть номера. Двери. Деревянные двери. Дорогая отделка.

— Сэр?

Он обернулся.

— Как вы предпочитаете расплатиться?

— Булыжниками.

— Простите?

— Вот как мне хотелось бы здесь расплатиться.

Натянутая улыбка. Тугая, как задница.

Вытащив бумажник, он достал свою карточку. Она не была золотой, как другие, что он видел. И серебряной не была. Вообще цветом не напоминала металл. Не то что карточки, которые другие люди бросали на стойку. Он видел. Другие постояльцы. Его была красная. Без имени. Любой мог ею расплатиться.

— Вы хотели бы расплатиться кредитной картой?

— Да. Возьмите, сколько надо.

— Конечно. — Короткий поклон.

Он вспомнил собаку. Собаку Грома. Она умерла. Отвели к ветеринару. Гепатит. Ее все время рвало. Она ничего не ела. Ничем нельзя было помочь. Женщине-ветеринару было очень жаль собаку. Ей правда было жаль. Это было заметно. Она все гладила собаку, говорила ей ласковые слова. Он смотрел на женщину и мечтал о другой жизни. Такое у нее было лицо. Женщина, жалевшая собаку. Она бы и его жалела. В такой же яркой белой комнате. В своем белом халате. Повсюду животные. Он знал, что у нее полный дом животных. Спасенных ею. У него была Рут. Рут тоже была такая. Но Рут отошла. Она не так самозабвенно горевала. Он, наверное, мог бы полюбить эту женщину-ветеринара. За ее нежность. Чистую нежность. И способность забывать о себе. Им пришлось усыпить собаку. Убить. Пришлось убить, потому что она была безнадежно больна. Заболела, сидя на цепи на холоде. Он гладил собаку. Смотрел в ее глаза. Они знали. Знали. Эти глаза скоро умрут. Собака тоже смотрела ему в глаза. «Я не могу тебя спасти, — мысленно говорил он. — Я не могу тебя спасти». Мысленно он плакал. Звучал и другой голос. Дурацкая собака. Я не могу тебя спасти. Дурацкая собака. Кто ты такая?

Служащий схватил карту:

— Мы удержим депозит. Потом вернем на ваш счет при выезде.

Он смотрел на служащего. С ним было что-то не так. Улыбка. Глаза. Зубы. Волосы. Что с ним такое? Он был жесткий, как доска. Извращенец с лицом ангела. Само совершенство. Что он делает в свободное время? Гимнастику?

— Пожалуйста, сэр. — Служащий вернул ему карточку и пододвинул ящик с кнопками и проводом вроде телефонного.

Он медленно нажимал кнопки. По очереди. Пароль. Пришлось отодвинуть от себя подальше. Из-за глаз.

Служащий смотрел на экран у себя за стойкой. Ждал, что ему скажет машина. Затем улыбнулся. Почти с облегчением. Поднял голову. Подал им маленький конверт с двумя карточками внутри. Назвал номер. Обвел в кружок номер, указанный на конверте. И снова назвал его. Затем указал рукой налево:

— Лифты справа от вас. За колоннами.

Они с Рут одновременно посмотрели туда.

— Спасибо, —поблагодарила Рут.

Служащий поднял руку, будто хотел остановить такси. Задрал подбородок. Глянул в сторону. Подбежал человек, чтобы отнести их вещи. Этот был моложе. Он поднял их сумки как некую драгоценность. Крепко за них взялся. Не хотел потерять их по пути. Будто они и в самом деле могли потеряться.

Этот парень ему понравился.

Пока они ехали в лифте, носильщик сообщил ему кучу полезных сведений. Где что находилось. Рестораны. Какая самая лучшая еда. Все это располагалось прямо в этом здании. Торговый центр. Подсказал, какие подарки можно там купить. Он был рад услужить. Он хотел показать им, что он все тут знает. Он был откуда-то еще. Не из места вроде этой гостиницы. Это было заметно. Парнишке нужно было поговорить. Он все говорил, когда они пришли в номер. Все объяснял. Парень занес вещи в номер и ждал.

Он видел такое в кино. Он был не дурак. Вытащив пятьдесят долларов, он протянул их носильщику.

Увидев деньги, парень стал заикаться. Они возымели действие.

— Б-б-б-л-л-агодарю вас, с-с-сэр. Если вам что-нибудь п-ппонадобится, вызовите меня, п-п-пожалуйста. М-меня з-зовут Жан Поль.

— Жан Поль?

— А-да.

— Хорошо. — Он знал, что это не настоящее имя. Но все равно дал парню еще пятьдесят долларов, чтобы поглядеть на выражение его лица.


В костюме, который она для него выбрала, он выглядел моложе. Важно. Шляпу, которую она надела ему на голову, он снял. Такие шляпы он видел на чудаках постарше себя. Широкие поля. Думают, что это придает им шарм. Их жизнь — одно большое приключение. Еще они носили длинные пальто. Как мантии. Придя домой, ели какую-то пареную траву. Грязь. Ни вкуса, ни запаха. Но полезную для желудка. Слушали радио. Засыпали в своих креслах. Быстро лысели. Их жены желали им смерти.

— Не надо шляпы, — сказал он.

Он купил для нее понравившееся ей платье. Она увидела его в витрине. Длинное и черное. Когда она увидела его и остановилась, он обрадовался. Что сможет купить ей это платье. Она стояла на холоде. Ее лицо отражалось в стекле. Рисунки на витрине. Чья-то работа. Он с интересом разглядывал стекло.

Она вышла из примерочной, чтобы показаться ему. Платье сидело отлично. Она провела сверху вниз ладонями по животу.

— Ну и как?

Он слегка качнул головой, не веря. Еще раз качнул. Невольно. Будто не спал целую неделю. Какая красивая. Я тебя не заслужил.

— Хорошо?

Женщина за прилавком наблюдала за ними. Она знала, что он влюблен в Рут. Это было написано у нее на лице. Что она знает. Она видела, как он смотрит на Рут. И она радовалась за него. В его красивом костюме. С зачесанными волосами. Она улыбнулась, потому что она знала. И ей хотелось, чтобы было так. Он улыбнулся ей в ответ. Какой-то незнакомец.

Они пошли ужинать. В ресторан, мимо которого проходили по пути. Внутри все было как в сказке. Темнота. Свечи. Приглушенные голоса. Женщина приняла их новые пальто. Аромат духов. Драгоценности. Седины. Мужчины в костюмах. Некоторые из них словно те в шляпах. Женщины в платьях. Все одеты в новое. Ни одной торчащей нитки. Повсюду деньги. Шепот. Тихие беседы. Неслышное постукивание столовых приборов. Сердце учащенно забилось. Какие тут тонкости. Он боялся сделать что-нибудь не так. Сидя за столиком у окна. Он хотел сесть где-нибудь в глубине. Забиться в темноту. Но женщина посадила их сюда. Это она решила, что им место тут. И он не стал спорить. Рут нравилось смотреть на людей. Через стекло. Не постоянно, но время от времени. Он смотрел на Рут и повторял, что делала она. Белая салфетка на коленях. Особая вилка для салата. Он ел салат, чтобы сделать ей приятно. Соус был еще ничего. Но не сам салат. Листья застревали у него в горле. Приходилось запивать.

Вкус каждого блюда состоял из миллиона вкусов. Он не успевал их считать, пока ел. Она заказала вино. Вино было славным. Красное. Оно не обжигало. После первого глотка он глотнул еще и задумался.

Он заметил, что они почти не разговаривают. Потому что он был занят едой. Он понял, что просто не может оторваться. Такого бифштекса он никогда еще не пробовал. Бифштекс таял во рту. Он и не подозревал, что бывает такое сочное мясо. Он не мог вымолвить ни слова. Его язык изучал новые вкусы. Мелкий картофель с подливой. А это что такое? Он осторожно промокнул губы салфеткой. Как человек за соседним столиком. Человек с часами. Он смотрел, как ест Рут. Тарелка, полная мускулов. Запах чеснока. Она ела аккуратно. Отправляла в рот маленькие кусочки плоти. Он набивал рот. Она тоже молчала. Но говорили ее глаза, блестевшие в свете свечи.

