Вдвойне робкий [Андрей Симагин] (fb2) читать онлайн

СЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ файл № 306 ВДВОЙНЕ РОБКИЙ

файл № 306 ВДВОЙНЕ РОБКИЙ

Кливленд.

Огайо.

Между устьем мутной, бурой от городских сбросов Кайахоги и терминалами порта, за бесконечными складскими пристройками, и днем-то редко кого встретишь, а теперь, когда дело шло к полуночи, и вовсе не было ни души. Кого понесет на свалку? Да, если смотреть только на озеро, картина, при надлежащей толике воображения, могла показаться даже романтичной: тьма скрадывала грязь неопрятно заваленной опустошенными упаковками и производственным мусором набережной; пакгаузы лишь темными тенями угадывались позади; а впереди, на том берегу реки, празднично светились вдалеке, будто рождественские игрушки да свечки на чужих елках, небоскребы центра и черная вода озера Эри неторопливо баюкала их, удваивая их заманчивое, но ничего не освещающее свечение.

И тем не менее мужчина и женщина приткнулись именно здесь. Людям среднего возраста, людям такого склада, как эти двое (привычно боящимся оказаться неинтересными и ненужными, не великого достатка, катастрофически не уверенными в себе и все же, несмотря на это, нуждающимся друг в друге), все равно, где приткнуться. Не на танцплощадку же им идти, и не в ночной же бар, и не номер же в мотеле снимать сразу…

Для всех подобных поступков нужно быть совсем иными. Совсем.

Они остановили машину у самого края набережной и не смотрели по сторонам. Только друг на друга.

Женщина чувствовала себя счастливой. Достаточно было просто посмотреть в ее глаза, чтобы убедиться в этом. Просто послушать, как она говорит и как молчит. Она тревожилась, она стеснялась, робела, она то и дело некрасиво облизывала узкие, совсем не привлекательные губы; но ее маленькие глаза сверкали, как, верно, не сверкали уж много-много лет.

И еще она была очень благодарна мужчине, сидящему напротив нее на сиденье маленького автомобиля. Она не говорила этого вслух; об этом нелепо, бессмысленно говорить, об этом не принято говорить. Иногда женщине думалось, что теперь это не принято и чувствовать; подобные переживания в нынешнем высушенном, жестком, механическом мире нелепы не менее, чем слова о них. Последний парень, с которым она пыталась подружиться — сколько же лет прошло, боже? пять? или даже семь? — буквально убил ее, когда, едва они впервые зашли поужинать вдвоем — а ведь ни о любви, ни даже о взаимном желании не было сказано ни слова еще! — коротенько и доверительно побеседовав с барменом, охнул и, ухватив ее за локоть, потащил обратно на улицу: «Пошли отсюда к дьяволу, тут страшно дорогие презервативы…» Она убежала тогда от этого скота и плакала до утра… А этот — этот читал ей стихи.

Виа Гранде, Виа Кроче, Виа Кастельфранко… Вот мы и перед вратами герцогского замка…

И смерти черные крыла не заслонят мне очи. Какой она тогда была — я не забуду, отче…

Нет, не забуду, думал мужчина. У него было так тяжко на душе, что он едва сдерживал крик. Ему хотелось уйти. Нет, убежать. Но он не мог. Бежать было некуда.

От себя не убежишь.

— Мне так трудно в это поверить, — произнесла женщина и, на миг вскинув на мужчину глаза, беззащитно улыбнулась.

Он ласково улыбнулся в ответ.

— Правда? А я верю в перемены. Верю, что, как бы ни было худо, все может измениться к лучшему.

— В глубине души я тоже как бы в это верю, — она нервно вцепилась в висевшую у нее на шее дешевую безделушку-амулетик и принялась вертеть его в холодных, коротких, влажных от волнения пальцах, — но… честно говоря, я была почему-то уверена, что как только ты увидишь меня, так тебе сразу расхочется иметь со мною дело.

— Почему? — мягко спросил он, сверху вниз глядя ей в лицо.

— Н-ну… — она нерешительно пожала плечами. — Потому, что я… не стройная.

— В старину, — еще мягче произнес он и снова чуть улыбнулся, — говорили: каждому писателю господь создал своего читателя, а каждому читателю — своего писателя. Так и тут. Каждому мужчине своя женщина, каждой женщине — свой мужчина. Ты не знаешь разве, что многим мужчинам нравятся полные девушки?

И это ведь правда, подумал он. Посмотрел на отвислую грудь сидящей перед ним женщины, на ее бесформенные колени, на задрапированный нарочито широким платьем, но отчетливо угадываемый дряблый, свалившийся на бедра живот. Даже очень полные, подумал он. Но ведь бывают мужчины, которым действительно нравятся даже очень полные. В этом же нет греха. И мне действительно нравились бы… Она хорошая. Она правда хорошая.

Я не забуду, отче, повторил он про себя.

Ты такой нежный… — прошептала она.

Я бы таким и был, подумал он. То есть я и сейчас нежный, но… Если бы все было так, как у всех, я был бы очень нежный. Такой, как ей видится. И она полюбила бы меня, и те, что были до нее, тоже… Они все были бы мои, и я бы любил их; или, может, какую-то одну из них, самую добрую и замечательную, и мы были бы счастливы… у нас было бы много детей. Я был бы добрым, чутким, отзывчивым… У нас была бы замечательная семья.

И мне говорили бы: «папа».

Дети выбегали бы мне навстречу, когда я приходил бы домой, и радостно кричали: «Папа!» И рассказывали бы мне, что успели натворить за день. А жена встречала бы меня — преданная, радушная, заждавшаяся — и сажала бы за стол есть только что приготовленный яблочный пирог.

А потом мы шли бы в постель.

Я бы знал, что делают мужчина и женщина в постели.

Нам было бы хорошо.

Ему хотелось плакать. Женщина, сидевшая напротив него и теребившая полужес-тяной, полу серебряный листочек на цепочке, и не подозревала, что ему сейчас куда тяжелее, чем ей.

Ей казалось, он сильный, опытный и бережный.

— Я не хочу тебя лишний раз поранить, — честно сказал он, — Очень боюсь доставить лишнюю боль.

— Спасибо, — ответила она, ничего не понимая, но думая, что понимает все. — Знаешь, это хорошо, что ты меня уговорил. Я сама бы так и продолжала бы вечно. Письма, письма…

— Я сразу понял по тому, как ты пишешь, что нам имеет смысл встретиться по-настоящему, — сказал он. — Ты… У тебя есть душа.

Она благодарно улыбнулась. Чуть коснулась его руки кончиками пальцев — и сразу отдернула их, будто боясь обжечься. Будто уже и впрямь обожглась.

— У нас с тобой сразу появилось, о чем говорить… сразу какая-то связь установилась, правда?

— Правда, — потупясь, призналась она.

— Это очень редко бывает. Такая близость.

— Большинство мужчин не считает, что это нужно…

— Большинство мужчин даже не подозревают, чего лишены. Что теряют.

Она помедлила.

— Знаешь, я так и не могу поверить.

— Во что?

— Даже не знаю… Что мы вот так сидим рядом и видим друг друга… не за компьютером, каждый сам по себе а рядом… живые. Три месяца переписки… Я думала, это будет вечно.

— Я знал, что это кончится, — сказал он и сам вздрогнул от неожиданной двусмысленности собственной фразы.

Впрочем, эта двусмысленность была понятна лишь ему.

Женщина доигралась-таки: что-то случилось с замком цепочки, и жестяной листок едва не упал к ней на колени; она едва успела поймать его в ладонь, горестно вскрикнув:

— Ой!

— Дай я тебе помогу, — сказал мужчина и наклонился к женщине. Она закрыла глаза, уже понимая, что сейчас произойдет. Изо рта мужчины неприятно пахнуло словно бы чем-то совсем неживым, какой-то химией. Но женщине было уже все равно, она решилась. Он взялся за цепочку обеими руками, для этого ему пришлось одной рукой обнять женщину за шею, под жидкой паклей ее волос.

— Это подарок сестры… — забормотала женщина беспомощно. Если продолжать говорить, то все еще как бы продолжалось просто знакомство, разговор, вроде долгого письма он-лайн… — На счастье. Казалось бы, куда вульгарнее, просто листок клевера… Но мне нравится.

— Он прелесть… — тихо сказал мужчина.

— Спасибо, — пролепетала женщина, не открывая глаз.

Между их губами было теперь не более двух дюймов. Но мужчина медлил, он никак не мог решиться. Ему было жалко ее. Она была такая хорошая.

Мы сейчас стали бы целоваться, а потом поехали ко мне или к ней, и нам было бы хорошо, думал он. И у нас было бы много детей.

Я не забуду, отче…

Он наклонился и коснулся губами ее губ.

Женщина не целовалась уже много лет. Нельзя сказать, что это прикосновение сразу доставило ей удовольствие. Но она хотела доставить удовольствие мужчине — и скорее поэтому, а не но собственной страсти, чуть застонала и раскрыла рот пошире. Она хотела быть ему приятной. Очень хотела. Он не привлекал ее физически — впрочем, ее давно уже никто не привлекал физически, потому что физически она сама себе была отвратительна; но она не представляла, как жить дальше, если он после сегодняшней встречи больше не захочет с нею видеться. Она была готова на все.

Так ей казалось.

Она совсем не была готова к тому, что в рот ей вместо языка мужчины, ожидаемого со смутным чувством брезгливости и вожделения, вдруг потечет густая, обжигающая, словно кислота, жидкость.

Женщина забилась, попыталась крикнуть. В этом крике, даже если бы ей удалось продавить воздух сквозь гортань, не было бы уже ни тени сексуального. Но опаляющая клейкая масса уже забила ей горло, трахею, едкой топленой смолой хлынула в легкие… Несколько невыносимо долгих и мучительных мгновений женщине казалось, что в груди у нее развели костер. Глаза ее выпучились и полезли из орбит, но она успела увидеть совсем близко от себя глаза мужчины.

Она успела увидеть, что в них блестят слезы.

Потом дикая боль внутри погасила все иные ощущения и впечатления. Только пламя, только раскаленное варево, расплавленный гудрон, затекающий все глубже, заполняющий ее всю, надувающий ее неказистое тело, как автомобильную шину.

Мгновением позже шина лопнула.

…Патрульные заметили одиноко приткнувшуюся за складами машину в семь двадцать утра. Машина казалась брошенной, но кто же за просто так бросит машину? Неуютное место выбрали голубки, чтоб потрахаться, с пониманием отметил про себя Джерри Коэн, выходя из патрульного автомобиля. Такой вариант напрашивался, но тут, в этих гиблых местах близ грузового порта, могло случиться и что-нибудь менее жизнеутверждающее. Джерри Коэн, полисмен со стажем, и это тоже знал прекрасно. Во всяком случае, приближался к тихой машине он неторопливо, вразвалочку, и был очень собран. На всякий случай он расстегнул кобуру.

Осеннее яркое солнце почти не грело. Сверкания много, а толку чуть. На озере перекликались буксиры. Здесь была пустыня. Помойка. В сущности, помойка. Только совершенно безумные люди могли выбрать это место для лирики. Впрочем, думал Джерри Коэн, в стране Бога и моей нет такого закона, который запрещал бы заниматься любовью на свалках, помойках и в прочих неаппетитных местах. Кажется, даже в морге можно. А нынешняя молодежь, так ему казалось подчас, предпочитает иногда морг мотелю. Веселее. Обожрались свободой, к двадцати годам все уже кажется пресным; изюминки хочется. Как это тинэйджеры поют? «Мы лежим с тобой в гробу — я тебя там…» М-да.

Стекла машины запотели, и сквозь них сейчас ни черта не было видно. Видно, давно стоит. Ишь, надышали, подумал Коэн и кончиком резиновой дубинки аккуратно постучал в окошко со стороны водителя.

— Кукареку! — громко сказал он. — Детки, в школу собирайтесь, петушок пропел давно!

Машина осталась безмолвной.

Коэн покусал губу. Оглянулся на напарника — тот внимательно следил за происходящим из-за руля патрульного автомобиля, остановленного в десятке ярдов поодаль. Коэн кивнул напарнику и резко открыл дверь запотевшего автомобиля.

Ему стало худо, и ноги сделались будто ватные. Он едва не сел на асфальт.

— Мама родная… — пробормотал он, оторопело пятясь, и начал икать.

Часом позже здесь все изменилось. Свалка, конечно, осталась свалкой, как и была; и так же перекликались ярко раскрашенные буксиры в порту; и отражения небоскребов центра по-прежнему колыхались на замусоренной воде, то вытягиваясь, то вновь сокращаясь, как некие чудовищные мышцы, никак не могущие завершить гимнастику, — это все были слишком большие, слишком важные объекты по сравнению с еще одной смертью: свалка, порт, деловой центр… Но желтая ограничительная лента, перегородившая доступ к месту, где продолжала скучать бесприютная машина, была уже натянута со всех сторон; жуткое, прокисшее содержимое этой машины с великими трудами уже извлекли из салона и упаковали в пластиковый мешок для трупов, а кругом, вблизи и вдали, сновали, суетились, трудились люди, которым по роду их деятельности даже при виде того, что патрульный обнаружил на переднем сиденье, полагается икать лишь украдкой.

— Здесь отпечатки взяли?

— Здесь не было отпечатков. Только с ее стороны.

— Норман, глянь сюда!

— Я пойду еще разок пройдусь по складам. Должна же была здесь ночью быть хоть какая-то охрана. Может, кто-то что-то заметил…

— Ральф, вы вызвали агентов ФБР?

Молдер приподнял желтую ленту. Скалли, чуть пригнувшись, поднырнула под нее, затем прошел он.

— Офицер! — позвала Скалли. Торопливо проходивший мимо человек с какими-то бумагами в пухлой короткопалой руке обернулся.

— Да? Что вам? Сюда проход закрыт!

Молдер молча показал жетон, а уж потом проговорил:

— Агент Молдер, агент Скалли, ФБР.

Пожилой, коренастый и грузный офицер в штатском улыбнулся и, переложив бумаги в левую руку, протянул правую Молдеру.

— Вот и отлично. Мы вас ждем. Детектив Кросс, полицейское управление Кливленда.

Они обменялись рукопожатием.

— Глэдис Спаркс, наш офицер по связям с общественностью, сочла, что это скорее по вашей части. Честно говоря, я с ней вполне согласен.

Скалли поджала губы. Такое им с Молдером приходилось слышать довольно часто. И, как правило, за этим не стояло ничего, кроме стремления переложить ответственность. Местные власти либо смотрели на них волками, потому что не хотели, чтобы люди из столицы слишком уж углублялись в местные дела, либо, напротив, старались спрятаться за широкими спинами федеральных служащих и свалить на центр наклевывающуюся неудачу. С нормальным отношением встречаться доводилось крайне редко. Обычно — либо та, либо другая крайность. Тут, судя по началу, ожидался второй вариант.

— И что у вас такое? — сухо спросила она.

Кросс перестал улыбаться, почувствовав в ее голосе холодок.

— Труп женщины в машине. Машина здесь, скорее всего, еще с вечера, но во всяком случае, не с раннего вечера. В девятнадцать здесь разгружали прибывший транспорт из Толидо — грузчики клянутся, что набережная еще была пуста.

— Время смерти установлено?

Кросс глянул на нее странно.

— Время смерти по состоянию трупа установить очень трудно… собственно, вы сейчас увидите. Это хорошо, что вы приехали так быстро, труп еще не увезли. Идемте.

Могли бы научиться устанавливать время смерти по состоянию трупа, сварливо подумала Скалли, но сдержалась.

— Личность жертвы? — отрывисто спросила она. Молдер, как всегда поначалу, отмалчивался. Она уж привыкла к этому; если бы он вдруг сейчас подал голос, она бы порядком удивилась.

— Мы нашли сумочку рядом с телом, в ней обнаружились права на имя Лорен Маккалви. Но, честно говоря, мы не уверены, что это она.

— Детектив, я не понимаю, — широко шагая рядом с грузным, одышливым Кроссом, не выдержала Скалли. — Так трудно сравнить фото на документе и лицо погибшей?

— Да, довольно трудно, — промямлил Кросс.

— Труп сильно обезображен? — догадался Молдер.

— Не то слово…

Они остановились возле длинного черного мешка, лежавшего на носилках возле амбулаторной машины. Кросс с очень напряженным лицом наклонился над мешком, кончиками пальцев вцепился в замочек молнии. Чувствовалось, насколько ему не по себе. Он с хрустом потянул язычок.

— Матерь Божья… — пробормотала Скалли.

То, что находилось в мешке, было довольно трудно назвать просто трупом. Даже просто обезображенным трупом. Облитое какой-то отвратительно пахнущей слизью красное голое мясо, приблизительно напоминавшее по форме человека… и кое-где из него торчали, смутно белея в слизи и кровавой жиже, кости. Лобная… челюстная…

— Ее словно в кислоте держали, — сдавленно сказал Кросс; он старался не дышать.

— Интересно, — сказал Молдер и поспешно отвернулся. Стал глядеть на озеро и небоскребы на той стороне Кайахоги. Озеро сверкало под солнцем. Небоскребы грызли прозрачное, как лед, осеннее небо.