— Еда, — наконец произнес он, удивленно хмыкнув, будто ему не верилось.

Она улыбнулась:

— Отличная.

— Верно, черт побери. — Сказав так, он улыбнулся. Он не хотел так кричать. Люди стали оборачиваться. Но ничего страшного не произошло. Это было почти смешно. Он чувствовал себя великолепно. — Верно, черт побери, — прошептал он, наклоняясь к ней.

— Верно, черт побери, — повторила она и тоже улыбнулась. Будто это были ее слова. Это было лучшее за целый вечер.


Она еще спала. Он встал и поглядел на нее. В комнате было темно. Из-за тяжелых задернутых штор. Женатый человек. Он был рад за себя. Но что-то было не так. Она была не его. Она не могла быть его. Он видел ее тело во всю длину под одеялом. Обнаженное. Между ними по-прежнему ничего не было. Он ничего не мог с ней сделать. Ее прикосновение. Оно убивало. Он гнал мысли о нем. Потом он оделся и вышел.


Адрес он узнал в телефонном справочнике. Поймал такси. Поймать такси было нетрудно. Они ездили повсюду. Таксист был темнокожий. Его это не волновало. Просто другой цвет кожи. Но он задумался.

Он прокричал адрес.

Таксист молча крутил руль. Оказалось, что это далеко.

Он забеспокоился, правильно ли они едут. Он смотрел в окно. Они выехали из даунтауна. Он обернулся назад. Узнать, где они находятся. Позади небоскребы столпились в кучу. Они выехали на шоссе. Здания становились все ниже и ниже. Не было уже ни блеска, ни стали. Бетон. Кирпич. Наверное, они едут в аэропорт. Похоже, что так. Этой дорогой они приехали. Паника захлестнула его. А как же Рут?

— Где мы? — крикнул он.

Таксист назвал адрес. По-английски. Без акцента. Будто другой человек под темной кожей.

За окном мелькали рекламные щиты по обочинам и на крышах. Знакомые названия. Эти названия он знал всю жизнь. Вот откуда они взялись. Тут все их штаб-квартиры.

Они все ехали.

Он посмотрел на счетчик. Цифры стремительно росли.

— Долго еще?

Глаза водителя появились в зеркале заднего вида.

— Пять минут.

— Я думал, что это в Торонто.

— Это все Торонто.

Мимо проносились машины. Таксист перестроился в другой ряд на повышенной скорости. Машины едва не задевали друг друга. Какие-то дюймы между ними. Опасная игра. Ряды машин. Меняются местами. Лезут в соседний ряд. Теснятся. Он вытер вспотевшие ладони о новые брюки. На нем была чертовски белая рубашка. Без единого пятнышка.

Такси съехало с шоссе. Впереди стояло несколько зданий. Все вместе. Невысоких. Промышленный парк. Новые здания, собранные из секций. Горящие транспаранты. Но не при свете дня.

На стоянке он расплатился и вышел.

«Мерден-Оптика». Указатель. Компания Мака. Пока никого нет. Ни одной машины на стоянке. Едва успевшее взойти солнце пряталось за облаками.

Он проводил взглядом отъезжающее такси. Затем обернулся к зданию. Оно было большое. Он посчитал парковочные места. Впереди насчитал двадцать семь. Остальные, наверное, позади здания. На него работали люди. Мак имел голову на плечах. Всегда. Хорошо учился в школе. Вопреки всему. Вопреки ему. Большое здание. Широкое и длинное. Поодаль от шоссе. Он подошел к торцу здания. Там стояли два грузовика с надписью «Мерден-Оптика» по бортам.

За спиной раздались шаги. Обернувшись, он увидел охранника. В семи футах от себя.

— Могу я вам помочь?

Охранник держал руку на кобуре. Это было бы смешно, если бы не было так глупо. Голову охранника украшала шляпа с кокардой. Шляпы он терпеть не мог.

— Вы находитесь на частной территории.

— Я знаю.

— Вы здесь по делу?

Он покачал головой. Охраннику он явно не приглянулся. Охранник был одет в казенный костюм. Этот тип был ему знаком. Он видал такие лица. Пиф-паф. Стрелок. Плохой парень должен умереть.

— Я вынужден попросить вас удалиться.

— Откуда?

— Со стоянки.

Он сделал шаг вперед. Охранник сделал шаг назад. Солнце начинало пригревать. Прорвалось сквозь облака. Гнало прочь утренний холодок. Его пальцы это ощущали. Тепло. Их кончики трепетали от холода.

Охранник пристально смотрел ему в лицо. Губы задвигались, собираясь что-то сказать. Предостережение. Какую-нибудь глупость. Из комиксов. Охранник их так и не перерос. Плохой парень, хороший парень. Плохой должен умереть. Вдруг его глаза оживились. Он вытащил из сумки рацию. Поднес ее ко рту, другой рукой держась за кобуру.

Он сделал несколько стремительных шагов вперед. Выхватил рацию. Швырнул на землю. Рация разбилась.

— Проснись и пой! — закричал он. Сам не зная зачем.

Охранник попятился.

Он был больше. Крупнее многих. Стиснув зубы до боли в челюстях, он надвигался прямо на охранника. Тот пятился.

Позади раздался прерывистый гудок машины. Тихий. Вежливый. Он остановился и оглянулся через плечо. В другой стороне что-то загремело. Он повернул голову. Это охранник свалился на землю, споткнувшись о бордюр. Бетонный. О кромку. Он снова обернулся к машине. Цвета красного вина. Большая. Подъехала прямо к входу в здание. Из машины вышел мужчина в длинном темно-сером пальто. Такой же крупный, как он. Он нажал на кнопку, и все дверцы машины закрылись. Что-то пискнуло.

— Пропусти его, Томми, — сказал Мак. Подошел к двери. Вынул ключи. Открыл замок и вошел.

Охранник уже поднялся. Прошел мимо и тоже вошел в здание. У него были вопросы к Маку. Это не вызывало сомнений.

Теперь он и не знал, идти ли ему туда. Подъехала еще одна машина. Припарковалась. Вышла женщина. Улыбнулась ему. Легкая походка. Беззаботная. Может быть, секретарь в приемной. Она была из таких. Со всеми мила. Она придержала для него дверь, глазами приглашая проходить, и поздоровалась:

— Доброе утро.

— Доброе.

— Все никак не распогодится. — Она выжидающе смотрела на него, пока проходила за стойку. Там стояли два стола. Сняв пальто, она повесила его на вешалку. — Вы хотите видеть мистера Мердена?

Он не ответил. Только поглядел по сторонам.

— Вы, наверное, его брат или еще кто-то.

— Еще кто-то.

— Вы похожи.

— Это не его вина.

Женщина рассмеялась.

— Я сообщу ему, что вы пришли. — Она сняла трубку телефона. — Простите. Как вас зовут?

— Он знает, что я здесь, — ответил он, не желая называть своего имени.

Женщина заговорила в телефон:

— Мистер Мерден. Тут один господин хочет вас видеть. — Она прислушалась, глядя на него. На том конце принимали решение. Всегда нужно принимать решение. — Хорошо. — Она повесила трубку. — Можете подниматься. — Она указала глазами на дверь справа.

За дверью начиналась лестница. Прямо располагалось производственное помещение. Кабинет Мака находился наверху, откуда можно было за всем наблюдать.

Под конец лестницы он запыхался. Подошел к открытой двери. Кабинет Мака был не здесь. Здесь стояли только белые коробки. Маленькие и побольше. Полные шкафы коробок. Впереди виднелась вторая дверь. Слева тянулись окна. Внизу пока никого не было. Только станки. Потом он заметил движение. Один человек. Охранник. Дождавшись, пока сердце успокоится, он двинулся вперед. Приблизился ко второй двери. Послушал, как шелестят перекладываемые бумаги. И шагнул в открытый дверной проем. В кабинет. Мак смотрел на него. Сразу уставился. Но в его глазах сквозила пустота. Так или иначе. Он сидел за большим столом. Начальник. Он уже снял пальто. На столе порядок. Все аккуратно разложено. Бумаги ровной стопкой. Картинки и постеры очков на стенах заключены в рамочки. Идеально ровные. Ни волосок не выбивается из прически Мака.

— Чем могу быть полезен?

Будто он клиент. Он молча вздохнул. Глянул на машины внизу. Через стекло. Большое, широкое, открытое помещение. Люди делают вещи. Это их работа. Мак смотрел на него и ждал. Ждал ответа на свой вопрос. Это не просто разговор. Чем могу быть полезен?

— Да вот, просто стою и смотрю на станки. — Он бросил взгляд на Мака. Может быть, напрасно. Может быть, тот самый взгляд, который он слишком часто на него бросал.

Мак выпрямился в своем кресле. Он узнал этот взгляд, который ему не нравился. Взгляд до сих пор его задевал. Взрослого человека. Зрелого мужчину. Тридцать с лишком. Тридцать три. Сын отца-подростка. Мак начал постукивать ногтем по столу. Отбивать ритм. У него были чистые ногти.

Он вспомнил, как нажимал одну клавишу на рояле. В ту ночь у Рут. Нечто вроде этого. Под его взглядом Мак перестал стучать.

— Ты преуспеваешь, — заметил он.

— Да.

— Ты заслужил.

На этот раз Мак промолчал. Расслабился. Откинулся на спинку кресла. Снова забарабанил пальцем по столу. Пошевелил губами. Будто что-то обдумывал. Узел галстука под застегнутым на все пуговицы пиджаком был завязан идеально ровно. Он побрился. Почистил зубы щеткой и нитью. Прополоскал рот специальным раствором для рта. Подровнял брови. Удалил волосы в носу и ушах.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Мак с нажимом. С жесткостью.

Он посмотрел на Мака.

— Ничего.

— Теперь ты можешь поехать куда угодно. У тебя есть деньги. Можешь вдруг объявиться. Без приглашения.

Какое право? Какое право он имеет? Он, а не Мак. Он сглотнул. Снова глянул в окно.

— Ты купил дом для Джеки. — Эти слова прозвучали недобро. В них был дурной привкус и запах.

Он чувствовал себя отвратительно. Сердце давило в груди. На глаза наворачивались слезы. Он встряхнул головой. Посмотрел на свои руки. Стал безотчетно потирать пальцы. Для Джеки. И для Кэролин.

— Теперь, когда ты получил деньги, все должны тебя простить.

Он не ожидал, что все так выйдет. Он думал, они обнимутся. Смешно.

— Свои деньги я заработал.

Он взглянул на Мака. Он не заработал свои деньги. Просто взял их. Он не хотел их брать. Он взял деньги для них. Чтобы всем было хорошо. Лучше бы он порвал чек на клочки. Прямо в кабинете адвоката. Четырнадцать лет. Возьми свои деньги и убирайся. Проваливай. И обо всем забудь. Ты больше не бедный. Ты свободен. Может быть, мы ошиблись. Вот так мы расплачиваемся. Миллион долларов. Ты свободен. Пошел к черту. Мерзавец. Вот твои деньги.

— Ты разговаривал с Джеки.

— Я все время с ней разговариваю.

А он и не знал. Он был чужой. Человек, который их сделал.

— «Прости старика». — Мак подался вперед. Сцепил ладони на столе. Деловое совещание. Факты. — Это сказала Джеки. Она тебя почти простила. Ты постарел. Смягчился. А раньше был тиран. Власть и самолюбие. Теперь все в прошлом. Теперь ты старый. «Прости старика. Прости и забудь».

Он выглянул в окно. Зажглись огни. Появилось несколько человек. Приступали к работе.

— Никому ничего от тебя не надо.

Он повернулся и шагнул к двери.

— И что хуже всего — тебе больше нечего нам дать. У тебя ничего не осталось. Мы живем сами по себе. Сами! — Последнее слово Мак выкрикнул.

Охранник стоял внизу у лестницы. Стоял, задрав голову в своей шляпе. Слышал все, что было сказано. Смотрел на него. Плохой парень должен умереть.

Он прошел мимо. Не тронул его. Вышел в фойе. Женщина заулыбалась, но улыбка исчезла, когда она увидела его лицо. Он ни слова ей не сказал. Хотя должен был. Толкнул дверь двумя руками. Дверь была на пружинах. Поэтому и не хлопнула. Он вдыхал холодный солнечный воздух и знал, что его ненавидят.

Глава 6

Чего он не ожидал, так это страха. Он сидел в салоне самолета. Тускло светили огни. Люди спали, потому что была ночь. Они летели над океаном. Слышно было, как снаружи гудят двигатели. Гонят самолет вперед. Пилоты знали. Тьма кромешная. Машина без фар. Врежешься запросто. Этого никто не понимает. Темнота — и приехали. Боже. Может быть, пилоты ничего не знают. Он слышал, что они бывают пьяные. Отказ оборудования. Слишком много людей в самолете. Общий вес. Он стал их считать. Вычислять их общий вес. Снаружи было темно. Темнота за окном. Черно. Точно. Черно. Вверху. Внизу.

Рут спала, до подбородка укрывшись синим одеялом. С их стороны в ряду было по два кресла. Дальше длинный ряд посередине. И еще один ряд по два кресла. С другой стороны. Он сидел, закрыв глаза и покрывшись потом. Пытался дышать. Что-то он об этом читал. Врач дал ему брошюру. Глубокое дыхание. Вот что ему было нужно. Когда он впервые почувствовал это. Страх. Впервые там. В западне. Зная, что он совсем один. Его замуровали. Совсем одного. Навсегда. Вот как все началось. Душные стены. Мозг пытается вырваться из черепа. Сердцебиение. Стеснение в груди. Удушье. Сердцебиение. Он готов убить себя. Судороги в желудке. Не боль, но хуже боли. Он не мог дышать. Он хотел встать. Не просто хотел, ему было необходимо. Расстегнув ремень безопасности, он встал. Едва не врезался головой в полки сверху. Посмотрел вокруг. Кто-то спал. Кто-то разговаривал с детьми. Все старались не шуметь. На маленьких экранах шел какой-то фильм. Гонки на автомобилях. По суше. По земле. Где крутятся шины. Он сходил с ума. Подступала дурнота. Он терял сознание. Его тут нет. Он выбросится из самолета. В черное пространство. В черноте ему станет легче. Он плюхнется туда и поплывет. Чернота тянула.

Он пошел в конец салона. К туалетам. Никто не ждал в очереди. Он постоял, разглядывая стену за дверью туалета. Полки. Телефон. Сорок тысяч футов. Представил себе линейки. Тянущиеся снизу. Школа. Доска. На вид стена казалась тонкой. В ней была дверь с ручкой. Аварийный выход. Красные буквы. Слон в посудной лавке. Он приложил руку к стене самолета. Ощутил вибрацию. Из чего их делают? Закрыл глаза. Люди верят. Что самолет умеет летать. А шмель не умеет. Слишком много информации. Это невозможно. Дрожь. Тонкая дорожка под ногами. Под нею — сталь. И пустота. Если он подпрыгнет, самолет сорвется с высоты и упадет. Если все разом подпрыгнут, он сорвется.

— Сэр?

В ушах жужжало. В желудке стоял ком. Сердце грохотало во всем теле. Он пытался сглотнуть. Никак. Еще раз. Ком в горле. Паника.

— Как вы себя чувствуете?

Открыв глаза, он увидел женщину в форме. Попробовал сглотнуть. Не выходило.

— Вам плохо? — Стройная женщина заглядывала ему в лицо. Красивая. Ее глаза метались по его лицу. Она видела пот и бледность. — Что случилось? Чем мне вам помочь?

Он дотронулся до груди. Попытался сглотнуть. Толстый жгут в горле. Длинная пробка.