— Хорошо, что мы успели вовремя затолкать ее в мешок. Тело разлагалось буквально на глазах. Когда мы ее нашли, эту Лорен, она еще была не такой. Не совсем такой.

— Интересно, — мучительно стараясь взять себя в руки, повторила Скалли вслед за напарником. Других слов у нее сейчас просто не нашлось. — Что же вызвало смерть?

— Пока ничего нельзя сказать.

Молдер тоже справился с собой. Отвернулся от безмятежного озера, вынул из кармана маленькую пробирку и лопаточку для взятия проб, наклонился — лицо его окаменело — и сделал соскоб слизи. Стряхнул полупрозрачный, липкий и клейкий даже на вид комок в пробирку и плотно ее закрыл.

Скалли покосилась на напарника с неподдельным уважением. Ей самой, чтобы заставить себя дотронуться до этого, понадобились бы еще минуты две.

— Эта слизь… — проговорила она. — Вы не нашли ее где-либо еще в машине? На ковриках, на обивке?

— Нет, — отрицательно качнул головой Кросс. — Больше нигде.

— Значит, она была только на теле жертвы?

— Получается, так.

— Женщина была в машине одна?

— На первый взгляд — да.

— Следов пребывания другого лица…

— Насколько можно пока судить, никаких. Теперь вы понимаете, почему мы вас вызвали?

— Да, — кивнул Молдер, а Скалли лишь горько усмехнулась.

Кросс смотрел на них, переводя взгляд со Скалли на Молдера и обратно, словно рассчитывал тут же, не сходя с места, услышать от них объяснение. Подождал, потом все-таки спросил:

— Вы представляете, что тут произошло?

— Нет, — честно ответил Молдер. — Пока нет.

Похоже, Кросс сразу утратил к ним интерес. Он коснулся двумя пальцами виска и сказал:

— Тогда прошу простить. Мне нужно…

— Мы вам позвоним, детектив, как только нам удастся выяснить что-то конкретное, — не дослушав, сказала Скалли. Кросс, похоже, лишь этого и ждал.

— Всего доброго, — с явственным облегчением произнес он.

— До свидания.

Оставшись вдвоем, агенты некоторое время молчали, глядя на черный мешок. Детектив успел задернуть его молнию снова, но ни Скалли, ни Молдер не заметили, когда.

— Молдер… — нерешительно проговорила Скалли. Тут явно пахло чем-то нетривиальным, на грани мистики — не самой мистикой, конечно, ни в какую мистику Скалли не верила, и все годы работы в проекте «Секретные материалы» лишь укрепили ее убежденность в том, что мистики нет и быть не может, — но чем-то… непонятным. Чем-то за гранью. А в таких делах она признавала превосходство Молдера. Ложная гордость не была ей свойственна.

— А?

— Как ты думаешь, что это?

Молдер помолчал еще мгновение.

— Понимаешь, Скалли… Пару месяцев назад на стол ко мне попало одно дело. Из штата Миссисипи. В Эбердине четыре женщины исчезли меньше чем за месяц.

— Именно исчезли?

— Да. Именно. Нашли много позже лишь одну, да и то… Может, одну из тех, а может, еще какой-то женский труп. Он был настолько разложившимся, что опознание оказалось практически невозможно. И, что характерно, по некоторым признакам это все же была одна из тех эбердинок, предположительно можно было даже имя назвать, а следовательно, и время исчезновения… это с одной стороны. Но с другой — за тот срок, что прошел со времени ее исчезновения, труп разложиться так сильно не мог, никак не мог… Загадка. Дело так и осталось нераскрытым.

— Но сейчас мы видим не обычное разложение, а нечто… из ряда вон.

— Вот именно. При таком, из ряда вон, темпе разложения получилось бы, что тот труп все же принадлежал исчезнувшей женщине из Эбердина. Значит, мы вправе предположить, что и там случилось это же самое из ряда вон.

— Что именно?

— Откуда мне знать так сразу…

Он поджал губы, а потом потянул Скалли пробирку с пробой.

— Вот это отвези тоже в морг. Постарайся выяснить состав.

— А ты куда? — недовольно и чуть встревоженно спросила Скалли, принимая у него пробирку.

— А я попробую проверить, не была ли Лорен Маккалви «одиноким сердцем».

— Что?

— Понимаешь, каждая из эбердинских жертв участвовала в этой газетной глупости. Объявления о знакомствах, заочная переписка… Там это называлось «Клуб одиноких сердец». Полиция совершенно справедливо, хотя и безуспешно, отрабатывала версию, согласно которой некий маньяк выбирал себе жертв именно по объявлениям клуба… Хотя какими именно критериями он руководствовался, так и осталось непонятным.

— И ты полагаешь…

— Просто хочу удостовериться — да или нет. Нетривиальная интенсивность разложения у нас есть и там, и здесь. Если Лорен Маккалви писала в газеты, у нас будет еще одно совпадение. И мы тогда вполне сможем предположить, что и убийца совпадает.

— Убийца, приходящий на свидание с канистрой кислоты и выливающий ее на безропотно ждущую душа жертву? — спросила Скалли. И тут же рассердилась на себя: в ее голосе прозвучало слишком много иронии. Так иронизировать можно лишь тогда, когда у самой уже есть какая-то альтернативная версия, более здравая и пригодная для дальнейшей разработки; а у нее пока не было никакой.

Впрочем, Молдер не обиделся. Как всегда.

— Не знаю, Скалли, — проговорил он почти безнадежно. — Но надо же с чего-то начинать.

Квартира мистера Энканто Как было бы славно, если бы вообще не приходилось выходить из дому. Как было бы чудесно. Тахта, книги, компьютер. Книги. Тахта.

Компьютер.

Эта чертовская штука сделала очень много для того, чтобы можно было жить, не выходя из дому. Тексты в редакции пересылаются через сеть. Письма пишутся через сеть. Покупки делаются через сеть. Казалось бы, можно вообще не вставать. Можно не открывать дверь квартиры.

Но этак и заболеть недолго от неподвижности.

И самое страшное — время от времени надо выходить, чтобы поесть. С этим ничего не поделать. Ничего.

Как мистеру Энканто хотелось бы хоть что-нибудь с этим поделать!

Впрочем, с годами отчаяние и всепоглощающее желание что-то изменить притупились. Года четыре назад было почти невыносимо. Он всерьез подумывал о самоубийстве — но так и не решился. Выбрал иное. Это было очень тяжело, он был хорошим человеком. Но даже самому хорошему человеку свойственно чувство голода. Одно время он глушил себя алкоголем, пытаясь то ли перебороть себя, то ли просто уйти от необходимости делать выбор, оттягивая момент, когда выбор станет окончательным, и происходящее перестанет быть трагической нелепостью, из ряда вон выходящим грехопадением, пусть даже несколькими повторяющимися грехопадениями, — и превратится в образ жизни. В обыденность. Но алкоголь не помог. Два дня запоя, три… Потом еще сильнее хочется есть.

Он сломался. Смирился. Убить себя не поднялась рука. А раз не одно — то другое, и tertium non datur. Третьего не дано.

Почему ничего этого не случалось в детстве? Родители бы заметили и, быть может, не допустили. Как-нибудь. Как-нибудь. Они ведь родители, они позаботились бы. Они были хорошие, добрые, веселые. Они любили друг друга, и мистера Энканто любили тоже. Кроме родителей, о мистере Энканто не заботился в жизни никто, ни разу. Хотя бы смеха ради. Но родители рано умерли. Наверное, потому что жили в Неваде в ту пору, когда там то и дело проводились эти важные ядерные испытания. Очень важные. Для защиты страны, для спасения демократии, для утверждения свободы и американского образа жизни на всей земле. Правда, все радиоактивные осадки валили тогда на Хрущева. Как будто американские взрывы не дают осадков, как будто на каждом летящем из расколотого огненного ада нейтроне написано «made in USA,» и потому он, умный и насквозь американский, не прорубает себе, кроша все встречное в щепы, дорожку в молекулах клеток тел тех людей, на которых тоже написано «made in USA», аккуратно обходя их стороной и прошивая насквозь только латиносов, джепов и прочих всевозможных русских.

Это было давно.

Даже запои были давно. Три года назад, четыре…

Сегодня, во всяком случае, из дому можно будет, наверное, не выходить. Хорошо бы. Часам к трем пополудни по ощущениям это станет окончательно ясно. Просто читать книги. Просто писать письма. Добрые. Так, чтобы тем, кто их получает, становилось тепло на душе. Ведь это так важно — чтобы хоть кто-то постарался сделать тебе тепло на душе! Хотя бы на время!

Мистер Энканто чуть встряхнул головой, отгоняя лишние мысли. Последняя строка, написанная его собеседницей, выступавшей в сети под довольно нелепым, но многообещающим именем Объятия, вот уж с минуту стыла на экране без ответа.

ОБЪЯТИЯ: Не думаю, что это такая уж хорошая мысль — встречаться лично. Нет, не думаю.

Мистер Энканто чуть наклонился, и его тонкие пальцы проворно, привычно зашуршали клавиатурой.

ЗАСТЕНЧИВЫЙ: Почему? Чего ты боишься?

Великое достижение цивилизации — переписка он-лайн. Разве газеты сравнятся? Это почти разговор глаза в глаза… даже лучше. Не видно пор и пятен на коже, не угадывается пот, не чувствуется запах изо рта… Никакой физиологии с ее предпочтениями, опасениями, отвращениями и неизбежно, неизбывно мерзкими потребностями. Не хочется ни припасть к губам собеседницы, ни дать ей щетку, чтобы почистила наконец зубы. Только душа.

ОБЪЯТИЯ: Разочарования. Неприятия. Обычные подозрения и страхи. Наверное, даже стандартные.

Мистер Энканто чуть улыбнулся. Как он понимал эту женщину!

Если, конечно, под именем Объятия не скрывается придуривающийся или не вполне нормальный мужчина. Такое бывает в сети, мистер Энканто сталкивался с подобным извращением трижды. Теперь ему казалось, что он научился разбираться и отличать подлинники от фальшивок. Он был уверен, что Объятия — женщина. Если бы его попросили доказать это — он бы не смог, но присягнуть решился бы, не задумываясь. У Объятий была женская душа.

ЗАСТЕНЧИВЫЙ: Поверь мне, пожалуйста. Даже если так случится — в этом тоже не будет ничего особенного страшного. Я-то знаю, я сам так обжегся однажды. Зато представь, как будет прекрасно, если так не случится.

ОБЪЯТИЯ: Да. Да. Я представляю. Правда.

Мистер Энканто по одним лишь этим скупым и коротким словам ощущал тревожный и сладкий трепет в сердце собеседницы. Она жила сейчас настоящей, полной жизнью, эта Объятия, или как там ее звали… то есть зовут, пока еще зовут… на самом деле. И эту полную и настоящую жизнь давал ей он. Он. «От меня есть все же какой-то смысл, — думал он. — Какая-то польза для них. Я тоже приношу им пользу».

ЗАСТЕНЧИВЫЙ: Нельзя же вечно прятаться за своим компьютером.

«Да, — подумал мистер Энканто, написав эту фразу. — Нельзя. К сожалению. Хотя, видит Бог, я все на свете отдал бы, чтобы это оказалось можно».

В дверь постучали.

Это было в жизни, в реальной жизни, будь она проклята. Это не в колонках аудиосистемы компьютера стучало, а за спиной, в прихожей.

Мистер Энканто встал, торопливо нащупывая ногами шлепанцы, и пошаркал к двери. Он был почти уверен, что знает, кто стучит. И он догадывался, зачем.

Сорокалетняя, крашенная под знойную брюнетку, худая, как жердь, квартирная хозяйка, похоже, положила глаз на одинокого, тихого, непьющего мужчину из номера 27. Кто-то, наверное, сказал бы, что эта женщина сохранила хорошую фигуру. Кто-то назвал бы ее стройной и даже привлекательной. Но для мистера Энканто в ней не было ничего заманчивого, она была просто жердью, привлекательной ровно в той степени, в какой может быть привлекательным дерево. Ручка от швабры.

Попробуйте поцеловать или, тем более, укусить ручку от швабры!

Мистер Энканто, не снимая цепочки, открыл дверь.

— Здравствуйте, — сказал он тихо и очень ровно.

Конечно, это была она. Она еще и волновалась. Судорожно поправила прическу. Чуть нервно улыбнулась.

От нее пахло мылом и духами.

— Здравствуйте, мистер Энканто.

— В чем дело?

Она опять улыбнулась. Искоса, чуть жеманно заглянула ему в глаза, пытаясь оценить, как он относится к ее вторжению. Конечное, не поняла. Дура. Похотливая дура без тени души.

— Сегодня, — сказала она застенчиво и оттого чуть ли не игриво, — приходил слесарь, он заменил замки на почтовых ящиках. Я хотела дать вам новый ключ.

И она действительно протянула ему в узкую щель полуоткрытой двери ладонь, на которой лежал маленький ключик.

Мистер Энканто осторожно, аккуратно, двумя пальцами снял ключик с ладони. Ладонь была шершавой, жесткой и влажной. Отвратительной.

— Благодарю вас, — сказал он тихо. Хотел было закрыть дверь, но хозяйка снова поправила прическу и торопливо сказала:

— Мистер Энканто, я знаю, чем вы занимаетесь.

Ему сделалось худо.

— Чем же? — произнес он уже совсем тихо.

— Вы вечно сидите за компьютером и печатаете. Как ни прохожу по коридору — тишина и только клавиатура пощелкивает.

— У вас прекрасный слух, — ровно сказал он.

— Не сердитесь, но это действительно так, и… я же не нарочно. А потом я обратила внимание, что к вам постоянно приходят пакеты от издателей из Нью-Йорка. Вы ведь писатель, правда?

— В определенной степени, — ровно сказал он, стараясь унять дыхание, сбившееся от ее идиотского вступления.

Она помялась. И решительно сказала — с таким видом, словно начала раздеваться для него прямо тут, перед его дверью.

— Видите ли, я тоже пишу.

— Надо же, какое совпадение, — проговорил он, чтобы хоть что-то сказать.

— Нет, правда!

— Сейчас вам не нужно писать? — спросил он.

Она смешалась. Улыбнулась как-то беззащитно, снова поправила прическу. На щеках ее проступили неприятные пятна. Намек был слишком ясен.

Но и сдаваться она не хотела. «Надо же, как ей невмоготу», — гадливо подумал мистер Энканто, когда она, отступив на шажок, снова шагнула к нему почти вплотную — насколько позволяла полуприкрытая, оставшаяся на цепочке дверь, — и сказала:

— Я, конечно, не хочу показаться навязчивой, но вы не были бы против, если бы я… принесла вам посмотреть что-нибудь из своего?

Он помолчал. «Как некстати, — подумал он. — Хотя… все равно скоро уже пора будет убираться из этих краев. Нельзя долго сидеть на одном месте. А ссориться с хозяйкой нет никакого резона».

Он постарался улыбнуться.

— Конечно, — сказал он. И тут же добавил: — До свидания.

И закрыл дверь.

На экране монитора его ждала Объятия.

Квартира Лорен Маккалви Покойная Лорен снимала квартиру на пару с подругой. Так многие делают, очень многие — это гораздо дешевле, но дело не только в чисто экономической выгоде: такое сожительство, хотя и оборачивается иной раз дополнительными хлопотами, неудобствами и даже ссорами, дает выход из одиночества. Или хотя бы иллюзию такого выхода. Моддер не раз и не два встречался с подобными ситуациями и знал, как разнообразны бывают последствия: от крепнущей год от году дружбы или даже сексуальной привязанности до покушений на убийство, тем более опасных, что людям, живущим бок о бок изо дня в день, очень легко сделать друг с другом все, что угодно. Было бы желание. А совместная жизнь чревата желаниями — теми или иными. Одиночество ужасно, но попытки покончить с ним бывают порой не менее ужасны, а вдобавок еще и на редкость отвратительны. Против своей природы лучше не идти. Если тебе на роду написано быть одиночкой — лучше всего понять это как можно раньше, смириться и не пробовать вывернуться наизнанку, надрывая и подвергая смертельному риску и себя, и тех, с чьей помощью пытаешься вырваться за очерченный роком круг.

В данном случае, однако, все было, похоже, более или менее нормально. На столе у подруги Лорен стояла фотография в рамке — и на ней подруга была не с Лорен в обнимку; нет, нормальная девичья фотография с молодым человеком под руку, и оба смеются. А сама подруга сидела в уголке дивана, подобрав ноги, бледная, с заплаканными глазами, ей было зябко от потрясения, и она нелепо прижимала к себе пухлую подушку, словно заслоняясь ею от Молдера, — но все без истерического надрыва, без лживой или опасливой искорки в глубине глаз. Все в меру.

— Ужасно… — пробормотала она в пятый, наверное, раз. — Это ужасно. Он казался таким милым.

— Вот как? — Молдер чуть поднял брови. — По-моему, вы сказали, что никогда не виделись и не встречались с человеком, на свидание к которому вчера отправилась Лорен.