Она сняла трубку телефона. Произнесла слова, которым ее учили:

— Мне нужен врач.

Он обернулся назад. Посмотрел в салон. Все время пытаясь сглотнуть. Что-то вроде приступа. Что они тут делают, все эти люди? Это как страшный сон. Высоко в черноте. Кто это придумал? Это сумасшествие. Люди в стальной трубе. Черной ночью над черной водой. Он закрыл глаза. Лошади. Его била дрожь. Лошадь и повозка. Вот как надо. Колени дрожали. Зубы выстукивали дробь.

— Сэр? — позвал мужской голос.

Он обернулся и увидел мужчину средних лет. Человека в белой рубашке и черных брюках. На плечах знаки отличия. Золотая нить по темно-синему. Стрелы. Летчик, наверное. Мужчина взял его запястье. Сжал пальцами.

Он почти не понимал, что происходит.

— Вы чувствуете боль в груди?

Зачем он спрашивает? Этот человек. Что он хочет? Это моя рука.

Он качнул головой.

— Я в порядке, — ответил он. И сглотнул.

— Вы можете дышать? Сделайте глубокий вдох-выдох. Вы аллергик?

Он промолчал.

— Вы испытываете боль?

Головы в соседних креслах обернулись в их сторону. Люди смотрели без тени любопытства. Занятые своими мыслями.

Он пошел к себе. Мимо человека. По проходу. Обратно на свое место. Ужас остался позади. Если бы он только мог ходить. Все время ходить кругами. Как в тюремном дворе. Ужас внутри его сжимался. Он сел рядом с Рут. Потянул на себя угол ее одеяла. Укрылся.

К нему подошел человек. Встал у кресла.

— Вы хорошо себя чувствуете?

— Да.

— Это приступ паники?

— Я не знаю. — Но он знал. Врач предупреждал его. Даже дал почитать брошюру. Он прочитал. Но думал, что это все закончилось. Но оно возвращалось. — Да, — признался он.

— Вам нужно успокоительное?

Он не хотел поднимать глаз на мужчину.

— Нет, — ответил он, смотря прямо перед собой. В спинку переднего кресла. Где находился выдвижной столик. Он закрыл глаза. Можно было бы проткнуть стенку.

Мужчина, помолчав, сказал:

— Если вам что-нибудь понадобится, обратитесь к стюардессе.

Он ничего не ответил. Притворился спящим. Дрожь постепенно утихала. Он почти согрелся. Тело Рут рядом с ним. Хотелось прижаться к ней, свернувшись калачиком.

Человек все не уходил.

Он сидел с закрытыми глазами, но знал, что тот стоит подле. Смотрит. Ждет. Присутствие тела. Рядом. Он и ухом не повел. Дрожь набегала лишь изредка. Он успокоился. Человек успокоился тоже. И ушел.


Воздух был другим. Это поразило его, когда он вышел. Под солнце. Нагретый воздух дрожал. Адская жара. Сухость. Вдоль дороги к зданию аэропорта выстроились охранники. С пулеметами. И собаками. Вот это каникулы.

Рут взглянула в небо. Пройдя очередь, они зашли в здание. Он думал, ему поставят штамп в паспорте. Паспорт лежал в кармане рубашки. Он всегда носил его там. Он знал, что паспорт там. Ему хотелось эту отметку. Штампик. Показать, где он был. Как далеко. В какой дали.

Люди говорили на чужом языке. Вот здорово. Кто его здесь поймет? Это было хорошо. Ему сразу полегчало.

Они долго ждали багаж. Но наконец показались их чемоданы. Они вовсе не потерялись, просто их выбросили на ленту почти последними.

Таксист был маленький и сумасшедший. Схватил их чемоданы. Потащил все сам. Не позволил им касаться вещей. Все мотал головой в сторону такси. Так хотел, чтобы они сели к нему. Захлопнув багажник, улыбнулся. И потом смеялся не переставая. Гнал под триста, то и дело заглядывал в зеркало заднего вида. Будто в гонке на арене цирка. Быстрее? Его брови взлетели. Еще? Он и так был напуган до смерти. Вжался в сиденье. Чистые нервы.

Рут держала его за руку. Сжимала и отпускала. Будто дышала вместе с ним.

Он не хотел открывать рот. Их швыряло из стороны в сторону. Тогда он все же сказал:

— Сбрось скорость.

Таксист засмеялся. Его глаза с поднятыми бровями показались в зеркале. Еще? Быстрее? Едва вписался в поворот. Внизу был океан. Далеко внизу. Проклятье.

Крепче сжав его руку, Рут сказала:

— Чудесно, не правда ли? — и стиснула зубы.

Они не разбились. Они не погибли. Это можно было отпраздновать. Какие там каникулы? Они выжили! После поездки в такси. Они почти развеселились. От счастья нервно хватали друг друга за руки, за плечи. Они остались в живых! Он взял все вещи. Как супермен.

Рут расплатилась с таксистом не глядя. Сунула ему всю мелочь, что была в кошельке.

— Может быть, они это нарочно делают, — заметила она, кладя кошелек в сумку, когда они шли к гостинице.

— Что?

— Пугают до смерти, чтобы ты радовался, что выжил.

Слева был виден океан. Он пронес чемоданы в вертящуюся дверь. Гостиница была точь-в-точь ему по вкусу. Недорогая мебель. Потертые ковры. Люди приезжают и уезжают. Много людей. Со всех концов света.

Молодой человек за стойкой регистратора, одетый в темно-зеленую форму, был очень занят. Он не излучал дружелюбие. Даже не пытался. Делал свое дело. Этого было достаточно. В общем, вид он имел довольно равнодушный. Он работал. Покончив с оформлением, он хлопнул в ладоши. Почти улыбнулся. Кивнул. И довольно. Больше он им ничем не был обязан.

Большой гостиничный комплекс из бурого кирпича. Дверь номера открывалась ключом. Ему это понравилось. Ключ на квадратике оранжевого пластика. Такой, что вставляют в замок. Никаких мигающих огней. В номере было две узких кровати. Балкон. Телефонный аппарат двадцатилетней давности. Без кнопок. Без диска. Телевизора не было. Он вышел на балкон. Внизу был розовый теннисный корт. Слева — океан. Маленькие лодки. Большие травяные зонтики. Длинные деревянные шезлонги. Где люди могли загорать. Но было уже поздно. Вдоль пляжа тянулась вереница других зданий. Одинаковые белые домики. Крыши из розовой черепицы. Лепились друг к другу. Ему захотелось здесь затеряться. Ничто бы здесь его не тревожило.

Рут тоже вышла на балкон. Солнце начинало садиться, окрашивая все в бледно-оранжевый цвет. Теплый. Приятный. Тихий. Ему тут нравилось.

— Хорошо? — спросил он.

— А ты как думаешь?

— Ты знаешь.

— Да. — У нее изменился голос. Стал мягче. Походка стала более плавной. Движения округлились. Может быть, сказывалось влияние этого места. Страны. Может быть, она просто устала.

— И мне хорошо.

— Что ж, тогда все в порядке. — Она коснулась его плеча. Поцеловала в щеку.

Он знал, что за этим стоит гораздо большее. Он понимал. Счастье.


В десять часов вечера было еще совсем тепло. Он вышел в одной рубашке. В воздухе разлилась свежесть. Легко дышалось. Жара спала. Они шли по улицам между белых домиков. Общие стены, но дома симпатичные. Раскрашенные двери. Всех цветов. Над некоторыми — вывески. Ресторан. Бар. За решетками — открытые деревянные ставни. Можно заглянуть внутрь. Люди сидят на табуретах. Пьют. Веселятся. За углом улица расширялась. На улице стояли столы и стулья. Кафе. Семьи с детьми. Всякий раз, когда он видел ребенка, на него что-то находило.

— Где ты хочешь ужинать? — Рут, идя рядом, всем интересовалась. Ее глаза примечали каждую мелочь.

Он пожал плечами. Глупый вопрос.

— Я тут ничего не знаю.