— Так и есть. Я имела в виду, он казался очень милым по переписке. По электронной переписке. Лорен по два часа проводила каждый вечер в сети, заочно беседуя с ним… Вы уверены, что это именно он?

— Конечно, нет. Мы пока ни в чем не уверены, мы просто собираем факты. Лорен и познакомилась с ним через сеть?

— Угу. Вы знаете, теперь очень много стало всех этих каналов для бесед, чатов, индивидуальных каких-то ящиков… я в этом не очень понимаю. Очень многие ходят туда общаться, Лорен говорила, некоторые просто тонут в этом. Будто наркотик. Полная свобода. Можно говорить, что хочешь, притворяться кем хочешь… мужчиной, стариком, ребенком, президентом, русским шпионом… Впрочем, Лорен никем никогда не притворялась. И она была уверена, что Вдвойне Робкий тоже не притворяется, что он и есть такой на самом деле, каким кажется по письмам. Ну, это только называется «письма» — это письменный диалог…

— Я знаю, — кивнул Молдер.

— Она мне показывала кое-какие их разговоры… Знаете, я ей даже завидовала. Так приятно иметь собеседника, который тебя понимает с полуслова и всегда, буквально всегда знает, что сказать. Чтобы тебя поддержать, ободрить… И он не льстец простой, понимаете, такие там тоже бывают, и не грубиян-придурок, нарочно ко всем пристающий с провокационными выпадами и выходками… у них это называется, кажется, «флудер», а может, я и путаю… Нет. Добрый, нежный, сильный, уважающий и понимающий тебя мужчина. Друг. Когда Лорен мне читала или пересказывала их беседы, у нее так сверкали глаза… Понимаете, с тех пор, как они познакомились, она совершенно переменилась. Она стала счастливой женщиной… не побоюсь этих слов.

— Вы не помните, на каком канале это у них происходило?

— Кажется, называлось это «Большое и красивое». Туда ходят люди с избыточным весом. У Лорен были с этим проблемы, вы знаете, наверное…

По тому, что от нее осталось, о таких мелочах судить довольно трудно, подумал Молдер против воли.

— Но Вдвойне Робкого это не беспокоило, он, судя по всему, просто не обращал на это внимание. Ведь речь шла не о сексе. Для секса совсем другие каналы и чаты.

— Вдвойне Робкого?

— Так он подписывался. Там редко кто выступает под настоящими именами, все придумывают себе клички, псевдонимы… «ники» это называется, что ли. Лорен была Крошкой. Иногда — Ласточкой. А этот ее друг подписывался странно: Вдвойне Робкий. Впрочем, Лорен говорила, что бывают гораздо более дикие клички: Покойница, Гитлер, Инопланетное Чудище, Махонькая Гениталька… Все резвятся, как могут. Самовыражение…

— Их вчерашняя встреча была первой?

— Да, я ведь уже сказала. Лорен так нервничала, так боялась… Как девчонка. Знаете, как это бывает: и хочется, и колется. Она и очень хотела, и очень боялась.

— Чего боялась?

— Разочарования, конечно. Увидеться в реальной жизни — это всегда шок. Испытание. Она очень боялась, что разочаруется… а еще больше — что разочарует Робкого. Она страшно нервничала.

— Она не пробовала хотя бы ради такого случая сесть на диету или попытаться что-то в таком роде?

— Нет. Наоборот, в последние недели она все прибавляла и прибавляла. Она пользовалась какими-то сжигателями жира, но все это… так, ерунда, по-моему. От волнения она ела еще больше и ничего не могла с собой поделать. Хотя она понимала, что именно этим в первую очередь может вызвать неприязнь Робкого. Знаете, — девушка печально усмехнулась и поплотнее прижала к себе подушку, — когда влюбишься, кажется, будто готов горы свернуть… но на самом деле не в состоянии отказаться даже от лишнего бигмака.

— По чьей инициативе произошла встреча?

— Вдвойне Робкого, конечно.

— Не такой уж он, выходит, робкий?

— Выходит, не такой уж. Но он очень мягко убеждал Лорен. Очень. Я читала…

У вас не сохранились, скажем, распечатки…

По-моему, Лорен не делала распечаток. Но я могу поискать для вас в компьютере, Лорен разрешала мне иногда им пользоваться, и я, наверное, найду ее переписку. Если только она не поставила ее на пароль.

— Если понадобится, пароль мы снимем… — рассеянно сказал Молдер. Ему покоя не давала какая-то мысль, зудящая на самом краю сознания; вот-вот, казалось, прорвется, достучится… Нет. Ушла, — Да, поищите, пожалуйста. От вас можно позвонить?

Да, разумеется. Телефон вон там.

Девушка встала и, продолжая совсем уж нелепо прижимать к себе подушку, пошла к компьютеру.

Скалли ответила сразу.

— Скалли, похоже, это тот же самый, — вполголоса произнес Молдер. — Только с колонок объявлений он перебрался в компьютерные сети. Прогресс идет семимильными шагами… Я собираюсь послать предупреждения на все серверы.

— Молдер, — напряженным голосом произнесла Скалли, — приезжай поскорее в морг.

— Что такое? Сейчас будет вскрытие?

— Нет, — ответила Скалли после едва уловимой заминки. — Вот как раз вскрытия-то и не будет.

Морг округа Кайахога.

Когда Скалли вошла в помещение морга, детектив Кросс, стоявший у окна в ожидании, обернулся и не удержал удивленного возгласа:

— Это вы?

Скалли не понравилось это удивление. Так мог бы удивиться человек, если бы тот, кого он считал неграмотным дикарем, вдруг принялся наизусть шпарить Еврипида. Она все поняла сразу. Увы, еще попадаются такие персонажи: по телевизору каждый вечер видят, как женщины летают в космос и правят городами и департаментами, но встретившись с подобным казусом в жизни, воображают, будто мир перевернулся.

— А в чем проблема? чуть подняв брови, хрустальным голосом осведомилась Скалли.

Кросс попытался взять себя в руки, но было уже поздно.

— Доктор Креймер не сказал мне, что вы будете присутствовать при вскрытии.

— А я и не буду присутствовать при вскрытии, — пожала плечами Скалли и принялась надевать медицинские перчатки. — Я буду его проводить.

— Вы разве врач?

— А почему такой удивленный тон, детектив Кросс?

Тот несколько смешался, поняв, что переусердствовал.

— Не знаю… — промямлил он. Скалли неприятно было видеть взрослого, даже пожилого человека севшим в такую лужу. Теперь, что ни делай, уж не выберешься. — Наверное… — он перевел дух и решительно закончил: — Я действительно удивлен.

— Да почему же? — спросила Скалли по возможности мягко.

— Не обижайтесь, агент Скалли, — судя по всему, Кросс был неглупым человеком и прекрасно ее понял, — Просто я в определенном смысле несколько, наверное, старомоден.

— Старомоден?

— По правде сказать, я не всегда готов согласиться с тем, что женщинам доверяют дела определенного рода. Равноправие равноправием, но надо же нашему руководству и совесть знать…

— Что вы имеете в виду? При чем тут совесть? Как может совесть противоречить равноправию?

— Как вам сказать… Женщины существа более эмоциональные, с этим вы не станете спорить, надеюсь? В этом утверждении нет никакой дискриминации, напротив. Каждый пол имеет свои сильные и слабые стороны, потому они и нуждаются друг в друге не только физиологически, но и психологически. Надо поставить дело так, чтобы использовать с максимальной пользой сильные стороны и смягчать действие сторон слабых. Вы же не станете отрицать того, что на оперативную работу лучше назначать людей физически более развитых, а на аналитическую — более интеллектуальных? В этом не усмотрите дискриминации? Если я забиваю гвоздь молотком, а шуруп вворачиваю отверткой, из этого не следует, будто я считаю, что отвертка лучше молотка или молоток лучше отвертки, правда?

— Сколько слов! И все для того, чтобы доказать в очередной раз интеллектуальную' ущербность женщины перед мужчиной, не так ли?

— Господи, да совсем не так! Я сказал лишь, что женщины более эмоциональны! — Кросс тоже начал горячиться. — Не знаю, кто убил Лорен Маккалви, но он определенно не отличается рыцарственным отношением к женщинам. И то, что можно реконструировать по его поступку, не может не повлиять, в свою очередь, на ваше отношение к нему.

Скалли вдруг почувствовала усталость. Их спор был лишен всякого смысла. Зря она завелась. Старомоден так старомоден, в конце концов — это не худший из грехов. Своей жене Кросс, вероятно, не позволяет брать в руки ни молоток, ни отвертку. Вероятно, если она еще не ушла от него, ей именно это в нем и нравится. А я, подумала Скалли, вижу его второй и, возможно, последний раз в жизни — и мне нет до него никакого дела…

Она и не подозревала в эту минуту, что почти попала в точку.

— Благодарю вас за заботу, детектив, — сухо, но примирительно проговорила Скалли, — но она тут совсем не к месту. Я вполне способна сохранять хладнокровие в таких ситуациях. Поверьте, у меня лишь одно стремление — раскрыть-дело, найти истину и задержать убийцу. Все то же самое, что и у вас, я надеюсь.

Кросс глубоко вдохнул воздух носом. Он понял, что упал в глазах Скалли безнадежно.

— Поймите, — сказал он негромко и отстранение, — я вовсе не собирался дискриминировать вас как женщину. Мне просто стало вас… жалко, что ли. Не женское дело — ковыряться в… в…

Он так и не подыскал подходящего слова и только махнул рукой, а потом отвернулся и пошел к двери.

— Куда вам направить отчет о вскрытии? — спросила Скалли ему в спину.

— Можете отправить его факсом в полицейское управление, — не оборачиваясь, бросил Кросс уже на пороге, — Мне передадут.

Дверь за ним закрылась.

Скалли покачала головой. На душе остался неприятный осадок: получается— зряшно обидела хорошего человека; но начала этот разговор не она. Сильнее всего обижаются на ближних своих те, кто заботится невпопад, чья забота — обуза и нелепица… Когда от них начинают отбиваться — они смотрят волками. Но стоит им уступить — они для вашей же безопасности отрежут вам руки и ноги, апотом примутся самоотверженно носить вам теплый бульон в постель.

Она прицепила микрофон к воротнику, включила карманный диктофон и, неторопливо идя к холодильным шкафам, начала:

— Сегодня двадцать шестое октября, время — шестнадцать с четвертью, ясная солнечная погода. Приступаю к вскрытию тела, обнаруженного утром на набережной за терминалом порта. Имя жертвы: Лорен Маккалви. Женщина. Белая. Время смерти не установлено. Причина смерти — не установлена…

Скалли обеими руками откинула холодную никелированную крышку бокса, над которой висела табличка: «Лорен Маккалви,» и с силой, машинально рассчитанной на примерный вес тела, которое она видела поутру в мешке, потянула на себя металлический поддон, где покоилась обваренная кислотой несчастная Лорен.

Скалли едва успела отскочить. Поддон выкатился на нее из ледяной глубины с неожиданной легкостью, а когда Скалли инстинктивно толкнула его от себя, обратно, из него, словно из таза со сгнившими томатами, с жутковатым хлюпаньем обильно плеснулось на пол жидкое красное месиво.

Скалли ошеломленно попятилась. Потом еще. Она совладала с собой лишь посреди помещения, шагах уже в восьми от кошмарной, как из фильма о Фредди Крюгере, лужи, натекшей на кафельный пол. С края поддона продолжало капать. К горлу подкатывала тошнота, и колени так и норовили подогнуться. «Жаль, что Кросс ушел, — мельком подумала Скалли, — жаль, что это не он открыл шкаф…»

Вот тут-то и позвонил Молдер…

— …Славный гуляш, — сказал Молдер. У него дрожали губы. — Хрустики в кетчупе.

— Фокс… — обессиленно сказала Скалли, — Вот уж от тебя не ожидала такой черствости…

— Это нервное, — пробормотал Молдер и отвел глаза от до краев полного красной хлябью поддона, где, привольно утопая в ней чуть не до половины, плавал лишившийся всех мягких тканей, изъеденный, щербатый скелет Лорен Маккалви.

Скалли взяла пинцет. Она уже вполне взяла себя в руки, и в том было ее преимущество. Но она понимала Молдера. Страшные первые мгновения, когда она едва успела увернуться от вольготно плеснувшейся струи, нескоро забудутся.

— Посмотри, — проговорила Скалли, сдавливая пинцетом одну из фаланг. Кость промялась под легким нажимом, словно картонная. — Это же кость. Безымянный палец левой кисти Лорен. Обычно кости даже после смерти твердые и хрупкие. Они прочные. Им все равно — жизнь, смерть… А тут словно губка.

Она отложила пинцет. Взяла со стола одну из бумаг, полученных, пока Молдер был в пути.

— А вот поступили результаты анализа слизи, которая была на теле.

— Очень интересно, — сказал Молдер. Он постепенно приходил в себя.

— Это органика. И, что интересно, концентрированная соляная кислота. Это примерно то же, что находится у нас в желудке.

— Желудочный сок?

— Только в несколько раз крепче. Здесь есть и следы пепсина, и некоторых других ферментов, участвующих в пищеварении.

— Наш герой — изрядный химик, если мог синтезировать такую дрянь?

— Похоже на то.

— И именно этот его состав вызвал смерть?

— Не знаю… Наверное. Во всяком случае, ничем иным такое стремительное разложение объяснить нельзя.

— Скалли… — Молдер, не оборачиваясь, показал себе за спину, туда, где красовался своим незаурядным содержимым выдвинутый поддон. — Но, стало быть, эта жидкая масса там… она теоретически должна соответствовать по своему составу тканям человеческого тела. Те же компоненты, что и в клетках кожи, мышц, крови…

— Почти так, но сложнее. Ты же видишь, что прошли сложнейшие биохимические превращения и мы имеем дело с продуктами реакций. Но, обработав образцом слизи клетки различных тканей человеческого тела, кое-что можно выяснить…

— Послушай… И ты успела это сделать?

— Разумеется, реакции ведь, как видишь, идут очень быстро. А выводы?

— Что именно ты хочешь узнать?

— Соответствие составу нормального живого тела!

Скалли, поджав губы, еще раз вгляделась в бесконечные строчки на своих бумагах.

— По-моему, да. Все как будто на месте… — она запнулась. — Кстати, не совсем, но это… так… сколько у кого. Это же не постоянный процент… В этом растворе практически отсутствуют следы пребывания жировых клеток.

— Жира не было?

— Почти. А что такое?

Молдер помолчал.

— А как же избыточный вес? — тихо спросил он, глядя Скалли в лицо.

— Какой избыточный вес?

— При взвешивании трупа на предварительном осмотре вес был зафиксирован равным ста тридцати двум фунтам. А согласно правам, женщина весила сто семьдесят пять.

— Ничего себе кубышка… — вырвалось у Скалли. Она еще раз вгляделась в бумаги. — Нет, не нашла. Может, она просто похудела? Постарались подогнать фигуру?..

— Нет, Скалли. Ее подруга, соседка по квартире, сказала, что Лорен наоборот, в последнее время, наоборот, еще располнела. И очень нервничала, идя на свидание, потому что была такой полной.

Они помолчали.

— Интересно, что это за мотив? Зачем убийце удалять жировые ткани у жертв? — пробормотал Молдер.

— И как? — в тон ему добавила Скалли.

— Действительно: как? Скалли, с кем мы имеем дело, по-твоему, а?

Скалли покосилась на поддон и тут же отвела взгляд.

— Не знаю, — проговорила она негромко. — Не знаю, Молдер. Понятия не имею.

Квартира Эллен Камински.

Противоположности сходятся.

Две подруги, сидевшие друг напротив друга в маленькой, с претензией на уют гостиной, походили друг на друга так же, как могут походить друг на друга двухлитровая пластиковая бутыль темного пива и рюмка белого вина. Большая, рыхлая, почти бесформенная, черноволосая и смуглая, а потому заметно усатая, удручающе пожилая с виду уже в свои неполные тридцать два, — и маленькая, шустрая, с короткими бесцветными волосиками и проворными, как у недавно прирученного грызуна, глазами. Они были почти одногодками — но маленькую можно было принять за дочку большой.

Они жили в квартирах напротив и, наверное, только потому и подружились. Но подружились крепко. Большая не только в движениях своих, но и во всей жизни была рыхлой и неуклюжей, и постепенно ей волей-неволей понравилось быть или, по крайней мере, выглядеть беспомощной. Маленькая и проворная ее опекала — вернее, ей нравилось делать вид, что она заботится, опекает, направляет и бережет. И, главное, удерживает от опрометчивых поступков. Будь большая в жизни совсем одна, ей и в голову не пришло бы собираться делать столько опрометчивых поступков, о намерении совершить которые она регулярно писала или рассказывала маленькой. Так в игру вступило тщеславие обеих, а если дружба не тешит тщеславие дружащих, она, как правило, не бывает крепкой и долгой. Что такое не лестная, не щекочущая самолюбие дружба? Анахронизм… Может, в стихах это и неплохо — в тех, например, что Застенчивый присылал Эллен, в старых итальянских стихах… совсем неплохо — на словах. Дружба и преданность равных, основанная на взаимоуважении и чести. На самом деле это чушь; большая подозревала, что и тогда ничего подобного не бывало, просто древние люди времен какого-то Возрождения любили все приукрашивать красивыми словесами. Ничего не называли прямо.

Говоря попросту, большой нравилось выглядеть непрактичной и нелепой. Это делало ее индивидуальностью. Маленькой нравилось, что она без особых хлопот может ощущать себя такой заботливой и верной подругой. Поэтому большая чуть ли не о каждом вздохе своем рассказывала маленькой, а та объясняла ей, как впредь дышать более правильно.

Им всегда было о чем поговорить.

Большую звали Эллен, маленькую — Джоан.

— Эллен, ты как ребенок. Ну прямо дитя.

— Почему ты так неуважительно обо мне говоришь?

— Господи, да уважительно я о тебе говорю, уважительно!

— Тогда выбирай выражения! — капризничала Эллен.

— При чем тут выражения! Дело слишком серьезное.

Эллен встала и, переваливаясь, подошла к зеркалу. С неожиданным проворством повертелась перед ним всем своим огромным, бесформенным телом. Картинно поморщилась.

— Боже мой, я выгляжу просто ужасно. Просто ужасно! Джоан, ну скажи мне, что это зеркало виновато!

Джоан всплеснула руками.

— Эллен, это же не просто рекламный вброс и не объявление о новой услуге! Это предупреждение ФБР, очень серьезное предупреждение очень серьезного федерального учреждения. И адресовано оно всем женщинам Кливленда. Ты же сама мне его читала, а теперь так наплевательски относишься к тому, что государство о тебе заботится.

— Отдай мне должное, — грузно шагая от зеркала обратно к дивану, произнесла Эллен с неподражаемым достоинством, — я неплохо разбираюсь в людях. Так уж получается. Я вижу людей насквозь и сужу о них крайне объективно.

Джоан, сдерживаясь, несколько раз глубоко вздохнула.

— Послушай, Эллен. Я вовсе не пытаюсь устроить тебе нервный срыв…

— Будто бы? Но у тебя, тем не менее, получается именно это, и получается, должна заметить, очень неплохо.

— Просто я считаю, что тебе следовало бы быть поосторожнее в жизни, вот и все.

— Я очень бесхитростная и считаю, что это мое достоинство. Я не хотела бы измениться.

— Я не собираюсь тебя менять. Ты прекрасный человек. Но никакая бесхитростность и доверчивость не может вынудить человека ехать на красный свет. Это же совершенно разные вещи. Разве выполнять правила движения так трудно?

— Жизнь — не езда по автостраде.

— Жизнь опаснее любой автострады!

— Может быть, но для нее не придумано столь однозначных правил.

— Тем не менее осторожность никогда не бывает лишней.

— Так в жизни шагу не ступишь.

— Ступай, ради Бога, но просто смотри, куда ступаешь.

Так они могли беседовать часами. И, как правило, в конечном счете Эллен уступала. Просто ей всегда надо было, чтобы ее уговорили сделать то, что ей и самой на самом-то деле хотелось сделать. Чтобы не чувствовать себя потом ответственной за последствия.

— Ах, да что же ты так пугаешь меня! Мне ведь и так тяжело. Ведь я, может, наконец-то нашла человека, которому я нравлюсь, и который, кажется, нравится мне!

«Очень характерная оговорка, — подумала хладнокровная Джоан. — Оговорка стопроцентного эгоиста. В том, что она кому-то нравится, она уверена безоговорочно. А вот насчет себя — позволяет себе сомневаться. Любой нормальный человек сначала разобрался бы в себе, а уж потом предъявлял требования к другим».

— Мне и так страшно встретиться с ним впервые. А тут ты еще твердишь полдня, что он, может, Джек Потрошитель!

— Да ведь это не я твержу! Ты сама получила предупреждение ФБР и мне его прочитала сорок минут назад! Я же не говорю, что твой кумир обязательно тот самый человек, о котором нас предупреждают.

— Да, но ты постоянно на это намекаешь. А ведь он не просто незнакомый мне человек. Мы переписываемся уже четыре месяца, и я знаю его лучше, чем себя. И ты читала некоторые его письма. Он прекрасный человек, не так ли?

— Судя по письмам — да, и я от всей души желаю, чтобы, когда вы встретитесь, он оказался именно таким замечательным. Я не хочу, чтобы ты разочаровалась.

— Да что ты заладила: разочаровалась, разочаровалась! Все будет хорошо.

Эллен сама никак не могла решиться идти. Она очень боялась.

В сети она называлась Объятия.

Она с увлечением беседовала с Джоан подобным образом еще долго и совсем перестала следить за временем. В итоге, когда она глянула наконец на часы, оказалось, что идти уже не имеет ни малейшего смысла: она опаздывала больше чем на час.

И по этому случаю закатила целую истерику, а Джоан ее успокаивала и объясняла, что ничего еще не потеряно и можно договориться сызнова.

Улицы Кливленда.

Современному нормальному человеку трудно в это поверить, но Застенчивый мистер Энканто ждал Эллен куда дольше часа и, если бы та, как только обратила внимание на время, сразу поспешила на встречу с ним — они встретились бы; просто она не слишком-то и рвалась спешить и успевать. Она не отдавала себе в этом отчета, но ей хотелось, чтобы Застенчивый, сделавшись этаким мужским аналогом Джоан, тоже еще раз, а то и несколько, поуговаривал бы ее и понастаивал бы на своем. Мистер Энканто с прекрасным букетом в руках стоял близ входа в небольшой ресторанчик, возле которого они сегодня в итоге дневной переписки уговорились повстречаться с Объятиями. Он очень нервничал и чувствовал себя все хуже и хуже: кожа зудела, кое-где уже менялась пигментация и проступали мертвенно-алые, отчаянно шелушащиеся пятна; начинала кружиться от голода голова, а в желудке словно скреблись друг о друга панцирями и щелкали клешнями только что пойманные раки. С десяток, не меньше.

По прошествии двух часов после назначенного срока он понял, что ждать далее — бессмысленно. Объятия оказалась ненадежным другом. Такое изредка случалось. Все бы ничего, если бы не голод. До трех дня мистер Энканто еще надеялся, что сегодняшний день проживет достойно. Спокойно. Без мучений. Потом, когда еще во время диалога с Объятиями он ощутил первые позывы, он, за три с лишним года уже выучив хронометрию процесса с точностью до минут и потому зная себя досконально, постарался все же настоять на немедленной встрече. Казалось, это удалось. Но увы, Объятиям повезло.

А вот Застенчивому — нет.

Надо было срочно что-то предпринимать.

Мистер Энканто с отвращением швырнул букет прямо на влажную после короткого, мелкого дождя мостовую и пошел прочь. Собственно, методика на такие экстраординарные случаи тоже была более-менее отработана, мистер Энканто пару раз уже попадал в подобные ситуации и справлялся с ними именно так. Судьба. Вероятно, думал мистер Энканто, торопливо идя вниз по авеню, он поступал бы так и всегда, не связываясь с хлопотной, тягомотной и небезопасной перепиской, если бы среди проституток не составляли абсолютное большинство поджарые, высушенные жерди наподобие квартирной хозяйки. Во времена Рубенса или, например, Елены Прекрасной мистер Энканто горюшка бы не знал. Но в наш шестеренчатый, турбинно-роторный век мужчины любят женщин, похожих скорее на коленчатые валы и коробки передач, нежели на существа, призванные обеспечивать в семье покой, уют и мягкую нежность.

Впрочем, он несколько кривил сейчас душой и вполне отдавал себе в этом отчет. Переписка не была совсем уж вынужденной, он получал от нее много радости — не меньше, чем его адресаты. На самом деле ему куда больше нравилось общаться по-людски и отогревать души тех, с кем он затем встречался; долгим и тщательным словесным навеванием близости- счастья он хоть как-то искупал перед ними свою последующую вину. И потом — хоть так, но он ими овладевал. Именно словами. Именно до личной встречи, Мужчина должен овладевать женщиной так, чтобы она оставалась после этого жива, и здорова, и радостна, иначе он не мужчина, а что-то вроде наехавшего самосвала: сопротивляться ему, конечно, невозможно, власть его над подвернувшимся ему телом абсолютна, — но толку-то, если после этой власти не с кем поговорить по душам.

Сейчас, однако, было не до душ, не до высоких чувств. Боль становилась невыносимой. Он слишком долго голодал перед вчерашним. Было слишком горько снова делать это, слишком горько… Он держался почти две недели. А когда ему удавалось продержаться столько, всякий раз возникала сумасшедшая надежда, что все уже кончилось, так же внезапно, как и началось, и он нормален, он вдруг снова стал почти нормален… И даже когда просыпались первые признаки голода, он старался не обращать на них внимания, убеждал себя, будто это просто привычка, просто страх голода, а не сам голод, что с этим страхом вполне можно совладать усилием воли, ведь он же хороший человек, добрый, бережный, он не хочет никому причинять зла, ему самому отвратительно то, что происходит с ним…

Теперь за прекраснодушие приходилось платить.

Вечерний город осенью слишком похож на ночной. Огни и безлюдье; только машины несутся, полосуя черный воздух рубиновыми плетьми габаритов, вздымая в воздух мутные облака водяного дыма с мостовых. И проститутки, караулящие клиентов, уже не чая увидеть пешехода, все свое женское внимание отдают проносящимся мимо черным механизмам и выпрыгивают на дорогу чуть ли не прямо под их сверкающие капоты. Проститутки как проститутки — минимум одежды, все в обтяжку, все нараспашку… Глаза — как пальцы карманника, груди — как помпы, ноги — как гидравлические рычаги.

— Эй, тормозни, красавчик! Ну куда ты, сволочь, куда?

— Он меня забрызгал! Он меня нарочно грязью забрызгал!

— Чуки, а ты бы хотела, чтобы он тебя чем забрызгал?

Хохот.

— Да за тридцатку пусть хоть жидким дерьмом забрызгает!

Хохот.

— Алло, на мотоцикле! Мальчик, по-моему, тебя давно никто не любил по-настоящему! Хочешь? Нет? А почему?

— Сюда! Сюда, красавчик! Найдешь здесь все, что хочешь! Мы все умеем! Ну, кого-нибудь выбрал?

«Это уже ко мне», — подумал мистер Энканто, останавливаясь. Исподлобья и чуть щурясь, оглядел ночных красоток. Глаз не на ком остановить. Кости, мышцы и дешевый парфюм.

Впрочем, нет.

«Вот эта наверняка не пользуется большим спросом. Она будет мне благодарна за первые минуты, — подумал мистер Энканто. — Не от хорошей жизни она с такой фигурой пытается подрабатывать на панели, ей наверняка одиноко, и очень грустно, и унизительно… — желудок пекло, будто его выворачивали наизнанку раскаленными щипцами. — Ничего. Потерплю. Хоть пять минут мы с ней поговорим… Пусть у нее станет тепло на душе».

Долго они не проговорили — не о чем; и далеко не ушли — незачем.

Спрятались под навесом у черного хода какого-то ночного бара, за пустыми ящиками; девчонка изобразила игривую и многоопытную улыбку на туповатом, молодом, бесформенном лице. Спрятавшиеся где-то в щеках глазки ничего не выражали.

Вот мы и перед вратами герцогского замка…

— Ну, красавчик, как ты любишь больше всего?

Мистер Энканто мягко, ласково улыбнулся ей в ответ и наклонился, потянувшись губами к ее губам. Но она быстро накрыла его рот шершавой, нечистой ладонью.

— He-а. Без поцелуев. Это негигиенично.

Другой рукой она, не тратя лишних слов, полезла ему в ширинку. Но тут пальцы ее на его щеке слегка сдвинулись от перемены позы и наткнулись на пятно шелушащейся кожи под ухом. Лицо проститутки исказилось от отвращения, она слегка отпрянула.

— А чего это у тебя шкура лезет? Ты часом не заразный?

В голове уже мутилось от невыносимого пламени внутри. Мистер Энканто взял проститутку за горло.

Четвертью часа позже еще одна ночная красавица вела очередного красавчика в тот самый ночной бар — короткой дорогой, мимо черного хода. Красавчик угрюмо молчал. Ему было надо, срочно надо кого-то трахнуть, но разговаривать он не собирался; с какой это стати он за свои же деньги будет еще и разговаривать. Он и без того был не в духе. Шлюха получает — вот пусть и щебечет.

Да она и щебетала, зная правила игры.

— Знаешь, дорогой, тут очень уютно, я уже не раз…

Мужчину в плаще, нелепо стоявшего на карачках над неподвижным женским телом, коленями между уродливо раскинутых толстых голых ног, они оба заметили за грудами пустых ящиков одновременно. Казалось, он, наклонившись над женщиной в этой идиотской позе, целовал лежащую, — но слишком уж она была при этом бестрепетна.

— Эй! — храбро крикнула проститутка.

Мужчина в плаще рывком обернулся. Блеснули во мраке его безумные глаза и какая-то мутная густая слизь, стекавшая с подбородка. Мужчина вскочил и беззвучно прянул в темноту. И тогда проститутка узнала короткое зеленое платье своей товарки.

Она нерешительно шагнула вперед.

Лицо и грудь лежащей были будто съедены кислотой.

Проститутка, чуть присев и стиснув кулачки, завизжала что было сил:

— А-а-а! Это же Холли! А-а-а-а!!! Это же Холли! А-а-а-а!

Она даже не заметила, как смотался от греха подальше ее красавчик.

…В ярком, откровенном свете солнца мусор и грязь выглядят куда отвратительнее, нежели ночью, — зато нет теней и провалов мглы, где могут беззвучно исчезать люди и откуда они, того и гляди, могут вновь появиться на страх всем вокруг. Скалли, брезгливо морщась, присела на корточки возле прикрытого синей пластиковой простыней трупа и откинула часть покрывала. У нее дрогнули губы. Да. Похоже.

Подошел детектив Кросс. После стычки в морге Скалли, честно говоря, не знала, как держать себя с ним — но тот делал вид, будто ничего не случилось, и она с облегчением следовала его примеру.

— Ее звали Холли Маклэйн, — сказал детектив. Молдер, стоявший рядом, кивнул. — Она работала здесь уже года два, но не скажу, чтобы пользовалась популярностью у клиентов…

Молдер снова понимающе кивнул.

— Ее редко снимали… Ну, вы меня понимаете.

— И что тут случилось?

— Насколько я понимаю, это снова наш друг, любитель сгущенных кислот. Девушку нашли вчера вечером. Лицо и грудь жутко обожжены, а дыхательные пути закупорены той же самой вязкой субстанцией, содержащей соляную кислоту.

Помолчали. Всем троим было не по себе. Слишком уж извращенно-жестоким, холоднотехнологическим был способ убийства. Кем надо быть, чтобы вот так, из раза в раз… Впрочем, каков век — таковы маньяки. Век высоких технологий, биохимии, генной инженерии, информатики и прочих. Так что — примите и распишитесь в получении…

— Мы имеем дело с серийным убийцей, — неторопливо и размеренно заговорил Молдер, — который привлекает жертв через Интернет и лишает жизни посредством применения сложного, высокотоксичного органического состава не вполне понятного происхождения. Насколько нам удалось вчера выяснить, детектив Кросс — такой состав нигде в стране и вообще в мире не производится и в промышленности не применяется. Стало быть, это какое-то кустарное производство, которое невозможно обнаружить, и, стало быть, так нам убийцу не достать. С другой стороны, все его жертвы — это одинокие женщины не первой, мягко говоря, молодости и, что существенно, довольно… э-э… внушительной комплекции. Во всяком случае, — он искоса посмотрел на Скалли, и та сразу вспомнила их вчерашний разговор относительно загадочного обезжиривания тела погибшей Лорен, — при жизни.

— Что вы имеете в виду?

— Пока не хочу говорить…

— Послушайте, — тут же вспылил Кросс. — Это пока мое дело! Я его веду, вы не забыли?

— Ни в коем случае, — примирительно ответил Молдер. — Но тут есть один момент, который мне самому не вполне ясен…

— Да уж чего тут мудрить, — презрительно бросил Кросс. — Интернет… Как-то не очень вяжутся ваши построения с этой вот двадцатидолларовой шлюхой! — он носком ботинка показал в сторону синего пластика, под которым кисло тело несчастной Холли.

— Верно, не вяжется, — спокойно согласился Молдер, и Сжал ли в который раз восхитилась его самообладанием. Напыщенный и импульсивный Кросс уже стоял ей поперек горла. Рыцарь, вы подумайте только… — Но я так понимаю, что вчера что-то не связалось у нашего друга. Что-то пошло не так, и ему пришлось импровизировать.

— Это недоказуемое утверждение, — возразил Кросс.

— Пожалуй, пока — да, — признал Молдер.

Его уступчивость отнюдь не смягчила Кросса. Он тут же постарался дожать соперника.

— Я считаю, что даже ваше утверждение о том, будто мы имеем дело с серийным убийцей, тоже пока довольно голословно. Ваши исчезнувшие эбердинки тут явно притянуты за уши, и если их исключить, остается только два трупа, один — женщины, с которой ее вероятный убийца действительно познакомился через Интернет… хотя, если она отправилась к нему на свидание, это не значит, что они и впрямь повстречались и что убил ее действительно он… и второй — вот этой потаскухи, имеющей к Интернету такое же отношение, как я — к китайским искусственным спутникам. Нет ни одного повторяющегося действия, которое подтверждало бы версию серии.