— Я тоже. Пойдем куда-нибудь.

Ему нравилось, что и она здесь впервые.

— Где кормят.

— Везде, я думаю, кормят. — Она взглянула ему в лицо. — Ты голоден.

— Ага.

— Нетрудно догадаться.

— Я плохо выгляжу?

— Не хуже, чем обычно. — Она взяла его за руку. — Просто немного осунулся.

Они выбрали место на открытом воздухе. За соседним столиком сидела пара. Краснолицый блондин. Пухлые щеки. Шорты. Рубашка с коротким рукавом. Он ел и ко всем присматривался. Чего-то ждал.

Он слышал, что они говорят по-английски. С акцентом.

Когда Рут сделала заказ, официант быстро забрал меню.

— Спасибо, — поблагодарила Рут.

Официант ушел. Краснолицый человек наклонился к ним через проход:

— Вы говорите по-английски.

— Да, — сказала Рут.

Он ничего не сказал. Он не знал, что им нужно, этим чужакам.

Она прикоснулась ступней к его ноге. Под столом. Чтобы он обратил внимание. Может быть. Или чтобы помог ей. Что именно она имела в виду? Он поглядел ей в лицо. Она смотрела на соседа. Тот ел. И говорил.

— А вы только что приехали, — заметил человек. — Это видно по отсутствию пигмента. — Он показал на них пальцем. По очереди. Сначала на Рут. Потом на него. — Загар. У вас его нет.

Пришлось кивнуть, слегка улыбнувшись. Забавный тип. Вроде дурачка. Его жена молчала. Она ела суп. Беззвучно. Проворно работая ложкой. Вверх-вниз. Будто боялась, что суп у нее отнимут. Что кто-нибудь догадается.

— Вы откуда?

Рут сказала ему.

— Ах, Канада, — сказал человек, смешно растягивая слоги: Кан-на-да. — А мы из Англии. — Это прозвучало так, будто он не надеялся, что они поймут. Словно собрался произнести по буквам. — Из Ланкашира мы. Я занимаюсь текстилем. — Человек перевел взгляд с Рут на него. Снова на Рут. Ждал. Что они расскажут о себе.

Ему захотелось сказать: а я убийца. Но он продолжал молча рассматривать скатерть. Положил ровно ложку. Принесли корзинку с хлебом. Два бокала красного вина.

Человек снова принялся за еду. Он странно держал вилку и нож. Вилку — другой стороной. Ковырял ею в зубах и гонял еду от щеки к щеке. То и дело поглядывая на них.

Он ел хлеб и пил вино. Хлеб хорошо шел под вино.

— Мы должны выпить вместе, — предложил мужчина с набитым ртом. — Где вы остановились?

— В «Лас-Палмерас».

Он удивился, услышав, что она ответила. Но также тому, как она ответила. Будто на своем родном языке. Будто эти слова жили в ней всегда. Может быть, она говорит по-испански. Он никогда ее не спрашивал.

— Хорошо. — Человек поднял бокал.

Его жена, косясь на них, доедала суп. Ее ложка двигалась вверх-вниз. Вверх-вниз. И ни звука. Она больше смотрела на него, чем на Рут.


Англичанина звали Лоренс. Ларри. Ларри. «Нет, зовите меня Ларри, ради всего святого». Боже! Он порядком набрался. Он сказал, что он писатель. Текстильный бизнес принадлежал его отцу. Не его истинное призвание. Хотя он жил за счет денег, приносимых бизнесом. Он засмеялся. Моя любимая каторга. Писательство. Он писал путеводители. Во время своего рассказа он сложил два пальца, изображая человечка, и водил ими по стойке. Туда и обратно кругами.

— Путешественник, — объяснил Ларри. — Ма-а-а-аленький.

Его жена задирала нос. Строила из себя незнамо что. Откинула назад волосы. Или взбила их. Она сидела с краю стойки и пила бренди. Откинув голову. С длинными черными волосами. Наблюдала за ними и тянула из своего бокала. Беззвучно. Она следила за всем. Все примечала. Делала выводы. То и дело что-то привлекало ее внимание, и она впивалась туда глазами. Чтобы вытянуть все до последнего. И потом снова таращилась на него. Слегка откинув голову. В темных тонах. Длинная юбка. Темная блузка с бусинами на запястьях.

Рут было весело. Болтать с Ларри. Они все уже опьянели. Барменшей тут работала молодая блондинка. Натуральные волосы. Натуральный цвет. Смесь оттенков. Такие волосы он всегда себе представлял, когда думал о любви. Она сказала, что приехала из Австралии. Судя по ее акценту, так оно и было. Она ему нравилась. Чем дальше, тем больше. Это было неожиданно. Так много приезжих из Англии. Из Ирландии. Из Австралии. В Испании. Пабы повсюду.

— Здесь чертовски дешевая выпивка, — сказал Ларри. Будто выдал секрет. Огляделся, не слышит ли кто. Наклонился ближе: — Это чертовски приятно.

Он тянул пиво. Неплохое. «Сан-Мигель». Он подумал, не отклеить ли ярлык с бутылки, чтобы взять домой и показать Рэнди. Он привезет Рэнди целый ящик. «Сан-Мигель». Рэнди это оценит. И какой-нибудь испанский сувенир. Он покажет Рэнди фотографии, которые сделает Рут. И Кэролин. И Джеки. Джеки бы понравилось съездить куда-нибудь отдохнуть. Это он сделает в следующую очередь. Она все же приняла дом. В конце концов. Он заехал за ними на такси. Сказал, что хочет купить Кэролин новый наряд. Подарок за то, что она такая хорошая девочка. Такси поехало в другую сторону. Не в молл, а в Ист-Энд. «Где это?» — удивилась Джеки. Когда такси остановилось, она не хотела выходить. Будто ее заманивали в ловушку. Кэролин вышла. Наклонившись, он прошептал ей на ухо: «Это твое». Она вскрикнула. Запрыгала, заскакала. Дом? Да. Дом. Кэролин взбежала по ступенькам. Снаружи два пролета бетонной лестницы. Хватаясь за перила. Они вошли в дом. Сначала Кэролин. Он дал ей ключ, чтобы она открыла дверь. Джеки мешкала на ступенях. Такси уехало. Кэролин была в доме. Он думал, что лопнет от радости. Кэролин пробежала по коридору. Остановилась в дверях. Своей комнаты. Она еще не знала. Смотрела, открыв рот. То на него, то на все это добро. Она вошла. «Это твое». — «Мое?» — «Да, твое. Все». Она вцепилась в него и застыла. Обняла, прижалась к нему. И заплакала. Не так, как плачут от счастья. Будто от боли. Всхлипы. И тут вошла Джеки. «Что случилось?» — «Это все мое». Нет, все-таки от счастья. Сначала он не понял. Понял потом. Она обходила комнату, трогая мягкие игрушки. Коробки с играми. Все еще в упаковках. Коробки с игрушками. Постеры на стенах. Лошади. Щенки. Котята. Джеки смотрела на него, словно не узнавая. Не зная, кто он такой. Вышла из комнаты. Она злилась на него. Она пошла не на кухню, как он ожидал. Он заглянул, но ее там не было. Электроприборы на разделочном столе. Еще в коробках. Кухонный комбайн. Ручной миксер. Электрический чайник. Тостер. На четыре ломтика хлеба. «Папа», — сказала она. Таким тоном, что его чуть не расшиб паралич. Будто он ударил ее. Он пошел к ней. В гостиную. Она глядела на картины. Картины, которые он купил в галерее. В даунтауне. Выбрал те, что должны были ей понравиться. Как он думал. Джеки рассматривала их. Потом обернулась к нему. Вытирая слезу со щеки. «О, папа». Она вовсе не рассердилась. Джеки. Его малышка.

— Да что ты о себе думаешь?

Он вернулся к реальности. Взглянул на жену Ларри. Она смотрела на него. Она ли это сказала? Не похоже. Наверное, это у него в голове. Его собственный голос.

— Да, ты, — сказала жена Ларри.