— Нет? — мягко спросил Молдер.

— Нет! — запальчиво ответил Кросс.

А состав, который убийца каким-то образом впрыскивает в дыхательные органы жертв? Он до сих пор никогда и нигде не встречался ни в промышленной, ни в медицинской, ни в криминальной практике, а теперь на протяжении двух суток мы сталкиваемся с ним уже второй раз. Это не повторяющееся действие?

Кросс побагровел. И смолчал. Он сразу понял, что в пылу спора забыл о самом главном и характерном. В пору было проваливаться сквозь землю.

— И еще одно, — Молдер, словно не заметив своей победы, достал из внутреннего кармана пиджака какой-то листок. — Вот несколько писем Вдвойне Робкого к Лорен Маккалви. Они буквально пестрят какими-то именами и цитатами из средневековой итальянской поэзии.

Ну и что? — угрюмо и упрямо буркнул Кросс. — У парня под рукой был барт-леттовский сборник расхожих цитат.

— Этого у Бартлетта нет, я проверял. Гинзелли, Лавитанова, Кортеоне, Ликкуртаджано… — по складам прочитал Молдер и честно признался: — Я этих имен выговорить-то не могу. А тут их не меньше дюжины, и еще пространные цитаты. Вдвойне Робкий — явно большой дока в этом деле. Не меньший, чем в химии. И по этому признаку нам отыскать его будет, я думаю, легче, чем проверяя, кто в городе покупал за последний месяц соляную кислоту.

Кросс помедлил мгновение, потом спросил для верности:

— Скажем, профессор колледжа, преподающий итальянскую литературу?

— Да. Или студент, аспирант… Все равно таких в Кливленде много не наберется. Лавитанова какой-нибудь — это вам не Элвис и не Пол Анка… Вы сможете подготовить такой перечень, детектив Кросс?

Кросс хищно втянул воздух ноздрями.

— Разумеется, — сказал он.

— А вот еще кое-что, что нам поможет, — проговорила Скалли, показывая Молдеру и, для вящей вежливости, Кроссу маленький розоватый клочок.

— Что это? — не сговариваясь, нестройным хором спросили мужчины.

— Это было у Холли под ногтями. Вот только что я нашла, пока вы спорили. Судя по всему, Холли защищалась и пропахала где-то хорошую борозду нашему герою. А у того, судя по всему, кожа сползает, как мокрая бумага. Какой-то дефект обмена веществ, быть может… Я немедленно сделаю анализ. И мы будем знать о нем больше.

— И уже сейчас мы знаем, — пробормотал Кросс, — что у парня должна быть где-то на видном месте характерная, конкретно определяемая ссадина. Хорошо. Это уже хорошо. А то, — он, неумело извиняясь, кинул на Молдера смущенный взгляд и добавил: — Заладили: стихи, стихи! Леви… Лави…

— Лавитанова, — с готовностью подхватил Молдер, явно принимая таким образом извинения детектива. И добросовестно уточнил: — Если я, конечно, произношу это имя правильно…

Квартира мистера Энканто.

Это была ужасная ночь. Мистер Энканто почти не успел поесть, слишком быстро его спугнули. И вдобавок нестерпимо саднила оцарапанная этой проклятой кошкой рука. Он забинтовал ее перед тем, как отправиться в постель, но никакие мази не снимали воспаления. У мистера Энканто всегда очень плохо заживали раны. Каждая царапина была бедствием, с самого детства. Это было предвестием проклятия, которое он, лишенный всех нормальных игр и забав, лишенный всего, что считается детьми почетным и интересным, а потому напротив, выкинутый из обычной жизни еще с той давней поры, долгие годы считал самим проклятием.

Потом ему пришлось узнать, что есть проклятия похуже.

Боль в желудке пульсировала, то пригасая, то вновь схватывая внутренности раскаленными щипцами.

Утром стало лишь немного легче. Горячий душ… кофе… много-много масла…

Немного легче.

Звонок снизу раздался в половине одиннадцатого.

— Да?

Он изо всех сил старался говорить спокойно и как ни в чем не бывало. Его мучила мысль о том, что кто-то из той парочки, что его спугнула, мог увидеть и запомнить его лицо.

А впрочем…

Это было бы, возможно, не худшим концом.

Мистер Энканто очень устал. Но жизнь катилась по раз выбранной колее, как и у всех. Все устали. Он умел смотреть вокруг, он понимал людей и он знал, что все устали. Все, кто катится по раз выбранной колее. Просто его колея немного отличается от прочих.

Пока жизнь катится по колее — она себя защищает. Это одна из составляющих колеи, любой, всякой. Инерция. Пока катишься — не упадешь. Если уж решил в свое время катиться дальше, надо катиться дальше.

— У меня пакет для мистера Энканто, — раздался голос из переговорного устройства, — из компании «Троттер Паблишерз».

— Оставьте его внизу.

— Сожалею, но я должен получить расписку в получении.

— Понял, — сказал мистер Энканто после короткой паузы. Ему категорически не хотелось никого видеть. У него не было сил даже говорить. — Сейчас я спущусь. Спасибо.

Он встал и медленно, едва переставляя ноги, пошел к двери.

В общем холле перед спуском на первый этаж возилась в нижней секции одного шкафов, присев на корточки, дочка хозяйки, четырнадцатилетняя Джесс. Мистер Энканто улыбнулся ей. У него едва хватило сил раздвинуть губы в улыбке, но девочка нравилась ему, просто нравилась, без причин, и он всегда старался быть с нею приветливым. Он знал, что он девочке — не нравится. Он знал, что он ей — неприятен. Но тут уж ничего не поделаешь.

Она проводила его испуганным и враждебным взглядом, и только когда он уже прошел мимо, тихо сказала ему в спину:

— Здравствуйте, мистер Энканто.

Он обернулся и снова постарался улыбнуться.

— Добрый день, Джесси.

И тут из коридора, шагая широко и стремительно на своих голенастых, мосластых ногах, показалась хозяйка. Еще оттуда она начала громко говорить:

— Джесс, ты отправила в прачечную?.. — и тут заметила мистера Энканто. Смешалась, осеклась. — О, мистер Энканто, простите, я вас не заметила.

— Я вышел получить пакет у посыльного, — сказал он, словно его появление в общем холле требовало какого-то оправдания.

Хозяйка поправила прическу.

— Джесси, — сказала она, — а ты знаешь, что мистер Энканто — писатель?

— Знаю, — непримиримо сказала девочка. — Ты мне говорила об этом уже тысячу раз.

Хозяйка искательно заглянула в глаза мистеру Энканто и смущенно улыбнулась. Она была отвратительна.

— Я сейчас как раз собираю свои стихи, мистер Энканто. Если вы не против, я бы их как-нибудь вечером вам занесла.

— Засуньте мне их под дверь, — сказал мистер Энканто.

Она кивнула и снова поправила прическу.

— А когда вы их прочтете, — дрогнувшим голосом спросила она, — может быть, сходим куда-нибудь поужинать вместе?

— О боже, — громко и негодующе сказала Джесси.

— Я сейчас очень занят, — мягко произнес мистер Энканто. — Мне… мне нужно сдавать книгу. Может быть, позже.

Снаружи постучали, и уже безо всякого домофона, просто сквозь дверь, посыльный громко сказал:

— Простите, мистер Энканто, я вас жду!

— Да-да… иду, — пробормотал мистер Энканто так тихо, что вряд ли посыльный мог его услышать. И стал спускаться по лестнице.

Мать подошла к дочери, грозно сдвинув брови.

— Почему ты так грубишь ему все время? — прошипела она.

Дочь непримиримо тряхнула головой.

— Да и плевать, что грублю! — парировала она просто. — Он противный, и я его боюсь. И воняет от него всегда, будто он после бритья мажется хозяйственным мылом.

Мать вздохнула.

Последнее утверждение дочери было чистой правдой. Но хозяйке очень хотелось замуж за спокойного, образованного, покладистого и к тому же ведущего на редкость правильный образ жизни одинокого постояльца. Тут уж не до запахов. Тут надо жизнь свою устраивать наконец.

Полицейское управление Кливленда 1-й участок.

Вечер стремительно вываливался в ночь, и все нормальные люди давно уже сидели кто по барам, кто дома, перед экранами телевизоров. Но здесь не замечали времени. Вернее, очень даже замечали: потому что его всегда не хватало.

— Так, хорошо, — сказал Кросс, вытягивая лист бумаги из факса и быстро пробегая глазами строки фамилий. — Агент Скалли!

— Да? — отозвалась Скалли со своего места.

— Мы только что получили список из Университета. Как у вас?

— Я расширила поиск по всем местным колледжам. Преподаватели, студенты… все. Через несколько минут прокачает.

Стремительно вошел Молдер. Дверь, которую он забыл придержать за собой, захлопнулась с резким стуком, и один из сотрудников, тоже задержавшийся в этот сумасшедший вечер на рабочем месте, недовольно передернул плечами, но не поднял головы от бумаг.

— Извините… — пробормотал Молдер. — Скалли… как тут у вас?

— Заканчиваем.

— Я получил ответ из лаборатории… анализ кожи из-под ногтей Холли.

— И что?

— Посмотри сама, — он положил на стол перед Скалли отчет. — По-моему, более чем интересно. Лаборатория криминалистики провела полный анализ. Химический состав, ДНК… потом сравнили с базой данных.

Скалли всмотрелась в первую страницу. В правом верхнем углу — «Федеральное Бюро Расследований». Ниже: «Октябрь, 27, 1995». Еще ниже — понятные только посвященным скупые колонки цифр.

— И что? — хмуро спросила Скалли, поднимая взгляд на Молдера. — Здесь сказано, что никаких совпадений нет. Человек с такими характеристиками никогда' не задерживался и не состоял под следствием.

— Да, но это не самое существенное. Посмотри следующую страницу.

Скалли перевернула первую страницу отчета. На этот раз она вчитывалась в колонки цифр гораздо дольше. Потом опять подняла на напарника недоуменные глаза.

— Он болен?

— Болен? — странным голосом переспросил Молдер. — Чем?

— Трудно так сразу сказать… Здесь написано, что представленный образец кожной ткани не содержит ни масел, ни жирных кислот. Существует множество факторов, способных вызвать такой результат, хотя… честно говоря, с настолько выраженным дефицитом необходимых веществ я лично до сих пор не сталкивалась. Ты хочешь искать его по базам данных медицинских учреждений?

— Может, это и имело бы смысл, но я не о том, Скалли, — Молдер присел на краешек письменного стола перед нею, — Послушай. Это — не обычное мое безумие, не тарелки и не привидения, так что, — он мягко улыбнулся, — послушай внимательно и непредвзято.

— Я всегда именно так тебя и слушаю, — серьезно ответила Скалли.

— Вот что мне пришло в голову. Что, если этот Вдвойне Робкий убивает не из-за психического расстройства, а просто-напросто из-за физического голода? Может, ему просто-напросто необходимо время от времени восполнять этот самый ярко выраженный дефицит необходимых веществ в организме?

— Господи, Молдер… Из того, что этот лоскуток кожи слишком высох, ты делаешь такие выводы? Да я…

Погоди, Скалли. Я знаю, что ты с такими болезнями не сталкивалась. Никто не сталкивался. Но я не знаю, как иначе объяснить то, что в теле Лорен Маккалви исчезли все жировые ткани. Напрочь, ты же сама убедилась. Он не в канистре и не в бидоне приносит свою странную желеобразную кислоту. В себе, понимаешь? Он каким-то образом… может, при поцелуе даже… парализует жертву впрыскиванием своего пищеварительного сока, окружает жертву этой субстанцией, а потом, дождавшись определенной стадии переваривания, поглощает разжиженные жировые компоненты.

Скалли задумалась.

— В природе такое встречается… — пробормотала она, — Скорпионы, пауки… Но я не знаю, Молдер. Слишком много скорпионов и пауков ползает по Интернету, а?

— К счастью, пока всего лишь один.

— Инопланетянин? — с серьезным видом попробовала подколоть напарника Скалли. Молдер и ухом не повел.

— Скорее — мутант… И знаешь, Скалли… Он ведь, судя по всему, не мальчик и даже не юноша. Та девчонка, которая спугнула его с трупа Холли и видела, как он сбежал, говорит, ей показалось, что ему лет за тридцать, а то и к сорока. Ты представляешь, сколько исчезнувших женщин по всей стране на его совести, если это все так?

— Хочешь разом закрыть пару сотен дел о пропажах без вести? — нахмурилась Скалли. — Намерение благородное, что и говорить…

— Не только это. Четыре женщины в Эбердине исчезли примерно с интервалом в неделю. Не помню точно… Теперь вдруг он начал убивать каждый вечер. Что, если некий процесс в его организме… что бы это ни было… набирает обороты?

— О Господи… — пробормотала Скалли. — Молдер, но… Нет, но это же форменный бред. Вампир, сосущий жир…

Кросс, сидевший поодаль, вскочил со своего места и, размахивая очередным только что полученным листком, быстро подошел к Скалли и Молдеру.

— Тридцать восемь фамилий, — сказал он. — Всего лишь тридцать восемь. Не так много людей в нашем городе знает, что в Италии были какие-то поэты, а тем более помнит их по именам… вы были правы, агент Молдер. Вполне реально обойти всех.

— Давайте начинать, — сказал Молдер.

— Мне хотелось бы с ними со всеми поговорить, — произнесла Скалли задумчиво.

— О поэтике раннего Возрождения? — улыбнулся Молдер. — Твое право, но смотри, как бы разговор не перешел в кулинарную область.

Скалли невесело усмехнулась в ответ и встала. Огладила платье на своей безупречной фигуре.

— Думаю, опасность мне не грозит, жира во мне немного… Помнишь, как говаривал Волк в «Трех поросятах»? Я не буду их есть, они худосочные…

— О чем это вы? — озадаченно спросил Кросс.

— Да так… Мы обратили внимание, что наш Потрошитель предпочитает тучных особ, и, стало быть, Скалли и я при встрече с ним будем в относительной безопасности.

Кросс оттопырил нижнюю губу и хлопнул себя ладонью по большому, доброму животу. В детективе явно было фунтов тридцать-сорок лишку.

— Каждому, — сказал Кросс, потрясая списком, — по…

— Тридцать восемь на три не делится, — быстро сообразила Скалли.

— Значит, вам по двенадцать, а мне четырнадцать, — тоже проявив недюжинный дар счетовода, безо всякого калькулятора в мгновение ока просчитал Кросс. — Две фамилии в бонус. Все-таки изначально это мое дело.

— Идет, — сказал Молдер.

Квартира мистера Энканто.

В пакете была книга.

Его книга.

Пухлая, тяжелая, красивая. Пахнущая бумагой, типографской краской… веками, бессмертием. Что на свете долговечнее слов? Безликие кости и безмолвные черепки, с которыми так носятся археологи? Или, может, заводы Форда?

Смешно.

«Итальянские поэты Нового времени».

Виа Гранде, Виа Кроче, Виа Кастельфран-ко… Этих улиц, наверное, давно уже нет, а их названия звучат, звучат, потому что когда-то один гений расположил их в единственно верном порядке на листе бумаги, нашел им место в своем тексте… а теперь другой… ну, не скажем — гений… другой одаренный сверх всякой меры человек перевел его текст на английский язык, и теперь любой, кто захочет, любой, кто еще сохранил способность читать что-либо, помимо комиксов…

Я был бы гений, тоскуя, думал мистер Энканто бессильно и отрешенно. Если бы не моя странная беда — я был бы гений… Гению нельзя быть таким усталым. Нельзя ни на миг ощущать себя преступником. Ему можно быть злым, эгоистичным, даже несчастным, ему даже можно отвратительно обращаться с любящими его женщинами — это нормально; но постоянная усталость, постоянное отвращение к себе и неизбывное, не отпускающее ни на миг чувство вины убивают любой дар. То, что я при всем том еще как-то делаю свое дело — самый настоящий подвиг.

Эта мысль, однако, почти не утешала. Просто от нее делалось еще более жаль себя.

Мистер Энканто листал книгу своих переводов раз, другой, отходил от стола, бессмысленно глотал, давясь, то оливковое, то сливочное масло, чтобы хоть как-то притушить пламя в желудке, и листал снова… Книга облегчала боль куда лучше, чем дурацкое масло.

Но долго так не могло продолжаться.

Кожа уже переставала зудеть, начинался некроз. Скоро порозовевшие и ороговевшие участки начнут сползать, как капроновый чулок. Мистер Энканто сделается похож на прокаженного. За всю жизнь он только дважды доводил себя до подобного состояния и знал, что выходить из него будет неимоверно трудно. Понадобится усиленное, многократное питание. Надо было немедленно что-то делать. Но он боялся. Он догадывался, что его ищут. После вчерашнего — просто не могут не искать и, возможно, кто-то из той отвратительной парочки, шедшей мимо, запомнил его лицо. Следовало срочно уезжать куда-нибудь подальше, просто срочно, немедленно; но в таком состоянии он не мог ехать. У него не было сил. Впрочем, с этим он как-то справился бы (жизнь воспитала в нем железную волю,) но пройдет еще каких-то несколько часов, и он сделается слишком, слишком заметен. Обязательно надо уезжать — но перед этим необходимо подкрепиться. Как следует подкрепиться.

Компьютер мелодично прозвенел и произнес нежным женским голосом:

— Вами получена новая почта.

Мистер Энканто поморщился. Сегодня он уже не ждал никаких писем и, честно говоря, не хотел их. Всему есть предел. Отвечать в таком состоянии, писать задушевно, нежно и велеречиво… Нет, как хотите, нет.

Повинуясь привычке, он открыл текст послания. И через мгновение на его совсем потерявших цвет, серо-седых губах проступила слабая, но удовлетворенная улыбка.

«Кому: ЗАСТЕНЧИВЫЙ.

От кого: ОБЪЯТИЯ.

Прости. Мне страшно жаль. Мне просто не хватило смелости, а потом, когда я уже набралась духу, — не хватило времени. Давай попробуем еще раз? Пожалуйста. Я все объясню, когда увидимся. Хотя ты, наверное, и так все понимаешь. Ты же всегда все понимаешь, правда? Ты же удивительный. Такой добрый, такой чуткий. Я очень хочу встретиться. Обещаю в обморок не падать. Виноватая и раскаивающаяся Эллен».

И в этот момент в дверь постучали. Настойчиво, сильно. Помертвев, мистер Энканто встал и пошел к двери.

— Кто это?

— Я хотел бы поговорить с мистером Энканто, — раздался с той стороны незнакомый, уверенный мужской голос. Совершенно, казалось, утратив свою железную волю, мистер Энканто, ни слова не говоря и ни о чем более не спрашивая, открыл дверь настежь.

Широко улыбаясь, вошел пожилой и очень тучный человек. Показал жетон.

— Детектив Кросс, полицейское управление Кливленда, — сказал он. — Вы мистер Энканто? Простите за поздний визит. Я хотел бы задать вам несколько вопросов…

Его мне сам Господь послал для начала, подумал мистер Энканто и закрыл дверь.

Тогда детектив Кросс увидел, что у мистера Энканто забинтована кисть руки, и улыбка сползла с его круглого, доброго лица.

Ресторан «Малибу».

Уже легче.

Уже легче, думал мистер Энканто, с пониманием и нежностью глядя, как неловко, едва помещаясьна стуле, сидит напротив него тщеславная и глупая клуша. Если бы не переезд, на детективе можно было бы остановиться. Но потребуется много сил, и Бог весть, сколько времени я буду устраиваться на новом месте… сколько времени пройдет до того, как удастся подкрепиться там. Чемодан мистер Энканто уже собрал, но на встречу с Эллен пошел, тем не менее. Впереди — долгий путь и неизвестность, надо быть в самой лучшей форме, какая только возможна.

Официант положил перед ним меню и зажег большую свечу, украшавшую их столик. Свеча горела на столе, вспомнил мистер Энканто, свеча горела… Как это сказать по-английски? Как передать тягучее и плавное, такое же славянское, как их просторные плоские славянские степи, без сочленений и стыков, перетекание слов одно в другое? Трудно… У нас более рваный язык, более дерганый, стремительный — как и наша жизнь. Слова нашинкованы мельче. Я бы смог, сумел, я был бы гений, если бы мне не мешали питаться и не кричали «ату!» лишь за то, что я подчиняюсь диктату природы. A candle burnt amid the table… Нет, лучше не просто «горела», но «горела, указывая путь». Путь друг к другу. Словно маяк путеводный. Так и красивее, и вернее по сути. A candle beaconed on the table, a candle beaconed…

— Здесь довольно дорого, но я угощаю, — произнесла Эллен одновременно и виновато, и капризно. Она хотела каяться, хотела демонстрировать полное раскаяние, но всем своим видом требовала, чтобы ей не мешали это делать, иначе она обидится не на шутку.

— Что? — с трудом отрываясь от некстати забившего в мозгу фонтана вариантов, спросил мистер Энканто.

Эллен потянулась через столик и попыталась отобрать у него меню.

— Я виновата перед тобой, и я угощаю сегодня, — сообщила она.

Мистер Энканто не отдал ей меню, но поглядел на нее нежно и благодарно.

— Ну что ты… — мягко произнес он.

— Я тебя прошу.

Мистер Энканто, чуть исподлобья глядя на женщину лучистым, всепрощающим и все-понимающим взором, отрицательно покачал головой. Эллен поджала губы. Он в свою очередь потянулся через столик и ласково дотронулся кончиками пальцев до ее пухлой руки. Манжета чуть задралась, и Эллен с содроганием уставилась на розовое пятно на коже мистера Энканто, шелушащееся чуть выше запястья. Мистер Энканто спокойно убрал руку и поправил рукав. Эллен подняла на него виноватые глаза.

— Ох, прости, мне не следовало так пялиться…

— Это экзема, — как ни в чем не бывало, сказал мистер Энканто. — Она у меня с детства. Совсем не болезненно и совершенно не опасно для окружающих. Нервное.

— Ты очень чуткая и ранимая натура, — сказала Эллен.

Мистер Энканто улыбнулся.

— Я так глупо себя чувствую из-за того, что не пришла вчера… — заладила Эллен сызнова. Ей все не хотелось расставаться с этой темой. Любая иная женщина давно уж говорила бы о чем-то другом. Если бы хотела понравиться — о самом мистере Энканто, хотя бы. Но Эллен могла говорить лишь о себе, — Я такая нелепая… Но, понимаешь, мне так было страшно.

— Эллен, — мягко сказал мистер Энканто, — тебе совсем не обязательно извиняться. Тебе не за что извиняться, поверь. Я все понимаю.

— Правда? Знаешь, я тебе так верю… Верю, что ты не обиделся. Ты ведь понимаешь, что мне было очень трудно решиться. Я очень некрасивая.

— Ты красивая. Только надо как следует присмотреться. У тебя прекрасные глаза, прекрасная посадка головы…

— Мне этого никто никогда еще не говорил. Ты такой милый.

— Сейчас такие вещи мало кто замечает…

— Я так боялась, что тебя отпугнет моя фигура. Я еще со школьных лет вот так располнела. И мне было очень трудно решиться пойти к тебе. За компьютером легко!

— Но теперь ты не боишься?

— Нет. То есть немножко боюсь… то есть волнуюсь. Но совсем немножко. Ох, я очень нерешительная и неуверенная в себе. Ты понимаешь?

Так они беседовали полтора часа.

— Ну вот, — сказал мистер Энканто, расплатившись по счету. Мягко улыбнулся. — Теперь, к сожалению, мне нужно бежать. Последний автобус уходит через четверть часа.

— Ты поедешь автобусом? — удивилась Эллен.

Мистер Энканто чуть развел руками.

— Моя машина в ремонте. Ничего, не бери в голову. Я доеду прекрасно. Я люблю ездить автобусами в поздний час. Народу уже немного, тебя везут… сядешь в уголок — и можно полностью отдаться своим мыслям..

Эллен не заинтересовалась, что это за мысли.

— Я тебя отвезу, — храбро сказала она. Ей очень хотелось выяснить, где живет мистер Энканто. На всякий случай. Вдруг они теперь долго не увидятся, а ей захочется посмотреть, кого он к себе водит.

— Эллен, — мягко сказал мистер Энканто, — это совсем не обязательно.

— Я непременно тебя отвезу, даже и не думай.

На это мистер Энканто и рассчитывал.

Квартира мистера Энканто.

Время от времени срывался мелкий, скучный дождик, и Эллен вела машину особенно осторожно. Она волновалась. Ей было очень интересно, что будет дальше. Но, зная себя, она подозревала, что, даже если дальше наклюнется действительно что-то интересное, она ухитрится все испортить. И потому всю дорогу трещала без умолку о том, какая она нелепая, надеясь как-то подготовить мистера Энканто к тому, что она в любой момент и впрямь может сделать ту или иную невообразимую глупость.

Но в конце концов они все-таки доехали.

Машина остановилась на узкой, пустынной улочке близ одинокого фонаря, в световом сарафане которого мельтешили, как мошки, мелкие брызги дождя. Стало тихо. Стало слышно, как шуршат капли по металлической крыше.

— Ты… давно здесь живешь? — спросила Эллен, чтобы нарушить молчание. Оно оказалось слишком интимным. Слишком вызывающим. Многозначительным каким-то.

Мистер Энканто мягко улыбнулся.

— Не очень.

— А… а ты знаешь, я тоже когда-то жила совсем неподалеку. Сейчас-то я переехала, живу теперь в новом районе…

Зачем-то она назвала ему адрес. Сама не поняла, зачем. Наверное, в глубине души она надеялась, что он станет по вечерам дежурить под ее окнами. Распевая серенады по-итальянски… Вряд ли она всерьез рассчитывала на это, но образ грел ей сердце.

— …но я до сих пор помню, как звонят колокола во-он на той колокольне, и, стоит мне их услышать случайно, я…

— Эллен, — мистер Энканто прервал ее через какие-то пять минут. — Не обязательно так нервничать, поверь мне.

Она с удовлетворением вздохнула.

— Я не очень хорошо притворяюсь, — сообщила она не без кокетства. — Я опять боюсь. В последний раз я была в подобных обстоятельствах очень… очень давно. Ты понимаешь?

Он нежно и аккуратно погладил ее по щеке кончиками пальцев.

— Может, поднимешься ко мне на несколько минут? Выпьем кофе… Я прочту тебе одно стихотворение — помнишь, ты спрашивала в письме позавчера?

Она задрожала.

— Не знаю… — пролепетала она, — Так поздно уже…

— Эллен, — заглянув ей в глаза, проговорил мистер Энканто. — Я не хочу пока говорить тебе «спокойной ночи». А ты — ты хочешь?

И тут, случайно глянув над ее Толовой в окошко автомобиля, на окна своей квартиры, он увидел, что в гостиной горит свет, и по ту сторону опущенных штор движется чья-то тень. Он вздрогнул. Схватился за ручку дверцы автомобиля.

— Ты права, — сказал он. — Уже поздно, а у меня еще куча работы.

Эллен ничего не успела сообразить, а он уже вышел под дождь.

Она еще не успела ни заплакать, ни завести мотор, а он уже взбегал по лестнице. Он был в ужасе. Потому что он точно помнил, что запер дверь своей квартиры. Ведь в ванной докисал труп детектива Кросса. И не то чтобы в нем осталось еще нечто пригодное в пищу и нужное мистеру Энканто — просто труп некуда было девать, времени-то оказалось в обрез.

Тень на занавесях принадлежала квартирной хозяйке. Вернувшись домой, хозяйка взяла подмышку большой, пухлый пакет с подборками своих виршей и пошла к мистеру Энканто. Того не оказалось дома, и хозяйка честно, как и договаривались, попыталась просунуть пакет под дверь. Но литературная плодовитость ее подвела: пакет не пролезал. Поколебавшись мгновение, хозяйка открыла дверь своим ключом — у нее от всех квартир на всякий случай оставались запасные ключи, иначе какая бы она была хозяйка — и, совершила несанкционированное вторжение в чужое жилище.

Тут уж упустить случай посмотреть, как и чем живет мужчина, которого ей хотелось сделать своим, хозяйка никак не могла. Все еще соблюдая приличия хотя бы в своих собственных глазах, она огляделась, как бы ища, куда положить пакет. Водрузила его на кресло, но, отойдя на пару шагов, чтоб приглядеться, насколько тот бросается в глаза, подумала, что мистер Энканто может его не заметить, потому что сразу пройдет в спальню или в кабинет; скорее всего — в кабинет, он ведь так много работает. Она вернулась к креслу, взяла пакет и пошла с ним дальше, в глубину квартиры.

Оставив его на столе перед компьютером, она на миг замерла в нерешительности, а потом подумала, раз уж судьба послала ей такой случай, закончить осмотр. Ей до смерти хотелось, в частности, узнать, чем же это таким и впрямь неприятно пахучим пользуется мистер Энканто после бритья. Движимая вполне понятным женским любопытством, она пошла в ванную.

Лучше бы она этого не делала.

Мистер Энканто застал ее именно там. Стремительно растворяющийся труп детектива Кросса, плавающий в полупрозрачном красном студне, произвел на квартирную хозяйку такое впечатление, что в надлежащий момент она не сумела ни крикнуть, ни попытаться убежать. Съедобного в ней ничего не было, но и вариантов у мистера Энканто уже не оставалось. К тому же мистер Энканто был очень зол на хозяйку за столь несвоевременное вторжение — а, в конце концов, он тоже человек и у него тоже есть нервы.

Он уже совсем собрался уходить, как в дверь к нему постучали — осторожно, робко, вкрадчиво… Что за кошмарный день сегодня, в сердцах подумал мистер Энканто. Как это у Шекспира говаривал невезучий гамлетов дядюшка, мимолетный король: «Повалят беды, так идут, Гертруда, не врозь, а скопом…» Мистер Энканто уже ощущал, что затраты нервной энергии не прошли даром, и скоро ему опять понадобится подкрепить силы; отъезд снова оказывался под вопросом. Он почти наверняка знал, кто стучится к нему в дверь так вкрадчиво и пугливо, и ему было очень жалко ее; он отворил дверь, заранее глядя немного вниз, и тихо, успокаивающе сказал:

— Добрый вечер, Джесси.

Дочь квартирной хозяйки, чем-то, видимо, насмерть напуганная, смотрела на него снизу вверх настороженно и затравленно. Страх сделал ее вежливой.

— Добрый вечер, мистер Энканто.

— В чем дело, Джесси?

— Мистер Энканто… — девочка никак не решалась перейти к делу, и только пытливо заглядывала в глубину его квартиры то поверх его плеча, то у него подмышкой, — Вы не знаете, где моя мама?

— Не знаю, Джесси, — мягко сказал он и ободряюще улыбнулся девочке. Девочка по-прежнему нравилась ему. Мистеру Энканто хотелось сделать или хотя бы сказать ей что-нибудь очень хорошее напоследок. Как и в ее матери, в ней не было ничего съедобного, но он уже точно знал, что не будет с ней делать ничего дурного; однако столь же точно он знал, что вскоре ей суждено сильно огорчиться. Очень сильно.

— Вы понимаете…

Даже она начинала разговор с признания того факта, что он ее понимает. Мистеру Энканто хотелось крикнуть: а меня хоть кто-то понимает? Хоть раз пробовал понять?

Но он знал, что это бесполезно.

— Вы понимаете, она по вечерам ходит в школу Святого Франка преподавать поэзию… Но в это время обязательно уже приходит. Она должна была прийти домой уже не меньше часа назад. А вот я вернулась от подруги… а ее нет.

Мистер Энканто ласково положил девочке руку на плечо. Почувствовал, как ту затрясло от ужаса, и сразу убрал руку. Не хочет, так не хочет.

— Думаю, она скоро вернется. Тебе совершенно не из-за чего волноваться.

Девочка все пыталась заглянуть ему за спину.

— А она случайно к вам не заходила? Она ведь хотела вам занести стихи…

— Нет, Джесси, — мистер Энканто снова улыбнулся ей и отрицательно покачал головой. — Почему-то не заходила. Наверное, она задержалась на работе. Может, с подругами заболталась или с друзьями… ты ведь тоже женщина, хоть и маленькая, так что должна понимать. У мамы тоже могут быть вечером разные дела.

Глаза Джесси бегали, и она так и норовила мимо мистера Энканто проскользнуть в квартиру. Он старательно загораживал ей дорогу. Он очень не хотел делать ей что-то дурное, но для этого надо было сделать так, чтобы она сейчас ушла и дала бы спокойно уйти ему. Он уже опять хотел есть.

— Ты за маму не бойся, — очень мягко и убедительно проговорил мистер Энканто. — Скоро она придет. Я в этом совершенно уверен. Ничего с твоей мамой не могло случиться плохого. Ведь она такая славная женщина.

И тут переминающаяся с ноги на ногу Джесси зацепилась ногой за чемодан мистера Энканто и едва не упала; мистер Энканто едва успел подхватить ее. Почувствовал, как она опять задрожала от его прикосновений, и поспешно выпустил. Только немного отодвинул ближе к выходной двери.

—. Я уезжаю в Нью-Йорк, — сказал он, хотя девочка, затравленно глядевшая на него снизу вверх, ни о чем его не спросила. — На несколько дней.

— О’кей, — проговорила наконец Джесси и попятилась. — Наверное, она и правда в школе задержалась. Извините, мистер Энканто.

— Все будет хорошо, — ласково сказал мистер Энканто ей вслед, — я тебе обещаю.

Полицейское управление Кливленда 1-й участок

— …Детектив Кросс. Кросс, да! Не появлялся? Простите, сэр… Алло. Алло. Я говорю с мистером Алексом Бренноном? Это полицейское управление Кливленда. К вам сегодня должен был зайти наш детектив по фамилии Кросс… Заходил? Ушел два часа назад? Понял. Простите, сэр… Агент Скалли? Добрый вечер.