Ларри тут же на нее уставился. Тихо что-то произнес. Шепотом. Вроде как выругался. Рут тоже смотрела в их сторону. Несколько человек за столиками у двери. Маленький бар. Что-то вспыхнуло и погасло. Только через пару секунд до него дошло, что Рут сделала снимок.

Допив пиво, он поставил пустую бутылку на стойку. Взял следующую. Купленную Ларри. Тот всех угощал. Не разрешал никому платить. Ларри со своими текстильными деньгами.

Жена Ларри сделала глоток из своего бокала. Держа его двумя руками. Темные глаза. Больше она не вымолвила ни слова. Лишь глазела на него. Ее оставили в покое. Хотя теперь стало известно, что за ней водятся странности. За ней надо присматривать.

Когда они вышли из бара, Ларри пошел впереди. Гид. Автор путеводителей. Он знал все. Он хотел поделиться своими знаниями. Это было целью его жизни. Быть британцем и просветителем.

Пиво открыло ему глаза.

— Пошли, — сказал Ларри, шлепая сандалиями и спотыкаясь на мостовой. — За мной, мое войско. — Он взмахнул рукой.

Рут взяла его за руку. Он оглянулся. Позади шла жена Ларри. Темная. Мрачная. Как тень. Она смотрела на него, вытянув шею. Вообще-то смотрела себе под ноги, но ее глаза постоянно лезли на лоб, чтобы увидеть его. Похоже, она его ненавидела.

Рут улыбнулась. Качнула головой. Сжала его руку. У себя за спиной он услышал шипение. Оно исходило от жены Ларри. Да что с ней, черт возьми, такое?

— Есть тут один бар, который работает до утра, — говорил Ларри, продолжая шагать. Ни единого бара поблизости не наблюдалось. — Вот он.

Они шли все дальше и дальше. Ларри призывно махал рукой. Сандалии шлепали по тротуару. Жена шипела позади. Им повстречались несколько испанцев. Пожилые мужчины стояли в дверях. Черные глухие свитера. Черные брюки. Женщина в окне. Черная шаль на голове. Черное платье. Она проводила их глазами на пустом лице.

Ему стало не по себе.

— До утра.

Молодой испанец, сидящий на скутере, пристально глядел на Ларри. Они прошли, а он все глядел.

Ларри скрылся за углом.

— Вот здесь, — не пойми откуда долетел его голос. Откуда-то издалека.

Они повернули за угол. Там стоял Ларри, хлопая в свои розовые ладоши. Воздевая руки, как в молитве. Тряся ими над головой.

— Я же говорил вам, что он здесь!

Он неистово стиснул руки. Затем повернул к двери, где играла музыка, и ввалился в бар.


Он никогда не танцевал. Не любил танцев. Но в ту ночь он танцевал. Со своим новым сердцем. Проснувшись, он вспомнил. Рут еще спала. О чем было сожалеть? Он вышел на балкон. Было еще почти совсем темно. Воспоминания приходили по одному. Затем навалились все вместе. Прекратились. Потом подтянулись еще. Играли гитары. Но не в записи, как он думал, подходя к бару. Ансамбль гитаристов. Резко и быстро били по струнам. Будто кололи гитары ножами. И притопывали. Ему понравилось. Захотелось еще выпить. Ларри заорал на ухо: «Они играют, пока не разобьют пальцы в кровь!» И подмигнул, словно это был намек. Женщины танцевали. Подняв руки над головой. Мужчины танцевали с мужчинами. Двое мужчин в женской одежде. Никто не обращал внимания. Мужчины с женщинами. Женщины с женщинами. Какая разница. Все танцевали. Его заставили встать и тоже начать танцевать. Сначала Ларри. Пошли! Потом Рут. Она улыбалась. Смотря, как он танцует. Ну и пусть. Музыка была подходящая. Жена Ларри и ее глаза. Когда он вышел в туалет, она была там. Ждала. Выглядело это так, будто он пошел за ней. Но он ее не видел. Он задумался. Или видел? Она с шипением толкнула его в кабинку. Оскалила зубы. Не успел он ничего сообразить, как ее рука схватила его за штаны внизу. Стала напирать. Он оттолкнул ее.

— Я знаю, кто ты такой, — сказала она. Он не понял. Она из Англии. Откуда она может его знать? Взглянув в ее глаза, он догадался, что она имеет в виду что-то другое. — С твоей красоткой. — Она задрала блузку. Чтоб он посмотрел. Взяла его руку. Шлепнула ею себя по коже. Его рукой сжала свою грудь. Уродливо засмеялась. Надвинулась и толкнула его к стене кабинки. Шум от ее возни. Этот шум, наверное, был слышен всем. Ее большой и мокрый рот у него на лице. Голодный рев. Ее ноги впились в его брюки. Внизу. Он толкнул ее. Она врезалась в стену. Ударилась головой. Уставилась на него. Со страхом. Испуганно. Но испуг тут же испарился. Что-то в ней переменилось. И он тоже ее знал. Какая она. А не кто она такая. Или кем работает. Не из какой она страны. А какая она. Притворщица. Под одеждой она была животным. Голым и диким. Она мастерски притворялась. Всю свою жизнь. Подобно ему. Она задрала юбку. На ней не было белья. Она взяла его руку и сунула себе между ног. Раздвинула ноги. Стала тереть себя его ладонью. — Да… — рычала она, брызжа слюной. — Вот так. — Она впилась в него губами и рванула на себя. Его пальцы вошли внутрь. Один. Потом три. — Да. Сунь глубже. — Она оскалилась в презрительной ухмылке. Задвигала всем телом, не сводя с него глаз. Не моргая. Злость. И страх. Движение его плеча. Глубже. Она отбросила его руку. Прочь. Развернулась и ушла.

Тяжело дыша, он вытер рот. Вымыл руки. В нем вспыхнуло желание. Впервые за несколько лет.

Когда он вышел, Рут смотрела прямо на него. Танцы. Жены Ларри не было. Но Ларри остался. Качался из стороны в сторону. В каждой руке по бутылке. Он ни о чем не подозревал. Не догадывался. Но Рут смотрела на него. Рут знала.


— Вот к чему приводят танцы, — сказал он.

Он видел, что ей больно улыбаться. Это пройдет, но не сразу.

— Как голова? — спросил он. Ему нужно было поговорить. Проверить, что ей известно. Узнать, как она теперь к нему относится. Не изменилось ли что-нибудь.

— Ш-ш-ш! — Сделав нетерпеливый жест рукой, она скрылась в ванной. Захлопнула дверь. Заперлась.


Они проехали пустыню. Сначала были апельсиновые рощи. Издали апельсиновые деревья казались больными. Одни сухие мертвые ветки. Без листьев. Но когда они подъехали ближе, то стали видны оранжевые точки. Или желтые точки. Лимонные деревья. Кристально чистый воздух. Даже солнце здесь светило по-другому. Потом началась пустыня. Город слева от дороги. Как на Диком Западе. Один в глухой пустыне. Одна улица. Старые здания. Ни души вокруг.

— Наверное, здесь снимают кино, — по-деловому заметила Рут. Она сидела за рулем. Он не хотел вести машину. Он бы не справился.

Начался подъем. Дорога вывела их из пустыни. Через маленький городок. Повсюду признаки нищеты. Похоже на Мексику. Женщина в пончо и соломенной шляпе. Потом поля. Деревья. Города вдали. Построенные недавно. Будто сделанные на одной фабрике. Одинаковые. Сборные. Не такие, как белые деревни.

— Эти города построил Франко, — сказала Рут.

Он посмотрел на нее. Кто такой Франко?

— Чтобы людям было где жить. Но там нечего делать. — Она на секунду задержала на нем взгляд. И все. Кажется, он будет прощен. Хотя она ничего не сказала о его вине. Не стала выяснять. Она все держала при себе. Скрывала. — Я читала о них. Люди просто там живут. Не работают. Они как города-призраки.