— Добрый вечер, агент Хэтч…

— Есть результаты?

— С ног валюсь — вот первый результат. Я обошла все двенадцать адресов, там как будто о’кей. Я слышала, вы ищете Кросса? Что с ним?

— Он пропал. Насколько можно судить — где-то между девятым и тринадцатым адресом по его списку…

— Молдер! Молдер, откуда ты? Что с тобой, на тебе лица нет…

— Скалли! Хэтч! Только что был звонок по девять-один-один о возможном убийстве. Звонила молодая девушка, у нее исчезла мать… Этот адрес был у Кросса в списке!

— Черт!.

— В машину живо!

Квартира мистера Энканто.

Джесси не плакала. Может быть, потом, когда шок пройдет, слез будет не унять, думала Скалли; а может, и нет. Словно одеревенев, девочка стояла посреди коридора, ледяными глазами глядя, как снуют туда-сюда агенты и эксперты в куртках с надписями «Коронер» на спинах, как полыхают за распахнутой настежь дверью квартиры 27 вспышки полицейских фотоаппаратов, и слушала, слушала отрывистые реплики суетящихся взрослых людей — слушала так, словно бы их скупые, привычно жестокие слова не имели к ней ни малейшего отношения.

— Труп хозяйки на полу в ванной. Задушена.

— Этот парень, похоже, при всех своих странностях чертовски силен.

— Может, именно благодаря странностям. Психи часто бывают силачами.

— А Кросс? Кросса нашли?

— Нашли, что осталось…

— То есть?!

— Та же петрушка, что и с дамочками. Почти растворился уже, и кости как губка…

— Сволочь. Какая сволочь!

— Компьютер снимайте побыстрее, надо как можно скорее переправить его в отдел компьютерных преступлений, может, там разберутся с его перепиской…

— Разинь окуляры пошире! Уже отправили!

Скалли присела на корточки рядом с Джесси и заглянула ей в глаза.

— Джесси… — позвала она. Девочка не ответила, — Джесси. Ты меня слышишь?

— Да, миссис Скалли, — едва разлепив губы, ответила девочка чуть слышно.

— Я понимаю, тебе сейчас очень трудно говорить, но постарайся, это очень важно. Ты можешь рассказать, что тут произошло?

Девочка помедлила, собираясь с силами.

— Я почувствовала запах маминых духов.

— Духов?

— Да.

— Где?

— Сначала в коридоре, возле его двери… а потом, когда он открыл — еще сильнее.

— Ты не боялась к нему стучать?

— Боялась. Я всегда его боялась.

— Почему?

— Он добрый. Добрые все притворяются. Я всегда это чувствовала… а теперь знаю наверняка, — она облизнула губы. — Знаю на всю жизнь.

У Скалли перехватило горло, и она, прежде чем продолжать, вынуждена была пару раз сглотнуть.

— Когда я почувствовала запах, я поняла, что он лжет. А когда он меня схватил, я поняла, что он меня сейчас тоже… убьет. Не понимаю, почему он меня не убил.

Потому что, наверное, он и вправду добрый, подумала Скалли, но говорить это вслух, конечно, не стала. Спросила только:

— Когда он тебя схватил?

— Когда я наткнулась на его чемодан.

— Чемодан?

— Да. Чемодан стоял у самой двери. Когда мистер Энканто меня отпустил, то сказал, что должен уехать на несколько дней.

— Куда, Джесси? Куда, он не сказал?

-“ В Нью-Йорк.

Скалли кивнула. Встала, ласково провела ладонью по голове девочки, но, почувствовав, как та напряглась и задрожала от ее прикосновения, сразу убрала руку. Только кивнула ей и повернулась уйти.

— Миссис Скалли… — позвала Джесси ей вслед. Скалли обернулась.

— А?

— Почему люди так поступают?

Скалли снова проглотила вязкий, горячий ком в горле. Ответила:

— Я не знаю. Не знаю, Джесси.

Региональное управление ФБР Отдел по борьбе с компьютерными преступлениями.

Джонни Поллак, местный компьютерный бог, хмурясь и кусая то верхнюю губу, то нижнюю, колдовал с доставленным к нему минут сорок назад процессором маньяка. Что-то ему не нравилось, но Скалли не спрашивала, что именно, — когда сочтет нужным, скажет сам. Она просто сидела рядом и ждала. Все, что можно было сейчас сделать, было сделано, оставалось ждать.

Стремительно вошел Молдер — осунувшийся и какой-то непримиримый. Его сумасшедшая гипотеза о мутанте, похоже, блестяще подтверждалась, но радости он не испытывал ни малейшей. Маньяк, похоже, был ему отвратителен. Наверное, где-то на чисто физическом уровне уже — так, как некоторые люди испытывают непреодолимое и, в сущности, необъяснимое отвращение к членистоногим. Какой-нибудь вполне нормальный, жизнерадостный киллер, срубающий на каждом трупе тысячи баксов еженедельно и весело прогуливающий их потом с девочками, как и подобает всякому нормальному человеку при шальных деньгах, по-человечески куда отвратительнее этого мутанта, думала Скалли. Но то именно чисто человеческое отвращение. А тут — чуждое существо, нелюдь… Наверное, это несправедливо. Однако что такое — справедливость? Соответствие закону? Чушь…

Тогда что? Смешное слово. Так часто звучит, мы прячемся за него едва ли не по двадцать раз на дню — а что оно значит, даже не задумываемся. Похоже, мы пользуемся им только для того, чтобы отсечь все выходящее за рамки стандартного, не задумываться о конкретных, подчас очень странных бедах людей… вгоняем жизнь в правильную решетку. Справедливость… Сообразованность с правами окружающих? Но как сообразоваться с ними тому, кто самой жизнью поставлен перед необходимостью вести себя не так, как ведут себя другие? Как примирить стандартные права с нестандартной потребностью?

Ох, лучше не думать. Это все литература. Преступник есть преступник.

В конце концов, убивать людей грешно.

— Приехал полицейский художник, — отрывисто сказал Молдер, остановившись рядом с креслом, в котором сидела Скалли. Он немного запыхался, на лбу его блестели бисеринки пота. — По описаниям соседей он сделал портрет этого господина. Знаешь, приятное лицо… умное, тонкое… — он качнул головой, словно удивляясь, — Сейчас рассылают портрет по сети… Нашего друга зовут Вирджил Энканто. Во всяком случае, на это имя составлен договор о найме квартиры.

— Вирджил… — без выражения повторила Скалли. Фамилию преступника она уже знала от Джесси, имени еще не слышала. Забавно. Английский вариант имени Вергилий. Великий поэт Древнего Рима…

Тот, кто, если верить Данте, с полным знанием дела — явно гулял там не раз — провел его однажды по всем кругам ада.

Вирджил.

— Однако, — продолжал Молдер, — кроме этого нет никаких свидетельств, что этот человек вообще существует. Нет ни водительских прав, ни карточки социального страхования… Пришел ниоткуда и, судя по всему, собирается снова уйти в никуда.

— А его работодатель?

— Энканто — переводчик. Последнее время работал с итальянским, но вообще-то полиглот. Притом свободный художник. Издатели платили ему наличными.

— Он сказал девушке, что собирается в Нью-Йорк. Пакет, который он недавно получил из издательства, был как раз из Нью-Йорка, обертку нашли при обыске. Может, он за очередным гонораром и летит.

— Никуда он не летит, Скалли. Во всяком случае, сейчас. Он не глуп, он умеет выживать. Такое с ним, наверное, не в первый раз. Он обязательно затаится.

— С чемоданом в руке?

— Чемодан он может сдать в любую камеру хранения, оставив при себе только самое необходимое. Есть уйма гостиниц и мотелей, где можно записаться под каким угодно именем. А может быть… может, он поступит еще проще. Попросит убежища у какой-нибудь из сетевых подружек.

Молдер покосился на соседний стол — там, тихонько посвистывая сквозь зубы и время от времени вслепую пробегая пальцами по клавиатуре, Джонни Поллак неотрывно и словно бы завороженно вглядывался в мертвый экран монитора.

— Он ведь связывался с потенциальными жертвами через сеть. Они все здесь, в Кливленде… Зачем ему иные города? Он покушал в Эбердине, потом приехал сюда, попасся, теперь двинется дальше и станет уже не мистером Вергилием, — Молдер, конечно, тоже обратил внимание на характерное имя мутанта, — а, скажем, мистером Алигьери… И, значит, все имена и адреса у него в этом проклятом ящике, — Молдер, на сей раз не оборачиваясь, ткнул пальцем в сторону Поллака: — В его компьютере, — обернулся-таки. — Мистер Поллак! Как у вас дела?

Прошло несколько мгновений, прежде чем Поллак, по-прежнему не отрывая глаз от монитора, проурчал:

— А?

— Мистер Поллак! — громко, как к глухому, обратилась к эксперту Скалли. Вам удалось что-нибудь обнаружить?

Поллак вытащил из дисковода компьютера какую-то дискету и кинул ее на дальний конец своего стола. Выдвинул один из ящиков, некоторое время рылся там, потом извлек еще одну дискету и лихим движением вогнал в жалобно щелкнувший дисковод.

— Удалось, — сказал Поллак и снова коротко протанцевал пальцами по клавишам.

— Что?

— Я обнаружил, что все файлы стерты.

— То есть…

Поллак наконец обернулся к ним.

— То есть этот поэт отформатировал жесткий диск перед тем, как дать стрекача.

По экрану побежали наконец какие-то осмысленные колонки цифр и букв. Поллак снова вперился в экран и с некоторым облегчением сказал:

— Ну вот. Теперь у меня для вас целых две новости: хорошая и плохая. С какой начнем?

— С обеих сразу, — ответил Молдер.

— Так не бывает, мистер Молдер. Нельзя одновременно шагнуть и левой ногой, и правой…

— Можно, — сказал Молдер. — Это называется прыжок.

— Прыгайте на стадионе, сэр, тут — наука. Итак, хорошая новость: файлы можно восстановить. Плохая: они все зашифрованы и стоят на паролях.

— Что из этого следует?

Поллак усмехнулся.

— Что сегодня ночью мне не спать.

— То есть?

— На расшифровку потребуется время.

— Времени у нас мало, — проговорил Молдер и посмотрел на часы.

Поллак почему-то тоже посмотрел на часы и ответил:

— Уж сколько потребуется, столько и уйдет.

Потребовалось три, а ушло три с четвертью, потому что в половине второго мистер Поллак смертельно захотел крепкого кофе, и ему пришлось оторваться от работы на четверть часа, чтобы хоть как-то восстановить силы. Ни Скалли, ни Молдер не составили ему компании. Молдер висел на телефоне, а Скалли, ощущая себя какой-то на редкость ненужной, молча наблюдала, как компьютерный бог торопливо, но со вкусом поглощает гамбургер и запивает его крепчайшим кофе. Он явно наслаждался этим простым, но таким необходимым и таким приятным процессом. Он явно уже не мог работать дальше — он и без того делал невозможное. Он действительно был асом. Но Скалли смотрела, как он жует и глотает, и не могла отделаться от мысли: а что, если бы и ему, славному человеку, добросовестному и одаренному работнику, тоже вдруг из-за какой-то жуткой судороги природы понадобились бы для восстановления сил компоненты живого человеческого тела, и ничего кроме них? Каким бы он сделался тогда? И как бы мы вели себя с ним? Балагурили? Обменивались короткими деловыми репликами? Смогли бы подружиться?

Наконец Молдер вернулся к ней и, отдуваясь, сел в кресло напротив.

— Ну, вот, — сказал он, — В аэропорту, конечно, ни на один рейс не зарегистрирован человек по имени Вирджил Энканто, и на его портрет никто не отреагировал. Никуда он не летит.

— Ты опять угадал… — безрадостно сказала Скалли.

— Ты устала.

— Да. Мне его жалко, Молдер.

Он помолчал.

— Вирджила?

— Да. Мне всегда было жалко тех, кто вынужден нарушать закон не по своей воле, а под давлением какой-то непреодолимой силы. А что может быть непреодолимей собственного тела?

Молдер помолчал снова и чуть тряхнул головой.

— Лучше не думать.

— Я и стараюсь, — почти жалобно произнесла она. — Но не очень получается.

— Во всяком случае, — сказал Молдер, — поймать его надо. Хотя бы для начала.

— А потом изолировать, — Скалли бледно улыбнулась, — и кормить за счет налогоплательщиков?

— Ага! — громко сказал Джонни Поллак. — Вот они, голубушки! Я так и знал, что кофеек поможет!

Едва не столкнувшись в узком проходе между столами, а потом едва не столкнувшись лбами у дисплея, Молдер и Скалли ринулись на этот недвусмысленный зов.

— Какой аккуратный… — пробормотала через минуту Скалли, — Просто бухгалтер.

— Для него это не более чем список товаров из ближайшей бакалейной лавки, — сказал Молдер.

— Вот, — Поллак ткнул пальцем в экран, — последняя, Лорен Маккалви. Видите — она называла себя Крошкой. Девочка с юмором…

— Надо немедленно разослать предупреждения с его портретом по всему этому списку, — сказал Молдер, — и по возможности обзвонить всех.

— Предупреждения я разошлю в тридцать секунд, — гордо сказал Поллак. Его буквально распирало от сладкого ощущения победы. Его можно было понять, — А вот телефоны — это уж вы сами.

— Разумеется, — кивнула Скалли, — я сейчас же этим займусь. Буду обзванивать и заодно выяснять адреса. Пригодится. Я все равно тут заскучала.

— Я пойду свяжусь с онлайновой службой и затребую список их адресатов, это быстрее, — сказал Молдер. — Ты — только обзвон.

— Хорошо.

Когда Молдер вернулся, мистер Поллак уже ушел, а Скалли все еще работала с телефонной трубкой в руке. В свободной руке она держала карандаш и, придерживая распечатку списка локтем, как раз вычеркивала из него очередную фамилию.

— …Заприте все двери и окна и не открывайте их, пока мы снова с вами не свяжемся. Не волнуйтесь, все будет в порядке. Силой он обычно не вламывается. Всего доброго, спасибо.

Она подняла на Молдера взгляд, прижав телефонную трубку к груди.

— Что?

— Я заодно поднял здешние дела об исчезновениях… — тихо сказал Молдер. — . За последний месяц в Кливленде пропало пять женщин… это не считая Лорен и Холли. И все пять значатся в списке нашего поэта.

— Кошмар… — помедлив мгновение, проговорила Скалли едва слышно. — Просто кошмар.

— Ты закончила?

— Практически да. Дозвониться не удалось лишь до двоих. Я оставила им сообщения на автоответчиках… — она тупым концом карандаша показала на две оставшиеся не зачеркнутыми фамилии списка: Янц Ронда; Камински Эллен.

Молдер качнулся пару раз с носков на пятки и обратно.

— Честно говоря, мне было бы спокойнее, если бы мы съездили к ним обеим прямо сейчас, — проговорил он.

— Мне тоже, — призналась Скалли.

— С кого начнем?

Скалли на миг задумалась, а потом решительно сказала:

— С Эллен Камински.

— Почему?

— Я тут поработала с базами данных… судя по водительским правам Эллен, она на двадцать фунтов полнее Ронды.

— Логично, — сказал Молдер, невесело усмехнувшись, — Едем.

Квартира Эллен Камински.

Эллен была страшно обижена. Просто страшно, до глубины души. Он должен, должен был ее уговорить, ведь он хороший и добрый. Как он мог принять ее отказы за чистую монету? Это несправедливо. Если бы он поуговаривал ее хотя бы минут пятнадцать, и она успела несколько раз повторить, что она очень неловкая и совсем не знает, как себя вести ночью наедине с мужчиной, — она бы, конечно же, согласилась подняться к нему. Главное — это чтобы он заранее понял, что она ничего не умеет и очень боится. Чтобы он приготовился. Чтобы любая бестактность, глупость или нелепость, которую она совершит потом, его бы не удивили и не заставили в ней разочароваться. А он… он… Ну нельзя же так! Выдумал тоже, поздно!

Она не помнила, как добралась до дому. Минут пять грузно вертелась перед зеркалом, упиваясь своим несчастьем и даже не делая попыток умыться, чтобы освободить лицо от потеков расплывшейся от пота и слез косметики. Я ужасная, думала она, я просто ужасная. Но как он мог!

Потом все-таки умылась.

Потом переоделась в домашнее и присела к компьютеру, но, опустив пальцы на клавиши, не почувствовала обычного облегчения — и это ее окончательно выбило из колеи. Если теперь даже компьютер перестанет спасать от одиночества, то что же тогда? В тоске и растерянности она сидела перед пустынно мерцающим экраном и не знала, что теперь делать и как жить. Мысль о том, что сейчас, вот в это самое время, она могла бы быть с Вирджилом, и все, что происходит с женщинами в фильмах и рекламах, происходило бы с нею на самом деле, — доводила ее до умоисступления. Вместо этого — пустая квартира, безмолвие и экран, на котором нет ни строчки. По ту сторону которого нет ни души.

Так она и сидела, когда раздался стук в ее дверь.