Он смотрел на город. Там жили люди. Но жизни там не было. Пустые улицы. Потом город закончился. Началась пустыня. Снова город. Дорога поднималась все выше. Взбиралась на гору. Едва заметно извивалась. Старинный городок по обе стороны дороги. Дома не белые, а разных цветов, в основном бурые. Разные здания. Большей частью — старые. Здесь чувствовалась атмосфера. Он знал, что ему здесь понравится. Они остановились. Была уже почти ночь. Вышли из машины. Он знал, что они на высоте. Может быть, в горах. Потому что они поднимались. Нельзя было глянуть вниз, чтобы определить, куда они забрались. Но он чувствовал, что высоко.

Они сняли номер. Старик за стойкой ни слова не понимал по-английски. Рут говорила с ним по-испански. Старик относился к ней как к родной дочери. Как к принцессе. Его старые глаза смотрели на нее с обожанием.

Комната была маленькая. Оставив свои чемоданы, они вышли в город. Рут хотела все обследовать. Они просто шли по улице. Благодать. На пути им встречались только местные жители. Не то что на побережье, где все были приезжие. Здесь ему больше нравилось. Настоящая Испания. Они подошли к крепостной стене. Прямо в центре города. Старая бурая стена. Бледно-бурая. Как песок. С оттенком красного. Только одна стена. Деревья и скамьи под ними. Ночная тень листвы на камнях. Они немного посидели. Мимо прошли пожилые мужчина и женщина. Пробежали дети. Все смуглые. Черные костюмы. Синие свитера. Темные платья. Шали. Мужчины и женщины помладше. Модно одетые. Ухоженные. Драгоценные камни на платьях. Хотя и скромные. Ни морщинки на белых рубашках. Черные брюки. Иногда свитер. Пуловер с глубоким вырезом. Темно-синий. Или красный. Повсюду курили сигареты. Юные парочки. В объятиях друг друга. Целовались так, будто важнее дела на свете нет. Иные поцелуи длились по нескольку минут. Объятия. Ничего более для них не существовало.

Кролик, которого они ели, был убит и освежеван несколькими часами ранее. Овощи были сорваны в огороде владельца. Тщательно отмыты от земли. Блюдо напоминало рагу. Как раз то, что ему было надо.

— Тебе нравится?

— Ага.

— Я не только о еде.

— Я знаю.

Отблески свечного пламени играли на ее коже. В глазах. На волосах. Она была как картина. Неподвижная. Некоторое время она сидела без движения и молча смотрела на него. Потом спросила:

— Что?

— Ты знаешь. — Чувство к ней переполняло его. Это было счастье. Счастье. Вот как это называлось.

Потом они пошли гулять дальше. Шли медленно. Не торопясь. Прогулка после ужина. Они почти не разговаривали. Зашли в кафе, где сидели два старика, потягивая кофе. Маленькие белые чашки на блюдцах. За одним столиком. Один из них говорил. Что-то подробно объяснял. Бармен был дружелюбный. В стороне висела огромная мясная нога. За стойкой. Привязанная за копыто. Она ему приглянулась. Мух он заметил потом. Один из мужчин указал на ногу. Бармен открыл для них две бутылки лимонада. Консервным ножом. По старинке. Бутылочные крышки шлепнулись в кучу других крышек.

— Caz Limón, — сказала ему Рут. — Dos. — Два пальца вверх.

Бармен не сразу спросил деньги. Он улыбнулся и повернулся отрезать ломоть мяса от ноги. И еще один. Он не обращал внимания на мух. Он положил ломти на большое белое блюдо. Настоящее. Не из пенопласта.

Рут пила из горла. Сначала они стояли у стойки, но потом Рут, обернувшись, посмотрела через плечо. И они сели за столик. Люди приходили иуходили. Это были завсегдатаи. Они заглядывали сюда каждую ночь. Так казалось. Все местные. Они громко говорили. Вроде как спорили. Но не дрались. Просто громкая беседа. Еще бутылки. Бокалы вина. Кофе в маленьких чашках. Мясо с ноги. Мухи, кажется, никого не беспокоили. Интересно, давно ли висело это мясо. Это никого тут не пугало.


Они вернулись в гостиницу. Поднялись в номер. Рут села на край кровати, вдруг отчего-то будто оробев. Что было у нее на уме? Он вышел из ванной. Она, сидя на кровати, сбросила сандалии. Сначала один, потом второй. Новые сандалии, которые купила с лотка у магазина. Океан через дорогу. В том городе было море. Он привык к океану. А там было море. Трудно было носить другую обувь в такой жаре.

Он стоял, думая, не случилось ли чего. Он всегда этого ожидал. Что все закончится. Люди вдруг понимают, что все идет неправильно. Кто знает, что с ним не так. Сколько бы он ни старался. Люди меняются. Что необходимо, чтобы все было правильно? Чтобы оставаться вместе?

Он подошел к окну. Открыл деревянные ставни. Можно было выглянуть прямо на улицу. Маленькая автостоянка. Все машины — маленькие. Желтые. Белые. Красные. До сих пор ходят люди. Тихо. Все охвачено ночью. Нечего бояться.

— Мы здесь надолго? — отчетливо прозвучал ее голос. Она повернула к нему голову. Сидя на кровати.

Он обернулся.

— Ты хочешь домой?

— Нет.

Он прислонился к стене.

— Почему ты ни разу до меня не дотронулся? — Она назвала его по имени. Помолчав, повторила свой вопрос. Будто он не расслышал.

Он кашлянул. Отвернулся к окну.

— Это ничего. Но знаешь… — Она улыбнулась. Намекая на что-то. — Мне бы хотелось. — Сказала это, как говорят в юности. Как подросток. Это рвало ему сердце. «Мне бы хотелось».

Он не знал, что ответить. Его ничто не возбуждало. Ничто его не заводило. Как это объяснить? Вот взять жену Ларри. Она с ним что-то сотворила. Что это было? Что-то отвратное. Ужасное. Он мог бы пропороть ее насквозь. Это принесло бы ему удовлетворение. Рут была не из таких.

Он взглянул на нее. Он любил ее.

— Что-то не так?

Он вздохнул. Сложил руки на груди.

— Со мной, — добавила она.

— Рут?

— Да?

Он не ответил. Она встала и направилась в ванную. Он решил, что она плачет. Но она скоро вернулась. С сухими глазами. Просто разделась. Нежно-голубые трусики. Нежно-голубое белье. Волосы собраны на затылке. Она подошла и поцеловала его. Одно долгое касание губ. Выразительный нежный нажим.

Он взглянул в ее глаза.

— Я люблю тебя, — сказала она. Поцелуй сделал свое дело.

Он не мог оторвать взгляда от ее глаз.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Она снова поцеловала его. По-настоящему. Взяв его лицо в свои руки. Поцелуй. Его было довольно. Почти. В груди поднялась волна.

Глава 7

В аэропорту он почувствовал, что вернулся домой. Хорошо вернуться домой. С Рут. Жизнь изменилась. Определенно изменилась. Каникулы. Он и раньше слышал, что они могут принести перемены. В самолете они держались за руки. Почти все время. Что он станет делать? Какая разница. Наводить порядок. Заботиться о детях. Кэролин. Постарается что можно исправить. Потом, может быть, снова путешествовать с Рут. Он хотел быть с ней. А как же его жена? Придется все поделить. Из-за этого она навсегда лишится покоя. Она захочет отобрать у него больше. Все сразу. Он представлял себе, какой шум она поднимет. Это уж точно. Занятия для него найдутся.

Вдали от аэропорта воздух бодрил. Студеный. Холодный. Это было для него неожиданностью. Он не взял с собой пальто. Холод пронзал насквозь. Его кожа до сих пор пахла Испанией. Таксисты говорили на понятном языке. Этих людей он знал всю жизнь. Такси привезло их к ней в дом. Он вез подарки для Джеки и Кэролин. Он позвонил им домой. По новому номеру. В дом, который купил им. Никто не отвечал. Он взглянул на часы, висевшие на кухонной стене. Пятнадцать минут пятого. Который час сейчас в Испании? Все припомнилось. Все, как наяву. Белые домики. Пляж. Крепостная стена. Мясная нога. Ларри. Жена Ларри. «Да что ты о себе думаешь». Касание дрожащих пальцев.