У нее чуть не выпрыгнуло сердце. Она вскочила, потом на обмякших ногах снова опустилась в кресло. Стук повторился. Она заставила себя встать и подойти к двери. Это, наверное, Джоан, старательно думала Эллен. Наверное, ей тоже не спится. Я ей расскажу… Или не говорйть? Нет, пусть Джоан знает, какая-я дура и какой он нехороший!

— Джоан? — хрипло спросила она.

С той стороны никто не ответил.

Она испугалась не на шутку.

— Джоан, это ты? Кто это?

— Это я, — раздался тихий голос мистера Энканто.

Она забыла дышать. Прижала одну руку к груди, другая так и лежала на ручке двери.

— Вирджил?

— Да. Это я, Эллен. Я.

Рука сама начала открывать дверь; Эллен остановила ее в последнее мгновение. Нельзя так легко сдаваться. Пусть он не думает, что она доступная женщина.

— Уже так поздно… — с неподдельным волнением и все же до ужаса фальшиво выговорила она.

— Я знаю. Но мне очень не хотелось бы будить твоих соседей.

Какой мягкий, нежный у него голос!

Она молчала.

— Мы можем поговорить о том, что сегодня произошло?

Эллен чувствовала себя едва ли не на сцене, в заглавной роли, в перекрестии театральных прожекторов — и потому ответ ее прозвучал театрально:

— Нам не о чем говорить!

Если он хотя бы сейчас меня не уговорит, я с ним не буду больше переписываться никогда, подумала она. И потому добавила, непроизвольно спеша ввести разговор в желанное русло:

— Ты достаточно ясно дал мне понять, чего тебе на самом деле от меня надо.

— Ты не понимаешь, Эллен…

— А по-моему, я все отлично понимаю.

— Послушай, Эллен, — мягко заговорил он, — я же дал тебе вчера шанс попробовать еще раз. После того, как ты заставила меня полвечера дожидаться тебя под дождем.

Эти его слова звучали, как райская музыка. Жаль только, что самой Эллен не довелось увидеть, как он ее ждет. Под дождем. Мокрый. Замерзший. С носа капает, в туфлях хлюпает. И все-таки стоит и ждет. Что еще надо от жизни женщине?

— Пожалуйста, ответь мне тем же. Конечно, если ты хочешь, чтобы я ушел, я уйду. Повернусь и уйду. Но мне кажется почему-то, что ты не очень этого хочешь… Я только об одном тебя прошу: давай не будем говорить так, чтобы нас слышали соседи.

Она открыла дверь.

Ей и дела не было до того, что сигнальная лампочка телефона мигает и мигает красным тревожным светом, предупреждая, что на автоответчике записано какое-то сообщение. Лампочка мигала уже тогда, когда Эллен пришла домой. Ей и тогда не было до лампочки никакого дела. Все было неважно, кроме переживаний. Эллен была женщина с душой.

Они стояли друг напротив друга посреди гостиной. Молчание затягивалось.

— Хочешь кофе? — дрожащим голосом спросила Эллен.

Мистер Энканто улыбнулся своей замечательной, ласковой и благодарной улыбкой.

— С удовольствием. Честно сказать, я очень устал.

— Молока?

— Хорошо.

— Только у меня обезжиренное. Ты будешь обезжиренное?

— Все равно. Как ты сделаешь, так и хорошо.

Она поставил перед ним чашечку, налила кофе. Он признательно взглянул ей в лицо. Она неумело улыбнулась в ответ.

— Я… я переоденусь.

— Эллен, совсем не обязательно переодеваться. Так тебе даже лучше.

— Но я хочу. Понимаешь? Я хочу.

Тщеславие распирало ее, грозя взорвать.

Надо было немедленно, немедленно похвастаться Джоан. Эллен выбежала в соседнюю комнату, оставив своего мужчину наедине с чашкой кофе, но даже не подумала переодеваться. Теперь компьютер вновь обрел смысл. Эллен загрузила почтовую программу и начала: «Джоан! Не поверишь, кто ко мне пришел. Вот прямо сейчас, посреди ночи… Ты, наверное, не спишь, как всегда, когда мне хочется с тобой поделиться своими переживаниями, но даже не знаю, стоит ли писать тебе все в подробностях. Может быть, пока не стоит. Но знай — он ко мне все-таки пришел! Утром я тебе все…»

В этот самый момент поверх других окон стремительно раздувшимся пузырем всплыло принудительно выводимое на дисплей предупреждение ФБР.

Мгновенно похолодев от ужаса, Эллен читала и перечитывала скупые короткие строки: «ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Этот мужчина разыскивается ФБР и считается чрезвычайно опасным. Согласно нашим данным, является вероятным, что он вступал или в ближайшее время может вступить с вами в контакт. Будьте предельно осторожны. Если вы располагаете какой-либо информацией о нем, немедленно позвоните по телефону 800-555-013. Спасибо». И портрет, сделанный аккуратным полицейским художником, мастером своего дела.

Просто-таки вылитый Вирджил.

Больше всех на свете Эллен Камински любила все-таки себя. Мысль о том, что мужчина, с которым она так романтически оказалась ночью вдвоем, может посягнуть на нее, грела ей душу и заставляла сердце биться чаще и неистовей. Но мысль о том что он может нанести ей какой-либо ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ вред, до сих пор совершенно не приходившая ей в голову, теперь буквально парализовала ее. Она сидела, оцепенев, и глядела на экран, забыв все на свете.

— Эллен, — раздался в дверях тихий голос. — Вот ты где. Я уже выпил кофе. Надеюсь, ты включила компьютер не для того, чтобы поболтать с каким-нибудь другим мужчиной?

Язык прилип у Эллен к гортани. Она втянула голову в плечи и затравленно обернулась. Мистер Энканто медленно, неторопливо приближался к ней.

— Я… я писала письмо… письмо подруге.

— Подруге?

— Д-да…

— О чем?

— О н-нас…

— И что же ты сейчас там написала?

— Я… я написала, что я тебе все еще нр-нр-нравлюсь… что ты меня не… не отверг. Что мы-мы вместе…

— Что с тобой? Ты так побледнела.

Мистер Энканто подошел вплотную и увидел свой портрет на экране. На лице мистера Энканто не дрогнул ни один мускул.

— Это хорошо, — мягко и ласково проговорил он, — что ты так ко мне относишься. Я, по крайней мере, именно так к тебе отношусь. Надеюсь, что и ты…

— По-подожди, я еще не-не-не… пе-переоделась.

— Зачем это? Поцелуй меня, Эллен.

— Я не-не-не уме-мею…

— Тут нет ничего сложного. Надо только хотеть доставить другому человеку немножко счастья. Понимаешь? Совсем немножко. Тут одна-единственная сложность — другому. Только если это удается, тогда получается порадовать и себя. Вот и весь секрет.

— Что ты… что ты дела-ла-лаешь?

— Ничего особенного.

— Нет! Не надо!! Ой, что это? Разве это так делается? Ах! Помогите!!! Ик! Уп! Хр-р-р…

…На стук в дверь никто не ответил. Молдер ударил несколько раз кулаком, со всей силы — грохот разбудил бы и мертвеца. Нет, не разбудил. В квартире было тихо. Зато вышла на площадку соседка — бесцветная маленькая женщина с миловидным, но пустым лицом.

— Я могу вам чем-то помочь? — спросила она.

Молдер махнул в ее сторону жетоном.

— ФБР, агент Молдер, агент Скалли. Мы ищем Эллен Камински.

— Она у себя… — растерянно сказала маленькая мышка. — Только что я получила от нее электронное письмо… нет, ну, не в буквальном смысле только что, но с четверть часа назад, может, минут двадцать…

— Что она написала? — нервно выкрикнула Скалли.

— Что к ней пришел какой-то, видимо, желанный гость… Наверно, электронный этот ее ухажер…

— Спасибо! — успела крикнуть Скалли, выхватывая пистолет, в то время, как Молдер, отступив на шаг, пошел на таран плечом. Сорванная с петель дверь, грохоча, влетела внутрь квартиры Эллен. Маленькая соседка выпучила глаза. Выставив перед собою пистолеты, оба агента провалились в квартиру вслед за дверью.

Там было темно и тихо.

В следующей комнате — тоже темно и тихо. Только на полу лежал, мерцая экраном, опрокинутый работающий монитор — и на мониторе светилось опрокинутое набок мягкое и тонкое лицо мистера Энканто.

Потом агенты услышали хлопанье оконной ставни и сдавленный стон.

— Выскочил в окно! — крикнул Молдер, бросаясь вперед.

Они нашли Эллен Камински на полу под кухонным окном, распахнутые ставни которого то и дело гонял влево-вправо ночной октябрьский ветер. Снизу слышен был далеко разносящийся в мертвом безмолвии, затихающий торопливый топот. Молдер высунулся — и успел увидеть, как по загробно-пустынной черной улице спешит человек.

— Стой! — крикнул Молдер.

Человек пустился бегом.

Эллен едва слышно стонала. Все лицо ее было залито тускло отблескивающей, клейкой массой. Скалли отшвырнула пистолет и упала рядом с Эллен на колени, голыми руками торопливо пытаясь содрать вязкую маску с ошпаренного, красного лица и дать женщине дышать.

— Беги, Молдер! — отчаянно крикнула Скалли. Руки жгло. Пищеварительная клейковина была еще теплой, — Возьми его! Возьми!!!

Молдер вымахнул прямо в окно.

Он преследовал беглеца минут десять, загнал в тупик, на какую-то помойку. И только когда тот, поняв, что настырный коп победил, подал голос — «Не стреляй, начальник!» — и вышел под луч фонаря, Молдер понял, что произошло страшное недоразумение и он преследовал какого-то из многочисленных кливлендских бездомных; черт его знает, с чего ему вздумалось убегать. В растерянности Молдер озирался, не зная, что делать: кроме этого дурака он не видел на улице ни единой живой души. И тут его как ударило: мистер Энканто голоден и от добычи не уйдет. Ни за что не бросит свой ужин.

Тогда он побежал, что было сил, обратно.

Он не успел; на этот раз все произошло без него.

Эллен явно была еще жива и пострадала относительно несильно; главное было — дать ей воздух. Видимо, обошлось без поцелуя; липкий, как вар, желудочный сок мистера Энканто залепил ей лишь лицо снаружи, намертво зашпаклевав и рот, и нос; и когда Скалли отодрала едкий тягучий пластырь, Эллен со всхлипом, с хрипом втянула в себя воздух и застонала в голос. Скалли выдернула телефонную трубку:

— Федеральный агент Дэйна Скалли. Скорую помощь немедленно, шесть-пять-восемь, Южная Хадсон-авеню, двадцать три. Требуется спецмашина для борьбы с химическими ожогами. Срочно!

Потом она поспешила в ванную: именно там обычно располагаются домашние аптечки. Скалли надеялась найти хотя бы элементарную мазь от ожогов, чтобы оказать несчастной женщине первую помощь, пока едут врачи.

Мистер Энканто прятался в шкафчике для полотенец и халатов.

Когда Скалли наклонилась, разглядывая на нижней полочке под раковиной многочисленные пузырьки, тюбики и флакончики, он выпрыгнул оттуда и, первым же ударом вогнав Скалли головой в край раковины, фактически одержал победу. Оглушенная Скалли повалилась на пол, сразу потеряв всякое представление о том, где верх, где низ. Кое-как она еще пыталась сопротивляться, один раз даже ощутимо достала мистера Энканто по лодыжке, но это уже никак не могло помочь; мистер Энканто прижал ее к полу и навалился сверху, словно хотел изнасиловать. Он оказался неожиданно силен. Скалли, помертвев, успела увидеть, как он широко, словно при позыве рвоты, раскрыл рот, и там, где-то в утробе, замерцало, пузырясь и выдавливаясь наружу, все ближе и ближе, нечто густое, белесое, стеклянистое… сейчас у Скалли не было сил даже зажмуриться.

И вдруг мистер Энканто закрыл рот и несколько раз натужно сглотнул.

Несколько мгновений он, тяжело дыша, еще лежал на Скалли, и большие выпуклые глаза обшаривали ее лицо так, словно бы только сейчас, когда короткая свирепая борьба завершилась его полной победой, он увидел Скалли впервые. Потом мистер Энканто деловито поднялся на четвереньки, отодвинулся в угол и неловко сел на пол, прижавшись к ванне спиной.

Он выглядел теперь как-то очень по-человечески. На редкость по-человечески.

Впрочем, он же и был человеком.

Скалли, все еще задыхаясь, завозилась и тоже села. Ее била дрожь. Так они и сидели несколько мгновений, глядя друг на друга. Потом мистер Энканто, видимо, все же уловил во взгляде Скалли некий невысказанный вопрос и чуть улыбнулся.

— Надоело, — сказал он тихо и мягко. — Устал… — помолчал и добавил: — Это так стыдно.

Какое светлое у него сейчас лицо, успела подумать Скалли. Будто у святого. Потом раздался выстрел, и мистер Энканто, болезненно ахнув и дернувшись, схватился за плечо. Скалли в панике обернулась.

Стреляла Эллен Камински. Придя в себя и обнаружив на полу пистолет, так опрометчиво отброшенный Скалли впопыхах, она нашла в себе силы постоять наконец за себя. Ударил второй выстрел, и зеркало в ванной с оглушительным звоном лопнуло, кинув во все стороны фонтан острыхосколков. Пистолет плясал в руке Эллен.

— Прекратите! — крикнула Скалли, пытаясь встать.

Третья пуля то ли случайно, то ли нет, прошила ей прическу, свирепо дернув за волосы и опалив кожу. В разодранном пополам халате, страшная, багровая, с проеденным кислотой лицом и разинутым в каком-то упоении ртом, со стекающими по шее белесыми потеками пищеварительной массы, без ресниц и бровей, Эллен наказывала своего мужчину за то, что он оказался не таким, каким она его себе вообразила. И уже никто не в силах был ей помешать.

Четвертая пуля завизжала в ванной и, отрикошетив вверх, увязла в навесном потолке. Пятая раздробила мистеру Энканто голень. Шестая утонула где-то в полотенцах и халатах. И когда магазин опустел, Эллен, широко расставив толстые, разбухшие сизые ноги, нависнув над истекающим кровью мистером Энканто и уставив в него ствол почти в упор, еще с минуту продолжала щелкать и щелкать курком.

Это был ее оргазм.

Тюрьма округа Кайахога.

Мистер Энканто не умер от ран, но уже через три дня он стал хуже мертвеца, и было ясно, что ему не дожить ни до суда, ни даже до окончания следствия. Он походил на прокаженного; волосы выпали, глаза спрятались в буграх новообразований, кожа и мясо мертвели и отваливались на глазах, кое-где обнажая кости, а серые губы свисали рыхлыми трясущимися фестонами и превратились в подобия каких-то неприятно причудливых вялых грибов — то ли сморчков, то ли строчков, Скалли не сильна была в практической микологии. Дышал он словно сквозь воду. Словно внутри у него при каждом вздохе клокотал и булькал кальян. Щелками ослепших глаз он смотрел в сторону Молдера, стоявшего поодаль с длинной распечаткой в руке, и слушал, как тот громко, внятно и монотонно читает свой страшный перечень, а Скалли сидела совсем близко от мистера, Энканто, с содроганием ощущала запах разложения и еще какой-то мерзкой химии, которым веяло от этого живого трупа, и не могла понять, что у нее на сердце.

— Дженнифер Флэккет, Кэтти Миллер, Хилари Тернер… — читал Молдер.

От запаха мертвечины мутило, но Скалли придвинулась еще ближе.

Это было ее искупление.

— По крайней мере, — сказал Молдер, — успокойте членов семей этих несчастных женщин. Скажите, кто из них ваши?

Складчатые напластования губ мистера Энканто, разросшиеся раковыми опухолями, дрогнули. Наверное, так мистер Энканто теперь улыбался.

— Откуда мне знать…. — прошипел он, как проколотая шина. — Их было много за четыре с лишним года… Много. Слишком много для одного мужчины… Считайте, все мои. Пусть члены семей знают, кого проклинать.

Молдер хотел еще что-то сказать, уже набрал было воздуху — и не сказал. Жалко поглядел на Скалли и тут же отвел взгляд. Постоял еще мгновение и вышел из камеры.

— Я слышу, вы дышите, — сказал мистер Энканто после паузы. — Значит, вы не ушли. Почему вы еще здесь?

— Не знаю, — сказала Скалли.

Он помолчал. Потом губы его снова дрогнули. И он что-то размеренно, напевно произнес на неизвестном Скалли языке. Кажется, это был итальянский.

— Что это? — спросила Скалли.

— Стихи, — прошелестел мистер Энканто. Запнулся, а потом повторил по-английски: — И смерти черные крыла не — заслонят мне очи. Какой она тогда была — я не забуду, отче… — он глубоко вздохнул. Звук был, словно где-то в глубине его разлагающегося тела буйно заклокотал кипящий автоклав. — Я вас не забуду, агент Скалли. Никогда.

— Я тоже никогда не забуду вас, мистер Энканто, — тихо ответила Скалли.

Оглавление

файл № 306 ВДВОЙНЕ РОБКИЙ