Из гостиной послышался шорох. Рут бросилась на диван.

— Устала, — объявила она, когда он вошел.

Он был в ее доме. Вот что он вдруг осознал. Он вернулся. А откуда этот дом? Он пока не выяснил.

— Когда тебе на работу?

— В понедельник утром.

Он задумался. Сегодня был четверг.

Позже он снова позвонил. Ответа не было. Десять минут шестого. Может быть, они отправились куда-нибудь на ужин. Он заволновался. Его ведь не было. Он часто тревожился. Это было у него в натуре. Тревога спала с ним и ела. Малейшее подозрение, мельчайший предлог, и она вырастала у него в голове в огромную черную массу. Что-то случится. Нет. Он отогнал от себя эту мысль. Гнал ее прочь. Запрещал себе так думать. Но она возвращалась.

— Что случилось?

Он сел рядом с ней на диван.

— Ничего.

— И все-таки?

— Я звонил Кэролин.

— И никто не поднял трубку.

— Нет.

Вскоре она поднялась, чтобы приготовить ужин. Шесть тридцать пять. Он снова позвонил. Его сердце чуяло беду. Сдерживаемая паника. Он уезжал на две недели. За эти две недели все, что угодно, могло случиться. Пока его не было. Это будет его вина.

Он съел совсем немного. Он не был голоден. Желудок горел огнем. Во рту было кисло и горько. Он взглянул на телефон. Болела и начинала неметь рука. Он сжал руку в кулак и долго не разжимал.

Десять минут восьмого. Он снова позвонил.

— Почему бы тебе не съездить туда?

Он встал и позвонил жене. Жена сняла трубку. Он едва ее слышал сквозь помехи.

— Где ты был?

— Джеки у тебя?

— Нет. Где ты был?

— В Торонто, — ответил он. Больше он ей ничего не сказал.

— Зачем?

— Как Кэролин?

— Я говорю с мобильного. Сделала переадресацию.

— Я звонил Джеки домой.

— В новый дом?

— Да.

— Уиллис его разломал.

— Где они?

— Вернулись в старый.

Повесив трубку, он набрал старый номер. Ответила Джеки. У нее был усталый голос. Усталый в семь пятнадцать вечера.

— Джеки?

— Папа?

— Как дела?

— Ты где?

— Здесь.

— Ты здоров?

— Здоров? Конечно. Как Кэролин?

Она не сразу ответила, а лишь мгновение спустя. Нехорошее это было мгновение.

— Хорошо.

— Что случилось?

— Ничего. — Она чуть не плакала. Комок слез стоял в горле.

— Позови Кэролин.

Настала тишина. Трубку зажали рукой. Мужской рык: «Кто это?» Он услышал, несмотря на руку.

— Это поппи.

— Алло?

— Кэролин.

— Привет. — Она была грустна.

— Как ты?

— Нормально.

— Я привез тебе подарок.

— Откуда? — Она обрадовалась. Но едва-едва. Не так, как обычно.

— Я путешествовал.

Рычащий мужской голос.

— Ладно. Мне нужно идти.

— Алло?

Снова Джеки:

— Увидимся, — и повесила трубку.

Он подождал, стоя у телефона. Сделал самый глубокий выдох, на какой только был способен. Голова болела. Челюсть ломило. Прошло некоторое время, прежде чем он смог сделать следующий вдох. Тогда он повесил трубку.


Рут довезла его до дома. По пути он не произнес ни слова. Молчал, уставившись в одну точку прямо перед собой.

— Не жди, — бросил он.

— Что ты делаешь? Что происходит?

— Поезжай.

Он вышел из машины. Одну вещь, которой его научили там, он запомнил навсегда. Собственность. Уважай чужую частную собственность. Никто не имеет права. Машина Рут. Он вышел. Напротив. Двери. Дома Уиллиса. Обернувшись, он увидел, что Рут стоит на месте. Потом она немного отъехала и снова остановилась. Посмотрела на него. Он открыл дверь в дом Уиллиса и вошел.

Успокойся. Тихо.

— Есть тут кто?

Из кухни вышла Джеки. Синяки на месте обоих глаз. Черные. Черные с фиолетовым. Яркие пятнышки красного. Ее рука потянулась ко рту. К губам. Коснулась пальцами губ. Слегка. Вторая рука была на перевязи.

Он встал рядом с ней. Каникулы. По щекам покатились слезы. Чертовы каникулы под чертовым солнцем. Его загорелые кулаки.

— Где Кэролин? — Он не знал, чего ждать. Он не хотел видеть. Он не хотел знать. Хотелось ударить себя ладонями по ушам. Он так и сделал. И крикнул, зажав ладонями уши. Он закричал так, что подогнулись колени. Он стал разваливаться. Разваливаться на куски. Он развалился. Дом вздрогнул. Каждая стена. Каждое окно. Каждый бокал в буфете. Каждая тарелка. Мебель опрокинулась во всем доме. Треснула пополам. Он обернулся, разинув рот и широко раскрыв глаза. Он всхрапнул. Отнял руки от ушей. Снова всхрапнул. Чтобы слышали в кухне в глубине дома. Никого.

— Кэролин?

Гостиная. Она была на диване. На лице ссадина. Один глаз вспух и закрылся. Слезы застлали все вокруг. Он бросился к ней. Поднял на руки.

— Поппи, — проговорила она слабым голоском. Она почти ничего не весила. Легкая, как перышко. Он отнес ее туда, где была Джеки. Ее ноги болтались в воздухе.

— Где он?

Джеки покачала головой. Ее глаза вздрогнули. Наверху. Невольно выдали. Ее глаза указали наверх. Он дошел до двери. Открыл ее. Поставил Кэролин на ноги. На бордюр.

— Я люблю тебя, — сказал он, нагнувшись и глядя ей в лицо, но скрежеща зубами. Он не знал, на что он сейчас похож. Он повторил свои слова, стараясь говорить помягче.

В глазах Кэролин стояли большие прозрачные слезы. Она кивнула:

— Я знаю, поппи.

— Только тебя я люблю на этом свете.

Джеки медленно шла позади. Медленно, потому что ей было больно идти. Она остановилась в дверях. Оглянулась. Не зная, уходить ли ей. Надо ли ей уходить. Можно ли. Может ли она выйти из этого дома.

Выбраться.

Машина Рут попятилась. Дала задний ход. Остановилась прямо рядом с ним. Он открыл заднюю дверцу.

— Садись. — Он усадил туда Кэролин. Она дрожала, сидя там без пальто. Но в безопасности. — Включи печку.

Джеки по-прежнему стояла в дверях. Смотрела на улицу. На него. На ступени. Назад. Ее рука тянулась к Кэролин. Ее лицо было одно смятение. Неуверенность. Потерянность. Может, так оно и было. А может, ей нужна была его помощь.

Он шагнул к ней. Взял ее руку своей дрожащей рукой. Их тела одинаково трепетали. Будто и не тела вовсе. Оболочки. Она с трудом сошла по бетонным ступеням. С трудом добрела до машины. С трудом нагнулась. С трудом забралась в машину.

— Возьми их, — сказал он Рут.

Она быстро кивнула. Покачала головой. В ее глазах тоже стояли слезы. Она видела, что происходит. Что случилось.

— Поезжай. — Он с силой захлопнул дверцу. Взглянул на открытый вход в дом Уиллиса. Убедился, что машина уехала. У знака «Стоп» дальше по улице. Секунду спустя за углом. Три женских лица обернулись.

Затем он вернулся туда.

Примечания

1

Поппи (англ. poppy) — папаша, дедушка. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Молл — торгово-развлекательный центр.

(обратно)

3

Даунтаун — исторически сложившаяся деловая часть города, чаще всего центральная.

(обратно)

Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • *** Примечания ***